   В поисках шестого океана
   Часть первая. Безмятежность

   Светлана Нилова

   © Светлана Нилова, 2023

   ISBN 978-5-4498-3329-7 (т. 1)
   ISBN 978-5-4498-3330-3
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Разлом

   Есть события, которые меняют всё, после которых ты уже не можешь быть прежней.
   Меня зовут Софи. Мне было восемь лет, когда моя маленькая жизнь раскололась на «до» и «после». Я и сейчас помню тот день.
   Они стояли на пристани и разговаривали. Папа и незнакомые мне мужчины. Обычно папа встречался с разными людьми, и эти встречи были довольно частыми, но эта беседа мне сразу не понравилась. Может быть то, как они стояли. Или их жесты. Я очень хотела подслушать разговор, но ветер дул с моря и до меня не долетали даже отдельные слова. Незнакомцев было трое: толстяк в белой шляпе, волосатый великан и постоянно жующий чернокожий в темных очках. Папа не пустил их на «Нику», и они переминались с ноги на ногу на берегу. Низенький, в белой шляпе, вдруг засмеялся и похлопал папу по плечу. Тот помотал головой. Волосатый положил папе руку на плечо – он сбросил её, напрягся и сжал кулаки. По его лицу было видно, что он вот-вот начнет драку.
   Толстяк в шляпе отступил, а двое его помощников стали теснить папу к трапу. У меня похолодела спина. Верзила был выше папы на целую голову, второй, чернокожий – меньше, но тоже крепкий. Я вскочила из-за своего укрытия, сбежала по трапу и с разгона ударила верзилу головой в живот. В глазах у меня потемнело, а гигант даже не пошатнулся. Зато черный ловко и крепко схватил меня за шею. Я заверещала от ужаса. Черный зажал мне рот, и я, задыхаясь, стала шумно дышать носом. От черного остро пахло потом и ещё чем-то сладковато-приторным. Тогда я ещё не знала, что так пахнет марихуана.
   Толстяк заговорил по-английски, с неприятным акцентом, словно скрипело дерево.
   – Смотри, какая шустрая! Вот и ниточки нашлись! Ну, Ник, что ты теперь скажешь?
   Папа не ответил, неприметным движением в его руке оказался нож.
   – Это только одна ниточка, а вторая где? – продолжал куражиться толстяк, не обращая на нож никакого внимания. Его надежно заслонял собой верзила.
   – Вторая тоже здесь, дерьмо собачье! – прозвучал знакомый голос. От ужаса я перестала дышать. Папа быстро обернулся и замер. По трапу медленно, осторожно переставляя ноги и не отводя от нас взгляда, спускалась мама. Она сжимала в руке ракетницу и направляла её на толстяка. Прямо в его огромный живот. У толстяка, и без того потного, скатились по щеке капли. Мамины пальцы так сильно сдавили рукоятку, что побелели.
   – Убирайся к чертям, сучье отродье! Иначе твои вонючие потроха повиснут на нашем такелаже.
   Мама говорила еще, и каждое слово было звонким и резким, как пощечина. Толстяк сделал знак, черный отпустил меня, и вся троица начала медленно пятиться назад. Я спряталась за папу, жалея, что у меня нет никакого оружия. Пока наши враги не покинули причал, мы так и стояли: папа с ножом, мама с ракетницей и я с гудящей от боли головой.
   Стоял ясный полдень, ярко светило солнце, но пристань почему-то была пуста. Ни рыбаков, ни туристов, ни пронырливых детей. Только чайки кружили над нами. От их крика начинало тонко ныть в груди.

   Почему папа поссорился с «большим человеком» на Ямайке, я так и не узнала. Мы отошли от пристани на моторе, «Ника» шла на пределе. К полудню задул попутный ветер и поднялась волна. Мы поставили все паруса, и «Ника» неслась прочь от Ямайки. Это было похоже на скоростной участок регаты, только сейчас в качестве приза выступали наши собственные жизни. Я была ребенком, но все понимала и взрослела с каждой минутой.
   Когда село солнце, я было совсем успокоилась, но преследователи догнали нас. У них были катер и неповоротливая посудина с низкими бортами, но на хорошем моторе. В катере сидели двое, в лодку же набилось около десятка мужчин, почти все они были чернокожими.
   «Откуда здесь столько черных?» – эта глупая мысль сидела у меня в голове всё время, что мы убегали от преследователей. Может быть, она была как спасательный круг, чтобы не сгинуть в водовороте ужаса. Не думать о том страшном, что приближается к нам.
   Они бы не нашли нас в темноте, но, как на зло, на смену зашедшему солнцу в небо выползла огромная яркая луна. А у бандитов были прожекторы. И оружие. Прозвучали хлопки, и я не сразу поняла, что это выстрелы. Стреляли в воздух.
   «Ника», словно чувствуя преследование, дрожала всем корпусом, а её паруса, наполненные ветром, звенели и гудели.
   Катер и лодка, рискуя столкнуться друг с другом, шли нам наперерез. Мы меняли курс.
   – Поворот! – орал папа, и мы дружно перекладывали парус и разворачивали «Нику», уходя от преследования.
   – Поворот! – снова кричал он, и мачты наклонялись над волнами так сильно, что казалось, вот-вот и «Ника» перевернется.
   И снова «Поворот!»
   Я вспомнила последнюю регату. Папа тогда был сосредоточен, золотые искорки солнца мелькали в его глазах. Теперь же, ночью, папины глаза были словно две черные дыры, и оттуда тянуло страхом.
   В одно мгновение нам повезло: лодка и катер преследователей всё же столкнулись, катер черпанул бортом волну, и трое бандитов с дикими криками оказались в воде. Преследователи остановились, чтобы подобрать своих. Мы оторвались от погони и почти ушли, но тут порыв ветра хлопнул в парусе, и мы стали терять скорость.
   Бандиты оживились и снова начали стрелять. Теперь уже в сторону «Ники». Мама схватила меня, затащила в трюм, затолкав в кладовку, и заперла. Я сидела в абсолютной темноте и только слушала. Вот снова застучали выстрелы. Совсем-совсем рядом, над головой. Хлопнула ракетница. На палубе словно завыл дьявол и снова выстрелы. От страха я не могла сидеть, рухнула на пол, сжалась в комочек и всё повторяла:
   – Под Твою защиту прибегаем…
   Дальше я почему-то никак не могла вспомнить. Я даже плакать не могла.
   Сверху доносился топот чужих ног, вся «Ника» дрожала от них. Потом, среди чужих воплей раздался мамин короткий крик, звуки ударов, папина испанская брань.
   Снова и снова звуки ударов, выстрелы, чужой гогот… Мне показалось, что шум продолжался бесконечно. Наконец, я услышала ещё один звук мотора, что-то кричали в мегафон, снова выстрелы, крики.
   И тут я совсем обмякла, сердце застучало в самом горле, мешая дышать, и я из полной темноты провалилась в мир вовсе без звуков и мыслей…

   Меня разбудил свет. Солнечные лучи падали из люка, отражались в зеркалах и стеклянном шкафу и мягко наполняли безмятежностью всю кают-компанию. Я лежала на диване, укутанная пледом. Рядом на столе в салатной миске поблескивали на солнце пустые ампулы. Ночной шторм утих, «Ника» слегка покачивалась, и я могла поклясться – стояла у причала. Именно так она ведет себя при спущенном трапе. Я пошевелилась и села. В голове закружилось, в глазах потемнело, и я снова повалилась на диван. У меня ничего не болело, но чувствовалась такая слабость и апатия, что я лежала ещё некоторое время, равнодушная ко всему на свете.
   Потом я услышала шум снаружи и села. У меня в голове не было никаких мыслей. Очень медленно, как во сне, я начала подниматься на палубу. Солнце ослепило, я вдохнула свежего ветра, и в голове чуть прояснилось. «Ника» была пришвартована у пристани, около трапа стоял полицейский. Я огляделась и тут заметила маму. Она стояла на четвереньках и ожесточенно отмывала палубу.
   – Мамочка!
   Она подняла голову. Я испугалась. Ее левый глаз заплыл, под ним разливался багровый кровоподтек. А всегда аккуратные ровные губы распухли, на них запеклась корочка. Я отступила назад и чуть не свалилась с лестницы.
   – Софи! Солнышко! Ты уже проснулась? – бросилась ко мне мама и хотела улыбнуться, но у неё получилась только болезненная гримаса. Она отбросила тряпку и крепко обняла меня.
   – Ты, наверное, проголодалась? Пойдем, я тебя накормлю.
   – Где папочка?
   – С ним всё хорошо, он в больнице, – подбадривала себя мама. – Ему сделали операцию.
   – Мы пойдем к нему?
   – Пойдем. Только надо привести в порядок «Нику».
   Я оглядела палубу. Она блестела, но, приглядевшись, я заметила бурые пятна. Вот их-то и отмывала мама.
   – Это кровь? – спросила я.
   Мама кивнула.
   – Папина?
   У мамы задрожали губы, она схватила меня, крепко прижала к себе и начала беззвучно рыдать.

2. Начало

   Я родилась на Таити, где-то между береговой линией и потухшим вулканом.
   Мой папа – француз. У него черные кудрявые волосы, смуглая кожа, изысканный профиль и белозубая улыбка. Его родной язык – французский, но ругается он исключительно по-испански. Когда я была ещё совсем маленькой, то думала, что «карамба» – это большой страшный паук и папа зовет его на своих врагов. Папа родился на Корсике. Рано остался без родителей, его воспитывала бабушка. Учился в Париже. А когда вернулся, сам сконструировал и построил «Нику», нашу яхту. О папиной жизни и приключениях можно написать целую книгу, и когда-нибудь я обязательно это сделаю.
   Моя мама – ирландка. Самая настоящая: белокожая и медноволосая, а её глаза – изумрудные, словно поля её родного острова.
   Она родилась на острове и всю жизнь прожила на нем, узнавая о другой жизни только из книг, радио и рассказов взрослых. Самое большее, о чем она могла мечтать, – поехать в Дублин. Но семья жила так бедно, что о путешествиях думать не приходилось. Гленна окончила школу, но колледж оказался несбыточной мечтой. Отец Гленны был рыбаком. Однажды случилось то, чего боятся все женщины на свете: лодку с рыбаками разбило о скалы. Мать, Фланна Маллан, провела в беспамятстве три дня, а когда тела нашли – сама обмыла тело мужа, положила в гроб и в ту же ночь тихо умерла во сне. Так, в семнадцать лет Гленна осталась одна, в крошечном домике, за который ещё не выплачен долг, без денег, родственников и жизненного опыта.

   В тот год зима наступила рано, часто штормило, и рыбаки, слонявшиеся без дела по острову, много пили и часто пытались навестить одинокую девушку. Первый раз Гленна так испугалась пьяной компании, что выпрыгнула из окна в одном платье, убежала на кладбище и замерзала там, пока хмельные рыбаки не разбрелась по домам. Второй раз Гленна подготовилась. Она плеснула на компанию бензина и пригрозила поджечь. «Полоумная она. Никакого с ней веселья», – решили протрезвевшие парни, и вечерние визиты к дому Гленны Маллан прекратились.
   И потянулись унылые зимние вечера. Гленну развлекали только книги, радио да рукоделие. Она честно пыталась заработать кружевом, но перекупщики забирали кружева за гроши. Да и делали это скорее из жалости к девочке. Постоянной работы на острове не было. Оставалось или выходить замуж за какого-нибудь рыбака или уезжать с маленького острова на большой, в город, работать официанткой или горничной.
   Много раз Гленну посещали мысли, что хорошо бы и ей упокоиться на тихом кладбище возле родителей. Но каждый раз она отбрасывала эти мысли. Самоубийц не хоронят на освященной земле. А умереть от «неизлечимой болезни», как героини популярных романов, у Гленны не получалось: здоровьем Бог наградил девушку щедро. Даже после ночных «пряток» на кладбище она ни разу не чихнула. Тогда в её голове, призрачным видением, поселился образ. Далекие берега, неизвестные города – весь мир открыт и ждет её.
   «Летом я уеду отсюда навсегда, – говорила она себе, и сердце замирало в предчувствии перемен. – У меня будет новая, интересная жизнь. И я найду своё счастье!»
   За зиму она написала два десятка писем в морские агентства по найму персонала. Половина из них не ответили, из семи пришел вежливый отказ, а из трех – просьба прислать фото и копию школьного диплома.
   «Я буду работать горничной или официанткой на каком-нибудь большом лайнере и наконец-то увижу мир!» – думала Гленна. Она никому не говорила о своей мечте. Ей бы рассказали о плавучих борделях и прочих «работах», доступных хорошенькой девушке, не обремененной семьёй, образованием, связями и деньгами.
   Все подружки мечтали лишь о том, как бы поскорее выскочить замуж, и прилагали к этому все нехитрые уловки, какими пользовались ещё их прабабушки, в те времена, когда на острове звучала гаэльская речь. Но Гленне не нравились рыбаки, пропахшие рыбой и бренди. Поэтому на танцы она ходила, но «дружка» заводить не торопилась.
   И вот, отослав в агентства все нужные бумаги, Гленна собрала свои вещи и в ожидании ответа ходила к родителям на кладбище. Она сидела на траве рядом с могилами и представляла, что разговаривает с мамой и папой. И ветерок с моря, словно отец, треплет её волосы, а солнце, словно мама, горячо целует в макушку.
   Тогда и появился он. Незнакомый молодой мужчина, непривычно загорелый для этих мест, в белом свитере и с приветливым лицом. Сердце Гленны на мгновение остановилось, и потом сорвалось в бешеный галоп.
   – Добрый день, милая девушка! – услышала она. – Я хочу взять воду на острове. Есть колодец здесь?
   Незнакомец говорил без акцента, но было явно, что английский язык для него чужой.
   – Я провожу вас, мистер, – ответила Гленна и непроизвольно облизала верхнюю губу. Ей внезапно захотелось пить.
   – О, нет! Я не мистер для вас. Меня зовут Ник. Я обошел на своей яхте весь мир, но нигде не встречал такой красивой девушки, кроме вас.
   Далее Ник перешел на французский и выдал красивую витиеватую фразу, сопровождая её искренними жестами и поклоном. Гленна учила в школе французский, но поняла лишь, что это комплимент, и залилась краской.
   – Мерси! – ответила она, опустив глаза.
   – Мадмуазель говорит по-французски! Это чудо! – восхитился Ник. – У чуда этого есть имя?
   Когда они не спеша подошли к колодцу, Ник уже знал о ней всё. Обычно не болтливая Гленна рассказала ему всю свою бесхитростную жизнь, свои мечты и свои планы на будущее. Они выпили воды и сидели на камнях у колодца. С тех пор как на острове провели водопровод, им мало пользовались, но вода в нем по-прежнему была чистой и вкусной.
   – Быть девушкой на большом корабле не всегда хорошо. Может быть беда, – предостерег Ник. – Я знаю это. Я видел много кораблей и много девушек.
   И тут вдруг он покраснел, словно сказал лишнее. Это было заметно даже через загар.
   – Не надо покидать свой дом. Надо жить там, где тебя любят, – сказал Ник и взял Гленну за руку.
   – Я ещё не нашла свою любовь, – отвечала Гленна, не отводя с Ника таких ярких, зеленых глаз, что Ник снова смутился.

   Позже мама рассказывала мне, что уже там, у старого колодца, судьба их была решена, словно они выпили не воды, а волшебного напитка из саги о Тристане и Изольде. Они сидели у колодца до самого вечера и всё не могли расстаться.
   Потом Ник ушел, но никак не мог забыть эту случайную встречу. Поняв, что он уже четвертый раз кружит на своей яхте вокруг острова, снова кинул якорь и отправился искать девушку, чьё румяное лицо и ясные глаза не давали ему покоя. Как раз в Майский праздник он появился в церкви, взял Гленну за руку и подвел к священнику.
   – Обвенчайте нас, – сказал он настойчиво.
   Гленна смутилась и опустила глаза, но руку не отдернула.
   Не знаю, как Ник убеждал священника, но их обвенчали через три дня, по всем правилам, с органом и подружками невесты. На это действо собрался весь остров, да и с соседних островов пришли молодые рыбаки. Всем было интересно, за кого выходит медноволосая Гленна. Никто так и не понял, кто был жених и откуда он родом. Все видели великолепную яхту, стоящую у пристани среди пропахших рыбой рыбацких лодок и катеров. Она выделялась среди них, как райская птица среди воробьев.
   Во время венчания на Гленне было ажурное платье из того самого кружева, которое вязала она сама, её мама, бабушка и прабабушки и которое долгое время лежало в сундуке как единственное наследство. Осталась черно-белая фотография: Гленна в роскошном, достойном королевы наряде, белокожая и почему-то испуганная, а рядом – загорелый Ник, сверкающий счастливой, белозубой улыбкой.
   – Можно я буду называть тебя Гленн? – спросил у супруги Ник. – Это ярче и сильнее, чем Гленна.
   – Хорошо, – пожала плечами девушка. Ник был иностранец и мог не знать, что имя Гленн считалось в Ирландии мужским. – Пусть будет Гленн.
   Так началась история моей семьи. Вначале нас было трое: Ник, Гленн и «Ника» – так звалась яхта моего отца. Наша яхта. Наш дом.
   Потом появилась я.
   По ирландским традициям, меня должны были назвать Фланна, Огненная, по имени бабушки со стороны мамы, но папа возмутился:
   – Она совсем не рыжеволосая. Пусть она будет Летиция.
   Тогда возмутилась мама. Они оба были упрямыми и нещадно препирались, а я в это время орала, как иерихонская труба. Может быть, я бы до сих пор была без имени, но вдруг оба разом взглянули на календарь и выдохнули: «София!» В тот день праздновали день святой Софии. Так я получила своё имя. Точнее два имени. По одному свидетельству о рождении я – София Фланна Бертон, американка. По другому – Софи Летиция Берто, француженка, родилась на островах Французской Полинезии.
   Зачем мне два свидетельства и два имени, я узнала, когда мы начали скрываться по всему миру.

3. Среди морей

   Я хорошо помню своё детство. В моих воспоминаниях плеск волн, крики чаек, свежий запах моря и мирное покачивание «Ники». С тех пор как я себя помню, лет с четырех, мы жили в Средиземноморье и, словно переходя из комнаты в комнату, меняли моря: Ионическое, Адриатическое, Эгейское, Лигурийское, Тирренское, море Альборан.
   Часто мы катали туристов. Они были шумными и веселыми, платили деньги и ещё дарили мне шоколад. Кроме туристов на яхте бывало много знакомых. Это были и весёлые французские моряки, и шумные итальянцы, и турки, и греки. С кем-то родители весело смеялись, с кем-то папа долго и серьезно разговаривал в кают-компании, а кого-то даже не приглашал на «Нику», и они встречались на берегу. Чаще всего это были итальянцы в костюмах и черных очках. Папа говорил, что это родственники, но никогда не пускал их на «Нику» и не знакомил ни с мамой, ни со мной.
   Зато я хорошо знала и любила настоящих папиных друзей. Это были капитаны таких же яхт, как наша «Ника». Они собирались редко, но их веселые голоса и открытые лица я запомнила на всю жизнь. Я обожала слушать их рассказы. Они делились новостями и впечатлениями. Хвастались своими приключениями и повествовали занимательные истории из своей жизни. Ещё они пили вино и пели песни. И я думала, что все люди на свете делятся на тех, кто живет на земле и тех, кто обитает в море. И морские люди – совсем другие. Они честные, открытые, веселые и всегда придут на помощь. Они всегда поддерживали папу.
   Так мы жили на «Нике», нашей яхте, не привязываясь к берегу. Я не знала другой жизни и была счастлива. Может быть, любой ребенок счастлив, когда рядом его родители. Даже спустя годы, вспоминая нашу жизнь в Средиземноморье, я понимаю, что именно тогда моя жизнь была безмятежной и бесконечно райской.

   Однажды я подслушала папин разговор с Марселем, таможенником. Они сидели на корме и пили пиво из жестяных банок.
   – Всё крутишься, Ник? Не пора ли тебе завязывать с этим делом?
   Ответа папы я не слышала.
   – Да знают в комиссариате про все твои делишки, – раздраженно продолжал Марсель. – Доказать не могут, это правда. Но когда-нибудь ты проколешься, Ник. Ты же под колпаком. С твоей-то семейкой.
   Марсель помолчал, потом начал совсем другим тоном, в голосе его слышалось сочувствие, и уже не было осуждения.
   – Когда тебя сцапают, я бы не хотел заниматься твоим делом. Ты мне очень нравишься, Ник. Тебе надо завязывать и с делишками твоими, и с кочевой жизнью. Осядь где-нибудь на побережье, хозяйство заведи. По выходным – катай в своё удовольствие туристов. Не жизнь – сказка. Девчонке твоей уже в школу пора. Мои близняшки, вот, второй год ходят, занимаются. И Гленна бы не скучала. На берегу: и магазины, и кино, и мороженое, и продукты какие хочешь. А у вас только рис да макароны. Девчонка твоя неделями других детей не видит. Вырастет дикой и неграмотной. Завязывай, Ник. Мой тебе совет.
   Не знаю, что из этих советов послушал папа, только для моей жизни этот разговор оказался поворотным. На следующий день отец накупил книг, тетрадей и каждый день стал заниматься со мной. Уроки наши мне нравились. Не имея представления о школьной программе, папа по собственному плану обучал меня всему, что знал сам. История преподносилась мне как волшебные сказки, география – воспоминаниями папы о своих приключениях в разных уголках мира, а математика – как занимательные задачки о нашей повседневной жизни. С английской грамматикой дело обстояло строже – меня учила мама, а она придерживалась традиционного взгляда на образование. Поэтому заниматься с папой было весело, а у мамы приходилось зубрить правила и ряд за рядом переписывать дикие крючочки и петельки, которые назывались буквами. Впрочем, когда я стала бегло читать сама, английская грамматика пошла лучше.
   Постоянно живя в созвучии языков: итальянского, французского, испанского, греческого, английского и родного маминого, ирландского, я никак не могла определиться со «своим» языком. Даже у себя на «Нике» мы говорили на франко-английском, разбавленном испанскими ругательствами и ирландскими возгласами. Только по вечерам, когда родители по очереди укладывали меня спать и рассказывали сказки, я слышала чистую, без примесей, речь.
   Папины рассказы были веселыми и бесхитростными. Это были истории про отважных людей и путешественниках, о богах и героях, о великих полководцах и простых моряках. Мамины сказки были волшебными и запутанными. Некоторые из них неожиданно обрывались, и мне приходилось полночи придумывать им конец. В этих сказках непременно были короли, гномы, гоблины и ведьмы. Однажды мама заговорила о русалках и водяных, но папа оборвал её рассказ.
   – Подумай, Гленн, где мы живем! Ты хочешь, чтобы Софи боялась засыпать по ночам?
   Папа был прав.
   Однажды я прочитала легенду об осьминоге, который обвивал щупальцами корабли, ломал их и утаскивал на дно. Я плакала и вздрагивала всю ночь, прислушиваясь, не поднимается ли из глубин морское чудище. На следующее утро папа повел нас в ближайший портовый ресторан, и мы торжественно съели спрута, образ которого так мучил меня всю ночь. С тех пор морское чудовище представляется мне бездыханным мешком, политым соусом на серебряном блюде.
   Вообще, все живые существа в моём представлении делились на еду и друзей. Когда мы готовили рыбу, папа говорил: «Всё справедливо. Сейчас мы едим их, а когда-нибудь они съедят нас». С курицами тоже не было проблем. Много раз я глядела им в глаза, пытаясь понять, о чем они думают, но так и не получила ответа. Поэтому птицы были отправлены мной в разряд пищи. А вот остальные животные… Коровы смотрели добрыми и беззащитными глазами. Они давали молоко, масло, сыр, и есть говядину мне казалось просто неприличным. А когда я узнала, что такое «телятина», то рыдала, и меня тошнило целую неделю. Мне представился мягонький нежный телёночек на тонких ножках, тёплый и беззащитный. Как его можно есть? Это всё равно что есть младенчика.
   Когда однажды мы побывали на ферме, я посмотрела всем животным в глаза и поняла, что никогда не смогу их есть. Даже туповатых баранов. Даже отвратительных свиней. После этого я устраивала истерику, если обнаруживала в своей тарелке мясо. Мама очень беспокоилась, не повредит ли мне отсутствие мяса, уговаривала, ругалась и даже водила к одному французскому доктору. Но доктор сам оказался приверженец вегетарианства, и мы с ним быстро нашли общий язык. С тех пор мама меня больше не донимала.
   Папа относился ко мне более внимательно, чем она. Никогда не заставлял меня есть то, что я не хотела. Закупками занимался тоже он. Постепенно мясо исчезло из наших корабельных запасов и больше уже не появлялось.
   Сам папа раз в месяц сходил на берег «заниматься пьянством и пожиранием животных». Мама почему-то сильно переживала в эти дни. Я утешала её чем могла:
   – Мамочка, – говорила я, – не так много он и съест этих несчастных животных. Мы же всё равно будем любить его, правда?
   И я каждый раз молилась и, совсем успокоенная, засыпала. Но мама всё равно до поздней ночи сидела на палубе, вглядываясь в темноту. И успокаивалась только, когда видела в темноте знакомый силуэт в белой одежде. Тогда она тихонько соскальзывала в каюту, забиралась ко мне в постель и притворялась, что давно уже спит.

4. Сказочная жизнь

   Мои родители почти никогда не ссорились, хотя их темпераментные перепалки на разных языках вполне можно было принять за ссоры. Моя мама, в детстве робкая и терпеливая, впитав жар южного солнца, обрела не только бронзовый загар, но силу и темперамент жительниц юга. Она заматывала свои медные волосы платком и так горячо торговалась, что на рынках, где мы покупали свежие овощи и фрукты, её всегда принимали за свою. Папа Ник, напротив, с годами стал более осторожным и спокойным. Он открывал для себя новую грань жизни и однажды сказал маме:
   – Я бы никогда не поверил, если бы мне кто-то сказал, что заниматься с ребенком будет для меня такой радостью!
   И всё же однажды я видела их размолвку. Это было страшно. Казалось, мир рушится, как карточный домик. Не знаю, с чего началась перепалка, я в это время увлеченно играла с куклой, мастерила ей гамак, чтобы она, как и мы, могла спокойно спать в жару или при сильной качке. И тут началась самая страшная буря в моей жизни. Мама, вся красная, взлохмаченная, говорила что-то непривычно быстро, мешая слова и переходя на визг. Папа бросал слова сквозь зубы, отрывисто и неприязненно, и вдруг начал вытаскивать мамины вещи и швырять их на берег острова, у которого мы швартовались. Мамины сандалии приземлились рядом с кнехтами, а платья не долетели и упали в воду между причалом и яхтой. Мама босиком пробежала по трапу на берег, подхватила сандалии, но надевать не стала, а почему-то швырнула в папу. Один из них ударился о палубу, а другой упал в воду. Мама повернулась и пошла прочь от «Ники».
   – Убирайся! Живи как хочешь! – крикнул ей папа, а мне вдруг совсем расхотелось жить. Такое горькое отчаянье охватило меня, что я, не понимая, что делаю, забралась на противоположный от пристани борт, прыгнула в воду и поплыла прочь из бухты в открытое море.
   «Лучше я умру! Лучше я умру!» – повторяла я себе. Я уже хорошо умела плавать, но почему-то начала захлебываться. Возможно, потому что руки и ноги у меня сводило судорогой от нестерпимого горя. Я плохо держалась на поверхности, меня тянуло на дно. Но уже через мгновенье меня настиг папа. Он тоже прыгнул за борт.
   – Софи, деточка, не пугай нас так!
   – Я не хочу! Не хочу жить! – кричала я, пытаясь вырваться из его рук. Пока я барахталась, не заметила, как подплыла мама.
   – Прости нас, Софи, пожалуйста!
   Её лицо было совсем бледным и мокрым от воды. Я обмякла, закрыла глаза и заплакала. Папа плыл со мной на руках до самого пляжа, вынес на берег и долго потом баюкал, укрыв теплым пледом, который принесла мама. Я проснулась уже ночью, в своей кровати, выскользнула из каюты и подглядела, как папа и мама, взявшись за руки, как маленькие дети, сидят на палубе и тихо-тихо о чем-то разговаривают. А потом они начали целоваться, и я окончательно успокоилась. Когда люди целуются, у них всё хорошо. Я всегда считала поцелуи чем-то сказочным, волшебным. Поцелуи снимают заклятья и развеивают злые чары. Они вдохновляют и оберегают. Если бы люди больше целовались, то им бы не хотелось воевать или соперничать.
   Спустя годы, вспоминая своё детство, я поняла, что отношения моих родителей были нереально прекрасными. Они очень любили друг друга, часто целовались и вообще вели себя как молодожены. Поэтому я думала, что обычно так и бывает: мужчина и женщина встречаются, сразу влюбляются, женятся и больше уже не расстаются. Никогда. И любят друг друга много-много лет так же сильно, как в первый день встречи.
   Я жила в сказке. И даже не представляла, что может быть иначе.

   Сколько себя помню, со мной всегда происходили чудеса. Однажды мы гуляли с родителями по греческому острову. Я бежала по горной тропинке, намного обогнав маму и папу. Вдруг словно из скалы мне навстречу вышел старик в черной одежде и в черной шапке. Это был монах. Я была девочка вежливая и прижалась к скале, пропуская его. Поравнявшись со мной, старик покачал головой и сказал громко, обращаясь к самому себе:
   – Нет, нет! Эта выйдет замуж не по любви!
   И его черные, развевающиеся на ходу одежды коснулись меня.
   Не знаю, почему я побежала вперед. Словно меня обожгло холодом. Я рванула так стремительно, что почти сразу стала задыхаться, остановилась и с опаской оглянулась. Никакого монаха позади меня не было. Куда он мог деться? Я посмотрела вниз. Может, он свалился? Но на склоне его тоже не было. Я подождала, пока меня нагонят родители.
   – Вы видели здесь монаха? Ну, такого старика в черных одеждах. У него ещё борода и длинные лохматые волосы. Куда он делся?
   Родители переглянулись.
   – Нет, Софи, здесь никого не было.
   – Может, вы не заметили, как он прошел мимо вас?
   Папа с сомнением покачал головой.
   – Тут и вдвоём сложно пройти, а уж втроём…
   – Софи, доченька, он напугал тебя? – тормошила меня мама.
   – Он мне сказал… – начала я и осеклась. На каком языке он говорил? Я не могла вспомнить. После я думала и думала про этого монаха. Греческая вера немного другая, может, раз я католичка, его слова ко мне не относятся?
   Там же, на острове, нас сфотографировал на полароид какой-то турист и подарил фотографию: мы стоим возле «Ники», папа обнимает маму за талию, а другой рукой – меня. Мама в голубом платье, ее волосы распущены, они сверкают на солнце насыщенным медным блеском. Я в шортах и голубой футболке, загорелая, кудрявая и короткостриженая, похожа на мальчика. И все мы улыбаемся. Это было очень счастливое и беззаботное время.
   Там же, в Греции, со мной произошло очередное чудо.
   Однажды, когда мама рассказала мне историю про Иисуса и самарянку, я села рядом с колодцем и стала ждать.
   – Софи, зачем ты сидишь у колодца? – спросила меня мама.
   – Жду Иисуса!
   И я провела в томительном ожидании целый день. Я была упрямым ребенком, и мама не трогала меня.
   Когда солнце стало клониться к закату, мимо колодца прошла молодая женщина в черной одежде. Гречанки часто ходят в темном.
   – София, что ты делаешь здесь? – спросила она меня по-гречески, а я почему-то совсем не удивилась. Ни тому, что вдруг стала понимать греческий язык, ни тому, что женщина назвала меня по имени.
   – Я жду Иисуса, – ответила я.
   Женщина покачала головой и улыбнулась.
   – А Иисус ждет тебя…
   – Где? – встрепенулась я.
   Гречанка указала на отмель. Я помчалась туда. Там не было никакого Иисуса, зато на берегу лежал дельфиний детеныш. Вода отступила вместе с отливом, и он оказался в ловушке. Недалеко от берега, рискуя тоже оказаться на суше, вертелись дельфины. Они жалобно скрипели и высовывали головы из воды. Дельфиненыш был маленький, как человеческий ребёночек. Я подняла его и понесла в море. Стоило мне зайти в воду всего по пояс, как меня окружили дельфины. Я отдала им маленького и долго смотрела вслед.
   Мама встретила меня дома.
   – Ты купалась прямо в одежде?
   – Так вышло, мамочка, не сердись.
   – Ты дождалась Иисуса у колодца? – улыбнулся папа.
   – Да, – просто ответила я.
   Я никому не рассказывала, но этот случай наполнил меня радостью. Никогда я не была близка к Богу, как в то время.

   Не знаю, как и у кого из родителей возникло желание покинуть приветливое Средиземноморье и отправиться совсем в другую часть света. Помню только, что родители всё время что-то обсуждали. По-моему, папиных родственников из Италии. Папа не хотел поддерживать их дело, а мама очень волновалась и чего-то постоянно ждала. Несмотря на сомнения, однажды решение было принято.
   В один прекрасный день мне купили тяжелые туфли и темное платье почти до щиколоток. Мама вырядилась так же нелепо – во всё темное, убрала свои прекрасные волосы под черную косынку, и мы поехали из порта на такси, вдоль побережья. Водитель, узнав конечный пункт нашего назначения, оживился, и всё выспрашивал папу о чем-то. Папа отвечал односложно и неохотно. Такси остановилось у каменного забора. За забором виднелось множество крыш маленьких домиков. Тогда я ещё не знала, что это были склепы – фамильные усыпальницы.
   Мы пошли от входа налево, по тихой аллее. Навстречу нам попадались в основном туристы. Они бродили шумными стайками, часто фотографируя и что-то восклицая. Папе это явно не нравилось. Мы пришли к одному склепу с золотыми буквами. Буквы были все знакомые, но разобрать надпись я не смогла. Позже я узнала, что надпись была на корсиканском языке. Папочка прислонился к тяжелой решетке, закрыл глаза, и его губы что-то быстро зашептали. Может быть, это была молитва, может быть – слова прощания. Я была маленькая, но поняла, что папочка привел нас проститься с его родными. Там были похоронены его родители, которые погибли в автокатастрофе, и бабушка Летиция, воспитавшая его.
   Мама стояла молча и гладила меня по голове. Обратно до порта мы шли пешком. Я натерла ноги в непривычной обуви, но не ныла и старалась не хромать. На «Нике» я немедленно разулась, спустила тяжелые башмаки за борт, и они сразу утонули.
   Папа не стал поднимать паруса, запустил двигатель. А когда мы отходили от берега, он тихо прошептал по-французски:
   – Прощай, Аяччо!
   Когда мы покидали приветливое Средиземное море, мама плакала, а я бурно радовалась: наконец-то нас ждут настоящие путешествия и приключения! Если бы я знала тогда, насколько опасными окажутся наши приключения, я бы тоже плакала.

5. На запад

   Мы шли под парусами три недели, кругом был бескрайний Атлантический океан, и я часто, стоя у штурвала, думала, что вот мы плывем, а под нами на огромной глубине лежат горы и долины, города и храмы древней Атлантиды. И может быть, её жители совсем не умерли, а превратились в человекорыб. И живут там до сих пор! Папа ведь рассказывал мне про теорию эволюции Дарвина, и я подумала, что ведь и люди немного животные. И если Бог дал возможность эволюционировать животным, то он мог разрешить и людям немного поэволюционировать. Совсем немножечко. Чтобы жить под водой. Евреев он же вывел из Египта, спас их от рабства. Ну, и жителям Атлантиды мог помочь.
   Так я думала, рассекая просторы Атлантики. Но потом я вспоминала, что древние греки были язычниками, и вздыхала. Нет, не помог. Смыл всех с лица земли, потому что они поклонялись ложным богам и делали жертвоприношения…
   Христианство в моей голове так сильно было перемешано со сказками, сагами, мифами и легендами разных народов, что я, наверное, и сама была язычницей. Конечно, я знала и «Отче», и «Кредо», и множество подробностей жизни первых христианских мучеников и святых. А вот в иерархии священнослужителей путалась. И догмы давались мне нелегко. Мама хотела вырастить из меня добрую католичку, но я задавала ей такие глупые вопросы, что они ставили её в тупик, а то и вовсе лишали дара речи. Папа в таких случаях смеялся:
   – Устами младенца глаголет истина…
   А ещё он говорил:
   – Богу важнее то, что мы делаем другим людям, чем то, что мы делаем ему.
   Мама обзывала папу еретиком и гневно надувала свои пухлые губы. Но она не умела сердиться долго. Вообще, вопросы веры мы не обсуждали. Мамочка рассказывала мне о Христе, о бессмертии души, но она не могла ответить точно: есть ли душа у животных? Есть ли душа у растений? И ещё многие вопросы ставили её в тупик. Папочка тоже называл себя католиком, но он никогда не просвещал меня в вопросах религии. Он считал, что это слишком личное и об этом нельзя говорить даже с друзьями.
   Я никогда не перестану удивляться, как много знал и умел мой отец. Ещё до встречи с мамой он обошел весь свет на своей «Нике», иногда – с командой, иногда – в одиночестве. А с тех пор как мы с мамой стали частью «Ники», других матросов на нашем судне не появлялось. Со всем справлялись мы сами. Помню, как однажды, ещё в Средиземноморье, жесткий мокрый трос вырвался у меня из рук, сдирая кожу. Я хотела заплакать, но тут папа бросил на меня устрашающий взгляд, и я, забыв о своей беде, почувствовала другую. Страшную. Я схватила трос, перекинула через блок и потянула его, выравнивая парус. Папа выдохнул. А потом, когда «Ника» выровнялась, мы спустились в каюту, папочка мазал мне ладони мазью, бинтовал и целовал каждый пальчик. Но такие события у нас случались редко. В этот раз, пересекая океан, и небо, и ветер, и сама Атлантика благоволили нам.
   Ровно через тридцать один день, как и планировал папа, мы прошли путем Колумба и увидели на горизонте землю.
   Мы все стояли на палубе, папа положил руки мне на плечи.
   – Ну как, юнга? Чувствуешь себя Колумбом?
   Было тепло, но по моей коже бегали мурашки: Новая земля! Терра инкогнита! И пусть она уже заселена, для меня эта страна, это огромное пространство было совсем-совсем новое и неизвестное.
   «Ника» повернула на север и взяла курс на Нью-Йорк.

   Такого огромного и сверкающего города я не видела никогда в жизни. Даже Неаполь, Рим или Константинополь не могли сравниться с ним. Его огромные, как горы, сверкающие небоскребы, переплетение дорог, замысловатые автомобильные развязки и длинные улицы. Ко всему этому ещё бесчисленное количество машин, людей, вертолётов, и всё это непрерывно двигалось, сверкало, звучало и пахло.
   Мы пришвартовались на стоянке для яхт, где-то в районе Брайтон-Бич. Папа отправился добывать нам автомобиль, потому что «без машины в Америке невозможно». Мама занялась подготовкой «приличной одежды» для нас всех, потому что нам «предстояли визиты». На «Нике» мы никогда не заморачивались с одеждой. Если было тепло, то папа работал в плавках, а мама в легкой тунике до колен. Я же чаще всего носила шорты и футболки, и меня нередко принимали за мальчика. На палубе у нас всегда было чисто, и мы шлепали по ней босиком, но обувь у нас, конечно, тоже была: сандалии для походов в город и спортивные тапки, чтобы не скользить по палубе в шторм.
   Папа вернулся на белой машине и повез нас к своему старинному другу. Тот был владельцем небольшого сувенирного магазинчика возле пляжа. Мама надела лучшее своё платье, меня тоже приодели, но, увидев нас, папин приятель всплеснул руками:
   – Албанские беженцы, не иначе! Ник, у тебя такая дорогая яхта и такая бедная команда! Нью-Йорк – город для богатых. Здесь неприлично быть бедным. Всё, забывай свои средиземноморские штучки. Упаковка – вот что главное!
   Мне эти слова показались обидными. Я подумала, что папа сейчас даст этому старику в нос, чтобы он не дразнился, но папа почему-то смеялся.
   – У меня есть деньги, Марк, – сказал он. Оставляю тебе моих девочек, приодень их. А у меня ещё дела в Сити.
   – Дела, – покачал головой Марк. – У меня тоже раньше были дела в Сити.
   Папа поцеловал нас с мамой, оставил ей какую-то пластиковую карточку и уехал, а мы с Марком поехали по магазинам. За тот день я устала больше, чем за всю жизнь. Марк отвел нас с мамой в парикмахерскую, и мои кудри вдруг стали послушными и гладкими, а мамина медь засияла ещё ярче. Потом мне купили туфли с маленьким каблучком, но я совсем не могла в них ходить: слишком широко расставляла ноги и теряла равновесие. Первый раз в жизни я надела колготки. Ощущения были необычными: как будто я натянула вторую кожу. А несколько платьев окончательно преобразили меня из чумазого лохматого мальчишки в опрятную девочку.
   Время, проведенное в Нью-Йорке, было самым суматошным. Жили мы у Марка, в Бруклине, на Брайтон-Бич. Он жил один, его жена давно умерла, а дети выросли и разъехались по разным городам. Мы занимали две комнаты в его доме и, как мне кажется, не очень мешали ему. Папа, весь красивый, уезжал куда-то по утрам, мы с мамой оставались одни. Мама говорила, что папа хорошо зарабатывает. У нас были деньги, но тратить их было не интересно.
   Восхищения красивым и большим городом очень скоро прошли, и мы предпочитали гулять по пляжу, чем любоваться небоскребами. Жить на берегу было комфортно и можно есть мороженое каждый день. Я обожала мороженое, особенно ванильное. И книг было сколько угодно. А ещё можно было кататься на велосипедах. Папа купил нам с мамой два одинаковых серебряных велосипеда, взрослых, со скоростями, и мы катались в парке.

6. Школа

   Началась осень, похолодало, погода стала ещё более непредсказуемой. Мама начала помогать Марку в магазине, а меня отправили учиться в самую настоящую школу. Сначала меня долго тестировали, определяя мои знания, потом сделали выводы, что «девочка развита неравномерно», разработали целую программу по моему обучению и зачислили в третий класс. Я посещала вместе с остальными детьми основные занятия, а вот английский мне втолковывали дополнительно, расширяя мой словарный запас.
   Зато остальные предметы давались мне на удивление легко. Я запоминала уроки с первого раза, мне нравилось отвечать, это радовало учителей, но почему-то именно за это одноклассники меня не любили и называли «выскочкой». А я никак не могла удержаться и выкрикивала прямо с места:
   – Да, да, это Парфенон! Это в Афинах! Я была в Афинах!
   Или:
   – Полярная звезда всегда указывает на север!
   Из-за этого меня дразнили Выскочкой. А еще Дикаркой. Я раньше мало бывала в обществе детей, поэтому держалась иначе, чем все остальные.
   Анжела, белокурая отличница в розовых лакированных туфлях, однажды сказала мне:
   – Попридержи свой язык, Выскочка, иначе тебе будет худо.
   – Почему я должна молчать? – спросила я.
   – Потому, что самая умная в классе – я!
   – Ну и что? Я тоже не дура, – отзывалась я.
   Анжела почему-то рассердилась и замахнулась, чтобы ударить меня. Я ловко увернулась, нагнулась и дернула её за ногу. Анжела звонко шлепнулась на попу. Все засмеялись.
   В тот же день после уроков меня окружили мальчишки, вырвали из моих рук школьный рюкзак и швырнули его в грязную лужу. Рюкзак был тканевый, книги и тетради промокли.
   – Дикарка, Дикарка! – кричали они. – Убирайся на острова!
   Я плакала и сказала родителям, что никогда больше не пойду в школу. Мама охала и всё расспрашивала меня, что же произошло? Папа оказался понятливым. Он сходил в школу, договорился о чем-то с директором и сказал, что я буду учиться дома. В итоге я ходила в школу с мамой и только для того, чтобы писать тесты. Дома учеба продвигалась лучше.
   Зима была такой холодной, что даже выпадал снег. Рождество и подарки меня не обрадовали. Я очень скучала по теплому морю, ясному небу, плеску волн и покачиванию нашей родной «Ники». «Ника» между тем стояла в доке, её чинили и красили. Я уговаривала маму навещать её, и мы ходили к ней почти каждый день.
   – Когда мы вернемся домой? – спрашивала я маму.
   – Куда, золотце? Мы теперь живем в Нью-Йорке. И наш дом – в Бруклине, – не понимала мама.
   В Бруклине нам жилось неплохо. У меня была своя комната, большая, с розовыми обоями. Но меня тянуло обратно к нашей кочевой жизни.
   – Мамочка, я хочу обратно, – просила я.
   – Куда, милая?
   – На «Нику» и в море, – говорила я.
   – Разве тебе здесь плохо? – спрашивала мама.
   – Не знаю. Здесь непонятно. Словно мы пережидаем шторм.
   Я очень сильно тосковала, и когда наступила весна, папа сдался.
   – Мы уезжаем из Нью-Йорка. Возвращаемся домой, на «Нику», – сказал он однажды так буднично и спокойно, что я даже не поверила своему счастью. Потом бросилась папе на шею и разревелась.
   – Папочка! Миленький! Спасибо!
   Больше я ничего не могла сказать.
   Мы собрались очень быстро и без сожаления оставили за кормой суетливый Нью-Йорк, укутанный неожиданным апрельским снегом. На воздухе было ещё холодно, но топлива на «Нике» имелось достаточно, и мне казалось, что проложи папа курс в Северный Ледовитый океан, я бы с радостью приняла и это известие. Но мы двигались на юг, вдоль восточного побережья Америки, во Флориду. По правому борту по вечерам светились города, и казалось, что ушедшее солнце оставило в них часть своего света. Папа рассказывал мне историю Америки, которую я совсем не знала. Про первых поселенцев и уничтожение индейских племен, про работорговлю и гражданскую войну. Он называл мне штаты, мимо которых мы двигались, а я искала их на карте, сравнивая береговую линию и неожиданно находя соответствующие поселения.
   Во Флориде, в порту Салерно я снова пошла в школу. От пристани, где была пришвартована «Ника», до школы и обратно около трех километров. В то время как остальных детей привозил школьный автобус или родители, мы приезжали как настоящие ковбои, на сверкающих серебристых конях. Больше я ничем среди детей не выделялась. Накрепко запомнив свой первый школьный опыт, я вела себя тихо, отвечала только, когда меня спрашивали, и вела себя со всеми любезно, поэтому ни Выскочкой, ни Дикаркой меня уже никто не дразнил.
   Когда после выпускного я узнала, что мне предстоит ещё целый год учиться в начальной школе, а потом ещё бесчисленное время в средней и старшей, я сильно опечалилась. Мама была непреклонна и даже склонялась к классической католической школе для девочек (брали верх её ирландские корни). Тогда я бросилась к папе.
   – Папочка, неужели я всю свою молодость должна провести в душных классах, с чужими людьми и с наставниками, которые весь свой ум вычитали в книжках? Лучше я буду каждый день вести бортовой журнал и помогать тебе в расчетах. Я прочитаю все-все книжки на свете, я буду делать всё, что ты велишь. Только, пожалуйста, не отдавай меня снова в школу!
   Или я была очень убедительна, или у папы были на этот счет свои планы, но он обнял меня за плечи и сказал:
   – Начинаются каникулы, деточка! Мы идем в Карибское море! Море капитана Колумба, капитана Флинта и Черной Бороды.
   – В Карибское?! – подхватила я. – Как здорово! А там нет пиратов?
   – Ну, если только немного, возле Ямайки, – усмехнулся папа.
   К несчастью, он оказался прав.

7. Карибы

   Обычно мы питались тем, что выловим, но и в каждом порту я ела мороженое. Нет ничего вкуснее в самую оголтелую жару съесть стаканчик мороженого или выпить молочного коктейля! Оно перекатывается во рту, как самое восхитительное наслаждение! Папа знал мою слабость и, если мы заходили в порт или причаливали к пристани большого шумного пляжа, я знала почти наверняка, что у нас есть деньги и мы пойдем и разыщем кафе или магазин. Папочка скажет, весело прищурившись: «Выбирай!» – и я возьму самое-самое лучшее и буду облизывать его, обжигаясь холодом, перекатывать во рту и блаженно посасывать, урча от удовольствия.
   В такие моменты папочка смеялся и говорил, что меня надо было назвать Кэт, Китти – котенок. У него самого не было пристрастия в еде.
   – Что у нас на обед? – спрашивал он, и что бы ни ответила мама («рыба с рисом» или «ламинария с чесноком»), неизменно отвечал:
   – О! Это должно быть изумительно вкусно!
   Даже когда однажды у нас иссякли запасы и пополнить их не было возможности – штормило, и мы держались подальше от берега, – мама почти неделю готовила нам лепешки, и мы ели их с консервированным тунцом. А когда тунец закончился и остались только лепешки, папа сказал:
   – Какое приятное разнообразие! Надо признаться, что тунец мне изрядно надоел.
   По иронии, когда шторм утих и мы направлялись к берегу, папа поймал огромного тунца.
   Мы с мамой шумно радовались, а папа насмешливо изогнул рот:
   – Надо будет обменять его на какую-нибудь приличную еду.
   Жизнь наша была полна событиями. Однажды мы встретили в открытом море лодку с туристами. У них испортился навигатор, и четыре дня они болтались по морю, то и дело переругиваясь и меняя маршрут. Они смотрели на нас, как на спасителей: ведь и вода, и еда, и топливо в их лодке закончилось. Папа хотел дать им воды и топлива, карту и указать маршрут, но они так умоляли, что пришлось взять их на борт и отбуксировать их лодку до Коста-Рики. Папа втолковывал им, что никогда нельзя полагаться только на технику и на судне надо обязательно держать компас и карты. Но они не слушали его и, перебивая друг друга, рассказывали о своих злоключениях.
   На Коста-Рике нас встретила целая толпа: родственники туристов, журналисты с камерами, полиция и спасатели. Ослепительно щелкали камеры, папу и туристов окружили журналисты, перебивая друг друга, задавали вопросы. Говорили на испанском. Я совсем не знаю этот язык, но папа отвечал так складно, как будто самый настоящий испанец. Я запряталась в трюм и не вылезала оттуда, пока журналисты не ушли. Потом в газетах появилась фотография папы и спасенных туристов. Статья была на испанском, я не смогла её прочесть. Только вырезала, разместила в рамке и повесила в кают-компании.
   Другое событие было трагичным. На наших глазах одного из рыбаков покусала акула. Она была небольшая, рыбак – старый, и он остался жив. Но когда папа принял его на борт, мама обработала раны и мы во весь опор рванули к ближайшему берегу, нас настиг катер кубинской полиции. Они перерезали нам путь, приказали остановиться и ещё что-то кричали в мегафон. Потом поднялись на борт, вооруженные и злые, забрали своего рыбака и обыскали «Нику». Папа стоял на палубе, заложив руки за голову. Лицо его было бледным.
   Потом полицейский катер отчалил. Я всё время вспоминала раненого моряка и акулу.
   – Как же так, папочка? – спрашивала я. – Неужели в море нет спасения от этих тварей?
   – От тварей нигде нет спасения, – задумчиво отвечал папа.
   Карибское море жило такой же веселой жизнью, как наша. Города, в которых нам доводилось бывать, часто пестрели карнавалами, папа то и дело встречал знакомых. Две недели мы провели с дядей Чаком, папиным другом. Вместе с ним мы трижды принимали участие в скоростных регатах и один раз даже выиграли. Кубок отправился в стеклянный шкаф кают-компании, где уже стояли разные статуэтки, кубки и чаши. Когда я была совсем маленькой, играла ими как с куклами. Наряжала в тряпки и устраивала балы. А на стене возле шкафа висели в рамках разные красивые бумажки с печатями и вырезки из газет на разных языках мира. Папа в шутку называл это: «Стена Славы».
   Мы много катали туристов, на «Нике» звучала разноязыкая речь и разнообразная музыка, но каждый час на несколько минут папа выключал все источники звуков и слушал эфир. Чтобы случайно не пропустить сигнал SOS. У моряков так принято, и это мне очень нравится. Это дает надежду: если стрясется беда – тебя услышат и придут на помощь.
   Так и случилось однажды. Только в беде оказались мы. Это произошло как раз на Ямайке.

   Та страшная ночь словно разбила моё детство на осколки воспоминаний, а в сердце с тех пор поселилась постоянная тревога, ожидание беды.
   Может быть, беда витала над нами ещё в Средиземноморье, но я не чувствовала её вот так – всей кожей, всеми внутренностями. Теперь же я видела её разрушающий след. Изуродованное мамино лицо, синяки на её теле, корпус «Ники», продырявленный пулями, разорванный парус, палуба в лужах папиной крови…
   В моём сознании не укладывалось: как такое вообще может быть?

   Мы пошли к папе только через день после этой страшной ночи. Около его палаты дежурил полицейский. Я потянула маму за руку и зашептала ей в самое ухо:
   – Папу считают преступником?
   – Нет, – так же шепотом ответила мама. – Он свидетель.
   – А зачем его охраняют?
   Мама не ответила, только сильнее сжала мою руку.
   Полицейский приветливо кивнул нам, и мы вошли в палату.
   – Софи, детка, как же я рад тебя видеть! – прозвучал папин голос, но я не узнала его. На носу лежала повязка, под глазами расплывались багровые круги, он весь был утыкан проводками и трубками.
   Я подошла к нему ближе и хотела взять за руку, но правая рука была замотана бинтами, а из левой торчали иголки и трубки.
   – Ну, как, Софи, похож я на дикобраза?
   Я прижалась к маме, мне захотелось плакать.
   – Привет, Ник! – мама, как ни в чем не бывало, сняла темные очки, наклонилась и осторожно поцеловала папу в губы.
   – Привет, бандитка, – с нежностью ответил папа. – Тебе в десанте надо было служить, а не палубу драить.
   – Софи побудет с тобой. Мне в полицию надо.
   – По тому… с гарпуном?
   – И по второму, с ракетой.
   – Не задержат? – в голосе папы была тревога.
   – Не должны. Вроде… – после паузы произнесла мама.
   Они были похожи на шпионов.
   – О чем вы говорите? – заныла я.
   Мне ответил папа:
   – О том, что ты останешься со мной.
   – А мама?
   – У мамы есть дела в городе.

   Мамы не было долго. Я уже успела поесть. Девушка в белом халате приносила мне бульон в кружке и бутерброды с сыром. Почитала скучную газету. К папе несколько раз приходили врачи и делали какие-то процедуры. Папа разговаривал с ними по-испански и даже, судя по голосу, шутил. Иголки из него вынули и трубки убрали. А мамы всё не было.
   Потом я свернулась в кресле и задремала. То ли сквозь сон, то ли мне причудилось, но я слышала папин разговор с каким-то мужчиной. Говорили по-английски:
   – Ты же знаешь, Ник, в покое вас теперь не оставят. Даже если в суде всё сложится удачно.
   – Мы уйдем из этих мест.
   – У картеля руки длинные. Без программы они всё равно вас найдут. Не упрямься, Ник. Впервые вижу человека, который отказывается от программы. Поселитесь где-нибудь в Техасе или Орегоне. Хороший дом, приличная работа. Что ещё человеку нужно? Ты ведь раньше вроде архитектором был?
   – Инженером, – произнес папа после недолгого молчания. И добавил: – Судостроителем.

   Когда папа выздоровел и смог ходить, мы почему-то никуда не ушли, жили в гостинице и ждали какой-то суд. Когда он случился, то оказался мучительно долгим. Меня приводили в огромное серое здание и оставляли в скучной комнате, где я томилась целые дни, читая, рисуя или просто разглядывая узор на ковре. Со мной вместе всегда была женщина в форме. Когда я пыталась поговорить с ней, она отвечала мне приветливо, но на испанском языке. Я не понимала ни слова и бросила все попытки общаться с ней.
   Однажды вместе со мной сидел мальчишка. Лохматый, с фингалом под глазом. Он был старше меня, но я была рада любому собеседнику. Тем более что мальчишка говорил по-английски.
   – Ты кто? – спросила я его.
   – Я… человек, – ответил он растерянно.
   – А что ты делаешь здесь? – не унималась я. – Тебя судят? Ты с кем-то подрался?
   Мальчишка покраснел до самых корней волос, мне показалось, что он сейчас или заревет, или стукнет меня.
   – И что ты такая любопытная? Своих дел нет?
   – Совсем нет, – вздохнула я. – Мамочка и папочка целыми днями судятся. Такая тягомотина!
   Мальчик вдруг обмяк и сказал уже спокойнее:
   – У меня тоже. Разводятся. Уже полгода. Имущество делили. Теперь меня делят.
   Я ужаснулась:
   – Разве можно делить живого человека? Тебя резать будут?
   – Уж лучше бы резали! – снова завелся мальчик. – Они уже столько наговорили друг другу, что мне обоих их видеть противно. Уйду от них, куда глаза глядят!
   Я задохнулась от жалости к нему. Как же можно жить без семьи? Положила руку на плечо:
   – Как же мне тебя жаль, мальчик!
   Он сбросил мою руку, вскочил и заорал в самое лицо:
   – Тоже мне, «мамочка»! Не надо мне никакой жалости! Ненавижу всех! Лучше сдохнуть под забором, чем жить с такими!
   Он ещё что-то кричал, но уже на испанском, и я не поняла.
   Он орал, брызгал слюной, вырвался из рук подскочившей полицейской, отшвырнул в сторону стол. Рассыпались разноцветные фломастеры, бумага разлетелась по комнате стаей белых птиц. И вдруг он упал на ковер и зарыдал. Полицейская бросилась из комнаты, а я присела рядом с мальчиком на корточки и осторожно стала гладить его по голове. Сначала он завыл сильнее, потом затих у меня под рукой и только судорожно всхлипывал.
   Я запела песенку, какую мне часто пела мама:

      Солнце с красными лучами
      Убежит за небосвод,
      Успокойся, милый мальчик,
      Сладкий сон к тебе придет.
      Завтра мы пойдем на пристань,
      Только солнышко взойдет
      Корабли домой вернутся,
      Их молитва приведет.

   Когда в комнату вошли полицейские, врачи, какие-то мужчины и увели мальчика с собой, он уже не буянил, а шел с ними сосредоточенный и угрюмый. Он оказался высоким, выше меня на две головы. В дверях он обернулся и посмотрел на меня долго и пристально. Глаза у него были голубые и пронзительные. В них было столько горя, что я не выдержала и отвела взгляд.
   Я потом много думала об этом мальчике. Как его поделят? Как он будет жить дальше? Он сказал «убегу». Может быть, он прав? Я вспомнила тот день, когда мои родители поссорились, и я хотела уплыть от них за горизонт. Если бы мне пришлось выбирать между мамочкой и папочкой, я бы лучше умерла. Я люблю их вместе. Их нельзя делить!
   Ещё я впервые задумалась о смерти. Ведь папа запросто мог умереть. И мы с мамой тоже, если бы не подошла береговая охрана с Пуэрто-Рико.
   А что бы там было, после смерти? Мы были бы все вместе или каждый в отдельности? Я обязательно сказала бы Богу, что нас нельзя разлучать, потому что мы любим друг друга так сильно…

   С той страшной ночи, когда мы чуть не потеряли наши жизни, у папы остался сломанный нос и белый шрам на животе. А у мамы лицо снова стало красивым и засеребрились волосы у висков. Она злилась и выдергивала их пинцетом у зеркала, а папа шутил, что если и дальше так пойдет, Гленн останется вовсе без волос и придется сделать её иудейкой. Ведь они бреются наголо и носят парики.
   – Ты и сам теперь похож на еврея! – парировала мама. – С таким-то носом.
   – Ну, уж нет! – смеялся папа. – У меня есть аргумент, что к иудеям я не принадлежу.
   – Я сейчас как стукну по твоему аргументу! – сердилась Гленн.
   – Попробуй сначала догони!
   И они начинали носиться и, в конце концов, забыв, кто кого догоняет, падали на палубу, утомленные весельем. Я веселилась вместе с ними, мне было радостно видеть папочку снова здоровым, а мамочку – красивой. Все стало по-прежнему.
   Вот только по ночам я внезапно просыпалась и в навалившейся со всех сторон темноте слушала бешеный стук своего сердца.

8. Роберт

   Если описывать нашу жизнь дальше в подробностях, то выйдет довольно интересный и красочный путеводитель по разным странам и островам. Мы петляли, словно запутывая следы. Теперь я понимаю, что это так и было.
   Я слышала, как ещё в здании суда папа говорил, что собирается пройти Панамским каналом и обосноваться в Калифорнии. Но шли мы на юго-восток, снова через Атлантический океан, приближаясь к берегам Африки. Я в это время читала «Пятнадцатилетнего капитана».
   «Африка! Колониальная Африка! Страна работорговцев и невольников!» – восклицала я вслед за Диком Сэндом.
   Я обожала этого героя! Меня не смущало, что он не знал навигационных приборов и прокладывал маршрут, полагаясь только на компас. Дик Сэнд был отважный, честный, мужественный и красивый. Я потребовала у папы карты, и мы с ним прокладывали маршрут «Пилигрима». Вернее, два маршрута. Как он шел по представлениям Дика и как его реально вел негодяй Негоро. Когда Дика приносили в жертву чернокожим богам, я рыдала и не хотела засыпать, пока не узнаю, что же было дальше.
   Так вместе с героями книги мы совершенно незаметно для меня пересекли Атлантический океан и оказались у южной оконечности «черного» континента.
   До Кейптауна на парусах мы не дошли. Кончился ветер, и пришлось запускать дизель. Когда показались огни большого города, папа предупредил:
   – Сегодня стоим на рейде. Завтра – десантом в город, возьмем, что нужно, и прочь из него.
   Мама вздохнула, но спорить не стала. Если в океане нам было спокойно и совсем не вспоминалось, что нас ищут, то здесь, в шумном Кейптауне, снова стало тревожно и возникло ощущение опасности.
   На следующий день мы очень долго проходили таможенные процедуры, и у нас не вышло закупить продовольствие. Тогда мы наняли такси и поехали в город. Мне было поначалу непривычно: всё время казалось, что машины едут не так. Но мама мне объяснила про левостороннее движение. Мы отправились на Сигнал-Хилл. Это такая гора с обзорной площадкой наверху. С одной стороны – город, с другой – город и море. Мне было удивительно, что такой огромный город Кейп называется Таун, а не Сити.
   Я очень боялась, что на африканском континенте будут только чернокожие. Огромные черные руки на моей шее и потные ладони, зажимающие рот, все еще оставались в моей памяти. Но выяснилось, что и белокожих людей в Африке тоже достаточно.
   Ко всему прочему, оказалось, что недалеко от города живет папин друг, бывший моряк, с которым долгие годы они общались в радиоэфире. Забавно, но они ни разу не видели друг друга.
   На «Нике» мы обогнули Кейп-Пойнт и причалили в бухте. Потом папа нанял такси, и мы отправились в горы, в городок Вустер. Дорога по красноватой пустыне показалась мне утомительной. Так долго в такси я не ездила никогда в своей жизни. Вустер оказался совсем небольшим городком, вроде деревни. Там, в маленьком красно-коричневом домике, жил Роберт.
   Он оказался дивным лохматым стариком, похожим на Эйнштейна. Его голубые глаза, казалось, выцвели, но смотрели из-под седых бровей внимательно, готовые каждую минуту заискриться неподдельной радостью. Кроме того, Роберт всюду разъезжал на легкой блестящей коляске. Его белые, тонкие ноги в хлопчатобумажных шортах лежали неподвижно. Зато плечи и руки были мускулистыми и крепкими. В его гостиной вперемешку стояли какие-то приборы с проводами и сооружения для спорта, из стен на разном уровне выходили хромированные ручки и наоборот: куда-то в потолок уходила целая коса из проводов. Ни кресел, ни стульев в гостиной не было.
   – Извини, Ник, – оправдывался Роберт. – Ко мне надо приходить со своей мебелью.
   Дверей в его доме тоже не было, разве что входная.
   Мы вышли из затруднительного положения – разместились на циновке на полу.
   Роберт угощал нас вкусным чаем из каких-то африканских трав, расспрашивал папу, рассказывал сам. Казалось, они знают друг друга целую вечность.
   – Дочка вот уехала. Не хочет она в Африке жить. Притеснение чувствует, белая госпожа. Хе-хе… – Роберт засмеялся.
   – А ты? – папа смотрел на старика.
   – А мне что? Место своё надо в жизни иметь. Людям помогать, пользу приносить – тогда и уважать будут. Вне зависимости от цвета кожи. Я вот не слышал, чтобы мать Терезу где-нибудь «притесняли».
   Он снова засмеялся.
   Папа с Робертом долго разговаривали, шутили и смеялись, и казались мне ровесниками, несмотря на морщинистое лицо Роберта.
   Позже папа рассказал мне, что Роберт – известный спасатель. По пятнадцать часов в день он проводит в эфире, выискивая, кто подает сигнал о помощи, и на его счету много спасенных жизней. Это сейчас и портативные рации, и радиотелефоны, а Роберт занимался этим делом, когда ещё и компьютеров не было. Он спасал не только тела, но и души. Поддерживал отчаявшихся, утешал несчастных, разделял с радистами их тревоги и радости.
   Пока взрослые разговаривали, я рассматривала приборы и картины на стенах.
   В гостиной висели старинные карты и современные фотографии. На одной из них была молодая женщина с малышом на руках. У женщины были белые-белые волосы, ярко-красные губы и шляпа с широкими полями. Малыш, как ангел на картинах Рафаэля, смотрел куда-то вверх и сосал палец. Ещё один портрет женщины, только черно-белый, стоял в рамочке на рабочем столе. Женщина тоже была со светлыми волосами, но совсем другая, и глаза у неё были грустные. Она была гораздо старше и улыбалась как-то виновато. А ещё висела фотография самого Роберта. Он стоял на берегу океана в одних шортах, и ветер трепал его светлые волосы. Фотография была черно-белой и, наверное, очень старой, потому что Роберт на ней казался ровесником папы.
   Меня поразила одна карта. Я никак не могла понять, что же изображено на ней, а потом вдруг меня озарило: карта была вверх тормашками! То есть наверху, где обычно север, располагалась Антарктида и все материки были непривычно изогнуты. Я вначале подумала, что её неправильно повесили, а потом, присмотревшись, увидела, что и все названия подписаны так же: вверх тормашками. От этой карты я не могла оторваться долгое время. Поворачивала голову, стараясь разглядеть привычные очертания материков, пока Роберт не сказал:
   – Смотри, Ник, как бы твоя девчонка себе шею не свернула!
   Папа одобрительно погладил меня по спине:
   – Ничего, иногда очень полезно менять точку зрения и смотреть на мир другими глазами.
   Рассмотрев все карты и рисунки, я решила поваляться на циновке возле мамы и, кажется, даже вздремнула, потому что то ли слышала, то ли придумала разговор папы и Роберта о каком-то картеле.
   – «Ника» не иголка, Роб, её не спрячешь в стоге сена.
   – Да, Ник, нажил ты себе врагов. А почему от программы-то отказался?
   – Независимость, Роб. Это единственное, что у меня есть. И «Ника». От них я не могу отказаться.
   – Хе-хе… – голос Роберта был тихим-тихим. – А как же девочки твои?
   – Я надеюсь, что до такого выбора не дойдет, – так же тихо отвечал папа. – Ты же поможешь мне?
   – Хитрец ты, Ник! Ладно. Сделаю, что смогу. Сам видишь, какой из меня помощник. Был бы я молодой, было бы мне лет пятьдесят… Хе-хе…
   У меня чуть мозг не свернулся. Там же, в полудреме. Как же можно быть молодым в пятьдесят лет? По моему тогдашнему мнению, молодость – это пятнадцать лет, а где-то сразу после тридцати наступает глубокая старость.
   У Роберта мы провели целый день.
   – Что я могу тебе подарить на прощание, Ник? – спросил Роберт. В его голубых глазах на мгновение промелькнула тоска.
   – У нас на «Нике» всегда в дефиците хорошие книги, – улыбнулся папа. – Особенно для быстро растущих организмов, – папа кивнул в мою сторону.
   Роберт задумался.
   – От моей дочери осталось много книг, да боюсь, что, почитав их, твоя Софи тоже надумает удрать в Мельбурн. Хе-хе…
   Роберт помолчал. Потом продолжил.
   – Есть у меня одна вещица. И как раз на английском. Немецкую литературу раньше трудно было достать. Это теперь: заказал по Интернету хоть с другого конца земли, и вот она уже у тебя. А эту я купил давным-давно, тоскуя по родине. Ну вот, Софи. Пусть и у тебя будет частица Германии, – сказал Роберт, взяв какую-то коробку с полки и протягивая ее мне.
   Я раскрыла её. В коробке лежала старая, засаленная и много раз подклеенная книга.
   – «Три товарища», – прочитала я вслух и подняла глаза на Роберта.
   – Бери, детка. Читай хорошие книги и вырастай хорошим человеком.
   – Спасибо, – сказала я растроганно и прижала коробку с книгой к груди.
   Когда мы прощались с Робертом во дворе его дома, порыв ветра стеганул по глазам пылью и его старческие глаза заслезились…

9. Прятки

   Обогнув Африку, мы миновали Мадагаскар, после которого нам встретились два острова. Сначала был остров Реюньон, потом – Маврикий. На нем мы остановились.
   Я думала увидеть там настоящих островитян в юбках из пальмовых листьев, с хижинами и танцами у костров, но это оказался хоть и небольшой, но густонаселенный остров с настоящими городами, дорогами, машинами, магазинами и прочими благами цивилизации. И мороженое там было очень-очень вкусное!
   На Маврикии папа встретил своих старых друзей, и они весь вечер пили пиво и балагурили у нас на палубе. А утром папе стало плохо, и его увезли в больницу. Через день он вернулся: бледный, осунувшийся, и, виновато погладив маму по щеке, с чувством произнес строчку старой моряцкой песни:
   – Не пить мне больше рому
   В ямайских кабаках!..
   Мама всё ещё сердилась на папу и его друзей и только удивленно приподняла бровь:
   – Что так? Сделал выводы?
   – Так меня ещё в Пуэрто-Рико врачи предупреждали… – папа виновато развел руками. – Не поверил я им. А зря. Интересно, бывает искусственная селезенка?..
   Тут мама замахнулась на него полотенцем, и папа, как нашаливший школьник, быстро юркнул в трюм.
   На Маврикии родители хотели было отдать меня в школу, но оказалось, я совсем не умею читать и писать по-французски, а в школе, где уроки велись на английском языке, учителя были сплошь баптисты. Поэтому мама, вздохнув, сказала:
   – Лучше ты останешься неучем, как твоя бабушка, чем пойдешь в протестантскую школу!
   Я так этому обрадовалась, что даже забыла спросить у мамы: почему она так не любит баптистов, кальвинистов и прочих протестантов? Ну, конечно, они молятся по-другому, поют и чуть не танцуют в храме. И священники их почти ничем не отличаются от обычных людей.
   Поэтому мы с мамой наслаждались неожиданно свалившимся на нас отдыхом: развлекались, ходили в кино и делали мелкие покупки. В то время как папа составлял списки припасов и маршрут для экспедиции, узнавал о предполагаемой погоде, течениях и ветрах. Нам предстояло пересечь Индийский океан.
   Я полагала, что мы отправимся в Индию. Я много читала про эту страну и думала, что женщины там ходят в разноцветных одеждах и всё время поют и танцуют прямо на улице под звуки барабанов. Но папа сказал, что там очень грязно, бедно и множество прилипчивых болезней. И мы взяли курс на Австралию.
   С погодой и ветром нам снова везло. Я наконец-то увидела летучих рыб. Они выпрыгивали из воды целыми стаями, проносились над поверхностью и снова шлепались в воду, но они – летели! И как океан светится в ночи, я тоже увидела, собственными глазами! Свечение зарождалось где-то в глубине, поднималось, становилось ярче и, наконец, вся поверхность океана начинала сиять и двигаться. И океан становился похожим на небо: огромный Космос, загадочный и бесконечный.
   А ещё нас сопровождали дельфины. Они встречались нам и раньше, но именно с индийскими дельфинами мы подружились. Они загоняли нам в сеть рыбу, а потом ловили на лету тех рыбёшек, что мы выбрасывали за борт. И их сильные, красивые, мокрые тела сверкали в солнечных лучах. Я каждый раз замирала, когда они рассекали волны перед самым носом «Ники», рискуя пораниться о киль.
   – Зачем они так делают? – спрашивала я.
   – Рисуются, – смеялся папа. – Хочется им покрасоваться перед маленькой принцессой. У дельфинов тоже есть грех – тщеславие.
   – Так они – люди!? – спрашивала я.
   – Ну, уж точно не твари бессловесные. Они – другие, – серьезно отвечал папа. – С дельфинами всегда можно найти общий язык.
   Я тоже хотела понимать дельфинов и выучить их язык. Что их пронзительное верещание – это речь, я не сомневалась. Но даже подражать нашим соседям у меня получалось плохо. Однажды я весь день пищала и верещала, пока не сорвала голос. А дельфины (их собралось больше дюжины, целая стая!) лишь клокотали, высунувшись из воды, и это их клокотание было похоже на смех. Я так обиделась на них, что целый день дулась и не поднялась на палубу.
   – Вот и хорошо, – сказала мама. – Поможешь мне на камбузе.

   Снабжать нас едой доводилось папе. Он ловил рыбу на удочку, но чаще – сетью. Потом в плотных резиновых перчатках разбирал улов. Я держалась на расстоянии. Папа мне объяснил, что многие рыбы бывают опасными. Часть улова папа сразу отправлял обратно за борт, попутно объясняя мне про ядовитые иглы или другие способы подводной защиты. Если встречался какой-нибудь редкий или нелепый экземпляр, я зарисовывала его в свою тетрадь, попутно записывая выхваченные из папиных объяснений слова: «раздувается», «жесткий», «встречается в этих широтах». Мои рисунки поначалу умиляли и забавляли моих родителей. Потом папа стал относиться к ним серьезнее и даже купил мне акварельные мелки. Рисовала обычно в одном или двух цветах. Мне до смерти хотелось, чтобы выходило похоже. Как на фото. Я даже пробовала копировать репродукцию с мадонной, что висела на стене моей каюты. Но выходило плохо, я отчаивалась.
   – Не рыдай, – говорил мне папа. – Ты каждый день рисуешь всё лучше и лучше. Сравни свои первые «каляки» и что у тебя получается сейчас. Прогресс есть.
   – Папочка, – возражала я ему, – у меня не получается как у Рафаэля!
   Рафаэль был моим любимым художником.
   – Ты можешь рисовать, как Гоген или Матисс! – вдохновлял меня папа.
   – Фу! – морщилась я.
   Экспрессионистов я тоже знала, в Нью-Йорке мы ходили в музей. И хотя картины были яркими, они мне совсем не нравились.
   – У меня не получается как у них! – отчаивалась я.
   – Тогда у тебя только один путь, – серьезно говорил мне папа.
   – Какой? – отчаянье сменилось робкой надеждой.
   Папа обнял меня и заглянул в глаза:
   – Тебе придется придумать что-то своё. Понимаешь? Совсем другое. Отличное от всего, что рисовали раньше. Много, очень много работать. И достигнуть в этом совершенства. Тогда ты сделаешься Мастером.
   – А если у меня не получится? – засомневалась я.
   – Обязательно получится! – с жаром перебил меня папа. – Даже не сомневайся! Должно быть дело, в котором ты станешь Мастером. Помнишь притчу о талантах?
   Я кивнула и задумалась.
   Какой у меня талант? Ну, рисую рыб и раковины. Ещё скалы и пальмы. Плету вместе с мамой циновки. Легко запоминаю песенки на разных языках. И всё…
   А зачем я тогда живу? Именно я? Для чего? Вот когда я умру, вызовет меня к себе Бог и спросит грозно: «Где твои таланты? Зарыла?!»
   И что я ему скажу? «Нет, не зарыла. Я их даже не отыскала у себя…» И разведу руками. Нет, не руками – крыльями. Хотя, нет. Крылья – это у ангелов, а меня отправят в ад. И там оторвут никчемные руки. И никчемную голову.
   Я вздохнула. И задумалась, как же я буду без головы? Я даже дорогу в ад не найду…
   И тут сама собой придумалась история, про девочку, которой оторвали руки и голову и отправили в ад. Чтобы туда попасть, ей пришлось спуститься на самое дно океана. Руки и голову она несла с собой, потому что в ад надо было сдать весь комплект девочки, хоть и по частям. А на дне жили маленькие существа: наполовину рыбы – наполовину люди. У них были ноги, и руки, как у людей, а головы – дельфиньи. Только с жабрами. И жили они в зарослях водорослей. И разъезжали, оседлав морских коньков…
   Я так увлеклась этой историей, что нарисовала и подводный мир человекорыб, и их дома, города и даже развлечения. Я изрисовала целый альбом синим и зеленым мелками и так подробно, что не осталось места, чтобы записать саму историю. Впрочем, очень скоро девочка с оторванными руками и головой мне разонравилась и осталась только история про человекорыб.
   Пока мы пересекали Индийский океан, а я была увлечена своим подводным миром, папа переделал велосипеды, и теперь с их помощью можно было заряжать аккумуляторы, рации и освещать кают-компанию. Приходилось крутить педали, но это было даже забавно. Если закрыть глаза и не обращать внимания на качку, можно было вообразить, что несешься по дороге. А если наоборот, открыть глаза, то можно было представить, что катишься прямо по морской глади. Для меня велосипед с динамо-машиной был забавой, а родители относились к этому серьёзно.
   Папа так радовался появлению независимого источника питания, что я впервые задумалась: неужели это действительно так важно? Ведь у нас всегда была солярка в больших баках. И газовые баллоны для плиты. И запасные аккумуляторы. И даже портативная печка. Мы никогда её не использовали, потому что ходили в низких широтах, поближе к экватору. Папа купил её давным-давно, когда они с мамой проводили медовый месяц, любуясь фьордами Норвегии и скалами Финляндии. Сама я имела смутное представление об этих странах. Как можно чувствовать себя в безопасности, если с неба сыпет снег и вокруг плавают айсберги! А ещё там бывает полярная ночь! Это когда всё время темно и можно ориентироваться только по звездам.
   Сама я никогда не видела айсбергов, но меня пугали даже небольшие льдинки. А вдруг они пробьют обшивку «Ники»? Нет, никаких северных стран! Там же плавают белые киты и медведи, тоже белые. Несколько раз мы встречали голубых китов, и они показались мне просто громадинами. А ведь белые киты ещё больше! А вдруг они проглотят «Нику», и мы будем, как бедный Иона, жить у кита в брюхе? Живо представив такую картину, я нарисовала огромного кита и «Нику» в его животе и нас внутри «Ники».
   Получилась картинка – в картинке – в картинке. Судите сами: в синем море плавал белый кит, и в его красных внутренностях пребывала белая «Ника», а в зеленых внутренностях «Ники» (обшивка кают-компании была изумрудного цвета) сидели мы. Нас я нарисовала коричневым, да и то скорее обозначила в виде силуэтов. Мельче у меня не получалось: мелки были слишком толстые.

