-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Дмитрий Владимирович Аникин
|
| Повести в стихах
-------
Дмитрий Аникин
Повести в стихах
© Дмитрий Аникин, 2023
© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023
Скучная история
//-- 1 --//
Ах ты, горе-злосчастье, мне на долю
ох какое крученое досталось,
да верчёное, сука, непростое!
Ты в семи солях, горе, натиралось,
ты в семи водах, горе, кипятилось,
на семи ветрах, горе, продувалось.
А и жить без тебя мне невозможно,
а с тобою меня со свету гонят.
//-- 2 --//
А мне, молодцу, на чужой сторонке
потихоньку жилось, не голодалось;
при кладбище сторожка, подносили
ради праздника, ради поминанья,
«А подкрась где забор, поправь маленько» —
вот и выйдет доход уже не стыдный;
кое-что я откладывал на книги.
//-- 3 --//
Да, я с детства учен науке книжной,
оттого и болит башка, кружится,
оттого и глаза я измозолил
о листы – желтизну их, старость, ломкость.
О божественном редко увлекался,
а все больше стихи: Тредиаковский,
Сумароков, Державин или дальше —
Кантемир и силлабики древнее.
//-- 4 --//
Вот так пропасть с людьми и начиналась.
Им смешон я, а мне смерть с ними скучно —
я всегда удивлялся, как попали
мы в одни времена… и кто здесь лишний…
Вероятно, они: вся их убогость!
Кто бы мог в моем образе надменность
заподозрить! А я надменный очень.
Сколько яду под сердцем! Им, подспудным,
и писал, меня не публиковали…
Ненавидел страну, народ, эпоху!
//-- 5 --//
Думы думал, мечтательно шатался
по кладби́щу – а что, тут тоже люди.
Я заглядывался на камни, даты,
я себя представлял с такими вместе
в разговорах, в делах, в эпохах лучше,
я прикидывал даты, чтоб побольше
их разлет. Я устроился работать:
сторожить, выдавать метелки, грабли.
Если жертвовать, то не интеллектом.
//-- 6 --//
А церковным вином со мной делился
Питирим-отец из ближайшей церкви —
тоже червь наш, кладбищенский, приятель
упокойников, в небесах радетель
за их путь беспрепятственный к вершинам.
Я еще ничего, а он запойный:
что кагор ему? – Тлен! Он больше водку,
мне пол-ящика: «На, брат, упивайся.
А башка если утром как дом скорби,
то так Бог по грехам твоим отмерил».
О чем только с попом не говорили!
//-- 7 --//
А что женщины? Мой немногий опыт
ран особых на сердце не оставил.
Так, чтоб только яснее представлялись
по ночам мне видения такие,
что уснувшую душу будоражат,
те, что пачкают руку, сон и простынь,
вдохновляют на лирику поэта, —
а вещественность мало удавалась.
//-- 8 --//
Я гулял по кладбищенским аллеям,
о любви женской тихо сочиняя,
и казалось, что мысль моя не только
подбирает слова, на рифмы нижет,
но покойниц немногих беспокоит —
тех, кого б я любил, будь они живы.
А сейчас что? Не те же ли чту чувства
в глубине души? Может, только чище!
//-- 9 --//
Девы, женщины, тут вы после смерти
так лежмя и лежите, меня ждете;
думы только о вас сейчас и ночью,
вашу смерть я, ваш друг, благословляю:
все другие, живые, за забором,
мне чужды, им чудак не интересен,
полоумный кладбищенский философ,
а вы тут не измените-сбежите.
//-- 10 --//
Сколько вас тут, красавиц, девиц, умниц,
и с характером каждая особым!
Уяснить чтоб, опору дать для мысли,
я ищу по кладбищенским архивам,
я приходские книги изучаю,
я додумываю, где глухо, пусто,
я о каждой всю жизнь подробно знаю,
как никто вас не знал тогда… до смерти.
//-- 11 --//
Фотографию каждую на камне
тряпкой, ветошкой нежно протираю,
имена дорогие повторяю.
Спите, спите до радостного утра!
Вот тогда мы пройдемся с вами вместе
до ворот, чтоб наружу путь обратный
в мир живых, и оставите меня, и,
погуляв день-другой, ко мне вернетесь,
потому что любви нет выше, чище…
//-- 12. 1830–1851 --//
Вот купчиха: щедра, чуть-чуть наивна,
все об рае, об аде рассуждает,
полтораста лет лежа между ними.
Умерла от чего, ведь с молоком кровь?
За наследство дядья ее убили —
а мечтала о смелом, о богатом,
а вот трусы и нищие пришли к ней
на поминки, напились да подрались,
одного дядьку насмерть и зашибли,
два других по Владимирке, за брата.
О тебе, бедной, суд даже не вспомнил.
//-- 13. 1914–1944 --//
Вот замерзшая в холоде, в тревоге
ночи долгой, военной, не стерпела
до победы – а впрочем, таким бледным
что такое победа? Все равно ведь
гибнуть запросто: не в такой России
жить в невинности этакой, теряться
от тычков и от хохота народа;
ну а тут холмик свой да крестик жалкий —
хоть такой ответ хамской их эпохе.
//-- 14. 1989–2011 --//
Вон недавняя жертва: собирали
по частям тело бито-перебито
у наездницы – всмятку с мотоцикла
на Кутузовском, ночью, спьяну, сдуру.
Сколько зла в ней осталось, сколько резвой
прыти, жара – и всё в могилу клали!
Оттого и цветы любые вянут,
камень голый стоит – и треснул камень.
Недожитая жизнь томит, тревожит.
//-- 15 --//
Собеседницы вы мои, подруги,
собутыльницы когда, если надо;
малый круг разговоров повторяем,
по тропинкам заметанным гуляем,
то листву, а то снег мнем. Жалость ваша
возвышает меня и охраняет,
без нее что такого мне поделать?
Только книги, но в них не вся ведь правда,
и живое общенье нужно сердцу.
//-- 16 --//
Скоро месяц ноябрь туч понагонит,
да и так уже слякотно и трудно
там, где камня нет, твердого асфальта,
проходить – я по щиколотку вязну,
и все реже у мертвых визитеры.
Так и лучше: пусть меньше мне доходов,
а важнее всего покой и воля.
Пью чуть больше, погода позволяет.
//-- 17 --//
Привезли под ворота, дверь открыли
внедорожника черного, спихнули
груз вдвоем, матернулись (было слышно),
дальше волоком – и стучат лопаты,
и дыханье нечистое со свистом
из прокуренных легких вырывалось.
Развернули куль, бухнулось на землю
тело женское. Головой о камень
и костями о землю – звук раздался.
//-- 18 --//
Кто ты, бедная, что за преступленье
совершилось сегодня над тобою:
месть? разбой? Вряд ли…
Кто он, твой насильник?
Он из этих ли двух? А может, оба.
Похоть ты им внушала – отвращенье
вызываешь теперь, все твое тело…
Зарывают – торопятся, с оглядкой,
а не как нужно с мертвой обращаться.
Завтра пусть Питирим что пропоет тут,
чтобы не как собаку – по-людски чтоб…
//-- 19 --//
Ночью темной, осеннею чуть сам я
этим мрачным рабочим не попался,
а то можно ведь прикопать обоих —
уже мертвую и еще живого.
Кто тут будет искать – труп среди трупов!
//-- 20 --//
Слава богу, не хрустнул костью, веткой,
не попался в луч фонаря ручного —
на четвертой аллее завтра буду
понятым, – закопали, вещи взяли,
инструменты закинули в машину,
зашуршали опавшею листвою.
//-- 21 --//
Я бегом, я трусцой к себе в сторожку,
будто дряхлая дверь чему поможет,
обороне какой от этих сильных.
Но уехали. Сам я это видел…
Надо выпить, скорее надо выпить.
//-- 22 --//
Аз со страху лиях на стол и книги,
аз дрожащей рукою протирает
стол; вино ходит, плещется в стакане;
я глотком одним – чуть не захлебнулся,
я б второй – только слышу тихий скрежет
по стеклу. Не они ли? Только девка —
под дождем, сук-ка, мается, и темным
с нее глина потоком, мать-земля, вниз.
//-- 23 --//
Я с ума…
Как живая, дверь на петлях
дрожит мелко, того гляди поддастся,
в щели холод и свет, блядь, синеватый;
я крещусь, по себе не попадая.
//-- 24 --//
Я открыл. А чего? А вдруг те двое
тоже что-то увидели, вернулись,
ходят, ищут ее? А я боялся
всегда больше живых, чем всяких мертвых.
Мне не надо так привлекать вниманье.
Я открыл. И вошла. Я дал ей выпить.
Наследила-то как холодной грязью,
от дыханья такая пакость, затхлость!
//-- 25 --//
Заперхалась слегка: от Питирима
завсегда пойло трудно непривычным,
уж такие особенности вкуса
у донаторов, кто ему приносит,
у серьезных людей по части выпить,
непитейный не признающих градус.
Разве женщина может без запинки?
Значит, тело тут пьет, не призрак некий.
//-- 26 --//
Отдышалась – ну нет, до бестелесной
далеко тени, стати все как надо.
«Что в простынке гуляешь, простываешь?» —
говорю, будто сам ее не видел
под дождем да подложенной в могилу, —
пусть считает меня за простофилю,
пусть допьет и идет себе, как хочет.
Провожать я не стану до калитки
и не дам ей накинуть из одежды
чего теплого, чтобы не узнали,
с кем была, где пила, чем наряжалась…
//-- 27 --//
Посмотрела презрительно – как будто
полыхнули глаза чуть синим цветом.
Чур меня! Может, правда, с того света
заявилась смущать меня и мучить —
то ли душу губить, то ли жрать тело.
Посмотрела – как бы ножом по сердцу
провела. Неуютно быть с ней рядом.
И поджилки трясутся мелким трясом.
//-- 28 --//
Она
Не боись, не из ваших сказок нечисть,
а ты – трус, не посмел тогда вмешаться.
Я
Ну, так я что бы смог один – их двое?..
Она
Это к лучшему: и тебя б убили,
а живой ты мне очень пригодишься,
чтоб неузнанной долго оставаться,
чтоб скрываться и миссию не выдать.
Что за чушь тварь немертвая городит?
И идет на меня – неужто с лаской?
Отступать дальше некуда – касанье —
наши руки столкнулись – и как током…
//-- 29 --//
Тело девичье бряк посередине
моей комнаты, сразу изменилось;
слишком явно и быстро разложенье
поработало с белым, преуспело;
отвернулся не видеть – легким прахом
сквознячок дунул – в форточку умчалось
то, что было она; простынка только,
на полу лежа, лужей обтекала.
//-- 30 --//
Что же тут происходит, а, такое?
Я не брежу: следы ее повсюду.
Побежать, что ль, будить кого средь ночи?
Питирима – идти искать чтоб яму.
В свежей рылись земле два супостата,
или это мне тоже показалось?
Поп увидит ли на полу простынку?
//-- 31 --//
«Мало пьешь, оттого все эти бредни,
слабоумие лечится запоем
и другие душевные болезни.
Мы с тобою отправимся сегодня
в путешествие силой алкоголя,
нам оттуда не надо возвращаться
раньше чем к Рождеству». Нальет мне водки.
Подожду – завтра, может, с ним и встречусь…
А попробую трезво все обдумать.
//-- 32 --//
Промолчу: может, больше не случится
ничего в таком роде. Страх отпустит.
Дрожь уже не трясет меня, не мучит.
Я снимаю с кровати покрывало,
я ложусь, я чуть морщусь от несвежих,
от присущих мне запахов постели,
свет гашу, ну давай – спокойной ночи!
//-- 33. Она --//
Я ворочаюсь, тело ощущаю
во всех членах затекших: вросли ногти,
где-то чешется, а лицо небрито,
бороденка унылая курчаво
расползлась по щекам. Как мышцы дряблы!
А ведь помню: не стар совсем. Мне б глянуть,
найти зеркало. Но пока лишь сонным
им владею…
//-- 34. Она --//
Пока распространиться
мне удастся, занять его всю волю…
Две недели он будет колебаться
между мной и собой, но я возьму верх.
Станет тенью моей, воспоминаньем
неприятным… Уснула я под утро.
//-- 35 --//
Сон был сладок, глубок, встал отдохнувший,
как не пил вечера, встал – пошел в аллею,
в ту, где так вчера страшно было, людно…
Был уверен, что там следов не будет,
примерещилось что-то сполупьяну…
Ухмыльнусь. И продолжу с Питиримом.
Так ведь до Рождества мы и допьемся.
//-- 36 --//
Все как надо: следы двоих, след свертка,
и лопату забыли – пригодится
полицейским отдать на отпечатки.
Я стою у пустой, у свежей ямы,
я босые следы из ямы вижу,
неглубокие – все к моей сторожке.
Значит, девка была. Куда ж девалась?
//-- 37. Она --//
Никуда, вся я тут. Не замечаешь?
Ничего, и с таким с тобой сживемся:
приучаюсь к движениям неловким,
к неприглядному виду – путешествий
много было моих от тела к телу,
выбирала красивых я и сильных,
со значением в этом странном мире,
а тут то хорошо, что дотянулась
я до рук твоих, что в тепло проникла,
в кровь живую, успела не погибнуть…
//-- 38. Она --//
А то вот бы подружек насмешила,
бесприютною тенью оказавшись,
духом лярвьим, бескостным и безмясым!
И пришлось бы тянуть срок непомерный,
в жалком виде скитаться, пока этот
земной шар не пойдет по небу паром,
чтобы мы, враз лишившись тяготенья,
потянулись на родину, далёко.
Все с прибытком, а я как сиротинка…
//-- 39 --//
Только чувствую, что звонить не надо
полицейским, тревожить понапрасну:
трупа нет, и не будет, значит, дела;
мне внимание лишнее не нужно:
вдруг ночные копатели узнают
обо мне, прочитают заявленье.
Толку чуть, а хлопот не оберешься.
//-- 40 --//
Мне бы жуть ощущать – а я так весел,
мне б шмотье собирать – а я спокоен,
мне бежать бы – а я уборку начал:
подметаю по комнатам, стираю…
Чистоту навожу. Оно мне надо?
Удивлю Питирима видом новым.
Я умылся, я бороду ровняю…
Что ж неловко так левою рукою,
что же правая ноет так, немеет?
//-- 41. Она --//
Питирим как-то сразу растерялся,
лишь увидел меня, а был не робок,
даже нагл и задорен – неужели
есть какое-то зренье у пьянчуги
и сквозь плоть друга видит поп-пропойца
(как по-ихнему?) – может быть, суккуба?
Выпил мало, ушел почти что трезвый,
мой дурак ничего так и не понял…
Ну а поп… Он кому пойдет расскажет?
Нет, пока все спокойно, все как надо.
//-- 42 --//
Пили мало, не клеилась беседа,
Питирим был чего-то неприветлив,
даже в карты сегодня не играли,
под гитару не пели-выли песен,
и не стал я с ним страхами делиться,
с облегченьем вздохнул, когда закрылась
дверь за ним. Одному мне только лучше…
Лег пораньше и спал без сновидений.
Эта ночь так спокойна оказалась,
так черна, непроглядна, будто космос.
//-- 43 --//
Эти люди пришли ко мне поу́тру,
под нос сунули разные бумажки,
все с гербами, со звездами – солидно.
Я напрягся, они ж с таким подходом,
будто помощь моя неоценима,
будто общее дело делать будем.
«Расскажи, – говорят, – нам о пропавшей».
О пропавшей, слышь, а не об убитой…
Значит, я, не юля, давай всю правду.
//-- 44 --//
Рассказал. И они мне рассказали
о той нечисти, той инопланетной,
непонятной нам сущности разумной,
что на землю спустилась и проникнуть
может в каждого, кто неосторожен,
руки жмет зараженным перед смертью,
когда сущность прыжки свои готовит
с тела в тело, из мертвого в живое.
//-- 45 --//
При контакте как ток какой по мышцам
пробегает, рука немного ноет,
а на третий день нет тех ощущений,
а неделя пройдет – и все случится.
//-- 46 --//
Ам да ам – и пожрет, погубит душу.
Пересилит пришелица хозяйку —
тот Федот, да не тот, с другой душою…
Вроде так же коптит приятель небо,
все впопад говорит о вашем прошлом,
и ни знака тебе, ни чтобы холод
пробежал при обмене быстрых взглядов.
//-- 47 --//
Усмехнулся: вот сказки! «Так есть способ:
перед зеркалом встань, и мы покажем.
Вася, шторы задерни». Свет потушен.
«Свечи есть?» Зажигаю. Как в гаданье.
«При таком вот свечном дрожащем свете
и увидишь свою вторую душу».
Я смотрю – вижу блики, искаженья.
«Глянь: сиянье очей неосторожно
выдает гостью. Здравствуй!»
Она
заметалась.
//-- 48. Она --//
С разворота удар – ах, как неловко,
слабо и не туда! Они вскочили.
Непривычное тело не успела
от ответных ударов как-то спрятать —
и под дых, и пониже получила.
Я лежу извиваюсь, слышу хохот
их довольный. Два щелкнули затвора…
Ну, прощаться пора, мой друг недолгий;
ну, ругайте пропащую, сестрицы!
//-- 49. Она --//
Этим в тело не влезешь: надевают
эластичные, тонкие перчатки.
Знают нас. И откуда научились?
В деле злом человек всегда находчив.
Неужели действительно придется
плоть покинуть? Он брякнется тут мертвый,
он вдвойне неудачник: так попасться
дважды за три неполных дня, так сгинуть…
//-- 50 --//
Открывается дверь. Движенье, грохот.
И два выстрела в комнате, два трупа…
Я
Ты чего, Питирим?! Чего наделал?
Ты зачем, а?
Питирим
Они б тебя убили.
Я
Кто? Вот эти? Да мы сидели мирно,
толковали о всяком.
Питирим
Оттого-то
и разбито лицо, одежда в клочья,
оттого их стволы на изготовке?
Я
Да за что убивать?
Питирим
Спроси у мертвых.
И внимательно так, и трезво смотрит
мне в глаза, не мигая и недобро…
//-- 51 --//
Она
Ну спасибо, отец.
Питирим
Хотел убить бы
и тебя, кто ты есть такая.
Она
Я-то?
Я – душа.
Питирим
Всё не так.
Она
Твой друг очнется
(уступлю я), успеешь попрощаться.
Питирим
Я от этих-то спас, а от тебя как
мне спасти его, от несытой твари?
Она
Уже, отче, никак: мы покидаем
только мертвое тело. Не изгнать нас
ни постом, ни молитвой вашей.
Питирим
Знаю,
оттого злюсь.
Она
Я, поп, не виновата.
//-- 52 --//
Питирим
Пусть хоть тело его живет под солнцем,
пусть хоть тенью в твоем сознанье будет
след души его собственной; а вспомнишь
Питирима, так это вспоминает
он меня – ты напейся тогда пьяной,
дай ему хоть такое послабленье
ради долга сегодняшнего.
Она
Ладно.
//-- 53 --//
Она
А что думаешь, отче, об исконных
ваших душах? Мы чем от них отличны?
Мы бессмертны, а ваши?
Пиштирим
Я не знаю.
Она
Мы, наверно, ни хуже их, ни лучше,
но сильнее, раз можем извести их.
Может, был какой сдвиг, сбой в мирозданье,
потому бедным нам и не досталось
сразу тел и пришлось летать, скитаться
по чужим, где гостям совсем не рады.
А мы что? Нам приют не меньше нужен,
чем наседкам.
Питирим
Не думай и сравниться!
//-- 54 --//
Она
Я свое выполняю обещанье —
попрощайтесь, и уходи отсюда.
Питирим
Ты останешься жить тут?
Она
Да, но страшно
мне с тобою общаться, с окаянным:
я привыкла, когда меня не знают.
Питирим
Ну а с этими что?
Она
Не беспокойся,
не найдут их, умею концы прятать.
//-- 55 --//
Я
Кто они?
Питирим
Я не знаю!
Я
Ты откуда
здесь с ружьем взялся?
Питирим
Вижу – в черном джипе
два громилы к сторожке подъезжают.
Что им, думаю, делать с моим другом?..
Были слухи плохие: беспокойно,
говорят, стало кладбище ночами,
а тут днем; непохожи на скорбящих —
зарядил два жакана, и недаром.
//-- 56 --//
Говорит – и потряхивает старца.
А тут кто не занервничает, с «тулки»
дав дуплетом? И хорошо, что яма
им готова, им с вечера зияет.
Потемнеет – оттащим, закопаем.
Да ты что, старый друг, неужто плачешь?
Ну, давай чего выпьем – рюмки в руки!
//-- 57 --//
Она
Древний орден; как только объявились
мы на вашей земле, они охоту
объявили на нас. И гибнут сестры.
Питирим
Тоже гости иных миров?
Она
Нет, ваши,
человеки.
Питирим
Откуда они знают?
Она
А ты сам?
Питирим
У них знанья не оттуда.
Она
Может, Бог, если он есть в этом мире,
если есть в остальных, так все устроил,
что на каждую жизнь есть свой убийца,
вот они и охотятся.
Питирим
Наверно.
//-- 58 --//
Питирим
К черту всю богословскую беседу!
Пойду пить.
Она
Питие и умудрило
тебя так, что ты смог меня увидеть;
ох, гляди, так до святости допьешься,
и душа твоя ждать свечного жара
там
(показывает ему на область сердца)
не станет – проклюнется наружу
нимбом жарким среди дневного света.
И охотники за тебя возьмутся —
не докажешь, что сам, без нас, допившись…
//-- 59. Она --//
Поп уходит, оружие уносит.
Я осталась одна. Берусь за книги.
Как читал он такое – непонятно.
Вроде русский язык, а запинаюсь
в каждом слове. Стакан я протираю,
наливаю поповского кагора,
выпиваю, кривлюсь и выдыхаю —
и читаю уже легко и ровно,
понимаю его пристрастный выбор,
нахожу вкус к поломанному стилю…
//-- 60. Питирим --//
Смерч ато́мной войны смёл все живое.
Мы гадали, мы сроки вычисляли,
мы для дела трудились рокового
по всему миру; все, что накопили,
пригодилось: успели в час недобрый
мы друг друга; и смерть распространялась
по народу, стране и по соседям,
пока с вражеской смертью не столкнулась —
в одну общую, вечную смесились.
Кто из нас чьим оружием погублен?
//-- 61. Она --//
Полетели, сестрицы! Полетели!
Мы свободны. Ты кем была? А ты кем?
…
…
…
//-- 62. Она --//
Я ж, представьте, в кладбищенской сторожке
время мыкала, там пила безбожно,
там читала стихи. Теперь не вспомню,
хотя есть пара строк – прям на сегодня,
прям за сердце берут. Я почитаю.
Начала им рассказывать, слабея:
Ах ты, горе-злосчастье, мне на долю
ох какое крученое досталось…
…
//-- 63 --//
Я очнулся среди пустого места,
среди космоса. Три мои подруги
тут же рядом. «Мы кто? Как очутились
в этом чуждом пространстве?» И стеснились,
будто я им последняя надежда…
И купчиха молилась, и вторая
повторяла все: «Я не виновата»,
и наездница тихо материлась.
//-- 64 --//
Подождите вы, дайте оглядеться.
Как сюда нас забросило с кладбища?
Напрягаюсь болезненно, и память
начинает со скрипом возвращаться:
материнское лоно, путь недальний
к свету, жизнь из обид и унижений,
детство жалкое, существо немое,
обретающее посильный голос.
//-- 65 --//
Дальше юность, устройство на работу,
Питирим, разговоры с ним и пьянство,
эти трое – а дальше размывает:
кто-то прячет труп, кто-то (я?) находит;
гостья в доме, другие гости в доме;
грохот, дым – это было в самом деле?
//-- 66 --//
Муть ноябрьская, дальше зима, что ли…
Смутно помню войну, как сквозь чужое
зренье видя, чужие ощущая
страхи, похоти… А сейчас вернулись
ощущения самости, всей жизни;
только странно, что в виде бестелесном
так все мало… совсем не изменилось.
Ну, я, впрочем, всегда был телом слабый…
//-- 67 --//
Вспомнил: эта была… кого убили,
не добили те, в деловых костюмах…
А вернее – душа ее, вернее —
нечто сильное, жало в плоть мне остро,
«я» мое изничтожившая сука.
//-- 68 --//
Где теперь ты? Последнее усилье
совершаю избавиться от гостьи
столь коварной – следы ее простыли.
То-то! Знай, на кого пасть разеваешь,
душу чью так схарчить, голуба, хочешь!
А подавишься, съевшая собаку,
а живехонька душенька поэта.
//-- 69 --//
И погибла тварь гибелью последней,
унесла меня из всеобщей смерти,
не желая спасла, не понимая.
Ах, как дивно живуч я оказался,
на кривой-то кобылке и объехал
все опасности, пропасти, не сгинул,
прихватил еще этих, мной любимых…
Жизнь и смерть как местами поменялись!
//-- 70 --//
Ты была паразитом в моем теле;
только лишь повторила мои строки —
подчинилась моим словам, напевам,
уступила мне… тело или что там…
Все мы – сгустки энергий в чистом виде,
уступила чего важнее тела —
образ, что ли, на времени-пространстве,
отпечаток, тень беглую, живую.
//-- 71 --//
Стала пищей; вот все мы так, поэты,
заедаем чужой век, пожираем
ум читателя, в кровь его, в дух входим
вроде этой беглянки, но потоньше,
похитрее; читайте меня – это
лучше сильных, любых рукопожатий.
А чем больше читателей, тем больше
оживает меня сейчас по свету.
…
//-- 72 --//
Ах ты, горе-злосчастье, мне на долю
ох какое крученое досталось…
Цирк
Пьеса с элементами импровизации
Должно быть так: сквозь плоть, предмет
первоначальный виден свет,
идея Божия слышна
в прошедшем сквозь тьмы, времена.
На стертом диске пятака
не разглядеть герб и число,
но вес, размер свои пока.
И без убытка в ход пошло.
Снежный, ветреный вечер в конце декабря.
Передвижной цирк зажигает огни. Видны мокрые от снега афиши и немногочисленные люди, пробирающиеся через сугробы к входу.
