Гастон Тиссандье
Мученики науки

Гастон Тиссандье (1843–1899)

   Глава первая
   (Вместо введения)
   Герои труда и мученики научного прогресса

   Великими людьми я называю только тех, которые оказали великие услуги человечеству.
Вольтер

   Науки и искусства в такой же степени, как и подвиги героев, составляют славу народов.
Лаканаль

   С самого детства нам толкуют о завоевателях, которым народы обязаны всеми ужасами войны и в то же время ничего не говорят о скромных тружениках, обеспечивающих обществам возможность пользоваться материальными и духовными благами. Мы хорошо знаем, что Ксеркс сжег Афины, что Помпей и Цезарь пролили моря крови на полях Фарсала но нам почти ничего не известно о жизни Эвклида или Архимеда, открытия которых еще до сих пор встречают так много полезных приложений в повседневной жизни.
   Однако, своей цивилизацией мы обязаны не полководцам и завоевателям, а этим великим работникам всех стран и всех времен. Они оставили нам в наследие вертоград, который возделывался ими в течении многих веков, – мы собираем плоды, семена которых впервые были брошены ими.
   «Изо всех имен, которым посвящено общественное внимание, – говорит Жоффруа Сент-Илер, нет и, по истине, не может быть более славных, чем имена великих подвижников знания». Действительно, разве не имеют права на нашу признательность эти герои труда, эти ученые, эти исследователи, писатели, философы, завещавшие нам сокровища науки?
   Сколько плодотворных поучительных указаний, сколько драгоценных примеров находим мы в истории их жизни, их борьбы с невзгодами, затраченных ими усилий!
   Если мы желаем знать, как совершаются великие деяния, посмотрим, как работают эти люди, взглянем на их энергию и непреклонность, которую они обнаруживают.
   Послушаем Ньютона, и он нам скажет, что он сделал свои открытия, «постоянно думая о них». Бюффон воскликнет: «гений – это терпение». Все повторят то же самое. Труд и настойчивость – их девиз.
   «Время и терпение превращают тутовый лист в шелк», гласит индийская поговорка. Ньютон пятнадцать раз пересоставлял свою «Хронологию», прежде чем нашел ее удовлетворительною. Микеланджело трудился постоянно, наскоро ел и иногда вставал по ночам, чтобы приниматься за работу. В течение сорока лет Бюффон ежедневно проводил за письменным столом пять часов утром и пять часов вечером. Монтескьё, говоря об одном из своих произведений, сказал какому-то своему другу: «Вы прочтете эту книгу в несколько часов, но уверяю вас, что труд, которого она мне стоила, убелил мою голову сединами».
   «Кто утверждает, что можно сделать что-нибудь без труда и заботы, – сказал Франклин, – тот развратитель».
   Какова бы ни была цель, к достижению которой стремится человек, он не должен отдаваться всецело только работе ему еще нужно стараться одержать победу над трудностями, потому что препятствия всех родов заграждают ему путь. Что бы не предпринимал он, ему нужно выдержать борьбу за успех, за победу на арене жизненной битвы. А где борьба, там и опасность.
   Если отважный путешественник устремится на завоевание новых стран и, переезжая через моря, через целые части света, станет расширять область географии, изучать фауну или флору отдаленных местностей, то перед ним восстанут бесчисленные опасности. На океане буря преградит ему путь, на суше люди и животные нападут на него, утомление и голод сделаются его спутниками. Он должен будет сражаться со всевозможными препятствиями.
   Немало натуралистов, начиная с Плиния Старшего и кончая Виктором Жакмоном, пали жертвами желания вырвать у природы какую-нибудь новую истину. Смерть Плиния – это в некотором роде вечная история человека, подавляемого силою стихий. Великий наблюдатель, находясь в Мицене, видит оттуда, как на вершине Везувия появляется дым, выбрасываемый вулканом, приказавши снарядить суда, он садится и направляется к домам, расположенным почти у самой подошвы кратера, потому что ему хочется возможно ближе изучить величественное явление. Суда оказываются покрытыми дождем раскаленного пепла, температура которого повышается по мере того, как они приближаются к вулкану там и сям с шипением падают в волны камни, устрашенный кормчий хочет повернуть корабль назад и бежать от этих опасных мест. Но Плиний отвечает знаменитой фразой: «Счастье помогает смелым». Натуралист сходит на берег и созерцает издали зловещие огни кратера. Ночь он проводит в одном доме, оставить который его принуждают в начале утра подземные удары и дождь раскаленных камней. Чтоб предохранить себя от действия этой вулканической бомбардировки, Плиний и его спутники, подвязывают к головам подушки посредством бинтов, сделанных из белья но потоки лавы уже устремляются со всех сторон и катятся к морю, наполняя воздух пламенем и удушливыми газами. Все бегут в смятении. Плиния, стоящего на берегу, охватывает облако сернистого пара, он чувствует, что задыхается и приказывает двум рабам поддерживать себя. Потом он падает бездыханный… «На следующий день его тело было найдено нетронутым, без малейшей раны, и одетое так, как его оставили. Можно было бы принять его скорее за спящего человека, чем за мертвого» [1 - Lettres de Pline le jeune, lettre 16.].
   Со времени этого памятного события, любовь к природе и преданность науке имели много других жертв. Припомним некоторые из них и прежде всего расскажем трогательную историю шведского натуралиста Гассельквиста [2 - Родился в Швеции, близ Линкепинга, в Тарневелле, 3 янв. 1722.]. Его учитель, Линней, как-то выразил сожаление, что естественная история Палестины мало исследована. Гассельквист, не смотря на свою болезненность, хилость и видимую неспособность к преодолению трудностей утомительного путешествия, тотчас же решил восполнить этот пробел в науке. Он употребил два года на приготовление к путешествию читая все лучшие сочинения о Леванте и в то же время изучая языки тех стран, посетить которые он был намерен. Его пламенное усердие снискало ему всеобщие симпатии. Жители Стокгольма и Готенберга сложились, чтобы снабдить его средствами. Он отплыл в Смирну и прибыл туда 26 ноября 1749. Юный натуралист провел в этом городе около года, непрерывно совершал экскурсии по Магнезии и Сипилу (Sipyle), проехал через Египет, посетил Розетту, Александрию и отправил в Упсальскую и Стокгольмскую Академии Наук множество мемуаров о своих открытиях и наблюдениях. Оба эти ученые общества избрали его в число своих членов. Он был кроме того избран в адъюнкты Упсальским медицинским факультетом, присудившим уже ему степень доктора. В марте 1751 г. Гассельквист покинул Каир и долго путешествовал по Палестине, где исследовал содомское яблоко, терновник Христа и произвел интересные наблюдения над саранчою. Упорный кашель, сопровождавшийся частыми геморроидальными припадками, заставлял его испытывать невыносимые страдания, благоразумие повелевало ему вернуться на родину но натуралист думал, что им еще мало сделано для науки. Не смотря на то, что он владел уже богатою коллекцией растений и бесчисленными образчиками естественной истории страны, он хотел побывать еще на Кипре и затем опять вернуться в Смирну для новой жатвы. Пожирающая энергия окончательно подкосила его слабый организм: Гассельквист умер на чужбине, вдали от близких, едва достигнувши тридцати лет. [3 - Traites de l’Acadеmiе des Sciences de Stockholm, 1758. Похвальное слово Гассельквисту.]
   Еще трогательнее история французского натуралиста Филибера Коммерсона [4 - Род. в Шатильоне-ле-Домб, 18 ноября 1727.]. Он блистательно учился в Монпелье и получил степень доктора в 1755. Наклонность к занятию естественными науками была в нем до того неудержима, что его отец, думавший сначала сделать из него чиновника, предоставил ему полную свободу в выборе занятий. После экзаменов юный Коммерсон посетил Севенские горы, Пиренеи, Швейцарию и изъездил все побережье Средиземного моря. Он гербаризировал с таким страстным увлечением, что если видел растение, которого не было в его гербарии, то доставал его за какую бы то ни было цену, рискуя даже жизнью. Однажды Коммерсон, как Авессалом, запутался волосами в ветвях дерева и так повис освободиться из этого положения он мог, только упавши в реку, где чуть не утонул. В другой раз ему удалось избежать водопада, скатившись в пропасть.
   Этот неутомимый путешественник тем не менее любил семью и домашний очаг в 1760 году он женился на молодой девушке дю-Шаролэ. «Знайте, – писал он одному другу, – что, начавши в первый раз собирать растения в этой стране, я нашел там некоторый чувствительный цветок и хочу его поместить не в гербарий, а в брачную комнату». Через два года у него был сын, рождение которого стоило жизни матери.
   Коммерсон не замедлил стать знаменитостью. Великий Линней предложил молодому естествоиспытателю описать для шведской королевы самые любопытные экземпляры рыб Средиземного моря. Коммерсон отвечал тем, что сделал одну из важнейших ихтиологических работ XVIII века. Он основал в Монпелье великолепный ботанический сад, познакомился с Лаландом и, сделавшись его другом, вскоре затем принял предложенное ему место натуралиста в кругосветной экспедиции, начальником которой был Бугенвилль.
   В ту самую минуту, когда Филибер Коммерсон собирался уезжать, молодой слуга, Баре, по прозванию Боннфуа (чистосердечный), неотлучно бывший при нем в течении двух лет и несколько ознакомившийся с растениями и гербариями, стал умолять его взять его с собой. Коммерсон долго колебался, но наконец, согласился. Год спустя, на Таити, Баре-Боннфуа, пользовавшийся не смотря на свою сдержанность, общей любовью на корабле, встретился с туземцами, которые вдруг закричали: «Это женщина!» Баре-Боннфуа убежал, но случившееся, дошло до ушей Бугенвилля и тогда слуга или, вернее, служанка Коммерсона принуждена была сказать истину:
   – Я знала, – оправдывалась она, – каким опасностям я подвергала себя, но я – сирота и полюбила науку.
   Баре-Боннфуа осталась верным слугою. Ее простили. Она продолжала исполнять обязанности ассистента при Коммерсоне, который выказал уважение к ней, посвятивши ей новое растение под именем баретии: «Образ Дианы колчаноносицы, – говорил он о ней, – и мудрой и строгой Минервы!»
   В Рио-де-Жанейро, в Буэнос-Айресе Коммерсон собрал настоящие богатства. После двадцати одномесячного плавания, проехавши десять тысяч льё со времени своего выезда из Рошфора, он прибыл на Иль-де-Франс, где его удержал известный интендант колонии Пуавр. Французское правительство поручило натуралисту продолжать работы на Мадагаскаре. «Какая удивительная страна! – писал он своему другу Лаланду, – она заслуживает внимания не одного странствующего наблюдателя, но целых академий».
   Собравши богатую жатву растительных сокровищ на Мадагаскаре, Коммерсон в 1771 году вернулся на Иль-де-Франс. Он стал приводить в порядок научный материал, собираясь во Францию, чтобы вкусить от плода своих трудов. Академия наук призывала труженика в свои недра, но утомление и чрезмерная деятельность разрушили его здоровье. В день своего избрания в члены Академии Коммерсон был уже мертв. Он умер за неделю до этого на Иль-де-Франсе, 21 марта 1773. За несколько месяцев он чувствовал приближение кончины. Следующие строки, взятые из последних писем его к своему шурину, звучат как эхо раздирающей скорби:
   «Если я умру, то поручаю вам моего сына, а себя самого вашим молитвам… Прошу вас тысячу и тысячу раз, напишите мне что-нибудь о моем сиротке! Мне кажется, что его уносят от меня все дальше и дальше и что я стараюсь наслаждаться воспоминанием о нем в последний раз».
   Коммерсон оставил после себя для того, чтобы оплакивать его, двух свидетелей своей агонии, двух друзей, двух прежних сотрудников, рисовальщика Жоссиньи и верную Баре-Боннфуа, доставившую в музей коллекции несчастного натуралиста.
   «Коммерсон, – говорил Кювье, – был человек неутомимо деятельный и глубоко сведущий. Если бы он сам обнародовал свои наблюдения, то занял бы одно из первых мест в ряду натуралистов… Нельзя не скорбеть о той небрежности, с какой отнеслись к его коллекциям потому что если бы из них тотчас же извлекли пользу, Франция еще тогда бы стала страною, наиболее способствовавшей прогрессу естествознания. Работы Коммерсона необыкновенны. Удивительно, как один человек мог сделать так много в такое короткое время и в такой жаркой стране. Ничего не может быть труднее, как рассекать в тропических странах рыб, однако же Коммерсон отдавался этому занятию с беспримерной ревностью» [5 - Lalande. Eloge historique de Commerson dans les observations sur la physique etl’histoire naturelle, par l’abbе; Rozier, 1755. – Magasin pittoresque, 1873.– Nonvele biographie de Firmin Didot.].
   Мы не можем говорить о великих подвигах, на которые вдохновляют естественные науки, не остановившись на Викторе Жакмоне, этом неподражаемом уме, где грация и нежность соединились с мужеством, настойчивостью, любовью к знанию, этом молодом человеке, умершем всего на тридцать первом году, вдали от дома, к которому он был так привязан, вдали от родных, боготворивших его. Жакмон высадился в Калькутте 5 мая 1829 г. он хотел исследовать страну, составлявшую в то время для науки еще загадку. Три с половиною года путешествовал он по низменным равнинам Индии и по ее гористым местностям, затем прибыл в Кашмир и направил свой путь к долинам и высотам Гималайских гор. Кому неизвестна в настоящее время из писем Жакмона эта удивительная эпопея натуралиста Парижского Музея, который, получая годичного содержания всего шесть тысяч франков, вдруг очутился в вихре пышной жизни расточительных иностранцев, посещал дворцы государей порабощенной Индии и ухитрялся вести себя среди этой азиатской роскоши так, чтобы не ронять достоинства французского имени? Кто не читал рассказов, ставших бессмертными, благодаря его письмам, сцен, набросанных им прелестным слогом, где поражаешься одинаково блеском таланта и зрелостью ума?
   Жакмон, не смотря на разнообразие своих путевых впечатлений, никогда не терял из виду интересов науки. Утомление и неприятности странствования не приводили его в отчаяние. Труд и цель принятой им на себя миссии были его путеводными звездами. Часть путешествия Жакмон сделал верхом, сопровождаемый двумя спагами, которые составляли его конвой, причем он останавливался по временам, чтобы занести в памятную книжку какие-нибудь заметки и привести в порядок бумаги своего дневника. Было время, когда упрекали Жакмона за то, что он мало делает для науки, но с его памяти скоро было свято это несправедливое обвинение. Действительно, в груде собранного им материала, как писал натуралист своему отцу, «было над чем поработать». Но судьба не позволила Жакмону воспользовался плодами своих долгих усилий; в течение более чем двух лет он болел страшной болезнью, которая свела его, наконец, в могилу [6 - Д-р Журдане собрал об этом предмете чрезвычайно интересные документы, в своем прекрасном сочинении: La pression de l’air, 2 vol. in-8, G. Masson, 1875.].

   Виктор Жакмон

   Виктор Жакмон умер в Бомбее после неслыханных страданий, вызывающих в нас удивление в виду стоицизма, с каким он переносил эти муки. Спокойная твердость не покинула его даже в предсмертный час. Он нашел в себе еще силы написать письмо своему нежно любимому брату Порфиру:.. «Конец мой, – если только это конец, – тих и спокоен. Если бы ты был здесь, сидел вот тут, на моей постели, с отцом и Фредериком, душа моя разбилась бы, и на приближение смерти я не смотрел бы с такою покорностью судьбе и безмятежностью. Утешься, утешь отца утешьте друг друга, милые мои. Но я окончательно ослабел от усилия написать что-нибудь. Пора сказать вам – прощайте! Прощайте! О, как любил вас бедный ваш Виктор! Прощайте навсегда!»
   Смерть положила предел тоске Жакмона. Глаза этого путешественника, которого можно назвать мучеником долга, закрылись навеки.
   Чтоб привести образчики жертв из области других наук, укажем еще на жизнь астронома Шапп-д’Отероша, столь деятельную, богатую и прерванную таким роковым образом.
   Аббат Жан Шапп д’Отерош [7 - Род. в Мориаке (Овернь), в 1722.], один из самых молодых членов Академии Наук был командирован ею в Сибирь, для наблюдения из Тобольска за прохождением Венеры 6 июня 1761 года. Он покинул Париж в конце 1760 года и без всяких затруднений прибыл в С. – Петербург. Но вторая половина его путешествия от русской столицы до Тобольска была значительно тяжелее. В двенадцать дней астроном должен был сделать в санях три тысячи верст, посреди всевозможного рода препятствий. Перевозка инструментов была для него источником тысячи затруднений и постоянных опасений. Благодаря своей энергии и неутомимости, он, однако вовремя достиг места, откуда ему следовало, произвести свои наблюдения. 5 июня солнце весь день было покрыто толстым слоем облаков. Ночью облака не рассеялись. Аббат Шапп находился в смертельном страхе. «Этот феномен, говорил он, которого ожидали целое столетие, привлекал на себя страстное внимание всех астрономов… Вернуться в Париж, не достигши цели моего путешествия, лишиться плода всех избегнутых мною опасностей, трудностей, с которыми я боролся только в надежде на успех, лишиться его, благодаря какому-то облаку в тот самый момент, когда все мне ручалось за благополучный исход, – это такое положение, о котором невозможно дать понятия на словах».
   На заре облака ушли. Шапп не мог видеть только начала явления. Но он сделал наблюдение над всеми его остальными фазами.
   Путешествуя, астроном смотрел не на одни только звезды. Через шесть лет после своего возвращения во Францию, он издал книгу о своих приключениях, снабженную, между прочим, очень любопытными разоблачениями внутренней жизни азиатской России… Императрица России, отмстила ему тем, что выступила сама в качестве автора. Северная Семирамида напечатала в Амстердаме книгу на французском языке под заглавием: «Противоядие или разбор скверной книжки, великолепно напечатанной и названной: Путешествие по Сибири в 1761, совершенное Шаппом д’Отерошем». Достаточно одного заглавия, чтоб понять, в каком духе написана эта книга… Приводим из нее одно место.
   «Его обсерватория, – говорит государыня о Шаппе, – была расположена в четверти мили от города. Он пригласил в нее весь город и все предместья. И действительно, явилось столько народа, что надо приписать чуду, если наблюдение окажется безошибочным. Потому что все время, пока оно продолжалось, аббат не только наблюдал, но и кричал на отметчика, рассуждал с присутствующими, отвечал на вопросы, которые ему предлагали, шутил, строил куры дамам и спорил с г. Павловским об Апокалипсисе и конце мира».
   Великая Екатерина была неправа. Можно упрекнуть аббата Шаппа за то, что его наблюдения не абсолютно точны, но нельзя отрицать, что этот астроном ревностно способствовал преуспеянию науки, которой он отдал свою жизнь.
   В 1769 году явление, наблюдавшееся Шаппом в Сибири, должно было повториться и могло быть видимо на этот раз в Калифорнии. Шапп д’Отерош, в котором страстная любовь к науке еще не потухла, снова решил подвергнуть себя всем бедствиям пребывания в стране почти неизвестной и дикой, какою она была в ту эпоху. Калифорния принадлежала тогда Испании. Шапп д’Отерош выехал из Кадикса 18-го сентября 1768, в сопровождении двух офицеров Карла III. Переезд через океан продолжался 77 дней. После страшного утомления, астроному, подавленному физическими страданиями, удалось однако установить свои инструменты и приступить к наблюдениям. 6 июня 1769 г. небо было замечательно чисто и ни одна фаза прохождения планеты не осталась незамеченной.
   Таким образом Шапп д’Отерош еще раз успел совершить возложенную на него миссию, но в Калифорнии свирепствовала тогда горячечная эпидемия, и он заболел. Выдержав горячку и не совсем еще оправившись, самоотверженный исследователь захотел во что бы то ни стало наблюдать затмение 18 июня. Несмотря на слабость, он целую ночь астрономировал небо. На следующий день горячка возвратилась, Шапп слег в гамак и умер, исчисляя фазы виденного им затмения. Бумага, на которой он чертил цифры, выпала у него из рук. «Я знаю, что мне остается жить только несколько часов, – сказал аббат перед этим, – но я умираю довольный, что выполнил свой долг» [8 - Mmeoires de l’Acadеmie de Paris, 1769; loge de Chappe d’Auteroche, par Grandjean de Fouchy.].
   Реформатор, стремящийся просветить человечество, разрушить бесполезные предрассудки, раздвинуть границы ума, и бросить в него семена новых идей, встретит препятствия другого рода, но они не будут страшнее вышеописанных. Ревность, зависть, ненависть с остервенением накинутся на него, изворотливое невежество беспрестанно будет его преследовать. Галилея гонят, Палисси заключают в тюрьму, Рамуса убивают в мрачную Варфоломеевскую ночь, Этьен Доле погибает в пламени костра, зажженного инквизицией. К несчастью, большинство из этих гениев, начиная с Сократа, выпившего яд, отдаются преждевременно осуществлению своих идеалов и, по удачному выражению Казимира Делавиня, оказываются виновными, потому что чересчур рано стали правыми.
   Физик и химик, вопрошающие природу путем опыта, знакомы еще с другими опасностями. Работы, предпринимаемые ими, подвергают их иногда действию изучаемых элементов, или сил, которые они употребляют при экспериментах.
   6 Августа 1753 года ученый секретарь Санкт-Петербургской Академии Наук, Рихман, желая сделать наблюдение над электричеством облаков, подошел к металлическому пруту, который был проведен в его рабочем кабинете и выходил наружу, поднимаясь своим острием над кровлей.
   При нем находился художник Соколов, принимавший участие в опыте с целью облегчить его описание посредством рисунка. Погода была бурная. Темные грозовые облака носились в воздухе. Рихман поднес к металлическому пруту род электроскопа. Вдруг оттуда выскочил огненный шар голубого цвета, величиною с кулак, и поразил несчастного профессора. Соколов тоже упал, но мало по малу пришел в себя. Рихман был мертв.

   Рихман

   Молния ударила его в голову, прошла через все тело и вышла из левой ступни. Несколько капель крови выступили из раны, открывшейся на лбу Рихмана, на левой ноге находилось голубое пятнышко в том месте, где сожженный башмак был продырявлен. Кафтан Соколова оказался покрытым темными полосками, как будто бы к нему прикладывали раскаленную железную проволоку [9 - Histoire de l’Acadеmie des sciences, 1753.].
   30-го Декабря 1840 г. Герви, молодой лаборант химии в фармацевтической школе, работал над сгущением углекислого газа, употребляя для этого аппарат Тилорье. Все, казалось, шло хорошо, как вдруг раздался страшный взрыв, вследствие недостаточного сопротивления металлических стенок внутреннему давлению газа аппарат разлетелся в дребезги, оторвав у Герви обе ноги. Три дня спустя, Герви умер.
   Человек, предлагающий обществу какое-нибудь механическое изобретение, которое может стать новым орудием цивилизации, встречается с целою армиею рутинеров; слепые рабы, они восстают против того, что может дать им свободу. Денис Папин видит, как его паровое судно разбивают рейнские лодочники. Жакар навлекает на себя гнев лионских рабочих, но не одна чернь вооружается против таланта: люди просвещенные, даже самые сильные умы увлекаются иногда этим потоком реакции и отрицают полезность того или другого нового изобретения.
   Фултон предлагает Директории ввести в употребление торпеды, но его не слушают. Однако, по приказанию Первого Консула, Вольней, Лаплас и Монж образовали комиссию для рассмотрения предложения Фултона, который изложил пред ними, в чем состоит его изобретение.
   Были сделаны опыты в Бресте но, после нескольких неудовлетворительных попыток, Бонапарт навсегда лишил изобретателя своей протекции.
   Позднее Араго совершил такую же ошибку как и Наполеон: знаменитый астроном отрицал железные дороги. В более недавнее время Бабине не боялся утверждать, что проект погружения электрического кабеля на дно океана – сумасшедшее предприятие.

   Фультон объясняет коммиссии свой проект относительно употребления торпед

   Обязанности профессионального долга точно также не обходятся без жертв: врач во время эпидемий, минер в недрах земли умеют умирать…
   Зрелище всех этих мучеников прогресса, этих воинов, страдающих и гибнущих за благородное дело, трогает нас и вызывает наше сочувствие, но оно не должно лишать нас мужества. Когда отечество в опасности, кто из нас станет колебаться перед вопросом, взяться ему за оружие или нет, под тем предлогом, что его страшит смерть предков, некогда павших на полях битв? Героизм наших дедов не действует на нас угнетающим образом напротив, он воодушевляет, служа для нас примером…
   То же должно иметь место и в области науки: тот был бы нравственный преступник, кто отказался бы открыть руку из страха выпустить заключенные в ней истины, тот был бы трус, кто отступил бы перед тяжестью труда и долга, потому только что его предшественники, раньше подвизавшиеся на этом поприще, испытали неудачи.
   Жизнь великих работников науки должна возбуждать в нас стремление к труду, являя нам примеры настойчивости, неослабной энергии, что составляет тайну успеха, иногда тайну гения; во всех случаях труд – неисчерпаемый источник силы и утешения.
   «Изучая что-нибудь, – сказал Огюстен Тьерри, – переживаешь тяжелые времена, не чувствуя их гнета, делаешься сам господином своей судьбы, направляя свою жизнь к благородной цели. Будучи слеп и страдая почти непрерывно без всякой надежды на облегчение, я это могу сказать по праву и меня не заподозрят во лжи; существует нечто лучшее, чем материальные наслаждения, чем богатство, чем само здоровье, это – любовь к науке» [10 - Dix ans d’еtudes historiques. 1856.].
   Другое соображение также должно нам дать поддержку. Между причинами, порождающими мучеников науки, есть такие, которые уже исчезли в новом обществе: они берут начало не в стихиях, а в самом человеке, в его предрассудках, в его невежестве. Гонения, имевшие столько жертв в прошлом, перестали угрожать тому, кто вводит что-нибудь новое, никто их не знает в настоящее время. Мы можем еще видеть Ливингстонов, изнемогающих от изнурительных болезней на театре своих исследований, но не увидим уже больше Христофоров Колумбов, заковываемых в цепи ненавистью и криводушием. Нельзя не вспомнить с удовольствием следующих утешительных слов Бернардена де Сен-Пьерра: «наши предки жили в железном веке, век золотой перед нами».
   Два столетия тому назад Рике [11 - Родился в Безьере в 1604. Умер в Тулузе в 1680.], прорывший во Франции Южный канал, соединяющий Атлантический океан с Средиземным морем, умер в нищете. Это громадное предприятие до сих пор еще вызывает всеобщее удивление. «Рике, – говорит Дагессо, – вооруженный, вместо всяких инструментов, плохим железным компасом, отдал свою жизнь этой работе, жизнь гения, руководимого настойчивостью и верою» [12 - Рике встретил, роя Южный канал, враждебное отношение со всех сторон. Замечательная вещь, оппозиция главным образом шла со стороны южных городов, которые больше всего должны были воспользоваться результатами осуществления великого предприятия. Это потому, что частный интерес заставлял забывать общий. Когда был поднят вопрос об осушении болот Эг-Морт, то некоторые члены штатов Лангедока воспротивились этой работе. Они боялись, что раз болота превратятся в пахотные земли, их хлеб упадет в цене. Кольбер умел, однако, не обращать внимания на эти эгоистические и скряжнические соображения.]. Он умер от утомления, в момент, когда канал был готов к открытию. Гигантское сооружение стоило не менее 17 миллионов ливров. Рике убил на него весь свой капитал и оставил более двух миллионов долгов. «Мое предприятие, – писал он Кольберу в 1667 году, – самое дорогое из моих детей в нем я вижу славу, вижу, что оно вам нравится, но я не вижу в нем пользы для себя. Я завещаю своим детям почетное имя, но не оставлю им денег».
   Зрелище человека, умирающего бедняком в то время, когда он обогатил страну, очень печально: но в наш век оно уже больше не встречается. Фердинанды Лессепсы, созидающему гению которых мир обязан великими работами, Дарвины, открывающие уму новые перспективы, не бедствуют в XIX столетии, их не преследуют: избранные люди, трудящиеся таким образом во славу своей родины и на благо человечества, живут окруженные почтением и удивлением своих сограждан.
   Только в прошлом, видим мы, как борются среди опасностей, препятствий и гонений эти славные мученики прогресса, вызывая в нас удивление и возбуждая нашу энергию.
   Философ не даром сказал: «прекраснее природы, прекраснее искусства, прекраснее науки, – человек, оказывающийся сильнее бедствий».
   Наконец, не забудем, что, по изречению Биаса, одного из семи греческих мудрецов, «самый несчастный человек тот, кто не умеет выносить несчастий».

Глава вторая
Завоевание земного шара

   Человек смотрит на землю, как бы она далеко не простиралась, как на свою неотъемлемую собственность, как на поприще своей физической и интеллектуальной деятельности.
Вильгельм Гумбольдт

   Колумб, на склоне своих дней, писал кастильскому королю: «Я начал плавать с юношеского возраста и продолжал бороздить моря до последнего времени; это – искусство, которое должны знать все, желающие проникнуть в тайны мира».
   Великий Генуэзец говорил правду. Тайны нашего мира, научные истины открываются путем исследования природы. Поэтому первое место среди людей, наиболее достойных воспоминания, мы должны отвести тем избранникам, которые посвятили свою жизнь завоеванию земного шара.
   Потрясающий пример представляет нам сам Колумб, этот удивительный человек, который ценою упорной борьбы с превратностями судьбы и предрассудками современников, приобрел для человечества половину нашей планеты.
   Христофор Колумб был сын прядильщика и родился в Генуе в 1436 году. Вместе с двумя братьями Варфоломеем и Иаковом он получил на родине хорошее образование и с четырнадцати лет стал учиться мореплаванию. Совершив экспедицию в Тунис, будущий новатор в 1477 году посетил Исландию. Перед этим он несколько лет жил в Лиссабоне, где женился на Фелипе Монис де Палестрелло, дочери одного искусного моряка. Едва ли какая-нибудь другая страна казалась ему более привлекательной, потому что Португалия уже целое столетие изумляла мир географическими открытиями. В его голове зрели великие планы. Он стал прилежно изучать пути, вновь проложенные моряками, и вскоре Колумба осенила мысль совершить предприятие, которое должно было обессмертить его имя. Его целью не было, как ошибочно утверждали, открытие Нового Света. Он хотел найти путь в Индию чрез Атлантический океан, отыскать, как он сам выражался, «восток посредством запада».
   Этот проект, нужно заметить, не был новостью и занимал раньше многие умы: ученый Тосканелли и другие уже думали о нем. Но Колумб посвятил себя всецело его осуществлению – он сделал из него цель своей жизни.
   Христофор Колумб был беден, а его дело требовало колоссальных затрат. Он обращался к своему отечеству, тщетно прося у города Генуи средств на путешествие, и, наконец, представил свой проект португальскому королю Иоанну II, который передал его на рассмотрение двух знаменитых космографов. Эти ученые нашли, что идея мореплавателя нелепа и вздорна. Тем не менее король не разделил их взгляда и, на мгновение, поддался влиянию одного умного и образованного человека, Петра Норонья, понимавшего, что, «для возрастания богатства Португалии, нужно перерезать морские пространства и открыть путь, который позволит ей покорить множество различных народов» [13 - La Сlede, Histoire du Portugal.].
   Но Иоанн II, слабодушный и не имевший воли, скоро склонился на сторону врагов Колумба при этом он не только отвергнул предложение великого географа, но не побоялся поступить с ним еще самым низким образом. Этот бесчестный король завязал с Колумбом сношения, потребовал у него его карты, планы, приказал ему изложить в присутствии своего совета теоретическую сторону дела и, овладевши его тайнами, снарядил небольшое судно, долженствовавшее переплыть Атлантический океан в направлении, указанном Колумбом, и вырвать таким образом у этого человека плод его гения.
   Но судно, после четырехдневного плавания по направлению к западу, постыдно возвратилось в порт, потому что шкипера испугались бури.
   Христофор Колумб решился покинуть страну, о которой у него могли сохраниться только воспоминания, полные горечи. Он вторично отправился в Геную и возобновил свои предложения, но опять без успеха. Однако, ничто не ослабляло его мужества. После стольких неприятностей, Колумб был еще доведен до необходимости стучаться в дверь за подаянием, и он это делал, гордо подняв голову, как человек, который выпрашивает для всего человечества возможность открыть Новый свет.
   Великий путешественник впал в крайнюю бедность и ходил в лохмотьях к довершению несчастья, он потерял жену и должен был заботиться о своем одиннадцатилетнем сыне. Однажды Колумб блуждал в окрестностях города Палос де Могес в Андалузии. Случайно он очутился у ворот францисканского монастыря, постучался и попросил немного воды и хлеба. Настоятель монастыря Хуан Перец де Марчена принял иностранца, спросил у него, пораженный благородством его осанки, кто он такой, и пришел в крайнее удивление, когда Колумб рассказал ему свою историю, изложил свои проекты, поделился с ним своими надеждами.
   Гостеприимство настоятеля уступило место искренней дружбе Колумб, благодаря этому могущественному покровителю, мог быть принят при испанском дворе и, получить аудиенцию у короля Фердинанда и королевы Изабеллы.
   Христофор Колумб отправился в Кордову, где находился король, поглощенный борьбою с маврами. После тщетных ожиданий, длившихся целые месяцы, он, наконец, добился того, что был представлен Фердинанду и Изабелле. Великий человек держал себя скромно, но не робея и не чувствуя неловкости: он смотрел на себя как на «орудие, избранное небом для исполнения его великих предначертаний» [14 - Письмо Колумба к Фердинанду и Изабелле, 1501.]. Фердинанд увидел в широком проекте Колумба средство затмить морскую славу Португалии, но, прежде чем придти к окончательному решению, он пожелал выслушать компетентных судей.
   По приказанию испанского государя, собрался совет в Саламанке, чтобы рассмотреть предложение Колумба. Этот совет был составлен из ученых монахов и церковных сановников, людей, предубежденных против того, кто осмеливался учить их. Они с презрением слушали авантюриста.
   Христофору Колумбу пришлось возражать не против научных доказательств, а против текстов библии, или против таких замечаний, которыми отрицалась теория антиподов, как несогласимая с верой. Ему говорили, что если существуют по ту сторону океанов населенные земли, то значит не все люди происходят от Адама, так как прежде они не могли же переплывать морей что, по Новому Завету, земля плоска и подобна огромному диску, что если бы земля была шарообразна, то под тропиками нельзя было бы жить, вследствие чрезмерно высокой температуры этих стран и т. д., и т. д. Таким образом, в конце концов, Христофор Колумб, доведенный до нищеты, увидел еще, что к нему относятся, как к сумасшедшему и готовы его предать анафеме.
   Не теряя мужества, будущий завоеватель Нового Света послал письмо королю английскому, потом опять, в мае 1489 года обратился к Фердинанду и Изабелле, которые приехали в Кордову после похода против Малаги. Был поднят вопрос о возобновлении обсуждения его проекта, но прошли годы и вопрос оставался не решенным. Наконец, зимою 1491 года Саламанкский совет, созванный королем, нашел, что «проект Христофора Колумба суетен и невозможен, и не подобает великим государям заниматься предприятиями подобного рода, основываясь на столь слабых соображениях, как те, которые были представлены совету» [15 - Washington Irving, А History of the life and voyages of Columbus. Londres 1828.].
   Мы не станем рассказывать о новых попытках неутомимого исследователя, мы также ничего не скажем о его решении обратиться к французскому королю Карлу VIII, а перейдем прямо к тому моменту, когда его настойчивость и упорство увенчались успехом. В феврале 1492 года Христофор Колумб, благодаря покровительству Людовика Сен-Анжела, сборщика податей в пользу арагонского духовенства, который был одним из самых убежденных сторонников его взглядов, получил новую аудиенцию у королевы Изабеллы. Друзья, сопровождавшие Колумба, защищали его дело с таким жаром и так убежденно, что королева склонилась на его сторону и обещала взять на себя заботу о его предприятии.
   Колумб, после двадцатилетних стараний, получил, наконец, возможность выйти в открытый океан, с званием адмирала и с гарантированной надеждою стать вице-королем или правителем всех стран и континентов, которые ему удастся открыть. Было приказано властям порта Палос снарядить три каравеллы и снабдить их мужественными моряками, долженствовавшими во всем повиноваться своему начальнику. Эти корабли, насколько мы можем судить по дошедшим до нас современным гравюрам, были приподняты у кормы и у носа и, за исключением адмиральской, не имели палуб. Делается страшно при мысли о подобной экспедиции, предпринятой с такими ничтожными средствами и вышедшей навстречу неизвестности. Невольно испытываешь волнение, думая, что в пятьдесят шесть лет, когда другие заканчивают свою карьеру, Колумб только положил начало своей деятельности и что, открывши полушарие антиподов, он начал новую эру в истории человечества.
   Колумб покинул порт Палос 3 августа 1492 года. После упорной битвы с людским невежеством, он должен был еще бороться с суеверием своих матросов, с их ужасом перед беспредельностью океана или растительными мелями Саргассова моря. В то же время ему приходилось побеждать бури и торжествовать над бесчисленными трудностями неведомого пути.
   12 октября 1492 года, после семидесятидневного плавания, Колумб в первый раз увидел землю, которую он принял за берег Индии. Это был остров. Он назвал его Сан-Сальвадором [16 - Сан-Сальвадор составляет часть группы Багамских островов.]. Туземцы, совершенно голые, с радостью встретили адмирала и его экипаж. Колумб, одетый в богатый костюм, высадился на землю и овладел территориею именем короля и королевы Испании. Открыв после этого еще три других острова, великий мореплаватель 28-го октября посетил Кубу, и затем спустя месяц – Испаньолу (ныне Гаити). Там он построил форт Нативидад, в котором оставил коменданта и несколько человек гарнизона, после чего возвратился в Испанию.
   Это путешествие навсегда останется славным, представляя собой одно из величайших усилий человечества, направленных к обладанию земного шара. Исполненное волею одного человека, оно продолжалось немного долее семи месяцев.
   Эффект, произведенный им, был колоссальный. На возвращение каравелл не рассчитывали; на отъезд моряков, принимавших участие в этой отважной экспедиции, смотрели с ужасом; океан, которому арабы дали название Сумрачного моря, не иначе представлялся умам тогдашних людей, как в виде безграничной бездны. Поэтому, как только разнесся слух, что Колумб вернулся и что он действительно открыл неизвестные страны, неописанный энтузиазм охватил всех. Когда адмирал показался в окрестностях Барселоны, где его ожидали король и королева, он был встречен кортежем грандов, сопровождавших его до городской черты. Оттуда шествие открылось шестью индейцами, привезенными Колумбом из Америки. Они были разрисованы различными красками и блистали золотыми национальными украшениями. За ними несли разного рода живых попугаев, птиц, чучела неизвестных животных и редкие растения, которым приписывались особенные качества народ с удивлением смотрел на золотые венцы, позволявшие заключать о богатстве новых стран. Колумб тоже участвовал в процессии он ехал верхом на прекрасной лошади, причем блестящая кавалькада испанских юношей служила ему свитой. Толпа теснилась на улицах. Окна и балконы были наполнены дамами, и даже крыши домов пестрели зрителями. Адмирала провели в обширную залу, где его ожидали король и королева, окруженные испанскими грандами.
   Когда он вошел, Фердинанд и Изабелла встали. Он преклонил колено, чтобы поцеловать их руки и вслед за тем рассказал о своем путешествии. Его речь вызвала всеобщее волнение, сдержать которое едва могли внушаемые им почтение и удивление. Когда он кончил, королевская чета вместе со всеми присутствующими упала на колени и голоса всего собрания слились в торжественном пении Те Deum [17 - Washington Irwing. А history of the life and voyages of Columbus.].
   Самые трезвые умы не могли не поддаться крайне странным иллюзиям: все говорили об открытии золотой страны, страны богатств и ослепительной роскоши, истинного рая на земле. Сам Колумб разделял общую веру в неистощимость сокровищ новых земель.
   Он был на вершине своего благополучия, но счастье, которым он наслаждался в течении этих немногих дней, было единственное, выпавшее на его долю во всю его жизнь.
   25-го сентября 1493 года Христофор Колумб предпринял второе путешествие; на этот раз под его непосредственным начальством было четырнадцать каравелл и три больших корабля. Множество дворян приняло участие в экспедиции, число членов которой простиралось по крайней мере до 1200 человек. Эта экспедиция окончилась открытием Гваделупы, Ямайки, исследованием острова Сан-Доминго и острова Кубы.
   Колумб вернулся в Испанию в 1496 году. Он привез с собою 225 пассажиров и 30 индейцев. Вторичное возвращение его далеко не походило на первое. Испанцы, сопровождавшие адмирала, утомленные, разбитые нравственно, были возбуждены против него. Одушевленные сначала несбыточными надеждами, измученные потом болезнями и доведенные до плачевного состояния, они не переставали горько сетовать на того, кто показал им в перспективе огромные богатства. Куда девался этот очаровательный рай, эта обетованная земля сокровищ и роскоши? Вместо благополучия, путешественники встретили одни испытания. Они могли только рассказывать о своих битвах с островитянами, о своих лишениях и потерях. Напрасно Колумб старался воспламенить в них энтузиазм. Ярко горевший костер был засыпан пеплом, удивление сменилось презрением.
   Тем не менее испанская королевская чета приняла адмирала с живейшим интересом, хотя и не без холодности. Когда он предложил снарядить третью экспедицию, то должен был заметить, что против него уже поднялись глухая вражда и низкая зависть и начали нападать на него, подобно злым божествам героических времен.
   30-го мая 1498 года этот человек, человек несравненной твердости характера и железной воли, которой ничто не могло сломить, становившийся еще более великим в несчастьи, отплыл с шестью кораблями. На этот раз он открыл Тринидад, берег американского материка, исследовал залив Париа и занес на карту острова Зачатия и Успения. Но ему пришлось подавлять возмущения испанцев, бунт гарнизона, оставленного им на Сен-Доминго и, в отчаянии от бесчисленных неприятностей и непрерывных враждебных действий со стороны соотечественников, он послал в Испанию пять кораблей с донесениями, в которых излагал королю свои жалобы.
   Вследствие придворных интриг, Фердинанд отправил в Сен-Доминго не чиновника и не судью, как того требовал Колумб, а палача, дон-Франциско де Бобадилла, снабженного грамотами, в которых он назначался правителем всех открытых земель. Ему была предоставлена неограниченная власть. Прибывши в Сан-Доминго, Бобадилла, в качестве полновластного хозяина, поселился в доме самого адмирала, предъявив Колумбу копию с грамоты, которой ему вверялось губернаторство затем, без всякого допроса и суда, он велел посадить адмирала в крепость, вместе с двумя его братьями, остававшимися в стране.

   Колумб в цепях

   Обязанность препроводить Колумба в Испанию Бобадилла возложил на одного офицера, по имени Алонзо де Виллехо. Великий мученик науки не сопротивлялся и не произнес ни одной жалобы. Гремя цепями, как преступники, Колумб и его братья взошли на каравеллу, которая вскоре затем отправилась в путь. Виллехо, сочувствуя завоевателю Новаго Света, хотел снять с него цепи. Но адмирал не допустил его до этого. «Я сохраню их, сказал он, на память о награде, которую мне дали за мои заслуги [18 - Barth. Las Casas, Hist, ind., manuscrit. I. 180.]. Эти цепи, прибавляет Фердинанд Колумб, всегда висели в кабинете отца, и он завещал, чтобы после его смерти они были положены с ним в гроб» [19 - Fernand Colomb. Hist. Cap. 86. – Ferd. Hoefer. Nouvelle biograpchie generale, de Firmin Didot – Edouard Charton. Les Voyageurs anciens et modernis.].
   Когда великий мореплаватель был привезен в Испанию, король и королева, которым, без сомнения, стало стыдно за поведение Бобадиллы, приказали возвратить пленникам свободу.
   Колумбу все опротивело. «Я выдерживал всевозможные нападения, писал он, я сопротивлялся всему до сего дня, когда я не могу уже защищаться ни оружием, ни головой. С каким варварством пустили меня ко дну» [20 - Письмо к кормилице принца дон Хуана. 1500.]. Однако, поддерживаемый религиозным чувством, столь характеристичным для его века, который в последствии был одушевлен идеею освобождения святого Гроба, гениальный мореплаватель предпринял еще четвертое путешествие, которое, по его мнению, должно было несомненно обогатить Испанию.
   Он отплыл из Кадикса 9 марта 1502 года, в сопровождении своего брата Варфоломея. Ему было тогда шестьдесят шесть лет. Он открыл остров Гуанола, обогнул Гондурас и Москиты, останавливался в Порто-Белло у Панамского перешейка, высаживался в Верагуасе и нашел там богатые золотые рудники, после чего пытался основать колонию на реке Белен. Но на колонистов напали туземцы и перебили большую их часть. Колумб, желая спасти оставшихся в живых, выдержал на пути страшную бурю и его утлые корабли чуть не разбились в щепки.
   Такие жестокие испытания не могли не поколебать здоровья, уже подточенного летами и страданиями. Ему удалось однако освободить товарищей, и он направился к Испаньоле, чтоб починить там корабли, но здесь его ожидали бедствия еще более страшные, чем все вынесенные им до этого времени. Экспедицию встретили яростные ураганы: казалось, по словам Колумба, наступал конец мира… Противные течения увлекли адмиральский корабль, который, по видимому, должен был разбиться. Экипаж возмутился против своего начальника; к довершению несчастья, адмирал заболел и не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Если бы не энергия его брата, он, вероятно, был бы умерщвлен матросами. Тем не менее, великий путешественник прибыл в Сен-Доминго и 7 ноября 1505 года отправился в Испанию. Ему было шестьдесят девять лет!
   По возвращении, он узнал, что его «счастливая звезда», королева Изабелла, умерла. Призыв Колумба к королевскому правосудию остался без ответа. Тягостная болезнь поразила его страшными муками. Он скончался 20 ма 1506 года, воскликнув, подобно Христу: «Господи, в руце твои предаю дух мой!..»
   Так умер этот мученик. Если современники стремились умалить его значение, то голос потомства заглушает их ропот ненависти и зависти. Оно приветствует великого мирного завоевателя, поднявшего завесу, за которой тысячи лет скрывалась половина земного шара и говорит устами Гумбольдта: «Колумб оказал услугу человечеству, открывши перед ним целый мир предметов, достойных размышления, прогресс человеческой мысли обязан ему многим… В начале новой эры, на той неопределенной границе, где смешиваются эпохи, возвышается эта величавая личность, господствуя над веком, выдвинувшим ее и в свою очередь оживотворенным ею».
   На Христофора Колумба можно смотреть, как на олицетворение XV века, эту единственную в своем роде историческую эпоху, этот изумительный век, когда все усилия направляются к одной определенной цели, когда Себастиан Кабот, Васко де Гама и другие многочисленные мореплаватели все устремляются, как бы одушевленные одним и тем же честолюбивым чувством, на завоевание земного шара.
   Раз был дан толчок, прогрессивное движение не останавливалось, иногда так или иначе ускоряемое, но все еще оплачиваемое бедствиями и несчастиями. Что, например, получил Фердинанд Кортес [21 - Он положил основание испанскому владычеству в Америке. Род. в Меделлине, в Испании, 1485.] за огромные услуги, оказанные им отечеству? То же что и Христофор Колумб. Завоеватель Мексики подвергся преследованиям и был принужден вытерпеть позор несправедливого судебного процесса. Его славная карьера кончилась тем, что он целые шесть лет напрасно обивал пороги испанского королевского дворца. Вольтер рассказывает, что, не имея возможности даже получить аудиенции у Карла V, Кортес растолкал однажды толпу, которая окружала карету императора, и приблизился к нему. Карл спросил, кто он такой, на что Кортес ответил: «Я тот, кто подарил вам больше царств, чем ваши предки оставили вам городов».

   Фердинанд Кортес

   После открытия Америки, первый совершил путешествие вокруг света португалец Фердинанд Магеллан. Этому великому человеку было едва двадцать лет, когда Христофор Колумб ступил на почву Нового Света. Как справедливо было сказано, Магеллан «сделал очевидным для всех ту истину, которую Колумб искал в другом порядке вещей и идей».
   Магеллан, принадлежавший к высшему португальскому дворянству, предпринял свою первую морскую экспедицию двадцати лет от роду; он направился к Индии и Африке. По возвращении в Португалию, на него посыпались несправедливые обвинения и король принял его очень немилостиво. Магеллан решил покинуть отечество и предложил услуги Кастилии, чтобы осуществить свои грандиозные замыслы. Карл V оказал ему покровительство, но чины колониальной администрации, отнеслись к нему враждебно. 22-го октября 1518 года, в то время, когда Магеллан работал над вооружением своего флота, против него поднялась чернь, которой шепнули, что де на борте его корабля прибит португальский герб рядом с кастильским, хотя, в сущности, там не было совсем португальского герба, а его собственный. Магеллана чуть не разорвали на клочки, так что во время свалки понадобилось обнажить шпаги.
   Карл V сделал выговор колониальному ведомству и велел экспедиции отправляться в путь. Магеллан спешил отъездом, сознавая однако, что его предприятие начиналось при самых неблагоприятных признаках. Так, ему пришлось, подчиняясь воле короля, допустить в своем экипаже присутствие человека, власть которого почти равнялась его собственной. Этот человек был Хуан де Картагена, облеченный званием генерал-инспектора и командующего третьим кораблем флота. Хуан де Картагена, креатура одного могущественного прелата, ненавидел Магеллана. Великий мореплаватель кроме того должен был терпеть пребывание на борту еще другого, самого непримиримого своего врага Эстебана Гомеца. До прибытия в Испанию нового адмирала, этот Гомец рассчитывал на получение начальства над одною экспедициею, почти в такой же степени важною. Магеллан, собираясь плыть вокруг земного шара, был, таким образом, окружен не преданными друзьями и надежными сотрудниками, но соперниками, питавшими против него глухую ненависть.
   Как только флот распустил паруса, 20 сентября 1520 года, Хуан де Картагена начал посягать на власть начальника. Встречаясь с Магелланом, он фамильярно разговаривал с ним и старался обращаться с ним, как с равным. Магеллан с энергией требовал уважения к себе, как к главному капитану флота. Картагена, не обращая внимания на это, становился все более и более задорным. Однажды, во время спора, происходившего в присутствии нескольких матросов, он возвысил голос с угрожающим видом. Магеллан понял, что надо действовать. Он бросился на Хуана де Картагену и с страшною силою схватил его за грудь. «Капитан, крикнул он, я тебя арестую». Эта сцена произвела спасительное впечатление. Напрасно Картагена взывал к помощи других офицеров – Магеллан приказал заковать его, как простого матроса.
   Событие, о котором идет речь, случилось у берегов Гвинеи. Затем Магеллан переехал через Атлантический океан, направился к Бразилии и в декабре 1520 года проник в бухту Рио-де-Жанейро. Он плыл вдоль берегов Америки в надежде найти проход, который, по его предположению, должен был находиться на юге и которому позднее навсегда было дано его имя [22 - Магелланов пролив.]. Приближалась зима. Магеллан хотел бросить якорь в порте Сан-Жюльян, но тут не замедлило обнаружиться недовольство его экипажа. Эти пустынные, печальные и холодные страны навеяли страх на матросов. Подстрекаемые своими ближайшими начальниками, они требовали возвращения в Испанию. Магеллан был непоколебим. Ни просьбы, ни угрозы не могли склонить его к уступкам. Он объявил, что скорее умрет, чем возвратится в Севилью, покрытый позором. Его энергия и величие души заставили мятежников проникнуться к нему уважением.
   Ропот прекратился. Но пламя заговора, не перестававшее трепетать в тени, вскоре вспыхнуло, благодаря двум офицерам – Луису де Мендозе и Гаспару де Квезаде. Тогда разыгралась плачевная и кровавая драма. Магеллан, предоставленный своим собственным силам, увидел, что ему остается одно из двух – или пасть, или самому нанести первый удар. Смелый моряк предпочел второе. Он послал к Луису де Мендозе преданного и надежного человека, Гонзало Гинеза де Эспинозу. Этот последний вручил мятежному офицеру бумагу, в которой генерал-капитан приказывал ему возвратиться на свой корабль. Мендоза с презрительной улыбкой отказался исполнить предъявленное ему требование. Тогда Эспиноза бросился на него и вонзил в него кинжал. Мендоза упал мертвый.
   Магеллан продолжал действовать все с такой же энергией, ловкостью и смелостью. Мятежные матросы кораблей «Виктории» и «Тринидада» выказали повиновение. Гаспар де Квезада был обезглавлен. Тела казненных снесли на берег, в присутствии всего экипажа, и там один офицер произнес торжественное слово, понося изменников.
   Исполнивши этот акт сурового и, конечно, необходимого правосудия – хотя было бы лучше, если бы на имени великого мореплавателя не тяготели кровавые воспоминания – Магеллан покинул порт Сан-Жюльян. Но после борьбы с людьми, он должен был выдержать борьбу со стихиями. Страшная буря налетела на его флот, едва избежавший гибели. Преодолевая тысячи препятствий, устраняя тысячи опасностей, Магеллан достигнул Огненной Земли и, наконец, открыл, у крайней точки Южной Америки, проход, о существовании которого он догадывался уже раньше. Экспедиция вышла из Магелланова пролива 27-го ноября 1520 года и направилась к северо-западу, плывя по обширному океану, такому спокойному и безмятежному, что ему дали название Тихого. На этом долгом пути Магеллан открыл Марианские острова и затем пристал к острову Зебу, чтобы починить на нем свои корабли.
   Король этого острова принял экспедицию необыкновенно приветливо. Магеллан ввел здесь христианство и построил церковь, но он сделал ошибку, назначив короля Зебу сюзереном соседних государей. Последние, большею частью, с негодованием отвергли претензии чужестранца на верховенство. А один из них, король Мактана двинул шесть тысяч воинов против европейцев.
   Магеллан захотел наказать непослушных. Ему казалось, что он имеет на это право. Он отправился с горстью людей в поход и подошел к деревушке, столице мактанского королевства. Она была покинута жителями. Тогда он приказал зажечь ее. Вдруг появились туземцы и вступили в бой с испанцами, поражая их камнями и стрелами. Сначала испанцы стойко выдерживали натиск, но вскоре они увидели, что число врагов, беспрестанно получающих подкрепления, растет. Тогда Магеллан, стоя во главе горсти из пятидесяти человек, понял, наконец, что он чересчур скоро поддался порыву своего неустрашимого мужества. Тем не менее отважный предводитель не потерял хладнокровия и приказал отступать к берегу. Он был уже готов сесть в лодку, когда камень попал ему в ногу и свалил его. Туземец, преследовавший Магеллана, пронзил его копьем (27-го апреля 1521 г.).
   Магеллан был убит, но его дело было сделано: великая проблема кругосветного плавания была решена [23 - Magellan, par Ferdinand Denis (Biographie generale).].
   По мере приближения к новой эпохе, традиция этих первых морских предприятий все более и более вдохновляет на подвиги новых пионеров.
   Мы видим, как увеличивают собою область человеческой деятельности обе Америки, как пред изумленными взорами исследователей открываются потом острова Океании, огромный Австралийский материк, как таинственная Африка, составлявшая в течении веков предмет напряженного любопытства, наконец, тоже снимает запоры с своих ворот и наводняется цивилизованными народами, и как одни только полюсы, защищаемые самою природою, обнесенные неприступными ледяными стенами, противятся еще этому великому завоевательному движению.
   Полярные страны, лежащие вокруг крайних точек земной оси, эти огромные пространства суши и воды, куда не проникал еще человек, представляют в настоящее время самое обширное поле, подлежащее исследованию. В особенности Северный полюс до сих пор является пробным камнем мужества мореплавателей. Там по преимуществу были затрачены огромные усилия и если они реже увенчивались успехом, чем в других местах земного шара, то сопровождались всегда несравненно большим самоотвержением.
   Ледяной путь, ведущий к полюсам, можно было бы с обеих сторон установить гробницами павших там героев.
   Имя мореплавателя Вильгельма Барентса (Баренца) должно быть первым внесено в список этих мучеников. Барентс был точный наблюдатель, отважный моряк, и на него можно смотреть, как на начальника первой полярной экспедиции в настоящем значении этого слова. Она была предпринята 4 июня 1594 года. Барентс достигнул Новой Земли до 73°, 25 с. ш. Тщетно старался он проложить путь далее сквозь массу полярных льдов… В другой раз голландский мореход совершил одно из самых важнейших путешествий, какие когда-либо были сделаны к неведомым полярным странам (1596). Барентс и его экипаж проникли до северо-западной оконечности Новой Земли и в течении арктической зимы, которую в первый раз пришлось выдерживать европейцам, невыносимо страдали. Один член экспедиции, Геррит де-Веер, стал ее историографом, и теперь нельзя читать без волнения его безыскусственное и нередко наивное описание этих первых приключений в области вечнаго льда. Голландские моряки были захвачены морозами в бухте, названной Барентсом ледяным Гавром. «Там они принуждены были, страдая от стужи, лишений и горя, провести всю зиму». Злосчастные путешественники считали себя счастливыми, когда нашли некоторое количество плавучего леса. Не смотря на холод и голод, они принялись за работу и построили дом, куда перенесли все свои запасы. Геррит де-Веер говорит, что его товарищи всегда были в духе. Они отличались самоотвержением, мужеством и дисциплиною. Их соотечественники могли гордиться ими. Импровизированные строители вывели над кровлей трубу, поставили в доме голландские часы и расположили вдоль стен койки.
   Всю зиму слышался глухой и зловещий вой снежных бурь, мрачный рев ураганов. Лишения были чрезвычайные. Барентс поддерживал сначала мужество своих товарищей, но потом он опасно занемог. Когда 24 января показалось солнце, отважный капитан лежал разбитый болезнью. 14 июня 1597 года голландцы распустили паруса. Барентс не мог уже стоять на ногах, его вынесли из дома. Он умер 19 числа, и открытые им страны послужили ему могилой.
   Дом Барентса стоял на берегу Ледяной бухты в течении двухсот семидесяти восьми лет. Норвежский капитан Эллинг Карлсен совершенно неожиданно открыл его 7 сентября 1871 года. Он был еще цел. Койки, часы, алебарды, мушкеты, столовая утварь, все это было найдено внутри, в том порядке, как описал Геррит де Веер. Понятно, не без волнения норвежский капитан вошел в это покинутое жилище, куда почти три века не проникало ни одно человеческое существо. Останки его были с благоговением собраны г. Ионгом обнародовавши описание всех предметов, относящихся до экспедиции Барентса (La Науе, 1872), ученый голландец тем самым воздвигнул ей настоящий археологический памятник.
   В начале XVII столетия английский моряк Генри Гудсон обогнул на небольшом корабле восточный берег Гренландии и дошел до части Шпицбергена, названной им Новой Страной. В Северной Америке он открыл залив и реку, которые носят его имя. Конец его был ужасен. Он вошел в новый залив и хотел отсюда проникнуть вглубь северной Америки. Но экспедиция была слишком продолжительна и постоянно грозила гибелью, запасы истощались. Экипаж возмутился и, бросив злополучного капитана с его сыном и несколькими матросами в шлюпку, предоставил его на волю волн. С тех пор никто ничего не слыхал о несчастном мореплавателе, с которым так изменнически поступили и который нашел смерть, подобно Барентсу, на самом театре своей славы [24 - Смотри приложение прим. А.].
   Из всех полярных драм нет более потрясающей, как смерть капитана Джона Франклина, имя которого никогда не исчезнет в летописях географии. Трудно найти моряка с более блистательною карьерою. В 1800 году он поступил на службу в Английский флот, был в морском сражении, данном Нельсоном пред Копенгагеном, участвовал в ученой экспедиции в Австралии и чуть не погиб во время кораблекрушения в 1803 году. Он дрался при Трафальгаре и заявил себя с превосходной стороны.
   В 1804 году он был ранен при осаде Нью-Орлеана, геройскую защиту которого вел Джексон. С 1818 года Джон Франклин появился на сцене полярных путешествий. В 1819 году, в сопровождении Ричардсона, Гуда, Бака и Гепборна, он прошел пешком, не смотря на неслыханные страдания, все северное побережье Америки и исследовал прилежащие страны на протяжении 900 верст.
   Путешественники подвигались очень медленно посреди великих снежных пустынь, там и сям перерезаемых глубокими рытвинами. Они так ослабели, что некоторые из них стали терять сознание. Бак должен был с тремя людьми пойти вперед за помощью в форт Антреприз, лежавший недалеко от озера Невольничьего. В это время Франклин, восстановив свои силы, тоже попытался двинуться вперед с остатком отряда. «В день он мог делать не более пяти или шести миль. Два канадца погибли в снегах и их обувь была поделена между членами экспедиции. Ричардсон, один английский матрос и один из ирокезов принуждены были остаться, разбив палатку. Франклин продолжал свой отчаянный путь и потерял еще трех канадцев. Наконец, показался форт Антреприз. Увы! Он оказался пуст и в нем нельзя было найти ничего съестного так что всякая надежда погибла в тот самый момент, когда несчастные думали, что они спасены. После этого рокового открытия, путники долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова, и слезы текли из их глаз. Франклин поселился в форте с тремя людьми и сделал суп из костей, найденных в куче нечистот. Два дня спустя, в форт явились Ричардсон и английский матрос, Гепборн с известием, что ирокез Мишель убил Гуда. Чтобы наказать убийцу, доктор Ричардсон застрелил его из пистолета. Итак даже преступление присоединило свои ужасы к ужасам голода, холода и одиночества. Первого ноября умерли в форте еще двое канадцев. Наконец, 7 ноября, когда Франклин стал уже привыкать к мысли, что и его постигнет такой же ужасный конец, прибыли индейцы, посланные Баком, с обильными запасами провизии. Нужно прочесть в отчете Франклина простой и трогательный рассказ об этой экспедиции, чтобы составить себе понятие об его удивительном мужестве, величии души и самоотверженности, с какою он, забывая свою скорбь, только и думал о горе других» [25 - Etudes scientifiques, par Auguste Laugel, Paris, 1859.].

