Валентина Ива
Бриллианты из Якутии

Александровский сад

   Тридцать первого мая две тысячи двадцать второго года, в последний день весны, не задумываясь о наступающем календарном лете, закутав шею шерстяной шалью и прикрываясь широким зонтом от мелко моросившего дождя, Маргарита Петровна медленно брела по Александровскому саду. Из всех информационных каналов струились известия, ссылки на статистику и подтверждения авторитетных болтунов, что такой холодной весны не было 75 лет, но Маргарита Петровна помнила погоду и похуже нынешней.
   Хотите – верьте, хотите – нет, а сад имени великого императора Александра I, официально открытый тридцатого августа тысяча восемьсот двадцать первого года, как пишут историки, бушевал цветущей сиренью, яблонями, раскрытыми и почти вывернувшимися тюльпанами и наполнялся пением соловушек так, что, казалось, эти птахи соревнуются: кто кого перещебечет.
   Очарованная Маргарита Петровна застыла около цветущей рябины и слушала, слушала… Пока ей на ум не пришло, по какому случаю её занесла нелёгкая в это хорошо знакомое место? – а всё очень просто! Реклама рыбной ярмарки, открывшейся в Москве, сулила отечественные морские продукты, только что выловленные из дальних Японского и Охотского морей.

   Японское море ей было хорошо знакомо: родилась она в городе Находка Приморского края в семье морского офицера. Навага, камбала, корюшка и даже крабы готовились в далёкие детские времена бабулей на кухне, распространяя чудесные запахи вкуснятины.
   Ностальгия по прошлому возникала даже от близких когда-то названий, тем более что отец часто пел известную песню: музыка Оскара Фельцмана на слова Михаила Матусовского «Чёрное море моё», переиначив слова на «Японское море моё».
   Маргарита выбрала неудачный день. Дождь лил как из ведра, а по телевизору так и сказали: на один квадратный метр выльется ведро воды, но… Менять планы не в её характере. Женщина, стройная, элегантная, восторженно-элегическая, прямо из метро вошла в торговые ряды, немного задохнулась от рыбьего запаха, вспомнила советский магазин «Океан», посмотрела на цены и робко спросила продавца дагестанской национальности:

   – У вас есть дальневосточная селёдка?
   – Нэт, дальневосточной нэт. Ест камчатский селёдка. Бэри. Вкусни.
   «Опс! – подумала Маргарита Петровна, – географию уже никто не учит!..»
   Маргарита вошла в Александровский сад, раскрыв зонтик, и соловьи, мощно щебетавшие с сиреневых, белых и тёмно-бордовых кустов сирени легко стёрли слабое разочарование в морепродуктах, а пьянящий запах цветения быстро проветрил тухлый духан рыбных рядов.
   Около памятника Александру I приплясывал весёлый, круглый, один метр тридцать пять сантиметров вместе с каблуками и бейсболкой, экскурсовод в окружении пары десятков школьников и трёх учительниц или родительниц.
   Школьники 9-10 лет явно симпатизировали такой энергии предводителя и, не отрывая глаз от широких жестов и слух – от эмоциональных интонаций задорного голоса, готовы были выполнить всё, что бы ни скомандовал этот талантливый ведущий.
   – Ровно в двенадцать часов пополудни, – экскурсовод поднял вверх указательный палец, при этом торжественный тембр его громкого голоса приобрёл такой децибел, что трактор отдыхает, – девятнадцатого марта тысяча восемьсот четырнадцатого года эскадроны кавалерии во главе с императором Александром I триумфально вступили в столицу Франции. Враг побеждён!!!
   Дети замерли в ожидании пушечной стрельбы (и Маргарита Петровна – тоже), так как именно триумфальный вход в Париж должен был быть немедленно этими звуками ознаменован. Тут экскурсовод обернулся, увидел стройную, высокую, ослепительную в брызгах дождя Петровну и воскликнул:

   – У вас есть минуточка?
   – Да… – тотчас же робко промолвила Петровна и направилась к группе.
   – Как идёт! Как идёт! Ступает, как богиня! – приговаривал экскурсовод.
   Обернувшись к детям, строго и громогласно скомандовал:
   – Все делятся на две команды! Для каждой выбирайте императора Александра I. Все остальные изображают его свиту и народ. Кто лучше это сделает, будет судить вот эта дама! – и он почтительно склонил голову перед Петровной. Его малый рост итак был чуть выше талии Маргариты, но после склонённой головы совсем потерялся у бордюра. Кутерьма детского визга, писка и организации выборов, неспешно подавленного учителями, замолкла, и перед Маргаритой Петровной предстали две России: в центре правой Александра изображала девочка, в центре левой – мальчик.
   – Как Вы считаете, где правильнее представлен царь-победитель? – торжественно спросил экскурсовод Маргариту.
   Все превратились в слух, стало слышно не только соловьёв, но и накрапывание дождя. Экскурсовод с хитринкой в глазах смотрел на Маргариту Петровну, сверля её глазами, как дрелью брус.
   – У девочки лицо царя-самодержца, – осторожно промолвила женщина, – царя, несущего бремя власти, – она на секунду замолчала и продолжила: – а у мальчика – заносчиво задранный вверх подбородок и выражение лица хвастливого пятёрочника, – не успела Маргарита закончить, как экскурсовод закричал:
   – Это исключительно верно! Ура! Царь – труженик и подвижник, а не хвастун и тиран!!! Спасибо Вам за участие! – и он почти подпрыгнул и поцеловал Маргарите руку.
//-- * * * --//
   Среди мокрых кустов и деревьев Александровского сада шла ошеломлённая женщина, задетая энергией детских душ, талантливого экскурсовода и уходящей удивительно холодной и дождливой весны. Она легко промокнула брызнувшие от счастья слёзы и скрылась в метро Александровский сад.

Аромат для насекомых

Маринка перенюхала все духи в огромном магазине под названием «Кунцево Плаза». Даже противное слово ПлАААзААА сегодня не имело никакого значения. Маринка всегда считала, что переименовывать своё, родное на иностранный манер – это от небольшого ума. Что поделаешь, если «плаза» нравится больше тем, у кого есть деньги, а просто «площадь» им не по душе…

   Если не вдаваться в литературные изыски названий в поисках истины и справедливости, то можно совершенно точно утверждать, что духи Красная Москва и Серебристый Ландыш Маринке нравились гораздо меньше, чем Шанель № 5. На Шанель денег точно не хватит, а на этот вот красивый флакон янтарного цвета с крышкой цвета тёмного горького шоколада, подпоясанной чёрным бантом, она рублей точно наскребёт.
   Запах понравился. Интернетнула инфу и обнаружила, что это «чувственная цветочная композиция, наполненная дыханием ухоженного лондонского сада, где после дождя раскрываются изысканные ароматы». Маринка прекрасно знала, что притянуть за уши можно и сад, и вселенную, и для красного словца критикнуть можно отца; она и сама занималась блогерством, но бросила это хлопотное дело, устроившись на работу корректором в министерство.
   Духи My Burberry Black от BURBERRY оказались новыми. Совсем недавно, в 2016 году какой-то армянин с другом замутили во Францииэту смесь, и она, как композиция соблазнительная, нежная и насыщенная, завоевала своё место почти во всех уголках земного шара. Фрэнсис и Кристофер, что намесили сие зелье, напихали в верхние ноты жасмин и персиковый нектар, в сердце этого аромата поселили розу, смешанную с аккордами персика и ванили для сладостного влияния на пользователя и на обнюхивателей, а в базовые ноты добавили пачули и амбру. Всё это Маринка наскоро прочитала в автобусе, который вёз её из Плазы до дома. «Это не очень дорогие духи!» – тешила себя мыслью Маринка, – тем более я получила зарплату и имею право!..»
   Примчавшись домой, она молниеносно приготовила жаркое из индейки, сварила картошечку и настрогала салатик. Как только заворочался ключ в замке, прыснула капельку My Burberry Black(а) в область нежной шейки с колечками курчавых волос и вышла встречать мужа, желая поразить его чудесным новым ароматом. Ведь написано, что этот парфюмер воссоздал любимые духи Марии Антуанетты для Версальского дворца, возвращаясь во времени к началу XVII века и истокам парфюмерии. Он, муж, сейчас будет очарован и покорён!
   – Привет, рыбка! – прошептал муж, целуя жену в шейку, – ты что, тараканов морила? Проветривай сразу комнату, а то дышать нечем! – он сморщил нос, чмокнул жену в щёку и отправился мыть руки.

Бал в усадьбе Вульфов

   Маленькая, плюгавенькая, длинноносая блондинка в модной куртке и огромных замшевых берцах два раза подрезала меня во время экскурсии по Твери. Поверьте, подрезают не только на шоссе, но и в быту. Её прямо тянуло в мою сторону! Пускаясь в безлюдное пространство, чтобы сделать памятный снимок Тверского Императорского дворца, я снова сталкиваюсь с Плюгавенькой, неведомо откуда вынырнувшей из-под моей правой руки. Осмотрев пустынное пространство берега речки Старицы, нацелившись объективом на монастырь, я обнаруживаю Плюгавенькую в центре снимка, затмевающую весь Свято-Успенский мужской монастырь, включая берёзу на первом плане. Наше с дочерью трёхдневное путешествие по Тверской земле только началось, а мне этот персонаж уже сильно надоел.
   – Мамочка, – смеялась дочь, – ты просто нравишься ей, и она без тебя не может жить!
   Наш первый обед после картинной галереи только начался, но моя, видимо, судьбоносная попутчица, заседая за соседним столиком в обществе водителя нашего автобуса и парочки из Петербурга, заказала графинчик водки, граммов так на 150, быстро осушила его и заказала повтор. Дочь заволновалась.
   – Смотри, как водку трескает! Такая эфемерная, дунь – улетит! – а приняла на грудь в одиночестве уже грамм 350! Слава богу, наш водитель не поддержал её компанию, – и дочь опять покатилась со смеху, уверяя меня сквозь смех, что в путешествиях всегда присутствует какая-нибудь чучундра в женском или мужском варианте, которая почудить немного просто обязана! Для того, чтобы жизнь мёдом не казалась! Чтобы карась не дремал, – и ещё чего-то в этом роде добавила.
   Не полностью отдавшись на владение моим умом чудесного и очаровательного экскурсовода, я немного включила внимание и стала отслеживать эту особь и обходить её десятой дорогой, тем более что после водочки её назойливым участием стали пользоваться другие товарищи из нашей дружной группы. То там, то сям слышались возгласы: «О, господи! Зачем? Сидела бы дома!». И так далее. Но всё обошлось, ничего страшного не произошло.
   На следующий день мы посетили село Берново, музей Александра Сергеевича Пушкина, расположенный на территории старой дворянской усадьбы помещиков Вульфов, которые владели этими чудесными местами с конца XVIII – начала XIX веков. В этой усадьбе в 1828–1833 годах бывал А.С. Пушкин, там же он неоднократно пересекался с Анной Керн, как нам проникновенно вещал экскурсовод.

   Всегда приятно прикоснуться к святым местам, где бывал наш знаменитый поэт. Мы с благоговением побродили вокруг усадьбы, а после – торжественно передвигались из зала в зал. Каждый из нас, знакомясь с дворянским бытом и основами этикета, сильно подозревал, что это представление далековато от истины, но было весело и приятно коснуться этих фантазий. Мы знали, что впереди нас ждёт самый настоящий БАЛ, но не подозревали, что талантливый массовик-затейник мягко и настойчиво принудит нас плясать полонез, вальс, польку, фарандолу и так называемый ручеёк. Этот вариант развлечения, видимо, был рассчитан на господ от детских садов, начальной школы и до глубокой пенсии, и это прекрасно, тем более что, как поётся в песне Юрия Кукина, «… Пятьдесят – это также, как двадцать (имеется ввиду лет), ну, а семьдесят – так же, как десять…».
   Когда зазвенела музыка, всех почти насильно подняли с мест и отправили в центр зала, где когда-то плясал А.С. Пушкин. Моей дочери удалось отбояриться от танцев. Она, закатив глаза от усталости, притворилась недееспособной, и мне пришлось стоять в танцевальных рядах без пары. Тут весёлая массовичка-затейница, сверкнув глазами, подыскала мне пару и всучила рука в руку Плюгавенькую, но, слава богу, трезвую. Моя дочь, увидев этот пердимонокль, закатилась под кресло от смеха, быстро достала телефон и принялась снимать видео, наслаждаясь моей растерянностью и покрасневшими от чувств щеками.
   Ручеёк начал литься. Влажная рука Плюгавенькой крепко сжимала мою большую ладонь. Следует добавить, что ростом я была почти в два раза её выше… Мои мучения отпечатались на лице не только румянцем, но и вымученной гримасой улыбки. Я приготовилась терпеть и достойно перенести посланное свыше. Дочь покраснела от смеха, непрерывно снимая на телефон мои страдания.
   И тут наступило моё спасение.

   В нашем коллективе в тридцать человек в основном присутствовали женщины пенсионного и не пенсионного возраста, но всё же трое мужчин примерно из этой же возрастной группы, которым не было чуждо чувство прекрасных путешествий, сопровождали свои вторые половины. Так вот: один из них быстро вырвал мою руку из цепких лап Плюгавенькой и утащил вдаль для дальнейших исполнений пируэтов под музыку и под руководством наших милых массовиков. Дочка умирала со смеху и уже сотрясалась от сдерживаемых позывов хохота в голос.

   Танцы продолжались, а я тихонько увильнула от процесса. Меня нашла жена моего партнёра и велела немедленно продолжить танец, «а то он без пары не может». Дочь начала уже рыдать от смеха и отправила первое видео мужу в Москву.
   – Ты смотри, какая у тебя маманя, мужичка всего три, а она себе всё равно отхватила!!! – пошутил надувшийся муж.
   – Это не она! Это её отхватили! – парировала смешливая дочь.
   – Мамочка, – отдышавшись от смеха, обратилась ко мне дочь. – Что это было? Мужское спасение от того, чего тебе не хотелось? Или испытание на прочность моей диафрагмы?

– Знаешь, что? – произнесла я, отдуваясь от танцев и вытирая пот со лба. – Это было ПРИОБЩЕНИЕ К НЕПРИЯТИЮ. Ведь эта тётенька ни в чём не виновата, и моя неприязнь была изящно наказана. Теперь я эту «клизму» обожаю! Где бы я ещё так лихо танцевала полонез, да ещё с кавалером!

Бриллианты из Якутии

   Холодный май две тысячи двадцать второго года совсем не ошеломил жителей «солнечной» России. Никто не трясся от возмущения, не сетовал на судьбу, не завидовал жарким странам Средиземноморья, а просто одевался в шерстяные свитера, штаны, носки, нахлобучивал шапки, успевая промокнуть капéль из носа салфеткой.
   Дачные выходные с когда-то широко известным праздником ТРУДА первого мая навсегда врезались в память жителей советского разлива. Надо заметить, что постсоветский отпечаток на современниках из простого народа без грандиозного шествия с флагами и транспарантами по Красной площади первого мая зафиксировался на веки вечные, как труд в саду или огороде, это уже не столь важно. Весна! Весна! Чудесное время года! Всё лето впереди, а лето – это маленькая жизнь.
   Протопленная печь в остывшем за зиму доме на дачном участке нежно и ласково согрела бабушку, дедушку, двоих внуков и сына, активно копошащихся по своим страшно важным делам на территории шести соток в ста двадцати километрах от города.

Сын расставлял скамейки, лавочки и качели во дворе, десятилетний внук носился по участку и помогал всем, кому делать нечего, а пятилетняя внучка с бабушкой копались на веранде, отыскивая вещи потеплее, чтобы, выйдя на улицу, не окочуриться от холода в этот чудесный солнечный майский день. Температура от нуля до плюс четырёх-пяти градусов колебалась под настойчивым северным ветром, а ощущалась как «минус пять». Яркое солнце ничего не могло поделать под воздействием северняка, напитанного Ледовитым океаном, но расцветить красками весны окружающую среду вполне было способно.
Когда внучка, полностью упакованная в бабушкину дутую куртку поверх своей, модной и жиденькой, собралась переступить порог терраски, в печи раздался оглушительный взрыв. Кусок кирпича из печи вырвался как осколок разорвавшегося снаряда, пролетел мимо бабушкиного носа и врезался в лестницу, а из печи повалил густой чёрный дым. На остове печи появились трещины, из которых валил тот же дым, разливаясь сизым оттенком. Соняша закричала и выскочила за порог. К дому уже бежал сын с криком «Что случилось?», так как на улице из трубы вырвался чёрный столб дымаря, да такой, что все бросились в дом спасать бабушку с внучкой.

   Распахнутые окна впускали свежий воздух. Ветер выдувал из дома остатки накопленного тепла. Никто ничего не мог понять. Присев и немного успокоившись, домочадцы с удивлением обнаружили крошечные огранённые стекляшки, рассыпанные по полу терраски.
   Сначала сбор стекляшек не вызывал особого энтузиазма, но по мере обнаружения их в постели спальни, на ковриках в комнате, на холодильнике и под столом, общей численностью около ста двадцати штук, вся семья в немом недоумении переглядывалась, теряясь в догадках. Бабушка задумалась глубже всех. Зная её склонность к исследовательской работе, родные с опаской посматривали на её сосредоточенное лицо. За обедом бабушка поделилась своими мыслями.
   – Чувствую, что дядя Коля, дальний родственник по прадедушкиной линии, решил обогатиться без труда и напряга и ровно в полночь пролез на алмазные прииски Якутии за самородком, – бабушка осмотрела сидящих за столом поверх очков. Дедушка прыснул, сын криво улыбнулся, а внуки застыли от предвкушения.
   – Ничего тут не поделаешь! Кимберлитовая трубка карьера «Мир» давно – с две тысячи первого года – была затоплена, но ему повезло. Прямо на самом краю в вечерних сумерках он обнаружил кристалл алмаза величиной с указательный палец здоровенной мужской руки! – бабушку понесло, а внуки, разинув рты, посмотрели на указательные пальцы папы и дедушки.
   – Засунув кристалл в мешок, – продолжала бабушка заговорщицким шёпотом, понизив голос. Все перестали есть суп с фрикадельками и застыли. Только папа ел спокойно, сдерживая смех. – Колян пробрался к своей избушке. Припрятал мешок под кровать. Лёг спать, не раздеваясь, чтобы завтра рано утром уехать из рабочего посёлка навсегда и стать миллионером, – бабушка подняла вверх палец и почти воткнула его в потолок. Дети неотрывно следили за её движениями. Каждый проникся могуществом богатства от алмазного кристалла.
   – А что, эти блилрианты много денег стоят? – прокартавила внучка Сонечка.
   – А ты думала?! – Конечно, много! – вставил свои пять копеек внук Женя. – Это самый твёрдый из всех минералов мира, – он продолжил суровым голосом, – но хрупкость его страшно велика. Ещё он, алмаз, значит, обладает высочайшей степенью теплопроводности, преломления и дисперсии.
   Папа выронил ложку из рук и, расширив глаза на сына, с удивлением спросил:
   – А ты откуда это знаешь???
   – Да так, читал в комиксах, – ответил небрежно десятилетний специалист.
   – А что, он твёлже камня? – спросила внучка, не совсем чётко выговаривая некоторые буквы алфавита.
   – Ещё бы! – продолжил внук. – По шкале Мооса твёрже алмаза нет ничего. Он принят за абсолют. Полная десятка у него!
   Тут обалдела и бабушка. Её восхищение внуком не было явным. Она хотела продолжить, но Софья опять спросила:
   – А сто такое плеломление и диспелсия?
   – Преломление – это такая штука, от которой алмаз становится ещё красивее, а о дисперсии тебе знать не обязательно, – закончил внук. Из спрятанных глаз его в тарелку супа стало ясно, что о дисперсии он и сам ничего не знает.
   – Валя, давай, рассказывай дальше. Что там было с дядей Колей?
   Бабушка вдохнула, но дедушка прервал:
   – Давай-ка нам второе, а то суп уже съели!
   В нетерпении продолжения рассказа внуки бросились помогать бабушке. Кашу с котлетами, салат и чай с пряниками молниеносно наметали на стол и приготовились слушать.
   – Так вот, – авторитетно произнесла бабушка Валя, – пока Колян спал, как каменщик, старая крыса, голодная и худая, которая проживала в подполе избушки, решила, что в мешке лежит что-то съестное, вкусное: хлеб или, быть может, масло сливочное коровье!!! Крыса была всегда голодна, а в этот день особенно. Она подкралась поближе, выхватила мешок из-под кровати и бросилась во двор через свои прогрызенные проходы. А в это время во дворе на кривом кедре, прислонившемся к берёзе, сидел не менее голодный ворон и мечтал только об одном: как бы поесть чего-нибудь. Увидав тощую крысу, рысцой бегущую через двор с мешком в передних лапах, ворон, абсолютно уверенный в том, что она тащит сдобные булки, нашпигованные сыром Камамбер, спикировал прямо на её голову, рванул мешок и был таков. Расстроенная крыса горько плакала на пихтовом брёвнышке, не подозревая о том, что в мешке нет никакого масла коровьего и никакого хлеба пшеничного, тем более сыра Камамбер.
   Ворон набирал высоту и летел прямо на запад. Он был уверен, что чем дальше он улетит, тем безопаснее и надёжнее спрячется от всех желающих поесть из этого мешка. Задыхаясь от полёта, в страшном изнеможении от усталости, голода и холода он увидал печную трубу со струящимся из неё теплом и лёгким дымком. Сила покинула тело ворона, он присел на краешек трубы отдохнуть. Расслабился. Из трубы валил дымок, пропахший супом с фрикадельками. Мешок вывалился из его цепких лап и исчез в недрах трубы, провалившись прямо в горящую раскалённую печь.
   Все обернулись и с опаской посмотрели на топящуюся печь. В доме всё ещё попахивало дымом. Синхронно повернув головы к бабушке, вопросительно уставились на её возбуждённое, покрасневшее лицо и горящие глаза.
   – Тут и произошёл взрыв. Алмаз раскалился и, взорвавшись, распался на сто двадцать бриллиантиков, – бабушка перевела дух, а Соня закричала:
   – На сто двадцать один! – и, нырнув под стол, подняла ещё один сверкающий камешек.
   – Смотрите, ворон валяется в саду около клумбы! – закричал Женя.
   Все высунулись в окно. Точно – по тропинке около ещё не расцветших тюльпанов шагал несчастный ворон.
   – Крайне редкий экземпляр для этих мест, – авторитетно сказал дедушка-орнитолог.

//-- * * * --//
   Загадочный взрыв так и остался нераскрытой и непонятной тайной. Дрова, которыми топили печь, ничем не отличались от прошлогодних, хранились в запертом сарае и внимательно осматривались бабушкой перед отправкой в печь.
   Ещё три дня домочадцы находили сверкающие стекляшки по всему дому. Их количество увеличилось до ста тридцати двух.
   Иногда Соня спрашивала:
   – Если вдлуг это настоясиедлагоценности, то тогда ЧТО?
   – Ничего! – отвечала бабушка, – будем копить бриллианты, потом продадим, купим яхту и поплывём путешествовать.
   Соня вздыхала и просила:
   – Расскажи ещё что-нибудь! – и бабушка пускалась в бесконечные фантастические экскурсии: то в микромир, то в межпланетные пространства, то в подземные тоннели, и везде происходило одно и то же, как на земле во все века: БОРЬБА ДОБРА СО ЗЛОМ, где обязательно должно ДОБРО ПОБЕДИТЬ.
//-- * * * --//
   Спустя полгода сорокалетний сын, отец Соняши и Жени, шёпотом спросил бабушку своих детей:
   – Мам, скажи честно, это ты стекляшки рассыпала?..

В Монтевидео опять не поедем

Истерзанные летним зноем жители Москвы и Подмосковья, мужественно переживающие третью вспышку COVID-19, искали возможность облегчить свои страдания, сосредотачиваясь в дачных поселках поближе к природе. Кому-то из них повезло: они обосновались в особняках за высокими заборами с бассейнами и гектарами лесов, кому-то не совсем повезло: они ютились на шести сотках вдали от водоёмов и тенистых рощиц, ещё не совсем уничтоженных разрастающейся урбанизацией.
Марина Петровна и Владимир Юрьевич, оформив заслуженный ежегодный отпуск, не смогли улететь в Монтевидео и отправились на берег Волги, где уже лет пятьдесят стояла бревенчатая избушка, принадлежащая когда-то родителям Марины. Семейный анекдот про то, как отец Марины во время ссор с матерью в сердцах громогласно произносил: «Уехать бы куда-нибудь подальше, если не к чёртовой матери, то, по крайней мере, в Монтевидео!» настолько прижился в семье, что, как только представлялось что-то невозможное или неосуществимое, все вспоминали это несчастное Монтевидео, подразумевая, что это очень далеко и не сбудется никогда, но одновременно это и есть небывалое счастье – побывать там, вдали от всех забот и проблем…

   – К чёрту Монтевидео! – воскликнул муж и продолжил: – в глушь, в Талдо́м, – с ударением на второй слог, – к природе, к березкам средней полосы, – и автомобиль тронулся.
   Чахлый огород подмосковного клочка земли изнывал от жары. Вода в колодце колебалась в зависимости от обилия дождей, которых не было уже четыре недели и в ближайшее время не предвиделось, казалось, что скоро поплавок с мотором ляжет на дно колодца и замрёт от тоски по влаге. Однако в этих небогатых угодьях имелись места, где можно было поплавать, понежить свои тела в многочисленных водных пространствах, волею провидения или промысла Божьего обосновавшихся именно здесь, что скрашивало существование и облегчало состояние перегретых организмов. Речки Дубна и Волга, канал имени Москвы и наконец, Иваньковское водохранилище, иначе говоря, Московское море – вот неполный перечень водных наслаждений для отдыхающих на своих клочках земли. Конечно, до залива Ла-Плата этому подмосковному местечку далеко, но всё же…
   Северная часть Подмосковья богата историческими местами. Пишут, что здесь бродил когда-то хан Тохтамыш. В окрестных лесах и полях копатели находят монеты времен Павла I и старообрядческие нательные кресты. Старинные храмы Тверской, Ярославской и других областей с необъятным массивом исторических фактов и легенд привлекают не меньше, чем поездки в Европу, тем более что пандемия ограничила поездки, а история России неисчерпаема. Запланированные путешествия по историческим местам, конечно, осложнялись жарой, но томиться по пояс в реке каждый день становилось скучновато, а кондиционер в авто, когда ты мчишься в Юрьев-Польский или ещё куда-нибудь, спасает ситуацию.
   Сквозь суету поспешных сборов в Переславль-Залесский, куда Марину пригласили родственники, звучали обрывки последних новостей радиоволны Коммерсант-FM, где задорно сообщали соотношение доллара с евро, куда-то там упал или наоборот поднялся Джоу Джонс какой-то, затем игривую для некоторых новость, что пускают привитых от коронавируса туристов в Турцию, в Египет, ещё куда-то…И тут Марина подумала: «Слава богу, часть схлынет за границу и здесь станет меньше народу и больше кислороду!!! Сейчас заедут родственники, надо взять воды с собой в дорогу, пирожков и ещё чего-нибудь… А Переславль Залесский будет нас радовать своей историей».
   – Давай я тебя довезу до трассы, чтобы они не заезжали к нам по этой ухабистой грунтовке, – предложил муж, и они отчалили от дачного кооператива.
   Ожидая машину родственников, Марина с мужем сидели в старенькой SuzukiS4, подставив носы под кондиционер, и равнодушно разглядывали тепло одетого странного мужчину, копающегося в мусорной урне на остановке автобуса. Человек издали даже не казался молодым, он был сильно в возрасте, неопрятен, в шапке, старой куртке, довольно тёплой, штанах, широких и тоже каких-то заляпанных и многоцветных. Пустынная дорога, пересечённая пешеходной зеброй, вдруг наполнилась автомобилями в обе стороны, и именно в этот момент бомжеватый человек решился перейти дорогу.

