   Стеклянная любовь
   Книга вторая

   Алексей Резник

   Дизайнер обложки Александр Юрьевич Чесалов
   Корректор Александр Юрьевич Чесалов
   Фотограф Hanson Lu

   © Алексей Резник, 2023
   © Александр Юрьевич Чесалов, дизайн обложки, 2023
   © Hanson Lu, фотографии, 2023

   ISBN 978-5-4498-9359-8 (т. 2)
   ISBN 978-5-4498-9352-9
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Благодарность

   Осенью 2019 года я познакомился с человеком из мира Информационных Технологий – очень ярким и талантливым ученым-экспериментатором, чьи успехи в ИТ-бизнесе всегда основывались, исключительно, на его многолетнем опыте работы в предметной области, собственных неординарных идеях, научно-практических разработках и изобретениях.
   Его зовут Александр Юрьевич Чесалов.
   Я искренне хочу поблагодарить Александра Юрьевича за его неоценимую поддержку и помощь, в очень непростой для всех нас период пандемии COVID-19, благодаря которым был опубликован и издан этот роман, и мои другие произведения.
   Александр Юрьевич является членом экспертной группы по вопросам цифровизации деятельности Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, а также членом Экспертного совета при Комитете Государственной Думы по науке и высшему образованию по вопросам развития информационных технологий в сфере образования и науки.
   Он не только крупный ученый, но и великолепный рассказчик, а также автор серии книг по информационным технологиям, таим как: «Моя цифровая реальность», «Цифровая трансформация» и «Цифровая экосистема Института омбудсмена: концепция, технологии, практика», «Как создать центр искусственного интеллекта за 100 дней», «Глоссариум по четвертой промышленной революции: более 1500 основных терминов для создания будущего».
   Но самое главное в том, что из наших совместных встреч и бесед родился сюжет фантастического романа «#Цифровой_экономики.NET».

КНИГА ВТОРАЯ «САМАЯ СТРАШНАЯ НОЧЬ В ГОДУ. ЭНДШПИЛЬ»

Глава тридцать третья

   В двенадцать часов последнего дня старого года Слава Богатуров думал о тридцати двух рублях, имевшихся у него в качестве единственного капитала накануне встречи «года нового», и мысли молодого человека никак не представлялось возможным отнести к категории приятных и обнадеживающих.
   Вчера он разговаривал по телефону с Богрушихой, и в ходе разговора мама настойчиво приглашала его приехать встретить «самый светлый Праздник в году» домой, словно бы что-то чувствовала своим материнским сердцем – какую-то неведомую беду, в какую мог попасть ее, ни о чем таком не подозревающий, сын. Но, куда там: молодая кровь есть молодая кровь, и Слава ограничился тем, что твердо пообещал приехать домой на Рождество, а на Новый Год он уже ничего изменить не в силах, так как заранее условился принять участие в «групповом» праздничном мероприятии, и, «подвести» своих одногруппников, с которыми вместе ему еще учиться целых полтора года, он никак не может, хоть «ты тресни»! С тем разговор и закончился, и выходил из переговорного пункта Cлава с «тяжелым сердцем» и с опущенной головой.
   Денег у матери Слава попросить постеснялся, а, последняя, из всех возможных, попытка раздобыть хоть какую-то мало-мальски приличную сумму потерпела крах несколько минут назад – в подвальной мастерской Хаймангулова, располагавшейся неподалеку от университетского корпуса.
   Юрка спал кверху голым пузом мертвецки пьяным сном на стареньком продранном диване среди селедочных огрызков, яичной скорлупы и пустых «четков» из-под водки. Слава попытался, хотя бы, для приличия растолкать скульптора и официально поздравить с «Наступающим!», но это оказалось совершенно бесполезным занятием и, постояв раздумчиво пару минут над храпящим и хрипящем в своем тяжелом пьяном сне, Юрой, Слава горестно подобрал губы и покинул мастерскую с тяжелейшим ощущением на душе. Впрочем, перед тем как уйти, он бросил прощальный взгляд вглубь полутемной захламленной мастерской и заметил там настоящую Новогоднюю Елку, достаточно щедро увешанную стеклянными игрушками и – сопутствующей блестящей «мишурой». Слава вспомнил, что в магазинах «Spielen Hause» и новогоднюю елку и стандартный набор игрушек к ней можно было приобрести за совершеннейший бесценок, и сразу догадался, что это или сам Юрка, или, такая же беспробудно пьющая подруга его, художница-не художница, Анька Лигунова побывали в одном из этих немецких магазинов и, как видно, не ушли оттуда с пустыми руками. Отчего-то Славе еще гаже сделалось на душе и, не просто гаже, но и, почему-то, тревожнее, и он поспешил покинуть подвал мастерской, быстренько поднявшись по лестничным ступенькам на улицу – на свежий новогодний воздух, как раз вот под этот праздничный снегопад. А дальше естественное чувство голода погнало Славу в студенческую университетскую столовую, где он сейчас и пребывал в полных тоске и растерянности…
   Единственным светлым проблеском в предновогоднем настроении Славы можно было считать естественное чувство удовлетворения, появившееся полтора часа назад, благодаря удачной сдаче последнего экзамена зимней сессии. Но радостный блеск в глазах лучшего студента курса, Богатурова стремительно тускнел с каждой минутой, неумолимо приближавшей уходивший в историческое небытие год к роковому мгновению – нулю часам, к полному нулю и дефициту настоящего времени для Старого Года.
   По идиотской и нелепой причине – из-за фактического отсутствия денег, перспектива достойно встретить самый большой праздник в году Славе совершенно не светила. Дело в том, что главная его, без преувеличения можно сказать, «путеводная звезда» в последние месяцы, начиная с июля и по самое начло декабря, Владимир Николаевич Бобров и разрекламированный им Эксперимент, «лопнули» с оглушительным звоном, наверняка получившимся бы в случае падения какой-нибудь красивой новогодней стеклянной игрушки, упавшей на асфальт с огромной высоты. Три недели назад Владимира Николаевича увезла машина «скорой помощи» в городскую клиническую больницу номер один – прямо с его кафедры, где он работал в ночное время. «Скорую» вызвала старшая лаборантка кафедры «Неординарной Философии», возглавляемой Бобровым Ольга Курцева, находившаяся в те ночные часы вместе с ним в помещении кафедры. Чем там они занимались в столь неурочное для работы время – неизвестно, но Ольга после той ночи недели две, наверное, заикалась, и заикание девушки начало проходить лишь несколько дней назад, когда самочувствие Боброва улучшилось настолько, что он «выписался» из больницы. Но вся беда заключалась в том, что Владимир Николаевич кардинально и неузнаваемо изменился после двухнедельного пребывания в «клинике», как будто бы в нем что-то безнадежно разбилось или, там, сломалось – некая важнейшая составляющая его человеческой личности, игравшая роль звенящей и талантливой струны многогранной души Владимира Николаевича. От Эксперимента и от профессора филологии Морозова Бобров сознательно и публично «открестился», и в приватном разговоре со Славой, состоявшемся вскоре после выписки из больницы, настоятельно попросил его забыть про проект «Разум без границ», чем вверг Славу в настоящее «море печали» – будущее, казавшееся Славе еще совсем недавно таким светлым и блестящим, безнадежно померкло и слилось с линией унылого хмурого горизонта, превратившись в полное «ничто»…
   Даже волшебные странные сны перестали казаться Славе чем-то особенным и невероятным, наподобие пролога фантастических событий, которые обязательно разразятся в его жизни и «золотоволосая синеглазая красавица» из его сна реальным прототипом войдет в жизнь Славы Богатурова, наполнив ее счастьем и глубоким смыслом. Да и повышенная стипендия, которую «выбил» для Богатурова Бобров, тоже накрылась «медным тазом» и практические последствия лишения этой стипендии, Слава, как раз и испытывал сейчас в полной мере на «своей собственной шкуре», за несколько часов до наступления Нового Года…
   На протяжении последних двух недель он пытался несколько раз поговорить «по душам» с лаборанткой Ольгой и выяснить, наконец, что же там случилось такое жуткое на кафедре Неординарной Философии в ночь с 6-ого на 7-е декабря?! Да и кафедру-то саму эту официально упразднили дней десять назад, Боброва перевели на должность старшего преподавателя на кафедру Общей Философии, а его студентов передали другим «преподам». Вот так вот «лихо» «разобрался» декан философского факультета, Гуйманн с Бобровым, на которого он уже давно «точил свой большой зуб философской мудрости». С Ольгой у Славы никакого разговора не вышло – она, похоже, как показалось Славе, тоже до сих пор пребывала явно не в «адеквате» после той страшной роковой ночи…
   …В общем, наступило тридцать первое декабря, время обеда и тридцать два рубля в Славином кармане никак не могли сотворить чуда и поэтому немного помаявшись возле дверей аудитории, где для остальных одногруппников продолжался сданный уже им экзамен, он спустился в столовую и мучимый острым сосущим чувством голода истратил всю остававшуюся у него сумму на три довольно черствых беляша и плюс – на стакан чая.
   Дожевывая последний кусок беляша, Слава тоскливо смотрел сквозь стеклянную стену столовой, украшенную налепленными на нее аляповатыми снежинками, вырезанными из разноцветной бумаги. За стеной этой тихо падал с неба крупный нежно-белый пушистый снег и Богатуров неожиданно поймал себя на мысли, что невольно начал завидовать хорошо одетым, нагруженным авоськами с продуктами людям, шагавшим по разным направлениям мимо университетской столовой. Ни одной унылой физиономии не мелькнуло перед тоскливым взглядом Славы, и он поспешил отвернуться от стеклянной стены, уткнувшись остановившимся взглядом в освободившуюся от беляшей фарфоровую тарелку, где осталось несколько неаппетитных крошек и пара пятен канцерогенного жира. Жуткая беспросветная тоска разлилась по необъятным далям широкой Славиной души, словно закатная заря по вечернему небу: со страшным, в своей полной обнаженности от наслоений сладкой самоуспокоительной лжи откровением, немедленно перешедшим в мучительную боль, ему представился милый образ сказочной властительницы его больных снов.
   Неимоверным усилием воли Слава заставил себя не думать о несуществующем предмете своей несчастной фантастической любви и полностью сосредоточился на вполне реальном настоящем, сделавшимся серым и банальным, не отдающим больше откровенной сумасшедшинкой и самой настоящей «чертовщиной», связанными с, почти сказочной перспективой, которую открывал готовившийся «Эксперимент» на кафедре «Неординарной Философии» у Боброва. Не было больше ни Неординарной Философии, ни Эксперимента, ни сказочных перспектив, с ним связанных – ничего не было…
   За соседним столиком о чем-то таинственно и оживленно шушукались три симпатичные девчонки – первокурсницы факультета германо-романской филологии, гремевшего по всему университету половой и морально-волевой распущенностью своих студенток. Легко подстраивающий под, так сказать, складывающиеся «тяжелые» обстоятельства, Слава с некоторой надеждой начал магнетизировать романо-германских филологинь глазами, но те лениво скользнув из под густо накрашенных ресниц оценивающими блудливыми взглядами по старенькому, слегка засалившемуся, Славиному пиджаку, выцветшему свитеру под пиджаком и уродливым потрескавшимся ботинкам, сиротливо выглядывавшим из под стола, больше не обращали на него специального внимания, целиком углубившись в не прекращавшееся таинственное шушуканье.
   «Шалашовки!» – без особой злобы, но с сильной досадой подумал Слава и принялся разглядывать пеструю, «разнокалиберную», шумную очередь студентов, выстроившуюся вдоль раздаточных прилавков, надеясь увидеть там кого-нибудь из хороших знакомых. Знакомых оказалось много – как хороших, так и плохих, но все они страдали общим, объединяющим их в единый несчастный бесперспективный коллектив, недугом – хроническим «финансовым запором». Во всяком случае, именно так, не без толики желчи, подумал о них Вячеслав Богатуров, и в порыве внезапно прилетевшего негодования на «всех и на вся» подскочил со стула и стремительно пошел прочь из столовой, кожей спины под засалившимся пиджаком и выцветшим свитером остро чувствуя направленные ему вслед насмешливые взгляды трех беспутных, а может быть даже и – распутных, студенток факультета романо-германской филологии. Сейчас он горько сожалел, что не поехал вчерашним поездом в Богрушиху, к маме и сестренке, но… «поезд уже ушел»…
   Медленно поднимаясь по лестнице и мрачно глядя на потрескавшиеся носки ботинок, Богатуров постепенно включал всю мощь своего недюжинного интеллекта на решение единственной и первостепенной задачи: г д ем о ж н ос р о ч н од о с т а т ьд е н е г?!?!?! Интеллект, разумеется, работал вхолостую и Слава, не глядя по сторонам, с лицом мрачным и сосредоточенным, зомбированной походкой продолжал подниматься по университетским лестницам до тех пор, пока на площадке между третьим и четвертым этажами, его не хлопнул по плечу одногруппник, Андрюха Малышев – тридцатилетний бородатый мужик родом из далекой лесной деревни, бывший рабфаковец, каким-то чудом сумевший продержаться на философском факультете три с половиной года, с истинно обезьянней ловкостью, словно с ветки на ветки, совершая головокружительные прыжки с предыдущей сессии на последующую – благополучно перелетая, тем самым, через пропасть, казалось бы, неминуемого отчисления и каждые полгода вызывая искреннее изумление по этому поводу у преподавателей и одногруппников. Видимо Андрюху в самых сложных экзаменационных пертурбациях всегда выручала широкая подкупающая улыбка и – добрый характер типичного русского крестьянина, прущий наружу буквально с каждой, неуклюже, но добротно и основательно, построенной фразой ответа-монолога на вопросы, поставленные в экзаменационном билете. Студенты, особенно те, что жили с ним в одном общежитском блоке (в это число входил и Вячеслав Богатуров), любили неизменно денежного, щедрого, хлебосольного Андрюху, чьи богатые деревенские родственники регулярно снабжали его соленым свиным салом, мороженым мясом, домашним сыром, копченой рыбой, банками с вареньем и четвертными бутылями, до самого горлышка наполненными различными ягодными настойками. И в блоке, где жил бывший рабфаковец Малышев, почти никогда не поселялись хроническое недоедание и упадническое настроение.
   Шесть дней назад Андрюху увезли на «скорой помощи» в первую муниципальную больницу города (ту самую, где находился на излечении Владимир Николаевич Бобров) с подозрением на «сотрясение головного мозга средней тяжести» (где-то, в какой-то рабочей «общаге», на чьем-то дне рождения кто-то ударил Андрюху пустой бутылкой из под портвейна по голове и далее, в ходе завязавшейся потасовки, кумиру всех голодных студентов философского факультета вдребезги разбили очки, сместили коленную чашечку на правой ноге и понаделали предательских трещин в нескольких ребрах) и предполагалось, что в больнице он задержится, к всеобщему унынию, как минимум недели на три.
   И, само собой, что при виде Андрюхи, из глотки голодного и несчастного Славы невольно вырвался первобытный вопль восторга, гулким эхом далеких неолитических времен заметавшийся по лестничным переходам и коридорам корпуса философского факультета.
   – Ты что орешь так, Славян?! – широко и обрадованно улыбался и близоруко щурился на друга Андрюха. – Случилось, что ли что у тебя особо знаменательное?!
   – Да тебя просто не ожидал увидеть – говорили же, что не раньше середины января тебя выпишут, а тут ты – как Христос явился, честное слово!!! – взахлеб заговорил Богатуров, крепко пожимая широкую мозолистую ладонь своего неожиданного спасителя (в чем он не сомневался ни секунды). – Перед Новым Годом я без «копья» остался – представляешь?! Как Боброва «бортанули» эти сволочи, так и все – полный пи… ц для меня и наступил: ни «повышенной стипендии», ни перспектив, ни уважения, ни – женского внимания, вообще – ничего!!!.. Я, честно говоря, Андрюха… – он несколько растерянно и смущенно умолк, красноречиво глядя Андрюхе в добрые близорукие глаза.
   – О чем разговор, Славян?! У меня «стольник» остался в «заначке», так что – живем!!! А, особенно, я живу после своего воскрешения! Мне же, знаешь, какой, сначала, диагноз-то поставили?! Перелом основания черепа – ни больше и не меньше! Один дурак там, врач-рентгенолог, так прямо сразу и бухнул, хорошенько снимок не рассмотревши! Представляешь – какой козел?! Как он, бл… ь, учился у себя на лечебном факультете – не понимаю совершенно?! А они же не какие-нибудь пиз… лы, вроде нас, философов, а их же учат людей лечить! Как он мне эту херню про «перелом» сказанул, то я и подумал, само собой, сразу, что – все, «пиз… ц», а потом мне кто-то, как будто шепнул на ухо: «Не слушай ты его – он так себе цену набивает!». Это прадед мой покойный, дед Тимофей шепнул – он всегда мне помогает, когда совсем подопрет!.. Ну да и х…й с ними, с этими «костоправами» недоделанными со всеми – главное, что я там на Новый Год не подзастрял! – Малышев еще раз хлопнул Богатурова по плечу крепкой крестьянской рукой. – Неужели ты полагал, что я останусь в больнице слушать стоны и хрип тяжело больных соседей по палате, и брошу верного друга на произвол жестокой безденежной судьбы в Новогоднюю ночь?! Нет ничего страшнее, чем оказаться без копейки денег накануне ночи с тридцать первого декабря на первое января, особенно такому талантливому человеку, как ты, Славян! Пойдем сначала пожрем в столовую, а там, на сытый желудок и подумаем хорошенько – что нам предпринять дальше?! Надеюсь – ты не возражаешь против моего плана?
   – Ничуть, дружище! – и Славка счастливо рассмеялся, прыгая через две ступеньки вниз по лестнице вслед за Малышевым, немного тревожно вслушиваясь в отзвуки своего недавнего радостного вопля, эхо от которого, хотя и заметно слабее, но, тем не менее, упрямо продолжало служить противоестественным акустическим оформлением лестничных пролетов факультетского здания…
   …Собственно, «застрявший» крик, изданный Славой уже не считался акустическим феноменом, наряду с другими паранормальными физическими явлениями, прочно поселившимися внутри главного университетского корпуса с той памятной ночи – с 6-ого на 7-ое декабря, когда произошел несчастный случай с Бобровым в помещении кафедры «Неординарной Философии», и, когда в квартире слесаря Потапова разразилась невероятная метафизическая катастрофа…
   Да и в пределах всего миллионного города Рабаула, раскинувшегося на огромной площади сорок на пятьдесят километров вдоль по извилистому берегу великой евразийской водной артерии, Оби, произошли десятки и десятки, суммировавшиеся в сотни, случаев жутких, загадочных и необъяснимых явлений, оставшихся неизвестными для широкой общественности, но, зато, в полной мере, заставившими «попотеть» непосредственных свидетелей, а, если точнее, то – жертв этих, не «влезающих ни в какие «логические ворота», явлений, событий и случаев…
   …Ядовитое дыхание Врага проникло в атмосферу Рабаула и начало оказывать свое коварное, невидимое, деструктивно-разрушительное воздействие на основные физико-химические характеристики местных пространства и времени… К Рабаулу и его ближайшим окрестностям на сверхрелятивистских скоростях приближалась откуда-то из «далеких чертовых глубин мироздания» коферментная злокачественная форма «Нового Года», в лихорадке голодного пароксизма, порождаемого диким желанием поскорее проглотить «Год Старый», нетерпеливо клацкавшая острыми, загнутыми вовнутрь, клыками-ятаганами. Вследствие этого неудержимого и неотвратимого приближения «деструктивной Новогодней Ночи», в огромном городе медленно, но верно, массово наступало «предбезумное» «новогоднее» настроение…
   …Однако, Зло не являлось таким уж беспросветным и всемогущим – в Светлом Сегменте, сложно устроенной маленькой вселенной под названием «Золотой Шершень. Гильгамеш» интенсивно продолжал вести свои математические расчеты неистовый древнешумерский Жрец, и силы Жреца поддерживал, как мог, всей своей мощью антипод Царя Драконов Кингу, Царь Людей, Гильгамеш…
   И была еще Третья Сила, которой смутно опасался сам Командор. Об этой Третьей Силе Командор знал точно только одно – сейчас она была еще далеко, но к Новогодней Ночи обязательно проявит в себя во всей своей неправдопобной Мощи…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   …Эхо несдержанного, а, главное – неосторожного, дурного вопля Славы Богатурова оказалось услышанным и в других местах, в частности – под разлапистыми темными кронами, среди густых переплетений стволов и ветвей, в толще слабого зеленоватого полумрака и одуряющего хвойного аромата одного из оккупированных Пайкидами районов Сказочной Руси.
   Район этот или, если точнее, Ярус являлся приграничным – совсем рядом начинались Вечность, Мрак и Пустота. Поэтому здесь Пайкиды создали Большое Кармическое Окно, способное принимать тысячу доноров в секунду. И именно здесь стояли, готовые к массовой переброске, отборные части «Охотников за донорами». От Мира Идиотов или Солнечной Земли, а конкретно – от Рабаула, их отделяла совсем-совсем тонкая перегородка…
   …Одна из Хрустальных Боярынь невольно вздрогнула, услышав прозвучавшее эхо, и испугалась, что кто-нибудь из проницательных и жестоких командиров заметит, как она вздрогнула и обязательно сумеет сделать по этому поводу неизбежно верные выводы…
   Эхо крика Славы Богатурова вызвало во всем Ярусе долго не утихавший, мелодичный перезвон – от глубоких серых картонных низов до самой верхушки, ослепительно сверкавшей осколками окаменевшей радуги…
   …Трое рабочих, добывавших густую прозрачную смолу из глубокого смоляного колодца при помощи нехитрого приспособления, немедленно бросили тяжелое нудное занятие, и, неподвижно замерев, принялись прислушиваться к доносившемуся, сразу со всех сторон, звону. Прикрепленный за их бригадой колодец располагался на крохотной полянке, окруженной почти непроходимыми хвойными зарослями, образующими непроницаемый полог над полянкой и колодцем.
   Неподалеку от полянки, соединенный с нею потайной тропой, на массивных сваях возвышался огромный бревенчатый барак под двускатной крышей, где ночевали две сотни рабочих и куда всем им необходимо было возвращаться за полчаса до отбоя на обязательную перекличку, при опоздании к началу каковой следовало только одно наказание – расстрел металлическими шариками из рогаток, с последующим сбросом получавшихся обломков вниз – на Истинное кладбище к страшно злым и всегда голодным сторожевым оранжевым медведям.
   – Звенит не в ухе? – нарочито индифферентно спросил бригадир тройки, наклонив голову к правому плечу.
   – Нет, Ян! – твердо не согласился с бригадиром один из рабочих. – Это звенит в лесу – начинается Праздник! Точно! Скоро нужно будет ждать новичков!
   – Ведьма в хрустальной карете по дороге из лунного света снова отправится на охоту за дураками! – мрачно процедил сквозь зубы второй рабочий.
   – Вроде нас с вами! – усмехнулся человек, некогда бывший доктором археологии Яном Шустеровичем Вальбергом, клоня большую лысоватую голову еще ниже к правому плечу.
   Рабочие промолчали, так как бригадиру им ответить совершенно было нечего – в свое время они оказались именно такими «похотливыми дураками» и который уже год продолжали расплачиваться за свои дурость и похоть. Причем физические муки, сопряженные с нечеловеческими условиями труда на овощных плантациях и смоляных рудниках, как обычно случается в подобных ситуациях, не шли ни в какое сравнение с нравственными страданиями людей, неожиданно для себя попавших в самый настоящий Ад при жизни! И особенно тяжело на душе у пленников Страны Окаменевших Харчков (одно из ее многочисленных, популярных среди пленников, названий) становилось в канун Новогодней ночи – в очередную годовщину их появления здесь. Но ничьи душевные страдания из числа узников этого ужасного плена не могли сравниться с тем, что творилось на душе Яна Шустеровича Вальберга – истинного виновника того, что все его настоящие товарищи по несчастью, делят с ним все нюансы этого самого несчастья.
   Ян Шустерович прикрыл глаза веками, в очередной, наверняка, уже, многотысячный раз попытавшись полностью абстрагироваться от того непредставимого кошмара, в который превратилась его жизнь в одну Новогоднюю ночь восемь лет назад. Жизнью, конечно, его нынешнее существование в качестве полубезмозглого стеклянного раба, назвать можно было лишь с очень большой натяжкой. Кратковременные периоды просветления сознания наступали лишь накануне и во время Праздничной Ночи, как это произошло сегодня и сейчас. Осознание самого себя неизменно приходило в форме черного беспросветного отчаяния и беспредельной скорби по, навеки утерянным, как ему твердо казалось, любимой жене и еще более любимой красавице-дочери. А еще Ян постоянно пытался вспомнить во всех деталях, происшедшую с ним и с его семьей, катастрофу.
   Катастрофа разразилась восемь Праздничных Ночей назад или – ровно восемь лет назад, по тому летоисчислению, к которому он привык за время своей прежней земной жизни. Все произошло стремительно и беспощадно – одним «махом», чьим-то могучим и недобрым «махом»! Они сидели за празднично накрытым новогоднем столом и, казалось, никакие силы в мире никогда не смогут помешать их семейному счастью, но… сверкающая комета из чужого, неосмотрительно раскопанного Яном Шустеровичем в далеком Ираке, измерения, ударила прямо в центр праздничного стола и вдребезги разнесла маленькое семейное счастье, на поверку оказавшееся хрупким и эфемерным, как призрачная красота тонкостенной и полой внутри стеклянной елочной игрушки…
   …Но это, все же, была еще не смерть во всей многогранности ее непреходящей необратимости – нынешнее состояние доктора археологии Вальберга следовало квалифицировать, как одну из форм помрачнения сознания. Чрезвычайно, разумеется, редких форм помрачнения сознания, встречающихся среди людей, как биологических индивидуумов. Причина данного тяжелого недуга находилась вне пределов человеческих пространства и времени, но, в принципе, ее следовало считать излечимой. И единственный в целом мире доктор, способный справиться с этой страшной болезнью, поразившей Яна Шустеровича, сумел определить местонахождение последнего и теперь «на всех парах» мчался к нему на помощь. Но сам Ян Шустерович пока еще не догадывался о, незримо и неслышно приближавшейся «скорой помощи»…Хотя…
   …Хотя. Яну Шустеровичу неожиданно послышался в предпраздничном лесу какой-то иной, совершенно качественно новый звук, отдаленно напоминавший, как бы это ни фантастично прозвучало, звон церковного колокола, к которому, неизвестно, уже, точно – почему, должен был немедленно присоединиться хор деревенских собак, так как колокол этот звонил не где-нибудь, а – на колокольне сельского православного Храма!.. Это был настоящий земной звук, а не «призрак звука», какими был переполнен мир, в условиях которого существовал последние восемь лет Ян Шустерович.
   Бывший счастливый семьянин – любимый муж и любящий отец, вздрогнул всем своим полуостекленевшим телом, любые неожиданные встряски которому были смертельно опасны, в силу хрупкости и негибкости проклятых стеклянных телесных покровов. Но душа Яна Шустеровича не остекленела, нет – она, по прежнему, была наполнена живой человеческой любовью к своей семье, безвозвратно соскользнувшей в черную бездонную пропасть… В этом месте рассуждения Яна Шустеровича, несчастного отца и мужа, натыкались или, точнее будет сказать, резко тормозили, чтобы не сорваться вслед за ухнувшей туда семьей, на краю, как раз вот этой самой черной пропасти без дна, наполненной… черт его знает, чем наполненной…
   Ян Шустерович издал мучительный стон – впервые, кстати, за восемь лет стеклянного плена, и, услыхавшие, образно выражаясь, «голос души» своего бригадира рабочие, посмотрели на Яна Шустеровича в испуганном изумлении.
   Заметив изменение в выражении их лиц, Вальберг поинтересовался у рабочих:
   – Вы ничего сейчас не слышали особенного?!
   – Бесы, как всегда, кричат на Праздник, Ян! – несколько озадаченно ответил один из рабочих по имени Владимир. – А больше, вроде, как ничего нового не слышно в нашем лесу!
   Ян хотел сразу спросить: «Не слышали ли вы колокольного звона?!», но не спросил, вовремя спохватившись и, не менее вовремя вспомнив, что Владимир этот, при земной жизни своей занимавший пост секретаря парторганизации какого-то крупного завода, давно уже метит на бригадирскую должность Вальберга и, поэтому, не применет возможностью «сдать» Яна Шустеровича поролоновым бесам, если заподозрит, что Ян Вальберг каким-то непостижимым образом начал «оживать», а его стеклянная «оболочка» принялась неудержимо «таять». А Ян, ведь, действительно, начал «оживать», услышав звон православного церковного колокола, но, только, он не успел осознать этого невероятного чудесного момента – слишком кратковременным он получился, составив менее одной сотой секунды земного привычного, для Яна, времени. Но, как бы там ни было, спасительный колокольный звон услышал один лишь Ян Шустерович Вальберг…
   Ян внимательно посмотрел на Владимира и твердо решил про себя, что сегодня ночью не вернется в опостылевший барак, а – отправится на поиски источника, только что прозвучавшего колокольного звона. Ян резко отвернул голову в сторону и ренегат-Владимир не успел заметить, как в глазах бригадира вспыхнула горячечным светом настоящая человеческая надежда на спасение из Стеклянного Ада…
   Дело в том, что в воображении Яна Шустеровича, словно бы, под воздействием очищающих от всякой душевной скверны, волшебных переливов колокольного звона, как живые, возникли образы дочери Снежаны, и ее матери и, соответственно, его жены – Каролины Карловны.
   «Где вы?!?!?!» – немо воскликнул Ян. – «Я найду вас этой Праздничной Ночью!!! Чего бы мне это ни стоило! Я люблю Вас, и я найду Вас. И я спасу Вас!!!»…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

   Декан философского факультета доктор философских наук, профессор Гуйманн Павел Назарович, с дико озадаченным выражением на хитроумном лице, отложил в сторону длинную докладную старосты выпускного курса о регулярных фактах законспирированного распития «жигулевского» пива студентами-пятикурсниками во время чтения лекций ведущими преподавателями факультета. Гуйманна столь сильно озадачило, разумеется, не содержание фискальной докладной – одного из ведущих философов города крайне напугал и заинтриговал недавно раздавшийся за стенами деканата вопль, различными вариациями продолжавший свое хиреющее существование уже в течении пяти минут и никак не утихавший вопреки всем законам акустической физики. Так и не дождавшись, когда же проклятый «вопль» наконец окончательно утихнет, декан расслабленно откинулся на спинку рабочего кресла и нажал кнопку вызова на аппарате селекторной связи.
   В кабинет моментально влетела неказистая, хотя и молоденькая, секретарша:
   – Звали, Павел Назарович?! – задала она глупейший из, наиболее, возможных глупых в данной ситуации, вопрос.
   Павел Назарович посмотрел на секретаршу с выражением, вполне соответствующим заданному ею вопросу. Характерным движением поправив дужку очков на переносице он строго спросил:
   – Вы слышали, Зоя?!
   – Что, Павел Назарович?!
   – Кто-то сейчас кричал в коридоре и, что самое плохое, продолжает кричать с неослабевающей силой – какой-нибудь, опившийся «жигулевского» пива, вахлак-пятикурсник?!
   – Да, Павел Назарович – слышала! Очень хорошо слышала, да и сейчас слышу – я еще так напугалась! Наверное, действительно, это какой-то пьяный пятикурсник! Многие из них в последнее время совсем обнаглели, совсем распоясались!…
   – Сейчас, я вас спрашиваю, Зоя: кто продолжает кричать в коридоре?! Вы слышите, Зоя?!
   – Мне кажется, Павел Назарович, что это – робко пролепетала секретарша – Это – эхо… «Застрявшее» эхо…
   Гуйманн молчал примерно с пол-минуты, внимательно разглядывая маленькую секретаршу, словно бы впервые ее только что увидел и спросил по истечении молчаливой, хорошо выдержанной, паузы:
   – Вы издеваетесь надо мной, Зоя?!
   – Нет, я – совершенно серьезно, Павел Назарович! – в голосе Зои прозвучали чуть-чуть обиженные нотки. – Это случается уже третий раз только за последние две недели! Официально – третий раз, но были еще сигналы и кроме этих случаев!
   – Потрудитесь выражаться яснее! Какой третий раз и – какие сигналы?!
   – Третий раз за две недели в коридорах нашего факультета «застревает» эхо! – терпеливо объяснила Зоя. – Я полагала почему-то, что вас должны были об этом известить в первую очередь. Все об этом давно уже знают – бывший заведующий бывшей «Кафедрой неординарной философии» Владимир Николаевич Бобров, кажется, даже, до того, как попал в больницу, и эту его «неординарную» кафедру еще не расформировали, решил начать писать монографию на эту тему и, по слухам, что-то уже успел написать!
   Гуйманн нахмурил лоб, якобы что-то припоминая и, будто бы довольно быстро припомнил (хотя, на самом деле, он никогда ничего не забывал, а особенно – действия людей, события или явления, чьи отдаленные последствия могли представлять потенциальную опасность лично для него, для Гуйманна):
   – Бобров, он же правда, э-э-э… начал осуществлять шесть месяцев назад какой-то совместный проект совместно с этим, с пропавшим сумасшедшим… с Морозовым,… с филологом. Не помню названия проекта дословно…
   – «Разум без границ»! – с готовностью подсказала секретарша.
   – Вот-вот! – с горькой иронией проговорил декан философского факультета, талантливо скрывая свою полную осведомленность в данном, очень щекотливом лично для него самого, вопросе. – Разве может быть разум без границ?! Может точнее нужно было назвать этот проект как-то по-другому, например – «Сумасшествие в квадрате», а? Как вы считаете, Зоя?
   Зоя пожала плечами и смущенно улыбнулась.
   – Собственно, спасибо, Зоя – вы мне не нужны больше! – сказал Павел Назарович и взяв двумя пальцами за края фигурной пепельницы из цветного чешского стекла, нервно крутанул ее вокруг оси по поверхности полированного стола.
   Зоя неслышно исчезла, а тяжелая пепельница из чешского стекла не хуже настоящей юлы, с грохотом продолжала крутиться по полированному дереву, приковывая к себе взгляд декана, чьи мысли сейчас, однако, целиком были посвящены тем загадочным исследованиям, на которые в последние месяцы был брошен весь научно-творческий потенциал, во всех отношениях, вредной и антинаучной, слава Богу, ныне уже не существующей «Кафедры неординарной философии». Возможно, что первое практическое следствие этих откровенно сумасшедших, по глубокому убеждению, Гуйманна, исследований, только что растаяло в воздухе факультетских коридоров. Эхо всегда должно звучать нормально, как ему положено по законам акустической физики, а не так, как это почему-то стало происходить внутри помещения, вверенного ему, факультета.
   Ученый Совет университета, по мнению Гуйманна, принял достаточно легкомысленное решение, утвердив в свое время проект «Разум без границ» в качестве официальной превалирующей научно-исследовательской темы «Кафедры неординарной философии». Единственным членом Ученого Совета университета, проголосовавшим против практического претворения в жизнь данного проекта, оказался он, доктор философских наук, Павел Назарович Гуйманн, декан философского факультета. Но ему не вняли и, после долгих колебаний, примерно месяц назад, он решился и написал подробное «личное мнение» в горотдел ФСБ, откуда до сих пор не получил ответа.
   Самое плохое заключалось в том, что опасными идеями Боброва-Морозова, несмотря на своевременное расформирование проклятой кафедры поголовно увлеклись лучшие студенты факультета, откровенно отодвинувшие в сторону основные теоретические постулаты диалектического и исторического материализма. Основным смысловым стержнем «Разума без границ» являлось утверждение аксиоматичного характера, однажды приснившееся Боброву, а может подсказанное ему Морозовым, буквально, звучавшее следующим образом: «Не имеет права существовать ни секунды философская школа, чьи принципы, выраженные хотя бы в озвученных словесных формулировках, немедленно не воспроизводили бы в, окружающем место их рождения, пространстве, своих материальных отражений». Гуйманн, когда впервые услышал эту формулировку, лишь беспомощно развел руками и покачал головой. Качал, правда, довольно долго, сам того не сознавая, отдавая, таким образом, определенную степень уважения свежеродившемуся философскому принципу «доморощенного гения» Боброва.
   Произошло достопамятное заседание Ученого Совета два месяца назад и в течение почти всего этого срока, кроме нескольких первых дней, у Гуйманна постоянно росли и накапливались в темных загашниках души резко отрицательные эмоции, связанные, как с самим Бобровым, так и с его опасными псевдофилософскими идеями. Павел Назарович никак не мог разобраться в сути собственных отрицательных эмоций, со столь зловещей стабильностью отравлявших ему настроение, практически, ежедневно с того самого момента, когда и прозвучала эта знаменитая формулировка Боброва по ходу работы того достопамятного Ученого Совета.
   Личные доверительные беседы с самим Бобровым и регулярные посещения возглавляемой им кафедры не помогали восстановлению прежнего душевного спокойствия Павла Назаровича.
   Особенно этому не способствовали посещения «Кафедры неординарной философии», где на стенах чуть ли не каждый день появлялись все новые и новые, пугающие необычностью форм и расцветок, диаграммы и таблицы, а на лабораторных столах и в прозрачной толще дорогих импортных стеллажей одна за другой возникали объемные геометрические фигуры самых причудливых очертаний, изготовленные из одинаковых блестящих шариков, винтиков и крохотных пластмассовых треугольничков. Причем эти фигуры имели неоновую подсветку изнутри и, иногда, изучались сотрудниками кафедры даже по ночам (по ночам полнолуния), что особенно не нравилось Гуйманну. Количество легкомысленно выглядевших шариков, винтиков и треугольничков, составлявших замысловатые фигуры ежедневно увеличивалось и однажды Гуйманн сделал странное открытие: фигуры внутри стеллажей и на лабораторных столах, все, как одна, начали напоминать силуэты хвойных деревьев – пихт или елей.
   Через час после сделанного открытия он закрылся у себя в кабинете и, не стесняясь в выводах, написал на четырнадцати листах уже вышеупомянутое высококвалифицированное «личное мнение». А вскоре произошло неизбежное (по авторитетному личному мнению доктора философских наук, Гуймана, которое он никому на факультете благоразумно не стал высказывать вслух): у Боброва произошел приступ – самый настоящий шизофренический «криз», как и было официально зафиксировано в «истории болезни» Боброва. Само провидение, без помощи городского отдела ФСБ, куда вынужден был обратиться Гуйманн, подчинившись настойчивому голосу низменной половины собственной натуры, пришло на помощь Павлу Назаровичу, и он без труда убедил ректора университета подписать приказ о расформировании кафедры «Неординарной философии», оставшейся без своего заведующего.
   Наступил последний день в году – тридцать первое декабря, и Павел Назарович понял после только что состоявшегося короткого разговора с секретаршей Зоей, что копившиеся у него на душе в течение двух месяцев негативные эмоции достигли критической массы и могут вот-вот найти себе выход наружу в причудливой и неадекватной форме. Предновогоднего настроения не чувствовалось совсем, несмотря на украшавшие кабинет декана каскады сверкающего фольгового дождя, развешенного по стенам. Декан совсем, было, уже потерял присутствие духа, когда его служебный телефон разразился предпраздничной радостной трелью.
   Он нетерпеливо схватил трубку и почти исступленно крикнул в нее:
   – Да-а-а!!!…
   – Павел Назарович Гуйманн? – послышался в трубке приятный мужской тенор.
   – Совершенно верно! – сразу на несколько октав понизив тембр взбунтовавшегося собственного голоса, подтвердил Гуйманн, в радостном предвкушении затаив дыхание.
   – Мы внимательнейшим образом ознакомились с вашим «личным мнением», отправленным вами по, известному вам, адресу, примерно, месяц назад, и пришли к выводу, что ваше беспокойство по поднятому вопросу вполне обоснованно, даже очень серьезно обоснованно и нам вместе с вами необходимо срочно предпринять немедленные меры, невзирая на предпраздничный день! Тем более, что ваше «личное мнение» оказалось, как нельзя, кстати в связи с расследованием, которые в нашем городе негласно уже давно проводят сотрудники центрального аппарата ФСБ Российской Федерации! Так что вы, Павел Назарович, сами того не ведая, оказали огромную услугу нашему государству – священному делу укрепления его безопасности! … – и невидимый абонент закончил разговор, повесив трубку и оставив Павла Назаровича в состоянии полной психологической растерянности.
   – Спохватились! – раздраженно воскликнул декан философского факультета, зло глядя на телефон. – Где вы раньше – то были?! – и с горечью подумал о том, как бы он рад был этому звонку, если бы он состоялся всего какой-нибудь месяц назад, когда Владимир Николаевич Бобров был в своем уме и полной «научной» силе, и, вот, тогда-то и можно было бы испытать огромное моральное удовлетворение настоящего победителя, сокрушившего до самого основания опасного противника!
   А сейчас ему придется «сплясать» на «прахе» или там – на «костях» идейного врага, неважно, но, в любом случае, Павлу Назаровичу придется «воленс-ноленс» «пинать лежачего», чего он делать не любил, при всей той огромной степени неприязни, которую интуитивно испытывал к Боброву.
   – Еб… я жизнь наша!!! – с горечью, в невольном душевном порыве воскликнул Павел Назарович, поймав себя на мысли, что ему впервые в жизни захотелось до «умопомрачения» напиться холодного свежего «жигулевского» пива – выхлебать немеряное количество галлонов этого пенистого забористо-расслабляющего напитка, столь популярного и любимого студентами-пятикурсниками, вверенного ему факультета…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

   Малышев и Богатуров с большим аппетитом приканчивали сочную свиную поджарку, перемешанную тушеной картошкой, морковкой и луком, когда к их столику, держа полный разнос на вытянутых руках, неожиданно подошел кандидат философских наук, Владимир Николаевич Бобров.
   – Можно к вам подсесть? – с немного виноватой улыбкой несмело поинтересовался он у двух друзей.
   – О чем может быть речь, Владимир Николаевич!!! – радостно воскликнули в унисон оба студента. – Извините – мы не заметили, как вы в столовую вошли! Увлеклись, понимаете, беседой на предновогоднюю тему!
   – Прекрасно понимаю и завидую от души! – с чувством сказал Владимир Николаевич, выставляя с разноса на стол тарелки со снедью. – Мне бы ваши годы, я бы-ы …э-э-х-х!!!… – он безнадежно махнул рукой, усаживаясь, наконец, за стол.
   – Ну-у, Владимир Николаевич! – засмеялся Андрей Малышев. – Вы всего-то на четыре года старше меня!!! Что-ж, уж так-то совсем себя хоронить и раньше времени записывать в старики!…
   – Ну ты же знаешь, Андрюша, что меня хотят «сожрать» на нашем факультете и даже косточек не собираются оставить! – убийственно-безнадежным голосом, в глубине которого, однако, явственно прослушивалась стальная решимость, загнанного в угол волка, собравшегося драться «насмерть», начал объяснять Бобров разницу между собой и ими, ни за что не несущими, почти никакой ответственности и никем пока еще не травимыми, бессеребренниками-студентами. – Камень у меня на душе, ребята – тяжелейший камень! И Новый Год – не в Новый Год! Вячеслав, вон, прекрасно знает, о чем я говорю! – и он выразительно, но, вместе с тем почему-то смущенно посмотрел на Богатурова, который внимал горьким словам Боброва с откровенным страхом, полагая, что у Владимира Николаевича, к которому он, по прежнему, относился с огромным уважением, начался опасный рецидив того самого резонансного шизофренического «криза»…
   – А может с нами вместе, Владимир Николаевич, а?! – от души предложил Малышев. – Мы еще точно не решили – где, но что-нибудь обязательно придумаем с пацанами! Может в «Зодиак» запремся – там неплохая музыка и пожрать всегда сносно готовят, а?! Все-таки – Новый Год!
   – «Зодиак»?! – удивленно переспросил Богатуров, торопливо проглотив кусок свиной «поджарки» и внимательно посмотрев на Андрюху. – Это который «Зодиак»? Новый кабак, в подвале неподалеку от Лабиринта? На этом, не к ночи будь помянутом, Проспекте?! Я, честно говоря, подумал, что вы собрались идти на эту гребаную немецкую чудо-Елку – туда, по-моему, идет половина города!
   – Я, Слава, вышел из возраста детских аттракционов! – несколько растерянно ответил Малышев. – А чем тебе не нравится «Зодиак»?!
   – Да я на этот счет ничего еще не сказал – нравится он мне или не нравится?! Не был я там ни разу, вот и спрашиваю. Его, кстати, случайно, не эти поганые немцы из «Spilen Hause» построили?!И, неужели, ты там уже успел отметиться?!
   – Это наш нормальный российский кабак! Но я там ни разу не был – это Задира мне рассказывал. Он там бывал уже дважды и оба раза «телок» каких-то «снимал». Хороших, говорит, «телок»! Вы уж нас извините, Владимир Николаевич! – спохватился Малышев, сообразив, что возможно лишнее болтает при научном руководителе. – Дела у нас свои…
   – Да брось ты, Андрей! – понимающе усмехнулся бывший заведующий «Кафедры неординарной философии», оставшийся, образно выражаясь, у «разбитого кафедрального корыта». – Я бы сам сейчас каких-нибудь «телок» с удовольствием снял, если бы представилась бы такая возможность!
   – Так это Задира предложил в «Зодиак» идти праздновать?! – не обратив внимания на фразу своего научного руководителя, продолжал допрашивать Андрюху въедливый и дотошный Богатуров.
   – Ну да – он. Все наши пацаны туда собрались из первой и из второй групп, по десятке решили скинуться и – хватит вполне. Может, все-таки, пойдете с нами, Владимир Николаевич?! – опять предложил Малышев. – Посидите с нами вместе, как в студенческие годы! А?!
   Владимир Николаевич отодвинул в сторону тарелку и задумчиво посмотрел сначала на Малышева, затем – на Богатурова и вдруг неожиданно спросил у Богатурова:
   – Славка – тебя что-то жгуче беспокоит в этом «Зодиаке»? Или тебя, вообще, просто – на просто, тревожит предстоящая Новогодняя ночь?!
   – Не знаю даже, Владимир Николаевич! В любом случае это гораздо лучше, чем все многочисленные кафе и кабачки под маркой «Spilen Hause» и их Сказочный Городок, построенный на цыганских костях! – пожал плечами Слава, как бы мимоходом опять пройдясь нехорошими словами по адресу популярной в городе, но ненавистной лично ему, немецкой фирме. – Андрюху вон встретил – настроение, вроде, поднялось, а сейчас вот… Меня подруга одна с физмата приглашала вчера в этот «Зодиак».
   – За свой счет что-ли? – удивленно поднял брови Малышев.
   – За мой, разумеется! – хмыкнул Слава, – Я и отказался почему – из-за денег. Настроение ни к черту и было. Деваха-то видная – жалко…
   – А кто такая?! Я – знаю?! – заинтересованно спросил верный друг Андрюха.
   – Слушайте, ребята! – по праву преподавателя прервал завязавшуюся между двумя студентами беседу Владимир Николаевич. – Если вы меня столь искренне и настойчиво приглашаете с собой на вечеринку, то я хочу предложить вам компромиссный вариант и, причем, заранее надеюсь на вашу помощь.
   – Конечно, конечно, Владимир Николаевич! На нас вы можете всегда рассчитывать! – обрадованно закивали головами, по-прежнему, как уже было отмечено выше, обожавшие своего научного руководителя, Богатуров и Малышев. – Все, что скажете – все сделаем!
   – Сегодня ночью я, назло всем своим врагам, и, прежде всего, Гуйману с его «придворной камарильей», завершаю Эксперимент и именно поэтому буду встречать Новый Год, знаете – где?!
   – Где?!?!?! – в один голос воскликнули крайне заинтригованные студенты.
   – В мастерской, небезызвестного вам, рабаульского скульптора и поэта, Юрия Хаймангулова! Он отдал мне ключи от мастерской и дал самые твердые заверения, что мне никто не помешает – ни одна «падла»! И я смогу довести Эксперимент до его логического завершения!
   Малышев, а особенно Богатуров несколько секунд рассматривали Боброва ошарашенным, хотя и очень проницательным взглядом, словно бы не веря глазам и ушам своим.
   «Неужели он все это время притворялся?!» – подумал Слава, а вслух спросил:
   – А как же, Владимир Николаевич расценивать ваше личное недавнее утверждение, что, затеянный вами с профессором Морозовым Эксперимент ничто иное, как – опасная «химера»?!
   – Говори чуть тише, Валя! – негромко, но внушительно произнес Владимир Николаевич, осторожно оглянувшись по сторонам. – Мы же живем в «подлицейском» государстве! В общем, друзья мои – я вынужден был притворяться душевно и умственно сломленным, чтобы мне не мешали «власть предержащие» силовые структуры. Юра Хаймангулов здорово помог мне! В общем, моя Экспериментальная Ель стоит сейчас у него в мастерской…
   – Так это ваша, та самая Экспериментальная Елка стоит у Юры в мастерской?! – не выдержал и перебил Боброва Слава. – Я же был у Юрки в мастерской часа два назад и видел эту ель! А сам Юрка пьяный в «дымину» спит и, если к Новому году очнется, то это будет удивительно! Он же…, – Слава внезапно осекся, посмотрев на Боброва совсем другим – потухшим и разочарованным взглядом.
   Но Владимир Николаевич продолжил, как ни в чем ни бывало:
   – Ну проснется, если Юра только к Новому году, а не встанет раньше и не поедет, как он собирался вместе со своей подругой на Немецкую Елку, то я его сразу похмелю и он мне нисколько не помешает! А может даже и поможет! А похмелиться у меня будет чем! Я, собственно, вот что, ребята хотел вам предложить: не могли бы вы, посидев в «Зодиаке» часов так до одиннадцати, приехать затем ко мне в мастерскую – выпивку и закуску я обеспечу. А, может, даже и девочек хороших – тоже!.. В хорошем смысле – «хороших»!..
   – С удовольствием! – хором ответили друзья. – С превеликим удовольствием, Владимир Николаевич!
   – А нам только двоим можно будет к вам прийти?! – уточнил более практичный в житейских мелочах Андрей Малышев.
   – Если сказать честно, то – чем больше вас придет, тем будет лучше! Другой вопрос, что мало кто согласится встречать Новый Год в таком скучном месте. Хотя лично я вас могу заверить, что скучно там не будет! А главное – там будет очень безопасно, особенно – на фоне того, что будет твориться во всем нашем городе! Моя Экспериментальная Елка будет увешана советскими, идеологически выдержанными новогодними игрушками!
   – Что вы имеете ввиду, Владимир Николаевич?! – сразу насторожился чуткий, как новейший японский сенсор, Богатуров. – Как могут быть «идеологически выдержанными» новогодние игрушки?! Объясните, пожалуйста, подробнее!
   – Ну, ты же, Слава – умный парень, и прекрасно, полагаю, меня понял! – уверенно произнес Бобров. – На фоне этой опасной лавины новогодних изделий, почти бесплатно предлагаемой, как ты сам недавно очень точно выразился, поганой «Spielen Hause», складывающуюся ситуацию, причем, весьма угрожающую ситуацию, могут, хоть как-то, выправить стеклянные новогодние игрушки советского производства, заряженные мощнейшей порцией позитивной энергии – энергии абсолютного добра! … А нашу городскую администрацию и крупнейшие СМИ эти, опять же не поленюсь повторить, «поганые» немцы купили, по-моему, с «потрохами»! Что ведь у нас в городе будет твориться уже спустя несколько часов, это же – уму непостижимо будет!!! … – Славе показалось, что Бобров сейчас обхватит голову обеими руками и крепко сожмет виски, не придумав никакого иного способа для выражения своей крайней озабоченности по поводу ненормальной ситуации, складывавшейся в его родном городе накануне Нового Года… Но этого не произошло. Владимир Николаевич выбросил дурные мысли из своей умной головы и тоном веселого заговорщика сообщил студентам интригующе-радостным голосом:
   – Кстати, полчаса назад от меня ушел Ашот Оганесян и оставил целый ящик настоящего армянского коньяка. Выиграл я у него спор один перед Новым Годом – хороший философский спор… – и что-то резко опять вдруг погасло в светлых одухотворенных глазах, только что воспрянувшего было духом, Владимира Николаевича. Он тяжело-тяжело вздохнул и обреченно посмотрел к себе в тарелку. А оба студента тревожно посмотрели на Боброва.
   Бобров поднял на них помертвевшие глаза и тихо произнес:
   – На самом деле, ребята – я боюсь оставаться один в эту Ночь. Один на один с Экспериментом – я имею, ввиду… И дело вовсе заключается не в немцах, да и не немцы это ни какие! … Людям, вообще, в эту ночь ни в коем случае нельзя оставаться в одиночестве… И, куда смотрит городское руководство – я не понимаю и, самое плохое, вообще, могу не успеть ничего понять!!! Все очень и очень опасно будет, не только на улицах нашего несчастного города, но и в квартирах будет тоже очень опасно – в тех квартирах, где будут стоять «немецкие» елки с «немецкими» игрушками на ветках. Это же, чёрт возьми, ни какие ни игрушки, и ни какие ни ёлки, а заявить во всеуслышание я об этом никак не могу – мне никто не поверит, и меня «упекут» обратно в «психушку»!..

