Владимир Виленович Шигин
Кавказский дебют. От Екатерины II до Павла I

   © Шигин В.В., 2023
   © ООО «Издательство «Вече», 2023

   Большая Игра – именно так называли политики минувших эпох стратегическое противостояние России и Англии в Средней Азии в XVIII–XIX веках.
   Далеко не секрет, что и сегодня в Центральной Азии идет напряженная борьба за влияние между расположенными вне этого региона великими державами, соперничающими в стремлении заполнить политический и экономический вакуум. Политические аналитики и журналисты уже называют это Новой Большой Игрой. Ведь Центральная Азия располагает фантастическими запасами нефти и природного газа, золотом, серебром, медью, цинком, свинцом, железной рудой, углем и хлопком.
   Однако Новая Большая Игра – это гораздо больше, чем просто безжалостная гонка за контрактами и концессиями. Для сегодняшних игроков она может иметь важные и далеко идущие последствия. Так, США рассматривают новую Центральную Азию как продолжение Среднего Востока, стратегически важный для себя район, контролируя который можно координировать политическую ситуацию во всей Центральной Евразии.
   Вторым активным участником Новой Большой Игры является современная Россия, исторический соперник англосаксов в данном регионе. Москва решительно настроена на то, чтобы надежно прикрыть нашу страну от каких бы то ни было угроз с азиатского направления: от влияния исламских экстремистов до наркотрафиков.
   Помимо Соединенных Штатов и России, не говоря уже о Европейском сообществе, главными претендентами на определение будущего Центральной Азии являются ее ближайшие соседи: Китай, Индия, Турция, Иран и Пакистан. У каждого из новых игроков в Средней Азии свои конкретные стратегические цели. Иногда они совпадают, иногда нет. При этом очевидно одно – Большая Игра, которую вели в степях, горах и песках Средней Азии в XVIII–XIX веках Россия и Англия, все еще не окончена. Более того, сегодня к этой Игре подключились новые игроки, отчего сама Игра стала куда более сложной, а, следовательно, более непредсказуемой и опасной.
   Именно поэтому мы решили обратить свой взор в далекое прошлое, чтобы, вооружившись знаниями о старой Большой Игре, понять то, что происходит в Большой Игре ХХI века.
   …Для России пролог Большой Игры начался с проекта царя Петра I о расширении наших владений и установлении прямых контактов с неведомой полусказочной Индией. Устремления Петра были продолжены императрицей Екатериной II, которая устремила свой взор на раздираемую распрями единоверную Грузию и остальное Закавказье. При ней русская армия спасла Грузию от страшного персидского нашествия, после которого грузины бы просто перестали существовать. Но этого не случилось, так как Россия взяла Грузию под свою защиту. Политику Екатерины продолжил и ее сын Павел I, который, несмотря на определенную непоследовательность в своей восточной политике, впервые решился достичь границ Индии, за что поплатился жизнью…. К этому времени англичане уже бдительно следили за всеми, кто пытался посягать на «главную жемчужину британской короны». Большая Игра компромиссов не признавала…
   Пока Россия лишь осваивала ее правила, но уже очень скоро она нанесет Великобритании первый сокрушительный удар…

   Памяти моего учителя Валерия Николаевича Ганичева, открывшего мне путь в русскую литературу, посвящаю.
Автор

   Когда все умрут, тогда только кончится Большая Игра…
Редьярд Киплинг

     И божья благодать сошла
     На Грузию! Она цвела
     С тех пор в тени своих садов,
     Не опасаяся врагов,
     За гранью дружеских штыков.

М. Лермонтов

Часть первая
Россия вступает в большую игру

Глава первая

   Едва взойдя в 1762 году на престол, императрица Екатерина II обсудила с канцлером Воронцовым и положение дел в Закавказье. Канцлер был лаконичен:
   – Ваше величество, дела кавказские сегодня улажены, и, даст Бог, продлится сие еще долго. С персами у нас соблюдается мир, а с турками нет общих границ, ибо разделяет нас Кабарда и владения крымского хана.
   – Ну и слава Богу, – облегченно вздохнула Екатерина. – Нам и других дел хватает!
   Вмешаться в закавказские дела в Петербурге были еще не готовы. Прибывшее еще в 1760 году грузинское посольство, пытавшееся создать военный союз против Персии, не достигло своей цели. Русское правительство не желало провоцировать войну с Тегераном. По той же причине в российской столице вынуждены были ответить отказом на просьбу о помощи имеретинского царя Соломона, который долгое время вел с переменным успехом борьбу с турками.
   Но, как известно, избежать войны с Турцией России все же не удалось. Министр иностранных дел короля Людовика XV герцог Шуазель, воспользовавшись разногласиями Петербурга и Константинополя по грузинскому, кабардинскому и польскому вопросам, смог убедить Порту объявить войну России. Получив из Константинополя известие об аресте своего посланника, в ноябре 1768 года Екатерина II созвала заседание Совета, на котором решено было вести наступательную войну, причем не только на южных рубежах, но и на Средиземном море. На заседании говорили и о том, что хорошо было бы помочь и Грузии, дав ей денег и несколько пушек, чтобы грузины оттянули на себе несколько турецкого войска. Русские же полки посылать туда не решились, слишком далеко и опасно.
   Отделенная от России снежными вершинами кавказских гор древняя Иверия распалась к середине XVIII века на четыре независимых государства: Картлийско-Кахетинское царство, Имеретию, Мингрелию и Гурию. Все они, в свою очередь, были раздираемы внутренними смутами. Помимо этого, грузинскую землю без устали терзали то персияне, то турки, то лезгины.
   В 1762 году царем Картлийско-Кахетинского царства стал талантливый политик и военачальник Ираклий II (прозванный грузинами за свой небольшой рост – Маленький Кахи), предпринявший последнюю, не слишком удачную попытку объединения грузинских земель. Примерно в то же время на престол Имеретии вступил 20‐летний царь Соломон, заявивший, что освободит страну от турок. Без войск и без денег Соломон начал борьбу против завоевателей и в первое время нанес даже несколько поражений значительным превосходящим силам противника. Но затем турки прибегли к интриге, возмутив против Соломона его собственных подданных. В результате дворцового переворота Соломон был изгнан и скитался в лесах. Спустя некоторое время он обратился к лезгинам и разбил посаженного турками на имеретинский трон царя Теймураза, вновь завладев престолом. Впрочем, столица Имеретии – Кутаис остался в руках турок, а пока турки сидели в Кутаисе и в Поти, власть Соломона была лишь символической.
   Но к счастью для Соломона и всей Грузии, как раз в это время началась очередная русско-турецкая война, после чего большую часть своих войск Турция должна была отправить на Дунай. В Имеретии и по всему побережью Черного моря остались лишь небольшие гарнизоны. Более того, все дороги к Батуму и Трапезунду, к этим важнейшим рынкам азиатской Турции, оставались совершенно беззащитными, т. к. турки не предполагали с этой стороны нападений. Было очевидно, что даже небольшой армейский корпус, двигаясь этим путем, мог легко очутиться перед воротами Скутари и Константинополя. Надо ли говорить, что, узнав об изменении военной обстановки в Закавказье и уходе оттуда основных турецких сил, императрица Екатерина сразу же пожелала воспользоваться выгодами ситуации:
   – Будем обещать грузинам свою помощь в обмен на поддержку в случае наступления наших войск вдоль южного берега Черного моря.
   Между тем грузины также решили, что война Петербурга со Стамбулом дает им шанс укрепить союз с Россией. Прибывший в марте 1769 года в Петербург посол царя Соломона митрополит Максим Кутатели передал императрице прошение своего царя принять его «под мощное свое покровительство». Соломон просил прислать из России пять тысяч солдат и значительную денежную субсидию, обязуясь, что сам соберет 50‐тысячное войско и «нынешним же летом знатные победы над турками сделает». Грузинский царь откровенно блефовал, стараясь заполучить русскую помощь, и в Петербурге это отлично понимали. Президент коллегии иностранных дел Никита Панин велел ответить Соломону так:
   – В нынешних трудных условиях мы не можем обещать вам своего вечного покровительства, но послать армию в помощь можно вполне!
   Императрица с таковой позицией Панина согласилась, однако поинтересовалась:
   – Для начала мне хотелось бы знать, где именно находится Тифлис? На одних картах он на Черном море, на других на Каспийском?
   – Он, ваше величество, находится как раз посредине! – склонился в почтительном полупоклоне Панин.
   Для похода в Грузию был назначен отряд в составе трех пехотных рот, драгунского и гусарского эскадронов и батареи в шесть пушек. Собрать всех было велено в Кизляре. Однако затем численность отправляемого корпуса была увеличена почти до четырех тысяч человек при 12 пушках.
   Был определен и постоянный посол – князь Антон Моуравов (Тархан-Моурави), сын некогда выехавшего из Грузии в Россию в свите царя ВахтангаVI грузинского вельможи. Моуравов отличился в войне с Пруссией, затем хорошо зарекомендовал себя на гражданской службе, знал восточные языки, был предан России, так что лучшего посла было трудно придумать. Инструктируя Моуравова, Панин говорил назидательно:
   – Ты, князь, должен всегда помнить, что интересы российские превыше интересов своих предков. Ныне же главное – скорейшее открытие военных действий против Порты в Грузии.
   Но кого назначить командиром назначенного в Грузию военного отряда?
   – А не назначить ли нам генерал-майора Тотлебена? – неожиданно для всех предложила Екатерина.
   Присутствующие на совещании опешили.
   – Как же, матушка, такого проходимца и на столь ответственное дело? – только и нашелся что сказать фаворит Григорий Орлов.
   Но Екатерина на сей раз оказалась упряма:
   – Кого решила, того и назначу. Генерал Тотлебен излишне пострадал в прошлое царство, так что теперь будет служить с двойным рвением!
   – Гадить он будет с двойным рвением, – вполголоса произнес, наклонившись к уху брата Григория, Алексей Орлов.
   Екатерина слова те услышала. Это ее еще больше разозлило:
   – Как решила, так тому и быть! – закончила она совещание и стремительно покинула совещательный кабинет, оставив всех в полном недоумении.
   Своему другу Вольтеру Екатерина писала в те дни: «Грузия уже воспротивилась туркам и отказалась платить им дань красивыми девушками, которые наполняли турецкие серали». Вольтер, как всегда, отвечал императрице иронично: «Грузинский манифест об этом появился в Европе и произвел известное впечатление; очевидно, Мустафе придется отказаться впредь быть обладателем грузинских красавиц… Желаю, чтобы все грузинские девицы достались вашим офицерам – красота должна быть наградой храбрости».
   Тем временем армии генералов Голицына и Долгорукова уже двинулись к Днестру и к Перекопу. Новая русско-турецкая война набирала обороты…
//-- * * * --//
   Выбор императрицы был действительно весьма и весьма странен. Дело в том, что граф Готлиб Курт Генрих Тотлебен был в русской армии фигурой одиозной. Перед нами типичный авантюрист XVIII века. В начале своей карьеры родившийся в Тюрингии Тотлебен служил саксонскому курфюрсту, потом польскому королю, затем поступил в прусскую армию, но был обвинен в коррупции и бежал, не дожидаясь результатов расследования, после чего был заочно приговорен к пожизненному изгнанию. После неудачной попытки поступить на баварскую службу Тотлебен подался служить в Голландию. Отсутствие военных успехов он всегда возмещал победами на амурном фронте. В частности, соблазнил и похитил (будучи уже женатым!) 15‐летнюю наследницу миллионного состояния Марию Виктор. Голландцы объявили Тотлебена в розыск, но не поймали. После этого Тотлебен каким-то образом добился разрешения вернуться в Пруссию, но затем вновь был изгнан оттуда за новые преступления. После Пруссии Тотлебен безуспешно пытался пристроиться в австрийскую армию, а когда это не удалось, подался в Россию. Поступив на русскую военную службу, во время Семилетней войны он прославился сначала как покоритель Берлина (который стремительно захватил с небольшим отрядом, а затем же столь же стремительно вернул пруссакам). Впоследствии говорили, что захват Берлина был договорным, но доказательств тому не нашли. Сохранились свидетельства, что во время Семилетней войны в отряде Тотлебена служил простым казаком Емельян Пугачев. Однажды Тотлебен, увидев его у себя в ординарцах, сказал окружающим:
   – Чем больше я смотрю на этого казака, тем более поражаюсь его сходством с великим князем Петром Федоровичем!
   Эти слова, случайно или специально сказанные в присутствии Пугачева, произвели на последнего столь сильное впечатление, что впоследствии и дали ему мысль назваться покойным императором.
   Отличился Тотлебен и доносами на многих талантливых российских полководцев – на Чернышева, на Ласси, на Румянцева. А затем Тотлебен был уличен офицерами собственного корпуса в пересылке пруссакам секретных приказов. Произведено было строжайшее следствие, схвачен связной, у которого нашли переписку Тотлебена с прусским королем, маршруты и несколько шифрованных записок. Арестованного Тотлебена отвезли в Петербург и предали военному суду, который приговорил его к смертной казни четвертованием.
   Однако вступив на трон, Екатерина II сразу же изменила приговор – графа лишили чинов и наград и выслали из страны. В случае самовольного возвращения Тотлебена в Россию каждый россиянин имел право безнаказанно убить его как уличенного государственного изменника. Где пребывал и чем занимался Тотлебен целых шесть лет, никто не знает. Скорее всего, скитался по Европе, скрываясь от кредиторов.
   В 1768 году Тотлебен оказался вовлечен французами в политическую игру против России в Крыму, Польше и на Украине. В частности, он тайно ездил в Запорожскую Сечь, где пытался подговорить запорожцев к выступлению против России. А дальше произошло нечто невероятное. Весной 1769 года Тотлебен обратился к Екатерине II с прошением о поступлении на российскую военную службу, после чего его восстановили в звании генерал-майора. Историки склоняются, что между Екатериной и Тотлебеном существовала определенная политическая связь еще в бытность царствования императрицы Елизаветы. Именно отсюда и указ Екатерины об отмене смертной казни, и указ о возвращении Тотлебена в русскую службу. Что же до нового назначения Тотлебена командующим русскими войсками в Грузии, то худшей кандидатуры на эту должность просто невозможно было придумать.
//-- * * * --//
   Как бы то ни было, Закавказский корпус, порученный в команду Тотлебена, собирался в Моздоке. В него вошли Томский пехотный полк, четыре эскадрона конницы и пятьсот казаков при двенадцати орудиях.
   Стояла поздняя осень, поэтому Тотлебен не решился сразу выступать всеми силами. Оставив пехоту и артиллерию зимовать в Моздоке, он во главе конного отряда в четыреста сабель при четырех орудиях скорым маршем двинулся к Тифлису. Преодолев немалые трудности, маленький отряд перебрался через Кавказский хребет. Кавалерия шла долинами Терека и Арагви. Слева от всадников взымались горные утесы Девдоракского ущелья. Один неверный шаг – и только эхо твоего последнего крика останется в память о тебе… Чтобы лошади не шарахались, им завязывали глаза, но себе-то глаза не завяжешь! Так козьими тропами и шли, пока не дошли.
   В ноябре 1769 года Тотлебен расположился на зимние квартиры в Грузии. И сразу же начал плести интриги вокруг царя Ираклия и собственных офицеров. Одновременно генерал изгнал из корпуса всех офицеров грузинского происхождения, которые могли оказать неоценимую услугу. Затем его взор обратился на честного и храброго подполковника Чоглокова, присланного к нему волонтером, подозревая, что тот послан для присмотра.
   Наконец, в довершение всего Тотлебен неожиданно раскрыл «заговор» против себя среди своих подчиненных. Главой заговора был, разумеется, определен подполковник Чоглоков. В доносах на Чоглокова Тотлебен спустил всех собак, обвиняя подполковника в барстве (большом личном обозе), распространении слухов, что он после великого князя следующий по праву наследник российского престола (мать Чоглокова приходилась двоюродной сестрой императрице Елизавете Петровне), что Чоглоков якобы подговаривал царя Ираклия дать ему самостоятельное войско для войны с турками и мечтал стать царем Армении, наконец, что Чоглоков хочет арестовать его самого. Первым делом Тотлебен арестовал Чоглокова. Затем было арестовано еще несколько офицеров. Расправившись с Чоглоковым, Тотлебен взялся за подполковника Ратиева, который должен был доставить в Грузию артиллерию. Зная, что Ратиев дружен с Чоглоковым, Тотлебен решил арестовать и его, причем без всяких к тому оснований. Но храбрый Ратиев сам арестовал прибывший к нему караул, а затем направил свой артиллерийский обоз не в лагерь Тотлебена, где его ничего хорошего не ждало, а прямо в Тифлис к царю Ираклию. Туда же в Тифлис бежал из-под ареста и подполковник Чоглоков. После этого большинство офицеров заявило, что они поддерживают оклеветанных подполковников и не желают служить под началом генерала-изменника. Особенно негодовали офицеры направленного в Грузию Томского пехотного полка. Испугавшись, что томцы могут поставить заслоны и прервать сообщение с Моздоком, Тотлебен выступил к крепости Ананури, запиравшую Кавказские горы и контролировавшую долину реки Арагви. Находясь в Ананури, генерал стал приводить окрестное население к присяге на верность императрице, а также рассылать партии солдат для проведения реквизиций, что вскоре (при попустительстве начальства) вылилось в банальный грабеж.
   Затем Тотлебен затеял интригу с грузинским царем и его окружением. Так как Тотлебен не понимал ни слова по-русски, за ним всегда неотступно следовал переводчик. Перед офицерами генерал заявил следующее:
   – Подчинив себе Томский полк, я намерен немедля идти к Тифлису, отомстить противникам, возвратить похищенную Ратиевым артиллерию, войско и припасы. Затем я подчиню всю Грузию русской власти, лишу царя Ираклия пожалованной ему императрицей Андреевской ленты и утоплю подлеца в Черном море.
   От слов таких офицеры только крестились. Эко хватил, будто и не генерал-майор вовсе, а целый самодержец.
   Чоглоков, узнав о намерениях Тотлебена, срочно отписал в Петербург, что тот или сошел с ума, или замышляет новую измену. Разумеется, в таких условиях всеобщих интриг, наветов и заговоров об успешных боевых действиях не могло быть и речи. Тут впору было со своими справиться.
   Что касается Чоглокова, то при расследовании всех обстоятельств его «заговора» следователей интересовал только один факт, действительно ли Чоглоков говорил, что является третьим лицом в России и если с Екатериной II и ее сыном Павлом что-нибудь случится, то престол принадлежит ему. Неизвестно, действительно ли говорил так Чоглоков, но свидетельства Тотлебена оказалось достаточным, чтобы лишить Чоглокова звания и сослать в Сибирь, где он и оставался до кончины Екатерины II.
   Лишь весной 1770 года царь Ираклий и генерал Тотлебен вместе двинулись против турок к Ахалциху.
   Во время похода в минуты отдыха Ираклий рассказывал русским офицерам о своем участии в индийском походе шаха Надира. Тогда он, семнадцатилетним цесаревичем, был вызван к шаху и определен в его адъютанты. В том знаменитом походе персидское войско огнем и мечом прошло по Афганистану, а затем по Индии до самого Джаханабада. В тех сражениях Ираклий проявил завидное мужество, отличился при штурме Кандагара и был отмечен Надир-шахом. Более всего рассказывал грузинский царь, как сражался с боевыми слонами индусов.
   – О, если бы русская царица решила бы идти в Индию, я обязательно вызвался вести авангард вашего войска. Я прекрасно помню все дороги туда, афганские перевалы и тропы в индийских джунглях!
   – Индия слишком далеко, – отвечал через переводчика практичный Тотлебен. – Пока же нам надо изгнать персов с Кавказа.
   – Вы просто никогда не были в Индии, – усмехнулся Ираклий. – Если бы побывали, то всегда мечтали бы туда вернуться, даже если бы пришлось для этого пройти тысячи и тысячи миль через пустыни и горы.
   Некоторое время между царем и генералом отношения были внешне вполне доброжелательными, но едва войска дошли до Аспиндза, опять возникли разногласия. На военном совете Тотлебен заявил, что не желает вступать в бой с неприятелем, на что Ираклий вполне обоснованно заявил:
   – Если вы не желали сражаться с врагом, для чего вообще выступали в поход?
   Возможно, все удалось бы как-то уладить, но в спор вмешался 24‐летний царевич Георгий.
   – Генерал! Неприлично в такое время изменять царю! – кричал он запальчиво.
   – Вступать в сражение я не могу ввиду отсутствия повеления от императрицы, – сухо возразил Тотлебен. – К тому же я располагаю столь малыми силами, что не могу сражаться с сильнейшим противником.
   – Вы только срамите русское войско и роняете честь великой России, – продолжал царевич. – Если вы трусите, то мы сразимся одни и, одержав победу, донесем императрице о вашей трусости.
   После этих слов Тотлебен выскочил из царского шатра и приказал русским войскам немедленно отделиться от грузин. По сути дела, это было самое настоящее предательство. Увидев, что русские уходят, в грузинском войске началась паника.
//-- * * * --//
   Оставшись один, Ираклий навел порядок в своем воинстве, но все равно в одиночку он уже не мог противостоять туркам, а потому должен был возвращаться назад. На обратном пути грузинскому войску все же пришлось выдержать жестокое сражение с лезгинами и турками, пытавшимися отрезать пути отступления.
   Возле селения Аспиндза царь во главе отборной конницы встретил и разгромил полуторатысячный турецко-лезгинский отряд, шедший на помощь неприятельскому гарнизону в Ацхуре. Бой был настолько упорным, что сам Ираклий вынужден был сражаться наравне с простыми воинами. Окруженный врагами, он в рукопашной схватке зарубил лезгинского военачальника и только этим подвигом вырвал победу из рук неприятеля.
   Сражение еще не закончилось, когда со стороны Ахалциха показались передовые части 8‐тысячного турецкого корпуса. Вначале Ираклий намеренно дал возможность половине турок до наступления ночи перейти Куру через узкий мост. Вторая половина корпуса, не успев перейти мост, собиралась сделать это на следующий день. Это была явная ошибка, и Ираклий ей воспользовался. Ночью он послал воинов-диверсантов во главе с князьями Агавава Эристави, Симоном Мухранбатони и Худией Борчалойским к Аспиндазскому мосту. В темноте отряд внезапно напал и перебил охраняющих мост воинов. Затем диверсанты полностью разобрали мост и бросили доски в Куру, а оставшуюся конструкцию подпилили на три четверти. Таким образом, перешедшим через мост туркам путь назад был отрезан, а у оставшихся на левом берегу Куры их соратников не было никакой возможности помочь собратьям, так как из-за весеннего половодья вброд реку перейти было невозможно. На следующий день Ираклий атаковал врага, который не выдержал сильного натиска и беспорядочно начал отступать к мосту. Не выдержав веса напирающей толпы, перепиленный мост провалился, и Кура унесла жизни нескольких сотен турок. В ходе последующего сражения турки были разгромлены, потеряв три тысячи только убитыми. Погиб сам командующий корпусом Голла-паша, а также несколько известных турецких беков. Разгром турок давал все шансы на скорое овладение крепостью Ахалцих и всем пашалыком, но ввиду ухода отряда Тотлебена Ираклий вынужден был вернуться в Тифлис.
   Надо ли говорить, что вскоре в Петербург полетели обоюдные жалобы. Тотлебен писал императрице, что грузины совсем не помогали ему, а только всячески пакостили. Ираклий, со своей стороны, пенял на самовольное отделение Тотлебена, из-за чего грузинское войско едва не потерпело поражение. Для расследования дела и прекращения смут в Грузию был послан капитан Языков. Но пока он ехал, Тотлебен перешел со своим отрядом в Имеретию, где действовал уже более энергично и решительно. Так, на глазах имеретинского царя наши приступом взяли укрепленный замок Богдатцыха, потом замок Шагербах и, наконец, овладели столицей Имеретии – Кутаисом.
   Из донесения Тотлебена: «…Турецкая крепость Кутаиси… сего августа на 7‐е число чрез штурм взята и неприятели взяты в полон, а иные побиты и почти никто не ушел, и притом завоевано неприятельских знамен – три, пушек – семнадцать, мортир медных – четыре, бомб и ядер разных калибров – очень довольно. С нашей же стороны урон очень мал и почти ничего нет…»
   На самом деле все обстояло несколько иначе. Тотлебен начал переговоры с гарнизоном о сдаче крепости; турки были согласны сдаться, но с условием, что их отпустят живыми. Когда же Тотлебену стало известно, что в ближайшую ночь турки намерены уйти из крепости, он назначил в пикеты лично преданных ему иностранных офицеров. Когда спустилась ночь, гарнизон крепости вышел из нее, беспрепятственно прошел между пикетами и растворился в ночи… Узнав о кутаисском обмане, капитаны Яковлев и Львов пытались обвинить Тотлебена в очередной измене, но доказать ничего не смогли. Тотлебен лишь посетовал на нерадивость дозорных офицеров. Неожиданно для всех сразу же после взятия цитадели сам Тотлебен обвинил царя Соломона в том, что, тот, взяв деньги, не поставил должного количества провианта и вообще мешал ему действовать против турок.
   Прибывший в Кутаис Языков безуспешно пытался склонить генерала к примирению с Ираклием и Cоломоном. В своем донесении Языков написал, что Тотлебен «не терпит противоречия», а также стремится действовать самостоятельно, без помощи союзников, исключительно из тщеславия, не желая ни с кем делиться славой.
   Сразу после освобождения Кутаиса царь Соломон приказал разрушить его высокие стены и укрепленные башни города, чтобы турки не могли в будущем снова там укрепиться. Так закончилась 120‐летняя турецкая оккупация Имеретии.
   В это время, так и не дождавшись помощи Тотлебена, царь Ираклий выступил против лезгин. Вскоре его военачальник князь Моуравов разбил крупный отряд лезгин в 1200 человек, шедший в Ахалцих. Через пять дней «кумыцкий владелец Аджигерибер», собрав четыре тысячи лезгин, совершил набег на тушинские земли. Однако отряд горцев был разбит князем Челакаевым, который прислал царю в знак победы «по древнему обыкновению – триста правых рук и столько же носов, отрезанных от мертвых неприятельских трупов».
//-- * * * --//
   Так как Петербург требовал решительных действий против турок, в октябре 1770 года Тотлебен двинулся к Поти.
   Всюду росли лимонные, персиковые и чайные деревья, цвели вечнозеленые киномоны, розы и лавры, радовали взор пальмовые рощи, а непроходимые девственные леса еще неприступнее, чем в Мингрелии и Имеретии.
   Тонколиственные азалии, с красивыми желтыми цветами, испускали тяжелый, одуряющий запах. Вытягиваясь до шести аршин, они покрывают долины и поля. Там и тут солдатам приходилось продираться сквозь заросли гигантских папоротников и чащи рододендронов с длинными листьями и роскошными лиловыми букетами. На привалах прятались от солнца в темно‐зеленой листве чинар, каштанов и пальм…
   Начало похода было успешным. Встреченный по пути 12‐тысячный турецкий корпус был наголову разбит, и, подойдя к Поти, Тотлебен приступил к осаде приморской крепости.
   Поти имел четыре бастиона безо рва и каких-либо наружных дополнительных укреплений. Но повторить успех Кутаиса не получилось. Не имея осадных орудий, русский корпус не смог нанести гарнизону существенного вреда, в то время как сам нес чувствительные потери. Кроме этого, Тотлебен крайне неудачно расположил лагерь войск – на расстоянии ружейного выстрела, под прикрытием плохо устроенных укреплений. Снабжение также желало много лучшего. У большей части солдат мундиры и обувь износились. Отряд испытывал нужду в провианте. От недоедания среди солдат стала распространяться цинга. В декабре абхазы угнали из-под русского лагеря четыре сотни лошадей, превратив нашу конницу в пехоту. Ситуация осложнялась и тем, что в декабре турки сосредоточили большие силы в Батуми, готовясь прийти на помощь потийскому гарнизону. Для ослабленного русского корпуса это было смертельно опасно.
   Подводя итог бедственному положению корпуса под Поти, капитан Языков в донесении писал: «Мы держимся здесь… одним сщастием нашея великия государыни».
   Кроме всего этого, опять плелись интриги. На этот раз козни затевали правители Мингрелии и Гурии. Если князь Дадиани думал использовать русских для защиты от своего конкурента царя Соломона, то Соломон надеялся русскими руками покорить Мингрелию и Гурию, не помышляя о том, чтобы воевать с турками.
   Из донесения капитана Ивана Львова: «…здесь, в Грузии, не меньше партии, но еще более, как у нас в старину бывало – нет почти трех фамилий, чтоб были согласны: главная ж причина тому та, что, как вам известно, претендентов на грузинское царство справедливее Ираклия не мало, и потому он большою частью нетерпим».
   Все это привело к тому, что, в очередной раз рассорившись с грузинами, Тотлебен был вынужден ни с чем отступить от крепости. Заметим, что Тотлебен, пытаясь хоть как-то сохранить благожелательность императрицы, послал ей сообщение, что переименовал еще не взятый Поти в… город Екатерины. Но глупая лесть не удалась. Узнав о бездарном ведении войны в Грузии, Екатерина наконец-то осознала свою ошибку с назначением Тотлебена и решила его отозвать.
   – Я думаю, что Тотлебен способнее в Грузии наши дела испортить, нежели оные привести в полезное состояние! – призналась она Панину.
   Тот согласно кивнул:
   – Кем же будем его менять?
   – Пошлем генерал-майора Сухотина, он и генерал боевой, – предложил Панин.
   Прибывший в Грузию Сухотин продолжил было осаду Поти. Но, потеряв от малярии в мингрельских болотах около восьми сотен человек, генерал подал в отставку, сказался больным и уехал в Тифлис. Обвинив очередного российского генерала в измене, Соломон пожаловался на Сухотина императрице. Назначили следствие. Между тем Екатерина признала бесполезным далее держать столь нужные ей сейчас войска за Кавказским хребтом.
   5 мая 1772 года русский корпус вышел из Кутаиса, имеретийский царь сам провожал наших солдат до картлийской границы и снабдил их всем необходимым. Соломон «с корпусом нашим в слезах расставшись, назад возвратился». Совершив обратный переход через горы, русский корпус вернулся на Кавказскую пограничную линию.
   Что же касается Тотлебена, то лучше всего его дела в Закавказье описал в своем рапорте капитан Языков: «С наичувствительнейшей прискорбностью должен я в. с. истинную донести, что граф Тотлебен более стыда, нежели похвалы в здешнем краю нашей нации сделал!»
   Отозванный в Петербург Тотлебен был тем не менее награжден орденом Александра Невского и чином генерал-поручика, после чего отправлен в Польшу, где командовал конницей из башкиров, калмыков и казаков, но вскоре, к всеобщей радости, заболел и помер от горячки.
   После ухода русских войск из Грузии там осталось немало дезертировавших солдат, которых собрать не было никакой возможности. Многие из них сбивались в разбойничьи шайки. Так, бывший солдат Семитриев с шайкой в триста человек пробрался даже на Каспийское море, где успешно грабил туркменских и персидских купцов, раздобыл четыре пушки и, вконец обнаглев, наконец, объявился на Волге. Будь Семитрев более амбициозным, то вполне мог стать предвестником Пугачева. Но не смог или просто не успел, так как вскоре был разбит царскими войсками, бежал на Дон, где и был выдан казаками.
   После ухода русских войск Соломон самостоятельно продолжал военные действия, защищая от нападений турок границы своего маленького государства.
   При всех неудачах Закавказский корпус все же выполнил свою основную задачу – отвлек часть турецких сил от главного театра военных действий. Кроме этого, факт перехода русскими войсками Кавказского хребта с артиллерией и обозами произвел большое впечатление как в Закавказье, так и в Турции. Прибытие же русского отряда в Грузию побудило грузинских царей вступить в войну с Портой, результатом чего стала победа при Аспиндзе, а также занятие крепостей Имеретии.
   Что касается Грузии, то после ухода русских Соломон с Ираклием при посредстве Персии заключили достаточно выгодный мир с турками. При этом Ираклий даже получил от султана шубу, лошадь с убором и саблю, что считалось весьма почетно.
   В мае 1774 года русские корпуса перешли Дунай и начали активные боевые действия. После этого верховный визирь немедленно запросил перемирия. 10 июля 1744 года в селе Кючук-Кайнарджи был подписан мирный договор. К чести императрицы Екатерины, заключая мир с Высокой Портой, она не забыла и о союзных грузинах, выговорив им весьма выгодные условия. Это значило, что российская императрица по-прежнему имела вполне определенные планы не только на Закавказье, но при благоприятных условиях готова была продолжить восточную политику Петра Великого.

Глава вторая

   Идея проникновения в среднеазиатские пределы, оброненная Петром Великим, действительно снова была востребована в годы правления Екатерины II.
   Бесплодный и пустой восточный берег Каспийского моря, занимаемый лишь кочующими по его степям полудикими киргизами и туркменами, издавна привлекал внимание нашего правительства. Причины такого внимания были серьезными: через Каспий пролегали дороги в ханства Средней Азии, а от них в сказочно богатые шелком, золотом и драгоценными камнями Индию и Китай.
   С ханствами Россия торговала в Прикаспии с незапамятных времен. С целью прочно утвердиться на восточном берегу Каспия Петр Великий в 1716–1717 годах снарядил экспедицию князя Бековича, которая закончилась трагически. Торговля между тем продолжалась, и предположения основать крепость на восточном берегу моря время от времени возобновлялись.
   С 1775 года, когда американская война стала стеснять английскую торговлю в Индии, заметно начала усиливаться наша торговля с ней через Бухару и Оренбург, а потому пробудились давние замыслы на прокладку кратчайшей дороги. За дело взялся фаворит императрицы Екатерины II (и ее тайный муж) князь Григорий Потемкин. Обустроив к середине 70‐х годов XVIII века пограничную линию на Кавказе по Тереку и Кубани. Во время одной из встреч он признался императрице о сокровенном:
   – Знаешь, матушка, хочу я сделать попытку проникнуть в даль степей закаспийских.
   – Эко куда тебя понесло, Гриша. Уж не в Индию ли собрался на слонах кататься! – со смехом ударила его веером по руке Екатерина.
   – Истинно так, матушка! – поправил тот черную повязку на незрячем глазу. – Мечтаю наладить с державами азиатскими торговлю выгодную, а затем и до индийских пределов добраться. Чем мы хуже англичан, французов и прочих?
   – Легко говорить, да трудно сделать, – покачала головой Екатерина. – Петр Великий тоже вот пытался, а что из того вышло?
   – Все это так, – не отставал от нее Потемкин. – Однако, ежели мы будем сидеть, ничего не делая, англичане страны азиатские рано или поздно подгребут под себя. Они завсегда везде лезут, а мир, как известно, пустоты не терпит.
   – И то верно, – наконец согласилась императрица. – Рассказывай, что удумал…
   Спустя несколько дней Сенат получил указание готовить указ об учреждении особой Каспийской экспедиции, а Адмиралтейств-коллегии снаряжать флотилию для ее осуществления. Любопытно, что и Екатерина, и Потемкин в своей переписке именовали экспедицию не иначе, как Индийской.
   На первом этапе экспедиции было решено занять выгодную бухту на восточном побережье моря, поставив там крепость и порт. В дальнейшем, если все сложится благоприятно и будут свободные финансы и войска, то можно будет завладеть северными провинциями Персии, одновременно вступив в тесный союз с союзным Грузинским царством.
   Тем временем в Петербурге решали, кого ставить во главе будущей экспедиции. После недолгих обсуждений остановились на кандидатуре генерал-поручика Суворова. При этом Суворов официально назначался начальником Казанской дивизии. В те времена дивизиями именовались военные округа. Всего таких дивизий-округов в России было двенадцать. Командовали же ими генерал-фельдмаршалы и генерал-аншефы. Таким образом, назначение Суворова было весьма престижным, хотя его Казанская дивизия была из всех самой маленькой.
   Секретный ордер Потемкина от 11 января 1780 года предписывал: «Часто повторяемые дерзости ханов, владеющих по берегам Каспийского моря, решили, наконец, Ея Императорское Величество усмирить оных силою своего победоносного оружия. Усердная Ваша служба, искусство военное и успехи, всегда приобретаемые, побудили Монаршее благоволение избрать Вас исполнителем сего дела».
   – Надлежит тебе, Александр Васильевич, вступить в команду над всеми войсками в Астраханской провинции, наладить сношение с грузинским царем Ираклием и владетелями прикаспийских ханств, – наставлял Суворова князь Потемкин. – Рассчитай маршруты и численность сухопутных и морских сил и количество потребных для них артиллерии, амуниции, провианта и других припасов на поход к Решту и возможное занятие Армении.
   Перед отъездом Суворов посетил поборника освобождения Армении от персов архиепископа Иосифа Аргутинского и в течение двух часов расспрашивал его об Армении, ее дорогах, крепостях, состоянии престола Святого Эчмиадзина, а уезжая, сказал:
   – Не желаю вас сильно обнадеживать, но сдается мне, по последним политическим конъюнктурам, возможно, вскоре армия русская восстановит ваше государство. Сейчас я прямо от вас еду к светлейшему князю, чтобы говорить об этом и передать ему все сказанное вами о землях армянских.
   Итак, начальник будущей экспедиции был определен. Теперь надлежало найти, кто возглавит Каспийскую флотилию.
   – А кого поставим во главе флотилии? – спросил императрицу Потемкин. – Есть ли, матушка, на сей счет какие соображения?
   – А чего далеко ходить, – пожала плечами Екатерина. – Вон, капитан моей шлюпки граф Войнович толковый и распорядительный, к тому же еще и кавалер георгиевский, чем не кандидатур?
   – Что ж, – согласился Потемкин, – кандидатур действительно подходящий!
   Далматинец граф Марко Войнович происходил родом из Боки Которской. В 1770 году поступил на российскую флотскую службу с чином мичмана. В том же году был отправлен на корабле в Средиземное море. Во время боевых действий с турками командовал шебекой и фрегатом, участвовал в Патрасском сражении, в блокаде Бейрута, во многих крейсерствах и захватах вражеских судов, получив за это Георгиевский крест. По окончании войны был произведен в капитан-лейтенанты, служил в Балтийском флоте, командуя фрегатом, а затем назначен капитаном императорской шлюпки и командиром придворной флотилии. Репутацию Войнович имел самую боевую, но не как флотовождь, а как удачливый капер и морской партизан.
   Итак, решение о новой масштабной экспедиции в Персидские пределы было принято и теперь началось ее выполнение.
//-- * * * --//
   В начале февраля 1780 года генерал-поручик Александр Суворов вместе с женой Варварой Ивановной приехал в Астрахань, остановившись в богатом пригородном имении села Началова «Черепахе», что славилось на всю Россию своим виноградом.
   В Астрахани Суворов сразу же занялся выяснением путей от Кизляра к Решту и проверкой подчиненной ему Каспийской флотилии. Сразу же он вступил в переписку с царем Картли-Кахетии Ираклием II, ханами Бухары и Хивы. Помимо этого, начал важную переписку с воинственным и вероломным владетелем Гиляна Гедает-ханом, соблазняя его склониться на сторону России. Наладил собственную агентуру, состоящую по большей части из армянских купцов, имевших обширные торговые связи. От них Суворов получал важные сведения о прикаспийских ханствах и положении в Персии, на основании которых составлял карты и описания возможных маршрутов экспедиции.
   В 1780 году в полусонной Астрахани снова, как в далекие петровские годы, все пришло в движение. Застучали топоры на еще вчера заброшенных верфях, а в городе появились матросы и флотские офицеры. Летом на воду были спущены сразу три военных фрегата, бомбардирский корабль и четыре транспортных бота. Таких мощных судов на Каспийском море еще не видывали. Впрочем, качество судов оставляло желать много лучшего. Суда будущей флотилии строились из самого дешевого гнилого леса, а потому они почти сразу потекли. Снабжена флотилия была тоже наскоро и не полностью. Да и конструкция судов желала много лучшего. Орудийные порты на фрегатах были размещены столь низко, что их нельзя было открывать даже в тихий брамсельный ветер, а потому в море палили только с верхней палубы из мелких фальконетов.
   Между тем в отношении организации сухопутной экспедиции ничего реально не делалось. Суворов пребывал в отчаянии. Статс-секретарю императрицы по военным делам Петру Турчанинову он писал: «…Жарам и комарам чуть за месяц. Я чищу желудок миллефолиумом (тысячелистником. – В.Ш.)… Жду ваших уведомлениев, как манну с небеси… Спросите вы, Милостивый Государь мой, чем я в бездействе упражняюсь? В грусти из моей кибитки исхожу на полеванье (охоту. – В.Ш.), но к уединению… Необходимо надлежало бы мне знать термин начала экспедиции… Сия есть не вредная делу откровенность, мне же весьма полезная. Отдаю протчее верховной власти…»
   В июне 1781 года в Астрахань, наконец, прибыл командующий Каспийской флотилией капитан 2 ранга граф Войнович. В тайной инструкции ему было предписано основать укрепление на одном из островов у восточного берега Каспия и стараться «о проложении» торговых путей в Индию, «притом велено всеми средствами покровительствовать нашей торговле на этом море, очень стесняемой персиянами». Власть при этом Войновичу была дана полная, и никому, кроме него, не была открыта цель экспедиции.
   К сожалению, отношения между Войновичем и Суворовым сразу не задались. Суворов в соответствии с Табелем о рангах требовал соответствующего уважения и подчинения, а Войнович считал себя в соответствии с полученной инструкцией самостоятельным начальником. Когда же Суворов стал излагать графу свои взгляды на ход будущей экспедиции, тот только презрительно махнул рукой:
   – Вы, ваше превосходительство, можете и не высовываться из Астрахани. Я сам морским ключом отопру почивальню персидской царь-девицы! Мне ваши баталионы без надобности!
   Надо ли говорить, что после этого общение двух начальников сошло на «нет».
   Раздосадованный Суворов, хорошо изучивший повадки восточных правителей, предупредил Турчанинова о ненадежности успехов заезжего графа, который может быть легко обманут коварными восточными правителями. Получилось, как в воду глядел…
//-- * * * --//
   На морские просторы Каспия флотилия вышла 8 июля, имея в составе три фрегата, бомбардирский корабль и два почтовых бота, да 443 человека команды. Подгоняемая свежим попутным ветром, флотилия совершила первый переход и встала на якорь у острова Жилого, что против Апшеронского полуострова. Оттуда Войнович послал один бот в Баку проведать тамошние обстоятельства, занявшись промерами глубин вокруг острова. Через пять дней, когда бот из Баку вернулся, он послал его в порт Энзели. Затем Войнович направился с флотилией к юго-восточному берегу Каспия, к острову Огурчинскому (Огурджалы). Остров на самом деле напоминал огромный огурец. На Огурчинском не было ничего, кроме песка, сам же остров тянется узкой косой шириной около мили и длиной около сорока миль с севера на юг. Говорили, что когда-то остров был прибежищем морских разбойников, грабивших персидские морские караваны, теперь же он был пустынен. Во время сильных зимних штормов волны Каспия перекатывались через него в узких местах, меняя очертания. От полуострова Челекен Огурчинский был отделен проливом в шесть миль. Увидев, что Огурчинский песчанен, гол и безводен, Войнович снялся с якоря и направился прямо в Астрабадский залив (в юго-восточном углу Каспия), куда и прибыл на третий день перехода.
   Астрабадский залив, о котором Войнович был наслышан и на который весьма рассчитывал заранее, его ожиданий не обманул. Якорь суда бросили верстах в шестидесяти от города Астрабада, в небольшой тихой гавани, окруженной высокими горами, на которых лежал вечный снег. Обширный, глубокий и закрытый от северных ветров, залив прилегал к цветущей предгорной равнине, прорезанной многочисленными ручьями и оттененной густыми деревьями.
   Сойдя на берег и осмотревшись, Войнович пришел в восторг. Лучшего места для будущей крепости и порта трудно было себе представить.
   Погоды на берегу залива большей частью были хорошими, а климат здоровым. Свежей воды и корабельного леса вдоволь, а кроме того, плодовые сады, богатые поля, полные скота пастбища и богатые деревни.
   Рядом были и дороги на гилянские города Астрабад и Сари. Ну, а кроме этого, по словам местных жителей, отсюда было всего каких-то пять недель караванного пути и до Индии. Дело оставалось за малым – исходатайствовать у персиян позволения утвердиться на их берегу, устроиться и скликнуть купцов на новый выгодный торговый путь.
   Следует напомнить, что Астрабадская и Мазендеранская области уже раз были уступлены России в 1723 году, во время Персидского похода Петра Великого, но никогда еще не занимались русскими войсками, а вскоре по смерти Петра обратно отданы персидскому шаху.
   Увы, прибыл Войнович в Персию в самое неподходящее время. В стране полным ходом шел ожесточенный передел наследства убитого Надир-шаха и все воевали со всеми. При этом именно владетель Мазендеранской и Гилянской провинций Ага Мохаммед-хан считался сильнейшим из претендентов на шахскую корону. Ага Мохаммед личность в нашем дальнейшем повествовании весьма значимая, а потому познакомимся с ним поближе. Он являлся сыном предводителя тюркского племени каджаров.
   Его отец Мохаммед-Хасан-хан некоторое время был придворным племянника грозного Надир-шаха, но вскоре попал в опалу и был вынужден бежать, тогда как шестилетний Ага Мохаммед был по приказу шаха оскоплен. Физическое увечье, служившее к тому же предметом насмешек окружающих (за глаза его прозвали Ахта-хан, то есть Скопец-хан), нанесло жестокую душевную травму ребенку, превратив его в человека вероломного и безжалостного.
   Из хроники жизни Ага Мохаммеда: «Еще ребенком, носил при себе нож и пользовался всяким случаем резать во дворе богатые ковры, хоть этим вредить ненавистному шаху. Маленький ростом, сухощавый, со сморщенным и безбородым лицом евнуха, Ага Мохаммед-хан казался извергом. Ненависть и кровавая злоба, сверкающие в глубоко впавших глазах, свидетельствовали о противоестественных страстях, кипевших в его поблекшей душе. Был умен, хитер и деятелен».
   После оскопления Ага Мохаммед жил в Туркменской степи у своего отца, ставшего правителем Мазендерана и Гиляна, и принимал участие в его военных походах. Однако в 1760 году Мохаммед-Хасан-хан потерпел поражение и был обезглавлен Карим-ханом Зендом, а в 1762 году молодой Ага Мохаммед с братьями был отправлен заложником к Карим-хану в Шираз. При этом Карим-хан обращался с ним хорошо и даже женился на одной из его родственниц. Некоторое время спустя Ага Мохаммед вернулся в Мазендеран и Гилян, подчинив их себе. Однако амбиции скопца простирались значительно дальше. Он видел себя не удельным ханом, а шахом всей Персии…
   Что и говорить, Войновичу предстояло иметь дело с очень серьезным оппонентом. Впрочем, хитрый Ага Мохаммед-хан поначалу встретил русских весьма приветливо. Воевавший с владетелем Испагани хан полагал, что союз с русскими ему будет выгоден.
   Ага Мохаммед очень ласково ответил на посланное от Войновича с офицером письмо, заявив, что не только охотно уступит любое место на берегу Астрабадского залива для постройки фактории, но обещал даже помочь своими людьми и материалами.
   Вернувшийся из Решта лейтенант Радинг бодро доложил:
   – Хан Гилянский поил меня чаем с халвой и самолично изъяснял, какие предвидит выгоды для своей державы от учреждения здесь российского торгового пристанища, а поэтому охотно уступает на астрабадском берегу урочище Городовин под русское селение.
   – А что сказал хан относительно постройки нами крепости? – спросил Войнович.
   – Я заверил его, что сия крепость строится единственно для защиты пристани и будущего базара от набегов диких туркмен.
   – И хан этим ответом удовлетворился?
   – Вполне!
   – Значит, дело почитай сделано! – потер руки Войнович. – А этот несносный Суворов разглагольствовал, чуть ли не о походе Александра Македонского!
   Не теряя времени, в сентябре было приступлено к построению укрепления на берегу в 80 саженях от моря в урочище Городовин. Для этого свезли с фрегатов 18 шестифунтовых пушек, соорудили временную тростниковую казарму, госпиталь, амбар, несколько домиков и магазин для будущих купцов, а также пристань. Оставалось поднять российский флаг на построенном укреплении, на что надо было получить разрешение князя Потемкина, а на это надо было немалое время.
   Так в повседневных заботах и получении разрешения от Потемкина прошло четыре месяца.
//-- * * * --//
   Между тем Ага Мохаммед-хан неожиданно переменил свое отношение к чужеземцам, строившим крепость на его земле. Дело в том, что дела хана в последнее время шли неважно. Только что конкуренты выбили Ага Мохаммеда из провинции Казбин и Решта, и, ослабленный в своих силах, он теперь страшился российского соседства.
   Поэтому Ага Мохаммед замыслил дело для европейцев неслыханное, но для персов вполне обыденное – обманом захватить Войновича в плен и принудить покинуть укрепление.
   Удобный случай, разумеется, вскоре представился: 15 декабря в день рождения Пророка Мухаммеда Войнович с офицерами были приглашены в гости к местному губернатору в город Сари. При этом было объявлено, что тот приглашает всех начальников, а угощение и подарки будут как никогда щедры! Ну, кто же откажется хорошо погулять за счет другого. Поэтому в тот раз Войнович отправился пировать со всеми командирами судов. Все, по обыкновению, были еще и безоружны.
   Место будущего пира было разбито весьма близко от российского укрепления, всего в четырех верстах. Персы встретили русских моряков с необыкновенным восторгом. При этом от Войновича не осталось без внимания, что встречавшие были возбуждены и вооружены. Поняв, что замышляется что-то недоброе, а может, вспомнив жуткую судьбу Бековича-Черкасского, Войнович забеспокоился, но изменить что-то было уже поздно.
   Около часа прошло в восточных церемониях и обрядах празднества. Офицеры все время сидели как на иголках и торопились убраться восвояси. Наконец Войнович встал, поблагодарил губернатора за гостеприимство и просил его отпустить их домой. Но в ответ на это губернатор грозно объявил, что по повелению Ага Мохаммед-хана он должен их арестовать. После этого Войнович и остальные офицеры были немедленно схвачены, связаны, брошены в тюрьму, где на них надели тяжелые колодки.
   «Сколько ни жалостно было состояние всех нас, и болезненно от крайнего мучения, – вспоминал позднее лейтенант Радинг, – однако состояние графа Войновича было действительно всех горестнее; ибо сверх равного с нами в телесной муке страдания, преимущественно терзался он признанием собственно себя самого виною всему несчастному приключению, а наипаче рвался, воображая ту страшную разность, которую сделал он в участи своей чрез сие падение».
   На следующий день губернатор объявил Войновичу требования хана, состоявшие в том, чтобы все укрепления были немедленно срыты, угрожая, в противном случае, принудить офицерам к тому страшными муками. На это Войнович ответил, что русский закон воспрещает пленному начальнику отдавать приказания.
   Персы между тем попытались силой овладеть укреплением. Оставшиеся без офицеров матросы кое-как отбились, но персы захватили три десятка матросов, рубивших дрова в лесу. После чего взяли крепостицу в осаду. Было ясно, что матросам без офицеров долго не продержаться.
   Войнович собрал офицерский совет. Наверное, это был единственный офицерский совет, где участники совещались с невольничьими колодками на шеях. Положение было признано безвыходным.
   – Я не вижу никаких средств к освобождению, зная бессилие оставшегося в крепости гарнизона. Кроме этого, и сам гарнизон без нас вскоре пропадет, а вместе с ним и вся флотилия. Выход один – принять условия персов. Какие будут мнения?
   Других мнений не было. Да и что можно сделать, сидя в подвале с колодкой на шее?
   – Впрочем, мы можем утешиться тем, что укрепление на матером берегу поставлено мной по моему собственному произволу, тогда как повелено было избрать для укрепления один из островов у юго-восточного берега Каспия, – немного успокоил подчиненных капитан 2 ранга.
   С разрешения хана в укрепление был отправлен помощник Войновича капитан-лейтенант Баскаков с повелением срыть укрепление, а пушки перевезти на фрегаты. Отпуская капитан-лейтенанта Баскакова, персидский губернатор предупредил его, что, если ретраншемент не будет разрушен, остальные пленные будут преданы мучительной казни. Тот в ответ лишь молча кивнул.
   Когда Баскаков добрался до крепости и начал ее разрушение, персы освободили пленных матросов, а офицерам заменили тяжеленные колодки более легкими цепями. Затем их перевезли в город Сари, где Войнович наконец-то встретился с вероломным Ага Мохаммед-ханом. Тот принял пленников ласково, велел снять цепи, извинялся в насильственном поступке, уверял, что был принужден к этому своими подозрительными подданными, обещал немедленное освобождение и даже предлагал новые услуги. Что оставалось Войновичу? Только делать вид, что он верит ханским обещаниям.
//-- * * * --//
   Минули две мучительные недели, а освобождения все не было. Между тем, пользуясь относительной свободой, офицеры старались склонить на свою сторону наиболее влиятельных вельмож. Насколько они в этом преуспели, нам неизвестно, но 2 января 1782 года хан приказал наконец-то отпустить Войновича и его свиту. Казалось, что теперь-то все напасти позади, но не тут-то было! Дело в том, что сам хан случайно или преднамеренно покинул город, а подозрительные горожане, узнав об освобождении русских, окружили жилище пленников и грозились их перебить.
   Неизвестно, чем бы все кончилось, но один из ханских вельмож успел укрыть офицеров в своем доме, а ночью, дав лошадей и проводника, тайком выпроводил из города. Надо ли говорить, что Войнович с офицерами проскакали все девяносто верст, отделяющих город Сари до крепостицы, как сумасшедшие. Наконец-то, они были среди своих! Радостные матросы качали вернувшихся офицеров на руках. А на следующий день Войнович свалился в горячке от перенесенных переживаний. Несколько дней он был между жизнью и смертью, но молодой организм и микстуры сделали свое дело, и капитан 2 ранга пошел на поправку.
   Но на этом проблемы не кончились. Не имея возможности уведомить правительство о своих злоключениях ранее весны (когда очистится от льда устье Волги), капитан 2 ранга отошел с флотилией под северный берег залива, к острову Оретос и стал ожидать, какие ему последуют повеления. Между тем Ага Мохаммед-хан, сожалея, что так дешево отпустил пленных, или, одумавшись, что дружба с русскими ему, на самом деле, полезнее вражды, стал писать дружеские письма Войновичу, снова предлагая ему построить крепость на материке. Войнович, разумеется, отделывался вежливыми ничего не значащими словами благодарности. Окончательного разрыва он не желал, так как наши брали на берегу воду и дрова. Удостоверившись, что русский начальник ему больше не поверит, Ага Мохаммед-хан отправил своего посланника к российскому двору с извинениями и обещаниями любви и дружбы. Однако императрица Екатерина, уже извещенная о вероломстве хана, его посланника не приняла и отправила ни с чем обратно.
   Только 8 июля 1782 года в Астрабадский залив прибыл почтовый бот с приказом о возвращении в Астрахань. После этого, пополнив запасы воды, флотилия оставила Астрабадский залив. По пути в Астрахань Войнович осмотрел Балханский залив, после чего зашел в Баку. Там российская флотилия была встречена салютом из крепостных орудий. Прибытие эскадры привело бакинских жителей в большой страх. Дело в том, что для них военные корабли были невиданной диковинкой и они подозревали, что на самом деле корабли не русские, а Ага Мохаммед-хана, о жестокости и вероломстве которого они были уже хорошо наслышаны. В Баку Войнович провел переговоры с местным ханом о покровительстве нашему купечеству, торговавшему здесь и в Дербенте. 9 сентября флотилия без потерь подошла к устью Волги и прибыла в Астрахань.
   По возвращении, получив новый приказ, Войнович отправил в Астрабад фрегат с двумя ботами, под командой капитан-лейтенанта Баскакова как для защиты поселенцев и торговых судов, так и для наблюдения, дабы на Каспийском море не появился персидский флот. С Баскаковым присланы были при этом подарки Ага Мохаммеду.
   Сам же Войнович выехал в Петербург. Там он был благосклонно принят императрицей, которая не усмотрела вины капитана 2 ранга в пленении. Более того, за перенесенные тяготы Войнович получил чин капитана 1 ранга и перстень с бриллиантом. Пребывая в столице, он еще несколько лет номинально считался командующим Каспийской флотилией, а в 1787 году, произведенный в контр-адмиралы, был послан командовать корабельной эскадрой в Черном море.
   Неудавшаяся экспедиция из-за изменившихся военно-политических приоритетов больше не возобновлялась. Кроме этого, все суда эскадры Войновича через год службы оказались сгнившими.
   Однако отныне на Каспийском море, при устье Волги, было велено постоянно содержать значительную флотилию «для покровительства нашей коммерции и содержания в обузданности ханов, коих владения лежат на берегу Каспийского моря». При этом каждое лето один из фрегатов занимал постоянный пост в Астрабадском заливе, напоминая персам о русском присутствии на Каспии.
//-- * * * --//
   Между тем Суворов по-прежнему прозябал в Астрахани, в неведении будет ли когда-либо организована военная экспедиция, которой он формально командовал, или нет.
   «Ныне, чувствуя себя всеми забытым, – делился он своей печалью со статс-секретарем императрицы Турчаниновым, – не должен ли я давно сомневатца в колебленной милости ко мне моего покровителя, одного его имея и невинно лишась, что мне тогда делать, как стремитца к уединению, сему тихому пристанищу, и в нем остатки дней моих препроводить? Кроме примечательных слабостей телесных от долголетней нелицемерной моей службы, чувствую, что болезнь оная, пред сим лет шесть меня угнетавшая, снова ныне свой яд в меня поселяет».
   Суворова раздражало местное общество, провинциальные сплетни, суета, интриги. К тому же он не находил никакой поддержки со стороны губернатора Ивана Якоби, который являлся противником экспедиции.
   Из писем Суворова: «Но года два что я? Оставить службу рад, удалюсь мирских сует – говорю по чувствам: но, как одушевленный, – оставить службу грех!» Истинно грех, потому что он исповедует принцип «долг к Императорской службе столь обширен, что всякий другой долг в нем исчезает».
   Коротая время, Суворов гулял по деревне Началово, одаривая крестьянских детишек пряниками и орехами. Впоследствии он часто вспоминал астраханскую жизнь, говоря окружающим:
   – Давно уж не проводил я время так весело, как в Астрахани!
   Но на самом деле веселого в Астрахани для Суворова было мало. Около двух лет пришлось томиться ему там в ожидании какого-либо определенного дела. При этом в подчинении у Суворова не было, по сути, ничего. Даже обещанные два полка Казанской дивизии в Астрахань так и не прибыли. Суворов считал себя сосланным и, лишенный любимого дела, был ввергнут в состояние желчной раздражительности. «Боже мой, долго ли меня в таком тиранстве будут томить!» – писал он в письмах.
   Еще на Дунае он подхватил лихорадку, которая теперь напомнила о себе. В Астрахани активно обсуждали сплетни о генерал-поручике. Неуживчивый, склонный к неожиданным, озорным выходкам, генерал казался местным обывателям вздорным чудаком. О нем плели небылицы. По городу из рук в руки ходил пасквиль, где Суворов выведен был под именем некого Фехт-Али-хана.
   Командир единственного размещенного в городе Астраханского полка полковник Пиери не был подчинен генерал-поручику и поэтому откровенно пресмыкался перед временно исполнявшим обязанности губернатора Жуковым (Суворов дал ему кличку «вице-ре»). Посещения по праздникам именитых горожан превращались для Суворова в подлинную пытку, но и отказаться нельзя – до ушей светлейшего дойдет…
   Из воспоминаний современника: «Привыкши обедать очень рано, в восемь-девять часов, Суворов долго сидел с Варютой в гостиной у Пиери, ожидая приглашения к столу. Голландские часы в дубовом футляре били два, били три раза, а приглашения все не было. Но вот Пиери дал знак и сам бросился к дверям. Тотчас грянул скрытый ширмою военный оркестр, не удостоивший того Суворова по его приезде.
   – Не двуклассной ли кто? – тревожно сказал Суворов жене.
   – Полно, откуда здесь быть генерал-аншефу…
   Суворов подскочил к окну:
   – Ба! Вице-реева карета! Тайного принимают как аншефа!
   Он повернулся к слугам и сказал сдавленным от обиды голосом:
   – Чего ждете? Сейчас несите обед!
   Когда Жуков, в сопровождении Пиери, показался в покоях, Суворов уже сидел за столом, пробуя блюда и отодвигая их одно за другим. Увидев вошедших, он схватился за живот:
   – Кушанье застылое, переспелое, подправленное. Мочи нет, велите доктора позвать! Пары воздвигло из моего желудка в мозг».
   Постигла в Астрахани Суворова и семейная трагедия. В один из дней жена открылась ему в том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Взбешенный Суворов пишет своему покровителю Турчанинову, требуя наказать насильника. Впрочем, история эта покрыта мраком тайны и до сего времени никто не знает, было ли действительно насилие или имела место заурядная супружеская измена.
   А вскоре задуманная военная экспедиция в Персию была окончательно отменена. Дело в том, что между императором Австро-Венгрии Иосифом и Екатериной наметился взаимовыгодный военный союз. 18 мая 1781 года был заключен союзный русско-австрийский договор. В его секретных статьях Австрия обязалась вступить в войну, в случае нападения на Россию Турции. Данный договор развязывал руки для выполнения планов России в Северном Причерноморье. Вместо запутанной политики в Европе императрица Екатерина поставила перед собой новые приоритеты – присоединение Крыма и Северного Причерноморья. Момент для этого был выбран весьма удачно. Франция только что схватилась с Англией, выступив на стороне мятежных североамериканских колоний. Испанцы отчаянно пытались выбить англичан из Гибралтара. Голландцы же стремились восстановить свои торговые позиции в Индии, где их все больше и больше теснили все те же англичане. В этой ситуации намечаемая Каспийская экспедиция сразу же утратила свою актуальность. Отныне все силы и средства России направлялись на юг для решающей схватки с турками за побережье Черного моря.
   Только в декабре 1781 года Суворов, наконец, убыл из Астрахани в Казань, а оттуда на пограничную Кубань, где принял под команду Кубанский корпус. Впереди Суворова ждали самые великие победы и всемирная слава…

Глава третья

   После того как в 1724 году грузинский царь Вахтанг VI потерпел поражение в войне с турками, и бежал в Петербург, Грузия стала провинцией Высокой Порты. Это временно положило конец влиянию Персии, однако Тегеран так легко уступать Закавказье не собирался. И в 1744 году жестокий и воинственный Надир-шах, начав войну с Константинополем, после нескольких побед изгнал турок и отвоевал Грузию. На престол в Картли он посадил верного ему Теймураза II, а его сыну Ираклию отдал в правление Кахетию.
   Повелитель Персии Надир-шах был, безусловно, великим правителем, сумевшим за короткое время собрать под свою руку огромную державу. Кроме Персии и Азербайджана, империя Надир-шаха включала Армению и Грузию, Дагестан, Афганистан и Белуджистан, Хивинское и Бухарское ханства. А затем воинственный шах захватил и столицу Великих Моголов – Дели.
   Кстати, сами персы свою страну Персией никогда не называли. Персия – это наименование чисто европейское и персам XVIII века чуждое. Официально государство называли по имени правящей на тот момент династии. Например, во время династии Сефевидов Персия именовалась Довляти Алийя Сефяфи, что в переводе значило «Государство Высшего дома Сефеви». При династии Афшаров Персия именовалась как Довляти Алийя Афшяр, а при Каджарах, соответственно, как Довляти Алийя Гаджар.
   Отныне Российская империя граничила с державой, включавшей в свой состав Индию и простиравшейся до самых китайских границ. Наверное, никогда еще далекая Индия не была так политически близка к России, как во время шаха Надира. Ведь начиналась она фактически прямо за пограничным Тереком…
   Был бы жив великий Петр, наверное, уж он-то оценил бы сию метаморфозу и, несомненно, как-то воспользовался происшедшим геополитическим кульбитом. Но Петр был давно мертв, а сидевшая на российском престоле Екатерина (впоследствии также Великая!) была озабочена делом не менее важным и куда более злободневным – выходом империи на берега Черного моря и присоединением Крыма.
   Но, как известно, ничто и никто не вечен в этом мире, и в 1747 году великий и ужасный Надир-шах был зарезан в постели собственными телохранителями. Как это обычно бывает, после смерти тирана началась междоусобица. Тело покорителя Кавказа и Индии еще не остыло, как в стране начались войны претендентов на опустевший трон. Но худа без добра не бывает. Благодаря этой неразберихе Грузия получила политическую передышку. Увы, но и в Тифлисе также начались распри между царем-отцом и наследником-сыном, в результате чего отец Теймураз бежал, по грузинскому обыкновению, в Россию, а сын Ираклий объединил Картли с Кахетией. В результате, несмотря на уход персов, спокойнее на грузинских границах не стало. Едва ушли персы, как грузин тут же начали донимать воинственные лезгины дагестанского владетеля Омар-хана, доходящие порой в своих набегах до стен столицы.
   По сути, никакой Грузии как единого государства уже не существовало. Ираклий II являлся царем лишь двух небольших княжеств. Да и эти земли он едва мог контролировать. Находившиеся раньше в зависимости от грузинского царя ханы демонстративно заявляли о своей независимости. По всей Грузии процветал разбой. Так как купцы теперь старались объезжать грузинские земли стороной, практически остановилась торговля. Были разгромлены серебряные заводы – последняя надежда Ираклия. Жители Казахской и Шамшадильской провинций переселились в соседние ханства и вышли из повиновения. Торговцы и ремесленники подались в более безопасные Моздок и Кизляр. Крестьяне бежали с равнин в горы, где могли едва прокормиться, но где был шанс остаться в живых.
   Ну, а затем, когда распри в Персии немного улеглись, заявил о своих претензиях на Грузию новый шах Али-Мурат. На этот раз персы были настроены решительно, желая уже не только подчинить грузин, но и навсегда искоренить в Грузии христианство.
   Поняв, что все закончится очень плохо, престарелый Ираклий решил отдаться под руку единоверной России, которая должна была в этом случае защищать его народ от всех напастей. О своем решении Ираклий незамедлительно известил Петербург.
   Предложение грузинского царя у императрицы Екатерины, прямо скажем, восторга не вызвало. Пребывая в раздумьях, она говорила своему главному советчику светлейшему князю Потемкину так:
   – Зачем, Гриша, нам сии дикие горы? Проку от них никакого, а забот превеликих вперед на века получим!
   – Так-то оно так, – отвечал ей мудрый Потемкин. – Однако, матушка, коли мы не возьмем под свое крыло грузин, персы вырежут всех напрочь, а край грузинский заселят магометанами. Ну, а кроме того, встав крепко по ту сторону Кавказских гор, будем мы держать оттуда и турок, и персов на коротком поводу. Чуть что, сразу наотмашь!
   И Екатерина доводам Потемкина вняла.
   Присоединение Грузии отвечало и проведенной экспедиции капитана 2 ранга Войновича на Каспийском море. Екатерина четко обозначила новый вектор своих будущих интересов.
   24 июля 1783 года в древней столице Картлийского царства Гори был подписан акт о присоединении Грузии к России. А в августе 1783 года в крепости Георгиевская был подписан трактат, вошедший в историю как Георгиевский, по которому над Картлийско-Кахетинским царством устанавливался российский протекторат.
   Чтобы новоявленные россияне чувствовали себя в безопасности, в Тифлис отправились два батальона егерей полковника Бурнашева при двух пушках и двух единорогах. Общее командование было поручено генерал-поручику Павлу Потемкину (будущему граф и генерал-аншефу), племяннику светлейшего князя Потемкина-Таврического. По пути Потемкин-младший заложил крепость Владикавказ, связав ее цепью полевых укреплений с городом-крепостью Моздоком.
   Именно Павлу Потемкину принадлежит честь открытия «большого пути» через Главный Кавказский хребет. Это он переоборудовал древнюю караванную тропу, проходившую через Дарьяльское ущелье, в стратегически важную дорогу.
   Появление русских войск в Тифлисе произвело должное впечатление на властителя Персии Ага Мохаммед-хана. Казалось, что опасность для грузинского царя Ираклия II миновала, и Потемкин убыл обратно.
   Батальоны шли по дороге через Дарьяльское ущелье, которую еще только достраивали солдаты Селенгинского мушкетёрского полка. Впоследствии эту стратегическую дорогу между Россией и Грузией назовут Военно-Грузинской.
   Грузины встречали русских солдат, стоя на коленях и рыдая от счастья…
   В Константинополе же и в Исфахане дружно схватились за головы. Еще бы! Русские без единого выстрела заняли Грузию, и теперь попробуй их оттуда выковырни!
   – Увы, начинает сбываться легенда о Гоге и Магоге, мечтавших разрушить благословенные мусульманские царства! – печалился в Константинополе султан Абдул-Хамид. – Русская царица уже своевольно прибирает принадлежащие по праву нам земли к своим рукам! Пора преподать ей хороший урок!
   – Малаллах! – в негодовании заламывал руки в Тегеране шах Али Мурад. – Должно быть, загадочная Московия и в самом деле великая страна, коль столь легко присоединяет к себе целые царства, за которые мы бьемся сотни лет! Но и воины великого Ирана тоже чего-то стоят!
   А в прилегающих к Грузии турецких провинциях началась настоящая паника. Дошло до того, что жители причерноморского Трапезунда, узрев вдалеке плывущую стаю лебедей, приняли их за приближающийся российский Черноморский флот и тысячами бежали в горы.
   Решение императрицы не встретило одобрения даже среди высших сановников. Так, наш тогдашний посол в Англии граф Воронцов открыто презирал грузин. В узком кругу он, не стесняясь, говорил:
   – Зачем Россия ввязывается в глупые конфликты в Закавказье, за непроходимыми ущельями? Я не понимаю, какой может быть в том наш интерес!
   Действительно, какой интерес был России поддерживать грузин, которых накануне подписания Георгиевского трактата оставалось всего каких-то 250 тысяч? Еще чуть-чуть и они навсегда бы исчезли из мировой истории.
   Пока шли все эти «ахи» и «охи», 24 января 1784 года в Тифлис прибыл российский полномочный посол полковник Томара. В кожаном портфеле он привез акт о присоединении Грузии к российской короне. История Закавказья вступала в новую эпоху – российскую.
//-- * * * --//
   Одновременно с послом Томарой в Грузию прибыл и любимый племянник светлейшего князя Потемкина граф Алексей Самойлов, назначенный российским уполномоченным при грузинском царе. Назначили Самойлова не просто так. Граф являлся одним из самых доверенных лиц Екатерины. К слову, он был единственным, кто присутствовал на тайном венчании своего дяди с императрицей. Для миссии в Грузии Самойлов подходил идеально. Прежде всего, он был в курсе всех политических интриг, т. к. двенадцать лет занимал должность правителя дел Совета при высочайшем дворе. При этом Самойлов имел и неплохой боевой опыт. В прошлую турецкую войну храбро дрался под Силистрией, получив Георгиевский крест, а затем, командуя Таврическим егерским корпусом, успешно гонял крымских татар у Перекопа. Теперь ему предстояло обеспечить безболезненное присоединение Грузии к России. Дело в том, что Ираклию сохранялся до конца жизни его царский титул, а в самой Грузии старое административное управление. Но, несмотря на эти серьезные привилегии, противников соединению с Россией в Тифлисе хватало с избытком, и именно Самойлову предстояло объяснить недовольным, что они неправы.
   Церемония вхождения Грузинского царства в состав Российской империи состоялась 24 января 1784 года. Присланные Екатериной новые царские регалии для Ираклия, украшенные соединенными гербами России и Грузии, были торжественно доставлены во дворец, где сам царь встретил их со всеми подобающими почестями. Стоя у ступеней трона, окруженный царевичами, придворными чинами и духовенством, Ираклий с почтением выслушал приветственную речь посла Томары, после чего принял от него новую корону, скипетр и царскую мантию.
   Из хроники событий: «В десять часов утра Ираклий, предшествуемый регалиями, торжественно вступил в Сионский собор и, войдя на приготовленный трон, возложил на себя царскую мантию. Придворные чины, державшие остальные регалии, разместились по сторонам трона, а на ступенях и у подножия его стали царские сыновья и внуки. Далее, по направлению к царским дверям, поставлены были два небольших столика, художественно отделанные слоновой костью и золотой инкрустацией; на одном из них, покрытом золотым глазетом, лежала ратифицированная грамота императрицы, а на другом, покрытом бархатом, – ратификация Ираклия. Сам католикос Грузии совершал богослужение. При первом возглашении имени русской императрицы загудели колокола во всех церквах Тифлиса, а с батарей Метехского замка грянул пушечный залп, потрясший массивные стены древнего собора. По окончании молебствия совершился обмен ратификациями, а затем Ираклий, осененный государственным знаменем и имея по сторонам себя русских полковников Томару и Бурнашева, перед крестом и святым Евангелием произнес присягу. Торжественный день завершился парадным обедом во дворце, на который были приглашены все находящиеся в Тифлисе русские офицеры. Музыка и пушечные выстрелы сопровождали пиршество. Народ ликовал на площадях и улицах, и в течение целого дня неумолкаемо гудел колокольный звон, стреляли пушки, лилось рекой кахетинское, а вечером весь город и окрестные горы были озарены роскошной иллюминацией. При этом тост за российскую императрицу сопровождался ста одним пушечным выстрелом, за царя Ираклия и за членов русского императорского дома – пятьдесят одним, за остальных членов грузинского царствующего дома и за светлейшего князя Потемкина, как покровителя Грузии, – тридцать одним».
   На следующий день на верность России присягнула грузинская знать. Тогда же в Петербург был отправлен официальный посол князь Чавчавадзе.
//-- * * * --//
   Однако не все вышло столь безоблачно. Вскоре эмиссары турецкого султана Абдул-Хамида без особого труда спровоцировали воинственных лезгин снова взяться за оружие. На сей раз внезапному нападению горцев подверглось селенье Черынь, на берегу речки Алазани. Ворвавшись в Черынь, разбойники вырезали жителей и с награбленным добром бежали в горы.
   Увы, но два егерских батальона были бессильны защитить всю страну и ее жителей. Генерал Самойлов имел серьезный разговор с царем Ираклием, буквально заставив того сформировать местную милицию. Тогда же Самойлов объявил, что столь дерзкое нападение оставлять безнаказанным нельзя и следует послать экспедицию по наказанию за кровавый набег.
   По договоренности Самойлов возглавил русские батальоны, Ираклий собственное ополчение. Не теряя времени даром, Самойлов выступил в поход. Что касается грузин, то они все медлили и медлили. Тем временем отовсюду приходили сведения, что уверовавшие в безнаказанность лезгины продолжают нападать на беззащитные села. Самойлов злился на нерасторопность Ираклия, но спорить с грузинским царем прав не имел.
   Между тем наступила глубокая осень. В течение всех четырех суток похода шел проливной дождь, размывший дороги до невозможности везти по ним пушки, которые приходилось тащить на руках. Кроме этого, стремительно прибывала вода в Алазани и было очевидно, что скоро вброд ее уже будет не перейти. Неизвестно, чем бы все закончилось, но внезапно пришло известие, что большой отряд лезгин возвращается из набега из-под Гянджи как раз в сторону реки.
   Собрав офицеров, Самойлов был лаконичен:
   – Хищников отпустить никак нельзя! Пусть грузинский царь делает что пожелает, мы же выступаем на врага немедля!
   С двумя батальонами, драгунским эскадроном и несколькими пушками Самойлов устремился на пересечку разбойников, чтобы успеть отрезать их от переправ. Но подойти незамеченными не удалось, лазутчики у горцев были хорошие. Вовремя заметив русских, лезгины заняли прибрежный густой лес близь села Муганды и укрепились.
   На офицерском совете было решено дело не затягивать, а взять занятый лес штурмом. Атаковали двумя колоннами. Первую возглавил подполковник принц Гессен-Рейнсфельдский, вторую – полковник Бурнашев. Одновременно Самойлов велел артиллерии жестко палить в лес, не давая возможности лезгинам собраться для контратаки. Едва начался бой, как вдалеке показалось грузинское воинство.
   При себе каждый грузинский воин имел ружье с длинным узким ложе и примитивным кремневым замком-миклети, за поясом – пистолет-домбачи и меч с кинжалом, на груди – патронташ с газырями и пороховой рог-натруску. Через плечо у грузин висели холщовые сумки-абгы, а за спинами – объемные мешки-жирницы с курдюками. Одеты большинство воинов были еще в прадедовские цепные рубашки. От пуль они не спасали, но от сабельного удара защищали неплохо. При этом грузины много кричали между собой и плохо слушались своих начальников. Даже на переходе командовать ими было сущим мучением. Что же касается сражения, то там каждый воевал как умел и хотел.
   – Как говорится лучше поздно, чем никогда! – пробурчал Самойлов, разглядывая в подзорную трубу разношерстное воинство царя Ираклия.
   Увы, толку от появившихся грузин было немного. Подойдя к месту боя, они… расположились на отдых, с интересом наблюдая за начавшимся сражением.
   Между тем егерские колонны уже вступили в лес, где сразу же были встречены яростным огнем засевших средь деревьев и кустарника лезгин. Начался жестокий бой, переходивший местами в рукопашные схватки. Во время одной из таких отчаянных схваток был смертельно ранен подполковник принц Гессен-Рейнсфельдский. Только спустя пять часов егерям удалось наконец-то выбить противника из леса на опушку. Тут дело пошло веселее, т. к. в дело вступили и бывшие до этого в резерве драгуны. Их удара лезгины уже не выдержали и бежали, бросаясь с лошадьми в бурную Куру. Но здесь им сильно не повезло. На берегу уже ждали предусмотрительно перевезенные Самойловым пушки, которые начали расстреливать картечью плывущих. Вскоре река покрылась человеческими и конскими трупами, а волны окрасились кровью. Успех был полным. Как впоследствии подсчитали, только в лесу осталось более двухсот убитых лезгин, сколько же их было расстреляно в реке, никто никогда не узнает. Наши потери при этом были весьма незначительны.
   Обрадованный неожиданной победой, царь Ираклий устроил в Тифлисе торжественную встречу русским войскам и пригласил Самойлова прямо в собор, где местный патриарх отслужил благодарственный молебен. Умершего вскоре от ран принца Гессен-Рейнсфельдского погребли в одной из церквей.
   – Что ж, первая кровь за Грузию нами уже пролита, – мрачно высказался на панихиде Самойлов. – Посмотрим, насколько грузины будут благодарны!
   В начале зимы Самойлов уехал из Тифлиса в Петербург, назначив вместо себя комиссионером при грузинском царе полковника Степана Бурнашева. Выбор оказался весьма удачным, и полковник быстро нашел общий язык с царем Ираклием, с котором впоследствии почти приятельствовал. За плечами Бурнашева было немало подвигов. Так, в турецкую войну по своей инициативе он храбро атаковал и взял штурмом Арабатскую крепость, а затем крепости Керчь и Еникале, заслуженно получив за подвиги Георгиевский крест. Впоследствии командовал Курским пехотным полком. Во время эпидемии чумы, проявив смелость и завидную распорядительность, быстро прекратил заразу в своем полку. Впоследствии вместе с Суворовым успешно изгнал турок из Крыма. При этом, имея весьма редкое тогда инженерное образование, Бурнашев был одним из самых образованных российских офицеров. Когда полковника спрашивали, что он больше всего любит, тот, вздыхая, отвечал:
   – Люблю строить дома, красивые и прочные. К сожалению, по профессии своей военной чаще приходится оные рушить.
   С собой Бурнашев всегда возил сундук с книгами по гидравлике, механике и картографии, которые и читал в нечастые минуты отдыха.
   Глубокие снега, завалившие горные ущелья в конце 1784 года, приостановили военные действия до будущей весны. Но всем было очевидно, что схваткой при Чердыне война с лезгинами не закончилась.
//-- * * * --//
   Как только весной 1785 года в горах подтаял снег, Грузия подверглась очередному дерзкому нападению своих воинственных соседей. На этот раз большой отряд, в который, помимо лезгин, вошли и турецкие янычары, стремительно ворвался в Картли. Фактически этим нападением Турция начала необъявленную войну с Россией. Но дипломаты будут писать ноты потом, пока надо было просто как-то отбиться.
   А отряд захватчиков уже стремительно прошел через Боржомское ущелье и, разорив несколько деревень, захватил в плен более шестисот грузин. Однако на этом удача от лезгин и турок отвернулась. Стоявший в ближайшем селении Сураме, с двумя ротами белорусских егерей, майор Сенненберг, узнав о нападении, без долгих раздумий немедленно кинулся в погоню, имея всего две сотни солдат и одну-единственную пушку. Риск ввязываться в драку со столь малыми силами был очень велик, но и спускать разбойникам было никак нельзя!
   Сенненберг настиг противника в семи верстах от Сурама на берегу Куры у деревни Хощуры. Отягощенные большой добычей и пленниками, разбойники не ожидали столь быстрой реакции русских и были застигнуты врасплох. Картечью и ружейным огнем майор быстро прижал противника к обрывистому берегу реки. Напрасно лезгины и турки несколько раз отчаянно бросались в сабельные атаки, стремясь проложить себе дорогу домой. Раз за разом егеря отбрасывали их обратно, щедро поражая картечью и пулями. Более четырех часов длился тот жестокий бой, пока не завершился почти полным истреблением неприятеля. Тысяча триста мертвых тел было оставлено противником на поле сражения. Оставшиеся в живых, бросаясь в Куру, тонули, и сотни трупов стремительно неслись по быстрой речке до самого Тифлиса. При этом наибольшие потери пришлись на долю вероломных турок. Помимо множества убитых, двести турок были взяты в плен. Победу при Хощурах праздновало все христианское Закавказье.
   Казалось бы, два наглядных урока должны были дать понять воинственным горцам, что время безнаказанных набегов на Грузию уже прошло. Но лезгины были упрямы и решились попытать удачу еще раз. Причем они не придумали ничего лучшего, как снова напасть на Картли!
   28 мая нападавших встретил на берегу Куры все тот же храбрый майор Сенненберг со своими егерями. На этот раз нашим пыталась помочь и грузинская конница, но толку от нее было немного. Вступив в бой, грузинские всадники были практически мгновенно сметены лезгинами и рассеялись по всей округе. Теперь нашим офицерам и солдатам надо было рассчитывать только на себя. А вошедшие в раж лезгины уже стремительно атаковали русскую пехоту…
   Из хроники событий: «Безумная отвага их (лезгин. – В.Ш.) превосходила все, что можно себе представить, но это были уже последние вспышки дикой энергии, последние отблески грозной и кровавой славы, некогда озарявшей лезгинские знамена. Встречая везде несокрушимую стену русских штыков, неприятель дрогнул, смешался и обратился в бегство, оставив триста тел на поле сражения».
   Картлийские села и деревни были спасены…
   Получив от Бурнашева доклад об итогах двух сражений с горцами, князь Григорий Потемкин ответил полковнику так: «Опыты храбрости наших войск должны послужить в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».
   Отношения между Бурнашевым и грузинским двором в целом сложились даже дружеские, причем дружба не мешала ему, как представителю Российского государства быть настойчивым в своих требованиях.
   Так, полковник настоял, чтобы Ираклий прекратил все недоразумения, бывшие между ним и имеретинским царем Соломоном. Вскоре Соломон I умер, назначив племянника Ираклия Давида своим наследником. Однако двоюродный брат этого Давида (тоже Давид, но уже под номером вторым) самовольно занял престол и был готов начать гражданскую войну за свое царство. Бурнашеву, однако, удалось восстановить спокойствие в Имеретии и уговорить Ираклия признать законным избрание на имеретинский престол Давида Георгиевича II, хотя грузинский царь выставил кандидатуру внука Давида Арчиловича I. Так что Бурнашеву скучать не приходилось.
   Восток всегда почитал силу, посему первые же успехи русского оружия в Кахетии и Картли мир в Закавказье несколько упрочили, хотя и ненадолго. В августе приехавший в Тифлис лазутчик-купец уже рассказывал Бурнашеву:
   – В Ахалцихе лезгины и турки собираются еще раз померяться с вами силой и грозятся на этот раз перерезать всех московитов, а затем и грузин.
   – Ну, это мы еще посмотрим, кто кого перережет, – качал головой полковник, хотя на душе сразу стало неспокойно.
   Не успел Бурнашев обсудить со своими офицерами весть из Ахалциха, как вернулся лазутчик из Дагестана:
   – Омар-паша Аварский собирает войско, чтобы попытать счастья в войне с русскими!
   – А этот куда лезет? – удивился Бурнашев. – Ведь один урок уже получил?
   Царь Ираклий также добавил масла в огонь:
   – У меня тревожные вести, что аварский хан готовит вторжение, а ведь у него, по слухам, 15 тысяч воинов.
   – Ну, и какая будут у вашего величества оборонительная стратагема?
   – Какая еще стратагема! – всплеснул руками грузинский царь. – Положение безвыходное. Пора моим грузинам спасать свои семейства и имущество и прятаться в горах.
   – А что намерены делать вы сами?
   – О, я запрусь в Тифлисе и буду молиться за погибель своих врагов.
   – Вы, как всегда, весьма мудры, – усмехнулся Бурнашев. – Но я постараюсь все же кое-что предпринять.
   Так как войск у Бурнашева было действительно мало, он сосредоточил их в Тифлис, чтобы оттуда в случае необходимости можно было нанести удар в любом направлении.
   Одновременно писал Потемкину о помощи. Но помощь так и не пришла. Именно в это время, как назло, восстала Чечня с Кабардой и коммуникации с Россией оказались прерваны. Собрав офицеров, Бурнашев не стал их обнадеживать:
   – Господа, мы остались одни среди гор, окруженные безжалостными врагами. На грузин надежды нет, так как при первом ударе они все разбегутся. По всем законам войны мы уже обречены на жертву. Но мы русские, а потому нам на эти законы наплевать. Будем драться, пока сможем держать оружие. Другие мнения будут?
   Других мнений у господ офицеров не было.
   Тревожные новости не заставили себя ждать, и уже вскоре Бурнашев был извещен, что аварский хан объявился с большим войском в Алазани.
   – Что ж, противник сделал первый ход. Теперь ответ за нами! – потер руки полковник. – Мы выступаем навстречу хану на Сигнах.
   В тот же день он навестил царя Ираклия, предложив ему совместно атаковать лезгин на переправе через реку.
   Но тот лишь покачал головой:
   – Боюсь, что мои воины разбегутся по дороге!
   – Да, с такими союзниками много не навоюешь, ё-к-л-м-н, – выругался в сердцах Бурнашев, вернувшись с переговоров. – Придется воевать самим.
   Спустя несколько дней Омар-хан беспрепятственно перешел реку Алазань и, не обращая никакого внимания на грузинское войско, запершееся в крепости, стремительно двинулся к Тифлису. Едва же Бурнашев двинул свои батальоны ему на пересечку к Авлабарскому мосту, как Омар сменил направление и ринулся в глубь Картли, неся смерть и опустошение. Паника, вызванная им, была столь велика, что грузинская конница, которую Ираклий хотел направить в разведку, отказалась ехать даже за самые большие деньги.
//-- * * * --//
   Тем временем аварский владыка Омар-хан уже подошел к границам Имеретии и обложил Вахань, замок князей Абашидзе, которые едва успели известить об этом русских.
   – Бить марш-поход! Выступаем! – распорядился Бурнашев.
   Батальоны скорым маршем двинулись на Вахань. В значительном отдалении за ними туда же направилось и грузинское воинство царя Ираклия.
   Однако пока союзники шли по горным дорогам, Омар-хан обманом заманил к себе князя Абашидзе якобы на переговоры и, подвергнув жестоким пыткам, заставил сдать замок, после чего безжалостно вырезал всех его обитателей. Узнав об этом, Ираклий тут же развернул войско и удалился в Тифлис. Удивительно, но во всем происшедшем супруга Ираклия царица Дареджан Дадиани (в России ее величали Дарья Георгиевна) объявила виновными русских.
   – Вся Грузия лежит в развалинах, чего не было со времен разорения ее Шах-Аббасом! Россия объявила нам свое покровительство, но даже не пытается оказать действенную помощь! – кричала она без всякого стеснения.
   Мнение царицы разделяли многие князья. В столице явно зрел антирусский заговор. Теперь находящимся в Тифлисе солдатам и офицерам следовало уже бояться за свои жизни от местных горе-патриотов. Все чаще и чаще по ночам грузины стали исподтишка нападать на наши караулы, подстерегать и убивать одиночных солдат. Почти полностью прекратилось и снабжение провиантом.
   – А что я могу! – разводил в бессилии руки Ираклий. – Когда не только мое окружение, но и семья настроена против вас и во всех бедах клянут вашу императрицу.
   – Что же нам в таком случае делать? – спросил потрясенный беспомощностью царя Бурнашев.
   – А что хотите, то и делайте, я умываю руки!
   К чести светлейшего князя Потемкина, он нашел способ передать в Тифлис приказ вывести русские войска на пограничную линию. Обратный путь двух русских батальонов был тяжел. Пробивались с боями, уничтожая по пути все ранее построенные Павлом Потемкиным укрепления, дабы враги не могли ими воспользоваться.
   Докладывая светлейшему о выводе войск из Грузии, Бурнашев положил перед ним внушительную стопку топографических карт.
   – А это что такое? – поднял на полковника глаза удивленный князь.
   – А это составленные мною карты Грузии, всех ее дорог, рек и ущелий, чтоб, когда мы вернемся туда, знали, куда и как следовать!
   – Поздравляю тебя чином бригадира и назначением командиром карабинерного полка! – тут же принял решение Потемкин.
   Между тем началась очередная русско-турецкая война, и российская армия сошлась с превосходящим противником в долинах Дуная.
   Мы же попрощаемся со Степаном Даниловичем Бурнашевым. В скором времени он станет достойным и верным соратником великого Суворова. Отличится в сражениях при Фокшанах и Рымнике, получит Георгия 3‐й степени и чин генерал-майора. Впоследствии Бурнашев будет губернаторствовать в Курске, станет сенатором. Последние двадцать лет проведет вдали от столичного шума в своем именье – селе Спасском Курской губернии. Из жизни старый воин уйдет в глубокой старости в 1824 году и будет предан земле на местном кладбище. Могила Бурнашева, к сожалению, не сохранится.
   Увы, и эта уже вторая попытка России прочно утвердиться в Грузии окончилась неудачей. Однако враги радовались рано, так как набирающая с каждым годом все большую силу империя уже четко определила стратегию своего продвижения на юго-восток, и Закавказье значилось там первым пунктом. Оставалось лишь ждать, когда политическая обстановка на западных границах России позволит ей снова обратить свой взор за Кавказские горы.

Глава четвертая

   Между тем большие перемены произошли в Персии, где к власти пробился уже знаменитый нам своим коварством бывший владетель прикаспийских провинций кастрат Ага Мохаммед-хан.
   В мирное время большой армии Ага Мохаммед-хан не держал. Зачем попусту тратить деньги? При нем находился лишь корпус телохранителей в двенадцать тысяч человек, набранных из преданных мазендеранских каджаров, а также три тысячи всадников-рабов. Свои отряды телохранителей имел и каждый провинциальный губернатор. В случае войны шах издавал фирман и набирал армию, призывая племенных ханов и властителей провинций мобилизовать набрать нужное количество людей. Это были в основном сельские жители. Пехота была весьма презираема и использовалась как «пушечное мясо» или как вспомогательная сила. Конницу набирали из кочевых племен. Именно конница являлась главной ударной силой армии каджаров. Она прекрасно показывала себя в боях с другими азиатскими властелинами, но против регулярных европейских армий была абсолютно беспомощна.
   Жители городов брались за оружие, только если им угрожала неминуемая опасность. Попытки дезертирства жестоко присекались. Беглецам без всяких разговоров просто выкалывали глаза – беги теперь куда хочешь!
   Во главе каджарской армии стоял главнокомандующий-сардар. В особо важных походах командовал сам шах. Вожди племен и властители провинций возглавляли большие отряды. В главе тысячи воинов находился тысячник-минбаши, во главе пяти сотен воинов – паншадбаши, сотней воинов командовал юзбаши, полусотней – панджабаши и десятком – дахбаши. При этом воины вооружались луками, дубинками, копьями, мечами и кинжалами. Ружья тоже имелись, но пользовались ими персы плохо и неохотно. Артиллерию каджарской армии составляли небольшие фальконеты, которые порой устанавливали на вьючных седлах верблюдов. При этом артиллерия была столь несовершенна, что представляла большую опасность для самих артиллеристов, чем для противника. При этом персидская армия была весьма многочисленна и по азиатским понятиям достаточно дисциплинированна.
   Как правило, армию набирали весной, летом и осенью воевали, а зимой воинство распускали по домам. Поскольку воевали обычно летом, войска маршировали в основном ночью, с факелами и музыкой. Ночные переходы составляли в среднем шесть фарсангов (около 36 км). Кавалерия шла значительно быстрее. Например, в 1795 году Ага Мохаммед-хан прошел со своей кавалерией из Тегерана в Тифлис за каких-то пятнадцать дней, делая по одиннадцати фарсангов в день.
   Находясь в походе, войска жили почти полностью за счет контрибуций и грабежей, через которые они проходили. Если население было дружественным, то шах мог в виде компенсации освободить его на год-другой от налогов. За что воевали воины каджаров? Разумеется, не за величие своей страны и своего шаха, а исключительно за добычу. Каждый мечтал за лето награбить как можно больше, чтобы зимой вернуться домой состоятельным человеком.
   Став правителем каджаров, Ага Мохаммед сумел объединить разрозненные тюркские племена и немедленно двинул их в карательный поход по всей Персии. Военачальником этот маленький тщедушный кастрат был толковым. Вскоре перед ним пали Исфахан, Шираз и Керман.
   – Города падают мне в руки, как перезревшая айва! – смеялся карлик.
   Каждый из захваченных городов Ага Мохаммед отдавал на три месяца на разграбление своим воинам.
   – Вы честно заслужили испытать радость жизни! – говорил он своим верным каджарам. – Наслаждайтесь и обогащайтесь! Я же буду радоваться за вас!
   Надо ли говорить, что после этого в поверженных городах оставались только груды растерзанных трупов и стаи бродячих собак.
   Восток всегда отличался жестокостью, но такого ужаса Персия не переживала ни до, ни после. В Кермане на главной площади выкалывали глаза десяткам тысяч мужчин. Вырезанные глаза скидывали в большие плетеные корзины и каждое утро ставили на пороге шахского дворца. Ага Мохаммед, выходя утром на двор после сна, с удовольствием любовался жутким творением рук своих, над которым кружили мириады мух. Он с нежностью брал в руки вырванные глаза и играл ими, как дети играют камушками, перекидывая из рук в руки. Затем карлик шел к сложенной посреди дворцового двора огромной пирамиде. О, эта пирамида была еще страшнее наполненных глазами корзин, так как состояла из тысячи голов плененных врагов. Только налюбовавшись своими жуткими трофеями, Ага Мохаммед отправлялся пить сладкий шербет…
   Участь женщин была не менее страшной, чем участь их мужей. Около десяти тысяч девочек и молодых женщин из захваченных городов были отданы на потеху воинам, остальные обращены в рабство. Последнего правителя царствующей династии Зендов Лутф-Али-хана злобный карлик вначале лично ослепил, а затем в течение нескольких дней четвертовал, наслаждаясь душераздирающими воплями поверженного врага.
   Зная неистовый нрав Ага Мохаммеда, можно только удивляться и благодарить судьбу, что в свое время он совсем иначе поступил с захваченными в плен российскими морскими офицерами…
   Зверски уничтожив всех соперников и превратив страну в руины, Ага Мохаммед-хан заявил:
   – Я заботился не о том, чтобы самому утвердиться на престоле, а чтобы возвратить все потери, понесенные Персией во времена междоусобиц! Поэтому даю обет не принимать титула шаха до тех пор, пока власть моя не будет признана на всех землях персидских!
   – О, великий, куда же ты направишь свой пронзающий взор, прежде всего! – целовали носки его туфель запуганные вельможи.
   Ага Мохаммед скривил свое и без того сморщенное лицо, ощерил беззубый рот:
   – На Грузию, эту мою законную провинцию, которая посмела заявить о самостоятельности! Клянусь, что я возьму себе титул шаха, пока не овладею Тифлисом!
   Ага Мохаммед еще раз оглядел свои страшные корзины и не менее страшную пирамиду:
   – Эти грузины даже не знают, что их вскоре ждет!
   Когда в апреле 1795 года царю Ираклию стало известно, что в Ардебиле Ага Мохаммед-хан начал собирать войско, он писал начальнику Кавказской линии Гудовичу и своему послу в Петербурге Чавчавадзе с просьбой оказать военную помощь, согласно параграфам Георгиевского трактата.
   Однако события начали развиваться столь стремительно, что письма просто не успели дойти до Петербурга. Что же касается Гудовича, то он был опытным царедворцем, причем опальным. Поэтому принимать самостоятельно столь важное решение, как отправку войск в Грузию, без одобрения императрицы он просто не имел права. Однако Гудович был еще и опытным генералом, поэтому понимал, что промедление смерти подобно. Рискнув вновь навлечь на себя монаршее неудовольствие, он после нелегких раздумий все же решился и отправил в Грузию все, что имел тогда под своей рукой – два пехотных батальона во главе с полковником Сырохневым. Но когда-то они еще дойдут до Грузии по перевалам и горным дорогам, окруженные со всех сторон враждебными горцами…
//-- * * * --//
   Ага Мохаммед-хан двинул на покорение Закавказья победоносную 35‐тысячную армию, прекрасно вооруженную и снабженную. Такого большого воинства Персия не собирала уже давно. Надо ли говорить, что едва шах с войском вступил в сопредельные Грузии магометанские ханства, то никто не посмел ему противиться. Только владетель Карабаха, хан Ибрагим, наотрез отказался принять послов шаха и, укрепившись в высокогорной Шуше, приготовился к отчаянной обороне.
   Некогда принадлежавший Армении Карабах (что в переводе значит «Черный сад») когда-то являлся одной из богатейших и плодороднейших персидских провинций в Закавказье. Однако в 1747 году Карабах отложился от Персии, провозгласив своим повелителем некого Пана‐хана. Так возникло небольшое независимое ханство со столицей в неприступной горной Шуше, упорно отстаивавшее свою самостоятельность.
   Еще при Пана-хане в Карабахе вспыхнула междоусобная война между местными татарами и карабахскими армянами, старавшимися выдвинуть в правители одного из своих меликов Атам‐Шах‐Назарова. В результате Пана-хан вынудил соперника бежать в Гянджу, но при преемнике Пана-хана Ибрагиме тот снова явился в Карабах, и новый хан, чтобы отделаться от опасного претендента, отравил Назарова. С его смертью смута в Карабахе закончились, и Ибрагим получил возможность заняться устройством ханства.
   …Узнав об упрямстве хана Ибрагима, Ага Мохаммед даже не обиделся, а удивился:
   – Он что, имеет в запасе десять жизней, чтобы мне перечить?
   Подойдя к Шуше, Ага Мохаммед-хан отправил Ибрагиму грозное письмо, которое должно было повергнуть защитников карабахских гор в смятение: «Рок обрушивает камни, ты ж, глупец, стеклом укрылся». Здесь крылась игра слов, т. к. на фарси «шуша» – это стекло.
   Прочитав послание, Ибрагим-хан велел написать ответ своему придворному поэту Вагифу. И тот сочинил: «Если тот, в кого я верую, мой Хранитель, то он сохранит и Шушу под мышцей камня». От себя же Ибрагим дописал: «Лучше умереть в бою, чем сдать город евнуху!»
   На это Ага Мохаммед уже обиделся.
   – Этот глупец решил противиться мне! Я закидаю нагайками своих воинов Шушинское ущелье, а затем насажу его живым на вертел, чтобы потом бросить на поживу диким собакам!
   В устах кровожадного Ага Мохаммеда такая перспектива была вовсе не фигурой речи, а жуткой реальностью…
   – Узнайте, кто написал столь оскорбительные стихи? – велел Ага Мохаммед.
   Вскоре ему доложили:
   – Это карабахский поэт и любимец Ибрагим-хана Вагиф.
   – Мерзкого пересмешника я казню, как только захвачу Шушу! – объявил Ага Мохаммед.
   Тридцать три дня длилась осада Шуши, персы били из пушек, палили из ружей, но, как и предсказал поэт, никакого урона ее защитникам не нанесли, а на штурм, во избежание больших потерь, так и не решились.
   В стороне от раскинутого под крепостью ханского шатра располагалась особо охраняемая большая палатка. Там жили французские офицеры-инструкторы, помогавшие Ага Мохаммеду организовать кавалерию, артиллерию и пехоту на европейский манер. Помимо хорошего заработка, французы выполняли здесь задачу, поставленную в Париже, создать в горах Кавказа непреодолимую преграду для продвижения России. Пока Персия и Закавказье не входили в зону приоритетных политических интересов Парижа, но как знать, что будет завтра…
   Между тем строптивый Ибрагим был готов обороняться в Шуше хоть до скончания дней. Шушинская крепость была воздвигнута средь отвесных гранитных скал, имеющих лишь один узкий проход, прорываться сквозь который было бы безумием. И хан Ибрагим, и его карабахцы смеялись над хвастовством Ага Мохаммед-хана:
   – Когда же этот получеловек накидает в наши ущелья столько хвороста, чтобы мы могли лучше греться ночами у костров!
//-- * * * --//
   Пока Ага Мохаммед застрял под Шушой, Грузия лихорадочно готовилась к обороне. Надо отдать должное царю Ираклию, в данном случае он поступил мужественно. Отвергнув все ультиматумы персидского шаха и отстранив ненадежных князей, он собрал войско и приготовился к жестокой войне.
   Стратегическая ситуация была для Ираклия непростая. Из-за опасности вторжения на Кахетию войск аварского хана Омара, старший сын царя Георгий, с четырьмя тысячами воинов, располагался в Сигнахе, прикрывая Кахетию с востока. Поэтому непосредственно под рукой у Ираклия имелось менее трех тысяч воинов. Однако это были не набранные в селах вчерашние крестьяне, а воинственные и опытные арагвинцы и кизикинцы. Уже после вторжения Ага Мохаммед-хана к Тифлису подошел и царь Имеретии Соломон во главе двух тысяч своих всадников. Вот и все силы, которые смогла набрать Грузия для отражения персидского нашествия. И это против огромного войска Ага Мохаммед-хана!
   Пока шла осада Шуши, Ага Мохаммед послал 12‐тысячный корпус своего брата Али Кули-хана на Эривань. Но блицкриг «по-персидски» не получился. Царь Ираклий разбил Али Кули-хана еще на подходе на Картсанисской равнине, рассеяв персов одним своим авангардом. Ага Мохаммед был в бешенстве.
   – Я лично вспорю брюхо старому нечестивцу своим кинжалом, когда обращу в пепел его города и селенья! – топал он ногами.
   Тем временем наивные грузины праздновали победу своего царя так, словно они уже выиграли войну, с обильными застольями, искрометными танцами и многоголосыми песнями. Уверенность в том, что нашествие уже отражено, разделял и сам царь. В кругу сыновей и ближайших князей Ираклий делился своими мыслями:
   – Пока карлик не возьмет Шушу, он не пойдет на наше царство, а Шушу он не возьмет никогда!
   Увы, Ираклий просчитался. Ага Мохаммед был отличным стратегом и все просчитал. Вскоре в Тифлис примчался на взмыленном коне гонец из Шуши, который сообщил, что Ага Мохаммед-хан, узнав о неудаче под Эриванью, снял осаду Шуши и, обойдя горы Карабаха, со всем войском движется прямо на грузинскую столицу. Кроме этого, персам уже безропотно подчинились Гянджа и Эривань.
   Противостояние входило в свою решающую фазу, и судьба Грузии должна была решиться в самое ближайшее время…
//-- * * * --//
   10 сентября 1795 года дозорные принесли в Тифлис тревожную весть, что передовые разъезды Ага Мохаммед-хан находились уже в каких-то семи верстах от Тифлиса.
   Надо сказать, что столица Грузии была неплохо укреплена. На крепостных стенах стояли тридцать пять вполне современных пушек. Припасов в городе тоже хватало, и можно было выдержать довольно продолжительную осаду.
   Увы, беда была в другом. Среди грузинской знати, по сложившейся традиции, не было никакого единства. Ряд сыновей-царевичей, сидевших в своих вотчинах, откровенно не спешили прийти на помощь престарелому отцу, наивно полагая, что смогут отсидеться и переждать нашествие по своим углам. В самом же Тифлисе мутила воду царица Дареджан (Дарья) – третья жена Ираклия из менгрельского рода Дадиани. Дареджан была женщиной деятельной и властной, она не только родила царю двадцать три ребенка, но и активно вмешивалась во все государственные дела. При этом Дареджан всегда ненавидела Россию, считая, что под персами или под турками ее подданным почему-то будет житься лучше.
   Именно Дареджан распустила слух, будто Ираклий намеревается бежать в горы. После этого в городе начались волнения. Толпы народа, собравшись перед дворцом, на коленях умоляли царя не бросать их на произвол судьбы, обещая биться за него до последнего. Вышедший к народу Ираклий был так растроган, что перед всеми дал клятвенный обет умереть со своим народом.
   При этом сама Дареджан почла за лучшее все же покинуть город. Впрочем, у царицы была своя правда. Понимая, что в случае поражения жалости к побежденным не будет, она решила спасти хотя бы часть женщин и детей, спрятав их в неприступном Арагвском ущелье. Однако стремительный отъезд царицы, пусть даже с женщинами и детьми, вызвал в Тифлисе панику. Узнав, что царица их бросила, вначале горожане, а затем и часть воинов также начали покидать город, разбегаясь куда глаза глядят… В результате у Ираклия осталось под рукой не более тысячи князей и воинов-тавадов. И все же он решил не прятаться в Тифлисе, а принять бой перед его стенами.
   Приближенные советовали семидесятипятилетнему царю хотя бы самому остаться в Тифлисе, а команду войском поручить одному из царевичей. Но Ираклий был непреклонен:
   – Какой же я царь, если брошу в решающем бою своих воинов! Нет, я буду с ними до конца!
   Чтобы затруднить противнику подход к городу, Ираклий приказал вырыть перед ним три ряда оборонительных траншей.
   – Здесь мы и примем бой! – объявил он всем. – Здесь мы победим или умрем!
   Решимость Ираклия сделала свое дело, и большая часть бежавших из города воинов все же вернулась в Тифлис…
//-- * * * --//
   Между тем, запасшись провиантом в Гяндже, Ага Мохаммед расположился в ближайшем к Тифлису селении Соганлуги. Там ему пали в ноги перебежавшие на сторону персов ханы Гянджинский, Шекинский и Эриванский, а также некоторые карабахские мелики, приведшие в знак верности даже свои отряды. Больше всех пресмыкался перед Ага Мохаммедом карабахский мелик армянин Меджлум, еще недавно столь же яростно клявшийся в верности грузинскому царю.
   – О, великий потрясатель вселенной! – вопил Меджлум, ползая у ног Ага Мохаммеда. – Позволь мне заслужить твою улыбку и первым ворваться в Тифлис, в котором мне знакомы все улицы. Я устелю тифлисские мостовые головами твоих врагов, по которым будут ступать копыта твоего коня!
   – Что ж, – презрительно усмехнулся хан, всегда презиравший изменников. – Твои воины будут наступать первыми! Если ворвешься в Тифлис первым, станешь его хозяином!
   Первое столкновение состоялось 10 сентября на Крцанисской равнине. Авангард Меджлума сошелся во встречном бою с грузинским отрядом внука Ираклия Давида. Царевич показал себя хорошим военачальником и пушками буквально разметал вражескую конницу. Самому Меджлуму ядром оторвало голову.
   Узнав о смерти карабахского мелика, Ага Мохаммед лишь усмехнулся:
   – Собаке собачья и смерть!
   Настроение у Ага Мохаммеда было отвратительное. Помня о былых победах царя Ираклия, известие о поражении Меджлума поколебало уверенность хана в легкой победе. Но в первую же ночь кто-то из грузинских князей предал своего царя и сообщил Ага Мохаммеду, что ряды защитников Тифлиса весьма немногочисленны. После этого хан снова приободрился.
   На следующий день шел проливной дождь, и Кура вскипела пенными волнами. Ага Мухаммед хмуро обозревал издалека тифлисские стены, понимая, что эту цитадель ему одолеть будет нелегко. Не нравился Ага Мохаммеду и начавшийся ропот среди воинов, что в нынешнем походе уже не будет ни побед, ни добычи. Чтобы заставить их снова быть смелыми, Ага Мохаммед приказал поставить позади боевых порядков шесть тысяч конных туркмен, традиционно ненавидящих персов и столь же традиционно ненавидимых ими. Туркменам хан велел убивать всякого перса, кто побежит с поля боя. При этом хан мог не сомневаться, что те исполнят его приказ с превеликим удовольствием.
   После этого персидская армия двинулась к Тифлису, под стенами которого на Крцанисском поле их уже ждало грузинское войско.
   Правое крыло войска возглавил царевич Давид, левое – Иоанн Мухранбатони. Сам царь встал в центре. Там же встала и тысяча пришедших имеретинцев князя Церетели. В резерве Ираклий оставил отряды царевича Вахтанга и князя Отара Амилахвари, укомплектованные отборными воинами из провинций Птавов и Хевсу. Царь Соломон с еще одним имеретинским отрядом занял позицию непосредственно у стен Тифлиса, чтобы при надобности помочь артиллеристам. Передовой отряд грузин под начальством царевича Иоанна занял позицию у Южных ворот Тифлиса.
   Увы, далеко не все сыновья Ираклия пришли к нему на помощь со своими отрядами. Как знать, если бы они были в тот решающий день на Крцанисской равнине, возможно, и история Грузии сложилась бы совершенно иначе. Но единства в большом семействе Ираклия не было никогда…

Глава пятая

   И сражение за Тифлис началось! Первым принял на себя удар персов авангард храброго царевича Иоанна. Несколько часов он в одиночку отчаянно отбивал все атаки противника. Дело в том, что, прощупывая оборону грузин, Ага Мохаммед вводил в бой свои силы постепенно. И в узких теснинах скал на подступах к Тифлису грузинские стрелки на выбор расстреливали скученных персов. Поняв, что по узким ущельям к Тифлису ему не пробиться, Ага Мохаммед развернул своего коня и, подавая пример воинам, прыгнул вместе с ним в ревущую Куру, чтобы переплыть на противоположный берег. Тысячи всадников бросились вслед за ним. Несколько сотен из них сразу же погибли в полноводной реке, но остальные все же переплыли. Благополучно достиг противоположного берега и сам Ага Мохаммед.
   В тот момент, когда персы скопом начали переправу через Куру, по ним всеми силами ударил отряд царевича Вахтанга, укомплектованный отборными воинами – хевсурами, арагвинцами, кизикинцами и пшавами. Почти одновременно подоспел и отряд поэта и воина князя Мочабелова. Взяв в руки чунгур, Мочабелов пропел перед войском несколько вдохновенных строф своей героической песни, после чего кинулся вперед с такой стремительностью, что его воины прорубили коридор до самых персидских знамен, причем несколько из них пришлось останавливать телохранителям потрясенного такой отвагой Мохаммед-хана.
   Казалось, что вопреки всему чаша весов медленно, но неотвратимо склоняется на грузинскую сторону. Прижатые к берегу полноводной Куры, вымотанные персы едва сдерживали их яростные атаки. Надо отдать должное злобному кастрату, в данном случае он по достоинству оценил доблесть грузин.
   – Я не помню, чтобы когда-нибудь враги мои сражались с таким мужеством! – заявил он своей свите.
   В этот момент ядро перебило пополам ханского коня, и Ага Мохаммед оказался в луже, перепачканный кровью и грязью, но невредимый. Придя в себя, хан велел ввести в бой отборную мазендеранскую пехоту, которую берег как последний стратегический резерв. Увидев это, Ираклий бросил в пекло схватки и свои последние жалкие резервы. Отчаянная схватка, а по сути самая настоящая резня, продолжалась с утра до позднего вечера. Три раза персы были отброшены от стен Тифлиса, и три раза они возобновляли приступ, пока, наконец, окончательно не сломили грузин, заставив их начать общий отход.
   Увидев это, Ираклий вознегодовал. Выхватив саблю, он сам было решил возглавить последнюю контратаку, чтобы увлечь воинов, но был насильно удержан сыновьями и внуками.
   – Каждый из твоих подданных знает твою храбрость и знает, что ты готов умереть за Отечество, – заявили они ему, – но если судьба уже изменила нам, то не увеличивай своей гибелью торжество неприятеля.
   Царь все еще не оставлял надежды вырваться от свиты, чтобы кинуться на врага, но персы уже зашли в тыл грузинскому войску, занимая дороги, ведущие в город, грозя полным окружением и неминуемым последующим истреблением. Надо было спасать хотя бы то, что еще осталось.
   И все же Ираклий, вырвавшись, с отчаянием бросился в самое пекло боя и неминуемо бы погиб, если бы внук Иоанн не спас деда. С криком: «Царь Ираклий в опасности!» – царевич кинулся на противника с тремя сотнями преданных ему конных воинов и буквально вырвал царя почти из рук персидских воинов, которые уже стаскивали Ираклия с коня.
   После этого царя Ираклия увезли с поля боя. Несмотря на это, грузины сопротивления не прекратили, и царевич Давид еще долго удерживал персов в кривых и тесных улицах предместья. До конца дрались у своих пушек и грузинские артиллеристы. Начальника артиллерии князя Гурамишвили зарубили прямо на его пушке. Только тогда, когда стало окончательно ясно, что толпы персов уже почти заняли покинутый царем город, царевич Давид вывел остатки своего арьергарда на север, чтобы укрыться в горах.
   Впрочем, уйти удалось не всем. Триста воинов-арагвинцев были окружены у скал и пали в этом последнем бою. Из пятитысячного грузинского войска уйти в горы во главе с царем смогли немного более полутора сотен израненных воинов. Это был настоящий разгром, но главное было даже не в этом. Теперь перед Ага Мохаммедом лежала беззащитная грузинская столица, с которой он мог делать все, что только могло пожелать его жестокое сердце. Впрочем, и Ага Мохаммеду победа далась очень большой ценой. Под стенами Тифлиса он положил половину войска, а ведь война была еще далеко не окончена.
//-- * * * --//
   Персидские войска преследовали бежавших грузин до самого Мцхета, в котором захватчики не оставили камня на камне. Остался только старинный христианский собор. Персы сожгли бы и его, но вступился хан Нахичеванский:
   – Не следует осквернять святыни и гробы царей, даже если мы торжествуем свою победу!
   И его послушали.
   Судьба Тифлиса была ужасной – древний город со всеми его дворцами и великолепными храмами был превращен в груду развалин. Ага Мохаммед снова проявил себя как капризный и жестокосердный правитель. Так, вначале он велел не трогать знаменитые тифлисские минеральные бани и даже искупался в них, надеясь получить исцеление от своего недуга, т. к. какой-то умник нашептал хану, что они помогут вернуть мужскую силу. Разумеется, что никакие бани не могли сделать кастрата мужчиной. Не получив желаемого, разгневанный Ага Мохаммед приказал снести древние бани до основания.
   Разумеется, что даже при массовом исходе жителей Тифлис покинули далеко не все. Очень скоро оставшиеся горько пожалели, что вовремя не бежали в горы, ибо участь их была ужасна.
   При этом Ага Мохаммед, по своему обыкновению, был шедр к своим воинам:
   – Отдаю вам город на неделю. Покажите неверным грузинам то, что их ожидает в Судный день!
   После таких слов расправа с жителями грузинской столицы была самой беспощадной. Что говорить об обычных обывателях, когда был зверски убит тифлисский митрополит. В надежде пережить неистовства персов он с духовенством заперся в Сионском соборе, но персы выломали двери, сожгли иконостас, перерезали священников, а самого старого митрополита сбросили в Куру с террасы его собственного дома. Поставив на Авлабарском мосту икону Иверской Богоматери, персы заставили грузин плевать в нее, упорствующих сразу же бросали в Куру. Не пожелавших стать вероотступниками было столько, что река скоро запрудилась трупами. Зверски был убит знаменитый сазандарь (певец) Грузии Саят-Нова. Восьмидесятилетнего старца зарубили на пороге церкви, где он встретил захватчиков с крестом в руках.
   Шесть дней город оглашался воплями терзаемых и убиваемых. При этом если мужчин убивали сразу на месте, то женщин перед этим насиловали, грудных младенцев перерубали пополам с одного размаха, хвалясь остротой сабель. Более двадцати тысяч юношей и девушек было уведено в рабство. В ту пору на невольничьем рынке Анапы грузинскую девочку можно было купить по цене барана.
//-- * * * --//
   Сам Ираклий, бежав в Ананури, погрузился в долгую печаль, целыми днями в одиночестве молча глядя в угол монастырской кельи.
   Существует трогательный рассказ о пребывании царя Ираклия в полуразрушенном старинном Ананурском монастыре, когда разбитый и всеми покинутый, он должен был искать в нем убежища: «В ветхой келье, стоявшей в углу монастырской ограды, можно было видеть старика, сидевшего лицом к стене и покрытого простым овчинным тулупом. Это был царь Грузии Ираклий II – некогда гроза всего Закавказья. Подле него находился старый слуга-армянин.
   – Кто там сидит в углу? – спрашивали проходившие люди.
   – Тот, которого ты видишь, – со вздохом отвечал армянин, – был некогда в большой славе, и имя его уважалось во всей Азии. Он был лучшим правителем своего народа, но старость лишила его сил и положила всему конец и преграду. Чтобы отвратить раздоры и междоусобия в семействе, могущие последовать после его смерти, он думал сделать последнее добро своему народу и разделил свое царство между сыновьями. Несчастный Ираклий ошибся. Ага Мохаммед, бывший евнухом Кули-хана, Надир-шаха, в то время когда Ираклий носил звание военачальника Персии, пришел теперь победить его немощную старость. Собственные дети отказались ему помочь и спасти Отечество, потому что их было много и всякий из них думал, что будет стараться не для себя, а для другого. Царь Грузии принужден был прибегнуть за помощью к царю Имеретии, но если ты был в Тифлисе, то видел весь позор, какой представляло там имеретинское войско. Ираклий с горстью людей сражался против ста тысяч и лишился престола оттого, что был оставлен без жалости своими детьми. И кому же на жертву? Евнуху, человеку, который прежде раболепствовал перед ним. Померкла долголетняя слава его, столица обращена в развалины, а благоденствие народа – в погибель. Вот под этой стеной видишь ты укрывающегося от всех людей славного царя Грузии без помощи и покрытого только овчиной. Царедворцы и все находившиеся при нем ближние его, которых он покоил и питал на лоне своем во всем изобилии, оставили его; ни один из них не последовал за своим владыкой, кроме меня, самого последнего его армянина.
   Впоследствии после ухода Ага Мохаммеда из Грузии царь Ираклий перебрался в Телави, бывший его любимым местопребыванием после Тифлиса.
   – Я хочу закончить здесь остаток своих дней, так как не имею сил смотреть на пепелище Тифлиса! – заявил он детям и внукам.
   Спустя три года царя Ираклия не стало…
   Что касается Ага Мохаммеда, то его войска дошли до Гори, но в сам город так и не вошли. Местное ополчение дало персам бой на горе Квернаки, к востоку от Гори, и заставили противника отступить. Больше Ага Мохаммед на Гори не покушался.
   Между тем два русских батальона, высланные с Кавказской линии Гудовичем, под командой полковника Сырохнева уже вступили на землю Грузии. Весть о том, что русские уже перешли горы, заставила Ага Мохаммеда спешно уйти из Грузии в Муганскую степь на зимовку. Начинать большую войну с Россией персидский хан все же не решился. Что касается Сырохнева, то ввиду малочисленности своего отряда до Тифлиса он тоже не дошел, а остановился в Душете.
//-- * * * --//
   Разгромив Грузинское царство, Ага Мохаммед с триумфом вернулся в Персию. Придворные убеждали хана возложить на себя корону Ирана.
   – Что ж, – наконец согласился Ага Мохаммед. – Я свою клятву исполнил и вернул мятежную Грузию в лоно державы, так что теперь я действительно достоин шахской короны.
   Приказав собрать всех военачальников и вельмож, Ага Мохаммед вышел к ним, держа долгожданную корону в руках.
   – Так вы желаете, чтобы я возложил ее на себя? – еще раз спросил он.
   – Да! – в едином порыве подобострастия закричали собравшиеся.
   – Предупреждаю, что вместе с моей коронацией ваши настоящие труды только начнутся. Я никогда не соглашусь носить эту корону, если с ней не будет сопряжено владычество, какое еще не имел ни один из персидских монархов.
   – Да! – кричали военачальники и вельможи. – Властвуй нами, о великий из великих!
   И Ага Мохаммед короновался.
   При этом он отказался надеть драгоценную корону, некогда принадлежавшую ненавистному Надир-шаху, на которой четыре алмазных пера (челенги) знаменовали собой четыре покоренные Надир-шахом царства: Афганское, Индийское, Татарское и Персидское. Ага Мохаммед возложил на себя только маленькую диадему, украшенную перлами, и опоясался царским мечом, хранившимся на гробе мусульманского святого, родоначальника дома Софиев в Ардебиле. Туда за священным оружием обязаны были отправляться все персидские шахи. Они клали меч в гробницу и целую ночь молили святого, чтобы он благоволил к монарху, который будет носить его меч. Наутро шах опоясывается им, ополчаясь, таким образом, на защиту шиитской веры.
   После коронации Ага Мохаммед-шах немедленно предпринял поход на мятежный Хорасан, где ханствовал в то время Надир-мирза, правнук все того же ненавистного для Ага Мохаммеда Надир-шаха.
   Дело в том, что правитель Хорасана всегда обладал в Персии особым влиянием, так как эта провинция была главной житницей Персии, но жить в Хорасане было страшно. Все деревни там строились как крепости-калу, огражденные со всех сторон высокими глинобитными стенами. Завидев незнакомых всадников, крестьяне стремглав бежали туда со своих полей и, закрыв ворота, занимали круговую оборону. И все равно каждый год разбойничьи шайки туркменов не оставались там без наживы, похищая людей и торгуя затем ими на невольничьих рынках в Хиве и Бухаре.
   Поводом для нынешнего похода в Хорасан стали драгоценности покойного Надир-шаха. Дело в том, что после его смерти все огромное количество его драгоценностей попало в руки родственников шаха, в том числе и к слепому отцу Хорасанского хана Надир-мирзы. Ага Мохаммед, разумеется, потребовал возвращения драгоценностей, объявив преступником всякого, у кого он их найдет. Но никто отдавать ему золото и алмазы и не собирался. Поэтому, следуя с войском на Хорасан, Ага Мохаммед собирался наказать главного из ослушников, отказавшегося возвратить шахской казне надлежавшие ей драгоценности. Надир-мирза бежал, велев своему престарелому и слепому отцу, Шах-Року, без сопротивления сдать город повелителю Персии. Старого слепца вывели навстречу Ага Мохаммеду, и он заявил о своей покорности. Но Ага Мохаммед не знал сострадания ни к старым, ни к слепым. Под пытками Шах-Рок начал указывать места, где были спрятаны сокровища – в стенах дворца и колодцах.
   Когда же ему начали лить на голову растопленный свинец, он указал и необыкновенной величины и красоты рубин, некогда бывший в короне, которого особенно домогался Ага Мохаммед. Покончив со старым слепцом, шах Персии приказал разрушить гробницу ненавистного ему Надир-шаха, окованную изнутри чистым золотом. Все найденные в ней богатства он забрал в казну, а кости самого Надир-шаха приказал зарыть под крыльцом своего дворца в Тегеране.
   – Когда я попираю этот прах моими ногами, – заявил он, – раны моего сердца заметно облегчаются.
   Там же в Хорасане Ага Мохаммеда настигло тревожное известие, что Россия решила отомстить за разорение Тифлиса и убийство тысяч невинных христиан… Понимая, что дело плохо, он, загоняя лошадей, помчался к своему войску, все еще стоявшему в Мунгарской степи у западного берега Каспия, чтобы на месте понять, что же собираются делать русские столь далеко от своих границ и чем ему это грозит.