Начинаем!
//-- 1 --//
Цирк черти́т свои круги
на земле, на пустыре,
за какие – ни ноги:
не то время в декабре,
перед суетой большой,
мишурой не только здесь —
солнце круг обходит свой,
умещает в цирке весь.
//-- 2 --//
Циркачка,
выкрутасница,
лихачка,
манежная прельстительница масс
на раз —
взлетает в купол,
два —
и шире мах,
три —
с тьмой и светом впопыхах
барахтается,
успевает видеть
глаза,
полтыщи глаз,
и злоба их
пожестче лонжи всякой бьет под дых…
Вытягивает вверх ее страховка,
живу
шутовку…
//-- 3 --//
Нам мастерства не оценить,
сугубой точности движений —
не та пора, нет знаний тех,
в веселом деле скучен гений;
наш грубый интерес – следить
падений груз и срывов смех.
//-- 4 --//
Мы для того и ходим, чтобы смерть
застать, —
не медли с актом смелым,
пока – не твой черед, пока – судьбе
покажешь кукиш этим делом,
сорвешь аплодисментов гром
в конце своем…
//-- 5 --//
Так я зачем забрел сюда? Чего
увидеть захотел? Ты в мастерстве
прибавила, наверное. Летаешь
почти свободно. Я ж набрался веса
как будто за двоих.
Тебе б полмира
объездить, поражая тех и этих,
тряся с них денег, —
ты ж торчишь в провинциях,
как будто, овладев стихией воздуха,
обыкновенно ходить, ездить брезгуешь.
//-- 6 --//
Ну, пора. Дирижер взмахнул, и грянул
марш уверенный, мы пошли на сцену
представлять из себя веселье, в оба
наблюдать за расфраченной, полпьяной,
озверевшей толпой, на представленье
к нам пришедшей – чтоб посмотреть на то, что
ее выше. Ах, не таким народом
заполнять бы ряды, теснить теснее.
//-- 7 --//
Кто устремлен глазами на сей цирк,
на клоунов – зырк, на жонглеров – зырк.
Кто страшен в напряжении своем.
Кого за своего не признаем.
Кто часто дышит, повторяя ритм
оркестра, пот течет и лоб горит.
Кто странно искажается лицом,
как был, так остается простецом.
Кто верит в наше дело, как и мы
не верим в смысл цирковой кутерьмы.
//-- 8 --//
Цирк бредет вокруг пустой,
ждущей, жаждущей арены,
цирк играет пестротой
пошлой, необыкновенной.
Цирк готовится на раз,
без излишних слов, усилий
души ваши взять – сейчас
их как стиснули, схватили.
В три погибели согнут
путь наш – след в след зренье ваше;
полон цирк, полны рядов
концентрические чаши.
//-- 9 --//
А ты еще в гримерке, руки, ноги
досадливо и суетливо трешь,
их мышцы разминаешь; рюмка, следующая
бодрят дух, еще время есть тебе
сосредоточиться, прочесть молитву —
или какие ты там заклинанья,
не понимая смысла, повторяешь…
//-- 10 --//
Темная моя комната,
есть полчаса
до начала дела —
блесткого представления,
и
выдерживаю молчанье,
а хочется выть —
невозможное ожидание
как скоротать?
Ноют вдоль, поперек всего тела
будущие переломы, травмы.
Рюмку-то одну можно,
нужно;
опять запрятали,
но я не такая дура:
фляга к ноге приторочена,
за чулочком, с коньячком, припрятана,
а иначе как на этакие верхотуры
лезть,
залезать,
чтоб оттуда – порх?
//-- 11 --//
Бог зрелищ, хохотун, вертун, ты – бог цирка,
прими слова сии, как будто мо-литвы,
а искренность моя любых других выше,
кручусь-верчусь в твоих руках ибо.
Не отпусти меня, не дай упасть в прорвы
небесных пут, подставь чего земли мягче!
Но ты не слушаешь, ты ждешь в жерло цирка
благую жертву – не меня хоть бы.
//-- 12. Хор --//
А начали сегодня плохо,
не пошло сначала.
Дело не без подвоха.
Удачи мало.
Лажают люди и лошади,
распорядитель
чудит – на широкой площади
шатров строитель.
Медленные движения,
разброд, шатанье.
Даем представление —
рвань перед дрянью.
//-- 13. Корифей --//
Вы пьяны безумно, что ли?
Хоть мало пили,
не годны для пошлой роли,
ее усилий.
Взбодрись, всяк фигляр и гаер!
Сейчас сыграем
свободно – предполагая
шатру стать раем.
Огнями небесной тверди
расцвечен купол,
дрожит, но удержат жерди,
сорваться глупо —
играйте ж сверх всякой силы
и безобразно,
рвя голос,
тугие жилы!
Даешь соблазна!
Ну вот, после всяких парад-алле и начинается настоящее представление.
//-- 14. Атлеты --//
А сила ходит ходуном,
вздымает грузы вверх,
а сила в теле молодом
всегда ведет на грех.
Ей уступает – слаб – металл,
цепь рвется, сталь дрожит —
не запыхался, не устал
хват-богатырь, спешит
давить из камней темный сок,
соленых солоней,
растерть в пыль-хрящ, в труху-песок
подгорных кость корней.
Чего еще? Котомка-груз,
в ней мал-мало земли —
поднять ее, порвать сеть уз
всё раньше не могли.
Осилит ношу Святогор
и черный гроб в щепу
размечет – кончен приговор,
порядка сдвинут спуд.
И покачнется Божий мир,
стряхнет с себя людей,
пойдет, крутясь, стеная, вир
все шире, веселей.
//-- 15. Атлеты --//
Такими-то забавами
мы заняты, ледащие;
мах левыми, мах правыми —
веса ненастоящие
порхают, стали ржавыми,
и легкие курящие
хрипят басами бравыми,
нас манят славы вящие.
//-- 16. Жонглер --//
Строфа
Силы постоянного падения,
верткие извивы траекторий
заключаю в ровные орбиты:
сколько-то хватает мне умения,
чтоб одна одной, друг другу вторя,
пролетали, четки, ветром шиты.
Антистрофа
Сколько их – шаров, колец – считающий,
вычисляю время, не столкнуться
чтобы – во Вселенной места много, —
я, в кругах стоящий, их вращающий,
заставляю путь ко мне вернуться.
Перводвигатель навроде Бога.
Двенадцать колец, одиннадцать мячей, восемь булав.
//-- 17 --//
Строфа
И в этом деле есть рекорды:
одно, другое прибавляем
и невозможной цифрой гордой
мы славы новые стяжаем.
Антистрофа
И выше, выше возгоняем
диаметры кружений, хорды
падений. Лёт живой стесняем
движеньем и натягом корда.
//-- 18 --//
Оживший паноптикум честный наш цирк:
бегут, верещат лилипуты,
их легкий подскок, их опасный кувырк,
их номер не дольше минуты.
Лишь малая смерть полуросликам, да
лишь малое к ним любопытство,
а сколько упорного было труда
заставить их этак беситься!
//-- 19 --//
И откуда сил в тщедушном тельце
столько? Управляюсь с ними вроде,
мню себя почти рабовладельцем,
Гулливером в их чудном народе.
//-- * * * --//
Ну а сами всё ли понимают:
кто они, как их дела смешные
всякие? Шалят они на сцене,
а глазенки умные и злые.
//-- * * * --//
А когда уйдет последний зритель,
цирк закроют, верхний свет потушат —
выбегут на сцену и представят
зрелища не нашего калибра,
полные высокого трагизма, —
а смешно как, сука,
аж до колик.
//-- 20. Укротительница --//
Ничего и не страшно – шаг шатает
не от всяких там чувств каких, предчувствий,
не от голода своего, чужого,
а от тряски живой – от пьянки, блядки.
Я заснула под утро, в мех уткнувшись
жаркий, зверий, вонючий, сама в клетке.
Ох, подельники, собутыльники, вы,
друг хвостатый, зверище полосатый,
вы уж как-нибудь сами, без хлыста чтоб,
добровольно давайте представленье.
Я, такая вся в блестках, подчиняюсь
ритму, замыслу, грации движений.
//-- 21 --//
Строфа
Мы не только имена
Зве́рям раздаем, но и
тяжелее бремена —
ради к младшим, к ним, любви.
Неврожденные черты
проступают сквозь шерсть, мех:
были вглубь глаза пусты,
а теперь в них смысл и грех.
Антистрофа
Представление идет,
как порядок учредил,
зыркает зверь, срока ждет
утоленья новых сил.
Был холодный зверий пар —
стала теплая душа,
ум, очнувшись ото сна,
первой понимает смерть.
//-- 22 --//
Хищники:
Свистят кнутами жгучими —
мы щеримся, мы рыкаем,
мы взлетами прыгучими
большие тумбы двигаем.
Копытные:
Мы скачем – мах копытами,
на нас попоны красные,
в делах, кругах испытаны,
цирко́вые, гривастые.
Слоны:
С не прирожденной грацией
подбрасываем хоботом
и ловим, и овацией
заходится цирк, хохотом.
Прочие:
Считаем цифры хитрые,
на чем колесном ездием,
вертлявые и быстрые,
собаки и медведи и
те, кто не в бестиарии,
не так – в бреду горячечном —
непредставимы – парии,
арены пролетарии,
в запретном и изнаночном
мы представленье движемся
по-над ареной видимся,
по-на свету корячимся.
//-- 23 --//
Белый клоун:
Смех утробен, жуток, жгуч;
глупый баловень народа,
клоун ловит солнца луч
рыжий, как его природа.
Рыжий клоун:
Смех – печалей старший брат,
снится цирку сон печальный:
белый клоун виноват
всею силой завиральной.
Корифей:
Оба наших дурака —
несмешные тунеядцы;
мнут друг другу друг бока,
вкруг охаживают братцы.
Клочья вверх – пух-прах – летят,
бьют со злобой неумелой;
зрители галдят, глядят
на такое смеха дело.
Зритель – шу́ту младший брат
в этой злобной, смертной сшибке;
нависают ряд над ряд,
невредимы по ошибке.
//-- 24 --//
Смех над упавшим,
смех над побитым
в природе нашей,
гладных и сытых,
нищих и вящих, —
смех обоюдный,
раж настоящий,
грех неподсудный.
//-- 25. Фокусник --//
Я, бывает, когда не в настроенье,
когда силы мне тяжки, ненавистны,
то сам хитрыми, слабыми руками
попытаюсь с послушным реквизитом —
но момент упускаю, и пустая
шляпа передо мной, а кролик в клетке:
все, что кроме чудес, выходит плохо.
//-- * * * --//
Страшно мелкому, что я извлекаю,
злясь, из небытия ему собрата…
Кролик, меха комок, а понимает,
что не надо бы так вот перед чернью,
забывая о правилах искусства…
Честным чудом, не хитрою сноровкой.
//-- 26 --//
Цилиндр снимаю, достаю
из тесноты его
зверей – на малых познаю,
пытаю мастерство.
Затем тащу из тьмы другой
серьезнее улов —
жонглеров цирка моего,
гимнастов и шутов.
Я достаю им реквизит,
какой кому решил,
извлек я купол – вон висит,
арену расстелил.
Я зрителей, тесня тесней,
по кругу рассадил;
цилиндр трясет еще сильней
избыток грозных сил.
Конца и края жерлу нет —
тяну, еще тяну,
не всю ли вытянул на свет
веселую страну:
поля, леса, и море, и
хребты великих гор —
все, руки из чего мои
составили простор,
твердь звезд, земную пестроту;
не Бога ль самого —
заполнить мира пустоту,
не знавшего Его?
Цирк напряженно ждет следующего номера.
//-- 27. Хор --//
Вот теперь действительно начинается дело;
поразмяли руки аплодисментами,
поразмяли души смехом и сладким ужасом —
вот теперь действительно начинается дело:
выходят на арену две куколки,
возносятся под купол, как бог машиной;
замер цирк, как сдернули перешептываний
гул,
перемигиваний пелену сорвали.
//-- 28 --//
Ты выбежала, легкая, вперед
своей подруги, улыбнулась, руки
взметнула, нас приветствуя, взметнулась
на высоту – что не своею силой,
и не сказать. Как будто тяготенье
с себя стряхнула. Но не лист безвесый,
туда-сюда носимый ветром, нет,
но сгусток воли, силы, смысл искусства
в зенит вознесся цирка.
//-- 29. Х о р (на разные голоса) --//
Па —
рение,
кру —
жение.
вот —
действительное
представление!
И как им повезет сегодня?
Открыта ли преисподняя
для блестких полетов, вертких
над областью страхов мертвых?
Мускулы сведены,
движения решены,
высота взята,
мантия – вон – снята,
ничто не мешает,
пыль летает
в разгоряченном луче,
сердце стучит бойчей —
не остановиться,
шаг спуститься
делают – и свободный
лёт в близкий свет, холодный.
Как будто стихия переменила свое естество:
держит воздух,
вязкость приобретает,
не прободать его,
и безопасно по нем летает
та, чье лицо страха не выражает,
а, кроме страха, и нет на нем ничего.
//-- 30 --//
Вы сидели в ложе, наблюдали
за работою, игрой прыгуний:
над ареной девы подлетали,
их канатов чуть дрожали струны.
Свет в глаза мигает бесноватый —
кто же так направил, сумасшедший? —
не увидеть смерти миг крылатый;
сдуру нам еще зарукоплещут,
этот срыв за лучший трюк считая:
«Лихо траекторию загнули!
Как же можно этаким манером
двигаться по воздуху, пустая
как стихия держит?» Держит, хули,
не удержит – но страховке верим.
//-- 31 --//
Это было по правилам обычным
тяготенья: вдруг ловкость уступила
тупой силе – расчеты не сбывались,
тренированное слабело тело,
становилось обычным трехпудовым
весом на скоростях обыкновенных
при падении, с плоскостью встречалось,
раздроблялось. Суставы, плоти рвались.
//-- 32 --//
А зеркал-то наставили – углами
искажали движенье, сохраняли,
и душе мертвой страшно было видеть,
как в отставших, стократных отраженьях
ты, живая, мелькаешь, успеваешь
прокрутиться еще, еще до смерти —
когда мертвая на полу лежала,
когда пенилась кровь, дымясь бежала,
застывала, темнела, холодала.
//-- 33. Х о р (на разные голоса) --//
Срыв,
хруст —
купол
пуст;
грянь,
оркестр,
прянем с мест
посмотреть
саму смерть!
Для смерти всем дело:
Зве́рям – рычать,
людям – кричать,
верху – качать,
низу – встречать,
нам – умирать.
Давай быстрей
со сцены труп,
и веселей
чтоб звуки труб,
и ярче свет,
игра цветов —
мол, смерти нет,
мол, трюк таков.
//-- 34 --//
Сорвется силач,
упустит жонглер,
фокусник спутает карты,
звери кровь чуют,
нервно рычат,
клоун натужно шутит.
//-- 35 --//
Упала. Кто из двух, пока не видно.
Я вскакиваю с места, я бегу,
расталкивая публику: «Я – врач,
пустите, пропустите». Унесли —
стою один, дурак, среди арены,
в крови ботинок левый…
И меня
выводят в коридор. Нашатыря
к ноздрям подносят: «Тоже мне лепила,
такой больной и нервный…»
Выворачивает…
//-- 36 --//
Медленно ворочаются крылья
мельниц – не господних, как Господних;
мы – причина тягостных усилий,
легче лёт и мах пойдут с сегодня.
Нет твоей судьбы, снята задача
измышлять ходы, срока ей, кары;
вся ты, больше ничего не знача,
трупом труп – уносят санитары.
//-- 37. Хор --//
Строфа
А нужно ли предполагать:
мол, в этих тоже есть душа —
в прыжках чего не растерять,
не растрясти что в антраша,
в чьих блестках вся арена-мать.
Антистрофа
И эта малость к Богу прям;
поскольку тело камнем вниз,
такой полёт не видно нам —
гимнастки, девочки каприз
с ее второй напополам.
//-- 38 --//
Я пошел, чуть шатаясь, чуть бледнея:
сколько ж лет тому… Помню коридоры,
где, куда повернуть; дошел до двери,
ручку дернул – закрыто – две хозяйки
проживали: мертва одна, вторая —
в морге? или больнице? на допросе?
И отпустят ли скоро – неизвестно.
//-- * * * --//
Сел у двери сидеть – споднизу дуло,
задремал – сны неслись в не лучшем виде…
//-- 39 --//
Как увидала, подернулось дрожью лицо молодое:
пьян, что ль? Пихнула ногой:
«Просыпайся, бездельник, не надо
быть на виду, мне вниманья
и так слишком много досталось,
с обыском завтра заявятся —
нынче ж всю вынули душу,
долгий, пустой разговор…
//-- 40 --//
Закурю?» —
«Угощайтесь». Затяжка…
«Как объяснишь им специфику?
Только к словам и цеплялись,
всё выясняли: кто с кем спал;
какие финансы большие
мы поделить не могли —
весь трехмесячный долг по зарплате;
были какие возможности как-то неловко качнуться,
сбить ее с толку, с полета? “Такие возможности были”.
– “А!” – И по новой морока. И что в этой смерти
неясно?»
Заходят. Цирковая гримерка. Маленькая,
аккуратная, оформленная в светлых тонах.
Что удивительно – по всем стенам полки
с серьезного вида книгами.
//-- 41 --//
В нашем святом ремесле гибель – это решенное дело,
всячески только ее отдаляем, но суть приговора
приняли, только вступили на шаткие те верхотуры
цирка; томящей отсрочки дольше она не хотела,
просто устала. И, значит, обратно наверх ни ногою.
//-- 42. Б… --//
А было б лучше, если б смерть
ее насильственна была;
пусть подозрения терпеть —
больная б совесть ожила,
потом (чего еще больней)
дурная б забурлила кровь;
все, что я вспоминал об ней, —
все превращалось бы в любовь…
Все обретало б смысл и власть
и обрастало бытиём;
печальна девы мертвой власть,
мы б мстили за нее вдвоем.
Есть что-то в обстоятельствах этой смерти
неправильное и неправдоподобное.
Невозможность скорбеть?
//-- 43 --//
Найду того, кто подпилил
трубу конструкции; там, где
хвататься, маслицем полил,
чтоб ей скользнуть к своей судьбе;
найду того, кто ослепил:
мол, в белый свет лети, порхай;
кто маршем, тушем оглушил —
следов-то —
только замечай.
По стаканам разливается водка.
//-- 44 --//
«Она не мучилась?» – «На полтора часа
хватило жизни в теле тренированном;
о, если б знать, то легче, тоньше путами
привязываться к жизни… Так хотелось ей
курить – а как в палате? – и отмучилась,
лицо похолодело, не утратило
сосредоточенной, присущей злобности…»
//-- 45 --//
Она так любила полета миг шалый,
и денег, и денег все было ей мало —
на что-то копила себе капиталы, —
но бог с ней, с покойной, я тоже устала,
я тоже устала – теперь куда деться?
На высях продрогнуть, внизу отогреться?
Как в нашем позорном, святом ремесле
в единственном мне оставаться числе?
Кого найти веса со мной одного,
с похожей фигурой прыгунью – кого?
Одна за двоих то есть буду крутиться —
подбросить себя, поддержать, поклониться.
//-- 46 --//
Покойницу я очень не любила:
она была горда, была умна,
она себя от всех отгородила,
со мною обходилась вскользь она —
все с книжечкой, даже когда пьяна.
Ни слова в простоте, все с подковыркой,
с сознанием дистанции своей;
в прямом, навыказ, обаянье цирка
все путано, все ложь казалось ей;
меня пугала, мах качнув сильней.
Они чокаются и смотрят друг на друга – что-то
между ними происходит, какая-то химия.
//-- 47 --//
По-сестрински приобняла.
Без слез. Насквозь глаза пусты.
«Ты раньше чувственней была».
«Мне раньше преданней был ты».
«Чего еще? По рюмке?» – «Лей».
Махнули. И сивушный дух
поплыл по комнате твоей,
так тесной для сидящих двух.
//-- 48 --//
Он вот – сидит передо мной,
плюгавый, серый, чуть живой,
бормочет что-то о своих
давнишних страхах – мне до них
какое дело? Беден он,
в меня нисколько не влюблен.
Чтоб тратить время на таких,
ищите глупых, молодых.
//-- 49 --//
Допив, что было – полуштоф, в гримерке,
пошли в кабак ближайший, «У циркачки»,
долги там пропивают и подачки
арены соль и зрители с галерки.
//-- * * * --//
Там мы любили сиживать втроем,
болтая кой о чем, глотая ром,
там разговор был всяко, всех цирковый,
но там теперь другой порядок, новый…
//-- 50 --//
Зачем-то вы в богемное кафе
пустили мрачных типов в галифе,
вертлявых спекулянтов, и тузов
черного рынка, и негоциантов
по марафету…
Со стен всего света
афиши смотрят, суетно пестрят,
дополнены: усы, чего похуже;
и телефоны – если отдых нужен.
//-- 51 --//
Кабак полутемный, и музыка злая
струится и длится – волнуясь, играя.
Заходим с морозу в зловонную яму:
«Нам к стойке за рюмкой куда идти?» —
«Прямо!»
И как не боятся таким суррогатом
травить нас, поить нас за скромную плату!
Хозяйка сидит – вид не юный, не старый,
гаванской дымит настоящей сигарой.
Табачные, сизые, плотные волны
трясутся от хохота бабы огромной.
//-- * * * --//
Разлив ни минуты ток не прекращает,
стаканы и кружки собой наполняет.
С прихлебом, приглядом идут разговоры,
мычащие, злобные, нудные споры.
И, водкой налиты, как смертью убиты,
Валя́тся пьянчуги, всосавшие литры.
//-- * * * --//
«Чего-то закажем?» – «Какая закуска?»
Под черствую корку помянем по-русски.
А публика приличнее, чем было раньше
и чем представляется вошедшим.
Из этого заведения ушла подлинность.
//-- 52. Хор --//
Жизнь – тоска!
Пей…
В. Каменский
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Мишуру откинув,
делаем честное дело:
смертно пьем,
играемся головами,
не отвлекаясь на выбор
между водкой и водкой,
суровые алкоголики,
питухи – хлоп да хлоп – прямые,
сколько еще живые?
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Яйца вкрутую сварены,
черный кирпич нарезан,
круто, бело просолено
все, что на стол прине́сено,
сухо что в рот не лезет,
а проскользнет по-мокренькому —
надо ж и тело подкармливать,
а не только бродяжку душу.
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Разговоры-то разговариваем
сбивчивые да смутные:
вечно кружатся, топчутся,
к изначальному возвращаются,
к тому, о чем трезвым стыдно,
совершенно, блядь, невозможно —
о смысле жизни и смерти.
Жизнь – тоска. Пей!
Смерть – тоска. Пей!
Останавливаются и смотрят изучающе.
Садятся за столик.
//-- 53 --//
И когда мы ночь солнцеворота,
сирые, встречали в мрачной этой,
мерзостной клоаке – шла работа
неприметная добра и света.
Покачнулся мир куда, как надо,
просто мы пока не замечали
явленной, немыслимой пощады,
прекращенья смерти и печали.
К ним за столик подсаживается высокий, тощий
человек с бритым, дерганым, артистическим лицом.
//-- 54 --//
Актер
Рад видеть вас в наших краях… палестинах!
Празднуете?
Поминаете?
И то и другое?
Поэт
Я вас совсем не узнаю.
В лице вашем есть что-то неуловимо знакомое,
но этого, знаете ли, мало…
Актер
А… Не думайте…
Вы видели меня Гамлетом, Тригориным, балаганным
шутом Петрушкой, корифеем хора.
Поэт
Разве?
Актер
Смыв грим, я сам плохо узнаю себя в зеркале.
Это только на плохого актера люди
на улице оглядываются.
(Начинает немыслимо кривляться.)
Поэт
А… Теперь я понял, с кем имею дело. Выпьете с нами?
Актер
С удовольствием!
//-- 55 --//
Хор
И пьют они, краями льют,
сивушный дух – горе́!
Поэт, Гимнастка, Актер (вместе)
Летят, бессчетные, снуют
снежинки – в серебре
мятущемся нам вольно пить
бессмертие свое,
плескать, перхать, вокруг кропить,
бодрить, злить бытиё.
//-- 56 --//
Актер
Все мы скоро останемся безработными.
Цирк наш и так не особо преуспевал, а теперь и вовсе
развалится.
Гимнастка
Ходили посмотреть нас с покойницей,
а на меня одну кто пойдет?
Прогорим – устроюсь уборщицей в бордель
или выйду замуж.
Поэт
Разве ваше примитивное искусство может прогореть?
Актер
Я вот что подумал, милейший: ведь вы все же поэт…
Поэт (грозно и возмущенно)
Не прозаик!
Актер
Ну так сочините нам что-нибудь эдакое, чтобы
оживить цирковую мертвечину, взбодрить зрелище,
так сказать, смыслом.
Поэт
Это потому, что сами по себе, честно и в лоб вы
не умеете быть интересными? Зрители скулы
посворачивали от зевков. Вам нужна какая-то
интрига, какой-то искусственный афродизиак,
интеллектуальный допинг.
Актер
Нам нужен каркас, а мы уж на нем развесим гроздья
своих талантов.
Поэт (недоверчиво)
Талантов…
Актер
Полная свобода бессмысленна, а тут мы будем
ненавидеть ваш замысел и, расшатывая его, ух до
чего договоримся.
Гимнастка (раскланиваясь в обе стороны)
Он тебе сочинит…
Он тебе переврет…
Актер
Пусть это будет в память о погибшей.
//-- 57 --//
Пусть это будет о любви!
О, не стесняйся и
такую пошлость оживи,
чтоб – в плачь глаза мои!
//-- 58 --//
Гимнастка
Конечно, это должна быть пьеса о любви.
О такой, знаешь ли, сногсшибательной,
костедробительной, душемутительной страсти.
Поэт
Будет тебе любовь.
Гимнастка
И кого я смогу сыграть?
Поэт
Кого-то очень похожую на саму себя.
Гимнастка
Вот спасибо.
И для себя, будь любезен, найди в ней место.
Поэт
А как же!
Самая смешная и выигрышная роль всегда моя.