ГлАва ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

   Примерно с четырех часов дня, когда в небе еще только-только начали намечаться ранние декабрьские сумерки, к Сказочному Городку, в центре которого возвышалось чудовищное Новогоднее Дерево полукилометровой высоты (!!!), стал подтягиваться разный народ – пока, преимущественно, принадлежавший к низшим социальным прослойкам городского населения. «Люмпенов» и «полу-люмпенов», ну и, само собой – детей, привлекали крайне низкие цены, выгодно сочетавшиеся с далеко недешевыми развлечениями, обещанными многочисленными рекламными плакатами, проспектами и видеороликами, каждые четверть часа транслировавшимися по местным коммерческим телеканалам. Бесплатно поить и кормить многочисленных нищих и полунищих посетителей Сказочного Городка никто, разумеется, не собирался, но на каруселях они могли, не потратив ни копейки, накрутиться до «полной потери памяти». Тоже самое относилось и к катальным ледяным горам и другим общедоступным аттракционам. Хотя никто из этих, заранее обреченных, несчастных «люмпенов», «маргиналов» и «бомжей» не подозревал, что главным объектом рокового неудержимого притяжения для них являлась Чудо-Елка.
   Где-то в половине пятого на просторной автопарковке «Сказочного Городка» для служебного транспорта, остановился «Мерседес-600» черного цвета. С минуту из, сверкавшего черным лаком, бронированного автомобиля никто не выходил, затем раскрылась правая передняя дверца и наружу не спеша выбрался полковник ФСБ России, Эдуард Стрельцов, упакованный в новенький камуфляжный спецназовский комбинезон зимнего образца.
   – Ждите меня в машине, ни на что не реагируйте! – негромко отдал полковник короткое распоряжение своим ближайшим сотрудникам, приехавшим вместе с ним в роскошном автомобиле и, захлопнув дверцу, еще некоторое время стоял на месте, не в силах, по видимому, сделать ни шагу вперед, завороженный тем же самым зрелищем, какое не давало ему сразу подняться с сиденья машины – Елкой. Точнее будет сказать, что даже и не всей Елкой, а – ее вершиной.
   Вершину венчало нечто сверкающее и неясное, словно бы отражающее лучи неяркого зимнего солнца и вследствие этого своего свойства и делавшееся конфигурационно неясным. На всей своей полукилометровой высоте Елка щедро была украшена сотнями, если не тысячами огромных стеклянных игрушек, что особенно должно было поражать воображение доверчивых горожан. И насколько бы тусклым ни выглядело предвечернее декабрьское солнце, его яркости вполне хватало, чтобы на стеклянных лакированных боках игрушек беспрестанно загорались и гасли десятки тысяч разноцветных бликов. Стрельцову показалось, что внутри каждой игрушки имелась неоновая или электрическая подсветка, но, как бы там ни было на самом деле, открывшееся перед ним зрелище он, действительно, находил необычайно красивым. К тому же, как и положено, для всякой традиционно украшенной новогодней елки, почти от самой вершины и до нижних ветвей, по радиусу раскинувшихся едва ли не на сорок метров, бежали сверкающими серебряными и золотыми водопадами, невероятные по размерам, спирали серпантин, фольгового дождя и прочей блестящей новогодней мишуры. Причем своим видом и строго выдержанной целенаправленностью расположения, они почему-то моментально вызвали у Эдика ощущение неясной, но сильной тревоги. Однако, по силе субъективного негативного восприятия серпантины и фольговый дождь, конечно же, не шли ни в какое сравнение у Эдика с, таинственно выглядевшим Елочным Шпилем, Таинственно Шпиль выглядел из-за полной расплывчатости границ своих грандиозных зловещих контуров, скрытых, словно бы, дымкой белого морозного тумана, как будто специально маскировавшего вершину Елки.
   В «мерседесе» полковник строго-настрого приказал, ни при каких обстоятельствах, без его специального распоряжения не входить на территорию Сказочного Городка, потому что: «… у вас, просто-напросто, может не оказаться моральных и физических сил вернуться обратно!».
   Сейчас, повнимательней рассмотрев гигантское праздничное дерево-монстр, он еще раз полностью согласился с собственными словами, прозвучавшими несколько минут назад в машине и предназначенными для четырех старших офицеров специальной «ударной группы» «Стикса-2», приехавшим непосредственно вместе с ним в «мерседесе». Основная часть группы бойцов должна была подъехать чуть позже на двух микроавтобусах с тонированными стеклами…
   При входе на территорию, так называемого «Сказочного Городка», Эдик не увидел ни одного милиционера, вместо них охрану несли сотрудники собственной службы безопасности фирмы «Spilen Hause», одетые в униформу, чем-то неуловимо, а, быть может, и, вполне уловимо, напоминавшую «эсэсовскую». Это обстоятельство опять же ничуть не подняло настроения у полковника и усилило на его мужественном волевом лице выражение мрачной задумчивости.
   Старший охранник вежливо попросил у него документы. Эдик показал служебное удостоверение, охранник отдал честь и гостеприимным жестом пригласил пройти на территорию Сказочного Городка.
   Словно в гипнотическом сне, прошел полковник мимо многочисленных ледяных горок, снежных крепостей, обледенелых столбов с призовыми перекладинами наверху, заманчиво выглядевших закусочных и пивных заведений, ледяных и снежных статуй, причудливых каруселей, «русских горок» и других, внешне, не совсем понятно, смотревшихся причудливых и, неуловимо жутковатых, аттракционов, «украшенных» невероятно выглядевшими всевозможными архитектурными «присадками», «насадками» и откровенными «излишествами», невольно наталкивающими на мысли о чем-то, совершенно, чуждом обычным человеческим представлениям о красоте и гармонии. Чем больше Эдик разглядывал всю эту дикую мешанину ледяных сооружений, тем сильнее в нем росло убеждение, что здесь, на территории бывшей Цыганской Слободы под самым носом у городских властей и – «всего честного народа» был сооружен заповедник «чужого далекого и враждебного Мира»…
   Остановился он метрах в пятидесяти от подножия Елки, среди нескольких сотен, нехарактерно для своего извечно несерьезного статуса, молчаливых и неподвижных «праздных зевак». Дальше никого не пускали сотрудники собственной службы безопасности «H.S.» – их было не меньше сорока человек, и они почти не улыбались, в отличие, от внешней охраны, занимавшей позиции у центрального входа на территорию Сказочного Городка. Вокруг одуряюще пахло свежей еловой хвоей, фруктами и цветами, и кроме этих обыденных и привлекательных ароматов, полковник Стрельцов безошибочно чувствовал присутствие четвертого обонятельного ингредиента – концентрированный запах смертельной инфернальной угрозы, каковую совершенно явственно мог распознать лишь он один из нескольких десятков тысяч людей, собравшихся на территории, так называемого, «Сказочного Городка».
   Полковник задрал голову на такой угол, на какой позволяла ему сделать это гибкость шейных позвонков. Вершины дерева он, разумеется, увидеть не мог – перед глазами примерно на высоте двухсот пятидесяти метров замерцало сплошное сверкающее золотисто-серебристое марево фольги, серпантин, гигантских кедровых шишек, ананасов и других экзотических плодов, изготовленных из стеклоподобного материала.
   Эдик не увидел главного Украшения, венчающего самую страшную Елку России, но зато Украшение, являвшееся ничем иным, как Глазом Верховного Пайкида, очень хорошо различило и во всех деталях рассмотрело-изучило Эдика. Подробно запечатленное и тщательно просканированное изображение полковника ФСБ России Эдуарда Стрельцова немедленно со скоростью света полетело на борт «Золотого Шершня». Мозг Верховного Пайкида, пока не впавший в летаргию, за десятую долю секунды правильно проанализировав полученное сканированное изображение, тоже со скоростью света отправил на Землю лаконичный приказ: «Немедленно уничтожить!!!». И так как приказы Великого Царя Кингу никогда не отдавались «на ветер», то немедленно после его «отдачи», возле основания чудовищного ствола где-то на стапятидесятиметровой высоте в непроницаемой для человеческого глаза гуще хвои шевельнулась стекловидная «игрушка» четырехметровой высоты, крепко цеплявшаяся за мшистую кору толстой ветви длинными когтистыми пальцами ног…
   …Эдик интуитивно вздрогнул, и в душе его вскипела ярость – он безошибочно почувствовал, что кто-то страстно возжелал его убить. Он резко повернулся и, расталкивая широкими плечами многочисленных неподвижных праздных зевак, быстро зашагал к центральному входу внутрь Сказочного Городка (то, что отсюда не было «выхода», который, вообще, не планировался «пайкидскими архитекторами», Стрельцов догадался слишком поздно, уже ближе к полуночи).
   Стекловидная четырехметровая «игрушка-убийца» добралась до края ветвей и осторожно выглянула из-за хвойной завесы, почти сразу точно идентифицировав среди снующего далеко внизу множества людей заданную цель – полковника Стрельцова. Но игрушку-убийцу остановил второй категорический приказ Царя Кингу (Звездного Рыцаря), полностью противоречивший первому: «Отставить!!! Уничтожить с началом Праздничной Ночи!!!»
   Перед тем, как покинуть территорию Сказочного Городка, полковник остановился, оглянулся и долго смотрел на Чудовище-Елку, а именно – примерно на ее средние ярусы, не совсем понимая, что с ним только что произошло и чего или кого он так неожиданно и необъяснимо испугался?!…
   Единственным «светлым пятном», оставшимся в душе Стрельцова от посещения этого, безусловно, во всех отношениях, гадкого «Сказочного Городка» оказалась неожиданная встреча у самых ворот центрального входа в Городок с группой бородатых, как на подбор – рослых и широкоплечих православных священников, одетых в черные рясы, порывавшихся пройти сквозь строй, загородивших им дорогу охранников «Шпилен Хаузе». Золоченные кресты ярко сверкали на груди у каждого из служителей православного культа и, как явственно показалось Эдику, сверкание этих восьмиконечных крестов заставляло лошадинолицых охранников «Ш.Х.» болезненно щурить глаза и отворачиваться в сторону. Старший священник – высокий дородный краснощекий старик, чьи статные плечи укрывала меховая накидка, по рангу положенная епископу, выступил вперед основной группы своих коллег и о чем-то ожесточенно спорил со старшим «немцем», настойчиво указывая в одном и том же направлении правой рукой.
   Эдик посмотрел туда, куда указывал высокий православный старик и неожиданно увидел небольшую ледяную церковь, увенчанную деревянным куполом, увенчанным православным, как ему и полагалось, восьмиконечным крестом, и искренне удивился: как это он сразу не заметил этого замечательного сооружения?!
   Эдик быстро подошел поближе и, видя, что спор начинает ожесточаться и священники не могут добиться разрешения пройти к, временно сооруженной ледяной православной часовне, решил вмешаться и сразу спросил старшего «немца» строгим требовательным голосом:
   – В чем дело, уважаемый?! Какие претензии вы можете предъявить к служителям православного культа на нашей Родной Русской Земле?!
   «Немец» повернул к Эдику свое злое, как у настоящего «черта», гипертрофированно длинное лицо и ответил вопросом на вопрос:
   – А кто вы такой и что вам здесь нужно – на территории, по праву принадлежащей корпорации «Шпилен Хаузе»?!
   – Полковник Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации, Эдуард Стрельцов! – представился Эдик, не без труда соблюдая корректность и вежливость: – А нахожусь я здесь для того, чтобы убедиться собственными глазами, что на территории Сказочного Городка ничего не может угрожать безопасности граждан Российской Федерации, которых здесь может накопиться через какое-то время в количестве до нескольких десятков тысяч! И эта территория, где мы сейчас с тобой стоим, принадлежит по священному праву Российской Федерации, а – не твоей наипоганейшей корпорации «Шпилен Хаузе»! Ты хорошо меня понял, лошадиная твоя немецкая морда?!
   – Товарищ полковник! – неожиданно вмешался в разговор, так понравившийся Эдику «старший» священник. – Вы объясните ему, что он не имеет никакого права препятствовать нам пройти в православный Храм, временно сооруженный на территории Сказочного Новогоднего Городка по предварительной договоренности между руководством германской корпорации «Шпилен Хаузе», Министерством Культуры Российской Федерации и Московским Патриархатом Русской Православной Церкви!
   Назревающий конфликт после вмешательства Стрельцова быстро затих сам собою, и начальник внешней охраны «Ш.Х.» дал своим подчиненным «отмашку», чтобы они расступились и дали дорогу святым отцам. Эдик решил пойти вместе со священниками, тем более, что высокий румянощекий моложавый старик, чьи плечи были укутаны меховой епископской мантией-накидкой, сам подошел к Эдику и поблагодарил его за оказанную неоценимую помощь.
   Между ними состоялся недолгий, но содержательный разговор.
   – Меня зовут, отец Сильвестр, я прибыл сюда по личному распоряжению Патриарха Всея Руси, Алексия Второго! – негромко представился священник и добавил: – Я вижу невооруженным взглядом, что здесь «правят бал» «нечистые духи» и все может оказаться необычайно опасно в предстоящей Новогодней Ночи!
   Эдик внимательно посмотрел в глаза отцу Сильвестру и протянул ему правую руку со словами:
   – Вы, даже, не представляете себе, отец Сильвестр – насколько вы правы в своей оценке ситуации, создавшейся на территории, так называемого Сказочного Городка! Сейчас мне, к сожалению, некогда, но я к вам непременно загляну попозднее – ближе, так сказать, к ночи и мы с вами обязательно подробно побеседуем, так как еще одна наша встреча представляется мне крайне необходимой!
   Они крепко пожали друг другу руки, и при рукопожатии этом, будто тысячи мелких иголочных уколов поразили пальцы рук и Эдика, и отца Сильвестра – крохотные голубые молнии мимолетно вспыхнули и погасли между пальцами кистей рук священника и офицера «Стикса-2», а в воздухе разнесся характерный запах горячей озоновой свежести. Полковник ФСБ и священник пристально взглянули в глаза друг другу и все сразу поняли.
   – Вы – воин Небесной Когорты, возглавляемой самим Архистратигом?! – негромко спросил у Стрельцова отец Сильвестр.
   – Да! – столь же негромко ответил Эдик, поинтересовавшись, в свою очередь: – А вы, отец Сильвестр – кто вы?! Я вижу перед собой лицо профессионального Воина, за плечами которого виднеется не одна сотня битв с извечным Врагом!..
   – Мы из Службы Безопасности Канцелярии Страшного Суда и впервые в истории существования данной Канцелярии были «выдернуты» на Землю по указанию с самого Верха! – отец Сильвестр ткнул указательным пальцем правой руки вертикально вверх. – Ночью здесь будет чрезвычайно опасно, Воин! На вас и на нас может обрушиться сама Преисподняя во всей своей невиданной сатанинской Мощи! Хотя и, на самом деле, Воин, я лишь весьма поверхностно и схематично обрисовал перед твоим мысленным взором контуры надвигающейся Большой Беды, на фоне которой даже сама Преисподняя может показаться всего лишь «предбанником» истинной «газовой камеры», замаскированной под банальную душевую… Так что – до встречи!
   – До встречи! – ответил на прощание Эдик и торопливо пошел к своему «мерседесу», где его заждались старшие офицеры «Стикса-2».
   Краем глаза, проходя через ворота Центрального Входа, он заметил, что начальник охраны «Ш.З.» «отсканировал» его внимательным взглядом, но Эдик сделал вид, что ничего не заметил и покинул территорию Большой Биры, ни на кого больше не взглянув. И, нужно прямо сказать, что настроение у Эдуарда заметно улучшилось, несмотря на грозное предупреждение «отца Сильвестра»…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   Облитая хрустальным сапфировым светом дорога, упруго покачивалась под ногами целой сотни поролоновых бесов, целеустремленно маршировавших к порогу Кармического Окна под командой Железного Корейца.
   Железный Кореец, занимавший когда-то пост бригадира среднего звена в криминальной группировке, обеспечивавшей безопасный сбыт контрабандных японских автомобилей с Сахалина на материк, двигался впереди колонны бесов на кроваво-красном спортивном «ниссане» со скоростью пятнадцать километров в час. «Ниссан» представлял собой изящную обтекаемую капсулу с открытым верхом и великолепная девушка, сидевшая слева от Железного Корейца, казалась органически составной неотъемлемой частью баснословно дорогой автомашины. Неподвижность и царственная осанка золотоволосой спутницы невзрачного водителя, молча смотревшей прямо перед собой надменным неподвижным взглядом, вполне могла натолкнуть на мысль, что это на увеселительную автопрогулку по празднично наряженному лесу, в сопровождении надежного шофера-телохранителя и под охраной целого отряда свирепых и преданных бесов, отправилась одна из Принцесс какого-нибудь могущественного Лесного Дома.
   Но внешнее впечатление, как известно, часто бывает обманчиво и поэтому никто не мог сказать наверняка: кого из себя на самом деле представляли пассажиры красного игрушечного «ниссана», тем более что и сказать-то об этом было просто некому – бесы по-человечески разговаривать не умели. Ни слова не могли сказать и птицы – огромные мрачные чудовища, одна за другой бесшумно вылетавшие из темных и таинственных лесных глубин на неправдоподобно мощных крыльях. Они садились на ветви деревьев, с громким усталым вздохом складывали крылья, и неподвижно замирали на толстых древесных ветвях, нависавших над самой дорогой. Ветви под тяжестью массивных птиц слегка провисали, и яркие причудливые плоды, буквально усыпавшие ветви, долго потом раскачивались, издавая нежный серебряный перезвон. Огромные ярко-желтые глаза птиц не содержали в себе никакого выражения, кроме сонного равнодушия, но, тем не менее, некоторые из бесов поглядывали на молчаливых птиц с опаской. Принцесса, или кто там она была, не поворачивала в сторону крылатых монстров точеной головки, устремив сосредоточенный взгляд миндалевидных сапфировых глаз только вперед – в хвойную стену изгиба очередного поворота.
   Даже черный блестящий слон, чью огромную ушастую голову постоянно тянули вниз тяжелые золотые бивни, вышедший на кромку дороги, привлеченный светом фар «ниссана», не привлек внимания молчаливой гордой красавицы, хотя и злые, налитые темно-алой кровью глазки слона, впившиеся пристальным взглядом в пассажирку «ниссана», едва не лопнули от недоброго удивления.
   Девушку звали Каламбина – для Железного Корейца и его ближайших помощников. На самом деле ее звали совсем по-другому, и одной из ее постоянных душевных пыток являлись интенсивные и тщетные усилия вспомнить свое другое, скорее всего – настоящее имя.
   Страстно хотелось вспомнить Каламбине, кроме имени своего, и многое другое из того, что безвозвратно осталось за границей Кармического Окна.
   Гордая златовласая красавица отмечала свой первый Праздник «по эту сторону» Окна и еще не успела превратиться в Принцессу с куском горного хрусталя вместо сердца. Сейчас – накануне Праздника и в преддверии Окна, Каламбина вновь за много месяцев начала ощущать биение оживающего сердца и ток горячей крови по венам, чьи стенки становились с каждым километром, приближающим ее к Окну, мягче и эластичнее.
   У нее даже начали чесаться глаза, но усилием воли, интуитивно предположив, что открытое проявление подобной, чисто человеческой, слабости потенциально может оказаться опасным, Каламбина подавила желание расплакаться, и подозрительно покосившийся на девушку Железный Кореец ничего не заметил.
   А к дороге из леса нетвердой походкой вышел старинный враг черного блестящего слона: высокий красный трехгорбый верблюд с выпученными, как у рака, белыми мутными глазами и облезлой от старости шкурой. Верблюда страшно мутило: не так давно он по ошибке обглодал целую полянку ядовитого желтого мха, по причине слабости зрения приняв его за целебный голубой лишайник. Ощерив крупные черно-оранжевые зубы и обнажив воспаленные десны, шумно втянув резиновыми ноздрями напоенный хвойным ароматом воздух, верблюд смачно сморкнулся прямо на середину дороги, сверкавшую сапфировым глянцем. Но легче ему, против ожидания, не стало. Вновь втянув резиновыми ноздрями свежий лесной воздух, красный облезлый верблюд почуял специфический ненавистный запах черного блестящего слона, и еще раз брезгливо чихнув на дорогу, отвратительное животное повернулось и торопливо заковыляло обратно в лесную чащу.
   Характерный силуэт трехгорбого верблюда, хаотично шатавшийся между стволами деревьев, успел заметить Железный Кореец, как раз вывернувший свой «ниссан» из-за очередного поворота. Правая рука Корейца инстинктивно дернулась к верному «маузеру», висевшему на левом боку, в подплечной кобуре.
   – В чем дело, Мойкер?! – рыскнувший в сторону «ниссан» заставил Каламбину выйти из состояния царственного величия и лениво поинтересоваться у водителя о причине проявления обычно несвойственной ему нервозности.
   – Бильдюг!
   – Кто???
   – Бильдюг – Вшивый Верблюд. Кто встречает его на Дороге к Окну, как правило, скоро погибает нехорошей смертью – есть такое распространенное суеверие. А еще раньше я заметил Ораджалинка – большого черного слона из рода «слонов-убийц».
   Лично мне это все очень не нравится накануне Вылазки – чересчур дурные приметы. Про машкодронов я молчу! – Мойкер кивнул в сторону сидевших на ветвях вдоль дороги желто-глазых птиц-гигантов.
   – А чем примечательны эти самые машкодроны?! – так же лениво поинтересовалась красавица у всезнающего Железного Корейца.
   – Они – обязательные спутники экспедиций, хотя никто до сих пор точно не знает причин подобной обязательности. Никто еще не открыл их гнездовий, и никто не узнал – чем они питаются. Даже – Следопыты.
   – Долго еще ехать, Мойкер?
   – С полчаса.
   – Скажи, Мойкер – ты же не первый раз совершаешь Вылазку?
   – Восемнадцатый.
   – И ты ни разу не пытался остаться?
   – А мне там негде оставаться и незачем. Да и я в принципе не могу там остаться, так же, как и никто из всех нас.
   – Я попытаюсь.
   – Не вздумай!
   Каламбина криво и печально усмехнулась, в прекрасных глазах ее мелькнуло настоящее человеческое отчаяние. Она бросила короткий взгляд на угрюмых, внешне ко всему апатичных, машкодронов и сказала своему спутнику:
   – Как все здесь ужасно – в этом проклятом стеклянном аду! Птицы, слоны, верблюды, бесы – все, как на подбор, удивительно мерзки…
   – Между прочим, ты начала оскорблять мою Родину, да и свою – тоже. Ты скоро полюбишь ее!
   – Никогда!
   – Увидишь! – убежденно сказал Железный Кореец, и, как бы в подтверждение его убежденности в собственной правоте, откуда-то сверху посыпался разноцветный снег – сверкавший всеми цветами радуги в призрачном свете огромной бирюзовой луны. Зрелище это выглядело воистину удивительным и прекрасным, и даже Каламбина невольно залюбовалась им, забыв обо всех своих проблемах. Это произошло даже и не из-за красоты, и необычности радужного снегопада, а просто раскрашенный семью цветами радуги снег спровоцировал у Каламбины неожиданный поворот мыслей – она твердо решила найти некоего, смутно знакомого ей Витязя, и решение это неожиданно подняло настроение у, временно потерявшей память, девушки – впервые за все время пребывания ее в качестве Каламбины, будущей Хрустальной Боярыни…
   …Настоящим именем «Каламбины» было – Снежана, по фамилии – Вальберг! Но об этом никто не знал, кроме Гемпатрии, и ее Дедушки, и Бабушки, с которыми Гемпатрии, как бы фантастично и неправдоподобно это ни прозвучало, удалось встретиться внутри того самого Зиккурата, который целиком оказался «упакованным» внутри, исполинского по своим габаритам, межпространственного рейдера класса «Золотой Шершень» «Гильгамеш» – «упакованным» в ту далекую и бесконечно страшную роковую ночь возвращения Кингу на Землю пять тысяч лет назад! Дедушку Галидрабала никто не собирался уничтожать в ту ночь, а, наоборот, дедушка Галидрабал обрел «бессмертие» для себя, для Бабушки и для любимой внучки, и все – благодаря своему сверхчеловеческому таланту, тайно подаренному ему самим Мардуком!…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

   Часам к пяти на территорию Сказочного Городка въехало десятка полтора автомобилей со съемочными группами нескольких городских коммерческих телестудий. Местные телекорреспонденты в эти минуты оказались слишком заняты «самими собой» и своими личными мелкотравчатыми частно-корыстными интересами, чтобы задаться естественным вопросом: «А, почему на этом грандиозном и уникальном праздничном новогоднем мероприятии, по своей масштабности не имеющим аналогов на всей территории России, отсутствуют их коллеги более высокого класса – из центральных Москвовских телестудий и крупнейших зарубежных телерадиокорпораций, хотя бы, например – немецких?!». Но так уж получилось, что этим любопытным вопросом так в Рабауле никто и не задался – все было продумано, до самых крохотных мелочей, заранее хитроумными и коварными организаторами Праздника…
   Московские телевизионщики были «плотно» заняты своими столичными проектами (не говоря уже о их зарубежных коллегах), и на какие-то дальние и сверхдальние провинции почти необъятной России у них не хватало ни времени, ни профессионального интереса. Противоречивые слухи об аномально высокой Новогодней Елке, монтировавшейся где-то и кем-то в каком-то далеком-предалеком от Москвы Рабауле, конечно доходили до столицы России, но из-за дальности расстояния и практической невозможности проверить их достоверность, эти странные слухи не вызывали в местных СМИ какого-либо серьезного профессионального интереса…
   Телевизионщиков собственной персоной встречал Карл Мегенбург вместе со свитой помощников. Мегенбург лично руководил расстановкой стационарных телекамер в наиболее выгодных с его точки зрения местах, чтобы получился максимально грамотно снятый репортаж небывалого по масштабности и красочности Новогоднего Праздника.
   К тому моменту в Большой Бире скопилось уже несколько тысяч доверчивых легкомысленных доноров и вовсю работало подавляющее большинство аттракционов-аннигиляторов (аннигиляторов «земных пространства и времени»).
   Ключевые аттракционы, призванные сыграть главную роль в предстоящей грандиозной «донорской» операции, пока не работали. В частности, Большой Хоумах еще не был активирован, но, примерно, через три с половиной часа с борта «Золотого Шершня» команда Мегенбурга ожидала поступления сигнала начала Активации. Все они страшно устали притворяться походить на людей и поэтому ждали приема вышеупомянутого сигнала с огромным нетерпением. Внешне эти их усталость и нетерпеливое ожидание, кстати, выражались очень неприятно и даже немного страшновато.
   Так, например, Ирина Сергеевна Миролюбова вместе с талантливым, но продажным, журналистом Димой Цуккерманном, внимательно слушавшая подробный пересказ Мегенбурга сценария Новогоднего Праздника, не отрывавшая при этом глаз от вдохновенного лица рассказчика, при словах последнего, которые он произносил почти взахлеб: « … И после того, как согласно старинной народной традиции собравшиеся люди трижды подряд хором позовут: «Де-душ-ка Мо-роз-з!!!», пройдет небольшая томительная пауза и… тогда раздадутся шаги, сотрясающие Землю-ю-ю!!!…», вдруг увидела, что обычно мутно-серые невыразительные или там невозмутимые, в общем, «непроницаемые» глаза Мегенбурга вдруг вспыхнули ослепительно ярким янтарным блеском, как у голодного нильского крокодила темной тропической ночью. И зав. отдела культуры пронзительно вскрикнула, неожиданно прервав, тем самым, увлекательный рассказ главного распорядителя предстоявшего Праздника. Мегенбург смутился, предательский голодный янтарный блеск погас в глазах двухметрового немца и он коротко промямлил:
   – В общем, вы сами скоро все увидите – вашим гидом будет Литтбарски! – и с этими словами, Мегенбург развернулся к Миролюбовой и Цуккерманну спиной, быстро зашагав прочь вместе со всей своей свитой куда-то в сторону чудовищной Елки (Большого Хоумаха).
   Оставшиеся в одиночестве глава городской культуры и журналист растерянно смотрели им вслед.
   – Что с тобой случилось, Ира?! – обеспокоенно и удивленно спросил Цуккерманн.
   – Мне почудилась престраннейшая штука, Дима! – доверительно сказала Ирина Сергеевна и порывисто схватив Диму за руку, прошептала: – Я страшно испугалась сейчас, Дима!
   – Но – чего?! – он был тронут искренностью Ирины Сергеевны, а ее неожиданное порывистое прикосновение доставило ему настоящее наслаждение (последний раз Дима, не то, чтобы спал с женщиной, а, хотя бы, просто, прикасался с «неделовой», скажем так, целью к голой полупьяной и полуспящей женщине (речь идет об одной малоизвестной журналистке из его еженедельника, чье имя и фамилию мы не будем называть своею авторскою волей, чтобы не скомпрометировать эту, в общем-то, достаточно порядочную женщину-журналистку) около пяти месяцев назад, так как «постоянно уставал, как собака на работе»), и он совсем другими глазами посмотрел на Ирину Сергеевну, чьи щеки нежно раскраснелись на ядреном декабрьском морозце, а голубые глаза… А вот в глазах стоял и не таял страх, и Дима, подчеркнуто не отпуская руки молодой женщины, еще раз проникновенно спросил:
   – Чего вы так испугались, Ира?!
   – А вы разве ничего сейчас не заметили?!
   – Если бы я знал – что, то обязательно бы заметил! – честно ответил Дима, пытаясь перевести разговор на шутку и поднять тем самым загрустившей Ирине Сергеевне настроение.
   – Ладно, проехали! – Ирина Сергеевна мило улыбнулась Диме и ловко взяв его под локоть, предложила: – Может, превратимся на полчаса в обыкновенных отдыхающих?!
   – С удовольствием, Ирина Сергеевна!
   – Называйте меня просто – Ира, мне так гораздо проще и приятнее! Договорились?!
   – Договорились! – Дима рассмеялся густым дробным смешком солидного, но одинокого и стеснительного человека. – Куда пойдем, Ира?!
   И, вдруг, Дима, сам не отдавая себе отчета в собственных действий, порывистым движением осторожно, можно, даже, сказать, нежно взял ее за запястье и проникновенно сказал ей:
   – Я бы с удовольствием превратился бы на весь этот праздничный вечер во «влюбленного» на первом свидании, Ира!
   Как ни странно, Ирина Сергеевна не вырвала свою руку из пальцев Цуккермана резким негодующим движением, к какому внутренне заранее приготовился Цуккерман, давным-давно уже привыкший получать «увесистые» «моральные оплеухи» от нравившимся ему в течении его прошлой жизни женщин. А, напротив, заведующая отделом культуры городской администрации, как-то покорно обмякла, не делая никаких попыток освободиться и посмотрела на Диму с благодарным изумлением и, видимо, сама совсем растерялась, словно молоденькая девчонка на, упомянутом только что Димой, «первом свидании». Говоря расхожим языком – между молодыми людьми «пробежала искра», зажегшая обоюдное желание. Ирина Сергеевна загадочно улыбнулась Диме и сделала неуловимое движение, словно бы захотела обнять журналиста нежным доверчивым объятием. А Дима испытал необоримую потребность сию же секунду «отмочить» какую-нибудь «несусветную» «глупость» – неожиданно подхватить Ирину Сергеевну на руки и потащить ее куда-нибудь в праздничную неизвестность или еще что-нибудь в таком же романтическом духе! Но Ирина Сергеевна отрезвила опасно замечтавшегося Цуккермана своевременно произнесенной обнадеживающей фразой:
   – Дорогой Димочка, потерпите немного – ведь мы здесь с вами сейчас, к прискорбию, не одни!
   – Сколько терпеть?! – взволнованно спросил Дима, глядя на Ирину Сергеевну совершенно ополоумевшим жадным взглядом, все больше начиная не понимать, что за «чертовщина» с ним происходит?!
   – Я думаю, что – совсем недолго! – лукаво улыбнулась Ирина Сергеевна. – Мы же найдем укромный уголок ближе к полуночи, чтобы выпить холодного шампанского на «брудершафт»?! А сейчас, Димочка, я предлагаю «взять себя в руки»!..
   …Они принялись оживленно оглядываться по сторонам, раздираемые множеством соблазнов, один за другим загорающимся среди густеющих зимних сумерек в виде разноцветных неоновых букв, заманчивых картин и фантастических узоров.
   На высокой ледяной эстраде, щедро подсвеченной красными мефистофельскими огнями, шумно и весело начинал проверять микрофон, ведущий вечера. Отовсюду доносились обрывки оживленных разговоров, смех, неясный шумный гомон, кое-где раздавались пьяные песни под гармошку.
   Чуткий, соответствующе натренированный, слух Димы резанул именно протяжный звук растягиваемых мехов гармоники. Он приближался откуда-то со спины журналиста и заведующей отдела культуры городской администрации.
   – Не может быть! – Дима резко обернулся.
   – Что именно – не может быть?! – вслед за ним обернулась и Ирина Сергеевна.
   К ним приближалась удивительно живописная группа человек из восьми-десяти, одетых в аляповато сшитые псевдонароднорусские костюмы. В глаза бросались густо насурьмленные брови и щедро насвеколенные щеки рослых, откормленных моложавых женщин, и – густые, толстым слоем набриолиненные густые казацкие чубы рослых мужчин, задорно торчавшие из под сдвинутых набекрень «кубанок» и высоких картузов, утепленных беличьим и заячьим, а возможно и – обычным крысиным мехом. В центре этой группы, как раз-то, и шагал гармонист в расстегнутом овчинном полушубке. Он постоянно растягивал меха гармони, отчего вечерний воздух прорезал протяжный тоскливый вой, под который вся живописная группа пыталась грянуть что-нибудь залихватское и новогоднее. Ирина и Дима посторонились, почувствовав, как на них от этой неприятно выглядевшей группы «ряженных» густо пахнуло чесноком и водкой.
   – Что это?! – с, нескрываемо, гадливыми интонациями спросила Ирина Сергеевна, неизвестно к кому обращаясь.
   – Ну, культурную программу-то Праздника ты, надеюсь, должна знать? – резонно заметил Дима.
   – «Культурную программу» полностью взяла на себя немецкая сторона! – почти выкрикнула зав. Отдела городской культуры. – Мы предлагали свои услуги, но нам категорически отказали и вот первые наглядные результаты! Никакой «культурой» тут и не пахнет! – она символически плюнула вслед уходящей вокальной или, черт ее знает, как ее обозвать, «актерской труппе».
   Дима нахмурил брови и задумался. Ирина, внимательно посмотрев ему в глаза, неуверенно произнесла:
   – Мне здесь становится как-то не по себе! Здесь что-то не так – во всем этом…! – она повела вокруг себя рукой, подыскивая точное определение «всему этому…», но так и не подыскала, так как превыше многих ценностных жизненных категорий ценила точность в, стилистически грамотно построенных, определениях.
   Зловеще зашелестел гигантскими ветвями Большой Хоумах, и на нем начали раскачиваться игрушки-великаны, с легким металлическим шорохом задевавшие за жесткие хвоинки остеклененными боками. Ирина и Дима, как и несколько десятков тысяч других горожан, невольно вздрогнули и изумленно вытаращили глаза на «ожившее» Чудо-Дерево.
   В течение пяти секунд над всей территорией Сказочного Городка стояла глубокая тишина – несмотря на многотысячное «многолюдство».
   Дима ясно почувствовал, как в душу его непрошеным гостем вползает липкий панический ужас или это так ему просто показалось на фоне резко наступившей над всем Сказочным Городком полной страшной тишины.
   Эту неестественную тишину нарушил пронзительный пьяный женский визг, раздавшийся с сорокаметровой высшей точки аттракциона под названием «Гора удачи», представлявшего собой ничто иное, как ледяную катальную гору, на финише трассы которой организаторы празднества установили несколько десятков снеговиков со спрятанными внутри них лотерейными сюрпризами. Ну и, видимо, какая-то подвыпившая девушка или женщина, возможно не без помощи своего юноши (мужчины), поскользнулась и, с нарастающими визгом и скоростью, понеслась по наклонной плоскости вниз.
   Неземная пугающая Тишина, вызванная случайным скрипом Большого Хоумаха немедленно растворилась в поднявшемся полупьяном веселом многоголосом шуме.
   Вслед за первооткрывательницей Горы Удачи ее смелому примеру последовало сразу около сотни человек – служители горки только успевали подавать им специальные пластиковые щиты.
   Кстати, двое из этой сотни смельчаков врезались в один и тот же снеговик, со страшной силой, стукнувшись при этом друг о друга головами. Звука досадного столкновения, правда, никто не услышал, но ударившиеся головами невезучие «катальщики» остались лежать неподвижно и никого из окружающих это обстоятельство никак не взволновало.
   Всеобщее внимание оказалось привлеченным другим, более удачным попаданием – некая шестидесятилетняя бывшая водительница трамвая, а ныне – пенсионерка и инвалид второй группы, не потерявшая, однако, вкуса к острым ощущениям, не первый год уже страдавшая бронхиальной астмой, вкупе с сахарным диабетом, поднявшаяся на горку в сопровождении двух своих родных внуков младшего школьного возраста, неожиданно потеряв сознание, свалилась навзничь и с неудержимой скоростью заскользила вниз по ледяному склону под испуганные причитания внуков, спустя минуту, точнехонько угодив в рыхлый снеговик трехметровой высоты. Забавно выглядевший симпатичный снеговик почти бесшумно разлетелся снежной сверкающей пылью, а шестидесятилетняя бывшая вагоновожатая больно треснулась большой мягкой грудью о стоявший ребром пластиковый дипломат, в котором оказалось семь с половиной тысяч рублей! О нежданной финансовой удаче пожилой пенсионерки не преминул громогласно объявить в микрофон невесть откуда взявшийся (присутствовавшим здесь же рядом Цуккерманну и Миролюбовой показалось, что он выскочил прямо из холодных темных внутренностей соседнего снеговика) ведущий Ледовой Лотереи – высокий, чем-то похожий на Мегенбурга, «лошадинолицый» мужик.
   – Дима, пойдемте отсюда куда-нибудь – здесь так гадко и гнусно-антиэстетично! Лучше посидим в каком-нибудь кафе! Я бы, честно говоря, давно бы отсюда ушла, из этого отвратительного Сказочного Городка, если бы не Андрей Витальевич – в семь часов мы должны с ним встретиться возле ворот центрального входа. А, кстати, Дима, где вы планировали встретить этот Новый Год? – неожиданно спросила она.
   Он улыбнулся и пожал плечами:
   – Давайте поговорим об этом, действительно, за чашкой кофе – я, тоже – честно говоря, продрог и проголодался!
   Они зашли в ближайшую из многочисленных харчевен, призывно дымивших кирпичными трубами по всей, практически, территории Сказочного Городка, и там, за чашкой горячего кофе, Дима ответил на последний вопрос Ирины:
   – Я, Ира, планировал встретить Новый Год дома со старушкой-мамой, и от души приглашаю тебя к себе! Мама была бы очень рада, поверь, твоему визиту, но…, – он отхлебнул кофе, не без огромного внутреннего удовольствия наблюдая за благодарной улыбкой, возникшей на симпатичной задорной мордашке заведующей отделом городской культуры, но вынужден был огорчить и ее, и себя: – … я обязан встретить Новый Год здесь в этом так называемом «Сказочном Городке», вместе с жертвами своих рекламных продажных статей…
   – Что с вами, Димочка?! – она изумленно и жалостливо всплеснула руками. – О каких «жертвах» вы говорите?!
   – У меня безошибочное предчувствие, что здесь должно произойти что-то ужасное и, вместе с тем, грандиозное, то есть – какое-то грандиозно-ужасное действо, и я обязан, как журналист и, как человек, в котором осталось что-то от прежней, как журналистской, так и человеческой чести, быть здесь до конца и все увидеть собственными глазами. Как бы то ни было, но моя журналистская сущность получит необычайно глубокое удовлетворение – глубже некуда!
   Двадцать пять дней назад, шестого декабря у меня был шанс все повернуть назад, когда во время той нашей с вами, Ира достопамятной поездки в этот самый Сказочный Городок, я же все прекрасно понял – кто такие, на самом деле, эти «немцы» и, что им надо от нашего и без того несчастного Рабаула! Но вместо того, чтобы сделать правильные выводы из этого понимания, я напился, как самая настоящая «свинья» коллекционных вин и стал вести себя по отношению к вам, Ирочка, соответственно, по «свински». Меня до сих пор мучает совесть, особенно на фоне того светлого искреннего чувства, которое я сейчас испытываю по отношению к вам, дорогая моя Ирина Сергеевна! Но, боюсь, что уже поздно что-либо поправлять! Я качусь с такой вот ледяной катальной горы, которую мы с вами только что наблюдали, и качусь я, Ирочка не куда-нибудь, а прямиком – на «тот свет» и нет никаких здоровых сил удержать меня на «этом свете»…
   – Тихо, Димочка – ни слова больше! – решительно прервала она совсем «расклеившегося» журналиста и неожиданно крепко прижалась к нему, жадно «впившись» в Димины губы жарким смачным поцелуем.
   У Димы глаза на «лоб полезли» и больше он не стал заниматься никому не нужным «самобичеванием», в частности, так и не успев поведать Ирине Сергеевне о той неблаговидной роли, какую ему пришлось сыграть в горькой и неприятной, да, что там, прямо нужно сказать – «дурно пахнущей», как из под прогнившего пола деревянного «сортира», истории, случившейся с его бывшим другом и многолетним непосредственным руководителем в системе краевых СМИ, Артемом Ивановичем Кудельниковым. Дима и сам толком не понял – отчего вдруг вспомнил «подсиженного» им старого друга, с которым вместе они проучились десять лет в одном классе, затем – в университете, а через несколько лет после окончания университета судьба внось их столкнула в одном коллективе – редакции краевого молодежного еженедельника «Свет в конце тоннеля»…

Глава сороковая

   К вечеру, когда ранние декабрьские сумерки накрыли город бархатным черно-синим покрывалом, заметно усилился снегопад и установилось полное безветрие – классическая погода для Новогодних Сказок. В свете многочисленных городских фонарей и праздничной неоновой иллюминации, украсившей центральные городские проспекты и улицы, Славе Богатурову казалось, что крупные снежинки, медленно и плавно сыпавшиеся с неба, успевали давать прохожим возможность подробно рассмотреть все филигранные хитросплетения своих сложных неповторимых узоров.
   Слава медленно шагал под голыми кронами аллеи из недавно посаженных молодых тополей, по направлению к такому же молодому, как и эти тополя, проспекту под совершенно диким названием: Проспект Ашурбаннипала. Такая странная идея о названии нового городского проспекта пришла в голову кому-то из отдела архитектуры городской администрации, а кому точно – не сумели выяснить, в том числе, и дотошные журналисты из газеты «Свет в конце тоннеля», взявшиеся однажды, от нечего делать, за журналистское расследование на эту любопытную тему.
   Правда, им удалось установить один необычный факт в туманной истории рождения столь неактуального и несовременного наименования проспекта – якобы на бронзовой мемориальной доске, прикрепленной к стене дома под номером один на Проспекте Ашурбаннипала, под современной цифрой и буквами появились клинописные знаки, очень сильно смахивавшие на знаменитую клинопись древнего Шумера и Аккада. Богатуров краем уха услышал эту историю от одного своего приятеля с журфака – будто первыми клинопись на бронзовой доске увидели две ушлые подвыпившие девки из отдела уголовной хроники крупнейшего городского еженедельника «Свет в конце тоннеля» – Марина и Лариса. И затем, через несколько дней, каким-то непостижимым образом, им удалось найти на «Кафедре Востоковедения» местного университета одного дряхлого старичка-боровичка-пенсионера, продолжавшего вести на означенной кафедре почасовые занятия, который согласился потащиться с ними через весь город только для того, чтобы прочитать загадочные надписи на памятной бронзовой доске. По прибытии на место, «старичок-боровичок» щурился на клинописные знаки и шевелил дряблыми губами минут пять, а затем огорошил журналисток заявлением, что непонятные знаки, выгравированные ниже букв кириллицы, полностью идентичны древнешумерской клинописи и в переводе на русский язык означают: «возвеселивший сердце Бога Мардука».
   Богатурова во всей этой туманной полупридуманной истории заинтересовало лишь одно обстоятельство – Проспект Ашурбаннипала проходил мимо, окруженного ореолом мрачной славы, знаменитого квартала недостроенных и брошенных с десяток лет назад нескольких многоэтажек, известных в городе под названием Лабиринт Замороженных Строек.
   Сейчас Слава, оставшийся в силу определенных обстоятельств в полном одиночестве, неторопливо брел по направлению к Проспекту Ашурбаннипала, на котором и находился недавно сданный в эксплуатацию молодежный ресторан «Зодиак». Там, на ступеньках входа в «Зодиак», он договорился встретиться в семь вечера с Андрюхой Малышевым и остальными одногруппниками. А пока ему доставляло удовольствие неспешно шагать по празднично украшенным городским улицам и наслаждаться великолепной, почти сказочной, погодой, время от времени нащупывая в правом кармане куртки новенькую хрустящую двадцатидолларовую бумажку, «на всякий случай» оставленную ему умным предупредительным Андрюхой Малышевым. И вследствие того, что Слава сделался обладателем вполне солидного капитала, он, честно говоря, подумывал сейчас о том – позвонить ему или не позвонить той смазливенькой маленькой блондиночке Юле (как ни странно!) с матфака, которая так неожиданно нашла его по телефону в общежитии и пригласила вместе отпраздновать встречу Нового Года именно в кафе «Зодиак». Слава познакомился с ней месяц назад на общеуниверситетской дискотеке, сплясал пару каких-то танцев и они обменялись телефонами (у Юли номер телефона оказался домашним). Вскоре началась сессия, и Слава про Юлю (про э т у Юлю) забыл. Но совсем немного подумав, он твердо решил встречать Новый Год без нее. Это решение он принял в ту минуту, когда вышел на относительно темный по сравнению с центральными районами города, пешеходный тротуар Проспекта Ашурбаннипала. Занятый размышлениями о женщинах, он ступил на асфальт искомого проспекта совершенно незаметно для себя. Ему моментально пришло на ум сравнение, что он попал из ярко освещенной уютной залы, полной народа, в заднюю темную комнату, где таинственная темнота неприятно сочеталась с полной пустотой и глубокой тишиной.
   «Чудно!» – подумал Славик. – «Словно на другую планету попал!» и остановился, пытаясь правильно сориентироваться и определить верное направление – к дому под номером «один», а затем уже и – к «Зодиаку». Его поразил резкий диссонанс почти темного Проспекта Ашурбаннипала с оставшимся за спиной городом, буквально захлебнувшимся прибоем праздничного света. Эпицентром этого светового прибоя являлась «самая высокая Новогодняя Елка России» – даже отсюда Слава различал ее ослепительно иллюминированную верхушку. У Славы сами собой желваки заходили на скулах, и он содрогнулся от спорадического и мимолетного приступа необъяснимого бешенства, неизменно возникавшего у него всегда при мысли об этой Елке и обо всем, что было с нею связано. В течение нескольких последних месяцев Слава часто задавал себе вопрос: почему он так страшно ненавидит бурную деятельность германской фирмы «Spilen Hause» в Рабауле и все практические последствия деятельности этой фирмы?!
   И лишь совсем недавно он, как ему показалось, нашел верный ответ: в исчезновении из его снов настоящего сказочного волшебства, связанного с постоянным присутствием там удивительно красивой и загадочной золотоволосой синеглазой девушки, виноваты исключительно эти самые проклятые «немцы», свалившиеся на Рабаул подобно неожиданному Адскому десанту! Их появление в родном городе Славы объяснялось какими-то неведомыми Славе причинами, но, тем не менее, он ясно улавливал на ментальном уровне несомненную связь между «Шпилен Хаузе», Чудо-Елкой, возводимой в Цыганской Слободе и «сказочной хозяйкой своих сонных грез»!..
   И сейчас, оставшись один на один с темнотой и тишиной, пользующегося дурной и странной репутацией в городе проспекта им. «товарища» Ашшурбаннипала, Слава вдруг ясно осознал, что «Зодиак» он выбрал совсем не случайно. Он твердо знал в эти минуты, что с ним произойдет через некоторое время в «Зодиаке» – он выберет столик поближе к какому-нибудь углу потемнее, и постепенно, стопка за стопкой, под горячую закуску и овощной салат, «надерется» там до полного забвения. И поняв, и приняв эту неизбежную перспективу, Слава почувствовал себя почти счастливым человеком, тем более что внушавшая ему непонятные омерзение и страх чудовищная Елка находилась от него на расстоянии более пятнадцати километров. Сосредоточив все свои эмоции и мысли на предстоящем чудесном пьяном одиночестве в «Зодиаке», Слава пошагал по направлению к четырем двенадцатиэтажкам, чьи контуры смутно виднелись сквозь пелену продолжавшего отвесно сыпать с неба густого снегопада, метрах в пятистах от того «пятачка», на котором он в задумчивости остановился, стараясь не ошибиться в правильности выбираемого «курса» своего дальнейшего движения.
   Там, в этих двенадцатиэтажках, почти во всех окнах горел свет, но, тем не менее, ощущения «обжитости» Проспект Ашурбаннипала не производил. Дальше за двенадцатиэтажками, в смутном свете редких фонарей, виднелись неясные контуры каких-то темных громадных зданий, не родивших в голове будущего философа ни одной знакомой ассоциации. Но, видимо, за теми темными строениями, как объяснил ему Андрюха, и располагался развеселый ресторан «Зодиак», и туда ему следовало держать путь.
   Неожиданно его осенило, что он видит контуры зданий Лабиринта Замороженных Строек, а, следовательно, четыре жилых двенадцатиэтажки, чьи квартиранты активно готовились к встрече праздника, являлись пока единственными обитаемыми домами Проспекта Ашурбаннипала, и самый ближний из них к Славе и был, наверняка, тем самым знаменитым, в своем роде, домом «номер один».
   Все-таки его, конечно, сильно удивляло полное отсутствие прохожих и автомобилей на тротуарах довольно широкого проспекта, но, отбросив малодушные и, безусловно, глупые сомнения, Слава быстро засеменил длинными ногами по направлению к освещенным изнутри двенадцатиэтажным панельным жилым домам.
   Без особых приключений, так и не встретив ни одного человека, осыпаемый, упорно не ослабевающим тихим снегопадом, он вскоре достиг первой из четырех «двенадцатиэтажек», оказавшуюся, действительно, домом «номер один» и при свете яркого неонового фонаря, освещавшего вход в первый подъезд, он увидел массивную металлическую доску, прикрепленную на высоте человеческого роста.
   Опять же смутившись тому непонятному обстоятельству, что во всем многоквартирном доме совсем не хлопали двери подъездов, Слава, однако, смело подошел вплотную к памятной доске и прочитал приваренную латунными буквами стилистически неуклюжую надпись: «Этим двенадцатиэтажным домом под номером „один“ по Проспекту, справедливо названному именем великого государственного деятеля и полководца Древнего Востока, грозного и справедливого царя Ассирии Ашурбаннипала, начинается заселение советскими людьми нового района нашего города». А ниже этой надписи в два ряда шли, люминисцентно светившиеся клинописные знаки, выбитые в толще металла.
   «Дело обстоит гораздо хуже, чем можно было предполагать с самым смелым коэффициентом приближения! И, это, по моему, никакая не бронза!» – Славик не выдержал и легонько присвистнул, невольно отшатнувшись от доски. А, может быть, он отшатнулся по той причине, что слева скрипнула подъездная дверь и противоестественная тишина Проспекта Ашурбаннипала оказалась впервые нарушенной.
   Повернув голову влево, Слава увидел какую-то женщину без головного убора, в распахнутой шубейке, с темными патлами волос, торчавшими во все стороны, словно прутья в вороньем гнезде.
   Женщина бегом сбежала по ступенькам крылечка, за нею выбежал мужичок примерно такого же «пошиба», как и она.
   – Маруся – обожди! – голосом пропитым и несчастным крикнул мужичок.
   Но Маруся, истерически всхлипывая и не обращая внимания на просьбу мужичка, довольно резво побежала куда-то вдоль полутемного тротуара, обсаженного все теми же молодыми тополями.
   Мужичок, слегка прихрамывая, припустил за ней, пытаясь крикнуть ей что-то поубедительнее, и вернуть, видимо, к праздничному столу, за которым их ждали растерявшиеся гости.
   «Все-таки здесь люди живут!» – с облегчением подумал Слава, а вслух негромко вдруг добавил:
   – Но что-то здесь не так!
   И он, с максимально возможной скоростью, зашагал в невидимый и неслышный отсюда «Зодиак», внезапно сделавшийся для него страшно родным и желанным. Желание поскорее попасть в гостеприимный кабак, и увидеться там с верными друзьями усиливало и то обстоятельство, что в стареньких ботинках сделалось ощутимо мокро – такого густого снегопада Слава не мог припомнить за всю свою жизнь в этом городе. Хотя лет шесть назад, задолго до приезда в Рабаул Богатурова с целью поступить в местный университет, над городом разразился снегопад, отнесенный отечественными синоптиками к разряду катастрофических. Трое суток подряд в условиях полного безветрия с неба просыпалось, якобы, более ста миллионов тонн снега и погибло сорок восемь человек, в основном – автомобилисты, застигнутые стихией вдали от родных гаражей и пытавшиеся отогреваться работающими двигателями в своих автомобилях, засыпанных аномальным снегопадом до самых крыш.
   Мысль о снегопаде мелькнула в его голове на какую-то долю секунды – основное внимание Славы было занято двенадцатииэтажками Проспекта Ашурбаннипала, мимо которых он сейчас старался, как можно быстрее, пройти.
   Безусловно, что он с жадностью вглядывался в освещенные окна квартир и изо всех сил вслушивался в звуки, издаваемые двенадцатиэтажками. Больше всего он боялся никого не увидеть и ничего не услышать. Но нет, вроде бы все было нормально: за стеклами окон мелькали тени людей, во многих квартирах слышалась музыка, в подъездах раздавались, ободряюще действовавшие на психику, привычные звуки спускаемых по желобам мусоропроводов пищевых отбросов. Во всяком случае, у Богатурова настроение несколько приподнялось и голоса оживленно перекликавшихся между собой мусоропроводов, показались ему чудесной музыкальной аранжировкой к его начинавшемуся новогоднему приключению. По-прежнему, правда, смущало почти полное отсутствие жильцов двенадцатиэтажек на улице. Впрочем, вскоре он догнал Марусю с ее хромым мужиком.
   Эта парочка стояла возле тополиного ствола подальше от света редких фонарей и тихо косноязычно переругивалась на бедном и невыразительном диалекте городских люмпенов:
   – Ну, тебя на хер, Коля с твоими еб… ми идеями! – рассерженно и плаксиво шипела Маруся. – Че нам дома не сиделось?! Поперлись к братовьям твоим остох… енным – обрадовались они нам – ох… еть – не встать!!!
   – А кто-ж тебе виноват?! Сама же нажралась до того, как за стол сели!!! «Гуселет» -то какой у тебя начинается, когда «пережрешь» – не знаешь что-ли!!!…
   – Прошу прощения, уважаемые! – корректнейшим тоном робко вмешался в разговор Богатуров. – С наступающим вас Новым годом!
   – И – вас также! – они оба посмотрели на Славу крайне удивленными взглядами, и удивление их было, в общем-то, приятным.
   – Вы не подскажете – я правильно иду к ресторану «Зодиак»?
   – Куда-а?! – хором переспросили Маруся с Колей, и под тополиной кроной на какое-то время установилось неловкое молчание, сопровождаемое озадаченным пошлепыванием толстыми губами хромого Коли.
   Он первым и нарушил молчаливую паузу:
   – Вспомнил – есть такой! Только зря ты, парень, через Проспект поперся. Надо было тебе на автобусе – через город к этому кабаку автобус маршрутный ходит и на Проспект он совсем не заезжает!
   – Да погода-то хорошая, пройдусь, воздухом подышу, о жизни подумаю – спасибо вам за подсказку! А идти-то до него сколько – до «Зодиака»?
   – Прямо по Проспекту мимо Строек с километр будет! – неожиданно вступила в разговор растрепанная Маруся и в голосе ее, заметил Богатуров, не осталось и следа недавней сердитости, и плаксивости, и она, вдруг, неожиданно поинтересовалась. – А ты сам-то, молодой человек здесь на Стройках живешь?!
   – Да, нет – я студент! – ответил Слава. – Я, вообще – не местный житель, я здесь в университете учусь, а живу в общежитии. С ребятами вот собрались в этом «Зодиаке» Новый Год встретить, да вот заплутал я что-то немного!
   – Понятно тогда! – разулыбалась Славе Маруся. – Желаю хорошо повеселиться и – удачи в Новом Году!
   – Ну, еще раз вам – спасибо большое и, тоже, вам искренне желаю удачи в Новом Году! – вторично поблагодарил и поздравил их Слава, и торопливо зашагал дальше по проспекту, ясно чувствуя, как мужчина и женщина продолжают смотреть ему вслед.
   – Счастливо, парень! – неожиданно опять крикнула ему вслед Маруся. – Не заходи на Стройки, ни с кем там не останавливайся поговорить, и никого не слушай, если, вдруг, начнут «тормозить»! И не смотри на них – в глаза им не смотри!
   Слава зябко втянул голову в плечи и, не оглядываясь, прибавил шагу, стараясь не раздумывать над предупреждением Маруси и вообще – ни о чем не раздумывать, подчинив всего себя единственной цели – как можно скорее достичь «Зодиака».
   А мужчина и женщина молча смотрели вслед Богатурову до тех пор, пока его силуэт окончательно не скрылся в снежной полумгле.
   – Пропадет, если не успеет! – убежденно произнесла женщина печальным, совсем не пьяным, голосом.
   – Пропадем и мы, если будем продолжать здесь торчать! – зло сказал ей мужчина.
   На этот раз не последовало никаких пререканий, и супружеская парочка дружно побежала обратно к своему подъезду.
   А, бесстрашный и всегда целеустремленный, Славик, тем временем, миновал последнюю обитаемую «двенадцатиэтажку» и вступил в полосу едва ли не полной темноты, рассеиваемую лишь первозданной белизной пушистого снега, покрывшего асфальт Проспекта Ашурбаннипала холодным праздничным саваном. Снег падал настолько интенсивно, что ноги у Славика при каждом шаге проваливались почти по щиколотку, и каждый последующий шаг давался труднее предыдущего, и, как будто, с каждым же шагом становилось темнее – темнело в глазах и тяжелее дышалось.
   Слава не выдержал и прислонился к, кстати, подвернувшемуся тополиному стволу – перевести дыхание и собраться с разбегавшимися в стороны мыслями. В голове задержалась лишь одна четко сформулированная мысль: «А здесь, на этом проспекте и вправду не совсем безопасно – суеверные слухи о нем имеют под собой вполне реальную почву! Единственный, по-настоящему, умный человек на нашем факультете – Бобров, а остальные – дураки! И главный из них – Гуйманн!»

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

   «Главный дурак» философского факультета Павел Назарович Гуйманн, в те минуты, когда Слава Богатуров отдыхал, устало прислонившись к стволу молодого тополя, беседовал в своем кабинете с двумя крепко сбитыми мужчинами. Мужчины были одеты в строгие костюмы примерно одинакового покроя.
   Говорил пока Гуйманн, мужчины молчали и внимательно слушали декана философского факультета. Он читал им что-то вроде лекции о сути научной деятельности кандидата философских наук Владимира Николаевича Боброва и о тех результатах, к которым, она может, по весьма квалифицированному мнению Гуйманна, привести в самое ближайшее время:
   … – А может быть даже уже и привела! – патетически закончил он свой монолог, длившийся примерно полтора часа.
   Секунд двадцать все трое молчали, а затем один из мужчин, судя по манере держать себя, старший своего товарища в звании и занимаемой должности, очень внушительно заговорил, глядя Гуйманну прямо в острый, постоянно судорожно двигавшийся, кадык:
   – Мы благодарим вас, уважаемый Павел Назарович, за любезно, а главное, своевременно предоставленные факты. Именно благодаря вам, у нас сейчас сложилась полная всеобъемлющая картина готовящейся в нашем городе крупной, я бы сказал, широкомасштабной идеологической диверсии! – здесь говоривший позволил себе сделать небольшую паузу и во время паузы перевел чуть-чуть ироничный взгляд с кадыка доктора философии на выбритый до синевы, такой же острый, как и кадык, профессорский подбородок.
   Подбородок, кстати, у Павла Назаровича мелко, почти незаметно, дрожал и эту, вызывающую гадливое ощущение, дрожь, замечал лишь наметанный глаз старшего по званию мужчины. Впрочем, не сделав по поводу нервного «тремора», сострясавшего Гуйманна, никакого замечания, он продолжил импровизированный панегерик политической бдительности Павла Назаровича:
   – В городе, так уж исторически сложилось, существует во всех отношениях опасный объект, занимающий площадь три квадратных километра – он представляет собой комплекс из шестнадцати однотипных крупнопанельных двенадцатиэтажных зданий, чье строительство оказалось замороженным ровно десять лет назад. По непонятным причинам из состояния консервации здания не выводятся – в городском бюджете из года в год с удручающим постоянством не находится соответствующей финансовой статьи для этой цели.
   – Вы говорите о Лабиринте Замороженных Строек, Виктор Филиппович? – нервно и, к тому же, нарушая всякую субординацию, спросил Гуйманн.
   – Совершенно верно! – кивнул по военному остриженной головой Виктор Филиппович, и, не меняя интонации, добавил: – Но желательно меня не перебивать, пока я не закончил!
   И знаете, Павел Назарович, что является самой любопытной деталью во всей сложившейся непростой ситуации? Головы у городских чиновников по поводу Замороженных Строек начинают болеть лишь в самые последние дни декабря каждого года – накануне Новогоднего Праздника. А в течении всего года, начиная с первоянварского похмелительного периода, мысли о Замороженных Стройках куда-то выскальзывают из голов работников отдела архитектуры городской администрации —будто их выдувает оттуда каким-то злым волшебным сквозняком!
   Чего стоит, например, одна лишь, более чем непонятная, история с наименованием нового городского проспекта!
   Ведь его предполагалось назвать Проспектом Молодежи, но его назвали самым кощунственным и циничным названием, какое только можно было выдумать в крупном русском городе – Проспектом Ашурбаннипала!!! И городскими жителями, не говоря уже об ответственных работниках из городской администрации, такое название воспринялось, как вполне естественное и само собой разумеющееся! И никто, заметьте – н и к т о, ни одна живая душа, так и не узнала имени автора этой дикой и, в высшей степени, антироссийской и, ярко выражено, ретроисторической идеи самого наидурнейшего толка!
   Специалисты из нашей организации, а также специалисты из головного управления города Москвы, заинтересовались нашим вопиющим феноменом примерно четыре месяца назад и при помощи применения специальной аппаратуры, включая использование военного спутника, пришли к выводу, что где-то почти в самом центре квартала Замороженных Строек располагается источник сверхмощного аномального излучения.
   Примерно через два часа, в городском аэропорту совершит посадку самолет из Москвы, на борту которого находятся несколько очень высоких чинов головного управления ФСБ. Их прилет вызван сложившейся в городе угрожающей ситуацией. И виновником создания данной ситуации является преподаватель вверенного вам факультета (Гуйманн весь хищно подобрался в своем кресле) кандидат философских наук, Владимир Николаевич Бобров!
   По нашим агентурным данным сегодня около полуночи Бобров в помещении «Кафедры Неординарной Философии» собирался проводить в высшей степени безответственный антигуманный опыт. А попытка проведения опыта этого явилось прямым следствием многолетнего существования аномалии Лабиринта Замороженных Строек, воздействующей прежде всего на самые блудливые, отнюдь не пытливые – нет, а – неустойчивые умы! Я не буду вспоминать сейчас, ввиду неактуальности данного воспоминания, небезызвестного вам, Павел Назарович, и печально известного доктора филологии Морозова – речь пойдет о другом, так сказать, «ученом» вашего университета…
   …Иными словами, жертвой труднопреодолимого соблазна стал, в частности, ваш Бобров, занимавшийся тщательной двухмесячной подготовкой к сегодняшнему эксперименту. К счастью он его не проведет по известным печальным причинам – вмешалось, видимо, само Провидение! И когда я говорил, что сегодня, возможно, проведение крупномасштабной идеологической диверсии, я хотел подчеркнуть своеобразие ее особенной опасности, заключающейся в том, что она могла бы в случае ее осуществления повлечь за собой серьезные практические последствия. Именно поэтому мы здесь сейчас с вами и беседуем, и беседа наша, к счастью, несет профилактический характер, из который вы, как декан философского факультета, должны сделать серьезные практические выводы! Вам все понятно?!
   – Вы хотите сказать – философская теория Боброва настолько опасна для общества, что его необходимо арестовать?! – судя из ответа Гуйманна, он понял ответственного функционера городского отдела ФСБ весьма своеобразно и буквально.
   – Нет у вашего Боброва никакой «философской теории» – Бобров предпринял попытку, фигурально выражаясь, грубо изнасиловать общепринятую версию мироздания: вскрыть, так сказать, стройную схему ее логичных постулатов со стороны заднего прохода, входящих и выходящих религиозно-философских суеверно-мракобесных доктрин, и увидеть то, чего увидеть нельзя! – до сих пор невозмутимый заместитель начальника городского отдела ФСБ по «расследованию диверсий в области идеологии», Виктор Филиппович Баргобец, словно бы сделался немного «не в себе» и, после, эмоционально произнесенной, не совсем внятно построенной, гневной тирады, резко замолчал.
   Его, не произнесший пока ни единого слова, спутник, младший по званию и, соответственно, стоявший намного ниже в служебной иерархии городского отдела ФСБ, губастый старший лейтенант Сергей Никонович Фаргонов, картинно зааплодировал и восхищенно произнес фальшиво-оптимистичным и, неприкрыто подобострастным тоном:
   – Браво, Виктор Филиппович!
   А Гуйманн не выдержал и весело рассмеялся.
   – Смешного ничего не вижу, товарищи! – веско сказал ничуть не улыбнувшийся Виктор Филиппович, в глубине души, по, никому не известным причинам, считавший себя очень умным и глубоко порядочным человеком, и, сделав непродолжительную глубокомысленную паузу, счел нужным добавить строгим и внушительным тоном: – Смеяться будем после Нового Года, если, придется, конечно! А сейчас нам ни в коем случае нельзя расслабляться и нужно забыть пока о всех «смехуечках»!
   – Виктор Филиппович! – обратился к полковнику ФСБ сразу, чисто внешне, заметно посерьезневший Павел Назарович (хотя, на самом деле, доктора философии, буквально, переполнили те самые «смехуечки», о которых только что упомянул моложавый и паталогически амбициозный Баргобец). – А вы не объясните – откуда вам столь подробно стало известно о характере работы Боброва в последнее время?!
   – Агентурные данные – один ваш студент, чьим научным руководителем является Бобров, уже три года состоит штатным осведомителем того отдела Городского ФСБ, который я возглавляю. Благодаря бесценной помощи этого молодого человека мы в нашей лаборатории могли воспроизводить в совершенно идентичной манере и в полном объеме всю исследовательскую псевдонаучную программу «банды» Боброва! Может быть, конечно, я чересчур утрирую и сгущаю краски, и, на самом деле, Бобров вместе со своими единомышленниками-энтузиастами, не заслуживает наименования «Банда», а следует их назвать как-то по иному, но дела, это в корне не меняет – их постулаты вредны изначально, так как объективно они атакуют теоретические основы марксистского материализма!
   И так как в нашей лаборатории работают тоже не идиоты, то мы пришли к выводу, аналогичному тому, к которому пришли на бывшей «Кафедре Неординарной Философии» и потому, опять же повторюсь, мы сейчас сидим здесь с вами, а не дома с женой и детьми!
   – Простите, Виктор Филиппович – еще можно вопрос?
   – Да – конечно!
   – В вашей лаборатории тоже выросла… Елка?
   – Именно! – и впервые за все время беседы Виктор Филиппович взглянул в глаза Гуйманну, отчего тому окончательно сделалось не по себе, и он, наконец-то поверил в серьезность намерений товарищей из городского отдела ФСБ.
   Хотя, и, с другой стороны, вот именно вот эти «два товарищи из ФСБ» особого доверия у умного и талантливого ученого, педагога и популяризатора науки, особого доверия не вызывали, потому что Рабаул был все-таки не особенно большим городом, и Гуйманн не мог не слышать кое-каких противоречивых слухов об этом вот Баргобце, да и о Фаргонове – тоже!..
   Тут уж можно было бы, конечно, и закончить описание вышеприведенной сцены в кабинете Гуйманна, ну, да, автор своею «авторскою волей» решил сделать некоторые необходимые дополнения и пояснения, и сопроводить своим специальным вниманием дальнейшие действия двух офицеров ФСБ, Виктора Баргобца и Сергея Фаргонова, только что покинувших гостеприимный деканат философского кабинета Рабаульского университета и быстрым энергичным шагом отправившимся по коридорам университетского корпуса к выходу из здания, где у университетского крыльца их поджидал служебный автомобиль.
   Определенную целенаправленность действий того или иного конкретного человека невозможно понять, хотя бы без самой краткой характеристики данного человека. Поэтому следует сказать, что и Баргобец, и Фаргонов, как бы это выразиться потактичнее, не являлись «настоящими» «кадровыми» или «потомственными» офицерами органов Госбезопасности. Они оба закончили исторический факультет местного университета, после окончания которого, ввиду того, что в университете не было «военной» кафедры, и тот, и другой отправились проходить срочную службу «рядовыми» в «погранвойска» на далекий остров Сахалин. Незадолго перед «дембелем» и Баргобцу, и Фаргонову был предложен для рассмотрения один «интересный» вариант: поехать на два года в качестве «Слушателей Высших Курсов КГБ СССР», с последующим присвоением первого офицерского звания в системе КГБ и отправкой к месту службы в региональное отделение КГБ по месту прописки. Оба молодых человека, всю жизнь страдавших различными ущербными психологическими комплексами, с радостью ухватились за, предоставленную им блестящую возможность стать не «простой совковской овцой», а – всамделишним «Кэ-Гэ-Бэшником»!!! Такой шанс судьба не предлагает дважды, и вскоре наши герои полетели в Минск чартерным авиарейсом из Южно-Сахалинска. А, спустя два года им обоим на законных основаниях было присвоено звание лейтенантов КГБ СССР и служить их отправили в родной город Кулибашево…
   Это знаменательное событие произошло пять лет назад и оба офицера оказались свидетелями событий, связанных со «страшным феноменом Черных Шалей». Для мировосприятия Фаргонова это событие прошло практически без последствий, а, более амбициозный и сообразительный Баргобец тайно от руководства и, вообще, от кого-либо, решил самостоятельно заняться расследованием «Феномена Черных Шалей». Молодой офицер обладал определенным аналитическим талантом и, примерно, через год после начала расследования, предпринятого по собственной инициативе, вышел на «след» – его внимание поневоле привлекли светло-серые громады Замороженных Строек…
   На протяжении пяти последних лет, Баргобец предпринял несколько десятков одиночных экспедиций на Стройки, интуитивно стараясь выбирать ночи полнолуния. Эзотерическая интуиция была развита у молодого «комитетчика» на ментальном уровне, но, к сожалению, не выше, чем у, хотя и достаточно одаренного, но, тем не менее, обычного человека, не способного «увидеть невидимое» и «услышать то, чего услышать нельзя». Он пытался увлечь своей теорией Фаргонова и, даже, один раз уговорил его отправиться с ним одной полнолунной летней ночью отправиться на Стройки, но, вскоре понял, что «приземленный» Фаргонов в этом деле ему не сможет оказаться дельным помощником, и, поэтому как-то раз он, «под горячую руку» послал Фаргонова на «три буквы» – решительно и бесповоротно! Но упорства, честолюбия и болезненной тяги к неприятным приключениям Виктору Филипповичу, по-прежнему, невзирая на неудачу со старым университетским товарищем, а, ныне – сослуживцем, Фаргоновым, было не занимать, и он продолжал, сам того не сознавая, целеустремленно приближаться к «центру раструба» «главного фокуса» «самой Страшной Ночи в Году», до которой, после только что закончившейся беседы с Гуйманном, оставалось всего несколько часов. И, самое плохое, упрямый майор Баргобец не имел ни малейшего понятия, что с ним могло произойти в случае прямого попадания в главное сечение этого «раструба»! Он лишь чувствовал, как в нем неудержимо и необратимо рос настоящий охотничьий азарт, хотя и охотником он не был, и, кроме азарта, Виктор Филиппович ощущал, как он сам себе чуть позднее сформулировал, «теплое дыхание большой удачи», неслышно замаячившей у честолюбивого майора ФСБ где-то совсем-совсем рядом, за спиной. То, что «удача» незаметно «подкралась» к нему со спины, ничуть не смутило майора Баргобца – он всегда верил в себя и в свой «оперский» «фарт»…