Часть вторая
Британский лев против майсурского тигра

Глава первая

   К середине 60‐х годов XVIII века англичане укрепились в Индии уже основательно. К этому времени они подчинили себе не только большую часть приморских районов, но и большую часть Индостана, включая огромную Бенгалию. При этом были сломлены и главные конкуренты – французы. Им было оставлено несколько мелких разрозненных факторий, но это являлось лишь снисходительностью победителя над побежденным, не более того.
   Но Индия была все же слишком велика и до полного ее завоевания англичанам было еще далеко. Поэтому Индостан продолжало трясти от нескончаемых войн.
   К этому времени акции Ост-Индской компании поднялись до 263 фунтов стерлингов за штуку, а дивиденды выплачивались из 12,5 %. По тем временам это были огромные цифры! Впрочем, не все в Британской Ост-Индской компании было столь безоблачно. Сверхвысокие прибыли немедленно привлекли внимание английских министров. Возмущение их понять было легко – в стране масса проблем, а одна-единственная компания (пусть и весьма уважаемая) буквально бесится от жиру.
   Поэтому руководству компании недвусмысленно намекнули, что пришла пора делиться награбленным. А когда главные акционеры начали возмущаться, им деликатно напомнили, что все территориальные завоевания компании стали возможными исключительно при поддержке английского флота и армии. Кроме этого, господам акционерам напомнили, что ни один британский подданный не может обладать верховной властью над какой-либо территорией независимо от короны. Короче говоря, вопрос был поставлен предельно жестко – или делитесь, или будете упразднены. Выхода в данной ситуации у ост-индийцев не было, и в 1767 году правительство Англии и руководство компании заключило соглашение, согласно которому компания обязывалась ежегодно вносить в казну 400 тысяч фунтов стерлингов. Впрочем, руководители компании фактически ничего государству так и не заплатили, так как сами обратились к парламенту за… финансовой поддержкой. Такая наглость грозила большими неприятностями, но именно в этот момент начался мятеж колонистов в Северной Америке, что грозило огромными колониальными потерями. На этом фоне Ост-Индская компания оставалась островом стабильности. Ослабление или вообще исчезновение компании в таких условиях стало бы национальной катастрофой. Поэтому последовали компромиссные соглашения, в результате которых «ост-индийцы» фактически вернули себе все былые привилегии под зубовный скрежет государственных мужей.
   Отбиваясь от собственного правительства, Ост-Индская компания одновременно как только могла усиливала свою экспансию. Обычной прибыли британским купцам было уже мало, они мечтали о сверхприбыли. Разумеется, заполучить это обычной торговлей было невозможно – следовало захватывать индийские княжества, а уж затем выжимать из них последние соки… Поэтому именно в 60‐х годах XVIII века начинается планомерный захват новых территорий и покорение новых народов.
   Что же происходило в это время в Индостане? Из последних сил пыталась сохранять хотя бы формальную независимость еще недавно великая империя Великих Моголов. Правил этим осколком былого величия толковый правитель и талантливый поэт Шах Алам II, рожденный как Али Гохар, сын Аламгира II – шестнадцатый по счету император Великих Моголов. Увы, помимо пышного титула, у наследника некогда огромной империи не было уже почти ничего. Реальная власть Шаха Алама была настолько низведена, что в ту пору в Индии ходила поговорка: «Империя Шах Алама простирается от Дели до Палама». Если что, то селение Палам являлось пригородом Дели.
   Остатки империи терзали со всех сторон. Из Афганистана то и дело вторгался эмир Ахмед Шах Абдали. В самом Дели всем заправляли англичане. О своем суверенитете заявляли маратхи, создавшие собственное государство на землях современного индийского штата Махараштра. Теперь все воевали со всеми: и моголы, и афганцы, и маратхи. В 1761 году маратхские властители, потерпев сокрушительное поражение под Панипатом от афганских войск Ахмед-Шаха Дуррани, принялись добивать остатки империи моголов – захватили Дели, часть Раджастхана и Пенджаба. Всем этим, разумеется, умело воспользовалась Британская Ост-Индская компания, которая непрерывно интриговала, подкупала и стравливала всех против всех. Местным купцам было воспрещено заниматься внешней торговлей, так как англичане присвоили себе монопольное право на нее. Сотни тысяч бенгальских ремесленников оказались прикреплены к факториям Ост-Индской компании, куда им надлежало сдавать свою продукцию, причем им за это часто вообще не платили. В 1762 году высшие служащие компании образовали общество для монопольной торговли солью, бетелем и табаком в Бенгалии, Бихаре и Ориссе. Отныне крестьяне были обязаны сдавать им товары по заведомо низкой цене. Это вело к разорению как индийских землевладельцев, так и крестьян с ремесленниками.
   И все же индусы еще находили в себе силы и волю время от времени объединяться против англичан, сопротивляясь их ползучей экспансии. Так, одно из самых крупных восстаний начал правитель-наваб Бенгалии Мир Кассим, который вместе с недовольными князьями и падишахом Шахом Аламом II поднял знамя освободительной борьбы. Впервые за много лет враждующие индийские правители торжественно декларировали, что объединяются ради общей цели – положить конец английскому владычеству. Увы, в реальности все преследовали, прежде всего, собственные интересы и с трудом находили общий язык между собой.
   Решающее сражение между союзными силами индусов и англичанами произошло 22 октября 1764 года рядом с небольшим городком Буксаром на берегу Ганга. Объединенные войска наваба Бенгалии Мир Кассима, Шуджа-уд-Даула, раджи Балванта Сингха из Каши и императора Великих Моголов Шаха Алама II привели к Буксару более 40 тысяч воинов. Армия Ост-Индской компании насчитывала немногим более семи тысяч человек, из которых самих англичан было менее тысячи. Увы, общего командования у союзников не было, и каждый предводитель действовал так, как считал нужным, не слишком считаясь с общими интересами. Разумеется, что ничем хорошим это закончиться не могло.
   Армией компании командовал майор Гектор Манро. Выходец из бедной семьи, он начал свою карьеру простым солдатом. Карьере Манро помог случай. Будучи однажды в Лондоне, Манро увидел, как пьяный кучер одной из карет свалился на мостовую. Недолго думая, Манро взобрался на козлы и довез пассажирку, куда той было надо. Пассажиркой оказалась весьма влиятельная герцогиня Гордон. Благодарная за помощь, а также впечатленная молодостью и статью бравого солдата, герцогиня купила Манро патент на чин лейтенанта Камберлендского полка. В скором времени Манро отличился, командуя драгунским эскадроном, в подавлении мятежа якобитов. В 1759 году Манро был назначен капитаном в Хайлендский полк и убыл в Индию. Там он скоро прославился необузданной жестокостью, казнив десятки восставших сипаев, за что получил чин майора. Так как у компании было очень мало старших офицеров, именно Манро и был назначен командовать армией, направленной против мятежных моголов.
   …Первым на рассвете 22 октября начал атаку на англичан командовавший правым крылом армии Великих Моголов мирза Наджаф-хан. Но моголы сразу же наткнулись на дружный и меткий огонь британских солдат, стоявших в линейных порядках. Понеся существенные потери, мирза Наджаф-хан отошел. После этого позиции британцев атаковала конница, но также безрезультатно.
   Все дальнейшие разрозненные попытки индусов атаковать англичан были столь же неудачны. Всякий раз нападавшие отступали, неся большие потери. А затем случилось невероятное. У союзников один за другим взорвались три склада с боеприпасами. До сих пор в точности неизвестно, что произошло – диверсия или вопиющая халатность. Грохот взрывов, большое количество растерзанных трупов, вопли раненых в одно мгновение деморализовали огромное войско. В войсках союзников начался полный хаос. Никто никем больше не командовал, и каждый был отныне предоставлен самому себе. Этим немедленно воспользовались англичане, перейдя после полудня в решительное наступление. После этого в рядах союзников началась самая настоящая паника. Первым побежал с поля боя великий визирь Шуджа-уд-Даула, который в довершение всего взорвал за собой мост через реку, лишив тем самым своего союзника Шаха Алам II возможности воспользоваться тем же. Следом за Шуджой-уд-Даулом бежал Мир Кассим, который прихватил с собой и общую казну союзников с тремя миллионами рупий. Впрочем, среди всеобщего хаоса нашлись и те, кто до конца исполнил свой долг. Так, полководец моголов мирза Наджаф-хан смог навести новую переправу и вполне организованно отвести свои войска.
   Что касается майора Манро, то, оставив без внимания всех остальных противников, он сосредоточился на преследовании бежавших моголов, полагая, что именно их поражение будет иметь наибольшее значение.
   Английский историк Джон Уильям Фортескью утверждал, что британские потери составили 847 человек: 39 убитыми и 64 ранеными из европейских полков и 250 убитыми, 435 ранеными и 85 пропавшими без вести сипаев Ост-Индской компании. Потери индусов он оценивал в две тысячи человек убитых и несколько тысяч раненых. Победители захватили 133 артиллерийских орудия и более миллиона рупий наличными.
   Сразу после битвы Манро двинулся на соединение с маратхами, которые, воспользовавшись подходящим моментом, горели желанием рассчитаться за былые обиды с моголами.
   После победы майор Манро получил благодарственное письмо от совета компании из Калькутты: «Знаменательная победа, которую вы одержали, чтобы одним ударом полностью разбить замыслы врага против этих провинций – это событие, которое делает так много чести вам, сэр, в частности, и всем офицерам, и людям под вашим командованием. Ваша блистательная победа дает столь огромные преимущества для компании, что мы выражаем вам нашу искреннюю благодарность». За победу Манро получил чин подполковника и серьезную денежную премию.
   Впрочем, ему доложили, что Шах Алам проклял его и всех его сыновей какой-то древней индийской мантрой. Манро к этому отнесся иронично:
   – Что еще остается несчастному шаху, кроме как выдумывать всякую чушь, пусть утешится хоть этим!
   Увы, смеялся Манро над древним проклятьем слишком рано…
//-- * * * --//
   Вскоре после битвы при Буксаре в 1765 году Шах Алам II подписал с командующим английскими войсками в Индии генералом Робертом Клайвом унизительный Аллахабадский договор и предоставил Дивани (право на сбор доходов) на всей своей территории Британской Ост-Индской компании, в обмен на ежегодную пенсию в размере 2,6 миллиона рупий, которую компания будет выплачивать из собранных доходов. Отныне компания уже не выплачивала налоги (пусть даже формальные!) индийским правителям, а взимала их сама более с чем 20 миллионов индийцев.
   Победа при Буксаре позволила англичанам избавиться и от трех последних отпрысков могольской власти в Верхней Индии. Мир Кассим сгинул в нищей безвестности, Шах Алам признал поражение и был лишен всякой власти, а Шуджа-уд-Даул, преследуемый победителями, бежал далеко на запад, где спустя некоторое время сдался на милость победителей.
   По условиям Аллахабадского договора в управление Ост-Индской компании переходила территория площадью около 400 тысяч квадратных миль на востоке Индии (Орисса, Бихар, Западная Бенгалия, Джаркханд, Уттар-Прадеш и часть нынешней Бангладеш). Тем самым Ост-Индская компания, прежде действовавшая в Индии через марионеточного наваба Бенгалии, становилась самостоятельной крупнейшей политической силой Южной Азии. Так, в руки англичан попала богатейшая Бенгалия – настоящая жемчужина могольской короны, включая священный город индусов Варанаси. Отныне вся долина Ганга и миллионы проживавших там индусов стали собственностью Британской Ост-Индской компании. Теперь уже никто не мешал англичанам выжимать из огромной колонии все, на что была только способна фантазия чиновников. Отныне англичане начали вывозить из Индии ценностей и товаров на сумму более миллиарда фунтов стерлингов, все равно продолжая и дальше грабить население. При этом англичане обычно отдавали сбор налогов в Бенгалии на краткосрочный откуп – служащим компании и ростовщикам, помощь же сборщикам оказывали солдаты. Во время сбора налогов применялись изощренные пытки, жертвами которых были и женщины, и дети. Из речи Эдмунда Берка в палате общин: «Детей засекали до смерти в присутствии родителей. Отца связывали с сыном лицом к лицу и подвергали порке так, что удар, если не приходился на отца, то падал на сына. Крестьяне забрасывали поля. Они бежали бы все до одного, если бы не отряды солдат на дорогах, которые хватали этих несчастных».
   Ситуация в Бенгалии была ужасной. Крестьяне продавали весь свой скот, орудия труда, от голода ели семенное зерно, они продавали своих сыновей и дочерей в тщетной надежде спастись, но покупателей не находилось. В Бенгалии не было даже травы – всю съели животные и люди. Затем начался каннибализм…
   Вот как происходящее описывал чиновник Британской Ост-Индской компании Джон Шор: «Постоянно всплывают у меня в памяти сцены, где я вижу высушенные до костей руки и ноги людей, глубоко запавшие глаза, и безжизненный оттенок вселенского отчаяния в них. В ушах раздается вопль матери, затихающие крики умирающего младенца, стоны агонии людской повсюду. В диком замешательстве природа – вопли шакала, крики стервятников, собака, упавшая и воющая на раскаленной дороге».
   Немыслимые поборы и ужасающая нищета уже через несколько лет привели к массовому голоду в Бенгалии, от которого умерло от семи до десяти миллионов человек. Впрочем, такая мелочь никого в Англии особо не волновала… Управляющий Бенгалией Уоррен Гастингс занимался в то время делами куда более важными: менял систему управления, создавал полицию, увеличил налогообложение, которое шло на содержание местного войска. Деятельность Гастингса никого не спасла, зато существенно увеличила прибыль компании.
   Вообще «Разграбление Бенгалии» после битвы при Плесси стало официальным термином исторической науки. В одном только Муршидабаде английские солдаты награбили на 3 миллиона фунта стерлингов. А расхищение государственной казны Бенгалии принесло англичанам 5 миллионов 260 тысяч фунтов стерлингов. Отбирая товары или скупая их по произвольно установленным ценам, а также навязывая местному населению ненужные залежалые товары, служащие Ост-Индской компании только с 1757 по 1780 год нажили в Бенгалии 5 миллионов фунтов стерлингов. Чистый доход корпорации в Бенгалии вырос с 14,946 миллиона рупий в 1765 году до 30 миллионов рупий в год в 1776–1777 годах. Даже у солдат ранцы оказывались набиты драгоценными камнями, а за бутылку вина маркитантки требовали слиток золота.
   Что касается главного героя битвы при Буксаре майора Манро, то впоследствии он вернулся в Англию, стал членом парламента и одним из ведущих акционеров компании. Однако банк, в который он вложил свои сбережения, потерпел крах во время финансового кризиса 1772 года. Чтобы поправить финансовое положение, Манро снова отправился в Индию, где принял командование над мадрасской армией компании. В 1788 году он захватил у французов их главную колонию Пондишери, но во время англо-майсурской войны 1780 года действовал уже не столь успешно и был снят с должности, после чего вернулся в Англию. В 1787 году в память былых заслуг Манро был дан чин полковника Хайлендского полка, а позднее и генерала. Умер победитель в 1805 году.
   Следует отметить, что проклятье шаха Великих Моголов о том, что Индия отомстит потомкам Манро, полностью сбылось. Несчастный отец пережил всех своих сыновей. Старший сын Манро – Сазерленд остался в памяти исключительно из-за своей жуткой смерти. По примеру отца молодой кадет Манро отправился за славой в Индию, но во время воскресной охоты в Бенгалии был растерзан тигром. Еще один сын Хью Манро умер на судне по пути из Индии от подхваченной там лихорадки. Третий сын – Александр был съеден акулой во время купания на пляже в Бомбее, а младшего из сыновей убили в Индии при неизвестных обстоятельствах…
   Вспоминал ли отец, получая известие о гибели очередного сына, проклятье последнего Великого Могола, мы не знаем. Известно другое, когда сам Манро умирал в жутких мученьях от рака в 1805 году, в редкие минуты просветления рассудка он кричал:
   – Проклятый Алам, верни моих сыновей и забери мою жизнь!
   Увы, никто ему сыновей не вернул и сам он через несколько дней ушел вслед за ними.
//-- * * * --//
   Между тем аппетиты англичан в Индии продолжали расти. Захватив и переварив Бенгалию, председатели Британской Ост-Индской компании устремили свой хищный взгляд на следующую жертву – Майсурское княжество, расположенное в юго-западной оконечности полуострова Индостан. Княжество Майсур занимало стратегически выгодное положение, позволяющее контролировать всю Южную Индию. При этом само оно располагалось на труднодоступных плато между горами Западными и Восточными Гатами. На протяжении нескольких веков княжеством правила династия Водейяров, пока в 1755 году очередной малолетний махараджа попал под контроль своего главного министра и регента Хайдера Али.
   В дальнейшем Хайдер Али станет самым серьезным врагом Британской Ост-Индской компании за всю историю покорения ею Индии, поэтому познакомимся с ним поближе.
   Итак, выходец из арабского клана Бани Хашим племени Курайш Хайдер родился в 1720 году на юго-западе Индии в Коларе. Начав службу простым наиком (десятником), Хайдер проявил храбрость, снискавшую ему всеобщее уважение, а также настойчивость, дипломатический талант, а также умение с помощью интриг устранять противников. Он отличился в ряде сражений во время межплеменных Карнатических войн, чем привлек к себе внимание тогдашних правителей Майсура, получив через некоторое время должность далавайи (главнокомандующего). После восхождения на трон несовершеннолетнего махараджа Кришнараджи Водейяра II в результате удачной дворцовой интриги Хайдер стал его регентом. А в 1761 году он стал де-факто правителем Майсура с титулом сарвадикари (главного министра). Несмотря на неграмотность, Хайдер Али обладал феноменальной памятью и проницательностью, был талантлив и как полководец, и как правитель. При этом он всем сердцем ненавидел англичан. О причинах его ненависти можно только догадываться. Затем Хайдер Али начал череду Мисорейских войн против племени наров с Малабара (западное побережье Индии). После их разгрома Хайдер Али был награжден должностью джагира (правителя Бангалора). В 1758 году Хайдер Али, воюя с маратхами, заставил их снять осаду Бангалора. К 1759 году Хайдер Али командовал уже всей майсурской армией. Молодой раджа Кришнараджа наградил его почетными титулами победителя – Фатх-Хайдер-Бахадур и Наваб-Хайдер Али-хан.
   Как это часто бывает, через некоторое время регент сам захотел править страной и быстро прибрал власть к своим рукам. Вслед за этим один за другим были убиты два махараджи, причем оба незадолго до достижения своего совершеннолетия, когда должны были принять полную власть… После этого княжеская семья была фактически посажена под арест и появлялась на публике только на ежегодном празднике Дассара. Впрочем, жестокость регента была оправдана. Именно время правления Хайдера Али стало пиком могущества княжества Майсура. Приведя в порядок с помощью французов армию, самопровозглашенный правитель совершил несколько удачных походов против соседних северных княжеств, значительно расширив и укрепив мощь собственного. Приобретениями Хайдера Али стали отбитый у маратхов город Сира и княжество Беднор.
   Приняв титул хана Бахадура и правителя Беднора, регент начал выпускать собственную монету, установил единую систему мер и весов. В отличие от подавляющего большинства индийских князей, Хайдер весьма благосклонно относился к христианам в пропортугальском Мангалоре, благоволил и к католическим миссионерам. Как всякий уважающий себя мусульманин, Хайдер имел несколько жен. Второй его женой была Фахр-ун-нисса, мать его любимого сына Типу. Помимо этого, у владетеля Майсурского княжества всегда хватало и наложниц.
   Британский историк Д. Бауринг написал о Хайдере Али так: «Он был смелым, оригинальным и предприимчивым полководцем, искусным в тактике, умело распоряжавшимся ресурсами, полным энергии и никогда не унывающим даже во времена поражений. Он был всегда верен своим обязательствам и прямолинеен в своей политике по отношению к англичанам… Его имя всегда упоминается в Майсуре с уважением, если не с восхищением».
   Довольно быстро Майсур стал самым богатым княжеством Индии. Вскоре Хайдер Али перенес свою столицу из города Майсур в Серингапатам, которая находилась всего в 7 милях от Майсура. При этом расположена новая столица была чрезвычайно выгодна. Весь город был окружен рекой Кавери, образуя речной остров. Над городом возвышалась гора со знаменитым храмом Ранганатхасвами, одним из самых важных вайшнавитских центров паломничества в Южной Индии. Вокруг города была выстроена мощная крепостная стена с еще более мощными башнями. У крепостных стен никогда не стихал шум и гам – там расположился один из самых богатых рынков Индии.
   Наведя порядок в своем княжестве, Хайдер Али задумался о расширении его границ.
   В середине XVIII века на юге Индии властвовали маратхи, несколько осколков былой империи Великих Моголов, объединенных в некую конфедерацию. Традиционными противниками маратхов являлись княжества Хайдарабад и Майсур. Хайдарабад, находившийся под властью низамов – потомков могольского наместника, в свое время отложившего княжество от Могольской империи, также претендовал на гегемонию в Южной Индии. Низамы Хайдарабада утверждали, что, поскольку основатель династии был могольским наместником всего Декана, то и его наследникам по праву должно принадлежать главенство во всех южноиндийских делах, а все прочие князья обязаны признать свой вассалитет. Разумеется, эти претензии не были признаны никем из властителей Деканского плоскогорья, для которых власть Моголов и права их наместников давно уже были пустым звуком. В течение долгого времени низам Хайдарабада вел с маратхами борьбу за стратегически важную и богатую область Карнатик. В результате упорной борьбы низаму все же удалось утвердиться в Карнатике и овладеть стратегически важным городом Тричинополи, столицей вассального княжества Мадура.
   Возможно, что очередной передел наследства империи Моголов на Декане этим бы и закончился, но в это время в борьбу за Карнатик и за влияние в Южной Индии, помимо маратхов, Хайдарабада и Майсура, включились еще две мощные враждебные силы – Английская и Французская Ост-Индские компании.
   Отметим, что Хайдер Али с юных лет находился под влиянием французов и был их убежденным приверженцем. Поэтому попытка Британской Ост-Индской компании переманить столь серьезного правителя на свою сторону успехом не увенчалась. Хайдер Али отказал британцам даже иметь своего резидента при его дворе. Это была политическая пощечина! После этого Майсурское княжество было объявлено врагом Британской Ост-Индской компании. Что за этим последует, Хайдер Али прекрасно понимал. Встречаясь с соседними князьями, он говорил им одно и то же:
   – Поймите, что Индия раздроблена на многочисленные княжества. При этом князья относятся к англичанам как к обычным владетелям, таким же, как и они. Это большая ошибка! Англичане являются врагом всей Индии, и одолеть их можно, лишь объединив силы всех разрозненных княжеств, для общей борьбы с ним!
   Одни князья Хайдера игнорировали, другие понимали правильность речей правителя Майсура, вздыхали, что, мол, не ими началось, не ими и кончится.
   Между тем Хайдер Али становился для англичан все опаснее и опаснее. Уже в первое пятилетие своего правления, как мы уже говорили, он сумел присоединить к Майсуру ряд территорий, ранее находившихся под контролем маратхских пешв, низама Хайдарабада и наваба Карнатики. Хайдер овладел стратегическими горными проходами в Западных Гатах, вышел на побережье Аравийского моря и захватил Малабар, а также нанес удар по княжеству Траванкур. Ко всему прочему, Хайдер Али, оказался дальновидным политиком и умел рассчитывать свои шаги далеко вперед. Так, после захвата малабарского побережья к нему отошли порты Мангалор, Рао и Пунганури. Не теряя времени, Хайдер Али с помощью французских советников занялся созданием там собственного военного флота. Во главе флота был поставлен начальник майсурской конницы Али Бей, так как до конца французским капитанам все же не доверял.
   Время от времени в Майсурском княжестве вспыхивали мятежи. Проводимые реформы требовали немалых денег, а потому налоги с каждым годом ужесточались. Разумеется, англичане исподволь поддерживали всех мятежников, но Хайдер Али с мятежами пока справлялся. Увы, быстрое возвышение Майсура объединило против него всех соседей – марахов, Хайдарабад и Карнатик.
   Именно поэтому начиная борьбу с могущественным правителем Майсура англичане рассчитывали именно на разобщенность индусов и поддержку враждовавших с Хайдером князей. Пока противники искали союзников и накапливали силы, но решительное столкновение между Британской Ост-Индской компанией и строптивым Хайдером Али было неизбежным.
   Сразу же после завоевания Бенгалии англичанами была создана самостоятельная бенгальская армия, численность которой все время увеличивалась. Если вначале она насчитывала несколько неполных полков, то впоследствии включала три дивизиона европейской артиллерии, три полка европейской пехоты, десять полков индийской кавалерии и двенадцать полков индийской пехоты. При этом индийские полки комплектовались представителями высшей касты раджпутов Бенгалии, Бихара и Авада. При этом в армию брали только тех, чей рост составляет не менее пять футов шесть дюймов, а в гренадеры от шести футов. При этом в индийских полках в качестве унтер-офицеров и офицеров служили только европейцы.
   Во второй половине XVIII века Ост-Индская компания имела три полноценные армии (по одной в каждом призидентстве) – бенгальскую, мадрасскую и бомбейскую. Старейшей и сильнейшей традиционно считалась армия Мадраса. Офицеры мадрасской армии хорошо знали местные обычаи, кастовые ритуалы и социальную иерархию солдат.
   Так как на ранних этапах колонизации Индии Бомбей считался нездоровым и убыточным регионом, там обычно находился небольшой гарнизон, причем упор делался на создание местного флота для борьбы с пиратством. В 1742 году бомбейская армия состояла из восьми рот европейских и индийских гарнизонных войск, общим количеством в полторы тысячи штыков. Впоследствии армия Бомбея выросла до 15 тысяч человек, но по-прежнему была значительно меньше остальных президентских армий.
   Надо сказать, что мародерство во всех трех армиях Ост-Индской компании не только не преследовалось, а даже поощрялось. Первыми мародерами поэтому всегда были генералы и старшие офицеры.
//-- * * * --//
   Однако не только одно могучее Майсурское княжество вызывало в те годы озабоченность руководства Британской Ост-Индской компании. С осколком империи Великих Моголов и Майсурским княжеством на севере граничило уже упоминавшееся нами княжество Хайдарабад – место пересечения исламской, персидской и индийской культур. Сам город был известен своими садами и благодатным климатом. Сады Хайдарабада сравнивали со знаменитыми садами персидского Исфахана. Княжеством правила династия низамов Асаф Джахов («низам» сокращенное от «низам уль-мульк», что означает правитель территории). Хайдарабадское княжество являлось классической химерой, так как власть традиционно принадлежала мусульманам, при подавляющем большинстве индуистского населения. При этом Асаф Джахи умело маневрировали среди огромного «индуистского моря», старались не вступать в лишние конфликты, покровительствовали архитектуре и искусствам.
   С востока, со стороны Бенгальского залива, к Хайдарабаду примыкали Северные Саркарсы (узкая приморская территория), провинции, на которые компания также имела свои виды из-за удобных портов. В 1765 году уже знакомый нам авантюрист и герой Каранаитских войн Роберт Клайв заставил императора Великих Моголов Шаха Алама II передать компании пять Саркарсов и тот не посмел ослушаться. Не удовлетворившись этим, английский отряд под командованием генерала Кайо уже в следующем году захватил форт Кондапалли, превратив его в очередную опорную военную базу в регионе. Тогда же был подписан союзный договор с Хайдарабадом, согласно которому англичане обязались содержать войска для помощи низаму. Но все было составлено так хитро, что на самом деле это хайдарабадцы содержали английские войска за счет собственных налогов. Что и говорить, чиновники Британской Ост-Индской компании дело свое знали!
   Между тем если с Хайдарабадом и Северными Саркарсами англичанам удалось решить вопрос обманом и подкупами, то с Майсурским княжеством назревал очень серьезный военный конфликт. Компания уже подчинила себе Мадрас и Бенгалию, но огромная территория, лежащая между ними, принадлежала строптивым майсурам, и это не давало англичанам покоя.
   – Мы должны любой ценой соединить наши владения! – провозгласил в 1765 году только что прибывший в Индию новый заместитель председателя Ост-Индской компании Джон Перлинг.
   Перлинг был из флотских капитанов, поэтому матерился через слово, чем вводил в ступор чванливых чиновников. Когда его спрашивали, о чем он мечтает, то Перлинг отвечал:
   – Купить себе имение в Дорсете и выиграть выборы в парламент, ну, а потом возглавить эту проклятую компанию. Здесь же мне надо как можно быстрее набить свой сундук золотом, иначе ни имения, ни парламента не видать как своих ушей. А потому, господа, вам следует не собирать налоги с индусов, а грабить этих сукиных детей так, чтоб у них пятки заворачивались!
   Дважды чиновникам повторять было не надо, и вскоре у индусов действительно начали заворачиваться пятки… Но столь цинично, безжалостно англичане поступали только с теми, кого уже подчинили. С теми же, кто еще сохранял независимость, они действовали куда хитрее.
   Вначале руководители компании хотели, как всегда, решить дело обманом и предложили правителям независимых провинций платить им арендную плату немного ниже той, которую они получали от наваба Аркота, но Низам отклонил их предложения.
   И тогда в августе 1765 года за дело взялся Роберт Клайв, начавший переговоры с императором Великих Моголов Шах Аламом II, заставив его издать указ о предоставлении компании прав на огромную территорию. Но император Моголов уже мало что решал. А князь майсуров Хайдер Али категорически отверг все предложения Клайва. Воинственный Хайдер гордо заявил:
   – Мы землей своих предков не торгуем!
   На это Клайв парировал:
   – Как говорит ваша индийская пословица: живешь в реке – не враждуй с крокодилом!
   На это Хайдер лишь рассмеялся:
   – Я убью крокодила и буду жить в реке сам!
   На этом встреча закончилась.
   Удрученный неудачей, Клайв беседовал с Перлингом.
   – Может, мы слишком мало ему предложили? – хмурился бывший моряк. – Удвой цену.
   Но и на новое предложение Хайдер Али ответил столь же категоричным отказом.
   В штаб-квартире компании пощелкали костяшками счетов…
   – Небольшая победоносная война обойдется дешевле утроенной цены! Начинайте вторжение! – объявил Перлинг, набивший уже к тому времени золотом половину своего вожделенного сундука.
   Война началась в январе 1767 года. При этом первый удар нанес Хайдер Али. Понимая, что война неизбежна, он не стал дожидаться нападения, а сам вторгся в северный Майсур, который считал своим. Претендовавший на эту территорию низам Хайдарабада Асаф Джах II, узнав о вторжении соседа, решил с ним воевать. Узнав об этом, англичане прислали в помощь хайдарабатцам две роты полковника Джозефа Смита.
   Но затем Асаф Джах и Хайдер Али переговорили между собой, решив, что им все же выгоднее объединиться против британцев. При этом Хайдер должен был выплатить Асафу Джаху 18 лакхов рупий, за уход из северного Майсура, а низам, в свою очередь, обязывался признать сына Хайдера навабом Карнатики, когда эта территория будет отвоевана у англичан. Однако, несмотря на соглашение, обе стороны все же до конца друг другу не доверяли. Так началась первая англо-майсурская война.
   Что касается англичан, то одолев к этому времени французов на юге Индии и столь же легко завоевав Бенгалию, они ожидали быстрых побед и над Хайдером Али. Но просчитались. Хайдер Али атаковал их сам.
   Первой совместной акцией союзников стало нападение на британский форт Чангам, которое возглавил лично Хайдер. Несмотря на то что нападавшие имели до 70 тысяч человек против англичан, имевших всего 7 тысяч, захватить форт не удалось, и нападавшие были отбиты с большими потерями. Впрочем, это нисколько не смутило упрямого Хайдера. Несмотря на начавшийся сезон муссонов (по индийской традиции, все боевые действия в это время прекращались), он продолжил свои атаки и захватил несколько более мелких английских фортов, осадив затем крупную крепость Амбур. Не желая напрасно проливать кровь, Хайдер предложил коменданту сдать крепость за хорошие деньги, но тот отказался. Началась осада, которая была прервана подходом большого английского отряда. Не решившись вступить с ним в бой, Хайдер отвел армию на север. А вскоре пришло известие, что лучшие войска низама – конный корпус, обученный на европейский манер, перешел на сторону англичан. После этого доверия между союзниками стало еще меньше. Между тем англичане сами перешли к активным действиям, их отряды быстро продвигались в Северном Цирке (узкий участок территории, лежащий вдоль западной стороны Бенгальского залива в современных индийских штатах Андхра-Прадеш и Одиша).
   Не забывали англичане и об интригах, стремясь всеми силами рассорить союзников, что им, в конце концов, и удалось. Заподозрив Асафа Джаха в тайном сговоре с англичанами, Хайдер решил сам заключить с ними сепаратный мир, но неожиданно получил отказ. Зато Асаф Шах, вернувшись в Хайдарабад, в 1768 году окончательно помирился с компанией. Этот шаг оказался настолько дальновидным, что низамы Хайдарабадского княжества сохранили свою относительную независимость вплоть до ухода англичан из Индии в 1947 году!
   Но Хайдер Али вовсе не считал себя побежденным.
   – Флот слишком дорого обходится, чтобы стоять в порту без дела! – заявил он. – Пусть захватит мне Мальдивские острова!
   – Не уверен, что наш малочисленный флот с этим справится, – закачали головами в тюрбанах военачальники. – Император Великих Моголов Аурангзеб уже пытался захватить Мальдивы, но даже ему это не удалось.
   – Неужели слава и доблесть майсуров хуже, чем у моголов? – поднял бровь Хайдер. – Поднимите над всеми судами флаги с моим гербом, и пусть это вдохновляет моих моряков на победу.
   Командовавший флотом Али Раджа Кунхи Амса клятвенно пообещал своему властителю сделать далекие и богатые острова провинцией Майсура.
   В 1763 году флот Али Раджи, состоящий из десяти больших судов-дау и трех десятков лодок-кетов, отплыл из Лакшадвепа и Каннанора и, преодолев часть Индийского океана, почти без сопротивления захватил Мальдивы.
   Командующий флотом Али Раджа вернулся в Майсур и, чтобы добиться еще большего расположения Хайдера Али, подарил ему захваченного в плен и ослепленного султана Мальдивских островов Хасана Изуддина. Однако возмущенный излишней жестокостью своего адмирала Хайдер Али лишил Али Раджа командования флотом.
   Что касается генерала Роберта Клайва, то после возвращения в Англию он угодил под парламентское следствие по делу о хищениях в Индии. Подкупленные следователи сильно занизили размер его состояния, оценив его в 234 тысячи фунтов стерлингов. Но и это была огромная сумма! При официальном жалованье в 15 фунтов в год такое состояние Клайв мог заработать только за несколько десятков тысяч лет. Тем не менее в парламенте Клайва оправдали «за оказанные Родине огромные услуги». Увы, счастье это Клайву не принесло, и вскоре он, обкурившись опиума, перерезал себе ножом горло… Гораздо больше повезло любимой черепахе Клайва по имени Адвайта, которая пережила хозяина на 232 года и околела в Калькутте в 2006 году…
//-- * * * --//
   Итак, оставшись в одиночестве, Хайдер Али тем не менее продолжил войну с англичанами. Первоначально ход кампании был успешным для англичан, имевших возможность нападать на Майсур как из Мадраса, так и из Бомбея. Поэтому Хайдер изменил тактику. Отныне, избегая больших сражений, правитель Майсура быстро перебрасывал свои войска туда, где его меньше всего ждали, и наносил удары по отдельным английским отрядам, захватывая их тыловые базы. Стремительные рейды майсурской конницы и быстрое перемещение артиллерии напрочь переигрывали английских сипаев-пехотинцев. Поэтому на первых порах Хайдеру сопутствовал успех. Но затем англичане взялись за дело серьезно. Прежде всего, они захватили соседнее с Майсуром княжество Мангалор. И пусть Мангалор не имел большого военного значения – это был первый успех.
   Кроме этого, англичане подбили на восстание против власти Хайдера Али жителей малабарского побережья. Это побудило Хайдера покинуть Карнатик и быстро двинуться к Малабару. Отправив своего сына Типу с передовым отрядом, Хайдер последовал за ним и в конечном итоге отбил у англичан Мангалор и ряд других портов. Изменившие местные вожди малабарцев были лишены всех прав и власти. Неприятной неожиданностью для Хайдера стало то, что часть мангалорских католиков поддержали англичан. Хайдер Али вызвал к себе коменданта местного португальского гарнизона и нескольких священников.
   – Какое наказание вы считаете достойным тем из ваших единоверцев, кто переметнулся на сторону моих врагов? – спросил он их.
   Португальский офицер, не моргнув глазом, отчеканил:
   – За измену наказание может быть только одно – смерть!
   Священники что-то несвязно лепетали о всепрощении и снисхождении. К чести Хайдера Али, он не стал пятнать руки христианской кровью, а посадил изменников-христиан в тюрьму. После этого заверил португальцев, что ничего плохого с ними не будет. Забегая вперед, следует сказать, что мангалорская католическая община процветала в течение всего его периода правления.
   В свою очередь, англичане за время отсутствия Хайдера на Карнатике отвоевали там ряд территорий. Более того, они убедили выступить на своей стороне маратхов, вследствие чего их армия во главе с военачальником Морари Рао присоединилась к английским ротам полковника Смита.
   В сентябре 1767 года противники дважды встретились в Карнатике в сражениях при Ченгаме и Тируваннамалае. В обоих случаях победа досталась англичанам, возглавляемым полковником Смитом. Потери майсуров составили около четырех тысяч человек и 64 орудия. Потери англичан были значительно меньше.
   Ободренные первыми успехами, англичане и маратхи осадили принадлежащую Хайдеру крепость Бангладор. Судьба Бангладора висела на волоске. Но Хайдер не зря считался талантливым полководцем. Узнав об осаде крепости, он немедленно оставил Малабар и ускоренными маршами двинулся на выручку Бангладору. 22 августа 1768 года Хайдер ночью атаковал лагерь маратхов в Ооскоте. Первыми были пущены в бой боевые слоны, которые буквально растоптали спящих противников. За слонами в бой бросилась конница. Понеся большие потери, Морари Рао все же смог собрать вокруг себя достаточное количество воинов и организовать сопротивление. Бой продолжался до рассвета. После чего Хайдер Али, понеся не слишком большие потери, отступил. Англичане также понесли потери, в том числе уже после окончания сражения в лагере маратхов был убит адъютант Смита лейтенант Кэмбелл.
   Но враги Хайдера рано радовались. Отступив, он затем нанес еще один неожиданный удар, на этот раз по шедшим на выручку маратхам английским ротам и разгромил их. После этого Морари Ро и полковник Смит вынуждены были снять осаду Бангладора и убраться восвояси.
   3 октября Хайдер снова напомнил о себе, захватив стратегически важный форт Амбур, недалеко от Ооскоты. Для отбития форта англичане послали отряд полковника Вуда. В результате внезапной атаки тот смог вернуть нижнюю часть форта, но верхняя так и осталась за Хайдером. На следующий день Вуд с четырьмя ротами пехоты выступил из форта, чтобы перекрыть гарнизону верхнего форта снабжение по единственной дороге. Неожиданно его небольшой отряд был окружен всей армией Хайдера. Между тем сам форт удерживал гарнизон из 500 сипаев под командованием капитана Кэлверта и небольшой отряд маратхов. Видя, что англичане терпят поражение, майсуры начали высказывать симпатии удачливому Хайдеру. Заподозрив в подготовке мятежа начальника отряда маратхов, Кэлверт его арестовал.
   В это время основные силы англичан из последних сил отбивались от моголов. Казалось, их ждало полное поражение. Но ситуацию спас командир подошедшего в этот момент авангарда английской армии полковник Брукс. Видя критическое положение Вуда, он с двумя ротами и парой пушек поднялся на вершину ближайшего холма, открыв оттуда яростный огонь. При этом Брукс пошел на нехитрую уловку. Когда обе пушки и солдаты открыли огонь по моголам, Брукс велел в перерывах между залпами кричать: «Смит! Смит!»
   И в окруженном отряде полковника Вуда, и в окружившем его войске Хайдера подумали, что на холме появились главные силы британцев под командой полковника Смита, который вот-вот ударит в тыл майсурам. В такой ситуации Хайдер почел за лучшее отойти. В тот день его потери составили около тысячи человек, англичан – более двухсот. Причем если для Хайдера такая потеря была не слишком существенна, то для англичан потери были критические.
   На состоявшемся вскоре совещании полковники Вуд, Брукс и, наконец, реально прибывший Смит решили, что, несмотря на захват части форта Амбур, осаждать Бангладор они не смогут, пока не разгромят армию Хайдера в генеральном полевом сражении. Но вся проблема состояла в том, что генерального сражения противнику Хайдер давать не собирался. Он предпочитал действовать по-партизански, нападая на мелкие отряды и нарушая коммуникации. И то и другое доставляло англичанам большие неприятности, при полном отсутствии реального успеха. После нескольких месяцев бесцельного топтания на месте полковник Смит был отозван компанией в Мадрас как неспособный военачальник. Новым командующим английскими войсками был назначен полковник Вуд.
   Пока англичане меняли командующих, предприимчивый Хайдер в ноябре 1767 года осадил английскую крепость Хосур. Узнав об осаде Хосура, полковник Вуд во главе большого отряда направился на его деблокаду. Однако, едва Вуд приблизился к крепости, Хайдер неожиданно атаковал из засады растянувшихся в походной колонне англичан. При этом был захвачен весь обоз с припасами. Оставшись без пороха и ядер, Вуд с позором бежал. Пришлось компании изгонять со службы и этого военачальника. Третьим командующим был объявлен только что прибывший из Англии полковник Лэнг, но и от этой смены толку было немного. Война явно затягивалась, причем время работало не на англичан. Стойкость и удачливость Хайдера сделали его популярным по всему Индостану. Теперь майсурская армия пополнялась за счет войск поверивших в его удачу правителей провинций.
   В ноябре 1768 года Хайдер Али разделил свою армию на две части и, переправившись через горы Гаты в Карнатик, восстановил контроль над ранее потерянными городами. Под городом Эроде Хайдер Али разбил сильный отряд англичан, взяв много пленных, которые были отправлены в столицу Серингапатам.
   После быстрого установления контроля над южным Карнатиком Хайдер Али двинулся прямиком на Мадрас. Для англичан это была уже катастрофа. С потерей Мадраса их влияние в Индии сразу становилось ничтожным. Навстречу армии победоносного Хайдер Али был немедленно послан посол с предложением о взаимовыгодном мире. Но договориться сразу не получилось. Англичане хотели участия в переговорах прикормленного ими наваба Карнатика. Хайдер Али видеть предателя на переговорах не желал. В результате во главе шеститысячного кавалерийского корпуса и небольшого отряда пехоты Хайдер Али появился у ворот Мадраса.
   Приводя в бессильную ярость английских джентльменов, наглые майсурцы прибивали к городским стенам листы бумаги с неприличными карикатурами на британского военачальника и еще более неприличными стихами о его армии.
   Однако реальных сил, чтобы штурмовать столь серьезную крепость, у Хайдер Али не было, как их не было для продолжения войны и у англичан.
   Снова начались переговоры. Хайдер Али желал наказания предателей маратхов. Англичане, по своему обыкновению, хитрили. Британский историк Левин Боуринг отмечал, что Хайдер Али в данном случае «проявил высокие качества как тактика, так и проницательность прирожденного дипломата». В результате 29 марта 1769 года был подписан мирный договор, оставлявший за Хайдером Али все завоеванные им земли, а также включавший в себя обязательства по оказанию военной помощи между Майсорским княжеством и компанией в случае нападения какой-либо третьей стороны. При этом Хайдер все же должен был выплачивать ежегодную дань потерявшим часть своих земель маратхам. Так закончилась первая англо-майсурская война. Все понимали, что договор между заклятыми врагами временный и противостояние между Хайдером Али и Британской Ост-Индской компанией еще не закончилось.

Глава вторая

   В это время над Британской Ост-Индской компанией, несмотря на все ее экономические успехи, сгустились политические тучи. В 1773 году английский парламент предпринял новое наступление на ее интересы. Отныне решением парламента уже не правление компании, а только король получил право назначать генерал-губернатора, членов Бенгальского совета и Верховного суда в Калькутте. Это было серьезным ударом по самостоятельности английских купцов в Индии. Фактически отныне вся их деятельность переходила под контроль государства. Первым «королевским» генерал-губернатором Индии стал Уоррен Гастингс, много лет проживший до этого в Индии и поэтому хорошо знавший тамошние дела. Администратором Гастингс был опытным. При этом главной его чертой была абсолютная жестокость к индусам, которых он считал хуже зверей.
   – Посмотрите на этих грязных дикарей, – говорил он не раз своим соратникам. – Разве это люди? Я испытываю куда больше сострадания к последней облезлой обезьяне, чем к этому посмешищу над человеческим родом! Ничтожные индусы способны только жрать, плодиться и работать под хорошим кнутом. Пусть же так дальше и существуют.
   Именно при лорде Гастингсе Бенгалия испытала очередной жуткий голод, унесший многие миллионы. Теперь же Гастингс начал внедрять свои людоедские методы управления и во всех других принадлежащих компании провинциях. Результаты там будут еще более жуткими, чем в несчастной Бенгалии.
   – Не называйте меня генерал-губернатором, – говорил Гастингс своим подчиненным. – Это слишком длинно. Называйте меня вице-королем. Так гораздо короче и понятней.
   – Хорошо, господин вице-король – склонили голову верные чиновники. – Какие будут ваши сегодняшние указания?
   В том же 1773 году Британская Ост-Индская компания неожиданно оказалась на грани банкротства. Из-за восстания американских колоний резко сократилась продажа чая и других товаров. На этом фоне в компании процветала чудовищная коррупция, и последние выжимаемые из индусов деньги разворовывались акционерами, директорами, губернаторами и простыми служащими. Кто сколько мог, столько и крал. В результате возникла реальная опасность краха компании, а вместе с этим краха всего британского господства в Индии. Опасность этого была столь велика, что английское правительство было вынуждено спасать проворовавшуюся компанию, вкладывая в нее огромные деньги, а также же беря ее под свой жесткий контроль.
   В 1778 году резко обострились отношения между Англией и Францией. Еще со времен Семилетней войны французские дипломаты считали, что сепаратизм североамериканских колоний от Лондона будет полезен Парижу. Поэтому, когда в 1775 году в Северной Америке местные колонисты начали мятеж, Франция начал поддерживать повстанцев и склонять Испанию к военному союзу против ослабевшей Англии. Для англичан же в Северной Америке все складывалось не слишком хорошо. В битве при Саратоге в октябре 1777 года сдался корпус генерала Бергойна. Это значило, что война за океаном будет долгой и кровавой.
   В результате политических интриг для Франции представился уникальный шанс – заставить своего заклятого врага воевать на два фронта. Поэтому в марте 1778 года король Людовик XVI объявил войну Британии. Его визави Георг III не был в восторге от столь тяжелой перспективы, но духом не пал.
   – Если король Людовик думает, что загнал меня в ловушку, то он жестоко ошибается! Англия готова к войне и с французами, и с мятежниками! – заявил он премьер-министру лорду Норту. – Французы, видимо, забыли, как мы лупили их в Семилетнюю войну. Что ж, мы напомним!
   Но реальная ситуация была не столь хороша, как казалась английскому королю. Только что Британия опрометчиво вышла из союза с Пруссией и теперь не имела союзников в Европе. Попытка привлечь к своим проблемам Россию также не увенчалась успехом. Когда Георг попросил императрицу Екатерину послать в помощь карательный русский корпус в Северную Америку, та ответила категорическим отказом:
   – Еще чего! Я кровью своих солдат не торгую!
   Историки говорят, что именно этот отказ российской императрицы и положил конец «медовому месяцу» между двумя великими державами. Отныне Россия и Англия, даже несмотря на периодические союзы, уже никогда не будут доверять друг другу. При этом Лондон отныне будет весьма ревниво следить за всеми успехами Петербурга не только на западе, но и на востоке. Большая Игра еще не началась, но прелюдия к ней уже состоялась…
   Вскоре главные боевые действия между англичанами и французами переместились из Ла-Манша в Вест-Индию, где французские эскадры блокировали сахарные житницы Англии – Барбадос и Ямайку. В сентябре 1778 года французы захватили стратегически важную Доминику, а затем и Гренаду. Впрочем, англичанам удалось отразить штурм эскадры вице-адмиралом д’Эстена города Саванны.
//-- * * * --//
   Сразу же после заключения мира в 1769 году Хайдер Али сделал все, чтобы оживить экономику своего княжества. Для этого он начал активно развивать торговлю с другими странами, пытался сколотить и антибританскую военную коалицию. Его купцы и послы объявились и в Маскате, и в Ширазе. Казалось бы, что после столь большой войны наконец-то наступит долгожданный мир, которым можно было насладиться. Но, увы, ничего подобного не произошло. Индию продолжали сотрясать конвульсии нескончаемых войн всех со всеми.
   Тем временем у Британской Ост-Индской компании возникли очередные финансовые претензии к конфедерации маратхов. Воспользовавшись этим, Хайдер начал требовать выплаты дани от небольших княжеств на границах между территориями Маратха и Майсура, а затем отказался платить и дань, требуемую маратхами.
   На это пешва (князь маратхов) Мадхаврао I в ноябре 1770 года внезапно вторгся в Майсурское княжество с 35‐тысячным войском. В соответствии с договором Хайдер обратился к Британской Ост-Индской компании с просьбой о помощи. Но та демонстративно отказалась выполнять свои обязательства под предлогом якобы уже имевшегося у них договора о дружбе с маратхами. Пришлось Хайдеру воевать в одиночку.
   Именно тогда, прочувствовав на себе все коварство сынов Туманного Альбиона, умный Хайдер Али окончательно уверился в том, что англичане – это не просто противник, какими были окружавшие его земли князья, а враг всей Индии, с которым немыслимы какие бы то ни было соглашения и которого надо уничтожать.
   Именно тогда Хайдер Али и его сын Типу Саиб Султан торжественно поклялись на Коране хранить вечную ненависть к англичанам и уничтожить их. Забегая вперед, скажем, что эту свою клятву они исполнят с честью.
   Сын Хайдера Али имел среди воинов прозвище – Тигр Майсура. Чтобы заслужить такое неформальное прозвище, ему надо было реально соответствовать. И Типу Султан действительно был в сражениях, как тигр: смел, расчетлив и жесток. Впрочем, к тиграм у Типу Султана было особое отношение еще с юности. Говорят, что, будучи юношей, однажды он охотился в лесу с другом – французским офицером. Неожиданно охотники столкнулись лицом к лицу с огромным тигром. Зверь первым набросился на француза и убил его. Типу Султан хотел было выстрелить в тигра из ружья, но оно не сработало. А затем зверь прыгнул на сына правителя Майсура. Удар был такой силы, что из рук Типу выпал и кинжал – последняя его надежда. Наверное, мир бы никогда не узнал бы о будущем выдающемся полководце, если бы Типу не удалось все же каким-то чудом дотянуться до своего кинжала и убить им уже терзавшего его тигра. С тех пор Типу считал, что в прошлой жизни он также был тигром. Отныне на знаменах его отрядов стали изображать только разъяренных тигров. Тиграми и сценами охоты на них Типу украшал и инкрустировал свое оружие, а фигурами хозяина джунглей окружил свой дворец. Нам неизвестно, как относился к этой тигромании сына Хайдер Али. Однако, думается, в желании сына походить на самого смелого и сильного зверя Индии он не видел ничего плохого.
   Начало боевых действий против маратхов сложилось для Хайдера неудачно. Застигнутый врасплох, он отступал, сжигая селения и урожай. Маратхи захватили большую часть северо-восточного Майсура и еще больше упрочили свои завоевания во время сезона муссонов. Хайдер предложил им заплатить часть требуемой дани, но его предложение отвергли как недостаточное. По окончании муссонов пешва Мадхаврао возобновил наступление. Он продвинулся до окрестностей столицы Майсурского княжества Серингапатама, а затем сделал вид, что отходит на север, выманивая Хайдера. И тот поддался на уловку, последовав за ним. В какой-то момент отступающие неожиданно развернулись и дали своему мнимому преследователю жестокий бой, в котором Хайдер потерпел полное поражение. Помимо серьезных потерь, он потерял и большую часть своего обоза. Отбросив остатки армии Хайдера, пешва Мадхаврао снова подошел к столице Майсурского княжества. Простояв под городом в течение пяти недель, он так и не решился на штурм мощных стен. Оставив столицу Хайдера, Мадхаврао двинулся на Бангалор, который и захватил.
   После этого посланники Мадхаврао обратились к Хайдеру с предложением объединиться против англичан и изгнать их из Восточной Индии. Но поскольку Хайдер в то время все еще пытался заключить союз с англичанами, он известил последних об этом предложении. Сыну свой поступок он объяснил так:
   – Если мы действительно объединимся и прогоним англичан, то маратхи в данном случае получат слишком большую власть и будут уже угрожать нашему собственному положению. А оставшись с ними один на один, мы можем и не выстоять. Поэтому я решил, что пока лучше заручиться поддержкой англичан. Это наши враги, но иногда полезно обмануть и врага.
   Но обмануть англичан не получилось. Когда Хайдер обратился в Ост-Индскую компанию за помощью, там выставили столь кабальные условия, что согласись Хайдер на них, Майсурское княжество сразу бы потеряло независимость. Поэтому от помощи англичан пришлось отказаться. Ну, а так как пешва Мадхаврао был обижен отказом от союза, Хайдер снова остался в одиночестве.
   После этого враждующие стороны еще некоторое время ограничивались второстепенными ударами, но пыл войны уже пропал, и в 1772 году Хайдер, наконец, согласился на заключение мира с маратхами. По условиям мира он должен был выплатить Мадхаврао 3,6 миллиона рупий единовременно, помимо этого, еще 1,4 миллиона рупий в ближайший год и уступить победителю свою территорию вплоть до Бангалора.
   Вернувшись после заключения мира в Серингапатам, Хайдер узнал, что формальный раджа Майсура Нанджараджа на протяжении всей войны являлся платным агентом маратхов, передавая им всю секретную информацию. Разгневанный Хайдер приказал задушить изменника, а на трон посадил своего брата Чамараджу – не очень умного, зато верного.
   Как потом говорил Хайдер Али, на мир с маратхами он пошел для того, чтобы сберечь силы для будущей большой войны с англичанами. К этой войне он начал готовиться немедля. Для пополнения пустой казны Хайдер Али сразу повысил дань с вассальных князей и принялся деятельно готовить армию.
//-- * * * --//
   Мир с маратхами был, впрочем, недолгим. Пешва Мадхаврао I скоропостижно умер в конце 1772 года, и в столице маратхской конфедерации Пуне разгорелась борьба за власть. Один из претендентов на трон Рагхунатх Рао (Рагоба) обратился за помощью к Хайдеру Али, но тот не захотел влезать в маратхскую междоусобицу. Наоборот, воспользовавшись заварухой у соседей, Хайдер послал сына Али Типу с армией на север, чтобы вернуть утраченные территории. Сам же Хайдер двинулся на юго-запад, чтобы захватить небольшое княжество Кург, пока его не прибрали к рукам англичане. Помимо этого, владение Кургом обеспечило более безопасный путь к малабарским территориям (область в Южной Индии между берегом Аравийского моря и горами Западные Гаты), которые Хайдер мечтал вернуть после нанесения удара по маратхам. Особого сопротивления маленькое княжество не оказало, и Хайдер быстро захватил столицу Курга Меркару. Местного раджу Вира Раджендру он упрятал за решетку. Но едва Хайдер оставил Меркару, как там поднялось восстание против него в защиту плененного раджи. Пришлось возвращаться и наводить порядок в своих новых владениях. Чтобы внушить к себе должное уважение и почтение, Хайдер повесил всех зачинщиков мятежа. Но курги оказались ребятами неробкого десятка и вскоре стали постоянной головной болью для захватчиков.
   Между тем Рагхунатх Рао все же нашел себе союзника в борьбе за трон маратхского пешвы. В Сурате он заключил договор с Бомбейским советом Ост-Индской компании, согласно которому англичанам в случае его восхождения на трон отходили большие маратхские земли, в том числе остров Сальсете и мелкие острова близ Бомбея. Кроме того, Рагхунатх Рао обязался платить за содержание обещанного ему трехтысячного отряда сипаев 150 тысяч рупий в месяц.
   Но хитрый претендент на трон просчитался. Едва англичане вторглись в княжество маратхов, как встретили решительный отпор объединившихся местных князей. Раздосадованный таким оборотом дела, лорд Гастингс как глава всех английских владений в Индии немедленно аннулировал Суратский договор, заключив новый, более выгодный, но уже с противником Рагхунатха Рао – Нана Фарнависом, министром малолетнего князя-пешвы Мадхао Рао II. По этому договору будущий пешва обязался внести Ост-Индской компании за вывод ее войск из княжества уже почти полтора миллиона рупий наличными и, кроме того, отдать области, приносившие триста тысяч рупий чистого дохода. Остров Сальсете, переданный англичанам по прошлому договору с обманутым Рагхунатху Рао, также оставался за англичанами. Но Рагхунатху Рао также подсуетился. Золото, как известно, открывает любые ворота, и вскоре Бомбейский совет Ост-Индской компании отказался подчиняться лорду Гастингсу, снова послав свои войска в Махараштру, чтобы передать власть Рагхунатху Рао. Но англичанам не повезло – бомбейская армия была окружена войсками одного из маратхских князей Махададжи Синдхии в городке Варгаоне, буквально в десятке миль от столицы княжества Пуны. Положение бомбейцев было критическим. Однако наивный Махададжа Синдхия соблазнился обещанием Бомбейского совета признать его независимым от пешвы правителем и заключил с англичанами самостоятельную конвенцию, по которой англичане обязались выдать пешве Рагхунатха Рао и возвратить маратхам все ранее завоеванные области. После этого Синдхия позволил английской армии беспрепятственно уйти в Бомбей. Но едва армия оказалась в безопасности, Совет Бомбейского президентства отказался ратифицировать конвенцию в Варгаоне. В результате хитромудрый махараджа Синдхия перехитрил самого себя, оказавшись ни с чем.
   Было очевидно, что теперь маратхи готовы к настоящей войне с англичанами. Это быстро понял Хайдер Али и тут же предложил обиженным и обманутым маратхским князьям во главе с Махададжи Синдхи военный союз против общего врага. Маратхские князья с радостью согласились. Так обозначались перспективы новой большой войны союза индийских княжеств против Британской Ост-Индской компании.
   К марту 1775 года ситуация в столице княжества маратхов Пуне нормализовалась и удивленные маратхи увидели, что пока они делили трон, лишились чуть ли не половины своего княжества, отошедшего к Майсуру. Поэтому маратхи немедленно вступили в союз с низамом Хайдарабада, чтобы общими силами противостоять Хайдеру. Но этот союз продержался недолго. Уже в следующем году Хайдеру удалось рассорить союзников и вывести Хайдарабад из игры.
   Но интриги на этом не закончились. Пользуясь преимуществом в силе, Хайдер после длительной осады и взятия столицы княжества Карнатака Дхарвада расширил свои владения до реки Кришна. В том же 1779 году Хайдер жестоко расправился с местным раджой Мадакари Наякой, правителем Читрадурги. Мадакари раньше не раз поддерживал Хайдера, но два года назад изменил и переметнулся к маратхам. Поэтому после захвата Читрадурги Хайдер отправил безутешного Мадакари Наяку в Серингапатам, где тот вскоре и умер. Далее Хайдер отобрал двадцать тысяч юношей и мальчиков-буддистов, которых также насильно отправил в Серингапатам, где мальчики были насильно обращены в ислам. После этого из них были сформированы отборные карательные отряды (по аналогии с турецкими янычарами).
   Следует сказать, что в 1774 году майсурскому послу удалось договориться с тогдашним шахом Персии Карим-ханом о создании торгового порта в Персидском заливе. Карим даже предложил конкретный порт – Бандер-Аббас. К сожалению, дальше этого дело не пошло.
   Наибольшего успеха в деле налаживания отношений с северными и западными державами добился посол Хайдера Нурсулла-хан, основавший в Маскате большой торговый дом. После этого правитель Майсура озаботился отправкой послов к турецкому султану Мустафе III. Это в полной мере удалось впоследствии уже его сыну Типу Султану. Мечтал дальновидный Хайдер Али и о торговле с далекой и неведомой Россией. Но на это у него уже не хватило ни сил, ни времени…
   Как знать, если бы императрица Екатерина II знала тогда о столь горячем желании правителя далекого Майсурского княжества установить торговые отношения с Петербургом, может, и она предприняла бы какие-нибудь шаги навстречу?
   В 1776 году в Серингапатаме скончался болезненный брат Хайдера Чамараджа Водейяр VIII, формально являвшийся правителем Майсура. Разумеется, Хайдер мог особо не заморачиваться и избрать новым раджой самого себя или своего сына, но он ни того, ни другого делать не стал.
   – Я предпочитаю руководить из-за спины подсадного правителя! – не раз говорил Хайдер сыну Типу. – Из-за спины руководить не только гораздо безопаснее, но и лучше видно!
   Чтобы выбрать преемника Чамараи, Хайдер собрал всех детей правящей династии и устроил им смотр.
   Увидев, что маленький мальчик Чамараджа из всех игрушек выбрал золотой кинжал, который повесил себе на пояс, Хайдер воскликнул:
   – Если он мечтает носить драгоценное оружие в таком малом возрасте, он сможет его достойно носить, когда вырастит!
   И объявил мальчишку новым раджой княжества под именем Чамараджи Водейяр IX. Впрочем, в политике Майсура это ровным счетом ничего не меняло. Всем и всеми правил по-прежнему он – грозный Хайдер Али.
//-- * * * --//
   Ну, а как относились к происходящему в английских колониях в тогдашней Франции? Начиная со времен Семилетней войны 1756–1763 годов Версаль считал, что независимость британских северо-американских колоний будет весьма полезна для Франции. Поэтому, когда в 1775 году колонисты подняли мятеж, Версаль немедленно начал тайно поддерживать американских мятежников. Когда в октябре 1777 года англичане капитулировали в битве при Саратоге, стало понятно, что для Лондона борьба в Северной Америке будет долгой и разорительной. Британское поражение при Саратоге и подвигло французов на войну со своим старым недругом.
   – Мы не готовы драться сейчас в Америке и в Европе! – выговаривал премьер-министру Норту король Георг III. – Дайте колонистам то, что они просили, и успокойте их.
   – Увы, ваше величество, уже поздно, – развел руками Фредерик Норт. – Автономии колонистам теперь мало. Это было достаточно два года назад, но сейчас неприемлемо. Американские мятежники желают уже только полной независимости!
   – Что же тогда делать? – сник король.
   – Будем стараться успокоить французов. Что же касается колонистов, будем надеяться, что наша армия все же найдет силы переломить мятеж.
   – В любом случае времена нас ждут далеко не лучшие! – вздохнул Георг III.
   Английский король как в воду глядел. Буквально через пару месяцев в Филадельфии капитулировал генерал Бергойн, а еще месяц спустя Людовик XVI объявил войну Англии.
   После этого Англия попыталась найти союзника в Европе. Но желающих связываться с неудачниками не нашлось. Лондону отказали все, в том числе и Россия. В результате Англия осталась один на один с Францией. Первые столкновения с французским флотом при Уэссана, на которые так рассчитывал Лондон, так же не дали никакого результата.
   Потрясенный Норт хотел было уже отказаться от власти в пользу лорда Чатэма. Но король Георг гневно топнул ногой:
   – Я не желаю владеть короной, находясь в кандалах у этого пройдохи и наглеца Чатэма. Отставки не будет! Мы с вами, дорогой Фредерик, заварили эту кашу, нам ее вместе и расхлебывать!
   Между тем возбуждение в английском обществе росло. И вскоре непрекращающиеся поражения в Америке привели к антикатолическим бунтам черни в Лондоне.
   Разумеется, начавшееся противостояние Англии и Франции не могло обойти и Ост-Индию, где англичане с французами соперничали уже давно. Поэтому, когда в 1778 году в Индию пришло известие о том, что Франция вступила в войну, Британская Ост-Индская компания сразу же перешла к захвату французских колониальных факторий.
   Главной крепостью французов в Индии тогда являлся расположенный на берегу Бенгальского залива порт Пондишери. Именно его захват и стал главной целью англичан. Губернатор Французской Индии Гийом де Белькомб пытался укрепить Пондишери. Однако ров не был вырыт до конца, а насыпь и стены не были достроены – не хватило денег. Напрасно Белькомб писал в Версаль, что Пондишери открыт для неприятеля, – его просьбы канули в архивах. Вскоре англичанам без боя сдался форт Шандернагор (ныне – город Чанданнагар), губернатор которого пытался бежать, но был пленен. В августе 1778 года английские войска, имея пятикратное превосходство в силах, подошли к Пондишери. Губернатор Белькомб не испугался, а мобилизовал население на строительство бастионов. В это время в Пондишери появился французский авантюрист – командир отряда сипаев Мадек, который предпринял ряд удачных вылазок из города. Но перевес противника был слишком велик, к тому же французский флот адмирала де Тронжоли не принял сражения с английским флотом и бросил Пондишери на произвол судьбы. Видя, что шансов на спасение нет, де Белькомб согласился на капитуляцию. Скорее всего, на этом история пребывания французов в Индии бы и закончилась, если бы не два человека – уже известный нам правитель наиболее могущественного княжества Майсур Хайдер Али и французский вице-адмирал Пьер-Андре де Сюффрен де Сен-Тропез.
   Перелом в противостоянии начался с того, что деятельный правитель Майсура заявил:
   – Я больше не буду вооружать воинов луками и щитами! Моя армия будет похожа на английскую, но многочисленнее и лучше!
   Первым делом Хайдер Али отменил традиционную систему джагиров – раздачу земель во владение вельможам взамен на содержание отрядов, заменив ее выплатами воинам жалованья из казны. Одновременно на службу стали наниматься французские офицеры. Результаты реформы сказались быстро – вскоре армия Хайдера получила понятие о дисциплине и европейской тактике.
   Помимо этого, Хайдер Али серьезно занялся своей пехотой, к которой индийские властители традиционно относились с пренебрежением. В результате правитель Майсура получил двадцать тысяч вооруженных мушкетами и обученных линейной тактике солдат и десятитысячный вспомогательный корпус.
   Не забыл Хайдер Али и о коннице. Отныне она была подчинена не своим эмирам, а одному командиру. При этом отныне все получали казенных боевых коней, а не приезжали на крестьянских разношерстных лошадях. Немало сил было потрачено на создание современной артиллерии и обучение артиллеристов. В результате этого пушки Хайдера стреляли не хуже английских, а командиры батарей были обучены маневрировать на поле боя. Особое управление ведало лазаретами, куда набирали лучших лекарей и знахарей. Не жалел Хайдер Али денег и на разведку. Лазутчики правителя Майсура наводнили все княжества Индии, в особенности много их было в английских владениях.
//-- * * * --//
   Имея информацию о том, чем занимаются англичане, Хайдер Али не питал в отношении них никаких иллюзий. Ведь закабаление англичанами богатейшего южного княжества Карнатик произошло на его глазах. После того как англичане втерлись в доверие правителям княжества, они в 1763 году организовали дворцовый переворот, убрали мешавшие им фигуры и посадили правителем Карнатика своего ставленника Мухаммада Али-хан Валладжа. Никакой реальной властью тот не обладал, а был лишь марионеткой в руках англичан. После войны 1756–1763 годов Британская Ост-Индская компания нагло потребовала от Мухаммада Али оплатить все свои военные издержки, определив их в пять миллионов рупий. Таких денег у наваба, разумеется, не было. Тогда чиновники компании ссудили ему нужную сумму, но за это потребовали права сбора налогов в некоторых округах. Путем ловких финансовых операций чиновники собирали повышенные налоги в предоставленных им округах, а потом из этих средств ссужали Мухаммаду Али деньги за очень высокие проценты. Особенно преуспел в этом некий мелкий клерк Поль Бенфилд. Получая в год всего 200 фунтов стерлингов, он одалживал Мухаммаду Али тысячи фунтов стерлингов, причем все попытки наваба избавиться от этих долгов были безрезультатны. Для уплаты процентов по долгам загнанный в угол Мухаммад Али прибегал к новым займам. Заимодавцы-англичане находили это очень выгодным, т. к. они сразу оказывались крупными землевладельцами и получали возможность делать в считанные месяцы огромные состояния, угнетая местных крестьян-райотов. Надо ли говорить, что вскоре богатейшее княжество Карнатик было полностью разорено. В отчаянной попытке поправить свои финансовые дела Мухаммад Али с молчаливого одобрения хозяев захватил и разграбил богатое соседнее княжество Танжор. Но все награбленное вновь молниеносно исчезло в бездонных закромах компании. Мухаммаду остались лишь бумажки с расписками.
   Следует сказать, что попытки остановить разграбление Карнатика все же были. Так, в 1771 году это пытался сделать лорд Джон Линдсей, исполнявший в Индии сразу две должности – представителя короля и командующего Ост-Индской военно-морской станции. Но его быстро спровадили в Англию, а затем вообще изгнали с флота. В 1776 году против компании выступил уже более серьезный противник лорд Джордж Пигот, поступивший на ее службу еще в 1736 году. Карьеру Пигот сделал прекрасную. В 1755 году он стал губернатором и главнокомандующим Мадраса. В 1758–1759 годах Пигот удачно оборонял Мадрас от французов, а потом отличился при осаде Пондишери. В 1763 году Джордж Пигот вернулся в Англию, получив место в парламенте. Вернувшись в Индию в 1775 году, он занял свою прежнюю должность в Мадрасе. Вскоре Пигот был вовлечен в ссору с большинством членов подчиненного ему Мадрасского совета, которая возникла из-за предложенного Пиготом восстановления в правах раджи Танжорского княжества Тулджаджи, а также поднятого им вопроса о вопиющем ограблении Карнатика. Оговоримся, что Пигот не был добрым дядей для индийцев. Он просто желал остановить беззаконие и вернуть получение прибыли в рамки закона. Поразительно, но выступивший против своих подчиненных губернатор был ими же арестован и брошен в тюрьму, где вскоре при весьма загадочных обстоятельствах умер.
   Губернатор был уже мертв (новости из Индии достигали Англии тогда в течение полугода), когда его поведение было осуждено судом директоров компании в Лондоне. Еще бы, ведь Пигот хотел предоставить факты беззакония в Карнатике в парламент! В 1779 году с требованием разобраться в смерти Пигота и наказать его убийц выступил его брат-адмирал. Вопрос обсуждался в парламенте, и четверо чиновников были признаны виновными в незаконном аресте своего начальника. Они даже предстали перед судом и были оштрафованы на тысячу фунтов стерлингов каждый, после чего… вернулись к исполнению своих обязанностей в компании. Увы, но то, что не могут сделать деньги, могут сделать очень большие деньги. На этом дело губернатора Пигота было предано забвению. Единственно, что удалось добиться брату-адмиралу, – это вернуть в семью принадлежавший брату самый большой на тот момент в мире алмаз, так и называвшийся «Алмаз Пигота», уже присвоенный одним из директоров компании.
   Кстати, уже знакомый нам ростовщик, аферист и подлец Поль Бенфилд вернулся в Англию настоящим набобом. Подкупая всех налево и направо, он вскоре стал членом парламента. Но этого ему казалось мало, и профессиональный аферист занялся спекуляциями ценными бумагами, в результате чего разорился и вынужден был бежать от кредиторов во Францию, где и умер в нищете. Увы, награбленное в Индии богатство счастья ему так и не принесло…

Глава третья

   В 1779 году маратхи, все еще продолжавшие воевать с англичанами, возобновили свое предложение Хайдеру Али о военном союзе. В данном варианте в альянс должен был войти и низам Хайдарабадского княжества. Решение Хайдарабада присоединиться к союзу было спровоцировано самими британцами. Вначале они без всяких к тому оснований захватили на побережье Карнатики порт Малпе. Повод был довольно мутным – революция во Франции. Для Хайдера захват Малпе стал серьезным ударом, так как оттуда от французов он получал европейское вооружение.
   Затем британцы спровоцировали восстание племени наров на малабарском побережье, откровенно направленное против Хайдера, но тот мятежников быстро успокоил. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Хайдера, стало демонстративное перемещение английских отрядов из Мадраса в Гунтур через территорию, находящуюся под его управлением. Дошло до перестрелки, в результате которой англичане отступили в Мадрас.
   Надо сказать, что, пользуясь мирной передышкой, Хайдер Али начал восстанавливать свой флот. На этот раз, обратившись к услугам голландского корабельного мастера Джозе Азеларса, он построил восемь океанских судов-кетов с 40 пушками, а также восемь традиционных для этого региона судов-доу меньшего размера. Базой нового флота стал порт Бхаткал.
   Договорившись о совместных действиях против англичан, майсурцы, маратхи и хайдарабадцы решили произвести одновременные нападения на британские владения по всей Индии. Одновременно маратхи согласились для упрочения союза удовлетворить ряд притязаний Хайдера на территории, которые они занимают к северу от реки Тунгабхадра, а также уменьшили сумму дани.
   Что касается Хайдера, то свой главный удар он решил нанести в Карнатике, где еще оставались французы, в надежде, что ему удастся снова наладить через них закупку европейского оружия.
   Но и чиновники Британской Ост-Индской компании не сидели без дела. Через своих многочисленных шпионов они прекрасно знали о новом антибританском договоре трех правителей. Главный представитель компании в Индии Уоррен Гастингс объявил:
   – Денег не жалеть, но, чтобы всех, кого только можно, подкупить!
   – Хайдера мы вряд ли подкупим! – ответили посланцы. – Он ненавидит нас больше, чем любит золото.
   – Тогда подкупите всех, кроме него! – велел Гастингс.
   Вскоре золото из кладовых Мадраса перекочевало в подвалы дворцов в Пуне и в Хайдарабаде, после чего тройственный союз… распался.
   Теперь Хайдеру снова надо было воевать с англичанами в полном одиночестве. Вместо общеиндийской освободительной войны, которая бы наверняка имела успех, началась вторая англо-майсурская война, где перед Хайдером уже стояла совсем другая задача – устоять под ударами англичан.
   Правитель Майсурского княжества, впрочем, не опустил руки и быстро заключил союзы с Али Раджа Биби Джунумабе II из Аракальского княжества, с мусульманской общиной порта Малпила, а позднее даже с мусульманами-малайцами, служившими Голландии. Но все это были союзы второстепенные, так как никто из новых союзников не имел ни армии, ни денег на ведение войны. Скорее это была больше моральная помощь.
   Впрочем, на тот момент армия Хайдера была одной из самых крупных в Южной Индии. Ее численность оценивалась в 83 тысячи воинов. Но и это не все. Хайдер Али приготовил для своих противников столь неожиданный сюрприз, который во многом изменит впоследствии ведение всех боевых действий. Хайдер применил… ракетное оружие, причем весьма совершенное, которого у англичан не было и в помине. Полторы тысячи воинов-ракетчиков несли на плечах длинные бамбуковые шесты, служившие одновременно и флагштоками, с привязанными к ним ручными ракетами. По команде ракетоносцы втыкали шесты в землю, направляя их под углом к неприятелю, и поджигали ракеты, которые с шипением уносились в стан врага. Дальность полета ракет составляла более двух миль (их старались пускать по ветру), что для того времени можно считать сверхдальностью. Да и запускали их не поодиночке, а сразу сотнями, чтобы эффект был больше. Особенностью «майсурских ракет» был прочный металлический корпус, помогавший удерживать порох. Чтобы эффект от ракет был больше, к ним крепили стальные клинки. Теперь после выстрела ракеты в толпу врагов прилетал еще и увесистый реактивный «дротик», пронзающий насквозь несколько человек.
   При этом ракеты являлись не только психологическим, но и реально боевым оружием, так как, по существу, они были зажигательными снарядами. В воспоминаниях англичан встречается немало свидетельств того, как ракеты разрывали сразу по несколько солдат. Особым ценителем и новатором ракетного дела являлся старший сын Хайдера Типу Султан, который написал даже специальное наставление по ракетному делу «Фатхул Муджахидин», которое обязаны были изучить все военачальники. Согласно этой книге, в каждом кашуне (отряде) майсурской армии должно было числиться двести ракетчиков. При этом, если первое время ракеты применялись Хайдером единично, то именно Типу Султан впервые решил использовать их массово. Очень скоро англичане на своей шкуре узнают, что значит попасть под огонь жутких «майсурских ракет».
//-- * * * --//
   …Лагерь армии Майсура столь же многолюден, пестр и шумлив, как и была многолюдна, пестра и шумлива сама Индия. Военный индийский лагерь – это всегда небывалое скопление людей, где перемешались, кажется, все народы и касты, все мыслимые костюмы и одеяния. Помимо воинов, всюду снуют слуги и торговцы, проститутки и дети. Рядом с воинскими палатками идет яростная торговля. Торгуют всем, что только можно себе представить. Тут же седобородые факиры глотают огонь и пронзают себя саблями. Заклинатели змей дудят в дудочки шипящим кобрам. Бродячие артисты выступают со своими печальными песнями и зажигательными танцами. Ну, а какой индийский базар без нищих! Они везде – у военных палаток и у купеческих лавок, у коновязей и в придорожных канавах….
   Центр лагеря огорожен оградой из желтого полотна. За ним, в некотором отдалении, возвышаются три шатра изумрудного шелка – один огромный и два поменьше. Над шатрами сияющие на солнце золотые шары, рядом знамена. Это резиденция самого Хайдера Али. Вокруг бдит многочисленная стража, вооруженная новыми французскими ружьями. Из главного шатра то и дело выбегают командиры, сановники и гонцы. Кто-то, наоборот, туда заходит. И непосвященному понятно, что правитель Майсура не придается неге, а трудится – выслушивает доклады, отдает распоряжения, рассылает лазутчиков, диктует письма, читает ответы на них. Даже ночью издалека видно, что в княжеском шатре горят светильники, отсвет которых пробивается сквозь шелковую ткань, – правитель не спит, а занимается нескончаемыми военными делами.
   Едва восходит солнце следующего дня, как трубачи, стоящие подле главного шатра, начинают призывно трубить в свои длинные трубы – созывают на дарбару (совет) главных командиров. В лагере уже шепчутся, что правитель принял какое-то важное решение. Озабоченные военачальники один за другим исчезают за пологом княжеского шатра. Каждого предварительно обыскивают два телохранителя – в покои Хайдера Али нельзя входить даже с кинжалом! Спустя какое-то время военачальники, еще более озадаченные, выходят общей толпой и спешат к своим отрядам. После этого огромный лагерь приходит в движение. Спустя какое-то время он уже напоминает разворошенный муравейник. Складываются палатки, свертываются лавки, все кричат и машут руками…
   Вот резко одергивается полог главного шатра и из него появляется сам Хайдер Али в боевых доспехах и в чалме с алмазным челенгом. Ему подводят белого арабского скакуна. Правитель легко вскакивает в расшитое изумрудами и жемчугами седло. Взмах унизанной перстнями руки – и разом взрываются ревом трубы, неистово бьют огромные барабаны – Хайдер Али объявил начало нового похода!
   После этого он в сопровождении личной охраны стремительно покидает лагерь. Отъехав пару миль от лагеря, Хайдер Али останавливается на небольшом пригорке у обочины и, сидя на скакуне, под пестрыми знаменами Майсура пропускает мимо себя воинов, придирчиво взглядываясь в их лица. Опытный полководец, он хотел лишний раз удостовериться, насколько его воины бодры, в порядке ли их оружие, верят ли они в будущую победу. Вот проехал передовой отряд с большим знаменем и трубачами, дувшими так громко, что казалось, у них от натуги вот-вот лопнут щеки. Потом проследовал отряд всадников-ракетчиков с бамбуковыми шестами за спинами и огромными седельными сумками, наполненными ракетами. За ракетчиками проехали на верблюдах воины с ружьями. Медленно и величаво прошагали боевые слоны, на спинах которых в корзинах покачиваются лучники. Протопала колонна наемников-негров со старинными мушкетами на плечах. Обгоняя всех, на рысях прошла легкая конница с саблями и пиками. Потом на дороге появились тяжелые кавалеристы в стеганых доспехах с длинными кривыми саблями на боку и притороченными ружьями. Отдельной колонной прошла мимо артиллерия. Мелкие пушки тянули лошади, а большие – быки. Индийские пушки, в отличие от европейских, щедро украшены орнаментом, а концы стволов представляли собой пасти тигров, из которых выглядывали жерла. Дальше уже пылила пехота с длинными копьями, саблями и закинутыми за спины круглыми щитами. Завидев своего повелителя, проходящие мимо воины громко приветствовали его криками и боевыми песнями, грозно потрясали оружием. Хайдер Али был доволен – войны воодушевлены и, значит, будут драться, как настоящие тигры. Пропустив мимо себя большую часть войска, он дожидается прохождения гвардии, после чего въезжает в ее ряды. Два десятка рабов несут роскошный паланкин, в который и перебрался правитель Майсура. Еще недавно он бы с презрением отнесся к такому способу передвижения, предпочитая верховую езду, но сейчас Хайдера мучали сильные боли в спине и ему трудно долго находиться в седле. Потому большую часть пути приходилось возлежать в мерно раскачивающемся паланкине.
   Наконец, из быстро пустеющего лагеря тронулся обоз. Унылые волы натужно тащат скрипящие арбы, доверху заваленные всяческим снаряжением и провиантом. И уже за обозом пришел в движение весь остальной табор. Первыми организованно выезжают купцы со своими передвижными лавками, за ними тянутся толпы женщин и детей. Замыкают движение нищие. Некоторые из них были больны и немощны. Все больше отставая, они ковыляют в придорожной пыли, пока не падают в нее, становясь легкой добычей одичавших собак.
   В начале 1780 года Хайдер двинулся со всей армией через горы Восточные Гаты на прибрежную равнину, разграбив все попадавшиеся на пути селения. Это было сделано настолько стремительно и толково, что англичане в Мадрасе узнали о его приближении только тогда, когда с крепостных стен увидели горящие вдалеке деревни. Припугнув Мадрас, Хайдер осадил форт Аркот, одновременно послав младшего сына Карима Хана Сахиба в дальнюю разведку.
   – Я обещаю, что вышвырну англичан из всей Южной Индии! – обещал он своим подданным.
   О, как ошибаются те, кто думает, что приход армии Хайдера было благом для народов Индии! Любая война всегда несет несчастья, голод и смерть. Из воспоминаний католического священника Пиррена: «Я был свидетелем ужасного несчастья – голода, продолжавшегося почти два года. От этого голода пострадало 15 миллионов человек, треть из них умерли… Он (Хайдер Али. – В.Ш.) пришел отомстить англичанам за захват Пондишери… У него было 100 тысяч воинов и еще 300 тысяч человек. Все запасы продовольствия были разграблены. Поля опустошены. Население городов и деревень бежало в джунгли и необжитые места. Здесь не было никакой пищи, кроме коры и листьев».
//-- * * * --//
   Стремительное движение майсурской армии застало англичан врасплох. Над Британской Ост-Индской компанией вновь сгустились грозовые тучи.
   Губернатор Мадраса лорд Джон Уайтхилл был по опыту прошлых кампаний невысокого мнения о боеспособности индусов. От сообщений о небывалой мощи армии Майсура губернатор лишь презрительно отмахивался:
   – Какие там регулярные войска, какая артиллерия! Это же форменные дикари, что они могут?
   Командовавший корпусом, защищавший Мадрас, генерал Гектор Манро и командир расположенного на севере (в районе Гунтура) отряда подполковник Уильям Бэйли были такого же мнения. Между собой они говорили так:
   – Наивный Хайдер распространяет слухи о своей мнимой мощи в надежде нас испугать. Увы, по своей дикости он не способен понять, что запугать сказками англичан невозможно!
   Однако с первых дней новой войны англичанам пришлось полностью пересмотреть свое отношение к противнику. Сразу же после начала вторжения Хайдера Али, боясь оказаться в окружении, подполковник Бейли, имея под началом две роты английской пехоты, две артиллерийские батареи и пять батальонов союзных сипаев, понял, что в одиночку с армией правителя Майсура ему не справиться. Избегая боя, он поспешил на соединение с главными силами Манро. Возможно, Бэйли бы и удалось добраться до главных сил, но движение его отряда крайне задерживал огромный обоз, большую часть которого составляли повозки с барахлом офицеров и самого Бейли. Когда подполковнику говорили об этом, он начинал злиться:
   – Мы с вами, джентльмены, не для того столько лет служили в этом проклятом Богом краю, зарабатывая на спокойную старость, чтобы теперь снова стать нищими!
   Большинство джентльменов было того же мнения.
   Между тем англичан уже настигал авангард старшего сына Хайдера – Типу Султана. Настигнув беглецов, Типу Султан их атаковал. Чудом избежав разгрома, Бэйли кое-как организовал круговую оборону вокруг небольшого форта Поллилур. Двигаться дальше навстречу Манро было опасно, но и обороняться в одиночку он долго не мог. Поэтому к генералу был отправлен гонец с мольбой о помощи, благо до главных сил оставалось каких-то 14 миль. Пока гонец добирался до Манро, пока тот отправлял к Бэйли батальон сипаев полковника Флетчера, пока, наконец, сам Бэйли решился следовать дальше, прошло какое-то время, которое Хайдер Али и его сын использовали куда лучше англичан.
   Когда правитель Майсура получил известие от Типу Султана, что Бэйли все еще не соединился с Манро, он несказанно обрадовался:
   – Столь щедрого подарка я не ожидал! Англичане просто приглашают уничтожить себя по частям! Не воспользоваться этим было бы слишком невежливо!
   И Хайдер Али немедленно отправил в помощь сыну свою кавалерию.
   Получив подкрепление, Типу Султан 10 сентября 1780 года немедленно атаковал Бэйли у форта Поллилур.
   Известно, что, командуя боем, Бэйли нервно кусал пальцы. Сражение началось неожиданным массированным ракетным ударом, вслед за которым беглый огонь открыла и майсурская артиллерия. Такая мощь огня повергла англичан в состояние шока. То там, то здесь в тесных колоннах английских солдат разрывались ракеты, разрывая людей десятками, над головами проносились раскаленные ядра. Когда же одна из ракет поразила повозку с порохом, вызвав мощный взрыв, среди англичан началась настоящая паника. Раненый Бэйли пытался восстановить хоть какой-то порядок. Все было напрасно. Что касается бывших в отряде сипаев, то те, побросав ружья, просто разбежались. А в это время в атаку на деморализованного противника уже устремилась майсурская кавалерия…
   Надо отдать должное Бейли, он все же сумел построить из оставшихся пятьсот солдат каре, которое отбивалось до тех пор, пока на ногах не осталось шестнадцать англичан. На этом побоище и закончилось…
   Из находившихся под командованием Бэйли 3853 человек 3600 погибли. Все прочие, не исключая и раненого Бейли, попали в плен.
   Как здесь не вспомнить строки Редьярда Киплинга о солдатах Ост-Индской компании:

                        Мы будем в джунглях ждать до темноты —
                        Пока на перекличке подтвердят,
                        Что мы убиты, стало быть, чисты;
                        Потом пойдем куда глаза глядят.

                        Даешь! Не дошагать нам до победы.
                        Даешь! Нам не восстать под барабанный бой.
                        Стая Хищных Птиц
                        Вместо райских голубиц —
                        И солдаты не придут с передовой…

   …Позднее британцы начнут распускать слухи, что бедолага Бэйли был атакован «неисчислимыми полчищами дикарей». На самом же деле у Типу Султана имелось всего три тысячи воинов… Сражение при Поллилуре полностью перевернуло представление о колониальных войнах, когда англичане действительно громили «неисчислимые полчища» аборигенов. Теперь же аборигены уничтожали англичан, будучи в меньшинстве. Очевидец разгрома французский полковник Бенуа де Буань не без злорадства написал в те дни: «В Индии нет примера подобного поражения».
   После разгрома корпуса Бэйли под Поллилуром Хайдер возобновил осаду форта Аркот, который и пал к его ногам в ноябре 1780 года.
   А месяц спустя командующий британской эскадрой в водах Ост-Индии контр-адмирал Эдвард Хьюз атаковал флот Хайдера Али при Мангалоре, нанеся ему значительный урон. Известно, что Майсур потерял в том сражении свои лучшие суда. Но обвинять флотоводцев и моряков Хайдера в поражении было бы глупо. Они сражались храбро и сделали все, что могли, но они сражались с лучшим флотом мира и шансов победить у наскоро обученных майсурских моряков просто не было.
   Однако Эдвард Хьюз радовался рано. В это время, миновав мыс Доброй Надежды, в пределы Индийского океана уже вступил со своими кораблями французский вице-адмирал Сюффрен, тот, кто совсем скоро обессмертит свое имя в сражениях с Хьюзом…
//-- * * * --//
   Когда Манро узнал о сокрушительном разгроме Бэйли, он немедленно развернул свой корпус на Мадрас. Рассказы нескольких уцелевших сипаев о многочисленной артиллерии, о неистовой кавалерии и особенно о невиданных ужасных ракетах повергли в шок всех – от последнего солдата до генерала. Отступление происходило в полной панике, поэтому часть пушек и подвод с боеприпасами англичане просто утопили в попадавшихся им по пути реках. Отныне вся огромная провинция Карнатик была во власти Хайдера Али.
   Понимая, что после Аркота наступит черед Мадраса, губернатор Гастингс срочно перебросил из Бенгалии войска – семь тысяч английских солдат и сипаев – все, что еще оставалось в Индии. Вместо растерянного Манро в командование вступил опытный генерал Эйре Коут, прозванный бенгальцами Коут-бахадур (Коут-герой).
   Коут был высок, костляв и сутул. Умные маленькие глазки его терялись между лошадиной челюстью и длинным крючковатым носом, волосы же были, как у всех ирландцев, огненно-рыжими. Свою карьеру Коут начал с подавления восстания якобитов, а затем попал в Индию. Здесь он воевал с навабом Бенгалии, под знаменами легендарного Роберта Клайва, причем умудрился так с ним разругаться, что дело дошло до дуэли, которую удалось замять только в самый последний момент. Впрочем, на карьере Коута это не сказалось. За участие в победной битве при Плесси он получил чин майора. А в 1760 году, уже подполковником, руководил осадой французской крепости Пондишери. После ее капитуляции в январе 1761 года Коут был назначен командующим силами Британской Ост-Индской компании в Бенгалии. В 1762 году он убыл в Англию, получив за службу от компании украшенный драгоценностями меч, а от короля – рыцарство Ордена Бани. И вот теперь в 1779 году Эйре Коут вернулся в Индию в должности главнокомандующего всех британских войск с эполетами генерал-лейтенанта. С генерал-губернатором Уорреном Гастингсом новый главнокомандующий быстро нашел общий язык. При этом Гастингс сразу очертил зоны влияния каждого:
   – Каждый из нас должен заниматься своим делом: я занимаюсь управлением компанией, а вы, Эйре, муштруйте солдат.
   – Я желаю иметь полную свободу действий во всех военных вопросах! – сразу же взял быка за рога генерал.
   – О, делайте что хотите, если считаете, что ваши действия пойдут на пользу Англии и компании! – всплеснул руками Гастингс. – Я в военных делах смыслю ровно столько, сколько вы в моих.
   – Тогда по рукам! – протянул ему шершавую ладонь Коут. – И помните, я над собой не потерплю никого!
   – По рукам, – вяло вложил в генеральскую лапу свою потную ладошку Гастингс.
   Когда Коут покинул кабинет, он вызвал своего помощника Макферсона:
   – Джон, кажется, мы попали в страшные челюсти, из которых вряд ли выберемся невредимыми.
   – Согласен, сэр, этот рыжий ирландец исключительно неприятный тип! – склонил голову пройдоха Макферсон, давно плетущий за спиной начальника многоходовые интриги в надежде занять его место.
   Немного ранее Коута к берегам Индии прибыла эскадра контр-адмирала красного флага Эдварда Хьюза, по кличке Бульдог, о котором мы уже говорили чуть выше. Матросы если не любили Хьюза, то уважали, утверждая:
   – Если наш Бульдог кому-нибудь в задницу вцепится, то прыгай, не прыгай, все равно не выпустит, пока до горла не доберется!
   Хьюз был моряком опытным, хотя звезд с неба и не хватал. Контр-адмирал любил хорошо поесть и крепко выпить, а поевши и выпивши, хлопал себя по немалому животу, говоря:
   – Все никак не пойму, кто для кого живет: человек для живота или живот для человека! Вот вечная дилемма, которую не дано разгадать никому!
   Хьюз слыл везунчиком, и на его счету было немало призов, а значит, и призовых денег. При этом Бульдог, в отличие от большинства других своих коллег, не отличался жадностью и часто залезал в собственный карман, жертвуя на благотворительность, вдовам и калекам. В Индии везунчик Хьюз также рассчитывал поживиться, а поэтому отсиживаться в гаванях не собирался.
//-- * * * --//
   С появлением Коута и Хьюза для Хайдера Али настали непростые времена. Настоящая война только началась, а у противника появились военачальники, способные к победам.
   Плохие предчувствия повелителя Майсура себя оправдали. Вскоре генерал Коут вошел в Карнатик и, в конце концов, занял его столицу Куддалур. После пополнения запасов он осадил крепость Чидамбрам, и, хотя был там отбит, было ясно, что противник он серьезный.
   Впрочем, Хайдер тоже не терял времени даром. Пока Коут завоевывал Карнатик и топтался под Чидамбрамом, он стремительным броском достиг расположенного на юго-востоке Индостана королевства Танджвур. Добившись верности короля Маратхи Тулджаджи, Хайдер тут же разграбил его страну, уничтожив скот и посевы. Что поделать, армию надо было кормить, и он считал более разумным использовать ресурсы соседей, чем свои.
   Разорения Хайдера, разумеется, сопровождались карательными походами, казнями и грабежами. Обеспечив, таким образом, себя провиантом, Хайдер двинулся на линию Чидамбрам и Куддалорум, чтобы перерезать линию снабжения Коута. Английский генерал, в свою очередь, не стал уклоняться от столкновения и сам двинулся навстречу неприятелю.
   Сражение между корпусом генерала Коута и армией Хайдера Али произошло при селении Порто-Ново. На этот раз Коут, оставив в резерве семь тысяч солдат, с тысячей произвел ложную атаку. Хайдер, разумеется, ее легко отразил, после чего уже сам атаковал, но во время атаки попал под мощный фланговый удар англичан. Этот удар был столь внезапен, что теперь уже войско правителя Майсура бросило пушки и бежало.
   В следующий раз Коут и Хайдер Али встретились 27 августа 1781 года у памятного всем Поллилура. Наученный горьким опытом, майсурский правитель решил сделать ставку на оборону. Генерал Коут выстроил свой корпус в две линии и энергично атаковал. Сражение было на редкость упорным – обе стороны понесли серьезные потери и обе, в конце концов, отступили. Англичане со своими индийскими союзниками ушли к Трипасуру, а Хайдер Али – к Канчипураму. Придя в себя, оба противника объявили себя победителями. Впрочем, моральная победа была все же на стороне правителя Майсура.
   А через месяц, 27 сентября – новое сражение. Началось с того, что англичане, снова направив 11‐тысячный корпус Коута к Поллилуру, устроили лагерь у скал Шолингура. Стоявший неподалеку Хайдер Али имел на тот момент до 75 тысяч конницы и пехоты.
   Когда о появлении англичан стало известно командовавшему авангардом Типу Султану, тот внезапно подошел к лагерю и обстрелял со скал англичан ракетами, чем привел в замешательство попавшую под обстрел пехотную бригаду. Однако решительная атака второй бригады под началом полковника Эдмондстоуна переломила ситуацию, и англичанам удалось выбить противника с предгорий.
   После этого Коут сформировал две колонны, которые и двинул с двух сторон к лагерю правителя Майсура. Некоторое время Хайдер Али вполне успешно отбивался. Однако затем английская пехота одной из колонн попыталась захватить пушки майсурцев. На помощь артиллеристам немедленно кинулась кавалерия Типу Султана, которую контратаковал гусарский эскадрон полковника Оуэна. Отчаянная конная рубка на рисовом поле продолжалась до тех пор, пока англичане в штыковой атаке все же не захватили вражеские пушки. В тот же момент с гор решительно атаковала вторая колонна, после чего армия правителя Майсура обратилась в бегство. Потери Хайдера Али в сражении составили до пяти тысяч воинов, англичан погибло около тысячи. После понесенного поражения армия Хайдера спешно покинула Карнатик.
   Что касается англичан, то отходящего Хайдера Али они даже не пытались преследовать. Дело в том, что у англичан кончились запасы риса. Чтобы избежать голода, Коуту пришлось отбирать провиант у местного населения, что, разумеется, любви к англичанам не прибавило. Раздосадованный неудачей, престарелый Коут написал прошение об отставке. Когда правителю Майсура донесли о бедственном положении противника, он только посмеялся:
   – Глупцы! Они не знают, что последнее слово все равно останется за мной.
   Тут же Хайдер приказал сыну разорить все близлежащие к англичанам деревни. Надо ли говорить, что этот приказ кавалеристы Типу Султана исполнили с прилежанием! Когда Коут-бахадур увидел вокруг себя дымы горящих деревень, то понял, что надо уходить к Мадрасу и чем скорее, тем лучше. Таким образом, даже проиграв решающее сражение, на стратегическом уровне Хайдер остался непобежденным.
   Что касается захваченного в плен полковника Бейли, впоследствии английские историки будут много писать о жестокости Хайдера Али и его сына, которые даже не удосужились изъять из тела Бэйли две застрявшие пули. Впрочем, кто бы говорил о жестокости, но только не англичане. Чего-чего, а милосердия от них индусы не видели никогда!
//-- * * * --//
   Между тем Хайдер сосредоточил свои войска на южном берегу реки Палар у форта Аркота. Благодаря своему исключительно важному расположению у «ворот на юг Индии» Аркот всегда был в эпицентре междоусобных войн. С конца XVII века Аркот являлся столицей аркотских набобов, распространивших свою власть на юг Деккана. В 1740 году форт был разорен маратхами, а в середине XVIII века Аркот стал яблоком раздора между англичанами и французами. Героическая оборона Аркота пятью сотнями солдат Роберта Клайва осенью 1751 года позволила закрепить его за Британской Ост-Индской компанией. Вот и сейчас кроваво-красные кирпичные стены неприступного Аркота напоминали Хайдеру о той крови, которая уже была шедро пролита у его стен, и о той, которую еще предстояло пролить…
   – Когда я войду в ворота Аркота, я разрушу его кровавые стены и выстрою новые – белые, в честь живых и мертвых!
   Надо сказать, что к этому времени правитель Майсура был уже тяжело болен. Его мучали столь сильные боли в спине, от которых он порой кричал по ночам. Но будучи на редкость мужественным человеком, Хайдер Али по-прежнему вел свои войска, не делая себе никаких поблажек.
   В то время как Коут перегруппировался и искал провизию, Хайдер воспользовался возможностью, чтобы осадить еще одну важную крепость Веллор. К этому времени власти Мадраса убедили стареющего Коута отложить свою отставку и защитить Веллор. Хайдер и Коут встретились в очередном сражении при Шолингхуре, недалеко от Веллора. Артиллерия Хайдера была неэффективна, и Веллор, который был на грани капитуляции, был деблокирован.
   После этого Хайдер, обманув Коута хитрым маневром, решил штурмовать форт Аркот. Но на этот раз серьезной битвы за Аркот не получилось. Гарнизон под командованием полковника Оуэна, оценив свои скромные возможности, предпочел оставить форт и отступать к Мадрасу. Без боя взяв Аркот, армия Хайдера Али шла за англичанами по пятам. Авангард Типу Султана буквально наступал им на пятки. Отставших английских солдат Тигр Майсура безжалостно добивал. Чтобы хоть немного оторваться от неприятельской кавалерии, Оуэну пришлось сжечь повозки, палатки и часть припасов. Дальше англичане бежали уже налегке. В конце концов, полковнику удалось, потеряв более трехсот солдат, соединиться с корпусом Коута. Счастливому исходу бегства из Акорта англичане были так рады, что представляли это чуть ли не как победу.
   Придя в себя, англичане смогли перевезти войска на Малабарский берег – узкое побережье на юго-западе Индостана, к югу от Гоа, между Индийским океаном и Западными Гатами, включавшее княжества Карнатик и Керала. Оттуда предполагалось нанести удар в сердце Майсурского княжества. Но тут как гром среди ясного неба – губернатор голландской столицы в Индии Нагапатнама (расположенного на юго-западной оконечности Индостана) ван Флиссингена заключил военный союз с Хайдером Али. В силу этого договора голландцы послали Хайдеру шестьсот своих солдат, а также порох и боеприпасы. И теперь руководители Ост-Индской компании ломали головы, как поступить с голландцами? Если стерпеть плевок, то он будет далеко не последним. Если же объявить Нагапатнаму войну, то как к этому отнесутся в Лондоне, где свои виды на отношения с Амстердамом?
   Как раз в это время в Индию прибыл недавний губернатор острова Гренада лорд Джордж Макартни, которого французы не так давно разгромили на острове Гренада. Макартни прославился тем, что уже сдавшись в плен французам на Гренаде, долго торговался об условиях капитуляции. Французский адмирал д’Эстен, устав ждать, когда Макартни закончит ломать комедию, разрешил своим матросам и солдатам слегка пограбить богатый остров. В результате бравые французы растащили все фамильное серебро губернатора, одежду, личные вещи, так что на ужин к д’Эстэну лорд Макартни заявился, кутаясь в последний оставшийся у него халат. Теперь Макартни должен был сменить непопулярного губернатора Мадраса Джона Уайтхилла, гомосексуалиста и сибарита.
   С собой Макартни привез и чрезвычайно важное известие – еще в конце 1780 года Англия объявила войну Голландской республике. Известие было встречено радостными криками «Гип-гип-ура!» и веселым застольем. Радость была вполне понятна. Теперь у англичан появлялась возможность, помимо французских, прибрать к рукам еще и голландские колонии. Правда, война тоже предстояла нешуточная – сразу против всех.
   – С подлых голландцев и начнем! – объявил воинственный Макартни и сразу же велел охранявшему Мадрас генералу Манро с его четырьмя тысячами солдат идти форсированными маршами на вероломный Нагапатнам. Туда же был послан и английский отряд из Танджвура, под командованием полковника Брейтуэйта. С моря голландскую столицу должна была блокировать эскадра контр-адмирала Хьюза, которая внезапной атакой захватила голландские передовые форты Кариккал и Нагор.
   Впрочем, у противника в Нагапатнаме тоже имелись немалые силы: шесть сотен голландских пехотинцев, около шести тысяч союзных сипаев и более двух тысяч всадников Хайдера Али.
   27 октября 1781 года войска Манро подошли к Нагапатнаму. Две ночи голландцы проводили активные вылазки, наносившие англичанам большой урон. Однако спустя три дня конница майсурцев, отправленная в ночной рейд к английскому лагерю, внезапно в полном составе дезертировала и ушла к Хайдеру Али. О точных причинах этого бегства историкам ничего неизвестно. Потеря сразу двух тысяч защитников города стала для голландцев неприятным сюрпризом. Но все же ван Флиссинген пока не унывал. На совещании старших офицеров он объявил:
   – Я по-прежнему надеюсь на помощь Хайдера и уже послал гонца с просьбой атаковать англичан с тыла, а заодно наказать дезертиров.
   Правитель Майсура выполнил просьбу союзника, послав три больших отряда против Мунро. Передовой отряд прибыл к Нагапатнаму 10 ноября и расположился в 7 милях от крепости, поджидая остальные. Узнав о появлении противника в своем тылу, Манро решил перехватить инициативу и ночью сам атаковал майсуров. Не ожидавшие этого индусы бежали. Узнав о поражении союзного отряда, ван Флиссинген, впав в черную меланхолию, собрал очередной военный совет, которому объявил:
   – Союзный отряд разбит, а значит, помощи нам ждать больше неоткуда. Шансов удержать крепость в одиночку тоже нет. Предлагаю сдаться!
   – Как сдаться, ведь мы еще толком и не воевали? – пытался протестовать какой-то молодой офицерик, но его тут же зашикали:
   – Сдаться! Сдаться!
   Увы, умея хорошо торговать, воевать голландцы не умели, да и не любили.
   Утром 12 ноября 1781 года, после трехнедельной осады и всего за сутки до подхода 15 тысяч воинов Типу Султана, Нагапатнам постыдно капитулировал. Вместе с городом, крепостью и портом англичанам достались 277 деревень и штаб-квартира Голландской Ост-Индской компании в Нагоре.
   А спустя всего день к Нагапатнаму подошел Тигр Майсура, однако узнав, что крепость уже пала, повернул обратно, освободив большую часть княжества Танджвур.
   В январе 1782 года генерал Коут, дотоле сильно болевший, почувствовал себя несколько лучше и несколько активизировался. При этом Хайдер как мог пытался вызвать англичан на генеральное сражение, но те только маневрировали по дорогам среди джунглей и всячески от встреч с правителем Майсура уклонялись. И все же 18 февраля 1782 года корпус Типу Султана вынудил англичан к большому бою. Результат его был печален для Ост-Индской компании, англичане были наголову разбиты и бежали. Особенно удачно в тот день Типу Султан применил свои ракеты, которыми буквально засыпал линейные порядки англичан.
   В тот момент положение Британии в Индии стало столь критичным, что майсурцы могли бы, наверное, навсегда, изгнать их с полуострова, если бы Ост-Индской компании не удалось подкупить союзников княжества – Хайдарабад и маратхов, которые ударили Хайдеру в спину и переломили ход войны.
   В феврале Хайдер направил сына с большим войском, чтобы вернуть княжество Танджвур. В результате двухтысячный гарнизон полковника Брайтуэйта был окружен, осажден и, в конце концов, сдался. У самого же Хайдера дела шли похуже.
   Часть его войска, осаждавшего Теллихерри, была разбита, а военачальники и все осадные орудия захвачены. Дурной пример, как известно, заразителен, поэтому вслед за изменой Хайдарабада и маратхов начали привередничать княжества Кург и Малабар. Это вынудило Хайдера послать все наличные силы на запад, чтобы «уестествить» потенциальных мятежников. Именно в это время Хайдер узнает, что 10 марта в Порто-Ново вскоре высадится французский экспедиционный корпус. Хайдер немедленно приказывает Типу Султану покинуть не слишком важный сейчас Танджвур и идти на соединение с французами.