//-- 59 --//
Строфа
Я начинаю, демиург,
свою великую игру —
ее развитие следить,
страстей прелестную муру.
Я начинаю – бог – шутить,
цедить благой, хладить бел-хмель —
взовьется сонм легчайших пург
и черным ветром ну отсель.
Антистрофа
Музы́кой сфер кручу-верчу,
соизмеряю ход светил,
меняю ритмы, как хочу,
на все, про все хватает сил.
Со мной поет согласный хор,
хохочет, плачет цирк, гудит;
и ухищряется актер,
и явлен смысл, и текст забыт.
Начинается новое представление.
//-- 60. Пьеро --//
Я – Пьеро,
по сути – зеро,
я – большой поэт,
в чем мне толку нет.
Я в любви – дурак,
неумелец драк,
я убог, женат,
небогат, рогат.
//-- 61. Арлекин --//
Я – Арлекин,
сам себе господин,
сам себе судья —
кто такой, как я?
Я – удачник во всем,
выдаюсь умом,
от моей любви
жар в твоей крови.
//-- 62. Коломбина --//
Я – Коломбина,
мне нужен мужчина —
плательщик, любовник,
банкир и сановник.
Мой муж не так прост:
копыта есть, хвост —
утащит душонку
дружка в тьму, в сторонку.
//-- 63 --//
Мы – славное трио,
в Мадриде и Рио
спектакли играли,
багаж наш украли.
Теперь – патриоты,
хватает заботы
шутить до икоты,
до русского пота;
проездом с Рязани
до Волги, Казани
даем представленье,
покажем уменье,
всех стилей смешенье,
движенье и пенье.
На сцену выходит хор. Впереди три солиста:
Труффальдино, Тарталья, Бригелла.
//-- 64. Парод --//
Начинаем представленье,
выкаблучиваем пляску,
ног, жиров лихую тряску,
души слабенькой волненье.
Начинаем, пих-пихаем
друг друга на эту сцену,
не как раньше – современно
и раскованно играем.
Нам самим вот любопытно,
чем закончим эту пьесу;
стали б и́наче обидно
корчиться без интересу!
Посреди сцены появляется башня,
куда поднимается Коломбина.
//-- 65. Хор (на разные голоса) --//
Вот посереди сцены стоит дом —
дом с зарешеченным окном.
Двери крепки,
тяжелы замки.
Красна девица взаперти сидит,
на бел свет в злой тоске глядит.
Песни поет грустные,
страдает больными чувствами.
Зверь-тоска
подвывает запертой не слегка.
У дверей сторожим
мы стоим.
Я – Труффальдино!
Я – Тарталья!
Я – Бригелла!
Ты – скотина!
Ты – каналья!
А про меня что?
Арлекин подбегает к башне и начинает
колотить ее стены кулаками.
Камень не поддается.
Тогда он начинает нараспев, голосом
расхлябанным и неверным.
//-- 66 --//
Арлекин
За семью замками,
семью дверями
лю́бая моя
в заточенье камня
сиднем посидит,
между стен пройдется,
вскинется в плаче.
Коломбина
Сосчитай срока:
сколько силы в камне —
не упасть-распасться,
держаться в кладке;
сколько горевать,
вековать девице,
в желе́зах ерзать.
Пьеро
Ржавь ползет по петлям
и по засовам,
цепи – тронь – труха,
вот она, свобода:
пыль стряхни, пройди
из дверей во двор и
со двора дальше.
Время для импровизации.
//-- 67 --//
Пой, моя гитара,
вой, моя гитара,
чертова угара
поддавай, звон-жара.
Расплесну заметным
серебром-сном звуки,
словом – чур – заветным
от тоски, разлуки.
Пропою я гимны
молодой, красивой,
слезы мои ливнем,
сердце мое живо.
Пыл сентиментальный,
чертова повадка,
грез немного сальных
грех немного сладкий.
//-- 68. Коломбина --//
Черт побери тебя совсем!
Ну что развел тоску пустую!
Мне мало, что ли, среди стен
своей, проклятой, существую
с которой? Ну! Освободи
хоть как – обманом или силой,
решеток прутья прореди,
дверь расшатай, старайся, милый,
чтоб мы измыслили пути
свободные по хлябям, гатям.
Я слишком долго взаперти,
мы жизнь поврозь бездарно тратим.
//-- 69. Пьеро --//
Рядом ты, а не вкусить,
близок локоть до того,
что губами шевелить
вплоть по контуру его
тянет – повторять изгиб,
теплотой его дышать;
я почти достиг, расшиб
губы – соль, жар ощущать.
На сцене появляется новое действующее лицо —
потрепанного вида старик с трясущимися руками.
Нетрудно признать в нем плохо
загримированного Фокусника.
Тот же цилиндр, с края которого
свисают кроличьи уши.
//-- 70 --//
Бригелла
Вот на сцену выходит босс, наш патрон —
сеньор Панталоне!
Тарталья
Разговаривает он всегда в возвышенном,
старец, тоне.
Бригелла
Нос картонный.
Тарталья
Зев зловонный.
Бригелла
Профессор многоразличных,
античных древностей.
Тарталья
Не любитель наших – морщится от них —
дерзостей.
Бригелла
Учитель ребяток.
Тарталья
Разгадчик загадок.
Бригелла
Девственности ее хранитель.
Тарталья
Золотишка, барахлишка
всякого промыслитель.
Бригелла
Великий скупец.
Тарталья
Коломбины отец.
Панталоне замечает стоящего в углу сцены Арлекина.
//-- 71. Панталоне --//
А ты опять, как дикий зверь,
круги тут кружишь, успеваешь
шутить и петь, долбить ей в дверь;
скажи еще: души не чаешь
в девчонке, попроси руки
назло мне, на потеху людям —
слова блудливые легки,
а клятвы поутру забудем;
тебе – свобода и успех,
а ей – бессонными ночами
страсть проклинать, баюкать грех,
горючими лия слезами.
//-- 72 --//
Арлекин
Ох
и чем же я, папенька, для вас так плох?
Отчего такой дикий переполох?
Или видом ужасен:
мордой красен,
челюстями опасен?
Но вы ведь тоже,
если взглянуть строже,
та еще рожа.
//-- 73 --//
Панталоне
Послужите ли вы мне, босота?
Хор
Послужим.
Панталоне
Удружите ли работой?
Хор
Удру́жим.
Пазнталоне
Не побоитесь ли этого?
Труффальдино
Что нам?!
Тарталья
Ухайдокать отпетого!
Бригелла
Ломом.
//-- 74. Хор --//
Перекрестимся, приступим —
смертным боем парня лупим.
Со спины его возьмем.
Руки захлестни ремнем.
Весела пойдет разделка:
драка – это не безделка.
Трое нас на одного,
безопасно бить кого.
Слаб дурак в трико цветастом,
дышим мы дыханьем частым.
Так и эдак, вдоволь можем —
отекает синим рожа.
Вот тебе твоя любовь —
в глаз и в печень, в пах и в бровь.
Арлекин как-то ловко уворачивается
от ударов и убегает со сцены.
Хор почем зря метелит Пьеро.
Тот безвольно мотает руками и ногами.
Когда не сопротивляешься, то не очень-то и больно.
//-- 75 --//
Избивали, валяли меня
хорошо:
капли крови и зубы ронял,
мне по морде еще и еще.
Переломаны ребра мои,
и висит рука левая – плеть,
а в глазах мушек, точек рои;
умереть —
дело плевое в свалке такой.
Ты смотри из светелки своей,
с высоты наблюдая, на бой,
с тридевяти над нами локтей.
//-- 76. Коломбина --//
Что с высоты
такой видать?
Как взбили пыль —
клубы густы!
В кого кидать
кувшин мой? Ты ль?
Упал, отец,
кто из твоих
подручных в прах?
Лови, подлец, —
поймал – и тих
упавший – ах!
Нет, не похож:
тонок и бел —
а где родной?
Кого, пап, бьешь,
если успел
сбежать друг мой!
Драка закончилась как-то нелепо: похоже,
они так и не поняли, что избили не того.
Панталоне теперь ласковее общается с дочерью.
Тон его вполне медов.
//-- 77. Панталоне --//
Сбежал твой дружок, юный негодяй, Арлекин,
перемахнул через тын.
Сбежал и даже ручкой тебе не помахал,
на кривой козе ускакал.
Канул, так сказать…
Поминай как звать.
Надо тебе, моя пленница,
приискать утешеньице.
Человек за человека – одна цена,
заплати – и не будешь торчать у окна
одна.
//-- 78. Коломбина --//
Сбежал мой любовник юный.
Он, сплоховавший в драке,
далеко теперь девчонкам
вскидывает подолы,
а про меня не надо
и помнить. Что ж я тоскую?
Ну ее, сучью скуку, —
веди жениха, папаша!
//-- 79. Хор (на разные голоса) --//
Который станет человек
тебе, несчастной, близок, муж?
С ним скоротаете жизнь. Век
ваш в тесноте, он начат уж,
век золотой. На высотах
вершатся браки. Ваш уже
решен. Я с вестью на устах.
Ты слушаешь настороже.
Хор начинает вдохновенно перечислять
достоинства жениха.
//-- 80 --//
Бригелла
Он будет стар!
Он будет сед!
Он будет хил!
Тарталья
Страстей угар,
ошметки бед,
лохмотья жил.
Труффальдино
Умом убог,
и телом слаб,
и чувством черств.
Бригелла, Т арталья, Т руффальдино (вместе)
Других он мог
прекрасных баб —
с тобою мертв.
Панталоне, весело потирая ручки, убегает со сцены.
А невесте тоскливо, ох и тоскливо.
//-- 81 --//
Ох, тоска моя девичья!
Мне, юной, на чем повеситься?
На косынках, что ль, за решетку их
закинув, на своих двоих?
Нет – голодом себя уморю,
тощей тоской тело укорю.
Зеркальце на осколочки расколю,
кожу, да мясо, да вену распилю.
На сцену выходит Панталоне, он ведет Капитана.
//-- 82 --//
Тарталья
Прибыл сюда из дальних стран —
на сцену выходит Капитан.
Бригелла
Подкручивает усы
для форсу и для красы.
Труффальдино
Подергивает ногой —
то правою, то другой.
Хор (вместе)
Они с Панталоне старые приятели —
выпить любители, всякой политики ругатели.
В общих делах капиталы крутятся,
то они дружбу дружат, то судом судятся.
Сейчас у них тихий период, вот они и решили,
чтобы узы Гимена распри их завершили.
//-- 83 --//
Труффальдино
Кто средь боя невредимый,
вышней волею водимый,
рати движет, за кем следом
жаркий, бодрый ветр победы.
Тарталья
Цезаря и Македонца
потеснил со света солнца;
кроме Бога одного,
не боится никого.
Бригелла
Кто и старую с косою
испугает сам собою,
раем, адом прошагает,
кто преград в них не узнает.
Капитан
Я – воитель из вояк,
устроитель всяких драк.
Но не так все просто и с Капитаном.
Если приглядеться, то сразу узнаешь баловника
Жонглера. Он так и подрагивает всем телом,
расслабленными членами.
//-- 84 --//
Ты боишься женских дел,
суеты благой, любовной,
ты боишься ниже стрел:
был в Амуровой жаровне!
Ты боишься: рухнет круг
разметенных вверх по воле
собственной колец – испуг
вроде хлада в сердце, боли…
Ухнет-рухнет круговерть —
не успеешь увернуться,
и крылатой рифмой «смерть»
ку-плет-цы не ошибутся!
//-- 85. Коломбина --//
Ну, иди ко мне,
капитан-тан-тан.
По весне? Не, не —
осенью ты ждан!
Сед и много бед
ведал, век, жизнь знал,
напослед-лед-лед
подари ал лал.
Закрути в кольцо
золотце, в круг свой —
золото-яйцо
свадьбы золотой.
//-- * * * --//
Я вдовой – вой, вой —
над тобой когда
взвою, глаз открой,
наглядись стыда.
//-- 86. Панталоне --//
Вот, дружище, какая уродилась
тебе женушка; мать ее – та тоже
потрясающих свойств была, но строже,
аккуратней держалась, зла страшилась,
ну а эта свободна, столь телесна,
что грудям в заточенье лифа тесно.
//-- 87. Коммос --//
Хор и Капитан в нелепом, несвязном диалоге.
Где чьи реплики – поди разбери.
– Возьмешь ее в жены?
– А как же, возьму!
– Чтоб с ней по закону.
– Чтоб в свет, чтобы в тьму.
– На горе, на радость.
– Недолгие – да.
– Ну тут что осталось.
– И смерть не беда.
– И смерть не преграда.
– Ничто для любви.
– Здесь свойского ада.
– Под сердцем – в крови.
На сцену выходит женщина. За сценой слышен
звериный рык. Панталоне уходит со сцены,
чтобы не связываться.
//-- 88 --//
На сцене появляется Смеральдина —
служанка лукавая, обманывающая господина.
Потрясает своим жирком,
тараторит с южным говорком.
Себе на уме,
такой куме
попадись на язычок,
вертлявый крючок, —
и поминай как звали,
помни, как обзывали.
Какие она свои цели имеет в виду?
Что-то добра от нее не жду!
//-- 89 --//
Смеральдина
Мой друг, печально на тебя
и горестно смотрю:
куда спешишь, себя губя,
с девчонкой к алтарю,
как жертва, агнец? А жених —
он смотрит на вас, ждет,
смеется; вот в шелках своих
к немилому прильнет
его невеста – никуда
не денется – вернет
он ту без риска, без труда,
которая убьет
тебя, опустит в бездну бед,
как не было твоей
судьбы, – и пропадает след,
как на волне морей,
на страсти – жарь, бесовский пыл
эротова огня!
Капитан
Кто б холоду чуть подпустил!
О, кто бы спас меня!
//-- 90 --//
Смеральдина
А может быть, я и спасу.
Ты – мой старый друг.
Ты – мой неверный любовник.
Мы всё же кое-чем обязаны друг другу.
Капитан
Конечно, обязаны.
Сколько денег я на тебя потратил.
Смеральдина
Уж молчал бы.
Капитан
Уходим?
Смеральдина
Уходим.
//-- 91 --//
Они уходят.
Как смешно довольство
позорное,
мещанское:
хихикают
над нами,
над искусством нашим тяжким.
Прочь,
прочь со сцены
эту шелупонь
как нечисть, недостойную трагедии…
//-- 92 --//
Ну вот и осталась забыта, одна.
Какая-такая сказалась вина?
За что наказанье? Позорная боль
под сердцем зачем? Добиваешь? Изволь:
кто – юный любовник? кто – дряблый жених?
Несутся прочь, вскачь на своих на двоих.
Другая часть сцены.
//-- 93 --//
Арлекин
Ну что, ты поможешь мне?
Пьеро
Я помогу всем нам.
Арлекин
Этот старый подлец Панталоне почему-то
очень тебя ценит и уважает.
Пьеро
Даже странно.
Арлекин
Он считает тебя чуть ли не мудрецом
и с удовольствием наймет в учителя
для своей дочери.
Пьеро
О, я многому смогу научить ее.
Арлекин
Знаю.
И ценю твою верность.
Ты подпилишь решетки башни, отворишь
ворота, и Коломбина убежит со мной.
Пьеро
Непременно.
//-- 94. Пьеро --//
Я знаток таких наук —
даже страшно самому:
понимаю цвет и звук,
время – будет час – пойму.
Я в алхимии хитер,
опытен муть возгонять,
между золотами стер
разницу – всем дал сиять.
Звезды ходят, тащат плуг
по пустыне мировой —
их рассчитываю круг,
да не рухнет надо мной.
Бестиарий мой готов:
наловил, согнал – и вот
увенчал мой долгий лов
царь-зверюга-бегемот.
И гербарий – чем набит? —
собирает комнат пыль:
тут дурман-трава лежит,
и смиренный вот ковыль…
Рода слов и вида слов
различаю тайный смысл,
вычисляю из рядов
пары дружественных числ.
Арлекин уходит со сцены.
Нет, он не уходит – он радостно убегает.
Он наконец-то свободен.
Пьеро подходит к башне Коломбины.
//-- 95 --//
Пьеро
Они ушли. Сначала Капитан
за Смеральдиной томною своей…
Приданое твое не захотел.
Любовь сильнее жадности.
Коломбина
Что глупо.
Пьеро
Потом и Арлекин.
Коломбина
Ну, он хотя бы
тебя прислал.
Пьеро
Тут самооправданье,
ничто другое.
Коломбина
Где он ждет нас?
Пьеро
В чистом,
бескрайнем поле, за его ветрами
гоняясь, дни проводит Арлекин,
и счастлив он движеньем и свободой;
две тени темные,
две трепетные тени —
Пьеро и Коломбина —
исчезают
за дымкой,
за туманом,
в синем вихре
небытия…
Коломбина
Ну, может быть, и так…
Ну, в добрый час ему, бесенку малых
застенчивых сил, пусть себе гуляет,
порхает, битый-недобитый.
Пьеро
Ты
останешься тут?
Коломбина
Я пойду с тобой.
Двери башни распахиваются,
как будто и не были заперты.
Пьеро и Коломбина, взявшись за руки,
бредут по сцене.
//-- 96 --//
Актер
Ну вот!
Дельная пьеса!
Поэт
Вы думаете?
Коломбина
Мне очень, очень, не шутя понравилось.
Актер
А вы ведь пророк.
Да не из тех юродивых сволочей, которые только
и знают, что пророчить беды. Кому они и так не
очевидны!
Вы знаете по-настоящему: вы знаете счастье
человеческое!
Коломбина
И как ловко ты сводишь концы с концами!
Поэт
Если ты не умеешь сделать всех своих героев
счастливыми, то незачем и браться за перо!
Хор согласно кивает.
//-- 97 --//
Всем сестрам по серьгам
постараюсь раздам,
чтоб никак не иначе —
каждая при удаче.
Каждый, кто заслужил,
шелк-кошель получил;
даже кто не хотел —
богатея, вспотел.
В обоюдной любви
сердце с сердцем живи!
А кто хочет один —
сам себе господин.
Хор
Не умеешь любить,
благом, счастьем дарить —
вообще не пиши,
на погибель души.
//-- 98 --//
Коломбина
Завтра же мы даем первое представление!
Римский дневник, или Вторая книга од и эпиграмм
Ну что,
поняв, что большинство историй
не имеет ни конца, ни смысла, ни морали,
как ты станешь теперь писать?
Не лучше ли?
//-- 1 --//
И наконец закончены дороги
изгнания. Уже никто не помнит
ни прелести стихов, ни темной страсти
политики.
Закрыты ворота́
войны, опять открыты, так хлобыщут
по ветру продувному.
Над холмами
привычными привычные закаты,
и тени пиний все темней, все гуще.
От женщин с наших новых рубежей
есть запах в лупанарии особый.
Чуть больше статуй по дороге в храм,
чуть реже боги слушают мой голос.
Стихи не хуже тех, что изломали
судьбу и жизнь, я покупаю в лавках
на Форуме.
Кричат книготорговцы
виноторговцев резче, веселее!
//-- 2 --//
Все примирило время. Мы равны:
льстецы, клеветники, те, кто пытался
слоновой кости башни воздвигать, —
иворий их истлел…
Шкала иная
воздвигнута.
И я, тот, кто умел
и льстить, и клеветать, и быть надменным,
высо́ко вознесен. Земли не видно.
//-- 3 --//
Земли не видно – холод от изгнанья
и холод неба пробирают плоть.
Я пью, чтобы согреться, перестал
писать – и стало легче; перестанут
читать стихи – еще мне полегчает.
//-- 4 --//
Все издергались от твоих пророчеств,
этих вывертов слова, дисгармоний
звука, чтобы по нервам, – надоело.
Ты как будто злорадствуешь, торопишь.
//-- * * * --//
Боги дали мне ви́денье событий
предстоящих – умение мне дайте
не проклясть этим знаньем свои песни.
Промолчать-то нельзя. Скажу невнятно.
//-- 5 --//
Усталый человек уходит пить,
и медь готова стать вином, стать легкой
нехитрою закуской.
Пью один,
чтоб никого не мучить, не смущать
тем, что я вспомню, – старыми стихами…
//-- 6 --//
А налей-ка мне что тут подешевле,
похмельнее, считай мои монеты,
сколько есть их, чтобы на них напиться,
как не пьют здесь давно; как раньше пили,
чтоб увидеть двух – Ромула и Рема.
У всего изменились вкусы, виды,
только пойло твое как будто с той же
бочки грузной, которую украли
мы, юнцы, при какой, не помню, власти,
выпить мало смогли, пролили много.
Ох, кислятина, с гнилостью отдушка,
питуха, сдуру кто, польстясь на цену,
выпьет с нами, пробьет ток сверху, снизу;
только наши луженые желудки
римлян выдержат римское такое.
//-- 7 --//
Я сегодня пить, мой Метеллий, стану,
не стесняясь пить, как какой из скифов,
как из черепов, за хозяйку пира —
смерть-чаровницу.
Мне сегодня можно, да всем нам можно,
пережившим ужас, дождавшись срока
худшего тирана, залить свободу,
чтобы не стыдно
за года терпенья, года изгнанья,
осторожной, быстрой года оглядки;
и за то, что умер в своей постели
нас убивавший.
//-- * * * --//
Мы сегодня пить, мой Метеллий, будем,
смесью римских вин ублажая сердце;
а перед тираном уж тем мы правы,
что пережили…
//-- 8 --//
Виноградный легкий ток
разлучает питуха
с памятью; ее урок
выучен не без греха
и забыт не просто так,
а чтоб божий человек
не пил горький смертный мак,
воду из подземных рек.
//-- * * * --//
Виноградом умудрил
землю нашу юный бог,
в емких чанах скорбь давил,
не жалея смуглых ног.
И бурливое питье,
свежей прелестью дыша,
льется на сердце мое —
ток из божьего ковша.
//-- 9 --//
И мы молились всем богам,
несли им жертвы – груз
ложился щедрый к их ногам,
наш утверждал союз;
и боги помнили о том,
что нам они должны,
и богател наш общий дом
от мира и войны.
//-- 10 --//
Различаем религию и веру.
Веру истинную и ту, что ложна.
Веру для простаков, для сельских дурней
или веру для томных богословов,
филосо́фов. Прохладная ли вера,
вся обряд и порядок, или виды
изуверства, калечащего душу;
веру-этику знаем, уважаем —
с верой-ханжеством их не перепутать.
Всё точнее, умнее разделенья —
нас не спутать, за видимостью видим
настоящий смысл. Знания такие
тем даны, кому вера недоступна!
//-- 11 --//
Мы по храмам пошли: себе искали
бога, чтобы родного, чтоб такого,
кто простит наши страхи, —
сам был смертным, —
кто своих наградит почти бессмертьем.
//-- * * * --//
Пьем фалернское жадными глотками,
хмель его хмару-смерть смывает с сердца…
И не надо воды: чтоб растворилась
смерть, питье должно быть горючим, едким…
12
Гони ее, паскуду, старость, сухость:
не та пора, чтобы смотреть вокруг
нетрепетными трезвыми глазами,
как может лишь бесчувственный, бесстыдный
раб. Бедам нашим радуется раб.
//-- * * * --//
Страна мертва. Не только что народной
нет власти, но и тех благих тираннов,
кто Рим к вершинам славы взгромоздил,
нет никого. Кто правит нами? Вакх,
разрозненные звуки, виды, чувства
собравший и сопрягший. Протрезвев,
мы что увидим? – Небо и руины!
//-- * * * --//
Мне скучно жить; когда б не Дионис,
нашел бы способ – вот хоть на тиранна
есть эпиграмма злая, прочитаешь
друзьям – найдутся уши, чтоб услышать,
найдутся языки перенести…
//-- * * * --//
Политика вся наша не стрезва
придумалась: был ум, вином взбодренный,
рассказывал истории, стихи,
видения. Химерами своими
мы тешились, мы стравливали их.
Которая сильнее оказалась?
прекраснее? Вид чистого искусства
политика. Труд избранных умов.
//-- 13 --//
Как писал Геродот, садились персы
первый раз чисто вымытые, в трезвом
виде персы судили да рядили —
как решить, приговаривали персы.
Во второй раз питьем багульным персы
упивались, блевали, дрались персы,
спор за глотки хватал – и вспомнит перс, кто
умом крепкий, с утра что, как решили.
//-- * * * --//
Все уже решено, стрезва, со злобы,
приговоры богов для нас суровы:
все мы в жертву достанемся, мы – Орка
снедь несытная, яствие сырое.
Вы напейтесь, великие, упейтесь
до потери ума и вида, боги,
Вакха в клочья, на брызги растерзайте,
ради Вакха нас жи́выми оставьте.
//-- * * * --//
Вы решенное, пьянь, перерешите.
//-- 14 --//
Бога моего, от торговли бога,
не коплю дары – богатею, злато
притекай рекой, утекай ручьями.
В круговороте
экономики для себя стараюсь,
для других стараюсь, платя за роскошь;
вот и мы с тобою стране послужим,
уговорившись
о цене твоей. Ты бесплатным ласкам
предпочти меня, старого, седого, —
мы по жилам Рима благое пустим
золото, дева.
//-- 15 --//
И что, скажи, крылатый бог,
там будет среди тьмы,
куда от горя и тревог
уносишь нас? Но мы
неблагодарны в добрый час,
не тяжелы тебе;
среди невидных держишь нас,
нетрепетных зыбей.
//-- 16 --//
Бог, ты и смерть облапошил,
туда-сюда шастает Хитрость —
только ли вниз она с грузом,
так ли пуста возвращаясь?
По безднам носит,
разносит мертвое наше, – какие
прибыли числит и сколько, бог, стоит,
чтоб к свету обратно?
//-- 17 --//
Ты обидишь бога, когда в торговле
честен будешь: малый доход постыден —
не Фемиде служим, чтобы весами
не шалить-двигать.
Помолясь, начнем: «золотые» гирьки
тряпкою протрем, на металл подышим —
пусть сверкает он без пятна, что наша
чистая прибыль.
//-- * * * --//
Правила я чту, но они не все ведь
те, что написали, что вслух читали,
есть и потайные – весы кренятся
в малом обмане;
но на то и рынок, его веселость,
чтобы вот в таком проявилась виде
правота торговли – она бывает,
бьют за какую.