10. Айсберг

   Я была так увлечена приключениями подводных жителей и велосипедом, что совсем не заметила, как мы прибыли в Портленд. Это не тихий городок Старой Англии, а совсем другой, современный курортный город. Потом, оказалось, Портленд есть и на западном побережье Америки, но тогда я этого не знала.
   Портленд мне понравился своей открытостью и доступностью.
   Папа долго говорил с кем-то по радио, а потом позвал меня.
   – Ну, что, Софи, ты бы хотела увидеть айсберг?
   – Настоящий?
   – Самый настоящий. Мне передали по рации, что как раз сейчас один дрейфует у берегов Новой Зеландии. Погода теперь хорошая, так что мы свободно можем им полюбоваться.
   – А это не опасно?
   Я помнила историю «Титаника».
   – Мы же не собираемся его таранить, – улыбнулся папа. – Близко подходить тоже не будем.
   Мы шли и шли, а когда стемнело – легли в дрейф. Папа сказал, что не хочет повторить судьбу Титаника, поэтому остался на вахте сам.
   Я долго не могла заснуть, таращила глаза и всё думала об айсбергах. Потом я нырнула в сон так стремительно, прямо со всеми своими мыслями, что вдруг оказалась на крошечном плоту. Вокруг меня громоздились огромные горы с заснеженными вершинами, а я была словно бы на озере. И вдруг я поняла, что маленькое озеро в горах – это на самом-то деле море, а громадные снежные вершины вокруг – айсберги. И тут айсберги начали сдвигаться. Двигались они быстро и в тишине, и от этой тишины становилось только страшнее. Поверхность воды темнела и уменьшалась. Я лихорадочно соображала: что же мне делать? Поднырнуть под них? Но тут я понимала, что в темной воде спасения не будет. Карабкаться по скользким ледяным склонам? Но я сорвусь и рухну в эту, уже совсем черную, воду. Я чувствовала, что я одна и что я погибаю. Ледяные горы были уже совсем близко, я ощущала их холод. Казалось, он проникал сквозь тело до самой моей души. Вода скрылась совсем, айсберги сжимали мой плотик так, что он ходил ходуном. И тут я взглянула вверх. Там было чистое голубое небо.
   «Спаси меня!» – прошептала я и протянула вверх руку. И вдруг моё тело стало легким и невесомым, и я, медленно оторвавшись от плотика, стала подниматься вверх. Всё выше и выше, всё быстрее и быстрее. Плот, холод, море, ледяные горы – всё осталось внизу. А наверху было только небо и ослепительно прекрасное солнце. И такая радость наполнила меня, что мне казалось, будто я дышу ею.
   Проснулась я так же внезапно, как и заснула. Словно вынырнула. Но радость осталась в моём сердце, и я хотела поделиться ею. Я знала, что пересказывать сны глупо. Пока подбираешь слова, тонкое очарование сна испаряется и уже невозможно объяснить то, что приводило во сне в трепет или восторг. Я знала только один способ запечатлеть то, что почувствовала этой ночью. В своём альбоме я нашла чистый лист и быстро набросала силуэты трех летящих фигур. Вместо рук я сделала им огромные крылья, и они заняли почти всё пространство листа. А там, где находится сердце, у силуэтов были дыры и из них широкими лучами светило солнце, как бывает, когда солнечные лучи прорывают облака. Я рисовала, ничего не видя и не слыша вокруг. Так всегда случается, когда я чем-то сильно увлечена.
   Ко мне подошла мама, обняла и поцеловала в голое плечо.
   – Что ты рисуешь, доченька?
   – Бога! – ответила я и сама опешила от своего ответа. Повернулась к маме и, глядя в её растерянное лицо, сбивчиво пыталась объяснить:
   – Понимаешь, он спасет всех нас! Обязательно спасет! Только надо, чтобы он был вот здесь, внутри. И тогда мы все полетим. Только не на крыльях. Я нарисовала их, чтобы было понятно. А так, просто. Это как дышать! Вдыхаешь – и ты уже как невесомая принцесса. Только лучше. Невесомая принцесса никого не любила, а ты летишь и любишь весь мир!
   Мама смотрела на меня странно, потом поцеловала в лоб долгим поцелуем и прошептала:
   – Ты полетишь, детка. За нас всех. Обязательно полетишь.
   Айсберг был громадный! Он был больше, гораздо больше «Ники». И даже больше сухогрузов, которые нам встречались в пути. Его можно было бы сравнить лишь с океанским многопалубным круизным лайнером, я видела такие. Но ведь это только надводная часть! А ведь самая большая часть айсберга находится под водой! Я бы очень хотела увидеть нижнюю часть айсберга, но папа сказал, что близко подходить небезопасно. От айсберга может отколоться такой огромный кусок, что пробьет судно насквозь.
   – А как же те корабли? – я указала на множество яхт, катеров и других кораблей, сопровождавших айсберг.
   – У них свои капитаны и своя голова на плечах, – отвечал папа. – Многие из них ведут научную работу, вон, видишь, даже вертолет есть. А просто так рисковать нашей «Никой» я не стану.
   Папа был прав. «Ника» – единственное, что у нас было.

11. Райские острова

   Я уже не помню названия всех тех островков, что мы посетили в Индонезии. Сначала я записывала их названия себе в тетрадочку и зарисовывала, но очень скоро оказалось, что очертания их почти одинаковы. Это были атоллы. Какие-то из них были крупными и обитаемыми, но в большинстве – просто коралловые рифы в океане. Папа много нырял с аквалангом, притаскивал красивые раковины, кораллы и даже жемчужины. Я пыталась зарисовать всё, поэтому писать времени совсем не было. Зато у меня появился ещё один изрисованный альбом. Ни розового, ни персикового, ни палевого цветов у меня не было. Поэтому я всё рисовала синим и зеленым мелками. Как бы взгляд из глубины.
   Я тоже хотела нырять, но папин загубник мне не подошел, поэтому я ныряла неглубоко и недолго – насколько хватало дыхания. Мне очень нравилось под водой. Там было сказочно красиво и все звуки вроде бы замирали, но ощущались уже не ушами, а всей поверхностью кожи. Под водой время останавливалось, а мысли в голове текли ровнее. Мама этого не понимала и однажды подняла панику, когда я долго не показывалась на поверхности. Я нырнула, зацепилась за окаменевшие кораллы и любовалась нашей «Никой» снизу. На поверхности воды играли солнечные лучи, и казалось, что наша яхта плывет в солнечном потоке. Это было так изумительно, что мне хотелось петь от восторга, в голове стала рождаться странная и прекрасная музыка. Неожиданно ко мне подплыл папа и показал пальцем вверх. Я покачала головой. Тогда он погрозил мне тем же пальцем, и мне, к сожалению, пришлось всплывать. Мама почему-то была встревожена.
   – Никогда, Софи, слышишь? Никогда не ныряй так надолго! Шесть минут! Ты меня так напугала!
   – Но, мамочка, – пыталась возражать я, – со мной же ничего не случилось. И не случится никогда в жизни! Зачем же тогда переживать?
   Но мама была непреклонна. Больше в этот день она не пустила меня купаться. А все другие разы со мной рядом неизменно был папа.
   После этого случая я нарисовала картинку: белый миндалевидный глаз на ярко-голубом фоне, и от него кругами расходятся желтые блики. Это была «Ника» из глубины океана, но непосвященным она казалась необычным солнцем в небе. Позже я дорисовала кораллы и водоросли. Но и они непосвященным казались просто необычными деревьями. Я только посмеивалась, когда они решали, что же это за деревья и в какой стране я такие могла видеть? А миндалевидное солнце – это детская фантазия. Находились и те, кто говорил, что эта картинка особая и заставляет задуматься о том, что Бог глядит на нас. Я посмеивалась и над одними, и над другими. Моё солнце – это «Ника»! Наша «Ника»…
   Именно там мама смастерила мне красивейший браслет из пеньки. Его украшали подвески из ракушек, кораллов и жемчужинок. Позже, уже на Аляске, она сделала мне такие же бусы.
   На островах Французской Полинезии у нас было много радостных встреч. Я совсем не помнила Полинезию, но чувствовала, что действительно родилась там: все знакомые мамы и папы смотрели на меня с нескрываемым любопытством. А одна толстая туземка прослезилась умиленно и попыталась меня обнять. Я ускользнула от неё и спряталась за маму.
   – Прости, Туа, – засмеялась мама. – Софи у нас совсем дикая.
   Я недовольно поджала губы. Мне было досадно: меня называли Дикаркой не только в Нью-Йорке, в центре цивилизации, но и здесь, на островах, на краю света. И теперь дикаркой меня считают полуголые люди, которые и мороженого никогда, наверное, не видели!

   Там, на островах, я, наконец, начала рисовать и другими мелками. Случилось это потому, что как-то неожиданно синий мелок закончился. Точнее на последнем штрихе последней картинки он рассыпался у меня в пальцах в синюю пыль. Пока я судорожно соображала, как и куда собрать эту драгоценную пыльцу (ведь стоит её смочить – получится хотя бы голубая краска), налетел порыв ветра, в носу у меня защекотало, и я громко чихнула, развеивая драгоценный порошок по ветру. Мама видела мою беду, но только покачала головой:
   – Здесь нет магазинов, солнышко. Придется тебе потерпеть…
   Я честно терпела дня два. Потом на плече одной девушки увидела красивый узор и решила его скопировать в свою тетрадочку. Коричневый мелок вполне подошел. Потом этим же мелком я нарисовала, как танцуют девушки у костра и сам костер с красноватыми языками пламени. И желтые отблески пламени на их телах. Черноту ночи я обозначила переплетающимися и наползающими друг на друга тенями. Папе так понравилась картинка, что он повесил её в кают-компании. Но очень скоро её увидела пришедшая к нам в гости Туа. Она всплеснула руками:
   – Наша Софи будет настоящей художницей!
   Меня не задело слово «наша». Я уже привыкла, что почти все на этом острове считают меня своей.
   Туа уговаривала папу отдать ей рисунок. Папа не хотел отдавать.
   – Софи только-только начала рисовать разными цветами. Это как если бы она ползала и вдруг стала ходить. Это переломный момент. Прогресс. Нет, не могу, Туа, он слишком мне дорог.
   Мне вдруг стало очень жалко большую добрую туземку. Я открепила рисунок от стены.
   – Возьми, Туа. Это тебе будет на память обо мне.
   Потом я повернулась к папе:
   – Не сердись, папочка, я нарисую тебе ещё. Я теперь научилась. У меня же… прогресс?
   С тех пор мои мелки стали расходоваться равномерно. По крайней мере, более равномерно, чем раньше. Хотя синий цвет так и остался моим любимым на всю жизнь.
   А ещё я очень подружилась с Туа. Я называла её бабушка Туа, потому что других бабушек у меня не было. Оказывается, именно она принимала меня при рождении и учила мою маму обращаться со мной.
   Бабушка Туа говорила по-французски не очень хорошо, но мы с ней ладили. Я рисовала для неё картинки, а она закармливала меня всякими вкусностями.
   Именно на Таити я стала много рисовать. Меня завораживали яркие краски и незаметные цветовые переходы, линии и силуэты.
   Я мало обращала внимание на принадлежность островов, которые мы посещали. Франция, США, Полинезия или Малайзия – мне было всё равно. Люди везде были похожими. И заботы их тоже были одинаковыми: наловить рыбы, починить сорванную тайфуном крышу, обменяться новостями, повеселиться на общем празднике. Эти повседневные хлопоты были мне понятны и близки. Мы с родителями тоже ловили рыбу и чинили снасти, каждодневно драили палубу и стояли вахты, боролись со штормами или от души веселились, когда выдавались спокойные вечера.
   И жизнь текла размеренно. Новые встречи и впечатления украшали её, а страшные события в Карибском море постепенно забывались. Может быть потому, что мы жили словно в раю и нам встречались только хорошие люди.
   На Таити меня снова отдали в школу, и она мне очень понравилась. У нас были хорошие учителя, и преподавали они на французском. Я училась хорошо, но не по всем предметам, поэтому «заучкой» меня никто не дразнил. И «Дикаркой» никто не дразнил, наоборот, пару раз я слышала, как про меня говорили «барышня с материка». В школе для меня была только одна сложность: читать и писать по-французски мне приходилось учиться заново. Но учителя были очень добрыми и помогали мне.
   На уроке искусств учитель увидел, как я рисую, и после долго и часто о чем-то беседовал с моим отцом. Я уловила только слово «Сорбонна», оно мне было знакомо: там учился папа. После этого разговора родители долго что-то обсуждали и решали.
   Все каникулы мы провели на островах, добывая жемчужины и кораллы, а в августе папа проложил маршрут до Гавайев.

12. Побег из рая

   Тихий океан оказался вовсе не тихим, а даже наоборот: свирепым и буйным. Шторм захватил нас в пятистах милях от Гавайев. Почти сутки мы взлетали с волны на волну и один раз меня даже смыло за борт, я нахлебалась воды. Но веревка, которой я была привязана к «Нике», оказалась крепкой, папа быстро втащил меня обратно на борт. В порт «Ника» заходила изрядно потрепанная. Мы тоже были потрепанные. У меня были ободраны руки и ноги, страшно болело всё тело, и я так устала, что проспала почти два дня. Проснувшись, я стала одеваться – мне очень хотелось в город. Я много слышала о Гавайях и хотела поскорее увидеть всё своими глазами. Искала вторую кроссовку, но никак не могла найти.
   – Что ты там шебуршишься, солнышко? – окликнула меня мама.
   – Я ищу вторую кроссовку!
   – Правую? – мама заглянула ко мне в каюту.
   – Правую, – согласилась я.
   – Не ищи, – мама вздохнула и обняла меня.
   И тут я вдруг вспомнила, что, когда волна накрыла нас, оторвала меня от «Ники» и повлекла в океан, мама бросилась ко мне и крепко схватила за ногу. Несколько мгновений сквозь обувь я чувствовала её цепкие пальцы, а потом нога выскользнула, и… Вот и всё. Нет теперь у меня обуви. Я вздохнула.
   Мама поцеловала меня в макушку:
   – Не переживай. К новому учебному году мы купим тебе всё-всё!
   – Так мы останемся на Гавайях? На целый год?
   – Да, Софи, тебе надо учиться.
   Я фыркнула:
   – Для этого можно было и не пересекать целый океан. Я прекрасно училась на Таити!
   – Папа хочет, чтобы ты закончила американскую школу.
   Я была настроена скептически:
   – Папа сам говорил, что самое лучшее образование – французское!
   Мама не слушала меня:
   – …и научилась рисовать, раз у тебя так хорошо получается. Он записал тебя в художественную студию.
   Я не знала, как реагировать. Мне нравилось рисовать, это правда. Но когда заставляют рисовать по принуждению, это ведь совершенно другое. В прежней школе, например, мне приходилось рисовать яблоко на тарелке, а хотелось – летающих в небе чаек.
   Мама удивилась:
   – Ты не рада, деточка?
   – Ещё не знаю, – честно сказала я.
   На Гавайях мы задержались на целый год. Когда меня протестировали при поступлении в школу, оказалось, что я могу посещать занятия с детьми старше меня. Может быть, дала о себе знать французская школа с её «высокими стандартами». А может быть, перестарался сам папа. Ведь мы занимались с ним все каникулы, не делая перерывов. Я постоянно решала задачи на скорость и даже сама рассчитывала и прокладывала простенькие маршруты. Учиться со старшими было не интересно: они считали меня маленькой и не брали в свою компанию. Но я особо не переживала. Свободного времени всё равно оставалось крайне мало.
   Оказалось, что на берегу у меня очень много дел: школа (туда надо было ходить каждый день), художественная студия (я посещала её дважды в неделю и ещё были пленэры по выходным) и библиотека (там можно было брать целую уйму книг). Кроме того, были ещё разные праздники, и конкурсы, и спортивные состязания – везде хотелось побывать. Мы целыми днями пропадали по своим делам и встречались только по вечерам. Папа работал на строительстве яхт, весь был в чертежах, цифрах и расчетах. Мама тоже не скучала. Пока я была в школе, она работала полдня на детском пляже – следила за детьми туристов. Кроме английского, она говорила на французском, итальянском и немного по-испански. Но даже если слов не хватало, с любым малышом она могла найти общий язык. Малыши ходили за мамой, как цыплята за курицей, и висели на ней гроздьями, пока их родители купались, отдыхали или развлекались в баре. Мама была так счастлива с ними и словно наполнялась жизненной силой и так молодела, что казалась вовсе подростком. Она вся расцветала, возясь с малышнёй, мне и в голову не приходило ревновать.

   Целый год прошел незаметно. В художественной студии я научилась рисовать карандашами, фломастерами, гуашью, акриловыми красками, и понемногу мы начали осваивать акварель. Мне с ней не хватало терпения. Надо было ждать. Пока краска высохнет и только после этого класть следующий слой. Я спешила, накладывала одну краску по ещё влажной другой, они у меня смешивались и получалась грязь. Я злилась и швыряла краски. То ли дело акриловые краски! Яркие, чистые цвета, быстро сохнут, не смешиваются и не выползают из-под нижнего слоя неожиданным разочарованием. У меня хорошо получались наброски витражей. Яркие лепестки цветов или оперение птиц в черной окантовке выглядели эффектно и привлекали внимание. А вот акварель… Она вся мне казалась нервной, капризной и непредсказуемой. Учитель говорил, что с помощью акварели можно передать самые тонкие оттенки настроения и эмоций. Но мои эмоции и душевные переживания от тонких были очень далеки. Они были яркими, сочными, наполненными событиями и радостной суетой, как и вся наша жизнь на Гавайях.
   Мы были вместе, каждый занимался своим любимым делом, и все мы были счастливы.
   Когда мне уже стало казаться, что мы нашли своё место на земле, точнее, ту землю, возле которой нам бы хотелось жить, нас снова сорвало с места и, подхваченная ураганом, «Ника» опять пустилась в плавание. Это произошло и в прямом и в переносном смысле.
   За день до шторма папа получил какое-то неприятное известие, пошептался с мамой, за полдня снарядил яхту, и «Ника» вышла из порта, когда небо стремительно темнело и где-то вдали уже полыхали молнии.
   Мне так жалко было покидать Гавайи! Новый учебный год должен был вот-вот начаться, я запаслась красками и специальной бумагой, чтобы хоть в новом году освоить сложную технику акварели. Но все мои планы рухнули. С друзьями я тоже не успела попрощаться…
   Я сидела в своей каюте и дулась на родителей. Зачем нам снова куда-то плыть? Ведь на Гавайях у нас было всё. Папа зарабатывал хорошие деньги, я – училась, мама тоже не сидела без дела. Платили ей немного, но зато её все любили. Мы все чувствовали свою нужность и значимость на берегу. Даже я. На выпускном в школе меня наградили грамотой, как лучшую ученицу по естественным наукам. И в художественной студии тоже – объявили победительницей в конкурсе проектов.
   А друзья? У меня ведь впервые появились друзья. Мы вместе учились кататься на доске на волнах. У меня получалось не очень хорошо, но меня все поддерживали. А в день Святого Валентина (оказывается, есть такой праздник) мне кто-то прислал сердечко, вырезанное из красной бумаги, и букетик цветов. Подписи там не было, но я догадывалась, кто…
   И вот, Гавайи остались за кормой. Осталось только красное сердечко.
   Обижалась я недолго. В каюту протиснулся папа. Он сел рядом, хотел меня обнять, но я отодвинулась.
   Папа вздохнул:
   – Пусть так. Нас нашли, Софи. Я узнал, что эмиссар картеля уже сел на рейс в Гонолулу.
   Я не поняла ни про картель, ни про эмиссара. «Нас нашли», – это было самое страшное. Я сразу вспомнила мамино изуродованное лицо, папу всего в проводках и трубках. Во рту мгновенно пересохло.
   – Нас убьют? – спросила я севшим голосом.
   Папа ответил не сразу, он медлил, но это не давало никакой надежды. Просто он не хотел мне врать. А правда была такой.
   – Да. Теперь нас всех убьют.
   Я взяла у папы бинокль, поднялась на палубу и придирчиво осмотрела горизонт. Насколько я могла что-то разглядеть в сгущающейся тьме – преследования не было. Бандитам хватило предосторожности остаться в бухте. А может быть, их не пустила береговая охрана. «Нику» выпустили случайно: никому и в голову не могло прийти, что мы выйдем в открытый океан.
   Вскоре стемнело, я немного успокоилась: в такой темноте найти нас было бы очень сложно. Однако причины для беспокойства были. Это стало очевидным, когда я снова поднялась на палубу. Там было страшно. Такого урагана я не видела никогда в своей жизни. «Нику» метало, как щепку, вокруг ворочались тяжелые глыбы воды. Кромешная тьма вокруг. Наши фонари бездействовали. Их разбило или залило водой. Паруса были убраны, мы шли на моторе.
   И тут сверкнуло. В одно мгновение я увидела громадную гору, сверкающую серебром. Она наползала на нас. Папа был сосредоточен и даже не взглянул в мою сторону. Мама схватила меня и затолкала вниз. В освещенной кают-компании было не так страшно. Но мама выглядела очень бледной, по её рыжим волосам стекала вода. Бормоча что-то, что мне никак не удавалось разобрать, она натягивала поверх моей ветровки спасательный жилет.
   Потом она схватила меня за плечи и, встряхнув, посмотрела прямо в глаза:
   – Пожалуйста, Софи, пожалуйста! Не поднимайся на палубу. Будь здесь.
   По маминым безумным глазам я поняла, что мы попали в беду. В большую беду.
   А дальше начался ад.

13. Крушение

   Я проснулась от холода. Взглянула на термометр. Он показывал плюс двенадцать по Цельсию. В такую же погоду мы гуляли по Брайтон-Бич в теплых куртках. Я поглубже натянула сползшую во сне шапку и потрогала нос. Он был холоднее рук. Может, у меня уже обморожение? Я читала про арктических путешественников. Как они замерзали в ледяной пустыне.
   То, что нас несет в Арктику, я не сомневалась.
   На термометре двенадцать. И мне тоже двенадцать.
   Мы двигались на северо-восток. Я помнила, что на карте где-то в этом месте были Алеутские острова, Аляска. Но это только на карте они тянутся густым гребнем. На самом деле от острова до острова – многие мили. И мы можем вовсе не встретить никакой земли и прямиком попасть на Северный полюс. И замерзнуть уже там. Я представила наши окоченевшие трупы, покрытые изморозью. И как холодное солнце играет бликами на глыбе льда, в который превратится наша «Ника». Если не утонет, конечно.
   Но «Ника» держалась. Полузатопленная, изуродованная штормом и огнем, без руля и парусов, она держалась на поверхности и продолжала оставаться нашим домом. Достаточно было бы порыва ветра или легкой волны – и мы бы кормили рыб, но уже много дней был штиль. Даже удивительно.
   Сколько дней мы уже дрейфуем? Я перестала считать. Время потеряло для меня значение. Я даже не могла теперь точно сказать, сколько мне осталось до моего дня рождения: месяц или чуть больше? Я знала точно только, что тринадцать мне теперь не исполнится никогда.
   Я выбралась на воздух и легла на палубу. На солнышке было гораздо теплее. Снова стало клонить в сон. Наверное, это от голода. Но есть не хотелось. У нас ещё оставались припасы, не испорченные водой. В основном это были консервы. Мука, крупы, сухари и прочие макароны испортились сразу, как только в кладовку хлынул океан. Овощи и фрукты ещё держались некоторое время, а потом быстро начали гнить. Мама сказала, что продуктов нам хватит на месяц. И воды должно хватить. А вот хватит ли нас?
   Папочка совсем плох. Он оброс бородой, и его лихорадит. Когда поднимается температура, он не в себе, смотрит сквозь нас и с кем-то разговаривает, размахивает руками. Того и гляди, сломает шину, наложенную мамой. Мама в это время громко молится, ей страшно. Потом она делает папе укол, и через некоторое время он затихает. Я не могу это всё слышать и забираюсь в свою каюту. Она почти не пострадала. Сначала я вместо папы вела судовой журнал. Под его диктовку записывала широту и долготу, температуру за бортом и то, что с нами происходит. Сухо и лаконично. Потом папа заболел и журнал я забросила. Какой в нем смысл? Ну, прочитают его те, кто нас найдут и что скажут? Скажут: «Ай-я-яй! Сами-виноваты! Не-ходите-в-море-в-шторм!» А нам-то какое до этого дело? Мы же будем мертвые. А если наоборот, спасемся, то зачем вспоминать о том, как треснул корпус «Ники», как молния ударила в мачту, спалила радиостанцию и все приборы, начался пожар. Раньше я думала, что самое страшное в море – шторм. Теперь знаю, что есть ещё страшнее: пожар во время шторма.
   Пока папа не болел, он с помощью секстанта определял наше положение и отмечал на карте. Пытался починить рацию. Одной рукой у него плохо получалось, но какой-то передатчик он собрал. Папа показал мне, как переключаются частоты и как работать на ключе. Только вот азбуку Морзе я не знаю. Только и могу, что стучать: три коротких, три длинных, три коротких. Так и стучу. Меняю частоты и снова стучу. И буду стучать, пока не кончатся аккумуляторы. Или пока не умру.

   Почему-то я перестала бояться смерти. Умереть страшно только первый раз. Ну, может быть, и второй тоже, пока не привыкнешь. Но когда Смерть подкатывает с каждой волной и когда каждая вспышка молнии над головой может стать последним светом… уже не страшно. Только очень утомительно. Так и хочется закричать Богу:
   – Ну, бери уже меня!
   А потом появляется какая-то холодная расчетливость. Вот, я умру, и что же будет там? Священник говорил, что там будут райские сады. И полное умиротворение. Но это, верно, для праведников. Или для совсем маленьких деток. А я не маленькая и грехи у меня есть. Меня в ад отправят? Ну вроде не такие страшные грехи. Немного тщеславия, немного уныния и капелька зависти… Ах, да, чревоугодие! Молоко я могу пить в любых количествах, и мне всё время мало. И мороженое тоже. Это и есть чревоугодие.
   Но для ада вроде грехов маловато. Значит, меня отправят в чистилище. Я плохо представляла, что это такое. Это между адом и раем. Наверное, это и есть земная жизнь.
   Ещё мама говорила, что потерять душу страшнее, чем потерять жизнь. Я пока не знаю, как это: потерять душу. А вот мама знает. И папа тоже знает. Но они не успели мне рассказать. Пока не успели…

   Я очнулась от резких звуков. Оказывается, я задремала на палубе. Поднявшись, я огляделась. Вокруг «Ники» плавала огромная касатка. Она казалась даже больше яхты, по крайней мере в теперешнем её состоянии. Касатка подплывала к самому борту, отворачивала голову и расходилась с «Никой» всего в нескольких сантиметрах. Я подумала, что один удар сильного хвоста или даже плавника – и шпангоуты не выдержат. Мы утонем быстро, как жуки в консервной банке. А касатка будет выедать из разрушенной «Ники» наши тела. И тогда я заверещала. Не знаю, как ещё можно назвать этот тонкий звук, издаваемый дельфинами. Наверное, у меня получилось. Касатка, идущая на новый маневр, вдруг замерла и остановилась. Потом она поднялась из воды: невероятно огромная и мокрая. Я стояла, затаив дыхание, и боялась даже думать. Касатка посмотрела на меня своими желтоватыми умными глазами и, отпрянув от «Ники», быстро поплыла прочь. Мне кажется, взгляд её проник прямо мне в душу. И что-то оставил там…

   Я работала на ключе, когда мне почудился гудок. Прислушалась. Гудок повторился. Я бросилась наружу, упала, стала карабкаться по лестнице вверх, снова упала. Ноги почему-то не слушались меня и промахивались мимо ступеней. Наконец я выбралась и оглядела океан. На горизонте было судно. И оно шло к нам. Сквозь неожиданно выступившие слезы я не могла разглядеть его в подробностях.
   – Мама! с хотела позвать я, но голос меня тоже не слушался. Я совсем обмякла и опустилась на палубу. Оставалось только смотреть на приближающийся корабль и думать. Кто это: рыбаки или бандиты? Что нам ожидать: спасения или смерти? Я уже давно смирилась с тем, что мы умрем, а эта неожиданная надежда на жизнь почему-то лишила меня последних сил и парализовала волю. Я сидела на палубе, и по моим щекам текли и текли слезы.
   Судно приближалось быстро, и вскоре сквозь слезы я разглядела, что это большой катер. На носу находились мужчины в форме спасателей, и там же вертелся мальчишка в ярко-зеленой куртке и оранжевом жилете. Он подпрыгивал, залезал на ограждения и размахивал своей зеленой шапкой.
   «Вот придурок!» – подумала я и вытерла мокрые щеки.

14. Аляска

   Мальчика звали Сэм Наколайски, но за глаза его называли Сэм-беда. Где бы он ни появлялся, даже если вел себя смирно, обязательно случались неприятности. Неловко повернувшись в магазине, он рушил витрину с выставленным товаром. А начав поднимать его – крушил соседнюю. Помогая на кухне, он мог случайно плеснуть воды на сковороду и под яростную ругань отца переворачивать весь дом в поисках мази от ожогов. А найдя её, надавить тюбик с такой силой, что мазь вылетала не на пострадавшее место, а в глаз кому-то из домочадцев.
   Между тем Сэм был веселым, доброжелательным и крайне деятельным мальчиком. Ему не сиделось на месте, он постоянно что-то изобретал, мастерил, строил и улучшал. Но инструмент в руки ему не давали – боялись катастрофических разрушений. Ведь однажды он оставил город без электричества с помощью всего лишь жестяной банки и гвоздя. Этого ему забыть не могли, и все жители придирчиво следили: что у Сэма в руках?
   – Молоток? Брось, брось немедленно! А-а!
   Молоток падал вниз, рикошетил и втыкался кому-то в ногу.
   Сэму разрешали посещать только те занятия, где он не мог причинить никому вреда. Одним из них было радиодело. Если не считать, что на первом же уроке Сэм сбил все настройки частот и чуть не спалил старенькую рацию, дела продвигались неплохо.
   В один из дней Сэм шарил по радиоэфиру и услышал слабый сигнал «SOS». Вначале ему не поверили: на таких частотах профессионалы не работают. Но сигнал повторился, и его запеленговали. Это был мой сигнал. Я не отвечала на вопросы, меняла частоты, поэтому спасателям было трудно, но они всё же пошли на мой сигнал. Сэма Найколайски тоже взяли на борт. Ведь первый раз в жизни Сэм оказался не бедой, а спасителем, и его восторг невозможно было описать. Впрочем, зеленую шапку, которой он так активно махал при нашей встрече, он все-таки уронил в воду.
   Уналашку, куда нас доставили, я увидела только через окно больницы. Пять дней меня пичкали таблетками, витаминами и разной едой. Папа снова оказался в проводах и трубках – у него была пневмония. Нашу «Нику» бережно доставили в порт и поместили в доке.
   В ту же ночь, как мы оказались на земле, разыгралась буря. Порывистый ветер ударял в окно струями дождя, и я каждый раз вздрагивала. Эта ночь могла оказаться последней в нашей жизни. Первую ночь на берегу я не могла спать. Закутавшись в одеяло, стояла у окна и смотрела в темноту.
   «Бог есть. Он спас нас, – думала я. – Значит, мы нужны ему здесь, на Земле. Может, есть что-то такое, что просто необходимо сделать и никто, кроме нас, этого не может? А что могу я? Для чего я живу? Какая польза от моей жизни?»
   Я не нашла ответов и заснула только под утро, забравшись в постель к мамочке и прижавшись к её теплому боку.
   С бурей нам тоже повезло: она бушевала три дня, и связь с материком была плохая. А потом сделалось ясно, прилетели журналисты и ещё какие-то представители. Ещё через день Сэм (он навещал меня в больнице) привел меня к компьютеру и с гордостью продемонстрировал в Интернете репортаж о нас. На любительском фото девочка с грязными разводами на щеках стоит на коленях на палубе полуразрушенной яхты. Этой девочкой была я, но я не помнила этого момента. Когда я встала на колени? Может, перед тем как подняться? Хорошо ещё, что не выложили фото, где я стою на четвереньках и не могу встать потому, что у меня кружится голова. Или как меня тошнит от горячего супа.
   И вдруг меня прошиб холодный пот. О «Нике» и о нашем дрейфе узнал весь мир! Мы столько сделали, чтобы затеряться в океане, чтобы никто не нашел нас! А теперь бандиты знают не только, в каком мы океане, но даже точный адрес! Мне стало нехорошо. Я бросилась в палату, к папе:
   – Папочка! Мамочка! Нам надо уходить! Те люди…
   Я не договорила. Рядом с папой сидел знакомый судебный человек. Тот самый, с Коста-Рики, который говорил о какой-то программе.
   – Здравствуй, Софи! Я очень рад, что вы живы.
   – Минуту назад ты говорил, что удивлен, что мы до сих пор живы, – перебил его папа.
   – Не придирайся к словам, Ник. – Поморщился мужчина. – Ты не веришь, что я хочу помочь?
   – Верю, Дэн, – согласился отец. – Тебе лично верю. Но ваша контора – течет. Ни одна живая душа не знала, что мы – на Гавайях. Стоило связаться с вашей конторой – и, о чудо, они узнали!
   – Яхта слишком приметная, Ник!
   – Это здесь, в Датч-Харборе, она приметная. Южная красотка в северных широтах. Ветку прячут в лесу, Дэн. Ни в Полинезии, ни в Мельбурне, ни даже в Кейптауне у нас не возникало проблем. Если бы у них были связи с таможней – нас бы вычислили ещё в Австралии. И в Мельбурне наш путь бы оборвался. Но нет. Мы были в полной безопасности. Пока не вернулись в Америку. Точнее, пока я не позвонил вам.
   Папа яростно жестикулировал, несмотря на руку в гипсе. Трубки из него уже вынули, осталось только несколько проводков. Папа оторвал их от себя и отшвырнул в сторону. Где-то за стеной запищало. В палату влетела медсестра, но, увидев Дэна, смущенно улыбнулась, опустила глаза и, подойдя к папиной постели, щелкнула тумблером, поправила подушку и робко поинтересовалась:
   – Могу я вам чем-то помочь?
   – Оставьте нас! – резко сказал Дэн. Медсестра, возмутившись, стремительно удалилась.
   – Не вымещай свои неудачи на персонале, – покачал головой папа. – Отношения с людьми важнее отношений с начальством.
   Я так хотела узнать, о чем они будут говорить, но тут пришла мама и увела меня из папиной палаты. В коридоре нам снова встретился Сэм.
   – Мистер Найколайски, – обратилсь к нему мама, – могу я вас попросить побыть с Софи? Мне надо будет ненадолго уйти.
   Я вспылила. Сэм был старше меня от силы на год, а мама обращалась к нему как к взрослому и просила присмотреть за МНОЙ!
   – Вы можете рассчитывать на меня, мэм! – торжественно и по-взрослому отчеканил Сэм. – Не беспокойтесь.
   Когда мы снова остались одни, он восхищенно спросил:
   – Твой отец – секретный агент?
   – С чего ты это взял?
   – Ну, к нам редко прилетает ФБР. – Он смутился. – Честно говоря, вообще никогда не прилетало.
   Я кивнула на палату:
   – На нем разве написано, что он из ФБР?
   – На нем – нет, а на вертолете и на форме летчиков – да.
   Я не знала, что можно рассказать Сэму, а что нет. Но врать не хотелось.
   – Понимаешь, Сэм, это не моя тайна и я не могу тебе всего рассказать…
   Но Сэм с жаром перебил меня:
   – Не рассказывай! Никому не рассказывай, если это тайна. Причем – государственная! И я никому не скажу, – он перешел на шепот. – Вы секретные агенты под прикрытием, да?
   Я отвернулась и закатила глаза. Сэм истолковал мой ответ по-своему и молча показал, что залепляет свой рот скотчем.
   Я улыбнулась в ответ и задала свой вопрос:
   – Откуда у вас такая необычная фамилия? Я таких никогда не слышала – Найколайски…
   – Нормальная русская фамилия.
   – Ты – русский? – удивилась я.
   – Я – американский, – обиделся Сэм.
   Русским в семье Найколайски был только отец, Нил. Он всем говорил, что он – русский и что его предки высадились на остров ещё с Берингом. По воскресеньям Нил ходил в церковь, истово крестился там и в тот же вечер в заведении для моряков пил водку и требовал независимости Аляски. Его сыновья хоть и носили странные славянские имена, русскими себя не считали.
   Все Найколайски казались одинаковыми, как русские матрешки, отличаясь только размерами. И ещё Наколайски-старший носил бороду, и его кудрявая голова отливала серебром.
   Вся семья, за исключением Сэма, который ещё учился в школе, работала на промысле крабов. Матери у них не было, и я так и не спросила почему.

15. Сэм

   Мы подружились с Сэмом с первого взгляда и везде были вместе. Нас пробовали было дразнить «парочкой», но мы так вздули шутников, что они улепетывали от нас во все лопатки. Но это было позже, когда я окрепла. А пока мы пребывали в больнице, Сэм ходил ко мне каждый день, рассказывал незамысловатые новости и сам, открыв рот, слушал мои рассказы о Гавайях, Полинезии, тропических рыбах и путешествиях под парусами. Здесь, на севере, паруса были не в ходу, да и море никогда не бывало небесно-лазурного цвета. Здесь океан был синим в ясные дни или черно-серым в пасмурные. Пасмурных дней было больше. Почти постоянно шел дождь и дул ветер. Если ветра не было, то город и порт были укутаны туманом.
   – Ну и занесло же вас! – восхищался Сэм, слушая мои рассказы.
   «Да уж, занесло», – думала я и вздыхала. Меня не радовало жить в такой близости от Северного полюса. Хотя я знала, что есть и более северные поселения, и Сэм с жаром уверял меня, что зима обязательно будет теплой и что ниже десяти градусов температура вообще никогда не опускалась, мне было не по себе. Десять по Фаренгейту, это двенадцать градусов ниже нуля по Цельсию! Я привыкла к теплу, к солнышку, привыкла начинать каждое своё утро с морского купания. А здесь по утрам – только душ и после приходится надевать на себя кучу одежды. Я получила только один плюс: мои кудри, обычно жесткие и грубые, от пресной воды сделались мягкими и послушными.
   Но уйти из порта Датч-Харбор было невозможно. «Ника» требовала капитального ремонта и очень много вложений. Из неё откачали воду и краном перенесли на берег. Когда её поднимали, она так трещала, что казалось, вот-вот развалится. Мне чудилось, что ей больно. Когда её поместили в ангар, я гладила её белые бока и плакала от жалости.
   – Хватит разводить болото, – упрекала мама, – пора работать.
   И мы работали. Прежде всего вытаскивали и разбирали уцелевшие вещи. Мои рисунки сохранились просто чудом! А вот вся папина электроника – сгорела. Да и многие вещи были испорчены огнем и водой, в том числе карты и одежда. Мои мелки и вовсе полностью растворились. От них осталось только несколько пятен на обивке дивана. Зато акварельные краски в толстеньких алюминиевых тубах – уцелели.
   Обнаружилось, что у нас совсем нет теплых вещей. То есть, конечно, были свитера, ветровки, шарфы, кроссовки, но все они были хороши только при плюсовой температуре и вряд ли сильно согрели бы нас зимой. Тут нам помогли сестры из миссионерского приюта. Узнав о нашем затруднении, они принесли кучу теплых вещей и обуви. Вещи были не новыми, но чистыми и добротными. Так я получила точно такую же зеленую куртку, как у Сэма.
   – Спасибо, что вы помогаете нам, – поблагодарила сестер мама. – Но вы уверены, что у вас не будет из-за нас неприятностей? Мы всё-таки не методисты, а католики.
   – Для добрых дел все равны, – улыбнулась сестра. – Мы всем помогаем.
   Мама рассказала эту нравоучительную историю папе. Он только усмехнулся:
   – Так это они нас благодарить должны: облагодетельствовали нас – и попали в Царство Божие.
   – Еретик! – накинулась на него мама.
   – Ты лучше узнай у этих добрых сестер, где можно пожить. Чтобы было недалеко от Датч-Харбора. Впрочем, здесь везде недалеко…
   На шикарную гостиницу прямо на берегу залива рассчитывать не приходилось. Даже с учетом огромной скидки она оказалась нам не по карману. Ещё надо было платить за аренду ангара и ремонт «Ники».
   И мы поселились в бывшей радиостанции. Это был небольшой домик в ведении мистера Твитча, начальника всей связи острова с материком. По субботам в нем проходили занятия клуба радиолюбителей.
   Не знаю на каких условиях, но мистер Твитч разрешил занять нам две комнаты на втором этаже и пользоваться ванной комнатой, в которой стоял огромный водогрей и крошечный душ. Плиту, чтобы готовить, мы перенесли с «Ники».
   Пока рука не зажила, папа нанял рабочих для ремонта «Ники» и ревностно следил, чтобы всё было сделано правильно. Там же, в ангаре, защищенном лишь от ветра и дождя, он перебирал остатки радиостанции и остальные приборы.
   От удара молнии почти все из них взорвались или сгорели полностью, а если и не сгорели, то восстановлению уже не подлежали. Молния прошлась по судну, круша и сжигая все на своем пути. Она ушла в воду через рули. И нам ещё повезло. Молния всегда находит свой путь к воде. Она может уйти через гребной вал двигателя, через киль или пробив обшивку в подводной части корпуса. На «Нике» было установлено заземление, но оно почему-то не сработало. Может быть, пострадало от шторма ещё до грозы.
   Там же, в ангаре, я услышала родительский разговор. Говорил папа:
   – …хватит на домик где-нибудь в тихом городке и на колледж для Софи. Или мы восстановим «Нику». Но это последние деньги, Гленн. Больше у нас ничего нет. Совсем ничего. – Папа замолчал.
   Потом я услышала мамин вздох:
   – «Ника» – это твоя душа, Ник. Это наш дом. Я не хочу никакого другого дома.
   Шорох, поцелуй и снова мамин голос:
   – И никакого другого мужчину.
   Они ещё поцеловались, потом мама добавила:
   – А Софи может устроиться в жизни и без колледжа. Она красивая девочка…
   Папа перебил её:
   – Софи получит то образование, которое заслуживает. Колледжи ещё будут бороться, чтобы получить её в свои стены. Она умная и талантливая…
   Сердце у меня бешено заколотилось, а щеки вспыхнули. Папа считал, что я умная, а мама – что красивая. То, что я умная, я никогда не сомневалась. Но услышать это от папы! И ещё он сказал: «талантливая». Значит, я стану настоящим художником! А мама? Мама ведь сказала самое главное – красивая!
   В тот же вечер я добралась до большого зеркала и придирчиво осмотрела себя, разыскивая красоту. Рост – маленький, тело – худое, видны ребра. Лицо… Ну вот на лице природа поиграла, оно получилось по-настоящему красивое.
   Мамины и папины черты так затейливо переплелись в нем, что возникло нечто совсем иное. Это как с волосами. Мамины тяжелые, густые, насыщенные яркой медью и папины – черные, в крупных завитках, вместе породили мои: ярко-каштановые, кудрявые. Глаза у меня – папины: глубокие и черные, нос и щеки – мамины. При первом же взгляде видно, что я – её дочь. Губы, к моему великому сожалению, не пухлые и веселые, как у мамы, а папины – изящные и строгие. Я вздохнула: губы у меня получились мужские. Как и подбородок. Как и взгляд из-под черных бровей. Серьезный и настороженный. Я попыталась придать лицу беспечное выражение, сделать разные ужимки или наивное похлопывание глазами – у меня получались лишь гримасы. В конце концов, я рассмеялась, и лицо снова стало моим.
   Ладно. Я – красивая. Но ведь не только же из-за красоты люди любят друг друга? И дружат тоже.
   Я ещё не понимала, что такое любовь, но знала, что такое дружба.
   С Сэмом мы проводили всё свободное время. Папа отдал нам уцелевшие велосипеды, Нил Найколайски отремонтировал их и, пока не выпал глубокий снег, мы с Сэмом обкатали все окрестности Датч-Харбора и Уналашки. Таких великолепных велосипедов не было ни у кого на всех Алеутских островах и, может быть, во всей Аляске! Мы летали по дорогам, как две серебряные пули, обгоняя друг друга, орали и хохотали. Жители на первых порах были недовольны и даже говорили:
   – Не хватало нам ещё одного Сэма! Эта сумасбродная девчонка еще большее бедствие, чем он. И что нам теперь ожидать от них обоих? Конца света?
   Но разговоры эти очень скоро прекратились. Сэм почему-то потерял свою способность к бедам и роковым случайностям. К нему ещё продолжали относиться настороженно, но все заметили позитивные перемены в нем и единодушно решили, что так благотворно влияет на Сэма дружба со мной.
   Мы с Сэмом понимали друг друга с полуслова, и даже движения наши были похожи. А уж когда мы носились на одинаковых велосипедах, в одинаковых зеленых куртках, то нас и вовсе не различали.
   – Вы прямо как братья! – восхитился однажды мистер Твитч. Потом смутился и поправился: – Я хотел сказать, как сестры.
   – Родственники, вы хотели сказать, – подсказала я ему.
   Лица у нас с Сэмом, и правда, были похожи. И зубы. И глаза одинаково черные. И кудри. Только у меня темные, а у него – светлые. Впрочем, в шапке это заметно не было. Кстати, шапки у нас были разные. У Сэма – зеленая, благополучно выловленная багром у нашего места спасения, у меня – белая.
   Слова мистера Твича взволновали меня. Я всегда мечтала о брате и завидовала Сэму, что у него их целых три.
   – На самом деле, не так уж это и здорово, – признался Сэм. – Я самый младший. Все тычки достаются мне. И никто не относится ко мне серьезно. Я вот всегда мечтал о сестре. Такой, как ты.
   Сэм смутился и замолчал.
   И тут у меня в голове родилась безумная идея.
   – А давай станем братом и сестрой? – предложила я.
   – Как это? – удивился Сэм. – Ты хочешь, чтобы наши родители поженились?
   – Дурак ты! – обиделась я. – Кто же поженит двух мужчин?
   Сэм так недоуменно захлопал глазами, что я рассмеялась.
   – Мы УЖЕ родились. Зачем привлекать сюда родителей? Я знаю способ получше.
   Когда я рассказала Сэму суть, он радостно закивал и сразу же достал перочинный ножик для обряда, но я остановила его.
   – Это должно быть торжественно.
   Мы назначили день, и я приготовила необходимые вещи: чистое полотенце, перочинный нож и антисептик. Сэм купил его в аптеке.

16. Брат

   В тот день мы заехали на велосипедах так далеко, что кроме океана и скалистого берега ничего вокруг не было. Шум океана и сильный ветер перекрывали наши голоса, и нам пришлось выкрикивать слова клятвы. Говорила я, Сэм вторил мне:
   – Перед ветром и океаном…
   – …перед скалами и дождем…
   – …беру тебя, Сэм Найколайски, в родные братья…
   – …клянусь быть тебе…
   – …заботливой сестрой…
   – …заботливым братом, помогать…
   – …защищать от всех бед…
   – …и помнить о нашей клятве всю свою жизнь.
   Потом мы торжественно разрезали свои ладони ножом и соединили руки, скрепляя клятву крепким рукопожатием. Крови было много, особенно у Сэма. Вот тогда нам и пригодилось полотенце, которым мы обмотали ладони.
   – Какая же ты умная! – восхитился Сэм.
   – Я предусмотрительная. Тебе тоже пора таким становиться. Ты же теперь мой брат!
   Обратно мы возвращались уже под проливным дождем и почти в полной темноте. На въезде в город нас встретил целый отряд: нас уже собирались искать. Мама кинулась ко мне в слезах, прижимала к себе и целовала куда попало. Сэм, съёжившись, подошел к отцу и получил от него такую затрещину, что мне было странно, отчего голова Сэма не покатилась по дороге от такого тумака.
   Нас долго выспрашивали про изрезанные руки, но я молчала, а Сэм выдавал такие фантастические версии, что скоро от нас отвязались, только наложили чистые повязки. А Сэму ещё и швы. Слишком глубоко он полоснул по ладони ножом.

   В школу мы с Сэмми ходили вместе и учились в одном потоке, только вот сидели в разных концах класса. Когда нас сажали рядом, мы постоянно разговаривали, и за это больше всего доставалось Сэму. Я-то, болтая с Сэмом, слушала учителя и могла пересказать весь урок, а мой дружок почему-то нет. Впрочем, даже без болтовни, учиться Сэму было тяжело. Я помогала ему, но переделать его голову я не могла.
   – Неужели тебе не запомнить? – Горячилась я, – сухопутная миля всего тысяча шестьсот девять метров, а морская – тысяча восемьсот пятьдесят два метра и двадцать сантиметров!
   – Какая разница? – вяло возражал Сэм. – Примерно одинаково. А двадцать сантиметров и вовсе не в счет.
   – Как так не в счет? На тысячу миль набирается двести метров!
   – Откуда знаешь? – удивлялся Сэм.
   – Сосчитала!
   – Это у тебя голова по-другому устроена, – вздыхал Сэм. – Я так не могу.
   – Да ты ведь даже не стараешься!
   – А зачем? Колледж мне всё равно не светит. Окончу школу, буду крабов промышлять, как отец. Или радистом. Или в береговой охране.
   – Неужели ты не хочешь сделать что-то большее, чем твой отец и братья?
   – У меня не получится, – вздыхал Сэм. – Я бестолковый.
   – Кто тебе такое сказал? – возмутилась я.
   – Отец.
   Сэм помрачнел. Я не знала, что сказать. Сэм вовсе не был бестолковым. Он был жизнерадостный, добрый и очень деятельный. Когда мы с ним строили укрытие на скале – он перетаскал туда кучу камней, раздобыл доски и проволоку и даже дырявое жестяное ведро, чтобы сделать печь. В этом укрытии – мы называли его «наше место» – мы проводили всё время после школы. Это если шел сильный дождь и нельзя было кататься на велосипедах. Энтузиазм бил из Сэма через край. Он отчаянно хватался за любую, даже самую тяжелую работу. Даже за то, что никогда не делал или не умел. От этого и выходили все его несчастья.
   А ещё он никогда не думал «что будет, если…». Он вообще очень мало думал. Я же, наоборот, любила размышлять и придумывать необыкновенные истории. Сэм слушал их с восхищением и, мне казалось, верил всему, что я рассказываю.
   Мы сидели в «нашем месте», на деревянных брусках (их тоже приволок Сэм) и молчали.
   В нашей «печке» горел огонь, и мы тянули к нему озябшие пальцы.
   Сэм вздыхал, я тоже молчала, думала и думала. Наконец, решилась.
   – Ты когда-нибудь думал о том, для чего ты живешь, Сэм?
   – Да не особо, – признался Сэм. – Просто живу и всё. Вот, когда вырасту, тогда и буду об этом думать. Это у тебя голова забита мыслями, а мне и так хорошо.
   – А если не успеешь?
   – Чего не успею?
   – Вырасти не успеешь. Ведь умереть можно в любую минуту: чик и тебя уже нет. Парки вырвали твою нить из полотна судьбы.
   – Чего?
   – Парки – это такие ведьмы. Они ткут полотно судьбы из нитей человеческих жизней. Иногда нить обрывается, и тогда человек умирает.
   – Это сказка? Ты сама придумала?
   – Это древнегреческие мифы, дурачок.
   – Ну, тогда это не у нас, нечего бояться, – облегченно вздохнул Сэм.
   – Парки-то может и не у нас, а смерть? – я перешла на шепот. – Мне кажется, она ходит за мной по пятам. Иногда я даже чувствую её дыхание. И оно – ледяное.
   – Да ну? – мне показалось, что Сэм даже испугался. – И сейчас чувствуешь?
   – Нет, – засмеялась я, – сейчас не чувствую. Ведь рядом со мной – ты. Ты мой брат, мой защитник.
   Я крепче прижалась к его плечу.
   – Тогда ладно, – облегченно вздохнул Сэм.
   Но я не унималась.
   – Понимаешь, Сэм, мне кажется, что во всем должен быть смысл, связи причины и следствия. И я постоянно их ищу.
   – Чего ищешь? – не понял Сэм.
   – Смысл я ищу во всем. Мне обязательно надо знать, зачем что-то происходит.
   – Чудная ты какая-то, – задумчиво протянул Сэм.
   – Это плохо?
   – Не знаю, – честно ответил Сэм. – С тобой вообще всё как-то по-другому. Со мной никто так не разговаривал, как ты. Как будто с человеком.
   – Но ты и есть человек, Сэм!
   – Я ещё ребенок, – сказал Сэм, но как-то неуверенно.
   – Брось, Сэмми, ты уже – человек. Ты – великий человек! А великих людей от обычных отличают их поступки. Ты спас нас от смерти. Разве это не поступок?
   Сэм смутился:
   – Это случайно вышло. Один раз.
   – Тебя уже никто не зовет Сэм-Беда.
   – Это потому, что ты рядом.
   – Это потому, что ты сам становишься другим.
   Сэм задумался и сидел совсем неподвижно, и только в его черных глазах отражались огненные блики нашего костра.

17. Нападение

   Зима на Аляске оказалась почти такой же, как в Нью-Йорке, зря я боялась морозов. Вот только снега было больше и почти постоянно дул ветер. Зато горы и холмы так сверкали на солнце своей белизной, что и на сердце становилось легко и спокойно, и все наши беды, преследования, казалось, укрыты этой чистотой и не вернутся больше в нашу жизнь никогда.
   В Уналашке все были как на ладони. Все четыре тысячи жителей, считая алеутов из деревни. Чужаков было мало, в основном – туристы. Обычно они прилетали на самолете, жили в гостинице на берегу, ловили рыбу, делали фотографии и снова улетали. Я совсем успокоилась – наркокартель больше не преследовал нас.
   На дорогах снег убирали, поэтому наша с Сэмом велосипедная эпопея продолжалась. С топливом на острове было не очень, его экономили, и велосипеды оказались самым лучшим транспортом.
   В новогодние праздники в Уналашке должен был состояться концерт. На острове было много разных вероисповеданий, поэтому к католическому Рождеству этот праздник не привязывали. В концерте участвовали ученики школы, их родители, «методические» сестры и община алеутов.
   Нил Найколайски вместе с такими же, как он, потомками первых поселенцев пели несколько старинных русских песен. Песни были без музыкального сопровождения, но голоса певцов так красиво расходились и сочетались, что мне показалось, это куда интереснее, чем пение под гитару или синтезатор. В русских песнях чувствовалась какая-то сила и мощь, как в океане. Она накатывала, крепла, а потом растворялась в акустике зала и отражалась тихим и сдержанным:
   – Бомм… Бомм…
   Так звонят колокола.
   Песня называлась «Вечерний звон», но я поняла бы это и без перевода. Мне представились моряки в океане, затянутом пеленой тумана. Они не видят пути, но вдруг вдали раздается: «Бом, бом…» – это звонит колокол их церкви. Значит, они рядом с домом. И не потерялись в огромном океане. И у моряков на суровых лицах выступают слезы…
   У меня тоже выступили слезы, и после я так отчаянно аплодировала, что отбила ладони. Выступление Нила Найколайски мне ужас как понравилось.
   Сама я должна была танцевать полинезийский танец. Мама сделала мне костюм: юбочку словно из банановых листьев, разноцветный топик и гирлянды цветов. Она смастерила их из обрезков шелка, проволоки и бумаги. Я действительно стала похожа на туземку, только кожа у меня была не такая шоколадная. Два мальчика моих лет, чьи родители были с южных островов, хоть и не из Полинезии, тоже участвовали в моём номере. Они играли на барабанах. Перед самым выходом я выглянула из-за занавеса. Мама сидела в первом ряду, а папы почему-то не было. Меня кольнула тревога. Папочка никогда не пропускал мои выступления, даже если я просто стояла на сцене в толпе детей и изображала, что пою.
   Сэм сразу уловил моё настроение.
   – Что с тобой? – спросил он. – Боишься?
   – Папы нет, – ответила я и поёжилась, как от холода.
   – Сейчас, я мигом! – и Сэм, сорвавшись с места, бросился к выходу.
   Несколько минут спустя объявили мой номер. Я танцевала, как в тумане, а когда закончила и все стали аплодировать, ушла за сцену и не вышла на поклон. Забыла. Впрочем, мы это и не репетировали, только сам танец. Слезы навернулись у меня на глаза: папы до сих пор не было. И тут я увидела взволнованное лицо Сэма. Он мельком глянул на меня, вылетел на сцену и завопил:
   – Нападение! В Датч-Харборе – пожар! Бандиты хотят взорвать порт!
   У меня упало сердце: в Датч-Харборе в одном из ангаров стояла наша «Ника». Я уже не видела, как мужчины рванули к выходу (почти у всех было имущество в Датч-Харборе), как кто-то из спасателей связывался по рации с полицией, как откуда-то возникло оружие, и машины, плотно набитые людьми, не жалея топлива рванули в порт. Я не видела этого, потому что прямо в своём полинезийском костюмчике и босиком вскочила на велосипед Сэма, брошенный у входа, и помчалась в Датч-Харбор.
   Я прилетела к нашему ангару вместе с полицией. Возле него увидела незнакомых людей. Они вели себя как хозяева и были вооружены. Полиция и парни из береговой охраны тоже были вооружены. Но никто не стрелял. Вокруг пахло соляркой: весь ангар снаружи и внутри был облит ею. И «Ника» тоже. И папа. Он стоял на улице, бледный и мокрый, держа руки за спиной.
   – Папочка! – закричала я, подбежала и обняла его, несмотря на тошнотный запах солярки. И тут только я поняла, что у него руки связаны. Я силилась развязать веревку, но узлы были тугие, к тому же мокрые.
   Пока я дергала веревку, к парням из береговой охраны подтянулись рыбаки и докеры, матросы и судовладельцы. Нас окружала целая толпа. Оказалось, что мы с папой стоим в кольце бандитов.
   – Отпустите заложников и сдавайтесь! – кричал шеф местной полиции.
   – Освободите нам проход к вертолету! – в свою очередь выкрикивали бандиты.
   Не знаю, чем бы кончилось это противостояние, как вдруг нас всех сбил с ног удар ледяной волны. Крик застрял у меня в горле. Последнее, что я слышала, это беспорядочные выстрелы.

   Проболела я две недели. Первые два дня я вовсе не могла говорить и жутко испугалась, что голос ко мне уже не вернется. Маме я шепотом плакалась на свою невезучесть, а Сэму писала длинные записки. Меня поили теплым молоком и натирали каким-то маслом. За две недели произошло много событий.
   Во-первых, Сэм стал героем Уналашки. Его даже наградили почетной грамотой, и шеф полиции лично благодарил и жал его руку. А на радиостанции даже целую передачу посвятили Сэму.
   Во-вторых, бандитов арестовали и спецрейсом отправили на материк, на Аляску. Оказывается, пока полиция и бандиты препирались друг с другом, на вызов примчала пожарная команда. Увидев наше противостояние и то, что от любой искры вспыхнет и ангар, и яхта, и живые люди, не придумали ничего лучше, как ударить по бандитам из всех брандспойтов. Те начали стрелять, но ни по кому не попали.
   Но самое главное, что я поняла за эти две недели болезни: холод и мороз – это не самое страшное, что может быть на свете. Страшнее, когда не на кого надеяться. Теперь близость к полюсу показалась мне такой ничтожной! Нас окружали настоящие люди: мужественные и смелые. Они не испугались бандитов и их оружия. Они защитили нас лучше, чем ФБР. И здесь, на краю земли, где в окна бился ледяной ветер и на склонах гор лежал самый настоящий снег, мне вдруг стало тепло и безопасно.

   Когда я выздоровела и снова могла гулять, к нам прибежал Сэм.
   – Ты хочешь увидеть китов? Ставр сказал, что видел их сегодня в заливе.
   Ставр, брат Сэма, был старше его на шесть лет и уже почти два года ходил на промысел краба.
   – Как же мы его увидим?
   – Можно попросить отца взять нас в море. А можно просто спрятаться на корабле. Я знаю, как проникнуть, чтобы никто не заметил, и где можно укрыться.
   – Ты авантюрист, Сэм!
   – Но ты же хочешь посмотреть на китов?
   – Хорошо, – подумав, ответила я. – Когда отходит траулер?
   – Завтра в шесть утра.
   – А его маршрут точно пройдет мимо китов?
   – Слушай, я китами не управляю. Скорее всего, так.
   На следующий день, в пять утра, мы уже сидели в трюме «Буяна». Было холодно и страшно хотелось спать. Я таращила осоловевшие глаза, стараясь делать вид, что мне всё нравится и я готова к приключениям, но на самом деле ругала себя за то, что влезла в эту авантюру. Что я, китов не видела, что ли? Ну, положим, белых я действительно не видела, но мне казалось, стоит представить касатку, только полностью белого цвета – вот и получится белый кит.
   Мы сидели в трюме долго, я всё же заснула. Потом на палубе что-то крикнули на неизвестном мне языке, и Сэм сразу затормошил меня:
   – Слышишь: «справа по борту»! Просыпайся, спящая красавица, всех китов проспишь!
   Мы потихоньку вылезли на палубу и, конечно, сразу были замечены матросами.
   – Нил! – позвал кто-то. – Здесь твой мальчишка, да ещё с дружком!
   Нил Найколайски был суров, но не жесток. Я думала, он отвесит Сэму очередную затрещину или вовсе размажет о стену, но он сказал только:
   – Дома поговорим.
   Мне показалось, что в своей бороде он прячет улыбку.
   Потом обратился ко мне:
   – С этим обормотом всё понятно, а мадемуазель Софи что здесь делает?
   Я начала сбивчиво отвечать, что очень хотела посмотреть на белых китов и что это я уговорила Сэма провести меня на «Буян».
   Поворачивать обратно из-за нас было невыгодно, поэтому капитан маршрута не изменил, только по рации сообщил на берег о «безбилетных пассажирах».
   На нас с Сэмом надели спасательные жилеты и, пока не начался сам промысел, разрешили остаться на палубе. До этого дня я никогда не была на таких больших кораблях. Папа брал меня с собой на яхты своих друзей. Но даже самая большая из их яхт не могла сравниться с небольшим траулером.
   Странное дело, хотя Нил Найколайски обращался с Сэмом сурово, мне почему-то казалось, что он доволен, что Сэм вышел вместе с ним и братьями в море. Вообще, в море Нил был совсем другим, чем на суше. Его кураж и балагурство сменили сосредоточенность и целеустремленность. Может быть, если бы Сэм почаще видел отца таким, то и сам бы делался на него похож.
   В тот раз мы так и не увидели белых китов вблизи, но я узнала, как море меняет людей. Море не терпит трусости или лени. Так же, как острые камни оно превращает в округлые и гладенькие, так и люди становятся совсем другими. И чем севернее, чем суровее море – тем быстрее происходит этот процесс.
   Я побывала уже в четырех океанах и теперь думала, что с такими людьми, как Нил Найколайски, я пошла бы даже в пятый, самый суровый – Северный Ледовитый океан. Ведь именно Нил, шериф и спасатели из Датч-Харбора организовали нашу защиту. И с того новогоднего покушения нас и нашу «Нику» охраняли как национальное достояние. Всех туристов, прибывающих в Уналашку, проверяли ещё в аэропорту в Джуно, а когда в Датч-Харбор входили незнакомые суда, в порту их всегда встречал шериф с добровольцами.
   Дружба моего папы с Нилом Найколайски крепла точно так же, как наша с Сэмом.

18. Дружба

   Было так холодно, что самодельная печка уже не спасала. К тому же ветер выдувал любые намеки на тепло. Мы сидели в «нашем месте», прижимаясь друг к другу от холода. Снег в этот раз выпал глубокий, поэтому велосипеды мы не взяли. Прожорливый огонь стремительно поглощал запасы дров, и я подумала, что в следующий раз нам надо будет притащить с собой ещё веток.
   Мне нравилось смотреть на огонь. В нем есть что-то загадочное.
   Мы сидели и молчали. Так часто бывало. Я не всегда хотела вести монологи с рассказами о дальних странах, иногда хотелось просто помолчать. Я называла это «поговорить внутри себя». Сэм чувствовал это и не перебивал.
   – Я хотел тебя спросить, – начал Сэм и вдруг закашлялся.
   – Ну вот, простудился, – заворчала я. – Это потому, что ходишь без шарфа.
   Я стянула с себя белый шарф и хотела замотать шею Сэма.
   – Не поэтому, – пробубнил Сэм, отталкивая мою руку. – Я спросить тебя хотел. Ну, это… Как там… Тебе нравится кто-нибудь из мальчиков?
   Мне почему-то было стыдно отвечать ему, но мы договорились с Сэмом ничего не скрывать друг от друга, и я произнесла:
   – Да.
   – И кто он?
   – Джастин.
   – Какой Джастин?
   Я возмутилась:
   – Как будто в Уналашке сто пятьдесят миллионов Джастинов! Джастин Харрис.
   – Джей-Эйч?
   – Можешь называть его и так, но всё равно он Джастин. Так же, как и ты – Сэмуэль.
   Тут Сэм засмеялся.
   – Ты чего? – опешила я.
   – А я вовсе и не Сэмуэль. Я – Семен. А это ближе к Саймону.
   – А откуда у вас такие забавные имена?
   – Отец по старинным русским книгам смотрел: как называли наших предков при крещении. Вот и получились: Фрол, Ставр, Степан и я.
   – Семен, – повторила я необычное имя. – Забавно…
   – А ты не отходи от темы. Значит, тебе нравится Джей-Эйч?
   Это стало похоже на допрос, и я уже чувствовала себя виноватой.
   – Ты – спросил, я – ответила. Если бы я знала, что ты будешь так… так реагировать, ни за что бы не сказала!
   – Значит, Джастин… – задумчиво проговорил Сэм, барабаня пальцами по колену.
   Я разозлилась:
   – Какая тебе разница, кто мне нравится? И зачем было спрашивать? Мне это всё неприятно! – в голосе у меня предательски зазвенели слезы.
   Джей-Эйч был старше нас с Сэмом, ему уже исполнилось шестнадцать, и он был похож на Дика Сэнда. Как я его себе представляла. Особенно хорош был Джастин, когда небрежным взмахом головы откидывал с лица длинную челку. И становились видны его глаза. Сине-голубые, как океан.
   А ещё он бегал. По утрам, в любую погоду. И делал упражнения на берегу залива. Так он воспитывал свой характер. Когда мы случайно сталкивались с ним, я необъяснимо трепетала и становилась полной дурой. Всё моё красноречие и знание нескольких языков мгновенно испарялось, и я могла только безмолвно вздыхать. Странно, что Сэм не заметил моего состояния раньше.
   – И что в нем тебе нравится? – продолжал допытываться Сэм.
   Как только заговорили о Джастине, меня снова поразило косноязычие.
   – Ну, он высокий…
   – Принимается, – подбодрил меня Сэм.
   – Он держится уверенно…
   – Ладно.
   – У него голубые глаза…
   Сэм поджал губы и ничего не сказал.
   – И ещё он пропорциональный…
   – Пропо… Что? Про – пор – циональный? – переспросил Сэм и захохотал.
   Я покраснела. Ну, как ещё объяснить Сэму, что у Джастина красивое тело? Мне и без этого было ужасно стыдно. И я решила улизнуть от разговора о Джастине.
   – А что ты знаешь о пропорциях? О золотом сечении Леонардо?
   – Леонардо ди Каприо?
   – Дурачок ты, Сэм. Леонардо да Винчи – великий художник и изобретатель. Ты знаешь, что это он изобрел вертолет?
   – Да ну! – восхитился Сэм. – И в каком штате он жил?
   Я вздохнула.
   – Он жил в Европе и ещё тогда, когда никаких штатов не существовало! И вообще Америки не было.
   Сэм был потрясен. Глядя на его застывшее в ужасе лицо, я решила поправиться.
   – Конечно, континент существовал, но он ещё не имел названия. Его открыли только через сто лет после смерти Леонардо да Винчи.
   Сэм пребывал в глубоком шоке. Весь его разумно устроенный мир рухнул в один миг. Он считал, что Америка была всегда, и что она – колыбель цивилизаций. Я испытывала даже некоторое злорадство, когда рассказывала ему о Каролингах, о Риме и древнем Египте.
   – Откуда ты это всё знаешь? – поражался Сэм.
   – Папа рассказывал. Он очень много знает и интересно рассказывает. К тому же мы жили в Италии и в Греции, и я своими глазами видела разные древние города.
   Сэм замолчал, переваривая новую информацию. Разговор о Джастине, к счастью для меня, был забыт.

   Я хорошо училась и даже начала осваивать компьютер в местной библиотеке. Мне долго объясняли про биты и байты, но в моей голове плохо укладывалось то, на что нельзя посмотреть. Поэтому все действия с компьютером я запомнила как последовательность магических ритуалов, не вдаваясь подробно, зачем это надо делать. С «ритуалами» у меня получалось. В библиотеке, пока я готовила уроки, рисовала или училась печатать, Сэм вертелся рядом, как щенок, которому нечем себя занять. Он листал книги и журналы, время от времени разглядывая картинки и читая подписи под ними, затачивал мне карандаши, а чаще вытягивался на столе и смотрел на меня тоскующим взглядом. И глаза у него были точь-в-точь, как у щеночка, которого не пускают гулять.
   – Займись чем-нибудь! – просила я.
   – Пойдем погуляем! – ныл Сэм. Ему просто необходимо было двигаться.
   – А уроки ты приготовил? – неизменно спрашивала я.
   – Опять эти уроки! – Сэм мученически закатывал глаза. – Скорее бы лето! И можно будет ездить на пикник.
   – У тебя каждый день – лето. Давай вместе заниматься.
   – Ты прямо как отец, – заныл Сэм.
   – Почитай что-нибудь. Мы же в библиотеке! Знаешь, как мне на «Нике» не хватало книг? А здесь так много! Всё-всё мог бы уже прочесть. И ещё есть Интернет. Это даже больше библиотеки.
   – Я не люблю читать, – упрямился Сэм.
   – Ты просто не привык. Почитай то, что тебе будет интересно.
   – Мне картинки интересно смотреть, про разные устройства.
   Я оторвалась от своего рисунка, вытерла руки и пошла к библиотекарю. Нужных книг не оказалось. Тогда я села за компьютер и набрала в поисковике несколько слов. Мне вывалился целый список ссылок, в том числе море картинок.
   – Иди сюда! – позвала я Сэма. – Картинки будешь смотреть?
   – И что за картинки? – уныло подвалил Сэм.
   – Это изобретения Леонардо. Помнишь, я тебе рассказывала?
   – Это тот, что жил ещё до Америки? Помню. Ну, и что он изобрел?
   Я кликнула по нескольким знакомым мне картинкам и предложила Сэму разобраться самому.
   – Заодно и к докладу о знаменитостях подготовишься, – подбодрила я его.
   Я радовалась, что освободилась от Сэма. Не люблю рисовать, когда смотрят. А ещё и расспрашивать начинают: «Что это за линия? А почему здесь такой цвет? А что это будет?»
   Терпеть этого не могу. Сэм хоть и не задавал дурацких вопросов, но его «Класс!» и «Вау!» – тоже отвлекали. А уж если я вдруг слышала «Упс…» – это означало, что он случайно опрокинул баночку с водой или уронил краски.
   А в этот раз меня ждал настоящий шедевр! Я прямо чувствовала, что это будет изумительная картина, и всё внутри меня трепетало. Тем более, что я рисовала её для Сэма.
   Сэм как-то сказал, что никогда не видел айсбергов. Я удивилась: жить в таких высоких широтах и не встречаться с ними? Неужели в Беринговом море они не водятся? Ответ нам дал учитель старших классов. Оказалось, всё дело в узком проливе. Через него льды не могут пройти из Северного Ледовитого океана в Берингово море. Ну и ладно. Морякам без айсбергов спокойнее. Жалко только, что Сэм их никогда не видел. И чтобы исправить эту ситуацию, я решила нарисовать Сэму айсберг. Но не простой, а таинственный. Картина так и называлась: «Таинственный айсберг». Он был освещен нежно-розовыми лучами восходящего солнца и отражался в гладкой поверхности океана. Но отражался он не огромной безликой глыбой льда, а белоснежным рыцарским замком с развевающимися стягами.
   Когда я закончила рисовать и убрала за собой, библиотекарь уже задвигал стулья и выключал свет. Я вдруг вспомнила про Сэма. Он сидел за компьютером, и я впервые видела его таким сосредоточенным. Он распечатал уже ворох разных картинок и теперь что-то судорожно перерисовывал с экрана на листы.
   – Сэм, – окликнула я его, – пора домой. Библиотека закрывается!
   – Погоди! Ещё немного осталось. В принтере бумага закончилась, а здесь такое хитрое соединение…
   – Сэм, завтра дорисуешь!
   – Не, завтра я хочу уже опробовать…
   Спорить с ним было бесполезно, и библиотекарь дал нам ещё несколько минут.
   Всю дорогу до дома Сэм повторял:
   – Представляешь, на винтах! Я никогда бы не додумался. А рычаг!? Я и не знал, что можно всё рассчитать!
   Он ещё что-то бормотал, потом спросил:
   – А Флоренция – это где?
   – В Италии.
   – Ты была там?
   – Конечно! Я тебе столько об этом рассказывала!
   Сэм вздохнул:
   – А я думал, что это всё сказки…
   Я даже остановилась:
   – Ты считал, что я всё выдумала?!
   – Не сердись, Софи. Просто я думал, что такого на самом деле не бывает. Когда океан светится. И летучих рыб. И говорящих дельфинов. То есть, может, оно всё, конечно, и есть, но это происходит с другими, а со мной уж точно никогда такого не будет.
   – А ты хочешь?
   Сэм взглянул на меня, и я изумилась той серьёзности, которую я прочитала в его глазах.
   – Теперь хочу. Я теперь всё хочу.
   Постепенно Сэм стал учиться лучше. Всё началось с его доклада о знаменитостях. Оказалось, что доклад нужно было подготовить о знаменитостях Америки, но Сэм с таким жаром стал доказывать, что Леонардо да Винчи родился слишком рано и ему просто не повезло родиться не в Штатах, а во Флоренции, что учительница умилилась и поставила ему А+.
   А ещё через неделю он уже с пылом рассказывал мне:
   – А ты знаешь, кто такой Сикорский?
   – Это какой-то русский? Родственник ваш?
   Сэм фыркнул.
   – Родственник… Да это талантливый изобретатель вертолетов! Он узнал о Леонардо ещё в детстве, как я, и с тех пор загорелся идеей покорить небо.
   – Ты тоже.
   – Чего тоже? – не понял Сэм.
   – Ты тоже талантливый. И ты – русский.
   Сэм вздохнул.
   – Да какой же я русский? Я даже языка не знаю.
   Видимо, мои слова о том, что он талантливый, Сэм воспринял как должное.
   – У нас никто не знает, только отец. Да и он всего-навсего молиться, ругаться да песни петь умеет, – продолжал Сэм.
   Мы помолчали. Тишину нарушил снова Сэм.
   – А я, правда, хочу в небо. Очень хочу. У меня теперь есть мечта.