Глава четвертая

   К началу 80‐х годов XVIII века французские военно-морские силы явно уступали английским, однако, несмотря на это, они вполне достойно противостояли им во время всех англо-французских войн. Поэтому вполне предсказуемо, что с началом очередной войны сразу же возникла необходимость увеличить присутствие французского флота в индийских водах. В Версале уже давно вынашивали планы если не захватить новые княжества, то хотя бы отбить у англичан прежние владения. И в этом большая ставка делалась на отправляемую в Индию эскадру. Всем было понятно, что военная кампания там предстоит непростая. Надо было сражаться вдали от метрополии с превосходящим по силам противником, да еще почти без тыловых баз. Ну, а так как почта до Франции и обратно шла около года, командующему предстояло принимать решения самостоятельно. Найти командующего, который бы мог действовать в столь сложных условиях, было не просто. Совершенно непонятно, по каким критериям, но, в конце концов, выбор пал на графа д’Орва – изысканного аристократа и любимца короля. Но так как граф в морском деле был не слишком компетентен, в помощь ему был дан командор Пьер Сюффрен.
   О том, каким мог стать командующим граф д’Орва, можно только предполагать, так как вскоре после отплытия он отдал Богу душу, не выдержав морской болезни. Так единоличным командующим эскадрой неожиданно для себя самого стал командор Сюффрен. В Версале печалились о смерти престарелого графа, не предполагая, что от его смерти Франция только выиграла.
   На тот момент Пьеру-Андрэ де Сюффрену шел 52 год. Немало лет своей службы он отдал Мальтийскому ордену, получив там прекрасную практику боевых действий на море. Огромный живот, вечная сардоническая улыбка, да старая фетровая шляпа на голове делала его похожим на католического священника, но внешнее впечатление было обманчиво. О Сюффрене говорили разное. Одни утверждали, что у командора неуживчивый характер и он не выносит непрофессионализма офицеров, зато излишне снисходителен с матросами. Другие заявляли, что Сюффрен – это единственный настоящий моряк в королевском флоте рожденный для великих дел. Что правда, то правда, Сюффрен был на редкость инициативен, решителен, отважен и предприимчив. Лучшего командующего для предстоящей миссии трудно было пожелать.
   Мнение о себе как о решительном и инициативном командире Сюффрен оправдал сразу же. Едва вступив в командование эскадрой, он озаботился тем, как нанести неожиданный удар англичанам еще по пути в далекую Индию. И такой случай вскоре ему представился. 16 апреля 1781 года, совершая переход через Атлантику, Сюффрен завернул в Порто-Прайя (острова Зеленого Мыса), чтобы пополнить запасы воды, и неожиданно обнаружил там английскую эскадру коммодора Джонсона. Другой бы на его месте поспешил уйти, благо англичане стояли на якорях. Но Сюффрен вступал в драку всегда, когда к тому была хоть малейшая возможность. Не утерпел он и в тот раз. Хотя риск был велик – даже повреждение средней тяжести делало невозможным дальнейшее плавание для его кораблей. И все же Сюффрен атаковал! Причем французы рванули в бой без обязательного в таких случаях перестроения в линию баталии. Они атаковали прямо в походных колоннах! Результатом этой атаки была уничтоженная английская эскадра.
   Миновав мыс Доброй Надежды, где французов хорошо приняли союзные голландцы, Сюффрен прибыл на французский остров Иль-де-Франс (ныне Маврикий), пленив по пути 50‐пушечный английский линейный корабль «Ганнибал». Теперь эскадра Сюффрена насчитывала 11 линейных кораблей, три фрегата и три корвета, а также несколько транспортов. Приведя на Иль-де-Франс в порядок корабли, Сюффрен решил направиться уже к берегам Индии, чтобы начать военные действия у берегов Карнатика, где ситуация для французов складывалась тогда совсем не блестяще.
   По сведениям лазутчиков, английская эскадра контр-адмирала Эдварда Хьюза, насчитывала 12 линейных кораблей и базировалась на Мадрас и Бомбей.
//-- * * * --//
   Главной проблемой Сюффрена было то, что практически все ранее принадлежавшие Франции индийские порты находились теперь в руках англичан. К тому же и союзники-голландцы совсем недавно бесславно сдали англичанам свой порт Тринкомали, что на северо-востоке Цейлона. Как бы то ни было, Сюффрен объявил капитанам свой план действий. Он был предельно лаконичен:
   – Отыскать английскую эскадру и разбить ее!
   После этого эскадра Сюффрена взяла курс на север к главной английской военно-морской базе в Индии – Мадрасу. На его рейде 14 февраля были вполне ожидаемо обнаружены корабли контр-адмирала Хьюза. Но от атаки пришлось отказаться, причем не только из-за противного ветра. Хьюз расположил свою эскадру под надежной защитой береговых фортов. Ввязываться в сражение в таких условиях было равносильно самоубийству.
   Сюффрен снова созвал капитанский совет. Теперь его план иной:
   – Мы выманим Хьюза из Мадраса и уже тогда намылим ему холку. Пока же следует позаботиться о себе. Поэтому уходим на юг к Порто-Ново! Будем надеяться, что Хьюз решит, что мы направились к Цейлону, чтобы отбить Тринкомали, и тогда мы сможем его подловить.
   И снова капитаны полностью поддержали своего флагмана. Порто-Ново был недавно захвачен союзником Хайдером Али, для того чтобы обеспечить высадку в Индии последних полков запаздывающего экспедиционного корпуса де Бюсси. Надо сказать, что на тот момент Порто-Ново был единственным прибежищем французской эскадры на всем побережье Индии.
   И на этот раз расчет Сюффрена оказался верным. Сделав вид, что уходит в сторону Цейлона, Сюффрен повернул вспять и на рассвете 17 февраля 1782 года обнаружил Хьюза на широте порта Садрас. Расклад сил был в пользу французов: двенадцать линейных кораблей против девяти. Теперь осталось только грамотно реализовать это преимущество.
   Несколько часов ветер не давал Сюффрену возможности сблизиться с англичанами, и бой начался только во второй половине дня. Из донесения Сюффрена морскому министру маркизу де Кастри о сражении: «События 17 февраля могли коренным образом изменить ход войны, определить дальнейшие судьбы Индии. В 15:30 я дал сигнал сформировать боевую линию. Без этого, полагаю, не удалось бы начать сражение. Атаковав арьергард Хьюза на своем «Эро», в сопровождении «Орьяна», «Сфинкса», «Ванжера» и «Пти Аннибала», я с боем прошел вдоль всей линии англичан – вплоть до их шестого корабля. Три передних были нейтрализованы, и нас стало двенадцать против шести… В 16:00 сигнал – трем кораблям зайти по другую сторону арьергарда англичан; далее, всем остальным сблизиться с противником на «пистолетный выстрел», приступить к уничтожению арьергарда Хьюза. Но эти сигналы, неоднократно повторенные, так и не возымели действия. По другую сторону английской линии зашел лишь «Брийян», но ни один из кораблей второго отряда не вступил с англичанами в плотный огневой контакт… Мое сердце разбито недостойным поведением тех, кто меня окружает. Упущена реальная возможность разгромить английскую эскадру».
   Итак, несмотря на прекрасную задумку, решительного сражения не получилось. Все ограничилось ничего значащей перестрелкой на дальней дистанции. Счастливый шанс уничтожить английскую эскадру был бездарно упущен. Хьюз безнаказанно ушел к Цейлону в Тринкомали.
   В своем донесении Сюффрен во всем обвиняет нерадивых капитанов. Аргументы самих капитанов нам неизвестны. На следующий день Сюффрен созывает капитанов к себе и устраивает им разнос. Он публично обвинил капитанов в некомпетентности самого командующего. Именно с этого момента начинается откровенная капитанская фронда против своего командующего, аналог которой трудно найти в мировой истории флотов. Эту фронду возглавил весьма влиятельный капитан де Тромелэн, имевший серьезные связи при королевском дворе.
   Следует сказать, что Сюффрен раздражал капитанов не только своим поведением, но и внешним видом, который, по их мнению, позорил настоящего аристократа. Внешний вид Сюффрена и вправду разительно контрастировал с его надушенными, напудренными и разодетыми в шелка капитанами. Вместо камзолов с кружевами на Сюффрене всегда была просторная рубаха, жилет из серой бумазеи и неизменная старая фетровая шляпа. Из наблюдений за Сюффреном, сделанных одним из его современников, явно несимпатизировавших ему: «Страдая от булемии, он ел жадно, много и неразборчиво. Часто он не пользовался ножом, а иногда забывал и про вилку. Перед капитанами, облаченными в полную парадную форму, Сюффрен обычно появлялся грязным и неопрятным, с недельной бородой, распространяя вонь».
   А вот английское описание внешности адмирала: «Эксцентричная внешность и одежда… Он выглядит больше похожим на английского мясника, чем на француза. Его рост 5 футов 6 дюймов, он очень толст. На макушке у него мало волос, гораздо больше на боках и затылке. Хотя он пытался выглядеть франтом, он никогда не пользовался пудрой и помадой, не носил париков. Он носил короткую косицу длиной 3 или 5 дюйма, перевязанную куском старой ленты… Он носил старые башмаки со срезанными застежками и панталоны без пуговиц… На ногах гармошкой сидят хлопчатые чулки далеко не первой свежести… холщовая рубашка совершенно промокла от пота».
   По соглашению с Хайдером французы обязались захватить для правителя Майсура какой-нибудь порт, в котором бы могла базироваться французская эскадра. 6 мая Хайдер Али и отряд полковника дю Шемена внезапно атаковали и захватили порт Куддалур, а 60 тысяч индийцев одновременно осадили британский гарнизон в крепости Вандваш. Чуть ранее, в декабре 1781‐го Хайдер захватил крепость Читтур. В мае 1782 года правителю Майсура покорился замок Пермакоил неподалеку от Куддалура. Коут, двигавшийся с подкреплением к Вандвашу, не рискнул атаковать соединенные войска Хайдера и французов, посему все ограничилось вялой перестрелкой на дальней дистанции.
   18 февраля 1782 года Типу Султан заманил у Танджвура в ловушку отряд английского полковника Брейтуэйта. После переговоров англичане сдались – отряд их состоял из сотни английских солдат, трех сотен кавалеристов, полутора тысяч сипаев и десяти орудий.
//-- * * * --//
   21 февраля корабли Сюффрена положили якоря на рейде Порто-Ново. Французский командующий обменялся письмами с Хайдером Али и высадил на берег находившихся на кораблях солдат. Разумеется, Порто-Ново был далеко не лучшим вариантом для базирования эскадры. Там не было ни дмиралтейства, ни арсенала. Но приходилось мириться с тем, что есть.
   Приведя в порядок корабли и пополнив запасы воды, Сюффрен взял курс на Цейлон, чтобы там попытаться снова найти Хьюза. Англичане, в свою очередь, были очень обеспокоены безопасностью недавно захваченного Тринкомали. Они понимали, что Сюффрен предпримет все возможное, чтобы отбить столь необходимый ему цейлонский порт. Именно поэтому Хьюз и отправился на его защиту.
   8 апреля 1782 года противники обнаружили друг друга недалеко от порта у острова Проведьен. После этого Хьюз на всех парусах попытался укрыться под защитой береговых батарей, но не успел. Сюффрен его настиг, и пришлось драться. В соответствии с канонами тогдашней линейной тактики противники выстроились в боевые линии друг против друга. На этот раз счет линейных кораблей был двенадцать к одиннадцати опять в пользу Сюффрена. Казалось, что уж в этот раз французам удастся одержать решающую победу. Но, увы… И на этот раз капитаны Сюффрена не пожелали понять командора. В результате в активный бой с противником вступила только кордебаталия, во главе с самим Сюффреном.
   Тот атаковал ближайший английский корабль «Монарх» и соседний с ним «Монмут». Французские артиллеристы свое дело знали, и вскоре на английских линейных кораблях заполыхали пожары, начали одна за другой рушиться мачты. Хьюз попытался было прикрыть своим флагманом горящий «Монмут», но тут же сам понес большие потери от огня «Эро», «Орьяна» и «Брийяна». Наступил решающий момент сражения.
   Сюффрен поднял сигнал: «Всем сблизиться с «Монмутом» и вступить в ближний бой!» Но именно в эту минуту вспыхнул пожар на борту «Орьяна» и он вывалился из линии. Капитаны же остальных французских кораблей маневрировали столь неумело, что не только не выполнили приказ командующего, но и полностью расстроили собственный боевой порядок. В довершение всего внезапно налетел частый в этих местах тропический ураган. Теперь уже и Сюффрену, и Хьюзу было не до продолжения сражения, впору было спасать свои корабли от штормового ветра. И хотя вскоре ураган стих, сражение уже более не возобновлялось. Без потерь все же не обошлось. Тяжело поврежденный английский линкор «Монмут» штормовыми волнами выбросило на рифы. Находясь в пределах видимости, противники на протяжении трех суток спешно приводили свои корабли в порядок, не предпринимая каких-либо враждебных действий. Ко всему выяснилось, что на ряде кораблей Сюффрена израсходован почти весь боезапас. Несмотря на это, едва приведя корабли в относительный порядок, 17 апреля 1782 года Сюффрен снялся с якоря и двое суток крейсировал в пределах видимости укрывшихся за рифами англичан, вызывая Хьюза на новый бой. Но осторожный Хьюз вызова не принял. Именно после этого боя англичане прозвали Сюффрена «адмирал Сатана», в то время, как французы именовали сверхосторожного английского контр-адмирала «матушка Хьюз». Что касается самого «адмирала Сатаны», то он после боя отстранил за трусость от командования сразу четырех своих капитанов.
   После трех месяцев военной кампании на французской эскадре чувствовалась нехватка матросов, провианта и пороха. При этом Сюффрен понимал, что в ближайшее время реальной помощи ждать неоткуда. Поэтому французская эскадра взяла курс на небольшой голландский порт Баттикалоа, что располагался к югу от Тринкомали. В письме к морскому министру Сюффрен снова жаловался на некомпетентность и трусость своих капитанов, прося снять с должностей хотя бы пять-шесть из них.
//-- * * * --//
   В Баттикалоа Сюффрена уже ждал только что прибывший из Франции фрегат с новыми инструкциями из Версаля. В них король Людовик XVI требовал ускорить плавание караванов судов с экспедиционным корпусом де Бюсси в Индию. Самому Сюффрену было приказано следовать со всей эскадрой к неблизкому Иль-де-Франсу, чтобы там принять под охрану прибывающие караваны транспортов с войсками.
   Королевский приказ вызвал полное недоумение Сюффрена. Ему было совершенно ясно, что уход от берегов Индии минимум на полгода полностью перечеркнет те немногие тактические успехи, которых уже удалось добиться. За время его отсутствия Хьюз, безусловно, не только приведет в порядок свои корабли, но и значительно пополнит состав эскадры за счет уже спешащих из метрополии английских отрядов. Поэтому Сюффрен принимает поистине отчаянное ранение – наплевав на королевский приказ, он оставляет эскадру в Индии.
   Однако о своем решении командор был обязан поставить в известность капитанов. Это вызвало новый скандал. Капитаны, все как один, только и мечтали о тыловом Иль-де-Франсе, где не надо было рисковать жизнью, а можно было просто ею наслаждаться. В данном случае Сюффрен вполне осознанно пошел на обострение отношений с подчиненными. Он изложил им свой новый план захвата Тринкомали и превращение его в свою главную операционную базу. Капитаны, в свою очередь, обвинили командора в попрании королевской воли. Но Сюффрен был не намерен отказываться от принятого решения. Собравшимся в своем салоне он объявил так:
   – Версаль далеко, и там не видно того, что видно мне на месте. Я скорее сам сожгу эскадру у Мадраса, чем оставлю индийские воды во власть Хьюза. Что же касательно вашего недовольства – пока я командую здесь, вы будете выполнять мои приказы. А на ваши демарши мне плевать!
   Больше чем на месяц забытая богами Баттикалоа становится пристанищем для израненных кораблей Сюффрена. Работы на кораблях шли днем и ночью. Выдержанную древесину добывали, выламывая потолочные балки в заброшенных припортовых домах. Новые мачты для линейных кораблей переставляли с фрегатов, на сами же фрегаты устанавливает мачты с захваченных английских судов. Одновременно интенсивно лечили больных и раненых, число которых перевалило за полторы тысячи. Сам Сюффрен ежедневно посещал импровизированный госпиталь. Несмотря на все принимаемые меры, с каждым днем на краю порта росло кладбище.
   К концу мая 1782 года Сюффрен наконец-то привел эскадру в порядок. Корабли были отремонтированы, запасы пополнены, а больные подлечены. «Французская машина» набрала прежнюю силу и вновь была готова к бою…
   Вскоре на мачте флагманского «Эро» взлетел сигнал: «Сниматься с якорей! Паруса ставить!»
   4 июня Сюффрен появляется во всеоружии у входа в залив Тринкомали. Там все еще ремонтируется Хьюз, который, разумеется, не проявляет ни малейшего желания выйти и принять бой. Безрезультатно простояв некоторое время перед Тринкомали, Сюффрен взял курс к берегам Индии в Куддалур, куда и прибыл 20 июня. Там он встретился с командиром передового десантного отряда генералом Дюшменом. Первая встреча обернулась первым разочарованием для Сюффрена. Заболевший Дюшмен отказался от тесного сотрудничества с Хайдером Али и даже не попытался отобрать у англичан соседний порт Негапатам, который был крайне необходим французской эскадре. Хуже того, заболев, генерал отказался передать командование одному из своих помощников. И отряд сидел в полном бездействии. Но Дюшмен не был подчинен Сюффрену. Поэтому Сюффрен решил сам наладить отношения со знаменитым Хайдером Али и вступил с ним в переписку.
//-- * * * --//
   В своем письме Сюффрен предложил властителю Майсура совместными усилиями овладеть Негапатамом. По его расчетам, эскадра Хьюза находилась в то время где-то у Мадраса, и момент для захвата Негапатама был почти идеальным. При этом Сюффрен просил помочь людьми и порохом, а также поддержать его действия с суши. В ответном письме Хайдер Али обещал командору всяческую поддержку и готовность отправить для захвата Негапатама три тысячи лучших сипаев. Вскоре прибыли и обещанные сипаи, которых сразу же переправили на корабли. После этого эскадра вышла в море, взяв курс на Негапатам. Но дойти до Негапатама так и не удалось. На подходе к нему французская эскадра (насчитывавшая 12 кораблей) обнаружила англичан. Одиннадцать линейных кораблей Хьюза стояли в боевой линии на якорях. Что ж, в данном случае английский контр-адмирал все рассчитал правильно и уже давно поджидал подхода французов. Кажется, что вот теперь, наконец, состоится решительное сражение, которого желают обе противоборствующие стороны.
   6 июля 1782 года произошло третье по счету столкновение между противниками. При этом, еще до начала сражения, французский корабль «Ажакс» потерял в свежий ветер сразу две стеньги и поэтому не смог занять места в боевой линии. Таким образом, в сражение противники вступили, имея равные силы – по одиннадцать линейных кораблей. К тому же французы слишком долго и неумело строили свой боевой порядок, тогда как англичане, выбрав якоря. уже находились в нем.
   А затем повторилась обычная для французов картина. В бой вступила одна кордебаталия во главе с флагманом Сюффрена «Эро» и его мателотом «Артезьяном». В то время как авангард ушел почему-то далеко вперед, а арьергард, наоборот, сильно отстал.
   Несмотря на это, сражение продолжалось долгих четыре часа. Ну, а потом, как и в прошлый раз, резко меняется погода, и штормовой ветер заставил противников прекратить перестрелку.
   После этого Хьюз направил свои корабли к Негапатаму, а Сюффрену осталось только в бессильной злобе смотреть вслед удаляющемуся противнику. В этом столкновении фактически победу одержал Хьюз (хоть он и покинул поле боя!), так как сорвал высадку десанта и штурм Негапатама.
   Поле боя выяснилось, что французские капитаны вели себе не просто малодушно, а предательски. Так, капитан 64‐пушечного линейного корабля «Север» Де Кийяр пытался без всяких на то оснований во время боя сдаться англичанам. Де Кийяр уже спустил флаг, но англичане этого просто не разглядели в дыму. Поэтому после сражения Сюффрен отстранил от командования еще трех струсивших капитанов и отправил их во Францию. При этом Сюффрен серьезно рисковал. Согласно французскому морскому регламенту, командор не имел права снимать капитанов. Но обстоятельства диктовали Сюффрену собственные правила поведения.
   После этого французская эскадра бесславно вернулась в Куддалур. Она была полностью небоеспособна. Потери в людях были ужасающи – шестьсот убитых и семьсот раненых. К тому же выбывших некем было заменить. Кроме этого, почти все корабли были серьезно повреждены, а «Орьян» и «Ванжер» вообще каким-то чудом держались на плаву. К чести Сюффрена, он был далек от отчаяния и снова начал восстановление эскадры из подручных средств.
   Ряд военно-морских историков считают Хьюза этаким туповатым и трусоватым, в отличие от инициативного и храброго Сюффрена. Разумеется, что это было, мягко говоря, не так. Просто у Хьюза с Сюффреном были совершенно разные задачи. Сюффрену надо было любой ценой нанести решительное поражение англичанам и стать хотя бы на время хозяином индийских вод, чтобы захватить порты и переломить ход боевых действий на суше. А Хьюзу решающее сражение было совершенно не нужно. На него работало время, так как французская эскадра, не имея надежных портов, регулярного снабжения и ремонтной базы, с каждым месяцем теряла свою мощь. Именно поэтому кажущиеся тактические проигрыши Хьюза в столкновениях с Сюффреном на самом деле были его оперативным выигрышем, ибо, как мы уже сказали выше, каждый выигранный день играл на него.

Глава пятая

   К середине июля Сюффрену удалось более-менее привести корабли в порядок. Команды частично пополнили за счет солдат из отряда генерала Дюшмена. Теперь, когда о захвате Негапатама нечего и думать, Сюффрен решает направиться к Цейлону, где встретить (как и велел ему король) караван транспортных судов с экспедиционным корпусом.
   В середине июля 1782 года эскадра Сюффрена стояла на якорях в Куддалуре, готовясь к переходу на Цейлон, чтобы встретить там подкрепления с Иль-де-Франса. Прибытие эскадры к Куддалуру произвело огромное впечатление на местных жителей и гарнизон. Сам же Сюффрен хотел еще раз попытаться захватить Тринкомали.
   – Мы неплохо поколотили тетушку Хьюз, – говорил он своим капитанам. – Поэтому она едва ли скоро выберется из Негапатама, а поэтому не попытать ли нам снова счастья под Тринкомали?
   Капитаны «пытать счастья» под Тринкомали» не слишком-то желали.
   В этот момент в Куддалур прискакали посланцы Хайдер Али, сообщив, что их повелитель движется туда со всей своей армией и желает лично увидеться с достославным сахибом Сюффреном. Переговоры с властителем Майсура были слишком важны, чтобы ими пренебречь и Сюффрен, остался в Куддалуре.
   25 июля Хайдер Али расположился лагерем в двух лье от Куддалура. Флаг-капитан командующего месье Муассак встретил на пыльной площади Куддалура ближайших советников Хайдера.
   В честь правителя Майсура стоящие на рейде корабли французской эскадры подняли флаги рассвечивания. Огромные корабли, увенчанные лесом мачт, рангоута и такелажа, с десятками огромных пушек и многосотенной командой произвели на майсурцев должное впечатление.
   На следующий день Сюффрен в сопровождении капитанов и агента короля при дворе Майсура Пиверона де Морло на принесенных паланкинах отправился на встречу с Хайдером Али. Тот встретил французского флотоводца возле своего шатра. Он первым обнял Сюффрена, что было проявлением высшего уважения. Затем правитель Майсура и командующий эскадрой прошли в шатер. Хайдер Али расположился на низком диване – походном троне-чебутаре. Слева устроились индусы, справа – французы. Вначале последовал обязательный долгий обмен комплиментами и подарками, в лучших традициях восточных дворов. Хайдер Али вручил одному из капитанов златотканый шарф, другому – усыпанную алмазами бляху, третьему – мешочек золота, равный стоимости дорогого коня. Сюффрену наваб подарил… слона.
   – Благодарю за столь щедрый дар! – вежливо улыбнулся командор. – Но, боюсь, он утопит мой корабль!
   – Тогда возьмите золото равно стоимости слона! – улыбнулся в ответ Хайдер Али и махнул рукой.
   Ближайший сановник передал Сюффрену кошель с 24 тысячами ливров, что было равно стоимости боевого слона. Затем наваб снял с тюрбана огромный бриллиант чистейшей воды и своими руками прикрепил его к треуголке гостя.
   Сюффрен, в свою очередь, одарил военачальников и приближенных Хайдера Али деньгами. Самому навабу он преподнес дорогие каминные часы со звоном, две великолепные люстры из хрусталя и этрусскую вазу для цветов и благовоний. Все эти предметы предназначались для императора Китая и лишь несколько дней назад были случайно найдены на борту захваченного английского судна…
   Встреча закончилась ближе к полуночи. Сюффрен пригласил Хайдера Али посмотреть на эскадру и демонстрацию учебного морского боя.
   Но тот от посещения французского корабля деликатно отказался, заявив:
   – Сюффрен, я видел тебя, значит, я видел все!
//-- * * * --//
   На следующее утро переговоры продолжились. Роль переводчика была поручена Пиверон де Морло. Вначале Хайдер Али выразил сожаление в связи с бездействием отряда генерала Дюшмена, прикрывающего Куддалур. Из-за этого ему пришлось отзывать часть войск с Малабара – западного побережья Индии, хотя этого только и ждали англичане. Кроме этого, озабоченность правителя Майсура вызывали маратхи, вышедшие из антианглийского союза и готовые вот-вот начать очередную войну против Майсура…
   – Если французы не намерены дальше воевать с англичанами и желают заключить с ними мир, то тогда и мне также придется идти на мир со своим извечным врагом, так как драться одному против всех у меня нет сил! – честно заявил Хайдер Али.
   – Вы можете не беспокоиться, мой король полон желания продолжить войну с англичанами до победного конца! – ответил французский командующий.
   Хайдер Али заулыбался – Сюффрен сказал именно то, что он хотел услышать.
   – Кроме этого, я должен сообщить, что скоро в Индию прибудет корпус генерала де Бюсси, которого, наверное, еще хорошо у вас помнят, – продолжил Сюффрен. – Следом за ним прибудут еще три больших отряда. Храбрый де Бюсси сможет преподать хороший урок англичанам.
   Хайдер снова закивал головой в ослепительно-белом тюрбане. Рассказы о подвигах храброго капитана Бюсси он конечно же помнил. Затем переговорщики обсудили ближайшие планы. О своих Сюффрен сказал так:
   – В самое ближайшее время я направлюсь навстречу конвою с войсками к Цейлону, после чего сделаю попытку захватить необходимый нам порт Тринкомали. После чего предприму еще одну попытку уничтожить английскую эскадру. С прибытием же войск де Бюсси мы покажем англичанам, где зимуют их раки!
   В свою очередь, Хайдер Али заверил Сюффрена, что армия Майсура не будет переброшена на Малабар, что он останется на восточном побережье и продолжит воевать против общего врага здесь.
   Через несколько дней Сюффрен получил известие, что Хьюз перешел из Нагапатама на рейд Мабраса – это означало, что путь на Цейлон для него открыт.
   9 августа эскадра Сюффрена прибыла в цейлонский порт Баттикалоа. 12 августа туда пришел передовой фрегат десантного каравана «Беллона». За «Беллоной» – два линейных корабля капитана д’Эймара и транспорты с войсками, боеприпасами и продовольствием. Теперь Сюффрен решил, не теряя времени, захватить Тринкомали. Эскадра и караван вошли в Тринкомалийский залив и высадили десант. Начинается обстрел форта и порта. Одновременно высадившиеся войска начинают планомерную осаду. С кораблей свезли тяжелые орудия, из которых начали обстреливать стены форта.
   К 29 августа в стенах форта были пробиты первые бреши. Сюффрен отчаянно спешил. Он боялся, что, если вдруг появится Хьюз, его эскадра будет сама блокирована в заливе.
   Поэтому Сюффрен предложил гарнизону капитулировать. Англичане отказались, но, прождав еще пять дней помощи от Хьюза и не дождавшись ее, все же капитулировали. Захват Тринкомали, безусловно, явился выдающейся победой Сюффрена. По условиям капитуляции англичане оставили французам провиантские склады, пушки, ружья и боеприпасы. Самое главное, что в Тринкомали имелось небольшое адмиралтейство и теперь там можно было ремонтировать поврежденные корабли. Конечно, Сюффрен спешно принял меры, чтобы закрепиться в Тринкомали. И вовремя! Буквально через несколько дней 2 сентября у порта наконец-то появился Хьюз, со своей эскадрой.
   Сюффрен вполне мог избежать нового сражения, укрывшись под защитой береговых батарей, как это совсем недавно проделал Хьюз.
   В этот раз расклад сил был таков: двенадцать кораблей у Хьюза и четырнадцать у Сюффрена. И хотя большинство капитанов снова были против сражения, Сюффрен решил атаковать.
   – Лучше сжечь корабли под стенами Мадраса, чем отступить перед адмиралом Хьюзом, – заявил он своим офицерам. – Пока мы господствуем в Тринкомали, все побережье Короманделя будет находиться в наших руках!
   3 сентября 1782 года состоялось сражение у Тринкомали – четвертое англо-французское сражение той войны у берегов Индии.
//-- * * * --//
   Едва французские корабли начали строить боевую линию, Хьюз, по своему обыкновению, начал отход, а Сюффрен – решительное преследование. Изначально французы следовали на север. Когда же начали формировать боевую линию, часть кораблей арьергарда оказалась в стороне от боя, а центр французской эскадры – на расстоянии 1,5–2 кабельтовых от противника. Именно центр и принял самое активное участие в сражении. Имея превосходство в силах, Сюффрен попытался взять арьергард Хьюза в клещи. При этом сам шел впереди всех на линейном корабле «Эро». Жестокая схватка продолжалась час, при этом на флагмане де Сюффрена постоянно висел сигнал, обращенный к линейным кораблям «Сен-Мишель» и «Аннибал», – вступить в ближний бой. Однако оба капитана приказы адмирала проигнорировали. На исходе часа атаку Сюффрена все же поддержал «Брийан», а получившего сильные повреждения «Аякса» сменил «Артизан». Сюффрен еще несколько раз в отчаянии сигнализировал капитанам отставших кораблей прибавить парусов и сблизиться с противником, но его снова игнорировали.
   Вместо того чтобы поддержать флагмана, арьергард, ведомый командором де Тромелэном, наоборот, сбавил ход и открыл огонь на предельно дальней дистанции, абсолютно бесполезно переводя порох и ядра. В результате этого Сюффрен оказался перед всей английской эскадрой всего с тремя передовыми кораблями. После этого начался настоящий ад. Английские корабли разряжают свои орудия в упор. Ситуация стала критической, когда на «Эро» рухнула грот-мачта. Но вопреки советам офицеров Сюффрен отказался выходить из боя и продолжил вести огонь по флагману Хьюза. В это время в арьергарде жестким огнём французов были повреждены четыре английских корабля.
   А бой все продолжался. Арьергард французов, проходя вдоль английской линии, постепенно сближался с уже серьезно поврежденными кораблями английского центра. В сражении назревал явный перелом. К этому времени флагман Сюффрена «Эро», выпустивший уже 1800 ядер, мог палить только холостыми, пугая англичан и не допуская их сближения. Теперь все решало, у кого первым сдадут нервы. И первым не выдержал Хьюз. Видя, что чаша весов склоняется не в его сторону, Хьюз отвернул под ветер и вышел из боя. Английские корабли были сильно разбиты. Но и французские корабли получили тяжелые повреждения. Флагманский «Эро» потерял грот– и бизань-мачты, «Вустер» лишился фок-мачты, «Экзетер», сильно осевший в воду, медленно уходил, кренясь на левый борт. «Сюперб» и «Монмут» лишились рулей.
   Несмотря на это, Сюффрен в горячке боя бросился в погоню за отходящим противником, но его корабли были настолько повреждены, что ни о какой реальной погони не было и речи. В результате французская эскадра вернулась в Тринкомали для ремонта. Что касается еще более пострадавшего Хьюза, то он лишь через неделю едва-едва добрался до Мадраса. Осмотр английских кораблей показал, что они фактически небоеспособны на ближайшие три месяца. Очень опасаясь, что Сюффрен в это время атакует Мадрас, руководители Ост-Индской компании срочно запросили дополнительные войска из Бенгалии и Бомбея. Но и это не все. Тяжесть повреждения английских кораблей была такова, что мадрасское адмиралтейство починить их просто не могло. Пришлось Хьюзу следовать на западное побережье Индии в неблизкий Бомбей. При этом по пути он попал в зону муссонов и выбыл из борьбы до конца года. Единственным утешением Хьюза стало прибытие в Бомбей пяти новых линейных кораблей из Англии.
   После сражения Сюффрен был уверен в очередной измене своих капитанов. На следующий день группа капитанов, во главе с главным фрондером де Тромелэном, заявилась к Сюффрену и объявила, что больше не желает с ним служить. Сюффрен не возражал. Морскому министру он написал об этом так: «Я был крайне недоволен ими и отпустил их всех с удовольствием, – сообщает Сюффрен морскому министру. – Но у меня нет людей, которые умели бы управлять кораблями… Сердце мое сокрушено. Я вновь упустил возможность уничтожить английскую эскадру. У меня было четырнадцать кораблей, но бой с противником на расстоянии «пистолетного выстрела» вели лишь «Эро», «Иллюстр» и «Ажакс». Все остальные оставались далеко в стороне, палили издалека впустую. Могу объяснить весь этот ужас лишь общим желанием капитанов как можно скорей завершить кампанию и неумением, если не предположить худшего… Все же мне удалось сделать многое в Индии. Моя эскадра господствует в Бенгальском заливе. Даны четыре больших сражения, занят важнейший порт Индии. Я захватил пять боевых кораблей Англии, три корабля Английской Ост-Индской компании и более шестидесяти частных судов…»
   А затем на французов обрушились новые несчастья. На входе в Тринкомали разбился на рифе самый мощный корабль эскадры 74‐пушечный «Орьян», хотя риф был хорошо виден и давно известен. Вскоре у Куддалура выскочил на песчаную банку и был разбит волнами 64‐пушечный «Бизарр». В обоих случаях налицо была чистая вина капитанов и штурманов. После этого Сюффрен впал в глубокую депрессию.
   «Пришлите хороших офицеров! – писал он в полном отчаянии морскому министру. – Если бы кораблями командовали умелые люди, мы бы стали хозяевами Индии. Я тут одинок, ждать помощи не от кого…»
   Тем временем наступила пора муссонов. Начались проливные дожди, шторма и боевая деятельность замерла. Капитаны Сюффрена предложили ему идти на зимовку на неблизкий, но благодатный остров Иль-де-Франс. Вместо этого командор направился в порт Ачин, расположенный на крайнем северо-западе острова Суматра. Ачин являлся самостоятельным султанатом. Стоянка там была очень удобной из-за наличия корабельного леса, хорошей воды и дешевого провианта.
   Вслед за эскадрой в Ачин пришел посыльный корвет, с которого сообщили, что генерал де Бюсси серьезно болен и все еще находится в Иль-де-Франсе, а посланный из Франции отряд кораблей капитана д’Эймара стоит у мыса Доброй Надежды из-за эпидемии цинги. Самим же плохим известием являлось то, что последний из десантных караванов капитана Суланжа был разгромлен по пути англичанами.
//-- * * * --//
   В истории противостояния Франции и Англии в Индии генерал Шарль-Жозеф Бюсси занимает значительное место. Поэтому приглядимся к нему повнимательнее. Аристократическое происхождение Бюсси сомнительно. Его отец носил фамилию Патисьер, а фамилию Бюсси позаимствовал у своего более благородного родственника. Впоследствии он дослужился до полковника, но так и не разбогател. Сын находился в полку отца с 13 лет, который купил ему чин капитана. В ту пору во Франции это была обычная практика. После смерти отца Шарль-Жозеф Бюсси поступил на службу во французскую компанию обеих Индий. Сначала служба забросила его на остров Бурбон. Биографы Бюсси отмечают блестящие способности и смелость юноши.
   Последующие тринадцать лет Бюсси служил на Вест-Индийских островах, а затем в индийском Пондишери. Первая слава пришла к нему в 1749 году, когда французский отряд разгромил в битве при Амбуре десятикратно превосходившее в силах войско аркатского наваба. И хотя формально командовал отрядом некий полковник Отейлю, реально руководил боем капитан Бюсси. В 1751 году имя Бюсси становится известно уже и во Франции. 12 января 1751 года по приказу губернатора Дюплекса капитан Бюсси был отправлен на север в Декан, чтобы посадить на тамошний престол французского ставленника Музаффар Джанга. Отряд Бюсси насчитывал две тысячи сипаев и триста французских солдат. Во время похода субадар Музаффар Джанга был убит заговорщиками и Бюсси выбрал нового субадара Декана – Салабата Джанга, от которого сразу же добился разрешения компании организовывать фактории по всему Декану, в Биджапуре и в Голкондском султанате. Помимо всего прочего, Салабат Джанг наградил французского капитана титулами сайфу-уд-доула (меч государства) и умдат-ул-мулк (столп монархии).
   – Одним росчерком пера, не вынимая шпаги, я, как волшебник, сделал все сокровища Голконды достоянием компании! – хвастался позднее Бюсси.
   В марте 1751 года объединенные силы Бюсси и Салабата Джанга взяли крепость Карнул на реке Кеда. Четырехтысячный гарнизон сдался без всякого сопротивления. Месяц спустя Бюсси и субадар вступили в свою столицу Декана Хайдарабад. Все крупные джагирдары принесли Салабату Джангу клятву верности и подарки. Сам же Салабат щедро одарил Бюсси. Ходили слухи, что полученная им сумма достигала 2,5 миллиона ливров. Вельможи также принесли французскому командующему драгоценности; многое перепадало и его офицерам.
   Однако спустя некоторое время еще недавно совершенно безропотный Салабат постепенно вошел во вкус правителя-низама, став раздражительным и капризным. Управлять им Бюсси становилось все сложнее. В течение последующих лет Бюсси, ставший к тому времени полковником, постоянно находился в центре нескончаемых интриг индийских владетелей, неизменно извлекая выгоды для себя и компании.
   Его биограф писал: «Бюсси был небольшого роста, с миловидным и даже немного сладким лицом, отличался безукоризненными манерами и к тому же плохо держался на лошади. Но этот офицер как никто другой мог заставить подчиняться самых разных людей. Французские солдаты в Индии, видевшие смысл военной жизни в грабеже, вели себя при Бюсси более сдержанно. Французы и сипаи быстро снискали уважение у местного населения Аурангабада. Кое-кто стал приходить в крепость с жалобами на произвол властей. Бюсси очень помогали его способности к языкам и талант актера. Владея несколькими индийскими языками и фарси, он объяснялся с мусульманскими вельможами и знатными индийцами без помощи переводчика. Подчиняясь всем утомительным восточным придворным церемониям, он так же свободно чувствовал себя в халате и чалме, как в мундире и парике… Бюсси, никогда не принимая свои переодевания всерьез, выглядел со стороны подлинным восточным вельможей. Рассудительный и проницательный, он хладнокровно распутывал паутину изощренной лести и почти всегда угадывал мысли своих собеседников. Вскоре французскому офицеру стали известны все хитросплетения дворцовых интриг».
   В ноябре 1751 года Бюсси с отрядом (400 французов и 5 тысяч сипаев) выступил вместе с 60‐тысячной армией Салабата из Аурангабада к Пуне – столице маратхов, которые по-прежнему не желали признавать власть французской компании. Спустя 20 дней Бюсси и Салабат встретилась с маратхской конницей. После нескольких столкновений Бюсси ее разогнал. А затем разгромил и главные силы маратхов, воспользовавшись лунным затмением. Пока маратхи били палками в перевернутые котлы, прогоняя демона Раху, поглотившего Луну, Бюсси стремительно их атаковал и обратил в бегство. Попытка пешвы Баладжи Рао взять реванш в сражении около Пуны также завершилась очередным разгромом маратхов. В январе 1752 года был заключен мир, по которому пешва обещал возвратить Салабату все спорные земли, дал две тысячи маратхов в качестве воинов и, наконец, обещал заплатить 27 лакхов контрибуции. Этот мир еще больше возвысил Бюсси в глазах деканских вельмож. Однако мир продлился всего несколько дней. Фактически Баладжи Рао взял небольшую передышку, обманув Салабата и Бюсси. Но внезапное нападение вероломного пешвы Бюсси с успехом отразил.
   После этого снова начались нескончаемые интриги, временные союзы и вероломные измены. При этом хладнокровие и рационализм Бюсси приносили французам в Индии больше успеха, чем торопливость и упрямство губернатора Дюплекса. При этом ни в Декане, ни в других княжествах, на которые претендовала Французская Ост-Индская компания, спокойствия все не наступало.
   В 1754 году Бюсси выбил маратхов из Северных Саркасов. Участник событий Де Жантиль в своих записках отмечал: «Повсюду пожарища и кровь, целые деревни, обращенные в пепел, обгорелые трупы людей и домашних животных. Никогда я не видел более страшного зрелища». Действительно, маратхи, отступая, сжигали деревни, но и французская армия наносила большой ущерб этой земле. Вскоре в войске Бюсси начался голод; единственное, что заставляло солдат и сипаев двигаться вперед, – это добыча, которую они мечтали захватить в Нагпуре. Когда при штурме одной из крепостей французские солдаты и сипаи ворвались внутрь, женщины, дети и старики бросились им в ноги, протягивая золотые и серебряные украшения и жемчужины. Это не остановило солдат Бюсси, и более двухсот жителей было убито.
   Надо сказать, что авторитет Бюсси в Индии был столь велик, что ему предложили даже стать начальником охраны Великого Могола Аламгира II. Некоторое время французский полковник серьезно подумывал о том, чтобы обосноваться в Дели и править от имени императора. Однако этим планам не суждено было свершиться. Любопытно, что за помощь, оказанную в борьбе против правителей Боббили, визианагарамский раджа Пусапати Педа Виджайя Рама Раджу подарил де Бюсси целый город – Янаон, ставший частью Французской Индии.
   В 1756 году Бюсси снова сражался с Морари Рао, добился успеха и заставил правителя маратхов принять условия французов. В том же году Бюсси, находясь в непростом положении, разгромил объединенные силы маратхов и хайдарабадцев.
   В 1756 году в Европе между Англией и Францией началась война, вошедшая в историю под названием Семилетней. В Индию вести о войне пришли лишь в начале 1757 года. Французский губернатор Лейри не был готов к войне и стремился достигнуть с англичанами соглашения о нейтралитете. Что касается англичан в Мадрасе, то большинство чиновников и купцов стояло за войну, надеясь в ходе нее потеснить своих конкурентов.
   Английские войска в Индии возглавил уже знакомый нам генерал Клайв. Он разгромил многотысячную армию бенгальского наваба при Плесси и стал хозяином богатейшей провинции Индии – Бенгалии. 23 июня 1757 года, день битвы при Плесси, многими авторами объявляется днем рождения Британской империи. После этого в Южной Индии стало относительно спокойно. Французские войска пассивно стояли в Северных Сиркарах и Пондишери.
   Что касается Бюсси, то он понимал необходимость активной борьбы против Английской Ост-Индской компании, но не настаивал на решительных мерах. Великолепный администратор, дипломат и военачальник в конечном счете первый создатель французской колониальной империи в Индии, как это ни парадоксально, был лишен воинственного азарта, свойственного таким колонизаторам, как Клайв.
   Только узнав о захвате Клайвом крепости Шандернагор, Бюсси осадил в отместку крупный английский колониальный центр Визагапатнам и без единого выстрела овладел им, отпустив всех офицеров гарнизона под честное слово. Вскоре Бюсси подчинил себе весь Декан: во всех главных крепостях теперь стояли его гарнизоны. Но вскоре он получил приказ главнокомандующего военными силами в Индии генерала Лалли-Толландаля немедленно оставить Декан и возвращаться со всеми войсками в Пондишери. На этом участие Бюсси в Семилетней войне закончилось. Вскоре он вернулся во Францию, где был приближен к королевскому двору, был произведен в генералы, стал маркизом и смог вдоволь наслаждаться лаврами былых побед, а также огромными богатствами, приобретенными в Индии.
//-- * * * --//
   И вот в 1782 году, спустя 20 лет после убытия из Индии, генералу Шарлю Жозефу Патиссье, маркизу де Бюсси-Кастельно поступило предложение снова отправиться в страну своей молодости. Но теперь уже не заурядным капитаном колониальных войск, а в качестве главнокомандующего всех французских сухопутных и морских сил за мысом Доброй Надежды. Вообще-то престарелый (по меркам XVIII века) генерал вполне мог отказаться от столь нелегкой, хотя и почетной миссии. Но Бюсси остался самим собой, и жажда новых подвигов и приключений взяла верх над подагрой. Итак, изрядно постаревший герой покорения Декана возвращался в Индию. Под его непосредственной командой был большой конвой судов с экспедиционным корпусом на борту.
   Перед отплытием де Бюсси жадно прочитал всю информацию о последних событиях в Индии. Захлопнув папку с последними донесениями из Пондишери, он заявил:
   – Я намерен сделать основную ставку в борьбе с англичанами не на майсурцев, как советует губернатор, а на маратхов. Я слишком хорошо знаю и тех, и других, чтобы доверять одним и пренебрегать услугами других!
   Понятное дело, что спорить с Бюсси никто не стал. Его авторитет в индийских вопросах был незыблем.
   Плавание каравана судов из Тулона до Иль-де Франса, под прикрытием отряда кораблей капитана д’Эймара, прошло вполне успешно. Однако судьба трех последующих конвоев сложилась не столь удачно. Так, конвой де Гишена расшвыряло штормом и ему пришлось долго собираться снова, чтобы продолжить свой путь. Конвой де Пейнье прибыл к мысу Доброй Надежды в столь плачевном состоянии, что долго не смог после этого выйти в море. А конвой Суланжа был вообще перехвачен англичанами и наполовину уничтожен.
   Прибыв в Порт-Луи, де Бюсси вступил в верховное командование французскими сухопутными и морскими силами в Индии. Первым делом он направил на подмогу Сюффрену отряд капитана д’Эймара – два линейных корабля, фрегат, корвет и семь транспортов с войсками и боеприпасами. Этот отряд должен был прибыть в Пуант-де-Гай, порт на юго-западе Цейлона, в начале августа.
   Экспедиционный корпус де Бюсси решил высадиться у Куддалура – хорошо укрепленного города на берегу коромандельского побережья.
   К этому времени в Карнатике уже вовсю шла ожесточенная война между Хайдером Али и англичанами. Взятие майсурцами Куддалура позволило Сюффрену получить постоянную морскую базу на коромандельском побережье. Однако затем армия Хайдера Али проиграла несколько сражений английским войскам Коута. Страна была полностью разорена дерущимися между собой англичанами, французами и майсурцами. Многолюдные базары превратились в обугленные руины. Однако Куддалур находился все еще в руках французов и их союзников.
   Тем временем войска Хайдер Али после переговоров с Сюффреном захватили стратегически важный форт Пермакой. В ответ генерал Коут двинулся маршем в сторону Арни, где у Хайдера располагалась главная база снабжения. И хотя Хайдер и французы рассматривали перед этим возможность заманчивого нападения на Вандиваш, им пришлось оставить эту идею и поспешить навстречу Коуту. Противники вступили в соприкосновение 2 июня. Но до генерального сражения дело так и не дошло. Коут умело уклонялся от союзников, предпочитая мелкие стычки. В августе англичане высадили десант на побережье Малабара, на что Хайдер также ответил отправкой дополнительных войск под командованием Типу на юго-запад Индостана. После этого активные боевые действия прекратились из-за начавшегося сезона муссонов и непрерывных дождей. В результате Хайдер разбил свой лагерь недалеко от Читтура.
   К этому моменту он уже чувствовал себя совсем плохо. Владетели государств могут почти все, но в одном они бессильны, как и все остальные, – в невозможности избежать смерти. Впрочем, старый воин был спокоен.
   – Еще не родился тот конь, на котором можно было бы догнать свою молодость! – сказал он сыну Типу в последнем их разговоре.
   6 декабря 1782 года Хайдер Али умер от рака спины в своем шатре посреди военного лагеря. Советники Хайдера пытались сохранить его смерть в тайне, пока в лагерь не прибудет с побережья Малабара Типу Султан. Узнав о смерти отца, Типу Султан немедленно примчался в Читтур, чтобы взять все бразды правления. Его восшествие на престол не обошлось без проблем. Так Типу пришлось пресечь попытку дяди посадить на трон младшего брата Типу, Абдула Карима, которым хитрый дядя собирался впоследствии руководить.
   Что касается англичан, то они узнали о смерти своего главного врага спустя двое суток после его смерти. При этом реакция английского генерал-губернатора была своеобразной. Он заменил толкового, но больного генерала Коута, на куда менее толкового, хотя и здорового Джеймса Стюарта.
   Что касается Хайдера Али, то он впоследствии был похоронен в построенном его сыном величественном мавзолее Гумбаз в своей столице – Серингапатаме.
   Индийский историк так пишет о Хайдере Али: «Он был смелым, оригинальным и предприимчивым командиром, искусным в тактике и богатым ресурсами, полным энергии и никогда не разочаровывающимся в поражении. Он был необычайно верен своим обязательствам и откровенен в своей политике по отношению к британцам… его имя всегда упоминается в Майсоре с уважением, если не с восхищением».
   После смерти Хайдера Али правителем Майсура стал его любимый сын Типу Султан, по прозвищу Майсурский Тигр, не уступавший отцу ни в полководческих талантах, ни в политических амбициях. Типу Султан не верил в язык дипломатии, а верил только в силу оружия. Ничего хорошего это англичанам в будущем не сулило.
   Впрочем, в самом начале своего правления Типу допустил крупный просчет, едва не стоивший ему головы. Дело в том, что, взойдя на трон, он первым делом послал тайный приказ убить бывшего любимца отца – коменданта крепости Беднур Шейх Айяза, с которым давно враждовал. Но у Айяза были везде свои люди, и приказ нового наваба он вовремя перехватил. Понимая, что речь идет о его жизни, Шейх Айяз, недолго думая, переметнулся к англичанам. В январе 1783 года он без единого выстрела сдал крепость и город Беднур командующему бомбейской армией генералу Маттьюсу. Потеря Беднура явилась оглушительным ударом для Типу, ведь крепость прикрывала путь в самое сердце Майсура!
   К счастью для Типу, бомбейская армия являлась самой слабой из всех английских президентских формирований в Индии, а Маттьюс – бездарным и нерешительным полководцем. Заняв Беднурскую крепость, Маттьюс и его офицеры, вместо того чтобы развернуть наступление в глубь Майсурского княжества, занялись дележом богатой городской казны и беспробудным пьянством. Солдаты, также не теряя времени даром, грабили население богатого города. Спустя какую-то неделю Бомбейский корпус превратился в огромную шайку мародеров, которая совершенно вышла из подчинения своих начальников. Впрочем, генерал Маттьюс не слишком-то и печалился по этому поводу, так как захватив казну, мгновенно стал богачом. Надо ли говорить, что этим сразу же воспользовался предприимчивый Типу Султан. Он стремительно перебросил к Беднуру все наличные силы и взял крепость и город в полную блокаду. Через пару недель так и не протрезвевший Маттьюс капитулировал. Теперь ситуация кардинально переменилась. Овладев Беднуром, Типу, не теряя времени, вторгся на малабарское побережье и стремительно захватил у англичан несколько крепостей. В 1783 году он осадил последний опорный пункт бомбейской армии на малабарском побережье – Мангалур. Там его и настигло известие о прибытии в Индию союзного французского корпуса генерала де Бюсси.
   …Едва в конце декабря ослабели муссонные ветры, Сюффрен решил продолжить кампанию. Пока Хьюз находится в далеком Бомбее, его соперник решил нанести удар по морской торговле англичан в Бенгальском заливе. Не ожидавшие этого рейда англичане поплатились очень тяжело. В руки Сюффрена попали десятки английских торговых судов, а также фрегат под командой племянника Хьюза. Там же в Бенгальском заливе Сюффрен узнал о смерти Хайдера Али…
   Разогнав английских купцов, Сюффрен устремился к Цейлону, где встретил тридцать пять транспортов с войсками и боеприпасами, возглавляемых маркизом де Бюсси. Вместо ранее обещанных Хайдеру Али десяти тысяч солдат из Франции реально прибыло только две с половиной тысячи. Корабельное подкрепление оставило три линейных корабля и фрегат. С этими ничтожными силами Версаль хотел отвоевать у Англии Индию.

Глава шестая

   Итак, 16 марта 1783 года престарелый генерал Бюсси прибыл, наконец, во главе экспедиционного корпуса на коромандельское побережье и высадился в районе Куддалура. Прекрасно знающий Индию, по-прежнему деловой и энергичный, в то же время ставший к этому времени настоящим аристократом, де Бюсси представлял собой полную противоположность простоватому Сюффрену.
   Сразу же поползли слухи, что новый главнокомандующий интересуется о своей пудре, духах и париках больше, чем о нуждах армии. Но это было только внешнее впечатление. При всех своих, не слишком уместных в Индии псевдоаристократических замашках, Бюсси остался самим собой. Надо сказать, что при всем внешнем различии между Бюсси и Сюффреном старый расфранченный маркиз и простак в пропахшей потом рубахе нашли общий язык.
   О своих союзниках – майсурцах Бюсси был, как мы уже говорили, невысокого мнения. В своем дневнике о Хайдере Али и о его сыне Типу Султане он писал так: «Эти два разбойника и тирана, из-за своего происхождения и поведения не имеют никаких прав на соглашения с Отечеством. Все в Индии, от принцев и до неприкасаемых, смотрят на них с ужасом. Союз с Хайдером Али и с Типу может лишь оттолкнуть от нас других индийских государей. Более достоин для французского короля союз с субабом Декана Низамом Али».
   Однако, оставаясь верным политическому рационализму, Бюсси все же послал представителей к правителю Майсура. К его удивлению, Типу Султан ласково принял послов знаменитого покорителя Декана, о подвигах которого еще пели песни бродячие певцы. Наметился было весьма перспективный союз. Тем более что принявший бразды правления княжеством Типу Султан быстро сумел доказать, что списывать майсурцев со счетов рано, да и вообще они для Франции являются куда более ценными союзниками, чем продажные маратхи. Увы, но весьма перспективный план Бюсси создать тройственный союз с Типу Султаном и правителем маратхов Низамом Али потерпел неудачу. Впрочем, вины Типу Султана в том не было. Просто ни Низам Али, ни его феодалы не желали образовывать союз с Майсуром против англичан даже на время. Межплеменные распри для них оказались гораздо важнее, чем общая борьба с внешним врагом. Увы, так было и так будет на всем протяжении завоевания англичанами Индии.
   – Я не доверяю Тигру Майсура, но все же иметь с ним дело куда приятнее, чем с этими канальями маратхами! – в сердцах говорил Бюсси своим подчиненным.
   Тем временем англичане бросили на юг против него всю свою многочисленную и хорошо обученную мадрасскую армию. Изначально ею должен был командовать генерал Коут, тот самый, который 22 года назад пленил Бюсси в битве при Вандеваше. Но двум старым противникам так и не суждено было встретиться на поле боя. Коут погиб на пути из Калькутты в Мадрас при нападении на его судно французских каперов. Новым командующим мадрасской армией был назначен бригадир Джеймс Стюарт.
   Положение Бюсси осложнялось не только численным меньшинством и нехваткой продовольствия. Не хватало практически всего, и солдатам приходилось тащить вместо быков и лошадей орудия на себе. Поэтому в своем движении и маневрах Бюсси был очень скован. Очевидцы писали, что Бюсси потерял на этот раз свою обычную сдержанность и осторожность. По его приказу по всем районам, где находились французы, изымали скот, что, конечно, вызывало возмущение индийцев.
   Тем временем бригадир Стюарт с армией, в пять раз превышавшей экспедиционный корпус Бюсси, двигался по дороге прямо на Куддалур. Битва за город стала неизбежной. Озабоченный Бюсси собирал под свои знамена все, что было только можно, но в сравнении с англичанами его возможности были ничтожны. Неожиданно Бюсси выручил Типу Султан, приславший многочисленный отряд. Впрочем, предводитель отряда Сайд Сахиб держался весьма осторожно, и Бюсси на майсурцев в предстоящем генеральном сражении не слишком рассчитывал. Единственной надеждой напудренного аристократа был контр-адмирал Сюффрен, все еще ремонтировавшийся на Цейлоне. Сюффрену Бюсси посылал письма чуть ли не ежедневно, буквально умоляя поспешить к Куддалуру.
   Сам де Бюсси готовился встретить противника на правой стороне реки Поннияр, которая почти три четверти года, исключая сезон дождей, является пересохшей и представляет собой обычный ручей, окаймленный вязким песком. Бюсси рассчитывал, что, атакуя, англичане просто завязнут в песке, после чего их можно будет расстрелять пушками. Однако Стюарт в самый последний момент изменил направление своего движения и решил обойти Куддалур с юга, перейдя Поннияр в наиболее удобном для себя месте.
   – Мы гордо носим красные мундиры, чтобы скрыть свою кровь, а французская пехота носит коричневые штаны, чтобы скрыть свое дерьмо! – смеялись английские солдаты.
   В самый последний момент Стюарт получил и серьезное подкрепление – 700 английских солдат. Численный перевес противника стал еще более ощутим. В результате Бюсси, не имевший кавалерии, во избежание окружения вынужден был отвести свой корпус на новую позицию, после чего французы оказались в самом невыгодном положении.
//-- * * * --//
   13 июня 1783 года в 4 часа утра англичане начали атаку на правом фланге. Там им противостояли недавно набранные и плохо обученные французские сипаи, которые, разумеется, сопротивлялись вяло. План Стюарта был предельно прост – вначале «продавить» неустойчивый правый флаг противника, а затем мощным фланговым ударом сокрушить и центр французского корпуса.
   Думается, что Бюсси прекрасно понимал план своего оппонента. Но единственно, чем мог он укрепить ненадежных сипаев, это поставить во главе их лучшего из своих офицеров – капитана Бента. Самое интересное, что Бент был не французом, а ирландцем и сражался с англичанами по идейным соображениям как с захватчиками своей далекой родины.
   Перед самой атакой англичане подтянули в передовые боевые порядки артиллерию и под ее прикрытием начали продвигаться на правом фланге, причем весьма успешно. Вскоре сипаи дрогнули, а потом и вовсе побежали.
   – Сэр, это победа! Наше дело в шляпе! – уже поздравляли своего командующего английские офицеры.
   Но когда казалось, что судьба сражения уже решена, английская пехота нарвалась на внезапный огонь французских пушек, заранее умело расставленных и замаскированных Бюсси. При этом французы поражали противника картечью почти в упор. Внезапность огня и его эффективность заставили англичан отойти с серьезными потерями.
   Спустя час Стюарт снова повторил атаку на том же правом фланге. Но Бюсси на этот раз был уже готов к такому обороту дела и загодя перебросил с левого фланга на правый кое-какие подкрепления. В результате англичан снова ожидала неудача. Потоптавшись под огнем французских пушек, они отошли на исходные позиции. После этого раздраженный Стюарт предпринял генеральную атаку на французские позиции с единственной целью – захватить столь досаждавшие ему пушки.
   – Кажется, дело становится по-настоящему горячим! – хладнокровно констатировал Бюсси и приказал Бенту держать оборону до последнего солдата.
   На протяжении последующих трех часов англичане раз за разом упрямо атаковали правый фланг французов, но каждый раз были побиваемы и отбрасываемы назад. В этой мясорубке капитан Бент показал чудеса храбрости, воодушевляя своих не слишком-то храбрых и обученных солдат. Когда он в очередной раз останавливал не выдержавших английской атаки сипаев, его настигла английская пуля. Англичане, увидев, что Бент убит и ряды сипаев смешались, бросились в решающую штыковую атаку. Неожиданно из-за густых деревьев их контратаковали французские солдаты, которых Бюсси держал как последний стратегический резерв. В результате рассчитывавшие на легкий успех в противоборстве с сипаями англичане сами были атакованы французами. Не выдержав ответного штыкового удара, они вначале попятились назад, а затем вовсе, смешав ряды, пробежали.
   Оглядывая в подзорную трубу спины бегущего неприятеля, Бюсси досадовал:
   – Будь у меня под рукой хоть пара эскадронов французских драгун, судьба сражения была бы уже решена!
   Понимая, что догонять убегающих англичан, которые все еще сохраняли многократный перевес в силах, слишком рискованно, Бюсси дал команду преследование прекратить и всем вернуться на исходные позиции.
   Спустя час Стюарт снова упрямо раз за разом начал атаки на правом фланге.
   – Медом там ему, что ли, намазано, – недоумевал Бюсси. – Прямо не человек, а бульдог!
   В результате одной из атак англичанам все же удалось потеснить французов, хотя те отступили в полном порядке. Цена же этого ничего не решающего позиционного успеха была непомерно велика – огромные потери того не стоили. К тому же сражение происходило на невыносимой жаре, и если французы больше стояли в обороне, то англичанам весь день пришлось бегать то в атаку, то обратно. В результате солдаты в полном изнеможении валились целыми ротами в траву, и поднять их не могла даже палка капрала.
   Общий итог сражения был таков: англичане потеряли более двух тысяч солдат и союзных индийцев, французы около двухсот человек. Безусловно, материальную и моральную победу в сражение под Куддалуром одержал де Бюсси. Выдержать непрерывный шквал атак впятеро превосходящего по силам противника, нанеся ему при этом потери, в десять раз превышавшие собственные, мог действительно только очень талантливый и опытный полководец, которым, безусловно, и являлся маркиз.
   К вечеру, взвесив все за и против, Бюсси принял единственно правильное решение, отойти под защиту крепостных стен Куддалура. Тем более, от лазутчиков стало известно, что из Мадраса к противнику уже движутся новые подкрепления. Французам же подкреплений ждать было неоткуда. Поэтому они укрылись за крепостными стенами. Следует сказать, что серьезно обескровленная английская армия уже не могла рассчитывать на немедленный решительный штурм Куддалура, а, в лучшем случае, на длительную осаду. Что же касается де Бюсси, то он надеялся, что к Куддалуру вот-вот подойдет эскадра Сюффрена и тогда чаша весов склонится в его сторону.
//-- * * * --//
   Что касается Сюффрена, то, высадив экспедиционный корпус де Бюсси в Порто-Ново, он взял курс на Тринкомали, чтобы там привести в порядок эскадру. В конце мая к Тринкомали вернулся Хьюз. Теперь в его подчинении было уже восемнадцать кораблей.
   Сюффрен этого явно не ожидал. Он к этому времени сумел приготовить к бою лишь пять единиц. Ни о каком наступательном сражении речи быть теперь не могло. Поэтому Сюффрен поставил исправные корабли на якоря бортом к противнику, перегородив вход в залив. Поразительно, но Хьюз на атаку, которая могла стать концом для Сюффрена, он так и не решился. Простояв пару суток на виду Тринкомали, англичане растворились в морском безбрежии. Вскоре Хьюзу все же выпала небольшая удача и он захватил французский посыльный корвет.
   Узнав о состоянии дел Бюсси в Куддалуре, Сюффрен немедленно поспешил к нему на выручку. Ремонт до конца провести ему так и не удалось, к тому же на кораблях едва половина штатного состава команд. Но иного выхода просто не было. По пути Сюффрен узнал, что Хьюз ушел с эскадрой к Порто-Ново.
   16 июня французская эскадра достигла Куддалура. Сюффрен сразу же попросил помочь ему с канонирами, которых у него было слишком мало. Бюсси выделил ему шестьсот солдат и столько же сипаев.
   Затем к Куддалуру подошел Хьюз и обе эскадры начали утомительные маневры, в надежде выиграть ветер друг у друга. Только на следующие сутки Хьюз, наконец, решился дать бой Сюффрену. Эскадры сблизились, и началась яростная перестрелка.
   Весь день обе эскадры маневрировали, и лишь на следующий день Хьюз решается принять бой.
   На этот раз Сюффрен держал флаг на фрегате «Клеопатра», который крейсировал вдоль всей боевой линии, давая возможность командующему более предметно руководить сражением. В какой-то момент Сюффрена едва не убил перебитый ядром канат.
   Бой не затихал более трех часов. Наступил вечер и быстро стемнело. Наконец, Хьюз, потушив кормовые фонари, скрылся в ночи. Потери у англичан были огромны, у французов терпимы.
   Утром Сюффрен взял курс к Пондишери в надежде возобновить бой с Хьюзом, если найдет его там.
   На переходе французы обнаружили ремонтирующуюся в открытом море английскую эскадру, но завидя Сюффрена, Хьюз, поставив все паруса, бежал. После этого Сюффрен вернулся к Куддалуру, который к этому времени уже находился на грани капитуляции. Обрадованный Бюсси лично встречал Сюффрена.
   Все кричали:
   – Сюффрен побил Хьюза! Да здравствует Сюффрен!
   С приходом эскадры крепость возобновила активную оборону. Помимо помощи орудийным огнем, Сюффрен высадил на берег тысячу матросов, которые воодушевили солдат и сипаев. Теперь уже надо ломать голову осаждающим Куддалур англичанам…
   Дело в том, что с появлением Сюффрена у них прервались морские коммуникации снабжения из Транкебара и Негапатама. Помимо этого, английский лагерь все время подвергался нападениям майсурской конницы Типу Султана. Англичане начинали готовиться к неизбежному отступлению…
   Последней операцией этой войны была достаточно дерзкая ночная вылазка французов из Куддалура в лагерь противника. Впрочем, она оказалась не слишком удачной, так как несколько офицеров попали в засаду и были пленены. При этом французы похитили два английских знамени, что дало им возможность впоследствии говорить о своем успехе. Но общего положения дел вылазка, разумеется, не изменила.
   А 29 июня 1783 года на рейде Куддалура появился английский фрегат «Медея» под парламентским флагом. Капитан «Медеи» передал Сюффрену письмо контр-адмирала Хьюза: «20 января 1783 года в Версале подписаны и 9 февраля ратифицированы прелиминарные условия мира…»
   Делать нечего, Сюффрен и де Бюсси приняли предложение Хьюза о перемирии.
//-- * * * --//
   На этом боевые действия между англичанами и французами закончились. Увы, последним фатально не повезло. После долгой и ожесточенной борьбы, когда они были в одном шаге от стратегической победы, которая могла полностью восстановить былое величие Версаля в Индии, французы остались почти ни с чем…
   В результате достигнутых договоренностей в Индии было восстановлено положение status quo ante bellum (т. е. такое же, как до войны). В результате мирных переговоров в Версале Франции удалось выторговать лишь ранее принадлежавшие ей крохотные территории – Пондишери, Маэ, Шандернагор, Янам и Карикал. Французским дипломатам не была известна информация о последних боях, в которых Сюффрен добился несомненного преимущества над Хьюзом. В реальности Франция могла бы претендовать на гораздо более обширные территории.
   Правда, эти договоренности не касались Майсура, так что Типу Султан продолжал свою войну с англичанами и под шумок отобрал у тех Мангалор. В нем новый правитель Майсура издевательски предложил англичанам провести предварительное обсуждение условий заключения будущего мирного договора. Это было неслыханным унижением Ост-Индской компании, но выбирать не приходилось – британцы в Индии были настолько ослаблены, что не имели сил даже на оборону Мадраса. 11 марта 1784 года англичане подписали в Мангалоре мир с Майсуром. В договоре стороны обязывались не помогать прямо или косвенно врагам друг друга, вернуть друг другу все завоеванные крепости и города, произвести обмен военнопленными. Также британцы обещали Типу Султану режим наибольшего благоприятствования в торговле, свободную передачу требуемых технологий, отсутствие запретов на поставку и продажу оружия. В Англии Мангалорский договор расценили как позор. После обнародования его условий цены на акции Британской Ост-Индской компании упали в два раза, так что Типу Султан нанес дельцам из Сити удар по их самому больному месту – по карману.
   Во время всех этих боевых действий неслыханные бедствия, как обычно, несли местные жители, которых грабили и убивали все, кому они попадались на глаза. Массовое изъятие скота и продуктов привело к очередному массовому голоду, который унес по самым скромным подсчетам десятки тысяч жизней. Но какое дело было до несчастных индусов новым незваным хозяевам Индии! Они выясняли отношения между собой, вырывая друг у друга из зубов богатую добычу, и страдания каких-то там аборигенов их совершенно не волновали. Волновали купцов Британской и Французской Ост-Индских компаний только деньги, деньги и еще раз деньги, которые можно было безнаказанно выкачивать из бездонной и почти беззащитной Индии.
   Согласно статьям мирного договора, де Бюсси, назначенный генерал-губернатором Французской Индии, оставил англичанам Куддалур и перебрался в разрушенный Пондишери. Французские администраторы вновь появились на немногочисленных французских факториях. Впрочем, Бюсси управлял остатками былой Французской Индии весьма недолго. В 1785 году он умер. Что касается Сюффрена, он вернулся во Францию триумфатором.
   Из кабинета Людовика XVI Сюффрен вышел кавалером ордена Сен-Мишеля и вице-адмиралом. Великий магистр Мальтийского ордена, гордясь славой Сюффрена, назначил его послом Ордена при французском дворе. Благодарные Сюффрену за освобождение Тринкомали голландцы преподнесли ему памятный адрес и шпагу ценой в пятьдесят тысяч экю с инкрустированным алмазами эфесом. На некоторое время Сюффрен становится объектом внимания скульпторов, граверов, художников. Офицеры Тулонского порта заказывают его бюст. Власти Прованса отбивают золотую медаль с его профилем. Но затем внимание к Сюффрену быстро угасло.
   7 декабря 1788 года шестидесятилетний Сюффрен был доставлен в свою гостиницу «Шоссе-д-Антан» без сознания, весь в крови. Он скончался следующим утром. По одной из версий, вице-адмирал был убит на дуэли вызванный бывшим капитаном линейного корабля «Северэ» Цилларом, которого он сместил после боя у Проведиена. По другой версии, он умер во время посещения борделя, до которых всегда был весьма охоч. Согласно третьей версии, Сюффрен умер в собственной постели, «убитый сгустком крови в сердце», т. е. оторвавшимся тромбом. Смерть Сюффрена прошла во Франции почти незамеченной.
   Что касается вечного противника Сюффрена Эдварда Хьюза, то после заключения мира он вышел в отставку и удалился на покой. За время Индийской кампании Хьюз приобрел от Ост-Индской компании огромное состояние, часть которого впоследствии потратил на благотворительность. Находясь на берегу, Хьюз тем не менее постепенно получал повышение в чинах, став, в конце концов, адмиралом синего флага. Умер Эдвард Хьюз на 75‐м году жизни в 1794 году в своем поместье в Лаксборо, что в графстве Эссекс.
//-- * * * --//
   Наряду с неудачами в Индии англичане потерпели крах и в других концах света. В 1779 году в войну на стороне Франции вступила Испания, мечтавшая забрать себе ранее захваченный англичанами Гибралтар. И хотя отбить Гибралтар испанцам так и не удалось, они отвлекли на себя большие силы англичан, что сразу же сказалось на общем ходе войны. Так, в Северной Америке, несмотря на все усилия, англичане проигрывали сражение за сражением. И хотя британский флот одерживал верх над французским, общая ситуация складывалась уже не в пользу Лондона. К 1783 году все участники войны полностью выдохлись – воевать дальше не было уже ни сил, ни денег. К этому времени стало ясно, что американские колонии для Лондона окончательно потеряны. Шаткое равновесие установилось и в Вест-Индии. Причем если британцы захватили только один французский остров Сент-Люсию, то их соперники удерживали все ранее захваченные ими английские владения. На этом фоне все частные успехи Англии в Ост-Индии уже не имели никакого значения.
   В результате заключенного мира Франция и Великобритания вернули друг другу почти все территории, которые ранее захватили друг у друга. Франция также приобрела некоторую территорию вокруг реки Сенегал в Африке.
   Между тем спровоцированный англичанами голод продолжал выкашивать несчастную Бенгалию, в 80‐е годы XVIII века его жертвами стали еще несколько миллионов человек. Голод пришел также в захваченные англичанами княжества Бенарес, Джамму, Бомбей и Мадрас. Умело сочетая насилие и взятки, подкуп и стравливание своих противников, Британская Ост-Индская компания, как жуткая раковая опухоль, расползалась все дальше и дальше на север, северо-запад и северо-восток Индостана. И всюду с ней приходила нищета, голод и смерть…
   Получая не поддающуюся воображению сверхприбыль, правители Ост-Индской компании фактически перекупили большинство влиятельных лиц в английском правительстве. Более того, сами прибывшие из Индии богачи-набобы (как их презрительно называли в Англии) также весьма охотно «шли во власть», покупали себе т. н. «гнилые местечки» в парламенте. Однако ничего не бывает вечно.
   В 1782–1784 годах из-за катастрофической американской войны Англия вошла в полосу длительного тяжелейшего конституционного кризиса. Первым был сброшен с олимпа еще вчера всесильный премьер-министр Фредерик Нортон. Впрочем, не он один. За какие-то два года в премьерском кресле сменилось четыре человека! В этом хаосе у руля английской власти неожиданно оказались люди, которых индийские набобы еще не успели купить. И началось! Используя нестабильную политическую ситуацию, в 1783 году вождь левого крыла партии вигов, идеолог британского либерализма министр иностранных дел Чарльз Фокс счел, что настал самый подходящий момент нанести нокаутирующий удар ненавистной ему Ост-Индской компании. Следует сказать, что толстяк Чарльз Фокс слыл белой вороной английского истеблишмента. Еще бы! Он сочувственно относился к борьбе американских колоний за независимость, добивался отмены работорговли, желал союза и дружбы с Россией, а также имел наглость публично говорить об уважительном отношении к индусам!
   В том же 1783 году начал извергаться исландский вулкан Лакагигар. В воздух поднялись огромные клубы ядовитого дыма. И вскоре вулканический пепел засыпал почти всю Исландию. Огромные массы воды от растопленного лавой льда привели к мощным наводнениям. Начался голод, повлекший за собой гибель десяти тысяч людей. Из-за огромного количества пепла в воздухе в том году поменялись сезонные циклы по всей планете. Нил в тот год не разливался, и в Египте погибло два миллиона человек. Что касается Индии, там поднялась температура воды, что привело к засухе и, как следствие, к массовому голоду. У компании имелись большие запасы галет на складах, но их так и не открыли. Клерки компании снова наживались, продавая хлеб по весу золота. Итогом голода стала смерть около 15 миллионов человек. Впрочем, тогдашний директор компании Стивен Лэшингтон по этому поводу не переживал, говоря со смехом:
   – Есть голод или нет голода, индусы все равно будут размножаться как кролики!
   В ответ толстяк Фокс подготовил билль об Индии, в котором предлагалось упразднить Совет директоров и Совет акционеров и передать все управление Индией в руки семи комиссаров, назначаемых парламентом. Если бы проект Фокса был принят, вероятно, ситуация в Индии изменилась бы в лучшую сторону для индийцев.
   Надо сказать, что у Фокса была немалая поддержка. За его проект, направленный против Ост-Индской компании, дружно выступили мелкие сообщества английских купцов, которым монополия компании преграждала доступ к индийским богатствам. Мелких купцов поддержала земельная аристократия, возмущавшаяся политическим влиянием набобов. Этих недовольных и возглавила партия вигов во главе с Фоксом, считавшая, что тесная связь Ост-Индской компании и короны угрожает основам английских свобод, а также либералы, отмечавшие, что компания держится взяточничеством и насаждает продажность в стране.
   Но слабоумный король Георг III перед палатой лордов Фокса не поддержал, и его билль был не только провален, но и использован для свержения очередного коалиционного правительства. Лишился поста министра иностранных дел и сам Фокс. Новым главой правительства был назначен знаменитый Уильям Питт-младший, который провел в 1784 году через обе палаты уже свой билль по Ост-Индской компании, который предусматривал учреждение при ней Контрольного совета, состоящего из шести членов Тайного совета. Контрольный совет должен был «проводить ревизии и осуществлять наблюдение и контроль за всеми актами, операциями и делами, которые в той или иной мере касаются гражданского и военного управления территориями и владениями Ост-Индской компании, а также получаемых с них доходов». Билль Питта-младшего ставил Ост-Индскую компанию под контроль правительства, однако по сравнению с теми мерами, которые предлагал сверженный Фокс, билль Питта являлся лишь косметическим ремонтом мрачного фасада компании. Что касается порабощенных индусов, то для них ровным счетом ничего не изменилось.
   Потерпевшие поражение при отклонении билля Фокса виги решили в отместку привлечь к суду генерал-губернатора Индии Уоррена Гастингса. Силы для этого у них имелись и немалые. Обеспокоенный интригами недругов, Гастингс в 1785 году срочно вышел в отставку и поспешил в Англию, чтобы там принять меры в свою защиту. Несколько сундуков, набитых доверху золотом и драгоценностями, должны были в том помочь. Но Гастингс несколько опоздал и, вернувшись, подвергся со стороны вигов обвинению в превышении власти и тираническом управлении. Оппозиционные виги были раздражены непомерными издержками на содержание компании и тем произволом, который вытворяли ее служащие в Индии и, прежде всего, в несчастной Бенгалии.
   Бывшему генерал-губернатору не помогли даже фантастические взятки, и в 1788 году в палате лордов начался судебный процесс, затянувшийся на долгих восемь лет. Это был без преувеличения процесс века! Обвинителями выступали лучшие ораторы Англии, речи которых затем в газетах читала вся страна. Гастингса обвиняли в жестокости, несправедливости и коррупции. Однако, по существу, реальным обвиняемым был не он, а вся Ост-Индская компания. Надо сказать, что нескончаемый судебный процесс служил излюбленным развлечением гостей Лондона, не исключая и русских. Так, генерал-адъютант Евграф Комаровский, будучи дипкурьером, побывав в то время в Лондоне, писал: «Заседания парламента были тогда весьма интересны, и стечение зрителей всегда чрезвычайное. Они открылись процессом, делаемым Гастингсу, бывшему вице-королем в Индии, за жестокости и употребление во зло его там власти. Знаменитые ораторы оппозиции Фокс, Берк и Шеридан истощали все свое красноречие на обвинение Гастингса, но он был оправдан». Впрочем, сделано все было правильно, т. к. обвинить Гастингса значило обвинить всю бесчеловечную политику Англии и в Индии. Именно поэтому «дело Гастингса» постепенно «спустили на тормозах», а самого оправдали за недоказанностью преступлений. По итогам судебного разбирательства Гастингс, хотя и оправданный по всем пунктам, был приговорен к уплате судебных издержек в сумме 67 тысяч фунтов стерлингов. Остаток своей жизни кровавый правитель Индии провел в уединении. Мучала ли его совесть и приходили ли к нему во сне призраки миллионов уморенных голодом бенгальцев, мы уже никогда не узнаем…

Часть третья
От Дербента до Тифлиса

Глава первая

   К концу 80‐х годов подле стареющей Екатерины II появился новый молодой фаворит – Платон Зубов, из гвардейцев, жадный до чинов, денег и власти. Увы, в отличие от умершего в 1791 году светлейшего князя Потемкина-Таврического, Зубов никакими талантами не отличался. До поры до времени новый фаворит в государственные дела не лез, ограничиваясь лишь своими прямыми обязанностями. Но аппетит, как говорится, приходит во время еды…
   К середине 90‐х годов Зубов уже начал расправлять крылья, вмешиваться в управление государством, внешнюю политику и военные дела. Екатерина это только поощряла, наивно надеясь, что со временем недалекий Зубов заменит ей гениального Потемкина.
   Между тем в хорошем советчике, каким был светлейший князь, императрица действительно очень нуждалась.
   В 1791 году в Петербурге объявилась некая таинственная личность – месье де Сен-Жени. Француз предложил императрице план похода русской армии через Бухару и Кабул на Индию. По задумке француза, русские генералы должны были всюду объявлять, что идут в Индию, чтобы восстановить мусульманское правление Моголов во всей их былой славе.
   – Это привлечет под штандарты все войска расположенных на пути вторжения ханств и заставит мусульман Индии подняться против Англии! – фантазировал де Сен-Жени.
   Разумеется, идея была утопическая, но вектор будущего движения был обозначен.
   Кстати, еще осенью 1788 года, когда русская армия под началом князя Потемкина после долгой изнурительной осады взяла штурмом Очаков, в Лондоне быстро поняли, что падение этой турецкой твердыни открыло России огромные перспективы по освоению не северного черноморского побережья. Ответом на падение Очакова стала форменная истерика в Лондоне премьер-министра Англии Уильяма Питта-младшего.
   – Высокомерие русских становится нетерпимым для Европы! – кричал, брызгая слюной, с высоких трибун Уильям Питт. – За падением Очакова видны цели русской политики на Босфоре, русские скоро выйдут к Нилу, чтобы занять Египет. Будем же помнить: ворота на Индию ими уже открыты!
   В марте 1791 года Питт-младший пытался согласовать с Пруссией текст ультиматума России, с требованием отказа от присоединения Очакова и установления границы с турками по Днестру. Англичане были настроены серьезно и даже начали готовить три линейные эскадры для оказания помощи Турции. Замыслы у них были масштабные. Выступая в парламенте, консерватор Уильям Питт заявил:
   – Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но сожжем и верфи Архангельска, наши эскадры настигнут русские корабли даже в укрытиях Севастополя! И пусть русские плавают потом на плотах как первобытные дикари. После этого они навсегда забудут само слово – Индия!
   Но агрессивный премьер-министр потерпел полное поражение в бурной полемике с оппонентами-либералами. Главным аргументом либералов стало то, что на горизонте появилась новая, куда большая опасность, чем Россия, – революционная Франция.
   Русское присутствие на Ближнем Востоке и на Кавказе также заставило задуматься высших должностных лиц Британской Ост‐Индской компании. Одним из первых почувствовал эту угрозу президент Совета управляющих компании сэр Генри Дандес, который утверждал об опасности завоевания русскими Ближнего Востока и Кавказа, которое создаст в будущем угрозу английским интересам. Между тем у России еще хватало проблем на Кавказе.
//-- * * * --//
   Зимой 1792 года произошло событие, имевшее огромные последствия для будущего всего Закавказья. Ехавших в строящуюся в устье Дона крепость Святого Дмитрия подполковника Ивана Лазарева и правителя Харьковского наместничества Федора Кишенского в степи застала снежная метель. Мороз крепчал, и путники едва не замерзли насмерть, но ямщик вовремя услышал колокольный звон из ближайшего села. Повернув на звон, кибитка через каких-то полчаса въехала в село Ольховатку Купянского уезда. Продрогшего офицера и его спутника приютил в своем доме местный священник Степан Котляревский.
   После того как Лазарев и Кишенский отогрелись и напились горячего чаю со снедью, Лазарев спросил:
   – Кто ж в такую бурю звонил в колокол?
   – Да сын мой Петька! – махнул рукой священник. – Он у меня учится в Харьковском духовном коллегиуме, сейчас на Рождество домой приехал, а вот возвращаться не очень-то хочет. Не желает по моему пути идти, что тут поделать?
   В хату в клубах мороза ввалился молоденький парнишка. Лазарев с Кишенским горячо поблагодарили своего спасителя.
   Метель продолжалась еще неделю, и всю неделю путники провели у Котляревских.
   Коротая время и ведя разговоры с мальчиком, Лазарев увидел его живой интерес к воинской службе, оценил начитанность и сообразительность.
   – Хотел бы ты стать офицером и защищать Отечество? – спросил он в один из разговоров.
   – Еще бы! – загорелся сразу Петя Котляревский. – Но кто ж меня с моего коллегиума отпустит!
   Прощаясь с гостеприимным хозяином, его женой и сыном, Лазарев прозрачно намекнул, что они вскоре обязательно увидятся. Хозяева посчитали это обычной вежливостью, а зря. Намерения у Лазарева были вполне конкретные.
   Спустя год в мае 1793 года в Харьковский духовный коллегиум неожиданно прибыл конный фельдъегерь с гербовой бумагой. В бумаге значилось, что студиоза Котляревского необходимо срочно доставить в Кубанский егерский корпус. Изучив подпись и печать, ректор лишь развел руками:
   – Расстанусь без сожаления, так как из сего студиоза хорошего служителя божьего все равно бы не вышло! Забирайте!
   Так студиоз Петр Котляревский стал фурьером 4‐го батальона Кубанского егерского корпуса под началом подполковника Лазарева. Так началась воинская служба человека, которому выпадет судьба вписать одну из самых блестящих страниц русской воинской славы в горах Закавказья и стать одним из великих героев Большой Игры.
//-- * * * --//
   Известие о погроме, который устроил в 1795 году персидский шах Ага Махоммед-хан в Грузии, потрясло Екатерину II. Императрица чувствовала себя ответственной за судьбу единоверного народа, который находился под российским протекторатом.
   – Персов надобно наказать, да так, чтобы никогда впредь даже помышлять о Грузии было неповадно! – в сердцах заявила Екатерина, собрав ближайшее окружение.
   – Если уж идти за Кавказские горы, то не двумя батальонами как раньше, а целой армией, а во главе следует поставить Суворова и идти ему до самого Тегерана, чтобы проблему персидскую решить разом и навсегда! – высказался канцлер граф Александр Безбородко.
   – Что ж, – подумав, решила Екатерина. – Пока у нас на границах большой войны не намечается, вполне можно помочь Грузии и присмирить персов.
   Только что разгромивший мятежную Польшу и взявший штурмом Варшаву Суворов находился тогда на вершине своей славы. Пожалованный в генерал-фельдмаршалы, он все еще пребывал в Польше, командуя 80‐тысячной армией со штаб-квартирой в Тульчине. На письмо императрицы о возможном участии в закавказском походе Суворов ответил согласием, а к ответу присовокупил бумагу с перечнем генералов, которых желал бы иметь под своей командой.
   Просмотрев суворовский список, Екатерина показала его и Платону Зубову. Тот, пробежав глазами фамилии, нахмурился:
   – А почему, матушка, я не вижу там Валериана? Неужели мой брат не заслужил такой чести?
   – И правда, – вздохнула императрица. – Уж мог бы Александр Васильевич тебя уважить…
   Интрига обиженного любимца монархини привела к тому, что Екатерина отвергла не только предложенных Суворовым генералов, но и его самого. По другой версии, когда список предложенных им генералов не утвердили, Суворов отказался сам.
   Так как кандидатура Суворова в командующие Кавказским корпусом отпала, начали обдумывать другие кандидатуры. Претендентов было трое: Гудович, Дерфельден и Цицианов. Все надежны и опытны, каждый по-своему хорош…
   – Я думаю, что никто из них не годится! – нагло прервал императрицу Платон Зубов, когда та рассказала ему о своих видах. – Все они стары и больше думают о своих болячках, нежели о подвигах и славе.
   – А кого бы ты предложил? – подняла Екатерина на фаворита свои близорукие глаза.
   – Валериана! – будто ждал этого вопроса, лихо отчеканил Платон.
   – Не кажется ли тебе что Валериан слишком молод для столь сложного и удаленного от России дела, да и куда ему без ноги по горам-то лазить! – покачала головой императрица.
   – Очень даже годен, государыня, – ответил Платон, демонстративно надув губы. – Валериан уже не раз доказал, что воин и полководец он отменный, а что ноги нет, так он же верхом, а не пешком по горам ездить будет.
   – Ну, что ж, может, ты и прав, – помолчав, сказала Екатерина. – В конце концов, что мы, действительно, все время стариков в командующие определяем, пора уже и молодых выдвигать. Пусть будет по-твоему, назначим Валериана!
   После столь важного разговора императрица хотела поговорить с фаворитом о делах личных, но не тут-то было!
   – Хочу, матушка, рассказать теперь тебе о своем плане покорения земель азиатских, – огорошил Платон Екатерину.
   – Расскажи, расскажи, друг сердешный! – не без удивления придвинулась к нему императрица.
   – Все очень просто. Вначале Валериан завоюет Закавказье и загонит персов за Каспийское море. Затем в случае новой войны с турками Суворов будет действовать против них на Дунайском театре. А вспомогательный удар по туркам нанесет Валериан со стороны Кавказа, следуя вдоль Черного моря в тыл Константинополю. Я же встану во главе Черноморского флота и поплыву на Константинополь морем. Так что втроем мы живо с турками справимся. Ну, а когда с османами будет покончено, то пошлем Валериана в поход в глубь Персии и водрузим на горах тибетских и в пределах индийских знамена екатерининские.
   – И как же ты, Платоша, такое только удумал?! – в восторге всплеснула руками императрица.
   – А что, я ведь не хуже князя Таврического в стратегетике разумею! – не без гордости ответил фаворит.
   В письме к мужу своей племянницы Д.И. Хвостову Суворов не без сарказма написал: «Театр на Востоке; герой граф Валериан за Дербент, покорит и укрепит Каспийское море, прострит свои мышцы до Аракса, далее завоеваниев Петра Великого, и ограничит (оградит. – В.Ш.) Грузию…»
   Сегодня с высоты наших знаний о геополитике совершенно понятно, что план Платона Зубова похода на Восток был не реальным, а утопическим. Но Екатерина идею фаворита тогда поддержала, по крайней мере, на словах. Верила ли она действительно в то, что русской армии удастся одним махом дойти до Тибета и Индии, мы не знаем. Однако первый этап – поход в Закавказье, а затем и в Персию, был вполне реален, при должной подготовке и хорошем командующем. Более того, война с Персией была тогда просто необходима! Во-первых, «Лес львов» (как именовали тогда Персию персидские летописцы) уже давно следовало наказать за непрекращающийся геноцид христианского населения Кавказа. Во-вторых, что касается устроенного в 1795 году Ага Мохаммедом погрома Грузии, стоявшей уже под покровительством России, то это было прямым вызовом ей. Смолчать в данном случае значило полностью утратить всякий авторитет в глазах правителей Востока.
   Вечером, попивая чай со своей камер-дамой Марьей Перекусихиной, Екатерина II доверительно поведала:
   – А мой Платоша делает большие успехи, уже начинает мыслить стратегически. На днях предложил мне прожект покорения Азии и окончательного разгрома Турции. Ежели так и дальше пойдет, то будет с него второй Григорий!
   Умная Перекусихина, прекрасно зная умственные возможности фаворита, деликатно кивала головой, соглашаясь со столь лестной оценкой.
   Следует признать, что никаких исторических документов, говорящих о реальном существовании «Индийского проекта» Платона Зубова, нет, имеются лишь отдельные воспоминания современников. Поэтому был проект или все ограничилось лишь некими разговорами, историки спорят по сей день.
   В том же 1795 году генерал-майор Боувер представил Екатерине II бумагу о положении дел в кочевьях Среднего казахского жуза, в которой заявил о реальности организовать прямые караваны из России в Индию через Северо-Восточный Казахстан.
   Для этого Боувер предлагал учредить два поста: главный – в Петропавловской крепости, другой – во владениях казахского хана Вали. Гарнизоны этих постов, по мнению генерал-майора, должны были составить как русские, так и казахи. Боувер предлагал брать заложников-аманатов из числа влиятельных казахских старшин и держать их в Петропавловской крепости. Аманаты должны были сопровождать караваны до места назначения и нести ответственность за сохранность товаров. Екатерина отнеслась к предложению Боувера без особого интереса.
   – Возможно, что нам действительно удастся привести караваны в Индию, но что их там ждет? – все же спросила она вице-канцлера Ивана Остермана.
   Опытный дипломат лишь усмехнулся:
   – В лучшем случае, ваше величество, англичане развернут их обратно, а в худшем – наши караваны просто исчезнут!
   После этого бумага Боувера была на вечные времена отправлена в архив.
//-- * * * --//
   Вызвав к себе вице-президента Военной коллегии графа Салтыкова, Екатерина приказала ему подготовить документы по созданию Кавказского корпуса, план будущей военной кампании и расчеты по возможным затратам.
   – А кому же будет доверено столь важное и сурьезное дело? – поинтересовался генерал-аншеф Салтыков.
   – Думаю назначить на сей подвиг Валериана Зубова. Генерал он геройский, хотя и молод годами. А ты как мыслишь, Николай Иванович?
   Салтыков был царедворцем опытным, а потому понимал, что решение уже принято и спорить бесполезно. Подтянув, по своему обыкновению, вечно спадающие штаны, он лишь склонил голову с напудренным начесом-тупием:
   – Прекрасный выбор, ваше величество, лучшей кандидатуры и желать нельзя!
   Только вернувшись в коллегию, Салтыков дал волю своим чувствам:
   – Лезут всякие в Аннибалы и Александры Македонские, а ты сиди тут, считай за них, сколько пороха и ядер в горы Кавказские тащить, да как туда фураж с провиантом доставить!
   Понять сетования Салтыкова вполне возможно. До своего назначения командующим Кавказским корпусом Валериан не имел опыта самостоятельного командования, тем более на столь отдаленном и сложном театре военных действий. Но решение было принято…
   Единственно, что мог сделать в данной ситуации Салтыков, – это назначить в помощь Зубову генерала Цицианова, грузина по национальности и опытного воина, знающего Кавказ. Как знать, может, хоть он подучит брата фаворита.
   Назначенному командующим Кавказским корпусом генерал-поручику Валериану Зубову шел тогда всего двадцать пятый год. В таком возрасте большинство офицеров дослуживалось разве что до капитанских чинов. А Валериан уже мечтал о фельдмаршальском жезле… Службу младший брат екатерининского фаворита начинал в Преображенском полку, затем продолжил в Конном лейб-гвардейском. Отличался неугомонностью и жизнерадостностью. При этом Валериан был честным малым, говорил в глаза то, что думал, чем нажил себе немало врагов. Будем объективны – недостатки, общие для «золотой молодежи» конца XVIII века, уравновешивались в Валериане Зубове многими симпатичными качествами – добросердечностью, постоянной заботой о подчиненных, большой продуманностью своих действий, а также веселым и легким характером, умением где надо приободрить, а где надо и пошутить. Солдаты боготворили своего юного вождя и шли за ним в огонь и в воду. Скажем прямо, выбор императрицы Екатерины на сей раз был удачным – Валериан Зубов имел все данные к тому, чтобы в будущем стать отличным полководцем.
   По свидетельству современников, Валериан был писаным красавцем, слыл большим любителем женщин и пользовался их расположением. Говорят, дамам он нравился даже больше, чем чересчур изнеженный старший Платон. Однако сердце графа завоевала замужняя полька Мария Потоцкая. А так как ее муж разрешения на развод не давал, Валериан жил с Потоцкой незаконно, причем совершенно открыто.
   Ходили слухи, что Валериан нравился и самой императрице, что в какой-то момент Екатерина подумывала сменить старшего брата на младшего. По крайней мере, сохранилось ее письмо Потемкину. «Это такое милое дитя, – писала Екатерина о Валериане. – Оно настолько чистосердечно, что плачет каждый раз, когда его не пускают в мою спальню». В данном случае, правда, совершенно непонятно, описана ли в письме реальная ситуация, или же Екатерина попросту дразнила Потемкина, со свойственным ей изящным юмором. Современники утверждают, что именно боясь излишнего расположения Екатерины к младшему брату, старший постарался сплавить Валериана в свое время подальше в Южную армию к князю Потемкину, а потом и на Кавказ.
   Надо отдать должное младшему Зубову, служил он честно и старательно. Впрочем, вне всякого сомнения, своей стремительной карьерой Валериан, помимо личных качеств, был обязан, прежде всего, протекции брата-фаворита. Боевое крещение двадцатилетний Валериан (уже в чине полковника!) принял при штурме Измаила. Там, командуя частью колонны, он атаковал турок и в штыковом бою овладел кавальером и частью вала у Килийских ворот. В живых тогда Валериан остался каким-то чудом – все офицеры рядом с ним были убиты. Разумеется, геройство Зубова было отмечено. Спустя месяц он был уже бригадиром и георгиевским кавалером. В 1792 году Валериан добровольно отправился в Европу, чтобы набраться боевого опыта в рядах австрийской армии против революционной Франции, и отличился в ряде сражений. Мятеж Костюшко в 1794 году Зубов подавлял уже в чине генерал-майора. В Польше он воевал под началом Суворова, причем действовал весьма энергично и жестко, чем заслужил о себе самые негативные отзывы польских шляхтичей. Но Зубову не повезло. При переправе через Буг, верстах в двадцати от Варшавы, ядром ему оторвало ногу. Перед Екатериной молодой инвалид предстал в самом жалком виде – в кресле на колесиках, и старая императрица не могла удержаться от слез. Вытерев шелковым платочком глаза, Екатерина тут же подарила ему дворец, некогда принадлежавший Густаву Бирону, 20 тысяч рублей золотом (на обзаведение хозяйства) и пожизненную пенсию в 13 тысяч рублей серебром, наградив попутно чином генерал-поручика и сразу двумя орденами – Андрея Первозванного и Георгиевским крестом 3‐го класса. Теперь Валериану надо было заниматься восстановлением своего здоровья. Увы, лечение из-за капризов больного затянулось, кроме этого, доктора долго не могли подобрать ему подходящий протез. Лишь три года спустя английские врачи сделали наконец графу отличную искусственную ногу, позволявшую даже ездить верхом.
//-- * * * --//
   Получив назначение, Валериан поблагодарил за доверие императрицу и попрощался с братом. Уже перед самым отъездом Зубов встретился с грузинским послом князем Герсеваном Чавчавадзе, чтобы расспросить того о положении дел в Грузии, но вместо этого больше часа выслушивал слезные просьбы посла о возвращении на родину.
   – Позвольте, князь, но я вам не начальник, ведь вами властвует ваш царь, – удивился Зубов. – Пусть он вас в Тифлис и возвращает!
   – О, Ираклий даже не хочет об этом слушать. – разразился стенаниями Чавчавадзе. – Одна надежда, что когда вы его увидите, то скажите, что князь Герсеван устал и хочет домой! Если он и после этого откажет, то я уеду сам. Пусть ищет на мое место кого хочет! Плевать я на него хотел, я сам себе князь!
   Разговор с Чавчавадзе произвел на Зубова тягостное впечатление. Глядя из окна кареты на столичные сторожевые заставы, Зубов с тревогой думал, что если уж посол столь вольно ведет себя по отношению к государю, то что же ждет Зубова в самой Грузии…
   Путь Зубова лежал в Нижний Новгород. Там, поскрипывая искусственной ногой, 25‐летний генерал-поручик взошел на палубу галеры и отплыл в Астрахань.
   Одновременно из Москвы вышел большой, в полторы сотни повозок, обоз с припасами для будущей экспедиции и казной.
   В Астрахани Зубова встречали только что назначенный губернатором Кавказской губернии, действительный статский советник Алябьев и командующий Каспийской флотилией контр-адмирал Федоров.
   Дело в том, что большую часть войск предполагалось отправить в Закавказье через Грузию, а меньшую (вспомогательную) вдоль западного берега Каспийского моря. Ее-то и должна была обеспечить всем необходимым флотилия.
   Перво-наперво Зубов расспросил Алябьева о состоянии дел. Прежде всего, его интересовали возможности губернии по обеспечению корпуса провиантом и фуражом. Алябьев был честен:
   – Губерния находится в весьма расстроенном состоянии, продовольственная часть запущена, вследствие чего цена на муку в Астрахани сильно взлетела. Но должные меры мною уже принимаются, и снабжение провиантом я обеспечу.
   Разменявший полвека контр-адмирал Федоров был моряком опытным, в первую турецкую войну участвовал в боях на Средиземном море, после этого некоторое время состоял в масонской ложе «Нептуна», в шведскую войну отличился в Эландском, Красногорском и Выборгском сражениях. С Федоровым Зубов также общий язык нашел быстро. Тот лишних вопросов не задавал, к тому же сама флотилия находилась в должном порядке. Из двенадцати входивших в ее состав судов половина чинилась в Астрахани, другая пребывала в крейсерстве у персидских берегов.
   У причалов, слегка покачиваясь на пологой волжской волне, стояли бомбардирский корабль «Моздок» и фрегат «Царицын». Чуть далее разоруженная бригантина «Слава» с транспортами «Урал» и «Волга». Вняв просьбе Федорова, Зубов распорядился прислать в Астрахань для возможного десанта по батальону от Владимирского и Кабардинского полков полторы сотни черноморских казаков и роту полевой артиллерии.
   – Надлежит вам, Николай Степанович, озаботиться изготовлением как можно большего числа транспортных судов. Деньги и людей для этого выделю! – распорядился он.
   – Будет сделано! – ответил командующий.
   На том и расстались. Не задерживаясь более в Астрахани, Зубов поспешил в Кизляр, где его уже ждал командующей Кавказской пограничной линией генерал-аншеф Гудович. Но быстро доехать не получилось. В пути его застигла сильная вьюга, продолжавшаяся целую неделю. Когда ж она закончилась, оказалось, что в приволжской степи не осталось ни одной лошади – все померзли от небывалых морозов. Пришлось нанимать лошадей на стороне и ехать, как тогда говорили, «на долгих».
//-- * * * --//
   Иван Васильевич Гудович был личностью во всех отношениях примечательной. Происхождением из малороссов, сын генерального подскарбия, который после упразднения гетманства был переименован в тайные советники, Гудович получил прекрасное образование – окончил университет в Лейпциге, а военную службу начал инженером. В короткое царствование императора Петра III сделал стремительную карьеру благодаря помощи своего старшего брата, бывшего одним из наиболее приближенных к императору офицером. В 1761 году Гудович был определен в генерал-адъютанты дяди императора генерал-фельдмаршала принца Георга Шлезвиг-Голштинского. После переворота Екатерины II в 1762 году Гудович был арестован, но через три недели освобожден и даже вскоре назначен с повышением. Однако недоверие и определенную подозрительность к Гудовичу Екатерина сохранила до конца своего царствования.
   В дальнейшем Гудович командовал Астраханским пехотным полком. В первую русско-турецкую войну 1768–1774 годов отличился в сражениях под Хотином, при Ларге и Кагуле, командуя отдельным отрядом в Валахии, разбил войска сераскира и в ноябре 1770 года занял Бухарест. Затем командовал колонной в штурме крепости Журжи и разбил турок в бою при Одалунах. После войны начальствовал дивизией, затем успешно губернаторствовал в Рязани и Тамбове. В следующую русско-турецкую войну 1787–1792 годов Гудович снова отличился, овладев крепостями Хаджибей (будущая Одесса) и Килия. Затем, командуя Кубанским корпусом и Кавказской линией, в 1791 году штурмом взял Анапу, гарнизон которой вдвое превышал численность его отряда. В последующем присоединил к России территории Тарковского шамхальства и Дербентского ханства, построил Усть-Лабинскую, Кавказскую, Шелководскую пограничные крепости.
   Из воспоминаний современников: «Он (Гудович. – В.Ш.) был нрава горячего, правил строгих, любил правду и преследовал только порочных; с вида казался угрюмым, неприступным, между тем, как в кругу домашнем или в приятельской беседе был ласков и приветлив. Кроме российского, знал языки: латинский, французский, немецкий и итальянский; имел прекрасный оркестр, составленный из домашних музыкантов… Граф Иван Васильевич был женат на дочери последнего малороссийского гетмана, графине Прасковье Кирилловне Разумовской».
   Разумеется, что из всех возможных кандидатур на должность командующего Кавказским корпусом (исключая, разумеется, Суворова) Гудович был самым подходящей. Как никто другой из русских генералов он знал Кавказ, а Кавказ знал его. Назначение «мальчишки Зубова» Гудович воспринял как личное оскорбление. Однако, будучи человеком чести, генерал-аншеф решил сделать все возможное для успеха затеваемой экспедиции.
   Испытывал ли Валериан Зубов угрызения совести при встрече с Гудовичем, мы не знаем. Зато знаем другое, Гудович скрепя сердце при общении с Зубовым проявил и выдержку, и такт, хотя в кармане обиженного генерала уже лежал рапорт об отставке.
//-- * * * --//
   К моменту приезда Зубова Гудович, получив соответствующие указания из Военной коллегии, уже стягивал к Кизляру назначенные в экспедицию войска, наводил для переправы через Терек понтонный мост. Распоряжался он, как всегда, толково и со знанием дела.
   Так как в состав корпуса были определены преимущественно полки, находившиеся на Кавказской линии, заменить их Гудович решил другими войсками.
   – Границу без присмотра оставлять нельзя, поэтому будем менять назначенные в поход полки войсками с Дона и Тавриды, – пояснил Гудович Зубову при первой их встрече.
   – А как скоро они прибудут? – поинтересовался тот.
   – Прибудут они не скоро, так как только получили приказ и начали движение, – мрачно ответил генерал-аншеф и, видя растерянность в глазах Зубова, скривившись, добавил: – Но, несмотря на это, все переподчиненные вам войска я соберу у Кизляра к 10 апреля. Так что числа 12‐го вполне сможете уже выступить в поход.
   Что оставалось Зубову? Только благодарить старого вояку.
   – А теперь я приглашаю вас к себе домой отобедать, а заодно кое-что обсудить, – взял под локоть Валериана Гудович. – Не обессудьте, но мы с супругой любим кухню малороссийскую с борщом, салом и варениками.
   За варениками и горилкой Гудович посвятил Зубова в тонкости кавказских дел и настоятельно советовал изменить составленный в Петербурге план похода, отменив движение корпуса через Грузию.
   – Сей план откровенно дурацкий, – отбросил он его на пол со стола. – Узнаю руку Николашки Салтыкова. У него так всегда, одна половина головы не ведает, что творит другая! Но зато заседаем и представительствуем в коллегиях знатно!
   – Но ведь мы идем за Кавказские горы именно для того, чтобы спасать грузин? – удивился такому повороту в разговоре Зубов.
   – Грузия сейчас в таком положении, что не только не может предпринять войны наступательной, но требует огромной помощи для водворения простейшего внутреннего порядка. На сегодняшний день там нет вообще никакой законной власти.
   – А как же царь Ираклий? – напрягся Зубов.
   – Именно Ираклий, по беспорядкам своего правления и по слабости характера, и привел Грузию в совершенное расстройство, – покачал головой Гудович, щедро разлив по стаканам чистую, как слеза, горилку. – К сожалению, даже недавнее вторжение Ага Мохаммеда, разорившего всю страну, ничему членов царского дома не научило. Царевичи по-прежнему не слушают отца, грызутся друг с другом, восстановили против себя дворянство и образовали множество враждебных партий.
   – А что же народ, нет ли восстаний? – спросил Валериан.
   – Давай сначала выпьем, – хмыкнул Гудович, поднимая свой стакан. – Ну, быть добру!
   Выставленная горилка была крепка и зла.
   – Уф, – выдохнул Зубов, тут же закусив ломтиком ледяного сала. – Хорошо!
   – Вся Грузия нынче в полном отчаянии, – продолжил генерал-аншеф свой рассказ. – Народ грузинский, бывший раньше весьма бойким, приведен ныне в слабость и робость. Сему несчастному положению главною причиною еще и их царица…
   О беспорядках в Грузии Зубов кое-что знал, как и о том, что в январе 1796 года Екатерина II велела Гудовичу отправить из Екатеринославской губернии в Грузию два батальона пехоты, двенадцать эскадронов кавалерии и два полка донских казаков под общим командованием полковника Киреева. Но Гудович этого приказа не исполнил. О причинах невыполнения высочайшего приказа и спросил его Зубов.
   – Не выслал я войска лишь по одной причине, что они в Грузии неминуемо умрут с голоду, – развел руками генерал-аншеф.
   – Как с голоду, когда царь Ираклий в письме государыне хвалился, что может довольствовать хоть двадцать тысяч? – поразился Зубов.
   – Хвалиться он любит и умеет, но на самом деле Ага Мохаммед истребил в Гяндже все грузинские хлебные магазины, а нынче грузины если и привозят туда хлеб, то продают по заоблачным ценам. Нынче в Грузии стоят два батальона полковника Сырохнева, так мы и их прокормить не можем, посему Сырохнев о пропитании солдат заботится сам, рассылая фуражиров. Но выделенные ему деньги уже кончаются. Я из резервных сумм только что отправил ему четыре тысячи червонцев, но насколько этого хватит, не знаю.
   – А как с дорогами на Грузию? – упавшим голосом спросил Зубов, понимая, в какую западню он попал.
   – Переправа кавалерии и обоза через горы крайне затруднительна, а в зимнюю пору почти невозможна. Доставка продовольствия с Кавказской линии в Грузию также немыслима, так как подвижной магазин должен состоять из множества повозок, по недостатку лошадей, запряженных волами, которые не в силах карабкаться на каменистые утесы и спускаться с отвесных скал в ущелья глубокие.
   – Что же вы мне посоветуете, Иван Васильевич? – вопросил Зубов, махнув очередной стакан горилки, после чего горестно подпер голову рукой.
   – Мое мнение такое, – разлил еще по стакану Гудович, – прежде всего, оставить отряд Сырохнева без подкреплений, тем более что опасности для него пока никакой нет. Собранные же в Кизляре полки двинуть в Закавказье обходным путем, пусть более длинным, но более верным. Следуя быстро к Дербенту, а оттуда в Баку, вы будете иметь возможность всегда ввести войска в Грузию через Шемаху и двинуть их далее к Гяндже, лишь бы только было продовольствие.
   На том генералы и порешили. Выйдя от Гудовича, Зубов вспомнил, что выпили они вдвоем ни много ни мало, а четверть. При этом он совершенно не чувствовал себя пьяным, то ли закуска была столь хороша, то ли обстоятельства разговора были такими, что захочешь, а не опьянеешь. Невдалеке перекрикивались караульные. Над головой чернело покрытое яркими звездами южное небо…