   – Смотри-ка, старость и одиночество требует внимания публики! – прошептала с иронией Марина. – Пока дорога была пуста, дедок возился на обочине, как только пошёл поток авто, дедуля застопорил движение и медленно пополз через шоссе… – И вдруг она узнала старика. – Это же Петр Геннадиевич Маралин! – воскликнула Марина.
   Действительно, на остановке автобуса в пятнадцати километрах от города Дубна и в трёх километрах от дачного кооператива копался в мусоре друг покойного отца Марины, дядя Петя.
   Когда-то очень давно, ещё в советское время, отец Марины и дядя Пётр Геннадиевич работали на одном предприятии. Получили бесплатно дачные шестисоточные участки и, посещая эти кусочки земли, уже глубоко на пенсии хвастались огурцами, помидорами, картошкой и морковкой, а Петр Геннадиевич – роскошным виноградом разных сортов. Его урожаи винограда по 8-10 ведер превращались в чудесное вино, и множество соседей брали отростки и саженцы, пытаясь вырастить такое же чудо, как и у него, но Марина не помнила результатов лучше, чем у дяди Пети. Они тоже вырастили лозу от его саженца. Даже собрали однажды два ведра винограда, но такого масштаба, как дядя Петя, не достиг никто.
   – Я подберу его по дороге и довезу до участка, а то топать ещё три километра, а ему уже, наверное, лет восемьдесят девять… – Муж Марины вздохнул и добавил: – Надо же, какие крепкие старики наши, твой отец месяца до девяноста четырёх не дожил, его брату Василию уже девяносто два, а он ещё на огороде работает в своей Сибири-матушке. Геннадиевич на электричке дотащился до станции и ещё в мусорке золото ищет, – муж опять грустно вздохнул, глядя на старика, медленно тащившегося через железнодорожное полотно.
   Машина родственников подхватила Марину, и они укатили в Переславль-Залесский – прикоснуться к древней истории Руси.
//-- * * * --//
   Владимир Юрьевич догнал деда и посигналил. Пётр Геннадиевич никак не среагировал и медленно брёл, сгорбившись, вдоль дороги. Когда машина притормозила, чуть его обогнав, с удивлением посмотрел на Владимира, не сразу узнав его. Салон автомобиля заполнился запахом старика, несвежей одежды и сальных волос. Грустная улыбка как будто приклеена, а красноватые слезящиеся глаза грустны.
   – Здравствуй, Володя, – на удивление задорно произнёс он. Достал грязный носовой платок, промокнул красные слезящиеся глаза. Немного помолчали.

   – А дачу-то я продал! – эти слова прозвучали с такой печалью и горечью, что Владимир оторопел и от неожиданности затормозил.
   – Как – продал? Зачем?
   – Внучке нужны были деньги. Квартиру покупали ей. У ней же вся жизнь впереди… Жена лежит после инсульта уже год… А я что тут один? – он замолчал и опять промокнул слезящиеся глаза.
   Оторопелый Владимир Юрьевич не мог вымолвить ни слова, вспоминая, как трепетно и скрупулёзно дед относился к своему детищу, как самозабвенно любил и обожал этот кусочек земли и как восхищался этими болотистыми лесистыми местами.
   – Я не понял, а сейчас Вы куда идёте? – Владимир Юрьевич осторожно и сочувственно заглянул в сморщенное лицо деда.
   – Тоскую очень по даче, – он вздохнул и опять промокнул лицо и глаза. – Еду посмотреть на домик издали и по лесу походить, – слёзы как брызги дождя он отёр мокрым платком.
   – А кому продали, знакомым?
   – Нет, незнакомым. Чужим. Я на дачу-то не захожу. Теперь чужое. Так, поброжу вокруг садового товарищества и домой еду. Электричка бесплатно. Мне легче делается чуть-чуть.
   Владимир Юрьевич заглушил горловой спазм и подавил позыв слёзного потока. Он вёл машину окаменевшими руками, видел боковым зрением бледную небритую мокрую щеку Петра Геннадиевича, его морщинистые с толстыми венами коричневые руки, несуразную, местами рваную одежду, и не мог осмыслить этот порыв человека, бредущего на своё насиженное, наработанное, выпестованное место, где каждый куст, каждое деревце и каждая травинка ухожены его руками, обласканы его душой и политы его по́том. Всё это, с огромной любовью выращенное, теперь принадлежит другим, чужим людям, а он приезжает и ходит вокруг за забором по перелеску и жадно ловит знакомые пейзажи души.
   «Люди! Где вы? Где вы, любящие, понимающие, отзывчивые, добрые, радушные родные и близкие??? Ведь у вас вся жизнь впереди, а у него больше ничего не осталось!» – мысли Владимира Юрьевича разрывали его на части. Он терпеливо молчал. Пожал руку дяде Петру на прощанье, пожелал здоровья, высадил его у ворот товарищества. Пётр пошел по тропке вдоль забора, медленно и тихо удаляясь за ветвями ёлок.
//-- * * * --//
   Спустя месяц Владимир Юрьевич заметил распахнутую калитку Моралинской дачи и кривоватую фигуру ещё более согнувшегося и постаревшего друга отца. Его суетливые движения казались огромными, заполняющими всё пространство.
   – О, Петр Геннадиевич! Как Вы здесь? – он пожал сморщенную, сухую ладонь старика.
   – Эти люди, что купили дачу мою, на море поехали. Такая радость. Вот… Меня попросили поливать. Вот, поливаю тут… – Его лицо, морщинистое и серое, светилось счастьем.

Визит к проктологу

В канун пасхальных праздников Юлия Петровна наслаждалась пением известного мужского церковного хора. Концерты почти всегда были одноактными и длились не более полутора часов. К финалу концерта некий дискомфорт в области копчика не дал Юлии Петровне дослушать Рахманинова. Она осторожно пробралась к выходу и пошлёпала домой, с тревогой понимая, что надо обратиться к врачу на всякий случай…

   Участковый терапевт дал направление к проктологу, у которого Юлия Петровна сроду не бывала. Изучив в интернете подготовку к посещению такого рода специалиста, она выполнила все необходимые процедуры и пришла в назначенное время к кабинету врача. Две хмурые фигуры мужского и женского пола сидели в очереди, заняв оборону. Мужчина, седой, худой и лохматый, костерил здравоохранение, а женщина с сиреневыми губами ему поддакивала.
   На вопрос: «У меня, простите, на 12.45, а у вас?» Юлия получила многословный жёсткий ответ, что время у всех уже просрочено на сорок минут, и что у них – ещё раньше, и прийти должны люди на 12.30, а ещё не пришли. Юлия Петровна уселась подальше от беседующих на свой болезненный копчик, подозревая, что с прямой кишкой что-то не в порядке, достала телефон и погрузилась в философский роман Германа Гессе «Демиан». Дверь врачебного кабинета распахнулась, и вышел «тормоз» очереди в лице крепкого мужчины-нефтяника (как подумала Юлия Петровна, вспоминая анекдот: мужчина-нефтяник – это тот, у кого живот уже не втягивается). С красным, но оптимистичным лицом он весело поскакал к выходу. Седой, худой и лохматый нырнул в кабинет, а та, что с сиреневыми губами, подсела к Юлии Петровне, чтобы продолжить кого-нибудь костерить. Осуждение некоторых персонажей нашей действительности было поддержано Юлией Петровной, но по другим представителям они разошлись во мнении, и тут дама с сиреневой помадой спросила:
   – А Вы, как я вижу, тоже на пенсии?
   – Да, на пенсии, – ответила Юлия Петровна, и вдруг что-то игривое и весёлое проснулось в её душе и потребовало выхода.
   – Чем же занимаетесь? – не унималась Сиреневая.
   – Книги пишу, – легко и просто обозначила Юлия Петровна.
   На самом деле она действительно написала несколько книг – рассказов и даже сказок для детей и взрослых, которые сиротливо висели в интернете на Литресе и собирали редкие, но очень милые отзывы читателей. Тут прозвучал ГЛАВНЫЙ вопрос, который задают практически все знакомые, родные, близкие и даже незнакомые, дальние не близкие и не родные люди – они, кстати, чаще всех. Объяснить этот ГЛАВНЫЙ вопрос весьма непросто, но он всегда звучит, даже от тех высокоинтеллектуальных, творческих и близких по духу людей, которые, казалось бы, должны понимать всё с полуслова, а вопрос такой:
   – И сколько вы за это получаете? – пристальный взгляд Сиреневой сверлил Юлию Петровну крупным сверлом насквозь. Тут весёлое и игривое распоясалось, и ответ созрел:
   – В зависимости от продаж! – Юлия Петровна закатила один глаз и, мечтательно подсчитывая в уме гонорары и покатываясь мысленно со смеху, добавила: – Иногда тысяч двести в месяц бывает!..
   Немая гоголевская сцена была прервана взъерошенной, свалившейся с неба женщиной с кипой бумажных анализов во обеих руках и криво зажатом стаканчике с водой.
   – У меня особый случай! – активно и свирепо отчеканила дама, расплескивая воду на пол, но не успела продолжить, как Сиреневая её срезала на лету:
   – У нас у всех тут ОСОБЫЙ случай! Вы воду проливаете! – угрожающе проговорила Сиреневая. Взъерошенная с ненавистью окатила их взглядом, бросила сумки и опрометью, сбегав и отмотав в туалете бумажку, демонстративно промокнула расплесканную воду на полу. Тут, на счастье Юлии Петровны вышел Лохматый, и Сиреневая нырнула в кабинет врача. К их коллективчику подползла старушка, тоненькая, бледная, и сообщила, что у неё на 12.30. Мирно уселась на стульчик, не совсем понимая, что уже давно 13.30 и атмосфера очереди накалена. Взъерошенная сразу сообразила, что активный член по соблюдению очереди уже в кабинете, и что эта эфемерная инфузория-туфелька ей не помеха, и стала перед дверью кабинета как памятник из чугуна, желая после войти любой ценой и демонстрируя своим видом непоколебимость.
   Время текло, а никто не выходил. Через полчаса к кабинету подлетел молодой врач в белом халате и плотно закрыл дверь.
   – Наверное, сложный случай… – прошептала Тоненькая старушенция и озабоченно пожевала бледными губками.
   Минуты текли. Очередь увеличивалась, и Юлия Петровна с удивлением наблюдала многообразие и разновозрастность страдающих в области копчика: от пожилых, утративших и память, и радость бытия, до молоденьких с нежной кожей и искрящимися глазами, глядящими в смартфоны. Дверь распахнулась, и молодой врач стремительно убыл, через минуту выкатилась возмущенная Сиреневая и, продемонстрировав очереди указательный палец, со злобой сказала:
   – Представьте себе! Всё это время не работал компьютер! Врач смотрела меня всего одну минуту. Чинили компьютер целый час, а для больного – одна минута! Возмутительно! Где тут выход? – и ушла.
   – Не тот палец показала, – проблеял старичок, секунду как приземлившийся на стул, вливаясь в очередь. Юлия Петровна не выдержала и, заливаясь смехом, отправилась попить водички. Тем более что Взъерошенная уже прорвалась в кабинет, а Тоненькая медленно к нему подгребала. Новый старичок очаровательно улыбнулся вслед Юлии Петровне и добавил:
   – Если бы осмотр продолжался дольше, она бы так не расстроилась!!!
   Очередь не оценила его юмора. В гробовой тишине только Юлия Петровна, задыхаясь от смеха, усмиряла икоту водичкой.

Выставка Врубеля

   Наступив на горло собственной лени, я, одарённая небесной удачей, записалась на бесплатный ПЦР-анализ и через два часа – сегодня! – должна была его сдать.
   Вы не думайте, что это просто так бывает! Ничего подобного! Это судьбоносное везение! И с завтрашнего дня я могу быть человеком, способным отворить двери в храм искусства. Моей жаждой обладания являлась выставка художника Врубеля, мирно идущая на Крымском валу в Третьяковской галерее, но… Это самое НО не давало мне покоя. В условиях пандемии века человек, опутанный бесконечными правилами существования в этом коротком времени своей жизни, обязан был сделать прививку или получить QR-код, подтверждающий факт его здоровья и, следовательно, и тот факт, что человек не представляет опасности для общества. А получить его ой как непросто по той причине, что мы, опутанные компьютерной сетью (для нашего опять же удобства), сдать такой анализ можем только через две недели. Если какой-нибудь болван отказался от анализа, то вам несказанно повезло, и вы лихо едете в посёлок Рублёво, так, как только там есть выигрышный билет на сокращение очереди. Москва, Москва!!! Столица!!!
   Захватив с собой в какой-то посёлок Рублёво пачку имбирного печенья, я поплелась на автобусную остановку, предварительно вычертив маршрут на компьютере. Посёлок оказался милым и напоминал мою советскую детскую житуху. Что удивительно, медсестра, проводившая с утра до вечера ПЦР-ные тесты, душевно объяснила мне все нюансы сдачи этого анализа и (несмотря на печенье – я в этом уверена!) пожелала мне здоровья и счастья в личной жизни.
   Разблокированная пенсионерская транспортная карта улучшила моё настроение, так как платить пятьдесят два рубля за одну поездку в метро, в трамвае или автобусе – это пенсия не выдержит.
   Полученная по смс информация о том, что мне с 3.45 утра уже можно общаться с людьми и меня могут пустить не только в музей, но и в кафетерий, меня несказанно вдохновила, и я нацелилась на самого́ Врубеля.
   Боже мой, как прекрасна его картина «Сирень»! Какая смутная, тёмная и властная тень девушки в образе Души Сирени царит на полотне!.. Мысленно я уже бродила по выставке, когда моя сестра сообщила, что билетов нет.
   Как «нет?» – этого не может быть! Уверенная в том, что мы обязательно пролезем на выставку хоть в щёлочку, я потащила сестру на Крымский вал, тем более что её «Ку-Куру-КУ-КУ-код» действовал только до завтрашнего дня.
   Мы встретились на станции метро Октябрьская. Первым, кто был рад нашему приходу в эти чудесные места, был обаятельный негр под два метра ростом, абсолютно не говорящий по-русски, который пытался спросить, где КАССАДОМГДЭБЫЛЕТ. Мы пытались ответить и отправить его с помощью жестов в авиационные кассы, но оказалось, что там он уже был и это не то, что ему требуется. Мы, мило улыбнувшись, расстались навсегда. Подгоняемые первым морозцем и нежным крупинкообразным снежком, мы побрели к выставочному залу.
   Милая с нежным румянцем на гладких блестящих щеках, с распушенными от ветра волосами, абсолютно без шапки девушка и её друг, бледно-зелёный, тщедушный, с весёлой улыбкой, но – в шапке, нахлобученной до самых глаз, – преградили нам дорогу.
   – Вы можете ответить на вопросы? – весело спросила девушка задорным свежим контральто, а юноша молчал и широко улыбался в унисон.
   Девушка затараторила, стараясь коротко сообщить одно и то же, что, видимо, с утра втирала публике:
   – Мы из университета, собираем данные. Если вам нетрудно, то ответьте на вопросы.
   – Из МГУ? – ласково спросила я.
   – Нет, из финансового университета!
   – А-а-а, это из того, где плохо учат и плохо учатся! – шутя воскликнула я, потом строго посмотрела на девушку и серьёзно спросила, глядя ей в глаза: – Скажите-ка мне, пожалуйста, кто написал вальс Грибоедова?
   – Не знаю, – тихо сказала красавица, растерянно оглянулась на парнишку.
   Я перевела взгляд на юношу и получила тот же ответ.
   – Ну что же, задавайте свои вопросы, – грустно сказала я, думая о том, что все эти полонезы Огинского, обкатанные в соцсетях, не врут, а говорят чистую правду, и что вальс Грибоедова постигла та же участь. Печально!..
   – Скажите, пожалуйста, вы кормите уток на прудах?
   – Конечно, – сказала я с энтузиазмом.
   – А зачем вы это делаете?
   – Я кормлю детей, внуков, мужа, уток и так далее, и когда они едят – я счастлива!!! Я вообще счастлива, когда все едят и хвалят то, что я готовлю!
   – А если у вас остался бутерброд? Вы отдадите его собаке?
   – Конечно, отдам. Если бутер остался в квартире, то я высунусь в окно и вышвырну его на улицу, прямо в пасть вороне или собаке, что попадется под руку, так было неоднократно, и дети меня осуждали…
   – А чем вы кормите уток?
   – Хлебом! Я надеюсь, вы не партия Зелёных? Я отношусь к ним крайне отрицательно. От них, кроме вреда, никакой пользы! Так считает и мой муж, кстати, главный специалист Московского зоопарка!
   – Не-е-ет, мы не зелёные!
   – Голубушка, – я посмотрела в глаза юной красавицы, – послушайте вальс Грибоедова! Вы получите огромное удовольствие. Такой талантливый дипломат, а написал такую прелестную музыку!
   – По-моему, он ещё «Горе от ума» написал, – нерешительно опомнился юноша.
   – От ума может быть ещё и счастье!!! – добавила я.
   На этой прекрасной ноте мы расстались. Весёлые и смеющиеся над собой, мы с сестрой побрели к выставочному залу.
   Полногрудая суетливая старушенция с бегающими глазами, глядя в дальнюю даль, предложила нам билеты на Врубеля за тысячу рублей. Мы отказались и, представляя охране куар-коды, паспорт и прочее, просочились в фойе галереи. Отпечатков пальцев не требовали, и дышать в трубочку – тоже. В полупустынном фойе злобная кассир резко ткнула нам в нос информацию, что билетов на Врубеля нет и надо записываться, и покупать билеты через интернет. Загрустив, мы приобрели пенсионерские билеты на постоянную экспозицию и поднялись по лестнице к входу в зал, где от нас прятали Врубеля.
   Немного покачались, осмотревшись у рекламы с грустной и тревожной царевной Лебедь, мы робко спросили у молодого человека, раздающего диктофоны, как бы нам совершить преступление и попасть на выставку, обойдя препоны.
   – Подойдите к администратору, там, у кассы сидит. Она сможет ваши билеты перекомпостировать.
   Мы опять вернулись к кассе. За стеклом в медицинской маске сидела дама с очаровательными глазами с длинными искусственными ресницами, нежной коричнево-золотой тенью и угольно-чёрной подводкой.
   – Добрый день, – заворковали мы, – Вы не могли бы нам помочь? У нас куар-код заканчивается завтра, а мы так хотим попасть на выставку Врубеля!..
   – Это невозможно, если у вас нет билетов! – металлический звон её голоса отдавал сталью.
   – А может… – робко начала моя сестра, но была резко остановлена выразительным взглядом тщедушной юности.
   – А нам мужчина там сказал, что вы можете… – я не успела закончить.
   – Какой мужчина? – зарычала администратор, – покажите мне его! – Она привстала.
   – Мы своих не сдаём! – выкрикнула я, как перед расстрелом, и мы пошли на постоянную экспозицию.
   Передвигаясь от Кончаловского к Лентулову, от Гелия Коржева к Васнецову, мы периодически задавали (уже шёпотом) вопросы служителям в залах Третьяковки, можно ли просочиться в зал Врубеля незаметно, знают ли они такие места? – но каждый раз получали отрицательный ответ.
   Только в самом конце одна из служительниц искусства из-под маски злобно ответила:
   – Знаю такие места, да вам не скажу! – Её ненависти не было предела, из-под маски буквально вырывались языки пламени.
   – Спасибо! Спасибо Вам! Вы очень добры, – запричитала я, – дай Бог вам хорошего мужа и детей!
//-- * * * --//
   Наступил глубокий ноябрьский вечер. Снежинки под порывами ветра неслись, закручиваясь в снежные вихри. Как смерчи, они поднимались к небесам, и казалось, что уже февраль громко воет в трубах. На мосту у храма Христа Спасителя не было ни души. Метель крутила зигзаги так неистово, что мы останавливались, чтобы спрятать лицо от снега. «Какашка» Фишера загадочно и одиноко заполняла набережную. В душе гнездилось современное искусство и особенно портрет академика Н.Ф. Гамалеи работы П.Д. Корина.
   Тем более что только труд этого великого человека и его последователей спасал сейчас, в настоящее время, всех нас от пандемии века. Сидя на пуфике перед его пожилым и, я бы даже сказала, сердитым и задумчивым лицом, я не могла себе вообразить, о чём думал этот великий человек, когда его писал Корин. Перед моим взором проплывали последние годы трудных, трагических дней, унесших жизни многих, в том числе и моего отца, и моё дыхание кислородом двадцать три дня в 1-ой инфекционной, шестидневная реанимация моего сына… Видимо, вместо Демона и «Сирени» Врубеля мне суждено было попасть именно сюда и увидеть плотно сжатый рот великого учёного, дело которого сейчас спасает жизни людей почти на всей Земле.

Дама с собачкой

   Не так давно в нашем дворе на улице академика Вавилова среди стандартных четырнадцатиэтажек советской эпохи появилась новая жиличка, которую, как мне казалось, я встречала раньше, но не припомню где. Человек всегда заметнее, если у его ног прыгает или плетётся какой-нибудь пёс, а хозяйка вынуждена в любую погоду его выгуливать по известной надобности и для моциона, конечно.
   Дама оказалась общительной, примерно семидесяти с сильным плюсом лет, с алыми, небрежно, дрогнувшей рукой накрашенными губками, изящно выведенными на вдохе и задержке дыхания бровями и обведёнными чёрным цветом юркими маленькими карими глазками. Мы сразу стали здороваться и иногда перебрасываться незначительными фразами.
   – Вы молодец, – хвалила она меня, когда я выходила пройтись с палками для скандинавской ходьбы, – всегда нужно быть с накрашенными губами и прочим тоже. Это вдохновляет!
   – Тяв-тяв, – вторила ей псинка, маленькая, кудлатая, с такими же, как у хозяйки, глазками.
   Дама беседовала с отдыхающими на лавочке у подъезда пенсионерами и не только, шутила с собаководами, активно и регулярно удобряющими наш крошечный перелесок, назидательно сообщала что-то важное узбеку, что подметал асфальт около дома, а также имела огромный круг желающих послушать её речитативный фонтан в обществе «Московское долголетие».

   Картина И.Э. Грабаря – Дама с собачкой

   Однажды я возвращалась с концерта любимого мужского камерного хора имени Рыбина Валерия Михайловича, на который хожу уже лет тридцать. В этот день букет чудесного многоголосия в галерее художника Александра Максовича Шилова звучал не в вечернее традиционное время, а днём. Под козырьком крыльца нашего дома, спасаясь от мороси вместе с сабулькой и переминаясь с ноги на ногу, одиноко, но всё же царила «Дама с собачкой» – я так прозвала её в мыслях. Неожиданно за неимением слушателей она решила познакомиться со мной, и я узнала, что эта милая женщина носит имя Маргарита. Торопясь домой, я поспешила перекрыть фонтан пенсионерской «тоски», – имейте в виду, «тоска» в кавычках. Эта женщина не могла тосковать на пенсии и вообще – нигде и никогда! Но общение, даже одностороннее, ей всё же требовалось. Я быстро достала красочную рекламку с фотографией хора и небольшой афишей и со словами: «Сходите! Не пожалеете!» – сбрызнула в дверь.
   Месяц пролетел как сверхзвуковой самолёт в небесном просторе города. Войдя в фойе зала Москонцерта на Пушечной, чтобы услышать «Музыку русской души (духовную и патриотическую)» хора Валерия Рыбина, я воткнулась прямо в фигуру Дамы, в этот раз она была без собачки. Она пристально смотрела на меня, и я понимала: не узнаёт.
   – Здравствуйте, – громко сказала я, робея под её пытливым взглядом.
   – Я Вас знаю! – сообщила она, указав на меня пальцем, продолжая рыться в памяти.
   – А где ваша собачка? – спросила я, не найдя ничего более шутливого, но это было верное решение.
   – Соседка! – воскликнула она, сунула руку в сумочку и извлекла мою рекламку хора месячной давности.
   Обмен эмоциями состоялся, и мы разошлись по своим местам.
   Великолепный концерт до мурашек по коже и криков «Браво!» завершился. Зал в картинной галерее с одним входом-выходом поглотил удаляющуюся вереницу певцов хора, но один молодой бас, талантливый, очаровательный, высокий и красивый, ещё не успел просочиться со всем коллективом. Несколько почитательниц 50+ – а основная аудитория – именно они – пересекли дорогу басу, и мы с подругой увидели, как Дама без собачки овладела его вниманием. Пока масса народа протискивалась в дверной проём, Маргарита оттеснила молодого человека, прижала к стене и энергично и эмоционально говорила ему что-то весьма важное. Бас развязал галстук, затравленным взором ища спасения.
   – Пошли спасать бас, – предложила я сестре.
   – Его есть кому спасать. Семнадцать человек в хоре и дирижёр ещё! – резонно ответила она, и мы ушли в раздевалку.
   Спустя пару недель забурлила весна. Огромные сугробы съел двухдневный дождь. Обнажилась прошлогодняя листва, местами повылезали крокусы, весенние лесные цветы в нашем удобренном перелеске попёрли, как тесто на дрожжах. Мой пружинистый выход из подъезда с палками упёрся в тесный кружок пенсионеров, сплотившихся вокруг Маргариты. Хлопнувшая дверь подъезда обернула все взоры ко мне. На этот раз Маргарита узнала меня сразу.
   – Спасибо за концерт! – провозгласила она, – купила билеты на Магомаева. Я в восторге от его песен! День памяти его скоро!
   Тут меня дёрнул чёртик, я и говорю:
   – Вы очаровали молодого басистого певца из мужского хора! Я подумала, что пора его спасать!
   – Да, я могу очаровать! Вы знаете, я же хожу на фитнес, в бассейн. Так вот там один тренер, лет на тридцать меня моложе, стал просить мой телефон!
   Пенсионерки заулыбались. Собачка на поводке возбудилась.
   – Я сначала подумала, – продолжала Маргарита, – что он хочет на халяву поесть вкусного и выпить бесплатно, но, когда он пришёл, то сообщил, что это не ест, а это не пьёт и ведёт здоровый образ жизни! Сразу начал раздеваться. Смотрю, а у него такое тело!!! – она завела глаза к небу и собрала на щеках и лбу многочисленные морщинки. Слушательницы застыли от восторга и тайного желания. Некоторые, ввиду возраста, не вполне понимали, о чём речь.
   – Однако какая вы сексуальная! – промямлила я, пытаясь продолжить путь, но её пёс преградил мне дорогу.
   – А тело его так приятно пахло! – она завела глаза ещё глубже под веки и вдохнула весенний воздух. Собачка разинула пасть. – А я его спрашиваю, – она вернула глаза на место, – почему ты так вкусно пахнешь? А он мне и говорит: «Занимаюсь спортом и здоровым питанием увлекаюсь!»
   Бабульки захихикали, одна покатилась со смеху, некоторые потупили взоры, кроме той, что не в тренде – она сурово смотрела вокруг, не понимая, почему все ржут.
   – Я его обняла, – понизила голос Маргарита, – смотрю, а у него не работает… Понимаю, что надо поучаствовать, так сказать, помочь…
   Тут я оторвалась от их коллектива и, давясь от смеха, пошла пружинистой походкой в перелесок слушать птиц и считать собачьи какашки. Чем кончилось свидание Дамы с собачкой и тренера, я не знаю, но, думаю, что всё прошло, как говорили в советское время, «на высоком научно-техническом уровне», тем более что оба увлекаются фитнесом и здоровым питанием.