19. Валентинка

   С этого дня и началось. Сэм постоянно что-то пилил, вырезал и соединял детали кусками добытой в Датч-Харборе проволоки. И ещё он постоянно что-то записывал на свои листочки. В конце концов я купила и подарила ему темно-синий блокнот. Он берег его и записывал туда только самое важное, продолжая всё записывать на листочки, скрепляя их всё той же проволокой. Какие-то из листков он вырывал и нещадно выкидывал, на его место приходили новые, и пачка с его записями пухла.
   Вся эта возня с палками и проволокой могла отдалить нас с Сэмом, но в конце концов мы договорились, что я буду помогать ему в его безумствах. Поначалу Сэм очень ревностно относился к моей помощи. Ему казалось, что я буду над ним смеяться, называть дурачком или, что, по мнению Сэма, было ещё хуже, относиться скептически. Но мир техники мне был не знаком совершенно, поэтому в наших занятиях главенствовал Сэм. Поняв, что я не буду его критиковать, Сэм успокоился и даже начал командовать.
   – Выше поднимай эту лопасть. Угол должен быть сорок пять градусов. Выше, я сказал!
   Если я роняла инструменты, то неизменно слышала:
   – Вот безрукая!
   Все конструкции Сэма мы собирали в том же ангаре, где стояла «Ника». Хотя мама с папой всё отмыли, там ещё очень пахло соляркой. Но, может быть, мне это только казалось. Папа и мама ремонтировали «Нику» каждый день. Мы с Сэмом торчали в ангаре, только если была плохая погода.
   Папе явно нравились наши занятия, может быть потому, что я находилась рядом. Он помогал Сэму советами и даже отдал ему старый парус.
   На день святого Валентина у меня случилось личное чудо: изогнутая сосна возле нашего дома вдруг в одну ночь расцвела розовыми сердцами. Всю ночь шел мокрый снег, ветер нещадно рвал их, но они стойко держались и радовали глаз. Что-то в этих сердечках показалось мне смутно знакомым, но утром было некогда об этом думать, я боялась опоздать в школу.
   Весь день я парила, словно на крыльях, но никому не рассказывала о таком чуде. А потом случилось ещё одно. После уроков ко мне подошел Сэм и с видом шпиона сунул мне в руку свернутую трубочкой бумажку. Я поняла, что это что-то тайное, и только когда осталась одна, развернула её.
   «София!
   Может встретимся?
   Буду ждать тебя на берегу за библиотекой».
   А внизу стояла подпись:
   «Джей-Эйч»
   А в самом конце было дописано торопливо и другими чернилами:
   «В четыре»
   У меня подкосились ноги. Сколько же сейчас времени? До дома было далеко, и я боялась не успеть. Но раньше времени приходить на свидание тоже было не здорово. Или так можно? Я ничего не знала о свиданиях и о том, как там положено себя вести.
   Неожиданно ко мне подскочил Сэм и затараторил громким шепотом:
   – Прочитала? Пойдешь? Давай мне твою сумку, она тяжелая, будет мешать. Только не долго, а то замерзнешь. Где твои перчатки? Бери мои. Это если замерзнешь.
   – Сэм… – я начала догадываться, что Сэм и эта записка имеют что-то общее. И я спросила прямо:
   – Это ты устроил?
   – Что?
   – Это свидание.
   Сэм был спокоен и деловит.
   – Конечно я. Джей-Эйч, то есть твой Джастин, никогда бы сам не догадался.
   – Зачем ты… – я не договорила, у меня брызнули слезы. Мне было обидно, что свидание устроил Сэм, а не сам Джастин.
   – Чего же ты ревешь, глупая девчонка? Ты ему нравишься, я узнавал. Сегодня день святого Валентина и у тебя будет самое настоящее свидание. С настоящим парнем.
   Сэм вытер мне слезы и промокнул платком нос.
   – Пойдем скорее, а то опоздаем.
   Я опешила:
   – Ты собираешься идти вместе со мной?!
   Сэм смутился.
   – Ну, нет, конечно. Я тебя провожу. Потом посижу в библиотеке. А потом, когда у вас всё кончится, провожу тебя до дома.
   – Не надо, – сказала я сердито, отнимая у него свою сумку. – Я теперь сама.
   Мы встретились с Джастином не доходя до библиотеки и не сговариваясь поднялись на холм. С его вершины был хорошо виден залив. Солнце светило сквозь пелену облаков, но не слепило. Рядом со мной стоял Джастин, у нас было свидание, но очарование его вдруг стало меркнуть. Мы молчали, не зная, о чем разговаривать.
   – Ты красиво танцуешь, – наконец сказал Джастин. – Ты хочешь стать танцовщицей?
   – Нет, художником. А ты?
   – Отец хочет, чтобы я стал врачом.
   – А ты сам?
   – Не знаю ещё. Я хотел бы заниматься спортом. Профессионально.
   Мы топтались на вершине холма и молчали. Мы очень много молчали. На обратном пути Джастин взял мою руку в свою, но в этом не было заботы, как обычно было во всех движениях Сэма. Он взял руку потому, что подумал, что надо взять меня за руку. Потому, что так положено. Потому, что свидание.
   Джастин проводил меня до самого дома и увидел сосну с сердечками.
   – Круто! – усмехнулся он. И добавил: – А ты, оказывается, популярна. Здорово, что мы с тобой встречаемся.
   Когда Джастин ушел, я подошла к сосне. Сердечки были вырезаны из розового пластика и прикреплены к веткам проволокой. Проволока была до боли знакомой: именно её, целую катушку, Сэм выпросил у мистера Твитча неделю назад. Теперь я узнала и сердечки. Помнится, скатерть на обеденном столе в доме Найколайски была нежно-розовая…

20. Весна

   Ещё в начале осени, когда мы только обосновались в Уналашке, мы встретились с Найколайски в магазине.
   – Папа, купи персиков! Ну, пожалуйста!
   У меня челюсть отвисла от такого нытья. Сэм обычно такой сдержанный в своих желаниях, ныл и канючил, как трехлетка, вися на руке отца. Глаза Сэма были круглыми и как будто сумасшедшими.
   – Ты лопнешь, сынок! – возражал Нил. Но Сэма было не унять.
   – Это же персики, папа! Настоящие! Я так люблю персики, папочка!
   – Купи ему, Нил! – засмеялся папа.
   – Да он уже их целый ящик съел. Хватит ему.
   Сэм поник.
   – Пойдем, Сэмми, – я потянула его за рукав, и мы вышли на улицу.
   – Нельзя так сильно привязываться к еде, – сказала я ему назидательно.
   – Ты не понимаешь! – Сэм заныл. – Их теперь до следующей осени не будет! Только консервированные.
   Этот разговор я вспомнила весной, когда Сэм праздновал свой день рождения. Он оказался старше меня не на год, а на полтора.
   Мой папа подарил Сэму целый ящик огромных золотистых персиков. Их доставили спецрейсом с материка. Они были напитаны солнцем, тропиками и источали такой дивный аромат, что все на мгновение замолчали, а у Сэма на глазах выступили слезы.
   – Ты с ума сошел, Ник! Это же так дорого, – пробасил Нил Найколайски.
   – Ты думаешь, моя жизнь стоит дешевле? – усмехнулся папа. – Сэм заслужил это.
   И папа потрепал Сэма по кудрявой голове.
   – И где же растет такое чудо? – спросил Ставр. – Точно не в такую дрянную погоду, как у нас.
   – Поверьте, мальчики, на свете много мест, где всегда хорошая погода, – сказал папа.
   – Не баламуть моих сыновей, Ник, – ответил Нил. – Если все начнут искать счастья на тропических островах, кто же останется промышлять крабов на Аляске?
   – Я надеюсь, твои мальчики скоро поймут, что счастье не там, где тепло, а там, где тебя любят, – ответил папа и чмокнул меня в макушку.
   Все сыновья Нила почему-то одновременно повернулись и посмотрели на отца. Тот смутился.
   – Вот и я говорю: где родился, там и пригодился, – развел руками Нил.
   Но это был не тот ответ, которого ожидали мальчики. Мама прервала тишину.
   – А вот и праздничный пирог, – объявила она, входя в гостиную. Провозившись на кухне у Найколайски всё утро, мама соорудила настоящий шедевр из бисквита, марципанов и взбитых сливок. На пироге горели свечи, ровно пятнадцать.
   – Загадай желание, Сэмми! – подбодрила мама, но Сэм, не задумываясь ни на минуту, набрал полные легкие воздуха, задул все свечи и тут же выпалил:
   – Я загадал, чтобы мы с Софи всегда были вместе!
   Мои родители переглянулись, Фрол и Степан почему-то заржали, а я огорчилась.
   – Зачем ты сказал? Теперь не исполнится.
   Позже я вспомнила эту примету и несбывшееся желание Сэма, когда «Ника» уходила из Датч-Харбора, а Сэм стоял на берегу, и ветер трепал его светлые волосы.

   День рождения Сэма мы праздновали, когда склоны гор покрылись первой зеленью.
   А потом наступило лето.
   Летом в Уналашке действительно оказалось веселее: горы окрасились в зеленый цвет, а море приобрело тот оттенок синего, который мне так нравился. Конечно, ему далеко было до лазурно-бирюзового цвета Полинезийских островов, но и этот насыщенный синий радовал глаз.

   Мы продолжали встречаться с Джастином, ходили вокруг елок и совершено не знали, о чем говорить. Больше молчали, но молчание это было не таким, как с Сэмом. С Сэмом молчать было легко и приятно. И если это молчание нарушалось, то со стороны, наверное, казалось, что мы продолжаем вести какой-то свой, только нам понятный диалог. На самом-то деле мы так легко понимали друг друга, что и половину слов можно было не произносить. С Джастином было всё не так. Наши диалоги были скорее данью вежливости, чем настоящей заинтересованностью. Мне с ним становилось скучно. Тем не менее, мы продолжали встречаться, прогуливаться по холмам.
   На почтительном расстоянии, но обязательно в зоне видимости, нас неизменно сопровождал Сэм.
   Мы как-то незаметно для самих себя стали встречаться втроём: Джастин, Сэм и я. Это было не так скучно. Сэм и Джастин воодушевленно обсуждали какие-то матчи, показывали друг другу упражнения на бицепс, и мне порой казалось, что я – лишняя в их веселой компании.
   Тогда я выбирала место и начинала рисовать. Это могли быть просто камни или маленький, но отважный цветок, раздвигающий эти камни и заявляющий всему миру о своём праве на жизнь. Это могли быть горы, уходящие заснеженными вершинами в небо. Все их изгибы, повороты и отвесы я изучила с такой прилежностью, что могла бы, закрыв глаза, нарисовать силуэт любой из них.
   Иногда я рисовала и мальчиков, но лишь несколькими штрихами – они редко бывали неподвижны.
   А мне хотелось рисовать ветер, и солнечный свет, и нежный запах чего-то цветущего, теплого, и движения волн, как они накатывают на берег и отступают.
   Я хотела рисовать покой: он сквозил в каждом мамином движении и в каждой папиной улыбке.
   Я не знала, что здесь, на Алеутских островах, я буду так спокойна. Время проявляло себя только в мерном шуршании волн: одна… вторая… третья…
   Три волны назад гудел траулер, выходящий из порта. А через тысячу пятьсот волн зайдет солнце и мы пойдем домой.
   Теперь я стала называть домом не «Нику», а две комнатки в радиостанции мистера Твитча.
   Мы колесили на своих велосипедах везде, где только можно было проехать. Кроме Джастина, к нам присоединились ещё мальчишки, и мы катались большой ватагой. Почему-то девочек в нашей компании не было. Да и меня столько раз принимали за мальчика, что я уже привыкла и только снисходительно посмеивалась.
   За зиму я как-то заметно вытянулась и теперь оказалась выше Сэма. Он болезненно переживал эту перемену. Он серьезно увлекся не только механикой, но и спортом, но почему-то не рос. Или это было незаметно.
   Постепенно, ещё с февраля, меня тоже увлекли занятия спортом. Сначала я бегала по утрам из-за Джастина. Как же он был хорош, когда, разрумяненный от бега, провожал меня до крыльца! Я ненавидела этот бег, особенно когда шел дождь и хлесткие струи били по лицу. Или когда ноги разъезжались на обледенелой дорожке. Но недели через три я настолько привыкла к утренним пробежкам, что уже не представляла иного начала дня.

   – Вы сумасшедшие, – говорил Сэм. – Завтра штормовое предупреждение. Даже береговая охрана в море не сунется. Шквальный ветер. И снег.
   – Ну, мы же не по морю бегаем, – насмешливо парировал Джастин.
   – Так ты не пойдешь? – равнодушно спрашивала я.
   – Да ты что! Конечно, пойду! – возмущался Сэм. – Только давайте чуть пораньше, а то отец меня точно не пустит.
   Нил Найколайски настороженно воспринимал занятия Сэма. Слишком свежи в его памяти были те случайности, которые происходили с Сэмом до встречи со мной. Нилу трудно было поверить в то, что несчастья покинули сына, он всё время ждал подвоха. А от спорта уж наверняка.
   Мои родители тоже относились к моим спортивным мероприятиям без энтузиазма. Им это казалось опасным: бегать по утрам в любую погоду и гонять на велосипедах по холмам.
   Родители и не догадывались, что кроме бега и велосипедов у нас с Джастином и Сэмом есть ещё более экстремальные занятия. Мы испытывали изобретения Сэма. Точнее, это были изобретения Леонардо, а вот воплощены они были Сэмом. Если бы не я, Сэм бы точно убился. Вначале он хотел испытывать свой птицекрыл в горах. Я еле отговорила его, сказав, что полететь над водой будет интереснее. Вообще-то, я думала о безопасности, но говорить об этом Сэму не стала. Мы нашли самую отвесную скалу, чтобы у её подножия было глубоко и не было торчащих из воды камней. В последний день я вдруг сообразила, что нам нужна лодка, и Джей-Эйч выкрал моторку своего отца. Я очень боялась за Сэма и настаивала, что испытывать птицекрыл должна я, но Сэм был непреклонен и просто одержим полётом. Иногда мне казалось, что я вижу небо в его глазах.
   Мы с Сэмом поднялись на скалу. Джастин сидел в лодке. Волнения не было ни на море, ни у нас в сердцах. Мы специально выбрали относительно безветренный день. Солнца не было видно, нависал туман, но достаточно легкий, чтобы мы не теряли друг друга из виду.
   Сэм не стал долго готовиться. Он наспех перекрестился какой-то щепоткой, вставил руки в крепления и помчал к берегу. Я бежала за ним следом и, разогнавшись, чуть не свалилась со скалы. Пока я тормозила и карабкалась наверх, я не видела, как Сэм оторвался от камней и взлетел.
   Честно сказать, летел он вниз. Но не так стремительно, как прыгуны в воду. Я видела, как дергаются руки под огромными крыльями, но высоту птицекрыл не набирал. Он планировал вниз, к воде, и через несколько мгновений рухнул в океан. Я замирая ждала, что на воде появится голова Сэма, но он не появлялся. Джастин был от птицекрушения метрах в пятидесяти и никак не мог запустить мотор. Сэма всё ещё не было, и я, не раздумывая, прыгнула вниз. Вода была ледяная, и на мгновение я задохнулась, вынырнула, вдохнула побольше воздуха и поплыла.
   Около птицекрыла мы оказались одновременно с Джастином. Он ухватился за кусок поломанного крыла, которое торчало над водой, и потянул его к лодке. И тут я увидела голову Сэма. Он пытался всплыть на поверхность, но парусина, лежащая на воде, мешала. Джастин, наконец, поднял крыло достаточно для того, чтобы Сэм мог всплыть, и я услышала судорожный вдох. Я не могла понять, почему он не всплывет в другом месте, и только нырнув и открыв под водой глаза, поняла: левое запястье Сэма запуталось в веревках и было словно в капкане.
   Я вынырнула. Сэм шумно дышал, барахтаясь в воде, Джастин изо всех сил поднимал намокшее крыло, рискуя перевернуть лодку.
   – У тебя есть нож? – крикнула я ему.
   – Нет! – он явно терял силы. – Нет у меня чертова ножа!
   – У меня есть! – вдруг откликнулся Сэм. – Только я не могу его достать. В левом кармане.
   Я снова нырнула. Карманов у Сэма было множество, и набиты они были разной чепухой: от болтиков до мотков шпагата. Кроме того, Сэм ужасно брыкался, и находиться рядом с его ногами было небезопасно. Наконец я достала ножик. Перерезать веревки было минутным делом, и через некоторое время мы все трое уже сидели в лодке.
   Я думала, что Сэм напуган, но, отдышавшись, он поднял на меня мокрое, сияющее от восторга лицо:
   – Я летел, ты видела? Я – летел!
   – Да ты чуть не убился на этой чертовой штуковине! А потом чуть не потонул! – перебил его Джастин.
   – Ты просто завидуешь. Я – летел! Йо-хо! – орал Сэм, не обращая внимания на друга. – Как птица!
   – Точно-точно, – вставила я. – Видели. Сначала летел как птица, а потом плыл как рыба.
   – И чего я всё держу это чертово крыло? – воскликнул вдруг Джастин и хотел бросить конструкцию за борт, но Сэм ловко ухватил её.
   – Э, нет! Я ещё полечу.
   – Ты сдурел? Она поломана, больше летать не будет.
   – Ну и что с того? Давайте оттащим её к берегу. Я сделаю другую. А на этой много полезных деталей, ещё пригодятся. А здорово ты придумала с бутылками!
   Когда Сэм решил, что будет прыгать над водой, я настояла, чтобы к конструкции были прикреплены пустые пластиковые бутылки. Это выглядело не очень красиво, но именно они не позволили птицекрылу утонуть мгновенно. А вот надеть спасательный жилет на Сэма мы как-то не сообразили.

21. Разбитое сердце

   После приключения с птицекрылом я пыталась научить ребят кататься на доске для серфинга. Мы даже достали теплый гидрокостюм. Но хорошей волны, как на Гавайях, не было. То есть волна, конечно, была, но она была непредсказуема и однажды вынесла меня мимо пляжа прямо на скалы. Я видела, как они приближаются, но мне было не отвернуть. Чтобы не разбиться о камни, я поднырнула под волну и отцепила доску, которая тянула меня наверх. Потом я долго плыла в глубине, не рискуя подниматься, и появилась на поверхности только там, где вода уже не вскипала белой пеной. Мне впервые в жизни не хватило воздуху, и я всё же хватанула воды. Выплыв, я видела, как мальчишки в ужасе мечутся по берегу, выкрикивают моё имя. Сэм рвется броситься в воду, Джастин держит его за ворот рубашки, оттаскивает от берега. Я хотела крикнуть им, что всё в порядке, но не смогла, сильно задыхалась. И только когда они увидели меня, подбежали, вытащили на берег, наперебой обнимая и растирая полотенцем прямо по гидрокостюму, я наконец разрыдалась. Моя доска для серфинга была безнадежно разбита о камни.

   Чем больше времени мы проводили вместе, тем сильнее крепла наша дружба. Вот только «свиданиями» наши встречи назвать было теперь нельзя. Джей-Эйч относился ко мне, как к другу, но ореол загадки, а вместе с тем интерес ко мне как к существу противоположного пола, исчез навсегда. Я видела, что ему нравились девочки в коротких юбках и с накрашенными губами. Он прямо голову сворачивал, когда они парочками проходили мимо нас, переглядываясь и шушукаясь. А когда я однажды накрасила губы, Джей-Эйч поморщился и сказал:
   – Сотри. Тебе не идет. Ты похожа на клоуна.
   Я вытерла помаду тыльной стороной ладони и обиделась на Джастина на всю жизнь. Но я всё-таки любила его. Любое его прикосновение – страховал ли он меня в спортзале или подавал руку, чтобы залезть на скалу, или растирал полотенцем после купания – приводили весь мой организм в трепет. Я просто бредила Джастином. Это замечали мои родители – они были очень тактичны, это видел Сэм – он только вздыхал, но сам Джей-Эйч не делал никаких движений в мою сторону. Для него и я, и Сэм были равны.
   Так продолжалось до конца лета. Именно тогда я услышала разговор Сэма и Джастина. Точнее подслушала. И уже не важно, как вышло, что я случайно оказалась под перевернутой лодкой: у меня закатился карандаш, а когда подошли мальчики, вылезать было глупо – они уже разговаривали, и разговаривали обо мне.
   Говорил Джастин:
   – Ты знаешь, как я отношусь к Софи. Да, она мне нравится.
   – И при этом ты лапаешь Кирстен! – возмущенный голос принадлежал Сэму.
   – А что? Она классная, – казалось, что Джастин самодовольно улыбается. – И полапать есть за что.
   – А как же Софи? – голос у Сэма был умоляющий. – Она любит тебя!
   – А тебе-то что? – голос Джастина был до странности спокойным. – Она – мелкая. У неё даже сисек ещё нет.
   – Разве в этом дело?
   – А в чем же ещё? Станешь постарше – поймешь.
   Они помолчали, потом Джастин снизошел до объяснений, но голоса стали удаляться.
   – Она же как мальчишка. Не тянет меня к ней. Вот тебя тянет?
   – Да, – Сэм вздохнул. – Меня тянет.
   – Ну, ты даешь! Она же тебе вроде сестры.
   – Ну, вроде… А всё равно тянет.
   Дальше я уже не слышала, о чем они говорят.
   Мне было невыносимо больно. В груди жгло так, словно у меня вырезали сердце. Темнота под лодкой внезапно сделалась кромешной. Я была словно в могиле. Мне и хотелось в могилу, под землю, чтобы никто никогда меня не видел. И ещё мне было мучительно стыдно.
   Он сказал «нет сисек».
   Действительно, те припухлости, что у меня появились в начале лета, ещё трудно было назвать грудью. Мама говорила, это потому, что я очень худая, что северные девочки обычно развиваются позже и что у неё самой до четырнадцати лет не было никакой груди. Глядя на её великолепную фигуру и красивый бюст, поверить в это было невозможно. Да и какая же я северная? Я и родилась почти на экваторе и всю жизнь провела в теплых морях.
   Я плакала всю ночь. Сначала под лодкой, потом – дома. Мне так хотелось, чтобы у нас с Джастином было всё как в романах: бурные объяснения, страсти, ревность, примирения и в конце – поцелуи под омелой… Или хотя бы под сосной. Но Джастин не любил меня. И никогда не полюбит.
   А ещё он сказал «нет сисек».
   Папа, увидев меня на пороге дома всю зареванную, испугался.
   – Кто тебя обидел? Софи, деточка…
   – Папочка! – я не могла ничего объяснить, мне было стыдно, и я всё повторяла:
   – Папочка, давай уедем! «Ника» ведь готова? Уедем, папочка!
   – Куда, милая?
   – Мне всё равно! Отсюда! Я не могу здесь больше жить! Я не хочу жить здесь! Я лучше умру!
   – Погоди, – папа стал о чем-то догадываться. – Ты поссорилась с Джастином? Или с Сэмом? Они тебя обидели?
   – Я ненавижу их! Обоих!
   – Они что-то сделали тебе?
   Папа был какой-то непонятливый и спрашивал одно и то же. Но ему я ничего объяснять не стала.
   Позже, рыдая на коленях у мамы, я говорила:
   – Джей-Эйч – недоумок. Он сказал, что у меня нет сисек. Что я как мальчишка. А Сэм – гад, предатель.
   – А Сэм-то здесь при чем?
   – Как ты не понимаешь?! Он же слушал это! Он же должен был убить Джастина на месте!
   Мама пыталась меня утешать.
   – Софи, глупышка, тебе всего тринадцать. Со временем у тебя будет прекрасная, женственная фигура и грудь…
   – Мама, ты не понимаешь! Мы же друзья! Как же они могли говорить про меня такое? Я же человек, а не ходячие сиськи… Я никогда не смогу это забыть. Это – предательство. Уедем, мамочка, уедем отсюда!
   – Хорошо, – мамины руки гладили и перебирали мои волосы. – Мы уедем. Только от этого ничего не изменится. Все твои обиды останутся вместе с тобой. Зачем загружать ими «Нику»?
   Вспомнив о «Нике», я снова заплакала. Как же я могла забыть о ней? Вот это и было настоящим предательством. Моим предательством. Всю зиму и лето я проводила с мальчишками, а папа и мама ремонтировали нашу яхту: восстанавливали корпус и переборки, перебирали двигатель, ставили мачту и такелаж и даже заменили обшивку кают, испорченную водой и огнем. Радиорубка сверкала новенькой радиостанцией и ещё какими-то приборами, названий которых я не знала. И всё это сделали мои родители. Без меня. Пока я проводила время с этими… уродами.
   – Я не смогу их простить. Никогда. – Сказала я маме и подумала, что и себя я тоже не смогу простить.
   – «Никогда» – это очень тяжелое слово. Будь легче, Софи, – летай. Ты же умеешь, – засмеялась мама и поцеловала меня в лоб.
   В этот же день мы стали готовиться к отплытию.
   Погода стояла хорошая, ветер устойчивый, мы шли на парусе легко и стремительно. К тому же нас влекло течение. Оно тоже соответствовало нашему маршруту. Ситка по сравнению с Уналашкой казалась большим городом, но у них всё же было много общего: горные вершины на горизонте, соединенные острова, озеро посреди города и даже русский храм. При взгляде на этот храм сердце у меня заныло: я опять вспомнила Сэма. Мне было очень плохо без него. Не хватало его кипучей деятельности и восхищенного «вау!». И даже его «упс…» можно было простить. Можно было простить всё, кроме… И неизвестно на кого я больше злилась: на Джастина, которого выдумала сама, или на Сэма, которого, казалось, знала как себя. Оказывается, не знала. Чем больше я думала обо всём этом, тем тяжелее мне становилось.
   Чтобы отвлечься, я вновь начала читать «Три товарища». Прошлый раз, и позапрошлый, я доходила только до пьяной танцующей старухи и дальше читать не могла. Я не любила пьяных. Если туристы или гости «Ники» выпивали, я безвылазно сидела в своей каюте. Отца я видела пьяным лишь однажды, на Маврикии. Пьяных женщин, а тем более старух, я не видела вовсе. Одолевая Ремарка, я представляла себе это отвратительное зрелище – пьяную танцующую Дину – и уже не могла читать дальше. Но в этот раз я перевалила через неё, только чтобы не думать о Сэме и Джастине.
   Поначалу меня очень шокировало то, что все в этом романе пьют ром. Постоянно. Даже Пат. Но постепенно я стала понимать: они не идеальные потому, что живые. Они пьют ром и выделываются друг перед другом, и не верят, и не понимают своих чувств потому, что настоящие. А идеальный Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан и кумир моего детства – придуманный. Таких, как он, не бывает. Его придумал Жюль Верн, а я придумала себе Джастина, свою первую любовь.
   Когда мы подходили к материку, я уже прочитала «Три товарища» несколько раз и ходила, не расставаясь с книгой, заглядывая туда всякий раз, когда надо было вытеснить из памяти Джей-Эйча. Я хваталась за книгу, как верующий хватается за библию в минуту искушения или отчаянья.
   Так, с книгой в руке, на палубе «Ники» и застал меня очередной вечер в Ситке.
   Я очень боялась, что мы останемся в Ситке навсегда, но родителям ничего не говорила. Им хватило и моей истерики в Уналашке: «Куда угодно, только отсюда!» Я смотрела на город и куталась в теплый плед. Отчего последнее время меня пробирает дрожь и становится зябко – никто не знал. Температура в моём организме держалась нормальная, на воздухе было относительно тепло. Для Аляски лето выдалось даже жарким.
   Папа закончил погрузку топлива, подошел ко мне, кивнул на город.
   – Нравится?
   Я пожала плечами, врать не хотелось.
   – Мне всё равно.
   – Ну, значит, двигаем дальше, – папа подмигнул мне, и от его улыбки сделалось теплее.
   – Прости меня, папочка, – я бросилась к нему на шею. – Ты столько делаешь для меня, а я какая-то… бестолковая.
   Папа подхватил соскользнувший плед, плотнее укутал меня, обнял, потом отстранился и сказал:
   – Следующая вахта твоя, юнга. А сейчас – отдыхать, набираться сил. Утром отходим.
   – Есть, капитан! – звонко отчеканила я и, не удержавшись, привстала на цыпочки и чмокнула папу в щёку.

22. Астория

   Мы обосновались в устье реки Колумбия, в городке Астория штата Орегон. Население – десять тысяч человек. Это вместе с нами. Штат Орегон встретил нас утренним туманом. Самое первое, что я увидела при входе в залив, – огромный мост. Он словно бы парил, едва касаясь воды. Позже я постоянно видела его только с другой стороны и навсегда запомнила его силуэт на оранжево-красном закатном небе.
   В Астории мы поселились на Харрисон-авеню. Папа договорился с хозяевами пирса, и нам сдали небольшой домик недалеко от берега. Домик был настолько крошечным, что по размеру напоминал большой гараж, но с широкими окнами. Эти окна выходили на залив, и можно было наблюдать и чудный мост, и красивые закаты. Я любовалась ими всё то время, пока мы с родителями жили на Харрисон-авеню. Но в первые дни нам было не до закатов – мы обустраивались на берегу.
   Дальше последовала череда хлопот: надо было записать меня в школу, арендовать автомобиль, купить новую одежду (из прошлогодней я безнадежно выросла), книги. К тому же необходимо было пополнить запасы бумаги, мелков, кисточек и красок, их никогда не бывает много. За всем этим мы отправились в Портленд.
   Я помнила Портленд – курортный городок в Австралии. Он запомнился мне по левостороннему движению. После плотного автомобильного движения Нью-Йорка к этому привыкнуть тогда было трудно. Портленд штата Орегон оказался огромным и утомил меня за полдня. Я не любила ходить по магазинам.

   «Загадка природы: райская пташка залетела к нам с Аляски» – прочитала я в еженедельном выпуске школьной газеты. Рядом с этой статьёй размещена моя фотография: я была заснята в прыжке на уроке физкультуры, раскинув руки, словно лечу. Фотография была классная, тем не менее я разозлилась. Посмотрела на подпись под статьёй. Она была та же, что и под фото: Джей-Эйч. Мне стало скверно, словно я съела что-то нехорошее. «И здесь Джей-Эйч!» Я хотела найти его и отругать за то, что разместил моё фото без разрешения, но никак не могла его найти. Каждый раз ему удавалось исчезнуть перед моим приходом. Может быть, или даже наверняка я встречала его в коридорах, но не могла узнать его в лицо. А вот меня, наоборот, все узнавали:
   – О, райская пташка прилетела!
   – Иди к нам, пташка с Аляски!
   – На Аляске холодно – она зимует у нас!
   Так ко мне приклеилось прозвище «пташка с Аляски» или просто «Аляска».
   Когда же я прочитала статью о себе, мне захотелось просто убить этого неуловимого Джей-Эйча. Там обо мне было всё: о моих переходных баллах, о «Нике», о том, что я рисую, люблю спорт и гоняю на велосипеде. И всё это было в таких подробностях, словно я давала ему интервью. В конце концов, я пришла на собрание редакции газеты, чтобы выловить этого злодейского папарацци.
   Когда все были в сборе, я задала свой вопрос:
   – Кто из вас Джей-Эйч?
   Старший из парней посмотрел на часы и сказал:
   – Сегодня опаздывает.
   И тут в кабинет вошел индеец. Настоящий. Высокий, с красновато-коричневой кожей, блестящими черными волосами и пером за ухом.
   Я сглотнула. Одет он был в заношенную рыжую куртку с бахромой на рукавах и такие же штаны.
   Увидев меня, он улыбнулся широкой белозубой улыбкой и протянул мне руку.
   – Джо Харпер, псевдоним Джей-Эйч. А ты – райская пташка с Алеутских островов!
   Я не могла прийти в себя. Я была готова увидеть какого-нибудь прыщавого зануду или очкарика – ботана, но никак не такого красивого парня, да ещё и такого откровенного индейца.
   – Так ты – краснокожий? – выдавила из себя я.
   Внезапно в кабинете повисла напряженная тишина, словно я сказала что-то неприличное.
   – Вообще-то, да, – спокойно отвечал индеец. – Только об этом не принято говорить. Не толерантно, знаешь ли… «Краснокожий» – унижает человеческое достоинство. Де-юре так меня имеют право называть мои соплеменники, но даже они предпочитают называть друг друга «не-нуро» – люди.
   Я была смущена и подавлена, щеки горели, словно их натерли перцем.
   – Тем не менее, я тебя прощаю. Надеюсь, мы подружимся, – закончил свой монолог Джо.
   – Я пойду, – пискнула я и как пробка вылетела в коридор.
   Через два дня в школьной газете вышла статья о толерантности. Ни моё имя, ни имя Джо Харпера там не упоминалось, но статья была стыдной. Словно я специально унизила человека из-за цвета его кожи. Но ведь это было не так! Я всегда общалась на равных и с ребятами-алеутами в Уналашке, и с детьми Гавайев разных национальностей, и с коричневой, как молочная шоколадка, Туа. Мне даже нравились коричневые люди. Коричневые, но не черные. Потные руки того бандита, с Ямайки, зажимающие мне рот, мне не забыть никогда. Но здесь… И как у меня вырвалось это: «краснокожий»? Но ведь и Джо тоже хорош: «Я тебя прощаю!» Мог бы и не прощать. Нужно мне его прощение. «Подружимся» – на кой сдалась мне его дружба?
   Очередной заголовок меня возмутил – «Странствия по четырем океанам». Статья была о моей семье. После уроков я снова пришла в редакцию.
   – Почему вы печатаете непроверенную информацию? – сразу начала возмущаться я.
   – Здравствуй, София! – Джо Харпер тоже оказался в редакции.
   Я повернулась к нему, но здороваться не хотелось.
   – Софи! Ты сердишься, следовательно, ты – существуешь!
   Джо поднялся, приблизился ко мне, и я вдруг рядом с ним стала совсем маленькой.
   Близость к индейцу волновала меня, но я взяла себя в руки и приступила к делу.
   – Что ты написал? Я никогда не была в Северном Ледовитом океане. Это – ложь!
   – Зря возмущаешься. Аляска омывается этим океаном. – Джо самодовольно улыбался.
   – Я жила на Алеутских островах, в Беринговом море. А это – север Тихого океана, тупица!
   – Ну, вот, ты уже перешла на оскорбления. Горячая итальянская кровь играет?
   Редактор газеты пробовал нас развести:
   – Ребята, поостыньте! Я уже чувствую себя в эпицентре зарождающегося взрыва.
   Я завелась.
   – Я просто констатирую факт. Джо Харпер три года учится в одном и том же классе и не может выучить, где расположена Аляска!
   – Зато сразу видно, как Аляска расположена к Джо, – хихикнул кто-то за моей спиной.
   Джо смотрел на меня и самодовольно улыбался. Мне захотелось ударить его в нос, чтобы навсегда стереть с его лица это самодовольное превосходство. Я уже сжала кулачки, как в редакцию заглянул парень. Это был капитан футбольной команды Брайн Браун.
   – Эй, Джей-Эйч, где ты болтаешься? Я собрал парней, тебя только ждем.
   – Привет, Би-Би! Я сейчас, – ответил Джо, не отрывая от меня глаз. Брайн вдруг тоже заинтересовался:
   – Так это и есть знаменитая Аляска? Четыре океана и все дела… – Брайн бросил оценивающий взгляд. – Хорошенькая. Только маленькая ещё.
   Я больше не могла терпеть такое бесцеремонное обращение. Я оттолкнула с дороги Брайна и побежала вон из школы.
   Сев на велосипед, я поехала не через Асторию, а по длинной дороге, вдоль побережья. Злые слезы мешали мне смотреть. Какие же эти мальчишки придурки! Кто разрешал этому Брайну оценивать меня?
   «Хорошенькая. Только маленькая…»
   Да я выше почти всех девочек в моем классе!
   Я сразу вспомнила Джастина, и у меня вспыхнули щеки. Если вслух парни говорят такое, то что же они обсуждают наедине?
   «Как же я ненавижу этих парней!» – думала я, вспоминая самодовольство Джо.

   Родители видели, что я волнуюсь, но я ничего им не рассказывала. Я злилась, переживала, но всё время думала о Джо. Мысли постоянно возвращались к нему. Оказалось, что и учимся мы с ним по одной программе, часть предметов у нас совпадала. Но ведь он явно старше меня. Как вышло, что он учится в том же классе? Прогуливал? Но на хулигана он не похож. К тому же – репортер школьной газеты. Был неизлечимо болен? Но по его цветущему виду этого не скажешь. Я снова и снова вспоминала его внешность: высокий рост, широкие, уже не детские плечи, гладкая, красновато-коричневая кожа, точеные черты лица, ровные, белоснежные зубы, глаза… И тут я словно споткнулась, мысли напирали одна на другую, и я окончательно запуталась. Глаза у Джо были серые! Разве могут у индейца быть серые глаза? И у алеутов, и у туземцев Французской Полинезии, и у коренных жителей Галапагоса глаза неизменно были коричневыми или черными, как сливы. А у Джо – спокойно-серыми. Как это вышло?
   – Как у тебя в школе, солнышко? – спрашивала меня мама. – Ты подружилась с кем-то?
   Я рассказывала маме об уроках, о том, какой образовательный маршрут мне составили.
   – Сколько человек в вашем классе? – встревал папа, и я в который раз объясняла ему, что в американских школах нет классов, что все учатся по разным программам, хотя некоторые уроки совпадают. Поэтому на истории я с одними ребятами, на математике – с другими и чаще всего мы все встречаемся на физкультуре.
   Папа понимающе кивал и всё равно в разговорах называл моих соучеников – одноклассниками. А потом снова и снова расспрашивал:
   – Значит можно выбрать несколько незамысловатых предметов вроде физкультуры, труда и французского… нет, в данном случае – английского, отсидеть положенное количество часов и получить аттестат?
   Я пожала плечами.
   – Получается так. Только с таким аттестатом не примет ни один приличный колледж. Надо набрать определенное количество баллов. – И я снова принималась объяснять папе систему американского образования.
   – Софи, деточка, – вдруг запереживал папа, – а ты получаешь нужное количество баллов?
   – Я получаю максимум из того, что удалось впихнуть в моё расписание. К сожалению, я не знаю, какие предметы мне понадобятся при поступлении в колледж. Я ещё не определилась.
   – А куда бы ты хотела?
   – Не знаю. Я хочу быть настоящим художником. Как Рафаэль. Но можно закончить сто пятьсот разных колледжей, а художником не стать. А можно – как Гоген.
   Ты же не любишь Гогена, – удивился папа.
   – Не люблю, – вздохнула я. – Но он – талантливый.
   – Тогда, может, тебе стоит учиться в Сорбонне? Или в Академии Художеств?
   – Пока я хочу спокойно учиться в школе Астории.
   – Тебе нравится?
   – Да.
   – Ну и славно, – говорила мама.

23. Марианна

   У меня никогда не было подружек. Я вообще относилась к девочкам настороженно. Они были для меня загадкой. То ли дело – мальчики. Они – как раскрытая книга: понятные и предсказуемые. А девочки… Они слишком много думают о себе, о своей внешности и не просто думают, а хотят быть самыми красивыми и постоянно требуют подтверждения своей неотразимости. И каждый раз я слышала от них самый дурацкий вопрос:
   – Правда, у меня самые красивые глаза?
   Или ещё более дурацкое сравнение:
   – А у меня волосы красивей, чем у Энни?
   Я ненавидела такие разговоры. Я не могла врать, поэтому отвечала:
   – Самая красивая девочка в классе – Лиззи. У неё большие глаза, но этого не видно из-за очков. А волосы и у тебя, и у Энни – тонкие и хилые. И в этом никакой красоты нет.
   Девочки ненавидели меня за такие ответы и часто колотили. Со временем они понимали, что мне нельзя задавать подобных вопросов, а я – что не всегда моя правдивость уместна.
   Ещё на Гавайях я научилась складывать губы в милую улыбку и отвечать по-французски:
   – Oh, c’est magique!
   Часто девочек это вполне устраивало, и они не требовали большего.
   В школе Астории я придерживалась того же правила: бормотала комплимент по-французски, и все оставались довольны. Примерно через две недели все решили, что я «милая», и перестали лезть ко мне. И тут на меня обратила внимание Мэри-Энн. Вернее, она приглядывалась ко мне и раньше, но однажды, после урока физкультуры, когда девочки попросили меня оценить, как смотрится их новое бельё и я по привычке сказала: «magique», Мэри-Энн подняла на меня внимательный взгляд и четко произнесла на том же языке:
   – Этот бюстгальтер ей на два размера больше и сидит, как сбруя на свинье. Почему ты не сказала правду?
   Я так обрадовалась, услышав родную речь!
   – Откуда ты так хорошо знаешь французский?
   – Не ты одна здесь француженка. Так почему ты врешь?
   Я ответила, как есть: что раньше меня часто колотили за такую правду и что иногда сохранить хорошие отношения важнее истины. Мэри-Энн засмеялась.
   – Стрелянная пташка. Хочешь дружить?
   Я пожала плечами:
   – Не знаю. Я никогда не дружила с девочками.
   Мэри-Энн усмехнулась, и в этот раз улыбка вышла какой-то кривой:
   – В этом мы похожи. Я тоже никогда не дружила с девочками.
   Она помолчала и добавила:
   – И вообще, моё настоящее имя – Марианна.
   У Марианны были рыжеватые волосы, курносый нос и пухлые губы, которые она всё время подкрашивала, и от этого они казались ещё больше. В лице Марианны не было ничего примечательного, разве что губы, но оно было таким живым, постоянно менялось и потому притягивало к себе, как магнит. Может быть, природа наградила её таким лицом, чтобы отвлечь от остальной фигуры: Марианна была не в меру пухлой и коротконогой. То есть ноги у неё были вполне себе обыкновенные, но я всех окружающих людей мысленно помещала в круг Да Винчи, чтобы запомнить особенности фигуры. И как раз ноги Марианны немного не дотягивали до окружности. Вероятно, сама Марианна догадывалась о такой своей особенности, поэтому неизменно носила большие каблуки, несмотря на то, что была и без того высокой.
   Её родители были эмигрантами. Не знаю, что выгнало семейство Дюпон с берегов прекрасной Луары на берега Колумбии. Марианна родилась уже в Америке, но французский язык знала очень хорошо и постоянно практиковала его. Отец запрещал дома разговаривать по-французски, он хотел стать стопроцентным американцем. Марианна же часто заявляла, что язык – единственная полезная вещь, которая досталась ей в наследство от эмигрантской семейки. А когда появилась возможность общаться со всем миром при помощи Интернета, завела себе множество друзей во Франции. Заграничные друзья Марианны были гораздо старше её, учились или уже работали. Марианна представлялась им студенткой, и чтобы быть в теме, являлась неизменным посетителем студенческих сайтов, виртуальных диспутов и реальных мероприятий. Поэтому она была в курсе всех модных течений Америки и Европы, начиная от музыки и заканчивая модой.
   Марианна отчитывала меня:
   – Почему ты ходишь всё время в одной и той же одежде? Вы бедные? Тебе ничего не покупают?
   Я пожимала плечами:
   – Зачем? У меня всё есть.
   – Но ведь у тебя нет ни одной приличной шмотки! Я уже не говорю о дизайнерской одежде.
   – Зачем она мне? – протестовала я.
   – А зачем, по-твоему, одежда? – Марианна переходила в наступление.
   – Смотря какую функцию она выполняет. Иногда – для тепла, иногда – для приличия…
   – Да вся твоя одежда – верх неприличия. Уж лучше вовсе голой ходить, чем в такой. – Марианна горячилась. – Всё, во что одета женщина, должно её украшать. Ты когда-нибудь видела, чтобы драгоценности заворачивали в оберточную бумагу? Или бросали в пластиковый пакет, как покупки в супермаркете? Ни один приличный миллионер не обратит внимания на замухрышку в таком тряпье, как у тебя.
   Марианна распланировала всю свою будущую жизнь, и в этой жизни неизменно присутствовали миллионеры. Она хотела стать известным психоаналитиком и уже прочитала множество книг из популярной серии на эту тему. Она мечтала консультировать самых богатых и знаменитых людей мира и в этих блистательных кругах непременно встретить свою любовь. Дальше великолепная свадьба. Занавес.
   – Но ведь Джей-Эйч тоже ходит в одной и той же одежде, – пыталась защищаться я.
   Марианна морщилась.
   – Джей-Эйч – это вообще клинический случай в одежде первых поселенцев. С ним всё понятно.
   Мне так хотелось узнать, что же понятно Марианне, но вместе с тем я не хотела обнаруживать излишнюю заинтересованность. Я так хотела продолжения, и Марианна влезла на своего психоаналитического конька:
   – Ты думаешь, почему он так выставляется? Корчит из себя индейца? Носит нелепую одежду? Этим всем он как бы говорит: «Я – особенный». Он демонстрирует окружающим свою внешность и тем самым отвлекает от внутреннего мира. А там может быть что угодно…
   Марианна понизила голос, как в страшилках:
   – От фобий и девиаций до маниакально-депрессивного психоза!
   Меня передернуло. Я не поняла ни одного из ученых слов, но как-то не хотелось верить, что хоть одно из этого есть в Джо.
   – К тому же у него дурная наследственность, – Марианна вернулась к своему обычному тону. – У него сумасшедшая мать.

   – Ты слишком правильная, – говорила мне Марианна. – Подросток не должен быть таким. Где твой бунт? Отрицание? Конфликты с предками?
   – Зачем конфликты? – не понимала я. – У меня хорошие родители.
   – Хорошие, кто спорит. Но ты должна противостоять им, бороться за свою независимость, попробовать всё на свете: курение, алкоголь, секс, травку. Как ты иначе найдешь своё место в жизни?
   – И всё это обязательно сейчас? – ужаснулась я.
   – Ну, можешь годик подождать, – усмехнулась Марианна. – Ты ведь у нас ещё маленькая.
   Я действительно была самой маленькой в своём классе. Не по росту, а по возрасту. Мне исполнилось четырнадцать. А самым старшим был Джо.
   Я стеснялась расспрашивать, но по обрывкам разговоров я поняла, что два года учебы он пропустил из-за болезни матери. Ему приходилось ухаживать за ней и ещё работать. Джо жил в Гардене с матерью, бабушкой и младшей сестрой. Я как-то видела его сестру, она была моей ровесницей, училась в средней школе и вовсе не походила на Джо. И она носила другую фамилию. Может быть, у них с Джо были разные отцы?
   Отношение к Джо в школе было неоднозначным. Учителя его любили и считали целеустремленным. Его ровесники, с которыми он учился раньше, жалели, что он много пропустил и теперь учится с малышнёй. Остальные считали «чудиком» и «пронырой». Действительно, его чудаковатая одежда, словно из шестидесятых, и экспонирование индейских корней выделяли его из общей массы школьников. А его способность из любой, даже самой скучной, темы сделать блестящий репортаж вызывала откровенную зависть. А ещё, и это заметили все, он неординарно относился ко мне. Все его репортажи и статьи, так или иначе, относились к моей персоне.
   Когда в школьной столовой он заметил, что я совсем не ем мяса, в газете тут же появилась статья «Вегетарианцы среди нас». Когда увидел, что я пытаюсь писать левой рукой (я специально тренировалась, чтобы уметь то же, что и Леонардо да Винчи), – статья «Леворукость: дар или проклятье?». Узнав, что мой отец – француз, а мама ирландка, Джо выдал заметку: «Талантливые дети смешанных браков».
   Одноклассники шушукались. А когда в газете был опубликован очерк «Аляска – воплощенная мечта!» – меня так и стали называть: «Аляска – мечта Джо Харпера!» И уже не важно, что статья была об истории, экономике и ресурсах штата. Никто её не читал. Всем хватило названия и того, что меня звали Аляской.
   – Зачем он так со мной? – жаловалась я Марианне.
   Марианна сидела в глубоком кресле, очень старом, ободранном и по бедности накрытым покрывалом, сшитым из старых джинсов, и курила. Курила она редко, только когда проводила свои «сеансы» психоанализа. Но обязательно с мундштуком, чтобы от рук не пахло табаком, и чтобы её холеные пальцы с безупречным маникюром, не дай Бог, не пожелтели.
   Мы сидели у Марианны дома. Она жила в центре Астории, ровно на полпути от школы до моего дома, и я часто бывала у неё. Отец Марианны почти всегда работал, мать была занята своими делами и не мешала. Мать Марианны была модисткой, и все наши встречи происходили под стрекот её швейной машинки.
   – Что он от меня хочет? – снова повторила я.
   Марианна в очередной раз затянулась сигаретой, откинулась в кресле и стала выпускать дым колечками. Так она думала.
   – Я-то знаю, – наконец изрекла она. – Но тебе, боюсь, не осилить. Знаешь, спроси-ка у него сама. Может получиться забавно.
   Я решалась на разговор с Джо целую неделю. Он тоже словно выжидал чего-то, смотрел на меня и улыбался. Я всё время ловила на себе его взгляд и отводила глаза.

24. Объяснение

   «Нет, не могу. Я, наверное, чокнутая и всё себе придумала», – думала я и даже пошла в библиотеку смотреть все газеты, которые выходили в школе до моего прихода. Имя Джо мелькало на страницах, и я смогла сделать вывод, что проучился он два года назад только четыре месяца. Статьи были о бизонах, о популяции бобров, об экономии энергетических ресурсов и подростковом курении. Спустя год он снова появился в школе, но я нашла только две его статьи: о возможностях работы для подростков и об уважении к личности. И вот теперь. С начала учебного года он выдает по статье в неделю. Не пропустил ни одного номера.
   Однако в пятницу на уроке естествознания в чашу моего терпения упала последняя капля. Задание было подготовить доклад о птицах. Джо вышел на середину аудитории и хорошо поставленным голосом объявил:
   – Перелетные птицы Аляски.
   Класс грохнул аплодисментами, меня обдало жаром, в глазах потемнело от гнева.
   Джо церемонно раскланялся и продолжил:
   – На широких просторах Аляски, с её нетронутой природой, живет множество птиц. Многие из них перелетные. То есть они проводят лето на Аляске, а на зиму улетают в южные широты, преодолевая при этом огромные расстояния…
   Конечно, доклад Джо был хорош. Я и не знала, что существуют птицы, которые летают от Аляски до Новой Зеландии, а потом обратно. И птички эти небольшие, длинноносые и невероятно выносливые. Но когда Джо объявил:
   – Сейчас я познакомлю вас с птичкой, которая пересекла океан… – все головы опять были повернуты в мою сторону.
   Джо при этом самодовольно скалился и подмигивал мне.
   Я не выдержала. Это надо было прекратить. Когда все от меня отвернулись, я написала на развороте тетради: «После школы, на берегу» и быстро показала Джо. Он кивнул и засветился такой радостью, словно ему поставили А+ по всем предметам сразу.

   Мы стояли за кустами на берегу, у самой воды. Листвы на кустах уже не имелось, нас было видно как на ладони, и я просто чувствовала, что из школы на нас смотрят. «Пусть, – подумала я. – Смотреть-то не на что. Ну, поговорим. Выясним наши чертовы отношения…»
   Я поняла, что чертыхаюсь, и попробовала взять себя в руки. Джо стоял передо мной, засунув большие пальцы в карманы и разведя локти. В такой позе он казался ещё больше. Я начала, неуверенно подбирая слова:
   – Я позвала тебя….
   – … на свидание, – услужливо подсказал Джо.
   Если бы взглядом можно было бы убить, я расстреляла бы Джо на месте.
   – Чего ты от меня хочешь? – наконец спросила я.
   – Всего, – ответил Джо так быстро, словно ожидал этого вопроса.
   Хоть на улице было холодно, от таких откровенных слов меня бросило в жар.
   – Что это означает?
   – А сама не догадываешься?
   – Нет. Знаешь, я несколько туповата.
   – Тебе подробно рассказать?
   – Рискни.
   После такой перепалки, которая только подогрела нас обоих, Джо вдруг стушевался.
   – Я хочу, чтобы мы были всегда вместе, – промямлил он. – И в горе, и в радости…
   – Пока не убьем друг друга! – закончила я за него.
   – Пусть так, – обрадовался Джо, – так ты согласна?
   – На что? Замуж за тебя выйти? Я, между прочим, католичка и других вариантов просто не рассматриваю.
   – Ну, тогда можно и замуж.
   Я вздохнула.
   – Ты, оказывается, ещё тупее меня. – Я повысила голос. – Мы оба – несовершеннолетние. Это – де-юре.
   Я помнила, что Джо любил вставлять умные словечки, и подготовилась.
   – Но мы же когда-то вырастем, – успел вставить Джо, но я уже не слушала.
   – А де-факто мне хорошо и без тебя. У меня уже есть семья, где я – счастлива! И менять всё это на нечто в драных джинсах, – я указала на потрепанный край его штанов, – я не стану ни за что на свете.
   – Не плюй в колодец… – самонадеянно усмехнулся Джо.
   – Что?! Да я лучше от жажды сдохну, чем к такому колодцу подойду! – мне хотелось стукнуть его чем-то тяжелым, но под рукой ничего не оказалось, и я в ярости сломала ветку кустарника. – Уйди с дороги! И из моей жизни тоже убирайся!
   Я оттолкнула Джо и пошла прочь.

   Конечно, я рассказала обо всем Марианне. Она требовала личных подробностей.
   – Говорят, ты подскакивала и тыкала в него пальцем. Так сильно он тебя разозлил? Или это такие брачные игры перелетных птиц?
   – Издеваешься?
   – Немножко. Ты теперь такая лакомая мишень. Не часто можно наблюдать такой бурный роман в непосредственной близости…
   – У нас нет романа! – прорычала я. Марианна тоже начала меня донимать.
   – А я поспорю, что есть!
   – Я ненавижу его!
   Марианна покачала головой:
   – Ненависть такое сильное чувство. Оно сродни страсти…

25. Джо

   В Астории наступила зима. Снега не было, вместо него шли дожди. Лучше бы снег, к нему я привыкла на Аляске. Тропические дожди мне тоже были привычны, а эта мелкая морось и холодные капли. Впрочем, погода меня мало занимала. Училась я по-прежнему хорошо, уроки давались легко. Вот только Джо. Он буквально изводил меня, даже когда его не было рядом, я постоянно думала о нем. Как он проник в мою голову, да ещё поселился там так нагло?
   После нашего «объяснения» на берегу не было ни дня, чтобы между нами не возник словесный поединок. Многие пытались нас примирить, учителя даже давали совместные работы, но всё было напрасно.
   Всё изменилось после Нового года. Наконец-то выпал снег. Джо почему-то отсутствовал в школе целую неделю. Я постоянно думала, что с ним. Заболел? Или снова бросил школу? Неизвестность мучила. Телефона у Харперов не было, и я решилась на поездку. Тем более, что у меня был официальный повод: нам с Джо дали совместный проект по истории. Погода была хорошей, я прямо от школы поехала на велосипеде не к своему дому, а через мост, в Джефферс Гарден. Дом Харперов я нашла с трудом. С дороги его вовсе не было видно из-за высоких тесно растущих кустов. Дом был одноэтажный, деревянный, очень старый, больше похожий на сарай. Может быть потому, что дерево от времени приобрело серый цвет. Больше всего ему подходило слово «убогий». Казалось, что дом нежилой.
   Я оставила велосипед в кустах, а сама подошла ближе, заглянула во двор. Там был Джо. По его виду сразу становилось понятно, что он здоров и прекрасно себя чувствует: он колол дрова. Я залюбовалась этим зрелищем. Джо поднимал огромный топор одной рукой, с изящной легкостью опускал его на полено, и оно лопалось с сухим треском. Увидев меня, Джо смутился.
   – Зачем ты здесь? – спросил он, проигнорировав приветствие.
   – Ты всегда так гостей встречаешь? – я тоже решила не церемониться.
   – Привет, – сказал Джо напряженно.
   – Меня из школы прислали, – соврала я. – Ты прогуливаешь или болеешь?
   На лице Джо отразилось недоумение.
   – Я же звонил директору…
   – Меня послал историк, – быстро сказала я и почувствовала, что краснею. – Нам с тобой надо подготовить проект.
   – А, – протянул Джо. – Ну да. Проект. Понятно.
   Я думала, что он пригласит меня в дом, но Джо вогнал топор в очередное полено.
   Разговор не клеился. Я поняла, что зря пришла.
   – Рада, что с тобой всё хорошо, – я повернулась, чтобы уйти, но Джо остановил:
   – Погоди. Я вернусь в школу. И свою часть проекта подготовлю, но вот сейчас… Понимаешь… Мама болеет, я не могу её оставить…
   – С ней что-то серьёзное?
   Джо поморщился, как от зубной боли.
   – Да, как всегда.
   Он не успел договорить. Из дома вышла индианка. Она была высокая, черноволосая и очень красивая. Я никогда не встречала таких красивых женщин. Индианка шла по снегу босиком, а её черные глаза были словно задернуты пеленой тумана.
   Она не видела ничего вокруг.
   Она была пьяна.
   Джо изменился в лице. Он отшвырнул топор в снег и бросился к женщине.
   – Мама, опять? Откуда? Кто тебе дал? – он пытался увести индианку обратно в дом, но она противилась этому.
   – Почему ты не пускаешь меня? Такое всё беленькое! Я хочу гулять…
   Вдруг она увидела меня, и лицо её изменилось до неузнаваемости. Его исказили ненависть и страх.
   – Она пришла за тобой! Она хочет забрать тебя!
   – Мамочка, это же просто ребёнок. Она заблудилась и спрашивает дорогу! – успокаивал её Джо, но женщина начала визжать.
   – Она? Она пришла за тобой? Убирайся! Он мой! Он всегда будет мой!
   В это время на дороге остановился школьный автобус и из-за кустов появилась хорошо одетая девочка моих лет в розовой курточке, розовой шапочке, розовых перчатках и с таким же рюкзачком. Она жевала жвачку, и я подумала, что жвачка тоже наверняка розовая. Это была сестра Джо. Я слышала, что её звали Аннабель. Увидев мать и брата, она отбросила рюкзачок в снег, схватила мать за руки и потянула к дому. Индианка сопротивлялась и кричала что-то уже нечленораздельное. В конце концов, Джо подхватил её на руки и понес в дом. Аннабель забежала вперед, открыла перед ними дверь, а когда брат с матерью скрылись в доме, подняла свой рюкзак и подошла ко мне.
   Мне было ужасно стыдно, что я увидела эту сцену, я не знала, куда отвести глаза. Аннабель, наоборот, глядела равнодушно:
   – Джо сказал, чтобы ты подождала его у пикапа.
   – Где?
   – Вон там, за кустами. Можешь даже в него сесть, он открыт.
   Она смерила меня оценивающим взглядом, продолжая жевать.
   – А ты ничего так… Симпатичная. Тебя ведь София зовут?
   Я кивнула.
   – А я – Аннабель Мур. Правда, у меня прикольная фамилия? Это от отца. Он живет в Неваде и торгует автомобилями. И он мне всё покупает. Всё, что я захочу. Всё-всё!
   Она крутанулась на месте, наверное, чтобы я со всех сторон оценила её наряд. Я хотела сказать какой-нибудь комплимент, но меня опередил Джо:
   – К сожалению, твой отец не может тебе купить хоть немножечко мозгов.
   Я не заметила, как он подошел к нам.
   – Ты просто завидуешь, убогий! А у тебя и вовсе нет отца!
   – Зато у нас обоих – замечательная мама. Так ведь, сестренка? – Джо улыбался, но лицо его было похоже на маску. – Иди, побудь с ней, пока не пришла бабушка.
   – Зря стараешься, – голос Аннабель звенел обидой. – София всё видела и теперь растрезвонит всей школе!
   – Она не сделает этого, – спокойно сказал Джо.
   Я не знала, что произнести, и просто кивнула.
   – Всё равно! Мы – посмешище в этом городе! Как же я всё здесь ненавижу! Аннабель выплюнула жвачку на снег и пошла в дом. Жвачка оказалась розового цвета.

26. Нуа

   Мы оба смотрели ей вслед. Потом Джо предложил:
   – Пойдем в пикап.
   – Куда? – удивилась я.
   – Это моя недвижимость. Мой кабинет, моя территория, моё личное пространство. Я приглашаю тебя в гости.
   Я кивнула и пошла за ним. За кустами, почти невидимый из-за них, стоял пикап. Джо открыл дверцу.
   – Прошу!
   Я села на пассажирское сиденье, Джо – на водительское.
   Внутри было уютно. Кресла накрыты пледами, а вместо рычага переключения передач лежала подушка.
   Джо завел двигатель.
   – Сейчас согреешься.
   – Мне не холодно.
   – Это пока ты двигалась. А если долго сидеть, то зимой – замерзаешь.
   На приборной панели, закрывая спидометр, размещалась моя фотография. Та, где я прыгаю за мячом. Я сделала вид, что не обратила внимания. Тем более, что там было много и других фотографий, без моей великолепной персоны. В основном, это были разные индейцы, молодые и старые, группами и поодиночке. Я узнала лишь одного.
   – Это же вождь Джозеф! – воскликнула я. – Тот самый, который в 1877 году после кровавых сражений вывел остатки племени в Монтану! Мы проходили по истории.
   – Да, – кивнул Джо. – Меня назвали в честь него. Это великий человек. Его настоящее имя Хин-ма-ту-йа-лат-кект – Гром Раскатывающийся В Горах. А у тебя хорошая память. Прямо по учебнику цитируешь.
   – Да. – Согласилась я. – Память хорошая. Иногда хочу что-нибудь забыть и не могу.
   Джо немного помолчал, потом спросил:
   – И сегодняшний случай тоже будешь помнить?
   Я кивнула. Потом спохватилась:
   – Я никому не скажу.
   Джо вздохнул.
   – Все и так знают. Аннабель права. Мы здесь – посмешище. Только она пока не понимает, что в другом месте будет так же. Если не хуже. Ей совсем нельзя пить.
   Я поняла, что последняя фраза относится к матери.
   – И давно она такая?
   – Я не помню. Бабушка говорит, что с тех пор, как её бросил мой отец.
   – У тебя был отец? – ляпнула я.
   Джо усмехнулся.
   – Ну, это только в сказках дети рождаются от святого духа.
   – В сказках?
   – Ну, в религии.
   – Ты не веришь в Бога? – испугалась я.
   – Орегон вообще не верующий штат. Я – агностик.
   Я не знала этого слова и помолчала, чтобы не сказать какую-нибудь глупость.
   В машине стало тепло, даже жарко, и Джо заглушил мотор.
   – Твоя мама очень красивая.
   Джо вздохнул.
   – Её зовут Нуа. Раньше она была ещё красивее. Она была самой красивой девушкой племени и жила с матерью в резервации.
   Я замерла, не в силах поверить, что Джо рассказывает мне таинственную историю своей семьи. В том, что она таинственная, я не сомневалась ни на минуту.
   Нуа была не только самой красивой, но и самой гордой девушкой племени. Она являлась дочерью вождя и если бы родилась мальчиком, то после смерти отца её судьба была бы предопределена. Многие мужчины племени хотели покорить её сердце, но она лишь смеялась над всеми претендентами. Мужчины боролись друг с другом за неё, а женщины племени – ненавидели.
   Однажды в их племя пришел незнакомый индеец с севера. Он был очень высокий и сероглазый. Нуа внезапно покорилась ему. Всё то время, что незнакомец жил в племени, она ходила за ним, как собака, садилась у его ног, преданно глядела в глаза и выполняла все приказы. В резервации поползли слухи, что незнакомец просто околдовал Нуа. Старейшины племени были недовольны, что дочь вождя раболепствует перед чужаком. Ему поставили условие: он должен был взять Нуа в жены или навсегда уйти из племени.
   На следующий день незнакомец уходил. Он не взял Нуа с собой и даже не обернулся. Она бежала за ним до самой границы земель. Потом Нуа упала на землю и выла всю ночь, как раненая волчица. В общину Нуа вернулась лишь через неделю: почерневшая от горя, с запавшими от слез глазами. Она ничего не говорила и смотрела вокруг невидящими глазами.
   Однажды вечером, когда племя собралось у костра обсудить общие дела, одна из девушек, которая больше всех не любила Нуа и завидовала, начала смеяться над ней. С самого детства Нуа главенствовала и теперь, когда её жизнь разбита, глупая девушка решила поквитаться с дочерью вождя.
   – Он бросил тебя! Стоило так унижаться перед чужаком. Он даже ног о тебя вытереть не захотел!
   Нуа слушала, и глаза её наполнялись мраком. Наконец, наполнившись темнотой, она подошла к костру, в котором пылали жаром алые угли, голыми руками загребла полную пригоршню этих углей так спокойно, словно это были камешки, и швырнула в лицо своей обидчицы. Девушка мгновенно лишилась и зрения, и красоты. Она корчилась на земле и дико кричала, а Нуа стояла рядом, от её рук шел дым – это тлели рукава её одежды, но не было никаких ожогов.
   Индейские старейшины сразу поняли, что это какая-то неизвестная им магия. Совет племени решил изгнать Нуа со своих территорий и поскорее забыть об этой темной истории.
   – Она ушла из племени вместе с матерью. А через некоторое время родился я, – рассказывал Джо. – Штат Орегон выделил нам этот особняк, в нем мы и живем.
   Джо кивнул в сторону дома.
   – И ты никогда не видел своего отца? – спросила я.
   – Я даже имени его не знаю. Мама никогда не называла мне его, а бабушка зовет его не иначе как «Человек с ледяными глазами».
   Я посмотрела на Джо. Его глаза тоже были серыми, но они не казались мне ледяными, скорее напоминали неспокойные северные моря во время непогоды.
   – А как у вас появилась Аннабель? – спросила я. – У вас же разные отцы. – Я смутилась. – В том смысле, что она на тебя совсем не похожа.
   – Ну, раньше-то мама работала. Одно время – на заправке. Там и познакомилась с одним чуваком из Невады.. Он приезжал сюда порыбачить. Рой Мур его звали. Они даже поженились.
   Джо усмехнулся, думая о чем-то своём.
   – А потом?
   – Потом она вернулась уже с Аннабель.
   – Так она уезжала? А ты оставался один? – ужаснулась я.
   – Почему один? С бабушкой. Когда мама вернулась, я уже в школу ходил.
   – А этот… «чувак из Невады» приезжает?
   – Рой? Да, был несколько раз. Когда они оформляли развод и алименты. Обычно Аннабель к нему ездит на каникулах.
   – А почему он не заберет её к себе? – спросила я и вдруг поняла, что мой вопрос бестактный.
   Джо ухмыльнулся, развел руками и сказал нараспев, явно кого-то передразнивая:
   – У меня другая семья, детка!
   На улице как-то незаметно стемнело. От снега исходило слабое мерцание. В доме Джо, наконец, зажегся свет.
   – Бабушка вернулась! – улыбнулся Джо, и от этой искренней радости он вдруг показался мне маленьким ребенком, несмотря на его габариты и возраст.
   – Ты же на самом деле чуткий и ранимый, – вдруг поняла я. – Зачем ты всё время выделываешься и привлекаешь внимание?
   – Думаешь, мне самому это нравится? – возмутился Джо.
   – Думаю, да.
   – Ошибаешься. – Джо вздохнул. – Когда всё время на виду, это как на сцене. Ты не можешь выйти туда без грима или в плохом настроении. Поэтому держишь улыбку, даже когда тебе больно, и смеешься со всеми, даже если внутри себя плачешь.
   В тот вечер и много раз после я долго думала над этим, но понять не могла. Как это: плачешь внутри себя? Зачем?
   Сама я часто плакала, иногда по совсем незначительным поводам, но эти слезы папа называл «утренней росой». Они быстро проходили. Только один раз мои слезы затянулись надолго – когда мы уезжали с Аляски. Но там было всё: и обида, и боль предательства, и тоска по дружбе, и прощание с детством… В Астории я уже простила Сэма настолько, что начала отвечать на его письма. Но Джастина – вычеркнула из своих воспоминаний навсегда.

27. Школьный бал

   По сравнению с другими девочками, Марианна одевалась очень хорошо. Все знали, что ей шьет её мама, но это были точные копии изделий модных дизайнеров, и девочки только ахали. По воскресеньям Марианна с матерью ездили в Портленд, вроде как в церковь, на самом деле они посещали благотворительные распродажи и прочие барахолки. Их дом после этих вылазок напоминал помойку и швейную фабрику одновременно. Мадам Дюпон, вооружившись огромными портновскими ножницами, яростно кромсала то, что они притащили из Портленда. Какие-то из вещей лишались подкладки, а некоторые и вовсе шли на выброс. От них требовались лишь лекала или фирменные этикетки.
   Эти этикетки мадам Дюпон аккуратно перешивала на сшитые ею же платья, и вечерние наряды поднимались в цене в несколько раз.
   Хотя и без этих «этикеток тщеславия», как их называл мой папа, шила мадам Дюпон очень хорошо. Она умела придумать такой фасон, что любая фигура в её наряде выглядела изящной. Поэтому и полнота Марианны, и её короткие ноги исчезали где-то в длинных струящихся брюках или в коротком жакете, или в тунике с широкими рукавами. Мадам Дюпон была мастером своего дела. Глядя на неё за работой, мне вспоминалась сказка Джанни Родари, мне её читали в детстве, про тетушку, которая могла сварить варенье из всего, даже из опилок. Так вот, мне казалось, что мадам Дюпон может из всего на свете сделать вечерний наряд.
   Когда я отнесла ей свою кружевную накидку и платьице, в которых происходило моё первое причастие (а до этого события это кружево служило подвенечным нарядом моей мамы), мадам Дюпон сняла с меня мерки, и уже на следующий день я примеряла строгое, но великолепное платье. Белый кружевной лиф спускался потоками цветов на черную ткань.
   – Мамочка, да у тебя получилось, как у Готье! – воскликнула Марианна.
   – Только гораздо дешевле, – вздохнула мадам Дюпон.
   – Но ты же не будешь брать с Софи денег?
   – С Софи – не буду, – мадам Дюпон хитро улыбнулась, – если она даст слово в этом наряде пойти на бал.
   Я пошла на бал, и это был первый бал в моей жизни. Выпускной на Аляске не считался. По сравнению с этим, он был просто детским праздником. А здесь были настоящие наряды и настоящие взрослые парни. И, похоже, я им нравилась. Я танцевала без остановки, и мне казалось, что это лучший вечер в моей жизни. Мне нравилось двигаться под музыку и мне было совершенно не важно, с кем я в паре. Марианна же вовсе не танцевала, а лопала бутерброды и смотрела на меня скептически.
   Когда я остановилась, чтобы перевести дыхание и выпить лимонада, я обвела наконец взглядом зал.
   – Его здесь нет, – сказала подошедшая Марианна. – Он не ходит на подобные мероприятия.
   – О ком ты?
   – Сама знаешь. У него и приличной одежды-то нет. Да и вообще он любитель противопоставлять себя социуму.
   – Зря ты о нем так. Ты же совсем его не знаешь.
   – А ты знаешь? – Марианна заинтересовалась. – Ну-ка рассказывай!
   Я смутилась.
   – К чему твои расспросы? Пусти, я хочу танцевать, – я попыталась уйти от Марианны, но она крепко держала меня за руку. К нам подошли старшеклассники.
   – Она не танцует, – сказала кому-то Марианна и снова обратилась ко мне: – Рассказывай мне всё. Мы же подруги и должны всё друг о друге знать.
   Я вздохнула. Рассказать Марианне о маме Джо Харпера я не могла. Это была не моя тайна. Джо доверился мне, и я не имела права его предать.
   Марианна истолковала мой вздох иначе.
   – Он нравится тебе! – торжествующе воскликнула она.
   Мне было неприятно, что Марианна так думала, но я не стала её переубеждать. Мне не нравился Джо Харпер, он раздражал меня одним своим видом, вечным самодовольством, но почему-то мои мысли почти постоянно вращались около него. Даже если его не было рядом.

   Мама Марианны оказалась права: на школьном балу черно-белое платье произвело фурор и на всё лето мадам Дюпон была обеспечена заказами. Это приносило хорошие деньги, которые откладывались на колледж для Марианны. И всё-таки Марианна была недовольна.
   – Ты шьешь для Софи больше, чем для меня, – упрекала она мать.
   Мадам Дюпон только качала головой.
   – У Софи более удобная фигура, а для тебя, булочка моя, надо подбирать фасон.
   «Булочка моя» выходило так ласково, что обижаться было невозможно. Но Марианна всё равно злилась. Чтобы сбросить лишний вес, я как-то предложила ей бегать со мной по утрам или ездить на велосипеде, но Марианна только скривилась, словно я сказала непристойность.

   Хоть Марианна и строила из себя психоаналитика, с легкостью обсуждая чужие проблемы, её собственные оставались вместе с ней.

28. Четвертое июля

   На День независимости должен был состояться парад. Предполагалось, что девочки понесут изображения штатов, а мальчики – флаги и вымпелы. После парада – представление и концерт. В этом действии должна была участвовать вся школа. Я думала, что про меня забудут, но кто-то крикнул:
   – Аляска понесет Аляску!
   И мистер Грейс, учитель по социологии, тут же внес меня в список. Из нашего класса туда попали ещё Марианна и Джесс. Они были самыми высокими.
   На репетиции (она проводилась на стадионе, за школой) всё проходило отлично. Мы шагали, прыгали с пластиковыми копиями штатов в руках, выкрикивали речевки и даже танцевали. Все изображения штатов, от Техаса до Род-Айленда, были примерно одного размера и отличались только формой. Моя Аляска была неудобной и цеплялась за всех своими Алеутскими островами.
   – Да оторви ты их! – сказала мне Марианна. – Только болтаются без дела и другим мешают.
   Я рассмотрела макет. Он был очень правдоподобным, острова имели подобающие очертания и даже раскрашены в соответствии с рельефом.
   – Оторви, оторви! – поддержали девочки. – Зачем они вовсе?
   Я нашла остров Атка и рядом с ним остров Амля, поднялась чуть ближе к континенту – и вот он, мой остров, весь изрезанный заливами, похожий на летящего дракончика. Я скользила пальцами по пластику. Вот залив Брод и крошечный выступ – Уналашка. Сердце заныло, и на глазах выступили слезы: Сэм. Мне так не хватало его! Горло перехватило, и слезы покатились крупными каплями.
   – Ну что ты, в самом деле? Не хочешь – не отрывай. Мы потерпим, – наперебой загомонили девочки, увидев мои слезы.
   К нам подошел мистер Грейс и, узнав от девочек причину моих слез, похвалил меня за патриотизм и прочитал нам целую лекцию о целостности государства и о том, как важны для страны даже самые удаленные земли. Чтобы этот урок патриотизма остался у нас в памяти, он велел всем классам разбиться на группы и к следующему учебному году подготовить доклады об удаленных землях США и их пользе для государственной целостности. Девчонки завыли. До прихода мистера Грейса они жалели меня, теперь же – тихо ненавидели.
   В День независимости перед самым парадом я получила очередной удар: нам принесли костюмы. Это были синие топики со звездами и пышные полосатые юбочки. Они были очень красивыми, если бы не их длина. Юбка не доходила мне даже до середины бедра! Я запаниковала: я никогда не смогу такое надеть!
   На Полинезийских островах и на Гавайях мы ходили почти голые и это казалось нормальным. Но Аляска с её холодом приучила меня прятать тело, а с некоторых пор я и вовсе предпочитала носить джинсы и широкие балахонистые футболки или пусера, чтобы не было видно… Чтобы вообще ничего не было видно.
   – Я не смогу такое надеть! – сказала я Марианне, когда мы должны были переодеваться. Она только пожала плечами.
   – Не выделывайся, надевай быстрей.
   – Я не выделываюсь. Просто мне неприятно, что на меня будут пялиться.
   – Не на тебя одну. – Марианна так крутанулась на месте, так что её юбочка взлетела вверх, оголяя ноги. Мелькнули белые трусики. – Ничего ты не понимаешь. Парни с ума сходят от коротких юбок. Порази их!
   – Было бы чем поражать, – бормотала я, натягивая униформу, потому что времени почти не оставалось.
   Увидев меня полностью экипированной, Марианна окинула меня оценивающим взглядом и, не обращая внимания на мои оголенные ноги, уставилась на топик.
   – Ты не носишь бюстгальтер?
   Я совершенно смутилась и промямлила:
   – Ну, мне ещё незачем… У меня их нет.
   – А это, по-твоему, что? – она вытянула два указательных пальца в мою сторону, словно два пистолета.
   «Лучше бы она меня расстреляла», – подумала я и бодро ответила:
   – Ничего!
   – Это твоё «ничего» тянет на чашечку А, – со знанием дела объявила Марианна. – И не сутулься. Всё равно не спрячешь.
   Отвечать было некогда. Раздался свисток тренера, и мы, подхватывая по пути свои штаты, высыпали на улицу и стали строиться в колонны по четверо.
   На трибунах, казалось, собрался весь город. Мелькали флаги США и эмблемы штата. Я пыталась разглядеть в этой многоликой толпе моих родителей, но не смогла. Зря я паниковала, что все будут пялиться на мои ноги. В таком мельтешении вряд ли кто разглядит именно мои. Я совершенно успокоилась, мы промаршировали на поле и сделали все те выкрутасы, что были запланированы. Потом сложили свои штаты у раздевалки и стали занимать места на трибуне и у её подножия. Родителей я так и не нашла, но у меня было четкое ощущение, что они где-то рядом.
   Дальше шло представление, в котором участвовали старшеклассники. Они изображали вроде как Льюиса и Кларка, которые первыми ступили на эти земли. Потом товарообмен и подписание договора с индейцами. Индейцев, голых по пояс, с рисунками на кирпичного цвета телах и в головных уборах из перьев изображали члены футбольной команды. Я не сразу узнала их. Я всё искала глазами среди «индейцев» Джо Харпера, но не могла найти.
   Представление было грандиозным! Мне очень понравилось, я хлопала так, что чуть не отбила ладони.
   – Как тебе? – прозвучал знакомый голос из-за спины. Я обернулась. Это был Джо. Его невозможно было узнать! Он был в темно-сером костюме и белоснежной рубашке с галстуком. Его длинные черные волосы были расчесаны и убраны в незаметный хвостик.
   Я оторопела.
   – Я думала, ты – там. – Я кивнула на сцену и чуть не брякнула «я тебя искала», но вовремя спохватилась и добавила: – Разве ты не хотел получить дополнительные баллы за участие?
   Джо ухмыльнулся:
   – Я всё получил. Вообще-то я полностью написал сценарий.
   Он окинул меня оценивающим взглядом, и я очень пожалела, что со мною нет пластиковой Аляски, которой можно было бы прикрыться.
   – А ты очень… очень… – он не знал, какое подобрать слово, и наконец выдал: – Атлетичная!
   Его взгляд остановился на моем топике. Топик топорщился. Я быстро скрестила руки на груди.
   – Я хотел… – начал было Джо.
   – Чего пялишься? Не видишь, что она замерзла? – сурово одернула его невесть откуда взявшаяся Марианна, накидывая на меня свою куртку, и добавила уже по-французски, адресуя мне:
   – Я тебя предупреждала, что надо носить лиф! От холода соски твердеют и выступают через одежду.
   Она наклонилась и доверительно прошептала мне в самое ухо:
   – Если бы ты знала, как это возбуждает парней…
   Меня передернуло. Мне была неприятна эта тема.