Глава вторая

   Назначенные войска подходили весьма медленно, и к 10 апреля в Кизляр прибыли далеко не все. Всего собралось более 12 тысяч человек, из них половина пехоты. Впрочем, вины Гудовича в том не было, и Зубов это прекрасно понимал.
   – Я решил не ждать подхода арьергардий, а выступать в назначенный поход немедля! – объявил он Гудовичу.
   Тот кивнул в ответ:
   – Сие есть самое разумное решение!
   Так как полки и батальоны прибыли из разных мест, их прямо на ходу пришлось сводить в импровизированные бригады. Так в первую пехотную бригаду под началом генерал-майора Булгакова вошли два батальона Кубанского егерского корпуса и два из Кавказского гренадерского полка. Вторую бригаду под командой генерал-майора Римского-Корсакова образовали сводно-гренадерский батальон, батальон Воронежского и два батальона Тифлисского мушкетерских полков.
   Первую кавалерийскую бригаду составили Владимирский и Нижегородский драгунские полки. Она была поручена генерал-майору барону Беннингсену, а вторая – из Астраханского и Таганрогского драгунских полков, поступила под начальство бригадиру графу Апраксину. Но многие начальники еще не подъехали. Поэтому одну из кавалерийских бригад временно возглавил командир Нижегородского драгунского полка, будущий герой войны 1812 года, Николай Раевский. А вместо назначенного командовать всей казачьей конницей атамана Платова, еще только покинувшего Дон, казаками пока начальствовал командир Хоперского полка подполковник Баранов.
   Не дожидаясь главных сил, вперед был послан небольшой авангард под командой генерал-майора Савельева для переговоров с правителем Дербента о возможном союзе против персидского шаха.
   Дербент, носивший по праву прозвание Золотых ворот Кавказа, запирал собой каспийский проход в Закавказье. По тем временам Дербент относился к числу первоклассных крепостей, к тому же оборона его была усилена самой природой. Поэтому важно было договориться с местным ханом по-доброму, чем проливать под дербентскими стенами кровь и тратить драгоценное время.
   Не теряя времени, 10 апреля Зубов с четырьмя бригадами и казаками переправился через Терек по плавучему мосту, но, совершив всего лишь один переход, вынужден был остановиться у Лашуринского форпоста на реке Каргине. К сожалению, небывало суровая зима и новые метели не дали возможности идти дальше. Как обычно, на переходах начальники рассчитывают на подножный корм для лошадей, приберегая основные запасы фуража на черный день, но сейчас снежные сугробы исключили эту возможность. Делать нечего, оставив войска на Каргине, Зубов вернулся в Кизляр, чтобы обеспечить войска дополнительным фуражом и провиантом.
   И снова проблемы – подвижной магазин только формировался, еще не хватало ни фур, ни волов.
   – Нам надо хотя бы еще неделю! – огорошил его занимавшийся обозом генерал-майор Цицианов. – Ну, а все соберутся вообще только к июню.
   – Это немыслимо! – хватался за голову Зубов. – Я просто сойду с ума! Так нельзя воевать!
   – Что вы, Валериан Александрович! – успокоил его Цицианов. – Сие – обыденные заботы любого полководца! Дальше будет только хуже…
   Опять выручил Гудович, собравший по пограничной линии сколько возможно ногайских арб и наняв фуры частных лиц, с обязательством платить им помесячную плату. Сбор этих подвод и нагрузка провианта также потребовали времени, и потому, как ни торопился граф Зубов выступить в поход, он не мог этого сделать ранее 18 апреля. Только к этому дню при помощи деятельности Гудовича смогли наскоро сформировать часть обоза, назначенного следовать за корпусом.
   Из письма генерал-аншефа Гудовича: «…Я дохожу до устали, не имея помощников; не говоря о генеральских чинах, из коих у меня ни одного нет, я имею очень мало штаб-офицеров. Все, что было, старался доставить к войскам, идущим в поход, и могу сказать, что отправлял иногда должность штаб-офицерскую. Подвижной магазин меня сокрушает; самый угол государства, отделенный пустою, и дурною степью… линия пространная, войск осталось мало и все слабые большею частию, и оные еще не пришли…»
   Вместе с русскими полками в поход прихватили и брата персидского шаха Нури-Али-хана, до недавнего времени бывшего владетелем богатых прикаспийских провинций. Со своим старшим братом Ага Мохаммедом младший Нури-Али рассорился из-за того, что не пожелал уступить ему арабского жеребца, купленного за четыре тысячи червонцев. Рассвирепев, старший брат силой забрал понравившегося коня, а строптивца обещал засадить в тюрьму. Зная мстительный характер Ага Мохаммеда, Нури-Али-хан почел за лучшее сбежать в Петербург, где просил о заступничестве. Неожиданно появившегося в российской столице преемника шахского трона было решено использовать в дипломатической игре на Кавказе. Сам Нури-Али-хан в случае успеха русских рассчитывал сесть на персидском престоле.
   Тем временем лазутчики доложили Ага Мохаммеду, что русские готовятся с ним воевать. Находившийся в это время в Хорассане шах сразу понял, что легкой эта война не будет.
   Собрав военачальников, он объявил:
   – Московиты осмелились вторгнуться в пределы моего государства, поэтому мои храбрые воины пойдут против них. Мы нападем на стены, нагроможденные из пушек, на тучи их пехоты и разрубим их нашими победоносными мечами!
   Начальники одобрили решимость шаха и обещали не жалеть своей крови.
   Когда они разъехались, шах, призвав первого министра Хаджи Ибрахима, спросил:
   – Ты думаешь, что я поступлю, как объявил?
   – Без сомнения, если это угодно будет повелителю! – склонил голову министр.
   – Неужели и ты так же глуп, как и прочие? – разозлился шах. – Как ты мог подумать, что я подставлю свою голову под их сабли и допущу истребить свою армию их пушками? Я поступлю иначе! Русские пули никогда меня не достигнут, и русские смогут владеть только тем, куда долетят их ядра. Да, они смогут идти куда пожелают, но я везде оставлю им одну пустыню! Сам же я поспешу в Муганскую степь, где стоит армия, чтобы следить за каждым движением московитов!
   – Воистину нет предела твой мудрости, о великий из великих! – склонил голову первый министр.
//-- * * * --//
   18 апреля Зубов продолжил движение к Каспийскому морю. Взятого фуража и провианта должно было хватить до Дербента. А там должна была подойти из Астрахани флотилия контр-адмирала Федорова с новыми припасами. Проделав первый переход в 40 верст, полки подошли к реке Сулак. Из-за весеннего паводка река широко разлилась, и переправа заняла немало времени. Больше всего мороки было с обозом, который перевезли на паромах. Конница преодолела Сулак вплавь. Одежду, оружие, седла переправляли на лодках. После переправы – дневка, а потом снова в путь. Легкие казачьи полки шли впереди пехоты и артиллерии. Первое время еще мели метели, но чем дальше полки уходили к югу, тем погода становилась теплей.
   С провиантом также все обстояло пока неплохо. Выделяемые от батальонов охотничьи команды исправно били кабанов и дичь, которой было полным-полно в местных степях. На привалах местные кумыки привозили много свежей рыбы, продавая ее задешево.
   С выходом в предгорья Кавказа началось общение и с дагестанцами. Отношения с ними также сложились если не самые дружеские, то, по крайней мере, вполне миролюбивые. Так, жители города Тарки встретили русских солдат не только огромными котлами с вареным мясом, но песнями и танцами. Походные лагеря, по распоряжению главнокомандующего, размещали всегда вне горских аулов, чтобы не стеснять жителей. Впрочем, те сами всегда спешили к солдатам, чтобы что-нибудь им продать.
   – Не поход, а сплошной праздник! – весело говорил своим генералам Зубов.
   – Все еще впереди, – мудро отвечали те.
   Шамхал – владетель южных земель Дагестана, прислал навстречу Зубову своего сына, чтобы тот достойно приветствовал русского генерала. Сын без утайки рассказал графу об опасениях отца:
   – Мы очень боимся вторжения персидских полчищ на Терек, которыми грозит коварный Ага Мохаммед. Поэтому рады видеть русских, так как только они могут помочь нам в противостоянии с персами.
   – Пока на вашей земле есть хоть один русский солдат, никакой Ага Мохаммед не посмеет появиться здесь! – успокоил его граф Зубов. – Передай мои слова отцу, и пусть он будет спокоен за будущее своего народа.
   Пока корпус Зубова двигался к Каспию, четырехтысячный авангард генерала Савельева уже вступил во владение Шейх-Али-хана Дербентского. Непрерывно шел дождь с сильным ветром, а то и снег с вьюгою, что было совсем непривычно для здешних мест.
   Савельев отправил к хану знающего местные языки майора Ахвердова с требованием, чтобы тот прислал своих чиновников для заключения военного союза против Ага Мохаммед-хана. Майор передал и письмо Гудовича, в котором генерал-аншеф требовал покорности и предупреждал, что вскоре в Дагестан придет большое русское войско, «которое пойдет по головам всех противящихся Высочайшей воле». Прочитав письмо, Шейх-Али-хан приуныл. Союза с русскими он не желал, и теперь все его надежды были на персидское войско Ага Мохаммед-хана. Майору Ахвердову Шейх-Али-хан отказал, дерзко заявив:
   – Я не знаю и не вижу повеления русской царицы, разрешающей вступление русских войск в мои владения, зато я знаю могущество персидского властителя! К тому же столь маленький отряд, как у вас, не вызывает у меня ничего, кроме смеха! С таким количеством воинов я не выезжаю даже на охоту!
   – Это только авангард. За нами идет большая армия! – заявил в ответ Ахвердов.
   – Когда она придет, я ее уничтожу! – гордо заявил правитель Дербента.
   После этого Ахвердова схватили и бросили в подземелье, а в лагерь армии Ага Махоммед-хана, находившейся в Муганской степи, был послан гонец с извещением о приближении русских и просьбой о помощи. Однако затем местная знать все же решила не озлоблять Зубова, и Ахвердова отпустили. Вслед за этим из города выскочила конница, которая начала обстреливать из ружей наших казаков.
   Савельев отошел от Дербента и расположился в двух верстах от него лагерем. На следующий день он занял высоты, доминирующие над Дербентом, на которых устроил батарею в двухстах саженях от городской стены.
   С открытием артиллерийского огня по городу Шейх-Али-хан прислал парламентера.
   – Шейх просит не стрелять по городу! – заявил тот. – Он бы даже впустил в Дербент ваши войска, но боится быть наказанным за свои поступки персидским шахом и потому просит, чтобы русские выдали ему своего аманата.
   – Это требование, несовместное с достоинством и честью русского оружия! – ответили ему. – Русские никого в заложники не дают!
   Было очевидно, что Шейх-Али, не желая покориться, только тянет время в ожидании, когда вернется посланец от Ага Мохаммед-хана. Однако Савельев продолжил переговоры, так как войска нуждались в отдыхе.
   Одновременно он ускоренно строил вторую батарею. Узнав об этом, дербентцы попытались пальбой сорвать ее достройку, но были отогнаны батальоном егерей полковника Мансурова.
   Между тем Шейх-Али-хан еще раз прислал парламентера, прося Савельева остановить постройку батарей и дозволить ему послать письмо Гудовичу, а до получения ответа, чтобы русские войска отступили от города на 15 верст.
   – Он что, нас за дураков принимает! – удивился такой наивной хитрости Савельев и в просьбе отказал.
//-- * * * --//
   В это время в Дербент вернулся посланный в ставку Ага Махоммед-хана гонец. Сведения он привез неутешительные – шах отказался идти на помощь жителям Дербента.
   – Передай своему шаху, что войска мои очень утомлены и с русскими драться не могут, – заявил Ага Махоммед посланцу. – Когда воины отдохнут, то летом, может быть, я и приду на помощь!
   Но на самом деле ни весной, ни летом, ни осенью Ага Махоммед помогать дербентцам не собирался. Не успев уехать, посланец Шейх-Али-хана стал свидетелем свертывания персидского лагеря. На его вопросы, куда же собирается двинуться шахское войско, ему ответили, что Ага Махоммед покидает Муганскую степь и уходит внутрь Персии. Не будучи уверен в верности местных ханов, Ага Мохаммед забрал заложниками их жен и детей.
   Разумеется, что стремительный уход из Закавказья Ага Махоммед-хана был вызван вовсе не усталостью воинов. Ага Мохаммед откровенно испугался подхода русских, как опытный полководец понимая, что одолеть их у него нет никаких шансов. Поэтому в создавшейся ситуации для Ага Махоммеда было гораздо лучше, сохранив лицо, загодя покинуть опасные земли Прикаспия, оставив союзных ханов наедине с их судьбой.
   Стремительный уход властителя Персии, больше напоминавший бегство, вызвал переполох в кавказских ханствах. Одни радовались этой новости, другие, наоборот, впали в печаль. Так, ханы Шекинский и Шемахинский немедленно изгнали представителей Ага Мохаммеда. Немедленно послал посла в Георгиевск с изъявлением полной покорности и каракайдакский уцмий. Карабахский хан Ибрагим хвастал:
   – Проклятый кастрат бежал, но не из-за русских, а из-за меня. Его прибытие к Шуше я почел не более появления назойливой мухи! Я на него даже не взирал, наслаждаясь любовью со своими женами. А затем я опоясал себя саблей прадеда и с легкостью отбил все приступы и заставил Махоммеда дрожать как паршивого пса!
   Что касается бакинского хана Хусейн-Кули, то он решил перехитрить всех. Хусейн-Кули-хан одновременно присягнул России, но тут же отправил в Дербент две пушки. Всецело поддерживавшие персов дербентский и гянджийский ханы были потрясены уходом Ага Мохаммеда. Если правитель Дербента остался теперь один на один с русской армией, то гянджийский Джават-хан был в ужасе от того, что грузинский царь Ираклий непременно отомстит ему за помощь персам в разорении Грузии.
   Еще один давний ненавистник России хамбутай казыкумыкский поддержал дербентского хана, обещая свою помощь. Также поступили кадий акушинский и султан Дженгутайский Али.
   А вскоре к Гяндже двинулось войско карабахского хана Ибрагима, чтобы, по совету царя Ираклия, наказать тамошнего хана Джавата за помощь персам, ну и заодно поживиться за счет соседа. Понимая, что дело идет к смене власти, к Ибрагиму тут же присоединился племянник Джавата Раим-хан, а также лезгинские разбойники Омар-хана аварского, всегда готовые кого-нибудь пограбить.
   Грузины, не ожидавшие такой прыти в наказании Гянджи, даже испугались:
   – Этак они сами все себе разграбят, а мы останемся ни с чем!
   Ираклий немедленно отправил вдогонку двух сыновей с большими отрядами, приказав без хорошей добычи не возвращаться.
   Впрочем, в Дербенте у Шейх-Али-хана имелось до десяти тысяч воинов. При умелом командовании, да еще в обороне, это была серьезная сила.
   Как бы то ни было, но одно только появление русского корпуса на подступах к Закавказью вызвало там полный переполох.
//-- * * * --//
   Тем временем, несмотря на все трудности, Кавказский корпус генерал-поручика Зубова подвигался вперед и уже 23 апреля достиг реки Озени, где встал лагерем. Там к Зубову заявился опытный лазутчик – астраханский купец Богданов, посланный ранее в окрестности Дербента. Граф Зубов принял лазутчика, возлежа на походной кровати в дорогом китайском халате – подарке императрицы. Рядом с кроватью стояла покрытая позолотой искусственная нога командующего:
   – Ну, рассказывай, что важного и нужного удалось узнать в Дербенте!
   Богданов, косясь на сверкающий золотом протез, доложил:
   – Знаю, что Шейх-Али-хан получил значительную помощь от хамбутая казыкумыкского, с которым виделся два дня назад. Договорились они собрать до трех тысяч отборных войск, пройти через табасаранские и каракайдакские ущелья и напасть на наш передовой отряд, что стоит у Дербента со спины.
   – Доподлинно ли все так есть, как говоришь? – приподнялся на локтях Зубов.
   – Мое слово верное! – с некоторой обидой ответил Богданов и добавил, перекрестившись: – Вернее не бывает!
   Известие было действительно важным, и Зубов, не скупясь, отсыпал храброму лазутчику золотых червонцев.
   После этого граф собрал генералов и старших офицеров:
   – Немедленно выступаем на соединение с Савельевым!
   25 апреля Зубов был уже в Тарках, где за три версты от города был встречены шамхалом Бамматом II с сыновьями и «с некоторыми из сопредельных ему малых владельцев».
   – Много лет назад мой дед на этом месте встречал великого императора Петра, а теперь мне, недостойному, снова выпала честь встречать русских воинов! – заявил шамхал, склонив голову перед командующим.
   Приняв Баммата в своей палатке, Зубов одарил его часами, осыпанными бриллиантами, и полутора тысячами рублей.
   Затем был обед, во время которого шамхал так налегал на водку, что домой его увезли на арбе в бессознательном состоянии. Современник так характеризовал правителя Тарки: «…Ум его в тесных границах, а водка российская есть самый лучший предмет его упражнений». Что ж, лучше уж такой союзник, чем никакой!
   Дальнейший путь был труден. То поднимаясь почти на отвесные скалы, то спускаясь в глубокие ущелья и двигаясь по их узкому дну, войска брели длинной вереницей. Очень сильно затрудняла движение артиллерия и большой обоз. На крутых подъемах солдаты выпрягали волов и втаскивали на горы пушки и повозки на себе.
   Чрез два перехода корпус достиг реки Урусай-Булак. Там уже ждали прибывшие с изъявлением покорности своих повелителей брат уцмия каракайдакского и сын кадия табасаранского.
   Они же вызывались провести русских через свои земли так, чтобы выйти к Дербенту не с той стороны, где русских уже ждали, а с противоположной. Чтобы проверить правдивость предложения, Зубов отправил вперед с проводниками капитана Симоновича.
   – Сделай самую тщательную рекогносцировку этих дорог и поспешай, так как время дорого! – напутствовал он капитана.
   Пока войска отдыхали, Симонович обернулся в обе стороны.
   – Ваше сиятельство, – доложил он, спрыгнув с едва живого коня. – Хотя дороги указанные – это просто козьи тропы, но они проходимы!
   – А обоз? – поинтересовался Зубов.
   – Обоз не пройдет!
   Зубов обернулся к стоявшему рядом генерал-майору Булгакову:
   – Сергей Алексеевич, присоедини к своей бригаде две роты гренадеров Владимирского полка, полки Астраханский и Таганрогский драгунские. Возьми всех хоперских и семейных казаков, а также шесть пушек. Захвати провианта на 20 дней и выступай к Дербенту обходной дорогой с Симоновичем. Подойдя, рекогносцируй крепость, а на выгодных пунктах поставь батареи.
   Храбрый и прямодушный Булгаков кивнул головой:
   – Ваше сиятельство, думаю, что хорошо бы взять с собой брата уцмия каракайдакского с сыном кадия табасаранского, ведь пойдем через их земли.
   – Забирай! – согласился Зубов.
   По расчетам Зубова, Булгакову надлежало подойти к Дербенту не позже 2 мая и одновременно с главными силами, чтобы разом взять крепость в полную блокаду.
   Генерала Булгакова Зубов выбрал не зря. За плечами Булгакова было уже немало подвигов – дрался под Очаковом, первым водрузил знамя над стенами Анапы, штурмом взял крепость Суджук-Кале, гонял черкесов на Кавказской линии. При этом Булгаков отличался не только храбростью и прямодушием, была у него особенность – особенно хорошо удавались генералу предприятия самостоятельные. Забегая вперед, скажем, что впоследствии Булгаков станет одним из наших выдающихся кавказских генералов.
//-- * * * --//
   Узнав о приближении русских войск к Дербенту, Шейх-Али-хан, заручившись помощью Сурхай-хана Казикумухского, просил содействия у Омар-хана Аварского, обещая выдать за него свою сестру, на которую тот давно имел виды. Омар-хан колебался. Сестра дербентского хана слыла первой красавицей, но русских он тоже боялся.
   Одновременно Шейх-Али отправил посланника через Эрзерум к турецкому султану, снабдив его подарками, для взяток турецким вельможам.
   – Передай султану, что я и весь мой род до десятого колена всецело преданы великому падишаху Вселенной и истинному повелителю всех правоверных, прося у него защиты от неверных московитов. Проси прислать султана сюда большое войско. Если же, по причине большого расстояния, он сочтет это невозможным, то проси султана прислать мне несколько его повелений за печатью на имя правителей Дагестана с сановниками и с деньгами, дабы я мог перекупить их от русских и тем освободиться от тиранства презренной нации.
   При этом дербентского хана нисколько не смущало, что те же слова не так давно он произносил, стоя на коленях перед Ага-Мохаммед-ханом.
   Увы, султан не оценил столь быстрой смены хозяина дербентским ханом и оставил его без ответа.
   По ханствам разъехались посланцы из Дербента, агитировавшие не только правителей, но и их подданных:
   – Презренные московиты отправили, в отмщение за Грузию, свою нечестивую рать на Великий Дербент, всегда служивший воротами в Персию и крепкою преградой между правоверными и неверными. Они хотят овладеть городом, построенным Великим Искандером, и полонить его жителей, чтобы отправить их в рабство в нечестивую русскую землю и продавать их на улицах и в церквях! Собирайтесь в отряды и нападайте на нечестивых!
   – Берите в руки сабли и сами сражайтесь с московитами, а мы посмотрим, что из этого выйдет! – смеялись над ними шемахинцы и ширванцы, талашинцы и шекинцы.
   Желающих драться с русскими из-за упрямства дербентского хана не было.
   Готовясь к обороне города, дербентский хан завалил ворота камнями, а перед замком Нарын-Кале построил новую каменную башню, которая прикрывала крепость.
   Надо сказать, что в Дербенте не было ни спокойствия, ни единства. В городе существовали две враждебные друг другу партии. Одна, состоявшая из жителей города, не желая подвергать опасности свои семейства, требовала мира с русскими.
   – Наши отцы помнили, когда в Дербент пришел царь Петр, – говорили они. – После этого мы жили в полном достатке и благоденствии. Зачем воевать, когда и сейчас все будет именно так?
   Вторая партия, состоявшая из пришельцев разных горских народов, требовала войны.
   – Мы не желаем владычества неверных и хотим править сами! Если же быть войне, то пусть Дербент лучше сгорит в огне, чем станет русским!
   По восточному обыкновению, свои отношения политические противники выясняли кулаками на городском базаре, который ежедневно становился ареной массовых кровопролитных драк.
   О том, что в Дербенте происходит серьезная политическая борьба, Зубов прекрасно знал от своих лазутчиков.
   – Коли у них там все столь яростно, то грех был бы таким разладом не воспользоваться, – сказал он Цицианову и отправил в город посланника с прокламацией к Шейх-Али-хану и всем жителям. Прокламация гласила: «От Ее Императорского Величества Самодержицы Всероссийской на разрушение сил хищника Аги-Мухоммед-хана, посланный с многочисленным воинством генерал-поручик граф Зубов сим извещает, что не имеет, ни повеления, ни желания вредить таким, кои не отваживаются подымать оружие против победоносных Ее Императорского Величества войск, но паче священным именем Ее Императорского Величества обещает сильное свое покровительство, личную и имущественную безопасность всем спокойным и благонамеренным обитателям. Вследствие сего, объявляя свое расположение, предлагает дербентскому народу осмыслить, что, не имея причины ко вражде и не долженствуя иметь никакой от россиян опасности, не надлежит жертвовать напрасно кровию людей. Высокостепенный хан обязан войти в состояние своих подданных, за что они с россиянами, кои никогда их неприятели не были, будут сражаться? Они обязаны сберечь жен своих и детей и не внимать буйному гласу освирепевших наемников, которые жизнь свою оценили и продали яко отчаянные, но и сих увещевать должно, чтобы возвратились восвояси, ибо будут отпущены, и все останутся спокойны, если крепость для войск российских будет отворена».
   Пока на городском базаре обсуждали прокламацию, Кавказский корпус подошел к стенам Дербента.
   Говоря об упрямстве Шейх-Али-хана Дербентского, мы должны знать, что ему было всего… восемнадцать лет. Молодой и амбициозный юноша мечтал о воинской славе, наивно полагая, что сможет одолеть русскую армию. В сравнении с восемнадцатилетним шахом двадцатипятилетний Валериан Зубов выглядел убеленным боевым ветераном.

Глава третья

   В нескольких верстах от Дербента наши передовые разъезды были встречены пальбой засевших по горам и оврагам стрелков. Перестрелка продолжалась более трех часов, пока спешившиеся гребенские казаки и батальон егерей не выбили застрельщиков из засад, заставив бежать в крепость. Подойдя к городу, войска расположились на окружавших его с северной стороны холмах.
   Зубов с генералитетом провел рекогносцировку. Неприятельская крепость состояла из трех самостоятельных укреплений. Первое (верхнее) почти примыкало к горам. Это был расположенный на возвышенности хорошо укрепленный передовой замок Нарын-Кале с передовой четырехъярусной башней. Далее располагался сам город, обнесенный крепостной стеной, сложенной из дикого камня высотой в семь саженей с большим количеством больших и маленьких башен. Наконец, у самого моря находилось третье укрепление – Дубари, так же хорошо укрепленное и с самостоятельным гарнизоном. В Дубари жители согнали и весь свой скот. На стенах укреплений были установлены пушки и фальконеты. Кроме того, по сообщениям лазутчиков Зубов знал, что порох жители изготовляют в городе сами. Почему-то дербентцы больше всего боялись ночного штурма, а поэтому ночами заполняли башни и стены, а днем отсыпались, оставляя наверху лишь дозорных. Проведя рекогносцировку, генералы собрались на совет.
   – Предлагаю, прежде всего, овладеть передовой башней, которая, закрывая большую часть стен, препятствует не только устройству батарей, но и сообщению между войсками.
   – Хорошо бы овладеть башней до подхода отряда Булгакова, – поддержал его генерал-майор Римский-Корсаков, – тогда бы руки у нас были бы развязаны.
   После совещания Зубов приказал немедленно открыть артиллерийский огонь по разным частям города, чтобы вызвать если не пожары, то хотя бы панику. Единственная двенадцатифунтовая пушка была поставлена подле передовой башни.
   Однако первые четыре ядра просто отскочили от ее каменных стен. Раздосадованный Зубов только махнул рукой:
   – Огонь прекратить! Нечего попусту тратить порох!
   Генералы снова начали совещаться, решив брать башню штурмом.
   В ближайшую ночь на 3 мая к башне был выдвинут батальон Воронежского пехотного полка во главе с полковником Кривцовым и две гренадерские роты. Общая команда была поручена генерал-майору Римскому-Корсакову. Но штурм провалился. Воронежцы добежали до башни, попытались влезть на нее прямо по штурмовым лестницам и выступающим из стены камням. Но из этой затеи ничего не получилось.
   Один из участников похода так описывал эту попытку: «Пользуясь темнотою ночи, наши подошли очень тихо и приставили к башне лестницы, не быв примечены; но когда солдаты готовились лезть на оные, то караульные в башне проснулись, и персияне стали защищаться отчаянно. Град пуль и камней посыпался с верха башни; наши принуждены были отступить; ибо от первых выстрелов полковник Кривцов получил три раны в голову, а майору Веревкину прострелили обе ноги; сверх того, ранено еще 3 офицера, 15 рядовых и убито 6 человек». Видя, что потери множатся с каждой минутой, Римский-Корсаков велел барабанщикам бить отступление. Раздосадованный Зубов приказал заложить батарею в четыре пушки против внешних башен, расположенных по северную сторону замка Нарын-Кале. Одновременно хан направил пятьсот воинов на прикрытие передовой башни, разместив их во рву, между башней и крепостной стеной.
   Все это время об ушедшем в обходной маневр отряде Булгакова не было никаких сведений. Каждый день Зубов посылал казачьи дозоры на ближайшие дороги, но всякий раз они возвращались ни с чем.
   Нервничая, Зубов послал несколько казаков через Табасаранские горы с приказанием найти Булгакова и передать ему, чтобы как можно скорее шел к Дербенту, а подойдя, атаковал тыловое старое укрепление.
//-- * * * --//
   Что касается Булгакова, то ему пришлось пройти в обход Дербента более восемьдесяти верст, из которых более двадцати вообще были козьими тропами. Русский отряд сопровождал лично табасаранский кадий. По воспоминаниям Булгакова, он «ежеминутно выпрашивал себе разные подарки и с особым удовольствием слушал музыку и полковых песенников». Увы, но Кавказ есть Кавказ, и пребывание табасаранского кадия в русском лагере не помешало его брату предупредить Шейх-Али-хана, что к Дербенту идет отряд русских в восемь тысяч человек. Как ни странно, это сыграло нам даже на руку. Получив известие о наступлении не слишком большого отряда, дагестанский хан успокоился. Каково же было изумление Шейха-Али-хана, когда после соединения под Дербентом всех русских сил их оказалось многим более двадцати тысяч.
   Переход по горам дался нашим солдатам очень тяжело. 1 мая Булгаков начал подъем на главный Табасаранский хребет близ селения Дарбах по узкой тропе среди непролазного леса, по которой с большим трудом могла пройти только одна фура. Трехверстовой подъем был столь крут, что пушки и повозки солдаты вытащили практически на себе. Надо ли говорить, что растянувшаяся по тропе колонна была в тот момент очень уязвима, и, если бы дербентцы устроили здесь засаду, ее последствия были бы для нас плачевны.
   В течение двенадцати часов ценой неимоверного труда удалось переправить через хребет только один батальон пехоты и казаков с их обозами. При этом практически все солдаты и верховые лошади были задействованы в помощь упряжным. К довершению всех напастей после полудня хлынул проливной дождь, не утихавший до следующего утра. Намокшая глина стала настолько скользкой, что пробираться по ней можно было разве что ползком. Теперь каждую пушку, помимо шести лошадей, тащили до двух сотен измученных солдат, но и тогда они едва ли могли сдвинуть их с места. Только к одиннадцати часам утра 2 мая Булгаков смог подняться с отрядом на горный хребет. Изможденные солдаты падали на камни и лежали, приходя в себя. Рядом с ними проносились облака и безмолвно кружили кавказские орлы, обеспокоенные вторжением чужаков в их владения.
   Понимая, что силы у людей на исходе и при не менее сложном спуске с хребта обессиленные солдаты просто не удержат пушки и повозки, Булгаков после небольшого привала решил оставить обозы при двух гренадерских ротах и далее идти налегке. Спустившись с горы, отряд вступил в тесное и глубокое ущелье, по дну которого текла речка. По этому ущелью в течение следующей ночи Булгаков вышел на долину Девечумагатан, где начинались уже собственно владения дербентского хана.
   Так как обозы остались далеко позади, офицеры и солдаты были принуждены провести ночь без палаток. При этом проливной дождь не прекращался. Более того, из-за этого в горной речке быстро прибывала вода. Вскоре река вышла из берегов и в несколько часов затопила все окрестности. За неимением сухого места всю ночь и офицерам, и солдатам пришлось простоять по колено в воде, не смыкая глаз и не имея ни малейшей возможности отдохнуть. Наконец, утром 3 мая дождь стих, несколько погодя, вошла в русло и река. Затем выглянуло солнце и сразу стало тепло. Кое-как разожгли костры из сырого хвороста, после чего удалось сварить горячей каши и немного обсушиться. В одиннадцать утра Булгаков приказал барабанщикам бить марш-поход, и в час пополуночи 4 мая его отряд наконец-то подошел к Дербенту.
   Во время последнего перехода посланная вперед казачья сотня взяла в плен несколько вражеских лазутчиков. На подходе к Дербенту дозор был встречен большим неприятельским отрядом, который вступил с казаками в перестрелку. В помощь казакам Булгаков отправил оба своих драгунских полка. Часть драгун, спешившись, стала теснить персов с фланга, а казаки атаковали с фронта. Дербентцы бежали к крепости. Столпившись у ворот, они были расстреляны картечью выдвинутых вперед легких орудий.
   После того как остатки персов были впущены в город, Булгаков блокировал Дербент от моря до соединения с правым флангом главных сил.
   Докладом Булгакова командующий остался доволен.
   – Спасибо вам за службу, Сергей Алексеевич. – сказал он, пожимая руку генералу. – О вашем героизме и героизме ваших солдат я непременно извещу государыню! – пообещал он генералу.
//-- * * * --//
   С отступлением неприятеля Булгаков протянул цепь с одной стороны до самого моря, а с другой – до соединения с цепью отряда графа Зубова. Отныне Дербент был полностью отрезан от всего остального мира и предоставлен собственной судьбе.
   Пытаясь сохранить связь с союзниками, Шейх-Али-хан пытался устроить сообщение морем, выслав из города лодку с гонцами. Отойдя подальше от Дербента, лодка должна была подойти к берегу, после чего гонцы должны были отправиться по разным дорогам к хану Бакинскому, хамбутаю казикумухскому и другим дагестанским правителям с просьбой о помощи и с известием о первой победе Шейх-Али-хана над русскими: «Войско беззаконных город Дербент совсем окружило и в одну ночь сделало приступ к новой нашей батарее с тысячью человек лучших воинов, но, при помощи Аллаха, много мы из них побили; после же сего, хотя и стреляют они в город, но ни мало тем не вредят».
   Но порадоваться за дербентского хана его друзьям не удалось. Лишь только лодка причалила к берегу, как была сразу же захвачена казаками. Посланцы хана не ожидали, что русские пошлют свои разъезды столь далеко от города, и потому, высаживаясь, считали себя вне всякой опасности. За то и поплатились. Посланцев доставили к Зубову, который их допросил, обещая в случае честного рассказа отпустить.
   Посланцы показали, что в городе считается более двух с половиной тысяч домов, из которых шестьдесят армянских, что Шейх-Али-хан имеет десять тысяч вооруженных ружьями воинов, четыре сотни конных казикумухцев, до полутора тысяч союзных кубинцев (губинцев), а также около двух тысяч каракайдаков, акушинцев и представителей других разных мелких племен.
   – Почему Шейх-Али-хан желает войны, а не мира? – спросил посланцев Зубов.
   – Причиной тому является Ага Мохаммед-хан, обнадеживший его. Повелитель Персии заверил нашего хана, что как только русские приблизятся к Дербенту, он подаст нам скорую помощь!
   Властитель Персии хвалился, что не только не боится русских, но сам скоро пойдет на Кизляр. Говорят, что у Ага Мохаммеда больше ста тысяч лучших воинов и многие дагестанские владетели верят, что вы с ним не совладаете.
   – Ну, это еще бабушка надвое сказала! – хмыкнул Зубов, прекратив на этом свой допрос.
   От своих лазутчиков граф уже прекрасно знал, что именно в это время персидская армия ускоренными маршами уходит с Кавказа, а сам Ага Мохаммед уже на полпути к Тевризу.
   Младший брат персидского шаха Нури-Али-хан разбил свой роскошный шатер в некотором отдалении от основного лагеря, но так, чтобы дозорные казаки его охраняли. Удивительно, но если из Кизляра Нури-Али-хан выехал в составе войскового обоза в полном одиночестве, то теперь его свита насчитывала уже за сотню всевозможных проходимцев и дармоедов, которых Зубову приходилось и одевать, и кормить.
   Начались болезни, увы, неизбежные в гнилостном южном климате. Личше всех переносили местные условия привычные к ним гребенские, волжские, кубанские казаки и калмыки.
   Приятной неожиданностью для офицеров и солдат оказалось изобилие вина у «непьющих» местных-мусульман. Поэтому во избежание заразных заболеваний Зубов установил твердое правило – воды из рек не пить, а только молодое виноградное вино. Наверное, это был один из самых популярных его приказов за всю военную карьеру. Дважды повторять никому не пришлось.
   При этом Зубов категорически запретил пить виноградную водку, которая на жаре сразу валила людей с ног. Поэтому по водке был приказ особый: кого поймают с ней – тому сразу дюжину палок, а продающих солдатам водку шинкарей вешать на ближайшем суку! Впрочем, лупить и вешать никого не пришлось, так как и шинкарей, и солдат вополне устроил вариант с продажей и потреблением вина.
   Нелегкий переход к Дербенту сказался и на здоровье самого, еще окончательно не окрепшего после ранения Зубова. Из-за сильных болей в увечной культе он теперь показывался перед войсками нечасто, предпочитая отлеживаться в своем шатре под красным шелковым балдахином. Вызываемых к себе генералов и офицеров Зубов обычно принимал лежа, впрочем, всегда с вежливостью, предлагая между делом отведать фруктов, вина и кофея с вареньем. Штаб-лекарю Зубов жаловался:
   – Днем еще ничего, а вот по ночам культя болит отчаянно. Вы не поверите, но болит именно та часть ноги, которую у меня отрезали!
   – Очень даже поверю, – кивал головой штаб-лекарь. – Сие явление именуется «фантомной болью» и встречается весьма часто. Такие боли усиливаются от перенесенных переживаний и тревог, а также от переменчивости погоды.
   – Тревоги и переживания мне обеспечены надолго, – грустно усмехнулся Зубов. – Значит ли, что сия «фантомная боль» будет преследовать меня до конца жизни?
   – В принципе, да, – поправил сползшие на нос очки штаб-лекарь, – но их сила и частота со временем все же пойдет на спад.
   – Что же мне делать?
   – Молиться и принимать мои травяные отвары! – улыбнулся штаб-лекарь. – Здесь на Кавказе очень целебные травы. Вот выпейте чашку моего настоя и вам сразу станет легче.
   Он налил из пузырька полную чашку мутной жидкости и протянул графу.
   – Что там? – недоверчиво спросил тот, беря чашку.
   – Барбарис, боярышник и кое-что еще! Пейте и вы сразу спокойно уснете.
   В ту ночь Зубов впервые за долгое время действительно спал спокойно.
   Рассказы о том, что у русского командующего одна нога золотая, вызывали среди ханов и их окружения немало толков. Отныне на Кавказе Зубова величали не иначе, как Кизил-Аяг, т. е. «золотая нога». Что касается императрицы Екатерины, то она удостоилась еще более оригинального прозвища Хуршид-Кулаг, что значит… «солнцешапочная»…
//-- * * * --//
   А осадное кольцо вокруг Дербента сжималось с каждым днем. В ночь с 6 на 7 мая осаждающие поставили вторую брешь-батарею на три 12‐фунтовые пушки. Со следующего утра батарея открыла огонь по передовой башне, впрочем, не слишком удачно. После восьми десятков выстрелов оказалось, что удалось только сбить зубцы на стенах, сами же стены, сложенные из огромных гранитных валунов, остались невредимы.
   – Так можно до второго пришествия палить! – с горечью сетовали артиллеристы, вытирая грязные от сажи лбы.
   Кроме этого, не удалось заложить и траншею напротив башни, так как та стояла на каменной скале.
   – Что ж, господа, теперь остается только штурм! – объявил Зубов, когда ему доложили о неприступности треклятой башни.
   В приказе командующего корпуса говорилось: «Башню надо взять непременно, что штурм произойдет на глазах всех жителей Дербента и неудача может повлечь за собой торжество персиян, которые издревле привыкли трепетать перед русским именем».
   В состав штурмующей колонны назначены были уже штурмовавшие башню две гренадерские роты Воронежского полка и батальон Кавказского егерского корпуса. В девять с половиною часов утра, 7 мая, граф Зубов самолично выехал на передовые позиции. Все стены Дербента были черные от любопытствующих, желавших насладиться созерцанием еще одной неудачи московитов.
   – Братцы! Хочу увидеть вас на стенах сей башни! Сделайте мне такой подарок! – крикнул Зубов проходящим мимо него ротам.
   – Ты нас там увидишь! – отвечали гренадеры.
   После этого забили барабаны, и гренадеры с егерями с криком «ура!» бросились на приступ. На этот раз к штурму готовились со всей ответственностью – у солдат были и штурмовые лестницы. Не обращая внимания на огонь противника, воронежцы быстро окружили башню, и спустя какую-то минуту поручик Чекрыжев с несколькими гренадерами был уже на ее вершине. Там началась отчаянная рукопашная схватка. Пока одни гренадеры кололи персов штыками, другие штыками, камнями ломали перемостки, чтобы спуститься на средний и нижний этажи. Наконец, перемостки обрушились на головы засевших в среднем и нижнем этажах, после чего воронежцы бросились вниз и перекололи всех штыками.
   Пока гренадеры штурмовали башню, егеря атаковали располагавшееся за башней стрелковое прикрытие. Видя падение башни, сидевшие в овраге предпочли спасаться бегством. Около полудня башня была в наших руках, несмотря на отчаянную храбрость ее защитников. Зубов обозрел в подзорную трубу Дербент – стены крепости были уже пусты…
   Падение башни, впрочем, нисколько не умалило решимости Шейх-Али-хана защищаться дальше. Правитель Дербента все еще надеялся на помощь дагестанцев, клятвенно обещавших оказать помощь. Действительно, вскоре на дальних холмах появились отряды горцев, которые, однако, приблизиться к русским войскам так и не решились.
   Но в чем-то напакостить у них все же получилось. Дело в том, что оставленный Булгаковым в горах обоз еще не пришел, так как, не выдержав горных дорог, многие повозки окончательно сломались, а волы изнурились до последней крайности. Пришлось за обозом снаряжать целую вооруженную экспедицию. По недосмотрению двенадцать фур ушли далеко вперед от основного отряда, были атакованы из засады казикумухцами и захвачены в плен. Кадий табасаранский хотя и преследовал хищников, но без успеха. Впрочем, говорят, что он не слишком-то усердствовал в этом преследовании. Как бы то ни было, но в тот же день обоз, под прикрытием сильного конвоя наконец-то добрался до стоявших под Дербентом войск.
   Из донесения графа Валериана Зубова: «Я, обложив неприятельский город, есмь теперь взаимно как бы окружен неприятелями. За всем сим, Всемилостивейшая Государыня, буде по теперешнему моему положению и долженствую содержать денно и ночно в сугубом напряжении воинскую в станах осторожность, но при порядке, который, впрочем, не токмо не изнуряет солдат, но еще придает им бодрости и духа, твердо уповаю разрушить все злоумышления противников воле Вашего Величества и наказать их одного за другим».
   Снова был собран генеральский совет. Главной проблемой Кавказского корпуса было отсутствие тяжелой осадной артиллерии, ибо тащить огромные осадные пушки через горы было просто немыслимо. Теперь же предстояло пробивать вековые стены Дербента 12‐фунтовыми орудиями. Для этого следовало хотя бы подтащить их как можно ближе к стенам.
   После взятия передовой башни осаждаюшие, спустившись с каменистых высот, наконец-то смогли заложить траншеи в весьма близком расстоянии от города и, прежде всего, напротив доминирующего в системе обороны города замка Нарын-Кале.
   К утру 8 мая была вырыта первая траншея и поставлены две брешь-батареи: одна на пять, а другая – на шесть 12‐фунтовых пушек. Причем последнюю удалось поставить всего в сорока саженях от крепостной стены. Сразу после этого началась и бомбардировка. Уже к полудню стало понятно, что толку от этой бомбардировки никакого. Каменные дома в Дербенте упорно не желали загораться. Более того, будучи построены, как и стены, из каменных валунов, каждый из домов по своей сути являлся укрепленным замком. Зубов нервничал. Он то сидел в походной палатке, обхватив голову руками, то ходил вокруг нее, хромая на протез.
   Стены Дербента стояли нерушимо. Это значило, что его надо будет штурмовать так, как штурмовал Измаил Суворов. Но Зубов понимал, что он далеко не Суворов. Учитывая узкость дербентских улиц, можно только представить, какой крови стоил бы штурм города. Засев в своих домах и имея запас продовольствия, дербентцы могли обороняться упорно и долго. Оставить же город и уйти Зубов также уже не мог. Это было бы расценено кавказскими племенами как слабость, после чего его предали бы все союзники. После чего поход был бы обречен на провал.
   Пока артиллерия продолжала не слишком эффективную бомбардировку, а граф Зубов пребывал в тягостных раздумьях, в Дербенте началось окончательное выяснение отношений между враждующими партиями. При этом местные жители, преобладающие числом перед приезжими, начали брать верх, вначале в спорах и драках на городском базаре, а затем и во дворце хана. Причем с каждым днем партия мира все более множилась числом. Вскоре уже и в ближайшем окружении хана большинство вельмож начало ратовать за мир с русскими. В этой ситуации Шейх-Али-хану надо было опасаться не столько русских, сколько собственных заговорщиков. Поэтому на второй день бомбардировки Шейх-Али-хан отправил в русский лагерь для переговоров приближенного муллу. Выйдя из крепости, мулла направился в лагерь к Булгакову.
   – Мой господин и повелитель, да хранит Аллах его драгоценную жизнь, просит вас отправить к нему одного из ваших доверенных лиц, знающего их язык.
   – Для чего нам отправляться к вам? – спросил, будто не понимая о чем речь, Булгаков.
   – Для переговоров, – смиренно ответил мулла.
   О предложении дагестанского хана Булгаков немедленно известил Зубова. Тот распорядился отправить муллу домой под предлогом, что ему придется долго ждать ответа.
   – Что я могу сказать своему господину? – поинтересовался мулла, когда его выпроваживали за пределы лагеря.
   – Что завтра Шейх-Али-хан может отправить своего посла прямо к русскому главнокомандующему графу Зубову и тот его примет, – объявили ему.
   После известия о появлении муллы Зубов заметно повеселел.
   – Совершенно ясно, что дербентские обыватели не намерены больше противиться нашим усилиям, а желают сдать крепость при первом удобном случае.
   – Но ведь мы до сего времени не сделали своими бреш-батареями ни одного пролома? – засомневался было Цицинатов.
   – Все это так, – улыбнулся Зубов. – Но горожане в этом ничего не понимают, зато слышат с утра до вечера гром пушек. А поэтому завтра мы начинаем палить по крепости с утроенной силой, так чтобы у дербентцев полопались барабанные перепонки!
   10 мая батареи взревели еще более яростно и палили, не переставая, до двух часов пополудни. Тогда же вдалеке на морском горизонте показались многочисленные паруса – то спешила к юго-западному берегу Каспия флотилия контр-адмирала Федорова – легкие прамы и бриги с провиантом и боеприпасами. Мористее держались фрегаты, готовые поддержать следующие вдоль побережья войска тяжелой артиллерией…
   – Смотрите! Смотрите! Кажется, у нас получается! – закричали неожиданно возле палатки командующего. Зубов, болезненно морщась, вышел из палатки
   Даже без зрительной трубы было видно, как кусок стены напротив ближайшей к городу брешь-батареи осел, а затем отвалился, подняв тучу пыли. Итак, первая брешь в стене была пробита. Это значило, что за ней будут и другие. Тогда защитникам останется только молиться Аллаху.
   А буквально через час, не выдержав непрерывных ударов ядер, рухнула и одна из крепостных башен.
   – Ура! – раздалось по всей осаждаемой линии.
   «Через образовавшийся пролом, – доносил впоследствии Зубов, – блеснуло в очи неприятелю победоносное оружие Вашего Императорского Величества, приготовленными к штурмованию замка воинами носимое».
   – Прекратить пальбу, – распорядился Зубов. – Посмотрим, что они нам скажут теперь!
//-- * * * --//
   Между тем в городе поднялся страшный шум и крики. Как выяснилось впоследствии, в это время там начался мятеж, который поддержало не только большинство жителей, но практически и все воинство. Главой мятежа выступил первый богач города некий Хызыр-бек, сын Хаджи-бека Керчи. Уж ему-то было что терять в случае штурма города! Буквально через четверть часа крепостные ворота неожиданно растворились настежь, и оттуда хлынула толпа народа, во главе которой шествовали старшины и представители племен, пришедших на помощь к Шейх-Али-хану.
   – Ну, вот, кажется, война и завершилась! – с облегчением перекрестился генерал Булгаков.
   Подойдя к русской передовой линии, многотысячная толпа внезапно упала на колени. Затем от нее отделился едва движущийся седобородый старец, несший на вытянутых руках серебряные ключи Дербента.
   Это был тот самый старейшина, который семьдесят четыре года до этого точно так же выносил ключи города императору Петру Великому.
   Приняв ключи, Зубов через переводчика сообщил старшинам, что прощает всех жителей города.
   «Те же ключи, от того же старца, принял 10‐го мая 1796 года», – написал в донесении императрице Екатерине граф Зубов.
   По самым скромным подсчетам, было тогда старейшему дербентцу сто двадцать лет от роду…
   Затем в воротах показался и сам Шейх-Али-хан в сопровождении своих чиновников. Он шел, понурив голову, повесив в знак смирения на шею саблю. Но Зубов отказался принять хана, повелев ему находиться в отдельном шатре под охраной солдат.
   – Кто в Дербенте есть самое почитаемое и важное лицо после хана? – спросил он ханских вельмож.
   – Его сестра Хараджи-ханум! – упали те в ноги. – О, пощадите ее скромность и благородство!
   – Я наслышан о красоте и уме солнцеликой Хараджи-ханум. Пусть не беспокоится о своей участи и спокойно остается в своем доме.
   Однако старшая сестра хана решила, что должна разделить участь своего непутевого брата и вскоре, закутанная в покрывало, сама приехала верхом в русский лагерь.
   – Отведите ее к брату, пусть поговорят, – махнул рукой Зубов, когда его известили о появлении столь важной особы. – Но после отправьте домой, нечего ей делать среди солдат. Наша политика в здешних краях должна сочетать в себе не только «волчью пасть», но и «лисий хвост».
   «Крепость войсками Вашего Императорского Величества занята, – доносил граф Зубов в Петербург. – Хан, с саблею на вые, в знак, по их обычаю, признания преступления и повиновения без изъятия, предстал мне с своими чиновниками и содержится в стане моем. Гарнизон обезоружен. Я даровал всем жизнь, да лобызают мысленно, с благоговейным ужасом и любовию побеждающую и вместе всех милующую десницу Вашу».
//-- * * * --//
   Взятие Дербента стоило нам трех офицеров и 47 солдат убитыми, 8 офицеров и 160 солдат ранеными. Победителям досталось также три десятка орудий, пять знамен и более одиннадцати тысяч ружей.
   Затем четыре пехотных батальона с барабанным боем и развернутыми знаменами вступили в цитадель. В городских воротах, на крепостных стенах около орудий и у караван-сарая, куда снесли трофейное оружие, встали караулы. При этом никаких враждебных действий со стороны местных не отмечалось. При этом все улицы и крыши домов были заняты толпами народа.
   Комендантом крепости был назначен генерал-майор Савельев, который и вступил в Дербент во главе четырех батальонов. Управлять же внутренней жизнью города Зубов назначил ханскую сестру Хараджи-ханум. Забегая вперед, скажем, что Екатерина II «весьма одобрила» отношение графа Валериана Зубова к принцессе, находя, что он поступил с ней «как честный человек», по-рыцарски, и от себя послала Хараджи-ханум бриллиантовое перо, серьги и перстень. Упрямый Шейх-Али-хан был лишен своих владений и объявлен почетным пленником, при этом ему была предоставлена почти полная свобода. Торжественный въезд в поверженную крепость Зубов при всем своем нетерпении отложил на несколько дней. Командующий желал, чтобы вступление в поверженный город выглядело настоящим триумфом, а для подготовки триумфа требовалось некоторое время.
   13 мая граф Зубов, в парадном мундире и при всех орденах, наконец, торжественно въехал в поверженный Дербент. Вначале, в сопровождении многочисленной свиты и большого конвоя, он подъехал к воротам города. Со стен города главнокомандующему залпами салютовала трофейная артиллерия. У ворот Зубов был встречен армянским архимандритом, с крестом, дербентскими беями, старшинами и местными муллами, а также многочисленной толпой народа. Старейшины поднесли Зубову традиционные хлеб-соль. Осмотрев достопримечательности города, Зубов проехал в незаселенную часть к ставке коменданта Савельева. Улицы Дербента были украшены коврами и флагами. Из окон домов к ногам зубовского коня бросали охапки весенних цветов.
   Рядом со ставкой была устроена временная церковь, в которой и был отслужен благодарственный молебен. По окончании молебна Дербентское ханство было объявлено присоединенным к Российской империи. Затем генералы уселись за праздничный обед, который, разумеется, сопровождался многочисленными тостами. Генералы шутили:
   – В ворота мы уже вошли, теперь посмотрим, что там дальше за воротами!
   Изрядно подуставший от всего этого, ближе к вечеру Зубов вернулся к себе в лагерь. Народ по-прежнему стоял на улицах и бросал под ноги его коня цветы…
   С известием об одержанной победе Зубов отправил в Петербург своего любимца – подполковника Мансурова. Через два дня к императрице с ключами от Дербента выехал и подполковник Меллер-Закомельский. С ним из корпусного штаба отправили наградные листы на отличившихся. Наград Зубов испрашивал для своих подчиненных так много, что, узнав о его запросах, злоречивый Суворов не преминул пошутить:
   – Граф Зубов, похоже, захватил не заштатную каспийскую крепость, а сам Константинополь!
   Императрица Екатерина, впрочем, узнав о падении Дербента, была обрадована:
   – Мы вернули то, что было завоевано еще Петром Великим. Теперь надо стать твердой ногой на южных берегах моря Каспийского навечно! – с жаром говорила она фавориту Платону Зубову.
   Брату же его Валериану писала так: «С особливою благодарностью получили мы донесение ваше о покорении победоносными войсками нашими, под вашим предводительством, города Дербента. Приобретение сей важной крепости, обеспечивая совершенно пределы наши, подает сугубые возможности держать горские народы в вящем обуздании и, открывая врата в Персию, долженствует возыметь на последующие успехи дел, вам порученных, весьма полезное влияние. Вследствие чего, отдавая полную справедливость вашим благоразумным и искусным распоряжениям, как в приобретении помянутого города, так и в провождении войск, вам вверенных, чрез толь дальний и трудный путь, не токмо без всякой утраты, но и без изнурения, и похваляя деятельную подвижность предводимого вами храброго воинства, восхотели мы ознаменовать наше Монаршее благоволение, как к предводителю их, так и ко всем тем, кои, по засвидетельствованию вашему, оказали себя достойными награды».
   Участники похода были награждены весьма щедро. Так, сам главнокомандующий получил за взятие Дербента орден Святого Георгия 2‐й степени, крест и звезду с алмазами Святого Андрея Первозванного и в придачу алмазное перо на шляпу. Генерал-майоры Булгаков, Савельев, Римский-Корсаков и барон Беннингсен получили ордена Святой Анны, бригадир граф Апраксин – Владимира 2‐й степени. Пожалованы чинами и орденами были также многие штаб-офицеры. Что касается обер-офицеров, то для них было отправлены в корпус по шесть орденов Георгия и Владимира 4‐й степени. Среди прочих Георгиевский крест получил и поручик Чекрышев, первый поднявшийся с боем на крышу передовой башни. Всем солдатам и казакам было выдано по традиционному серебряному рублю.
   В честь победы Зубов, по доброте душевной, одарил все еще пребывавшего при нем младшего брата персидского шаха Нури-Али-хана всеми драгоценностями, которые были изъяты у властителя Дербента. Увы, богатства и почести не сделали Нури-Али лучше и благороднее. Как истинный перс, он не имел никакого понятия о нравственном благородстве и был всегда готов на самую коварную измену, ожидая только подходящего случая.
   Между тем молва о падении Дербента распространилась по всему Дагестану, и горские владельцы, опережая друг друга, поспешили в наш лагерь с изъявлениями покорности. Надо отметить, что Зубов не забыл поощрить за содействие во взятии Дербента своих союзников. Так, кадий табасаранский получил от него золотую табакерку, а три его сына – перстни, осыпанные бриллиантами. Тархалинскому хану был послан горностаевый мех.
   Что касается ставшего почетным пленником Шейха-Али-хана, то он, пользуясь предоставленной ему полной свободой, вскоре сбежал в горы. Заметим, что с него была взята клятва, что не сбежит. При этом Шейх-Али клялся на Коране! Но что такое клятва на Коране, когда так неймется отомстить!
   – Что-то наши ханы стали разбегаться, как тараканы, – меланхолично заметил граф, когда ему доложили о бегстве Шейх-Али.
   Надо сказать, что граф времени понапрасну не терял. После взятия Дербента он немедленно отправил в ханства Северного Азербайджана (Южный Азербайджан, находившийся за Араксом, считался уже непосредственно персидскими владениями) отряды генерал-майоров Рахманова и Булгакова.
   – Ваша задача нелегкая, – говорил Зубов командирам отрядов на прощанье. – Мирными средствами, а в случае отказа и военной силой, добиться от местных правителей признания протектората России. Но еще раз повторюсь, что худой мир всегда лучше хорошей войны, поэтому старайтесь договариваться до последнего, а только потом пушки и штыки.
   Высылаемые в азербайджанские земли отряды имели и еще одну немаловажную задачу. В случае необходимости они должны были задержать авангард шахского войска, дав время для развертывания главных сил корпуса. Что касается самого Дербента, то за время двухнедельной стоянки корпуса у его стен в городе полностью наладилась мирная жизнь.
   С судов Каспийской флотилии сошел десантный отряд: семь сотен черноморских казаков под командованием полковника Головатого, а также две роты Кабардинского пехотного полка. После этого по приказу командующего суда двинулись вдоль берега на юг, чтобы помочь сухопутным войскам в занятии Баку.

Глава четвертая

   Вскоре после взятия Дербента выделенный Зубовым отряд генерал-майора Рахманова занял Баку, причем без малейшего сопротивления, а генерал Булгаков, с четырьмя драгунскими и казачьими полками и четырьмя пехотными батальонами, мирно овладел Кубинским ханством. Вдоль каспийского побережья на юг помчались казачьи разъезды. За казаками вдоль берега следовали и егеря. Чтобы те двигались быстрее, Зубов распорядился закупить им по три лошади на капральство с опытным коноводом. На лошадях егеря везли свою амуницию, порох, а также провиант. Сами же шли рядом налегке, ничем не обремененные. Кроме этого, один из егерей попеременно отдыхал от ходьбы, продолжая путь на одной из лошадей. Поэтому егеря двигались быстро и от казаков почти не отставали. Каспийская флотилия крейсировала вдоль персидского побережья, высаживая десанты черноморских казаков. Они на своих «чайках» смело вступали в бои с лодками-киржимами, на которых плавали шахские сарбазы. Причем наши всегда одерживали верх. И вскоре юго-западные воды Каспия, к которому примыкали самые процветающие персидские провинции, полностью были в руках Зубова.
   Что касается главных сил Кавказского корпуса, то отдохнув под стенами Дербента, они также двинулись дальше и легко покорили Шемаху. Испугавшись за свою жизнь, владетель Шемахи Мустафа-хан Ширванский бежал в Персию.
   – Зачем бежал? – пожал плечами Зубов. – Никто четвертовать его не собирался!
   Командующий быстро восстановил спокойствие в городе, а само ханство передал в управление родному дяде хана – Кассиму.
   – Рожа у этого ханского дядюшки уж больно хитрая, чую, предаст нас при первой возможности! – сказал Зубову генерал Римский-Корсаков, глядя, как униженно пресмыкается перед графом новоназначенный хан.
   – Да они тут все один другого лучше! – вздохнул Зубов. – Каждый только и ждет, чтобы соседу нож в спину вставить! Но пусть пока будет хоть этот.
   Никакого чуда, разумеется, не произошло, и вскоре Кассим-хан, конечно же, предаст Россию. Увы, не он был первым, не он был и последнем…
   В это же время бежавший из расположения русских войск бывший дербентский хан Шейх-Али укрылся в горном селении Хырыз, начав возбуждать кубинцев против русских. А когда узнал о приказе Зубова изловить его, бежал из Хырыза к лезгинам. Объявившись вскоре в Дагестане, клятвопреступник Шейх-Али принесет впоследствии еще немало хлопот преемникам Зубова.
   Из Баку Зубову доставили боченок горного масла (нефти). Штаб-лекарь Линц, обмакнув в черной маслянистой жидкости палец, понюхал его:
   – Сие масло, ваше сиятельство, обладает лечебной силой. Замечено, что верблюды, проходя мимо Баку, излечиваются от облысения, а люди тамошние потребляют ее от каменной болезни, скоробута и ревматизма.
   Зубов иронично посмотрел на штаб-лекаря:
   – Не уверен, что сия микстура вернет мне мою ногу. Что до других чудодейственных свойств, то передайте ее тем, кто лыс, беззуб и мучается подагрой. Мне же это пока ни к чему.
   Генерал-майор Рахманов, вернувшись в главный лагерь из Баку для доклада, приглашал Зубова посетить город:
   – Ваше сиятельство, побывать на Кавказе и не увидеть Баку – это все равно что быть во Франции и не увидеть Версаль!
   – Все это так, – вздохнул Зубов, но каждая поездка дается мне весьма тяжело, особенно в жаркую пору. Мы на Кавказе надолго, так что Баку никуда от меня не денется. А за приглашение – спасибо!
//-- * * * --//
   После падения Дербента в Кубинском и Дербентском ханствах наступило относительное спокойствие. К середине июля становилось очевидным, что операция завершена досрочно и ее надо либо разворачивать дальше ради того, зачем она, собственно, начиналась, или остановиться, ограничившись достигнутым – войска восходили к Эльбрусу на юге, угрожая Казвину, проникли до Шемахи и Ардебиля на западе, нависая над Тавризом и всем Восточным Закавказьем…
   Тем временем неутомимый Шейх-Али все же сумел возбудить казикумухцев и ряд других племен.
   – Любое противу нас направленное поползновение будем пресекать в зародыше! – решительно объявил Зубов, узнав, что в Казикумухе собираются враждебные силы.
   И немедленно отправил отряд Булгакова к верховьям реки Самур.
   В это время шекинский и карабахский ханы заключили тайный сговор, чтобы действовать сообща в борьбе с русскими. Вскоре к ним совершенно неожиданно присоединился и обитавший в корпусном обозе российский ставленник на персидский престол Нури-Али-хан. За участие в заговоре Нури-Али-хану была обещана в жены дочь карабахского хана, славившаяся красотой на весь Кавказ. Возбужденный мечтами об обладании красавицей Нури-Али вызвался убить Зубова:
   – Я возьму самый острый и длинный нож и вонжу его прямо в сердце этому проклятому московиту! – хвалился он ханским посланцам своим будущим подвигом.
   – Вай-вай! Какой герой! Вай-вай, какой джигит! – качали те головами в тюрбанах.
   Тогда же был назначен день, в который Нури должен был проникнуть в палатку главнокомандующего и, пользуясь тем, что Зубов никогда не держал около себя караулов, поразить его кинжалом. Смерть Зубова должна была послужить сигналом к общему нападению на лагерь шекинцев и карабахцев и принести ханам победу, а Нури – обладание первейшей карабахской красавицей.
   Спланировано все было действительно неплохо, и как бы все вышло, еще неизвестно. Вполне возможно, что заговорщикам и удалось бы осуществить свой коварный замысел. Но, как это часто бывает, вмешался его величество случай. Утром дня, когда должно было состояться убийство, Нури решил немного поджигитовать на своем коне. Во время этой джигитовки с головы его слетела папаха, из которой неожиданно выпала записка. Эту записку увидел дозорный казак и немедленно передал в штаб корпуса. Разумеется, в штабе имелись толмачи-переводчики, которые письмо прочитали. Это было послание одного из заговорщиков к Нури. После этого неудавшийся шах и неудавшийся герой-террорист был арестован и отправлен морем в Астрахань, а русские полки заняли Шекинское и Карабахское ханства.
   Понять Нури-Али-хана вообще невозможно, так как после похода в Персию и разгрома войск Ага Мохаммеда Зубов предполагал именно его посадить на шахский трон и Нури об этом прекрасно знал. Впрочем, все могло быть намного тоньше и глуповатого Нури просто могли «подставить». Что и говорить, Восток – он всегда был и оставался Востоком!
   Так как прямых улик к обвинению ханов в заговоре у Зубова не было, он заявил им так:
   – То, что вы замышляли против меня недоброе, мне доподлинно известно. Поэтому, хотя я и сохраняю за вами власть и звание правителей, однако же требую выдать аманатов и присягнуть на подданство России. Кто этого не сделает, тому ханом не бывать!
   Никто не ожидал, что хан карабахский попробует отправить Зубову аманатом-заложником свою раскрасавицу дочь, в надежде, что тот в нее влюбится, а затем (на все воля Аллаха!) станет и ханским зятем. Но Зубов на эту наживку не клюнул.
   Красавицу немедленно вернули обратно отцу, а вместо нее был забран старший из ханских сыновей.
   – Так-то будет надежней! – решил Зубов.
   16 июня в Ставку главнокомандующего прибыли казаки из Баку и Шемахи. Они привезли с собой хорошие вести. С первой казачьей партией приехал окруженный большой свитой бакинский хан, который просил принять его под «высокое» покровительство Российского государства. В доказательство своей преданности и усердия хан Баку доверительно поведал Зубову:
   – Когда персидский шах Ага Махоммед наступал на меня с конным войском, то я постарался во всем угодить ему и тем отвлек персидского владыку от намерения идти на помощь осажденному вами Дербенту. А когда получил приятное известие о взятии Дербента, то в знак великой радости приказал стрелять из пушки. Это лишь доказывает мою вселенскую любовь к вам!
   – На самом деле, такая любовь многого стоит! – кивнул ему Зубов, пряча ироничную улыбку.
   Казаки, вернувшиеся из Шемахи, доложили, что дорога к городу весьма плоха. Но в тридцати верстах от столицы Шемахинского ханства расположено лесное урочище Курт-Булак со множеством родников с чистейшей питьевой водой и обилием травы для лошадей.
   – В этом урочище можно расположить со всеми походными удобствами большой военный лагерь, – прокашлявшись в кулак, доложился казачий есаул. – К тому же оно находилось в удобном месте, рядом проходило несколько дорог.
   Сообщение об урочище Курт-Булак обрадовало графа Зубова, весьма обеспокоенного дальнейшими перспективами Персидского похода. Дело в том, что к этому времени трава в закавказских степях уже выгорела и с каждым днем было все труднее находить корм коням, не говоря уже об обозных верблюдах и волах. Запасов фуража в обозе также давно не было.
   Кроме того, местный хан также изъявил покорность и желание встать под высокую руку России, – продолжил свой доклад есаул. – Он даже выдал каждому казаку по целковому серебром, а усталых лошадей сменил на своих, свежих. Я на Кавказе не первый раз и скажу, что такое внимание значит много.
   – Спасибо за службу! – поблагодарил граф обстоятельного есаула. – Ступай, отдохни!
   А у шатра Зубова уже топтался посол от ширванского хана Мустафы, одного из самых влиятельных владельцев в землях Северного Азербайджана. Как и его предшественники, присланный на переговоры бек начал с заверения в неземной любви своего властителя к России.
   – Во время последнего нашествия персидских полчищ в Закавказье, – начал свой монолог посол, – мой господин – хан Ширвана (да продлит Аллах его годы!) вместе со своими подданными укрылся от врага в горах и находился там с зимы до весны. А отряды храбрых ширванских воинов препятствовали шаху Персии в его движении за Дербент! Нашими джигитами было убито три тысячи вражеских всадников. За это жестокосердный Ага Махоммед-хан на обратном пути из разгромленного Тифлиса разорил нашу Шемаху до основания. Я прошу вас не сомневаться в самых дружественных чувствах ширванского народа и его владыки к России.
   Будучи прекрасно осведомленным о том, что происходило в Закавказье год назад, Зубов понимал, что посланец хана говорит правду, хотя как каждый восточный человек слишком превозносит свои заслуги. По этой причине Зубов благосклонно выслушал бека-посланника, щедро его одарил и обещал правителю Шемахи всяческую помощь. С чем тот и возвратился к Мустафе-хану ширванскому, одному из самых влиятельных владельцев в землях Северного Азербайджана.
   После этого, пристегнув протез и выйдя из палатки, генерал-поручик увидел несущегося к лагерю галопом в клубах пыли одинокого всадника. Сердце Зубова заныло от нехорошего предчувствия. Так оно и оказалось! Привезенные известия были тревожны. Бывший дагестанский хан Шейх-Али уже подговорил казикумухского Сурхай-хана, и тот решился ночью внезапно напасть на Кубу (Губу), чтобы вырезать стоявший там отряд генерала Булгакова. До нападения времени оставалось почти ничего, но Зубов все же предупредить Булгакова успел. Теперь оставалось только ждать, как справится с надвигающейся на него бедой опытный Булгаков.
//-- * * * --//
   Тем временем атаман Матвей Платов перешел со своей конницей в благодатное урочище Курт-Булак и удобно расположился там. Люди и кони получили долгожданный отдых. Из урочища Платов дальними разъездами вел наблюдение за возможными действиями персов, которые пока ничем себя не проявляли.
   Главные же силы экспедиционного корпуса выдвинулись к реке Ата-чай, направляясь на Шемаху. Причиной весьма медленного движения русских войск стала затянувшаяся выгрузка с судов доставленного из Астрахани провианта у Низовой пристани. Штормовой Каспий затруднял выгрузку, так как причалы отсутствовали и грузы перевозили на берег лодками. Еще медленнее тянулся вслед за корпусом, под прикрытием казаков-хоперцев, войсковой транспорт. Для тяжелых обозных фур местные каменистые дороги были сущим бедствием.
   20 июня в штаб-квартиру пришло неприятное известие. Дерзкий Шейх-Али-хан во главе большого конного отряда дагестанских горцев внезапно напал на Кубу, владетельный хан которой заявил о переходе в российское подданство. При этом Шейх-Али-хан освободил находившуюся там мать и жену и с отрядом умчался обратно в горы.
   – Признаю, что слишком доверился, поверив лукавому Али, а не отправил его, как советовали сведующие люди, в Астрахань или в Кизляр под строгий надзор! – признал Зубов свою ошибку.
   Лихой налет Шейх-Али-хана на Кубу показал, что он уже собрал достаточно крупный отряд и в ближайшее время может перейти к партизанским действиям против наших войск в предгорьях Кавказа. Это было уже опасно.
   – Приказываю немедля прикрыть наш провиантский подвижный магазин кавалерийской бригадой генерал-майора Беннигсена, а в Кубу направить крепкий гарнизон на случай повторного налета, – распорядился граф.
   Одновременно Валериан Зубов велел Платову и его казакам сделать в горах поиск бежавшего Шейх-Али-хана. Однако экспедиция в горы никаких результатов не дала. Бывший дербентский хан беспрепятственно забрался еще выше и обосновался в Горном Дагестане. Жители аула Калалык, где укрылись на время его мать и жена, отказались выдать беглянок русским, а отпустили, хотя предварительно и обобрали до нитки.
   Местный бек просил Зубова наказать Калалык за своеволие силой оружия. Зубов в просьбе решительно отказал. Начала большой войны с горцами было ему не нужно. Тогда бек послал в горное селение своих чиновников-беков, которые доставили к нему четыре десятка жителей, виновных в том, что за богатый откуп выпустили семью бывшего хана.
   Судья – кади местного правителя – объявил виновным большой штраф. Помимо штрафа, всех отлупили толстыми палками. После этой судебной процедуры вынесли Коран и штандарт Нижегородского драгунского полка и рядом с ними мулла привел всех жителей аула к присяге на верность России.
   К радости командующего, воинские отряды, приводящие в повиновение ханства Северного Азербайджана, почти повсеместно встречали приязненно. Местные ханы, беки и юз-баши один за другим весьма охотно присягали на верность России. При этом Зубов и его генералы строго следили, чтобы во взаимоотношениях с местными не было насилия, произвола и мародерства.
   Со временем уменьшились и опасения о появлении персидского войска. Стоящая за Араксом шахская конница так и не показалась. Высылаемые же на юг казачьи разъезды и местные лазутчики никаких тревожных вестей из речного приграничья не приносили.
   Наличие достаточного количества серебра (ассигнации на Кавказе никто не брал) позволяло закупать провиант на месте. Помощь, хоть и небескорыстную, оказал кубинский хан, приславший большой обоз хорошей пшеничной муки, из которой тут же выпекли белые сухари. Вместо круп солдатам и офицерам выдавали немолотую пшеницу. Поэтому основой рациона для всех являлась пшенная мясная каша с сухарями, что всех устраивало.
   Теперь, если что и донимало русских солдат, так это летняя жара. Вскоре трудно стало добывать и корм для лошадей. Поэтому лошадей сбивали в отгонные табуны, которые пасли в горах под надежной охраной. Но были и маленькие походные радости. Например, генерал Леонтий Беннингсен наконец-то доставил в лагерь главный обоз. Понемногу начали подходить из России и войска, предназначенные для участия в будущем большом Персидском походе – Углицкий пехотный и Острогожский легкоконный полки. Из Тифлиса с отрядом прибыл князь Павел Цицианов, назначенный затем комендантом Бакинской крепости. В Баку Цицианов сблизился с его властителем Гуссейн-Кули-ханом, который впоследствии станет его убийцей…
   Из гарнизона Дербента также подошли две роты Казанского пехотного полка.
   Теперь вся огромная территория от бурливой Куры до пограничного Аракса была под российским контролем. В начале июля Зубов стал стягивать главные силы действующего корпуса к урочищу Курт-Булак, где намеревался устроить свой главный лагерь.
//-- * * * --//
   Между тем против отряда генерал-майора Булгакова готовилась диверсия. В ночь на 29 сентября большой отряд горцев скрытно прибыл в селение Алпаны и захватил вход в узкое ущелье, по которому можно было спуститься с гор на равнину Кубинского ханства. Затем шайка горцев нагло напала и захватила наш транспорт с хлебом и скотом. Это был самый настоящий вызов.
   Раздосадованный разбойничьим налетом, Булгаков решил выслать в разведку роту егерей, под командой капитана Семенова. Задачу он поставил Семенову так:
   – Неприятеля открыть, но далее не ходить! Встать в засаду, послать гонца о месте пребывании и ждать помощи! Ну, а ежели, удастся на след наших ворованных фур напасть, то отбивать немедля!
   Капитан Семенов горцев обнаружил, гонца о помощи послал, а сам встал в засаду в Алпанском ущелье. Скоро с равнины к егерям подошел подполковник Бакунин еще с тремя егерскими ротами, казачьей сотней и двумя пушками. Ущелье, перед которым стоял русский отряд, было сплошь покрыто чинаровым лесом.
   – Ущелье в дремучих зарослях, дорога очень узка и перерезана оврагами, – доложился Бакунину капитан Семенов. – Предлагаю занять позицию на выходе из ущелья и держать противника под прицелом. Такая позиция позволит нам держать оборону при любой численности противника, так как выбираться из ущелья они смогут только малыми партиями, которые мы без особого труда перебьем.
   Но Бакунин, подумав, от весьма мудрого совета отказался.
   – Так мы можем сидеть здесь до скончания дней! Поэтому будем действовать не оборонительно, а наступательно. За ночь скрытно поднимемся вверх по ущелью, а с рассветом, как снег на голову, падем на неприятеля на горных вершинах. Выступаем немедля!
   Большинство офицеров план подполковника одобрили. Так было принято одно из самых роковых решений той военной кампании…
   Двинулись! Дорога шла по сплошным косогорам, ямам и рытвинам. Временами егерям приходилось прорубаться сквозь сплошные лесные чащобы тесаками. Измученные лошади вскоре уже едва тянули пушки и, чтобы не задерживать отряд, артиллеристам приходилось тащить их на себе. Наконец, понемногу начало светать. Впереди забелели сакли аула Алпаны, приютившиеся на самом склоне горы.
   – Ну, кажется, дошли! – вытер Бакунин пот со лба. – Сейчас выберемся на опушку, построимся в боевые порядки, и тогда возьми нас за рупь с полтиной!
   Однако, едва отряд стал вытягиваться из леса, как огромная толпа горцев, числом более пятнадцати тысяч, ринулась на выходящих на опушку егерей. Нападение было настолько внезапным и стремительным, что многие были изрублены еще до того, как успели понять, что с ними произошло. Столь же быстро были захвачены и обе пушки, не успевшие сделать и выстрела. Шедшие впереди отряда подполковник Бакунин и капитан Семенов были убиты в числе первых, вместе с ними было изрублено саблями и большинство офицеров. Через минуту-другую отряд был уже окружен со всех сторон, после чего началось беспощадное истребление. Наверное, там, на опушке, все бы и остались, но остатки отряда спасли все те же лесные чащобы. Вспомнив, что немного ниже по ущелью лежали груды спиленных на дрова деревьев, оставшиеся в живых егеря и казаки бросились туда. Укрывшись за сваленными деревьями, они под командой последнего оставшегося офицера – поручика Миронова отбивались где пулями, а где штыками и саблями из последних сил. Но сколько они могли продержаться? Час? Два?
   Вне всяких сомнений, все закончилось бы совсем трагично, если бы не огромный боевой опыт генерал-майора Булгакова. Получив информацию о скоплении у Алпаны большого количества горцев, он распорядился немедленно отправить вдогонку Бакунину в полном составе Угличский пехотный полк полковника Стоянова с четырьмя пушками.
   – Драка там, судя по всему, предстоит серьезная, а потому любая помощь будет не лишней!
   Поднимаясь по ущелью, Стоянов услышал сбивчивые выстрелы, вопли «Алла» и крики убиваемых людей.
   – Быстрей! Быстрей! – торопил полковник своих солдат. – Можем не успеть!
   Последнюю версту угличцы бежали в гору бегом. Появление целого полка стало для горцев неприятным сюрпризом. Вошедшие в раж черкесы появление солдат просто прозевали. Более того, Стоянов успел поднять на гору и пушки. Теперь внезапность была на стороне наших. Пушки ударили картечью в упор, щедро находя себе поживу в плотных толпах противника, укладывая наземь десятками и сотнями…
   Вслед за картечью дружно ударил в штыки и Угличский полк. Наверное, если бы дело происходило на равнине, все закончилось бы иначе, и противник просто бежал. Но сейчас огромному скоплению горцев деваться было некуда. С горы в долину вело только одно ущелье, и оно было перекрыто…
   Теперь уже русские солдаты, мстя за павших товарищей, без устали работали штыками. Прижатые к обрыву, горцы дрались до последнего, впрочем, их в плен никто брать не собирался. Надвинув на глаза папахи, самые отчаянные с саблями бросались на штыки. Другие предпочли закончить жизнь, кидаясь в пропасть. Через какой-то час все было кончено…
   Тела убитых офицеров были привезены в лагерь отряда и два десятка раненых солдат; прочих похоронили на месте сражения по христианскому обряду. Так как жители Алпаны участвовали в истреблении отряда Бакунина, все найденные в ауле съестные припасы и фураж забрали.
   Когда Булгакову доложили об обстоятельствах боя, он пришел в неописуемую ярость:
   – Владения гнусного изменника Сурхай-хана опустошить и сжечь!
   Войска уже двинулись из лагеря к намеченным для истребления аулам, когда к Булгакову примчался сам Сурхай-хан. Спрыгнув с лошади, он пополз к генералу на коленях, выкрикивая проклятья втянувшего его в авантюру Шейху-Али-хану и моля о пощаде ни в чем не повинных женщин и детей.
   – Каков подлец, – с силой ударил себя плеткой по сапогу стоявший рядом казачий старшина. – Как наших солдат резать, так здравия желаю, а как ответ держать, так сопли до колен!
   – Все это так, – вздохнул Булгаков, не обращая особого внимания на ползающего у его ног Сурхай-хана. – Припугнули мы этого мерзавца хорошо. Но, если сейчас действительно разорим аулы, это вызовет еще большую ненависть и неизбежную дальнейшую войну. А посему выслушаем сего разбойника!
   Хан, разумеется, обещал, клянясь всеми святыми, что отныне и навеки вечные он будет с благоговением исполнять все предписанные ему условия, а русская царица отныне для него что мать родная!
   – Я уже изгнал из своих владений презренного Шейх-Али-хана, я привез своих детей в аманаты и готов со всем народом присягнуть на подданство вашей государыне!
   – Врет, конечно, что сивый мерин, – покачал головой опытный Бакунин, слушая сыпавшиеся как из рога изобилия обещания Сурхай-хана. – Но сделаем вид, что поверим, а там видно будет…
   Надо отдать должное Сурхай-хану, с того дня в горах сразу стало тихо и спокойно. А вскоре в русский лагерь вернулся и захваченный обоз. Пусть шаткий, но хоть такой мир был пока устроен.
   С донесением об обстоятельствах боя у Алпаны к графу Зубову в новую Шемаху был послан чудом оставшийся живым поручик Миронов. Узнав об обстоятельствах боя, Зубов распорядился:
   – В наказание за вероломство у жителей Кубинской провинции отныне за наличные деньги ни провианта, ни фуража не покупать, а все отбирать реквизиционно.
   Как говорится, за что боролись, на то и напоролись…
   Поразительно, но Ага Мохаммед-хан, совершенно проигнорировав уничтожение на скале Алпаны тысячи и тысячи горцев, велел праздновать в далеком Тегеране победу над отрядом Бакунина, к которой не имел ни малейшего отношения, с народными гуляниями и иллюминацией…
   Движение отрядов Булгакова к Самуру и Савельева из Дербента к Ханжал-Кале внесли должное успокоение среди горцев. Однако эти события задержали экспедиционный корпус в Шемахе почти на шесть недель. Только в начале октября наконец-то с пограничной линии прибыли давно обещанные на усиление Кавказского корпуса войска. 21 октября Зубов направил к Гяндже отряд генерал-майора Римского-Корсакова, который в пути должен был присоединить к себе дислоцированный в Тифлисе отряд полковника Сырохнева.
   Главные силы корпуса задержались в Шемахе, наводя порядок, почти на полтора месяца. После усмирения Зубов наконец-то получил возможность направить трехтысячный отряд генерал-майора Римского-Корсакова, вверх по реке Куре для поддержки грузинского царя Ираклия.
   – Кстати, Александр Михайлович, – сказал ему Зубов, прощаясь. – Приведите в повиновение по пути и Гянджийское ханство.
   – Всенепременно! – ответил бывший преображенец.
   Отряд Римского-Корсакова подошел к Гяндже 13 декабря, где был встречен сдавшимся без всякого сопротивления Джават-ханом.
   – Помнишь ли ты тифлисский погром, в котором участвовал? – вопросил Римский-Корсаков.
   – О, это был самая большая ошибка моей жизни, за которую я денно и нощно прошу прощения у Аллаха!
   – Ой ли! – усмехнулся генерал.
   Римский-Корсаков давно не верил в верность местных властителей. Не станет исключением и унижавшийся сейчас Джават-хан, который еще не раз будет предавать и продавать Россию…
   В середине октября, по настойчивой просьбе графа Зубова, в город Кубу приехала из Дербента сестра Шейх-Али-хана красавица княжна Беке. По просьбе Зубова княжна отослала письмо скрывавшемуся в горах младшему брату Гассан-беку, приглашая того приехать без опасения за свою жизнь в Кубу, чтобы принять там от графа Зубова в управление Дербент.
   Таким образом, Зубов решил внести разлад в семейство бывшего дагестанского хана и лишить того поддержки части родственников. Теперь оставалось только ждать, клюнет или нет Гассан-бек на брошенную наживку. Долго ждать не пришлось. Через день Гассан-бек в сопровождении верных людей прискакал в Кубу на взмыленном коне. Еще бы, ханские должности раздают не каждый день! Гассан-бека встретили со всеми почестями – пушечным салютом и полковой музыкой. Вскоре состоялась и торжественная церемония возведения младшего брата Шейх-Али-хана на ханский престол.
   Едва Шейх-Али-хан узнал об измене брата и сестры, он кинул клич среди горцев, призывая их под свою руку, намереваясь напасть на кубинские земли, а потом пойти и дальше по всему Закавказью. Однако почти никто к бывшему хану так и не пришел – едва-едва удалось собрать пару сотен всадников. Дагестан еще слишком хорошо помнил бойню в Алпанском ущелье, чтобы снова идти воевать с русскими.
//-- * * * --//
   К ноябрю 1796 года русские войска успели покорить почти все закавказские ханства: Дербентское, Кубинское, Бакинское, Казикумухское, Ширванское, Карабахское, Шекинское и Гянджинское. Война в целом была выиграна. Причем такие обширные территории Россия получила почти бескровно. Узнав о столь больших успехах, императрица Екатерина пришла в восторг.
   – Есть у меня один великий полководец – граф Суворов, теперь же, чаю, будет и второй – граф Зубов! – объявила она во всеуслышание.
   В высшем обществе шушукались. Еще бы, 24‐летнего мальчишку-фаворита приравняли к убеленному сединами и славой Суворову! Но Екатерина знала, что делала. За боевые подвиги граф Зубов был произведен не «по старшинству», а «за отличие» в генерал-аншефы, что вызвало недовольство многих обойденных генералов. Множились слухи, что Екатерина ускоренно «выращивает» всецело преданного ей будущего фельдмаршала. Что ж, возможно, все именно так и было…
   Все казаки были переброшены за Куру и уже скакали разъездами до самого Гиляна, привозя обнадеживающие известия, что персов нигде не было видно, будто там вообще перевелось хоть какое-нибудь воинство. Дорога на Тегеран была совершенно свободна от персидских войск…
   …Одновременно со вступлением Римского-Корсакова в Гянджу Зубов, во главе главных сил, подошел к урочищу у слияния Куры и Аракса. Там его и настигло известие о производстве в генерал-аншефский чин, а также указ о назначении наместником Кавказского края и пограничной линии вместо отставленного с этой должности генерала Гудовича.
   Радости Зубова не было предела. Он прекрасно понимал, что отныне стал настоящим полководцем в глазах императрицы, а это обещало большие перспективы. Что ж, за столь шедрый дар надлежало ответить не менее громким подарком.
   – Здесь будем устраивать нашу столицу в Закавказье! – объявил Зубов, торжественно обозревая, как мутно-красноватый Аракс и прозрачная Кура сливаются в единый и мощный, несущийся к Каспийскому морю поток. – И пусть это будет пока лишь воинский лагерь. Но пройдет совсем немного времени, и я устрою здесь центр всей нашей восточной политики и торговли. Сей город я нарекаю Екатериносердом. Виват, Екатерина!
   – Виват! Виват! Виват! – кричали солдаты.
   Заглушая их крики, ударили холостыми залпами пушки.
   Место на самом деле был чрезвычайно выгодное. Если с одной стороны от будущего города имелся короткий и удобный путь в горы, то к левому берегу Куры примыкала обширная равнина, за которой начиналась безбрежная Муганская степь. Помимо крепости и города на левом берегу Куры, Зубов планировал построить крепости в Тарках и Гуссейн-Булаке, а также усилить оборону Баку. После выполнения этого замысла можно было уже утверждать, что Россия утвердилась на Кавказе прочно и надолго.
   С раннего утра до позднего вечера у шатра Зубова толпились владетели казикумухские и дербентские, бакинские и кубинские, ширванские и карабахские, шекинские и гянджийские, представители грузинского царя и ханы дальних прикаспийских городов. Все желали лично выразить русскому генералу свое почтение и преданность, преподнести подарки и попросить защиты.
   В один из дней приехал и Омар-хан Аварский, по кличке Бешеный – здоровенный черноволосый красавец с веселыми глазами и ироничной улыбкой. Омар-хана Зубов принял с особым интересом, так как был много наслышан о его военных успехах и предприимчивости. Бешеному платил дань почти весь Кавказ: Грузия, Карабах и Тушетия, Дербент и Куба, Баку и Ширван, ханы Шекинский и Ахалцихский, чеченские тейпы и даже вольные братства Джарии.
   Историк XIX века пишет: «На фоне же князей и властителей он был подобен свирепому льву. Он презирал страх. Прославленные эмиры при встрече с ним вели себя как ягнята».
   Но Зубов знал об Омар-хане и иное, тот был коварен и вероломен, причем вероломство горного правителя ощутила на себе и Россия. Десять лет назад Омар-хан уже просился под длань русской императрицы. В письмах Потемкину хан клялся, что если ему окажут доверие, то он превзойдет в верности всех кавказских князей вместе взятых. Екатерина отнеслась к этому обещанию со всей серьезностью, назначив Омар-хану ежегодно на содержание войска шесть тысяч рублей. Увы, любовь Бешеного к России длилась недолго. В преддверии очередной русско-турецкой войны он тайно переметнулся на сторону Порты, не забывая при этом регулярно клянчить деньги из Петербурга. Когда о тайном сговоре хитромудрого хана с турками стало известно Потемкину, деньги посылать перестали, и дружба сразу же кончилась. Теперь Омар-хан снова просился в российское подданство.
   – Я готов сгрызть все камни моих гор, если ваша царица не простит меня за давнее искушение, – прижимал он руки к своей широкой груди. – Теперь я стал старше и мудрее и уже никогда не нарушу своей клятвы. Свою преданность вам я готов доказать хоть сейчас!
   – Как именно? – поднял бровь Зубов, не веря ни единому слову Бешеного.
   Омар-хан щелкнул пальцем, и подручный передал ему в руки лист бумаги.
   – Это письмо Сурхай-хана Казикумухского, выступившего по призыву султана против России. В письме Сурхай-хан просит меня присоединиться к нему. Но я не таков и с гневом отверг этого бесчестного человека, потому что не вижу своей судьбы вне России!
   В доказательство своих слов Омар-хан с силой ударил себя кулаком в грудь. Зубов посмотрел ему в глаза. Взгляд Бешеного был насмешлив и лукав.
   «В том, что опять обманет, сомнений быть не может, – подумал генерал-аншеф. – Другое дело, когда именно? Пусть хоть сейчас посидит мирно в своем ауле, нам и с этого польза будет».
   Генерал и хан встретились глазами, и оба поняли друг друга.
   – Что ж, – сказал Зубов, после некоторой паузы. – Я гарантирую назначение ежегодного жалованья, а также попрошу царя Грузии оставить дань в прежнем размере. Взамен требую немного – стать мне верным другом и братом и не держать кинжал за пазухой.
   – Что ты такое говоришь! Какой-такой кинжал! Я самый твой добрый брат и самый верный твой друг, – пафосно воздел руки к небу Омар-хан. – Поэтому прошу тебя, уже как брат брата, выдай положенное мне жалованье за год вперед, а грузинскому царю прикажи заплатить за два.
   – Это с какой-такой стати? – поразился такой невероятной наглости Зубов.
   – Э! Не понимаешь! Я не хочу, чтобы меня сравнивали с мелкими ханчиками, которые толпятся у твоего шатра и радуются крохам с твоего стола. Когда все узнают, что ты дал мне сразу много денег, то все скажут: «О, какой великий этот Омар-хан, что сама русская царица дает ему деньги вперед за будущую службу!»
   – А служба-то будет? – скептически скривил губы Зубов.
   – Еще какая! – снова ударил себя в грудь кулаком Бешеный. – Пусть твоя царица знает, что отныне у нее нет более верных воинов, чем мои джигиты!
   – Увы, моя государыня никогда не платит вперед, даже мне, ее верному слуге. У нас вначале показывают службу, а уж затем просят за нее награду!
   – Э! Зачем такое говоришь!
   После этого Омар-хан потерял к Зубову всякий интерес, сразу забыв и о своем страстном желании перейти под руку России, и о своих верных джигитах. Сухо попрощавшись, Зубов расстался с Бешеным.
   Спустя неделю ему сообщили, что разбойники Омар-хана в очередной раз вторглись в Грузию, несмотря на выплату царем Ираклием очередной дани. На этот раз была разграблена Кахетия, в которой аварцы сожгли шесть деревень, а жителей и скот угнали к себе в горы.
   – Вот уж семя крапивное! – выругался Зубов. – Ничего святого нет! Ладно, когда-нибудь дойдут руки и до вас!
//-- * * * --//
   Уже за полночь Зубов принимал генералов. Вспоминали обстоятельства похода и сражений, строили планы на будущее. Командующий был в прекрасном настроении полон новых грандиозных планов. Сам Зубов полагал, что, отдохнув и пополнившись новыми полками, можно вполне начинать новый еще более грандиозный поход на Тегеран, чтобы раз и навсегда закрыть персидский вопрос.
   Не отказывая себе в удовольствии, Зубов нет-нет, да и поглядывал на расстеленную на соседнем столе карту Закавказья. На ней четко значилось, что берег Каспийского моря от устья Терека до устья Куры прочно занят русской армией, а с Гиляни на Тегеран ведет прямая дорога и она совершенно открыта.
   – Именно отсюда, из Екатериносердия, мы начнем наш поход на Персию.
   – Ну, до Персии, мы, думаю, доскачем! – кивал ему головой атаман Платов, опорожняя очередной стакан виноградной водки.
   – А потом двинемся к границам индийским, чтобы вот так, как сегодня, сидеть на берегу Ганга! – продолжал строить планы Зубов.
   Платов от слов таких аж поперхнулся.
   – Тут уж я даже и не знаю, доскачем или нет, уж больно далеко скакать придется, – сказал он провидчески…
   – Ничего, – успокоил его Зубов, – наши главные подвиги еще впереди.
   Что ж, так все частично и будет. Для атамана Платова, полковника Раевского, генерала Булгакова и некоторых других все главные подвиги действительно еще впереди. Что касается генерала Римского-Корсакова да и самого графа Зубова, то именно Кавказский поход станет венцом их боевой карьеры. Дальше славы уже не будет. Но кто из них, сидя тогда в палатке командующего, мог знать свою судьбу?
   Что же касается войны, то она была уже блестяще выиграна. Теперь оставалось только умело воспользоваться результатами – утвердить огромные завоевания и преумножить их новыми.
   Разумеется, о большом и победоносном (в этом не сомневался никто!) походе в Персию мечтали все, но неудовлетворительное снабжение из Астрахани не представило тогда такой возможности. Также для дальнейшего продвижения экспедиционный корпус требовал усиления дополнительными отрядами, которые еще только формировались в Кизляре. Поэтому генералы рассуждали о перспективах похода трезво:
   – В Дербенте обязательно следует оставить сильный гарнизон, иначе, едва мы отъедим на три версты, там снова поднимутся враги. Такой же гарнизон следует оставить и в Баку.
   – К тому же срочно необходимо пополнение, причем немалое.
   По прикидкам наших генералов, для начала похода на Персию следовало вдвое увеличить количество пехоты, ведь предстояло не только драться с персидской армией, но и поддерживать весьма протяженные коммуникации. Что касается денег, то их следовало выделить в четыре раза больше, чем на кавказский этап. Будучи неплохо осведомленным в государственных делах, Валериан понимал, что даже при самом благоприятном исходе деньги он получит никак не ранее завершения сбора налогов за текущий 1796 год, т. е. ближе к его концу, когда те начнут поступать в казну, а куда более вероятно, к середине следующего 1797 года.
   Сейчас же, в ожидании решений из Петербурга о судьбе Персидской экспедиции, Зубов прикидывал, что ему делать в следующей кампании в Закавказье. Планы были вполне реальные и толковые – выход на персидские коммуникации в Иранском Азербайджане, что давало возможность захватить все персидские владения в Закавказье, с занятием Тавриза и выходом на дружественные армянские территории и Эривань. Наличных сил на это вполне хватало. Помимо этого, следовало укрепить наши позиции в Реште, так как в этом случае любые прибывавшие в Закавказье персидские войска сразу же оказывались перед этой крепостью. При этом персы были вынуждены наступать прямо на Решт, под сокрушительный огонь русской артиллерии. Но все это были лишь планы и прожекты. Пока же следовало ждать, что решит Петербург.
   Между тем из Астрахани пришло печальное известие – от малярии на острове Сара близь Ленкорани умер командующий флотилией контр-адмирал Николай Федоров, к которому Зубов испытывал самые добрые чувства. Но этим беды моряков не кончились. Назначенный вместо него капитан-командор Федор Апраксин (внук знаменитого петровского генерал-адмирала) во время первого же своего плавания в Баку также заразился малярией и умер.

Глава пятая

   В будущем 1797 году перед победоносным Кавказским корпусом открывались самые грандиозные перспективы. После падения Дербента и Баку, после приведения в чувство закавказских ханов вполне можно было начать поход непосредственно в Персию. Учитывая готовность Каспийской флотилии наладить снабжение корпуса через южный берег Каспия, этот поход обещал быть победным. Трудно предполагать, но вполне возможно, что после решения вопроса с Персией и утверждения на шахском троне сторонника России (того же Нури-Али-хана, которого держали при корпусном обозе), войска Валериана Зубова вышли бы и на подступы к Индии. Желал ли этого и мечтал ли об этом сам Зубов? Конечно, да! Имея в двадцать пять лет чин генерал-аншефа, со взятием Тевриза, он имел все основания на получение фельдмаршальского жезла. При этом слава покорителя Кавказа и Персии разом затмила бы в глазах общественности все ранние многочисленные победы старика Суворова. Заинтересована во взлете славы Зубова была и императрица Екатерина, которая в результате получала молодого, талантливого, популярного в народе и всецело преданного ей полководца. Как знать, возможно, что все именно так бы все и сложилось, но в ноябре 1769 года в Петербурге произошло событие, разом перечеркнувшее все эти планы и мечты.
   Утром 5 ноября, проснувшись, по своему обыкновению, рано утром, императрица Екатерина выпила кофе и пошла в уборную, но почему-то задержалась там непривычно долго. Испуганные лакеи долго не решались побеспокоить государыню. Наконец, камеристка Перекусихина и камердинер Зотов вошли в помещение. Там они, к своему ужасу, обнаружили императрицу, лежавшую на полу без сознания. Изо рта у нее шла пена, лицо было багровым, а глаза закатились. Немедленно были вызваны врачи. Саму императрицу осторожно перенесли в спальню. Так как у нее при падении оказалась вывихнута нога, Екатерину положили не на кровать, а на постеленный на полу матрац. Прибежавший личный доктор Роджерсон, осмотрев Екатерину, констатировав апоплексический удар (иначе инсульт), поставил к ногам государыни горчичники и пустил кровь. Увы, но медицина тех лет считала панацеей от всех недугов именно кровопускание. Неудивительно, что действия Роджерсона не возымели никакого результата. Вызвали духовника. Императрицу пытались причастить, но из этого ничего не получилось – глотать она не могла, а изо рта все время шла обильная пена. Около умирающей императрицы метался, в безумии заламывая руки, граф Платон Зубов. Съезжавшиеся во дворец вельможи уже демонстративно не желали его приветствовать. К вечеру у Екатерины началась агония, которая не прекращалась двенадцать часов.
   Столпившиеся у спальни придворные, граф Безбородко, президент Военной коллегии Салтыков и другие, поняли – пора действовать. Немедленно послали в Гатчину за цесаревичем Павлом. Тот, увидев мчащихся к нему на взмыленных конях гвардейских офицеров, не на шутку испугался, решив, что его хотят арестовать. Узнав, в чем дело, наследник престола испытал облегчение. К умирающей матери он прибыл в сопровождении жены и двух старших сыновей. Увидев входящего Павла, Платон Зубов упал в слезах к его ногам. Лицо цесаревича передернулось, но он нашел в себе силы успокоить истеричного фаворита:
   – Друг матери моей будет всегда и моим другом.
   Императрица по-прежнему находилась без сознания. Взяв умирающую мать за руки, сын с невесткой молили ее о благословлении на престол…
   Так и не приходя в сознание, Екатерина Великая скончалась. Камердинер Захар подошел к настольным часам и остановил стрелки. Было четверть десятого утра 6 ноября.
   Следует сказать, что Екатерина последнее время действительно чувствовала себя неважно. У нее опухли и очень болели ноги, и она уже не могла подниматься по крутым парадным лестницам. Буквально накануне смерти Екатерина увидела в окно падавшую звезду.
   – Вот вестница скорой смерти моей! – с грустью сказала она окружающим. – Когда я умру, то носите по мне траур не более полугода, а если менее, то еще и лучше!
   Историки считают, что Платон Зубов был осведомлен о неком тайном завещании императрицы Екатерины, в котором она объявляла сына Павла душевнобольным и передавала престол старшему внуку Александру, а до его совершеннолетия назначала регентский совет из десяти персон, в том числе самого Платона Зубова, вице-канцлера Безбородко, вице-президента Военной коллегии Салтыкова, графа Орлова-Чесменского, а также фельдмаршалов Суворова и Румянцева.
   Есть сведения, что завещание оказалось в руках у вице-канцлера Безбородко, который, решив сыграть свою игру, передал его лично Павлу, а тот сразу же сжег опасную бумагу в камине.
   Утвердившись на престоле, Павел начал первым делом сводить счеты с фаворитами матери. Вскоре у Платона Зубова были конфискованы все ранее подаренные ему имения, а сам он был изгнан за границу. Не забыл Павел и о братьях фаворита.
   Итоги правления Екатерины II хорошо известны. Именно при ней Россия присоединила к себе Северное Причерноморье, Крым и Закавказье. Она мечтала изгнать турок из Константинополя и возродить легендарную Византию, но уже под российским контролем. Для этого загодя готовился и будущий правитель, второй из внуков, которого Екатерина велела назвать Константином в честь некогда правившего Византией Константина Великого. Был еще весьма любопытный «греческий проект». Предусматривавший присоединение к России единоверной Греции. Все это обеспечило бы российскому флоту беспрепятственный доступ в Средиземное море.
   При этом в конце своего царствования Екатерина обратила свой взор и на Восток, но время ее уже закончилось… Как поведет себя ее преемник, не знал никто.
//-- * * * --//
   Неожиданности начались очень быстро. Выслушав доклад президента Военной коллегии графа Салтыкова о победах Кавказского корпуса, император Павел I раздраженно воскликнул:
   – Результаты этого глупого предприятия ничтожны, а издержки возмутительно чрезмерны! К тому же война с Персией вообще не входит в мои виды! Посему повелеваю: поход прекратить, а все войска немедля вернуть в российские пределы!
   При этом приказание Павла было послано не Зубову, а напрямую к командирам полков, чтобы те выходили в Россию не в составе корпуса, а каждый самостоятельно. Чем руководствовался новый император, посылая столь глупое распоряжение, сказать сложно. Возможно, лишь желанием лишить всякой власти еще одного любимца матери.
   6 декабря наместник Кавказа граф Зубов в последний раз собрал к себе всех командиров полков. Утвердив план организованного отхода, он объявил собравшимся высочайшую волю и сложил с себя звание главнокомандующего.
   Распоряжение Павла было смертельно опасно для наших войск. Разделившись на небольшие отряды, они, вне всяких сомнений, сразу бы стали жертвой многочисленных недругов. В воздухе запахло ужасом жуткой трагедии 1717 года, когда в песках под Хивой разделенный на небольшие отряды корпус князя Бекович-Черкасского сразу же был безжалостно истреблен. Но в данном случае масштаб трагедии и ее последствия были бы намного большими. Еще печальней могла быть участь самого командующего – графа Зубова, который, оставшись совершенно без войск, неминуемо стал бы лакомой добычей местных ханов только и ждавших, чтобы свести с ним счеты.
   Хуже всего было то, что стремительный уход Кавказского корпуса из Закавказья был воспринят местными ханами как бегство со всеми вытекающими из этого последствиями. Все недавние блистательные победы, добытые потом и кровью, в одночасье были перечеркнуты. Сторонники персидского шаха снова торжествовали и готовились к нападению на разрозненно уходящие полки. К счастью, катастрофы удалось избежать.
   В феврале 1797 года войска Кавказского корпуса выступили в Россию. Сам Зубов, демонстративно, не исполнив указа Павла о своем немедленном возвращении, до конца оставался при корпусе, обеспечивая согласованный выход войск, снабжение провиантом и, что самое главное, пресекая все попытки местных ханов напасть на уходящих. В столицу он отправил донесение, в котором аргументировал невозможность бросить на произвол судьбы вверенные ему войска.
   С русскими войсками в Кизляр ушло около трех тысяч армян. Стремясь облегчить их путь, Зубов распорядился обеспечивать беженцев казенным провиантом. Это было его последнее распоряжение как главнокомандующего.
   При этом все это время при Зубове находился со своими казаками и атаман Платов, также имевший на руках указ императора о немедленно возвращении. За этот поступок по возвращении в Россию Платов немедленно был посажен в Петропавловскую крепость, где провел без суда и следствия долгих три года.
   27 апреля, еще находясь в походе, Зубов получил высочайший указ о своей полной отставке. Навстречу ему уже выехал обласканный новым императором генерал Гудович. Дело в том, что сразу же после отъезда из Кизляра в поход графа Зубова Гудович подал в отставку, посчитав себя обойденным по службе. Но вместо отставки ему было дано увольнение на два года; при этом Екатерина в виде моральной компенсации дала ему 1800 крепостных в Подольской губернии. Теперь же Гудович мог торжествовать: ненавистный Зубов был низвергнут, а он снова стал главным русским генералом на Кавказе! При этом Гудовичу было велено не вести никаких наступательных операций, а лишь оборонять границы Российской империи.
   Будущий знаменитый генерал Ермолов, бывший в этой экспедиции батарейным командиром, вспоминал об этом отступлении с большой горечью. Полки, по его словам, возвращались поодиночке, каждый сам по себе, и выходили на Терек, где их ожидал своенравный Гудович, пылавший гневом за то, что не ему было вверено начальство над экспедиционным корпусом. Избегая с ним встречи, многие, и в том числе сам Ермолов, пробрались степью на Астрахань.
   Для защиты Восточной Грузии в Закавказье некоторое время оставался только небольшой отряд генерал-майора Римского-Корсакова, зимовавший в Гянджинской крепости. Но и он в следующем 1797 году вернулся на Кавказскую линию, пройдя туда окольным путем через Дарьяльское ущелье.
   Когда 20 мая 1797 года генерал Савельев вывел русский гарнизон из Дербентской крепости, ее почти сразу же занял прискакавший туда со своими приверженцами Шейх-Али-хан. Он сразу же изгнал из Дербента в Кубу младшего брата Гассан-бека и первого городского бека – управителя Хадыря. Первому он намеревался выколоть глаза, но младшего брата хана спасло заступничество сестры Беке и матери. Скрепя сердце Шейх-Али-хан им уступил. Все, что с таким трудом выстраивал граф Зубов, в одночастье было перечеркнуто…
   Впрочем, Шейх-Али-хан все же сделал из пережитого правильные выводы и успел отправить вслед уходящему в Россию отряду генерала-майора Булгакова послание, в котором писал о желании наладить дружественные отношения с Россией. В обмен, разумеется, на признание за ним прав дербентского хана…
   А теперь вспомним полковника Лазарева, который пообещал сделать офицера из семинариста Пети Котляревского. Лазарев вполне сдержал свое слово, что за спасение своей жизни он выведет в люди звонившего в колокол мальчика. Лазарев принял Котляревского в свой дом, неустанно его образовывал, снабжая его книгами, в которых тот мог изучать деяния древних полководцев, да и вообще заботился о подростке, как о родном сыне. Уже спустя год после поступления на военную службу юный Котляревский стал сержантом. И в 1796 году он получил первый шанс отличиться. 4‐й батальон Кубанского корпуса, в котором служил Котляревский, вошел в состав отряда генерал-поручика Булгакова, который шел к Дербенту через Табасарань. В корпусе одномоментно оказалось немало героев будущих войн, и прежде всего артиллерийский капитан Алексей Ермолов. В этом походе «молодой сержант имел случай познакомиться и с трудной походной жизнью, и с кавказской природой, и с азиатской войной, и с азиатским вероломством. Постоянные стычки с лезгинами, засады и перестрелки быстро сделали из вчарашнего семинариста настоящего воина. Котляревский участвовал в осаде и штурме Дербента, а потом и в походе до Гянджи. Военная коллегия не утвердила наград, назначенных графом Зубовым. Поэтому сержант Котляревский, надеявшийся надеть по представлению Лазарева первые офицерские эполеты, должен был продолжать еще два года службу в нижних чинах. В следующем году в связи с очередной военной реформой 4‐й батальон Кубанского корпуса был преобразован в 17‐й егерский полк, шефом которого стал Лазарев. Только в феврале 1799 года Котляревский получил наконец-то свой первый офицерский чин подпоручика и был назначен полковым адъютантом, при командире полка полковнике Лазареве.
   Возвратившемуся из Закавказья весной 1797 года опальному графу Зубову было запрещено появляться в Петербурге и Москве, после чего он поселился в своем подмосковном имении Хорошево.
   – Когда Улисс после долгих странствий возвратился в родную Итаку, то единственными, кто приветствовали его там, были собаки! – сыронизировал генерал-аншеф, когда его коляску недалеко от имения облаяла собачья свора.
   Несмотря на недовольство Павла, общественное мнение было на стороне Валериана Зубова, которого все считали героем Кавказа. Выразителем мнения дворянства стал поэт Гавриил Державин, написавший оду «На возвращение графа Зубова из Персии». Ода была немедленно запрещена, но, несмотря на это, массово распространялась в списках. Год спустя Валериан Зубов получил разрешение ехать лечиться на воды, но при этом допустил своеволие и… посетил Москву. Узнав об этом, Павел пришел в ярость и потребовал через московского губернатора графа Ивана Салтыкова от него объяснений. В результате поездка на воды так и не состоялась, и Зубову было приказано снова возвращаться в свои деревни. Некоторое время после этого граф Зубов проживал в курляндском имении, приносившем хороший ежегодный доход. Однако узнав об этом, мстительный Павел велел отобрать у Зубова и это имение, в возмещение «недостающих сумм по Персидскому походу». В 1804 году граф Валериан Зубов умрет, не оставив после себя потомства. Прах полководца упокоился в Сергиевской пустыни под Петербургом. Над его могилой старшие братья впоследствии построили церковь. В одном из помещений этой церкви была устроена богадельня для солдат-инвалидов. Пожалуй, самые замечательные слова, характеризующие Валериана Зубова, были высказаны все тем же Державиным: «…Он (Зубов) имел прекрасную душу; быв вельможей, внимал несчастным, откровенно принимал своих и чуждых; не оскорблял надменным взором старших и не одним участием, но делами приобрел уважение». Запомним и мы покорителя Кавказа генерал-аншефа Валериана Зубова именно таким!
//-- * * * --//
   А чем же занимался все это время шах Персии Ага Мохаммед? Когда Ага Мохаммед-хан узнал о приходе под Дербент русских войск, он находился с войском в хорасанском Мешхеде – южнее современной Туркмении. Поручив свое войско одному из приближенных ханов-каджаров, шах поспешил в Тегеран. Там он озаботился приготовлением столицы к обороне от русских.
   Хотя время года было позднее и не располагало к военным предприятиям, шах приказал всем военачальникам быть в готовности к большому походу в Закавказье.
   – Мы выступим весной будущего года, когда молодая трава покроет степи и нашей коннице будет вдосталь корма, – объявил он. – Поход под горы Кавказа послужит наказанием неверным московитам, дерзнувшим покуситься на наши земли!
   Но одно дело объявить о своей мести России и совсем иное эту месть осуществить. Будучи умным человеком, Ага Мохаммед понимал, что Россия, которая только что разгромила давнего врага Персии – Оттоманскую Порту, вполне может разгромить и его. Ага-Мохаммед так и не встретился в открытом бою с Зубовым, вполне разумно решив не торопить события, а подождать, как все сложится дальше. Оказалось, что он поступил очень даже правильно. Со смертью императрицы Екатерины II на Кавказе все сразу резко переменилось, причем в самую благоприятную для Ага Мохаммеда сторону – русское войско по доброй воле вернулось в Россию. О таком повороте дел в Тегеране не могли и мечтать!
   Шах Персии ликовал:
   – Наконец-то Аллах услышал мои молитвы! Какое счастье, что «солнцешапочную» Хуршид-Кулаг джинны утащили в ад, где она до скончания веков будет вдыхать и выдыхать огонь! Любовник же ее и слуга шайтана Кызыл-Аяг, ведя себя, как воробей в когтях ястреба, струсил и убежал в Россию, бросив на произвол судьбы Грузию, которая теперь станет моей! Вот что значит милость великого и всемогущего Аллаха!
   Разумеется, всю заслугу в уходе русских войск Ага Мохаммед не постеснялся приписать себе.
   Не теряя времени, Ага Мохаммед отправил в Грузию грозный фирман, в котором приказывал грузин к смирению и покорности. В другом фирмане, адресованном дагестанским ханам, он с важностью объявил: «Не безынтересно вам, какой успех имею я в Хорасане, и вы довольно усмотреть можете, что и российское войско, убоясь могущего им последовать от меня одоления, принуждено было возвратиться вспять в немалой робости и расстройстве».
   На радостях Ага Мохаммед немедленно вернулся в Тегеран, распустил войска на отдых, приказав весной собрать новую большую армию, чтобы, вернувшись на Кавказ, довершить начатое.
//-- * * * --//
   Вернувшись с 60‐тысячным войском в Закавказье весной 1797 года, Ага Мохаммед начал с непокорного Карабаха. Перейдя Аракс, шах сумел захватить врасплох неприступную крепость Шушу, после чего вступил в Ширванское ханство.
   Ага Мохаммед не мог забыть личного оскорбления, нанесенного его достоинству карабахским ханом Ибрагимом, который осмелился не признать его власти. Вскоре многочисленное персидское войско появилось на Араксе, начав разорять карабахскую землю. Узнав о новом персидском нашествии, непримиримый противник Ага Мохаммеда Ибрагим-хан непонятно почему на этот раз никакого сопротивления своему врагу не оказал, а, бросив владения, со всем семейством и несколькими беками бежал в дальние горы. Две тысячи всадников под начальством лучших военачальников были посланы Ага Мохаммедом в погоню за Ибрагимом. Они настигли его на переправе через реку Тертер, но Ибрагим-хан разбил в упорном бою персов и… бежал дальше.
   После этого Ага Мохаммед занял без боя столицу Карабаха Шушу, заменил эриванского хана Хусейна на своего брата Алигулу и ослепил нахичеванского хана Келбали. Затем он объявил о намерении загнать все армянское население в глубь Персии и там истребить, а также еще раз вторгнуться в Грузию, чтобы уже полностью перебить и всех грузин.
   Историк пишет, что Ага Мохаммед «поселился в прекрасном ханском дворце в одной небольшой комнатке, недоступной для постороннего взора. Угрюма была эта комната шаха, без всякого убранства и мебели. Лишь на полу разостлан был богатый ковер, чтобы предохранять ногу властелина от жесткого прикосновения к каменным плитам, да у стены стояла знаменитая в то время походная кровать, служившая шаху и постелью, и троном. Густо усеянная жемчугом и драгоценными каменьями, ткань покрывала кровать вплоть до пола, а посередине дорогого одеяла было оставлено незашитое поле из пурпурного бархата, обозначавшее место шахского сиденья. Тут обыкновенно восседал шах с поджатыми под себя ногами, одетый в широкую шубу, крытую богатой шалью красного цвета. Перед дворцом толпились персияне, а на площади стояла бивуаком шахская гвардия. Все было тихо, все боялось нарушить спокойствие повелителя и потревожить его чуткое ухо».
   После занятия Шуши Ага Мохаммед вспомнил и о своем обещании казнить дерзкого карабахского поэта Вакафа, приказав его найти. На восьмой день Вакафа, наконец, нашли и представили пред очи повелителя Вселенной.
   Разговор с ним у Ага Мохаммеда был короток:
   – Бросьте этого мерзавца в тюрьму, а завтра я предам его самой мучительной казни.
   Потом Ага Мохаммед читал Омар Хаяма и пил любимое желтое ширазское вино. Вечером, когда он только начал молиться, в комнату неожиданно вошел начальник конницы Садых-хан и молча встал у порога. Шах прервал молитву. Ага Мохаммед не любил, когда его отвлекали от общения с Аллахом.
   – Как ты осмелился, раб, явиться передо мной незваный? – зловеще спросил он Садыха.
   – Недостойный раб твой лишь исполняет волю своего повелителя, переданную мне устами Сафар-Али! – ответил тот и низко поклонился.
   Разгневанный Ага Мохаммед позвал Сафара.
   – Когда я тебе приказывал звать ко мне Садых-хана? – спросил он вошедшего правителя своей канцелярии.
   – С полчаса тому назад! – невозмутимо ответил тот.
   – Лжешь, собака! – закричал Ага Мохаммед и, схватив пистолет, направил его в грудь своего нукера. – Не дерзнет червь ничтожный лгать перед Аллахом небесным и передо мной – его земным солнцем!
   – Может быть, злой дух обманул мое ухо, и я не понял приказания моего повелителя, – пожал плечами Садых-хан.
   – Если уши твои не умеют слушать, так они тебе и не нужны… Стража! Отрежьте уши этому нечестивцу!
   Прибежавшие стражники мигом схватили Сафар-Али и тут же за дверью немедленно исполнили приговор.
   …Наступила ночь. В спальне шаха мерцала серебряная лампада. Ага Мохаммед лежал на кровати и дремал. Сквозь сон он услышал тихие рыдания и голоса. Окликнул своих нукеров. Вошел Сафар-Али, с головой, обвязанной окровавленным платком, и начальник стражи Аббас-бек.
   – Как ты смеешь плакать, как женщина, – сказал шах Сафару, – когда тебе должно радоваться великой милости, даровавшей тебе жизнь! А ты, Аббас, осмелился разговаривать около спальни и мешать моему сну! Вы оба лишние на этой земле, и с восходом солнца ваши головы будут отрезаны. Есть еще и один поэт-негодяй, подобный вам. Завтра я наряжу суд над всеми своими врагами и из черепов ваших сооружу минарет, выше Шамхорского. А теперь ступайте!
   Возможно, что Ага Мохаммед в другое время велел бы казнить своих слуг сразу, но была ночь на пятницу, обыкновенно посвящаемая молитве и раздумьям о высшем, и Ага Мохаммед по необходимости отложил исполнение приговора до утра. Это и стало его роковой ошибкой. Прогнав приговоренных к казни, шах с чувством исполненного долга уснул. Приговоренные нукеры, разумеется, не спали, понимая, что решение Ага Мохаммеда бесповоротно. Теперь Сафар-Али и Аббас-бек стояли перед выбором, ждать утра и наверняка лишиться своих голов или же попытаться спасти свои жизни ценой жизни Ага Мохаммеда. И они выбрали второй вариант.
   Вооружившись кинжалами, Сафар-Али и Аббас-бек тихо пробрались в коридор, подняли шелковый занавес, закрывавший вход в шахскую опочивальню. Затем осторожно вошли и встали у кровати шаха-кастрата. Первый удар в грудь властителю нанес Сафар-Али. Но Ага Мохаммед не умер сразу. Открыв глаза, он глянул, уже почти безумным взором, на своих убийц и прошептал:
   – Несчастные! Вы убили Иран!
   После этого уже и Аббас-бек вторично вонзил ему кинжал в левую сторону груди, после чего голова повелителя Вселенной безжизненно упала на подушку. Так свершилась судьба грозного Ага-Мохаммеда.
   Рядом с кроватью на низком столике лежала шахская корона-диадема. Не пропадать же добру! Пока Аббас-бек выковыривал из нее окровавленным кинжалом бриллианты, Сафар-Али в отместку за перенесенные страдания отрезал мертвому властителю уши. Левое тут же бросил, а правое спрятал себе за пазухой:
   – Тебе они уже ни к чему, а мне сгодится!
   По персидским поверьям, носимое на шее правое ухо обещало своему владельцу долгую и безбедную жизнь…
   Завершив демонтаж шахской короны, правитель канцелярии и начальник охраны бежали в Нуху, под покровительство шекинского хана. Из-за этого в Персии и на Кавказе потом долго говорили, что на самом деле убийство Ага Мохаммеда заказал именно шекинский хан Селим.
   Когда утром новость о смерти шаха распространилась в лагере, приближенные тут же начали расхищать шахские сокровища. К счастью, не нашлось ни одного, кто смог бы подчинить себе разношерстное воинство Ага Мохаммеда. Поэтому, докончив грабеж, войско в полном беспорядке оставило Карабах и вернулось в Персию.
   Что касается поэта Вагифа, то он сразу стал никому не нужен и был отпущен на все четыре стороны. Впрочем, спустя некоторое время Вагиф все равно был казнен, приняв участие в борьбе за власть карабахского хана Ибрагима и его племянника….
   Голова Ага Мохаммеда была отсечена и отправлена к карабахскому хану Ибрагиму, который вначале выставил ее на всеобщее обозрение, но потом все же со всеми подобающими почестями похоронил в Джарах. Обезглавленное тело шаха было отвезено в Тегеран, где его погребли на кладбище подле других властителей Персии. Отметим, что за убийство Ага Мохаммеда никто никому даже не пытался мстить. У злобного кастрата не было ни детей, ни верных братьев. Ага Мохаммед был совершенно одинок в своей кровавой и весьма странной жизни, таким же, никому не нужным, он остался и после своей нелепой смерти.
   Смерть Ага Мохаммеда вызвала короткую, но жестокую схватку за его персидский трон, который в результате достался его племяннику Фетху-Али, который принимал участие в походах Aга Мохаммеда и считался неплохим военачальником. Как писали придворные летописцы, Фетх-Али-шах был небольшого роста, имел выразительные глаза и был очень красив. Борода его закрывала властителю колени и считалась самой длинной в государстве.
   В гареме шаха числилось 360 жен. Любимой из них являлась некая бывшая продавщица шашлыка, которая получила от шаха титул «таджи-доулэт» (венец государства). Как подсчитают впоследствии историки, только сыновей Фетх-Али оставит после себя более полутора сотен, дочерей же вообще никто никогда не считал…
   В момент убийства шаха наследник престола был правителем Фарса и находился в Ширазе. Узнав об освободившемся престоле, он во главе небольшого отряда поспешил в Тегеран, где уже готовились к схватке другие претенденты: брат Фетх-Али-шаха – Хусейн-Кули Каджар, Садек-хан Шеккаки, еще один дядя – брат Ага Мохаммед-шахa – Али-Кули-хан Каджар (вскоре он был ослеплен) и сын бывшего шаха Заки-хана Зенда – Мохаммед-хан. В отчаянной схватке за трон Фетх-Али-шах победил всех. Кто-то, понимая, что лучше жить, чем умереть, быстро признал свое поражение, кто-то был сослан в ссылку, а самому упорному – дяде Али-Кули-хану Фетх-Али выколол глаза. Слепой дядя был племяннику уже не опасен…
   Фетх-Али-шах будет царствовать, по персидским меркам, весьма долго, не раз будет он воевать и с Россией, а потому с ним мы еще не раз встретимся на страницах наших книг.