Дама с собачкой
(Продолжение)

   Милая, искромётная, лёгкая в движении женщина, прозванная мной Дамой с собачкой, пересекала наш маленький перелесок, влачимая вперёд по сугробам своей крошечной собачонкой. Я не знаток собачьих пород, но мне показалось, что в этом нервном животном проглядывал и йоркширский терьер, и мальтипу, и петербургская орхидея.
   Моё первое знакомство с прелестной Маргаритой, возрастом так примерно семьдесят пять и сильно «плюс», во дворе нашего многоквартирного дома советских времён носило эротический характер, так как сидящим на лавочке бабуленциям эта нимфа рассказывала о своём молодом любовнике с подробностями, ошеломившими даже меня с таким недостатком, как сорок плюс. Одна из старушек с интересом внимала рассказчице и было понятно, что все эти премудрости так далеко закопаны в её глубокое прошлое, что критически воспринять настоящий рассказ она была не в силах. Когда вся компания покатывалась со смеху над незадачливым любовником лет на тридцать моложе рассказчицы, эта старушка с внимательными выцветшими глазками и губами в ниточку, ненамного превосходящая годками Даму с собачкой, а может, даже и не догнавшая её по возрасту, удивлённо присутствовала, запоздало имитируя смех.
   Дама с собачкой по имени Маргарита неожиданно прониклась ко мне тёплым чувством. По её просьбе мы обменялись номерами телефонов, несколько раз она приглашала меня то в театр, то ещё куда-то, но я отказывалась под разными предлогами: чаще – в связи с занятостью, но иногда и по объективным причинам: меня не было в городе.
   Однажды после наступления старого нового года её звонок застал меня врасплох. На самом деле этот день был абсолютно свободен, никем и ничем не занят. Старый новый год мы с мужем встретили не бурно, а спокойно: проплясав часиков до трёх ночи и выкушав бутылку коньяка, но проспав до обеда, стали опять бодры и веселы, и я согласилась на предложение Дамы.
//-- * * * --//
   – Спектакль дневной! – колокольчиком журчал её нежный, слегка хрипловатый голосок.
   Мы двигались через перелесок к станции метро. Дальше шёл отрывистый монолог из предложений, почти не связанных друг с другом:
   – Мы уже в двадцать часов будем дома. Люблю дневные спектакли. Вы не были в Геликон-опере? Это же бывшая усадьба Шаховских-Глебовых-Стрешнёвых на Большой Никитской! Мне ещё Тузика прогулять нужно сегодня перед сном. Боже мой! Как хорошо, что я взяла с собой коньяк и закусить! Его волшебная струя // Рождала глупостей немало, // А сколько шуток и стихов, // И споров, и веселых снов! Хотя это к коньяку не имеет никакого отношения!!! – она продолжала, и глаза её сверкали и лучились от сиюминутных, видимо, чувств.
   Я, настроенная на старческие воспоминания о прошлой жизни пожилого человека, что всякий раз и происходит с незнакомыми людьми, особенно в пути, оторопела от искромётности и содержательности беседы, хотя это был скорее спич.
   – Аи любовнице подобен // Блестящей, ветреной, живой, // И своенравной, и пустой… Ай да Пушкин, ай да молодец!!! Вы любите Пушкина? – без пауз и жестов продолжила она и тут же сама ответила: – Кто ж его не любит! Интересно сколько сейчас шампанское из Аи стоит, наверное тысяч пятьдесят?..
   – Покровское-Стрешнёво тоже связано с Глебовыми, – я попыталась образовать диалог, но не успела закончить, как она продолжила:
   – Да, конечно! Да что там далеко ходить. Дашкова Настасья Михайловна здесь пару годков проживала. Боже мой! Как же! Антон Павлович Чехов, ОДИН, в этих стенах смотрел свою Чайку. История движется рядом с нами по Большому Кисловскому переулку. Ах, кислые щи! Ах, квас родной! Грозный Иоанн наш дорогой! – Минутная пауза заполнилась её небольшой остановкой. Крепко держа меня под руку, она отстранилась и внимательно всмотрелась в моё лицо: – Прелестно! Мы с Вами хорошо сохранились! Наша задача – пройти без билетов!
   Я потеряла дар речи, но озадачиться не успела, как суетливой походкой она устремилась к молодому человеку у входа и с нежностью вручила ему удостоверение. Удивлённый парнишка – а все помощники и координаторы в фойе демонстрировали стройные мужские тела, облачённые в черные костюмы, чёрные рубахи и ярко-алые бабочки вместо галстуков – осветил фонариком содержимое корочки. Я заглянула через плечо Дамы с собачкой и прочитала: «Крандиевская Маргарита Эдуардовна. Актриса-мим».
   – У вас просрочено удостоверение, – категорически произнёс билетёр. – Вам надо к администратору!
   – Нет, мне не надо к администратору, – тихо промямлила Маргарита, подняла руку и позвала стоящего вдали чёрного джентльмена. – Славочка! Привет!
   Подбежавший Славочка что-то прошептал «броненосцам» на входе и нас пропустили.
   – Это со мной, – небрежно произнесла Маргарита, подтягивая меня под руку за собой. – Сейчас разденемся в директорском гардеробе, чтобы потом не толкаться, зайдём в отдельный туалет для персонала, чтобы опять же не толкаться, и наша главная задача – занять места под лестницей. Там сядем. Это лучшие места. Нужно их не прозевать. В этом месте музыка идёт прямо к тебе навстречу. Здесь самая хорошая слышимость. Весь восторг именно здесь, в этом месте! Чудесно! Чудесно! – неутомимо приговаривала она.
   Миновали звуковой водопад с искрящимся полумесяцем и сбились со счёта, любуясь ёлками разного размера. По-разному наряженные, они напоминали нам, что ещё не закончился новогодний драйв, ещё впереди Крещение Господне.
   Портрет княгини Шаховской неприязненно взирал на нашу театральную суету. Взгляд с портрета Бориса Александровича Покровского в молодые годы не был так суров, как у Евгении Фёдоровны Шаховской, и я вставила предложение в монолог Дамы с собачкой:
   – Мой любимый театр Покровского раньше был на Соколе, мы там часто…
   Я не успела закончить, Маргарита продолжила:
   – Да, да! Тут почти музей! Вещи Марии Каллас, Марио Дель Монако, всё передано в дар. Святое место. Кого только из великих тут не бывало!!!
   Почти каждый из прекрасных принцев в чёрном с алыми бабочками на шее здоровался с Маргаритой. Только эти двое, что стояли у входа, оказались не охваченными её обаянием и шоколадками, которые она щедро раздавала.
   В зале со старинными артефактами, покоящимися на полу под стеклом, Маргарита подплыла к высокому красавцу из этой же серии «Чёрное с алым» и пропела высоким контральто:
   – Напомните мне, прелестный Димочка, сколько кровей течёт в ваших жилах? – она мило улыбнулась, а он, не смущаясь, заученно выпалил:
   – Еврейская, армянская, грузинская, осетинская!
   – Запомни, голубчик: еврейская самая оперативная, результативная и производительная!
   Тут прозвенел первый звонок.
   Маргарита полетела в зал занимать места под лестницей, увлекая меня за собой. Завернув за кирпичный короб, мы обнаружили на ступеньке под ним уже двоих.

   – Боже мой! Чуть не опоздали! – воскликнула Маргарита, извлекла из расшитого цветными нитками китайского рюкзака две тряпочные сидушки из гобелена, обшитые по краям кружевами, и мы водрузили попы на ступеньку рядышком с сидящими.
   Маргарита облегчённо вздохнула. Зал медленно наполнялся. Мимо нас почти пронесли под руки пожилую даму, где-то точно мелькавшую на экране телевизора. Молодой мужчина, поддерживающий даму, получил от Маргариты шоколадку со словами:
   – Димочка, дорогой! С праздниками!!!
   – Спасибо, Марго, и вас также!!
   Пожилая дама уставилась на неё и произнесла:
   – И ты здесь!?
   – Кто эта бабушка? – с удивлением спросила я. Это был день моих удивлений, и он ещё не закончился.
   – Какой-то профессор Гнесинки, – ответила рассеянно Маргарита, – я забыла её фамилию!
   Народ прибывал. Почти все ступеньки возле нас были заполнены, не говоря о мягких красных креслах зала под именем Игорь Стравинский.
   – Уважаемые дамы и господа! Выключите, пожалуйста, звук вашего телефона и посмотрите на звёздное небо над головой. На нём расположены звёзды точно так, как они смотрели на нас в день открытия театра, – голос диктора замер.
   Опера началась.

//-- * * * --//
   Посещая бесконечные концерты солистов и хоров в этом чудесном январе, я никак не ожидала такого ошеломительного впечатления от происходящего на сцене, но главное… голоса́! Стройные молодые люди, женщины и мужчины, овладели мной до самого сердца, до мурашек по коже, до отбитых в аплодисментах ладошек. Но это, как говорится, ещё не всё…
   В антракте Маргарита потащила меня в буфет, и дальнейшее действо, почти как на сцене, довело меня от смеха чуть ли не до икоты.
   Заняв центральный столик в буфете, на глазах у праздничной публики лёгким движением руки Марго извлекла из рюкзака кожаный цилиндрик, расстегнула крошечную молнию, и на свет выпали две серебряные рюмочки. Недолго думая, она наполнила их коньяком, который достала из рюкзака следом за ними.
   – Я сейчас, секунду, – она метнулась к стойке, где большая очередь рокотала в предвкушении, и тут же вернулась с двумя чашками, наполненными кипятком. Затем вложила мне в руку бутерброд с ветчиной и прошептала:
   – За победу нашу и за МИР!
   Мы чокнулись и выпили.
   – Что это? – спросила я, поперхнувшись. – Это не коньяк!
   – Закусывай, закусывай! – проворковала она суетливо. – Коньяк, коньяк, с добавками! Приобретёшь бодрость духа, грацию и пластику!!! Когда-нибудь расскажу, что тут добавлено!
   Она лихо сыпанула в чашки растворимый кофе, неизвестно откуда достала крошечную бутылочку с молоком, добавила его в напиток и продолжила:
   – До чего же я люблю Верди!
   Сидящие за соседним столиком, расширив глаза, покатывались со смеху и дружелюбно поднимали бокалы, наполненные шампанским, вместе с нашими стопариками.

   Бал Маскарад, как известно, закончился убийством графа Риккардо, но, дорогие мои, когда гости на балу стали появляться в масках, а маски изображали Ксению Собчак, Ангелу Меркель и иже с ними, а потом, перешагивая через мёртвое тело всё ещё поющего графа, они бежали есть торт и присягать новому фетишу, я потеряла дар речи!
   Ценности и грехи вечны: Вера, Надежда, Любовь, предательство, измена, зависть и убийство как финал ненависти. Что ни фантазируйте, а надежда умирает последней…
   Премьера этой оперы состоялась давно, аж в две тысячи тринадцатом году, а для меня она была вчера, на старый новый год.
   Около нашего дома Маргарита спросила, не составлю ли я ей компанию по прогулке Тузика, но я, переполненная эмоциями, отказалась, пояснив ей, что дома меня ждёт мой любимый Тузик и что я очень ей благодарна ей за вечер, то есть день, короче – за ВСЁ!
   Но скажу вам честно, это был не коньяк! Уснуть я смогла только часа в четыре ночи. Голос Ивана Гынгазова в образе графа Риккардо звучал в моём сердце до самого утра!..

Два полковника

   Волею судьбы три юноши из разных городов и сёл Союза Советских Социалистических Республик потянулись в медицину, чтобы оказывать помощь человечеству. Провидение распорядилось так, что их пути сошлись в военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, и с этих пор их пути беспрерывно пересекались на протяжении всей службы отечеству. Годы шли, и точкой окончательной стыковки друзей и коллег стал центр медицинской реабилитации, где каждый из них, хорошо зная друг друга, обосновался на склоне лет с восторженной перспективой обрести родную гавань в кругу проверенных товарищей.
   Некоторая разница в рангах волей-неволей сложилась в течение службы. Один из них специализировался на тактических учениях и оказании экстренной медицинской помощи, при этом защитил кандидатскую диссертацию и дослужился до полковника. Другой нёс нагрузку заместителя директора по научной работе, умудрился стать профессором, защитив докторскую и тоже дослужившись до полковника. Третий же стал не только генералом, но и профессором и директором, поэтому первые два несколько дистанцировались от него, дружно играя роль подчинённых.
   Годы шли, ряды друзей редели, но костяк всё нёс службу на благо Родины. Однажды накануне нового года директор убыл в командировку, а у специалиста по тактическим учениям родился четвёртый правнук, я не боюсь этого слова.
   – Поскольку генерала не будет, – тихо произнёс счастливый прадед, – предлагаю раздавить по маленькому мерзавчику, – и пошёл нарезать копчёную косулятину и запечённую лосину, так как его внук слыл охотником хоть куда и дарил деду природные деликатесы. Заместитель директора зашёл к другу, запер за собой дверь, добавил к накрытому столу свой вклад в виде красной рыбы и достал из морозилки запотевшие рюмки для водки. Они могли и без изысков шарахнуть по рюмахе, но с возрастом приходит тяга к литературным сибаритским фантазиям, откуда она берётся, никому не ясно, тем более – полковникам в отставке. Не успел закоренелый прадед открутить голову у бутылки с водкой, как раздался громовой стук в дверь с яростным дерганьем ручки, что было характерным поведением генерала.
   – Видимо, уже вернулся!.. – тихо произнёс специалист по тактическим учениям и быстро спрятал водку под стол. Заместитель открыл дверь, в которую стремительно ворвался генерал со словами:
   – Что вы тут всё запираетесь? Заголубели, что ли? – и перешёл к производственным вопросам.
   Когда рабочие моменты утряслись, и вожделенная бутылка опустела, заместитель произнёс:
   – В следующий раз ты хоть штаны приспусти, подыграй генералу!
   Друзья смеялись, как в юности.

Дед мороз и теплица
(чистая правда с примесью фантазии бабушки)

   Снежная зима миновала и весна, несмотря ни на что, всё же пришла. Наш первый приезд на дачу бодрым морозным днём ошеломил бабушку Таню множественным безобразием: кусты сломаны, хвойные шарики распатронены, кроны ёлочек искривлены, и всё это безобразие наделали снежные сугробы, которые висели на растениях, мяли их, корёжили и ломали ветки.
   – Ах! Ах! – ахала бабушка, всплескивая руками. – То снегу мало – плохо! – всё вымерзает, то снегу много – плохо! – всё сломано и перекручено!
   Мне уже десять лет и совершенно всё равно, загнулся хвойник или распластался. Такая ерунда этот сад! А моя младшая сестра Сонька всё бегала за бабушкой Таней, как хвостик, и тоже поднимала руки и сочувствовала этим растениям.
   Тут я бросил взгляд на соседний участок и обнаружил такое!
   – Смотри, бабушка, что творится у соседей, а ты всё о шаровидной туйке причитаешь, которая стала чуточку однобокой! Какая мелочь по сравнению с соседями!!!
   На соседнем участке теплица из поликарбоната компании Воля, как потом сообщила бабушка Таня, почти совсем новая, была продавлена до земли ровно посередине, задрав бока к небу, как будто на ней посидел какой-то огромный великан.

   – Вот это да-а-а! – протянула бабушка, а Соня расширенными глазами смотрела на эту катастрофу и даже немного побаивалась увиденного зрелища. Видно было, что немного струхнула от такого разрушения и ужаса.
   – Бабушка, а почему этот прозрачный домик развалился? – с опаской спросила трусиха.
   – Потому что на поликарбонат снегу навалило! Оно и провалилось. Ясно! – авторитетно разъяснил я.
   – Э не-е-е-т, – тихонько, почти шёпотом произнесла бабушка Таня, – тут совсем другое дело было. Даже в местной газете и в интернете тоже писали об этом случае, – и пошла быстро в дом.
   – Ты куда? – спросили мы хором.
   А она быстренько-быстренько засеменила в дом, словно убегала от кого-то.
   – Я печь топить пошла, – не оглядываясь, бросила она.
   Мы с Соняшкой побежали следом, струхнув уже по-настоящему. Дело было к вечеру. Лёгкие сумерки быстро сгущались и как-то тревожно стало и зябко на улице.
   – Какой такой случай? В какой газете? – спрашивала Соня, стягивая куртку и шапку в прихожей.
   В огромное окно терраски виднелся кусок провалившейся, почти раздавленной теплицы. Покорёженный бок остатками поликарбоната сверкал в лучах заходящего солнца, рёбра металла угрожающе чернели, как остатки скелета динозавра. Бабушка растапливала печь.

   – Принеси пару поленьев из сарая, – не оглядываясь, сказала она мне.
   Я вышел на крыльцо. Вид искорёженной теплицы не выходил у меня из головы. Какие-то мутные сумерки посеяли во мне ужас. Молниеносно нырнув в сарай и схватив в потёмках два берёзовых полена, я, стремглав, сигая через две ступени и отдуваясь, вернулся в дом.
   – Что с тобой? – хитро спросила бабушка Таня.
   – Ничего! – ответил я, – ты будешь рассказывать про случай из газеты и интернета?
   – Что тут рассказывать? Об этом весь город говорил. Почему это вы не в курсе? Короче. Дело было так: тридцать первого января за три часа до Нового года, где-то в девять часов вечера, через наш городок в Москву на новогоднее представление, что около Спасской башни Кремля бывает каждый год, летел с подарками Дед Мороз и сильно опаздывал.

   – Во-о-о-т, это ты сочиняешь опять! – сказал я разочарованно и ушёл в другую комнату.
   – Рассказывай, рассказывай! – кричала Соня. – Мне очень интересно!
   – Олень из упряжки деда Мороза около канала поранил ногу. Доставая из сумки волшебное снадобье для раны, дед Мороз уронил в прорубь, оставшуюся от рыбаков подлёдного лова волшебную палочку и поэтому не мог очутиться с помощью волшебства в нужном месте в нужное время. На электричке в Москву он не мог ехать, так как неиссякаемый мешок с подарками был так огромен, что не влезал в двери электропоезда. Оставался только старый потрёпанный ковёр-самолёт с огромными дырками. Взвалив раненого оленя (он же не мог его бросить в беде!) и необъятный мешок на драный ковёр-самолёт, он потихоньку двинулся в путь. Дед Мороз очень устал, так как держал и оленя, и мешок и боялся, что сам свалится через дыру ковра прямиком в лесную чащу. Он выдохся и уже не мог двинуться с места и решил немного передохнуть, ведь до Москвы было ещё далеко. Скорость маленькая. Он боялся не успеть к двенадцати часам ночи, когда пробьют куранты.
   Посмотрел он вниз, а там огро-о-о-омный сугроб намело. Он-то думал, что это сугроб, и решил на нём немного передохнуть, попить чаю и съесть пирожок, а это была заметённая снегом теплица наших соседей. Ну, они с оленем и мешком подарков и приземлились прямо в середину сугроба! Только немного отдышались, и тут – хряк! Теплица не выдержала. Проломился пластик и железная крепёжная основа. Засыпанные снегом, накрытые сверху ещё и ковром-самолётом, дед Мороз и олень еле-еле откопались. Вот такие дела тут происходили в новогоднюю ночь!
   – И что? Об этом писали в интернете? – высунув голову из-за двери, иронично сказал внук.
   – Рассказывай дальше, – прошептала Соня, махнув рукой на брата.
   – Не веришь? – спросила бабушка, – Завтра утром я тебе покажу доказательства. Они в саду лежат. А сейчас спать быстро, а то уже полдесятого.
//-- * * * --//
   Когда все угомонились и уснули, бабушка Таня достала листок бумаги и написала: «Дорогая Снегурочка! Если что-нибудь случится, это письмо – для тебя! Мы тут с оленем застряли, а интернет не ловит. Я знаю, ты не растеряешься без нас и проведёшь праздник весело, чтобы всем приглашённым было хорошо. Если мы с оленем попадём в больницу в городе Талдоме, то оттуда позвоним с чьего-нибудь телефона. Сейчас мышку попрошу, чтобы отнесла письмо на почту».
   Бабушка Таня запечатала письмо в старый серый конверт и подписала: «Снегурочке лично в руки», затем вышла на улицу и спрятала письмо под камень около лавочки. «Завтра расскажу, что мышка письмо потеряла, а Дед Мороз успел на праздник. Ковёр-самолёт всё-таки сработал на славу».

Душевный человек

Накануне нового года, несмотря на пандемию коронавируса, народ стремится к празднику души, а душе хочется теплоты отношений, взаимопонимания и любви. Праздники в офисах, аудиториях, кафедрах, производственных помещениях, автозаправках и прочих местах, скромные – на троих, четверых, и размашистые – на пятьдесят и более человек – делают людей осознающими уходящее время, и если человек уже немолод, то приходит и понимание его невозвратимости. Разная степень расслабления приводит либо к доброте души и любви ко всему человечеству, либо к яростной ненависти к прозябанию на рабочем месте и одновременно к начальству, которое синтезирует бесконечность ненавистного процесса. Иногда не совсем твёрдая походка возвращающегося после корпоратива человека завершается заземлением на покрытой снежком лавочке и лёгкой дрёме до простуды. Иногда даже бывают кулачные бои, результатом которых офонаревшие глаза с прищуром смотрят на мир, а кровавая юшка из разбитого носа довершает красочные мазки предновогоднего полотна жизни.

Татьяна Семёновна никогда не выпивала алкогольные напитки, критически относилась к тем, кто не может остановиться, когда уже начал, зато очень любила с иронией во взгляде наблюдать окружающий мир в эту благодатную пору.
Спустившись в метро и войдя в открытые двери вагона на станции Октябрьская, Татьяна Семёновна обнаружила рядом с собой большое пузатое тело, наполненное алкогольными напитками до степени любви к жизни, но одновременно с уже обосновавшемся на лице ярким темно-синим фонарём. Тело раскачивалось в разные стороны, но большие крепкие волосатые руки держались за поручень и обеспечивали ему вертикальное положение, а внимательные глаза ещё пока с интересом фиксировали окружающий мир.

   На платформе стояло нечто эфемерное, тщедушное, закутанное шарфом по самые брови, но всё же мужского рода, и одним глазом примерялось войти в вагон, а другим шарилось в смартфоне. Двери вагона замигали красным цветом. Двери мигали, юноша стоял на платформе. Пузатое тело крепкого богатыря заволновалось, он резко придержал ногой сорок восьмого размера дверь и, захватив астеника за грудки и оторвав от земли, втащил в вагон со словами:
   – Заходи уже, бл…дь!
   Это была добрая человеческая забота о ближнем, помощь в нерешительности и поддержка в колебаниях. Двери закрылись, и поезд тронулся. Могучий пузан опустил парня на пол. Ноги молодого человека несколько расползлись и не хотели фиксироваться.
   – Я девушку жду! – слабо проблеял паренёк, – мы на Октябрьской договорились…

Житие мое

   Леночка выгрузила постиранное бельё на стол, быстренько набила стиральную машину новым, заметив под ванной обкаканные штанишки внука, добавила их сверху, и в этот момент зазвонил телефон.
   – Лена, я проезжаю мимо твоего дома. Сейчас стою на перекрёстке. Пулей прилетай. Я тебе передам куртку для внучки и труселя с футболками для внука. У меня мало времени, – скороговоркой выпалила подруга и отключилась.
   Лена набросила куртку, схватила ключи, кошелёк и, приоткрыв дверь в кабинет мужа, громко сказала:
   – Я на секунду выбегу, а ты развесь бельё, а то прокиснет.
   – Куда это ты собралась? – игриво проворковал муж, не отрываясь от компьютера. – На свиданку побежала?
   – А куда же ещё? – раздражённо промычала Лена и хлопнула дверью.
   Машина Ольги была припаркована рядом с остановкой автобуса. Лена тяжёлой трусцой доскакала до перекрёстка, дотанцевала до остановки и, тяжело отдуваясь, плюхнулась в машину подруги. Ольга, у которой «было очень мало времени», о чём она ранее говорила Лене, забыла о неотложных делах, и подруги целый час прочесали языками, при этом масштаб пролетевшего времени ощущался, как пять минут с копейками.
   – Какой там мешок детского барахла? Большой? – а то мне ещё надо хлеба купить, молока и творога, – вздохнула Лена, – муж на удалёнке, и мы едим целый день, как будто с голодного края. Смотри, какой кендюх вырос, – Лена распахнула куртку и продемонстрировала тощий животик.
   – Ой, не кокетничай! Маленький мешочек с детским, не тяжёлый. Давай я тебя до магазина довезу. Ё-моё, мне же за внуком в школу надо!.. Ну, ещё успею! – Ольга высадила Лену у магазина «Продукты», коих в спальных районах Москвы было видимо-невидимо, и укатила.
   С продуктовой сумкой в одной руке и мешком с детской одеждой в другой Лена медленно подползала к своему подъезду. Конечно, молоком и хлебом не обошлось. Взяла ещё яблок, апельсинов, увесистый вилок капусты и пучок сельдерея, две банки зелёного горошка со скидкой и ещё по мелочи – овсяную кашу, шоколад фабрики Крупской, чечевицу и фасоль – два берёшь, третий в подарок. Около своей двери Лена поняла, что ключи достать не сможет, и позвонила. С весёлой улыбкой муж подхватил сумки и, радостно сообщив, что бельё он развесил, скрылся в кабинете.

Лена сбросила куртку, вымыла руки, утёрла пот, всё ещё струившийся по лбу, и вошла в кухню, чтобы задорно продолжить нескончаемые домашние дела. Взгляд её упал на гору мокрого белья, которая по-прежнему лежала на столе, продолжая киснуть. Лена недоумённо заглянула в стиралку. Распахнутая пасть стиральной машины зияла сверкающей пустотой, а на леске у потолка благоухали по́том, какашками и несвежим телом носки, штаны, трусы и прочее сухое нестиранное бельё, заправленное в машинку перед пробежкой к подруге.
– Житие мое! – Лена хотела заплакать, но потом выпила воды и хохотала до слёз в одиночестве, так как муж был сильно занят. У него начался РОСПРИРОДНАДЗОР на удаленке.

Катастрофы

   Кресло с подлокотниками, видимо, давало ему возможность сидеть за столом с прямой спиной и поднятым подбородком. Я смотрела на старческое лицо и удивлялась отсутствию глубоких морщин, а мелкие в этом вечернем освещении небольшого зала ресторана не были заметны. Наша встреча в кругу семьи по поводу 94-летия моего дяди, отца моей двоюродной сестры, произошла случайно в связи с его приездом в наш город из Сибири, и мы решили, что праздновать такие даты нужно каждый год, а может быть, и каждый день.
   Из аэропорта его встретил племянник, и дома старик был уже через полтора часа. Отдохнул и сразу – в ресторан. Суета поздравлений у праздничного стола потребовала пересадки, и дедушка передвинулся на другое кресло, без подлокотников, но продолжал сидеть с выпрямленной спиной, как балерина на пенсии.
   Все мы знали его тяжкий жизненный путь, неистощимую энергию сбора информации о наших предках, волею судьбы заброшенных из Польши в Сибирь, и дальнейшее повествование о жизни потомков этих людей с непростой, трагичной и жестокой судьбой. Трудолюбие, с которым каждый из них проходил свой жизненный путь, частично передалось нам, потомкам, и мы несём свой крест, стараясь быть полезными семье, близким, Родине. Что, как не служение Отчизне, оправдывает эти потери и насыщает смыслом терпеливые, наполненные бесконечным трудом, будни, переросшие в года и сформировавшие образ жизни наших предков?!
   Облик старика и реакция на беседу в прошлый его приезд, два года назад, разительно отличался от нынешнего, но невольная улыбка на губах и гордая осанка остались прежними, только взгляд порой становился потусторонним, погружённым в себя, немного усталым, иногда отсутствующим. Воспоминания искрой возрождали блеск старческих глаз, и на минуту он становился прежним. Несколько раз ему хотелось произнести тост, что он делал всю свою жизнь легко и глубоко, проникая в суть происходящего. Нынче же несколько попыток заговорить утонули в поисках нужного слова, он смутился. Сел. Глаза увлажнились. Глубокая старость стояла у порога, но ровная спина, улыбка, искра памяти не подпускали к нему эту неизбежную ипостась, приходящую порой к людям, которым нет и тридцати.

   Будучи в прошлом председателем колхоза, директором школы, отцом шестерых детей (трое своих, трое приёмных), он сохранил ироничный юмор. С трудом поднялся, хотя его усиленно уговаривали говорить сидя, и, набрав в лёгкие воздуха, произнёс:
   – Мои дорогие родные и друзья! – он вздохнул и пошатнулся. – Я рад вас видеть и слышать! Мои дети и внуки всегда со мной. Мне очень приятно, что вы пришли ко мне в гости. Мои родные приезжают ко мне и на 80 лет, и на 90 лет и на другие такие КАТАСТРОФЫ!

   Его улыбка во весь рот обезоружила нашу компанию. Все засмеялись, загалдели и выпили за сказанное, а я подумала, что катастрофой мне сейчас кажутся и мои пятьдесят лет, так быстро пролетевшие, не наполненные никакими подвигами и никакими свершениями. Из воспоминаний – только полёт в Бангкок и в Сан-Франциско. Не голодали, целину не поднимали. Саяно-Шушенскую не строили. Лишь только гуляли среди пирамид Египта, игровых дворцов Лас-Вегаса, по побережьям Родоса и так далее, и тому подобное. Эти грустные мысли я быстро отмела, как глупый мусор, и воскликнула с восторгом, поддерживая моего дядю:
   – Ну, друзья, мои! За то, чтобы такие КАТАСТРОФЫ случались как можно чаще и у всех желающих!!! Ура-а-а! – и все подхватили радостными голосами.