29. На «Нике»

   Мы с родителями решили праздновать День независимости Америки на «Нике». Мама приготовила всё заранее и накрыла стол в кают-компании. Я не чувствовала Америку своей родиной, и мне было всё равно, когда и что с ней происходило, но наша семья придерживалась традиции отмечать праздники той страны, в которой сейчас находимся. И мы танцевали в Пого-Пого, и праздновали независимость Австралии, и даже на Канарских островах, помнится, отмечали день рождения короля. В этот раз мы радовались вместе с американцами: размахивали флагами и поздравляли всех с праздником.
   Мы уже собирались спускаться в кают-компанию, но на пристани я неожиданно увидела одинокую фигуру Джо. Он сидел на кнехте и швырял в воду камешки. Я быстро отвернулась, но папа тоже заметил его.
   – Софи, разве это не твой приятель? Вроде Джо его зовут?
   – Мы учимся вместе, но он не мой приятель. И звать его сюда не надо, – запротестовала я, предчувствуя настроение папы и последующие события.
   – Это просто неприлично оставлять мальчика в такой день одного, – вмешалась мама. – Вот-вот пойдет дождь, он весь промокнет.
   – Пусть идет домой, – неприязненно сказала я и неопределенно махнула рукой. – Он в Гардене живет.
   – Это же так далеко! – изумилась мама и замахала рукой:
   – Эй, мистер Джо!
   Джо словно бы ждал этого, через мгновение уже стоял у борта.
   – Ты одноклассник нашей Софии? – спросил папа и, не дожидаясь ответа, представился:
   – Ник Бертон, капитан «Ники» и родитель Софии. Добро пожаловать на борт, молодой человек.
   – Очень приятно, – смутился Джо. – Моя фамилия Харпер, и я учусь вместе с вашей дочерью. Привет, Софи.
   – Проходи, проходи, – захлопотала мама. – Давненько у нас не было гостей. Меня зовут Гленн и тоже Бертон. Просто удивительное совпадение, не правда ли?
   Мама хотела пошутить, но Джо не понял и только растерянно хлопал глазами.
   – Пойдем со мной, недотёпа, – обреченно вздохнула я и повела Джо за собой.
   Джо ни разу не бывал на яхтах и всему изумлялся. Ему было в новинку и практично организованное внутреннее пространство, и крепления на случай качки, и то, как всё было компактно.
   – А где вы спите?
   – В каютах.
   И я показала ему свою. Зря я это сделала. Больше всего меня раздражало, что Джо всё лапал и ко всему притрагивался. Он провел пальцами по рамке, в которой висела «картинка – в картинке – в картинке», и по покрывалу на моей постели, постучал по сундучку с моими вещами, проверил крепления откидного стола, погладил иллюминатор. Выдохнул:
   – Мне нравится!
   – Приобрести хочешь? – съязвила я.
   – Завоевать, – парировал он, глядя мне в глаза. Он стоял так близко от меня, и мы были в таком маленьком пространстве, что прикосновения казались неминуемы. Я прижалась к стене и кивнула ему на выход:
   – Свободен, захватчик.
   Джо послушно вышел и тут же «прилип» к папиной «стене тщеславия». Особенно его поразили кубки и остальные награды.
   За ужином родители начали расспросы.
   – Сколько тебе лет, Джо?
   – Семнадцать, мэм.
   – И ты учишься вместе с Софи? Почему не с ребятами своего возраста?
   – Так вышло, мэм. Мне пришлось на время оставить учебу. Я работал.
   – И кем? – живо заинтересовался папа. – Докером?
   Джо засмеялся.
   – Многие так думают. Внешность обманчива, мистер Бертон. Я работал в газете, делал еженедельные обзоры, писал тематические статьи и тексты для разных сайтов. Работа совсем не сложная, но платили мало, поэтому работать приходилось много.
   – Тебе нужны были деньги? – заинтересовалась мама. – И много?
   – У меня есть статья расходов, которая обязывает меня работать, – ответил Джо уклончиво.
   Мне стало ужасно скучно. Джо говорил, как взрослый. В том смысле, что разговоры о деньгах и о работе я всегда считала взрослыми и скучными.

   Мы поужинали, и папа предложил сыграть в скрабл. Я всегда очень любила эту игру, от родителей можно было узнать множество интересных слов, но в этот раз только злилась. Как так получается: я все силы прикладываю к тому, чтобы выкинуть Джо из головы и из моей жизни, а он уже втирается в нашу семью?! Не только сидит в нашей кают-компании, ест нашу курицу и играет в скрабл, так ещё и выигрывает! Джо здорово везло. Он уже два раза составил длиннющие слова. Не везло маме. Ей попадались почти одни согласные, и она ставила лишь коротенькие словечки. Джо удивлялся тому, что мы составляем слова из разных языков.
   – Так же можно сжульничать! – сказал он.
   – Ты в своём уме, Джо? – удивилась я. – Зачем это делать?
   – Ну, чтобы выиграть…
   – А тебе важно выиграть любой ценой? – как бы между прочим спросила мама.
   – Конечно, мэм! – усмехнулся Джо, но тут же спохватился. – Если это не противоречит принятым правилам.
   – А если правилам не противоречит, – допытывалась мама, – тогда как?
   – Тогда – «победителей не судят», – смутился Джо.
   – А если это идет вразрез с законами чести, совести, морали? – не унималась мама.
   – Мораль – понятие достаточно расплывчатое. Даже в одном и том же социуме оно меняется со временем. Как можно опираться на то, что неоднозначно? Нет ничего более непостоянного, чем мораль. А совесть и вовсе – религиозное понятие.
   – Ты – софист, – наконец вставила я.
   – Я – философ!
   – Фарисей, – зло пробурчала я. – Лицемер, пустозвон…
   – Мне кажется, для составления всех этих слов у тебя не хватит букв, – съехидничал Джо.
   В разговор вмешался папа.
   – Гленн, милая, не накидывайся на мальчика. Всё ясно, с моралью он ещё не определился. Софи, детка, может не будем развязывать третью мировую прямо сейчас? Принеси-ка лучше нам сока.
   Я пошла в кладовку за соком, по пути придумывая, что бы ещё такого сказать Джо, а вернувшись, увидела, как мама с упоением рассказывает о каждом экспонате с папиной «стены тщеславия». Я потеряла единственного союзника.
   Когда Джо ушел, я спросила маму:
   – Так он тебе понравился?
   На моё удивление мама пожала плечами.
   – Ещё не поняла, хотя мальчик очень умный.
   – Вот это да! Как же это «не поняла»? Ты ведь сначала накинулась на него, а потом любезничала с ним весь вечер!
   Мама потрепала меня по голове.
   – Вам с ним будет очень тяжело…
   Я возмутилась:
   – Почему ты думаешь, что у нас с ним может быть хоть что-то общее?
   – Вас тянет друг к другу. Это видно невооруженным взглядом. Он – не отрывает от тебя глаз, ты – ловишь каждое его слово.
   – Это потому, что я его ненавижу!
   – Да, напряжение между вами есть, – засмеялась мама. Вы умудряетесь не только друг друга в тонусе держать, но и остальным от вас просто беда.
   – Потому что он – отвратительный, самодовольный, примитивный идиот!
   – То, что он не примитивный, можно сказать определенно. Он очень неоднозначный мальчик. Папа до сих пор пребывает в шоке.
   – А с папой что случилось? Это вообще была его идея – пригласить Джо.
   – А ты разве не знаешь? Пока ты ходила за соком, Джо объявил нам, что у него честные намерения и он хочет жениться на тебе. Ну, разумеется, не сейчас, а когда вы вырастете, закончите колледж.
   – Вот ведь идиот! – возмутилась я. – А папа что?
   – Попробовал перевернуть всё в шутку, но захлебнулся словами. Испанскими, в большинстве.

   Почти все лето мы провели на «Нике», и вспоминать Джо Харпера мне было просто некогда. Часто с нами на яхте гостила Марианна, иногда вместе с мадам Дюпон. Папа рассыпался ей в комплиментах и так тараторил по-французски, что мама переставала его понимать и даже немного злилась. Зато мадам Дюпон шила нам с мамой платья совершенно бесплатно. А ещё у них с мамой был небольшой бизнес. Оказалось, что ирландское кружево не только снова в моде, но и высоко ценится. И мама вязала его, а мадам Дюпон вставляла эти кружевные элементы в платья, которые шила на заказ.
   Наша жизнь сделалась спокойной, мне стало казаться, что мы никогда больше не вспомним про картель и нам не придется срываться с места и уходить в открытое море, не успев попрощаться с друзьями.
   А в Астории у меня появилось много друзей. Кроме Марианны, с которой мы стали очень близки и делились всем, были ещё мальчишки, с которыми я гоняла на велосипедах по холмистым улицам Астории. Они были младше меня и учились ещё в средней школе.
   На день рождения родители подарили мне маленький плеер, и папа закачал туда мои самые любимые мелодии и звуки природы.
   – Береги его, Софи, – сказал он мне серьезно. – Очень береги.
   – Папочка, ну не надо со мной как с маленькой! Мне ведь исполнилось пятнадцать лет! Джульетта в моём возрасте уже и замуж вышла, и умерла.
   Папа вдруг вздрогнул и прижал меня к себе.
   – Как хорошо, что ты у меня ещё маленькая…
   Именно после моего дня рождения родители начали нервничать и шушукаться, словно у них были тайны от меня. Неприятные тайны.

   Как так вышло, что моим родителям пришлось уехать и оставить меня, я не знаю. Они и раньше уезжали, но у нас никогда не было никаких секретов. Туристы нанимали «Нику» до Сиэтла или Ванкувера, однажды папа катал их до Сан-Франциско, и никогда это не вызывало никаких осложнений. Ну, что делать, если я, словно на якоре, привязана к школе? В тот раз родители собрались спешно. Я запомнила, что один из баков с соляркой был полупустой.
   – Мы заправимся в Хоакиме, – ответил папа на мой вопрос.
   – Куда вы?
   Мама отвела глаза, а папа ответил:
   – Нам надо в Джуно. Кстати, зайдем и в Ситку.
   Я вздохнула.
   – А меня никак нельзя взять с собой?
   – Нет, доченька, тебе надо учиться. – Мама обняла меня за плечи и поцеловала в лоб.
   – Но хотя бы проводить вас?
   – Нет, Софи, – папа был собран и деловит. – Мы сейчас отправляемся на пристань, а ты – в школу. Давай скорее, а то опоздаешь.
   И он легонько толкнул меня в сторону выхода.
   На пороге я оглянулась. То ли от рассеянного света, то ли от тревоги расставания они показались мне ужасно бледными, словно призраки.
   – Я буду скучать, – сказала я им. – Возвращайтесь скорее!
   – Мы обязательно вернемся за тобой, – сказал папа, и голос его дрогнул. Но я была уже на велосипеде, ехала в сторону школы. Когда до школы оставалось совсем немного, я приняла решение. Не останавливаясь, проехала мимо школы и повернула на мост. Я знала, куда еду. Миновав мост Огегон Кост-Хайуэй, я проехала по городку Уоррентон, потом по сто четвертому шоссе, мимо складов леса и какого-то поселения. Когда дорога кончилась, ехать стало сложнее, а потом я и вовсе слезла с велосипеда и вела его за руль. Не доходя до берега, я бросила его в кустах и вышла на пляж. Ни туристов, ни местных жителей не было. Далеко в море тянулась каменная коса. Я пошла по ней. Я прыгала с камня на камень, пытаясь зайти, не замочив ботинок, как можно дальше в море. Чтобы увидеть «Нику».
   И пусть они отругают меня за прогул, но это будет потом. А теперь я должна обязательно проводить их.
   Я ждала и ждала. Иногда мне казалось, что «Ника» уже прошла или что мама и папа отказались от своей затеи и вернулись. Но вот показалась яхта. Я узнала её сразу. Я бы узнала её среди тысячи яхт её класса. Стремительная «Ника» шла в проливе. Паруса были убраны, она шла на моторе.
   Я вскочила на самый высокий камень, который был поблизости, и изо всех сил замахала своим шарфом. Мне захотелось крикнуть: «Мамочка! Папочка! Я так люблю вас!», – но ветер дул с моря, и они вряд ли расслышали бы мои слова.
   Папа и мама стояли у штурвала на палубе. Они увидели меня. Папа помахал рукой, а мама подошла к борту и прижала руки к груди.
   Я навсегда запомнила их именно такими.

30. Приют

   В приюте меня поселили в комнате с тремя девочками. Старше всех была Баффи: постоянно озлобленная, черная, как уголь, приземистая, с толстенными губами и с такой же, как у меня, буйной шевелюрой. Энни, наоборот, была очень белокожая. Ее светлые, чуть рыжеватые волосы были такими слабыми и гладкими, что издали она казалась вовсе лысой. Энни постоянно скалилась. Может быть потому, что все ее желтоватые и большие зубы просто не помещались во рту. Третьей девочкой была моя ровесница – Алисия. Она была бы милой, если бы не постоянно полуприкрытые глаза и заторможенная реакция. От этого казалось, что она постоянно спит. Впрочем, при нашем первом знакомстве я была похожа не нее. Мои опухшие от постоянных слез глаза едва разлеплялись, а моя реакция на все происходящее вокруг под влиянием таблеток сделалась какой-то притупленной.
   Первые дни меня не трогали. Девочки потрошили мои вещи, рассматривая и примеряя их. Они искали косметику и сигареты, но были разочарованы. Зато им понравились платья. Те, что сшила для меня мадам Дюпон. Крепкая Баффи не влезла ни в одно из них и, пытаясь втиснуться, чуть не разорвала черно-белое, «от Готье». На Энни все платья сидели хорошо, но почему-то не делали ее красавицей. Наоборот, белизна и утонченность кружева контрастировала с ее желтыми зубами. Алисия, как и остальные девочки, разделась, чтобы примерить платья, но, вероятно, забыла, зачем это сделала и просто ходила в одних трусиках. Я увидела, что на ее плоской фигуре особым образом выделяется живот. Этого не было заметно, когда она была одета. А теперь он выпирал, как половина футбольного мяча. Алисия была беременна.

   Понемногу я стала лучше узнавать жизнь приюта. Здесь были дети разных возрастов, и они часто менялись. Это была словно транзитная тюрьма для детей, перед тем как их отправляли в фостерные или приемные семьи. Я мало понимала, в чем разница, но мне быстро растолковали, что опека или усыновление – это одно, а фостерная семья – это только на время. За то, что ребенок живет у них, они получают деньги. Многие просто «коллекционируют» детей и таким образом живут в достатке. Все права у них, к тому же по первому же звонку в социальную службу ребенка можно сдать обратно. «Прямо как бракованный товар», – подумала я.
   Сдают обычно с пометкой в деле. Чем больше таких пометок: «плохо учится», «не слушается», «курит», «бродяжничает», «ворует» – тем неохотнее ребенка берут на воспитание, а если и берут, то какие-нибудь садисты или извращенцы, которые заставят заниматься проституцией или клянчить еду на улице.
   Это все мне рассказала Энни. Особенно она смаковала про извращенцев. Мне казалось, она вообще повернута на сексе. Баффи была угрюма и часто молчала. Алисия вообще жила какой-то медленной жизнью внутри своей головы. Да и я первое время была в неадеквате.
   Меня допрашивали следователи и социальные работники, но самое противное, что никто, НИКТО не собирался искать моих родителей! Службу опеки интересовало только, чтобы я была пристроена, а чиновники выясняли, почему я внезапно осталась одна.
   Один мальчишка лет тринадцати как-то злорадно сказал мне:
   – Они тебя просто бросили! Как хлам. А сами уехали во Флориду!
   Мальчишка был чернокожий и скалился. Я вышла из своего обычного оцепенения, бросилась на него, расцарапала лицо и вцепилась прямо в горло. Мне хотелось вырвать его поганый язык. Он разбил мне нос до крови. Нас растащили.
   Я два дня провела одна в закрытой комнате, и это было лучшее время. Я могла, наконец, остаться наедине со своими мыслями. Потом меня возили к психиатру. В заключении написали: «нервный срыв» и увеличили дозу лекарств. Таблетки мне не нравились, я стала выбрасывать их в туалет. От этого у меня началась бессонница, я просыпалась и не могла заснуть.
   Однажды ночью я проснулась от необычного шума. Баффи то ли всхлипывала, то ли стонала. Я уже хотела поднять голову от подушки, как вдруг услышала мужской голос.
   – Давай, киска, еще чуть…
   Меня просто парализовало. В свете полной луны, что заглядывала к нам в окно, блестело черное, влажное тело Баффи. Она была голой и ее полные груди покачивались в такт ее движениям. Внезапно мне стало так жарко, мое дыхание сделалось таким же горячим и тяжелым, как у Баффи. Я тайком зажала себе рот рукой, чтобы меня не услышали. Баффи изгибалась и тихонько постанывала. Она последний раз коротко вскрикнула и замерла. Потом встала. Подняла с пола мешковатые джинсы и бросила тому, кто оставался в ее постели.
   – Линяй уже! Ты же не хочешь, чтобы тебя здесь застукали.
   С постели поднялся чернокожий мужчина и стал одеваться.
   – В этот раз хорошо устроилась, киска. Да тут у тебя цветник просто.
   Голая Баффи подскочила к нему и зашипела прямо в лицо:
   – Если ты хоть одну из них тронешь, я тебе кишки на шею намотаю! Понял?
   – Остынь, киска. Это же шутка.
   Мужчина натянул черную футболку и ловко выпрыгнул в открытое окно.
   Баффи стала закрывать за ним створку, но вдруг, словно почуяв мой взгляд или мысли, приблизилась ко мне и зашипела в самое ухо:
   – И тебе намотаю, если будешь болтать. Усекла?

   В одно из воскресений ко мне приехал Джо. Его старый пикап все-таки поехал! Я была так рада увидеть хоть кого-то из старых знакомых, что чуть не бросилась к нему на шею, но не подала вида: на нас смотрели из всех окон.
   – Привет, – бросила я ему на ходу. – Пройдемся?
   Джо ничего не оставалось, как двинуться за мной следом.
   – Как ты? – спросил он.
   – Никак.
   – Я узнавал – это самый лучший из приютов. Но ты какая-то бледная. Тебя хорошо кормят?
   Неужели для Джо мое физическое состояние важнее душевного? Мы ушли уже довольно далеко от здания, и меня вдруг прорвало.
   – Кормят? О, да: кормят прекрасно! Четыре, даже пять раз в день. И телевизор есть. Ты в своем уме Джо? О чем ты спрашиваешь?
   – Может быть, ты просто не привыкла?
   – Как можно к этому привыкнуть? Как я могу привыкнуть к тому, что у меня больше…
   Я не смогла договорить. Меня затрясло, как в судорогах, в глазах потемнело, сердце опять заныло и стало падать в бесконечную пропасть. Джо обхватил меня своими ручищами, прижал к себе и держал у своей груди, пока я не перестала дергаться и не обмякла в его руках. Потом осторожно отпустил, но все еще держал за плечи. Странно, но его объятия придали мне сил. Через некоторое время я снова смогла дышать ровно.
   Джо заглянул мне в глаза.
   – Что я могу для тебя сделать, Софи?
   – Я в каком-то аду. Вытащи меня отсюда!
   – Но как?
   – Помоги мне найти родителей. Они не могли меня бросить. Они просто заблудились в океане. Они на каком-нибудь острове, и у них нет связи. Но они живы! – я схватила Джо за куртку и встряхивала, повторяя: «Они – живы! Я чувствую это!»
   Слез не было. Наверное, я выплакала все, какие были отведены мне на всю жизнь. А может быть, дело было в таблетках, которые мне прописали.

   Мы не учились в школе – ждали нашей участи. Мелких детей увозили почти сразу. Даже того противного очкарика, который за обедом засунул мне жвачку в волосы. Вытащить ее было невозможно и пришлось выстригать.
   – Ты теперь плешивая, – скалилась Энни.
   – Заткнись, – рявкала Баффи. – Сейчас ты у меня плешивой сделаешься.
   Баффи была за справедливость. К тому же я не выдала ее, и она теперь тоже была на моей стороне. Вот Энни точно бы выдала.
   Алисию не хотели брать на воспитание потому, что беременная, Энни – потому, что все разговоры ее были о сексе, меня – потому, что считалось, что статус у меня еще не определен. Что касается Баффи, то у нее были нелады с законом, и она вовсе могла отправится в закрытое заведение для трудновоспитуемых подростков. Оказывается, есть и такое. Попросту – детская тюрьма. Баффи часто говорила, что этот чистенький тихий приют вообще рай, по сравнению с теми местами, в которых бывала она.
   – Ты, вообще, драться-то умеешь? – спрашивала Баффи.
   Я пожимала плечами.
   – Нет.
   Баффи покачала головой:
   – А того черномазого придурка ты лихо уделала.
   – Просто я очень сильно разозлилась.
   – Так и надо, – похвалила Баффи. – Злость придает силы. Только иногда на злость нет времени.
   – Как это?
   – Да так: изнасилуют, и разозлиться не успеешь. А ты должна быть готова к этому всегда.
   И Баффи стала давать мне довольно дельные советы: как себя вести, что делать, как драться.
   – Только не бей в лицо или живот. Можешь не достать, и это его только разозлит. Бить надо один раз, но сильно. Чтобы хватило. В кадык, пах или глаз.
   Я инстинктивно сжала кулак.
   – И не кулаком, – Баффи осклабилась. – палкой или камнем. А лучше – ножом.
   – Но ведь так можно убить! – испугалась я.
   – Пожалеешь насильника – станешь соской в мексиканском борделе. Запомни: ты – малолетка, тебе можно все. А уж грохнуть подонка, который хочет тебя отыметь, – самое то!
   Мне вдруг показалось, что Баффи говорит это из личного опыта.
   – Никому не позволяй себя насиловать! Слышишь? Никому.

   – Как же тебе повезло, София! Мы думали определить тебя в фостерную семью. Детей твоего возраста берут под опеку крайне редко, лишь близкие родственники. А тут – столько желающих! Последний запрос пришел буквально сегодня.
   – Могу я посмотреть документы?
   Чиновница заколебалась. Я чуть надавила:
   – Ну, это же моя судьба решается.
   Мне очень хотелось узнать имена опекунов.
   – Ладно, посмотри.
   Я осторожно взяла папку и заглянула в нее.
   Первым стоял Нил Найколайски.
   Из глаз потоками хлынули слезы. Я просто захлебнулась ими и забыла, как дышать. Это были слезы радости. Робкая надежда на спасение, униженная и забитая, затаившаяся где-то глубоко в моей душе, обретала новую силу. Чиновница испугалась моей реакции и хотела вытащить у меня из рук листы, но я вцепилась в них железной хваткой. В них была моя жизнь. Я начала заново.
   Нил Найколайски, Аляска, США.
   Туа Папапете, Таутира, Таити, Французская Полинезия.
   Роберт фон Крамм, Вустер, Западно-Капская провинция, ЮАР.
   Четвертое имя было мне не знакомо.
   Харди.
   Ребекка и Том Харди, Уоррентон, Орегон, США.
   Все остальные в списке были в одиночестве. И старенькая бабушка Туа, и Роберт, и даже Нил. При всех своих детях он был убежденным вдовцом и жениться не собирался.
   Больше всего на свете мне хотелось обратно на Аляску. Глупые обиды на Сэма прошли давно и бесследно. Я вспомнила их дом, в котором царил постоянный кавардак. Инструменты в нем соседствовали с консервами, а всякий прочий железный хлам, которому мне и названия не подобрать, – с одеждой и книгами. Я собственными глазами видела, как на кухонной полке стояли рядом две стеклянные банки. Одна – с макаронами, другая – с болтами и шурупами. Но ведь Нил как-то справлялся со всем этим много лет.
   И вернуться в Полинезию было так заманчиво! Снова вдохнуть аромат этого острова, насквозь пропитаться солнцем и морем, насытиться бирюзой его небес! Туа – самая добрая бабушка на свете, у нее крошечный домик в деревне. В Таутире школы нет, но я смогу учиться в Таравао, это всего в шестнадцати килоиетрах от дома Туа. Будем выращивать на огороде овощи, я смогу где-нибудь работать… Танцевать с таитянскими девушками для туристов или вертеть огни. Я не умею, но обязательно научусь.
   Жить в чужой стране, вдали от моря, между лысыми горами и выжженными солнцем долинами мне нравилось меньше всего. Африка… От одного этого названия пышет жаром пустынь и опасностями. Но ведь с Робертом я могу говорить о папе. Узнать о нем больше. Я подумала, что Роберт может помочь мне в поисках. Хотя бы советом. И научить радиоделу. Я смогу облететь весь мир на радиоволне и связаться со всеми, кто знает моих родителей. И я обязательно найду «Нику». И папу. И мамочку… Теперь и Африка нравилась мне больше.
   И самое главное – я уйду из этого отвратительного приюта! Мне казалось, что большей грязи, чем в нем, я не изведаю больше никогда в своей жизни. Меня заберут те, кому я хоть чуть-чуть нужна…

   Суд отказал им всем.
   Бабушке Туа – потому, что старая.
   Роберту – потому, что инвалид.
   К тому же они были иностранцами и не приходились мне даже самыми дальними родственниками.
   Нил Найколайски тоже получил отказ. Суд счел непозволительным, чтобы меня воспитывал отец-одиночка с четырьмя взрослыми сыновьями.
   Тендер на звание приемных родителей для Софии Бертон выиграла семья Харди, штат Орегон.
   Харди были опытными опекунами. Кроме собственного сына, который уже учился в колледже, у них была приемная дочь, двенадцати лет. Раньше в семье росла еще одна девочка, но, став совершеннолетней, уехала в другой штат. Харди разрешили взять нового ребенка. И этим ребенком оказалась я.
   Когда в приюте узнали, что меня забирают в приемную семью, реакция девочек была разной. Туповатая Алисия подошла и обняла меня, Баффи показала вытянутый палец. А Энни пообещала:
   – Они окажутся уродами. А твой новый папочка обязательно трахнет тебя!
   Я ничего не ответила. Мне надо было пережить это приютское время, пока готовят мои документы. Я крепче обняла Алисию и погладила ее по животу. Он был упругим и гладким.
   – Уже шевелится, – прошептала она мне на ухо.
   – Кто? – не поняла я.
   – Ребеночек, – так же шепотом ответила Алисия. – Он уже живой и двигается, представляешь?
   Алисия любила этого неизвестного ребеночка, она сама хотела стать мамой… Я поняла, что эта девочка теперь уже никогда не будет одинока. У нее будет тот, кому она нужна, кто будет любить ее больше жизни. От этих мыслей я заплакала. Мне тоже захотелось ребеночка. Своего собственного.
   Алисия принялась меня утешать:
   – У тебя будет хорошая семья. Никто тебя не тронет. Они просто завидуют.
   – Да пошли вы все! – неожиданно прорычала Баффи и, пинком распахнув дверь, вышла из комнаты.

31. Приемная семья

   Харди жили на другой от Астории стороне залива Янгс в городишке Уоррентон. С Асторией его соединяло 101 шоссе, мост Орегон Кост – Хайуэй. Они жили в большом доме в два этажа недалеко от мемориального кладбища. Меня поселили в комнате с видом на гараж, и это было неплохо. Потому что остальные окна второго этажа выходили на кладбище.
   Гостиная Харди была большой, но казалась лабиринтом из-за нагромождения различных вещей. На стене висел огромный крест, на двух журнальных столиках лежали новенькие библии и разноцветные журналы. Два дивана содержали бесчисленное количество подушек в кружевных чехлах. Кроме того, кружевные салфеточки лежали повсюду: на комодах, полочках, под разными статуэтками, коробочками и вазочками.
   А еще на стенах висели картины: «Иисус у колодца», «Иисус моет ноги ученикам», «Иисус делит рыбу и хлеба» и еще несколько картин такой же тематики. Я поняла, что попала в музей Иисуса, и мне стало не по себе.
   – Наверху – три спальни и две ванные комнаты. Третья ванная – внизу.
   Мы поднимались по лестнице, проходя мимо портретов в рамах. Это были уже не картины, а фотографии детей. На одной застенчиво улыбалась голубоглазая малышка с ежиком белых волос на голове, с другой испуганно глядела девочка лет десяти с бантами в тугих косичках, на третьей красовался толстый прыщавый подросток в мантии выпускника школы. На последней фотографии грустно улыбалась девушка, похожая на Грейс Келли. Около ее портрета висела траурная ленточка. Все, кроме последней девушки, были пухлыми, и сразу напрашивался вывод, что в этом доме выживают только толстые дети, а худые, вроде меня, разделяют участь этой неизвестной мне девушки.
   Я начала разбирать вещи, но заметила, что за мной следят.
   – Заходи, – сказала я громко, – будем знакомиться.
   Вслед за голубым глазом, что подсматривал за мной в дверную щель, показались румяные щечки, золотые, как солома, волосы и розовые пухлые губы. Мне показалось, что ко мне в комнату впорхнул ангел. Я сразу узнала ее. Только на портрете волосы у нее были значительно короче.
   – Я Стейси, – представился ангел. – А ты моя новая сестра София-Фланна?
   – Называй меня Софи, – улыбнулась я. – Если я новая, то где-то должна быть старая? – я пыталась шутить.
   Стейси вздохнула.
   – Мы теперь не знаем, где она. Салли стала взрослой, уехала и больше не звонит и не пишет. Ты тоже уедешь?
   Я пожала плечами.
   – Мне пока некуда ехать.
   – Вот и хорошо, – просияла Стейси и обняла меня. Она прижималась ко мне так доверчиво и трогательно, и в ее объятиях сделалось так спокойно, что я вдруг поняла, никуда не хочу уходить от этого маленького чуда с сияющими голубыми глазками. Не смогу оставить ее.
   Когда позже я услышала историю Стейси, то поняла, что ничего не знаю о жизни и все мои беды лишь часть того, что выпало на долю этого неземного создания.

   На новом месте я долго не могла заснуть и все размышляла: повезло мне с опекунами или это очередное испытание. Стейси мне понравилась, а вот Виктория, моя мачеха, не очень. Она обнимала меня, как в рекламе майонеза, но я не чувствовала в этом сердечной теплоты. Даже сдержанный Том понравился мне больше. В его словах: «Располагайся. Теперь это твоя комната!» – было куда больше участия, чем во всем щебете Виктории.
   В таких размышлениях я провела всю ночь, заснув только под утро. А утром меня ждала очередная новость. Вики объявила мне:
   – Сегодня Том отвезет тебя в новую школу, а завтра ты будешь ездить сама, на школьном автобусе.
   – Разве я не буду учиться в Астории? – сердце у меня упало.
   – Здесь, в Уоррентоне, прекрасная школа. Ее окончил наш сын Виктор, и теперь он учится в колледже. Я знаю всех учителей и смогу контролировать твои занятия.
   У меня пересохло в горле. «Контролировать!» Меня никогда никто не контролировал. Папа и мама подписывали мои табели с отметками, приходили на родительские собрания, а на Аляске и вовсе были в школьном совете, но никогда меня не «контролировали».
   – У тебя были когда-нибудь проблемы с дисциплиной?
   Я отрицательно покачала головой и подумала: теперь-то они у меня точно будут.
   – Вот список дел по дому, – продолжала Вики. – Там отмечено, в какие дни и что именно ты должна делать.
   Я взяла список. Вики продолжала говорить, поправляя нелепые завитки, из которых состояла ее прическа:
   – Говорят, ты посещала художественную студию в Астории? Теперь ты сможешь заниматься в танцевальной студии вместе со Cтейси. Будешь развита разносторонне.
   Тут из своей комнаты вынырнула Стейси с двумя аккуратными косичками и прижалась к костлявому боку Виктории.
   – Доброе утро, мамочка!
   Меня передернуло.
   – А теперь – завтракать. И не забудьте ваши школьные обеды!
   На завтрак были хрустящие хлопья, остро пахнущие каким-то фруктовым ароматизатором, и стакан молока. Молоко я выпила.
   Школа показалась мне гадкой. Может быть, оттого что я была голодна, может, потому что хотела учиться в Астории, со своими друзьями и любую иную школу воспринимала в штыки.
   На меня смотрели как на неандертальца: в школе Уоррентона новички были большой редкостью. Меня представили во всем многообразии моих имен:
   – София Фланна Бертон-Харди.
   – Короче, очередной приемыш Харди, – раздался голос с последней парты, и прозвище «Приемыш» прилипло ко мне намертво.
   Когда я проходила к указанному мне месту, долговязый бритый парень резко вытянул ногу в проходе. Я не ожидала, запнулась и упала между рядами, рассыпав содержимое сумки. Все загоготали, а учитель постучал указкой о стол и сказал:
   – Садитесь на место, Бертон. Соберете все в перерыве.
   И в этой школе мне предстояло учиться еще два года.
   Я вспомнила, что в моей прежней школе, в Астории, со мной учились ребята из Уоррентона, и они не были такими, как эти. Их привозили родители или они приезжали сами, на машинах… Вот ключевое слово! А у меня нет машины. И учиться теперь я буду среди этих «юмористов».
   На уроке биологии я была рассеянна, перепутала значение клетки и ядра и получила свою первую плохую отметку. Дальше череда их продолжилась. Я получила замечание на уроке английской литературы потому, что, слушая учителя, водила карандашом в своем блокноте и у меня выходили не буквы, а летящие птицы. На французском было откровенно скучно: я перевела весь текст минуты за три и дальше просто глядела в окно. Пробовала рисовать, но мне снова поставили замечание.
   Я возразила, что никому не мешаю, что я уже выполнила задание…
   Мне записали еще одно замечание за пререкание с преподавателем.
   И это все в первый день.
   В обед оказалось, что Вики положила мне с собой сэндвич с куском жареного мяса. Меня чуть не стошнило. Я уже хотела выбросить его, как вдруг перехватила взгляд толстой девочки. Она сидела на скамейке, и в руках у нее сиротливо маячила морковка.
   – Ты хочешь выкинуть? – спросила она. – Целый сэндвич?
   – Я не ем мяса, – оправдывалась я и вдруг догадалась. – Хочешь?
   Толстуха радостно закивала.
   – Обмен, – деловито предложила я. Время бескорыстия закончилось еще в приюте.
   – Только я откусила…
   – Пойдет.
   Я совершила обмен и, отойдя подальше, чтобы не чувствовать запах мяса, с удовольствием съела морковку. Организм бунтовал и требовал еще еды, но больше ничего не было.
   Оказалось, что мясо в разных его проявлениях Виктория готовит каждый день, а рыбу вообще не покупает. Я питалась салатами, фасолью и молоком, пока Вики не стала поливать мои порции мясным соусом с кусками разваренной плоти. Меня тошнило. Я просила Вики не делать так, на что она сказала, что мясо есть в моем возрасте – обязательно, а вегетарианство – это просто болезнь, нарушение пищевого восприятия, и меня надо лечить. «Лечение» заключалось в том, что теперь в обед я часами сидела над тарелкой с чем-то мясным, медитируя на прожилки и волокна. Салата я не получала и таким образом ела только два раза в день: утром выпивала стакан молока, а в ланч – обменивалась пакетами с толстой девочкой. Ее звали Дина, и мне было ужасно стыдно, что я ем тунца в листьях салата, а она – картошку фри или гамбургер со свининой. Это было плохо для ее здоровья. Но почти постоянное чувство голода притупляло мою совесть.
   В конце концов, Тому надоело мое постоянное сидение за обеденным столом, и он отвез меня к психологу.
   Доктор Келли оказалась тем самым психиатром, кто делал по мне заключение прежде, еще в приюте. Она была сдержанная и очень милая.
   – У тебя проблемы в приемной семье? – прямо спросила она.
   – Я не знаю. Наверное.
   – Твоя мачеха говорит, что у тебя проблемы с учебой и дисциплиной. Тебе трудно сосредоточиться? Голова не болит? Головокружения?
   – Головокружения у меня бывают только от голода, – зло сказала я.
   – Да, миссис Харди упоминала, что ты привередлива в еде…
   – Привередлива!? – возмутилась я. – Ведь невозможно есть, что она готовит! Да по мне лучше водоросли и планктон, чем это гов…
   – Остановись, Софи! – быстро сказала доктор Келли. – Не надо употреблять слова, за которые тебе потом будет стыдно.
   Мне и правда сделалось неловко. Доктор Келли покачала головой.
   – Я тебя понимаю, Софи, но боюсь, что твои претензии безосновательны. Если ты скажешь это службе опеки – тебя вернут в приют, а там… Кто знает, какая семья возьмет тебя в следующий раз. Я видела много детей. – Доктор Келли вздохнула. – По сравнению с ними ты живешь очень и очень хорошо. Харди добросовестно выполняют все предписания, а вот любить… Любить они тебя не обязаны.
   Я тихонько заплакала. Доктор Келли попала в самую точку. Любви! Так просто: мне не хватает любви!
   Доктор Келли помолчала, потом продолжила:
   – Тебе осталось всего три года. Может быть, потерпишь? А с едой мы что-нибудь придумаем…
   Доктор Келли придумала, но мне пришлось врать.
   Я сказала Виктории, что у меня аллергия на мясо, но я никому этого не говорила, потому что боялась, что никто меня из приюта не заберет. А доктор Келли уговорила сказать правду. И теперь я прошу прощения и у Тома, и у Вики за то, что так себя вела…
   Вики поверила и даже растрогалась. Она сама составила мне диету. Мне пришлось два раза в день пить отвратительный протеиновый коктейль, но вообще я стала питаться сносно. Теперь даже в Макдональдсе, куда Том возил нас раз в месяц, мне покупали не гамбургер, а филе-о-фиш.

   Еще одна проблема, с которой я столкнулась в приемной семье, это деньги. Вернее, полное их отсутствие. Раньше я никогда не задумывалась, откуда они берутся и куда уходят. У нас с родителями всегда было все, что необходимо. Теперь оказалось, что мне нужны деньги. Карманных мне не давали, а работать после школы Вики не разрешала. Правда, она предлагала ездить с ней и продавать Библию и «божественные журналы», но я сказала, что этой ересью не буду заниматься никогда в жизни.
   Безденежье томило и угнетало меня. Когда я жила с мамой и папой, мои мелкие нужды не подвергались никаким сомнениям. Родители лишь советовали, где лучше совершить покупку или приобрести более качественную вещь. В семье Харди все решения выставлялись на семейный совет: будь то покупка новых кроссовок для Стейси, оплата очередного семестра для Виктора, покупка моторного масла для машины Тома или бумаги и красок для меня. Мы все по очереди должны были высказывать свое мнение, и потом Вики подводила итог. Часто полностью противоположный высказанному.
   Про мои краски и карандаши Вики сразу сказала: «Сначала израсходуй те, что есть, а потом уже проси новые». А так как мои краски расходовались неравномерно, я поняла, что мне еще долгое время придется рисовать лишь желтым, красным и коричневым цветами.
   Что касается бумаги, то на одном из таких «семейных» советов Вики настояла на том, чтобы я расходовала не более тридцати листов в месяц, по одному листу в день, и торжественно выдала мне пару долларов.
   – Твои родители слишком избаловали тебя! – говорила она. – Мы живем не так богато, чтобы тратить деньги на всякую ерунду, вроде твоих рисунков. Кстати, у каждого листа есть еще и оборотная сторона, верно? Так что тридцать листов в месяц – это еще слишком много!

   В тот же вечер я не пожалела бумаги и коричневым мелком набросала рисунок: женщина с Библией под мышкой, с губами, сложенными в «куриную гузку», источает вокруг себя поцелуйчики и сердечки. Я старалась, чтобы было похоже на Вики. А в зеркале, в которое она смотрится, отражается страшная медуза Горгона, с черепом вместо Библии и змеями вместо локонов. Вместо поцелуйчиков и сердечек я пририсовала молнии и перекрещенные кости.
   Меня в ней раздражало все: и костлявое телосложение, и завитые в мелкие колечки волосы, и тонкие губы, которые она складывала, как ей казалось, в приветливую улыбку. А больше всего меня бесила ее двуличность. Она могла часами щебетать со своими «божественными» подружками, а потом запросто нелицеприятно обсуждать их с Томом, едва за ними закрывалась дверь. На людях она обращалась со мной совсем не так, как дома, она источала патоку, и казалось, что я прямо липну в ее благожелательности. Я не могла и не хотела притворяться, и по всему выходило, что я – неблагодарная дрянь, которая разбивает сердце приемной матери, которая костьми готова лечь, чтобы воспитать из своих приемышей высоконравственных и достойных граждан.

32. Тайны

   Кстати, в новой школе ко мне так и приклеилась кличка «Приемыш». Лучше бы звали Аляска. Но в этой школе всем было все равно: кто я, откуда и где жила раньше. Никому не было до меня никакого дела. Лишь однажды у школы меня окликнули:
   – Эй, Приемыш, травки хочешь?
   Я обернулась. У стены стояли двое парней и девчонка. Все они были моего возраста, я вроде даже видела их на занятиях. Девчонка была вся утыкана шипами, колечками и прочим пирсингом, смотреть на нее было больно.
   – Травки? – переспросила я.
   – Ты что, с неба упала? – засмеялись парни, а девчонка сказала:
   – Это же Харди. Они всегда берут себе чокнутых.
   Я не обиделась, напротив, мне показалось, что я смогу что-то узнать о своей приемной семье, поэтому я как можно вежливее спросила:
   – А что вы знаете о Харди?
   – А тебе зачем?
   – Хотелось бы знать, куда я попала…
   – Ты попала конкретно, детка. С Харди так: либо лижешь им зад, либо сдохнешь. С двумя девчонками так и случилось.
   Я вспомнила портрет с траурной ленточкой.
   – А что с ней произошло?
   – Утонула. Такой вот несчастный случай. Думаешь, Харди ни при чем?
   Мне стало не по себе.
   – А со второй девочкой что? Она вроде жива…
   – А ты ее живой видела? Вот и не говори. Она просто исчезла.
   – А Стейси? Маленькая девочка? – у меня вдруг заныло сердце, так захотелось, чтобы все было неправдой…
   Парни заржали.
   – Вот она и лижет!
   – И не только зад!
   Мне стало так гнусно, что, не окончив расспросов, я пошла прочь. Все неправда! Стейси чиста, как ангел. А эти парни – просто обкуренные ублюдки.
   – Эй, Приемыш, травку-то берешь?

   Я вспомнила своих одноклассников из Астории, и мне захотелось плакать от досады. Концерты, школьная газета, передача на местной радиостанции, интернет-портал, спортивный клуб – молодежь в Астории постоянно была чем-то занята. И даже география полуострова, на котором стоял город, была прекрасна: с трех сторон Асторию окружали воды залива, а с четвертой – был лес. География Уоррентона была не так разнообразна. Он протянулся вдоль 104 шоссе, одним концом упираясь в кладбище (добро пожаловать в семейство Харди!), вторым концом – в мою новую школу, и терялся у озера Смит. Интересно, где утонула приемная дочь Харди? Не в этом ли озере? Тогда все ясно: кладбище – дом Харди – школа – озеро Смит – и снова кладбище. Круг замкнулся. Как бы узнать об этих девочках побольше?
   После школы я позвонила Марианне, и она приехала на отцовском фургоне. Понятное дело – летом она получила права и теперь могла разъезжать куда угодно. Они с Вики жеманно поприветствовали друг друга сахарными улыбочками, обсуждая наступающий День благодарения и рецепты индейки. Потом мы с Марианной поднялись ко мне в комнату.
   Когда я изложила ей суть, она только усмехнулась.
   – Это не по моей части. Расследования! Тайные делишки семейства Харди! – Марианна растянулась на моей кровати. – Такими вещами у нас занимаются только два человека: Джи-Эйч и Би-Би.
   Би-Би – Брайн Браун – раньше учился на одном потоке с Джо, но уже получил аттестат и теперь стажировался как помощник шерифа. Я помнила, что в школе он был капитаном футбольной команды и девчонки на нем висели просто гроздьями. Брайн был высоким и светловолосым, а его голубые глаза глядели всегда доброжелательно.
   – Ну, ты же знаешь Брайна. Может, попросишь его помочь? – попросила я.
   Марианна потянулась, по ее губам скользнула фривольная улыбка.
   – Я слишком хорошо знаю его.
   Она перешла на французский.
   – …все ложбинки и выпуклости его тела, все потаенные уголки его души…
   Я смутилась.
   – У вас что-то было?
   Марианна засмеялась и села.
   – Тебе надо больше читать женских романов, иначе так и останешься дремучей старой девой. А Брайн вполне был бы хорош, но только как любовник. Без перспектив. Всю жизнь безупречно прослужит в полиции, охраняя штат Орегон от подвыпивших туристов и местных хулиганов, выйдет на пенсию и получит золотые часы. Вот предел его мечтаний: беззаветное служение Родине! Скучно, примитивно. Нет. Меня влекут политики и бизнесмены!
   – С тобой все ясно, – перебила я Марианну. – Скажи, Браун сможет мне помочь? Разузнать о том, что случилось с девочками Харди.
   – Не знаю, не знаю… – Она смерила меня взглядом. – А ты-то чем сможешь его заинтересовать? Обратись лучше к Джи-Эйч. Он такой же проныра, как и Брайн. К тому же они – приятели.
   – Я не хочу обращаться к Джо.
   – Он же к тебе неровно дышит…
   – Вот поэтому и не хочу.
   – Твои дела, – сказала Марианна равнодушно. Телефон Брайна я тебе оставлю, только он допоздна ошивается в полицейском участке и его трудно встретить. А теперь рассказывай! – Марианна устроилась поудобнее, поджав под себя ноги. – Ну, как тебе новая школа?
   Я не стала рассказывать Марианне школьные события в подробностях. Честно признаться, мне вообще не хотелось о них вспоминать. В новой школе я уже несколько раз сидела в дисциплинарной комнате, а ведь раньше я даже не задумывалась, есть ли такое наказание в школе Астории. В «нарушиловку» – так ее здесь звали – отправляли за все: начиная от яркого макияжа и заканчивая алкогольным опьянением. Я попадалась за споры с учителями, за опоздания на уроки, за то, что дала сдачи одному задире, за не вовремя возвращенные книги… Обучение в новой школе казалось хождением по минному полю: неловкий шаг – и в «нарушиловку».
   Виктории не нравились мои табели. Она поджимала губы, а потом болтала обо мне по телефону со своими многочисленными подругами:
   – Она совсем не старается! И по дому ведь ничего не делает!
   Это была неправда. Я делала ровно то, что было написано в списке, но в отличие от Стейси не выбегала навстречу Вики, радуясь и ласкаясь, как щенок. Я никогда не помогала своей мачехе ни на кухне, ни с покупками. Все домашние дела я предпочитала делать одна, без компаньонов и надзора.
   – Как можно жить такой праздной жизнью? Это все потому, что она не ходит молиться вместе с нами. Да, она ездила пару раз куда-то на велосипеде, но откуда я знаю, что именно в свою церковь? Она могла в это время заниматься чем угодно!
   Мне было совершенно гнусно от этих разговоров, которые я слышала в силу пронзительности голоса Вики и тонких стен дома Харди. По воскресеньям я действительно ездила на велосипеде к исповеди и к мессе. В тот храм, что был так близок к нашему прежнему дому и так далек теперь.
   – Из школы мне донесли, что ее видели в компании наркоманов! Представляешь? Неизвестно, чем она с ними занималась! А ведь я читала в ее медицинской карте: она еще девственница. Была, по крайней мере. Что? Ты права. Надо будет сводить ее к гинекологу.
   Я сидела в своей комнате, бессильно скрипя зубами от гнева, и думала: если меня действительно поведут к женскому врачу, я просто ласточкой выпрыгну из окна клиники. Там высоко. И не будет больше в моей жизни ни унижений, ни сплетен.

33. В отрыв

   После того, что наговорила Вики обо мне окружающим, глупо было утверждать «нет, я не такая». Да и чем докажешь свою невиновность? И я решила попробовать все те вещи, в которых меня обвиняла Вики. Кроме секса и наркотиков. С наркотиками нашу семью связывала давняя неприязнь. Я хорошо помню слова папы: «Я никогда не имел дела с наркотой», и то, как нас преследовал наркокартель. Я навсегда запомнила, что наркотики – самое отвратительное на свете. Что касается секса – он просто пугал меня. Я не представляла, что кто-то чужой будет прикасаться ко мне. Да я просто умру на месте!
   Что касалось табака и алкоголя, тут я решила вовсю предаться пороку. Все должно было происходить у Марианны. Вики была против наших встреч, но я все равно после школы приезжала к своей подруге.
   Мои родители никогда не курили, поэтому я решила начать с алкоголя, оставив табак напоследок, как более отвратительный порок.
   Марианна выставила передо мной несколько бутылок. Здесь были виски, ром, коньяк, текила и ликер. Сама она, вооружившись блокнотом и хронометром, расположилась в кресле. Она решила совместить мой первый опыт со своей исследовательской деятельностью в области психологии.
   – Ну, с чего начнешь? – подбодрила она меня.
   Я с сомнением посмотрела на бутылки. Почти все они, за исключением ликера, были полны. Я вспомнила мой любимый роман и то, сколько утешения он мне принес, и решилась.
   – Пусть это будет ром.
   – Я так и думала, – воскликнула Марианна и черканула что-то в блокноте. – Кровь пиратов бурлит в тебе?
   – Не поэтому, – вздохнула я, но объяснять ничего не стала, просто спросила:
   – Как это делается?

   Мне казалось, что ром должен быть тягуч, как мед, прозрачен и искрист. На самом деле он был совершенно жидкий и темный, остро пахнущий алкоголем. Я долго рассматривала его, потом вздохнула и глотнула.
   Горло обожгло огнем, на глазах выступили слезы, словно я откусила перец чили.
   – Ого! – тихо констатировала Марианна. – Две унции за один раз!
   Я с трудом отдышалась:
   – Что дальше?
   – Дальше должно наступить опьянение, ты почувствуешь легкость и веселость.
   Я сидела на стуле перед журнальным столиком, на котором стояли бутылки, и силилась почувствовать опьянение. Сказочного чувства легкости не наступало. Я выпила еще и вспомнила, что темный ром обязательно закусывают кусочками апельсинов, посыпанными корицей.
   – У тебя есть корица? – спросила я Марианну.
   – Нет, – ответила она, методично записывая что-то в свой блокнот.
   – Тогда и апельсинов не надо, – возразила я сама себе.
   Подождав еще немного, я выпила третий стаканчик. Ром уже не обжигал, а лишь согревал меня, живительным огнем пробегая по горлу и падая в пустой желудок. От этого в животе делалось горячо и тяжело, обещанное Марианной чувство легкости и веселости так и не наступило. Только заболела голова.
   Ром больше не лез в меня, а другого алкоголя я не хотела.
   Я вспомнила слова старинной морской баллады и то, как ее пел папа:
   «Когда бродяга ветер
   мой разметает прах —
   не пить мне больше рома
   в ямайских кабаках…»
   и заплакала пьяными слезами.

   На следующее утро мне было очень и очень скверно, и это никак не относилось к моему физическому самочувствию. Меня мучила совесть. Я думала о маме и папе, мне казалось, что такой выходкой я предала их. Ни алкоголь, ни табак не принесли мне забвения или хотя бы временного облегчения, только чувство досады и стыда.
   Вики хотела, чтобы я пошла вместе с ними в молельный дом и «приняла Иисуса». Я сказала, что их молельный дом – Содом и Гоморра, что я католичка и пойду к мессе. Вики задохнулась от негодования, а я за это время вывела велосипед из гаража и поехала прочь от дома. На самом деле мне совсем не хотелось ехать к мессе. На велосипеде это было слишком далеко, к тому же идти на исповедь после попойки было так стыдно! Я подумала, что можно отсидеться у Марианны, но вдруг вспомнила, что они по воскресеньям ездят в Портленд. Я ехала по направлению к Астории, но на половине пути свернула в Джефферсон Гарден. У дома Харперов остановилась. Не знаю, что привело меня к нему.
   Дом был по-прежнему темный и мрачный, несмотря на солнечный день. Меня посетило дежавю, и я вдруг вспомнила: ровно год назад я приезжала сюда, видела Нуа и Аннабель. В тот день еще выпал снег. А Джо колол дрова… При мысли о нем у меня заколотилось сердце, но я решила списать это на последствия вчерашнего опыта с ромом. Помнится, мы тогда проговорили с Джо до самого вечера, и папа с мамой очень беспокоились, что я не вернулась из школы вовремя…
   Я постояла еще, предаваясь светлым воспоминаниям о своей семье, и уже хотела ехать, как вдруг меня окликнули.
   – Привет, София! – это был Джо. Я каждый раз поражалась, как незаметно он мог появляться. Наверное, это свойство у него от предков – индейских следопытов.
   – Привет, – смутилась я. – Мы теперь учимся в разных школах….
   – …И не встречаемся, – продолжил за меня Джо.
   – Я не это хотела сказать, – окончательно смутилась я.
   – А я – именно это. Я очень скучал по тебе. Я так рад увидеть тебя.
   – А я хотела сказать тебе спасибо за то, что приезжал ко мне в приют. Ты меня очень поддержал тогда…
   Джо опустил голову, смущенная, но самодовольная улыбка играла на его губах.
   – И не только… – продолжил он.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Ну, что это я нашел тебе опекунов именно здесь, рядом с Асторией.
   – Так это сделал ты? Как?
   – Я написал несколько статей в местные газеты и обклеил листовками половину Астории, – Джо весь прямо излучал самодовольство.
   Во мне вспыхнул гнев. Так вот из-за кого я прозябаю в этом Уоррентоне!
   – Да если бы не эти дурацкие Харди, я бы жила сейчас на Аляске или в Южной Африке.
   – Ага! Или в фостерной семье где-нибудь на другом конце штата. И мы никогда бы больше не увиделись!
   – Да не хочу я с тобой видеться! – заорала я. – На опекунство подавали люди, которым я дорога и которые мне не безразличны! А что теперь? Я живу в семействе чокнутых еретиков в крошечном городке с видом на кладбище! И меня здесь никто не любит! Понимаешь? Никто!
   – Я люблю тебя! – Джо шагнул ближе и взял меня за руку. – Я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Чтобы ты была счастлива!
   – Мое счастье – быть вдали от тебя! – проорала я, выдергивая руку. – И не приближайся ко мне больше! Ненавижу!
   Я вскочила на велосипед и тут же чуть не упала с него. Джо хотел поддержать, но я только рыкнула на него и помчалась обратно к дому Харди.

34. Друзья

   Я все-таки выловила Брайна Брауна. Это оказалось просто: приехала на велосипеде в полицейский участок, и Би как раз оказался там. Я сразу узнала его – помнила еще по школе. За полгода, что мы не виделись, он здорово вырос, стал шире в плечах и сделался совсем взрослым. Только лицо у него оставалось детским, каким я его запомнила в школе. Поговаривали, что он собирается поступать в школу полицейских. Он меня тоже узнал и обрадовался.
   – Ты же – Аляска! Мечта Джи-Эйча.
   – Спасибо, что все еще помнишь. Вообще-то я – София Бертон.
   – Джи-Эйч говорил, что ты теперь учишься в другой школе. И у тебя теперь… – он запнулся, подбирая слова.
   – …приемная семья, – я закончила за него. – Вот поэтому я и пришла к тебе.
   Я решила не вилять, а сразу выложить правду.
   – Понимаешь, эти Харди. Я ничего не знаю о них.
   – А что ты хочешь узнать? Никаких правонарушений у них нет, это точно. Иначе им бы не разрешили брать под опеку детей.
   – Вот в этом-то и вопрос. Что стало с их детьми? Где они теперь?
   – Ты приемных имеешь в виду?
   – Ну да. С их сынком Виктором я уже познакомилась.
   Наверное, мое лицо выдало эмоции, потому, что Би хохотнул.
   – Да, он умеет нагнать тоску.
   Потом Брайн сделался серьезным и спросил:
   – София, ты хочешь сделать официальный запрос?
   Я смутилась.
   – Наверное, нет. У меня ведь нет оснований… Так ведь?
   Брайн задумался.
   – Оснований действительно нет. Дело о смерти Лоры закрыто, дело о пропаже Салли не возбуждали. Это я точно знаю. У нас тут мало криминала бывает.
   – А как они умерли?
   – Да Салли-то не умирала. Она уехала за день до своего совершеннолетия. Собрала вещички и смылась. Говорят, что ее видели в Сайлеме. Странно, конечно, что она не позвонила и не написала ни родителям, ни друзьям. Но она вообще странная была. Да и друзей-то у нее не было.
   – А другая девушка?
   – Лора?
   Вот оказывается, как звали ту, красивую девушку на фотографии.
   – Вот Лора и правда умерла. Ей лет шестнадцать было или вроде чуть больше.
   – Ее убили? – спросила я с замиранием сердца.
   – Нет. Она разбилась на машине. Лет шесть уже прошло, но я помню. Таких страшных аварий у нас еще не было. Скорость превысила и занесло ее на повороте… Машина пробила ограждение и упала в воду. Достали быстро, а откачать не успели. Вот так. Девчонкам вообще права надо выдавать с восемнадцати, не раньше.
   Меня это зацепило.
   – А парни разве не бьются?
   – У парней другое, – вздохнул Брайн. – Мотоциклы. Тоже аварий хватает.
   Он сидел и рассуждал, совсем как взрослый, а ведь был старше меня всего на три года.

   – Тебя подвезти? Я как раз в Уоррентон сейчас еду.
   Брайн подумал, что наш разговор окончен, но меня интересовал еще один вопрос:
   – Би… то есть Брайн, а полиция не выясняла, почему она разбилась?
   На лице Би отразилось непонимание.
   – Я же тебе только что сказал: Лора превысила скорость, и автомобиль занесло…
   – Я не о том. Но это только следствие. А должна быть еще и причина: почему она превысила скорость? Она была пьяна?
   Брайн задумчиво покачал головой:
   – Да вроде нет… Надо посмотреть дело, но такое я бы запомнил. Да и отец бы мне весь мозг выел таким примером.
   Я вспомнила, что отец Би – полицейский. И дед тоже. Мне кажется, что со времен Льюиса и Кларка Брауны всегда были шерифами.
   – Может быть, наркотики? – предположила я.
   – Точно нет.
   Брайн задумался.
   – Лора была просто идеальной. В нашей школе, кстати, училась, только старше нас. Красивая… И училась хорошо… Причина…
   Казалось, он бормочет сам себе. Потом Би усмехнулся и обратился ко мне.
   – А ты, Аляска, умеешь мозги загрузить. Не зря Джи-Эйч по тебе сохнет.
   Я фыркнула и отвернулась. Но мне было приятно от этих слов.
   – Так тебя подвезти, Аляска?
   – Я на велосипеде…
   – У меня пикап, положим в багажник.
   Мы ехали медленно, казалось, Би что-то хочет спросить у меня, но никак не решается. Наконец, мы остановились у дома Харди, он заглушил двигатель и сказал, глядя куда-то в сторону:
   – Знаешь, мне так жаль твоих родителей… И тебя тоже.
   Он помолчал. Я тоже молчала.
   – Если что-то будет нужно – обращайся. А про Салли я постараюсь узнать больше.
   – Почему ты мне решил помогать? – спросила я его.
   Брайн почему-то смутился, как школьник, которого застали со шпаргалкой.
   – Ты – девушка моего друга. А друзьям надо помогать.
   Я фыркнула.
   – С чего ты решил, что я – его девушка?
   – По-моему, это всем известно. Джо только о тебе и говорит. Да и вообще… Он столько сделал для тебя.
   – Да, нашел мне опекунов, – сказала я раздраженно.
   – Тебе не нравятся? Приличная с виду семья.
   – Вот именно, что с виду. Пожалуйста, Брайн, узнай побольше о Лоре. Откуда она? Как попала к Харди? И почему она превысила скорость, раз была такая правильная? Мне кажется, это очень важно.
   – А про Салли?
   – И про Салли тоже. Где она сейчас? У нее были друзья в Астории или в Уоррентоне? Может, она с кем-то общается?
   – Ну, и дотошная же ты… Ладно, Софи. Постараюсь узнать.

   Через несколько дней разговор с Би потерял свою актуальность, и собственная судьба стала занимать меня куда больше, чем участь Лоры и Салли.
   В школе на перерыве меня окликнули:
   – София Бертон! Тебя там спрашивает какой-то мужик. Яхтсмен. Он – у директора.
   Сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди. Папа?!
   Я побежала в крыло администрации, перепрыгивая через ступеньки и расталкивая всех встречных, ворвалась в кабинет директора без стука. В кресле посетителя сидел мужчина в светлых брюках и куртке: черные волосы, широкие плечи, загорелая кожа…
   Когда он стал поворачивать голову, я узнала его, и сердце у меня замерло. Я провалилась в глубокий обморок.

   Конечно, я узнала его. Последний раз мы виделись на Гавайях, гуляли по пляжу и купались. И он говорил папе:
   – Ник, ты живешь в раю!
   Это был Чак Талер, друг моего отца.
   Я не знаю, почему я упала в обморок: от радости, что увидела хоть одно родное лицо, или от отчаянья, что это не папа. А почему я решила, что это папа?
   Потому, что «яхтсмен»? Да здесь рядом, в Астории, их полным-полно. Это же портовый городок. Нет. Потому, что я просто его жду. Каждый день, каждую минутку. Он же сказал тогда: «Мы обязательно вернемся за тобой». А папа никогда не врет. И теперь я жду его, ищу его лицо в толпе, силюсь увидеть хотя бы во сне. И его, и маму…

   Я очнулась от обморока в медкабинете на кушетке. Лежала и плакала. Чак Талер сидел рядом. Потом помог мне подняться.
   – Ты узнала меня?
   – Да, дядя Чак.
   Я вспомнила, как на Маврикии, после попойки, он привез папу из больницы и притащил огромный букет цветов для мамы. А мама бегала за Чаком с этим букетом и лупила по чему попало. А мне тогда так жалко было цветов! Как они ломались и падали на палубу «Ники» никчемным мусором…
   Теперь я смотрела на Чака и не могла понять, что за перемена произошла в нем за это время? Он изменился неуловимо. Такой же крепкий и загорелый, как раньше, но что-то поменялось в его глазах. Словно другой человек. Словно лишь оболочка от прежнего Чака Талера.
   – Как тебе живется, деточка? – спросил меня Чак.
   «Деточка». Так звал меня папа.
   – Мне живется плохо, – сказала я. – Папа и мама…
   Я не могла больше сказать ни слова. Чак обнял меня и погладил по голове.
   – Я знаю, деточка. «Ника» пропала. Мне рассказал Роберт Крамм. Знаешь его?
   Я кивнула.
   – Роберт говорил, что подавал на опекунство, но ему отказали.
   Я снова кивнула.
   – Я в это время был… – Чак не договорил, вздохнул. – Теперь это не важно.
   Он замолчал, потом спросил:
   – У тебя хорошие опекуны?
   Я покачала головой. Чак вздохнул.
   – Теперь с этим ничего не поделаешь. Как ты учишься? Будешь поступать в колледж?
   – Никакого колледжа не получится. У меня нет денег.
   – Ты разве ничего не получила после… После того как они пропали?
   Я была благодарна Чаку, что он ничего не сказал о смерти.
   – Нет. Ничего. У папы и мамы ничего не было. Они все, что было, потратили на ремонт «Ники» после крушения. Там, на Аляске. Я слышала их разговор.
   – А твоя приемная семья? Они не могут помочь тебе?
   – Да я никому не нужна здесь! А приемной семье – тем более. Дядя Чак! Помогите мне! Надо найти «Нику»! И родителей…
   Чак прижал меня к себе и заговорил тихо-тихо:
   – Мы искали их. И Крамм, и Попрыгун, и все наши. Ты знаешь, что «Нику» ищем не только мы?
   У меня воздух застрял в горле, я отпрянула от Чака.
   – Они?! Эти люди? Наркокартель?
   Чак приложил палец к губам.
   – Да. Ник здорово насолил им, когда дал показания. Теперь… Мы ищем «Нику», а они следят за нами и просто дышат нам в спину.
   Мне стало холодно. И страшно. Пусть лучше я буду одна, но только пусть мама и папа будут живы! Пусть их никто и никогда не найдет!
   – Я так рад, что тебя никто из них не тронул, Софи. Хотя, возможно, они оставили тебя как козырь…
   Мы проговорили целый час. Потом приехали Том и Вики. Чак отвел их в сторону и долго о чем-то разговаривал. Потом вернулся ко мне.
   – На счет своих опекунов ты права, Софи. Противные. Но тут уж ничего не поделаешь. – Чак вздохнул. – Мне надо ехать, деточка.
   У меня упало сердце.
   – Дядя Чак! Пожалуйста! Неужели вы уедете сейчас и бросите меня?! Я же здесь совсем одна! И никого из прежней жизни у меня не осталось!
   – Мне надо ехать, Софи, – тихо сказал Чак. – Но я не брошу тебя, деточка. Обещаю.

35. Февраль

   Через неделю после встречи с Чаком к дому Харди подъехала полицейская машина. Мы все были в гостиной, и Вики накинулась на меня:
   – Это ты? Ты что-то натворила?
   Я растерянно покачала головой. За последнее время я даже в «нарушиловку» не попадала. Нас со Стейси отправили в свои комнаты, но мы пошли в одну. В комнату Стейси. Ее комната напоминала девичий отдел в магазине игрушек: на шкафах, полках, столе, кровати и подоконнике стояли и сидели куклы в пышных платьях. Стейси никогда их не ломала, и я даже не видела, чтобы она в них играла. Просто ставила перед собой одну или несколько и любовалась ими, положив голову на пухлые ладошки.
   На стене в золотых рамочках были грамоты и дипломы за победы в разных конкурсах, начиная от «Веселых стартов» начальной школы и заканчивая танцевальными конкурсами в Астории.
   Мы сидели со Стейси в ее комнате и болтали, когда меня позвал Том. Его голос мне сразу не понравился. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия, и мне стало не хватать воздуха. Я взглянула на Викторию. Та сидела присмиревшая, приложив скомканный платок ко рту. У меня подкосились ноги. Я села на ступеньки и только после этого спросила:
   – Что случилось?
   Мне ответил один из полицейских.
   – Софи, девочка, только не волнуйся. Тебе придется поехать с нами. Нашли одно тело… Возможно, ты его опознаешь.
   – Почему вы решили, что это имеет отношение ко мне? – я отказывалась верить и старалась говорить спокойно.
   Тогда один из полицейских протянул мне конверт.
   – Посмотри. Тогда решишь: ехать тебе или нет.
   В конверте была всего одна фотография. Черно-белая, но я увидела изображение на ней в красках. Потому что память сразу услужливо подставила все нужные цвета и оттенки: ярко-оранжевый спасательный круг с белой надписью «Ника» наверху и белым отпечатком моей ладошки внизу. Ладошка была маленькой – мы сделали это хулиганство с мамой, когда мне было пять лет, а папочка не стал перекрашивать и только подновлял время от времени.
   Я схватилась за горло, там что-то клокотало и душило меня. Виктория сунула мне под нос нашатырь, а Стейси – стакан с водой. Я машинально понюхала воду, встала и спросила:
   – Куда надо ехать?
   Тем же вечером мы летели на самолете. Вместе с Томом. Вики и Стейси остались дома. Мне сообщили, что тело мужчины было привязано к спасательному кругу. Его выловили на границе Аляски с Канадой, оно вмерзло в лед, и определить время смерти можно весьма приблизительно. Это долетало до меня словно во сне. Все было будто бы в вате: и звуки, и краски, и мысли. Только запахи вторгались в мое сознание то резкостью нашатыря, то какой-то едой, то потом, то бензином. Я настолько оцепенела, что не могла ни есть, ни пить, ни даже думать. И, может быть, это было даже хорошо, потому что запахи становились все резче и отвратительнее. Мне что-то говорили, подсовывали какие-то бумаги, и я подписывала их, не читая. Том читал и тоже подписывал.
   Наконец нас с Томом повели по длинному белому коридору и завели в комнату без окон. Там на столе лежало тело, накрытое пластиком. Мне что-то говорили и все время подносили к лицу ватный ком, но я уже не чувствовала никаких запахов. Я смотрела на тело. Оно было страшным. А еще оно было очень холодным. Холод от этого тела чувствовался на расстоянии, и он пронизывал меня до самых костей. У меня даже сердце сводило от этого холода.
   – Это не он, – сказала я и не узнала свой голос. – Это не может быть он.
   – Может быть, какие-то приметы…
   Я подошла ближе и сдернула пластик на пол. Зрелище было отвратительным. Если бы в моем желудке было хоть что-то, я бы уделала весь пол. Но я уже давно ничего не ела и потому только смотрела, исследуя каждый сантиметр этого вздутого, изъеденного рыбами тела. Голова была разбита, как пустой орех, поэтому лицо у мертвеца отсутствовало полностью. А моя голова вдруг заработала:
   – У моего отца не было волос на груди.
   Я обошла стол и остановилась у ног.
   – У папы должна быть совсем другая форма ступни. Как у меня. – Я сбросила кроссовку, стянула носок и подняла ногу на уровень стола. – Посмотрите. Это же совершенно разные ноги.
   Том где-то у меня за спиной грохнулся в обморок. Кто-то из мужчин сказал:
   – Это уже невыносимо! Уведите девочку. Она же не в себе…
   – Нет! – я вцепилась в край стола. – Постойте! Это не он! Вы вскрывали его? Смотрите, у него же нет шрама!
   Меня уже уводили, а я продолжала кричать:
   – У моего папы нет селезенки! Ему вырезали в Пуэрто-Рико! И остался шрам! Толстый белый шрам! Это не он! Не он!
   Я продолжала повторять: «Не он… Не он…» – всю дорогу, что мы двигались обратно в Уоррентон. Повторяла это и обнимала оранжевый спасательный круг.

   Круг я повесила у себя в комнате, и это не обсуждалось.
   Зато Вики с Томом, а потом и Вики со своими подругами долго мусолили тему опознания и то, как это отразится на моей жизни. Все выходило так, что если бы моего отца признали мертвым, мне бы досталось почти полмиллиона. Оказывается, он был застрахован. По мнению Харди, я поступила глупо.
   Я перестала рисовать и стала много читать. Я проглатывала по книжке в день, и мне было все равно, о чем она. Январь я провела с Джеком Лондоном на Аляске, а февраль – с Драйзером. Потом я и вовсе перестала читать и только глядела в окно, наблюдая, как капли, словно слезы, стекают по стеклу, оставляя прозрачные следы.
   «От меня тоже ничего не останется, только такой же прозрачный след…»
   Февраль оказался самым тяжелым месяцем. Все время шли дожди, и на меня временами накатывала такая тоска, что хотелось выйти на берег, войти в холодную воду и плыть, плыть, плыть до самого горизонта. И после, обессилев от усталости и холода, нырнуть в черную глубину, все глубже и глубже, навстречу темноте. И разом покончить со всем, как Мартин Иден.
   В то время я часто думала о смерти. Я ее совсем не боялась, меня страшило другое: я больше никогда не встречу своих родителей. Потому что буду в аду.
   Я начинала понимать, что такое ад. Раньше он представлялся мне в картинах Иеронима Босха: голые грешники подвергаются мучительным пыткам чертей. И я пугалась тогда. Какая же я была недалекая! Теперь я понимала, что ад – это не пытки. Ад – это безысходность и отчаянье. И если по своей воле прервать ниточку жизни, то эта безысходность будет уже навсегда. Самоубийцы попадают в ад.
   Никогда, навсегда – я слишком рано столкнулась с этими понятиями.
   Постепенно боль одиночества и тоска вытеснили из меня все остальные чувства. И даже месса не приносила мне успокоения. Однажды, возвращаясь из храма, на середине моста я остановилась, слезла с велосипеда и подошла краю. Сильный ветер гнал волны. Мне представилось, как я быстро падаю вниз, стремительно погружаюсь в холодную глубину, чтобы больше никогда не увидеть этого туманного неба, не вдохнуть влажного воздуха, не почувствовать ветра в своих волосах… Я перегнулась через парапет и вгляделась в волны. И вдруг почувствовала взгляд. Прямо из воды на меня смотрела огромная касатка. Я могла бы поклясться, что это была та самая касатка, которая была возле Алеутских островов. Она смотрела на меня, казалось, бесконечно долго. Потом пронзительно вскрикнула и ушла в воду так резко, что меня настигли капли с ее хвоста. От неожиданности я отпрыгнула назад и упала на дорогу. Машина начала тормозить с диким визгом, а я, обернувшись, смотрела на ее приближение, не в силах шелохнуться, и думала: «Ну, вот и все…»
   Я закрыла глаза и всем телом чувствовала приближение. Время растянулось до бесконечности…
   Удар был, но это оказалась всего лишь волна горячего воздуха и паленой резины. Хлопнули двери машины, послышались голоса. Я открыла глаза, но увидела лишь свет в узком, стремительно исчезающем тоннеле, и голоса тоже удалялись. Последнее, что я запомнила, – сильные руки, которые подхватили меня и стали поднимать все выше и выше. Прямо в небо…

   Из больницы меня выписали в тот же день. Полицейские, доктор Келли и еще один психиатр еще долго расспрашивали меня, что я делала на мосту и почему оказалась на дороге, но я молчала. И про касатку, и про свои мысли о смерти. Иначе я бы так и осталась в этой больнице, в отделении для психов. А у меня были другие планы на жизнь.
   Да. Теперь я была уверена в том, что мне надо жить. Я еще не поняла зачем, еще не нашла в ней смысла, но желание жить возродилось во мне. Я вспоминала то ощущение, как меня поднимают сильные руки, казалось, прямо в небо и свой старый сон про айсберги. И мамины слова: «Ты полетишь, детка. За нас всех. Обязательно полетишь».
   Я жалела только об одном, что так и не увидела того парня, который фантастично остановил машину в нескольких сантиметрах от моего тела.
   – У него поразительная реакция и выдержка. «Ну и подфартило ему, конечно», – говорили о нем полицейские, а я даже не запомнила его имя.

36. Первый поцелуй

   С этим желанием жить я и встретила весну. Я снова стала рисовать, стала общаться с Марианной и даже снова попадать в «нарушиловку». Жизнь медленно возвращалась в прежнее русло. Проблемы с Викторией тоже вернулись.
   Однажды я зашла к Марианне без предупреждения, мне хотелось поговорить хоть с кем-то о своих проблемах. Социальным работникам я не доверяла. Вот Марианна – другое дело. С ней можно было поговорить обо всем не свете.
   Дверь открыла сама Марианна.
   – О, ты как раз вовремя. Мы только что о тебе говорили.
   – С кем?
   – Догадайся с одного раза. Не тупи, Аляска!
   – А что он здесь делает? – удивилась я.
   – Совместный проект по социологии, – ответил за нее Джо, выходя из гостиной. – Привет, Софи.
   – Тогда я не вовремя, – я повернулась, собираясь уходить.
   – Останься, – попросил Джо. – Пожалуйста.
   – Выпьем кофе, – предложила Марианна. – Проект все равно какой-то дебильный. Из Интернета его можно скачать. А ты у нас – птица редкая. Особенно теперь. Идите в мою комнату, а я пока сварю кофе. Только не убейте друг друга, у меня родители скоро придут!
   Мы поднялись в комнату Марианны, здесь ничего не изменилось. Разве что плакат с каким-то рок-музыкантом, прежде висевший на стене, исчез и вместо него висели портреты Энштейна и Фрейда.