Глава шестая

   Император Павел упорно не желал вмешиваться в кавказские дела, но долго увиливать от грузинских дел не получилось. Что касается тогдашней Грузии, то она включала в себя Картли, Кахетию и часть Сванетии, делившуюся, в свою очередь, на Триолетскую и Барчалинскую области. Помимо этого, Грузии принадлежали Казахская, Бомбакская и Шамшадальская провинции, населенные татарами, а также ряд земель осетин, тушин, пшавов и хевсуров. В любой момент эти земли снова могли стать добычей персов, что грозило России серьезными политическими проблемами, не говоря уже об ответственности за жизнь тысяч и тысяч единоверцев.
   В 1798 году на 78‐году жизни скончался давний союзник и друг России царь Ираклий II, любовно прозванный грузинами за свой небольшой рост Маленький Кахи. На грузинский престол вступил его сын от второго брака Георгий XII. Отлично понимая, что раздираемая внутренними распрями и постоянно ожидающая очередного персидского вторжения Грузия не способна на самостоятельное существование, Георгий снова написал о желании своего народа войти в состав России.
   Император Павел I, рассмотрев просьбу грузинского царя, принял решение – Грузию в состав империи принять. При этом грузинский престол был оставлен за Георгием, а фактическим правителем царства был назначен статский советник Петр Иванович Коваленский. Для спокойствия в Тифлисе решено было направить совсем недавно сформированный 17‐й егерский полк. Начальником российскими войсками в Грузии был определен генерал-майор Лазарев. Деятельный Лазарев добился, чтобы его егерей вооружили новыми дальнобойными штуцерами. Чиновники негодовали:
   – И куда столько под себя гребет! Все мне, да мне подавай! Будто евойный полк один на всю линию!
   Но Лазарев своего добился. Помимо штуцеров, он выбил все возможные боеприпасы, максимум провианта и даже новые фуры со здоровыми лошадьми.
   – Там в горах никто уже ничем не поможет. Надеяться придется только на себя и располагать тем, что имеем.
   – Да я все понимаю, – чесал затылок сменивший Гудовича на посту начальника Кавказской дивизии генерал-лейтенант барон Карл Кнорринг. – Хотя выгреб ты из сусеков все подчистую!
   Вместе с полком осенью 1799 года отправился и статский советник Коваленский, определенный в Грузию в качестве полномочного министра, а фактически для реального управления этой розобщенной и разоренной страной. Коваленский вез царю корону и прочие знаки царской власти, так как все старые драгоценные регалии, употреблявшиеся при коронации предыдущих грузинских царей, пропали во время нашествия Ага Мохаммеда.
   20 октября 1799 года Лазарев со своим полком, командой казаков и артиллеристами при 6 орудиях выступил из Моздока. Вместе с ним и его адъютант и воспитанник поручик Петр Котляревский – будущий герой кавказских войн.
//-- * * * --//
   …Переход через Кавказский хребет был труден чрезвычайно. В горах стоял мороз, мели сильные метели, а сама дорога была узка и опасна. Не обошлось и без разбойничьих нападений. Во время перестрелки с горцами-кистинцами погиб унтер-офицер.
   Из доклада командующего Кавказской пограничной линией генерал-лейтенанта Кнорринга о походе 17‐го егерского полка: «…быв задержан на Кайшаурской горе снегом и холодом, едва прибыл сюда 26‐го ноября… Вкратце же скажу, что полк, хотя и претерпел нужду от усталости, медлительным походом навлеченной и особливо от застигшей их на горе стужи и метели, но не менее того, имел везде всевозможную помощь и во всем довольствие со стороны правительства здешнего, так что, по засвидетельствованию всех штаб– и обер-офицеров, спасением своим и всего обоза с артиллерией обязаны они Вахтангу-царевичу, подавшему помощь свою всеми от него зависевшими способами самоскорейше и деятельнейше. О заготовлении же везде в нужных местах провианта и фуража по пути и о высылке за два еще перехода до границ грузинских 80 пар волов и до 50 лошадей, с переменою оных по станциям, почти до самого Тифлиса, я сам был побудитель и вместе и свидетель. Пользуясь таковою выше ожидания помощью почти с 1‐го ноября, я рассчитывал, что полк прибудет на место к 15‐му числу и перейдет гору прежде снега, но вместо того он пришел в город 11‐ю днями позже, а гору опоздал пройти несколькими часами… Как бы то ни было, полк наконец прибыл сюда и сделал при входе фигуру преизрядную, был встречен за три версты наивеликолепнейше…»
   Несмотря на все трудности, 17‐й егерский полк благополучно совершил трудный 36‐дневный поход и 26 ноября подошел к Тифлису. Встреча русских солдат сопровождалась торжественностью. Сам царь Георгий, с наследником престола царевичем Давидом и многочисленной свитой, встретил командира полка с хлебом-солью еще за городской заставой. Егеря сделали при этом, как доносил Коваленский, «фигуру преизрядную» и вступили в Тифлис при громе пушек и колокольном звоне. Улицы города, по которым проходил полк, и плоские кровли тифлисских домов были запружены народом. Грузины ликовали сердечно и искренне, понимая, что присутствие русских – это гарантия безопасности. Хроника гласит: «Народ, не сдерживая больше нахлынувшего чувства, живой волной охватил егерей, расстроил их ряды и братским целованием приветствовал пришедших».
   Впрочем, грузины остались грузинами, поэтому, накричавшись и натанцевавшись, они разбежались, оставив русских солдат без крыши над головой, без дров и провианта. Раздосадованный Лазарев немедленно отправился к царю Георгию, где высказал все претензии. Георгий во всем согласился, посетовав на нерадивость подданных, и даже отдал какие-то распоряжения. Но ни одно из них так и не было выполнено. Царя в Грузии уже не ставили ни во что. Пришлось Лазареву самому озаботиться подыскиванием жилья для солдат, добычей и дров, и пищи.
   Между тем Тифлис начал готовиться к коронации последнего грузинского царя. За несколько дней все царские регалии были перенесены из дома Коваленского в царский дворец при огромном стечении народа, ошалевшего от невиданной пышности церемонии. Окруженные почетным конвоем егерей русские чиновники и офицеры несли малиновый бархатный трон, украшенный массивными золотыми кистями, царское кресло, белый государственный штандарт с изображением двуглавого российского орла, богатое горностаевое платье, присланное царице Марии вместе с бриллиантовым букетом, а также государственный меч, царскую порфиру с вышитыми на ней грузинскими и русскими гербами, корону, скипетр и державу, осыпанные драгоценными камнями, и, наконец, три бриллиантовых ордена. При этом орден Андрея Первозванного предназначался самому Георгию, орден Святой Екатерины – царице Марии и, наконец, орден Святой Анны 1‐й степени – наследнику престола царевичу Давиду. В завершение шествия на серебряном блюде несли высочайшую грамоту, которой Георгий утверждался на грузинском престоле.
   Едва закончилась первая процессия, как девять пушечных выстрелов с Метехского замка известили народ, что началось парадное шествие русского министра. Впереди этой процессии шествовал секретарь посольства, державший в руках кредитивную грамоту императора Павла I. Следом за ним шли царские церемониймейстеры, тифлисские чины и хор музыкантов. Сам Коваленский ехал верхом в парадной одежде на богато убранном коне, по сторонам которого шли грузинские чиновники. Сзади, замыкая шествие, двигался конвой царских телохранителей. У самого дворцового подъезда Коваленского встретили важнейшие сановники Грузинского царства. В их сопровождении статский советник вошел в приемную залу, где его уже ожидал Георгий, окруженный министрами и царедворцами. После короткой приветственной речи Коваленский торжественно возвестил:
   – Его императорское величество, всероссийский император Павел I принимает Грузию под свой высочайший кров и утверждает царя Георгия законным преемником Грузинского царства, а старшего сына его, светлейшего царевича Давида Георгиевича, будущим по нем наследником!
   Затем последовала церемония передачи Георгию знаков царской инвеституры. После чего с ответным словом выступил уже и Георгий:
   – Исполненный благоговейных чувств к государю, моему повелителю, я почитаю возможным принять эти знаки царского достоинства, не иначе как учинив присягу на верность императору и на признание его верховных прав над царями Кахетии и Картли. Но я желаю, чтобы этот обряд был совершен торжественно, в храме Божьем, с приличным празднеством и великолепием.
   – Моим долгом, – почтительно ответил Коваленский, – будет присутствовать при священном короновании вашего высочества и отдать вам как государю приличные почести от русских войск, которые прибыли в вашу столицу на всегдашнее пребывание.
   После этого Коваленский передал Георгию высочайшую грамоту и поднес знаки ордена Андрея Первозванного, которые царь тотчас же возложил на себя. Поздравив Георгия, статский совеник передал Анненский орден царевичу Давиду, после чего вручил подарки прочим лицам царской фамилии.
   Не присутствовавшая при церемонии царица Мария приняла Коваленского во внутренних покоях, отменив на этот раз утвердившийся в Грузии азиатский обычай, предписывающий лицам женского пола не показываться мужчинам без покрывала. Мария встретила министра, сопровождаемая дамами, у которых также отсутствовали покрывала на головах. Это был знак особого расположения и доверия! После приветствия Коваленский поднес царице орден Святой Екатерины.
   Сама коронация была назначена на 12 декабря. С утра во дворец явилась вся грузинская знать и русские чиновники. Затем появился сам Георгий с женой. Придворные несли перед ним корону и скипетр. Царская чета направилась в церковь. На Марии была накинута подаренная ей горностаевая мантия. За царем с царицей шел Коваленский, рука об руку с наследником престола, следом члены царской фамилии, князья, министры и сановники.
   После обедни была зачитана высочайшая грамота, утверждающая Георгия на престоле, и Коваленский принял его присягу на верность русским государям. По окончании этого обряда Георгий возложил на себя знаки царской инвеституры и возвратился во дворец. Там, сидя на троне, он принял поздравления от русского министра и представителей своего народа. На этом церемония добровольного подчинения Грузинского царства Российской империи завершилась.
   Впрочем, Георгий был не так прост, как могло показаться на первый взгляд. Когда в 1798 году персидский шах Фетх-Али предложил ему свое покровительство, обещая, в противном случае, снова опустошить его землю и столицу, Георгий тайно отправил к турецкому султану Абдул-Хамиду I князя Аслан-Орбелиани с просьбой о принятии Грузии под покровительство Порты. Кто знает, как бы все сложилось дальше, если бы не счастливый случай. В то время, когда Орбелиани еще находился в Ахалцихе, из Петербурга в Тифлис прибыл сын Георгия Давид, который сообщил:
   – Отец! Император Павел сменил гнев на милость и ныне расположен к нам весьма благоприятно.
   – Значит ли это, что мы можем надеяться на покровительство? – осторожно спросил грустный Георгий.
   – Именно это мне и велели тебе передать! – обрадовал его сын и наследник.
   После этого Георгий тут же велел вернуть Орбелиани, а к Павлу отправил прошение о покровительстве, прося прислать тысячи три солдат с ружьями и пушками.
//-- * * * --//
   Увы, одобрение грузинскими вельможами вхождение страны в состав России было показным и не единодушным. Дело в том, что по завещанию Ираклия, после смерти Георгия, престол должен был перейти следующему сыну Ираклия – Юлону. Однако болезненный Георгий сразу же, вопреки всему, объявил наследником собственного сына Давида, чем вызвал раздор в многочисленном клане Багратионов. Более десятка царевичей – сыновей Ираклия от разных жен и их еще более многочисленные внуки жаждали царской короны и ради этого были готовы пойти на все. Чтобы защитить себя от враждебных братьев, Георгий вынужден был содержать на службе за приличное жалованье семь тысяч лезгин, закрывая глаза на учиняемые ими грабежи и насилия в Тифлисе. Не добавляла оптимизма и начавшаяся в 1798 году в Восточной Грузии эпидемия моровой язвы. Спасаясь, многие жители, бросали все нажитое и бежали кто куда.
   Главную оппозицию пасынку Георгию возглавила мачеха – вдова умершего Ираклия царица Дарья (Дареджан Дадиани). Царица выступала против признания наследственных прав на престол родом Георгия. На грузинский престол у вдовы был свой претендент – собственный сын Александр.
   И пока Георгий с Давидом присягали на верность императору Павлу, а народ ликовал на улицах Тифлиса в надежде на лучшие перемены, царская вдовица собирала вокруг себя всех недовольных и обиженных. Ну, а считавших себя обиженными в Грузии всегда хватало, особенно среди бесчисленного количества мелких князей, жаждавших власти и денег. К сожалению, росту недовольства способствовало и отсутствие единства в действиях российских представителей. Дело в том, что выбор Коваленского на пост полномочного представителя в Грузии оказался далеко не лучшим. Статский советник был хорошим исполнителем, но для политической самостоятельной должности он совершенно не годился. Современники пишут о нем как о человеке нечистосердечном, склонном к искательствам: «Опутывая царя тонкой сетью интриг, он вмешивался во все его распоряжения и ставил на первый план личные свои интересы».
   В отличие от Коваленского, командующий русскими войсками в Грузии генерал-майор Лазарев был человеком прямым, открытым и честным. Служил Лазарев без какой-либо протекции, добывая себе чины и ордена исключительно собственным мужеством и храбростью. Любопытно, что, происходя из весьма родовитого рода, он начал службу рядовым капралом конной гвардии и удостоился первого офицерского звания лишь спустя девять лет. Последующей своей быстрой карьере Лазарев был обязан исключительно самому себе. Он отличился в войне со шведами, затем дрался на Кавказе, штурмовал неприступную Анапу и Дербент. Именно поэтому, когда император Павел решил сформировать из частей Кубанского и Кавказского егерских корпусов новый 17‐й егерский полк, его шефом был назначен Лазарев, которого немедленно произвели в генералы. Надо сказать, что грузины быстро поняли суть Лазарева и относились к этому внешне суровому, но честному генералу с искренним почтением.
   Надо ли говорить, что при полной несхожести характеров между Коваленским и Лазаревым близких отношений быть просто не могло. Более того, Коваленский, на потеху грузинам, все время пытался интриговать против своего ближайшего соратника.
   Так, узнав, что царь назначил Лазареву одинаковый с ним оклад столовых денег (по червонцу в сутки), Коваленский устроил Георгию скандал, требуя себе как личному представителю императора двойного оклада. Узнав о скандале, Лазарев был возмущен мелочным и оскорбительным для своей должности поведением Коваленского.
   – Если господин статский советник не может наесться на десять целковых в день, то пусть забирает себе и мой червонец! – заявил он. – Я же обойдусь и солдатской кашей из походного котелка! Передайте его величеству, что я отказываюсь от денежного содержания вообще.
   В итоге Лазарев так и остался без денежного содержания, но раздосадованный Георгий статскому советнику содержание так и не увеличил. После этого Коваленский затеял с Лазаревым новую свару.
   – Я требую, – заявил он ни с того ни с сего, – чтобы мне как представителю России войска отдавали генеральские почести.
   Вообще-то на то время чин статского советника (гражданский чин 5‐го класса, согласно Табели о рангах) соответствовал чину бригадира, занимавшего промежуточное место между полковником и генерал-майором. Так что до «генерала» Коваленский хоть немного, но все же недотягивал. На новую претензию Коваленского Лазарев ответил так:
   – Во-первых, вы, прежде дослужитесь до действительного статского советника, чтобы быть со мной на равных, а, во-вторых, по уставу штатским отдание чести не положено вообще. Ну, а, кроме этого, я, как командующий войсками в Грузии, гражданскому чиновнику не подчинен!
   Начались пререкания и споры. И хотя, в конце концов, Лазарев поставил статского советника на место, о скандале между русскими начальниками знал уже весь Тифлис. Пользуясь этим, многочисленные царевичи – сыновья царицы Дарьи подстрекали народ, стремясь вызвать ненависть к русским и толкая страну к новому разделу и развалу. Старший из сыновей царицы Дарьи, оставленный единокровным братом Георгием без удела, потребовал себе Казахскую провинцию, которая по традиции могла принадлежать только самому царю. Разумеется, что на это требование последовал резкий отказ. После этого обитавший в селении Шулаверы царевич Александр бежал к турецкой границе, а оттуда тайно перебрался в персидский лагерь, где ему был оказан самый радушный прием. Еще бы, ведь теперь у персов появился повод на вмешательство в грузинские дела и собственный кандидат на грузинский престол! Следует понимать, что персидский шах Фетх-Али совершенно искренне считал Грузию законным владением Персидской империи. Намереваясь теперь еще раз разорить Тифлис, он желал лишь примерно наказать отступников и вернуть их себе как старому владельцу.
   Коваленский слал в Тегеран письмо за письмом, в которых то выражал надежду на дружбу между державами, то, ссылаясь на трактат 1783 года, предостерегал от вторжения в Грузию. Но для Фетх-Али все эти политические изыски ровным счетом ничего не значили. Он желал «восстановить справедливость» так, как это понимали в Тегеране.
   Поэтому, едва получив заверения царевича Александра в поддержке, Фетх-Али-шах сразу же направил войско во главе со своим юным сыном Аббас-Мирзой в сторону Грузии. Вскоре в его лагере объявился и изменник царевич Александр. Однако едва сарбазы перешли Аракс, шаха все же стали одолевать сомнения. Одно дело прийти и изнасиловать беспомощную Грузию и совсем иное столкнуться лоб в лоб с огромной Россией. Занервничав, Фетх-Али в самый последний момент все же остановил войско, выжидая, как сложатся дальше дела в самой Грузии. Ну, а, чтобы припугнуть грузин с русскими, он велел Аббасу-Мирзе послать в Тифлис опытного переговорщика.
   Одновременно начал действовать и изменник царевич Александр. Заручившись поддержкой персидского шаха, он обратился и к Омар-хану Аварскому с предложением захватить Тифлис и взять Грузию под свое покровительство, при условии признания его царем. Бешеный, разумеется, согласился. После этого Омар-хан начал спешно собирать огромное войско.
//-- * * * --//
   Когда о приближении персов к Грузии стало известно в Петербурге, император Павел воспринял это как личное оскорбление:
   – Неужели у персидских шахов столь коротка память, ведь именно я два года назад остановил завоевание Персии и отозвал обратно корпус Зубова! Вместо того чтобы благодарить меня за сие благодеяние, персы грозят нам войной. Вот уж воистину черная неблагодарность! Как знать, может, не так уж был не прав мой прадед Петр Великий, затевая Персидский поход, чтобы навсегда решить сию восточную проблему и выйти к вратам Индии!
   Пока же император распорядился срочно готовить к отправке в Тифлис с Кавказской линии внушительные силы – девять пехотных батальонов, десять эскадронов драгун и артиллерию. Но когда батальоны и эскадроны уже готовились выступать, в Кизляр примчался смертельно уставший курьер от Лазарева:
   – Их превосходительство передает, что персы разграбили Эчмиадзинский монастырь, после чего повернули назад и ушли за Аракс! А вот и соответствующее письмо в пакете засургученном!
   Взломав печати, командующий войсками Кавказской линии Кнорринг пробежал глазами текст. Все верно! Персы на вторжение не решились и начали отход в свои земли. Теперь снаряжение и отправка столь большого отряда в Грузию, учитывая все издержки, была просто излишней. Поэтому, известив императора об изменившихся обстоятельствах, решил ограничиться пока посылкой одного Кабардинского мушкетерского полка, придав ему казачью сотню и 4 пушки. Кабардинский полк был выбран не зря, так как имел старые кавказские традиции. Он входил еще в состав Низового корпуса Петра Великого и храбро сражался под его началом в горах Дагестана и персидских провинциях, да и совсем недавно участвовал в походе графа Зубова. Так что к кавказским трудностям кабардинцам было не привыкать. Во главе похода был поставлен только что получивший генерал-майорский чин Василий Гуляков, воин опытный и храбрый, успевший уже вдосталь повоевать и с турками, и со шведами. Павел I столь разумное решение утвердил. Впрочем, обстоятельный Кнорринг, на случай возможного возвращения персов, все же оставил часть войск вблизи Моздока, в готовности к немедленному выступлению.
   25 августа 1800 года генерал-майор Гуляков выступил из Моздока и спустя месяц был уже в Тифлисе. Там мушкетерский полк был встречен не менее торжественно, чем прибывшие ранее егеря.
   Еще затемно толпы тифлисцев собирались у дороги за Верским предместьем. За городом загодя разбили два шелковых намета для царской фамилии. Несмотря на то что царь Георгий был болен, он выехал лично встречать русских солдат в линейке, сопровождаемый всеми царевичами и супругой, которую, по грузинскому обычаю, несли в паланкине.
   …И вот вдалеке загремели барабаны, и из-за ближней горы, щетинясь штыками, появилась походная колонна, над которой развевалось победное русское знамя. Очевидец писал: «…Ближе и ближе приближался полк, и все яснее вырисовывались из-под густой тучи пыли загорелые лица солдат, перешедших заоблачные выси Кавказа. Царь и за ним вся свита сели на коней и тронулись навстречу полку. Полк остановился, барабаны ударили «поход», знамена склонились, и русское «Ура!» понеслось навстречу царскому поезду. В ту же минуту, как бы в ответ на это приветствие, загудели церковные колокола в Тифлисе и раздались пушечные выстрелы со старых стен Метехского замка. Народ, не сдерживая больше нахлынувшего чувства радости, живой волной охватил колонну, расстроил ее ряды и братским целованием приветствовал пришедших. Торжественная была эта встреча, при которой даже столетние старики, помнившие бедственные дни Грузии, не хотели оставаться в домах и выходили за ворота, чтобы благословить дрожащей рукой солдат, пришедших на помощь их родине. Целый день пировал народ на улицах Тифлиса и злорадно устраивал враждебные манифестации персидскому посланнику».
   – Поздравляю, Василий Степанович, с прибытием! – обнял Гулякова при встрече Лазарев. – Теперь будем здесь бедовать уже на пару!
   – Неужели все так плохо? – спросил с недоумением пропахший потом и пылью Гуляков.
   – Бывали времена и получше, – уклончиво ответил Лазарев. – Впрочем, обо всем еще успеем поговорить, а пока пойдем, я представлю тебя грузинскому царю!
//-- * * * --//
   Узнав о бегстве старшего сына Александра в стан врага, вдовствующая царица Дарья с остальными сыновьями также начала искать покровительства персов, обещая ради царской короны для Александра все, что требовали персы, вплоть до полной потери независимости страны и принятия грузинами ислама.
   – От веры христианской одни беды и несчастья. Примем веру Магометову, и персы с турками разу станут к нам добры и ласковы! – вещала она.
   – А как быть с памятью наших предков? – крестились перпуганные вельможи.
   – Что такое память? – усмехнулась старая интриганка, – Сегодня нам решать, как жить, чтобы вновь не испытать ужаса нового погрома!
   Зная о заговоре и не имея сил с ним справиться, царь Георгий пытался заручиться поддержкой Лазарева. Тот мрачно выслушал его стенания:
   – Ваше величество, я старый солдат и врать не умею. Будь моя воля, я бы помог вам в усмирении ваших врагов всем, чем мог. Но, увы, у меня жесткое предписание защищать вас только от врагов внешних, а в междоусобные распри не встревать. Причем ежели мятежники победят, то надлежит немедля выводить полки в Россию.
   Побледневший Георгий нервно перебирал четки:
   – Что же мне теперь делать?
   Лазарев изобразил улыбку:
   – Но об этом приказе знают только два человека: вы и я. А потому пусть ваши враги и дальше нас боятся!
   – Дай-то Бог! Дай-то Бог! – только и смог сказать приободрившийся царь.
   В свою очередь, узнав о столь далеко идущих намерениях царицы Дарьи и ее властолюбивых отпрысков, пришел в полный восторг Фетх-Али-шах. Дело в том, что он не мог быть признан полноправным шахом подвластными народами до тех пор, пока в день коронации наряду с другими правителями-валиемами подвластных земель рядом не будет находиться и грузинский царь, исполнявший, по старинному персидскому обычаю, особую миссию. Он должен был стоять у подножия трона, держа в вытянутых руках шахский меч. Кстати, в Тегеране Грузию именовали не иначе, как Гюрджистан, а Тифлис – Дар-Ус-Сурур.
   Теперь же, когда вдовствующая царица объявила, что не прочь сменить веру предков на ислам, это сразу же открывало перспективы обращения Грузии из второсортного христианского придатка в полноценную персидскую провинцию. А о таком подарке все предшественники Фетх-Али-шаха даже не смели мечтать!
   Надо ли говорить, что вскоре в Тифлисе объявилось и персидское посольство, посланное командующим стоящего за Араксом войска Аббас-Мирзой с фирманом от Фетх-Али-шаха. К чести царя Георгия, он принял его не в своем дворце, а в доме Коваленского. Уже этим царь дал понять, что без русских разговаривать с персами не намерен. При этом сам грузинский царь демонстративно встал под портретом императора Павла, у подножия которого поставлен был грузинский трон со сложенными на нем короной, скипетром и державой. Стоящие по сторонам сановники держали порфиру и царский штандарт. Рядом находились сам хозяин дома Коваленский, генералы Лазарев с Гуляковым и офицеры их полков. Оценив ситуацию, персидский посол сразу сник и попросил у царя личной аудиенции с глазу на глаз. На это Георгий ответил так:
   – Грузия находится под покровительством России, и я ни в какие тайные переговоры без русского министра вступать не желаю.
   Видя, что переговорить наедине ему не удастся, посол заявил прямо:
   – Великий повелитель Вселенной, царь царей, шахиншах Баба-хан, считая Грузию древним достоянием своих предков, требует от тебя немедленного и полного подчинения! Сделай правильный выбор и покорись, чтобы не испытать горькую участь своего отца!
   Баба-хан являлось одним из прозвищ Фетх-Али-шаха…
   Наглости перса не выдержал молчавший до этого Коваленский.
   – Не могу не удивляться вашим словам, – заявил он, – вы как будто совершенно забыли о том покровительстве, которое русский император оказывает Грузии.
   – Я об этом помню, – ответил посол, зло сверкнув глазами, – поэтому лишь даю совет царю, единственно из любви к нему моего повелителя. Как верный друг грузинского царства, я обязан предупредить его, что враг уже подкрался к нему с севера!
   Намек был более чем очевиден и не мог остаться без ответа.
   – Если вы имеете в виду Россию, – оставил за собой последнее слово Коваленский, – то она не имеет у себя в здешних странах неприятелей, но с теми, кто дерзнет восстать против покровительствуемых ею народов, она всегда сумеет управиться.
   – Разум ваш замутнен гордыней, но прозрение наступит скоро, когда потрясатель Вселенной снова заставит плакать грузинских женщин! – не остался в долгу посланник Аббас-Мирзы.
   – Вы угрожаете России? – выступил вперед генерал Лазарев. – Не много ли на себя берете?
   – Я всего лишь жалкий раб шахиншаха, который донес до ваших ушей его мудрые мысли! – склонил голову перс. – Все остальное в руках Аллаха!
   На этом переговоры закончились.
//-- * * * --//
   А ситуация была действительно сложной. Измена сыновей царицы Дарьи и домогательства шаха заставляли опасаться нового нашествия, тем более что персидские войска все еще стояли в Эриванской области. Сам персидский шах публично заявлял, что рано или поздно, но обязательно придет на Тифлис, причем с единственной целью – возвести на престол законного царевича Александра. Но если персы все же пока нападать не решались, с другой стороны Грузии грозила опасность не менее серьезная. Предприимчивый и влиятельный Омар-хан Аварский, который всего несколько лет назад уже прошелся огнем и мечом по грузинской земле, был не прочь снова повторить свой кровавый набег.
   Агрессивным намерениям хана предшествовали некоторые события. Еще в начале августа 1800 года от Омар-хана в Моздок прибыл посол Хаджи-Муса с просьбой, адресованной к императору Павлу, – принять Аварию под российское покровительство. Командующий Кавказской линией генерал Кнорринг принял посла со всем почтением и уже от себя отправил письмо Павлу с просьбой переправить в столицу аварского посла. Павел принять посла согласился.
   Но пока генерал и император обменивались письмами, коварный Омар-хан в очередной раз передумал и, наплевав на свою недавнюю просьбу, двинул войска к границам Грузии, причем на этот раз уже не только для того, чтобы от души пограбить, а чтобы захватить трон и посадить на него все того же вездесущего царевича Александра. И вот теперь его 25‐тысячное войско объявилось у границ Кахетии.
   Надо сказать, что план нападения Омар-хан задумал вместе с царевичем Александром. Помимо царевича Александра с двумя тысячами воинов, к аварскому хану присоединились Али-Султан Мехтулинский, его брат Хаджи-Ахмед-хан Дженгутайский, Муса-Хаджи Аксаевский, кадий Табасарана Кази-мулла, сын Сурхай-хана Казикумухского и другие дагестанские владетели.
   Согласно плану нападения, Александр со своими сторонниками, числом до двух тысяч, должен был захватить селение Сагареджо, что в полусотне верстах от Тифлиса. Тем временем конное войско Омар-хана, разделившись на две колонны, должно было ворваться в Грузию. Одна колонна должна была идти прямо на Тифлис, а вторая, форсировав Куру, соединиться с войсками имеретинского царя Соломона II и отрядами обиженных царских братьев Юлона, Вахтанга и Фарнаваза. После этого объединенные силы лезгин и мятежников должны были подступить к Тифлису с запада. В случае, если первая колонна лезгин не сможет взять столицу с наскока, то захват следовало довершить уже общими силами. Что и говорить, план был хорош всем, за исключением одного – в нем не учли русские полки. И эта ошибка стала фатальной.
   Пока Омар-хан собирал свои полчища, генералы Лазарев с Гуляковым днем и ночью муштровали солдат, понимая, что в любой момент может грянуть настоящая война. Между тем Тифлис наполнился слухами о том, что полчища лезгин уже вторглись в пределы Грузии и сжигают все на своем пути. Это известие произвело всеобщее смятение. Жители столицы готовились, по своему обыкновению, бежать и искать спасения в горах. Наконец, лазутчики принесли весть о том, что Омар-хан действительно перешел границы Грузии, сообщили и о том, где именно он находится сейчас и куда намерен направиться. Исходя из этого, Лазарев с Гуляковым наскоро набросали план своих действий.
   В ближайшее утро Лазарев прибыл во дворец к царю Георгию. Властителя Грузии он застал в полной растерянности.
   – Что я могу сделать? – хватался тот за голову. – Если почти половина моего войска сочувствует мятежникам и вот-вот готова переметнуться на их сторону.
   Лазарев как мог успокоил, уже смертельно больного царя.
   – Я оставляю достаточные силы для обороны Тифлиса, а сам, с двумя батальонами, выступаю навстречу Омару. Пора проучить предерзостного!
   – Когда же вы выступаете? – только и спросил взволнованный царь.
   – Немедля!

Глава седьмая

   В тот же день генералы Лазарев и Гуляков, во главе двух пехотных батальонов и с четырьмя пушками, скорым маршем двинулись навстречу неприятелю. В Тифлисе были оставлены егеря и мушкетеры под началом полковника Корягина.
   Шли почти без привалов, так как время не ждало. На походе солдаты пели не слишком патриотически:

                        Ох ты, служба наша нужная,
                        Сторона Грузинская,
                        Надоела ты нам, служба, надокучила,
                        Добрых коней позамучила…

   В селении Сигнахе к русскому отряду присоединилась грузинская милиция царевичей Баграта и Иоанна.
   – Сколько у вас воинов? – спросил царевичей Лазарев.
   – Пока три тысячи, но ополченцы продолжают подходить, и надеюсь, что вскоре у меня будет до пяти тысяч.
   После этого Лазарев послал парламентера – капитана грузинской службы Калантарова к Омар-хану с письмом, в котором в весьма сдержанном тоне советовал тому покинуть пределы Грузии. Генерал писал, что Грузия уже находится под защитой России и все враждебные действия против нее будут оскорбительны для российского императора, к которому, как известно, сам Омар-хан не столь давно обращался с просьбой о покровительстве.
   Через несколько часов Калантаров привез ответное письмо. В нем Омар-хан писал, что он не желает иметь никакой «неприязненности» к России, «кроме единого дружества», но приняв у себя царевича Александра, по долгу гостеприимства, считает необходимым оказать ему помощь. Если же царевич примирится со своим старшим братом Георгием, то он, Омар-хан, будет только этому рад.
   – Вот шельма, – только и мог сказать Лазарев, выслушав от толмача содержание письма. – Что ж, с меня не убудет, а чернила все же дешевле крови!
   Генерал тут же продиктовал Калантарову еще одно письмо, на этот раз уже мятежному царевичу Александру, советуя тому вернуться в Тифлис и примириться с братом, обещая при этом, со своей стороны полное тому содействие. Но кичливый царевич ответом русского генерала не удостоил.
   – Молчание – тоже ответ! – пожал плечами Лазарев. – Каждый, в конце концов, сам выбирает свою судьбу!
   После этого русско-грузинское войско продолжило движение и, дойдя к вечеру до деревушки Прасиани, встало на бивак.
   – Готовить кашу с мясом и отдыхать! – распорядился Лазарев. – Завтра работы будет много!
   Посовещавшись, Лазарев с Гуляковым решили на следующий день атаковать неприятеля, от которого теперь их отделяло не более шести верст.
   Рано утром Лазарев предпринял еще одну – последнюю попытку избежать кровопролития. И снова отправил Калантарова в лагерь Омар-хана с требованием в течение суток покинуть пределы Грузии. Но на этот раз Омарх-хан на письмо также не ответил.
   После этого огромное воинство Омар-хана, вскочив на коней, направилось в сторону селения Сагареджо, явно обходя русско-грузинский отряд, чтобы, оставив его позади, двинуться прямо на Тифлис.
   – Грузин при встрече рубите в куски, а русских, во избежание больших потерь, избегайте! – наставлял своих подчиненных Омар-хан.
   Движение горцев не осталось вне внимания Лазарева, который сразу разгадал устремления своего визави. Русско-грузинский отряд также быстро снялся с бивака и скорым маршем двинулся в обратном направлении по уже пройденному вчера пути. Теперь противники двигались в одном направлении параллельно друг другу по разным берегам реки Иори.
   – Постараемся опередить Омар-хана, чтобы, ударив ему во фланг, заставить принять генеральный бой, иначе они могут на самом деле прорваться к Тифлису, – разъяснил офицерам свой новый план Лазарев.
   Так как надо было спешить, обоз пришлось оставить близь села Прасиани. Фуры выстроили вагенбургом, чтобы в случае чего можно было отбивать атаки конницы. При обозе для прикрытия оставили и роту мушкетеров.
   К вечеру русско-грузинский отряд, пройдя пятнадцать верст, втянулся в обширную долину и остановился возле ручья. Чтобы не отстать от неприятельской конницы, нашим солдатам приходилось не просто идти скорым маршем, а периодически бежать, что сильно выматывало. Дав возможность подчиненным немного передохнуть и попить, Лазарев продолжил движение и спустя час по левому берегу реки Иори вышел в открытую степь.
   – Ваше превосходительство, черкесы впереди! – кричал несущийся галопом дозорный казак, показывая ногайкой направление неприятеля.
   В подзорную трубу Лазарев хорошо разглядел огромную массу вражеской конницы, которая двигалась параллельно по противоположному берегу реки. В последующие два часа противники продолжили движение в одном направлении. А так как берега реки постепенно сближались, то и расстояние между противными сторонами постепенно уменьшилось до каких-то двух верст.
   Дойдя до селения Какабети, Омар-хан также решил дать передышку своим воинам и расположился вдоль леса на бивак. Часть всадников он отправил в близлежащие селения за провиантом и фуражом.
   Первая часть разыгрываемой партии осталась за Лазаревым. Не дав противнику оторваться, он нагнал его. Теперь надо было вынудить Омар-хана атаковать, чтобы уже в сражении выявить победителя этой компании.
   Высланным вперед конным грузинским пикетам Лазарев поставил задачу – спровоцировать лезгин на атаку:
   – Самим в бой не ввязываться, а убегая, навести преследующих вас на главные силы!
   – Мы так дразниться будем, что они совсем разум потеряют! – пообещали ему дозорные грузинские начальники и ускакали.
   Вскоре вдалеке послышались выстрелы и крики. Чуть позже показались несущиеся во весь опор грузинские всадники, за которыми мчалось несколько сотен разъяренных джигитов. При этом грузины ухитрялись не только уворачиваться от почти настигавших врагов, но и на скаку лихо рубить им головы.
   – Похоже, дразниться они действительно умеют! – хмыкнул Гуляков.
   – Ну, что, Иван Петрович! – подъехал он к Лазареву – Кажется, можно и начинать?
   – Да, время пришло! – кивнул Лазарев и, уже обернувшись к батальонным командирам, крикнул: – Перестроить роты в боевой порядок! От меня не отставать!
   Русские батальоны разом свернули в сторону реки и, ускорив шаг, дружно двинулись на сближение с неприятелем. При каждом батальоне по две пушки. Справа шли егеря, слева – мушкетеры. Генералы во главе своих колонн. Следом за русскими колоннами двинулись и грузинские ополченцы с немногочисленной конницей царевичей Иоанна и Баграта. Местность в долине Ироны была достаточно ровная, но покрыта лесом, колючим терновником и перерезана множеством оврагов. Впрочем, на войне, как на войне!
   Что касается Омар-хана, то он хотел было отложить сражение на следующее утро.
   – Утреннее худо всегда лучше вечернего блага! – сказал он своим военачальникам.
   Но озлобленные на наглых грузин горцы начали кричать, что ждать следующего дня не желают, а хотят прямо сейчас рассчитаться за понесенные оскорбления.
   – Хорошо, пусть будет по-вашему, и сегодняшний день дарует нам такую победу, которой еще не видел Аллах! – вознес руки к небу Омар-хан.
   После этого он приказал, чтобы одна часть войска окружила русских, «как золотой перстень окружает свой драгоценный камень», а другая разогнала ненавистных грузин.
   – Русским генералам головы не резать, а привести их ко мне на аркане, – велел он напоследок начальникам отрядов. – Знатные пленники мне пригодятся!
   Те дружно обещали это исполнить.
   Протяжно запели трубы и зурны. Двадцатитысячное конное воинство на рысях двинулось в направлении неприятеля. За спиной Омар-хана полоскал на ветру черный стяг с бегущим волком и полумесяцем – родовое знамя аварских нуцалов.
//-- * * * --//
   На краю отлогого косогора, вдоль которого шла колонна Гулякова, находилась старая каменная башня, и засевший в ней лезгин прицельным выстрелом убил рядового мушкетера. После этого оба русских батальона тут же перестроились в каре и продолжили свое движение в сторону реки. Тем временем горцы начали спешно собираться у берега Иори. Туда же спешили и высланные ранее для занятия близлежащих селений отряды. Собравшись воедино, дагестанская конница начала стремительно переправляться на левый берег, чтобы атаковать русско-грузинский отряд.
   – Братцы! – кричал своим егерям Лазарев, указывая шпагой на лезгин. – Видите, вот враги! Мы их не трогали, но они свой дерзостью осмелились оскорблять славу русского имени! Покажите им, что всякую обиду смывают кровью! Вперед, братцы, вам не в первый раз побеждать татар!
   – Не подведем, отец наш! – отвечали егеря. – Покажем гололобым где раки зимуют!
   Рядом с Лазаревым его верный адъютант поручик Котляревский, всегда готовый по первому приказу броситься в самое пекло…
   Едва дистанция до неприятеля позволила вести артиллерийский огонь, все наши четыре пушки начали стрельбу. Из сообщения генерала Лазарева: «Первые приемы, хотя для ушей неприятельских причинили довольно заботы, однако не произвели в нем приметной перемены, вероятно потому, что в самую их толпу еще не доставали».
   Омар-хан не стал дожидаться, пока вся его конница перейдет через реку. Переправившись на левый берег, дагестанская конница атаковала с двух сторон наш передовой егерский батальон. Лезгины атаковали со всей присущей им неистовостью. Сам Бешеный впереди, в белой развевающейся бурке и такой же белой папахе.
   – Не стрелять! – кричал находившийся в середине каре Лазарев. – Ждать! Ждать!
   Вид атакующей конной массы, кричащей, рычащей и вопящей, был действительно страшен. Вот уже занервничали молодые солдаты. Это было опасно. Если каре рассыплется, то лезгины легко перерубят всех в капусту.
   – Стоять! Стоять! – кричал Лазарев, а за ним и другие офицеры. – Плечо в плечо! Плечо в плечо! Пока мы вместе, нам никто не страшен!
   Вокруг каре уже кипела конная масса, сверкая на солнце серебряной сталью сабель.
   – Алла! Алла! – неслось отовсюду.
   И только когда всадники уже почти налетали на выставленные вперед штыки, Лазарев скомандовал:
   – Ну, ребятушки, настал наш час! Целься! Пли!
   Передний фас каре озарился огнем выстрелов, сразу же покрывшись клубами едкого дыма. Вторя штуцерам, разрядились в упор и пушки. Ни одна пуля, ни одно ядро не прошли мимо, и через мгновенье все ближайшие к батальону всадники были выбиты из седел. Участь их была страшна, ибо даже тот, кто не был убит сразу, через несколько мгновений был растоптан напиравшими сзади джигитами. Затем, с небольшим интервалом, последовал второй и третий залпы, которые были столь же опустошительны. Теперь перед каре образовался целый завал из мертвых и умирающих людей и лошадей. Оставшиеся в живых лихорадочно подбирали поводья, разворачиваясь вспять. Первая самая яростная атака горцев была отбита…
   «Не малое число от этого приема начало лбами доставать землю…» – так образно описал это впоследствии генерал-майор Лазарев.
   Понеся в течение нескольких минут огромные потери, неприятельская конница отхлынула от егерского каре и тут же устремилась дальше уже на грузинскую колонну. Однако и здесь дагестанцы были встречены: с фронта – картечным огнем двух грузинских орудий, а с фланга – картечным и беглым штуцерным огнем все того же егерского батальона. Вторично потерпев неудачу и потеряв несколько сотен всадников, часть конницы Омар-хана обошла оба батальонных каре и стала накапливаться вблизи оставшейся в нашем тылу старой башни.
   Переправившийся к тому времени на левый берег Иори отряд дагестанской пехоты также атаковал каре егерского батальона. Видя, к чему привела атака конницы, лезгинские пехотинцы близко к егерям уже не приближались, открыв по ним ружейный огонь с большой дистанции. Однако стрельба с такого расстояния не причинила егерям никакого вреда. В то же время от ответного залпового огня егерей из дальнобойных нарезных штуцеров пехота противника понесла большой урон убитыми и ранеными, после чего беспорядочно бежала.
   На своем направлении не менее геройски трудился и мушкетерский батальон генерал-майора Гулякова. Успешно отбив все атаки противника, он стремительно продвигался в сторону наибольшего скопления дагестанской пехоты и конницы, поражая ее артиллерийскими и ружейными залпами. Перейдя встреченный на пути овраг, батальон ударами «в штыки, наносил везде неприятелю страшное поражение и кровопролитие…устлав трупами онаго большое пространство». При этом поручик Новицкий, находясь в первых рядах среди атакующих «охотников», сумел захватить неприятельское знамя, лично заколов штыком знаменосца.
   Из записи азербайджанского историка XIX века Мирзы Адигезаль-бека: «Одежда на русских солдатах кровью дагестанских воинов окрасилась в алый цвет. Они не могли устоять перед русскими. Их ноги переставали служить им. Лезгины, не выдержав натиска, обратились в бегство».
   Пока мушкетеры Гулякова гнали перед собой огромную массу неприятельских войск, каре Лазарева громило ядрами собиравшуюся у старой башни дагестанскую конницу. После второй неудачи среди конников началась паника. Находившийся там Омар-хан все же кое-как сумел навести порядок и лично повел собранных всадников в тыл грузинской колонны, атакуя ее левый фланг, где находилось наиболее слабовооруженное грузинское ополчение. Только двое из десятка ополченцев имели старые ружья, остальные были вооружены только обожженными в огне кизиловыми палками…
   Обнажив сабли, с диким гиканьем бросились разгоряченные боем лезгины на грузин. В стремительной атаке они мгновенно опрокинули грузинскую пехоту и обратили ее в бегство. Преследованием командовал лучший из сердаров Омар-хана Искандер-бек. Ситуация на поле боя сложилась критическая. Примыкавший до того к левому флангу грузинской колонны мушкетерский батальон находился в это время уже довольно далеко, около самой реки. Увидев стремительно несущуюся на разбегавшихся грузин конницу Омар-хана, генерал-майор Гуляков принял единственно правильное в данном случае решение, он мгновенно развернул свой батальон и второй раз, перейдя в обратном направлении овраг, устремился на неприятеля. После первого же батальонного залпа, положившего не меньше сотни всадников, дагестанская конница отхлынула от грузинских ополченцев. Окончательный удар по уже деморализованному войску Омар-хана нанесла грузинская кавалерия царевича Иоанна, обратив его в постыдное бегство.
   При этом конники Искандер-бека попали в ловушку. Не имея возможности на обратном пути миновать егерское каре Лазарева, дагестанцы, проносясь мимо, вновь подверглись артиллерийскому и ружейному истреблению, понеся огромные потери. И хотя Омар-хан и его военачальники всеми силами старались остановить бегство воинов и продолжить сражение, все усилия были тщетны. В полной панике массы конницы и бегущая за ними пехота разбежалась по ближайшим ущельям. Грузинская кавалерия некоторое время преследовала противника, уничтожая отставших. При этом вошедшие в раж грузины добивали даже раненых. С наступлением темноты генерал-майор Лазарев приказал барабанщикам бить отбой и, выставив караульных, велел готовиться к ночевке. Преследовать убегающего противника сил уже не было. Над полем недавней брани неслось победоносное «ура».
   – Ну, Петя, кажется, сегодня мы хорошо потрудились! – похлопал он по плечу своего верного адъютанта Котляревского.
   Как писал грузинский историк Джуаншер Ватейшвили, адъютант Лазарева Котляревский являлся одним из самых активных участников этого сражения, «перед началом которого он успешно руководил отрядом так называемых подсыльных (т. е. разведчиков), а во время битвы – личным примером воодушевлял солдат и ополченцев, особенно при рукопашной схватке с противником».
   Из книги историка В. Соллогуба: «В самом пылу сражения Лазарев посылал Котляревского к царевичу Иоанну, для нужных переговоров, и Котляревский отважно и точно исполнял данные ему поручения… Лазарев, донося об этой блистательной победе своему прямому начальнику генерал-лейтенанту Кноррингу, не преминул засвидетельствовать об отличной службе своего адъютанта, вследствие чего Котляревский был награжден орденом Святого Иоанна Иерусалимского и 8 декабря того же года произведен в штабс-капитаны».
   Из рапорта Лазарева от 14 ноября 1800 года: «…Не могу умолчать о неустрашимости шефского моего адъютанта пор. Котляревского, который, как и в журнале явствует, был послан мною с десятью казаками для разведывания, об идущем неприятеле через ущелье, сие приказание мое выполнил с наивозможнейшим усердием, примечательностью и расторопностью, – сверх того и в день сражения был от меня неоднократно посылаем к е. св. царевичу Иоанну между разъежавшим неприятелем и выполнял все препорученности, ему от меня делаемые, с отменным рвением».
   …Следующим утром Лазарев с Гуляковым обозрели поле битвы. Прибрежные камыши, кустарники и овраги были завалены тысячами трупов. Иногда из груды тел еще раздавались чьи-то стоны… На каменистой почве кровь стояла большими густеющими лужами… Наши потери были ничтожны – убит один солдат, да ранены офицер с солдатом. Кроме этого, было убито полтора-два десятка грузин. Помимо захваченного поручиком Новицким знамени, еще девять брошенных неприятельских знамен было подобрано уже после боя. Потери дагестанского войска составили только убитыми более двух тысяч человек. Сам Омар-хан, храбро прикрывая бегство своих воинов, получил тяжелое ранение в бедро. От этой раны знаменитый аварец уже не оправится. Ранен был и царевич Александр.
   По кавказскому обычаю, грузины бросили к ногам Лазарева как драгоценные трофеи отрезанные головы трех дагестанских старшин. Из донесения генерала Лазарева: «Победоносное российское «ура» раздавалось по обоим российским крылам и с последними выстрелами погибла неприятельская сила. Наконец, были принесены две жирные головы, одна – сердаря Омар-хана, другая, якобы, Джен-гутая, громада которого представилась первая перед лицом всех победоносных российских воинов, обширность и толстота ее, казалось, доказывали, что она упитана была луком злодеяний и набита одною буйственностью».
//-- * * * --//
   Позднее российский дореволюционный военный историк А.И. Красницкий напишет: «Сражение на Иоре навсегда останется памятным в летописях Кавказской войны. Оно замечательно не упорством боя, так как потеря со стороны русских казалась сравнительно незначительной, но решимостью начальников, отважившихся с небольшим отрядом вступить в бой с огромным скопищем лезгин, славившихся своей необычайной храбростью».
   После сражения русско-грузинский отряд вернулся в Тифлис, где был встречен с небывалым триумфом. Царь Георгий, в сопровождении духовенства и знати, встречал победителей за несколько верст от столицы. Сойдя с богато убранного коня, он торжественно передал его в дар Лазареву, а сам вернулся в Тифлис пешком.
   Мирза Адигезаль-бек писал: «Тогда и я сам был в Тифлисе… Вера населения Грузии и прочих людей в смелость и отвагу русских победоносных войск сильно возросла, ибо это было одним из редких и трудноразрешимых дел. После этого слава и доблесть генерала и его победоносных войск попала на уста народа. Действительно, слава о неподдающейся описанию храбрости генерала распространилась на весь Кавказ. Перо не в состоянии описать подобную отвагу».
   Император Павел был очень рад известию о столь блистательной победе своей армии на далеком Кавказе. Награды поэтому были на редкость щедрыми. Мушкетерскому полку он пожаловал Мальтийское знамя с надписью: «За взятие у Аварских войск знамени, при реке Иоре 7‐го Ноября 1800 года». Генерал-майорам Лазареву и Гулякову, царевичам Иоанну и Баграту, а также еще шести офицерам были пожалованы командорские кресты ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Остальные участвовавшие в сражении двадцать четыре офицера были награждены кавалерским крестом того же ордена. Солдаты получили по серебряному рублю.
   Что касается самого Омар-хана, то, несмотря на тяжелейшее ранение, он некоторое время еще тешил себя мыслью о продолжении войны, но мечтам его уже не суждено было сбыться. Воины попросту разбежались по своим аулам и обратно идти воевать с русскими уже не желали.
   Кроме того, против Омар-хана обрадованные его ослаблением, сразу ополчились еще вчерашние друзья-кунаки – Мустафа-хан Ширванский, Мухаммед Хасан-хан Шекинский и Джавад-хан Гянджинский. А вскорости, так и не оправившийся от тяжелого ранения, Омар-хан умер. Впрочем, ходили слухи, что его отравил Джавад-хан, который передал яд служанке Омар-хана, которая и та подмешала яд ему в еду. Услышав эти разговоры, один из близких к хану вельмож Мухаммед якобы развел большой костер и бросил туда служанку. Нравы на Кавказе были в то время весьма простыми. После смерти Омар-хана аварцы погрузились в траур. Больше правителя такого уровня у них уже никогда не будет.
   Тем временем, получив первоначальные сведения, что упрямый аварский хан все еще не успокоился, Лазарев принял ответные меры. Из опасения, что он может повторить набег совместно с джаро-белоканцами, генерал направил в доминировавшую над этой территорией Сигнахскую цитадель три роты егерей с пушкой, а в 15 верстах от нее на пути к Тифлису расположил дополнительно еще роту мушкетеров с пушкой. А для быстрой связи между этими отрядами и Тифлисом учредил летучую почту.
   Следствием победы на Иори было приобретение Россией огромной популярности в Грузии и на всем Кавказе. Известие о сокрушительном поражении воинственного Омар-хана Аварского произвело огромное впечатление и на Фетх-Али-шаха, который вскоре после этого окончательно отозвал персидские войска из Закавказья. Генеральный консул в Персии Михаил Скибиневский писал генералу Кноррингу, что Фетх-Али-шах, узнав о победе русских в Грузии над Омар-ханом, отказался от намерений идти на нее и обратился против мятежного Хорасана.
//-- * * * --//
   К сожалению, долгая прогулка пешком, во время встречи победного русско-грузинского отряда, не прошла для больного царя Георгия даром. Сильно простудившись, он окончательно слег в постель, и теперь доктора не подавали никакой надежды на его исцеление. По-прежнему мутила воду мачеха царица Дарья (Дареджан), которую Георгий вынужден был даже поместить под домашний арест во дворце в Авлабари. С началом болезни Георгия царица и ее сыновья стали проявлять особую активность.
   Для Лазарева с Гуляковым было предельно ясно, что после кончины царя Георгия в Грузии начнется кровавая междоусобная война между его сыновьями и братьями умершего царя. Лучше других понимал это сам умирающий Георгий, который, уже умирая, говорил Лазареву:
   – Прошу вас передать императору Павлу, что Грузия, так или иначе, но должна покончить свое самобытное политическое существование, иначе она просто исчезнет. Передайте императору, что грузинский народ желает теперь и всегда быть в подданстве Российской империи, с признанием только всероссийского императора своим природным государем и самодержцем.
   28 декабря 1800 года последний царь Грузии Георгий XII из династии Багратидов скончался в Тифлисе. А буквально неделю спустя туда доставили императорский манифест от 18 декабря об окончательном упразднении грузинского престола.
   Отныне русские офицеры, сопровождаемые казачьим эскортом, ежедневно ездили по улицам Тифлиса, читая жителям исторический манифест на четырех языках: русском, грузинском, армянском и татарском.
   16 февраля 1801 года жители Тифлиса, собранные в Сионский собор, присягнули на верность своему новому государю – императору Павлу, а 7 марта присягу приняли армяне Тифлиса, сопроводив этот обряд особенной пышностью и церемониями. Утром по первому удару соборного колокола духовенство, в числе восьми архимандритов и ста священников, выступило из всех армянских церквей и, соединившись в общий крестный ход, направилось через Тифлис к загородному монастырю Ванк. За этой процессией двое именитейших граждан Тифлиса несли большой парадный портрет императора Павла. За ними шествовал митрополит в торжественном облачении, держа над головой серебряный поднос, на котором лежал манифест, прикрытый розовым флером. Народ, во главе с царевичем Давидом, его братьями, генералами Лазаревым и Гуляковым, шел за крестным ходом тысячными толпами. Патриарх Армении Иосиф, в полном облачении, встретил процессию в ограде Соборной церкви. Окадив портрет императора, он пал перед ним на землю, поцеловал его и, высоко подняв над головами присутствующих, громогласно произнес:
   – Да здравствует великий и августейший монарх наш со всем своим домом!
   Площадь разразилась радостными криками. Затем процессия двинулась в церковь. Там, перед алтарем, на особом аналое, покрытом богатой парчой, положили манифест и поставили портрет императора Павла. Патриарх сам совершил литургию, по окончании которой был отслужен и благодарственный молебен с коленопреклонением, после чего армянская диаспора была приведена к присяге. По окончании всех церемоний сыновья Георгия грузинские царевичи – Иоанн, Баграт и Михаил – отбыли в Петербург, «чтобы перед лицом русского монарха засвидетельствовать целому свету, что принятие Грузии в подданство России совершилось по общему единодушному желанию всего грузинского народа».
   Получив известие о поездке грузинских царевичей, Павел сказал:
   – Царевичи решили меня удивить своим единодушным послушанием! Что ж, я тоже удивлю их!
   После чего распорядился сшить для себя древнее одеяние грузинских царей, не исключая непременной принадлежности его, греческого саккоса, в котором намеревался принять царевичей, чтобы выразить грузинскому народу свою признательность.
   Но встретить царевичей Павлу I было уже не суждено. В ночь на 12 марта 1801 года Павел I будет убит офицерами-заговорщиками в своей спальне в Михайловском замке…
//-- * * * --//
   Сразу же после смерти царя Георгия российский генерал-майор Лазарев огласил находившийся у него на руках приказ императора Павла I ко всем членам царской семьи, включая вдовствующую царицу Дарью, чтобы те воздержались от объявления кого-либо наследниками престола. Однако Дарья немедленно написала письмо императору Александру I с требованием признать ее сына – царевича Юлона новым царем Картли-Кахети, а также наказать старшего сына ее покойного пасынка – царевича Давида и его сторонников. Прочитав слезницу старой сварливой царицы, Александр в сердцах кинул ее на стол:
   – С этой нескончаемой сварой пора кончать!
   Манифестом от 12 сентября 1801 года Александр I подтвердил принятие Грузии в подданство России, прибавив, что делает это «не для приращения своих сил, не для корысти и распространения пределов и без того обширнейшей империи в свете, а единственно из человеколюбия, которое налагает на него священный долг внять молению страждущих и отвратить от них скорби учреждением такого правления, которое могло бы утвердить в земле их правосудие, личную безопасность и дать каждому защиту закона». Тогда же Александр сделал Грузии поистине царский подарок – возвратил ее народную святыню – крест из виноградных лоз, якобы врученный Богоматерью в сонном видении святой Нине. В древние времена этот крест хранился у грузинских царей и служил боевым знаменем в их войнах с Византией. В память побед и чудес, совершенных этим священным крестом, грузины даже установили особый праздник, который и ныне торжествуется церковью в десятый день после Вознесения Господнего.
   9 апреля 1802 года крест был торжественно внесен в Тифлис и, встреченный восторженным народом, положен в Сионском соборе, где сохраняется и ныне, по левую сторону Царских Врат, в особом киоте, на серебряной доске которого изображена святая равноапостольная Нина.
   Так как неутомимая Дарья и не думала успокаиваться, а ее сыновья – царевичи Юлон, Александр и Фарнаваз начали собирать повстанцев, император Александр I в августе 1802 года приказал генералу Кноррингу депортировать всех членов царской семьи из Картли-Кахети на территорию России. Чтобы избежать ссылки, хитрая Дарья прикинулась больной, но это ей не помогло, и царицу вывезли из Грузии в Петербург. Что касается царевичей, то они бежали в Персию и еще много лет гадили оттуда и Грузии, и России.
   Взойдя на престол, император Александр отправил в отставку генерал-аншефа Гудовича, назначив губернатором Грузии уже известного нам генерал-лейтенанта Кнорринга. К сожалению, Кнорринг не проявил на этой должности ни ума, ни такта. Приехав в Тифлис, он собрал жителей столицы и, окружив их войсками, приказал присягать на верность императору Александру. Эта совершенно излишняя грубая мера оскорбила грузин, которые не захотели присягать под угрозой штыков и разошлись по домам. Тогда Кнорринг велел арестовать самых знатных грузинских князей. Эти аресты еще более возмутили грузин. Наворотив всех этих дел, Кнорринг уехал на Кавказскую линию, поручив расхлебывать им содеянное статскому советнику Коваленскому. Надо ли говорить, что в Тифлисе началось брожение умов.
   Между тем лезгины, пользуясь новой смутой в Грузии, снова устремились в набеги на приграничные села. В такой ситуации для поддержания порядка двух полков уже было недостаточно.
   И вскоре в Грузию прибыл Кавказский гренадерский полк под командой генерал-майора Тучкова. Отправленный императором Павлом полк проложил себе путь среди громадных снежных сугробов, сплошь заваливших горные ущелья. С прибытием полка в Тифлис один из его батальонов был немедленно отправлен, под командой подполковника Симановича, в Сурам и Гори для прикрытия границ Картли, а батальон Кабардинского полка, под начальством подполковника Солениуса, расположился в Нижней Кахетии. Так началось создание будущей пограничной «Лезгинской кордонной линии».
   Тогда же началась долгая война с горскими племенами, растянувшаяся на Кавказе на шестьдесят лет, вплоть до пленения Шамиля. Уже в июне 1801 года лезгины угнали табун казачьего полка, однако рота кабардинцев заставила их бросить добычу. Спустя какой-то месяц уже табуны самих кабардинцев едва не попали в руки черкесов и уцелели только благодаря бдительности караульной роты. Следующей зимой лезгины пытались перейти реку Алазань, но были отбиты на переправе ротой штабс-капитана Габуадзе, который в этом деле был ранен. Таким образом, стоящие на линии батальоны не имели ни минуты покоя.
   Летом 1802 года двадцати солдатам Кабардинского полка, засевшим в старой каменной башне Чикаанского поста (близ Алазани), пришлось в течение нескольких часов отбиваться от горцев, пока не подоспела помощь. Воодушевление спешивших на помощь солдат было столь велико, что еще не оправившийся от прошлых ран штабс-капитан Габуадзе, услышав выстрелы, поскакал вперед и на глазах всего отряда был зарублен лезгинами.
   В многочисленных схватках взаимное ожесточение порой доходило до крайности.
   Так, в апреле 1802 года рота Кабардинского полка, майора Алексеева, настигла лезгин, засевших в ущелье среди неприступных утесов. На предложение сдаться лезгины ответили, что пришли не с тем, чтобы отдаться в плен. Начался бой. Лезгины сражались отчаянно. Когда кончился порох, они кинулись в кинжалы и все до одного погибли на штыках кабардинцев. И таких случаев было немало.
   Увы, не всегда наши воинские начальники находили понимание и поддержку среди грузинской знати, которая по-прежнему продолжала интриговать между собой.
   Так, когда однажды лезгины разграбили грузинское селение Хистери, принадлежавшее князю Мурванову, то оказалось, что Мурванов отлично знал о появлении лезгин, но, полагая, что они идут напасть на русский гарнизон в Сураме, не только не предупредил коменданта, но, опасаясь, чтобы крестьяне его деревни не известили русских, напоил всех допьяна. Лезгины же, напав на деревню, увели в рабство сотню жителей и самого князя. Измена гнездилась даже в самом Тифлисе. Однажды во время очередного набега лезгин загорелся Авлабарский мост, который был заранее облит нефтью и подожжен. И хотя пожар успели вовремя потушить, было очевидно, что кто-то специально готовил поджог, чтобы разобщить город с заречной стороной и таким образом отдать слободы Авлабар и Куки на безнаказанное растерзание лезгинам.
   Неспокойно было и на Военно-Грузинской дороге, где сообщения с Тифлисом сделались весьма небезопасными. Так, генерал-лейтенант Кнорринг, возвращаясь из Грузии на линию, высылал впереди себя роту пехоты и две сотни казаков под началом майора Буткова. Самым опасным местом на этом пути считалось Ларское ущелье, находившееся во владении одного из осетинских князей Ахмета Дударова, который жил в замке на высокой горе, увенчанной каменным замком. Оттуда он отправлялся на разбой, грабил проезжих и собирал дань с проходивших мимо купеческих караванов. Едва колонна Буткова показалась в ущелье, как Дударов поднял красное знамя – сигнал военной тревоги, но Бутков был офицером решительным. Не дав Дударову времени собрать силы, он бросился в принадлежавшую князю деревню Чим. Деревня была сожжена, часть жителей перебита. В это время со стороны Владикавказа показались пушки…
   Разбойный князь Дударов понял бесполезность сопротивления и сдался властям.
   Ненамного лучше вел себя с грузинами и статский советник Коваленский, который окончательно ожесточил грузин. Когда до императора Александра стали доходить слухи о плохом управлении Закавказским краем, он в сентябре 1802 года отозвал в Россию Кнорринга с Коваленским, назначив вместо них главнокомандующим в Грузию храброго и толкового генерал-лейтенанта князь Цицианова.
   В истории Закавказья начиналась новая эпоха.

Часть четвертая
Падение Майсура

Глава первая

   Мы прервали наш рассказ о событиях в Индии тем, что в июле 1783 года туда пришло известие о заключении мира между Англией и Францией. После этого 11 марта 1784 года был заключен Мангалурский мирный договор между Ост-Индской компанией и владыкой Майсура Типу Султаном, по прозвищу Тигр Майсура.
   Согласно этому договору, Тигр Майсура обязывался вывести свои войска из Карнатика. В ответ англичане обещали уйти из Малабара. Кроме этого, стороны возвратили друг другу всех пленных. Надо ли говорить, что обе стороны понимали – подписанный мир в реальности является лишь перемирием перед новой войной.
   Именно поэтому Тигр Майсура максимально пытался использовать представившуюся передышку для укрепления армии. Первым делом он увеличил количество особенно любимых им воинов-ракетчиков до пяти тысяч. Ракетчиков готовили особо, чтобы они умели рассчитывать угол наклона ракеты при запуске, исходя из диаметра железного корпуса и расстояния до цели. Для массового изготовления ракет был построен целый ракетный завод в окрестностях Бангалора. Но и это не все! Теперь в майсурской армии появились колесные пусковые установки для одновременного запуска от пяти до десяти ракет. Это была настоящая революция в военном деле! Ни у англичан, ни у любой другой европейской армии на вооружении не было ничего подобного! Реформированию подверглись конница, пехота и особенно артиллерия. Пехота насчитывала до 24 организованных, по европейскому образцу, батальонов-кашунов. Артиллерию Типу также организовывал по европейскому образцу, под присмотром французских специалистов. На море был создан майсурский военный флот из нескольких десятков боевых кораблей, обшитых, по совету французского адмирала Сюффрена, медью.
   Одновременно Тигр Майсура стремился как можно быстрее упрочить свое стратегическое положение. Унаследовав от отца государство от реки Кришна на севере до Аравийского моря на юго-западе и Восточных Гат на востоке, Типу в течение последующих полутора лет провел две блестящие военные кампании против маратхов, Хайдарабада, княжеств Малабара, Кодагу и Беднура. Еще раз напомним, что Типу Султан не уступал своему великому отцу Хайдеру Али ни в полководческих талантах, ни в амбициях.
   При этом Типу Султан покровительствовал поэтам, музыкантам и танцовщицам, любил поэзию и сам сочинял неплохие стихи. Он знал несколько языков, в том числе английский и французский. В огромной библиотеке Тигра Майсура соседствовали рукописи Корана и «Шахнаме» и тома французской «Энциклопедии». Мусульманин-шиит Типу был милостив со своими подданными-индуистами, вел себя запросто с простыми воинами, которые его боготворили. Тигр Майсура был отчаянно смел и умело владел всеми видами оружия. При этом он был необычайно жесток с врагами. Пленных он зачастую бросал на съедение тиграм, которых содержал в зверинце при дворце, и наслаждался их предсмертными воплями. Жестоко обращался Типу Султан и с пленными англичанами, многих из которых он безжалостно казнил.
   Тигр Майсура был весьма расчетлив. Несмотря на свою полную победу над маратхами, он заключил с маратхами мир на самых благоприятных для побежденных условиях, надеясь этим оттолкнуть их от союза с англичанами. В результате он отдал маратхам ранее захваченные его отцом земли к северу Майсура, а также обязался выплатить репарации на 4,8 миллиона рупий и платить ежегодную дань в 1,2 миллиона рупий. В свою очередь, пешва Мадхав-рао II (малолетний глава маратхов) признал Типу Султана законным правителем Майсура.
//-- * * * --//
   В 1787 году Типу Султан официально короновался в своей столице Серингапатаме, приняв титул падишаха, тем самым покончив с существовавшей дотоле фиктивной властью индусского раджи Майсура. Отныне княжество Майсур стал официально именоваться как «Богом данный Серкар». Но этого Типу было уже мало. Вскоре он объявил, что намерен стать императором Великих Моголов, и присвоил себе императорский титул Насиб-уд-Даула.
   После этого Типу обратился к правителю-низаму Хайдарабада и всесильному регенту маратхов Нане Пхаднису с предложением союза. Однако низам на это не согласился, будучи зависим от англичан. Посланцев Майсура регент маратхов (последнего осколка Могольской империи) принял в своем дворце Вада, ступени которого спускались к священной реке Кришна и двум храмам, в честь богов Вишны и Шивы. Послы, как и положено, опустились на колени, вдыхая запах коровьего навоза, которым был щедро умащен пол приемного зала-дарбара. Изможденный болезнью, регент восседал на подушках в позе лотоса. Уши его были увенчаны столь огромными золотыми серьгами, что свисали вниз. Стаявшие рядом телохранители без устали отгоняли опахалом тучи жужжащих мух.
   На просьбу послов Майсура о союзе против англичан регент ответил отказом.
   – Как я могу говорить с Типу на равных, когда я – представитель Великого Могольского падишаха, а ваш предводитель – всего лишь бывший его вассал! – заявил посланцам Нане Пхаднису.
   – Ваш пешва согласился обращаться к нашему господину титулом – Набоб Типу Султан Фатех Али Хан. Это ли не признание его благородства!
   – Да, мы согласились на этот шаг ради мира на нашей земле! – возвысил голос тщедушный Пхаднису. – Но вы никогда не будете нам ровней! За нами тысячелетняя история! А что за ним? Дед Типу был всего лишь садовником в императорском дворце! Я готов был говорить с Типу Султаном, но говорить с самозванцем, объявившим себя Насиб-уд-Даулом, я не буду!
   Серьги в ушах регента жалобно зазвенели.
   – Неужели вы не понимаете, что как только англичане разделаются с нами, они немедленно примутся за вас и будут воевать с вами, пока не уничтожат!
   – Можно уничтожить незаконное княжество Майсур, но нельзя уничтожить вечную и великую империю Моголов! – хвастливо заявил старый регент.
   На этом переговоры были закончены. В тот же день Нане Пхаднису известил о предложении майсурцев англичан.
   Типу Султан весть об очередной дипломатической неудаче воспринял спокойно:
   – Кто не хочет быть врагом англичан, станет их рабом, я же рабом не буду никогда, так как всегда есть другой вариант – героическая смерть!
   Когда в 1784 году султан Типу захватил раджу Виттала Ачуту Хеггаде, он безжалостно обезглавил бедолагу и сжег его древний священный дворец Домба-Хеггаде. Тремя годами позднее Типу приказал своему губернатору в Каликуте Шер Хану обратить в ислам местных индуистских брахманов. Упорствовавших тут же убивали. Устроил Тигр Майсура гонения и на мангалорских католиков.
   В то же время, когда в 1788 году Дели захватила афганская армия под командованием евнуха Гулям Кадир-хана и номинальный император Великих Моголов Шах Алам II был свергнут с трона и ослеплен, Типу Султан горько плакал… Что и говорить, Тигр Майсура был сыном своего времени, такого же жестого, как и он сам.
//-- * * * --//
   В 1789 году Типу отправил войска для подавления восстания на малабарском побережье. После этого многие восставшие бежали к махарадже Дхармарадже в княжество Траванкур, бывшему традиционным соперником Майсура за господство в регионе.
   Конфликт между двумя княжествами тянулся уже давно. Возвышение Траванкура и превращение его из мелкого княжества в сравнительно сильное государство произошло в первой половине XVII века. Тогда раджа Траванкура завоевал южную часть Малабарского побережья и, соответственно, мечтал постепенно овладеть всем побережьем, но его опередил в этом Хайдер Али. Тогда раджа Траванкура решил, что его главным врагом является Майсур, и стал искать дружбы с англичанами. Во время второй англо-майсурской войны он оказывал помощь английской армии. Опасаясь нападения Типу, в 1788 году раджа принял к себе на службу два батальона сипаев. Он стал строить укрепления на территории Кочина, вассала Майсура. В конце 1789 года войска Типу вторглись за линии укреплений, но были разгромлены. Однако вторая попытка взять линию укреплений была успешной. Армия раджи обратилась в бегство.
   – Пора обратить клыки наших тигров на непокорный Траванкур, и пусть он падет к моим ногам, как перезревший плод! – объявил Типу.
   Напуганный напористостью Тигра Майсура, генерал-губернатор Чарльз Корнуоллис предупредил его, что нападение на дружественный англичанам Траванкур будет рассматриваться как объявление войны Англии, и Типу Султан несколько умерил свой пыл.
   Потерпев неудачу в переговорах с маратхами, Типу начал переписку с правителем пуштунской империи Дурани (включавшей в себя территорию современных Афганистана, Пакистана, северо-восточную части Персии Ирана и северо-западную часть Индии, включая Кашмир) Заман Дурани, чтобы привлечь того к союзу против британцев и маратхов. Первоначально Заман-шах согласился помочь Типу, однако нападение персов на западные границы Афганистана отвлекло его силы, и он от союза отказался.
   В 1787 году Типу Султан отправил посольство в Стамбул к единоверному султану Абдул Хамиду I с просьбой о срочной помощи против англичан. Типу просил османского султана прислать ему и военных специалистов. Посланцы Майсура были приняты самим султаном, но не более того. Дело в том, что турки только что сами вступили в войну с Россией и Австрией. И как раз накануне прибытия индусов Абдул Хамид лишился своего главного форпоста на севере Черного моря – крепости Очаков. Кроме этого, Стамбул в тот момент сам рассчитывал на помощь англичан, и вступать в конфронтацию с потенциальным союзником ради какого-то индийского князя было бы полным безумием. В итоге майсурцев одарили подарками и вежливо показали на выход.
   Еще одна миссия Типу Султана добралась в июне 1788 года до Франции. Послы Тигра Майсура предложили французскому правительству заключить военный союз против англичан. Посланцы Типу были торжественно приняты в Версале. Но Францию уже корчило в судорогах надвигавшейся революции, и всем было не до бронзовокожих просителей в тюрбанах. Когда посланцы Типу-Саиба (так Типу Султана величали в Европе) пытались вести разговоры о посылке французских войск в Индию, на них смотрели, как на сумасшедших. Вползающая в революцию Франция решительно отказывалась участвовать в Большой Игре!
   Увы, Типу послал своих людей во Францию в самое неудачное время. Появись они там несколькими годами позднее, и, как знать, может быть индийские джунгли огласили бы напевы «Марсельезы», а решительные республиканские генералы переломили бы хребет Британской Ост-Индской компании. Но этих нескольких лет у Типу Султана как раз и не было. Ему нужен был военный союз именно сейчас! Поэтому во Франции Тигра Майсура постигла вполне ожидаемая дипломатическая неудача. Впрочем, домой вакили (представители) Типу вернулись с нанятыми специалистами: оружейниками, кузнецами, гончарами, стекольщиками, часовщиками, ткачами, а также врачом, двумя инженерами и двумя садоводами.
   Что касается Персии, то Типу поддерживал переписку с Али Мохаммад-ханом до самой смерти последнего, надеясь, что тот обратит свой взор от Кавказских гор к долинам Индии.
   При всем при этом добиться преданности подвластных территорий, в преддверии большой войны с англичанами, Типу так и не удалось. Постоянные мятежи вспыхивали и на Малабарском побережье, и в княжестве Курга. В результате этого Типу пришлось фактически опять завоевывать все малабарское побережье, затратив на это немало сил и средств. Но и это не переменило ситуации, так как племена наиров повсеместно нападали на майсурские гарнизоны. В 1789 году вспыхнул масштабный мятеж в вассальном княжестве Курге. Пока армия Типу подавляла его, снова поднялся Малабар, а когда майсурские войска ушли в который уже раз наводить порядок на малабарском побережье, кургцы вновь освободили свою страну от майсурских гарнизонов, за исключением разве что главной крепости.
   Скроенное на живую нитку государство Майсура трещало по всем частям. Думается, Типу Султану было совершенно понятно, что едва начнется большая война с англичанами, как мятежные окраины мгновенно отделятся от него и переметнутся к врагу. Но бросить их и вывести войска Типу тоже не мог. Такой шаг был бы воспринят всей Индией как проявление слабости, после чего немедленно начались бы мятежи в других подвластных провинциях. Поэтому скрепя сердце приходилось метаться от Малабара до Курги и обратно, усмиряя бесконечные мятежи.
   Оговоримся, что для англичан главной целью будущей войны являлся не разгром Майсура (на это у них пока не было сил), а его максимальное ослабление. Кроме этого, генерал-губернатор Индии Корнуоллис не стремился полностью уничтожить Майсур еще и потому, что тот являлся хорошим противовесом воинственным маратхам. Майсур следовало просто низвести до уровня вассального княжества. Но для успешной будущей войны нужны были союзники. Поэтому англичане заключили союзы с той же Маратхской конфедерацией и Хайдарабадом.
   Условия договора, которые выдвинул союзникам Корнуоллис, были весьма заманчивы. После победы над непокорным Майсуром генерал-губернатор обещал маратхам и Хайдарабаду вернуть все их прежние владения, завоеванные в разное время Хайдаром и Типу. Помимо этого, исконные земли Майсура делились на три равные доли между победителями: Ост-Индской компанией, Пуной и Хайдарабадом. Таким образом, грозный Майсур навсегда исчезал из истории. В свою очередь, низам и пешва должны были выставить по 25 тысяч воинов каждый и выступить одновременно с англичанами. В то же время Корнуоллис установил тайные связи с повстанцами в Курге, Кочине и на Малабаре, обещая им помощь в войне против Майсура, а впоследствии, когда они перейдут под управление компании, взимание лишь «весьма умеренной дани».
   После заключения союзных договоров англичане спланировали одновременное вторжение в Майсур с трех сторон.
//-- * * * --//
   Тем временем раджа Траванкура, отгородившись от Майсура многокилометровыми оборонительными линиями, всячески поддерживал мятежных феодалов Типу. Тигр Майсура, как известно, не привык спускать подобные оскорбления.
   Узнав о том, что властитель Траванкура дал прибежище очередному сбежавшему вельможе, Типу опоясался отцовским мечом, на рукояти которого был вытравлен девиз: «Моя победная сабля – молния для уничтожения неверующих». Выйдя на крыльцо дворца, Тигр Майсура вскинул вверх руки и выкрикнул древний боевой клич моголов:
   – Апох!
   – Апох! Апох! Апох! – ответила ему заполненная воинами дворцовая площадь.
   Третья англо-майсурская война началась стремительным ударом Тигра Майсура по изменникам в Траванкуре. Но 28 декабря 1789 года в узком дефиле у города Недумкотта Тигр Майсура неожиданно попал в окружение и едва вырвался. Быстро пополнив ряды армии, он снова атаковал непокорный Траванкур.
   – Типу превратился в главное препятствие нашему господству в Индии, поэтому воспользуемся его конфликтом с Траванкуром! – заявил на совещании в Мадрасе генерал-губернатор Корнуоллис.
   – Не слишком ли это рискованно? – запричитали ветераны прошлых войн, не забывшие блистательных побед Тигра Майсура.
   – Залогом нашей победы будет Тройственный союз с маратхами и низамом, цель которого наказать проклятого Типу! – парировал Корнуоллис. – Жребий брошен и война неизбежна!
   Спустя несколько дней из Мадраса выступил корпус генерала Уильяма Медоуса.
   Генерал Медоус был неординарной личностью. Всегда ироничный, с капризно поджатыми губами и здоровенным свисающим, как слива, носом. На голове – неизменная сдвинутая набок треуголка, украшенная дешевой искусственной розой. Медоус поступил в армию в 1756 году, участвовал в боях в Северной Америке, на мысе Доброй Надежды и в Индии. В 1788 году он был назначен губернатором Бомбея, а всего два года спустя занял еще более престижную должность губернатора Мадраса. В Ост-Индской компании ходили упорные слухи о его романтических отношениях с троюродным братом. Это якобы и стало причиной стремительного развода Медоуса с женой Луизой Стюарт…
   Итак, Уильям Медоус вторгся в Майсур. Теперь Типу было уже не до Траванкура. Вернувшись в пределы своего княжества, он начал маневренную войну с Медоусом, истощая силы англичан в небольших сражениях.
   В сентябре 1790 года Типу Султан во главе 40‐тысячной армии направился от Серингапатама к Сатхямангаламу. Британский гарнизон этой крепости, под командованием капитана Джона Флойда, в течение двух недель выдерживал майсурские атаки, а затем под покровом ночи покинул крепость, переправившись через реку Бхавани на соединение с основными силами Медоуса. Задержанный начавшимся сезоном дождей, Типу Султан бросил вдогонку Флойду 15 тысяч кавалерии. Атакуя линии снабжения Медоуса, Типу ввел британцев в заблуждение, а сам с основными силами отправился на север, где 9‐тысячный британский отряд из Бенгалии, под командованием полковника Максвелла, укрепился в городе Каверипаттинаме. Оказавшись не в состоянии преодолеть британские укрепления, Типу Султан 14 ноября вернулся на юг. Разграбив Тричинополли до подхода Медоуса, он двинулся сквозь Карнатик и достиг французского сеттльмента в Пондишери. Тигр Майсура попытался побудить французов к совместной борьбе против британцев, но тем было не до этого. В Париже началась революция и местные французы были куда больше озабочены собственной судьбой, чем судьбой какого-то индийского княжества… Несмотря на это, Тигр Майсура все же добился главного – Медоус с позором покинул границы его княжества.
   После этого Медоус пытался покончить жизнь самоубийством, стреляя себе в сердце, но… промахнулся. Несмотря на понесенное поражение, вскоре Медоус получил чин полного генерала и был назначен на престижную должность главнокомандующего английской армией в Ирландию. Как говорили, и присвоение чина, и новое назначение Медоуса не обошлось без влиятельного садомитского лобби…
//-- * * * --//
   Увы, радость победы над англичанами была недолгой – летом 1790 года в войну с Майсуром вступили изменники-маратхи. Их большое войско медленно продвигалось по окраинам Майсура, ведя длительные осады небольших крепостей и занимаясь грабежом населения. Воевали маратхи по обычаям своих прадедов, успешно совмещая войну с грабежом. Каждый воин маратхов мечтал, прежде всего, о добыче и потому, помимо боевых коней, брал в поход обозных лошадей, способных тащить награбленное добро, но медлительных и прожорливых. В военном лагере маратхов всегда сновали тысячи и тысячи людей, которые обслуживали войско, но не принимали участия в битвах. Отдельные военачальники враждовали между собой так, что порой им следовало больше опасаться друг друга, чем официального противника.
   В апреле 1791 года маратхи взяли хорошо укрепленную крепость Дарвар. Тем временем в Мадрасе готовил ко второму походу на Майсур английские батальоны генерал-губернатор Корнуоллис, решивший на этот раз сам возглавить вторжение.
   Вскоре Типу Султан начал терять инициативу и терпеть одно поражение за другим. В декабре 1790 года траванкурцы, с помощью отрядов Ост-Индской компании, разбили большой отряд Тигра Майсура у Каликута, а 17 декабря англичане захватили майсурский порт Кананор на малабарском берегу. В довершение всего в войну вступил и низам Хайдарабада, обложивший майсурский город Коппал и осаждавший его до капитуляции в апреле 1791 года.
   В 1792 году английские войска с трех сторон вторглись в Майсур. Одновременно маратхи и низам разоряли окраины непокорного княжества и прикрывали англичан от атак майсурской конницы, которую сыны Туманного Альбиона отчаянно боялись. Всего против Типу Султана было брошено около 60 тысяч англичан и их союзников.
   5 марта 1791 года англичане подошли к Бангалору, где находился гарем Типу. Тигр Майсура заранее укрепил город и снабдил гарнизон припасами, но основную армию оставил в поле. После шестинедельной осады, во время которой британцам приходилось постоянно отбивать деблокирующие удары майсурской армии, Бангалор пал, став главной тыловой базой англичан для последующего похода на Серингапатам. В Бангалор завозилось продовольствие, амуниция, туда сгонялись десятки вьючных слонов, тысячи лошадей и быков. В мае корпус Корнуоллиса выступил из Бангалора на майсурскую столицу. 15 мая у города Аракере произошло сражение с пытавшимся преградить путь англичанам Типу Султаном. Вместе с войсками низама Хайдарабада англичане общими силами обошли майсурцев с флангов. Во избежание окружения Тигр Майсура вынужден был отойти.
   – Господа! Победа уже у нас в кармане! – радовался английский генерал-губернатор.
   Увы, он плохо знал Индию, которая воистину была страной чудес. Если в Европе солдаты разбегались во все стороны после поражений, то в Индии это происходило… после побед. Так вышло и в тот раз – одномоментно войско низама Хайдарабада разбежалось грабить беззащитные города и деревни. Не подавали голоса и другие союзники англичан – маратхи, предпочитавшие грабить такие же города и деревни на другой окраине Майсурского княжества.
   – Почему они молчат? У нас же есть договоренность о стратагеме – концентрическим охватом одномоментно выйти к Серингапатаму! Что они там думают! Мы же так хорошо все спланировали! – выходил из себя Корнуоллис.
   Более опытные помощники успокаивали своего начальника:
   – Все идет так, как должно идти. Какая, к черту, стратагема! Как только маратхи награбят столько, что не могут тащить с собой, сразу объявятся.
   – Так что же нам делать? – еще больше расстроился Корнуоллис.
   – Набраться терпения и ждать!
   22 мая раздосадованный Корнуоллис, у которого уже кончился провиант, начал отступление к Бангалору. А спустя три дня, у стен майсурской столицы внезапно объявились конные разъезды маратхов, которые наконец-то вдосталь награбив, решили помочь англичанам. Увы, тех под стенами Серингапатама уже не было. Впрочем, маратхи не слишком расстроились и, погоняя своих лошадок, поспешили грабить новые провинции Майсура.
   Воодушевленный такой удачей, Типу немедленно отреагировал налетом на крепость Коимбатур, где заставил сдаться две сотни британцев во главе с подполковником Джоном Чалмерсом. По своему обыкновению, пленных англичан Тигр Майсура посадил в дворцовый подвал на цепь и кормил, как собак, из общей лохани.
   Между тем Корнуоллис готовился к новому раунду противостояния. Не зря же свои за глаза его величали Бульдогом! Упрямый и настойчивый генерал-губернатор теперь всеми силами расширял свою «кормовую базу». Вскоре он захватил важные крепости Нундидроог и Савендроог, войско низама завладело не менее важной Гоорумкондой, а маратхи вместе с английским отрядом Джона Литтла заняли города Хооли Хонор и Шимогу. Кольцо вокруг Типу Султана медленно, но неотвратимо сжималось. Типу периодически отвечал отчаянными и дерзкими рейдами, приносившими тактический успех, но переломить ход войны у него уже не было сил.
   В январе 1792 года Корнуоллис неспешно добрался из Бангалора к столице Майсура, ставя по пути опорные пункты. С Малабарского берега навстречу ему выдвинулся Бомбейский корпус генерала Роберта Аберкромби. 5 февраля Корнуоллис и Аберкромби соединились под стенами Серингапатама и начали осаду. Тут уж в дело вступили майсурские ракетчики, забрасывавшие осаждающих смертоносными ракетами. Всего по противнику осажденными было выпущено более двух тысяч ракет. «Англичане в Серингапатаме пострадали больше от ракет, чем от любого другого оружия, используемого противником», – вспоминал очевидец. Другой свидетель рассказывал, как на его глазах майсурская ракета убила троих человек и ранила еще нескольких.
   23 февраля Типу Султан скрепя сердце начал переговоры о мире. После этого было подписано Серингапатамское мирное соглашение. На сей раз Майсур уже легко не отделался – от него отняли жирные куски для маратхов, для низама, для Британской Ост-Индской компании и даже для Траванкура. Маратхи получили, как и было обещано, свои прежние владения до реки Кришна, а Хайдарабад – свои прежние земли между реками Тунгабхадрой и Кришной. Себя англичане также не обидели. К владениям компании были присоединены княжества Барамахал и Диндигал, а также значительную часть Малабара и Кург, т. е. все стратегически важные проходы в Майсур из Карнатика и Бомбея. Помимо этого, Типу подписывался выплатить контрибуцию 33 миллиона рупий, а пока не выплатил – два его сына отправлялись заложниками в Мадрас. Сыновей у Тигра Майсура забирал лично генерал-губернатор Корнуоллис. Типу Султан сжимал кулаки, но спасти детей был бессилен…

Глава вторая

   Первое время после войны потерявший значительную часть своих территорий Майсур был практически беззащитен перед врагами. Но Типу Султан обладал железной волей. Еще не высохли чернила под мирным соглашением, как Тигр Майсура начал укреплять власть и армию. Достаточно быстро и эффективно он провел ряд внутренних реформ, готовивших страну к новой войне. В армии было сокращено число всадников и увеличено количество вооруженных ружьями пехотинцев. Удалось сформировать даже особый отряд из французских офицеров и солдат, который представлял бы для англичан особую опасность. Так как на выплату контрибуции и содержание армии были нужны большие средства, Типу значительно увеличил земельный налог, торговые пошлины и сборы. Пришлось несладко и местным феодалам – палайяккарам и джагирдарам, у которых и изымалась в пользу государства часть земель. В силу того что, в отличие от мусульман, индусы – сторонники ражди Майсура, не раз его предавали, Типу Султан повсеместно назначил на руководящие должности своих единоверцев. Решение было не самым лучшим, так как, помимо крестьянских волнений, привело к росту коррупции. Но иного выхода у наваба Майсура просто не было.
   Так как во Франции на тот момент полным ходом кипела революция, а с гильотины каждый день скатывались головы дворян, ряд французских офицеров-роялистов предпочли гильотине службу Тигру Майсура. С их помощью началось производство орудий и ружей. Масштабы производства, впрочем, были весьма скромными. В Серингапатаме в месяц в мастерских могли изготовить всего одну пушку и полдюжины ружей, что было каплей в море от потребностей Майсура. Надо сказать, что ряд насильственных мер только ухудшило положение княжества.
   Не чуждо Тигру Майсура было и тщеславие. Он, например, приказывал переименовывать в свою честь месяцы и дни недели, закладывал новые города в тех местах, где когда-то одерживал победы. И все же за несколько лет Тигру Майсура удалось пополнить казну и восстановить армию. В 1794 году он закончил выплату контрибуции Ост-Индской компании и вернул домой своих сыновей.
   Помогла Типу и внезапно вспыхнувшая война между низамом Хайдарабада и маратхами, завершившаяся сокрушительным поражением низама в битве при Кхарде в 1795 году. Эта война причинила много беспокойства англичанам, стремившимся сохранить антимайсурскую коалицию любой ценой. Но не сложилось… «Легко понять, – писал один из очевидцев-французов, – что, как бы огромна ни была в настоящий момент власть англичан в Индостане, она всегда находится в весьма опасном положении и много слабее объединенных сил маратхов, Низама Али и Типу Султана». Типу это прекрасно понимал и неустанно пытался добиться союза с низамом и маратхами, в то же время делая все, чтобы между собой их рассорить.
//-- * * * --//
   Несмотря на то что предыдущая попытка заключить союз с Францией ни к чему не привела из-за начавшейся там революции, Типу Султан не оставлял надежды договориться с новой французской властью:
   – Французы столь же алчны, как и англичане, но так как они ненавидят друг друга, было бы хорошо столкнуть их еще раз лбами в Индии. Пусть наши враги пожирают друг друга!
   Чтобы задобрить парижских революционеров, в 1794 году Типу основал… «якобинский клуб Майсура», посадил дерево Свободы, устроил народные гуляния – «фратерните, либерте и эгалите» и объявил себя… «гражданином Типу». Теперь Тигр Майсура появлялся перед посещавшими его княжество европейцами в красном фригийском колпаке, который вручили ему местные французские якобинцы. Выступая перед ничего не понимавшими индусами, революционеры кричали:
   – Свобода! Равенство! Братство! Смерть всем тиранам и королям! Да здравствует друг якобинцев гражданин Типу!
   Сам Типу не слишком понимал, что происходит во Франции. Однако видел, что такие церемонии обеспечивают верность ему французских отрядов, а это было важнее всего остального. Разумеется, едва власть якобинцев была в Париже свергнута и к власти пришла Директория, Типу немедленно закрыл клуб, но дерево решил пока не выкапывать, а подождать, мало что еще произойдет в этой непонятной Франции!
   – Гражданин султан! – обратились к Тигру Майсура во время очередной застольной беседы французские офицеры. – Что вам нравится в нашей революции?
   – Мне нравится не то, что вы казнили своего короля, нас в Индии этим не удивишь! – усмехнулся Типу, поправив сползавший на ухо фригийский колпак. – Мне нравится деятельный характер политики, осуществлявшейся Директорией.
   – А кто вам нравится больше всего из нынешних французских политиков?
   – Мне нравится генерал Бонапарт. Он храбр, агрессивен и, что самое главное, удачлив! В этом он похож на меня!
   В начале 1795 года Типу Султан нанял на службу французского морского капитана Пьера Моннерона. В июле он отправил Моннерона по торговым делам на Иль-де-Франс, но это было лишь прикрытие. На самом деле Моннерону было поручено разведать, как отнеслась бы Франция к предложению Типу, заключить с ним военный союз, чтобы сообща изгнать англичан из Индии. Моннерон за свои услуги запросил немало, но затраченные деньги оправдал и поставил в известность о предложении Типу Султана бывшего губернатора французских владений в Индии Давида Коссиньи и его брата Жака. Братья тут же отписали Типу письма, заверив Тигра Майсура в самом благоприятном отношении Франции к его проекту. С этими письмами Моннерон и вернулся в Серингапатам. Итогами секретной миссии Типу остался весьма доволен.
   После этого переписка продолжилась. Курьером по-прежнему являлся Моннерон. В следующем письме Типу сообщил братьям Коссиньи, что поручает им вести переговоры с французским правительством, но просил держать это в строжайшей тайне. Умудренный опытом, он не без оснований полагал, что даже сам факт переговоров с Парижем может быть использован англичанами как повод к войне. Вместе с письмом Типу передал и текст договора на персидском языке. Типу просил Париж о присылке к нему десяти тысяч французов. На себя он брал полное снабжение этих войск.
   Доставить проект договора в Париж с Иль-де-Франса было поручено контр-адмиралу Серсэ. Вместе с проектом договора в Париж была отправлено и многостраничное детальное описание военно-политического и экономического положения в Индии. В конце 1796 года проект договора был переведен на французский язык и лег на стол генерала Бонапарта, который очень им заинтересовался. Прочитав предложения Тигра Майсура, Бонапарт заявил членам Директории:
   – Вот документ, который обеспечит нам победу в Индии и полное изгнание оттуда наших врагов!
   – Именно с Индии мы и начнем уничтожение Британской империи! – поддержал генерала министр иностранных дел Франции Талейран.
   – Свой дебют мы разыграем в Египте, который станет нашими воротами к богатствам Востока! – конкретизировал будущую заморскую кампанию Бонапарт.
   Генерал прекрасно понимал всю взрывоопасную силу этой бумаги. Поэтому на французском тексте договора он начертал: «Документ такого рода должен храниться в глубокой тайне и потому никогда не должен обсуждаться в Национальных советах».
   – Что ж, республике сегодня не помешают новые богатые колонии. Кстати, генерал, я подготовил для вас папку писем и донесений наших консулов и купцов в Египте и Турции. По-моему, она должна вас заинтересовать! – при первой же встрече доверительно сообщил Бонапарту всезнающий Талейран.
   – Еще как! – усмехнулся дивизионный генерал.
   – Лондонский банк ныне держится только благодаря ввозу товаров из Индии, поэтому поражение англичан в Индии приведет его к немедленному краху, – продолжал меж тем агитировать Бонапарта Талейран. – Финансовый кризис в Англии обеспечит Республике прочный и длительный мир, а также даст преимущества в мировой и европейской торговле.
   Впрочем, агитировать Бонапарта на войну с Англией было делом бессмысленным, он и сам мог кого угодно сагитировать, так как считал уничтожение Англии главным делом своей жизни.
   С августа 1797 года Бонапарт начал во всех деталях изучать перспективы и возможности своего будущего похода на Восток. В узком кругу он говорил:
   – Мне стоит только во главе своей армии добраться до Индии, как дни английского колониального господства будут сочтены!
   Из документов братьев Коссиньи явствовало, что французскую армию в Индии ждет прочная тыловая база и могущественный союзник в лице Типу Султана. Кроме этого, братья Коссиньи уверяли, что положение англичан в Индии крайне непрочно и возможность создания мощной антианглийской коалиции всех индийских князей под главенством Типу Султана и Франции весьма реальна.
   А затем в Париже появился некий таинственный индус, который потребовал встречи с генералом Бонапартом. Эта встреча состоялась. Бонапарту индус заявил, что прибыл окружными путями от Типу Султана, но все документы утратил в Джедде, где подвергся ограблению. О чем именно говорил посланец Типу Султана с Бонапартом, так и осталось тайной, как, впрочем, и то, был ли прибывший в Париж действительно посланцем Тигра Майсура, а не британским агентом.
   Следует сказать, что разведка англичан все же работала неплохо и вскоре в Лондоне уже знали о неком тайном договоре, заключенном между Майсуром и Францией.
   Поразительно, но проговорился о сверхсекретном документе тот, кто был обязан сам следить за сохранением тайны вокруг переговоров с Типу Султаном – губернатор острова Иль-де-Франс Маляртик. Будучи в конфронтации с братьями Коссиньи и узнав, что тайные переговоры с индусами идут мимо него, Маляртик публично объявил, что дело такой большой государственной важности, как переговоры с Типу Султаном, он берет в свои руки. При этом губернатор далекого острова не посчитался с тем, что нарушение секретности нанесет жестокий удар как союзнику, так и французским интересам в Индии.
   Безмозглый Маляртик издал прокламацию, призывавшую волонтеров к борьбе против англичан под знаменем Типу. Но результаты вербовки были ничтожны: в Майсур с послами отплыла лишь сотня французов. Ну, а англичане узнали о существовании договора…
   Согласно секретному плану, большой караван транспортов с экспедиционным корпусом в охранении линейной эскадры под командой хорошо знающего Индию контр-адмирала Серсэ должен был достичь мыса Доброй Надежды. Там должна была состояться высадка войск и захват этой колонии у англичан. В случае успеха эскадра должна была направиться прямо в Телличерри, место, обозначенное Типу Султаном для соединения его войск с войсками республики. В противном случае эскадра должна была идти на Иль-де-Франс и Реюнион и, пополнив там свои запасы, уже оттуда следовать в Телличерри. Объединившись же с армией Тигра Майсура, предполагалось учинить полный разгром англичан и их изгнание из Индии.
   Детали договора, впрочем, остались для Лондона неизвестными. Поэтому в Мадрас было послано секретное письмо с указанием добыть текст этого договора. Увы, все потуги генерал-губернатора Индии были напрасными. Типу Султан умел оберегать свои секреты. Забегая вперед, скажем, что годы спустя, уже после захвата Серингапатама англичанами, они упорно искали текст военного договора между Типу Султаном и Францией, чтобы использовать его в своих политических интригах против Парижа. Однако и здесь англичан ждала неудача – вожделенного договора они так и не нашли.
//-- * * * --//
   Забегая вперед, скажем, что настоящим подарком для правителя Майсура стало известие о захвате Египта генералом Бонапартом. Теперь возможный военный союз Майсура и Парижа стал обретать реальные очертания.
   Сам Бонапарт, захватив Каир, заявил:
   – Как только я завоюю Египет и Сирию, то немедленно установлю отношения с индийскими князьями и уже вместе с ними нападу на англичан в их владениях.
   Его планы полностью разделял и Талейран, заявивший в феврале 1798 года:
   – Оккупировав и укрепив Египет, мы пошлем корпус в 15 тысяч человек через Суэцкий перешеек в Индию, чтобы присоединиться там к силам Типу-Сахиба и навсегда изгнать оттуда англичан!
   Как предлагал Типу, войска генерала Бонапарта, находившиеся в Египте, должны были высадиться в одном из майсурских портов и вместе с его армией выступить против англичан.
   – Вместе с Бонапартом мы навсегда очистим Индию от английской вони! – заявил он, узнав о его высадке в Египте.
   Когда в 1798 году Бонапарт высадился в Египте, он стал посылать многочисленные прокламации во французскую колонию Бурбон (Маврикий), чтобы их пересылали «великому генералу Типу Султану». У Британской Ост-Индской компании были длинные руки, и несколько перехваченных писем с пламенными призывами «сбросить ярмо поганого британского рабства!» попали в руки Корнуоллису.
   Генерал-губернатор собрал управленческий аппарат и торжественно помахал перехваченными посланиями в воздухе:
   – Не пора ли нам уже навсегда разделаться с этим проклятым Майсуром!
   – Пора! Пора! Давно пора! – заголосили чиновники, предвкушая хорошую наживу при будущих грабежах богатого княжества.
   Однако затем пришло известие, что французский флот разбит адмиралом Нельсоном при Абукире. Теперь Типу надеялся на то, что храбрый Бонапарт захватит Сирию, покорит Турцию, Персию и через афганские горы спустится со своей победоносной армией в индийские долины. Но и этим надеждам также не суждено было сбыться…