Когда обнимает одиночество

Зимняя пора в нашем городе не балует солнечными днями. Сегодня чистое голубое небо без единого облачка безраздельно предоставило свои просторы для разгула лучистого светила, живительно освещающего заскучавших в недельных сумерках снегопада людей. Сейчас, когда я, как всегда, тороплюсь по делам, хвалю себя за правильный выбор общественного транспорта, а именно – трамвая. Длинная пробка на Строгинском мосту застопорила движение, а я – молодец! – оставила машину на стоянке недалеко от дома. Не «сижу» в телефоне, не листаю документы, а, сощурив глаза, подставляю лицо искристым солнечным лучам, заполняющим трамвайный вагон. На остановке вошла молодая мама с малышом примерно четырёх лет, сидящим в коляске. Мамочка пристроилась на сидении за моей спиной, а малыш, круглолицый, круглоглазый и круглощёкий, выкарабкался из коляски и остался на сидении передо мной, задумчиво сощурившись от солнечных лучей, катнул две маленьких машинки, зажатых мохнатыми серыми варежками в каждой руке. Его грустные глаза взглянули за окно, где простиралась панорама Москва-реки, а пытливый взгляд ловил материнский, погружённый в смартфон, и не находил отклика. Нескончаемый перегон от остановки всё длился и длился, и мне показалось, что его глаза наполнялись слезами. Ему хотелось рассказа о том, что это за река, какие волшебные корабли шли по ней в дальние страны, почему мороз не заморозил всю поверхность воды, откуда прилетели утки, копошащиеся на водном пятачке?.. Его грустные глаза всё печальнее смотрели мне за спину. Видимо, мама разок ответила на его призывный взгляд, и он улыбнулся с надеждой, которая быстро угасла. Рядом с его лицом стоял прикреплённый к поручням валидатор, посредством которого пассажиры фиксировали оплату проезда.

   Малыш опять глянул в окно. Мне показалось, что его глаза снова наполнились влагой. К этим атрибутам грусти добавились плачущие губы со взрослым внутренним сдерживанием этого, не всегда даже взрослыми контролируемого, процесса. Затем он подошёл к валидатору, долго смотрел на него, тронул его варежками и произнёс:
   – Алиса, расскажи мне сказку!
   Мои нервы сдали. Мне захотелось сказать: «Иди сюда, малыш! Я расскажу тебе тысячу сказок!». Мои глаза, как и глаза этого малыша, увлажнились. Мелкий бисер брызнувших слёз я незаметно поймала в платок и поняла, что пора в отпуск.

Кофе с участковым

   Никогда не знаешь, с кем тебе придётся пить вечерний чай.
   Блямкнула смс-ка: «Тётя Лена! Я уехала к дяде Серёже на три дня. Покормите, пожалуйста, кота. Ключ лежит за вашей вазой в прихожей».
   Моя девятнадцатилетняя соседка, проживающая без родных, но с периодически посещающими молодую бесшабашную голову то подругами, то друзьями, не давала нам скучать. Приходилось участвовать в воспитании и оказывать помощь при драматических обстоятельствах, спасать от ревнивых парней с тяжелыми кулаками, снабжать нурофеном, когда температура зашкаливает, наливать постного масла, если не на чем жарить картошку, и так далее, и тому подобное. С разницей в шесть секунд после смс-ки позвонили в дверь, и на пороге нарисовалась физиономия участкового.

   Я могу с уверенностью утверждать, что это именно участковый, а не мошенник, напяливший лейтенантские погоны, так как неделю назад я имела счастье познакомиться с ним в подъезде, и мы обменялись телефонами. Он в сопровождении дам из нашего подъезда выходил из лифта и строго спросил меня, входящую в лифт:
   – Вы здесь проживаете?
   – А вы что, наш новый участковый? – так же сурово спросила я, так как предыдущий абсолютно не соответствовал своему назначению.
   Новый подробно записал в журнал моё имя, отчество, фамилию и год рождения, а я только его ФИО, про год рождения забыла спросить.
   – Здравствуйте! – бодро вымолвил лейтенант и поинтересовался, кто проживает в квартире справа. Я ответила, что ему наверняка известна эта старушка, так как список жильцов у него наверняка имеется, но он не унимался и спросил:
   – А кто проживает слева?
   – А здесь проживает небезызвестная вам девушка Юля девятнадцати лет, инциденты с которой вам, видимо, уже известны. А что, собственно, произошло?
   – Я тут получил по электронной почте информацию, что по этому адресу вчера произошла драка и Юле рассекли губу, которую зашили в медицинском учреждении, которое нам и сообщило о произошедшем.
   – Боже мой, – воскликнула я, – вот оно и продолжается: то разбивают вдребезги стекла на входной двери молодые горячие поклонники, а то уже и хозяйке стало доставаться, с кровопролитием. Она мне прислала смс с просьбой покормить кота.
   Я достала из-за вазы ключ и потрясла перед глазами участкового.
   – Предлагаю войти в квартиру Юли и посмотреть, что там сейчас происходит!
   Я осторожненько вставила ключ в дверь, но он застрял, и поворачиваться в замочной скважине отказался.
   – Замок сменили, – трагично произнёс участковый, – этот ключ не от этого замка!
   – Кто и когда успел сменить замок, если только вчера Юлю отлупили и зашили в медпункте?!
   – Это вопрос! – драматично произнёс участковый, а в моей голове пронеслась буря мысленных процессов.
   Поскольку я неоднократно наблюдала в квартире странных подружек и молодых людей разного возраста, в голову лезли современные случаи с аферистами, отжимающими квартиры у стариков и молодых дураков. Мне чудилось, что Юльку обманули, отняли квартиру, заменили замок, и теперь она окажется на улице, брошенная всеми.
   – Вы понимаете, – я сверлила глазами участкового, заглядывая ему прямо в сердце, – здесь проживали бабушка и дедушка Юли вместе с её мамой, потом они поумирали, и Юлина мама, вырвавшись на свободу от опеки старших, понеслась в свободное плавание, бросив дочь на произвол судьбы. Юля эта никому не нужна. Иногда её опекает дядя, но у него самого пятеро детей, – произнося эту тираду, я старательно набирала номер Юли и её мамы, но телефоны были недоступны.
   – Ну что же, заходите ко мне, – скомандовала я, – напою вас чаем, и мы продолжим следствие.
   Участковый потоптался в коридоре, пытаясь выяснить, есть ли у меня бахилы, но на мой недоумённый взгляд снял ботинки и сел на кухне на стул.
   – Чай, кофе? – напористо и быстро спрашивала я.
   – Лучше кофе! – участковый рассматривал стены кухни, увешанные картинами ничего общего не имеющими с назначением помещения.
   Пока я металась по кухне, приготавливая кофе с молоком и одновременно дозваниваясь до дяди Юльки, я выясняла, является ли товарищ участковый представителем власти или нет? И если является, то какими обладает полномочиями?
   – Никаких полномочий у нас теперь нет, – грустно вздыхал участковый.
   – Как – нет? А где же они?
   – Что мы можем? – сетовал участковый. – Ничего, – отвечал сам себе.
   – Как же так? Что значит НИЧЕГО?
   – Это значит, что мы даже не можем заставить не шуметь в ночное время… – грустно констатировал он, отхлёбывая кофе с печеньем.
   – Так что, по-вашему, если у вас нет оружия на поясе, вы не имеете права проводить беседы с людьми, что мо́жно делать, а что нельзя? Нужно обязательно шмальнуть в потолок, чтобы народ образумился? Вы понимаете, что вы представитель ВЛАСТИ! Вы обязаны воспитывать выпавших из человеческих норм заблудших овец независимо от того, шестнадцать им лет или девяносто три. За последнее время, если судьба нас сталкивала с полицией, никакой помощи мы не получали! Полное бездействие! Скажите, почему так происходит? – мой вопрос повис без ответа.
   Представитель власти смотрел на меня маленькими чёрненькими глазками, его пухлые губы жевали печенье, а возраст его соответствовал возрасту моего младшего сына.
   – Я вот добрый и отзывчивый! – вздохнул он. – Все мои ровесники уже майоры, а я всё в лейтенантах хожу! – участковый опять вздохнул и отпил кофе.
   В эту секунду совершилось соединение с дядей Юли, который ничего толком мне объяснить не смог, кроме того, что Юля едет к ним и скоро будет.
   – Дорогой, позвоните, пожалуйста, когда она приедет!
   – Да-да-да, – пообещал дядя, да так потом и не позвонил.
   Когда отозвалась Юля, сбивчивым врунишкиным голосом она сообщила, что поколотили не её, а её подружку, тоже Юлю. Не знаю почему, но мне как-то стало легче на душе, видимо, когда лупят не своих, то на душе гораздо светлее. Мою соседку по батюшке зовут Юлия Сергеевна, а её подружку – Юлия Леонидовна, как выяснилось в процессе беседы. Когда две Юли тосковали дома за бокалом вина, её подружка решила позвонить другу Боре, чтобы стало веселее. Это называется: поиск приключений на свою задницу. Боря с удовольствием приехал, видимо, тоже с ними попил винца от души, и когда Леонидовна шутя стукнула его по спине или погладила, точно неизвестно, то ли от чувств, то ли дернулась рука, он заехал ей в рожу со всей мужской дури (это со слов Сергеевны). Юляшка упала и рассекла себе губу об край ножки табуретки, получила лёгкое сотрясение мозга, четыре синяка и две ссадины на спине. Боря преспокойно ушёл на работу, так как это произошло под утро, и ему было уже пора.
   – Вы представляете, тётя Лена! Взял и ушёл! На работу! – чирикала Юлька по телефону мне в ухо. Её наивное контральто не могло поколебать моё недоверие, так как я неоднократно ловила её на лжи. Врала Юлька, как пела романс: реалистично и трогательно.
//-- * * * --//
   Вчера сквозь сон, часа в четыре утра, мне показалось, что громыхнул упавший у соседей шкаф. Зная активную жизнь соседки, я заглянула в глазок, потом приоткрыла дверь, но звонкая утренняя тишина больше ничем не нарушалась, и я опять пошла спать. А оказывается, что в это время Борис лупил одну из Юляшек, движимый какими-то неведомыми нашему поколению порывами.
   – Теперь я понимаю, почему следователь многократно у разных людей выпытывает информацию по одним и тем же обстоятельствам! Чтобы выяснить истину, нужно обязательно выслушать ещё и Бориса! Он наплетёт вам ещё чего-нибудь интересного, – прошептала я.
   – Да-а-а-а!.. – протянул участковый. – Надо, видимо, их вызвать в опорный пункт для опроса и написания заявления. Этот Боря Медведев у нас уже неоднократно лупил людей женского рода в нашем родном районе.
   – Специализируется на этом? Видимо, это более безопасно, чем людишек мужского рода лупить? – Я пытливо смотрела на участкового, допившего кофе, многократно похвалившего напиток, и видно было, как не хочется ему уходить на службу.
   – Хочу вас предостеречь, – тихо сказал участковый, – в последнее время часто звонят с моего рабочего номера и вымогают деньги. Причём, вы заметили, у меня есть некий акцент. Я чуваш по национальности. Так вот, они тоже акцент делают. Один раз сделали акцент, а старушка оказалась лингвист и отличила чувашский акцент от узбекского и поняла, что это был не я.
   Я потеряла дар речи.
   – Так вот, – продолжил он. – Сразу кладите трубку, если денег захотят, и по этому же номеру перезванивайте мне!
   Он одел ботинки, и я проводила его. За Юлькиной дверью мяукал кот в поисках еды и общения.
   – Терпи, дружище! – посоветовала я ему, а он ответил мне длинным мяа-а-а-ау!..

Леди

В связи с замужеством дочери Мариночки у Татьяны Петровны и Василия Алексеевича Журавлёвых появились новоиспечённые родственники. Евгения Ивановна и Борис Васильевич Окоёмовы оказались милыми и гостеприимными людьми, о чём супруги Журавлёвы сообщили всем своим друзьям и знакомым, которым гораздо меньше повезло с такого рода родственными отношениями. Проживали Окоёмовы в небольшом городке Энске в комфортном частном доме с чудесным садом и небольшим огородом, который был с любовью отстроен всего десять лет назад – настоящее детище супругов. В восьми километрах от города располагалась дача Журавлёвых, и летом они часто навещали Окоёмовых. Дача Журавлёвых не могла сравниться ни с какой стороны с домом Окоёмовых: обыкновенный участок в шесть соток с деревянным туалетом под облепихой и душевой кабинкой, прижавшейся к стене бревенчатого домика, но сад был неимоверно красив.
Прелестное лето походило к концу. Всегда удивляешься, насколько быстро пролетает всё прекрасное, и как долго тянется что-либо занудливое или отвратительное!..

Следует заметить, что Василий Алексеевич, академик Российской академии естественных наук, нельзя сказать чтобы витал в облаках, но парил в пространстве свежего воздуха подмосковной дачи, да и несвежего воздуха Москвы тоже, по той простой причине, что являлся по специальности зоологом-орнитологом, а орнитология, как известно, связана с птицами, что всегда ассоциируется с полётом. Известно, что не только орнитологам бывает чужд быт с его проблемами, но множеству других профессий, хотя профессии здесь абсолютно ни при чём. Вся суть парящих в облаках находится где-то в крови или внутри в подвздошной области, между рёбрами и животом.
Его жена Татьяна Петровна, стройная и высокая дама, производила впечатление настоящей леди. Всякий знает, что ЛЕДИ – это титул английских аристократов, но со временем его стали использовать в разговорной речи как вежливое обращение ко всякой женщине. Несмотря на шесть соток, Татьяна Петровна, с жемчужными серьгами в ушах, таким же браслетом и ожерельем, изящно копалась в огороде, забывая снять перстни и кольца, а потом, естественно, не забывала ополоснуть всё это от земли. Ах, как прекрасно быть леди! Ты несёшь шлейф своего предназначения по уборке дома, готовке еды три раза в день, обработке сада и огорода не просто как человек трудящийся – как ЛЕДИ! Жена академика, чёрт побери! Это вам не трынь-брынь!

   На исходе августа готовясь к возвращению в Москву, к труду и обороне, супруги посетили новоиспечённых родных и вернулись на дачу слегка подшофе в прекрасном расположении духа и тела. В гостях, отмечая сразу три дня рождения (угораздило родственников родиться в один день с Татьяной Петровной), побеседовали о литературе, в частности, коснулись Ювалья Ноя Харари, его книги «21 урок для XXI века». Побеседовали о том, что делать с захлестнувшей мир эпидемией фейковых новостей. Поговорили о дизайне садового ландшафта, о новых течениях в театральных премьерах, пригубили на посошок и отправились к себе на дачу.
   – Давай солью́ воду из бака, она немного не свежа! – сказал Василий Алексеевич, наблюдая, как сойка на старой яблоне демонстрирует ему свои обольстительные позы. Её голубое в крапинку крыло, нежно-палевая грудка, освещённая вечерним солнцем, так очаровали орнитолога, что он открыл кран слива и погрузился в созерцание природы.
   – Дорогой, брось шланг под деревья, пусть туда льётся вода, – проходя мимо, заметила жена.

   – Да бог с ним, пусть сливается в канализацию, – отмахнулся академик.
   – У нас нет канализации, ты что-то путаешь, дорогой! – промямлила леди, следуя в сторону кустов черноплодной рябины, увесистые гроздья которой согнули ветви до земли.
   – Ну, куда-то же стекает из душа вода! Что-то меня радикулит прострелил! – многозначительно произнёс Василий Алексеевич и направился к качелям отдохнуть.
   – Пойди и намажь спину долгитом, – озабоченно сказала женщина. Она очень не любила болезни, но с возрастом они окружали всё плотнее и бесконечнее и приходилось мириться с неизбежным.
   От куста черноплодки с чашкой, наполненной ягодами, жена побрела к дальней грядке за морковкой, за ней вился аромат французских духов и пара комаров, обожающих этот запах. Когда Татьяна Петровна вернулась к крыльцу, она обнаружила огромную лужу, катастрофически прибывающую, а источником этой несвежей, пахнувшей затхлостью (и даже хуже) лужи был переполненный бетонный небольшой резервуар для слива воды из кухни и душа. Понимая, что у мужа прострел, она бросила морковки под куст сирени, небрежно сунула чашку на крыльцо и сдвинула вбок крышку ёмкости. Из-под неё хлынула грязная вода со смрадом, плавающей плесенью и грязью.
   «Ну вот! Сказала же – брось шланг под деревья!» – подумала женщина и стремительно бросилась в сарай, схватила палку и попыталась прочистить трубу слива, но не тут-то было. Труба оказалась забита, а вода всё прибывала и прибывала. Бедная ЛЕДИ перекрыла кран и принялась вычерпывать грязь из зловонной ёмкости. Со дна давно нечищеного бака поднялось что-то омерзительно гадкое. Ничего не оставалось делать, как вычерпывать всё это ведром.
   Татьяна Петровна вспомнила нецензурные слова, которые накопились в голове за всю жизнь. Представить себе невозможно, как человечество может жить без этих спасительных слов! Нежно-голубое домашнее платье, щедро политое гадостью из сливной ёмкости, прилипло к ногам, лоб вспотел, волосы взъерошились, а когда пришедший муж сильно удивился, а потом нежно прокряхтел: «Давай я тебе помогу!», Татьяна Петровна повторила все слова, что накопились за жизнь, удивляясь самой себе. Тем не менее простреленный Василий Алексеевич подхватывал наполняемые стоящей на четвереньках женой вёдра и тащил их, поскрипывая и постанывая, в навозную кучу. В борьбе с бытом на десятом ведре задрожали ножки и ручки, но раз настоящая русская женщина взялась за дело, при этом у неё есть такой одухотворённый помощник, она должна довести это дело до конца! Кольца, браслеты и ожерелье из жемчуга уже не позвякивали, облепленные гнилью, а пылко помогали хозяйке в её необходимом деле.

   Ёмкость, много лет ожидающая чистки, обрела, наконец, желаемое состояние. На сороковом ведре Татьяна Петровна уже не тратила силы на слова. Она просто выполняла свой семейный долг. Если бы хоть одна живая душа увидела в этой смертельной схватке выражение лица Татьяны Петровны, то главный герой любого американского триллера показался бы ангелом небесным по сравнению с её неистовым, страстным, красным и ужасным отображением на некогда нежном женском личике. После сражения с действительностью женщина приняла душ, поблагодарила сама себя, что всю воду не слили, высушила волосы и, попивая чай из мяты, мелиссы, душицы и малины, произнесла:
   – Даааа, ЛЕДИ я так и не стала. Не судьба!
   Неприятный запах недозрелого гумуса преследовал женщину весь вечер. Она без конца обнюхивала руки, плечи, грудь, которые пахли ромашковым мылом, но запах не исчезал. Замоченные в стаканчике с раствором Ферри ювелирные украшения, видимо, тоже купались с удовольствием.
   Вот странно, канализации нет, а запах есть!

Магия слова

   Пятнадцать минут одиннадцатого, а молодой стройный мужчина уже идет домой с лыжами в руках, откатавшись в утренних сумерках по заснеженному перелеску. Я с завистью смотрю на его румяное лицо. Мне было хорошо видно всё удовлетворение и счастье, которое он получил, общаясь один на один с природой. У меня, наверное, хорошее зрение, ведь я дома, у окна на втором этаже четырнадцатиэтажного дома в знаменитом московском районе Чертаново, отчётливо вижу выражение лица чужого мужчины, пружинисто двигающегося мимо моего дома.
   Всегда приходила мысль, что название прибилось от слова ЧЁРТ, хотя историки утверждают, что ещё в 1563 году, например, по городу Ярославлю ходил житель Иван Федорович Чертанов, то почему бы его многочисленному потомству не перебраться поближе к Москве и не обосноваться здесь, дав имя деревеньке? Если копать глубже, наверняка сам хозяин фамилии был ещё тот, по характеру, конечно, чёрт хвостатый. В русских сказках этот персонаж не только злой, но и игривый, похотливый, озорной, хитрюга и прощелыга.
   Эх, куда это меня понесло с утра пораньше?..
//-- * * * --//
   Осторожно, не торопясь, вспоминаю позавчерашний день. Бывает же такое! В этот день восемь лет назад умерла моя мамочка. Замечательная, простая русская женщина из города Кимры. Ещё при Петре I сапожный промысел процветал на этой земле, как сирень весной. Время бежит, ботинки всем нужны, и в 1917 году село Кимры стало городом советской обувной промышленности, а какие валенки там валяли – ого-го! В 1920 году родилась моя мамуля. Так сложились обстоятельства, что избранником мамочки стал бравый парень местного производства, но с небольшим недостатком. Он был моложе мамочки на восемь лет, и это стало причиной бесконечной ревности на все пятьдесят лет совместной жизни, хотя он и говорил:
   – Дорогая, ты мой правый валенок, а я твой левый!
   – Вот именно, что левый! Вам только налево и дорога!!! – возмущалась мамочка.
   Их разборки вызывали сначала раздражение и злость, а потом уже иронию и тайный смех, а тайный потому, чтобы мамочку не обидеть. Если честно, положа руку на сердце, у неё, видимо, были веские причины на этот счёт, но нам – мне и сестре – это доподлинно неизвестно.
   Каждый год из этих восьми лет мы собираемся и поминаем нашу роднулю, при этом хочу добавить, что ушла она в возрасте девяносто трёх лет. Вот и в этот раз мы сидели за накрытым столом: я, мой муж, свекровь, племянница, сестра и папочка, которому в августе зафиксировали девяносто три года. Хочу добавить, что всякий раз, когда ему выпадает осушить бутылочку коньяка на чьём-нибудь дне рождения или на новый год, из всей нашей команды он единственный, кто стремится тотчас же пуститься в пляс, при этом стоит заметить, что очень уважает танго и вальс.
   Уже помянули маму. Начались воспоминания: трогательные до слёз, смешные, связанные с ревностью и другими жизненными недоразумениями; наши детские впечатления, скромный быт, работоспособность мамы и на работе, и дома; хитрости отца на жизненном поприще (как показывает жизнь, мужские хитрости гораздо изворотливее женских) семейных неурядиц; и многое-многое, что является цементом семейного счастья. Вспоминая маму, каждый из нас неоднократно прослезился, и отец в том числе, хотя мы видели, что после её смерти он воспрянул и несколько расцвёл и улыбка, когда-то блуждающая, а теперь постоянно присутствующая на его лице, превращает его в абсолютно счастливого человека. И тут под впечатлением нежной любви к ближнему я от чувств, поверьте мне, без всякого умысла со слезами от смеха после милых воспоминаний, говорю:
   – Заждалась там тебя мамуля! – все покатились со смеху, а у папы закрылись глаза, задергались веки, дыхание стало прерывистым и сиплым, руки опустились вдоль тела, выпала рюмка с коньяком и закатилась под стол.

   Муж вскочил, принялся массировать ушные раковины отца.
   – Вызываю скорую! – закричала племяшка.
   Тело отца обмякло и начало сползать на пол. Муж нацепил пояс, прикрепил ремень отца к своему, и мы общими силами в гробовой тишине перетащили его тело на кровать. Муж продолжал теребить красные уши отца, сестра капала валокордин, я капельками вливала раствор в полуоткрытый рот папы. Безжизненное тело отца никак не реагировало на наши манипуляции. Скорая прилетела мгновенно. Наш сбивчивый хор остановила врач жестом и прошла в комнату. Отец открыл глаза.
   – Здравствуйте, – громко сказала врач.
   – Здравствуйте, здравствуйте! – задорно ответил папа, потрогал руками голову и продолжил, – чуть с мамой не встретился!!!
   – Как вас зовут?
   – Аркадий Иванович Сидорчук.
   – Сколько вам лет?
   – Девосто три годика стукнуло. Я с тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения.
   – Где вы живёте?
   – Тут недалеко, Чертановская, 84, квартира 58, четвёртый этаж.
   – Как вы сюда приехали?
   – На трамвае 48, от меня до дочки всего две остановки, у меня и палочка есть на всякий случай.
   Доктор посмотрела на нас круглыми глазами.
   – Чем занимаетесь дома? – при этом она измеряла давление, щупала пульс, рассматривала глаза отца.
   – Хожу в бассейн, играю в преферанс с друзьями, нас мало осталось, слушаю радио Орфей. Изумительные вещи передают! Недавно знаменитую симфонию Шостаковича прослушал от начала и до конца. Вы знаете, аж прослезился от чувств!!! Ещё гуляю, когда время есть.
   – Какой сегодня год?
   – Как какой? Ковидный 2021, чтоб он провалился. А Вас как зовут?
   – Меня? – врач ещё шире вытаращила глаза. – Евгения Семёновна…
   – Очень приятно!
   – Какие вы пьёте лекарства?
   – Какие лекарства? Никаких не пью. А зачем?
   – Но от давления же пьёте?
   – От какого давления? У меня с давлением всё окей-какава!
   У врача наступил предел вытаращивания глаз. Мы переглянулись. Худенькая доктор молча всплеснула руками, оделась и показала нам поднятый большой палец.
//-- * * * --//
   Когда скорая уехала, мы ещё выпили по три рюмки коньяка, а папе заварили чай «Дивный вечер». Провели сто пятьдесят девятый раз беседу по переезду к нам. Получили категорический отказ и еле-еле уговорили переночевать у нас.
   – Дорогая, – сказал мой муж, саркастически улыбаясь, – сначала было СЛОВО и с этим словом надо быть осторожными.
   – И не говори, – только и смогла вымолвить я и посмотрела в зеркало на свой трясущийся подбородок.

Муж на час

   Самое отвратительное – когда нет времени, тебя ждут важные дела, нужно успеть и нельзя опаздывать. А тут: начинает капать из полотенцесушителя или ещё неизвестно откуда, поступает вода в места, где должно быть только сухо – и всё! Понимая, что официальные органы, обеспечивающие твой незатейливый быт, типа «Жилищника», ничего быстро не сделают, Татьяна Петровна набрала номер срочной помощи под названием «Муж на час» с хорошими отзывами и недешёвой платой.
   Обещанные двадцать минут прибытия супер-мастера-ремонтника-мужа на пятнадцать минут, как её уверили по телефону, растянулись на два часа ожидания и бесконечное количество телефонных звонков от самого мастера, который заблудился в трёх соснах и не мог найти Кутузовский проспект на карте Москвы. Дрожащие коленки Татьяны Петровны не выдержали нервного ожидания, её трясущаяся рука всё же набрала номер начальника и жалостливо обрисовала ситуацию с полотенцесушителем и небольшим потопом в ванной комнате. Начальник гаркнул, что совещание перенесено на завтра, и чтобы в 8.45 она была в его кабинете.
   От сердца отлегло. Дыхание выровнялось, но, как ни успокаивала Татьяна Петровна свою дрожь, одна коленка всё же время от времени подрагивала и подпрыгивала. Утешало одно: вторая успокоилась. Стало быть, надо выждать немного и всё наладится. Татьяна Петровна не знала, что успокоилась она РАНОВАТО.

   После очередного звонка от мастера хозяйка наведалась в ванную. Лужа на полу не стала больше, но в стояке туалета ручеёк увеличился и устремился на второй этаж. Множество тряпок заполнило возможные протечки, а мастера всё не было. Она осторожно набрала номер диспетчера. В этот момент в дверь позвонили.
   На пороге стояло нечто микроскопическое, худощавое, лысое, красноглазое, с огромным чемоданом в руке, казалось, что не существо пришло с чемоданом, а чемодан – с существом, и нестерпимо благоухало перегаром.
   «Боже мой, – отчаянно подумала Татьяна, – за что? За что мне это?» Её природная деликатность не позволяла ей развернуть визитёра и с порога отправить куда подальше.
   – У вас всё в порядке? – робко спросила она.
   – Да, конечно, а что такое? – игриво пророкотало существо, давая петуха и сбиваясь на фальцет.
   «Как «что такое»? – подумала Петровна. – Ты же с бодуна! Что ты можешь соображать? Господи, за что?..»
   Существо тем временем прошло в коридор и принялось натягивать бахилы. Все его манипуляции – дрожащие руки, натужные движения, невольное кряхтение и стоны от наклонов – сразу напомнили Татьяне Петровне её бывшего запойного мужа, с которым она давно разошлась, но память твёрдо зафиксировала всю эту мразь, связанную с пьянством. Одна мысль терзала её мозг: «Как избавиться от этого экземпляра?!».
   Заглянув в стояк с коммуникациями, «Муж на час» застыл и долго рассматривал содержимое шкафа. Безмолвно и неподвижно застыло его тело над унитазом. Руки крепко держались за дверцы шкафа. Терпение Татьяны кончилось, и она громко спросила:
   – Вы на городском транспорте приехали?
   – Нет, я за рулём! – хрипло промямлил он, не оборачиваясь, а туалетная комната уже наполнилась парами перегара, и он выплеснулся в коридор.
   – Как «за рулём»? – вырвалось у Татьяны Петровны.
   – Очень просто, – гавкнул кадр, – у меня чемодан тяжёлый.
   «Муж на час» вынырнул из туалета и вошёл в крошечную ванную. Домик-то был построен в 1980 году, ещё при Советской власти. Всё крошечное, но функциональное. Он застыл в дверном проёме. В тридцати пяти сантиметрах от его носа сверкал никелированный полотенцесушитель, из стыков которого капала вода. Неподвижно уставившись на него, «муж на час» принялся заполнять перегаром ванную комнату. Минуты казались Татьяне Петровне часами, но тут он задал вопрос, который вернул Татьяне Петровне уверенность в себе, способность к самообороне, отчётливое неприятие происходящего и желание немедленно прекратить это безобразие.
   – А где у вас полотенцесушитель? – его блуждающий взгляд уставился на Татьяну Петровну.
   Гневным голосом мужского тембра, которым Татьяна Петровна никогда в жизни не разговаривала, она произнесла:
   – Спасибо за визит! Можете идти! Сколько я вам должна? – эти слова звучали как счет не на жизнь, а на смерть: РАААЗ! ДВАААА!
   «Три» она произнести не успела. Мужичонка уже собирал манатки и твердил:
   – За вызов 500 рублей! За вызов 500 рублей!!!
   Прошло три дня. Утечку устранил Жилищник. При словах «Муж на час» Татьяну Петровну ещё неделю кидало в дрожь. Стоит упомянуть, что перегар таким ядовитым винтом ввинтился в стены и вещи, что проветривание квартиры, где торчало пятнадцать минут существо, затянулось на две недели.