   Джон Франклин

   Испытания, каким подвергался Франклин и его товарищи, будут понятны, если мы постараемся представить себе положение северного побережья Америки в ту сравнительно отдаленную от нас эпоху.
   Одна английская компания, имевшая целью производить меновую торговлю с эскимосами, расположилась в дрянных деревянных хижинах, над кровлями которых взвился британский флаг. Эти бараки во многих отношениях напоминали африканские блокгаузы. Они были рассеяны вдоль огромной цепи озер, составляющей такую характеристическую черту севера великой американской территории. Снега и морозы увеличивали пустынность этих необитаемых ледяных пространств. Франклин и его спутники иногда довольствовались только «пеммиканом» [26 - Нечто в роде мясного эстракта.], к которому они прибавляли еще род мха, носящего название горных рубцов (tripe de roche). Каким образом люди, подвергавшиеся подобным лишениям, осмеливались добровольно идти на встречу все тем же опасностям? Почти приходишь в ужас от этого величавого презрения к смерти, от этой беззаботности на счет грядущих мук и страданий. Джон Франклин был из числа тех людей, которые ни пред чем не отступают.
   В 1825 году он предпринял новую и важную экспедицию, а в 1845 опять устремился в неведомые страны и, без сомнения, был затерт льдами, так как с тех пор навсегда исчез для мира. Известно, с какой преданностью, настойчивостью и упорством леди Франклин, при содействии всей нации, организовала последовательно целый ряд экспедиций для отыскания своего мужа. Усилия были сделаны геройские, но бесполезные. Только в 1857 и 1859 годах были найдены трупы и многочисленные остатки погибшей экспедиции в водах Земли короля Вильгельма.
   Франклин обладал не только великим мужеством, но и необыкновенно доброй душой в соединении с прекрасным характером. Его друг Парри говорил о нем: «Это был человек, который никогда не бегал перед опасностью и который, однако, был одарен таким мягким сердцем, что не мог обидеть даже мухи».
   Во время одной из английских экспедиций, снаряженных для отыскания Франклина и находившейся под командой капитана Кеннеди, в 1851 году, прославились два морских офицера французской службы: Эмиль де-Брей и Рене Белло. Этот последний, давши доказательства своего мужества и самоотверженности, возвратился в Англию при рукоплесканиях всех своих соотечественников. Он не замедлил принять участие в новой экспедиции, организовавшейся под начальством капитана Инглефиельда (1852). Однажды, переходя пешком через рукав Ледовитаго моря с отрядом в несколько человек, Рене Белло был унесен ледяною горою и погиб, попав в огромную трещину, разверзшуюся под его ногами. Его смерть возбудила всеобщее сострадание, потому что он сумел приобрести уважение и дружбу всех. И в Англии, и во Франции оплакивали этого молодого смельчака, эту жертву благородной жажды, терзающей великие сердца. Даже эскимосы были привязаны к нему и, узнавши о его гибели, плакали и причитывали: «бедный Белло! бедный Белло!»
   Несколько лет спустя, после смерти злополучного Рене, были изданы его путевые заметки, которые знакомят нас, между прочим, с его биографией. Любовь к отечеству и к семье, благородство сердца, мужество и скромность высказываются в каждой странице его записок, полных наивной прелести. Эти редкие качества в связи с геройскою кончиною злополучного моряка представляют нам прекраснейший образец истинного самоотвержения.
   Белло, сын простого кузнеца, родился в Париже в 1826 году и получил свое воспитание в Рошфоре, куда его отец перенес свою деятельность. Он вышел из морской школы одним из первых учеников, был ранен во время мадагаскарской экспедиции, получил двадцати лет орден Почетного Легиона. Английские экспедиции, отправленные в поиски за Франклином, воспламенили его мужество. Ему казалось, что Франция должна участвовать в столь славном предприятии, по крайней мере, в лице хоть одного из своих сынов. Он стал хлопотать и получил от леди Франклин позволение сесть бесплатно, в качестве офицера, на корабль, снаряженный ею на свои собственные средства.
   Белло, как Жакмон, весь выливается в своих заметках, которые он вел изо дня в день и которые иногда заставляют плакать – так велики и благородны чувства, одушевлявшие этого мученика науки.
   Среди полярных пустынь, страдая от стужи, он писал в своем дневнике:
   «Не следует ли мне подумать, что моя обязанность – поддерживать многочисленное и милое семейство, для которого я составляю единственную надежду? Меня считают честолюбивым, – я уверен в этом да это и правда.
   Но может ли честолюбие молодого человека иметь более благородную цель?.. Я часто забываю свое прошлое, упуская из виду, что мой отец – бедный работник, обремененный семьею, что он принес для меня большие жертвы, что деньги, издерживаемые мною, дома принесли бы значительную помощь». Далее Белло вспоминает дымную мастерскую, где протекло его детство. Он нередко с тоскою говорит о «милом шуме горна», о семейных праздниках, которые ему приходится проводить вдали, о том, как он составит приданое сестрам и обеспечит мать. «Бедная матушка! восклицает он, сколько беспокойств причинял я тебе до поступления в моряки, сколько тревог! А с тех пор сколько перечувствовала ты новых страхов за мою участь, сколько пережила тоскливых минут! Почему нельзя вернуть прошлого! Какой я был бы теперь послушный, почтительный и прилежный сын. Бедная, добрая и превосходная матушка, тебе я обязан тем, что я знаю, тем, что я вижу… Ах! в состоянии ли я буду хоть когда-нибудь, окружив тебя всевозможным вниманием, сделать более спокойными, более счастливыми, более приятными последние дни твоей жизни, почти всецело проведенной в слезах и в тревогах о завтрашнем дне».
   Белло до конца остался верен себе и последние слова, сказанные им товарищам за несколько минут до своей трагической смерти, звучат, как поучение, достойное удивления: «Он нам объяснил, передавал один из них, что мы должны считать себя более счастливыми, чем оставшиеся на корабле, потому что преимущество на нашей стороне: мы страдаем, исполняя долг».
   Прежде чем покинуть полярные страны, упомянем еще об одном, французском мореплавателе, Жюле де Блоссвилле [27 - Родился в Руане 29 июля 1802.], судьба которого была схожа с судьбою Джона Франклина. По окончании учения в коллеже, Жюль де Блоссвилл сначала совершил путешествие к Сенегалу и в Мартинику, в качестве морского волонтера. Ему было едва двадцать лет, когда, в 1822 году, он принял участие в ученой экспедиции, совершенной на корабле «Раковина» под командой капитана Дюперрея. В 1827 г. Блоссвилль посетил моря Индии и Китая. В 1833 году он отправился в Гренландию на корабле «Лиллуаз», которым сам командовал, и составил карту восточной части этой страны, где им были произведены многочисленные магнитные наблюдения. От него были получены известия в то время, когда он собирался в обратный путь затем узнали, что его корабль затерт льдами и бросил якорь в Вапнафиорде. Но с тех пор Жюль де Блоссвилль и его экипаж исчезли навсегда. Экспедиции «Поиска» и «Приключения» тщетно старались открыть его след!
   Перейдя от ледяных стран севера к тропическим континентам, мы едва ли встретим меньшее число примеров славной гибели и героического самоотвержения. Африка, в особенности, представит нам сотни их. Остановимся на самых знаменитых жертвах жажды исследования этой части земного шара.
   Рене Калье – один из первых европейцев, проникших в начале нашего века в центральные страны Африки. Он родился 19 сентября 1799 года в Може, в департаменте де Севр. Его отец, бедный булочник, умер в молодых летах, и Рене Калье с детства очутился в положении сироты. Взятый дядею, он был помещен им в бесплатную школу, где и научился грамоте. Пятнадцати лет Рене Калье случайно прочитал Робинзона Крузо. Эта знаменитая книга Даниэля Дефо воспламенила воображение будущего исследователя и внушила ему страсть к путешествиям. Его призвание определилось, его судьба была решена. Он слыхал, что карты Африки представляют огромные пробелы, что в центре великого материка существуют неизвестные страны, – и пустился в путь. Ему было тогда шестнадцать лет, и все его богатство заключалось в 60 франках.
   Что он мог сделать с такими ничтожными средствами? Его жизнь – целый роман.
   Рене Калье отправился сначала в Рошфор, где узнал, что два корабля – «Луара» и «Медуза» готовятся плыть в Сенегал. По счастливой случайности, молодой путешественник попал на борт первого фрегата. Попади он на второй, его постигла бы участь всех тех несчастных, которые погибли в этой страшной морской катастрофе. Крушение «Медузы» не будет забыто историею.
   На борте «Луары» Рене Калье прибыл в Сенегал, поехал в С. – Луи, посетил Гваделупу и кончил тем, что поступил волонтером в экспедицию Партаррьё, которая должна была пройти через страны иолофов, футахов и бонду. Это путешествие не имело успеха. Рене Калье вернулся во Францию, чтобы избавиться от лихорадки. Как только здоровье его поправилось, он опять приехал в Сенегал и предложил свои услуги барону Роджеру, виновнику многих великих географических открытий. После целого ряда затруднений, он получил, наконец, от этого администратора кой-какие товары и отправился с ними к маврам племени Беракерах. Восемь месяцев блуждал Рене Калье из лагеря в лагерь и ему удалось подвинуться более чем на 200 верст к северо-востоку от Полоса. По возвращении в С. – Луи, смелый авантюрист решился проникнуть до Тимбукту.
   В это время Рене Калье был почти нищий и не мог, внушить к себе доверия. Тщетно просил он новых товаров. Ему даже не дали паспорта на проезд в Гамбию, где находились английские фактории. Но упадок духа был далек от этой решительной и упрямой натуры. Рене Калье пошел пешком, достигнул Гореи, Сиерра-Леоне и обратился за содействием к губернатору Фритауна. Испытавши унижение по случаю новых отказов, он стал торговать индиго, скопил маленькую сумму, превратил ее в товары, надел арабский костюм, назвался александрийским египтянином и предпринял один без поддержки, без покровительства, без всяких других источников, кроме твердой воли, экспедицию, выполнить которую не могли другие путешественники, не смотря на помощь могущественных государств.
   Рене Калье выехал из Какуди 19 апреля 1827 года и затем как будто пропал без вести.
   Но к средине следующего года весь ученый мир был взволнован удивительною новостью. В Тулоне высадился какой-то француз, впервые проникший в таинственные страны центральной Африки. Он приехал прямо из Тимбукту. Этот юный незнакомец был Рене Калье. Его прибытие составило целое событие. Каждый расспрашивал путешественника, разрешившего своими единичными силами великую проблему. Парижское географическое общество выдало ему награду, обещанную тому путешественнику, который посетит Тимбукту. Когда узнали, каким образом Рене Калье удалось достигнуть цели, все удивлялись его мужеству и его настойчивости. Пройдя чрез страны Инанке, Футах-Джиало, Балейа и Амана, отважный авантюрист в первый раз переправился через Нигер и вступил в совершенно неизвестные земли. Большая рана на ноге заставила его провести пять месяцев в Зине, среди негров. Здесь он вынес невыносимые страдания. Недостаточная и вредная пища сделали то, что Калье заболел скорбутом (цингой) и лихорадкою. У него выгнила часть нёба, и он не умер, только благодаря крепости своего сложения и высоте нравственного подъема своего духа. 9 января 1828 года, Рене Калье, восстановивши свое здоровье, пустился снова в путь, совершенно новый в географическом отношении. В Джиени он сел на судно и поплыл по Нигеру. Плавание было бурное, и опасное и продолжалось целый месяц. Наконец, он вошел в пределы Тимбукту. На обратном пути ему пришлось переходить пустыню. Доведенный до нищеты, несчастный Рене Калье пристал к одному каравану и должен был в течении двух месяцев выносить презрительное, а иногда еще худшее обращение.
   Вернувшись во Францию, Калье нашел у своих соотечественников награду, достойно увенчавшую его усилия. Правительство не замедлило обнародовать рассказ о его чудесном путешествии [28 - «Journal d’un voyage а Timbouctou et Tenne dans l’Afrique centrale», 3 vol. in – 8°.] дало ему орден Почетного Легиона и назначило содержание, присвоенное одной должности в администрации Сенегала. Но он недолго наслаждался спокойствием и славой. Жестокая болезнь, привезенная им с собою из Африки, сделала из него нового мученика. Он умер, 39 лет, 17 мая 1838 года.
   Двадцать лет спустя, после смерти Рене Калье, географическое общество присудило большую медаль двум французским путешественникам, исследовавшим страны, расположенные между Сенегалом и Нигером. Это были Маж и доктор Кэнтэн. Подобно своему предшественнику Рене Калье, Маж умер во цвете лет. Он погиб во время страшного кораблекрушения. Его имя увеличило собою таким образом список мучеников знания.
   Мажу было тринадцать лет, когда, в качестве гардемарина, он, на корабле «Борда», плавал уже в Тихом океане, в Антильском и Балтийском морях. В 1857 году, будучи мичманом, Маж из Бреста отправился в Габон, занимал там постоянно самые опасные места и усердно служил интересам Франции. Болезнь остановила его деятельность, но не поколебала его энергии. Пораженный лихорадкой он переехал в С.-Луи, и едва только выздоровел, тотчас же стал хлопотать о снаряжении экспедиции в дальнюю Сенегамбию. В 1860 году он был на берегу Казаманса в рядах французской армии и отличился многими подвигами. Позднее, в экспедицию Геснона, одну из самых убийственных в истории Сенегала, Маж обратил на себя внимание своими доблестями. Двадцати четырех лет он был произведен в лейтенанты.
   «Когда он вернулся во Францию, говорит один из его биографов, бес великих открытий опять стал его мучить. Маж начал домогаться места начальника экспедиции, план которой был составлен генералом Федэрбом. Нужно было с Сенегала проникнуть на Нигер и пройти через мало исследованные и нередко даже совершенно неизвестные страны. Это было предприятие, одновременно научное и дипломатическое, и притом необыкновенно опасное. Отправившись вместе с доктором Кэнтэном, Маж чуть было не сделался жертвою климата и туземцев, но все-таки остался победителем».
   В конце 1869 года Маж возвратился во Францию на корабле «Горгона», находившемся под его командой. Ему еще не было тридцати трех лет. Совершив новую двухгодичную компанию, он плыл в свое отечество, к своему очагу, он мечтал, что увидит свою молодую жену, которая нетерпеливо ожидала его. В ночь с 19 на 20 декабря «Горгона» приблизилась к берегам Бретани и готовилась войти в порт Брест. Но вдруг разразилась буря, корабль натолкнулся на риф в нескольких милях от порта, и Маж вместе с 120 человеками экипажа навсегда погибли в морских волнах!
   Одним из величайших деятелей, когда-либо появлявшихся на арене географических открытий, был бесспорно Давид Ливингстон. Он по справедливости может быть назван благороднейшим представителем новейшей цивилизации и прекраснейшим образцом преданности интересам науки и человечества. Ливингстон родился в Блантайре, в Шотландии, 19 марта 1813 года. Знаменитый путешественник сам написал историю своей жизни и с гордостью повествует нам о своих предках, которые никогда не нарушали правил чести. «Будь честен» – вот девиз, которому следовали он и его предки. Ливингстон был не только честен, но умел быть великодушным и обладал большою силою воли. С десятилетнего возраста юный Давид должен был поддерживать своим трудом, семью. Он исполнял самые последние обязанности чернорабочего на одной хлопчатобумажной фабрике в Блантайре. По вечерам знаменитый труженик учился. Днем он клал книгу на станке и жадно читал ее. Шум машин не мешал ему. «Своему прошлому, говорил он впоследствии, я обязан тем, что способен совершенно отрешиться от суматохи, совершающейся вокруг меня, и могу читать и писать с полным комфортом среди играющих детей и даже в обществе пляшущих и рыкающих дикарей».
   На 18-том году Ливингстон получил место ткача. Его задельная плата стала несколько выше, что дало ему возможность по вечерам посещать курсы медицины и теологии. Он сделался глубоко религиозен но его вера была всегда верой здорового и мужественного человека. Ливингстон страстно любил отечество и более всего желал посвятить себя облегчению бедствий человечества. Наступил, наконец, день, когда, после долгой подготовки, ткач был сделан лиценциатом медико-хирургическаго факультета.
   Ливингстон занимался медициною с целью отправиться в Китай и сделаться там врачом-миссионером. Он предложил свои услуги Лондонскому миссионерскому обществу в тот самый момент, когда Моффа возвратился в Англию после долгих странствований среди африканских народов. 27-летний медик посоветовался с этим знаменитым миссионером и, принявши вслед затем обязанности, возложенные на него упомянутым обществом, отправился в Африку. Это было в 1840 году.

   Давид Ливингстон

   После продолжительного переезда, молодой путешественник высадился в Капской земле. Здесь он провел несколько лет и женился на дочери почтенного Моффа. Никогда такой человек не мог бы встретить более достойной подруги, исполненной любви, преданности, неустрашимости и мужества. Ливингстон поселился между бечуанами, в стране, которой до тех пор не посещал ни один европеец. Он нашел нужным, с самого начала своего подвижничества, отрешиться от всех привычек европейской жизни и закалить свое здоровье. С этой целью он предпринял ряд путешествий, в 150 верст каждое, совершаемых то пешком, то в тележке, запряженной быками. Туземцы сначала насмехались над Ливингстоном. «Он слаб, кричали они, куда ему!» Миссионер слышал это и тех, которые имели неблагоразумие выражаться, таким образом, по целым дням заставлял идти за собою. Мало помалу энергия и смелость доктора произвели на дикарей надлежащее впечатление. Они стали смотреть на него, как на высшее существо. Окончательно же пленил он бечуанов тем, что однажды выказал величайшее мужество при следующих обстоятельствах:
   Львы постоянно тревожили деревню Курумон, где он жил. Туземцы видели по ночам, как они проникали в загородки и пожирали там скот, но не смели меряться силами с такими страшными гостями. Суеверный ужас заставлял их смотреть на львов, как на что-то непобедимое.
   Ливингстон решился предпринять охоту на этих животных и убить одного из них. Вместе с Мебуале, местным школьным учителем, и несколькими смельчаками, он атаковал свирепых хищников ружейными выстрелами. Удивленные такою дерзостью львы обратились в бегство. Но один из них укрылся за кустарником. Доктор прицелился и пустил в него две пули. «Прикончим его!» – крикнули прочие охотники. Но доктор, заметив, что животное яростно потрясает гривою, приказал им подождать, пока он зарядит свою винтовку. В это самое мгновение лев бросился на него.
   «Он схватил меня за плечо, говорит Ливингстон, опрокинул меня, и мы покатились по земле. Я и теперь слышу его страшный рев…»
   Лев положил одну лапу на затылок доктора и впился глазами в Мебуале, который прицелился в него на расстоянии десяти шагов. Ружье школьного учителя было кремневое и сделало две осечки. Лев прыгнул на своего нового врага и укусил его за бедро. Но вскоре пули других охотников повалили животное. У Ливингстона было раздроблено плечо и прокушена рука в одиннадцати местах. Он потом всю жизнь не мог свободно прикладывать к плечу ложе карабина. Позднее, когда Ливингстон умер, следы этой раны служили признаком подлинности его трупа.
   Только в 1849 году Ливингстон решился проникнуть вглубь Африки. В свое первое путешествие, совершенное совместно с двумя бесстрашными людьми, Мурреем и Осуэлем, он следовал по Зуге и достигнул озера Нгами, пройдя пространство миль в триста (4800 верст).
   В 1851 году Ливингстон углубился в неисследованные области Мекалодо, посетил Себитуан, столицу этой обширной страны, и видел земли, естественные красоты и богатства которых вызывали в нем удивление. Тучные поля, орошаемые реками и потоками, земля, прорезанная металлическими жилами, пышные и плодоносные долины, бесчисленные озера, мирный и промышленный народ – все это поражало глаз путешественника.
   Вслед затем Ливингстон стал совершать открытия за открытиями. В 1852 году, после многочисленных опасностей, страшной усталости и неслыханных трудностей, он дошел до западного берега Африки и прибыл в С. – Поль де Лоанда, португальскую факторию. Не смотря на свою энергию, неутомимый исследователь должен был здесь остановиться. Разбитый путешествием он, тяжко заболел и в течение целых месяцев находился между жизнью и смертью.

   Давид Ливингстон

   Жизнь, однако, осталась победительницею в борьбе со смертью. Мало помалу Ливингстон выздоровел. Но после всех этих испытаний, он все-таки не думал о покое и продолжал работать над осуществлением своих великих планов. Его честолюбие заключалось в том, чтобы проехать в ширину через весь материк. Он отправился в путь и достиг своей цели в мае 1856 года, пройдя до Квилиманы, города, расположенного на восточном берегу.
   Совершив этот изумительный переход, Ливингстон возвратился в Лондон, привезя с собою множество данных. Он сделался героем дня и получил большие золотые медали от Парижского и Лондонского географических обществ. Первый период его деятельности, закончившийся таким образом, в скором времени был описан им в книге, которая пользовалась всемирным успехом [29 - «Missionary travels and research in santh Africa, London», 1857.].
   Вслед затем Ливингстон предпринял новые изыскания. Из них исследование Замбези должно считаться самым замечательным. Множество неожиданных препятствий встретил путешественник посреди бесчисленных притоков великой реки, орошающей одну из богатейших и любопытнейших стран Земного шара [30 - «Narrative of an expedition to the Zambesi and its tribuary». London, 1865.]. Эта плодоносная страна была местом, где Ливингстона постигло большое несчастие. Он потерял там свою бедную жену, имевшую мужество сопутствовать ему.
   В 1864 году, Ливингстон, после нового возвращения в Англию, захотел рассеять туман неизвестности, висевший над источниками Заиры. На этот раз он навсегда покинул родину.
   Великий путешественник до конца дней своих не переставал совершать открытия. Во время его последнего путешествия он был найден в Уджиджи, близ озера Танганьики, репортером «New-York-Herald’a», отважным Стэнли, который был послан собрать о нем сведения и оказать ему помощь. Болезнь окончательно подорвала силы Ливингстона. Но он презирал требования плоти, изможденной непосильными трудами. Он не кончил своего дела. Он хотел его кончить. В 1872 году доктор исчез: год прошел, а о нем не было ни малейшего слуха. Вдруг известие о его смерти вызвало траур во всей Европе.
   В конце апреля 1873 года Ливингстон только что перешедший через болота, лежащие между Луапулой и плоскогорьем Лобизы, принужден был остановиться. Дух его по прежнему был бодр, но тело изнемогло от лихорадок, дизентерий и двадцативосьмилетних трудов, путешествий и лишений. 4 мая 1873 года, окруженный несколькими преданными слугами, он умер на упомянутом плоскогорье. Ему было 57 лет от роду.
   Четвертая экспедиция, посланная для отыскания великого путешественника, прибыла в Занзибар за месяц до его смерти. Лейтенанты Камерон и Морфи и доктор Диллон, стоявшие во главе этой экспедиции, нашли только его труп. 16 апреля 1874 года тело Ливингстона было привезено в Англию, которую он оставил восемь лет тому назад, и осмотрено Уильямом Фергюссоном. Кости левой руки, некогда смятой львом, служили доказательством подлинности драгоценных останков великого географа.
   18 апреля 1874 года, тело Ливингстона, в присутствии огромной толпы, было с благоговением препровождено к его последней обители – Вестминстерскому аббатству.
   Когда подумаешь, чем обязана Ливингстону география, то останавливаешься в изумлении перед образом этого человека. До него в Африке существовала неизвестная площадь, содержавшая в себе около 3 миллионов квадратных верст. Рука простого рабочего из Глазго поставила там вехи будущей цивилизации и эмансипации дикарей, для которых он был в некотором роде пророком и благодетелем.
   Смерть великого географа может быть названа истинным несчастием для человечества. Действительно не каждый день встречаются такие избранные люди, одаренные всеми добродетелями люди – одушевленные высоким самоотвержением, презирающие лишения, усталость, всевозможные трудности, опасности и самую смерть, не имеющие другой цели, кроме общечеловеческого блага и успехов знания. Ливингстоны составляют редкое явление.
   Исследование Африки представляет, может быть, самый поразительный пример жертв, требуемых делом завоевания знаний земного шара. С начала текущего столетия они насчитываются сотнями. Первый открывает список этих мучеников Мунго Парк, убитый или утонувший в Бузе, на Нигере, в 1805 году потом следует Нахтингаль, умерший в 1841 году от перемежающейся лихорадки, Дюрантон, отважный француз, отправившийся вверх по Сенегалу и женившийся на дочери короля Самбала, умерший от болезни в 1843 году, Эдуард Фогель, немецкий ученый, изменнически убитый в 1856 году султаном уадайским, и множество других, кости которых рассеяны по всем углам огромного континента. Знаменитый французский географ Дювёрье привел к одному знаменателю историю всех этих мучеников [31 - «L’Afrique necrologique». «Bulletin de la Societe; de geographie». 1874. Tome VIII.] он записал их имена на особенной карте, изданной в 1874 году и дающей наглядное представление о тех колоссальных усилиях, которые предпринимались в разное время энергическими бойцами науки с целью вырвать у природы несколько тайн.

   Мунго Парк

   Гробницы путешественников находятся не только среди ледяных полей северного полюса или среди африканских пустынь… И в других местах кипела и кипит борьба с неведомым, и там были жертвы… Славною смертью умирали и в Азии. Раcскажем, как погиб там один из самых отважных французских географов.
   Мы говорим о флотском офицере Франсисе Гарнье. Этот смелый пионер европейской цивилизации, составляет гордость французского гения. Он пал жертвою воинского долга и патриотизма.
   5 июня 1866 года Гарнье покинул Сайгон, чтобы начать свое большое исследование Индокитая, стоящее в ряду самых замечательных и самых важных исследований, сделанных в настоящее время. Это путешествие, предпринятое по распоряжению французского правительства, под управлением капитана фрегата Дудара де Лагре, было увенчано премиею Парижским и Лондонским географическими обществами. В состав экспедиции входили Франсис Гарнье, Торель, морской хирург, доктор Жубер и Карне, молодой чиновник министерства иностранных дел. Дудар де Лагре умер через два года от хронического страдания печени, и командование перешло к Франсису Гарнье. Самый младший из его спутников, Луи Карне, впоследствии тоже не выдержал трудностей трехлетнего путешествия (1866–1868). «Пылкий, но впечатлительный и нежный, он не мог переносить испытаний, каким подвергалась экспедиция (писал в 1871 году Франсис Гарнье) и хотя они не отразились на его нравственном состоянии, но, по возвращении во Францию, Гарнье стал беспрерывно болеть. Он вынес свою болезнь из Индокитая. Он умер, и новая жертва прибавилась к длинному географическому мартирологу».
   Франсис Гарнье и его товарищи превосходно вели дело предпринятого ими исследования, полного трудностей и опасностей. Вернувшись, они обнародовали, при помощи морского министерства, большой труд, специально посвященный научным результатам их путешествия по этим мало известным странам, где изобилуют археологические богатства, где высятся во всем своем величии чудовищные развалины памятников исчезнувшей цивилизации (Ангкорские руины), где во множестве встречаются металлургические сокровища, где представляется богатейшая жатва натуралистам, где, наконец, все ново для географии.
   Едва был окончен этот труд, как Франсису Гарнье, который четыре года не знал ничего, кроме утомления, лишений и каторжной работы, пришлось посвятить свои силы защите осажденного Парижа. Пять месяцев был он начальником главного штаба и адмиралом-комендантом наиболее страдавшего от осады 8-го монмартрского отдела, выказав при этом примеры неслыханного мужества и героизма, ставшие легендарными. Когда состоялось перемирие, Франсис Гарнье отправился в Китай, с целью попытаться исследовать одну из самых любопытных и наименее известных стран центральной Азии но политические события в Тонг-Кинге принудили его отсрочить выполнение своих проектов. Впоследствии их уничтожила смерть.
   Благодаря некоторым неожиданным недоразумениям, возникшим между Франциею и аннамскими властями, Франсис Гарнье получил приказание ехать в Тонг-Кинг, чтобы открыть для торговли реку Бодэ, начиная от моря до границы Юн-Нан. В его распоряжении была только одна канонерка, пятьдесят шесть человек экипажа и тридцать солдат морской пехоты. 11 октября 1873 года он покинул Сайгон и вскоре бросил якорь в Куа-Кам. Аннамские чиновники и мандарины встретили его очень враждебно и употребили все средства, даже самые отвратительные, чтобы отделаться от него. Несколько раз они пытались отравить воду, которую пили французы, и поджечь их пороховой магазин. В виду очевидной слабости французского экспедиционного отряда, они не побоялись даже угрожать ему нападением. Тогда Франсис Гарнье, безусловно полагаясь на храбрость своих людей, решился на героический шаг: со ста восьмьюдесятью шестью французами он приступил к осаде цитадели Га-Нои, насчитывавшей в своих стенах не менее семи тысяч защитников. Безнаказанно направивши огонь из находившейся в его распоряжении пушки против юго-восточных ворот, смелый моряк к рассвету сбил их. Затем, совершивши чудеса мужества и храбрости, он занял крепость. Потери неприятеля состояли из 80 убитых и 2000 пленников, между которыми было очень много мандаринов. Эта беспримерная отвага повела к тому, что стоило только сделать небольшое усилие и весь полуостров Тонг-Кинг признал бы над собою власть Франции.
   Франсис Гарнье не остановился и отличился еще в новом деле. Он овладел городом Нам-Динком. Но неприятельские войска, после взятия Га-Нои, вновь собрались с силами, благодаря стараниям предводителя их Сон-Тая. К ним присоединились в значительном количестве старые китайские инсургенты, опустошавшие север Тонг-Кинга. По цвету их знамени они были прозваны «Черными Павильонами». Франсис Гарнье узнал, что эта армия со дня на день становилась все грознее и грознее, и что она подвигается к Га-Нои. Тогда он поспешил занять цитадель. Будучи в свою очередь окружен со всех сторон, храбрый военачальник собрал своих офицеров и одному из них, Бальни д’Аврикуру, приказал пробиться сквозь ряды неприятеля, а сам атаковал врагов с другой стороны.
   Желая нанести свои удары внезапно, чтобы сделать их более страшными, он стал во главе 18 человек и беглым шагом бросился на Черных Павильонов, укрывавшихся за кустарником около крепости. Гарнье обратил их в бегство и под конец сам стал преследовать неприятеля. Но вдруг он споткнулся и упал. Черные Павильоны с победным криком устремились назад, бросились на распростертого врага и пронзили его копьями. Несколько минут спустя, такая же участь постигла и Бальни д’Аврикура, окруженного китайцами.

   Франсис Гарнье

   Труп Франсиса Гарнье, не смотря на чудеса храбрости, оказанные французами, чтобы отбить его, остался в руках китайцев. Они сняли с него голову и унесли ее в качестве военного трофея.
   Исследование Океании, подобно исследованию других частей света, тоже не обошлось без трагических событий.
   Честь открытия Австралии долгое время приписывалась голландцу, Дирку Гартогу, который, 26 октября 1616 года, пристал к западной оконечности материка. Недавно, однако, было доказано, что первенство в этом отношении принадлежит безансонскому мореплавателю Оронсу Фине, который высадился на неизвестную землю в 1531 году [32 - «Further facts in the carly discovery of Australia, par Major».].
   В 1642 году Абель Янсен Тасман обогнул, ни разу не высаживаясь на берег, «Великую Южную Землю», как продолжали называть Австралию, будучи убеждены со времени открытий Колумба, что должен существовать обширный южный континент, представляющий нечто в роде противовеса обеим Америкам. На юге Тасман открыл большой остров, которому он дал название Ван-Дименовой Земли в честь генерал-губернатора нидерландских владений в Индии. Затем моряки, кажется, не обращали внимания на Австралию до тех пор, пока Кук (1770), этот великий английский мореплаватель, не ступил на ее восточный берег. Последний оставался почти совершенно неизвестным на пространстве тридцати двух градусов. Он окаймлен рифами, делающими его исследование чрезвычайно опасным и затруднительным. Так, в ночь с 10 на 11 июня «Попытка» (Endeavour), корабль капитана Кука, попал на подводную скалу и нужно было употребить не менее двадцати четырех часов времени и почти нечеловеческие усилия, чтобы сдвинуть его с мели.
   Имя Джемса Кука должно быть поставлено на ряду с именами величайших героев в деле исследования земного шара. Один знаменитый французский адмирал выразился о нем следующим образом: «Это человек, чуть ли не самый выдающийся из той породы людей, совершающих открытия, которою так богата Англия». Его жизнь представляет пример редкого благородства. Он достиг всего только при помощи воли и энергии. Остановимся поэтому несколько минут на его биографии. Он родился в 1728 году, в Мортоне, в Англии, и стал великим человеком, благодаря своим личным качествам. Он был сын одного сельского работника и образование получил у мелочного торговца. Карьера его началась с того, что он поступил на службу юнгой. Без помощи учителя Кук научился здесь чертить и познакомился с математикой и астрономией в мере, в какой это нужно для мореплавания. Он три раза объехал вокруг Земного шара и каждый раз возвращался с богатым запасом новых фактов. Во время первого путешествия, предпринятого им в 1768 году, его сопровождали ученые Банкс и Соландер, ехавшие для наблюдения с острова Таити прохождения Венеры по солнечному диску. Тогда же он открыл Новую Зеландию.
   Кук вернулся в Европу, обогнув Ост-Индию. В это-то время «Попытка» чуть не разбилась о рифы у берегов Австралии. Именем короля Георга III великий английский моряк занял всю страну, которой он дал название Нового Уэльса.
   Вторая экспедиция Кука продолжалась не менее трех лет. Ему было поручено удостовериться в существовании неизвестных земель на юге. Под его командой находились два корабля – «Решение» и «Приключение». Он дошел до 71°ю. ш. Открывши Новую Каледонию и посетивши Новые Гебридские острова, Кук привез в отечество массу научных данных относительно стран, к которым приставали его корабли, их жителей, фауны и флоры.
   В 1776 году великий мореплаватель предпринял третье путешествие с целью узнать, существует ли сообщение, на севере Америки, между Европой и Азией. Он объехал вокруг Нового Света, достиг северо-западнаго берега Америки и оттуда хотел проникнуть в Гудзонов залив через Берингов пролив, но был остановлен ледяною равниною. Тогда он поплыл на юг, направился к Сандвичевым островам с тем, чтобы перезимовать на них, и бросил якорь в одной из бухт острова Овайии, ставшей его могилой.
   Сначала отношения туземцев к экспедиции были дружественные. «Я никогда не встречал, – говорил Кук, – дикарей, которые были бы так доверчивы и которые бы так непринужденно держали себя. Вещи, предлагаемые ими для продажи, они посылали на корабли и тотчас же сами подплывали к нам, чтобы купить у нас что-нибудь в обмен. Нужно прибавить к чести их, что они ни разу не пытались надуть нас при обмене товаров».
   Эти дружественные отношения, к сожалению, продолжались недолго и стали нарушаться частыми кражами: когда же вследствие этого возникли взаимные пререкания, то дикари приняли угрожающее положение. Однажды они вооружились камнями и стали мешать некоторым из своих помогать англичанам тащить на корабль бочку воды. Узнавши об этом, Кук велел сделать в островитян залп из ружей. Дикари отвечали градом камней и, обратив матросов в бегство, овладели, кроме того, их шлюпкой. «Придется употребить меры, – воскликнул Кук, – не следует им позволять думать, что преимущество на их стороне». На следующий день он высадился на берег и решил взять в плен короля острова и главных старшин с тем, чтобы держать их в качестве заложников до тех пор, пока ему не будет возвращена шлюпка. С ним было девять матросов и лейтенант. Вскоре толпа дикарей окружила англичан. Один из них погрозил Куку. Кук выстрелил. Тогда поднялся страшный шум. Островитяне бросились на англичан, не успевших зарядить еще ружей.

   Джемс Кук

   Кук, отличавшийся удивительным мужеством и хладнокровием, решился прикрыть собою своих людей. Пока он стоял лицом к дикарям, ни один из них не смел поднять на него руку, считая его сверхъестественным существом но едва он, приблизившись к берегу, обернулся к матросам, чтобы отдать им приказание, как был поражен в спину ударом ножа и упал, устремив потухавшие взоры к морю. Дикари огласили воздух радостными криками, схватили его обезображенное тело, потащили по берегу и не переставали наносить ему раны.
   Так погиб капитан Кук, великий мореплаватель, который, после Колумба, пользовался самою громкою популярностью. Его слава может служить мерилом его заслуг. Никогда ничья жизнь не была так полна во всех отношениях полезною деятельностью. Джемс Кук, казалось, был самою судьбою назначен для своей роли. При геркулесовской силе и бодрости духа он обладал замечательным хладнокровием, соединенным с спокойною и упорною энергиею. Чтоб дорисовать его портрет, прибавим, что Кук был более чем низкого роста – всего только 2½ аршина. В выражении его лица проглядывала суровость. Он был молчалив, упрям и груб, но необыкновенно справедлив. Дюмон д’Юрвилль сказал о нем: «Это – мореплаватель, равного которому не было и не будет» [33 - «Bulletin de la Societe; de gtographie» 1870. Tome XVII.].
   Француз Лаперуз [34 - Лаперуз родился возле Albi, 22 авг. 1741.] – другой мученик, нашедший смерть в Океании. После блестящей военной карьеры, после лавров, доставшихся на его долю в морской битве при Белль-Иле (20 ноября 1759), где Лаперуз был тяжело ранен и взят англичанами в плен после того, как он побывал во всех частях света, доблестно сражался в Америке против английского адмирала Байрона и способствовал торжеству французского оружия в борьбе с учреждениями английской компании Гудзонова залива, Лаперуз получил чрезвычайно важную миссию, возложенную на него французским правительством, а именно – дополнить исследования Кука и Клэрка, для чего он должен был ехать по их следам и найти северный проход, которого они не могли отыскать. Вместе с Деланглем он должен был открыть и описать новые страны, собрать данные о китобойном промысле в южном океане, у оконечности Америки и возле Мыса Доброй Надежды, о торговле мехами на северо-западе Америки, исследовать тогда еще мало известные берега восточной Азии и западной Америки, китайские и японские воды, Соломоновы острова, юго-западную полосу Австралии, повсюду составлять ботанические и минералогические коллекции, изучать различные народы и, наконец, открыть новые торговые рынки [35 - De Lacase, «Biographie universelle».].
   Для осуществления этого грандиозного проекта были снаряжены в Бресте два фрегата «Буссоль» и «Астролябия». Первым командовал Лаперуз, вторым – Делангль. Оба корабля сделали множество открытий. Лаперуз обогнул мыс Горн, поднялся вдоль берегов Америки до горы св. Илии и открыл бухту Монти и Порт-де-Фронсе. Здесь три его шлюпки были унесены течениями и разбиты бурунами при этом погибли шесть офицеров и пятнадцать матросов. Затем экспедиция достигла Сандвичевых островов и посетила Филиппинские острова. Направившись после того к Японии, она исследовала тогда еще почти неизвестные восточные берега Азии, открыла новый остров близ берегов Кореи с бухтой на острове Сахалине и, наконец, бросила якорь, 8 декабря 1787 года, против острова Мауна, возвышенные пики которого господствуют над архипелагом мореплавателей. Делангль вошел в небольшой лиман, окаймленный сплошными массами зелени. С ним находилось несколько матросов, и он готовился наполнить бочонки свежей водой, как вдруг толпа туземцев напала на мирных путешественников. Лодка европейцев была окружена пиратами, и Делангль пал первой жертвой бешеных дикарей. Под ударами их палиц вместе с ним легли еще одиннадцать матросов и член экспедиции, превосходный натуралист Поль Ламанак.
   Лаперуз покинул эти несчастные места и 26 января 1788 года остановился в Ботани-бее. Отсюда он написал морскому министру длинное письмо с изложением результатов своих открытий, историю несчастий, постигших его товарищей, и уведомил, что он направляется к Ильдефрансу.
   Это было последнее его письмо. Ни на Ильдефрансе, вообще нигде не видели с тех пор великого мореплавателя. Судьба его экспедиции оставалась облеченной непроницаемою тайной.
   Что-то роковое тяготело над всеми, кто принимал хоть какое-нибудь участие в этой грустной драме. Дантрекасто, посланный отыскивать Лаперуза, умер во время плавания (1793). Гюан де Кермадек, который заместил его, подвергся той же участи. Неизвестность царила до 1826 года, когда английский капитан, Петер Диллон, нашел под водою, посреди рифов, расположенных на севере Гебридских островов, обломки кораблей с их пушками и якорями. То были остатки «Буссоли» и «Астролябии», то были безмолвные свидетели страшной трагедии, которою закончилось блестящее поприще Лаперуза и его товарищей. Дюмон д’Юрвилль, собиравшийся привезти во Францию эти драгоценные обломки, сам погиб плачевным образом в версальской железнодорожной катастрофе (8 мая 1842 года).
   Завоевание Австралии, к более подробной истории которого мы хотим перейти теперь, тоже обошлось не без жертв. После путешествий Филипса в начале нынешнего столетия, после изысканий Стёрта, совершенных в 1829 году, исследований Эйра, проникшего вглубь Австралии в 1840 году, молодой немецкий натуралист Лейхардт решил сорвать завесу с таинственной части света, территория которой была тогда в такой же степени неизвестна, как и полярные страны. Движимый той страстной любознательностью, которая одушевляет исследователя, он хотел обозреть целиком всю эту огромную страну. Пытаясь сначала пересечь ее по диагонали от юго-востока к северо-западу, энергический путешественник в 15 месяцев успел пройти, среди совершенно неизвестных местностей, более 3 тыс. верст. Ободренный этим первым успехом Лейхардт захотел еще большего и решился перерезать Австралию по длине, с одного берега до другого, от востока к западу. Он покинул Брисбен в начале 1848 года и дошел до реки Кагуна, протекающей внутри материка в 480 верстах от берега. Но с тех пор об этом мужественном исследователе не было никаких известий. Десять лет спустя, в 1858 году, братья Григори напали возле реки Виктории на следы этой злополучной экспедиции.
   Одновременно с Лейхардтом австралийский колонист, Кеннеди, употребил все усилия, чтобы исследовать восточные берега Карпентарии. С самого начала путешествия он встретил необыкновенные затруднения со стороны степей, покрытых густыми кустарниками. Ничто, однако, не могло остановить его рвения, и отважный путник шел безостановочно вперед, не смотря на то, что запасы его совершенно истощились. Все покинули его, за исключением одного туземца, который до конца остался ему верен. Кеннеди, не имея других средств, кроме своего мужества, все-таки подвигался еще в глубь страны. Но тут он был встречен свирепыми людоедами и убит ими. Спутник его, которому удалось убежать, возвратился один и рассказал о гибели несчастного путешественника.
   Смерть героев никогда не останавливала порывов героизма. Трагический конец Лейхардтов и Кеннеди не устрашил братьев Грегори, Роэ, Останов, Баббэджей и Мортонов. Эти путешественники исследовали центральные пустыни Австралии, от запада до востока, но слава первого переезда через этот материк, от Мельбурна до Карпентарскаго залива, т. е., от южного берега континента до северного, должна принадлежать ирландцу Томасу О’Гара Борку, заплатившего за это жизнью.
   Борк выехал из Мельбурна 20 августа 1860 года, во главе богатой и прекрасно снаряженной экспедиции. Его сопровождали астроном-топограф Уильз и 16 других лиц. В его распоряжении было 25 лошадей и столько же верблюдов. К концу сентября он был уже между 25 и 26° ю. ш., в «великой каменистой пустыне», где 15 лет тому назад, путешественник Стёрт провел шесть месяцев в затруднительнейшем положении и где его лейтенант, Пуль, умер от жажды. Борк и его спутники были более счастливы. Они без особенных препятствий прошли через Великую Пустыню. Недавние проливные дожди образовали многочисленные лужи, вокруг которых зеленела растительность. Путешественники проникли в долину Яппар, и их энергия получила новый толчок, когда они узнали, что приближаются к океану. Присутствие моря, действительно, давало о себе знать многими очевидными признаками. Так 11 февраля 1861 года члены экспедиции видели, как вследствие прилива поднялся уровень воды в болотах окаймляющих Яппар. Экспедиции оставалось перерезать еще одну огромную глинистую равнину, но, к несчастию, частые кустарники делали ее недоступною. Путешественники, к тому же ослабели, их лошади и верблюды большею частью пали; те же, которые еще держались на ногах, не хотели идти. Провизии не было. Приходилось отказаться от надежды достигнуть океана, близость которого чувствовалась и казалась несомненной. Решили вернуться. Борк и Уильз умерли от усталости и изнеможения в долине Куперо.
   Но путь был уже проложен. Некто, Джон Мак Дуалль Стюарт, пошел по их следам и увидел море, шум которого слышал несчастный Борк.
   Благодаря усилиям этих мучеников, благодаря позднейшим и менее злополучным путешествиям Лансборо, Мак-Кинлсев, Гардвиков, Коулей, Эрнеста, Джильса, полковника Уарбуртона, австралийское небо, подобно африканскому, начинает проясняться. Однако, эта часть света еще не совсем известна. На северо-западе, Тасманова земля, на севере – земля Арнгейма, на северо-востоке – Карпентария и полуостров Йоркский – все это еще отрытое поле, ожидающее исследователей. Можно утвердительно сказать, что из шести миллионов 353 000 квадр. километров, составляющих поверхность Австралии, известна только третья часть. Эти цифры свидетельствуют, как ничтожны усилия одного человека в великой работе исследования нашей планеты. Но за то сумма этих усилий растет с каждым новым поколением. И постепенно совершается таким образом завоевание Земного шара, составляющее только вопрос времени.

Глава третья
Исследование высших слоев атмосферы

   Блестящая эпоха началась в истории умственного развития, когда журналы и газеты возвестили всему миру, что, «наконец, человек достиг возможности подниматься и держаться на воздухе».
Ксавье де Местр

   Высшие слои атмосферы, где зарождаются метеорические явления, где берут начало дождь, град и молния, всегда возбуждали любопытство человека, но восхождение на горы составляло в течение долгих веков единственное средство для удовлетворения этой склонности. К тому же остроконечные пики, ледники и высокие горные вершины долго были предметом всеобщего ужаса. Путешественники, имевшие смелость взбираться на эти высоты, испытывали, под влиянием холода и разреженного воздуха, столь тягостные болезненные ощущения, что о горах составилось самое страшное представление. Когда в 1534 году Педро де Альварадо предпринял завоевание Перу, то должен был совершить переход через Анды на высоте 16 800 футов над уровнем моря; часть его армии погибла среди этих высот, а те, которые остались в живых, до такой степени пострадали от разреженной атмосферы и низкой температуры воздуха, что большая часть из них отморозила себе пальцы. Лица их были бледны, как у мертвецов.
   До конца прошлого столетия все были убеждены, что восхождение на Монблан – неосуществимое предприятие. Когда в 1741 году один англичанин, по имени Виндгам, задумал осмотреть альпийские ледники и подняться до Монтанвера, то жители Шамуни были вполне уверены, что его попытка не может увенчаться успехом. Виндгам и его спутники обставили свое путешествие неслыханными предосторожностями, которые порядочно насмешили бы современных туристов – можно было подумать, что снаряжается целая экспедиция в опасные и отдаленные страны [36 - «Ch. Duriez, Le mont Blanc», 1877.].
   После экскурсии Виндгама, несколько месяцев спустя, трагическая смерть Плантада, казалось, оправдывала опасения относительно горных восхождений. Астроном Плантад, известный своим рвением к научным занятиям, задумал произвести целый ряд барометрических наблюдений на самых возвышенных пунктах Пиренейских гор. 25 августа 1741 года, взобравшись на площадку Пяти Медведей, на Пик-дю-Миди, он там лишился чувств и скончался возле своих инструментов, на высоте 8400 футов над уровнем моря. Ему тогда было не менее 70 лет от роду, но его любовь к научным занятиям не ослабела с годами.
   Одним из пионеров, развернувших знамя науки в высших слоях атмосферы, на высоте 17 000 футов, был простой альпийский проводник, Жак Бальма [37 - Родился 19 января 1762 г.], благодаря которому могли осуществиться известные предприятия знаменитого Соссюра и было положено начало восхождениям на горы. Происходя из низшего сословия, Бальма обладал сердцем героя, редким мужеством, сильною волей и непоколебимым упорством в преследовании раз намеченной цели. После тщетных попыток Соссюра взобраться на вершину Монблана, Бальма дал себе слово победить этого альпийского гиганта. Внезапно оставил он свою семью и скрылся. В продолжении многих дней ему пришлось карабкаться на ледники, переправляться через горные расселины и пробираться по снежным сугробам; ничто не могло остановить его пламенного рвения. Снедаемый лихорадочным стремлением добиться исполнения своего намерения, он провел однажды четыре ночи подряд в снегу, не смея двинуться вперед, из боязни упасть в пропасть, мучимый голодом и жаждой, страдая от невыносимого холода. Он возвратился домой, еле живой от усталости, но все-таки не терял мужества. Отдохнув на сене, Бальма с новыми силами опять кинулся исследовать неведомый мир. Наконец, его энергия увенчалась полным успехом: 9 августа 1786 года он вонзил свою окованную железом палку в темя самой высокой горы Европы.