Глава третья

   В 1897 году генерал-губернатором Индии был назначен 37‐летний Ричард Колли Уэлсли. Семья Уэлсли принадлежала к старой англо-ирландской протестантской аристократии. Своей стремительной карьере Ричард Уэлсли был обязан своему происхождению. Он являлся старшим сыном лорда Гаррета Уэлсли, первого графа Морнингтона. С девятнадцати лет Ричард заседал в палате общин ирландского парламента. После смерти отца в 1781 году он унаследовал титул графа Морнингтона и место в палате лордов. В 23 года Уэлсли стал членом британской палаты общин и сохранял за собой это место до назначения в Индию. Молодой аристократ проявил себя последовательным сторонником партии тори. При этом Уэлсли с успехом выполнил ряд поручений премьер-министра Уильяма Питта-младшего, став его любимцем. Последствия этого не заставили себя ждать, и в 1789 году он был назначен на важный колониальный пост – губернатора Мадраса в Британской Индии, а также уполномоченного Контрольного совета по делам Индии. Уэлсли был энергичен, амбициозен, тщеславен и, как выяснится позднее, нечист на руку. Еще одной особенностью Ричарда являлась его патологическая ненависть к французам. При этом Ричард по-прежнему проживал в Лондоне и ни в какую Индию ехать не собирался. Тем более что личных забот у него здесь хватало. В то время Уэлсли вовсю крутил роман с примой театра Пале-Рояль француженкой Габриэль Роланд. О скандальных отношениях аристократа и актрисы судачил весь светский Лондон. Мало того что Габриэль была актрисой, т. е. входила в сословие, высшим светом откровенно презираемое, но она совершенно не говорила по-английски, хотя во всем другом толк понимала, так что еще до женитьбы Уэлсли прижил с ней пятерых детей. В конце концов, Уэлсли вступил с француженкой в законный брак. Но даже став графиней Морнингтон, Габриэль Роланд так и осталась изгоем общества. Ее презирала даже самая скандальная развратница английского высшего света леди Кэролайн Лэмб (Гленарвон) – любовница лорда Байрона и многих других английских политиков. Впрочем, любовь к Гиацинт-Габриэль не помешала Уэлсли иметь одновременно двух незаконнорожденных сыновей от еще одной любовницы – некой Элизабет Джонстон…
   После того как Уильям Питт сделал своего любимца генерал-губернатором всей Британской Индии, Уэлсли получил и титул виконта Уэлсли-Данган-Касл, а также земельные владения в Англии и титул английского барона. На этот раз было очевидно, что ехать в далекую Индию Уэсли все же придется. Новоиспеченный генерал-губернатор известил об этом жену, но Габриэль тут же заявила, что ни в какую Индию она не поедет, так как там… нет театров.
   – Но как же ты тут будешь без меня? – заламывал руки расстроенный Уэлсли.
   – Что поделать, – изобразила вселенскую печаль актриса. – Я буду страдать! И не забывай, что твои дети хотят каждый день кушать, а несчастная жена не может дважды надевать, выходя в свет, одно и то же платье!
   – Не волнуйся, дорогая, ведь Индия – золотое дно! – только и нашелся что ответить Уэлсли.
   Злые языки утверждали, что назначение в Индию было для Уэлсли, прежде всего, бегством от скандалов между женой и любовницей…
   Уже перед самым отъездом премьер-министр Питт изложил Уэлсли свою стратегию ведения дел в Индии, которая бы компенсировала Англии потерю ее североамериканских колоний. Стратегия была предельно проста – создать в Индии огромную колониальную империю. Отправляя Уэлсли, Вильям Питт напутствовал его так:
   – Дорогой Роберт, на первом этапе твоя главная задача – это уничтожение Майсура – источника всей индийской смуты и центра французского влияния. Падет Майсур – падут в Индии и французы. Ну, а покончив с майсурскими тиграми, займешься присоединением к компании княжеств Ауд, Карнатик и Танджур.
   – Ваш план воистину гениален, сэр! – изобразил восхищение Уэлсли. – Мне теперь осталось совсем малое – претворить его в жизнь, и поверьте мне, я это сделаю!
   Тогда же Вильям Питт-младший написал для себя пометку о политических планах против стремительно набиравшей мощь России: «Высокомерие русского кабинета становится нетерпимым для европейцев. За падением Очакова видны цели русской политики на Босфоре, русские скоро выйдут к Нилу, чтобы занять Египет. Будем же помнить, ворота на Индию ими уже открыты!…Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но сожжем и верфи далекого Архангельска, наши эскадры настигнут русские корабли даже в мощных укрытиях Севастополя! И пусть русские плавают потом на плотах, как первобытные дикари!» Большая Игра еще была очень далека до своего завершения. Более того, она только увеличила число игроков. Теперь наряду с французами в туманном далеке все отчетливее вырисовывалась фигура русского солдата, и от этого политиков на берегах Темзы бросало в дрожь…
   Неясные перспективы мировой, европейской и азиатской политики толкали их к самым кардинальным шагам в Индии. Было очевидно, что чем скорее там будет наведен «английский порядок», тем труднее придется соперникам Англии с ней справиться.
//-- * * * --//
   В Индию Уэлсли привез команду молодых и жадных до славы и денег аристократов, в том числе личного секретаря шотландца Джона Малькольма и двух младших братьев: среднего – 27‐летнего чиновника по особым поручениям Генри и младшего – 25‐летнего полковника Артура. В этом не было ничего необычного, в те времена большие начальники в Индию так обычно и ездили – со всеми братьями, зятьями и племянниками. Ведь если Индия и в самом деле – золотое дно, то почему бы не обогатиться сразу всем родственникам! Средний брат Генри служил по дипломатической части. Самым же известным из семьи Уэлсли станет со временем третий сын первого графа Морнингтона Артур Уэлсли, будущий герцог Веллингтон – победитель Наполеона при Ватерлоо.
   Образование Артур получил в элитной школе в Итоне. В свободное время младший из Уэлсли любил пиликать на скрипке, мечтая стать композитором. Но семья отчаянно нуждалась в средствах, и Ричард обратился с просьбой к своему другу, герцогу Ратленду, зачислить младшего брата на военную службу. Так, весной 1787 года Артур был зачислен энсином (прапорщиком) в армию, а чуть позже, опять-таки по протекции Ричарда, стал адъютантом у маркиза Бекингема. Затем его, уже в чине лейтенанта, перевели в Ирландию. Здесь у лейтенанта появляются нешуточные карточные долги. Затем Артур серьезно увлекся некой Китти Пэкинхэм, дочерью барона Лонгфорда. В 1793 году Веллингтон сватался к ней, но получил категорический отказ, поскольку считалось, что человек, увязнувший в карточных долгах, имел плохую репутацию. С горя Артур сжег любимую скрипку и решил всерьез делать военную карьеру.
   Через несколько лет старший брат купил ему патент подполковника (тогда в Англии аристократы именно так и получали свои чины!). После этого Артур немного поучаствовал в боевых действиях против французов в Голландии. Однако затем, как и старший брат, стал членом ирландского парламента. Возможно, Артур так бы и остался обычным аристократом-политиканом, но его призвал к себе старший брат. Поэтому, оставив парламент и купив полковничий патент, Артур Уэлсли отправился вслед за братом в Индию. Здесь в свободное от службы время он изучал военную историю, присматривается к жизни и быту простых солдат, знакомился с политической историей Индии. Любопытно, но никакой официальной должности Артур не занимал, а числился военным советником собственного брата. Надо сказать, что Артуру в Индии часто напоминали о его будто бы ирландском происхождении, так как он родился в Дублине, хотя герцог происходил из чисто английской семьи. Как-то он язвительно заметил:
   – По-вашему, если бы я родился в конюшне, то был бы лошадью?
   Пока Артур скакал в Мадрасе на коне во главе марширующих батальонов, Генри составлял казуистические бумаги, согласно которым компания забирала у запуганных и погрязших в долгах махараджей и султанов их города и земли.
   Вначале Уэлсли хотел поставить младшего брата во главе всех английских войск в Индии. Но этому воспрепятствовал директорат компании. Доверять необстрелянному мальчишке Артуру Уэлсли столь важное дело господа управители посчитали слишком рискованным. Тем более что они уже подсуетились и вызвали в Индию опытнейшего генерал-майора Дэвида Бэрда.
   В отличие от потомственного аристократа Артура Уэлсли, Бэрд был сыном простого шотландского лавочника из Эдинбурга. Так как семья была не богатой, отец смог наскрести денег только на прапорщицкий чин для сына. Следующие несколько чинов Бэрд заслужил уже честной службой. В 1779 году полк лейтенанта Бэрда отправился в Ост-Индию, по пути высадившись в Капской колонии и захватив Капстад. Голландия участвовала тогда в войне за независимость США против Англии. В Индии Бэрд оказался во время второй англо-майсурской войны, когда Хайдер Али, султан Майсура, осаждал Аркот. На помощь городу был отправлен отряд полковника Уильяма Бэйли, но он угодил в окружение. На выручку Бэйли отправился отряд Гектора Монро, в который вошла и гренадерская рота Бэрда. Лейтенант шел в авангарде и смог пробраться к Бэйли. Но на следующий день Бэйли все равно был разбит Хайдером Али и его сыном Типу Султаном. Раненый Бэрд и двое его товарищей спаслись с поле боя и вышли к лагерю французов, сдавшись им. Но султан Майсура потребовал отдать ему пленников, а когда французы выполнили его просьбу, посадил их в застенок в Серингапатаме, присоединив к остальным пленным и приковав к стене цепью. В заключении (и в самых суровых условиях – многие пленные не дожили до освобождения) Бэрд пробыл три года и восемь месяцев – до окончания войны, когда он возвратился в свой полк. Только тогда из его тела смогли извлечь пулю, которую он получил во время разгрома отряда Бэйли. В 1787 году его сделали майором, а еще через два года он вернулся в Англию в 1789 году. В 1791 году Бэрд вернулся в Индию. Началась третья война с Майсуром – на сей раз с наследником Хайдера Али, султаном Типу. Цепи Серингапатама стучали в сердце шотландца, и он, получив под команду бригаду сипаев, отличился при боевых действиях на юге Майсура, в 1792 году участвовал в походе генералов Чарльза Корнуоллиса и Уильяма Медоуса на Серингапатам, в 1793 году, когда началась война с революционной Францией, он почти без сопротивления занял Пондишери. В 1795 году Бэрд получает чин полковника и должность коменданта Танджвура; правда, на ней он зарабатывает себе неприятности, сцепившись с агентами лорда Роберта Хобарта, губернатора Мадраса, который хотел подчинить Танджвур своей юрисдикции. От увеличения неприятностей полковника спасает то, что 71‐й Хайлендерский полк решают вернуть в Англию – полк не был на родине уже 18 лет, и от первого набора остались лишь полковник Бэрд и один сержант. Но Дэвиду не суждено было вернуться к пенатам так рано – по дороге, в Капской колонии, губернатор лорд Джордж Макартни назначил его бригадным генералом и попросил остаться, так как среди буров зрел мятеж и ему были нужны опытные офицеры. В Капстаде Бэрд прослужил до 1798 года, получив очередной чин генерал-майора. Оттуда его снова вызвали в Индию, где вот-вот должна была начаться последняя – четвертая англо-майсурская война. Надо ли говорить, что между братьями Уэлсли и генералом Бэрдом сразу же началась непримиримая вражда.
   Бывший генерал-губернатор Корнуоллис, передавая должность Роберту Уэлсли, дал ему такой совет:
   – Ждать, когда Типу накопит силы и нападет на нас – значит предать интересы компании. Единственный выход – напасть на него самим и чем скорее вы это сделаете, тем будет лучше.
   Вместе с Корнуоллисом новый губернатор отправил в Лондон запрос: разрешено ли ему будет разорвать мирные соглашения с Майсуром, если он найдет достойный предлог, и напасть на него. Ответ из Лондона был положительный. Более того, директорат компании и английское правительство рвение нового генерал-губернатора посчитали похвальным.
   В личных письмах новый генерал-губернатор слезно просил приехать к нему жену, но та плыть в далекую Индию по-прежнему не пожелала. В результате безутешный Уэлсли нашел в Мадрасе новую пассию – француженку мадам де Кокреман. Удивительно, но пылкая ненависть к французам сочеталась у Уэлсли со столь же пылкой любовью к француженкам…
//-- * * * --//
   Итак, Роберт Уэлсли ждал повода, чтобы, начав новую войну, окончательно сокрушить непримиримый Майсур. Ждать долго ему не пришлось – высадка Бонапарта в Египте ускорила нападение англичан на Майсур. Так была решена четвертая англо-майсурская война…
   Генерал-губернатор Индии лорд Уэлсли впервые услышал жуткую новость о том, что Бонапарт высадился в Египте с сорокатысячной армией, от купца из Бенгалии. Купец прибыл в Калькутту на борту арабского судна-дау из порта Джидды, что на Красном море. Спустя неделю новость подтвердили и английские офицеры, прибывшие в Бомбей на почтовом пакет-боте. При этом никто тогда в точности еще не знал, останется ли Бонапарт в Египте или же, построив десантный флот в Красном море, двинется прямиком в Индию.
   Что касается управления Ост-Индской компании в Лондоне, то глава компании лорд Дандес прямо заявил на Совете управляющих:
   – Джентльмены! Нынешняя война с французами, внутренние проиндийские проблемы ставят нас на грань банкротства. Если проклятые французы появятся в Индии, то она падет к их ногам, как перезревшая гроздь бананов.
   – Что же мы можем сделать в этой ситуации? – вопросили у него собравшиеся.
   – Молить Господа, чтобы не оставил своей заботой Британию и ждать!
   Последующие новости джентльменов несколько успокоили, так как Бонапарт всерьез занялся завоеванием Египта и в Индию пока не торопился. И все же волнение было, а что будет делать неугомонный корсиканец, после того как станет хозяином Египта? Довольствуется ли пустыней с пирамидами или захочет большего? Одни чиновники компании считали, что Бонапарт будет наступать в Индию по суше через Сирию или Турцию и нападет на Индию со стороны Афганистана или Белуджистана. Другие были убеждены, что он все же направится морем из какого-нибудь порта на египетском побережье Красного моря.
   Лорд Дандес отстаивал первый вариант:
   – Я просто убежден, что Бонапарт двинется сухопутным путем. Он не моряк и более уверенно чувствует себя на суше, кроме того, большой флот построить в Красном море он не сможет, а значит риск для него потерпеть поражение от нашей Индийской эскадры будет велик. В связи с этим стоит начать переговоры с русским императором Павлом, чтобы нанять его армию для перехвата и уничтожения французов, пока они будут маршировать через всю Азию.
   Несмотря на это, Адмиралтейство направило из Портсмута вокруг мыса Доброй Надежды достаточно сильную эскадру, чтобы блокировать Красное море. Еще одну эскадру туда же из Бомбея отправила и Ост-Индская компания.
   – Если Бони вторгнется в Индию, нам конец. Ждать помощи из Лондона не приходится, они все там в ожидании французского нападения. Речь идет о самом существовании Британии, и мы будем предоставлены самим себе! – горевали в те дни мадрасские сидельцы.
   В отличие от короля Георга, членов правительства и представителей компании в Лондоне, находящийся в Индии лорд Уэлсли не слишком переживал по поводу пребывания Наполеона в Египте.
   – Я искренне убежден, что оттуда Бони не сможет организовать успешное вторжение ни по суше, ни по морю. Но мы используем страхи находящихся в Лондоне!
   В отличие от других директоров компании, которые считали за лучшее довольствоваться сбережением достигнутого, воинственный Уэлсли был обуян жаждой постоянного расширения границ владений компании. За это его не любили, так как это мешало чиновному люду наслаждаться радостями тихой размеренной жизни, а не трястись в седлах по джунглям, в ожидании нападения разбойников и тигров.
   – Мы должны заниматься извлечением прибыли для наших акционеров, а не дорогостоящими территориальными захватами в духе Александра Македонского! – пытались образумить своего шефа чиновники компании.
   Но тщетно, Роберт Уэлсли был заточен на новые завоевание и победы.
   – Возможно, двадцать лет назад вы и были бы правы, но не сейчас. Империя Моголов пала, и мы с каждым годом все больше втягиваемся в государственные и административные дела большинства индийских княжеств. Кроме того, в компании нарастают долги и вместо обещанных ежегодных давидендов мы можем только что-то обещать на будущее, без реального шанса что-то сделать. Выход в данном случае один – приобретение новых территорий.
   – Но ведь это весьма затратно! – парировали чиновники.
   – Начнем с того, что мы, прежде всего, ниспровергаем профранцузски настроенных правителей и конфискуем их княжества. Если мы оставим их, нас ждет неминуемый крах. Придет Бонапарт, и все эти княжества станут его верными союзниками в войне против нас. Устоим ли мы тогда? Только освоение новых земель гарантирует увеличение доходов, только уничтожение потенциальных союзников Франции гарантирует нашу безопасность! Я стал генерал-губернатором Индии, имея под властью лишь три провинции: Калькутту, Мадрас и Бомбей, но намерен взять под свою руку весь Индостан!
   После этих слов замолкли даже самые отъявленные оппоненты генерал-губернатора.
//-- * * * --//
   Надо сказать, что Роберт Уэлсли был человеком дела. Уже в 1796 году Ост-Индская компания организовала экспедицию на остров Цейлон, дотоле считавшийся законной голландской колонией. В отсутствие французов голландцы никакого сопротивления не оказали, быстро спустив свой трехцветный флаг. Король Цейлона Канди также сразу признал суверенитет англичан. Не все ли равно кому подчиняться? Так Цейлон стал очередной британской колонией. А на следующий год наступил черед португальской Гоа, которую также оккупировали британские войска, несмотря на жалкие протесты португальцев.
   Забегая вперед, следует сказать, что Уэлсли и в дальнейшем во многом удалось осуществить его грандиозные планы. За семь последующих лет своего генерал-губернаторства он действительно захватит почти весь Индостан, кроме сохранивших независимость Синда, Пенджаба и Кашмира.
   Надо сказать, что беззастенчивый вывоз богатств из Индии, ставший совершенно хищническим при Уэлсли, стремительно ее обескровливал. Разорение крестьянства повсеместно побуждало его к вооруженным выступлениям. Иногда восставших крестьян возглавляли лишенные своих земель прежние феодалы-заминдары. В таком случае восставшие крестьяне пользовались поддержкой всей округи, и движение принимало ярко выраженный национально-освободительный характер. Таким было восстание 1795 года в Панчете, где прежний заминдар, совместно с крестьянами, три года препятствовал водворению нового заминдара, пока не был снова восстановлен в своих правах. Такие же события произошли уже при Уэлсли в Райпуре и в Баласоре. Там крестьяне восстали против обложения их земель новым налогом, захватили несколько местечек и деревень и грозили ворваться в город Миднапур. Налог был отменен, и принудительная распродажа имений и земель приостановлена. Большинство восстаний возникали стихийно, носили локальный характер и поэтому быстро подавлялись. Но спокойствия англичане не знали. В любой момент могло полыхнуть в любом конце Индии. Тем более что пример сопротивления всей Индии демонстрировал по-прежнему непокорный Майсур.
   Итак, когда на фоне высадки Бонапарта в Египте открылось, что Типу Султан состоял в переписке с французским губернатором Иль-де-Франса и даже получил от него отряд волонтеров-республиканцев, Ричард Уэлсли понял, что наконец-то получил долгожданный повод для войны. Он отмобилизовал все военные силы компании, доведя их до 40 тысяч человек, подкупил несколько майсурских военачальников обещаниями вернуть им их ранее отобранные Типу феодальные владения и привилегии. На сторону англичан тайно переметнулся даже министр Майсура Мир Садык, ранее арестованный Типу Султаном за коррупцию, но потом им прощенный.
   К 1799 году Типу Султан содержал постоянную армию в 40 тысяч сипаев, разделенную на несколько корпусов. Воины его были хорошо вооружены, дисциплинированны и одеты в единую форму. Конница насчитывала 20 тысяч человек, хороша была и артиллерия. Кроме этого, в качестве гарнизона пограничных крепостей Типу содержал еще 30 тысяч сипаев и ополченцев-пиядов. И все же это была уже не та армия, что в прошлую войну. Многие опытные воины погибли, а часть военачальников, как мы знаем, была к этому времени уже с потрохами куплена англичанами и только ждала момента, чтобы переметнуться со своими отрядами на сторону неприятеля.
   В политическом плане Типу вначале рассчитывал на поддержку падишаха скукожившейся империи Великих Моголов Шаха Алама II, формальным вассалом которого он оставался, хотя и не упомянул об этом в хутбе, когда провозглашал падишахом самого себя. Однако контролировавший доступ к Великому Моголу властитель Хайдарабада низам Али Хан пресек эти контакты, оклеветав майсурского правителя. Маратхи, как и ранее, так же отвергли все предложения Типу о союзе, заявив, что они ни в каком союзе не нуждаются, так как сами самые великие. Среди редких исключений, вставших на сторону Типу Султана, был махараджа княжества Гвалиор Махаджи Шинде. Но сил у храброго Махаджи Шинде было немного, впору только самому защититься.
   Как и раньше, Типу лихорадочно искал помощи у властителей-единоверцев. Он обратился к Заман-шаху Дурани, правителю Афганистана, уверяя, что тому будет легко завоевать Индию. Правитель Афганистана соблазнился было предложением, а также призывами бывшего наваба Ауда и вторгся в Пенджаб и дошел почти до Дели, но, встретив сопротивление сикхов, а также узнав о персидской агрессии и заговорах против себя в собственной стране, вернулся домой. Кроме Заман-шаха, Типу также вел переговоры с одним из вождей пуштунов-рохиллов. Таким образом, в предстоящем противостоянии Типу Султан вынужден был драться в одиночку. Тигр Султан все еще мечтал о приходе Бонапарта, но это были только мечты. Шансов выстоять в будущем противостоянии с Британской Ост-Индской компанией у Тигра Майсура не было никаких.
//-- * * * --//
   А вскоре Уэлсли преподал урок своим подчиненным. Началось со скандала. Во время бритья цирюльник-индус нечаянно слегка порезал лейтенанта Мадрасского гарнизона Джона Чарлсона. Тот в гневе ударил кулаком индуса в лицо. А дальше произошло невероятное. Вместо того чтобы упасть на колени, индус сам с размаху приложил Чарлсона, да так, что тот оказался на полу. В состоянии шока лейтенант поспешил к Уэлсли, доложил ему о чрезвычайном происшествии, требуя казнить наглеца, поднявшего руку на британского офицера. В принципе, Чарлсон был прав, подобные случаи тогда именно так и решались. Но Уэлсли решил воспользоваться ситуацией, чтобы разыграть свою партию.
   – Вопрос чести надо было решать прямо на месте, а не бегать с жалобами! – резонно заметил Чарлсону генерал-губернатор, затем на минуту задумался: – Впрочем, не все так плохо!
   Он подошел к сейфу, открыл его и отсыпал в кожаный кошель 50 тысяч рупий.
   – Отдай их этому индусу и извинись.
   – Сэр! Как можно прощать дикарям! – поразился Чарлсон. – Это я, британский офицер, имею право бить и унижать презренного раба, но не он! Мало того, ударив меня, этот индус оскорбил не только меня, но вас, компанию и армию ее величества!
   – Считай мое пожелание приказом, который ты должен выполнить без обсуждения! – отрезал Уэлсли.
   Делать нечего, Чарлсон нашел перепуганного индуса и скрепя сердце извинился перед ним за инцидент, после чего вручил 50 тысяч рупий – целое состояние.
   Прошло несколько месяцев. Предприимчивый индус на полученные деньги купил себе приличный дом и открыл сразу несколько цирюлен. Как оказалось, хитрый Уэлсли все это время держал разбогатевшего обидчика в поле своего зрения. В какой-то момент он вызвал к себе Чарлсона
   – Джон, ты помнишь индуса, который дал тебе пощечину, и мы одарили его деньгами?
   – Конечно, помню, сэр! – кивнул тот. – Я иногда вижу его на улице, и он всегда падает предо мной на колени в знак благодарности!
   Уэлсли усмехнулся:
   – А вот теперь пойди и избей его стеком!
   Чарлсон широко открыл глаза:
   – Но сэр! Во-первых, мне нужен хоть какой-то повод. А во-вторых, у цирюльника буйный нрав и он снова кинется в драку, причем это произойдет уже на глазах у всех! Второго такого позора я не перенесу!
   – Позора не будет! – снова усмехнулся Уэлсли. – Ты Чарлсон плохо разбираешься в людях! Делай, что приказано, а затем прибудь на доклад!
   Выйдя от губернатора, удрученный Чарлсон нашел цирюльню и, как было приказано, при всех жестоко отхлестал своего старого обидчика стеком. К его полному удивлению, на этот раз цирюльник смиренно вынес все удары, не смея поднять глаз на белого господина. Закончив экзекуцию, Чарлсон вернулся в губернаторский дворец, где доложил о выполнении приказа.
   – Какова была реакция на этот раз? – не без ехидства поинтересовался Уэлсли.
   – Он стоял не шелохнувшись!
   – Надеюсь, ты понял, что произошло? – подошел к офицеру генерал-губернатор.
   Чарльсон пожал плечами:
   – Если честно, сэр, не очень!
   – На самом деле все очень просто, – объяснил непонятливому подчиненному Уэлсли. – Когда ты ударил индуса в первый раз, у него не было ничего, кроме его достоинства, и он считал его своим самым ценным достоянием, а потому и защищал его. А когда ты избил его сегодня, то он, продавший свое достоинство за пятьдесят тысяч рупий, не стал его защищать, потому что у него теперь есть то, что для него важнее чести и достоинства – деньги и бизнес! Мораль проста – мы должны купить всю элиту Майсура, да и не только его. А после этого сможем делать с этими людьми все, что нам заблагорассудится! Именно так я и намерен править Индией!
   История с лейтенантом Чарлсоном быстро стала известна в кругах Британской Ост-Индской компании, после чего авторитет генерал-губернатора в глазах подчиненных значительно вырос.
   – Нашему Уэлсли палец в рот не клади! – теперь не без гордости говорили чиновники. – Он всю Индию купит, потом продаст и снова купит!

Глава четвертая

   В Калькутте деятельно готовились к решающей схватке с Майсуром. Прежде всего, Уэлсли решил обезвредить большой французский отряд, состоящий на службе союзного Хайдарабада. Французам англичане не доверяли. Чиновники Ост-Индской компании действовали уговорами и подкупом. Взамен французов низаму был обещан еще больший английский отряд, причем за гораздо меньшую цену. Золото решило дело, и в службе французам было отказано. Возможно, что, если бы в рядах наемников находились республиканцы, они бы просто ушли к Типу Султану. Но отряд набирался еще до Французской революции, и настроения в нем были монархические. «Хайдарабадские французы» откровенно враждебно относились к своим землякам, служившим Майсуру. На всякий случай англичане разоружили изгнанных из Хайдарабада французов, а затем, выплатив жалованье, отправили в Европу. После этого Уэлсли занялся подкупом высших должностных лиц Майсура. Кое-кого, разумеется, подкупить не удалось. Но были и такие, кто с радостью переметнулись на сторону англичан из-за денег или деспотизма Типу Султана. Надо признать, что в целом план Уэлсли сработал, и единство элиты Майсура было нарушено.
   Кроме этого, новый генерал-губернатор учел ошибки своего предшественника в прошлую войну. На этот раз английские войска были заранее полностью обеспечены всеми видами припасов и провианта. По плану в Майсур английские войска должны были вторгнуться с противоположных сторон (из Мадраса и Бомбея), продвигаясь так, чтобы соединиться под Серингапатамом. Во главе мадрасской армии были поставлены опытные генералы Харрис и Бэрд, во главе бомбейской – не менее опытные Роберт Эберкромби и Джеймс Стюарт. На вспомогательном направлении должно было наступать 16‐тысячное воинство Хайдарабада.
   14 февраля 1799 года англичане вторглись в Майсур. За армиями двинулся огромный обоз, поражавший воображение даже видавших виды ветеранов. Тяжелые осадные орудия тащили по пятьдесят волов, которых иногда заменяли парой слонов.
   Из воспоминаний полковника Бейли: «Я имел двух волов, нагруженных бисквитами, двух с вином и бренди, двух со своими сундуками и чемоданами, и еще четырех с большой палаткой и принадлежностями, а с ними слугу-денщика, слугу-мальчика и шесть носильщиков для переноски моей кушетки, стульев, и разных других принадлежностей. Итак, я имел с собою 10 волов и 8 слуг, большинство из которых сопровождались всеми членами своих семей – дедушками и бабушками, дядьями и тетями, племянниками и племянницами, с целой кучей детей… Каждый офицер в нашей армии был перегружен настолько же, а часто и в еще большей мере». Разумеется, что такая армия была неспособна к самому простому маневру. Но этого англичанам и не требовалось. Они планировали, используя огромное численное превосходство, тупо идти вперед, перемалывая войска противника.
   Понимая, что промедление смерти подобно, Типу бросился на перехват бомбейской армии. Против шести тысяч англичан и сипаев он смог выставить двенадцать тысяч воинов. В сражении при Сидасире британцы одержали верх, хотя разгромить Типу им не удалось. Более того, понеся существенные потери, бомбейская армия остановилась, приходя в себя. Что касается Типу, то он, не теряя времени, устремился на перехват мадрасской армии, насчитывавшей более двадцати тысяч английских солдат и сипаев. Противники встретились 27 марта в битве при Маллавелли. Сначала Типу Султан имел серьезный успех. Но потом англичане восстановили равновесие.
   Вот как описывает полковник Бейли сражение при Маллавелли: «…Колонна майсурской конницы в виде клина имела во главе двух громадных слонов, большие цепи были подвешены к их хоботам, которыми они вертели в обе стороны, удар их мог уничтожить 10–12 человек одновременно…Когда рассеялся дым, после залпа английского 12‐го полка, слоны, обезумев от боли, убегали, размахивая своими цепями вокруг себя в гуще своей конницы. Корзины, из которых вожаки слонов направляли их атаку, были разрушены и некоторые из них стремглав падали со спин разъяренных животных».
   Однако Типу Султан восстановил порядок и снова атаковал. Некоторое время после этого сражение протекало на равных. Однако затем командующий майсурской кавалерии Камар-ад-Дин предал своего сюзерена и вместе с воинами переметнулся на сторону неприятеля.
   Впрочем, один из отрядов кавалерии все же сохранил верность Типу. Продолжив атаку, он ворвался с фланга в тыл англичанам. На пути всадников попался английский госпиталь. Все раненые, больные и врачи были истреблены ими без всякой жалости. Из воспоминаний Бейли: «…Три или четыре майсурских всадника врубились в 12‐й полк, но сразу же были застрелены. Чтобы показать закалку, остроту и легкость мечей этих людей, упомяну лишь, что ствол мушкета одного нашего солдата был полностью перерублен надвое одним ударом такого меча. Мушкет этот сохранялся много лет и показывался как диковинка». Но эта атака была уже жестом отчаяния…
   После измены Камар-ад-Дина Тигру Майсура не оставалось ничего другого, как отступить к своей столице. При этом попытка англичан преследовать отходящего противника была пресечена мощным ракетным ударом. Воины Типу засыпали англичан сотнями взрывающихся ракет. Англичане отвечали картечью. В результате измены отряды Типу отошли, сохранив при этом порядок и управляемость. Потери Типу в сражении при Маллавелли оцениваются историками в несколько тысяч человек, потери англичан в несколько сотен.
   К этому времени и с других участков фронта начали приходить известия о массовых изменах военачальников Майсура, переходивших на сторону врага и открывавших ему дорогу на столицу. Другой на месте Типу Султана в такой ситуации, наверное, опустил бы руки. Но Тигр Майсура был настоящим воином. Укрепившись в Серингапатаме, он решил драться до конца.
//-- * * * --//
   Из всех многочисленных измен самой чувствительной была для Типу Султана измена главного министра – Мир Садыка. Некогда Типу посадил его в тюрьму за злоупотребления, но потом, совершив непоправимую ошибку, простил. Теперь, воспользовавшись моментом, Мир Садык стремился отомстить властителю. Когда Типу Султан подошел к столице, она оказалась совершенно не готова к длительной обороне. Мир Садык сделал все, чтобы Серингапатам пал как можно быстрее. После этого предатель пытался сбежать, однако был схвачен Типу Султаном и казнен. Но дело было уже сделано…
   Осада столицы Майсура была поручена генералу Харрису, заместителем его был назначен генерал Бэрд, в свое время отсидевший несколько лет в подвалах Серингапатама и имевший к Тигру Майсура личные счеты. Заметим, что осажденные не отсиживались за каменными стенами, постоянно обстреливая англичан ядрами и ракетами, а по ночам совершали дерзкие вылазки.
   По свидетельству очевидца, помимо 30-тысячной английской армии, под Серингапатамом находилось более 300 тысяч обозников, 400 слонов, тысяча верблюдов, 150 тысяч волов с разным скарбом. Вся эта масса должна была и есть, и пить. Возможно, именно на это и рассчитывал Типу Султан, полагая, что долго стоять под Серингапатамом англичане не смогут. И с ними можно будет договориться о мире. Но его надежды на этот раз не оправдались. Уэлсли вовсе не планировал осаждать столицу Майсура – он желал взять ее штурмом.
   3 апреля 1799 года англичане разбили свой лагерь в трех милях от Серингапатама. При этом, по воспоминаниям участника похода, «кучи ракетчиков и иррегулярной конницы… докучали нам при каждом возможном случае, и прошло несколько часов, прежде чем шатры были правильно поставлены; и даже тогда ракеты продолжали со свистом проноситься среди них, поджигая, убивая и калеча многих из лагерной прислуги».
   Следующим вечером генерал Харрис направил в сторону крепости передовой отряд генерала Бэрда, чтобы прощупать позиции противника. С ним увязался и младший брат генерал-губернатора Артур Уэлсли. Перед стенами Серингапатама англичане обнаружили покинутый военный лагерь. После этого в наступившей темноте англичане заблудились, приняв огни Серингапатама за свой лагерь, и едва не угодили в ловушку. Положение спас какой-то лейтенант, у которого случайно оказался компас. Прискакав к Бэрду, он не без труда убедил генерала повернуть в обратную сторону от майсурской столицы. При этом англичанам все равно пришлось прорываться с боем в ожесточенной рукопашной схватке с майсурской конницей. В этой круговерти едва не погиб Бэрд. Генерал вовремя не увидел кинувшегося на него из темноты майсурца, и тот нанес ему рану кинжалом. Не сплоховавший Бэрд все же увернулся от следующего удара, после чего уже сам отрубил руку нападавшему. Пока храбрый Бэрд героически, хотя и бестолково дрался с противником, сопровождавший его полковник Артур Уэлсли позорно бежал с поля боя, бросив своих товарищей на произвол судьбы…
   Вскоре после этой схватки майсурская конница наконец-то оставила англичан в покое. Но на этом беды авангарда не закончились. Уже на подходе к своему лагерю сторожевое охранение приняло их за атакующих майсурцев и дало несколько залпов из пушек и ружей. Из воспоминаний полковника Бэйли: «Мы выстроились в линию и дали залп в направлении, где был подозрительный шум. В тот самый момент послышался крик: «Не стрелять, не стрелять, мы свои!», но было уже поздно, и многие бедолаги были убиты и ранены в результате этой несчастливой ошибки. Раненых посадили на захваченных нами коней, и на рассвете отряд вернулся в лагерь».
   Во время этого ночного сражения только 12‐й английский полк потерял 11 офицеров и 180 рядовых убитыми и ранеными. Одному лейтенанту в правую часть бедра, между костей, залетело тяжелое 26‐фунтовое железное ядро. При этом его в сознании дотащили до лазарета, где он попросил виски, а выпив его, умер. В отношении сбежавшего с поля боя полковника Артура Уэлсли Бэрд решил возбудить судебное расследование. Но довести дело до конца генералу не удалось. Едва о судебном разбирательстве узнал старший брат, все было немедленно прекращено и предано забвению. Для нас же данный факт интересен тем, что будущий победитель Наполеона при Ватерлоо дебютировал на поле брани постыдным бегством от индийских кавалеристов. Английские историки с горечью данный факт признают, впрочем, всегда оговариваясь, что Артур Уэлсли сделал из ночного боя под Серингапатамом правильные выводы и более уже никогда в бою себя столь постыдно не вел. Что ж, поверим им на слово!
//-- * * * --//
   5 апреля английская армия перенесла ближе к майсурской столице осадный лагерь. Этот небольшой переход дался ей нелегко. Из воспоминаний участника событий полковника Бейли: «Вражеские ракеты со свистом пролетали через колонны в течение всего марша. Несколько незадачливых лагерных слуг, которые попались бессердечным конным грабителям, были отправлены назад в лагерь с отрезанными носами и ушами. Мы отвечали повешанием этих варваров, где бы ни удавалось их захватить».
   После этого последовал еще один ночной бой. На этот раз англичан атаковали майсурские пикинеры с шестиметровыми пиками. В темноте скрытно подкравшись к лагерю противника, майсурцы перерезали дозорных, а затем уже кинулись вперед с пиками наперевес. В этой схватке штыки оказались неэффективными и потери англичан были большими. Майсурцы буквально нанизывали их на длинные пики… Не было покоя осаждавшим и в последующие ночи.
   В один из дней в передовой пикет был послан автор мемуаров полковник Бейли. Под его началом значилось полсотни солдат, и Бейли приказал им за день соорудить небольшой равелин с валом и рвом. В стороне от пикета Бейли находился соседний пикет, командир которого решил не утруждать себя сооружением укрепления. В первую же ночь английские пикеты подверглись атаке майсурской конницы. Вначале всадники с криками и свистом атаковали отряд Бейли, но неожиданно наткнувшись на укрепление, из которого по ним велся прицельный огонь, отхлынули и, развернув коней, помчались к соседям. Там они перерубили все шестьдесят солдат во главе с офицером. Позднее на теле командира уничтоженного пикета насчитают около трех десятков сабельных ран.
   Еще раз обратимся к мемуарам полковника Бейли: «Место стоянки находилось в верхней части наклонной плоскости, у подножия которой, на противоположном берегу реки Кавери, возвышалась гордая крепость Серингапатам, на расстоянии трех миль, откуда уже начинали стрелять из орудий огромного калибра, и нас так донимали ракетные обстрелы, что от этих ракет нельзя было двигаться без опасности…. Ракетные и мушкетные обстрелы со стороны более чем 20 000 вражеских войск не прекращались. Град не мог быть гуще. Каждая вспышка голубых огней сопровождалась дождем ракет, некоторые из которых попадали в голову колонны, проходя через ее тыл, вызывая смерть, раны и ужасные рваные раны от длинных бамбуковых палок 6–9 метров, которые неизменно были прикреплены к ним. В тот момент, когда ракета проходит через тело человека, она продолжает под действием горючей смеси свой полет, таким образом, уничтожая десять или двадцать человек, пока горючее вещество, которым она заряжена, не израсходуется. Вопли наших людей от этого необычного оружия были ужасны: бедра, ноги и руки, лишенные плоти, с костями, торчащими в разрушенном состоянии из каждой части тела, были печальными последствиями этих дьявольских машин разрушения».
//-- * * * --//
   Несмотря на отдельные тактические успехи, общая ситуация с каждым днем становилась для Типу Султана все хуже и хуже. После того как англичане укрепили свой лагерь, атаковать его стало весьма проблематично. Кроме этого, противник подвез тяжелую осадную артиллерию, которая начала ежедневные бомбардировки. При этом англичане били по стенам, чтобы пробить брешь. От нескончаемых ударов ядер постепенно начал крошиться камень и вскоре в стене образовались первые бреши. Защитники города как могли старались их заделывать, но англичане пробивали стены снова и снова…
   Наконец, на военном совете Уэлсли решил, что настало время для решающего штурма. Вначале генерал-губернатор выслал к Тигру Майсура переговорщиков, предложивших мир на самых унизительных условиях. Выслушав предложение англичан, Типу Султан лишь усмехнулся:
   – Тигр Майсура умрет, как воин и никогда не будет вашим рабом!
   4 мая 1799 года бреши были еще больше расширены, после чего генерал Харрис дал сигнал к генеральному штурму. Первыми в атаку были брошены менее ценные сипаи, которых отчаявшиеся майсурцы рубили в куски. Именно сипаи перемололи основные силы защитников, устлав путь через бреши своими телами. Когда главное было сделано, двинулись в бой и английские солдаты. Первой в город ворвалась штурмовая колонна генерала Бэрда. Он лично вел своих солдат, пробиваясь по улицам майсурской столицы, которую хорошо знал по годам своего плена. Вскоре в город ворвались и другие колонны. После этого общее сражение распалось на отдельные схватки. Майсурцы бились отчаянно. Но к вечеру все было кончено. Заваленный горами трупов город был захвачен.
   Что касается Типу Султана, то он храбро дрался в первых рядах своей гвардии. По свидетельству очевидцев, Типу был серьезно ранен, но не покинул поля боя. В ходе последующей рукопашной схватки Тигр Майсура был убит вместе со всеми своими телохранителями. Убитого Тигра Майсура долго искали среди убитых. Нашли его в районе самой жаркой схватки у Водных ворот, погребенным под массой мертвых тел. Говорят, что обнаружил своего господина оставшийся в живых его старый камердинер.
   После того как тело правителя Майсура было опознано, английский командующий Ричард Уэлсли пожелал лично удостоверится, что Тигр Майсура мертв, и только после этого с облегчением заявил своим офицерам:
   – Джентльмены! Теперь Индия наша!
   Чтобы не настраивать против себя население Майсура, генерал-губернатор Уэлсли велел похоронить заклятого врага с причитающимися ему почестями в мавзолее Гумбаз, построенном Типу Султаном для своих родителей.
   По версии англичан, в самый последний момент Типу якобы пытался бежать из столицы, но был зарезан каким-то английским солдатом, пожелавшим остаться неизвестным, так как снятые с трупа драгоценности оказались намного интереснее всех возможных наград. Согласно еще одной версии, Типу Султан был тяжело ранен и захвачен в плен. Один из английских солдат, увидев украшенный драгоценностями пояс падишаха, схватился за него. Типу Султан якобы попытался сопротивляться и был убит мародером. Но индийские историки эти версии не признают. По их мнению, Тигр Майсура пал во время боя и принял смерть как настоящий герой.
   По воспоминаниям полковника Бейли, сразу же после похорон Типу Султана разразилась небывалая буря, молнией в своих палатках были убиты несколько солдат-союзников и английский офицер с женой. Слоны, лошади и буйволы в ужасе разбежались из лагеря. В довершение всего одна из молний попала в пороховой склад, который взорвался. По недосмотрению рядом со складом находился госпиталь, переполненный ранеными офицерами и солдатами, большинство из которых погибли. Но даже эта трагедия не могла затмить радость победителей.
   На следующий день в арсенале Майсура были обнаружены богатые трофеи. Особенно поразили англичан 600 неиспользованных ракетных пусковых установок, 700 исправных ракет и 9000 пустых ракет. После захвата резиденции Типу Султана в ней была обнаружена любимая механическая игрушка властителя Майсура – деревянный тигр, терзавший британского солдата. При этом игрушка была выполнена в натуральную величину. Механизмы внутри тел тигра и солдата позволяли им двигаться. За откидной створкой спины тигра находилась клавишная панель небольшого духового органа. При нажатии на клавиши британский солдат душераздирающе вопил, а тигр громко рычал… Что и говорить, ненависть к англичанам переполняла сердце Тигра Майсура даже в минуты отдыха!
   На следующий день после штурма Бэрд в назидание остальным повесил 18 сипаев, которых застали занимающимися грабежом вопреки распоряжениям начальства. Повесить не менее увлеченно грабивших англичан генерал не решился.
   Надо ли говорить, что после взятия Серингапатам и дворец Типу подверглись самому дикому разграблению, благо грабить в богатейшем городе было что. Даже рядовые солдаты набивали ранцы драгоценными камнями. В своих воспоминаниях полковник Бэйли с придыханием описывал разграбление Серингапатама. Самому Бейли достался очень массивный золотой браслет. Но полковник откровенно завидовал некому гренадеру Платту, который награбил драгоценностей на 1500 фунтов (по тем временам просто фантастическая сумма!), однако за следующие полгода спустил все на выпивку, скачки, петушиные бои и азартные игры.
   Помимо обычного золота и наличных денег, в Англию были отправлены бесчисленные ценности и предметы искусства, не исключая личных вещей Типу Султана, его богатой одежды, обуви, мечей и огнестрельного оружия.
   Нашли англичане в покоренной майсурской столице и братскую могилу своих товарищей. В одном из предшествующих боев майсурцы захватили 12 англичан из 33‐го пехотного полка, которых потом казнили. По свидетельству англичан, в головах убитых были обнаружены небольшие дырки, а в одном из черепов найдено и орудие убийства – большой гвоздь. Английские историки считают, что пленных убивали в присутствии Типу Султана, который наслаждался этим жутким зрелищем.
   Какими были потери англичан во время осады и штурма, в точности неизвестно. На сохранившемся до наших дней гарнизонном кладбище на берегу реки Кавери находится более трехсот могил европейских офицеров, убитых во время генерального штурма. Если только офицеров погибло более трех сотен, значит, потери в солдатах были как минимум в десять раз больше, не говоря уже о несчастных сипаях, которых никто никогда не считал. О чем это говорит? Только о том, что штурм Серингапатама был на редкость кровав и победа далась англичанам нелегко. Тигр Майсура остался верен своему прозвищу до самого конца…
   Благодаря старшему брату военным и гражданским губернатором покоренного Майсура был назначен полковник Артур Уэлсли. Вообще-то, ранее эта должность была обещана более старшему по чину и служебному положению генералу Бэрду. Но за полковником стоял всесильный старший брат, а за плечами Бэрда была только его служба.
   – Генерал, я назначен губернатором Серингапатама и Майсура. Вот приказ командующего Харриса, – объявил Артур Уэлсли генералу Бэрду, когда тот завтракал в компании своих офицеров.
   Разгневанный генерал вскочил из-за стола и, игнорируя приветствие Уэлсли, сказал:
   – Пойдемте, джентльмены, нам нечего здесь больше делать!
   Однако последнее слово все же осталось за дерзким Артуром, который уже с видом большого начальника заявил:
   – О, ради бога, вы можете закончить свой завтрак.
   В результате разобиженный Бэрд подал в отставку, которую генерал-губернатор подписал без всякого сожаления. Война с Майсуром была закончена, и опытный военачальник был ему уже не нужен.
//-- * * * --//
   В январе 1799 года генерал Бонапарт из Египта отправил Типу Султану письмо о готовности помочь в деле освобождения Индии от англичан; однако пока послание дошло, было уже слишком поздно… С падением Майсура исчез последний центр сопротивления английской колониальной экспансии в Южной Индии. Длившиеся тридцать лет англо-майсурские войны завершились.
   Майсурский престол Ричард Уэлсли вернул прежней индусской династии Вадияро в лице малолетнего Кришнараджи Вадийяра III. Майсуру был навязан «субсидиарный договор», согласно которому княжество становилось полностью зависимо от компании, да еще с урезанной вдвое территорией. От Майсура отделены территории в пользу компании округа Коимбатур и Седнур (Северная и Южная Каннара на западном побережье Индии). Союзный Хайдарабад получил провинции Гути, Гуррамконда, Пенуконда и Мадакасира. Семью Типу Султана под крепким караулом Ричард Уэлсли отправил в ссылку в Калькутту.
   Хотя война велась против Майсурского княжества, но досталось не только ему. Уэлсли-старший не без оснований полагал, что наваб княжества Аркот Умдат уль-Умара являлся тайным союзником Майсура.
   – Нападать на него у нас нет предлога, но ведь мы можем его просто убить! – предложил он своему окружению. – Есть ли у нас надежный человек в Аркоте?
   Надежный человек, разумеется, нашелся, и Умдат уль-Умара вскоре был отравлен.
   За разгром княжества Майсура и взятие его столицы Ричарду Уэлсли был пожалован титул маркиза и право включить в свой герб знамя Типу Султана.
   Младший брат Артур, став губернатором Майсура, получил чин генерала. В оккупированном княжестве он провел реформы в системах налогообложения и судопроизводства, чтобы хоть в какой-то мере искоренить традиционное взяточничество. Не остался без дела и третий представитель клана Уэлсли – средний брат Генри. Вскоре после разгрома Типу Султана Генри ловко провернул политическую аферу с княжеством Лакхнау, где ему удалось заключить договор с навабом Вазиром, который отказывался от трона и отдавал компании свои владения Доаба и Бунделкханда в вечный суверенитет. Старший брат был очень доволен аферой и тут же определил Генри президентом Временного правительства уступленных провинций, заседавшего в Барейлли и Фарукабаде.
   Следует сказать, что после поражения тысячи офицеров и солдат Типу Султана оказались лишены своих наследственных средств к существованию. Впрочем, опытные воины не утруждали себя нищенским вымогательством денег, а предпочитали брать желаемое силой. Многие бывшие воины Типу присоединились к бродячим бандам Пиндари, которые фактически терроризировали всю Индию в течение первых двух десятилетий XIX века. Доставалось и англичанам. Бывшие воины Типу попавших к ним в руки сыновей Туманного Альбиона в живых, как правило, не оставляли. Особенно много неприятностей доставлял бывший начальник одного из маратхских отрядов Дхундия Во, впоследствии пойманный и казненный.
   После завершения последней майсурской войны Ричард Уэлсли учредил т. н. «Вспомогательный Альянс», который был чрезвычайно выгоден англичанам, так как отныне содержание английских войск оплачивали вассальные княжества.
   В 1800 году генерал-губернатор Уэлсли провернул новую аферу – вместо наличных платежей низам Хайдарабада передал часть своих территорий компании. При этом навабу Авадху не дали даже возможности высказать свое мнение. В результате этого в распоряжение Британской Ост-Индской компании отошла почти половина королевства Рохилкханда и вся территория, лежащая между реками Ганга и Ямуной.
   В 1801 году лорд Уэлсли навязал новый договор марионетке навабу Карнатика, заставив того уступить свое королевство Британской Ост-Индской компании в обмен на… пенсию. Так же поступили с правителями Танджвура и Сурата – их территории захвачены. После присоединения Карнатика к территориям, захваченным в Майсоре и Малабаре, Уэлсли учредил Президентство Мадраса, под управление которого отошла огромная территория на юге Индии, ставшая владением Британской Ост-Индской компании. Дать англичанам отпор в Индии было уже некому. Важным результатом четвертой англо-майсурской войны явилось и полное устранение французской угрозы британскому владычеству в Индии.
   Впрочем, на юге Индии оставался еще последний островок независимости – княжество маратхов. На протяжении долгих лет маратхи отказывали в поддержке сражавшимся с англичанами майсурцам, постоянно их предавая. Теперь они остались с Ост-Индской компаний один на один. Скоро, очень скоро правители маратхов будут плакать кровавыми слезами, что столько времени оставались слепыми и верили своим друзьям-англичанам…
   Отметим, что майсурские ракеты вызвали интерес английского инженера Уильям Конгрива, занимавшегося производством пороха для армии и флота. Ознакомившись с доставленными в Англию образцами майсурских ракет, он пришел в полный восторг.
   На основе майсурских технологий Конгрив создал усовершенствованную ракету. Она была взята на вооружение английской армии и впервые была успешно применена в 1806 году при обстреле французского города Булонь. В дальнейших наполеоновских войнах ракеты Конгрива использовались уже повсеместно. Только появление шестьдесят лет спустя новейшей нарезной казнозарядной артиллерии вытеснило ракеты Конгрива из армии.

Часть пятая
Неудача Бонапарта, трагедия Павла…

Глава первая

   А сейчас мы снова вернемся немного назад в ноябрь 1797 года, когда в Париж вернулся из Италии генерал Бонапарт. Только что он собственноручно продиктовал австрийцам условия Кампо-Форминского мира, предварив его каскадом своих ошеломляющих побед в Италии. Всем было очевидно, что над Европой взошла новая полководческая звезда. В столице Директория Французской республики устроила триумфатору торжественную встречу. Пока один директор Республики Баррасс говорил напыщенную речь, второй – Бурьен рыдал в объятьях генерала. Еще недавно почти никому не известный Бонапарт был теперь нужен всем. С ним искали встреч и на этих встречах без всякой меры заискивали самые влиятельные политики.
   – Нашему герою всего двадцать восемь лет, а он уже выиграл двадцать сражений! – восхищались обожатели. – Что же он наделает к шестидесяти? Дойдет до Индии или покорит весь мир?
   Женщины, видя маленького и худого юношу с бледным лицом и длинными волосами, падали от возбуждения в обморок. А вскоре генерал Бонапарт выступил с пылкой речью:
   – Сограждане! Приложим все наши усилия в сторону моря и уничтожим Англию! После этого вся Европа будет лежать у наших ног!
   Когда первые страсти улеглись, Бонапарт как новый командующий армией вторжения в Англию объехал порты вдоль Ла-Манша. Результаты поездки были неутешительны. Состояние французского флота не оставляло никаких шансов благополучно добраться даже до недалекого враждебного берега.
   Вторя ему, французский посол в Генуе Сотен публично заявил, поглядывая на английского посланника:
   – Наша экспедиция направлена против Англии, а потому пусть они заранее готовятся к капитуляции. У Франции осталось теперь лишь два противника: Англия и собственное естество!
   Что подразумевал посол под «собственным естеством», так и осталось для всех загадкой.
   Некоторое время французы думали высадить десант прямо в Англии и одним махом покончить с ней и со всеми проблемами. Для этого на побережье они расположили армию генерала Луи Шарля Дезе. Начали понемногу собирать в Бресте и флот. Перебросили туда с Корфу эскадру вице-адмирала Брюеса, начали строить и мелкосидящие канонерские лодки. Однако пыл нетерпеливых остудил генерал Бонапарт. Его авторитет после блистательных побед в Италии был непререкаем.
   – Мы уже имеем печальный опыт ирландской экспедиции 1796 года, когда, кроме потерь и позора, не было больше приобретено ничего! Пока мы не завоюем господство на море, о вторжении в Англию лучше и не мечтать! – внушал он народным депутатам. – Мы нанесем удар, но там, где англичане его ожидают меньше всего! Угрозу же вторжения непосредственно в Англию будем использовать лишь как дезинформацию!
   – Куда же мы ударим? – вопросили решительного генерала депутаты.
   – А ударим мы по британским колониям!
   Бонапарт горел желанием отомстить за поражения французов от англичан. Именно поэтому он обратил свой взгляд на восток. Под впечатлением одержанных побед в Европе он поклялся унизить неотесанных англичан, отрезав их от Индии, источника их могущества и богатства, и по возможности вообще отнять у них это величайшее сокровище империи. Он считал, что первым шагом в этом направлении станет стратегический плацдарм на Ближнем Востоке.
   – Чтобы завоевать Индию, нам сначала нужно стать хозяевами в Египте, – заявил он.
   Наполеон не стал тратить времени на разговоры, а собрал все книги, посвященные этому региону, которые смог найти, и принялся их прорабатывать, жирно подчеркивая интересующие его места.
   – Я был полон мечтаний, – объяснял он много лет спустя. – Я видел, как я создаю новую религию, покоряя Азию верхом на слоне, с тюрбаном на голове и новым Кораном в руках, который переписал по‐своему.
   Бонапарт, безусловно, мечтал о славе Александра Македонского. Директория, в свою очередь, уже начала опасаться этого не в меру энергичного и тщеславного генерала, считала за лучшее слышать о его победах в далеких пустынях, чем видеть в Париже. Кроме этого, далекий поход флота и армии непременно оттянул бы за собой часть британского флота и тем самым облегчил подготовку к вторжению на Британские острова через пролив.
   В узком кругу членов Директории, куда призвали и Бонапарта, решали, что делать дальше.
   – Увы, мы не можем сейчас ничего противопоставить Англии! – сокрушался директор Бурьенн. – Льву трудно драться с китом!
   – Отнюдь! – тут же возразил ему Бонапарт. – Да, мы пока не можем атаковать саму Англию, но мы вполне можем испортить кровь англичанам в других местах. Наш враг силен своими конюшнями-колониями, и как только он почувствует, что мы поджигаем эти конюшни, то сразу примет все наши условия!
   – Что же вы конкретно предлагаете? – подал голос велеречивый Баррас.
   – Нанести удар там, где англичане его меньше всего ожидают! – усмехнулся генерал.
   – И где же? – даже привстали в своих креслах члены директории.
   – В Египте! Захватив его, мы возьмем англичан за горло! Мне хватит шести лет, чтобы добраться до Индии!
   Несколько мгновений в зале заседаний царила полная тишина, зато потом начался шум и гвалт. Мнения собравшихся сразу же разделились, и теперь каждый старался доказать соседу правоту своего.
   Впрочем, для многих идея молодого и честолюбивого генерала неожиданностью не стала. О вторжении в Египет мечтал еще четверть века назад великий Лейбниц в своем секретном докладе Людовику Четырнадцатому. О том же мечтал в свое время и всемогущий министр Шуазель. Тогда был даже заключен договор с мамелюкскими беями об открытии французам торгового пути в Ост-Индию. С началом революции об этих замыслах, казалось, забыли, и вот теперь о Египте снова заговорили.
   Спустя несколько дней решение о подготовке Египетской экспедиции было принято. Так как в стране то и дело открывали роялистские заговоры, а агенты, как Бурбонов, так и англичан шныряли всюду, было решено цель похода хранить в большом секрете. Тогда же главнокомандующим еще не существующей Восточной (Египетской) армии был назначен Бонапарт.
   Итак, подготовка к секретной экспедиции началась. В Тулон потянулись войска и обозы. Везли продовольствие и фураж, ядра и порох. Везли все, что только могло понадобиться солдатам в тысячах лье от Франции. По раскисшим от грязи дорогам маршировали войска. Помимо регулярных батальонов, в армию были включены несколько особых отрядов «colonnes mobiles», укомплектованных убийцами и насильниками. Приговоренным к гильотине во Франции предложили на выбор – смерть или экспедиция в Египет, почти все выбрали последнее. Преступники не скрывали своих намерений:
   – Нам главное добраться до ближайшего города, а там мы покажем, на что способны! Уж мы-то сумеем развязать языки обывателям, выбивая из них золото и камешки!
   Тем временем слухи о цели французской экспедиции все множились и множились. Газеты цитировали речь директора Жана Барраса: «Мы просто обязаны увенчать столь прекрасную жизнь нашей Франции завоеванием, которое удовлетворило бы оскорбленное достоинство великой нации!»
   От таких заявлений становилось не по себе. Затем вместо первоначальных известий, что французы нацелились на Гибралтар, Сицилию или Сардинию, стали говорить, что Директория решила идти на помощь турецкому султану против России, чтобы помочь ему вернуть Крым и вольность Польше.
   – Зачем сейчас французам Россия? – недоумевали наиболее здравомыслящие. – У них что, нет других проблем?
   – Это же якобинцы! – отвечали им. – А у этих все не как у людей!
   Англичане тешили себя робкой надеждой, что Париж оставит их в покое. Но этим надеждам не суждено было сбыться.
   Вскоре с целью дезинформации Бонапарт потребовал от Директории принять обратно на службу всех бывших морских офицеров, изгнанных за годы революции. В Англии опять заволновались:
   – Французы готовятся высаживать десант через канал!
   Началось спешное укрепление берегов. Туда стягивались войска и свозились пушки. Боевых кораблей англичанам для выполнения одновременно всех задач уже не хватало. Пришлось идти на поклон к российскому императору Павлу Первому. Тот милостиво согласился помочь.
   Командующему эскадрой на Балтике вице-адмиралу Макарову доставили императорский рескрипт: «По отношению к Нам Его Величества Короля Великобританского в требовании помощи морскими Нашими силами вследствие заключенного с Нами союзного оборонительного договора противу французов, покушающихся ныне сделать нападение на берега Его Величества Короля Великобританского, решились Мы послать эскадру Нашу, состоящую в 10 линейных кораблей, 3 фрегатов и одном катере под вашею командою в соединение с английскими флотами, в число которой повелели Мы следующей эскадре от города Архангельского под начальством вице-адмирала Е.Е. Тета иттить прямо к английским берегам для соединения с вами и быть под вашим началом».
   Одновременно Павел I подписал указ организовать крейсерство в Балтийском море еще трех эскадр: адмирала Круза, вице-адмирала Скуратова и контр-адмирала Шешукова. В Кронштадте, помимо них, готовилась еще и резервная эскадра контр-адмирала Карцова.
   А посол Сотен тем временем уже вещал в Генуе, что Бонапарт хочет перерезать Суэцкий перешеек, затем прорыть канал из Средиземного моря в Красное, чтобы затем переправить флот на Индию. В самом же Париже распускали слух, что десант Бонапарта будет высажен в Вест-Индии. Европа терялась в томительном ожидании, а французы тем временем заканчивали свои последние приготовления.
   Для участия в экспедиции был собран 36‐тысячный корпус. Французский военный флот состоял из 72 судов, а транспортный – из 400. Помимо французских судов, в его состав было включено множество захваченных венецианских. Республика Святого Марка прекратила существование, но ее большой торговый флот сразу же обрел нового хозяина.
   В самом Тулоне спешно переделывали линейные корабли под транспортные суда, складировали боеприпасы, амуницию и медикаменты.
   Помимо всего прочего, с подачи Бонапарта Директория распорядилась определить в экспедицию 167 академиков – весь цвет тогдашней французской науки. Кого там только не было: математики и астрономы, натуралисты и химики, художники и архитекторы, медики и историки, геологи и механики, музыканты и даже поэты. Среди тех, кому предстояло прикоснуться к древним тайнам, были светилы мировой науки: великий геометр Гаспар Монж, великий химик Клод Беролле, великий математик Жан Фурье и многие другие. Была подобрана и научная библиотека экспедиции – более 500 томов. Не жалея денег, закупалось и научное оборудование.
   Во главе флота был определен чудом выживший при якобинцах вице-адмирал Брюес, храбрый и опытный. Генералитет Бонапарт подобрал из своих соратников по Италии, тех, кому он лично доверял.
   28 апреля в Тулон для проведения генерального смотра войскам прибыл Бонапарт. Обойдя полки, он взобрался на близлежащий холм.
   – Солдаты! – обратился он к своей армии. – Я принял над вами команду, когда вы были голы и безоружны! Я обещал вам, что обогащу вас и приведу к победам! Сдержал ли я свое слово?
   – Сдержал! – глухо отозвались батальоны.
   – Я повел вас в Италию, где вы сверхмеры получили награды за вашу храбрость! Теперь я поведу вас в другую страну, где все вы станете еще богаче, а Отечество познает вкус новых побед. Вернувшись, каждый из вас сможет купить шесть десятин лучшей земли! Верьте мне, я и теперь сдержу свое слово!
   Речь командующего была встречена неподдельным восторгом.
   – Да здравствует Республика! – кричали солдаты.
   Уже перед самым отплытием был пущен новый слух, что экспедиция отправляется к Дарданеллам, чтобы изгнать турок из Европы в Азию. Для чего понадобилось вдруг французам изгонять турок, не мог понять никто, однако все усвоили твердо, что «якобинцы» твердо желают «ограбить области, принявшие их перемену, и отнять у них все золото и серебро».
   Вскоре началась посадка войск на суда, и 8 мая флот вышел в море, взяв курс мимо Генуи на Корсику.
   – Наша сабля наконец-то удалилась! – с облегчением произнес директор Баррас, получив известие об отплытии Бонапарта из Тулона.
   Сам же Бонапарт поднял свой флаг на 120‐пушечном линейном корабле «Ориент», где находился и командующий флотом вице-адмирал Брюес.
   Стоя на квартердеке флагманского корабля, генерал вглядывался в уходящую за горизонт вереницу кораблей и транспортов.
   – С такой силой мы непобедимы! – довольно заметил он, убрав от глаз зрительную трубу.
   – Пока не напоремся на англичан! – сухо заметил Брюес.
   На траверзе Аячо состоялась встреча с еще одним подошедшим отрядом судов. Затем потянулись однообразные дни плавания. На флагманском «Ориенте» Бонапарт коротал время в кают-компании в окружении генералов и ученых. После обеда они вели многочасовые разговоры от вопросов политических до религиозных. Об англичанах старались не думать. Душой компании был генерал-инженер Каффарелли, одаренный не только умом, но и чувством юмора. Что касается Бонапарта, то он любил слушать споры о Боге набожного математика Монжа с материалистом химиком Бертолле, принимая в большинстве случаев сторону первого.
//-- * * * --//
   Английские газеты тех месяцев пестрели тревожными статьями о победном марше французов по Италии, о растерзанных австрийских дивизиях, об изгнанном с престола римском папе Пие Шестом. Затем Англия вздрогнула, получив известие о том, что властолюбивый и талантливый Бонапарт публично грозится нанести удар Англии там, где она его меньше всего ожидает. Это не сулило для Туманного Альбиона ничего хорошего. И точно! Вскоре стало известно о большом флоте, энергично вооружаемом в Тулоне. Лазутчики доносили об отборном корпусе, который уже сосредоточен в лагерях под Тулоном. Говорили, что и сам Бонапарт объезжает южные порты Франции, усиленно занимаясь военными приготовлениями. Было совершенно ясно, что настоящая битва за Средиземное море еще впереди. Французы явно что-то затевали в южных водах, но что именно и где? Необходимо было срочно усилить военно-морские силы в средиземноморских пределах. Желающих возглавить вновь формируемую эскадру было хоть отбавляй. Седые и заслуженные флотоводцы буквально толпились в коридорах адмиралтейства в надежде на столь престижный и ответственный пост. Командующий Средиземноморским флотом адмирал Джервис требовал назначить на эту должность своего любимца контр-адмирала Нельсона. В кампанию обсуждения кандидатур включилась и пресса. Решение журналистов было однозначным: новую эскадру должен возглавить Нельсон – однорукий герой недавней победы над испанцами при мысе Сент-Винсенто.
   Так как отказать герою в сложной политической ситуации было нельзя, Нельсон вскоре и получил назначение одним из младших флагманов на флот адмирала Джервиса (ставшего после одержанной победы графом Сент-Винсентом). Его флот должен был осуществлять блокаду Кадиса и крейсировать по Средиземному морю.
   Назначению предшествовала долгая беседа первого лорда Спенсера со своим помощником лордом Минто о политической обстановке. Поводом к разговору послужила статья «Таймс», где говорилось о непонятных военных приготовлениях французов в Тулоне.
   – Французы, кажется, замышляют что-то весьма серьезное! – озабоченно поделился своими соображениями первый лорд Адмиралтейства. – А потому нам сейчас следует как можно быстрее усилить флот Джервиса, чтобы он мог быть готовым к любому повороту событий! Туда мы сейчас будем отправлять лучшие корабли и лучших офицеров!
   – Именно туда следует отправить и нашего общего знакомого сэра Нельсона! – затянувшись трубкой, кивнул лорд Минто. – Героя Сент-Винсента и Тенерифа!
   Лорд Спенсер неопределенно мотнул плечами. Поняв этот жест как неуверенность, лорд Минто вынул трубку изо рта:
   – Он так хорошо знает Средиземное море, как вы, ваша светлость, знает комнату, в которой мы сейчас сидим!
   – Да, я знаю Нельсона только с лучшей стороны! – кивнул, наконец, первый лорд. – Но сможет ли он драться без глаза и без руки?
   – Не волнуйтесь, ваша светлость! – снова затянулся трубкой лорд Минто. – Он уже почти здоров и прямо-таки рвется в бой! Кому, как не ему, разобраться с Тулонской интригой!
   – Что ж, – немного поразмыслив, согласился лорд Спенсер. – Я согласен!
   На следующий день в кабинете лорда Спенсера был уже и сам Нельсон. Первый лорд объяснил контр-адмиралу все тонкости его назначения. Затем выразил надежду, что граф Сент-Винсент использует Нельсона именно так, как планирует Адмиралтейство. После этого первый лорд перешел уже непосредственно к разъяснению задачи.
   – Самое главное – это слежение за каждым шагом тулонцев. Ни один из них не должен выскользнуть в море незамеченным! Вы должны знать о каждом их шаге и немедленно принимать ответные меры! Кораблей у вас, конечно, меньше, чем у французов, но ведь на них английские команды, – разъяснил Нельсону суть его задачи Спенсер.
   – Я вас понял, сэр! – вскинул голову Нельсон. – На меня вы можете полностью положиться!
   – Я и не сомневаюсь! – кивнул первый лорд.
   Буквально на следующий день первый лорд был приглашен премьер-министром. Вильям Питт-младший был озабочен.
   – Сведения из Тулона с каждым днем все тревожнее! – начал он разговор, сухо поздоровавшись со Спенсером. – Кроме этого, мы не можем рассчитывать на создание сильной антифранцузской коалиции, пока не восстановим полностью нашу репутацию на морях! Нужна генеральная победа над французским флотом!
   – Я уже отдал соответствующие указания графу Сент-Винсенту! – кивнул головой Спенсер. – Думаю, что возвращение нашего флота в Средиземное море явится тем фактором, от которого будет зависеть судьба Европы!
   – Усилили ли вы графа кем-нибудь из опытных высших офицеров? – спросил премьер-министр.
   – Да, сэр! Только вчера я подписал указ о назначении в его распоряжение контр-адмирала Нельсона.
   Вильям Питт немного помолчал:
   – Я не являюсь поклонником этого безрукого безумца, но в данном случае считаю его кандидатуру вполне уместной! Надеюсь, выбор окажется удачным!
   В те дни по Лондону ходила злая шутка, что лорд Спенсер не смог найти лучшего наблюдателя и ловца французов, чем одноглазого и безрукого Нельсона. Особенно много спорили и обсуждали новое назначение в портовых трактирах, где собирался люд, морское дело знающий и обо всем свое собственное суждение имеющий.
   – Видно, совсем уж плохи наши дела, коли таких убогих в море посылать начали! Куда уже дальше! – говорили одни, далеко не первую кружку пива в себя пропуская.
   – Для адмирала убогость не главное! – отмахивались другие, только что заказавшие себе по первой.
   – А что же тогда главное, коль слепой да однорукий?
   – А чтобы удача была. Будет удача, тогда и глаз с рукой ни к чему! Все само придет!
   – Ну, а есть ли у вашего Нельсона удача? – не унимались заядлые спорщики.
   – А кто ж его знает, поживем – увидим! – приходили к общему выводу те и другие и, громко сдув пузырящуюся пену, припадали к вожделенному ячменному напитку.
   На вооружение корабля, вербовку команды, загрузку припасов ушла еще пара месяцев, и только в апреле 1798 года Нельсон смог оставить за кормой Спитхедский рейд. Его синий контр-адмиральский флаг трепетал на бизань-мачте «Вэнгарда».
   Прощание Нельсона с женой было грустным и трогательным. Последнее ранение Горацио и забота о нем Фанни очень их сблизили.
   Прощаясь с женой, Нельсон нежно ее обнял:
   – Дорогая, как ты знаешь, мое честолюбие уже удовлетворено и теперь мне хотелось бы только возвысить тебя до того положения, которого ты достойна! Именно поэтому я хочу прославиться в грядущих битвах, заслужить титул пэра Англии, который бы обеспечил тебе прочное положение!
   – Ах, мой милый Горацио, как ты добр ко мне! – только и всплакнула преданная Фанни.
   74‐пушечный «Вэнгард» покидал Портсмут. Впереди его ждали нелегкие боевые будни, шторма и блистательная победа.
//-- * * * --//
   Переход в Средиземное море прошел вполне успешно. У Кадиса «Вэнгард», под салютационные залпы верхних деков, присоединился к флоту, и Нельсон поступил под начало графа Сент-Винсента.
   Адмирал Джервис встретил своего старого соратника радушно.
   – Обстановка не располагает к безделью! – сразу же предупредил он младшего флагмана. – Только что я получил донесение консула из Ливорно. Французы собрали до четырех сотен вымпелов в портах Прованса и Италии. Готов к выходу и весь военный флот и 40‐тысячная армия. Куда двинет Париж эту армаду, нам неизвестно: может, в Португалию или Ирландию, возможно, к Сицилии или в Мальту, а может, даже в Египет!
   – Какова вероятность последнего пункта? – спросил Нельсон.
   Сент-Винсент пожал плечами:
   – Маловероятно! Зачем французам лезть в Африку, когда у них еще полно дел в Европе, впрочем, если Директория решила низвергнуть нас из Индии, то тогда она готова будет пожертвовать и половиной своей армии!
   – Чем мне предстоит командовать?
   – У Кадиса тебе пока делать нечего. Я справлюсь здесь и сам. Возьмешь для начала три линейных корабля и несколько мелких судов! Отправишься к южным французским портам и попробуешь на месте разобраться в ситуации. Держи меня постоянно в курсе дел. Когда потребуется, я немедленно вышлю к Тулону еще десять линейных кораблей!
   – Кто будет ими командовать? – сразу насторожился Нельсон.
   Сент-Винсент ухмыльнулся. Нельсон явно не желал идти в подчинение к кому бы то ни было, кроме главнокомандующего. Но дело в том, что на флоте, блокировавшем Кадис, были еще два младших флагмана, причем оба значительно старше Нельсона выслугой: контр-адмирал красного флага Уильям Паркер и контр-адмирал белого флага Джон Орд. При этом оба имели безупречные послужные списки. Нельсон же со своим третьеклассным синим флагом был самым младшим, а значит, имел наименьшее количество прав на самостоятельное командование.
   – Отдельной эскадрой будешь командовать ты! – стукнул кулаком по столу Сент-Винсент. – В критические для страны моменты я должен вверять передовую эскадру не старейшему, а достойнейшему! С остальным же разберемся после, сейчас же важен результат! А я в тебя верю!
   – Сэр! – порывисто вскочил Нельсон со своего стула. – Я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие! Когда начинать движение?
   – Только что мы перехватили французский бриг из Тулона. Матросы проболтались, что туда прибыл известный генерал Бонапарт. Он якобы назначен командовать экспедицией. На рейд уже выведены и вооружены пятнадцать линейных кораблей под флагом адмирала Брюэ. Войска также готовы к посадке на транспорты. Не сегодня-завтра экспедиция будет начата, а потому вам, Горацио, следует спешить к Тулону немедленно!
   Останавливая свой выбор именно на кандидатуре Нельсона, умный Сент-Винсент предварительно посоветовался в письме с первым лордом, предлагая ему разделить ответственность за назначение самого младшего из флагманов на столь ответственный пост. Лорд Спенсер намек понял.
   «Если вы полны решимости послать эскадру в Средиземное море, – написал в ответ первый лорд, – я думаю, что нет нужды давать вам советы о целесообразности поручить командование ею сэру Горацио Нельсону, чье знание этой части мира, равно как и его активность, и характер, кажется, делают его особенно подходящим для выполнения данной задачи».
   Как и предвидел Сент-Винсент, его откровенное протежирование самому младшему из флагманов обернулось серьезным скандалом. Обиженные Паркер и Орд немедленно написали возмущенные протесты на действия своего главнокомандующего в Адмиралтейство. Узнав об этом, разъяренный Сент-Винсент велел обоим немедленно спустить свои флаги и убираться в Англию.
   – Мне не нужны кляузники! Мне нужные боевые офицеры! – бросил обоим контр-адмиралам на прощание.
   Но и на этом дело не кончилось. В Англии оба обиженных развернули большую кампанию против наглого попрания всех флотских правил и традиций вероломным Сент-Винсентом и его любимчиком Нельсоном. В скандал должен был вмешаться первый лорд. После этого Уильям Паркер несколько поутих, но его коллега Джон Орд только еще больше вошел в раж. Он продолжал шумно протестовать против нанесенных ему незаслуженных обид, налево и направо давал обличительные интервью газетчикам. Когда позднее Сент-Винсент вернулся в Англию, Орд немедленно вызвал его на дуэль. Главнокомандующий принял вызов своего бывшего подчиненного. Чтобы предотвратить адмиральское смертоубийство, должен был вмешаться сам король. Орда подвергли домашнему аресту, а Сент-Винсенту велели некоторое время не покидать своего дома.
   И все же граф Сент-Винсент ни разу впоследствии не усомнился в правильности своего выбора. Он был непоколебим: эскадрой, отправленной в Средиземное море, мог командовать только Нельсон!
//-- * * * --//
   А в это время эскадра Нельсона на всех парусах уже мчалась на перехват французского флота. В ее состав входили 74‐пушечные линейные корабли: «Вэнгард» Эдварда Берри, «Орион» Джеймса Сомареца и «Александер» Джона Белла. Помимо этого, имелось еще четыре легких фрегата и бриг для ведения разведки.
   В целях сохранения тайны корабли Нельсона отделились от основного флота глубокой ночью. Вскоре они уже миновали Гибралтар. Затем сразу повернули на норд-ост к южным берегам Франции. Здесь англичанам не повезло. На них обрушился жесточайший шторм. Поменявшийся норд-вестовый ветер отнес корабли Нельсона от французского побережья и разбросал по морю. «Вэнгард» потерял в битве со стихией фок-мачту и две стеньги. Ни мастерство флаг-капитана Берри, ни опыт самого Нельсона, сутками не сходившего с квартердека, не могли исправить ситуации.
   – Это не случайный шторм, а небесная кара за мою непомерную гордыню! – признался в минуту отчаяния Берри однорукий контр-адмирал.
   Ветрами флагманский корабль отнесло к Сардинии. «Александер» под командой храброго капитана Белла успел взять своего флагмана на буксир, перед тем как того едва не выбросило на скалы. Некогда Нельсон познакомился с Беллом во Франции, куда ездил изучать язык. Тогда Белл Нельсону почему-то не понравился. Не был он в восторге и от назначения Белла в свой отряд. Зато отныне контр-адмирал сразу же объявил Белла своим лучшим другом.
   Повреждения «Вэнгарда» были столь велики, что требовали трехмесячного докового ремонта. Но этого Нельсон позволить не мог. Обстановка требовала иного решения, и он приказывает чиниться прямо на переходе. Что-что, а мобилизовать команду Нельсон всегда умел. К счастью, на корабле оказался некто Джеймс Моррисон – лучший плотник всего королевского флота, под началом которого матросы за каких-то четыре дня поставили стеньги и соорудили временную фок-мачту. Теперь «Вэнгард» был вполне способен выполнять свои задачи.
   Но на этом испытания Нельсона не закончились. Прибыв в условленное место рандеву, он не обнаружил там ни одного из своих фрегатов. Как оказалось, их капитаны, видя бедственное положение уносимого к Сардинии «Вэнгарда», не сомневались, что тот будет вынужден идти для ремонта в Гибралтар, а потому направились туда. Нельсон рвал и метал. Фрегаты – это глаза и уши любой эскадры. Теперь же он остался без таковых, причем в самый ответственный момент!
   Пока контр-адмирал собирал свои потрепанные корабли в точке условленного рандеву и пока они затем добрались до Тулона, там было уже пусто. Огромный транспортный флот Бонапарта с десантным корпусом на борту и в сопровождении военного флота скрылся в неизвестном направлении.
   Как оказалось, впоследствии противники прошли буквально в паре миль друг от друга, но взаимному обнаружению помешал сильный туман и отсутствие у Нельсона разведывательных судов. Пока удача была полностью на стороне Бонапарта.
   Немедленно преследовать ускользнувшего противника Нельсон не мог. Корабли все еще нуждались в ремонте. Разбитую волнами обшивку также латали прямо в открытом море. Это было чрезвычайно трудно, но иного выхода не было. Кроме этого Нельсон поджидал обещанный ему резервный отряд от адмирала Джервиса.
   25 мая, когда отряд Нельсона был на широте Корсики, его настиг бриг «Мутайн» капитана Томаса Гарди. Прибыв на борт «Вэнгарда», Гарди бойко доложил:
   – За мной следуют одиннадцать кораблей под брейд-вымпелом капитана Трубриджа!
   – Отлично! – обрадовался контр-адмирал. – Теперь наступает время самых активных действий!
   Вскоре на горизонте показались и паруса эскадры Трубриджа.
   Прибыв на «Вэнгард», Трубридж вручил контр-адмиралу пакет. Нельсон разорвал сургучные печати. Приказ графа Сент-Винсента был предельно выразителен и краток: «Уничтожить!»
   – Их сиятельство приказал искать и топить неприятеля всюду, куда бы он ни направился, вплоть до Черного моря! – дополнил содержание послания на словах Трубридж.
   Присланное Нельсону пополнение было настолько мощным, что позволяло теперь схватиться со всем французским флотом. Однако среди присланных ему судов тоже не было ни одного фрегата. А значит, контр-адмирал по-прежнему оставался слеп и в поисках французов, и мог надеяться только на свои умозаключения да еще на везение. Необходимо отметить и то, что английская эскадра не имела на всем Средиземноморье ни одной базы. Одновременно с поиском французов Нельсону надо было провести переговоры с дружественными Англии Королевством обеих Сицилий и Тосканским герцогством. Время не ждало. Дорога была каждая минута.
   Пока корабли выбирали якоря и ставили паруса, Нельсон написал короткую записку своему главнокомандующему: «Даже если он (Бонапарт. – В.Ш.) направится к Антиподам, вы можете быть уверены, Ваша Светлость, что я не упущу возможности навязать ему бой».
   Одновременно Нельсон пишет письмо в Неаполь тамошнему английскому послу Гамильтону. Письмо официальное и деловое. Нельсон напоминал послу об их былом знакомстве и просил помощи в деле установления местонахождения французского флота. Несколько лет назад, будучи командиром корабля, Нельсон познакомился как с послом, так и с его очаровательной женой. Недавно посол с женой сами напомнили о себе письмом Нельсону.
   Что любопытного в письмах четы Гамильтон? Сам посол, и это совершенно очевидно, торопится возобновить дружеские отношения с новым командующим эскадрой, которого некогда знал еще рядовым капитаном. Гамильтон намекает на старое знакомство, напоминает об обязанности Нельсона по отношению к защите Королевства обеих Сицилий. Помимо всего прочего, помня, какое впечатление на молодого, не слишком искушенного в любви Нельсона произвела его красавица жена, скромно передает от нее неформальный привет.
   Как раз в эти дни в Неаполь зашел пополнить запасы воды фрегат «Бон Ситоен», где служил пасынок Нельсона Джосаи Нисбет. Фрегат искал эскадру Нельсона. На правах старого знакомого Джосаи посещает Гамильтонов, и те передают ему новое послание для контр-адмирала.
   Обстановка в Неаполе к этому времени была крайне напряженная. Париж демонстративно назначил своим послом в Королевство обеих Сицилий одного из членов суда над Людовиком Шестнадцатым и его женой Марией-Антуанеттой. И теперь королеве Марии-Каролине приходилось улыбаться на приемах убийце своей родной сестры. А из Северной Италии к Неаполю уже двигались победоносные французские войска, и их приход тоже не сулил королевству ничего хорошего. Вся надежда была только на английский флот, но он где-то гонялся за флотом французским. Надежд на благополучный исход оставалось с каждым днем все меньше и меньше.
   Неожиданно для Нельсона он получает письмо от жены посла Эммы. В письме та умоляет адмирала одержать победу, откровенно намекая, что готова в этом случае стать его любовницей.
   Играющий в свою игру Гамильтон прилагает к письму жены свое: «Нам ничего другого не остается, как горячо молить Бога за ваши успехи, а Эмма, с тех пор как вы появились в нашей гавани, носит ленту, на которой вышито: «Да поможет Нельсону Бог».
   Последнее утверждение – явная и откровенная ложь. С какой стати жене посла носить в течение пяти лет ленту, посвященную какому-то рядовому капитану, которого она толком-то и узнать не успела? Однако ситуация настолько тревожна, что Гамильтон врет напропалую, лишь бы вызвать у Нельсона положительные воспоминания о пребывании в своем доме и о своей жене.
//-- * * * --//
   Еще надеясь настигнуть французский флот, Нельсон разделил свою эскадру на три колонны. Первую из них составили: флагманский «Вэнгард», «Минотавр», «Леандр», «Одасьез» и «Дефенс». Вторую: «Зилеос» (брейд-вымпел капитана Гуда), «Орион», «Голиаф», «Меджестик» и «Беллерофонт». Эти две колонны должны были атаковать боевые корабли и связать их боем. Третья же колонна: «Куллоден» (брейд-вымпел капитана Трубриджа), «Тезей», «Александер» и «Свифтшур», должна была в это время уничтожить транспорта с войсками.
   Однако пока у Нельсона ничего не получалось. Куда бы ни направляли форштевни своих кораблей англичане, море по-прежнему оставалось пустынным.
   – Я прекрасно понимаю, что репутации многих больших особ приколочены гвоздями к верхушкам моих мачт, но что поделать, если детям дьявола дьявольски везет! – невесело иронизировал Нельсон в те дни.
   Нервничал и граф Сент-Винсент, нервничал и лорд Спенсер, не находил себе места и премьер-министр Вильям Питт. Чувство тревожного ожидания витало над всей Англией.
   В отчаянных попытках разыскать хоть какие-то следы французской армады Нельсон завернул к Неаполю. На берег он там не сходил и никакими записками с Гамильтонами не обменивался. Было не до того. На берег съехал лишь капитан Трубридж. К послу у него было лишь три вопроса:
   – Где находится флот Бонапарта? Предоставит ли неаполитанский король свои фрегаты во временное распоряжение Нельсону? Могут ли британские корабли заходить в неаполитанские порты?
   На эти вопросы был получен более чем лаконичный ответ:
   – Не знаю. Нет. Нет.
   Политическая ситуация в Средиземноморье менялась явно не в сторону Англии, и неаполитанский двор быстро в том сориентировался. Чтобы хоть как-то умилостивить разъяренного Нельсона, ему неофициально было сообщено, что король Фердинанд не будет возражать, если корабли английского флота будут заходить в его порты, но только по одному, на короткое время и тайно.
   – Впрочем, по Неаполю ходят непроверенные слухи, что французы отправились на захват Мальты! – завершил свой доклад Трубридж.
   – Спасибо хоть на этом! – кивнул ему контр-адмирал. – Поднимаем якоря! Курс на Мальту!
   Чтобы не дать магистру Мальтийского ордена застать себя врасплох, Нельсон с самым быстрым кораблем посылает ему письмо, в котором предупреждает о грозящей опасности и советует как можно скорее выслать навстречу ему весь свой флот, до последних фелюк включительно, чтобы, объединившись, разгромить французский флот.
   Намерения Нельсона были правильными, но, увы, запоздалыми. Тем временем 27 мая французская армада приблизилась к Сицилии, приведя в трепет все тамошнее население. Обыватели начали вооружаться, готовясь к защите своего острова. Однако Бонапарт послал на берег своего адъютанта поляка Сулковского.
   – Я уполномочен сообщить вам, что наш флот приблизился к сицилийским берегам исключительно по причине противных ветров! – заявил он местному губернатору. – А потому никаких неприятельских намерений мы не имеем!
   – Куда же, если не секрет, вы направляетесь? – с невинной улыбкой поинтересовался итальянец.
   – В том-то и дело, что секрет! – усмехнулся Сулковский. – Однако ждать уже осталось не долго, и вы непременно все узнаете!
   Спустя несколько дней, к всеобщему облегчению сицилийцев, французский флот действительно исчез с горизонта.
   – Передайте в Неаполь королю, что французы удалились на зюйд-ост, а о намерениях их мы ничего не знаем! – велел губернатор.

Глава вторая

   Тем временем французский флот подошел к острову Мальта, вот уже более двухсот лет принадлежавшему ордену рыцарей-госпитальеров. Некогда госпитальерам принадлежал Родос, но потом они вынуждены были перебраться на более западную Мальту. Все века госпитальеры были самыми непримиримыми врагами мусульман на Средиземном море и по праву гордились своими победами над турками и алжирцами.
   Ла-Валетта – столица ордена мальтийских рыцарей (названная в честь знаменитого Великого магистра XVII века) славилась своими бастионами на всю Европу. Укрепления Ла-Валетты начали возводить еще в ХVI веке и все время достраивались и укреплялись. На всем Средиземноморье с ней могли сравниться только цитадели Корфу. Гарнизон цитадели: 3 тысяч солдат да 10 тысяч ополченцев. Штурмовать Ла-Валетту дело безнадежное. В XVI веке под ее стенами турки целую армию положили, но так с позором и ушли. Великим магистром ордена госпитальеров в ту пору был барон Фердинанд Гомпеш, уроженец Дюссельдорфа, первый немец в таком сане. До своего избрания Великим магистром он был послом австрийской империи на Мальте. Особым авторитетом магистр не пользовался, так как слыл человеком нерешительным и посредственным. Всем в ордене верховодило французское лобби.
   Мальта была слишком лакомым кусочком, чтобы ведущие державы не обращали на нее внимания. Сам орден, давно переживший свое время, никакого интереса не представлял. Кому нужны несколько сотен чванливых дармоедов? Но стратегическое значение острова, контролирующего все Средиземноморье, заставляло относиться к рыцарям с должным почтением. Когда революция лишила французских рыцарей их владений, то Англия немедленно предложила им свою протекцию, а Россия деньги. Рыцари не отказались ни от того, ни от другого. Не сидели сложа руки и австрийцы, тоже бывшие не прочь прибрать остров к своим рукам. К венскому двору склонялся, прежде всего, сам Гомпеш.
   Решение о захвате Мальты Бонапарт вынашивал уже давно и деятельно к этому готовился. Он заранее наводнил Мальту своими шпионами, которые не столько собрали нужные ему сведения, сколько склоняли рыцарей на союз с их родиной. Одних госпитальеров уговаривали, взывая к голосу крови, других к золотому звону. Еще осенью 1797 года на острове появились агенты Бонапарта француз Пусьельгэ и мальтиец Винченцо Барабара. При содействии французского консула Карюсона они тайно обследовали укрепления Валетты и состояние гарнизона. Вскоре их отчет уже внимательно читал Бонапарт.
   Уговаривая членов Директории на захват Мальты, Бонапарт был убедителен:
   – Остров имеет решающее значение на все Средиземное море. Взяв его, мы разу станем властвовать над всеми торговыми путями, и англичанам придется потесниться. Но и это не все! Католический мир и клир оскорблен тем, что орден нашел себе покровителя в лице русского царя! Переметнувшись к схизматику Павлу, госпитальеры предали идеалы и должны быть за отступничество наказаны! Впрочем, орден давно пережил себя, и Мальте давно следовало бы принадлежать Франции!
   – Мы убеждены и согласны на отмщение! – кивали головами члены Директории.
   Дело в том, что еще со времен революции рыцари-госпитальеры предоставляли убежище всем желающим аристократам-эмигрантам. Мало того, они демонстративно давали им самые высокие должности! В отместку революционеры конфисковали все владения ордена во Франции. В ответ на это Мальтийский орден подтвердил все привилегии французских дворян. Кроме этого, орден объявил, что готов сдать остров стране, которая воюет с Францией. О какой именно стране идет речь, рыцари не пояснили, воевали же тогда с Францией сразу три державы: Англия, Австрия и Россия. Однако в любом случае вызов Парижу был уже слишком дерзким, чтобы на него можно было закрыть глаза. Сразу Париж ответить Мальте не смог, было не до этого. Но вот теперь, наконец, час расплаты настал. Поэтому Директория с радостью подписала указ о захвате острова и уничтожении госпитальеров.
//-- * * * --//
   Бонапарт внимательно рассматривал в зрительную трубу форты неприступной Ла-Валетты. Затем послал адъютанта Сулковского к Великому магистру, с просьбой впустить в гавань французский флот для пополнения запасов воды. Уловка была столь прозрачна, что на нее не клюнул даже Гомпеш. Вместо этого магистр собрал совет. Рыцари (всего их было 332) решали, что им делать – сдаваться или драться? Одни утверждали, что, имея сильный гарнизон, большие запасы продовольствия и боеприпасов, крепость может выдержать трехлетнюю осаду. Иные взывали к сдаче, памятуя, что орден Святого Иоанна Иерусалимского был призван воевать с мусульманами, но никак не с соотечественниками-христианами. В довершение всего влиятельный командор Буаредон де Рансюэ объявил, что отказывается поднимать оружие против Франции. Командора и еще нескольких согласных с ним рыцарей тут же отправили в тюрьму.
   Из хроники осады: «10 июня Доломье, который находился на борту одного из французских кораблей в группе ученых, сопровождавших Бонапарта в Египетской экспедиции, передал своему другу, командору овернского языка Жану де Басредону-Рансижа, письмо, содержавшее весьма великодушные условия капитуляции. Басредон передал их Гомпешу, добавив, что «отказывается воевать с оружием в руках против своей родины». По приказу Гомпеша он был немедленно арестован и посажен в тюрьму. Однако по примеру Басредона ряд французских рыцарей отказались стрелять в своих соотечественников… В этот момент, по свидетельству очевидцев, Гомпеш полностью потерял волю к сопротивлению. А между тем, окажись он более решительным полководцем и организатором, французам пришлось бы нелегко!»
   Большинством голосов рыцари решили все же защищаться. Торговый представитель Каруссон передал Бонапарту волю совета – рыцари разрешили войти в гавань лишь четырем судам.
   Бонапарт деланно рассердился:
   – Я возмущен отказом рыцарей дать нам воды. А потому мы возьмем силой то, что должны были получить по закону гостеприимства!
   Французские корабли подошли ближе к крепости, в открытые порты выглянули жерла пушек. А утром следующего дня начался штурм. Пока корабли обстреливали Ла-Валетту, сам Бонапарт с тремя тысячами солдат тем временем беспрепятственно высадился между городом и бухтой Святого Павла. С фортов некоторое время отстреливались, затем рыцари предприняли смелую вылазку, которая, впрочем, была легко отбита. На этом боевой пыл госпитальеров иссяк. Потери ордена составили три убитых и шестеро раненых, среди которых не было ни одного кавалера, а лишь слуги.
   Историк пишет: «Орден располагал всего лишь 200 французскими рыцарями, 90 итальянскими, 25 испанскими, 8 португальскими, 5 баварскими, 4 германскими. Едва ли не четвертая часть их состояла из больных и стариков, не способных носить оружие. К бойницам были выкачены пушки, которые не использовались более века. Порох отсырел, опытных канониров не хватало. Солдаты городского ополчения выполняли приказы без энтузиазма, сама мысль о предстоящем сражении против французской армии, считавшейся лучшей в Европе, казалась им неприемлемой». Однако спрашивается, кто виноват во всей этой ситуации, как не сами обленившиеся и разжиревшие на дармовых хлебах рыцари? Уже за две сотни лет к обороне приготовиться было можно!
   Впоследствии Бонапарт писал в своих мемуарах: «Мальта не могла бы выдержать 24‐часовой бомбардировки; остров, несомненно, обладал громадными физическими средствами к сопротивлению, но был абсолютно лишен моральной силы. Рыцари не сделали ничего постыдного; никто не обязан добиваться невозможного».
   Только шестнадцать рыцарей оказались верны традициям ла Валетта. Когда ополченцы покинули позиции, кавалер де Ля Тур де Пеном лично подносил порох к пушкам на стенах Валетты. Кавалер де Лорас организовал ту самую единственную контратаку французских войск. А кавалер Томмази пытался удержать позиции, возглавляя отряд из трех десятков рыцарей. Пример храбрости показал и 80‐летний бальи де Тинье. Неспособный двигаться без посторонней помощи, он приказал вынести себя на носилках на оборонительную стену.
   – Во время битвы каждый рыцарь должен быть на поле боя! – заявил старец, когда в руки ему вложили не менее старый меч.
   Но эти единичные примеры храбрости уже не могли ничего изменить.
   В городе к тому времени уже началась паника. Взбунтовавшаяся чернь растерзала четырех рыцарей, пытавшихся было навести порядок. «Из-за каждой двери можно было услышать, – писал современник, – плач женщин, проклинающих и французов, и Великого магистра». Не переставая, звонили колокола. Наконец огромная рыдающая толпа устремилась к дворцу великих магистров. На носилках жители несли статую заступника острова апостола Павла. А вечером во дворце появилась депутация от местного дворянства.
   – Мы не понимаем, почему должны сражаться против христианской державы, с которой мы никогда не ссорились! – объявили мальтийские дворяне.
   – Если бы я был Великим магистром, я бы повесил этих негодяев немедленно! – схватился за меч бальи Каравальи, из итальянцев.
   – Вешают грабителей и убийц. Депутатов нации, которая может все потерять и ничего не приобретет в войне, следует выслушать, – был ответ Гомпеша, из немцев.
   – Депутаты говорят истину, и мы не имеем права драться с единоверцами! – подали голос сразу несколько членов капитула из французов.
   Утром следующего дня мальтийцы начали скопом покидать боевые позиции. В начавшейся неразберихе был ранен российский поверенный в делах ордена шевалье О'Хара. Вскоре побросали мечи и рыцари. На этом оборона одной из неприступных крепостей Европы закончилась.
   Пару часов спустя французский эмигрант Милан уже поднялся на борт «Ориента» с посланием магистра Бонапарту и частным письмом к Доломье. В письме секретарь магистра кавалер Миари умолял его помочь ордену, используя свое влияние. Бонапарт вскрыл оба письма собственноручно. А прочитав, поручил Доломье вместе с бригадиром Жюно и агентом Пусьельгэ провести переговоры о перемирии:
   – Будьте решительней и как можно жестче с этими трусами! Дело уже сделано, и остались лишь некоторые формальности!
   И вскоре над легендарными фортами Сент-Эльмо и Рикасолли были подняты белые флаги.
   Соглашение о перемирии Бонапарт велел подписывать на борту «Ориента». Пока кавалеры добирались до флагманского корабля, их сильно укачало. Посланцев так отчаянно тошнило, что Бонапарт к ним даже не вышел.
   – Зачем мне смотреть на мальтийскую блевотину, когда я тут и французской насмотрелся! – скривился он, узнав, в каком состоянии прибыли переговорщики.
   Акт о капитуляции он подписал, не глядя, прямо в постели. При этом Бонапарт подписал акт капитуляции как генерал-аншеф… Индийской армии. И пришлепнул особую печать: с изображением пирамиды с пальмовым деревом.
   – Рыцари выставили много оговорок! – осторожно заметил ему бывший тут же начальник штаба армии Бертье.
   – Это не имеет для меня никакого значения! – отмахнулся Бонапарт. – В случае необходимости мы отменим все оговорки несколькими залпами!
   В ту ночь безутешный барон Гомпеш оставил потомкам скорбную запись: «Удивительно и прискорбно, что столь славная мальтийская крепость под защитою кавалеров долженствовала сдаться в 24 часа».
   На следующий день над Ла-Валеттой подняли трехцветный французский флаг. Победителям достались фантастические трофеи: 1200 пушек, 40 тысяч ружей, 500 тысяч фунтов пороха, два линейных корабля, фрегат, галеры и большое количество корабельного леса.
   По условиям капитуляции Гомпеш получил 30 тысяч гульденов годовой пенсии и княжество в Германии, а каждый из кавалеров по 35 луидоров. Всем рыцарям было разрешено выехать куда они хотят. Впрочем, Директория впоследствии не утвердит выдачу луидоров кавалерам, и те останутся без ничего. К сдавшимся без боя рыцарям французские офицеры отнеслись с нескрываемым презрением. Всю жизнь готовиться к подвигу и в конце концов струсить! Такое же отношение ждало бывших госпитальеров и в Европе, где вчерашних рыцарей перестали пускать в приличные дома.
   Помимо важнейшего стратегического пункта, Бонапарту досталось почти 1,5 тысячи пушек, 40 тысяч ружей, 500 тысяч фунтов пороха. Пополнился и французский флот. В порту были захвачены два линейных корабля, фрегат и несколько галер.
   – Я смел взять, и я взял! – с гордостью говорил Бонапарт, осматривая неприступные бастионы.
   На что начальник штаба армии Бертье, усмехнувшись, заметил:
   – Нам просто повезло, что мы нашли того, кто открыл ворота этой крепости!
   Подумав, Бонапарт решил остаться благодарным к главному изменнику орденского дела – Великому магистру Гомпешу. Ему было обещано командорство в Германии и 300 тысяч франков ежегодной пенсии. Однако лично встретится с предателем генерал так и не пожелал.
   Сам Гомпеш, покидая остров, прихватил из собора Ла-Валетты три христианские святыни: кусок дерева от креста, на котором был распят Иисус Христос, мощи правой руки Иоанна Крестителя и чудотворную икону Богоматери Палермо, а также орденские печать, корону и «кинжал верности». На австрийском судне он прибыл в Триест, откуда разослал депеши, оповещая великих приоров о постигшем госпитальеров несчастии. Затем бывший магистр перебрался в Рим, где и затаился, проживая французские деньги.
//-- * * * --//
   В течение последующих нескольких дней Бонапарт полностью перекроил жизнь острова. Первым делом он разогнал сам орден, изъяв все его ценности. На острове были отменены титулы, рыцарские гербы сбили с фронтонов зданий. Из тюрем были освобождены и отправлены восвояси более двух тысяч невольников-мусульман, в основном разбойников и пиратов. Мальтийцы поначалу радовались нововведениям французов. Кому неприятно, когда унижают твоих вчерашних угнетателей! Но скоро их восторги поубавились. Французы разогнали большинство священников, закрыли большую часть церквей. Все улицы, носящие имена чтимых на острове святых, были переименованы в улицы Братства, Свободы и Равенства. Никак не могли взять в толк местные крестьяне и то, почему им отныне запрещено праздновать дни памяти апостолов Петра и Павла, а велено веселиться в день взятия какой-то неведомой Бастилии, которую наивные мальтийцы почему-то считали французской Богоматерью.
   В общем, на Мальте произошло то же самое, что ранее и на Корфу. Едва французы заняли остров, как там начался вселенский грабеж. Тащили все, что попадало под руку, одних только книг вывезли во Францию более миллиона. Прежде всего, обчищен был дворец магистров, потом церкви.
   – Истинные христиане должны быть бедны как Христос! – назидательно говорили гренадеры, выкидывая иконы из золотых окладов.
   Но особенно поживились французы в соборе Святого Иоанна, где были собраны все драгоценности, накопленные за восемь веков существования ордена. Казначеи Бонапарта оценили их в 27 239 520 мальтийских лир. Сумма по тем временам просто фантастическая! Судьба этого богатства до сих пор в точности неизвестна. Придет время, и мы еще вспомним о нем…
   Часть рыцарей сразу же поступили офицерами во французский флот. Еще с полсотни кавалеров записались в армию, образовав особый Мальтийский легион. Остальные были изгнаны на материк. Орден в третий раз за свою историю оказался «бездомным».
   3 июня в честь бескровной победы были организованы торжества с выпивкой и салютом. Затем французы начали подготовку к дальнейшему походу. Надо было поторапливаться, так как пришло известие о появлении в Средиземном море эскадры Нельсона. Не дожидаясь отплытия главных сил, генерал Бонапарт распорядился выслать вперед отряд фрегатов, чтобы захватывать все попадающиеся на пути английские, турецкие и российские торговые суда для сохранения в тайне маршрута плавания. Одновременно был обнародован манифест, запрещающий под страхом смерти всем грекам с бывших венецианских островов вести переписку с Россией.
   Вечером в каюте «Ориента» Брюес откровенно беседовал за фужером вина со своим бывшим сослуживцем рыцарем-командором Буаредоном де Рансюэ.
   – Мы имеем перед Нельсоном выигрыш по времени всего в две недели!
   – Как ты оцениваешь свои шансы в бою с англичанами? – спросил командор.
   В ответ вице-адмирал махнул рукой:
   – Шансов у нас нет никаких. Мои офицеры храбры, но мало кто соответствует своему месту. Старые и опытные уничтожены якобинцами, новые слишком молоды. Что говорить о сложных маневрах, когда я не могу научить их плавать даже кильватерной колонной! Немногим лучше дело и с матросами. Их у меня не хватает шесть тысяч.
   Буаредон де Рансюэ пообещал помочь в вербовке матросов среди местных жителей.
   – Много не наберем, но несколько сотен, пожалуй, здесь найдется! Главное, что это вполне опытные люди!
   – Ну, а как сам Бонапарт? – поинтересовался после очередного фужера де Рансюэ. – Какие у тебя с ним отношения!
   – Генерал молод и честолюбив. Возможно, он гений в сухопутных делах, но, к сожалению, в морских полный невежа! – покачал головой Брюес. – Бонапарт написал приказ при встрече с английской эскадрой идти на абордаж и в рукопашной драке захватывать их корабли!
   – Но это же откровенная глупость! – поразился рыцарь-моряк.
   – Я ему сказал так же, но Бонапарт ответил мне, что об этом плане он сообщил в Директорию и там его уже одобрили. Остается надеяться, что нам повезет и мы разминемся с англичанами!
   Перед отплытием с Мальты Бонапарт отправил вперед крейсерский отряд. Капитанам судов было велено топить все английские, турецкие и русские суда, которые они встретят на пути. На самом же острове был оставлен гарнизон в четыре тысячи солдат во главе с генералом Вобуа.
   8 июня французский флот покинул Мальту. Французам по-прежнему везло во всем, в том числе и с погодой. Как и прежде, им дул самый попутный ветер при весьма небольшом волнении. Что же касается оставленного на Мальте гарнизона, то он спустя какой-то месяц станет почти небоеспособен. Почти треть солдат, дорвавшаяся до местных проституток, свалилась от «французской болезни». Что же, на войне бывают и такие потери…
   Во Франции взятие Мальты вызвало, разумеется, самое бурное ликование. Газеты называли Бонапарта «величайшим героем нынешнего века». Сам остров же было велено считать еще одним французским департаментом.
   Реакция европейских мальтийских рыцарей на известие о позорном падении Мальты была молниеносной – лишить изменника Гомпеша его сана. Шеф немецкого «языка» ордена, старый герцог Хайтерсхайм в гневе заявил, что считает сдачу Мальты оскорблением, и потребовал подвергнуть своего земляка публичному суду рыцарской и христианской чести.
   Как ни странно, но первым начал сводить счеты с разгромленным орденом тот, кто раньше более всего перед ним заискивал. Неаполитанский король Фердинанд, узнав о случившемся, немедленно выставил из своей столицы мальтийского посланника и приказал сбить орденский герб с резиденции иоаннитов. В Великом герцогстве Тосканском и Сардинском королевстве все имущество Мальтийского ордена было немедленно разграблено. Что касается Вены, то австрийский император милостиво разрешил посланнику ордена, как и прежде, представлять его интересы, но при этом госпитальеры потеряли все свои права на имущество и земли. Папа римский Пий Шестой публично осудил Гомпеша за сдачу Мальты и подчеркнул, что земные дела трусов иоаннитов понтифика более не интересуют. Верность злополучному Великому магистру сохранила только Бавария, где родственники Гомпеша занимали довольно высокие посты при дворе курфюрста.
   В Санкт-Петербурге известие о взятии Мальты вызвало праведный гнев императора Павла. Потеряв всякое приличие, он сорвался: бегал по дворцу и брызгал слюной.
   – Неслыханная наглость! – кричал он канцлеру Безбородко. – Этот выскочка Бонапарт не мог не знать, что я покровительствую ордену.
   Немного успокоившись, император начертал декларацию протектору ордена, в которой выразил свое негодование изменой Фердинанда Гомпеша и других «рыцарей церкви». Декларация заканчивалась словами: «Мы приглашаем все языки и великие приорства священного ордена Святого Иоанна Иерусалимского и каждого его отдельного члена присоединиться к нашему решению с целью сохранения этого достойного похвалы братства и восстановления его во всем прежнем блеске».
   – Я, как рыцарь ордена иоаннитов, просто обязан выступить против похитителей тронов! – объявил Павел за обедом. – Я приведу Францию в ее старые пределы и отниму охоту беспокоить других.
   Присутствующие (супруга Мария Федоровна и старшие сыновья Александр и Константин) молча внимали, зная, что Павел должен выговориться.
   – Тогда я предлагаю тост за спасение тронов и алтарей! – поднял бокал присутствовавший на обеде хитрый Ростопчин.
   – Вот-вот! – закивал головой император и пригубил свой бокал. – Я выкорчую якобинскую заразу и обеспечу спокойствие Европы!
//-- * * * --//
   К моменту подхода Нельсона к Мальте остров уже находился в руках противника. Над фортами Ла-Валетты развевались французские флаги. В бойницы выглядывали жерла сотен пушек. Французский гарнизон – это вам не рыцарское сборище! Французского флота у острова тоже не было. Капитан торгового генуэзского судна, сам чудом избежавший французского плена, сообщил Нельсону, что генерал Бонапарт с флотом и армией направился куда-то на юго-восток.
   – Итак, Неаполь как цель нападения окончательно отпал, ибо если был таковой, то давно подвергся бы атаке! – рассуждал Нельсон, собравши у себя капитанов и нервно расхаживая перед ними по каюте. – Не была конечной целью экспедиции и Мальта, так как после ее захвата французский флот и армия не вернулись в Тулон! Спрашивается, куда мог направиться Бонапарт? Ответ остается только один – в Египет!
   Того же мнения были и его капитаны: Сомарец, Трубридж, Бель, Дарби и Берри.
   И снова эскадра Нельсона спешит на всех парусах, чтобы перехватить и уничтожить французов.
   Отечественный историк пишет: «Напряжение и нервозность Нельсона нарастали, он плохо владел собой. Контр-адмирал днем и ночью жил только предстоящим сражением с французами. Он вынашивал планы битвы на все возможные случаи, вызывал капитанов и обсуждал с ними свои замыслы. Через некоторое время капитаны уже подробно знали, как их командующий поступит в любой из возможных ситуаций, знали и свои задачи. Эскадра превратилась в единый организм, способный четко действовать и мгновенно реагировать на все маневры противника. В свою очередь, капитаны в походе вели непрерывные артиллерийские учения, неустанно тренируя офицеров и матросов».
   Наконец, показались берега Египта. И снова разочарование: французов в Египте нет! Так где же Бонапарт?
   Увы, но судьба еще раз сыграла с Нельсоном злую шутку. Он настолько спешил догнать Бонапарта, что по дороге обогнал его и примчался в Египет раньше французского флота. Хитрый Бонапарт, понимая, что англичане ищут его по всему морю, решил идти в Египет не кратчайшим локсодромическим курсом, а кружным путем мимо Африканского побережья. Что касается Нельсона, то он, конечно же, мчался к Египту самым коротким путем. И снова промахнулся! В Египте все было тихо, ни о каких французах там и слыхом не слыхивали. Вот тут-то бы неугомонному Нельсону передохнуть дня два-три! Если бы он поступил именно так, французы бы сами приплыли к нему в руки. И английскому контр-адмиралу не оставалось бы ничего, как топить их суда и пленять беспомощную армию. Но Нельсон был слишком нетерпелив. Он рассуждал так:
   – Если французов нет в Египте, значит, они еще в пути, так как обременены большим количеством тихоходных транспортов. Но, возможно, я опять ошибся в цели экспедиции! В таком случае остается последнее – Сицилия! Впрочем, Бонапарт может нанести удар и прямо по Константинополю! Поэтому вначале осмотрим остров, а затем и Дарданеллы!
   – У нас почти не осталось воды! – напомнили Нельсону капитаны.
   – Мы не можем задерживаться! Сократить нормы выдачи вдвое и курс на Сицилию! – решает он, и английские корабли, словно свора изможденных гончих, продолжила свою погоню за французским призраком.
   На обратном пути от Египта противники вновь разминулись ночью, на этот раз, едва не прорезав походные порядки друг друга. Дистанция была настолько мала, что адмирал Фрэнсис Брюес слышал даже сигнальные выстрелы английских пушек, но благоразумно отмолчался. Французские матросы было запаниковали, однако офицеры быстро навели порядок. Что касается Бонапарта, то он велел Брюесу не менять курса, а сам провел ночь в чтении книги о кругосветных плаваниях капитана Кука.
   Можно только представить, что стало бы с французским флотом, обремененным большим количеством транспортов, набитых войсками. Это был бы настоящий погром, после которого звезде будущего императора Франции вряд ли суждено было подняться. Но вновь удача была на стороне Бонапарта, и Нельсон опять проскочил мимо, так ничего не заметив.
   Итак, противники в который уже раз разминулись. Англичане торопились на северо-запад, чтобы проверить, не направился ли Бонапарт на покорение Константинополя, а тот продолжил неспешный путь к египетским берегам. Спустя всего три дня после ухода Нельсона с Александрийского рейда Бонапарт был уже там. Он совершенно беспрепятственно высадил армию, занял Александрию.
   Оставив в Александрии небольшой гарнизон, Бонапарт велел вице-адмиралу Брюесу отвести флот в Абукирскую бухту, расположенную в двадцати милях от Александрии.
   – Если бухта окажется для стоянки неудобной, то следуйте на Корфу! – сказал он Брюесу, уезжая к армии.
   Вскоре с 13 кораблями и 4 фрегатами Брюес перешел в Абукирскую бухту, встал там на якорь.
   А Нельсону тем временем снова не повезло. Его эскадра попала в длительную полосу противных ветров и едва продвигалась вперед в утомительных лавировках. Но вот наконец и Сиракузы, где о французах тоже никто ничего не знает.
   – Я чувствую, что в чем-то ошибся! – в сердцах говорит капитану Беллу Нельсон. – Но в чем?
   Он показывает Беллу свое письмо Сент-Винсенту, где кается в совершенных ошибках и просит прощения за то, что не смог отыскать французский флот.
   К удивлению Нельсона, Белл рвет его письмо в мелкие куски:
   – Сэр! Никогда не надо оправдываться до того, пока вас не стали обвинять!
   Из Неаполя доставили почту. Из писем было ясно, что в столице Королевства объединенных Сицилий царила настоящая паника. Все ждали французского десанта. Среди прочей корреспонденции Нельсон нашел и письмо жены английского посла. Леди Гамильтон писала: «Я боюсь, что здесь все потеряно… Я надеюсь, что вы не уйдете из Средиземного моря, не захватив нас».
   Но сразу покинуть Сиракузы Нельсон не мог. Надо было налиться водой, пополнить запасы продовольствия. Губернатор Сиракуз, однако, оказать помощь англичанам не торопился.
   – Сейчас я обеспечу ваши корабли мясом и овощами, а затем придут французы и вздернут меня за это на веревке! – честно признался он посланному на переговоры Трубриджу.
   Пришлось Нельсону слать письмо в Неаполь и просить посла Гамильтона воздействовать на короля. Вместе со своей женой сэру Уильяму удалось уговорить короля Фердинанда отдать распоряжение о тайном обеспечении эскадры припасами. Одновременно в письме Нельсон вновь просил посла склонить короля к союзу с Англией и войне с Францией, а заодно поговорить и о предоставлении в его распоряжение нескольких неаполитанских фрегатов.
   Пока все это тянулось, уходили драгоценные дни. Нельсон метался по своей каюте, но ничего ускорить не мог. Но вот, наконец, трюмы забиты бочками со свежей водой, а в палубных загонах мычат стреноженные быки. Фрегаты король дать отказался. Как бы то ни было, но в море выходить было уже можно. После долгих сомнений контр-адмирал решает еще раз посмотреть французов у Египта, а затем уже идти к Дарданеллам.