//-- 18 --//
Обвесили и обсчитали; значит,
я не похож на нищего поэта —
вполне себе солидный покупатель,
сам бог велел с такого поживиться!
//-- 19 --//
Нет такого дела, чтобы безбожно
вовсе, воровство тоже ход событий
нужный, без него изменить попробуй
в мироустройстве
быстро то, что надо. И суд Кронида
не на всё простерт, есть невидна область
малых дел, и в ней не перуном надо —
ловкостью пальцев.
//-- 20 --//
Чего еще нам надо от войны?
Богатств? Давно война себя не кормит,
убыточна, такие расстоянья
до стран чужих, что путевых издержек
добычей не покрыть.
Так рядом всё,
когда она – гражданская.
И вся
измучена земля, по ней прошлись
те, эти, засевая всякой солью…
//-- * * * --//
Не дометнуть копья, не донести
к ним ненависть – о чем мы спорим? Варвар —
географ, расстелив свои простыни,
куда-то пальцем ткнет… Там будет место
для римской славы…
Там не будет Рима…
//-- 21 --//
Марс раздвинул рубежи
Родины. Война войне
нас наследуют; служи
смерти, доблести, стране.
//-- * * * --//
Наше войско расточил
Марс на дальних рубежах,
возвращается без сил,
собирает свежий прах.
//-- * * * --//
Будут новые войска
вместо нас и лучше нас,
станет Родина тесна
для полков своих, сейчас
в бой готовых, – вот он, враг —
свой, чужой, – рукой подать,
меч достанет – рухнет шаг
с высоты на землю-мать…
//-- 22 --//
Все эти годы войны гражданские
страну терзали, молодость сгинула;
мое без толку поколенье
Родине было. Я – тот, кто выжил.
Я – тот, кто выжил, кто не участвовал,
кто даром хлеб и воздух отечества
глотать не стал – пути прямые
вывели беглого на свободу.
Я – тот, кто выжил; боги всевышние
меня хранили – годы изгнания
нетрудно длились и безвредно:
смерть не нашла меня, где искала, —
в строях сограждан. Я, не запятнанный
ничьею кровью, Родину милую
судить вернулся, я остался
верен своим довоенным мыслям…
//-- 23 --//
Чуял Марса заразу – бессчетные, смертные дни;
слышал Марса запев – грохот,
ропот вселенской облавы;
были Марса забавы – меня забирали они
и возвращали без ран, без добычи,
без смерти и славы.
Цезарей юных занятье – терзать мир оружьем своим;
цезарей сильных проклятье —
история дальних, гражданских;
цезарей наших несчастье —
погибший от доблестей Рим,
гибнущий дальше, все распространяясь
в пространстве…
//-- 24 --//
Марсово племя мы, нет чтобы гибкость,
умелость Афины
взяли себе – только ярость прямая,
лоб в лоб, и геройство
смертное; судьбы живых
нам всегда подозрительны, этих
вспомню Горациев и Куриациев, где для живого
даже победа – позор. Доделывай, бог, свое дело!
//-- 25 --//
Ну, навоевавшись и дел наделав,
победитель-воин, чего ты хочешь
от страны своей?
Разве что забвенья,
имя чтоб стерли!
//-- * * * --//
Есть тебе земля на границе мира —
обойдешь надел и за труд неловко
примешься мечом, им распашешь поле,
стебли порубишь.
//-- * * * --//
Лучше нищета и ночлег холодный
на ступенях римских открытых храмов,
чем жизнь, где тебя ни-продать-ни-бросить
собственность держит.
//-- 26 --//
Все то, что было: деньги, имущество —
время забрало; нет у изгнания —
года прошли, распались клятвы —
прав никаких на свое что было…
//-- 27 --//
По домам хожу, а на то и нужен
долг гостеприимства, чтоб, кто всем должен,
не смущал монетой – одной – столь многих,
асса не тратил.
Открывают двери – ах, ваша щедрость,
безразлична щедрость кому и сколько —
плуту, проходимцу, мне тоже надо.
Гостеприимец,
не узнай меня в моем, в отчем доме.
Лары не узнают по равнодушью
божьему к людскому. А мои шрамы
зажили напрочь…
//-- 28 --//
Куда несешь? О, запах! О, пирог с мясом!
Куда несешь? Давай! Тут сам сидит голод,
и лязгает, и всё сметет – укус рушит
полпирога – о, ненасытная глотка!
О чем я и мечтал – давнишний бед данник,
о чем я и мечтал – в морях плывя дальних,
о чем я и мечтал – в чужой земле сытый:
такой калейдоскоп блюд уместить в брюхо.
А книги можно взять, читать среди бури.
А дружба? – Да в любом краю полно наших.
Любовь? – Изощрены в искусстве все девы.
Культура – это что? – Высокая кухня!
//-- * * * --//
От прочего искусства я устал сердцем,
от прочего искусства я сижу слабый,
от прочего искусства ничего толку,
а тут икну, философ, умудрен пищей!
//-- 29 --//
Зря болтают, зря прошлое тревожат:
мол, бывали пиры у Красса или
у Лукулла… Бывали, кто же спорит.
Были гении в деле наслажденья,
нам до них далеко, распалось время,
измельчало…
Доступней стало счастье.
//-- * * * --//
А на те бы пиры нас не позвали.
Или только носить им яства, вина.
//-- 30 --//
Истощились пиры аристократов.
Скольких консулов ты в роду считаешь,
украшая стол дедовской солонкой,
честной бедностью заедая вина
прошлогоднего сбора-урожая?
Скольких консулов ты в роду считаешь
и какие наследные болезни
лечишь скудной диетой – горьким, черным
запиваешь настоем полбу-кашу?
Скольких консулов ты в роду считаешь,
честных стоиков, – в чистом воздержанье
дни проводишь, и Сенеке ты пишешь,
как хорош, на воде сидя и хлебе.
//-- 31 --//
Тот, кто на волю выпущен, жадною
томим привычкой – голод накопленный
сметает яства, не насытить
прорву, и глаз завидущий смотрит,
чего б еще урвать, – для съедобного
всегда есть место, —
поём утробою
живые гимны ради большей
сытости: нам еще жить до яблок.
//-- 32 --//
Воля моя новая! Всем телом
ощущаю! Ем, пью волю вдоволь!
//-- 33 --//
Развалив телеса на новом ложе,
привыкаю к свободе – мне двойная
воля вольная: по бумагам вышла
и отсыпана золотом хозяйским —
тем, которому я теперь хозяин.
//-- * * * --//
Все мое в вашем Риме, потрудились
Ромул с Ремом, Горации и эти…
Куриации – всё затем, чтоб умный
и богатый счастливец, новый Луций,
жил, во благо себе употребляя.
//-- * * * --//
Ем мурену. Я, ей не ставший кормом,
понимаю теперь… Вкусна, зараза!
//-- 34 --//
Этим разносолом да разновидом
вкус утешу, глаз – все ушло из сердца
горе мое, есть челюстям работа
до самой смерти.
Мир еще хорош, Рим достоин жизни,
если есть еда, хоть простая полба,
ну а тут такой стол, что славен Город,
ломится Вечный!
//-- 35 --//
Мы начинаем пир горой,
и, сколько Город стоил весь
при Ромуле (расчет простой),
на столько денег надо съесть.
//-- * * * --//
Чтобы весь Рим достался нам,
жую, угрюмый патриот,
и нет износу челюстям,
и нет других каких забот.
//-- * * * --//
Лукавый раб исподтишка
хватает, тащит, бледный рот
растягивает для куска —
и голод новой пищи ждет.
//-- * * * --//
Зверь-варвар с дальних рубежей —
о, горе нам! – себе гребет
еству; несытый пищей всей,
весь Рим с землей его сметет.
//-- * * * --//
Вот так мы уничтожим мир,
а он пощады и не ждет.
Рим канет в вечный, жадный вир,
в жерло разверстое стечет!
//-- 36 --//
Истинный если философ,
терпи, изучай наслажденье,
время теряй на пирах, гробь здоровье
обжорством и пьянством,
похотью плоть изнуряй. В нужный час
легкий так, как предсмертный,
мудрость придет настоящая —
не как у стоиков всяких…
//-- 37 --//
Ну, встречай меня, мать,
мать страстей трепетных!
Как Эней был ведом волей Кипридиной,
так и я, столько лет мучимый похотью,
не растратил свой пыл, денег припас тебе…
Я успел, будто сквозь царствие мертвое,
я успел, пострашней плыл расстояния,
чем от смерти, войны, гнева всевышнего, —
я успел к тебе, мать Рима священная.
//-- 38 --//
А те, кто́ здесь были, кто мне дарили
наслажденья страсти, – кто где пропали:
кого увезли умирать в деревню,
а кто здесь успел, под привычным небом;
кто нашел мужей, кто потомством многим
подстелили для старости соломку.
Не найти-сыскать никого; так время
разное текло: тут быстрее, в центре
жизни всякой, я же, вдали сидевший,
сединой чуть тронут, в холодном мире
неизменным строй нежных чувств оставил…
Я гуляю мимо домов знакомых —
не скрипят двери.
//-- 39 --//
Играя чувством – сильными чувствами,
ведя дела со всеми любовные,
как не устало твое сердце?
Мерила время людьми своими,
а я чем мерил? Ветрами во море,
движеньем звезд, опасных погодою, —
Гиады или Диоскуры, —
ливни хлестали, одну терпели
природу мы: я утром, ты вечером,
кто в иды, кто в календы; при консулах
одних, других мы изнурялись
той же причиной – сгорали, мокли.
//-- * * * --//
Теперь, когда мы все расстояния
свели с тобою к близости, вовремя
случится то, что уравняет
нас и бессмертных, тебя со мною…
//-- 40 --//
В жарком искусстве твоем неудачливый,
робкий участник,
я проливал свои слезы,
я помнил любовные клятвы
дольше, чем их говорила…
//-- * * * --//
Много нас, кто увивался,
кто состязался, ревнуя,
много нас было, скучавших, следивших
движение ставней —
ждавших заветного зова, —
много нас было – остался
только один я. Танатос Эросу так услужает!
//-- 41 --//
Я выиграл игру. Никто к тебе
не ходит больше. А не только время
мне помогло – политика такая,
что как метлой мела… Как будто цезарь
знал, чем помочь мне…
Лучшие твои
любовники и первые среди
сограждан – одинаковых имен
два славных списка…
//-- * * * --//
Я выиграл игру. Моя любовь
пережила всех, даже цезарь тот
возьми да и умри зимой – удар
своею кровью… Мы вот только живы…
//-- * * * --//
И дверь твоя открыта. Ждешь меня?
– Да хоть кого…
//-- 42 --//
А эти игры сохранили пыл
и новизну. Ты как ни философствуй,
ни мучь дух контроверзами какими,
а смерть нам интересна – новый храм,
воздвигнутый ей Флавиями, полон.
Мы ждем великих зрелищ.
Перед смертью
мы не равны сегодня!
//-- 43 --//
Полон новый стадион,
смотрят люди славных игр
ход священный – напоен
свежей, пенной кровью Тибр.
//-- * * * --//
И пока идут бои —
мирны в Риме, долги дни.
И пока богов они
поят кровью – целы мы.
//-- 44 --//
И новый бог приходит в Рим. Уж сколько
мы выдержали их в недобрый час,
богов, божков, но этот землю гнет
движением своим.
Неужто мы,
поэты и философы, признаем
власть чуждую?
Пройдут года, и снова
мы под высоким, чистым римским небом,
мы под безбожным небом сядем пить.
//-- 45 --//
Когда свобода ровно поделена,
равны перед богами, законами
мы и рабы, мужи и жены —
жить в этом ужасе не согласен,
поскольку все тогда вида рабского,
поскольку все тогда полу женского —
наказаны сполна богами
за их законами небреженье.
//-- 46 --//
Ах, Стоя моя, Стоя расписная,
последнее прибежище людей,
в ком совесть не мертва, не весь еще
извелся стыд на мелочи…
//-- 47 --//
Я, как глупый философ, отвлекаюсь
от событий арены, я теряю
время попусту, вместо чтоб катарсис —
праздные мысли.
//-- 48 --//
Друг мой, я тоже мечом сосновым,
легким мечом награжден; убийство
не в моде нынче, и я в потешном
бою махаю смешною палкой.
И все вокруг, доспехи старинные
сменив на яркость хламид, издранность,
играя, носимся тут по сцене,
стучат котурны, и маски набок.
И что они играют! Я в ужасе
припоминаю порядок действий,
слова какие, кому, размером
то героическим, то любовным
писались, – было же тут искусство!
Было, старинное, высшей марки.
//-- 49 --//
Не так чтоб либерал на самом деле,
но в эти времена – я либерал…
//-- 50 --//
А огни у Весты горят, не гаснут.
Подойду, воды вскипячу, поджарю
хлеба кусок, будет добра богиня —
яблок подкинет.
А не мне, не мне бы сидеть у этих
очагов священных – ох, побродяга,
гость досужий, варвар, а тоже любят
римские боги!
//-- * * * --//
Темной ночью Рима держите, девы,
в бодрости дух, руки в труде; поленья
чтоб сухими были. Не будет света,
вашего кроме.
//-- 51 --//
Ты своих три срока отбедовала,
отслужила, ты, со священным маясь
и с неженским маясь, дрова колола,
Рим сохранила.
Поумнела, как никому из женщин
умной быть не надо, ты все видала,
ты в келейке малой, на стадионе
нудила силы
божьи и не божьи – а смерть и девство
издревле сродни, – а срока закончив,
ты пойдешь из храма, с порога сразу
в Рим тебе должный.
//-- * * * --//
Кто еще, как я, со священным всяким
управляться ловко умеет? Станем
двое мы с тобой, отслуживших пара,
грузом постели.
А без этих ваших-то страхов – яма,
в ней воды баклага, немного хлеба —
как любовь тебе?
Мы любовью шутим
только на радость.
//-- 52 --//
Варвары… Мы примиряемся,
даже находим приятность
в варварских громких распевах, мы ценим
их кухню, их женщин.
Я сам пою свои песни, хлеб черствый
водой запиваю,
я заползаю, кряхтя, на последнюю
римскую шлюху.
//-- 53 --//
Тяжелый год дарами обильными
пригнул к земле тугие ветви – скрип
под ветром; холодов вы ждете,
яблони, скинуть в траву сырую
груз истомивший. Долгими летними
стоит стон днями – с прибылью каждый час,
и сроки августа предстали
смертными сроками: ствол кренился.
//-- * * * --//
Ну вот дожили и до безвременья,
до голых веток, разве что бурый там
листок – отрепье риз зеленых —
плещет, трепещет дырявый парус.
В священной смерти с темной природою
сады сравнялись, легкого времени
пора настала, снег кидала
зима, и солнца лучи чуть видны.
//-- * * * --//
Не дичка – яблонь. Сна беспробудного
ей не хватило. Вдвое с несчастною
расчелся Вертумн, ей давая
год полусна под взыгравшим небом.
Весна бессмертна, яблонь бесплодными
дрожит ветвями – воздухи движутся,
и белым цветом сад усыпан;
пусто будь, лето. Вздохнем свободно.
Папесса Иоанна
//-- 1 --//
А любовь моя посильнее будет,
чем как добры люди привыкли; будет
похитрей любовь, чем мужская ваша
всякая политика, горячее
самой веры Божьей. Все расстоянья
что моей любви? Не заметит – шмыгнет
за тобою, опережая шаг твой.
//-- * * * --//
Ты – на вольный воздух из душных залов,
ты – учиться в город за дальним морем,
ты – престолу римскому поклониться.
Я не за тобой – впереди, как светоч!
//-- 2 --//
Город, непохожий на другие,
словно время тут совсем не время,
а другое что-то; золотые
тянутся часы своими всеми
вескими минутами; Афины,
будто при Сократе и Перикле, —
тянет философствовать мужчину,
как умеют здесь и как привыкли.
Я же будто вижу, осязаю
все эти идеи, архетипы,
на лету я ветрено хватаю
и смеюсь, где спорите до хрипа.
//-- 3 --//
Всякая философия понятна влюбленному,
понятней в тысячу раз, чем невлюбленному.
Я, как никто, знаю премудрости афинские —
ночью я тебе покажу премудрости афинские.
Беглою мыслью кружу,
хлопочу о тебе,
на честном диспуте возражу
отдельной твоей судьбе.
Аристотель, учитель, в свой добрый час
подчинялся любви, и тогда ему
силлогизмы давались любые и разума свет
в миг вожделенный пронизывал тьму!
//-- 4 --//
Страшна любовь, преследует любовь —
за море, так за море. Что граница
их похоти?
Но думал: есть пространство,
немыслимое женщинам, – идей
ристалище.
И там любви земной
небесная (Урания) меня,
поспорив, уступила…
И когда
Аристофан о поле рассуждал,
он как бы видел нас – две половинки
единого благого андрогина!
//-- 5 --//
Нам бы таких учеников!
Умна чертовка,
ишь как ловко
меняет порядок слов,
чет меняет на нечет,
остановить нечем
ее анализ —
вы обознались,
боги, давая ей плоть такую!
Куда подевав мужскую?!
//-- 6 --//
Мы слишком долго вместе, нас ничто,
кроме любви, не связывает; быта
нет никакого, общих интересов,
привычек даже, всяких там детей…
Мы слишком долго вместе, а никак
мы не должны быть вместе по людскому,
по Божьему закону: еретик
и католичка, дева и монашек.
Мы слишком долго вместе, и любовь
воздействует. О, непреодолима!
Как Ахиллес за беглой черепахой,
так мы друг к другу, за любовью так.
//-- 7 --//
Перетекаем приметами друг на друга:
то мускул под кожей моей упруго
напрягается, то подо лбом другие
мысли – отчетливей мысли злые,
то, как Ахилл, среди рядов торговых
ищу оружейников – и с обновой.
//-- * * * --//
Перетекаем приметами друг на друга:
кожа моя мягче, и груди туго
под одеждой. Сила Господня с нами!
Измеряю время собой – кровями;
мысли мои спутаны – ты распутай,
власти твоей хочется почему-то.
//-- 8 --//
Старая идея наших философов —
восстановить,
воссоединить изначальное,
то, что Бог написал и создал
в черновиках нынешнего мира.
Вернуть себе всю мудрость мироздания.
Вобрать в себя все воспоминания.
//-- * * * --//
Разделенное плачет по самому себе,
противится разделенное необщей судьбе —
оттого тяготение мучит нас,
оттого разлученный наш проклят час.
Краток всполох обоюдного огня —
мы живем поврозь, память о нем храня.
//-- 9 --//
Что мы читали в старых фолиантах,
учили буквы их, недальний смысл
нам брезжил?
Что молитвы, заклинанья
богам несильным и богам пропавшим,
исчезнувшим под христианским солнцем?
Что снадобья? И это изучали,
готовили, глотали.
Ритуалы?
И вспомнить стыдно…
Опыты такие
кем только не поставлены!
Как скучно
пожертвовать душой, двумя на этом
исхоженном, измученном пути…
//-- * * * --//
И вот однажды, утром так прекрасным,
очнулась и очнулся – плоть едина,
а дух уже давно, душа давно…
//-- 10 --//
Все важное совершается просто так
и неизвестно почему —
что надумал исследовать, какую такую тьму
ближнюю на ощупь? Так получилось,
что Бог сделал нам милость или немилость.
Свершилось, чего мы и ждать не могли,
когда запросто так легли,
как ложились каждую ночь, – поу́тру
никто из нас не проснулся почему-то.
А что-то новое, что поднялось с постели,
начинает осознавать себя еле-еле,
подбирать вот эти слова, такие
пока неуклюжие, каждому из нас чужие.
//-- 11 --//
Уж такая радость, дружок мой, радость:
можно и не думать о расставанье,
можно и на людях, и в одиночной
камере будет.
Даже смерть не сгложет и не разрушит —
одно тело в гроб нас положат, ляжем;
и взлетит к престолу, чем две, полегче
душенька наша.
//-- 12 --//
Ну, полно философствовать,
шалить словами быстрыми,
кидаться силлогизмами,
товарищей вышучивать —
пора приобретенные
в трудах бессонных знания
на деле применить, пора
избрать пошире поприще!
Высоколобым умникам
все сказано – пора теперь
всему народу Божию
вещать погромче истину,
чтоб urbi мы, чтоб orbi [1 - Urbi et orbi – городу и миру (лат.).] мы
сказали слово верное —
ученики афинские
сказали римской курии.
Мешок набили книгами
заплечный философскими,
мы флягу неразбавленным
вином налили доверху,
мы взяли нож наточенный,
за сапогом упрятали,
пошли тропами узкими,
где двое не расходятся.
Не тронет волк, не тронет вор
скитальца ли, скиталицу,
и холод ветры лютые
удержит от тел трепетных,
и голода не будет нам —
подаст лес пропитание, —
и звезды путеводные
нам не затмятся, выведут!
Пойдем, дружок мой, верный мой,
двумя ногами шествовать,
пойдем дороги дальние
испытывать – в час утренний
предстанет Город пламенный,
откуда шли апостолы;
отдаст нам в руки Петр святой
свои ключи тяжелые.
//-- 13 --//
А судьба у клирика такова,
что только Рим имеет на нее права;
только в Риме вера
настоящая, духовная и карьера;
только римский воздух делает свободным
философа… Наша схоластика бесплодным
словом была занята —
тут вещественность обретает,
в Городе, который не первую наблюдает
всемирную власть: в тогах, а нынче в рясах
ходят властители своего часа.
//-- 14 --//
Я, в первый раз увидев этот город,
все поняла, я обновленным телом
вся встрепенулась: вот мое по праву
имение, восстановить его
честь, славу – вот моя судьба прямая.
Пророчества последние какие
звучали тут – все обо мне, ей-богу!
//-- * * * --//
Тонул в этой реке, переплывал
ее, поспорив с Цезарем; я, сколько
раз ни рождался, прихожу сюда
блеснуть, взять власть, погибнуть; я еще
вернусь, но слава нынешнего дня
все превзойдет, что было и что будет!
//-- 15 --//
Рим-город пустеет веками;
текут, безвозвратно идут,
становятся беглыми снами
религия, слава и труд.
Но время ему не помеха,
готов он для новых идей,
для наших – и будет потеха
для Рима и римских людей.
//-- * * * --//
Давно болтуны-святотатцы
играют тут смыслами, ждут
Антихриста; нищие братцы
аскезу бессонно блюдут.
За-ради куска, подаянья
пророчат, пугают детей,
какие-то тайные знанья
бывают у этих людей.
//-- * * * --//
Что сказано, то совершится!
От нас началось и пошло —
и стало плуту и провидцу
на бельмах так больно, светло
от зрелища отчего храма,
где, новый наместник Петра,
мы нового ставим Адама
над Римом, над миром добра.
//-- 16 --//
Старались мы, в доверие втирались
к тем, к этим – ремесло наше такое,
политика и вера в нем смесились…
А старцы в красных мантиях, они
что могут против нас, когда природа
и та нам поддалась?..
Теперь не выдаст
природа нас и помогает нам…
//-- 17 --//
Вот есть два разных ума под одной
черепушкой – друг друга
жалят, торопят; двусильный, двуспальный
анализ считает
все вероятности больше, чем могут,
чем видят другие.
И теология в ход пошла, и интриганство,
пронырство.
Мы – амфисбена-змея, не поймаешь
за хвост амфисбену.
Быстро в доверье входили – о сколько их
к нам, кардиналов,
нежно клонилось, шептало! – и нашей
двуснастной природы
мы нужною частью играли,
выигрывали наше дело;
но и другой не дремал: сила ломит
упорную силу,
опытны руки мои в поножовщине.
Яд и кинжал – мы!
//-- 18 --//
А мой любовник – только белый дым
над Ватиканом; мой любовник юный
одарит вас деньгами, как сегодня
одариваю телом. Кто еще,
как он, умен и робок, вещий книжник,
престиж поднимет, переспорит всяких
еретиков, а вы… Вам утруждать
тяжелой властью рамена свои.
И слушают, развешивают уши —
прислуга моя будущая…
//-- 19 --//
Один ключ – от рая,
от неясной высоты,
божественной пустоты,
другой ключ – от Рима,
от власти здешней,
от тьмы кромешной —
кому какой?
Вот твой, вот мой!
//-- * * * --//
Раньше-то первосвященник
два брал, а по руке только один,
второй – жжет, тяжел, мертв,
не повернешь в замке,
дрожит в руке;
а наша будет власть и от мира сего,
и от мира того,
потому что в добрый час
тут под тиарой двое нас.
//-- 20 --//
Страшно – слова-то, слова-то какие:
«Семя жены сотрет главу змия».
А не о нас ли в добрый наш час
сказано, друг мой? Точно о нас!
Кончатся войны. Как наши природы
спаяны – тихо смесятся народы,
станут, единой отчизны сыны,
Божий народ, видеть светлые сны.
Страсти утихнут – от страсти любовной
жертвою мы откупились бескровной;
страсти ж другие – полегче любви,
тихой молитвою их умертвим.
Кончится время божбы и обмана,
вера восстанет в руках Иоанна
чистой и истой – вернется Христос
в мир убеленный, без стонов, без слез.
//-- 21 --//
Смерть по небу черный дым
разостлала – с мертвым им
к выси чистой, херувимской
тот идет, кто папой римским
был; расколото кольцо,
строго мертвое лицо,
пастве Божьей без призора
страшно быть: боятся вора;
сиротеет Божий мир,
суетится римский клир,
дни меняются за днями —
черный дым висит над нами.
//-- * * * --//
Будет чудо из чудес —
белый дым среди небес,
вознесется в этом дыме
Иоанна к Богу имя!
Да, не все нам быть в опале,
были страхи – миновали.
Новый герб есть у кольца —
без начала, без конца.
//-- 22 --//
Бог-клирик, Бог-католик, Бог больших храмов,
Бог сильный, Бог умелый, Бог красив в камне,
Бог множества святых —
со стен глядят гроздья,
Бог, дай нам нашу власть —
короткий срок, юный!