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

   Как и почему ему стало значительно легче, и он получил возможность нормально дышать и смотреть перед собой, не видя мельтешение темных пятен перед глазами, Богатуров не мог вспомнить…
   …Даже тогда, когда стоял уже на ступенях широкого крыльца, сверкавшего неоновыми огнями и гремевшего разудалой музыкой, «Зодиака». Слава тупо-претупо смотрел сквозь густую пелену снегопада туда, откуда только что прибрел по глубокому снегу – в таинственную зловещую темноту широкого и пустынного Проспекта Ашурбаннипала. Славу что-то жутко беспокоило – какой-то скользкий, мягко говоря, штрих в только что окончившейся прогулке по глубокому нехоженому снегу мимо безмолвных Строек.
   «Вот!» – воскликнул он мысленно и встрепенулся с такой силой, что с шапки и плеч просыпались небольшие снежные каскады: – «Стройки – проклятые Стройки! Ведь я же по невероятной случайности прошел мимо них – мне д а л и пройти…! … Бобров что-то реальное о них знает…»…
   Затем его внимание вновь привлекло радужное праздничное зарево, наподобие северного сияния полыхавшее в ночном зимнем небе прямо над бывшей Цыганской Слободой.
   «Как все-таки, все равно, хорошо, что я здесь, а – не там!…» – вновь мелькнула у Славы невольная мысль, когда он рассматривал далекое жуткое праздничное зарево.
   – Эй, мальчик! Закурить есть?! – раздался за спиной Славы юный девичий голосок. Он резко оглянулся и увидел достаточно смазливенькую девицу лет восемнадцати в короткой кожаной юбке и в короткой же шубейке, накинутой на худенькие плечи.
   Девица держала в правой руке не зажженную сигарету и, приветливо улыбаясь, выжидательно смотрела на Богатурова. В другой раз Слава бы обрадовался возможности завести ни к чему не обязывающее знакомство сроком на одну ночь, но сейчас он ограничился коротким и неприветливым:
   – Не курю и другим не советую!
   – Извините! – без обиды сказала девушка и осталась стоять на месте – очевидно решила подождать кого-нибудь курящего.
   Богатуров неожиданно спохватился и, опять повернувшись к девушке, спросил:
   – Слушай – ты время, случайно, не подскажешь?
   – Подскажу-у! – улыбнувшись шире прежнего с готовностью ответила девушка и изящным движением вскинула из под широкого рукава шубки левую руку, на которой блеснул золотом тоненький браслетик. – Половина десятого…
   – Сколько?!?!?! – изумленно воскликнул Богатуров.
   – Половина десятого! – несколько растерянно повторила девушка, – Через два с половиной часа – Новый Год уже…
   – Аленка! – из стеклянных дверей ресторана выскочил какой-то разгоряченный алкоголем парняга. – Вот ты где! А это что за «фраерок» с тобой?!
   Богатуров, покосившись на них обоих с откровенной неприязнью, процедил брезгливо:
   – Забирай свою «шалашовку» и отваливай!
   Прозвучало это достаточно убедительно и парень, не став «ерепениться», «пыжиться» и «вставать в позу», подцепил девчонку под локоть, и они молча исчезли за стеклянными дверями ресторана.
   Богатуров посмотрел им вслед и задумался: что ему делать дальше? К тому же, как-то неожиданно, он обнаружил, что голова у него болит, словно с похмелья. Сунув руку в правый карман куртки, он с удовлетворением нащупал обнадеживающе хрустнувшую между пальцами «двадцатку».
   «Выпью водки и поеду в Юркину мастерскую к Боброву – ребята, наверное, меня не стали дожидаться!» – решил Слава и, постепенно приходя в себя, огляделся по сторонам. Прежде всего, он заметил прохаживавшегося неподалеку милицейского сержанта, с ног до головы, засыпанного снегом и уставшего, видимо, уже без конца отряхиваться. Милиционер нет-нет да поглядывал в сторону Славы – Слава, возможно, своими неподвижностью и одиночеством на ступеньках ресторанного крыльца, вызывал у милиционера подозрение. Но, с другой стороны, он просто мог кого-то ожидать – девушку, например. Видимо, поэтому, бдительный сержант к нему и не подходил пока.
   Кроме милиционера, Слава заметил десятка полтора, припаркованных рядом с рестораном легковых автомобилей, густо запорошенных снегом. «Мест, наверное, здесь нет уже… или зайти ли? Ладно, зайду, на всякий случай – вдруг пацаны еще там?! Да и ноги немного подсушу». Последний аргумент в решении все-таки зайти в «Зодиак» оказался наиболее весомым – в старых Славиных ботинках хлюпало по небольшому болотцу, невыносимо пропахшему едким потом.
   Перед тем, как войти в вестибюль ресторана, он еще раз скользнул внимательным взглядом по припаркованным запорошенным машинам и одна из них, кажется – ярко-красного цвета (точно определить цвет «ино-марки» мешал, плотно облепивший машину, мокрый снег), чем-то поразила его воображение. «Интересно!» – подумал он на счет «иномарки», – «Может быть внутри я увижу настоящего гонщика-профессионала „Формулы-Один“ и с ним удастся переброситься парой фраз о ненадежности будущего сумасшедших автогонщиков, и даже – выпить за знакомство!». Невольно усмехнувшись, сделанного им, нелепому предположению насчет необычно выглядевшей ярко-красной машины, Слава толкнул стеклянные двери и, наконец-то, вошел в долгожданное «внутрь», встретившее его ласковым живительным теплом, аккордами современной музыки, доносившимися со второго этажа и аппетитными ароматами поджариваемого мяса.
   К нему сразу же подошел молодой человек, исполняющий роль швейцара, и спросил не без естественной иронии в голосе, скептически рассматривая трещины на Славиных ботинках:
   – Чего изволите, уважаемый?!
   – Место свободное есть?
   – А деньги у тебя есть? – от напускной любезности в голосе «швейцара» не осталось и следа.
   – Я студент философского факультета университета! – спокойно объяснил Слава, решив не завязывать скандала и портить себе настроение накануне Нового Года. – Мы от нашего факультета резервировали здесь пятнадцать мест.
   – Студенческий есть?
   Слава показал студенческий билет в развернутом виде.
   – Проходи, раздевайся! – кивнул «швейцар» в сторону гардероба. – Вроде бы кто-то из ваших еще остался.
   Слава прошел к гардеробу. Пожилая морщинистая тетка приняла его мокрую дешевую куртку и пошла куда-то в дальний закоулок гардероба – искать свободное место. Пока она ходила, Богатуров, как бы, между прочим, прошелся расслабившимся, от ощущения тепла и безопасности, взглядом по рядам зимних курток, шуб и дубленок. В глаза ему бросилась чья-то изящная шубка – нежной снежной пушистой белизной. Под светом неоновых ламп удивительная шубка кое-где вспыхивала голубыми искорками и в этих местах напомнила Славе корку наста под лучами холодного зимнего солнца, покрывавшую бескрайнее русское поле. Смотрел он на удивительную шубку совершенно заворожено – до тех пор, пока не вернулась из дальнего закутка гардероба, сильно постаревшая за время поисков свободного места для Славиной куртки, гардеробщица. Глядя на ее изможденное, бесконечно усталое, несчастно-злое лицо, Слава как-то решил поддержать морально-волевой дух пожилой женщины перед Новым Годом и, ничего не придумав умнее, спросил наигранно-веселым тоном:
   – А что это к вам за «белая ворона» залетела на огонек?!
   Этот, в общем-то, совсем безобидный вопрос состарил гардеробщицу, по меньшей мере, еще лет на десять, а может быть и, на все отпущенные ей природой, годы. Потому что, и без того, некрасивое и немолодое лицо ее, моментально превратилось в настоящую паутину из глубоких извилистых ущелий-морщин, которые не в силах была бы разгладить даже сказочная живая вода.
   – Я за каждой шлюжкой не обязана следить! – изрекла гардеробщица из, сложенных неприятной гузкой, губ. – Особенно, за такой, как эта!
   Слава не стал углубляться в ненужную дискуссию, принял номерок из дрожащих рук высоконравственной гардеробщицы и направился к лестнице, ведущей наверх. С каждым шагом в его ботинках ощутимо хлюпала вода, и за Славой на мраморе пола оставался мокрый след, на который с легким удивлением смотрел «швейцар», кстати, внимательно прислушивавшийся к короткому разговору, имевшему место быть между гардеробщицей и Богатуровым.
   Приближаясь к занавешенному затейливым бамбуковым пологом входу в ресторанный зал, Слава жадно втягивал ноздрями, пропитанный запахами поджариваемого мяса и лука, ресторанный воздух и чувствовал, как у него против воли разыгрывается нешуточный аппетит.
   Щедро вплетенные между бамбуком серебристые нити фольгового дождя с шуршанием раздвинулись и навстречу Славе из, окрашенного красно-синим огнем цветомузыки, полумрака внутренностей «Зодиака» выпорхнула стайка девчонок наподобие той Аленки, что недавно спрашивала у него закурить на ступеньках ресторанного крыльца. Девчонки обдали Славу волнами смешанного аромата дорогих французских духов качественного польского разлива, американских сигарет, ярко-голубого, как медный купорос, модного фруктового ликера «Кюрасао» и обычной русской водки. Все они были в одинаковых коротких юбках, сапогах-ботфортах и блестящих «лосинах», обтягивавших тонкие ляжки. И взгляды, какими они окинули с ног до головы Славу, тоже хранили совершенно одинаковое выражение. «Штампуют их что ли где-то в какой-то бл… ой мастерской?», – подумал, посторонясь, Слава – «Наверное, здесь, правда, бывает весело – в этом „Зодиаке“!».
   Он широко раздвинул руками сверкающую занавесь входа в «грот наслаждений» и вошел туда. Бахрома из новогодней мишуры с шуршанием сомкнулась за спиной Славы непроницаемым пологом, и он остался один на один с уютным красно-синим полумраком, пропахшим жареным мясом, табачным дымом и алкогольным перегаром.
   Первое впечатление, произведенное на Славу внутренностями «Зодиака», оказалось вполне положительным. Некоторое время он стоял, привыкая к полумраку и разглядывал публику, надеясь сразу увидеть друзей-одногруппников, особенно – Андрюху Малышева, и выискивая, между делом, свободное место за одним из столиков на тот случай, если вдруг друзей не окажется.
   К сожалению, сколько он ни смотрел – тех, кого он надеялся увидеть, в ресторанном зале не оказалось. Но зато, к своему величайшему удивлению, прямо возле эстрадного подиума за столиком «на четверых», ему бросилось в глаза одно очень хорошо знакомое, и абсолютно неуместное в данной вальяжно-праздничной, полупьяной и полуразвратной, обстановке, строгое серьезное лицо, украшенное толсто-стеклыми очками в солидной траурно-черной роговой оправе. Столик, как почему-то решил Славик, предназначался для обслуживания лиц официальных, если, конечно, таковые сюда заглядывали с какими-либо общегосударственными задачами. Но обладатель очков в траурной роговой оправе все-таки мог играть сейчас исключительно роль лица официального, каковым, по совместительству со своими студенческими обязанностями, и являлся.
   Другими словами, Слава увидел пятикурсника и, что самое плохое – общественного старосту философского факультета, некоего Владимира Хомякова, широко известного, как принципиального и несгибаемого борца со всем многообразием моральных пороков, щедро произрастающих в студенческой среде. Как и подавляющее большинство студентов, Слава Богатуров недолюбливал Хомякова, но сейчас он ему почти обрадовался. Хомяков, между прочим, сидел за столиком не один – компанию ему составляли председатель студенческого факультетского профкома и тоже пятикурсник, ушастый красноглазый альбинос Степан Викторов и две какие-то незнакомые Богатурову женщины лет тридцати пяти-тридцати восьми. Внешний чопорный и немножко мумиеобразный вид обеих женщин мгновенно навеял на Славу смертную тоску, но преодолев возникшее сильное желание не подходить к вышеупомянутой четверке, он твердо зашагал по направлению к служебному столику. Тем более, что его, несмотря на полумрак и паршивое зрение, заметил и сам Хомяков. Факультетский староста приглашающе махнул Славе рукой и тот ускорил шаги.
   – Добрый вечер – с Наступающим вас! – как можно интеллигентнее поприветствовал и поздравил с праздником сидевшую за столом компанию Слава.
   – Здравствуй, Богатуров! И тебя – с праздником! – довольно сухо ответил Хомяков, не приглашая Славу, хотя бы для соблюдения формальной вежливости, присесть за столик. На столике, заметил Слава, из напитков, крепче минеральной воды, ничего не стояло. Викторов и две мумии женского рода не ответили на приветствие Славы ни слова и он, в свою очередь, также решил их не замечать, сосредоточив все внимание на Хомякове.
   – Ты зачем сюда явился – пьянствовать и факультет позорить?! – неожиданно рявкнул Володя, даже подпрыгнув от показного возмущения на стуле.
   – «Да ты что, Дуня – грибов поганых что-ли поела?!» – не сдержался и процитировал Слава какого-то писателя, написавшего эту фразу в одном из своих романов. – На календаре, вообще-то, Володя, истекает тридцать первое декабря, а не начинается первое мая или седьмое ноября, когда все мы должны перестать пить водку и начать готовиться к демонстрации!
   – Ну-у, Богатуров-в!!! – Володю даже затрясло от праведного негодования, и он вскочил на ноги. – Ну-ка, пойдем-ка поговорим в сторонку! Мне давно уже нужно было с тобой серьезно поговорить! Девушки, извините! – спохватился он, кисло улыбнувшись «мумиям», и. повернувшись к ним спиной, а лицом – к Богатурову, он даже попытался грубо схватить собеседника за локоть, но бывший воздушный десантник Слава выдернул руку из узловатых пальцев старосты и выразительно пообещал ему на ухо (в зале загремела музыка очередной песни):
   – Еще одна такая выходка и ты у меня сейчас ляжешь с деформированной печенью прямо здесь – на глазах у этих своих «сушеных вобл» и этого ушастого «пиз… ка», и – у всего честного народа!
   – Как бы ты сам не лег! – таким же зловещим шепотом ответил Хомяков. – Но свои отношения мы выясним не сейчас и не здесь, а после Нового Года – в деканате и в старостате! И с тобой будут разбираться и со всей твоей компанией, которая сейчас учинила здесь, в этом новейшем заведении общественного питания нашего города, чудовищный дебош!!! Милицию даже пришлось вызывать!!! На философском факультете университета теперь лежит несмываемое пятно!!!
   У Славы испарилась всякая злость, он только и сумел из себя выдавить изумленно:
   – Да ты что?!?!?!
   – А вот ничего – такие «фортеля» тут выкидывали твои «кореша», что – будь здоров!!! – Володя тоже немного как-бы поостыл. – По-моему, пьяные уже пришли! На факультетскую комиссию, то есть на меня и Викторова – ноль внимания! Пили тут голую водку, почти ничем не закусывали, нецензурно бранились, приставали к честным и чистым девушкам с грязными намеками и непристойными предложениями!…
   – Слушай – ну а в меня-то ты что вцепился, как клещ в собаку – я же не пьяный пришел!
   – Ну, ты-то ладно – ты, действительно, не пьяный. Здесь я, конечно, не прав, так что, ну это – в порядке самокритики ты меня извини, Богатуров. Нервы, понимаешь, ни к черту! Последнее время, даже на охоте почти все время мажу (Володя являлся азартным охотником) – на прошлое воскресенье в двадцатикилограммового барсука промазал с тридцати шагов – можешь себе представить?! А тут еще эти: Малышев и компания! Что они тут вытворяли, ты бы только видел! Философы еще называются!
   – Так их что, правда – всех «менты» повязали?!
   – Да нет – никого не повязали, просто вывели. Малышев больше всех тут выеб… ся, если на улице он там что-нибудь кому-нибудь…, то его тогда точно могли «повязать»!
   – Вот поросята! – беззлобно выругался Богатуров. – Так вот и договаривайся в следующий раз! Вообще никого не осталось?
   – Ну, сказал же – никого!
   – А сколько их всего было?
   – Да человек, наверное, пятнадцать было.
   – А кто именно?
   – Ну, кто-кто – Малышев, разумеется. Сашка Фарагубов, Олег Задира, Сережка Лузгин, Вовка Бухнуренко, Заика, ну и остальные…, сам, в общем, я думаю, знаешь – кто там еще мог быть.
   – Ну ладно, спасибо и на этом! – рассеянно произнес Слава, озадаченно почесав «пятерней» в затылке. – Теперь и не знаю, что мне дальше делать?!
   – Ну, здесь извини! – Хомяков развел руками. – К нам за столик я пригласить тебя не могу…
   – Я бы, Володя, за ваш столик и под страхом смерти не сел! Пойду, поищу свободное местечко – подальше от вас. Не бойся – сильно напиваться не буду! – Славой вновь начало овладевать новогоднее настроение, и он бесшабашно подмигнул старосте: – Ты, Володя сильно-то ребят не «вкладывай» – Новый же Год все-таки!
   – Ладно – не вложу… – неожиданно легко согласился Хомяков, безвольно опустив руки вдоль туловища и как-то чересчур рассеянно, почти виновато оглянулся на служебный столик. – Степан не видит ни черта, так что его бояться нечего. Придумаю что-нибудь. Только ты все же не напивайся сильно – не подводи меня! – и он протянул Славе руку. Тот крепко пожал ее и побрел вглубь зала, не подозревая, что Хомяков был его последним шансом на спасение перед лицом, вплотную надвинувшейся на Славу той невероятной фантастической катастрофы, самые ранние и неясные симптомы которой ему виделись в его тревожных красивых сказочных снах.
   Окажись комсорг понапористее и построже, между ними могла бы произойти драка и Славе, волей-неволей, пришлось бы покинуть «Зодиак» и тогда…, тогда в нашем повествовании смело можно было бы поставить точку. Но Слава совершил стратегическую ошибку, подчинившись настойчивому голосу могучего инстинкта «либидо» и легковерно приняв, отлично замаскированную ловушку «злейшего врага всего рода человеческого» за неожиданный кусочек настоящего человеческого счастья.
   Правда, что-то наподобие, глухо пробормотавшего невнятные предупреждения, крайне застенчивого внутреннего голоса, Слава услышал и оглянулся на столик, за которым сидели Хомяков, Викторов и их страшные, как две «усталые смерти», подруги. И Хомяков, и альбинос Степан Викторов, смотрели в его сторону, и Хомяков что-то озабоченно говорил Викторову. И показалось Славе Богатурову на мгновенье, что нет у него на свете ближе людей, чем факультетский староста и факультетский профорг. Но мгновенье, не более чем мгновенье, и Слава устыдился самого себя за столь крамольное ощущение, но, тем не менее, он невольно посмотрел печальным взглядом на завесу из фольгового дождя, скрывавшую за собой выход из ресторанного зала. И, опять же, всего лишь на мгновенье, Славе дико захотелось разбежаться и головой вперед прыгнуть сквозь эту завесу прочь отсюда – из псевдоуютной красно-синей полумглы, где в каком-то самом дальнем и темном углу кто-то притаился, кого Славе нужно было опасаться. Но и этот миг ничем не обоснованной слабости бесследно канул среди лучей цветомузыки и голубоватых клубов табачного дыма, и Слава, молча выругавшись на самого себя, ни в чем больше не сомневаясь, направился прямиком к стойке бара – «тяпнуть» стопку водки и, как следует осмотреться по сторонам. При особенно яркой вспышке цветомузыки, озарившей зал в унисон с особенно громким аккордом популярного молодежного хита, Славе почудилась свирепая азиатская рожа, словно бы, сплошь облитая сверкающим потом, и зыркнувшая злыми раскосыми глазами прямо на него – на Славу. Но цветовая вспышка погасла, зал погрузился в привычную полутьму, располагающую, как к «легкому», так и к «тяжелому» флирту, и Слава, забыв об экзотической азиатской роже, облитой едким блестящим потом, с ходу уперся локтями о полированную стойку бара, оказавшись лицом к лицу с барменом.
   – Сто грамм водки и бутерброд с колбасой!
   – Здорово, Славка! – услышал Богатуров в ответ и с удивлением узнал в бармене своего бывшего однокурсника Шурку Романенко, отчисленного с факультета за академическую неуспеваемость года два назад.
   – Шурка – етит твою мать! Ты какими судьбами здесь?! – с Романенко у Славы в свое время сложились теплые приятельские отношения, и сейчас он был искренне рад его увидеть.
   – Угощаю! – категорично заявил Шурка, подвигая Богатурову пол-стакана водки и блюдце с двумя свежими сырно-колбасными бутербродами. – В честь встречи и – за Новый Год! Кстати, тут сейчас Малышев с компанией такую эстрадную программу устроили – это надо было видеть!
   – Да в курсе я уже – ну их! Твое здоровье и – с Новым Годом! – Слава торопливо, залпом, выпил водку и, не стесняясь, с жадностью закусил обоими бутербродами. – Ох-х – хорошо пошла!
   – А водку ты здорово пить научился! – с уважительный улыбкой прокомментировал Шурка. – А с Малышевым-то ты теперь не «кантуешься» что ли?
   – Да почему? С ними сегодня должен был гулять, да опоздал, видишь, к условленному часу! – он с ностальгической грустью посмотрел на Шурку и доверительно спросил. – Саня – ты меня с «штатной» какой-нибудь «телкой» не познакомишь?
   – С «штатной»? – задумчиво переспросил Романенко. – С «штатной» – нет, «штатные» все заняты. А заприметил я тут одну «крошку» уже, как часа полтора назад. Такой я еще не видел в жизни своей…
   – Где?! – прервал приятеля Слава нетерпеливым вопросом (водка, разумеется, в голову ему ударила моментально).
   – А вон она! – указал Шурка пальцем куда-то в дальний конец зала. – Сидит одна-одинешенька за столиком! Я удивляюсь – как могла такая шикарная девочка прийти в одиночестве и почему к ней до сих пор никто не подсел? Может, ты это сумеешь выяснить и полностью исправить столь серьезное недоразумение?
   Слава смотрел в направлении, указанном старым приятелем, по меньшей мере, с минуту, прежде чем увидел искомую девушку. С такого расстояния и при крайне скудном и нестабильном цветном освещении, он сумел заметить лишь, что у его будущей потенциальной знакомой что-то странно сверкало на плечах и в волосах – волосы у нее наверняка должны были оказаться пышными. «А может…» – несмело подумал Слава и у него сладко защемило сердце в безошибочном предвкушении настоящего новогоднего приключения. И пока он шел через весь зал, не выпуская из поля зрения таинственную незнакомку, искусно лавируя при этом между тесно стоявшими столиками, то молил Бога только об одном – чтобы к ней никто не подсел до того момента, пока он не подошел к ее столику.
   Бог услышал Славу (он, естественно, и представить себе не мог, что это был, всеми забытый древне-шумерский Бог Мардук) и когда он стоял перед желанным столиком – девушка, по-прежнему, сидела одна. И словно по чьему-то специальному заказу, в зале включилось нормальное неоновое освещение. То, что увидел Слава за столиком, перед которым остановился несколько секунд назад, в буквальном смысле слова, свалило его с ног и он, как подкошенный, рухнул на свободный стул прямо напротив девушки, «сосватанной» ему бывшим однокашником Шуркой Романенко.
   К счастью неоновое освещение почти сразу вырубилось, и из посетителей ресторана никто не обратил внимание на смятение Славы и на ослепительную нечеловеческую красоту фантастической девушки. Но для Славы дело оказалось не в фантастической красоте девушки, а в том, что красота эта, в чем он мог себе твердо поклясться, показалась ему до боли знакомой, но он тут же отогнал от себя эту мысль, как заведомо ложную и потому – вредную.
   Слава сел и молчал, «как дурак», не понимая, что с ним происходит, а самое главное – с чего начать знакомство и нужно ли его начинать, и захочет ли с ним – простым, причем не из самых лучших, смертным, знакомиться эта, прилетевшая в дешевый студенческий кабак «Зодиак» на время Новогодней ночи, настоящая Сказочная Фея.
   В наступившем красно-синем полумраке загадочно сверкали огромные глаза, с любопытством разглядывавшие Славу, блестели зубы – она улыбалась. Она улыбалась не кому-нибудь, а только одному ему – Славе, и до Славы этот невероятный факт дошел далеко не сразу. Он очень медленно возвращался в нормальное состояние, и ему показалось, что кто-то другой его голосом – деревянным и заикающимся, робко произнес:
   – За вашим столиком свободно?!
   В ответ послышался чистый серебристый смех – так смеялись в ночь на Ивана Купалу зеленоволосые красавицы-русалки, водя хороводы по берегам экологически чистых древне-русских озер и рек. Слава зачарованно слушал переливы волшебного смеха и почувствовал искреннее сожаление, когда русалочий смех плавно перешел в нежнейшее контральто. Контральто произнесло с благожелательной иронией:
   – Ну, ты же прекрасно видишь, что я сижу одна – зачем же спрашивать?! – и она вновь тихо рассмеялась, вторично порадовав слух Славы звонкими русалочьими переливами, переставшими звучать под земным небом несколько веков назад, когда на Руси ввели христианство, и все лесные боги умерли.
   Поэтому умный эрудированный Слава и не мог поверить своим ушам, точно также, как – и своим глазам. А самое плохое заключалось в том, что он совсем забыл о Владимире Николаевиче Боброве и о его убедительной просьбе незадолго до полуночи обязательно прибыть к нему в мастерскую известного городского скульптора-анималиста, Юрия Хаймангулова, располагавшуюся в подвале жилого дома по улице Турина Гора, как раз через дорогу от главного университетского корпуса…

Глава сорок третья

   Над сверкающими шпилями самых высоких башен дворцов Горних Королей, влекомые вялым западным ветром, медленно плыли кудлатые грязно-серые облака. Некоторые из облаков – наиболее бесформенные и громоздкие, цеплялись мокрыми блестящими краями за острые кончики шпилей, покрывая их пятнами, безобразного на вид, налета, немного напоминающего талый мартовский снег, густо перемешанный с поросячьим пометом. На гладкой поверхности шпилей испражнениеподобные облачные осадки, естественно, долго не задерживались и, почти сразу после выпадения, начинали неудержимо скользить вниз прямо на крыши куполов, выложенных в праздничную красную, желтую и синюю ромбовидную клетку.
   Специально натренированные уборщики из низшего разряда Слуг, опасно балансировали на великолепно отполированных крышах куполов. Балансировали они при помощи длинных швабр, которые им ни в коем случае нельзя было выпускать из рук, если, конечно, кто-нибудь из уборщиков не решал покончить со своей убогой и выморочной жизнью, и добровольно не рухнуть с многометровой высоты, и не разлететься тысячами осколков по грязной булыжной мостовой. Основной обязанностью уборщиков-«высотников» во время дежурства на куполе или – шпиле, являлось немедленное «отдраивание» выпадавших облачных осадков, дабы они не портили праздничный вид шпилей и куполов, чтобы, в свою очередь, неубранная облачная грязь не угнетала и без того расшатанную психику тех, кто обитал под этими шпилями и куполами – так называемых Горних Королей, высшей правящей касты Страны Окаменевших Харчков. В общечеловеческом понимании, все, без исключения, Горние Короли представляли собою полных классических ублюдков, с самого рождения не старавшихся культивировать в себе ни одного положительного качества и никогда в своем поведении не стремившихся к альтруизму.
   Уборщики на купола избирались из числа наиболее строптивых пленных и любимой забавой членов королевских семей была стрельба из рогаток по уборщикам во время эквилибрически головокружительных и смертельно опасных уборок, совершаемых последними. В процессе подобных забав особ королевской крови, как правило, погибал каждый десятый уборщик. Но, несмотря на это печальное для уборщиков обстоятельство, проблемы нехватки кадров в штате королевских Слуг не возникало. Потому что во время ежегодных Праздников в мир Идиотов широко распахивались Окна и отряды хорошо вооруженных баирумов неизменно приводили в казармы Дворцов десятки тысяч пленных Идиотов.
   В Большом Хрустальном Замке владыки Десятого Яруса Ветвей Нограсса 14-ого за несколько часов до начала Праздника с нетерпением ожидалось начало традиционного предпраздничного Цветного Снегопада – как и во всех остальных фамильных королевских твердынях. Но предпраздничный ветер никак не мог прогнать прочь упрямую грязно-серую облачность, чтобы освободить небо для праздничной фиолетовой зари, внутри которой рождались цветные снежные метели. Поэтому на куполе Хрустального Замка короля Нограсса в описываемый нами день дежурила и ни минуты не оставалась без работы бригада уборщиков из двенадцати человек. Длинный и острый, как боевая пика баирума, шпиль Замка увенчивал флюгер в виде головы клоуна, увенчанной дурацким пестрым колпаком. Лицо клоуна украшала широкая гнилозубая улыбка – от правого до левого уха, волосатые ноздри большого красно-фиолетового носа беспрестанно с шумом втягивали воздух, в мутных, как у издыхающей от бешенства собаки, глазах, навеки застыла бессмысленная ярость ко всему окружающему миру и, особенно – к капризным переменчивым ветрам, заставлявшим кружиться вокруг оси его бедную голову, живущую жуткой противоестественной жизнью (по слухам эта несчастная голова когда-то сидела на плечах предыдущего Горнего Короля, Нограсса 13-ого).
   В большом тронном зале Замка наблюдалось, как уже было отмечено выше, заметное оживление, вызванное ожиданием начала Цветного Снегопада. Собственно сам Нограсс 14-ый сидел, подогнув коленки на старинном фамильном троне и щелкал так называемые «хмельные орехи», собираемые с могучих хвойных деревьев, «мудараков» или просто – мудараковых деревьев. Щелкал их король с самого утра и выщелкал не менее целого большого шелкового мешка, и был по этой причине уже изрядно «на веселе». Хотя по настоящему весело королю конечно же не было – алкоголь никогда не приводил его в хорошее расположение духа. Нограсс доходя до соответствующей кондиции, окончательно превращался, если говорить словами одного древнего поэта, в «сосуд с мерзостью». Но пока он до соответствующей кондиции не дошел, а просто молча продолжал щелкать мудараковые орехи и внимательно наблюдал за своими многочисленными братьями, дядьями и племянниками, сновавшими по тронному залу между празднично накрытыми столами. Столы ломились от ярких экзотических блюд и напитков, но без команды короля никто не смел к ним прикоснуться. Поэтому кроме резких звуков расщелкиваемых орехов в тронном зале слышались лишь тяжелые вздохи страдавших с похмелья королевских родственников, бросавших жадные взгляды на большие бутыли с огненно крепкой сикерой, где плескались и строили через зеленоватое бутылочное стекло голодной и злой королевской родне обидные рожи проказливые спиртовые бесенята и винные тритоны-мушкутумы.
   Бесенят и тритонов выращивали на специализированных фермах Ведьмы из Пятого Яруса, жившие среди густых лепидодендроновых лесов по берегам Пьяной реки (Омизерты), в которой вместо воды, по слухам, тек чистый спирт. Ведьмы, жившие дружными общинами, делали специальные запруды, в которых и разводили, неизменно пользовавшихся огромным спросом на всех Ярусах, «спиртовых бесенят», «винных тритонов» и редких, и очень дорогих, «коньячных жаб».
   Непростое, мягко говоря, душевно-психологическое состояние Нограсса усугублялось еще тем невероятным обстоятельством, что он… влюбился. Во всяком случае, королю так казалось. На стене, прямо напротив трона, возле ярко полыхавшего смолистыми чурбаками камина, среди узорчатых шерстяных ковров, покрывавших почти всю поверхность стены, улыбалась роскошная девушка, талантливо изображенная на огромном мозаичном портрете. Губы девушки были выложены из настоящих рубинов, глаза – из сапфиров, а густые кудри рассыпались по плечам сверкающим толстым слоем червонного золотого напыления. Пламя камина бросало на чудесные черты лица девушки желто-оранжевые блики и в результате постоянно менявшихся светотеней казалось, что золотоволосая красавица то улыбается, то кокетливо подмигивает Нограссу 14-му сразу обоими глазами. Нограсс твердо решил сделать девушку, изображенную на портрете, своей женой и, соответственно, Королевой и хозяйкой Хрустального Замка.
   Проблема заключалась в том, что в эту ночь ее отправили через Окно на Вылазку и имелся риск, что она может оттуда не вернуться, тем более, что еще не прошло и года ее пребывания в Ярусных Королевствах и сердце будущей королевы не успело превратиться в кусок голубого полужидкого хрусталя. К тому же шпионы Нограсса доставили ему абсолютно точные данные о том, что на золотоволосую девушку имеют серьезные виды несколько других холостых Горних Королей и Лесных Хозяев. И сейчас перед Нограссом стояла весьма сложная задача со многими неизвестными. Ну и к тому же хозяйство Нограсса 14-ого за последнее время начало испытывать большой дефицит в рабочей силе, что само по себе представляло большую экономическую и политическую опасность для всего Королевства. А распределение пленных Идиотов в Конфедерации Ярусных Королевств уже пятый год перестало носить упорядоченный и спокойный для всех участников дележа характер.
   Нограсс начал щелкать второй мешок и настроение Горнего Короля окончательно испортилось:
   – Убуга! – неприязненно произнес он, обращаясь к начальнику службы безопасности, – Ты точно уверен, что Мойкер не подведет нас?! Он же всегда был, как это говорится – «себе на уме» и я, почему-то, так и не могу ему начать доверять так, как, скажем, доверяю самому себе!
   – Мойкер еще ни разу никого не подводил! К тому же он никак не может вести «двойную игру» и быть «себе на уме», потому что кроме нас у него нет никого и ничего, на кого и на что он мог положиться, как на самого себя! – твердо заверил Короля высокий сутулый Убуга, у которого прямо посреди шишковатого лба беспокойно бегал из стороны в сторону темно-желтым зрачком третий, «все замечающий взгляд», глаз. – Мойкер никогда не ошибается – принцесса Каламбина будет нашей, мой господин! – и он, как можно более преданно и честно посмотрел на Короля всеми тремя глазами, хотя и, как всегда, всеми тремя не получилось, так как третий глаз во лбу всегда, как раз-то, и «был сам по себе», тая в себе выражение совсем отличное от того, что светилось в двух других – «лицевых» глазах.
   Выражать сомнения в том, что он только что категорично заявил вечно пьяному Горнему Королю, явилось бы для Убуги равносильным смертному приговору, поэтому он и поспешил заверить Нограсса в заведомой и очевидной лжи, утверждавшей, что «Мойкер никогда не ошибается!». Убуга прекрасно знал – насколько опасными и непредсказуемыми на поверку оказывались подобные охотничьи экспедиции в Праздничную Ночь за «живыми душами», а еще лучше он был осведомлен о «качестве боевого материала» под названием «Мойкер» и, в глубине души, поэтому особенно не обольщался «насчет «железного корейца»…

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

   Владимир Николаевич Бобров задумчиво посмотрел на светящийся циферблат наручных японских часов, подаренных ему два года назад японским коллегой, доктором философии Токийского университета Ниятукой Ямаситой. Часы показывали десять минут одиннадцатого, но никого из клятвенно обещавших прийти к началу проведения Эксперимента студентов, пока не было. Две молоденькие кафедральные лаборантки по имени Галя и Наташа, под умелым и чутким руководством старшей лаборантки Оли, только что закончили сервировку праздничного стола и сидели сейчас в полной бездеятельности, с легкой растерянностью преданно глядя на обожаемого Владимира Николаевича. Хозяин мастерской, Юра Хаймангулов, проснувшийся часов в шесть вечера и оперативно похмеленный Бобровым великолепным армянским коньяком, уехал где-то около семи в Цыганский Заповедник, «убедиться своими глазами», как он при этом выразился, «что эти гребанные немцы соорудили там Елку высотой пол-километра» и обещал к Новому году вернуться с подругой своей Анькой и – с подругами подруги, Танькой, Надькой и Машкой, которые «никому заскучать не дадут!». Но, пока, кроме самого Боброва и трех, преданных ему лаборанток, в мастерской никого не наблюдалось. Лишь, время от времени, шумела вода в канализационных трубах, да прорывалась порой откуда-то сверху из чьей-то квартиры, неизвестно, уже, посредством каких отверстий, громкая праздничная музыка и возбужденные голоса подвыпивших жильцов.
   – Елку проверили?! – в который уже раз за вечер спросил у лаборанток Бобров.
   – Да, Владимир Николаевич – вы же недавно совсем спрашивали!
   – Ждем до одиннадцати – если никто не придет, ужинаем вчетвером и начинаем Эксперимент. Вы то, надеюсь, не сбежите?
   – Что вы, что вы, Владимир Николаевич!!! – испуганно воскликнули лаборантки. -Мы с таким нетерпением ждали этот Эксперимент не для того, чтобы взять и сбежать, а тем более – от Вас!!!
   – Так ладно, ладно, девчонки! – примиряюще поднял Владимир Николаевич руки вверх. – Извините, если я вас обидел! Студентов-то моих нет, вот, я и начинаю нервничать! Ребята они, спору нет, хорошие, но…, – из положения «вверх» бывший заведующий, канувшей в «Лету» кафедры «Неординарной философии», красноречиво развел руки в стороны.
   – Но мы то не ваши студенты, не пьяницы вроде Малышева и Богатурова! – заявила более инициативная Галя. – Они, по-моему, Владимир Николаевич, променяли и вас, и Эксперимент на бутылку водки!
   – Но ящик коньяка они на бутылку водки не променяют! – резонно возразил Владимир Николаевич.
   – Ну, разве что! – засмеялись лаборантки.
   – Так, ладно – я пойду, пожалуй, постою перед Елкой и еще раз полюбуюсь на нее: проверю заодно – все ли нормально на ней висит?! – красивое волевое лицо Боброва посерьезнело, и ободряюще подмигнув девчонкам, талантливый и смелый ученый поднялся со старого, скрипнувшего под его тяжестью кресла и пошагал в дальний угол просторной мастерской, где и была установлена Экспериментальная Новогодняя Ель.
   – Можно, я – с вами?! – неожиданно вскочила вслед за Бобровым высокая, статная и стройная старшая лаборантка, Ольга Курцева, по случаю праздника, надевшая на себя лучший экземпляр, имевшегося у нее в наличии гардероба – короткое спортивное платье из блестящей люстриновой ткани, едва достигавшее до середины бедра, плотно обтягивавшее ее тугую, налитую, спортивную фигуру, словно бы специально подчеркивавшее необыкновенную статность и стройность старшей лаборантки, «без памяти» влюбленной, что не являлось секретом для обоих младших лаборанток, в Боброва. Не дожидаясь согласия Владимира Николаевича, Ольга быстрыми шагами «умчалась» вслед за ним, а девчонки переглянулись между собой, понимающе улыбнулись, и Галя налила себе и Тане по стопке коньяка, предложив подруге:
   – Давай выпьем за любовь – за то, чтобы у Ольги и Владимира Николаевича все сложилось, как положено в Новом году! Может, Бог даст, и на свадьбе у них погуляем!
   Младшие лаборантки «чокнулись», залпом опрокинули в себя стограммовые коньячные порции, закусили колбасно-сырными бутербродами и озорно улыбнулись друг другу, видимо, представив: что бы сейчас уже могло начать происходить между Бобровым и Курцевой в, так называемом «экспериментальном отсеке» мастерской скульптора Хаймангулова?!
   А в «экспериментальном отделе», как раз, во всяком случае, пока, ничего особенного – того, о чем подумали подвыпившие младшие лаборантки, не происходило. Там было тихо, загадочно и по «новогоднему» красиво. Пышная стройная Экспериментальная Ель упиралась сверкающим шпилем почти в потолок, представляя собой центральное звено материальной композиции, необходимой для проведения Эксперимента. Специально изготовленные игрушки украшали елочные ветви в строго определенном порядке, выверенном и высчитанном лично Бобровым по схемам, переданных ему в свое время Александром Сергееевичем Морозовым незадолго до таинственного исчезновения последнего примерно шесть месяцев назад. (по университету гуляли упорные вздорные слухи, что будто бы профессор Морозов однажды поздно вечером зашел в мужской туалет на третьем этаже здания философского факультета и не вышел оттуда и более того, как утверждает злословная и многоустая студенческая молва, эта загадочная история с исчезновением профессора Морозова имела свое, более чем странное, продолжение: якобы пожилая лаборантка «Кафедры Восточной Философии» Валентина Ивановна Пармутова, страдавшая куриной слепотой и спорадическими приступами слабоумия, опять же поздно вечером, перепутала туалеты в полумраке факультетского коридора и вместо женского зашла в злосчастный мужской туалет и присев там, на корточки, по малой нужде, явственно увидела «под собой» бледное грустное мужское лицо, строго смотревшее на Валентину Ивановну прямо из унитаза. Пронзительный визг, насмерть перепуганной, пожилой лаборантки, был слышен даже на улице!).
   Владимир Николаевич слабо улыбнулся, вспомнив знаменитую историю с Пармутовой, но все-таки улыбка получилась грустной – ему так сейчас не хватало Морозова. Тот не позвонил и никак не сумел предупредить его о своем отъезде, но скорее всего, и Бобров прекрасно понимал это, с Александром Сергеевичем случилось что-то серьезное, что-то страшное и непредвиденное. Идея и план проведения Эксперимента принадлежали именно ему – Морозову, и в самый ответственный момент он пропал. От него остался конверт – Александр Сергеевич, как прозорливейший человек, вероятно, по каким-то одному ему известным признакам, предвидел подобный исход и всучил как-то раз дня за три своего внезапного исчезновения Боброву конверт из плотной бумаги со словами:
   – Если ты останешься один в Новогоднюю ночь, то вскроешь этот конверт без десяти минут ноль-ноль часов тридцать первого декабря и внимательно прочитаешь мое тебе поздравление.
   На счастливую случайность, то есть на то, что Морозов так же внезапно, как и пропал, появится, Бобров не надеялся и, глядя на зеленое мохнатое чудо, пахнущее свежей хвоей, он начал моральную подготовку к началу проведения Эксперимента. Первоначально необходимо было осуществить профилактическое умственное упражнение – выбросить из головы ненужные мысли…
   Он услышал, как у него за спиной с тихим шорохом сдвинулся в сторону холщовый полог, отделявший «экспериментальный отдел» от остальной части мастерской, и услышал нежный вкрадчивый полушепот Ольги:
   – Владимир Николаевич – я не помешаю вам своим присутствием?!
   Бобров не ответил и не оглянулся, продолжая магнетизировать Экспериментальную Ель глазами и, скорее почувствовал, чем услышал, как Ольга подошла к нему сзади почти вплотную и положила руки на плечи. Не говоря ни слова, он сжал ее теплые кисти своими сильными пальцами и притянул девушку к себе, ощутив прикосновение к спине ее маленьких упругих грудей и почувствовав тепло ее губ, прошептавшей ему на самое ухо:
   – Я люблю вас, Владимир Николаевич и… очень боюсь вас потерять…
   – Не бойся – все будет хорошо…
   – Вы, просто, стараетесь меня успокоить, прекрасно зная – насколько все опасно… Я давно уже догадалась, что в эту Елку вселился «злой дух» и вы хотите его укротить… Вы же слышали от хозяина мастерской эту странную историю, что будто бы три недели назад здесь пропал человек, какой-то бездомный художник и поэт – зашел в туалет и не вышел обратно!
   – Слышал! – без особых эмоций в голове подтвердил Бобров и добавил снисходительно: – Хозяин мастерской, Юра Менгулов – человек очень талантливый и хороший, но пьет он, Олечка, будь здоров как! И история с пропажей бездомного художника Бутанова – плод «белогорячеченой» фантазии Юры, и – не более того!
   – Все равно, мне очень не нравится в этой мастерской! – чувствовалось, что доводы Боброва ничуть не убедили Олю: – Давайте лучше сожжем эту проклятую Елку, поженимся и будем «жить-поживать, да добра наживать!», как это сплошь и рядом происходит в русских народных сказках – добрых сказках! А эта сказка – злая и страшная, Владимир Николаевич!…
   Он резко обернулся к Ольге и крепко прижал ее к себе на несколько коротких секунд, нежно мимолетно поцеловав в губы и, почти сразу отстранившись, предложил:
   – Пойдем лучше к девчонкам и «тяпнем» там по стопке коньяка, чтобы не забивать себе голову всякой ерундой! До начала эксперимента осталось еще более полутора часов!..
   – Как скажете… – уныло вздохнула Ольга и улыбка померкла на лице ее, а в больших карих глазах что-то безнадежно погасло, и она обреченно поплелась вслед за Владимиром Николаевичем к «девчонкам», чтобы «тяпнуть» там стопку-другую коньяка и не думать ни о чем грустном…