   Мы стояли посреди комнаты, как пассажиры в вагоне метро, молча, отводя друг от друга глаза. Раздражение, которое вызывал во мне Джо, куда-то прошло. На фоне последних событий моей жизни все наши прежние яростные перепалки стали забываться.
   Джо вдруг заговорил.
   – Прости, что я все время цепляю тебя, но я не могу иначе. Не могу оставить тебя. Если бы я верил в переселение душ, то с уверенностью сказал бы, что в прошлой жизни мы были знакомы. И мы были вместе. Поэтому нас так тянет друг к другу.
   Я хотела возразить, но Джо поднял ладонь, предупреждая, что он еще не закончил.
   – Знаешь, я когда-то читал одну китайскую легенду. В ней рассказывается о двух птицах. Они любили друг друга и жили семьей. Когда у них вылупились птенцы, они ухаживали за ними. Но вот однажды охотники подожгли лес и дерево, на котором было гнездо, загорелось. Тогда самка накрыла птенцов своими крыльями, спасая их от жара. Самец тоже прикрыл своими крыльями и самку, и птенцов. Их ожидала страшная смерть. Но когда жар стал смертельным, самец не выдержал и вылетел из гнезда. И в ту же минуту языком пламени смело все, что ему было дорого: и его любимую, и птенцов. Он предал их, и ему не было прощения. В следующей жизни он родился уродливым нищим плешивцем, а его подруга – прекрасной принцессой. Она смеялась над ним и гнала от себя прочь, а он преданно служил ей. Так он искупал тот грех, что совершил, будучи птицей. И он погиб за свою принцессу – в той жизни им не суждено было быть вместе.
   Джо помолчал. Потом заговорил снова, но гораздо тише.
   – Я сразу понял, что ты – моя птица. Самая прекрасная в этом мире. Может быть, в прошлой жизни я совершил предательство, поэтому ты гонишь меня теперь, но я так хочу искупить свою вину перед тобой еще в этом существовании…
   Марианны все еще не было. Она возилась на кухне, пытаясь сварить кофе. Время от времени там что-то падало. Вероятно, процесс был в разгаре. Я молчала, разглядывая ковер на полу. Мы с Джо стояли рядом, совсем близко, но в этот раз он даже не рискнул взять меня за руку.
   – За один твой поцелуй я готов отдать свою жизнь, – произнес он, и голос его был хриплым и одновременно с этим почему-то дрожал.
   Я вдруг почувствовала кураж и торжество одновременно.
   – Так ты готов умереть прямо сейчас? – усмехнулась я, сделала шаг вперед и, прильнув к нему, поцеловала в губы долгим, жадным поцелуем. Его губы оказались мягкими и теплыми. Целовать их было приятно. Когда я уже отрывалась от них, Джо вдруг без единого звука обмяк и рухнул на пол, с грохотом опрокинув журнальный столик.
   Мое сердце заколотилось бешено и первой мыслью было: «Он умер! Поцеловал меня и умер», но рациональная часть меня внушала: «Держи себя в руках, это просто обморок».
   Я отошла к окну и стала смотреть на улицу. Вошла Марианна с кофейником в одной руке и сахарницей в другой. Я думала, что будет как в фильмах – ах! – и все на полу, но Марианна не потеряла самообладания. Увидев, что столик опрокинут, она поставила все на свой письменный стол и обратилась ко мне.
   – Это ты сделала? – спросила она, кивнув на валяющегося Джо.
   Я пожала плечами:
   – Отчасти.
   – Ты убила его? – в глазах Марианны вспыхнул интерес.
   – Еще не знаю. Посмотри ты.
   Я отвернулась к окну. А вдруг я и правда убила его? Я слышала, как Марианна возится с Джо, шлепает его по щекам.
   – В моей комнате! Только трупов мне здесь не хватало. Давай, очухивайся уже.
   Я обернулась. Джо уже сидел, опершись рукой об пол, и смотрел вокруг осоловевшими глазами. Марианна толкала его в спину, пытаясь поднять. Я подошла, присела рядом с ними на корточки.
   – Как ты?
   Джо увидел меня, и лицо его расплылось в блаженной улыбке идиота.
   – Хорошо, – сказал он и, несмотря на все усилия Марианны, снова повалился на пол.
   Мы не стали пить кофе, которое приготовила нам Марианна. Когда Джо окончательно пришел в себя, он взял меня за руку, заявил, что ему надо на свежий воздух, и ушел, увлекая меня за собой. Мою руку из своей он уже не выпускал.
   Мы шли вниз по Ирвинг-авеню, миновали лютеранскую церковь, и я не понимала, куда Джо тянет меня. Наконец, показались деревья, и мы свернули с дороги в лес. Идти было труднее, но Джо не выпускал моей руки.
   – Постой, – наконец сказала я, уже задыхаясь. – Куда мы идем?
   Джо обернулся ко мне.
   – Мы уже пришли.
   – И что здесь?
   – Непорядочно подкидывать трупы своих поклонников в комнату подруги. А если я умру здесь, ты легко сможешь избавиться от тела.
   Я тупила.
   – Почему ты должен умереть?
   – Потому, что я не намерен останавливаться, – Джо сбросил куртку и подошел ко мне так близко, что я почувствовала жар его тела. – Я попробую еще раз…
   Я не успела ничего сообразить, как он уже целовал меня. В этот раз губы его показались мне нежнее и жарче. Теперь уже у меня закружилась голова, и сердце, и без того взбудораженное внезапной пробежкой, заколотилось еще сильнее. Я обняла Джо за плечи и ответила на поцелуй.

   Мы с Джо начали встречаться. Поначалу это были чинные прогулки по парку или около озер, и в этих прогулках нас неизменно сопровождала Стейси. При всей ее открытости и простодушии она ничего не рассказывала Вики, и я была благодарна моей маленькой сестренке за это. Наступило лето, со школой было покончено, но Джо работал без выходных. То есть выходные у него, наверное, были, но тратил он их на еще одну работу. Но вторую половину воскресенья Джо неизменно посвящал нам со Стейси. Мы все вместе ходили в кино или гуляли по парку, бродили по набережной или ели мороженое в кафе. В кино или в парке, Джо держал меня за руку и украдкой целовал меня. Стейси делала вид, что не замечает, но ей это нравилось.
   – У вас – отношения, – говорила она мне, когда мы оставались одни, и вздыхала. В такие моменты она еще больше становилась похожа на ангела.
   Стейси была дочерью польских эмигрантов и родилась на ферме. Она помнила, как бегала босиком по траве и ходила с мамой доить коров. Мама называла ее Стася. А папа брал ее на руки и кружил. Папу Стейси помнила плохо. Только то, что он был большой и усатый.
   – Потом папа куда-то уехал, а мы с мамой переехали в город. Папа писал нам письма, и мама очень радовалась, когда получала их. А потом всегда плакала и говорила мне, что папа очень любит нас и что он обязательно скоро вернется. Мы жили хорошо, потому что я всегда была с мамой. А потом нас сбила машина и мама умерла. А я осталась. Вот, гляди!
   Сейси откинула волосы, я увидела толстый белый шрам.
   – После больницы меня забрали к себе тетя и дядя. Они были очень добрые, веселые и кормили конфетами. У тети Эльжбеты были такие же красивые белые волосы, как у мамы. Она была очень похожа на маму. – Стейси вздохнула. – И тоже умерла. У нее сделалась передозировка. Я осталась с дядей, но он стал такой рассеянный. Все время пил водку и плакал. Потом он отдал меня другому дяде.
   Почти скороговоркой Стейси перечислила имена тех, у кого жила до приюта. Некоторые имена были очень странные, шипящие. Похожие на клубок змей. И все имена были мужские.
   Стейси рассказывала, что жила в большом городе и совершенно спокойно рассуждала о том, где лучше устраиваться на ночлег, когда холодно, и в каких мусорных баках можно найти хорошую еду.
   – Блохи и клопы больно кусают, но у людей они не водятся. А вот от вшей очень чешется голова.
   Увидев мое испуганное лицо, Стейси успокоила меня:
   – Вши – это не больно! Мне вывели их в приюте. Там мне и волосы отрезали очень коротко, но теперь они уже отросли. И они теперь такие же белые и красивые, как у мамы.
   Стейси помолчала.
   – Вики говорит, что моя мамочка попала в рай, и учит меня молиться за нее.
   – Тебе она нравится?
   – Вики добрая. И мне здесь очень хорошо. У меня своя комната. И куклы. Я хожу в школу. И в церковь. Почему ты не ходишь с нами, Софи?
   – Потому, что я – католичка, – ответила я, а сама подумала, что с Вики я не пошла бы даже в католический храм.
   Стейси словно прочитала мои мысли.
   – Ты не любишь ее?
   Я отрицательно покачала головой, а Стейси с жаром принялась меня переубеждать:
   – Вики – хорошая! Она никогда не делала мне больно. Она заботится обо мне.
   – А ты не хочешь найти своего папу? Может быть, он жив…
   Стейси неопределенно пожала плечами:
   – Я его не помню.
   Потом выдала фразу, от которой я чуть не поперхнулась:
   – Все мужики – скоты и ублюдки.
   Меня разом обдало атмосферой приюта. А Стейси сказала это так спокойно и буднично, словно говорила о погоде.
   – А Том? – спросила я про отчима.
   – Он тоже. Только Джо Харпер другой. Он очень, очень хороший! – глаза Стейси засветились нежностью. – Не прогоняй его! А то он сразу делается похож на потерянного щеночка.
   Я представила себе эту картину и засмеялась.
   Стейси привязалась к Джо, она его просто обожала.
   – Я очень люблю, когда любовь, – говорила она. – Когда вы вместе, вы делаетесь просто волшебные и светитесь.
   Не знаю, что имела в виду Стейси, она была несколько странная для девочки своего возраста. В школе моя сестренка училась хорошо, а дома до сих пор возилась с куклами и совсем не интересовалась мальчиками. Когда я спросила ее об этом, она совершенно ошеломила меня своим ответом:
   – Знаешь, Софи, я, наверное, лесбиянка.
   – Почему ты так решила? – испугалась я.
   – Потому, что женщины гораздо лучше мужчин.
   Я не знала, как переубедить ее, у меня не было обширного опыта общения с мужчинами. Только Джо, к которому я привязывалась с каждым днем все больше и больше. Теперь я уже ждала его осторожных поцелуев в темноте кинотеатра, мне нравилось прижиматься к его теплому и сильному плечу. Мне было хорошо и спокойно с ним.
   Я не могла сказать с уверенностью, люблю я его или нет. С Сэмом все было понятно, он был для меня словно крыло для птицы, с ним было интересно болтать и воплощать самые безумные идеи. И даже его письма – поток сознания без знаков препинания – были мне интересны.
   С Джо все было сложно. Разговаривать с ним не хотелось. Почти все наши разговоры перерастали в споры, а после – в ссоры. У нас были очень разные взгляды: я – католичка, он – агностик, я поддерживала демократов, он – республиканцев. Раньше, когда мы учились в одной школе и на уроках заходила дискуссия, мы с Джо неизменно были самыми яростными оппонентами, иногда вовлекая в состояние войны весь класс.
   И только в одном мы были едины: наши тела понимали друг друга без слов. Даже, когда соприкасались наши руки, по ним словно пробегало электричество. Каждый раз, расставаясь с Джо на целую неделю, я совсем не думала о нем, но моя кожа помнила его прикосновения, а губы хранили его прощальный поцелуй все семь дней.

37. Девчачья жизнь

   Джо работал в музее-заповеднике Льюиса и Кларка. Это было на другой стороне залива, в штате Вашингтон. Не знаю, что он там делал: проводил экскурсии, фотографировался в костюме индейца или тренировал скаутов – но платили хорошо. Гораздо больше, чем за статьи. Статьи Джо тоже писал, посылал их по Интернету. Мне он тоже писал письма. Каждый день. Еще весной он зарегистрировал для себя и меня новые e-mail, чтобы там были только наши личные письма, без спама и прочей ерунды.
   В тот день была среда и мы со Стейси только что пришли из танцевальной студии.
   – Чур, я первая, первая! – крикнула сестренка и сразу побежала в душ. На втором этаже было две ванные комнаты, но система барахлила и принимать душ одновременно мы не могли.
   Я решила пока прибрать в прихожей, чтобы не попасть под вечернюю «раздачу» Вики. Я только подошла к обувной полке, как к нашему дому подъехал хорошенький красный автомобиль с двумя девчонками. Та, что была на месте водителя, смотрела, как зомби, ровно вперед. Ее пальцы, державшие руль, побелели от напряжения.
   «Наверняка только что права получила. Или вовсе без прав», – подумала я.
   В это время из пассажирской двери выпорхнуло существо юное, но уже испорченное модными журналами. Ее качало на высоченных, как ходули, ботильонах.
   «Да ей там, наверху, не хватает воздуха», – подумала я и сама засмеялась своей шутке.
   Открыв дверь, я обнаружила, что шутка про воздух неактуальна – девчонка на платформах и высоченных каблуках была одного со мной роста. Но рядом с ней начала задыхаться я – от гостьи на милю разило тягуче-сладкими духами.
   – Ты София Фланна Бертон-Харди? – спросила она.
   Мне совсем не понравилось такое начало, но я ответила.
   – Да, а кто ты?
   – Я Анжела Кроу и я девушка Джо Харпера! – с вызовом ответила она.
   Может быть, она ждала, что я изменюсь в лице или буду бурно выражать свое негодование, кричать и требовать доказательств, но я не стала.
   – Понятно, – просто сказала я. – Давно?
   – Две недели! – Анжела почти кричала, а я стояла как дурочка и совсем не знала, как на это реагировать. Я прислушалась к своим чувствам – реакции не было! То есть умом я понимала, что мне должно быть неприятно или больно, мной должны владеть ярость или гнев. Но этих чувств не было. Даже любопытства не было. Только из вежливости я спросила:
   – Что ты хочешь от меня?
   – Оставь его в покое. Ему надо думать о будущем, о колледже, а не о женитьбе. Ты ломаешь его жизнь!
   – Ты говоришь так, словно имеешь на это право.
   – Да! – вопила девчонка. – Имею. Я люблю Джо, и у нас с ним было ВСЕ!
   «Врет», – подумала я. Я не была уверена в абсолютной верности Джо, но с этой девчонкой, которой вряд ли шестнадцать есть, он бы не стал. Я была уверена только в одном: законы Джо уважает.
   – Тогда можешь так не переживать. У нас с Джо не было ничего и выходить за него замуж я не собираюсь.
   На мое счастье к нам подоспела Вики.
   – Привет! Тебе чем-то помочь? – обратилась она к Анжеле, и губы Вики сами собой сложились в улыбочку.
   – Помоги ей, Вики, – кивнула я и стала подниматься в свою комнату. Девчонка что-то крикнула мне вслед, что-то вроде: «Джо Харпер мой! Я буду с ним!»
   Вики, услышав ненавистное ей имя, стерла с лица любезность и превратилась в фурию.
   «Теперь этой малолетней грешнице не позавидуешь, – подумала я. – Она получит за нас всех».
   Я с любопытством выглянула в окно. Из дома, спотыкаясь на своей неудобной обуви, выскочила Анжела Кроу и помчалась к машине. Вдогонку ей летели «божественные» журналы Вики, обувь из прихожей и зонтики.
   «Хорошо, что я не успела там прибрать. Иначе сейчас было бы обидно», – подумала я. От всей этой ситуации мне было лишь досадно. Словно по сердцу поскребли острыми ногтями и теперь эта царапина ныла.
   Я написала Джо на e-mail. Я писала много, долго и мучительно. В конце концов, я вычеркнула почти все. Осталось только:
   «Ко мне приезжала твоя девушка, Анжела Кроу.
   Она мне все рассказала.
   Я больше не буду разрушать твою жизнь.
   Прощай».
   И нажала «отправить».
   Пока я принимала горячий душ (мне хотелось смыть с себя не только пот после танцев, но и все воспоминания об этой Анжеле и запах ее навязчивых духов), неожиданно примчался Джо. Ему открыла Стейси, он двумя прыжками одолел лестницу на второй этаж и вошел ко мне в комнату, когда я стояла в одном полотенце, размышляя: одеться и прогуляться перед сном или сразу ложиться спать?
   – Софи! – Джо чуть не налетел на меня. – Это все неправда!
   – Тебя не учили стучаться? – спросила я, скрестив руки на груди и прижимая ими полотенце.
   Джо отступил на шаг назад и, не сводя с меня глаз, постучал в раму открытой двери. В проеме показалась испуганная Стейси.
   – Джо, Софи не одета! Не надо заходить, – чуть не плакала она.
   Джо не слушал и говорил одновременно со Стейси.
   – Я не знаю, что тебе наговорила эта дура, только это все неправда! Я убью ее! – и он с яростью ударил кулаком по двери. Дерево треснуло от его удара.
   – Индеец? Что он здесь делает? – запричитала где-то на первом этаже Вики. – Том! Где ты? Срочно вызывай полицию!
   – Ты хочешь неприятностей? – спросила я, – Вики предъявит тебе проникновение.
   – Мне все равно, – угрюмо рычал Джо. – Ты должна мне верить!
   – Нет, не предъявит! Я скажу, что тебя пригласила я, – тоненько звенела Стейси.
   – Том! – продолжала верещать Вики. – Индеец в комнате Софи! Сделай же что-нибудь!
   От всего этого гомона мне стало дурно и очень хотелось заткнуть уши, но я боялась, что полотенце упадет.
   К счастью, обошлось без полиции. Том убедил Джо не пороть горячку и выяснить отношения где-нибудь вне дома и не в такое время. Я к тому времени уже оделась, только волосы были по-прежнему мокрыми.
   – Она никуда не пойдет! – орала Вики откуда-то издалека. Показываться Джо она не рисковала.
   Я и правда никуда не пошла, несмотря на уговоры Стейси. Она чуть не плакала.
   – Софи! Это все неправда! Ну, пожалуйста, выслушай его!
   – Нет.
   – Давай я тебе все расскажу! Он не виноват ни в чем…
   Я затыкала уши и мотала головой.
   – Ничего не хочу знать.
   Я ушла в свою комнату и демонстративно легла спать.

   Мне снился лес и равнины индейской резервации. Индеец со светлыми глазами, так похожий на Джо, уходил в лес легкой пружинистой походкой, а за ним, спотыкаясь и падая на своих каблуках, бежала Анжела Кроу. Расстояние между ними увеличивалось.
   «Нет, не догонит», – подумала я и пролистнула этот сон как неинтересный рассказ. Дальше мне снились Гавайи, серфинг, и я довольно весело провела остаток ночи.
   На следующее утро я проснулась от сладкого запаха роз. Вся моя комната была усыпана их лепестками: на полу, на постели, на столе и даже на подоконнике – везде лежали и благоухали пунцовые лепестки. Проникнуть в мою комнату снаружи можно было только через крышу. И он сделал это.
   Я потянулась в своей постели и удовлетворенно улыбнулась.
   Джо Харпер был прощен.

   Наступил новый учебный год, и мы снова стали встречаться с Марианной. Летом она была в Европе, и теперь все ее рассказы были только о Париже, замках Луары и новых знакомых. Когда она рассказала мне все свои приключения во Франции и перемерила все новые вещи, то начала расспрашивать меня.
   – Ну, рассказывай. Вы уже переспали? – Марианна забралась с ногами в кресло и приготовилась слушать.
   – Кто? – не поняла я.
   – Не тупи, – поморщилась Марианна. – Джи-Эйч ходит с таким довольным видом, словно он тебя уже…
   – Заткнись, пожалуйста! – взмолилась я. – Мне неприятна эта тема.
   – Значит, спать с ним – приятно, а рассказать об этом лучшей подруге – нет! – сделала обидный вывод Марианна.
   – Просто мы не… – я не могла закончить фразу и покраснела.
   – Неужели еще нет? Я была о Джо лучшего мнения.
   – Дело не в нем. Просто я не могу.
   – Да ты-то здесь при чем? Это он должен мочь, – смеялась моя подруга.
   Я не знала, как это объяснить даже Марианне. То, что я ощущала и переживала внутри души, в переводе на слова звучало как-то глупо и нелепо.
   – Ты старой девой решила остаться? Или решила найти вариант получше Джи-Эйч?
   – Джо – самый лучший человек на свете! Мне очень хорошо с ним. Но только… только… я не могу. Это – единственное, что у меня есть.
   – Ты собираешься хранить свое сокровище до пенсии? – засмеялась Марианна.
   – Я хочу быть уверена, что это навсегда. Для меня это очень важно. Это словно прыжок со скалы. – Я помолчала и добавила: – Хочется быть уверенной, что внизу океан, а не каменное ущелье. Пока я этого не знаю…
   – Все ясно, – перебила меня Марианна, – ты унылая зануда. А теперь слушай меня. У меня такой офигительный роман! Девчонки просто дохнут от зависти.
   И она начала рассказывать о своем парне: когда и где они познакомились, какое на ней было платье и как ей жали ее новые туфли.
   Потом Марианна опять принялась обсуждать мои отношения с Джо.
   – Конечно, Джи-Эйч – это не вариант. Может, он и добьется того, чего хочет, но только когда это будет? Нет. Парень должен быть богатым уже сейчас. И пусть добивается еще большего успеха.
   – А твой Алек богат? – спросила я, чтобы проявить заинтересованность.
   – С другим бы я и встречаться не стала. Кстати, у него не только деньги, но еще и связи. Это в наше время основное. К тому же он умен, красив и с хорошим чувством юмора. А деньги – приятное дополнение ко всему этому. А семья его – просто находка! Отец Алека именитый пластический хирург. Почти весь Голливуд – его пациенты. А моя будущая свекровь работает в правительстве. В правительстве! Представляешь?
   – Так ты замуж за него собралась?
   – Пока не знаю, но вариант неплохой. Надо же с чего-то стартовать? Если я в восемнадцать выйду замуж за миллионера, то в тридцать уж точно – за миллиардера.
   Я удивилась.
   – Ты хочешь выходить замуж несколько раз?
   Марианна махнула рукой.
   – Браки, заключенные в восемнадцать, нестабильны.
   – Если ты собираешься с ним расстаться, тогда зачем?
   – Честно? Не хочется упускать такой шанс. Я обзаведусь полезными связями. Смогу учиться в Гарварде, а не в колледже штата. Тем более – такая семья! Между прочим, Алек – единственный ребенок.
   – И сколько этому «ребенку» лет? – поинтересовалась я.
   – Двадцать четыре. И он уже окончил юридический факультет.
   Я с сомнением покачала головой.
   – Ну, а ты ему зачем? Наверняка у него были девушки из того же круга, что и он. Миллионеров никто не хочет упускать. Да еще таких молодых.
   Марианна усмехнулась.
   – Ну, во-первых, наследство он получил не так давно и еще не привык. Во-вторых, он нерешительный, закомплексованный отличник, а такие впадают во все тяжкие только после колледжа. Тут, главное, его подцепить на крючок и вести осторожно, как на рыбалке. А потом вовремя подсечь.
   – И как ты его будешь подсекать?
   Марианна усмехнулась и закатила глаза.
   – Есть способы, но ты со своей дремучей девственностью, боюсь, не поймешь.

38. Католические принципы

   Начался новый учебный год, зачастили дожди. В одно из воскресений мы встречались с Джо без Стейси. Ее повезли в Сайлем на очередной конкурс. Я всячески желала ей удачи, но пропустить свидание с Джо не могла. Он был нужен мне, как свежий воздух. Может быть, доктор Келли была права и так я пополняла запасы любви в своей душе.
   Джо заехал за мной на пикапе, и мы поехали к заливу. Смотрели, как большими кранами грузят лес, и потихоньку целовались. Из машины мы не выходили – моросил дождь.
   – Заедем ко мне? – вдруг предложил Джо. – Посмотришь, как я живу.
   – Нет, – поежилась я. – Страшно.
   – Чего?
   – Ну, у тебя мама…
   – Она сейчас в… клинике. Я оплатил лечение.
   Я сомневалась.
   – Ну, все равно, это не очень удобно…
   – Да, брось, Софи. Когда еще ты сможешь побывать у меня? Тем более, что все равно – дождь и не очень-то погуляешь.
   Мы приехали в Джефферс Гарден, когда дождь из мелкого превратился в ливень.
   – Ну, что я тебе говорил? – сказал Джо, помогая мне добраться до дома. Он держал надо мной свою куртку, и я почти не вымокла.
   Внутри дом Харперов оказался такой же мрачный, как и снаружи. Половина окон забрана ставнями и почти не пропускала свет. Комната, в которой мы оказались, была и гостиной и кухней одновременно. Посередине располагался стол, вокруг него разнокалиберная мебель от массивного старинного стула из дорогого дерева до деревянного ящика, накрытого куском брезента. В углу комнаты стоял холодильник, плита и грубо сколоченный стол с посудой.
   Проследив направление моего взгляда, Джо пояснил:
   – Зато очень удобно – все в одном месте.
   И предложил:
   – Хочешь кофе?
   Я кивнула. Пока Джо сражался с плитой и чайником, я села за стол и мне под руку попалась бухгалтерская книга. То есть я потом поняла, что там собраны ежемесячные отчеты обо всех тратах. Аккуратные колонки были заполнены ровным почерком Джо, а в конце каждого месяца были прикреплены чеки и квитанции.
   – Это у тебя хобби такое? – спросила я.
   Джо поморщился.
   – Если бы! Рой требует отчета за каждый цент. Мы ведь живем на его алименты. Каждый месяц я посылаю ему отчет, а он вправе потребовать чеки и проверить, на что я трачу деньги. Если на Аннабель, то это не обсуждается, а за остальными расходами он следит.
   – Кстати, где сейчас твоя сестра?
   – Как раз у него, в Неваде. Скоро приедет.
   – А бабушка?
   – На работе.
   Джо приготовил кофе и налил его в чашки. Я заметила, что капли, пролитые мимо чашек на стол, он моментально вытер салфеткой. Я огляделась еще раз. Кроме сквозившей во всем бедности, в доме царила чистота и относительный порядок. Не было ни картинок на стенах, ни белоснежных салфеточек, которые так любила Вики, ни вазочек, ни прочих безделушек. Зато не было и пыли, с которой я безуспешно боролась в доме Харди.
   – А где она работает? – спросила я, отпивая из чашки, и тут же забыла свой вопрос. Кофе был настолько крепким, что его хотелось выплюнуть и долго после полоскать рот. Через несколько минут и сердце у меня забухало где-то у горла.
   Я отставила чашку в сторону. Довольно с меня допинга.
   – Ты покажешь мне свою комнату?
   – Нет, – быстро сказал Джо.
   Мне стало любопытно.
   – У тебя там гора трупов? Или разбросанные носки?
   – Есть причина, – уклончиво ответил Джо.
   – Ты чего-то боишься?
   Джо засмеялся:
   – Вообще-то это тебе надо бояться.
   Я вскинула голову.
   – И чего же, по-твоему?
   Джо кивнул на крутую лестницу, ведущую под самую крышу.
   – Ну, к примеру, с этой лестницы запросто можно свалиться. Аннабель однажды здорово расшиблась. Зато не каждый отважится подняться. Приватность опять же…
   Я уже поднималась вверх. На чердаке, под самой крышей, оказались оборудованы две комнаты. Одна из них была заперта на большой висячий замок. Комната Джо оказалась крошечной каморкой. Я могла стоять в ней в полный рост, а вот Джо приходилось сгибаться. Окно начиналось почти от самого пола и доходило лишь до пояса. Из мебели в комнате были полки с книгами, большой сундук, как из романа про пиратов, и низкий топчан без ножек. Он был такой широкий и короткий, что длиннющий Джо спал на нем разве что по диагонали. Места в комнате было так мало, что я присела на краешек сундука. Джо опустился на топчан.
   – И это все? – разочарованно спросила я. – Ни трупов, ни других страшных тайн?
   – А что ты хотела здесь увидеть? – прищурившись, спросил Джо.
   Я задумалась.
   – Не знаю. Что-то такое, что бы меня поразило.
   – Ты хочешь поражения? – Джо приблизился ко мне так близко, что мне стало неловко. – Ну, тогда – на топчан! – и он потянул меня за руку.
   – О чем ты? – вспыхнула я.
   – То, что я хочу показать тебе, – в этом сундуке, – пояснил он. – Я, разумеется, могу поднять крышку вместе с тобой, только вряд ли тебе это понравится.
   Я быстро сползла на топчан. Джо открыл сундук. В нем аккуратными стопками лежала его одежда: штаны, футболки, рубашки, а дальше шли перевязанные стопками книги и тетради. Ничего интересного. Марианна была права: одежды у Джо действительно мало, как у первых поселенцев. И тут я заметила, что на внутренней части крышки сундука есть панель с замочками. Джо протянул руку, отщелкнул замочек, и ящик открылся. Я почувствовала себя в сказке. И мне было уже все равно, что там: пиратские карты или клоунский колпак. Я была очарована и этим старинным сундуком, обитым железом, и тайником в нем. Джо достал из ящика кожаный шнурок, затейливо сплетенный из узких полосок кожи, украшенный стеклянными бусами, перьями и двумя бронзовыми подвесками. Протянул мне. Я осторожно взяла и стала рассматривать. Бусины были большие, тяжелые и казались старинными. А подвески изображали двух летящих птиц.
   – Это единственное, что осталось мне от отца. Он подарил это маме, когда… – Джо запнулся. – Когда они еще были вместе.
   – Это старинная вещь? – спросила я, протягивая шнурок обратно.
   Джо усмехнулся.
   – Антиквар сказал, что примерно за такие бусы индейцы продали бледнолицым Манхэттен. А птицы – работа какого-то старинного венецианского мастера. И стоит это все… Но я не буду продавать. Возможно, так я когда-нибудь найду своих предков. – Джо подмигнул. – Как в сериалах.
   – Я не смотрю сериалы.
   – Да ну! Неужели ни одного не видела?
   – У нас никогда не было телевизора. На яхте вообще с техникой проблематично. Однажды во время грозы…
   Я хотела рассказать Джо, как молния ударила в «Нику», а заземление не сработало, и разряд не только спалил все наши приборы, но и поджог яхту. Только не успела. Ослепительная вспышка мелькнула за окном, и раздался грохот. Я вскрикнула от неожиданности и закрыла лицо руками. Джо засмеялся.
   – Неужели так страшно? На крыше – отличный громоотвод. А вокруг полно деревьев и домов выше, чем наш. Не бойся, глупышка.
   Он отвел мои руки от лица и неожиданно поцеловал в губы. Я приоткрыла рот, чтобы сказать, чтобы остановить его, но не успела – Джо снова и снова целовал меня. За окном лил дождь, и гроза была совсем над нами, но она уже не пугала меня.
   Я не успела заметить, как он сбросил с себя рубашку и теперь мои руки касались его горячей кожи. Я посмотрела ему в глаза. Они были словно невидящие, совсем темные, и в них отражался свет полыхавших за окном молний. Это завораживало и подавляло волю. Я была в его объятиях безвольной игрушкой, дрожащим кроликом перед броском питона.
   Ловким движением фокусника Джо вдруг расстегнул и вытащил из-под моей майки бюстгальтер. Это вдруг меня отрезвило. Марианна рассказывала, что парни всегда путаются в бюстгальтере. Я отстранилась. Джо впился губами в мою шею и тянул так, словно хотел выпить меня всю прямо через кожу.
   Я оттолкнула от себя его голову, и тогда он начал пылко шептать, касаясь горячими губами уха.
   – Софи, я так хочу тебя… Ты такая… Я уже не могу держать себя в руках… Я так люблю тебя… Я так хочу…
   Его руки скользили по моим коленкам, бедрам, пытаясь забраться выше, под шорты.
   Меня охватил жар, как тогда в приюте, когда я увидела Баффи с ее дружком, но вместе с тем голова вдруг стала ясная, гипноз серых глаз развеялся.
   – Я не могу, Джо, – сказала я спокойно. – Отпусти.
   – Почему? – Джо оторвался от меня.
   – Я католичка, Джо. И могу принадлежать только одному мужчине – своему мужу.
   – Я буду твоим мужем, Софи, – перебил Джо.
   – Ты ведь даже не католик.
   – Если так надо, я сделаюсь католиком! Когда угодно…
   Он снова тянулся ко мне.
   – Не здесь и не сейчас. Так меня воспитали. Прости.
   Я попыталась подняться. Джо удерживал меня:
   – Но ведь это глупо! В каком времени ты живешь?
   – Время не имеет значения. Это мои убеждения.
   – А обо мне ты подумала? Мне каково с тобой? Мы с тобой вместе, ты позволяешь мне все, кроме… Но я же мужчина! У меня определенные физиологические потребности…
   Я так разозлилась, что вскочила с топчана, чуть не разбив голову о низкий потолок.
   – Ты – мерзкое животное. Убирайся от меня вместе со своими физиологическими потребностями. Какая я была дура, что поверила тебе! «Моя птица!» «Переселение душ!» – передразнила я. – У тебя вовсе нет души, одни потребности! Органические.
   Джо побледнел, попытался удержать меня за руку.
   – Софи, постой! Ты не так поняла!
   Я выдернула руку, чуть не вывихнув ее при этом.
   – Как еще я должна понимать? Все просто: тебе девятнадцать, и у тебя потребности. А мне – шестнадцать, и у меня принципы. Между прочим, возраст сексуального согласия в штате Орегон наступает с восемнадцати лет. Достаточно тебе?
   Я бросилась вниз по лестнице, прыгая через ступеньки и чуть не переломав ноги. Джо догонял меня:
   – Софи, твой лифчик…
   – Носи его сам! – зарычала я.
   Выскочив на улицу, я моментально промокла. Дождь еще лил, молнии полыхали где-то рядом, но я сама была как гроза. Вытащив свой велосипед из багажника пикапа, я вывела его на дорогу. Джо бежал за мной следом.
   – Софи, милая, я люблю тебя! Пожалуйста, не уходи! Давай просто поговорим. Прошу тебя…
   Выехав на дорогу, я прибавила скорость, и Джо скоро отстал.

39. Первая кровь

   Вики была довольна: я не встречалась с Джо, не отвечала на его звонки и даже просила всех говорить, что не хочу с ним общаться. Стейси очень переживала, а Вики передавала это ему с нескрываемым удовольствием. Она прямо упивалась этим. И даже по собственной инициативе купила мне в подарок альбом для рисования. Это было очень кстати. Во мне возникла неодолимая жажда творчества, особенно по вечерам. Я даже не могла заснуть, пока не закончу очередную картину, даже если она выходила плохая. Вести линию, штриховать, накладывать слой за слоем краски – стало просто физиологической потребностью. Все это, чтобы не вспоминать жар, исходящий от его тела, прикосновения, дыхание… И поцелуи – от легких и невесомых, как взмах ресниц, до тягучих и сильных, оставляющих после себя на коже багровые пятна страсти.
   В один из вечеров я металась по дому не в состоянии найти свои кисточки, расшвыривая все на своем пути. Стейси, видя мое состояние, сидела тихо, как мышонок, следя за моими перемещениями одними глазами. Потребность рисовать была подобна голоду, и она только нарастала. Внезапно я вспомнила: раздевалка после урока физкультуры. Кто-то из девочек спрашивает меня о расписании, я кладу футляр с кисточками на скамейку. Лезу в рюкзак… Точно! Футляр остался на скамейке! Я не заметила этого, потому что кто-то бросил сверху свое полотенце.
   До школы чуть больше двух миль, я вывела из гаража велосипед и быстро покатила вниз по сто четвертому шоссе. Только бы двери были не заперты!
   На стадионе сидели какие-то парни, и они мне сразу не понравились. Я пожалела, что не взяла с собой велосипедный замок. На мое счастье, раздевалки были открыты. Видимо, недавно закончила тренироваться спортивная команда. На скамейке моих вещей не было. Я бросилась на пол. Вот они, мои любимые! Заброшены в самый дальний угол. Я достала футляр, быстро открыла его. Все кисточки и карандаши на месте. Какое счастье! Я так обрадовалась, что не заметила, что в раздевалку вошли. Трое парней стояли у выхода. Они были пьяные, но еще держались на ногах. Один из них направился ко мне.
   – Детка, давай по-хорошему, без криков. Ну, покажи, что у тебя есть.
   Я протянула футляр. Парень почему-то рассердился, вырвал его у меня из рук и швырнул на пол. Карандаши и кисточки посыпались на кафель. До меня вдруг начал доходить смысл их приближений.
   – Не подходите, – сказала я запоздало, – не прикасайтесь ко мне.
   Но это было безрезультатно. Парень, стоящий ближе всего, одним рывком повалил меня на скамейку и придавил за плечи. Второй подходил следом. Я наугад взбрыкнула ногами, и второй взвыл:
   – Сука! Она мне нос разбила!
   – Ниче, сочтемся… – грязно ухмыльнулся первый и рванул на мне рубашку. Пуговицы разлетелись во все стороны. Я вывернулась и упала на пол. Пыталась подняться, но парень придавил меня коленом. Я была распластана на полу и могла лишь нелепо взмахивать руками. Я никогда не предполагала, что такое может случиться со мной. Страха не было, только ощущение нелепости всего происходящего. Внезапно я вспомнила Баффи.
   «Бить надо один раз, но сильно. В кадык, пах или глаз».
   «И не кулаком, а ножом».
   Под руку мне попалась кисточка с длинным черенком. Я ухватилась за нее и внезапно почувствовала прилив сил. Парень наклонился надо мной, и я что есть силы ударила его острым черенком кисточки. Дальше было как в замедленном кино. Я чувствовала все: как дерево входит в его тело, разрушая сосуды, как рвется кожа и из раны течет густая, тягучая, почти черная кровь… Парень упал навзничь. Я поднялась. Второй парень смотрел на меня с диким ужасом в глазах. Третьего не было видно вовсе. Пострадавший корчился на кафельном полу. Я медленно, чтобы не поскользнуться, прошла к выходу, не сводя с парней глаз и держа в вытянутой руке окровавленное оружие. На улице я отшвырнула кисточку в сторону, вскочила на велосипед и помчалась в Асторию.
   Я вылетела на 101 шоссе, не обращая внимания на знаки, и меня чуть не сбила машина. Чтобы уйти от удара, она вильнула в сторону, чуть не задела разделитель и вовсе съехала с дороги, уткнувшись в кусты. Я крутила педали и летела вперед, не обращая внимания ни на что. Когда я почти доехала до моста, напряжение во мне достигло высшей точки. Я едва успела остановиться и сойти с велосипеда, как меня вырвало. Потом еще и еще.
   Когда я снова села на велосипед, ноги были словно ватные, а в голове сквозила такая пустота, словно меня вытошнило собственными мозгами. Только на мосту я сообразила, что не знаю, куда еду. Я двигалась в Асторию, но куда? В мою бывшую школу? На пустой причал? В дом, из которого меня забрала полиция? Потом забрезжил ответ: Марианна! Моя подружка!
   До Марианны я добралась быстро, несмотря на то что часть дороги была в гору. Дверь открыла мадам Дюпон.
   – Софи! Деточка! Ты попала в аварию? На тебе лица нет! Что с твоей одеждой?
   Она заговорила со мной по-французски и несмотря на все ее причитания, это придало мне силы.
   На шум выскочила из своей комнаты Марианна, из гостиной вышел ее отец. Он сразу стал осматривать велосипед:
   – Авария, само собой. Кто же ездит на спущенном колесе? Камеру теперь можно выбрасывать. И спица лопнула… Ты упала, Софи?
   Марианна смотрела на меня внимательно, не сводя глаз. Потом молча схватила за руку и потянула в свою комнату, оставив родителей с моим велосипедом. В комнате Марианна заперла дверь и повернулась ко мне.
   – У тебя такое лицо, словно ты вырвалась из ада! Тебя душили?
   Я посмотрела в зеркало. Глаза на моем лице ввалились, под ними легли глубокие тени, щеки и подбородок украшали мелкие красные точки – лопнувшие сосуды.
   – Это меня вытошнило. Очень сильно, – объяснила я.
   – Ты залетела! – вскрикнула Марианна и тут же зажала себе рот.
   – Это ты – чокнулась! – рассердилась я. И вдруг то, в чем я не могла бы признаться еще минуту назад, вылетело из меня само собой:
   – Я убила человека.
   Марианна побледнела, глаза ее расширились:
   – Насмерть?
   – Не знаю.
   В дверь постучали. Взволнованный голос мадам Дюпон попросил:
   – Марианна, открой! Может быть, Софи нужна помощь? Она же вся в крови.
   Тут я впервые оглядела себя. И в самом деле: моя рубашка, джинсы и даже щека были в темных пятнах крови.
   – Все в порядке, мамочка! – подала голос моя подруга. – У Софи было носовое кровотечение. Свари ей кофе, а я помогу переодеться.
   Торопливые шаги вниз по лестнице подсказывали, что ближайшее время мадам Дюпон будет занята.
   – И еще тостов, мамочка! – вдогонку ей крикнула Марианна. – Софи голодная!
   Я рассказала ей все: и про кисточки, и про раздевалку, и про пьяных парней и… Короче, про все.
   – Ну ты даешь! – наконец восхищенно сказала Марианна, когда я умылась и переоделась в чистую одежду. – С тобой не скучно жить. Как думаешь, тебя покажут в криминальной хронике?
   – Если ты меня выдашь.
   – Давай сразу договоримся. – Восхищенье сменил деловой тон. – Я ничего не знаю, ты мне ничего не говорила. Я не хочу пойти за соучастие.
   Любопытство все же пересилило, и Марианна вернулась к расспросам:
   – Слушай, а куда ты ему попала? В шею? Прямо в эту ложбинку?
   Меня передернуло.
   – По-моему, ближе к ключице. Я не разглядывала.
   – А где был третий? Их же вроде трое было?
   – Я не знаю. Не видела. Может, стоял в другом проходе, может, в туалете был.
   – А вдруг он спрятался и выследил тебя?
   Я вспомнила, как моих родителей преследовали боевики наркокартеля, как мы бежали с Гавайев, весь ужас той ночи, когда нас настигли в Карибском море и меня начала бить дрожь. Я закрыла лицо руками и попросила:
   – Не пугай меня. Пожалуйста!
   Марианна вышла из комнаты и через некоторое время вернулась уже с кофейником и большой тарелкой тостов.
   – Я сказала маме, что ты поссорилась со своим дружком, сильно расстроилась, проколола колесо, упала и у тебя носом пошла кровь. Что тебя нельзя в таком состоянии отпускать домой и ты переночуешь у меня. Мама уже звонит твоей опекунше, а папа ремонтирует твой велосипед.
   – Спасибо, Марианна, – я сидела, обхватив горячую кружку с кофе, меня била дрожь. Марианна с тостами забралась в свое кресло и попросила:
   – Расскажи еще раз. Они трогали тебя? Все вместе?
   – Перестань, пожалуйста! – взмолилась я. – Мне противно это вспоминать. А если этот парень умер?
   – Брось, тебя наверняка оправдают. Ты же защищалась. Мне Алек рассказывал про такие случаи.
   Марианна держала по тосту в каждой руке и от волнения откусывала поочередно от обоих.
   – Только когда обнаружат труп и начнется следствие, тебе надо обязательно признать свою вину и дать показания. Это сразу смягчит судей. Кстати, мой Алек может быть твоим адвокатом.
   – Пожалуйста, – снова взмолилась я, – только не надо привлекать сюда твоего Алека.
   – Ты просто его не знаешь. Он – бесподобен! И так красиво ухаживает! Он каждый месяц в день нашего знакомства присылает мне цветы. Смотри, какие шикарные орхидеи.
   Марианна указала на букет на своем столе.
   – Туман над Лонг-Айлендом рассеялся… – задумчиво проговорила я, вспоминая недавний фильм с переодетыми в женщин музыкантами. – А кольцо с бриллиантом он тебе еще не дарил?
   – Кольца пока нет, – вздохнула Марианна, – но ты только взгляни, что он мне подарил, кроме цветов!
   Она стала вытаскивать из шкафа какие-то шарфы, сумочки, туфли, и я была этому рада. По крайней мере, она на время забыла о моих делах. Я могла кивать и спокойно пить свой кофе. Но после демонстрации золотого браслета с подвесками Марианна снова вспомнила обо мне.
   Кстати, ты расскажешь об этой истории своему Джо?
   – Нет.
   – Правильно, – кивнула Марианна, снова откусывая тост. – Он найдет этих уродов, ну, тех, кто остался жив, набьет их поганые морды, и тогда его уже точно посадят. Месть в нашем штате непопулярна.
   Марианна вдруг заметила, что доедает последний тост.
   – Ой, извини! Я опять все съела.
   – Ничего, – успокоила я. – Меня все равно до сих пор мутит.
   – А ты точно не беременна?
   Я разозлилась.
   – Ты вообще в своем уме? С чего я могу забеременеть? Я – девственница! Все? Закрыли вопрос?
   – А гордиться, между прочим, нечем. – Марианна скептически поджала губы. – Тебе не кажется, что вся эта история просто знак для тебя? Типа: расставайся с девственностью или будет хуже?
   – Это мне знак не ходить туда, где тусуются пьяные компании, – огрызнулась я.
   – Нет, это знак: потерять невинность по-хорошему, – наставительно продолжала Марианна. Дать наконец-то своему парню, а не пьяному подонку на полу в душевой.
   – Это была раздевалка.
   – О, конечно, это в принципе меняет дело! В раздевалке – можно, – скривилась Марианна. – Надо будет посоветовать Джи-Эйч…
   – Заткнись! – я швырнула в Марианну кружкой. Кружка была пластиковая и летела плохо. Марианна увернулась.
   – Что? Правда глаза колет? – усмехнулась она. – Лучше подумай сама: два года ты изводишь Джо и ради чего?
   – Знаешь, глядя на твою заинтересованность, я могу подумать, что он тебе платит за сводничество!
   – Ага! Перьями и бусами, что в ходу у индейцев! – Марианна подошла к зеркалу и в очередной раз подвела губы. – Я его не люблю, ты знаешь, но даже мне теперь его откровенно жалко. Чего ты его мучаешь?
   – Я хочу всю жизнь принадлежать только одному мужчине, – твердо сказала я. – И я еще не решила…
   – Да ты только что могла принадлежать троим! Причем одновременно! И это тебя ничему не учит?
   – Это мои проблемы. – Я поднялась. – Извини, что втянула тебя в это дело. Спасибо за кофе и одежду.
   – Успокойся, – примирительно сказала Марианна, – остынь! Куда ты сейчас пойдешь? К мачехе своей? Или сразу в полицию?
   Я снова села. Марианна была права. Идти мне некуда. К Харди возвращаться не хотелось. Я никогда не смогла бы рассказать Вики то, что могу поведать Марианне.
   – Сделаем так, – продолжала Марианна, – ты останешься у меня на два дня. С твоей мачехой мы все уладим. Завтра я встречаюсь с Алеком и постараюсь узнать все последствия твоих похождений, а ты завтра как миленькая миришься с Джи-Эйч. Кто-то ведь должен тебя охранять, иначе опять во что-нибудь вляпаешься.
   Марианна помолчала, явно что-то обдумывая.
   – И еще… – она смотрела на меня оценивающим взглядом. – Надо поменять тебе имидж. Если тот подонок выжил – он будет тебя искать. Что он запомнил? Джинсы, хвостики, бейсболку. Вряд ли твои черты лица врезались в его память. Там темно было?
   Я пожала плечами:
   – Так. Сумерки.
   – Все понятно. Лицо он не запомнил. Все. Теперь никакой мальчишеской одежды и велосипедов! Прическа, легкий макияж, женственные платья. Завтра вечером я тобой займусь.
   – Марианна!
   – Ну, что еще? – Марианна собиралась унести кофейник и тарелку.
   – У меня нет денег. Вики не дает карманных и работать не разрешает.
   – Продай велосипед.
   – Кому он нужен?
   – Да вся сопливая половина Астории мечтает о нем. У отца много раз спрашивали. Ну? Продашь?
   Я думала недолго. Если Марианна права, то искать меня будут именно по велосипеду. В Астории я бы еще затерялась, а вот в Уоррентоне он действительно единственный. Моя серебряная ласточка…
   – Ну, решилась? – торопила меня Марианна. Она стояла в дверях.
   – Да, – кивнула я, – продаю.
   – Папа! – крикнула Марианна в сторону гостиной, – Софи согласна.

40. У Марианны

   На следующий день Марианна встречалась со своим женихом. Я еще спала, когда он заехал за ней на машине. Я вообще почти весь день проспала и почувствовала себя отдохнувшей лишь часа в три, когда вернулась Марианна. Она была возбуждена и сверкала новыми сережками. Сережки были золотые, и они посверкивали маленькими капельками бриллиантов.
   – Вот видишь? – объявила она победно. – Следующим подарком будет кольцо. Я уверена. Вот что значит вовремя дать.
   Я была еще сонная и не вполне поняла последнюю фразу Марианны.
   Пока я приводила себя в порядок, Марианна рассказывала мне о своем свидании, как всегда не забывая упоминать об интимных подробностях. Раньше меня это коробило, но с некоторых пор я стала к этому равнодушна. Даже когда в ее рассказе попадались неизвестные мне слова, я старалась не переспрашивать, чтобы не показаться совсем уж дремучей невинностью.
   Из всех рассказов Марианны у меня уже сложилось вполне определенное представление о ее женихе.
   Родители Алека назвали сына шотландским именем в память о предках. Все Макалистеры в Шотландии были непроходимо бедны, хоть и вели свою родословную от короля Донольда. Герб и родословная были их единственной собственностью до переселения на новый континент. В Америке же – напротив: честное семейство сколотило неплохое состояние. До невозможности скупые при жизни, они оставляли приличные деньги своим наследникам. Так уж вышло: трое последних представителей клана Макалистер, которые покинули этот мир, оставили наследство именно Алеку.
   Может быть, благодаря аскетическому воспитанию или врожденному чувству меры деньги не вскружили Алеку голову. Тем более что и рос он не в бедности. Алек не стал покупать спортивные автомобили, виллы или устраивать вечеринки, а продолжал учиться в университете, ведя такой же образ жизни, что и раньше. Только сменил старенький «Форд», свой первый автомобиль, на почти такую же машину нового образца. И за обучение в Гарварде теперь платил сам.

   Все это я узнала об Алеке Макалистере гораздо позже. Первое время по рассказам Марианны он представлялся мне щедрым и наивным болваном, которого запросто можно водить на поводке. Мне нравилось в Алеке только одно: у него был принцип – защищать только невиновных, даже если они не могут заплатить. Поэтому почти все клиенты Алека были бедны.
   – Представляешь? Он так никогда не заработает больших денег, – жаловалась Марианна.
   – Но ведь он и без того богат! – возражала я.
   – Денег никогда не бывает много, – вздыхала Марианна, а потом соглашалась со мной. – Ладно, пусть он пока поработает на свою репутацию, а потом уже его репутация будет работать на него и приносить деньги.
   Вообще, Марианна так часто говорила о том, что мне мало интересно, что я успевала погрузится в свои мысли и вынырнуть из них, а она все еще рассуждала о деньгах, своем парне или знакомствах в Интернете.
   И в этот раз, не вслушиваясь особо в болтовню Марианны, я вдруг уловила слова «раздевалка» и «кровь» и похолодела.
   – Что ты сказала? Кровь? Нашли труп?
   – Вот ведь бестолочь! – рассердилась Марианна. – Да я тебе уже полчаса толкую, что никаких трупов там не было. Я подробно расспросила Брауна – он как раз был на вызове. Составили протокол по факту порчи школьного имущества – там же все скамейки в крови были и в душевой наблевано. И разъехались. Посчитали, что кто-то кому-то нос расквасил. Сторожа наказали, что не закрыл вовремя.
   – А кисточки мои?
   – Не было там никаких кисточек. Мы с Алеком все обошли. Я чуть каблуки не переломала. Ни кисточек, ни трупов, ни насильников.
   Я бросилась к Марианне на шею:
   – Спасибо! Значит, теперь можно не бояться!
   – Береженого Бог бережет, – глубокомысленно изрекла Марианна, закуривая. – Имидж твой будем менять. Без вариантов.

   На следующий день Марианна вместе с мадам Дюпон повезли меня в Портленд: надо было пройтись по магазинам. За велосипед я получила не очень много и хотела еще купить новые кисточки, но Марианна сказала, что этих денег мне хватит только на одежду. Еще до поездки Марианна отвела меня к своему парикмахеру, меня подстригли и уложили волосы. Не буду вдаваться в мучительные подробности моего преображения. Самое сносное из всего – это был маникюр. Мне даже понравилось. Платила за все Марианна. Вернее, она не платила – с салоном красоты у нее были какие-то свои договоренности. Потом мы с Марианной и мадам Дюпон поехали в Портленд.
   Сначала мы ходили по дорогим бутикам и меня вертели перед зеркалами и заставляли переодеваться миллион-сто-тысяч-раз. Когда дело дошло до шляп, я взмолилась, уверяя, что никогда в жизни не буду носить подобный торт на голове. Потом мы перекусили в кафе и отправились в совершенно другую часть города. Это были магазинчики без вывесок, распродажи и какие-то склады, полуподвальные помещения и уличные развалы. И вот там-то мадам Дюпон и начала совершать покупки, оживленно торгуясь за каждый цент. Стараясь не проявлять свою заинтересованность, мадам отходила и с равнодушным видом возвращалась, сбивая цену вдвое против прежней. На мою сотню, вырученную за велосипед, она набрала целый ворох разнообразной одежды. «Зачем мне столько?» – думала я и пыталась сосчитать, хватит ли денег на кисточки и футляр для них. Но моим планам сбыться было не суждено. На последние деньги мадам Дюпон купила мне пару хорошеньких, почти новых туфелек. Это были удобные черные «лодочки», прекрасно сидевшие на ноге.
   «Ладно, буду рисовать пастелью», – решила я, тем более что разнообразных мелков, сангины и угля у меня было предостаточно.
   Весь остаток воскресенья Мадам Дюпон подгоняла и перешивала купленную мне одежду. Она неистово строчила на машинке, а мы с Марианной были на подхвате: приметывали, подшивали, убирали наметку и отпаривали швы. Вечером за мной на машине приехал Том, и он был крайне удивлен, когда мы с Марианной принялись таскать упакованную в пластиковые чехлы одежду.
   – Ты что, наследство получила? – ошарашенно спросил он.
   – Удачно продала свой велосипед, – ответила я, перемигнувшись с мадам Дюпон. Та понимающе приложила палец к губам.
   Всю дорогу Том молчал.
   Нас встретила Вики. Увидев мою новую одежду, она опять принялась за свои придирки:
   – Откуда у тебя столько денег? Это же стоит несколько сотен! Нет, даже больше! Том, у нас ничего не пропало? Немедленно проверь свои карточки!
   – Успокойся, Вики, – сказал наконец Том. – София продала свой велосипед, и на вырученные деньги миссис Дюпон помогла составить ей новый гардероб.
   – Не может быть, чтобы велосипед стоил так дорого! – не унималась Вики. – Тем более, такой старый.
   – Пошел как раритет, – пошутил Том, а Вики вдруг поверила этому и принялась за меня уже с другого конца.
   – Как можно столько думать о вещах! Девочке твоего возраста еще рано наряжаться. Тем более в такие наряды. – Вики разглядывала белое кашемировое пальто с алым цветком на отвороте воротника. Этот цветок мадам Дюпон смастерила из обрезков шелкового шарфа, и он прикрывал дыру на ткани. Из-за этой дыры пальто нам досталось за гроши.
   – Тебе больше надо думать об учебе и помогать мне по хозяйству. Ты же совсем не умеешь готовить! И для кого, помилуй Бог, ты будешь наряжаться? Для этого индейца? Я против ваших отношений, он слишком взрослый и развратит тебя. Дай ему волю, и он настрогает тебе целое племя.
   – Вики, уймись! – увещевал ее Том, но она уже визжала мне вслед.
   – Никаких свиданий с индейцем! Никаких! Я запрещаю!
   Я захлопнула дверь своей комнаты перед ее носом и задумалась. Теперь я уже сама хотела увидеться с Джо. Только не знала как.
   Перед сном ко мне заглянула Стейси. Она задумчиво разглядывала мои обновки, потом сказала:
   – Мне нравится. Ты в них будешь очень-очень красивая, и Джо полюбит тебя еще больше.
   Я покраснела. Я как раз думала о Джо, и слова Стейси мне льстили.

   На следующий день после школы мне позвонила Марианна.
   – Ну как? Ты уже выгуляла свой новый гардероб? Как реакция в школе?
   – Нет еще. Я совершенно не умею это все носить.
   – И никогда не научишься, – отрезала Марианна. – Запомни, подруга: или сегодня, или – никогда.
   Через час она уже нарядила меня в платье, добавила лицу косметики и командовала мной в гостиной Харди.
   – Не ставь так широко ноги, ты не на палубе. Иди легче.
   Стейси сидела на лестнице и наблюдала за нами.
   – Голову выше, не сутулься! – приказывала Марианна, а я чуть не плакала. Когда, наконец, я села и опустила голову на руки, Стейси вспорхнула с лестницы, села рядом со мной и зашептала:
   – Это легко, Софи! Просто надо представить, что внутри у тебя музыка и ты не идешь, а танцуешь. Помнишь, мы учили «змейку»?
   Мы со Стейси ходили в танцевальную студию, и танцевать у меня получалось. А ходить, как учила Марианна, нет.
   – Включи внутри своей головы музыку, Софи, не смотри по сторонам, а думай о своем.
   Стейси знала, о чем говорила. Все движения ее были плавными и покоряли своей изящностью. Стейси занималась танцами пять лет. А чечетку била так профессионально, что ее приглашали выступать на концертах в Астории и даже на последнем конкурсе чечеточников в Сайлеме она заняла второе место среди взрослых исполнителей. Второе! Вики возлагала на Стейси большие надежды, хоть и не считала танцы достойным занятием.
   – Хорошо, – я поднялась. – Я попробую еще. Только это будет последний раз.
   – Хотя бы в этот раз не изображай из себя медведя! – усмехнулась моя подруга.
   Я разозлилась и включила у себя в голове песню. Это был «Пинк Флойд»:
   «Пофиг нам образованье…»
   В этот раз идти было значительно легче.
   «Нам не нужен ваш контроль…»
   Я почувствовала себя дикой кошкой, которой удалось ускользнуть из клетки.
   «Мрак уже ползет по классу,
   Детям нужен лишь покой…
   «Эй, препод, дай же нам покой!»
   «Что б ни делал ты,
   Ты лишь кирпичик в стене…
   В монолитной
   и бесконечной стене…»
   И в таком ритме прошлась по гостиной сначала в одну, потом в другую сторону.
   Стейси захлопала в ладоши:
   – Софи, милая, у тебя получилось!
   Марианна хмыкнула:
   – В целом неплохо, хоть несколько вызывающе. Теперь можно попробовать на живых людях. Поедем в Асторию, пройдешься там.
   – Прямо сейчас? – стушевалась я. – В этой одежде?
   На мне было ярко-красное платье и губная помада в тон.
   – Или сейчас, или никогда, – напомнила Марианна.
   – Иди, Софи, – подбодрила меня Стейси. – А я помою за тебя посуду.
   – А ты – милая девочка, – сказала Марианна.
   – Я милая только для Софии, – сказала Стейси и убежала в свою комнату.
   Мы поехали в Асторию. Марианна дала мне задание пройти по набережной. Там было множество туристов, и я не должна была сконфузиться.
   Я была готова. Но только лишь увидела верхушки мачт – сердце снова заныло притупившейся болью. Я выхватила из рук Марианны темные очки и быстро надела их. Потому, что музыка в моей голове продолжала звучать, а вот слова были другие:

     «Улетел мой папа в море,
     Мне оставив лишь мечты,
     Крохи памяти в альбоме,
     Папа, что же ты оставил мне…
     Папа,
     что же
     ты оставил мне?
     Это просто
     был кирпичик в стене…
     В монолитной, бесконечной стене…»

   И я шла по набережной и улыбалась.
   Плача внутрь себя…

41. День Колумба

   Свидание с Джо устроила Стейси. Во время праздника, проходившего в Астории, она где-то бегала, потом схватила меня за руку и молча потащила за сцену. Вернее, под сцену.
   – Будь здесь, – сказала она, убежала и уже через минуту втолкнула ко мне Джо.
   – И не стойте как дураки, – она погрозила нам пальцем. – Миритесь скорее, пока Вики не хватилась.
   Под наш смущенный смех Стейси быстро убежала.
   Я пожала плечами.
   – Не знаю, что себе выдумала Стейси…
   – Софи, – перебил меня Джо, – прости меня. Я все понял. Я не буду… пока ты сама не захочешь.
   – Опять начинаешь? – спросила я, но сурово у меня не получилось.
   – Нет, нет, – спохватился Джо, – я не о том.
   – О чем же?
   – Просто ты такая красивая. Особенно теперь, в этом платье…
   Платье и правда было шедевром мадам Дюпон. Она смастерила его за несколько минут из большого куска ткани. Просто накинула на меня отрез, где-то заколола, где-то подрезала, и после ей осталось только обработать швы на своей машинке. Мадам Дюпон сама говорила, что это – дизайнерский экспромт и что я вдохновляю ее. Платье получилось шикарным, меня смущал лишь слишком открытый вырез на груди, поэтому я носила его с шарфом. Наверное, Джо можно было понять. В платье он меня видел, наверное, первый раз в жизни.
   Я молчала, мне хотелось продолжения, но Джо, похоже, поразило косноязычие. Он пробовал произносить какие-то звуки, и, в конце концов, ему это удалось:
   – Ну, а целовать-то тебя можно? – спросил он робко.

   Джо легко прикасался губами к моей шее, и по моей коже словно проходили электрические разряды. Но это было приятно. Все мое тело наполнялось истомой, мне хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Спиной я чувствовала балки декораций, а всем остальным станом прижималась к разгоряченному телу Джо.
   Над нами топали артисты, рядом гремели динамики, но я слышала, скорее даже чувствовала, как Джо шепчет, скользя губами по коже:
   – Софи… ты такая… нежная… я не могу оторваться…
   Постепенно его губы скользили все ниже, сначала к ключице, потом к груди. Мое платье бесстыдно съехало куда-то в сторону. Я обхватила его голову руками и с трудом приподняла вверх. Его лицо приблизилось к моему. Глаза Джо были словно задернуты туманом, а зрачки увеличились и пульсировали, словно жили какой-то отдельной жизнью. Джо снова потянулся ко мне губами.
   – Пусти, – сказала я холодно, и Джо моментально разомкнул объятия и отстранился.
   – Что-то не так, детка? – спросил он, тяжело дыша. И тут же добавил испуганно: – Я же не позволил себе лишнего?
   У меня подкашивались ноги. Я села на перекладину, Джо опустился на колени рядом.
   – Я обидел тебя? – допытывался он.
   Я покачала головой.
   – О чем ты думаешь? – настаивал он.
   – Еще два года. До моего совершеннолетия.
   – Мы можем пожениться раньше.
   – Вики никогда не даст согласия.
   – Но ты можешь получить эмансипацию. Нам рассказывали, на социологии.
   Я потрепала Джо по голове:
   – Больше всего я боюсь попасть обратно в приют. – Я вздохнула. – Ты был прав: с Харди не так уж скверно. Том вообще неплохой человек. А Вики… К Вики, наверное, тоже можно привыкнуть. Просто у меня с ней… не сложилось. Стейси вот живет у них уже пять лет и, по-моему, счастлива.
   Джо положил мне голову на колени, обнял за ноги.
   – Я тоже.
   – Что?
   – Я тоже счастлив.
   Я водила рукой по его черным волосам, и он жмурился от удовольствия.
   Прошло совсем немного времени, и к нам пробралась запыхавшаяся Стейси.
   – Софи! Тебя ищут Вики и Том. Я сказала, что ты пошла в туа…. Ой!
   Она густо покраснела и зажала себе рот ладошкой.
   Мы с Джо дружно прыснули от смеха. Пуританское воспитание Вики проявлялось во всем.
   Джо встал и помог мне подняться.
   – Когда я снова увижу тебя?
   – На Хеллоуин, – сказала я быстро. – После пяти, возле танцевальной студии. Придешь?
   – Ты еще спрашиваешь!
   Стейси уже тянула меня прочь, но Джо изловчился и проворно поцеловал меня в щеку.
   – Люблю тебя, – прошептал он мне вслед одними губами.

42. Хеллоуин

   Я заранее условилась со Стейси, что буду здесь же, у студии, через два часа и мы вместе пойдем домой. К танцевальной студии Джо подъехал на своем пикапе. Автомобиль громыхал и скрежетал, как ведро с железками. Девочки, вместе с которыми я занималась, высыпали на крыльцо, увидели Джо, захихикали и стали шептаться. Мне было неприятно такое внимание, а Джо вел себя спокойно и доброжелательно. Он отсалютовал девчонкам, те зарделись и демонстративно отвернулись.
   – Куда поедем? – спросил Джо, когда я села в пикап.
   – Подальше отсюда, – сказала я быстро.
   – О’кей, детка! – согласился Джо, трогаясь с места. – Только слишком далеко у нас не получится: бак почти пустой и подшипники сыплются.
   Меня осенило.
   – Поедем в Асторию, на причал, где раньше стояла «Ника».
   – Хорошо, – сказал Джо, мгновенно включая поворотник и перестраиваясь влево. – На причал.
   Мы сидели у самой воды, ветер дул с моря, его порывы пронизывали насквозь. На мне было лишь белое шелковое платье, свое пальто я забыла в студии.
   Джо хотел обнять меня и привлечь к себе, но я отстранилась.
   – Не здесь.
   – Хорошо, – согласился Джо.
   Я делала вид, что мне не холодно, но Джо все равно снял куртку и осторожно завернул меня в нее. Куртка хранила тепло и запах Джо, я моментально согрелась, в его куртке я словно была в его объятиях, но при этом в безопасности.
   На самом деле опасность исходила от меня самой. Я начала понимать, что имел в виду Джо, когда сказал «пока сама не захочешь». Этот хитрец поменял тактику, прекратил атаки и вел позиционную войну. Он был так нежен и сдержан, что теперь уже я теряла голову от его поцелуев, и мне с каждым разом становилось все труднее и труднее останавливаться. Поэтому я старалась больше не встречаться с ним наедине. Только на виду у всех. Чтобы окончательно не потерять самообладания и разума. Поэтому в этот раз мы сидели на пирсе, смотрели на залив и молчали.
   Джо помолчал, потом начал говорить поначалу спокойно и рассудительно, а потом все более и более горячо.
   – Я узнавал: ты можешь получить эмансипацию и выйти за меня замуж. Я приму крещение, и нас обвенчает твой пастор. Все просто!
   – Все не просто. Вики не даст согласия.
   – Тогда мы можем уехать в Коста-Рику и пожениться там!
   Я вздохнула.
   – Я знаю, почему ты хочешь обвенчаться со мной.
   – Не поэтому, – сказал Джо и густо покраснел. – Я люблю тебя!
   – А ты подумал, что будет дальше? Где мы будем жить? В твоем пикапе?
   – У меня есть деньги, я накопил…
   – Догадываюсь только, что эти деньги ты копил на колледж.
   Джо все же облапил меня и зашептал в самое ухо.
   – Если выгорит одно дело, то я смогу учиться в любом колледже или университете бесплатно! Мне только надо съездить в одно место, кое с кем переговорить…
   Его губы все-таки успели жадно коснуться моей шеи, прежде чем я отстранилась.
   – Это что-то незаконное? Джо, во что ты хочешь влезть? Отвечай!
   Джо отвечал нехотя:
   – Я же по крови – индеец. Много лет нас притесняли и сгоняли в резервации. И вот теперь самое время получить кое-что от государства. В компенсацию. Только мне надо доказать, что я индеец. Для этого я отправлюсь в племя моей матери и постараюсь, чтобы они выправили мне соответствующие документы. Если они признают меня членом своего племени, я смогу подать документы и учиться бесплатно, используя квоту для коренных американцев. Вот как! Только не говори никому, пока дело не выгорит.
   Я облегченно вздохнула.
   – А я думала, что у тебя какой-нибудь криминал на уме.
   – Да я самый законопослушный гражданин этого штата! У меня даже нет ни одного штрафа за неправильную парковку или превышение скорости.
   – О да, на твоем пикапе скорость превысить проблематично! – засмеялась я.
   – Хочешь – попробуем! – предложил Джо, и в глазах его вспыхнул озорной огонек.
   – Сегодня я не настроена на гонки. Принеси лучше еще один плед из пикапа. Я все-таки замерзла, – сказала я, поднимаясь.
   – Может, погреемся в машине? – предложил Джо.
   – Знаю я твои «прогревания», – усмехнулась я. – Живо тащи плед, будем любоваться закатом.
   Джо послушно отправился за пледом. Несмотря на холодный ветер, закат был прекрасен. Оранжевое солнце опускалось в сиренево-сизые тучи, подсвечивая их края всем спектром огненного цвета: от лимонно-золотистого до кирпично-алого. Ажурный мост, так поразивший меня в день прибытия, темнел на фоне заката.
   За спиной я услышала неуверенные шаркающие шаги и сразу поняла, что это не Джо. Я успела обернуться и оказалась нос к носу с подвыпившим туристом из плавучего ресторанчика неподалеку. Он был в белой куртке с эмблемой яхт-клуба, на голове криво сидела фуражка с якорем.
   – Мечтаем? – осведомился он. – И что здесь делает такая красивая девушка, одна, на ветру? Пойдем к нам! У нас есть ром! Настоящие моряки всегда пьют ром! Ты когда-нибудь была в открытом море, детка?
   Пока он говорил, двое его товарищей, стоявшие у ресторанчика, тоже подвалили к нам.
   – Тащи ее к нам, Сэнди! – предложил один из них, с бутылкой в руке. То есть в руке у него был бумажный пакет, но в нем явно была бутылка.
   – С девушками так нельзя! – отвечал ему мой собеседник наставительно. – Такие красивые девушки в белых платьях требуют вежливого обхождения!
   Он пытался раскланяться и чуть не упал, схватившись за куртку на моих плечах, чтобы не потерять равновесия. Я быстро выскочила из куртки и отступила к краю причала. Компания приблизилась. Трое взрослых мужчин – совсем как та троица в раздевалке, но настроены они были доброжелательно. От них исходили лишь пары алкоголя и никакой агрессии, поэтому страшно мне не было. Вдобавок все происходило на открытом причале, рядом с рестораном, да и Джо был где-то неподалеку.
   Едва я подумала о Джо, как он возник ниоткуда и с налета ударил моего несостоявшегося ухажера кулаком в челюсть. Молча и медленно, как срубленное дерево, повалился на пристань. Не успела я ничего сказать, как Джо уже метелил остальных.
   Дальше все произошло мгновенно: кто-то из мужчин упал мне в ноги, я потеряла равновесие и полетела с причала в воду. Последнее, что я видела, как бутылка темно-зеленого стекла опускается на голову Джо…

   В полиции меня продержали почти до полуночи, пока за мной не приехал Том. Он молча подписал все бумаги, стянул с меня плед, который согревал меня все это время, и помог надеть пальто. И лишь в машине сказал:
   – Я не знаю, есть ли тебе оправдание. У Вики из-за всей этой истории сердечный приступ.
   На следующий день «сердечный приступ» мачехи, вероятно, прошел – пока я собиралась, она бодро болтала по телефону в гостиной. Я прошмыгнула мимо нее и помчалась в школу. Зато такой же приступ чуть не сделался у меня: прямо в дверях меня атаковали парни.
   – Эй, Приемыш, красивое белье!
   – Да и фигурка ничего себе.
   – Может, перед нами тоже разденешься?
   У всех в руках было по газете. Проходя мимо, я вырвала одну из рук и тут же забежала в женский туалет, чтобы разглядеть, на что же они пялились. Статья в разделе криминальных новостей называлась «Пьяная драка в Астории». Статья была бездарная, сляпанная из подтасованных фактов. Но самое скверное, что там была моя фотография. Видимо, кто-то из туристов щелкнул, когда я поднималась из воды, а потом продал журналистам. Белое шелковое платье, намокнув, стало прозрачным и бесстыдно облепляло фигуру едва заметной пленкой.
   Я порвала газету в мелкие клочья и спустила в унитаз. Меня затрясло и затошнило одновременно. Дождавшись, пока все разойдутся по классам, я вышла из туалета и отправилась домой. Прогулы меня больше не волновали.
   Дома меня ожидала не просто выволочка, а настоящий суд. Стейси, по счастью, была в школе и не участвовала в этом. «Суд» приговорил меня к месяцу домашнего ареста, лишению всех карманных денег на полгода вперед и месяцу обязательной трудотерапии «на благо общества». Под этим, разумеется, подразумевалось, что я буду работать на благо общины. Впрочем, я была согласна на все, кроме продажи Библий и проповеди на улицах. Я приняла это стоически, но Вики этого показалось мало. Она сказала, что раз я сегодня прогуляла школу, то должна буду все время, что длятся уроки, читать вслух Библию. Я согласилась и на это. Да хоть каждый день, лишь бы больше не появляться в школе!
   Я бубнила вслух псалмы, но вспоминала Джо, и меня бросало в жар. Потом стало бросать в жар уже без воспоминаний.
   Я заболела.