Мышь и детский врач

   Татьяна Сергеевна Дедушкина всю жизнь проработала детским врачом, медленно шагая по жизни от участкового педиатра до заведующей отделением в стационаре. Накопленный опыт общения с детьми, плачущими, насупленными, кричащими от боли или страха перед неизвестным, упрямыми, наивными, недоверчивыми и искренне открытыми навстречу чужому, но, по их интуитивному ощущению, доброму человеку, не превратил её в методичный с железной волей «метроном», отщёлкивающий секунды жизни, иногда очень необходимые в череде диагнозов и лечебных назначений. Пенсионный возраст рано или поздно приходит, но лучше рано, чем никогда, как афористически изрекают писатели этого короткого и чудесного литературного жанра. Детишки Татьяны Сергеевны давно выросли, не осчастливив её золотое сердце внуками, и она в компании девяностолетней мамочки и трёх кошек проживала в московской квартире родителей, отдав свою семье дочери.
   Многочисленные недомогания, приходящие волей-неволей с возрастом то к родителям, драматические или, чего греха таить, – трагические, а иногда и к детям – неожиданные, – всё это постигает каждую семью на земле. Кому-то везёт больше, кому-то – меньше, но, как говорится, «в каждом дому́ по кому́».
   Активное лечение детишек сменилось в жизни Татьяны Сергеевны лечением мамы и домашних питомцев. С кошками постоянно происходили то поносы, то рвоты, то непроходимости, и детский врач мужественно спасала их от смерти, затрачивая на лечение больше, чем на хлеб насущный, но, слава богу, это происходило эпизодически.
   Третий этаж классического панельного дома постройки семидесятых годов прошлого века находился на уровне ветвей могучих берёз и клёнов, по которым скакали белки и карабкались другие зверьки, несмотря на урбанизацию окружающей среды. Городские постройки становились всё выше, шире и круче, и голуби, воробьи, синицы, белки, мыши, крысы и другие синантропные животные странным образом адаптировались к этим неприродным условиям и продолжали жить и, что главное, – размножаться.
   На балконе Татьяны Сергеевны в аккуратном белом шкафу, оставшемся ещё от дедушки, ровненько стояли пакеты с запасами круп, муки, соли, сахара и так далее. Эта черта осталась с советских времён и теперь почти отсутствовала у нового поколения, питающегося сиюминутно в многочисленных кафешках и фастфудных ресторациях.
   И вот однажды… Татьяна Сергеевна обнаружила на чистеньком бежевом линолеуме балкона гречневую и рисовую крупу. С недоумением открыла дверцу и обомлела: прогрызенные пакеты красовались струйками и горочками содержимого. Замученная дачными преподношениями отряда своих кошечек, которые каждую пойманную мышку приносили к хозяйке и требовали поощрения, Татьяна сразу поняла ситуацию. Пока она тщательно расфасовывала запасы, ещё не опробованные мышами, по банкам с крышками, возле нее толклись кошки, путались под ногами, отирались и равнодушно осматривали территорию. Мышка то́чно побывала здесь и мало того – она наверняка планировала продолжать посещения. Кошки несколько дней провели на страже, но безрезультатно. Мышильда прогрызала специально оставленный для индикации её пребывания пакет с пшеном и скрывалась в неизвестном направлении. Обстановка накалялась. Мышенция посещала балкон, а кошки не могли её поймать.

   «Нет, нет, нет! Я не буду мучиться бессонницей!» – мысленно говорила себе Татьяна Сергеевна.
   Она вышла на кухню. Экзальтация восклицаний напрочь убила перспективу прихода сна. Накапав в рюмочку настойку пустырника, с удовольствием вдохнув его аромат, она взяла небольшую баночку из-под варенья, до блеска отмытую мамой, тихонько приоткрыла дверь на балкон и остолбенела. На милом жёлтеньком линолеуме сидела жирная мышь и закусывала. Недолго думая, Татьяна Сергеевна резко наклонилась и накрыла мышь банкой. Давно так грациозно и стремительно она не наклонялась до самой земли и так виртуозно не попадала прямо в цель, то есть не охотилась так легко, так точно и так молниеносно.
   Вообще-то она никогда ни на кого не охотилась, быть может, кроме комаров и других летающих кусак, но даже комаров она отгоняла, а не пришлёпывала. Ей вспомнилось лето, дача, комары… «Ведь у насекомых тоже жизнь, которая даётся один раз, и прожить её надо так… – подумала она в этот момент. – Эдак меня бог знает куда занесёт!!!» – на этой мысли она остановила взгляд на меланхоличной мышке, которая без паники обдумывала обстоятельства.
   Из коридора появилась мама, медленно бредущая в туалет.
   – Что случилось? – спросила она растерянно.
   – Вот, мышь поймала… – так же растерянно произнесла Татьяна.
   Мышь сидела под банкой и, отбросив глупые обдумывания ситуации, продолжала ужинать как ни в чём не бывало.
   – А же где твои коты? Почему не учувствуют? – мама разглядывала мышь с опасением и некоторым отвращением. – Смой её в унитаз! – категорически и коротко произнесла она и скрылась за дверью туалета.
   Татьяна Сергеевна аккуратненько просунула под банку картонку, чтобы перенести мышку вместе с ловушкой на улицу, прошла на кухню, и тут из туалета вышла мама, ознаменовав свой выход соответствующими звуками сливного бочка.
   – Смой её в унитаз! – коротко повторила она.
   – Мама, прекрати! Я её на улицу вынесу!
   – На какую улицу? Сейчас три часа ночи!
   – Ничего страшного, я разберусь!
   – Смой в унитаз и – всё!
   Татьяна Сергеевна возмущенно посмотрела на мать, задела локтем дверь, картонка упала на пол, мышь сделала двойное сальто, мягко приземлилась на тапочек мамы, подпрыгнула, нырнула между ног Татьяны Сергеевны как футбольный мяч и исчезла под шкафом.
   – Ё-моё́!!! Ой! Что ты натворила! – голос мамы пронзительно зазвенел в регистре колоратурного сопрано, затем она произнесла такие слова, которых Татьяна никогда от неё не слыхала. Мама продолжала свою речь, переходя с колоратуры на меццо и обратно. Татьяна уже разбудила спящих кошек и притащила их за шиворот на кухню. Закрыв дверь, за которой неистовствовала мама, она судорожно затыкала проём внизу двери тряпками, чтобы мышь не переселилась в другие комнаты, и начала отодвигать шкафы. Сонные кошки искали пищу. Веник шарил в особо дальних закутках.
   Последний шкафчик и – последняя надежда… Зрители матча под названием «Ловля врага» в мамином лице неотрывно следили за происходящим из-за стекла кухонной двери. Может быть, Мышильда уже в другой комнате, валяется на диване и смеётся над бедной Танюшей…
   Но вот из-за шкафа зверёк шмыгнул в сторону и был накрепко схвачен Эсмеральдой. Кошка, не торопясь, потрясла мышку и принесла к ногам Татьяны. Несмотря на это, пришлось долго уговаривать кошку отдать мышь, та держала её зубками и гордилась собой! В конечном итоге мышка, совершенно живая и здоровая, только обслюнявленная немного, смирно сидела в новой двухлитровой банке, и было видно, что она очень хочет закусить. Утирая пот со лба, Танюша открыла кухонную дверь. В коридоре стояла мама-болельщица и с ужасом и восторгом смотрела на банку с мышью.
   – Смой её в унитаз!.. – опять прошептала мама в который раз, как заклинание.
   Таня молча посмотрела в её глаза. Завернула мышку в газету и выбросила её с третьего этажа на газон с цветами. Мышь выскочила из газеты, и Татьяне показалось, что она помахала ей хвостом, потом шмыгнула в сквер около дома. Яркий фонарь освещал пустынную улицу и комнату Татьяны Сергеевны. У её ног отирались кошки и тихонько мурлыкали. Ну не может детский врач убивать животных, тем более смывать их в унитаз!..
   Сон на удивление пришёл быстро и был крепким и безмятежным.

Обиженные огурцы, или Посылка судьбы

   Дачный сезон начался не совсем удачно. Владимиру Алексеевичу пришлось заседать на многочисленных учёных советах, Росприроднадзоре, диссертационных советах и прочее почти до самого июля, поэтому две микроскопические грядки огурцов слишком поздно обрели своих постоянных хозяев. Огурцы нехотя показались из скудного «чернозёма» и в ожидании ежегодной навозной подкормки замерли в росте.
   Навоз развозили по дачным участкам цыгане, яркие представители российского населения по надувательству и объегориванию. Хотя эти улыбающиеся жители нашей земли – просто младенцы по сравнению с теми, кто ходит в костюмах от HugoBoss и с внимательными и серьёзными лицами наживается на гражданах страны на, так сказать, законных основаниях.
   Позапрошлогодний навоз, приобретённый у цыган в мешках по сто рублей, изобиловал глиной и в прошлом году закончился. Рабочие хлопоты по делам кафедры и другие неотложные дела напрочь стёрли из памяти Владимира Алексеевича эту мелочь по удобрению огурцов навозным разведением. А огурцы ждали и ждали. Они медленно наливались обидой. Слово НАЛИВАЛИСЬ здесь совершенно неуместно. Огурцы медленно усыхали, тормозя в росте и развитии. Вот так будет правильнее! – Огурцы затаили обиду.
   Провидение вняло их молчаливой энергетике и послало Алексеичу навоз в лице румяного смешливого цыгана с наглым громким голосом, тараторившего без точек и запятых, что следует немедленно приобрести «по сто писятрэ за штуку последние шесть мешков, так как больше нет, и вряд ли будет!!!»
   Алексеич вспомнил позапрошлогодний навоз с глиной и категорически отказался. Цыган настаивал. Пришедшая на помощь Алексеичу жена еле-еле отбилась от продавца, поддерживая мужа.
   Еле живые огурцы всё слышали и пригорюнились. Соседи собирали огурцы вёдрами, солили и закручивали в банки. Алексеич в недоумении обсуждал с женой происходящее:
   – Ну ты посмотри, Лидочка! Что это такое? Все гребут лопатой, а мы сорвали два крошечных и – баста!!!
   – Дорогой! А может быть мы не правы. Надо было, хоть и с глиной, но купить этот чёртов навоз! Может, нам провидение этого нахального цыгана прислало в помощь огурцам?
   – Ну что ты несёшь, дорогая?! Какое провидение? У тебя же высшее образование! Опомнись!
   – Нет, дорогой, здесь что-то не так! Недаром этот кучерявый так страстно уговаривал! Теперь уже поздно… Июль закончился. Навоз тоже. Будем покупать огурцы. В этом году «праздник» не состоялся. Ни клубники, ни малины, ни огурцов. Такие мы огородники хреновые! Зато Росприроднадзор радуется твоим присутствиям, и диссертанты ликуют от твоего рвения!!!
   Ворчание жены не входило в планы профессора. Ночью ему приснился сон, как белки-летяги лупили и грызли друг друга, и он проснулся от сердцебиения и в поту.

   Жара сменилась приятной летней прохладой. Синее небо с огромными кучевыми облаками периодически затягивалось серыми тучами, и земля орошалась благостным дождём. Очередной диссертант подъехал к дачной станции за отзывом, и Алексеич укатил, дабы передать документ страждущему защитить свои исследования.
   Распахнутые ворота не стали запирать в ожидании хозяина. Жена трындела по телефону, когда к воротам подошёл яркий представитель цыганского табора лет так четырнадцати. Перебивая активный женский диалог, а попросту не обращая на него никакого внимания, громко и отчаянно с белозубой улыбкой запричитал скороговоркой бесконечную фразу о навозе, его остатках и дешевизне за сто пятьдесят рублей мешок. Жена прекратила разговор и, быстро прошептав: «Я тебе перезвоню, доча!», побежала покупать мешки. К приезду мужа пара мешков покоилась под навесом от дождя.
   – Дорогой! Я купила навоз у цыган! – радостно сообщила она мужу, – понимаешь, это судьба нам посылает! Уверяю тебя! По негласному требованию огурцов!
   Муж рассмеялся и пошёл разводить навозный полив.
//-- * * * --//
   Не прошло и трёх дней, как цыганский опилковый навоз сыграл свою магическую партию. Огурцы, как говорится, попёрли, клубника покраснела, малина ожила.
   Судьба всегда посылает нам возможности, предоставляет случаи, иногда – по нескольку раз, а мы решаем, воспользоваться ими или нет. Так выпьем же за то, чтобы принимать правильные решения, и тогда всем будет хорошо – и огурцам, и профессору, и его жене!!!

Обожалка

   – Обожалка Георгиевна звонила тебе пять минут назад, я сказал, что ты в душе, – сказал муж и направился на кухню. После кресла за компьютером это было второе по значимости место разнообразного наслаждения в потоке жизненного процесса, которое привлекало мою вторую половину.
   Имя «Обожалка» Юлька получила давным-давно. Её восторженное «ОБОЖАЮ!» звучало к месту и не к месту: от восторга и от ужаса, в театре, на выставке, когда гремел салют, когда пела Хибла, когда какой-нибудь козёл стриг свою собаченцию в нашем перелеске, когда она прижимала к груди новорожденного сына, когда сосед Виктор дал в морду соседу Стасу (по ошибке – нужно было дать соседу Кириллу), короче, нет числа её эмоциональному «ОБОЖАЮ!». Поначалу она обижалась на нашу кличку, но потом привыкла, а заодно привыкли все родные и близкие, включая и дальних.
   Я набрала её номер и понеслось.
   – Ты представляешь, мне свалился с неба билет на концерт Анны Нетребко, у Маринкиной подружки Ритки муж запил, я его обожаю, ну надо же так вовремя напиться, поэтому она пойти не может, и я-а-а-а-а-а-а, – она запела тоненьким голоском изображая певицу, – пойду на её концерт, который будет в Кремле, у неё юбилей, всего полтинник, какой восторг, – она говорила без точек и запятых, лучистое счастье сыпалось прямо из телефонной трубки мне в ухо.
   – Расскажешь потом, рыбка моя, – проворковала я, отжимая мокрые волосы, оставшиеся на голове в мизерном количестве после коронавирусной болезни. Я прекрасно знаю, что Обожалка не зловредная, не завистливая, не злобная, а просто эмоционально заряжена за троих. Видимо, кому-то не досталось чувств и эмоций, а ей отсыпалось за них.
   С Юлькой мы познакомились в женском туалете научно-исследовательского института лет тридцать назад. Осматривая себя перед зеркалом, я заметила её виртуозный самовяз кофточки из недорогой шерсти, а поскольку я разбиралась, где, что и почём, активно экономя небольшие деньги собственной зарплаты младшего научного сотрудника, то без всякой задней мысли восхитилась и её виртуозностью, и её экономией:
   – Какая милая вещь, из дешёвенькой шерсти?! – небрежно бросила я, нисколько не ожидая негативной реакции.
   На что обиженная Юлия воскликнула:
   – Да! Из недорогой! И что!? – и дерзко с вызовом уставилась на меня.
   Мы были молоды и прекрасны. С тех пор мы не расставались.
   – Крайности рождают гениев! Безумный, он же гениальный, разве это не две стороны одной и той же медали? Возьми фильм «Парфюмер», какой жесточайший гений! – Юля блистала глазами и жала моё предплечье. Мы всего лишь гуляли по маленькому осеннему перелеску. Она вдыхала запах прелой листвы и восхищенно и мечтательно говорила:
   – Вот такие бы были на свете духи́, я бы обязательно их приобрела…Какой нежный ностальгический аромат ушедшего лета…
   – Дорогая моя Обожалка! Помнишь, когда летом ты вытряхивала из кроссовок листья и семена полыни, ты перетирала их в руках, вдыхала аромат и твердила эти же слова? «Ах, если бы были духи́ с таким вот ароматом, я бы обязательно их купила!», – я передразнила её тоненьким, мечтательно приторным голосом, – и я так и не поняла, то ли ты вдыхаешь запах полыни, то ли духан застарелых кроссовок!!!
   – Какая ты, Катя, злопамятная и занудливая! – её восторг частенько гасился моим «холодным душем», но ненадолго.

   Я боялась, что Обожалка позвонит мне ночью после концерта Нетребки, и выключила телефон, чтобы спокойно на старости лет доспать до утра и не спугнуть свой жиденький сон, всё более и более нежный, и хрупкий, и с каждым годом такой драгоценный и необходимый.
   Она позвонила на следующий день. Её обожанию не было предела. От подробностей и восторгов даже у меня покатились мурашки по коже, и мысленно я прослушала всех исполнителей-участников концерта, от Пласидо Доминго до Чечилии Бартоли. Мы немного всплакнули от чувств, и тут я вставила свои пять копеек:
   – Ну не будешь же ты расстраиваться, что юбилей Нетребки отпраздновали, через десять лет ей жахнет шестьдесят и, возможно, чей-нибудь муж опять нажрётся, тут тебе и билет!
   – Ты, Катерина, невыносима! С тобой невозможно серьёзно разговаривать. Откуда в тебе эта ироничная сатира с юмором? Пойми, такое бывает раз в жизни. Вот у тебя, быть может, не будет никогда! – обиделась Юлька и повесила трубку.
   Через полгода у Обожалки обнаружили рак и срочно прооперировали. В палате лежали шесть женщин разного возраста, от двадцати пяти до восьмидесяти пяти лет. Все с разницей в два-три дня были разрезаны и зашиты, поэтому все как одна одинаково медленно начинали ходить, держась за стены, у каждой спереди висела дренажная ёмкость с кровавого цвета лимфой, всем было больно, все размышляли о печальной перспективе, и каждая надеялась на чудо. Все начинали новую жизнь.
   Когда я приехала навестить Юльку в больнице, наступил глубокий вечер. Совсем скоро прекращались визиты, и я очень торопилась. Полутёмный коридор с освещением на сестринском посту казался бесконечным. Палата в конце коридора с полуоткрытой дверью подозрительно странно издавала звуки музыки. Подойдя поближе, я с удивлением услышала сонату Бетховена № 17 «Буря». Музыка неслась валом, сметая всё на своём пути, и мне показалось, что палата пуста. Я заглянула в приоткрытую дверь и обнаружила всех, кривых, качающихся и дрожащих женщин, около Юлькиной кровати. Музыка неслась из её телефона и подходила к финалу. Прозвучали последние аккорды. Пожилая женщина, присевшая на край Юлькиной кровати, сказала:
   – Никогда такой какофонии не слышала! А понравилось всё-таки. Мой муж в тюрьме сидел полжизни, а я его ждала. Так он как услышит какой оркестр, да ещё увидит, что с дирижёром, так сразу выключает. Говорит, дармоеды они. А частушки любил, – тут она перешла на шёпот и, видимо, частушку пропела. Палата взорвалась дружным хохотом, а Юлька воскликнула:
   – Как я обожаю частушки! И Бетховена тоже!
   Одна из женщин, высокая, худая, сутулая, пропела скрипучим голосом:

     Когда были две груди,
     Муж шептал: «Не уходи!»
     Одна теперь осталася –
     Я на фиг ему сдалася!

   Взрыв хохота прервала медсестра, принесшая поддон с множеством шприцов.
   – Уколы, уколы, девочки! Давайте попы.
   Я окликнула Юльку. Она вышла в коридор, похудевшая, бледная, с синяками под глазами, полными искрящегося необъяснимого лучистого веселья.
   – Я думала, вы тут страдаете, а вы ржёте, как лошади.
   Юлька задела дренаж, и по едва мелькнувшей гримасе я поняла, как ей больно.
   – Катя, ты устала? После работы тащилась на другой конец города! Береги себя! Что привезла? Корюшку? Вот чудо. Обожаю!!! – и она затараторила о том, какие тут чудесные врачи, какие добрые медсёстры, ну и что же, что столько человек в палате и туалет в конце коридора и один на тридцать человек, зато весело и все друг другу помогают. Неловко шевеля оперированной рукой с удалёнными лимфоузлами, она очистила корюшку и с причмокиванием съела, изобразив на лице свою главную черту – ОБОЖАНИЕ жизни на земле.

Одинокий стул

   Не прошло и сорока лет, как я почувствовала наконец, что путешествовать надо в одиночку, а не тащить с собой элегично настроенных, замедленных как мысленно, так и физически, подруг, пребывая в постоянном ожидании последних, забывающих то одно, то другое.
   Моя привязанность много лет, что мы встречались после моего неудачного брака и развода, по-прежнему пребывала в женатом состоянии, и ожидание его свободных минут меня настолько удручало, что терпение иссякло, и я поняла: вот она, настоящая свобода и мысли, и тела, и души! Экскурсионные поездки на выходные или путешествие в отпуск преобразили мою жизнь, насытив её спокойствием, познанием истории городов и местечек, где мне удалось побывать за эти пять лет счастья. Подсчитывая как-то на досуге количество городов, городков и мест, где я побывала, изумлению моему не было предела. Почти семьдесят с небольшим хвостиком, если я чего-нибудь не забыла или не пропустила!
   Нельзя сказать, что я одинокий бирюк и терпеть не могу людей и общество. Мне хватало мимолётных общений в пути, когда к вечеру каждый возвращался в свою каюту или гостиничный номер и больше не беспокоил меня. Отдельные знакомства оказались по интересам и темпераменту значительно ближе, чем некоторые родственники, и мы продолжали переписываться в интернете и даже иногда встречаться, тем более что я живу в Москве, а через этот город пульсирует вся Россия.
   Поездка в Энск настолько грела душу, что я невольно улыбалась сама себе и своим мыслям. Капризный великовозрастный мальчик изводил свою мать, а я, глядя на него, думала: какое счастье, что мои дети уже выросли!
   – Я перфекционист! – капризно вещал мальчик, – мне не нравится это, и вот это есть я тоже не буду! Я хочу…
   Какие слова выучил, думала я, дать бы тебе по попе или по шее – и всё бы сразу наладилось. Я ХОЧУ, ХОЧУ, ХОЧУ – только и слышишь от всех и каждого! Хотя я сама ни по попе, ни по шее детям почти не всыпáла. Наверное, дети раньше, как говорят старики, были другими. Рассмеялась сама себе: вот и я стала рассуждать, как бабушка. «Я хочу!» Эти слова родители слышат с утра до вечера. Я слышала эти слова беспрерывно и от бывшего мужа тоже. Почти двадцать лет в браке, а совсем не помню, чего же всё-таки тогда хотела я́? А чего хотели все вокруг… Эта смесь их желаний превратилась в моём мозгу в бесконечный компот, выливающийся из чаши изобилия, и нет ему конца и края.
   Наступил тот момент моего осмысления мира, который называется классикой вечных истин. Омар Хайям в каком-то 1000-ом году от Рождества Христова произнёс знаменитые строки, увековеченные на бумаге: «…ты лучше голодай, чем, что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало…». Прошли не то что века – тысячелетие, люди осмысливали или не обращали внимания на эти слова, и мне потребовалось сорок лет жизни, чтобы душа моя обрела смысл этих строк.
   Я вышла на палубу, подальше от визжащего перфекциониста. Наш теплоход подходил к Валааму. Кучевые облака превратились в чёрно-серые, порывы ветра усилились. Дождь хлынул внезапно и обильно. Его шум восхитил моё сердце. Хотелось слушать и слушать эти шуршащие порывы музыки природы.
   На палубе, кроме меня, ни души. Поскорей запечатлеть этот кусочек многообразия моментов жизни! Я достала смартфон. Одинокий пластмассовый стул у лееров верхней палубы, оставленный, видимо, таким же любителем Омара Хайяма, как и я, смотрел в бушующую воду.

Сверкнула молния с последующими литаврами грома. Я ощутила такую любовь к этому одинокому стулу, как будто это живое существо мне было послано Богом. Боже мой! До чего я дожила? Мне со стулом лучше, чем с живыми людьми! Я прицелилась на бушующий пейзаж волн и дождевых струй, и вдруг стул под воздействием ветра медленно вполз ко мне в кадр и задумчиво остановился. От неожиданности я остолбенела. Его мокрая, исхлёстанная дождём спинка развернулась, и одинокий стул сидением вперёд пошёл ко мне навстречу, мокрый и несчастный. Он позировал, как фотомодель на подиуме. Повинуясь неведомому движению сердца, я пошла под ливневый водопад, подхватила это несчастное создание и принесла под навес. Смех душил меня. Снимая в каюте мокрую одежду, я расплакалась, потом снова рассмеялась и пошла на ужин в ресторан в прекрасном расположении духа.
Теперь у меня есть Стул или другие живые Вещи, с которыми мне будет хорошо.

Оля

Перелистывая страницы книги о Новом Иерусалиме, обнаруживаю фамилию основателя Государственного историко-художественного музея «Новый Иерусалим». Это последнее название часто переименовывающегося за годы своего существования хранилища исторических и церковных ценностей. Архимандрит Леонид (Кавелин) в 1874 году в трапезной палате Новоиерусалимского монастыря создал музей Патриарха Никона – первое название собрания памятных предметов монастыря. Это было началом сбора коллекции будущего огромного хранилища произведений, пополняющих первую опись музея. В то время, когда о новом здании музея ещё не было и речи, мы бродили по трапезной и не представляли, что основателем был дядя нашего сотрудника Института биофизики МЗ СССР Щебланова Виктора Ювеналиевича.

   С тех пор миновало каких-то тридцать лет. Теперь огромное здание, построенное в стилистике «зелёной архитектуры», вмещает сразу несколько выставочных проектов и несколько тысяч посетителей. Бывшая трапезная, в которой столько лет ютился музей, исполняет другие функции.
   Посетив в прошлом году выставку Малевича, мы с настроением отправились на новую экспозицию семейства Брейгелей, дополненную фламандскими и голландскими их современниками, никогда не выставлявшимися в России. Хоть апрель и весенний месяц, но холодом дышал, как февраль. Пронизывающий ветер бодро подгонял нас к входу в музей.
   Команда из пяти человек – я, моя сестра, её подруга Марина с мужем и подруга подруги – перезнакомились и рассредоточились по залам музея. Брейгели старшие и младшие щедро поделились с нами картинами своего быта и мировосприятия. Практически сразу сформировалось представление об эпохе и характерной прослойке общества, их жизни и заботах. Под впечатлением увиденного мы притихли и умиротворённо приземлились в буфете.