Еще не весь огонь в сердцах людей глупых
погас, еще не вся источена злоба,
еще есть жажда кровь лить, и враги всюду,
еще корыстолюбцы ждут не то злато!
Не верит Рим приметам, золото века
не видит он, привык он к вековой меди,
отторгнет Рим того, кто принесет, щедрый,
высокий дар. Погубит, как еще многих.
//-- 23 --//
И выбрали нас. А кого еще?
Седые пошептались кардиналы —
все в доле, в деле… Вот уж времена,
когда и настоящий чудотворец,
меняющий законы естества,
а вынужден платить, как Симон-волхв…
Все совершилось. Чуть-чуть было страшно,
чуть неприятно; целовали руку,
слюнявили. Так приняли мы власть
над миром, над его душой несчастной.
Ко благу устремим, к спасенью душу.
//-- 24 --//
Ох, чего в закромах отыщем,
какие деньжищи,
деньги такие
большие,
лихие,
что играем
уже не адом, раем —
папскою шевелим казною,
шуруем войною
по Италии
и много далее…
//-- * * * --//
Был Константинов дар —
весь мир, весь пар
императорской пахоты.
За моря
уезжал трудник, страну терял,
мир терял:
слаб хребет для трудов всемирных,
слаб глаз видеть в полях обширных —
отдал император землю, Божью невесту,
попу Сильвестру,
да трудится он над ней
до скончания дней
папства и священства!
Так потрудимся на ней честно!
Побалуем Господа урожаем,
который тысячу лет уже не ожидаем!
//-- 25 --//
Что-то возьмем мы золотом,
что-то возьмем мечом —
молодо наше, молодо
время и горячо!
Все покорится древнему
праву, вернется вспять,
чтобы была по-прежнему
общая благодать.
Все покорится новому
делу – в две пары рук
пашем землицу Богову:
нужен ей, мертвой, плуг.
Все покорятся истине,
больше не застят свет
тенью широколиственной
ереси прежних лет.
Вся покорится папскому
Городу мать-земля —
скинув обличье рабское,
общие даст поля.
//-- 26 --//
Вот, говорят, времена не те:
сила сгинула в пустоте,
сила сгинула в темноте,
в наготе, не на кресте,
сила сгинула христианская
на нашем пространстве, а
в дали дальние ей ходу нет,
правды затмился свет.
//-- * * * --//
А я говорю: будет поход,
будет драка не на живот,
будет город Иерусалим
так же моим,
как сейчас Рим, —
потому что выше всего сиюминутного
истина бесприютная,
которой нет места другого,
кроме города Давидова, города Христова.
//-- * * * --//
Кто мы такие, если сиднем сидим,
пока мертв город Иерусалим?
На что наша вера, когда Господень
гроб не отбит, город не свободен?
Кто о нас вспомнит, когда умрем,
если Голгофу себе не возьмем?
//-- * * * --//
Что вы такое, народ и князья,
если терпите то, чего и помыслить нельзя?
Имение наше общее стало выморочная земля,
если без христианского короля!
//-- 27 --//
Собираем в крестовый поход
весь человечий род!
Который по счету будет,
а, добрые люди?
В даль лет не считай, не гляди,
и нет дальше войны никакой впереди,
потому что больше не отберут
то, что наш ратный, наш общий труд
в дом принесет. Век золотой,
век несменный, век радостный, век живой
начинается сразу за той войной,
которая установит мир,
усадит народы за братский пир!
Собираем в крестовый поход
весь человечий род!
В тот, который последний будет,
где победят добрые люди!
//-- 28 --//
Выходите, нищие,
соль земли,
выходите, лишние, —
все пошли.
Выходите, малые,
из домов,
балки их – усталые,
рухнет кров.
Час настал, шум утренний:
ото сна
пробудит вас смутного
мать-война!
Выходите, деточки
без греха!
В Божие отечество
вам легка
путь-дорожка быстрая,
славный бег —
прямо скатерть чистая
в рай-ночлег.
Из домов веселия —
гол покров,
не допивши зелия,
с кабаков —
пьяненькая шатия —
все за мной,
боженькая братия
всей толпой.
Мы дыханьем общим и —
– ерихон
– овым дохнём, взропщем и —
нет препон.
//-- 29 --//
Тяжко усталому веку, остатнему времени, тяжко
за полоумной пророчицей,
вещей сивиллой, в какие
дебри укажет, потащит она.
А слова все такие,
что и усталому сердцу стрекало, отрада, соблазн и
смерть в час недобрый.
Мы глухи, как будто бы воском мы теплым
уши залили, мы помним опасность от песен и меньше
славных, прекрасных – недаром мы жгли свои книги:
меньше проклятого знанья,
проклятой над временем власти.
Слишком-то великолепий
не выдержать нашему Риму,
вечность его миновала, то что-то – от Бога? —
не знаю, —
что позволяло ему после всех бед, набегов, пожаров
только растеть-матереть,
наполнять себя вещею злобой.
Нынче не так – мы не выдержим,
ветхий мех, нового пойла!
И старый век истончился, – точился, и веку златому
нет никакой нашей веры: откуда дары нам такие?
Не по заслугам каким. Будет золото нищей латунью…
Будем обмануты мы,
но обманщик обманется первым.
//-- 30 --//
Золотого века сбылись приметы,
верные – сбылись, привлеклись за нами —
что ж не жить, не быть все тысячелетье
в мире, в покое?..
А не то еще подарю я Риму:
кроме славы, чести, подарок будет
дорогой, желанный, как чудо, – чуда
смысл, порожденье.
Кто я? – Только чуду мостить дороги!
Кто я? – Оболочка последней правды!
Тягостных зачатий приходит время,
час разрешений.
//-- 31 --//
Подумают на блуд, а где тут блуд?
Тут чистый огнь, беспримесный, гуляет
по телу молодому, оставляет
свои следы, и вот они ведут
в ту область, где пророчества сивиллы
сбылись как есть, – шевелится во мне
последнее решенье всех вопросов.
И новый человек без мук, без стонов
рождается – Адам, в его руках
спасенье мира, Рима, нашей веры.
Мы кто ему? – Последняя ступень
перед рожденьем. Наше-то единство
перед его единством что? – Разброд,
шатание по дальним рубежам
большого мира Божия, морока…
//-- * * * --//
И вот уже для новых сроков и
для новой жизни вся земля готова,
застыли звезды на высоком небе —
запомни, друг мой, их сегодня крап!
Тысячелетья будут обсуждать
астрологи…
И резкой болью тело
как прострелило – время наше нам
смешало карты, подменило сроки…
//-- 32 --//
Вот заминка на пути,
с этим делом не шути,
едем к Риму с даром щедрым —
отверзаются в час недра.
Вот рождение царя
при народе – втихаря
чтоб его не подменили,
чтобы знаки явны были.
Расступается народ,
человечий видя плод;
нет в них радости – а страха
сколько ж в этой груде праха.
Я полумертва лежу —
как готовятся, гляжу,
моя братья, свора верных,
побеждать большую скверну.
//-- * * * --//
«Изменилось естество,
появилось существо
тельцем мало, юно, склизко,
полон Рим тоски и писка;
это чертово дитё
не по дням – часам растет;
дети малые невинны,
а тут на две жизни длинных
в мир грехов принес малец,
грешен, как мать и отец;
повернулось наше время
вспять событиями всеми…»
//-- * * * --//
Начинают понимать,
начинают проклинать!
Наклоня́тся надо мною,
дышат силой неживою.
Будет, будет претерпеть —
мученическая смерть,
камни лягут – одеяло
и не мягко, и не мало.
//-- 33 --//
Три смерти, три в одной – одна могила,
на ней креста, таблички не поставят,
кто где ее укажет в своих картах,
в воспоминаньях…
И подчистят даты,
заменят имена в кладбищенских
и в куриальных списках.
Нас пока
народ, толпа еще в своих полощет
похабных разговорах.
Вот так место
для истины! Народной скудной веры
не выжжены, не высмеяны сны,
остатки невеликие.
А та,
Большая наша Истина – не так же?
Царевна-лягушка
//-- 1 --//
Ходит царь под небом ночи,
ночь без устали пророчит
ему смерть, года войны,
делят Родину сыны,
натрое страну порвали,
Божьи церкви посжигали,
на могиле у царя
сели – три нетопыря.
//-- * * * --//
Три отростка у ствола
сыновья, три отчих зла,
силой сильны молодые,
три погибели живые —
стонет, молит царь-отец,
чтоб по трем прошелся жнец!
Утишается тревога:
будущее в воле Бога.
//-- 2 --//
Не бедна ты, страна, и не богата.
И не так ты бедна, чтобы глодали
горе горькое, жгучей запивая
да соленой слезой; не так богата,
чтобы хлеба хватало, чтоб надеть нам
незаплатанное; и не бедна ты
так, чтоб мы зипунов себе искали
на проезжей большой дороге, чтобы
спать ложились под небом; не богата
так, чтоб избы стояли наши крепко
и светло и тепло в просторных было;
и не так ты бедна, страна Россия…
//-- 3 --//
В будущее смотрит царь,
видит Русь недальних дней:
волглая, густая хмарь
собирается над ней,
над страною ветер лих
покачнет тугую тьму,
и на волнах на таких
поплывем как в смерть саму.
//-- 4 --//
Что кажется безумием, болезнью —
всего лишь знанье. На вершинах власти
нам много дано видеть. А глупцы
из черни в своем узком кругозоре
не понимают дел моих. И судят
по скудному уму своему всю
политику.
//-- 5 --//
Власть над страною решается в старом уме,
царь бессонно
так, этак ставит фигурки, и проигрыш
дело венчает:
нет при таких офицерах, конях,
грузных турах спокойной
партии; стонет, трещит доска, пальцы дрожат
над позицией…
Но и нельзя не играть, встать куда от стола.
Как прикован
к месту. И приговорен к пораженью.
Смириться? Не выход!
Есть же другие ходы, не учтенные в правилах,
– ими
мы и подвинем решение,
вольно играя фигурами.
//-- 6 --//
Царь
Ты собери людей…
Постельничий
Зачем, мой государь,
зря землю волновать? Ведь никакой войны
не ожидаем? Бунты все подавлены —
не скоро соберутся с силой подданные
на власть твою. И голода великого
прошла пора.
Царь
Ты собери людей, сказал…
//-- * * * --//
Постельничий
Недоброе затеял государь, когда
потребовал с земли русской решения…
Сам побоялся: грех тяжел, не вынесет
и царская душа такого, – надобно,
чтоб Божий глас – народный —
произнес слова
проклятые… Царь знает приговор людской!
//-- 7 --//
Собирайся на сход,
весь русский народ!
//-- * * * --//
Собираем знатных от всей земли,
чтоб князья-бояре на двор пришли.
Собираем сильных мошной, рублем,
чтоб купцы-лабазники – в царский дом.
Собираем подлых от их трудов,
чтоб народ у трона был весел, нов!
//-- * * * --//
Собралась вся земля
возле кремля!
//-- 8 --//
Царь
Ох, я думал дожить до дня до светлого,
скинуть бремя: совсем, старик, измаялся
я от власти-труда – но сыновья мои
не хотят доли царской, им гулять бы все,
им смущать бы страну своим веселием,
истощать бы казну по всякой прихоти!
Что ж, известное дело, были молоды
так и мы, испоганили, измучили
всю страну, но пришлось и образумиться,
помириться с умом – и этим вышел срок,
ото дня день опаснее их подвиги.
Что же делать? Мы думали – придумали!
Пусть оженятся малые, окрутятся,
три снохи пусть, три дочки во дворец идут,
укротят жеребцов: всегда умнеем мы
от семейного быта, доли на двоих.
Баба что? Оселок она для юноши:
тут подправит, подтешет, округлит его.
//-- 9 --//
Бояре
Хорошо царь-батюшка рассудил,
по уму рассудил, по справедливости:
из родов наших древних, благочестием
родов славных сноху пусть выбирает царь.
Купцы
Хорошо царь-батюшка рассудил,
по уму рассудил, по справедливости:
от людей наших честных, при богачестве
забирает наследницу на двор себе.
Народ
Хорошо царь-батюшка рассудил,
по уму рассудил, по справедливости:
от земли нашей черной, из тьмы-бедности
принимает красавицу, умелицу!
//-- 10 --//
Опасные слова для власти царской я
смолчу; пусть собираются советники,
советуют о малом, о неважном – власть
всегда и всяко в тишине решается!
Пусть незаметно подданным…
и жертвам пусть!
//-- * * * --//
Слова плету, за словесами мутными
прямая правда притаилась – хладная
змеюка подколодная; а чуют ведь
страх черный, непонятный, вещий, чувствуют:
соборно грех великий русский делается!
//-- * * * --//
Не я один – земля решала русская,
сословия решали, церковь Божия
благословила – в час недобрый, в час
опасный для наследников,
для ждущих власть…
Земля приговорила – не ослушаться.
//-- * * * --//
Да все мы ждем чужого часа смертного,
тесно под солнцем Божьим роду всякому:
отцов торопят дети, заедают век
отцы; ну а мы, царский род, вдвойне, втройне
ожесточились, время-власть деля. МОE!!!
МОE!!!
//-- 11 --//
Знаю, знаю: наши судьбы изменяются, мельчают,
истончаются, сплетаясь с женскими; моя тянулась
долго, прочно, а связался в час недобрый
с Марь-Моревной,
привлекла – див – умным словом,
белым телом, вещей долей.
А не все мне государством бодро править,
закон ставить,
а не все войной удачной веселить, торопить сердце,
а не все с охотой буйной объезжать леса да поле,
а не все листать том-книгу одинокими ночами.
Надо насмерть прилепиться, нажизнь к той,
кто всех белее,
всех румянее, чуднее, к той, кто ходит взор потупив,
а блеснет текучим светом —
как ножом каким по сердцу!
Станем двое одной плотью и началом новых плотей.
//-- * * * --//
Ослабели мои руки, мои чресла ослабели,
мысли быстрые запнулись, взор затмился,
свет сокрылся,
омертвела моя воля – над страною омертвела,
черной немощи досталась Родина —
враги поднялись.
Мукой мучается сердце мученической,
а в мыслях
пустота; полусудьбою я ведом и полужизнью
я живу, еще убытки предстоят; родит Моревна
трех обидчиков отцовых, трех наследников,
три смерти.
//-- 12 --//
Но не все лиху лиховать,
не все заберет тать,
будет черной силе укорот:
Бог живет —
укрывает своих
от сил злых.
//-- * * * --//
Пусто в дому —
не найти саму,
все ожило,
стало светло;
с утра ушла,
боса, гола…
//-- 13 --//
И куда ушла, сбежала – я не знаю, знать не надо;
с черным ветром прилетела, с белым
упорхнула птица,
трех птенцов отцу оставив; жили, силой набирались,
матерели – и дождался: трое так на мать похожи!
//-- * * * --//
Ох, не выдержит Россия вас троих – шальную свору,
тройку борзых, тройку сильных, разномастных;
рвете, дети,
в три стороны света, рвете по дорогам-бездорожью,
по живому-неживому рвете, тащите Россию!
//-- 14 --//
Марь-Моревна
Ох, не хочешь, своей боишься смерти,
а придется!
Царь
Придется не придется —
не тебе знать, ведьмачка. В свете белом,
в свете Божьем живем.
Марь-Моревна
Ах, погубитель!
Царь
Разве я? Встал огонь вокруг горючий —
что ж ты словом его не притушила
колдовским каким?
Марь-Моревна
Палачи заткнули
рот тряпицей.
Царь
Нет-нет, не в тряпке дело —
но твои заклинания бессильны,
мановения рук. Нечистой силе
сроки вышли – что вся она пред нашим
огнем ярым?!
Марь-Моревна
Мой муж!
Царь
На мертвом слове
прекрати свои речи, дух несчастный.
//-- 15 --//
Три стрелы возьмите, дети, —
полетят три в белом свете,
путь укажут, чтоб судьбе
было разрешиться где!
Три стрелы и крепких лука
три – в нетрепетные руки;
три пропели тетивы,
три поникли головы.
//-- * * * --//
Три пути врозь, три дороги,
три опасности, тревоги,
будет каждому одна —
цель стреле – стрелку жена.
//-- 16 --//
Три брата —
три друг на друга супостата.
Сердца стучат,
ненависти молчат.
Кому первому?
Тебе, старшему!
//-- 17 --//
Первая стрела
в воздухе ожила:
запела,
полетела,
церквей маковки задела,
под солнцем обгорела,
упала на терем,
отворила в нем двери —
двери новые,
тесовые,
кленовые.
//-- * * * --//
Вышла из дверей
та, кто солнца ярчей, —
девица-краса,
рубин-огонь коса!
//-- 18 --//
Боярин-отец несет икону —
бейте, дети, поклоны!
Боярыня-мать хлебом угощает,
белый солью осыпает.
Сестры-красавицы пляску пляшут,
алым платком невесте машут.
Братья-молодцы с оружием
станут дружина мужняя.
//-- 19 --//
Так вот ты каков, мой суженый!
Столько ждала тебя,
в темном священном ужасе
решалась моя судьба,
падали жребии пропадом,
время шло,
раздумывала; с ропотом
жить было тяжело,
а ждала тебя, как дня светлого,
суженого ждала,
среди мрака безответного
огонь свой жгла.
//-- * * * --//
И притянулась смертная
стрела в мою белу грудь —
буду тебе я верная
на всякий сужденный путь.
//-- 20 --//
Начинает родня ее хожденье
друг ко другу, и вести переносят,
вести добрые: «Будет кто царицей,
знаешь?» – «Наша ведь будет: будет наша
вся страна – года светлого дождались».
//-- 21 --//
Видит царь начало смуты,
пали грозные минуты,
встали мертвые часы,
Русь готова для косы!
Род мятежный, род боярский
ищет власти в государстве,
девушка заходит в дом,
воцариться хочет в нем.
//-- 22 --//
Два брата —
два друг на друга супостата.
А не лучше ли один на один —
тут, среди осин?
//-- 23 --//
Вторая стрела заныла,
воздухи прошила,
трепетала жила,
что ее отпустила, —
полетела среди людей —
расходитесь, эй!
Этого задела,
того не успела,
песню пропела,
упала на богатый двор,
как ястреб-вор.
//-- * * * --//
Вышла из дверей
та, кто всех белей,
в волосы-лен
адамант вплетен!
//-- 24 --//
Хозяин-купец в дом просит,
богатое приданое выносит.
Купчиха-мать на стол мечет,
счастье закусить есть чем!
Сестры-мастерицы фату шьют,
по шелкам, по жемчугам иглы снуют.
Братья царевичу угождают,
породниться желают.
//-- 25 --//
Так вот ты каков, мой ряженый!
Истосковалась вся,
ночью искала каждою,
слышала голоса,
кровь так бурлила юная
тяжело,
ночь начинала лунная
лить тепло
прямо на тело девичье.
Свет лунный с меня сними!
То, что было нигде, ничье,
себе возьми.
//-- * * * --//
И прилетела шалая
стрела, уколола, кровь
брызнула – в рану малую
мне ты занес любовь!
//-- 26 --//
И по людям пошел слух, разговоры,
поднялись цены, бросовым товаром
завертелась торговля: «Иноземным
укорот купцам будет, наша воля!
На престол – наша, в ручки возьмет дело».
//-- 27 --//
Видит царь – года плохие:
ходят деньги золотые,
прибывая с каждым днем,
богатеют не трудом.
Хорошо шутить с казною —
дева мужнею женою
стала, а родни у ей…
Спорят, кто кого честней.
//-- 28 --//
И последний, дурак, кое-как изловчился,
со стрелой распростился.
//-- 29 --//
Третья стрела
в воздухи не пошла —
с тетивы упала
в густые травы;
полета мало
сквозь низ, канавы;
в болота, в топи
крив след торопит.
//-- 30 --//
Пошел куда глаза глядят. Глаза
глядят раскосо.
«Ищешь чего, малый?»
«Да так, без дела, умысла лытаю,
охотник не охотник – побродяга,
с людьми мне тошно – здесь, на скудной воле,
в пространстве русском, хорошо, ей-богу».
//-- * * * --//
Отец боится братьев, а меня
боится вдвое, втрое. Их паскудство,
их жажда власти – отчее наследство,
уже принадлежащее им с самой
зыбучей колыбели… А меня,
последыша, как будто мать рожала
не от закона. Тесно мне в державе
и муторно. Достанется мне власть,
так объявлю войну царю морскому,
небесному царю, чтоб вся страна
под морем, небом скрылась с глаз долой.
//-- 31 --//
А уткнулись все пути
в лес-болото – не пройти;
дышат топи, как живые,
огонечки голубые
вспыхивают там и тут,
к ночи малые растут:
несказанной красотою
мать-трясина пред тобою,
божья хлябь… Иди вперед,
там тебя невеста ждет!
//-- 32 --//
А стрела-то моя! Такого цвета,
с опереньем таким найдешь другую?
Вот куда ты, каленая, девалась —
не убила кого, слетала праздно.
//-- 33 --//
А во дворце бегом люди,
а во дворце две свадьбы будет.
Две невесты – локтями,
две свиты – кубарями.
//-- * * * --//
Смотрит царь – душа радуется:
два дела делаются.
Ждет царь от третьего вестей,
чтоб конец беде всей!
//-- 34 --//
Ходят две силы, два счастья,
две женские доли, два ложа
стелют, готовят на два пира,
хлеб делят – поровну делят,
каждая знает, что больший кусок у другой;
уничтожат
силы друг друга; и шепотом, исподволь,
жарко, недужно
две молодые кукушки стараются, перекукуют
каждая каждую – спесь и богатство
за Родину спорят.
//-- 35 --//
Ступишь ногой,
пройдешь водой,
хлипкой землей;
твой – не утонуть —
выверен путь —
змей пугнуть.
//-- * * * --//
Вода качнется,
ждет болотце
тебя, первопроходца;
ждет, стекленеет,
под небом синеет;
там, где стрела, – зеленеет.
//-- 36 --//
Ну и с богом отсюда,
взяв стрелу, в добрый час,
лихоманка-простуда
пока не началась
от промозглости здешней.
Я еще в белый свет,
я прищурюсь, потешусь,
я прицелюсь – и нет
снова стрелки; шатаюсь,
как медведь – бурый брат,
и я не собираюсь,
чтобы как-то назад.
Вся прошита Россия,
вся прострелена сквозь,
и за версты любые
гонит вещая злость.
Одиноко, свободно,
не за-ради жены —
я стреляю бесплодно
в дали, глуби страны.
//-- 37 --//
Подхожу и гляжу: стрелка не просто так,
не в пустое она место попавшая —
бесталанному мне вот справедливая
цель, награда, жена… Молодо! Зелено!
Здравствуй, тварь, дщерь болот,
здравствуй, зеленая!
Холодна твоя кровь, вид ужасающий —
для моей-то любви сыщешь ли лучшее?
Привяжусь, как пришит стрелкой, иголочкой.
//-- * * * --//
Понесу я тебя, живность болотную,
понесу в стольный град на посмеяние:
«Эй, любуйся, народ, вот мне невестушка!»
В лапках что? Смерть-стрела,
стрелка заветная.
Царь насупится, царь жезлом заостренным —
в землю с силой, со зла: «Что, сын,
куражишься?
Мало бит, не убит? Мало отцовского
сердца съел?» А братья хохотом давятся!
//-- 38 --//
«Ква» да «ква» —
вот и все твои слова;
принимай, Москва,
молоду царицу,
холодну девицу!
Какова моя молодица?
Собою холёна,
цветом зелёна,
мной бережёна —
такие жены
не так каждому,
но парню важному.
Будет над тобою сидеть,
будет тобою владеть,
ты будешь ей клеть,
высокая Москва,
мертвая Москва,
ква-ква-ква!
//-- 39 --//
А царь едва лишь глянул: «Ну, идите
женитесь».
//-- 40 --//
А над моею не шути!
Ты видишь, какова
вот на подушечках пяти
сидит, качнув едва
стрелу заветную, – никто
не может отобрать;
венчают в храмине пустой,
и поп не мог соврать,
а значит, две короны и
покров над головой
и годы долгие мои
с законною женой;
уходит, значит, царский род
в неведомую тьму —
потомство будет в толще вод
наследовать ему.
//-- 41 --//
И началось священное такое —
хоть плюнь, плачь – представление.
Церковный
запел хор. И один посреди храма
стоял отец, на посох опершись, он,
казалось, повторял слова псалмов,
вел службу, наблюдал, как наши две
судьбы сплетались.
//-- 42 --//
Выйдет поп петь —
ему такое терпеть!
Эх, кабы не плеть,
не царская власть,
он не поклоны бы класть,
а чтоб мокренько – хрясть!
Гимны поются,
есть кольца на блюдце —
будет на руце
одно, а второе
лежит, золотое,
у аналоя.
Венчаемся рабами,
тянусь к ней губами,
столкнулись лбами:
«Кто ты и откуда?
Враг ты, прокуда!»
«Сам взял из пруда!»
Женщина передо мной
со всею красотой,
человек живой.
Спало колдовство,
объявилось естество
для страха моего.
//-- 43 --//
Прекрасная, скажи, какое чудо
тут совершилось? Наконец свой лик
божественный и подлинный явила!
Да, в церкви Божьей морок спал с тебя.
Мне страшно красоты твоей, жена.
У братьев что – две бледных, скудных тени,
а ты светлее света. Я боюсь
их зависти, их черного коварства.
И будет власть над Родиной моя!
Прекраснейшей оставит царь державу,
чтобы враги истаяли в бессонной,
бесплодной черной похоти. На все
на тридевять царств-государств твоя
пройдет благая слава, Царь-девица!
//-- 44 --//
Ну, побыстрей эту службу,
и так уже в гневе святые
с досок глядят на кощунство.
Быстрее слова, две короны
вверх, вниз – и свечи мерцают огнями
навроде болотных.
Кончено дело – тянись к ней губами;
о, как я представлю
ночь вашу брачную – смеха сдержать
не умею. Лягушка!
А народ шепчется, терпит. Стоят,
свечки держат, им, малым,
смысл непонятен. Идти к молодым
с поздравленьями или
на смех поднять ради царской забавы?
Тут как угадаешь,
чем глас народа быть должен, чтоб бед
не наделать? И смотрят,
ищут в моем лице знаков каких
торжества или злобы.