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

   Выпитая водка ли сделала свое дело или вполне естественная непосредственность поведения прекрасной незнакомки вывели Славу из состояния коммуникативного ступора, но совсем незаметно из него выскользнул комплимент, очень даже уместный комплимент:
   – У вас самый чудесный голос, какой мне приходилось когда-либо слышать в жизни. Но на самом деле таких голосов не бывает на свете, и поэтому я думаю, что мне снится сон. Прекрасный фантастический сон! (со сладким ужасом он неожиданно и точно вспомнил, что летом на раскопках ему снилась именно она!!!).
   Ровные перламутровые зубки девушки вновь сверкнули в приветливой и ласковой улыбке, без тени дешевого кокетства и какого-либо развратного лукавства, и Слава услышал ответ, в котором ничего не слышалось, кроме искренней благодарности:
   – Спасибо!
   – Простите – а как вас зовут? – окончательно осмелел Слава.
   – Мне нравится, когда меня называют просто – Снежана! Это имя для моих друзей! – объяснила девушка. – Мое полное имя вкупе с титулом чересчур длинно и не слишком мне нравится.
   А тебя как зовут?
   – Вячеслав. А для друзей – Слава или Славик! – в тон Снежане ответил Богатуров и добавил: – У нас так просто и естественно начался разговор и с вами так легко общаться, Снежана, но, тем не менее, мне упорно продолжает казаться, что я сплю и вижу вас во сне.
   – А ты бы не мог перейти на «ты»? – не переставая улыбаться попросила его Снежана. – Мне кажется – я ненамного старше тебя, Славик, чтобы ты ко мне столь официозно обращался. Лично я себя чувствую значительно легче и непринужденнее, когда общаюсь с человеком на «ты». А ты?
   – Я – тоже!.. Снежана? – Слава самую малость внутренне напрягся.
   – Да?
   – А ты чем занимаешься – студентка?
   Как раз закончилась очередная мелодия и вновь под потолком зажглись мощные неоновые лампы, осветившие новую Славину знакомую во всей ее невиданной новогодней сказочной красе. У Славы вторично перехватило дыхание, он даже забыл про свой последний вопрос, завороженный, открывшейся перед ним волшебной сияющей красотой.
   Снежана именно сияла и не только потому, что неоновые лампы покрыли сверкающим золотым лаком ее кудри, заставили вспыхнуть два крохотных нимба вокруг изумрудных сережек, украшавших изящные ушки в форме продолговатых еловых шишек, отороченных серебристой изморозью, и вызвали люминесцентное свечение топазовой парчи декольтированного платья. Но, еще, и, главным образом, потому, что, скорее всего, вместо обычного человеческого сердца, в груди, сидевшей перед Славиком сказочной красавицы, пульсировал неугасимый факел холодного ослепительного пламени, зажигавший в огромных смарагдовых глазах девушки таинственное и загадочное зарево. Холодное пламя в этих неземных потрясающих глазах являлось отражением кипевших в ее таинственной душе страстей, неведомых обыкновенному земному человеку…
   … – Я не студентка, Славик! – донеслось до его слуха, словно сквозь волны густого колдовского тумана и он не понял – зачем Снежана сообщила ему о том, что она не студентка. – Но когда-то давно я была студенткой – студенткой филологии. И я так жалею о том чудесном времени, когда мне не приходилось играть отвратительную роль древней шумерийско-аккадской Принцессы…
   – Что?! – не понял Слава.
   – Ничего – я тебе всего лишь ответила на твой вопрос: чем я занимаюсь? Мне легче было бы объяснить тебе, чем я не занимаюсь! – Снежана перестала улыбаться, осторожно взяла изящными пальчиками, стоявший перед нею высокий стеклянный бокал, наполненный голубоватой прозрачной жидкостью, и поднесла его к губам, но немного подумав, не стала оттуда отпивать и так же осторожно поставила бокал на место.
   И только сейчас Славу осенило, что кроме бокала с голубоватым прозрачным напитком, на столике Снежаны ничего, ровным счетом ничего, не было. Почему-то вид этого одинокого бокала вызвал к жизни урчание в желудке Славика, и он почувствовал шквальный приступ воистину адского голода. Он беспокойно шевельнулся на месте. Девушка, заметив Славино беспокойство, вопросительно на него взглянула.
   Но тут подошел улыбающийся, корректный и предусмотрительный официант. Слава, глянув на официанта, ни секунды не усомнился в том, что тот подошел исключительно из-за Снежаны, и улыбка, и корректность и предусмотрительность оказались адресованы лишь ей одной, а для Славы ничего подобного официант не приберег.
   – Что будем заказывать?!
   – Снежана – ты что будешь? – стараясь не смотреть на «козла» -официанта, спросил Слава.
   – Я не голодна, милый! (у Славы взлетели брови на лоб, а в лице официанта приветливости заметно поубавилось) Возьми что-нибудь себе, а обо мне не беспокойся!
   Крайне смущенный и счастливый Слава, не задумываясь ни секунды, заказал:
   – Две свинины с мандаринами и бутылку шампанского!
   Когда официант ушел выполнять заказ, Слава сказал Снежане:
   – Надеюсь, что, хотя бы шампанского «за Новый Год» ты со мной выпьешь!
   – Может быть! Но свинину я есть не буду, я же сказала тебе, что не голодна.
   – Это я себе обе свинины взял! – несколько смущенно объяснил Богатуров.
   – Ты сильно голодный, да? – заботливо поинтересовалась Снежана.
   – Да – когда я сильно нервничаю, то всегда страшно начинаю хотеть есть.
   – Ты сильно сегодня нервничал?
   – Да – был очень сложный экзамен… – Слава запнулся, так как внезапно вспомнил Боброва и Эксперимент, на котором обязательно обещал присутствовать, и ему сделалось страшно стыдно перед Владимиром Николаевичем.
   Слава бросил на Снежану взгляд, полный растерянности и сомнения.
   Она понимающе ему улыбнулась:
   – А ты где, Славик, учишься?
   – На философском факультете нашего Рабаульского университета…
   – Славик! – неожиданно прервала его Снежана. – Ты, наверное, так сильно смутился, из-за того, что я назвала тебя «милый»? Ты не обижайся, но я специально так поступила, чтобы на меня не пялился этот наглый неприятный официант. К тому же, – она запнулась на секунду, как если бы принимала важное решение, и добавила: – ты, действительно, очень милый – в хорошем, общепринятом, смысле этого слова. Извини, что перебила – рассказывай дальше, пожалуйста – мне очень интересно!
   Славины мысли расползлись на «раскоряку», и он верно решил, что без вторых ста или даже ста пятидесяти грамм водки мысли в правильную упорядоченную кучу ему не собрать и не принять оптимального решения в создавшейся непростой ситуации.
   – Извини, Снежана – я сейчас вернусь! – он поднялся из-за столика и быстро зашагал к бару, стараясь не смотреть по сторонам, интуитивно догадываясь, что благодаря кажущейся близости с роскошной красавицей, может сейчас являться объектом всеобщего пьяного внимания со стороны многочисленных посетителей и посетительниц ресторана.
   По ту сторону стойки бара Славу, оказывается, с нетерпением ждал Шурка Романенко.
   – Ну, ты, старик, даешь! – с уважением произнес Шурка. – К ней до тебя подваливало человек шесть и всех она махом «отшивала»!
   – Слушай, а ты не видел, как и с кем она сюда пришла?!
   Бармен неопределенно пожал плечами и, задумчиво наморщив лоб, проговорил:
   – Как она сюда пришла, я, по-моему, не засек. Но сидит, сколько я за ней не наблюдал, вроде бы все время одна, кроме этих вот съемщиков-перехватчиков… И… был еще один – не-то кореец, не-то китаец, не-то киргиз, короче какой-то южный или юго-восточный азиат, в кожу весь затянут, деловой такой – «из себя весь». Вот его как будто бы эта крошка знает – присел он к ней за столик, о чем-то поговорили они с минутку там другую, он резко встал и ушел, и больше не подходил.
   – Думаешь – «кент» ее?!
   – Думаю, что – нет. Он больше похож на телохранителя, в общем – не «кент». Тебя же она не «отшила»! У тебя с нею как, вообще, дела-то раскручиваются? Красивая девочка – да?!
   – Шурка – налей лучше еще сто пятьдесят! Что-то мне как-то не по себе! – и он подал ему до сих пор не разменянную «двадцатку».
   – Оставь для девочки! – подвинул Шурка «двадцатку» обратно. – Я тебя, по– прежнему, угощаю!
   Слава залпом выпил холодную водку, в два прикуса заел выпитую порцию все тем же сырно-колбасным бутербродом.
   Лишь только водка разошлась по капиллярам, венам и артериям, на смену неоновому освещению опять пришла красно-синяя интимная полумгла цветомузыки и Слава спросил не так уж и тихо, обращаясь скорее к самому себе, чем к Шурке:
   – Никак не могу понять только одного – кого она мне так сильно напоминает?!
   – Игрушку – неужели до сих пор непонятно, Славик?! – раздался за спиной Богатурова молодой прокуренный женский голос. – Банальную стеклянную елочную игрушку в натуральную величину!
   Богатуров удивленно обернулся и различил совсем рядом с собой чье-то вульгарно размалеванное, ужасно несчастное, женское лицо. Впрочем, довольно быстро он вспомнил, что несчастное полупьяное лицо принадлежало третьекурснице философского факультета, Саре Вундербух – чересчур умной даже для философского факультета, но, к сожалению, морально почти полностью разложившейся, девушке из известной в городе, «творческо-интеллегентной» семьи.
   – О-о-х-х! – испуганно воскликнул опьяневший Слава. – Ты?!?!?! Ты подслушивала что-ли?! – специфический страх уступил место настоящей тяжелой злости и раздражению. – Тебе чего надо-то от меня?!
   Дело в том, что, несмотря на свою фамилию, переводившуюся, как понятно: «удивительная книга», страницы ее давно уже были перелистаны и прочитаны от корки до корки многими студентами-философами университета, в число которых входил и Богатуров. Не далее, как неделю назад пьяный в «дым» Слава провел с Сарой бурную ночь у нее на квартире, и клятвенно обещал жениться на ней сразу же после окончания зимней сессии. Умная и покорная Сара конечно же не стала «ловить» Богатурова на его «пьяном слове», но внушила себе, что по-настоящему полюбила Вячеслава и решила не разлюбливать его, наперекор всем душевным мукам и переживаниям, неизбежно связанным с безответным чувством.
   Поэтому на грубые вопросы, обращенные к ней пьяным Богатуровым у стойки бара в общем зале ресторана «Зодиак» за полтора часа до рокового наступления Нового Года, безнадежно и безответно «влюбленная» в него Сара со слезами на глазах только и могла сказать:
   – Эх, Славик, Славик! Бедный ты мой заблудший ягненок, ты гонишь от себя свой единственный шанс на спасение и сам не понимаешь этого! Кричать и грубо гнать от себя любящую женщину – великий грех! Ты же вроде умный парень, Слава и я не понимаю, как ты мог променять меня на какую-то безмозглую блестящую стеклянную игрушку! Баран…!
   – Сара – уйди Христа ради! Сгинь, и не мешай мне устраивать мою личную жизнь! – и перед тем, как вернуться за столик к ожидавшей его прекрасной золотоволосой и синеглазой Снежане, он обернулся и, яростно сверкнув на Сару глазами, угрожающе добавил: – И не вздумай подойти к нашему столику!
   – Скотина бессовестная, негодяй, подлец и мерзавец! – запоздало крикнула ему вслед, вконец терявшая разум от смеси водки, пива, шампанского и мук ревности, Сара, но крик несчастной девушки потонул в громких музыкальных аккордах, и Слава не услышал ее.
   И опять же, пока он пробирался между столиками к своей Снежане, бросилась ему в глаза при адском красно-синем освещении, давешняя свирепая азиатская рожа, глядевшая прямо на Славу злым насмешливым взглядом. Вспомнил он сразу слова Шурки и решил пойти к этому азиату и все прояснить о его отношениях со Снежаной, а также, заодно – почему это обладатель азиатской рожи смотрит на него, на Славу со столь вызывающим выражением?! Но рожа куда-то сгинула, как будто и не было ее никогда в «Зодиаке» и не пожирала она раскосыми глазами не сделавшего никому ничего плохого Славу. И Слава успокоился, чему в немалой степени способствовала вовремя выпитая водка, и, не увидев больше ни одного неприятного лица, благополучно добрался до своего столика, где ждала его радостно улыбавшаяся Снежана, а на столике дымилась в двух тарелках жареная свинина и переменчиво сверкали на покатых боках бутылки шампанского цветные блики.
   – А я уже думала – ты не придешь! – с искренней радостью в голосе встретила его возвращение Снежана.
   – Разве я похож на сумасшедшего?! – резонно спросил Славик, по хозяйски усаживаясь на свое место и довольно потирая руки при виде огромных жирных эскалопов, холодной бутылки шампанского и двух пустых бокалов.
   – У тебя только что возникли какие-то проблемы, Славик?! – озабоченно спросила она.
   – С чего ты взяла?! – вопросом на вопрос весело ответил Славик, привычным движением взяв тяжелую бутылку правой рукой за горлышко. – Ну что – по бокалу?!
   – Славик – обожди, пожалуйста, минутку… – как-то непривычно робко попросила Снежана.
   Он вопросительно взглянул на нее и пальцы левой руки, начавшие уже раскручивать проволочное мусле пробки, замерли в воздухе.
   – Скажи, но только честно – я тебе нравлюсь?!
   – Разве ты можешь кому-то не нравиться?! – он послушался и оставил бутылку в покое. – Несмотря на появившуюся в моем поведении некоторую раскованность, я все равно не могу поверить, что это – чудо общения с тобой, происходит со мной наяву!
   – Как красиво и точно ты выражаешь свои мысли! – как будто бы по-настоящему восхитилась она, откинувшись на спинку стола и живое золото ее волос издало, как почудилось Славику, тонкий звон из реестра тех, про которые говорят: «малиновый». – Я бы слушала тебя всю жизнь, мой Славик… – голос ее задрожал, и она поникла хорошенькой головкой долу.
   И опять брови Славика выгнулись изумленными дугами кверху:
   – Что с тобой, Снежана – ты же едва знаешь меня!
   Снежана резко вскинула голову, причем опять явственно послышался тот же самый едва уловимый «малиновый» звон. Славу несказанно поразили слезы, блеснувшие в огромных смарагдовых глазах его удивительной новой знакомой.
   Он заметил, как одна слезинка повисла на кончике длинной изогнутой ресницы, но Снежана моргнула, и слезинка упала вниз:
   – О, Боже – я еще могу плакать! – Снежана быстро справилась с минутной слабостью, слезы высохли, и она вдумчиво посмотрела в глаза Богатурова.
   Из-за проклятого цветомузыкального сине-красного полумрака он не сумел точно понять выражение пристального взгляда девушки.
   – Слава, не знаю почему, но я решила, что ты – очень хороший человек и тебе можно доверить важную тайну, единственную тайну моей жизни. Я не говорю, не буду говорить о любви с первого взгляда… Я… Прости за сумбур моей речи, у меня просто очень мало времени и передо мной стоит очень большая проблема…
   – Успокойся ради Бога, Снежана! – Слава почти протрезвел. – Расскажи мне, пожалуйста, подробно все, что с тобой случилось, ничего не скрывая, я тебя внимательно и с большим удовольствием выслушаю.
   – А скажи мне, Славик – ты живешь здесь, в этом городе?
   – В нашем студенческом университетском общежитии! – ответил Слава. – Я родом из деревни. Богрушиха называется моя деревня. Никогда про такую не слышала?!
   – Нет – не слышала! – честно сказала Снежана и почему-то негромко весело рассмеялась, но почти сразу смех оборвала и, сделавшись серьезной, поинтересовалась: – А ты с мамой и папой в этой Богрушихе жил?!
   – Только – с мамой! И сестренка младшая еще есть – на двенадцать лет меня младше. Поэтому я за маму спокоен – ей не так одиноко дома, когда меня долго нет!
   – А где папа?! – осторожно спросила Снежана и Слава заметил, что в глазах у девушки заклубилась непритворная печаль и грусть.
   – Папа у меня погиб много лет назад, Снежана, – негромко произнес Слава, впервые за время знакомства с нею, оторвав взгляд от ее лица и посмотрев куда-то в красно-синюю полумглу ресторана.
   – Прости – я не знала!
   – Это – жизнь, как она есть, Снежана. Так что прощения тебе у меня просить не за что! Наша деревня – таежная горная деревня на берегу горной реки. Река эта впадает в Белецкое озеро. Об озере то об этом ты, наверное, слышала?!
   – Прости меня еще раз, Славик, но и об озере об этом я тоже впервые в жизни слышу! – Снежана виновато улыбнулась Славе и пожала плечами. – Я о многом не слышала, Славик! Рассказывай дальше – мне очень интересно как можно больше узнать о тебе…
   – Папа мой в «лесхозе» работал – профессиональным лесорубом. И. однажды, спилив последнюю «плановую» ель, он не стал дожидаться, пока спиленная столетняя двадцатипятиметровая ель «ляжет», так сказать, на место. Он закинул пилу на плечо, повернулся к падающему дереву спиной и пошел домой – к семье… – Слава умолк, потому что невольный спазм перехватил ему горло.
   – И???…
   – Далеко моему папе не суждено было уйти – огромная тяжеленая ель упала на, выгнутый дугой, упругий ствол молодой рябины и «отрикошетировала» от рябины, как от гигантской пращи, кардинально поменяв траекторию падения… – Слава опять прервался, не в силах продолжать страшный и печальный рассказ.
   – Спиленная ель упала прямо на твоего папу?! – уверенно спросила Снежана.
   – Да! – мрачно кивнул Слава. – Прямо ему – на голову и убила на месте. И мне до сих пор кажется, что это не было простым несчастным случаем – убитое дерево отомстило своему убийце, вот что, Снежана меня до сих пор и мучает и не даст покоя, наверное, до самой моей смерти.
   – Не драматизируй так ситуацию, Славик! – попыталась успокоить совсем «захмуревшего» Славу Снежана. – Твой папа выполнял же указания своего руководства, и это был просто несчастный трагический случай!..
   – Может быть… – неопределенно пробурчал Слава и, посмотрев в глаза своей новой знакомой, в свою очередь поинтересовался у нее: – А ты сама, Снежана – с родителями живешь? Братья или сестры у тебя есть?!
   – Знаешь. Слава! – как-то сразу «подобралась», заметно посерьезнела Снежана, посмотрев на Славу с, непонятным ему, выражением, каким умудренные богатым жизненным опытом, взрослые глядят, порой, на несмышленыша-ребенка. – Ты задал, казалось бы, совсем простой и естественный, во время первого знакомства, вопрос, но так просто и сразу я ответить тебе на него не смогу! Для этого нужен будет целый вечер и другая обстановка, но… я сильно надеюсь на то, что нас с тобой ждет впереди и то, и другое! – она ему загадочно улыбнулась и, словно бы внезапно спохватившись, торопливо добавила: – Братьев и сестер у меня нет и не было – я единственная дочь у своих родителей. А родители мои сейчас очень далеко от меня…, – она умолкла, как бы раздумывая – продолжать ей, начатую тему про своих родителей или не продолжать?
   Слава же смотрел на Снежану совершенно растерянным и, едва ли, даже – не «потерянным» взглядом, не в силах угнаться за «логикой повествования» очаровательной собеседницы. Ему сделалось совершенно ясно только одно – то, что его новая красавица-знакомая – очень непростая «штучка».
   А Снежана, между тем, смотрела на Славика испытующим задумчивым взглядом, как если бы начала размышлять над неожиданно возникшей перед ее мысленным взором сложной и запутанной загадкой. Но, в какой-то момент отбросив все сомнения, она неожиданно предложила ему:
   – Знаешь, что, Славик, давай откроем это шампанское у меня дома! А то мне что-то ужасно не нравится в этом ресторане по той причине, что наша беседа то и дело начинает «спотыкаться» о всевозможные психологические препятствия, вызываемые, как раз местной некомфортной ментальной обстановкой! Внутренний «Дизайн» этого заведения оставляет желать лучшего…
   – Я с тобой полностью согласен, что «Зодиак», просто – дешевый кабак с претензиями на оригинальную самобытность и, поэтому, ничуть не против твоего заманчивого и своевременного предложения его покинуть, как можно скорее! Если, конечно, ты считаешь, что я вольюсь гармоничным элементом в ваш домашний семейный коллектив, собравшийся за праздничным новогодним столом! – у Славы, если сказать честно, дух захватило от восторга при мысли об открывшейся перспективе так уникально и романтично встретить Новый Год (про Боброва и, проводимый им Эксперимент, он больше, естественно, даже и не вспомнил на ослепительно сверкнувшем фоне, открывшихся перед ним фантастически восхитительных перспектив).
   – Мой домашний коллектив очень невелик: я и моя больная бабушка, – грустно улыбнулась Снежана. – Ну, возможно, что под самый Новый Год придет в гости одна моя очень близкая подруга! Но это неточно, что она придет, ну а, если придет, то нисколько нам не помешает! А в ресторан этот меня пригласил один знакомый, но его два часа назад увезла «скорая помощь» с приступом аппендецита, и я сижу здесь одна – ни дать, ни взять, как кукла в магазинной витрине. Кстати! – вдруг спохватилась она. – А кто была эта несчастная девушка, что подходила к тебе возле стойки бара, Славик?!
   – С чего ты взяла, что она вдруг – несчастная? – покривился Славик.
   – Не знаю… – пожала Снежана плечами. – По ней, по-моему, ясно видно даже на таком расстоянии. Мне кажется, что она пыталась объясниться тебе в любви, Славик.
   – Она очень счастливая и богатая, она просто пьяная, и меня она ненавидит, и давай не будем больше о ней говорить! Время – без двадцати одиннадцать, и если мы хотим успеть по-человечески встретить Новый Год, то нам неплохо было бы поторопиться убраться отсюда.
   – Ты прав! – Снежана хотела уже встать, как взгляд ее упал на бокал с голубоватой жидкостью и на продолжавшие дымиться ароматным паром остывающие, аппетитно выглядевшие золотисто-коричневые свиные эскалопы. – Но ты же не доел, хотя дома у меня приготовлен неплохой ужин – голодным не останешься!
   – Нет, Снежана, извини, но до тебя я дойти не смогу, если не поем, да и платить за них все равно придется! Я быстро! – и Слава по волчьи накинулся на горячее мясо, со скоростью электромясорубки начав пережевывать огромные сочные куски крепкими белыми зубами, стараясь при этом не чавкать и, вообще, изо всех сил пытаясь не выглядеть пьяной эгоистичной свиньей, в которую он, на самом деле, незаметно уже начал превращаться.
   Снежана не удержалась и опять рассмеялась тем же самым, звонким русалочьим смехом, и смех ее не утихал все пять минут, в течение которых Богатуров расправлялся с мягкими и сочными эскалопами. Он и сам не мог понять – что за голодное наваждение на него нашло в те минуты, и только значительно позднее, когда исправить что-либо было уже невозможно, он догадался – почему ему так сильно, и, непременно захотелось съесть без остатка эти эскалопы, невзирая на вероятный риск уронить собственный имидж, в глазах понравившейся ему красивой девушки.
   Прожевав и проглотив последний кусок, Слава выдохнул:
   – Фу-у-у!!! – и икнул. – Прости меня, Снежана – мне очень стыдно, но я ничего не мог с собой поделать… – он сокрушенно развел руками, чем вызвал еще один приступ переливов русалочьего смеха.
   – Шампанского холодного с удовольствием бы глотнул – пить страшно захотелось! – с трудом сдерживаясь, чтобы самому не рассмеяться, вслух помечтал Слава.
   – А вот! – с готовностью подвинула Снежана свой бокал с, так и не пригубленным ею, напитком. – Можешь запить щербетом – я его так и не попробовала.
   – Щербет? – удивленно поинтересовался Слава. – Но щербет, он же – сладкий, как патока и от него еще сильнее захочется пить!
   – Ну, может это и не щербет, это так его этот проклятый черт Мойкер обозвал. Он не сладкий совсем и жажду хорошо утоляет – это я знаю точно.
   Славик, решив не выяснять – кем являлся «этот проклятый черт Мойкер», схватил простоявший все время «впустую» перед Снежаной бокал и с жадностью осушил его до дна, оценив по достоинству прохладу неизвестного напитка и, приятный, можно даже сказать, пикантный кисловато-сладковатый вкус с удивительно стойким хвойным ароматом – почти таким же, каким обладали духи самой Снежаны.
   Он аккуратно поставил бокал на место и вдруг с большим удивлением увидел, как пол «Зодиака» и танцующие на нем пьяные юноши и подвыпившие девушки, накренились под углом в сорок пять градусов и столик, за которым они сидели с загадочной и таинственной золотоволосой красавицей Снежаной – с ним случилось тоже самое, что и с полом ресторана. Слава еще удивился, как это не посыпались на пол пустые тарелки из под эскалопов и бутылка с шампанским, и как ничего этого не замечает улыбавшаяся Снежана.
   Крен увеличивался до тех пор, пока Славу не подхватила под локоть высокая и стройная, оказавшаяся обладательницей воистину царской осанки, Снежана и не прошептала ему на ухо:
   – Вдохни поглубже и подольше не выдыхай!
   Слава так и сделал, и через пол-минуты (Снежана, видимо, знала цену своим советам) внезапное предательское головокружение исчезло без следа, но, вместо головокружения, впервые за весь этот восхитительный и необычный вечер в душе у Славы появилось легкое беспокойство.
   Как «чертик из табакерки», откуда, то есть, ни возьмись, возле столика появился официант:
   – Уже уходите?
   – Сколько с меня?
   – Пятьсот шестьдесят рублей.
   Слава сунул официанту двадцать долларов и увлекаемый твердо взявшей его под локоть Снежаной, направился к бамбуково-фольговой сверкающей занавеси, надежно укрывавшей выход в мир трезвой жизни.
   Несмотря на полутьму, музыку и поголовный пьяный угар, им оборачивались вслед и провожали долгими оценивающими и понимающими взглядами. Проходя мимо бара, Слава приветливо кивнул и заговорщически подмигнул Шурке, стоявшему по стойке «смирно» и державшему большой палец правой руки кверху. Все еще пившие минеральную воду за служебным столиком, притулившимся рядом с эстрадным подиумом, Хомяков, Викторов и их подруги, словно по команде, повернули головы в сторону осторожно дефилировавшей между столиками настоящей феи, державшей под руку нищего пьяного студента. Команду эту, конечно, подал самый зрячий из них – Хомяков. И Слава мог поклясться, что Хомяков осуждающе покачал головой в его – Богатурова, адрес.
   Внезапно, в какой-то неуловимый восхитительный момент сказочная красавица Снежана прижалась к Славе всем телом, и он почувствовал сквозь ткань платья теплоту и упругость ее высокой девичьей груди. Кровь прилила к Славиной голове и сладко защемило сердце, и он вдруг с диким восторгом понял, что готов защищать эту странную красавицу до последней капли крови и она всего лишь за какой-нибудь час сделалась ему бесконечно-бесконечно дорога. За ее сногсшибательной потрясающей сказочной внешностью гордой и недоступной «богини любви и красоты», скрывалась скромная и робкая, невинная и добрая девушка, чем-то сильно напуганная и расстроенная, нуждавшаяся в сильной мужской защите, какую мог представить ей Слава Богатуров. Почему-то Слава был полностью уверен в истинности вот этих, неожиданно промелькнувших у него в голове спонтанных размышлений. Он не учел фактора той степени алкогольного опьянения, которому уже успел добровольно себя подвергнуть. Ну, и, разумеется, ему просто очень сильно хотелось верить в то, что он только что придумал себе. Он понятия не имел – с К Е М, на самом деле, только что познакомился и КУДА его уже неудержимо и необратимо понесло?! Мама, встречавшая сейчас Новый Год в далекой Богрушихе вместе с младшей дочерью, Аленкой и семьей своих добрых старых друзей Лианозовых, ничем не могла ему помочь в эти минуты и ее встревоженное родное лицо не возникло в воображении Славы, потому что он прилично выпил водки и «море теперь ему было по колено»…
   – Что случилось, Снежана?! – встревоженно спросил он и тотчас же увидел неподалеку, сумевшую за такой же короткий срок пребывания в «Зодиаке», сделаться ненавистной, свирепую азиатскую рожу.
   – Ничего – пойдем отсюда быстрее! – коротко сказала она и сильнее потянула Славика за собой.
   В вестибюле их, двусмысленно улыбаясь, встретил щвейцар со слегка издевательскими нотками, явственно проскользнувшими в гнусавом голосе, спросивший:
   – Что – скучно у нас?!
   Снежана вместо слов одарила щвейцара ослепительной улыбкой, Слава тоже не удостоил его ответом, и даже – взглядом, не сопровождаемым, разумеется, никакой улыбкой.
   У пожилой гардеробщицы седые растрепанные лохмы на голове встали дыбом при виде Богатурова и Снежаны. Богатуров с подчеркнутой вежливостью подал ей оба номерка. Приняв номерки дрожащей рукой, гардеробщица попятилась спиной вперед вглубь гардероба и совсем не замечала при этом Богатурова, во все глаза рассматривая его роскошную спутницу – с непонятной ненавистью и суеверным ужасом.
   – Ты ее знаешь? – не мог не спросить Слава у Снежаны, когда старуха исчезла в дальнем углу гардероба – там, где висела наидешевейшая из всех висевших в гардеробе куртка Богатурова.
   – Я ее – нет, а она меня – да.
   – Но – откуда?! – не совсем понял Слава, странновато прозвучавший ответ Снежаны.
   – Она видела меня во сне, в кошмарном сне, потому что красота, находящаяся рядом с ней, для нее – смерть. Она очень несчастна, эта старушка, я бы с удовольствием помогла ей, если бы она так не боялась меня. Я тоже ее видела во сне, мы встречались с нею в наших общих снах.
   «Наверное, я изрядно пьян – раз ничего не понимаю!» – решил Слава, выслушав странный монолог Снежаны, показавшийся ему полной «ахинеей».
   А гардеробщица, тем временем, вернулась с курткой Богатурова в одной руке и с той самой белоснежной шубкой, так поразившей воображение Славы, когда он только прибрел в «Зодиак», – в другой.
   Шапочка у Снежаны оказалась сшитой точно из такого же белоснежного пушистого меха, что и шубка, и покрой шапочки в оригинальности исполнения на равных спорил с шубкой.
   Снежана, когда гордый Богатуров галантно помог ей одеться, выглядела не менее совершеннее и недоступнее, чем сама андерсеновская Снежная Королева.
   У неприятного швейцара кривой рот оставался открытым до тех пор, пока он не закрыл за ними двери и, только после этого, повернувшись к гардеробщице, невольно произнес:
   – Такая красавица и – с таким «нищебродом»!
   – Она не красавица, она – ведьма! Бедный мальчишка!
   – Отчего ты, тетя Маша так решила?! – заинтересованно спросил у гардеробщицы швейцар.
   – Да тут и решать нечего – бедный мальчишка не переживет этой ночи! Упыриха повела его в свое тайное логово, как – «барана на веревочке»!
   Швейцар внимательно посмотрел на старую гардеробщицу и, сам не зная почему, поверил ей.
   Лишь спустя несколько минут швейцар сообразил – почему ей поверил? Он вспомнил, что гардеробщица принадлежала к числу тех невезучих городских жителей, кому судьба-злодейка определила место постоянного проживания на этом самом Проспекте Ашурбаннипала, в одной из многоэтажек печально знаменитого на весь город квартала, имеющего название «Лабиринт Замороженных Строек».

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

   Двадцать два вооруженных «до зубов» – по «последнему слову» «летальной» огнестрельной оружейной техники, физически великолепно подготовленных спецназовца «Стикса-2», стояли в почтительном молчании за спиной своего командира – полковника Стрельцова.
   Полковник внимательно разглядывал при помощи мощного бинокля ночного видения игрушки, густо покрывавшие гигантские ветви «Объекта—Е», как была поименована на профессиональном жаргоне «стиксовцев» «главная Новогодняя Елка России».
   Все двадцать три «стиксовца» удобно устроились в одном из дальних секторов «Сказочного Городка» на стене снежной крепости, предназначенной для любимой русской игры в «сопку» или «взятие снежного городка». Здесь было относительно тихо – по сравнению с тем, что творилось на центральной площади Городка, непосредственно вокруг основания «Чудо» -Елки.
   Так уж получилось, что эта отдаленная «снежная крепость» был «взята» спецгруппой «Стикса-2» всерьез и надолго – трое охранников службы безопасности «H.S.», пытавшихся оказать сопротивление, без лишнего шума оказались «выведены из строя» – нокаутированы, крепко связаны, и помещены в один из тесных ледяных казематов Снежной Крепости. И сейчас, пока полковник Стрельцов, в окружении двадцати двух своих бойцов, не отрывался от окуляров бинокля ночного видения, внизу под стеной у ворот «крепости» несли охрану трое «стиксовцев», переодетых в форму службы безопасности «H.S.».
   Всего их в целом мире и насчитывалось двадцать шесть человек, готовых вступить в бой за спасение пятидесяти тысяч своих сограждан с неизвестным и необычайно грозным противником.
   Имелся еще, правда, двадцать седьмой – генерал-лейтенант Панцырев. Но в данный момент генерал находился в воздухе, внутри лайнера «Ту-154», летевшего из Москвы в Рабаул на скорости девятьсот пятьдесят километров в час на высоте десять тысяч метров над землей. Так что пока полковник Стрельцов, в ожидании телефонного звонка от Панцырева, молча рассматривал неуловимо, но неумолимо метаморфозирующую «в худшую сторону» Елку и лихорадочно соображал: что ему необходимо будет предпринять в первую очередь, начальник «Стикса-2» не даст о себе знать в ближайшие пятнадцать минут?!
   Часы показывали половину десятого вечера (как раз в эту минуту Слава Богатуров наконец-то благополучно достиг крыльца «Зодиака»), когда Эдик заметил подозрительное движение на одной из елочных ветвей, располагавшейся где-то ста пятьюдесятью метрами ниже грандиозного шпиля. Этот таинственный «шпиль» наконец-то сбросил всякие маскировочные покровы и засиял в морозной ночной темноте всеми, имевшимися у него в наличии, семьюдесятью цветовыми сегментами. Подозрительные, во всех отношениях, сегменты щедро забрызгали черноту небес вокруг себя неприятно мерцающими гнилыми световыми испражнениями, по форме напоминавшими огромные увядающие цветы типа знаменитой яванской раффлезии. А сам «шпиль», «набалдашник» или «наконечник» (Эдик не мог точно определиться с названием) Елки, как ни крути, более всего напоминал гигантский многофасетчатый глаз, какие встречаются у стрекоз или паутов (очень больших). Он все время мигал, этот Глаз, как казалось полковнику – лукаво и многозначительно, и постоянно кого-то высматривал, несомненно, с заведомо эгоистичной и недоброй целью. И, фантастическое, уже само по себе, зрелище это выглядело настолько невероятным, что Эдик давно уже начал сомневаться в реальности его существования – этого невозможного многофасетчатого «глаза», жадно и нагло рассматривавшего пятьдесят тысяч беззащитных наивных и беспомощных людей, по многочисленным хаотичным траекториям снующих вокруг подножия Большого Хоумаха.
   Ниже шпиля-глаза вокруг Елки медленно вращалась чудесная по красоте и грандиозности размеров, игрушка – сверкающий ярким золотым покрытием спутник, внешне похожий на гигантскую осу. Вдоль борта спутника-осы мерцали-пульсировали разноцветные сигнальные огоньки, вызывавшие ностальгические мысли о дальних космических путешествиях и о безусловной преходящести, краткости, мелкотравчатости и незначительности человеческой жизни на грандиозном фоне вселенских масштабов.
   Но на эти и другие главные елочные шедевры неизвестных талантливых мастеров можно было вполне любоваться и без бинокля ночного видения. Эдик с нарастающим изумлением смотрел совсем на другую, гораздо более скромную, практически незаметную, «елочную игрушку».
   Сначала Эдик обратил внимание на подозрительное шевеление хвои в точке, как уже было об этом сказано, ниже ста пятидесяти метров вершины «Объекта-Е» и ему показалось, будто бы он увидел человека, похожего на негра огромного роста, но какое-либо шевеление в этом месте больше так и не повторилось, и Эдик уверил себя, что ему просто-напросто «почудилось». Он хотел уже перевести окуляры бинокля на следующий сектор хвойной завесы, скрывавшей за густым непроницаемым пологом так много странных и удивительных тайн, как вдруг сами собой раздвинулись две сверкающие лианы-серпантины и в центре видеофокуса окуляров бинокля появилось чье-то удивительно знакомое лицо, облитое никогда не просыхающим потом и искаженное в вечной же муке непонимания смысла человеческой жизни либо чего-то еще – более нелепого и непонятного, чем отдельно взятая человеческая жизнь. Эдик испугался, что лицо сейчас исчезнет за холодным серебром серпантин и он его больше не увидит.
   Но нет, напротив – лианы раздвинулись еще шире, и полковник Стрельцов окончательно понял, что в видеофокусе окуляров бинокля видит крупным планом лицо капитана ФСБ России, офицера подразделения «Стикс-2», Валентина Червленного. И более того, Эдик увидел, что руки капитана подняты вверх и что-то крепко держат и это что-то оказались ничем иным, как стропами парашюта. «Господи, Валя – где был ты все это время?!?!?! Под какими „неназываемыми“ небесами носило тебя на этом парашюте?!?!?! И как очутился ты на этой дьявольской Елке?!?!?!»
   Прошло несколько секунд, прежде чем Эдик понял, что видит перед собой не живого Валю, а его точную стеклянную или стекловидную копию, прикрепленную к краешку ветки стропами парашюта – в качестве банальной елочной игрушки. И тут, о чудо! … Эдик ясно увидел, как Валя чуть повернул голову куда-то назад через правое плечо и… серебристые лианы вновь сдвинулись.
   Полковник опустил бинокль и молча повернулся к своим спецназовцам, которые при виде выражения лица командира невольно напряглись.
   – Не бойтесь – я не укушу вас! – мрачно усмехнувшись, глухо сказал полковник Стрельцов. – Я только что видел в бинокль на этой Елке нашего боевого товарища, капитана ФСБ Валентина Червленного! Хотите – мне верьте, а хотите – не верьте!..
   Подчиненные посмотрели на командира испуганно.
   – Не бойтесь – я не сошел с ума! Просто лично для меня ситуация, кажется, сделалась совершенно ясной в своей дальнейшей непредсказуемости! – Эдик умолк на секунду, вспоминая: где и когда, и при каких обстоятельствах он уже мог слышать точно такие же слова?!
   Выдержав кратковременную паузу, полковник продолжил:
   – Перед нами стоит сейчас срочная и сложная оперативная задача – попасть вот на это чудо-дерево и добраться до уровня тех ветвей, где я только что видел Вальку Червленного или остекленевший образ его! В любом случае, только там может проясниться вся эта стеклянно-елочная «чертовщина»! Она пока еще, к сожалению, не совсем ясна – на то она и есть – «чертовщина»!,. – Эдик опять сделал небольшую паузу, бросив задумчивый взгляд на Елку: – Знаю точно только одно – под серьезной угрозой находятся жизни тысяч жителей города Рабаула, и мы должны попытаться спасти их!
   Ответом полковнику Стрельцову послужило естсественное молчание, и, правильно расценив его, полковник вынужден был добавить, самую малость, упавшим голосом:
   – Хотя, как вы, прекрасно понимаете, сделать это будет крайне сложно…
   А про себя подумал: «Во что бы то ни стало необходимо добраться до Вальки! И, совсем неважно – живой он, по-прежнему, из плоти и крови или превратился в „голимое неодушевленное стекло“! Но я не верю, чтобы он дал себя за „просто так“ превратить в „безмозглое и бесчувственное стекло“! Мы еще успеем его спасти – во всяком случае, я сильно надеюсь на это, так как надеяться мне больше не на что!..».
   Но, все-таки, недаром же Эдик Стрельцов превратился четыре года назад в настоящего, почти культового, «сверхчеловека» (не – в «ницшеанскую «белокурую бестию», а – в славянского «сверхчеловека», обладающего очень добрым сердцем и широкой душой) и, бросив еще один внимательно-оценивающий взгляд высоко вверх – на тот ярус Чудо-Елки, где, как ему показалось, беспомощно висел на парашютных стропах, Валентин Червленный, решил пока не отправляться со всем своим отрядом к основанию ствола Чудо-Елки, а – еще немного потолкаться на бодрящем морозце среди тысяч оживленных, по праздничному веселых и беззаботных рабаульцев, многие из которых пришли сюда целыми семьями – от мала до велика.
   Он безошибочно чувствовал, что, прежде чем «лезть» вверх по «елочному стволу», ему и его бойцам необходимо еще побыть среди тех, кого они должны были защищать. Кроме того, Эдик не любил прощать незаслуженные обиды, так как это могло показаться со стороны проявлением слабости, особенно – со стороны неизвестного противника, притаившегося где-то совсем неподалеку, среди ветвей этого чудовищного Дерева, которое «Новогодней Елкой» язык не поворачивался назвать, как бы этого Эдику ни хотелось. Он никак не мог успокоиться, что его, полковника ФСБ Стрельцова несколько минут назад кто-то сильно обидел, внушив ему необъяснимое и неожиданное, давно им забытое, чувство страха за собственную жизнь. Эдик решил попытаться понять и определить – кем, все-таки был и в каком месте прятался этот неизвестный, так страстно возжелавший убить Эдика. Ну, и, было бы, разумеется, полезно, как в оперативно-тактических, так и стратегических целях, понаблюдать за людьми, беспрерывно продолжавшими наполнять территорию «Сказочного Городка»!
   Как тут ни крути, но это все-таки был Новогодний вечер, а Эдик, подобно всем нормальным людям, любил Новый Год особой, чисто «детской – волшебной сказочной любовью» и поэтому ему хотелось подольше постоять в качестве чисто «праздного беззаботного зеваки», не обремененного никакими дурными предчувствиями и, непомерно ответственными служебными обязанностями.
   Вот внимание Эдика невольно привлекла, продефилировавшая мимо Снежной Крепости небольшая, но, видимо, очень дружная праздничная компания, состоявшая из трех, немного «подвыпивших» мужчин, примерно, одинакового возраста – сорока пяти-пятидесяти лет. Все трое были хорошо одеты, что говорило о несомненном достатке и стабильном финансовом доходе и по ним было видно, что они не ожидали никаких неприятных неожиданностей от предстоявшего, широко разрекламированного городскими и краевыми СМИ, празднества. Они о чем-то весело и довольно громко переговаривались, периодически прерывая течение беседы взрывами неудержимого искреннего хохота. Сам не зная, почему и зачем, но Эдик решил подойти к этой компании, поздравить их с «наступающим», познакомиться и коротко поговорить «за жизнь».
   Перед тем, как осуществить задуманное, своих бойцов, каждый из которых был снабжен индивидуальным мобильным телефоном, полковник Стрельцов отправил «побродить» по различным маршрутам, пересекающих территорию Сказочного Городка – с целью собрать максимально больший объем необходимой оперативной информации. Особое внимание порекомендовал Эдик офицерам опергруппы «Стикса» уделить огромному количеству, повсюду понатыканным «ледяных» распивочных, закусочных и непонятных павильонов, в которых организаторы Праздника планировали разместить всевозможные развлекательные аттракционы, имеющие «несомненный новогодний уклон»… «Тьфу, да и только!!!..» – эти шаблонные описания, напечатанные в тысячах «праздничных программках», бесплатно раздаваемых всем желающим при входе на территорию Сказочного Городка, каждый раз, когда он в них вчитывался, неизменно доводили Эдика до самого настоящего бешенства…
   Но дело было, конечно же, не в этих «программках», не «программки» доводили Эдуарда до бешенства, а – удивительно преступное легкомыслие местных властьпредержащих структур, допустивших то, что творилось сейчас вокруг Стрельцова и непосредственным свидетелем чему он сейчас поневоле сделался, оказавшись в столь необычайно странном, и, нарочито зловещем месте!!!
   Более всего, территория Сказочного Городка, из которого так и не выветрился никуда мрачный дух Цыганской Ямы, с каждой минутой, приближающей мир к Рождению очередного года земной истории, начинала напоминать Эдику – банальную бойню. И, самое плохое заключалось в том, что он был уверен в своем этом тяжелом предчувствии на интуитивном уровне, который его никогда не обманывал…
   …Эдик догнал троицу, заинтересовавших его мужчин, возле входа в одно из многих однотипных заведений, понастроенных по всей территории Сказочного городка из ледяных кирпичей. По фронтону заведения бежали разноцветные неоновые буквы, складывавшиеся в слова: «Кафе «Презервативная».
   Прочитав такое необычное название заведения Эдик оторопело остановился и стоял несколько секунд, «раскрыв рот», как «настоящий дурак» (по его собственному признанию, сделанному спустя несколько дней после окончания и благополучного завершения (лично для него) этого, надолго запомнившихся всем горожанам, Новогоднего Праздника). Но, затем, как следует собравшись с мыслями и, придя к верному выводу о том, что ничего особенно дурного и «злонамеренного» в таком неожиданном названии нет, Эдик, по неистребимой диверсантской привычке бросив несколько быстрых взглядов во все стороны, вошел внутрь «Презервативной» вслед за компанией из трех мужчин, с которыми он почему-то твердо вознамерился познакомиться. Впрочем, перед тем как зайти внутрь, не забывавший о своих основных служебных обязанностях, Эдик отправил «эсэмэс» -сообщение на мобильный номер майора Черкасова, чтобы тот обязательно перезвонил ему ровно через пятнадцать минут после получения данного «эсэмэс» -сообщения.
   Внутренне убранство и сама обстановка, царившая в «Презервативной» сильно поразила воображение Эдика, лишь только он переступил порог заведения, имевшего столь «сомнительное» наименование…
   …На полковника Стрельцова сразу «густо» пахнуло чем-то до боли знакомым, почти родным и давно забытым. Прошло всего-лишь несколько секунд, и Эдик точно понял, что так сильно «смутило» его в этой самой «Презервативной» – он попал в самый настоящий «питейный» «заповедник» далекой и счастливой «советской эпохи» конца шестидесятых годов прошлого столетия!
   Как здесь все было здорово – просто и понятно!!! Такой милый сердцу каждого настоящего русского «работяги» «задушевный мужской разговор» под звон сдвигаемых пивных кружек, увенчанных белыми шапками пены и почти неслышное тонкое бреньканье «чокающихся» водочных стопок! И, разлитое между заполненными столиками в полумраке низкого зальца уютное домашнее расслабляющее тепло и ощущение полной безопасности!..
   Но Эдик не позволил себе расслабиться и, почти сразу увидев нужную ему троицу, уже успевшую зарядиться пивом, водкой и немудреными закусками, подсел к ним за столик (там как раз оказался один свободный стул – столики «Презервативной» были рассчитаны на четверых посетителей одновременно), предварительно, естественно, попросив «разрешения присесть». Эдик всегда и на всех производил благоприятное впечатление неизменной вежливостью и изысканностью манер, вкупе с незаурядной внешностью, поэтому все трое незнакомцев посмотрели на полковника ФСБ с доброжелательным любопытством и согласно кивнули в ответ на его просьбу составить им компанию.
   Время, особенно навеки уходящие в прошлое последние минуты Старого Года, приобретают особую ценность, и поэтому автор не стал бы акцентировать свое специальное авторское внимание на случайных проходных персонажах, а намеренно столкнул Эдика Стрельцова с… неразлучными друзьями-адвокатами, Евгением Сыскоевым, Евгением Очкаевым, к которым нежданно-негаданно прибавился их бывший «однокашник» по Рабаульскому университету, кандидат исторических наук, некто Олег Баргонец, ныне являющийся выборной главой администрации поселка Сибирский, расположенного на расстоянии сорока километров от города Рабаула. Нужно сразу оговориться, что Олег Баргонец оказался в одной компании с адвокатами Сыскоевым и Очкаевым, в какой-то степени, случайно.
   Олег привез в широко разрекламированный местными СМИ «Сказочный Городок» группу односельчан – передовых рабочих зверосовхоза с семьями, специально за счет сельской администрации поощренных вот таким вот образом за свои выдающиеся достижения в работе на Зверофабрике «лесополянского отделения» поселка Сибирский (в деревне Лесная Поляна, уроженцем которой являлся Олег Баргонец, на полную мощность работала фабрика по разведению ценных пушных зверьков): бесплатно приехать в Рабаул и достойно встретить Новый Год в одном из многочисленных кафе, расположенных на территории «немецкого» Сказочного Городка.
   И, поначалу все выглядело «чин-чинарем», коллектив передовых «лесополянцев», состоявший, примерно, из тридцати человек: мужчин, женщин и детей, занял заранее зарезервированные места в «семейном кафе» под несколько фривольным и очень длинным названием «Дер Фаттер унд ди Муттер поехали на хутор. Авария случилась – ди Киндер получилось!». Впрочем, вывеску эту, бегущую по ледяному фронтону ледяного здания кафе разноцветными неоновыми латинскими буквами, никто из «лесополянцев» не собирался читать, а, тем более, переводить на русский язык, поэтому очевидная «двусмысленность» сложноподчиненного названия кафе осталась неизвестной группе гостей Сказочного Городка из Лесной Поляны.
   Приехавшие «звероводы» были всем увиденным необычайны довольны, говорили от души теплые слова благодарности Олегу за, проявленную им личную добрую здоровую инициативу устроить для них для всех незабываемый Новогодний Праздник и не предполагали ничего худого. Корректные дежурные официантки уже накрыли заранее стол для гостей из Лесной Поляны, и, растроганные едва ли не до слез, оказанным им вниманием, гости планировали сначала немного закусить и потом пойти погулять по территории Сказочного Городка с тем, чтобы ближе к двенадцати вернуться уже за «плотно» накрытые праздничные столы и встретить Новый Год под традиционные бокалы шампанского и, в общем – так далее! Никаких дурных предчувствий, как уже указывалось выше, ни у кого из односельчан Олега Баргонцаа не возникало. Но вот сам Олег Николаевич спокойно себя не чувствовал!
   Глядя на детей, искренне радовавшихся наступившему Новогоднему Празднику и, связанному с ним их долгожданным приездом на Городскую Елку, который им так долго обещали родители и, наконец, выполнили свое обещание, Олег Николаевич неожиданно с особенной силой почувствовал всю степень той ответственности, которую он взвалил на свои плечи, организовав по собственной инициативе всю эту праздничную поездку.
   Дело в том, что он был умным, проницательным человеком, грамотным и эрудированным «настоящим» кандидатом исторических наук, защитившим это высокое звание еще в советские времена, когда откровенная «халява» не «прокатывала», и поэтому внешний вид и чудовищные размеры «немецкой» Новогодней Елки не могли не внушить ему массу сильных впечатлений, которые никак было нельзя отнести к категории «позитивных». Он взял на это ответственное мероприятие в качестве, так сказать, «массовика-затейника» учительницу начальных классов из средней школы поселка Сибирский, некую Наталью Хунхузову, за небольшой гонорар согласившуюся развлекать детей, если вдруг их родители сильно «переберут» алкоголя или отвлекутся от своих чад по какой-либо иной причине. Но, опять же, он прекрасно давал себе отчет, что на Наташку нельзя положиться со стопроцентной гарантией, потому как она и сама могла «сорваться», неосторожно проглотив лишнюю стопку и за ней тогда за самой нужен будет «глаз да глаз»! Да что там говорить впустую, бросая лишние слова «на ветер» – в их деревне пили очень многие, потому, как тяжело было жить людям в Лесной Поляне, и…, ну, в общем, и так все понятно!
   Внутри этого кафе все было сделано очень красиво и оригинально. Но какая-то неуловимая деталь тоже насторожила чувствительного на всевозможные хитроумные каверзы, Олега – ему надо было выпить тайком от односельчан пару приличных глотков самогона из специальной плоской фляжки, которую он припрятал еще дома от жены и матери в нагрудном кармане пиджака, чтобы понять всю «антирусскую» или, даже, что еще гораздо хуже, античеловеческую вычурную антуражность внутреннего убранства этого «гребанного» кафе!
   Вот, вроде бы все здесь было устроено в нужном чисто новогоднем праздничном стиле: в углу стояла, как ей и полагалось, аккуратная елочка, богато украшенная стеклянными игрушками, перевитая серпантинами и «каскадами» фольгового дождя, с потолка свисали огромные, переливающиеся разноцветными бликами, «снежинки» на блестящих нитях, вперемежку с проводками, на которых мигали разноцветные крохотные лампочки. Официантки – все, как на подбор «ладные» красивые белокурые синеглазые девки, стилизованные в своих нарядах под «снегурочек», безупречно вежливые в обращении с посетителями кафе, беспрерывно улыбавшиеся и… Но, черт его знает, почему, здесь, явно, чего-то не хватало, чего-то «простого, ясного, доброго и человеческого», во всяком случае – с точки зрения Олега Баргонца!
   Самогон для успокоения Олег выпил в туалете – временном ледяном туалете, таком же временном и ледяном, как и все это кафе, вместе со всем Сказочным Городком. Поэтому из туалета к столикам, за которыми сидели его, прекрасно себя чувствующие и ни о чем плохом и каверзном не подозревающие, земляки и землячки, а, особенно их беспечно резвившиеся дети, он подошел в «приподнятом» настроении и ничем не выдал, обуревавших его мрачных предчувствий. Другими словами, на несколько минут Олег успокоился под воздействием алкоголя, и никто из, приехавших вместе с ним «леснополянцев» ничего подозрительного в настроении Баргонца не заметил. Но, сам-то он точно знал, что «дело плохо» и что-то надо будет срочно предпринять: разузнать там, выяснить или, просто, пока не слишком поздно, предложить всем собраться и уехать домой!
   В какой-то момент Олегу Николаевичу стало совсем невмоготу, и, поэтому он одел дубленку, взял шарф, шапку и сказав односельчанам, что скоро вернется, вышел из кафе, почти сразу случайно «наткнувшись» на своих старинных знакомых со студенческих времен, двух друзей-адвокатов, Сыскоева и Очкаева – они бесцельно шли мимо всего в каких-то трех метрах от, изумленно вытаращившегося на них Баргонца и о чем-то деловито переговаривались, целиком сосредоточившись на этом разговоре между собой и совсем не глядя по сторонам.
   – Ребята! – обрадованно воскликнул Баргонец, последний раз видевший адвокатов, как раз в июле-месяце, когда, при невыясненных обстоятельствах пропал прямо на глазах у «всего честного народа» несчастный Артем Иванович Кудельников, так до сих пор нигде и не объявившийся.
   Адвокаты встали, как вкопанные, но в отличие от Баргонца, так болезненно не изумились, а предложили ему пройтись несколько минут с ними и «раздавить» «четок-другой» водочки в честь Нового Года, заодно и «помянуть» Тему Кудельникова!
   Олег Николаевич с готовностью ухватился за сделанное своевременное предложение, тем более он хотел кое-что выяснить о «паранормально» пропавшем Кудельникове.
   По характерному «выхлопу», прущему от адвокатов, при каждой, произносимой ими фразе, Олег догадался, что «ребятки уже – навеселе», и сразу почувствовал себя гораздо расслабленнее, чем в тот момент, когда вышел на крылечко «семейного кафе «Дер Фатер унд ди Муттер…» и лихорадочно соображал: куда ему пойти и что предпринять для внутреннего самоуспокоения?!
   Таким вот образом они и дошли минут через семь, после состоявшейся незапланированной случайной встречи к кафе под необычным названием «ПРЕЗЕРВАТИВНАЯ», привлекшее всех троих, как раз вот этой самой неожиданностью названия. «не лезущего уже ни в какие ворота пристойности», Пока они шли к этому кафе по узким запутанным «улочкам», выложенными ледяными «кирпичами», между снежными и ледяными заборами, разговор у них вертелся, само собой, вокруг странноватых, мягко говоря, достопримечательностей этого Сказочного Городка и о его создателях, и, вот-вот, должен был переключиться на Тёму Кудельникова и его полусумасшедшие утверждения, сделанные им в июле, относительно того, что эти «немцы», вовсе, ни какие ни «немцы», а – самые настоящие «черти»!
   Увидев кафе под названием «презервативная» все трое весело рассмеялись и дружно выразили твердое желание непременно туда зайти и выяснить причины, породившие такое название, весьма отдаленное от кулинарии и гастрономии.
   – Может, там обслуживаются посетители только в презервативах?! – это предположение, произнесенное вслух Сыскоевым, вызвало взрыв двусмысленного смеха у его подвыпивших товарищей, моментально начавших придумывать различные дополнения к сказанному в том же соответствующем «обмусоливании» «презервативной» темы.
   Но, перед самым входом в «презервативную», всем троим вдруг резко сделалось совсем не смешно – они были умными и грамотными людьми и не могли не понимать что ни алкоголь, ни скрабезные шутки не смогут заглушить голос инстинкта самосохранения, упрямо нашептывающего каждому из них «в самые уши», что все здесь, в этом Сказочном Городке устроено не по человечески, и любой аттракцион, равно, как и кафе, куда они собрались безоглядно «запереться», как и предсказывал-предупреждал, пропавший без вести, Артем Иванович Кудельников, запросто может представлять собой смертельно опасную ловушку или безвыходную западню. Но адвокаты и глава сельской администрации Лесной Поляны внимательно посмотрели в глаза друг другу и, устыдившись оказаться уличенными в банальной трусости или малодушии, решительно шагнули внутрь и все их сомнения разом рассеялись…
   Потому, как попали они в обычный второсортный русский народный кабак или в обычную распивочную-«стояк» для простых советских полулюмпенов, где все оказалось до «боли» знакомо, и «Презервативной» эта забегаловка оказалась названной потому, что здесь подавались пельмени, которые варились прямо в презервативах, и в презервативах же подавались всем желающим, и в праздничном меню, прибитом к стене значилась стоимость не «одной порции» пельменей, – а – «одного презерватива» пельменей! В общем ничего особо необычного в такой трактовке, претендующей на особую оригинальность, например, тому же Сыскоеву не показалось – в одном резиновом презервативе помещалось десяток пельменей и, по желанию посетителя этот курившийся горячим паром презерватив, наполненный пельменями, вынимался из огромной кипящей кастрюли прямо на глазах заказчика и клался на тарелку. В общем, это было еще, как говорится, «куда ни шло», и подобное оригинальное «ноу-хау» можно было отнести на счет фантазии директора этого кафе, решившего как-то разнообразить меню в честь Новогоднего праздника! Но Сыскоеву очень сильно не понравилась другая надпись в меню, сделанная красным фломастером и набранная жирнущими буквами: «Украинский борщ со свежими презервативами». Эта надпись, по квалифицированному мнению, высококлассного юриста Сыскоева уже попахивала откровенным издевательством над отечественной национальной кухней! О чем Евгений и высказался вслух, посчитав нужным добавить, что здесь сейчас очень и очень не хватает журналиста Кудельникова! И, чтобы побыстрее «размыть» неприятный тяжеловатый осадок, возникший после ознакомления с «похабным» меню, Евгений Юрьевич оперативно взял литр водки в нормальной стеклянной бутылке, колбасной и сырной нарезки на фарфоровых блюдцах и предложил Очкаеву и Баргонцу поскорее занять столик, остававшийся еще свободным.
   Друзья, как раз только-только выпили по стопке, и едва начали закусывать полукопченой колбасой, нарезанной аккуратными кружочками, как к их столику и подошел полковник Стрельцов, влекомый необъяснимым желанием обязательно поговорить с этими тремя людьми, столь сильно чем-то его заинтересовавшими.
   Эдик никогда не обманывался в своих ощущениях и поэтому всецело им доверял, и, твердо заранее знал, что подсел за столик к этим, троим совсем не зря.
   – Полковник ФСБ, Эдуард Стрельцов! – негромко, чтобы не привлекать постороннего внимания, представился он, вынув «корочки» и развернув их, чтобы оба адвоката и Баргонец успели убедиться, что подсевший к ним за столик человек не собирался их обманывать.
   А, далее, не дав им и рта раскрыть, полковник Стрельцов заговорил о том, что его наиболее тревожило в эти минуты:
   – Господа – ваши лица сказали мне, что вы люди умные, высокообразованные и, занимающие, скорее всего, достаточно ответственные должности. И, почему-то, увидев вас впервые в жизни, я моментально «вычленил» именно вас троих из всей многотысячной толпы горожан, пришедших встретить Новый Год в этот самый Сказочный Городок!
   – А, простите, товарищ полковник, но не могли бы вы выразиться более предметно – почему именно мы трое оказались вашими «избранниками»?! – с широкой доброжелательной полу-улыбкой напрямки спросил у Стрельцова Баргонец, в котором продолжал «жить» «историк-исследователь»: – Вы хотите сообщить нам нечто важное или, напротив, спросить у нас о чем-то для вас, жизненно важном?!
   – Что-ж – ваш вопрос, уважаемый прозвучал, именно, как вопрос: «не в бровь, а – в глаз»! – с видимым одобрением глядя на Баргонца, ответил ему, изобразив на лице точно такую же широкую доброжелательную полуулыбку, Эдик: – Для меня жизненно важно и то, и другое – и сообщить вам, и спросить у вас, друзья мои! Лично я здесь, на территории этого Сказочного Городка нахожусь совершенно не случайно, так как тот оперативно-аналитический отдел Головного Управления ФСБ России, который я имею честь представлять, считает, и считает не без серьезных на то оснований, что сегодня в полночь в Рабауле может произойти страшная катастрофа, непременно сопряженная с гибелью, как минимум нескольких тысяч людей! Это та информация, которую я вам и хотел непременно сообщить, дорогие товарищи соотечественники!
   Все трое перестали жевать колбасу и тревожно уставились на Стрельцова.
   – По вашим лицам я вижу, что к моим словам вы отнеслись с полным доверием и поэтому я вправе задать вам вопрос: когда вы шли сюда – вы не мучились никакими необычно дурными и нехорошими предчувствиями?!
   – У нас был друг, местный журналист, занимавший пост главного редактора популярного краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля», Артем Иванович Кудельников! – за всех троих ответил наиболее трезвый из них и. потому, наиболее серьезно воспринявший сообщенную Стрельцовым информацию, Евгений Юрьевич Сыскоев.
   – И-и?! – видя, что Сыскоев по какой-то причине колеблется дальше говорить, задал ему уточняющий вопрос полковник Стрельцов.
   – Он твердо был уверен, что эти немцы из корпорации «Шпилен Хаузе» вовсе ни какие ни немцы, а, по его буквальному собственному выражению – «самые настоящие черти»!
   – Вот как?! – брови Стрельцова изогнулись вверх двумя изумленными дугами.
   – Именно! – коротко кивнул для вящей убедительности Сыскоев. – Из-за своего резкого нежелания делать рекламу этим немцам по просьбе мэра Одинцова на страницах своего еженедельника, Кудельников и лишился своего поста в одночасье по личному распоряжению самого губернатора края, Хурумова!
   – А при чем тут Хурумов?! Вы же сказали про мэра Одинцова!
   – Артем Иваныч напился пьян после скандального отказа Одинцову в просьбе последнего и обматерил по телефону Губернатора всего Балвалайского края!
   – Молодчага! – Эдик картинно-демонстративно несколько раз проаплодировал, высоко подняв руки над столиком. – Впервые за последние несколько недель я чему-то искренне развеселился! О вашем друге журналисте я не спрашиваю, раз его нет вместе с вами за этим столиком – он, наверняка, без вести пропал?!
   – Вы и это знали, товарищ полковник?! – едва ли не с трагическими интонациями спросил у Эдика Евгений Юрьевич и рука адвоката сама потянулась к бутылке с водкой: – Выпьете с нами – помянете Артема?!
   – А он что – погиб?! – недоверчиво спросил Стрельцов.
   – Он пропал – «как в воду канул» прямо у нас на глазах! – счел нужным вмешаться в разговор второй адвокат, Евгений Очкаев, хотя и «вмешиваться» в разговор его специально никто и не просил, а сделал он это, видимо, для того, чтобы не чувствовать себя «статистом». – Это случилось еще в июле-месяце и выглядело это очень странно и непонятно! Особенно – со стороны!
   Стрельцов очень внимательно посмотрел на Очкаева и только хотел что-то сказать ему и, разумеется, не только ему одному, но и всем остальным, как страшный грохот, сопровождаемый звоном разбитой фаянсовой посуды и грубой нецензурной бранью, заставил всех четверых собеседников резко повернуть головы в сторону источника внезапного шума. Впрочем, ничего особенного они не увидели – метрах в трех от них, через один столик, полупьяный мужик нес к ожидавшим его товарищам пластмассовый «разнос», уставленный тремя широкими и глубокими фарфоровыми тарелками, до самых краев, наполненных горячим темно-малиновым украинским борщом, вместо сметаны щедро приправленным «свежими презервативами», плававшими на поверхности и издалека и, вправду, напоминавшими бело-желтые пятна настоящей жирной сметаны. Так вот, этому полупьяному «разносчику борща» другой полупьяный, а, быть может, и, совсем пьяный посетитель кафе, «шутки ради, хохмы для», подставил «ножку», резко выдвинув правую ногу из под столика, мимо которого в непосредственной близости проходил ни о чем таком не подозревающий «разносчик» борща. Результат «подножки» получился очень эффектным, громким и скандально-ошеломляющим – все три тарелки с обжигающим борщом полетели по дуге на тот столик, за которым сидел этот самый «шалун» -«подножник» с «сотоварищи», со всеми «вытекающе-разлетающимися» во все мыслимые стороны, последствиями. В образовавшейся шумной суматохе никто не обратил внимания, как, оказавшиеся на полу бледно-желтые, овально-продолговатые, «презервативы» начали расползаться сами собой в разные стороны из под ног, собравшихся драться нескольких человек. То противоестественное зрелище, как расползаются «презервативы», словно тараканы, не ускользнуло от внимания только одного человека – полковника ФСБ, Эдуарда Стрельцова.
   Ничего не став объяснять своим новым знакомым, Эдик резко поднялся на ноги и официальным тоном предложил трем друзьям:
   – Я предлагаю вам немедленно вместе со мной покинуть это кафе – здесь очень опасно и противоестественно! Остальным посетителям что-либо объяснять бесполезно – они слишком пьяны и не так образованы, как вы, чтобы поверили мне на слово! Но вы мне поверите, надеюсь, если я скажу вам, что после того, как часы пробьют полночь, все посетители этого кафе под броским и циничным названием «презервативная», отпробовав этих пельменей и этого «украинского борща со свежими презервативами», превратятся в самых настоящих «гандонов штопанных», и ничто их, никакие силы в мире уже не превратят обратно в нормальных людей!!!
   Трудно было сказать, поняли ясно или не поняли Сыскоев, Очкаев и Баргонец смысл того, что им только что «втер» полковник ФСБ Стрельцов, но слова полковника болезненно поразили всех их троих в самое сердце и страшно, к тому же, напугали. Оба адвоката и глава сельской администрации подскочили на ноги вслед за Стрельцовым, с такой силой и скоростью, словно ноги их на краткий миг превратились в мощные стальные пружины.
   – Уходим отсюда! – коротко рявкнул прорезавшимся командным басом огромный стодвадцатикилограммовый Сыскоев и бешено рванулся к спасительному выходу из «гандонно-заштопанной» «забегаловки» вслед за полковником Стрельцовым.
   Очкаев и Боронин, не мешкая ни одной лишней секунды, устремились за ними.
   Через полминуты все четверо стояли на низком входном крыльце подозрительного заведения и жадно глотали свежий морозный воздух открытого пространства.
   – Мне нужно идти! – коротко, по-военному отчеканил Стрельцов. – Вам же я настоятельно рекомендую больше не заходить ни в какие кафе, ни в какие аттракционы и в павильоны неясного назначения и закрытого типа. Все эти заведения – ловушки, крысоморки! Ваш пропавший друг, журналист Кудельников был прав – Рабаул продали на новогодний аукцион самому Сатане, замаскировавшемуся под Деда Мороза и явившемуся сюда с огромным мешком, чтобы собирать в него «свежие души» доверчивых людей! Если сумеете, то срочно покиньте этот Сказочный Городок и бегите, как можно дальше отсюда! Если не успеете – попытайтесь найти спасение в небольшом Православном Храме, выстроенном неподалеку от центрального входа в Городок! Прощайте! Удачи вам и – с Новым Годом!
   С этими словами, полковник Стрельцов повернулся к трем, совершенно сбитым со всякого толку, Сыскоеву, Очкаеву и Баргонцу, широкой спиной и энергичной походкой зашагал куда-то в, одному ему ведомом направлении, бесцеремонно отодвигая в стороны подвыпивших и замешкавшихся горожан, не успевавших самостоятельно уступать дорогу богатырю-полковнику.
   Почти целую минуту все трое молча смотрели навсегда уходящему из их жизни полковнику ФСБ, Эдуарду Стрельцову вслед, а затем Сыскоев неожиданно сказал:
   – Теперь я понял, что имел ввиду этот полковник, несколько раз упомянув про «штопанные гандоны»!
   – Что?!?!?! – в один голос спросили у него Очкаев и Баргонец.
   – Это – не кафе, а гигантский «волшебный презерватив», попадая внутрь которого, люди незаметно для себя превращаются в настоящих «гандонов»! А мы ими еще не стали, с чем вас ребята от души и поздравляю! А теперь предлагаю убраться, как можно скорее из этого «гадюшника» куда подальше, как и посоветовал нам полковник!
   С Сыскоевым никто не стал спорить. Очкаев вместе с ним быстро зашагали в сторону центрального входа-выхода Сказочного Городка, а Баргонец, что есть силы, припустил к семейному кафе «Дер Фаттер унд ди Муттер…», чтобы успеть эвакуировать своих, ни о чем «сверхдыбильном» не подозревавших, наивных и беззаботных односельчан.
   Ни Сыскоев, ни Очкаев, ни Баргонец, ни, тем более, его односельчане не подозревали о том, что действующим на территорию «Сказочного Городка» остался только «Вход», а «Выхода» отсюда уже не было…