   Перекусив прихваченными с собой бутербродами, фруктами и шоколадом, мы отправились в обратный путь.
   На удивление внезапно разогнанная хмарь от порывов ветра расступилась и ослепительно-яркое солнце осветило весь Ново-иерусалимский монастырь. Белоснежные облака оформляли сверкающий золотом купол, красота открывшегося пейзажа казалась нереальной.
   Подругу подруги звали Оля. Меня поразила эта милая женщина, доброжелательная и застенчивая. Немного бледная, без косметики. Правильные черты лица и необыкновенное тепло глаз. Интеллигентность в общении. Слушает, тихо отвечает, внимательно смотрит. Увлекается графикой. Рисует. Её подруга Марина позже прислала мне рисунки собаки, сделанные рукой Оли. Милый пёс, видимо, французский бульдог, преданно смотрел в глаза хозяйке. Иногда, когда он отворачивал мордашку, Оля рисовала его пухлое тельце в разных позах.
   Коллекция Валерии и Константина Мауергауз «Младшие Брейгели и их эпоха, нидерландская живопись Золотого века», лихо сформированная хозяевами за последние двадцать лет, умиротворяюще подействовала на нас. Надо же немного «повладеть супермаркетами», чтобы потом накопить на Брейгелей, не каждому дано. Мы почувствовали и воочию убедились, что человек не меняется. 1520 год на земле или 2020 – не имеет никакого значения. Люди лгут, льстят, воруют, чревоугодничают, но хотят праздника в жизни и иногда делают его себе и бесконечно трудятся, надрывно и тяжело, на всевозможных поприщах.
   Расслабленные и погруженные в себя, мы возвращались домой. Прощаясь у метро, Оля вложила в мой карман мешочек с конфетами, которые объевшиеся мы уже не хотели попробовать. На удивление, эти Питерские конфеты фабрики Н.К. Крупской стали моими любимыми. Странные торговые обстоятельства почему-то лишили столицу этого лакомства, и я покупала эти конфеты в подмосковных маленьких городках, где их было вдоволь.
   Часто вспоминала милое лицо Оли и её необыкновенное обаяние.
   Вижу как будто сейчас картину «Букет цветов в глиняной вазе» 1599 года рождения, около которой долго стояла Оля. Яна Брейгеля-старшегоза страстное увлечение цветочными натюрмортами прозвали Бархатным. Букет невероятный. Цветы собраны из разных времён года и в этом – парадокс сюжета. Тюльпаны, лилии, розы, ирисы, нарциссы и колокольчики вместе в тугом букете поражают своим реалистичным разнообразием. В полумраке зала на освещённом полотне художника ярко виден профиль Оли. Её задумчивое лицо прекрасно и спокойно. Удивительным теплом веет от маленькой фигурки, в то же время некая сдержанность говорит об океане внутреннего мира. Каждый из нас – вселенная со своими звёздами и бездной, с витиеватыми противоречиями и философским спасением от суеты с помощью литературы и искусства. Это полотно Яна Брейгеля с цветами целого лета, с профилем милой женщины почему-то осталось в моей памяти.
   Ничего в общем не мешало мне позвонить и встретиться с ней, но быт, как всегда, затягивает: мешали то дела, то случаи. Казалось, ещё есть время, ещё всё впереди. Однажды в ясный сентябрьский день я спросила у сестры:
   – Как там Марина?
   – Всё хорошо, – ответила сестра.
   – А как Оля поживает? Вспоминаю её часто, всё не решаюсь позвонить. Мы ведь не близко знакомы. Её угощение стало моим любимым. Теперь только Питерские конфетки ем, – мне хотелось продолжать говорить об этой женщине и как можно больше узнать о ней, но я натолкнулась на тяжёлый взгляд сестры.
   – А Оля умерла. В августе. От скоротечного рака.

//-- * * * --//
Шок от этой новости сразил меня. Задушили спазмы слёз. Я не могла вымолвить ни слова. Между этой печальной новостью и нашим лучезарным походом миновало всего четыре месяца.
Я открыла наброски французского бульдога, сделанные рукой Оли, и почувствовала сердцем, душой, кожей, как неисповедимы пути Господни!

Отцы и дети

   Мысли двадцатилетней соседки, курящей на балконе Dunhill в полдевятого утра (ещё спать не ложилась):
   «Как все задолбали! Хватит спать! Иди, учись! Почему не сдала экзамен? Хватит скакать с подругами до полуночи! Иди, работай! Ты нашла работу? Когда найдёшь? Не кури. Не пей вина, а водки – тем более!
   Соседи снизу задолбали: не шуми по ночам! Соседи слева заколебали – дымом от сигарет тянет им, видишь ли, в квартиру, музыку сделай потише… А курить вообще нигде нельзя: ни в подъезде, ни на балконе, ни в коридоре, а где курить-то???
   Мишка не звонит… Я тоже звонить не буду. Ещё час-другой потерплю, а там посмотрим. Данька супер, но жмот ужасный и хвастун.
   Уже третий раз вижу с балкона одну и ту же картину в доме напротив: старый пень тащится на работу и, выйдя на улицу и задрав голову, машет своей старой пнихе, которая на пятом этаже торчит на балконе и благословляет его вослед. Он, кстати, уже в который раз забывает дома свою клюку, и его бабка выбрасывает её ему с балкона. Сегодня не исключение: клюка затерялась в сугробе, и дед, осторожно ступая, немного порылся в снегу. Не шлёпнулся, молодец! Выполз из сугроба.
   О, вот и мама звонит!»
   – Да, мам, всё нормально. Кто сказал? Ничего такого. Это неправда. Почему рано встала? Да, иду на собеседование по работе. Что говорила? Что в 15 часов. Это другое собеседование. Не волнуйся. Всё нормально. У меня ночует только Юля. Да, только Юля. Какие мужские голоса? Это Юлин друг, Гоша. Он сейчас уходит. Куда, куда? На работу. Пока. Целую.
   «Ё-моё! Пора спать идти» (зевает долго и многократно).
//-- * * * --//
   Мысли деда, профессора, доктора биологических наук, идущего читать лекции по биологии в Московский государственный университет:
   «К лекции подготовился. Хорошая тема: круглые черви. По биоэтике тоже актуальная темочка: «Воспитание нового поколения с бережным и ценностным отношением к природе, окружающей среде в процессе экологического образования», но иллюстративного материала маловато… Всегда так, когда новый курс готовлю. Времени не хватает.
   Вон девчонка на балконе курит. Холодно, а она без пальто. Дурочка, заболеет! Наш сосед Кирилл то же самое делает. Двадцать лет, а ума всё нет. Не работает, не учится, пьянки, гулянки, мордобой с кровавой юшкой и сигаретный дым коромыслом. Потом звонит в дверь:
   – Сергей Петрович, у вас нет нурофена? Екатерина Ивановна, не дадите постного масла и… хлеб кончился. Может, какую книжку почитать дадите, по психологии или философии?..
   Иди, мальчик мой, наведи порядок в доме и в голове, начинай трудиться. Превращайся с помощью труда из обезьяны в человека. Чехова читай – всегда актуален. Надо бить в колокола! Милохин Даня – кумир миллионов, но есть, есть хорошие ребята. Сколько приходят на кафедру с желанием трудиться. Лентяев тоже много. Заплатят за учёбу и не посещают. Не учатся. Думают, всё с рук сойдёт за деньги. А мы наставили лентяям двоек. И что? Теперь могут кафедру премии лишить… Жена говорит, что мы молодцы! Боремся за знания у нового поколения, а не за деньги, но премия при нашей зарплате всё же нужна-а-а!..

Вчера мой друг, патологоанатом из Склифа, так заработался, что ушёл домой в окровавленных ботинках. Его в метро и задержали. Да ещё душок алкогольный после принятия в конце рабочего дня. Еле объяснился с органами. Я тоже хорош. Надел джемпер задом наперёд и весь день он меня душил, что значит Катенька не осмотрела меня перед выходом на работу и не дала в руки клюку, а то колено совсем не работает!!!»
Профессор вошёл в метро.

Булочки с начинкой

   Снежинки, подхваченные воздушными потоками, кружились как белые платья из лёгкого шифона у юных принцесс на балу. Ярко-жёлтая листва клёнов ещё не облетела, и снег небрежно облеплял огромные резные листья, трепетавшие от неожиданного соприкосновения с зимой.
   «Какой прекрасный день!» – думала Нина Петровна, прогуливаясь по тропинке Филёвского парка. Эта «неожиданная» мысль каждый день приходила ей в голову от всяких мелочей окружающего мира: от ослепительного луча солнца, пронзившего насквозь тяжёлые тучи третий день идущего дождя, от красавцев чёрных кучевых облаков, заволакивающих голубое небо накануне грозы, от само́й грозы, неистово трепавшей кроны деревьев за окном, и ей было удивительно, что кто-то проклинает погоду то за жару, то за холод.
   – Ты неисправима! – говорила её дочь, насмешливо и скептически выслушивая восторги матери.
   Снежинки, задержавшись на стволах и листьях деревьев и кустарников парка, белым узором украшали ещё не ушедшую календарную осень, но те из них, что касались тропинок и асфальтированных дорожек, уже растаяли, и мокрые пути сверкали лужами и отражали лес.

   Вдалеке навстречу Нине Петровне брели две женщины. Их неспешный ход и тихий разговор прояснился при приближении. Сильно беременные, почти на сносях, как показалось Нине Петровне, они напоминали две красивые и вкусные булочки с начинкой. Одна, как мудро решила Нина Петровна, ожидала девочку. Её широкий живот обнимал фигуру под мягким блестящим джорданом, из которого так удачно изготовили полупальто с весёлым розово-голубым рисунком. Лицо ярко обсыпали веснушки. Известно, что девчонки немножко красоты отбирают у матери. Вторая, со смотрящим вперёд острым животом, явно ожидала мальчишку. «Вот вам и пожалуйста! У одной начинка Крем де Маль, а у другой – Крем де Дев! – мечтательно подумала Нина Петровна, вспоминая, как готовила булочки с кремом с каким-то французским названием типа «де Паризьен». Надо же, какие мысли витают в голове, пока прогуливаешься в парке!» – Нина Петровна миновала двух Булочек с начинкой и плавно перетекла на соседнюю тропу.
   По щиколотку утопая в мокрых опавших листьях, дорожку пересёк высокий худой юноша со снежинками в волосах. С криком «Наконец-то я вас нашёл, булочки вы мои с начинкой! – он бросился к беременным женщинам. – Пошли в другую сторону! Мы вас обыскались! Там Стас в кафешке чай с шарлоткой взял!»
   Нина Петровна рассмеялась от души. Какое-то странное ликование наполнило её сердце. Хотелось бежать, скакать, петь и смеяться, как в детстве. А что случилось? – Ничего! Всего и дел-то, что её чувства, мысли и фантазии оказались созвучны этому долговязому будущему папаше. Почему так хорошо на душе? Наверное, потому что, когда ты слышишь, видишь и чувствуешь, что ты не одинок в своих мечтах и порывах, то как будто окрыляются твои тело и душа!

Подружки

   Как говорится, у одних людей к старости характер улучшается: мягчает, юморится, искрится, а у других ухудшается: сварливеет, занудствует, не довольствуется всем и вся.
   Уже почти пятьдесят лет дружила Лидия Петровна Крутицкая и Марина Ильинична Осипенко. За долгие годы всякое бывало, но почему-то их, таких разных, тянуло друг к другу.
   Одна дама сказала:
   – Дружить надо по месту жительства!
   Марина Ильинична долго в ночи вспоминала эти слова и даже всплакнула от тоски и боли по этой несчастной даме. Хотя Лидочка и Маринка проживали в разных частях огромного города, их связь волшебным образом не прерывалась.

//-- * * * --//
   – Лида, ты чего не хочешь назвать свою девичью фамилию? – приставала техник Оля за новогодним столом в авиационном институте. – Все назвали, а ты упираешься!
   – Вот тебя не спросила! Не хочу и всё!
   – Самая грустная фамилия Сериперидрищенко! – сказал инженер Саша. – А остальные фамилии приличные по сравнению с этой, и нечего их скрывать!
   Девичью фамилию Лидочки Маринка узнала случайно, когда познакомились семьями и крепко задружились. Выдал тайну своей жены муж Вася.
   – Я её сразу полюбил! – говорил он, весело глядя на застольную компанию и улыбаясь во весь рот и румяные щёки. – Согласился взять в жёны и исправить Косолапову на приличную фамилию «Крутицкая!» Ты должна мне сказать «спасибо»! – обратился он к жене. – А то бы до сих пор Косолаповой ходила…
   Дальше пошла семейная перепалка со смехом и шуточками.
//-- * * * --//
   После окончания института они обе попали по распределению в авиационный исследовательский институт и сразу подружились. Ели в прямом смысле слова из одной тарелки, так как столовая находилась в другом корпусе огромного комплекса НИИ, и каждый носил с собой обед в баночках. Спустя несколько лет производственная деятельность их разошлась, перенеслась в разные НИИ, и дамы занялись разными направлениями исследований, а дружба осталась, как семьями, так и с многочисленными подругами.
   С течением времени, как в кино, так и в жизни один персонаж всё воспринимал в жёлтеньком или розоватеньком свете, хотя аналитический ум обличал и правильно воспринимал всё происходящее; а другой – интеллектуальный индивид склонялся к мироощущению – всё плохо, в этой стране… у нас всегда ж…па и тому подобное.
   – Что бы я ни рассказывала, а Баба Яга всегда «против»! – смеялась Марина Ильинична, глядя на свою подругу.
   – Ну почему! – тут же возражала Лидия Петровна и пускалась в пространное объяснение своего возражения, подкрепляя собственную позицию банальностями бытия.
   Однажды подруги прогуливались по прелестному парку Зарядье в ожидании начала концерта Дениса Мацуева, билеты на который приобрели ещё месяц назад. Чудесный зимний день не трещал сильным морозцем, а слегка подмораживал кружащиеся снежинки, напоминающие вологодские кружева.
   – Какая красота! – восклицала Марина Ильинична.
   – Да уж! – проговорила иронично Лидия Петровна. – Хохлы-то совсем распоясались, как пишут в вашей прессе и твердят в зомбоящике, который только ты и смотришь. Нормальные люди не смотрят телевизор!
   – И не говори! – иронично ей в унисон продолжила Марина Ильинична. – Я – патриот своей Родины! Но вдруг таких, как я, с фамилией, начинающейся на «о» и заканчивающейся на «о» – Осипэнко, – она произнесла свою фамилию с украинским акцентом, так как и её мама, и бабушка были украинками, – будут арестовывать и – в каталажку! – она рассмеялась и посмотрела на подругу.
   – Возможно и такое! – продолжила Лидия Петровна. – Не переживай, я хоть и противник этой СВО и не патриот, но за тебя петицию напишу в органы и честно обрисую картину твоего холодильника, где в виде магнитика висит сам Путин!
   – Спасибо за поддержку! – залилась смехом Марина Ильинична. – Не забудь написать, что на даче у меня на холодильнике ещё один Путин прилеплен. Итого ДВА.
   – Ну ты даёшь! Что же ты своего любимого Путина везде приклеиваешь?
   – У меня ещё и Пушкин висит с Натальей Николаевной, и Гоголь, и преподобный Серафим Саровский, и Гагарин…
   – Ну, хватит, хватит перечислять…
   – Я вспомнила – Путиных у меня три висят. Не забудь указать в петиции. Один в пилотке, второй – на фоне красного знамени «Крым принял!», и третий – с грустными глазами под бременем власти, просто в костюме.
   – Чокнутая ты, Маринка! Пошли, а то Мацуева прозеваем!

Разок фортиссимо

   – Боже, как быстро течёт время! – Елизавета Павловна громко и скорбно вздохнула и пустилась рассуждать на эту тему. В свои шестьдесят пять она часто месила тесто из мыслей и воспоминаний, связанных с прошедшей молодостью, зрелостью, ослабевающим здоровьем, тоской и безысходностью настоящего. Мне приходилось её утешать известными банальностями типа: время не остановишь, что было – не вернёшь, реку не повернуть вспять и так далее.
   Эта женщина была моей соседкой с четырнадцатого этажа и, в отличие от остальных жителей нашего дома и вообще – современного мира, не зависала в смартфоне, айфоне и прочей технике, хотя пользование ею Елизавете Павловне было не чуждо. Соседка знала почти всё о персонажах нашего и всех соседних домов, ходила на различные курсы по программе Московское Долголетие, посещала театры, выставки, кинотеатры, в общем, вела активную пенсионерскую жизнь.
   – Роман Петрович вчера один гулял без Джека. Померла псина. Сколько ей было? Уже лет десять… Ведь мы в этом доме лет тридцать живём, всех выучили наизусть.
   – Да, печально! Один остался! А я так и не выучила всех, – призналась я застенчиво.
   – Странная Вы, Татьяна Изольдовна, невнимательная, видимо. А Петрович, конечно, один остался, жену схоронил летом, всего четыре месяца прошло, а псина на той неделе загнулась. Ничего, его племяшка в нашем доме на четырнадцатом этаже в однушке живет. Будет навещать…
   Но Елизавета Павловна оказалась неправа. Роман Петрович через неделю умер от инфаркта и в его однокомнатную квартиру спустя полгода заселился сухощавый дед с высокомерным видом, длинными седыми лохмами, рассыпанными по плечам, колючими маленькими глазками, небритыми щеками, тонкими плотно сжатыми губами, неприветливый и недружелюбный.
   Елизавета Павловна изнывала от неизвестности. Все вопросы, волновавшие её, этим господином были проигнорированы. Походы за солью и постным маслом заканчивались отказом. И вдобавок ко всему его никто не навещал: ни дети, ни друзья, а так как их квартиры соседствовали, Елизавета Павловна часто слышала из-за стены звуки музыки. Из ниоткуда просочилась информация, что дед пел в Большом Театре. Елизавета Петровна решила, что в солисты не выбился, раз живёт в таких условиях, стало быть – пел в хоре. Не было и дня, чтобы она не сообщала мне какие-нибудь новости об этом жильце. Однажды я не выдержала и как бы невзначай бросила:
   – Уж не влюбились ли вы в него?!
   Соседка замолчала, покраснела и ушла. Тут я растерялась и позвонила ей с извинениями о собственной бестактности. Через день всё вернулось на круги своя. Мне снова пришлось слушать обрывки информации о новом соседе. Выяснилось, что зовут его Станиславом Георгиевичем, что он в самом деле был солистом, но не Большого Театра, а Оренбургского государственного областного театра музыкальной комедии, что переехал в Москву по семейным обстоятельствам. Соль и перец он уже одалживал Елизавете Павловне, и некоторые невнятные мычания произносил, связанные с погодой.
   Вдруг она перестала мне о нём говорить. Несколько дней прошли в тишине и покое, пока я не увидела странное лицо соседки, и не спровоцировала её своими расспросами.
   – Как там Георгиевич поживает? – я спросила, как бы нечаянно, и заметила её метания души. Видно было, что страшно хочется рассказать и распирает как после горохового супа, но, видимо, ещё не совсем готово варево. Несколько междометий, невнятных гласных звуков выплеснулись в страстный шёпот:
   – Он пригласил меня в гости в воскресенье! – её глаза сверкали и искрились, они похожи были на новогодние шары 1954 года выпуска. Помолодевшая Елизавета Павловна излучала энергию солнечного света, прорвавшуюся в тёмную комнату из-за занавески. Как пылинка в солнечном луче, она парила в воздухе, не приземляясь.
   – А что так нескоро? Ещё целая неделя впереди. Мы с тобой, не забыла, идём на концерт нашего любимого мужского хора во вторник.
   – Нет, не забыла! Не знаю, почему надо неделю готовиться? Может, какие дела? Может, хочет праздничный стол накрыть? – она пожала плечами, смущённо улыбнулась и суетливой походкой пошла домой.
//-- * * * --//
   Какое счастье, что иногда выпадает чудесный день, и ты ощущаешь своё тело не как руины павшей крепости, а как просто тело: мышцы, руки, ноги, светлая голова, лёгкая походка, пышные остатки волос, гибкая шея и неиссякаемый, но уже тоненький поток энергии, что несёт всё это к твоей цели! Надо обязательно помнить, что поток энергии тонок и исчерпаем. Навязчивые и, конечно, бессмысленные воспоминания о лёгкости и грациозности движений тела в давно испарившейся молодости я гоню от себя, чтобы зря не расстраиваться. Всё-таки я старше Елизаветы Павловны на пять лет, а в наши годы каждый миг идёт за три, увы.
   Сегодня мы посещаем концерт хора, который слушаем уже лет двадцать. Смысла нет прислушиваться к внутреннему голосу, который шепчет: а вдруг всё будет не так, как ожидаешь, хорошие певцы ушли из хора, в прошлом году его покинул мой самый любимый баритон, но сегодня будет звучать совсем нетипичная для них программа, поэтому посмотрим! С этими мыслями, откопав бархатное платье, оживив поблекшие краски лица и придав всему облику небывалую красоту, при этом не забыв надеть туфли на высоких каблуках, мы с Елизаветой Павловной, чиркая каблуками по мостовой, добрались до Площади Революции и вышли на Никольскую улицу. Если кто забыл, спешу напомнить, что это колыбель науки, где был основан первый в России университет.

   Неприятный мелкий моросящий дождик норовил увлажнить лицо и было невозможно от него скрыться. Расстояние от метро до концертного зала меньше километра, и, несмотря на дождинки, мы, не торопясь, брели, наслаждаясь вечерней Москвой. Наслаждение не состоялось. Как только мы сделали несколько шагов, справа грянула оглушительная музыка. Усилители закачались от децибел, а вместе с ними и мы. Рэп речитативом хлынул в неразборчивом суфле от лица двух солистов, дергающих гитарные струны как переполненные ненависти, уставшие слесаря отдирают прикрученный в прошлом тысячелетии полотенцесушитель. Мы прибавили шагу, чтобы миновать весь этот ужас. Не тут-то было! Через пятьдесят метров всё повторилось, только певицей на этот раз была визгливая девица, одетая как чучело на шести сотках в Подмосковье, жующая микрофон яростно и агрессивно. Мы добавили скорости. Шум не давал насладиться красотой фонарей, архитектурой старого города. Ещё, ещё чуть-чуть дальше от фортиссимо – и наступит чу́дная городская тишина, но через сто метров ревел очередной рэп с неразборчивыми кашеподобными словами, а певец злобно кричал: «Fire!!! Fire!!!», захлёбываясь следующими английскими словами, перемешанными с русскими.
   Нам стало страшно, мы почти бежали, понимая, что ещё рано идти на Пушечную в концертный зал. Стремительный бег двух немолодых дам, спасающихся от воя и шума, резко сократил расстояние до концертного зала, и мы свернули на Кузнецкий мост в надежде найти уютное местечко для прогулки. Но не судьба была нам в этот день насладиться вечерней прогулкой: у выставочного зала голосила очередная группа певцов, и содрогались в конвульсиях усилители.
   – Какой ужас! – воскликнула Елизавета Павловна, – мы так давно не были в центре, и здесь уже нет прекрасного вечернего города, а какой-то ад на земле!
   Дождик усилился. Мы побежали вниз по Кузнецкому мосту, мимо бывшего Всесоюзного дома моделей и, удалившись от грома последних исполнителей в конце моста, почти у ЦУМа услышали странный голос. То ли низкий женский, то ли высокий мужской, который старательно выводил «Гори, гори, моя звезда…», аккомпанемент был тоже под усилитель, но не такой могучий, как пройденные.
   Мы остановились и робко заглянули за угол дома. В моросящей дымке усиливающегося дождя увидели Станислава Георгиевича, нашего соседа, у ног его гнездился музыкальный аккомпаниатор. Солист старательно выводил странным голосом, одиноким и дребезжащим:
   – …Ты у меня-а-а-а-а, одна заветная-а-а-а-а, другой не бу-у-у-у-удет никогда-а-а-а-а…
   Он опирался на палку, с которой ходил в магазин за хлебом и молоком, его влажные седые волосы сосульками лежали на плечах, небритые щёки были мокры, и казалось, что он весь в слезах. Распахнутая коробка у ног с мелочью сиротливо прислонилась к клюке, и мы застыли на месте и медленно дали задний ход. Молча дошли до концертного зала, не в силах переварить увиденное и услышанное. Я искоса поглядела на Елизавету Павловну. Её каменное лицо ничего не выражало. Перед моими глазами стояло вдохновенное мокрое небритое лицо соседа. Его раскрытый тонкогубый рот искажали тоскливые чувства романса 160-летней давности, как будто планету Нептун только что открыл Иоганн Галле. Я увидела непризнанный талант, самоутверждающийся в центре Москвы.
//-- * * * --//
   Первые аккорды начала концерта повергли меня в ужас. Вырвавшиеся из усилителя звуки искусственного аккомпанирования оглушили меня, и я приуныла.
   – Я, наверное, ухожу, – сказала я, понимая, что если весь концерт чудесных мужских голосов будет под эту какофонию, я этого не выдержу. Видимо, такой день сегодня. Подготовленная к истеричному состоянию на центральных улицах города, я не была готова к продолжению фортиссимо. Раньше, даже ещё в прошлом году, хор всегда пел под фортепиано или а-капелла.
   – Я тоже, – прошептала расстроенная Елизавета Павловна.
   Мне казалось, что она вытирает слёзы. Но мы рано запаниковали: вышла наша любимая концертмейстер, и полилась божественная музыка, и зазвучало мужское многоголосие хора. Руководитель наводнил коллектив новыми талантами. От души отлегло. Есть ещё любовь к музыке, есть великолепные голоса, есть талант и призвание!
   – Я, наверное, не пойду к нему в гости, – прошептала Елизавета Павловна, – расхотелось!
   – А мне стало его жаль. Может быть, он деньги на шампанское зарабатывает?
   – Не смешно, – Елизавета Павловна грустно вздохнула, – может быть, надо было положить в коробочку рублей двести?
   – Нужно было тысячу положить, чтоб уже наверняка и на шампанское, и на фрукты!!! – мы рассмеялись и, переполненные итальянской классикой, отправились домой.
   Спустя полгода Станислав Георгиевич пил у меня на кухне чай и уговаривал меня спасти его от преследований Елизаветы Павловны.
   – Она мне ночью звонит в дверь! Вы представляете? А если я не открываю, то звонит по телефону!!! Приходится открывать! А что делать? Разок согласишься – и ты в капкане! Сам виноват!!!
   – Стало быть, РАЗОК уже в прошлом? – спросила я иронично.
   – Да уж больше чем РАЗОК было. Я включаю музыку очень-очень фортиссимо, чтобы не слышать, а она всё равно стучит в дверь! Страстная дама, Вам доложу… и добрая очень…

Сидоров-старший

   «Меньше знаешь – крепче спишь» – теперь я однозначно согласна с этой народной мудростью. Угораздило же меня эволюционировать от корректора до редактора и в итоге превратиться в литературного критика, набитого цитатами и прочими извращениями литературной словесности! Вот и сейчас стою на балконе, вдыхаю аромат ранней весны, а в голову лезет Лермонтов:

     И жизнь, как посмотришь
     С холодным вниманьем вокруг, –
     Такая пустая и глупая шутка…

   А всё почему? – потому что по аллее ползёт сосед в сопровождении сына, в прошлом какой-то бо-о-о-ольшой начальник какого-то важного Главка, а вот все радости жизни кончились, и наступила старость, всё-таки девяносто два годика – это, да-а-а! Цитаты тут как тут, не покидают мой воспалённый мозг: «Мой отец Сидоров-старший драл меня, Сидорова-младшего, как сидорову козу. И ничего – человеком стал!» – знаменитейшая в своё время фраза великого Аркадия Райкина. Вопрос: а почему она мне пришла на ум? Ответ: потому что фамилия соседа-отца и, Господи прости, сына его – Сидоров, и они идут рядышком, один поддерживает другого, и оба – Сидоровы! Хотя цитата наша, конечно, не подходит к этой интеллигентной семье.
   Наш дом, выстроенный в советское время где-то в 1982 году, заселяли начальниками и их семьями. Мой дедушка, профессор медицины, получил здесь жильё, а теперь эту милую сердцу квартиру занимаю я, редактор литературной газеты и по совместительству литературный критик. Иногда я думаю о том, что мне гораздо ближе не истолковывать и оценивать современные произведения, новые явления в художественной литературе, а ведать литературой, то есть изучать её историю и приближаться к теории литературоведения. Надо же, куда меня понесло, а на работу-то пора! Хоть и отработаны за годы жизни все движения каждого рабочего утра, но никогда не знаешь: сего́дня с восходом солнышка приспичит кошке навалять во всём доме, она у нас старенькая и любименькая, или в какое другое время! Сейчас как раз то самое утро, когда, невзирая на любовь к животине и сочувствие к её старости, выговаривая нецензурные слова исключительно про себя, а не вслух, я бегаю по коридору, отмывая пометки старенького животного. Стирая пот со лба, выглядываю в общий коридор, в который выходят три квартиры и, не обнаружив там ни души, вешаю пакет с использованным древесным наполнителем, вытряхнутым из кошачьего лотка, с добавками, собранными по всей квартире, на руль сынишкина велосипеда. Раньше тут обреталось два велосипеда, а сейчас остался один. Смею заметить, что сыну моему двадцать шесть лет, и он ещё дрыхнет, так как работает удалённо.
   Пока утренний душ восстанавливал мой сердечный ритм, а чашечка кофе гармонизировала нервную систему, на ум пришла ещё одна поговорка: «Носится, словно угорелая кошка!» – а всё почему? Потому что сын с взлохмаченной головой выскочил из своей комнаты и хмуро сказал, что ему срочно нужно ни свет ни заря по делам в Свиблово, и тут же, не евши и не пивши, убежал.
   Добролюбов как-то поделился с общественностью, – возможно, с коллегами, – своими мыслями о том, что иногда художник (имеется в виду широкий аспект этого слова) сам ещё не понял сути того, что он изображает, а критик уж тут как тут. И он точно притянет за уши такие глубины творчества, что вам и не снилось, и присобачит ещё общественно-политический букет воздействия на произведение! Всё, мне давно пора на работу!
   Выбегаю из квартиры, запираю дверь, застёгиваю на ходу куртку и… не обнаруживаю кошачьего мешка на ручке велосипеда. Пребываю в недоумении ровно две секунды до дверей лифта, и материнская радость разливается в моей душе. Не прошло и двадцати шести лет, как мой сынок вырос! Вот уже без всяких подсказок выбрасывает мусор в мусоропровод! Моя теория мужских поступков весьма примитивна, но всегда срабатывала. Её смысл заключался в том, что мужское население планеты делится на два класса.
   Первый класс – это те мужчины, которые (имейте в виду, что исключения всегда составляют десять процентов) почти всегда делают то, о чём их не просят. Например, приносят после работы из магазина хлеб, пять кило картофеля, фрукты, рис и так далее, а вы пришли с работы на полчаса раньше и всё это уже купили; или: вы получили премию и купили велосипед. Приходите домой, а муж тоже получил премию, и тоже купил велосипед, который и стоит уже в прихожей.
   Второй класс – это те, которые в точности и педантично исполняют всё, что поручено. Если, например, была просьба купить лук, а он в магазине гнилой, то будьте уверены – вся гниль в количестве ровно одного кэгэ, как и заказывали, будет в вашем доме. Но иногда! Так приятно, что ты не просила сына выбрасывать мусор, а он увидел и осуществил эту нежную заботу о мамочке и пустяшную работу для кошечки, которую, кстати, обожал.
   День пролетел, как муха из столовой – в форточку. Усталая и почему-то злая непонятно на кого, я возвращаюсь домой. Вообще-то понятно, на кого. Главный редактор подкинул работку прямо без пяти минут семь. Сейчас 21.00, а я только иду. Не иду, а тащусь. Весну уже не вдыхаю, а мечтаю только об одном положении тела – лежачем.
   В прихожей на руле велосипеда я увидела утренний пакет с кошачьим, мягко выражаясь, навозом… И потеряла дар речи. Мой ступор длился. Я автоматически пыталась отпереть замок двери, кося глазом на болтающийся благоухающий мешок, со звоном уронила ключи, и тут открылась соседская дверь, и вышел Сидоров Пётр Петрович. Худощавый, элегантный, глуховатый, всегда приветливый и с соседями, и с уборщицей в своей квартире, которую ему нанимали дети, и с сыном, и с невесткой, проживающими этажом выше.