   Бальма

   Еще раньше Бальма, некто Бурри [38 - Родился в 1735 г.] с необыкновенной страстностью предавался исследованию высших слоев атмосферы. Он бросил свою прежнюю профессию – живопись на эмали – и всецело отдался изучению альпийской природы, откуда стал черпать вдохновение для своих картин. Соссюр отдал ему должную справедливость, сказав: «Бурри был еще больше меня заинтересован в победе, одержанной над Мон-Бланом». В 1812 году Бурри, имея 80 лет от роду, совершил свое последнее путешествие в Шамуни. Он возвратился домой, разбитый параличом обеих ног, от которого уже не поправлялся до самой смерти.
   Бальма постигла еще более печальная участь: он расстался с жизнью среди исследованных им ледников. Нередко он уходил из дома на неделю и даже на две. Однажды, в сентябре 1834 года, Бальма по обыкновению отправился в горы: с тех пор его никто больше не видал. Могилой этого энергичного человека, которого Александр Дюма назвал Христофором Колумбом Мон-Блана, была бездонная пропасть.
   Вслед за Бальма и Соссюром многим исследователям, поднимавшимся на высочайшие вершины Земного шара, удавалось достигать весьма высоких слоев атмосферы, но успех их предприятий покупался ценою еще более тяжелых усилий. Самого высшего пункта, до которого когда-либо поднимались люди на земле, достигли три баварца, братья Шлагинтвейты, взбиравшиеся на высоты Тибета. 19 августа 1856 года эти смельчаки поднялись на Иби-Гамэн, на высоту 24 000 футов над уровнем моря [39 - См. «Mittheilungen», 1866.]. Год спустя, Адольф Шлагинтвейт был убит в Кашгаре мусульманами, воевавшими тогда с китайцами.
   Еще раньше этого, в 1812 году, Муркрофт, желая добраться до озера Манасаровар, перешел через Гималайский хребет и при этом поднимался на очень значительные возвышенности: учащенное дыхание и сильное сердцебиение заставляли его делать ежеминутные остановки. Тщетно старался он преодолеть свою телесную слабость, пораженный головокружением, он упал на землю. Однако, не смотря на это, у него хватило сил встать и спуститься вниз [40 - «Asiatic Researches. Calcutta». 1816.].
   В 1819 году Муркрофт в сообществе с Требеком предпринял новую экспедицию, которая, 6 лет спустя, окончилась смертью обоих путешественников [41 - Paul Bert, «La Pression baromеtrique». 1878.].
   Аэростаты дают человеку гораздо более надежное средство для исследования высших слоев атмосферы. Но в среде воздушного океана, как и везде, мы опять встречаемся с жертвами преданности делу науки.
   Известно, что Пилатр де Розье, впервые поднявшийся на воздух в монгольфьере (в сообществе с маркизом д’Арланд, 21 ноября 1783), считается первым мучеником воздухоплавания. Набросаем в нескольких чертах историю этого печального события, придерживаясь одного из лучших рассказов о нем, составленного доктором Ж.-Б. Бертраном [42 - «Prеcis de l’histoire de Boulogne sur mer, par le docteur P. J. B. Bertrand, T. I, ch. VIII», 1828.].
   Прошло несколько лет с тех пор, как братья Монгольфьеры изобрели воздухоплавательный аппарат; множество опытов, произведенных один за другим в Аннонэ, на Марсовом поле, в Тюильри, в Версали, Лионе, Дижоне и Милане, дали этому изобретению всеобщую известность. Пилатр де Розье задумал перелететь в аэростате через Па-де-Кале. Жажда славы, любовь к науке, желание увеличить успех лицея, основанного им в 1781 году, и упрочить его репутацию – таковы были мотивы, побудившие его предпринять свое опасное путешествие. С этою целью он подал прошение генеральному контролеру М. де Каллону, ходатайствуя о принятии на казенный счет расходов по экспедиции, которую он предлагал совершить. Просьба его была уважена: ему было ассигновано на расходы 42 000 франков (более 12 000 руб.)
   Ромен, славившийся тогда умением приготовлять аэростаты, присоединился к Пилатру, он обязался изготовить шар 30 фут. диаметром, или около того, за шесть тысяч франков. Пилатр взялся выхлопотать необходимое для этого помещение, и действительно получил от Тюильрийского правительства в свое распоряжение манеж и еще одно здание. Работа, начатая в конце августа, была окончена через шесть недель: на изготовление шара пошло семьсот аршин тафты; куски вырезывались и кроились под наблюдением Сиго де Лафон.
   Ромен держал в тайне секрет, как придавать тафте непроницаемость. Этот секрет состоял в том, что тафта покрывалась слоем льняного масла, которое делалось высыхающим при помощи свинцового глета. Всякий отдельный кусок материи был покрыт бычачьей перепонкой, приклеенной обыкновенным клеем, сваренным в смеси меда и льняного масла, все это сообщало гибкость материи и предотвращало разрывы оболочки.
   Ромен придавал большое значение своему секрету, он приготовлял материю сам и об этом способе знал один только его товарищ, безвозмездно помогавший ему при изготовлении шара. Под конец шар еще раз оклеили 2-м и 3-м слоем пузыря. Диаметр шара, украшенного во многих местах государственными гербами, равнялся 33½ футам, а вес вместе с цилиндрическим придатком, назначенным для его наполнения, – 320 фунтам. Аэростат до такой степени был непроницаем, что, оставаясь наполненным атмосферным воздухом в течение двух месяцев, не дал ни одной морщинки. К концу этого времени шар бережно уложили и перевезли в г. Булонь, который Пилатр избрал местом своего поднятия. К шару присоединили еще монгольфьерку (вышиною в 25 футов), которая была предварительно испробована и дала вполне успешные результаты. Пилатр прибыл в Булонь 20 декабря 1784 года. Через два дня после своего приезда он узнал о приготовлениях, делавшихся в Англии Бланшаром, который намеревался совершить такой же полет из Англии во Францию это обстоятельство сильно встревожило Пилатра, опасавшегося, что ему придется повторить только чужой опыт и лишиться таким образом славу первенства. Он отправился в Дувр повидаться с Бланшаром. На минуту ему показалось, что путешествие его соперника не состоится вследствие крайне дурного состояния его аппарата, который пропускал газ во многих местах. Но вскоре им снова овладели тревожные думы он возвратился в Булонь, оставил здесь Ромена с своим братом и в крайне тоскливом настроении духа поехал обратно в Париж.
   В это самое время (7 января 1785 г.) Бланшар и английский врач Джефрис совершили свой полет из замка Дувра. В три с половиной часа они опустились в лесу де Гин, здоровые и невредимые, избежав немало опасностей.
   Добравшись до Гаудингена, они отправились в Париж. Пилатр встретил их приветливо, но внутренне страдал, сознавая, что не может более претендовать на славу первого человека, перелетевшаго через море. Он просил освободить его от исполнения задуманного путешествия министерство изъявило на это согласие, но потребовало обратно денег, оставшихся, сверх расходов, по изготовлению шара. Несчастный Пилатр, уверенный в удаче, давно уже успел истратить эти деньги. Он поехал в Булонь, решившись, во что бы то ни стало попытать счастья.
   Здесь Пилатр занялся приготовлениями к своему полету: было сделано несколько опытов с небольшими воздушными шарами, которые постоянно относились обратно на континент западными и северо-западными ветрами. Опыты были повторены много раз. Все это потребовало много времени, в течение которого аэростат значительно пострадал от влияния непогоды, так как сохранялся в плохо защищенном помещении около городского вала, кроме того, его попортили крысы. С тех пор этот воздухоплавательный аппарат, изготовленный с таким тщанием и заботливостью, приходил все в большую и большую негодность.
   Наконец, в виду установившейся прекрасной погоды и перемены ветров, задувших с юго-запада, было решено подняться 15-го июня. Погода стояла крайне жаркая, а потому необходимые приготовления начались с раннего утра, так что к 7½ часам все работы были окончены. Пилатр де Розье, вместе с Роменом, поместился в лодке. Не смотря на желание маркиза Мезонфора присоединиться к ним, он решительно воспротивился этому: «мы не можем ручаться, – сказал Пилатр, – ни за погоду, ни за аппарат». Пушечный салют возвестил момент отправления в путь. Подъем аэростата в воздухе представлял величественное зрелище: сначала шар шел совершенно вертикально, и только достигнув известной высоты, приблизительно около 600 сажен, стал медленно направляться к северу и приблизился к береговым утесам Креша, в это время обратный ток воздуха в верхних слоях атмосферы медленно начал относить его назад к континенту, – обстоятельство, которое было предусмотрено опытными плавателями.
   Едва прошло четверть часа с тех пор, как были отпущены канаты, удерживавшие аэростат, еще не успели смолкнуть шумные восклицания толпы, еще взоры всех были обращены на путешественников, как вдруг крики ужаса вырвались у зрителей, которым пришлось быть свидетелями страшного происшествия. Шар лопнул и затем наступило падение.
   Невозможно описать, с какой быстротой неслись с воздушных высот лодка и несчастные аэронавты: глаз не мог следить за этим все более и более ускоряющимся падением. Дрожь пробежала по всем присутствующим: ум отказывался соображать, рассудок помрачился при виде этой потрясающей сцены.
   Освободившись от первых ощущений ужаса, значительная часть публики, в надежде оказать помощь несчастным воздухоплавателям, бросилась бежать по направлению к рыбным ловлям в Вимерэ, находившимся в расстоянии одного лье от места поднятия шара. Но, увы! что представилось их взорам?.. Пилатр уже не дышал: все его тело было раздроблено при падении, и переломанные кости торчали из мяса. Ромен жил еще несколько секунд.
   Так погибли Пилатр де Розье и Ромен. Пилатру де Розье было не более 28 лет. Он родился в Меце 30 марта 1756 года и в юности переселился в Париж, где не замедлил приобрести известность своей преданностью науке. Его первый полет доставил ему громадную популярность.
   После Пилатра де Розье самым несчастным мучеником воздухоплавания считается итальянский граф Замбеккари.
   Замбеккари пришла злополучная мысль, подобно Пилатру де-Розье, соединить вместе монгольфьер и аэростат, наполненный газом, т. е., как говорят с тех пор, подложить огня в порох. Замбеккари несколько раз пытался подняться на воздух, в Болонье, но всякий раз испытывал неудачу. Публика преследовала его насмешками на него смотрели, как на безумца и презренного лжеца. 7 сентября злополучный Замбеккари хотел еще раз испытать счастья: не смотря на неудачи, встретившиеся при наполнении шара, он вынужден был, во что бы то ни стало, совершить свой полет, так как в противном случае рисковал, что его изобьет раздраженная толпа. «Невежество и фанатизм, – говорил не без горечи итальянский воздухоплаватель, – побудили меня решиться на полет».
   После долгих колебаний в отчаянии покинул он, наконец, землю. Была полночь. «Изнемогая от усталости, – говорит Замбеккари, – ничего не имея во рту с самого утра, с горькой улыбкой и сердечной мукой, я поднимался вверх, питая одну только уверенность, что мой шар, который сильно пострадал от различных перевозок, не понесет меня далеко».
   Замбеккари сопровождали два верных его друга: Андреоли и Грассети. Погруженные в тьму, согнувшись в своей ладье, они испытывали сильные болезненные ощущения от холода. В два часа утра путешественникам показалось, что они слышат шум морских волн. Ночь была так темна, что даже невозможно было наблюдать за показаниями барометра. После целого часа нравственной пытки, они увидали, что их шар носится всего в нескольких саженях над поверхностью Адриатического моря. Путешественники облегчили лодку и вновь поднялись в верхние слои атмосферы, где их снова охватил холод. «Я чувствовал себя крайне плохо, – говорит Замбеккари, – у меня сделалась сильная рвота. У Грассети шла кровь носом, и мы чувствовали стеснение в груди».
   С наступлением дня, шар еще раз опустился книзу, Замбеккари разглядел берег, видневшийся вдали на горизонте. Воздушное течение внезапно переменилось и снова стало относить их в открытое море, т. е. во власть смерти! Вот показалось несколько судов, но в те времена аэростаты составляли редкость и для большинства могли составлять только предмет ужаса: суда, заметив его, поспешили удалиться. Однако один из капитанов сжалился над положением погибающих. В 8 часов утра несчастные воздухоплаватели были приняты на борт судна: Грассети едва обнаруживал признаки жизни, Замбеккари и Андреоли лежали в обмороке.
   Когда Замбеккари очнулся, то увидал, что руки его жестоко изранены ему пришлось отрезать три пальца.
   Несколько лет спустя, этот мужественный человек, о котором один знаменитый русский путешественник сказал: «каждый его взгляд есть мысль [43 - Коцебу, «Воспоминания о путешествии в Ливонию, Рим и Неаполь». Том IV. 1806.]», сделался жертвой своей неустрашимости. 21 сентября 1812 года он был вынужден ускорить свой полет, и недалеко от Болоньи его аэростат, от неосторожного обращения с огнем, воспламенился. В окрестностях этого города был найден обгорелый остов воздухоплавательного аппарата и наполовину обугленный человеческий труп. Вот все, что осталось от Замбеккари и его богатства!
   Граф Франсуа Замбеккари сам описал историю своих неудач, его автобиография всюду проникнута искренней преданностью к науке и страстной любовью к правде. Казалось, вся его жизнь была обречена на несчастья. Замбеккари начал свою службу во флоте в 1787 году он попал в плен к туркам и до 1790 томился в Тулонской каторге. По его собственному признанию, «в этом убежище несчастия и праздности» он порешил посвятить себя делу воздухоплавания.
   Дюпюи Делькур, в качестве истинного друга аэронавтики, издал книгу под заглавием «Слава и несчастие», в которой собраны главнейшие драматические эпизоды из жизни воздухоплавателей [44 - «Nouveau manuеl complet d’aеrostation par Dupuis Delcourt» 1850.] здесь, рядом с Замбеккари, встречаются имена других мучеников, жизнь которых окончилась не менее трагично.
   25 ноября 1802 года, некто Оливари поднялся на монгольфьере из г. Орлеана. Когда шар достиг уже громадной высоты, то лодочка его, сделанная из ивовых прутьев, была охвачена пламенем, и воздухоплаватель полетел вниз и разбился.
   7 апреля 1806 г. Мосман, поднявшись из Лилля на воздушном шаре, сорвался с деревянной площадки, заменявшей ему лодку. Тело его было найдено за городом во рву, где оно на половину углубилось в песок. 17 июля 1812 года загорелся воздушный шар Биторфа, когда он поднялся над Мангеймом, в Германии. Его труп упал на городские крыши.
   6 июля 1819 года погибла также и г-жа Бланшар от воспламенения ее аэростата. История этой мужественной женщины не менее трогательна и драматична, чем судьба ее знаменитого мужа. Бланшар родился в Андели (Эйр) 7 марта 1809 года. С ранней юности он посвятил себя наукам и уже шестнадцати лет ему удалось устроить механический экипаж, в котором он проехал около 28 верст. Несколько лет спустя, Бланшар увлекся мыслью, чтобы устроить воздушный корабль, и когда братья Монгольфьеры изобрели первый аэростат, он пламенно посвятил себя делу воздухоплавания. Этот отважный воздухоплаватель первым перелетел на воздушном шаре Ламаншский пролив вместе с д-м Джефрисом (1785), совершил множество воздушных путешествий во Франции, Германии, Америке и, наконец, погиб во время своего 66 полета в Гае, в феврале 1808 года. Апоплексический удар поразил его в лодке аэростата. После этой катастрофы Бланшар, разбитый параличом, прожил еще 14 месяцев его верная жена окружала его во время болезни нежной заботливостью. Последние средства аэронавта истощились во время этой долгой болезни. Когда он умер, вдова его осталась нищей, и чтобы существовать, решилась продолжать занятия своего мужа.
   Эта неустрашимая женщина совершила по всей Европе, и всегда одна, целый ряд воздушных полетов, доставивших ей огромную известность. В настоящее время воспоминания об ее полетах конечно изгладились, однако мы опишем последний полет нашей героини, который был причиною ее смерти.
   Это случилось вечером 6 июля 1819 года в саду Тиволи, где теперь находится вокзал западной железной дороги, устроено было большое гулянье: оживленная, блестящая толпа зрителей окружала ограду, из-за которой должен был подняться аэростат Софьи Бланшар. Заиграла музыка: молодая женщина вошла в лодочку и через несколько минут шар плавно заколыхался над головами собравшихся зрителей. Достигнув известной высоты, Бланшар зажгла под своей лодочкой фейерверк, и вскоре скрылась из глаз зрителей в блеске множества огней и искр: из аэростата, как будто, ниспадали целые потоки огненного дождя. Бланшар захватила с собой еще другой фейерверк, прикрепленный к парашюту с зажженной светильней. Вся толпа не сводила глаз с аэростата Вдруг вспыхнуло яркое пламя. Несмотря на значительную высоту, на которую шар успел подняться, заметно было, что воздухоплавательницей овладело беспокойство. Пламя исчезло на мгновение, затем снова появилось уже на самом верху аэростата. Публика, считая это новым сюрпризом, аплодировала и кричала: «браво, браво, Бланшар!»
   Однако, это загорелся газ, которым был наполнен аэростат, и яркий свет, озаривший весь монмартрский квартал, был только мрачным факелом похорон. Между тем аэростат не падал, он тихо опускался. Шар, за которым с ужасом следила теперь вся толпа, опускался все ниже и ниже и, наконец, упал на крышу одного из домов улицы de-Provence. Он медленно скользил по ее отлогости… Еще несколько минут и София Бланшар спасена.
   – Помогите! вскричала она.
   В ту же минуту небольшая ивовая лодочка зацепилась за железный крюк крыши, перевернулась вверх дном и несчастная женщина упала на улицу. Ее тело разбилось о мостовую, на которую она упала прямо головой [45 - Dupuis Delcourt, «Manuеl d’aеrostation».].
   Злополучная воздухоплавательница имела всего 41 год от роду. «Она была», говорит Дюпюи Делькур, «небольшаго роста, но хорошо сложена: стройная фигура ея производила очень приятное впечатление. Она была брюнетка, ея живые и черные глаза блестели огнем, речь ея дышала энергией и одушевлением».
   Мы далеко еще не исчерпали всего списка несчастных жертв своей преданности делу воздухоплавания. В мае 1824 года, Гарисс, офицер английского флота, поднялся на аэростате из Лондона, в сопровождении одной молодой женщины. Когда понадобилось спускаться, Гарисс стал открывать клапан, но он неожиданно лопнул и открыл беспрепятственный выход газу. От быстрого опускания лодочка ударилась об землю с такой стремительной силой, что Гарисс был убит на месте. Его счастливая спутница отделалась легкой царапиной.
   Садлер, знаменитый английский аэронавт, погиб во время настоящей воздушной бури 29-го сентября 1824 года. Его аэростат, при опускании на землю, был унесен ураганом. Ударившись о трубу высокого дома, около Болтона, ладья перевернулась и воздухоплаватель упал на землю, разбившись до смерти.
   Другие аэронавты сделались жертвами насмешек слепой жестокости толпы. Такова судьба французского воздухоплавателя Арбана. Он возвестил о полете своем из Триеста, на 8 сентября 1846 г.
   В 4 часа пополудни шар не только не был еще наполнен газом, но благодаря случайной порче газовых труб, эта операция совершалась с крайней медленностью и трудом. Публика подняла ропот, произносились угрозы, нетерпение росло. В 6 часов толпа рокотала подобно громовой туче, ограда была сломана и аэронавта оскорбили.
   Возмущенный всем этим Арбан решился подняться во что бы то ни стало. Он привязал лодочку к сетке, но плохо наполненный шар не имел достаточно силы для полета.
   Между тем крики толпы усилились гроза превратилась в настоящую бурю. Рассерженный воздухоплаватель отвязывает свою лодочку, цепляется за сетку и летит без якоря и других приспособлений, сидя верхом на канате, который он привязал к сетке шара.
   К несчастию, шар Арбана был подхвачен сильным воздушным течением и увлечен к Адриатическому морю. Долго следили за ним при помощи подзорных труб, и даже отправили лодки и суда в погоню. Однако, все было напрасно. Аэростат скоро скрылся в сумраке дали. Между тем Арбан, все еще держась за веревки, носился в течении 2-х часов над водой и, наконец, погрузился в море. К 8-ми часам вечера волны стали достигать его, но шар продолжал тащить его дальше и дальше. В 11 часов силы начали изменять Арбану. Он был близок уже к гибели, как вдруг внезапно появилась лодка, управляемая двумя отважными рыбаками: Франсуа Салвань и его сыном. Оба моряка работали веслами изо всех сил и приняли к себе на борт Арбана, который был скорее похож на мертвеца, чем на живого человека.
   Несколько лет спустя после этого крушения Арбан поднялся снова из Барселоны.
   Шар его направился к Средиземному морю и исчез навсегда.
   Ла-Мунтен, прославившийся в Соединенных Штатах своими многочисленными полетами и особенно своею полною драматизма воздушною экспедициею, во время которой он едва не был поглощен волнами озера Эрио, также погиб во время одного воздушного путешествия самым ужасным образом.
   Этот аэронавт поднялся в Ионе в штате Мичиган 4-го июля 1873, в годовщину независимости Соединенных Штатов. Тысячи зрителей присутствовали при этом.
   Несчастному пришла злополучная мысль прикрепить свою лодочку не к сетке шара, а к целой системе независимых друг от друга веревок, привязанных к кругу, укрепленному на верху шара. Пройдя слой облаков, низко стоявших над землею, Ла-Мунтен все-таки не скрылся из глаз зрителей, продолжавших следить за его полетом. Веревки не замедлили сблизиться между собою и вероятно сдвинулись настолько, что большая часть аэростата стала свободной. Как бы там ни было, но верхний круг оторвался и шар улетел! Ла-Мунтен упал с страшной высоты вместе со своей лодочкой и привязанными к ней веревками. Еще издали было видно, как он конвульсивно цеплялся за свою воздушную ладью, которая неслась на землю с невероятной быстротой. Не долетев до земли сажень пятидесяти, Ла-Мунтен разжал руки и его тело, в присутствии нескольких тысяч зрителей, грохнулось наземь.
   Это ужасное происшествие вызвало слезы из глаз присутствовавших. Почти все женщины упали в обморок. Труп несчастного так сильно ударился об землю, что образовал в ней углубление в несколько дюймов. Кости размозжились и некоторые из них превратились в порошок. Голова сплюснулась и раскроилась, нижняя челюсть, совершенно отделенная от лица, покрылась густым слоем крови.
   От такой же неосторожности погиб в Лондоне, 9-го июля 1814 г., Викентий де-Груф, прозванный летающим человеком. Этот смельчак имел глупость подняться при помощи летательнаго аппарата, состоявшаго из двух крыльев, под которыми он поместился на деревянной дощечке. Груф, вместе со своим аппаратом, прицепился к лодке шара, которым управлял М. Симонс. Достигнув высоты 4000 футов, шар начал опускаться на землю: на вышине 50 сажень де Груф отцепил себя от аэростата. Крылья аппарата вместо того, чтобы действовать надлежащим образом, поднялись кверху и летающий человек упал посреди улицы Роберт-стрит (Чельзей), недалеко от лавки бакалейщика. Толпа с цинизмом набросилась на тело аэронавта и поделила между собой остатки погубившего его механизма. Несчастный еще дышал, когда его подняли, но он не мог пошевелить ни одним членом и испустил дух раньше, чем его доставили в госпиталь.
   Таким же образом погибли Кокинг в 1836 году и Летур в 1854 г., во время производства опытов с парашютами.
   Как ни ужасна была смерть этих несчастных «летающих людей», которые бесспорно были одушевлены стремлением к открытиям и изобретениям, но не следует упускать из виду, что большинство из них пало жертвами самонадеянности и невежества. Что касается до воздухоплавателей, то хотя они и эксплуатировали любопытство массы, но все же нельзя не признать, что они работали на пользу прогресса и содействовали развитию целой научной области знания, при чем, однако, смерть их нередко являлась, как роковое последствие прибыльного ремесла. Потому-то мы и не можем поставить их на одну доску с теми людьми, которых двигала единственно бескорыстная преданность науке. И вот почему имена Кроче-Спинелли и Сивеля, этих жертв катастрофы, случившейся с аэростатом «Зенит», должны занимать в наших воспоминаниях первое место, рядом с именами Пилатра де Розье и Ромена.
   Иосиф Кроче-Спинелли родился 10 июля 1845 г. в Монбазилаке (Дордонья). Получив солидное классическое образование, он вступил, как один из лучших учеников, в центральную школу искусств и ремесел. Молодой инженер действительно был избранной натурой. Отличаясь необыкновенно нежной любовью к своей семье, он с редкой отзывчивостью отвечал на все самые благородные юношеские порывы. Жажда славы, порывы пламенного патриотизма, любовь к добру и правде, вера в прогресс, страстная привязанность к науке – таковы были чувства, наполнявшие все его существо. К его горячности и мужеству примешивалась некоторого рода небрежность, почти женская чувствительность. Все это придавало его личности особенную прелесть. Великодушный, любящий и деликатный, веселый и всегда приветливый, он отражал все эти качества в своих больших голубых глазах и пользовался общей симпатией.
   Кроче-Спинелли оставил несколько работ по механике и заявил себя дельными научно-критическими статьями в газете «Rеpublique Francaise», когда ему удалось вступить в скромный кружок нескольких лиц, преданных делу науки, кружок, благодаря которому возникло первое ядро Французского Общества Воздухоплавания. Здесь Кроче-Спинелли познакомился с Сивелем.
   Теодор Сивель родился 10 ноября 1834 года в общине Сов (Гард) и долго служил в коммерческом флоте. В качестве морского офицера он посетил многие отдаленные страны. Когда море перестало скрывать от него свои тайны, его привлек к себе воздушный океан. Он горячо полюбил аэронавтику. Сивель был брюнет, его черные глаза блистали особенным пламенем, густая грива вьющихся волос обрамляла смуглое лицо, полное энергии. Будучи сангвиником, он обладал редкой физической силой и несокрушимой энергией. Прямота характера, солидность познаний, доброта сердца и утонченные манеры выгодно отличали его от заурядной толпы. Теодор Сивель совершил двести полетов заграницей (в Дании) и сделался таким же хорошим аэронавтом, как и моряком.
   Раз познакомившись, Сивель и Кроче-Спинелли скоро поняли друг друга Они порешили соединиться и работать сообща на поприще исследования законов атмосферы, следуя славному пути, намеченному Робертсоном, Био, Гей-Люссаком, Баралем и Глешером. В марте 1874 г. новые друзья науки выполнили, при содействии Французского Общества Воздухоплавания, развитию которого они сами значительно способствовали, первый полет на значительную высоту, обративший на себя внимание Академии Наук и заслуживший в обществе вполне заслуженную известность. Путешественники поднялись на высоту 24 000 футов, т. е. выше предела, достигнутого некогда Гей-Люссаком.
   Автор настоящей книги, совершивший уже в то время с научною целью не менее двадцати полетов, вскоре сделался другом и сотрудником этих самоотверженных людей. Благополучно окончив вместе с ними в лодке аэростата «Зенит» самое продолжительное изо всех известных до сих пор воздушное путешествие, во время которого было произведено множество научных наблюдений [46 - Путешествие 23 и 24 марта 1875 г. продолжалось 23 часа – от Парижа до Аркашона, с А. Тиссандье и Жобером.], он предпринял в их сообществе новый полет в высочайшие слои атмосферы, полет, который им стоил жизни. Подробный раcсказ об этой драме, единственной в своем роде, можно найти в другой книге [47 - «Histoire de mes ascensions, par G. Tissandier, 1878».]. Здесь будет уместно лишь упомянуть о тех обстоятельствах, которые сопровождали смерть обоих героев. 15-го апреля 1875 года, в половине второго, лодочка «Зенита» парила в высших слоях атмосферы. Она достигла уже ледяных пустынь, этих безмолвных пространств воздушного океана, где носятся мелкие перистые облака. Если бы какой-нибудь наблюдатель мог видеть путешественников в борьбе с царящим здесь разреженным воздухом и сибирской стужей, то он наверное бы пришел в ужас, заметив, что ими начинает овладевать страшный сон, навеваемый этой атмосферой, сон, служащий первым предвестником смерти. Поднявшись на 28 000 футов, – высота, до которой никогда не достигал человек, – «Зенит» начал спускаться вниз, но из трех его пассажиров только одному суждено было пробудиться и доставить на землю почерневшие тела мучеников.

   Сивель

   Смерть Кроче-Спинелли и Сивеля взволновала всю Европу. Несметные толпы народа провожали их на кладбище, и когда в могилу были опущены трупы обоих молодых людей, трудно было помириться с мыслью, что такие благородные, честные существа, посвятившие с таким героизмом все свои силы отысканию новых истин, должны исчезнуть навсегда.
   Нет, такие люди всецело не умирают. Они оставляют по себе неизгладимое воспоминание. Подобно метеорам, разбрасывают они на своем пути блестящие искры, которые, после их смерти, могут еще воспламенить мужество и энергию в последователях.

Глава четвертая
Открытие системы мира

   Конечно, не повеление Рима, по поводу движения земли, докажет, что она остается в покое и если бы существовали несомненные наблюдения, доказывающие ее вращение, все люди, вместе взятые, не помешали бы ему точно также, как не могли бы удержаться от вращения вместе с нею.
Паскаль

   Астрономия – самая древняя изо всех наук она родилась вместе с цивилизацией. Но представление, которое люди сначала могли иметь о системе мира, сходно с тем, какое первый попавшийся неуч составляет себе, смотря на небесный свод.
   До XVI-го столетия не знали идеи о бесконечности, не имели никакого точного понятия об устройстве вселенной. Думали, что земля неподвижна в центре мира, что солнце, луна и звезды вращаются вокруг Земного шара, подобно светильникам, прикрепленным к вещественным кругам. Воображали, что свод небесный есть твердое тело.
   Для начала исследования космических тайн, нужно было констатировать факт громадного значения, совершенно противоречащий тому, что мы видим при помощи обмана нашего зрения: нужно было доказать суточное круговращение земли и ее годовое движение вокруг солнца. Слава этого великого открытия принадлежит Копернику.
   История показывает нам, что люди нелегко воспринимают новые истины и что, напротив, они тем упорнее отвергают их, чем более эти истины выходят за пределы сферы чувств. Понятно, что и эта истина упрочилась не без усилий и завоевала себе место не без сопротивления, – так сильно заблуждение старое, как и сам мир. Теория движения земли, главная основа новейшей астрономии, не имеет теперь противников; вращательное движение Земного шара теперь есть истина несомненная, легко укладывающаяся в уме – но она восторжествовала только ценою мучительной борьбы.
   Коперник, однако, избежал несчастия он жил скромно, замкнуто, любил уединение, его жизнь протекла мирно, разделенная между астрономией и безвозмездной профессией врача. Созерцание истины и добрые дела вполне удовлетворяли его честолюбие. Он был застенчив, немного робок и боялся последствий слишком поспешного посвящения в свою тайну. Великий астроном, если и не умалчивал об истине, то проповедовал ее без шума и боялся делать это публично. Он уверял самого себя, что научные убеждения могут обойтись и без мученичества. Раздоры и распри церкви пугали его, он боялся бури и держался в отдалении от нее. Осторожность спасла его от преследования.
   Галилей отважился бороться. Он сделал вызов, сразился – и пострадал.
   Этот великий итальянец после Коперника был одним из первых разрушителей той вавилонской башни заблуждений, которая воздвигалась в течении веков. Если исследователи земли описали форму Земного шара, поверхность выделяющихся на нем материков и пространство морей, его покрывающих, то великий астроном разорвал завесу, скрывавшую истинное положение нашей планеты в пространстве. Он открыл глазам человечества все величие небесных миров. Это был Христофор Колумб в области бесконечного.
   Последовательные открытия привели его к бессмертию и несчастию. Галилей – один из великих мучеников истины. Он родился в Пизе, в великом герцогстве Тосканском, 15-го февраля 1564 г., и с самого детства являл поразительнейшие доказательства замечательного развития. В возрасте, в котором забавляются пустыми играми, он изобретал машины и сам их строил. Он удивлял своих учителей свободой своего критического взгляда, живостью постоянно бодрствующего ума, заботой о самообразовании. Его способность ко всему, что возвышает дух, была удивительна, он любил музыку и живопись, занимался литературой и поэзией. В нем, видимо зрел зародыш гения.
   Его отец, обладавший многочисленной семьей и скромным состоянием, хотел, чтобы молодой Галилей посвятил себя выгодной профессии. Он отправил его в Пизу изучать медицину и философию. Но лекции схоластики не могли удовлетворить этого пылкого и жаждущего новизны ума. Галилей, не боясь делать возражения против преподаваемых ему учений, отличался уже духом независимости и противоречия. Его призвание ждало только случая, чтобы обнаружиться. Такой случай скоро представился.
   Будущему астроному едва минуло девятнадцать лет, когда однажды, в Пизанском соборе, его внимание было привлечено висячей люстрой, приведенной в движение. Он заметил, что эта люстра, качаясь, совершала свои колебания в одни и те же промежутки времени, какова бы ни была длина описываемых ею дуг, что она качалась, одним словом, в такт. Молодой наблюдатель, продолжая исследование этого явления, к которому до него столько других людей относилось небрежно, дивился такому неуклонному однообразию и тотчас же предусмотрел его плодотворныя следствия. Ему пришло в голову, что возможно измерить высоту здания, зная время качания веревки, привешенной к его вершине, и он дошел таким образом до открытия законов маятника, давших науке столь драгоценное средство для точного измерения времени.
   Галилей, отдавшись с тех пор своей страсти к науке, с жадностью прочел сочинения древних математиков изучение трактата Архимеда о телах, плавающих в жидкостях, позволило ему вскоре сделать новые гидростатические весы. Эти первые работы, уже столь важные, столь оригинальные, не замедлили обратить на него всеобщее внимание в 1589 г. великий герцог Фердинанд назначил его профессором математики в Пизе. Галилей начал ряд совершенно новых опытов, относительно движения тел, производя их с высоты «падающей башни» в Пизе. Руководимый здравой логикой фактов он сознал всё ничтожество мнимых законов движения, признаваемых университетом. Его ум созревал таким образом в благотворном труде свободного исследования фактов, изучение движения тел заставило его обратить внимание на течение тел небесных и направить свой взгляд на небо.
   Он принялся за работу с непоколебимой настойчивостью. Это был его первый шаг к славе, но в то же время и первый шаг к несчастию.
   Галилей с напряженным вниманием изучил обе враждующие системы астрономии: систему Птоломея, с путаницей ее эксцентрических орбит и кругов и систему Коперника, явно снискавшую себе своей простотой и своим величием приверженцев между самыми серьезными исследователями.
   Галилей, на которого вскоре стали смотреть в Пизанском университете, как на беспокойный ум, восстающий против Библии, не особенно хорошо чувствовал себя там и потому охотно принял предложение венецианского сената занять на шесть лет кафедру математики в университете Падуи. Он снова принялся за работу с несокрушимой энергией, почти вовсе не зная отдыха. После изобретения термометра, в 1604 году, он наблюдал новую звезду в 1609 г., подарил человечеству телескоп, этот дивный инструмент, который Мишле так удачно назвал микроскопом бесконечности. Услыхав рассказ о том, что один голландец, при помощи соответственной комбинации стекол, достиг возможности, различить предметы, удаленные на очень большое расстояние, он решил тотчас же проверить этот факт. Искать – для него значило найти. Скоро он установил первую астрономическую трубу на колокольне св. Марка при рукоплесканиях народа. Но его честолюбие не удовлетворилось созерцанием издали судов, двигавшихся близ лагун: небо было единственным поприщем, достойным его исследований [48 - «Galileo Galilеe par Philarеte Chasles, 1 vоl. in – 18. Paris, 1862».].
   Галилей поспешил направить свой драгоценный инструмент на небесное пространство, – и пред ним предстала вся несметность миров. Астроном навел телескоп на луну – и тотчас же понял, насколько ошибочно было укоренившееся представление о совершенной шаровидности небесных тел и о мнимом свойстве, которое им приписывали, – светиться своим собственным светом. Он увидал, что поверхность нашего спутника неправильна и шероховата, усеяна горами, между которыми расположены глубокие долины. Он бросил взгляд на туманные пятна и Млечный путь и заметил, что они состоят из мириадов солнц, из «пыли звезд», по прекрасному выражению его современника, поэта Мильтона. Он исследовал планету Юпитер и открыл четыре звезды, составляющие эту систему. Его гений дал ему возможность тотчас понять, что эти звезды для Юпитера – то же, что Луна – для Земли, т. е., его спутники. Он наблюдал солнце и первый заметил на нем пятна, грозный довод против признававшейся нетленности небесных тел. Каждое из этих великих открытий все более и более сближало Галилея с системой Коперника каждое из них пробивало брешь в здании заблуждений, в центре которого пряталась наука его времени, но каждое из них, вместе с тем, порождало вокруг него зависть и злобу.
   Исследователь неба, увлеченный своими открытиями и поглощенный трудами, не слушал ни возражений своих противников, ни заявлений тех, которые противопоставляли его открытиям тексты из Аристотеля, Библии и Св. Отцов. Как истинный христианин, великий астроном надеялся согласить свою покорность католицизму с влечением своего гения. Напрасно советовали ему удерживаться, напрасно указывали на усиливавшийся вокруг него лагерь врагов. Философ никого не хотел слушать.
   Галилей жил в эпоху, когда простое сомнение в делах веры губило человека: одно слово могло привести его к смерти. Слово это: еретик. Завистники произнесли его.

   Галилей

   Пока Галилей оставался на территории Венеции, злоба его противников была бессильна, но в 1610 г. он оставил Падую и вернулся в Тоскану, а в 1611 впервые отправился в Рим, чтобы отклонить от себя подозрения, так как инквизиция начинала роптать против него. Один доминиканский монах, Доминик Бачини (Baccini), с кафедры напал на последователей Коперника и, в особенности, на Галилея. 5-го марта 1616 г. Священный Цензурный Комитет Рима наложил запрещение на книги Коперника и Фоскарини (Foscarini), в которых заключалось «это ложное учение о движении земли и неподвижности солнца, совершенно противоречащее Свящ. Писанию». Галилей не был поименован в этом указе, но негласно он получил строгий выговор таким образом, в течение долгого времени, он был вынужден хранить молчание.
   Появление трех комет на небе, в 1618 г., побудило его снова заняться астрономией и вскоре опять привело его к системе Коперника и движению земли. В 1630 г. он написал свой знаменитый «Диалог» (Dialogue), в котором, при помощи прозрачной хитрости, рассуждает о запрещенном предмете. Он заставляет говорить трех лиц: Сальвиати и Сагредо, сторонников Коперника, и Симплицио, защитника древнего учения Птоломея. Этот Симплицио – человек прошлого, олицетворение добровольного застоя. Галилей изобразил его смешным и несчастным.
   – Будем изучать природу, говорит ему один из собеседников – Сальвиати.
   – К чему? – отвечает Симплицио, – так утруждать себя крайне бесполезно. Мне нечего делать с природой. Я держусь того, что было сказано нашими отцами, я читаю ученых, говорю за ними – и сплю покойно.
   А далее Галилей заставляет Симплицио произнести:
   – Достаточно быть добрым христианином. Блаженное неведение заменяет все. Разоблачение всех тайн вовсе не желательно.
   «Диалог» Галилея блистает столько же тонким остроумием, язвительностью, сатирическими намеками, сколько и глубоким знанием. Эта прекрасная, хотя и забытая книга представляет собою не только замечательный астрономический трактат, доказывающий движение Земли, но и пламенную защитительную речь в пользу свободного исследования явлений, произведение, достойное Сократа, подвиг, которому во все времена должны будут удивляться все те, кому дорога независимость мышления и прогресс мысли. «Это – победа, одержанная разумом над врагами человеческого сознания» [49 - Philarеte Chasles «Galileo Galilеe».].
   Урбан VIII узнал себя в лице Симплицио и понял, что он изображен в этом типе, который Галилей вывел для того, чтобы олицетворить своих противников, – в типе смешного простака, поклоняющегося всегда тому, что угрожает проклятием и борьбой всякой новой прогрессивной мысли.
   Папа, раздраженный против ученого, предал его в руки инквизиции.
   Не смотря на свои преклонные лета и слабость, Галилей должен был отправиться в Рим, где начался достопамятный процесс. Прежде всего, ученый, по повелению инквизиции, был подвергнут аресту в доме тосканского посланника.
   «Отец-коммиссар Ланцио, говорит Галилей в одном письме, адресованном к Рениери, заехал за мной на другой день и увез меня с собой в своей карете. Дорогой он предлагал мне разные вопросы и выказал сильное желание, чтобы я загладил скандал, произведенный мною на всю Италию защитой мнения о движении Земли. На все основательные доводы и математическия доказательства, приводимые мною, он мне отвечал только: «Terra autem in aeternum stabit, quia terra autem in aeternnm stat» („Земля неподвижна от века, так как она от века была неподвижна“), как сказано в Писании. Рассуждая таким образом, мы приехали в замок инквизиционного судилища. Отец-комиссар тотчас же представил меня его высокопреосвященству, асессору Витричи, которого я застал с двумя доминиканскими монахами. Они вежливо объявили мне приказ – представить мои доводы в собрании всей конгрегации, предупреждая, что в случае, если я буду признан виновным, мне дозволят защищаться».
   После долгих допросов, Галилей был арестован в течение около двадцати дней. В понедельник, 20-го июня 1632 года, его снова потребовали в Инквизиционное Судилище, а в следующую среду привели в храм Минервы, где собрались кардиналы и прелаты конгрегации, чтобы объявить ему приговор. Этим приговором было наложено запрещение на его книгу, а сам он присужден к заключению в тюрьме инквизиции на срок, имеющий быть определенным по усмотрению его святейшества. Галилей должен был, кроме того, произнести на коленах следующее продиктованное ему отречение [50 - «Les fondateurs de l’astronomies», 1 vol in – 18.]:
   «Я, Галилео Галилей, семидесяти лет от роду, на коленах перед вашим высокопреосвященством и святым Евангелием, к которому прикасаюсь моей рукою, судимый по подозрению в ереси за утверждение, что солнце есть центр мира и неподвижно, а Земля не есть центр и движется, – ныне отрекаюсь от помянутого заблуждения, проклинаю и презираю его».

   Галилей

   Утверждают, что когда Галилей поднялся, он топнул ногой и воскликнул: «Е pur si muove!» («А все-таки движется!») Едва ли правда, чтобы он осмелился оказать такое неуважение своим судьям, но если эта достопамятная фраза и не вышла из уст его, – она была несомненно запечатлена в его сердце. Многие биографы утверждали, что строгий допрос инквизиции был ни что иное, как пытка. Нравственные пытки были единственные, которые привелось выстрадать великому философу.
   Галилей не видал более свободы. Папа разрешил ему отправиться в Сиенну к архиепископу Пикколомини, затем в его виллу Арцетри, близ Флоренции, где он оставался в заключении до самой смерти. Знаменитый старец должен был переносить самые жестокие испытания: в апреле 1634 г. он лишился одной из своих дочерей, а два года спустя, ослеп. Иногда он гулял в саду Арцетри, ощупью отыскивая себе дорогу между деревьями, им некогда насаженными, он бродил с палкой в руке, опираясь на плечо единственной оставшейся у него дочери, поступившей в монастырь, потом возвращался в дом и узнавал о каких-нибудь новых происках со стороны своих преследователей. Воздвигали бесчисленные преграды изданию его сочинений, препятствовали его сношениям и, наконец, одному из агентов инквизиции было приказано время от времени наблюдать, окончательно ли смирился Галилей и в достаточной ли мере он скучает. Старик сделался угрюмым, увидал, что все его надежды разбиты и окончательно потерял бодрость духа. 8-го января 1642 года, семидесяти восьми лет от роду, он умер.
   Кеплер, по силе гения, может быть поставлен рядом с своим современником, Галилеем. Он родился в Вейле, в королевстве Вюртембергском, 27-го декабря 1571 г., семь лет спустя после рождения Галилея и через двадцать восемь лет после смерти Коперника. Тот, кого впоследствии можно было назвать законодателем неба, двенадцать лет прислуживал в харчевне. Мать его, Катерина Гульденманн, простая трактирная служанка, не умела ни читать, ни писать. Его отец, Генрих Кеплер, служил под начальством герцога Альба в войне против Нидерландов. По возвращении на родину, совершенно разоренный солдат открыл в Эльмердингене харчевню и тотчас же взял своего сына из школы, чтобы тот мог помогать ему в торговле. Это был хилой ребенок, очень слабого телосложения, его отправили обратно в школу, предназначая в богословы. Тринадцати лет молодой Кеплер был принят бесплатно в Маульбронскую семинарию. Такое снисхождение легко оказывалось в протестантской Германии, где уже повсюду в значительной степени было распространено образование. Кеплер оказал блистательные успехи, но, пристрастись к естественным наукам, он отказался от изучения богословия. Двадцати двух лет он получил кафедру математики в Греце, в Штирии, управлявшейся в то время эрцгерцогом Карлом Австрийским, исповедовавшим католическую религию.
   В круг обязанностей Кеплера входило преподавание астрономии. Вскоре, получив поручение составить календарь, он принял в нем грегорианский стиль, который его протестантские единоверцы упорно отвергали между тем великий астроном вовсе не поступал против своих религиозных убеждений, потому что он видел в этом поступке только чисто научный вопрос. Кеплер, чтобы способствовать распространению своего календаря, рискнул поместить в нем астрологические предсказания, из которых некоторые осуществились и доставили ему большое доверие. Знаменитый астроном, не будучи в состоянии освободиться от всех предрассудков своего времени, твердо верил, что светила небесные оказывают влияние на судьбу людей. Он говорил, что астрология есть дочь астрономии и должна поддерживать свою мать. Кеплер не думал, впрочем, обманывать своих клиентов и, когда спрашивали его совета, он обыкновенно отвечал, как ответил некогда Тирезий [51 - Тирезий, сын Эвра и Хариклеи, фиванский, ясновидец, ослепший 7-ми лет за то, что видел Афину в ванне. По просьбе матери, богиня, хотя не могла возвратить ему зрения, но дала умственное ясновидение и искусство понимать разговор птиц. Зевес одарил его даром пророчества. В Фивах его считали богом и в Орхамене был его оракул. (Настольный словарь для справок, сост. под ред. В. Зотова и Толля т. III, стр. 670. Спб. 1864 г.).] Одиссею: (Улиссу – римлян): «то, что я скажу, может быть, случится, а может быть и нет».
   Уже в первом труде своем («Mysierium cosmographium») Кеплер дал доказательства независимости своего образа мыслей: он обнародовал могущественные доводы в защиту системы Коперника и высказал решительно благородное негодование против суда, наложившего запрещение на книгу великого поляка: «Когда лезвие топора, говорил он, испробовано о железо, он не годен уже и на то, чтобы рубить дрова».
   В 1597 г. Кеплер женился на красивой дворянке-вдове, Варваре Мюллер но брак этот не был счастлив. Тем не менее, он послужил поводом к важному труду, в котором астроном показал, насколько его гений умел пользоваться малейшими обстоятельствами, чтобы внести что-нибудь новое в историю прогресса.
   «Когда я только что женился, – говорит он в Предисловии, – сбор винограда был обилен и цена на вино стояла невысоко, так что на мне, как на добром отце семейства лежала обязанность запастись и наполнить им свой погреб. И так, я купил несколько пустых бочек, а через некоторое время, ко мне пришел торговец, чтобы, определив их вместимость, назначить цену за вино. Не делая никаких вычислений, он просто погружал железный прут в каждую бочку и немедленно определял ее вместимость».

   Кеплер

   Кеплер вспомнил тогда, что на берегах Рейна, где вино, без сомнения, дороже, поступают иначе: опорожнив бочку, пересчитывают число содержащихся в ней кружек. Но, хотя австрийский способ практичнее и быстрее, спрашивается, достаточен ли он? Это-то и нужно было узнать Кеплеру. Ему пришлось решить геометрическую задачу, наиболее трудную из всех тех, которыми когда-либо занимались. Он пришел к такому оригинальному выводу:
   «Под влиянием доброго гения, который, без сомнения, был геометром, бочары усвоили бочкам именно такую форму, которая при одинаковой величине линейных измерений, придает им возможно-большую вместимость, и так как уклонение maximum’a ничтожно, то оно не производит на вместимость никакого ощутительного влияния, таким образом, быстрота измерения не вредит его точности».
   Эта столь многозначительная идея о maxиmum’ах (о наибольших величинах) позднее была развита Ферматом (Fermat) и послужила основой для одного из величайших трудов по математике.
   В конце своего трактата об искусстве измерять бочки, Кеплер говорит, что, видя, как бочары, руководимые только глазом и чувством прекрасного, угадывают форму, наиболее приспособленную для точного измерения, – невозможно отрицать, что одна природа, без всяких умствований, может научить человека геометрии.
   Религиозные преследования в конце XVI века повергли всю Штирию в отчаяние. Кеплер был одной из их жертв, изгнанный из своего отечества, он совершенно разорился. Напрасно пытались заставить его отказаться от своих убеждений все усилия оказались тщетными – ничто не могло сломить стойкости и прямоты честного ученого. Кеплер, по его собственному выражению, не владел «искусством притворяться». Он немедленно оставил Штирию и с радостью принял предложение астронома императора Рудольфа, Тихо-де-Браге, который звал его в Прагу в качестве своего помощника. Но там Кеплера ожидали новые разочарования. Ему обещали хорошее жалованье, между тем на деле он принужден был выпрашивать следующие ему деньги, как милостыню, по флоринам.
   По смерти Тихо-де-Браге, Кеплер был назначен астрономом императора Рудольфа, с содержанием в 1500 флоринов: «Оклад, – пишет он одному приятелю, – не оставляет желать ничего лучшего, но касса пуста, и я трачу время, вымаливая подаяние у дверей государственного казначея». Доведенный до нищеты, Кеплер, чтобы иметь какие-нибудь средства к существованию, должен был издавать дешевые календари и составлять гороскопы.
   Множество данных, собранных трудолюбивым Тихо-де-Браге, вскоре позволило Кеплеру предпринять работы в широких размерах, и с этой-то минуты начинается его научная слава. Он принялся за изучение планеты Марс, и, после девятилетнего неустанного труда и умственного напряжения, которое иногда его «утомляло, чуть не до сумасшествия», – ему удалось, наконец, точно объяснить движение Марса при помощи двух замечательных законов. Эти законы нашли себе приложение и к орбитам других планет, они расчистили Ньютону путь к открытию всемирного тяготения и навсегда обессмертили имя Кеплера, ставши краеугольным камнем новейшей астрономии.
   По смерти императора Рудольфа, его преемник, Матвей, не выказывавший особенного покровительства наукам, совершенно забросил пражскую обсерваторию, где работал Кеплер. Последний, отказавшись от места, которое более не обеспечивало даже пропитания его семейству, принял должность преподавателя гимназии в Линце. Но здесь его ожидали новые несчастия. Жена его заболела эпилепсией, потом сошла с ума и вскоре затем умерла. Кроме того Кеплер потерял троих детей. Наконец, он узнал, что его мать – семидесятилетняя старуха, посажена в тюрьму по обвинению в колдовстве.

   Кеплер

   У бедной женщины требовали отчета во всех общественных бедствиях, говорили, что она училась чародейству у одной из своих теток, сожженной, как колдунья, ее обвиняли в сношениях с дьяволом утверждали, что она никогда не смотрит в глаза людям и что никто не видал ее плачущей. Кеплер должен был поспешить на помощь и, в продолжении пяти лет сряду непрестанно бороться, чтобы спасти свою мать. Тем не менее, судьи показали старухе Катерине Кеплер орудия пытки, грозили ими, чтобы вынудить у нее признание. Ничто, однако, не могло поколебать ее мужества и твердости; покорность спасла ее от казни, но не смыла бесчестия, павшего на ее сына.
   Кеплер снова впал в крайнюю нищету, но он умел бороться с несчастием и забывал свои страдания, возносясь мыслию в небесные сферы, давая волю своему духу в беспредельном пространстве, внимая гармонии, производимой вечным движением миров, которую его мистическое воображение позволяло ему не только чувствовать, но даже, как бы, слышать. Эту музыку природы, Кеплер пытался изобразить в своем труде «О гармонии мира», причудливом творении, в котором великий ум то теряется в химерических мечтах, то возносится на крыльях истинного гения. Видишь, как парит вдохновенный мечтатель и внезапным светом озаряет мрачные бездны. И действительно, в конце этой книги он возвращается к точному языку науки и открывает закон, который, объединяя все элементы нашей планетой системы, устанавливает зависимость между большими осями планетных орбит и временем обращения планет вокруг солнца.
   Но счастливые, радостные минуты, доставляемые Кеплеру изучением природы, не раз нарушались невзгодами материальной жизни. Фердинанд Австрийский, наследовавший престол по смерти Матвея, решился уничтожить в Штирии протестантизм. Кеплеру еще раз пришлось покинуть свой дом. Он уехал из Австрии и поселился на некоторое время у одного из героев Тридцатилетней войны – герцога Валленштейна. Там он женился во второй раз на Сюзарине Риттингер, от которой имел семерых детей. Недостаток средств и переезды из одного города в другой, постоянные хлопоты и неприятности из за жалованья, которое Кеплеру никогда не платили вовремя, истощили его силы и окончательно расстроили здоровье. Он умер на 59-м году своей жизни и был погребен в церкви Св. Петра в Ратисбонне, где и теперь еще на надгробном камне можно прочесть составленную им самим эпитафию:
   «Я измерял небесные пространства, теперь я измеряю мрак земли. Дух принадлежит небу. Здесь, в земле, покоится только бренный прах».
   Таким образом умер Кеплер, этот отважный пионер науки, с первых шагов изучения законов мироздания и до самой своей смерти питавший надежду разгадать тайну природы. Всю жизнь душа его стремилась к истине и никогда гордость не ослепляла его. «Величественный и смелый на пути к открытиям, – говорит Бертран, – Кеплер становился скромным и простым, как только открывал истину и прославлял Бога, считая его одного виновником своего торжества. Возвышенная душа Кеплера была лишена честолюбия и тщеславия он не добивался ни почестей, ни людской славы… Слава его была начертана в небесах успехи науки не могут ни уменьшить, ни затемнить ее, и небесные светила вечным и правильным движением своим будут передавать о ней из века в век» [52 - «Les Fondateurs de l’astronomie».].
   Тихо-де-Браге родился в Корудсторпе, в Дании, 15-го октября 1546 года, два года спустя после смерти Коперника. Отец его, Оттон, происходивший из древнего и знатного рода, имел около десяти детей.
   Тихо-де-Браге чуть не с рождения был предназначен к военной карьере, несмотря на свою антипатию к ней, потому что родители его только военное поприще считали достойным дворянина. Однако, благодаря настояниям дяди, Тихо удалось получить университетское образование. В апреле 1559 года он был отправлен в Копенгаген и уже в следующем году страстно изучал астрономию.
   21-го августа 1560 года ожидалось солнечное затмение, и Тихо был так поражен точностью и ясностью, с которою были предсказаны в астрологических календарях малейшие обстоятельства, сопровождавшие это явление, что решился посвятить себя изучению тайн астрономии.
   В 1562 году он уехал в Лейпциг изучать право, но небо привлекало его глаза и пленяло его ум гораздо больше, чем правоведение. Посвящая все свободное время и все сбережения на изучение астрономии, он сумел постичь ее самодеятельно, не руководясь указаниями учителей. Наблюдения его были так удачны и точны, что при помощи бывших у него грубых инструментов, ему удалось открыть, во время наблюдений Юпитера и Сатурна, в 1563 году, важные ошибки, как в Альфонсовых таблицах [53 - Альфонс X Мудрый, астроном и философ, король Леона и Кастилии (род. 1221 г., ум. 1284 г.), ученейший король своего времени, заботился об исправлении Птолемеевых планетных таблиц, которые и названы Альфонсовыми. (Настольный словарь для справок, сост. под ред. Ф. Толля, Спб. 1864 т. I, стр. 88–89).], так и в таблицах Коперника.
   По смерти дяди, Тихо-де-Браге, в мае 1565 года, вернулся в Данию за наследством. Но там он нашел холодный прием. В то время заниматься астрономией считалось неприличным для дворянина, а потому родные и друзья его отнеслись крайне неприязненно к его страсти. Оскорбленный этим, Тихо покинул родину, провел несколько времени в Виттенберге, откуда переехал в Росток, где жил с 1566 по 1568 год, продолжая настойчиво заниматься изучением небесных явлений. Там он дрался на дуэли и при этом лишился носа, замененного ему впоследствии другим, так искусно сделанным из золота и серебра, что, говорят, его трудно было отличить от настоящего.
   Из Ростока Тихо переехал в Аугсберг и там, при помощи братьев Гайнцель (Hainzel) сделал великолепный квадрант, с радиусом в 14 локтей. Возвратясь, в 1571 году, на родину, он нашел там преданного друга в лице своего дяди Стено Билля (Steno Bille), который не только защищал всегда племянника от насмешек и порицаний друзей, но даже уступил ему часть своего дома для устройства в ней обсерватории. В этой обсерватории случилось самое выдающееся событие в жизни великого астронома: 11 ноября 1573 года он открыл новую звезду в созвездии Кассиопеи. Эта великолепная звезда появилась впервые на небе вероятно около 5-го ноября и оставалась видимой шестнадцать месяцев. Блеск ее быстро увеличивался, так что уже на второй месяц она превзошла яркостью Юпитер и могла быть видима даже днем, но потом сила ее света начала постепенно уменьшаться и в марте 1574 года она опять исчезла из глаз наблюдателей.
   Тихо снова доставил неприятность своим родным и друзьям, женившись в 1573 году на молодой крестьянке. Однако заслугами своими он успел снискать расположение датского короля Фридриха II. Этот великодушный монарх, любивший науку и покровительствовавший ученым, предоставил Тихо в пожизненное пользование находящийся близ Копенгагена остров Гуан (Huen).
   Остров Гуан, лежавший в Зундском проливе, имеет в окружности около 9-ти верст и состоит из плоской возвышенности, со всех сторон понижающейся к морю. На ней, по распоряжению короля, была построена большая обсерватория, удачно приспособленная для астрономических наблюдений, с пристройками для семейства и прислуги Тихо-де-Браге. Двор обсерватории был окружен высокой, толстой стеной, образующей четырехугольник, каждый угол которого указывал страну света, а средины сторон выступали из фасадов в виде полукружий. На северном и южном углах были построены башни, из которых в одной помещалась типография, а в другой квартиры для прислуги. Великолепное учреждение это, названное Уранибургом, представляло дворец, в котором роскошь вельможи шла рука об руку с потребностями науки.

   Обсерватория

   Кроме музея и библиотеки в нем находилось еще подземелье, с вечно раскаленными шестнадцатью печами. Тихо-де-Браге значительную часть своего времени посвящал занятиям алхимией, в надежде найти в тиглях богатство и употребить его для своей любимой науки – астрономии.
   Колодезь, глубиною в двадцать футов, при помощи насосов, доставлял воду во все отделения здания; на севере, за стеной, была мастерская для инструментов, а на юге земледельческая ферма.
   Несмотря на обширное помещение, здание обсерватории оказалось малым для свободнаго размещения всех астрономических инструментов, а потому, по желанию Тихо-де-Браге, на холме, лежащем к югу от главной обсерватории, была построена другая и соединена с главной подземным ходом ее назвали Штернберг (гора звезд). Судя по дошедшим до нас рисункам и чертежам, оба здания были построены правильно и чрезвычайно изящно. Зато и стоили они не дешево. Король истратил на них 100 000 рейхсталеров (200 000 рублей) и Тихо-де-Браге, как говорят, приложил к ним такую же сумму. Как бы то ни было, но издержки эти расстроили состояние Тихо-де-Браге и король, чтобы хотя сколько-нибудь вознаградить его, назначил ему пожизненную пенсию в 2000 рейхсталеров (в год), дал имение в Норвегии и каноникат (участие в церковных доходах) при церкви Ротшильда, приносивший в год 1000 рейхсталеров. Если припомнить, что тогда деньги имели несравненно большую ценность, чем теперь, то нужно согласиться, что датский король обнаружил по отношению к Тихо-де-Браге замечательную щедрость.
   Обе обсерватории заключали в себе превосходную коллекцию инструментов, сделанную под личным наблюдением Тихо-де-Браге. По количеству и совершенству инструментов, коллекция эта не имела равной себе в мире и отличалась еще более тем, что в числе приборов находилось много изобретенных и сделанных самим великим астрономом.
   Богатство и роскошь Уранибурга, слава знаменитого ученого, работавшего в нем, привлекало к Тихо-де-Браге огромное число учеников, желавших пользоваться уроками такого искусного наставника. Одни из них содержались на счет датского короля, других присылали различные города и академии, находились, наконец, и такие, которых Тихо-де-Браге содержал на свой собственный счет. Знатные вельможи стекались отовсюду к великому астроному, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.
   Если бы не смерть Фридриха II, покровительствовавшего Тихо-де-Браге, он, вероятно, мирно окончил бы дни в своей великолепной резиденции на острове Гуане. При жизни Фридриха, придворные, наперерыв друг перед другом, старались показать пламенную любовь к астрономии, но расположение короля к Тихо-де-Браге невольно возбуждало, однако, в них зависть. Первые годы после смерти короля, они еще выносили присутствие астронома, но потом начали интриговать против него у его преемника Фридриха Христиана IV. Совершенно неожиданно несчастный Тихо-де-Браге, лишенный пенсии и выгнанный из занимаемого им помещения, очутился с женою, пятью сыновьями и четырьмя дочерьми без средств и безо всякой возможности работать, однако он стойко переносил свое положение до весны 1597 года, когда ему предстояло переселиться в Копенгаген. Но там преследования, направленные против него, завершились открытым нападением. Один из главных его врагов, президент совета Вальхендорп, прямо напал на Тихо-де-Браге. Произошла схватка и один из слуг его был ранен. Тогда Браге, огорченный до глубины души, решился покинуть страну, которая не хотела оценить по достоинству одного из величайших своих граждан, а только преследовала и оскорбляла его.
   Он имел счастье пользоваться дружбой многих государей и вельмож Европы. В числе последних был граф Рантцау (Rantzau), живший в своем замке Вандесбург, близ Гамбурга, и предложивший к услугам Тихо свое жилище. Астроном не замедлил воспользоваться его приглашением и отправился туда со своим семейством, в конце 1597 года там он написал свою «Astronomiae instauratae mechanica» (Механика обновленной Астрономии), в которой заключалось поясненное чертежами описание его разнообразных инструментов и способов их употребления, а также его работы по химии. Экземпляр этого сочинения с приложением «описания 1000 звезд», был послан им императору Рудольфу II, страстному любителю алхимии и астрономии. Государь этот, в ответ, прислал приглашение к Тихо-де-Браге приехать в Прагу, обещая оказать ему там самый радушный прием. В 1595 году, Тихо-де-Браге прибыл с семейством в Прагу, куда вскоре после того была доставлена большая часть его приборов. Ему назначили ежегодную пенсию в 3000 крон и предложили для устройства обсерватории замок Ренах. Он поселился в доме своего умершего друга Курциуса, купленном и подаренном ему императором. В это то время Кеплер, которому было тогда 29 лет от роду, жил и работал совместно с Тихо, по настоянию которого, как мы уже видели выше, он был назначен придворным математиком. Не взирая на личное великодушие Рудольфа II, Тихо-де-Браге глубоко чувствовал неблагодарность и несправедливость к нему Дании.