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

   Ян Шустерович Вальберг сумел бежать от бдительного ока сторожевых «поролоновых» бесов в тот же вечер, когда дал мысленную клятву своим жене и дочери разыскать их этой Праздничной Ночью. Дело заключалось в том, что колокольный звон, издаваемый неизвестным источником прямо, можно сказать, в самом сердце Стеклянного Ада, зазвучал, само собой, настоящим «нонсенсом» и внес дикую сумятицу в рогатых головах чертей, бесов и прочих «нечистых духов» всех мастей и рангов. А главное, что он сыграл роль стрелки компаса, указавшей Яну Вальбергу верный маршрут к спасению. В душе бывшего доктора археологии появились мужская решительность и спортивная злость, и, когда пришло время возвращаться в барак рабов на вечернюю перекличку, он намеренно отстал от рабочих своей бригады и свернул на одну из боковых тропинок среди лесной чащи, уводившей его прочь от «поселка рабов». Ян прекрасно знал, что ему грозит в случае поимки, но… «Пошли они все на х…й!!!» – неожиданно прилетела ему на ум давно забытая фраза из нормального человеческого лексикона, которая сильно помогла обрести прежнюю уверенность в себе и своих, как интеллектуальных, так и физических силах! Что-то произошло во внешнем мире – что-то значительное и позитивное, так сильно «торкнувшее» почти остекленевшую душу профессора Вальберга или, выражаясь более образно и фигурально, «звонко щелкнувшее» по остекленевшему лбу Яна Шустеровича перстом его собственного очнувшегося человеческого «Я»!
   Ян не мог точно знать, что комендант «лагеря рабов», старый одноглазый хромой черт Биртулин при первых же звуках, издаваемых ударами невидимого церковного колокола, впал в глубокую кому, оставив, тем самым, весь лагерь без надлежащего руководства. Лагерь этот, кстати, располагался на самом краю территории Королевства Нограсса Четырнадцатого и старый Биртулин приходился двоюродным дядей начальнику Службы Безопасности вечно пьяного Короля, Убуги. Одноглазие у них было в роду, начало которому когда-то в незапамятные времена дало само Лихо Одноглазое, чем все, без исключения, представители этого наиподлейшего и наипоганейшего из всех возможных, рода «нечистой силы» немало гордились! Предмет для гордости являлся, безусловно, спорным, но гордиться им больше было нечем.
   Не то, чтобы Биртулин потерял сознание, когда речь заходит о медицинском понятии «комы» в человеческом представлении, нет – старый черт, точнее будет сказать, напрочь лишился рассудка и от дикой невероятной боли, отдававшейся с каждым ненавистным колокольным ударом под сводами его крепкого черепа, помчался, не разбирая дороги сквозь лесную чащу неизвестно куда! Тоже самое произошло и с остальными, подчиненными ему «поролоновыми» бесами, «выморочками» и «чморятами», вследствие чего у всех «стеклянных» рабов появился уникальный шанс на спасение. Но воспользовался им только лишь один Ян Шустерович Вальберг по целому ряду, как субъективных, так и серьезных объективных причин, резко отличавших Яна Шустеровича от остальной массы «стеклянных рабов».
   Это знаменательное событие в жизни доктора исторических наук, Вальберга произошло в последние часы Старого Года, а, если более конкретно – в те самые минуты, когда единственная родная дочь Яна Шустеровича, золотоволосая красавица Снежана уводила Славу Богатурова из ресторана «Зодиак» в заснеженную тьму Проспекта Ашурбаннипала, а Владимир Николаевич Бобров тщетно ждал своих студентов (хотя, если «положа руку на сердце», великолепный армянский коньяк и три «девицы-красавицы» «под рукой» с «лихвой» заменили «тщетно ожидаемых студентов») в преддверии Эксперимента, а начальник Службы Безопасности Нограсса Четырнадцатого одноглазый Убуга заверял своего Повелителя в том, что Принцесса Каламбина обязательно достанется Нограссу Четырнадцатому в качестве его законной жены…
   …Ян Шустерович пошел прямо, как ему казалось, на спасительный колокольный звон, совершенно справедливо предполагая, что все сторожевые бесы бегут сейчас прямо в противоположном направлении от источника, ранее неслыханного в Стеклянном Аду, звона церковного колокола.
   Ян Шустерович, будучи умным, проницательным и любознательным человеком, знал, что их «трудовой лагерь» располагался среди дремучей чащи так называемого Леса Вдов, географически относившегося к одному из самых диких и необжитых Ярусов Сказочной Руси – к Третьему Ярусу, Королевству редкого ублюдка даже среди «славной когорты» «Горних Королей», Нограсса Четырнадцатого. Прекрасно был осведомлен бывший профессор археологии и о злобной фауне Леса Вдов, как – зоофауны, так и антропогенной и проантропогенной фауне. Самыми опасными обитателями, вернее – обитательницами Леса Вдов являлись, собственно, сами Вдовы, по слухам – уникально свирепые существа, беспощадно уничтожавшие любого мужчину, попадавшегося им на пути. Ходили про Вдов и еще кое-какие слухи и сплетни, достоверность которых Ян Шустерович поклялся себе обязательно проверить, несмотря на серьезный риск, каковому ему непременно пришлось бы подвергнуться по ходу предпринятой проверки.
   Проблема заключалась в том, что с некоторых пор Яна Шустеровича не покидала опасная навязчивая идея, что свою жену Каролину Карловну он обязательно может найти среди вот этих самых Вдов, превратившуюся в таковую сразу после того, как сам Ян Шустерович, против своей воли, сделался «жалким стеклянным рабом». Вот такие вот получились «отдаленные последствия» супружеской измены, сотворенной легкомысленным Яном Шустеровичем восемь лет назад на территории иракского города Мосула… Безусловно, что он тысячу раз, если не больше, уже проклял себя за те минуты слабости, повлекшие столь роковые изменения в течении всей его последующей жизни, но… даже сейчас те самые «минуты» предательской «слабости» Ян Шустерович вспоминал с острой ностальгической грустью – настолько хороша, можно смело сказать, ангельски красива была основная причина свершившегося факта его супружеской измены – старший научный сотрудник отдела археологии Стэнфордского университета, гражданка США польского происхождения, Ангелина Поярски… «Тьфу ты, дьявол!» – молча выругался Ян и решительно выбросил образ роскошной полуобнаженной блондинки Ангелины из головы, весь целиком сосредоточившись на горестном, безнадежно увядающем лице своей родной жены Каролины Карловны, убийственно-осуждающим взглядом смотревшей на него откуда-то из темно-зеленой глубины чащи Леса Вдов, в котором на «веки-вечные» поселилась хмурая скорбь миллионов женщин, «брошенных» своими родными мужьями.
   Ударил вдалеке невидимый колокол и ударил он особенно сильно, потому что больше он не звучал в этот вечер – или закончилась вечерняя храмовая служба или сильно притомился неизвестный звонарь, решивший передохнуть.
   Но колокольный звон успел оказать свое позитивное магическое действие, полностью прояснив мозги Яна Шустеровича. Главное, что бывший доктор археологии стал действовать быстро, решительно и последовательно, перейдя с осторожного «скрадывающегося» шага на легкий бег трусцой в сторону источника звона только что умолкнувшего в предвечернем сумраке церковного колокола. У Яна не имелось никакого оружия, равно, как и не было ни необходимых для задуманного мероприятия, запасов пищи и воды. Но все таки ничего он заранее, как известно, не задумывал, а решение уйти в побег от опостылевшей «рабской жизни» прилетело ему в голову совершенно спонтанно, поэтому и сопровождали начальный этап побега, именно, спонтанные обстоятельства – никто, по счастливой случайности, не заметил его отсутствия на «тропе рабов» и, когда наступила спасительная ночная темнота и в черно-синем небе загорелся бирюзовый диск местного аналога Луны, Ян уже был далеко от барачного поселка и смоляных рудников, охраняемых «поролоновыми» бесами одноглазого Биртулина, и стоял у кромки настоящей Сказочной Лесной Чащи, где правили уже совсем другие законы – законы Свободной Жизни Сказочной Руси, борющейся с «агрессией Пайкидов». Здесь и пахло как-то иначе – свежее, сочнее и осязаемее…
   Ян Шустерович расправил плечи и бросил взгляд в ту сторону, откуда пришел – там царила беспросветная тьма и зловещая тишина, изредка нарушаемая далеким взрыкиванием каких-то ночных животных, возможно – сторожевых оранжевых медведей или других стеклянных монстров, используемых «поролоновыми» бесами вместо собак для охраны территории и поимки беглых рабов, в одного из которых где-то полтора часа назад превратился Яни Шустерович Вальберг. Он отчего-то опять сплюнул. Вернее, на этот раз он не сплюнул – а презрительно и гордо плюнул в сторону своей прежней жизни, в которую он уже никогда, ни при каких обстоятельствах, не вернется, в чем он был абсолютно убежден. А еще у Яна Шустеровича появилась необъяснимая уверенность в том, что этот таинственный колокольный звон, недавно умолкнувший во мраке, звучал специально для него одного, а – не для кого-то другого. Кто-то Яна Шустеровича недвусмысленно позвал и сейчас с нетерпением ожидает его появления у себя «в гостях».
   «Торопитесь, Ян Шустерович – идите в том же направлении ровно два с половиной километра! Идите и не мешкайте ни минуты и тогда вы успеете попасть в нужное место до того момента, когда Вдовы и Зайцы-Барабанщики выйдут на ночную охоту!» – совершенно явственно прозвучал в ушах Вальберга незнакомый приятный мужской голос и он его сразу послушался, быстро зашагав в указанном направлении сквозь незнакомую чащу Сказочного Леса.
   Бирюзовый свет ночного спутника был слаб, но давал достаточно освещения, чтобы огибать густые заросли мелких кустарников, росших между большими деревьями, различные выбоины и неровности лесной почвы и, поэтому, безо всяких приключений, минут через сорок Ян Шустерович остановился перед огромной старой. чуть наклоненной в сторону, ветлой тысячелетнего «мегалиниса» – одного из крупнейших видов деревьев, произрастающих на территории Сказочной Руси. Ян Шустерович был уверен, что пришел именно туда, куда позвал его таинственный мужской голос, примерно, сорок минут назад. И он не ошибся – послышался скрип, характерный для открываемых на несмазанных петлях, дверей и Ян Шустерович увидел прямо перед собой – чуть выше своей головы, как посреди ствола открылся, освещенный изнутри мягким уютным красно-золотистым светом, прямоугольный проем, в котором появился человеческий силуэт:
   – Добрый вечер, Ян Шустерович! – поприветствовал его тот самый мужской голос, недавно прозвучавший у него в голове. – Я чрезвычайно рад тому факту, что вы благополучно добрались до Заветного Дупла! Скорее поднимайтесь! – и человек, стоявший в прямоугольнике красно-золотистого света сделал слабое движение правой ногой – от бедра, как будто бы собирался пнуть невидимый футбольный мяч.
   Ян Шустерович увидел, что из дупла прямо к его ногам выпала веревочная лестница. Ян Шустерович быстро вскарабкался наверх по ее ступенькам.
   – Меня зовут Александр Сергеевич Морозов! – протянул ему руку для приветствия хозяин гостеприимного Дупла. – Проходите внутрь и располагайтесь, как дома! Я сейчас вам постараюсь все доходчиво объяснить в щадящем психологическом режиме!..
   …Дно дупла покрывал сухой и мягкий, немного пружинивший мох, уже пятую ночь подряд служивший Яну Шустеровичу роскошной постелью. В дупле пахло сухими травами и грибами, какой-то перебродившей ягодой и слабыми ароматами неизвестных цветов, чьи увядшие лепестки густо усыпали импровизированное спальное ложе бывшего профессора археологии Переднего Востока. Мягкий изумрудный свет, сочившийся из многочисленных щелей лечебной корки, отделявшей дупло от здоровой части древесного ствола, позволял Яну ориентироваться в его временном убежище даже глубокой ночью. В общем-то, внутри дупла он проводил только ночи – ужасные, всегда переполненные множеством смертельных опасностей, ночи Леса Вдов. И главную опасность для Яна Шустеровича представляли не полусумасшедшие зайцы-барабанщики, не ядовитые виноградные лисы и даже не горбатые шестиухие ишаки-иноходцы, а именно – Вдовы, истинные хозяйки Леса, жестокие и обиженные на весь свет некрасивые пожилые женщины. Самое любопытное заключалось в том, что Вдовы не вымирали, а, напротив – со временем каким-то непостижимым образом размножались. У Мудреца Азизабуды-Догадайки, бывшего соседа Яна Шустеровича по «бараку стеклянных рабов», расстрелянного из рогаток два месяца назад за попытку нападения на самого Биртулина, изучавшего Вдов в течение всей своей жизни, на предмет их происхождения имелась оригинальная теория, о которой он, однако, предпочитал не распространяться, боясь мести злопамятных Вдов. Многое о повадках, привычках и образе жизни Вдов, а также – и других обитателях Сказочного Леса, Яну Шустеровичу обстоятельно и подробно рассказал Александр Сергеевич Морозов, прежде, чем навсегда исчезнуть из жизни Яна Вальберга.
   …В тот памятный незабываемый вечер Александр Сергеевич накормил беглого раба вкусным ужином, дал ему чистый, новый и свежий спортивный костюм фирмы «Ади-Дас» взамен тех обветшалых лохмотьев, в которых он ходил последние несколько лет. Великолепное розовое вино из местного сорта сказочного винограда произвело естественное и расслабляющее действие на Яна Шустеровича – он, проникнувшись полным доверием к Морозову, во всех деталях рассказал ему горькую историю своей жизни, которая, как он был уверен, вот-вот должна была закончиться под залпом из рогаток «поролоновых» Бесов. Саша очень внимательно выслушал горькую исповедь Вальберга и после того, как тот замолчал, Саша налил и ему, и себе по полному бокалу вина, прокомментировав только что отзвучавший печальный рассказ, убежденным голосом:
   – Я помогу тебе, Ян найти твою дочь и жену! – с этими словами Александр Сергеевич вытащил из какого-то укромного закутка увесистый пергаментный свиток. – Развернув свиток перед Яном, Саша объяснил бывшему археологу:
   – Это карта так называемой империи Шагинь-Ку, как называет свое удельное княжество этот жалкий дегенерат, Нограсс Четырнадцатый. Я сейчас покажу и объясню тебе, Ян, где ты находишься и что тебе предпринять дальше, чтобы найти дочь и жену! Наше, вернее, теперь уже – твое Дупло находится на третьем Ярусе! – Саша вынул из кармана спортивно-военной камуфляжной куртки, в какую был обряжен, миниатюрный и очень практичный компас-перстень и объяснил Яну, как им пользоваться в сочетании с наглядной топографией карты.
   – Это – непростая карта, Ян Шустерович! – особо предупредил беглого раба Морозов: – Непростая по той причине, что сама та местность, куда ты попадешь в самом начале Праздничной Ночи – «топографически», скажем так, весьма сложна! И тебе нужно будет безошибочно сориентироваться в ее топографии и найти свой родной дом, замаскированный, условно говоря, под Пещеру, в которой живет кровожадный и ненасытный астральный людоед Хабаб! Чтобы тебе стало понятнее то, о чем я сейчас толкую, задам тебе один принципиальный вопрос, на который ты должен дать честный ответ! Ты готов меня выслушать и, главное, дать честный ответ?!
   – Мне, по-моему, больше ничего не остается, Александр Сергеевич! – самоиронично ухмыльнулся Вальберг.
   – Тогда слушай внимательно вопрос! – Морозов сделал специальную паузу, чтобы Вальберг осознал – насколько окажется важным этот вопрос.
   – Я весь – внимание, Александр Сергеевич!
   Вопрос, заданный Морозовым, оказался, действительно, очень простым, но, тем не менее, принципиально важным:
   – Вы помните свой домашний адрес, Ян Шустерович?!
   – Какой… адрес?! – голос Яна Шустеровича непроизвольно надломился и во всем теле профессора археологии поселилась внезапная предательская слабость, а в глазах родилось умоляющее выражение, но этого, естественно, он видеть не мог.
   Зато это хорошо увидел и правильно оценил Александр Сергеевич Морозов, моментально перестроившийся и решивший действовать в более щадящем режиме:
   – Ян Шустерович, главное – успокойтесь и возьмите себя в руки, как вы это делали всегда перед началом важнейших раскопок своей жизни! Я задам, волнующий меня, вопрос в несколько ином ключе, но постарайтесь воспринять основной смысл, заложенный в этот вопрос, как можно уравновешеннее и хладнокровнее, или, другими словами – по-мужски!
   Представьте, что вы находитесь на научном симпозиуме и у вас стихийно возникла оживленная дискуссия с одним из ваших зарубежных коллег. И, вот один из этих самых ваших зарубежных оппонентов задает вам неожиданный вопрос, который, с его точки зрения, может повергнуть вас в душевный коллапс. Но вы знаете об этом и давно уже приготовили контрответ, полностью нейтрализующий самый больной и провокационный вопрос. Можете вы представить такую ситуацию?!
   – Могу, Александр Сергеевич! – немного подумав, уверенно ответил Ян Шустерович, для вящей убедительности даже кивнув головой. – Я представил себе Мосул – июльская ночь полнолуния и… ту красавицу-американку польского происхождения на берегу Тигра…
   – Вы хорошо помните, что произошло с вами и вашей семьей ровно восемь лет назад в такую же новогоднюю Ночь?! Раз вы во всех деталях помните ту далекую июльскую ночь полнолуния в Ираке и, как-то связываете события той ночи с, обрушившимися на вас впоследствии бедствиями, то, следовательно, последнюю свою ночь на Земле вы должны помнить во всех необходимых деталях?!
   – Я помню, что было очень страшно и, в высшей степени, непонятно! – медленно процедил Вальберг, устремив задумчивый взгляд в прошлое восьмилетней давности. – Я родился в этом старом уютном двухэтажном доме, построенном в конце сороковых японскими военнопленными – в переулке им Валентина Плеханова. Эта квартирка, доставшаяся мне от родителей, всегда казалась мне моим маленьким Раем на Земле. Но, в этот мой маленький Рай по неизвестным причинам ворвался самый настоящий Ад! Как будто я попал в кошмарный сон наяву, Александр Сергеевич! Скажите мне, умоляю вас – вы что-то знаете особенное про ту страшную Новогоднюю ночь восьмилетней давности?!
   – Мне нужно было узнать от вас, Ян Шустерович, прежде всего, только одно – помните ли вы ваш «родной дом», адрес этого вашего «родного дома»?! И прозвучавший ответ меня вполне удовлетворил! У вас есть реальный шанс найти жену и дочь, и вместе с ними вернуться в ваш, как вы только что его охарактеризовали, «маленький Рай на Земле»! Все эти годы плена в Зазеркалье вы, скорее всего, ни на минуту не забывали о своих жене и дочери?!
   – Любовь и тоска по своей семье – два этих основных превалирующих чувства не давали мне окончательно «остекленеть» за все годы плена, Александр Сергеевич!
   – Запомните главное, Ян Шустерович – ваш родной дом, ваш «маленький рай на Земле» искусно спрятан недалеко от этого дупла, внутри которого мы с вами сейчас и находимся. Весь переулок Плеханова своей невидимой стороной выходит в Заколдованный Лес и, если вы сумеете найти этот переулок в течении нескольких часов Праздничной Ночи, тогда вы спасете и себя, и свою семью! Больше я вам пока ничего определенного сказать не могу, а лишь только одно – когда наступит Праздничная Ночь вы невольно, слово в слово, вспомните весь наш сегодняшний разговор, и он представится вам в, совершенно новом, практически ценном, свете и, надеюсь, вы сумеете правильно сориентироваться, чтобы попасть в родной подъезд, не перепутав его с другим – «чужим подъездом»!
   Так уж получилось в результате маловероятного стечения определенных обстоятельств, что в тот роковой миг, когда часовая, минутная и секундная стрелки на циферблате времени слились в одну вертикальную черту, в этом самом привычном земном времени образовалась дыра глубиной в «целую вечность» и из этой «дыры» в вашу квартирку, в ваш «маленький Рай на Земле» совершенно случайно попал Свирепый Астральный Хищник и утащил вас всех за собой в свой Ужасный Мир, а временная, равно, как и пространственная дыра за вами сразу захлопнулась и никто ничего не понял из людей, оставшихся на Земле. Прошло восемь лет и приближается очередная Праздничная Ночь, и так уж получилось, что лично у вас появился теоретический шанс попасть обратно в свою квартирку в двухэтажном доме, и, если вы туда попадете, то только от вашей смекалки, мужества, хладнокровия и практической сметки будет зависеть – сумеете вы одержать реванш над тем самым Асральным Хищником или не сможете…
   – Я изменил своей жене, Каролине в Ираке и за эту измену Боги и покарали меня, Александр Сергеевич! – горестно воскликнул Вальберг, обхватив виски ладонями и непонятно было, воспринял он ту информацию, что так доходчиво донес до него Сказочник, или же пропустил мимо ушей. – И… В, общем, мне кажется, что я расхлебываю сейчас «далеко идущие последствия» той супружеской измены!…
   – Еще все поправимо, Ян Шустерович! – уверил его Морозов. – Вы же не «остекленели», а остались «живым», «любящим» человеком!
   Ян Шустерович не нашелся, чтобы ему можно было ответить на слова профессора Морозова.
   А сам Морозов поднялся из-за импровизированного стола, за которым происходил этот жизненно важный разговор, сходил куда-то в дальний угол Дупла и притащил оттуда большой кожаный мешок, высыпав его содержимое к ногам Яна Шустеровича. После чего, по очереди беря в руки каждый предмет, вывалившийся из мешка, подробно объяснял Вальбергу его конкретное предназначение: новогодний маскировочный костюм, призванный обмануть бдительных Вдов, немного местных денег, арбалет с десятком стрел, нож, подробную карту Третьего Яруса и дал следующую инструкцию, которой порекомендовал неукоснительно следовать:
   – Дождись начала Праздника, переоденься в костюм Вдовы и в разгар праздничной ночи по распустившимся Золотым Лианам ты, возможно, сумеешь подняться на Четвертый Ярус. Шанс у тебя только один – Золотые Лианы в Праздничную ночь, которые приведут тебя на Четвертый Ярус, где ты обязательно встретишься или со Следопытами, или с бойцами ЛАБП! Они тебе помогут в твоих поисках Жены и дочери! И, если все будет нормально, то все втроем вы скоро вернетесь к себе домой – в квартирку двухподъездного двухэтажного жилого дома в тихом тенистом переулке им Валентина Плеханова! Главное – не падай духом, Ян! Ты, просто, не знаешь – кем сейчас стала твоя красаквица-дочь! Она поможет тебе, потому что любит своего родного отца, Ян!
   Оставшиеся пять ночей до Праздника ни в коем случае не покидай Дупла, это – верная смерть. У Вдов обоняние не хуже, чем у виноградных лисиц, мужиков они в плен не берут – сразу убивают. Может, среди них и, вправду «тусуется» твоя жена, Каролина, но легче тебе от этого не станет, если попадешь в лапы к этим тварям!
   Рядом протекает речка, за водой ходи туда только на рассвете – все Вдовы на рассвете спят, орехи и виноград есть можешь смело – в эту пору они не ядовитые. Их полно растет прямо рядом со входом в Дупло! – он указал рукой в сторону выхода из Дупла, за которым росли во множестве, невидимые в эти минуты ночной темноты, странные красивые деревья, чьи тонкие ветви едва не ломались под тяжестью черно-синих виноградных кистей и продолговатых орехов в чешуйчатой золотистой скорлупе, каждый из которых достигал величины в голову месячного жеребенка. – Это все, что я могу сделать для тебя, Ян. Ты, конечно, смелый человек, я бы даже сказал – безумно смелый, и за это тебе хвала и честь, и лично от себя я желаю тебе удачи! – он протянул Яну руку, и Ян крепко пожал ее, понимая, однако, что Александр Сергеевич по какой-то причине покидает его и с этой минуты он предоставлен исключительно самому себе в Империи Шагин-Ку – одном из многочисленных тупиков Диких территорий Сказочной Руси.
   – Послушайте, Александр Сергеевич! – едва ли не взмолился, в буквальном смысле этого выражения, Вальберг,
   – Я – весь внимание, Ян Шустерович!
   – Вы можете сказать мне – кто вы такой, на самом деле?! И, что, все-таки, произошло со мной и с моей семьей восемь лет назад и при чем здесь моя командировка в Ирак и – моя измена жена с той американкой?! – он судорожно глотнул воздуха и, сам не зная, зачем, добавил: – Ангелина Поярски была очень хороша собой… Вы, даже, и представить себе не можете – насколько она была хороша, Александр Сергеевич…
   – Ангелина Поярски, это – та самая ваша научная оппонентка из США?! Я правильно вас понял, Ян Шустерович?!
   – Да, правильно… Но в ней не было ничего порочного и то, что произошло между нами, скорее всего, явилось полной загадкой и для самой Ангелины! У нее в Вашингтоне был жених, про которого она мне много рассказывала и которого она, вроде как лбюбила больше жизни!
   – Это – ненужная лирика, Ян Шустерович, а у меня на лирику нет времени! Давайте я вам коротко и ясно отвечу на ваши вопросы: кто я такой и что с вами, все-таки, случилочь?! Тем более мне будетлегко сделать это по той причине, что вы – профессиональный археолог и воображение у вас достаточно богато развито! Все талантливые историки, на мой взгляд способны оживлять прошлое и отождествляют это ожившее прошлое с самими собой!
   Так вот, Ян Шустерович – вы восемь лет назад случайно столкнулись не с тем далеким прошлым, которое оживало лишь в вашем воображении, а вы, сами того не желая, потревожили прошлое, которое «ожило» «само по себе»! Это произошло в Междуречье Тигра и Евфрата на «заповедном» участке территории «колыбели Человеческой Цивилизации». Вам «повезло», как никому другому – вы нашли и привезли домой, в Советский Союз один уникальный артефакт. Вся беда, что привезли вы его, Ян Шустерович не из Ирака, а – из Древнего Шумера! И, если быть более точным, эту статуэтку, которую в своем каталоге вы условно обозначили «Лайком Мак-Майером», вы обнаружили на «запретной» территории «мифологического заповедника», в чьи пределы вам каким-то невероятным образом удалось угодить! Я опускаю детали, хотя вы и без меня прекрасно знаете, что расскопали вы своего «Лайка Мк-Майера» не в одиночестве, а – в компании с красавицей-американкой.
   Домой вы привезли не неодушевленный скульптурный артефакт, вы привезли «куколку» – из, никогда не существовавшего пространства и времени! Вам, Ян Шустерович выпал «счастливый» лотерейный билет – в соотношении: один на триллиард! В вашей «куколке», когда вы решили ее поставить под вашу семейную новогоднюю елку, «ожила» и бурно начала развиваться «бабочка», «выпорхнувшая» из «куколки» в ноль часов, ноль минут и ноль секунд местного времени! «Бабочкой» оказался свирепый хищник из Астрального Мира Космогонических Легенд Древнего Шумера! Он утащил вас, ЯнШустерович, вашу жену и вашу дочь за собой – в свой мир, где вы ему были очень нужны! Но он не «захлопнул» окончательно за собой дверь, чтобы всегда иметь возможность вернуться за новыми партиями живых, во плоти и крови, людей.
   Но могу вас успокоить, Ян Шустерович – не вы один виноваты в той невозможной катастрофе, что пооизошла с вашей семьей и с вами – ваш «Лайк Мак-Майер» никогда бы не «ожил», если бы в вашем городе, как и во всей в вашей стране не создались благоприятные условия, при которых возможны подобные уникальные метаморфозы!
   – Простите, Александр Сергеевич, что я перебиваю вас! – прервал Морозова на полуслове несчастный археолог. – Но почему вы говорите мне – «ваш город» и «ваша страна»?! Разве вы сами не из нашего города, Рабаула и – не из нашей великой страны?!
   – Еще несколько часов назад, уважаемый Ян Шустерович, я ничуть не сомневался в том, что родился в Рабауле и всю жизнь прожил в нем, но происшедшая катстрофическая метаморфоза коснулась и меня – совсем недавно мне объяснили, что я – Сказочник!
   – Простите, а кто это вам объяснил?! И, какой смысл вы сами вкладываете вот в это ваше звание или должность, под названием «Сказочник»?!
   – В Мире Древних Легенд, существующем независимо от нашего Человеческого Мира имеются свои четкие представления о том, как должна быть устроена Вселенная во всех ее взаимофункционирующих ипостасях. И, скажем так, субъективные «носители» этих самых представлений «связались» со мной и объяснили, что я являюсь профессиональным Сказочником или – связующим звеном между «существующим» миром реальных земных категорий и «несуществующим» «миром сказок, легенд и мифов». «Сказка» и «Явь» должны существовать параллельно и, никоим боком не «взаимопроникать» «друг в друга», как это начало происходить в Рабауле еще несколько лет назад. Мне объяснили, Ян Шустерович, что я родился Сказочником и эта способность передалась мне генетическим путоем от моего далекого предка – первого Сказочника человеческой цивилизации. Сказочники всегда жили на границе двух миров – «Сказки» и «Яви», и их основной, так сказать, «генетической» обязанностью во все времена являлось внимательное неусыпное отслеживание тех таинственных дестабилизационных процессов, которые могли бы привести к «вторжению» Сказки, как правило, Страшной Сказки – в поступательное развитие Человеческого Общества по «эту сторону» Вселенной. В противном случае, смешавшись между собой Сказка и Явь, обе погибнут – Явь погибнет вместе со всем Человечеством, а Сказки «сгинут» вместе со всеми своими «Персонажами»! Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать, уважаемый Ян Шустерович!
   – А-а…?
   – Да-да, я еще добавлю и уточню, чтобы вам сделалось еще понятней. Я «связался» сразу же после того, как вновь осознал самого себя в своем основном космогоническом предназначении, с соответствующими, назову их так, «правоохранительными структурами», которые способны эффективно ликвидировать возникшую пролему, угрожающую, как Сказке, так и Яви! Нам с вами, Ян Шустерович осталось лишь надеяться, что Они успеют вовремя! И я тогда благополучно вернусь в свой родной университет, а вы вернетесь к себе домой, в переулок Плеханова, где вас уже будут поджидать за праздничным столом жена и дочь!
   – Вы думаете, что у Них, у этих «правоохранительных структур» все получится, как надо и весь этот кошмарный бред вокруг меня прекратится, словно бы его никогда и не было?!
   – Надеюсь на это, Ян Шустерович! – горячо и искренне попытался заверить Вальберга Сказочник, но тут же вынужден был уточнить: – Если, конечно, наш Математик опять чего-нибудь не «отмочит»!!!
   – Какой Математик?! – оторопело спросил Вальберг.
   – Не берите в голову, Ян Шустерович! Все будет хорошо! Мне, честное слово, пора! – и он протянул руку для прощального рукопожатия, впрочем, не применув добавить: – До встречи в нашем родном Рабауле, Ян Шустерович!
   Через секунду после рукопожатия, Александр Сергеевич загадочно улыбнулся Яну Шустеровичу и бесшумно покинул уютное Дупло, растворившись в густом подлеске царства деревьев-великанов, в одном из которых и выдолбил когда-то много лет назад спасительное Дупло гигантский вуалехвостый дятел.
   А Ян Шустерович Вальберг остался один на один с густым таинственным Лесом Вдов, испытывая гамму причудливых ощущений, состоявших из тесно переплетенных между собой: распирающей все его существо радости первооткрывателя нового мира и освобождения от ненавистного плена и – почти детского страха перед невидимыми смертельными опасностями, притаившимися со всех сторон.
   Он не удержался и сорвал висевшую совсем рядом со входом в Дупло соблазнительно выглядевшую виноградную кисть. Не успев по достоинству оценить вкусовые качества черно-синих виноградин, не уступавших в размере земным абрикосам, Ян Шустерович услышал совсем рядом, где-то в нескольких метрах за непроницаемой стеной виноградно-ореховых зарослей, бешеный барабанный бой и моментально догадавшись, что это вышли на охоту знаменитые зайцы-барабанщики, юркнул обратно в глубь прохладного ароматного полумрака спасительного Дупла, где почти безвылазно провел около пяти суток.
   Сейчас он с нетерпением ожидал наступления Праздничной Ночи, чтобы начать осуществлять четко, ясно и понятно объясненный ему Сказочником, Александром Сергеевичем Морозовым план спасения…

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

   В генеральском кабинете-салоне служебного «Ту-154 М», принадлежавшего Директору ФСБ Российской Федерации, горел неяркий желтоватый свет, позволявший внимательно изучать напечатанные двенадцатым шрифтом документы пожилому генералу. Неприятное лицо генерала выглядело одутловатым и имело нездоровый буроватый оттенок. Старомодные очки в роговой оправе делали генерала немного похожим на доброго или – неосознанно старавшегося выглядеть добрым, врача-педиатра, не решающегося после долгих недомолвок сказать молодым родителям, что их младенец болен врожденным сифилисом. Но по одной большой звезде на каждом из погонов мгновенно рассеивали подобное обманчивое впечатление и любому самому недогадливому наблюдателю сразу стало бы ясно, что генерал-армии никакого отношения к педиатрии иметь не может, разве что – к врожденному или, что было бы еще хуже, каким-то там боком, к свежеприобретенному сифилису. Генерал-армии, читавший секретные документы в летевшем «Ту-154 М», имел смешную фамилию: Курдюкин, но занимал совершенно не смешную должность первого заместителя Директора ФСБ. А особенно не смешно было генералу Курдюкину в эти последние часы, собиравшегося очутиться на свалке прошлых времен, года. Само по себе раздражало то обстоятельство, что он очутился за три с половиной тысячи километров от семейного новогоднего стола, ну и плюс к этому совсем-совсем не веселило генерала ФСБ содержание изучаемых секретных документов.
   – «Наколбасили» же черти! – неизвестно кого имея ввиду невнятно пробормотал генерал-армии Курдюкин, откладывая на рабочий столик последний прочитанный листок. Примерно с минуту он сидел, расслабленно откинувшись на спинку мягкого кресла и прикрыв глаза веками, проигрывал варианты возможного развития событий на предстоящую Новогоднюю ночь в городе Рабауле – далеком областном центре огромной страны, где, примерно, через полтора часа должен был совершить посадку самолет Курдюкина.
   Генерал нажал небольшую черную кнопку, вдавленную в угол полированного столика, и нетерпеливо посмотрел на входную дверь. Дверь неслышно открылась через четыре секунды после звонка, и в салон вошел всегда свежий и подтянутый Герой России генерал-лейтенант Панцырев – начальник сверхсекретного подотдела ФСБ «Стикс-2». В глубине души Курдюкин побаивался Панцырева, представлявшегося ему таким же загадочным и опасным, как и возглавляемый им сверхсекретный подотдел.
   – Прошу вас, Сергей Семенович! – гостеприимно указал генерал-армии вошедшему рукой на пустующее кресло напротив.
   Когда легендарный генерал Панцырев удобно устроился в кресле и изобразил на лице максимум внимания, Курдюкин снял очки и, устало прищурив глаза на Панцырева, спросил:
   – Вы мне все будете рассказывать честно и без утайки, Сергей Семенович, безо всяких там чисто «стиксовских» многозначительных недоговорок и пугающих намеков?
   – «Стиксовские недоговорки и пугающие намеки» – это всего лишь крылатая фраза, без каких-либо мучительных умственных потугов только что рожденная в вашей голове, товарищ генерал-армии! – с легкой полуулыбкой отчеканил умный, язвительный, бесстрашный и ироничный генерал-лейтенант Панцырев, но заметив, как нервно поморщился генерал-армии Курдюкин, поспешил продолжить: – Я никогда ничего не утаиваю от старших по званию, Николай Витальевич, поэтому сразу скажу, что пока операция «Мертвый Дед-Мороз» развивается по «заранее намеченному плану» и ничего непредвиденного случиться не должно, во всяком случае – в ближайшие два часа.
   – Это как это?! – более чем недоуменно спросил Курдюкин, опять нацепив на нос очки и впившись в лицо собеседника острым подозрительным взглядом. – И шутить со мной тоже не нужно, Сережа – не до шуток сейчас, совсем не до шуток! Сразу давай договоримся!
   – Извините, товарищ генерал-армии, я и не думал вас обидеть! Я хотел просто подчеркнуть, что два часа в чисто «стиксовском» измерении – громадный срок, в течение которого может произойти, как много хорошего, так и много плохого. Через полтора часа со мной выйдет на связь полковник Стрельцов, вполне, как мне кажется, контролирующий ситуацию в Рабауле. И через полтора часа я точно буду знать о степени грозящей нам опасности, и о том, по большому счету, существует ли такая опасность на самом деле?
   – В таком случае, как вы можете объяснить ту настойчивость, с которой потребовал Плейтис моего обязательного присутствия здесь в этом Рабауле на Новогоднюю Ночь?
   – Между нами говоря, Николай Витальевич, – смело ответил Панцырев, – у Плейтиса до сих пор пляшут нервы при одном лишь упоминании слова «Рабаул», хотя прошло уже четыре года с той достопамятной ночи, когда в небе над этим многострадальным городом появился Стрэнг…
   – Стоп, стоп, стоп!!! – едва ли не сорвался на крик Курдюкин, как и большинство высших чинов ФСБ страны до сих пор вздрагивавший при одном только упоминании о Черной Шали. – Не будем отвлекаться – давайте по существу! То есть – по порядку! Расскажите: с чего началась вся эта чертовщина, и чем она, по вашим самым пессимистичным прогнозам, может закончиться?!
   Панцырев, прежде чем начать подробно отвечать на вопрос генерала-армии, задумчиво посмотрел в темный иллюминатор и, словно подчерпнув, в проносившейся там со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час, промозглой тьме, силы, необходимые для правдивого полноценного рассказа, начал:
   – Десять лет назад в городе было принято окончательное решение о прекращении дальнейшего финансирования строительства микрорайона «номер четыре», впоследствии получившего среди городских жителей популярное название: «Лабиринт Замороженных Строек».
   Это, на первый взгляд, достаточно ординарное событие, по неизвестным причинам породило в Кулибашево (так раньше назывался Рабаул) источник постоянного выброса мощной инфернальной энергии, чье действие с самого начала своего существования повлекло возникновение массы паранормальных случаев и ситуаций, первые годы происходивших совершенно незаметно и порождавших огромное количество нелепых городских слухов. Среди всего этого многообразия слухов, в связи со сложившейся на сегодняшний день, ситуацией, аналитический отдел нашей организации четко идентифицировал и подробно исследовал один несчастный случай, происшедший восемь лет назад. Речь идет о необъяснимом исчезновении профессора востоковедения местного университета, некоего Вальберга Яна Шустеровича и его семьи, состоявшей из жены, Вальберг Каролины Карловны и их единственной девятнадцатилетней дочери, Вальберг Снежаны Яновны. Следствием еще в свое время достоверно было установлено, что Новый Год семья Вальбергов встречала у себя на квартире в составе трех человек и никого из посторонних за праздничный стол они не приглашали. Глава семьи, Ян Шустерович, как раз вернулся накануне из международной археологической экспедиции в дружественный Ирак, где в составе делегации исследователей-востоковедов из разных стран мира, провел две недели.
   Второго января Ян Шустерович должен был выйти на работу, но не вышел, что и явилось причиной для возникновения беспокойства у его коллег по кафедре.
   Когда вскрыли двери квартиры Вальбергов, внутри никого не оказалось. Никого и ничего – никаких следов насилия, вооруженного грабежа или поспешного бегства. Но люди бесследно исчезли и их никто больше никогда не видел! – Панцырев умолк и налил себе минеральной воды из стоявшей на столике полуторалитровой пластиковой бутылки.
   – Возможно – крупные несанкционированные долги самого Вальберга?! – предположил Курдюкин первое, что «пришло ему на ум», пока Панцырев жадно, с громким бульканьем, глотал холодную минеральную воду.
   – Нет, нет! – отставляя в сторону опустевший бокал, сказал Панцырев. – Какие могут быть «крупные несанкционированные долги» у ученого-«бессеребренника», да и сам Вальберг пользовался репутацией человека кристальной честности, принципиально не способного на какие-либо, хоть мало-мальские, авантюрные выходки. Говорят, что его жена, а особенно дочь, были очень хороши собой… Но, несмотря на весь трагизм истории семьи Вальбергов, само по себе их исчезновение представляло не более, чем частный случай, и с точки зрения оперативных стратегических исследований «Стикса» не могло представлять особого интереса. Но дело оказалось в том, что ровно через год – на следующую Новогоднюю ночь в городе без вести пропало шестьдесят семь человек… – Сергей Семенович прервался на секунду, увидев выражение недоверия на лице генерала Курдюкина, и поэтому вынужден был уточнить: – Эти цифры стали известны всего три месяца назад благодаря кропотливой работе сотрудников «Стикса-2»! За восемь лет в новогодние ночи Рабаул потерял тысячу четыреста тридцать своих жителей и это только – официальные данные. Бомжи, люмпены, полу-деклассированные элементы, естественно, не могли учитываться…
   Остальное вы знаете, товарищ генерал-армии.
   – Что вы имеете ввиду?!
   – Ну-у-у… Я имею ввиду методики и технологии установления рабочих и предупредительных контактов с параллельными и подпараллельными мирами, любезно предоставленные нам нашими коллегами из Мира Алялватаска десять месяцев назад. Этими, во всех отношениях, уникальными технологиями в полной мере владеет только «Стикс-2» или, другими словами, только – Россия! – генерал-лейтенант Панцырев хотел бы еще кое-что добавить, но решил пока этого не делать, справедливо полагая, что Курдюкин не заслуживает высочайшей степени откровенности со стороны командира Небесной Когорты из Воинства Архистратига.
   – Хотелось бы в это верить! – как-то двусмысленно произнес Курдюкин и, в свою очередь, выпив минеральной воды, спросил: – А что значит – предупредительные контакты?
   – Возможность заранее просчитать степень потенциальной опасности, исходящую от той или иной Параллели, как это произошло сейчас с Параллелью, условно наименованной: «Мир новогодних сюрпризов».
   – И какова все-таки степень потенциальной опасности, исходящей от «Мира новогодних сюрпризов»?! – генерал-армии и сам не заметил, как оказался вовлеченным в, по-настоящему, безумный разговор, изобилующий совершенно фантастической терминологией.
   – Огромная! – с каким-то мрачным вызовом, ожидавшим его в Рабауле неведомым опасностям, произнес Панцырев.
   – А – точнее?
   – «Стикс-2» получил официальное предупреждение от Разведки Унгардов о возможном готовящемся широкомасштабном нападении на «Параллель «Х-40» так называемого Кочевого Конгломерата Пайкидов. Слово «Пайкиды» в переводе на русский язык означают: «оборотни». Они необычайно коварны и в высшей степени опасны и если Кочевой Конгломерат Пайкидов и «Мир Новогодних Сюрпризов» полностью тождественны между собой, то тогда нас, товарищ генерал-армии ждут серьезные испытания. Пайкидов, насколько я понял, боятся даже Верховные Унгарды. Вернее, не боятся – Унгарды ничего и никого не боятся, а, как бы это выразиться, поточнее – не любят иметь с ними дело. Пайкиды в своих основных поведенческих инстинктах интуитивно придерживаются чрезвычайно противоречивой логики, вследствие чего практически невозможно точно прогнозировать тактику и стратегию их агрессии. Жители Алялватаски несколько раз имели дело с Пайкидами и знают о их возможностях не по наслышке.
   В общем, я предлагаю: не гадать на кофейной гуще, а дождаться нашего благополучного приземления и – подробного доклада полковника Стрельцова.
   – Полностью согласен с тобою, Сергей Семенович! Тем более что, когда бы я не вступал с тобой в служебный разговор, мне постоянно кажется, что я начинаю сходить с ума! Хотя, вполне допускаю, что дело не в тебе одном… – и генерал умолк, мрачно о чем-то задумавшись.
   – А в ком еще, товарищ генерал-армии?! – не мог сдержаться и не спросить заинтригованный Панцырев.
   – В этих самых местах когда-то воевал мой родной прадед – в «гражданскую»!.. И, вот, видишь, как вдруг все странно совпало и повернулось, спустя восемьдесят лет! … – он сделал небольшую паузу, вхолостую несколько раз открыв и закрыв рот, словно бы не решаясь сказать вслух какую-то информацию, но, просчитав, в конце концов, что утаивать от Панцырева то, что его страшно начало мучать некоторое время назад, было бы неправильно, Курдюкин наконец-то «выдал»: – У меня такое ощущение, Сережа, что я лечу не куда-нибудь, а прямиком – в далекий тысяча девятьсот восемнадцатый год! И меня это пугает! Сильно пугает!
   Панцырев задумчиво посмотрел на генерала-армии, но никак не прокомментировал его сообщение, хотя мог бы легко и красноречиво это сделать, поставив Курдюкина в полный логический тупик. Панцырев был хорошо осведомлен о «подвигах» прадеда нынешнего первого заместителя Директора ФСБ, но не счел нужным озвучивать эти щекотливые (мягко говоря) исторические факты. Командир «Стикса-2» знал точно только одно: перед самым приземлением в аэропорту Рабаула картина происходящего в его голове прояснится во всех своих самых мельчайших и запутанных деталях, и он точно будет знать, что ему нужно будет предпринять для победы – мозг Сергея Семеновича стремительно накачивался необходимой информацией на ментальном уровне из самого надежного источника в мире, до возможностей которого было далеко даже Верховным Унгардам…
   А между тем, настроение генерала-армии Курдюкина продолжало стремительно падать и это неудержимое падение заметно отразилось на внешнем облике первого заместителя Директора ФСБ – лицо его сильно постарело, покрывшись дополнительной порцией глубоких извилистых морщин, неизвестно откуда-то взявшихся, сделалось абсолютно несчастным, полностью растерянным и отрешенным.
   Прямым следствием ураганного душевного кризиса Николая Витальевича явилось появление на его рабочем столе спасительной бутылки, до самого горлышка наполненной золотистым «Хеннеси» десятилетней выдержки. Само собой, что тут же оказалось и блюдце с ломтями красной рыбы, и пара бокалов.
   Генерал Панцырев вежливо, но решительно отказался выпить с Курдюкиным «за «уходящий»…», сославшись на то весомое обстоятельство, что лично ему, Панцыреву необходимо в эти последние часы Старого года оставаться трезвым, как «стеклышко». Курдюкин понял Панцырева и ничуть не обиделся, лично раскупорив бутылку и наполнив себе бокал до самых краев, который и осушил тремя огромными жадными булькающими глотками. Торопливо зажевал куском «чавыча» и, не теряя времени, выпил, тоже, залпом еще один бокал, закусив его опять же жирнейшим куском «чавыча» («королевского лосося»).
   После второго бокала Курдюкина вроде бы немного «отпустило», во всяком случае – чисто внешне. Он расслабленно откинулся на спинку кресла и, совсем не обращая внимания на сидевшего напротив мрачно задумчивого молчаливого Панцырева, пробормотал себе под нос что-то типа: «Где наша не пропадала – х…й с ними со всеми!» и «отрубился» – лететь еще оставалось чуть больше часа. Панцырев тихонько встал из-за стола и неслышно покинул кабинет-салон генерала-армии, надеясь, что тот успеет проспаться до момента посадки лайнера в аэропорту города Рабаула.
   Час с «небольшим» пролетел незаметно. Курдюкин очнулся за пять минут до посадки и легко успел «хлебнуть» еще один бокал, совсем не подозревая о том, что вместе с коньяком в него «вливалась» «забубенная» махрово-уголовная душа его родного прадеда-чекиста по отцовской линии…
   Нужно сказать, что в аэропорту, прямо у трапа, прибывший из Москвы «спецрейс» встречало все местное краевое и городское руководство: глава краевой администрации, высокий плотный, буро-красно-широколицый, как и подобало выглядеть чиновникам его административного ранга и соответствующего «калибра», губернатор Хурумов, начальник краевого ФСБ, генерал-майор Ревякин, начальник городского отдела ФСБ, полковник Галка, начальник краевого УВД, генерал-майор Локосомов, начальник краевого МЧС, генерал-майор Горехватов, военный комендант города, полковник Ковалев и группа других, менее ответственных товарищей. Городскую мэрию представлял первый заместитель, отсутствовавшего мэра, Одинцова, этнический барабинский татарин, Муртаза Жапиев, совсем недавно назначенный на эту ответственную должность.
   На вопрос Хурумова, заданный Жапиеву: «Где мэр и почему он посчитал ниже для своего достоинства прибыть в аэропорт лично, чтобы встретить Первого Заместителя Директора ФСБ?!», Жапиев объяснил, что мэр Одинцов просил его заранее извинить, если вдруг кто-то из прибывших высокопоставленных столичных гостей обратит внимание на отсутствие среди встречающих мэра Рабаула, так как ему, как главе городской администрации необходимо в эти минуты обязательно присутствовать на территории Сказочного Новогоднего Городка, и, что в двух местах одновременно он присутствовать не может, при всем его желании и при всем том глубоком уважении которое он испытывает лично к губернатору Балвалайского края, Хурумову!
   И Андрей Витальевич оказался прав – никто из прилетевших московских гостей не поинтересовался присутствием или, там, отсутствием, среди встречающих, такой «важной городской шишки», какой являлся мэр Рабаула. И губернатор Хурумов сразу забыл про «выскочку-мэра», которого он всегда интуитивно недолюбливал и при любой возможности старался делать ему различные служебные «подножки» и «подлянки».
   Дело в том, что сошедший с трапа генерал-армии Курдюкин, никогда раньше не видевший губернатора Хурумова «вживую», почему-то невзлюбил главу администрации Балвалайского края с первого взгляда. Не обратив внимания на протянутую ему губернатором правую руку, первый заместитель Директора ФСБ с ходу спросил Игната Пикатовича (так звали губернатора Хурумова):
   – Ну, докладывай, губернатор: как ты докатился до жизни такой?! Если объяснишь мне доходчиво и ясно, а главное, честно, почему, вдруг, сам я, бросив в Москве любимую семью, должен был примчаться, «сломя голову» в главный город твоего края?! Ты же ответственность несешь самую большую, как самый большой начальник Балвалайского края за то, что «срач» в этом твоем Рабауле до сих пор не «разгребли»!!! А «срач» такой стоит, что смрадом на всю Россию веет, Хурум-мов!!! – Курдюкин орал так, что слюна вперемежку с коньяком летела прямо в широкощекое, сразу сильно побледневшее, лицо краевого губернатора.
   Густой коньячный выхлоп, щедро валивший из незакрывавшегося ни на мгновенье рта Курдюкина, перебил, кажется, даже характерный запах авиационного топлива на территории всего аэропорта. Грозный Хурумов втянул голову в плечи и лихорадочно стал соображать…, в общем – как ему спасти свою «губернаторскую шкуру» вместе с «губернаторской задницей». Хурумов успел собрать кое-какую информацию об этом Курдюкине, и задолго до прилета последнего знал, что человек этот не «подарочек» и «ухо» с ним нужно было «держать востро»! Но Хурумов знать не знал ничего и, естественно, знать не мог о прадеде генерала-армии, лютовавшем на территории Балвалайской губернии в годы гражданской войны, будучи сотрудником местного ВЧК и потому и догадываться не мог о степени той серьезной угрозы, какая нависла над его губернаторской головой в виде непредсказуемого и вспыльчивого, «страшного «во хмелю», только что прилетевшего важного московского генерала, на ментальном, никому невидимом уровне, неким непостижимым образом, начавшим ураганными темпами превращаться в своего бешеного прадеда-чекиста…
   Лишь один человек из состава только что прилетевшей делегации высокопоставленных офицеров ФСБ, генерал-лейтенант Панцырев, в чьей голове автоматически включился канал ментальной связи с самим Архистратигом, начал в верном направлении «постигать» происходившие в Рабауле метаморфические процессы, глядя на них изнутри глазами самого Архистратига. Чтобы не отвлекаться и не слушать нецензурный «самодурный» «разнос», учиненный «пьяным в жопу» Курдюкиным губернатору Балвалайского края, Панцырев отошел на несколько шагов в сторону и полностью погрузился в состояние глубокой медитации, легко сумев войти в непосредственный информационный контакт с Командиром Небесной Когорты. Между ними состоялся следующий диалог:
   «Архистратиг: Ты хорошо слышишь меня Воин?! Ты узнал меня?!
   Панцырев: Да, конечно, Командор! Я ждал Вашего появления и уже начал тревожиться – не случилось ли с Вами какой беды?! Как видите, ситуация явно выходит из под всякого контроля, делаясь почти неуправляемой и смертельно опасной для многих жителей города! Я жду Ваших распоряжений!
   Архистратиг: Ты должен бросить этого пьяного дурака Курдюкина и немедленно мчаться на территорию Большой Биры, чтобы присоединиться к Подразделению Небесной Когорты во главе с полковником Стрельцовым! Они вот-вот начнут подниматься на Ветви Большого Хоумаха, поддавшись коварному замыслу Врага и могут без тебя погибнуть – все до единого! До начала Активации Большого Хоумаха остался еще час – в течение часа ты должен оказаться там! Запомни самое главное, Воин – в самый тяжелый момент, когда вам всем будет отчетливо казаться, что приходит конец и многочисленные враги одолевают вас, обязательно зазвонит колокол – настоящий Колокол Небесного Храма, в который будет бить в набат Герой-Звонарь, Никита-Гоэй. Твой отряд должен будет пробиваться по направлению к источнику этого колокольного звона, никуда не сворачивая. К тому моменту Активация Большого Хоумаха будет уже в самом разгаре, и поэтому пространство и время претерпят кардинальные изменения – ты со своими бойцами окажешься на стыке сразу нескольких миров, но запомни – колокольный звон будет самым настоящим, отгоняющим от себя во все стороны, атакующие черные волны безвременья и безграничной пустоты! Этот звон – наш единственный шанс на спасение, Воин!…