43. Встреча с Алеком

   Заболела я серьезно. Горло распухло так, что Том даже возил меня к врачу. Страховка покрывала только консультацию, поэтому в больнице я не осталась. Два дня я лежала дома с температурой и даже дышала с трудом. Стейси ко мне не пускали. На третий день болезнь отступила, но я так ослабла, что с трудом могла подняться с постели.
   Мне так опостылело лежать, что я все-таки поднялась, надела старый лыжный костюм Тома и обмотала шею шарфом. Костюм был мне велик, сидел мешком, но главное, что в нем было тепло. После болезни я очень мерзла и чувствовала даже незначительный сквозняк.
   Дома никого не было, я могла наконец-то спокойно порисовать. Я спустилась со своими мелками в гостиную, расположилась за столом. По субботам Вики до самого вечера занималась «боготворительными» делами, поэтому работать в гостиной можно было спокойно. Остальных моя живопись не раздражала.
   Я набросала по памяти силуэт Каскадных гор и уже хотела приступить к деталям, как вдруг дерзкая мысль поселилась в моей голове. Я оставила вершины гор как они есть: белоснежные, с желтоватыми бликами солнца и сиреневыми тенями, а подножие превратила в основание огромной зеленоватой волны. И еще я обозначила силуэты людей, которые бегут, спасаясь от растущей громадины.
   Я так увлеклась, что не сразу услышала, как надрывается телефон. Это звонила Марианна.
   – Софи! Ну, наконец-то! Как ты? Моя мама передает тебе привет, – Марианна говорила и говорила. – Я звонила несколько раз, но твоя мачеха ничего не рассказывала. Джо тоже звонил. Стейси сказала ему, что ты больна, но Вики запретила ей разговаривать с ним. Джо весь извелся. Давай, рассказывай, что с тобой было.
   – Я не очень-то могу, – просипела я. – Горло.
   – А, понятно. Тогда молчи и слушай. Сегодня – решающий день. Алек познакомит меня со своими родителями. Это очень важно. Я сейчас в парикмахерской. Одолжишь мне свое болеро из ирландского кружева? Это ручная работа и ценится дорого. Я не хочу выглядеть дешевкой. Надену его со своим персиковым платьем и буду просто неотразима! Одолжишь?
   – Хорошо, – просипела я. – Заедешь?
   – Я так и думала! – ликовала Марианна, – ты – прелесть! Заехать? Нет, я же в парикмахерской, у меня еще маникюр. К тебе заедет Алек, я его к тебе уже отправила. Только заверни болеро так, чтобы он не видел. Хочу произвести впечатление.
   Я только вздохнула. Марианна умела манипулировать.
   После разговора с ней я завернула болеро в бумагу, положила в пакет и сверху сунула одну из книг Вики: «Чем опасны добрачные связи». Это была слабая попытка пошутить.
   Потом я взглянула в зеркало. Там был тихий ужас. Над старым заношенным шарфом белело опухшее лицо. Глаза заплыли, нос распух от насморка, а волосы свалялись. Я мысленно усмехнулась: чтобы увидеть такое, надо иметь крепкие нервы.
   В дверь позвонили, я открыла. Это был Алек. На чем, интересно, он добирался? На вертолете?
   – Добрый день! Я – Алек Макалистер, – представился он. – А вы – София Бертон?
   – Просто Софи, – поправила я. – Заходите скорее, дует.
   Я затащила его в дом и быстро закрыла дверь. Меня снова начало знобить.
   – Хотите кофе? – спросила я из вежливости, не предполагая, что Алек согласится. Но он неожиданно улыбнулся.
   – Очень хочу, спасибо!
   Я оставила его в гостиной, а сама пошла варить кофе, ругая себя за лишнюю активность. Черт дернул меня быть вежливой! Могла просто сунуть ему пакет и уже бы снова рисовала. Это все влияние Вики!
   Держа руки возле огня, пока варился кофе, я, наконец, согрелась и у меня проснулся аппетит. Я прихватила с кухни пачку печенья и вернулась в гостиную. Алек сидел на моем месте и с интересом рассматривал рисунок. Я мысленно приготовилась. Вот сейчас будет: «Ты сама это нарисовала?» «А что это означает?» «А почему?»
   Не люблю объяснять свои картины. Если рисунок требует объяснений, значит, он плохой.
   Но Алек не стал ничего спрашивать. Он молча пил кофе, время от времени бросая взгляд на картину. Наконец все-таки не выдержал и спросил:
   – Горы атакуют?
   Я обрадовалась, он понял!
   – Скорее «Берег наступает». Я никогда не была в горах и не знаю, какие они.
   Глаза Алека наполнились радостью.
   – Они – прекрасны! Это не передать словами. Хочешь, я отвезу тебя в горы? Ты увидишь все сама.
   – А это ничего, что я сейчас болею? – мне хотелось сказать это иронично, но я сипела, как рваная гармоника.
   Алек смутился:
   – Извини, я не знал. Надеюсь, ничего серьезного?
   – Шутишь? Вообще-то у меня ангина. Или ты думаешь, что я всегда так выгляжу? – я указала на свое лицо.
   Алек не понял.
   – Что-то не так?
   – Все не так! Я выгляжу как урод.
   – А я не заметил, – сказал Алек искренне. – Только бледная немного. Тебе надо больше гулять. Когда выздоровеешь, конечно.
   – Погуляю, – согласилась я и вздохнула. – Если Вики отпустит.
   – Кто такая Вики?
   – Это моя мачеха. Перед самой болезнью меня посадили под домашний арест. Месяц еще не прошел. Так что гулять я теперь буду не скоро.
   – Месяц ареста? – удивился Алек. – За что?
   – За безнравственность.
   Алек с недоверием покачал головой.
   – Я не верю, что человек, рисующий такие картины, может быть безнравственным.
   – Там было много прегрешений. Одно из которых – отказ ходить с ними в молельный дом, петь дурацкие песенки и хлопать в ладоши.
   – Ваша семья – баптисты? – догадался Алек.
   Я поморщилась.
   – Это приемная семья. А я сама – католичка.
   – Я тоже католик, – обрадовался Алек. – Несмотря на арест, тебя должны отпускать к мессе. Ты давно не была?
   Я вздохнула.
   – Довольно давно. Раньше мы ездили с родителями. Потом я приезжала одна, на велосипеде. Теперь у меня нет велосипеда.
   – А на машине?
   – У меня нет ни машины, ни даже прав.
   – Не можешь сдать?
   – Нет наката. Папа учил меня, но я тогда была маленькая, а теперь… Вики считает, что мне это ни к чему. А инструктор дорого берет.
   – Знаешь… – Алек смутился. – Я, конечно, не твой родитель, но ты можешь накатать положенные часы со мной. А в следующее воскресенье я отвезу тебя к мессе. Если выздоровеешь, конечно.
   Я вздохнула.
   – Вики ни за что не отпустит. Тем более к мессе.
   – Посмотрим, – улыбнулся Алек. – Я еще никогда не проигрывал.
   – А во что ты играешь?
   – В юриспруденцию, – засмеялся Алек. – Я – адвокат.
   И он протянул мне свою визитку.
   «Какая же я тупица! – подумала я. – Марианна же мне все уши про него прожужжала».
   Я повертела карточку в руке и протянула обратно.
   – Так не делается, – сказал мне Алек.
   – А как делается?
   – Ты должна дать мне свою.
   – Но у меня нет визитки.
   – Тогда запиши на бумаге.
   И он кивнул в сторону моего планшета. Мне было очень жалко тратить целый лист на строчку телефонного номера, и я придумала другое. Подошла к пачке «душеспасительных» журналов Вики, вытащила один наугад, нашла лист с картинкой, вырвала его и на облаках между летающими птичками написала по образцу визитки: «Софи Бертон, художник» и свой телефон.
   Алек взял листок и долго смотрел сначала в него, потом на меня.
   – Что опять не так? – спросила я и заглянула в лист, который только что держала в руках. Тогда я не стала разглядывать картинку, а теперь увидела:
   Посреди полинезийского пейзажа стояла девушка, целомудренно прикрытая листьями и цветами и протягивала яблоко юноше. Обрывок надписи гласил:
   «…в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши и вы будете как боги, знающие добро и зло».
   А перед этим текстом размашистым почерком красовалось мое имя…

   На следующий день после школы ко мне заехала Марианна вернуть болеро. Когда она, красивая и сияющая, появилась на пороге, Вики сначала не хотела ее пускать и явно придумывала какие-то причины, но ее вдруг позвали к телефону, и она махнула рукой:
   – Не больше тридцати минут и здесь, в гостиной. Ты еще под арестом.
   Мы сели на диван, и Марианна затараторила, как швейная машинка ее матери.
   – Вчера все было просто потрясающе! Мы ходили в ресторан с его родителями, Алек меня официально представил. И я, сто процентов, понравилась его отцу! Он просто глаз с меня не сводил. А мать… она была сама любезность, но ты же знаешь: это чувство собственничества, когда единственного сыночка уводят из семьи…
   Я засмеялась.
   – Нет, мне это не знакомо.
   – Брось, – перебила меня Марианна, – тебе ли не знать? А как же мамаша Харпер? Вот уж у кого крыша съехала на этом деле! Она и близко не подпускает никого к Джо. Кстати, о Харпере. Он уже выписался из больницы и был сегодня в школе: повязка на голове, как ветеран гражданской – улет просто! Знаешь, его рейтинг в школе растет. Он просто умолял меня кое-что тебе передать.
   Марианна проворно огляделась и сунула мне в руки конверт. Я быстро запихнула его под свитер.
   – Вот-вот, ближе к сердцу! – подтрунила надо мной Марианна. – Не понимаю я ваших отношений, и будь я на месте Джо, давно бы бросила тебя. Отношения должны раз-ви-вать-ся! Тогда интересно. А полгода ходить за ручку и смотреть на цветочки – несусветная глупость и потеря времени. Да за это время и ты, и он могли бы окунуться в десяток романов!
   – Зачем?
   – Это опыт, детка! Как ты наберешься опыта, если у тебя отношения только с одним парнем?
   – Мама учила меня…
   – Только вот не надо опять про католические принципы. – Поморщилась Марианна. – Это уже давно устарело. А девственность и вовсе атавизм. Вот у нас с Алеком…
   И она снова начала рассказывать про своего жениха, про их отношения, про его родителей, про ужин и планы на будущее.
   – Наверное, стоит посетить Европу во время свадебного путешествия? Как ты считаешь? Типа там мои корни. В Шотландии у Макалистеров есть дом. Эх. Жаль, что не замок. Мне бы очень пошло приталенное под грудью платье на фоне крепостной стены…
   Марианна не на шутку размечталась, и я уж не стала ее разочаровывать, что у замков в Шотландии нет крепостных стен. Я спросила:
   – Так он уже сделал тебе предложение?
   – Это не делается так быстро. Мы встречались, теперь он познакомил меня со своими родителями. Официально, – Марианна подняла вверх указательный палец. – Попозже мы отправимся с ним куда-нибудь на уик-энд и вот там-то он и сделает мне предложение. Настоящее, с кольцом. Чем хороши уик-энды, так это тем, что можно вовсе не вылезать из постели. – Марианна потянулась, как кошка. – Хотя с Алеком это не так интересно. И вообще, Алек, очень нерешительный. Тянет все что-то… Мне кажется, это влияние его мамаши. Ты его видела, как он тебе показался?
   Я вспомнила, как Алек напросился на кофе и как требовал у меня визитку. Он вовсе не показался мне нерешительным. Я пожала плечами.
   – Не знаю. Мы мало общались.
   – И правильно! – усмехнулась Марианна. – Я опустила его к тебе только потому, что знала, что ты выглядишь ужасно. Извини, подруга, но в любви каждый сам за себя. Своего Алека я не отдам никому!

   Когда Марианна ушла, я хотела уединиться и прочитать, наконец, письмо от Джо, но меня остановила Вики:
   – София, ты знаешь кто такой мистер Макалистер? Именно с ним я сейчас разговаривала.
   – Да. Это жених Марианны. Он адвокат.
   – Жених? – задумалась Вики. – Впрочем, это дела не меняет. Он – сама любезность. Мистер Макалистер интересовался твоим здоровьем! Кроме того, я рассказала ему об этом ужасе с полицией и с газетой, и он подсказал, что с этой бесстыдной газетенки можно запросто отсудить возмещение. Тем более что ты еще несовершеннолетняя. И он посоветовал достойного и недорогого адвоката. Я уже звонила…
   Последние слова Вики летели мне в спину. Я ушла в свою комнату.
   Не успела я подумать, что последнее время в моей жизни слишком много Алека Макалистера, как до меня донеслась самая последняя порция новостей от Вики:
   – В воскресенье мистер Макалистер свозит тебя к католикам.
   Что случилось с Вики? Почему она вдруг дает мне такую вольность? Впрочем, сейчас мне было не до мачехи. Письмо Джо жгло мне грудь.
   Полночи в полиции, а потом и дома я плакала и молилась за Джо. Я помнила его побелевшее лицо, когда его грузили в машину скорой помощи. Именно тогда меня кольнуло: я ведь могу его потерять!
   До этого случая, я относилась к Джо, как к чему-то незыблемому, иногда – досадному, иногда – приятному, но даже представления не имела, что в один миг он может исчезнуть. Как исчезли мои родители. Теперь же в моем сердце поселилась тревога.
   Я с трепетом развернула письмо.
   «Моя дорогая, любимая, нежная Софи! – писал он. – Марианна сказала мне, что ты заболела. Я так виноват, что не смог защитить тебя… Я не могу дождаться той минуты, когда снова увижу тебя, вдохну аромат твоего тела, почувствую бархат твоей нежной кожи…»
   Там было еще два листа подобных нежностей. В конце письма Джо скупо сообщал, что его выписали из больницы и что дело, скорее всего, уладят адвокаты.
   «Тот, кому я разбил нос, оказался славным парнем и не будет подавать на меня в суд».
   Про того, кто ему разбил бутылкой голову, не было сказано ни слова.
   Позже я узнала, что за разбитую голову Джо получил три тысячи. Примерно в то же время Вики получила чек из газеты на три с половиной тысячи за мою «голую» фотографию. Так я узнала, что голова Джо и мое тело стоят примерно одинаково. Просто наш адвокат оказался удачливее.
   Долгое время я размышляла: рассказать Марианне о том, что Алек хочет отвезти меня к мессе или нет? В конце концов, я решила, что не надо. Он еще может сто миллионов раз передумать, а ссориться с единственной подругой не хотелось. Марианна оказалась такая ревнивая! Что такого, если мы проедемся до храма?

   – Если ты идешь в приличное место с приличным человеком, то хотя бы вырядись прилично! – ворчала Вики. В этом была доля смысла. Я так давно не была в храме, что мне хотелось, чтобы встреча с ним была праздником. Я надела свое бело-черное платье от Готье-Дюпон и черные туфли.
   – Вот, хоть на человека стала похожа! – подытожила Вики, пробегая мимо. Они тоже собирались в свой молельный дом.
   Я уже хотела выйти на улицу, чтобы не мешаться под ногами у мачехи, но меня остановил Том. Он протягивал мне маленькую черную сумочку-клатч. Она была обтянута черным кружевом.
   – Возьми, Софи. Как раз подходит к твоему наряду. Раньше это принадлежало Салли, нашей дочке. – Он смутился. – Я думаю, она не была бы против. И это так… – он подбирал слова, – дополняет твой наряд.
   – Спасибо, Том, – искренне поблагодарила я. Мне хотелось поцеловать его в щеку, но я не стала. Наверное, это было бы неприлично.
   По настоянию Вики я надела пальто, и мое роскошное платье скрылось под ним.
   Алек приехал за мной на черной машине. Я плохо разбираюсь в технике, упомяну только, что она плавно и бесшумно двигалась и сверкала чистотой и ухоженностью.
   Пока я садилась в машину, все семейство Харди высыпало на улицу. Вероятно, под предлогом похода в свою церковь, но я-то видела, как они пожирали глазами и Алека, его одежду и машину. Даже маленькая Стейси откровенно разглядывала моего спутника.
   Я снова вспомнила слова Джо: «Это как на сцене. Нужно улыбаться и держать спину, даже если внутри плачешь». Я улыбнулась моей приемной семье, села в машину Алека, и уже через двадцать минут, одолев мосты, мы были в штате Вашингтон в моем любимом храме.
   Месса была проникновенна. Звуки органа и торжественная проповедь священника вызвали у меня слезы, может быть, потому что я давно не была в храме и столько нагрешила за это время. Спохватившись, что у меня нет платка, я полезла в сумочку. Там оказался платок Салли. Он был кружевной и чистый, несмотря на то что сумочка некоторое время валялась в кладовке, но абсолютно черный. За неимением другого я приложила его к глазам.
   – Ты в трауре? – шепотом спросил меня Алек. – По своим родителям?
   Я гневно сверкнула на него глазами. Слезы мгновенно высохли.
   – Они не умерли! – ответила я чуть громче положенного, и на нас устремились укоризненные взгляды.
   Алек только понимающе кивнул и погрузился в собственную молитву. А мои мысли теперь были о родителях. Прошло уже больше года как они исчезли. Я разослала письма во все уголки мира: в яхт-клубы, спасательные станции, порты, таможенные посты. Ответы приходили и по большей части вежливые, но не те, которых я ожидала. Когда Вики начала ворчать, что я слишком много трачу денег на конверты и марки, я переместила свою деятельность в Интернет и каждый день регистрировалась на бесчисленных сайтах. Мне приходило множество уведомлений, я с трудом успевала просматривать их. В этой громоздкой лавине информации терялись письма Сэма Найколайски. Последний раз он писал мне, что Степан женился и уехал в Джуно, что Фрол стал спасателем, а Ставр так и промышляет крабов вместе с отцом. Там же в мельчайших подробностях Сэм сообщал о своих оценках и упоминал, что собирается поступать в колледж в Ситке.
   Я так глубоко задумалась обо всем этом, что не заметила, как закончилась служба и в храме остались только мы. Точнее, я продолжала сидеть на скамейке, а моего спутника не было. Он о чем-то разговаривал со священником. Увидев, что я вышла из задумчивости, оба заулыбались и закивали.

   Всю обратную дорогу в машине Алека я молчала, погруженная в свои мысли, и не заметила, как мы подъехали к небольшому ресторанчику. Но это был другой городок, не Астория.
   – Где мы? – спросила я, оглядываясь. Во всю ширь перед нами открывалась пристань с лесом мачт.
   – Это Илвако.
   – Зачем мы здесь?
   – Пообедаем.
   – А ближе ничего не было?
   Алек смутился, и я пожалела, что была такой бесцеремонной. Вдруг он действительно голоден? А уехал так далеко от Астории, чтобы его увидела со мной Марианна. Не хочет осложнять себе жизнь объяснениями с ней. И в этом случае он прав. Я вздохнула.
   – У меня нет денег на ресторан.
   Алек воодушевился.
   – Могу я угостить тебя? Хотя бы в компенсацию того, что увез так далеко.
   – Шутишь? Это я вся по уши в долгах перед тобой: ты вытащил меня из-под ареста, свозил к мессе, а теперь еще хочешь накормить… Мне с тобой вовек не расплатиться.
   – Хорошо, давай посчитаем. Представь, что вытаскивание тебя из-под домашнего ареста я сделал из профессионального долга. Как врачи: оказывают первую помощь. Совершенно бесплатно. Это раз.
   Он отогнул один палец.
   – Поездка к мессе – это был мой христианский долг, и он оплачен. Это два.
   Он отогнул второй палец.
   – А в ресторане ты меня проконсультируешь по яхтам: какие они бывают, какого класса. Ты же знакома с яхтами?
   Я недоверчиво улыбнулась. Алек подбодрил меня:
   – Твоя консультация стоит обеда? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Три! Пошли!
   Он протянул мне раскрытую ладонь. Я колебалась.
   – Ну а если тебе не понравится моя консультация?
   Алек пожал плечами.
   – Тогда будешь должна. На счет денег не переживай. Тебе скоро выплатят возмещение.
   – За что? – удивилась я.
   – Разве миссис Харди не говорила тебе? – в свою очередь удивился Алек.
   – Нет.
   – Она подала иск на газету за ту фотографию…
   Меня обдало жаром. Ну вот. Теперь и Алек видел эту мерзость. Я не знала, куда провалиться со стыда, и закрыла лицо руками.
   – Что ты? – испугался Алек. – Тебе нехорошо?
   – Не напоминай мне. Мне так стыдно!
   – О чем ты? Это им должно быть стыдно! Но так как стыда у них нет, то будет справедливым получить с них чек. Кстати, редактора уже уволили.
   Позже в ресторане мы снова вернулись к этой теме. Алек рассказывал мне о папарацци, о том, как они портят жизнь известным людям. Как это случилось с принцессой Ди.
   – Они прямо как наркокартель… – сказала я вслух, – преследуют и преследуют. До самой…
   Я вдруг спохватилась.
   – Так, что ты хотел узнать про яхты?
   – Ну, – Алек почему-то смутился. – Возможно, я буду покупать яхту и хотел бы знать, какие они бывают и легко ли ими управлять.
   Я задала еще пару вопросов, а дальше я рассказывала без умолку. И за обедом в ресторане. И после, когда мы прогуливались по пирсу вдоль лодок, катеров и яхт.
   – А ваша яхта? Какого класса она была? – спросил Алек, и внутри у меня все оборвалось. «Была». Он говорит так, как будто ее нет.
   – Я не хочу говорить о «Нике», – сказала я и отвернулась. Голос мой дрогнул и осекся.
   – Я обидел тебя, Софи? – спросил Алек.
   – Пожалуйста, – я начала объясняться, с трудом выговаривая слова, – если не хочешь причинить мне боль, никогда, никогда не говори так, словно мои родители погибли. Я в это не верю, – голос мой окреп, я почувствовала прилив сил. – Они – живы! И «Ника» – самая прекрасная из яхт – на плаву!
   Я воодушевлялась все больше и больше.
   – После страшного шторма, после того, как в нее ударила молния, после пожара – «Ника» хранила нас до самой Аляски. А когда мы уходили от пиратов, она развила такую скорость, что любой гоночной яхте это и не снилось!
   – Какая ты… – вдруг сказал Алек и взял меня за руку.
   Это меня остановило, я перевела дух. Плакать больше не хотелось.
   Алек смотрел на меня широко распахнутыми глазами, и я не знала, чего в них было больше: удивления или восхищения.
   Прощаясь у двери дома Харди, Алек Макалистер пожал мою руку и сказал:
   – Прости, Софи, но ты очень необычная девушка.
   – Что не так? У меня какие-то лишние части тела?
   – Ты очень… настоящая.
   – Настоящая? – я рассмеялась. – Такого комплимента мне еще не делали.

44. Предательство

   Всю следующую неделю ко мне безуспешно пытался прорваться Джо. Но мне не разрешали даже подходить к телефону. Я лишь послала Джо из окна воздушный поцелуй.
   В этот раз арест был настоящий, без Интернета и электронной почты. Я села за учебники. Математика давалась мне с трудом, зато я перечитала все, что было задано по литературе, социологии и биологии до конца года. Меня даже увлекли законы Менделя, и я стала размышлять о генетике. Вот откуда могут быть у Джо серые глаза? Он же чистокровный индеец. Я видела его маму и бабушку, вспоминала их темные, почти черные глаза. И его отец тоже был индейцем. «Человек с ледяными глазами» – называли его. Но ведь «серые глаза» – это же рецессивный признак, и он должен быть подавлен.
   Понемногу я стала перебирать всех своих знакомых, их родителей и других родственников. В остальных случаях законы Менделя действовали. Как на горохе.
   Мне вспомнился Алек – его длинная, вытянутая фигура. И Марианна – толстенькая, с чуть коротковатыми ногами. Вот если у них будут дети, то могут получиться вполне себе красавцами. Хотя самого Алека красавцем назвать было нельзя. Такой же высокий, как Джо, но худощавый и от этого нескладный; с тонкими губами и большим ртом. Над верхней губой – маленькие усики, аккуратные, как стрелки на часах. Эти усики, пробор на голове и идеальные стрелочки на брюках создавали запоминающийся консервативный образ. Довольно приятный, располагающий к себе образ, но мне он не нравился. Глаза Алека были зеленовато-карие, с маленькими коричневыми пятнышками, и мне это тоже не нравилось. Я любила глаза яркие, насыщенные, определенного цвета. Зеленые, как у моей мамы, или черные – как у папочки, серые, как у Джо, или нежно-голубые, как у Стейси. Все, кого я любила, обладали именно такими глазами. Даже у Марианны глаза были ровного, болотного цвета.
   Хоть внешность Алека была не в моем вкусе, мне импонировало его поведение. Он держался свободно и вместе с тем сдержанно, но без той нагловатой развязности, которая сквозила в манерах Джо. С Алеком было интересно разговаривать, его замечания были тонкими и к месту. И еще он слушал меня. Его не раздражало, если я, задумавшись, делала паузы посреди фразы. Он не перебивал и не переводил тему разговора туда, куда надо ему. Этим он отличался от Джо. Беседовать с Алеком было легко и спокойно, как с другом.
   В следующее воскресенье рано утром автомобиль Алека снова стоял у дома Харди.
   – Такой человек! – вскрикивала Вики, судорожно вытаскивая из волос последние бигуди и бросаясь навстречу гостю.
   – Софи? Конечно. Она сейчас будет готова. Нет, не возражаю. О, спасибо! Такая красота. Стейси, дочка, поставь в вазу.
   Слыша это все, я быстро натянула на себя джинсы, водолазку, а поверх нее – старую клетчатую рубашку. Мне не хватало только бейсболки, и можно было отправляться хоть в горы, хоть на рыбалку. Но не в ресторан.
   Когда я спустилась, Вики потеряла дар речи.
   – Что ты надела на себя? – наконец выдавила она. – Ты же…
   Я знала все, что она могла сказать, но Алек вдруг оказался на моей стороне.
   Не отрывая от меня взгляда, он подошел, подал мне руку и сказал:
   – Бог ждет нас к себе в любом обличье.
   Вики швырнула в меня недовольный взгляд, но ничего не сказала.
   После мессы мы поехали сразу в сторону Астории, и я подумала, что у Алека еще дела, поэтому он спешит отвезти меня домой. Но мы опять проехали поворот к дому Харди и двигались дальше, в другую сторону.
   – Куда на этот раз? – спросила я.
   – В Сисайд.
   – И что там?
   Алек пожал плечами.
   – Что хочешь. Аквариум с тихоокеанскими рыбами. Пляж. Магазины. Рестораны. Гольф-клуб. А еще там больница, нужно показать тебя доктору.
   – Психиатру? – усмехнулась я.
   – Нет. Нужно, чтобы доктор посмотрел твое горло. Ангина – это опасно. Чтобы не было осложнений.
   – Ну ты даешь! Я ведь еще несовершеннолетняя, и разрешение на осмотр…
   Алек протянул пачку документов.
   – Здесь все есть. Я подготовился.
   – А почему именно в Сисайде? В Астории тоже есть больница.
   Алек пожал плечами:
   – А почему бы и нет? Прогуляемся…
   – Но моя страховка не позволяет…
   – Я звонил в страховую. Они расширили ее.
   Мне нечего было возразить. Алек действительно подготовился основательно. Интересно, зачем он это делает? У него ведь есть Марианна. Конечно, может быть, он дал священнику обет помогать сирым и убогим? Потому-то они прошлый раз улыбались и кивали как китайские болванчики? Или его подкупила Вики?
   В этих размышлениях я и вышла из машины около больницы. Меня записали на прием, но надо было подождать.
   – Прогуляемся? – предложил Алек. – Сидеть в очереди среди больных людей не так уж приятно.
   – Это точно. – Я вспомнила, как, приехав с Томом в больницу, мы три с половиной часа провели в приемном покое, еще до осмотра, пока я не начала задыхаться. И добавила: – Лучше вообще не болеть.
   – Ты не хочешь пройтись по магазинам? – предложил Алек. – В Уоррентоне и даже в Астории таких нет.
   Курортный городок Сисайд поражал разнообразием витрин.
   Я пожала плечами.
   – Мне ничего не надо. Я вообще не люблю магазины. Скучно.
   – А что ты любишь?
   Я задумалась.
   – Я смотреть люблю. Просто наблюдать.
   – Как это? – удивился Алек.
   – Ну, вот смотри. – Я указала на ближайшее дерево. У него совершенно голые ветки, и они тянутся вверх, к небу, словно руки. Вот так.
   Я показала.
   – А это дерево совсем другое. И в его ветках – кусочки облаков. Если смотреть с этой стороны. Видишь? Сейчас пасмурно. А когда будет солнце, я покажу тебе, как играют свет и тени. Как искать блики и рефлекс. Это очень и очень интересно. И можно смотреть на вещи совсем другими глазами.
   Алек засмеялся.
   – Мне это знакомо. Знаешь, я играю в такую же игру, но только в людей.
   – Как это?
   – За обедом расскажу!

   Мы еще погуляли. Картинка вокруг больницы была безрадостная. Многие деревья потеряли листву, трава пожухла, солнце не вылезало из-за облаков. Унылый декабрь. Даже на Аляске зима была веселее: горы и холмы укрыты чистым снегом, и от этого на сердце становилось тоже щемяще-чисто. И конечно, на Аляске был мой дружок Сэм. И родители были вместе со мной.
   Наверное, лицо у меня изменилось, потому что Алек вдруг спросил:
   – О чем ты думаешь?
   – Об Аляске. Там сейчас снег и горы белые-белые. А еще там остались друзья.
   Как-то незаметно я рассказала Алеку и о Сэме, и о мистере Твитче и о мальчишках-алеутах и даже о Джастине. Обида на него прошла, и я вспоминала его просто как друга, верного товарища наших с Сэмом затей.
   Когда подошла наша очередь у врача, меня долго осматривали, но остатков болезни не нашли. У меня оказался лишь сниженный иммунитет и недостаточный вес. Я расстроилась.
   – Ну, все. Теперь Вики запытает меня своей едой. Может, не показывать ей заключение?
   – У тебя какие-то проблемы с едой? Или с мачехой?
   Я покраснела. Марианне я рассказывала все, а Алеку жаловаться не хотелось. Я покачала головой.
   – Нет у меня проблем.
   – Тогда поехали лечиться.
   – Куда?
   – Пообедаем. Восполним недостаток твоего веса.
   – Я тебе говорила, что у меня нет денег?
   – А я тебе говорил, что занимаюсь благотворительностью?
   Уже в машине я спросила Алека:
   – Зачем ты возишься со мной? У тебя нет более интересных дел?
   Алек помолчал, потом ответил:
   – Знаешь, какое потрясающее чувство, когда кому-то помогаешь? Это ни с чем не сравнимо.
   Он завел машину и медленно выехал с парковки на дорогу. Чуть помолчал в нерешительности, потом начал рассказывать.
   – У нас дома на стене висит старинный меч. Ему почти девятьсот лет, и странно, что он вообще сохранился. Он всегда принадлежал нашему роду. Когда я был маленьким, то смотрел на него и думал: вот вырасту и буду рыцарем в сверкающих доспехах и с этим мечом. С оружием в руках защищать людей от несправедливости и зла. Меня ведь даже назвали Алек – «защитник людей». А потом я вырос и понял, что мечом людей не защитишь. Сейчас в ходу другое оружие.
   – И стал адвокатом?
   – Примерно так. А кем хочешь стать ты?
   Я вздохнула и покачала головой.
   – Теперь даже и не знаю. Раньше я хотела стать художником, училась живописи. Родители хотели, чтобы я окончила колледж, мы вместе мечтали об Академии художеств… А теперь я думаю только о том, как бы поскорее уйти из под опеки. Харди настаивают, чтобы я пошла учиться в колледж в Корвалисе, где учится их сын. Или в технический колледж в Астории. Но мне совсем не хочется заниматься технологией переработки рыбных отходов или лесозаготовками.
   – А учиться там, где обучают рисованию?
   – О чем ты говоришь!? На это у меня нет денег. Совсем. И накопить – нереально. Вики мне не дает денег даже на краски и кисточки. И работать не разрешает. Я не думаю о будущем, не думаю о колледже и выборе профессии, потому что у меня нет будущего. Его просто нет. Словно все смыло гигантской волной и я стою на пустом берегу совсем одна.
   Вынырнувший из пелены облаков солнечный луч резанул мне по глазам, и я прикрыла лицо рукой. Как глупо. Чуть не разревелась.
   – А если бы у тебя были деньги? Где бы ты стала учиться?
   – Ты хочешь честного ответа?
   Алек вдруг смутился.
   – Или честного или никакого.
   Я помедлила, мне было тяжело произносить это, хоть я думала об этом почти постоянно. Потом покачала головой.
   – Я бы не стала учиться и все деньги потратила бы на поиски родителей. Бестолковая, так?
   Я подняла глаза на Алека.
   – Нет. Просто тебе их очень не хватает. У тебя кроме них есть кто-то?
   – Родственники? Нет. Мама и папа были одни на свете.
   – Я имел в виду парня.
   Я опустила глаза.
   – Есть. Джо Харпер. Мы встречаемся.
   – Это хорошо, что ты не одна.
   Мы вышли из машины возле небольшого рыбного ресторанчика. Он был чистеньким и уютным, там было много людей, одетых подобно мне. Никаких вечерних платьев или костюмов.
   Я заказала тунца. Официант поинтересовался, что я буду на гарнир.
   – Запеченного лосося.
   Брови у официанта дернулись, но он спросил, выбрала ли я десерт.
   – Да. Суп из акульих плавников.
   – Это на десерт? – переспросил официант.
   Я кивнула.
   – А что вы будете пить?
   – Воду.
   – Морскую? – официант явно глумился.
   – Дистиллированную, – я тоже не прочь была посмеяться.
   – А вам? – обратился официант к Алеку. Было видно, что к нему он относится серьезнее.
   Алек захлопнул меню и откинулся на спинку стула.
   – Мне все то же самое, что и моей спутнице. И воду.
   – Дистил… лированную? – поперхнулся официант.
   – Морскую! – засмеялся Алек.
   Официант ретировался, и к нам тут же подошел менеджер.
   – Прошу прощения, мистер Макалистер. У нас нет морской воды в меню.
   – Это была шутка. Пусть принесут две бутылочки «Перье». Без газа.
   Я удивлялась, откуда здесь знают Алека? Он ведь живет и работает в Портленде. Но я не стала спрашивать об этом. Я вспомнила, что Алек обещал мне рассказать.
   – А в какую игру играешь ты? Ты обещал мне рассказать, когда я показывала тебе деревья.
   Алек стушевался.
   – Наверное, это не очень прилично… Я тоже люблю наблюдать, но за людьми. Их жесты, интонации, движения, мельчайшая мимика, – мне все интересно. Мне очень интересно, о чем они думают, чем живут в эту секунду. Потом это помогает мне в работе.
   – Интересные у тебя игры. За мной тоже наблюдаешь?
   – Ты хочешь честного ответа? – засмеялся Алек.
   – Я снимаю свой вопрос, – пробурчала я и уткнулась в тарелку с тунцом.
   Минут двадцать мы молча ели, и под конец я вовсе осоловела от еды.
   – Вкусно? – спросил Алек, когда я откинулась назад, не в силах больше съесть ни кусочка.
   – Шутишь? Да так много я не ела никогда в жизни!
   – Ты мне напоминаешь Дюймовочку, – засмеялся Алек. – Такая же маленькая и сыта половиной зернышка.
   – А ты кто тогда? Богатый слепой крот? Или жук?
   – Я – твоя ласточка, – сказал Алек, и я впервые увидела его глаза так близко: зеленовато-карие, с темными пятнышками на радужке. И они смотрели на меня, не отрываясь.
   После обеда мы решили немного прогуляться пешком вдоль улицы. На ней было множество магазинов, но нужного мне не было. Я с сожалением проводила взглядом очередную витрину и вздохнула.
   – Тебе что-то нужно в магазине? – спросил Алек.
   – Вряд ли у них это есть… Я покупала в Портленде еще с мамой и папой.
   – Что именно?
   Зря он спросил. О своем рисовании я могла говорить горячо и бесконечно.
   – У меня был такой кожаный чехольчик, – с жаром начала я. – Длинненький, узкий, но очень удобный. Там как раз помещались кисточки нескольких видов и карандаши. И резинка в отдельном кармашке. Он был…
   – Черного цвета, на молнии, – продолжил за меня Алек, – на торце – серебряное тиснение в виде цветка.
   – Откуда ты… – начала было я.
   Алек остановился, потрясенный, и повернулся ко мне.
   – Так ты – та самая девчонка, которую пытались изнасиловать в раздевалке? А Джозеф Харпер – тот кретин, который никак не может… – Тут Алек вдруг закашлялся и так покраснел, словно подавился собственным языком.
   – Спасибо Марианне! Она держит тебя в курсе всех событий, – сказала я с горечью. – В какие еще интимные подробности моей жизни она тебя посвятила?
   – Прости, Софи! Прости! – Алек чуть не рухнул передо мной на колени.
   Мне было так больно и стыдно, что не хватало воздуха. Я отвернулась от Алека, но все же перевела дыхание и сказала:
   – Тебе-то за что прощения просить? Ты меня не предавал. По крайней мере, пока, – добавила я чуть погодя.
   У меня внутри похолодело. Как могла Марианна рассказать об этом Алеку? Выходит, я для нее ничего не значу? Мои тайны, мои проблемы, самые тонкие струны моей души можно вот так просто…
   Я перевела дыхание и спросила Алека:
   – Мои отношения с Джо она тоже обсуждала с тобой?
   – Нет-нет, что ты! – успокоил меня Алек. – Я просто слышал, как она рассказывала про ваши отношения по телефону кому-то из подруг. Их забавляла… ситуация, они жалели парня. Но имен при мне не называли, поэтому я только сейчас… сопоставил. Прости. Не надо было….
   Я вдруг снова начала задыхаться, несмотря на свежий ветер. Мне хотелось, как тогда, на Аляске, забраться под лодку и плакать от обиды, а потом прибежать к маме и все-все ей рассказать. Что подлыми бывают не только мальчишки, но и самые близкие подруги.
   Но у меня нет мамы! И рассказать теперь мне некому! А этот полузнакомый человек теперь знает обо мне больше, чем мои родители!
   Что еще ему поведала Марианна? Откуда ждать следующего удара? Я всегда знала, что Вики может поступить подло, но чтобы Марианна?
   Я вспомнила ее фразу: «В любви и на войне все средства хороши». Теперь понятно: высмеять свою подругу при своем женихе, чтобы у него даже интереса к ней не возникло. Зачем, Марианна? Вдруг я вспомнила фразу Алека: «…она рассказывала про ваши отношения по телефону…»
   Я повернулась. Наверное, вид мой был страшный, потому что Алек отшатнулся. По возможности спокойно я спросила:
   – Алек, это очень важно. Вспомни, с кем Марианна обсуждала мои отношения с Джо.
   Алек напрягся, глубоко задумался и медленно повторил:
   – «Увидимся в пятницу… как всегда, у тебя… я так соскучилась… Чмоки…»
   – Имя! Как ее звали?
   – Подожди…. Такое забавное… – Алек никак не мог вспомнить. – Косметика… Сигнал… Би-Би! Точно! Я вспомнил! – обрадовался Алек.
   У меня упало сердце. Как это в духе Марианны: назначать свидание любовнику в присутствии жениха.
   Всю дорогу мы ехали молча. Только когда мы подъехали к дому Харди и Алек помог мне выти из машины, я сказала ему:
   – Пожалуйста, Алек, не надо больше сюда приезжать.
   Мне вдруг захотелось, чтобы больно было не только мне, и я сказала:
   – Би-Би – это не подружка. Так друзья называют Брайна Брауна. Он помощник шерифа в Астории.

   Я не знаю доподлинно, что произошло дальше. Могу только предполагать, что Алек, очень щепетильный в вопросах чести, решил выяснить все сам. Мне рассказывали, что в пятницу вечером он заехал в полицейский участок и спросил Би-Би. Это прозвище все хорошо знали. Так прозвали Брайна, не только по инициалам. Когда он был еще карапузом, то сидел в отцовской машине и кричал из окна: «Би! Би!»
   В полицейском участке Алека уверили, что Би-Би дома, дали адрес и даже показали дорогу. Не знаю, что бы сказал Алек, если бы застал Брайна одного. Наверное, выглядел бы ревнивым дураком. Но этого не случилось. Соседи Брайна рассказывали, что хорошо одетый молодой мужчина подъехал к дому Браунов на машине, подошел к двери и остановился, словно прислушиваясь к чему-то. Может быть, на это и не обратили бы внимания, но только мужчина вдруг изменился в лице, сел в машину и так газанул с места, что колеса пошли в проворот и задымились.
   Я не знаю, как Алек справлялся с такими новостями, но в воскресенье утром он в доме Харди не появился. Вместо него прикатила обозленная Марианна. Я не хотела с ней встречаться, но Вики расцеловалась с ней на пороге и запустила в мою комнату. Вики, Том и Стейси собирались в свой молельный дом.
   – Представляешь, что за дерьмо этот Би? – возмущалась Марианна. – К нему в субботу утром приехал мой Алек, прямо в полицейский участок и спросил его в упор: «Какие у тебя отношения с Марианной?» И этот дебил, урод недоделанный, жаба, не придумал ничего умнее, как сказать: «Ничего серьезного. Просто секс!» Представляешь? Урод!
   – А это правда? – спросила я.
   – Какая разница? – клокотала Марианна. – Алек меня бросил! Представляешь? Бросил!!! – она уже орала. – Теперь этому уроду мало не покажется! Никакой службы в полиции! В тюрьму пойдет. Дерьмо собачье!
   – За что? – я испугалась за Брайна.
   – За совращение несовершеннолетней, подонок!
   Я облегченно вздохнула.
   – Марианна, тебе уже есть восемнадцать. Забыла?
   Марианна не слушала меня.
   – За изнасилование! Несовершеннолетней! Два года назад!
   Я закрыла лицо руками. Мне было очень жалко Брайна, я не хотела, чтобы он сел в тюрьму.
   – Марианна! Пожалуйста! Не трогай Би-Би! Он не виноват! Он же не насиловал тебя!
   – Какая разница! В тюрьму сядет, педофил! Дерьмо! Еще его папаша в полиции служит, не знаешь кому и заявление писать. Сразу прокурору штата. И в газету. О том, что в полиции Астории коррупция и разврат.
   – Марианна! Послушай! Пожалуйста, не трогай Би! – я уже умоляла. – Это я во всем виновата! Прости! Но не трогай Брайна!
   Марианна металась по комнате и не слушала меня.
   Я набрала воздуху в грудь и крикнула:
   – Это я сказала Алеку, что ты встречаешься с Би-Би!
   Марианна застыла на месте, и мне показалось, что ее рыжие волосы встали дыбом.
   – Ты?!
   Теперь весь гнев Марианны обрушился на меня.
   – Сучка! Когда ты успела? Никто не знал, что мы встречаемся! Никто!
   Она трясла меня за плечи, а потом хлестко ударяла по щекам. От этих ударов у меня в голове словно лопались шарики. Если не считать приюта, меня никогда никто не бил, и я закрыла глаза от страха. Где-то рядом тоненько закричала Стейси.
   Я хотела открыть глаза и узнать, что с моей сестренкой, но острый носок туфли ударил меня в живот, а когда я согнулась, на меня обрушились удары рук, ног и не пойми чего. «Пусть, – думала я, – только не Брайн! Я одна во всем виновата!»
   Кругом были крики и визг. Я запомнила искаженное, дикое лицо Марианны и ее рыжие волосы у меня в руках. Я тянула за эти волосы из последних сил, потому что длинные пальцы сдавливали мне горло с чудовищной силой.
   Я могла задерживать дыхание надолго, но это под водой, в полном спокойствии, слушая музыку собственной души. А здесь, в этой схватке, полной ярости, я не успела даже вздохнуть, и теперь у меня стремительно темнело в глазах…

   Когда нас с Марианной отвезли в полицейский участок, а Стейси и Викторию – в больницу, Том позвонил Алеку Макалистеру и попросил приехать. Алек приехал через час. За это время Марианна уже остыла, мне оказали первую помощь. Я очень беспокоилась за Стейси. Когда ее уносили, она лежала как мертвая. Но из больницы сообщили, что моя сестренка уже пришла в сознание, но все время плачет и просит позвать меня. У меня сердце рвалось поехать прямо к ней в больницу, но предстояло еще долгое разбирательство в полиции. Брайн тоже был в участке и молчаливо сидел на скамейке рядом со мной. Когда Браун-старший услышал, что Марианна хочет обвинить его сына в изнасиловании, ему стало плохо и снова приехала скорая.
   Все ждали, на чьей же стороне окажется Алек. Все сидели молча. Тишина вокруг нас просто звенела.

   Когда вошел Алек, все повернулись к нему. Он поздоровался за руку с Томом и сел за стол к полицейскому, который замещал Брауна старшего. Алек казался усталым и даже как-то постаревшим. Ни на меня, ни на понурого Брайна, сидящего рядом со мной, ни на Марианну за решеткой он даже не взглянул. Полицейский что-то тихо рассказывал ему, Алек кивал. Я разглядела, что он был в черных брюках и черной водолазке. И от этого он был похож на ниндзя. Только слишком длинного. Я закрыла глаза и откинулась назад. У меня болело все тело. Похоже, это все разбирательство затянется надолго.
   – Тебе плохо, Софи? Позвать врача? Они еще не уехали, – забеспокоился вышедший из оцепенения Брайн.
   – Не надо врачей. Я хочу домой.
   – Пока не зафиксируют, кто и какие обвинения предъявит, никто никуда не пойдет, – шепотом объяснил мне Брайн. – И еще одно: на чьей стороне будет адвокат. Это очень важно.
   – Скажи честно: у вас с Марианной было? – спросила я его тихо-тихо.
   На лице Би отразилось чувство досады, но он ответил:
   – Я уже жалею об этом!
   – Но ведь она была несовершеннолетней! Как ты мог? – я старалась говорить шепотом, но чувства придавали словам силу.
   Чувство досады на лице Би сменилось раздражением.
   – Мне тогда было только семнадцать. И я ее не насиловал!
   Последняя фраза прозвучала слишком громко, все обернулись. Брайн опустил голову и прикрыл лицо рукой.
   Марианна сидела за решеткой в углу комнаты, тоже уткнувшись лицом в ладони.
   Формально пострадавшей считалась я, но на самом деле я считала себя виновной. Зачем я сказала Алеку про Би-Би? Страдала бы сейчас в одиночестве, рисовала. Рано или поздно домашний арест закончится, я снова увижу Джо. А теперь что? Из-за моей глупой, злой выходки пострадало столько людей! Во-первых, Алек. Даже его безупречная внешность сейчас несла на себе отпечаток страдания. Потом – Марианна. Она потеряла жениха, и все ее планы на будущее и шотландские замки рухнули. О Брайне и говорить не приходилось. Докажут изнасилование или нет, но суд навсегда закроет перед ним карьеру полицейского. К тому же у его отца, Брауна-старшего, открылись проблемы с сердцем. А еще Стейси… Моя маленькая сестренка перепугалась, когда Марианна стала меня душить, и с ней сделался припадок.
   Я вспомнила старинное английское стихотворение:
   «Не было гвоздя – подкова пропала,
   Не было подковы – лошадь захромала…»
   Что я натворила? По нам всем словно прошла лавина, ломая и калеча судьбы. Из-за одного слова. Из-за одной обиды.
   «Враг вступает в город, пленных не щадя.
   Оттого что в кузнице не было гвоздя».

45. Ночь перед Рождеством

   Перед самым Рождеством из Корваллиса приехал Виктор – родной сын Вики и Тома. Он был толстым увальнем, любящим поучать. Вики благоговейно смотрела ему в рот и с упоением рассказывала о его успехах знакомым и незнакомым. Виктор был точь-в-точь Тартюф из пьесы Мольера. Такой же двуличный и похотливый. Прошлый раз, когда он приезжал зимой, мы общались с ним мало. Лето я провела со Стейси, а Виктор ездил в Европу. А нынешней зимой он, по его же собственному выражению, меня «разглядел». «Разглядывание» заключалось в посещении моей комнаты без разрешения, когда я переодеваюсь, прикосновении к моим рукам, бедрам и другим частям тела вроде бы невзначай. За обедом он трогал под столом мои коленки с самым невинным выражением лица, слушая, как Вики возносит хвалу небесам за то, что мы имеем на обеденном столе. А я в это время посылала проклятья за то, что имею под обеденным столом. Мне становилось противно, но жаловаться Вики или Тому было бессмысленно. Кто мне поверит?
   Я начала думать: а что если Салли сбежала не просто так? Может быть, ее достал Виктор? Но, судя по разговорам о ней, она сама была не паинькой. Может быть, Виктор что-то сделал красавице Лоре? Но я посчитала, что ему во время ее смерти было всего тринадцать лет. Как сейчас Стейси. В то время мамочка, верно, ему еще зад подтирала… Мои размышления не привели ни к чему. Слишком мало информации мне поступало. Брайн, обещавший помочь, после всей этой громкой истории с Марианной уехал из Астории. Говорят, он поступил в пожарную команду в Портленде.

   В Рождественскую ночь ко мне пришел Джо. Мы стояли за гаражом. Светила луна, освещая ровные ряды могил, отражаясь от выпавшего снега. Лунный свет поделил все на серебро и беспросветную тьму. Лицо Джо в его свете казалось темным, а глаза, напротив, словно бы светились изнутри.
   – Поздравляю тебя с Рождеством, моя птичка! – сказал он и поцеловал в губы так легко и невесомо, что я сама потянулась к нему. Мне хотелось еще, но в этот раз он не стал продолжать.
   – Не надо, Софи, – прошептал он, обнимая и прижимая меня к себе. – Тогда я не смогу уехать.
   – Ты куда-то уезжаешь? – испугалась я. – Надолго?
   – Как получится. Я уезжаю в резервацию. Решается вопрос с моим обучением…
   Джо замолчал, но я знала, что это для него очень важно.
   – Поезжай, – сказала я. Я буду ждать тебя.
   Щемящее чувство сожаления поразило мое сердце. Мы так редко виделись с ним последнее время, а тут еще эта поездка. Но я знала, что для Джо возможность учиться была необходима.
   – Я хочу сказать… – начала я и вдруг выпалила, совершенно непроизвольно: – Я люблю тебя!
   Джо замер, потрясенный. Такие слова он слышал от меня впервые в жизни.
   – Ты сказала это! – выдохнул он. – Сказала… Скажи это еще раз! Пожалуйста!
   Я покачала головой. Мне казалось, что если я повторю это, то какая – то незримая магия между нами исчезнет. Джо перестал меня уговаривать и только вдыхал запах моих волос, выдыхая: «Люблю… люблю… люблю…» Он покрыл легкими поцелуями каждый сантиметр моей кожи. В нем было столько нежности, я словно увидела его другими глазами.
   – Мне пора. Уже глубокая ночь, ты совсем замерзла.
   Может, это было и так, но я не чувствовала ни времени, ни холода. Казалось, что я парю. Наверное, это и было опьянением. Любовным хмелем.
   – Софи, милая, мне надо ехать, – повторил он снова, и я с сожалением отпустила его. Он растворился в ночи быстро и беззвучно. Только через несколько минут я услышала, как где-то неподалеку заводится старенький пикап и, громыхая, набирает скорость.
   – Люблю тебя, – прошептала я ему вслед и поняла, что в этот раз он унес с собой частичку моей души.
   Я тайком прошмыгнула в свою комнату. Там меня ждал неприятный сюрприз: на моей постели сидел Виктор.
   – Комнаты перепутал? – спросила я. – Или некому подгузник поменять? Проваливай!
   Я была грубой, но мне очень хотелось поскорее избавиться от его присутствия, лечь в постель и согреться. В объятиях Джо я не чувствовала холода, а теперь меня била дрожь.
   – А я все видел! – нагло заявил Вик.
   – Колеса или травка? – усмехнулась я. – Или у тебя религиозные видения, как у Жанны д`Арк?
   – Я видел тебя с индейцем. И то, чем вы занимались. – Вик осклабился и развалился на моей кровати.
   – Чего тебе надо?
   – Пошалить, – Вик пошевелил толстыми, как сардельки, пальцами.
   – В Карлсона играешь? Убирайся вон! – зашипела я на него. Стены в доме Харди были тонкими, я боялась разбудить Стейси. Я помнила ее припадок, и мне было страшно, что он может повториться.
   – Заслужи, и я уйду. – Вик схватил меня за руки и притянул к себе. – Холодненькая, свеженькая!
   Его жирное тело колыхалось под халатом. Мне представилось, что внутри халата он может быть голым, и меня чуть не стошнило.
   – Ну, что тебе стоит! Индейцу ведь даешь… – он тянул и тянул меня к себе. Виктор был гораздо больше и сильнее меня, и мне стало не по себе.
   – Я все ему расскажу!
   – Не расскажешь! – ухмылялся Вик. – Он уехал, я слышал.
   – Я закричу! – угрожала я шепотом, но Вик ответил то, чего я так боялась:
   – Ты хочешь, чтобы это увидела Стейси? Напугать ее хочешь? До припадка довести?
   Вот гад! Он манипулировал мной! Я разозлилась.
   Вик отпустил мою руку, чтобы схватить за коленку, и это была ошибка. Я дернулась в сторону, схватила с тумбочки расческу и острым концом приставила к горлу Виктора. Руки его мгновенно ослабли и повисли, как плети. Он отпрянул назад. Я надавила сильнее.
   – Запомни, жаба: кровь из артерии вытекает за четырнадцать секунд. Вся. Хочешь проверить?
   Виктор замер не моргая.
   – Если еще раз хоть пальцем меня тронешь – я тебе кишки на горло намотаю. Усек?
   Глаза Виктора застыли так, что, казалось, он в коме.
   – Усек? – повторила я, надавив еще сильнее.
   – Да! – неожиданно тонко пискнул он.
   Сейчас я чувствовала в себе кураж и наслаждалась им.
   – Вон пошел, мерзота!
   Вик неуклюже поднялся и пошел к двери на полусогнутых ногах.
   Когда он вышел, я отшвырнула расческу. Она жгла мне руки.
   Я ведь чуть не убила его! Минуту назад я упивалась своей властью, не чувствуя ни страха, ни слабости. Я ведь запросто могла его убить и получить от этого странное горячее удовольствие. Боже мой! Что же со мной стало!? И откуда эти слова про кровь?
   Я вспомнила Баффи и Марианну. Как быстро я учусь плохому!
   Покосилась на дверь. В доме Харди двери не запирались принципиально. «Под одной крышей не должно быть тайн», – говорила Вики. Вместе с тайнами мы теряли право на приватность.
   Я не боялась незапертых дверей. «Теперь Вик даже не посмотрит в мою сторону, – думала я. – Наверное, сейчас штаны стирает». Я прислушалась. В ванной Вика текла вода. Точно!
   Я засмеялась. Напряжение этого странного вечера отпустило.

46. Январь

   Весь январь я была в неведении, просто в вакууме. От Джо не было никаких вестей. Я проверяла электронную почту по несколько раз на дню, но ящик пустовал. Изнывая от неизвестности, я позвонила бывшим одноклассникам, в Асторию, но и они ничего хорошего не поведали. Сказали только, что Джо перевелся в какую-то другую школу, а его сестра Аннабель уехала к отцу в Неваду. Дом Харперов и вовсе стоит пустой.
   От постоянной рассеянности на уроках я получила много плохих оценок, к тому же учителя были ко мне беспощадны. С Марианной мы больше не общались, а новых друзей в Уоррентоне у меня не появилось. Меня считали «чудиком», и даже на школьные танцы никто не пригласил. Но это было даже хорошо. Пробовать новые отношения я была не в силах.
   В это время мне очень помогала Стейси. Мы говорили, а больше молчали, но постоянно были вместе. Она ластилась ко мне как котенок, мне нравилось обнимать ее: гладкую, кругленькую и мягонькую. Я учила ее рисовать, и у нее получалось так хорошо, что даже Вики подумывала разрешить нам посещать художественную студию в Астории. Рисовала Стейси так, как нравилось Вики. Это были милые пасторали, насыщенные розовым, голубым и бирюзовым. Она рисовала принцесс, ангелов, котят, цветы. Рисунки ее были настолько милыми, что ими хотелось украсить детскую. Мои картины были двусмысленными. Я нарисовала парочку, они стояли на берегу озера, отвернувшись друг от друга: девчонка – закрыв лицо руками, парень – скрестив руки на груди. Вокруг цвели деревья, и лазурное небо украшали пасторальные облака. А в озере, в отражении – бушевала буря, срывая листву с деревьев, сверкали молнии, а парень и девушка стояли, обнявшись, и нежно смотрели друг на друга.
   – Это ты и Джо? – шептала Стейси, заглядывая мне через плечо.
   – Нет, это просто очередные дураки, которым не хватило искренности и доверия друг к другу.
   Стейси знала, что Джо исчез, но она не верила, что он бросил меня. Она так переживала, что перестала кушать и даже похудела. Наконец, в конце января я получила по электронной почте коротенькое письмо от своего пропавшего возлюбленного. Он писал, что учится в резервации на границе штатов Айдахо и Монтана, рядом с Канадой. Он упоминал, что нашел родственников и что индейское племя приняло его. Письмо обрывалось неожиданно, словно его не завершили, но в конце стояло: «Я люблю тебя, Софи! Мы скоро будем вместе».
   В середине февраля вдруг объявился Алек. Он приехал к Харди, и они, видимо, ждали его. Было воскресенье, и когда я спустилась к завтраку, все семейство было при полном параде и только я – в заношенных джинсах и старой водолазке. Алек Макалистер сидел вместе со всеми за завтраком и вел непринужденную беседу с Вики и Томом! Я начала сомневаться: здесь ли я живу?
   Вики сияла. Не знаю, чем Алек подкупил ее, я видела только свежий букет с орхидеями на обеденном столе, но она сказала мне, что после завтрака я поеду с Алеком, и это звучало как приказ. Я кивнула и молча выпила протеиновый коктейль.
   Я не хотела никуда ехать, но говорить при всех не стала. Мое сопротивление вызвало бы только очередной скандал, а унижать этим Алека не хотелось. Он ведь ничего плохого мне не сделал, даже наоборот. Я видела от него только хорошее.
   Несмотря на выразительные взгляды Вики, я не стала переодеваться, а сразу пошла к выходу, подхватив на ходу куртку.
   – Куда поедем? – спросила я, когда мы сели в машину.
   – Куда хочешь: в Асторию, в Портленд, в Сисайд – в любой город на побережье.
   – Раньше ты не возил меня в Асторию.
   – Были причины, – сказал Алек и отвел взгляд. – Теперь – куда угодно!
   – Даже на границу Айдахо и Монтаны? – спросила я.
   – Можно и туда. Только придется по пути заправиться, – улыбнулся Алек.
   Я планировала сказать ему, что никуда не поеду, чтобы он оставил меня в покое, но мне захотелось отвлечься от семейства Харди.
   – Мне все равно, – сказала я. – Куда угодно.
   И мы оказались в Портленде. Я уже не помню, сколько мы посетили музеев, художественных выставок и демонстрационных залов.
   После обеда мы пошли в розарий, и я поняла, почему Портленд называют городом роз. Даже сейчас, в феврале, они благоухали и радовали глаз. А их аромат поразил меня настолько, что я долго не могла ничего сказать, только закрыв глаза, вдыхала и вдыхала его. Мне кажется, у меня даже слезы выступили, но на этот раз – от восторга.
   После розария Алек повез меня к магазинам. Я не хотела никаких покупок, но он сказал, что Вики выделила денег, чтобы я могла купить все нужное для себя и Стейси. И привел меня в лавку художников. Я чуть не бросилась ему на шею! Именно об этом магазине я мечтала! Я выбрала новые кисточки, краски, мелки, бумагу, карандаши и только потом с опаской взглянула на Алека. Он улыбнулся и кивнул одобряюще. Значит, денег, которые выделила Вики, должно было хватить.
   Только на обратном пути, уже в машине Алека, я задала вопрос, который не давал мне покоя всю дорогу.
   – Зачем ты приехал ко мне и возишься как с ребенком?
   – Ты и есть ребенок, – засмеялся Алек. – Чудный и хороший ребенок.
   – Не такой уж и хороший, – забубнила я. – Я испортила всем жизнь. И тебе, и Марианне, и Брайну.
   – С Брауном все обошлось. Мы виделись с ним здесь, в Портленде. Он служит в пожарной команде. Хочешь его увидеть?
   Я вспомнила, что именно с Брайном Алек долго беседовал тогда в полицейском участке и оставлял ему свою визитку. Так вот почему он в курсе его дел!
   – Не сейчас, – я покачала головой. Не хватало только, чтобы Би-Би насплетничал Джо, что я встречаюсь с Алеком!
   – А как же Марианна?
   – С ней все будет в порядке, – усмехнулся Алек. – Она девушка бойкая – далеко пойдет! Поверь мне, мы еще услышим о ней и не раз.
   Мы помолчали.
   – А как же ты? – спросила я Алека. – Ведь ты любил ее?
   Ответ Алека был откровенным, и я догадывалась, что такое обычно не говорят первому встречному.
   – Я очень благодарен тебе.
   Я изумленно вытаращилась, но Алек продолжал.
   – Марианна очень умная, симпатичная девушка. И отношения наши зашли далеко. К сожалению. Понимаешь, Софи, у меня все время были какие-то сомнения, и я не мог логически их объяснить. Я много думал над всем этим…
   Он помолчал. Я не перебивала.
   – А тут вдруг одна деталька – и все разом встало на свои места. Словно картина из кусочков вдруг сошлась правильно и приобрела смысл. И дело не в том, что она мне изменяла с Брайном, а то, как она делала это. Ведь она предавала всех: меня, тебя и самого Брайна. Она всех нас использовала, взяв от каждого то, что ей было нужно.
   Я задумалась. Что Марианне было нужно от Алека – понятно. От Брайна – в принципе тоже. Я покраснела, вспомнив его накачанную фигуру, от которой исходила уверенность и сила, светлую улыбку и простодушное лицо.
   А что ей было нужно от меня? На этот вопрос я не могла найти ответа, сколько ни думала.
   А что самому Алеку нужно от меня? Самое время было задать этот вопрос, раз он так со мной разоткровенничался, и я хотела спросить об этом. Но незаметно для себя я заснула, утомленная суматошным днем, убаюканная ровным звуком мотора, легким покачиванием машины и дивным запахом роз. Алек купил для меня целую охапку разных сортов, и они лежали, рассыпавшись по заднему сиденью, благоухая ароматом и тихонько царапая кожаную обивку салона.

   На следующий день я гладила белье, когда прозвучал звонок. Это был Алек. Он справлялся, как рисуют новые кисточки.
   – Никак не рисуют, – разозлилась я. – Не было времени их опробовать.
   Не могла же я ему сказать, что забросила домашние дела по списку Вики и теперь была вынуждена гладить целую гору белья. Я зажала телефонную трубку плечом и продолжила орудовать утюгом. Вики нравилось, чтобы простыни были выглажены с двух сторон. Надо отдать ей должное – в доме всегда был образцовый порядок, невзирая на то громадное количество лишних вещей, которое было в нем. Но трудиться, чтобы поддерживать этот порядок, приходилось всем: и Стейси, и мне, и Тому и самой, Вики. Когда приезжал Виктор, он тоже участвовал в уборках, но в основном как менеджер, и все слушались его беспрекословно.
   – Ты чем-то расстроена? Или занята? – Спросил Алек.
   – Как ты догадлив: сразу два очка! Я как раз расстроена тем, что занята. Домашние дела, знаешь ли.
   – Тебе чем-то помочь? – оживился Алек.
   – А ты добрая фея? Наймешь армию мышей, чтобы перебрали за меня крупу?
   – Ты правда крупу перебираешь? – удивился Алек.
   – Нет, простыни глажу. Если бы ты знал, как я их ненавижу! Я готова на земле спать, лишь бы не гладить их никогда в жизни!
   – Тогда зачем ты это делаешь?
   «Вот ведь бестолочь», – подумала я.
   – Это моя часть работы по дому. А то, что она мне не нравится, приучает меня к терпению и воспитывает волю. Так говорит мой психолог.
   – Ты ходишь к психологу? – опять удивился Алек.
   Мне не хотелось подробно рассказывать ему, что именно доктор Келли была со мной после пропажи родителей, помогала бороться с депрессией и строить отношения с новой семьей. Она тестировала меня, а потом подробно рассказывала результаты теста, помогала разобраться в себе и учила держать себя в руках. Но как все это можно было объяснить в двух словах? И я ответила:
   – Потому, что я чокнутая. Есть еще вопросы?
   – Мне кажется, ты грубишь, – помолчав, сказал Алек.
   – А тебе не кажется, что я просто занята? И у меня нет времени на милые глупости по телефону.
   – Прости, – сказал Алек и повесил трубку.
   Через час он позвонил снова. Я продолжала гладить, но гора уже исчезла, остались только носки, носовые платки и прочая мелочь. И настроение у меня улучшилось.
   – Ты уже свободна? – осторожно спросил Алек.
   – Я буду свободна только в восемнадцать. Если не будет условно-досрочного, – пошутила я. – Что ты хотел сказать?
   – Я сижу сейчас в своем кабинете, у меня окна выходят на северо-запад. И вижу, как заходит солнце.
   – У нас тоже заходит, – сказала я, взглянув в окно.
   – У меня такое чувство, – Алек сделал паузу, ему словно было трудно говорить, – что этот закат – последний в моей жизни.
   Мне хотелось съязвить, но я промолчала. Я и без того слишком много уже наговорила.
   – Сегодня я вдруг понял, что люблю тебя. Что ты нужна мне. Что без тебя я просто не смогу дальше жить. У меня здесь высоко, двадцатый этаж…
   Я так разозлилась! И это мне говорит взрослый человек! У которого есть мама, и папа, и жилье, и работа, и около десяти миллионов в банке!
   – Если ты такой слабак, пойди и выпрыгни со своего двадцатого этажа. Потому что если у тебя весь смысл жизни заключается только во мне – ты и не заслуживаешь этой жизни. Ты ее просто недостоин. – Я заводилась все больше и больше. – Что ты видел в ней вообще? Чему ты радовался в этой жизни, Алек Макалистер? Ты когда-нибудь плакал от счастья, что живешь? Что снова живешь?
   Ты так легко рассуждаешь о смерти потому, что никогда не видел ее! Она не дышала тебе в лицо и не грызла пятки. Что ты терял, Алек Макалистер? Кого ты терял? Все твои беды просто смешны.
   А двадцатый этаж – это не высоко. Это – низко. Говорить об этом девушке, которую якобы любишь, низко.

   Что я говорила дальше – не помню. Меня несло, как дикого мустанга по прерии, и я высказала все, что думала. Когда я наконец замолчала и перевела дух, Алек сказал:
   – Я все понял, – и повесил трубку.
   Я так и осталась стоять посреди гостиной с трубкой в одной руке и утюгом в другой. Утюг уже остыл. Оказывается, пока я в экспрессии расхаживала по комнате и размахивала им, то выдернула шнур. И это было хорошо. Я приложила холодное железо к голове и задумалась.
   «А если и правда Алек выпрыгнет из окна? Если как раз я и толкнула его на это?»
   Но постепенно во мне окрепла уверенность: «Не выпрыгнет. Он сильный».
   Солнце уже зашло, в гостиной были сумерки, но зажигать свет не хотелось. Я убрала утюг, разложила белье по полкам, пошла в свою комнату и взяла в руки кисточки. Розы на моем столе благоухали неземным ароматом. «Как жаль, что нельзя нарисовать запах», – подумала я, и тут снова зазвонил телефон. Это опять был Алек. Он был спокоен.
   «Передумал? Или все еще летишь?» – могла съязвить я, но не стала. Мне не хотелось причинять ему боль.
   – Я не стал этого делать, – сказал он, словно отвечая на мои вопросы, и я покраснела от стыда.
   – Я люблю тебя и сделаю все, чтобы ты была счастлива. – Он помолчал. – Со мной. Я не заслужил жизни, но я хочу заслужить тебя. Я буду бороться за тебя.
   Это было так серьезно, так по-взрослому, что по моей спине пробежал холодок.
   – Хорошо, – сказала я тоже серьезно. – Попробуй.

   Когда через день мы со Стейси вернулись из танцевальной студии, Алек уже сидел в гостиной, беседовал с Вики и ждал меня. Стейси украдкой показала мне язык, и первая умчалась в душ. Я обреченно вздохнула. «Пробовать» Алек начал очень активно. На столе стоял свежий букет белых роз. Если учесть, что еще стояли розы, привезенные из розария, то дом Харди стал напоминать цветочный магазин.
   Вики, сославшись на какие-то дела, ушла, и мы с Алеком остались одни.
   Я забыла поздороваться и сразу сказала:
   – Спасибо тебе за цветы, Алек, но не нужно было.
   – Почему? Ты же любишь розы? – удивился Алек.
   – Очень люблю, – призналась я. – Но мне так жалко, что они так быстро вянут из-за чьих-то капризов, прихоти или желания произвести впечатление. А я люблю, когда цветы долго живут. У нас же здесь не розарий.
   – Я понял, – помолчав, сказал Алек. Потом спросил:
   – Прогуляемся? Миссис Харди отпустила тебя до десяти.
   Я покачала головой.
   – Не получится. Слишком много уроков.
   – Тебе помочь? Я в школе хорошо учился и все помню.
   – А я вот учусь плохо, – рассердилась я. – Но это – мои уроки. И только мне за них отвечать. Извини.
   В этот раз Алек ушел не сразу, а имел долгий разговор о чем-то с Вики и Томом. И все трое остались довольны.
   На следующий день я вернулась домой поздно: сразу после уроков у меня были дополнительные занятия. Наш двор перед домом я просто не узнала – до такой степени он преобразился. Все кусты были аккуратно пострижены, истоптанный пыльный дерн исчез и вместо него радовал глаза изумрудный ковер свежего газона. Во дворе были разбиты две затейливые клумбы, а прямо под моим окном в большой кадке стоял куст. И он был усыпан белыми розами.
   Посреди двора на новенькой белой скамейке сидел Том и был так доволен, словно все это было делом его рук. Вики сидела рядом с ним, но, увидев меня, она подскочила, обняла и закудахтала:
   – Это все мистер Макалистер. Это его подарок. Такое чудо!
   Я устранилась из ее объятий и пожала плечами.
   – Ну и что?
   На самом деле мне очень понравилось преображение двора. Он сиял новыми красками и очаровывал дивным запахом роз. Но разделять восторги мачехи мне не хотелось.
   – Это же все стоит огромных денег! – воскликнула она.
   – Это деньги Макалистера, и это только его дело, как их тратить, – сказала я сухо. – Никто его не просил.
   – Неблагодарная! – снова обрушились на меня попреки мачехи. – Ты же ничего не ценишь! Такой человек! Так к тебе относится! А у тебя что на уме? Голодранец Джо Харпер?
   – Не ваше дело! – огрызнулась я.
   – Как это не мое? – возмутилась мачеха. – Я отвечаю за тебя и твою нравственность перед Богом!
   – У нас разные боги! – завелась я. – Я не поклоняюсь богу ханжества и лицемерия.
   – Ах ты, мелкая потаскушка! Неблагодарная дрянь!
   Мы стояли посреди двора и орали друг на друга. Я не заметила, как Том куда-то смылся, он не любил наших скандалов, зато из дома вылетела Стейси.
   – Мамочка, пожалуйста, не ругай Софи! – она обнимала Вики, – Софи, миленькая, не кричи на мамочку!
   – Я дала тебе все: крышу над головой, кусок хлеба, одежду тебе покупаю, к спасенью дорогу показываю, а ты чем платишь, дрянь такая? Только и думаешь, как бы сбежать к индейцу и раздвинуть ноги! Мне Виктор все рассказал! Добегалась? Он тебя бросил! Да после индейца ты теперь никому за ломаный грош не нужна!
   Я почувствовала, как меня наполняет темнота. Как я понимала Нуа!
   Мы с Вики разошлись не на шутку. Стейси плакала и только повторяла тихонечко:
   – Не надо! Не надо!
   Мы вошли в дом и продолжали уже в гостиной.
   – Почему он бросил тебя? А может, ты беременна? Когда у тебя были месячные? Виктор говорил, что видел вас…
   – Ваш Виктор – похотливое лицемерное ничтожество! Он только и умеет распускать сплетни и лапать за задницу!
   И тут Вики просто взорвалась. Я тронула самое святое для нее – Вика. Она подскочила ко мне и стала хлестать по щекам:
   – Врешь! Дрянь! Врешь! Шлюха! Падаль!
   Она таскала меня за волосы.
   – Виктор даже не смотрит на тебя, потаскушка! Не смей касаться Виктора своим поганым языком!
   Я вырвалась и убежала в свою комнату. Дверь не запиралась, я лихорадочно соображала, что же делать. Может быть, выбраться через окно? Ведь Джо как-то пробирался, значит, можно? Или придвинуть шкаф?
   Вики не преследовала меня, и я вздохнула с облегчением, но в гостиной слышалась какая-то возня, шум, телефонные разговоры, и очень скоро к нашему дому подъехала скорая. Я поняла, что у Стейси опять припадок.
   Еще первый раз, когда это произошло, врачи объяснили припадок последствием аварии, которую перенесла Стейси в четырехлетнем возрасте. Ей совсем нельзя волноваться. Врачи сказали, что каждый припадок будет сильнее и дольше предыдущего, и, в конце концов, если приступы будут повторяться часто, это может ее убить.
   Я сидела на кровати, обхватив голову руками, и раскачивалась из стороны в сторону.
   «Господи! Ну почему это происходит со мной! Почему вокруг меня все время какие-то разрушения? Что я делаю не так?»
   Ответов не было.
   Скорая уехала, и в доме стало совсем тихо. Вероятно, Том и Вики уехали в больницу вместе со Стейси.
   И тогда я решилась. Я вытряхнула из рюкзака школьные книги и тетради, быстро собрала все необходимые вещи, не забыв паспорт и остальные документы. Тяжелее всего было оставлять спасательный круг – единственную память о «Нике». Я со слезами поцеловала его оранжевую поверхность и спустилась в гостиную. Там было темно, но для задуманного мне не нужен был свет. Я вывернула комод с «божественными» журналами Вики и достала конверт, перевязанный бечевкой. Я знала, что там лежат те самые деньги, которые Вики получила по чеку от газеты. В доме Харди действительно не было тайн – слишком тонкие стены. Я отсчитала из пачки полторы тысячи – почти половину суммы, остальные деньги положила обратно. Несколько сотен распихала по карманам, остальные положила в пакет для школьных обедов и засунула на дно рюкзака.
   Сердце у меня колотилось, словно я действительно преступница и должна скрываться. Куда теперь мне бежать? В резервацию, где живет Джо? Но я даже не знаю где это. Теперь главное – уехать отсюда, где я всем приношу только несчастья. Бедная Стейси! Мне было так жалко мою бедную сестренку! Ведь ее приступы начались из-за меня. До меня она спокойно жила у Харди и у нее не было никаких припадков.
   Я вышла на сто первое шоссе и подняла руку.

47. Побег

   Я попалась. Уходить было поздно: полицейский встал рядом с выходом и теперь привяжется ко мне, если я попытаюсь улизнуть. Он явно сомневался, проверять мои документы или нет, но от двери не отходил. Я делала вид, что сплю, внимательно подглядывая за всем сквозь ресницы. Может быть, полицейский просто не хотел меня будить. Что мне делать? Даже с деньгами на самолет меня вряд ли посадят. Потребуют сопровождающих. Незаметно уйти тоже не получится. Да и куда я пойду? Кому я нужна?
   В зал вошла пожилая супружеская пара, зазвучала французская речь. Женщина причитала, что их никто не понимает и что они обязательно сгинут в этой глуши. Еще не до конца осознавая, что делаю, я «проснулась», с улыбкой подскочила к старичкам и затараторила на французском:
   – Как же я рада встретить соотечественников! Вы чем-то расстроены? Вам помочь?
   Я участливо положила руку на плечо женщины.
   Она так обрадовалась моим словам, что бросилась меня обнимать.
   – О, мой ангел, вас послал сам Бог! Представляете? Мы прилетели не в тот Портленд! В этой Америке столько одинаковых городов! Мы совершенно измучались, пока поняли это.
   – И куда вам теперь надо?
   Вмешался старичок.
   – Если мадемуазель будет так любезна и поможет нам купить билеты до Нью-Йорка, – он замешкался, сомневаясь, и добавил: – Большого, самого большого Нью-Йорка!
   Я чуть не кинулась на шею старичку. Нью-Йорк! Именно! Вместо этого я улыбнулась и сказала:
   – Я даже могу вас сопровождать. Я лечу туда же.
   Эмоциональная старушка вновь бросилась меня обнимать:
   – Спасибо, мой ангел!
   – Как вас зовут, милое дитя?
   – Софи. Меня зовут София Летиция Берто, для вас – просто Софи. Посмотрите за моими вещами, я узнаю, когда будет рейс.
   – О, конечно! – старичок подхватил мой рюкзак.
   Полицейский у двери утратил ко мне всякий интерес. Наша сценка больше всего напоминала долгожданную встречу родственников.

   До рейса еще было время, мы расположились в ближайшем кафе. Французы хотели меня угостить, но меня подташнивало от запаха жареной картошки, и я отказалась. Парочка при более близком знакомстве оказалась еще более милая. Их звали Поль и Мадлен, они всю жизнь провели во Франции, посещая лишь соседние провинции. И теперь, выйдя на пенсию, решили путешествовать. А так как опыта путешествий с годами они не приобрели, с ними постоянно происходили незапланированные приключения.
   Рассказав о своей жизни, парочка переключилась на мою.
   – Софи, деточка, вы летите одна? Так далеко? Где же ваши родители? – участливо спросила Мадлен.
   – Они… – я закусила губу, потом справилась с волнением и продолжила: – У меня теперь нет родителей. Я лечу к своему дяде Марку. Он живет в Бруклине.
   – Он тоже француз? – заинтересованно спросил старичок.
   – Нет, он еврей. У него сувенирный магазинчик, и я буду помогать ему там.
   – А откуда же вы так хорошо знаете французский?
   – Мои родители приехали сюда из Франции, а я родилась уже здесь.
   Врать было легко – я просто рассказывала историю Марианны.
   – Папа работал на консервном заводе, а мама была портнихой. Она мне все шила сама.
   Дальше история обрывалась. Как Марианна, то есть я, лишилась родителей, мне было не придумать.
   – Что же случилось с вашими родителями? – заинтересовалась Мадлен, когда я замолчала. Меня выручил Поль:
   – Не надо, Мадлен, не расспрашивай. Ты же видишь, девочке больно.
   Но Мадлен все же предположила:
   – Автокатастрофа?
   Я поспешно кивнула.
   – Бог мой! – воскликнула Мадлен. – Здесь в Америке так гоняют! А эти ужасные грузовики! В нашем городке самая большая катастрофа, когда задавят курицу.
   Наконец объявили наш рейс. Я взяла у старичков документы, мы подошли к стойке регистрации. Я протянула все три паспорта и билеты.
   – Мы летим до Нью-Йорка.
   – Софи Бертон, – администратор взяла мой паспорт, – вы ведь несовершеннолетняя. Вы летите одна?
   – Меня сопровождают дядя и тетя. Мы едем в Нью-Йорк. – Я указала на старичков, те приветливо закивали.
   – О да, Нью-Йорк! – подтвердил француз на английском, но супруга одернула его, зашипев по-французски:
   – Поль, ты уже себя проявил. Теперь я полагаюсь на Софи.
   Чиновница с сомнением вертела в моих руках документы.
   – А где ваши родители?
   – Они… они погибли, – произнесла я, и хоть сама не верила в это ни секунды, горло сдавило и голос задрожал. – Теперь меня будут опекать дядя и тетя.
   Как же мне хотелось, чтобы это было правдой! Забавная французская парочка понравилось мне. По ним было видно, что они любят друг друга уже долгие годы. И меня смогли бы полюбить. Мне этого так не хватало!
   – Они иностранцы? – подозрительность администратора отхлынула, вопрос она задала формально. Я развела руками:
   – Что поделать? Это единственные мои родственники.
   – Они любят вас, – сочувственно кивнула администратор.

   В самолете мои «родственники» сидели рядом со мной, но вскоре они устали и угомонились. Перед тем как заснуть самому, Поль заботливо, как ребенка, укрыл свою супругу пледом, подоткнув его со всех сторон. Глядя на такую трогательную заботу, у меня на глаза навернулись слезы. Поль истолковал это по-своему.
   – Все будет хорошо, Софи! Уверен, что евреи тоже хорошие люди. Мы с Мадлен были в Израиле, нас там очень хорошо принимали.
   Видимо, он считал, что Бруклин – это представительство Израиля в Нью-Йорке. Впрочем, мне дела не было до того, что думал Поль. Я смотрела в иллюминатор.
   Когда мы взлетали, на земле было темно. А здесь, над облаками, солнце все еще светило каким-то теплым оранжевым светом, окрашивая облака в такие неправдоподобные цвета, что захватывало дух! Я никогда не летала на самолете, и видеть небо под ногами было совершенно немыслимо. Я не могла оторваться и все смотрела и смотрела на сменяющие друг друга облака и едва уловимую перемену их цвета… Оторвалась от иллюминатора, только когда совсем стемнело и у меня заболели глаза. Я откинулась на кресле, готовясь уснуть. Поль уже спал, держа Мадлен за руку.