   – Простите! – произнёс он полууверенно-полурастерянно, – мой сын приносит мне лекарства и продукты и, чтобы меня не беспокоить, вешает пакеты на руль вашего велосипеда.
   Я поперхнулась. Всё стало на свои места!
   – Сегодня утром я не сразу понял, что это – не моё! – и он плотно закрыл дверь.
   «Какие высокие отношения!» – мысленно процитировала я восклицание из фильма «Покровские ворота». До мусоропровода всего четыре шага. Кошкины художества обрели наконец своё место, а я, давясь смехом, почувствовала прилив сил. Куда подевалась усталость и раздражение?! Я представила Петра Петровича, исследующего содержимое пакета в поисках продуктов, и недоумённый вопросительный взгляд от запаха, если не сказать, вони использованного древесного наполнителя. Покатываясь со смеху, решила сегодня не ужинать. Тем более что уже пора спать!!!

Слуховой аппарат

   Маргарита Максимова и Марина Кузьмина в далёком 2005 году издали милую книжку «Сад с выдумкой и любовью». Ещё масштабно не распоясались миллионеры с высокими заборами, не выплеснулась на садовые шестисоточные участки кипарисово-хвойная ландшафтная plener, пронизанная воздухом любви к природе и красками солнечной Италии. Экономия средств с целью украсить сотки как можно чудеснее и ярче, при этом использовать не экзотику иностранных красот, а лишь местную флору, устойчивую к «то высохнет, то вымокнет», была актуальна всегда.
   Ознакомившись с этой чудесной литературой, мы тотчас же среагировали на последнюю главу книги «Компост, да не прост» и, выполнив все указания в соответствии с данными рекомендациями, воспроизвели эту чудесную систему создания перегноя:
   – в первую яму сыпем отходы, скошенную траву и т. д.;
   – вторая, прошлогодняя, зреет и готовится;
   – третья, с уже готовым перегноем, разбирается для подкормки сада и мизерного огорода.

   Мило, очень мило. Никакой навоз не нужен. Всё своё, как писал Высоцкий, «…и бельё, и жильё…».
   Постепенно и кипарисы, и туи, и другие хвойники нарисовали нашу архитектуру сада, превратив шесть соток в райское место, радующее глаз и тренирующее тело, так как каждый знает, «как прекрасен физический труд на воздухе!». Кавычки даны неспроста. Борьба за красоту с сорняками присутствует не только в огороде, но и в саду тоже.
//-- * * * --//
   Мой девяностотрёхлетний отец понимал стоимость жизни человека, так как пережил сталинские репрессии, потеряв отца и всех его и своих братьев в 1937 году, войну, которую судьба застала его на Дальнем Востоке в 1945 году на службе на подводной лодке, хрущёвскую «оттепель», обложившую налогом каждую яблоню плодоносящего сада. В его понимании трудиться нужно только там, где есть урожай, который можно съесть. Его деревенское детство выработало бесконечную любовь к труду. Основной безумной страстью его души и тела была прополка грядок с клубникой, огурцами, морковкой, а также кустов смородины, малины и ежевики. Поскольку этого всего в нашем обиходе было мало, ему волей-неволей приходилось довольствоваться прополкой клумб и рабаток с цветами и декоративными кустами, так как не пропалывать он не мог.
   С течением времени каждый из нас знает, как непросто встать на коленки и подняться с них, распрямить спину, повернуть голову. Но бывший чемпион по вольной борьбе Дальнего Востока, морской офицер, участник войны и ветеран труда, ушедший на пенсию в восемьдесят пять лет, несмотря на эти мелочи, упорно, кряхтя от сбоя в гибкости и подвижности скелета, продолжает неусыпно и упорно, несмотря на наши предостережения, пропалывать, пропалывать и ещё раз пропалывать, стоя на четвереньках и получая от труда удивительное удовольствие. Такого упорства и счастья в труде я, пожалуй, не встречала.
   Иногда наш процесс омрачался неподдающимся корнем сорняка или, что наиболее драматично, потерей в траве слухового аппарата. Тут бывший морской офицер вспоминал нецензурную лексику военно-морского флота, и мы в срочном порядке всей многочисленной семьёй искали этот чёртов наушник и, слава богу, находили его неподалёку от чемпиона по вольной борьбе.
   В этот день, когда отец оценил наш многолетний метод образования компоста и, пересыпая сорняки в принимающую кучу, набирал чёрную, роскошную землю из созревшей и подсыпал в прополотые прогалины, произошла эта традиционная неприятность.
   Услышав доносящуюся из сада военно-морскую брань, с особенным пристрастием повторяемую и с неслыханными добавками, мы бросились к месту происшествия. Многочасовые поиски наушника ни к чему не привели.
   – Это же ВидексКлеар 330, сэ3 эм, – горько произносил отец, – не какой-то там Сименс Эконом!!! Эти наушники сорок восемь тысяч стоят со скидкой!!!
   Мы пытались его успокоить, но глухому было по барабану, что мы говорим. Он не слышал нас. Его горе было неподдельным. Мы сочувствовали ему, как могли, но день был омрачён.
   Отец засобирался домой. Я вручила ему деньги на новый слуховой аппарат WidexClear 330 c3-m, но до того, как слуховой аппарат прибудет к хозяину, нужно ждать в этом маленьком городе несколько дней, а может, и недель. Всё это время пожилой человек будет обретаться в тишине своего тела и мучиться оттого, что никого не слышит, и страдать от вакуума жизни. В эти минуты, отрезанный от звуков, он как будто гаснет. Приходит некое равнодушие и тоска. Прополка не приносит того кайфа, как со звуками мира – звоном комара, жужжанием пчелы или шмеля, криками правнуков, драматическими монологами актёров в известных наизусть старых фильмах: «Дело было в Пенькове» и других… Связь без звука исчезла.
   Слава богу, слуховой аппарат привезли через три дня. Жизнь наладилась. Ура!!!
//-- * * * --//
   Прошло почти два года. Сегодня такой чудесный августовский день. Бушующий сад стал ещё краше, чем был. Страшные события на Украине будоражат душу и страшно вообразить, что где-то совсем недалеко льётся людская кровь каждый день.
   – Смотри, что я нашёл, – крикнул муж, размахивая рукой.
   Я подошла с интересом и любопытством. Когда-то при освоении нашего девственного участка мы выкорчевали около ста сорока берёзовых пней, нашли лошадиную подкову, которая до сих пор висит над входной дверью нашего домика, бутылку водки и пустую, очень хорошую эмалированную кастрюлю. На ладони мужа лежал слуховой аппарат WidexClear 330 c3-m, почти как новенький, выкопанный из кучи с готовым перегноем, куда, видимо, вытряхнул его отец вместе с вездесущей снытью. Мы стояли и печально смотрели на этот кусочек пластмассового изделия, вспоминая события трёхлетней давности. Нам казалось, что это было давным-давно. Столько всего случилось и в семье, и в стране!..

//-- * * * --//
Отец умер от ковида позапрошлой осенью.

Старое письмо

   «Только старые дураки ковыряются в прошлом! Молодость летит вперёд на крыльях любви», – подумала Нина Петровна и решительно набрала номер из давно минувших дней.
   Хорошая память здесь ни при чём. Здесь царит архив записей на бытовой электронике под названием «мобильный телефон», иначе откуда бы она могла вспомнить давно забытый номер телефона Елены!
   – Лена, привет! Как дела?
   – Боже мой! Ниночка, я тебя узнала! Как говорится, сколько лет, сколько зим!
   – Ты знаешь, я случайно оказалась около твоего дома, если есть минутка, не выпить ли нам чашечку кофе? Хотя сейчас пьют какими-то огромными бумажными стаканищами, а не чашечками…
   – Ой, я не дома… Я с внуками в Красногорске, – и она пустилась в описание талантов своей Анечки, ума и находчивости Кирюши, изложение хлопот по доставке детей к месту тренировок, танцев, уроков китайского языка и упражнений по скалолазанию.
   Нина желала только одного: чтобы не коснуться болезней, от перечисления которых с методами их лечения и медикаментозными изысками погибнет вся прелесть беседы, если она, конечно, состоится. Лену позвали пить чай. Нина почему-то облегчённо вздохнула.
   Всего каких-то двадцать лет прошло, а метаморфоза окружающего мира и преображение внутреннего содержания каждого индивидуума, особенно молодёжи, так разительна, что кажется, будто ты вынырнул из далёкого-далёкого прошлого, которого на самом деле и не было никогда. Всё, что ты помнишь, это исключительно фантазии твоего не совсем здорового воображения, тем более что по современным теориям оценки уровня здоровья человечества полностью здоровых людей практически не существует.

   Нина оказалась на этой улице совершенно случайно, хотя давно знала, что ничего случайного на свете не бывает. Приятельница привезла ей в эту точку соприкосновения докторскую диссертацию её отца, которая каким-то чудом отыскалась в уничтожаемых нынче библиотеках никому не нужных бумажных книг. Перед выходом на встречу взгляд упал на письмо, обнаруженное вчера среди бумажного хлама и взволновавшее Нину Петровну. На конверте почтовый индекс Рима, а в конверте – кусочек жизни. Прошлой жизни. В соприкосновении с чудесным человеком великой души и человеческих качеств. Она взяла письмо с собой.
   Когда приятельница ушла, папка с диссертацией, выпестованной умом, душой и рукой отца, грела руку. Бывают неожиданными, незапланированными такие моменты жизни, когда выплывает, напоминая о себе, твоё прошлое и, что странно, чем старше, тем чаще происходят такие мгновения погружения в давнюю историю твоей жизни.
   Нина вошла в кафе. Теперь уже нет ограничений по расстоянию между людьми, дистанцию соблюдать не требуется. Коронавирусная пандемия пошла на спад. Ненавистные маски рекомендуют, но не требуют. Кафе почти пусто. У окна, выходящего на стоянку автомобилей, прижался столик для одного посетителя. Нина заказала чай, чизкейк и без всяких мыслей смотрела в муть серого дня за окном. Кто-то включил тихую музыку. Сквозь панцирь прожитых лет в этот настоящий, окружающий мир просочилась мелодия из прошлого тысячелетия, которую некто в этом современном кафе непонятно каким образом откопал, и она ему приглянулась. И он её озвучил именно в 16 часов 32 минуты, когда Нина Петровна, сидя за столиком, отпила глоток чая.
   – Среди миров, в мерцании светил… – пел Александр Суханов, бард из юности Ниночки Петровны. Она достала конверт с письмом и ещё раз перечитала его:
//-- * * * --//
   «Наша ненагляднейшая и драгоценнейшая Ниночка!
   Как тебе танцуется в Сан-Франциско, пока мы тут поём в Москве? Наши девушки прямо-таки обзавидовались.
   Узнал про оказию и спешу воспользоваться.
   Новостей немного: вернулся из санатория, где все мои показатели оказались улучшенными Серёжиными. Так до настоящего времени я не раскрылся, считался там Сергеем Юрьевичем Наседовым, 1955 года рождения. Даже Герою, который жил со мной в комнате, я не сознался в подлоге. Герой был этапирован вместе с четырьмя пятыми состава санатория из-за несвоевременной оплаты социальных органов. Бедняга!
   Петька, сын, сдал все хвосты за третий курс, кроме одного, самого пушистого. На один из самых трудных экзаменов он (по моему совету) взял даже водку, но принимала женщина, он не рискнул её осчастливить и не сдал экзамен. Водку принёс обратно. Вечером того же дня пришла замёрзшая жена Лиля по кличке Зосрин, злая к тому же, выпила больше половины и тут же легла спать. Последним пришёл я, разочарованный перспективой взять (по просьбе Губарева) кучу материалов (в том числе диссертацию Гарцева на рецензирование) в санаторий и пахать там без остановки. Увидел угощение и немного отпил. Утром проснулся от вселенских поисков. Зосрин вместе с Петькой хлопали дверцами шкафов в поисках бутылки, чтобы идти на следующий экзамен. Я быстро набрал воды из крана в пустую тару (не было времени и желания разбираться) и уехал опять в санаторий. Презент ушёл, видимо, по назначению. Я до последнего времени ждал последствий, но, кажется, пронесло.
   На работе у всех как-то одновременно закончились деньги. Поэтому общее настроение и энтузиазм снизились. Тебя и в связи с этими моментами для коллектива не хватает – своими открытыми и чётко ориентированными выпадами ты бы обязательно подняла тонус у общества.
   Сейчас обратная ситуация: тебя занимать и веселить едет экспедиция на целых три месяца. Я почему-то уверен, что с их приездом уйдут даже малые признаки депрессухи и целый ряд известных событий получит совсем другую окраску.
   Когда (нечасто, правда) после общего отъезда из санатория становилось слишком лирично, я доставал любимые кассеты с музыкальными номерами и одним выступлением знаменитейшего (для меня) артиста, читающего поэму, очень грустную, но романтически светлую, с обязательными радужными перспективами.
   В отличие от многих, мне удалось выполнить данное себе обещание и сходить в Пушкинский на «100 картин из 100 музеев мира». Очень хвалю себя за это, так как получил существенно больше, чем ожидал.
   Периодически получаю письма от Сегала и панические телефонные звонки, посвященные нашему «ужасному» положению. Настаивает на немедленном моём отъезде к нему, даже денег на дорогу выслал, считает, что как-нибудь вместе проживём. Променял мужик Москву на Израиль. Это очень странно, так как я ему даже отдалённо не жаловался, а об отъезде не может быть и речи. В понедельник закончу ТЗ для возможных заказчиков, в среду – ещё одно, для других. Где-нибудь да пройдёт.
   Мы с Танюшей и Сергеем воспользовались твоим приглашением, съездили к тебе на дачу за грибами. Причём Серёга нашёл около пятидесяти белых, маленьких и прелестных, прямо напротив калитки. У них изменения небольшие. Танюша, если успеет, завтра передаст письмо Ольге.
   Завтра с утра твои единомышленники через Думу пытаются протащить закон о запрещении всех информационно-энергетических экспериментов с людьми. Мы с Губаревым будем там отстаивать наше направление и хвастаться. Если успею, то припишу, чем закончились дебаты.
   Интересно, на кого похож верблюд из вашего зоопарка теперь?
   От всех огромный привет! Серёга с письмом ещё не подошёл. Зато пришла Лена. Её две недели не было, злющая!!!»
   Приписка Лены: «Врёт он всё, как всегда!»
   Приписка: «Неправда ваша!» и роспись Игоря.
//-- * * * --//
   Это старое письмо нашло своего адресата через Францию в арабскую страну, куда мусульмане благоговейно совершают хадж, и куда судьба занесла Нину Петровну по месту работы мужа на целых пять лет. Сотрудники лаборатории, где трудилась Нина, практически не имели возможности общаться даже посредством писем, а мобильная связь тогда только зарождалась. Нина хорошо помнила и Лилю, и Петю, и Танюшу, и Сергея, и Губарева, и Сегала, – всех этих очень близких и родных людей Игоря Ювеналиевича. Неутомимый юмор и ирония автора письма, его интеллигентная доброта, полное отсутствие злобы и зависти объединяли вокруг множество всякого народа. Казалось, его научная карьера неисчерпаема, его общение так обширно, активно, позитивно, что такие люди должны жить вечно, но…
   Он пребывал на даче на удалённой работе из-за пандемии. В разгар пандемии ему пришлось приехать на совещание в институт всего на один день, и этого хватило, чтобы судьба его была решена. Нина Петровна помнила его звонок из больницы за четыре дня до смерти. Хриплым низким, тяжёлым, рокочущим голосом он сообщил, что его выписывают, и просил прислать ему картинку рекомендованных физических упражнений по восстановлению после коронавирусной пневмонии. Нина Петровна тяжело и мучительно перенесла этот недуг ещё весной и рассказывала ему, что у неё есть комплекс упражнений, простой, незатейливый, но результативный.
   – Не могут тебя выписать! Этого не может быть!!! Не может быть! Не может быть! Конечно, я пришлю. Нет вопросов! – это был последний звонок, последняя беседа. Потом – реанимация. И всё.
   В каждой строке письма царил Игорь, его облик, улыбка, его общение в быту, на работе, на отдыхе, с родными и друзьями, его душа, его энергетика.
   Когда-то много лет Лена работала, дружила, тесно общалась с автором этого старого письма. Она, возможно, знала его хорошо, хотя теперь можно сказать, что каждый живущий на земле не уверен, что знает сам себя, не говоря уже о друзьях, родных или вообще посторонних, которые в кулуарной тишине утверждают, что видят всех насквозь. Строчка «Врет он всё, как всегда!» написана рукой Елены…
   За окном порыв ветра взметнул снежным вихрем белый протуберанец. Нина Петровна вспомнила, как Игорь Ювеналиевич рассказывал о поездке к другу по МГУ в Израиль, к Саше Сегалу, как он возил его в коляске по музеям и на прогулки, потому что Саша плохо ходил… Вспомнила подробности сбора грибов на её даче, как они готовили шашлык, жарили грибы и смеялись, просто так, как дураки, потому что было хорошо вместе, как путешествовали на острова под Дубной и умирали со смеху над названием острова «Б»… Но почему-то не могла вспомнить, какая же поэма была его любимой.
   Когда Губарев или ещё какой-нибудь сотрудник задавал вопрос «Почему?», на который не было в данный момент ответа, он всегда шутил «А потому, что мне темно с другими…».
   За окном кафе выглянуло солнце, слабое, рассеянное. Его отблеск на припарковывающейся красной машине скользнул по полумраку кафе. Нина узнала женщину: это была Мила Паркова, тоже работавшая когда-то давно в лаборатории Ювеналиевича. Мгновенно набросила шубу и непонятно зачем выбежала к ней навстречу. Растерянные короткие фразы о жизни в ткани несущегося времени очертили жизненные рисунки знакомых женщин.
   – В марте Сегал умер, – тихо сказала Мила, – мне Володя Саев позвонил, друг Игоря.
   Порыв ветра сломал ветку липы, зацепившись за козырёк кафе, она качалась, как маятник, пока не упала на асфальт с характерным звуком упавшего твёрдого тела, как будто поставила точку в беседе двух женщин.
   Нина ехала домой на трамвае через мост мимо берега реки, где когда-то в обеденное время знойными летними днями примерно с тринадцати до почти пятнадцати часов заведующий лабораторией Игорь Ювеналиевич возглавлял коллектив безмятежно купающихся в Москве-реке научных сотрудников и приговаривал:
   – Как хорошо, что у нас река рядом с НИИ! Дай бог, завтра тоже жара будет! Хорошо бы учёный совет перенесли на утро! Купаемся, ребята, до опупения!!!

Теургия как поиск справедливости

   Уже пять лет как первая красавица специализированного центра экстренной медицинской помощи «Защита» Елена Павловна Белых ушла на пенсию. О том, что именно она была все эти годы первой красавицей, Елена Павловна узнала из уст суровой на вид и резкой в обращении с сослуживцами заместителя заведующей отделом экономики Людмилы Петровны Зверевой. Елена Павловна все тридцать семь лет службы в Центре была абсолютно уверена в том, что Людмила Петровна её терпеть не может, но в момент увольнения неожиданно столкнулась в коридоре с противным экономистом и услышала фантастическую тираду:
   – Елена, – свистящим шёпотом выдохнула Людмила Петровна и прижала Елену к стене, – я восхищаюсь Вашим поступком! Я бы так не смогла! Теперь самая красивая женщина покидает эти опостылевшие стены! Да ещё как красиво уходит! Ну, счастливо вам!!! – она обняла Елену и, почти смахнув слезу, удалилась.
   На удивление противный экономист, коим Елена Павловна считала Звереву все эти годы, сразу превратился в душевного и понимающего человека. Какова психика животного: только погладят по спинке, почешут за ушком и дадут косточку, тут же возникает со-о-овсем другой коленкор!
   Следует пролить некоторый свет на причину ухода Елены Павловны. В любом коллективе существует и процветает некая энергетико-биологическая любовь отдельных сотрудников к начальству. Эту любовь воспевали, проклинали, критиковали со времён египетских фараонов, а может быть, и ещё раньше. Завоевать любовь начальства, если не любовь, то некое расположение, возможно множеством путей. Самый известный – это подхалимаж, который включает и лизоблюдство (считается устаревшим), и жополизство (более современное, широко распространённое). Нелюбовь же начальства получить легко, просто и элементарно: только выскажешь своё мнение, несовпадающее с мнением руководства – вот вам и нет премии в этом ква-ква-квартале.
   Так вот. Вызывают ничего не подозревающую Елену Павловну к директору. Без всякой тревоги и волнения она стремительной походкой входит в кабинет и видит там начальника отдела Бармаш Зою Семёновну, которая с напряженным лицом розового цвета пристально уставилась на Елену. Тут начинается ор на повышенных децибелах директора, и Елена с большим трудом, не имея возможности вставить ни единого словечка в свою защиту, понимает, что её оболгали с ног до головы. Причём абсолютно несправедливо, защититься не дают, децибелы директора нарастают, Елена, утопившаяся в омуте чужого дерьма, открывает рот как рыба на песке, хватает воздух в предсмертных судорогах, и в последний момент пред смертью говорит:

   – Идите вы, Егор Фёдорович, на х. й! – поворачивается и уходит, при этом ей вслед кричат, что её ещё не отпускали, но ей уже всё равно. Это был практически последний рабочий день Елены Павловны в этом родном учреждении, которому было отдано тридцать семь прекрасных лет её жизни.
   Если честно, она сама не ожидала такого стремительного увольнения. Ещё были и силы, и ирония, и задор, и профессионализм, но, очутившись один на один с самой собой, вспомнила, что её родной брат практически так же ушёл в отставку, когда его самозабвенно материл командир части, опять же – несправедливо. Он не смог сдержаться и тихо, но чётко отправил командира в это же самое место.
   Заметьте, НЕСПРАВЕДЛИВО – вот важнейшее слово, смысл которого убивает страх, и человек становится отважным, идущим на смерть дерзко, без малейшего опасения и даже мыслей о последствиях! Потом все прекрасно знают, что в этом месте столько выдающихся людей уже побывало и неоднократно, не говоря уж о простых обывателях, что обижаться, право, смешно.
   «Видимо это у нас семейное», – подумала Елена Павловна, совершенно уверенная в том, что завтра она найдет себе другую работу и всё наладится, но… Но никто не знает, что будет завтра!
//-- * * * --//
   Прошло три года. Елена Павловна так никуда и не устроилась. Несмотря на повышение пенсионного возраста, таких старых тараканов, которым уже 63+, никто не хочет лицезреть в коллективе. Информация с прошлой работы приходила к ней регулярно. Состояние дел на покинутом поприще оставляло желать лучшего.
   И вот однажды Елене Павловне позвонил полковник в отставке Сидорчук и по страшному секрету сообщил, что Центр закрывают и передают в другое ведомство. Елена Павловна хохотала как сирена в послегомеровском сказании, постукивая рыбьим хвостом, а время от времени превращалась в крылатую деву и аплодировала крыльями…
   – Что с Вами? – спросил растерянный Сидорчук, и Елена Павловна слышала, как он сопит в трубку.
   – Дорогой Евгений Георгиевич! Дело в том, – Елена Павловна вдохнула побольше воздуха и на одном дыхании выдала: – Вы знаете, мне только сейчас пришла эта мысль на ум, я связала концы с концами. Когда я после института попала в научно-исследовательскую лабораторию и, поработав там годик, поспешно ушла в авиационный институт, в лабораторию № 35, то подразделение просуществовало только два года и сдулось. Исчезло. Закрылось. В авиационном я прослужила семь лет, но когда ушла в Центр экстренной медицинской помощи, лаборатория прожила только три года и её слили с другим подразделением, она тоже приказала долго жить. И вот теперь, когда мне пришлось уволиться из родных стен, которым я отдала столько счастливых лет своей жизни, Центр скончался на четвёртый год после моего ухода! Это магия, как оказалось, я невольно влияю на такие предметы, как мой бывший начальник, а так как он полный сундук, стало быть, является предметом, ну конечно, он к какой-то мере и человек, и его судьба оказалась в моих руках!
   – Вы меня пугаете, – прошептал Сидорчук, икнул и распрощался.
   Прошло совсем немного времени и на руинах Центра, переселённые в какие-то закутки и катакомбы, отдельные не сокращенные, не выброшенные на улицу, друзья Елены Павловны ещё праздновали свои дни рождения. Расфуфыренная Елена торжественно шла на юбилей Тамары Ивановны, бывшего начальника экономического отдела. Ей было страшно интересно посетить родные места. Посмотреть, на что стало похоже то, что ещё отходит в конвульсиях в мир иной. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но некоторые элементы триумфа присутствовали. «Так вам и надо!» – думала она, но всё же немного печалилась, так как организаторские способности директора всё же присутствовали, и его детище, так нагло отжатое министерским закулисьем, вызывало печаль.
   При подходе к дверям родного когда-то учреждения Елена Павловна увидела стоящую и поджидающую её Тамару Ивановну. Солнце слепило глаза, ласкало лицо и освещало огромные, выросшие за эти годы из крохотных саженцев голубые ёлки. Дорогу ей перешёл странный старикан с клюкой, в широченных штанах и долгополой куртке. Он злобно воззрился на Елену и вдруг зверски громко крикнул:
   – Пошла на х…й!
   Елена оторопела, замедлила шаг и посмотрела на Тамару. Дед размахнулся палкой и завопил прямо Тамаре в лицо:
   – И ты тоже пошла на х…й!!!
   Женщины застыли, а дед стремительно побежал к дверям Центра. Из стеклянной двери в это время вышел бывший заместитель директора.
   – Пошёл ты на х…й! – осатанело крикнул старик в лицо заместителю и скрылся за дверями.
   Все переглянулись, а заместитель грустно произнёс:
   – Теперь у нас только таких сотрудников, видимо, принимают!..
   Елена Павловна хохотала до слёз. Такого итога даже она не ожидала!!!
//-- * * * --//
   В вечерних сумерках, вспоминая прошедший день, Елена Павловна, прихватив толстый том «Анатомии Мудрости», чтобы рубануть парочку страниц перед сном, обнаружила Прокла Диадоха, древнегреческого философа, который утверждал, что теургия – это «сила, превышающая всякую человеческую мудрость, использующая дар предсказания и очистительное свойство посвящения». Елене Павловне Белых понравился термин «Теургия». Когда она вычитала, что он в том числе означает «божественную работу», то этот процесс преобразования её бывших мест труда показался ей не иначе как восстановлением справедливости. Порывшись в философских книгах, а именно такое в этот день было её настроение, хотелось прикоснуться к вечным истинам, ведь нет ничего нового на земле, как писал царь Соломон. Тут как тут Бердяев, русский философ, а не какой-нибудь до новой эры творящий, подлил масла в огонь души Елены Павловны: «Теургия – искусство, творящее иной мир, иное бытие, иную жизнь, красоту как сущее. Теургия преодолевает трагедию творчества, направляет творческую энергию на жизнь новую…».
   «Ну так что же! Направлю-ка я трагедию невостребованного творчества на новые дела! Начну новую жизнь! Нечего ныть, нечего жаловаться, раз я обладаю магией преобразования, значит, ещё кое-что могу сделать! Так будем же бороться за СПРАВЕДЛИВОСТЬ! Она так редко торжествует! О, почти тост! Уже двенадцать ночи! Такое озарение не каждый день приходит!» – мысли Елены Павловны ликовали и бушевали в голове. Сон исчез окончательно. Она отбросила философию в сторону. Взяла увесистый том Эдуарда Овечкина. Просмеялась четыре страницы и уснула сладким сном. Под утро ей приснился агрессивный дед около входа в Центр, который, размахивая клюкой, как знаменем, тихо прошептал:
   – Опять припёрлась!