Нем, неподвижен стою. Пусть терзаются.
Что угадают?
//-- 45 --//
Два вида у ней,
один другого страшней,
один другого милей,
зеленей, белей.
Два у ней вида:
один мне обида,
другой мне отрада,
в обоих мне рада.
Ты – лягва и дева,
святого распева
наслушавшись, плачешь,
а переиначишь!
Где чет твой, где нечет?
Сдержать тебя нечем,
ты виды меняешь,
покою не знаешь.
Холодною кровью
и женской любовью
меня завлекаешь,
язвишь, утешаешь!
//-- 46 --//
Прелестью бесовской
в церкви московской
девица сверкает,
к себе подпускает
молодца жениха,
не боится греха.
Окрутят их
среди святых.
Отведут в покой
на труд земной.
Пойдет от их корня
ствол черный!
//-- 47 --//
Плохо старый царь задумал,
не такое нынче время,
чтобы новые обиды
делать Богу. Над страною
Его гнев и так не меркнет,
не сменяется на милость.
Поп бледнел, но дело делал,
огоньки на свечках белых,
как болотные, горели,
капал воск, стекал по коже,
болью тек, как текла совесть
по сердцу смолою черной.
//-- 48 --//
И поженились. Время пошло дальше.
Народ поговорил и замолчал.
Все будто как и надо. Ну лягушка,
ну что еще о ней… Свои заботы,
голодные и бедные. Сошло
и это власти с рук.
А что попы?
А даже не спросили, зачем это
устроили венчанье, представленье, —
кому надо, те знают…
Год прошел,
и царь наш заскучал. Ну, где вы, дети?
Потешьте государя. Хитрый ум
выдумывает новое над вами.
//-- 49 --//
Хорошо было жить на воле,
гулять во широком поле,
закону себе не знать,
добро пропивать,
а нынче у братьев другая жизнь,
среди попреков и укоризн.
Там, где женское вытье,
человеку не житье!
Под крики детские
убывает удаль молодецкая!
Там, где дом богат,
забывает брата брат.
//-- 50 --//
А младший живет и в ус не дует,
со своею лягвою озорует:
то в болота-топи они шасть пешком,
то в царском дворце они грех тишком;
живут душа в душу на воздухе и в воде,
и везде им дом, и свобода везде.
//-- 51 --//
А не видал я даров от невестушек.
Что они мне,
девки чужие, что ль? Пусть принесут,
ублажат —
пусть принесут, говорю, плат настольный,
плат вышитый, чтоб
было царю чем похвастать, встречая послов.
//-- 52 --//
Стоят. Ну плат так плат – чего отец
так взбеленился? Скатертей, что ль, мало?
«Да чтоб к утру». – «Ну будет и к утру.
Накроешь стол, как хочешь». – «А не будет,
так прогоню из царства вон!» – «Сошьют,
куда деваться им!» – «С утра увидим!»
//-- 53 --//
Первый сын
Есть тебе для работы целая ночь.
Первая жена
Что я тебе – боярская дочь,
работница, что ли,
поденщица, что ли?
Не для той доли
готовил отец,
вел во дворец;
брала венец
царский,
государский.
(Подумав.)
Если сотку царю скатерть белую,
получу за нее Русь целую.
//-- 54 --//
Поговорили, покричала малость
и села шить. Глазенками сверкает,
работает, и каждая петля —
как на царя и свяжет его волю!
//-- 55. Песня --//
Шьешь да шьешь, торопишь нить —
мысли бродят вольные,
а начнешь узоры вить —
ты уйми крамольные:
будто села на престол,
царствуешь, великая…
И поёшь, царю на стол
будто беды кликая.
//-- 56 --//
Второй сын
Есть тебе для работы целая ночь.
Вторая жена
Я от работы никогда не прочь.
Колесо кручу,
нить сучу,
узором шучу;
посиди со мной,
долгу песню спой,
муж любимый мой;
мы успеем,
красоты не пожалеем.
Будет царю русскому
скатерка не узкая!
//-- 57 --//
Помиловались, и пошла работать:
стежок, стежок – и скатерть расцветает
невиданными красками, идут
по ней замысловатые сюжеты.
//-- 58. Песня --//
Труд девичий, милый труд,
досветла дела мои;
мечутся, мелькают, шьют
пальцев шустрые рои,
облетают пяльцы, звук
неумолчный – не уснешь,
пока все проворство рук
на узор не изведешь.
//-- 59 --//
«В маленьких-то лапках держать лягушке
как иголку-нитку? Ох мы с тобою
и попали – будет на нас немилость».
«Ан не попались!»
//-- 60 --//
Из страха потного,
из духа болотного,
из праха животного
сопрядись, соорудись
зелена, как моя жизнь,
ткань – тьма на просвет,
ткань – ткани нет,
по самому столу тление-узор,
невиданный до сих пор, —
не забыть,
не отскоблить:
стол гнется,
в прах распадется.
//-- 61 --//
Принесли дары, вот стоят поутру,
мнутся с ноги на ногу: «Вот царь выйдет
из дверей, из спальни, вот царь посмотрит,
выберет себе что на стол стелить, и
новою заботой нас царь одарит».
А недолго ждать: старика свет ранний
разбудил; поднялся, ворчит спросонья.
«Выйдет рассудить нас державный, выйдет.
А решаем дело о чем?» О власти,
о наследстве русском три брата спорят.
//-- 62 --//
Плат один и плат другой —
темен плат и красен плат —
расстилаются волной
цвета посреди палат.
На одном – дела войны:
смерть и доблесть – вот он я
и за мной войска страны,
вот победа, честь моя.
На другом – в пыли земной
труд ведется, хлеб растет,
множится достаток мой,
со страны казне доход.
Что там третий? Я не жду
с малой твари ничего,
подивлюсь ее труду —
со стола долой его.
//-- 63 --//
«Разверни, младшой.
Господи боже ж мой!»
И рука отдергивается —
сжечь, сжечь,
и пошла вкривь трещинами
печь, печь,
огонь замер, застыл,
как жечь, забыл!
Выиграл дурак.
Это как?
//-- 64 --//
Что же еще попросить у невестушек?
А напекут
пусть хлебов белых, пусть ситных;
я сяду за стол,
я отломлю по куску – и чтоб,
только вдохнешь запах, и
сыт уже; всех я гостей накормлю —
и чтоб целы хлеба.
//-- 65 --//
Намаялись хозяйки наши, спят
после ночи бессонной. «Чтобы утром
готово угощенье!» – «Принесем
мы с пылу с жару». – «А не будет хлеба,
так я в темницу вас на голод, холод!»
«Взойдет опара, испечется хлеб».
//-- 66 --//
Первый сын
И вот урок на вторую ночь тебе!
Первая жена
Помогу я мужу, его судьбе —
я, что ль, слаба,
я, что ль, раба?
Власть мне люба,
я не за страх
горблюсь в трудах:
будет в руках
не тесто белое —
Русь целая.
Чего испеку, наварю, нажарю,
не впрок пойдет нашему государю!
//-- 67 --//
Как будто бы действительно не тесто
в ее руках: подходит ее время —
и тесно ему, тёмно, силы в нем…
Бока у кадки гнутся, стонут скрепы.
//-- 68. Песня --//
Наклоняюсь над квашней,
бродит тесто подо мной —
напеваю я ему
песню тихую мою;
подчиняется опара
слову вещему недаром —
слову даром не пропасть, —
будет хлеб, так будет власть.
//-- 69 --//
Второй сын
Поднимайся, милая, вставай, дорогая.
Вторая жена
А и не спала, тебя поджидая.
Буду воду носить,
буду тесто месить,
буду печь топить —
святая работа
до седьмого пота,
и не сморит дремота!
Муж мой спит —
дело мое кипит!
Будет хлебушек бел,
как царь-батюшка повелел!
//-- 70 --//
Привычная работа. Каждый день
готовит мужу. Надо постараться,
чтоб этот хлеб белей. Но безыскусно
и честно она ставит каравай.
//-- 71. Песня --//
Ночь моя в благих трудах,
ночь веселая,
поднимается впотьмах
тесто квелое,
силы те же бродят в нем,
колыхаются,
что во мне, – пока живем,
прибавляются.
//-- 72 --//
«Что ж ты наготовишь, моя лягушка?
Тесто скиснет, стухнет, а сунешь в печку —
синим огоньком вспыхнет. Бесталанный
я!» – «Всё получишь!»
//-- 73 --//
Из голода целого,
из холода белого,
из солода горелого
будет хлеб-питье
тебе мое,
будет еда —
как есть беда:
на вид – страх,
на вкус – прах,
нальешь – дрожит,
подожжешь – горит,
единое на потребу
милее всего хлеба.
//-- 74 --//
Принесли они – и пахнуло хлебом
по палатам царским; сейчас царь выйдет,
выйдет царь-надежа, возьмет перстами
от хлебов сыновьих – один белее,
мягче и вкуснее второй. Что ж третий?
Даст нам царь отведать – о, вкуса, вкуса
сколько! Кому будем служить? – Хозяйке
той умелой, щедрой, кто нас накормит
лучше. Рукоделье твое, царица,
Родина и хлеб не одно ль и то же?
//-- 75 --//
Хлеб один и хлеб другой,
выше, шире каравай,
хлеб пшеничный, хлеб ржаной,
с хрустом корочку ломай.
Один сладок – мед, изюм,
будто праздник на столе,
съешь – не будет скорбных дум,
прояснеет на челе!
А другой хлеб есть не съесть —
две России накормить
можно досыта; вкруг сесть —
так и с места не сходить!
Третий хлеб – его неси
людям, в черную избу,
от греха: бог упаси
есть лягушкину еду.
//-- 76 --//
«Разверни, младшой!
Господи боже ж мой!»
Нутро выворачивает,
а пью,
озноб поколачивает —
жую;
развеять бы по ве́тру,
да он стоит как мертвый.
Выиграл дурак.
Это как?
//-- 77 --//
Ну,
говори, царь-государь, кому
оставишь страну?
Ему? Ему?
Надо выбирать!
Надо умирать!
Время пришло
белым-бело;
все, что твое, —
все как ничье.
Кто перед тобой правый,
кому державу?
Старшему?
Среднему?
Ну?
Ни-ко-му!
//-- 78 --//
Ну, есть еда, есть убранство на стол —
чего нам еще надо,
чтоб веселилась душа? Собирайтесь на пир,
добры люди!
Пусть нам невестки попляшут,
потешат народ; на красавиц
любо смотреть. И припомним мы молодость,
грешное дело.
Выберу я, кто прекрасней, я выберу ту,
кто мудрее,
кто мудренее, отчаянней пляшет,
подолом мотает,
кто поет песни звончее, кто пьет —
не пьянеет, кто власти
будет достойна, – я выберу!
Я одарю ее щедро!
//-- 79 --//
Ей – отдавай государство!
Отдам, отдам!
За рукоделье, поварство!
Отдам, отдам!
За глаза веселые,
за косы тяжелые!
За песни – не спеть,
за пляски – вспотеть!
Отдаю
Русь мою!
//-- 80 --//
Первый сын
Будет наша держава, будет наша.
Кто с тобою, любимая, сравнится,
кто: торгашка? лягушка? Я надену
бармы царские, а ты рядом сядешь.
Первая жена
Будет наша держава, власть трудами
неусыпными спрядена, готова,
будем вместе сидеть на месте царском,
а уйдешь ты – сама одна рассядусь!
//-- 81 --//
Второй сын
Будет наше наследство – не гордячке,
не соплячке болотной же… Род царский
в двух ветвях захирел, но пышным цветом
на срединной, на нашей, распустился!
Вторая жена
Будет наше наследство, нашим детям
перейдет в нужный час. Век изобильный
мы устроим стране, и войн не будет.
Годы долгие в сытости, довольстве.
//-- 82 --//
«А в этот раз как вывернемся мы?»
«Иди к царю, иди один, не думай
о страшном. Пусть они из кожи лезут —
танцуют или голос надрывают.
Я вовремя явлюсь. Царь-государь
не осерчает слишком.
Как увидит
мой танец, как услышит мои песни…»
//-- 83 --//
А страшно. Как на казнь идешь какую:
шутить у нас не любят. Ей-то что? —
Бултых в свое болото.
Пир горой.
Гостей собрали. Страшно не прийти,
когда сам царь зовет. И жутко тут,
в палатах. Чего только не бывало
здесь – на пирах и так.
Кусок не лезет…
И залпом мы за каждый царский тост.
//-- 84 --//
Пляски!
Телесные тряски!
Начнем,
пол погнем!
А кто вышел плясать,
косами мотать?
Царские невестки —
ох ты треску!
Пляс – ах, ах, ах, ах,
трясет в боках.
В тревоге
вскинем ноги.
Танец польский —
для удовольствий!
Танец английский —
высоко, низко!
Танец испанский —
пьяным-пьянский!
Танец немецкий —
юлой вертеться!
Танец русский —
вот где искусство:
танец вприсядку,
танец вупадку!
А кто из них,
из двух шутих,
веселее?
У кого ноги белее?
//-- 85 --//
Царь веселее, добрее, краснее,
он с каждою рюмкой
на них внимательней смотрит. О чем
старый думает? Трудно
царские мысли понять. Только знаю:
не те эти пляски,
чтобы смутиться душой. Царь спокоен.
Священное нечто
было обещано – зрелище,
что лучше хлеба насытит.
Где оно? Слишком мы пьем – и на празднике
скучно народу…
//-- 86 --//
И пляшут обе. Разные подходы
к искусству. Где-то сдержанность, а где-то
разгул, что ах! Которая милее
царю, всем нам?
Ну чересчур строга,
движения все ломаные, словно
на теле ее лед.
Ну простовата,
как будто не царевна, не царица…
А где там младший сын? Его подруга
потешней всех должна сплясать народу!
//-- 87 --//
Что по городу несется?
Кто на путь встал, не спасется,
рассыпаются дома,
следом ей клубами тьма.
Коробчонка, коробок,
на один, на другой бок
накреняясь, задевает
виды Родины, сметает.
Это – милая моя,
заскучала без меня,
заскучала, заболела,
прямо к празднику поспела!
Открывайте ворота:
к нам на двор явилась та,
кого видеть хочет царь, —
лягва-хлад и птица-жар!
//-- 88 --//
Вошла она. Так вот ты какова,
невестушка. Попляшем, попоем.
Глядит очами черными. Скорее
мне музыку! Движение само
по телу ходит и стихи по нёбу…
«Сейчас, сейчас начну…»
Ей дайте место,
пошире расступитесь.
Гойда!
Пляшет.
//-- 89 --//
И взяла со стола объедки пира
и опивки взяла, слила – зачем ей
в рукава это? – чую, будет пляска,
всего тряска, – и музыка застыла:
что играть ей, дудеть? И только голос,
только звуки движения – топ об пол
и пошла, закружилась и запела.
//-- * * * --//
Игрокам бы гудеть – да где их воздух?
Игрокам бы стучать – да нет их стука.
Скрипка, скрипка металась – да беззвучно…
Подпевать ей? – Никто слова не знает.
//-- 90 --//
Песни, поганые песни,
нет силы их слушать. Оденет
кости гусиные и лебединые
съеденной плотью.
Злобные птицы закружат над нами;
их праведной местью
полон и веется воздух.
Крылами гоняют. Такие
птицы уж нас не покинут.
«И что она делает дальше?»
«А превращается в воду вино,
чтобы посреди зала
озеро – глади и глуби,
и птицы садятся на воду.
Хочешь – пойди окунись». – «А не выплыву?»
– «Так ведь утонешь
в чистом, хоть бывшем, вине – не это ли
счастье пропойцы?»
//-- 91 --//
И кого они видят? Лягушку —
квакушку,
со стола побирушку.
Перекинулась естеством,
расхаживает тут как есть нагишом,
мутит тут своим колдовством.
Надо, надо унять ее,
нещечко мое,
успокоить наше житье-бытье.
Скинула она шкурку зеленую,
а мы одежонку еёную —
в печь раскаленную.
Вернется она – хвать да хвать,
чего надевать?
Пуста кровать.
Оставайся такой,
как есть, женой,
будь вровень со мной.
//-- 92 --//
Кто мысли мои услышал?
Прислуга? Я сам ли сбегал —
одна нога тут, другая
дома? И дело сделал:
сама по себе упала
шкурка туда, в печурку;
наши враги забрались,
со ставнями разобрались.
//-- * * * --//
Уничтожили твое —
знаю, кто
подослал,
кого не ослушаться.
//-- 93 --//
Как рукой смело́, смахнуло колдовство —
возвернулось костям, винам естество;
посреди палат обглоданы лежат
кости-косточки – как к жизни им назад?
//-- * * * --//
Побежала, убежала из палат,
хоть бы что накинуть на плечи, хоть плат,
коробчонко пуст, нетронутый стоит,
наша девочка по городу бежит.
//-- 94 --//
А эти двое пошли плясать,
с рукавов плескать,
костями кидать,
дуры! Что с них взять!
Радуйтесь, что не получается,
что вино растекается,
что кости мертвы,
что сами пока в живых.
//-- 95 --//
Они упрямы. Никогда они
не сговорятся. Делят они что-то
самим им непонятное. То, без
чего им жизнь не жизнь. И насмерть делят.
//-- 96 --//
Одна против другой,
своя против чужой,
а мы, брат, что?
Одна на другую мах,
летят впотьмах
кости – сто.
Вино или вода —
одна беда
волны навстречь.
Насмерть сошлись,
в танце слились —
не уберечь.
//-- 97 --//
Они убили! Господи, они
друг дружку! Невозможно! Вот лежат —
два женских трупа… Вот так доплясались,
допелись. Колдовство какое той
у этих получилось? Их мужья
недолго оставались немы, праздны.
//-- 98 --//
Я в дом вошел – в дому разор, клочки.
Ты где? – И только зеркало в прихожей
мутится видом тем, что быть не должен
в простом стекле. Мне чудится побег,
отчаянье и нагота ее.
//-- * * * --//
Ты где теперь? Но зеркало молчит,
чуть-чуть потеет, и по пару надпись:
«Ищи меня…», а дальше ничего.
Куда теперь? Ну не лягушка все же
без кожи-то – следов немного есть.
Пойду за ней, а здесь мне жизнь не жизнь,
особенно теперь. Отцовский гнев
свинцово на мне виснет. До наследства
рукой подать… Осиротела Русь.
//-- 99 --//
Две вот лежат мертвы,
третья как-то еще в живых.
Два каина друг на друга изо всех сил,
а третьего так и след давно простыл.
Двое друг друга успели,
оружием одолели.
Как возьмет русская земля
две дани от своего кремля?
Между могилами трещина пройдет:
вражда проведет.
Русь купеческая и Русь господская —
обе стоят сиротские.
Русь третья, заповедная,
исчезла, как не было ее, бедная…
//-- 100 --//
Ушли кто как. Кто насмерть, кто сбежал
за тридевять земель, кто за сбежавшим
отправился – путь добрый, добрый час.
//-- * * * --//
Ну, кто на меня может еще, а?
Где сильные, где умные мои?
Остался прах под царскими ногами.
//-- * * * --//
Всё вымела судьба вокруг меня —
сижу один, и царство Русь со мною!
//-- * * * --//
Оледенела, – костенела Русь,
и съеденные плоти не накинет
на остов – так стоять ей и не скоро
по ветру разлететься прахом легким…
//-- Заключение --//
Спит Россия сном печальным,
как над бездной изначальной,
хладом сердце проняло,
стало жить не тяжело.
//-- * * * --//
Ходит царь под небом ночи,
речь бессвязную бормочет
о Моревне, о сынах,
не избыт старинный страх.
//-- * * * --//
Где-то, может быть, гуляют,
пропаду себе не знают
царский сын и та, кто сына
утащила в топь-трясину…
Записки из скорбного дома
//-- 1 --//
Строфа 1
Пожалей меня,
раз нельзя любить;
отпусти меня
одного ходить,
мять снега твои
подоконные.
Дни идут мои
заключенные.
Антистрофа 1
Дни идут, не ждут
срока близкого,
нет часов, минут,
чтоб заискивать
перед временем,
захочу – уйду,
в нищей темени
путь домой найду.
//-- 2 --//
Так я, скрываясь от людей недобрых,
от следствия, спасался здесь; один лишь
главврач знал, за большие куплен деньги.
Переплатил. И он теперь в Париже,
наверное, мои транжирит тыщи.
Мне месяц отлежаться было надо,
и все утихнет; месяц на исходе —
как доказать, что я не сумасшедший,
когда бумаги сделаны на совесть?
Мошенничая, были скрупулезны.
Она – профессор, к ней меня приводят,
сажают в угол, стягивают крепко,
и каждый раз – как ритуал надежды:
«Он не опасен, руки развяжите».
Развязывают. А она красива.
//-- 3 --//
Лесницкая
Так, значит, вы здоровы?
Автор
Абсолютно.
Я деньги заплатил.
Лесницкая
И много денег?
Автор
Достаточно. Закончилось сегодня
оплаченное время. Продлевать
не стану. Подготовьте документы
на выписку и дайте мне одежду.
Лесницкая
Но я не получила ничего:
ни денег, ни инструкций. Как могу
поверить вам? Вот если б еще раз
вы оплатили…
Автор
Сколько?
Лесницкая
Сорок тысяч.
Автор
Ну аппетит у вас.
Лесницкая
А вы хотели
бесплатно излечиться?
Автор
Сорок тысяч…
Ну, Ивашов ответит мне за все.
Лесницкая
Мы сами его ищем. Как найдем,
вам сообщим, и вы вернете деньги.
Автор
Мне не достать их, сидя здесь. Хотите,
я дам расписку?
Лесницкая
Вы же сумасшедший —
расписка ваша что, одна бумага.
Наличные несите.
Автор
Повторяю:
я не храню здесь.
Лесницкая
Пусть ваши друзья
вам привезут. Хотите позвонить?
(Протягивает ему телефонную трубку.)
Автор
Мои друзья? Они меня и ищут,
от них я и скрываюсь.
Лесницкая
Ну, не знаю,
что можно тогда сделать… Подлечитесь —
и выйдете бесплатно на свободу.
//-- 4 --//
Ноет, воет, параноит
день-деньской, а предстоит
ночь большая – дом накроет,
где никто, никак не спит.
Бьется-вьется снег над миром,
не уляжется никак,
можно нищим, можно сирым
нам глядеть в окрестный мрак.
Можно зреньем увлекаться
в зримую, благую тьму,
хоть бы так да отрешаться
от сумятицы в уму.
//-- * * * --//
Не насытить око зреньем
тьмы, а водки не достать;
мы застигнуты твореньем,
начинаем понимать…
//-- 5 --//
«Слышь, Петрович, а как тут решетки,
можно расшатать?» – «Ну, я не знаю».
Ладно… Дальше… Разговор короткий
с этим, с тем, сверяю, изучаю;
должен быть и будет выход прямо
на свободу, ночь такая кстати.
Действую расчетливо, упрямо.
«Слышь, Петрович, мне б в твоем халате…»
//-- 6 --//
Автор
А я бы мог, наверно, убежать
отсюда: все рассчитано на психов,
и человек в уме вроде меня
(спохватившись, добавляет)
и вроде вас
не пойман ускользнет.
Алексей
Следы увидят
на тающем снегу.
Автор
И дальше что?
Там за забором мы им не подвластны.
Вы кто такие? Вы охрана! Где?
В психушке? Ну а я при чем, прохожий,
по собственным делам своим спешащий?
И время сейчас правильное – ночь
длиннейшая в году. Ну, вы со мною?
Алексей
Я остаюсь.
Автор
Ну да… У вас работа.
//-- 7 --//
Качает светом холодным, мертвым,
несут носилки, орет беда,
мы с персоналом полпьяным, черствым
ведем торговлю – кого куда,
ведем расчеты, на перекличке
поу́тру мертвый – вчера был жив;
мы убываем, мы по привычке
на белом, мокром еще лежим,
храним, как тайну, свершенье смерти,
явленье Бога, последний смысл.
Медбрат Алеха придет, начертит
на пятках пару невидных числ.
//-- 8 --//
Она сидит, бумаги его смотрит:
как ловко заманили, просчитали
и вскидчивость его, и мрачный нрав,
и вот он сам, вот, всех подозревая,
спасенье ищет, видит в том капкане,
куда и гнали. Клацнет сталь по плоти,
так он и успокоится: успел!
//-- 9 --//
Он три недели проходил довольный,
как всех их обманул. Лучился счастьем.
А Ивашов, главврач, взял и с него,
и вдвое с его недругов. О чем-то
договорился с ними… Обколоть
до состоянья овоща? Убить?
Да все равно, когда он выполнять
не думал обещанья, деньги взял
и скрылся в неизвестном направленье.
А мне сиди тут думай.
Вот заказчики
придут ко мне – и что я им скажу?
//-- 10 --//
Я чаю заварила, я взяла
газету, я глазами пробегала
политику и спорт, вдруг – что такое?
Авария на трассе в Подмосковье,
три трупа – три известных бизнесмена,
вся троица друзей его; теперь,
любимый мой бесплатный пациент,
нет у тебя друзей, кроме меня,
нет у тебя врагов, кроме меня,
наследников нет ближе…
расторопней…
//-- 11 --//
Дрожу от нетерпения: тут куш
не сорок тысяч, названные всуе
и шуточно. Тут миллионы, Вера…
Чай губы жжет, закуриваю нервно…
Я, кажется, понравилась ему…
//-- 12 --//
Ночь великая приходит,
держит звезды на весу,
ночь великая воротит
всю телегу на весну.
Ночь великая рождает
солнце новое – его
завтра утром воссияет
пока хладно торжество.
//-- 13 --//
В скорбном доме мы одни такие —
при уме и в памяти. Бессонно
мучаются в ночь солнцеворота
остальные – кто не симулянты,
не врачи. И пусто в сновиденье,
на земле его, в морских просторах —
мы одни уснули этой ночью,
и все наше, никого не встретим
в мире чудном, нам принадлежащем.
//-- * * * --//
По пустынным улицам вдоль Тибра
мы пройдем, мы в храм войдем открытый —
есть еще там, в глубине, неспящий;
там священник римский прочитает
литанию о приросте света,
о воскресшем солнце – и с тобою
мы обнимемся, услышав это.