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

   – О, Боже – какая прелесть! – воскликнула Снежана, когда, так же крепко держа под руку Славика, они вышли на ресторанное крыльцо и невольно замерли на месте, зачарованные феерическим зрелищем настоящего сказочного снегопада, бесшумно валившегося из темноты неба совершенно отвесно, в условиях относительного тепла, и полного безветрия.
   – Этот снегопад я заказал в честь нашего знакомства! – уверенно заявил Слава.
   – Да ты что?! – весело рассмеялась Снежана, привлекая удивительно чистым звонким смехом внимание вышедших подышать свежим воздухом посетителей «Зодиака», а также – нескольких милиционеров, и людей в камуфляжной форме, вооруженных короткоствольными десантными автоматами.
   Автоматы как-то не сразу бросились в глаза подвыпившему Богатурову, а когда он их заметил, то, как говорится, «глазам своим не поверил» и даже протяжно присвистнул.
   – В чем дело?! – обеспокоенно спросила Снежана.
   – Посмотри вон туда – вдаль, в сторону Цыганской Слободы! – Слава совсем забыл о милиционерах и автоматчиках, вновь увидев ненавистное ему праздничное зарево в небе над немецким Сказочным Городком. – Ты даже не представляешь, насколько я счастлив, что пришел именно сюда, где встретил тебя, а не побежал вслед за половиной города на это «сатанинское шоу»! – он почувствовал, как неожиданно напряглась Снежана при его словах.
   А вместе с нею напрягся, и он сам – на секунду, а может быть – на две, появился краешек источника отвратительного зарева – скопище ярко пульсирующих холодным изумрудным огнем сегментов. Они, правда, сразу исчезли за крышами высотных домов, загораживавших молодежный ресторан «Зодиак» от празднично освещенного участка неба над Сказочным Городком, но, тем не менее, у Снежаны помертвело лицо, и она прошептала:
   – Нет – только не это!
   – Нам далеко идти? – тактично стараясь ничего не замечать, индифферентно спросил Богатуров.
   – Минут десять-пятнадцать.
   – Тогда побежали отсюда быстрее! – они бегом сбежали по ступенькам крыльца и тесно прижимаясь друг к другу, быстро зашагали прямиком во мрак Проспекта Ашурбаннипала, провожаемые завистливыми взглядами милиционеров и автоматчиков в камуфляжной форме.
   – Везет же людям! – кивая вслед постепенно исчезающей в снежной пелене парочке, с громким вздохом произнес командир взвода спецназа городского отдела ФСБ, только что вступившего на боевое дежурство возле ресторана «Зодиак» согласно оперативному плану, имевшему кодовое наименование: «Мертвый Дед Мороз».
   – Да, да! – согласно закивали головами в заснеженных ушанках его подчиненные. – Красивая деваха! Настоящая королева! Не нам, не нам! И-э-э-х-х!… ……
   …Сказочная красавица Снежана и, с первого взгляда, влюбившийся в нее Слава Богатуров, не задерживаясь, шагали прочь от света и людей сквозь стену, отвесно валившегося с неба, снега, и Слава, одурманенный водкой, запахами хвойных духов Снежаны, ее необычайной красотой и перспективой возможной скорой физической близости с такой потрясающей красавицей, не сознавал пока, что идут они той самой дорогой, по которой он и пришел с таким огромным трудом в «Зодиак».
   Его новая удивительная знакомая что-то, не умолкая, говорила ему, но смысл произносимых слов не доходил до затуманенного сознания, воздействуя исключительно на эмоциональные сферы подсознания, вызывая полубессмысленную радостную эйфорию. Единственная более или менее четкая мысль, вызывавшая у Славы определенное беспокойство, стучала в голове в виде маленького упрямого дятла, морзянкой выстукивавшего один и тот же вопрос: «А не сильно ли я пьян?!». Смутно сознавал он также, что вела его Снежана, мертвой хваткой вцепившись ему в локоть и все время куда-то направляя – то вправо, то влево, то прямо, и без конца приговаривая: «Сейчас, Славик, сейчас уже скоро придем!»
   Было сыро, темно, холодно и как-то неуютно, сильно хотелось есть, несмотря на недавно проглоченные жирные эскалопы.
   – Водки бы выпить! – мечтательно, с пьяной непосредственностью, сказал он уже где-то в конце пути, когда из бесконечного заснеженного мрака начали маячить контуры каких-то высотных зданий, в чьих окнах, подчиняясь окраске штор, призывно мерцали уютные желтые, золотистые, красноватые, оранжевые и зеленовато-голубоватые огни.
   – Вот мы почти и дома! – услышал он радостный голос Снежаны.
   – А где это мы – где ты живешь? – с трудом ворочая сухим шершавым языком, спросил Слава.
   – В Замороженных Стройках! – с гордостью ответила она.
   – Где?!?!?!
   – Я же тебе всю дорогу только об этом и говорила, ты что – не слушал меня?!
   – Да ничего я не помню – развезло меня, черт его знает, от чего так сильно – сам не пойму! Вроде и поел хорошо и водки всего двести грамм выпил и… – он развел руками в стороны, наглядно изображая ту степень растерянности и непонимания, в которой находился.
   «Приплющило», в общем, Славика с такой силой, что он почти полностью потерял ориентацию в пространственно-временном континиуме и ему стало казаться, что он идет сейчас сквозь густой снегопад с Сарой Вундербух привычно «перепихнуться» к ней на квартиру. Но, к счастью, это состояние «ложной действительности» продолжалось у него не сильно долго… Потому что где-то близко-близко, совсем рядом блестели и сверкали широко раскрытые огромные глаза – самые прекрасные женские глаза, какие он видел когда-либо в своей, не особенно еще долгой, жизни. В этих глазах пульсировала нечеловеческая душевная мука, нежность, сострадание и любовь, или, во всяком случае, искренняя симпатия. И нежность, и сострадание, и любовь или там симпатия, были адресованы ему – Славику, и ему это страшно льстило, нравилось, он испытывал гордость, и – ложное, но необычайно приятное ощущение готовности «свернуть горы» ради «любимой»…
   – Скажи мне Снежана! – задал он, мучивший его всю дорогу вопрос: – Чего ты так сильно испугалась на крыльце ресторана, когда мы только-только вышли оттуда?!
   – Сейчас мы войдем в подъезд… – как-то неопределенно и напряженно ответила она Славику, чье сознание начало проясняться, когда он услышал о Замороженных Стройках.
   – Ну и что?! – некая странная деталь ему неожиданно начала не нравиться во всем этом новогоднем, так чудесно начавшемся в «Зодиаке», приключении.
   – А то! – в огромных глазах Снежаны различные выражения сменяли друг друга не хуже узоров в калейдоскопе и сейчас на Славика, в чем он мог точно поклясться самому себе, смотрели глаза Жанны Д* Арк либо Зои Космодемьянской, когда первая из названных героических девушек поднималась на огромную кучу хвороста приготовленного для нее «костра инквизиции», а вторая всходила на эшафот виселицы. – Если ты зайдешь в подъезд, то будет поздно думать об отступлении и вот тогда и будет смысл отвечать на твой вопрос: чего я так испугалась на крыльце ресторана?!
   – О каком отступлении?! – все еще достаточно тупо спросил Слава.
   – Точно – ты…
   – Да неужели я похож на идиота?! – «интеллектуально» встрепенулся и спохватился Слава. – Чтобы отступиться от такой, воистину, сказочной красавицы, как ты! Кем бы ты ни была Снежана на самом деле – доброй феей или злой волшебницей, я верю, что ты та единственная, в кого мне нужно и можно было влюбляться! Если надо, то я легко отдам жизнь за тебя!
   – Да?! – чудесные сапфировые глаза Снежаны загорелись огнем горячей благодарности, и она неожиданно обвила шею Славика руками и крепко поцеловала его в губы. – Я поверила в тебя с первого взгляда, лишь только ты зашел в этот чертов кабак! Тогда смело идем! – она резко отстранилась от счастливого и гордого Богатурова, и, не спуская с него благодарного взгляда, повела Славу к нависавшей над ними громаде многоэтажного дома.
   – Это какой номер дома – первый, второй, третий, четвертый?
   – А какая разница, Славик?
   – Ну, это же Проспект Ашурбаннипала? Ты же живешь на Проспекте Ашурбаннипала? Я шел по этому проклятому проспекту в «Зодиак» и меня чуть тут не убили. Тут всего четыре дома, Снежана, вот я и спросил: в каком из них ты живешь?!
   Она ему ничего не ответила, так как они уже поднимались по ступенькам подъездного крылечка. Высокие широкие двери подъезда возникли сквозь расступившуюся снежную завесу совершенно неожиданно, во всяком случае – для Славика. Под козырьком крылечка горела лампочка и в ее свете на одной из дверных створок вспыхнули фальшивой позолотой металлические буквы ни в коей мере не напоминавшие азбучные знаки кириллицы. И без того непонятные, они слегка расплывались в глазах Славика, и он ничего не мог ясно прочесть, как ни пытался.
   Снежана, между тем, нажала на круглую черную кнопку, торчавшую под массивной медной ручкой. Створки бесшумно растворились, и молодые люди ввалились в теплый полумрак подъезда. Створки тяжелых дверей так же бесшумно захлопнулись за ними.
   – Фу-у-у! Наконец-то! – с облегчением выдохнула красавица Снежана, расслабленно повиснув на Славиковом плече. – Неужели мы добрались?!
   – А что – имелся шанс не дойти? Как здесь тихо – в вашем подъезде! Новый Год совершенно не чувствуется.
   – Тс-с-с! – Снежана поднесла пальчик к губкам. – Сейчас очень важно узнать: заметил кто-нибудь наш приход или нет?!
   – Ты опасаешься сплетников-соседей? – шепотом спросил Слава.
   – Что-то вроде этого! – таким же веселым шепотом ответила она, для вящей убедительности продолжая не отнимать пальчик от своих, созданных исключительно (как казалось в эти волшебные минуты Славику) для поцелуев, губок.
   Но убедительнее всяких ее просьб о сохранении молчания, на Славу подействовала давящая неестественная тишина этого подъезда, куда они только что вошли. Правда в подъезде было тепло и витали, хорошо знакомые и, потому, немного успокаивающие «взвинченные» нервы Славика домашние запахи наподобие аромата квашеной капусты (самый что ни на есть домашний запах в представлении Богатурова) и подгоревшей гречневой каши. Но имел место и какой-то другой – превалирующий обонятельный ингредиент, внюхиваться и вдумываться в который, Славику резко расхотелось, лишь только он машинально отметил его существенное качественное отличие от родных и понятных запахов квашеной капусты и подгорелой гречневой каши. Только уже потом, когда им удалось, все-таки, благополучно добраться до Снежаниной квартиры (здесь автор «забежал вперед» на несколько минут, слегка «смазав» и «притупив» «острие интриги» развернувшегося повествования), Слава наконец-то понял, что весь этот пустынный, громадный и таинственный подъезд был насквозь пропитан горячей специфической свежестью озона!..
   И, наверное, совсем не случайно, по меньшей мере, с минуту, они стояли, не двигаясь на самой нижней лестничной площадке подъезда и сохраняли настороженное молчание, внимательно прислушиваясь к царившей в подъезде многозначительной зловещей тишине. Слава все больше и больше начинал не понимать происходящего, но решимость помочь Снежане (в чем именно он должен был ей помочь – он до сих пор не знал) ничуть не ослабевала в результате пришедшего непонимания, породившего, в свою очередь, массу вопросов и целую, смело можно было сказать, бездну всевозможных неприятных и мучительных сомнений.
   По прошествии минуты, Снежана первой нарушила молчание все тем же звенящим шепотом:
   – Кажется, нас не заметили, Славик! Поднимаемся!
   – А – высоко?!
   – Четвертый этаж.
   – А лифта, что у вас нет?
   – Нет!
   – Тогда вперед, иначе я умру с голоду! – уже в полный голос заявил Слава, а про себя додумал недосказанную до конца фразу: «или – с похмелья!».
   – Тихо все-таки нужно бы, Славик – давай поднимемся молча. Я не доверяю своим соседям… – негромко произнесла она, конечно же, меньше, чем могла бы на самом деле по этому поводу еще поведать Славе.
   Слава только пожал плечами и покорно принялся подниматься вслед за Снежаной, совсем не подозревая о том, что Снежаной ей оставалось быть от силы какой-нибудь час, по истечении которого она вынуждена будет назвать свое настоящее имя и «должность» и, «связанное с этой должностью», «основное жизненное предназначение»…
   Когда они поднялись по широкой лестнице на площадку между первым и вторым этажами, Слава сказал ей:
   – Бытие обгоняет мое сознание огромными скачками, и я не могу ухватить даже за кончик его хвоста, как ни пытаюсь. Но приключение, спору нет, получается великолепным и захватывающим, как ему и полагается быть в Новогоднюю ночь!
   На лестничной площадке второго этажа, когда они только-только поднялись туда и Слава, нечаянно неловко зацепился правой ступней за ступеньку, громко чертыхнувшись при этом, послышался щелчок замка открываемой квартирной двери, прозвучавший в могилоподобной тишине подъезда не тише пистолетного выстрела. Снежана посмотрела на Славу с молчаливой укоризной, а он в ответ извиняющееся пожал плечами, в отличие от своей спутницы, не представляя всей серьезности последствий возможной нежелательной встречи с соседями на лестнице подъезда.
   Выражение лица Снежаны очень и очень изменилось к худшему после злосчастного замочного щелчка на втором этаже. Слегка потускнел сапфировый блеск в глазах, и печать роковой обреченности незримо проступила на чертах ее лица, а в до, сих пор, безупречно царственной осанке на миг внезапно проявился существенный дефект в виде легкой сутуловатости, но, к счастью, всего лишь на миг, сразу же исчезнув в совершенстве прежней, воистину царственной стройности этой новой, совершенно фантастической Славиной знакомой.
   «Ничего не понимаю – дались ей какие-то соседи!» – сокрушенно подумал Слава, не зная, как утешить и успокоить девушку.
   На площадке второго этажа, как выяснилось, была всего лишь одна квартира, что во всех отношениях говорило в пользу ее обитателей – их материального достатка и общественного положения. Видимо и на всех вышеследующих этажах, включая четвертый, имелось только по одной квартирной двери – дом этот, скорее всего, относился к элитной категории домов так называемой «старой планировки», построенных в конце пятидесятых годов по проектам дисциплинированных архитекторов сталинской эпохи. Но, с другой стороны, Славик точно знал, что на Проспекте Ашурбаннипала стояло четыре типовых крупнопанельных двенадцатиэтажки, на каждом из этажей которой было понатыкано по восемь однотипных квартир-«нервожорок», спроектированных значительно позднее конца пятидесятых, уже в заключительный период развитого социализма, специально выращенной породой архитекторов-садистов. И дом, в один из чьих подъездов, привела его таинственная и загадочная красавица Снежана, показался Славе именно такой вот двенадцатиэтажной «человекоморкой». Однако, «бытие опережало сознание огромными скачками» и, на самом деле, внутри дома оказалось совсем не так…
   Они стояли на, выложенной желтой и коричневой плиткой, лестничной площадке второго этажа и смотрели – одна со страхом, другой – со смесью любопытства и раздражения, на высокие двустворчатые двери, оббитые черным дермантином. Створки дверей оказались слегка приоткрыты и сквозь образовавшуюся неширокую щель в пространство лестничной площадки, освещенное двумя лампочками, вкрученными в стену прямо над электросчетчиком, вползала кромешная темнота, словно бы отодвигавшая в сторону желтоватый электрический свет. Разглядев получше, что начинает происходить на лестничной площадке, Снежана слабо ахнула и, подбежав к дверям, с силой толкнула обе створки назад. Створки послушно захлопнулись, издав точно такой же щелчок, какой прозвучал несколько секунд назад, когда Слава и Снежана находились одним лестничным пролетом ниже.
   – Нам пока везет! – констатировала Снежана, резво отскочив от захлопнувшихся дверных створок, оббитых черным дермантином. – Скорее – вверх!
   – А что это было, Снежана?! Кого ты там увидела в этой квартире?! В чем нам так повезло?! – на ходу принялся расспрашивать ее Слава, как и Снежана, перепрыгивая через две ступеньки.
   Она, оказывается, физически была достаточно неплохо подготовлена и роскошное праздничное платье, наряду с шубкой нисколько не стесняло движений девушки.
   – В том, что двери открыло всего лишь шальным сквозняком! – коротко на ходу ответила Снежана. – В этой квартире на втором этаже живут самые страшные сплетники подъезда – какое счастье, что они нас не заметили!
   Богатуров не успел прокомментировать более чем уклончивый ответ своей возможной будущей законной жены, как они очутились на площадке третьего этажа, где им повезло гораздо меньше, чем на втором. Их глазам предстали точно такие же высокие двустворчатые двери единственной квартиры, что и на втором этаже, но внешне выглядевшие значительно веселее, так как их не оббивал черный дермантин, а напротив, они оказались выкрашенными радостной ярко-белой краской, а в верхних и нижних углах дверные косяки украшали витиеватые аппликации, изображавшие золотые стебли и листья неизвестных ползучих травянистых растений. Позолоченные травянистые узоры немедленно бросились в глаза Богатурову, и сразу почему-то насторожили его подозрительно праздничным и чересчур витиеватым видом.
   Парадно раскрашенные двери бесшумно широко распахнулись и, из неясно и смутно освещенной передней таинственной квартиры, на лестничную площадку торжественно выкатился на четырех колесиках шикарный гроб из великолепно отполированного красного дерева. Широкие резиновые шины, натянутые на металлические колеса, составлявшие в диаметре сантиметров тридцать, давали возможность гробу передвигаться совершенно бесшумно. Вполне вероятно, что это был никакой и не гроб, а просто -продолговатый самодвижущийся ящик с моторчиком, что-то вроде радиоуправляемого разносного столика в современных ресторанах автоматического обслуживания, но слишком уж характерными выглядели его конфигурации.
   – Замри и не шевелись! – страшным голосом прошептала Снежана и выразительный взгляд ее потемневших от ужаса глаз, буквально пригвоздил Славу на месте.
   Красивый самодвижущийся гроб, очевидно никогда ни секунды не колебавшийся в выборе маршрутов, с откровенной целеустремленностью и, не без некоторой изящной грации движения, подкатился к Славику и безо всякого скрипа тормозов, словно вкопанный, остановился в сантиметре от юного философа, до сих пор истово верившего исключительно в постулаты материалистической философии. Слава ничуть не испугался, в отличие от Снежаны, и «Гроб на колесиках» напомнил ему большую любопытную собаку, достаточно дружелюбно настроенную. На крышке у гроба оказалось небольшое круглое окошко-иллюминатор, куда Слава поспешил заглянуть, но ничего не увидел там, кроме отражения своего пьяного изумленного лица. А может быть сквозь отражение – по ту сторону стекла круглого окошка на Славу действительно смотрело и даже озорно подмигнуло чье-то, тоже, не менее изумленное, чем и у него самого, лицо.
   Неизвестно, чем бы закончилось завязавшееся знакомство Богатурова с настоящим Гробом на Колесиках, но из полутемной передней квартиры, где обитал любопытный Гроб, послышался мелодичный очень высокий, грассирующий, ярко выраженный не славянский женский голос, протяжно выкрикнувший нерусское слово:
   – Гриблаут!!!
   Гроб моментально вышел из состояния статической неподвижности, разочарованно, как показалось Славику, блеснул на него круглым глазом-иллюминатором, и, совершенно бесшумно развернувшись на сто восемьдесят градусов, развив с места огромную скорость, помчался обратно в квартиру, имея, очевидно, привычку беспрекословно подчиняться строго позвавшему его женскому голосу. Белые с позолотой двери захлопнулись за скрывшимся гробом. Причем эхо от щелчков захлопнувшихся дверных замков аукнулось по всему подъезду – с первого этажа по самый верхний, окончательно нарушив господствовавшую до этого момента в подъезде полную выжидательно-настороженную тишину.
   Словно по чьей-то недоброй безумной команде, гулко начали хлопать открываемые и закрываемые двери, громким жутковатым эхом заметались по лестничным пролетам отголоски чьих-то яростных, совсем не новогодних, громких басовитых и пронзительных голосов, а также, как радостных, так и горестных, и откровенно злобных воплей, которые никак нельзя было назвать «криками».
   – Уходим! – скорее догадался по движению ее губ, чем расслышал в поднявшейся какофонии, Славик, произнесенное Снежаной слово и они, перепрыгивая через две ступеньки, без приключений поднялись на четвертый этаж.
   Здесь лампочка не горела, но света, попадавшего сюда с третьего и пятого этажей, оказалось вполне достаточно, чтобы Снежана смогла без особых временных проволочек воткнуть нужный ключ из имевшейся у нее связки в замочную скважину. Все действия Снежаны отличались большой собранностью, проявлявшейся в крайне сосредоточенном выражении лица и в точности движений, поэтому дверь спасительной квартиры удалось открыть достаточно быстро, а главное – своевременно. Славик просто кожей чувствовал приближение к ним какой-то экзотической, но грозной опасности, даже, сразу – нескольких опасностей, грозивших им со Снежаной, как с верхних этажей, так и – с нижних!..
   Он и она издали невольный вздох облегчения, когда за ними захлопнулась входная квартирная дверь, надежно отделившая их от безобразной звуковой бури, разразившейся в подъезде и они, наконец-то, очутились в тишине и полумраке прихожей Снежаниной квартиры, где стояла полная тишина и одуряюще пахло свежей еловой хвоей, цветами и фруктами.
   – Это тоже кричат сплетники-соседи?! – не без иронии спросил Слава, помогая снять девушке ее шикарную белоснежную шубку: – А этот ящик на колесах – что он собой представляет?! Ты салкивалась с ним когда-нибудь раньше, Снежана?!..
   – У меня очень своеобразные соседи – в силу ряда специфических причин у них у всех сильно «расшатаны» нервы и, еще кое-что «расшатано»! В гости к ним никто не ходит, да и к нам с бабушкой тоже – ты первый! А соседи – приход чужаков в подъезд приводит этих снобов буквально в ярость. Они почуяли тебя своими длинными чуткими носами. Но, к счастью, именно только почуяли, а твердой уверенности в том, что ты пришел, у них не возникло, так что мы можем на этот счет не волноваться.
   – А что за люди живут в вашем подъезде – какие-то большие и сильно нервные начальники?
   – А разве это незаметно по размерам квартир?! – резонно спросила она, включая в коридоре свет. – Ты совершенно точно угадал, Славик – разные крупные городские начальники: Нойтахи, Нейманы, Аберманохи, Бруничи, Сухеневичи и так далее! – в голосе Снежаны явственно почувствовалось не искреннее, а какое-то искусственно-напускное раздражение.
   – А Гриблаут?! – поинтересовался Славик, с любопытством разглядывая высоченный потолок коридора, богато украшенный гипсовой позолоченной лепниной.
   – А что Гриблаут? – несколько рассеянно переспросила Снежана, стягивая сапоги. -Гриблаут сильно болен, если ты успел заметить, и почти не вылазит из своей барокамеры.
   – Так это была барокамера, а – не «гроб на колесиках»?!
   Тонкие ниточки золотистых бровей Снежаны изогнулись двумя удивленными дугами, но почти сразу распрямились, и, почти беззаботно улыбнувшись, она ответила:
   – По моему мнению, лучше сразу – в гроб, чем всю жизнь мучиться в барокамере! Жильцы нашего подъезда —загадочные и непонятные люди, и давай не будем о них больше вспоминать – до Нового Года, по-моему, осталось не больше часа! – и в подтверждение справедливости слов Снежаны, из глубины квартиры послышался гулкий и звонкий бой маятника, отсчитавший одиннадцать ударов.
   – Ну вот – уже одиннадцать, давай быстрее! – Снежана повесила шубку на чьи-то длинные ветвистые рога, прибитые к голой стене коридора массивными гвоздями на уровне человеческого роста.
   Кроме, игравших роль вешалки, ветвистых рогов пустынное однообразие стен, потолка и паркетного пола коридора не нарушало ни одно произведение рук человеческих. Да и к рогам неизвестного несчастного животного человеческие руки имели отношение весьма опосредованное. Кстати, после боя маятника, как показалось Славе, в квартире почему-то заметно усилился хвойный аромат, почти полностью заглушивший запахи цветов и фруктов.
   Снежана взяла Славу за руку и на правах гостеприимной хозяйки повела знакомиться с квартирой.
   Она уверенно протянула руку к темному пятну выключателя, слабо выделявшемуся на белесом фоне стены и почти бесшумно повернула его, отчего под потолком главной залы квартиры вспыхнула огромная хрустальная люстра. Слава легонько присвистнул от естественного удивления бедного студента, всю жизнь промыкавшегося в убогих деревенских хижинах, одноэтажных бараках, заводских общежитиях для семейных и в однокомнатных «хрущовках», и впервые попавшего в более или менее сносное человеческое жилище, обладавшего почти неограниченной «кубатурой».
   Размеры квартиры Снежаны и ее бабушки явились для него настоящим откровением – комната, в какую они вошли непосредственно из коридора, игравшая, видимо, роль гостиной, по площади составляла не менее шестидесяти квадратных метров. Мохнатая стройная елка, примерно, четырехметровой высоты, сверкавшая изобилием увешивавших ее ветви игрушек, каскадов фольгового дождя и разноцветных серпантин, почти упиралась остроконечным ярко-золотистым шпилем в потолок, несомненно являясь главным и единственным украшением огромной пустынной залы. От чудо-елки-то и распространялся по всей квартире резкий и сильный хвойный аромат.
   Рядом с елкой Славик заметил небольшой квадратный стол, покрытый яркой затейливой скатертью и два стула, оббитые темно-малиновым бархатом, поставленные друг напротив друга по противоположные стороны стола, как если бы Снежана заранее готовилась встретить праздник один на один с каким-нибудь близким ей человеком. Два причудливых кухонных прибора, установленных на затейливо вышитой скатерти, высокая бутылка с длинным и узким горлышком, и пара пузатых бокалов, подтверждали Славино предположение.
   – Ты пока располагайся – все расспросы потом! – заметив, что рот у Славы начал раскрываться для очередного вопроса, предупреждающе подняла руку Снежана, не забыв чарующе ему улыбнуться. – Я пойду пока на кухню – хочу удивить тебя нашими семейными новогодними закусками!
   – А где обещанная бабушка?! – все-таки не удержался и спросил Славик.
   Снежана таинственно и многозначительно кивнула в угол залы, где за черными бархатными шторами, украшенными снежинками, искусно вырезанными из серебристой фольги, скрывался вход в соседнюю комнату:
   – Наверное, приняла снотворное и проспит до утра, чтобы нам не мешать. Она очень тактичная женщина, несмотря на свой солидный возраст.
   – А сколько ей лет?
   – Далеко за девяносто! – с гордостью сообщила, видимо, искренне любившая свою бабушку, внучка, и нежно поцеловав Славу в плохо выбритую щеку, отправилась на кухню готовить обещанные «фирменные семейные салаты».
   – А – обещанная подруга?! – прежде чем Снежана скрылась на кухне, задал ей еще один, почему-то не дававший ему покоя, вопрос, Славик.
   – А тебе, что – скучно стало со мной?! – с притворной строгостью спросила Снежана, резко остановившаяся у самого входа на кухню.
   – Да нет, конечно! – рассмеялся Славик. – Но я хотел внести полную ясность во всех деталях предстоящего торжества – ты же сама упоминала, что может явиться твоя подруга, но точно ты про это не знаешь: явится она или не явится?!
   – Ну, явится, так, значит явится – она нам нисколько не помешает, так что не беспокойся по пустякам, мой дорогой! Подругу мою зовут Гема и она, кстати, очень и очень красивая девушка!
   – Неужели – такая же, как и ты?!
   – Она – жгучая брюнетка, представляющая собой уникальный образец восточной красоты! И живет Гема совсем недалеко от меня, так что она запросто может прийти – в том, конечно, случае, если ей позволят обстоятельства! Она так же, как и я живет со своими родными бабушкой и дедушкой, которые вырастили и воспитали ее с малых лет, заменив ей родителей! И бабушка, и дедушка у Гемы пребывают в очень солидном возрасте, и поэтому она постоянно вынуждена за ними приглядывать. И, если она посчитает, что состояние их здоровья позволит ей отлучиться на несколько часов, то мы с тобой, Славик обязательно увидим Гему! – и Снежана, наконец-то, скрылась на кухню, куда ей так не терпелось, как заметил Славик, попасть.
   Слава остался один и первым делом, предварительно еще раз недоверчиво покосившись на черные бархатные шторы в углу комнаты, на массивные часы-маятник, служившие единственным украшением голых стен, подошел к красавице-елке и с детским любопытством принялся рассматривать игрушки. Вернее, сначала он присел на корточки перед стоявшим под елкой обязательным Дедом Морозом.
   Дед Мороз ему не понравился излишним натурализмом выполнения и покроем шубы. Да и узоры на шубе при внимательном разглядывании вызвали в душе Славы своеобразный, в целом – негативный, диссонанс. Посох, намертво сжатый в правой руке Деда Мороза, украшал набалдашник в виде головы лося или марала, хотя с таким же успехом, при включении соответствующей доли фантазии, набалдашник посоха мог оказаться головой комодосского варана или давно вымершего тарбозавра. Но посох, разумеется, являлся мелочью в общем облике полуметровой копии самого любимого фольклорного персонажа детей всего мира, пристально смотревшего сейчас на Богатурова нарисованными глазами. Синие выпученные глаза Деда Мороза смотрели на Славу с откровенной ненавистью – видимо художник, когда-то создавший его, пребывал в мрачнейшем расположении духа в те минуты, в течение которых рисовал лицо своему детищу. Реализм исполнения, безусловно, поражал и мысленно Богатуров не мог не снять шляпу перед талантом неизвестного кукольника. Но, с другой стороны, долго смотреть в глаза этому Деду Морозу не являлось занятием, ни благодарным, ни полезным – ни в каком отношении! Поэтому Славик поскорее поднялся из положения «корточек» и принялся разглядывать остальные украшения елки. Такого изобилия и разнообразия елочных игрушек Славе не приходилось еще видеть за всю его предыдущую жизнь. А мысль же о том, что где-то и когда-то в каком-то месте он все-таки сталкивался с чем-то подобным, пришла ему в голову значительно позднее…

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

   Переулок им. Валентина Плеханова состоял исключительно из двухэтажных, двухподъездных, шестнадцатиквартирных жилых домов, сданных в эксплуатацию в далеком тысяча девятьсот сорок восьмом году и построенных бывшими военнослужащими Императорской Квантунской армии, то есть – японскими военнопленными.
   Мария Степановна Чиркова вместе со своим мужем Владимиром Федоровичем, проживавшие в седьмой квартире дома номер четырнадцать, располагавшегося по вышеназванному переулку, готовились к встрече Нового года, как и их немногочисленные соседи по дому. Окна всех квартир за четыре часа до наступления Нового Года были ярко освещены и теплые уютные подъезды ближе к восьми вечера заполонили аппетитные ароматы всевозможных яств, готовившихся на праздничные столы.
   Для уточнения напомню, что Мария Степановна Чиркова, являлась той самой пенсионеркой Марией Степановной, бывшей школьной учительницей географии, в гостях у которой в сентябре этого года побывал полковник ФСБ, Эдуард Стрельцов. То есть, другими словами, Мария Степановна и ее муж восемь лет проживали в той самой квартире, где до них обитала семья Вальбергов: папа, мама и дочка.
   В той достопамятной сентябрьской беседе с Эдиком Мария Степановна проявила немало сдержанности и здравой рассудительности относительно «запертой комнаты» и – таинственной судьбы бывших владельцев квартиры, но в глубине души Мария Степановна всегда страшно боялась «запертой комнаты» и необходимость жить в этой квартире объяснялась лишь безвыходностью семейного положения Марии Степановны и ее супруга, которым жить больше было абсолютно негде. В частности, к предложению полковника Стрельцова, высказанному им под занавес имевшей быть место между ними беседы, основной смысл которого заключался в том, чтобы Мария Степановна отбросила бы в сторону все предубеждения и смело бы начала обживать бесполезно пустующую целых восемь лет комнату, хозяйка квартиры отнеслась резко отрицательно. Она, даже, в тот вечер поговорила на эту тему с мужем, Владимиром Федоровичем, и супруг согласился с нею на «все сто», что пусть остается все, как было и, как есть, и, что, может быть, прежние хозяева еще вернутся – «тем же «макаром»», каким и покинули свою квартиру!». Владимир Федорович в тот вечер пришел, что называется сильно «под шафе» и, скорее всего, сам ясно не соображал, что говорил. Мария Степановна «от греха» побыстрее спровадила его лечь спать, но пьяные слова мужа «запали» ей в душу и не просто так «запали», а – дали «ростки», соответствующие характеру посеянных «семян».
   В общем-то она не лгала посетившему ее квартиру офицеру ФСБ, утверждая, что за восемь прошедших лет, пока они здесь жили, «запертая комната» никоим образом не проявляла себя в какой-либо сверхъестественной манере – не было «никаких леденящих душу стонов и завываний», но… Мария Степановна не упомянула полковнику Стрельцову об одном обстоятельстве.
   Однажды, вскоре после того, как их семья вселилась в эту квартиру, Мария Степановна не смогла удержаться и в один прекрасный момент, когда дома никого не было, открыла «запертую комнату» и вошла внутрь, чтобы, как следует осмотреться и понять – стоит или не стоит ее «обживать»?! Она была умной женщиной, обладавшей достаточно развитым воображением и, оказавшись в «запертой комнате», Мария Степановна впервые в жизни услышала «голос пустоты», произведший на нее совершенно сокрушительное впечатление. То, что она потом перед самой собой охарактеризовала, как «голос пустоты», на самом деле явилось одной из очень редких разновидностей настоящего, стопроцентного тяжелого панического ужаса обычного человека перед «лицом Неведомого»…
   Другими словами, Мария Степановна вылетела из «запертой комнаты», словно «пробка» из горлышка бутылки «шампанского» (к счастью, без сопровождающей «пены»), захлопнула за собой дверь, защелкивающуюся на «английский замок» и уже, с того самого памятного момента, никогда не пыталась ее открывать, и строго-настрого запретила это делать мужу и сыну, не став объяснять истинных причин, о которых и сама догадывалась весьма и весьма смутно, так как никому и никогда не сумела бы объяснить, что побывала она не в «запертой комнате», а – в эпицентре поселившегося там чужого «кошмарного сновидения». Необъяснимый ужас настолько парализовал волю и разум Марии Степановны, что бедная женщина даже и не подумала о необходимости банальной «уборки» в «запертой комнате»: выкинуть на свалку засохшую, покрытую пожелтевшей и осыпающейся хвоей, «новогоднюю елку», помыть пол, предварительно вынеся наружу весь мелкий хлам и мусор. Вся беда для Марии Степановны заключалась в том, что она являлась оголтелой «научной атеисткой» и спасительная мысль о необходимости вызвать «глубоко воцерквленного» православного священника принципиально не могла прийти ей в голову. Хотя и, вполне возможно, что в данном конкретном, очень уникальном случае, православный священник ничем бы и не сумел помочь…
   …Худо-бедно, но, в целом, более или менее благополучно прошло ровно восемь лет и до наступления, описываемой на страницах этого повествования, Девятой Праздничной Ночи оставалось четыре часа. За эти восемь лет многое в жизни Марии Степановны и ее семьи изменилось – она успела выйти на пенсию, покинув школу, в которой проработала более тридцати лет. Женился единственный сын Николай, родилась внучка, ну и еще, безусловно, много всего произошло в жизни семьи Чирковых за прошедший, достаточно длительный временной период. Но из года в год в глубине души Марии Степановны незаметно «набухало» крайне тяжелое предчувствие относительно «запертой комнаты». И Мария Степановна, и ее муж, Владимир Федорович были детьми СССР, и, получив соответствующее идеологическое воспитание сознательно и последовательно «не верили «сказкам о Боге», и – «в загробную жизнь» они тоже упорно не хотели верить, являясь закаленными атеистами-материалистами.
   Однако, как уже было замечено выше, время не стояло на месте, а двигалось из прошлого в будущее. Развалился Советский Союз, восемь лет назад исчезла совершенно непостижимым образом семья Вальбергов, состоявшая из трех человек и справлявшая встречу Нового года в собственной квартире. На освободившееся место по ЖЭК-овской разнарядке была заселена семья Чирковых, тоже – из трех человек. Кулибашево оказалось переименовано по чьей-то «больной и дурной» инициативе в Рабаул, в Рабауле однажды появились «немцы» из «Шпилен Хаузе» и наступил Канун описываемой «Самой Страшной Ночи в году»…
   …Мария Степановна весь день тридцать первого декабря провела в предпраздничных приготовлениях и хлопотах. Во второй половине дня тридцатого декабря к ней в гости приехала ее младшая родная сестра, Полина Степановна из Екатеринбурга – вместе с мужем, Иннокентием Сергеевичем и двумя взрослыми незамужними дочерьми: Александрой и Еленой.
   Мужчины утром следующего дня уехали в баню, дав клятвенное обещание женам «не нажираться» раньше положенного срока и «на своих двоих» вернуться в «лоно семей», а женщины остались дома и занялись приготовлением многочисленных праздничных новогодних угощений. И приготовления эти начались с традиционной лепки настоящих «сибирских пельменей», как основного «горячего блюда» предстоящего праздничного торжества. Работа, нужно было отметить, предстояла большая, но четверке трудолюбивых женщин, являвшихся, к тому же, кровными родственницами, ожидавшая их «лепка» нескольких сот пельменей не казалась им в «тягость», а, как раз, наоборот – в «радость».
   Следует сразу сказать, что в квартиру эту сестра Марии Степановны, Полина вместе с дочерями приехали впервые в жизни, и, само собой, что начавшийся по ходу раскатывания теста и последующего нарезания аккуратных круглых «долек-формочек», разговор не мог не начать «крутиться» вокруг соблазнительной темы о «таинственном исчезновении» бывших владельцев квартиры. Полина Степановна еще не достигла пенсионного возрастного порога и продолжала трудиться парикмахером в одном из Екатеринбургских салонов красоты. Обе дочери ее пошли в свое время по стопам матери и работали в том же качестве и в том же самом салоне, что и Полина Степановна. После Нового года семья Чирковой-младшей, чья фамилия по мужу звучала, как Полетаева, планировала выкупить этот «салон красоты» в частную собственность, тем более, что финансовые средства, необходимые для проведения этой операции семья, кажется, «поднакопила» и, не в последнюю очередь, благодаря трудовой деятельности главы семьи Иннокентия Полетаева. Иннокентий Сергеевич Полетаев уже несколько лет работал бухгалтером в каком-то екатеринбургском коммерческом банке и, как раз накануне вот этой вот новогодней поездки к Чирковым в Рабаул, заявил жене и дочерям, что сумма, нужная для выкупа «салона красоты» у него точно будет к середине января будущего года! Никакими дурными предчувствиями семья Полетаевых, твердо и единогласно решившая встретить Новый год в Рабауле у своих родственников, не «маялась» и утром тридцатого с «легким сердцем» отправилась в аэропорт Екатеринбурга…
   Но так уж случилось, что был у Иннокентия Сергеевича Полетаева один старинный друг, с которым они когда-то закончили один и тот же ВУЗ. И все бы ничего, так как каждый нормальный человек в мире обязательно имеет «старинных» друзей-однокашников, но… звали этого «старинного» друга Антон Савичев и жил он в городе Рабауле, где пытался сделать успешную политическую карьеру и устроить счастливую личную жизнь. Но ни того, ни другого, как известно нашему, наиболее преданному читателю, Антону Савичеву не удалось осуществить на практике. Однако, «настоящая мужская дружба», имеющая свои истоки в далекой «безоблачной» юности, является «святой и непреходящей» морально-нравственной категорией, и поэтому не было ничего удивительного в том, что перед своим отлетом в Рабаул, Иннокентий Полетаев созвонился с Антоном Савичевым и договорился об обязательной встрече, и, может быть, даже – о совместном праздновании наступающего Нового Года! Иннокентий почему-то был уверен, что все в жизни Антона складывается, как нельзя лучше и встреча с бывшим однокашником никоим образом не сможет омрачить «самый светлый» праздник в году! И, кстати, перед тем как отправиться в традиционную предновогоднюю баню с Владимиром Михайловичем, Иннокентий Сергеевич пригласил туда же для вежливости и Антона Савичева. И Антон пообещал подумать над этим приглашением и сказано это было таким непонятным тоном, что заставило, в свою очередь, глубоко задуматься и самого Иннокентия Сергеевича.
   Дело заключалось в том, что Иннокентий Сергеевич кое-что слышал о своем старом друге, даже живя далеко от него, совсем в другом регионе, так как «земля-то слухом полнится!», и слухи, дошедшие до ушей Полетаева о его бывшем однокашнике Савичеве были явно «не в пользу» последнего! И, пока вот они, ехали на вызванном «такси» от переулка им. Плеханова в любимую городскую баню Владимира Михайловича, «затарившись» пивом, копченой рыбой и березовыми вениками, у Иннокентия Полетаева, нет-нет, да возникали в голове тревожные мысли: «А, вдруг, Антон и, вправду, поймет его приглашение «вместе попариться» буквально и возьмет, да и появится в бане «собственной», так сказать, никому совсем не нужной, «персоной»?!
   А, тут плюс еще водитель такси оказался чересчур разговорчивым «проницательным всезнайкой» – все подмечающим и замечающим, «глубоко иронизирующим», «политически грамотным» любознательным субъектом, имеющим «за плечами» «высшее» образование!
   Да, и, в общем-то, сама «предновогодняя» обстановка в городе, как давно уже успел заметить Иннокентий Сергеевич, «оставляла», так сказать, «желать лучшего» – «дурными», совсем не «праздничными» флюидами была пропитана эта пресловутая «обстановка».
   Проницательный и чувствительный Иннокентий уже тысячу раз пожалел, что уступил настояниям жены и согласился прилететь встречать Новый Год в Рабаул.
   Пока они ехали до «экспериментальной» городской бани №4 – любимой бани Владимира Михайловича, Иннокентий получил «полный расклад» по ситуации в городе от словоохотливого водителя, который водителем «такси» работал только второй год, а, до этого был, по его словам, преуспевающим бизнесменом, а задолго до того, как сделаться «преуспевающим бизнесменом», он, опять же по его словам, закончил с «красным дипломом» исторический факультет местного университета. Звали водителя Вадим Гросс и его странноватая внешность интуитивно не внушала доверия у любого человека, впервые видевшего и, имевшего, так сказать, удовольствие познакомиться с этим Вадимом поближе, К примеру, у Иннокентия и, без того – без неожиданного субъективного фактора в виде словоохотливого навязчивого таксиста, настроение давно уже начало крениться в «сторону беспросветной печали», и, прекрасно зная себя, он совершенно четко понял, что без трехсот грамм ледяной высококачественной водки под горячую острую закуску, «принятые» в ближайшие тридцать-сорок минут, его ничто больше на этом свете не сможет спасти! Он и прервал самым невежливым образом «бурный псевдоумный речевой поток» таксиста, Вадима, обратившись к Владимиру Михайловичу:
   – Володя – водки надо было взять! Чувствую, что пивом нам никак не обойтись!
   – Да, взял я, Кеша, два «пузыря» «под шумок» – так, чтобы Маша не заметила! – успокоил шурина Владимир Михайлович. – Открытый разговор о пиве – для маскировки, Кеша! Так что все нормально! Тяжело, как-то на душе – ровно и не Новый Год на дворе!
   – Да ты, что, Володя! – радостно воскликнул, заметно повеселевший Иннокентий. – Ты тоже что-то почувствовал?!
   – Да я, сколько, в этом, бл… ь, доме лет живу, столько и чувствую это самое «что-то», Кеша! – с непередаваемой горечью и, даже, с каким-то глубоким «эдиповым» трагизмом в дрогнувшем голосе ответил Владимир Михайлович, и желваки на скулах «заходили» у него «ходуном», и темно-карие глаза блеснули с такой силой, как если бы на них, против воли, навернулись «непрошенные слезы»!
   – Да, Володя, друг мой – ты, так сильно-то, не переживай! – по-настоящему растрогался Полетаев, хотя и сам, как уже было подмечено выше, пребывал где-то на грани тяжелой формы истерии, встречающейся только у мужчин с сангвиническим типом темперамента.
   – У меня, мужики, настроение, тоже, как говорится – хоть «волком вой»! – в тридцатый, наверное, раз встрял в разговор «водила». – Даром, что – Новый Год! Еба… е немцы!
   – А я так ничего и не знаю про этих самых «немцев»! – сокрушенно воскликнул Иннокентий Полетаев и в радостном предвкушении скорой «выпивки» хлопнул шурина по плечу, обратившись к нему самым, что ни на есть, укоризненным тоном, на который оказался способен: – А ты мне, Володя, толком так ничего и не рассказал про них, про Чудо-Елку и другие ваши новогодние «чудеса» в Рабауле!
   – Не волнуйся, Кеша! – успокоил его Владимир Михайлович. – В бане – «под водочку» я тебе все подробно расскажу: и – про «немцев», и – про «Чудо-Елку», и – про нашу, с Машей, «чудо» -квартиру!
   Иннокентий Сергеевич недоверчиво покосился на мужа сестры своей жены и почувствовал, как у него крайне неприятно и совершенно неожиданно «засосало под ложечкой» н настроение окончательно «упало», и, даже, не «упало», а, просто – «ухнуло» в некую абстрактную «темную, вонючую и глубокую выгребную яму», отчего «рецидив» «застарелого», до конца так и неизлеченного в молодом возрасте, тайного алкоголизма высоко поднял свою хищную «зеленую змеиную» морду и «жадно принялся раскрывать пасть»!
   – А вы издалека к нам прибыли, уважаемый?! – живо поинтересовался у Полетаева любопытный и разговорчивый таксист, Гросс, бросив на того заинтересованный взгляд через плечо.
   – Ты, уважаемый, лучше за дорогой следи! – резко сделал Гроссу справедливое замечание Владимир Михайлович. – А то мы так с тобой запросто и до Нового года не доживем! Как ты, вообще, я удивляюсь еще ни разу в аварию не попал – рот у тебя ни на секунду не затыкается! У меня, уже, от тебя давно голова болит! Что вот мой друг про рабаульских таксистов у себя в Екатеринбурге рассказывать будет?!
   – Так вы из Екатеринбурга будете?! – ничуть не смутившись явному грубому «наезду» со стороны Владимира Михайловича, как-то, вроде бы, даже, обрадованно уточнил у Полетаева таксист Гросс. – У меня там женщина знакомая живет! Очень, между прочим, красивая женщина и, не только красивая, но и, сравнительно, еще молодая – Таней зовут! Мы с ней когда-то любили друг друга. Но, вот, видите – не судьба, она туда к мужу бывшему уехала на воссоединение, так сказать, семьи!
   – Ну и правильно сделала! – безаппеляционным грубым тоном заявил Владимр Михайлович, против воли ввязываясь в какой-то совершенно ненужный «левый» разговор с неизвестным человеком.
   – Почему – правильно?! – с искренним удивлением спросил таксист.
   – А, хотя бы потому, что из Рабаула давно уже пора всем «валить»!
   – А вы почему не «валите»?! – не без сарказма спросил Гросс, неприятно ухмыльнувшись.
   – Потому что мне некуда «валить» – вот и приходится оставаться в этой «крысоморке»!
   – Не любите вы родной город, уважаем-м-ы-ы-й-й!!! – в этот, как раз момент, «заболтавшийся» «не по делу» таксист Вадим Гросс, едва не сбил зазевавшегося и, как видно, изрядно подвыпившего пещехода, собравшегося перейти проезжую часть улицы в неположенном месте.
   Кстати, как тут же выяснилось на месте происшествия, «пешеход» этот тоже направлялся в баню, судя по сушеному березовому венику, торчавшему из большой хозяйственной сумки, которую мужчина, едва не сделавшийся жертвой несчастного случая, не выпустил из рук, даже в момент своего отчаянного прыжка «из под колес» и последующего падения на гололеде. Нужно добавить, что мужчина этот оказался вовсе «не изрядно подвыпившим», а, просто – сильно растерянным и чем-то страшно расстроенным, и, самое главное – его узнал Вадим Гросс.
   Оказывается, невнимательный за рулем Гросс чуть не сбил своего бывшего однокашника по историческому факультету университета, некоего Володю Бычкова по кличке «Володя Фавн». Полчаса назад Володя в «усмерть» «полаялся» со своей женой на узкобытовой почве, и, взяв, необходимый в подобных неприятных семейных ситуациях, полутаролитровый «флакон» недорогого портвейна в ближайшем гастрономе, «вприпрыжку» помчался в городскую баню.
   – Володя! – радостно воскликнул, выскочивший наружу Гросс, сразу бросившийся поднимать на ноги из положения «карачек» Бычкова. – Не ушибся?!
   – Твоими молитвами, Вадим! – охая и морщась, хмуро буркнул Володя, зло и мрачно глядя на «веселившегося от души» Вадима. – Я, вот, не видел тебя, наверное, уже лет десять, но, сам не знаю – почему, нисколечко не удивился вот этой вот нашей знаменательной встрече при таких «подкапотно-подколесных» обстоятельствах! Дать бы тебе, по-хорошему, по лбу, Вадим, чтобы поумнел! … – и дальше между бывшими однокашниками началась малоприятная словесная перепалка…
   Владимир Михайлович и его екатеринбургский гость, Иннокентий Сергеевич, продолжавшие оставаться сидеть в салоне автомобиля, не могли, конечно, расслышать малоприятных слов, бурно «лившихся» из не закрывавшихся ртов водителя и, едва не сбитого им мужчины, но оба легко догадались, что они страшно бранятся между собой, и словесная ссора запросто может вылиться в физическую потасовку.
   – Да, уж – «весело» начинается последний день уходящего года! – процедил Полетаев, хмуро наблюдая за дальнейшим развитием событий, разыгравшихся перед капотом «таксомотора». – Не нравится мне вся эта ситуация, ох, как не нравится!
   – Ты имеешь ввиду, какую ситуацию – этих двух «орлов», что-ли?! – кивнул в сторону Гросса и Лузгина Владимир Михайлович.
   – Да, нет, конечно! – вдумчиво ответил Иннокентий Сергеевич. – Вся ситуация в вашем славном городе мне не нравится, Вова! Почему мне и захотелось «накатить» так сильно, как уже много лет не хотелось! А, ты сам не обратил, случайно, внимания, пока мы ехали – сколько пьяных шляется с утра пораньше на улице?!
   – Честно говоря – не обратил я, Кеша – я не такой наблюдательный, как ты! – мрачнейшим тоном проговорил-процедил-пробубнил в ответ «Вова», без особого интереса наблюдая за продолжением «развития сюжета» перед капотом автомобиля – старенького, нещадно побитого российскими колдобистыми дорогами, «форда», на котором второй год уже, как «таксовал» бывший бизнесмен Вадим Гросс.
   Кстати сказать, оппонент в ожесточенном споре маленького невзрачного Гросса Бычков был выше на голову, как минимум, Вадима, ну и, тяжелее, наверное, его килограмм на двадцать, если – не на все тридцать, и в случае «перетекания» словесного спора в физический поединок у Гросса не было ни малейших шансов продержаться хотя бы минуту на ногах! Но, к счастью, до драки дело не дошло, благодаря дипломатическому искусству Вадима, который сообразил в самый, что ни на есть, критический момент предложить подвезти пострадавшего по его вине Володю Бычкова бесплатно до общественной городской бани, в которую, как раз, он и вез двух своих официальных клиентов!
   Усевшийся справа от водителя громаднейший мужик Бычков коротко поздоровался с пассажирами, не забыв присовокупить обязательное поздравление «с наступающим!», и, никого не стесняясь, правда, пробормотав что-то себе под нос типа: «С вашего позволения!», достал из хозяйственной сумки, откуда торчал березовый веник, заветный полутаролитровый «флакон» недорогого и очень популярного в Рабауле портвейна «777» (или «Три топора») и прямо из горлышка сделал несколько жадных громко булькающих глотков, отчего по всему салону разнесся тяжелый прогорклый запах дешевой «сивухи» и моментально запотели все окна.
   – Вот это по-нашему! – неожиданно поддержал «почин» Бычкова сразу заметно оживившийся Полетаев. – Давай-ка, Володенька, дружище и ты доставай нашу «беленькую», дабы сильно не «выделяться из коллектива»!
   – Ребята, да потерпели бы до бани-то – ехать-то пять минут осталось! – недовольно, было, запротестовал непьющий Гросс, да тут же пожалел об этом!
   Потому, как «раскумарившийся» после четырехсотграммовой дозы портвейна громадный Бычков «не по-детски» сжал хилую тонкую шею Гросса пальцами левой ручищи, и, нависнув вплотную над беднягой, словно «гора над мышью», грозно «рыкнул» ему в самое ухо:
   – Вадька – а, вот тебя-то точно никто здесь не спрашивает, так ты и не «сплясывай»! Хорошо ты меня понял?!
   «Вадька» «от греха» решил лишний раз промолчать и с силой надавил на газ, отчего «форд» пронзительно проскрежетав шинами по обледенелому асфальту, «рванул» с места, «выжав» из старенького двигателя не меньше «ста»!
   Это, все же, никак не помешало Владимиру Михайловичу ловко, не пролив ни капли, разлить стограммовые порции «столичной» по пластиковым стаканчикам, один из которых держал сам Владимир Михайлович, а другой – его шурин Иннокентий.
   – С наступающим вас Новым годом, товарищи! – поздравил «всех присутствующих» Иннокентий Сергеевич и «одним махом» проглотил вожделенную порцию водки, о которой неожиданно начал мечтать, лишь только сел в это «такси», совершенно забыв при этом о своей жене и дочерях, которые «на дух» не переносили, когда «папаша» «нажирался»!
   Но, как сказано в Библии, «не судите сами, да не судимы будете!», особенно в тех, образно говоря, астрофизических условиях, что сложились тридцать первого декабря этого года в городе Рабауле! Астрофизика дала серьезный крен в Рабауле в этот предпраздничный день и полное представление о масштабах этого «крена» никто из людей пока еще не мог себе представить!. Но предчувствовали на ментальном уровне приближение огромной, ни с чем не сравнимой, беды, многие, в том числе и Иннокентий Сергеевич Полетаев, которому, похоже, не смогла кардинально поднять настроение даже стограммовая порция относительно качественной водки. А. тут, еще, неожиданно добавил странной и настораживающей «предновогодней» информации раскрасневшийся и заметно «подобревший» после портвейна Бычков, сделавшийся почти таким же «словоохотливым», как и Гросс:
   – Вы в курсе, товарищи, что все городские общественные бани работают бесплатно всю Новогоднюю ночь до утра – их взяли на откуп, решив сделать необычный «новогодний подарок» всем рабаульцам – любителям хорошей парилки эти самые «добрые волшебники из Баварии»!
   – Какие «добрые волшебники из Баварии»?! – едва ли не с откровенным испугом в голосе ошарашенно уточнил у своего нового случайного знакомого из Рабаула, Владимира Бычкова житель Екатеринбурга, Иннокентий Полетаев, и, тут же, сам не зная, почему и отчего, сделал прямо из горлышка два больших глотка водки.
   Спустя полминуты «такси» затормозило перед высоким крыльцом, так называемой, «экспериментальной городской бани номер четыре» – ультра-современного здания, богато украшенного новогодней атрибутикой. Баня была совсем недавно введена в эксплуатацию, и, судя по некоторым внешним признакам, постройка этой навороченной «супер-бани» не обошлась без вмешательства вездесущей «корпорации развлечений» «Шпилен Хаузе». Просто в общем архитектурном облике банного комплекса чувствовался некий незримый, ярко выраженный, не русский, а, по большому счете, вообще – неземной, пугающий воображение простого неподготовленного человека, антураж! Поэтому не было ничего удивительного в том, что четверо людей, сидевших в «такси» как-то невольно, чисто рефлекторно, внутренне подобрались – несмотря на изрядную долю алкоголя, принятую троими из них. Гросс бы и сам бы с удовольствием сейчас выпил, если бы не необходимость управлять автомобилем и «заколотить» побольше денег в предпраздничный, «богатый» на «клиентов», день.
   Пока Иннокентий Сергеевич, Владимир Михайлович и Володя Бычков напряженно размышляли – выходить ли им из машины и решительно направиться в баню, чем-то сильно напугавшую их на подсознательном уровне, метрах в десяти от них резко затормозил черный «мерседес-350», с синим фонарем на крыше.
   Казалось черный «мерс» еще не успел полностью остановиться, как из него, почти, соответственно, «на ходу» выскочили трое мужчин, одетых в одинаковые стильные, подогнанные по фигуре, черные пальто с многозначительно поднятыми воротниками и белыми шарфами, намотанными на шеи. Головные уборы у всех троих отсутствовали. В руках они тоже не держали никаких пакетов или сумок с березовыми вениками или другими моечными «причиндалами». Отсюда, равно, как и исходя из наличия синего фонаря-«мигалки» на крыше «Мерса», легко можно было сделать вывод, что они приехали сюда не мыться, а в ультра-современный городской банный комплекс «Нереида» их пригнала срочная необходимость, и, что самое плохое – срочная служебная необходимость!
   – Ф-ф-ь-ю-ю-и-и! – испустил изумленный характерный свист неожиданного узнавания Вадим Гросс, а в правом кармане дубленки Полетаева разразился мелодичной трелью мобильный телефон, который Иннокентий Сергеевич не замедлил вытащить наружу и убедиться, что это звонила жена.
   – Бля-а буду, Володька, но это же Витька Баргобец с Серегой Фаргоном!!! – объяснил Бычкову причину своего изумленного свиста Вадим. – Ты помнишь же их?!
   – Да помню, конечно! – несколько индифферентно кивнул Бычков. – Они же, я слышал, вроде, как в ФСБ служат?
   – Правильно слышал! – подтвердил Гросс, многозначительно, почему-то, ухмыльнувшись при этом. – То-то и оно-то – зачем они, интересно, приперлись в баню «Нереида» под самый Новый Год?!
   А Полетаев, тем временем, нажал на кнопку «приема» и поднес «мобильник» к правому уху, сразу услышав взволнованный голос жены:
   – Кеша, ты – где сейчас?!
   – К бане только что подъехали! А, что стряслось-то?!
   – Ты не выпил, случайно?!
   – Нет, не выпил! – разозлился не на шутку Кеша, заранее предчувствуя что-то неожиданное и недоброе.
   – Ты не мог бы срочно вернуться домой вместе с Владимиром Михайловичем, а то нам очень страшно!!!
   – Что случилось-то – ты можешь толком сказать, Поля?!
   – В «пустой» запертой комнате кто-то ходит и ругается «матом» – низким мужским басом, Кеша!!!…

Глава пятьдесят первая

   Никогда еще не казалась Инга Литтбарски Андрею Витальевичу столь обворожительной и желанной, как в эти последние часы уходящего года. Светящиеся стрелки огромного круглого циферблата, висевшего среди Ветвей Большой Елки примерно на восьмидесятиметровой высоте показывали десять вечера, когда они зашли с морозного холода улицы в гостеприимную уютную харчевню под веселым и безобидным названием «Три пескаря», где их ждал богато сервированный столик на двоих в «отдельном кабинете».
   В предоставленном в их полное распоряжение «отдельном кабинете», также, как и в большом зале харчевни, имелся свой камин, где весело трещали березовые поленья, бросавшие на стены, убаюкивающие красно-оранжевые блики. В центре столика уже горели, предусмотрительно зажженные кем-то толстые восковые свечи, установленные в пазах тяжелого бронзового канделябра старинной работы. Традиционная бутылка шампанского, охлаждавшаяся в ведерке со льдом, пара высоких бокалов из богемского стекла, тарелки с изысканными закусками, большая стеклянная ваза, наполненная свежими фруктами, белоснежные салфетки, столовые приборы из серебра и оригинально выполненная хрустальная пепельница завершали праздничное убранство кабинета, придавая ему специфический интимный оттенок.
   Андрей Витальевич, изрядно промерзший на улице, не мог довольно не потереть озябшие кисти рук при виде языков пламени в камине, отражавшегося весело пляшущими бликами на покатых выгнутых боках бутылки шампанского на столике.
   – Великолепно! – невольно вырвалось из уст мэра, и он галантно помог Инге снять ее роскошную норковую шубку и повесить на крюк вешалки, прибитой к стене справа от входа в кабинет.
   – Рада, что тебе понравилось – это мой новогодний подарок для тебя!
   – Спасибо! – Андрей Витальевич неловко поцеловал молодую женщину в прохладную щеку.
   Инга порывисто прижалась к нему всем телом, обвив жилистую и кадыкастую шею мэра руками – он даже не успел снять с себя дубленку. Их губы слились на несколько секунд в крепком и жадном поцелуе. Оторвались они друг от друга с видимым трудом.
   – Я так соскучилась! – прошептала Инга, отнимая руки от шеи мэра и проникновенно смотря ему прямо в глаза по собачьи преданным взглядом.
   Подобное выражение в глазах бесспорно очень умной и очень красивой женщины сильно польстило давно уже гипертрофированному тщеславию Андрея Витальевича и, не сумев сдержать мимолетной самодовольной улыбки, он произнес охрипшим и немного сдавленным от волнения голосом:
   – О такой женщине, как ты, Инга, я мечтал последние двадцать пять лет своей жизни! – и, с этими словами, он крепко обнял правой рукой тонкую теплую талию Инги, плотно прижав ее на несколько секунд к себе.
   В ответ молодая женщина порывисто «прильнула» к маленькому невзрачному сухощавому мэру и прошептала ему на ухо:
   – Давай немного потерпим, дорогой! У нас впереди для этого будет целая вечность!…
   Одинцов с явным сожалением разжал объятия, и они уселись за столик друг напротив друга, не отпуская тесно сплетенных пальцев рук, чем-то, напоминая, тем самым, влюбленных подростков. И, самое любопытное заключалось в том загадочном психологическом обстоятельстве, что Андрей Витальевич почему-то свято верил в то, что такая, бесспорно, суперфешенебельная красавица Инга, будучи младше главы администрации Рабаула, как минимум, лет на двадцать, безумно любит его такой пламенной и искренней любовью, о какой мечтает каждый нормальный мужчина – даже такой маленький, не особенно молодой и невзрачный, каким являлся Андрей Витальевич Одинцов.
   Колеблющееся пламя камина и ровно горевшие огоньки свечей в значительной мере способствовали созданию перед близорукими глазами Одинцова романтической атмосферы типичного «адюльтерного» эпизода из средневекового рыцарского романа. Он упорно не замечал в сидевшем напротив него, смертельно опасном существе ничего, кроме, искренне и безоглядно влюбленной в него, и, поэтому, легко доступной молодой красивой женщины – настоящей «леди-вумэн». О жене Татьяне и о дочерях, уехавших встречать Новый Год на дачу в пригороде Рабаула, Андрей Витальевич совсем не вспоминал. Ему в голову, вообще, не приходило никаких неприятных мыслей – крышка невидимой ловушки захлопнулась, и лично у него не имелось почти никаких шансов выбраться наружу, как и у остальных нескольких десятков тысяч доверчивых легкомысленных горожан, оказавшимися под гигантским «колпаком» Большой Биры….
   …Но «Инга Литтбарски» пока не спешила «сбросить» с себя, так надоевшие ей «человеческие покровы» – до начала Активации Большого Хоумаха делать это было преждевременно. К тому же ей нравилось чувствовать себя настоящей земной женщиной, тем более, такой красивой, желанной и востребованной.
   Отпив глоток холодного шампанского, Инга посмотрела на Андрея Витальевича задумчивым взглядом и неожиданно попросила его:
   – Андрей, а расскажи мне – как ты познакомился со своей будущей женой?!
   Андрей удивленно выпучил глаза на Ингу и отставил в сторону бокал с шампанским, который вслед за своей очаровательной собеседницей только-только собрался пригубить:
   – Неужели тебе, действительно, интересно будет услышать об этом?! – он не мог сдержать невольную гримасу недовольства, неприятно исказившую его худое некрасивое аскетичное лицо. – Это будет скучный и утомительный рассказ, который никак не сможет нам обоим поднять настроения!
   – Мне, просто, хочется лучше понять тебя и узнать, Андрей! – объяснила свой неожиданный интерес, к поднятой ею теме, Инга. – Я женщина и, как всякой женщине мне интересно – какое место я занимаю в твоей душе, Андрей? Одна ли я там или делю его с кем-то?
   – Где – там, и – с кем и что делишь?! – не понял Андрей Витальевич или сделал вид, что не понял, констатируя только одно – небывалый прилив крови вниз живота со всеми вытекающими из этого прилива последствиями.
   – В душе твоей, Андрей – одна ли я или делю там место с твоей женой? – что-то в голосе Инги, какая-то новая интонация заставила его насторожиться. – Или я тебя притягиваю только чисто в физиологическом плане? Скажи мне честно: ты любил когда-нибудь свою жену по настоящему – испытывал ли к ней чувство светлое и прозрачное, как родниковая вода, не замутненная никакими гадкими ядовитыми примесями?!
   – Не знаю, даже… – искренне ответил Андрей Витальевич, от волнения сняв очки и близоруко щурясь на собеседницу. – Что-то, наверное, было – то, про что ты только что сказала… Но с родниковой водой сравнить мои чувства к Татьяне, наверное, все-таки, сложно – было много всяких «гадких ядовитых примесей»…
   – Это – плохо! – тяжело вздохнула Инга и тут же добавила: – Но хорошо то, что ты честно ответил на мой вопрос. А меня, как тебе кажется, ты любишь по-настоящему?! Только не торопись отвечать мне на этот вопрос. Потому что это очень важный вопрос. Потому что самое главное в человеческой жизни, это – любовь, настоящая любовь, и ничего важнее этого чувства нет и быть не может… – Инга умолкла, устремив взгляд своих огромных изумрудных глаз куда-то сквозь Андрея, в бесконечные дали пространства и времени.
   Андрею Витальевичу даже сделалось как-то немного не по себе, что немедленно сказалось на состоянии «либидо» – «либидо» заметно поникло и съежилось, и он неожиданно вспомнил давнишний кошмарный летний сон, приснившийся ему сразу же после знакомства с Карлом Мегенбургом, Ингой Литтбарски и, представляемой в их лице, этой загадочной немецкой «корпорацией развлечений».
   А потом, как-то, сами собой, перед глазами всплыли картины из далекой студенческой юности, связанные с его увлечениями той поры. Но вспоминалась, главным образом, одна нелицеприятная сцена в общежитии – комната подруги Татьяны, Светки Соболевой. Изрядно выпившие Танька, Светка, еще одна их одногруппница – Мариша Прошкина, тоже – изрядно выпившая. И – единственный мужчина в комнате, он, восемнадцатилетний Андрей, главная гордость и надежда всего их курса. Точно он не мог вспомнить, по какой причине он остался один сразу с тремя пьяными девушками, и куда подевались все остальные пьяные юноши их группы?! Стоял он, кстати, не просто так, а – в одних, только, семейных трусах, с бутылкой водки в руке, и, естественно, тоже – в «сильном подпитии», и говорил какие-то сальности или «скрабезности», в общем, пытался пошло шутить. У девчонок были зажаты рюмки c водкой в руке. Они хихикали, слушая витиеватый монолог Андрея, пытавшегося облечь собственные низменные, чисто животные сексуальные позывы в благопристойно звучавшее «руководство к действию» или другими словами – лучший студент курса призывал их заняться откровенной «групповухой». Какая же тут могла быть «любовь», тем более – «настоящая любовь», про которую, вдруг, начала втолковывать ему сейчас госпожа Литтбарски?!
   Да и сама «госпожа Литтбарски», во время достопамятной «аудиенции» в кабинете мэра, имевшей быть место в июле месяце этого года, особым «пуританизмом» в своем поведении не отличалась, «заездив» Андрея Вальтеровича чуть ли не до инфаркта, совокупившись с ним в самых различных позах несколько раз, как прямо на широком рабочем столе мэра, так и на толстом упругом настоящем хорасанском ковре, покрывавшем весь пол в комнате отдыха мэра, соединявшимся с рабочим кабинетом двойным дверным тамбуром. Да и «миньет» Инга делала просто виртуозно и с небывалой жадностью, как, видно, привыкла его делать у себя в Германии – в Нижней Саксонии или, тм, в Баварии, не суть, в общем, важно, где она его привыкла делать…
   А, тогда, давно тридцать лет назад в «универовской» общаге Андрей завалился спать с Мариной Прошкиной, которая ему нравилась больше всех остальных, а проснулся в кровати, почему-то со своей будущей женой, Татьяной, которая сразу после пробуждения поставила вопрос ребром: или «загс» или заявление с ее стороны в милицию об изнасиловании?! Андрей, разумеется, выбрал «загс», проявив, даже – не нерешительность, а – банальную трусость, «одним махом» поставив жирный черный крест на своей будущей светлой и счастливой «личной жизни»!
   Так как какая же тут могла быть «настоящая любовь» – чувство, «чистое и светлое, как родниковая вода безо всяких гадких, вредных и ядовитых примесей?!»
   Вся его последующая личная жизнь оказалась замешанной на самом настоящем «дерьме» случайного совокупления «по пьяному делу»!!! Тьфу, да и только!!! И была ли в его жизни эта «самая настоящая любовь», а самое главное – стремился ли он найти ее, осталось для него самого загадкой. Появление в его жизни полгода назад импозантно-экзотической, строгой и стройной красавицы-немки, словно бы сошедшей со страниц известного модельного журнала «Бурда» в первые мгновенья знакомства ослепило, в буквальном смысле этого слова, Андрея Витальевича, и в какой-то миг его заскорузлую сухую чиновничью душу закоренелого педанта-прагматика заполнило теплое ароматное дыхание настоящей глубокой нежности, какую он никогда и ни к кому не испытывал в жизни. Но нежность оказалась недолгой и случайной гостьей в душе Андрея Витальевича – спустя, всего лишь, несколько часов после знакомства состоялся, говоря протокольным языком, «жесткий половой контакт» в несколько извращенных формах плюс… триста тысяч евро в выдвижном ящичке рабочего стола мэра.
   Прошло совсем немного времени, прежде чем Андрей Витальевич пришел к совершенно верному выводу – его «купили» «с потрохами», в придачу подсунув или, точнее, «подложив» под него Ингу Литтбарски. Хотя и сама Инга уверяла его в обратном…
   Во всяком случае, сейчас, вот в эти последние несколько десятков минут, оставшихся до наступления Нового Года Андрей смотрел на Ингу совсем другими глазами не потому, что она поставила его в полный морально-логический тупик своими неожиданными вопросами и высказываниями-откровениями насчет «настоящей любви», нет – он внезапно поймал себя на шальной и неприятной мысли, что его, каким-то, пока, совсем непонятным образом, «жестоко обманули» и он, легкомысленно и бездумно согласившись на интимное уединение с этой, бесспорно красивой, но очень непростой и непонятной женщиной, добровольно поставил себя на край бездонной пропасти, наполненной плотным серым туманом, в котором что-то шевелилось – что-то невообразимо большое и невообразимо страшное.
   Но испугаться по-настоящему он не успел, столкнувшись взглядом с омутами изумрудных глаз Инги, в глубине которых плескалось ничем не замаскированное желание. Мощная эрекция заставила Андрея Витальевича даже подпрыгнуть невольно на месте, и он тихонько зарычал от, налетевшего на него из далеких первобытных времен шквала чисто животной похоти. Через секунду и он, и Инга полностью потеряли контроль над собственными действиями, слившись в тесный переплетенный клубок, вибрирующий от сексуального перенапряжения…
   По беспорядочной траектории в разные концы «отдельного кабинета» полетели пиджак, брюки, юбка, кофточка, бюст-галтер. трусы и плавки. … В общем – началось то, что и должно было начаться, а может и не начаться, а сразу – кончиться…
   И назвать безответственное и легкомысленное поведение мэра Рабаула «преступной халатностью» по отношению к своим основным должностным обязанностям было бы пустым звуком…
   Его действия смело можно было квалифицировать, как тяжкое антиобщественное преступление, совершаемое с особым цинизмом. Сам мэр, безусловно, об этом не догадывался, полагая, что максимум, в чем его можно будет впоследствии обвинить, так это – в супружеской неверности, ну, в крайнем случае – «моральном разложении», несовместимым с занимаемой высокой административно-общественной должностью мэра крупного российского города с почти миллионным населением. Ему и в голову не приходило, что, превратившись несколько лет назад незаметно для себя самого, для своей жены и для всех окружающих в самого настоящего «коррупционного чиновника», он наряду с другими такими же «коррупционными чиновниками», на самом деле, искренне считавшими, что не являются таковыми, он занимался «вызыванием Злых Духов» из далеких и неведомых реальностей, представлявших собой бездонные емкости, где хранилось невообразимое количество Страшных Сказок «всех времен и народов».
   В общеизвестном выражении «Продать душу Дъяволу», заключался очень глубокий и очень простой смысл…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