   Тихо-де-Браге

   Силы его угасали изо дня в день. 13-го октября с ним случился удар, от которого он уже не оправился и умер 24-го числа того же месяца 54 лет и 10 месяцев от роду.
   По словам Давида Брюстера, Тихо-де-Браге «как практик далеко превзошел всех астрономов, древних и новейших времен. Изящество и обилие его приборов, замечательная проницательность, которую он обнаруживал, открывая новые и совершенствуя известные уже до него приборы, его искусство и сметливость придали его произведениям характер и достоинство, которые, будут оценены самым отдаленным потомством».
   Тихо-де-Браге, не смотря на свои неоспоримые заслуги, ставится хотя и в ряду, но все-таки несколько ниже других основателей астрономии, установивших истинную теорию движения небесных светил.
   Ньютон, напротив того, должен быть поставлен выше всех остальных в этом отношении. По замечанию знаменитого Лагранжа, этот невиданный новатор «представляет собою высшее проявление человеческого разума». Слава его выше всякой похвалы ему, по выражению Вольтера, никто не имеет права завидовать.
   Одаренный необъятным гением, когда дело шло о научных открытиях и исследованиях, Ньютон обладал всеми человеческими недостатками в своей обыденной жизни. Характер у него был беспокойный и крайне раздражительный. Если ему и довелось испытывать невзгоды жизни, то нужно согласиться, что он ими был обязан лишь самому себе.
   Исаак Ньютон родился 25-го декабря 1642 года в Вульстропе (Woolstrop), в скромной Линкольнширской ферме, в Англии. Он был такого слабого сложения, что все считали его недолговечным. Однако, мало помалу он окреп и превратился даже в здорового ребенка. Ньютон выучился грамоте в своей деревенской школе и двенадцати лет был отдан в пансион к одному аптекарю, для посещения занятий в Грантэмской (Grantham) коллегии. Через два года мать взяла его обратно, но скоро убедилась, что он не имел ни малейшей склонности сделаться фермером. Он или читал старинные книги, или сидел по целым часам, раздумывая о чем-то: «О, это будет ученый!» говорили о нем родные. Видя, что Ньютон так склонен к занятиям, родные опять отдали его в Грантэм, для подготовки к поступлению в Кембриджский университет. Молодой Исаак обладал действительно замечательными способностями для своих лет, и все близко знавшие его поражались его необыкновенной способностью к механике. Еще будучи ребенком, он занимался изучением устройства мельниц, сделал часовой механизм, приводимый в движение водою, в свободные праздничные дни занимался приготовлением бумажных змеев огромных размеров и построил солнечные часы на одной из стен родительского дома.
   19-ти лет Исаак Ньютон поступил в Кембриджский университет и страстно предался изучению математических наук. Первые шаги его на избранном им поприще ознаменовались тремя великими открытиями: способа флюкции (дифференциального исчисления), разложения света и закона всемирного тяготения. Юный ученый обладал чрезвычайной скромностью, он ненавидел огласку, и это чувство всю жизнь было отличительной чертой его характера. Ему было 25 лет, когда он сделал одно из величайших открытий в физике, именно – разложение света. Пропуская луч света через призму, Ньютон увидел, что он состоит из семи разноцветных лучей неодинаковой преломляемости. Но он не остановился на этом. Дополняя анализ синтезом, он сумел соединить эти семь лучей посредством пропускания их через новую призму и получил первоначальный белый луч. Это совершенно новое открытие произвело переворот в диоптрике и послужило впоследствии основанием спектрального анализа, который позволяет нам изучать, посредством исследования светового луча, строение небесных светил.
   Проведя несколько лет в Кембридже, Ньютон вернулся в свое небольшое поместье в Вульстроп. Там-то, сидя однажды в своем саду, он увидел как яблоко, оторвавшись от ветки, упало к его ногам. Благодаря такому простому случаю, ум его принялся неустанно работать в обычном направлении. Ньютон начал задавать себе вопросы: что за таинственная сила заставляет все тела стремиться к центру земли? Если и неизвестна сущность этой силы, то имеет ли она, все-таки, где-нибудь предел? Известно, что она действует на самых высоких горах, но будет ли она действовать на высотах, превосходящих их в 10, 100, 1000 раз? Простирается ли ее влияние до Луны? Мыслитель более поверхностный ответил бы на этот вопрос с кажущеюся вероятностью таким образом: Если бы Луна, которую ничто не поддерживает, стремилась к земле, то что могло бы помешать ей упасть на Землю? Но она не падает, следовательно, сила, заставляющая тела падать на землю, не оказывает на нее влияния. Ньютон рассуждал наоборот: из ежедневного опыта известно, что снаряд, брошенный горизонтально, падает тем дальше, чем с большей высоты и с большею скоростью он брошен. Если мы поместимся мысленно на вершине башни в 90 000 верст высоты, составляющих расстояние Луны от Земли, и пустим оттуда ядро со скоростью четверти версты в секунду, т. е., приблизительно со скоростью движения Луны, то очевидно, что оно упадет на расстоянии большем чем радиус Земли, который равен только 15 000 верст. Итак как при этом движении ядро не теряет своей первоначальной скорости, оно будет постоянно двигаться в горизонтальном направлении, так что сила тяжести, заставляющая камень падать на поверхность Земли, будет, напротив, удерживать Луну постоянно в одинаковом от Земли расстоянии и не допустит ее упасть на Землю, размеры которой слишком малы.

   Исаак Ньютон

   Рассуждения эти впрочем, были только первыми шагами на пути к доказательству найденной истины, и Ньютон, не будучи в состоянии подтвердить ея непреложной верности, счел недостойным себя обнародовать ее в этом виде, но уверенный в своих силах, видел в ней прочный фундамент здания, на постройку которого он употребил 20 лет. [54 - Joseph Bertrand, «Les fondateurs de l’astronomie».]
   В 1669 году Ньютон был назначен профессором Кембриджского университета, а в 1672 году избран членом Королевского общества в Лондоне. Президенту этого общества он подарил изобретенный и сделанный им самим телескоп, вызвавший беспредельное удивление современников. Обнародованные Ньютоном исследования о разложении света произвели большую сенсацию, но встретили и противников, между которыми особенно выдавался Роберт Гук. Его возражения и нападки повергали великого физика в большое отчаяние, так что было время, когда он едва не оставил науку.
   Наконец в 1684–1685 годах Ньютон окончил свои «Начала» [55 - «Philosophiae naturalis principia mathematica».], в которых изложил законы всемирного тяготения. Этой силой, таинственно связывающей элементы вселенной, знаменитый ученый, так удачно прозванный поверенным тайн природы, сумел объяснить все главнейшие явления, происходящие в мировом пространстве. Верный принятому решению, Ньютон не хотел обнародовать своего сочинения, но друзья его и в особенности Галлей (Halley) так настаивали на этом, что принудили его к уступке. Книга была издана в 1687 году и вызвала вместе с восторгом много возражений, огорчивших Ньютона. Лейбниц и Гюйгенс с презрением отвергли теорию тяготения, и первый из этих ученых сделался даже ярым противником новых идей.
   Ньютон принялся снова за работу и открытия, но полемика до такой степени расстроила его, что через несколько лет, как видно из его переписки, им овладела печаль и болезненное настроение духа, доходившие до умопомешательства. В продолжении нескольких лет (около 1692 г.), великий гений был близок к сумасшествию. Многие из достоверных его писем, относящихся к этой эпохе, обнаруживают в нем настоящее безумие. К счастью, безумие это было временное, и мало помалу рассудок вернулся к неутомимому исследователю. Но он не сделал уже после этого ни одного открытия, а ограничился только изданием своих работ, накопившихся за долгие годы его ученой деятельности.
   Старость Ньютона протекла счастливо, удивление его современников было не меньше, чем восторг потомков. Исаак Ньютон умер 84 лет. Хотя, по роду житейских страданий, нельзя причислить его к жертвам науки, мы привели их, однако, как пример невзгод, которые роковым образом преследуют всех великих представителей мысли. Впрочем, мы пережили уже эпоху Галилея и с этих пор наука о небе, основанная на великих открытиях мировых законов, не нуждается более в мучениках.

Глава пятая
Книгопечатание

   Изобретение книгопечатания стоит на рубеже Древнего и Нового мира оно открывает новые горизонты гению человека.
Амбруаз Фирмен Дидо

   Книгопечатание, – сказал Ламартин, – сближает и приводит в непосредственное и постоянное общение мысль единичного человека со всеми идеями незримого мира – прошедшего, настоящего и будущего. Говорят, что пар и железные дороги уничтожили расстояния; можно сказать, что книгопечатание уничтожило время. Благодаря ему, мы все – современники. Я беседую с Гомером и Цицероном. Гомеры и Цицероны будущего, в свою очередь, будут беседовать с нами. Так что, трудно решить, составляет ли книгопечатание только грубо вещественную машину или оно есть в то же время воплощение духа, возвещенное человечеству Гутенбергом потому что, если для него необходимы бумага, чернила, шрифт, цифры и буквы, воспринимаемые нашими внешними чувствами, то, с другой стороны, в нем принимают участие мысль, нравственное чувство, вера, другими словами, часть человеческой души».
   В начале XV века миниатюрная живопись и письмо достигли высшей степени совершенства. В то время встречались роскошно украшенные Библии с яркими, изящными и нередко замысловатыми рисунками, составлявшими рамку текста, искусно начертанного на пергаменте. В не меньшем изобилии были распространены игральные карты, привезенные из Венеции и Флоренции, куда они были занесены греками из Константинополя, задолго до сумасшествия короля Карла VI. [56 - Игральные карты, по мнению Дюшена (Duchesne) (Annuaire de la societe de l’histoire de France, 1837), были завезены во Францию в конце XIV столетия.] Карты эти были искусно разрисованы на золотом фоне. Король, дама, валет изображались в роскошных костюмах, разукрашенный туз представлял собою знамя. Фигуры эти держали в руке, сообразно своему достоинству, скипетр или оружие, отливавшие серебром на золотом фоне, и изображались в пурпурных и голубых одеждах. Но карты подобно молитвенникам, составляли исключительное достояние богатых людей: только для них они могли быть доступны по своей цене.
   Кто же первый положил начало распространению этих предметов, упростив их производство и отбросив их блестящую и дорогую внешность? Это неизвестно. Достоверно только, что около этого времени между средним классом и простым народом распространились священные картины и карты, черной краской по новому способу. Эти грубые, неумелые, а иногда и забавные изображения достойны тем не менее нашего внимания. Их дешевизна впервые сделала доступной для народа произведения человеческого ума. Они гравировались на дереве и своим появлением проложили искусству дорогу в народные массы, они же подготовили почву книгопечатанию, распространившему впоследствии знания в народе.
   Действительно, изобретением книгопечатания человечество обязано гравированию на дереве. Рельефно вырезанные на досках рисунки сопровождались объяснительными надписями, при чем буквы вырезывались так же точно, как и самые рисунки. А отсюда до мысли о подвижных буквах оставался один только шаг. Время подготовило Гутенберга: теперь он мог явиться.
   Гутенберг родился в вольном городе Майнце, на берегах Рейна, в первый год XV столетия (1401 г.). Во время торжественного въезда в этот город императора Фридриха III-го, тщеславное стремление к первенству в общественных церемониях возбудило соперничество и распри сословий, и девятнадцатилетний Гутенберг, как дворянин, был изгнан. Он начал путешествовать из одного города в другой, с целью изучить памятники старины и посетить людей, прославившихся своим талантом. Он побывал на берегах Рейна, в Швейцарии, Германии и, наконец, Голландии. В Гарлеме у него впервые зародилась мысль о книгопечатании, а по возвращении в Страсбург, после долгих месяцев непрерывных исследований и упорного труда, ему удалось наконец, приготовить буквы из дерева, найти способ их соединения и положить таким образом основание новому искусству.
   Сознание громадного значения сделанного им изобретения в нравственном и промышленном отношении привело Гутенберга к мысли о необходимости найти себе сотрудников, которые облегчили бы ему расходы по производству многочисленных опытов, но при этом он непременно желал скрыть конечную цель своих работ, чтобы не дать другому возможности прославиться на его счет. Между аристократией Страсбурга не нашлось желающих помочь ему, потому что среди городской знати были слишком сильны предрассудки, мешавшие видеть в занятии ремеслом что-либо иное, кроме унижения своего достоинства. В конце концов, Гутенбергу пришлось восстать против предрассудков, сделаться работником и слиться с народом, которому он открывал двери в область знания. Гутенберг вступил с этою целью в компанию с двумя зажиточными жителями Страсбурга, Андреем Дрицегеном и Иоаном Риффом, судьею в Литхенау, а позднее с Фаустом – серебренником и банкиром в Майнце.
   Желая скрыть от своих компаньонов настоящую цель своего предприятия, Гутенберг стал заниматься в сообществе с ними разными искусствами и ремеслами. Он гранил драгоценные камни, полировал венецианские стекла для окон и зеркал, но продолжал держать в тайне свои изыскания по механике в применении к книгопечатанию. Чтобы избежать любопытства и пересудов толпы, начинавшей уже обвинять его в колдовстве, Гутенберг поместил свою мастерскую в развалинах одного старого и заброшенного монастыря – св. Арбогаста (de Saint-Arbogaste). Здесь он заперся в одной из самых отдаленных келий и работал без устали, вырезывая свои подвижные буквы, здесь же Гутенберг окончил свой первый печатный станок – прототип новейшей типографской машины, приготовляющей в час до 20 000 экземпляров печатных листов.
   Гутенберг вскоре стал делать опыты печатания священных книг, но недостаток средств вынудил его открыть компаньонам секрет своего изобретения для того, чтобы получить от них денежную помощь. Компаньоны согласились оказать ему эту услугу с условием разделить с ними не только барыши, но и славу изобретения. Желая обеспечить успех своего предприятия, Гутенберг согласился и на это. Его имя исчезло в фирме товарищества, и он стал, так сказать, не больше как одним из рабочих собственной мастерской.
   Но это еще не все. Наследники одного из его компаньонов начали против него процесс, оспаривая у него первенство открытия и право пользования им. Положение Гутенберга перед судом было крайне затруднительно: он боялся раскрыть секрет своего изобретения, а между тем судьи, сгорая любопытством узнать сущность нового открытия, осыпали его вопросами. Гутенберг предпочел осуждение отречению от своего изобретения. Осуждаемый и разоренный он отправился на родину, в Майнц, чтобы здесь восстановить свою славу. Вскоре он вступил в товарищество с Фаустом и его зятем Шеффером, устроил новую мастерскую и стал печатать, постоянно под фирмою своих новых компаньонов, Библии и Псалтири, отличавшиеся замечательной четкостью шрифта.
   Фауст и Шеффер, в свою очередь, тоже не преминули начать оспаривать у Гутенберга его славу. При переводе одной книги Тита Ливия на немецкой язык, они в посвящении этой книги императору Максимилиану сами говорят, что «искусство книгопечатания было изобретено в Майнце гениальным механиком Иоанном Гутенбергом» однако спустя несколько лет они забыли совсем о своем заявлении и всецело приписывали себе честь этого изобретения.

   Гутенберг, работающий скрытно в монастырском подземелье

   Злополучный изобретатель снова оказался разоренным. Он бросает свою родину, теряет жену и детей все несчастия рушатся разом на его голову. Будучи уже стариком и не имея куска хлеба, он дошел почти до крайней степени нищеты. Наконец, курфюрст Нассауский, великодушный принц Адольф, дал ему пристанище. В Нассау Гутенберг снова занялся прежним своим делом, продолжая собственноручно печатать книги.
   «Он умер 69 лет, не оставив никакого имущества своей сестре, но зато завещал потомству область человеческого ума, доступ к которой был открыт и завоеван простым ремесленником. «Завещаю моей сестре, – говорит он в своей духовной, – все книги, отпечатанные мною в монастыре св. Арбогаста». Бедняк! он мог завещать той, которая разделяла с ним его судьбу, не более как обычное достояние подобных ему гениев: затраченную даром молодость, жизнь, полную преследований, свое неизвестное имя, бессонные ночи и неблагодарность современников» [57 - «Gutenberg dans le Civilisateur par Lamartine».].
   После смерти Гутенберга искусство книгопечатания распространилось повсюду: печатные станки появились почти во всех главных городах Европы. Франция при Людовике XI, Англия, Голландия, Германия, Италия стали в широких размерах пользоваться новым изобретением и начали во множестве издавать книги.
   Одновременно с книгопечатанием явилось на свет и гравирование; искусство соединилось с наукой, чтобы поднять уровень человеческого знания. Почти в то самое время, как умер Гутенберг, явился Альбрехт Дюрер. Он родился в Нюренберге в 1471 году, в эпоху, когда гравирование на дереве только что начало распространяться. С юных еще лет он скитался по Нидерландам, родине первых граверов, был в Венеции, где гремела слава предшественников Тициана, посетил Вену и здесь приобрел расположение известного соперника Людовика XI и Карла VIII – германского императора Максимилиана I. Поистине можно сказать, что Альберт Дюрер силой своего гения влагал жизнь в дерево. Любовь матери светится в величественных образах его Мадонн, воодушевление сверкает и искрится в торжественных триумфальных сценах, ужасом веет от его «Апокалипсиса», его произведения возбуждают то страх, то удивление, то, наконец, грустное настроение.
   Альбрехт Дюрер умер 58 лет, и кроме образцовых произведений, которые он нам оставил в граверном искусстве, мы ему еще обязаны работами по серебреному делу, по скульптуре и архитектуре. Знаменитый гравер был не только великим художником, но и истинным гражданином с пылким сердцем и стойкою душой. Не смотря на все это, он умер беспомощным бедняком, как об этом свидетельствует его собственное письмо к городским властям Нюренберга, его родного города. Письмо это относится к последним дням жизни. Мы приведем из него следующие трогательные строки:

   Статуя Дюрера в Нюренберге

   «Девятнадцать лет тому назад, Венецианское правительство письменно приглашало меня в свой город, предлагая мне 200 дукатов ежегодного жалованья. Антверпенская община, во время недолгого пребывания моего в Нидерландах, тоже предлагало мне триста флоринов жалованья в год и сверх того согласна была отвести для меня прекрасный дом. Как там, так и здесь предполагалось оплачивать мои работы отдельной платой, но ото всего этого я отказался из любви и расположения, которые я питаю к вам, милостивые государи, к нашему родному городу и к моему дорогому отечеству. Я предпочел быть бедняком, чем жить в богатстве и пользоваться известностью на чужбине». Здесь Альберт Дюрер обрисовался весь целиком. В письме этом, полном достоинства, он просит у властей Нюренберга принять от него вклад в тысячу флоринов – плод его трудов и сбережений, и обеспечить ему ежегодную выдачу пятидесяти флоринов с этой суммы для него и его жены, «так как мы оба, прибавляет он, становимся изо дня в день слабее и дряхлее» [58 - «Essai sur l’histoire de la gravure sur bois, par Ambroise-Firmin Didot. – Paris. 1863».].
   Прекрасное выражение чувства скромности, умеренности и благородной гордости, замечательное соединение великого характера с громадным талантом!
   Первая появившаяся в свет книга, понятно, должна была навести ужас на врагов просвещения, поэтому история первых издателей печатных книг часто представляет собою историю преследований. Поневоле зарождается мысль, что всякий шаг человечества вперед по пути прогресса неизбежно, должен окупаться страданиями и слезами.
   В 1490 году Альдо Манучи (Alde Manucе) основал в Венеции свою знаменитую типографию, долго переходившую от отца к сыну и издавшую целую массу весьма ценных сочинений. Семейство Альдо для Италии было тем же, чем для Франции семейство Этьенов. Мужественные борцы за науку Альды и Этьены имеют право на всеобщую благодарность.
   Альдо Манучи, не смотря на войну, опустошавшую Италию, не смотря на постоянные затруднения и помехи, не переставал печатать полезные книги и с изумительною настойчивостью старался оказывать помощь учащейся молодежи.
   «Бог – свидетель, – говорит он в предисловии к одной из изданных им книг, – что я желал употребить свою жизнь на пользу общества. Спокойствию и довольству я предпочел жизнь, полную бурь и труда: мы созданы не для наслаждения, недостойных порядочного человека, а для труда, который один может доставить нам уважение. Предоставим животным бессмысленное существование. Катон сказал нам, что жизнь человека имеет большое сходство с железом: оно блестит, когда им пользуются, и ржавеет, лежа без употребления».
   Таковы были благородные чувства, одушевлявшие этого достойного глубокого уважения человека. В 1495 году Альдо напечатал творения Аристотеля, издал в свет сочинения Феокрита и Гесиода, а в следующем году – «Thesaurus cornu сорiае», сборник греческих классиков и грамматиков, тогда еще неизданных [59 - Издания, вышедшие из типографии Манучи, носят название альдинов и отличаются большими достоинствами. Прим. переводчика.].
   Карл VIII только что завоевал Италию. В одном из своих предисловий Альдо писал: «Тяжелая задача – печатать исправно латинские книги, а тем более греческие, и прилагать все необходимые старания в такие трудные времена, когда оружие предпочитается книгам! Вот уже семь лет, как я взялся за это дело и с тех пор – клянусь! – я не знал ни одного часа покоя».
   В 1497 году Альдо кончил печатание полного собрания сочинений Аристотеля. Он задался мыслью издать вскоре творения Платона, Гиппократа и Галиена: «Если Господь продолжит мою жизнь, – говорил он тогда, – я постараюсь не оставить своих современников без хороших книг по части науки и литературы». Альдо Манучи сдержал свое обещание и в течение восьми лет сряду неутомимо и страстно отдавался делу издания лучших произведений древнего мира. Бедствия, неразлучные с войной, опустошавшей тогда Европу и в особенности Италию, довели, в 1506 году, его типографию до того, что она должна была совершенно прекратить работу. Унаследовав притязания французского королевского дома на Неаполитанское королевство, Людовик XII заключил союз с Фердинандом католиком с целью изгнать Фридриха III и решился завладеть Генуей и Венецией. Альдо выпало на долю стать одной из невинных жертв беспорядка, порожденного войною. Будучи ограблен, он понапрасну только тратил время в разъездах и бесполезных розысках своего имущества. А когда он вернулся в Милан, его враги окончательно восторжествовали над ним. Без всякой причины несчастный издатель был грубо арестован солдатами герцога Мантуанского и, как какой-нибудь злодей, брошен в темницу. Здесь с ним обращались с такой возмутительной жестокостью, которая может быть допущена разве только по отношению к разбойнику.
   Такое гнусное посягательство на свободу честного труженика, составлявшего славу своего времени, не замедлило вызвать негодование. Вследствие ходатайства своих друзей Адьдо был освобожден, но вышел из тюрьмы бедняком, безо всяких средств к жизни. Только благодаря его настойчивости и энергии, могла возникнуть снова его типография: с 1507 по 1513 год он издал трагедии Еврипида, труды Плиния, мелкие творения Плутарха, комментарии Цезаря, послания Цицерона, сочинения Пиндара. В предисловии к этому последнему труду он еще раз указывает на те испытания, которые ему пришлось вынести.

   Альдо Манучи в темнице

   «Вот уже четыре года, как я вынужден был приостановить мои работы, видя Италию жертвой всех ужасов войны. Мне пришлось оставить Венецию, чтобы принять меры к возврату моих полей и садов, утерянных не по моей воле, а вследствие ненормальности самого порядка вещей».
   Альдо старший, как его называют в отличие от его преемников, умер 6 февраля 1516 года, шестидесяти шести лет от роду. После двадцати пяти лет тяжелых трудов, посвятив все свои силы, энергию, ум благу своих современников, он умер почти бедняком, не оставив своим детям, как уверяет Эразм, ничего кроме уважения к своему имени.
   Павел Манучи с достоинством поддерживал славу знаменитой типографии, основанной его отцом. Ему тоже пришлось бороться с несчастиями и превратностями судьбы.
   В то время как Альды распространяли книги в Италии, Этьены прославили свое имя во Франции. Генрих Этьен, первый издатель из этого семейства, умер в 1520 году его сыновья, Франсуа, Карл и Роберт, продолжали его труды но мы остановимся только на последнем, потому что его жизнь, не смотря на могущественную поддержку Франциска I и Генриха II, была полна преследований и несчастий. Из под печатных станков Роберта Этьена вышло огромное количество прекрасных книг, строго проверенных, со вкусом выбранных и до сих пор вызывающих удивление библиофилов.
   Около 1550 года, важные события заставили Роберта Этьена покинуть Францию. Связанный узами общей симпатии с вождями Реформации, он перевел на греческий язык, при помощи, своего сына Генриха Этьена, катехизис Жана Кальвина, появившийся в 1551 году в Женеве: спокойствие Роберта с этих пор было нарушено. Ненависть Сорбонны с одной стороны, с другой – все более и более слабеющее покровительство короля – заставили Роберта Этьена бежать без оглядки. Он бросился в Женеву, основал здесь обширную типографию, предоставив ее станки для распространения учения Реформации. Он издал в свет под заглавием: «Les Censures des Thеologiens de Paris’ – замечательную книгу, в которой, в живой и сатирической форме, нарисовал подробную картину религиозных войн того времени.
   «Я хочу, – говорит наш издатель, – оправдать себя от упрека, что я покинул свое отечество во вред общественному благу, а также от обвинений в неблагодарности королю, который мне покровительствовал… Прежде всего, я должен высказать то, что у меня на сердце каждый раз, как я припоминаю свою двадцатилетнюю борьбу с Сорбонной, я не могу достаточно надивиться тому, каким образом такая незначительная и слабая натура, как моя, была в состоянии ее выдержать… И что же я сделал, в чем я повинен? Где то преступление, которое могло бы вызвать против меня гонения, доходившие до того, что мне угрожал костер? Или, меня преследовали за издание Библии в большом формате? Когда Новый Завет был отпечатан в малом… каких бедствий не воздвигали они на пути моем? Они требовали моего сожжения за издание книг в таком искаженном виде, называя искажением то, что в сущности было очищением от пошлой рутины, с которой они так свыклись».
   Роберт Этьен умер в Женеве. Историк де-Ту (de-Thou), описавший его жизнь, исчисляет заслуги, оказанные этим знаменитым издателем науке и литературе, и указывает на славу, которою его труды приобрели не только во Франции, но и во всем мире.
   «Труд, побеждающий человека, – говорит его сын Генрих, – был в свою очередь побежден Робертом Этьеном».
   Роберт Этьен, избавившись от костра, отделался только изгнанием его же современник Доле был несчастнее в этом отношении.
   Этьен Доле (Etienne Dolet) родился в Орлеане, 3 августа 1509 года. Получив первоначальное воспитание в Париже, он для окончания своего образования отправился в Падую, а спустя три года сделался секретарем у венецианскаго посланника Жана де Ланжака. Доле прилежно посещал лекции Батиста Эгнацио (Battista Egnazio), объяснявшего своим слушателям красоты латинских писателей, Цицерона и Лукреция. Доле отдался науке и поэзии. Любовь, внушенная ему одною венецианкою, вдохновила его, и из под его пера вылилось несколько прекрасных строф. Но когда смерть похитила обожаемую им женщину, он решился вернуться в Париж и отдаться всецело науке. Здесь он с жаром занялся изучением сочинений Цицерона и собрал массу материалов для своих «Комментариев о латинском языке» (Commmtavres sur la langue latine).
   В 1532 году мы уже находим Этьена Доле в Тулузе, где он изучал правоведение. Он сам дает нам объяснение своей страсти к перемене мест:

     Mou naturel est d’apprendre toujours
     Mais si ce vient, due je passe aucuns jours,
     Sans rien appreudre en quelqne lieu et place,
     Incontinent, il faut que je dеplace. [60 - «В моей натуре – постоянно учиться; и потому если мне приходится где-либо пробыть, ничем не обогатив моих познаний, – я спешу переменить место»]

   Талант Этьена Доле, его чарующая речь, изящество фигуры увлекли студентов, и они выбрали его своим оратором. Доле не побоялся произнести речь, в которой он напал на постановление тулузского парламента, воспретившего сходки студентов. Ответом на эту смелую речь была тюрьма, из которой Доле удалось выйти только благодаря протекции Жана Дюпена, епископа города Риё (Rieux). Такое постыдное отношение к Доле доставило ему огромную популярность, но, в то время, как одни превозносили его, со стороны других поднималась целая буря обвинений. Клевета преследовала его повсюду: на него лгали, его бесчестили. Дело дошло, наконец до того, что в один прекрасный день враги его развозили по улицам Тулузы тележку со свиньей, на спине которой красовалось имя Этьена Доле.
   Молодой и пылкий писатель защищался умно и энергично, он не торговал своими убеждениями и потому умел наносить удары прямо в сердце врага. Постановлением парламента он был изгнан из Тулузы.
   Этьен Доле воротился в Лион, где он издал свои «Комментарии о латинском языке», «капитальный труд», которому, как говорит Фирмен Дидо, он посвятил 16 лет своей жизни, свой покой, юношеские годы, удовольствия и здоровье. Молодой автор посвятил свое сочинение Франциску I, которому он был представлен в Мулене (Moulins) и который оказал ему покровительство, даровав право «печатать и издавать в свет всякого рода книги, им самим составленные и переведенные».
   Случай не замедлил вызвать новые преследования со стороны его врагов. Еще в Тулузе подсылали к Доле убийц, теперь эти гнусные попытки возобновились. Однажды на Доле напал со шпагой в руке некий Компани-ни. Этьен, защищаясь, убил его, за что и был заключен в тюрьму, не смотря на очевидность права самообороны. Только благодаря влиянию короля, Доле удалось еще раз спастись от заточения.
   Желая оправдать внимание Франциска I, Доле решился сам заняться книгопечатанием. «Я буду, – говорил он, – всеми силами способствовать обогащению литературной сокровищницы, я вызову на свет священные тени древних, тщательно издавая их творения, я не забуду в то же время и современных писателей. Но не жалея труда для образцовых творений, я буду гнушаться жалких кропаний презренных писак, составляющих позор своего времени».
   Новый типограф-издатель сдержал свое обещание. Он пустил в обращение массу прекрасных и полезных книг: «Хирургию» Павла Эгина (La chirurgie de Paul Egine), мелкие произведения Галиена (Les opuscules de Galien), сочинения Климента Mapo (Les oeuvres de Climent Marot), «Диалоги» Платона (Les dialogues de Platon), в которых предисловие издателя начинается стихом:

                            «Достаточно блуждали мы во тьме!» [61 - C’est assez vescu en tenebres!]

   Все эти книги имеют изображение топора или секиры в руке, выходящей из облаков и грозящей стволу суковатого дерева. Этот эмблематический рисунок на французских изданиях дополняется еще таким эпиграфом: «Господи, спаси меня, от людской клеветы». (Prеservez moi, Seigneur, de la calomnie des hommes).
   Доле всецело отдался своей типографии, но враги его не дремали. В 1642 году, он был снова лишен свободы под предлогом, что печатал еретические книги. После пятнадцати месяцев заключения в Консьержери, его выпустили из тюрьмы, снова благодаря заступничеству короля.
   14 февраля 1543 года, новый указ парижского парламента приговорил к сожжению тринадцать сочинений, написанных и изданных Доле, «как содержащих в себе вредное, гибельное и еретическое учение». Благоразумие заставило Доле бежать и оставить Францию, подобно тому, как это сделал Роберт Этьен, однако любовь к родине и сознание своей правоты удержали его. Терпя постоянные преследования, Этьенн Доле защищался помощью насмешки. Современник Рабле (Rabelais) умел владеть этим орудием: писатель в нем мстил за издателя. Королю и королеве Наваррским он писал письма, в которых осыпал насмешками своих преследователей. Наконец, злоба, возбуждаемая против этого пылкого человека, дошла до последних пределов. В переводе «Axioshus’а» Платона мы находим следующие слова, вложенные им в уста Сократа: «После смерти, ты станешь ничем».
   4 ноября 1544 года, совет парижского богословского факультета подверг эту выходку, признанную еретической и сходной с духом учения Саддукеев и Эпикурейцев, строгой цензуре, объявив перевод книги неправильным и противным учению Платона. Этьен Доле был признан атеистом и еретиком, подвергнут обыкновенной и чрезвычайной пытке с целью вынудить у него указание единомышленников, как значится в обвинительном приговоре затем, он был повешен, а тело его сожжено на площади Моберта 3 августа 1546 года. [62 - Документы по делу Этьена Доле были найдены в уголовных делах парижского парламента. Вот точный текст приговора:]
   Этьен Доле умер с твердостью, 37 лет от роду оставив после себя в крайней бедности любимую им жену и ребенка.
   Гутенберг страдал всю жизнь, Этьен Доле был казнен, но свет, разлитый книгопечатанием, поборол, тем не менее, боровшуюся с ним тьму…
   «Вышеупомянутый суд присудил привезти означенного Доле, содержащегося в тюрьме, в сопровождении исполнителя высшего правосудия, в позорной колеснице из тюрьмы Консьержери в Париж на площадь Моберта, где воздвигнуть, на удобном и приличном месте, виселицу, вокруг которой развести костер После повешения тело означенного Доле бросить в огонь и сжечь вместе с его книгами, а прах его развеять по ветру; при этом объявляется всем и каждому, что имение его будет отобрано в пользу короля; перед исполнением же казни над сказанным Доле, подвергнуть его обыкновенной и чрезвычайной пытке с целью вынудить у него указание единомышленников. К сему присовокупляется, что в случае если сказанный Доле учинит какое-либо замешательство или станет богохульствовать, – то у живого будет вырван и сожжен язык».
   Подписано: Лизэ де Монтмирель.
   Доле всегда отличался замечательною твердостью. Один из его современником по поводу этого написал следующий латинский стих:

     Dolet quisque dolet, non dolet ipse Dolet.

   т. e. «всякий жалеет о Доле, один Доле не жалеет о себе».

Глава шестая
Научный метод

   Милосердый Боже! Если кто-либо и может походить на это зловредное существо, которое нам непрестанно изображают, разрушающим дела Твои, – так это гонитель.
Вольтер

   Наука не всегда занимала должное место в области знания, авторитетом ее долго пренебрегали, ее выводы оспаривали, ее принципов не признавали в течение многих веков, успехи ее были медленны и трудны, потому что ум человеческий не всегда владел искусством наблюдать природу и изучать ее при помощи опыта. До эпохи «Возрождения» наука была подчинена педантическому авторитету схоластики и, порываясь к жизни, изнемогала под тяжестью гонений. Коперник, отрешаясь от ходячих мнений и проповедуя вопреки учению римской церкви и учителей его времени, что земля вращается вокруг солнца, Галилей, открывая перед человечеством поразительное зрелище истинного движения светил, – подготовили важный переворот в истории философии. Тогда впервые было замечено, что человек сбивается с пути, если ожидает найти истину у других людей, которым, как и ему, она также неизвестна, вместо того, чтобы искать истину в природе, открывающей ее терпеливому исследователю. Галилей, направляющий зрительную трубу на небо, – вот важное событие в истории прогресса. Это – ученый, отказывающийся разбирать тарабарщину устаревших учителей это – новая философия, начинающая новую эру – наблюдений, это – ум, сам себя освобождающий от пут.
   В течение всех средних веков порабощенная наука подчиняется схоластике, этой узкой философии, которая почитает истинным только то, что признано католической церковью и преподано учителями, подчиненными ее догматам. В настоящее время наука совершенно свободно провозглашает свои истины; новатор легко ниспровергает здание признанной теории, если является вооруженный фактом, несовместимым с этой теорией. Но не всегда так было – история мучеников астрономии представила уже нам пример этого.
   Бэкон и Декарт суть основатели научного метода, творцы здравой логики, которая учит нас, по выражению великого французского философа, «так направлять свой разум, чтобы искать истину в знании». Декарт провозгласил независимость суждения, объявив, что «не следует ничего признавать за истину, что не может быть ясно и точно познаваемо, как истина».
   На эту мысль, кажущуюся нам теперь такой простой, раньше смотрели как на что-то чудовищное. Ссылаться на доводы чувства и разума, вопреки учению Аристотеля или правилам, преподаваемым римской церковью, было преступлением, таким образом, заблуждение и предрассудки переходили из поколения в поколение.
   Когда астроном осмелился сказать: «я видел пятна на солнце так, как видишь чернильные пятна на бумаге» [63 - Выражение, употребленное Галилеем.], ему отвечали: «этого не может быть, наши учители учат нас, что солнце нетленно, пятна же были бы признаками тленности».
   Великое философское движение эпохи «Возрождения» имело в XIII веке предтечу, столь же замечательного по своему гению, сколько и по своим несчастиям. Мы говорим о Роджере Бэконе. Знаменитый английский монах в самом деле был первый философ, протестовавший против заблуждений схоластики. «Я бы велел сжечь, – говорил он, – все книги Аристотеля, если бы они мне принадлежали, потому что, изучая их, теряешь время, они служат только к умножению заблуждений и распространению невежества» [64 - «Opus majus».]. Выражаясь таким образом, Бэкон говорил не об Аристотеле древности, но о том, что может быть названо «аристотелизмом» средних веков.
   Роджер Бэкон, родившийся в Ильчестре, в графстве Соммерсет, в 1214 г., первоначально обучался в Оксфордском университете, откуда вскоре прибыл в Парижский университет, который пользовался тогда большой славой. Получив степень доктора богословия, он вступил в орден Францисканцев в то время, как Людовик Святой боролся с своими западными вассалами. Неизвестны в точности обстоятельства его жизни в эту эпоху известно только, что проявившаяся наклонность его к естественным наукам и к изучению природы стоила ему многих мучений со стороны его фанатических собратий. Роджер Бэкон принялся сначала за изучение латинского, греческого, еврейского и арабского языков, чтобы иметь возможность читать древних в оригинале. Изучение языков не мешало ему заниматься математикой, астрономией, физикой, химией и вести занятия всеми этими науками одновременно. Он полагался прежде всего на свидетельство опыта и распространял свое здравое учение между многочисленными молодыми людьми, помогавшими ему в его исследованиях. Его деятельность и ум не замедлили сделать его известным в Париже. Роджера Бэкона знали под именем «удивительнаго доктора», – прозвание, которое он заслужил многочисленностью и важностью своих открытий по всем отраслям наук. Бэкон первый заметил неточность Юлианского календаря по отношению к солнечному году, он предложил папе Клименту IV исправить его. Эта работа была исполнена только спустя три века после его смерти. Он первый изучил свойства вогнутых и выпуклых стекол, сделал первые очки для дальнозорких, первый дал теорию телескопа. Если этот великий труженик и не открыл, как это ошибочно утверждали, пороха, очень ясно описанного 50 лет назад Марком Греком (Marcus Groecus), тем не менее он содействовал усовершенствованию производства этого вещества, указав способ очищать селитру, которая, как известно, есть одна из главных составных частей пороха.
   Но Бэкон жил в эпоху нетерпимости и фанатизма, а потому эти важные работы послужили поводом к обвинению его в магии. Народное воображение сделало его героем самых сверхъестественных явлений, его считали колдуном и рассказывали, будто он сделал из стали голову, которая могла говорить и предсказывать будущее. Об этом мы не находим ничего в его сочинениях, но зато из них можно подробно видеть, как много страданий доставили ему зависть и фанатизм его собратьев-монахов. Начальники его ордена воспретили ему, «под страхом быть посаженным на хлеб и воду» [65 - «Opus majus».], давать кому бы то ни было свои сочинения. Но Роджер Бэкон нашел поддержку в папе Клименте IV, который чрезвычайно интересовался чудесными изобретениями знаменитого кордельерского монаха. Бэкон переслал папе через одного из преданнейших учеников своих, Жана Парижского, рукопись своего сочинения «Opus majus», а потом и свое послание «О тайных творениях искусства и природы» [66 - «Epistola fratris Rog. Baconis de secretis operibus Artis et Naturae et nullitate magiae. Hombourg».].
   Книги эти содержат в себе неисчерпаемые научные богатства и выставляют Роджера Бэкона одним из величайших умов человечества. «Opus majus’ трактует почти о всех науках, даже о лингвистике. В этом труде изложены основания оптики, теория зажигательных стекол, самые точные замечания о явлениях отражения света, объяснение радуги, указание на предварение равноденствий. В нем попадаются положительные откровения, доказывающие присутствие в авторе такой необыкновенной проницательности, что он кажется иногда одаренным способностью предчувствовать будущее. Так, объяснив приготовление пороха, Роджер Бэкон говорит: «Достаточно воспламенить небольшое количество его, чтобы получить яркую вспышку, сопровождающуюся ужасным треском: посредством его можно уничтожить целую армию и даже целый город». Когда Р. Бэкон говорит о физике и механике, то кажется, что он описывает паровые машины, железные дороги и указывает на возможность воздухоплавания: «Можно сделать машины, – говорит автор, – которые будут двигать самый большой корабль быстрее, чем целый полк гребцов, и нужен будет только один лоцман, чтобы править им. Можно также заставить двигаться экипажи с невероятной быстротой без участия какого-либо животного. Наконец, есть возможность сделать и такие машины, которые, посредством крылатого прибора, дадут возможность летать по воздуху наподобие птиц».
   Кроме того, «Opus majus» отличается еще и другими достоинствами. В нем есть великолепная глава, где говорится об искусстве производить опыты. Опытные исследования рассматриваются там, как одно из главнейших средств, которые ум должен употреблять для раскрытия истины. Только при помощи опытов физики и химии можно добиться сколько-нибудь значительных открытий. Правда, автор, забравшись в область философии, теряется среди предрассудков своей эпохи: он верит в возможность получить из небольшого количества драгоценного металла огромное количество его, верит в существование средств, могущих продолжить человеческую жизнь, но не следует забывать, что он жил в XIII столетии!
   Неисполнение монастырского устава, яростная завистливая ненависть монахов, порожденная славою Роджера Бэкона, доставили ему много страданий. Пока ему покровительствовал папа, нападки, направленные против него, значительно сдерживались, зато по смерти Климента IV они разразились уже не сдерживаемою яростью. В 1278 году, когда на папском престоле был Николай III, кордельерские монахи донесли ему на своего собрата, обвиняя Бэкона в том, что он продал дьяволу душу и сделался магом и астрологом. Напрасно Роджер Бэкон пытался оправдаться. На обвинения в магии он возражал письмом: «De nullitate magiae». «Вы называете, пишет он, делом дьявола мои произведения потому только, что они недоступны вашему уму. Только по этой причине невежественные теологи и духовные ученые гнушаются ими, как порождениями магии и считают изучение их делом, недостойным христианина».

   Роджер Бэкон

   Но все усилия остались бесплодными. Ослепленные фанатики осудили сочинения Бэкона, как содержавшие в себе «опасные и подозрительные учения», и автор должен был поплатиться за свою гениальность, просидев в тюрьме более 15 лет. Ему возвратили свободу только тогда, когда увидели, что он окончательно истощен горем, долгою неволею и болезнями. Несчастный старик с трудом дотащился до родной земли. Нужно согласиться, говорит один из его биографов, что он был слишком несчастен, если на смертном одре не мог удержать горькой жалобы: «Я жалею, что доставил себе столько страданий ради интересов науки» [67 - Hoefer: «Biographie universelle», – V. Leclerc, «Histoire litteraire de la France, t XX».].
   Роджер Бэкон значительно опередил свой век. Если сочинения его и получили огласку при его жизни, то только благодаря его известности, но истинные последователи явились у Бэкона только 200 лет спустя после его смерти.
   Пока не было изобретено книгопечатание, возражения ученых, боровшихся против порабощения мысли, не могли найти поддержки. Но когда Гутенберг дал людям средство распространять свои мысли, истина приобрела возможность проникать повсюду при помощи книг, и философы XVI века, имея в руках такое могущественное орудие, как книгопечатание, принялись разрабатывать почву свободного исследования, на которой впоследствии должны были родиться опытные науки. Борьба, которую им пришлось вести, как мы увидим впоследствии, была ужасна и окончилась торжеством истины, но торжество это было еще раз куплено драгоценною кровью новых мучеников.
   Рамус (Pierre La Ramee) был одним из самых достойных представителей этой великой борьбы, павших в первом ряду борцов за истину. Его жизнь, труды и характер делают честь не только науке, но и всему человечеству.
   Он родился в эпоху «Возрождения», в начале XVI века, в 1515 году в Кюте (Cuth), в скромной деревушке в графстве Вермандуа (Vermandois) [68 - Сначала графство, а потом герцогство в Пикардии.]. Отец его, бедный человек, занимавшийся земледелием, до такой степени нуждался, что едва мог прокормить своего ребенка. Но молодой Пьер отличался недюжинной энергией, восьми лет он смело покинул отцовский дом и отправился один пешком в Париж. Нищета скоро выгнала его оттуда, но Рамус не унывал и чрез несколько времени снова вернулся в Париж, нанявшись слугой к одному богатому ученику Наваррской коллегии. Днем он прислуживал своему хозяину, а часть ночи употреблял всегда на занятия.
   Скромный Рамус достал себе серьезных книг, как например, сочинения Ксенофонта и Платона, и с жадностию читал их, а в часы досуга посещал лекции философии, читавшиеся Жаном Геннюэ, епископом в Пуатье. Ум его особенно легко воспринимал науки и новые идеи, получившие уже в то время название «Сократизма», которые учили судить о вещах по их существу и доискиваться истины только путем рассуждений. При занятиях своих, Рамус употреблял все усилия, чтобы отрешиться от предвзятых идей и избегать предрассудков своего времени. На 21 году он так блистательно защищал диссертацию на степень «магистра искусств», что профессора не могли удержаться от аплодисментов, хотя тема, им выбранная, была очень щекотлива, так как он горячо нападал на школу Аристотеля. На следующий год Рамус начал читать публичные лекции в Манской (du Mans) коллегии, привлекавшие с каждым днем все больше и больше слушателей.
   На лекциях своих он разбирал греческих и латинских авторов. Программа его, обнимавшая собою изучение философии и красноречия, привела его к открытию логики, – искусства правильно рассуждать, отыскивая истину молодой новатор хотел приняться вскоре за разрешение задачи об усовершенствовании нравственных начал (les principes). Этого было достаточно, чтобы возбудить к себе подозрение.
   Когда Рамус, желая дополнить свои лекции, захотел распространять свое учение печатно, сочинения его тотчас же были запрещены парижским теологическим факультетом и первые изданные им книги (Dialectkae partitiones et Aristotelicae anima adversationes) были приговорены к уничтожению королевским указом 1-го марта 1544 года. Дошли даже до того, что хлопотали о ссылке автора на галеры, но философу удалось избежать каторги, хотя чтение лекций ему и было запрещено.
   «Надо мной насмеялся весь парижский университет, говорит юный профессор, он осудил меня как невежду, как бесстыжего и коварного возмутителя и клеветника. Этим приговором мне связали язык и руки и мне было запрещено читать и писать что бы то ни было публично или приватно».
   В царствование Генриха II, Рамусу довелось увидеть лучшие дни, но потом преследования возобновились с новой силой. «Он мог найти вне Франции почетное место, самые лестные приглашения присылались ему из Италии и Германии, но он предпочел страдать в родной стране и за родную страну» [69 - Victor Cousin: «Histoire generale de la philosophie».].
   В 1551 году Рамус был назначен профессором в королевской коллегии, затем лишен своей кафедры, снова назначен и снова лишен. Его принудили выехать из Парижа, но через несколько времени он опять вернулся туда. К несчастью Рамус находился в Париже в знаменитую Варфоломеевскую ночь. Понятно, его заподозрили в принадлежности к протестантизму один из его врагов, Шарпантье (Charpentier), ярый католик, роялист и инквизитор, начал его преследовать как гугенота. «Шарпантье, – говорит историк де-Ту, – восстановил против него общественное мнение и подослал наемных убийц, которые вытащили его из места, где он спрятался, отобрали у него деньги и, пронзив шпагами, выбросили из окна на улицу; там разъяренные ученики, возбуждаемые примером своих учителей, одушевленных таким же бешенством, вырвали у него все внутренности, волочили по земле труп, наносили всевозможные оскорбления и наконец растерзали его в куски».
   Таким образом погиб этот великий человек эпохи «Возрождения», смелый новатор, один из первых борцов на поприще эмансипации знания, совершивший в науке переворот, не меньший сделанного Лютером и Кальвином в религии: он первый осмелился свергнуть иго схоластики и провозгласил еще раньше Декарта разум, как критерий истины.
   Обладая гениальным умом и неутомимым трудолюбием, Рамус задался целью преобразовать все человеческие познания. Он должен был начать с логики и занялся изучением точных наук. Его можно считать одним из первых математиков того времени. Он перевел «Начальные основания Эвклида», написал арифметику, геометрию и алгебру, которые не выходили из употребления в продолжении целого века после его смерти. Он занимался также астрономией и Коперник считал его в числе защитников своего учения.

   Петр Рамус падает под ударами убийц

   Его идеи и методы исследования много способствовали основанию медицины и других наук, получивших начало в эту эпоху. Вообще, Рамуса можно считать одним из предвестников нового направления.
   Джордано Бруно (Giordano Bruno) может быть поставлен наряду с ним, как один из философов XVI века, храбро сражавшийся за свободу мысли. Обладая большим запасом учености и основательным знанием древних писателей, он кроме того обратил серьезное внимание на изучение математики и физики, что дало ему возможность найти путь к истинной науке, воображение его было живо, страсть и усердие в занятиях – неутомимы.
   Бруно родился близ Неаполя, в половине XVI столетия. Пробыв несколько лет в Доминиканском ордене, он отправился в Женеву. Сомнения, громко высказываемые им по поводу правил, преподаваемых теологами, насмешки над монахами, которые он иногда позволял себе, не дали ему возможности безопасно оставаться в стране, находившейся под игом Святой Инквизиции. Принявши кальвинизм, он отправился в Париж, где изучил философию и стал с жаром нападать на школу Аристотеля. Он изъездил всю Англию и Германию, оставляя везде множество сочинений, химерического содержания и остроумных, но в которых, тем не менее, проглядывала иногда глубокая ученость. Желание увидеть родную землю снова привело его в Италию. Он поселился в Венецианской республике и прожил там в течении 2 лет в глубоком уединении.
   В 1598 году Венецианцы предали его в руки инквизиции. По распоряжению губернатора, стража арестовала Джордано Бруно и он был отправлен в Рим. Там, ставши жертвой гнусного обвинения, он по приговору инквизиции был посажен в тюрьму и оставался в ней два года, ни за что не соглашаясь отказаться от своего учения. Тогда его опять потребовали на суд инквизиции и, стоя на коленях, он выслушал чтение своего приговора. Несчастный философ, узнав, что его приговорили к сожжению живым, отнесся к этому приговору хладнокровно. «Приговор, произнесенный вами, – сказал он, обращаясь к судьям, – смущает вас в эту минуту, вероятно, больше чем меня». 17 февраля 1600 года он погиб на костре [70 - «Iordano Bruno», par Bartholomes 2 vol., 1846.].

   Арест Джордано Бруно

   Джордано Бруно написал несколько замечательных сочинений, в которых рассматривал вселенную, как нечто бесконечное и несоизмеримое, и высказывал убеждение, что существует бесчисленное множество миров. Подобно Рамусу, он стоял в ряду защитников системы Коперника. Это-то и послужило поводом к обвинению его в преступлении. Мысли его выражены иногда в сильных выражениях, поражающих своею смелостью и величием. По словам Виктора Кузена, «Бог представляет для него великую сущность (La grande unitе), проявляющуюся в мире и человечестве. Нельзя не признать в нем гениальности. Хотя он и не был основателем системы, которая держалась продолжительное время, тем не менее он оставил в истории философии светлый, но в то же время, кровавый след» [71 - «Histoire generale de la philosophie», par V. Cousin.].
   Другая жертва религиозной нетерпимости, Ванини, родился, подобно Джордано Бруно, близ Неаполя (в 1584 году). Он серьезно и прилежно занимался науками. Изучивши философию, теологию и медицину, Ванини отправился путешествовать, при чем посетил Германию и Нидерланды, побывал в Женеве, Лионе и Англии. Несчастная путеводная звезда привела его в Тулузу, единственное место во Франции, подчиненное власти Инквизиции. В изданных им сочинениях часто попадаются непристойности, кладущие пятно на его память, но в них же он высказывал свою уверенность в вечности вселенной и проповедовал, что движение ее не подчиняется разумной воле, а обусловливается самим существом материи. За это он был схвачен, обвинен в атеизме и 19-го февраля 1619 года приговорен к смерти: ему отрезали язык, после чего он был повешен и сожжен.
   Если Ванини не имеет права на уважение потомства, а заслуживает сострадание только вследствие жестокой казни, которой он был подвергнут, то нельзя сказать того же самого про уроженца Калабрии, знаменитого Кампанеллу. Кампанелла родился в 1568 году и 14 лет от роду вступил в монашеский орден доминиканцев. Он питал страсть к труду, любовь к науке и обнаруживал истинное стремление к добру. Обладая смелым и независимым умом, Кампанелла решился преобразовать все отрасли философии. В его трудах и сочинениях проявляется совершенно новое стремление познавать истину главным образом не чтением научных книг, а путем наблюдения природы. Его можно считать вторым предвестником Бэкона и Декарта.
   Фома Кампанелла вначале занялся преподаванием философии в Неаполе, но там новизна его учения обратила на себя внимание и возбудила опасения, вследствие чего он принужден был спасаться бегством от грозных обвинений, возбужденных против него завистью и клеветою. В течении десяти лет он разъезжал по Италии, стараясь всюду подорвать авторитет Аристотеля, делая беспрестанно горячие воззвания к разуму и пропагандируя опытный метод, стараясь, по его собственным словам, «преобразовать все науки сообразно законам природы и Священного писания» [72 - Письмо Кампанеллы к великому герцогу Фердинанду III. L. Colet, стр. 279.]. Страсть его не знала препон: Он посетил во Флоренции Галилея и написал в защиту его учения блистательную апологию [73 - «Apologia pro Galilaeo, in – 4. Francf». 1622.], смело защищал систему Коперника, проповедовал всюду ненависть к тирании и лелеял надежду освободить свою родину от ига Испании. Обвиненный в составлении заговора, он навлек на себя такую бездну страданий, что перо историка не в силах описать их. К обвинению в политическом преступлении примешались еще обвинения религиозного и философского характера, и Кампанелла целых 27 лет пробыл в заточении, где ему пришлось перенести самые ужасные мучения.
   Он вытерпел такую ужасную, продолжавшуюся 35 часов сряду пытку, что «все его седалищные вены и артерии были порваны и кровь из ран текла с такой неудержимой силой, что ее невозможно было остановить, но он вынес все это с замечательной твердостью, не произнеся ни одного слова, которое было бы недостойно философа» [74 - «Pinacotheca imaginum illustrium. J. – N. Erythreus», 1643‐648. Эритреус был современник Кампанеллы, вполне достойный доверия.].
   Кампанелла следующим образом перечисляет свои страдания: «пятьдесят раз я был заключен в тюрьму и семь раз подвергался самой жестокой пытке. Последняя пытка длилась 40 часов. Меня крепко связали веревками, впившимися до костей в мое тело, и с завязанными назад руками подвесили на заостренный кол, который изорвал мне тело и выпустил из меня 10 фунтов крови. После шестимесячной болезни я каким-то чудом выздоровел и был снова посажен в яму. Пятнадцать раз меня призывали в суд и судили. Когда меня в первый раз спросили: «как вы можете знать то, чему вас никогда не учили? Уж не по дьявольскому ли это наваждению?» Я отвечал: «чтобы обладать моими познаниями, мне пришлось сжечь в течении бессонных ночей больше масла, чем вы за всю вашу жизнь выпили вина». В другой раз меня обвинили в том, что будто бы я написал книгу «О 3-х лжеучителях», между тем как она была напечатана за 30 лет до моего рождения. Мне приписывали мнения Демокрита, между тем как я был его противником. Меня обвиняли в том, что я питаю враждебные чувства к церкви, тогда как я написал сочинение «О христианской монархии», где доказывал, что ни один философ не мог измыслить республики подобной той, которая была учреждена в Риме во времена апостолов. Меня называли еретиком, тогда как я публично восставал против еретиков моего времени. Меня обвинили, наконец, в мятеже и ереси за предположение возможности существования пятен на солнце, луне и звездах, тогда как Аристотель считал мир вечным и нетленным. – И за все это я был брошен, подобно Иеремии, в преисподнюю, лишенную воздуха и света» [75 - Кампанелла: Предисловие к его «победе над Атеизмом» (Atheismus triumphatus. Romae, 1630). См. также Badalchini, «Vita e filosofia di Tommaso Campanella», 2 vol. in – 8° Napoli 1840–1842 года. Victor Consin.].
   Такое продолжительное и тяжкое заключение Кампанеллы возбудило во всех ужас. Даже папа Павел V был поражен жестоким обращением и лично ходатайствовал пред испанским королем о помиловании, но Филипп III оставался непреклонным [76 - Инквизиццция продолжала тогда совершать свои зверства в Испании. Еще за столетие до Кампанеллы, в 1492 году, власти ее, с Торквемадой (Torquemada) во главе, изгнали с полуострова под страхом смертной казни более 200 000 евреев. В течении времени с 1480 до 1498 года этот великий инквизитор предал сожжению 8800 человек, 6000 человек умерших или спасшихся бегством были приговорены к сожжению заочно, т. е. были сожжены их изображения; 90 000 человек были приговорены к пожизненному заключению в тюрьме, к конфискации имуществ или исключению из службы! (Liorente: «Histoire de l’Inquisition d» Espagne». 4 voі. in 8°, Paris, 1817).] и только со смертью этого государя настал наконец час освобождения Кампанеллы.
   По выходе своем из тюрьмы, он встретил дружеский прием и покровительство у Урбана VIII, наследовавшего папский престол после Павла V.
   Не смотря на перенесенные им мучения, философ не упал духом и принялся с новой горячностью бороться в защиту своего учения и опроверг своих противников. Но чем с большим упорством он отстаивал свои убеждения, тем яростнее нападали на него враги, они дошли даже до подстрекательства против него фанатической черни. Чтобы избежать угроз неистовой толпы, Кампанелла должен был, переодетый, спастись бегством.
   Граф де-Ноайль (de Noailles), посланник Людовика XIII при Римском дворе, помог ему уехать во Францию. Кампанелла приехал в Париж и был благосклонно принят великим кардиналом и министром Ришелье. Он представил Кампанеллу королю, который старался утешить его в несчастиях и назначил ему пенсию в 3000 ливров. Сочинения его были одобрены Сорбонной. С этого времени философ вел спокойную жизнь, но мы видели, ценою каких мучений было им куплено это спокойствие. Впоследствии ему удалось встретиться в Голландии с Декартом и наконец 71 года от роду он умер в Париже и был погребен в доминиканском монастыре, в улице Сент-Оноре.
   Сочинения Кампанеллы весьма важны, ум его проникал вглубь всех человеческих знаний он издал классификацию наук и выработал способы для их изучения. Недостатки, которыми он обладал, присущи его веку и встречаются точно также у Рамуса и Джордано Бруно, одного из величайших гениев эпохи «Возрождения», боровшихся за свободу человеческого разума против схоластики и рутины. Через три года после смерти Кампанеллы появилось сочинение Декарта «Discours de la Меtode».
   В то время, как эти философы так доблестно сражались за свои идеи, явился замечательный мыслитель, нашедший новый способ опытного исследования и плодами трудов своих явно обнаруживший неисчерпаемое богатство этого нового познания. Это был Бернар Палисси, достославный предшественник Френсиса Бэкона.
   Палисси родился в начале XVI столетия в скромной деревушке близ маленького городка Бирона, между Ло и Дордонью. К сожалению, не существует подробного описания его детства. Известно только, что в ранней молодости он предпринял путешествие по Пиренеям, Фландрии, Нидерландам, Арденнам и берегам Рейна… «В качестве простого работника, – говорит он сам, – переходил я с места на место, занимаясь одновременно ремеслом стекольщика, горшечника и землемера», а главным образом присматриваясь к достопримечательностям природы, проходя через горы и леса и посещая каменоломни, рудники и пещеры.
   Возвратясь на родину, Палисси поселился в Сенте (Saintes) и женился там. Через несколько лет, обремененный семейством, под тяжелым гнетом нищеты, он принялся с изумительною настойчивостью изучать глиняное производство, а также приготовление фаянса и эмали, обессмертившее впоследствии его имя.
   Бернар Палисси рассказывает, что увидев однажды красивую фаянсовую чашку, покрытую эмалью, он решился открыть секрет этого производства, неизвестный до тех пор во Франции. Он обладал изящным вкусом и чутьем художника, и смело принялся за работу. Не смотря на свое положительное незнание состава глинистой земли, он все-таки старался «найти способ образования эмали ощупью, как человек блуждающий в потемках». Описанию своих трудов по глиняному производству Палисси придал характер эпической поэмы, достойной пера Монтеня. Сочинения, написанные им на эту тему, живо изображают труды и попытки изобретателя, изучающего совершенно незнакомый ему предмет. Подобное произведение представляет собою прекраснейший из известных нам примеров, показывающий, сколько средств может находить гений при опытах, производимых трудами собственных рук.
   Первые опыты, произведенные Палисси над различными веществами, были безуспешны. «Не смотря на постоянные издержки и значительную потерю труда, – говорит он, – я тем не менее ежедневно занимался толчением и растиранием новых веществ и строил новые печи, беспрестанно расходуя много денег и убивая материал и время». Желая придерживаться правильной и последовательной системы при изучении, Палисси решился сначала упражняться в получении только белой эмали, оставляя на будущее время исследования относительно состава для окрашивания ее.
   Более двух лет сряду он посвятил исключительно посещению ближайших стеклянных заводов, но потом, во избежание потери времени, которое неизбежно приходилось на постоянные переезды, с места на место, он решился устроить у себя печь на подобие тех, какие ему приходилось встречать у стекольных фабрикантов. Неутомимый труженик добился этого с помощью необычайного труда: не имея средств держать хотя бы одного работника, он был принужден сам таскать и класть кирпич, обжигать известь и носить из колодца воду. Наконец, печь была готова, оставалось только приготовить эмаль и сплавить ее. Палисси простоял однажды 6 дней и 6 ночей перед огнем, не переставая подкладывать дрова. Когда все уже было почти готово и он ожидал успешного исхода, он увидел вдруг, что не хватило дров. Несчастный исследователь, истребивши все подпорки деревьев из своего сада, дошел до того, что стал подкладывать в печь столы и доски из пола. Вместо помощи все стали насмехаться над ним и распространять повсюду слухи, что он жег свой дом и положительно сошел с ума. Благодаря этим слухам, он потерял всякий кредит. Находились даже люди, поговаривавшие, что горшечник занимается деланием фальшивых денег. Бедный изобретатель разорился и очутился на улице с двумя грудными детьми, без средств, по уши в долгах… «Но надежда не покидала меня, – прибавляет энергичный труженик, – и я принялся снова мужественно работать, усиливаясь сохранять перед посещавшими меня людьми веселый вид, хотя душевное настроение мое было далеко не веселое».
   Опыты Палисси вскоре увенчались успехом, но из нижеприведенного отрывка, заимствованного из его сочинения о «Глиняном производстве», (l’Art de Terre) мы видели, ценою каких страданий куплен этот успех.
   «Меня постигло новое несчастие: под влиянием жара, холода, ветра и дождей испортилась большая часть моей работы, прежде, нежели она была готова, и мне пришлось раздобыть досок, планок, черепицы и гвоздей и заняться исправлением ее. Я разломал мою печь и сделал её немного лучше прежнего, что дало повод многим, напр. чулочникам, башмачникам, сержантам, нотариусам и вообще разному сброду, говорить про меня, что я только тем и занимаюсь, что строю да разрушаю. Они не понимали того, что искусством моим нельзя заниматься в маленьком помещении, и смеялись над тем, что должно было возбудить в них участие и сожаление, и порицали меня, когда я ради приобретения необходимых для моего искусства удобств должен был употреблять вещи, необходимые в домашнем обиходе… В течении нескольких лет, не имея средств сделать навесы над моими печами, я проводил над ними ночи под дождем и ветром… никто не пришел ко мне на помощь, никто не оказал мне поддержки, ни от кого не услышал я слова утешения и только мяуканье кошек, да вой собак услаждали мой слух по ночам, иногда порывы ветра и бури были до того сильны, что я бросал все, не смотря на потерю труда иногда случалось, что, промокнув под дождем до костей, я возвращался поздно ночью или на рассвете домой, шатаясь как пьяный из стороны в сторону, испачканный как человек, которого вываляли во всех лужах города».
   Пройдя ряд таких испытаний, Палисси медленно приближался к цели. Наконец настал день, когда его великолепная посуда и красивые статуэтки были оценены по достоинству и раскупались нарасхват. Горшечник заручился покровительством коннетабля Монморанси и получил от него значительные заказы. Потом Екатерина Медичи вызвала его в Париж. Бернар Палисси поселился в Тюильри и занялся отделкой королевских дворцов.