   Нью-Йорк просто опрокинул меня. Когда мы были в нем с мамой и папой, он не казался мне таким бесконечным и неприветливым. Тогда весь мир казался безопасным.
   До Бруклина я доехала на метро и уже на выходе обнаружила, что у меня нет денег. Совсем. Мой рюкзак оказался разрезан и выпотрошен. Где и когда это случилось, я не почувствовала. Одежда осталась, а сверток с деньгами исчез. Какое счастье, что мои документы лежали в нагрудном кармане куртки! Я не сильно переживала из-за денег, было только досадно, что без них я смогу перемещаться по городу только пешком. Впрочем, до Брайтон-Бич было уже недалеко. Мне так хотелось есть, что долетевший до меня запах пережаренной картошки, от которого меня тошнило вечером, показался мне одуряющее-прекрасным. Я пошла по запаху. Источником его оказалась крошечная забегаловка под ирландским флагом. «Открыто. Мы рады вас видеть!» гласила надпись на окне по-английски. А рядом – надпись на галлейском: «Ирландцам пиво – вполцены!» Дверь была распахнута. Я вошла.
   – Что угодно? – услужливо обратилась ко мне барменша. Она была дородная, рыжая, белокожая и от этого казалась еще более полной.
   Я с трудом вспоминала слова из детства.
   – Доброе утро! Я ирландка, – сказала я по-галлейски. – Я хочу есть.
   Барменша протянула мне меню.
   – У меня нет… – я развела руками, так и не вспомнив слово «деньги».
   – Джон, у нас проблемы, – крикнула барменша по-английски куда-то в глубь заведения.
   – Что там? – отозвался невидимый Джон.
   – Ирландская побирушка.
   – Так гони ее в шею! Или полиции сдай. Чего с ними возиться! – ответил ей Джон, приближаясь, но я его так и не увидела. Я выскочила из заведения раньше, чем он появился.
   «Ирландская побирушка! И это говорят сами ирландцы!» – возмущалась я. Есть мне расхотелось вовсе. Я шла быстро, почти бежала, и вот, наконец-то, Брайтон! Я всю дорогу думала о разговоре с Марком. Помнит ли он меня? Я скажу ему, что я теперь без родителей. Что мне просто невыносимо в приемной семье, а в приюте еще гаже! Что я готова на любую работу, что осталось всего два года, и я буду совершеннолетней. И больше никто не сможет распоряжаться моей жизнью!

   Мне показалось, что я заблудилась. Вот магазин цветов, лавка с зеленью… Где же магазин Марка? Я беспомощно оглядывалась и наконец поняла: магазина нет. То есть здание стояло, но на нем красовалась новенькая вывеска: «Вечерние платья и аксессуары по низким ценам! Прокат смокингов». Я подергала дверь, она была закрыта. Села на ступени, и перед глазами мелькнули буквы: «Собственность Фила Сваровски».
   Кто такой Фил Сваровски? Где теперь Марк? Что я теперь буду делать в этом городе? Где искать его?
   – Может быть, барышня позволит мне пройти? – услышала я мягкий голос и подняла глаза.
   Передо мной стоял толстенький мужчина средних лет в клетчатой рубашке. Я поспешно поднялась.
   Он достал ключ и открыл магазин. Я нерешительно стояла на пороге.
   – Заходите, барышня, заходите. Чем могу быть полезен? Позвольте, угадаю? День рождения? Выпускной? А может быть, подружка невесты?
   – Этот магазин раньше принадлежал Марку… Марку… – я вдруг поняла, что не знаю фамилии папиного друга.
   – Вы ошибаетесь, милая девушка. – Мягко возразил мужчина. Этот магазин всегда был моим. И все документы, и лицензии у меня в порядке.
   – А кому он принадлежал до вас?
   – Я покупал это помещение через агента, – он наморщил лоб, вспоминая, – Наташа… Наташа… Не помню ее фамилии. Это было пять лет назад.
   Пять лет! На что я рассчитывала, когда ехала в Нью-Йорк? Что Марк, в память о дружбе с Ником, примет меня в свои отеческие объятия? Где мне теперь искать его? А вдруг он уехал к детям и живет в другом штате?
   – Я жила здесь с родителями, у Марка. Я тогда училась в младшей школе. Здесь был магазин сувениров. Пожалуйста, помогите мне найти Марка, прежнего владельца!
   – Не знаю, как помочь вам, мисс, – мужчина развел руками и поджал губы. Он явно потерял ко мне интерес.
   Я цеплялась за последние соломинки.
   – Вы не верите? – я торопливо вытерла слезы. – Там, на втором этаже, в розовой комнате, за шкафом нарисована пальма. Прямо на обоях. Фломастером. Но Марк был таким добрым, что даже не ругал меня за это! Пожалуйста, поднимитесь и посмотрите!
   Мужчина смотрел на меня очень внимательно.
   – Чего вы от меня хотите, мисс?
   – Я хочу, чтобы вы мне поверили. И помогли найти Марка.
   – Не понимаю, зачем вам сдался этот Марк? Искать его таким нелепым способом… – мужчина, казалось, бормочет себе под нос. – Это даже нелепее, чем искать иголку в стоге сена.
   Продолжая бормотать, владелец магазина пошел за кассу, порылся где-то под ней и вытащил толстенную книгу. Потом надел очки и принялся неторопливо листать ее. Я затаила дыхание.
   – Наташа… Наташа… У нее еще была совсем русская фамилия.
   Кроме Найколайски и Сикорски я не знала никаких других русских фамилий, поэтому молчала, как мышка, тихонечко шмыгая носом. Бормотание хозяина сделалось совсем слабым, наконец он воскликнул:
   – Смолярофф! Наташа Смолярофф. Вот ее телефон.
   Он написал цифры на бумаге и протянул мне. Я взяла, не понимая, что мне с этим делать. Ведь у меня нет денег, даже чтобы позвонить. Владелец магазина истолковал мою нерешительность иначе. Он забрал листок обратно и взял телефонную трубку, которая оказалась там же, у кассы.
   – Вот молодежь! Ничего не могут сами! Хай, Наташа? Я не слишком рано звоню? Это говорит Сваровски, Фил Сваровски. Пять лет назад мы с вами имели одно дело… Да… Совершенно верно, магазин. У вас хорошая память. Да. Бизнес процветает. Кстати, у нас появилась новая коллекция, может, это будет интересно вам или вашим клиентам. Спасибо.
   Еще минут пять они обсуждали бизнес и каких-то общих знакомых. Потом Фил как бы спохватился:
   – Наташа, я вот по какому делу вам звоню. Тут ко мне в магазин пришла какая-то девочка и говорит, что жила здесь раньше и ищет бывшего владельца, Марка. Нет, не претендует. Хорошо, подожду.
   В сердце у меня затеплилась надежда. Особенно, когда Фил стал записывать что-то на бумаге. Потом они еще долго прощались. Я вся извелась от нетерпения. Наконец, разговор прекратился.
   Фил протянул мне исчирканную бумагу.
   – Вот адрес. Там живут те, кто нанимал Наташу продавать этот магазин. Спросите у них, здесь недалеко.
   Я схватила листок, мельком взглянула на адрес и прижала его к груди.
   – Спасибо, мистер Сваровски.
   – Вы знаете, куда идти?
   – Конечно, – улыбнулась я. – Я здесь все знаю. Спасибо, что вы мне поверили.
   Фил смотрел на меня задумчиво. Казалось, он хочет сказать что-то важное.
   – На втором этаже давно нет никакой розовой комнаты, ни шкафа, – вздохнул он. – Но я вам действительно поверил.

   Я бежала по Брайтон-Бич, чуть не подскакивая от нетерпения. Два квартала. Всего два квартала. Когда я завернула за угол, увидела большой многоквартирный дом. Он жил какой-то своей отдельной жизнью. Я протянула листок с адресом мальчишке, гулявшему во дворе, но вместо того чтобы указать квартиру, он обернулся к дому и что-то крикнул. Окно распахнулось, и показалась дородная черноволосая женщина.
   – Кого? Сару? А зачем она вам?
   Я уже набрала воздуха, чтобы крикнуть про Марка, как вдруг этажом ниже распахнулось еще одно окно и показалась другая женщина, с полотенцем на голове. Она обращалась к соседке сверху:
   – А тебе зачем это знать? Ты же не Сара.
   Я поняла, что в этой перепалке я не получу никакой информации, и стала смотреть номер квартиры на указателе внизу. Нашла и стала подниматься на четвертый этаж. Мальчишка с улицы увязался вслед за мной. На втором и третьем этаже к нам присоединились женщина в полотенце и черноволосая толстуха. Не успела я постучать в дверь, как она распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина необъятных размеров. Чем-то она напоминала мою таитянскую бабушку.
   – Шолом алейхем! – поздоровалась она, и я, вспомнив, как нас приветствовал Марк, улыбнулась и просто ответила:
   – Шолом!
   Сара, не раздумывая, впустила нас всех. Я с удивлением обнаружила, что в квартиру Сары ввалилось уже не четверо, а гораздо больше. Сопровождающие нас словно размножались по пути.
   Сара усадила меня на огромный диван, и я сразу стала сбивчиво рассказывать ей про Марка, про то, как мы жили у него на Брайтон-Бич и мама работала у него в сувенирном магазине. Я умолчала только про наркокартель, который преследовал нас, но рассказала о том, что родители пропали в море и что все считают их погибшими, но они живы и я обязательно найду их.
   – Понимаете, мне очень надо найти Марка. Ведь у меня, кроме него, больше никого нет.
   Все вокруг вдруг замолчали, переглядываясь. Сара приложила ладони к своим пухлым щекам и покачала головой.
   – Так ты дочь Ника Берта?
   Я растерянно пожала плечами:
   – Не знаю… Моего папу действительно зовут Ник. Берто – это по-французски, а здесь, в Америке, ударение перенесли на первый слог и озвучили последнюю букву, получилось: Бертон…
   Я вдруг поняла, что говорю все это в абсолютной тишине, словно в пустой комнате – все вокруг отводили глаза. Сара прикрыла ладонями рот, в ее глазах была скорбь.
   Тогда я поняла, что больше никогда не увижу Марка.

48. В Бруклине

   – Кушай, кушай, деточка! – мать Сары, совсем старая еврейка, бабушка Блюма, сидела рядом и буквально смотрела мне в рот. – Может быть, ты хочешь вашего «бэкона» или ветчины?
   – Нет, спасибо, я не ем мяса, – сказала я с набитым ртом, но бабка поняла:
   – Сара, деточка, убирай курочку. Девочка «вегэтарьянка».
   Она говорила, смешно коверкая слова.
   Я ела мацу, намазанную форшмаком, и мне казалось, что вкуснее этого я не пробовала ничего в жизни.
   Сара, накормив меня, села рядом, опершись подбородком на руки. Они обе ждали от меня чего-то. Я смущенно поблагодарила за еду и поднялась.
   – Ну, и что же ты будешь делать дальше?
   Я пожала плечами.
   – Еще не знаю. Устроюсь куда-нибудь на работу.
   – И что ты умеешь работать? – заинтересовалась бабка. – Что-нибудь особенного?
   Я смутилась. У Харди я выполняла несложную работу по дому: прибирала, мыла посуду, гладила белье. Готовить мне не доверяли, хотя, когда мы с родителями жили в Астории, я запросто варила суп.
   – Я готова делать что угодно.
   – Что угодно не надо, – мягко сказала Сара. – Сколько тебе лет?
   Я опустила глаза.
   – Шестнадцать.
   – И ты еще не закончила школу?
   Я покачала головой.
   – И что с тобой делать?
   Я прижала руки к груди.
   – Пожалуйста, не выгоняйте! Мне некуда идти! И я скорее умру, чем вернусь в приют или к опекунам.
   Сара поднялась.
   – Мама, мы идем в синагогу. И там все решим.

   Сара привела меня в синагогу.
   Я, католичка, сидела в еврейском храме и думала: считается ли это грехом? Ну, то, что я здесь нахожусь? И можно ли молиться своему богу в чужом храме? Совсем чужом. Я была воспитана уважать евреев и их религию, родители считали, что евреи – богом избранный народ, только вся их трагедия заключается в том, что они не приняли Иисуса, а продолжают жить по жестоким законам Ветхого Завета. А ведь у нас есть Новый Завет. И там – про милосердие и сострадание, про самопожертвование и любовь. И про то, что именно любовь спасет весь мир. Бог добрый! И он любит нас!
   Я размышляла об этом, когда ко мне подсели два парня. Один – высокий и красивый, с прямым носом, коротко стриженными волосами и черной шапочкой на голове. Второй – мелкий и вертлявый, с лохматой шевелюрой и такой же черной шапочкой на макушке.
   – Шолом алейхем! – приветствовали меня оба, и я ответила: – Шолом!
   Дальше лохматый заговорил на иврите, но я не поняла ни слова.
   – Пардоне муа! Же не компроне… – вырвалось у меня, и парни сникли.
   – Она не понимает, – перевел красивый.
   – Иностранка, – развел руками мелкий.
   – Изя, Тони! Оставьте ваши матримониальные планы. Девочка ирланка! – это в синагогу приковыляла бабушка Блюма.
   Мелкий, он оказался Изей, покраснел, а второй независимо вскинул подбородок.
   – Ваши предположения, бабушка Блюма, необоснованны.
   – Ой, Тони, да знаю я все твои снования и положения! Только что-то ни одна правильная еврейская девушка тебе не слишком хороша.

   По всем разговорам выходило, что моего папу принимают за еврея и очень жалеют, что он женился на моей маме и что я уже еврейкой не считаюсь. Я не стала им противоречить. Пусть будет так. Только бы дали крышу над головой и не выдали меня полиции.
   Меня пристроили на работу, и я не отлынивала, честно отдавая половину заработка Саре: за крышу над головой и еду. Сначала я мыла витрины. Эта работа была временная, пока болел их постоянный мойщик. Потом помогала в бывшем магазине Марка. Фил был за кассой, а покупателями занимались мы с Ветой. Вета – маленькая худенькая еврейка с удлиненным лицом и красивыми губами. Она совсем не красилась – ее лицо и без того привлекало внимание. Вета мне нравилась. У нее был взрывной характер, и она была гораздо решительнее, чем я. Ее родители эмигрировали еще из Советского Союза, теперь его называют Россией. Вету все считали русской, хотя она родилась уже в Америке и была еврейкой. Я таких перипетий не понимала. Кто же тогда я? Полинезийка? Француженка? Бабушка Блюма, мама Сары, называла меня «ирланка». Пусть будет так.
   В магазин Фила надо было как-то привлечь клиентов, и я предложила устроить «живые фигуры» в витринах. Разложив товар, мы с Ветой надевали на себя платья и перемещались в витринах. Моя идея имела колоссальный успех. Оборот магазинчика так увеличился, что Филу пришлось нанять еще двух девушек. Дело процветало, но однажды утром Сваровски позвонил и о чем-то долго разговаривал с Сарой. Я поняла, что дело нехорошее.
   – Софа, деточка, тебе не надо сегодня ходить в магазин. У Фила проверка. Из трудовой инспекции.
   У меня екнуло сердце.
   – Ему что-то будет? – я опасалась за доброго Фила.
   – Нет, но тебе там лучше вообще не появляться. Он сказал, что ты – его племянница и приезжала к нему на каникулы. Остальные девочки работают официально.
   – Что же мне теперь делать?
   Сара погладила меня по голове.
   – Найдем тебе другую работу.
   Я успела поработать на складе. И в магазине. В магазине я работала по чужим документам за другую девушку, похожую на меня, поэтому проблем с трудовой инспекцией не должно было возникнуть. Проблемы начались другого плана. Одна из девчонок, работающая на кассе, приревновала меня к своему дружку и сказала хозяину, что я ворую товар. Доказательств не было, но с работы меня выгнали.
   Меня взяли работать в ресторан, на кухню. Я должна была чистить овощи и выносить помойные ведра. А потом еще и намывать кухню. Работа начиналась еще до полудня и заканчивалась после полуночи. У меня оставалось время, чтобы поспать и прогуляться по набережной. В это время мне страшно хотелось рисовать, особенно по ночам, когда я возвращалась с работы и видела ночной город и бруклинский мост, отражающийся в черных водах. Но после работы очень хотелось спать, а утром хватало времени только чтобы привести себя в порядок и дойти до работы. Завтракала я в ресторане тем, что оставалось с вечера.
   У меня были два выходных на неделе, в понедельник и в четверг, но я не знала, чем себя занять в эти дни, и просто лежала в постели, глядя в потолок. Один раз в свой выходной я пробовала сходить на танцы со знакомыми девочками из ресторана, но вышло плохо. К нам сразу в дверях подвалил парень и предложил травку и колеса на выбор. Мне вспомнилась школа в Уоррентоне и тамошний дилер, и танцевать сразу расхотелось.
   В ресторане мне нравилось работать. Потом шеф-повар увидел, как ловко я чищу рыбу, и перевел на другой участок. Работать по времени я стала меньше, но теперь от меня постоянно пахло рыбой. Но это было к лучшему. Слишком уж часто на меня стали засматриваться мужчины. Взрослые мужчины. И мне это не нравилось. Постоянный запах рыбы, к которому сама я привыкла, отпугивал половину из них.
   Однажды я возвращалась из ресторана и в одном из переулков наткнулась на компанию парней. Переулок был узкий, бежать бессмысленно. Они бы все равно догнали. Я повернулась им навстречу. Парни приближались развязной походкой победителей. Вдруг один из них узнал меня.
   – Это же Софа Берта, – сказал он. – Шолом Алейхем!
   – Шолом, Тони! – ответила я. – Это твои друзья?
   Странно было видеть Тони в такой компании, он ведь учился на юриста. Впрочем, может быть, он здесь искал будущих своих клиентов.
   – Да, это моя компания. А ты здесь откуда?
   – С работы иду. Проводите? Говорят, здесь опасно, но вы же смелые ребята?
   Тони презрительно выпятил губу, сплюнул.
   – Вообще-то, у нас дела…
   – Ну, хоть до угла, Тони! – упрашивала я.
   – Знаешь, от тебя так рыбой несет, что ни одна собака к тебе не подойдет, – усмехнулся Тони. – Разве что кошки. Давай иди домой.
   – Помыться не забудь! – крикнул он мне вслед.
   Я шла быстрым шагом по улицам и думала: «Кто меня спас? Еврейский бог или наш, католический? Почему они не тронули меня? Потому, что я как бы еврейка? Или потому, что от меня несет рыбными потрохами?»
   Не найдя ответов на эти вопросы, я добежала до дома, быстро приняла душ и заснула тревожным сном.

   Я не училась в школе, можно было забыть об уроках, но мне хотелось хотя бы читать. В библиотеку я записалась под своим настоящим именем, а вот школу, в которой я якобы учусь, назвала прежнюю, в которой я занималась, когда мы жили у Марка. Вот в этом я сглупила. Школа была начальная. Когда при очередном обновлении системы библиотечный компьютер на моем файле выдал ошибку, мою фотографию отправили для проверки в полицию. Там и обнаружили, что я сбежала от опекунов в Орегоне.
   Не знаю, как бы решилась моя судьба в дальнейшем, но раньше полиции и службы опеки меня разыскал Алек. Видимо, его мама действительно работала в правительстве, потому что нашли меня федеральные агенты.

49. Новый опекун

   Дело мое разбирали долго. Вначале Вики рассказывала о моих пороках, потом о скверном характере, потом об отклонениях в поведении, про школьные оценки и замечания учителей.
   Я в это время смотрела в бумаги, которые накануне сунул мне Алек, и только ставила пункты: 1, 2, 3… То, что говорила обо мне мачеха, не было для меня новостью. Все это я прочитала еще вчера и переживала тогда же. Он предусмотрел все: от плохих оценок и до кражи. Там же лежали справки о моем психическом здоровье от двух разных врачей. И рекомендации от учителей моих прежних школ: из Астории, Уналашки и даже с Гавайев. Как он все успел?
   Когда мне дали слово, я спокойно и по пунктам, очередность которых отметила заранее, опровергла все, даже кражу, предъявив судье копию чека с подписью Виктории.
   – Да, я взяла эти деньги, но виновата только в том, что сделала это тайно. Они по праву должны были принадлежать мне. И я взяла не всю сумму, а только половину.
   – Почему вы убежали из дома?
   – Все в моем встречном заявлении, ваша честь.
   – Вы можете огласить его среди присутствующих?
   – Да, ваша честь.
   Я собралась с духом и перечитала заявление, под которым только вчера поставила подпись. Его составил Алек, оно было грамотным и лаконичным. В нем делался упор на невозможность соблюдения религиозных обрядов в семье с другой конфессиональной принадлежностью, а также запрет Харди работать вне дома и таким образом скопить денег на колледж.
   – Вы хотите учиться в колледже? – спросила судья.
   – Мне кажется, каждый американский подросток мечтает об этом.
   Дальше процесс пошел быстрее.
   – К вам когда-нибудь применяли насилие в приемной семье? – спросили меня, и я посмотрела на Вики. Она вздрогнула под моим взглядом, сложила руки на груди, но продолжала спокойно смотреть впереди себя.
   Я вспомнила, как она меня била по щекам и таскала за волосы, но покачала головой:
   – Нет, ваша честь.
   И тут мне предложили выбор: новый опекун или приют, пока меня не пристроят в фостерную семью.
   – Я хочу опеку, – сказала я, а сама подумала: «Кому нужен такой неуправляемый подросток, как я? Наверное, какой-нибудь извращенец». Но это меня уже не пугало. «Если достанут – снова сбегу. Теперь я знаю, как это делается».
   В соседней комнате, куда меня пригласили, сидели чиновница из опеки и доктор Келли. Я поздоровалась с обеими, хотя чиновницу уже видела. Она обратилась ко мне.
   – София, позволь тебя познакомить с доктором Келли.
   – Я знаю доктора Келли, – перебила я, но чиновница продолжила. – Доктор Келли – твой новый опекун.
   Я не могла в это поверить. Это было так хорошо, что не могло быть правдой. Сразу после всех процедур и подписания документов мы сели в машину доктора Келли и поехали к ней домой. Она жила за пределами Астории, довольно уединенно. Ее дом показался мне огромным. Хотя по размерам он был таким же, как у Харди, но в нем было столько света! В комнатах был минимум мебели, но все вещи гармонировали друг с другом и с общей атмосферой. Доктор Келли показала мне комнату, сплошь уставленную книжными шкафами, и смущенно сказала, что пока моя комната не готова, я могу располагаться здесь, в ее кабинете. Я спросила, где можно помыться, и она показала мне ванную. Такой красоты я не видела никогда в жизни. Вместо душевой кабинки, как в доме Харди, там стояло джакузи. Стены и пол были отделаны черной плиткой, а на подвесном потолке мерцали светодиоды.
   – Ванная комната, к сожалению, одна, – смутилась доктор Келли. – Я живу уединенно и никогда не думала, что может понадобиться… Но я уже договорилась со строителями, и они обещали перестроить кладовку.
   Такая забота растрогала меня.
   Я ходила по дому моей новой мачехи и не могла поверить, что это не сон. Моя будущая комната была большой и выходила окнами прямо в лес. Остальные комнаты доктор Келли тоже мне показала. Одна из них так меня поразила, что я долго не могла покинуть ее. Я сразу вспомнила мою маленькую сестричку, Стейси. Потому что все пространство комнаты занимали куклы. Старинные фарфоровые и современные целлулоидные, примитивные куколки из соломы и роскошные творения скульпторов.
   – Это моя коллекция, – сказала доктор Келли и смущенно добавила: – Я была бы тебе признательна, если бы ты… относилась к ней так же бережно, как и я.
   – Я не играю в куклы, – засмеялась я. – Я не буду их трогать.
   Вообще доктор Келли в своей частной жизни часто смущалась и казалась какой-то беззащитной и трогательной. Невозможно было представить, что это та самая Стальная Леди, которая легко управляется с самыми задиристыми неуправляемыми подростками и даже с настоящими психами из больницы.
   – Вечером привезут твои вещи. Если тебе что-то надо, мы можем съездить в магазин.
   – Спасибо, доктор Келли, но у меня все есть, – сказала я.
   – Можешь звать меня Джейн.
   Когда привезли мои вещи, особенно радовалась спасательному кругу с «Ники». Какое счастье, что Вики ничего не сделала с ним. Этот круг мы с Джейн повесили в гостиной, а внутри него – увеличенное фото с полароидного снимка, где мы все: мама, папа и я. Еще в Греции.
   Когда я стала разбирать свои вещи, оказалось, что почти ничего из одежды мне не подходит. В Бруклине я не только выросла, но и пополнела в некоторых местах. Джинсы были коротки, блузки не застегивались на груди, а шорты облегали так плотно, что это мне казалось совсем неприличным. Только водолазка, старый свитер и спортивные штаны, в которых я приехала из Бруклина, были мне впору.
   – Надо тебя одеть, – сказала моя мачеха, и мы поехали в Портленд. Мы ходили по тем же самым магазинам, что и с мадам Дюпон, но доктор Келли предоставила мне самой сделать выбор. Я смущенно поинтересовалась насчет денег. Моя мачеха улыбнулась и сказала, что Харди вернули всю сумму, выплаченную газетой, и я могу не беспокоиться по этому поводу.
   Я не знала, что мне взять из одежды, чтобы соответствовать интерьеру дома доктора Келли, но она, видя мои раздумья, посоветовала:
   – Возьми то, в чем тебе будет удобно. Только не забывай, что тебе надо хоть одно вечернее платье и то, в чем ты будешь ходить в школу.
   Я почти забыла, что в следующем учебном году мне надо будет получить аттестат. Доктор Келли перевела меня в школу в Астории, и так получалось, что в следующем году мне предстояло учиться вместе со своими ровесниками, в классе, где раньше училась Аннабель Мур, сестра Джо.
   Джо Харпер… Прошло почти полгода с нашего последнего свидания у гаража Харди. Разлука с ним сначала мучила меня, но постепенно жизнь наполнялась новыми лицами и событиями и воспоминания о нем остались лишь в чувственных ощущениях, которые я хранила в укромных уголках моей памяти.
   Когда у меня появился доступ к компьютеру, я долгое время не решалась открыть свой почтовый ящик. Тот, который был для писем Джо.
   Еще зимой я была готова уехать к нему в резервацию, жить среди индейцев, спать на голой земле и греться у костра. Мне было безразлично все, только с ним… Я вспомнила это, и частичка души, которую Джо унес с собой, затрепетала где-то вдали от меня. Определенно, это магия. Любовные чары… Нужно ли мне это теперь?
   Я хотела посоветоваться с доктором Келли, но она была на работе. И я открыла письма.
   «Моя маленькая птичка!» – стояло там, и меня словно окатило горячей волной. Магия вернулась. Я почувствовала трепет, и воспоминания о поцелуях зарделись на моей коже.

50. Дом в лесу

   Пока доктор Келли была на работе, я поначалу не знала, чем себя занять. Пробовала рисовать, но не было нужного настроения. Когда на меня обрушивалась брань Вики, или отсутствовали краски, или меня не пускали увидеться с Джо – мне страшно хотелось рисовать. А теперь, в этом сказочном, чуть зеленоватом свете, льющемся из окна, хотелось просто лежать на теплом полу и смотреть в широкий проем. Зеленый цвет листвы успокаивал. Хотелось просто лежать, смотреть, как солнечные лучи пробиваются сквозь листву, и слушать пение птиц. Дом доктора Келли стоял в стороне от дороги, и шум проезжающих автомобилей почти не долетал до него.
   Доктор Келли много работала, и я часто была одна. Мы решили, что школу я буду заканчивать в следующем году, а летом смогу поработать, чтобы хоть что-то отложить на колледж. После Бруклина я поняла, что очень хочу учиться. Поработав на разных хозяев, я осознала, что не смогу всю жизнь сидеть за кассой в магазине или чистить рыбу в ресторане. Это был не самый плохой заработок, но мне не нравилась механическая работа. Хотелось чего-то своего, найти свой путь. И в этом мне мог помочь колледж. Доктор Келли принесла множество проспектов и журналов с описанием условий и программ различных колледжей и университетов. Теперь по вечерам мы выбирали, куда пойти учиться и какие баллы мне необходимо еще набрать в следующем году, чтобы получить приличный аттестат. Доктор Келли договорилась в больнице, и через неделю я должна была выйти на работу. Мне предстояло следить за детьми в детской комнате. Как когда-то мама. Я сама выбрала это занятие. Мне казалось, что так я смогу приносить хоть какую-то пользу и почувствовать себя нужной. И так я смогла бы отвлечься от мыслей о Джо.
   Теперь письма от него приходили регулярно, хотя и очень редко. Он писал, что заканчивает школу в резервации и будет поступать в университет в Портленде. В каждом его письме было море нежности и любви. Он был рад, что я живу теперь с новой мачехой, но в его письмах чувствовалась досада. Ему не нравилось, что именно Алек Макалистер устроил это. В своих письмах он называл его безликим словом «адвокат», и я понимала, что Джо ревнует. Он был далеко от меня, больше чем пятьсот миль, нас разделяли горы и леса, а Макалистер жил и работал в Портленде – в двух часах езды от дома доктора Келли.
   Алек действительно был рядом. Если он не мог приехать, то обязательно звонил. Доктор Келли подарила мне маленький мобильный телефон, и теперь я всегда могла быть на связи и для нее, и для Алека. Но Алек предпочитал приезжать. Почти каждый день, по вечерам. Проводил со мной и доктором Келли около часа, разбирая рекламные издания университетов и колледжей, рассказывая их преимущества или недостатки, пил с нами кофе и уезжал. Иногда мы прогуливались по лесу, недалеко от дома, и разговаривали. С Алеком было интересно. Наши взгляды совпадали, мы любили одинаковые книги и картины, но иногда Алек поражал меня своей откровенностью. Он слишком близко сошелся со мной и так беззаветно доверял, что от этого становилось не по себе. Я не хотела впускать Алека в свою душу, как он впускал меня.

   В начале мая Джо написал мне, что сможет приехать на один день, и мы договорились встретиться в Астории. Я надела свое самое лучшее платье и ждала его в торговом центре. Он не узнал меня. Я видела, как он с тревогой обшаривает взглядом толпу людей, рассеянно кивая каким-то знакомым и отмахиваясь от их вопросов, но меня не узнает. Я смотрела на него сквозь толпу, и он вдруг почувствовал мой взгляд. Повернулся и застыл, пораженный.
   – Это ты? Софи!
   Он больше не мог сказать ни слова, только держал меня за руки и всматривался, как будто увидел впервые в жизни.
   – Что-то не так?
   – Все не так, – сказал наконец он. – Ты так… повзрослела.
   Я взглянула в витрину, в которой мы отражались. Хоть я и вытянулась, но была по-прежнему ниже Джо на целую голову. Только теперь я не выглядела подростком. На глаза мне попалась реклама магазина женской одежды. У девушки на плакате была точно такая же фигура, как у меня, и выглядела она привлекательно. Я смущенно потупилась. Я еще не знала, как себя вести в новом образе.
   Джо тоже сильно изменился. Он стал еще шире в плечах и крепче, хотя раньше мне казалось, что крепче уже некуда. Его железные мускулы играли под кожей и были видны даже через футболку. Лицо Джо так же изменилось. Оно похудело, скулы стали острее, черты лица утратили мягкость. Из облика Джо исчезли смущение и застенчивость, в каждом его движении теперь сквозили уверенность и сила.
   Мы пошли в кино. Наверное, фильм был не очень интересным, зрителей почти не было. Но и нам было не до фильма. Как только выключили свет, Джо прильнул к моим губам таким жадным и таким долгим поцелуем, что я задохнулась.
   – Подожди, – сказала я, не в силах отдышаться. Я уже отвыкла.
   – У нас так мало времени, – горячо шептал Джо, покрывая меня поцелуями. – Я так тосковал без тебя.
   Внезапно я почувствовала, что и ласки Джо тоже изменились. Они стали более напористыми, откровенными. Это одновременно и пугало меня и привлекало еще больше. От него исходила такая сила и мощь, что казалось, я стою перед бушующим океаном и он в любое мгновение может смести меня. Уничтожить, переломать, погубить…
   И мне хотелось этого.
   Но фильм закончился и Джо отвез меня домой. Когда мы подъезжали к дому доктора Келли, на площадке парковался черный форд. Из него в своем безупречном костюме вышел Алек Макалистер.
   – Адвокат… – прорычал сквозь зубы Джо, и взгляд его окаменел. – Что он делает здесь?
   Я пожала плечами.
   – Приезжает к доктору Келли.
   – Так он псих?
   Я засмеялась.
   – Это ты – псих. А он помогает нам с Джейн выбрать колледж.
   Джо выскочил из машины, едва она остановилась. Я боялась, что он ударит Алека с разбега, как того парня на пристани, но он не стал этого делать. Они говорили о чем-то. Разговор был явно неспокойный, но в драку не перерастал. Когда я подошла, то услышала только конец диалога. Говорил Алек:
   – …сядешь в тюрьму на пять лет. И можешь забыть и об университете, и о Софии. Если тебя это устраивает – я готов.
   Алек снял часы, положил их через открытое окно на торпеду машины и вновь повернулся к индейцу.
   Джо стоял, сжав кулаки, весь красный. Казалось, от него сейчас пойдет пар. Мне была неприятна эта сцена.
   – Дураки вы оба, – рассерженно сказала я и пошла к дому.
   – Софи!
   – Софи!
   Крикнули оба одновременно, но я не обернулась. Сладкое волшебство свидания с Джо развеялось. Мне не хотелось общаться ни с ним, ни с Алеком. Я ушла в свою комнату и вышла только умыться, уже переодетая ко сну.
   В ванной около зеркала мы столкнулись с доктором Келли. Она была в розовой пижаме с мишками, без косметики и казалась моложе своих лет. Она ничего не стала говорить об инциденте во дворе, только осторожно развернула меня к зеркалу и чуть потянула за рукав сорочки, обнажая шею и плечо. К моему стыду, там были багровые пятна, которые оставил на мне Джо.
   – Ты любишь его? – осторожно спросила меня доктор Келли.
   Я смущенно опустила глаза.
   – Он любит меня.
   Доктор Келли покачала головой.
   – Его любовь к тебе проявляется чересчур… физиологично. Извини.
   – У меня к нему чувства….
   – Хорошо, если так. – Сказала доктор Келли. – Только не надо путать чувства и чувственность. Я не хочу, чтобы ты заблудилась в этом мире.
   – Каком мире?
   Я подняла на нее глаза. Через зеркало смотреть было не так стыдно.
   – В мире чувственности, – сказала она и поправила мою сорочку так, что синяков не стало видно.
   Я много думала перед сном. Неужели доктор Келли права? И все, что я испытываю к Джо – это только буйство моих гормонов? Ведь до того, как я поцеловала его, тогда, у Марианны, мы все время ссорились и спорили. Да и теперь мы разговариваем мало. Как понять: люблю я его или нет?
   Я помучалась всю ночь, а утром позвонила Алеку.
   – Ты, кажется, хотел показать мне горы? Твое предложение в силе?

51. В горах

   Алек увез меня в Тимберлейк.
   Он оказался тысячу раз прав: такой красоты я не видела никогда в жизни. Когда мы поднялись на вершину и я смогла оглядеться вокруг, я просто задохнулась от восторга:
   – Алек, как красиво! Это же застывший океан!
   Вершины были в снегу словно гребни волн в белой пене.
   Я смотрела и смотрела, и не могла насытиться этим зрелищем. А воздух был так прозрачен и чист, что казалось, можно вдохнуть его чуть больше – и оторвешься от земли и медленно-медленно полетишь в это яркое, нереально прозрачное небо. Солнце страшно слепило глаза. Такого яркого солнца не было даже на экваторе. А может быть, дело было в снеге. Последний раз так много снега я видела только на Аляске. Но там было мало ясных дней. Все больше туман.
   Алек протянул мне очки:
   – И не снимай их, если не хочешь проблем.
   В очках солнце было не таким резким, но и все предметы вокруг поменяли свой цвет: стали более насыщенными и яркими.
   Мы взяли лыжи и поднялись на подъемнике еще выше.
   – Я не умею, – сказала я.
   – У тебя будет инструктор, – подбодрил меня Алек. – Но если не хочешь учиться, можешь просто погулять. Посмотришь, как я выделываюсь.
   – А ты хорошо катаешься?
   – Увидишь, – усмехнулся Алек.
   Он и правда «выделывался» великолепно. Мы зашли на одну горку, и Алек показал мне, что такое фристайл. Он разгонялся, отрывался от трамплина, скрещивал лыжи и крутился в воздухе. У меня дух захватывало от этого зрелища. И в этот момент, в воздухе, он не казался длинным или нескладным. В своей алой куртке, раскрасневшийся от движения, Алек мне казался даже красивым.
   После пятого или шестого спуска к нам на лыжах подкатила веселая компания.
   – Хай! Да это же наш Горец!
   – Привет!
   – Алоха, Алек!
   Они все были развязными, но очень милыми. И говорили все одновременно.
   – Привет, парни? Катаетесь?
   – А как же?!
   – Закрытие сезона.
   – А это твоя подружка?
   Я засмеялась.
   – Вообще-то нет!
   – Вау, парни, она свободна!
   – Попробуй только! Голову откручу, – спокойно сказал Алек, и парень рухнул на колени, протягивая руки в шуточной мольбе:
   – Пожалуйста! Не убивай меня, Дункан Маклауд!
   – Парни, да у него серьезно!
   – Еще как.
   – Тогда хоть представь нас своей… э… неподружке.
   – Это Софи Бертон, художница, – представил Алек. – И она мой друг.
   Он посмотрел мне в глаза долгим внимательным взглядом и взял за руку. Потом повернулся к друзьям.
   – А это бездельники и прожигатели жизни. По крайней мере, хотят такими казаться.
   Он представил всех, но я не запомнила имен, только прозвища: Хохмач, Мороз, Санта и Кайман.
   Я поинтересовалась, откуда такие прозвища. Парни наперебой стали рассказывать, что Санту назвали так потому, что он пробовал прыгать на лыжах с крыши на крышу и как-то раз провалился в трубу. Хохмач, понятное дело, все время хохмит. А Мороз – отморозил себе кое-что, когда шесть часов катался в горах.
   – Это было ухо! – оправдывался Мороз, но его слова тонули в общем хохоте.
   – А Горец? – спросила я.
   Парни переглянулись.
   – Ну, так Дункан Маклауд, тоже шотландец. С мечом. Ты что кино не смотрела про бессмертных? Еще и сериал по телику крутили.
   Я виновато улыбнулась:
   – У меня не было телевизора.
   – Гонишь!
   Я пожала плечами:
   – Так вышло.
   – Спуститесь с нами?
   Алек с сожалением глянул на меня.
   – София впервые в горах и не умеет стоять на лыжах.
   Я вытащила свою руку из его и сказала:
   – Иди с ними, Алек, а я позанимаюсь с инструктором.
   На лице Алека отразилось сомнение.
   – Да брось, – сказала я. – Прокатись с друзьями, а вечером поделимся впечатлениями.
   – Тогда в пять встретимся в ресторане. Я заказал нам ужин, – сказал Алек.
   – О! Романтический ужин! – встрял Хохмач.
   – Ключевое слово «ужин», – подал голос Санта.
   – Ключевое слово «нам», – подхватил эстафету Кайман.
   – Похоже, вы забыли слово «приватность», парни, – с досадой поморщился Алек.
   – Пригласи их, Алек, – смеясь сказала я. – Будет весело.
   – Спасибо, мамочка! – пискнул Хохмач, но Алек одернул его:
   – Держи границы, Стэн!
   Хохмач мгновенно сделал пристойное лицо, наклонил голову и церемонно произнес:
   – Благодарю, мэм! Мы принимаем ваше предложение.
   Потом хлопнул Алека по плечу:
   – Полетели, Горец!
   Алек обреченно вздохнул, но улыбнулся мне.
   – Вот балбесы! Мы не долго, Софи. Я надеюсь, ты не успеешь заскучать.

   Скучать мне не пришлось. Инструктор гонял меня по горе до самого вечера. Я едва успела принять душ и переодеться к ужину.
   Ужин был великолепен! И дело было вовсе не в еде. В ресторане не оказалось рыбы, и я ковыряла салат и курицу. Но за столом царила такая живая атмосфера, что я насыщалась ей больше, чем пищей. Внезапно вспомнился роман Ремарка, и я почувствовала себя Пат. Только вот умирать в таком горном великолепии совсем не хотелось.
   Оказалось, что Алек и Стэн учились вместе в Гарварде, а Санта и Кайман – балбесы местного разлива.
   – Почему Кайман? – спросила я. – Потому, что зеленый?
   Парни засмеялись. На Каймане утром была зеленая куртка.
   – Потому что живет на Кайман-Лайн, в штате Вашингтон.
   – Эй, Горец, почему твоя девушка ничего не пьет? – спросил Санта.
   Я ответила за Алека.
   – Потому, что девушка – несовершеннолетняя.
   Про то, что я не его девушка, я не стала упоминать в этот раз.
   – Да? – удивился Хохмач. – А выглядишь такой… – он выразительно провел руками по воздуху, – …совершенной.
   – Стен… – Алек начал закипать. На его скулах заиграли желваки.
   – «Совершеннолетней» я хотел сказать! – быстро выпалил Хохмач и спрятал руки под стол. За весь вечер он к моей персоне больше не прикасался и шутил по другим поводам.
   Они все были взрослыми, старше меня лет на семь-восемь, но с ними я чувствовала себя на равных.
   Странно, в этой компании я совсем забыла о Джо.
   В ресторане мы засиделись до полуночи. Я не заметила, как Кайман ушел и мы остались за столом вчетвером. Как у Ремарка…
   Хохмач и Санта пили какое-то вино и бурно обсуждали его достоинства. При этом Санта налегал на закуску и не пьянел. Алек не пил вина и почти ничего не ел. Он смотрел на меня, не отводя глаз, и я понимала, что близится объяснение. Оно прямо висело в воздухе.
   – Прогуляемся? – тихо предложил Алек. Я кивнула. Мне хотелось уже побыть в тишине. Между тем во мне нарастало напряжение. Я не знала, что сказать Алеку, какими словами объяснить, что я люблю другого. А может, я просто выдумала себе все? И Алек не собирается ничего говорить?
   Я тихонько вышла из-за стола и пошла к выходу, краем глаза заметив, как Алек торопливо вытаскивает из бумажника купюры и, не считая, бросает их на стол.
   На воздухе было сказочно! От снега шло волшебное сияние, которое придавало всему пейзажу еще большую торжественность.
   Алек взял меня за руку.
   «Пусть, – подумала я. – За руку – можно».
   Сдержанность Алека нравилась мне. В его присутствии я чувствовала себя уверенно, в его словах не было двойного дна, как у Джо.
   Я вспомнила Джо и вздрогнула. Алек расценил мою дрожь иначе.
   – Замерзла? – участливо спросил он.
   Я бы отдала все на свете, чтобы здесь был Джо и чтобы он так заботился обо мне.
   – Нет, – сказала я. – Непривычно. Эти горы… Я никогда не ночевала в горах.
   – Все когда-то бывает в первый раз, – сказал Алек, и его рука, державшая мою, дрогнула. Я подняла на него глаза. Алек стоял так близко, что я видела каждую черту его лица, даже в этом обманном, неясном мерцании.
   – Тебе понравилось кататься на лыжах? – спросил он.
   – Да, улыбнулась я. – Мне вообще нравится все новое. Только все тело болит.
   – Это только первый раз, – засмеялся Алек. – Поверь, завтра будет еще хуже.
   Он вдруг осекся и сглотнул, словно у него пересохло во рту.
   – Я так рад… что тебе понравилось… кататься, – сказал он, а мне вдруг подумалось, что он хочет сказать совсем другое.
   Он поднес мою руку к своим губам и стал осторожно целовать кончики пальцев.
   Только этого мне не хватало! Я не знала, как мне реагировать на это. Его действия были вполне приличными и между тем такими интимными, что я пришла в замешательство. Я покраснела, казалось, до самых кончиков этих пальцев.
   – Пожалуйста, Алек, не надо, – сказала я. – Это уже чересчур.
   – Я люблю тебя, Софи! Всем телом и всей душой. Ты – как солнце, ты заполняешь всего меня…
   Я вдруг вспомнила рассказы Марианны, которые прежде пропускала мимо ушей, и несколько интимных моментов их свиданий и отвернулась. Мне стоило большого труда ответить Алеку:
   – Точно такие же слова ты говорил ей, – я неопределенно махнула рукой куда-то в сторону, но Алек все понял.
   – Да. Но я тогда не знал, что на свете существуют такие девушки, как ты. Ты – нереальная. Ты – счастье мое. Моя богиня. Софи!
   Алек поймал вторую мою руку и склонился над ней. Я почувствовала легкие прикосновения его губ.
   Я оцепенела, но голова у меня лихорадочно работала, перебирая возможные варианты.
   «Отказать? Но ведь он ничего не просит!»
   «Забрать руки? Но ведь он не делает ничего предосудительного и даже расстояние между нами не уменьшилось.»
   «Убежать? Это будет верх неприличия. Нормальные девушки так не поступают.»
   «А как поступают? Что мне сказать ему?»
   Я бы точно в этой ситуации поступила глупо, но тут на мое счастье из ресторана вывалились в обнимку Санта и Хохмач. Хохмач был так пьян, что постоянно норовил упасть. Санта держался на ногах увереннее, но запах алкоголя, исходящий от них, разносился далеко вокруг.
   – Куда мне теперь девать это тело? – спросил Санта, указывая на приятеля, – он ведь сам не доедет.
   Санта икнул:
   – Простите, Софи, я тоже перебрал.
   Я взглянула на Алека. Он раздраженно достал из кармана ключ, сунул его Санте.
   – Веди его в мой номер, ложитесь спать.
   – А ты? Придешь? – очнулся вдруг Хохмач.
   – Тебя уложить? – неожиданно огрызнулся Алек, а Санта подхватил приятеля и произнес миролюбиво.
   – Успокойся, Горец, я сам его уложу.
   Санта и Хохмач побрели, пошатываясь, к гостинице, а мы смотрели им вслед, пока они не скрылись из глаз.
   – Глупо получилось, – сказал Алек, когда мы остались одни. – Эти балбесы все испортили.
   – А мне кажется, если бы не они, было бы только хуже, – честно сказала я.
   – Почему? – удивился Алек.
   – Очень просто: ты бы добивался от меня положительного ответа прямо сейчас. Потом захотел бы поцеловать и получил в лоб. Вся романтика – насмарку. Ты хотел такого развития событий?
   – Нет, – тихо засмеялся Алек. – Пусть лучше будет романтика. А ты всегда дерешься с теми, кто тебя целует?
   Я пожала плечами.
   – Бывает. Если целует, когда я не желаю.
   – А у тебя бывает желание целоваться? – спросил Алек еще тише.
   «Бывает, но не с тобой», – мелькнуло у меня в голове, но я сказала:
   – Я еще маленькая для этого. Не забывай, что я еще ребенок.
   – Да. Самый чудный ребенок на свете! – выдохнул Алек.

   На следующее утро я проснулась рано, оделась и сразу вышла на воздух. Солнце еще не взошло, но его присутствие чувствовалось: верхушки гор уже были вызолочены лучами. В низинах, куда не проникал свет, снег был чуть фиолетовый, с глубокими синими тенями.
   Во мне проснулась какая-то отчаянная бесшабашность.
   «Я хочу туда, на самую высокую вершину. Высоко-высоко, навстречу солнцу!»
   Я подхватила лыжи и побежала к подъемнику. Скорее, пока долины еще во тьме!
   Подъемник работал. Уже на нем, поднимаясь вверх, я испытала эйфорию полета. И еще я увидела солнце! Оно так больно резануло по глазам, что я зажмурилась и отругала себя за то, что забыла взять солнцезащитные очки.
   Солнце заливало золотом склоны и трассы, наполнило светом долины и ущелья. Я видела это все с вершины, и мне хотелось петь от восторга. В голове у меня звучала «Ода к радости» – любимая папина мелодия.
   Когда эйфория прошла, я стала думать о том, как же мне спуститься. С инструктором мы катались с пологих склонов на небольшой скорости. У меня получалось хорошо, но на большой склон он не рекомендовал подниматься, говорил, что нужны еще тренировки. Конечно, можно спуститься на подъемнике, но это стыдно. И Алек и его приятели катались так легко, выделывая фортели на огромной скорости. Неужели у меня так не получится? После вчерашних занятий тело болело, но к этой боли примешивалось тянущее желание расправить затекшие мышцы и снова загрузить их работой.
   «Спущусь совсем немного, – подумала я. – Потом остановлюсь». Гасить скорость и останавливаться инструктор научил меня в первую очередь.
   Я оттолкнулась и сразу полетела. Это ощущение было настолько непередаваемым, что я забыла обо всем на свете. Когда скорость стала такой, что восторг сменился страхом, я попыталась повернуть лыжи, как меня учил инструктор, и затормозить. Это оказалось так тяжело, что после пяти или семи раз я выдохлась и перестала. Скорость все нарастала. Я поняла, что если я не остановлюсь сейчас, то следующая остановка станет для меня последней. Что произошло дальше, я не поняла. Лыжи не слушались меня, я летела по трассе, еле уворачиваясь от редких деревьев. Солнце слепило так, что я почти ничего не видела. И вдруг я взлетела, словно из меня вынули душу. На трассе оказался трамплин. Меня несколько раз перевернуло в воздухе, я подумала:
   «Господи, как же глупо! Прости…»

52. Соперники

   Джо ворвался, как ураган, чуть не вырвав входную дверь. Бросив дикий взгляд на меня, он схватил Алека за грудки и одним махом припечатал его к стене:
   – Что ты с ней сделал?
   Алек и Джо были одного роста, но индеец в два раза шире его в плечах, и сейчас, охваченный яростью, он казался диким зверем.
   – Оставь его, Джо, – крикнула я. – Он здесь ни при чем. Это я – полная дура.
   – Зачем ты повез ее в горы? – Джо встряхнул Алека, как пыльный мешок, и снова стукнул о стену.
   На шум прибежала доктор Келли.
   – Джозеф Харпер! – неожиданно властно сказала она. – Остановись и подумай.
   Джо остановил занесенный над лицом Алека кулак и повернулся к ней.
   – Доктор Келли, как вы отпустили? Он же чуть не убил ее!
   – Джозеф Харпер, ты не можешь делать адекватные выводы, не владея полной информацией.
   Слова моей мачехи почему-то остановили Джо.
   – Какую информацию ты получил? – продолжала она.
   Джо оставил Алека и подошел ко мне.
   – Мне сказала… – он проглотил слово, что адвокат повез Софи в горы и она… убилась там.
   Последние слова Джо произнес глухо, не сводя с меня глаз.
   – Как видишь, я жива. И почти здорова.
   – Почти! – перебил меня Джо.
   – Что касается этого, – я указала на воротник, – я могу снять его хоть сейчас!
   Я сделала попытку самостоятельно расстегнуть крепления, но незаметно подошедший Алек отвел мои руки.
   – Через две недели снимешь, – спокойно сказал он. – Ты ничего не должна доказывать. Да, я виноват. Я повез тебя в горы и предложил покататься на лыжах. Я готов за это отвечать.
   – И ответишь! – рявкнул на него Джо, но попытки применить силу не сделал.
   – Так, – подытожила доктор Келли, – теперь спокойно выпьем чаю и все обсудим. Софи сама расскажет, что произошло, а Джозеф все это спокойно выслушает. Мистер Макалистер, – обратилась она к Алеку, – помогите мне накрыть на стол.
   Они ушли, а Джо опустился на пол и хотел положить голову мне на колени.
   – Поднимись! – попросила я. – Иначе я тебя не вижу.
   Джо поднялся и виновато поглядел мне в лицо.
   – Тебе больно? – спросил он.
   – В этом воротнике совсем не больно. У меня растяжение мышц шеи. Через неделю все пройдет. Я просто неумеха.
   – Зачем он повез тебя в горы?
   – Если бы ты знал, как там красиво! – протестовала я. – Такие краски, такие полутона…
   – Не о том речь, – перебил меня Джо, – а о твоей безопасности.
   – Поверь, я сама виновата. Не послушалась инструктора и все сделала неправильно. Кстати, – я вдруг вспомнила, что могу перевести разговор в другое русло, – откуда тебя знает доктор Келли?
   Джо отвернулся, заинтересованно разглядывая ковер на полу. Я тщетно пыталась повернуть его к себе.
   – Отвечай, Джозеф Харпер!
   – Было дело, – забубнил себе под нос Джо. – Она делала по мне заключение…
   – Ты такой же чокнутый, как и я? – засмеялась я, стремясь обратить все в шутку.
   – У меня был нервный срыв, – с вызовом сказал Джо.
   – Верю, верю, – успокоила его я.
   – Это было один раз, еще в средней школе, – Джо опять начал горячиться.
   – Джозеф Харпер, – снова прозвучал голос моей мачехи, – будьте так любезны, проводите Софи в столовую.
   Джо опять мгновенно присмирел, помог мне подняться и осторожно, как ребенка, который только что начал ходить, повел пить чай.

   Две недели, проведенные «в воротнике», тянулись бесконечно долго. Я никуда не ходила, читать и рисовать было неудобно, заниматься йогой Джейн не позволяла. Зато открылось время для кино. Телевизор я смотреть не могла из-за обилия рекламы, поэтому оставались только фильмы. У доктора Келли была своеобразная подборка дисков: классические фильмы соседствовали с документальными, на одной полке стояли ужастики Кинга и фантастика Спилберга. Комедий не было вовсе. За две недели я пересмотрела их все. Особенно мне понравился «Титаник». Я его смотрела и раньше, но тогда я не была в такой же ситуации, как героиня «Титаника». У нее ведь тоже было два парня. Только эти парни были другими. В моей ситуации ревновал Джо. Ревновал и поучал. Эмоции били из него через край. Алек же, при всей его сдержанности, предоставлял мне полную свободу. Он спокойно смотрел, как Джо обнимает и целует меня, а мне почему-то было мучительно стыдно и хотелось оттолкнуть Джо. Может быть потому, что он при этом смотрел на Алека взглядом победителя?
   В моих отношениях с Алеком и Джо более всего напрягало, что от меня хотели какой-то определенности. Какого-то решения. Джо хотел, чтобы я ни с кем не встречалась в его отсутствие, а сам пропадал неделями в своей резервации. Алек – наоборот: был готов возить меня куда угодно, знакомить с кучей народа, только бы я забыла о Джо. Мне казалось, что я не живу, а балансирую на тоненькой перекладине. И с одной и с другой стороны была неизвестность. А мне даже не с кем было посоветоваться. Доктор Келли меня немного пугала: она ведь была психологом, и я прямо чувствовала, что она постоянно все анализирует. И меня в том числе. К тому же в данный момент она писала книгу о подростковых отношениях, и мне не хотелось стать в ней одним их клинических случаев.
   Подруг у меня не было. То есть были знакомые девочки, с которыми можно было неплохо провести время, но доверить им свои сокровенные мысли и чувства я не могла. А Стейси была слишком мала для этого. Священник, у которого я исповедовалась, открывала душу, не знал и десятой доли моих мыслей. Они были настолько интимными, что даже я сама не могла думать о них, не краснея. Это касалось сексуальности. Меня так влекло к Джо, прикосновения к его гладкой коже, поцелуи и прочие нежности так волновали меня, что я не могла ни о чем думать. Желание захлестывало горячей волной, я почти не могла себя контролировать. Мне хотелось сказать «да, я хочу», и после этих слов Джо овладел бы мной мгновенно. Но что-то удерживало меня от этого. Я почему-то боялась решающего шага. Может быть потому, что я не доверяла Джо до конца.
   С Алеком все было по-другому. Мне было хорошо и спокойно с ним, я верила ему, но он совсем не привлекал меня как мужчина. Я видела, с каким интересом на него поглядывают другие девушки, и мне было удивительно: значит, они видят в Алеке то, что не могу разглядеть я? Высокий и худощавый. Наверняка у него видны ребра и совсем нет мышц. Правда, на лыжах он катается очень хорошо, а для этого нужна неплохая физическая подготовка. Это я испытала на себе. Значит, мышцы все же есть.
   Я много внимания уделяла гармоничности телосложения потому, что выросла среди красивых, соразмерных людей и любые отклонения – костлявость Вики или жиры Виктора – вызывали у меня омерзение. Я привыкла к тому, что мужчины должны быть обязательно широкоплечими. Как папа. Как почти все его друзья-моряки, как дядя Чак и Нил Найколайски. И если Сэм когда-нибудь вырастет, у него будет такая же фигура, как у отца и старших братьев. Пока Сэм воспринимался мной как маленький мальчик. Именно таким я запомнила его на Аляске. Сэм оставался моим лучшим другом, мы переписывались с ним, но ему я не могла написать о том, что происходит со мной, о своих мыслях и чувствах.
   Мне надо было с кем-то поделиться моими сомнениями. И, несмотря на опасения, я все больше и больше склонялась к доктору Келли.

   Через две недели шину с шеи сняли. Я еще пила какие-то таблетки, но у меня уже ничего не болело. Со следующей недели я должна была выйти на работу, а пока читала книжки и проверяла почту. Мне очень хотелось получить письмо от Джо. Но писем от него не было, зато мне написал Брайн. Он написал мне, что хочет встретиться. Я сначала не поняла, зачем, а потом вспомнила: девочки Харди! Би-Би что-то узнал! Я сперва ответила ему, что приеду, и только потом сообразила: надо будет просить Алека, чтобы он отвез меня в Портленд. Я набрала номер Макалистера и тут же сбросила, решив, что поеду до Портленда на автобусе. Но Алек уже перезванивал мне.
   – Здравствуй, Софи! Тебе нужно в Портленд?
   – Откуда ты знаешь? – опешила я, забыв поздороваться.
   – Встретиться с Брайном Брауном?
   Я молчала, пораженная.
   – Все просто, – пояснил Алек. – Он звонил мне полчаса назад и спрашивал твой адрес. Я сделал выводы.
   Я мысленно обругала Би-Би: «Вот балбес! Мог бы мой адрес узнать у Джо».
   Словно отвечая мне, Алек продолжил:
   – Он хотел узнать твой адрес у Харпера, но с ним невозможно связаться.
   «А теперь Би-Би расскажет Джо, что я с Алеком. Вот ведь сплетник!»
   – Так что Брайн ничего не расскажет Харперу о нас, – продолжал Алек.
   Я впала в ступор и думала только одно: «Он что, читает мои мысли?» и глупо переспросила:
   – О нас?
   – Ну, мы же с тобой вместе… поедем в Портленд.
   – Да, – сказала я, окончательно обалдев.
   На следующий день была пятница и Алек появился у нашего дома, едва минуло шесть вечера. Доктор Келли была недовольна, что я куда-то еду, но мне ничего не сказала, только напомнила Алеку, что он должен привести меня домой до полуночи.
   – Иначе я превращусь в тыкву! – пошутила я.
   Алек почему-то безрадостно усмехнулся, но обещал.
   И мы помчались в Портленд. Я никогда раньше так быстро не ездила. Наверное, у Алека хорошая машина – она летела со скоростью сто миль в час! Мы влетели в город, и только после этого Алек сбросил скорость. В условленном месте нас уже ждал Брайн. Он был в форме рекрута пожарной академии с эмблемой, на которой была роза – символ Портленда, и сиял как начищенный грош. Около него нетерпеливо вертелась девушка в платье и кудряшках.
   Мы остановились и вышли из машины. Брайн пошел нам навстречу, широко улыбаясь. Поздоровался со мной, а моему спутнику крепко пожал руку. Потом представил свою девушку:
   – Это Линда, она со мной.
   – Где будем говорить? – я сразу перешла к делу.
   Линда заныла:
   – Брайн! Мы опять все пропустим, а ты в этот раз обещал…
   Би вздохнул и кивнул на девушку.
   – Я обещал ее сводить на танцы. Сегодня в нашем клубе.
   – А там можно будет поговорить? – снова напирала я.
   – Да сколько угодно! – оживился Брайн. – Пойдете с нами? Я приглашаю.
   И мы все вместе сели в машину и отправились в клуб.
   Поначалу на нас смотрели как на чужаков, но после того как Би представил Алека как своего защитника, хоть дело и не дошло до суда, лица пожарных потеплели. Определенно, Би всем нравился.
   Зазвучала музыка, и Линда потянула Би танцевать. Мне хотелось получить от него информацию, и я держала его за другую руку.
   – Отцепись, – обиделась Линда, – это мой парень. У тебя ухажор есть, с ним и танцуй.
   – Ну, детка, – оправдывался Би, – мне надо поговорить с Софи.
   – Ты обещал, что мы будем танцевать! – надула губы Линда.
   Ситуацию разрешил Алек.
   – Линда, вы такая милая девушка, позвольте мне угостить вас. Надеюсь, Брайн не будет против?
   Брайн даже не успел ничего сказать, как Линда вздернула свой носик, подхватила Алека под руку и потащила его к буфету. Смотрелись они комично: высокий худой Алек и низенькая круглая Линда.
   Мы с Брайном наконец остались одни.
   – Что ты узнал? – спросила я его, пытаясь говорить громче музыки.
   – Кое-что есть, – Би был доволен собой.
   – Не томи, выкладывай! – подбодрила его я. – До утра здесь, что ли, торчать? Меня мачеха только на пару часов и отпустила.
   – Сама болтаешь – не остановить… – проворчал Би. Ему хотелось признательности.
   – Пожалуйста, Би! – взмолилась я.
   – Ладно, – смилостивился Би. – Я, между прочим, узнал, как к Харди попала Лора и кто ее родители.
   – Ну!? – я почти кричала на Би. К счастью, гремела музыка, мои крики тонули в ней.
   – Лоре было пятнадцать, – начал Би, – они с матерью жили в Сисайде.
   Дальше Брайн рассказал трогательную историю о том, как мать Лоры – Хизер попала в аварию: ее занесло в дождь на скользкой дороге, она разбилась и впала в кому. А Лору отдали в приемную семью. Органы опеки были снисходительны и нашли семью для Лоры недалеко от Сисайда, чтобы она могла навещать свою маму. Лора так и делала. Когда ей исполнилось шестнадцать, она получила права и стала ездить в Сисайд одна.
   – Там она и разбилась? – перебила я. – На этой дороге?
   Брайн покачал головой.
   – Нет, совсем в другом месте. Она свалилась с моста прямо в залив Янгс. Понимаешь, если бы она была не пристегнута, как Том, она бы смогла выплыть…
   – Что ты сказал? Какой Том?
   – Да отчим твой бывший. Мистер Харди. Он тоже был в машине, только без ремня безопасности. Автомобиль ударился в ограждение, и его выкинуло, а сама машина упала в воду. И Лора погибла.
   Я не могла оправиться от шока. Оказывается, Том был с Лорой в этой страшной аварии.
   – Он сильно пострадал? – спросила я.
   Брайн удивил меня ответом.
   – Больше, чем Лора. Она умерла быстро и безболезненно, а он почти полгода лежал в больнице у нас, в Астории, и после этого получил инвалидность и перестал летать.
   – Летать?
   – Он был летчиком, здесь, в местном аэропорту. Ему дали неплохую пенсию. Я думал, ты знаешь.
   Я знала, что была авария, но не знала, что он разбился вместе с Лорой.
   – А почему она превысила скорость? Как это объяснил сам Том? Его же допрашивали?
   – Да никак не объяснил. Сказал, что задремал, а очнулся уже в больнице. Знаешь, я между прочим, весь архив перерыл, а это не очень-то законно…
   – А Салли? Что ты узнал про нее, – перебила я.
   – Я узнал только про ее дружка. Он…
   Брайн не успел договорить. Алек и Линда вернулись. Линда, в силу своего маленького роста, просто висела у него на руке и заливалась смехом.
   Алек подвел ее к Брайну.
   – Возвращаю тебе самую красивую розу Портленда.
   Линда снова захихикала.
   – А то все танцы закончатся и ты не успеешь с ней потанцевать.
   – Мы не договорили, – напомнила я.
   – Линда, детка, может, еще развлечешься? Например, потанцуешь с…
   Он не договорил. Линда возмутилась.
   – Я уже развлекалась, хватит. А танцевать я буду только с тобой! – сердито сказала Линда и, мне казалось, еще немного – и она топнет ножкой.
   – Минуту еще. Мне надо договорить, – чувствовалось, что Брайн напрягся.
   – Хорошо, – смягчилась вдруг девушка, – говори. Но только минуту.
   Брайн вздохнул и повернулся к нам.
   – Извините, ребята. У нас с Линдой только один выходной совпадает. И как раз танцы…
   – Увидимся еще как-нибудь, – Алек протянул ему руку, и они попрощались. И тут же рукой Брайна завладела Линда и повлекла его на площадку для танцев.
   Я посмотрела на Брайна. Он шел за Линдой, как теленок на веревочке, и смущено отводил от нас глаза.
   – Быстро она его прибрала, – сказала я себе под нос, но Алек услышал.
   – Это еще что! Она уже придумала имена их общим детям.
   – А Брайн? Не сопротивляется? – удивилась я.
   – Ты же видишь сама.
   Брайн танцевал с девушкой, заботливо склонившись над ней, словно стараясь сам стать ниже ростом. Так странно! Я сравнила Линду и Марианну. Низенькая Линда с ее капризами и смешными кудряшками явно проигрывала. Даже ее лицо было не таким живым, как у Марианны. Но вот глаза… Глаза были точь-в-точь как у Брайна: простодушные и бесхитростные. И они с Би-Би так подходили друг другу, что даже разница в росте не так бросалась в глаза. Линда смотрел на Брайна с таким обожанием, что за это ей можно было простить любые капризы.
   У меня вдруг защемило сердце, я поняла слова Стейси: «Мне нравится, когда любовь». Раньше я не особо обращала на это внимание, хотя такая же картинка постоянно была перед моими глазами: мама и папа. И любовь. Эта любовь сквозила в каждом их взгляде, в каждом движении: протягивала мама отцу апельсин или он укрывал ее пледом – во всем была забота и трепет. Любовь была просто разлита в воздухе. И я тоже жила в этой атмосфере любви.
   Заиграла другая музыка, и Алек обратился ко мне:
   – Ты танцуешь?
   – Да, конечно, – рассеянно ответила я и только тут поняла, что это – приглашение на танец. Отказываться теперь было неудобно, и я протянула Алеку руку. Звучал вальс.
   Оказалось, что Алек умеет танцевать. При всей нескладности его фигуры в танце он двигался чрезвычайно хорошо.
   – В детстве меня обучали всему понемногу. В том числе и танцам, – ответил Алек на мой немой вопрос. – Отец хотел, чтобы я стал дипломатом.
   – А мама?
   – Врачом.
   – А ты сам?
   Алек тихонько засмеялся и крутанул меня так, что я едва удержалась на ногах, но он подхватил меня бережно и прижал к себе.
   – Ты забыла? Я хотел быть рыцарем в сверкающих доспехах.
   Я вспомнила.
   – Ты пытаешься вести, – заметил Алек, и я сбилась с ритма.
   Заиграла другая мелодия, и здесь мы были на равных – просто медленно раскачивались из стороны в сторону.
   – Тебе не нравится быть ведомым? – спросила я.
   – Я никогда не пробовал, – признался Алек. – Возможно, это интересный опыт, но только в танце. А где ты научилась танцевать?
   – В Уоррентоне. Мы со Стейси целый год занимались в танцевальной студии.
   – Всего год? – удивился Алек.
   – Ну, до этого я просто смотрела, как танцуют другие, и старалась перенять. В Пого-Пого у меня получалось неплохо.
   – Пого-Пого? Ого! Это же Таити.
   – Да, мы много где побывали.
   – И где тебе понравилось больше всего?
   Мне хотелось сказать, что больше всего мне понравилось везде, где со мной были родители, но не стала. Пожала плечами.
   – На Гавайях хороший климат. И инфраструктура…
   – Ты сейчас говоришь, как путеводитель. А где твоя душа, Софи?
   Мне хотелось сказать ему, что она на границе штатов Айдахо и Монтана, рядом с Канадой, но это была бы неправда. Там была только часть моей души.
   Ее чувственная часть.

   На обратном пути Алек спросил:
   – Встретимся завтра?
   – Завтра я хотела бы повидать Стейси. В Уоррентоне.
   – Вот и замечательно. Я отвезу.
   Я покачала головой.
   – Не понимаю, Алек, зачем тебе это нужно? Каждый день по сто восемьдесят миль…
   – О чем ты беспокоишься?
   – Ну, например, об экологии, – рассердилась я. – Столько бензина сжигается напрасно. А это вредит озоновому слою.
   – А тебе вредит, когда ты сердишься, – мягко сказал Алек. Я пока не вижу другого выхода. Если только мне переселиться в Асторию.
   – Ты же работаешь в Портленде!
   Алек пожал плечами.
   – Работу можно поменять.
   – Ты готов переехать в маленький городок из самого крупного города штата? Зачем тебе это? Это же так… непрактично.
   – «Глупо» ты хотела сказать?
   Я смутилась. Глупым Алека назвать было нельзя.
   – Мне хочется, чтобы ты узнала меня поближе. Может быть, съездим снова в горы?
   Я инстинктивно дотронулась до шеи и ответила с содроганием.
   – И в этот раз я на лыжах точно убьюсь.
   – Сезон окончен, трассы закрыты, там можно просто погулять.
   – Тогда вместе со Стейси.
   – Хорошо, – ответил Алек, – вместе со Стейси.

53. Доктор Келли

   Еще в первые дни, прожив несколько дней в кабинете доктора Келли, я пробовала читать ее книги. Сначала мне попалась книга о каких-то перверсиях, и я не поняла ни слова. То есть, наоборот: я понимала каждое слово в отдельности, а смысл целого предложения внезапно ускользал, словно написано было на непонятном мне языке. Следующая книга была про алкоголиков, и мне было интересно читать про клинические случаи. Третья книга была самой интересной. В ней говорилось о значении сексуальности и формировании психотипов.
   Я проглатывала книги одну за другой и теперь начинала понимать, почему Марианна так хочет стать психоаналитиком. Это не только престижно и прибыльно, а еще и очень увлекательно. Там было столько непознанного, столько загадок!
   Кстати, сама доктор Джейн Келли была загадкой для меня. Почему она взяла меня к себе? Она прекрасно жила в одиночестве, в ее доме не бывало даже гостей: об этом говорило отсутствие спален и второй ванной. И эти куколки, как у Стейси… Я вдруг поняла, что доктор Келли и Стейси чем-то неуловимо похожи. По крайней мере «другая доктор Келли», та, которую я видела дома. В своем доме она изменялась: черты ее лица становились мягче, а эмоции – живее. Она любила сидеть в кресле, поджав под себя ноги, питаться сырыми овощами, заниматься йогой в пустой комнате и читать под Моцарта. И еще она много работала.
   Когда ремонт в моей комнате был закончен и я переместилась туда, Джейн вернулась в свой кабинет и снова начала работать. Свет в ее кабинете горел иногда до полуночи.
   Я заметила, что при всей своей открытости доктор Келли избегала прикосновений. Она могла пожать руку коллеге, одобрительно похлопать кого-то по плечу, но никогда никого не пускала в свое личное пространство. Однажды я обняла ее, а она была так ошарашена этим, что была похожа на военнопленного, которому связали руки за спиной. Доктор Келли никогда до меня не дотрагивалась, не обсуждала со мной свою личную жизнь, зато не вторгалась в мое существование, не липла ко мне, подобно Вики, с объятиями и душеспасительными разговорами. Разговоры мы вели, но не о спасении души и не о Боге. Я вообще не знала, во что верит Джейн Келли. Официально она была католичкой. Так стояло в опекунской анкете. Но я ни разу не видела, чтобы она молилась или ходила к мессе. Даже креста не было в ее доме. Хотя латынь доктор Келли знала так хорошо, что запросто могла бы говорить на ней.
   Мачеха просила, чтобы дома я звала ее просто Джейн, и мне нравилось это. Словно она, возвращаясь домой, переставала быть психологом и становилась просто женщиной. Точнее даже девочкой, такой же, как я. Ее домашней одеждой были шорты и маечки, а волосы она убирала в две смешные косички, чтобы не мешали. Мы вместе с ней готовили салаты, я учила Джейн разделывать свежую рыбу, а сама под ее руководством осваивала правильное дыхание и йогу. И еще мы много разговаривали. Я могла не стесняясь, ну, почти не стесняясь, задавать Джейн любые вопросы и получала на них прямые ответы и дельные советы. И еще дом Келли постепенно наполнился молодежью, из которой Алек Макалистер оказался самым старшим. Ко мне приезжала Стейси и бывшие одноклассники из Астории, девочки из танцевальной студии, где я занималась, и из художественной, которую пришлось бросить, но куда я планировала пойти снова. Один раз заглянул Брайн Браун – он приезжал в Асторию навестить семью. Джо тоже приезжал, но он почему-то избегал доктора Келли. Как-то он сказал мне: «Она знает про меня слишком много».
   – Ерунда, она никогда ничего не рассказывает про своих пациентов, успокоила я его.
   И это была правда. Даже когда я допытывалась у нее, откуда она так хорошо знает Джо и какие у него были проблемы, она лишь сказала, что с Джозефом Харпером все в порядке и все его недостатки – продолжения достоинств.
   – Как это может быть? – удивилась я. – Ну хоть один пример!
   – Хорошо, – вздохнула доктор Келли, – я объясню. Когда человек целеустремленный – это хорошо?
   – Ну, если только он не устремлен ограбить банк.
   – Нет. Все законно.
   – Тогда хорошо.
   – Но он так хочет достигнуть желаемого, что готов пойти на все.
   Я задумалась. Мне вспомнился разговор в кают-компании «Ники».
   – Победителей не судят?
   – Именно так он и считает. Что победа важна любой ценой. Забывая, что бывает еще Пиррова победа.
   Я вспомнила историю, мне рассказывал папа.
   – Это тот полководец, который потерял все свое войско? – спросила я.
   – Почти все, – кивнула доктор Келли. – Но ты поняла правильно.
   – А Джо? Чего добивается он?
   – Мы разве о нем говорили? – лукаво улыбнулась доктор Келли. – Я только приводила пример, как достоинства становятся недостатками. Мне кажется, ты слишком много думаешь о Джозефе. И он, и Алек Макалистер – старше тебя. Они – взрослые. Не бери на себя их проблемы. Тебе надо больше общаться со своими ровесниками. Побудь еще ребенком. Ведь, по-моему, в Бруклине тебе этого как раз не хватало?
   Я вспомнила Бруклин, тяжелую работу, женские склоки и откровенные взгляды мужчин. Разговоры о сексе, деньгах, работе, политике и снова о сексе и о деньгах. Мне не нравилась взрослая жизнь. Сейчас я снова могла побыть ребенком. И даже то, что я спрашивала разрешения у своей мачехи, чтобы сходить куда-то с Алеком или Джо, нравилось мне. Мне вообще очень нравились наши отношения с Джейн. У нее был такой спокойный, ровный характер. И она была красивой. Мне было странно, что она никогда не была замужем. И семейных фотографий у нее не было. Словно она родилась уже взрослой.
   Доктор Келли не унижала меня вторжением в мои отношения с Джо Харпером и выяснением, как далеко зашли эти отношения. Она лишь поинтересовалась однажды, знаю ли я о способах предохранения.
   – Я еще девственница, – сказала я, и мне стало стыдно, словно призналась в страшном грехе.
   – А ты думаешь, что девственницы не беременеют с первого раза? – спросила Джейн. – Как ты будешь предохраняться, если вдруг это произойдет?
   – Ну, я еще не знаю, – я чувствовала себя школьницей, не выучившей урок. – Наверняка Джо сам знает, как это делается.
   Доктор Келли покачала головой.
   – Никогда не полагайся на мужчин в этом деле. В этот момент не думают… То есть мужчина вообще редко думает об этом. Особенно когда его сексуальное напряжение на грани. Ты готова послушать о контрацепции сейчас?
   Я кивнула. А в голове вертелось только: «его сексуальное напряжение на грани». О чем это она говорит? О ком – я знала.
   В приюте девочки рассказали мне и о том, как это бывает первый раз и о предохранении. Только все их рассказы настолько были полны скабрезных шуточек и непристойностей, что мне хотелось поскорее забыть о них. К тому же тогда я не понимала значение и половины сказанных ими слов. Словно я была иностранкой. Еще они высмеивали беременную Алисию за то, что она не сделала аборт, а мне было ее жалко.
   Доктор Келли подробно и системно рассказала мне о способах предохранения «до» и «после», особенно акцентируя мое внимание на тех, которые зависят от меня. Потом положила на стол две коробочки. В одной находились презервативы, в другой – таблетки. Джейн взяла в руки лекарственную коробочку, открыла и показала мне. Упаковка состояла всего из одной таблетки.
   – Это на крайний случай, Софи, – серьезно сказала моя мачеха. – Ее надо принять сразу после.
   Потом она вздохнула и добавила:
   – Но я была бы рада, если в ближайший год она тебе не понадобится.
   Я и сама считала так же, но эта фраза вдруг меня задела.
   – А как предохраняетесь вы, доктор Келли?
   Вопрос был бесцеремонным, но Джейн посмотрела на меня долгим взглядом и ответила.
   – Меня изнасиловали, когда мне было восемь лет. Теперь тема секса для меня закрыта.
   Я молчала, потрясенная.