//-- * * * --//
Мы очнемся на шатучей койке,
как нельзя быть вместе, как случилось, —
оскандалились на всю больницу;
мне не страшно – ты будь осторожней:
намертво к нам прирастают сплетни,
а тебе еще карьеру делать,
от приставки «и.о.» избавляться.
//-- 14 --//
Автор
Зачем позвали? Эти разговоры
мотают душу, хоть и развлеченье.
Лесницкая
Общение – часть общей терапии.
Автор
Так думаете вылечить меня,
здорового?
Лесницкая
Да кто из нас здоров?
Автор
Хотя бы вы.
Лесницкая
Ну, может быть. Садитесь.
Автор с большим удобством располагается в кресле.
Лесницкая
Ну что, вы успокоились?
Автор
Ищу
вам деньги.
Лесницкая
Я готова ждать, лечить.
Автор
Уж если мне придется некий срок
сидеть тут куковать, я предлагаю
иную терапию.
Лесницкая
Любопытно.
Автор
Тут есть один сюжет. Я не справляюсь.
Лесницкая
Вы пишете?
Автор
Конечно, я пишу!
Мне ваше мненье важно. Ваш анализ
и автора, и текста…
Лесницкая
Ну давайте,
посмотрим, что у вас…
Автор вручает ей кипу листов и уходит.
//-- 15 --//
А говорит, что он не псих,
что деньги заплатил, сюда
дабы попасть, доход чтоб лих
сберечь от дележа, суда.
Нет, он исконный, честный наш,
бесплатно – по той тьме, в уму
дрожащей; он и сам дрожащ —
не от врагов, не потому…
Графомани́я и талант,
высокий слог и низкий слог
смесились, здешний арестант
и, как ни смейся, полубог.
Тоска такая от его
листов, что хоть ложись реви,
а не дописано чего,
так все о нашей с ним любви.
//-- 16 --//
Много смешных сект, опасных
исследовал я и прилежно
Бога искал, чуть с усмешкой,
надменно их веру трактуя.
Я, как досужий, прохожий, исследовать суть,
смысл пытался,
сопоставлял виды тьмы,
к ним внимателен и равнодушен.
Чем только вера не тешится
в малых сердцах, неразумных!
Этот назвал себя богом,
эти бульварщины дикой,
глупой фантастики томы прочли —
просветлели безмерно,
эти святую Элладу в невежестве
грязном призвали
их беснованью в подмогу – смешно было б,
если б не страшно,
если бы жалость моя к малым сим
не коверкала сердце.
Вот из чего выбирать
приходится правду эпохе.
Так и невольно подумаешь:
а не вернуться ли к бывшим
формам религии? Нет. Старый мех тем,
что пить, не наполнишь.
Нынче другой народ стал. Не скажу почему.
Измененным
только и я обладаю сознаньем.
Мутации, что ли?
Время весьма небезвредно прошлось по нам.
Ум искалечен.
Долго ли мне оставалось
до самойестественной мысли —
веру дать новую им, так заблудшим;
писать ее тексты,
чтобы не старых кровей мертвечиха,
напившись, шалела,
а чтоб, безгрешная, чистая,
как-то хоть нас пожалела.
Я не по этим делам оказался
в лечебнице психов,
но шанс есть шанс – его надо использовать:
только отсюда
новое слово сказать безопасно,
над ним посмеются
и надо мною, больным, а не так
чтоб в штыки его сразу —
нет, посмакуют, смеясь,
и останется привкус отравы
тонкий – на милых губах,
незаметный – на молодом сердце.
Стыд, страх отбросив, как в клинике
только и можно, я начал
некий трактат – только скулы от скуки
сводило, водила
злая гордыня пером,
вензеля философские шила;
я отказался от замысла, начал я что веселее,
я разухабисто начал,
только б не остановиться;
действие шло спрохвала,
развивался сюжет, но в итоге
не увязались-сошлись его линии,
сколько ни бился.
Чувствую – нужен помощник, советчик:
один я
грузы ворочать такие, что ль, подряжался,
Сизифид?
Нужен другой взгляд на мир,
на развитие всяких событий,
наглый ищу незашоренный ум —
в скорбном доме должны быть.
Мне нужна женщина —
хитрая, умная баба такая,
чтобы меня возбудила
к дальнейшему творчеству, чтобы
солоно стало читателю,
чтобы он книгу не бросил,
не дочитав, любопытство кипело
и кровь отравляло.
Кто с этим справится легче,
чем эта женщина рядом?
Ей, при ее-то профессии,
не привыкать человеком
манипулировать, двигать – попадется
в тенета читатель,
малый не охнет, не вздрогнет —
утонет он в тексте и сгинет.
Чувствую – сам удивлюсь я
оригинальной концовке.
//-- 17 --//
«Мне надоело. Ивашов исчез,
и нам пора завязывать с его
безумными идеями». —
«А способ
ведь действенный – взгляни на Алексея:
его к нам привезли когда, двух слов
связать не мог и под себя ходил.
Махнули все рукой, а Ивашов…
Он гений!» —
«Он мошенник». —
«Это да…
И гений. Как-то убедил больных,
что мы их нанимаем на работу
за психами следить». —
«Как убедил
врачей, и меня первую, сыграть
в дурацком этом фарсе? Притвориться
чтоб психами и наблюдать за ними».
«Что ты ни говори, а исцеленных
десятки!» —
«Я устала от побоев,
я получила от еды больничной
гастрит сильнейший». —
«Ну уж…» —
«Я хочу
жить дома, ночевать в своей постели».
«Немного потерпи». —
«Тебе легко
в просторном кабинете, и не колют
два раза в день». —
«Ну, это ж физраствор».
«А так болит, как будто что другое.
Все, Вера, хватит. Я иду домой».
«Но он тогда поймет все!» —
«Кто поймет?»
«Не важно. Собирайся, раз решила».
//-- 18 --//
На последней дистанции этак
сорваться нельзя:
столько сил, столько время потратить,
чтоб так вот бездарно,
глухо в лужу – по грязному льду вниз скользя;
но на то я и женщина, чтоб уметь
мыслить коварно,
но на то я и врач, чтобы знать
подноготную всю
этой жуткой больницы, что кладбище душ,
где запрятать
душу новую можно, нетрудно,
как сух лист в лесу.
Но на то я и тварь сумасшедшая, чтоб
над собой горько плакать.
//-- 19 --//
Лесницкая
…Вколите
тройную дозу.
Алексей
Но ведь это…
Лесницкая
Делай,
как я сказала.
Алексей
Сделаю. Мне что?
Лесницкая
Сегодня. На ночь. Три куба.
Алексей
Я понял.
//-- 20 --//
Да, водевиль есть вещь, а прочее все гиль.
А. С. Грибоедов. Горе от ума
Лесницкая
То есть миракль.
Автор
Да, можно так назвать.
Лесницкая
Я прочитала.
Автор
Ну?
Лесницкая
Неинтересно.
Автор
А может, потому, что я не псих,
так скучно получилось?
Лесницкая
Не старайтесь,
я все равно не выпишу вас. Психи
по большей части скучный, злой народец,
а вы забавны.
Автор
Жаль, не получилось
забавность до бумаги донести.
Лесницкая
Ну, так бывает. Впрочем, стиль хорош,
местами остроумен – не хватает
хорошего сюжета, некой бойкой
в противовес герою героини.
Вроде меня.
Автор
Вы можете добавить
чего угодно в текст, любую мысль.
Лесницкая
И действие?
Автор
И действие.
Лесницкая
И вы
не уклонитесь выполнить, сыграть?
Автор
Всецело в вашей власти.
Лесницкая
Добровольно?!
Я не хочу насилия, не буду
к вам применять. Весь смысл, чтобы вы сами.
Автор
Не уклонюсь.
Лесницкая
Сегодня будет текст.
//-- 21 --//
Она берется, будет прок
от ее мыслей, ее строк.
Один раз в жизни, в нужный час,
любой из нас – талант, поэт,
благословлен любой из нас
произвести нездешний свет.
Она напишет правду слов,
мы тут – сто душ – ее улов.
Однажды ночью я прочту,
и захладеет в жилах страх,
переверну страницу ту,
где обо мне суть в двух словах.
Когда придет сужденный срок,
я скорбный выполню урок.
//-- 22 --//
Автор (в сторону, восхищенно)
Ну вы и монстр…
(Лесницкой.)
Не слишком ли жестоко?
Лесницкая
В самый раз.
Иначе кто всерьез воспримет нашу
большую пьесу? Должен быть и юмор,
и явственный трагизм… Трагизма больше.
Автор
Ну что ж, колите эти вещества,
которые преобразят плоть, дух,
усилят зренье, ум мой изощрят,
экстаз религиозный обеспечат.
Лесницкая
Нам надо соблюсти формальность.
Автор
Да.
Лесницкая
Доверенность…
//-- 23 --//
Шитая белыми нитками
хитрость моя получилась
как нельзя лучше, удачней:
вконец заморочен своими
замыслами полоумными,
он утерял осторожность,
он подмахнул все бумаги не глядя
и скопом. Он даже
на примененье лекарств всяких сильных
согласие выдал.
Так что я врач – не преступница.
И не боюсь воздаянья.
Строфа 2
И хорошо же ему в эмпиреях своих,
вроде Бога,
мир сотворившего: смотрит, любуется,
вся-то забота —
знай изымай энтропию лишнюю и улыбайся
несовершенству творения…
Антистрофа 2
Вот он сидит: закатились глаза,
сумасшедшей сиделке
только и дел – вытирать с углов рта
струйки-слюни, спокойно
он наблюдает за временем —
время его наблюдает;
помнит ли он про себя, меня…
Сколько ж здоровья отмерено
в столь неказистое тело!
Это мне на руку только: пока он живой,
я богата,
распоряжаюсь деньгами, ворочаю
так я и сяк капиталы,
не забываю свои интересы, но и для больницы
тоже стараюсь – ремонт затеваю
на многие тыщи…
//-- 24 --//
Укол чего-то, что рвет, рушит связь
меж телом и душой; душа приникла
к решеткам изнутри – а тут свобода.
Но страшно ей лететь в недальний путь,
и вот ее вышвыривает сила…
//-- 25 --//
Я б от истины так выл,
рвал себя, мочил постель.
Только след ее простыл,
только боли лютый хмель.
Я б от истины дрожал,
изгибался бы дугой.
Только зря ум унижал,
разлагал плоть сам собой.
//-- 26 --//
Сотри, старуха, две струи слюны
с румяных уст моих. Пусть будет сухо.
И причеши меня, чтобы красиво…
//-- 27 --//
Ты думала, ты кто? Ты только автор,
марающий бумагу беззаботно,
играющий словами? Завлечен
сам в действие, ты – женщина с безумьем
во взгляде долгим, ты – седой мужчина,
философ и мошенник, ты – больница,
дом скорбный, продуваемый ветрами,
ветшающий, ты – небо над ним ночью
тишайшею, декабрьской, ты – Господь,
устроивший сюжеты над собою.
//-- 28 --//
Очнулся я, пошел по коридору
в знакомый кабинет. «А ты откуда
здесь, друг любезный?» —
«Кончился мой отпуск».
//-- 29 --//
Мои окончились мученья,
дела удачно получились:
за время срока-заточенья
все обвиненья развалились.
Враги погибли, в пепл сгорели,
возможности (вполне!) открылись;
те, кто обидели, нагрели,
одумались и возвратились.
Расшатанное (возраст все же)
здоровье (сон, режим) поправил,
за письменным столом, на ложе
вполне я скуку позабавил.
Не обделенный женской лаской,
я время коротал полезно.
Теперь тут шум, и пахнет краской,
и сыплет стружкою железной.
Так за собою убираю
следы (примета не вернуться).
И что мне сделать (я не знаю),
чтобы она смогла очнуться?
//-- 30 --//
Конечно же, вы можете отправить
ее в Израиль, только чем евреи
еще помогут? Все, что может сделать
наука, мы испробовали. Там
хорошие врачи, но мы…
(Опомнившись.)
Неделя
нужна, чтоб подготовить документы.
//-- 31 --//
Вот справка. Подпись – «А. П. Ивашов,
профессор медицины».
Мы в расчете.
//-- 32 --//
Не получилось сделать Бога,
все расползлись мои сюжеты,
их не свести; уже немного
прибавило нам утро света,
и мир пустует в высшем смысле,
я побоялся, ты успела
час захватить – слова повисли
на воздухе, душа истлела.
//-- * * * --//
И надо привыкать к спокойной
наставшей правде: жить не хуже,
чем было, – было б непристойно
успеха ждать, какой не нужен.
Башмачки
//-- 1 --//
В ту пору мы летали по стране,
мы людям помогали, мы уютный
вид создавали Родине… Тут, там
мы щебетали, феи, на родном
наречии. О, как тоскливо людям
без нас, без наших песен.
Фьють.
Фьють.
Фьють!
//-- * * * --//
Немецкие усердие, порядок,
немецкая мечтательность и духа
высокая, живая музыкальность —
все нами наколдовано, крылами
навеяно. Поем благие песни.
//-- 2 --//
Золушка
А живем-то – живем мы тихо, тихо,
на отшибе дом, к нам никто не ходит,
и не знают соседи молчаливой
и тоскливой моей сиротской доли.
А и знали бы…
Отец
Бог велел трудиться
и терпеть. Мы еще дождемся светлых
дней себе, и не даром наши слезы,
а как перлы венца Его.
Золушка
До смерти
сколько ж мучиться…
Отец
Руки твои тонки,
тело робкое, волосы льняные —
в чем душа только держится.
Золушка
Родная
в петлю слазила, на руках держала
меня, дитятко, в смерти укачала,
убаюкала Золушку, укрыла
своим саваном от сквозящей стужи,
чтобы жить-поживать малютке долго…
//-- 3 --//
Помнит сиротскую долю. А маму?
Почти что не помнит.
Сколько ей было тогда?..
Помнит зиму, голодную зиму
и как соседки носили картошку горячую,
хлеба давали…
Хлеб этот помнит… Вот так и дожили
с отцом-горемыкой
до дней полегче, весенних,
размыкали горе большое…
Марта соседская выросла,
в город уехала Марта,
и принесли сироте куклу старую,
старые книги —
то-то в дом радости было.
А в книгах не пишут неправду;
значит, те страны, те люди…
Фантазия дальше бежала.
Видела Божьих святых,
и слетались к ней малые феи.
//-- 4 --//
Золушка ночей не спит,
малый свет у ней горит,
все, о чем ни прочитает,
будто въяве созерцает.
В книгах страхи, чудеса,
несказанная краса.
Прочитала: бал весенний,
званы все без исключений;
прочитала: на балу
места нет случаться злу;
пока полночь не пробили
с башни старой – зло не в силе;
прочитала: в суете
пары кружатся – и те,
кому ввек бы не сходиться,
могут вольно в танце виться;
прочитала: во дворце
ходит в золотом венце,
в туфельках своих хрустальных,
кто была всегда печальной.
//-- * * * --//
А с утра опять вставать,
жизнь в работах избывать,
и видения ночные
тмят глаза едва живые.
//-- 5 --//
Круто судьба обошлась, обделила,
постылые годы
будто до самой до смерти.
А в скудности существованья
мним мы залог его прочности.
Свыклись с немилостью Божьей.
Но ничего нет под небом вечного,
даже несчастья
малым сметаются ветром.
Других наметает событий.
//-- 6 --//
Жизнь долгая – жизнь подлая. Никто
не верен бывшим, тем, кто в смерть ушли;
плоть, сколь ни тленна, долговечней духа
и памяти…
Отец себе находит
вдову-соседку, ходит к ней ночами.
В текучей крови есть такое чувство…
Покуда не истлеет до конца,
еще живем и тянемся к таким же
несчастным смертным, будто вместе легче…
//-- 7 --//
На робкое, скудное сердце
права предъявляет любовь,
и некуда старому деться
от этого, стыдного, – вновь
неверные клятвы даются,
клянешься своей сединой.
Не думал, что могут вернуться,
направиться чувства к иной.
//-- 8 --//
Мачеха
Не к добру, ох не к добру, милый,
наши шашни.
Вдовые мы – мертвецов наших мне страшно:
ревности их загробной,
землею не успокоенной;
ревность была при жизни,
а в смерти стала удвоенной.
Отец
Каждою ночью вспыхивает знак
в окошке условный,
и дочери наши чистые понимают
огонь греховный,
а пойти узаконить в церкви грехи – так хуже
нет кощунства – при мертвой-то жене,
при мертвом муже.
//-- 9 --//
В церкви беглый свет от свеч зажженных,
пятеро стоят – связали судьбы.
Старый пастор говорит о Боге.
Двое виноватых, три невинных.
//-- 10 --//
Один с одной,
одна с двумя
сошлись – семьей
живут с тремя.
Не впроголодь,
но без богатств:
подал Господь —
еще подаст.
На старость лет
подпора ей,
и мужу нет
жены нежней…
А девки – три
в одном дому,
мать им ори —
пойми кому!
Свою-то кровь
как не любить,
чужую кровь
как не гнобить.
Отец молчит,
а мать одну
весь день тягчит
и всю весну.
И меж сестер
идет вражда,
а нож остер,
кипит вода.
//-- 11 --//
Золушка
Грядки прополю
так, чтобы ни одному стеблю
на них не бывать,
цвету не расцветать.
Перины перетряхну
так, чтобы не быть сну, —
перья по ветр-у,
жестко по утр-у.
Иглой пройдусь
по дыркам – пусть
разойдутся белья
совсем края.
На кухне перемою
кипучей водою,
крупным песочком
посуду по кусочкам.
Не разогнусь – напарю,
руки ошпарю,
будет варево – в рот сунь,
будет варево – плюнь, плюнь.
Мачеха
Ах ты неумеха,
все плохо!
Все мне назло
твоих рук ремесло!
//-- 12 --//
Золушка
Принимай, мачеха, рук труды,
принимай как начало лихой беды!
Дай еще, дай мне еще урок,
положи немыслимый, краткий срок.
Страшно, страшно, неро́дная, понимать,
сколько я могу посеять и сколько сжать,
сколько принести, сколько намолоть:
немощная моя в работах усердна плоть…
//-- * * * --//
А без работы сяду, так ты изведешься вся:
придраться-то не к чему —
заходишься, голося,
ешь себя поедом, свою душу изводишь, а
она и так уже малая, слабая – твоя душа…
Мачеха
Лучше бы осталась, продлилась доля
вдовья моя, лучше бы хлеб сиротский
ела с дочерьми, а в треклятый, стылый
дом бы не зашла, по обряду слово
не произнесла бы.
Хозяйкой стала —
лютою врагиней всему, что в доме:
стенам, и посуде, девице чахлой,
в подполе припасам, собаке, кошке,
и перине мужней, кровати брачной.
Хмурой тучи злее хожу по дому,
ох и лихо сердцу! А злое слово
с языка не сходит. Прогнать бы девку
со двора долой – только чую силы
черные за ней, за нее в ответе.
//-- 14 --//
Дворцовые вести доходят до нашей деревни:
король собирает народ,
Их Величество – целые толпы —
бал объявляет весенний.
Обычай счастливый и древний.
Всю приглашает страну:
вас и вас, и без вас зал неполный.
//-- 15 --//
Король
А тоскливо мне, королю,
во дворце сидеть,
а тоскливо мне, королю,
страной владеть.
А собирайтесь, люди,
честной народ,
а собирайтесь, люди, —
встречаем год
и его весну-красну!
Королевский тост —
пейте за весну-красну!
Хором – Prost [2 - Prost – на здоровье (нем.).]!
//-- 16 --//
Золушка
И будет бал, и я войду
в тот самый, мой, дворец,
который видела в бреду, —
он въяве наконец
предстанет; тянутся ряды
придворных, на меня
и не глядят; иду, беды
не чуя, шаг звеня…
//-- 17 --//
И понимают: вот их день счастливый,
шанс редкий. Две сестры – одна другой
пригожей, краше: вроде как луна —
серебряные волосы, бела,
тиха – сестрица младшая; от старшей —
как будто свет, жар солнечный.
Хлопочет
вокруг них мать, на самый черный день
припрятанное тратится, как будто
какие-то нужны заколки, бусы
такой вот красоте…
А что она,
отцовская дочь? Темные обиды
бедняжка копит…
//-- 18 --//
Темные обиды растут час от час,
темные обиды, во сне ворочась,
прибавляют весу, и дышит хрипло,
чья душа в обидах таких изгибла.
Темные обиды твои почует,
кто в скорлупке ездит, кто в ней ночует,
та, кто припасла три обманных дара,
из болотного созидала пара.
//-- 19 --//
Золушка
Можно ли, матушка, хоть на часок,
можно ли, мачеха, танец легок?
Мачеха
Надо ли, Золушка, принца смущать,
надо ли бедненькой в танце скакать?
Золушка
Хочется, матушка, танца-огня,
серую хмарь сдуть с танцорки с меня.
Мачеха
Надо ли, Золушка, дикой тоске
волю давать в королевском дворце?
//-- 20 --//
Они ушли. Она их долго, точно
преследовала мыслью: вот сейчас
по мостику бревенчатому реку
переезжают; вскоре по брусчатке
гремят, трясутся; вот уже слезают
с возка; вот перед ними отворяют
дверь важные лакеи; вот заходят…
А дальше – пустота воображенья
там, где привыкла видеть свои сны.
//-- 21 --//
Малый народец
И в самый черный, трудный час
мы прилетаем вас
смущать роением чудес,
затмением небес.
Мы прилетаем, легкий сонм,
на тоненьких крылах,
мы утешение несем,
мы отвеваем страх.
За нами легкие пути —
иди, спеши, лети!
А наши щедрые дары —
условие игры!
//-- 22 --//
Кто – крестная не крестная, но с давней
знакомая поры… У всех у нас
такие есть… Утешит ли? Поможет?
Подарит ли чего? Возьмет чего?
//-- 23 --//
Фея
Ну что стоишь, дрожащая;
тряпичку, платье белое,
что теребишь; что мучаешь
глаза слезами горькими?
Кому, душа, завидуешь,
черна, в тоске заходишься?
Худая ты, ледащая,
утешить бы, да чем, тебя?
//-- 24 --//
Золушка
Я глаза проплакала, проглядела,
я за ними, сестрами, так хотела,
что теперь хоть в петлю, – дай мне подарок:
попрочней веревку, свечной огарок,
чтобы путь до самой до смертной балки
подсветить, а все тут сгорит – не жалко.
//-- 25 --//
Рассказывает фее то, что фея
сама все знает; долгие печали —
рассказ короткий…
Будет и развязка.
//-- 26 --//
Фея
Ты не печалься, милая,
ведь есть пути окольные,
окольные, чуть видные,
быстрее всяких правильных…
Скорлупка вот – прокатишься,
паучья сеть – оденешься,
росинки – сонм – украсишься,
и есть еще подарочек…
//-- * * * --//
Успеешь. Бал откроется
твоим, голубка, выходом,
метнешься в танце праздничном
по залу – все засмотрятся.
И выйдет принц, Высочество,
и влюбится, не денется,
и будет все до полночи
исполнено свет-радостью.
//-- 27 --//
Все так и происходит: естество
предметы изменяют, благородной
становятся наружности. Сама
по зеркалу мелькнула быстрым взглядом —
и ахнула. Дрожит, блестит стекло.
//-- * * * --//
И полетела, и кнутом по спинам
коней прошлась – ах, серая вы масть,
неситесь, оси гните в поворотах —
успеем, да, повсюду мы успеем,
пока не полночь…
С ходу, с лету к самым
воротам королевским.
Кто там едет?
Кто – в золоте таком, парче такой?
//-- 28 --//
И не узнать
девку-плутовку.
Шла танцевать,
топнула ловко.
Стукнула об
пол чем хрустальным —
звон дрогнул чтоб
по зале бальной.
Выгнула стан,
ножкой взмахнула,
прыгнула – прям
будто вспорхнула.
И все глаза
шатьи придворной
следили за
пляской свободной.
//-- 29 --//
И сквозь шепоты эти, любопытство,
принц прошел, все склонилось – не ответил,
на одну он глядел, кто танцевала,
подойти он боялся, сон разрушить.
Но закончилась музыка, на хорах
дирижер столпом замер, а девица —
танцовщи́ца метнулась к двери – мимо
Их Высочества, бедная, метнулась.
Стрелки малая с длинною сходились —
на двенадцати, наверху, встречались.
//-- 30 --//
Принц
Кто эта светлая? Кто эта чудная?
Кто раскрасавица? Страсть обоюдная!
Чувствую, как возникает волнение!
Кто эта девушка с чудным умением?
Звоном хрустальным вокруг нее музыка,
ноженьки тонкие, туфельки узкие.
//-- 31 --//
Придворные (на разные голоса)
Вот раз в году мы двери настежь – сброд
пускаем во дворец, теперь не знаем,
с кем говорили или танцевали,
с кем чокались, с кем в спальнях запирались…
Тут горожане наши и крестьяне
хозяйничали, и не надо масок —
баут, чтоб не узнать их: на одно
лицо народ. И страшное лицо.
И надо ли подробностей, имен?
Мужик – так Ганс, а если девка – Марта,
вся недолга, любую выбирайте,
меняйте – хороводится народ.
//-- 32 --//
Принц
Эй вы, придворные, свита проворная!
Вы выезжайте на поле просторное,
вы разъезжайтесь на все пути, стороны,
вы обыщите страну, черны вороны!
Только найдите плясунью веселую —
и сбережете победные головы.
//-- 33 --//
Ах, быстрее, быстрее, ветер в уши!
Как торопится, версты бе́гом, лётом
избывает до дому от столицы,
помнит, что про полуночь говорила
фея-крестная, чует истощенье
сил волшебных, все призрачней карета,
видно камни внизу, себя ей видно.
Ну, успела! Лишь по двору катилась
на скорлупке танцорка в голом виде.
//-- 34 --//
И перекинулась она,
и бедный, прежний вид
себе взяла на рамена,
и след былых обид.
//-- * * * --//
А паутинку – в скорлупу,
а скорлупу – в карман
запрятала. А башмачки
куда девать – хрусталь?