Глава третья

   В конце XVIII века в Египте властвовали храбрые мамелюки. То было уникальное сообщество бывших рабов, ставших властителями огромной страны и правивших ею на протяжении пяти столетий.
   Вот что писал о мамлюках впоследствии сам Бонапарт: «Мамелюки рождаются христианами, покупаются в возрасте 7–8 лет в Грузии, в Мингрелии. На Кавказе доставляются константинопольскими торговцами в Каир и продаются беям. Они – белые и являются красивыми мужчинами. Начиная с самого низшего положения при дворе бея, они постепенно возвышались, становясь мультазимами в деревнях, киашифами или губернаторами провинций и, наконец, беями. В Египте их род не продолжался. Обычно они вступали в брак с черкешенками, гречанками или иностранками… Количество мамелюков-мужчин, женщин и детей исчислялось в 1798 году 50 тысячами».
   Османам мамелюки подчинялись только формально. Сам султан был им не указ, а турецкий паша в Египте являлся больше заложником. Всеми властвовали два мамелюкских соправителя Ибрагим-бей и Мурад-бей. Первый правил в Александрии, второй – в Каире. За мамлюками многовековая слава непобедимых воинов Азии. Теперь же им предстояло встретиться с лучшей армией и лучшими полководцами Европы.
   Вечером 30 июня флот Бонапарта подошел к египетскому берегу у песчаного прибрежного островка Марабута. Повинуясь сигналу с флагмана, почти три сотни кораблей и судов перестраивались из походного ордера в стояночный, шумно бросая якоря. Перед французами была легендарная Александрия.
   С подошедших лодок сообщили, что англичане были здесь всего два дня назад.
   – Высадку начинать немедленно! – заторопился Бонапарт. – Дорог каждый час!
   Вице-адмирал Брюес пытался отговориться:
   – Гражданин Бонапарт, не лучше ли дождаться утра, суда отдалены от берега. Над морем туман, и мы не знаем, куда кого высаживать!
   Но гражданин Бонапарт был непреклонен:
   – Фортуна дала нам всего два-три дня, и, если мы не успеем высадить армию, мы погибли!
   Между тем погода быстро портилась, и вскоре море уже кипело пеной. А высадка еще только началась. До рассвета высаживали в основном пехоту. Лошадей просто бросали в воду, и они плыли к берегу сами. Добравшись до пляжа, солдаты собирались в кучи и ждали утра, коротая время за разговорами. Всех мучила жажда, так как в горячке высадки о воде просто забыли. Инженера Каффарелли, имевшего вместо одной ноги деревяшку, солдаты вынесли из шлюпки на руках.
   Садясь в шлюпку, Бонапарт тепло попрощался с Брюесом. Глядя вдаль уходящей к берегу шлюпки, вице-адмирал тяжело вздохнул:
   – Это покидает меня моя удача!
   Увы, слова командующего французским флотом оказались пророческими…
   Из воспоминаний Наполеона: «Ярко светила луна. Беловатая сухая почва Африки была освещена как днем. После долгого и опасного плавания люди очутились на взморье Древнего Египта, населенного восточными народами, чуждыми нашим нравам, нашим обычаям и нашей религии. Сколько опасностей, сколько событий, сколько случайностей, сколько утомительных трудов впереди!»
   – Когда-то именно здесь высадились рыцари Людовика Святого! – вытер платком пот с лица Каффарелли.
   – Тогда французы слишком много молились, а потому были разбиты в первом же сражении! На этот раз все будет иначе! – усмехнулся подошедший к нему Бонапарт.
   Едва встало солнце, Бонапарт принялся рассматривать Александрию в подзорную трубу. До города было рукой подать, но на берег еще не была свезена артиллерия, а потому генерал решил вступить в переговоры с мамлюками. Но из этого ничего не вышло, гордые владетели Египта отказались говорить с пришельцами. Вместо этого из города выбежала толпа людей, потрясающих саблями. С крепостных стен ударили пушки.
   – Мы не можем ждать! На штурм! – объявил Бонапарт.
   Наскоро сбитые батальоны двинулись вперед. Атака была дерзкой без артиллерийского прикрытия. Впереди атакующих колонн встали генералы Мену, Клебер и Бон. Отбросив выбежавшую из города толпу, французы сами ринулись на стены и овладели ими. Боев в городе почти не было. Мамлюки ускакали прочь, а остальные сложили оружие. Очевидец пишет, что французы вошли в Александрию, «убивая все, что им в глаза ни попадало». Вскоре на башне города был поднят трехцветный флаг.
   А в гавань захваченной Александрии уже входили транспортные суда. Началась выгрузка артиллерии и припасов.
   Тем временем Бонапарт принимал вождей местных арабских племен. Те откровенно радовались бегству мамлюков и обещали генералу свою помощь.
   – Всякий, кто назовет себя моим другом, будет жить хорошо. А тот, кто перебежит к моим врагам, погибнет! – говорил генерал притихшим вождям.
   Историк В. Овчинников пишет: «Пробыв в Александрии, Бонапарт взял с жителей 75 тысяч талеров, поменял на деньги тамошним откупщикам все драгоценности, взятые из церквей на Мальте, и раздал их жителям Кокары, тем самым обезоружив их. С лицемерным коварством он объявил жителям, что вошел в Египет, как друг Порты и с ее согласия, но при этом разорил греческую и католическую церкви, избив и повесив их священников, после чего в католическом храме последовали многие неистовства и мерзости».
   Спустя несколько дней, оставив в Александрии комендантом Клебера (во время штурма тот был ранен в голову), Бонапарт с главными силами двинулся через пустыню на Каир. Мешки с припасами везли на верблюдах и ослах. Там же в Александрии из мелких судов была спешно сформирована и речная флотилия во главе с младшим флагманом Брюеса контр-адмиралом Перре, которая немедленно двинулась к Каиру вверх по Нилу.
   Переход по пустыни был неимоверно тяжел для непривычных к такой жаре солдат. В суконных синих мундирах они тащили на себе ружья и ранцы, патроны и провизию. Ноги утопали в песке, градом катил пот, и каждый шаг давался с трудом. На третьи сутки похода у многих от жары начиналось помешательство, и седые ветераны рыдали как дети.
   Попадавшиеся на пути редкие деревушки были сожжены и не могли дать ничего. Феллахи, убегая, засыпали песком немногочисленные колодцы. Вдоволь было только арбузов, которые росли всюду. Солдаты поглощали их в таком количестве, что началась неизбежная дизентерия.
   Возглавлявший авангард генерал Дезе слал Бонапарту короткие записки: «Ради Бога, не оставляйте нас в этом положении. Войско теряет бодрость и ропщет. Велите нам быстрее идти вперед или отступить…» Вокруг бредущей армии, точно стервятники, кружили бедуины, стараясь напасть на отставших.
   – Здесь круче, чем в Вандее! – сетовали ветераны далекого девяносто третьего года.
   – Это не Италия! – вздыхали те, кто были помоложе.
   Ехавший рядом с командующим французский консул в Египте Магеллон нахваливал каирские красоты:
   – Чего там только нет! Это настоящая жемчужина Африки! Красивейшие дворцы, утопающие в садах и увенчанные сотнями минаретов, подпирающие небо пирамиды и великий каменный человеко-лев!
   Бонапарт рассеянно слушал. Пока перед ним до горизонта расстилалось лишь безбрежное песчаное море.
   Несколько дней тяжелейшего пути по Дамангурской пустыне – и солдаты начали роптать.
   – Какого черта нас занесло в этот Египет? – спрашивали они у офицеров. – Кроме песка, тут ничего нет. Где все обещанные богатства?
   Особенно раздражали солдат бестолковые ученые, которые на каждой стоянке мчались что-то смотреть и исследовать. Ученых приходилось вместо отдыха охранять и, что уж совсем плохо, откапывать для них какие-то старые развалины. Все видели, как командующий опекает этих несуразных людей. Едва рядом с бредущими дивизиями показывались неуловимые мамлюки, как Бонапарт командовал:
   – Ослов и ученых в середину!
   Затем кто-то упустил слух, что вся экспедиция была организованна вообще для этих нелепых очкариков, а потому на ученых смотрели уже с неприкрытой ненавистью. Учеными командовал одноногий Каффарелли. Остроумный и обаятельный, он шутками пытался отвлечь солдат от тяжких дум.
   – Ребята! Согласитесь, что мне намного легче, чем всем вам! – говорил он, ковыляя на своей деревянной культяшке рядом с бредущей колонной.
   – Это почему же? – поворачивали к нему головы хмурые гренадеры.
   – А потому, что у меня одна нога в Египте, а другая во Франции!
   Ответом был дружный хохот.
   Если солдаты только роптали, то среди офицеров возник самый настоящий заговор. Во главе его стал бригадный генерал Мирер. Заговорщики выставили Бонапарту ультиматум, требуя возвращения в Александрию. Но тот бумагу разорвал, а недовольных велел арестовать. Не дожидаясь развязки, Мирер пустил себе пулю в лоб.
   Плавание вверх по Нилу тоже было не из легких. Река была французам неизвестна, а ветер не постоянен, меняя направление то и дело по всей картушке. По этой причине флотилия то обгоняла бредущую вдоль берега армию, то, наоборот, отставала.
   Безрадостной были и новости из только что оставленной Александрии. Вожди племен, подписавших мировую с французами, получили фетву улемов и шейхов Каира, приказывавшую им снова браться за оружие во имя веры. Пока вожди еще придерживаются мира, но все могло измениться в одно мгновение.
   Нервы у всех были на пределе. Во время ночевки у деревни Даманхуру солдаты едва не перестреляли друг друга в ночной суматохе. Тем временем местный шейх-аль-белед пригласил Бонапарта с Дезе в свой шатер. Там генералов угостили печеным в золе хлебом и чашкой козьего молока. Когда оба вышли наружу, Дезе усмехнулся:
   – И это обещанная изысканная восточная кухня!
   У селения Рахмании армия вышла на берег Нила. И тогда все, от мальчишек-барабанщиков до почтенных генералов, не раздеваясь, толпой бросились в воду. В тот день несколько человек умерли, опившись.
//-- * * * --//
   Когда первые слухи о высадке французской армии в Египте достигли Лондона, они вызвали шок. Это было неслыханно: запертый и блокированный со своими кораблями в Тулоне, генерал Бонапарт сумел вырваться из западни, трижды обмануть Нельсона и без всяких потерь перевезти армию в Египет, откуда его теперь не так-то просто выковырнуть. Главным виновником позора всей нации в одно мгновение стал ее недавний всеобщий любимец Нельсон. С таким же усердием, с каким еще вчера пресса нахваливала добродетели контр-адмирала, с таким она теперь поливала его грязью. Нельсону сразу припомнили все. Если раньше его раны почитались как свидетельства геройства, то теперь газеты наперебой писали, что слепым и безруким следует сидеть дома, а не воевать на морях, где и здоровым-то приходится не сладко.
   Обойденные Нельсоном в чинах и должностях тоже подняли шум. Лорд Спенсер только перекрестился, что вовремя перевел стрелки от себя на адмирала Джервиса, который тоже стал виновником неудачи, так как именно он выдвинул на пост командующего эскадрой своего протеже.
   Больше иных злорадствовал все еще не сложивший оружия контр-адмирал Джон Орд, который публично заявлял:
   – Вот что бывает, когда зарвавшемуся сопливому мальчишке дают взрослые поручения!
   Озадаченные беспрепятственным плаванием Бонапарта в Египет и кажущимся бездействием (или неумением) Нельсона, лорды Адмиралтейства уже прикинули текст письма об отстранении неудачливого контр-адмирала от командования эскадрой и назначении на эту должность более опытного.
   – Проникновение французов мимо нашей эскадры настолько вопиюще, что нуждается в судебном разбирательстве, ибо по своим последствиям равно тяжелому поражению! – говорили самые нетерпеливые из лордов. – Давно пора уже почистить конюшни Сент-Винсента!
//-- * * * --//
   Пока в Лондоне злословили и интриговали, эскадра Нельсона вновь возвращалась к египетским берегам. Первый пункт осмотра – Александрия. Но Александрийский рейд оказался пустынен. Для Нельсона это было ударом. Упадок духа произошел и на всей эскадре. Корабли потеряли строй и сгрудились в одну кучу.
   Затем Нельсон решает не задерживаться подле города, а направляет эскадру вдоль берега на восток. Так как французов нигде не было видно, на эскадре объявили обед. Капитан «Ориона» Джеймс Сомарец впоследствии вспоминал: «Уныние чуть не захватило меня, и я никогда еще не чувствовал себя так скверно и так не в духе, как когда мы сели за обед».
   В час тридцать пополудни 1 августа впередсмотрящие с салингов передового «Зилеса» хором прокричали:
   – Прямо по курсу видим большой флот! Это французы! У них полтора десятка «боевых повозок»!
   – Слава, Господу! – снял шляпу Нельсон. – Кажется, догнали!
   Из воспоминаний капитана «Зилеса» Самуила Гуда: «В исходе первого часа человек с фор-салинга дал знать на низ, что видит корабль, и через несколько минут потом донес, что целый флот стоит на якоре. Я послал с трубою на салинг, и тогда могли ясно различить 18 больших судов, из которых 14 казались линейными кораблями. Сигналом известил я об этом адмирала. Он немедленно поставил все паруса и сделал сигнал по способности построиться в линию и приготовиться к сражению».
   Известие об обнаружение противника вызвало бурю ликования. И снова воспоминания капитана Сомареца: «Посудите, какая произошла перемена в настроении, когда в конце обеда прибежал вахтенный офицер и доложил: «Сэр, только что сделан сигнал, что неприятель находится на якоре в линии баталии в Абукирской бухте». Офицеры вскочили и подняли бокалы, чтобы выпить за успех предстоящего боя, а затем поспешили наверх».
   Когда же поднялся на квартердек сам Сомарец, ожидавшая его команда встретила своего капитана криком восторга. То же происходило и на других кораблях. Эта стихийная матросская радость была хорошим знаком для скорой битвы.
   Вскоре Нельсон уже с удовлетворением рассматривал лес корабельных мачт в Абукирском заливе. Там отстаивался на якорях весь линейный французский флот.
   Над «Вэнгардом» взлетела россыпь флагов: «Приготовиться к сражению». А сам командующий в прекрасном расположении духа распорядился подать себе обед, пригласив на него капитанов. Поднимаясь из-за стола, он с присущей ему прямотой громко объявил:
   – Завтра к этому времени я заслужу титул лорда или Вестминстерское аббатство! Третьего мне не дано, да и не надо!
//-- * * * --//
   У селения Шебриз французская армия впервые столкнулась с войском мамлюков. Восемь тысяч отборных всадников бешено атаковали ощетинившиеся штыками каре. Атаковавшие были отбиты с большими потерями. Их просто расстреляли картечью и из ружей. Мамлюки были изумлены своей неудачей. Особенно поразила их небывалая организованность французов, когда тысячи воинов одновременно перестраиваются и стреляют.
   – Их шейх настоящий чародей. Он держит своих воинов на невидимых нитях и управляет ими, дергая эти нити! – говорили они между собой.
   Спустя неделю французы достигли селения Улем-Динара. Вдалеке в дымке виднелись великие пирамиды. Вокруг французских походных колон кружили мамлюки, и их число пребывало с каждым часом.
   – Теперь до Каира рукой подать, какие-то пятнадцать миль! – уведомил Бонапарта консул Магеллон.
   – Войскам день на отдых и готовиться к генеральному сражению. Мамлюки Каир без драки не отдадут! – объявил Бонапарт.
   Среди ночи французская армия двинулась вперед. На рассвете авангард Дезе столкнулся с большим отрядом мамлюков. Но тот рассеялся после нескольких орудийных залпов.
   А затем двадцать тысяч французов разом закричали что было мочи. Еще бы, на фоне восходящего солнца они увидели все четыреста каирских минаретов! Это значило конец изнурительного похода и богатую добычу.
   Между тем войско мамлюков под началом Мурад-бея изготовилось к решающему сражению. С правого фланга у укрепленного лагеря у деревни Эмбаба расположились двадцать тысяч янычар, арабов и каирских ополченцев. Там же стояло сорок пушек. На левом фланге, примыкавшем к пирамидам, еще восемь тысяч замотанных в бурнусы бедуинов. В центре же, сдерживая горячих скакунов, расположились двенадцать тысяч отборных мамлюков, каждый из которых имел при себе несколько вооруженных слуг. На Ниле тоже было тесно, там приготовились к бою три сотни египетских судов. Большинство из них были простыми лодками, но несколько имели весьма внушительные размеры. Особенно флагман, ощетинившийся тремя десятками пушек. Помимо всего прочего, на правом берегу реки собралось и почти все население Каира, чтобы поглазеть на побиение грозными мамлюками чужеземцев, а заодно и поживиться грабежом в конце сражения.
   Шейхи и беи, разъезжая средь воинов, кричали:
   – Неверные пришли сюда, чтобы сразиться с нами. У них огромные ногти, огромные пасти и свирепые глаза. Они одержимы дьяволом-Иблисом, а в бой идут, скованные цепью!
   Бонапарт, оглядев боевые порядки противника, нисколько не огорчился:
   – Опасность для нас представляет лишь мамлюкская конница. Пехотинцы-ополченцы разбегутся после первого же залпа. Не многим больше стоят и янычары, которые со своими кривыми саблями будут бессильны против наших штыков. Итак, мы атакуем!
   Выехав перед марширующими колоннами, он выхватил из ножен саблю:
   – Солдаты! Сорок веков взирают на вас с вершины этих пирамид!
   Первой продвигалась вперед дивизия Дезе. Пройдя мимо укрепленного лагеря, она развернулась против мамлюков. За колонной Дезе в некотором отдалении дивизии Ренье, Дюгуа, Виаля и Бона. Никто не стрелял, и французы шли в полном молчании.
   В боевых порядках мамлюков была личная гвардия Мурад-бея, отряды всех двадцати четырех эмиров, и свободные наемники-халки. Каждый из них в совершенстве владел своим оружием и был отличным наездником. Каждый прошел многолетнее обучение-фурусию и не ведал страха в бою. На всадниках – кольчуги и доспехи-джавшаны. Если у простых всадников на голове тюрбаны, то у богатых мамлюков металлические шлемы. У каждого в седельных сумках по четыре заряженных пистолета, а за плечом мушкет. Помимо этого, копье, сабля и булава. У каждого, помимо двух-трех лошадей, еще и пара верблюдов для перевозки снаряжения и припасов, а также по два-три слуги. Один слуга всегда бежит вслед за своим хозяином. В бою он заменяет ему оружие, поит водой, а в случае ранения вытаскивает из боя. Каждый мамлюк старается выделиться среди остальных одеждой, не жалея на это денег. Главным отличием предводителей являются богато украшенные золотом, серебром и драгоценными камнями пояса. На Востоке считается, что каждый мамлюк может справиться с пятью противниками. При этом если мамлюки встречали на поле боя более малочисленного противника, то всегда старались его окружить. Этой тактики они решили придерживаться и теперь.
   Перед боем всадники, по своему обычаю, выстроились в боевой порядок. Вперед под воинственные крики выехал сам Мурад-бей и громко прочитал молитву. Вместе с ним помолилось и все войско. Затем Мурад-бей воскликнув: «О Аллах! Пошли нам победу!», первым помчался навстречу французам. Атака мамлюков была стремительной. Восемь тысяч отборных наездников вихрем пронеслись между дивизиями Дезе и Ренье, взяв их в кольцо. Дезе едва успел перестроить своих солдат в каре. По коннице был немедленно открыт ружейный и пушечный огонь. В ответ нападавшие, на всем скаку, метко палили из седельных пистолетов. Пока мамлюки отважно, но безрезультатно атаковали две передовые дивизии французов, дивизия Дюгуа во главе с Бонапартом придвинулась к Нилу и зашла мамлюкам в тыл. Впрочем, Дюгуа также был атакован и в течение часа отчаянно отбивался. Храбрые всадники кидались на штыки и гибли на них сотнями. Мурад-бей сам первым атаковал французов, стараясь ворваться внутрь ближайшего каре. Во время этой атаки он был ранен и вынесен с поля битвы слугами.
   Отдельные храбрецы даже врубались в боевые порядки французов и на всем скаку проскакивали каре насквозь, но это были лишь отдельные успехи, которые не меняли общей картины. Французские каре по-прежнему стояли нерушимыми бастионами среди бушующего моря неприятельской конницы.
   Одновременно началось сражение и на реке. Там флотилия Перре атаковала египетский флот. Вскоре удачным выстрелом был взорван флагман неприятеля и весь флот стал в беспорядке уходить вверх по реке. Преследуя противника, французские суда из-за обмеления реки вылезли на мель.
   Перре, оглядев суда противника в трубу, не слишком расстроился:
   – Египтянам от нас все равно никуда не уйти, они тоже сидят на мели! Подождем подъема воды и снова атакуем!
   …Наконец мамлюки утомились и отхлынули. Большая часть всадников, во главе с Мурад-беем ускакала к Гизе по дороге в Верхний Египет. Другая часть конницы пыталась защитить укрепленный лагерь. Когда же дивизия Бона пробилась к лагерю, а генерал Рампон захватил ров и дамбу между селом Эмамбой и Гизой, остатки конницы бросились к реке, где многие утонули. Лагерь египтян был захвачен без всякого сопротивления. Арабы, видя разгром дотоле непобедимых мамлюков, просто разбежались. Ближе к вечеру Мурад-бей еще несколько раз атаковал, но каждый раз был отбиваем с большими потерями. Уже в темноте Мурад-бей окончательно ушел на юг, предварительно велев сжечь свой севший на мель флот. Впрочем, в Верхний Египет ушли не все мамлюки. Полторы тысячи храбрых воинов остались в Каире во главе со вторым правителем Ибрагим-беем, в надежде отстоять столицу. Однако, видя, что арабы разбежались, и понимая, что Каир уже не защитить, Ибрагим-бей в последний момент увел свою конницу в Сирию.
   Сражение закончилось. Темные южные ночи – самое лучшее время для мародеров. Всю ночь французские солдаты обшаривали трупы мамлюков, находя в их поясах порой до трехсот золотых монет. В Каире, в преддверии смены власти, население вовсю грабило дома беев.
   24 июля Бонапарт торжественно вступил в Каир. Каирские шейхи выслали навстречу делегацию. Генерал ее милостиво принял. Резиденцией Бонапарт выбрал дворец Эльфи-бея на окраине города.
   Довольные солдаты отдыхали от понесенных трудов. Городские склады были полны провизии и других припасов. На площадях глашатаи читали призывы Бонапарта сохранять спокойствие. Впрочем, уже через несколько дней в пригородном селе Алькам жители убили нескольких мародеров. Село было немедленно сожжено, а его жители перебиты.
   – Пусть каждый знает, что поднявшего руку на француза ждет смерть! – самодовольно заметил Бонапарт, выслушав доклад об итогах карательной экспедиции.
   Командующий был горд собой. Противник разгромлен, его столица захвачена. Вдогонку Ибрагим-бею уже послан неутомимый Дезе, который вскоре добьет его в битве при Седимане. Дельту Нила к этому времени привел в повиновение Клебер. Теперь у ног Бонапарта лежал весь Египет. Отныне он был уже не просто генерал Республики, а султан Кебир (великий султан!). Что можно желать еще? Увы, торжество нового султана было недолгим. Беда пришла оттуда, откуда он ее меньше всего ждал…
   В те дни при встрече с английским министром иностранных дел наш посланник граф Воронцов высказался так:
   – Даже если этот дерзкий корсиканец успел сделать высадку в Африке, я верю, что его эскадра не избежит кавалера Нельсона, и он получит, что заслуживает!
//-- * * * --//
   Известие о высадке Бонапарта в Египте было воспринято с удивлением. Никто никак не мог взять в толк, зачем Директории понадобилось вдруг воевать с турками, с которыми у французов всегда были дружеские отношения? Вся отлаженная десятилетиями система союзов и альянсов в одно мгновение полетела в тартарары.
   – Возможно, во всем виноваты марсельские купцы, испугавшиеся, что купцы английские приберут к рукам всю торговлю в Леванте? – шептались в европейских политических салонах. – А может быть, французы замахнулись и… на Индию?
   От последней фразы становилось дурно английским посланникам, которые тут же мчались домой составлять срочные послания о страшных слухах, гуляющих по Европе.
   На Певчем мосту нападению Бонапарта на турок были, честно говоря, рады. Лучше уж пусть французы воюют в неблизких пустынях египетских, чем будут распевать «Марсельезу» под Николаевом и Екатеринославом! Поразительно, но волей какого-то дивизионного генерала Турция – этот многовековой враг России в одно мгновение превратился в союзника. Но определенная тревога все же оставалась. От Египта рукой подать до Константинополя, а это уже угроза Крыму и всему Причерноморью. Но пока до этого еще далеко, да и смогут ли французы еще дойти до Черного моря?
   Посланник Томара извещал вице-канцлера, что султан весьма боится за свои владения и весьма надеется на помощь России в войне с коварными франками.
   – Из всех известных мне союзов этот будет, вероятно, самым внезапным! – не без удовольствия констатировал Безбородко, прочитав очередное письмо Томары и отложив его в папку для доклада императору. – Теперь осталось только ждать, когда турки слезно запросят нашей помощи.
   – А долго ли ждать? – поинтересовался император Павел после доклада вице-канцлера.
   – Чем быстрее Бонапарт будет шагать по пустыням египетским, тем раньше мы получим султанскую слезницу. Не думаю, что это займет много времени! Во всяком случае, нам следует быть готовыми.
   В тот же день император продиктовал новый рескрипт вице-адмиралу Ушакову: «По получении сего имеете вы со вверенной в команду вашу эскадрою немедленно отправиться в крейсерство около Дарданелл… Ежели Порта потребует помощи, где бы то ни было, всею вашей эскадрой содействовать с ними буде от министра нашего получите уведомление о требовании Блистательной Порты вашей помощи, то имеете тотчас следовать и содействовать с турецким флотом против французов, хотя бы то и далее Константинополя случилось».
   Теперь дело оставалось за малым, ждать, чтобы объединить флоты для действий в Средиземном море, пожелали сами турки. Ждать этого, впрочем, долго не пришлось.

Глава четвертая

   Было бы наивно думать, что вице-адмирал Брюес не понимал, чем ему грозит стоянка на таком незащищенном рейде, как Абукирский. Французский командующий намеревался в Абукирской бухте лишь передохнуть и пополнить припасы, а затем уйти на Корфу, где под защитой неприступных фортов можно было бы чувствовать себя в полной безопасности.
   В первый же день своего нахождения в бухте Брюес собрал капитанов. Обсуждался вопрос, что делать в случае появления англичан. Все присутствующие высказались единодушно:
   – Принимать сражение следует, только стоя на якоре!
   Особое мнение объявил лишь младший флагман контр-адмирал Бланке.
   – На якоре выгодно сражаться лишь в том случае, когда само якорное место защищено огнем береговых батарей! – сказал он веско.
   Но большинство капитанов младшего флагмана не поддержало.
   – Разумеется, без береговых батарей драться на якоре плохо, но маневрировать во время боя с нашими неукомплектованными и плохо обученными командами будет еще хуже! – возразили они.
   – К тому же я отдал приказание, чтобы на берегу немедленно начали возведение артиллерийской батареи! А потому кое-какое прикрытие у нас все же будет! – подал свой голос и командующий.
   Бланке ничего иного не оставалось, как согласиться.
   – Я поддерживаю решение большинства! – сказал он, тряхнув головой. – Однако хотел бы просить командующего поставить мой «Франклин» рядом с флагманом, чтобы я мог прикрыть его в бою!
   – Решено! – кивнул Брюес. – Будем драться на якоре!
   Позднее исследователи тех далеких событий придут к выводу, что в тогдашних условиях решение принимать бой на якоре было единственно верным. Однако приняв верное решение, Брюес по непонятной причине не сделал ничего, чтобы укрепить свою позицию. Он не додумался выгрузить орудия тыльного борта с кораблей, а их самих перевести на мелководье к самому берегу. Освободившиеся при этом орудия можно было бы с успехом использовать для береговой обороны. Именно так, вполне успешно, поступили турки в 1790 году под Анапой, когда отряд русских крейсеров под началом Ушакова приблизился к берегу.
   Помимо этого, на эскадре так по-настоящему и не была начата подготовка к отражению возможной атаки, а часть экипажей и вовсе была свезена на берег для пополнения запасов воды и отдыха.
   Да, на прикрывающем рейд островке Абукир была установлена одна батарея, но она имела всего лишь две мортиры да четыре 12‐фунтовые пушки, которые были совершенно беспомощны против сотен и сотен стволов английской эскадры!
   Помимо всего прочего, Брюес не позаботился даже о том, чтобы поставить свои корабли на шпринг!
   Это была уже не служебная небрежность, а преступная халатность!
//-- * * * --//
   Держа курс в Абукирскую бухту, Нельсон принял решение атаковать, прежде всего, авангард и центр французского флота. Свежий норд-норд-вест вполне способствовал быстрому сближению.
   Подойдя к бухте, Нельсон оценил диспозицию французов. Весь французский флот стоял на якоре, построенный в единую линию протяженностью в милю. Линия при этом была достаточно изогнута. Ближе к берегу располагались четыре фрегата. С правого крыла обороняющихся прикрывала небольшая береговая батарея. Акватория вокруг французского флота была окружена песчаными отмелями, не позволяющими кораблям подходить к берегу ближе трех миль.
   Когда эскадра подошла к траверзу первой отмели, Нельсон приказал лечь в дрейф, а сам в жестяной рупор окликнул капитана передового «Зилиеса»:
   – Достаточно ли далеко мы держим к осту от мели и можем ли ее обогнуть?
   В ответ Гуд прокричал своему командующему в точно такой же рупор:
   – Сейчас нахожусь на 77 футах глубины. Карты залива не имею! Однако если мне будет позволено, то я спущусь, и со всем вниманием буду обозначать глубины, чтобы провести эскадру как можно ближе к мели и в то же время безопасней!
   – Хорошо, Гуд! – прокричал Нельсон. – Действуйте, но будьте осторожны!
   Было около четырех часов дня. Брасопя паруса, «Зилиес» медленно двинулся по самой кромке отмели. Следом за ним подвернул и «Голиаф» Томаса Фолея.
   – Держать на подветренный крамбол переднего мателота! – велел Фолей вахтенному лейтенанту.
   – Есть, сэр! – с готовностью отозвался тот.
   Пока передовые линейные корабли медленно втягивались в Абукирскую бухту, капитан Гард на своем юрком «Мутайне» перехватил местную рыбачью фелюгу. Предприимчивый Гарди тут же снял с суденышка рыбаков и шлюпкой переправил их на «Вэнгард», чтобы Нельсон мог использовать рыбаков в качестве лоцманов.
   В это время «Зилиес» и «Голиаф» продолжали быстро сближаться с противником. Заметив, что эскадра заметно отстала от них, на кораблях несколько поубавили парусов.
   – Что это они там заробели? – тут же увидел происходящее Нельсон. – Поднимите немедленно: «Продолжать движение. «Голиафу» быть первым».
   Отрепетовав сигнал, капитан Фолей еще раз подвернул свой «Голиаф» и, обойдя французский флот с носа, протиснулся между стоящими на якоре неприятельскими кораблями и берегом.
   «Благородный и храбрый поступок этот, – вспоминал позднее один из офицеров «Голиафа», – примеру которого немедленно последовал капитан Гуд, решительность продолжать идти под всеми парусами, между тем как прочие корабли английской эскадры привелись в дрейф, поджидая шлюпки с «Мутайна», все это имело весьма важные последствия».
   – Сейчас поглядим, у кого «боевые повозки» крепче! – в запале кричали матросы на двух передовых британских линейных кораблях
//-- * * * --//
   Появление английской эскадры и сигнал с корабля «Эре»: «Неприятель приближается и держит к заливу», были для французов громом среди ясного неба. На их кораблях все еще не были заведены шпринги, а часть команд по-прежнему пребывала на берегу.
   На тот момент французский флот был построен в следующем порядке: передовым 74‐пушечный «Геррье» (под началом Жана-Тимотэя Трюллета-старшего), затем 74‐пушечные «Конкеран» (Этьена Дальбарда), «Спартанец» (Мориса-Жюльена Эмерио), «Аквилон» (Генриха Тевенарда), «Пепле-Суверен» (Пьера-Поля Раккорда), 80‐пушечный «Франклин» (Мориса Жильета), 120‐пушечный «Ориент» (командора Коза-Банка), 80‐пушечный «Тоннант» (командора Дюпти Туара), 74‐пушечные «Эре» (Жан-Пьера Этьена) и «Меркурий» (Камбона), 80‐пушечный «Вильгельм Тель» (Сольнье), 74‐пушечные «Женере» (Лежойля) и «Тимолеон» (Жана-Тимотэя Трюллета-младшего). Сам вице-адмирал Брюес держал свой флаг на трехдечном «Ориенте». Там же находился начальник его штаба контр-адмирал Гонорэ Гантома. Авангардом, составлявшим семь передовых кораблей, командовал контр-адмирал Бланке-Дюшайла, флаг которого развевался над «Франклином». В главе арьергарда был поставлен контр-адмирал Сильвестр Вильнев, расположившийся на «Вильгельме Теле».
   Стоящие под берегом фрегаты: 44‐пушечные «Диана» и «Джустик», 36‐пушечные «Артемз» и «Сэрьез», возглавлял контр-адмирал Дионисий Декре.
   Сегодня считается, что суммарный бортовой залп французской эскадры составлял 1186 орудий против 1030 орудий у англичан.
   Обнаружив приближение противника, Брюес велел быстрее перевозить людей с берега на корабли. Но было поздно, большей части из них так и не удалось до конца боя попасть на свои боевые посты. И они стали лишь свидетелями грандиозной картины сражения. Чтобы хоть как-то восполнить команды линейных кораблей, пришлось передать часть команд с фрегатов. Но это внесло больше неразберихи, чем принесло пользы.
   Навстречу английской эскадре устремились два брига: «Алерт» и «Райлер». Они должны были своим ложным маневром навести передовые английские линкоры на мель. Капитан «Алерта» действовал особенно отчаянно. Он почти вплотную приблизился к «Голиафу», затем дерзко развернулся прямо перед ним и, поставив все паруса, помчался прямо на каменный риф. «Алерту» чудом повезло, и он благодаря своей малой осадке проскочил через риф невредимым. На французском флоте, затаив дыхание, смотрели: клюнут англичане или нет. Англичане не клюнули! Нельсон быстро разгадал эту незамысловатую хитрость и приказал своим капитанам не отвлекаться на подобные штучки.
   А день уже медленно клонился к закату. И снова надежда! Заметив, что английские корабли ложатся в дрейф, Брюес решил, что свою атаку Нельсон, по-видимому, отложил до следующего утра. Кто же нападает в сумерках! Если все будет обстоять именно так, то в течение ночи он вполне успеет подготовить свой флот к обороне и уж тогда утром англичанам не поздоровится!
   – Впрочем, – советовался со своим начальником штаба Брюес, – ночи здесь весьма темные, а потому мы вполне можем попытаться выскользнуть из бухты и уйти на Корфу!
   – Думаю, что это верный шанс и на этот раз оставить их одноглазого героя в дураках! – кивнул контр-адмирал Гантом.
   На французских кораблях дружно заскрипели блоки, то начали поднимать тяжелые брам-реи, верный признак того, что флот готовится вступить под паруса.
   Однако то, что было понятно французским адмиралам, было столь же очевидно и для Нельсона, а потому он своей атаки откладывать не пожелал. И в шестом часу вечера движение английской эскадры было продолжено. Первым, как и прежде, резали форштевнями волну «Голиаф» с «Зилиесом», за ними следом: «Орион», «Одасьез», «Тезей», «Вэнгард», «Минотавр», «Дефенс», «Беллерофонт», «Меджестик» и «Леандр». Английская эскадра, выстроившись в линию, шла в галфвинд правым галсом, т. е. под углом в 90 градусов к ветру, дующему справа.
   Несколько севернее продвигался «Куллоден», а далее на значительном удалении к западу «Александер» и «Суфтшюр», посланные Нельсоном в свое время для разведки Александрийского порта и теперь отчаянно догонявшие своих ушедших вперед товарищей. Быстрота, с какой англичане сумели выстроить боевую линию, была просто изумительна. Это не скрылось от глаз французских офицеров и особого оптимизма им не прибавило.
   Теперь вице-адмиралу Брюесу стало окончательно ясно, что сражение последует незамедлительно, как только английские корабли сблизятся на дистанцию залпа. Никаких отсрочек до завтра быть уже не может! Теперь из последних сил, торопясь, французы выправляли свою боевую линию, заводили дополнительные якоря, клали свои стоп-анкеры за кормою задних мателотов, чтобы была хоть какая-то возможность разворачиваться бортом к противнику во время боя. Однако среди спешки и всеобщей неразберихи успели сделать далеко не все.
   Тем временем передовые «Голиаф» и «Зилиес» уже проследовали мимо французской береговой батареи на острове Абукир. С берега по англичанам палили, но без особого успеха. Затем, сблизившись с передовым французским линкором «Геррье», английские корабли убрали все паруса, кроме крюйселя.
//-- * * * --//
   Итак, сражение началось. «Конкеран» и «Спартанец» разрядили по англичанам орудия своего правого борта, но ядра их легли в воду. «Голиаф» уже успел проскочить зону поражения, а «Зилиес» еще до нее не дошел. Пока же французы перезаряжали пушки, мимо них благополучно проскочил и «Зилиес». «Геррье» же так и не сделал ни одного выстрела вообще. Как оказалось, столь безграмотная стрельба передовых французских линкоров произошла из-за отсутствия на своем месте командира авангарда. Контр-адмирал Бланке-Дюшайла в это время спешил к своим кораблям на катере с «Ориента», где получал последние указания на сражение. Прибудь французский адмирал на свой корабль на каких-то десять минут раньше или же хоть немного задержись с началом атаки Нельсон, Абукирское сражение началось бы с больших потерь для англичан, но Бог в тот день был явно на их стороне!
   За двумя передовыми английскими кораблями тем временем подтянулась вся остальная эскадра. И сразу же несколько кораблей обрушили шквал своего огня на передовой «Геррье».
   Наконец, опомнились французы. Свою первую порцию ядер получил от них «Голиаф». На нем сразу же был перебит бегучий такелаж. Пришлось отдавать якорь и, расположившись со стороны берега между вторым и третьим французскими линкорами, вступать в бой сразу с двумя. Неподалеку от «Голиафа» бросил якорь и «Зилиес». Вдвоем драться с французами им было легче! И снова англичане не могли нарадоваться тому, что французский огонь был так слаб. «Такое быстрое исполнение маневра надобно приписать отчасти тихой погоде и отчасти неготовности неприятеля встретить нас с левой стороны. На «Геррье» пушки нижнего дека с этой стороны не были выдвинуты за борт, и порта других деков были завалены кисами и разными вещами!» – писал позднее один из участников сражения.
   Именно поэтому на один залп «Зилиеса» «Геррье» мог отвечать только одним. Результат такого поединка не замедлил сказаться. В тот момент, когда заходящее солнце коснулось горизонта, фок-мачта «Геррье» упала за борт. Первое серьезное повреждение противника вызвало целую бурю ликования на английской эскадре. В честь героев «Зилиеса» на всех кораблях трижды прокричали «ура». Чтобы поднять дух своих команд, французские капитаны заставили кричать «ура» и своих матросов, но из этой затеи ничего не получилось. «Ура» вышло жиденьким и вызвало у английских матросов только громкий смех, а у французских еще большее уныние. Спустя каких-то пять минут с «Геррье» упали грот– и бизань-мачты. Почти одновременно рухнула в волны и грот-мачта «Конкерана», удачно перебитая артиллеристами «Голиафа».
   К этому времени основная часть английской эскадры уже приблизилась к французской линии вплотную и стала обходить ее со стороны моря, беря тем самым противника в два огня. В шесть часов сорок минут вечера флагман Нельсона «Вэнгард» бросил якорь напротив «Спартанца» и «Аквилона», открыв сразу же по обоим яростный огонь. По кратчайшему пути достигли своих мест боя «Одасьез» и «Тезей».
   – Передайте Гульдену и Миллеру, чтобы не вздумали бросать носовые якоря! – велел Нельсон, внимательно наблюдая за развитием ситуации. – Пусть бросают только кормовые!
   Опытным взглядом Нельсон увидел, что если только «Одасьез» с «Тезеем» отдадут носовые якоря, то пройдет немало времени, пока течение развернет их в нужном направлении. За эти минуты французы смогли бы несколько раз пройтись по их палубам всесокрушающими продольными залпами. Отдав же кормовые якоря, корабли почти сразу же вступили в бой. «Одасьез» расположился между изувеченным «Геррье» и «Конкераном», сразу же начав палить по обоим почти в упор.
   Тем временем со стороны моря французов уже обходил третий корабль – это был «Орион». Разрядив мимоходом свои орудия в многострадальный «Геррье», Сомарец двинулся дальше, чтобы завершить окружение французского авангарда.
   Капитан Сомарец направлял свой «Орион», тщательно выбирая противника. Описав большой круг, он прошел по правому борту «Тезея», который к тому времени уже вовсю дрался с французским «Спартанцем». В ходе этого маневра «Орион» подвергся храброй, но безрассудной атаке маленького фрегата «Сэрьез», капитан которого отважно бросился спасать свои линейные корабли.
   Старший лейтенант «Ориона» подошел к Сомарецу:
   – Сэр! Давайте отгоним этого наглеца!
   – Ни в коем случае! – повернулся к нему Сомарец. – Со стрельбой пока следует повременить! Пусть наш маленький друг наберется еще храбрости и подойдет как можно ближе! Прикажите убавить парусов и зарядить орудия правого борта двумя ядрами!
   Когда фрегат сошелся с «Орионом» почти вплотную, последовала команда: «Огонь!» Десятки ядер устремились к цели. Минута и на месте храброго «Сэрьеза» плавала лишь куча обломков.
   Впрочем, честь уничтожения фрегата впоследствии оспаривала команда «Голиафа». Голиафцы утверждали, что это именно они нанесли «Сэрьезу» решающие повреждения, а «Орион» только добил это обреченное судно.
   Как бы то ни было, но без четверти семь вечера «Орион» отдал свой якорь между кормой «Пепль-Суверена» и носом «Франклина». Таким образом, теперь французский авангард был полностью окружен, и спасти передовые французские корабли не могло уже ничто!
   Команда «Ориона» была в полном восторге, их капитан так удачно поставил корабль, что они могли теперь драться сразу с двумя противниками, да к тому же еще и постреливать в сторону флагмана французского флота, стоявшего неподалеку.
   – Первый залп по «Франклину»! – распорядился Сомарец. – Поглядим, насколько тверды барабанные перепонки у адмирала Бланке-Дюшайла!
   Нельсон, расхаживая по квартердеку «Вэнгарда», некоторое время озабоченно поглядывал на корабли французского арьергарда, но затем махнул на них рукой.
   – Думаю, что, находясь под ветром, они никак не смогут оказать помощь своим передовым собратьям! – сказал он капитану Эдварду Берри. – Не будем их пока даже трогать! Арьергард – это наш десерт!
   – Думаю, сэр, что все именно так у нас и получится! – ответил капитан.
   Как раз в это время произошла и первая накладка с английской стороны. Линейный корабль «Куллоден», намереваясь обойти «Леандр», плотно сел на каменный риф у острова Абукир. На большой зыби он быстро потерял руль, а вместе с рулем упустил и возможность участвовать в сражении. Капитан Трубридж рвал и метал. Но, что поделать, теперь ему надо было думать уже не об атаке противника, а о спасении собственного корабля.
   В это время напротив французского «Аквилона», помимо «Вэнгарда», бросил якорь и «Минотавр», а следовавший за ним «Дефенс» проложил внешнюю английскую линию, встав далее напротив «Пепле-Суверена». Что касается, шедших следом за ним «Беллерофонта» и «Меджестика», то они прошли дальше с твердым намерением атаковать французскую кордебаталию. В скором времени «Беллерофонт» несколько опрометчиво бросил якорь против 120‐пушечного «Ориента», а «Меджестик» борт в борт с «Тоннантом».
//-- * * * --//
   Над Абукирской бухтой быстро опускалась густая темнота, и с каждой минутой опознавать противника становилось все трудней. Чтобы капитаны не потеряли ориентиры и не спутали свои корабли с французскими, Нельсон распорядился поднять белые Георгиевские флаги и вывесить на бизань-мачтах по четыре зажженных фонаря.
   Несчастный «Геррье», три часа подряд нещадно избиваемый со всех сторон, уже являл собой бесформенную груду развалин, на которой едва успевали тушить пожары, но трехцветного флага, гордо развевающегося на обрубке грот-мачты, упорно не спускал. Капитан «Зилиеса» Гуд уже в какой раз кричал своему французскому коллеге капитану Трюллету предложения о сдаче, но тот молчал и отстреливался из последних пушек. Но с каждым залпом «Зилиеса» ответный огонь становился все слабее. И только когда в девять часов вечера Гуд направил к Трюллету шлюпку с офицером, чтобы еще раз предложить сдаться, его предложение было, наконец, принято.
   Последнее, что успел сделать капитан Трюллет перед сдачей, это пустить брандер на палящий в отдалении по его собрату «Аквалону» «Орион». К этому времени «Орион» потерял уже почти все свои плавсредства. И его команда с ужасом ждала приближения самодвижущегося снаряда. На счастье «Ориона» брандер прошел всего в двадцати метрах от его левого борта.
   Когда англичане взошли на сдавшийся им «Геррье», их взору предстала жуткая картина: бушприт и корма разбиты вдрызг, борт вырван огромными кусками, вся палуба завалена рангоутом и такелажем, повсюду горы трупов и реки крови. При всем этом якорный канат французского линкора остался цел и крепко держал разбитый корабль под огнем английских пушек.
   Почти одновременно с «Геррье» пришла и очередь его ближайшего соседа «Конкерана». Против этого бедолаги дрались «Голиаф» и «Одасьез», причем последний расстреливал его непрерывными продольными залпами. Вскоре после начала сражения был тяжело ранен капитан «Конкерана» Дальбрад. Спустя четверть часа интенсивного обстрела «Конкеран» потерял все свои мачты и выбросил белый флаг пощады.
   Следующий во французской линии корабль «Спартанец» сошелся в поединке с «Тезеем». Однако вскоре с правой стороны его атаковал еще и «Вэнгард». В довершение всего огонь по «Спартанцу» из своих кормовых орудий открыл и «Минотавр». А едва сдался «Конкеран», как в «Спартанец» полетели ядра и с «Одасьеза». Выстоять в таком огне было просто немыслимо. Некоторое время «Спартанец» кое-как держался, но затем потерял все мачты, большую часть команды и вынужден был также спустить свой флаг.
   На помощь «Спартанцу» пытался было прийти «Аквилон». Не имея против себя конкретного противника, он удачно вытянул шпринг и начал расстреливать продольными залпами «Вэнгард». Флагман английской эскадры в считанные минуты получил тяжелые повреждения и потерял больше сотни человек. Впрочем, «Вэнгарду» повезло: у него уцелели все мачты. Отлетевшей щепой был ранен в голову Нельсон. На некоторое время ему пришлось даже сдать командование эскадрой. Однако обстановка для англичан улучшилась. Вскоре на «Аквалон» обрушил всю мощь своего огня «Минотавр», а с левого борта по нему почти одновременно начал палить и «Тезей». Теперь «Аквилону» стало уже не до «Вэнгарда». Впрочем, капитан Тевенарда сопротивлялся отчаянно. На «Минотавре» он в несколько залпов выбил еще сотню человек и с полсотни на «Тезее».
   К этому времени гремело и полыхало уже по всей линии. В ночной темноте то там, то здесь вспыхивали выстрелы, слышался треск ломаемого ядрами дерева и отчаянные крики погибавших. От огня «Дефенса» и «Ориона» рухнули мачты на «Пепле-Суверене». Обрубив якорный канат, он с большими повреждениями выбрался из линии и бросил якорь невдалеке от флагманского «Ориента». В перестрелке досталось и «Дефенсу». У него слетела за борт фор-стеньга, разлетелся в куски бушприт, потери составили два десятка матросов. «Орион» при этом потерял не менее сорока человек.
   Попал в хорошую переделку и «Беллерофонт». Он неудачно занял боевую позицию против 120‐пушечного «Ориента» и поплатился за это. Французы быстро сбили ему вначале бизань-, а потом и грот-мачту. По всей палубе полыхали пожары, выглядевшие на фоне ночного неба особенно зловеще. Наконец, к половине девятого вечера «Беллерофонт» не выдержал огня, обрубил канат и с помощью вспомогательного паруса-блинда, который кое-как укрепили под огрызком бушприта, начал выходить из зоны огня. Но и здесь «Беллерофонту» не повезло, беспомощно дрейфуя вдоль линии сражения, он поочередно попал в начале под огонь «Тоннанта», а затем еще и «Эре». Когда кораблю все же удалось выбрался в сторону от боя, на его борту было уже две сотни убитых и раненых. На этом участие «Беллерофонта» в сражении завершилось. Состояние линейного корабля было такое, что с ним шутя теперь бы расправился последний фрегат.
   Против французского линкора «Тоннант» дрался «Маджестик». И ему не слишком повезло. Спустя полтора часа напряженного боя он потерял своего капитана Джона Уэсткотта, сраженного меткой пулей. Место капитана тут же заступил лейтенант Куберт, который сражался с не меньшим мужеством.
   Что касается концевых кораблей нельсоновской эскадры «Александера» и «Суифтшюра», то, заходя на Абукирский рейд, они направили форштевни своих кораблей прямо на каменный риф. Спасло их только то, что уже сидящий на соседнем каменном рифе на своем «Куллодене» Трубридж предупредил капитанов о грозящей опасности. Оба линкора вовремя отвернули в сторону.
   В девятом часу вечера, правя в темноте по огням орудийных вспышек, «Суифтшюр» поравнялся с чадящим корабельным остовом. Посчитав его недобитым французом, капитан Венеамин Галлоуэль приказал готовиться к атаке. Однако одновременно дал запрос «свой»-«чужой». И вовремя, ибо корабельный остов оказался не чем иным, как разбитым вконец «Беллерофонтом». Быстро сориентировавшись в обстановке, Галлоуэль направил свой корабль к «Ориенту» и бросил якорь в каких-то тридцати метрах от него. Взяв паруса на гитовы, он сразу же открыл яростный огонь. Рядом храбро дрался с французским «Франклином» маленький 50‐пушечный «Леандр». Подошел и сосредоточил огонь по «Ориенту» концевой корабль английской эскадры «Александер».
   Французский флагман бился с неслыханным упорством. Наверное, если бы победа в тот день присуждалась храбрейшему, то именно вице-адмирал Брюес заслуживал быть победителем. Уже в самом начале сражения он получил ранения в руку и лицо, но кое-как перевязавшись, продолжал руководить боем. В восемь часов вечера английское ядро разорвало его напополам. Последними словами умирающего были:
   – Не уносите меня вниз! Французский адмирал должен умирать на шканцах!
   Спустя полчаса Брюеса не стало. Смерть избавила его от тяжкой участи быть свидетелем разгрома своего флота.
   А сражение было в самом разгаре. «Орион» бил по «Франклину» до тех пор, пока «Леандр» не подошел его подменить. Периодически в обстрел «Франклина» подключался и «Минотавр». Когда же в половине девятого «Пепле-Суверен», не выдержав неприятельского огня, спустился под ветер, то освободившийся «Дефенс» тоже принялся расстреливать «Франклина».
   Тот из последних сил держался до без четверти десять, а потом, не видя иного выхода, сдался. Именно в этот момент наступил самый драматический момент сражения, настолько поразивший всех его участников, что пальба с обоих сторон была на несколько минут прекращена.
   Еще в девять часов вечера начался сильный пожар на «Ориенте». Пламя поднималось настолько высоко, что его видели все.
   – Не ясно, кто горит, но ясно, что ему конец! – мрачно констатировал Нельсон, наблюдая за полыхающим в ночи гигантским костром.
   Несмотря на это, «Ориент» продолжал упрямо отбиваться. Тогда дравшийся с ним «Суифтшюр» немедленно навел пушки на горящую часть огромного корабля, дал несколько точных залпов. Этого оказалось достаточно. Пламя в один миг охватило всю палубу французского флагмана. Взвившись по рангоуту с необыкновенной быстротой, оно превратило весь линейный корабль в пылающий факел. В десять часов вечера «Ориент» взлетел на воздух с ужасным грохотом. Спустя какое-то мгновение лишь густое облако дыма и пепла указывало место, где он только что сражался.
   Сражавшиеся с «Ориентом» английские линейные корабли «Александер», «Суифтшюр» и «Орион» немедленно забили свои орудийные порты и люки, убрали с палубы все горячие материалы, а по бортам поставили матросов с ведрами. Они едва успели загасить тот каскад искр, который обрушился на их корабли при взрыве «Ориента». От взрывной волны у трех британских линкоров разошлись пазы в корпусе. И теперь, если наверху одна часть их команд боролась с огнем, то внизу другая с водой. Горящая часть обломков перелетела близко стоявший «Суифтшюр» и упала в воду. Лишь два больших обломка угодили на его фор-грот-марсы, не причинив, впрочем, большого вреда. Часть обломков достала и «Александера», располагавшегося несколько далее от «Ориента». При этом на «Александере» загорелись бом-брамсель и кливер. Экипаж с трудом, но погасил возникший пожар, но пришлось отрубить утлегарь и блинда-рей, а затем оттянуться подальше от линии баталии.
   Из французских кораблей более иных от взрыва «Ориента» пострадал близстоящий «Франклин». Вся его палуба была завалена кусками раскаленного железа, обломками, горящими концами. Корабль вспыхнул, словно свечка, но храбрый экипаж успел вовремя потушить очаги пламени. Еще один из стоящих рядом мателотов «Тоннант» перед самым взрывом успел, обрубив якорный канат, отойти от обреченного флагмана. То же самое проделали и находившиеся несколько в отдалении «Эре» и «Меркурий».
   Со стоявшего рядом с погибшим «Ориентом» «Ориона» матросы по приказанию капитана Сомареца начали спасение погибавших. Те вытаскивали из воды обожженных французов, переодевали в матросское белье и загоняли в трюм, чтобы не путались под ногами.
   Спустя десять минут после взрыва «Ориента» резко усилился ветер, как бы дав сигнал к продолжению взаимного истребления. Первым опомнился после взрыва и открыл огонь «Франклин», несмотря на то, что большинство его пушек уже были сбиты. Но действовал еще его нижний дек, и «Франклин» открыл им пальбу по «Дефенсу» и «Суифтшюру». Оба английских линкора с ответом ждать себя не заставили. Несколько залпов в упор – и на «Франклине» были сбиты все мачты. Потеряв половину команды убитыми и ранеными, «Франклин» сдался на милость победителя.
   На протяжении четырех убийственных для французов часов их арьергард только видел и слышал происходящее рядом с ним, но не предпринял даже попытки поддержать своих изнемогающих в неравной битве товарищей. Один лишь «Тимолеон», поставив марсели, напрасно ждал сигнала к съемке с якоря, но такового ему так никто и не дал.
   Наступила полночь. А над Абукирской бухтой продолжали греметь залпы. К этому времени из всех французских кораблей продолжал отбиваться от неприятеля только неустрашимый «Тоннант». Его ядра по-прежнему наносили большой урон «Суифтшюру», тем более что тот не мог на них отвечать. Однако все же главным противником одинокого «Тоннанта» был не «Суифтшюр», а «Меджестик». Они отчаянно бились друг с другом еще целых три часа. Наконец в начале четвертого часа утра «Тоннант» сбил грот – и бизань-мачты «Меджестика», однако почти сразу после этого успеха полетели за борт и мачты самого «Тоннанта».
//-- * * * --//
   В ту ночь было много храбрых, однако капитан «Тоннанта» Дюпти Туар дрался с отвагой, перед которой меркнет любое перо. Он вел огонь со своего корабля, пока не были сбиты все мачты, пока у немногих оставшихся еще орудий не осталось уже живых артиллеристов, способных эти несколько пушек заряжать и наводить. Но даже и тогда, вместо того чтобы сдаться, он обрубил канат и вышел из-под огня. К этому времени «Тоннант» даже отдаленно не напоминал корабль. Это был лишь насквозь дырявый и еще каким-то чудом державшийся на воде кузов. По свидетельству очевидцев (которым просто страшно верить!), Дюпти Туар потерял в начале боя руку, потом другую, а затем ему оторвало еще и ноги. Несмотря на это, Дюпти Туар не разрешил, чтобы его унесли вниз. По приказу капитана матросы наскоро сделали ему перевязку, а затем поставили кровоточащий человеческий обрубок в кадку с отрубями. Находясь в таком положении, капитан «Тоннанта» еще некоторое время руководил боем, пока окончательно не истек кровью и не умер. Надо ли говорить, что, видя такой пример отваги и чести своего капитана, матросы сражались с противником как одержимые. Уже умирая, Туар подозвал к себе одного из немногих оставшихся в строю офицеров и прошептал:
   – Корабль ни в коем случае не сдавать, а при безвыходном положении затопить!
   Это были его последние слова…
   Ныне Дюпти Туар – национальный герой Франции, на примере которого воспитано уже немало поколений французских моряков. И это совершенно правильно, ибо только самые высокие подвиги способны зажечь огонь самопожертвования в молодых сердцах.
   Вскоре, прекратив отвечать на огонь англичан, «Тоннант» удалился под ветер и занял новое место в строю впереди «Вильгельма Телля». Преследовать его противник не решился.
   В полной темноте сражение несколько поутихло, лишь в отдельных местах пальба так и не прекратилась. Однако с первым лучом солнца оно было снова продолжено, причем с еще большим ожесточением. В 4 утра французы силами четырех кораблей (среди которых был и неутомимый «Тоннант»!) обрушились на «Александер» и уже порядком избитый «Меджестик». Однако и здесь добиться перевеса французам не удалось. Вскоре к двум британским линкорам подошли еще два – «Тезей» и «Голиаф». Дав несколько залпов, спустил флаг французский фрегат «Аретуза», командир которого необдуманно выскочил перед ними. С «Тезея» отправили было на «Артемиз» шлюпкой призовую партию, но французы, съехав на берег, взорвали свой фрегат. Тем временем еще четыре французских линкора и два фрегата, дрейфуя под ветер от английских кораблей, намеревавшихся их атаковать, оказались вскоре вне досягаемости английских пушек.
   Около 6 часов утра «Зилиес», «Голиаф» и «Тезей» снялись с якоря. Повинуясь сигналу Нельсона, они снова атаковали французские корабли. Вскоре еще два французских линкора «Эрю» и «Меркурий» выбросились на мель и подняли белые флаги.
   В 11 утра линейные корабли «Женере», «Вильгельм Телль» и «Тимолеон» с фрегатами «Джустик» и «Диана», до этого практически не участвовавшими в сражении, подняли все возможные паруса и в самый крутой бейдевинд устремились на выход из бухты. Шедший последним линкор «Тимолеон», находясь под ветром, не сумел выйти из бухты одним галсом, а потому выбросился на берег. Бежавших французов пытался преследовать «Зилиес», однако был возвращен к эскадре сигналом Нельсона.
   Командующий не желал более рисковать, так как дело и так было сделано и сделано блестяще. Из тринадцати французских линейных кораблей один был взорван, а восемь захвачены. Два линкора с двумя фрегатами бежали, а последние два линейных корабля, разбитые вконец, стояли неподалеку от английской эскадры не в силах дать ход. Это были «Тимолеон» и храбрый «Тоннант». На последнем матросы, выполняя приказ своего погибшего командира, прибили флаг к мачте гвоздями. Но и у Нельсона уже тоже не было сил атаковать. В таком неопределенном положении противники провели остаток дня и целую ночь.
//-- * * * --//
   Лишь утром 23 июля «Тезей» и «Леандр» снялись с якоря и подошли к «Тоннанту». Тот отбиваться уже не мог. Поэтому остатки французской команды взорвали свой корабль и переправились на берег. С собой они унесли и обезображенное тело Дюпти Туара.
   Вскоре на «Вэнгард» к Нельсону прибыл шлюпкой капитан Джеймс Сомарец. Нельсон встретил его на шканцах. Голова контр-адмирала была забинтована. Сомарецу тоже досталось. У него были контужены бедро и бок. Вначале капитан поздравил Нельсона с победой, и тот заулыбался в ответ. Но затем Сомарец решил высказаться об ошибках Нельсона.
   – Очень жаль, что мы не… – только и успел произнести он.
   Не желая слушать от подчиненного критику в свой адрес, Нельсон оборвал Сомареца, прокричав в ответ:
   – Слава богу, что мы не находились в желаемом вами порядке!
   С этими словами он опрометью бросился вниз со шканцев и скрылся в своей каюте. Обескураженному Сомарецу не оставалось ничего другого, как убраться на свой корабль. Историки считают, что Сомарец решил упрекнуть Нельсона за маневр между французским флотом и берегом, который он считал излишне рискованным и невыгодным. Именно эта стычка на шканцах «Вэнгарда» будет стоить Сомарецу карьеры. Нельсон не смог никогда простить опытнейшему капитану (который был к тому же старше его возрастом) даже попытки критики в свой адрес. Он отказался представить его к награждению по итогам сражения, где Сомарец сыграл далеко не последнюю роль!
   Окончательным итогом Абукирского погрома была потеря французами 11 кораблей и 5 тысяч человек. Английские потери составили 895 человек. Французского Средиземноморского флота больше не существовало!
   23 июля на эскадре победителей был отслужен благодарственный молебен, на котором все стояли со слезами на глазах. Затем Нельсон горячо благодарил своих капитанов. Тогда же офицеры английской эскадры собрали 600 фунтов стерлингов, чтобы раздать их вдовам и детям погибших матросов.
   Узнав о трагедии в Абукирской бухте, Бонапарт был вне себя. Еще бы, теперь он был отрезан от Франции, а вместе с тем от всякой помощи и предоставлен самому себе. На людях Бонапарт еще держался и даже ободрял своих соратников:
   – У нас больше нет флота. Что ж, нам остается только погибнуть или выйти отсюда великими, как древние!
   Армия уже не слишком верила в своего полководца, впрочем, и он, оставаясь в одиночестве, хватался за голову:
   – Брюес, несчастный, что ты со мной сделал!
   Получив известие о разгроме при Абукире, члены французской исполнительной Директории распорядились срочно укрепить Корфу, Анкону, Мальту и Корсику, чтобы любая попытка их атаки с моря была обречена на неудачу.
//-- * * * --//
   Тем временем в Абукирской бухте Нельсон провел ревизию захваченным французским кораблям. Три из них из-за больших повреждений были сожжены. Остальные шесть под командой Джеймса Сомареца отправлены в Гибралтар в распоряжение командующего британским Средиземноморским флотом адмирала Сент-Винцента.
   Весть об истреблении французского флота быстро достигла Тулона. Приморские города погрузились в траур. Почти в каждом доме оплакивали отца, сына, брата. Люди проклинали Директорию, однако до уличных беспорядков дело не дошло. Еще свежи были воспоминания о якобинском терроре.
   Причинами сокрушительного поражения французов при Абукире (в Англии и сегодня принято называть его сражением при Ниле) историки единодушно считают выдающиеся командные качества Нельсона, прекрасную выучку команд на его кораблях, которая особенно бросалась в глаза на фоне слабой подготовки французских команд, ослабленных революционными репрессиями, нерешительность адмирала Брюеса и трусость командующего французским авангардом адмирала Вильнева. Последнее обстоятельство особенно волнует французских историков, которые вот уже более двухсот лет пытаются найти объяснение более чем странному поведению командира французского арьергарда.
   В отношении преступного поведения Вильнева историк французского флота адмирал Журьен-де-ла-Гравьер писал: «Во власти Вильнева была единственная вероятность склонить перевес на сторону французов, и между тем, удерживаемые какою-то пагубною инерцией, корабли эти так долго оставались спокойными зрителями этой неравной борьбы! Они были под ветром у сражавшихся, но только мертвый штиль мог помешать им преодолеть слабое течение, господствовавшее у этого берега; штиля, однако, не было, и они одним галсом могли бы занять место, более чем приличное. Длина линии не превышала полторы мили, а им достаточно было подняться на несколько кабельтов, чтобы принять участие в деле. Корабли Вильнева имели в воде по два якоря, но они могли бы обрубить канаты в восемь, в десять вечера, чтобы идти выручать авангард, точно так же, как на другой день, в одиннадцать часов утра, они обрубили их, чтобы избежать поражения. Если бы даже они лишились средства вновь встать на якорь, то они могли бы сражаться под парусами, или, наконец, абордировать какой-нибудь из неприятельских кораблей. Словом, чтобы они не сделали, все было бы предпочтительнее, чем их бедственное бездействие…»
//-- * * * --//
   Что касается англичан, то и у них есть своя тайна Абукира. Дело в том, что по сегодняшний день остается вопрос: кто же принял судьбоносное решение обойти французский флот и атаковать его со стороны берега, Фолей или Нельсон? Этот спор весьма напоминает аналогичный спор английских историков о том, кто является автором знаменитого маневра прорезания французского флота в сражении при Мартинике, адмирал Родней или его флаг-капитан?
   В случае Абукира авторство Нельсона, как и авторство Фолея, имеет множество свидетельств. Увы, даже этот частный факт наглядно показывает, как мало можно полагаться на память и на мнения людей! Достоверно известно, что Нельсон не делал никакого сигнала своим кораблям обходить неприятельскую линию. Очень характерное признание по этому поводу сделал капитан Гуд, который на своем корабле следовал за «Голиафом» Фолея, с которым они вместе атаковали французский линкор «Геррье»: «Этот корабль стоял всего на 35‐футовой (10,5‐метровой) глубине, и я все время боялся, что «Голиаф» и «Зилиес» станут на мель, и никак не допускал мысли, что мы попытаемся пройти между ним и берегом». Это признание доказывает, что Нельсон не давал на обход французов никаких указаний. Однако при этом некоторые капитаны утверждают, что такой маневр якобы обсуждался Нельсоном ранее и Фолей исполнил только то, что он него хотел командующий. Приоритет Фолея подтверждает и английский адмирал Броун, который служил позднее с Фолеем и не раз слышал от последнего рассказ об Абукире. Броун пишет: «Положительно, могу подтвердить тот факт, что Фолей вел британскую эскадру без предварительных условий и указаний». Капитан Берри утверждал: «Составленный Нельсоном план сражения был точно выполнен в бою».
   Не соответствует истине утверждение английских историков об уникальности нельсоновского маневра. Именно проходом вдоль берега в 1676 году знаменитый французский адмирал Турвиль разбил объединенный голландско-испанский флот. А еще за 300 лет до этого английский же король Эдуард Третий аналогично выиграл сражение при Слюи. И совсем уж невозможно поверить, что англичане (включая и самого Нельсона) не знали о маневре с обходом под берегом турецкого флота, примененным в 1791 году вице-адмиралом Ушаковым в сражении у мыса Калиакрия.
//-- * * * --//
   Впрочем, Абукир имел еще и послесловие. Через день после сражения Нельсон вызвал к себе капитана Томпсона:
   – Дорогой Томас, я предоставляю тебе честь первым известить мир о великой победе британского флота! Вот пакет с моими депешами по Абукиру, доставишь графу Сент-Винсенту!
   – Благодарю за оказанную честь!
   Спустя несколько часов 50‐пушечный линейный корабль «Леандр» покинул Абукирскую бухту, где еще догорали остатки французского флота. Среди трофеев Томпсон должен был отвезти шпаги плененных французских капитанов, которые Нельсон презентовал лондонскому лорду-мэру. На «Леандре» отправился и капитан «Вэнгарда» Берри.
   На рассвете 18 августа с «Леандра» увидели к зюйд-осту неизвестный линейный корабль, приближавшийся попутным ветром.
   Томпсон с тревогой смотрел на неизвестный корабль. Дистанция была еще очень далека, чтобы рассмотреть флаг, но капитан был обеспокоен. Дело в том, что во время сражения корабль уже потерял более трех десятков человек, помимо этого, перед выходом в море с «Леандра» передали на захваченные в сражении призы лейтенанта и пятьдесят лучших матросов. Таким образом, у Томпсона не хватало более трети команды. Кроме этого, «Леандр» никогда не принадлежал к хорошим ходокам, да и полсотни стволов для линейного корабля не бог весть что.
   В своей биографии «Леандр» уже имел на счету один поединок с неприятельским линейным кораблем. В 1789 году, крейсируя у берегов Ост-Индии, он встретился с 74‐пушечным французским кораблем «Плутон». Тогда все было по-иному. «Леандр» атаковал, а «Плутон» защищался. После двух часов жаркого боя «Плутон» спасся бегством. Что получится на этот раз, не знал пока никто.
   Видя, что уйти ему не удастся, Томпсон велел править так, чтобы с наибольшей выгодой встретить возможного противника. Он еще не знал, что наперерез ему спешит 74‐пушечный «Женере» капитана Лежоаля. Находясь в арьергарде французского флота при Абукире, Лежоаль успел обрубить якорь и выскочить в открытое море. Теперь у него был хороший шанс поквитаться за пережитый позор.
   К 8 часов утра «Женере» под неаполитанским флагом приблизился на пушечный выстрел. «Леандр» в то время шел под всеми парусами в галфвинд левым галсом. Затем «Женере» сменил неаполитанский флаг на турецкий, но это было лишнее – англичане уже опознали противника.
   В 9 часов утра французский линейный корабль привелся к ветру и стал выходить на позицию открытия огня.
   Томпсон изо всех сил работал парусами, чтобы привести противника под свои пушки. Лежоаль, заметив это, разрядил орудия по «Леандру», не неудачно – большинство ядер пролетели перед носом английского корабля. Зато в ответ получил залп всего борта.
   Поединок начался, корабли постепенно сближались. Французы приготовились к абордажу, имея большое численное превосходство в людях, Лежоаль рассчитывал на успех в рукопашной схватке. Еще один обмен залпами. Осколком щепы был ранен Томпсон. На этот раз точнее был «Женере». Английский линейный корабль получил большие повреждения в мачтах, парусах и такелаже. Вдобавок ко всему стих ветер, что тоже было на руку французам, так как мачты «Женере» были выше, чем на маленьком «Леандре».
   Теперь Томпсон не мог уклониться от навала. «Женере» ударил носом в левый крамбол «Леандра», а потом протерся вдоль его борта, сорвав несколько портов нижнего дека. Огонь английских стрелков пока сдерживал французов от атаки. Орудия обоих кораблей в упор расстреливали друг друга. Но в это время подул небольшой ветер. Первыми натянулись паруса «Женере», и, отойдя от «Леандра», он повернул ему под нос. Английский корабль был в самом жалком положении. Вскоре «Женере» привелся к ветру, а «Леандр» развернулся и прошел у него за кормою. Томпсон воспользовался ситуацией и разрядил французу в корму свои пушки. Это был успех, но, увы, успех последний. Тут же француз развернулся и ответил всем бортом. А так как дистанция между кораблями была самая минимальная, ни одно французское ядро не пропало даром. Был ранен капитан Берри, в него попал оторванный человеческий череп. Дважды ранен был и Томпсон.
   Ветер снова стих и на море воцарился полный штиль, но перестрелка не прекращалась. В это время «Женере», уловив легкий порыв, спустился к ветру и занял положение на левом крамболе «Леандра». Пушки английского корабля были завалены обломком фор-стеньги и не могли действовать. Лежоаль, видя, что противник прекратил огонь, прокричал:
   – Так вы сдаетесь или нет?
   «Леандр» находился к этому времени уже в совершенно беспомощном состоянии: нижние реи упали на планширь, а весь рангоут, исключая бушприт, был сбит ядрами «Женере». Напротив того, французский корабль имел весь рангоут, исключая крюйс-стеньги целым, а потому спускался вдоль «Леандра», намереваясь зайти ему с кормы. Понимая, что после этого залпа ему конец, Томпсон прицепил на шпагу французский гюйс и принялся размахивать им, крича:
   – Мы сдаемся! Не стреляйте!
   Так как все шлюпки на «Женере» были разбиты, боцман и несколько мичманов бросились в воду, переплыли на «Леандр» и вступили в командование призом.
   Всего бой длился шесть часов. За время боя «Леандр» потерял трех мичманов и более трех десятков матросов, почти шестьдесят человек было ранено. Позднее англичане писали, что французы потеряли сотню убитыми и две сотни ранеными, но эти цифры сильно завышены. Вряд ли потери на «Женере» были больше, чем у англичан.
   Историк Джеймс, сам пораженный поведением своих сдавшихся соотечественников, пишет: «Экипаж «Леандра», покорявшийся угнетениям новых владетелей, более всякого другого, доказал ненарушимость правил сдачи; львы превратились в ягнят, и неповиновение их оказалось только в самовольном спуске шлюпки для перевоза капитана Томпсона и офицеров на «Женере», также для взятия с французского корабля человека высших достоинств с более благородными чувствами, нежели бессмысленные мичмана, к нам прибывшие. Капитан Томпсон и офицеры его, ждавшие ласкового приема, скоро увидели свою ошибку. Французский командир совершенно ободрал их. Г. Лежоаль позволил пленнику оставить у себя только три рубашки и взамен платья дал ему старую шинель. Корыстолюбец не позволил даже храброму капитану удержать куртку, в которой он был ранен».
   Томпсон и офицеры старались умилостивить французов, но тщетно.
   – Очень жаль, но мои матросы привыкли грабить! – посмеялся Лежоаль над сетованиями своего английского коллеги.
   В разговор вмешался капитан Берри:
   – Пусть ваши люди вернут мне пару моих турецких пистолетов, их отнял какой-то ваш матрос.
   – Это наглость! – согласился Лежоаль.
   Матроса-мародера нашли, отобрали дорогие пистолеты, но они понравились Лежоалю, и он забрал их себе.
   Отобрали французы ланцеты и у английского врача.
   – А чем мне оперировать раненых? – опешил тот.
   – Вначале наши врачи прооперируют наших раненых, а потом вы займетесь своими, впрочем, возможно, что к тому времени работы у вас будет уже не так много! – посмеялись французские матросы.
   Тем временем английские матросы вооружили фальшивый рангоут, часть запасного такелажа перевезли для этого с «Женере».
   Когда оба корабля двинулись к Корфу, вдалеке показался бриг «Мютэн», который вез дубликаты писем Нельсона. Увидев приближение английского брига, французы загнали на «Леандре» команду в трюм, забили люки и приготовились к бою. Любопытно, что на бриге избитый «Леандр» не опознали. Его приняли за французский «Вильгельм Телль», а потому предпочли обойти линейные корабли стороной.
   На Корфу пленным английским офицерам разрешили вернуться в Англию под честное слово. Матросы же остались в плену.
//-- * * * --//
   В декабре в Константинополе неожиданно объявился небезызвестный в России Сидней Смит, тот самый, что столь неудачно помогал шведскому королю Густаву Третьему в его войне с Россией, а потом и сам едва не попал к нам в плен. Теперь коммодор Смит командовал в водах Порты отрядом английских кораблей. На должность эту известный авантюрист попал благодаря протекции своего брата британского посла в Турции Спенсера Смита. В Адмиралтействе поначалу сомневались, справится ли авантюрный коммодор со столь ответственной должностью, но затем решили, что двум братьям всегда проще между собой договориться, и согласились. В Константинополь Смит прибыл на 80‐пушечном «Тигре». Там он принял и нашего посла Томару.
   – Я скоро отправляюсь к Александрии, чтобы надавать тумаков Бонапарту! – гордо объявил он. – Именно я завершу то, что начал Нельсон!
   – Хорошо бы вам установить связь и с эскадрой Ушакова, – подал здравую мысль посол Томара. – Вдвоем всегда легче, чем одному.
   – Когда этот один – английский коммодор, то он способен справиться и сам. Впрочем, я готов учредить сообщение с вашим адмиралом!
   Смит был, как всегда, хвастлив и самонадеян. Несмотря на то что старший брат усиленно толкал его ногой под столом, коммодор пустился в откровения, из которых проницательный Томара быстро понял, что англичане намерены требовать от Ушакова действий многотрудных и опасных, но нисколько российским интересам не нужных.
   Вежливо простившись, Томара поспешил в свою резиденцию, чтобы немедленно отправить Ушакову услышанные новости. В салоне «Тигра» брат Спенсер тем временем устроил головомойку брату Сиднею.
   – Мальчишка! – кричал он уже без всяких дипломатических политесов. – Ты способен хотя бы о чем-то умолчать, о чем знаешь! У тебя только два врага – твой язык и твоя безмозглая голова!
   – Может, русский посол все же не понял моих мыслей? – отвечал пристыженный коммодор.
   – В этом я глубоко сомневаюсь! – рявкнул на брата Спенсер Смит и, выходя, что есть силы хлопнул дверью.
   Выводы из разговора Томара сделал самые правильные. В своем письме Ушакову он решительно советовал адмиралу не поддаваться на посулы Сиднея Смита и Нельсона и «в удовлетворение требования лорда Нельсона отправя к Анконе по расчислению вашему довольно сильный отряд, самого вам главного пункта предприятий ваших, покорения крепости в острове Корфу, из виду терять не следует».

Глава пятая

   А на другой стороне Средиземного моря в это время происходили события не менее значительные. Устроившись в Каире, Бонапарт приступил к организации управления Египтом. Вся власть отныне принадлежала французским комендантам, при которых создавались совещательные диваны. При себе Бонапарт учредил высший совет местных вождей. Среди местных шейхов Бонапарт обычно сидел в тюрбане, скрестив ноги, и ел руками. Отныне для них он был Султан-Кебир – Великий Султан.
   Был упорядочен сбор податей и налогов. Продовольствия в Египте хватало, но со звонкой монетой были проблемы. В изыскании средств французы щепетильными не были. Из Александрии привезли в Каир шейха и первого богача Сиди-Мохаммеда Эль-Кораима.
   – Ты обвинен в государственной измене! – объявили ему. – Впрочем, можешь откупиться тридцатью тысячами франков!
   Увы, шейх оказался фаталистом.
   – Если мне суждено умереть теперь, то ничто меня не спасет, и я отдам свои пиастры без пользы, – заявил он. – Если мне не суждено умереть, то зачем же мне их отдавать?
   Взбешенный Бонапарт приказал отрубить упрямцу голову и провезти ее по улицам Каира с надписью: «Так будут наказаны все изменники и клятвопреступники». Денег, спрятанных казненным шейхом, однако, так и не нашли. Казнь шейха некоторую пользу французам все же принесла. После казни Эль-Кораима местные богатеи стали куда охотнее расставаться со своими сокровищами. Там было реквизировано четыре миллиона франков, которые поступили в армейское казначейство армии.
   Если внутри Египта жизнь для французов понемногу налаживалась, то в остальном все было не так хорошо. Известие о Абукирской трагедии было не последним. Вскоре пришло новое – султан Селим возмущен вымыслом Бонапарта, будто тот не воюет с Оттоманской Портой, а только наказывает мамлюков за обиды, чинимые французским купцам, и за угнетение арабов. Поэтому Селим послал в Сирию большую армию.
   Пополнив казну, Бонапарт задумался о новом походе. Теперь его целью была Сирия. Предприятие обещало быть трудным и опасным, но в случае успеха открывало дорогу не только на Константинополь, но и в Индию.
   – Я повторю подвиг Александра Македонского, покорю Восток, потом навербую там огромную армию и вторгнусь через Константинополь в Европу! – мечтал честолюбец в ближайшем окружении.
   Супруга Бонапарта Жозефина, как известно, плыть с ним в Африку отказалась. Вскоре до генерала дошли известия о ее развеселой жизни в Париже. Бонапарт в долгу не остался. Любовницей его стала жена некоего лейтенанта Фуре, очаровательная белокурая Полина Беллилот по прозвищу Милашка. Чтобы лейтенант не путался под ногами, его отправили с письмом во Францию на прорвавшем блокаду фрегате. Но судно перехватили англичане. Разведка у них работала превосходно, и вице-адмирал Кейт не отказал себе в удовольствии отпустить лейтенанта обратно в Египет. Перед этим он надорвал секретный пакет, и оттуда вывалилась… пачка прошлогодних газет.
   Жену Фуре нашел во дворце Бонапарта, где та мылась в ванной, и избил плетью.
   Оскорбленная Милашка потребовала от генерала:
   – Арестуй его и брось в тюрьму!
   Но Бонапарт был, прежде всего, военным, а потом уже любовником. Он ответил:
   – Этого я сделать не могу. Но ты завтра же подавай на развод.
   После оформленного развода Бонапарт уже открыто жил со своей наложницей.
   Над Фуре смеялась вся армия, а начальник штаба Бертье острил:
   – Этот бедняга Фуре не понял, какая удача ему выпала. С такой женой этот стрелок никогда бы не промахнулся!
   Фуре пытался было вызвать своего командующего на дуэль, но его быстро поставили на место. Жене он был тоже не нужен, Милашка к моменту его возвращения была уже первой дамой Египта, которую солдаты насмешливо именовали Клиупатрой. Бонапарт мечтал о сыне, но Беллиот, как и Жозефина, так и не смогла забеременеть, а потому была вскоре позабыта. Клиупатра в долгу не осталась и в неспособности обвинила самого Бонапарта. Впрочем, история закончилась вполне благополучно. Рогоносец Фуре дослужился до полковника, а веселая Беллиот стала впоследствии… весьма известной писательницей.
   Между тем в армии зрело недовольство, а в штабе даже составился новый заговор. Предполагалось схватить Наполеона, доставить его в Александрию и заставить вести переговоры с англичанами о свободном пропуске во Францию. Заговор был раскрыт, но репрессий не было, Бонапарт не хотел усугублять свое и так не простое положение.
   А затем началось восстание в Каире. Недовольство зрело давно, но теперь дервиши начали кричать на базарах, что султан объявил войну неверным франкам. Ранним утром собравшиеся в мечети Цветов старейшины объявили о начале священной войны-газавата. Повсюду кричали:
   – Пусть все, кто верит в единого Бога, направляются к мечети Аль-Азхар. Настал день расправы с кяфирами, пришла пора отомстить за наши обиды, смыть позор, который нас покрывает!
   Известие о восстании застало Бонапарта на острове под Каиром. Он обсуждал с генералами подготовку к походу в Сирию. На обратном пути в свою штаб-квартиру на площади Эзбекия он был едва не растерзан многотысячной толпой. Некоторое время Бонапарт сомневался, топить ли восстание в крови или, наоборот, проявить милосердие. Когда же ему донесли, что в квартале Насрие осаждены его ученые и убит комендант Каира генерал Дюпюи, пытавшийся уговорить повстанцев разойтись по домам, Бонапарт принял решение. Он вызвал генерала Доммартена:
   – Я буду жесток. На Востоке милосердие принимают как слабость и признают только силу! Возьми два батальона пехоты и артиллерию, займи возвышенность на северо-востоке от Каира и будь готов обстрелять мечеть Аль-Азхар с прилежащими улицами. Для открытия огня я пришлю адъютанта!
   Пока же он послал адъютанта Сулковского с небольшим конвоем посмотреть дорогу в Бельбес. Выяснив, что дорога свободна, Сулковский повернул обратно. Он уже собирался въехать в город через ворота Баб-эль-Наср, когда взбунтовавшиеся жители предместья преградили ему дорогу. Адъютант устремился в атаку во главе своего конвоя, пластая саблей во все стороны. Он уже почти пробился, но конь поскользнулся на трупах и скинул с себя всадника. Толпа растерзала его в несколько минут.
   А затем началась расправа над восставшими. Их в течение трех дней расстреливали картечью и пулями, рубили саблями. Затем начались массовые казни. Каждый день убивали десятки и десятки людей.
   Каирское восстание нашло отголосок и в соседних селениях. Узнав о мятеже одного из племен, Бонапарт приказал своему адъютанту Круазье отправиться туда, окружить все племя, перебить всех мужчин, а женщин и детей привести в Каир. Так и было сделано. Многие дети и женщины умерли по дороге, а спустя несколько часов после этой карательной экспедиции на главной площади Каира появились ослы, навьюченные мешками, над которыми вились тучи мух. Затем мешки вытряхнули и по камням покатились сотни голов казненных. Эти зверские меры, по свидетельству очевидцев, на некоторое время усмирили население.
   Теперь Бонапарт мог снова заняться подготовкой вторжения в Сирию.
//-- * * * --//
   Наконец армия двинулась в новый поход. Вскоре авангард достиг Хан-Юнус – первой деревни на дороге к первому сирийскому городу Гизе. В войсках только и говорили о Святой земле и библейских преданиях. Сопровождавшие армию сирийские католики показывали достопримечательности.
   Уже на выходе из Хан-Юнуса произошла и перестрелка с конниками турецкого трехбунчужного паши Абдаллаха. Под его началом собрались мамлюки Ибрагим-бея, арнауты Джеззар-паши, дели из Дамаска и множество арабов. Всего двадцать тысяч воинов. На подходе было еще войско иерусалимского аги.
   Абдаллах встречал французов на холмах Хеврона за деревней Хан-Юнус. Бонапарт спешно строил армию – Клебер на левом фланге, в центре генерал Бона, справа конница Мюрата. поддержанная тремя пехотными каре генерала Ланна. Первая же атака французов имела успех.
   Собранные наскоро ополченцы тут же подались назад, не в силах противостоять регулярной армии. Отчаянно дрались, как всегда, лишь мамлюки Ибрагим-бея. Они даже опрокинули эскадроны Мюрата, но в запале ускакали слишком далеко, после чего были сами атакованы во флаг и отошли на рысях.
   Всадники шейха Чорбаджии, хотя и дрались лучше арабов, не смогли выдержать ударов французских драгун. Французы преследовали турок, но те, не имея обоза, отходили столь стремительно, что вскоре оторвались от Бонапарта. Отступление прикрывали мамлюки.
   Поход продолжился. Вскоре позади остались пальмовые леса Сахилии, и теперь вокруг расстилалась бесконечная пустыня. Впрочем, стоял январь, и пустыня была суха, солнце тоже палило щадящее. Как будет здесь летом, никто старался не думать. И пустыню, и Суэцкий перешеек армия Бонапарта преодолела всего за двенадцать дней. Наконец, впереди показался оазис Аль-Ариш и стены одноименной турецкой крепости.
   На подходе к крепости авангард Ренье снова столкнулся лоб в лоб с войском Абдаллаха. Ночью, разделив дивизию на колонны, Ренье повел ее в дерзкую атаку. Освещая себе путь потайными фонарями, солдаты вплотную подкрались к неприятельскому лагерю, а потом ударили в штыки. Первым кинулся в бега сам Абдаллах, а за ним и остальные.
   Затем началась осада Аль-Ариша. Генерал Каффарелли так умело расставил пушки, что вскоре вся крепостная стена зияла брешами. Настало время штурма. Но перед этим Бонапарт предложил осажденным сдаться, обещая жизнь. Ультиматум был подкреплен яростной бомбардировкой, после которой янычары сдались и были отпущены восвояси. В Аль-Арише был оставлен гарнизон, а армия двинулась дальше.
   На окраине Гизы местные старшины, надеясь на снисхождение, вручили Бонапарту ключи своего города. Сирийские монахи читали местным феллахам французские прокламации. Феллахи мало что понимали, но уяснили главное – резни не будет.
   Бонапарт был доволен. Когда-то Гизу осаждал сам Александр Македонский и не взял. Теперь же Гиза покорилась ему.
   – Кажется, я удачливее великого Александра и поход обещает быть удачным! – весело говорил он своим генералам.
   Армия встала лагерем в садах вокруг города. Непрерывно лил дождь, и в низинах все тонуло в грязи.
   – Теперь на очереди Иерусалим! – объявил Бонапарт.
   Солдаты уже мечтали ворваться в священный город, чтобы увидеть Голгофу и Гроб Господень.
   – Там мы обязательно найдем много христиан, которыми пополним армию, – мечтали они. – Нам будет что рассказать нашим внукам!
   Ветераны, служившие еще при Людовике, распевали духовные гимны и «Плач Иеремии».
   Но Иерусалим был хорошо укреплен, и Бонапарт решил пока на него не отвлекаться. Время было дорого, и армия двинулась мимо него к стратегически важной приморской крепости Яффе. Надо было торопиться, так как турки спешно укрепляли оборону.
   Овладеть Яффой было необходимо, чтобы туда могли подходить суда с рисом, сухарями и осадными пушками.
   Армия двинулась вперед. Опять непрерывно шли дожди, отчего пало много верблюдов.
   Наконец, французы стали лагерем под Яффой. Дивизия Ланна составила левый фланг осадной позиции, генерала Бона – правый; Клебер был выделен для наблюдения за турками на пути к следующей турецкой крепости Акре.
   Стены Яффы очень высокие, а башни вооружены артиллерией. Оборону крепости возглавил сам Абдаллах-паша. С ним был и отборный отряд константинопольских канониров – топчи. Кроме этого, немало было албанцев и курдов, анатолийцев и караманийцев, дамаскинцев и уроженцев Алеппо, свирепых магрибицев и не знающих жалости чернокожих разбойников из Тэку. Все они принесли клятву драться с кяфирами до последнего дыхания.
   Французы между тем рыли траншеи и ставили батареи. Абдаллах сделал даже две вылазки, но оба раза был отбит и изгонялся обратно в крепость. Отдыхая от осадных работ, солдаты валялись под апельсиновыми деревьями, поедая апельсины в количествах неимоверных.
   Затем начальник штаба армии Бертье направил в крепость парламентеров офицера и трубача с требованием о сдаче. Но спустя четверть часа на стене были выставлены на пиках их отрубленные головы, а тела сброшены со стены. Ответом на это был яростный артиллерийский огонь. Стрельба была столь успешна, что вскоре пробили приличную брешь в стене. Наступил решающий момент.
   Бонапарт наблюдал за обстрелом, стоя на насыпи батареи, когда пуля сбила с него шляпу и поразила в голову стоявшего рядом высокого полковника.
   – Вот уже второй раз с того времени, как я воюю, мой рост спасает мне жизнь! – сказал генерал, поднимая пробитую пулей шляпу. – Впрочем, пора приступать к самому главному!
   Во главе 22‐го полка легкой пехоты встал генерал Ланн и повел его на штурм в пробитую брешь. Вскоре Ланн захватил все башни. Следом в крепость ворвались и другие полки. Бой переместился внутрь крепости. С другой стороны по штурмовым лестницам на стены одновременно взошла дивизия генерала Бона. Ярость французских солдат, видевших головы своих казненных товарищей, была неописуема. Пленных никто не брал, и сражение вскоре превратилось в жесточайшее побоище. Избиение удалось остановить только к полуночи. Турки и магрибцы, алеппцы и анатолийцы кричали «Мерси, мерси!», что, по их мнению, означало «пощады». У мечетей, где укрылись перепуганные жители, выставили караулы.
   Академик Е. Тарле писал по этому поводу так: «Спустя некоторое время, когда избиения и грабеж уже подходили к концу, генералу Бонапарту было доложено, что около 4 тысяч уцелевших еще турецких солдат при полном вооружении, большей частью арнауты и албанцы по происхождению, заперлись в одном обширном, со всех концов загороженном месте и что когда французские офицеры подъехали и потребовали сдачи, то эти солдаты объявили, что сдадутся только, если им будет обещана жизнь, а иначе будут обороняться до последней капли крови. Французские офицеры обещали им плен, и турки вышли из своего укрепления и сдали оружие. Пленников французы заперли в сараи. Генерал Бонапарт был всем этим очень разгневан. Он считал, что совершенно незачем было обещать туркам жизнь. «Что мне теперь с ними делать? – кричал он. – Где у меня припасы, чтобы их кормить?» Не было ни судов, чтобы отправить их морем из Яффы в Египет, ни достаточно свободных войск, чтобы конвоировать 4 тысячи отборных, сильных солдат через все сирийские и египетские пустыни в Александрию или Каир. Но не сразу Наполеон остановился на своем страшном решении… Он колебался и терялся в раздумье три дня. Однако на четвертый день после сдачи он отдал приказ всех их расстрелять. 4 тысячи пленников были выведены на берег моря и здесь все до одного расстреляны. «Никому не пожелаю пережить то, что пережили мы, видевшие этот расстрел», – говорит один из французских офицеров».
   Французский капитан Бурьенн вспоминал: «Пленников посадили кучами перед палатками. Руки у них были связаны веревкою за спиною. Мрачная ярость изображалась у них во взорах. Им дали по немного сухарей и хлеба… Приказ расстрелять их был дан и исполнен 10 марта… Многих из этих несчастных, составивших меньший отряд, казненный на морском берегу неподалеку от другого отряда, успели спастись вплавь на подводные камни, до которых выстрелы не достигали… Они… обретали смерть и погибали в волнах».
   Массовая казнь пленных потрясла Европу, война войной, но таких зверств там давненько не видели. Что ж, настоящие революционеры никогда не утруждали себя моралью…
   Сам Абдаллах при этом оказался лишь способным убивать безоружных парламентеров, сам же достойно погибнуть не пожелал. Спрятавшись от разъяренных французских солдат, он переоделся в христианского монаха и, покинув Яффу, добрался до палатки Бонапарта, где пал перед ним на колени, вымаливая себе прощение. «Он оказал некоторые услуги», – писал один из историков, то есть просто предал султана, после чего был отправлен в Каир.
   На следующий день улемы совершили обряд очищения мечетей. В Яффе была захвачена вся артиллерия турецкой армии в Сирии, множество штуцеров и новых ружей. Солдаты с радостью продавали по дешевке имущество жителям, у которых день назад все же и награбили, цепляли на себя дорогие шали и тюрбаны.
   Тем временем отряд Хасан-бея у городка Кены неожиданно атаковал отряд французских транспортов в двенадцать небольших судов, неосмотрительно причаливших к берегу. Французы дрались, пока был порох. Затем турки ворвались на суда и всех перерезали.
   А на следующий день удача пришла и к французам – на рейд Яффы прибыл турецкий конвой транспортов из Акры – шестнадцать судов, доверху забитых рисом, мукой, порохом и маслом. Ничего не подозревая, они подошли к берегу и были захвачены без единого выстрела.
   Казалось, что все складывается как нельзя лучше. Бонапарт был доволен, сбывались его самые смелые планы. В мечтах он уже принимал золотые ключи от Константинополя и шел на Индию. Увы, на этом удача внезапно отвернулась от него.
   Генералы еще праздновали победу, когда зашедший в штабную палатку хирург Ларрей сказал лишь одно слово:
   – Чума!
   Вскоре госпиталь был переполнен умирающими от бубонной чумы. Офицеры и солдаты заболевали и умирали в течение одного дня. Монахи ордена Святой земли, на помощь которых рассчитывали французы, заперлись в своих кельях, отказавшись ухаживать за больными. Сразу же началось дезертирство. Армию немедленно вывели за город, всюду пылали костры – это жгли награбленное в Яффе. Бонапарт лично появлялся в госпитале, смотрел, как хирурги вскрывают больным нарывы-бубоны, жал руки зараженным. Затем он на глазах у всей армии вместе с санитарами отнес к могиле труп. Но от продолжения похода Бонапарт отказываться не собирался.
   Теперь на очереди была следующая крепость Аккра, или Сен-Жан д’Акр, как именовали ее французы. Аккра – важнейший пункт на пути к Константинополю. Взяв Аккру, можно было уже смело двигаться прямо на Константинополь. Но крепость была прекрасно защищена, и взять ее будет не просто, особенно после массовой казни пленных в Яффе.
   Из Дамиетты вдоль берега двинулась к Аккре флотилия контр-адмирала Гантома с осадным парком для Аккры. Затем выступила и армия. Любопытно, но едва французы удалились от Яффы, как страшная эпидемия сама собой прекратилась.
//-- * * * --//
   А у Яффы уже собрались отряды наместника Акры Джеззар-паши. Это был пожилой босниец, бывший раб, добившийся столь высокой должности благодаря своей преданности султану и неимоверной жестокости, за что даже среди соратников имел прозвище «мясник».
   Его всадники нападали на французские обозы, резали головы отставшим и раненым. Раздосадованный этими разбойниками, Бонапарт вызвал к себе генерала Дюма.
   – Очистишь от турок леса Мески! – велел он ему.
   Лесной массив Мески – самый большой лес во всей Сирии. Когда-то именно здесь дрался Ричард Львиное Сердце с Саладином. Теперь там прятались партизаны Джеззар-паши.
   Дюма лес от турок очистил, но на обратном пути неосторожно выехал вперед своего отряда и тут же был тяжело ранен. На этом боевая карьера блестящего генерала, отца и деда великих писателей и закончилась.
   Армия тем временем уже двинулась на Акру. Впереди авангард генерала Клебера. Перед ним все время маячила конница Джеззар-паши, подкрепленная конными разбойниками-набуллусцами, потомками древних самаритян.
   – Солдаты, узнав о происхождении своих противников, с удовольствием шутили:
   – А вот и наши добрые самаритяне!
   В какой-то момент конница попыталась преградить дорогу французам, но была быстро сбита со своих позиций Клебером и подкрепившим его Ланном.
   Вскоре авангард достиг горы Кармель, господствующей над всей округой и служившей ориентиром мореплавателям. Теперь до Акры было совсем рукой подать. Неподалеку от горы в устье реки Кейсун виднелся городок Хайфа со старой оградой и несколькими башнями.
   – Вначале надо брать Хайфу, иначе мы не сможем принять флотилию с припасами, – распорядился Бонапарт.
   Понимая, что Хайфу ему не удержать, Джеззар-паша поспешил вывезти оттуда все пушки. Город встретил французов пустотой улиц и шумом прибоя. С причалов Хайфского порта хорошо просматривалась уже и сама Акра. Вооружившись подзорной трубой, Бонапарт долго осматривал знаменитую крепость. Она располагалась на выдававшемся в море мысе и была прекрасно защищена со стороны суши высокими стенами и мощными башнями. В далеком 1191 году Акру уже осаждало войско крестоносцев и простояло под ее стенами целых три года.
   На рейде Акры отчетливо были видны стоящие на якорях английские линейные корабли. То были 80‐пушечные «Тигр» и «Тезей» коммодора Сиднея Смита, пришедшие сюда всего два дня назад из Константинополя. Последнее открытие было для Бонапарта особенно неприятным.
   Когда-то Бонапарт уже встречался со Смитом. Это было в памятном обоим 1793 году в Тулоне. Тогда молодой Бонапарт пушками выгнал в море английский флот. И вот теперь новая встреча. И снова Бонапарт штурмует крепость с суши, а Смит ее защищает с моря…
   Вдоль берега навстречу идущей из Яффы флотилии транспортов немедленно ускакал патруль, чтобы предупредить о появлении англичан. Контр-адмиралу Гантому удалось вернуть часть судов с продовольствием обратно в Яффу. Несколько из них, на которых находился весь осадный парк, неожиданно для всех повернули в море. Их капитаны, помня Абукир, предпочли искать спасение не у берега, а среди волн. Увидев это, английские линейные корабли немедленно вступили под паруса и погнались за беглецами.
   Тем временем главные силы французской армии уже подходили к Акре и охватывали ее со стороны суши. Сам Бонапарт расположился на горе Мечети, которая господствовала над всей равниной и над крепостью. Солдаты между тем ставили палатки и, поглядывая на стены Акры, прикидывали, что взять крепость будет не так-то легко.
   На следующий день к Бонапарту съехались все обиженные Джеззаром шейхи. Просили они все то же: богатства, земли и должности. Командующий французской армией был милостив: богатства обещал, земли отдавал и на посты назначал. Первым из шейхов прибыл некто Дахэр, давно находящийся во вражде с Джеззар-пашой. Бонапарт вручил шейху свой гусарский ментик и вернул ему пост губернатора провинции Сафад. Обрадованный Дахэр тут же пообещал выставить пять тысяч воинов для похода на Константинополь.
   – Если ты и в самом деле приведешь столько воинов, то будешь властвовать над всей Сирией! – пообещал шейху Бонапарт.
   Затем прискакали и три вождя племени алидов. Эти пообещали выставить воинов для похода на Дамаск. За что также были поощрены ментиками. Затем генерал вручил ментики и вождям местных христиан из Назарета.
   Среди гусаров уже шептались:
   – Если так пойдет, то маленький капрал раздаст все наши ментики, и мы будем походить на общипанных петухов!
   Посреди лагеря был устроен огромный базар. Чем там только не торговали: мука и рис, овощи и молоко, сыр и фрукты, сушеный виноград и вино. Тут же забивали бесчисленных баранов и жарили шашлык. Дым стоял коромыслом!
   Вскоре с моря вернулись английские линкоры с добычей – шестью захваченными французскими транспортами. Бонапарт был раздосадован такой потерей.
   Но Сиднею Смиту радоваться было рано. Стоянка под стенами Акры была отвратительная. Вскоре у «Тезея» кораллы перерезали якорные канаты, и его унесло в море. Смит был счастлив уже тем, что «Тезей» хотя бы не выбросило на берег. Подумав, командор решил отбить у французов порт, чтобы держать там свои корабли. Посадив в барказы четыре сотни человек, он лично отправился захватывать Хайфу. У французов в городе в тот момент старшим оказался командир драгунского эскадрона Ламбер. Майор был человек опытный и встретил англичан достойно. Вначале он позволил англичанам спокойно высадиться, но, когда те двинулись по узким улицам, французы открыли беспощадный огонь с крыш и окон. Одновременно отряды драгун ударили высадившимся «омарам» в тыл, пластая их саблями. Потеряв более половины людей, Сидней Смит бежал. В довершение всего драгуны отбили и вооруженный тяжелой 32‐фунтовой пушкой барказ с «Тигра».
   А на следующий день в Хайфу завернул и турецкий фрегат. Все тот же расторопный Ламбер велел вывесить над портом турецкий флаг. Капитан фрегата, ничего не знавший о последних событиях, высадился на берег, где был захвачен Ламбером. Затем был пленен и сам фрегат, на котором обнаружили тяжелые каронады.
   Обрадованный такой удачей одноногий инженер Каффарелли велел немедленно тащить пушки к крепости для главной осадной батареи, которая должна была пробить брешь в стене. Теперь тяжелые пушки имелись. Но ядер для них было слишком мало, чтобы вести огонь на пробой.
   Тогда находчивый Каффарелли объявил:
   – Я обязуюсь платить по 5 су за каждое принесенное мне ядро!
   Голь, как говорится, на выдумки хитра, и солдаты быстро нашли способ приобретения ядер. Они группами выходили на пляж и бегали на виду английских линейных кораблей, вызывая огонь на себя, потом прятались, а когда пальба стихала, собирали ядра и тащили их на продажу. Спустя некоторое время англичане перестали реагировать на бегающих по пляжу солдат, тогда те придумали новую уловку. Теперь они демонстративно принимались копать лопатами на самом берегу, устанавливая пустые бочки и фашины, делая вид, что сооружают батарею. Едва Смит это замечал, оба линейных корабля немедленно открывали яростный огонь. Спустя пару недель тяжелая осадная артиллерия была уже вдоволь обеспечена ядрами нужного калибра.
   Из воспоминаний капитана Бурьенна: «Мы часто купались в море, и иногда англичане, вероятно, будучи навеселе, стреляли по нашим головам; сколько мне известно, это ни разу не причинило нам беды и, уверенные в том, что они не могут в нас попасть, мы почти не обращали на них внимания. Это нас даже забавляло».
   Осада – дело небыстрое и муторное. Вначале французы поставили батареи, затем начали рыть траншеи и параллели. После этого начался обстрел стен. Спустя некоторое время ядра сделали свое дело, и обрушилась часть большой башни. Джеззар-паша, не веря в то, что крепость устоит, вызвал старшего евнуха:
   – Гарем и всю казну немедленно грузить на суда!
   Не желая быть соучастником падения Акры, Сидней Смит под предлогом плохой погоды увел корабли в море.
   Но французам так и не удалось подобраться к бреши. Со стен турки вели яростный огонь.
   В это время неутомимый Каффарелли уже вовсю копал подземный ход для закладки мины под стену. Когда стена была взорвана, в образовавшуюся брешь устремились французы. Но теперь на их пути оказался глубокий ров, и они снова откатились. Несколько храбрецов, однако, взобрались на крепостную башню и сорвали турецкое знамя. Увидев это, Джеззар-паша поспешил в порт, чтобы бежать. Жители кинулись искать спасения в мечетях. Но участь Акры, а вместе с ней и всей Восточной кампании решила чистая случайность.
   Предоставим слово самому Бонапарту. Вот что он пишет об этом переломном моменте в осаде Акры: «Все казалось потерянным, а город взятым, когда пять мамлюков, трое чернокожих из Дарфура и двое черкесов, храбрецов из личной охраны Джеззара, которые оставались во дворце, чтобы помешать жителям разграбить его, заметили, что на платформе башни находятся только два-три француза, причем количество их не возрастает. Они прокрались вдоль стены, взобрались на платформу, предприняли контратаку и не нашли никого, кроме одного сапера, который спасся бегством. Эти неустрашимые мусульмане спустились с платформы в нижний этаж и нашли там Майи (французский полковник. – В.Ш.) и двух умирающих солдат; они отрубили им головы, снова поднялись на платформу, подняли оттоманский флаг и стали носить головы по городу. Отряд в 500 магрибинцев и арнаутов, поставленных у угла мечети для прикрытия посадки паши на суда, вернулся в башни; город был спасен. Этот штурм обошелся французской армии в 27 человек убитыми и 87 ранеными».
   Вскоре вернулись и корабли командора Смита. Вместе с ним в Акру прибыл и французский эмигрант полковник Филиппе, а также сотня английских артиллеристов и инженеров. Филиппе когда-то учился в парижском военном училище в классе профессора Монжа вместе с Бонапартом. Оба они держали экзамен у великого Лапласа и вступили в артиллерию. После революции Филиппе эмигрировал. После свержения якобинцев он снова появился во Франции и помог бежать Сиднею Смита из Тампля.
   При всем при этом Бонапарт несколько раз встречался в траншеях с Филиппе и старые соученики беседовали на разные темы, обменивались политическими новостями. От Филиппе Бонапарт узнал, что, пока он странствовал по пустыням, в Европе образовалась новая антифранцузская коалиция и дела Парижа становятся хуже день ото дня.
   Вскоре началась ежедневная переброска в Акру подкреплений с Кипра и Триполи. Филиппе установил ранее захваченные на французских транспортах тяжелые пушки на стенах и начал палить по осаждавшим. Французы были потрясены – их пушки теперь убивали их же!
   Шанс взять Акру штурмом был упущен окончательно…
//-- * * * --//
   Руководивший осадой генерал Каффарелли тем временем приказал подвести новую мину, которая обрушила контрэскарп. Осажденные тоже не теряли времени и заполнили бомбами и заряженными гранатами брешь. Новая попытка прорваться туда завершилась трагически, солдаты взрывались на этом сплошном минном поле.
   Османы задорно кричали растерянным французам с высоких стен:
   – Султан Селим бах-бах-бах; Бонапарт пиф-пиф-паф!
   Последниму оставалось надеяться только на подземную войну. Каффарелли повел новую минную галерею на большую башню. Турки прибегли к контрминам, но французские минеры успели их обезвредить.
   Затем Джеззар предпринял большую вылазку, чтобы обнаружить минную шахту и перебить минеров. В ночной вылазке приняли участие и англичане. С большим трудом, но турок с англичанами отбили. Поймали и главного помощника палача Джеззар-паши – чернокожего мамлюка Али. Именно он резал головы раненым французам на башенной площадке. Набежавшие местные христиане требовали публичной казни, но Бонапарт велел звать его к себе.
   – Всю свою жизнь я повиновался своему господину! Позавчера я отрубил голову твоему солдату и отнес в спасенный мною город. Вот, султан, моя голова, отруби ее, но отруби сам, и тогда я умру довольным! Пророк сказал, что нельзя отвергать последнюю просьбу умирающего!
   Подумав, Бонапарт спросил:
   – Готов ли ты служить мне так же преданно, как Джеззару?
   – Я буду предан тебе, как собака!
   – Хорошо! – кивнул командующий. – Ступай в штабную палатку, там тебя накормят!
   Тем временем паша Дамаска собрал 30‐тысячную армию. Кавалерия Джеззара и Ибрагим-бея находилась на левом берегу Иордана и все время угрожала лагерю осаждавших. Набуллусцы-самаритяне тоже выставили шесть тысяч воинов. Одновременно на Родосе готовилась к перевозке в Акру еще одна армия – янычары константинопольского гарнизона.
   Пришли известия и из Египта – там вспыхнуло новое восстание под началом некоего магрибца Мавла-Мужаммада, провозгласившего себя спасителем.
   – Пушки и ружья франков не действуют на моих учеников, а убивают самих франков! А увидев меня, франки и вовсе бросают оружие и подставляют свои тощие шеи под наши ножи! – вещал он.
   Мятежники захватили город Даманхур, перебив небольшой французский гарнизон. Против мятежников выступил генерал Франсуа Лефлер с четырьмя сотнями солдат. Вскоре маленький отряд был окружен фанатиками, но, построившись в каре, Лефлер мужественно отбил все атаки. Бой продолжался весь день, мятежники понесли огромные потери и отхлынули, недоумевая, почему вопреки уверениям учителя пули французов не убивают их самих. Но мятеж на этом не прекратился.
   Бонапарт с каждым днем нервничал все больше. Помимо пугающих новостей, все хуже шли дела и в его собственной армии. Из 13 тысяч выступивших в поход, тысяча уже погибла, еще тысяча валялась по госпиталям, а пять тысяч охраняли коммуникации. Итого в активе оставалось всего каких-то четыре тысячи.
   Спустя несколько дней Мюрату удалось отогнать подходившую к Акре армию из Дамаска, но только отогнать, а не разбить. Другие отряды отгоняли Жюно и Клебер. Но через несколько дней армия паши Дамаска снова была рядом. Ему даже удалось окружить со всех сторон у Тивериадского озера небольшой отряд Жюно, но тот, построив солдат в каре, кое-как сдерживал накаты многотысячных толп.
   Узнав о критическом положении Жюно, Бонапарт немедленно послал к нему Клебера и дивизию Бона, а потом поскакал и сам. Пока неорганизованное дамасское воинство безуспешно атаковало Жюно, Бонапарт с подошедшими полками ударил неприятелю в спину. Атака сопровождалась пушечной картечью. Этого оказалось достаточно, и 30‐тысячная армия разбежалась во все стороны.
   В историю этот бой вошел как бой у горы Табор. Потери турок были огромными, но и Клебер потерял три сотни солдат, что для маленькой французской армии было тоже немало.
   Впрочем, были и приятные моменты. Так, прибывшие вскоре три фрегата контр-адмирал Перрэ сумели под носом англичан пленить один из родосских конвоев. Затем храбрый Перрэ снова вышел в крейсерство и захватил еще несколько призов. Хваленый Смит явно не справлялся со своими обязанностями. Как и во время русско-шведской войны, он лез везде где только мог, но всегда оказывался в дураках. И здесь, под Акрой, он также пытался командовать обороной крепости, поучал Джеззар-пашу, но оказался не в силах справиться с тремя французскими фрегатами, которые захватывали турецкие суда под самым его носом.
   Снова отличился и Каффарелли. Он сделал новый подкоп и снес половину башни. Затем гренадерам удалось закрепиться на нижних этажах башни, но дальше продвинуться не удалось.
   Стены Акры были почти разрушены, но сил для штурма уже не было. Турки дрались отчаянно, каждую ночь они сами атаковали французов, кидаясь почти на верную смерть. Из десяти турок в вылазках убивали до девяти, но возвращавшихся встречали в крепости как героев. Поразительно, но в рукопашных боях турки умудрялись хвататься руками за штыки и вырывать ружья у французских солдат. Теперь те натачивали все три штыковые грани, чтобы их нельзя было ухватить.
   Но время работало против французов.
   20 апреля в траншее был ранен пулей генерал Каффарелли. Рана была тяжелой, и ему пришлось ампутировать руку. В течение шести дней талантливейший из французских инженеров медленно умирал, еще находя мужество пошутить. Так пришедшему его навестить Бонапарту он сказал:
   – Раньше я был просто безногим, теперь стал еще и безруким, и теперь перед Господом предстану в полном комплекте!
   Спустя две недели едва не погиб сам Бонапарт, которого при близком взрыве бомбы засыпало землей. Упавшего генерала прикрыли своими телами два оказавшихся поблизости гренадера.
   Между тем и в Акру пришла чума. К концу апреля Джеззар, не надеясь более удержать город, опять начал подумывать о бегстве. Но полковник Филиппе, узнав о планах паши, ворвался к нему в ярости:
   – Если вы только подумаете о бегстве, я сообщу о вашей трусости султану, и он велит отрубить вашу непутевую голову. Акру надо удержать! Именно здесь мой старый приятель сломает свои зубы!
   – Не знаю, какие зубы сломает ваш приятель, но у меня уже нет никаких сил драться! Мы все стоим по горло в крови!
   – У вас много народа и в этом наше преимущество. Надо строить новые укрепления, баррикады. Каждый выигранный день – это смерть Бонапарту!
   – Я согласен! – мрачно кивнул паша и удалился в объятия гарема.
   Свой план Филиппе стал сразу же претворять в жизнь. Работая как муравьи, турки строили и строили новые укрепления. Работая целыми днями на солнце, сам Филиппе получил солнечный удар и умер. Но свое дело сделать он все же успел.
   Бонапарт же терзался в сомнениях. Сил на штурм не было, тем более что гарнизон в крепости увеличивался и увеличивался, а его же собственная армия, наоборот, с каждым днем таяла в бесконечных стычках и от болезней. И все же он принимает решение штурмовать!
   4 мая брешь во второй башне была подготовлена для штурма, куртина между башнями сровнена с землей, были заведены и мины. Но когда армия кинулась на штурм, на горизонте показались десятки парусов – это была родосская армия. Суда еще до рассвета высадили подкрепление. Французам пришлось оставить занятую часть города и удовольствоваться лишь удержанием ложемента большой башни. Во время этого штурма был убит генерал Рамбо. Высадившись, турки кинулись в атаку, но были расстреляны из пушек и отступили.
   И нападающие, и обороняющиеся были измучены. Буквально на следующий день прибыл на фрегате контр-адмирал Перрэ, доложив Бонапарту о плавании, он попросил остаться с ним наедине.
   – Гражданин генерал! В море я перехватил несколько судов из Неаполя. Директория там учредила республику, а король бежал на Сицилию.
   – Это весьма неплохо! – кивнул генерал.
   – Но это не все! – хмыкнул Перрэ. – На севере Италии появилась русская армия во главе со старцем Суворовым. Он уже разгромил Моро, захватил Мантую и Турин и готовится к вторжению во Францию! Думаю, что сейчас в Париже до нас уже нет никакого дела. Живы мы здесь или погибли, членам Директории безразлично!
   – Спасибо за новости! – выдавил Бонапарт. – Но сейчас мне надо побыть одному.
   Всю ночь он не сомкнул глаз, вышагивая вокруг палатки под удивленными взглядами часовых.
   Наутро Бонапарт собрал генералов:
   – Мы снимаем осаду и уходим в Египет!
   – Но ведь победа уже почти у нас в руках! – воскликнул непосредственный Мюрат.
   – Если мы даже возьмем Акру, дальше мы идти не в силах, и все погибнем в этих песках! – ответил Бонапарт.
   Снятие осады было замаскировано. Батареи удвоили огонь. Они непрерывно палили в течение шести дней, сровняли с землей все укрепления, мечети и дворец Джеззара. Гарнизон ждал штурма, а его все не было. Тем временем раненые, пленные и обозные грузы переправлялись в Яффу и в Каир. 20 мая траншеи покинул арьергард – дивизия Ренье. Тяжелые пушки пришлось заклепать и утопить.
   Осада Акры обернулась большой кровью для обеих сторон. Потери турок исчислялись многими тысячами. У французов также погибло около тысячи солдат и офицеров. Среди них бригадный генерал Рамбо и дивизионный Бона. Весьма чувствительной была и потеря для армии талантливого Каффарелли дю Фальга. Среди раненых находились генерал Ланн, полковник Дюрок и пасынок Бонапарта капитан Евгений Богарнэ. Легкое ранение получил и сам Бонапарт.
   Уход французов турки обнаружили только через сутки. Не имея конницы, Джеззар-паша не мог преследовать отступавших, да он и не пытался, будучи счастлив, что все плохое для него уже закончилось.
//-- * * * --//
   Перед началом отступления встал вопрос, что же делать с ранеными. Главный хирург Лоррей, пряча глаза, предложил:
   – Тяжелораненым, которых нельзя трогать, надо дать опиум, чтобы они умерли без мучений.
   Но Бонапарт отказался:
   – Я не могу быть убийцей своих солдат!
   – Но ведь турки их все равно добьют, причем они умрут в мучениях! – пытался возразить Лоррей.
   Но командующий был непреклонен. Надо ли говорить, что главный хирург оказался прав. Едва турки ворвались в оставленный лагерь, как первым делом отрезали головы всем тяжелораненым…
   Тех из раненых, кто еще могли хоть немного передвигаться, решено было взять с собой. Для этого были собраны все оставшиеся лошади. Кавалерия спешилась, а вместе с ней офицеры и генералы. Пример в этом показал сам Бонапарт, отдавший своего коня тяжелораненому гренадеру.
   – Мой генерал! – сказал тот в отчаянии. – Но я же запачкаю ваше вышитое седло!
   – Ничего страшного, – ответил генерал. – Нет ничего чересчур красивого для храбреца!
   – Все идут пешком! Я иду первым! – объявил Бонапарт, чем вызвал настоящий восторг своих ворчунов.
   На обратном пути армия стала на привал в легендарной Цезарее. Офицеры и солдаты купались на берегу, усеянном обломками античных мраморных колонн. Затем пришлось на несколько дней остановиться в Яффе, чтобы вывезти госпитали и имущества, а также взорвать все укрепления.
   28 мая авангард Ренье двинулся из Яффы вдоль подножия Иерусалимских гор. За ним шла и остальная армия. Проходя полями, французы сжигали посевы, оставляя за собой сплошную стену огня и дыма. Затем поля кончились, и началась пустыня. Этот участок пути был особенно тяжелым. Если в январе, когда армия шла в Сирию, пустыню прошли по холодку весьма легко, то теперь палящее солнце и раскаленный песок выматывали людей до полного изнеможения. Снова началась чума. Заболевших чумой оставляли прямо в пустыне. Им давали немного воды, пистолет и… опиум. Часто смертельно уставшие солдаты просто ложились на песок и умирали, некоторые сходили с ума. Рядом шумело море, но пресной воды не было ни капли. Позади армии кружили огромные грифы, слетевшиеся на свой страшный пир. Едва от усталости падал очередной солдат, грифы с клекотом накидывались на него. Вначале грифы выклевывали глаза, а потом разрывали еще живых людей на части мощными клювами.
   Бонапарт в своем неизменном сером мундире и высоких сапогах шел впереди колонны, молчаливый и подавленный.
   Из воспоминаний капитана Бурьенна: «Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала».
   Так Бонапарт достиг Аль-Ариша. В крепости французы несколько перевели дух и двинулись дальше.
   Наконец армия прибыла в Схили. Сирийский поход остался позади. Радости увидевших Нил солдат не было предела. Сам Наполеон впоследствии вспоминал: «Нужно самому перенести девятидневные муки от отсутствия тени и особенно от жажды, чтобы представить себе ту радость, которую испытали солдаты, став лагерем посреди пальмового леса, где имелось сколько угодно отличной нильской воды. Тщательно проведенные переклички выявили наличие 11 133 человек. Не хватало, следовательно, 2000 человек. 500 было убито на поле брани, 700 умерли в госпиталях, 600 остались в гарнизонах Аль-Ариша и Катии, 200 ушли вперед; но из 11 тысяч, оставшихся в наличии, 1500 были ранены…»
   14 июня 1799 года армия вошла в Каир. Уже на следующий день, беседуя в своем дворце с собранными генералами, Бонапарт говорил:
   – Песчинка остановила мою судьбу. Если бы Акр был взят, французская армия кинулась бы на Дамаск и Алеппо и в одно мгновение была бы на Евфрате. Шестьсот тысяч друзов-христиан присоединились бы к нам, и как знать, что бы из этого вышло? Я дошел бы до Константинополя, до Индии… я изменил бы лицо мира!
   Академик Е. Тарле по этому поводу писал так: «Наполеон всегда (до конца дней) придавал какое-то особое, фатальное значение этой неудаче. Крепость Акр была последней, самой крайней восточной точкой земли, до которой суждено ему было добраться. Он предполагал остаться в Египте надолго, велел своим инженерам обследовать древние следы попыток прорытия Суэцкого канала и составить план будущих работ по этой части. Мы знаем, что он писал воевавшему как раз тогда против англичан майсорскому султану (на юге Индии), обещая помощь. У него были планы сношений и соглашений с персидским шахом. Сопротивление в Акре, беспокойные слухи о восстаниях сирийских деревень, оставленных в тылу, между Эль-Аришем и Акром, а главное, невозможность без новых подкреплений так страшно растягивать коммуникационную линию – все это положило конец мечте об утверждении его владычества в Сирии».
   Колокол судьбы уже предостерегающе прозвенел, однако пораженный манией величия генерал его так не услышал.
   Впрочем, генерал Бонапарт вовсе не считал, что его мечта дойти до Индии и изгнать оттуда англичан, навсегда перечеркнута. Нет, просто он отложил ее исполнение до лучших времен…