   Бернар Палисси

   В то время французская школа, покровительствуемая Франциском I-м, достигла апогея своего величия: Жан Гужон, Пьер Леско, Жермен Пилон и Дюсерсо соперничали в искусстве с Леонардо-да-Винчи, Приматиччио, Андреа-дель-Сарто и Бенвенуто Челлини. Попав из деревни прямо в среду лучших мастеров этой школы, Бернар Палисси, подобно им, сделался поклонником итальянского искусства. Он приготовил множество эмалированных ваз для украшения садов, фонтанов и роскошных домов затем великий артист занялся отделкой Тюильрийского дворца, только что построенного Екатериной Медичи.
   Помимо этого, он занимался и другими работами, давшими ему право считаться первым профессором естественных наук и одним из основателей современной геологии. Во время своих многочисленных путешествий, он обращал особенное внимание на строение скал и собирал ископаемые раковины, на которые смотрели в то время, как на вещи, не имеющие никакого значения, как на странные отпечатки, обязанные своим происхождением случаю или игре природы.
   Простой горшечник, не знающий ни греческого, ни латинского языка, созвал к себе философов и ученых и «осмелился в Париже, пред лицом всех докторов наук, утверждать, что ископаемые раковины суть настоящие раковины, осажденные некогда морем на тех местах, где они тогда находились, и что отпечатки, получившиеся на них, произошли от соприкосновения с ними животных и, главным образом, рыб» [77 - Fontenelle: «Histoire de l’Acadеmie».].
   Палисси собрал предметы, необходимые для своих демонстраций, расположил в известном порядке кристаллы и ископаемые раковины, найденные им во время путешествий, и основал, таким образом, в 1575 году, первый кабинет естественных наук. В нем он начал читать свои публичные лекции (беседы), которые с удовольствием посещались многими, и продолжал их до 1584 года. Его коллекция редкостей привлекала многочисленных посетителей. «Все предметы в ней были старательно распределены по порядку на полках, с надписями под каждым, чтобы посетители могли поучаться сами, без посторонней помощи».
   Имея в руках веские доказательства, Палисси чувствовал себя правым и был непоколебим в своих убеждениях, он готов был сносить язвительные насмешки критики и слепую ярость невежд и смело отвечал на все нападения: «Ступайте и приведите мне теперь латинских философов, пусть они представят мне доказательства противного».
   Для сочинений своих [78 - Не безынтересно привести подлинное заглавие сочинений Палисси во всей их наивной прелести: Чудесные рассуждения о природе вод и источников естественных и искусственных, о металлах, солях, камнях, землях, об огне и эмалях со многими другими тайнами предметов, встречающихся в природе. С прибавлением трактата об удобрении земли весьма полезного и необходимого для людей, занимающихся земледелием, все представленное в виде разговоров, которые ведутся Теоретиком и Практиком. Сочинение г. Бернара Палисси, изобретателя сельских глиняных произведений короля и королевы-матери.], Бернар Палисси избрал форму разговоров. Он выставляет в них двух вымышленных личностей: одна из них, под именем Теоретика, изображает схоластика, невежественного и упрямого педагога, часто возбуждающего к себе жалость глупостью своих возражений другая – Практика, беспрестанно опровергающего грубые рассуждения своего собеседника. Как горячо, умно и ловко он оспаривает предвзятые мнения! Эта неподражаемая книга служит одним из важнейших литературных памятников XVI столетия. Кроме страстного вдохновения, изящества вкуса и красноречия автор отличается здравым, логически последовательным изложением и основывает свои воззрения на наблюдениях природы. Об этом можно судить из нижеследующего отрывка разговора, написанного Палисси после долгих доказательств о том, что камни не растут, как это предполагали в его время.
   «Теоретик. Где же ты нашел это, в каких книгах, или, по крайней мере, скажи мне, в какой школе ты учился, где ты мог бы слышать об этом?»
   «Практик. У меня не было других книг кроме неба и земли, книг, известных всем и данных людям, чтобы они познавали и читали их. Поэтому я и изучал вещества земные, не имея возможности изучать тела небесные вследствие того, что я не учился астрологии».
   Читая «Чудесныя рассуждения» («Discours admirables»), невольно удивляешься новизне и разнообразию наблюдений Палисси относительно строения гор и состава различных почв, происхождения минеральных веществ, об образовании и приросте камней, рассматриваемых им с различных сторон, относительно формы, цвета, сцепления частиц, веса и плотности. Естественные кристаллы, сталактиты, окаменелые деревья, ископаемые, рухляк, раковистый известняк, ничто не ускользает от его изысканий. Верный обычному своему методу исследования, он находит связь между собранными им фактами и рассматривает их с какой-нибудь общей точки зрения, выбирая ее так удачно, что почти всегда достигает самых плодотворных результатов.
   Произведение это изобилует широкими и смелыми взглядами на важнейшие научные вопросы. В нем встречаются гениальные мысли, иногда даже предсказания, которые наука впоследствии подтвердила почти все.
   В своих «Рассуждениях о природе вод и источников» Палисси указывает средства проводить воду из одного места в другое при помощи насосов, труб и водопроводов он изучает минеральные воды и приписывает их высокую температуру вечно пылающему подземному огню, указывает на важное значение неизвестной еще людям силы водяного пара, могущество которого он узнал не из «книги философов», а из наглядного опыта, кипятя воду в котелке. По его взгляду, ключевая вода происходит от впитывания в землю дождей, и он дает полную теорию образования источников. Он утверждает, что воды (источников), находящиеся в земле, «питаются сосками Океана», указывает, каким образом можно сделать искусственные источники, подражая природе «по образцу этого несравненного творца источников… и тем более, что невозможно подражать в чем бы то ни было природе, не рассмотревши предварительно ее творений и не взявши ее за наставника».
   В нижеприведенном отрывке из его «Traitе de la Marne» Палисси является истинным изобретателем артезианских колодцев.
   «Мне кажется, говорит он, что бурав легко должен проникать сквозь некоторые мягкие камни и что таким образом не трудно найти рыхлую землю и даже воду, которая могла бы иногда подниматься выше того места, где ее встретит бурав, и служить для колодцев. Это может произойти в том случае, если вода течет с места более высокого чем то, где пробуравливается отверстие».
   Будучи физиком, химиком и агрономом в одно и то же время, Палисси рассматривает все великие научные задачи своего времени, разъясняет их путем рассуждений и передает свои мысли самым ясным и основательным образом.
   Своими удачными опытами по химии Палисси старается показать нелепость тщетных попыток современных ему искателей философского камня, он доказывает, что соли далеко не представляют, как это думали, видоизменения или превращения воды, и что они вновь кристаллизуются из растворов. Будучи неумолимым противником алхимиков, он обнаруживал посредством изложения способов купеляции [79 - Способ, употребляемый, для отделения благородных металлов от неблагородных при помощи купели (чашечки), сделанной из прессованнаго порошка животнаго угля, имеющего свойство впитывать в себя окислы. (Примеч. переводч.)] обман, который большинство из них употребляет, с целью заставить думать других, что они превращают свинец в золото или серебро. Врачам Палисси советует заниматься химией и в особенности изучать предметы, встречающиеся в природе. Земледельцам он дает совет унаваживать землю и указывает им пользу удобрения; главным образом он уговаривает их не истреблять и беречь леса. «Если истребить леса, – говорит он, – то придется оставить все ремесла и ремесленники дойдут до того, что будут принуждены, как некогда Навуходоносор, питаться травой». Всем он преподает самые мудрые советы, основанные на здравой и безыскусственной философии. В великом ремесленнике проглядывает не только ученый, но иногда Палисси проникает до сфер, в которых может парить ум только величайших мыслителей, что видно из его знаменитых изречений: «Наука открывается тому, кто ее ищет!», или «Не следует злоупотреблять Божьими дарами и зарывать свой талант в землю, потому что дурак, скрывающий свою глупость, стоит больше чем мудрец, скрывающий свои познания».
   В то время как Бернар Палисси своими трудами обогащал современный ему век, Франция страдала под гнетом внутренних междоусобий. К несчастью для себя, горшечник принадлежал к протестантской церкви и во время свирепствующих в Сентонже (Saintonge) религиозных войн, его арестовали и таскали из тюрьмы в тюрьму то в Сент, то в Бордо. Благодаря покровительству Екатерины Медичи, он спасся от смерти в Варфоломеевскую ночь, но все-таки религиозная ненависть не пощадила его. Когда Лига завладела Парижем в 1588 году, благородный старец был схвачен и посажен в Бастилию. Матьё де Лоне (Mathieu de Launay), один из «Шестнадцати» [80 - Во Франции во время религиозных смут образовалась сначала в Пикардии Лига, имевшая главною целью защиту и восстановление католической религии; во главе этой Лиги стал, 13-го февраля 1576 года, герцог Генрих Гиз, причем ее сторону принял сам король Генрих III. Лига эта, из которой впоследствии возникла Лига, составленная парижским гражданином Рошблоном и названная по числу кварталов города «Лигой шестнадцати», защищала интересы католиков против самого Двора, поддерживала вмешательство Италии и силилась удалить от правления Генриха IV. (Примеч. Переводч.)], настоятельно требовал, чтобы кальвинист Бернар Палисси был приведен на «публичное зрелище» т. е. предан смерти. Герцог де Майен (de Mayenne), покровительствовавший ему, если и не мог совсем освободить его, то всячески старался затянуть производимое о нем следствие.
   Палисси оставался до конца верен своим убеждениям. Однажды к нему пришел в Бастилию король Генрих III в сопровождении придворного вельможи графа Молеврие (Maulevrier).
   – «Мой милый, – обратился король к Палисси, – вы 45 лет служили моей матери и мне. Мы позволяли вам оставаться в вашей вере во время войн и убийств. Теперь же я так притеснен Гизами и народом, что вынужден предать вас в руки врагов, если вы не перемените религии, то завтра будете сожжены».
   – «Ваше Величество, – ответил старик, – я готов отдать жизнь мою для прославления Бога. Вы говорили неоднократно, что сожалеете обо мне, а я сам считаю вас достойным сожаления за произнесенные вами слова: «я вынужден!» Слова эти унизительны для короля и ни вы, ни принуждающие вас Гизы и народ не смогут восторжествовать надо мной, я сумею умереть» [81 - Histoire universelle de D’Aubignе. – Oeuvres complеtes de Bernard Palissy, par. P. A. Cap. – Paris, 1844.].
   Спустя несколько времени, в 1589 году, Палисси скончался в одном из казематов Бастилии.
   Всю жизнь его можно охарактеризовать девизом: «Бедность мешает преуспеянию великих умов». Подобную же мысль высказал позднее Бенджамин Франклин другими словами: «Бедность часто лишает человека средств и возможности привести в исполнение задуманное: как трудно пустому мешку стоять прямо, так трудно и бедному достичь желаемого».
   Мы могли бы перечислить наряду с Палисси еще много знаменитых ученых: Везалий, отец анатомии, Амбруаз Парэ, великий хирург, Парацельс, знаменитый химик – все это личности, составляющие славу эпохи «Возрождения». Мы остановимся здесь только на одном из современников Палисси, на несчастном Мишеле Серве (Michel Servet), сделавшемся жертвой преследований.

   – «Ни король, ни народ не могут восторжествовать надо мной: – я сумею умереть!»

   Он родился в 1509 году в Виллануева (Villanueva) в Арагоне, окончил в Тулузе курс правоведения и занялся изучением религиозных вопросов, возбужденных только что возникшей Реформацией. В Базеле и Страсбурге свободой своих доктрин Серве возбудил удивление одних и негодование других. Противники называли его «злым испанским разбойником». Его «Диалоги» (Dialogues), касавшиеся самых догматов религии, вызвали против него в Германии такое негодование, что он вынужден был некоторое время скрываться под вымышленным именем Мишеля де Вильнев и потом, воспользовавшись первым удобным случаем, убежать во Францию.
   В Париже он получил степень доктора медицины, с успехом читал лекции в Ломбардской коллегии и обратил на себя всеобщее внимание своими трудами и неутомимым усердием к науке. К несчастию, он встретил Кальвина и начал с ним открытую борьбу из за религиозных вопросов, и посеял, таким образом, первый зародыш вражды, превратившийся впоследствии в ярую ненависть. Находясь всегда в тревожном настроении духа, Серве покинул Париж и посетил Лион, Шарлье и Авиньон, исполняя одновременно обязанности врача и корректора типографии. Занимаясь постоянно своими религиозными доктринами, он хотел убедить Кальвина принять его верования, для чего издал громадное сочинение «Восстановление Христианства» (La Restitution de Christianisme) и сумел ужаснейшим образом рассердить своего неумолимого антагониста. Мишель Серве, как и Кальвин, был протестантом, но он был тем, что мы называем теперь «протестантом либеральным» (protestant libеral), между тем как Кальвин был протестантом правоверным (protestant orthodoxe). Кальвин решился погубить Серве. Он донес на него Инквизиции, вследствие чего Серве был посажен в тюрьму в Лионе. Ему удалось, однако убежать. Чтобы пробраться в Италию, он отправился через Женеву, где попал в руки своего мстительного врага. Благодаря настояниям Кальвина, он был снова арестован, причем Кальвин сам вел этот несправедливый процесс, окончившийся осуждением на смерть его соперника.

   Мишель Серве погибает на костре

   27-го октября 1553 года Мишель Серве, как еретик, был сожжен живым, 44 лет от роду. Когда он приближался к костру, то Фарель, присутствовавший при его смерти, убеждал его отказаться от своих верований но философ остался непоколебимым. Он мужественно шел навстречу смерти и только тогда, когда пламя охватило его, испустил раздирающий крик [82 - Saisset: «Revue des Deux Mondes’ 1848.– Biographie geтerale. – Achille Chereau: «Michel Servet et la Circulation pulmonaire, 1 brohure in 8°, Paris, g. Masson». Ученый автор этого произведения доказал, что легочное кровообращение открыл впервые не Серве, а Realdo Colembo de Crеmone.].
   Через 10 лет после смерти Серве погиб не менее роковым образом другой знаменитый ученый его времени Пьер Белон [83 - Родился около 1517 года близ местечка Д’Уазе в Сартском департаменте (bourg d’Oizе Sarthe).], павши однажды вечером в Булонском лесу от руки неизвестного убийцы (в 1564 году). Белон считается одним из величайших французских естествоиспытателей покровительствуемый знаменитым Манским епископом, он рано приступил к изучению природы и сделался одним из самых горячих защитников новых идей. По возвращении его из путешествия по Германии, против него начались преследования. Арестованный под стенами Тионвилля в Люксембургском герцогстве, Белон был посажен в тюрьму, по подозрению в принадлежности к последователям философских учений, искупленных уже столькими жертвами. Но благодаря счастливому случаю, на этот раз философа спас один из его приверженцев, заплативший за него значительный выкуп.
   По освобождении, Пьер Белон отправился в Париж и занялся усовершенствованием своих познаний в естественных науках, под покровительством нескольких кардиналов, друзей науки, потом он предпринял большое путешествие на восток с целью изучить все целебные растения, существование которых было ему известно только из книг.
   Белон объехал Грецию, Македонию, Малую Азию, съездил в Александрию, побывал в Каире, посетил Нижний Египет, пробрался в Палестину и привез бесчисленное множество документов, свидетельствующих о важности этой ученой экспедиции. Генрих II, по возвращении его, назначил ему пенсию в 200 экю; впоследствии знаменитый естествоиспытатель находился в милости у Карла IX и наконец, смерть, как мы уже упоминали, внезапно прекратила его карьеру [84 - Cuvier: «Histoire des Sciences naturelles, tome III».].
   Труды Декарта и Френсиса Бэкона увенчали здание натуральной философии, так мужественно отстаиваемой в XVI веке. Считаем долгом перечислить главные события из их жизни.

   Рене Декарт

   Первый из них, французский философ Декарт [85 - Декарт родился в Лагэ (Lahaye) в Турени, в 1596 году. Он происходил из аристократического рода и воспитывался в Ла-Флеш у иезуитов.], прослужив в качестве волонтера у Морица Саксонского и Морица Нассауского, посетил Германию, Голландию, жил в Париже, в близких отношениях с тамошними знаменитыми учеными и наконец удалился в Голландию, где проживал в полнейшем уединении. В своем первом сочинении «Рассуждение о вселенной» (Le Traitе du monde) он признавал, вместе с Галлилеем, вращение земли, но поспешил благоразумно уничтожить свою книгу, узнав об осуждении, постигшем его итальянского современника. Сочинения его: «Рассуждение о Методе» (Le Discors de la Methode), «Мысли о первичной философии» (Les Meditations sur la philosophic premiere), «Основы философии» (Les Principes de la philosophie) наделали громадного шуму. Но вместе с поклонниками у Декарта явились и враги, искавшие случая погубить его, обвиняя в атеизме. По приглашению шведской королевы Христины, Декарт отправился в Стокгольм в конце 1649 года, но не перенес сурового климата и умер на 54 году своей жизни.
   Английский философ, Френсис Бэкон [86 - Бэкон родился в Лондоне в 1561 году.], сын хранителя печати в царствование Елизаветы, Николая Бэкона, был сделан членом палаты общин, но не совсем честно относился к своим обязанностям, чем объясняются слова Вольтера: «Он такой великий человек, что невольно забываешь его недостатки». В царствование Иакова I-го Бэкон сделался адвокатом (соллиситор) и потом последовательно генеральным прокурором, хранителем печати и государственным канцлером (1618). Обвиненный палатой общин в лихоимстве и продаже за деньги прав и привилегий, он был присужден к уплате миллиона франков штрафа, исключению из службы, лишению всех прав и заключению в лондонской башне.
   Король Иаков скоро возвратил свободу своему бывшему любимцу, но с тех пор Бэкон жил в уединении и не мешался ни в какие дела. Пытались было снять с Френсиса Бэкона лежавшие на нем обвинения, но несомненно, что нравственная сторона его остается печальной загадкой для людей, восхищавшихся им и желавших уважать его. Поэтому здесь мы будем видеть в Бэконе только автора «Нового Органона» («Novum organum»), этого замечательного произведения, одного из самых блестящих творений человеческого разума. В нем автор представляет окончательно основы новой логики и предсказывает скорое обновление наук под влиянием безусловного авторитета наблюдений, открывающих факты, и опыта, изучающего их.
   Последние годы своей жизни Франциск Бэкон почти всецело посвятил научным опытам и старался, главным образом, найти полезное применение наблюдаемых им явлений природы.
   2-го апреля 1626 года бывший канцлер катался в карете с знаменитым шотландским врачем Вайтербонном (Witherbonne) и, обратив внимание на падавший большими хлопьями снег, принялся размышлять о возможности применения его для сохранения пищевых веществ. Решившись подтвердить немедленно свою мысль на опыте, он приказал кучеру остановиться, вышел в ближайшую избу, принадлежавшую бедной крестьянке, купил у нее курицу и зарезавши ее, обложил снегом, чтобы тут же сделать задуманный опыт. Вследствие этого Френсис Бэкон простудился, с ним сделался пароксизм лихорадки и он принужден был искать приюта в соседнем доме графа Д’Аронделя (d’Arundel), находившегося тогда в отсутствии. Он написал тотчас же очень вежливое письмо к этому вельможе, извиняясь в том, что без его ведома поселился в его доме: «Я едва не испытал, добавил великий философ, судьбы Плиния Старшего, который умер от того, что слишком близко подошел к Везувию с целью лучше наблюдать его извержение». Письмо кончалось извещением, что опыт со снегом удался.

Френсис Бэкон

Не будучи в состоянии, вследствие чрезмерной слабости, ехать домой, Франциск Бэкон остался у графа Д’Аронделя. После болезни, продолжавшейся одну неделю, человек, столько сделавший в пользу опытного метода исследования, умер, единственно вследствие своего последнего опыта, на 66-м году своей жизни [87 - D. Mallet: «Bacon’s Works, 4 vol. in – 4 London, 1740». – «The Works of Fr. Bacon», 16 vol. in – 8. Londres 1834.].

Глава седьмая
Творцы науки

   Когда мы в первый раз предаемся изучению науки, то становимся, по отношению к ней, в положение, сходное с тем, в каком находятся дети.
Лавуазье

   Между людьми, оказавшими неоцененные услуги прогрессу науки, трудно было бы указать на человека более великого, чем Паскаль. Если Англия справедливо гордится Ньютоном, то Франция с не меньшим правом может гордиться своим великим гением, которого Бейль выразительно называет «одним из высочайших умов в свете». Паскалю не пришлось бороться ни против опасностей исследования, ни против гонений, но он представляет нам пример человека, бывшего в некотором роде мучеником собственной своей мысли. Слишком обширные умственные способности и напряженная работа мысли должны были сломить его физическую природу, как чрезмерно палящий жар раскаляет и разрушает ту печь, в которой заключен горючий материал.
   Блез Паскаль, родившийся в Клермон-Ферране, в провинции Овернь, 19-го июня 1623 года, никогда не имел другого наставника, кроме своего отца, президента провинциальной податной палаты, человека очень ученого и весьма хорошего математика. Его мать была дочерью сенешаля Оверни. С раннего детства Блез проявлял необыкновенные умственные способности и живость ума. Он поражал всех, кому приходилось сталкиваться с ним, как меткостью своих ответов, так и верностью суждений.
   Когда Паскалю не было еще одиннадцати лет, кто-то однажды, ударив ножом по фаянсовой тарелке, стоявшей на столе, заметил, что ее звук тотчас прекращается, как только рука коснется тарелки. Он стал размышлять о причине этого явления и тотчас же произвел целый ряд самых разнообразных опытов, которые потом изложил в небольшой брошюре, замечательной по своей серьезности и исполненной основательных наблюдений.
   Способ, каким Паскаль научился математике, представляется просто чудесным. Его отец, замечая в нем необыкновенное расположение к умозрительному мышлению, опасался, что знакомство с математикой помешает ему изучать языки. Он отклонял своего сына, насколько мог, от мысли о геометрии, прятал все книги, в которых о ней трактовалось, избегал даже говорить о ней в его присутствии. Он не мог отказать, однако настоятельной любознательности сына в следующем, общем ответе: геометрия есть наука, которая указывает способы чертить правильные фигуры и находить их взаимные соотношения. При этом, он запретил Блезу на будущее время не только говорить о геометрии, но даже думать о ней.
   После столь простого и короткого указания, мальчик в часы отдыха начал размышлять и чертить на полу углем фигуры: он усиленно стал отыскивать отношения фигур между собою и ему удалось самому дойти до определений, аксиом и доказательств. Окружности у него назывались кружками, а прямые линии палочками. Он подвинулся так далеко в своих исследованиях, что дошел до тридцать второго предложения первой книги Эвклида. Однажды отец застал его среди фигур и спросил, чем он занят ребенок отвечал, что он «кое-что» отыскивает и это кое-что было именно 31-й теоремой Эвклида. На вопрос отца, что его навело на подобную мысль, молодой Паскаль отвечал, что это было нечто другое, им найденное ранее, возвращаясь далее и далее к предыдущему и объясняя все своими палочками и кружками, он дошел, наконец до определений и аксиом, которые сам себе составил.
   Ле Пальёр, друг семейства Паскалей, советовал отцу не препятствовать более Блезу. Паскаль дал сыну «Начала» Эвклида, которые тот прошел совершенно один, не нуждаясь в вспомогательных объяснениях. Он сделался вскоре способным правильно следить за еженедельными конференциями, на которых молодые парижские ученые обсуждали научные работы. Молодой Паскаль с этих пор участвовал там наравне с прочими. Не реже других членов он доставлял в собрание что-нибудь новое и иногда отыскивал ошибки, не замечаемые другими, в трудах, подвергавшихся обсуждению. Однако, изучению геометрии он посвящал только часы, свободные от своих лингвистических занятий с отцом. Так как Паскаль в точных науках находил истину, которую любил со всем пылом юности, то он делал на этом поприще столь быстрые успехи, что в шестнадцать лет написал трактат о конических сечениях. Этот труд можно считать за один из величайших подвигов ума, какое только можно себе представить. Когда Декарт прочел его и услышал, что он был выполнен шестнадцатилетним ребенком, то был крайне изумлен и охотнее готов был верить, что настоящим творцом его был Паскаль-отец.
   На девятнадцатом году Паскаль изобрел арифметическую машину, которая по справедливости может считаться одним из самых необыкновенных произведений, какие кто-либо изобретал. Обдумывание и выполнение этой первой счетной машины стоили ему, в продолжение двух лет, невероятных трудов и имели последствием расстройство здоровья. Пораженный в высшей степени этим аппаратом, исполнявшим все вычисления с помощью одних глаз и рук, знаменитый Лейбниц старался его усовершенствовать. Большая часть открытий Паскаля, как и выше приведенное, имеют всеобщий интерес. Так, мы обязаны ему тачкой и тележкой с длинными оглоблями, которая представляет счастливое сочетание рычага и наклонной плоскости. На двадцать третьем году Паскаль дал теорию барометра. Торричелли, развивая первые понятия, внесенные в науку Галилеем о тяжести воздуха, только что произвел в 1643 году свой известный опыт над равновесием столба ртути под влиянием атмосферного давления. Паскаль узнал об этом факте от Мерсена, которому Торричелли сообщил о нем. Этот важный опыт подсказал ему мысль, что «пустота не есть что-нибудь невозможное» и что «природа не боится ее», как это многие думали. В 1647 году Паскаль вполне сознал идею, которую он назвал: «великим опытом над равновесием жидкостей». Ему пришло на мысль проделать знаменитый опыт Торричелли несколько раз в один и тот же день, с той же самой трубкой и с той же самой ртутью, но на разных высотах, напр. у подошвы горы вышиной от 2 до 2½ тыс. фут. и на ее вершине, с тем чтобы узнать: зависит ли высота ртути в трубке от относительного повышения или понижения положения прибора над уровнем моря.
   Чтобы осуществить этот опыт, он выбрал гору Пюи-де-Дом и просил своего зятя Перье, советника податной палаты в Оверне, произвести его.
   «Если окажется, говорил Паскаль, что высота ртути в трубке меньше на вершине, чем у подошвы горы, то надобно будет допустить одно из двух: или, что природа боится пустоты у подножья горы более, чем на ее вершине (очевидная нелепость!), или же единственная причина этого явления заключается в атмосферном давлении, так как известно, что у подошвы горы воздуху более, чем на ее вершине».
   Это рассуждение оправдалось на опыте, о результате которого Перье сообщил в достопамятном письме своем к Паскалю от 22 сентября 1648 года.
   Немного времени спустя, Паскаль повторил опыт над тяжестью воздуха на вершинах и у подножья колокольни Собора Богоматери и башни Сен-Жак-ля-Бушери. С этого времени наступила эра новейшей физики.
   Мы не будем следить за Паскалем, когда он покинул науку и со страстью предался религиозному сподвижничеству. Сент-Бев утверждает, что первый толчок к этому Паскалю дан был книгою Янсена «О преобразовании внутреннего человека». Изучение человека, размышление о нравственном мире заняли в уме великого мыслителя место геометрии и физики. После научных открытий два огромных труда созрели в голове Паскаля: «Provinciates» и «Pensees».
   С этого времени физическая жизнь стала для него не более как долгим рядом страданий. Паскаль с детства обладал слабым телосложением. «Хрупкость здоровья Блеза, говорит его сестра m-me Перье, была условием тех недугов, которые более его не оставляли он признавался нам, что с семнадцати лет жизни не проводил ни одного дня без каких-нибудь болей».
   Паскаль отказался вскоре от всяких занятий и научных работ, «чтобы посвятить себя исключительно тому, говорил он, что Иисус Христос называет «едино же на потребу». Будучи мыслящим атомом среди «тех бесконечных пространств, вечная тишина которых приводит его в трепет», великий философ постоянно ожидал увидеть у своих ног разверзнувшуюся пропасть. Он заговорил о ничтожестве науки: «Мы горим желанием все постигнуть и построить башню, поднимающуюся до бесконечности. Но все наше здание трещит, и земля открывает бездну» [88 - «Pensеes de Pascal, статья IV»].
   Недуги Паскаля, в особенности головные боли, увеличивались по мере наступления зрелого возраста [89 - «Vie de Pascal». Состав. его сестрой М-me Pеrier.]. Они вскоре поставили его в невозможность работать и с кем-либо видеться. Молитвы и чтение Св. Писания занимали все его время. Он задумал даже изнурять свою плоть и носил на голом теле железный пояс, с колючками, которые вонзались ему в кожу. Когда приходили к нему в голову суетные мысли или он находил где-нибудь удовольствие, то ударял себя локтями, чтобы усилить уколы и тем напомнить самому себе о своем долге.
   Все мысли Паскаля были направлены теперь единственно к делам милосердия и заботам о бедных, он отказался от всяких прихотей и удовольствий и дошел даже до того, что в комнате, в которой жил, оставил только самую необходимую мебель. «Я люблю бедность – говорил он, – потому что Иисус Христос любил ее. Богатство же ценю только потому, что оно дает средства помогать бедным».

   Блез Паскаль

   Последняя болезнь Паскаля началась с того, что за два месяца до смерти у него явилось какое-то странное отвращение к пище. Страдания его были ужасны, и только постоянными заботами о бедных он мог лишь несколько заглушать их. При этом он проявлял такое терпение, что удивлял всех окружающих. Когда выражали соболезнование его страданиям, Паскаль, распростертый неподвижно на своей постели, говорил: «Не печальтесь за меня: страдание – удел христианина».
   Головные боли все усиливались, но Паскаль переносил их героически, как и все вообще свои страдания. Он исповедался и приобщился Св. Тайн и просил перенести себя в больницу для неизлечимо больных, желая умереть среди бедных. На это г-жа Перье, сестра Паскаля, ходившая за ним, заметила, что доктора находят, что он не выдержит эту переноску. После соборования, при словах: «Да не оставит меня Господь Бог во веки!», с Паскалем сделались конвульсии, продолжавшиеся двадцать четыре часа. Паскаль умер 19 августа 1662 года в час пополудни, на тридцать девятом году своей жизни.
   Двадцать два года спустя после смерти Паскаля, Людовиком XIV был совершен, под влиянием г-жи Ментенон, отца Лашеза и Лувуа, известный возмутительный государственный акт, наложивший пятно и на царствование этого государя, и на историю вообще: мы говорим об отмене Нантского эдикта (17 октября 1685 года). Протестанты были лишены права публичного богослужения их священнослужители – изгнаны они с этого момента перестали пользоваться правами гражданского сословия, дети их могли быть у них отняты и переданы на воспитание католическим священникам, искавшие спасения в бегстве осуждались на галеры.
   Насчитывают до 300 000 реформатов, покинувших Францию и унесших с собою заграницу ее знания и искусства. Жестоким гонениям подверглись и знаменитые ученые.
   К числу их принадлежат: Денис Папин, Гюйгенс и Н. Лемери.
   Голландский математик Гюйгенс (Huygens) [90 - Такое правописание имени этого ученого основано на фактических данных. Гюйгенс подписывался по-латыни Hugenius. Во многих сочинениях его времени имя его писалось безразлично: и Huighens и Hughens; но сам он в своих письмах подписывался Huygens.], известный своими открытиями в области астрономии и физики, родился в Гааге 14 апреля 1629 года. Получив дома основательное воспитание, он занялся юридическими науками в Лейденском университете, в то же время посвящая все свободное время изучению математики и физики, которые неотразимо привлекали к себе его ум. Еще в ранней юности он обратил на себя внимание своими заметками о геометрических кривых линиях. Двадцати четырех лет он явился во Францию и получил здесь степень доктора прав в протестантском факультете в Анжере. Возвратясь в Голландию, он вместе с братом своим Константином, занялся изучением оптики и астрономии. Он даже сам сделал хорошую астрономическую трубу, при помощи которой открыл первого спутника Сатурна.
   «25 марта 1655 года, – говорит Гюйгенс в своем прекрасном труде «De Saturni Luna», – наблюдая Сатурна в диоптрическую трубу (в 12 фут. длины), я заметил по сю сторону кольца Сатурна, на западе и в расстоянии трех скрупулов (минут), звездочку, лежащую в плоскости кольца Сатурна. У меня явилась мысль, что эта звездочка легко может оказаться небесным светилом в роде четырех лун Юпитера, – и я отметил взаимное положение ее и Сатурна. Я не ошибся: на другой день звездочка передвинулась, а наблюдения последующих дней дали мне возможность определить ее положение в каждый данный момент».
   С тех пор были открыты еще шесть спутников Сатурна. Но, тем не менее, Гюйгенсу принадлежит честь проложения дороги для последующих наблюдателей. Ему же принадлежит заслуга первого указания, что тонкое и плоское кольцо Сатурна не соединяется с самой планетой, а отделено от нее кольцеобразным пустым пространством. Не лишен интереса тот способ, который был употреблен Гюйгенсом для опубликования результатов своих наблюдений. Следуя укоренившемуся обычаю, астрологи почти постоянно изъяснялись загадочным языком и любили скрывать смысл своих писаний под формой непонятного ребуса. Такой способ применил и Гюйгенс к своему исследованию о кольце Сатурна. Он предложил ученым, своим современникам, на разрешение следующую анаграмму: ааааааа ссссс d еееее g h iiiiiii llll mm nnnnnnnnn оооо рр q rr s tttt uuuu.
   Никто не решил этой загадки, и только три года спустя сам Гюйгенс дал ее объяснение в своей «Sistema Satur. ninum» Вот что означала эта анаграмма:
   Annulo cingitur tenui, plano nusquam cohoerente, ad eclipticam inclinato, т. e. она (звезда) окружена тонким кольцом, не соединяющимся с звездою ни в одной точке и наклоненным к эклиптике.
   Из этого эпизода явствует, что у ученых той эпохи не вышли еще из употребления единственные в своем роде способы опубликования их работ. Но такой светлый ум, как Гюйгенс, не мог переносить равнодушно существования всякого старья и хлама в науке. После открытия туманного пятна Ориона, он издает в свет замечательный труд «Cosmotheoros», где он дает полный простор полету своей мысли. В этом труде он описывает последовательно все небесные светила и задается целью доказать, что они обитаемы. Его ум никак не мог помириться с господствовавшею в то время идеей, что весь свет существует единственно для нашей планеты, и он сумел привести в доказательство своей гипотезы поражающие своею гениальностью доводы.
   «Согласно ли с здравым смыслом, – восклицает Гюйгенс, – думать, что все небесные светила, среди которых наша планета занимает такое ничтожное место, созданы были только для того, чтобы мы, маленькие человечки, могли пользоваться их светом и созерцать их положение и движение?»
   Сделав астрономию, заключенную до того времени в четырех стенах обсерваторий, доступною для всех, наш великий ученый задался мыслью популяризовать ее путем сравнений. С этою целью он опубликовал замечательную таблицу вычисления времени, необходимого для того, чтобы пушечное ядро, делая по 100 туаз (шестифутовая сажень) в секунду, попало с планеты на солнце.
   Работы Гюйгенса по математике и физике замечательны не менее его астрономических изысканий. Ему ученый мир обязан прекрасными мемуарами о вычислении вероятностей, об отражении и преломлении, света, а также знаменитой Теорией кривых.
   Кроме того, Гюйгенс изобрел инструмент для измерения видимого диаметра небесных светил (микрометр), усовершенствовал пневматическую машину и барометр, дал верную теорию увеличительных стекол и соорудил планетник (изображение планетной системы), который привел его к открытию одного весьма важного свойства непрерывных дробей.
   Но что в особенности сделало популярным имя Гюйгенса, – это изобретение часов с маятником. До него единственными измерителями времени были только водяные и песочные часы. Приспособив маятник Галилея к системе часовых колес, Гюйгенс оказал астрономии и человечеству вообще услугу, важность которой не требует доказательств.
   С 1655 по 1663 г. Гюйгенс бывал часто и во Франции, и в Германии. Кольбер, только что основавший Академию Наук, вызвал его в Париж, где он не замедлил принять участие в трудах французской Академии. Помимо этого, Людовик XIV назначил ему пенсию в награду за его обширные труды и дал превосходное помещение в королевской библиотеке.
   К несчастию, он был протестант и потому оставил Францию тотчас после отмены Нантского эдикта. Тщетно Академия, двор и сам король просили его вернуться. Гюйгенс, возмущенный бедствиями, постигшими его единоверцев, прекратил всякие сношения с Парижем. С этого времени он стал посылать свои труды в Лондонское Королевское Общество и даже сам переселился в Англию, где познакомился с Ньютоном, некоторые положения которого он пытался оспаривать.
   Гюйгенс умер шестидесяти шести лет. Подобно своим современникам, Декарту, Лейбницу и Ньютону, он никогда не был женат. Последние его минуты были крайне печальны. В 1695 году его постигла полная потеря сил и способностей. Жалко было смотреть на когда-то знаменитого ученого, в это время совершенно разбитого, вплоть до самой смерти у него было только несколько светлых проблесков. Гюйгенс всегда владел порядочным состоянием по своему происхождению, как принадлежащий к высшему кругу, он мог блистать там своим умом, но он предпочел уединиться в тиши деревенской жизни, где он и провел большую часть своей жизни, предаваясь размышлениям и труду.
   Н. Лемери [91 - Родился в Руане в 1645 г.], простой аптекарский ученик, явился в Париж для изучения химии. Он обратился к Глазеру, профессору-демонстратору в Королевском саду, и поселился у него, вскоре однако ученик оставил Глазера, намереваясь составить себе правильное понятие о науке без посторонней помощи: три года прожил он в Монпеллье у одного аптекаря и здесь давал уроки химии, имевшие неожиданный успех: все профессора факультета и масса любопытных стремились попасть на его лекции.
   В 1672 году Лемери возвратился в Париж, где тотчас стал во главе ученых обществ и был замечен принцем Конде, который взял его под свое покровительство. Желая иметь для себя лабораторию, наш молодой химик добился звания аптекаря и тотчас открыл лекции в улице Галянд. Его лекции имели громадный успех. Даже женщины увлекались ими и посещали его чтения. Дом его был переполнен учениками, по всей улице жили одни только его слушатели. Весь Париж сбегался в его лабораторию; вечером же у него открывалось нечто в роде общего стола для его учеников, которые считали за величайшую честь получить приглашение к ужину Лемери.
   Успех Лемери объясняется весьма легко. До него в химии царил загадочный и варварский язык, затемнявший науку, проповедовались самые невероятные нелепости под покровительством таинственного мрака, которым они были окружены. «Лемери первый, – говорит Фонтенель, – очистил химию от всего, что было в ней действительно темного и что было нарочно затемнено. Он свел ее к наиболее простым и ясным понятиям и вывел из употребления ни к чему не ведущую туманную фразеологию, не дававшую возможности надеяться на получение от химии того, что она могла и была в состоянии исполнить. Вот в чем заключается вся тайна громадного успеха Лемери» [92 - Fontenelle: «Eloge de М. Nicolas Lemery» 1715.].
   Чтобы расширить свою известность, Лемери в 1675 г. издал в свет свой «Курс Химии», издания которого повторялись из года в год и приобрели огромную славу. «Эта книга в течении слишком ста лет была авторитетом в химии. Выдержавшая двадцать изданий во Франции, переведенная на большую часть современных языков, она стала обязательным кодексом и руководством для химиков XVIII столетия, – и даже после возрождения науки, после знаменитой реформы в химии, отметившей конец этой эпохи, еще долгое время в книге Лемери искали указаний химических процессов и имеющих практическое значение частностей, которых в другом месте нигде нельзя было найти и которые ценились высоко за их ясность, точность и верность» [93 - Р. А. Cap.: «Eloge de Lemery» в «Etudes biographiques pour servir а l’histoire de France».].
   Слава Лемери, котораго уже прозвали Великим, достигла своего апогея. Слава его никем не оспаривалась, а аптека давала ему богатые средства к жизни. Но такое благополучие продолжалось не долго: какие-нибудь десять лет.
   «Перенеситесь на десять лет вперед, – говорит М. Дюма, [94 - М. Dumas: «Leсon sur la philosophie chimique. 2 еd. Paris», 1878.] – и вы увидите улицу Галянд пустою. Лемери исчез его аппараты проданы или уничтожены. Исчез всякий признак прежнего оживления, не стало прежнего блеска, даже слава не спасла от наказания за непростительное преступление: Лемери был протестант!» Вынужденный, в 1681 году, оставить занятия аптекой и свою профессорскую деятельность, он удалился в Англию. Но снедаемый тоской по родине, в 1683 году, он снова вернулся во Францию. Здесь, лишенный за свои религиозные убеждения возможности продолжать прежние занятия аптекаря и преподавателя, он сделался медиком, что было для него единственным исходом, но что однако спасло его ненадолго. В 1685 году последовала отмена Нантского эдикта, врачебная деятельность была запрещена протестантам, – и вот в сорок лет, без всяких средств к существованию, Лемери очутился в безысходном положении, обремененный семьей, которой еще так недавно судьба сулила завидную будущность.
   Удрученный нуждой, Лемери, вместе с семьей, перешел в католичество, с этих пор жизнь его стала спокойнее. Он был принят в Академию Наук членом-сотрудником, издал в свет исследование о сюрьме и готовился к новым работам, когда его поразил паралич. После одного из ударов, он умер в 1715 году. «Почти вся Европа училась у него химии, – говорит Фонтенель. – Этот человек не знал отдыха в работе, он ничего не хотел знать кроме камеры своих больных, своего кабинета, лаборатории и Академии Наук. Лемери служил живым доказательством того, что кто не теряет времени – всегда будет иметь его достаточно».
   Оливье-де-Серр (род. в 1539 г.), которого можно назвать творцом агрономии, был одной из последних жертв отмены Нантского эдикта. В своем, имеющем громадное значение, труде «Thеatre de l’Agriculture», он дал вполне верные основы науки сельского хозяйства и заявил себя поборником рациональной и научной земледельческой культуры; позже он вводит во Франции производство шелка и одно это должно было бы упрочить ему вечную благодарность потомства. С 1675 года имя Оливье вдруг перестало появляться, в нем кальвинизм мешал успехам агрономии. Прежние льготы для протестантских писателей были уничтожены и в течении 120 лет «Thеatre de l’Agriculture» не печатался во Франции, где печать стала исключительно достоянием католиков. Оливье-де-Серру под конец его жизни выпало на долю видеть, как иностранцы отомстили его родине за несправедливое забвение, которому он подвергся со стороны своих сограждан.
   Читатель уже видел в предыдущих главах, что основатели астрономии, в большинстве случаев, дорого заплатили за пагубный дар гения. Если мы остановим свой взгляд на творцах современной химии, то увидим, что и их жизнь была сопряжена с большими или меньшими неприятностями.
   «Около 1773 года, – говорит М. Дюма, – на мировой арене явились три человека, которым предназначено было, дать новое направление науке. Разница в национальности, возрасте, положении, уме и степени гениальности не мешала им всем, троим, работать для одной и той же цели, с одинаковым мужеством, в одно и то же время, но неодинаково счастливо». Это были: Шееле, Пристлей и Лавуазье.
   Шееле родился в Штральзунде, в Шведской Померании, 9-го декабря 1742 года. Двенадцати или тринадцати лет он поступил в ученики к одному аптекарю и пробыл у него в этом звании два года.
   Жизнь Шееле полна всевозможных неприятностей и лишений. Можно подумать, что его преследовал какой-нибудь злой гений. Смирный и тихий, он доводил свою скромность до крайности, вследствие чего служил предметом шуток для товарищей. Он был настолько трудолюбив, что занимался даже по ночам. Однажды один из его товарищей, в виде школьнической шалости, подложил пороху в те вещества, над которыми тот производил опыты. Когда Шееле, поздно вечером принялся за продолжение своих опытов, произошел сильный взрыв, перепугавший всех жильцов дома, – и наш бедный экспериментатор прослыл за недалекого малого и опасного соседа.
   Спустя некоторое время, Шееле оставил Стокгольм и поселился в Упсале, где с таким блеском читал химию Бергман [95 - Родился в Катеринеберге, в Швеции, 9-го марта, 1735 года.]. Этот ученый принадлежал к числу тех избранных натур, которым обязаны своим прогрессом все отрасли человеческого знания. Работа сгубила Бергмана. Его слабое здоровье было в конец расстроено усиленными занятиями. Катаясь на лодке, он упал в воду и, не будучи в силах перенести последствий простуды, умер (49 лет) от сильной горячки.
   Когда Шееле находился в Упсале, он жил у Бергмана. Этот последний, заметив дарования своего ученика, сделался его покровителем и много способствовал ознакомлению Европы с весьма важными трудами, которыми Шееле обогатил науку.
   Но если Шееле был счастлив в своих открытиях, то вчастной жизни его постоянно преследовали неудачи. В то время, как его имя гремело во Франции, в Англии, в Германии, – он был совершенно неизвестен в своем отечестве. Когда шведский король, во время своего заграничного путешествия, услыхал, что про Шееле говорят, как про замечательного химика, он захотел оказать знак уважения ученому, так блистательно прославившему свою нацию, – и потому велел причислить его к числу кавалеров ордена своего имени. Министр был крайне изумлен, увидав имя Шееле на бумаге, подписанной королем.
   – Шееле! Шееле! – говорил он про себя, – кто это такой?
   Тем не менее, приказ ясен и Шееле был награжден орденом. Но вот что весьма невероятно! Крест получил не Шееле – знаменитый химик, а какой-то другой Шееле, крайне удивившийся неожиданной награде.
   Немного спустя после этого приключения, Шееле отправился в Кенсинг с целью жениться на одной вдове, имевшей аптеку и небольшой капитал. «Когда дела приведены были в ясность, оказалось, что наследство обременено долгами и что у бедной вдовы нет ничего. Таким образом, вместо счастливой будущности, вместо тихого и спокойного существования Шееле предстояла тяжелая трудовая жизнь. Это его не остановило, и он без ропота понес свой крест, находя, что если считаешь себя достойным получить что-нибудь, то должен быть готовым и отдать. Он засел за работу и, деля свое время между наукой и аптекой, все доходы с дома употреблял на погашение долгов. Из 600 ливров, зарабатываемых им ежегодно денег, Шееле оставлял на личные потребности сто ливров, а остальное тратил на занятия химией. И этой ничтожной суммы самоотверженному труженику было вполне достаточно для совершения работ, которые приобрели ему такую славу» [96 - «Leсons sur la philosophie chimique, par Dumas».].
   Во всем Шееле проявлял замечательную сноровку: при помощи нескольких реторт, склянок и пузырей для добывания газов, он сделал множество настолько важных открытий, что каждое из них было бы в состоянии прославить жизнь любого ученого. Не было вещества, которое он не исследовал бы. В одном из своих ученых мемуаров об окиси марганца, Шееле перечисляет три неизвестные тела: марганец, хлор и барит, и указывает на присутствие в данном случае кислорода.
   Шееле открыл множество новых кислот, из числа которых мы назовем, как наиболее полезные в обыденной жизни: виннокаменную, плавиковую, лимонную, дубильную, и др. «Если бы вы захотели познакомиться со всеми его открытиями, – говорит Дюма, – вам необходимо было бы пройти с ним все отрасли химии, и тогда вы поняли бы вполне, насколько гибок был его гений, плодотворен метод, верна рука и проницателен ум, приводивший его всегда к верному заключению и останавливавшийся там, где нужно…»
   И в то же время какая страсть к работе! Раз, представители Вирли и Эльгюйарта (Elhuyart) посетили Шееле уже в конце его короткой карьеры. И что же? Они нашли ученого, слава которого гремела по всей Европе и которому они пришли засвидетельствовать свое уважение, за прилавком в белом переднике, когда же он узнал причину их посещения, то с трогательною простотой возвратился к своим занятиям. Наконец Шееле достиг цели своих трудов: уплатив последние долги своего предшественника, он устроился и женился на вдове, разделявшей с ним его судьбу. Но тут его неожиданно похитила смерть. В день своей свадьбы он заболел скоротечной горячкой. Через четыре дня высокопочитаемого и знаменитого химика не стало (22 мая 1786 года). Ему тогда было сорок четыре года.
   В то время как в Швеции Шееле был занят выполнением своих обширных работ, в Англии способствовал выработке основ современной химии один ученый, обладавший поразительной эрудицией. Это был Пристлей, родившийся в Фильгаде, возле Лидса, в Иоркшире, 30 марта 1733 года. Отец его, суконный фабрикант, хотел себе сделать из сына преемника по своей профессии, но молодой человек обнаруживал больше наклонности к богословским вопросам и проявлял с самых ранних лет сильно развитую религиозность. Он рано потерял мать и нашел полное удовлетворение своим стремлениям у одной из своих теток. Эта добрая женщина сделала из своего дома сборный пункт для представителей всех вероисповеданий и вероучений! Таким образом, Пристлей рос среди постоянных религиозных споров и прений. Он с жаром принял в них участие, занялся изучением Священного писания, для чего выучился языкам халдейскому, сирийскому и арабскому. При этом он выказал необыкновенные способности как к изучению языков, так и математики.
   Он решил всецело посвятить себя священнической карьере и, как только достиг этого звания – тотчас сделался проповедником духовной общины в Суффолке. Но отчасти сухость, отчасти недостаток красноречия оттолкнули от него прихожан. Не унывая, Пристлей стал пытать счастье в другом приходе в графстве Честер, в Найтвиче здесь он заведовал школою и путем строгой экономии сумел приобрести несколько физических приборов, в том числе – электрическую и пневматическую машины, действие которых он показывал своим ученикам. Это было первым лучом света, озарившим ум нашего химика.
   Тем не менее богословские вопросы продолжали занимать его, и именно в это время он издал в свет книгу, в которой пытался доказать, что одной смерти Христа было недостаточно для полного искупления грешников.
   Известность Пристлея началась с кружка его приближенных. В 1761 году он был приглашен учителем древних языков в одно небольшое учебное заведение в Варингтоне; в это-то время он женился на дочери владельца железоделательных заводов, мисс Вилькинсон, и стал серьезно заниматься наукой.
   Сделанное Пристлеем путешествие в Лондон окончательно решило его участь. Случай помог ему сойтись здесь с Бенжаменом Франклином, а беседы с этим великим философом внушили ему идею заняться изучением истории открытий в области электричества. Не прошло году и Пристлей уже приготовил весьма важный труд «Историю электричества», в котором начало и развитие этой отрасли физики были изложены ясно и в строгой системе. Опыты же, произведенные самим Пристлеем, создали ему известность в ученом мире: он получил степень доктора и двери Лондонского Королевского Общества открылись перед ним. В 1767 году Пристлей покинул Варингтон для того, чтобы стать во главе диссидентской общины в Лидсе, где он продолжал свои научные изыскания наряду с богословскими спорами. Соседство пивоварни навело его на мысль позабавиться (его собственное выражение) производством опытов над углекислым газом, выделяющемся во время брожения пива. Опыты эти привели его к замечательным выводам, которые, в 1772 году, он решился сообщить Королевскому Обществу в мемуаре под заглавием: «Наблюдения над различными видами воздуха». До Пристлея знали только два газа: углекислоту или, как тогда называли, огнеупорный газ и водород или горючий газ. Пристлей подверг подробному исследованию оба эти газа и открыл много других: азот, один из составных элементов атмосферного воздуха, окись азота, в числе особенностей которой Пристлей открыл свойство ее противодействовать гниению, хлороводородный газ и аммиак. Закись азота, сернистая кислота, даже самый кислород стали известны только благодаря ему. 1 августа 1774 года он добыл кислород из окиси ртути, но только в следующем году ему удалось открыть свойство этого газа – поддерживать дыхание. Если к этому присоединить открытие плавиковой кислоты, окиси углерода, сернистого водорода, маслородного газа, – то ясно будет, что великий гений Пристлея открыл все те главные газы в химии, свойствами которых наука и промышленность пользуются каждый день. Замечательно, что все эти важные открытия совершены так легко человеком, который любил повторять, что он не химик и что все, что он ни сделал – сделал чисто случайно. Но что не договаривает сам Пристлей, то за него договаривают его биографы: «Пристлей, – говорит Томсон, – обладал знанием, побеждавшим всякое препятствие, и таким талантом исследования, который облегчал донельзя обобщение наблюдаемых явлений среди общей их массы. Он был так точен, что отмечал самые малейшие подробности опытов. Совершенно искренно, чуждый всяких корыстных целей, он неустанно стремился к одной цели во всех своих работах, а именно – к раскрытию истины».
   Когда капитан Кук предпринимал свое второе кругосветное путешествие, он собирался взять с собой в качестве каппелана Пристлея, но, к счастью для науки, Адмиралтейство нашло, что религиозные мнения нашего проповедника недостаточно церковны для такой миссии.
   Положение великого химика, обремененного семейством, было крайне неопределенно, как вдруг он получает место библиотекаря у лорда Шельбурна, маркиза Лансдоуна, с жалованьем свыше 2000 рублей в год. Пристлей нашел в этом великодушном вельможе могущественного покровителя, который воодушевил его в работах и дал ему средства к их продолжению. Пристлей не замедлил посетить, вместе с ним, Францию, Германию и Нидерланды. В Париже он был принят с почетом учеными и философами, и это было единственное в своем роде зрелище – рассказывает сам Пристлей – видеть среди атеистов по профессии – человека, за которым признавали некоторую долю ума и который тем не менее не стыдился быть христианином.
   Пристлей оставался у графа Шельбурна до 1780 года. В течении этого времени он издал в свет первый том своих «Исследований и наблюдений над различными видами воздуха». Он готовился выпустить последний, пятый, том этого труда, как вдруг оставил своего покровителя. Что его привело к мысли проститься с такой легкой и спокойной жизнью – неизвестно. Как бы то ни было, Пристлей захотел быть снова свободным. Он переселился в Бирмингем и стал там заведовать главною церковью диссидентов. Переходя от Кальвина к Армению, от Ария к Социну, увлекаясь и оставляя по очереди все наиболее распространенные вероучения, Пристлей кончил тем, что создал из религии, так же как из физики, особое учение, которого он держался упорно. Не смотря на все это, наш единственный в своем роде богослов, одаренный обширным и свободным умом, вел борьбу с верующими, философами и сектантами, горячо стоял за диссидентские общины и написал по этому поводу не менее 20 томов, причем он никогда не требовал для протестантов более того, что было предоставлено католикам. Пристлей хотел свободы совести для всех вероисповеданий. Высшее духовенство в его веротерпимости усмотрело преступление, и известные фанатики-министры поклялись отмстить неутомимому ученому. Любовь к свободе заставила Пристлея приветствовать во Французской революции начало обновления его труды в пользу прогресса веротерпимости и в особенности его «Ответ» на известные размышления Борка о вероятных последствиях революции, доставили ему честь попасть в список кандидатов в Национальный Конвент.
   Ему поднесли звание французского гражданина и один департамент (Орнский) выбрал его своим депутатом.
   Пристлей отказался от сделанной ему чести, но всегда с удовольствием указывал на это трогательное доказательство уважения к нему со стороны людей первой революции.
   14 июля 1791 года некоторые из друзей Пристлея по политическим убеждениям задумали отпраздновать в Бирмингеме годовщину взятия Бастилии. Наш великий ученый решился не присутствовать на банкете но, не смотря на это, ему приписали и идею, и выполнение его, причем подстрекаемая англиканскими епископами и приверженцами правительства толпа ожесточилась против Пристлея.
   Произошла возмутительная сцена. Сборное место участников в празднестве было окружено и разгромлено. Пристлея там не оказалось. Тогда толпа кидается в его дом, бывший очагом столь полезных открытий и новых истин; главное участие в данном случае приняли бирмингемские рабочие, ослепленные политическою враждою. Они бросились на библиотеку, разнесли в клочки книги, переломали инструменты, изорвали манускрипты, обратили все в порошок и подожгли дом. Спрятавшись в соседнем доме, Пристлей испытал тяжелую долю быть свидетелем всей этой ужасной картины. Он созерцал ее невозмутимо и с спокойствием философа. Свое несчастие он перенес без всяких жалоб, и оно нисколько не омрачило его душу.
   Но оставаться долее в своем отечестве для него было невыносимо. 7 апреля 1794 года Пристлей переселился в Америку и поселился там в Нортумберланде, у истоков Сусквеанны (Susqueannah), где он приобрел в свою собственность 200 000 акров земли. Но и переплыв море, злосчастный ученый не мог найти себе покоя. Обвинения со стороны англичан продолжали преследовать его и нарушать обычное течение его жизни до самого конца его существования самыми нелепыми подозрениями. Дошло до того, что Пристлея стали выдавать за тайного агента, состоящего на жаловании у Французской республики. Конец его жизни полон драматизма. Потеряв жену и младшего сына, он был отравлен на одном обеде. Никто из обедавших с ним не пострадал от яда, но упавшие силы престарелого и измученного Пристлея не выдержали и он сошел в могилу. «Его последние минуты, – говорит Кювье, – были ознаменованы проявлением тех добрых чувств, которыми полна вся его жизнь и которые, будучи неверно направлены, часто приводили его к заблуждениям» [97 - «Eloge de Priestley, lu le 24 juui 1805, а l’Institut».]. Умирая, он слушал чтение Евангелия и воздавал хвалу Богу за то, что тот помог ему прожить с пользою. «Я сейчас засну так же, как и вы, – говорил он своим внукам, которых привели к нему, – но мы проснемся все вместе, и я надеюсь, для вечного счастья». Это были его последние слова [98 - Iohn Corry: «Life of Priestley, Birmingam», 1805.].
   Первые работы Пристлея помечены 1770 годом. В это же время опубликовал результаты своих первоначальных исследований и Шееле. По странной случайности, в этот же год появилось и первое сочинение Лавуазье, так что 1770 год может считаться началом эры для новейшей химии, основанной тремя учеными различных характеров и национальностей. Сходство между этими бессмертными творцами новой науки проявляется только тогда, когда речь идет об их великих открытиях или об их не менее великих несчастиях.
   Лавуазье, этот неоспоримо главный основатель новейшей химии, родился в Париже 26 августа 1743 г. Отец его, богатый негоциант, не останавливался ни перед какими жертвами, чтобы только дать своему сыну наилучшее воспитание и самое основательное образование. Молодой Лавуазье был одним из лучших учеников в коллегии Мазарини. Кончив классическое образование, он стал слушать лекции Лакайля в обсерватории, работая в то же время в лаборатории Руеля (Rouelle) в Ботаническом саду и сопровождая Бернара Жюссье в его ботанических экскурсиях. Единственным удовольствием Лавуазье было заниматься вместе с означенными учеными знаменитостями поэтому, имея только 21 год от роду, он уже решился сам явиться соискателем на экстраординарную премию Академии Наук, предложившей разработать вопрос «о лучшем способе освещения улиц в большом городе». Лавуазье отдался этой работе с необычайным жаром. Он обил свою комнату черной материей и для того, чтобы лучше определять степень напряженности различных световых источников, пробыл в этом искусственном мраке шесть недель, после чего представил замечательный труд, доставивший ему от Академии Наук золотую медаль. Целый ряд мемуаров «О горных породах», «Об анализе гипса из окрестностей Парижа», «О громе», «О северном сиянии», открыл ему двери этого ученого учреждения уже тогда, когда ему едва минуло 25 лет.
   С самых ранних лет Лавуазье задался целью преобразовать ту науку, которой он решился посвятить себя. Чтобы выполнить свою первую работу по химии: «О мнимом превращении воды в землю», Лавуазье применил весы к производимому им химическому анализу введя в науку этот инструмент, он разоблачил заблуждения своих предшественников и доказал, что все химические явления в сущности ничто иное, как последствие превращения одного вещества в другое, перемещения материи. «Ничто не создается, ничто не исчезает» – вот закон, начертанный им неизгладимыми письменами на монументе новейшей химии.
   Ставши членом Академии Наук, Лавуазье удвоил свое рвение к науке, так страстно им любимой. Все свое время и все свое достояние он тратил на производство часто весьма дорогих опытов и потому вскоре задался мыслью, для увеличения средств на производство разорительных изысканий, добиться места генерального откупщика, что ему и удалось сделать в 1769 году. В тот же год он женился на дочери тоже генерального откупщика Польца (Paulze).
   С этих пор, большую часть своих доходов Лавуазье ассигновал на расходы по лаборатории. Он занимался химией утром и вечером, а время после полудня посвящал делам службы. Благодаря замечательному порядку во всем и удивительным способностям ума, Лавуазье хватало на все: и на открытия, и на составление мемуаров, и на финансовые служебные дела. Он благосклонно приветствовал молодых людей, посвящающих себя химии, привлекал в свой дом французских и иностранных ученых и окружал себя артистами, содействие которых ему было необходимо для более точного приведения в исполнение своих целей. Таким образом, в доме Лавуазье образовалась своего рода академия здесь происходили заседания, на которых первое слово принадлежало хозяину, здесь он пробивал брешь в источенном здании старинной химии и просвещал своих слушателей, проливая свет новых идей.
   При министерстве Тюрго наш великий химик был приглашен для заведывания производством пороха и селитры: он принялся в Эссоне производить замечательные опыты, которые скоро привели его к возможности в сильной степени увеличить взрывчатую способность этих веществ. Франция обязана ему уничтожением закона, на основании которого чиновникам порохового ведомства предоставлялось право, в ущерб общественному спокойствию, беспрепятственно проникать во все погреба для извлечения оттуда земли, содержащей в себе селитру. Лавуазье ввел в употребление доселе не употреблявшийся способ добывания селитры путем промывания, из обломков и отбросов штукатурки и щебня, и учетверил добычу селитры.
   Избранный, в 1787 году, членом провинциального собрания в Орлеане, а в следующем году поступив в учетную кассу, Лавуазье, в 1790 году, был назначен членом известной Комиссии о весах и мерах, работам которой он много содействовал. В 1791 году он издал в свет свой «Очерк земельных богатств Франции», труд этот был издан на государственный счет. Все это показывает, что Лавуазье и как администратор, и как частный человек, с достоинством занимал свой пост. Как ученый и новатор, он занимает первое место в длинном списке гениальных людей Франции, он дал миру теорию горения и дыхания со всеми ее подробностями, он изложил эту теорию в целом ряде сочинений, установивших окончательно основное его учение и доставивших ему бессмертную славу.
   Будучи занят такими важными теоретическими работами, знаменитый ученый в то же время предается изысканиям, перед которыми, пожалуй, задумался бы даже химик новейшего времени. Целью этих изысканий было изучить и анализировать газы, выделяемые помойными и выгребными ямами, и тем отыскать средства, могущие предохранить несчастных рабочих от гибели при вдыхании этих ядовитых миазмов, что случалось неоднократно. «Лавуазье – генеральный откупщик и миллионер, Лавуазье – который в каждой минуте, отнимаемой от изысканий, подтверждающих его учение, должен был видеть умаление своей славы, – этот самый Лавуазье с обычным спокойствием и постоянством отдается новому труду и предпринимает длинный ряд опытов, способных возбудить тошноту своим омерзением. Опыты эти длятся целые месяцы, причем знаменитый ученый жертвует собой для такой отвратительной работы единственно из гуманности, сознавая, что результатом их будет спасение жизни несчастных» [99 - Dumas: «Leсons de philosophie chimique».].
   Ничто не может сравниться с деятельностью нашего химика. В течении 14 лет появляются его мемуары один за другим, и неутомимый работник воздвигает, камень за камнем, здание новейшей химии. Он открывает состав атмосферного воздуха, который до него считали простым телом он доказывает, что воздух состоит из газа, поддерживающего горение и дыхание, кислорода, соединенного с другим, недеятельным газом – азотом. Анализу Лавуазье умел противопоставлять синтез: разделивши тело на составные элементы, он их вновь соединял и восстановлял то, что разрушал. Он объяснил явление увеличения веса металлов при прокаливании их и положил начало уяснению тех процессов, с которыми сопряжено всякое горение вообще. Он определил истинный состав воды, доказал недостаточность флогистической теории, основанной Сталем и господствовавшей в его время. Он дал понятие о составе углекислоты, изобрел теорию атомических уравнений, преобразовал номенклатуру химии и способствовал блестящему состоянию науки, которую он укрепил точностью своих опытов и логичностью своих доводов.
   «Лавуазье можно было найти везде – говорит Лаланд, – по своей изумительной живости и усидчивости, он успевал всюду. Казалось бы, что такой редкий и необыкновенный человек должен был снискать себе уважение со стороны даже самых необразованных и грубых людей». Но этого не было. Жизнь Лавуазье, такая чистая и прекрасная, была испорчена Конвентом, в руках которого находилась власть с 1793 года.
   Лавуазье был генеральным откупщиком, поэтому его постигла та же печальная участь, которая тогда грозила всем его товарищам. Великий химик оканчивал собрание своих сочинений, когда ему сказали, что Фукье-Тенвиль внес против него обвинительный акт в революционный трибунал.
   Лавуазье понял, что жизнь его на волоске, он оставил свой дом и разыскал одного доброго человека, Люкаса, который спрятал его в Лувре, в самой отдаленной от Академии Наук комнате. В этом убежище несчастный ученый пробыл двое суток, но когда ему сообщили, что его товарищи – в тюрьме, а его тесть арестован – он перестал колебаться. Сознавая, что на нем лежит священная обязанность разделить участь своих друзей, Лавуазье оставил свое убежище и отдался в руки своих врагов. 6 мая 1794 года знаменитый химик был осужден на смерть «как изобличенный, – гласит гнусный и достойный посмеяния приговор, – в составлении заговора, направленного против французского народа, с целью способствовать успехам врагов Франции», в частности же в том, что он занимался вымогательствами и взятками с французского народа, примешивая воду и другие вредные для здоровья граждан вещества в табак, ставший предметом первой необходимости для населения.
   Через два дня, позорная колесница привезла Лавуазье к эшафоту, на котором погибло так много благородных жертв. Голова того, кто так много содействовал добру и прогрессу, покатилась под ножом гильотины и кровь его покрыла вечным стыдом и позором гнусных палачей, запятнавших своими преступлениями одну из лучших страниц французской истории.
   Лавуазье умер, но дело его осталось навеки: вся вселенная непрестанно повторяет его имя. «Это он, – говорит М. Дюма, – заставил нас понять сущность воздуха, воды, земли и металлов. Единственно ему мы обязаны открытием тайн и законов горения тел, дыхания животных, брожения органических веществ. Люди не воздвигли ему памятника ни из бронзы, ни из мрамора, но он сам себе воздвиг памятник, несравненно более прочный: этот памятник – вся химия».
   Иногда судьба мелких изобретателей бывает схожа с судьбою самых гениальных людей по несчастиям, постигшим тех и других. В числе этих мелких изобретателей укажем на Эдуарда Адама, известного своею усидчивостью в химических изысканиях. Изобретя способ перегонки алкоголя, этот человек разорился, стараясь распространить свой способ, и умер от истощения сил 39 лет от роду, в 1807 году, оставив свое семейство без всяких средств к существованию.