//-- * * * --//
Закашлялась – и кровь в руке,
к той старой на платке:
пригорбилась – и рук труды
привычны и грубы.
//-- 35 --//
И, как снег по весне, с нее красота, лепота
сходят; изнемогает сила, к
идавшая ее в пляске,
слов нет сказать-рассказать,
блаженная немота
наступает, и засыпает душа —
крепко, до новой встряски.
Будет ли еще ей праздник,
будет ли светлый день,
или уже безвылазно села в дому, засела?
В долгой работе крепнет вещая ее лень.
Не разгибаясь, не думая,
почти что во сне, умело.
//-- 36 --//
Фея
Еще дважды. Еще два бала будет —
покрасуешься, свистни только, топни
да скажи: «Фея-матушка, доставь мне
одеянье, карету, украшенья,
время, что до полуночи, дари мне!»
Золушка
Дотерплю: день да день до смерти милой,
бал да бал, покружусь в последнем танце,
чтоб душа на свободу отлетела,
как платок кружевной, и как в последнем
ввысь прыжке – туфли-лодочки
хрусталь вдрызг!
//-- 37 --//
А дома разговоры, вспоминают
сестрицы бал: кто с кем какие танцы,
какие разговоры – ни полслова
о той, кто танцевала злее, ярче
всех остальных, кто взволновала принца.
Поклонники сестрицам пишут часто,
ждут новой встречи – скоро будет, скоро.
//-- * * * --//
А во дворце другие разговоры;
там, сбившись с ног, придворные вернулись
и кое-как от казни откупились;
там через слово принц о танцах тех,
которые, по правде говоря,
не помним: много всяких танцевало…
Да скоро новый бал, когда увидит
свою танцорку, кончатся печали.
//-- 38 --//
Долго ли, коротко время идет —
срок миновал, снова праздника ждет
наша страна: серых будней у ней
в год накопилось – толщь сажи черней.
Время не легче идет во дворце,
принц исхудал, изменился в лице,
день ото дня тяжелее приказы —
не исполнимы до казни ни разу!
//-- 39 --//
Глашатаи
Прошел год,
когда вы спали,
бедовали,
народ!
Собирайтесь пить, петь,
собирайтесь небо греть
кострами,
телами!
Нынче день
всех дней длинней,
всех дней светлей —
венок надень!
Собирайтесь во поле
у дворца,
чтобы ноги топали
до конца
долгой ночи праздничной;
огнь горит,
«Начинай проказничать!» —
говорит.
//-- 40 --//
И празднуем Иванов день – кипенье,
цвет папоротника и танец смелый,
полет, огонь сбивающий. Король,
в простой одежде, по-крестьянски весел,
пьет пиво. В этот день благие силы
в напитке пенном. Принц туда-сюда
глазами по толпе, он точно знает:
она придет, пришла уже – где прячет
ее, скрывает толчея народа?..
Мелькнула где-то – нет, цыганской шали
случайный промельк…
Где же, где она?
//-- 41 --//
Полужива
за обычною пряжей,
полумертва,
белей белого даже.
Золушка, день!
Просыпайся, родная!
Бледная тень,
встань, огнями сверкая!
//-- 42 --//
И в доме – суета: на праздник летний
торопятся, еще красы и силы
набрались сестры, половицы гнутся
под шагом их.
И мачеху не просит
девчонка-доходяга взять с собой.
Смешно, ей-богу, – этакую нежить,
тростиночку, колеблемую ветром…
//-- 43 --//
Золушка
Уехала мачеха,
уехали сестры,
отец пьян лежит!
Ну!
Хрустальные мои
(наклоняется)
надеваю;
к фее, воздев свои,
(поднимает руки вверх)
взываю.
Услышала меня,
как обещала,
предпоследнего дня
чую начало.
//-- 44 --//
И как по-старому:
скорлупа, паутинка, росинка;
и как по писаному:
из мышки – скотинка.
Понеслись, поехали
по ухабам,
стонами и смехами
распугали
ночи злой народец —
они считали,
покинув сруб, колодец:
свою узнали
королеву в золоте —
власть над ними.
Встали в страхе, в холоде,
шепчут имя
«Зо́ла, Зола́, Золушка» —
без отзы́ва
скачет. Светит солнышко,
вьются гривы
скакунов, лошадушек
серой масти;
пока время – радуйся,
ведай счастье.
//-- 45 --//
Народу даже больше, чем весной!
С прибавкою, народ, тебя.
Выходит
на луг-поляну девица. И что? —
Никто не смотрит, принц один как замер.
Никто не смотрит, пьют, танцуют сами.
//-- 46 --//
Народ
Пляски наши у костра,
пляски наши до утра.
Золушка
Выйду я на середину,
ножкой топну, спинку выгну.
Народ
Лётаем мы над костром,
веем легким ветерком.
Золушка
Я войду в огонь живая,
протанцую, не сгорая.
//-- 47 --//
Приехала, оттанцевала снова
так, что сомлевший принц ее ловить
и кинулся, да поздно, снова поздно.
Придворные за ней – никто не видел
куда, когда. Ах, чертова танцорка,
откуда она на голову им?!
//-- * * * --//
А праздник не в разгаре, а в начале,
а надо собираться: летней ночью
куда как ближе полночь – час недальний,
а дом не ближе… а светло, и видно
далёко путь твой… Успевай, несись,
сметая на пути своем столбы,
считая верстовые, роковые…
//-- 48 --//
Так же успела, припрятала,
так же постылой работой
до возвращенья родных занялась;
покатилось ей время,
время до бала последнего.
Терпит, считает минуты.
Страшно и сладко; сердечко то прыгает,
то замирает.
//-- 49 --//
Маленький народец (на разные голоса)
Ее время потекло
тихое, безумное.
Ей в трудах не тяжело,
стала многодумная.
И не видит ничего,
кроме него – времени.
Мерный, мерный стук его,
тихонький, по темени…
//-- 50 --//
За трудами, заботами благими
земледелия время протекает
ровно, правильно, каждою минутой
мы богатеем.
Коротка ночка летняя, и мало
летних дней – не заметишь за трудами,
за пудов, снопов счетом, как стемнеет
осень над полем.
//-- 51 --//
И празднуем мы праздник урожая;
тяжелый год был, но богато время,
полным-полны родимые амбары;
земля трудами, днями тяготилась
и воздала за них. И новым пивом
наполнены корчаги, сотрясаясь,
сдвигаются… Опять король сзывает
на пир страну! Страна к нему идет.
//-- 52 --//
Глашатаи
Спелую рожь
споро собрали,
пшеницу тож
не потеряли.
Все закрома
с верхом забили,
сводит с ума
вес, изобилье.
Лен-конопель
всю зиму ткется,
праздничный хмель
всю зиму пьется.
Торы колбас,
сырные круги —
вещий запас
долгой натуги —
мечем на стол,
а не жалея,
а гнется пол,
пляшем, жирея.
//-- 53 --//
Придворные
Ну, на этот раз не уйдет танцорка:
хитростью возьмем, бечеву протянем
у дверей парадных, у ходов черных;
только принц махнет кружевным платочком —
сразу дерг-подернем, и встанут сети
на пути беглянки, и в них повиснет —
бабочка-плясунья в паучьих струнах.
//-- 54 --//
А сестры собираются
с особым шиком, тщанием,
а сестры собираются
вернуться – обе – замужем;
их время, срок намеченный,
сегодня исполняется,
две молодые женщины
теченью подчиняются
судьбы – зовется временем, —
и в нужный час сударыни
отяготятся бременем,
пойдут по жизни парами!
//-- 55 --//
Уехали они, и след простыл.
Чего ты ждешь? Не страшно ли тебе
в последний раз, танцорка, станцевать,
как и самой богине Терпсихоре
нельзя?
«Ну, начинай же, мы заждались,
издергалось сердчишко!» Кто так шепчет? —
Народец малый. Ждет тебя, подругу.
//-- * * * --//
Пошатываясь вышла и горе́
простерла руки – получила все,
на этот раз как будто еще ярче,
богаче…
Злая шутка, злая щедрость…
//-- 56 --//
Золушка
Ну, феюшка,
в последний раз,
ну, матушка,
прям здесь, сейчас!
Фея
На, Золушка,
подарок мой,
на – горюшка
остаток твой!
//-- 57 --//
Карета блистает гербами,
и кони, масть серая, роют
копытами землю, над нами
дороги кремнистые строят.
Летит, путь вихляя, карета,
ободьями брызги швыряет,
увидеть – плохая примета,
как звезды бел-днем опадают.
Хрустальные легкие звоны,
что их среди выси страшнее —
где были протяжные стоны,
где небо висело темнея?
//-- 58 --//
Приехала. Стояла и смотрела
на танцы, раззадоривала сердце.
А танец будет даже некрасивый,
неспешный и неловкий, танец будет
почти что ученический… Она
нащупывает в воздухе движенья…
//-- 59 --//
Томные пары кружат на балу,
томные, темные – видишь юлу:
тридевять платьиц и тридевять фраков —
раз-два – повторен узор одинаков!
//-- 60 --//
Вышла шатаясь,
взглядом обвела —
пьяна не пьяна —
и начала.
Как же плохо
и неумело!
Дрожью смертной
заходится тело.
//-- 61 --//
Томные пары кружат на балу,
места нет хаосу, места нет злу.
Музыка нас увлекает собою,
ровный строй к ровному встречному строю!
//-- 62 --//
А принц и не смотрел на танец твой,
он ждал: из зала ринешься – и вот —
хвать – поймана; он подойдет к тебе,
наклонится, рассмотрит.
Дальше принц
и в мыслях не пытался… Как-нибудь
само случится.
Что он понимает
в любви…
Но разве это все – любовь?
//-- 63 --//
На этот раз бежала, спотыкнулась,
на этот раз упала, растянулась,
и – туфелька с ноги, но как-то змейкой,
ужом каким-то вывернулась из
тенет: худа, худа, тут ячеи
поменьше надо…
Придворные
А ее ловить
мы не были готовы, прозевали
беглянку, его счастье, жизнь свою…
Теперь уж точно будут наши казни!
//-- 64 --//
Придворные (на разные голоса)
Туфля осталась, досталась —
хрустальная лодочка, мало
точно таких – я не видела —
как же плясала, ведь больно! —
и ни кровинки-царапинки —
можно найти: у хозяйки
тонки, изящны ступни —
королевство все как на ладони.
Принц
Жду, и недолго мне ждать:
убывает постылое время,
время мое одинокое,
скоро придут с новостями.
Ждать ее скучно, и страшно дождаться…
Тяжел и неловок,
я учусь шагу и жесту:
по памяти танцу благому!
//-- 65 --//
И пошли по дворам лихие люди,
ищут, рыщут – пух, прах летят по ветру!
Ах, одно разорение от этих
дел стране, от любви одна досада…
//-- 66 --//
Народ
И в наш дом заходили,
по углам водили
взглядом. Кого искали? —
Туфли кому б не жали!
А мы косолапы —
надеть слабы,
а мы колченоги,
статью убоги!
Нам бы сапоги —
тяжелые для ноги,
на железных гвоздях,
на стальных каблуках.
//-- 67 --//
И в дом зашли. И первая сестра
берет хрусталь – ладонь и та длиннее.
И этакую малость надевать!
Смешно, ей-богу! Но в таких дарах
есть своя прелесть… Смотрит – как отдать
такую красоту? Лиха беда
начало – пальцы влезли – может, масла? —
по маслицу пойдет. Какое масло?!
Берет топор и рубит со всей дури
по пятке. Как влитая туфля села!
//-- 68 --//
Идешь, от кровушки тепло,
идешь, не смотришь вниз,
и, сколько черной натекло,
не замечает принц.
Идете вы рука в руке,
любуется народ.
Станцует дева налегке —
кровями истечет.
//-- 69 --//
Идут рука в руке, молчат. Наверно,
когда бы танец, он бы смог увидеть
подлог, а так… Он сам идет не лучше…
//-- * * * --//
Вдруг налетели пташки, воробьи,
чирикают до одуренья, застят
свет белый – и откуда эта прорва
пернатая и шумная? В их крике,
не хочешь хочешь, разберешь слова.
//-- 70 --//
Птицы
Фьють, фьють —
не твоя!
Жуть, жуть —
кровь лия!
Шаг, шаг —
все белей,
наг, наг
вид у ней.
Встань, встань
там, где свет.
Глянь, глянь:
пятки нет!
//-- 71 --//
Придворные зафыркали, заныли:
«Мошенница, обманщица, отнять
ворованное!» Разве воровала?
И чем вам нечестна расплата плотью?
//-- * * * --//
Сняла, стянула – легкость и позор —
обувку прочь и похромала к дому.
О чем-нибудь жалеет? Бог их знает,
пол женский… Полчаса любви и славы…
//-- 72 --//
Снова гонцы проворные —
во все концы страны;
снова слухи упорные
живы, разнесены.
Шепчутся зависть с завистью:
эта – нет, лучше та;
эта хрома останется,
штанина у той пуста.
Вдруг да найдется мерная
по туфельке ножка – вот!
Есть нам примета верная —
у тех же встать ворот.
//-- 73 --//
И снова в дом пришли. Сестра вторая,
им подчиняясь, меряет. Умна
чужим вчерашним опытом, сестры́, —
по пальцам рубит. Ну? Нога заходит
в хрусталь – терпи, терпи путь ко дворцу,
а там станцуешь: боль и хромота
такие па вывертывают ловко,
на мастерство похожие кульбиты.
//-- 74 --//
А идет сиянье от этой вещи
явное, взаправду – ты что, не видишь?
Колотье и ток легкий – вещь такая,
что не просто так поддается нашим
ухищреньям, жертвам. Другие тоже
кой-чего рубили, тисками мяли…
//-- 75 --//
По пальцам хрясть, крошится кость,
хрустальный башмачок
налез. Такая в теле злость —
по полу цок да цок!
Приплясывая, устоять
почти что на весу
пытаешься, а принц обнять
спешит твою красу.
Сестра
Станцуем, принц, сейчас, сейчас —
увидишь какова!
И подтвердит мой страшный пляс
на туфельку права.
//-- 76 --//
А принц все так же верит, что с ним рядом
его танцорка; мало надо сил,
умения, чтоб обвести такого…
Сестра
Даст Бог, и дохромаем до дворца,
еще привыкнем к тесному размеру,
к обувке-свет хрустальной.
//-- * * * --//
И снова жуткий гомон – птичий, мерзкий;
возьми ружье да прысни мелкой дробью
по стае – перестанут слух смущать
и оправдают кровь вокруг тебя.
Проклятье тем, кто в воздухе летает,
не топчет нашу землю трудным шагом…
//-- 77 --//
Птицы
Вот, вот —
тоже умна,
льет, льет
кровью она.
Грех, грех
объявлен будь —
всех, всех
не обмануть.
Нам, нам
бы не видать
срам, срам —
не та опять.
//-- 78 --//
Послушала свист, вой – сама сняла…
//-- * * * --//
Сняла, ушла, сестра уже ждала:
на, выпей – боль унять, смыть стыд; теперь-то
к нам не придет никто, не принесет
подарочка, да с умыслом… Как ноет
отрубленное, если к непогоде…
//-- * * * --//
И – три ноги на двух сестер – гуляют
по саду, и шиповник их цепляет
за платья.
«Помнишь ту, кто посадила
шиповник здесь – не там, где мать велела?»
Титир
//-- 1 --//
Титир
И возвращается ко мне
в недобрый час
угрюмость, нелюдимость моей юности…
Я ничего, выходит, не забыл
и ничему
совсем
не научился.
Я более смешон,
поскольку стар,
умен во всем другом,
удачлив даже.
И Эрос,
нелюбитель серой кожи,
морщин, седин,
расшатанных зубов
и прочего,
от смерти что во мне, —
посмотрит в мою сторону,
скривится…
//-- 2 --//
А всякая любовь любви подобна
другой, как жизни – смерть, и что-нибудь —
еще чему-нибудь,
и мысли – мысль…
//-- 3 --//
Титир
Ну, иди, книжонка моя, на рынки,
а не дорожусь, а разбогатею,
если каждый, бывший с моей девчонкой,
купит о милой
новые стихи – с пылу с жару строчки!
Заново так страстью упиться можно,
не ходя к девчонке – насколько ж меньше
денег потратив!
//-- * * * --//
Все вы здесь, о каждом найдется строчка —
надо ль обижаться на едкость шуток,
надо ль обижаться на мою ревность,
на умный гений?..
Как себя узнаешь, другим не скажешь.
Может, в деле главном ты торжествуешь?
Или прочитаешь, как дал осечку,
а, мой читатель?!
//-- * * * --//
Ну а те, кто ходит к моей девчонке
пока праздно, те, кого похоть мучит,
вам мои стихи станут как бы россыпь
звезд путеводных.
Все ее привычки и все пристрастья,
всех условных знаков скажу значенье
и который ставень отжав тихонько,
скрипом разбудишь
сторожей, прислугу – пойдет потеха, —
тумаки считая, ты вспомнишь эту
книжицу и то, как бежал к девчонке
недочитавший.
//-- 4 --//
Титир
Тяжеловесна лирика моя.
К трагедии привыкший и к размаху
во славу Каллиопы, плох на малой
дистанции любви. Не успеваю
сказать тебе, а время мое вышло,
другие у дверей твоих стучат.
//-- 5 --//
Амариллида
А завсегда открыты
створы мои, вороты,
войлоками обиты,
чтобы не слышно, кто там
ходит ко мне, крадется, —
ты приходи со всеми,
как испокон ведется,
в борозду бросить семя.
//-- * * * --//
Все вы мне милы, любы,
первый кто и последний,
грех мы творим сугубый —
меньший всех преступлений,
горший; любовь не ищет
вровень и тех нас сводит,
кто оказался ближе,
кто в нужный час заходит…
//-- 6 --//
Титир
Ты говоришь, что вся моя любовь
немного книжная, – ну так и есть.
Откуда другой взяться? Я и сам
не больше чем словесности урок
Эроту…
//-- 7 --//
Кто чертову беззубую старуху
до смерти любит и по смерти любит,
не смеет отступить, уйти не хочет —
тот подлинно приспешник Афродиты…
Не этих же девчонок узкозадых
любить, лелеять.
Черная богиня
не там, где все течет само собой,
торопится кровь юная.
Богине,
прожженные жрецы, мы честно служим!
//-- 8 --//
Титир
Ходят к тебе, ходят пока, но вижу,
сколько еще тропок в том переулке
протоптали, где знал одну дорогу
каждый влюбленный.
//-- 9 --//
Амариллида
И кто она? Мне имени не надо,
подробностей не надо: запах чую
разгоряченной, грешной, женской плоти —
чужой. И никогда теперь покою
не будет мне. Их столько на мое
законное…
Как бешеная сука,
я скалю зубы, ядовитой влагой —
слюнею – омочу дороги ей,
воровке.
И робеет моя нежность
к мальчишечке…
Тепло мое не нужно
озорнику.
Хохочут они, скачут
в полночном хороводе…
Желчь живая
тяжелые наполнила мне сны.
//-- 10 --//
Титир
Вот до чего дошел я: собираю
какие-то немыслимые штуки,
ингредиенты снадобий твоих.
Под лунным светом мыкаюсь с мешком
Гекатовой травы, с фиалом слез
ночных, совиных, с полным я карманом
собачьих лаев, блеяний овечьих.
Пугаю людей добрых на дорогах…
//-- * * * --//
И что надеюсь выслужить? Твое
чуть-чуть расположенье? Ночь одну?
//-- 11 --//
Титир
Все, что я собрал, ничего не нужно —
хлам знахарок старых да неумелых —
ты в руках повертишь, с тоской отбросишь,
ты зарыдаешь.
Помогу тебе – а на что и нужен
старый друг сердечный? Я сочиняю
гимн Гекате-суке, я сочиняю
смерть для девчонки
молодой, красивой. Мне обещала
ночь своей любви та, кто всех моложе
и красивей, глаже… Пойдет ценою
дева за деву.
//-- 12 --//
Амариллида
Знаю: соперница – краше она и моложе,
и знаю
черное для нее слово, смогу сложить.
Первое слово
тихо по ветру шепчу – пусть несет,
пусть качает; второе
я на дощечке пишу – и дощечку в огонь;
я последним
словом корябаю землю – уйдет в глубину,
в темноту. И
вместе со словом по ветру – душа ее,
вместе со словом —
тело в огонь, прах за словом последним
струится, чтоб в землю.
//-- 13 --//
Амариллида
Ты сегодня умрешь – ведренный день,
солнце свободное,
ты сегодня умрешь – ливни с утра,
тучи набрякшие,
ты сегодня умрешь – ветер свистит,
холодно в воздухе,
ты сегодня умрешь – давит жара:
смерти – всё вовремя.
//-- 14 --//
Амариллида
Прими, мать-Геката,
чем богата:
крови ее,
слизи ее,
желтая желчь,
черная желчь.
Бешеным сукам твоим —
наесться горем моим!
//-- * * * --//
Дай, мать-Геката,
по труду плату:
его, моего,
люблю кого,
так привяжи,
чтоб на всю жизнь.
Ласковою собачкой
чтобы за мною мальчик!
//-- 15 --//
Титир
Кто бы на меня загадал, набросил
сеть на сердце, трепетному улову
кто бы подивился! Какая радость —
мелочь-рыбешка…
//-- 16 --//
Амариллида
И вот теперь, когда из тьмы зеркальной
кажусь тебе, причину всех болезней
ты поняла, увидела.
Слежу
последние движения – как мало
теперь похожа ты на Афродиту!
Бессмертной красоты коснулось тленье,
сползают с тела, по ветру лохмотья
девичьей кожи…
Я б остановила
теперь твою бессмысленную смерть.
Ходи вот так – черна, козлом воняя…
Титир
Мы можем отпоить другим отваром,
стрелы железо вытащить из раны,
но тех, о ком пропеты наши песни,
сама Геката не спасет от бездны.
//-- 17 --//
Амариллида
Траурные мои шелка
видно издалека.
Первой иду в толпе:
как было не успеть
на похороны твои.
Лежишь холодней земли,
а еще холодней
слезы мои – честней
других, тех, кто тебя
познавал, губя.
Жива моя красота —
мертва твоя нагота.
(Гекате.)
Кончены ее муки,
чисты мои руки!
//-- 18 --//
Амариллида
Миг торжества. Дрожит любовник юный
в объятиях. Он бледен, слаб сегодня.
Еще бы – пережить такое! Слишком
вина было на погребальном пире…
Такие плачи были, душу рвали…
Титир
Но ты не видишь логику событий —
я вижу…
//-- 19 --//
Титир
Я смотрю – ишь,
мученически кричишь!
По молодой тоскуешь,
со старою озоруешь!
Сколько ж можно терпеть,
пока не смерть?!
А умрешь ты, малый, такою смертью,
чтобы смешалась персть твоя с тою перстью,
с которою ты и при жизни мешал составы;
скоро ты, скоро, споткнувшись, —
на путь неправый.
Черным богам помолясь,
на запад оборотясь,
ты отправляйся в путь,
куда Орфей шел – вернуть,
а ты честней —
просто на встречу с ней!
Много есть путей к дорогой, любимой —
сердце себе что мучаешь неисцелимой
страстью? Сколько ж можно до яду, петли
боли терпеть? Исцелись, паренек, не медли.
//-- 20 --//
Запевают песни
Эрос и Танатос!
Девушка, воскресни,
возврати нам радость!
Девушка предстанет —
призрак в смертной сени,
девушка поманит,
разведет колени.
Танцы затевают
Эрос и Танатос,
вяжут и решают
судьбы сикось-накось.
А не бойся новой
смерти – тоже опыт
сладкий и любовный,
добровольно добыт!
Завершают дело
Эрос и Танатос,
только тело телу
горечь или сладость.
И поделят двое
ложе смерти, страсти,
перстью стать одною
для влюбленных – счастье.
//-- 21 --//
Титир
Прочнее стала власть твоя, женщина,
когда с тобою мы преступлением
сравнялись; был когда-то жертвой
я твоих плутней, теперь другое…
Другая связь: мы черными тропами
ходили вместе, жизни любовников
мы брали вровень. Кто с прибытком?
Нет – навсегда мы равны в утратах!
Амариллида
Тебе не страшно? С новою жертвою
когда-то ляжешь – вижу предательство, —
в недобрый час опять для мести
будем стараться; твою обиду
я не прощу – девчонка-изменщица
почует взгляд мой, для справедливости
точу оружье. Посмеемся
вместе над бедами, их окончив.
//-- 22 --//
Вот и я пойду изменять, стараться
с девой молодой, чтоб тебе не стыдно
было; ты отдашь долг сполна, и станем
оба свободны.
//-- 23 --//
Амариллида
Постылое занятие. Устала
я травы собирать, являться голой
под свет луны. Я, что ни говорю,
теперь сбиваюсь на заклятый ритм
молитв богине черной. На постели
я двигаюсь как в тряске, как пьяна
питьем багульным мести.
Отпускаю
я с миром вас, оставшихся моих
любовников, идите – всякий вкус
на улице тут, в двух шагах, найдет
себе милей меня, постылой, старой…
//-- 24 --//
Титир
За двадцать миль от города есть дом —
холодный, чтобы там не зимовать
и не забыть про город; малый дом
и югеры земли – когда б трудился,
то, может, прокормили бы, а так —
лежит пустырь. Есть дом, я говорю:
плодовые деревья обступают,
скрипят сухие ветви – все равно
в год урожайный больше, чем мне надо.
Есть дом, забитый книгами, – вздохнешь
священной пылью и чихнешь, как будто
с удачей соглашаясь. Дом открыт
для вора и не вора, дверь ломать
не надо. Старый дом есть, для двоих
достаточный; узка, тесна постель,
чтоб мы не разлучались ночью летней.
//-- 25 --//
Амариллида
Легкое вино, разговор неспешный,
мы сыграем в шашки – стук-стук по полю;
я б тебя любила, мой друг старинный,
только зачем нам?
Титир
А о чем еще вспоминать, смеяться,
кроме нашей долгой любви-зазнобы?
Вот сижу пишу, малахольный лирик,
трагик великий.