   Рассмотрев елку повнимательнее, Слава пришел к выводу, что несколько сот игрушек висели на ее пушистых ветвях не в хаотическом беспорядке, а подчинившись высокохудожественному вкусу опытного дизайнера, образуя собой достаточно стройное композиционное построение, призванное вызывать живой интерес и будоражить фантазию случайных зрителей вроде Славы. Хотя, Слава не относился к числу «случайных зрителей» – он был заранее «запланированным» и «очень востребованным», и, даже, необходимым «зрителем». Однако, ему не понравилось, что он как-то невольно абстрагировано подумал о себе со стороны, как о некоем постороннем персонаже сказочного Новогоднего представления…
   Слава увидел целую страну: огромное сказочное королевство, уютно разместившееся среди густых елочных ветвей. Он вспомнил раннее детство – ту ежегодную новогоднюю елку, какую устраивали им с сестрой родители и – любимые игрушки на ней, хранившиеся в большой картонной коробке в дальнем углу чулана. Коробка эта в представлении маленького Славы навсегда уподобилась ларцу, где были спрятаны главные сокровища его жизни, какие позволялось брать лишь раз в году на главный и наиболее любимый семейный праздник. Через всю жизнь Слава пронес в памяти самые теплые воспоминания о некоторых игрушках, сохранявших в себе отдельные штришки из многоликого портрета его счастливого детства. Вот и сейчас Слава поймал себя на мысли, что уже долго не отрывает взгляда от упитанной пучеглазой совы, сверкавшей в свете люстры потрясающим по красоте оттенков изумрудно-лимонным оперением. У них дома из заветной картонной коробки на ветки новогодней елки вспархивала почти точно такая же сова, уступавшая этой лишь немного в размерах и не имевшая такого хищного выражения во взгляде круглых желтых глаз.
   Рядом с совой висел крупный оранжево-золотистый ананас, символизировавший собой начало елочного фруктового сада, состоявшего из различных видов орехов, яблок, груш, спелых кистей винограда, апельсинов, бананов и деодаров. Между соблазнительно смотревшихся спелых фруктов, на елочных ветках сидели пестрые попугаи, ярко-алые фламинго, белые важные пеликаны с огромными мешками-зобами под массивными клювами, синицы, сороки, великолепные павлины и почему-то несколько в стороне от основной сборной стаи пернатых, в тени, особенно густой ветви, угрюмо нахохлился какой-то темно-бурый великан, отдаленно напоминавший помесь орла, грифа и страуса, сложивший гигантские крылья вдоль туловища и опустивший большеглазую голову куда-то вниз с самым, что ни на есть, виноватым видом.
   Кучерявый голый негр в одной набедренной повязке с золотым кольцом в носу висел на шелковой петельке рядом с птицами и фруктами. Серебряный трезубец в мускулистой руке наталкивал на мысль, что негр этот являлся сторожем птичника и фруктового сада.
   С верхней ветви на, широко улыбавшегося белозубой улыбкой сторожа-негра, мрачно смотрел красными недобрыми глазками громадный черный слон, имевший золотые бивни. Неподалеку от слона сидел на широкой заднице свирепомордый оранжевый медведь и растягивал мехи аккордеона. По правое плечо от медведя стоявший на задних ногах крупный заяц-русак, крепко сжимал обеими лапами барабанные палочки, приготовившись выбить бодрую дробь на боевом индейском там-таме, висевшем на, не по заячьи, широкой груди. Огненно-рыжая лисица, спрятавшаяся в густой хвое между развилок двух елочных веток, плотоядно поглядывала на зайца-барабанщика, вытянув далеко вперед острую хитрую морду. Красный трехгорбый верблюд, повернувшись спиной к остальным зверям, как бы собрался уходить в темно-зеленые глубины елочной страны по своим специфическим трехгорбо-верблюжьим делам.
   Сплошная полоса каскадов серебристого фольгового дождя отделяла зоопарк фантастических животных от заповедника сказок многих народов мира, представленных десятками, как очень популярных, так и совершенно неизвестных Славе персонажей. Притулившаяся возле самого ствола, у основания одной из веток, избушка на курьих ножках, с филином, уныло сидевшим на крыше, поросшей древним зеленым мхом, и носатой клыкастой Бабой-Ягой, выглядывавшей из окошка, представляла собой мастерски воссозданный чудесный уголок народного русского фольклора. Перед входом в избушку замер словно бы в нерешительности какой-то добрый молодец – не-то Иван-Царевич, не-то Иван-Дурак. Через плечо у Добра-Молодца висели отменный лук и колчан со стрелами, отобранными, скорее всего, в качестве военного трофея у какого-нибудь «злого Тугарина». Белокожая красавица-русалка, укутавшаяся собственными пышными волосами цвета молодой осоки, томно полулежала на ветви прямо над головой Добра-Молодца и магнетизировала его огромными глазами, посылая воздушные поцелуи и делая другие пасы нежными руками, понятными влюбленным всего мира. Странно выглядевший желтый поролоновый бес с суставчатыми стеклянными руками и ногами прятался за спиралью фиолетового серпантина и незаметно целился в Добра-Молодца из большой рогатки. Другими словами, Добра-Молодец попал в незавидное положение, оказавшись окруженным со всех сторон различными представителями «нечистой силы». И шансов уцелеть у бедняги, похоже, никаких не оставалось – чересчур крепко держал рогатку в руках, несомненно, дьявольски меткий поролоновый бес и слишком «чертовски» соблазнительно выглядела зеленоволосая русалка.
   Широкоплечий необъятный русский былинный богатырь на длинногривом тяжеловозе задумчиво тыкал кончиком копья в камень с высеченными на нем письменами, вкопанный у развилки трех дорог-веток и решал задачу с давно известными всем условиями: «направо, налево или прямо ему, богатырю поехать?!». Окладистая борода богатыря ниспадала едва ли не до середины богатырской груди, закованной в непробиваемую кольчугу, а на лице богатыря ясно читалась сильная растерянность, совсем несвойственная знаменитым русским богатырям. Увидел там, на елочных ветвях неподалеку от богатыря, Слава и Соловья-Разбойника, и Лихо Одноглазое, и Лешего, и Водяного, двух сестер Кикимор с несчастными уродливыми лицами, нескольких длиннобородых Гномов в одинаковых красных шляпах и каких-то еще персонажей, которых объединил он под общим наименованием: «чужаки». Как раз неизвестные ему ни по одной из сказок «чужаки» и выглядели даже страшнее Лиха Одноглазого и Слава искренне удивился – зачем нужно было нежной и чудесной красавице Снежане или ее бабушке вывешивать на новогоднюю елку таких жутких и отвратительных тварей?!
   Он отошел от елки метра на два и окинул ее внимательным взглядом сверху донизу, надеясь, таким образом, наконец-то понять основной замысел автора композиции, состоявшей из нескольких сот таких разнящихся между собой игрушек. Слава настолько увлекся, что забыл даже о скрывшейся на кухне очаровательной хозяйке квартиры. Снежана уже несколько минут не подавала о себе никаких вестей, всецело, очевидно, занятая приготовлением праздничного ужина.
   Славе не понадобилось сильно много времени, чтобы подметить две особенности, представленных его вниманию елочных украшений: подавляющее большинство игрушек так или иначе изображали человеческие фигурки, и неважно, что часть из них представляла собой сказочные персонажи; и второе – чем выше висели игрушки, тем красивее и дороже они выглядели. Под самым потолком чуть ниже сверкающего золотом шпиля, висели несколько роскошных шаров и звезд – настоящих шедевров, невольно пленявших взор совершенством линий, цветовых оттенков и форм. Эти шары и звезды являлись украшением ночного неба елочной страны, а между ними, подвешенная на невидимых нитях, улетала в космос – выше сверкающего золотом шпиля, изящная серебристая сигара межпланетного корабля с четырьмя заглавными красными буквами вдоль борта – «СССР». Из иллюминатора высовывался, чуть ли не по пояс, отчаянный советский космонавт и приветливо махал кому-то рукой. Потом, правда, Слава сообразил – кому космонавт махал рукой. Это, наверняка, была прекрасная принцесса, стоявшая на резном балкончике хрустального замка, чьи башенки немного не доставали до звезд и шаров-спутников сказочной елочной страны. Прозрачные стены замка светились изнутри разноцветными огоньками, а сам замок медленно вращался вокруг елки – почему Слава его только, что и заметил. «Очень интересно!» – подумал он и обошел елку с противоположной стороны.
   Там, с этой самой «противоположной стороны», сплошняком – целыми толпами и отдельными небольшими группами, подвешенные за спины капроновыми ниточками, висели исключительно люди: мальчики, девочки, юноши и девушки, мужчины и женщины, старички и старушки. Славе сделалось как-то не по себе – все игрушки были повернуты лицевой стороной к нему и, казалось, что все они, как один, пристально смотрели на него, на Славу неподвижными немигающими взглядами.
   На одной из веток рассеивающееся внимание Славы привлек огонек стеклянного костра, бесшумно, неподвижно и не жарко горевшего в некотором отдалении от основной массы игрушек-людей. Слава подошел поближе и повнимательнее пригляделся к двум мужчинам, присевшим на корточки перед костром и гревшим над ним руки. Интеллигентное лицо одного из мужчин, что было самым любопытным, показалось Славе знакомым, и вся эта удивительно реалистично выполненная сценка вокруг костра вызвала в его душе яркие и странные ассоциации – он словно бы почувствовал запах костра, услышал треск сгораемых дров и назойливый писк голодных комаров, отпугиваемых дымом. «Наверное, это – геологи. Готовят ужин…» – решил Слава и невольно глянув вглубь леса, темной стеной обступившего с трех сторон костерок, заметил среди хвои блеск чьих-то больших недобрых глаз, внимательно наблюдавших за, ни о чем не подозревающими «геологами». Чтобы ничего особенного не увидеть, он зажмурил глаза и потряс головой. Общепринятая мера против навязчивых галлюцинаций помогла Славе– когда он открыл глаза, то обычные стеклянные игрушки перестали казаться ожившими. А может возвращению его в нормальное состояние способствовал звонкий голосок опрометчиво забытой им очаровательной хозяйки сегодняшнего новогоднего праздничного вечера, Снежаны, вернувшейся из бесконечно удаленной кухни в гостиную со словами:
   – А вот и я!
   Слава радостно встрепенулся и чуть ли не бегом подбежал к девушке, подхватив у нее из рук тяжелый разнос, большую часть которого занимало овальное фарфоровое блюдо, где, обложенная овощными и травяными салатами, курилась аппетитно пахнувшим горячим паром, поджаренная до золотисто-коричневого цвета, упитанная тушка шестиногой курицы-мутанта. Зажаренной курица оказалась вместе с головой, вернее – с двумя головами и в приоткрытых клювах обоих голов торчало по свежему пучку петрушки. У Славы еще мелькнула шальная кощунственная мысль – не знаменитого ли «двуглавого российского орла» только что испекла Снежана в микроволновке?!
   – Ты, наверняка, не видел таких птиц?! – утвердительно спросила она, когда Слава осторожно ставил тяжелый разнос на стол между блюдцами с салатами и бутылками вина.
   – Не видел, это – точно! – согласился Слава, влюбленно глядя на Снежану. – Курица с шестью ножками всегда была птицей моей мечты! С ней не могла конкурировать даже Синяя Птица Удачи!
   – Это – не курица! – от души расхохоталась Снежана. – Это – птенец фараракса! Их разводят на ферме моего дяди по лицензии новозеландской агрофирмы «Сирена-Плюс», держателем контрольного пакета акций которой является другой мой дядя.
   Слава только плечами пожал:
   – Никогда не слышал про таких чудных птиц – даже в «Мире животных»!
   – Они имеют отношение больше к кулинарии, чем к биологии, так что в «Мире животных» ты про них ничего не мог услышать даже в принципе!
   Завязавшуюся занятную беседу о «фарараксах» прервал бой маятника, возвестивший, что до Нового Года осталось ровно полчаса.
   – Ты «шампанское» не забыл? – вдруг озабоченно спросила она.
   – В куртке оставил, – кивнул он в сторону коридора.
   – Тащи! Я пока разложу салаты…
   Необычайно громкий и мощный храп, раздавшийся из-за черных бархатных штор, скрывавших вход в спальню, где, по словам Снежаны, отдыхала её больная и старая бабушка, заставил Снежану замолчать, а отправившегося в коридор за «шампанским» Славу – испуганно вздрогнуть.
   – Не обращай внимания, это – бабушка. Она иногда, когда особенно крепко спит, так всхрапывает! – спокойно объяснила заботливая внучка, Снежана. – Могу тебя заверить – нас никто не побеспокоит до самого утра!.. Если, конечно, не надумает, все же, приехать Гема!
   – Какая Гема?!
   – Так зовут мою обещанную подругу, мой дорогой Слава – ты разве забыл, что я про нее тебе рассказывала?! – ответила Снежана, добавив с затаенной надеждой в голосе: – Ты, даже, не представляешь, как было бы здорово, если бы она сумела прийти!…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

   Ян Шустерович проснулся, разбуженный настойчивым зуммером верного друга многих среднестатистических россиян – электронного пластмассового будильника китайского производства, сладко потянулся в теплом бархатном полумраке уютного дупла и с большой неохотой подумал о необходимости в ближайшие минуты покинуть такое чудесное безопасное убежище и выйти наружу, в темноту ужасной Праздничной Ночи.
   С минуту он еще полежал в блаженном ничегонеделании, то пытаясь представить, как сейчас складываются дела у Каролины в качестве Лесной Вдовы, то гадая – что из себя представляет Урочище Золотых Елей на Четвертом Ярусе, о котором так много и вдохновенно говорил загадочный Александр Сергеевич Морозов, любезно предоставивший в полное распоряжение Яну Шустеровичу это шикарное Дупло, и, каким-то образом, ухитрившийся практически ничего не рассказать о себе самом, о том, откуда он, вообще, взялся в этом Дупле среди дикой чащи Леса Вдов, и, главное – откуда он узнал о существовании Яна Шустеровича Вальберга, который обязательно должен был прийти не куда-нибудь, а именно в это Дупло, где с нетерпением поджидал его этот самый Александр Морозов. Собственно, Ян давно уже жил среди злого сказочного колдовства и, не став чересчур уж сильно «ломать себе голову», решил, что Александр Сергеевич Морозов – никто иной, как могучий добрый дух этого злого заколдованно-застекленного мира и он явился сюда расколдовать Яна Вальберга и помочь ему вернуться вместе с пропавшими женой и дочерью обратно в лоно счастливой семейной жизни, безоблачно протекавшей до его роковой служебной командировки в Ирак.
   Мысли о «роковой командировке» в Мосул, о таинственном Сказочнике-Морозове, о любимых жене и дочери, совершили плавный переход в более практическую плоскость – по потолку и стенам Дупла, нарушая привычную гармонию однотонной зеленоватой люминисценции, водили замысловатые хороводы кричаще-яркие световые пятна, полосы и точки, являвшиеся ничем иным, как слабым отражением праздничных фейерверков, бушевавших в Лесу Вдов. Причем фейерверки и другие виды иллюминации сопровождались звуковым оформлением. Ян Шустерович рывком поднялся на корточки из горизонтального положения и внимательно прислушался. Ясно слышалось, что вне пределов Дупла было шумно и весело – аборигены Леса Вдов радовались приближению Праздника и профессору археологии Вальбергу оставалось лишь гадать: найдется ли ему достойное место на этом Празднике?!
   В Дупле, благодаря сполохам фейерверков было достаточно освещения, чтобы не включать фонарь для проведения контрольной подготовки к выходу наружу. Ян Шустерович неторопливо развязал тесемки большого туристического рюкзака и достал оттуда плотный увесистый пакет, завернутый в несколько слоев полипропилена. Он вспомнил слова Александра Сергеевича Морозова, с которыми тот передавал ему этот пакет: «Платье – настоящее. Снято с убитой Вдовы два года назад во время стычки с дозорным патрулем Следопытов на границе Леса. Они берегли его для какого-нибудь особенного случая и вот этот случай настал. Платье Вдовы возможно поможет тебе выскользнуть из Леса незамеченным – Вдовы будут Праздничной Ночью „на веселе“. Это твой единственный шанс, Ян!».
   Ян Шустерович развернул пакет и цветочно-травяные ароматы старого дупла оказались перебитыми резким запахом нафталина, каких-то вульгарных духов и старой прелой кожи – из развернутого пакета на дно Дупла свалилось, аляповато разукрашенное платье Вдовы, густой длинный парик и еще один неизвестный предмет.
   При ближайшем рассмотрении неизвестный предмет оказался кожаной маской с прорезями для глаз, ноздрей и рта. Ян поднес маску к самым глазам и определил, что кожа была желтой, морщинистой и довольно мягкой на ощупь. От неожиданно пришедшей в голову мысли, Ян брезгливо разжал пальцы и выронил кожу, искусно содранную гуманными, но разгоряченными во время того жестокого боя двухлетней давности, Следопытами с лица пожилой Вдовы.
   «А вдруг это оказалась Каролина?!» – страшная мысль обожгла сознание Яна, едва не повергнув его в настоящий душевный коллапс. – «Какой все-таки ужас я породил для своей семьи в этом е…м Ираке!» и Ян Шустерович издал легкое рычание, немного напоминающее рыдание, но сразу взял себя в руки, справедливо рассудив, что хуже того, что сейчас есть, ничего быть не может и не стоит поддаваться безнадежной панике раньше времени. Он налил себе полный бокал вина, медленно выцедил мелкими глотками до дна, закусил приличным ломтем сочной ароматной ветчины, вырезанного из окорока «ливерпульского кабана». Посидел пару-тройку минут, прислушиваясь к отголоскам пронзительных жутковатых воплей, не умолкавших под сводами Праздничного Леса Вдов и символически поплевав на ладони, принялся натягивать на себя платье Вдовы, стараясь выбросить из головы мрачные мысли о Каролине.
   Наделось платье легко – покойная Вдова, судя по размеру носимой ею одежды, имела богатырские габариты и Ян Шустерович сразу успокоился по той простой причине, что Каролина Карловна была очень миниатюрной, хрупкой и изящной женщиной! Вслед за платьем, не без инстинктивно возникшей дрожжи отвращения, Ян Шустерович натянул на свое умное аскетическое лицо маску из кожи пожилой женщины и крепко завязал на затылке холщовыми веревочками. Новое, так сказать, лицо также, как и платье, оказалось чересчур свободным и более чем вероятно, свисало безобразными брылями в нижней части щек, бугорчатыми складками под глазами и обвисшим грушевидным выростом в районе носа. «Хорошо, что у меня нет зеркала!» – довольно подумал Вальберг и с этой радостной мыслью нахлобучил на голову тяжелый парик, пахнувший дохлыми мышами и заплесневелой перхотью.
   Перетянув свободно свисавшее вдоль туловища платье в районе талии широким поясом, он заткнул за пояс свернутую трубкой топографическую карту предстоящего маршрута, через левое плечо перебросил лямку заряженного острой зазубренной стрелой арбалета (по словам того же Морозова, все, без исключения, Вдовы ни на секунду не расставались с оружием и носить его открыто не считалось в их суровой вдовьей среде признаком дурного толка). Рюкзак, после недолгих размышлений, он в обычной манере туристов и геологов повесил на спину.
   «Вот, собственно, и все, теперь осталось самое главное – выйти!» – он потуже затянул пояс, потрогал – прочно ли держалась стрела в арбалете, нежно провел рукою по теплой шероховатой поверхности стены гостеприимного Дупла, сделавшегося ему почти родным, и подошел к замаскированному виноградными лозами выходу, где ждала его с нетерпением заключить в объятия страшно интересная Новогодняя Сказка. Он решил долго не оттягивать неизбежного, и, прошептав: «С Богом!», раздвинул виноградные лозы, и… едва не шагнул безоглядно прямо в Праздничную Ночь…
   Совершенно неожиданная мысль остановила Яна Шустеровича, заставив неподвижно замереть его на месте с поднятой в воздухе правой ногой. Собственно, нога опустилась сама собой, а, необычная, и, вместе с тем, наиболее простая и естественная мысль упорно не покидала голову незадачливого археолога: «Он решил принять участие в Новогоднем маскараде, обрядившись в «костюм Лесной Вдовы»! Почему-то эта мысль показалась ему безотчетно «спасительной мыслью». А, вот, в чем же заключалась несомненная и очевидная спасительность этой мысли, Ян Шустерович не мог пока найти ясного ответа, как ни пытался. Но, во всяком случае, ощущение того, что с помощью этой внезапной мысли о «Новогоднем маскараде» ему удастся ухватить за кончик нужной логической нити, потянув за которую, он сумеет раскрутить весь чудовищный клубок того невероятного злобного колдовства во власти чьих чар он пребывал восемь последних лет своей жизни, заметно подняло настроение Яну Шустеровичу, укрепив его веру в успех задуманного «безнадежного мероприятия».
   Остановившись у самого порога Дупла, он совсем забыл о своих недавних колебаниях, переживаниях и страхах, пораженный открывшейся ему Красотой Праздника, рождавшейся прямо в сердце Новогодней Ночи, приходившей на Землю из Волшебной Сказки и в Сказку же всегда возвращавшуюся. Ян Шустерович понятия не имел о том, что находился в самом эпицентре ее зарождения, и пока этот невероятный факт медленно доходил до сознания профессора археологии, подсознание его, напротив, стремительно наполнялось невероятным восторгом…
   Причудливый Праздничный Свет бирюзового спутника лился из ночных небес, зажигая в Лесу Вдов тысячи больших и малых огней, сотни серебряных и золотых тонких и толстых нитей протянулось вдоль могучих стволов деревьев-великанов. Сформированные из кристаллов драгоценных минералов всевозможных цветов и оттенков, пяти и, что самое плохое, шестиконечные звезды загорались там и сям среди густых, величественно раскинувшихся на сотни метров, древесных крон. Золотые и серебряные лианы едва заметно для глаза раскачивались и вибрировали, издавая слабый металлический шорох. Уже знакомые Яну Шустеровичу орехи и виноград светились в эти Праздничные минуты сами собой, чего не наблюдалось в будни, словно бы внутри каждого ореха и каждой виноградины загоралось по вольфрамовой нити накаливания и они уподабливались съедобным электрическим лампочкам.
   Вверху – как не очень высоко, так и очень высоко над головой, которую пришлось Яну до упора задирать, раскачивались словно гигантские маятники, трехметровые ананасоподобные плоды и совершенно уже чудовищные в силу невероятных размеров, восьмиметровые груши, по чьей поверхности беспрестанно скользили вниз ведерные капли сладкой росы. Аромат нежно светившихся во мраке огромных цветов и свежих фруктов щедро разливался в ночном воздухе, смешиваясь с характерными запахами смолы деревьев хвойных пород – Ян Шустерович полной грудью вдыхал чудесно скомпонованный обонятельный коктейль, чувствуя, как в голове начинается приятный шум, немного напоминающий алкогольную эйфорию.
   Где-то неподалеку громко звучала дикая лесная мелодия, выводимая при помощи труб и балалаек, в построении аккордов которой самым невероятным образом принимали живое участие безалаберный мажорный мотив, органично сочетавшийся с чисто вдовьими запредельно минорными нотками. Торжествующий рев труб и задорное бреньканье балалаечных струн сопровождал по временам гулкий протяжный бой огромного бубна, изготовленного из великолепно выдубленной кожи злостных лесных хулиганов – плотоядных зайцев-барабанщиков. Отвратительные визжаще-взрыкивающие женские голоса, вырывавшиеся, как минимум из сотни луженых глоток, резко диссонировали даже с фальшивой игрой труб и балалаек, но зато точно в унисон попадали с тяжелым боем бубна, и поэтому, подчиняясь все-же какому-то авторитетному невидимому дирижеру, аккомпанировали игре оркестра достаточно редко.
   – Это – Вдовы! – уверенно прошептал Ян и не мог удержаться от легко объяснимой улыбки, естественно возникающей на лице любого нормального мужчины, целых восемь лет лишенного возможности общения с женским обществом.
   «Но нет – расслабляться нельзя ни на секунду! Расслабление, это – верная смерть!» – совершенно справедливо подумал он уже в следующую секунду и согнав с лица непрошеную улыбку, достал из-за пояса топографическую карту, развернул ее и принялся в который уже раз изучать, покрытое люминисцентным составом затейливо выполненное изображение Леса Вдов и семи основных дорог, ведущих на «Четвертый Ярус Империи Шагин-Ку».
   Веселые Вдовы не переставали играть свои варварские праздничные мелодии. Скорее всего, назло им, также неподалеку от Дупла, но, в противоположной сводному оркестру и хору Вдов, стороне лесной чащи, сверкающий Праздничной иллюминацией ночной мрак разразился яростным барабанным боем, издаваемым зайцами-барабанщиками, опившимися крепкой ореховой настойки. А где-то высоко – там, где с вызовом всем законам ботаники, раскачивались приторно сладкие перезрелые восьмиметровые груши, в ответ заячьему барабанному бою послышался глухой лающий хохот горбатых сиреневых гиен, промышлявших кровавым разбоем на лесных караванных тропах, связывавших Третий и Четвертый Ярусы Империи злого и коварного Шагин-Ку.
   Ян покачал головой, подивившись собственной безрассудности, и быстренько определив, что одна из нужных ему магистральных дорог под оптимистичным названием «Путь в никуда» проходит всего лишь в полу-километре к востоку от Дупла, вновь свернул карту трубочкой, сунул ее обратно за пояс и, определив направление по перстню-компасу, врученному предусмотрительным Морозовым, смело зашагал на восток – именно туда, откуда доносилось неблагозвучное пение подвыпивших Вдов. Яна немного утешала мысль, что возможно ему удастся избежать встречи с несчастными, но свирепыми женщинами, пользующимися среди Следопытов заслуженно дурной репутацией. Откровенно радовало его в предстоящем маршруте и отсутствие зайцев-барабанщиков. Несколько, правда, смущала необходимость перейти вброд неширокое, но поразительно длинное болото, преграждавшее ему по карте дорогу к «Пути в никуда», но та же карта показывала, что на протяжении «Пути в никуда» он повстречает четыре трактира, один Каравай-Сарай, семь харчевен и две корчмы. Обилие самых разнообразных по своей принципиальной сути пунктов общественного питания обнадеживало Сашу в том смысле, что «Путь в никуда» являлся, скорее всего, достаточно цивилизованным маршрутом. Оставалось лишь совсем малое – пройти пол-километра по Лесу Вдов, оставшись при этом живым и невередимым…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

   Примерно в половине одиннадцатого вечера, когда Владимир Николаевич Бобров, его возможная будущая жена, Оля Курцева и две бывшие лаборантки недавно расформированной кафедры «Неординарной философии», Галя и Таня, сохранившие, однако, корпоративную и чисто человеческую преданность бывшему шефу, уже вполне освоились в просторной мастерской Хаймангулова и начали чувствовать себя почти, как дома, в мастерскую заявился сам хозяин мастерской, Юрий Хаймангулов.
   Собственно, и хозяин мастерской и его гости друг друга давно и хорошо знали, и поэтому никаких психологических «напряг», связанных с неожиданным появлением Юры не возникло. Он пришел не один, а вместе со своей постоянной подругой, Анькой Лигуновой – недоучившейся художницей, но вполне сформировавшейся пьяницей, пытающейся заниматься в свободное от запоев время практической эзотерикой вперемежку с хиромантией, этой стороной своей недюжинной натуры чем-то немного напоминая Надежду Врубливлецкую.
   Ввалились они в мастерскую в изрядном подпитии (вернее, один Юра, Анька, на удивление, выглядела почти трезвой), злые, чем-то сильно разочарованные, «заснеженные» с ног до головы – не только потому, что на улице, не переставая, валил густой снегопад, но и по той причине, что тяжелый и неуклюжий, к тому же сильно пьяный, Юра несколько раз падал по дороге, увлекая за собой, пытавшуюся каждый раз удерживать его от очередного «еба… тия» на обледенелый асфальт, маленькую худощавую Аньку. Последний раз Юра поскользнулся перед самым входом в родной подвал и «раскровенил» правую щеку о заледеневшую ступеньку лестницы, ведущей в подвал.
   Как уже было сказано выше, ввалились они в мастерскую злые и сильно разочарованные в жизни, но злость у них моментально улетучилась при виде шикарно сервированного Новогоднего стола – Юре сразу бросились в глаза две нераспочатые бутылки армянского коньяка и бутылка шампанского! Забыв обо всех мерзко-пакостных перипетиях неудачного похода на Немецкую Елку в Цыганский Заповедник, Юрка жизнерадостно воскликнул:
   – Вот это – по-нашему!!! – и громко захохотал своим «фирменным» жизнерадостным пьяным смехом. – Как хорошо все-таки, что у нас с Анькой ума хватило вернуться обратно!
   – А что у тебя, Юра с лицом? – озабоченно спросила Оля, тревожно вглядываясь в свежую ссадину на правой щеке Юры.
   – Не обращай внимания, Ольга! – бесшабашно махнул рукой Юра, снимая с себя заснеженную шубу. – сейчас все продезинфицирую!
   Сильным движением пару раз встряхнув шубу, и освободив ее, таким образом, от налипшего снега, небрежно бросил ее на какой-то, спрятанный под холщовой мешковиной, громоздкий экспонат и энергичной походкой прошел к импровизированному «столу», составленному из нескольких табуреток, кушеток и, тому подобных, предметов мебели, накрытых огромным куском полиэтилена. Резко остановившись прямо перед импровизированным праздничным столом, он вожделенно принялся разглядывать коньяк, словно бы глазам своим не верил.
   Хмурая Анька бросила свою старенькую «дубленку» на Юрину шубу, и прошла вслед за Юрой, бросая по сторонам мрачные взгляды – в отличие от Юры у ней настроение нисколько не поднялось. Что-то Аньку сильно продолжало «глодать» изнутри. Наверное, потому что она не была такой пьяной, как Юрка. И видно было хорошо по Аньке, что ее «распирало» поскорее выдать» какую-то информацию и «облегчить», тем самым, себе душу.
   Тут, как раз из «экспериментального отдела» появился задумчивый Владимир Николаевич Бобров, сразу бросивший внимательный взгляд на окровавленную физиономию Хаймангулова, неудержимо растягиваемую широкой бессмысленно пьяной улыбкой.
   – С наступающим тебя, Николаич!!! – рявкнул никогда не унывающий скульптор, широко раскинув в стороны руки. – Рад тебя видеть у себя в гостях, и девчонок твоих, потому, как люди вы – простые, понятные и хорошие!!!
   Они символически обнялись, скупо по-мужски «облобызались», а потом Юрка пошел умываться в туалет и, вообще – «привести себя в порядок, перед тем, как сесть за стол!».
   Владимир Николаевич отметил тяжелое морально-волевое состояние Ани Лигуновой и, чтобы заранее разрешить любые возможные недоразумения, прямо спросил у нее:
   – Аня – что случилось?! На тебе «лица нет»! Юра подрался что ли с кем-то?!
   – Да нет – Юра ни с кем не подрался, упал перед самой мастерской и щеку о штырь какой-то разодрал. Видите-же, что пьяный он сильно! – по интонациям Аньки стало ясно, что несостоявшуюся художницу тревожит не состояние Юры, а что-то другое – более серьезное.
   – Вы же, вроде, как собирались встречать Новый Год в этом самом немецком «Сказочном Городке» – передумали? – тактично поинтересовалась Ольга, пытливо рассматривая Аньку, в которой Ольгу что-то настораживало с самой первой минуты ее появления в мастерской.
   – В этот «Сказочный Городок» мы решили не заходить даже!
   – Почему?! – спросил Бобров напрягшимся голосом.
   – Потому что там… – страшно… – выдавила из себя, после небольшой задумчивой паузы, Анька и добавила: – И в городе во всем… как-то тоже… страшно, … не по– человечески… Что-то происходит не то, и не так… Юрка-то пьяный совсем – ему все равно, а мне то вот видно на трезвый почти взгляд – какая-то особенная «херня» творится в городе нашем, как когда-то давно – четыре года назад!..
   – А какую, конкретно, «херню особенную», как ты сама только что выразилась, ты заметила в городе?! – уточнил Бобров, сделавшийся предельно внимательным и серьезным.
   – Не знаю, даже, точно, как вам и объяснить, Владимир Николаевич… – задумчиво произнесла Аня, глядя куда-то бесконечно далеко прозрачными глазами сквозь стены подвала, в котором сейчас находилась.
   Никто не пытался ее прервать и «подтолкнуть» к дальнейшему продолжению рассказа – слишком глубокое впечатление на всех присутствующих произвели искренние взволнованные слова, на удивление трезвой, Аньки, чтобы «с ходу» начать высказывать какие-либо комментарии.
   – Можно присесть?! – неожиданно встрепенулась, не на шутку «ушедшая в себя» Аня и, не дожидаясь специального разрешения, плюхнулась на краешек дивана.
   – Коньячку плеснуть тебе с «устатку»?! – предупредительно спросил Бобров.
   – Сделайте милость, Владимир Николаевич – я вам буду весьма признательна! – улыбнулась оживившаяся Анька, бросив благодарный взгляд на Боброва.
   Владимир Николаевич налил по семьдесят пять грамм трехлетнего «арагви» не только Аньке, но и остальным присутствующим, включая, естественно, и себя самого. Не хватало лишь самого хозяина мастерской, Юрия Хаймангулова, который основательно застрял в туалете, «приводя себя в порядок».
   После выпитой стопки Анька порозовела, подобрела, стала, в общем, походить на саму себя, но ожидаемого результата от нее Бобров не получил – она толком, по существу и обстоятельно так и не сумела объяснить и рассказать, что же такого особенного и нехорошего происходит на улицах новогоднего Рабаула. Вместо этого Анька попросила еще коньяку… Владимир Николаевич исполнил ее просьбу, правда, обреченно вздохнув при этом. Но тут, как раз, очень кстати, из туалета появился Хаймангулов, украсивший себе щеку свежим пластырем:
   – Без меня что ли начали?! – весело спросил он, подходя к «столу» и по хозяйски усаживаясь на, скрипнувший под ним старый диван, рядом с Анькой и, приобняв ее за плечи, поинтересовался: – Аньке налили?! А то она у меня весь вечер какая-то «смурная», хоть и Новый Год – «на носу»!
   Проницательный Бобров налил Юре две трети граненого стакана и поднес его скульптору со словами:
   – Тебе – «штрафная», Юрок, за то, что не научился веселить своих женщин!
   Словам Владимира Николаевича рассмеялись все, даже – сама Анька. А Юра принял стакан с коньяком из руки Боброва с молчаливой благодарностью и осушил стакан до дна четырьмя большими булькающими глотками. Жадно закусил жирным куском ветчины и глубокомысленно изрек:
   – Недаром говорят, что Новый Год – семейный праздник! А мой дом – моя мастерская, и гости мои, которым я искренне рад – моя семья! А у немцев у этих «не х..й» делать нормальному русскому человеку!
   И дальше предпразднование Нового Года «пошло-поехало», как – по «накатанному»! Хотя и не совсем так, учитывая специфику коллектива, собравшегося в мастерской скульптора Хаймангулова для празднования Нового Года. Но, пока еще до роковой минуты оставалось чуть больше часа, и по этой причине все еще происходило в обычных рамках – все много ели разной вкуснятины, перемежая жевательно-глотательный процесс периодически опрокидыванием стопок коньяку (благо, что коньяка был целый ящик!), много и одновременно говорили, много смеялись…
   Но в какой-то момент речь нечаянно зашла о, пропавшем в стенах вот этой самой мастерской три недели назад, известном городском художнике и поэте, Николае Ивановиче Бутанове. Пропал то он ведь прямо на глазах у Юры, когда они вместе распивали итальянский питьевой спирт «Ройял», и никого в тот момент, кроме них двоих, в мастерской не было – в чем и заключалась главная «фишка» той «мутной» истории трехнедельной давности. И начал этот разговор Владимир Николаевич Бобров, как лицо, наиболее заинтересованное в прояснении, давно уже не дававшего ему покоя, вопроса. Николая Ивановича никто не искал, так как у него не было родных и близких людей, кровно заинтересованных в его розысках. И, соответственно, никто заявления «на розыск» в милицию не подавал, и Юру, как последнего человека, кто видел «живьем» художника Бутанова, на допросы никакие следователи не «дергали».
   Но, сейчас, из уважения, которое Юра действительно питал к Боброву, он уже в который раз взялся за пересказ истории об исчезновении Бутанова три недели назад в этой мастерской прямо у него на глазах:
   …«… Было, в общем, дело так! Валялся я после дикого «будунища»! С кем пил накануне – точно не помню! Все свои, скорее всего, были: днем лед рубили возле Дворца Спорта, ну и как обычно, в перерывах в моей мастерской грелись, так как, сами понимаете, поблизости больше такого удобного места нет! Кто-то этого е… го пойла «Ройялки» целую коробку притащил, кажется – Петька Богомазов. Точно – он! В какой-то конторе за работу ему вместо денег этот спирт предложили, ну он и не отказался!. «Ройял», сами знаете – напиток не детский, ну мы все и сами не заметили, как «нарезались», да, еще, почти – натощак! «Вырубился» я «наглухо» засветло еще.
   И вот Иваныч-то меня, как раз и растолкал среди ночи. Долго я не мог ничего ни понять, ни вспомнить, ни сообразить – что к чему и откуда-то свалился Иваныч мне на голову, пока не обнаружилось полбутылки «Ройялки».
   Выпили с Иванычем по пол-стакашке, сразу у меня все в норму пришло, и заметил я сразу, что с Иванычем-то что-то не так! Взбудораженный он какой-то в мастерскую ко мне пришел – чем-то сильно перепуганный и, вообще, короче, «сам не свой»!
   Я его давай расспрашивать: что, дескать, случилось-то – откуда ты такой «взъерошенный» весь явился?! И понес он в ответ мне такую «х…ю», ребята, что только держись – «неподготовленным слушателям лучше покинуть зал!».
   Но, вот в чем штука главная-то оказалась – чем дальше Иваныч безумствовал в своих бреднях, все красочней и красочней, и витиеватей пересказывал «вечеринку» у Кольки Потапова, тем, как ни странно, все больше и больше я ему верил! И в какой-то момент понял, что он пересказал мне слово в слово чистую голую правду-«матку»!
   Что, будто бы сидели они у Кольки Потапова, слесаря – ну вы его не знаете, наш он с Иванычем общий знакомый! Хороший, кстати, мужик, да и мастер на все руки – у меня в мастерской два раза канализацию чинил! Пили они «паленку» и в разгар посиделок что-то послышалось Кольке в туалете или бутылку он там от жены своей в смывном бачке прятал – не помню уже точно! Короче пошел Колька в туалет и оттуда Иваныча «на помощь» позвал! Иваныч прибежал, а там!.. Нет, ребята, этого я вам пересказать не смогу – это, как я понял, надо было на своей шкуре испытать, как Иваныч испытал – черт там какой-то из унитаза выпрыгнул и начал Кольке угрожать утащить его вслед за собой в унитаз! А Иваныч подумал, что это у него «бак» конкретно «сорвало», что «белку» он «словил» и бросился Иваныч прочь из Колькиного туалета и, вообще, из Колькиной квартиры на лестницу и быстрее вниз припустил!
   А «белка» -то, оказывается, всерьез за него «взялась» и никак «отпускать» не хотела – навстречу Иванычу вверх по лестнице поднимались крысы в мундирах – поднимались на задних лапках, а передними держали винтовки и барабаны, в придачу к винтовкам!. И одна из этих крыс Иваныча за ногу укусила! Иваныч, естественно, кубарем скатился из подъезда и чуть под ноги не попал мертвым бомжам!..»
   На этом месте сумбурного бубнежа-речитатива рассказчика, он был решительно прерван. И прервал рассказчика Владимир Николаевич Бобров, как самый адекватный и восприимчивый к, разного рода, смысловой и идеологической фальши, из всех внимавших Юриной «ахинеи», слушатель:
   – Стой, стой, стой, Юра! Ты про что это рассказываешь?!
   – Я прелюдию к главному рассказываю, Николаич! – возмущенно рявкнул Юра, резким повышением тона давая понять, что не любит, когда ему не верят. – Ногу потом, когда мы вторые пол-стакашка спирта с ним тяпнули, в которую его та крыса укусила, Иваныч показал – штанина прорвана и голень вся распухла! Четыре красно-синие какие-то дырки в центре опухоли. А опухоль, как мне показалось, была необычного очень темно-золотистого оттенка, как, если бы это место ему краской-золотнянкой вперемежку с йодом намазали! Задумчивым каким-то стал Иваныч и все на ногу на эту на укушенную все смотрел и хмурился.
   Ну, я по третьей налил и постарался утешить его, бедолагу, как-то: «Давай», – говорю – «еще спиртику тяпнем – он тебе всю заразу в организме рассосет!». А Иваныч мне в ответ и говорит, уверенно так говорит: «Нет, Юрок! Эту заразу даже спирт не рассосет! Это – непростая зараза, а – волшебная! Это, Юрок – смерть моя! И она заберет меня с собой прямо у тебя из мастерской, и ничего ты, уже, тут не поделаешь! Судьба, видно, у меня такая горемычная сложилась – не поправить ее!».
   Но третьи пол-стакашка выпил залпом, и я – вслед за ним, И чокнуться-то не успели, как будто и вправду поминали кого-то! А кого нам еще с ним поминать было, как – не самого Иваныча!
   Потом я «отрубился» после третьей, этой вот, порции, а когда очнулся опять – Иваныча в мастерской уже не было! Только одежда его осталась – вся, вплоть до семейных трусов, ситцевых трусов в горошек и, давно, само собой, не стиранных! От смрада этих трусов Иваныча я и очнулся – приснилось мне, что меня мордой в толчок в деревенском сортире какая-то «курва» толкает! Я упираюсь, а она, бл… ь, толкает!..
   – Юра, ну хватит уже – слушать противно! Мы же за столом за праздничным сидим! – прервала Юру справедливой гневной критикой Аня.
   – Да, действительно – интересная история! – не став акцентировать внимания на нюансах кошмарного Юриного сна, в буквальном смысле этого слова, навеянного тяжелым запахом, с месяц нестиранных семейных трусов художника Бутанова (хотя «семейными» трусы у бедного Николая Ивановича никак быть не могли, потому что у него уже много лет не было никакой семьи) веско произнес, ничуть не опьяневший Владимир Николаевич Бобров.
   С секунду-другую помолчав, Владимир Николаевич, предварительно бросив на раскрасневшегося до пунцового оттенка, Юру цепкий «анализирующий» взгляд, спросил скульптора:
   – Юра, исчезновение Николая Ивановича произошло в ночь с шестого на седьмое декабря, так?!
   – Так! – кивнул Юра буйной своей кудрявой головой и поинтересовался, в свою очередь у Боброва: – А это так важно?!
   – Да, это очень важно, Юра! – Бобров после утвердительного ответа Юры моментально как-то хищно подобрался и сделался чрезвычайно серьезен: – Дело в том, что той достопамятной ночью, я и присутствующая здесь бывшая старшая лаборантка моей бывшей кафедры «Неординарной философии», Ольга Александровна Курцева стали свидетелями, к счастью – только свидетелями, а – не жертвами, очень странного и, в высшей степени, пугающего явления в помещении экспериментальной лаборатории нашей кафедры!
   Ольга, при словах Боброва, почему-то загадочно улыбнулась и слегка покраснела. Все внимательно посмотрели на нее, а внимательнее остальных самый пьяный – Юра. Ольге даже показалось, что Юра сейчас обязательно «ляпнет» какую-нибудь «сальность». Но Юра промолчал, ограничившись лишь «сальной» ухмылкой.
   – Юра, не ерничай и не «вольнодумствуй», ерунду всякую не придумывай – я говорю об очень серьезных вещах, а – не о дешевом и низкопробном флирте! – веско произнес Бобров, строго и проницательно глядя на ухмылявшегося Хаймангулова.
   – Ладно, ладно, Николаич! Я ничего такого, по-моему, и не сказал, и, даже и не подумал! – заоправдывался Юра, но с лукавого пунцового лица его, по прежнему, не сходила «сальная» усмешка.
   – А какое необычное явление то случилось, Владимир Николаевич?! – нарушив затянувшуюся нехорошую двусмысленную паузу, вовремя спросила Анька, направив мыслительную созидательную энергию Владимира Николаевича по нужному руслу.
   – Вы, все равно, не поверите! – как-то устало и несколько обреченно махнул рукой Бобров, раздумав, видимо, отвечать на Анькин вопрос и погрузившись в пучину тяжелых воспоминаний о той жуткой ночи.
   – Игрушки ожили, Аня на Экспериментальной Ели! – вместо Владимира Николаевича ответила Юриной подруге Ольга. – Можешь верить, а можешь не верить! И это было очень страшно!
   После такого заявления Ольги в мастерской наступило молчание, нарушаемое лишь журчанием воды по канализационным трубам.
   – Ольга говорит правду, ребята! – первым нарушил неловкое молчание, как ему и полагалось по общественному статусу, возрасту и занимаемой должности, Бобров. – Если мы начнем подробно пересказывать то, чему нам пришлось оказаться невольными свидетелями, то рассказ наш не будет звучать, как нечто абсурдное и фантастичное на фоне, только прозвучавшего рассказа Юры! Я, примерно, догадываюсь, что начинает происходить в нашем городе – я уже несколько месяцев занимаюсь этой странной и загадочной проблемой. Давайте, наверное, еще выпьем и тогда я вам кое-что расскажу, тем более что Новый Год неумолимо приближается, а вместе с ним – страшная-престрашная сказка, участниками-персонажами которой мы все с вами рискуем стать! Но, пока еще не стали!.. – и он пытливым взглядом обвел каждого из своих слушателей, словно бы молча, но красноречиво намекая: «Выбор за вами самими – оставаться вам здесь или не оставаться, а быстро собирать „манатки“ и бегом бежать вверх по лестнице прочь из мастерской, запросто способной в ближайшие несколько десятков минут превратиться в аннигиляционную ловушку, откуда никому не будет спасения!».
   Но за всех ответила Анька Лигунова, совершенно верно истолковавшая красноречивый взгляд Владимира Николаевича:
   – На улицах города, Владимир Николаевич скоро начнется та же самая «страшная сказка», что и в этой мастерской, которой вы нас всех сейчас здесь пугаете! Вы же серьезный ученый, Владимир Николаевич – трезвомыслящий и уважаемый человек! Так не лучше ли будет не пугать нас, как малых детей в детском саду «страшилками» на ночь, а – объяснить популярным языком всем нам: какая, на ваш взгляд, реальная опасность всем нам сейчас угрожает и насколько она реальна?! И, если она, действительно, настолько реальна, то, что можно предпринять по вашему мнению, чтобы ее избежать или как-то предотвратить?! Если мы подумаем над этим все вместе, то может быть, что-нибудь «путное» и придумаем!
   Бобров немедленно начал отвечать Аньке, глядя на девушку с приятным изумлением (как и все остальные, до этой минуты совсем не подозревавшие, что Анька обладает, оказывается, острым аналитическим умом, вкупе с изрядным хладнокровием и не зря, наверное, Юра Хаймангулов так упорно «держится» за нее вот уже второй год подряд!):
   – Ну, хорошо, Аня – ты меня убедила! Слушайте тогда меня внимательно и не перебивайте и все, возникающие вопросы по ходу моего повествования, оставляйте, пожалуйста, на «потом»!…
   …Однажды, а конкретно – четыре года назад преподаватель нашего университета, доктор филологических наук, Александр Сергеевич Морозов напился пьян в Новогоднюю ночь и выпал из окна своей квартиры. А квартира его располагалась на шестом этаже, и, казалось бы, суждено было Александру Сергеевичу с высоты шестого этажа вдребезги разбиться об обледеневший асфальтовый тротуар, и тогда бы и всем Сказкам – конец! Но не тут то было – это, оказывается, была всего-лишь присказака, а Сказки ждали Александра Сергеевича все впереди, потому что о никакой обледеневший тротуар с огромной высоты он не разбивался, а попал прямо в свою Первую Сказку! Но это оказалась не совсем Сказка – просто-напросто с Александром Сергеевичем решили вступить в непосредственный информационный контакт Добрые и Несчастные Духи не-то когда-то живших и умерших людей, не-то – не родившихся людей, ну, в общем, «по ту сторону» нашего Бытия произошел какой-то серьезный Надлом в стройном, и, доселе, безупречно работающем механизме…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