   Творца химии везут на казнь

   В нищете же умер 27 сентября 1838 года Бернар Куртуа, открывший иод, приложения которого к искусству и медицине поистине неисчислимы.
   Можно было бы насчитать еще много имен для нашего списка мучеников химии, но мы вынуждены покинуть эту отрасль науки, чтобы воздать должное некоторым из знаменитых изобретателей, способствовавших увенчанию здания современной промышленности.

Глава восьмая
Промышленность и машины

   Если бы долото и челнок могли действовать сами собой, то рабство было бы не нужно.
Аристотель

   Замена мускульной работы работою машин произвела в современном обществе такой важный экономический переворот, что начало господства промышленности и машин можно считать новой эрой в истории человечества. Большая часть великих открытий в области современной индустрии относится к концу прошлого столетия тогда же, благодаря целой фаланге мало известных изобретателей, получила начало и химическая технология в различных родах производства. Теперь, когда мы будем говорить о множестве новых изобретений, как напр., о фабрикации искусственной соды, открытии светильного газа, машинного прядения и о других великих чудесах прикладной науки, нам снова придется напомнить читателю имена давно забытых скромных, гонимых судьбою тружеников.
   Шапталь, желая показать, какое важное значение имеет прикладная химия в промышленности, сказал относительно производства серной кислоты, что это – настоящий термометр, посредством которого можно измерять степень коммерческого благосостояния данного народа. To же самое следует сказать и о соде: чем более производит и потребляет ее известная страна, тем более развивается и процветает в ней промышленность.
   В соединении с кремнеземом и известью эта соль превращается в стекло, в соединении с жирными кислотами – в мыло, растворенная в воде она дает красильщикам драгоценную жидкость для выщелачивания ниток и тканей. Стекольные фабрики и мыльные заводы всего света потребляют соду в громадном количестве, а именно более 25 миллионов пудов в год и одна только Франция производит её более 6 миллион. пуд., Англия же до 10 миллион. пуд.
   Открытие Николаем Лебланом способа искусственного приготовления соды, которая прежде добывалась из золы морских растений, относится ко времени французской революции. Это открытие по справедливости считается одним из самых блестящих, которые когда-либо были сделаны в прикладной химии, к тому же, обстоятельства, его вызвавшие, придают ему особенный интерес. Явившись во время сильнейшего экономического кризиса, искусственная фабрикация соды спасла французскую торговлю от неизбежной гибели и оказала глубокое и благотворное влияние на различные отрасли ее промышленности.
   До начала революции берега Испании, соседние с Аликанте и Малагой, и берега Франции близ Нарбонны были покрыты морскими растениями (varechs, salsola, soda, salicornia europaea и пр.), которые возделывались чрезвычайно тщательно. Когда эти растения достигали известной степени развития, их разрезывали на мелкие куски и сушили на открытом воздухе, а потом клали в ямы конической формы и зажигали. Оставшаяся после этого в большом изобилии зола прокаливалась, начинала плавиться и превращалась, таким образом, в стекловидную массу, очень твердую и хрупкую, известную под названием неочищенной соды. Истолченная и смешанная с водою, эта масса образовала щелок, из которого после выпаривания и охлаждения получалась чистая сода.
   В прошлом столетии Испания была настоящей родиной соды. Сода, получавшаяся из Аликанте и Малаги и содержавшая от 25 до 30 % углекислого натра, оказывалась лучше добываемой в Нарбонне, вследствие чего Франция должна была прибегать к иностранной производительности для снабжения своих фабрик. Такое положение дел продолжалось до начала революции. Но открывавшаяся война прервала внешние торговые сношения Франции ей пришлось жить на собственные средства и во что бы то ни стало доставить своим стекольным и мыловаренным заводам необходимую для них соду.
   Тогда Комитет Общественного Спасения обратился к французским химикам с воззванием, приглашая их употребить все силы своего ума, чтобы найти средство фабриковать соду из веществ, находящихся на родной почве. Оно и понятно: в это время неприятель держал в осаде не один какой-нибудь город, а всю французскую нацию. Воззвание не осталось без ответа. Комиссии, составленной из Лельевра, Пеллетье, Жиру и Дарсе, вскоре пришлось рассматривать 25 или 30 проектов, присланных в ответ на воззвание. Способ Николая Леблана, бедного, неизвестного французского хирурга, был принят единогласно. – Замечательный пример проницательности ученых того времени, сумевших отличить, не колеблясь, между столь различными способами именно тот, который восьмидесятилетняя практика признала за самый лучший! [100 - Об этом есть любопытная брошюра под заглавием: «Описание различных способов для добывания соды из морской соли» (Description de divers procedes pour extraire la soude du sel marin), составленная вследствии постановления Комитета Общественного Спасения, 8 плювиоза II г. республики.]
   Николай Леблан не ошибся в своем предположении, что морская соль, настоящая натриевая руда, есть именно вещество, необходимое для получения соды. Эта соль, обработанная серной кислотой, дает сернокислый натр (глауберова соль), из которого Де-ла-Метри, профессор Коллежа де-Франс (College de France), предложил на своих лекциях добывать соду, обрабатывая его углем. Испробовав эту реакцию, Леблан заметил, что она дает сернистый натрий и углекислоту, а не соду и сернистую кислоту, как можно было ожидать. Под влиянием какого-то вдохновения, он вздумал прибавить мелу к этой смеси и вот, благодаря такой находчивости, искусственное приготовление соды сделалось научным фактом. Нельзя не указать на то чрезвычайно странное обстоятельство, что Леблан, подобно всем своим современникам, не понимал хорошенько теории полученной им реакции, но чудный инстинкт изобретателя руководил им и терпеливо, ощупью, при помощи многочисленных попыток и целого ряда искусно произведенных опытов, ему удалось найти точные дозы, обуславливающие успех добывания, так что время почти столетней фабрикации соды ничего не изменило в пропорции, указанной Лебланом.
   В числе лиц, которые стали эксплуатировать в больших размерах способ Леблана, первым был Ж. Б. Пайен, поселившийся, в 1794 г., в долине Гренель, тогда еще пустынной. Кроме того, новым открытием последовательно воспользовались Альбан, Готье-Беррер и др. Несколько лет спустя фабрикация соды приняла такие размеры, что не только не было нужды в привозном продукте, но правительство впоследствии даже формально запретило ввоз его из-за границы. 20 июля 1810 года в «Journal de L’Empire», был напечатан следующий декрет: «Ввоз иностранной соды и мыла запрещается по всей сухопутной и морской границе французской империи».
   В Ливерпуле содовый завод был основан только в 1823 году Джемсом Муспраттом, который принял вполне систему Леблана. Это один из самых больших заводов, как в Англии, так и в целом мире даже до сих пор.
   Николай Леблан с самого начала оценил важность своего открытия. «Следствием изобретения искусственной фабрикации соды, – говорит он, – будет то, что Франция, ежегодно потребляющая громадное количество этого продукта и тратящая большие суммы на покупку его за границей, сбережет свои деньги, а искусству и промышленности не будет более угрожать опасность лишиться этого предмета первой необходимости вследствие случайностей войны или неурожая морских растений… Морская соль, составляющая одно из наших территориальных богатств, получит значительную ценность… Мало того, вследствие изобилия и дешевизны сырых материалов во Франции, соседние нации сделаются в скором времени данницами нашей страны, покупая у нас обработанные продукты».
   Эти надежды осуществились.
   В жизни Леблан не был счастлив. Судя по титульным листкам некоторых из его сочинений, он был «отставной лекарь, химик, отставной управляющий департамента Сены, член многих ученых и артистических обществ» [101 - «Bulletin de la Societe d’Encouragement». – J. Payen: «Revue des deux Mondes», juin 1866.].
   Леблан пользовался известностью за свои работы по кристаллографии. Так, ему принадлежит между прочим способ получения отдельных и цельных кристаллов довольно значительного объема. Кристаллографией он занимался почти всю жизнь и вероятно именно такими иcследованиями надеялся приобрести себе научное реноме. В этой отрасли знания им было сделано чрезвычайно важное наблюдение: он заметил, что многие сульфаты принимают одинаковую кристаллическую форму и могут срастаться своими кристаллами. Наблюдение это можно считать началом важной теории изоморфизма.
   Иcследования Леблана, представленные им Академии Наук с 1786 по 1788 г., были не раз помещаемы в «Recueil des savants etrangers’ (Сборник иностранных ученых). В 1792 г. Добантон, Саж, Гаю и Бертолет в своем докладе предлагали правительству поручить Леблану составление полной коллекции всех кристаллических солей. 27 прериаля II года республики комитет народного просвещения национального Конвента пригласил Леблана написать сочинение об искусственном получении кристаллов. Но обстоятельства помешали обнародованию этого труда, которому так и не суждено было появиться в печати.
   30 термидора X года Гаю и Вокелен, в другом докладе Академии Наук, просили министра внутренних дел «доставить гражданину Леблану необходимые средства для продолжения его исследования относительно кристаллизации солей и для напечатания его сочинения, имеющего целью доказать и развить теорию кристаллизации, а также для составления полной коллекции совершено чистых кристаллов». В заключении докладчики настаивали на том, чтобы этому ученому дана была возможность отдаться своим любимым занятиям, ученому, у которого «бедствия революции отняли даже средства содержать свою семью».
   Николай Леблан, подобно многим другим изобретателям, содействовавшим обогащению своего отечества, жил в бедности, но никогда не падал духом в несчастье. Вместе с могучим умом этот великий труженик обладал сильной волей и жестокие неудачи промышленных предприятий задевали его лишь слегка.
   Впрочем, это был скорее ученый, чем промышленник. Всю свою жизнь он предавался научным исследованиям и, понимая громадную важность сделанного им открытия, сумел сохранить на столько твердости, что считал личные несчастия, бывшие как бы следствием этого открытия, чем-то второстепенным в своей жизни.
   «В 1802 г., говорит Пайен, благодаря помощи гражданина Моляра, директора консерватории искусств и ремесел, Леблан мог продолжать свои усиленные занятия в одной из лабораторий этого учреждения. Он предался им всецело и, хотя не успел составить полной коллекции, как ему этого хотелось, но все-таки представил публике весьма замечательные образцы кристаллов. Эта коллекция была его постоянной и любимой заботой. «Я мог бы довести ее до конца в продолжении более двадцати лет, – с грустью замечает он, – когда-нибудь ею займутся снова. Если это искусство может быть восстановлено, пускай за него примется человек более счастливый, наблюдатель более просвещенный чем я! Для меня это послужит утешением в том, что я не мог найти средств для продолжения своей работы». О соде ни одного слова, об утраченной надежде на успех ни одного сожаления! К сожалению, в сочинениях, где скромный изобретатель рассказывает нам, с каким терпением трудился он в продолжении двадцати лет, лишь мимоходом, в коротенькой заметке упоминается о двух годах, посвященных им на устройство содового завода.
   Конечно, Леблан имел полное право надеяться на успех, потому что еще никогда ни одно открытие не сопровождалось при своем появлении такими благоприятными обстоятельствами. Тотчас после получения патента (привилегии), 27 января 1791 г., составилась компания из Леблана, Дизе, Ше и герцога Орлеанского. Завод устроили в Сен-Дени и барыши казались навсегда обеспеченными для компаньонов, как вдруг смерть герцога Орлеанского разрушила все их надежды. Не смутившись этой первой неудачей, Леблан хотел устроить завод в Марсели, около самых мыловарен. Однако его счастливой идеей воспользовались впоследствии другие, а творец одной из крупнейших отраслей французской промышленности должен был ликвидировать дела общества. Если ему и не пришлось, подобно Палисси, сжечь свою мебель, то он все-таки присутствовал при продаже ее с аукциона со всеми аппаратами и продуктами основанного им завода.
   Следствием гибели завода было разорение изобретателя. Так как патентом перестали пользоваться, то открытие Леблана вскоре сделалось общим достоянием и он потерял свою привилегию.

   Он все-таки присутствовал при продаже своей мебели

   Печально и мрачно прошли для изобретателя несколько лет до VIII года, когда решением министра было восстановлено его право собственности на заводские строения в Сен-Дени.
   В этом только и состояло его вознаграждение. Все попытки начать прежнюю фабрикацию оказались тщетными, потому что невозможно было найти капитала для ремонта полуразрушенных зданий. Творец одного из величайших открытий прикладной химии умер в нищете в 1806 году. [102 - Говорили, что Николай Леблан с отчаяния лишил себя жизни, но мы не нашли ни одного документа, оправдывающего это мнение, на наш взгляд, совершенно ложное.]
   Между тем фабрикация соды все более и более расширялась и, в то время как наследники Леблана не получили никакой выгоды от его изобретения, множество других заводчиков обогатились на их счет. Позднее у Леблана оспаривалось даже право первенства на это открытие [103 - Брошюра in 8° под заглавием «Reclamations sur l’article du Rapport du jury sur l’admission aux prix dеcennaux, concernant la dicouverte de la fabrication de la Soude artificielle» par J. – J. Dye. Imp. de Delance et Belin, rue des Mathurins, 1810.] и только в 1856 году вся секция химии в Академии Наук, когда ей пришлось высказать свое мнение по поводу петиции, адресованной Наполеону III семейством Леблана, торжественно признала услуги, оказанные им всей стране. Вот заключение, представленное химиком Дюма от имени комиссии:
   «Способ добывания соды из поваренной соли всецело принадлежит Леблану. Если следует воздать почесть изобретателю фабрикации соды, то она, по всей справедливости, должна принадлежать памяти Леблана и оставшимся в живых членам его семейства… Леблан создал новую отрасль промышленности, давшую толчок прикладной химии во всем ее объеме».
   Не менее трогательна судьба Филиппа Лебона, изобретателя газового освещения.
   Когда изучаешь документы, относящиеся к жизни Лебона, когда следишь за проявлением его гения, когда видишь препятствия, какие ему приходилось преодолевать, когда узнаешь его сильный характер и прекрасные свойства его души, то невольно удивляешься этому скромному труженику, оказавшему такое великое благодеяние всему миру.
   Филипп Лебон родился в Браше (Верхняя Марна) 29 мая 1767 г. 20 лет спустя он был принят в инженерную школу, где не замедлил отличиться своим изобретательным и пытливым умом. Его первые работы относятся к только что появившейся тогда паровой машине, так что 18 апреля 1792 г. молодой инженер получил национальную награду в 2000 ливров «для продолжения начатых им опытов относительно улучшения огневых машин».
   Около того же времени, живя в Браше, Филипп Лебон напал на мысль об освещении газом. Однажды он бросил горсть древесных опилок в стоявший на огне стеклянный сосуд. Из сосуда поднялся густой дым и, воспламенившись, дал прекрасное яркое пламя. С этого дня одно из величайших и полезнейших завоеваний науки было сделано. Филипп Лебон зажег первый газовый рожок. Есть люди, склонные умалять значение всякой новой идеи, готовые закидать каменьями человека, в мозгу которого блеснула искра изобретения. Эти люди хотели отнять и у Лебона славу его открытия, говоря, что он был обязан им только случаю. Но мы, с своей стороны, не верим в эти случайные причины и убеждены, что случай благоприятствует только настойчивому гению. Правда, падение яблока перед глазами Ньютона, вызвавшее его на размышление о притяжении, была случайность, но разве случай открыл великому гению тайны вращения миров? Сильный ветер очень часто срывает с деревьев яблоки, но часто ли вследствие их падения рождаются ньютоновские идеи.
   Сколько химиков до Филиппа Лебона видели, как горят дрова или уголь, и все-таки ни один из них не понял значения этого, по видимому, столь простого факта. Сколько людей смотрели, как поднимается крышка чайника при кипении в нем воды, но один лишь Уатт прозрел паровую машину в таком заурядном явлении. Только гению суждено понимать будущее и посредством чудного дара вдохновения усваивать себе все способное к росту. В несколько дней Филипп Лебон понял важность сделанного им опыта и со свойственной великому уму проницательностью принялся за дальнейшую работу. Он убедился, что дерево и другие горючие материалы от действия жара могут выделять газ, годный для освещения и отопления. При этом он заметил, что из обуглившегося дерева, вместе с газом, выходит черноватый пар, отличающийся едким, пригорелым запахом. Чтоб воспользоваться светильным газом, необходимо было освободить его от этих посторонних примесей. Лебон провел пары через газоотводную трубку в сосуд с водой, куда собирались смолистые или кислые вещества, после чего газ получался совершенно чистым. Этот незатейливый аппарат представляет первое зачаточное подобие газового завода и заключает в себе три главнейшие его части: перегонный аппарат, газоочиститель и резервуар для собирания газа. Филипп Лебон продолжал свои опыты в деревне. Он собственными руками из кирпичей сделал прибор для перегонки дерева и устроил простой очистительный водяной куб, где собиралась смола и уксусная кислота. По выходе из этого куба газ выделялся на открытом конце трубки, тут его зажигали, и изумленные соседи приходили любоваться этим ярким источником света, добывавшимся так легко у них на глазах.
   Через год изобретатель повидался с Фуркруа, Де-Прона и другими замечательными учеными того времени, а 6 вандемьера VIII года (28 сентября 1799 г.) взял патент на привилегию, причем подробно описал свою термолампу, с помощью которой добывается превосходный светильный газ и в то же время получается древесный деготь и уксусная кислота. Здесь же он упоминает о каменном угле, как о веществе способном заменить дерево. Вообще он излагает свою систему с увлечением и необыкновенным жаром при чтении его статей нельзя не видеть, что их писал человек глубоко убежденный в истине своих слов и предвидевший великую будущность своего открытия.
   К сожалению, Филипп Лебон не мог отдаться всецело своей идее. Как инженер путей сообщения, без всяких материальных средств, он должен был оставаться на службе. И вот, изобретатель отправляется в Ангулем в качестве простого инженера, однако и там он не забывает своего светильного газа и сильно скучает о Париже, называя его «ни с чем несравнимым очагом знания». Он занимается математикой и другими науками и уносится мыслью далеко, далеко от своих служебных занятий. Вскоре старший инженер находит причины к неудовольствию на Лебона, он ему завидует, потому что сознает умственное превосходство этого молодого человека и, может быть, видит в нем опасного соперника. Скрывая свой замысел под маской уважения, он хлопочет об увольнении Лебона от должности. Всецело поглощенный своим проектом газового освещения, Филипп Лебон часто приезжал из Ангулема в Браше, где трудился постоянно над усовершенствованием своего дорогого изобретения. Тогда главный инженер пожаловался на небрежность Лебона, против которого тотчас же было начато следствие. Однако, рассмотрев поступившие на него жалобы, комиссия нашла его деятельность безукоризненной. Приводим письмо Филиппа Лебона к министру, вполне характеризующее благородный характер этого человека:
   «Вследствие смерти моей матери, я принужден был поспешно отправиться в Париж… Вот в чем состоит моя вина. Любовь к наукам и желание быть полезным еще более усилили ее. Меня мучила потребность усовершенствовать некоторые изобретения. Наконец, труды мои увенчались успехом, мне удалось получить помощью одной только теплоты – из килограмма дров самый чистый светильный газ в таком изобилии, что по силе света один газовый рожок, горящий в течении 2 часов, может заменить от 4 до 5 свечей. Опыт такого освещения был сделан мною в присутствии гражданина Прони, директора инженерного училища, гражданина Лакамю, начальника 3-й дивизии, гражданина Бенара, главного инспектора путей сообщения, гражданина Перара, одного из начальников политехнической школы. Я считал себя счастливым, потому что намеревался представить результаты своих трудов министру. Кроме того я хотел представить Вам мемуар о направлении аэростатов, получивший одобрение гражданина Прони и других ученых, когда дела заставили меня уехать в Париж. Насколько они были важны, доказывается уже тем, что я для них бросил занятия, составлявшие для меня наслаждение. Но было бы ужасно, если бы, вследствие невольной отлучки, мне пришлось оставить службу в учреждении, начальникам которого угодно было увенчать мои первые успехи различными наградами и вверить мне преподавание различных отделов наук, которые проходятся в инженерной школе. Я не допускаю мысли, чтобы меня могло постигнуть такое страшное наказание за то, что я со страстью занимался науками, за то, что я желал быть полезным своему отечеству и заслужить одобрение министра, который сам постоянно занимается науками, покровительствует им и поощряет к занятию ими других и который сам отчасти виновен в моем проступке. Я еду в Париж в сильнейшей тревоге, но надежда не оставляет меня».
   Хотя Филипп Лебон вернулся к своему посту, но война до того истощила средства Франции, что республика во время пребывания Бонапарта в Италии не имела возможности платить своим инженерам. Лебон писал настоятельные письма министру о выдаче следуемого ему жалованья и не получал ответа. Тогда жена его поехала в Париж, но и ее хлопоты были так же безуспешны. Наконец, она написала министру следующее письмо, хранящееся в архивах инженерной школы:

   Братство, равенство. – Париж 22 мессидора VII г. французской республики единой и нераздельной. – Жена гражданина Лебона министру внутренних дел.

   «Не подаяния, не милости прошу я у Вас, но справедливости. В продолжении двух месяцев я томлюсь вдали от моего семейства. Не принуждайте же дальнейшей отсрочкой отца этого семейства оставить, вследствие неимения средств, службу, для которой он всем пожертвовал… Войдите в наше положение, гражданин, оно бедственно, а моя просьба справедлива. Этих двух причин слишком достаточно, чтобы убедить меня в успехе моего ходатайства перед министром, считающим своею обязанностью быть справедливым.

   «Привет и почтение. Преданная Вам согражданка,
   Жена Лебона, урожденная де Брамбилл».

   В 1801 году Филипп Лебон был вызван в Париж и прикомандирован к Блэну, главному инженеру по устройству мостовых. Тогда он взял другой патент, представив при этом целое ученое сочинение, заключавшее в себе множество фактов и новых идей. В нем он говорит о многочисленных применениях светильного газа и описывает, как способ его производства, так и все принадлежности фабрикации: дистилляционную печь, сгустительный и очистительный аппараты, газовые горелки – ничто здесь не забыто, даже паровая машина и аэростаты. Лебон предложил правительству устроить аппарат для отопления и освещения публичных зданий. Но предложение его было отвергнуто. Тогда злополучный изобретатель, утомленный всеми этими напрасными попытками, измученный постоянными неудачами, решился обратиться к обществу, чтобы убедить его в полезности сделанного им открытия. Он нанял отель Сеньеле в улице С. Доминик – С. Жермен и открыл его для публики. Там был поставлен газовый аппарат, распространявший свет и теплоту во всех комнатах и на дворе. Сады освещались тысячами газовых рожков в форме розеток и цветков. Фонтан также был иллюминован, и бившая из него вода казалась огненной струей. Публика стекалась со всех сторон и приветствовала новое изобретение. Ободренный успехом Филипп Лебон издал объявление (prospectus), нечто в роде profession de foi, замечательное по своей искренности и благородству. В нем он с изумительной точностью предсказывает дальнейшую судьбу своего детища и рисует картину, как газ, струящийся по обширным трубам, освещает все улицы будущих столиц.

   Лебона находят мертвым

   Заслуги великого изобретателя были, наконец, признаны всеми, и комиссия, назначенная министром, объявила, что «прекрасные результаты опытов гражданина Лебона превзошли надежды друзей науки и искусства». Вскоре Наполеон I дал Лебону концессию на устройство в лесу Рувре завода для дистилляции дерева и фабрикации светильного газа. К сожалению, Лебону пришлось взяться за несколько дел разом. Он приготовлял газ, добывал уксусную кислоту и смолу, которую должен был отправлять в Гавр для смолки кораблей. Не смотря на все свои лишения и невзгоды, для него блеснул, однако луч надежды. Счастье, казалось, наконец улыбнулось ему. Многие ученые посетили его завод и, между прочим, русские князья Голицын и Долгоруков (?), предложившие изобретателю от имени своего правительства перенести газовые аппараты в Россию на каких угодно условиях. Филипп Лебон отказался от этого блестящего предложения и в порыве высокого патриотизма сказал, что сделанное им открытие принадлежит его родине и что ни одна из других стран не должна воспользоваться плодами его трудов.
   Успех Лебона был непродолжителен. Враги и конкуренты делали ему тысячу неприятностей. Самые стихии, казалось, восстали против него. Скромное жилище его было разрушено бурей, а несколько времени спустя пожар истребил часть завода. Судьба, подобно богине древности, как будто ополчилась на злополучного изобретателя, но несчастия и неудачи не могли сломить несокрушимого духа этого человека, поддерживаемого женой, столь же твердой и мужественной, как он сам. При своей деятельности, Филипп Лебон, может быть, восторжествовал бы над всеми препятствиями, и время, когда могли осуществиться en grand его проекты освещения, было уже не далеко, как вдруг трагическая и вместе таинственная смерть положила конец всем его работам.
   В самый день коронации императора, 2 декабря 1804 года, изобретатель был подло убит. Его труп нашли в Елисейских полях с 13 кинжальными ранами в груди. Кто нанес эти удары – навсегда осталось тайной.
   За несколько месяцев до этого происшествия несчастный пылкий и увлекающийся Лебон, говорил своим согражданам в Браше: «Добрые друзья мои, через несколько времени я буду освещать и отапливать вас здесь, в Браше, из Парижа». И действительно это было возможно, но добрые люди пожимали плечами и говорили друг другу: «вот сумасшедший!» И в самом деле, он был сумасшедший, если справедливо, что безумие и гениальность близко граничат между собою. Но это был один из тех безумцев, о которых говорит поэт:

     Combien de temps une pensеe,
     Vierge obscure, attend son еpoux!
     Les sots la traitent d’insensеe,
     Le sage lui dit: Cachez vous!
     Mais, la rencontrant loin du monde,
     Un fou, qui croit au lendemain,
     L epouse elle devient fеconde
     Pour le bonheur du genre humain.

   («Идея, эта скромная девственница, долго, долго ждет своего суженого. Глупцы считают ее безумной, мудрец говорит ей: спрячься! Но встречает ее вдали от света сумасшедший, который живет надеждой на будущее, соединяется с ней. Тогда мысль приносит плод для счастия человеческого рода»).
   Филипп Лебон был именно одним из тех, о ком говорит Беранже. Он так же соединился с великой идеей. Он был несчастлив в жизни и умер жертвой самого гнусного преступления. Но брошенное им на ниву открытий зерно дало обильную жатву. Его великая, благородная личность не должна быть забыта. Оставшиеся после Лебона портреты представляют его стройным и хорошо сложенным, хотя несколько сутуловатым, вследствие усидчивых занятий, с блестящими задумчивыми глазами, с бледным выразительным лицом, с длинными, спустившимися на лоб волосами. Пылкий и честный, с доверчивым и благородным сердцем, он легко привязывался к людям, потому что видел в них только хорошие стороны, и часто бывал обманут, потому что не обращал внимания на дурные. Таков нравственный образ Филиппа Лебона, к которому можно применить слова Вольтера о своем герое, Задиге: «ему изумлялись и однако же его любили». Один из почитателей Лебона, совершенно верно охарактеризовал его жизнь, сказавши, что «он сумел приобрести более уважения, чем богатства».
   Вдова Лебона получила пенсион в 1200 франков и хотела продолжать дело покойного мужа, но не смотря на все усилия и настойчивость, она только понапрасну потратила свою энергию, которая разбилась, наконец, о новые неудачи.
   Какое развитие получила теперь фабрикация светильного газа, открытого Филиппом Лебоном, видно из того, что парижское газовое общество ежедневно доставляет его для столицы 125 тысяч кубических сажень. На заводе общества работает 6 тысяч человек, не считая 2 тысяч агентов, наблюдающих за газопроводными трубами и рожками.
   Таким образом, индустрия доставляет обществу не только новые и полезные продукты, но и дает средства к жизни целой армии рабочих. Поразительны результаты распространения машин и развития промышленности. По официальным статистическим документам сила паровых машин, действующих в настоящее время в одной только Франции, доходит до 1 500 000 паровых сил, представляющих 4 500 000 лошадиных сил и равняющихся работе 32 миллионов человек, т. е. числу в 10 раз превосходящему способное к труду промышленное население нынешней французской республики. Так как это население доходит теперь во Франции до 8 400 000 человек, считая в том числе женщин, детей и стариков, то настоящих работников следует считать не более 3 200 000.
   Если бы пришлось прясть руками всю хлопчатобумажную пряжу, которая вырабатывается Англией в течении года при помощи механических станков (self-acting), вытягивающих до тысячи нитей зараз, то потребовалось бы не менее 90 миллионов человек т. е. половина населения Европы. Искусная вязальщица делает до 80 петель в минуту, тогда как на круглой вязальной машине она сделает их до полумиллиона.
   Эти громадныя цифры красноречивее всяких разсуждений показывают, каким почтением, какой благодарностью мы обязаны энергии и гению великих работников, благодаря которым у нас наступило царство машин. А между тем большинство этих людей были непризнаны, несчастливы и в большей или меньшей степени гонимы.
   Одним из примеров этого рода может служить история знаменитого Престонского цирюльника, изобретателя прядильной машины.
   Ричард Аркрайт, родившийся в графстве Ланкастерском в Англии, 23 декабря 1732 г., так нуждался и бедствовал в молодости, что должен был поступить в услужение к цирюльнику. Скопив несколько денег, он открыл в Манчестере собственное заведение под вывеской «Подземная цирюльня. Бреют за 2 коп». В виду такой конкуренции, другие цирюльники тоже понизили цену. Аркрайт не хотел уступить товарищам по ремеслу и, чтобы сделать всякую конкуренцию не возможной, так изменил свою вывеску: «Хорошее бритие за 1 коп.». Но должно быть ремесло было не особенно выгодно при такой цене, потому что Аркрайт вскоре сделался лошадиным барышником. Он перепродавал лошадей, покупаемых у молодых крестьянок и в то же время торговал краской собственного изделия. Чувствуя сильную склонность к механике, Аркрайт посвящал все свои досуги устройству маленьких моделей машин. Случайная встреча в городе с часовщиком, по имени Кэ, доставила ему возможность приобрести необходимые элементарные сведения и всецело посвятить себя любимому занятию. Аркрайт был чрезвычайно деятелен. Он работал каждый день с четырех часов утра до девяти вечера и, не смотря на свою нищету (его платье было все в лохмотьях), ему наконец удалось, с помощью Кэ, устроить первую машину для прядения хлопчатой бумаги. Он выставил свое изобретение в приемной бесплатной школы в Престоне. По видимому счастье улыбнулось, наконец, настойчивому работнику: в 1769 году несколько богатых промышленников помогли ему своими капиталами. Аркрайт взял патент на изобретенную им машину и устроил бумагопрядильные фабрики, сначала в Нотингеме, потом в Кромфорде, в Дербишире и, наконец, неподалеку от Чорли. Но ланкаширские фабриканты составили против него настоящий заговор. Подстрекаемые ими рабочие начали смотреть на изобретателя как на врага, который своими машинами убьет ручной труд, и решились погубить смелого новатора. Мастерская Аркрайта была разрушена толпой безумцев, но он, не смущаясь, продолжал свою фабрикацию. Его пряжа была лучше, чем у всех его конкурентов, и он терпеливо ожидал, когда ему будет оказана справедливость. Ланкаширские купцы отказались покупать его пряжу, перестали употреблять его станки и соединенными усилиями привлекли его к суду. Но ничто не могло поколебать настойчивости великого изобретателя. Мало помалу он восторжествовал над своими врагами, и к концу своей жизни добился полного успеха: несколько бумагопрядилен прочно организовались под его руководством в некоторых округах Шотландии, после чего его конкуренты должны были покориться и ввести у себя изобретенный им станок.
   Какой громадной силой воли обладал Аркрайт видно из того, что он пятидесяти лет, без посторонней помощи, выучился грамматике и орфографии. Механика и устройство фабрик до такой степени поглощали время знаменитого труженика, что до этого возраста он не имел возможности приобрести даже элементарных сведений по литературе.
   Основатель современных мануфактур, одно время, как мы уже видели, испытавший немало преследований и несчастий, умер окруженный почестями и богатством. После его смерти (3 августа 1792 г.) остался капитал в 12 миллионов. Изобретение Аркрайта дало такой сильный толчок фабрикации хлопчатобумажной пряжи, что ввоз хлопка в Англию, едва достигавший с 1771 г. по 1780 год 6 миллионов фунтов, поднялся с 1817–1821 года до 144 миллионов, из которых 130 обрабатывались исключительно в Великобритании. Невозможно даже приблизительно определить, до какой степени уменьшился ручной труд вследствие употребления станка Аркрайта, но это уменьшение дало возможность приготовлять бумажные ткани в громадном количестве, немыслимом ни в какой другой отрасли промышленности.
   Чем Аркрайт был для Англии, тем явился для Франции Ришар-Ленуар. Жизнь этого великого двигателя промышленности представляет настоящую эпопею, подобно тому как и жизнь его английского собрата.
   Франсуа Ришар, сын бедного фермера, родился 16 апреля 1765 г. в Треле (община Эпинэ, Кальвадосского департамента). Перебывав последовательно приказчиком в магазине новостей, разносчиком лимонада в Руане и гарсоном в парижском кафе, он, благодаря своей экономии, успел скопить небольшую сумму денег и употребил их на покупку нескольких штук английского канифаса, который перепродавал в розницу. Через полгода он уже имел шесть тысяч франков, но, сделавшись жертвой обмана и бесчестных поступков со стороны какого-то дельца, принужден был провести несколько лет в тюрьме Лафорс, куда в то время сажали за долги. Выйдя на свободу, в 1790 году, и снова заручившись кредитом, Франсуа Ришар стал бойко торговать полотном и вступил в компанию с молодым купцом Ленуар дю Френом. Одна из выгодных сторон их предприятия состояла в перепродаже бумажных материй, покупаемых в Англии. Ришару пришла тогда смелая мысль самому ткать эти материи. При помощи нескольких английских рабочих, он горячо принялся за дело. Успех превзошел его ожидания. Под фирмой Ришар-Ленуар он устроил прядильню, которая пошла так хорошо, что оба компаньона стали получать по 40 тысяч франков в месяц чистой прибыли и нажили большое состояние, освободив в то же время Францию от весьма убыточного налога.
   В 1806 года Ленуар умер. Ришар сохранил имя своего компаньона и один продолжал начатое ими вместе производство. Когда дела его достигли цветущего положения, он вздумал заняться еще и разведением хлопчатника: выписал семена из Америки, посеял их в Италии и в 1808 году привез во Францию более 50 тысяч тюков хлопка. В это время у нашего замечательного предпринимателя было занято не менее 20 тыс. рабочих и он расходовал по миллиону франков в месяц. Но вскоре, когда Наполеон, желавший поощрить разведение хлопчатника в южных департаментах Франции, обложил ввоз хлопка пошлиной, для Ришара-Ленуара начались затруднения. Чтобы не остановить своих прядилен, он принужден был сделать заем в несколько миллионов. Бедствия 1813 года еще более пошатнули его дела. Во время событий 1814 года он, в качестве начальника 8-го легиона, выказал замечательную энергию, что значительно увеличило его популярность. Но в это же время повелением от 23-го апреля, вызванным отчасти требованием иностранцев, ввозные пошлины на хлопок были уничтожены без всякого вознаграждения для владельцев плантаций. Это нанесло смертельный удар нашему фабриканту. Еще 22 апреля Ришар считал себя обладателем 8 миллионного капитала, а на другой день он сделался нищим.
   Не смотря на всю свою выносливость, энергию и настойчивость, смелый предприниматель не мог оправиться после такого удара. Глубоко несчастный, принужденный жить на пенсию, выдаваемую ему зятем, он поселился в уединении и жестоко страдал вследствие необходимости сдерживать порывы своей теперь уже бесполезной деятельности. Он умер 19 октября 1839 года. Толпа рабочих сопровождала гроб этого бедного труженика, которым может гордиться французская индустрия [104 - «Mеmoires de Richard-Lenoir». – «Magasin Pittoresque», 1845. Примеч. переводч.].
   Жакар [105 - Родился в Лионе 7 июля 1752 г.], скромный, благородный – еще один из тех людей, к которым нельзя относиться без уважения и симпатии. Уже в ранней молодости он является образцом трудолюбия, изобретательности и настойчивости. Находясь на службе, сначала в переплетной, потом в словолитне, он постоянно наблюдал, комбинировал и усовершенствовал попадавшиеся ему на глаза инструменты. Однажды Жакар случайно зашел к ножевщику и заметил, что нож, прежде чем его прикрепят к ручке, должен перейти через руки двух или трех рабочих. На другой же день он сделал чертеж машины, которая в пять минут могла выполнить работу четырех рабочих, занятых целый день. Ножевщик был слишком беден, чтобы заказать себе такую машину и ограничился только ее моделью, да и ту вскоре уничтожили рабочие из опасения, что изобретение, упростив точение, дурно повлияет на заработную плату.
   Жакар родился изобретателем; идеи усовершенствования развивались в его голове без всяких усилий, как бы самопроизвольно. Еще в ранней молодости он обратил внимание на ткацкое искусство и стал мечтать о средствах упростить его. Отец Жакара занимался тканьем парчи и штофа (материй, затканных серебром, золотом и шелком), а по смерти матери в этой работе принял участие также и сын. Через несколько времени отец умер и молодой человек сделался совершенно самостоятельным. Получив небольшое наследство, он женился на дочери оружейника Буашона. Хотя Жакар и любил эту девушку, но все-таки рассчитывал получить за нею приданое, обещанное ее отцом, в чем однако ошибся. По счастью, скромный ремесленник нашел в своей жене нечто лучшее, чем богатство: бескорыстную любовь, преданность и твердость в перенесении несчастий. Ему удалось найти себе подругу, верившую в него и всегда умевшую поддержать в нем бодрость духа в трудные минуты жизни.
   Жакар вздумал устроить мастерскую узорчатых материй, но, не обладая практическим умом, он скоро потерпел неудачу, наделал долгов, разорился и поступил на службу к фабриканту извести Де-Лабресс. Надо было жить и вот, для добывания насущного хлеба, Жакар, превратившийся в простого рабочего, подбрасывает дрова в печи для обжигания извести, между тем как его жена занимается в Лионе плетением соломенных шляп.
   Но изобретателя ожидали еще более тяжкие, более ужасные испытания. Начался 1793 год. Великая революция, уклонившись от своего правильного течения, породила террор. Жирондистов приговаривают к смертной казни. В Лионе, Каэне и многих других городах население ропщет и возмущается. Жакар тоже в числе недовольных. Сторонник революции, но враг террора, он оставляет партию «горы», присоединяется к своим собратьям и в качестве рядового принимает участие в той геройской борьбе, которую лионцы в продолжении 60 дней вели против Конвента. Лионцы побеждены. Гильотина не перестает работать на площади Терро; все участники восстания подвергаются преследованиям и казни. Выданный кем-то, Жакар принужден скрываться вместе со своим семнадцатилетним сыном. Потом они оба бегут и поступают в рейнскую армию. Жакар мужественно сражается за Францию. Тут ему приходится испытать новое страшное горе: его единственный сын смертельно ранен неприятельской пулей и умирает у него на руках.
   Отчаяние сломило силы несчастного отца, он захворал, пролежал несколько времени в больнице и, наконец, вернулся в Лион, где узнал, что дом его, подобно многим другим, сделался жертвою пламени. Не без труда разыскал он свою жену и стал жить с нею вместе. Волнение стало утихать, а вслед затем мало помалу возродилась и шелковая промышленность, которой Жакару предназначено было дать новый толчок.
   Идея великого изобретателя, осуществленная им лишь после многочисленных изысканий, состояла в том, чтобы заменить механическим двигателем взрослую работницу или ребенка, которые при тканье двигали нитченки [106 - Нитченки служат для того, чтобы поднимать один ряд нитей основы и опускать другой, для пропускания между нитями челнока.], род шнурков, привязанных к веревкам. Остроумные комбинации, придуманные им для устройства нового станка, несомненно доказывают его гениальную способность к механике. Система движущихся стержней и крючков заменяла у него прежнюю утомительную работу дергальщиц нитченок, упрощала наведение рисунка в узорчатых тканях и, устраняя из дела совершенно непроизводительный труд, сокращала расходы фабриканта почти наполовину. Новая машина имела большой успех на выставке произведений национальной промышленности в 1801 году. Эта выставка показала, что для Франции наступила эра обновления труда и капитала. Восторженные отзывы посетившего ее англичанина Фокса могут служить мерилом важности сделанных тогда усовершенствований. Станок Жакара, названный им «Tireuse de lacs’ получил бронзовую медаль. Другая машина того же изобретателя – для вязанья морских рыболовных сетей – была удостоена большой золотой медали.

   Жакар

   Богатство находилось теперь в руках Жакара, но он им не воспользовался, он был одним из тех людей, которые предоставляют извлекать выгоды из своих открытий другим, а сами предпочитают трудиться над новыми изобретениями. К тому же Жакар больше всего заботился об усовершенствовании своего станка и вскоре устроил модель его в Лионе. В 1802 г. этот станок осматривал собравшийся в главном городе Ронского департамента совет под председательством министра внутренних дел, знаменитого Карно.
   Раньше министр не хотел верить удивительным результатам нового изобретения и не без иронии сказал Жакару: «И ты рассчитываешь завязать узел на нитке с несвободными концами (натянутой)!».
   Теперь, к своему изумлению, Карно убедился, что это возможно.
   Ронский префект, оценивший всю важность Жакардова станка, одобрил труды изобретателя и помог ему отправиться в Париж для продолжения его работ и исследований. Жакара определили в Консерваторию Искусств и Ремесел, где он прожил более двух лет, занимаясь починкой машин и моделей. Среда была самая благоприятная для развития механических талантов изобретателя: он не только разбирал и поправлял машины, но также усовершенствовал, переделывал, даже нередко заменял их новыми, более удобными. Так, Жакар построил здесь ткацкий станок для приготовления бархатных лент с двойной лицевой стороной и машины с тройным челноком для тканья бумажных материй. Кроме того он трудился над исправлением и приведением в порядок знаменитых приборов Вокансона, известного механика, приводившего современников в изумление своими неподражаемыми автоматами.
   Вернувшись в Лион в 1804 г., Жакар встретил честного, вполне доверявшего ему капиталиста, Камилла Пернона, который решился, наконец, открыть станку великого изобретателя доступ в область практической индустрии. При содействии Пернона Жакар вступил в сношение с Коммерческой палатой и муниципальным советом. Комиссия, состоявшая из самых опытных фабрикантов, рассмотрела новую машину и единогласно дала о ней самый благоприятный отзыв. Вскоре лионский муниципалитет был уполномочен императорским декретом купить у Жакара привилегию на его станок за годовую ренту в 3 тысячи франков. Таким образом, патент на ткацкий станок сделался общественным достоянием, а несчастный изобретатель променял на кусок хлеба открытие, стоившее ему 15 лет труда, лишений и нужды. Он просил правительство дозволить ему кроме того получать пятьдесят франков за каждый станок его изобретения.
   «Вот человек, довольствующийся малым», воскликнул Наполеон, подписывая декрет.
   Тогда-то начались ужасные испытания для несчастного Жакара. Появление его машины произвело страшное смятение в рабочем классе. Везде говорили, что новая машина осуждает на бездействие и нищету всех, кто добывает средства к жизни тканьем узорчатых материй. Против изобретателя поднимались угрожающие крики. Его называли изменником, который продал бедного рабочего богатому фабриканту и продался сам иностранцам. Бедный Жакар! Он продался иностранцам! Он предал своих братьев и обрек их на несчастие! Вот какую награду получил самоотверженный труженик за свое гениальное изобретение, за свои бессонные ночи, за свои слезы, за свое бескорыстие, за свой патриотизм!
   Ненависть росла вокруг изобретателя подобно бурному потоку, грозившему унести его в своем течении. Жакар уже не мог показываться на лионских улицах. Его провожали свистками, его публично оскорбляли. Однажды, возле Сенклерских ворот, разъяренная толпа даже бросилась на него и потащила его на берег Роны.
   – «Топи, топи его!» – кричали исступленные ткачи, толкая бедняка в воду.
   Только энергическое вмешательство нескольких сострадательных людей, подоспевших вовремя, спасли Жакара от неминуемой гибели.
   Жакар мог бы покинуть Лион, где ему угрожало столько оскорблений и опасностей, он мог бы бежать из своей неблагодарной отчизны и унести с собою свое открытие, этот верный источник обогащения для каждой страны. Но он остался. Спокойствием и мудростью он сумел побороть ненависть. Жакар не сомневался, что наступит день, когда ему будет воздана справедливость, он был вполне уверен, что его машина создаст изобилие и дешевизну, что она увеличит количество работы, а следовательно и количество заработка, что она облегчит физический труд рабочих и что заслуги его будут наконец признаны всеми. Жакар не ошибся в своих ожиданиях.
   Станок системы Жакара произвел переворот в ткацком деле, упрочил фабрикацию шелковых материй в Лионе и открыл этому городу источник мануфактурного богатства. Однако не здесь только промышленность обязана глубокой благодарностью Жакару, но также и в Руане, в С.-Кантене, Эльбёфе, Седане, Манчестере, Берлине, Москве, С.-Петербурге, в Америке, Индии и даже в Китае.