Три поросёнка

   По комнатам метался разъярённый муж, переворачивая всё на своём пути, приподнимая шапки и перчатки на коридорной призеркальной тумбочке. Прижимая к уху мобильник, короткими фразами отвечая на вопросы неведомого мне собеседника, он растерянно обернулся вокруг и вопросительно уставился на меня.
   – Что случилось? – почти беззвучно спросила я, глядя на его взъерошенные остатки волос и встревоженные глаза, мечущие молнии.
   – Да, Алла Константиновна! Конечно, Алла Константиновна, ставьте эту лекцию первой, надо соблюдать структуру предмета и делать от начала до конца, а не наоборот… – раздраженно проговорил муж, пытаясь сделать голос ровным и доброжелательным. – Всего доброго, Алла Константиновна! – закончил он беседу по мобильному телефону и, отключившись, сурово спросил меня: – Где мой мобильник, мне должны звонить из Росприроднадзора!
   Немая сцена в Ревизоре отдыхает по сравнению с нашим спектаклем. Осознав, что телефон в его руках и что он только что по нему беседовал с заместителем заведующего кафедрой Аллой Константиновной, он почему-то обиделся на меня, свою жену, и ушёл в кабинет дуться уже на собственный склероз. Я не решилась рассмеяться, хотя меня распирал такой смех, что, прошмыгнув на кухню, я прыснула и прослезилась от комизма ситуации. Что поделаешь? Рыскать по кабинетам своих сотрудников в поисках того места, где я забыла очки, а они-то у тебя на лбу, посмеиваются над хозяйкой, это и моё тоже любимое занятие.
   Прелестные моменты жизни тех, кому 60+, не стоит так уж драматизировать. Дверь в кухню отворилась и просунулось лицо мужа. Теперь мы хохотали оба. Легально. Без опасения обидеть родного человека, а просто над собой.

   Наша поездка в Тверь оказалась продиктованной этим же свойством старости. Вместо того, чтобы приобрести экскурсию в Торжок, я перепутала города, и по рассеянности приобрела в Тверь, всё равно же на букву «Т». Таким образом, мы оказались в этом чудесном городе, о котором нам с величайшим патриотизмом и любовью рассказывала милый и обаятельный экскурсовод Татьяна Ивановна Петрова. Путешествие, насыщенное экскурсиями, не было утомительным. Перетоптывание у Староволжскогомоста, памятников Афанасию Никитину, Александру Сергеевичу Пушкину, Михаилу Кругу и, наконец, посещение путевого дворца, где когда-то Н.М. Карамзин читал императору Александру отрывки из своей «Истории Государства Российского», где побывали множество известных в нашей истории людей, а сейчас находилась областная картинная галерея, притомили путешественников. Нас в автобусе пребывало около двадцати человек. Из разных городов люди приехали в Тверь не как мы, ошибившись названием, а целенаправленно, желая узнать историю и красо́ты города. Когда все опять разместились на местах, и транспорт тронулся прямиком к ресторану, всем хотелось одного: поесть и полежать в номере гостиницы.
   – Представляешь, Екатерина II в 1767 году ходила по этой земле и по комнатам дворца и – неоднократно причём! – прошептала я, подавляя урчание в животе.
   – Что, проголодалась?! – саркастически произнёс мой муж. – Урчишь на весь автобус своими кишками. Здесь, видишь ли, ещё Карл Иванович Росси топтался, перестраивая этот дворец. Прочие Георги Ольденбургские, так сказать, тоже здесь пребывали. Заметь, они не урчали животами, а вовремя обедали.
   – Ничего, мы тоже скоро пообедаем, – прошептала я, освежая в памяти план мероприятий поездки по городу Тверь. – Сейчас нас привезут в ресторан, где тусовался знаменитый Миша Круг. Все, кто тут бывал, расхваливают еду в этом заведении.
   Действительно, и ресторан, и комнатка с музеем знаменитого исполнителя русского шансона были достаточно приветливы и сердечны, а что касается еды, то сверх всяких похвал оказались уха и пожарские котлеты, которыми нас кормили уже третий день кряду. Мужу не хватило пожарских котлет, и мы попросили за отдельную плату жаркое из утки и пироги с капустой.
   Выползшие на свежий воздух круглопузые я и мой муж медленно понесли туловища к туристическому автобусу, шёпотом сетуя на самих себя из-за невоздержанности в еде. Пироги с капустой были очень вкусны, нежны и исчезали в наших недрах один за другим, а теперь обрекали наши тела на беспросветную лень, а мозги и души – на полное отсутствие желаний, мыслей и каких-либо фантазий. Автобус осторожно тронулся, как будто понимал, как нежно и бережно требуется везти наши тушки в гостиницу.

   На повороте к проспекту Победы мы стали в пробку напротив магазина Три Поросёнка. Муж мило улыбался такому трепетному названию мясного магазина, сразу представляя себе трёх поросят, которые могли там продаваться на прилавке, и тех, которые могли там отовариваться и радоваться жизни. Дверь магазина распахнулась, и из неё вышел мальчик лет семи, румяный и полненький, в синей вязаной шапке и комбинезоне, за ним следовала такая же мамочка с румянцем во всю щёку. Задевая боками косяки двери, она прошествовала вперёд, пропуская круглого, рослого румяного мужчину, который с сумкой, наполненной, видимо, всяческой снедью из трёх поросят, крепко взял её под руку. Они отправились домой поглощать купленное.
   – До чего хороши! – тихо сказал муж. – Румяные все как один, сразу видно, родственники.
   Автобус тронулся и, проехав до бульвара Шмидта 33, опять стал в пробку напротив магазина Три Поросёнка.
   – Что – то у них тут одни свиньи кругом! – прошептал муж.
   Дверь магазина отворилась, и вышел здоровенный мужик с сумкой, набитой продуктами, а следом, как по команде: женщина крупного калибра, затем мальчишка лет шести с толстыми красными щеками.
   – Слава богу, не все румяные! – прошептала жена.
   На улице Хрустальной 62\37 напротив магазина Три Поросёнка автобус замедлил движение и остановился на светофоре. Сбоку от названия висела реклама: «Одежда для всей семьи».
   – Ой, не могу, умираю со смеху, – муж давился от смеха. – Сейчас выйдут трое румяных в одинаковой одежде для толстенных поросят с большим пакетом, набитым рульками и ветчиной с хреном.
   Не успел он закончить фразу, дверь магазина распахнулась и опять вышли по очереди крупная дама, упитанный мужчина и трое детей. Мы не успели рассмотреть, были ли они румяными, так как автобус тронулся, и мы вместе с ним, но то, что все дети были одинаково одеты, это совершенно точно. Давно мы так не смеялись! Что удивительно, не встречали нигде таких магазинов, но, как оказалось, такие магазины существуют в Советской Гавани, Нижневартовске, Ростове и где-то ещё.
   – Несмотря на плотный и вкусный обед, – элегично прошептал муж, – смех так легко утрамбовал мои пирожки, что сильно захотелось завернуть в Три Поросёнка, отовариться мясным, откушать на ночь и проснуться завтра с таким же румянцем, как у них тут в Твери принято! Может, останемся тут жить?
   – Дорогой мой Поросёночек! Я и так с трудом покупаю тебе одежду. Если мы тут останемся, то…
   Я не успела закончить фразу, как муж меня перебил:
   – Одежду будем шить на заказ! Эх, как жаль уезжать из города, набитого Тремя Поросятами!!!

У меня беда со слухом

   «Человек – серийный убийца окружающей среды!» – Вероника Павловна это знала точно.
   «Капитализм – самая успешная из всех современных религий!» – это стало для неё открытием.
   «Деньги – единственное, чему доверяют ВСЕ!» – Вероника Павловна повторила шепотом эти слова, давно витающие в воздухе, но озвученные в 2011 году удивительным, талантливым и умнейшим доктором наук, преподавателем всемирной истории по имени Юваль Ной Харари в романе «Sapiens,или Краткая история человечества».
   «Бывают же такие таланты на свете», – размышляла Вероника Павловна, погружаясь в следующий трактат Харари «Homo Deus a brief history of tomorrow», что в переводе означает «Человек-бог, или Краткая история будущего».
   – Господи ты Боже мой! – Вероника Павловна не уставала восхищаться Ювалем Ноем. – Вот так живёшь животной жизнью: поел, попил, погулял, день прошёл, и слава богу! Все радуются, пляшут и поют. Ура! Пенсия пришла! Что хочешь, то и делай! Хочешь – спать ложись, а сон, блин, не приходит до утра; хочешь – песни пой, а песни не поются: стимула никакого нет! На пенсионерские деньги можно сходить четыре раза в магазин, но если отложить коммуналку, то три раза. Остаётся одно: витать в облаках, читать нечто фантастическое или безумно нереальное, бюджетно посещать Магнит и бесплатные концерты в районных клубах да попрыгать в местных перелесках вокруг берёзок или, вооружившись палками для скандинавской ходьбы, размеренно и кокетливо повышагивать по Осеннему бульвару, постреливая глазами на остатки дедушек, заземлившихся на лавочках.
   Подруга Вероники Павловны Ольга Юрьевна проживала более удачную старость. Её дочь, успешная бизнес-леди, владела несколькими кофейнями в Подольске и щедро, в меру своих скромных доходов, помогала матери. Однажды Ольга Юрьевна пригласила Веронику Павловну к себе на дачу на всё лето. Всё лето уложилось в два месяца – июль и август, но сэкономленная пенсия кругленько поблескивала на пластиковой карточке в размере сорок шесть тысяч шестьсот пятьдесят два рубля. Скоро должна была капнуть ещё одна пенсионная сумма, и это грело душу.
   Чудесная организация «Гуляем по Москве» почти бесплатно за символическое вознаграждение экскурсоводам просвещала Веронику Павловну. Засунув нос в Википедию, она пополняла свои знания по истории Москвы, не почерпнутые за бурные годы молодости. К сожалению, знания входили в одно ухо и безвозвратно выходили в другое, оставляя в памяти незатейливые обрывки от отрывков.

   В период своей трудовой деятельности она иногда могла себе позволить отовариться в магазинах типа Евангелины Брэмэн. От этого прошлого у женщины остались классические платья и костюмы. Иногда по инерции ей звонила Женечка, возрастная продавщица из этого магазина, и шёпотом рассказывала: «У нас сейчас скидки 70 %, приходите!». Вероника Павловна, похохатывая, отвечала: «Женечка, я давно на пенсии!», но, несмотря на это, бежала лёгкой походкой в магазин и примеряла платьица.
   И вот однажды… После очередного звонка Женечки Вероника Павловна выглянула в окно и увидела пришедшую ОСЕНЬ. Сухой солнечный день, сияющий желтизной опавших листьев, грустной перспективой будущей зимы бил прямо в сердце.
   Вопреки наваливающейся грусти Вероника Павловна сделала макияж поярче и полетела в магазин. Её встретили как родную, налили кофе, угостили печеньем, предложили подешевевший ассортимент, но взгляд Павловны ни на чём не остановился. Даже примерить не хотелось эти странные гофре или мягкие тёплые костюмы. Веронике Павловне часто бывало жарко и ничего пушистое её не привлекало. Эта жара организма, известная многим дамам 40+, сопровождает некоторых и до 90+, как недавно во дворе дома сообщила соседка Юля, весело, сбиваясь на смех, описывая Надежду Кузьминичну из соседнего подъезда, которой стукнуло 90. Кузьминична ничего не слышала, но со скандинавскими палками бегала по парку, как четырнадцатилетний подросток. Что поделаешь, рано или поздно и слух, и зрение, и грациозность – всё подводит, но у всех – по-разному.
   – Даже не знаю, что вам ещё предложить?! – нежно проворковала Женечка. – Сегодня вы даже примерить ничего не хотите! Может, тогда вот эту блузу? Я сейчас вам покажу, а вы решите, будете такое смотреть или не показывать уже никогда, всё-таки Daniela Drei, – и она подала Веронике Павловне прелестную бежевую блузу из тонкого трикотажа с ненавязчивым кружевным декольте, такую мягкую и нежную, что сразу захотелось её примерить.
   – Какая скидка? – спросила, разглядывая себя в зеркале, Вероника.
   Любуясь собой, она поняла: надо брать! Такая прелесть! Такой комфорт! Тем более что давно себе ничего не приобретала. Надо позволить не ворваться в душу осеннему настроению. Пока ещё светит солнышко, которое с минуты на минуту исчезнет.
   – 70 % скидка! – проворковала Женечка. – Сейчас посчитаю! – и она удалилась за стойку, погружённая в цифры.
   Женечка заглянула в кабинку. Восхищенно всплеснула руками.
   – Прелесть! – произнесла она.
   – Видимо, беру! Так сколько получилось рублей? – весело спросила Вероника Павловна.
   Забирая из рук Вероники Павловны блузу, поворачиваясь к ней спиной и направляясь упаковывать, Женя произнесла целую тираду восхищения этой единственной в магазине уникальной вещи. Вероника Павловна услышала цифру четыре тысячи триста тридцать рублей и поняла, что она молодец, не прогадала, что пришла на распродажу в первый день и такую сумму вполне может себе позволить.
   – Вероника Павловна, вам положить в пакет вешалку?
   – Да, конечно, спасибо! – прошептала она.
   Приложив карточку к ПОС-терминалу, зафиксировав код авторизации, Вероника Павловна жизнерадостно поскакала домой, мысленно обозначая, куда и когда она пойдёт в этой новой блузе. Осенняя погода не постоянна. Небо нахмурилось и заморосило. Три остановки на автобусе из-за пробки на светофоре несколько затянулись во времени.
   Блямкнула смс-ка. Павловна открыла телефон, ответила на смс-ки, вацапес-ки, телеграм-ки, а после забежала в магазин за хлебом и молоком. Расплатившись карточкой за продукты, получила отчёт в расходах и обнаружила на пенсионном счёте 2222 рубля. Ничего не понимая и несколько озадачившись, Вероника Павловна прибежала домой и, открывая дверь ключом, покрылась испариной.
   Вытряхнув из пакета блузу, вешалки, булку хлеба с отрубями и пакет молока, она раскопала на дне чек на покупку и не поверила своим глазам. Сорок четыре тысячи триста тридцать рублей ноль ноль копеек смотрели на неё неотрывным потоком осознания происшедшего. Миллионы пульсирующих связей окутывали всё тело женщины, она в недоумении смотрела на бежевый комок ткани, так небрежно лежащий на кресле вместе с хлебом и молоком. Сумма истраченных в этот день рублей никак не вязалась с этими ничтожными покупками.
   Женщина поняла, что её подвёл слух, что она не услышала «сорок», а только «четыре триста тридцать»! Мысль вернуть покупку Вероника Павловна сразу отмела. Она вспомнила слова Женечки: «…и не показывать уже больше никогда…» и поняла, что сама виновата.
   Сбросив куртку и свитерок на пол, схватив блузу резким движением, пенсионерка надела её, подбежала к зеркалу и, увидев свои искрящиеся слезами глаза, рассмеялась и вспомнила еврейские мудрые слова: «Спасибо, что взял деньгами!».

Цыганка на Петровке

   Прелестнее апреля только май. Лилия Петровна ощутила теплоту и нежность солнечного весеннего дня, сидя у окна за компьютером и выискивая рецепты пирога с корицей и минимальным количеством ингредиентов. Солнышко покатилось к западу, простреливая комнату в прорехи между роскошными кучевыми облаками, сдобными округлыми боками, лениво двигающимися на восток.
   «Видимо, тепло уже пришло!» – с неким ликованием подумала женщина.
   Программа сегодняшнего дня почти выполнена. Обед готов: суп с чечевицей на курином бульоне; тефтели из говядины с рисом; рыба сибас, запечённая с сыром и луком; овощи ассорти (картофель, морковь, баклажан). Влажная уборка квартиры проведена по варианту «скорость плюс качество», хотя понятно, что при большой скорости никакого качества не бывает. Написан юмористический рассказ «Он пришёл» про неотвратимого гостя времени под именем Склероз, почерпнутый из беседы с соседкой с пятого этажа. Всем известно, что всё, о чём вещали великие писатели, например, А.П. Чехов, взято ну прямо из само́й жизни. (Лилия Петровна баловалась написанием рассказиков и однажды даже вышла в финал какого-то конкурса, в котором зачем-то поучаствовала, а сюжеты рассказиков-то брала прямо вокруг себя). Закончена картина пастелью на наждачной бумаге «Натюрморт с бананом и апельсином», банан и апельсин съедены, потому что они уже больше не могли ждать вдохновения художника. Банан и апельсин неделю ждали завершения шедевра и немного ушли от первоначальных красок, как, впрочем, и всё живое на земле, малость подвяли, пошли пятнышками и чуть-чуть скукожились, хотя вкус не пострадал. Извлечены из «хранилища» дамские сапоги из искусственной замши, высокие, закрывающие колена, вычищены и оживлены для использования. Шляпа и перчатки вместе с пальто перекочевали из шкафа, где отдыхали с прошлого года, в прихожую.
   Вот почти весь перечень программы дня, изложенный суперкратко, потому что если изложить подробно, то станет понятно, откуда на мобильном телефоне обозначено 10 937 шагов Лилии Петровны. Осталось главное: посетить концерт любимого хора, билеты на который куплены месяц назад. Это программа вечера, завершающая этот плодотворный день.
   Почти одиннадцать тысяч шагов не прошли даром. Силы кончились, как физические, так и моральные. Лилия Петровна выпила кофе и прилегла на пять минут. Мысленно приговаривая: «Моё тело расслаблено, моё тело расслаблено, расслаблено… Мысли светлы и позитивны. Руки и ноги наполняются новой живительной энергией», она всхрапнула на таком крещендо, что аж хлопнула форточка. «Всё, мне пора выходить, – подумала Лилия, вытаращив глаза от неожиданных и внезапных звуков. – Почти всё выполнено. Муж придёт – поест, а я с сестрой буду наслаждаться многоголосием прекрасного мужского хора. Перед этим пройдусь по Москве. Хоть и живу в двадцати минутах езды от Кремля, но всё же спальный район – не исторический центр. Всегда приятно пройтись!»
   Выстраивая текущую реку мыслей – от бытового к прекрасному, – Лилия Петровна облачилась в элегантное пальто, надела, не побоюсь этого слова, ботфорты, немного поколебалась: надевать ли шляпу? – но, памятуя о том, что снег ещё лежит почти в сугробах, захватила её с собой (и правильно сделала). Знаменитая улица Петровка, Петровский Пассаж, Столешников переулок, Камергерский переулок – какие чудесные места, какие воспоминания студенческих лет! Лилия Петровна неторопливо шла по улице, натянув шляпу и придерживая её поля на ушах для тепла, и чтобы ветер не унёс её вместе с хозяйкой, нахваливая себя за предусмотрительность. Она наблюдала, как преображается центр города, как безжалостно коверкается его старинная архитектура, втискивая современные бизнес-центры Cartier, как когда-то милые места с городским шумом транспорта превратились в какофонию гремящих звуков уличных музыкантов. Уличные певцы и певицы облюбовали Кузнецкий мост и площадь перед ЦУМом, чтобы, внезапно заголосив, напугать пенсионера до инфаркта.
   Будний день. Конец рабочего дня. Люди спешат домой. Лилия Петровна решила, что прогуляется по Столешникову переулку, добредёт до МХАТа, постоит около памятника Чехову и как раз будет пора идти на концерт на улицу Пушечную. Идущая навстречу молодая женщина в дорогой куртке, стильно причёсанная, красивая, с алыми губами, вдруг обратилась к ней:
   – Простите, не подскажете, где торговый центр «Охотный ряд»?
   – Не могу подсказать, – растерянно ответила Лилия Петровна, – но Вы идёте в правильную сторону. Охотный ряд метро там, стало быть, и торговый центр рядом, – Лилия Петровна уже сделала шаг вперёд, как вдруг женщина тихим голом продолжила:
   – Вы будете очень счастливой! – она смотрела, улыбаясь, прямо в глаза Лилии Петровны. – Вы будете богаты и окружены любовью, теплом и счастьем! И все ваши дети будут богаты и счастливы, и будут очень вас любить! Только вокруг вас вьётся ЗАВИСТЬ. Много зависти… Вы проживёте до 90 лет.
   – Спасибо, конечно, – улыбнулась Лилия Петровна. Она хотела сказать, что у неё онкология, и она уже три года борется с ней, но не стала, пытаясь следовать дальше.
   – Все ваши близкие вам желают только хорошего, изобилие и богатство к Вам придёт обязательно, и к детям Вашим!
   – Спасибо, спасибо, – тараторила Лилия Петровна, пытаясь уйти.
   – Не сомневайтесь, так и будет! Хорошие вести? Верно?
   – Спасибо, – ещё раз промямлила Лилия Петровна, понимая, что надо «позолотить ручку». Она судорожно сунула руку в карман и вынула случайно оказавшуюся там бумажку в сто рублей. Обычно деньги всегда были в кошельке или на карте, а в кармане – никогда, но в этот раз неведомо как они оказались в кармане пальто, которое она не надевала с прошлой осени. Лилия Петровна протянула деньги даме.
   – Вы могли дать и пятьдесят рублей! – сказала дама тихо, – могли и ничего не давать!
   – Спасибо! Спасибо! Спасибо! – твердила Лилия Петровна и, коснувшись рукава куртки цыганки, быстро пошла по намеченному курсу, как будто отлепила от магнита свой увесистый железный бок.
   Решительный шаг вкупе с усиливающимся ветром вдруг преобразили окружающий мир. В поисках Столешникова переулка, затем Камергерского, Лилия Петровна всё шла и шла, и не узнавала ничего вокруг. Около метро Пушкинская она остановилась, пытаясь понять, куда идти дальше, чтобы попасть на концерт вовремя. Спустившись по Страстному бульвару и повернув направо, Лилия Петровна обнаружила себя у распахнутых ворот Высоко-Петровского мужского ставропигиального монастыря русской православной церкви. Доносилось громкое пение хора вечерней службы.

   – Войти-то можно? – громкий вопрос женщины вернул Лилию Петровну к жизни.
   – Раз ворота нараспашку, значит, наверное, можно, – нерешительно прошептала она и направилась почти бегом, шаркая ботфортами друг о друга, боясь опоздать на концерт.
   Невероятные чувства витания в заоблачных высотах, точно таких, как дневные кучевые красоты перед окном Лилиного дома. Как заблудшая овца у храма Господня, крестным знамением вернувшаяся в лоно жизни, брела Лилия Петровна по Пушечной улице и перебирала в памяти множество давних случаев встречи с цыганками. Ей казалось, что это всё далёкое прошлое, что ничего подобного не бывает уже в нашем интернетовском веке. Предыдущие контакты с цыганской братией были ущербны, досадны и не приятны, но в этот день эта молодая женщина говорила только прекрасные слова, описывала лучезарные перспективы и только «Зависть» чуть-чуть омрачала рисунок будущего.
//-- * * * --//
   Концертный зал на Пушечной под названием «Бальный», небольшой, уютный с лепниной на потолке и концертным роялем слева от публики, воздействовал на человека как на гостя, пришедшего к друзьям на вечер отдохнуть. Музыка Бортнянского, Чеснокова, Рахманинова, Чайковского так встрепенули душу, что несколько капель выкатились из-под век Лилии Петровны, и она незаметно промокнула щёки. Шторы с фестонами под ламбрекенами закрывали окна. Лилия Петровна как будто услышала стук в окно, лёгкий двойной. Она отодвинула штору вбок, и ей показалось, что за окном мелькнул силуэт цыганки, помахавший её рукой.

Эротическая проза

Незатейливый рассказик созрел в душе писателя. Его сюжет о вечных ценностях бытия, о человеке не только как о биологическом организме, но и как об индивиде, имеющем собственный менталитет, о единстве и борьбе противоположностей, ибо – куда денешься от всеобщего закона природной и общественно-исторической действительности? – тем более что человеческое мышление непрерывно её познаёт, а куда деваться – без этого нет никакого прогресса! И каждый раз всё начинается снова: родился несмышлёныш, который, несмотря на накопленный веками жизненный опыт и знания предков, начинает медленно познавать себя: КТО Я есть? КЕМ бы мог быть? Что за предметы меня окружают? Как они взаимодействуют? Что такое жизнь во всех её проявлениях и почему на грабли наступают много раз, прежде чем поставят их в старый сарай собственного опыта? Сбиваясь с пути, набивая необходимое количество шишек, у каждого своё количество и качество шишек, данное провидением Господним, человек рано или поздно приходит к одному простому выводу, лежащему на поверхности: счастье – в труде, а не в деньгах, добро и отдача возвращаются сторицей и часто не остаются безнаказанными, и только Любовь может вылечить душу и даже иногда тело, поскольку порождает Веру и Надежду.
Надежда Ивановна Пехова, можно сказать, почти Чехова – одна только буква подкачала – писала маленькие рассказики, сюжеты которых наблюдала в повседневной жизни. Забавные, грустные, элегические и романтические темы ложились на компьютер легко и свободно. Особенно ей удавались юмористические рассказы и короткие зарисовки. Зарегистрировавшись на сайте проза.ру, она озорно и задорно вывешивала своё творчество в скромной надежде найти собственного читателя. Читателей было немного, отзывы оставляли редко, видимо, писателем Надежда Петровна была совсем не таким, как Антон Павлович Чехов, но вот однажды…

   Этот самый незатейливый рассказик, о котором упоминалось выше, приобрёл на сайте проза.ру удивительную популярность. Каждый день по сорок пять-пятьдесят прочтений, но… ни одного отзыва. Надежда Ивановна в недоумении каждый день интересовалась рейтингом и удивлялась, удивлялась…
   Всё оказалось просто! В ночной тишине, в очередной раз просматривая количество читателей, Надежда Петровна нацепила на нос очки и обнаружила, что при публикации промахнулась пальцем и сослепу вместо раздела «ироническая проза» зафинделила рассказик в эротическую!!!
   Вот вам, дорогие мои читатели! Если вы захотите популяризировать вашу бездарную писанину, то смело выбирайте раздел «эротика». Народ любит эротику! От одного слова ЭРОТИЧЕСКАЯ проза активизируются массы читателей, и тут ВЫ, со своей тоской и печалью, иногда – юмором!.. Кто знает, может быть, именно таким образом вы и обретёте успех, популярность и своего читателя!

   Желаю Удачи!

Валентина Ива Бриллианты из Якутии