Глава шестая

   С началом Французской революции в 1789 году монархии Европы немедленно объединились для уничтожения нового республиканского строя. Принцип республиканцев: «Мир – хижинам, война – дворцам» веял ужасом, а отрубленная голова Людовика XVI напоминала о неотвратимости гильотины.
   Увы, революция пробудила у восставшего народа небывалый порыв, и сломить республику никак не удавалось. Тем более что союзники и между собой не сильно ладили, постоянно подставляя и предавая друг друга.
   Что касается России, то и императрица Екатерина, и сменивший ее на престоле Павел, поначалу горели праведным гневом против палачей аристократии. Но затем пришло отрезвление. Первый звонок прозвучал, когда англичане, в лучших своих традициях, «кинули» россиян в Голландии.
   Началось с того, что в мае 1799 года английское правительство предложило императору Павлу I помочь Англии отнять у французов завоеванную ими Голландию и восстановить там власть своего ставленника Вильгельма Оранского. Император Павел проникся этой просьбой и отправил 18‐тысячный десантный корпус генерала Германа.
   Снабжать наши войска должны были союзники. Но англичане заниматься этим совсем не собирались, оставляя наших без палаток, пороха и провианта. Кроме этого, в ходе боевых действий английские генералы беззастенчиво подставляли наших солдат под главные удары противника. Потери все множились, а толку не было никакого, т. к. те же английские генералы воевать с французами совершенно не умели и все бои проигрывали. Только во время первой атаки на Берген русские войска потеряли около трех тысяч человек убитыми, также было убито около тысячи англичан. При этом английские войска не поддержали русские части, уже взявшие город, и им пришлось отступить. Впоследствии это привело к катастрофе и эвакуации экспедиционного корпуса в Великобританию. Там с русскими союзниками обращались достаточно плохо, результатом чего стало увеличение числа жертв.
   Впрочем, свою главную задачу Лондон решил: англичане захватили весь голландский флот, обезопасив себя от возможного будущего нападения. Мы же остались, как говориться, при своих… К тому же англичане демонстративно проигнорировали в вопросе с Мальтой права Павла I, являвшегося… Великим магистром Мальтийского ордена. Великобритания захватила Мальту, которую российский император собирался использовать в своих целях. Мальта могла стать российской губернией, а в перспективе одной из баз российского флота на Средиземном море.
   Такое поведение англичан император воспринял как предательское. А тут и австрийцы себя показали, предав в Швейцарских горах армию фельдмаршала Суворова. Вена бросила русских гренадеров на верную смерть в заснеженных Альпах, и лишь гений Суворова спас Россию от военной катастрофы.
   Когда же англичане, нарушив все союзнические договоренности, единолично захватили Мальту, Павел I расценил это как прямую угрозу интересам России. До него наконец-то дошло, что все усилия оказались напрасными и выгоды для государства не несли. Походы Суворова и Ушакова лишь попусту растратили ресурсы империи. Реакция его была самой жесткой. Император демонстративно вышел из антифранцузской коалиции, отозвал русские эскадры из Средиземного моря и армию из Европы.
   По получении известия о сдаче Мальты император Павел указом от 23 октября 1800 года наложил новое эмбарго на суда и имущество англичан. Отныне русский хлеб перестал поступать в Англию, что грозило англичанам экономическим и политическим кризисом. Мало того, Павел отдал право перекупки русского хлеба Франции! Английские магазины и торговые склады в Петербурге были опечатаны, английские купцы обязаны были подпиской представить опись своего имущества и капиталов и дать ручательство в том, что не будут заниматься торговлей. 19 ноября Павел подписал указ о запрещении посещения английскими судами российских портов. 22 ноября была приостановлена уплата всех долгов англичанам и учреждены ликвидационные конторы их торговых фирм в Петербурге, Архангельске и Риге с конфискацией всех товаров. При этом все английские суда, находившиеся в тот момент в наших портах, были задержаны, причем матросов и капитанов ссылали во внутренние города России. Дело в том, что основным торговым контрагентом Российской империи в период правления Екатерины Великой, матери Павла, являлась именно Англия, покупавшая больше трети всего русского хлеба и корабельный лес. Этому способствовало то, что у британцев был самый многочисленный в мире торговый флот. Кроме этого, Англия расплачивалась за пшеницу дефицитными в России мануфактурными товарами. Каждое плавание в Россию и обратно приносило английским купцам до 200 % прибыли. Что касается французского рынка, то он после начала революции перестал быть интересным русским купцам: якобинцы умудрились разрушить всю французскую промышленность. И Франция на продолжительное время стала почти неплатежеспособной. Надо ли говорить, что огромные финансовые потери, возникшие в связи со сменой Павлом курса внешней политики, взбесили не только английское деловое сообщество, но и российские.
   Английский посол в Петербурге Чарльз Уитворт был фигурой весьма влиятельной. В своей должности он состоял уже долгих двенадцать лет, за которые стал своим среди столичного высшего общества. Следует сказать, что в свое время Уитворту удалось добиться улучшения англо-русских отношений, обострившихся в связи с русско-турецкой войной 1787–1791 годов, но теперь, увы. У него ничего не получалось. Более того, отношений между Петербургом и Лондоном ухудшались день ото дня. Единственно, что оставалось Уитворту, – это слать панические письма и ждать новых указаний.
   Понимая, что англичане его действия просто так не оставят, император Павел дал указание президенту Адмиралтейств-коллегии маркизу Траверсе готовиться к борьбе с англичанами будущей весной на Балтике и укрепить Роченсальм. Увы, в отношении внутренней оппозиции император оказался на редкость близорук, поэтому не принял маломальских предупредительных действий.
   Проект новой внешней политики России готовил любимец Павла кабинет-министра по иностранным делам и член Коллегии иностранных дел граф Федор Растопчин. Проект открывался словами: «Россия, как положением своим, так равно и неистощимою силою, – есть и должна быть первою державою в мире». В случае, если английский флот попробует захватить контроль над Балтийским морем, проект предлагал заключение союза с Францией, Пруссией и Австрией и установление торговой блокады Англии.
   Резкий поворот политического курса Петербурга совпал с государственным переворотом во Франции. 18 брюмера (9 ноября) 1799 года. В Париже была лишена власти Директория, разогнан парламент и к власти пришел первый консул генерал Наполеон Бонапарт. Угроза общеевропейской революции миновала, так как новый диктатор разом прекратил революцию.
   Сразу выяснилось, что у России и Франции нет никаких спорных вопросов и воевать им между собой просто не за что. А вот союз и тем, и другим был бы очень выгоден!
   Узнав о смене власти в Париже, Павел заявил:
   – Что касается сближения с Францией, то я бы ничего лучшего не желал, как видеть ее, прибегающей ко мне, в особенности как противовесу Англии и Австрии!
   Тогда же Павел издал манифест, в котором провозгласил мирную политику и отказ от борьбы с Францией, объявив, что с начала Семилетней войны империя вела непрерывную войну, и теперь его подданные нуждаются в отдыхе.
   В декабре 1800 года по инициативе Павла I была заключена конвенция о вооруженном нейтралитете между Россией, Пруссией, Швецией и Данией – совместные действия по защите торговых судов от агрессивных действий англичан на море. Это была очередная звонкая пощечина Лондону от российского императора. Но Павел ограничиваться этим не желал.
   Он начал подготовку к заключению военно-стратегического союза с Бонапартом, причем главным врагом будущего союза была объявлена Англия.
   Большой войны император не желал. Павел I заявлял неоднократно:
   – Нам надобно хотя бы два десятилетия прожить без кровопролития, и тогда Россия станет самой великой державой в мире.
   Но предметный урок англичанам был нужен, и Павел быстро понял, куда надо целить – в Индию!
   Расчет был верен. Во-первых, дела индийские весьма далеки от европейских и вписываться за индийские интересы англичан в Европе не станет никто. Во-вторых, Павел был прекрасно осведомлен о давней мечте Бонапарта об Индийском походе, которым он грезил еще в Египте. Теперь же российский император был готов не только протянуть руку будущему союзнику в его мечте, но и взять на себя организацию и обеспечение будущего нелегкого похода. Что и говорить, павловская месть англичанам была сокрушительной.
   – Как это ни парадоксально, но сейчас главным врагом стабильности и спокойствия в мире является не республиканская Франция, а Англия. И пока она не утратит позиции, люди так и будут убивать друг друга в бесчисленных войнах, затеваемых в Лондоне.
   Павел писал в инструкции графу Спренгпортену, посланному в Париж для «наведения мостов» с Бонапартом: «…Франция и Российская империя, находясь далеко друг от друга, никогда не смогут вредить друг другу…они могут, соединившись и постоянно поддерживая дружеские отношения, воспрепятствовать, чтобы другим своим стремлением к захватам и господству не могли повредить их интересам».
   Бонапарт был в восторге от предложения Павла.
   – Мы призваны изменить лицо Земли! – заявил он в ноябре 1800 года графу Спренгпортену. – Передайте вашему императору, что я вижу великое множество общих интересов и слишком мало поводов для вражды. Франция и Россия географически расположены так, чтобы быть тесно связанными между собой.
   Впрочем, любовь к России у первого консула была с интересом.
   – Помимо Франции и Англии, в мире существует третья могущественная держава – Россия и от ее вмешательства в пользу одной из борющихся сторон будет зависеть исход противостояния двух первых! Поэтому Франция просто обязана иметь Россию союзницей, – говорил Бонапарт тем же вечером уже своему министру иностранных дел Талейрану. – Нам сложно победить Англию на море, а им невозможно победить нас на суше. Но чаша весов легко склонится в пользу одной из сторон при ее союзе с Россией!
   – В самом деле, лучшего и выгоднейшего выбора сегодня для нас и быть не может! – согласился хитромудрый Талейран.
//-- * * * --//
   Новый политический курс Павла вызвал панику в Лондоне. Британский посол в Петербурге Уитворт в отчаянии депешировал в Лондон, что все пропало, что его вот-вот изгонят из России, и требовал денег на подкуп вельмож.
   Канцлер Безбородко, человек опытный и хитрый, призывал императора не торопиться:
   – Соглашение с Бонапартом означает резкое ухудшение отношений с Англией. Давайте, ваше величество, не будем делать резких движений. Пусть все образуется постепенно, ведь у англичан везде свои люди.
   Но Павел был нетерпелив:
   – На что вы намекаете, Александр Андреевич? Мои слуги слишком преданны мне, чтобы учинять заговоры! А сейчас нам, как никогда ранее, необходим надежный союзник, а таким может быть только храбрец Бонапарт! И пора, наконец, прекратить воевать за чужие интересы.
   – Ваше величество, надо быть готовыми, что Лондон будет всеми силами препятствовать нашему сближению с Парижем, не останавливаясь ни перед чем! – снова осторожно намекнул Безбородко.
   – Пусть только попробуют! – в запальчивости топнул император ногой. – Я завтра же вышлю из Петербурга их посла! Не сомневайтесь, все будет преотлично!
   Безбородко, вздохнув, склонил голову в знак послушания с царской волей. Сам он не был столь уверен в благополучном исходе задуманного.
   Между тем летом 1800 года Бонапарт предложил России вернуть безвозмездно и без каких-либо условий вернул в Россию шесть тысяч наших пленных, причем в новом обмундировании, с новым оружием, со знаменами и почестями. Этот благородный шаг был по достоинству оценен Павлом.
   Практически во всех делах новый император действовал быстро и радикально, но часто чересчур импульсивно и поспешно. Когда надо было решить проблему инфляции бумажных денег, которые в то время разменивались на серебряные по курсу один к полутора, Павел долго не думал:
   – Для компенсации дефицита в казне перелейте на Монетном дворе все дворцовое столовое серебро в монеты. Я сам буду есть на олове до тех пор, пока в России не наступит всеобщее благоденствие! А пять мильенов бумажных ассигнаций сожгите принародно на Дворцовой площади, – велел он.
   Наверное, это был самый дорогой костер в истории России…
   В отчаянии сохранить отношения Лондон предложил было Павлу совместное завоевание Корсики, рассчитывая этим поссорить его как с Францией, так и лично с корсиканцем Бонапартом. Но император России проигнорировал эту попытку:
   – Зачем мне эта Корсика? – пожал он плечами. – С таким же успехом мне могли предложить и Канарские острова!
   И сев за рабочий стол, тут же самолично отписал в Париж первому консулу: «…Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о принципах различных правительств, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается». Это значило, что отныне Россия не желала больше вмешиваться во внутренние дела республики… Жест Павла был предельно ясен!
   Когда же в Петербург пришло известие о захвате англичанами Мальты, Павел совершенно вышел из себя. И снова в Париж полетело его новое письмо: «…Я не могу не предложить Вам: нельзя ли предпринять что-нибудь на берегах Англии?» Это было уже конкретным призывом к будущему военному союзу.
   Надо ли говорить, что посыл с берегов Невы был мгновенно принят на берегах Сены?
   А вскоре в Петербурге появился дипломатический агент Бонапарта Д’Отерив, который сразу же начал активную деятельность, заявляя, что Бонапарт рассматривал Россию как равную по могуществу Франции державу и надежную союзницу.
   На приеме у канцлера Безбородко он заявил:
   – У Франции нет оснований для страха перед «русской угрозой». Франция – это единственная страна, которая не имеет никакого повода бояться Россию, так как не имеет никакого интереса желать ее упадка, и никакой причины чинить препятствия ее успехам и процветанию. Мы друг другу нигде не мешаем! – утверждал, что, отказавшись от своих экспансионистских планов, Российская империя может с успехом участвовать в решении общеевропейских вопросов. Некоторые из своих мыслей Отерив излагал в виде советов российскому императору.
   Заметим, что канцлер Безбородко являлся последовательным сторонником английского курса и смену внешнеполитического курса воспринимал с оглядкой.
   Французский постол Д’Отерив всячески восхвалял таланты российского императора. Порой его заносило в своих рекомендациях:
   – Самым мудрым решением для вас было бы разделить свое государство на две части, одна из которых была бы ориентирована на страны Азии, другая – на европейские государства. Решившись на такую реформу необъятной самодержавной монархии и подражая в этом примеру одного из мудрейших государей Римской империи, вы могли бы создать на месте одной колоссальной, а потому плохо управляемой империи, два великих государства, прочно укрепив их в основании.
   Павел отнесся к идее заинтересованно. Уловив это, Д’Отерив на следующих приемах разливался соловьем:
   – Две самостоятельные империи, которые, будучи объединены интересами близкого соседства и теми чувствами, что внушает общее происхождение, будут независимо друг от друга развивать и лелеять: первая – все ростки того процветания, которое может обеспечить обилие благотворного солнца, торговля с народами Азии через Персию и караванное сообщение с Китаем; а вторая – все те начала, что обеспечивают богатство и мощь приморских народов в Европе. Каждая из этих империй будет иметь собственную столицу: одна – Москву, другая – Петербург. Первая непосредственно завяжет торговые отношения с наиболее могущественными народами одной из самых богатых и самых промышленно развитых частей света; ее отношения с европейскими странами будут непрямыми и, таким образом, прибыль от торговли она будет делить со второй империей, которая, в свою очередь через море, порты и континентальные границы будет поддерживать отношения с политической и торговой системой Европы. Две империи, меньшего размера, по сравнению с нынешней и гораздо более прочные в своих основах, будут быстрее продвигаться по тому грандиозному пути развития, который сама природа открывает всем новым империям. Это великое поприще окажется более четко очерчено, и они яснее увидят ту цель, к которой стремятся, и станут меньше возбуждать зависть и опасения у своих соседей. Россия будет поддерживать равновесие на севере, тогда как Франция обеспечит его на юге, и их согласие укрепит баланс сил в мире!
   Узнав о происках Д’Отерива, Безбородко заметил императору:
   – Ваше величество. Вспомните, чем кончил некогда гордый Рим! Он пал жертвой самых дремучих варваров, причем только по причине того, что был разделен на две части! Так что с любыми союзниками, будь то старые – англичане, или новые – французы, надо держать ухо востро!
//-- * * * --//
   Вскоре своим послом в Петербурге Бонапарт назначил Жан-Батиста Бартелеми де Лессепса. Лучшей кандидатуры трудно было найти. Лессепс знал Россию не понаслышке. Будучи участником кругосветной экспедиции Лаперуза, он остался на Камчатке с отчетными материалами экспедиции и проделал долгий путь во Францию через всю Россию, оставив любопытные заметки о своей поездке. За время поездки Лессепс неплохо выучил и русский язык. Затем Лессепс проделал еще одно кругосветное плавание, на этот раз в поисках пропавшего без вести Лаперуза. С началом революции во Франции Лессепс был назначен секретарем французской дипломатической миссии в Константинополе. Однако после вторжения в 1798 году Бонапарта в Египет был заключен с женой и детьми в тюрьму, где провел долгих три года. А вернувшись в Париж, сразу же получает важнейшее задание – стать посредником в налаживании отношений между Россией и Францией. Надо ли говорить, что Лессепс с энтузиазмом принялся за дело.
   Что касается российского представителя в Париже, то здесь император Павел допустил непростительную ошибку. Дело в том, что к концу 1800 года генерал Магнус Спренгпортен в Париже свою миссию выполнил – наладил первые контакты с консулом Бонапартом. Теперь в Париже был необходим постоянный и профессиональный посол. Таковым стал Степан Колычев – опытный и толковый дипломат. Увы, в душе Колычев был откровенным англофилом, более того, его связывала многолетняя дружба с бывшим фаворитом императрицы Екатерины II англоманом Платоном Зубовым на почве любви к игре на скрипке. Разумеется, что столичные англоманы немедленно этим воспользовалась и быстро привлекли столь серьезного политического игрока на свою сторону. Царствование императора Павла только началось, а против него уже начала интриговать столичная проанглийская фронда…
   Ну, а затем последовало прямое и четкое предложение первого консула – нанести совместный удар по Британской Индии. Павел ответил на это своим полным согласием.
   Идея захвата Индии занимала Бонапарта еще до Египетской экспедиции. Считается, что впервые идея о походе в Индию была высказана им вслух еще в 1797 году, но в то время осуществление данного плана было невозможно. Не вызывает сомнения, что с точки зрения французских интересов военное вторжение в Азию с конечной целью завоевания Индостана стало бы стратегически важным шагом. Это привело бы к полному краху Великобритании и изменило геополитический расклад сил во всем мире. Мы уже писали выше, что и свою экспедицию в Египет Бонапарт считал прелюдией к еще более грандиозному походу в Индию. Современный французский историк Жан Тюлар считает, что: «Оккупация Египта позволяла решить сразу три стратегические задачи: захватить Суэцкий перешеек, блокировав тем самым один из путей, связывавший Индию с Англией, заполучить новую колонию… завладеть важным плацдармом, открывающим доступ к основному источнику процветания Англии – Индии, где Типпо-Сахиб (Тупу Султан. – В.Ш.) вел освободительную войну с британскими колонизаторами».
   Удивительно, на как оказалось, об Индии с детства мечтал и Павел I! Еще в далеком 1763 году знаменитый Ломоносов прислал девятилетнему цесаревичу письмо-посвящение с предложением использовать Северный Ледовитый океан для плавания в Индию, для установления с ней торговых отношений. И девятилетний Павел пишет письмо в Адмиралтейств-коллегию, что действительно хорошо бы добраться до Индии: «Упоминаемые оные доводы (доводы М.В. Ломоносова. – В.Ш.) не противны в чем мореплавательским примечаниям, если оные во всем основательны, то каким образом точно приступить надлежит к предприятию, в тайне ль хранить оное или начать открыто, какие приуготовления сделать, где и в каком числе суда строить, в какое время и откуда идти, словом, что к успешному произведению в действо всего намерения потребно». Признавая большие трудности, которые придется преодолеть на этом пути, цесаревич Павел предсказывал новые открытия, которые ждали бы первопроходцев, ибо «несметное еще множество на земном круге осталось неведомого». При этом он соглашался с М.В. Ломоносовым в том, что проход Северным морским путем имел огромное значение для развития торговли: «…в общей коммерции произошло бы удобство и приращение». Но в своих рассуждениях мальчик пошел дальше: «Сие дело клонится к распространению по морям славы и к приращению избытков Российской империи». И вот теперь, спустя тридцать лет, его детская мечта наконец-то получила реальные очертания. Мог ли Павел не ответить на призыв Бонапарта о совместном походе в Индию, если в этом присутствовал и геополитический интерес России? Ответ очевиден…
   Кто знает, как сложилась бы судьба императора Павла, если бы не этот грандиозный совместный проект. Увы, но несмотря на строжайшую секретность проекта, англичане узнали о нем практически сразу через своих осведомителей в Петербурге.
   Секретный план союзников предусматривал совместный поход в Среднюю Азию двух пехотных корпусов – французского и российского, а также Донского казачьего войска. Всего до 70 тысяч пехоты, артиллерия и 20 тысяч казаков и калмыков. Стал вопрос, кому командовать столь ответственной экспедицией. Бонапарт колебался, но Павел развеял его сомнения:
   – Передайте первому консулу, что пусть главным командиром будет генерал Массена, ведь он ревновал к славе в Альпах самого Суворова!
   Разумеется, Бонапарт согласился, прибавив, что хотел бы, чтобы столь экзотический поход был организован по примеру Египетского с инженерами, учеными и художниками.
   Павел на это лишь пожал плечами:
   – Пусть едут, коль охота в песках жариться!
   Общий план похода разработал Бонапарт и генерал Бертье. В Петербург его тайно привез генерал Дюрок. Круг посвященных в секретный план был очень узок. Известно лишь, что, помимо самого императора и президента Военной коллегии фельдмаршала Салтыкова, в план был посвящен еще и военный губернатор граф Петр Пален, сосредоточивший к этому времени в своих цепких руках все вопросы внешней политики (как член совета и Коллегии иностранных дел).
   Совещание по привезенному французскому плану проходило в этом узком кругу.
   План, доставленный Дюроком, был таков: вначале французский корпус должен был перейти Дунай и, двигаясь по югу России, добраться до Астрахани. Туда же должны были подойти и российские войска. После этого оба корпуса на судах Каспийской флотилии в несколько приемов должны были пересечь Каспийское море и высадиться на его южном берегу в Астрабаде. По подсчетам Бертье, на весь поход из Франции до Астрабада должно было уйти 80 суток. За последующие 50 суток предполагалось дойти до Кандагара и Герата, а в сентябре того же 1801 года достигнуть и пределов Индии. Сегодня понятно, что французский план похода в Индию был весьма сырым и поверхностным. Об этом Дюроку сказал, кстати, сам император Павел.
   – Будем обдумывать сей трудный поход более обстоятельно, – заявил российский император. – Прежде всего, надобно увеличить сроки похода, а также решение промежуточных задач – непременное завоевание Бухарского и Хивинского ханств как базисов для дальнейшего движения. Надо озаботиться также провиантом и водой в жарких песках!
   В ответ Дюрок только кивал головой. Возразить ему было нечего. Впрочем, большая часть подготовки зависела только от российской стороны. Это также было всем ясно…
   Уже на следующий день граф Пален тайно посетил английского посла Уитворта. После этого из Петербурга полетели шифрованные письма в Лондон. По распоряжению того же Палена их велено было пропускать без всякой перлюстрации. Индийский поход еще только приобретал очертания в примерных планах, но вокруг него уже закрутилась серьезная политическая интрига.
//-- * * * --//
   А затем между императором Павлом и генералом Бонапартом началась недолгая, но весьма интенсивная и важная переписка. Забегая вперед, скажем, что практически вся эта переписка была в 1816 году выкуплена неким частным лицом из Великобритании и впоследствии сожжена. Но это будет позднее, а пока Павел известил первого консула, что не против наказать Лондон, забрав у него Индию. Бонапарт был в полном восторге от предложения. Сбывались самые смелые его мечты!
   Бонапарт немедленно прислал ответ, что полностью согласен с таким планом и готов в нем участвовать. Однако высказал опасение, что путь в Индию будет пролегать через бесплодную и почти дикую страну. На это Павел ответил, что у французов неверная информация и регион, о котором пишет Бонапарт, не является, ни бесплодным, ни диким.
   Павел писал: «Эти страны не дики, не бесплодны; дорога открыта и просторна давно; караваны проходят обыкновенно в тридцать пять – сорок дней от берегов Инда до Астрабада. Почва, подобно Аравии и Ливии, не покрыта сыпучими песками; реки орошают ее почти на каждом шагу; в кормовых травах недостатка нет; рис произрастает в изобилии и составляет главную пищу жителей; быки, овцы, дичина водятся во множестве; плоды разнообразны и отменны. Единственное разумное замечание – долгота пути, но и это не должно служить поводом к отвержению проекта. Французская и русская армии жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы; их мужество, постоянство и благоразумие военачальников победят какие бы то ни было препятствия».
   Неизвестно, от кого он получил столь позитивное описание трудного пути через пустыни и горы, которые предстояло преодолеть, чтобы достичь цели. Впрочем, истина лежала, как всегда, где-то посредине оценок обоих правителей.
   После этого к планированию Индийской экспедиции, наряду с императором Павлом, подключился французский Главный штаб, во главе с военным министром Франции Александром Бертье.
   Проект грандиозной русско-французской экспедиции в Индию в 1800 году был разработан столь детально, что, знакомясь с ним, приходишь к убеждению, что он имел все шансы на успех. Итак, что же представлял собой этот катастрофический для англичан проект? Прежде всего, какую он ставил цель? А цель была определена весьма четко и лаконично – изгнать англичан безвозвратно из Индостана, причем изгнать безвозвратно! Впрочем, было ясно, что Большая Игра на этом не закончилась. Французы тут же заявляли, что освобождать Индию следует не для того, чтобы индусы обрели независимость, а для того, чтобы освободить эти прекрасные и богатые страны Индостана от британского ига; открыть новые пути промышленности и торговли просвещенных европейских наций, прежде всего, разумеется, Франции. Относительно преференций, которые должна была получить от этого предприятия Россия, в проекте не было сказано ни слова. Впрочем, проект был французским, и российский император должен был сам определить российские интересы в этом предприятии.
   Французский дипломат О’Меара обсуждал уже с президентом Военной коллегии фельдмаршалом Салтыковым конкретные вопросы будущего совместного похода. Когда тот посетовал на огромность расстояний до Индии, О’Меара его успокоил:
   – Расстояние не имеет большого значения, просто провиант транспортируется на верблюдах, а казаки его всегда будут добывать достаточно. Деньги они найдут по прибытии; надежда на завоевание в один момент подняла бы множество калмыков и казаков без всяких расходов на это. Пообещайте им разграбление некоторых богатых городов как приманку, и набегут тысячи для того, чтобы стать под знамена!
   – Уж не знаю, как насчет приманки, но вот девяносто лет назад полковнику нашему Бековичу-Черкасскому голову враз срубили!
   На это О’Меара лишь недоуменно пожал плечами, имя Бековича-Черкасского ему ни о чем не говорило.
   – Вспомните великого Александра, который дошел до Индии от Македонских гор, – парировал он фигурой куда более в истории весомой. – Неужели наши армии слабее его, а талант наших генералов хуже? Кстати, и сам ваш император давеча привел мне в пример персидского Надир-шаха, который совсем недавно успешно проделал этот же путь!
   Против последнего аргумента у Салтыкова возражений не было:
   – Ежели его величество так действительно сказать изволил, значит, так все и обстоит на самом деле! – сразу же согласился он.
   Проводив же француза, Салтыков пил крепкий кофий и вздыхал:
   – Как у этих лягушатников все просто: раз – и в Египте, два – и в Индии! А тут столько вопросов решать надобно, что аж мозги вскипают!
//-- * * * --//
   Экспедиционная армия должна была насчитывать 70 тысяч человек. Сразу скажем, что если бы она действительно достигла Индии, то противопоставить ему англичанам было просто нечего. В ответ они могли выставить максимум две тысячи английских солдат. Остальное их 30‐тысячное войско составляли наскоро обученные сипаи и воины союзных княжеств, профессионализм, а самое главное, боевой дух которых был весьма низок. Безусловно, что достигни союзники тогда Индии, их тут же поддержали бы и все старые враги Британской Ост-Индской компании, которых было предостаточно.
   Сами французы обязывались направить в экспедицию корпус численностью в 35 тысяч офицеров и солдат, взятых из Рейнской армии. Российский корпус также должны был насчитывать 35 тысяч человек, 10 тысяч из них должны были составить казаки.
   На первом этапе французский корпус должен был спуститься на предоставленных австрийцами судах вниз по Дунаю. При плавании по Дунаю французы должны были брать с собой только полевые орудия с зарядными ящиками. Кавалерия и артиллерия не должны идти в поход без лошадей; на барки грузить только седла, сбруи, вьюки, постромки, поводья, вожжи и проч., и прочие. Лошадей предполагалось закупить впоследствии в Астрахани, а частично даже и в персидском Астрабаде.
   Как и во время своего Египетского похода, Бонапарт планировал задействовать в Индийском походе ученых и художников. Кроме этого, он полагал, что полезны будут аэронавты (воздухоплаватели) и пиротехники. Французские комиссары и офицеры Главного штаба должны были, опережая армию, следовать впереди корпуса на почтовых, занимаясь подготовкой этапов и определения мест временного расквартирования, готовя провиант и топливо, закупая лошадей, верблюдов и подводы. Для этого Бонапарт обязался выделить 10 миллионов франков.
   В устье Черного моря французы должны были перебраться на российские транспортные суда, которые вдоль северного берега Черного моря, а затем и через Азовское должны были достигнуть устья Дона, а затем подняться по нему до станицы Пятиизбянки. Там, высадившись на берег, французы должны были двинуться к Царицыну, расположенному на правом берегу Волги. В Царицыне французов должны были уже ждать российские речные транспортные суда. Далее по Волге они должны были достигнуть Астрахани. Туда же в Астрахань, но ранее должны были прибыть и российский корпус. При этом русские войска должны были прибыть в Астрабад раньше французов. Что касается казаков, то они должны были двигаться в Персию через среднеазиатские ханства сухопутным путем, так как большое количество лошадей крайне бы затруднило перевозку казаков морем.
   Каспийская флотилия должна была вначале перевезти в Астрабад российские части, а затем, по мере их прибытия в Астрахань, и французские, со всеми их припасами. Задача для Каспийской флотилии, прямо скажем, была поставлена нелегкая. Но опыт перевозки больших воинских контингентов уже имелся начиная с Персидского похода Петра I. Поэтому в несколько заходов перевезти войска на южный берег Каспийского моря в персидский Астрабад было вполне возможно. Именно Астрабад должен был стать главной квартирой союзной экспедиционной армии. Там предполагалось разместить войсковые и провиантские магазины и тыловые службы. Почему выбор пал именно на этот портовый город? Во-первых, в Астрабаде был большой и удобный порт. Во-вторых, он был расположен весьма выгодно, так как от него расходились караванные дороги по всей Персии. В-третьих, Астрабадская провинция славилась богатством и могла вполне обеспечить некоторое время содержание экспедиционных корпусов.
   Еще в 1781 году капитан 2 ранга Марко Войнович, побывавший в Астрабаде, писал: «Обширный, глубокий и отовсюду закрытый залив, с юга он прилегает к цветущей равнине – подошве высоких гор, прорезанной светлыми ручейками, оттененной густыми деревьями; климат – превосходнейший: здоровый, всегда теплый и никогда утомительно-жаркий; строевой лес, плодовые деревья, богатые поля, множество редких птиц, пастбища давали все средства к продовольствию. Вблизи несколько деревень; подалее – величественные развалины шахских увеселительных дворцов с великолепными садами; еще далее – в разные стороны (в 40 и 86 верстах) – города Астрабад и Сари; пути отсюда в глубину Персии, в Индию и Среднюю Азию способны и непродолжительны: до Бассоры полагали менее месяца караванного ходу, до Хивы – 14 дней, до Бухары – 18, в Индию чрез Кандагар пять недель».
   Выводы Войновича полностью подтверждал его помощника капитан-лейтенант Радинг: «Словом, место сие (сам Астрабад. – В.Ш.), да и почитай вся Астрабадская провинция, по причине множества естественных украшений и выгод почитается приятнейшим и благополучнейшим из многих в подобном смысле выхваляемых земель».
   Немаловажно и то, что с 1783 года там находилась крупная фактория (несколько десятков российских купцов) русско-персидской торговой компании. Так что в Астрабаде имелись люди, способные встретить прибывающие войска, помочь военачальникам вступить в контакт с местными правителями, а также стать проводниками в дальнейшем пути. Так что выбор Астрабада как будущей тыловой базы союзников был абсолютно верен.
   В плане похода было уделено место и нюансам. Например, для внушения этим народам самого высокого понятия о Франции и России предполагалось до выступления армии и главной квартиры из Астрабада устроить там несколько блестящих праздников с демонстрацией военной мощи и фейерверками. А казначеям было велено обеспечить войска венецианскими цехинами, голландскими червонцами, российскими империалами и рублями, которые более иных европейских валют ценились тогда в Персии и Индии. Подвоз всего необходимого должна была и в дальнейшем регулярно осуществлять из Астрахани Каспийская флотилия. Подготовившись в Астрабаде к длительному переходу, союзная экспедиционная армия должна была выступить в направлении Герат – Ферах – Кандагар, достигнув в конце долгого и трудного перехода правого берега Инда.
   Любопытны сделанные французскими генштабистами расчеты этого похода. Так, на плавание вниз по Дунаю до его устьев: в Черном море отводилось 20 дней, от устьев Дуная до Таганрога – 16, от Таганрога до Пятиизбянки еще 20. Расстояние от Пятиизбянки до Царицына предполагалось пройти за 4 дня, а от Царицына до Астрахани за 5. На плавание от Астрахани до Астрабада отводилось 10. Ну, а на самый сложный и долгий переход от Астрабада до берегов Инда – 45 дней. Таким образом, вторжение союзников в Индию должно было осуществиться за каких-то 120 дней, т. е. за четыре месяца. Учитывая, что почта в ту пору шла из Лондона в Индию не менее полугода, шансов что-либо предпринять против союзников у англичан не было. Честно говоря, выкладки французских офицеров вызывают определенные сомнения. Во-первых, войска не могли беспрерывно находиться в движении. В пути они должны были останавливаться на дневки, а периодически совершать еще более долгие остановки. Кроме этого, вряд ли за один рейс можно было перевезти 35 тысяч французов вначале по Дунаю, а затем по Черному морю в Таганрог. Для этого понадобилось бы несколько рейсов. Еще более невероятным выглядят отведенные 10 суток для перевозки французского корпуса (русский должен был переправиться заранее!) через все Каспийское море в Астрабад. Ведь везти надо было не только 35 тысяч солдат, но лошадей, орудия, ядра, порой и массу всяких других жизненно необходимых в столь продолжительном походе припасов. Возможно, все же, что речь в расчетах французов шла не обо всей армии, а о ее авангарде, который должен был стремительным броском через реки и степи, моря, пустыни и горы внезапно ворваться в Индию. Остальные полки должны были уже подходить постепенно, наращивая, таким образом, силы экспедиционной армии. Помимо этого, часть сил необходимо было оставить и для охраны чрезвычайно растянутых коммуникаций. Возможно, французы предполагали осуществлять охрану за счет россиян и, прежде всего, за счет казаков. Предполагалось устройство военных коммуникаций, для охраны которых должны были заниматься казаки, учреждение военной почты, которую осуществлять также должны были казаки.
   В Астрабаде французская армия должна быть снабжена припасами, собранными и заготовленными российскими и французскими комиссарами. Военные припасы должны были доставляться из Астраханского, Казанского и Саратовского арсеналов, которые к этому времени были значительно пополнены.
   Надо сказать, что французские генералы заранее договорились в Саксонии с директорами колонии евангелистов Сарепта, расположенной на правом берегу Волги в шести милях от Царицына, которые подписали договор о будущих подрядах. Мало кто знает, но главное управление этой немецкой колонии на русской земле находилось тогда в Дрездене. Именно Сарепта должна была обеспечивать французов во время дальнейшего похода всеми видами припасов, включая медикаменты.
   Впереди армии должны были ехать дипломатические эмиссары, которым вменялось вести переговоры с местными ханами и персидским шахом. Эмиссары должны были внушить ханам, что, что «армия двух великих народов, во всей вселенной могущественнейших, должна пройти через их владения, шествуя в Индию; что единственная цель похода – изгнать из Индии англичан, поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могучие, богатые произведениями – естественными и промышленными, чтобы они привлекали к себе все народы земли для причастия к деяниям и всякого рода щедротам, которыми небу угодно было оделить эти страны; что ужасное состояние угнетения, злосчастия и рабства, в котором ныне стенают народы этих стран, внушило Франции и Poccии живейшее к ним участие; что вследствие этого оба правительства решили соединить свои силы, чтобы освободить Индию от тиранического и варварского ига англичан; что князья и народы всех стран, чрез которые пройдет союзная армия, не должны нисколько ее опасаться; напротив, им предлагают, чтобы они всеми своими средствами способствовали успеху этого полезного и славного предприятия; что этот поход настолько же справедлив по своей цели, насколько был несправедлив поход Александра, желавшего завоевать весь мир; что союзная армия не будет взимать контрибуций, будет всё закупать по обоюдному соглашению и платить чистыми деньгами за все предметы, для существования ее необходимые; что в этом случае будет поддерживать ее строжайшая дисциплина, что вероисповедание, законы, обычаи, нравы, собственность, женщины – будут повсюду уважены, пощажены и проч., и проч.».
   Сегодня историки спорят, кому именно принадлежал этот план Бонапарту или Павлу? Скорее всего, план все же был совместным, но большую часть его все же составили русские генералы под руководством Павла.
   Что касается командующего французским корпусом, то Бонапарт определил на эту должность дивизионного генерала Массена. Военную службу Андре Массена начал солдатом в королевской пехоте. Так как он был из простолюдинов, то прослужив 14 лет, дослужился только до прапорщика. Вскоре после начала революции он уже командовал батальоном, а в 1793 году стал дивизионным генералом. Итальянская кампания 1796 года принесла Массене славу выдающегося полководца. В 1799 году он командовал войсками в Швейцарии. Там, в битве при Цюрихе, потерпел поражение от австрийцев, но затем наголову разгромил объединенную русско-австрийскую армию, под командованием генерала Римского-Корсакова, несмотря на превосходство неприятеля в силах. В сентябре 1799 года Массена потерпел поражения от русских войск, под командованием А.В. Суворова при Муттентале и Клентале. Но в следующим году прославился обороной Генуи. Забегая вперед, отметим, что впоследствии Массена станет одним из первых маршалов Наполеона. В 1805 году он будет громить в австрийцев и захватит Неаполитанское королевство. Отличится в походах 1806–1807 годов против Австрии, Пруссии и России, командуя левым флангом французской армии. После заключения Тильзитского мира Массена получит титул герцога Риволи, а в 1809 году, за отличие в сражении при Асперне – титул князя Эсслингского. Наполеон Бонапарт так охарактеризовал действия Массена в этом сражении: «Кто не видел, как дрался Массена при Асперне, тот ничего не видел!» В 1810 году Массена возглавит французскую армию в Португалии. На этом боевая его боевая деятельность завершится. В 1817 году Массена умрет в Париже от туберкулеза. Так что командующий французским корпусом был подобран Бонапартом весьма достойный. Кто должен был командовать нашими войсками, так и осталось тайной, которую унес с собой император Павел. Никаких бумаг на сей счет историки так и не нашли.
   Итак, полная договоренность между императором Павлом и генералом Бонапартом была достигнута. Наступало время практических действий.
   Всегда отличавшийся пылким нравом и несдержанностью, Павел не утерпел и на этот раз. Пока французы готовили свой экспедиционный корпус, а его собственные генералы наши войска к столь трудному и длительному походу, Павел решил, что прежде регулярных войск надо послать вперед донских казаков. Донцы должны были стать авангардом союзной армии, попутно решив вопрос с Хивой, Бухарой и Кокандом, обеспечив, к моменту подхода союзных экспедиционных корпусов, лояльность среднеазиатских ханов. Из казны на поход казаков было выделена огромная по тем временам сумма – полтора миллиона рублей. Уже одно это говорило о серьезности намерений российского императора.
//-- * * * --//
   Ну, а что представляла собой дорога от Астрабада до Герата? В свое время Ф. Энгельс, анализируя возможность вторжения в Индию через Афганистан, писал: «Наступление со стороны Каспийского моря и Аракса давало бы возможность только одной колонне (идущей из Астрабада) миновать пустыню, как раз там, где от этих гор отходит к югу хребет, отделяющий персидскую пустыню от лучше орошенных районов Афганистана, расположен Герат, окруженный довольно обширной и исключительно плодородной долиной, дающей ему средства существования. К северу от гор Хорасана находится пустыня, похожая на ту, которая лежит у их южного подножия. Большие реки, вроде Мургаба, здесь также теряются в песках. Однако Оксус и Яксарт достаточно могучи, чтобы пробиться через эти пески и образовать в своем нижнем течении обширные долины, пригодные для земледелия». Итак, в том месте, где предстояло идти союзным войскам, никакой пустыни никогда не было.
   Автор просит прощение за следующую длинную цитату, но она, в свете нашего разговора, чрезвычайно важна, т. к. это отчет английской разведки начала XIX века: «Гератская провинция простирается почти от притоков Герируда на восток, до персидской границы на запад и от южной России до северной границы Сеистана. Площадь ее имеет протяжение с востока на запад 300 миль (450 верст) и с севера на юг 200 миль (300 верст). На севере, юге и западе попадаются пространства бесплодной земли, представляющей возможность обработки лишь на ограниченных площадках. На восток верхняя часть Герируда тянется до горной системы Кухи-Баба. Высчитано, что долина Герируда в состоянии прокормить оккупационную армию, не превышающую 150 тысяч человек. Эти обстоятельства, в связи с расположением Герата в узле дорог с Каспийского моря от Мерва, Мешеда, Бухары и Индии через Кандагар, дало этому пункту название Ключа Индии. Долина Герируда представляет явные признаки редкого плодородия; под самым городом растут фисташковые и тутовые деревья, ежевика и шиповник. Окрестности изобилуют селениями и хуторами. Река Герируд, которая течет в одном русле от 100 до 140 футов шириною и вода которой к концу лета заметно убывает, преобразила окрестную пустыню в улыбающийся рай. Полая вода держится в реке от конца января до конца марта, когда броды опасно проходимы. В апреле месяце благодаря убыли воды броды легче проходимы; средняя глубина их в то время около 4 футов. Позже, когда погода становится более жаркой, река на всем протяжении превращается в длинные озера, питающиеся ключами и подпочвенными течениями. Нижнее течение Герируда, которое орошает Тедженский оазис и Серахское приставство, в главных чертах сохраняет особенности верхнего течения».
   Как видим, англичане не сомневались, что по пути в Герат и в самом Герате возможно было обеспечить провиантом вдвое большую армию, чем русские и французские экспедиционные корпуса.
   Ну, и наконец, сам Герат – являвшийся главным ключем к Индии. Сошлемся еще раз на Ф. Энгельса: «Политическое значение Герата обусловлено тем, что он является стратегическим центром всей области, лежащей между Персидским заливом, Каспийским морем и рекой Яксартом на западе и севере и рекой Индом на востоке; поэтому в случае серьезного столкновения между Англией и Россией в борьбе за верховенство в Азии – столкновения, которое английское вторжение в Персию может ускорить, – Герат окажется главным предметом спора и вероятным театром первых крупных военных действий».
   Отметим, что Ф. Энгельс писал о реалиях 50‐х годов XIX века, а в самом его начале англичан там еще и духу не было и остановить первоклассную европейскую армию, которая к тому же вовсе не собиралась оккупировать эту горную страну, в Герате было некому. На тот момент в Афганистане еще не появился ни один англичанин!
   Предыдущий правитель Дурранийской империи Земан-шах являлся потенциальным союзником Павла и Бонапарта. В 1796 году он сам решил потеснить англичан в Индии и, спустившись во главе своей армии с гор, почти дошел до Дели. Этот поход вызвал ужас в Британской Ост-Индской компании. Неизвестно, как развивались бы дела дальше, но именно в этот момент начался мятеж в Кабуле и Земан-шах вынужден был вернуться домой. К моменту предполагаемого начала похода в Кабуле произошел очередной переворот. В 1800 году Земан-шах был схвачен предводителем племени баракзаев Фетхом-ханом, который выколол правителю империи глаза. На престол Дурранийской империи вступил Махмуд-шах. Но и новый шах также был настроен враждебно к англичанам и поэтому, возможно, не только бы поддержал бы Павла с Бонапартом, но и примкнул со своим войском к ним, чтобы извлечь свою выгоду. Ну, а о пропуске войск, в обмен на поддержку Махмуд-шаха в его борьбе с мятежниками, договориться было вполне возможно. Следует сказать, что, взойдя на престол, Махмуд-шах сразу же отправил посольство в Петербург, которое находилось там в 1800–1801 году. Надо ли говорить, что, планируя поход через Герат, российские генералы как минимум обсуждали этот вопрос с афганскими послами? Забегая немного вперед, скажем, что именно лояльность Махмуда-шаха к России стала причиной его последующего свержения. В 1809 году агенты Британской Ост-Индской компании профинансировали очередной переворот в Каире и свергли Махмуд-шаха. Вместо него к власти пришел лояльный Англии Шуджа-шах. Но страх перед возможным вторжением России и Франции с севера в Индию был уже так велик, что в 1809 году англичане добились от Шуджа-хана заключения оборонительного военного союза как гарантии защиты от возможного вторжения в Индию России и Франции.

Глава седьмая

   И сегодня мы очень мало знаем о той колоссальной работе, которую провел император Павел и его ближайшие соратники перед походом казаков и союзных экспедиционных корпусов. Из разведывательного донесения: «В разных местах находятся ключи, также небольшие озерки и колодцы, и, дабы по оным следовать без потерпения в воде недостатку, надобно, чтоб команда с лошадьми разделились от 300 до 500 человек, и как линиею на расстояние до 20 верст, так и одна за другою проходили». Таким образом, надлежит следовать до озер Каракуль, «а от озер уже многочисленной команде следовать совокупно никакого не может быть препятствия до самого Ташкентского владения, поелику на пути все нужные выгодности находятся… касательно корму для лошадей, то во всякое время нельзя полагать недостатка».
   Поэтому каждый казачий полк, насчитывавший именно 500 всадников, вполне мог идти стандартными караванными тропами с небольшим интервалом друг за другом, чтобы успела наполниться вода в колодцах. Орлов безусловно уже знал, что путь на Хиву, а затем на Бухару являлся удобнейшим из всех возможных вариантов. Переход из Оренбурга в Хиву занимал 20 дней, а весь маршрут – 37 дней. Если же последовать от Оренбурга до Бухары напрямую, то эта дорога «самая кратчайшая, ибо с тяжелыми вьюками оканчивали оную не более, как в три с половиною недели, или в месяц».
   При этом указывалось, что даже на самой тяжелой части маршрута, после перехода через пески Кызылкумовы, «лежит знаменитый колодец Букан, окруженный с юга высокими горами; он выкладен камнем, заключает в себе чистую воду, которой может быть достаточно на целые сутки для 1000 человек и столько же лошадей».
   В целом задача перехода от Оренбурга до Бухары была, разумеется, нелегкой, но вполне реальной, тем более такими подготовленными конными войсками, как донские казаки. Впрочем, продержаться казакам надо было лишь до Оренбурга, где донцов ждал в достаточном количестве и овес, и провиант, заранее заготовленные местным генерал-губернатором Оренбурга Бахметьевым. Там же были собраны и толмачи-переводчики, знающие хивинский, бухарский, персидский и даже индийский языки! Приготовил Бахметьев и большую медицинскую часть из двенадцати врачей и трех десятков фельдшеров, во главе со штаб-лекарем, снабженных лекарствами и готовых следовать с войском. В Оренбурге к донским казакам должно было присоединиться уральское и оренбургское казачество. В городе уже ускоренно формировались новые казачьи полки, куда впервые ускоренно записывали ясачных крестьян, мордву, чувашей и татар. Эти дополнительные полки должны были серьезно усилить конное воинство.
   В дальнейшем, если бы командующему походом не удалось договориться с ханами по-хорошему, предусматривались штурмы Хивы и Бухары. Павел повелевал: «…Утвердить Бухарию, чтобы китайцам не досталась, а в Хиве освободите столько-то тысяч наших пленных подданных… Если бы нужна была пехота, то вслед за вами, а не инако будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали».
   Разумеется, освободить «пленных подданных» невозможно было без разгрома разбойничьих среднеазиатских гнезд. Именно для штурма крепостей войску придавалась артиллерия из 12 единорогов с 960 гранатами, 120 ядрами и 360 картечями и 12 пушек с 1080 ядрами и 360 картечями. Предполагалось, что этого артиллерийского наряда хватит для сокрушения саманных укреплений среднеазиатских ханств. Не исключал Павел и быстрой посылки вслед за казаками и пехоты, но все же просил постараться управиться своими силами, чтобы сохранить пехоту для главного – для удара по Индии.
   Понимая враждебность Хивы и Бухары и необходимость иметь проводников из местного населения, император старался заручиться поддержкой кочевников Центральной Азии. Еще в 1797 году в Младшем жузе был учрежден контролируемый российскими ставленниками ханский совет, избравший ханом полностью лояльного России Айчувака, а дочь «киргиз-кайсацкого муфтия» Гусейнова (по совместительству российского офицера, нашего разведчика в Бухаре и Кабуле и дипломата) была выдана за последнего хана Букеевской орды Джангира. Таким образом, население казахских степей было полностью лояльно России, а казахские ханы были готовы выставлять проводников и вьючных животных для казаков.
   Надо сказать, что уже позднее (до ханских ушей известие о походе русской армии в Индию дошло уже тогда, когда все было давно отменено) посланник бухарского эмира Хайдер-хана привез в Санкт-Петербург послание своего повелителя, обещавшего, в случае необходимости, принять участие вместе с русскими в походе в Индию. Логика Хайдер-хана была понятна, если предоставляется возможность пограбить богатого соседа, то почему это не сделать!
   Но и это не все! Уже гораздо позже станет известно, что Павел продумал все на много ходов вперед. Например, в Ташкенте к этому времени уже около года находился ранее бывавший в Бухаре купец-разведчик Тимофей Бурнашев. Помимо торговли, Бурнашева интересовали дороги и колодцы, вместимость караван-сараев, лояльность местных народов и многое другое, что было важно для русской армии. Из секретных записей Бурнашева: «Степи от самых вершин реки Иртыша, между продолжения гор, от малого Алтайского хребта отделившихся, до пресечения их ниже крепости Омской, принимая за основание, что между сих гор довольно находится равнин, и по речкам и ключам луговых трав, также и для хлебопашества способных мест», горы Куказлык, Бокту, Кень-Казлык и Кар-Каралы и «далее, даже до речки Нуры, на расстояние 160 верст, места можно считать из всего путеследования лучшими, ибо там между гор текут частые ключи и на мягких подолах растут луговые травы, где и хлебопашество производить удобно».
   Дело в том, что еще в 1797 году ташкентский владетель Юнус-хаджи покорнейше просил российского императора «в покровительство и защищение его принять», дабы защититься от Китайской империи. В 1798 году Павел сообщил ему через Бурнашева о своей готовности «всемилостивейше принять вас и благонамеренных подданных ваших под высокое свое покровительство и соизволяет, надеясь, что вы со стороны своей ощутите всю цену толикой Е.И.В. милости».
   Купец Бурнашев вел торговлю весьма неспешно и с отъездом в Отечество явно не торопился. Он должен был дождаться прихода казаков и стать их посредником в общении с желающим уйти по российскую руку Юнусом-хаджи. Это гарантировало не только лояльность местного населения и надежную тыловую базу, но и вспомогательные войска, которые были бы нелишними.
   Выход же союзных корпусов на реку Инд в районе Пенджаба неизбежно приводил к антибританскому союзу России и Франции с Ранджит Сингхом, только что короновавшимся как махараджа объединенного Пенджаба и впоследствии сорок лет отчаянно сражавшимся с ненавистными ему англичанами. Напомним, что в 1798 году в Британской Индии численность всех английских войск составляла 22 160 человек. Остальное – туземные войска, уступавшие тем же сикхам и еще непокоренным маратхам. При этом и английские солдаты были в большей своей массе не солдаты линейных полков метрополии с высокой дисциплиной и выучкой, а солдаты, нанятые Ост-Индской компанией, поэтому думающие гораздо больше о заработках и грабежах, чем о победе в бою. Что они могли противопоставить железным русским и французским полкам?
//-- * * * --//
   В январе 1801 года Павел I неожиданно затребовал к себе под конвоем из Петропавловской крепости опального генерал-майора Платова. В опалу, как мы помним, Платов попал за помощь графу Валериану Зубову при отступлении наших войск с Кавказа. Вначале Платова отправили в ссылку в Кострому, но затем после доноса атамана Федора Денисова о его якобы укрывательстве беглых крепостных и хищении казенных денег, заточили в Алексеевском равелине. Разумеется, о цели вызова Платов ничего не знал и всю дорогу был уверен, что его ждет новое наказание. Наконец, Платов предстал перед императором. Сухо кивнув головой на приветствие, Павел неожиданно спросил:
   – Знаешь ли ты дорогу в Индию?
   Платов ожидал чего угодно, но только не вопроса о пути в Индию. Разумеется, что о дороге туда он не имел ни малейшего представления. Но понимая, что если скажет «нет», его сразу же отправят обратно в равелин, смышленый казак утвердительно мотнул головой:
   – Еще как знаю, ваше величество, хоть сейчас с закрытыми глазами доскачу!
   – Ну-ну, – недоверчиво скривился император. – Сдается мне, что не очень-то и знаешь!
   – Знаю, ваше величество, – твердо упорствовал казачий атаман. – Мне еще дед про ту дорогу в Индею на ухо все секреты рассказал!
   Упоминание деда на Павла впечатление произвело.
   – Ну, ладно, – сказал он уже более примирительно. – Нынче надо ту Индию завоевать, чтобы отомстить англичанам за их изменническую политику. Потому возглавишь, с атаманом Орловым донских казаков и установишь мир и спокойствие в ханствах азиатских, что расположены по пути в Индию. Освободишь там всех невольников-христиан и приведешь тамошних ханов к присяге.
   К этому времени Платов пришел в себя и поэтому осмелел:
   – А можно мне, ваше величество, выкинуть англичан прямо в окиан Индейский, да на реке Ганге учредить еще одно войско казацкое!
   На это Павел рассмеялся:
   – Разберись вначале с ханствами, а уж затем вместе с армией двинем и через горы в долины индейские! Ну, а речку Гангу я тебе, так и быть, пожалую, когда до нее доберемся.
   – Будет сделано, ваше величество! – гаркнул Платов, с трудом понимая, что от него только что потребовали. – И…спасибо за столь щедрый подарок!
   – Матвей Иванович! А что сделать с твоими врагами-доносчиками? – снова удивил его вопросом император.
   – Прости их, государь! – ответил Платов. – Они сами не ведали что творили!
   Сентиментальный Павел даже прослезился. Проводив Платова, он сказал жене Марии Федоровне:
   – Слышишь ли? Матвей Иванович простил своих врагов. Какой великий человек! Какой великий христианин!
   Когда слезы умиления просохли, Павел приказал заключить доносчика Федора Денисова в крепость Кексгольм, с содержанием на полтинник в день и без права переписки.
   Что касается Платова, то он в тот же день на перекладных умчал на Дон собирать казачье войско в небывалый доселе поход.
//-- * * * --//
   Можно с полной уверенностью сказать, что поход казачьего авангарда являлся началом выполнения грандиозного замысла. Именно донские казаки должны были обеспечить левый фланг идущей на Герат из Астрабада союзной армии. Кстати, Ф. Энгельс, анализируя возможные действия России в Средней Азии в середине XIX века, писал именно о таком стратегическом маневре: «Левая колонна, наступающая из Оренбурга и, весьма вероятно, рассчитывающая получить подкрепления, отправленные из Астрахани к восточным берегам Каспийского моря, должна будет обеспечить за собой территорию вокруг Аральского моря и, двигаясь на Хиву, Бухару и Самарканд, добиться либо нейтралитета, либо содействия этих государств, а также, по возможности, движением вверх по Оксусу на Балх создать угрозу флангу и тылу англичан». Именно такие задачи и поставил перед казаками император Павел.
   Во главе похода Павел решил поставить испытанного войскового атамана Василия Орлова-Денисова. Атаман происходил из дворян Войска Донского. Службу начал в 1764 году, не имея 20 лет от роду. В молодости принимал участие в походах против турок. Благодаря своему недюжинному уму и храбрости Орлов быстро повышался по службе и десять лет спустя был уже войсковым старшиной и командовал казачьим полком. Затем была очередная русско-турецкая война. За храбрость в сражении при Кинбурне, по представлению Суворова, Орлов стал георгиевским кавалером. Звездным часом Орлова-Денисова стал штурм Измаила, где он лично вел своих казаков на приступ дунайской твердыни. После смерти войскового атамана Войска Донского Иловайского Орлов принял его булаву. Платов был определен заместителем к Орлову-Денисову. Вскоре Орлов-Денисов получил высочайший указ о походе: «Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих шведов и датчан; я и готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительнее и где меньше ожидают. Заведении их в Индии самое лучшее для сего. От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, да от вас туда месяц, а всего месяца четыре. Поручаю всю сию экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович. Соберитесь вы со оным и вступите в поход к Оренбургу, откуда любою из трех дорог или и всеми пойдите и с артиллерией прямо чрез Бухарию и Хиву на реку Индус и на заведения англинские по ней лежащий, войска того края их такового же рода, как ваше, и так имея артиллерию вы имеете полный авантаж; приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить или осмотреть дороги, все богатство Индии будет нам за сию экспедицию наградою. Соберите войско к задним станицам и тогда уведомте меня; ожидайте повеления идти к Оренбургу, куда пришед ожидайте другого идти далее. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги мое особое благоволение, приобретет богатство и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есм ваш благосклонной Павел. Карты мои идут только до Хивы и до Амурдарьи реки, а дальше ваше уже дело достать сведения до заведений аглинских и до народов индейских им подвластных».
   К указу прилагались разъяснительные бумаги и карты земель, по которым предполагалось идти казакам.
   Прочитав указ и почесав затылок, велел войсковой атаман готовиться к небывалому походу всем казачьим офицерам, урядникам и рядовым казакам.
   – Ополчение поголовное! На очередь не смотреть! – объявил Орлов-Денисов прибывшим к нему станичным атаманам. – Все должны были в шесть дней быть готовы к выступлению с двумя конями и полуторамесячным провиантом, иметь при себе ружья, сабли и пики!
   – А куда поскачем-то? – обступили его станичные вожди.
   – Черт его знает, куда император прикажет, туда и поскачем! Пока сие есть тайна великая! – воздел в небеса палец Орлов-Денисов.
   – Никак снова в Европы хранцузов лупить! – делился между собой соображениями войсковой старшина.
   – Идем до города Оренбурга, а после заворачиваем на Хиву. Пойдем уже через степи киргиз-кайсаков, до реки Саразу, затем через земли каракалпаков и узбеков до Хивы, потом до Бухарии и далее, вместе с нашей армией и французами и к Индии.
   Затем казачьи генералы выясняли, есть ли по сей дороге реки, какой оные широты и какие на них переправы, имеются ль при таковых реках леса и селения, каких именно народов, в каком между собою расстоянии колодцы, насколько их достаточных водою, для какого числа лошадей или верблюдов, как глубоки оные и можно ли по недостатку их в тех же местах вырытием других колодцев достать воду, притом имеются ль при таковых колодцах жители, какие именно, или вырыты только для водопоя малого продовольствия проходящих купеческих караванов… Кое-что выяснили, так как кое-какие бумаги у Орлова имелись. Прежде всего, отчеты купцов, в прошлые годы посещавших Хиву и Бухару.
   Помимо более ранних поездок в пределы ханств, в 1793–1794 годах в Хиве побывал военный врач Бланкеннагель, приглашенный для излечения больных глаз ханского дяди. Он составил подробный отчет о том, что видел и слышал. А в 1794–1795 годах совершили поездку в Бухару и купцы Бурнашев и Безносиков, также оформившие свой отчет. Была у Орлова и примерная карта пути от Оренбурга до Хивы и Бухары, которую ему прислал император Павел вместе с высочайшим указом.
   Так как всего пути не представлял себе никто, поэтому сразу же вперед казачьего войска в Оренбург Орлов отправил налегке несколько толковых молодых офицеров, во главе с хорунжим Долгопятовым. Их задача – собрать все возможные сведения о пути из Оренбурга на юг.
   В тот же день он отписал Павлу I о необходимости пополнить его войско докторами и толмачами: «Всемилостивейший Государь. Всевысочайший Вашего Императорского величества рескрипт от 3 числа сего месяца удостоился я получить и всеподданнейше Вашему Императорскому величеству доношу, что со сборных мест войска, по учинении пересмотра, поспешу выступить в поход с первого числа будущего марта. Осмеливаюсь Ваше Императорское величество всеподданнейше просить, не благоугодно ли будет всемилостивейше повелеть прикомандировать ко мне знающих национальные тех мест переводы, буде таковые найдиться могут. Я потому Всемилостивейший Государь считаю нужным иметь оных, что можно обнадежиться на их верность, нежели приисканного в местах обязанного по жительству. А также всеподданнейше Вашего Императорского величества прошу и о медицинских чинах, кои на всякий случай будут войску нужны». Получив письмо, Павел сразу же решил эти вопросы.
   А Орлов уже выгребал со станиц и хуторов всех, кого только было можно. Так, приказано было прибыть на смотр восьми сотням болезных, готовиться к походу круглым сиротам и последним беднякам, которых ранее никогда на войну не брали. Последних велено было снаряжать за станичный счет. Зажиточным казакам Орлов приказал вскладчину снаряжать бедных. Например, в Черкасской станице шесть богатых казаков собрали сообща на снаряжение пеших казаков две тысячи целковых. У кого не было форменного платья и чекменей, одевали в старые халаты и сермяжную одежду. Из церквей забирали пономарей, из станичных правлений – писарей, всех забрали. Потребовали на службу и калмыков, приписанных к Донскому Войску. Калмыки народ кочевой, собрались скорее всех, и казалось, готовы были скакать до самой Америки.
   Разумеется, первыми включили в состав уходящего в неизвестность войска самые боеготовые полки – только что пришедшие на отдых с Кавказской линии и вернувшиеся из похода в Италию. Из-за спешки Орлов запретил даже съездить перед новым походом на побывку к семьям, чего раньше на Дону не было никогда.
   Особенно тяжело было с офицерами. На каждый полк требовались полковник, квартирмейстер, пять хорунжих, пять сотников и пять есаулов. Всего требовалось почти полторы тысячи офицеров, а в наличии была только тысяча. Поэтому из-за нехватки офицеров ставили на их должности опытных рядовых казаков.
   Сборными местами были определены станицы: Бузулуцкая, Медведицкая, Усть-Медведицкая и Качалинская. В конце февраля казаки собрались на атаманский смотр. Всего прибыло 510 офицеров, 20 947 казаков, 500 артиллеристов и 500 калмыков. На смотре был составлен 41 конный полк.
   Так как управлять такой конной массой было сложно, да и передвигаться вместе тоже, Орлов разделил Донское Войско на четыре отряда. Первый, из 13 полков, возглавил генерал-майор Платов, второй, из 8 полков, генерал-майор Бузин, третий, из 10 полков, генерал-майор Боков и, наконец, четвертый отряд, из 10 полков, возглавил только что вернувшийся из Итальянского похода генерал-майор Андриан Денисов (не путать с доносчиком Федором Денисовым!).
   Сам Орлов решил идти вместе с первым отрядом Платова. С ним же должны были следовать две роты донской конной артиллерии, во главе с полковником Карповым и войсковые инженеры.
   20 февраля Орлов доложил государю, что все готово к выступлению. Авангард под командованием Андриана Денисова (не путать с доносчиком Федором!), ходившего с Суворовым через Альпы, двинулся на восток. Есаул Денежников отправился разведывать путь на Оренбург, Хиву, Бухару и дальше в Индию. 28 февраля (11 марта) пришло на Дон одобрение императора, и Платов с главными силами выступил из станицы Качалинской на восток. Направление было на Оренбург, где местные власти спешно готовили верблюдов и провиант для путешествия по пустыне. Денежников из Оренбурга слал своих людей по всем направлениям, но они не успели собрать нужных сведений. Императору оставалось жить 13 суток.
//-- * * * --//
   27 февраля полки первых двух отрядов вступили направлением на Оренбург. Войсковой атаман по старой традиции принял от своей супруги Екатерины Дмитриевны на подносе стременную чарку.
   Осушил ее одним махом:
   – Эх, Хиву с Индией добыть или дома не быть!
   Перекрестил жену с малыми детишками и, взбодрив коня ногайкой, поскакал вслед двинувшимся полкам. На следующий день выступили в поход и другие отряды.
   Трудности начались с самого начала. Зима еще была в полной силе и казаки, несмотря на то что кутались в овчинные тулупы, все равно мерзли. Холодный ветер пронизывал насквозь. Еще хуже приходилось лошадям. Степь, ровная как стол, была покрыта снегом, а, потому, если не ставить вех, легко было сбиться с дороги, особенно ночью.

                       …Степь на замке. Весна еще далече.
                        Мутнеют дали вороных ветров.
                        Опять метель, опережая вечер,
                        Летит на свет серебряных костров.

   Из письма императора Павла наказному атаману Донского Войска Орлову: «Индия, куда вы назначаетесь, управляется одним главным владельцем и многими малыми. Англичане имеют у них свои заведения торговли, приобретенные или деньгами или оружием. Вам надо все это разорить, угнетенных владельцев освободить и землю привести России в ту же зависимость, в какой она у англичан. Торг ее обратить к нам». К письму прилагались карты перехода среднеазиатских ханств и самой Индии.
   Уже в походе Орлов посвятил в планы командиров отрядов, взяв с них слово соблюдать тайну.
   – Наша первая задача занять Бухару и Хиву, освободить там наших пленных и пополнить войско ханскими войсками.
   – А когда же в Индию? – насторожились генералы.
   – Теперь велено считать друзьями французов, а лупить станем английцев! – популярно объяснил последние изменения в большой политике Орлов. – В Индию же двинемся немного опосля, когда в Персию прибудет наша и французская армия. Тогда вместе сообща и двинем!
   – Да неужто теперь вместе с французами заодно биться станем? – больше всех поразился еще не остывший от жарких схваток в Италии и Альпах Денисов. – Вот уж новость так новость!
   – Что государем велено, то нам и исполнять должно! Большая политика не нашего казацкого ума дело, – в корне пресек разлагольства подчиненных Орлов.
   – Это уж точно! – согласились казачьи генералы.
   – Кстати, в государевом письме сказано, что в награду за верную службу жалует он нас всеми богатствами, которые добудем в ханствах азиатских и в землях! – на прощание приободрил своих генералов Орлов.
//-- * * * --//
   В феврале и марте в Задонских степях морозно и ветрено, немногие дороги занесены снегами. Поэтому начало похода было тяжелым. Особенно доставалось артиллеристам, которые, выбиваясь из сил, вытаскивали пушки из нескончаемых сугробов.
   При этом отряды делали в сутки по 30–40 верст. Колючие степные ветры местами сдували снежное одеяло, обнажая темные проталины озябшей земли. Кое-где из-под снега сухостой, не успевший осенью прильнуть к земле. А впереди все та же уходящая вдаль и сливающаяся с горизонтом бесконечная белая степь.
   Разумеется, никакой возможности остановиться и обогреться в нормальном жилье так же не было. Люди и лошади сутки за сутками стыли на холодном степном ветру. Единственной возможностью согреться были костры, но и для них катастрофически не хватало топлива. Из-за спешки не все было ладно и со снабжением, поэтому вскоре начались проблемы с кормом для лошадей – не хватало ни сена, ни овса. Неизмеримая, бесконечная белая степь уходит вдаль и сливается с горизонтом.
   Уже через неделю после начала похода некормленые лошади едва брели среди нескончаемых буранов.
   – Слава казачья, а жизнь собачья! – тихонько между собой поругивались казаки.
   Орлов доносил в Петербург: «Из числа войска, в походе следующего, одни, имея деньги, издержали оные на продовольствие, другие, заимствуя друг у друга, задолжались; прочие, не имея денег и не могши занять, уделяли продовольствие подъемным от строевых, чем одних привели в усталь, а других и вовсе лишились упалыми и брошенными; таковых число не малое». Однако потерь в людях не было.
   Впрочем, в начале марта в степи началась оттепель. Появились ручьи, степь разом размокла и покрылась непроходимой грязью. Теперь каждая балка сделалась страшным препятствием. Казаки матерились:
   – Уж лучше бураны окаянные, чем грязища непролазная!
   Через обычно мелкую речку Таловку войсковой старшина Папузин со своим полком едва-едва переправился. И был счастлив, что обошлось без потери людей и лошадей. Сорок верст он двигался в такой грязи, что лошадей засасывало по брюхо, а через треклятую Таловку переходил по наскоро устроенному помосту из хвороста, хуторских огорожей, ворот и крыш.
   Всюду, куда ни кинь взгляд, покрытая снегами степь, по которой медленно движутся куда-то тысячи и тысячи маленьких, совершенно случайно занесенных сюда черных фигурок…
   Наконец, донское казачье воинство вышло к Волге. К этому времени лед на реке вздулся и побурел, но еще не двинулся. Едва начал переходить через реку авангард, лошади начали проваливаться.
   Когда Андриан Денисов подошел к реке со своим отрядом, то увидел, что переправа действительно опасна, и поэтому ее прекратил. Через всю реку он расставил мужиков и казаков с веревками. Снова начали переводить коней, но они снова начали проваливаться и тонуть. Пришлось опять все остановить.
   – Что будем делать? – обступили казачьего генерала полковники и войсковые старшины.
   Опытный Денисов снял папаху, почесал затылок, снова ее надел.
   – По опыту моему житейскому знаю я, что на больших реках лед в середине всегда толще, чем по краям, – сказал он после небольшой паузы. – Поэтому выводите на берег самых рослых и сытых лошадей! Пустим вперед их и посмотрим, как пойдет! Ежели доберутся до середины, то дальше дело пойдет!
   Отобрали самых крепких лошадей и пустили на лед. Вначале те начали проваливаться, но, будучи сильными, снова выбирались на лед. Потом дело пошло веселее, и все до одной лошади первой партии успешно достигли противоположного берега.
   Затем уже начали переправу остальных лошадей. Сначала они проваливались, но потом тоже перешли, а тех, что проваливались, вполне успешно вытаскивали веревками казаки. На все про все на переправу ушло пять часов. Вслед за отрядом Денисова перешли Волгу и другие отряды.
   Впрочем, атаман Андриан Денисов написал о переправе Волги в своих мемуарах предельно лаконично как о деле самым обыденном: «…Перешли реку безо всякого бедствия».
   После этого Донское войско двинулось вниз по Волге, а затем по течению Иргиза. Чем дальше на юг, тем более степь становилась безлюднее и пустыннее. Спустя некоторое время начал ощущаться недостаток хлеба и фуража. Теперь, в отличие от начального этапа похода, по приходу на ночлег казаки уже не находили овса, да и сено было пополам с мусором. Комиссионер Теренин, обязавшийся доставлять провиант, не выполнил своих обязательств. Впрочем, были и объективные причины. На Волге предыдущее лето было неурожайным, и Теренин, несмотря на все свои старания, не смог собрать продовольствия именно по этой причине.
   Вскоре начали от бескормицы падать первые лошади. Теперь за движущимися по снежной степи казаками оставался путь из вздувшихся лошадиных трупов, над которыми кружило воронье.
   Наконец, выглянуло солнце, стало несколько теплее. Но теперь вместо стужи и буранов пришла новая беда – непролазная грязь. С каждым днем множилось и число больных. А затем пришел главный враг всех войн – скорбут, т. е. цинга.
   А впереди были долгие недели пути по безбрежной степи.

Глава восьмая

   Еще до ошеломляющего известия о походе казаков к границам Индии и готовящемся совместном русско-французском походе в саму Индию в Англии прекрасно понимали уязвимость индийских владений от вторжения с севера. Наглядным примером тому был давний поход Надир-шаха и совсем недавний – Земан-шаха. Что же до неудачи Бонапарта в Египте, то недавняя радость быстро сменилась новой тревогой. Где гарантия, что теперь, подмяв под себя всю Францию, Бонапарт не возобновит завоевание Востока в куда больших масштабах? Когда же до Лондона достигло известие о готовящемся походе казаков в Бухару и Хиву, а затем и совместном походе французского и российского корпусов в Индию, то стало понятно, надо действовать быстро и решительно. Ставки были очень высоки, и играть надо было по-крупному.
   Кое-что о французских кознях в странах к северу от Индии англичане уже знали – приезжающие в Мадрас персидские купцы рассказывали о появившихся при персидском дворе французах. В Ост-Индской компании эту новость оценили как серьезную, но все же не критическую. Еще одним раздражителем являлся воинственный Афганистан, шахи которого время от времени спускались с гор и устраивали опустошительные набеги по индийским княжествам. Все это и стало причиной того, что после разгрома Майсура генерал-губернатор Уэлсли обратил свой взор на индийский север.
   Летом 1800 года к шахскому двору в Тегеране была направлена британская дипломатическая миссия, во главе с тридцатилетним капитаном шотландцем Джоном Малкольмом. Капитан имел прекрасный послужной список, отличился как в третьей, так и в четвертой майсурских войнах, был прекрасным наездником и, что самое главное, знал, помимо нескольких других восточных языков, фарси. В политическом департаменте компании Малкольм числился в любимчиках генерал-губернатора. Именно он, после взятия Серингапатама, помогал Уэлсли создавать новое правительство Майсура. Отправляя любимца в Персию, Уэлсли не скрыл всю важность предстоящего мероприятия:
   – Милый Джон, ты должен любой ценой, подчеркиваю – любой, купить дружбу шаха и подписать договор о совместной обороне от афганцев и французов.
   – Есть ли проект договора? – осведомился капитан.
   – Договор составишь на месте сам. Запомни, что основная цель миссии – предупредить вторжение в Индостан Земан-шаха, если же он все же вторгнется в Индостан – заставить его отказаться от этой экспедиции угрозой его собственным владениям. Следующая цель – заставить персидский двор принять энергичные меры против французов в случае, если они когда-либо попытаются проникнуть в Индию северным путем. Шах должен помешать Земан-шаху вторгнуться в Индостан. За эту услугу компания обязуется выплачивать Персии ежегодно субсидию в размере 300 тысяч рупий.
   – А если персы не согласятся на эту сумму? – не слишком вежливо перебил начальника Малкольм.
   – Тогда увеличивайте ставки! – передернул плечами Уэлсли. – Можете довести ее до 350 тысяч или даже до 400 тысяч рупий. Но мне нужны гарантии, что ни единому французу не будет позволено появиться в подвластных шаху краях. Кроме этого, шах должен был включать соглашение о том, что шах объявит войну своему давнему противнику Афганистану, если тот предпримет какие-то враждебные шаги против Индии.
   – Каковы будут наши обязательства перед шахом?
   Уэлсли усмехнулся, умница Малкольм понимал его с полуслова.
   – Если французы или афганцы нападут на Персию, мы снабдим шаха всем военным снаряжением, необходимым для их выдворения. Более того, в случае французского вторжения мы обязываемся направить в помощь шаху нашу армию. Было бы отлично, если бы ты заручился согласием шаха дать нам возможность атаковать французов, в случае их попутки попасть в Индию через Персию.
   – Я сделаю все, что будет в моих силах! – заверил генерал-губернатора Малкольм.
   Малкольм прибыл в Тегеран с грудой богатых подарков и эскортом из пятьсот человек, включая сто индийских всадников и пехотинцев, триста слуг и помощников.
   Вести переговоры Малкольм был горазд. Фатх-Али-шах был убаюкан убедительными и льстивыми речами Малкольма. Доволен он был и богатыми дарами, на которые расщедрилась компания. Украшенные золотом и драгоценными камнями ружья и пистолеты, усыпанные драгоценностями часы, огромные позолоченные зеркала и даже… телескопы, все это значительно облегчило путь к подписанию договора. Разворотливый Малкольм не забыл и о дарах для шахского окружения и жен его гарема. Особо щедро была одарена любимая из жен, имевшая титул Таджи-Доулэт – венец-государства.
   Когда в январе 1801 года облаченный в роскошные одежды Малкольм с небывалой помпой покинул Тегеран и отправился в обратный путь, он вез тексты всех соглашений, за которыми прибыл. Два соглашения (одно политическое, а другое торговое) были подписаны Малкольмом и главным министром шаха Хаджи Ибрагимом. Но поскольку они не были формально ратифицированы, у Лондона оставались определенные сомнения в их обязательности. Впрочем, эта юридическая тонкость, не замеченная персами, вполне устраивала англичан. Что касается шаха, то он вскоре обнаружил, что в обмен на обещания, за исключением щедрых подарков, он реально почти ничего не получил.
   Что ж, миссия Малкольма явилась реальным политическим успехом. Договоры 1800 года предоставляли Англии широкие политические и экономические привилегии. В Лондоне говорили даже о фактической капитуляции Персии перед Британской Ост-Индской компанией. Но это было уже большое преувеличение…
//-- * * * --//
   Решая вопросы с приграничной Афганистану Персией, англичане попытались решить вопрос и в самой Франции. В том же 1800 году в Париже был организовал заговор с целью устранения консула Бонапарта. Первое покушение на Бонапарта было осуществлено 10 октября на выходе его из Парижской оперы. Генерала должны были зарезать кинжалами выскочившие из толпы четверо заговорщиков. Однако этот заговор был предотвращен полицией под руководством Жозефа Фуше, который внедрил в ряды заговорщиков агента. Четверо убийц были арестованы непосредственно перед самим покушением и вскоре казнены. Что касается Бонапарта, то он ни минуты не сомневался, что за заговором стоят англичане. Но на этом беды первого консула не закончились. Англичане снова взялись за дело, причем на этот раз гораздо масштабнее, чем ранее. К второму покушению были привлечены бретонские шуаны (крестьяне-роялисты) во главе со своим знаменитым вожаком Жоржем Каудалем. В Париже шуаны купили телегу и лошадь, телегу набили бочками с порохом. Предполагалось взорвать телегу, когда мимо будет проезжать карета с Бонапартом. Вечером 24 декабря 1800 года первый консул Франции Бонапарт отправился в оперу, чтобы присутствовать на оратории Гайдна «Сотворение мира». Карету охранял конный конвой консульской гвардии. Вместе с Бонапартом в карете ехали военный министр Бертье, генерал Ланн и адъютанты. Во второй карете ехала жена Бонапарта Жозефина с дочерью и сестрой. Экипаж Бонапарта проехал по улице Сен-Никез и выехал на улицу Фобур Сент-Оноре, где его уже ждала «адская машина». В самый последний момент заговорщики занервничали и подожгли фитиль слишком поздно, когда обе кареты уже проехали мимо телеги. Сила взрыва была огромна. «Адская машина» взорвалась, убив множество невинных прохожих. Бонапарт отделался легким испугом, а Жозефина упала в обморок. При этом Бонапарт настоял на том, чтобы после взрыва всем ехать в оперу, где публика, узнав о провале заговора, радостно приветствовала первого консула. Через неделю полиция уже задержала некоторых членов заговора. Большая часть организаторов заговора была казнена. При этом снова вскрылись их связи с Англией.
   Ну, а что же Петербург? Неужели англичане не предприняли никаких шагов в отношении российского императора?
   В те дни английский посол в Петербурге Чарльз Уитворт уже бомбардировал Лондон паническими посланиями: «Император, каков он ни есть, – самодержавный властитель могущественной, связанной с Англией, империи, из которой только мы – англичане, можем добывать средства на поддержания первенства нашей морской силы. Мы должны быть приготовлены ко всему, что бы ни случилось. Император буквально не в своем уме. Он не руководится в своих поступках никакими правилами или принципами, все его действия – суть последствия каприза или расстроенной фантазии». Что ж, если российского императора не удается образумить, то его следовало устранить. Павел создавал для них слишком много проблем – политических, экономических и военных. Но главным был страх за безопасность Индии!
   На этот раз в Лондоне было решено действовать еще более масштабнее, чем при покушениях на Бонапарта. Причем никаких разбойников с кинжалами и «адских машин» предусмотрено не было. Российского императора должны были ликвидировать его ближайшие соратники…
//-- * * * --//
   Ключевыми участниками готовящегося заговора против императора Павла стали братья Зубовы – представители еще недавно самого могущественного клана, сложившегося вокруг Екатерины II. Во главе его состоял бывший фаворит императрицы князь Платон Зубов. Помимо него, в заговор входили брат Николай и отчасти Валериан.
   Современник А. Вельяминов-Зернов сразу после трагических событий писал: «Английским послом при Петербургском дворе был в то время Уитворт. Не знаю, из Англии ли сообщена ему мысль об убиении Павла или она родилась в петербургском его приятельском обществе и лишь подкреплена из Лондона денежными пособиями, но знаю, что первый заговор о том сделан между ним и Ольгою Александровною Жеребцовою, сестрою Платона Зубова, с которой он был в любовной связи. Они решились посоветоваться об этом с графом Никитою Петровичем Паниным (бывшим министром), который жил тогда в деревне, будучи в опале».
   Вначале была организована операция по возвращению из ссылки в столицу Платона Зубова. Сделать это было очень непросто, но этот вопрос решила любовница Уитворта Ольга Жеребцова. Операция по возвращению в столицу одного из вдохновителей будущего заговора была сложная и многоходовая. Жеребцова передала большую сумму денег некой Луизе Шевалье (французской певичке), состоявшей в любовной связи с любимцем Павла графом Кутайсовым. После этого обработанный Кутайсов уговорил доверчивого императора простить и вернуть в столицу «непутевого» Платона Зубова. Доверчивый Павел немного поупрямился, но потом согласился, что настоящему христианину следует уметь прощать….
   Следует сказать, что, несмотря на опалу, братья обладали большим влиянием среди петербургской элиты. Приступив к осуществлению замысла, они начали активно вовлекать в заговор всех недовольных императором, а таких было, прямо скажем, немало. Образ богатой Англии, где власть короля ограничена магнатами, импонировал российскому нобилитету, не имевшему возможности осуществить подобную политическую модель у себя на родине. Ослабленная британская монархия нравилась российским аристократам больше, чем эксцессы французской революции и сменивший их авторитарный режим генерала Бонапарта.
   А затем в карманы потенциальных заговорщиков обильно посыпалось британское золото. По свидетельству очевидцев, заговорщики были абсолютно не ограничены в средствах. Дело в том, что автором заговора против российского императора являлся премьер-министр Англии Вильям Питт-младший, выделивший на устранение Павла два миллиона российских золотых рублей, сумму по тем временам огромную! Деньги в Петербург доставил с берегов Туманного Альбиона кузен графа Палена Шарль. Напомним, что на всю экспедицию атамана Орлова в Среднюю Азию ушло только полтора миллиона серебром! Осел, нагруженый золотом, как известно, откроет любые ворота. Именно поэтому послу Уитворту не стоило больших усилий, чтобы через свою любовницу тридцатипятилетнюю Ольгу Жеребцову (сестру братьев Зубовых) привлечь к заговору и тогдашних хлебных магнатов, несущих по вине Павла огромные убытки, – адмирала де Рибаса, графа Палена и графа Панина, а также нескольких гвардейских офицеров. Наибольшее число изменников было навербовано в элитных гвардейских Преображенском и Семеновском полках. Всего в планы Зубовых, Панина, де Рибаса и Палена было посвящено как минимум 180 человек. По другим оценкам, число заговорщиков достигало трехсот. Впоследствии об организаторах заговора проговорился один из его руководителей граф Пален. На склоне лет он признался: «Группа наиболее уважаемых людей страны, поддерживаемая Англией, поставила себе целью свергнуть жестокое и позорное правительство и возвести на престол наследника великого князя Александра».
   Роль связующего звена между участниками и английским послом в Петербурге лордом Уитвортом досталась все той же красавице Ольге Жеребцовой, отличавшейся авантюрным характером и завидной предприимчивостью. Помимо всего прочего, Жеребцова, как мы уже говорили, являлась любовницей английского посла. Последнее обеспечивало заговорщикам идеальный канал для передачи денег и информации.
   Ольга Александровна играла роль хозяйки великосветского салона и обеспечивала связь заговорщиков с английским правительством через переписку с лордом Уитвортом. Сегодня известно, что большая часть тайной переписки руководителей заговора переправлялась курьерами английского посольства, т. к. так было безопаснее. Братья Зубовы усиленно вербовали сторонников.
   Англичане очень рассчитывали, что в случае устранения Павла его сын Александр восстановит пробританский курс российской внешней политики. Именно поэтому Уитворт пытался сблизиться с окружением великого князя, для чего, с согласия Ольги Александровны, завязал бурный роман с графиней Анной Толстой. Муж последней служил камергером при великокняжеском дворе, а сама Толстая была близкой подругой жены Александра – великой княгини Елизаветы Алексеевны.
   Тогда же заговорщики искусно настроили Павла против возвращавшегося из Швейцарии Суворова. Авторитетный и решительный генералиссимус был для них весьма и весьма опасен. Удивительно, что Суворов отошел в мир иной очень и очень вовремя…
   Жена начальника военно-походной канцелярии графа Ливена Дарья Христофоровна, также вовлеченная в заговор, усиленно распространяла слухи, что истинной целью посылки казаков являлась задуманная Павлом ликвидация казачества. Императору якобы надоело автономное войско со своими традициями. Во-первых, казаки укрывают беглых. Во-вторых, им не наденешь букли и не заставишь заниматься строевой подготовкой в манеже. Поэтому и послали их туда, откуда нет возврата. Ну, а Платов повел своих станичников с радостью, лишь бы подальше от Петропавловской крепости.
   Одновременно еще один из вдохновителей заговора вице-канцлер граф Панин получил согласие на отстранение от власти отца от старшего сына Павла цесаревича Александра. Поначалу цесаревич якобы противился, но потом дал себя уговорить.
   Впрочем, активность Панина не осталась незамеченной, и в ноябре 1800 года он был сослан в смоленское имение. Но главное свое дело Панин уже сделал – механизм заговора уже заработал…
   Еще раз вспомним полномочного посланника во Франции Степана Колычева. Прямых улик против Колычева как непосредственного участника заговора нет, однако косвенно его поведение во Франции в контекст заговора вписывается четко. Известно, что в декабре 1800 года Колычев получил от Павла I инструкции, в соответствии с которыми Россия отказывалась от любых действий в поддержку Австрии и признавала границы Франции по Рейну. Франции, кроме того, предлагался обоюдовыгодный торговый договор, а в секретном приложении Колычеву предписывалось рекомендовать Бонапарту принять наследственный королевский титул. Однако до самой смерти Павла никаких шагов в этом направлении Колычев так и не предпринял, по существу, саботируя приказание императора. Более того, в адрес Павла в марте 1801 года он отправил письмо, в котором открыто заявил, что отказывается исполнять свои обязанности. Павел I получить это письмо уже не успел. Но саботаж Колычева был по достоинству оценен взошедшим на престол англоманом Александром I, который немедленно присвоил Колычеву ранг вице-канцлера.
   Случались и накладки. Так, в декабре скоропостижно скончался один из главных заговорщиков – адмирал де Рибас. Ходили слухи, что де Рибас умер не своей смертью. В какой-то момент он решил отойти от заговора и покаяться перед Павлом. Этого было вполне достаточно, чтобы внезапно умереть. А в начале 1800 года одно из писем Уитворта перехватила Тайная канцелярия. После этого Павел потребовал изгнать английского посла из России: «Имея давно уже причину быть недовольным поведением кавалера Витворта в теперешних обстоятельствах, когда нужны… мир и согласие, дабы избегнуть неприятных следствий, какие могут произойти от пребывания при моем дворе лживых министров, желаю, дабы кавалер Витворт был отозван…» Уитворт был вынужден покинуть Россию, впрочем, уехал он недалеко. Бывший посол обосновался в Дании, откуда было очень удобно поддерживать связь с участниками «комплота» в Петербурге.
   Именно Уитворт из Дании и дал команду на форсирование событий по физическому устранению императора Павла, когда в Лондоне стало известно о походе донских казаков на Восток и планировании масштабной военной экспедиции в Индию.
   Перед самым мятежом державшая в своих цепких ручках все нити заговора Ольга Жеребцова спешно покинула Россию, укрывшись в Пруссии. По одной версии, к поведению Жеребцовой уже начали приглядываться, а ее разоблачение было слишком опасно. По другой версии, она уехала с большой суммой денег, чтобы спрятать их за границей. Это была общая касса заговорщиков, предназначенная для обеспечения побега в случае провала.
   В начале марта 1800 года Тайная канцелярия наконец-то известила императора о том, что против него зреет некий заговор, причем возглавляет заговорщиков не кто-нибудь, а генерал-губернатор Петербурга граф Пален. Казалось бы, вот он счастливый шанс уничтожить крамолу! Увы, император, не придумал ничего лучшего, как вызвать к себе Палена и прямо спросить его об этом. Однако Пален тут же заверил монарха, что он специально вошел в состав заговорщиков, чтобы вывести их на чистую воду. И со дня на день будет готов доложить все, что узнал. И Павел ему поверил… После вызова Палена к императору стало ясно, что надо действовать немедленно, иначе заговор провалится.
//-- * * * --//
   Как и его отец Петр III, Павел до конца своей жизни оставался поразительно беспечен. В последний день своей жизни он играл с детьми и хлопотал об обустройстве Летнего сада новыми скульптурами. При этом самых верных своих сановников – графов Растопчина и Аракчеева удалил из столицы по второстепенным делам, оставшись один в окружении врагов. Вечером 11 марта Павел I, посмотрев в зеркало, удивился:
   – Странно, шея моя словно вывернута в сторону.
   А уходя спать, прибавил:
   – Чему быть, того не миновать.
   Затем он в последний раз обошел караулы Михайловского замка. Известно, что перед отходом ко сну Павел долго молился на коленях в своей опочивальне перед образом. Впрочем, похоже, он спать так и не лег, т. к. не снял одежду. Возможно, Павел что-то предчувствовал, возможно, даже знал…
   К этому времени вовлеченные в заговор командиры Преображенского и Семеновского полков произвели замену караулов, поставив во главе их офицеров-заговорщиков. Затем, под видом товарищеского ужина, заговорщики собрались на квартире командира преображенцев Петра Талызина. Именно собравшимся у Талызина предстояло этой ночью убить императора. Среди собравшихся был и люто ненавидящий Павла Платон Зубов.
   Чтобы не произошло осечки, убийцами руководил лично граф Пален. Ну, а чтобы в самый ответственный момент ни у кого не дрогнула рука, офицеров хорошо взбодрили водкой. При этом, как вспоминали позднее участники заговора, сам Пален не выпил ни капли спиртного.
   Когда участники «ужина» были доведены до нужной кондиции, Пален огласил им план переворота. После этого офицеры разделились на две группы. Первую возглавил сам Пален, вторую – Платон Зубов. Незадолго до полуночи заговорщики покинули застолье. В полночь они достигли замка, куда одновременно подошли и два батальона Преображенского полка, окружившие Михайловский дворец. После этого караульные офицеры открыли заговорщикам ворота, и те проникли внутрь замка.
   Едва заговорщики оказались во внутреннем дворе, их встретили солдаты преображенского и семеновского караулов. Солдаты попытались было воспрепятствовать проходу заговорщиков, но были остановлены своими же караульными командирами поручиками Мариным и Полторацким. После этого полтора десятка офицеров-заговорщиков, уже без всяких препятствий, дошли до императорской спальни. Взломав дверь, цареубийцы бросились искать императора. Однако его в постели не оказалось. Спустя несколько минут полковник Леонтий Беннингсен подошел к камину, прислонился к нему и увидел императора, стоявшего за экраном. По свидетельству же Беннингсена, император встретил преступников, стоя у кровати, с редким для него спокойствием.
   Платон Зубов, действовавший в качестве оратора, обратился к императору с речью, в которой обвинил Павла в деспотизме и потребовал отречения. В ответ на это Павел, выхватив из ножен шпагу, закричал:
   – Нападайте! Я умру вашим императором!
   Это были слова настоящего русского правителя…
   После этого старший из Зубовых – Николай ударил Павла со всего размаха массивной золотой табакеркой (по другой версии, медным канделябром) в висок. Выронив шпагу, Павел без чувств упал на паркет. После этого заговорщики толпой кинулись добивать своего императора ногами. Видимо, даже после этого Павел был еще жив, так как граф Пален, встав на колени, завершил дело, задушив его офицерским шарфом (по другой версии, собственными руками).
   Официально было объявлено, что император Павел скончался вследствие «апоплексического удара» (т. е. инсульта).
//-- * * * --//
   После объявления о смерти императора Павла его супруга Мария Федоровна заявила, что так как она коронована, именно она должна теперь и царствовать, подобно Екатерине II. На что участник заговора полковник Леонтий Беннингсен заявил ей без обиняков:
   – Мадам, не играйте комедию, все уже решено без вас!
   Утром следующего дня, пока перепуганный архитектор Карл Росси как мог гримировал изуродованное лицо Павла I, цесаревич Александр во всеуслышание заявил:
   – Папенька скончался от апоплексического удара. Отныне императором являюсь я! При мне все будет, как при бабушке!
   Первым документом, который подписал Александр I, был… указ о снятии эмбарго на поставки хлеба в Англию.
   Следует отметить, что, если бы убийство императора Павла сорвалось, у англичан имелся и план «Б». К этому времени на входе в Финский залив уже крейсировала английская эскадра адмирала Паркера (младшим флагманом эскадры был знаменитый Нельсон), так что обстрел Петербурга с моря, по примеру бомбардировки в апреле того же года Копенгагена, был вполне реален! Ну, а в возникшей неразберихе заговорщики постарались бы довершить начатое. Совершенно очевидно, что Павел, увы, был обречен…
   Кстати, после вскоре заключенного мирного договора с Англией, в 1802 году, чтобы у молодого российского императора не возникало ни малейших сомнений, что Англия оставит его в покое, в Петербург прислали послом контр-адмирала Джона Уоррена. Контр-адмирал не умел договариваться, зато умел пугать. Именно это от него и требовалось. Грубый и крикливый Уоррен должен был запугать неопытного Александра. Насколько это ему удалось, мы еще поговорим в свое время.
   Любопытно, что вскоре после убийства Павла Уитворт прекратил все отношения с Жеребцовой, которая стала ему уже больше не нужна. Кстати, сама Жеребцова вскоре также перебралась в Лондон, где была встречена чуть ли не как национальная героиня и пользовалась большой популярностью в высшем свете, несмотря на скандальную репутацию и вызывающее поведение. Ольга Александровна очень надеялась увидеться с лордом Уитвортом и восстановить отношения, но ее постигло разочарование – в апреле 1801 года ее бывший возлюбленный вступил в брак с очень богатой вдовой Арабеллой Дианой Коуп, причем, как оказалось, Уитворт сватался к ней, находясь еще в Петербурге, когда разыгрывал любовь к Жеребцовой. Что поделать, работа есть работа, и, как говорится, ничего личного! Для Жеребцовой измена любовника стала ударом. Но она не растерялась и начала преследовать изменщика, добившись, в конце концов, от его жены… 10 тысяч фунтов отступных. В дальнейшем Жеребцова жила на широкую ногу; в Лондонском королевском театре у нее была своя ложа, а вскоре она стала и официальной любовницей сына короля Георга – принца Уэльского (будущего короля Георга IV), от которого даже родила сына.
   Что касается первого консула Франции, то получив известие о зверском убийстве императора Павла, Бонапарт был потрясен. Когда ему доложили об убийстве Павла I, Бонапарт воскликнул:
   – Англичане промахнулись по мне в Париже, но попали в меня в Петербурге!
   Когда через три года император Александр I выразит ему резкий протест в связи с расстрелом участника монархического заговора герцога Энгинского Наполеон столь же резко ответит:
   – Необычайно забавен в роли блюстителя мировой нравственности человек, который подослал к своему отцу убийц, подкупленных на английские деньги!
   Уже на следующий день после убийства императора в Лондон был направлен курьер с предложением взошедшего на трон Александра о «восстановлении доброго согласия между Россией и Великобританией».
   – Где казаки? – задал Александр самый первый вопрос начальнику военно-походной канцелярии Христофору Ливену.
   – Казаки переправились через Волгу у города Вольска и ускоренными маршами идут на Оренбург.
   – Немедленно остановить казаков и повернуть вспять! – распорядился новоиспеченый император.
   Рескрипт Александра I генералу от кавалерии Орлову-Денисову о прекращении похода и возвращении казаков на Дон гласил: «Петербург. Господину генералу от кавалерии Орлову 1‐му. По получении сего повелеваю Вам со всеми казачьими полками, следующими ныне с Вами по секретной экспедиции, возвратиться на Дон и распустить их по домам».
   После этого Александр, не откладывая в долгий ящик, разорвал и договор с Францией о совместном походе в Индию. Так англичане смогли, убрав Павла I, перевернуть ход мировой истории в свою пользу.
//-- * * * --//
   Тем временем Донское Войско все еще продолжало свой путь в среднеазиатские ханства, чтобы уже оттуда угрожать английской Индии. 23 марта накануне Пасхи в селе Мечетном Вольского уезда Саратовской губернии арьергард Донского Войска догнал курьер из Петербурга. К этому моменту казаки прошли уже более семисот верст.
   Курьер сообщил потрясшую всех новость о смерти императора Павла и вступлении на престол его сына Александра. Орлов, собрав генералов, прочитал им вслух привезенные бумаги. Потом те читали их, вздыхали и качали головами.
   – Собирайте казаков! – велел Орлов.
   Когда полки были построены, наказной атаман выехал перед строем и зычно объявил о смерти Павла и восшествии на престол его сына Александра. Новость была встречена казаками гробовым молчанием. После этого Орлов дрожащим от радостного волнения голосом объявил:
   – Жалует вас, ребята, Бог и государь родительскими домами!
   Услышав это, станичники бросали в воздух папахи и кричали: «Любо!»
   В первый день Пасхи атаман с частью казаков слушал обедню в Старообрядческом монастыре недалеко о Мечетного. В тот день Орлов дал казакам погулять на славу. В лагере палили из пушек и ружей, горланили песни, ну, и, соответственно, на славу выпивали. В день Благовещения Донское Войско двинулось в обратный путь.
   Надо сказать, что, вернувшись к Волге, казаки рисковали надолго застрять на ее левом берегу – пока не пройдет лед, так как только тогда можно было организовать нормальную переправу. Но ждать никому не хотелось, все рвались домой. Поэтому генералы решили не ждать. И тут же полки были отправлены в обратный путь. На следующий день все войско собралось на берегу Волги. Уже полным ходом шел ледоход. Но тут донцам улыбнулась удача – одна огромная льдина застряла поперек реки, зацепившись за берега. По ней-то казаки и успели перескочить на правый берег Волги.
   Вскоре перед возвращавшимися расстилались уже не чужие, а родные просторы – разбегающиеся вдаль холмы и балочки, ерики и овраги, речушки, прудики, перелески… Всюду шумела и неистовствовала весенняя вода. На душе всех сразу стало веселее. Кое-где уже начались и песни, а чегобы не попеть, когда все трудности уже позади, а до родного порога рукой подать? Хоперские, медведицкие, бузулуцкие, верхнедонские и донецкие казаки были отпущены прямо с границы войска, остальные же с офицерами левой стороной Дона пошли к Черкасску, где также были распущены по домам.
   Проделав в обоих направлениях 1564 версты, 20‐тысячное конное воинство не потеряло ни одного человека. Относительно неплохо вынесли столь тяжелый поход и лошади. По возвращении оказалось, что убыль в лошадях была весьма умеренной. Например, Атаманский полк потерял 62 лошади (из тысячи), а полк Миронова всего дюжину.
   Вскоре после возвращения умер от инсульта командовавший походом войсковой атаман Орлов-Денисов. Новым наказным атаманом Донского Войска бы назначен Матвей Платов.
   Что еще можно добавить к уже сказанному о походе казаков в Среднюю Азию? Если бы в 1801 году атаман Орлов действительно вторгся в среднеазиатские ханства и подчинил их себе (а в том, что это бы произошло, нет никаких сомнений – там не было сил способных противостоять лучшей конницы мира), вся история России, да и всей Евразии, кардинально бы изменилась. Помимо фантастического толчка для российской экономики (развитие текстильной промышленности), началась бы прямая торговля с Персией, Китаем и Северной Индией, после чего выход России на индийскую границу стал бы вопросом ближайшего будущего.
   Поэтому многие английские историки считают именно Восточный поход донских казаков в 1801 году началом классической Большой Игры – великого геополитического противостояния между Британской и Российской империями за господство в Центральной Азии.
//-- * * * --//
   Итак, Большая Игра между Англией и Россией началась уже по-настоящему. При этом она с самого начала отличалась от всех предыдущих политических противостояний. Ставки в Большой Игре с самого начала были запредельно высокие. Неожиданным был уже ее дебют. Шутка ли, начать противостояние с убийства российского императора! Шахматисты знают, что в начале любой шахматной партии обычно идет размен и уничтожение легких фигур, тяжелые фигуры приберегаются игроками напоследок. Но Большая Игра не была ни классической шахматной партией, ни классическим политическим противостоянием, а развивалась по собственным законам. Именно поэтому она началась не с размена рядовых пешек, а сразу с уничтожения короля (в данном случае императора Павла). После столь оглушительного дебюта никто уже не мог сказать, каких жертв Большая Игра потребует еще и как будет развиваться дальше. Все говорило за то, что и дальнейшая борьба между стратегическими соперниками за восточные страны будет вестись с максимальной ожесточенностью, используя все возможные силы и средства. Что ж, победа в Большой Игре того стоила.