   Нападение ткачей на Жакара

   Заслужив снова всеобщее уважение, скромный изобретатель удалился в Уллен, недалеко от Лиона, и стал заниматься там обработкой своего сада. Когда его посещали иностранцы, он показывал им свои трофеи – медали и крест Почетнаго Легиона.
   Здесь, окруженный почтением и любовью он прожил до той минуты, когда ему суждено было заснуть вечным сном. Жакар умер 7 августа 1834 года 82 лет от роду [107 - «Mеmoires de l’Acadеmie» 1801, 1806. – «Vie de Jacquard par H. Baudrillard Hachette», 1866.].
   Город Лион хотя воздвигнул Жакару статую, но не позаботился о его бедных родственниках, которым пришлось вскоре сильно бедствовать. 20 лет спустя после смерти Жакара две его племянницы жили в такой нищете, что были принуждены продать за несколько сот франков золотую медаль, пожалованную Людовиком XVIII их дяде.
   Еще печальнее сложилась судьба изобретателя машинного прядения льна.
   Филипп де Жирар родился в Люрмарене (депар. Во-клюз) 1 февраля 1775 года. Это была одна из тех избранных натур, всеобъемлющий ум которых находит повсюду применение для своей изумительной изобретательности. С самого детства будущий инженер, подобно великому Ньютону, начал задумываться над механическими приспособлениями и устраивать модели в роде, например, маленьких водяных колес, приводимых в движение течением ручья. 14-ти лет он придумал интересный аппарат с целью утилизировать движение волн. Жирар отличался замечательными способностями ко всем наукам и искусствам, он с одинаковым успехом занимался механикой, ботаникой, живописью, скульптурой и даже поэзией.
   События, сопровождавшие Великую Революцию, заставили Жирара покинуть мирную жизнь в родительском доме. После своего участия в борьбе с революционерами южных провинций, будущий изобретатель должен был оставить Францию. Принужденный жить и содержать родных исключительно одним только физическим трудом, он занялся живописью в Магоне, на острове Минорке, а потом устроил мыловаренный завод в Ливорно. Уже в это время Филипп де Жирар, которому было тогда не более 18 лет, обратил на себя внимание своими открытиями: он изобрел машину для гравирования на твердых досках, аппарат для приготовления статуй в уменьшенном размере и электрический конденсатор.
   Вернувшись на родину после 9-го термидора, он основал химический завод в Марсели надеялся, что, наконец, может жить спокойно, но 13 вандемьера принудило его во второй раз оставить отечество. Молодой инженер скрылся в Ниццу, где занял кафедру химии и только что введенной тогда в курс преподавания естественной истории. По возвращении в Марсель, после 18 брюмера, он читал там курс химии и вскоре отправился в Париж.
   Выставка 1806 года наглядно показала замечательную изобретательность Филиппа де Жирара. Он выставил новые ахроматические стекла, окрашенное под лак по новому способу листовое железо и знаменитые гидростатические лампы с постоянным уровнем, которые произвели тогда настоящую революцию в деле освещения. Они были впервые снабжены шарами из матового стекла, впоследствии распространившимися повсюду.
   Несколько времени спустя, Жирар получил от Общества Поощрения (Societе d’encouragement) большую золотую медаль за паровую машину, устроенную им по данной программе.
   В 1810 году Наполеон, желая нанести последний удар английской хлопчатобумажной промышленности, для которой ему удалось при помощи континентальной блокады запереть все европейские порты, издал следующий декрет, появившийся в «Монитере», от 12 мая.
   «Усиленно заботясь о процветании в нашей империи мануфактур, для которых лен составляет материал первой необходимости и находя, что повсеместному их развитию существенно препятствует неимение для прядения льна таких машин, какие существуют для хлопка, мы признали необходимым и постановили:
   Ст. 1. Назначить премию в миллион франков изобретателю (к какой бы нации он ни принадлежал) наилучшей машины для прядения льна.
   Ст. 2. Сумма в миллион франков, назначенная для этой цели, предоставляется в распоряжение нашего министра внутренних дел.
   Ст. 3. Декрет этот перевести на все языки и отправить нашим посланникам, министрам и консулам в иностранные государства, для опубликования.
   Ст. 4. Исполнение настоящего декрета поручается нашим министрам: внутренних дел, финансов и иностранных дел».
   Через несколько дней после обнародования этого декрета, Филипп Жирар, которому было тогда 35 лет, гостил у своего отца в Люрмарене. Во время завтрака принесли газету, где был напечатан декрет, или вернее вызов на состязание в изобретательности, обращенный ко всем народам без исключения. «Вот, Филипп, посмотри, – сказал Жирар, передавая газету своему сыну, – это по твоей части!» После завтрака Филипп Жирар долго гулял один и принял твердое намерение разрешить предложенную задачу. Он никогда не занимался той отраслью промышленности, о которой шла речь, и поэтому думал, не следует ли ему предварительно изучить все прежние системы льнопрядильных машин. Но вскоре он оставил эту мысль, находя, что назначение миллионной премии доказывало полнейшую несостоятельность таких попыток. Чтобы сохранить за собой полную самобытность, он решил совсем не знакомиться с чужими работами. Вернувшись домой, Ф. Жирар велел принести в свою комнату льну, ниток, воды, лупу и, рассматривая попеременно лен и нитки, сказал себе: «из первого должно сделать второе». Потом он долго рассматривал лен в лупу, размачивал его в воде и на другой день за завтраком объявил своему отцу: «миллион за мной». После этого он взял прядь льна, размочил ее в воде, чтобы разделить на элементарные волокна и, скрутил очень тонкую нить. «Остается только сделать механическим способом то, что я сделал руками, и машина изобретена», сказал наш пытливый исследователь. Для него она действительно была изобретена. Зерно открытия дало росток в его мозгу [108 - «Notice nеcrologique sur Philippe de Girard par Ampеre», в «Journal des Dеbats du 30 Novembre 1845».].
   Два месяца спустя Филипп Жирар взял первый патент. Чтобы ознакомиться с идеей этого изобретения, всего лучше будет описать положенный в основу его принцип, со слов самого изобретателя:
   «Вся моя система машинного прядения льна, говорит он, зиждется на двух главных манипуляциях. Первое – это трепание и вытягивание льна посредством ряда бесконечных подвижных гребней. Оно служит основой всех подготовительных операций, которым подвергается лен, начиная с чесания и оканчивая прядением тончайших нитей. Вытягиванье есть единственный, найденный до сих пор способ, однородно располагать по какой угодно длине волокна чесаного льна, не нарушая их параллельности. Второй способ, благодаря которому только и сделалось возможным машинное прядение льна до неограниченной степени тонины пряжи, состоит в разложении сырых волокон посредством вымачивания их в щелоке или просто в воде. При помощи этой операции, лен превращается как бы в новое вещество, которое можно вытягивать подобно хлопку между сближенными цилиндрами и приготовлять из него несравненно более тонкие нити, чем те, которые получались при прядении льна невытянутого, как это делалось по старинному английскому способу. Эти два основных принципа, совершенно не известные в применении к прядению льна до назначения Наполеоном премии, изложены в первый раз в моем патенте на изобретение от 18 июля 1810 года».
   Машины Филиппа Жирара, устроенныя вскоре на двух прядильных фабриках в Париже, осуществили эти два основных принципа. С тех пор прошло 70 лет, а первоначальные изобретения Филиппа Жирара остались нетронутыми и в настоящее время, как и тогда, они служат необходимым условием существования машинного прядения льна.
   Вскоре случился гнусный факт. Правительство, изумленное тем, что один человек так быстро сделал открытие, за которое были обещаны такие громадные деньги, издало новую программу и, раздробив императорскую премию на несколько частей, требовало от изобретателя в числе других невозможных условий настоящего чуда: чтобы 400 тысяч метров пряжи весили не более килограмма [109 - Киллограмм около 2½ Ф.; 400 тысяч метров – мера более 180 тысяч сажень.], и чтобы при этом получалась экономия в 0,8 сравнительно с ценой ручной пряжи. Филипп Жирар протестовал, но империя вскоре пала, и когда наступило время выдачи премии, то «одного только миллиона и не оказалось налицо», – как остроумно выразился Тьер, говоря о нашем несчастном герое.
   Не смотря на такую возмутительную несправедливость, Жирар все-таки продолжал посвящать свой гений для блага Франции. В 1813 году, когда ей угрожало вторжение иноземцев, он изобрел паровые пушки, которые на пробной стрельбе, в присутствии генерала Гуро и нескольких артиллерийских офицерах, оказались вполне практичными. Эти смертоносные орудия представляют поразительную аналогию с теперешними митральезами и послужили для них образцом. Модель паровой пушки делала 180 выстрелов в минуту, причем на расстоянии 10 шагов пробивала железную кирасу, а на 100 – деревянную доску в 1½ дюйма толщиной. Вследствие благоприятного отзыва комиссии, правительство предписало устроить такие машины в большем виде и тотчас же ассигновало на этот предмет необходимую сумму. «Но как ни быстро явилось изобретение и осуществление его, – говорит Ампер, – быстрота событий была еще значительнее».
   Чтоб разработать, как следует, машинное прядение льна, Филипп Жирар потратил на опыты не только все свои средства, но также состояние своих братьев, гордившихся своим участием в его деле. Мало того, этот полезнейший человек, составлявший научную славу Франции, был арестован в своей мастерской за долги, сделанные им для продолжения опытов, и посажен в тюрьму Сент-Пелажи. Факт невероятный, но совершенно верный!
   Тогда-то, измученный равнодушием и несправедливостью соотечественников, изобретатель принял предложение Австрии устроить в Вене льнопрядильную мануфактуру. Он уехал с растерзанным, сердцем и увез с собой половину своих машин, предоставив остальные братьям для эксплуатации на его неблагодарной родине. Однако и теперь правительство отказало им в займе, без которого они не могли поддержать свою маленькую фабрику, которую скоро принуждены были закрыть. В Вене Филипп Жирар был принят далеко не с тем сочувствием, на которое имел полное право рассчитывать в силу данных ему обещаний. «Тем не менее, он с изумительной настойчивостью продолжал трудиться над своими изобретениями. Так, он дополнил свою прядильную машину прибором для чесанья льна, опередив пароходное сообщение, существующее теперь на Дунае, он пустил по этой реке между Пештом и Веной судно, приводимое в движение паровой машиной, к которой впервые применил свое изобретение трубчатых котлов, делающих разрыв паровика безопасным» [110 - Ampеre: «Notice biographique».].
   Вскоре после этого Филипп Жирар был приглашен русским императором Александром I, в Варшаву, для устройства там большой прядильной мануфактуры. Изобретатель только узнал тогда о публичной продаже всех наследственных имений, принадлежавших его родным, которые заложили их в надежде на исполнение декрета 1810 года; он тотчас же стал хлопотать о спасении достояния своей фамилии.
   В Польше Филипп Жирар сделался популярным. Получив должность Главного горного инженера, он однако же принял присягу лишь под тем условием, чтобы ему позволили оставаться во французском подданстве. Вокруг основанной им большой прядильной фабрики образовался целый городок, названный в честь его Жирардовым. На новой должности Жирар не переставал работать в прежнем направлении и сделал бесчисленное множество полезных изобретений. Так, он придумал аппарат для извлечения и выпаривания свекловичного сока, построил новое гидравлическое наливное колесо, усовершенствовал металлургию цинка, поставил на фасаде банка в Варшаве термометрограф, а в обсерватории метеорограф, изобрел аппарат для приготовления ружейных лож, машину для вытачивания сферических тел с математической точностью, указал способ нагревания воздуха в доменных печах, изобрел большую паровую машину без коромысла, особого рода турбины, уравнительную машину, машины для разборки, вытягивания и прядения охлопков, динамометрограф, машину для выделки кирпича, усовершенствованные амбары для хранения хлеба и машину для вытягивания проволоки.
   В 1844 г. Жирар, оставшийся по прежнему бедняком, вернулся во Францию. За 4 года до этого он издал брошюру под заглавием: «Воззвание к королю, министрам и палатам по поводу первенства Франции в изобретении машины для прядения льна», где он энергически требовал восстановления всех своих прав. «Я хочу возвратить моему отечеству и себе, говорит Жирар, изобретение, честь которого приписывают мне и моей стране все государства Европы, кроме самой Франции».
   В 1842 г. Общество Поощрения решилось, наконец, провозгласить истину, а в 1844 году, во время промышленной выставки в Париже, чесальная машина Жирара возбуждала всеобщее удивление. Несчастный изобретатель был тогда уже шестидесятидевятилетним стариком и жил исключительно пенсией, выдаваемой ему Россией, если не считать несколько тысяч франков, данных ему, как бы в виде подаяния, Обществом изобретателей. Он умер в следующем году, 70 лет, не дождавшись креста Почетнаго Легиона, о котором хлопотали для него друзья.
   Права Филиппа Жирара были торжественно признаны только в 1849 г., т. е. четыре года спустя после его смерти, а в 1853 году наследникам великого изобретателя была дана национальная награда, вотированная законодательным корпусом. Горькая насмешка! Жозефу Жирару, старшему брату Филиппа, было тогда 92 года и он умер через несколько месяцев. Другой брат его, Фридрих, скончался еще раньше [111 - Эта рента выдавалась потом племянницам великого изобретателя. – Chaptal: «Histoire de l’industrie franсaise», t. II. – d.Louvet: «Biographie Universelle»].
   В ряду изобретателей, содействовавших усовершенствованию машин для прядения, кордевания (чесания) и тканья хлопка, мы должны упомянуть Иисуса Гейльмана [112 - Родился в Мюльгаузене в 1796 году.]. В противоположность большинству других изобретателей он был человек богатый. Состояние его, вместе с приданым жены, доходило до 500 тысяч франков, сумма, как мы увидим впоследствии, не особенно значительная для человека, одержимого страстью к изобретениям. Живя в центре эльзасских фабрик, Гейльман узнал, что главные фабриканты той местности предлагают премию в 5000 франков за изобретение новой машины для чесания хлопка. Чесальная машина, бывшая тогда в употреблении, не могла служить для выделывания ваты из хлопка, кроме того при обработке на ней много материала пропадало даром. Гейльман решился принять участие в конкурсе, тем более что он и раньше занимался механикой и не только заведовал машинной фабрикой, но даже сам сделал несколько открытий. Так, он изобрел интересную машину для вышивания, в которой 20 игл работали разом, затем усовершенствованный станок и наконец, две машины: одну – для перемерки и свертывания тканей, а другую – для навивания основы. Станок его для тканья разом двух кусков бархата обратил на себя всеобщее внимание. Однако новая задача, предстоявшая Гейльману, оказалась гораздо труднее, чем можно было ожидать. Ему пришлось посвятить несколько лет на изучение предмета, но он увлекался этим делом тем сильнее, чем труднее казалось достижение цели. Пришлось делать дорогостоящие опыты, устраивать пробные аппараты и беспрестанно возобновлять их. Расходы были так велики, что все состояние Гейльмана и приданое его жены ушли на предварительные изыскания. Вскоре исследователь впал в нищету и очутился в печальной необходимости занимать деньги у друзей даже на свои текущие расходы. Между тем у него умерла жена, и он решился отправиться в Англию, чтоб отыскать себе там какое-нибудь место, которое дало бы ему возможность содержать двух дочерей. Гейльман отправился в Манчестер, но и там мысль о чесальной машине постоянно занимала изобретателя и не давала ему покоя. Он сделал модель ее для одного английского фабриканта, однако надежды его и на этот раз не осуществились. Он вернулся во Францию повидаться с семейством, но и здесь не переставал думать о разрешении задачи, составлявшей его idее fixe. Однажды вечером, сидя в кресле и размышляя о печальной судьбе изобретателей, он почти бессознательно, но с большим вниманием стал наблюдать за тем, как его дочери причесывались, как они без малейшего затруднения проводили гребнем по своим длинным волосам. «Если б мне удалось, думал он, осуществить в машине этот способ удерживать длинные волокна с одной стороны и отбрасывать короткие в другую обратным движением гребня, задача моя была бы решена» [113 - Самуил Смайльс: «Самопомощь».]. Гейльман снова принялся за работу и после семилетних трудов изобрел, наконец, по видимому простой, но в сущности чрезвычайно сложный механизм чесальной машины. Еще несколько лет потребовалось на то, чтобы довести ее до конца, но тогда она достигла уже такой степени совершенства, что уже не оставляла желать ничего лучшего. Нужно видеть, как работает эта удивительная машина, чтобы оценить ее и уловить аналогию между механизмом и действием, давшим изобретателю первую мысль устройства ее. Машина Гейльмана, по словам одного знаменитого английского инженера, работает «почти так же деликатно, как человеческие пальцы». Она чешет прядь хлопка с обоих концов, размещает волокна совершенно параллельно друг другу, отделяет длинные нити от коротких и собирает те и другие в отдельные пучки.

   Гейльман нападает на мысль о новой чесальной машине

   Манчестерские прядильщики очень скоро оценили достоинства и выгоды новой машины и, когда один из главных фабрикантов ввел ее у себя, то шестеро других сложились и купили у изобретателя привилегию за 300 тысяч рублей. Шерстяные фабриканты дали ту же сумму за применение машины к чесанию шерсти, а в Лидсе фабриканты заплатили изобретателю 200 тыс. рублей за право воспользоваться ею для обработки льна. Таким образом, Гейльман внезапно разбогател, но ему не удалось воспользоваться своим громадным состоянием. Он умер в то самое время, когда его многолетние труды увенчались таким блестящим успехом. Сын Гейльмана, переносивший вместе с ним нужду и разделявший его труды, сошел в могилу вслед за отцом [114 - «Magasin Pittoresque», 1860.].
   В ряду промышленных открытий нашего века есть много таких, которые, не обладая никакой грандиозностью, представляют однако же при всей своей скромности громадный интерес, вследствие их громадного распространения и неисчислимых услуг, оказываемых ими в обыденной жизни. К числу таких открытий принадлежит швейная машина. Рассказывая историю ее происхождения, мы познакомим читателей с неудавшейся жизнью скромного и мужественного ремесленника, настоящего изобретателя этого драгоценного прибора.
   Варфоломей Тимонье, сын лионского красильщика, родился в Арбреле (Рона) в 1793 г. Будучи юношей, он учился несколько времени в семинарии Сен-Жан, а потом сделался портным в Амплепюи, где его семейство жило с 1795 года.
   Когда Тимонье был еще молодым человеком, ему случалось видеть вышиванья тамбурным швом (крючком), которыми по заказу тарарских фабрикантов было занято много рук в горах Лиона. Эти вышиванья дали нашему портному первую мысль о машинном шитье и он придумал весьма простой аппарат, заменявший руки вышивальщицы и применимый также к шитью платья.
   В 1825 г. Тимонье жил в Сент-Этьене (Луара) и занимался ремеслом портного. Не имея даже элементарных сведений по механике, страстный изобретатель постоянно трудился над изобретением новой машины. В продолжении четырех лет он едва заглядывает в свою мастерскую, пренебрегает занятием, которое составляет единственный источник существования для его семейства, и все время проводит в отдельном павильоне, вечно погруженный в какие-то никому непонятные занятия. Дела его приходят в упадок, он разоряется, теряет кредит, слывет за сумасшедшего, но ему все равно…
   В 1829 году идея его осуществилась; он создал новое орудие труда – швейную машину. В 1830 г. Тимонье взял патент на изобретение тамбурной швейной машины.
   В это время г. Бонье, инспектор луарских шахт, проездом через Сент-Этьен, увидел новую машину в действии. Искусный инженер угадал важность сделанного открытия и повез Тимонье в Париж. В 1831 г. фирма Жермен, Пти и К° открыла в улице Севр мастерскую при 80 швейных машинах для приготовления солдатской одежды и пригласила Тимонье к себе в управляющие.
   В то время рабочие не только не видели в машинах полезного для себя подспорья, но даже считали их опасными соперницами и часто уничтожали их в порыве злобы. Машина Тимонье подверглась той же участи: возмутившиеся портные ворвались в нему в мастерскую и переломали там все, что только попадалось им под руку. Изобретатель принужден был искать спасения в бегстве [115 - Впоследствии возмущение было подавлено и виновные понесли заслуженное наказание.]. Через несколько месяцев фирма ликвидировала свои дела вследствие смерти г. Бонье, и Тимонье вернулся в Амплепюи, в 1832 году.
   Два года спустя мы видим Тимонье снова в Париже, где он работал поштучно, как простой портной, на своей швейной машине и постоянно придумывал к ней новые усовершенствования. Прошло еще два года, последние средства изобретателя истощились и бедный рабочий отправился обратно на родину. На этот раз он пошел пешком, взвалив машину на спину и, чтобы кормиться, дорогой показывал ее публике, точно будто какого-то ученого сурка.
   Вернувшись в Амплепюи, Тимонье начал делать швейные машины и продал их несколько штук в окрестностях, но покупателей оказалось мало, потому что машинное шитье не пользовалось сочувствием публики.
   К 1845 г. Тимонье так усовершенствовал свою машину, что она делала 200 стежков в минуту. В это время изобретатель вступил в компанию с А. Маньеном из Виллафранка (департ. Роны), где компаньоны устроили мастерскую и начали делать машины стоимостью по пятидесяти франков за штуку. 5-го августа 1848 г. Тимонье, вместе с Маньеном, взял патент на усовершенствование своей машины, которую назвал швейно-вышивальной. На ней можно было выкладывать шнурком, вышивать и шить все, что угодно, начиная с кисеи и кончая сукном или кожей, со скоростью 300 стежков в минуту. Помощью вертящейся иглы можно было даже вышивать кружки и фестоны, не поворачивая материи.
   9-го февраля 1848 г. компаньоны взяли английский патент на свою машину, которая в это время приготовлялась уже ими из металла и достигла значительно большей точности сравнительно с первыми деревянными образцами. Но революция 1848 г. на этот раз положила конец существованию мастерской. Тимонье принужден был отправиться в Англию, где уступил свой патент одной манчестерской компании. Впрочем, он пробыл в Англии лишь несколько месяцев и снова вернулся во Францию.
   В 1851 г. машина Тимонье была послана на Лондонскую Всемирную выставку, но, вследствие какой-то невероятной случайности, осталась на руках у агента и пришла туда уже после определенного для предметов крайнего срока, а предназначенное для нее место заняли тоже его же швейные машины, но только немного усовершенствованные американцами, причем особенное внимание обратили на себя машины Элиаса Гау, с двумя нитками и челноком. Те же усовершенствования Тимонье пробовал сделать еще в 1832 г. и продолжал работать над этим вплоть до 1856 года, но вскоре для нашего изобретателя ничего не было нужно. Тридцать лет борьбы, труда и страшных лишений истощили его силы. 5-го августа 1857 года, в Амплепюи, Тимонье умер в крайней бедности, 64 лет.
   Все попытки устройства швейных машин, сделанные до Тимонье, состояли в применении нескольких игл (каждая с одним ушком для нитки), и были оставлены как непрактичные.
   Первоначальная машина Тимонье, конечно, была далека от совершенства: сделанная из дерева, она приводилась в движение посредством бесконечного шнурка, причем, каждый оборот колеса давал только один стежок, тогда как новейшие машины делают их от 800 до 1000 в минуту. Нужно ли перечислять здесь те услуги, которые оказывает нам это чудное изобретение на всех ступенях швейного мастерства, начиная от приготовления одежды и оканчивая шитьем обуви, шляп, седел, дорожных вещей и пр. Многочисленные фабрики во Франции и Америке тысячами изготовляют и развозят их по всем частям земного шара. Вероятно, уже не далеко то время, когда эти машины, достигнув такой же дешевизны, какою отличаются теперь карманные и стенные часы, сделаются необходимой принадлежностью каждого семейства, когда медленное, утомительное и изнуряющее шитье руками будет применяться только к штопанью и сметыванью. Машина избавит швею от тех долгих часов работы, в продолжении которых она портила себе зрение, теряла здоровье, сокращала самую жизнь… и достижением такого великого результата мы будем обязаны, – не следует забывать этого, – несчастному Тимонье [116 - Машина Тимонье очевидно послужила типом для всех новейших швейных машин. (Отчет Жюри всемирной парижской выставки 1835 г., стр. 392). Документами о Тимонье мы обязаны любезности г. Мейсена, секретаря Лионского Общества промышленных наук.].
   Если изобретение машин было куплено ценою бесчисленных страданий и стоило жизней многим труженикам, то исполнение крупных общественных работ нисколько не уступает в этом отношении открытию новых орудий промышленности. Пример подобного рода мы находим в истории прорытия Сен-Готардского туннеля.
   Предприниматель этой гигантской работы, Луи Фавр, умерший от аневризма вследствие непосильных трудов и множества неудач, был гениальный инженер, который пробил себе путь и приобрел высокое положение исключительно своими способностями и заслугами.
   Сын плотника из Шэна, маленького городка женевского кантона, Фавр, 17 лет, оставил свою родину, и как простой рабочий, с мешком за плечами и несколькими экю в кармане, отправился во Францию, для усовершенствования себя в различных ремеслах. По прибытии в Лион он сумел разрешить самым простым способом, одну чисто практическую задачу, тогда как способ, придуманный для решения ее инженерами, требовал громадных расходов. Успешное выполнение принятой им на себя работы положило начало его блестящей карьере. Действительно, с этого времени ему стали поручать все более и более значительные сооружения по постройке железных дорог. Собственно, научных знаний у Фавра не было, так как он не получил специального образования и прошел только курс начальной школы но недостаток этот заменялся в нем удивительной практической сметливостью, необыкновенным организаторским талантом и несокрушимой энергией к достижению предположенной цели.
   В несколько лет Фавр составил себе значительное состояние и купил в окрестностях Женевы прекрасное имение с намерением поселиться там и заняться сельским хозяйством. Но под влиянием страсти к своей профессии, он не мог устоять против искушения – стать во главе грандиознейшего в то время сооружения: мы говорим о прорытии большого С. Готардского туннеля, который послужил источником его несчастий и, вместе с тем, вечным памятником его неувядаемой славы. С той минуты, когда Фавр взялся за выполнение проекта, жизнь его сделалась непрерывным рядом забот и огорчений, вызываемых не громадностью самого предприятия, не трудностью организации работ, не борьбой с природой, но именно злобой и завистью лиц, стоявших во главе компании, которые вели ее к неизбежной гибели и не желали, чтобы он, Фавр, имел успех. Благодаря необыкновенной твердости воли, Фавр сумел побороть все препятствия и был уверен, что увидит свой туннель оконченным к сроку, назначенному им еще в 1872 г. Вследствие семилетней борьбы и страданий доблестный труженик поседел, сгорбился, постарел, но все-таки не утратил ни мужества, ни энергии. Мало помалу, однако же отношения между ним и компанией улучшились, к нему вернулась его прежняя живость и он стал серьезно подумывать о том, чтобы взяться за прорытие Симплона, как только будет окончен С. Готардский туннель. Этим новым предприятием он надеялся вознаградить себя за убытки, которых ожидал от своих теперешних работ. Фавр беседовал с друзьями о всех своих проектах и уехал от них полный веры в свою счастливую звезду, но, вернувшись в Гешенен, внезапно умер от изнурения на самой арене своей славы: сопровождая во внутренность туннеля одного французского инженера, он вдруг упал к его ногам, точно пораженный громом, на расстоянии 1400 сажень от выхода [117 - «Revue scientifique», 2-e sеrie, t. XVII.]. Фавра не стало (июня 1879).
   Вот ценою каких жертв выполняются дела, составляющие славу нашего времени!..

Глава девятая
Пароходы и железные дороги

   Изобретение паровой машины принадлежит не одному человеку, но целому поколению инженер-механиков.
Роберт Стефенсон

   История паровой машины, употребление которой произвело настоящий переворот в современном обществе, есть в то же время история бесчисленных усилий множества великих изобретателей. Начиная с эолипила (Геронова шара – прототипа паровой турбины, созданного в I веке) Герона Александрийскаго и оканчивая могучими двигателями наших пароходов и локомотивов, сколько рук ковали железо, сколько умов трудились над постепенными усовершенствованиями, как звенья невидимой цепи соединяющие первый зародыш механического гения с поразительными современными результатами новейшей механики! Сколько мощных работников предшествовали Уатту и Стефенсону, сколько тружеников прокладывали дорогу великим строителям нашего времени!
   Укажем между ними на людей, которые всего более боролись и страдали. Первое место среди этой вольной дружины, как по несчастной жизни, так и по своему славному имени, принадлежит одной из французских национальных знаменитостей.
   Денис Папин [118 - Сын врача и родственник Николая Папина, известного многими научными сочинениями. См. приложение, заметка С.] родился в Блуа 22 августа 1647 года и изучал в Париже медицину, но непреодолимая склонность к точным наукам и прикладной механике заставила его отказаться от профессии врача. Великий Гюйгенс, о котором мы говорили раньше, заметив способность Папина, стал покровительствовать даровитому юноше и дал ему средства всецело посвятить себя изучению любимых им наук. Молодой человек помогал физику-астроному в его работах и вскоре обратил на себя внимание остроумным усовершенствованием некоторых деталей в новой пневматической машине, только что открытой тогда магдебургским бургомистром Отто Герике. Он опубликовал свои первые исследования в брошюре «Новый опыт над безвоздушным пространством», которая обратила на себя внимание Академии Наук, тогда еще недавно основанной Кольбером.
   Будущность юного физика была, по видимому, обставлена самыми благоприятными условиями. Парижские ученые оказывали ему большое уважение, публика относилась к нему благосклонно, как вдруг он уехал из Парижа в Лондон. Причины этого внезапного отъезда так и остались неизвестны.
   По приезде в Лондон, в начале января 1676 г., Денис Папин был представлен Роберту Бойлю, основателю Лондонскаго Королевскаго Общества. Этот знаменитый ученый занимался своими великими исследованиями вдали от городского шума, в одном из своих поместий и охотно приглашал туда всех знаменитых людей, посвятивших себя изучению наук. Он принял молодого французского физика в свою лабораторию. В продолжении 3-х лет Денис Папин и Роберт Бойль работали вместе, причем много занимались исследованием свойств водяного пара. Через несколько времени Папин получил звание члена Лондонского Королевского общества (в 1681 году) и ознаменовал себя важным открытием котла, названного по его имени Папиновым. В нем впервые был применен предохранительный клапан, сделавшийся впоследствии существенной принадлежностью каждой паровой машины.
   По всей вероятности, Денис Папин принадлежал к числу неуживчивых, так называемых, цыганских натур. В то время как в Англии, сделавшейся для него второй отчизной ему предоставлялись всевозможные почести, он необдуманно согласился занять место в новой академии, основанной в Венеции, где пробыл однако всего только два года: хотя слава нашего физика росла с каждым днем, но материальные средства его были очень скудны, он начал скучать по Англии и вскоре вернулся в Лондон.
   Именно, во время своего вторичного пребывания в этой стране Денис Папин изобрел первую машину, которая привела его к великому открытию – применению пара в качестве механического движителя. Сначала он хотел воспользоваться упругостью воздуха, как двигательной силой и в 1687 г. представил Лондонскому Королевскому обществу модель машины, посредством которой можно было утилизировать течение рек. Эта остроумная машина состояла из двух больших насосов, поршни которых приводились в движение падением воды и вместе с тем вытягивали воздух из металлической трубки. Прикрепленная к концу поршневого стержня веревка передавала весьма значительную силу, когда поршень от действия сжатого воздуха быстро вгонялся во внутренность трубки. Эта система представляла в принципе механизм атмосферной железной дороги, существовавшей некогда в Сен-Жермене. Однако новая машина, вероятно не точно построенная, дала плохие результаты. Неудача сильно поразила Папина. Положение даровитого изобретателя было крайне стесненное и он снова стал подумывать о Франции, но непреодолимая преграда отделяла его от отечества. Денис Папин был протестант. Вернуться в Париж и вступить в Академию Наук, он мог лишь под условием перемены религии. Но отречение казалось ему позором, и он, не колеблясь, осудил себя на вечное изгнание.
   Карл, ландграф Гессенский, предложил добровольному изгнаннику кафедру математики в Марбурге. Папин согласился на это предложение и поехал в Германию. Здесь он возобновил опыты над применением упругости газов к движению машин и надеялся теперь лучше разрешить занимавшую его великую задачу, производя пустоту в насосе не посредством воздуха, как прежде, а посредством взрыва пороха под поршнем.
   Папин устроил свою пороховую машину в 1688 г. и скоро должен был убедиться в ее неудовлетворительности. Тогда у него явилась новая смелая мысль воспользоваться водяным паром для образования пустоты под поршнем своего цилиндра. Таким образом, в мозгу изобретателя созрел основной принцип устройства паровой машины..
   Устраиваемые им одна за другою машины оказывались, конечно, грубыми, имели много недостатков и далеко не оправдывали тех надежд, какие возлагал на них знаменитый физик. Ядовитые нападки и бесчисленные порицания остановили дальнейший ход его работ и заставили бросить их на долгие годы. Возбудить опять ум исследователя к продолжению изысканий могли только внимание к его трудам Лейбница и опыты Савери, производившиеся в его присутствии. В 1707 г. Папин издал во Франкфурте маленькую книжку под заглавием: «Новый способ поднимать воду силою огня», где описывается новая система паровой машины. Он устроил ее в больших размерах и применил к движению судна. Первые опыты, сделанные с нею на р. Фульде, имели успех.
   Вследствие несогласий с некоторыми влиятельными лицами в Марбурге, Денис Папин решился показать свое паровое судно в Лондоне. Следующее письмо, адресованное Лейбницу, служит верной характеристикой того положения, в котором находился тогда наш изобретатель:

   «Кассель, 7 июля 1707 года.
   Милостивый Государь!
   Вы знаете, как давно я жалуюсь на преследования моих могущественных врагов. До сих пор я терпеливо переносил это, но с некоторого времени злоба их достигла таких размеров, что с моей стороны было бы слишком большой смелостью оставаться дольше в Гессене и подвергаться различным опасностям. Правда, можно быть уверенным, что в случае тяжбы мне была бы оказана справедливость. Но я и без того уже слишком часто отнимал у Его Высочества время для своих маленьких дел, поэтому для меня в данном случае всего лучше уступить и уехать отсюда, чтоб не утруждать ежеминутно своими просьбами такую высокую особу. Я подал принцу прошение, где почтительнейше ходатайствовал о дозволении мне вернуться в Англию, и он согласился на это в таких выражениях, которая показывают, что в настоящее время, как и всегда, Его Высочество относится ко мне гораздо милостивее, чем я того заслуживаю.
   Причину своего отъезда я объяснил принцу тем, что для меня важно испытать устроенное мною новое судно в таком морском порте, как Лондон, где можно будет дать ему достаточное водоизмещение и снабдить механизмом, который при помощи огня позволит одному или двум рабочим вести судно с большей быстротой, чем это могли бы сделать несколько сот гребцов. Действительно, у меня есть намерение уехать отсюда на этом самом судне, о котором я когда-то имел честь говорить с Вами. Этим я надеюсь убедить всех, что по выработанному мною типу можно построить другие суда и с большим удобством применить к ним огневую машину. К выполнению моего плана служит однако же препятствием то, что суда, выходящие из Касселя, не попадают в Бремен, так как по прибытии в Мюнден, товары перегружают на другие суда, и только эти последние отправляются непосредственно в Бремен. В этом меня уверял мюнденский судовщик. Кроме того он сказал мне, что нужно иметь особое разрешение для того, чтобы провести судно из Фульды в Везер, вследствие чего я и решился обратиться к Вам, милостивый государь. Так как это – частное дело, не имеющее никакого значения для торговли, то, я уверен, Вы примите на себя труд достать мне дозволение на пропуск моего судна из Лондона, тем более, что мне известно, как много надежд Вы возлагаете на применение огневой машины к водяному сообщению…
Д. Папин».

   Тотчас по получении этого письма Лейбниц начал хлопотать у ганноверского курфюрста о дозволении, но не смотря на все свое влияние, не имел никакого успеха. Между тем Папин делал ряд опытов с своим огневым судном, причем полученные результаты оказывались блестящими. «Сила течения до такой степени ничтожна в сравнении с силой моей машины, – пишет он в другом письме к Лейбницу, – что с трудом можно заметить более быстрый ход судна вниз по течению, чем вверх». Изобретатель собирался отправиться в плавание со своим семейством, когда узнал, что президент Мюнхенского округа решительно отказывает ему в пропуске. «Я сильно опасаюсь, говорит Папин, что, не смотря на все труды и расходы, каких потребовало мое судно, мне все-таки придется бросить его и таким образом общество будет лишено тех выгод, которые я с Божьей помощью мог бы доставить ему новым способом сообщения. Впрочем, я примирюсь с этой неудачей, зная, что она произошла не по моей вине мне никогда и в голову не приходило, чтобы подобное предприятие могло не осуществиться из-за какого-то пропуска».
   После новых тщетных попыток Денис Папин, раздраженный неудачами, решился попробовать нельзя ли обойтись без «дозволения». 24 сентября 1707 г. он перенес на судно все свое скромное имущество, состоявшее из кое-какой одежды да жалкой домашней утвари, поместил на нем свою жену и детей, а сам стал у машины. И вот наш изобретатель плывет по реке, пренебрегая ветрами и волнами… Вскоре путешественники прибыли в Лоху, при устье Везера.
   Но здесь начинается роковая история с цехом судовщиков. О невиданном чуде поспешно дают знать президенту округа Зену, тот прибегает со всех ног и с любопытством осматривает судно Дениса Папина. Он просит, чтобы ему объяснили, каким образом эта странная маленькая машина может заставлять корабли двигаться без мачт и парусов. Но как человек робкий и осторожный, Зену не решается взять изобретателя под свое покровительство и вскоре уходит. На другой день к Денису Папину является целая толпа цеховых судохозяев и они объявляют ему, что так как его судно прошло без разрешения, то в силу данных им привилегий оно составляет теперь их собственность, вследствие чего они вытащат его на берег и продадут с публичного торга по частям. Денис Папин в отчаянии, протестует и сопротивляется, но он один против всех. Тщетно изобретатель просит помощи у жителей предместьев Лоха, судовщики, не желая выпустить из рук добычу, бросаются на судно и тотчас же начинают ломать его. С особенной яростью набрасываются они на машину с колесами и разом поканчивают с ними в присутствии убитого горем старика-изобретателя.

   Разъяренная толпа судорабочих разрушает пароход Папина

   Так совершился этот возмутительный факт варварского разрушения, который, отодвинув на целое столетие применение пара к водяному сообщению, быть может, изменил судьбы народов!
   Позднее мы встречаем Дениса Папина, слабого и больного, в Лондоне. Роберт Бойль, его старый друг, умер, новым же членам Королевской Академии он почти совсем не известен. Старик опять начинает вспоминать о далекой отчизне, но теперь, в конце царствования Людовика XIV, религиозная нетерпимость больше, чем когда-нибудь, преграждает доступ туда. Долгое время изобретатель жил почти в нищете на скромное жалованье, выдаваемое ему Королевским обществом, и по недостатку средств, не имел уже больше возможности возобновить свои опыты над паровой машиной. «Я принужден, – говорит он, в одном из своих писем, – употреблять свои машины на починку камина в моем бедном жилище».
   Обремененный многочисленным семейством Папин бедствовал ужасно, но все-таки прожил до глубокой старости. Время его кончины с точностью не известно несомненно только, что он долго томился, всеми оставленный [119 - Arago: «Notices scientifiques». Tome II. – Louis Fig er: «Les Merveilles de la Science». Tome I–Le baron Ernouf: «Denis Papin, sa Vie et son Oeuvre». I vol., in-18, Paris, Hachette et C-ic.].
   Новые опыты над применением пара к навигации мы встречаем только в 1784 году – год спустя после освобождения Соединенных Штатов. Впрочем, здесь следует упомянуть еще о замечательной попытке, сделанной раньше одним французом, маркизом Жофруа, в Лионе. 15 июля 1783 года он пустил по Саоне пароход своего изобретения. Не смотря на успех первого опыта, Жофруа не встретил ни в ком сочувствия и должен был отказаться от своего предприятия.
   Америка, с ее громадными реками, представляющими там наилучший способ сообщения, казалось, самою природой предназначена была, больше чем Франция, к появлению в ней паровых судов. И действительно, именно там они возродились снова после давно забытой попытки Папина. Когда же Джемс Уатт устроил в Англии паровую машину двойного действия, оставалось только применить ее к навигации. В 1781 г. американский строитель Джон Фич (Fitch) представил генералу Вашингтону модель судна с обыкновенными веслами, которые приводились в движение действием пара. Машина вскоре была устроена в больших размерах, и первый опыт с нею изобретатель решился сделать в присутствии публики, что и последовало летом 1787 г., в окрестностях Филадельфии, на реке Делаваре. Вашингтон и Бенжамин Франклин, понимавшие, что такое открытие должно составить эру в истории прогресса, сочли своим долгом, вместе с несколькими членами Конгресса, принять участие в испытании новой машины и заняли места на судне Джона Фича. Когда эта маленькая ладья двинулась в путь действием пара, публика не могла придти в себя от изумления. Весла, двигавшиеся без помощи гребцов, дым выходивший из высокой трубы, все это казалось ей каким-то чудом, но изумление зрителей увеличилось еще более, когда судно, сделав поворот, пошло против течения со скоростью 5½ миль в час.
   Успех был полный. В Филадельфии тотчас образовалась компания с Франклином и ученым астрономом Риттенгаузом во главе, задавшаяся целью утилизировать новое изобретение и внести в него возможные усовершенствования. В 1788 году Джон Фич получил от американского правительства привилегию на исключительное пользование пароходным сообщением в пяти штатах; в то же время национальная подписка дала ему средства для производства работ в больших размерах. Фич решил поставить свою машину на гальот и устроить правильное пароходство между Фильдельфией и Трентоном, т. е. на расстоянии 6–7 верст. Но когда он начал строить паровую машину больших размеров, то встретил почти непреодолимые препятствия. Помощниками ему могли служить только неопытные кузнецы и слесаря, поэтому машина, не смотря на все усилия и значительные издержки, оказалась очень плохого устройства и дала неудовлетворительные результаты. Паровой гальот ходил гораздо хуже маленького судна, служившего для опытов. Этого было совершенно достаточно, чтобы обескуражить не Фича, конечно, но помогавших ему капиталистов, которые с ужасом видели, что деньги их тратятся даром, изобретение же идет не вперед, а назад. Однако, при содействии нескольких просвещенных граждан, Джон Фич мог снова приняться за дело. Он обещался исправить свою машину, так чтобы судно могло делать 8 миль в час. Год спустя изобретатель был уже в состоянии выполнить данное им обещание. Ход парового гальота был торжественно испробован в Филадельфии. От определенного пункта на реке была отмерена миля и после поверки часов определено время. Гальот прошел именно то расстояние, какое требовалось. Вскоре опыт был повторен при еще более торжественной обстановке, в присутствии многочисленной публики и под председательством губернатора Пенсильвании, который собственноручно поднял флаг Американских Соединенных Штатов на гальоте Джона Фича.
   Можно ли было думать, что после такого успеха наш механик перестанет пользоваться сочувствием и поддержкой публики, а между тем это действительно случилось. Вследствие какого-то необъяснимого заблуждения, общество не верило в будущность нового изобретения. В глазах современников Фич был человек, лишенный практического смысла, и все с недоверием относились к этому энтузиасту, когда он говорил, что на его пароходе со временем «возможно будет переплыть Атлантический Океан». Однако Фич при помощи одного из своих надежнейших друзей, доктора Торнтона, продолжал совершенствовать свою машину. 11 мая 1790 г. паровое судно его прошло против ветра из Филадельфии в Берлингтон со скоростью 7 миль в час, но даже и такой удивительный результат не мог возвратить паровому сообщению доверие массы. С финансовой точки зрения находили, что в этом деле предстоят только одни расходы и никаких барышей. Акционеры предприятия не считали себя обязанными долее поддерживать несчастного Фича и оставили его. Доведенный до отчаяния изобретатель тщетно уверял, что остается сделать лишь одно последнее усилие, что работа его созрела и что она будет приносить плоды. Преследуемый своей idеe fixe он везде говорил, что близок день, когда пароходы станут ходить по Атлантическому Океану. Над ним смеялись, его считали мечтателем. Непризнанный и оставленный всеми, Джон Фич решился уехать из отечества и обратил свои взоры к Франции.
   В 1792 г. американский инженер высадился в Лорьене (Lorient). Хотя французский консул в Филадельфии, Сен-Жан-де-Кревекёр, сообщивший своему правительству о новом изобретении, и снабдил Фича многочисленными рекомендациями, однако они мало помогли ему, потому что Франция не представляла тогда благоприятной почвы для научных открытий: в ней царствовал неизбежный во время войны беспорядок. Впрочем, для Фича на одно мгновение блеснул луч надежды. В Филадельфии он познакомился с неким Бриссо, который был теперь депутатом Конвента и оказывал ему деятельное покровительство. К сожалению, покровитель этот сделался скоро жертвою террора и умер на гильотине (31 октября 1793 г.). Оставшись совершенно одиноким и без всяких средств к жизни, наш изобретатель вернулся в Лорьен. До какой степени он нуждался в то время, видно из того, что он принужден был просить денег на проезд у консула Соединенных Штатов.

   Несчастный изобретатель с отчаяния бросается в волны Делавара

   Джон Фич жил исключительно для своей идеи, как только ему пришлось от нее отказаться, дальнейшее существование теряло для него всякий смысл. Им овладело мрачное отчаяние, и он начал пить, чтобы хоть немного забыть свою нищету и страдания. Однажды, вечером, он шел измученный горем по берегу Делавара и полюбовавшись несколько времени с вершины утеса на арену своей прежней славы, злополучный изобретатель бросился в воду, проклиная жизнь и людей… [120 - Pierre Margry: «La navigation de Missisipi » в «Moniteur Universel» 1859.]
   В то время как Джон Фич кончил жизнь самоубийством, один из его соотечественников и бывших компаньонов по предприятию, Рёмсей, испытал в Англии полнейшую неудачу в своих попытках применения пара к водяному сообщению. Тогда на поле битвы появился, наконец, новый и уже победоносный соотечественник этих несчастных изобретателей, Роберт Фультон.
   Но сколько неприятностей, сколько препятствий пришлось ему испытать в течении его трудовой и непродолжительной жизни прежде, чем он был признан победителем!..
   Фультон, родившийся в 1765 г. в графстве Ланкастерском, с раннего детства прошел школу всевозможных несчастий. Родители его были бедные ирландские эмигранты. Трех лет он потерял отца, выучился читать и писать и в ранней молодости отправился в Филадельфию, где поступил учеником к ювелиру. Молодой Фультон отличался удивительными способностями к живописи все свободное время он посвящал рисованию картин и достиг в этом искусстве такого совершенства, что в 17 лет уже пользовался этим искусством для добывания средств к жизни. Будущий творец пароходства сделался странствующим живописцем. Взяв с собой краски и кисти, он переходил из гостиницы в гостиницу и рисовал то пейзажи, то жанровые сценки, то портреты. Потом он поселился в Филадельфии в качестве миниатюриста, составил себе некоторую репутацию и в короткое время скопил сумму денег, достаточную для покупки в графстве Вашингтон фермы, куда переселилась его мать доживать остаток своих дней.
   Достаточно иногда случайной встречи, чтоб изменить судьбу человека. Так было и с Фультоном. Богатый американец Самуил Скорбит полюбил молодого человека и снабдил его средствами для поездки в Лондон, где рекомендовал его одному из своих друзей, знаменитому тогда живописцу, Вениамину Весту, в надежде, что ему приятно будет поддержать нарождающийся талант. Вест принял Фультона как друга, но вследствие какой-то необъяснимой случайности молодой художник вдруг бросил живопись и со страстью предался изучению механики. В продолжении двух лет он чертил планы машин на одной бирмингемской мануфактуре, а потом, вернувшись в Лондон, встретил своего соотечественника Рёмсея, совершенно погруженного в производство опытов применения пара к навигации.
   В механике Роберт Фультон нашел именно то, что нужно было для его гения. Молодой инженер последовательно выполнял самые разнообразные работы. Так, он составил проект новой системы канализации, устроил род плуга для прорытия каналов, изобрел машину для распиливания и полировки мрамора и т. д., но ни одна из его попыток не имела успеха в Англии.
   Надеясь найти большее сочувствие к себе во Франции, Роберт Фультон в 1796 году, отправился в Париж, где продолжал однако работать для блага своей родины. Торговля Соединенных Штатов сильно страдала тогда от продолжительных войн, опустошавших Европу. Англия, благодаря своему флоту, оказывала тогда сильное давление на все государства, задерживая товары, ввозимые во Францию другими нациями. Фультон решился освободить свою родину от такого унизительного рабства. В Америке этот великий современник Франклина проникся принципами квакеров и теперь сделался философом-гуманистом, он желал обеспечить за всем миром свободное пользование морями и стал работать, таким образом, для счастья народов. Но для достижения такой цели, по его мнению, необходимо было нанести удар морскому могуществу Англии. Фультон решился начать эту отчаянную борьбу один против целой нации. Действительно, он придумал два ужасных орудия, которые могли сделать его повелителем вселенной: подводное судно и торпеду, которые решился на погибель Англии передать в руки французов. Но Фультон, как мы увидим впоследствии, не принял в рассчет Бонапарта.
   В декабре 1797 года в Париже, на Сене, начались первые опыты, состоявшие в том, чтоб направлять под водой и взрывать на определенном месте наполненные порохом ящики или торпеды, предназначенные для взрыва кораблей. Так как опыты эти стоили очень дорого и средства Фультона скоро истощились, то он обратился к Директории с просьбой оказать ему правительственную поддержку. Петиция его была отправлена в Военное министерство, но там Комиссия исследований признала проект американского механика неудобоприменимым. Фультон не хотел верить такому, ни на чем не основанному отказу и устроил превосходную модель своего подводного судна, надеясь достигнуть большего успеха при помощи столь наглядного аргумента. Три года прошли в тщетных попытках и бесплодных ходатайствах. Наконец Фультон обратился к Голландии, но и там предложение его не было принято. С упрямством человека, одержимого idеe fixe, он нашел в себе достаточно силы продолжать работу без всякой посторонней помощи. Припомнив, что когда то кисть кормила его, Фультон снова взялся за нее, нарисовал понораму, возбудившую любопытство всего Парижа, и привлек массу зрителей, которые скоро наполнили его тощий кошелек. Полученные таким образом деньги, Фультон обратил на производство опытов, после чего уже, уверенный в себе и в своем изобретении, обратился к Бонапарту, только что избранному тогда в пожизненные консулы. Вследствие благоприятного отзыва Вольнея, Монжа и Лапласа, правительство дало ему необходимую сумму, так что в 1800 году он построил большое подводное судно, которое вскоре подвергнул испытаниям в Гавре и Руане. «Летом 1801 года Фультон привел это судно в Брест и сделал на нем несколько замечательных опытов. Однажды он погрузился в воду на 40 сажень глубины, пробыл там 20 минут и, пройдя довольно большое пространство, выплыл на поверхность потом снова исчез под водой и достиг того места, откуда отправился 17 августа 1801 года он оставался под водой около 4 часов и вынырнул за 5 миль от места погружения» [121 - Louis Figuier: «Les Merveilles de la Science».].
   В Бресте же он с большим успехом повторил опыты над торпедами или адскими подводными машинами. Каждая торпеда состояла из медного ящика, наполненного 100 фунтами пороха, который можно было воспламенить, когда угодно, посредством ружейного замка. Весь механизм прикреплялся к веревке в 15 сажень длины и приводился в действие с борта маленького судна. Основной принцип устройства этого аппарата был тот же самый, как и новейшей миноноски. Изобретателю удалось взорвать лодку, стоявшую на рейде, при громких рукоплесканиях толпы народа, привлеченного новизной грандиозного зрелища. Фультон пытался также подойти к некоторым из английских кораблей, крейсировавших близ берегов, но не успел в этом к великому неудовольствию первого консула. Сторонник рутины, Бонапарт не придавал никакого значения новым изобретениям американского инженера и не считал даже нужным отвечать на его настойчивые ходатайства.
   Фультон, утомленный борьбой, которую ему пришлось вести в продолжении 6 лет в интересах ослепленного французского правительства, хотел уже вернуться в Америку, когда бывший канцлер штата Нью-йорк, Ливингстон, отговорил его от этого намерения и предложил ему сообща возобновить работу над решением великой задачи применения пара к мореходству. Изучив со свойственной ему энергией всю техническую литературу по этому вопросу, Фультон нашел, что его предшественники потерпели неудачу вследствие неимения достаточно сильной машины. Поэтому он переделал испытанную до него паровую машину, построил маленькую модель судна, колеса которого приводились в действие бесконечной цепью и, испробовав его на маленькой речке Огроне, близ Пломбьера, вернулся в Париж. Здесь он, при содействии Ливингстона, построил судно той же системы, но гораздо больших размеров. 9 августа 1803 года это паровое судно в первый раз прошло по Сене в присутствии значительного числа зрителей, в числе которых находились Бугенвиль, Боссю, Карно и Перье – делегаты Академии Наук. Пароход шел против течения со скоростью 5½, футов в секунду.
   Это великое событие прошло почти незамеченным: парижане, опьяненные известиями о постоянных победах Бонопарта, равнодушно смотрели на маленькое судно Фультона, долго стоявшее на якоре у берегов Сены, в самом центре Парижа. Изобретатель еще раз обратился к первому консулу с просьбой тщательно исследовать машину. Но Бонапарт продолжал третировать Фультона как авантюриста и шарлатана, вся цель которого заключалась в одном только «выманивании денег».
   Трудно поверить такой близорукости, однако она несомненна. Маршал Мармон в своих «Мемуарах», изданных в 1857 году, дает драгоценные документы, верно характеризующие отношения Бонапарта к Фультону.
   «Американец Фультон, – говорит маршал, – предложил применить к мореплаванию паровую машину, как наиболее могущественный из всех известных нам двигателей. Бонапарт, бывший против всяких нововведений вследствие своих предрассудков, отклонил предложение Фультона. Это отвращение ко всему новому обусловливалось его воспитанием… Но благоразумная сдержанность – говоря мимоходом – не должна переходить в презрение к улучшениям и усовершенствованиям. Однако Фультон продолжал настаивать на дозволении ему сделать опыты и показать результаты того, что он называл своим изобретением. Первый консул считал Фультона шарлатаном и не хотел ничего слышать. Два раза я пытался разубедить в этом Бонапарта, но безуспешно… невозможно и определить, что случилось бы, если б только удалось изменить его взгляды… Фультона послал нам добрый гений Франции. Не послушавшись его голоса, первый консул выпустил из рук свое счастье» [122 - «Mеmoires du marеchal Marmont», t. II.].
   Фультон оставил Францию, но лишь 4 года спустя (в 1807 году) его пароход «Клермон» в первый раз ходил в Нью-Иорк, после чего применение пара было уже навсегда обеспечено за судоходством. Водоизмещение «Клермона» равнялось 150 тоннам, а паровая машина, приводившая в движение его колеса – 18 силам. С этого момента современный пароход был создан…
   Когда Фультон появился с своим пароходом в одной из восточных рек Америки, враждебная и невежественная толпа встретила его бессмысленными насмешками. Вокруг него слышались угрожающие свистки. Но вдруг пароход двинулся с места и раздавшиеся отовсюду крики восторга заставили великого механика забыть испытанные им до сих пор оскорбления. Невозможно передать всеобщего энтузиазма. «Несколько невежд, лишенных всякого чувства приличия, пытались еще отпускать грубые шутки, но и они наконец впали в какое то бессмысленное отупение большинство же приветствовало победу, одержанную гением, долго не смолкавшими рукоплесканиями» [123 - «Teh life of Robert Fulton, by his friend C. N. Colden». New-Iork 1817.].