   Я прибежала к своей мачехе сразу после свидания с Джо. Мы встречались в Астории, он тянул меня прогуляться в лесу, а я сказала, что не хочу тискаться с ним под кустами. Джо разозлился от моих слов, и мы разругались. Я пошла домой пешком, а он шел следом за мной и все уговаривал простить его, но тут же попрекал меня тем, что я держу его на расстоянии. Опять просил простить и снова говорил, что я слишком часто встречаюсь с Алеком.
   – Я не должна отчитываться перед тобой! – рычала я ему в ответ, и прохожие оборачивались на нас.
   – Ты должна сделать выбор! – горячо говорил Джо. – Не мучай меня, Софи!
   – А ты хоть раз подумал, что выбор может быть не в твою пользу, Джозеф Харпер!? – зарычала я. – Что я могу выбрать его!
   Джо побледнел и схватил меня за руки:
   – Ты же не сделаешь этого, Софи! Мы столько лет вместе.
   Я вырвала свои руки из его лап.
   – И ты меня все время давишь! Хочешь, чтобы я делала то, что хочется тебе. А это – насилие. Отпусти меня. Уезжай в свою резервацию!
   Мы как раз были у моего дома, я убежала к себе в комнату. Джо уже хотел уйти, но его окликнула доктор Келли, увела в свой кабинет и долго о чем-то беседовала.
   Когда Джо ушел, я спустилась в гостиную. Там уже играл Моцарт и Джейн сидела с книжкой в кресле. Я обратилась к ней.
   – Джейн, помоги мне! Я совсем не знаю, что мне делать. Иногда мне хочется бежать от их обоих. Я совсем запуталась, а они оба требуют от меня принять решение.
   – И чем тебе помочь? – мачеха разлила по чашкам кофе и зажгла свечку, плавающую в маленькой вазочке. Она каждый вечер зажигала их, если мы сидели в гостиной. Она говорила, что это помогает «гармонизировать пространство». Не знаю, так ли это было, но живой огонек в вазочке мне нравился.
   – Объясни, что они хотят от меня? Я уже ничего не понимаю.
   – Все просто, – вздохнула мачеха. – Джозеф хочет, чтобы ты стала частью его жизни. Алек – сам хочет стать частью твоей жизни.
   Я помотала головой.
   – Ничего не поняла.
   – Вспомни множества, – подсказала мачеха. – Вы проходили в школе.
   Наверное, у меня сделалось совсем неумное лицо, потому что доктор Келли вздохнула.
   – Тебе надо больше заниматься математикой.
   – Не выйдет, – сказал я. – Я тупая.
   – Ты плохо мотивированная, – поправила меня Джейн. – Я считаю, что любой ребенок, обладающий IQ, превышающим умственную отсталость, способен обучаться чему угодно. Даже математике. Ты можешь проложить навигационный курс? Учитывая при этом направление ветра и скорость течения?
   – Откуда и куда? – загорелась я.
   – Вот видишь, – улыбнулась доктор Келли. – Ты все можешь. Только тебе не хочется учиться.
   – Я все-таки не поняла про множества.
   – Вот, смотри, – сказала Джейн. Она взяла чашку с кофе, показала мне.
   – Это Джозеф Харпер.
   Кусочек сахара, протянутый мне на ладони, был назван «Софи». Белый кусочек коснулся темной поверхности и тихо исчез в глубине. Поверхность снова была гладкой, непроницаемой и отражала свет. У меня словно оборвалось что-то внутри. Внезапно я стала понимать все действия Джо. Завоевать меня, покорить, овладеть и растворить в себе, сделав свою жизнь иной. С другим вкусом и качеством. А где же я? А меня вовсе нет. Я – всего лишь часть его жизни. Как когда-то Нуа стала приятным и самодовольным воспоминанием, добычей «человека с ледяными глазами». Я взяла чашку кофе из рук мачехи и выпила залпом, обжигаясь. «Пусть этого не будет никогда», – подумала я. На дне оставались еще нерастворенные кристаллики – как будто все, что осталось от растворенной жизни. Словно от жизни Нуа.
   Я выдохнула. «Это все только разговоры», – успокаивала я себя, а сама дальше расспрашивала Джейн.
   – А про Алека? Чего хочет он?
   Вместо ответа Джейн достала из сумочки свои духи и, показав мне, нарекла их «Алек Макалистер». Потом капнула их на кусочек сахара и протянула его мне. Я рассмотрела сахар. Он почти не изменился, только чуть утратил свою белизну из-за масляного пятна посередине, но от него шел запах, который менял саму его суть. Теперь на этот сахар можно было смотреть и даже нюхать, но он перестал быть сахаром. Он утратил свое предназначение.
   «Так и Алек со своим идиотским обожанием, деньгами и связями может поменять меня всю», – подумала я.
   А сама уже чуть не плакала:
   – Что же мне делать, доктор Келли! Джейн!
   Она ответила не сразу.
   – Тебе всего семнадцать, а ты уже хочешь сделать выбор, поставить точку. Не поддавайся на их провокации. Ты ничего никому не должна. Никаких выборов и никаких точек. Для начала тебе нужно разобраться в самой себе. Чего хочешь ты?
   Я задумалась. В гостиной стемнело, свечка «гармонизирующая пространство» догорала в своей гильзе.
   – А есть какая-нибудь другая трансформация? – спросила я чуть слышно. – С сахаром.
   Вместо ответа доктор Келли взяла новый кусочек. Положила в ложку и стала греть над огнем свечи. Постепенно сахар расплавился, потемнел и закипел. Приятно запахло карамелью. Она протянула ложку мне.
   – Как вариант. Сахар сделался карамелью, поменял цвет и структуру. Приобрел приятный запах, но при этом не утратил своей сути. Он по-прежнему сладкий.
   – Огонь это – любовь? – спросила я ошарашенно.
   Доктор Келли улыбнулась, но ничего не ответила.

54. Салли

   Брайн не смог встретиться со мной и рассказать о дружке Салли, но он написал. Там было только несколько слов.
   «Элвис Вуд, прозвище Зомби».
   Дальше был адрес забегаловки, где тусуются дальнобойщики.
   В конце была приписка:
   «Одна не ходи».
   Я и сама думала об этом. В моей памяти были свежи воспоминания о той троице в женской раздевалке, но я боялась, что если меня будет сопровождать такой громила, как Джо, разговора с Элвисом Вудом может не получиться. Джо испугает кого угодно. Даже зомби. Поехать с Алеком? Но вся его внешность говорит: «Я – преуспевающий адвокат! Вам еще не нужны мои услуги?» А если будет драка? Ну, вдруг. Сможет ли Алек защитить меня? С другой стороны, Алек знал, что я ищу информацию о девочках Харди, а Джо – нет. Не то чтобы я не доверяла Джо. Но он так любил поучать и гордиться собой. Прямо как Брайн. Этим мальчишкам постоянно надо самоутверждаться, чтобы ими восхищались. Мне это объяснила доктор Келли, поэтому я относилась к таким вещам снисходительно и даже иногда подыгрывала. Но очень часто эти игры меня раздражали. Особенно с Джо.
   После нескольких дней раздумий я остановила свой выбор на Джо. Я не стала объяснять, куда мы едем и зачем. Просто назвала адрес и попросила вести себя прилично. Джо это все не нравилось, он всю дорогу ворчал. Когда мы приехали на место, все это не понравилось и мне. Несколько припаркованных машин, покосившаяся вывеска. Я попросила Джо остаться снаружи, а сама вошла. Около деревянных столов стояли лавки, несколько мужчин, явно водителей огромных, стоящих на обочине грузовиков, обедали. Кто поодиночке, кто-то парами. В углу сидела троица, явно неспособная водить машины. Бледный парень с бесцветными глазами тянул из банки колу. Девчонке рядом с ним на вид было лет пятнадцать. Она была ярко накрашена и хотела казаться старше. Второй парень пытался прикурить, но у него так дрожали руки, что он не мог даже крутануть колесико зажигалки. Хозяин, услышав кличку Зомби, кивнул в сторону компании. Я подошла к ним, обратилась к бледному:
   – Ты Элвис Вуд?
   – Ну, – ответил он, и это, видимо, было «да».
   – Ты знал Салли Харди, из Уоррентона?
   – Ну.
   Вероятно, это тоже был положительный ответ.
   – Что ты знаешь о ней?
   – Ну.
   Теперь я не могла точно сказать, что подразумевал Вуд.
   – А на кой тебе? – встряла девчонка. Наверное, она была переводчицей с языка зомби.
   – Я хочу узнать о ней больше. Вы не в курсе, куда она поехала?
   Дерганый парень вдруг заржал.
   – На тех колесах, что она взяла у Зомби, можно далеко уехать. Туда, откуда не возвращаются.
   Я снова обратилась к Вуду.
   – Салли была твоей подружкой?
   – Ну.
   Дерганый снова пояснил.
   – Она сосала за травку. Ты тоже, что ли, будешь?
   Он потянулся к ширинке, и меня передернуло, но ответила я вежливо:
   – Я не по этой части. Какая она была, Салли. Вы же знали ее?
   И тут Зомби сказал второе слово из своего лексикона:
   – Тронутая.

   Всю обратную дорогу Джо снова ворчал.
   Джо ворчал, а я думала: что за жизнь была у Салли, что она стала делать это? «За травку», – вспоминала я слова парня, и меня тошнило. Я не могла понять Салли. Зачем? Правда, я сама никогда не пробовала «травку», мне хватило и рома в доме Марианны. Я спросила Джо.
   – Ты когда-нибудь пробовал травку?
   – Нет, – сказал он, но так напряженно, что чувствовалось, что он врет. – А к чему вопрос?
   Я вздохнула. Как ему объяснить, что я ищу то, чего и сама не знаю? И даже представления не имею. А теперь, когда Джо так яростно отрицает, что пробовал наркотик, я не смогу получить от него вообще никакой информации.
   И вдруг до меня дошло.
   – Это очень хорошо, что ты не пробовал, но ведь наверняка писал статьи о подростковой наркозависимости? И вел исследования в этой области.
   – Ну, было, – напряжение Джо начало спадать.
   – Ты не помнишь, из-за чего подростки начинают курить траву? Меня больше интересуют девушки до восемнадцати лет.
   Джо задумался, потом выдал:
   – Я могу ошибаться в цифрах статистики, но на первом месте – проблемы в личной жизни, конфликты с родителями, психоэмоциональные травмы, проблемы с учебой…
   – Погоди, погоди, – прервала я его. – А какие конфликты с родителями на первом месте?
   – Контроль и запреты, насилие над личностью… Да много чего. Я лучше тебе ссылок накидаю.
   – Хорошо, – сказала я.
   Мы подъехали к дому. Автомобиля доктора Келли не было.
   – Пригласишь? – спросил Джо, кивнув на дом.
   Я колебалась.
   – Ну же, Софи, – уговаривал Джо. – Побудем немного вдвоем… – он наклонился ко мне, и его дыхание обожгло мне шею.
   Видимо, он тоже заметил, что моей мачехи нет дома. После этих слов мне расхотелось его приглашать. Я вышла из пикапа, Джо следом за мной.
   – Софи, неужели я не заслужил хотя бы кофе?
   Я вспомнила кусочек сахара, канувший в черную глубину чашки, и покачала головой.
   – Не в этот раз, Джо, прости!
   Он вздохнул и нагнулся меня поцеловать. Я подставила щеку. Джо поднял мой подбородок и стал целовать в губы, раздвинув их языком. Мы и раньше целовались так. Но я вдруг вспомнила Салли и что она вытворяла с этими парнями, и меня снова затошнило.
   Я оттолкнула Джо и пошла к дому.
   Первый раз Джо не пошел за мной, а сел в свой пикап, яростно захлопнул дверцу и газанул от дома в сторону Астории.
   Я вошла в дом. На зеркале, прямо у входа, висела записка от Джейн:
   «Милая Софи!
   Я не смогла тебе дозвониться по телефону, он отключен. Пожалуйста, как только появишься дома – позвони мне. Я волнуюсь. Я должна была срочно улететь в Солт-Лейк-Сити. Вернусь через пару дней. Будь умницей. Джейн.»
   Я проверила свой телефон. Он действительно был отключен. Видимо, кончилась зарядка, а я не заметила. Я добралась до телефона в гостиной и сразу набрала Джейн. Она очень переживала, что не смогла взять меня с собой, и я на два дня останусь дома совсем одна.
   – Запри все двери, милая. И окна. Может быть, все-таки попросить кого-нибудь переночевать с тобой в доме? Кого-нибудь из больницы…
   Я возражала. Мне почти семнадцать, и я могу позаботиться о себе сама.
   – Не забудь о тревожных кнопках, Софи! Если что – сразу звони мне.
   Я пообещала. «Тревожные кнопки» – система сигнализации – стояла по всему дому. Однажды, лет десять назад, доктора Келли пытались ограбить, и сигнализация тогда очень пригодилась.
   Но это было давно. Астория – безопасный город. Здесь не бывает преступлений. Поэтому в таком большом доме, напичканном разной электроникой, мне нечего бояться. Вот если бы сюда приник Джо – другое дело. Это было бы опасно. И никакая бы кнопка не помогла бы. Что бы я сказала полиции? «Это мой парень, и он хочет меня соблазнить?» В одном случае полицейские бы просто посмеялись и уехали, в другом – арестовали бы Джо за попытку развращения несовершеннолетней и все равно бы смеялись.
   Я много думала, почему наши отношения с Джо такие нестабильные, как на вулкане. Я знала несколько пар, где, как и у нас с Джо, отношения не доходили до секса, но были спокойными и ровными. Мои бывшие одноклассники по школе в Астории Клара и Эрик дружили еще с младшей школы, встречались уже много лет и собирались пожениться сразу после колледжа. Они ходили неизменно за руку и никогда не ссорились. Впрочем, Эрик никогда не целовал Клару так, чтобы она теряла голову. Ну, еще парочка «ботанов». Они объединились на почве общей любви к логарифмическим уравнениям. Девчонка была симпатичная, но неухоженная и толстая, а парень – белобрысый хлюпик в очках. Им обоим пророчили высоты в математике, они держались вместе и вроде даже целовались. Ну и конечно, капитан команды чирлидеров в школе Уоррентона, Агнесс. Она была отличница, гордость школы и вся такая правильная, что при взгляде на нее сводило зубы. Она везде, где только можно, ходила со своим парнем, а по воскресеньям они дружно пели песни в той самой церкви, куда меня безуспешно пыталась затащить Вики. Агнесс мне всегда ставили в пример. Однажды на уроке, посвященном половому воспитанию, когда нам всем выдавали презервативы и парни, гогоча, набрали полные карманы, Агнесс демонстративно положила их обратно в коробку и заявила, что добрачные отношения – это грех. Я поддерживала Инесс, но заявить об этом на весь класс не могла. В школе Уоррентона я и без этого считалась дурочкой.
   Остальные парни и девчонки относились к сексу не так серьезно, при первой возможности используя пустующие помещения и задние сиденья автомобилей. Я не осуждала их, но сама так не могла. Что меня останавливало? Заповеди о целомудрии? Или боязнь, что со мной произойдет то же самое, что и с Нуа: он выпьет меня и бросит на потеху соплеменникам? Или я недостаточно сильно люблю его? А может быть, просто боюсь, что разочарую его своей неопытностью?
   Или просто боюсь. Без объяснения причин.
   Скорее всего, так.
   Мне казалось, что весь мой детский мир рухнет и останется только пустыня, в которой ничего нет. И я сделаюсь другой. Совсем другой. И все будут оборачиваться мне вслед и показывать пальцем, словно на мне – алая буква и я – прелюбодейка.

55. В ловушке

   За всеми этими размышлениями я не заметила, как стемнело. Я не зажигала света, сидела в комнате для занятий йогой и безуспешно пыталась принять позу лотоса. Выходило плохо. С Джейн у меня получалось гораздо лучше.
   Внезапно щелкнул замок входной двери, и я сначала обрадовалась: «Джейн!», но вдруг в меня стал заползать панический ужас: это не может быть Джейн. Она сказала, что уже садится в самолет. Если бы она передумала, она бы позвонила мне».
   Я пожалела, что Джо нет рядом со мной. То, что это мог вернуться Джо, я отмела сразу: дверь открыли ключом. Ключом!
   Я запаниковала. После некоторой тишины я услышала скрип ступенек лестницы. Первой мыслью было: «Тревожная кнопка!», но в этом пустом белом зале с ковром, большим мячом и прочими тренажерам ее не было!
   Я инстинктивно потянулась к карману, вдруг вспомнив, что телефон стоит на зарядке в гостиной. Запереться? Но по злой иронии именно в этой комнате дверь не запиралась. Шаги приближались. Куда мне было спрятаться в этой пустой белой комнате? За мяч? Под ковер?
   Шаги приближались. Кто-то методично осматривал комнаты. Он что-то искал. Что-то или кого-то? В желудке стало нехорошо. Это не грабитель. Он так запросто прошел мимо спальни Джейн, где в шкатулке лежали ее драгоценности. И мимо его кабинета, где стоял новейший компьютер и куча разных гаджетов к нему. Мимо комнаты с куклами. Некоторые из них, я знала, были коллекционными и стоили кучу денег. Оставались только две ванные, моя спальня и та комната, в которой я сейчас. Джейн называла ее «комната здоровья». Можно было как-нибудь выбраться через окно на крышу, но сейчас уже поздно. Кто-то шуровал в моей спальне, и следующей будет «комната здоровья». Ноги и руки у меня ослабели настолько, что я еле поднялась и сделала несколько шагов. Залезть по шведской лестнице наверх и распластаться, как ниндзя, под самым потолком, почти над входной дверью – была удачная мысль. Вот только руки не слушались, я чуть не сорвалась вниз. Хорошо, что я была в одних носках и не произвела шума. Я глубоко вздохнула и задержала дыхание, стремясь найти внутренний источник силы и вспоминая все, чему меня учила Джейн. Моя сила… Я вспомнила, как легко и ловко карабкалась по веревочной лестнице на большой яхте папиного друга, как ходила по реям под мамины охи и папин смех: «Слезай уже, обезьянка!» Это действительно придало мне сил, и я забралась на самый верх. Встала ногами на турник, а плечами оперлась на потолок. Наверное, со стороны я напоминала Кариатиду.
   Я все сделала вовремя. Дверь бесшумно открылась, на пороге возник луч света. Луч заскользил по комнате, выхватывая из темноты тренажеры, мяч, стереоколонки на стенах, задержался на закрытом окне и исчез. Дверь закрылась.
   Кто держал фонарик и управлял лучом, я так и не узнала.
   Мне показалось, что я продержалась под потолком долго, но уже когда я решилась слезть, снова услышала шаги. Кто-то шел по коридору, потом стал спускаться вниз по лестнице. Я плотнее прижалась к потолку. Теперь мне сидеть здесь два дня, пока не приедет Джейн?

   Когда шаги совсем стихли, я слезла с лестницы. Сколько я простояла? От напряжения болело все тело. Мне надо как-то выбраться. В окно и на крышу. А вдруг кто-то дежурит снаружи и увидит меня. По коридору? А вдруг этих людей много и как раз в коридоре они меня ждут? Мне было так страшно, что я даже не могла предположить, кто это может быть. Я решилась: в окно, по карнизу, в соседний кабинет. Там я нажму тревожную кнопку. Я выглянула в окно. Как я пройду по этому узкому карнизу? От этой мысли мне стало нехорошо. А если кто-то есть в кабинете?
   Я бесшумно открыла окно и села на подоконник. Стала спускать ноги наружу, но в последнюю минуту вспомнила и сняла носки, чтобы ноги не скользили. Карниз был широкий, на нем помещалось полноги. Вот только держаться было не за что. Что теперь? Я стояла на карнизе, держась за откос окна, и не знала, что мне делать дальше. Я сама загнала себя в эту ловушку. Если меня хотят убить – теперь это проще простого. Достаточно толкнуть посильнее, и я полечу вниз, во двор. Если бы дом доктора Келли стоял у дороги! Кто-нибудь из проезжающих водителей заметил бы меня и вызвал полицию или пожарных. Мне сейчас было все равно. Только бы не с этим, который ходит по дому. Или ходят.
   От шоссе отделилась машина и поехала в сторону нашего дома. Это было чудо! Когда машина подъехала ближе, я узнала автомобиль Макалистера. Я так обрадовалась, что чуть не свалилась с карниза. Алек тоже увидел меня, выскочил из машины. Он подбежал к дому и хотел крикнуть, но я приложила палец к губам и энергично замотала головой, чуть не свалившись с карниза при этом, зашипела Алеку:
   – Тихо, пожалуйста! Там кто-то в доме. Ходит…
   Не знаю, что расслышал Алек, я боялась говорить громче, но он кивнул, отошел к машине и быстро приложил к уху телефон. Я уже думала, что он сейчас уедет, но он вытащил из машины пистолет и передернул затвор. Фары его машины освещали входную дверь, сам Алек отступил в тень, навел пистолет на дверь. Я почувствовала, что пальцы у меня заскользили, и судорожно схватилась за подоконник. Только бы этот кто-то не вошел в комнату.
   На удивление быстро с шоссе донеслась полицейская сирена, и на парковку перед нашим домом вылетела полицейская машина. Оттуда с пистолетом выбрался полицейский и, пригнувшись, побежал к Алеку. Полицейский был один, но машина так громко орала и мигала так яростно, словно прикатила группа захвата. Через несколько минут полицейский выключил сигнал, оставив только мигалку. Наблюдение за ними несколько отвлекло меня, и я уже не обращала внимания на боль в пальцах. Между деревьями замелькали красно-синие огоньки, и к дому подъехали еще две машины. Хорошо, что они не сигналили, соседям и без того хватит впечатлений на несколько лет вперед. Прибывшие полицейские стали обходить дом с двух сторон, переговариваясь через рации, потом Алек и первый полицейский зашли в дом, в гостиной загорелся свет. Я видела, как этот свет освещал двор. Потом распахнулась дверь, и в «комнате здоровья» зажегся свет, и я зажмурилась от резкого перехода.
   – Софи, держись за меня! Осторожно! – это был Алек.
   Он помог мне забраться обратно в комнату. Моя правая нога была чем-то изрезана и пачкала белоснежный ковер. Странно, я не заметила, как и когда это произошло и боли я тоже не чувствовала. Алек подхватил меня на руки и понес вниз, в гостиную. Там уже были полицейские.
   – Мы обошли весь дом. Никого. Может быть, девочке просто почудилось?
   – Я слышала шаги! Кто-то открыл дверь ключом! Понимаете? Ключом! И ходил по дому и светил фонариком. Мне это тоже почудилось?
   Алек между тем нашел ранку на моей ноге и уже обрабаывал ее и ловко заматывал бинтом. Откуда он взял бинт? Но тут я увидела распотрошенный пакет первой помощи и поняла, что у полицейских.
   Все полицейские были мне не знакомы. С тех пор как Брайн уехал, а его отец вышел на пенсию, я знала в полиции Астории только Блэра – пожилого полицейского, который служил вместе с Брауном. Может, он тоже ушел в отставку? Оказалось, что не ушел. Блэр как раз зашел в гостиную, когда Алек закончил меня перевязывать. К нему обратился молоденький полицейский.
   – Похоже, ложный вызов, шеф!
   Так вот кто теперь шериф Астории!
   Блэр покачал головой.
   – Придется поработать, ребята.
   – Но ведь никаких следов. Ничего не пропало. И в доме никого не было. Мало ли что кому почудилось?
   Вместо ответа Блэр окликнул второго полицейского.
   – Алан, ты обходил дом со стороны гаража, ничего не видел?
   Алан смущенно пожал плечами.
   – Так ведь лес кругом. Мало ли что. Мелькнуло что-то, но я подумал, что это кошка. Очень уж быстро. И это было в стороне от дома.
   – Придется поработать, парни, – повторил Блэр, – оцепите территорию.
   – Из-за кошки? – растерялся тот, кого называли Аланом.
   – Кошки не выламывают двери, – наставительно сказал Блэр, – задняя дверь выбита изнутри. Девочке, – он кивнул на меня, – такое не под силу, а значит, работаем.
   Меня била дрожь, кто-то укрыл меня пледом. Пока допрашивали, Алек сварил кофе, и я грела руки о чашку.
   – Ты не уедешь? – спросила я Алека.
   – Нет.
   – Надо же позвонить Джейн, – спохватилась я.
   – Я уже звонил. У нее телефон вне зоны. Может быть, она сейчас летит?
   – Откуда ты знаешь? – удивилась я.
   – Ты не убрала записку. Так что полицейские тоже в курсе, что твоя мачеха в Солт-Лейк-Сити. Кстати, ты не знаешь, зачем она туда поехала?
   Я пожала плечами.
   – Не знаю, видимо, что-то срочное, раз она не могла ждать.
   – Как ты? Проводить тебя в твою комнату? – спросил Алек.
   – Хорошо бы, – сказала я, – а полицейские останутся здесь до утра?
   – Ты хочешь, чтобы они ушли?
   – Наоборот! – я схватила Алека за руку. – Пусть они останутся! Хотя бы до приезда Джейн.
   Алек смотрел на меня внимательно, мы были уже в моей комнате, когда он сел напротив меня и предложил:
   – Ты что-то знаешь, расскажи?
   Я колебалась. Мне давно хотелось с кем-то поговорить, рассказать, спросить совета, но у кого? Загружать моими проблемами Джейн не хотелось, я и так ее загружала своими отношениями с Джо и Алеком. С Джо мы мало разговаривали. Как-то я завела разговор о проблемах экологии, и Джо осадил меня:
   – Ты слишком маленькая для этого!
   Я тогда очень рассердилась:
   – Для секса с тобой я не маленькая, а обсуждать глобальные вопросы – маленькая? – вскипела я, и мы тогда поссорились на целую неделю.
   Я рада, что в свое время я не успела ничего рассказать Марианне, теперь бы о моих проблемах знали бы все вокруг. И вообще, раньше я не так много думала об этом, а теперь…
   «Они следят» – вспомнила я слова дяди Чака. Мне надо было сказать это. Выплеснуть на кого-то, чтобы не оставаться одной, один на один со своей тайной, со своими страхами.
   Я быстро взглянула на Алека. Он ждал. И тогда я решилась все ему рассказать. Все, начиная с Ямайки. В той интерпретации, которая была мне доступна. Если информация кончалась, и я не знала, чем могли быть связаны два факта, я просто говорила – «не знаю». Я предполагала, что родители спешно собрались и ушли на «Нике» из Астории не просто так. Слишком поспешными были эти сборы, слишком бледными были папа и мама, когда мы расставались. И что означал труп мужчины на спасательном круге с Ники? Кто убил этого человека и привязал к кругу? А может быть, только привязал, а убил кто-то другой? Зачем? В голове теснилось множество вопросов, и хотелось хоть часть из них переложить в чью-то другую голову. И Алек больше всего подходил для этого.
   – И теперь кто-то проник в дом, – завершала я свой рассказ, – и это не грабители. Они что-то искали. Может быть, меня, – упавшим голосом закончила я.
   Алек, внимательно слушавший меня, молчал, потом задумчиво спросил:
   – И ты думаешь, это…
   – Наркокартель, – согласилась я.
   – И что им от тебя надо? Я не слишком знаком с их делами, но мне кажется, они не стали бы придумывать такие сложные многоходовые комбинации, – размышлял Алек.
   – Ты не веришь мне, – расстроилась я.
   – Я верю, что кто-то следит за тобой. И он был сегодня здесь. И это мужчина – дверь выломана одним ударом, очень профессионально. Его спугнули. Он мог бесшумно вылезти через окно, но это заняло бы время, он действовал быстро и решительно.
   Алек вдруг осекся и обратился ко мне:
   – Я испугал тебя, Софи?
   Меня трясло, я цеплялась за Алека.
   – Дай мне свой пистолет! Пожалуйста! У тебя он здесь? Дай мне его! Я больше не могу бояться! Я устала бояться, Алек! Я боюсь с самой Ямайки. Я просыпаюсь по ночам, потому что у меня бухает сердце и я чувствую черные руки у себя на лице и на горле. Я не могу так больше. Дай мне пистолет, Алек! И когда они придут, я больше не буду бояться.
   – Ты больше не будешь одна, – тихо говорил мне Алек, когда истерика у меня закончилась. Он завернул меня в покрывало, как ребенка, и качал на руках, пока я не уснула.
   Спала я плохо, постоянно просыпалась, мне казалось, что я куда-то падаю, но Алек говорил мне:
   – Тихо-тихо, все хорошо.
   Он провел со мной весь следующий день. Полиция смогла выяснить только, что в доме был предположительно один человек в хлопковых перчатках и пластиковых бахилах, чтобы не оставлять следов. Это смогли определить, потому что кусочек пластика застрял в щепке выбитой двери. Больше зацепок не было. Следов не было ни на заднем крыльце, ни в лесу, не считая сломанной ветки рядом с крыльцом. Кто это был и что ему было нужно – неизвестно.
   – Может быть, это связано с доктором Келли? Она так внезапно уехала.
   – Доктор Келли на похоронах. Я говорил с ней. Умер ее отец.
   Я опешила.
   – Тогда я не знаю.
   – Главное, ничего не бойся, я сумею тебя защитить, – успокоил меня Алек.

56. Выпускной

   Джо пригласил меня на выпускной. Алек был против такой поездки, а я не могла понять: хочется мне ехать или нет. Мне было обидно, что это не мой выпускной, но с другой стороны, очень хотелось побывать хотя бы на чужом. Впрочем, Джо не был мне чужим, нас с ним связывали невидимые нити. Может быть, действительно существует переселение душ и мы были с ним соединены в прошлом? Иначе чем объяснить то, что меня так тянет к нему? И такое между нами электричество. Доктор Келли сказала, в том, чтобы съездить в резервацию, нет ничего плохого, и я решилась на поездку. Джо обрадовался, а Алек стал настаивать, чтобы мы взяли его машину.
   – Зачем? – фыркнул Джо. – Обойдемся без одолжений.
   – Я беспокоюсь о Софи, – возражал Алек. – В моем автомобиле ей будет безопаснее. К тому же ваш путь займет меньше времени, чем на твоем драндулете.
   – Имей уважение к старости! – хорохорился Джо. – Ему чуть больше, чем тебе, и он не такой немощный.
   Я чувствовала, что они снова заводятся, и сказала:
   – Спасибо, Алек, мы поедем на твоем форде. Это не обсуждается, Джо.
   Когда мы были уже в пути, я спросила Джо:
   – А кто-то еще будет из твоих друзей?
   – Би-Би хотел приехать, но у него экзамены.
   – А родственники? – продолжала допытываться я.
   – Бабушка уже там. Аннабель приедет с отцом.
   – А твоя мама?
   Повисла пауза. Я уже была не рада, что спросила.
   – Маме в резервацию нельзя, – наконец сказал он.
   – Она все еще в клинике? – спросила я.
   – Нет, она сейчас живет и работает в общине.
   – В общине? – удивленно переспросила я. – Ваша семья вроде бы неверующая, ты говорил.
   Джо поморщился, словно я затронула что-то болезненное, и нехотя пояснил:
   – Это община бывших алкоголиков и наркоманов. Закрытая территория. Знаешь, когда она не пьет, то очень милая и веселая. Ее там все любят.
   – А она? – вдруг ляпнула я. – Она кого-нибудь любит?
   Джо помолчал. Зачем-то включил дворники, затем выключил и ответил:
   – Мне кажется, она до сих пор любит моего отца. Это словно болезнь. Любит и ненавидит одновременно. С этим вполне можно было бы жить, если бы не алкоголь. Он для нее, как бензин в костер – бушует, не остановить. И потом очень долго приходит в себя. Так что община для нее – единственный выход.
   «И для тебя очень удобно», – подумала я и вслух сказала:
   – А почему ты не хочешь жить вместе с ней? Это же мама…
   Тут Джо взорвался:
   – Я не могу везде ходить с ней за руку! У меня своя жизнь. Почему я должен жертвовать своими интересами? Ради чего?
   Он вдруг понял, что орет, и продолжил уже спокойнее:
   – Извини, Софи. Это очень болезненная тема. Если бы ты знала, сколько денег, сил и времени я на нее угрохал! И все без толку. Особенно жалко времени. Я два года потерял, и все, что заработал за это время, ушло на клинику.
   – Но ведь в штате Орегон лечат бесплатно?
   Джо не стал ничего отвечать, а через некоторое время включил радио. Я терпеть не могу эту его манеру: игнорировать мои вопросы. В другое время я бы разругалась с ним и ушла, но сейчас мы слишком далеко уже уехали от Астории, кругом был только лес.
   Я тоже молчала, слушая попурри из каких-то ретромелодий, и вдруг поняла, как я далека от всего этого. Наверное, со мной невообразимо скучно. Я ведь не знала ни одного исполнителя, ни из ретро, ни из современных. Да, какие-то фамилии мне были знакомы, например, Майкл Джексон или Тина Тернер, но остальные не производили впечатления, поэтому не запоминались. Я любила слушать Эдит Пиаф и Шарля Азнавура. Во французском шансоне я просто растворялась. А вот американская культура проходила мимо меня. Я была совершенно дикой в этом плане и Джо часто попрекал меня этим.
   – Ты должна знать современную американскую культуру! – говорил он постоянно. – Все тащатся от Энди Уорхола. Или ты со своим европейским снобизмом скажешь, что не знаешь его?
   – Это тот, у которого банки супа и бензоколонки? Знаю, только не люблю.
   – Мне он тоже не очень нравился, – признался Джо, – но это ничего не значит. Чтобы выжить – надо быть конформистом. Обожать Майкла Джексона и Опру. Быть республиканцем или демократом, но чувствовать себя частью нации. А ты все время противопоставляешь себя обществу, в котором живешь.
   – Может быть, потому что я француженка? – фыркнула я.
   – Происхождение значения не имеет. Ты американка. Америка дает тебе образование и защищает твои права. Что, так трудно быть благодарной за это?
   Тот разговор закончился ссорой. На самом деле, с Джо можно было вообще не ссориться. Никогда. Для этого нужно смотреть на него восхищенными глазами и поддакивать каждому слову. Интересно, если мы когда-нибудь поженимся, мне придется делать именно так? Все время подпитывать его амбиции? Мой папа себя никогда так не вел. То есть он никогда не злился, если у мамы было свое мнение. Они спорили, но никогда не ссорились. Это, наверное, и есть любовь. А что у нас с Джо?
   Мы ехали довольно долго. Пару раз Джо останавливался, мы пили кофе с бутербродами. Машина Алека была великолепна, с хорошей скоростью и почти бесшумная. Я представила, как Джо ездил всю эту дорогу на своем громыхающем пикапе, и мне стало его жалко. Столько миль, только чтобы увидеть меня.
   Но, подкрепившись кофе, Джо положил мне руку на бедро, потянулся поцеловать, и жалость моментально прошла.
   – Ты опять будешь ко мне приставать? – холодно спросила я, убирая его руку. – Для этого и позвал на выпускной?
   Джо смутился:
   – Ну, может, хоть разок поцелуемся? Мы одни, здесь так удобно…
   Я вспомнила рассказ Марианны, об отсутствии в этой машине бумажных салфеток, и меня затошнило.
   – Нет, Джо, не стоит. Меня укачало.
   Джо скептически поджал губы.
   – А бутерброды наворачивать тебя не тошнит?
   Он завел двигатель и рванул с места так, что меня откинуло назад. Я даже не успела пристегнуться. Джо явно разозлился. Хорошо, что мы приехали в резервацию довольно скоро. Это была небольшая деревушка с гостиницей, сувенирными лавками и туристическими магазинами. Школа находилась чуть дальше. Туда Джо должен был отвезти меня утром, на вручение аттестатов.
   Джо поселил меня в гостинице и сказал, что приедет рано утром. Мы попрощались. Казалось, Джо куда-то торопился. Я осталась одна и подумала, что поступила глупо, не взяв с собой даже книгу. Я заглянула в сувенирную лавку. Там оказалось несколько хорошо иллюстрированных книг об истории индейских племен. Я купила одну, чтобы как-то скоротать вечер.
   Звонил Алек Макалистер, интересовался, чем я занимаюсь. Я рассказала, что читаю. Алек хотел спросить еще что-то, но не стал и скомканно попрощался. Я снова вернулась к книжке.
   Там были фотографии индейцев, и я с удовольствием отметила, что несмотря ни на что, Джо – самый красивый из всех, кого я видела. А по его осанке и поведению сразу видно, что он вождь. По крайней мере – внук вождя.
   Я вспомнила о Джо, и мне стало одиноко. Почему он не остался со мной хотя бы до ночи? Ну, с другой стороны, он демонстрирует этим, что не будет заваливать на кровать в гостиничном номере. В этих раздумьях я провела вечер и не заметила, как заснула.

   На следующий день состоялся праздник. Это оказалось мило! Сначала в спортивном зале школы состоялась церемония. Директор школы сказал речь, я почти сразу забыла, о чем она, но очень растрогалась. Народу в зале было очень много, а вот выпускников мало. И Джо очень выделялся среди них. Несмотря на то что индейские юноши были рослыми, Джо был выше их всех на полголовы и шире в плечах. Я невольно залюбовалась им и тут заметила, что не только я одна во все глаза гляжу на Джо. Почти все девушки не сводили с него восхищенных глаз. Со мной рядом сидела старенькая, но крепкая индианка. Оглядев меня с ног до головы, она вдруг сказала:
   – Ты, что ли, София? Подружка моего Джо?
   – Я Софи Бертон, – кивнула я, – и мы с Джозефом дружим.
   – Уж не знаю, как вы там дружите, только скажу одно: не мешай парню учиться. Пусть университет закончит, раз так ему взыграло, а потом – женитесь и деток рожайте.
   Я покраснела и пожала плечами:
   – Разве я не даю? Пусть учится!
   – Да как же он учиться будет, если голова не тем занята?
   Я рассердилась:
   – Я его голову не контролирую. И не управляю им.
   – Была бы ты помудрее, и голову бы контролировала, и все остальное. Маленькая ты еще, как наша Белла.
   Я поняла, что старушка говорит об Аннабель, и тут же увидела ее в толпе. Она была в ярко-розовом платье, с цветком в волосах, и первая бросилась к брату, чтобы поздравить. Дальше Джо пожимал руку невысокий толстый мужчина с остатками волос на голове. Судя по тому, что Аннабель висла на нем, это был ее отец, мистер Мур. Потом Джо окружили подростки, и только через несколько минут он добрался до нас.
   – Вы уже познакомились? – смутился он.
   – А что зря время тянуть? Познакомились да поговорили. Всего тебя обсудили, —сощурилась бабушка.
   Джо смутился еще больше.
   – Ты давай, на других-то не поглядывай, раз у вас уже все слаженно, – напутствовала бабушка.
   Джо не успел ей ответить, подбежала Аннабель.
   – Бабушка! – девочка прижалась к старушке.
   – Ну, как с мачехой живется? Не сладко? То-то деточка!

   Мы танцевали с Джо последний танец и музыка уже затихала, когда у края площадки я увидела Алека. Зачем он здесь? Что-то случилось?
   Едва умолкла музыка, я пошла к нему, потянув Джо за собой.
   – Привет, Алек! Почему ты здесь?
   – За свою машину опасаешься? – съязвил Джо, забыв поздороваться.
   – Опасаюсь. Но не за машину, – ответил Алек, тоже игнорируя приветствие.
   – За что тогда?
   – За безопасность. Как ты поведешь машину после всего этого? – Алек обвел руками пространство праздника.
   – Я, между прочим, не пил, – заявил Джо.
   – …и после бессонной ночи, – продолжал свой монолог Алек.
   – О чем вы? Мальчики, не надо портить вечер. Я могу повести машину. У меня ведь есть права.
   Оба глянули на меня хмуро, в их глазах читалось: «Не лезь!»
   – Ну, и пожалуйста, – надулась я. Пойду в гостиницу собирать вещи.
   Алек и Джо стояли и выжидающе глядели друг на друга, никто из них даже не дернулся в мою сторону.
   Я долго шла до гостиницы. Уже стемнело, и, если бы не гуляющие парочки, мне было бы не по себе. Один раз меня окликнули парни. Я видела их в школе, но разглядев меня, их развязный тон сменился вежливым, и они предложили проводить меня до гостиницы, осторожно поинтересовавшись, где сейчас Харпер.
   – Все еще танцует, – бросила я сердито.
   – С Мэй? – спросил кто-то.
   Я даже остановилась.
   – Нет. А кто такая Мэй? – удивилась я и тут же вспомнила. – А, это же ваша гордость школы!
   На вручении аттестатов она непрерывно плакала, хоть и произнесла речь.
   – Она всегда такая плакса?
   – Ну, у нее сейчас трудный период.
   Я вспомнила, как Мэй открывала бал выпускников. Правда, уже через час она была не вполне адекватна и очень скоро исчезла.
   – Я помню ее, – сказала я, – очень красивая девушка. Почему вы решили, что Харпер танцует с ней?

   Ответа я получить не успела. Из темноты на меня вылетел Джо, парни рассыпались в стороны.
   – Софи! – Джо обнял меня за талию. – Поедем. Нас отвезет адвокат.
   – Выяснили отношения?
   – У нас перемирие. – Джо криво усмехнулся, потом обратился ко мне: – Все для тебя, моя пташка!

   Всю дорогу до Астории мы ехали молча. В машине висела какая-то напряженная тишина. На перемирие это совсем не было похоже.

57. Байдарочный поход

   Печальные известия я получила сразу после Дня независимости. Мне пришло письмо из адвокатской конторы в Портленде. Умер дядя Чак. Я так горевала, что доктор Келли тоже ходила потерянная и не знала, чем меня утешить.
   Оказывается, когда Чак Талер приезжал ко мне прошлый раз, он уже был смертельно болен. Химиотерапя не помогла, болезнь расползалась по всему организму. Ему оставалось совсем немного. Но он обещал не оставлять меня и сдержал обещание.
   Чак Талер открыл целевой счет на мое имя и начал собирать деньги на мое обучение. К этому подключился и Роберт Крамм, и другие моряки, которые знали моего отца, Ника Бертона. Неустрашимого Ника, который всегда приходил на помощь своим друзьям. Талер рассылал письма во многие организации, но помощь приходила в основном от частных лиц. Кто-то высылал десятку, кто-то сотню. Талер боялся, что мои опекуны (тогда у меня еще были Харди) присвоят эти деньги себе, поэтому в условиях было прописано, что я могу потратить эти деньги только на собственное обучение или обучение моих детей. Дело продвигалось медленно, а Чаку становилось все хуже. И тогда он сделал то, за что его наследники долго обижались на него, а я навеки осталась его должницей. Он положил на мой счет триста тридцать тысяч. Это была ровно треть от продажи белоснежной красавицы яхты – единственной верной подруги Чака.

   Мне было больно от смерти Чака, но вместе с тем я чувствовала свободу. Словно попутный ветер наполнил мои паруса. Теперь мне хватало денег на обучение в любом университете Америки. Даже на Гарвард. Мне оставалось только получить приличный аттестат, и я была готова даже дополнительно заниматься математикой, только бы сделать это.
   Недовольным был только Джо. Он, конечно, поздравлял меня, но в его поздравлениях чувствовалась досада. Я решила выяснить, почему. Джо ответил мне откровенно.
   – Меня уже приняли в университет Портленда по квоте для коренных американцев. Я буду учиться бесплатно и даже получать стипендию. Я думал, что ты тоже будешь учиться в Портленде. И мы могли бы жить вместе… в одном городе, – быстро поправился он. Если ты уедешь в Гарвард – мы потеряем друг друга. Мне не дадут квоту там.
   – А если я уеду в Сорбонну? – спросила я, и Джо вдруг испугался.
   – Пожалуйста, Софи, не делай этого! Пусть лучше Гарвард, только не Париж!
   – Почему?
   Джо обнял меня и прошептал на ухо:
   – Я не хочу, чтобы в самом романтичном городе мира ты была без меня.
   – А мне Сорбонну точно не потянуть, – добавил он с сожалением.
   – А Гарвард потянешь? – с усмешкой спросила я.
   Джо задумался, в глазах у него заискрилось упрямство. Было видно, что вызов принят.
   – Я думаю над этим, – сказал он, еще крепче сжимая меня в своих объятиях. – Мы не должны разлучаться.

   И мы больше не разлучались. До начала обучения в университете оставалась пара недель, и Джо покинул резервацию. Он жил теперь в Джефферсон Гардене, в своем старом доме совсем один. Его мать по-прежнему находилась в общине, бабушка уехала к кому-то из родственников. Я не рисковала навещать Джо. Слишком хорошо я помнила, чем закончилась наша последняя встреча с ним в этом доме. Под грохот грозы и сверкание молний.
   Джо был готов проводить со мной все дни. Но и Алек в это время взял отпуск и поселился в Астории, в отеле. Они оба не отходили от меня ни на шаг. Доктор Келли посчитала, что мне было бы полезнее проводить время со сверстниками, и записала меня в байдарочный поход по реке Колумбии. Джо и Алек увязались следом за мной. Это было самое волнующее мероприятие за последнее время, и оно должно было быть не таким опасным, как спуск с горных склонов. Поход был рассчитан на десять дней, ночевать предполагалось в лесу, в палатках, готовить – на костре. Кроме нас, в походе принимали участие скауты и две семьи из Техаса. Ночевать под открытым небом – что может быть лучше? Я словно окунулась в свою прежнюю жизнь, когда засыпала на палубе, глядя в звездное небо. В нашем отряде самым популярным стал Джо. За последний год, живя среди индейцев, он столько узнал о жизни в лесу и способах выживания, что его замечания изумляли даже бывалых инструкторов. Скауты были от него без ума. Они следовали за ним по пятам и мешали остаться наедине со мной. Такое внимание льстило Джо, но вместе с тем и раздражало его.
   Пока Джо поводил время с подростками, мы с Алеком больше узнавали друг о друге. Однажды, тренируясь вместе с ним на канатной дороге, я оступилась, и мне пришлось ухватиться за Алека. Он подхватил и прижал меня к себе, и я вдруг поняла, что под одеждой он вовсе не костлявый, как мне представлялось раньше. Чувствовался рельеф мышц, их напряжение и сила.
   – Ого! А ты вовсе не хлюпик! – вырвалось у меня, и я тут же смутилась. – Прости.
   – Ничего. У тебя не было возможности узнать меня ближе, – тихо сказал Алек и смутил меня окончательно. Теперь его вынужденные объятия на этой канатной дороге воспринимались мной иначе.
   Занятия с инструкторами многому нас научили. Особенно дисциплине. Когда я сорвалась с канатной дороги, Джо так рванулся ко мне, что чуть не уронил девушку, с которой был в связке. Инструктор сказал, что если была бы реальная опасность, то своей неосмотрительностью и горячностью Джо мог погубить нас всех. Джо бурчал, что это Алек безрукий и ему нельзя ничего доверить.
   Этот поход сблизил нас всех, отношения Джо и Алека как-то смягчились. Уже не было такого явного противостояния между ними, хотя друзьями их назвать было нельзя.

   – Этот разговор я услышала случайно. Джо спрашивал у Алека совета, как ему можно перевестись в Гарвард, чтобы учиться там по квоте, выделенной коренным американцам. Он узнавал и сам. Пути решения были, но нужен был хороший юрист. Тогда Джо смог бы учиться в Гарварде вместе со мной.
   – Ну, ты наглец, – спокойно сказал Алек. – Ты хочешь забрать мою любимую девушку, да еще спрашиваешь у меня совета, как половчее это провернуть?!
   – Она – моя девушка! – нахально напомнил Джо.
   – Она – еще не твоя! – сказал Алек значительно, и я поняла, что он имеет в виду.
   – Я могу изменить это в любой момент, – самодовольно заявил Джо.
   – Пока она сама этого не захочет, – спокойно парировал Алек. – А она пока не хочет.
   – Откуда такая осведомленность? – рассердился Джо.
   – Марианна очень разговорчивая девушка.
   – Чего еще она тебе наплела?
   – Что ты с горя переспал уже со всеми своими одноклассницами.
   – Марианна – сплетница. Не со всеми.
   – Ах, да! – тихо засмеялся Алек. – Не со всеми. Софи ведь тоже твоя одноклассница?
   Я прислонилась к стволу дерева. Когда ко мне приезжала Анжела Кроу, я не чувствовала ревности. А в этот раз что-то больно сдавило мне сердце. Вот почему Джо показался мне таким… искушенным. Словно теперь он точно знал, чего хочет и как это можно получить.
   Хоть сердце и выпрыгивало у меня из груди, я нашла в себе силы выйти из-за дерева.
   – Привет, ребята! Что обсуждаем?
   Джо в ужасе бросил взгляд на Алека, но у того не дрогнул ни один мускул на лице.
   – Ничего интересного. У нас свои дела, Софи, – ответил мне Алек.
   Я рассердилась.
   – И какие у вас могут быть дела? Делитесь друг с другом сексуальным опытом? – меня лихорадило.
   Они переглянулись.
   – О чем ты, Софи! – воскликнул Джо поднимаясь. – Мы с Макалистером разговаривали об университете.
   – О Гарварде, – подтвердил Алек.
   – Тогда не буду вам мешать, – крикнула я и побежала от них прочь, в сторону леса.
   Я бежала и бежала, не разбирая дороги. Щеки у меня полыхали. Я чувствовала себя полной дурой. С одной стороны, сейчас я могла вывести Джо на чистую воду, но Алек явно не станет мне помогать. Почему? Это я никак не могла понять. Ведь этим он так просто мог раздавить соперника.
   Но я вдруг подумала: а что если все – неправда? И Марианна просто наговаривает на Джо? Алек понимает, что это всего лишь месть, и отказывается играть нечестно. А за что может мстить Марианна?
   Сказать про Джо она могла Алеку только до их ссоры. Значит, и до моей болезни, до Хеллоуина, до нашего примирения с Джо. А ведь верно! Мы тогда были в ссоре с Джо из-за того… Из-за того, что я отказала ему и он вполне мог…
   Нет, не мог! Не мог! Я не хотела в это верить. Это все Марианна наговаривает на него!
   Я вполне допускала, что у Джо был кто-то, когда-то. Но не тогда, когда я была рядом. Я не ревновала к прошлому, но мне хотелось быть единственной.
   Но могло ли это быть так? Мы познакомились, когда Джо было семнадцать. Марианна в это время встречалась с Би-Би, поэтому была так искушена в любовных делах. А я была тогда полной дурой. Да и сейчас не очень-то поумнела.
   Очень хотелось верить, что за все это время Джо любил только меня. Я вновь и вновь гнала от себя черные мысли, а они снова наползали, как тучи в преддверии грозы.
   Как все сложно! Почему я такая тупая и не могу разобраться в этом? И хочу ли я разбираться? Мне проще верить в честность Джо. Просто верить ему…
   Я металась по лесу и очнулась, только когда поняла, что совсем не вижу, куда иду. Я заблудилась. Села на поваленное, заросшее мхом дерево и заплакала.

   Наступала ночь, и звуки леса потихоньку замирали. Я уже перестала плакать, просто лежала и смотрела вверх. Верхушки деревьев еще ловили последние солнечные лучи, а внизу, где была я, растекались сумерки. Лес затихал. Птицы и звери готовились к ночлегу, а хищники еще не вышли на охоту. Хрупкое равновесие. А кто я? Хищник или добыча? Мне не хочется быть жертвой. Но и роль агрессора не для меня.
   Я вдруг вспомнила завораживающие глаза Джо, как он околдовывал, меняя этим взглядом, покорял, парализовывал, и я превращалась в добычу. И мне хотелось этого.
   Тут же я вспомнила, как куражилась над Виктором. Первобытная, неукротимая ярость просто выплескивалась из меня. Я чувствовала свою силу и власть, я упивалась ей. И мне хотелось убить. Разорвать, растерзать. И устроить над останками демонические пляски… Неужели это я? Может быть я сумасшедшая? Как мама Джо. Мне и раньше было жалко ее, а теперь – вдвойне. Теперь я понимала ее. Я не понимала только ее ревности. Она ревновала Джо просто панически. К любым женщинам от пяти и до девяноста пяти лет. Этого я не понимала. Ревность была чужда мне. «Чудовище с зелеными глазами». Я читала Шекспира, но метания Отелло были мне непонятны. Даже когда ко мне приезжала Анжела Кроу и кричала: «у нас с ним было все!», мне было смешно. А теперь? Я снова стала думать о разговоре Алека и Джо. Что меня так взбесило?
   «Не со всеми…» – сказал Джо, словно не отрицал сам факт, а только количество. Мои щеки снова вспыхнули. Я стала вспоминать своих одноклассниц. Кроме Марианны, на мой взгляд, симпатичных не было. Но вдруг вспомнила, что Джо учился раньше с другими ребятами. А девочки там… Неужели с ними? Я вспомнила их выпуск два года назад. Все девочки казались мне тогда голливудскими звездами. Половина из них разъехалась по колледжам, кто-то остался в Астории, кто-то вышел замуж. Почему-то считалось, что выходить замуж в восемнадцать глупо, что ранние браки нестабильны. У меня перед глазами всегда был другой пример: мама и папа. И моя бабушка Фланна вышла замуж в восемнадцать. И Летиция, прабабушка, о которой я знала совсем мало, стала женой, едва ей исполнилось шестнадцать. Но на Корсике нравы немного другие, чем в остальной Франции. И все они прожили со своими мужьями долгую и счастливую жизнь. И ни о чем никогда не жалели. Я всегда считала, что замуж надо выходить один раз и на всю жизнь. Как моя мама. Как все мои бабушки. Если любишь…
   Опять я вернулась к этому вопросу. Люблю ли я Джо настолько, чтобы быть с ним и в горе, и в радости, и богатстве, и в бедности? Ну, богатство-то нам не грозило, это понятно. В горе, в бедности, в болезни… Будет хоть что-то хорошее в этом браке? Мы ведь так часто не можем найти с Джо общий язык и так часто ссоримся. Брак этого не исправит. Но ведь я люблю его. Люблю? Или меня просто влечет к нему, как Марианну к Брайну?
   Понять бы, что такое любовь. Когда не можешь ни минуты без любимого? Но я – могу. В Бруклине я прекрасно обходилась без него. И даже думала редко. С другой стороны – без еды вот тоже невозможно. А люблю ли я есть? Да как-то не очень. Надо, и все.
   Я вспомнила Джульетту:
   «Приди святая, любящая ночь!
   Приди и приведи ко мне Ромео!
   Дай мне его!»
   Это «дай» я понимала где-то серединой живота.
   «Дай мне…» – и трепет, и томление, и жажда, словно в пустыне без воды.
   «Дай мне его!» – и разум отключается, остаются только жадные, первобытные инстинкты. Как у зверей.
   Все-таки я – хищник.
   Недалеко хрустнула ветка, и я затрепетала. Это ведь лес, и запросто могут быть настоящие звери, которым дела нет до моих тонких душевных метаний. Запросто съедят вместе со всеми моими мыслями и терзаниями. Наверное, надо забраться на дерево. Повыше. Я огляделась и вдруг заметила вдали огоньки. Я обрадовалась и бросилась им навстречу. Я бежала, цепляясь за ветки волосами и одеждой. Я так боялась потерять из виду эти огоньки! Когда до них оставалось совсем немного, я все-таки споткнулась и упала, больно расцарапав себе щеку.
   Меня поднимали уже скауты.
   – Это все Джозеф! – наперебой говорили они. – Он сказал, как искать! Мы нашли ее, мистер Макалистер! Мистер Харпер, мы нашли ее!
   Тут же я увидела лица Алека и Джо. Они оба порывались обнять меня. Я плакала на груди Джо.

   Начался новый учебный год, я снова ходила в школу и училась со своими ровесниками. Еще летом Алек помог мне накатать положенные часы и сдать на права, а доктор Келли купила машину. Это было так неожиданно и трогательно, я бросилась ее обнимать, и она в первый раз не шарахнулась от меня, а ответила на объятия. Машина была не новая, но это была моя машина. Теперь я была независима от Алека и Джо и могла ездить сама куда угодно. Хоть в Портленд. Но, честно говоря, я боялась. Стоило мне самостоятельно выехать на дорогу, как мне начинало казаться, что все машины только и ждут, чтобы накинуться на меня. А если мне кто-то гудел или подрезал – я впадала в панику. Хорошо еще, что в Астории не так много машин и до школы совсем близко. Главное, чтобы хватило места на парковке. Парковалась я, кстати, хорошо. Я чувствовала габариты моей машинки и свободно ориентировалась по зеркалам.
   С тех пор как я стала больше времени проводить в одиночестве, разъезжая на автомобиле и не отвечая на телефонные звонки, противостояние Джо и Алека нарастало. Стоило им встретиться, как начинались бесконечные споры, иногда вялые, иногда ожесточенные. Джо постоянно демонстрировал Алеку, что я его девушка. Мне это не очень нравилось, он словно похвалялся своей собственностью.

   – Софи, ты же говорила, что любишь меня! – напомнил Джо.
   – Это было только один раз! – вспыхнула я. – Теперь ты будешь вспоминать мне это до самой смерти? – мне было стыдно, что Джо сказал это при Алеке.
   – Всего один раз! – встрял Алек.
   – У меня хотя бы есть что вспоминать! – самодовольно осклабился Джо.
   – Можешь вспоминать прошлое, у меня-то все в будущем, – не сдавался Алек.
   – Наслаждайся несбыточными мечтами, только без моей девушки, – оборвал его Джо.
   – Стоп! – прозвучал голос доктора Келли. – Алек, Джозеф – вы же взрослые люди, а ведете себя как два маленьких мальчика, которые меряются…
   Последнее слово я не расслышала, оно потонуло в хохоте Джо. Алек смутился, на его лице появились розовые пятна.
   Прекратить их стычки могла только доктор Келли.
   Их споры в нашей гостиной порой были слышны на весь дом.

   Однажды я невольно подслушала разговор, исход которого изменил все в нашей жизни.
   – Я старше и умнее, – говорил Алек.
   – Что касается старости – тут у меня возражений нет. А на счет ума я бы поспорил.
   Я прямо чувствовала, что Джо самодовольно ухмыляется.
   – Я – богат.
   – Софи, это не важно.
   – Я знаю. Но это – преимущество.
   – А я – сильнее.
   – Померяемся?
   – Проиграешь!
   Они оба напоминали школьников.
   – Ты так и рвешься в драку. Некуда выплеснуть свой тестостерон? – подначивал Алек.
   – Ну, у тебя-то он, похоже, и вовсе отсутствует, вялый адвокатишка!
   – Не тебе судить. Конечно, ты у нас – герой-любовник. Ну что, теперь в вашей резервации ожидается демографический взрыв?
   – Ты-то что об этом знаешь?
   – Я умею делать выводы из услышанного.
   – Слишком большие уши отрастил. Пора подрезать.
   Я чувствовала, что обстановка накалилась.
   – В чем дело, парни? О чем вы спорили? Что за уши?
   Алек прикусил губу и отвел глаза. Джо сделался красный, как кирпич. Вдруг он взял меня за руку.
   – Хочешь узнать про уши? Прекрасно! Сам расскажешь, Макалистер, или это сделать мне?
   Алек молчал. Джо вошел в раж.
   – Помнишь, Софи, Алек давал нам свой Форд для поездки на мой выпускной? Так вот: вся машина была нашпигована прослушивающими устройствами. Он слышал все, о чем мы с тобой говорили, а может, даже и видел. Ему не дает покоя, что у нас все хорошо, вот и следит, наблюдает. А потом будет нас разбивать. Наверняка у него уже есть план, как меня оклеветать, а тебя утешить.
   Я посмотрела на Алека. Он был бледным.
   – Это правда, Алек? – спросила я. Он молчал, но его молчание говорило мне куда больше любых слов.
   – Это же подло! Неужели ты так мне не доверяешь?
   – Я ему не доверяю! – застонал Алек. – Он погубит тебя!
   – А ты, значит, спасешь… – с горечью сказала я. – Не надо, Алек. Не надо больше меня спасать. Ты просил дать тебе шанс. Я дала его. У меня больше ничего нет для тебя. Прости.
   – Пожалуйста, Софи, прости меня!
   Мне показалось, что Алек сейчас рухнет на колени, и я быстро отвернулась.
   – Уходи, Алек, – сказала я. – Мы можем остаться просто знакомыми, но друзья так не поступают. Мне надо время, чтобы все обдумать, но сейчас – уходи.
   Алек ушел.
   Джо хотел мне что-то сказать, но я приложила ладонь к его рту.
   – Пожалуйста, ты тоже сейчас уходи. Мне надо побыть одной и подумать.
   Но в тот вечер я совсем ни о чем не думала, а просто плакала.

58. Волна

   Воскресенье. Джо заехал за мной на пикапе, но я не узнала машину. Она была выкрашена в ровный синий цвет, и не было видно ни пятнышка ржавчины.
   – Это твой старый пикап? – удивилась я.
   – Это доказательство того, что американские машины могут служить дольше, чем люди! – хвастливо заявил Джо. – Куда поедем?
   – Как обычно.
   – Я так и думал.
   Всю дорогу Джо рассказывал про свой университет, про футбольную команду, в которую его взяли, про турнир армрестлинга, про сайт университета, про библиотеку и городской архив и про свои исследования. А я думала о том, что почти не слушаю его, как прежде бывало с Марианной. Но ведь я люблю Джо. Я жду наших встреч целую неделю, вспоминаю наши свидания и не могу ни есть, ни пить, ни даже думать ни о чем. Только вспоминать его мягкие губы, гладкую кожу, нежные прикосновения… Может быть, он околдовал меня, как когда-то «человек с ледяными глазами» красавицу Нуа? Ведь Нуа тогда тоже было семнадцать, как и мне.

   Семнадцать… До совершеннолетия остался всего один год. Что будет дальше? Университет в Портленде или Гарвард? Теперь у меня есть выбор. Теперь у меня есть будущее. Я подумала, что впервые за два последних года чувствую себя счастливой. Доктор Келли помогала мне во всем. Она уговорила меня пересдать экзамены за предыдущий год, я готовилась и что-то уже пересдала. Если дальше пойдет так же успешно, то у меня может быть отличный аттестат. Как раз для Гарварда. Но что я буду там делать без Джо? По злой иронии, если я поступлю в Гарвард, то буду на другой стороне континента и между нами протянется три тысячи миль. История даже не про Ромео и Джульетту.
   Мы оставили машину в конце дороги. Взяли только пледы и термос с кофе и пошли на самую оконечность полуострова. Туда, откуда я провожала «Нику» два года назад.
   Два года. Прошло целых два года. И никаких известий о родителях. Только потеря за потерей. Да еще и эта слежка. Неизвестно чья. Как хорошо, что у меня есть Джо. Он рядом со мной, и мне ничего не страшно.
   Выступ берега образовывал небольшую нишу, и оттуда открывался вид на океан. Мы постелили пледы и расположились на них. Несмотря на октябрь и мелкий дождь временами, мне нравилось приходить сюда. Иногда здесь было полно туристов, но сегодня место пустовало, и я вспомнила, что, вероятно, сегодня все на празднике в Астории.
   Мы выпили горячего кофе, стало жарко. Мы сняли ветровки и, свернув, положили под головы. Как же хорошо было просто лежать и смотреть на океан! Как большие волны с шумом накатывают на берег. Ветер с моря был сильным и холодным, но со мной был Джо, от него исходило такое тепло, что мне не было холодно. Словно вторя моим мыслям, Джо притянул меня ближе к себе и стал губами осторожно ласкать мою шею.
   – Какой же ты навязчивый, – сказала я, но не отстранилась. Мне было приятно.
   Джо ничего не ответил, но его пальцы заскользили по моей руке, словно рисуя на коже невидимый узор.

   Я и не помню тот момент, когда я сама начала целовать его. Такое красивое безупречное бронзовое тело. Он уже был без рубашки и вздрагивал под моими поцелуями. Потом я тоже почему-то оказалась без свитера, футболки и бюстгальтера. Как это произошло, я тоже не могла вспомнить. Я не помнила ничего. Только губы Джо на моей коже, только его руки на моей груди. Такого напряжения между нами не было еще никогда. Желание отдаться ему достигло апогея. И мне все равно, что было бы потом: беременность, как у Алисии, или сумасшедший дом, как у Нуа. Я хотела, чтобы Джо растворил меня и выпил всю, без остатка.
   Я уже хотела шепнуть «да», и это слово Джо расслышал бы сквозь любой ветер и грохот волн.
   Это «да» уже висело у меня на губах, когда горячая волна, даже не волна – цунами прошло по всему телу, сметая все прежние ощущения и желания. Я захлебнулась вскипевшим воздухом в моих легких, и слова испарились с моих губ. Тело словно взорвалось и теперь парило невесомой пылью где-то среди звезд. Я даже видела эти звезды: далекие и голубые, в абсолютно черном небе. Почему небо в этот момент мне показалось черным, я не знаю. Я очнулась, только когда оно снова стало голубым.
   До меня не сразу дошло, что что-то не так. Тело Джо сотрясали конвульсии.
   – Что ты делаешь со мной! Что ты делаешь со мной, Софи!?
   В его голосе было столько муки, что я взглянула на него внимательней. В глазах Джо стояли слезы.
   Он отвел глаза, сел и обхватил голову руками. Я присела рядом, прильнула к нему всем телом. Он никак не отреагировал, только повторил с горечью:
   – Что ты делаешь со мной…
   Я целовала его плечи, гладила пальчиками по изумительно гладкой коже…
   Он затих. Через какое-то время поднялся и, не глядя на меня, пошел к воде.
   – Куда ты? – окликнула я его.
   – Искупаюсь.
   – Вода холодная!
   Джо обернулся и сказал совершенно серьезно:
   – Сейчас увидишь, как она закипит.
   Он сбросил с себя всю одежду, встряхнул головой. Ветер трепал его черные волосы, как гриву дикого коня. Джо вошел в воду. Вода и правда словно закипала вокруг него клочьями белой пены.
   Я залюбовалась его телом. Он был сложен так гармонично, как сама природа. Та фигура, которой другие мужчины добиваются, изнуряя себя тренировками и протеиновыми добавками, дана была Джо просто так, в подарок при рождении.
   «Это генетика, – подумала я. – Его отец был так же красив. И дети Джо будут красивыми».
   Я подумала о детях и покраснела. Я еще была не готова стать мамой. Я снова вспомнила Алисию, ее упругий живот… Тогда мне хотелось ребеночка, а сейчас мне самой хотелось быть ребенком.
   Я огляделась, нашла свою одежду и оделась. Бюстгальтер, футболка, свитер. Ветровка оказалась наполовину зарыта в песок. Странно, я и не заметила, как это произошло.
   Джо возвращался, я отвела взгляд и протянула ему плед.
   – Вытрись.
   – Так обсохну, – сказал он, но плед взял.
   Мы молчали. Джо явно злился.
   Я старалась не смотреть на него.
   – Что-то не так? – спросила я его тихо.
   – Шутишь? – отозвался Джо. – Да все не так. Все наши… отношения не такие, как надо. Мы встречаемся раз в неделю, разговариваем. Ну, целуемся…
   Я напряглась.
   – Тебя в этом что-то не устраивает?
   – Софи, милая, меня все устраивает, но постоянно так невозможно. Я же так импотентом сделаюсь!
   Я вспылила:
   – Мы можем расстаться в любую минуту. Никто тебя не держит и не заставляет… мучаться.
   Я повернулась, чтобы уйти, но Джо облапил меня, притянул к себе. Плед непристойно свалился на песок. Я не знала, куда деть глаза.
   – Я люблю тебя, Софи. Я хочу, чтобы мы были вместе до конца, понимаешь? Я буду ждать сколько угодно…
   Обычно здесь Джо добавлял «только» и выдвигал свои условия, но в этот раз промолчал. А я решила признаться. Джо прижимал меня к своей груди, и я прошептала, чуть касаясь губами его кожи:
   – Сегодня… мне сделалось так хорошо и невесомо. Это словами не описать. Как будто летишь…
   Не знаю почему, но мои слова воодушевили Джо. Он заглянул мне в глаза радостно, словно ребенок, которому сделали подарок.
   – Тебе было хорошо? Правда?
   – Очень.
   Джо усмехнулся.
   – Вообще-то этому есть вполне определенное название…
   Я прикрыла его рот ладонью.
   – Не надо. Пусть это будет полет.
   Он повеселел.
   – Теперь все будет по-другому.
   – Одевайся, – засмеялась я, отталкивая его, – а я прогуляюсь к океану. Сегодня чудная погода! И такое изумительное небо…
   – И сегодня – небо, и завтра. И каждый день – одинаковое. А сегодня и вовсе мерзко: дождь этот мелкий и ветер. – Джо уже натянул джинсы и теперь вертел в руках футболку.
   – Сегодня – чудная погода для размышлений.
   Я подошла так близко к воде, что до меня долетали соленые брызги волн. Раскинула руки, подставила лицо ветру.
   – Посмотри, я лечу!
   Широкие рукава свитера рвал ветер, они трепетали под его напором, словно крылья.
   Я закрыла глаза и погрузилась в ощущения. Вот эти мелкие покалывания – дождь. А вот эти, тяжелые, сопровождаемые грохотом капли, – океан. Океан на моем лице… Никогда раньше об этом не думала.
   Холод проникал под свитер, словно обнимал меня ледяными руками, но это было даже приятно.
   Внезапно я была грубо вырвана из своих мечтаний: Джо схватил меня в охапку, неуклюже протащил по камням, и мы с размаху упали на песок.
   Я даже не успела возмутиться: мощная волна обрушила свой удар на то место, где я стояла, накрыла берег, докатилась до нас, обдавая холодной, но уже безопасной водой, и покатилась обратно, утаскивая за собой песок и камни. Мне казалось, она хотела захватить и меня, но Джо крепко держал меня в своих объятьях. То ли от того, что я вымокла до самой шеи, то ли от всей этой ситуации – мне внезапно сделалось совсем холодно и неуютно.
   – Вечно с тобой проблемы, – ворчал Джо, помогая мне подняться. – Сидели бы сейчас в кафе, ели мороженое и горя бы не знали. А теперь мокрые и до дома еще пилить и пилить…
   И тут вдруг до меня дошло:
   – Джо, ты же спас меня!
   – Да, ладно, – Джо сконфузился, но самодовольная улыбка все же вылезала из-под смущенной. – Сочтемся еще.
   – Ты о чем? – я не поняла.
   – Ну, – тут Джо действительно стушевался, – герой имеет право на награду…
   Он притянул меня к себе, одна его рука лежала на моей талии, вторая – скользнула под свитер.
   – Ты могла погибнуть, я – спас. Экстремальные ситуации обостряют чувства. Ты же хочешь меня, верно? Детка… – его губы ворковали у моей шеи, а рука безуспешно пыталась расстегнуть мои мокрые джинсы. – Забудь о своих католических принципах. Есть и другие принципы: например, долг платежом красен…
   Я сглотнула. Еще час назад, задыхаясь в его объятиях, я была готова сдаться, заткнуть разум и отдаться во власть мучительно сладких ощущений. Но теперь. Вот так. Как награду… Меня словно снова окатила ледяная волна. Только теперь ее холод был необыкновенно противен. Я легонько оттолкнула Джо от себя и, подхватив ветровку, пошла к деревьям.
   – Ты куда? – удивился Джо. – Машина в другой стороне.
   – А еще меня учили прощать должников! Не подходи ко мне больше!
   – Сумасшедшая! Куда ты пошла? Ты же вся мокрая!
   – Не твое дело! – кричала я, а сама думала: «Вот теперь замерзну, заболею и умру. Назло ему!»
   – Давай я тебя отвезу!
   Расстояние между нами увеличивалось. Ветер рвал слова на обрывки, но смысл был не в них.
   – Оставь меня!
   – Я только что тебя спас, психованная!
   – Я не просила тебя об этом!
   Мне в этот момент действительно казалось, что если бы волна утащила меня, мне бы все равно не было бы так противно, как теперь.

59. Беда

   Вдали от берега было теплее, но меня все равно била дрожь. Ветровка не спасала. Джинсы были мокрыми полностью, свитер – наполовину. Я и раньше хотела заехать в свою бывшую приемную семью, мне хотелось повидать Стейси. Сейчас же необходимость этого обострилась.
   Подходя к дому Харди, я увидела соседку, мисс Джонсон. Она копалась в саду. Я улыбнулась ей и помахала рукой. Она сразу узнала меня и закивала. В другой раз я бы остановилась поболтать с ней, но сейчас мне было очень холодно. Я позвонила в дверь, и через некоторое время мне открыл Том. Как всегда, он ходил по дому в своих коричневых трусах. Но все равно я была рада, что не Вики. Том стоял на пороге, закрыв собой проход, и я, в который уже раз, осознала, что этот дом чужой для меня.
   – Привет, Том, – поздоровалась я. – Стейси дома?
   – Она ушла, – с каким-то сомнением ответил Том и поспешно добавил: – На танцы.
   – В студию?
   – В школу. У них сегодня бал.
   Я была рада, что у моей сестренки появилась какая-то личная жизнь, но мне было жаль, что я не застала ее. Но я сама виновата: надо было договариваться точнее. Почему Стейси должна сидеть и ждать, пока я приеду? У нее есть право на свою собственную жизнь.
   – Так ты меня не пустишь? – спросила я Тома.
   – Матери тоже нет, – сказал Том поспешно, – она в Корваллисе.
   Положение мое оказалась самым дурацким. Я думала, что одолжу какую-нибудь одежду Стейси или высушу свою, пока мы будем с ней болтать. Но Стейси не было, а я уже порядком замерзла.
   – Да ты вся мокрая! – наконец заметил Том и отступил.
   – Я неудачно упала, – поморщилась я. Мне не хотелось вспоминать эпизод на берегу. – Я могу подняться к Стейси и одолжить ее джинсы?
   – Нет, – твердо сказал Том. – Я понимаю, вы подруги, но и меня пойми тоже: я не могу позволить рыться в ее вещах. Неприкосновенность личности, сама понимаешь.
   Я кивнула. Понимаю. Мне придется ехать домой мокрой.
   – Ты можешь надеть мои джинсы, – неожиданно предложил Том. – Вот как раз здесь есть одни. Только подверни, они будут тебе велики.
   Я обрадованно кивнула и не стала противоречить. На самом деле, мы с Томом были одного роста, но, вероятно, он по-прежнему относился ко мне как к ребенку.
   Я прямо в прихожей сбросила свои кроссовки и задубевшие штаны, натянула джинсы Тома, демонстративно подвернула.
   – Ты одолжишь мне ремень?
   Том о чем-то задумался, словно вспоминал, на лбу прорезалась складка.
   – Нет у меня ремня. Вот, есть веревка. Продень в шлейки. Тебе помочь?
   У меня складывалось ощущение, что Том хочет поскорее выставить меня за дверь. Кого-то ждет? Забавно. Я никогда не думала, что у Тома могут быть какие-то тайны.
   Я хотела взять мокрые джинсы с собой, но Том махнул рукой:
   – Оставь. Высохнут, потом заедешь за ними. Ты на машине?
   – Да, – кивнула я и тут же сообразила, что это неправда: Джо уехал на машине без меня. И это было хорошо. Нам пора было отдохнуть друг от друга. Опять назрела необходимость побыть врозь.
   Мы попрощались с Томом, и я пошла прочь. Я шла и думала о Стейси. Как живет моя маленькая сестренка? Не такая уж маленькая, раз уже ходит на танцы. Мне вдруг остро захотелось увидеть ее. Заглянуть в ее доверчивые голубые глазки. Обнять такую теплую, такую родную. Мне хорошо жилось у доктора Келли, но мы относились друг к другу сдержанно. Я все время помнила, что она психиатр и анализирует меня. Она тоже не нуждалась в проявлениях нежности. У нее никогда не было собственных детей, и она, верно, не знала, как это: обнимать и целовать ребенка. А я хотела быть ребенком. Хотела, чтобы меня обнимали и целовали просто так, потому что любят.

   Я вернулась домой поздно и долго не могла заснуть. На душе было тяжко и муторно. Наши отношения с Джо дошли до такой степени откровенности, что теперь уже невозможно было отступить. С ним я – летала. Я знала, что это называется «оргазм», но слово было мне непривычным, и я почему-то боялась его. Я вспоминала свои ощущения, и мне становилось жарко. Но откуда же это чувство досады? Словно я жалею об этом? Неужели это будет каждый раз? Сомнения. Стыд. Чем ближе мы становимся с Джо, тем сложнее наши отношения.
   Если теперь Джо ляпнет кому-нибудь про то, что было между нами на берегу, что было со мной – я умру на месте от стыда. Или нет: сначала убью его, а потом уже умру со стыда.

   * * *
   Ночь своего ареста я запомнила смутно и непоследовательно. В моей голове отпечатались только образы. Полицейские машины, сверкающие огнями. Громкий стук в дверь. Испуганная Джейн в розовой пижаме. Ее растрепанные, торчащие в разные стороны косички. Смущенные лица полицейских. Лепет Джейн:
   – Софи несовершеннолетняя… Вы не имеете права…
   И ответы полиции:
   – …с особой жестокостью… приравнивается к совершеннолетним.
   У меня внутри все похолодело:
   – Вы нашли этот труп? С кисточкой? – вырвалось у меня.
   Я так разволновалась, что начала путаться в английских словах. Совсем, как папа…
   – Ничего не говори! – Джейн схватила меня, прижала к себе. – Молчи, Софи! Ни слова! Я позвоню адвокату!
   Я силилась и никак не могла понять, что происходит. Это был словно дурной, запутанный сон. Все казалось нереальным, даже слова полицейских:
   – София Фланна Бертон, вы обвиняетесь в убийстве Томаса Харди. Вы имеете право хранить молчание…

В поисках шестого океана Часть первая. Безмятежность Светлана Нилова