   Роберт Фультон

   Несколько дней спустя Фультон объявил в газетах, что он устраивает правильное сообщение по Гудзону между Нью-Иорком и Олбани. «Клермон» сделал эти 240 верст в 32 часа.
   Но для поездки в Олбани на пароходе Фультона не оказалось желающих и только при возвращения оттуда нашелся один охотник. «Это был, – говорит Луи Фигье, в своей превосходной «Истории пароходов» [124 - «Merveilles de la Science».],– француз, по имени Андрие, житель Нью-Иорка. Он хотел испытать новое ощущение и решился вернуться к себе домой на «Клермоне». Войдя на пароход, чтобы условиться в цене за проезд, Андрие не нашел там никого кроме самого Фультона, сидевшего в каюте за письменным столом.
   – Вы отправляетесь в Нью-Иорк на вашем пароходе? спросил он.
   – Да, отвечал Фультон, я попробую это сделать.
   – Можете вы взять меня с собой?
   – Конечно, если вы рискнете со мной отправиться.
   Андрие спросил тогда о цене за проезд и заплатил требуемые шесть долларов.
   Фультон сидел неподвижно и безмолвно и в глубокой задумчивости рассматривал данные ему деньги. Пассажиру показалось, что он заплатил не то, что следовало.
   – Ведь вы, кажется, назначили именно такую сумму? – спросил он.
   При этих словах Фультон поднял на незнакомца глаза, полные слез.
   – Извините меня, – сказал он взволнованным голосом, – я задумался о том, что эти шесть долларов составляют первую плату, полученную мной за мои долгие труды над устройством пароходного сообщения. Мне бы очень хотелось, прибавил он, взяв пассажира за руку, в ознаменование этого события распить с вами бутылку вина, но я слишком беден, чтоб позволить себе такую роскошь».
   Введение пароходного сообщения в Соединенных Штатах есть одно из величайших событий в истории человечества. Дело это принадлежит всецело Роберту Фультону, до конца своей жизни не перестававшему бороться за интересы цивилизации. В 1814 г. он построил для американского правительства громадный, по тому времени, паровой фрегат в 145 футов длины. Но изобретателю не пришлось увидеть его спущенным на воду. Возвращаясь из Трентона, столицы Нью-Джерси, где разбирался процесс Ливингстона, бывшего в компании с Фультоном, последний был застигнут на Гудзоне сильными холодами и получил жестокую лихорадку, которая свела его в могилу 24 февраля 1815 года. Ему было тогда не более 50 лет. Конгресс штата Нью-Йорк почтил память великого гражданина трехдневным трауром.
   В то время как Фультон, презираемый людьми рутины, уезжал из Франции, уроженец этой страны Шарль Дальери [125 - Родился в Амьене 4-го сентября 1754 года.] пожертвовал все свое состояние на устройство изобретенного им маленького винтового парохода и стал надоедать как правительству, так и его министрам просьбами об испытании своего изобретения. Не добившись ничего, Дальери был так раздражен неудачей, что раз, утром, пришел на свой пароход, стоявший на Сене, близ Берси, и приказал рабочим изрубить его в куски, причем сам с молотком в руке принимал участие в разрушении своего детища.
   Шарль Дальери еще раньше обращал на себя внимание множеством изобретений. В ранней юности он занимался приготовлением деревянных стенных часов, отличавшихся большою точностью, потом стал делать церковные органы и наконец, придумал новый способ обработки золота для ювелирных целей, чем открыл целую отрасль промышленности. Нажитый трудами капитал он употребил на устройство винтового парохода, а после уничтожения его собственными руками, снова принялся за скромное ремесло золотых дел мастера и умер, в Жуй, 80-ти лет. [126 - «Origine de l’hеlice propolseur-directeur, prеcеdеe d’une notice sur Charles Dallery par Chopin-Dallery», 1 broch. Firmin Didot. 1855.]
   В 1843 году один инженер-механик (constructeur) из Булони, Фридрих Соваж, предпринял ряд замечательных опытов над употреблением винта, которым Дальери воспользовался для своего парохода, как подводным двигателем. 20 лучших лет своей жизни посвятил Соваж на то, чтобы доказать преимущество винта, отвергавшегося тогда вследствие предрассудков и в настоящее время получившего право гражданства на всех морях. Эти изыскания разорили Соважа. 8 лет спустя он, и без того уже старый, дряхлый и больной, сошел с ума и был помещен в одной из Парижских лечебниц. Несчастный изобретатель постоянно играл на скрипке перед клеткой с птицами, развлекавшими его своим щебетаньем. Тут лицо его оживлялось седые волосы, венцом окружавшие его голову и, меланхолические блестящие глаза снова придавали ему в такие минуты вдохновенный вид новатора.
   Если история пароходства представляет немало драм, сюжетом которых служат страдания великих изобретателей, то история железных дорог также полна потрясающих картин.
   Железные дороги, появившиеся в Англии вместе с первым локомотивом Стефенсона, были введены во Франции лишь после продолжительной борьбы. Когда Перейр хотел построить первую железную дорогу между Парижем и Сен-Жерменом, а Пердоне просил позволения проложить рельсовый путь от столицы до Руана, то двое из даровитейших людей той эпохи, временно омраченных рутиной – Тьер, министр общественных работ, и Араго, член палаты депутатов, – воспротивились осуществлению этих проектов с необыкновенным ожесточением [127 - Тьер сказал Пердоне, что если он станет просить у палаты концессию на устройство Руанской железной дороги, то его «сбросят c трибуны». Араго думал, что езда по холодным и сырым туннелям будет вредно отзываться на здоровье путешественников. Это происходило в 1836 году, когда по железной дороге из Ливерпуля в Манчестер уже в продолжении 6 лет ежедневно проезжали сотни путешественников и когда, следовательно, преимущество локомотива было несомненно доказано. Многие интеллигентные люди во Франции, вследствие какого-то непонятного ослепления, держались того убеждения, что железные дороги не доставят никаких выгод.].

   Последнее утешение Фридриха Соважа

   За шестьдесят лет до этого, на первый паровоз Куньо (1707) смотрели в Париже как на бесполезную и курьезную выдумку. Этот паровоз, конечно, был очень далеко от совершенства, но тем не менее стоил того, чтоб обратить на себя внимание. Он приводился в движение посредством машины высокого давления, которую еще и теперь можно видеть в Консерватории Искусств и Ремесел.
   Жозеф Куньо, родившийся в Вуа, в Лоррене, 25 сентября 1725 года, провел свою молодость в Германии и сделался там хорошим инженером. Позднее он служил у принца Карла в Нидерландах, а в 1763 г. приехал в Париж. В это время Куньо был уже известен как изобретатель новой системы ружья и автор сочинения «О Полевой фортификации». В Париже он принялся за устройство «паровой кареты», которую сам называл «ломовой паровой телегой» и предназначал специально для перевозки пушек и артиллерийских снарядов. Опыты были произведены во дворе парижского Арсенала; действие машины оказалось не вполне удовлетворительным, кроме того она разрушила часть стены, на которую наткнулась.
   Дело так и кончилось этим опытом, потому что самому изобретению не придали того значения, какого оно заслуживало.
   Однако по предложению генерала Грибоваля, Куньо получил от французского правительства пенсию в 600 ливров и пользовался ею до тех пор, пока революция не лишила его этого скудного пособия. Несчастный изобретатель впал в нищету и, если не умер от голода, то лишь благодаря состраданию одной дамы из Брюсселя. Куньо скончался 79 лет от роду в то время, когда в Англии прочно установилось железнодорожное дело.
   Несмотря на все затруднения и препятствия, локомотиву все-таки был открыть доступ во Франции, благодаря усилиям людей прогресса.
   В настоящее время железные дороги, проходя во всех частях света, разносят на своем пути благодеяния науки и цивилизации и рассеивают повсюду мрак предрассудков и невежества.

Глава десятая
Врачи

   Любовь к нашей науке нераздельна с любовью к человечеству.
Гиппократ

   о дворе детской больницы в Париже взгляд невольно останавливается на скромном памятнике с написанными на нем именами сестры милосердия и четырех врачей, из которых одному было только 20 лет. Несколько ниже бросается в глаза следующая надпись:

   Сделались жертвами своего самоотвержения,
   ухаживая за больными детьми.

   Эту лаконическую надпись невозможно читать без волнения. Она увековечивает память о великодушных людях, которые, согласно изречению Гиппократа, не забыли, что любовь к медицине должна быть неразлучна с любовью к человечеству.
   Круп (жаба, дифтерит), похищающий столько жертв из среды детей, к сожалению, слишком часто представляет врачам случаи для проявления героизма. Эта болезнь характеризуется образованием ложной перепонки в дыхательных путях. Ребенок чувствует сильную боль в гортани и как будто старается устранить руками препятствие, мешающее ему дышать [128 - Littrе et Robin: «Dictionnaire des sciences mеdicales».]. Трахеотомия (вскрытие дыхательного горла) является тогда единственным средством спасения. Эта хирургическая операция имеет целью установить сообщение между дыхательным горлом и внешней средой, ниже гортани. Есть врачи, которые, победив в себе отвращение, даже рискуя умереть от действия смертельного яда, жертвуют жизнью и высасывают ложные перепонки, находящиеся в только что открытом дыхательном горле.
   Жильет [129 - Эжен-Матье Жильет род. в Париже, в 1800 г.], врач детской больницы, умер в 1866 г. от дифтерита, полученного именно таким образом из желания спасти больного ребенка. Рассказ об самоотвержении Жильета мы заимствуем из трогательной речи, произнесенной на могиле этого мученика науки его достойным сотоварищем, доктором г. Рожером.
   «Необыкновенно сострадательный к другим и безжалостный к себе, – говорит Рожер, – не зная покоя ни днем, ни ночью, Жильет по первому зову являлся всюду, где требовалась его медицинская помощь. Такое самоотвержение, наконец, убило его. Жильет был приглашен в деревню к ребенку, захворавшему дифтеритом. Он взял больного с собою в Париж, не обращая внимания на то, что сам подвергался при этом страшной опасности, так как в продолжении нескольких часов ему пришлось дышать зараженным воздухом. Действие смертельного яда не замедлило обнаружиться: при всем его могучем телосложении, Жильет скоро почувствовал, что силы его слабеют и через несколько времени, стоически перенося мучительную болезнь, умер на руках ходившего за ним друга. Простившись с женой и детьми, он попросил их удалиться из комнаты, чтобы скрыть от них свои страдания. «Теперь, – писал Жильет (говорить он уже не мог), – я умру спокойно“». Жизнь его была идеально прекрасна и благородна, а смерть антично величава!»
   Жан-Батист Жирар, молодой доктор медицины, уже несколько дней чувствовал себя не совсем здоровым, когда 28 марта 1875 года, ему пришлось трахеотомировать ребенка, страдавшего дифтеритом. Во время операции несколько капель крови попали доктору в глаз и кроме того он порезал себе левую руку. Вернувшись домой, Жирар сказал своей жене, что жизнь его в опасности, что ему угрожает дифтерит. Прошло несколько дней и молодого врача не стало. Он умер 27 лет с твердостью истинного философа. За несколько часов до смерти он еще следил за ходом болезни, ощупывая помертвелыми пальцами душившую его опухоль, и спокойно писал свои последние распоряжения. Жирар родился в Вольвике, в Оверни, на родине великого Паскаля [130 - Доктор Кафф: «Journal des connaissances mеdicales» 1875.].
   Мы могли бы привести бесчисленное множество примеров, доказывающих самоотвержение, часто никому неведомое – этих мучеников долга. Студенты, жертвующие своими силами и молодостью для облегчения страданий ближнего, хирурги, рискующие своей жизнью на полях битв, врачи, пользующие заразительных больных – все эти люди как будто соперничают между собою в желании помогать ближним.
   Ограничимся одним фактом в этом роде.
   Жан-Батист Лаваль, родившийся в Тулузе 25 декабря 1824 года, был сын бедного башмачника. Поступив в военную службу солдатом, он в промежутках между тяжелой работой и обязанностями строевой службы как-то ухитрился найти время для занятий литературой и науками. Единственно благодаря своим блестящим способностям и настойчивости, ему удалось не только сдать экзамен на баккалавра, но и попасть в госпиталь Валь-де-Грас старшим врачем. По окончании Крымской кампании, в которой Лаваль принимал участие, он узнал, что на востоке появилась чума, и отправился туда для изучения этой ужасной болезни. В продолжении 10 лет самоотверженный врач лечил зачумленных, боролся с эпидемией и наконец вернулся во Францию. Но ему удалось пробыть там недолго. В 1874 году, когда чума появилась на берегу Триполиса, он бросил все и уехал сражаться против страшного врага. Но чума победила врача. Узнав, что зараза свирепствует в окрестностях Бенгази, он поехал туда с целью оказать помощь пораженному ужасом населению. Но мужественный хирург вскоре сделался сам жертвою своего самоотвержения. Он захворал чумой и умер с удивительным спокойствием.
   Если б мы вздумали перечислять замечательные подвиги, совершаемые нередко хирургами на полях битв, то нам пришлось бы упомянуть прежде всего о знаменитом Деженете.
   Действительно, говоря о героях, составляющих славу медицинской науки, мы не должны забыть Деженета (род. в 1762 г.). В 1793 г. он был простым хирургом в Итальянской армии. Позднее Бонапарт назначил его главным врачом в Восточную армию. По прибытии его в Египет, в войсках обнаружилось гибельное влияние жаркого климата, появились признаки чумы. Нужно было, во что бы то ни стало, удержать распространение между солдатами панического страха, и Деженет выказал при этом самоотвержение, редкое даже в исторических личностях. В присутствии собравшихся вокруг него солдат он привил себе гной из чумного бубона, сделав предварительно у себя два разреза – в паху и под мышкой. Этот геройски смелый поступок успокоил здоровых и благотворно подействовал на больных. «Однажды, – рассказывает доктор Паризе, – Бертолет изложил Деженету свои соображения относительно того, какими путями чумные миазмы проникают в организм и сказал, что, по его мнению, главным из таких путей служит слюна. В тот же день, один зачумленный, лечившийся у Дженета и уже близкий к смерти, начал умолять его – разделить с ним остатки прописанного ему лекарства. Деженет, ни мало не колеблясь, взял стакан больного, налил туда лекарство и выпил. Этот поступок, возбудивший слабую надежду в зачумленном, привел в ужас всех присутствующих. Таким образом, Деженет еще раз, и притом более опасным способом, привил себе заразу, но сам по-видимому не придавал этому поступку никакого значения» [131 - Parisel: «Еloge des membres de l’Acadеmie de mеdicine».].
   В 1805 году, этот знаменитый врач был командирован в Испанию наблюдать за проявлением эпидемии, опустошавшей тогда Кадикс, Малагу и Аликанте. Потом он сопровождал французские войска в Пруссию, Польшу, Испанию и принимал участие в несчастной кампании 1812 г. Во время отступления французов из России, Деженет был взят в плен неприятелем и просил у императора Александра своего освобождения, напомнив ему, что он всегда оказывал помощь русским солдатам. По указу императора он был освобожден и в сопровождении почетного караула вернулся на французские аванпосты.
   После революции 1830 года барон Деженет был назначен главным врачом Дома Инвалидов. Он умер 75 лет.
   Во время войны в Испании, в 1875 году, Леон Рос (Roces),25 лет, был убит в кровопролитном сражении при Кампонессе. Этот молодой человек умер геройской смертью. В самый разгар битвы он подавал помощь раненым, не замечая, что находится под сильнейшим неприятельским огнем. Наконец пули начали попадать и в раненых. Священник и его помощник удалились, но не могли увести с собою Роса. Оставшись один, он смело приблизился к неприятельской позиции и закричал, махая белым платком: «Пощадите раненых, я требую сохранения их жизни во имя цивилизации и для спасения чести Испании».
   В ту же минуту Леон Рос, пораженный несколькими пулями, упал мертвый.
   Биша, один из славнейших представителей медицинской науки во Франции, умер 30 лет от роду, также сделавшись жертвою любви к науке, но лишь в другом роде.
   8 июля 1802 г. он трудился в своей аудитории госпиталя Hоtel-Dieu над изучением тех изменений, какие происходят при разложении кожи. Сосуд, где знаменитый физиолог вымачивал эту последнюю, распространял такой отвратительный запах, что все слушатели принуждены были удалиться. Один только Биша, заметив какое-то явление, заслуживавшее особого внимания, продолжал делать наблюдения в этой убийственной атмосфере. Но такая железная настойчивость имела для него роковые последствия: когда, по окончании опыта, он стал спускаться с лестницы, то упал в обморок и через несколько дней главы новой физиологической школы не стало. «Биша умер, – писал о нем Корвизар, – на поле битвы, поглотившей уже не мало жертв. Никто из ученых в такое короткое время не сделал столько полезного, как он».
   Изучая историю медицины, мы видим, что профессиональные опасности, которым с таким самоотвержением подвергаются истинно преданные своему делу врачи, не исключают однако же и трудностей, свойственных прогрессу всех других наук. Мы докажем это несколькими примерами из жизни тех врачей, которым человечество обязано открытием основных положений физиологии и терапии.
   Везалий [132 - Род. 31 декабря 1541 г. в Брюсселе.], имеющий полное право называться основателем анатомии, изучал строение человеческого тела при таких неблагоприятных условиях, что теперь они отбили бы у большинства студентов всякую охоту к занятиям. В его время, под влиянием религиозных предрассудков, вскрытие трупов было запрещено законом. Но 18-ти летний Везалий, увлеченный страстью к науке, не останавливался ни перед какими препятствиями, чтобы достать трупы, необходимые для его работ. Он отправлялся ночью один на кладбище des Innocents или на место казни Montfaucon и оспаривал у собак их полусгнившую добычу.
   Везалий занял первое место между медиками того времени и долго был главным военным хирургом Карла V. После отречения этого императора (1555 г.), он последовал за Филиппом II в Испанию, где, как говорят некоторые писатели, главное судилище инквизиции приговорило его к смертной казни. Король будто бы заменил это наказание искупительным путешествием в Святую Землю. Точных документов относительно этих весьма темных событий нет известно только, что Везалий ездил на Кипр и в Иерусалим. Возвращаясь в Европу, великий хирург потерпел крушение у берегов острова Занд и умер там от нищеты и болезней.

   Везалий, добывающий себе трупы для анатомирования

   К числу мучеников науки принадлежит и великий Гарвей [133 - Род. 1 апреля 1578 г. в Фолькстоне, в Англии.], которому физиология обязана открытием законов циркуляции крови. Гений не гарантировал его ни от насмешек, ни от вражды современников. Когда он издал сочинение о большом кровообращении, то высказанные им новые мысли, хотя и основанные на многочисленных опытах и подтвержденные рядом точных наблюдений как над живыми людьми, так и над трупами, нигде не встретили сочувствия, потому что они разбивали прочно установившиеся тогда взгляды. Знаменитый Гюи-Патен, преемник Риала, декана медицинского факультета в Париже, с беспощадной иронией преследовал великого физиолога за его открытия. Бессмертный Мольер отомстил Гюи-Патену, выставив его самого и всю его школу в своем «Мнимом Больном». «Что мне нравится в нем, – говорит Диафуарус о своем сыне Томасе, – так это именно его способность слепо держаться за мнения наших предков. Никогда он не хотел ни выслушивать, ни понимать объяснений и доказательств, относящихся к так называемым открытиям нашего века – кровообращению и тому подобной ерунде». О себе же Томас Диафуарус говорит: «Против последователей законов кровообращения я написал сочинение, которое, с позволения Monsieur, я осмелюсь представить Mademoiselle, в знак уважения, как первые плоды моего ума» [134 - «Мнимый больной», акт II, сцена II.].
   Соперничество между последователями противоположных медицинских доктрин бывали иногда причиной самых гнусных преступлений. Германский анатом Георг Вирзунг открыл в Падуе, в 1642 году, соединительный проток панкреатической железы и тем самым дал новую идею относительно строения человеческого тела. Это открытие доставило Вирзунгу большую известность и в то же время возбудило зависть к нему в далматском враче Камбьере, занимавшемся в том же городе врачебной практикой. Камбьер стал оспаривать открытие германского физиолога и энергически отрицал существование панкреатического канала, но Вирзунг публично доказал несостоятельность доводов своего противника и заставил его замолчать перед подавляющим красноречием фактов. Разбитый на всех пунктах и злобствующий далматинец решился жестоко отмстить за свое унижение: вооружившись карабином, он подкараулил Вирзунга в то время, когда тот выходил из дома, и выстрелил в него почти в упор. Несчастный физиолог упал мертвым к ногам своих учеников, которые шли ему на встречу.
   Почти таким же образом погиб и хирург Дельпех: 29 октября 1832 г. его застрелил из ружья один из его клиентов, некто Демптос.
   Хотя Жозеф Домбей и не погиб от руки убийцы, но все-таки кончина его была так трагична, а жизнь так полна приключений, что мы считаем необходимым посвятить несколько строк памяти этого знаменитого врача и ботаника. Он родился в Маконе 20 февраля 1742 года. Отец и мать его были настолько бедны, что не могли дать хорошего воспитания сыну, и так дурно обращались с ним, что он, наконец, убежал из родительского дома в Монпелье, где его и принял к себе один родственник, знаменитый Коммерсон [135 - См. выше жизнь Коммерсона.]. Здесь молодой Домбей, пристрастившись к ботанике, стал заниматься также медициной и в 1768 г. получил докторскую степень. Через несколько лет Домбей слушал в Париже лекции Жюсье и Лемонье и своими оригинальными работами обратил на себя внимание Тюрго. Великий министр сначала назначил его медиком и ботаником Королевского Сада, а потом поручил ему отправиться в испанские колонии Америки для изучения там полезных растений, способных акклиматизироваться во Франции.
   Домбей сел на корабль в Кадиксе, 20 октября 1777 года, в сопровождении двух испанских ботаников: Рюица и Павона. По прибытии в Кальяо, знаменитый врач начал свою гербаризацию с провинции Перу и сделал много новых наблюдений над хиной. Вскоре он отправил во Францию результаты своих первых работ, но корабль, увозивший эти научные сокровища, был взят англичанами (1780 г.), а груз попал в руки разных лиц. В это время у несчастного ученого отобрали в Кальяо все принадлежавшие ему рисунки: испанское правительство захватило их под тем предлогом, что это были произведения испанских художников.
   Путешествуя по Чили, Домбей посетил Концепсьон в то время, когда там свирепствовала какая-то заразительная болезнь. Вместо того, чтоб тотчас же уехать из зачумленного города, он остался в нем и стал помогать жителям, как своими знаниями, так и средствами, не оставляя при этом и научных исследований. Позднее, когда Домбей вернулся в Кадикс, принадлежавшие ему ящики были конфискованы в пользу испанского короля. В Париже знаменитый врач, хотя и встретил радушный прием со стороны Бюффона, но испытанные им несчастия и преследования отняли, у него всякую охоту добиваться почестей. Он отказался от выбора в Академию Наук вместо Гешара и удалился в Дофине, близ Лиона. В октябре 1793 г. Домбей стал во главе ученой экспедиции, отправлявшейся в Соединенные Штаты. Но во время плавания он был взят в плен корсарами, заключен в тюрьму Мон-Серра и умер там от горя и бедности [136 - Deleuze: «Annales du Musеum d’histoire naturelle», tome IV.]. Научные исследования Домбея были изданы после его смерти стараниями Гритье де Брютеля.
   В числе людей, которым человечество обязано открытием анестезических средств, производящих искусственное усыпление и уничтожающих чувство боли, мы должны упомянуть о несчастном по своей судьбе и непризнанном по заслугам ученом Горасе Вельсе, который впервые сделал опыты над усыпляющим действием эфира после замечательных результатов, полученных Дэви с закисью азота.
   В эту эпоху еще никто не подозревал необыкновенного действия этих средств на организм и потому опыты великого химика возбудили всеобщее изумление: везде только и говорили о закиси азота. Это происходило в 1799 году, когда врач Беддес основал, в Клифтоне, недалеко от Бристоля в Англии, Пневматическое заведение для изучения свойств газообразных тел, только что открытых тогда Кавендишем и Пристлеем и впоследствии так блестяще исследованных Лавуазье. Дэви поручено было изучить химические свойства известных в то время газов и исследовать действие их на организм животных. По странной случайности, знаменитый исследователь начал изучение газов с закиси азота.
   Слава Пневматическаго заведения вскоре распространилась по всей Европе. Повсюду в Англии и во Франции явились желающие дышать закисью азота. Всех поразило странное свойство нового газа возбуждать веселость, но лишь немногие исследователи заметили в нем другое свойство – уменьшать или даже совсем уничтожать физические страдания. Такой важный факт не ускользнул от прозорливого Дэви. «Закись азота, – говорит великий химик, – по-видимому имеет способность уничтожать боль. Вероятно, им можно будет с успехом пользоваться при хирургических операциях, не сопровождающихся обильным истечением крови».
   В 1844 г. Горас Вельс, занимавшийся в Гартфорде, в Коннектикуте (Соед. Штаты) профессией дантиста, вздумал проверить мнение Дэви. Надышавшись закиси азота, он велел вырвать себе зуб и не почувствовал при этом никакой боли. Потом дантист возобновил этот замечательный опыт на некоторых из своих пациентов и привел их в изумление полученными результатами. Вельс пробовал также употреблять серный эфир как анестезическое средство, но предпочел держаться веселящего газа, вернее действовавшего, по его мнению, на организм.
   Вельс отправился в Бостон сообщать эти новые факты медицинскому факультету. Встретившись там с одним из своих прежних компаньонов, Мортоном, и с доктором Джаксоном, он сообщил им подробную историю своих опытов. Вельса пригласили произвести эти опыты публично, в присутствии студентов Бостонского госпиталя он расставил свои приборы в операционном зале и дал больному, у которого нужно было вырвать зуб, вдохнуть завись азота. Но во время операции не потерявший сознания больной начал отчаянно кричать. Вероятно Вельс употребил дурно приготовленный газ. Как бы то ни было, хохот слушателей привел несчастного оператора в величайшее смущение и эта глупая неудача до того огорчила его, что он бросил профессию дантиста.

   Горас Вельс ищет смерти в своем собственном открытии

   Между тем Мортон и Джаксон делали анестезические опыты над эфиром и закисью азота и с таким успехом, что получили всеобщую известность своими операциями. Открытие способа анестезировать больных при операциях посредством эфира было принято с горячим сочувствием во всей Европе. Тогда Горас Вельс, имя которого было всеми забыто, отправился в Англию с целью доказать свои права на открытие. Не добившись никакого успеха в Лондоне, он в 1857 г. поехал в Париж, где его хлопоты точно также оказались безуспешными. Чтоб избежать грозившей ему нищеты, Вельс, глубоко потрясенный своей неудачей, вернулся в Соединенные Штаты Здесь он решился покончить жизнь самоубийством и в ванне вскрыл себе артерии. При осмотре трупа в руках самоубийцы оказалась склянка с эфиром. Несчастный воспользовался своим открытием, не давшим ему ничего кроме страданий, чтобы покончить с неудавшейся жизнью.
   Смерть его осталась незамеченною – и над его могилой не было высказано ни одного сожаления, не было пролито ни одной слезы. Почти в то же время Джаксон принимал Монтионовскую премию из рук членов Французскго Института, а Мортон подсчитывал барыши, полученные им от продажи «своих» прав на открытие.
   «Потомство отнесется к Вельсу менее неблагодарно оно с признательностью и с состраданием вспомнит об этом безвестном и несчастном молодом дантисте, который, оказав человечеству такое благодеяние, умер с отчаяния в далеком уголке Нового Света» [137 - Figuier: «Les Merveilles de la Science».].
   Не к таким ли неоцененным современникам, благодетелям человечества, относятся прекрасные стихи Барбье:

     Sitоt qu’а son dеclin votre astre tutеlaire Еpanche son dernier rayon,
     Votre nom qui s’еteint sur le flot populaire Trace а peine un lеger sillon.
     Passez, passez, pour vous point de haute statue: Le peuple perdra votre nom
     Car il ne se souvient que de l’homme qui tue Avec le sabre ou le canon [138 - Auguste Barbier: «Iambes et Poеmes, l’Idole».].

   (Как только ваша счастливая звезда, закатываясь, прольет свой последний луч, – ваше имя тотчас же бледнеет в памяти народа. Идите прочь тогда вам не будет воздвигнута величественная статуя народ скоро забудет вас, потому что он хранит воспоминания лишь о тех людях, которые убивают мечем или пушкой).

Глава одиннадцатая
Наука и отечество

   Трудности производят чудеса.
Ла-Брюйер

   В доказательство того, какие средства может дать гений ученых для защиты наций от внешних врагов, мы не встретим примера более подходящего, чем геройское сопротивление Сиракуз, осажденных римлянами слишком за 2000 лет тому назад.
   Ужас овладел жителями города, когда армия Марцелла обложила город с двух сторон. Им казалось, что они ничего не могут противопоставить таким значительным силам и со страхом ожидали уже сдачи родного города.
   Но они забыли, что в стенах его живет великий гражданин, гениальнейший геометр и горячий патриот.
   «Архимед, – рассказывает Плутарх, – привел в действие свои машины и вот на римскую армию посыпался целый град стрел и настоящий каменный дождь, падавший с ужасной силой. Никто не мог устоять под ударами орудий Архимеда. Они опрокидывали все на своем пути и вносили беспорядок в ряды войска. Немало досталось и флоту. То появлялись с вершины стен громадные бревна, которые, опускаясь на корабли, топили их собственным весом, то протягивались к кораблям какие-то цепкие железные лапы и длинные клювы, перевертывали их носом кверху, а кормою вниз и погружали в морскую бездну, то, наконец, что-то заставляло корабли вертеться на месте и затем бросало их на подводные камни и вершины скал, окаймлявших основание стен. Большая часть бывших на кораблях людей погибала при этом» [139 - Плутарх: «Жизнь знаменитых людей. Марцелл».].
   В сочинениях Диодора Сицилийского, Гиерона и Паппуса есть указание на то, что Архимед даже поджег римский флот, наведя на него солнечные лучи помощью зажигательных зеркал. Точные опыты показали, что если великий механик пользовался плоскими зеркалами, то дело могло происходить именно так, как рассказывают древние историки [140 - Бюффон проверил этот замечательный опыт в 1747 году и подтвердил действие Архимедовых зеркал. При помощи системы из 168 плоских подвижных зеркал, направленных в одну точку, Бюффон зажег дрова и расплавил свинец на расстоянии 150 футов.].
   Все население Сиракуз сплотилось так тесно, что составило как бы одно тело, душою его был Архимед, руководивший применением машин. «Римляне были до того напуганы, – говорит Плутарх, – что при виде спускавшейся со стены веревки или полена, тотчас же обращались в бегство с криком: “Это опять какая-нибудь машина, придуманная Архимедом на нашу погибель!”»
   Невозможно сомневаться в справедливости того, что говорится в истории о великом защитнике отечества, когда познакомишься с несомненно принадлежащими ему открытиями, свидетельствующими о его гениальности. В самом деле, по своим работам Архимед занимает первое место в ряду величайших математиков. «Кто в состоянии понять это, – говорил Лейбниц, – тот уже меньше удивляется величайшим открытиям нашего времени». Лагранж сказал об Архимеде, что он был творцом древней механики.

Архимед

Мы обязаны Архимеду открытием квадратуры, параболы и отношения между объемом шара и цилиндра. Эта последняя теорема есть одна из замечательнейших в геометрии. Ему принадлежит также изобретение винта, названного. Архимедовым, открытие гидростатического закона, носящего его имя, теории рычага и закона плавающих тел. Царь Гиерон поручил ему устроить громадный корабль, описанный Атенеем и по-видимому представлявший что-то необыкновенное.

   Великий математик за минуту до своей смерти обдумывает новые математические комбинации

   Однако гений Архимеда не в силах был спасти отечество. Римляне хитростью овладели Сиракузами и, не смотря на запрещение Марцелла, великий геометр был убит римским солдатом. По словам Тита Ливия, Архимед сидел на площади, погруженный в глубокую задумчивость, и рассматривал начерченные им на песке фигуры, когда римский солдат занес над ним меч и убил его.
   Оставляя историю древних времен и обращаясь к нашей эпохе, мы и в ней, особенно во время войн Первой Французской Республики, встретим много указаний на то содействие, какое оказывает Наука защите отечества. В ту эпоху, до сих пор еще стоящую уединенно по грандиозности своих событий, появлялись действительно великие характеры, делающие честь всему человечеству.
   Таков именно был Лазар Карно [141 - Род. в Ноле, маленьком городке Бургони, 13 мая 1753 г.]. Выйдя из Мезьерской школы инженерным офицером, он обратил на себя внимание своими работами по математике, а именно теоремой «О трате сил», считающейся одним из важнейших открытий механики. «Эта драгоценная теорема, – говорит Араго, – известна всем инженерам. Ею руководятся они в практике и благодаря ей, избегают тех грубых ошибок, какие делали их предшественники» [142 - Биография Лазара Карно.].
   В 1792 г., когда столько опасностей угрожало Франции, Карно решился посвятить все свои знания, все силы, всю свою настойчивость защите отечества.
   В начале 1793 года бедствия сменялись одно другим и Франция, казалось, стояла на краю гибели. Тогда Карно, вступившему в Комитет Общественного Спасения, была поручена администрация войска и высшее руководство военными действиями. Положение дел представлялось в высшей степени затруднительным: всюду царствовал беспорядок и смятение, везде чувствовался недостаток в съестных припасах и деньгах. С севера и с востока, через Пиринеи и через Альпы неприятель проникал на французскую территорию. Течение Луары находилось в руках 100 тысяч возмутившихся вандейцев, в Лионе началось восстание, Тулон сдался англичанам. Французскими войсками, не имевшими ни оружия, ни припасов, овладело глубокое уныние.
   Карно сделал просто чудеса: силою своего ума, деятельности и познаний он все исправил, все устроил и спас свое отечество от угрожавшей ему опасности. Современники имели полное право сказать о нем, что «он организовал победу»; потомство вполне подтвердило это мнение. Карно брал простого сержанта и в несколько месяцев создавал из него сначала дивизионного генерала, а потом и главнокомандующего. Правда, что имя этого сержанта было Гош. Если дела шли дурно где-нибудь, стоило только явиться туда Карно и все принимало другой вид.
   Шестидесятитысячная армия под предводительством принца Кобургского, осадила Мобёж. Генерал Журдан, командовавший французскими войсками, получил приказание отбить осаду, но колебался начать наступательные действия, потому что его силы были слабее неприятельских. Взбешенный этим, Карно сам тотчас отправился в Мобёж и заставил Журдана перейти в наступление. Но первые колонны были отброшены. Тогда Карно немедленно удалил главнокомандующего, схватил ружье и, став во главе одной из колонн, увлек за собою все войско. Через несколько минут принц Кобургский уже отступал, сняв осаду Мобёжа. В течении двух месяцев Тулон был взят обратно, вандейцы разбиты и все французские границы очищены от неприятельских войск.

   Лазар Карно. Самоотверженный патриот увлекает за собой все войско

   Изгнанный во время директорий, Карно возвратился во Францию после 18 брюмера и был избран, в 1802 году, народным трибуном, но вскоре он оставил общественную службу. После своего вступления в Институт (Академия Наук) он издал замечательное сочинение под заглавием: «Rеfel ctions sur la methaphysique du calcul infinitеsimal». Никогда не заботясь ни о личных удобствах, ни о приобретении богатства, он покидал свое мирное убежище ученого лишь в том случае, если общество нуждалось в его услугах. Так поступил он во время бедствий 1813 года. Наполеон назначил его губернатором Антверпена, и Карно защищал этот пост с таким мужеством и с таким успехом, что он остался за Францией даже после заключения мирного трактата.
   Во время отречения Наполеона Карно был назначен членом Временного правительства, но по возвращении Бурбонов ему опять, как и после 18 фруктидора, пришлось отправиться в изгнание.
   Император Александр I предложил Карно паспорт на жительство в Польше. Знаменитый изгнанник действительно пробыл некоторое время в Варшаве, а потом переехал в Пруссию, в Магдебург, где и оставался до самой смерти.
   «Внутренняя жизнь моего отца в Магдебурге, говорит Ипполит Карно, ничем не отличалась от той, какую он вел везде и всегда; скромные средства давали ему возможность удовлетворить всем своим вкусам. Я не знаю человека менее прихотливого относительно себя и более щедрого относительно других».

   Л. Карно

   Он любил отдаленные прогулки и, возвращаясь с них, почти всегда приносил с собою или поучительную заметку, или какое-нибудь стихотворение. Страстно любя музыку и цветы, он чувствовал себя счастливым в уединении, в обществе своих книг. «Когда у меня является потребность говорить, – я пишу, – сказал он о себе, – когда мне захочется слушать, – я читаю».
   Ни один путешественник не проезжал через Магдебург, не попытавшись увидеть знаменитого изгнанника.
   Любовь к отечеству была господствующей страстью Карно до самого конца его жизни. «Французский народ, – писал он за несколько дней до своей смерти, – лучший изо всех народов».
   Однако здоровье стало изменять ему. «Я прозябаю спокойно, – говорил он, – как старый дуб, приближающийся к своему концу» [143 - «Mеmoires, publiеs par Hippolyte Carnot».].
   Он умер тихо и без всяких страданий 2 августа 1823 года.
   В то время, когда Карно руководил военными действиями французской армии, во Франции было сделано необыкновенное изобретение, сильно содействовавшее ее успехам – воздушный телеграф несчастного Клода Шаппа.
   Клод Шапп, племянник астронома, аббата Шаппа Д’Отерош (см. стр. 13), родился в Брюлоне, в департаменте Сарты. Как младший член многочисленной семьи, он поступил в духовное звание и в Баньолэ получил весьма доходный приход, что дало ему средства для производства страстно любимых им физических исследований.
   Шапп воспитывался в семинарии недалеко от Анжера, а братья его, которых он очень любил, жили в пансионе, находившемся в полумиле от семинарии. Сильно скучая о братьях, он, чтоб хоть чем-нибудь утешить себя в этой тяжелой разлуке, изобрел остроумный способ переговариваться с ними. Он устроил прибор, состоявший из деревянной вращающейся на стержне линейки, которая была снабжена по концам двумя другими подвижными линейками, и посредством этого прибора делал знаки, соответствовавшие буквам и словам. Это детское открытие послужило началом воздушного телеграфа, изобретенного Шаппом впоследствии, во время войн Республики.
   Желая применить свое изобретение к нуждам французской армии, Клод Шапп приехал, в 1792 году, в Париж. После долгих и напрасных попыток, он, наконец, получил позволение установить один из своих телеграфов в маленьком павильоне по левой стороне заставы Еtoile. Двое братьев помогали ему в его опытах, давших самые удовлетворительные результаты.
   Испытавший уже столько затруднений, изобретатель думал, что теперь он достиг цели и что выгоды нового изобретения будут оценены по достоинству. Тщетная надежда! Однажды, ночью, какие-то не то завистники, не то мошенники, может быть, просто враги всякой новой идеи забрались в павильон и унесли телеграфный аппарат.
   Это таинственное исчезновение телеграфа до того обескуражило Шаппа и его братьев, что они, вероятно, навсегда отказались бы от своего предприятия, если б не одно событие, снова давшее им некоторую надежду на успех. Старший из братьев Шапп был избран департаментом Сарты в члены Законодательного Собрания. Рассчитывая на его влияние, Клод Шапп опять приехал в Париж, где до сих пор испытывал только одни неудачи, и устроил другой телеграф в прекрасном парке Менильмонтана, принадлежавшем Лепельтье де Сен-Фарго.
   Братья Шапп горячо принялись за усовершенствование своего аппарата, как вдруг с ними случилась новая беда. Раз, утром, к ним прибежал в сильнейшем страхе один из их помощников и настаивал, чтобы они поскорее скрылись. Дело было вот в чем: народ стал беспокоиться при виде постоянных сигналов, подававшихся с телеграфа, и заподозрил что-то недоброе в постоянном движении этих больших черных рук, то поднимавшихся к небу, то опускавшихся к земле. В 1792 г. точно так же, как и в 1870, готовы были повсюду видеть предательство и шпионство. В новом аппарате заподозрили орудие тайных сношений с королем и с пленниками, заключенными в Тампле, вследствие чего толпа невежд не только сожгла телеграфные аппараты, но и требовала головы Шаппа!

   Толпа сжигает телеграфный аппарат Шаппа

   Несколько времени спустя Шапп, до крайности возбужденный такими препятствиями, в третий раз стал добиваться позволения установить на свой счет новый аппарат и успел в этом, благодаря влиянию своего брата, все еще бывшего депутатом. Он устроил три станции, из которых одна находилась в Менильмонтане, другая в Экуэне, третья в Сен-Мартен-Дютертре. Расстояние между смежными станциями равнялось трем милям. Таким образом, в 1793 году, братьями Шапп была окончательно установлена система воздушного телеграфа, действовавшего потом во всей Европе до изобретения электрического телеграфа.
   Когда заведующие станциями вполне ознакомились с приемами и управлением воздушного телеграфа, изобретатель просил правительство назначить экспертизу. Целый год не получался ответ: вероятно прошение затерялось во время смены различных правительств.
   Один депутат по имени Ром, несколько знавший физику, нашел объяснение, приложенное Шаппом к его прошению, в канцелярии министерства Народного просвещения. Пораженный ясностью изложения и понимая важность этой работы, он с величайшей похвалою отозвался о ней перед комитетом. Рома назначили докладчиком по этому проекту 4-го апреля 1793 г. он взошел на трибуну с мемуаром Шаппа в руках и добился от Конвента 6000 франков для производства опытов с воздушным телеграфом.
   Опыты состоялись 12 июля того же года. Доно и Лаканаль, комиссары Конвента, находились в С. Мартене, на одной из крайних станций, с Авраамом Шаппом; Арбога и несколько других депутатов в Менильмонтане с Клодом Шаппом.
   Испытание продолжалось три дня. На расстоянии семи миль все депеши были переданы с удивительной точностью и быстротой. По возвращении в Париж комиссары отдали Конвенту отчет, на основании которого Собрание постановило без дальнейшего промедления устроить телеграфную линию из Парижа в Лилль. Исполнение этого предписания было поручено Клоду Шаппу. Конвент счел даже нужным почтить его по этому случаю титулом «телеграфного инженера».
   Работы по устройству этой линии продолжались более года. Нечего и говорить, сколько пришлось преодолеть препятствий, сколько нужно было выказать терпения и настойчивости для осуществления такого нового дела. Только мужество, энергия и согласие трех братьев, заинтересованных в успехе предприятия, слава которого всецело принадлежала им, могли восторжествовать над всеми трудностями.
   В конце 1794 г. телеграфная линия между Парижем и Лиллем была готова. 30 ноября Конвенту дают знать по телеграфу о победе, одержанной Кондэ над австрийцами.
   Телеграмма шла из Лилля всего лишь несколько минут она была доставлена в Собрание и президент прочел ее при громких аплодисментах со всех депутатских скамей.
   Тотчас же по телеграфу послали следующий ответ на депешу: «Северная армия заслужила благодарность отечества». В тоже время был отправлен декрет о перемене фамилии Кондэ в Nord-libre (освободитель севера).
   Депеша, ответ, декрет – все это передается с такой удивительной быстротой, что изумленный неприятель спрашивает себя: уж не располагает ли республика какими-нибудь магическими средствами или уж не заседает ли сам Конвент среди армии.
   Так начал действовать воздушный телеграф, оказавший столько услуг Франции и всей Европе, пока его не сменил телеграф электрический. Подобно открытию фабрикации соды, селитры и способа добывания серы из серного колчедана, подобно вообще всем успехам нашей индустрии, это открытие явилось вследствие потребностей, вызванных ужасной войной, повсюду окончившейся победами.
   Аббат Клод Шапп умер во время Первой Империи. Возвращаясь с торжественного обеда, устроенного учеными, и сопровождавшегося обильными возлияниями, Шапп упал в колодезь. Изобретатель воздушного телеграфа кончил жизнь таким же образом, как астролог в известной басне.
   Сильван Бальи (род. 1736 г.) тоже принадлежал к числу знаменитых ученых, пользовавшихся наукой для служения человечеству и родине. После того как Бальи сделался известен своими наблюдениями над луной и зодиакальными звездами, а также своей «Историей древней и новой астрономии», его избрали в члены Академии Наук и он занял одно из почетнейших мест между первоклассными учеными. Впоследствии ему пришлось занять первенствующее положение также и в иерархии политической, причем он однако же, к общему сожалению, пал жертвою увлечений, против которых не мог устоять по своему характеру.

   Сильван Бальи

   По желанию сограждан, Бальи занимал самые высокие общественные должности: он был назначен первым избирателем своего округа, первым депутатом Парижа в Генеральных Штатах, первым президентом Учредительного Собрания, первым мэром столицы. Его же избрали и президентом народных представителей в памятный день присяги в зале Jeu de Paume.
   Бальи, всегда отличавшийся твердостью, умеренностью и гуманностью, был осужден Революционным Трибуналом, который немного позднее приговорил к смертной казни и знаменитого Лавуазье, уже знакомого читателям из предыдущих страниц нашей книги.
   Опьяненный кровью, народ сам принимал участие в устройстве эшафота для Бальи. Когда великий ученый всходил на него, толпа, еще недавно видевшая в нем свой кумир, осыпала его проклятиями и оскорблениями. Бальи остался тверд до последней минуты. Холодный осенний дождь промочил его насквозь. Тогда один из палачей обратился к нему со словами: «что, небось, дрожишь, Бальи?» – «Да, друг мой, – отвечал тот, – но лишь от холода».
   Сильван Бальи, 57 лет, был гильотинирован 21-го ноября 1793 года.
   Кондорсэ (род. в 1743 г.), также занимающий видное место среди знаменитых людей той эпохи, несомненно принадлежит к числу величайших французских математиков и философов. Он происходил из благородной и древней фамилии графства Венесин. Мать его, отличавшаяся необыкновенной набожностью, посвятила своего сына Богородице и до 8-ми лет одевала в женское платье.
   Замечательные работы по математике открыли Кондорсэ доступ в Академию Наук (1769 г.). Он сделался ее постоянным секретарем. Позднее его философские и литературные труды, имевшие такое громадное влияние на современников, доставили ему место во Французской Академии (1782 г.).
   Но не эти философские и ученые труды дали Кондорсэ право стать наряду с людьми наиболее достойными уважения потомства, а то, что он, подобно Вольтеру, сделался защитником угнетенных и с негодованием восстал против казней, что он посвятил себя благу родины, что изучил принципы современных конституций и подготовил Французскую Революцию.
   В 1791 г. Кондорсэ был избран депутатом Парижа, а в следующем году членом Национального Конвента. Благодаря своей умеренности, своему таланту и своей твердости, он сделался самым влиятельным членом этого собрания, которое поручало ему доклады по важнейшим делам. Однако эта великая и незабвенная личность сделалась жертвой террористов 1793 года.
   Кровавый трибунал, названный Революционным, осудил Кондорсэ за преступления, никогда им не совершенные, точно также, как и многих других. Два принадлежавшие ему дома были конфискованы, чтобы отнять все средства к существованию у его жены и дочери. Философ скрылся в улице Сервандони, у благородной и мужественной женщины, госпожи Вернэ.
   Там-то, чтобы забыть о своих несчастиях и быть полезным своей партии, Кондорсэ, без книг, без заметок, руководясь лишь тем, что сохранилось у него в памяти, начал писать свой «Очерк прогресса человеческаго ума» (l’Esquisse des progrеs de l’esprit humain), замечательное сочинение, в котором отразилась невозмутимость геройского духа и великодушие благородного сердца. При своей видимой холодности, Кондорсэ чувствовал чрезвычайно горячо и Д’Аламбер верно охарактеризовал его, сказавши, что «это был покрытый снегом вулкан».
   В марте 1794 года Кондорсэ почувствовал, что роковая минута приближается. «Я погибну подобно Сократу и Сиднею, – писал он, – за то, что работал для освобождения моего отечества». Узнав, что за укрывательство изгнанников назначена смертная казнь, Кондорсэ, переодетый, бежал из дома госпожи Вернэ. Когда он бродил в окрестностях Парижа, его узнали, арестовали у содержателя кабачка в Кламаре и заключили в тюрьму Бур-Ла-Рене. На другой день несчастного Кондорсэ нашли мертвым. Он отравился ядом, который носил всегда с собою в перстне.
   Так погиб, 50-ти лет, сделавшийся подобно стольким другим, жертвою революционной демагогии величайший из граждан Франции, горячий защитник свободы, один из основателей принципов 1789 г., знаменитый литератор и талантливый геометр [144 - Isambert: «Condorcet, Biographie gеrale».].
   Во время бедственной франко-прусской войны 1870 г. наука также оказала обеим сторонам немало услуг в изобретении орудий нападения и обороны. Если осада Парижа не произвела своего Архимеда, то она дала нам аэростаты, почтовых голубей и фотомикрографические депеши, которые составят славную страницу в истории остроумнейших применений физики к военному искусству. При осаде Парижа явились также геройские защитники, хотя и менее счастливые, чем их предки в 1792 г., но выказавшие столько же мужества и самоотвержения.
   Густав Ламбер принадлежит к числу героев этой эпохи. Он был начальником французской экспедиции к Северному полюсу и потом поступил рядовым в 119-й линейный полк. Он не мог равнодушно перенести бедствий своей родины. Когда пруссаки собрали все свои силы при выходе из Бугенвиля, 19 января 1871 г., Густав Ламбер мужественно, гордо бросился им на встречу, подставляя грудь под неприятельские выстрелы. Сраженный несколькими пулями, он умер через несколько дней в походном госпитале Гранд-Отеля.

Геройская смерть Густава Ламбера

Подобно римлянам героической эпохи Густав Ламбер предпочел смерть поражению.

Глава двенадцатая
Рядовые науки

   Я видел людей неспособных к науке, но никогда не видел, чтобы люди были неспособны к добродетели.
Конфуций

   Говоря о Филиппе Жираре, Араго воскликнул когда-то: «Это – главнокомандующий индустрии, погибший на бреши!».
   Это – правда, но главнокомандующие не могут выигрывать битв без содействия рядовых.
   Рядовые науки встречаются в той бесчисленной армии рабочих, которая приводит в действие машины на мануфактурах, топит печи на заводах, смешивает и комбинирует различные продукты на фабриках, добывает руду и каменный уголь из недр земли. Эти безвестные труженики также содействуют прогрессу и успехам цивилизации. Если они сами и не делают открытий, то часто дают для этого первое основание. Они тоже умеют умирать за науку, умеют возвыситься до самопожертвования, до мученичества.
   Одна только история жизни рудокопов могла бы уже доставить бесчисленные доказательства их мужества и преданности. Недавние катастрофы в каменноугольных копях представляют также слишком много примеров самоотвержения рабочих. Выберем наудачу одну из таких ужасных драм. 11 апреля 1877 года в Тейневиддском руднике, в графстве Гламорган, в самом богатом из округов Уэльса по количеству добываемого в нем железа и каменного угля, произошла одна из тех катастроф, которые так часты в рудниках. Рабочие уже собирались подняться на поверхность, как вдруг послышался страшный шум: вследствие просачивания вода соседней реки Ронды проникла в галереи рудника и стала наполнять их с ужасающей быстротой. Рудокопы поспешно бросились к подъемным корзинам. Сделав перекличку, по выходе из шахты, они заметили, что недостает четырнадцати товарищей. Сильнейший ветер с яростью вырывался из отверстия колодца и под землею слышался зловещий шум. Казалось, что не было уже никакой надежды на спасение четырнадцати несчастных и что вода должна была поглотить их на дне пропасти, однако нашлись смельчаки, решившиеся во чтобы ни стало спасти хотя трупы товарищей. Это священный долг, перед исполнением которого никогда не отступают рудокопы, даже если бы им пришлось рисковать собственной жизнью.
   Пока рабочие придумывали, как бы проникнуть в рудник, под землею послышались учащенные удары. Все тотчас догадались, что это стучали товарищи, запертые теперь под слоем угля толщиною около десяти метров. От напора воды воздух сгустился и не позволял ей наполнить шахту, так что рабочие оказались заключенными, как бы в водолазный колокол.
   Чтоб успокоить несчастных пленников, рудокопы, прежде всего, ответили на их призыв сильными ударами по земле, а потом, для освобождения их, принялись пробивать наклонную галерею. Целые сутки прошли в упорной, непрерывной работе, наконец оставалось пробить лишь тонкий слой угля. Всех усерднее работает при этом один рудокоп по имени Вильям Морган. Чем ближе к цели, тем с большей энергией стучит он своим ломом и наконец, последним ударом пробивает перегородку, отделяющую его от товарищей. Тогда сжатый воздух с силою порохового взрыва вырывается из отверстия и отбрасывает Моргана, который падает мертвым в ту самую минуту, когда он спас жизнь своих товарищей. Только что успели освободить их, как послышались новые удары. Это давали о себе знать другие рабочие, запертые в более отдаленных шахтах рудника.
   Пришлось снова взяться за кирку. Смерть Вильяма Моргана не останавливает его товарищей, которые без отдыха продолжают свои раскопки. Проходят дни, а работа подвигается медленно, двое героев, Геппи Дод и и Исаак Прайд, продолжают ее, однако, ничем, не смущаясь. Чрез девять дней им, наконец, удалось пробить отверстие, через, которое и были вытащены из шахты, до половины наполненной водою, пятеро еле живых пленников. Эти несчастные, спасенные теперь от смерти, лишь благодаря высокому самоотвержению своих товарищей, прожили девять дней без всякой пищи, стоя по пояс в воде и дыша сгущенным воздухом. Вместе с ними в шахте был ребенок и, не смотря на свою слабость, они все время держали его на руках из опасения, чтоб он не утонул, так как вода постоянно прибывала.

   Рабочие, погибая сами, стараются спасти ребенка

   Английская королева наградила мужество Исаака Прайда и Геппи Дода медалями принца Альберта.
   Кроме наводнений и обвалов, причиною ужасных катастроф, сопровождающихся гибелью стольких жертв, бывает еще и взрыв рудничного газа. О размерах такого бедствия можно судить по следующему рассказу, заимствованному из отчета о недавнем происшествии.

   «В четверг 17 апреля 1879 г., около 7½ часов утра, произошел взрыв рудничного газа в Аграпском руднике 2, около Фрамерийской станции, недалеко от Монса в Бельгии.
   Так как в руднике скоплялось много углеводородного газа, то все обычные предосторожности были соблюдены до мельчайших подробностей. Более двух сот рабочих спустились в него утром. Около половины восьмого было замечено, что из выходного колодца выделяется зловонный запах. Тотчас послали нарочного к инженеру, заведующему колодцем, чтобы указать ему на это ненормальное явление, так как по колодцу воздух должен был идти внутрь, а не наружу. Но выяснить причины этого явления так и не удалось, потому что помещение для очистки угля и машинная вскоре наполнились рудничным газом. От смешения его с наружным воздухом образовался гремучий газ, который, воспламенившись у печи машиниста, произвел страшный взрыв. Машинист был убит, а 8 приемщиков и 2 ламповщицы, от ворвавшейся в их помещение струи газа, получили более или менее сильные обжоги. В то же время громадное пламя поднялось из колодца до самых деревянных построек и зажгло их. В продолжении двух часов был виден над колодцем громадный огненный язык, доходивший до 8½ аршин в диаметре но огонь не проник еще в подземные галереи и оттуда не слышно было взрыва. Это случилось лишь в 9 ½ часов, когда раздался первый подземный удар. Удары стали затем повторяться через каждые четверть часа и наконец, в 11½ часов, произошел последний и самый сильный взрыв. Невозможно было узнать, что делается внутри рудника, так как доступ к нему загородили горящие бревна, упавшие на воздухопроводный колодец, вентилятор которого перестал действовать, а также и на выводной. Между тем, чтоб спасти рудокопов, нужно было освободить именно воздухопроводный колодец, служивший в то же время и выходом из шахты.
   Это удалось сделать только к 3½ часам. Но здесь было спасено только 87 человек рабочих остальные же спустились глубже, думая что ток воздуха принял, обратное направление и опасаясь скопления в этом месте вредных газов, когда вентилятор будет приведен в действие. Все эти несчастные должны были погибнуть от взрывов, следовавших один за другим в продолжении 2-х часов. 4 мая в Фрамери происходила официальная церемония раздачи крестов Леопольда одиннадцати рудокопам в награду за самоотвержение, выказанное ими при спасении товарищей» [145 - Burat: «Bulletin de la Sociеtе d’encouragement».].

   Такие мученики долга встречаются везде. Фабрикация химических продуктов, часто сопряженная с опасностями для жизни, и взрывы гремучих смесей также уносят из строя немало этих рядовых науки. Потому, оканчивая нашу книгу, мы и сочли своею обязанностью почтить память тех скромных тружеников, которые умеют гордо умирать на поле чести.

   Взрыв

   Если они не могут равняться с великими людьми по своей гениальности, то, по крайней мере, часто не уступают им ни в трудолюбии, ни в способности к самоотвержению. И все мы, скромные и безвестные работники, могли бы подражать их примеру.
   Если эта книга произвела впечатление на читателя, если она возбудила в нем благородные чувства и заставила проникнуться той идеей, что исполнение долга и упорный труд могут, не смотря ни на какие препятствия, повести к великим результатам, то мы сочтем это лучшей для себя наградой и доказательством, что работа наша не была бесплодна.
   «Труд и настойчивость», говорили мы в начале этой книги, «есть девиз всех великих работников науки и мысли».
   А в конце ее мы дополним этот прекрасный девиз словами Карно:
   «Ничто так не унижает человека, как добровольная, сытая праздность».

Приложение

   Прим. А. Беринг, подобно Баренцу, кончил жизнь посреди открытой им ледяной пустыни. Родился он в 1680 году на полуострове Ютландии в Горсенсе и, уже сделавшись знаменитым, был приглашен Петром Великим в начальники ученой экспедиции в Камчатку. Блестяще закончив это богатое результатами путешествие, Беринг снова отправился в путь 4-го июня 1741 года и высадился на северо-западном берегу Америки. Бури и открывшийся между экипажем скорбут лишили его возможности продолжать это путешествие. Его выбросило на пустынный остров, названный впоследствии Беринговым. Здесь измученного болезнью и лишениями Беринга матросы не могли согреть иначе, как положив его в яму, покрытую парусом. Но ему не суждено уже было встать из нее: она же послужила для него и могилой. По имени Беринга был назван пролив, отделяющий Америку от Азии.
   Шелихов принадлежит также к числу жертв полярных экспедиций. Еще в 1760 г. он посетил сибирский берег у Шелагского мыса. Шелихов, богатый купец, по-видимому, со страстью предавался изучению берегов Сибири к востоку от Лены. В 1760 г, он дошел только до устья Яны, а в конце сентября следующего года достиг уже «Святого мыса». Затертый здесь льдами, он зашел к устью Колымы и перезимовал в лачужке на берегу этой реки. В 1762 г. ветры и другие препятствия помешали ему обогнуть Шелагский мыс. Шелихов снова перезимовал в той же лачужке на берегу Колымы и здесь был брошен своим экипажем, измученным тяжелым трехгодичным плаваньем. Набрав в Москве других матросов и запасшись провизией, он в 1764 г. снова отправился в полярные моря. На этот раз неустрашимый мореплаватель погиб подобно Франклину и только в 1823 году один из спутников Врангеля нашел остатки лачужки и корабля, принадлежавших Шелихову. Целые годы приходилось прежним исследователям употреблять на переезд, который Норденшельд на пароходе мог совершить в четыре-пять дней [146 - См. «la Natur n° 328 du 13 septembre 1879. Lettre de M. Nordenskield page 238».].
   Прим. В. Появившиеся в недавнее время статьи, где доказывалось ложность документов, свидетельствующих об осуждении и преследовании Галилея, вызвали много толков. Не смотря на то, историческая верность главных событий жизни Галилея не подлежит никакому сомнению. Что великий астроном подвергался гонению, об этом свидетельствуют многие из его современников. Декарт решил не печатать свой «Braitе du monde», когда узнал об осуждении Галилея, и в письме, несомненно принадлежащем ему, упомянул об этом событии. Он рассказывает, что экземпляры «Системы мира» были сожжены и автор их осужден. «Я и не воображал себе, – прибавляет философ, – чтобы человека можно было осудить за то, что он хотел доказать вращение земли». В свидетельствах такого рода нет недостатка.
   Прим. С. Некоторые читатели вероятно изумятся, не встретив в этой книге имени Соломона Кауса, но мы напомним им, что история мученической смерти этого знаменитого человека выдумана с начала и до конца. Соломон Каус никогда не сидел в Бисетре и никогда не подвергался преследованиям. Пресловутый, совершенно выдуманный рассказ, долго держал публику в заблуждении на этот счет.

Гастон Тиссандье Мученики науки

Глава первая (Вместо введения) Герои труда и мученики научного прогресса

Глава вторая Завоевание земного шара

Глава третья Исследование высших слоев атмосферы

Глава четвертая Открытие системы мира

Глава пятая Книгопечатание

Глава шестая Научный метод

Глава седьмая Творцы науки

Глава восьмая Промышленность и машины

Глава девятая Пароходы и железные дороги

Глава десятая Врачи

Глава одиннадцатая Наука и отечество

Глава двенадцатая Рядовые науки