   – Ну! – удовлетворенно произнесла Снежана еще раз оценивающе осмотрев оперативно сервированный Новогодний стол. – Можно, наконец, начинать по-человечески встречать Новый Год! – она весело и почти беззаботно улыбнулась Славе и затем, посчитав это, видимо, недостаточным, сделала на секунду соблазнительные губки бантиком, расслабленно прикрыв огромные глаза длинными загнутыми ресницами. Счастливый, но немного смущенный Слава перегнулся через стол, и они коротко звучно поцеловались, сразу же после завершения поцелуя опустившись каждый на свои места, синхронно радостно рассмеявшись при этом и продолжая с обоюдно нарастающим выражением влюбленности глядеть в глаза друг другу.
   Но ненормальный голод, начавший терзать Славу еще во время тернистого пути к Снежане домой, не позволил ему долго любоваться причудливой игрой разнообразных оттенков женского кокетства в прозрачной сапфировой глубине самых прекрасных и удивительных глаз в мире, какие приходилось когда-либо видеть ему за его двадцать четыре года жизни.
   Горячий аппетитный пар, поднимавшийся от хорошо прожаренной румяной тушки шестиногого фараракса, призывно щекотал ноздри и неумолимо манил сфокусировать влюбленный взгляд на себе, а – не на эфемерной и изменчивой игре загадочно мерцающих бликов в женских глазах. Несколько фарфоровых тарелочек, наполненных, пряно и остро пахнувшими, яркими разноцветными салатами, вызывавшими ассоциации с необычайно свежей и здоровой огородно-садовой продукцией, служили гармоничным красочным оформлением центрального горячего блюда праздничного стола.
   – Славик, милый – налей, пожалуйста, шампанского! – попросила Снежана. – Я умираю от жажды!
   Славик с готовностью схватил тяжелую запотевшую бутылку и не без некоторой доли тщеславия продемонстрировал перед свежеобретенной возлюбленной мастерство профессионального открывателя бутылок с шампанскими и шипучими винами.
   Раздался слабый хлопок, от которого Снежана легонько вздрогнула. Пробка упала прямо в середину блюдца с маринованными язычками кое-каких чересчур певчих птичек, а по высоким бокалам Слава разлил бледно-золотистое холодное вино, вскипавшее облаками пузырьков, венчающих самих себя шапками шипящей белой пены. В воздухе распространился запах спелого «абрау дюрсо», и Славик предложил выпить за их «такое случайное знакомство» на «брудершафт». А когда Снежана наивно спросила: «А как это?!», Славик ей доходчиво и наглядно объяснил. После продолжительного троекратного поцелуя они опять сели по разные стороны стола и Богатуров за обе щеки принялся уплетать нежное розоватое мясо «фараракса», щедро брызгавшее горячим соком, не забывая сдабривать каждый кусок солидной порцией того либо иного салата, любой из которых обладал неповторимым пикантным и, даже – экзотическим, вкусом. Слава только восхищенно мотал головой и бессвязно мычал набитым ртом, пытаясь сказать комплимент – по экзотичности не уступавший поедаемым им закускам. Снежана ни к чему не притрагивалась, весело наблюдая, с каким неслыханным аппетитом ее новый друг поглощает приготовленную ею снедь, и время от времени отпивала из бокала небольшой глоток холодного шампанского.
   – Это – китайская кухня? – кивнув на салаты, сумел, наконец, произнести членораздельные слова Слава.
   – Нет! – девушка отрицательно помотала головой – Не китайская. Это очень древние передне-азиатские рецепты, известные, наверное, лишь только единственному человеку на Земле – моей бабушке. Она их мастерски готовит – у них это искусство передается от матери к дочери уже много поколений подряд. Одна я оказалась выбитым звеном в семейной кулинарной цепи – моя мама не успела меня научить готовить любимые острые салаты грозных и коварных шумерийских царей и юных прелестных аккадских принцесс…, – внезапная печаль темным грозовым фронтом заволокла ясную безмятежную синеву Снежаниных глаз – «огромных грустных влажных очей, осененных бахромой прелестных золотистых ресниц».
   Последние слова, сидевшей перед ним загадочной красавицы сильно поразили воображение Богатурова и неожиданная мысль-откровение прилетела к нему в голову из загадочной страны интуитивно правильных выводов: «Она сама – настоящая принцесса!».
   – Ты – принцесса, Снежана?! – почти утвердительно спросил Слава, не понимая, что это на него, вдруг, нашло и почему он вслух задал такой, во всех отношениях, странно прозвучавший вопрос.
   – Я-то? – как-то безучастно вопросом на вопрос ответила она, и в глазах ее, как заметил наблюдательный Слава, помимо печали, появилось выражение застарелой душевной муки: – Сейчас – нет, сейчас я обыкновенная студентка филфака, счастливая среди окруживших меня простых и понятных человеческих радостей. Но через пятнадцать минут часы ударят двенадцать раз и тогда…, – она посмотрела на Славу беспомощным детским взглядом, не в силах продолжать.
   – Что – тогда?!
   – Тогда я перестану быть милой, доброй и симпатичной девушкой по имени Снежана, а снова превращусь в гордую и надменную Лесную Принцессу, у которой вместо горячего человеческого сердца по тонким стеклянным венам гоняет ледяную голубую кровь кусок горного хрусталя, обреченную на «жизнь вечную» тысячи лет назад в междуречье двух ужасных рек Тигра и Евфрата, благодаря могучим непроизносимым заклинаниям жрецов Великого Бога Мардука и, не менее, Великой Богини Иштар! – Снежана прервалась на секунду и затем, слегка изменившимся тоном добавила: – Хотя я зря наговариваю на Мардука и Иштар – они-то тут, скорее всего, и ни при чем! – и она опять умолкла.
   Слава тоже молчал, потрясенно глядя на, сидевшую перед ним странную красавицу, не в силах произнести ни слова.
   – Веришь ли ты в страшные сказки, Слава?! – прервала затянувшуюся паузу Снежана, или, кто она была там на самом деле, неожиданным и прямо поставленным вопросом.
   Безусловно, что Слава не мог не оказаться до крайности потрясенным и «ошарашенным», но, тем не менее, он не превратился в крайне несимпатичного бестолкового истукана с широко открытым ртом и подозрительно и изумленно выпученными глазами – нет.
   Дело заключалось в том, что в ресторане «Зодиак» он выпил, предложенные Снежаной в виде безобидного кисло-сладкого «щербета», имевшего слабый хвойный привкус, так называемые «барракудовые капли», являвшиеся сильнейшим нервно-психологическим адаптогеном, применявшимся во время предварительной подготовки безболезненной эвакуации доноров в Истинный Мир через Кармическое Окно. Поэтому необратимо искажавшаяся прямо на глазах Славы привычная ему земная реальность не вызывала у него никаких болезненных психомоторных реакций. И сказочно прекрасной, но, в высшей степени, таинственной и необычной девушке, представившейся, во время состоявшегося между ними в молодежном ресторане «Зодиак» знакомства, Снежаной, он ответил:
   – Я уже говорил, что ясно вижу: у тебя случилась какая-то серьезная беда и мне бы хотелось помочь тебе в этой беде! Невзирая на причины и обстоятельства возникновения этой специфической и экзотической беды! А в «Сказки» я не то чтобы безоговорочно верю, но я… всю жизнь мечтал попасть в самую настоящую Сказку, и, не важно – в Страшную или – в Добрую, а просто – в Сказку, как это, видимо, и произошло сейчас —в эту Новогоднюю Ночь!
   – Хорошо! – она откинулась на спинку стула, наклонив несколько точеную головку к правому плечу, словно к чему-то бы прислушиваясь, и от движения этого, полного врожденного изящества, роскошные кудри ее полились вдоль плеча с едва слышным металлическим шорохом, вспыхивая под светом люстры яркими золотыми огоньками. -Ты, к сожалению, не отдаешь себе отчета в степени, исходящей от выполнения, данного сейчас тобою обещания, опасности, а я не хочу на этом спекулировать. Ты мне, действительно, сделался почти дорог, а может быть и – не «почти», а безо всяких «почти» по-настоящему дорог. Поэтому я предлагаю вот что: сейчас ты выпьешь порцию «лакки», доешь фараракса, а я допью шампанское и напоследок посижу рядом с тобой, а потом я навсегда попрощаюсь с тобой, и мы останемся жить друг для друга в воспоминаниях или… во снах – на что я сильно надеюсь!
   – А что такое «лакки»? – внимательно, словно впервые увидел, разглядывая Снежану, спросил Слава.
   – «Лакки» – слэнговое наименование нейтрализатора пространственного перевоплощения.
   Ровно в полночь в квартире выключится электрическое освещение, моментально изменится химический состав атмосферы, а главное – кардинальным образом изменятся привычные для тебя пространственно-временные параметры. Ты закроешь глаза, положишь голову самому себе на колени. Накроешь затылок ладонями и не будешь двигаться до тех пор, пока вокруг не наступит тишина. Если ты откроешь глаза до наступления тишины, тебя не спасет даже «лакки». Тебя будут звать на помощь многие голоса, особенно среди них будут выделяться женские – ни в коем случае не проявляй ложной и вредной жалости, иначе, как и я, никогда больше не увидишь родного дома!
   – А разве мы сейчас – не в твоем родном доме?! – голос у Славы звучал совершенно убито, пасмурно, безнадежно тускло, и он упрямо не сводил глаз с уменьшившейся на половину тушки фараракса, боясь поднять голову и посмотреть в глаза Снежане или… не Снежане, а какой-то, там, как она выразилась, Лесной Принцессе…
   – Ты что – расстроился?! – Снежана нежно обхватила пальчиками оба его запястья. – Не расстраивайся, родной мой мальчик – будешь вспоминать меня, как новогодний сон. Не каждому же так везет, как повезло тебе сегодня! А дом этот не мой! Это, вообще, ни дом никакой, точно также, как и поднимались мы по лестницам совсем не жилого подъезда.
   – В тех квартирах живут не люди?
   – Нет, конечно. И, это – не квартиры!
   – А ты сама – человек???
   – Да, но – очень несчастный. И скоро я перестану быть человеком – сразу после наступления Нового Года. У меня одна надежда.
   – Какая?!
   – Погибнуть. Там, откуда я явилась сюда, очень легко закончить жизнь самоубийством – существуют тысячи легкодоступных способов сделать это. Но я с оптимизмом полагаю, что меня убьют и без моей помощи за то, что я сознательно провалила их поганое задание! Они не так уж и умны, гипертрофированное тщеславие – их самое слабое и уязвимое место.
   Слава оглянулся, неудобно повернув шею и посмотрел на циферблат маятника – стрелки показывали без одиннадцати минут двенадцать.
   – Мало совсем осталось счастья… – почти неразборчиво пробормотал он, повернувшись обратно лицом к Снежане.
   – Мало… – печально кивнула та. – Да и…, – и вдруг внезапно, всего за секунду с нею произошла, неизвестно откуда, взявшаяся мажорная метаморфоза – словно из известковых потолочных небес сквозь марево однотонного неживого света массивной матовой люстры на лицо Снежане упал животворящий солнечный лучик и зажег помертвевшие смарагдовые глаза теплым огоньком надежды, а побледневшие губки – порозоветь и растянуться в слабом подобии улыбки: – А может и – не мало!…
   – О чем ты?!
   – Я объясню тебе после того, как ты еще раз хорошенько подумаешь и твердо решишь: вернешься ли ты в свой мир или разделишь со мною мою судьбу и попытаешься, как недавно очень горячо и клятвенно обещал, спасти меня… – нас обоих…
   – Возьму на себя смелость и труд повторить еще раз: считаю преступным и глупым, преступным, прежде всего – по отношению к самому себе, отказаться от тебя, дорогая и любимая моя! – Слава вдруг почувствовал прилив здоровой спортивной злости. – Я студент четвертого курса философского факультета и, поверь на слово, мог бы достаточно подробно и красноречиво обосновать свое твердое нежелание тебя бросать, но я это сделаю позднее, когда мы «на деле», а «не на словах» познакомимся поближе!
   Я видел однажды тебя в странном красивом и, одновременно, очень страшном сне… Я просто до сих пор не был в этом уверен, а теперь вот точно уверен и говорю тебе об этом – ты сидела с мамой и папой возле Новогодней Елки за празднично накрытым столом и какое-то огромное и пузатое и прожорливое, невероятно отвратительное чудовище хотело напасть на всех троих на вас, а вы не видели его, и, соответственно, ничего не знали о готовящемся нападении и я хотел вас предупредить об этом, но не успел, потому что проснулся, а вы остались там, в этом кошмарном сне…
   Тонкая светло-золотистая ниточка правой брови Снежаны задорно изогнулась кверху, отчего все выражение ее прелестного личика приобрело озорное выражение, наподобие того, какое, вероятно, никогда не сходило с лица андерсеновской маленькой разбойницы.
   – Ты красива какой-то невероятной дерзкой красотой и от тебя остро пахнет приключениями. Это так пахнет не парфюмерия, которой ты пользуешься, а так пахнет сказочное новогоднее приключение, из которого ты явилась в этот мир, чтобы забрать меня вместе с собой…
   Она весело, от души, расхохоталась, запрокинув голову и предоставив тем самым возможность Славе беспрепятственно любоваться ее ровными, перламутрово сверкавшими под светом люстры, зубками.
   – … На… налей мне еще… шампанского! – сквозь смех сумела выдавить она. – Я умираю… от смеха с тобою…!
   К Славе вместе с возвращением душевного равновесия вернулся и аппетит, и он недолго думая подцепил вилкой солидный кусок розового мяса, покрытого сверху пупырчатой кожицей, поджаристой до золотисто-коричневого цвета.
   Снежана прекратила смех, когда из-за черных бархатных штор послышались очередные аккорды тяжелого «бабушкиного храпа». В их звучании на этот раз послышались какие-то новые нотки. Лицо Снежаны сделалось серьезным – она подняла металлическую крышку одного из, до сих пор не открытых приборов, притулившегося недалеко от края стола. Торопливо дожевывавший мясо Слава увидел, что там стояли три двухсотпятидесятиграммовые бутылочки, оклеенные яркими фирменными этикетками.
   – Это – бальзамы? – спросил он, закончив жевать.
   – Нет, Слава, это – три ингридиента страшного яда, который тебе придется выпить, если ты, по-прежнему, имеешь серьезное намерение остаться со мной в предстоящем, как ты только что выразился, «новогоднем сказочном приключении».
   – Надеюсь, что это самый сладкий, самый дурманящий яд в мире, поэтому выпью я его с удовольствием!
   – Ты сильно рискуешь, Слава, повторю тебе еще раз – очень сильно!…
   Снова всхрапнула «бабушка» с такой силой, что на елке звякнуло несколько ударившихся друг об дружку игрушек и, метнув быстрый тревожный взгляд на черные бархатные шторы, Снежана поднялась с выражением той самой сосредоточенной решимости на лице, какая уже появлялась у ней в те секунды, когда она открывала квартирную дверь.
   – Пей быстрее! – коротко бросила она Богатурову. – Пей прямо из горлышка – они, действительно, необычайно приятны на вкус. А я пойду – побеседую с «бабушкой». Она, против ожидания, кажется, начинает просыпаться!
   Откуда ни возьмись в правой руке Снежаны появился тяжелый вороненый револьвер, внешним видом немного напоминавший знаменитый «смит-вессон», если бы не навинченный на кончик ствола глушитель. Очевидно, пистолет до сих пор лежал где-то под столом возле ног Снежаны – иначе, в противном случае, он бы не мог так быстро и неожиданно появиться у нее в руке. Похоже, что новогоднее приключение вступало в практическую плоскость, полную вполне реальных, а – не мнимых опасностей, о каких неоднократно предупреждала его «таинственная и прекрасная новогодняя незнакомка»…
   Она скрылась за черными шторами, а Слава одну за другой без особого труда, не совсем ясно соображая, что делает, осушил все три бутылочки сладкого душистого эликсира, наполнявшего их в различных ароматических вариациях. И когда из «бабушкиной спальни» раздалось несколько характерных хлопков, и сразу вслед за ними – чей-то протяжный мучительный стон, полный ярости и боли, Слава среагировал на звуки пистолетных выстрелов и предсмертный стон «бабушки» совершенно спокойно, оглушенный теми сильными и яркими зрительными и слуховыми впечатлениями, какие произвело на него выпитое сказочно-новогоднее содержимое трех таинственных бутылочек.
   Черные шторы заколыхались, и из «спальни» вышла совершенно преобразившаяся Снежана. Слава тупо переводил взгляд с нее на циферблат маятника, стараясь сообразить – сколько времени она «беседовала» с «бабушкой», и – когда успела переодеться в элегантный камуфляжный комбинезон, традиционных для маскировочных костюмов армий всего мира, желто-зеленых пятнистых тонов. Еще он попытался как-то сопоставить ее переодевание с тем парадоксальным фактом, что стрелки часов маятника, похоже, застряли на отметке: «без одиннадцати минут двенадцать»! Большой черный пистолет с глушителем, из которого она, несомненно, в кого-то или во что-то стреляла в «бабушкиной спальне», висел сейчас у нее на правом бедре, прикрепленный к широкому кожаному поясу, туго затянувшему тонкую талию.
   – Ты всё выпил?! – Снежана прищурила глаза на опустевшие бутылочки. – Молодец! Мы немедленно уходим!
   – Куда?!
   – Туда! – она кивнула вверх – по направлению серебристой сигары с намалеванными красной краской большими буквами «СССР» вдоль борта, медленно вращавшейся вместе со сверкающими планетами и звездами, вокруг елочной оси по часовой стрелке. – Нам нужно успеть вовремя попасть на этот межпланетный корабль и попытаться угнать его!
   Слава вслед за Снежаной устремил рассеивающийся взор кверху, ничуть не удивившись тем словам, какие она только что произнесла, а, самое главное, не поразившись фантастическим миражам, болезненно расцветавшим перед его глазами пышным цветом…
   …Серое скучное известковое небо начало неуловимо менять свой цвет, наливаясь траурными предгрозовыми красками, покрываясь тяжелыми кудлатыми облаками, приобретавшими самые причудливые очертания. В воздухе квартиры запахло озоновой свежестью, откуда-то потянуло прохладным ветерком, отчего Славе сделалось зябко и неуютно. Увеличился в размерах и каким-то непостижимым образом приблизился межпланетный корабль с намалеванными по его борту буквами «СССР», но приглядевшись повнимательнее, Слава увидел, что там написано вовсе не «СССР», а английские буквы аббревиатуры: «Спасите Наши Души!!!». А сам корабль перестал напоминать изящную серебристую сигару, превратившись в некое подобие громадного механического шершня, сплошь покрытого тонким слоем сусального золота. Голова шершня была оснащенамногофасетчатыми глазами-иллюминаторами. Огромные глаза планетолета-насекомого, как показалось Славе, внимательно и свирепо вращались на триста шестьдесят градусов вокруг, как будто беспрестанно выискивали многочисленную легкодоступную жирную добычу, хаотично мелькавшую между еловыми ветками…
   … – Они остановили время, Слава! – словно сквозь журчанье водопада донеслись до его слуха слова Снежаны. – Началась широкомасштабная Операция Вторжения и эти одиннадцать минут превратятся для нас с тобой, Славик в одиннадцать суток, если мы успеем ускользнуть в Праздничный Лес. А мы успеем! – она крепко схватила его за ладонь и потащила за собой к Елке. – Если мы доберемся до Корабля и беспрепятственно попадем внутрь – мы спасем всех в этом городе и самих себя! А попасть туда нам должна помочь Гемпатрия!…
   – Кто?!
   – Моя подруга, Гемпатрия, про которую я тебе уже не раз упоминала, надеясь, что она сумеет прийти в эту квартиру-«биру»! Но она, как видишь – не сумела, что-то или кто-то ей помешал!..
   …Далее слова Снежаны окончательно слились в ушах Славы с журчанием воды небольшого горного водопада. Среди мощного речевого потока ему удавалось ясно различать лишь одно, часто повторяемое слово: «быстрее!»..
   …Не помня, как это произошло, он увидел Снежану, стоявшую на коленях перед Дедом Морозом, а рядом с нею в той же коленопреклоненной позе пребывал, и он сам, Слава. Снежана, между прочим, не молилась – она приставила пистолетный ствол к голове Деда Мороза и собиралась с силами, чтобы нажать на курок. Славу поразило лицо Деда Мороза – оно выглядело совсем-совсем живым и смотреть, поэтому, на него было откровенно страшно. В выпученных глазах Деда Мороза клокотало, готовое выплеснуться наружу, понимание неизбежности, нависшей над ним страшной угрозы и – полного бессилия предотвратить практическое претворение в жизнь этой угрозы. Славе сделалось мучительно жаль беззащитного Деда Мороза, несмотря на смутное необъяснимое понимание того непреложного факта, что их со Снежаной этот Дед Мороз не пожалел бы ни при каких обстоятельствах! Да и, скорее всего, это был вовсе никакой не Дед Мороз, а лишь фальшивая видимость его…
   Снежана нажала на курок – злое красное, искаженное в предсмертной муке, морщинистое лицо разлетелось кровавыми брызгами вместе с головой.
   – За что ты так его?! – с горечью поинтересовался Слава, чувствуя, как в душе неудержимым половодьем внезапно разлилась жуткая тоска по навсегда утраченной возможности увидеть маму и младшую сестренку, университетских друзей и приятелей, по всей его прежней жизни, только что вдребезги разлетевшейся, как и голова Деда Мороза, вместе с выстрелом из Снежаниного револьвера.
   – Через минуту он поднял бы руку и ударил бы посохом об пол, выбив зеленую искру зажигания механизма трансформации, и тогда – все!
   – Что – все?!
   – Я бы снова, теперь уже навсегда сделалась бы Принцессой Эшкиталь – будущей Хрустальной Боярыней, Женой Звездного Рыцаря и так далее,, а ты бы превратился в одного из многих тысяч безликих жалких стеклянных рабов Горних Королей и на будущий Праздник ровно через год твое схематичное изображение в виде висящей на этой елке игрушки лицезрела бы очередная жертва красивого и коварного обмана вроде меня! Ты, что, разве до сих пор не понял, что я привела тебя не в квартиру, а – в ловушку?! И таких ловушек в виде квартир, так называемых, маленьких «бир» по всему вашему несчастному городу захлопнулось сейчас в количестве нескольких тысяч штук!
   – Это так действуют эти проклятые «немцы» из «Spielen Hause» и они – ни какие ни «немцы», а гораздо-гораздо – хуже?!
   – Совершенно верно, дорогой мой Слава! – подтвердила правильность догадки Богатурова, Снежана.
   Она сунула пистолет обратно в кобуру и встала с колен, вместе с собой подняв и слегка сонмамбулировавшего Славу.
   – Слава! – он увидел ее огромные прекрасные сияющие глаза совсем-совсем рядом со своими серыми, сейчас, скорее всего, мутными и невыразительными глазами.
   – Да?! – тем не менее спросил он.
   – Ты уверен, что, действительно, любишь меня?!?!?! Я должна все же быть честна перед тобой и сказать, что ты почти обрек себя на верную гибель, твердо решив отправиться со мной! У тебя есть еще десять секунд, чтобы отменить свое решение! Когда мы попадем в «ратсруб Окна», тебя, скорее всего, просо-напросто расплющит и расквасит так, что «мокрого места» не останется!!! Ты подумай о своей маме, о младшей сестренке!
   – К черту, Снежана!!! Я все уже обдумал!!! – в мрачном восторге воскликнул он, моментально стряхнув с себя, охватившее все его существо малодушное апатичное оцепенение. – Ты же явилась ко мне из Новогодней Сказки – «прекрасная принцесса», заколдованная «злым гоблином» и обратилась за помощью к «простому смертному»! Так неужели же ты думаешь, что я в последний момент возьму и все брошу, а, особенно – тебя!!!
   – Тогда обними меня крепко-крепко и держи, ни на мгновенье не отпуская!!! – и с этими словами не захотевшая превратиться в Каламбину-Эшкиталь Снежана обвила шею Славы тонкими гибкими руками и изо всех своих девичьих сил прижалась к своему избраннику.
   Кровь прилила к Славиной голове мощным потоком, и голова закружилась, сладкой истомой сперло дыхание где-то на уровне середины груди, так как лицо Славы на несколько секунд окунулось в душистое, мягкое, теплое и ласковое море золотых кудрей сказочной новогодней красавицы Снежаны, свободно рассыпавшихся по ее плечам.
   – Начинается – сейчас не удивляйся ничему! – горячо прошептала она ему в самое ухо. – С этого момента мы можем надеяться только на собственную сообразительность, твердость и смелость, если только мы располагаем ими в достаточной степени! Но я верю, верю в тебя, мой Славик и – в то, что все у нас получится!!!
   Ветер задул сильнее и в «фруктовом саду» Елки звонко застучали друг об дружку стеклянные ананасы, орехи, виноградные кисти и сливы, в воздухе сильнее запахло предгрозовой свежестью, хвоей и ванилью, заметно приправленной медом. Свет люстры-солнца окончательно померк во влажной темной облачности, закутавшей потолочные небеса. Слава не сумел все-таки выдержать в спокойной манере, совершавшиеся у него на глазах противоестественные метаморфозы окружающей действительности и, плотно зажмурив глаза, доверительно прошептал, крепко и нежно обнимавшей его, девушке:
   – Я брежу?!
   – Нет, сейчас ты не бредишь! – прошептала ему в ответ Снежана. – Ты бредил, когда тебе казалось, что ты сидишь за банальным праздничным столом и готовишься провести несколько восхитительных часов в компании понравившейся тебе симпатичной девушки…
   Дальнейшие слова Снежаны перестали быть слышны на фоне разразившейся бури из множества громких, резких и пугающих звуков, характерных для большого ночного леса, и, если точнее – для Волшебного Леса в Новогоднюю Ночь.
   «Пронзительные, безумно страстные крики, невидимых в таинственном ночном мраке птиц, на свой, птичий манер, приветствовавших рождение Нового Года перемешивались с гортанным низким ревом неизвестных, судя по силе их голосов, достаточно крупных животных – как травоядных, так и хищников. В густых раскидистых кронах высоких лесных деревьев шумел ветер. Ветер раскачивал огромные старые ветви и, росшие на них зрелые и переспелые плоды, покрытые блестящей лакированной кожурой. Плоды издавали слабый стеклянный перезвон и источали тонкий фруктовый аромат, всем своим нарядным внешним видом, словно бы просясь в качестве лакомого десерта на праздничный стол. По открытым лесным полянкам вслед за раскачиваемыми в вышине ветвями, играли друг с дружкой в догонялки пятна голубого лунного света. На одной из таких полянок горел небольшой костер и возле него мирно беседовали два геолога, не подозревавшие о больших недобрых глазах, зорко наблюдавших за геологами из лесной чащи».
   Все эти зрительные картины и образы вспыхнули яркой секундной вспышкой в Славином мозгу и, чтобы проверить их достоверность, он набрался смелости и открыл глаза, сразу увидев, что они со Снежаной, все так же, не разжимая объятий, стоят на узком деревянном мостике, перекинутом через глубокий темный овраг. Над головами, нежно обнявшихся юноши и девушки, нависли мохнатые ветви гигантской ели, в чьей густой хвое металлически шуршали легонько шевелившиеся под ветром золотые и серебряные лианы. Лианы извивались вертикально вверх, поднимаясь, судя по некоторым признакам, на неизмеримую высоту. Утлый мостик, подумал Слава, наверное, был подвесным, так как ощутимо раскачивался под не утихавшим ветром, дувшим из далеких таинственных просторов безграничных Новогодних сказочных далей.
   И лишь спустя какое-то время, до Славы Богатурова дошло, что они стояли вовсе ни на каком ни мостике – это была одна из нижних веток Елки, где не висело ничего, кроме дешевых картонных игрушек и многочисленных нитей фольговых серпантин. А внизу, под веткой, расстилалась черная бездонная бездна, откуда веяло холодом и страхом чужого и непонятного мира, в который он только что беззаветно и добровольно шагнул.
   Снежана убрала свои руки со Славиной шеи и осторожно прошептала:
   – Ну, вот мы и у меня дома в моей, можно сказать, родной полустеклянной сказочной стране, Славик! Так что – добро пожаловать!.. Хотя, я пока ничего не могу понять – к худу ли, к добру ли я тебя сюда за собой «притащила», мой любимый Славик!
   Лишь только она произнесла эти слова, как в волшебной Новогодней Ночи где-то далеко и неизмеримо высоко послышался удар колокола, нежным переливчатым многократным эхом, заполонившим собою, казалось, все пространство Волшебной Елочной Страны.
   – Что это?! – изумленный вопрос невольно сорвался с губ Снежаны и Слава почувствовал, как она сильно вздрогнула всем своим стройным хрупким телом.
   Зато Слава почувствовал себя намного увереннее и сильнее, услышав звон православного церковного колокола. И нельзя было строго и безоглядно винить Славу, совсем еще недавно сдавшего на «отлично» экзамен по «научному атеизму», за то, что он невольно воскликнул:
   – С нами Бог Земли Русской, Снежана! – и радостно засмеялся, сам не зная зачем и почему, добавив: – «Бог не выдаст, свинья не съест!» Мы обязательно найдем твоих маму и папу, и все вернемся обратно домой – живые и невредимые, сделанные из горячих плоти и крови, а – не из стекла!!!
   Снежана в ответ благодарно сжала Славе руку и просто сказала ему:
   – Спасибо тебе, Слава за то, что ты есть на этом свете! Я не ошиблась в тебе, также, как и дедушка Гемпатрии Галидрабал, похоже, все-таки тоже не ошибся в своих расчетах!..
   Она, возможно, еще что-то хотела сказать, но сделать ей этого не дал низкий гортанный рев какого-то зверя, раздавшийся в ближайших зарослях…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

   По, сверкающей неживым серебром, ровной, как зеркальная поверхность, безжизненной равнине лунного Моря Жажды протянулись две громадные тени: мужчины и девушки. Силуэты их немедленно оказались бы узнанными любым из жителей Земли, но в силу крайней спорадичности транспортного сообщения между Землей и Луной, никто из землян в описываемый момент не стоял на берегах мертвого лунного моря в безвоздушной пустоте и не представимом холоде открытого космического пространства, и не смотрел в немом изумлении и восхищении на двух гигантов, являвшихся, видимо, древними Лунными Богами. Одинокие Боги обозревали свои бесплодные владения с высоты островерхого утеса, одиноко торчавшего посреди бескрайнего Моря Жажды.
   Жесткое солнечное излучение нещадно бомбардировало бриллианты чистейшей воды, сапфиры, изумруды и рубины, щедро вкрапленные в виде сложных магических узоров в белоснежный мех длиннополых шуб лунного Бога и лунной Богини. Они стояли совершенно неподвижно на вершине утеса, практически ничем не отличаясь от грандиозных величественных статуй, оставленных в память Питри – легендарным Владыкам Луны. Но с тех пор, согласно космогоническим мифам Древнего Востока, прошло несколько миллиардов лет, и Луна давно умерла, полностью освободившись даже от самых простейших форм жизни. Поэтому, тем более, невероятным выглядел факт присутствия на берегу Моря Жажды, осыпанных золотом, серебром и драгоценными самоцветами, сорокаметрового мужчины и тридцатиметровой девушки. Правой рукой мужчина сжимал жезл-посох, достигавший ему до уровня подбородка, а левой – стянутую золотым витым шнуром горловину огромного мешка, светившегося серебристым сиянием. Мешок был перекинут на спину через необъятно широкое плечо.
   На то, что это были все же не изваяния, указывала пульсация живого теплого света в одинаково ярко-синих глазах таинственных лунных странников. Глаза их, осененные пушистыми серебристыми ресницами, жадно обшаривали раскинувшееся перед ними на много километров бледно-серое ровное, как стол пространство, явно надеясь увидеть что-то очень важное для себя. И они, действительно, скоро это увидели…
   …Вдали, на линии лунного горизонта, в толще мглы вечной космической ночи, вспыхнул ослепительный золотой луч. Словно бы, по чьему-то легкомысленному недосмотру бесшумно приоткрылись на задний мертвый лунный двор врата соседнего счастливого мира, где в вихре ласкового домашнего тепла и радостного света бурно клокотала могучая созидательная энергия вечно юной жизни,
   Но это было чисто внешнее, на поверку оказавшееся совершенно обманчивым, впечатление, которое создали потоки солнечного света, отразившиеся от поверхности защитного экрана рейдера «Гильгамеш». Рейдер только что совершил серию сложных межпространственных и вневременных маневров, благодаря которым благополучно пересек многослойные защитные сети, отделявшие Истинный Мир от безвоздушного пространства «Мира Идиотов».
   Скорость рейдера была огромна, и вскоре он выскользнул весь в мертвый лунный мир, явив собою грандиозное и, одновременно, в высшей степени зловещее зрелище, освещенное тем же самым солнцем, которое дарило свое тепло земной жизни, антиподом каковой являлся гигантский корабль Капитана Хабаба. Исполинская черная тень звездолета из «несуществующих миров» накрыла собой всю площадь Моря Жажды, включая утес, на котором стояли «мужчина» и «девушка» – настолько велика оказалась поверхность его корпуса. Не долетев до утеса сотню метров, «Гильгамеш» резко затормозил движение и внезапно поднялся вертикально вверх примерно на километр, где окончательно замер в состоянии статической неподвижности, внешним видом своим более всего напоминая невообразимо чудовищное кровососущее насекомое с многочисленными, растопыренными в стороны крыльями, подкрылками, лапками, усиками и жалами. Два фасетчатых глаза-иллюминатора в головной части корабля свободно вращались вокруг оси на все триста шестьдесят градусов, испуская равномерно пульсирующее сияние, автономное от основных энергетических корабельных систем и способное менять в самом широком диапазоне интенсивность и расцветку – в зависимости от обстоятельств: как благоприятных, так и не благоприятных.
   Повисев в полной неподвижности минуту-другую, астральный рейдер вздрогнул всем своим огромным корпусом и из его золотистого необъятного брюха, вертикально вниз бесшумно ударил столб ослепительного серебристого сияния. Вокруг столба бешеным вихрем почти сразу зароились тысячи разноцветных стационарных огоньков, и еще больше – вспыхивавших и немедленно гаснувших таких же разноцветных, как и стационарные огоньки, искорок.
   Радиус радужной карусели, крутившейся вокруг серебристого столба расширялся с каждой секундой, увеличивались в размерах и приобретали вполне определенные очертания и сами огоньки.
   Неподвижные фигуры двух великанов мужского и женского рода, бесстрастно наблюдавшие за эволюциями прилетевшего из «ниоткуда» корабля, слегка качнулись, оживленно переглянувшись между собой. Глаза у них как будто потеплели – растаяла изморозь на длинных ресницах, и они меньше стали походить на замороженных Лунных Богов, а – на самых популярных фольклорных персонажей жителей Земли: Деда Мороза и Снегурочку. И сейчас, посреди обширного амфитеатра лунного Моря Жажды возводилась самая большая во Вселенной Новогодняя Елка. Светившийся неживым холодным серебром столб десятикилометровой высоты, игравший роль ствола, постепенно окутался разноцветным маревом серпантиново-фольговой мишуры. Кроме серпантинов и фольги, вокруг ствола появились многие тысячи елочных игрушек невиданной красоты.
   Еще несколько минут назад совершенно безжизненное, как и вся Луна, Море Жажды неузнаваемо преобразилось, начав напоминать центральную ярмарочную площадь крупного земного города во время большого праздника. Не хватало только музыки и оживленных толп людей. Вместо людей через какое-то время после начала светового елочного шоу, в ледяную пыль Моря Жажды из недр «Золотого Шершня» при помощи индивидуальных амортизационных капсул просыпалось несколько сот членов экипажа и десантного отряда, решивших «размять» «затекшие члены» после долгого и трудного полета. Рядовые Пайкиды спускались, пользуясь серебряными и золотыми водопадами фольгового дождя и прочными лентами пестроцветных серпантин.
   Не нуждавшиеся в кислороде, тепле и солнечном свете, способные эффективно поддерживать активную жизнедеятельность благодаря неведомым земному человечеству мощным источникам альтернативной энергии, члены «абордажной команды» Золотого Рейдера «Гильгамеш» имели в данном случае самый разнообразный внешний вид гигантских елочных игрушек, сверкая одинаковым стекловидным налетом на внешних тканях, надежно отражавшим все виды жестких космических излучений. Их скопление на безжизненной лунной равнине под кроной самой большой во Вселенной Новогодней Елки представляло собой очень необычное, красочное и, вместе с тем, в высшей степени, неприятно-алогичное зрелище. Но некому было им любоваться и параллельно испытывать жуткое отвращение. Экипаж набирался сил в активном отдыхе перед предстоявшей ответственной операцией на Земле…
   …На самом же деле все было гораздо сложнее и далеко не так однозначно, как представлялось со стороны, даже, такому заинтересованному персонажу, каким являлся Верховный Правитель Сказочной Руси, Великий Акапист или, как любили называть его сотни миллионов людей в земном мире: Дед-Мороз и Санта-Клаус…
   Командир, хозяин или владелец, неважно, «Золотого Шершня» называвший себя «Звездным Рыцарем», «Великим Царем Кингу», «Верховным Пайкидом», но имевший первоначальное, то есть, свое настоящее имя, звучавшее, как – Капитан Хабаб являлся очень сложной, противоречивой и, по большому счету, достаточно трагической фигурой – с точки зрения обычного земного человека. Хотя бы, уже, по той простой причине, что человеком он, конечно же не был…
   Звали его, как уже было сказано выше, Хабаб и он являлся представителем разумной, но, ярко выраженной, не гуманоидной расы существ из числа населяющих безбрежные просторы нашей бесконечно расширяющейся Вселенной, образовавшейся после Большого Взрыва. Для простоты изложения следует сразу объяснить основное и единственное жизненное предназначение Хабаба – он родился на борту межпространственного рейдера-«утилизатора», являясь плотью от плоти его и вместе с ним представляющим единую уникальную биомеханическую систему, существующую, исключительно для одной цели —поглощения и последующей переработки «крупного астрального мусора», представляющего собой, никому не нужные и всеми забытые, обломки погибших человеческих цивилизаций вместе со всеми их «экономическими базами и культурными надстройками».
   Рейдер Капитана Хабаба, получивший впоследствии вселенскую громкую и зловещую славу, как «Золотой Шершень», входил в многотысячную эскадру точно таких же типовых «утилизаторов обломков прошлых эпох», ничем особенным не выделяясь на их общем фоне. В принципе, никто и никогда из жителей Земли не мог бы воочию увидеть «Золотой Шершень» во всем его неправдоподобном потустороннем «шарме и лоске», играющих роль полной противоположности сущности внутреннего устройства рейдера-«утилизатора» – идеального механизма для очищения от ненужного мусора пространства Астрала, функционирующего для того, чтобы погибшие, отжившие свой век, старые миры бесследно исчезали, а на их месте беспроблемно рождались бы новые…
   …И, вот однажды, типовой межпространственный рейдер-«утилизатор» Капитана Хабаба отправился в свой очередной дежурный рейс с целью «всосать» в свои, почти бездонные, недра новую порцию «астрального мусора», в который превратились чьи-то, сделавшиеся ненужными, Боги с их ближайшим окружением…
   …Речь, как раз и шла о последствиях Великой Битвы, состоявшейся на планете Земля между Армией Молодых Богов, возглавляемой Великим Мардуком против воинства Древних Океанических Чудовищ под предводительством Великой Двухголовой Жабы Тиамат,
   Именно за исполинскими трупами поверженных Мардуком Океанических Чудовищ и отправился «утилизатор» Капитана Хабаба, отличавшегося от нескольких сот своих «коллег по работе» – других «утилизаторов», необычайной, неизвестно откуда взявшейся у него сообразительностью, породившей, в конечном итоге, нежелательные и далеко идущие последствия.
   По сути, в безотказно функционирующей до этого момента системе всеобщей универсальной «утилизации» «отжившего прошлого» произошел неожиданный и, достаточно серьезный, сбой. Как известно, «правил без исключений» не бывает, и, в результате, шальной пресловутый «фактор случайности» неожиданно ворвался в естественный, безотказно упорядоченный процесс обязательной вселенской «утилизации».
   Каковы бы ни были истинные причины происшедшего «нон-сенса», но в один прекрасный момент у «стандартного» «астрального мусорщика», Капитана Хабаба начались «серьезные проблемы» «с головой» (а, может, сразу – с двумя головами, или – с десятью, ибо никто точно не знает сколько голов имелось у «Капитана Хабаба» в его истинном природном обличье; вполне же можно допустить, что у него, вообще, не было головы, а думал он, видел, слушал и чувствовал совсем другим местом своего негуманоидно и античеловечески устроенного организма) – ему внезапно надоело тупо и бездумно «собирать мусор» и затем «отправлять его на «переработку». Словно бы «Капитану Хабабу» в его громадный многофасетчатый глаз попала «золотая соринка» и окружающий мир предстал перед ним совсем в ином «фокусе» и «цвете», чем это было раньше! Произошло невероятное – «Капитан Хабаб» заразился опасным вирусом: «бессмертной человеческой мыслью»!
   А дело обстояло следующим образом…
   «… Рейдер-«утилизатор» Капитана Хабаба на огромной скорости мчался навстречу медленно выплывающему в Мир Астрала определенному количеству «нового мусора» из молодой Земной Ойкумены – безобразно раздутым до невероятных размеров трупов Океанических Чудовищ, каких Хабабу еще не приходилось когда-либо видеть!
   Команда рейдера приготовилась к очередному «авралу». «Всасывающая» аппаратура рейдера-«утилизатора» была включена на максимальную мощность, ибо Хозяева Вселенской Чистоты могли спросить с Хабаба очень строго за малейшую, допущенную им и его командой, оплошность!
   Первой в необъятный по своим объемам, ангар-отстойник оказалась втянутой многокилометровая туша Великой Жабы Тиамат. Капитан Хабаб находился в своей капитанской рубке и внимательно, со всех сторон и ракурсов, рассматривал «материал», первоначально попадающий в ангар-отстойник, и что-то, вдруг, страшно поразило «холодную душу» Хабаба в выражении мертвых громадных выпученных глаз Жабы Тиамат!
   Хабаб ясно увидел отражение в страшных глазах Тиамат угасающего «страстного желания выжить» и продолжать кого-то «любить»! До появления в фокусе зрения Хабаба трупа Тиамат, он никогда не сталкивался с такими странными и пугающими понятиями, как «жизнь» и «любовь», ибо такие существа, как Хабаб были созданы для поддержания Чистоты Великого Небытия, где не было места ни Смерти, ни Жизни, Ни Любви, ни Ненависти – там не было ничего, кроме Вечной Стабильности.
   Рейдеру-«утилизатору» Капитана Хабаба подкинули «отравленную приманку» в виде Порождений Человеческой Фантазии – мифологических чудовищ, существовавших в реальном земном мире лишь в воображении авторов древних космогонических легенд, но, зато, в мире Астрала неизбежно и необратимо приобретавших свое материальное воплощение.
   Основным катализатором возникновения Героев Древних Мифов и их дальнейшего исчезновения в многовековых наслоениях памяти тысяч поколений людей, являлась бессмертная человеческая мысль, накрепко сцементировавшая Два взаимоисключающих Мира: реальный земной мир и, окружавшую его со всех сторон бескрайнюю Великую Астральную Пустоту…
   …В хитроумно расставленную ловушку Врагов Хозяев Вселенской Чистоты угодил рейдер-«утилизатор» Капитана Хабаба по той банальной причине, что кому-то из «утилизаторов» было заранее предопределено обязательно в нее угодить, и Капитан Хабаб сделался невольным Предателем, породившей его Античеловеческой Вселенной, заразившись чисто «человеческим вирусом» – «бессмертной человеческой мыслью»…
   …К нему в рубку тайно и неожиданно явился шпион Врагов Хозяев Вселенской Чистоты, представ перед единственным гигантским многофасетчатым глазом Капитана Хабаба, как раз в тот момент, когда Капитан Хабаб меньше всего ожидал появления чего-либо подобного!…
   Капитан Хабаб, кажется, как раз задремал на секунду и, сквозь навалившийся сон слуха его достиг, необычно прозвучавший звонкий голосок:
   – Здаравствуй, Капитан Хабаб!
   Гигантский глаз Хабаба изумленно раскрылся и вытаращился на обладательницу «звонкого голоска» – «принципиально иную форму жизни», с которой раньше Хабаб никогда не сталкивался! Равно, как не приходилось ему никогда слышать и парадоксальных звуков человеческого голоса.
   Перед Хабабом стояла юная золотоволосая синеглазая девушка – эталон женской человеческой красоты. Вот этой-то, невесть откуда взявшейся красавице и оказалось суждено сыграть роль того «опасного вируса», каким заразился Хабаб – «бессмертной человеческой мыслью», принявшей образ юной золотоволосой, синеглазой, стройной и грациозной красавицы. До этой самой роковой секунды типичный представитель антигуманоидной космической расы «астральных утилизаторов», Капитан Хабаб представления никакого не имел ни об эталоне женской человеческой красоты, ни о «бессмертии человеческой мысли», и о самом человечестве он, вообще, ничего не знал! И тут ему в глаз попадает «золотая соринка», от назойливого присутствия которой глаз начал слезиться и психологическое «статус-кво» внутреннего мира «астрального утилизатора», Хабаба дает серьезную трещину – женская человеческая красота оставляет в черной, бесстрастной и холодной, как асфальтовое болото, душе астрального демона-истребителя каких-либо других форм жизни, кроме своей собственной, Хабаба, неизгладимый след в виде небольшой трещинки, со временем неудержимо начавшей углубляться, расширяться, делаться все более извилистей, глубже, запутанней и непонятней…
   Могущественные Враги Хозяев Вселенской Чистоты, дав Капитану Хабабу необходимое время «полюбоваться» очаровательным «бессмертием человеческой мысли», дематерилизуют ее, и, вскоре подсовывают «утилизатору» Хабабу полутруп недобитого Мардуком исполинского Дракона Кингу, мужа убитой Тиамат.
   Сложно устроенный гигантский мозг Астрального Великана, Демона-Истребителя Хабаба начинает работать в парадоксальном для «утилизаторов» режиме, подвергая тщательному анализу эмоциональный мир Дракона Кингу, гигантское туловище которого он должен превратить в «ничто». Итогом аналитических усилий Хабаба является, сделанное им удивительное открытие принципиально новой категории, которой раньше не было места в представлениях «астрального утилизатора» о мироустройстве. Определение этой категории звучит просто: «любовь».
   В данном конкретном случае имелась ввиду «любовь», существовавшая между Драконом Кингу и Жабой Тиамат. Но сейчас эта любовь двух монстров друг к другу почти исчезла – Тиамат была безнадежно мертва, а Кингу, в общем-то, тоже ничем не отличался от трупа, кроме, пожалуй, одного – стремительно эволюционирующий Хабаб на ментальном уровне ощущал продолжающееся биение жизни в исполннской туше Кингу – полумертвый Дракон страшно тосковал по Тиамат и по своей «Любви» к ней. Возможность «любить» вылилась из Кингу вместе с его кровью – и то, и другое навсегда остались на Земле, куда для Кингу уже не было возврата. Ибо Мардук отрубил ему голову, и из страшной раны этой на Землю пролился целый Океан драконовой крови, из которой Великий Мардук и создал Человечество, которое затем и придумало легенду «о брачном союзе Дракона Кингу и Жабы Тиамат». Родившись из крови Кингу, человечество получило, в числе прочего, и бесценную способность – любить!
   И Хабаб сумел уловить в последний момент перед тем, как Кингу окончательно «испустил дух», мощный всплеск предсмертных эмоций Великого Дракона – страшную тоску по оставленным им на Земле своих собственных «крови» и «любви»!
   «Кровь и Любовь»!!!!!!!!! – неслышно разнесся по Астралу яростный вопль убитого молодым человеческим Богом, Мардуком, Великого Дракона Кингу: – «Если бы мне вернуть их!!!…».
   «Я помогу вернуть тебе твою Кровь и вместе с нею твою Любовь, друг мой!!!» – вдруг не менее яростно, подчинившись необоримому порыву, также на весь Астрал воскликнул Капитан Хабаб, переставший быть «утилизатором», и, сам того не зная, сделавшийся преданным слугой Врагов Хозяев Вселенской Чистоты.
   Таким вот непостижимым и невероятным образом Хабабу был привит опаснейший для его организма вирус, спровоцировавший «раздвоение личности» у «астрального утилизатора», Хабаба, которому отныне твердо стало казаться, что на планете Земля живет его «любимая женщина», которую ему во что бы то ни стало необходимо было разыскать! Но это было бы еще «пол-беды», а главная беда стала заключаться в том, что, поклявшись Дракону Кингу «помочь ему вернуть его кровь и его Любовь», Капитан Хабаб твердо стал считать все земное человечество своим должником, превратившись, таким образом, в одну из многочисленных форм Вселенского Зла, о многообразии существования каковых юное, совсем недавно народившееся на свет, человечество еще, даже, и не подозревало.
   Враги Хозяев Вселенской Чистоты помогли Капитану Хабабу вместе с его рейдером-«утилизатором» бесследно исчезнуть из Армады Утилизаторов Хозяев Вселенской Чистоты и исчезновения Хабаба никто не заметил.
   Рейдер Хабаба получил совершенно новый ментальный статус, превратившись в грозную боевую единицу астрального межпространственного флота Врагов Хозяев Вселенской Чистоты.
   Сами по себе Враги Хозяев Вселенской Чистоты являлись достаточно призрачным и неясным образованием древнего Астрального Мира, возникшего в его толще из «ниоткуда» и незапланированным никем фактом своего появления спровоцировали рождение множества других потенциальных угроз Миру Хозяев Вселенской Чистоты. И, как бы это ни прозвучало парадоксально и неожиданно, но одной из таких угроз оказалось возникновение «человечества» «черноголовых» («шумеров»), изобретенных Молодым Богом Мардуком после уничтожения им на Земле Мира Океанических Чудовищ, управлявшегося Жабой Тиамат.
   Двухголовая Жаба Тиамат, ее любимый муж, Дракон Кингу и их смертельный враг, Бог Мардук считаются порождением древних космогонических легенд или – Мифов, созданных силой человеческой фантазии. Но любая фантазия, сформировавшаяся в законченную стройную логическую систему, является закономерным итогом серьезных размышлений лучших умов человечества о тайне собственного происхождения. И, исходя из подобного предположения можно легко задаться алогичным вопросом: что первично – люди или созданные людьми мифы?! И – не является ли древний космогонический миф бумерангом, запущенным коллективным человеческим разумом в дальние пограничные области разума, где царит Тьма Непознаваемого?! А, как известно, главной особенностью любого бумеранга является, присущая данному виду оружия, неизбежно, рано или поздно, возвращаться к тому, кто его «запустил».
   Далее возникает вопрос: что произойдет, если Мир Мифа вернется в создавшую его Реальность?! Не сделается ли, подчиняясь законам Мировой Логики, Мир Древнего Мифа этой самой Реальностью, превратив прежнюю Реальность в Новый Миф?!
   Сложные и бурные метаболические процессы, спровоцированные вирусом «бессмертной человеческой мысли» очень скоро начали давать свои первые «плоды» – интуитивно верные, но, тем не менее, весьма причудливые и противоречивые «плоды» или – теоретические выводы, предполагающие неизбежность последующих практических действий!
   В частности, Капитан Хабаб, не без помощи аналитических возможностей Врагов Хозяев Вселенской Чистоты провел огромную работу по систематизации личного состава всего Человечества.
   Хабаб упорно искал нужную ему, очень немногочисленную группу людей в многомиллионной человеческой семье. Нужные ему люди обладали одной уникальной способностью, резко отличавшей их от всей остальной массы себе подобных – они умели «формулировать» Мифы и «придумывать» их основные «персонажи», не предполагая того невероятного факта, что это сами «персонажи» Мифов вычленяли своих «создателей» из всех остальных людей, и «давали» им возможность рассмотреть и описать себя, как можно подробнее, красочнее, вдохнув, тем самым, в их образы максимально больше «жизни». Это и был самый великий обман в истории Человечества, придуманный Врагами Хозяев Великой Чистоты – убедить людей в том, что это они придумывают мифологических героев, а – не наоборот! И передаточным звеном, посредством которых фантазии наполняли собой реальный мир, как раз и являлись те самые «нужные» Хабабу люди, проходящие под «литером»: «Сказочники»! Только благодаря их специфическому таланту Хабаб мог реально наблюдать за Человечеством в его повседневной жизни и грамотно подготовить тот момент, когда бы он мог вступить в непосредственный контакт с Человечеством на вполне осязаемом уровне.
   Кроме субъективного фактора Сказочников, «химерическому» Хабабу для превращения на какое-то время, в Хабаба «реального» необходимы были определенные объективные условия, ослабляющие «астральные защитные слои» Человеческой Ойкумены. Поэтому, кроме Сказочников, Хабабу обязательно нужно было найти внутри Человечества, как биологического вида и политико-экономического социума, шпионов-диверсантов принципиально иной направленности, нежели Сказочники. Сказочники использовались «в темную», свято веря в собственную безобидность, безгрешность и – в свою несомненно позитивную роль, своего рода, «общественных психотерапевтов», внушающим своим соплеменникам твердую веру в то, что они все рано или поздно попадут в Рай Счастливых Волшебных Сказок, существующий бок о бок где-то совсем рядом с их Земным Миром, представляющим собой арену постоянной тяжелейшей борьбы за существование, заведомо обреченной на обидное и жестокое поражение, ибо, спустя несколько десятков лет жизни каждого из рожденных людей неизбежно ждала Смерть. И не случайно самым популярным сказочным мотивом на Земле сделались мечты о долженствующем явиться когда-нибудь на Землю Бессмертии.
   Со временем, бывший рейдер-«утилизатор» Астрального Флота Хозяев Вселенской Чистоты полностью превратился в свой собственный «антипод» – рейдер-«синтезатор» новых представлений о мире самого Капитана Хабаба, не проводившим никаких различий между этими самыми собственными представлениями об устройстве окружающего мира и – самим мироустройством.
   Будучи «утилизатором», рейдер Капитана Хабаба не имел названия, а числился в многочисленной флотилии Хозяев Вселенской Чистоты под идентификационным номером-кодом, и контуры его, как и цвет внешней оболочки сливались с бесцветной серой мглой Астрала, а, эволюционировав в «синтезатор» Рейдер Хабаба покрылся сверкающей золотой броней и, самое главное, получил гордое и яркое название: «Золотой Шершень Гильгамеш»!
   Рейдер «Гильгамеш» не только сменил внешний антураж, но и, коренной реорганизации – самопроизвольной стратегической реформации подверглось его внутреннее устройство. В Мозговом Центре бывшего безликого «утилизатора» «взорвалась» ослепительная звезда «сверхнового» Интеллекта – Капитану Хабабу был дарован Высший Разум волею Врагов Хозяев Чистоты! Хабабу подарили полную автономию в проведении собственной политики, и он вскоре поставил перед собой конкретную цель – не являясь органической частью Человечества найти среди людей свою единственную и настоящую Любовь, которая и помогла бы ему вернуть обратно, бессовестно украденную Кровь Дракона Кингу, сделавшегося «плотью от плоти» самого Капитана Хабаба.
   Другими словами, таким вот, весьма специфическим образом начал действовать в организме Хабаба, попавший туда опасный вирус «бессмертной человеческой мысли». В результате, у Земного Человечества, как биологического вида, наделенного саморазвивающимся интеллектом, появился незримый, могучий и очень опасный Враг, кропотливо начавший готовить «широкомасштабное вторжение» в, принципиально чуждые ему пространство и время, в коконе которого предопределено было развиваться людям, созданным по мысли Бога Мардука, исключительно, для Счастья…
   …Капитан Хабаб в этот чудесный, вышеописанный «лунный солнечный день» пребывал в прекраснейшем расположении духа, когда лично давал последние инструкции командиру «группы захвата» Большой Биры, начальнику Аналитического Отдела рейдера «Гильгамеш», «октоэнцу» Мибильфаргу, принявшему образ сорокаметровой копии любимого персонажа всех детей России – Деда Мороза,
   «Октоэнцы» пользовались «на борту» «Золотого Шершня» особым положением, так как напрямую могли связываться со своими далекими невидимыми Отцами —Врагами Хозяев Вселенской Чистоты, о существовании которых сам Капитан Хабаб предпочел бы уже давным-давно забыть! Но сами Враги Хозяев Вселенской Чистоты не забывали о «Золотом Шершне» Капитана Хабаба ни на мгновенье…

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

   После состоявшегося телефонного разговора с генералом Панцыревым, Валя Червленный, наверное, еще целую минуту стоял «столбом», не в силах пошевелиться и чувствуя себя при этом самым счастливым человеком в мире – ему удалось поговорить с далекой Родиной!..
   Он смотрел с полукилометровой высоты вниз, на раскинувшуюся под ним Сказочную Русь, всю сплошь покрытую филетовым ночным мраком, среди которого лишь на одном участке скученно сияла гирлянда разноцветных огоньков – это, вероятно, был Град Китеж, откуда Валя ждал прибытие ковра-самолета, на котором обязательно пообещал прибыть Вольга…
   Но, чем дольше Валя вглядывался в огни Града Китежа, тем, почему-то, меньше он верил в то, что Вольга прилетит в ближайшие часы и, более того – прилетит ли когда-нибудь, вообще?! «Стиксовская» интуиция подсказывала капитану ФСБ Червленному, что его командировка «на тот свет» затягивается на неопределенный срок по неизвестным, но очень серьезным причинам. Что-то где-то случилось…
   В какой-то неожиданный момент Валя остро ощутил чье-то присутствие у себя за спиной и – совсем поблизости. Правая рука Вали сжала рукоятку верного безотказного «стечкина», и он резко развернулся всем корпусом навстречу предполагаемому противнику, выставив пситолет перед собой.
   Валя увидел неподвижную человеческую фигуру, примерно такого же роста и габаритов, как и он сам. Фигура неизвестного человека от шеи до пят была укутана непроницаемо черным плащом. Голову незнакомца прикрывал такой же черный капюшон, низко надвинутый верхний край которого не позволял рассмотреть черты его лица.
   Валя проявил спокойствие, не став нажимать на спусковой крючок пистолета, справедливо рассудив, что если бы человек в черном плаще хотел бы убить Валю, то давно бы уже это сделал.
   – Кто ты?! – спросил Валя по-русски, так как другими языками не владел, но почему-то был уверен, что незнаокмец поймет его. – Ты прибыл от Вольги, из Града Китежа?!
   – Нет! – ответил «черный человек», неслышно «соткавшийся» из сказочной ночной темноты. – Я не из Града Китежа и – не от Вольги! И ты правильно, капитан Червленный догадался, что за тобой сюда никто не прилетит из Града Китежа, ибо ты попал на Ветви Хоумаха не случайно! Ты попал сюда, чтобы встретиться со мной и получить новое задание, если ты, конечно, согласишься сотрудничать со мной!
   – А, кто – ты?! И откуда знаешь меня, и где научился говорить так хорошо по-русски?! – что-то, какая-то неосознанная сразу деталь, сильно взволновала Валю, при первых же звуках его приятного голоса, показавшегося, к тому же Вале смутно знакомым.
   – Я не говорю по-русски, Валентин, равно, как и не владею и, в принципе, не могу владеть ни одним из человеческих языков Земли – я лишь обладаю способностью модулировать в твоей голове ту информацию, котлорую я хочу донести до тебя, на твоем родном языке и в понятных тебе логических смысловых категориях.
   Можешь называть меня Адмирал Буджум – мое звание, основной род занятий и имя наиболее близко соответствуют твоим человеческим представлениям о том, чтоя из себя действительно представляю! Могу еще добавить, что внешняя форма моего материального существования во Вселенной не похожа на человеческую, поэтому я никак не могу предстать перед тобой в своем истинном облике.
   – То есть, ты – не человек?!
   – Нет, я – не человек!
   – Ты – Пайкид?!
   – Нет, я – Охотник за Пайкидами, если я тебя правильно понял в том смысле, что «Пайкидами» ты называешь Капитана Хабаба и его мятежную «команду». Пайкидов, как таковых, вообще, не существет на свете – их придумал Капитан Хабаб, чтобы запутать свои следы от погони, в которую Хозяева Вселенской Чистоты отправили меня во главе целой эскадры рейдеров-«утилизаторов» и, именно, поэтому я имею полное право в твоих человеческих глазах называть себя Адмиралом.
   – Кто такой Капитан Хабаб?!
   – Опасный астральный преступник, бывший обычный капитан типового рейдера– «утилизатора», который благодаря проискам Врагов Хозяев Вселенской Чистоты, превратил стандартный «утилизатор» в «пиратский рейдер», которому мятежный Капитан Хабаб дал имя «Золотой Шершень. Гильгамеш». Он очень опасен, потому что самим фактом своего существования и всей своей необычайно активной деятельностью подвергает огромной угрозе Вселенскую Стабильность. Нам удалось выслдеить его и моя эскадра готовится к его захвату.
   Но есть одна проблема, которую мы не сможем решить без участия настоящих земных людей, вроде тебя, капитан Червленный. Не случайно тебя так ценит твое руководство – ты постоянно летишь впереди всех, познавая все новые и новые, по сути своей, принципиально невозможные для непосредственного контакта, уровни Обитания Вселенной, и, вот. В результате твоих выдающихся личностных качеств ты встретился со мной – с настоящим Адмиралом Астрального Океана, Буджумом. Твой безумно смелый полет на «байферге» вместе со Сказочником завершился успешно совсем не случайно – иного способа вступить в контакт с тобой у меня не было!
   – Так дело, вовсе, не в Рагнере Снежном, не в Сказочной Руси и в ее Владыке-алкоголике, а – в тех Силах, которые представляете вы, Адмирал?! – Валя и сам не заметил, как перешел на «вы» в разговоре с Адмиралом Буджумом.
   – Дело заключается в том, что все зашло слишком далеко и это безобразие нужно немедленно прекратить! Ваши земляки из города Рабаула, Валентин не должны больше сталкиваться каждый день с неприятными и необъяснимыми, так называемыми, «сказочными чудесами», а они должны жить прежней нормальной жизнью, полной реальных, а не сверхъестественных забот и проблем!
   Капитан Хабаб должен быть «утилизирован», вместе с «Золотым Шершнем» и всем его содержимым! И вот здесь-то необходима будет твоя помощь, капитан Червленный!
   – Чем, именно, я, жалкая человеческая козявка, могу помочь вам и вашей эскадре, Адмирал в этой Великой Космогонической Битве?!
   – Бывший банальный «утилизатор» отживших пространства, времени и ауры исторических эпох, стал могущественным и опасным Капитаном Хабабом не прото так. Давным-давно его утилизатор совершал плановый рейс и барражировал на границе между Океаном Астрала и Земной Ойкуменой, откуда в Астрал должны были просочиться останки Древних Земных Богов, вместе с клочьями их низвергнутой религии – типичный «астральный мусор». В задачу нашего «утилизатора» входило «переработать» этот «астральный мусор» в «астральную чистоту» и ничто не предвещало беды, как вдруг наш «утилизатор» неожиданно попадает в «фокус внимания» Врагов Хозяев Вселенской Чистоты, и они заразили нашего «утилизатора» опасным вирусом – «бессмертной человеческой мыслью», которая, как раз и убила древних человеческих Богов – Тиамат и Кингу. И, в результате, мирный, спокойный, понятный и уравновешенный «утилизатор» превращается в бесноватого саморазвивающегося Астрального Капитана Хабаба, возомнившего себя «начльной и конечной» инстаницией всего Сущего. Вирус «бессмертной человеческой мысли» исправно исполнял свою разрушительную дестабилизирующую функцию, медленно но верно увеличивая ментальную мощь Капитана Хабаба до небывалых для рядового «утилизатора» размеров. Он стал постоянно контактировать с Человеческой Ойкуменой, все чаще и чаще материализуясь внутри ее мира, и мир этот стал неудержимо «пленять» и привлекать к себе внимание Капитана Хабаба своей необычной внутренней и внешней красотой! Астральным Обитателем он сделался «наполовину» и сам не заметил, как с ним случилась эта опасная метаморфоза! И дальше пошло гораздо хуже – внутри ментальной сущности Хабаба рос ком неразрешимых противоречий, и, в конце концов, личность Капитана Хабаба разделилась на две взаимоисключающие половинки – Светлую и Темную. Но вся беда заключалась в том, что земной Свет и астральная Тьма взамосуществовали внутри одной телесной оболочки и своего пика эти противоречия достигли именно сейчас, когда мы вот здесь стоим, на этой древесной ветви, капитан Червленный и разговариваем с вами, как ни в чем ни бывало, хотя нашей всречи не должно было бы состояться никогда и ни при каких осбтоятельствах!
   Светлую сторону Капитана Хабаба зовут Гильгамеш, и он «присвоил» себе этого легендарного полубога-получеловека из Древнешумерского эпоса, Темную сторону Капитана Хабаба зовут Драконом Кингу и его он «присвоил» себе тоже из Древнешумерского эпоса. Светлая Сторона Личности Капитана Хабаба полна любовью к «идеалу женской красоты» – именно так выглядел, подсунутый когда-то «утилизатору» тот самый опасный вирус «бессмертной человеческой мысли». Гильгамеш мечтает окончательно «выделиться» из Хабаба и с «женщиной своей мечты» покинуть недра «Золотого Шершня», чтобы навсегда поселиться в корпускуле Земной Ойкумены, где его никто и никогда не найдет – ни Хозяева Вселенской Чистоты, ни Враги Хозяев Вселенской Чистоты! А у Хабаба-Кингу стояла прямо противоположная задача – вернуть себе всю свою кровь, которая до сих пор безнаказанно циркулирует по артериям и венам, ни о чем не подозревающего человечества! Собственно, перед ним и сейчас стоит та же самая задача – выпить кровь из всего человечества. Но на все человечество возможностей у него не хватит, а вот – со ста тысячами рабаульцев может получиься запросто! И, если это произойдет, тогда Царь Драконов Кингу победит Гильгамеша, и вновь сумеет ускользнуть от моей Эскадры, избежав на неопреденно долгицй срок «утилизации», и весь мир окажется ближе еще на один мегапарсек к пропасти! Моей задачей является не допустить ни в коем случае практического претворения в жизнь такой ситуации!
   И вот здесь-то и нужна твоя чисто человеческая помощь, какпитан ФСБ, Червленный!
   – Чем я могу помочь вам, адмирал?! – задав этот вопрос, Валя поймал себя на мысли, что чуть не добавил к слову «адмирал» привычное обращение «товарищ» и… в общем и целом, целый фейерверк странных и пугающих откровенной потусторонней окраской мыслей и ощущений бесшумно «взорвался» у него в голове.
   – Когда Капитан Хабаб «заразился» вирусом «бессмертной человеческой мысли», и у него произошло необратимое «раздвоение личности» на «темную» и «светлую» половины, то первое, что он сделал – создал внутри «Золотого Шершня» Заповедник «Человеческого Бессмертия» и стал поселять туда тех из «смертных» жителей Земли, кто ему был особенно нужен и необходим! Враги Хозяев Вселенской Чистоты научили Капитана Хабаба «консервировать» само Время и, в результате, бывший рейдер-«утилизатор» превратился в «Хранилище Бессмертия», которым Капитан Хабаб стал распоряжаться по собственному усмотрению и наделять «бессмертием» тех из людей, кто, по мнению Капитана Хабаба, этого заслуживал.
   И одним из таких «счастливцев» оказался древне-шумерский жрец-математик по имени Галидрабал! К несчастью, он оказался очень одаренным Математиком и, что еще хуже, неординарным Мыслителем, в один прекрасный момент поставившим перед собой задачу найти формулу «человеческого бессмертия». По-настоящему эта формула называлась «Формулой Мардука». Потому что создатель «человечества» Бог Мардук полагал сделать всех без исключения людей абсолютно счастливыми, а абсолютное счастье может «зиждиться» только на «бессмертии». Но, увы, суровая жизненная практика показала, что в «Формулу Мардука» закралась какая-то ошибка, благодаря которой мечты о «бессмертии» оказались изначально перечеркнуты жирным черным крестом, и, соответственно, вскоре выяснилось, что люди появились на Свет вовсе не для «абсолютного счастья». И простой «смертный» Галидрабал решил усовершенствовать «формулу» самого Бога Мардука!
   Галидрабал сразу понял, что секрет «челоеческого бессмертия» можно «открыть» только благодаря Математике – «царице всех человеческих наук» и принялся тщательно изучать основополагающие математические и геометрические понятия, символы и цифры. Особенно его заинтересовали две математические Величины: «равнобедренный треугольник» и «абсолютный ноль»! Интуиция не подвела гениального математика, и он начал свои исследования в правильном направлении, но вся беда была в том, что Галидрабал был все же обыкновенным «смертным» человеком, замахнувшимся на разгадку самого «бессмертия». И Галидрабал бы ничего не добился и умер, так и не приблизившись к разгадке «загадки, которую нельзя отгадать», и никто бы этого самого Галидрабала никогда бы и не вспомнил…
   …Если бы не счастливое стечение фантастических обстоятельств, то так бы и произошло, но на помощь человеку-Галидрабалу пришел полу-Бог Гильгамеш. И, чтобы не утомлять тебя, капитан Червленный массой подробностей, я скажу главное…
   …Галидрабал, очутившись на борту «Золотого Шершня» понял, что Формула Мардука была верна, но в условиях Земли она не работала в силу различных арифметических «неизвестных», но искомая Формула полностью оправдывала себя внутри «Золотого Шершня». Но Гильгамеша не устраивала жизнь «бок о бок» с Капитаном Хабабом, почти полностью превратившегося в Царя Драконов Кингу – Гильгамеш мечтал вернуться на Землю вместе со своим любимым «человеческим эталоном женской красоты» – со своей Любовью, которой на борту обиталища Хабаба суждено было вечно оставаться Стеклянной, а «ожить» эта Любовь могла только на Земле, навеки оставив свою «стеклянную» оболочку в несуществующем для людей мире Астрала! И, сейчас Галидрабал прилангает титанические усилия, выводя своей тростниковой палочкой последние «штрихи» окончательного успешного выведения «Формулы Стеклянной Любви». Если он успеет это сделать до наступления ноля часов, ноля минут, ноля всех видов временных мгновений – Абсолютного Нуля, то тогда Абсолютный Ноль не явяится гибелью для Гильгамеша и победой Кингу, а превратится в Кармическое Окно, через которое Гильгамеш ускользнет на Землю вместе со своей Любовью и со всеми своими друзьями, которые ему в этом помогали. Тогда на Борту «Золотого Шершня» не останется ни одной «живой человеческой души», оттуда выветрятся бесследно вечно свежие флюиды Человеческой Любви и исчезнет горько-сладкий аромат Человеческой Мечты о Бессмертии, и тогда моя Эскадра легко возьмет «Золотой Шершень» на «абордаж», потому что «Золотой Шершень» к этому моменту превратится в обыкновенный «утилизатор», каким он и должен был всегда быть…
   – А почему вы сейчас не можете взять на «абордаж» «Золотой Шершень», если все вам досконально о нем известно?!
   – Он недоступен для нас до тех пор, пока внутри его присутствует «бессмертная человеческая мысль» в вышеназванных ее материальных одушевленных проявлениях! Ты должен помочь Гильгамешу и компании бежать с борта «Золотого Шершня» на Землю в Ноль часов и ноль минут!
   – Я внимательно слушаю вас дальше, адмирал! – произнес Валя, поражаясь собственному спокойствию и хладнокровию.
   – Сейчас тебя, капитан Червленный и Сказочника мы отправим туда, откуда вы и отправились в эту, безумно смелую экспедицию «на тот Свет» – на квартиру профессора Морозова!
   – Почему, именно – туда?!
   – Потому что там вее началось – в стенах этой квартиры «родилась» Первая Сказка всего цикла «Сказки Замороженных Строек»!
   – Вы все знаете о Замороженных Стройках?! Вы можете сказать, что они, на самом деле, из себя представляют?!
   – Ваши Замороженные Стройки – незримая Гавань для приема Астральных Кораблей, на борту которых в ваш земной мир прибывают легионы Тьмы из нижних уровней Мира Астрала!
   – Вы знаете, как можно уничтожить Стройки?!
   – Нет, капитан Червленный – не знаю! – твердо ответил Адмирал Астральной Пустоты, Буджум. – Но вас сейчас должен волновать только «Золотой Шершень» и Капитан Хабаб, представляющие прямую непсоредственную угрозу для жизни, по меньшей мере, сотни тысяч ваших земляков и, чтобы предотвратить их гибель, вы должны немедленно очутиться в стенах Квартиры Профессора Морозова и изъять из морозильной камеры холодильника «маяки пеленгационного наведения», благодаря которым моя эскадра не собьется с курса, взятого ею на обнаружение и последующее уничтожение рейдера «Золотой Шершень» и капитана Хабаба!
   – Еще один вопрос, адмирал!
   – Слушаю!
   – А, кто тогда такие: Великий Акапист, Рагнер Снежный, армия ЛАБП, и, Сказочная Русь, Град Китеж и, в конце концов, что из себя представляют эти пресловутые «пайкиды» и так далее, и тому подобное?!
   – Сказочная Русь со всеми своими «светлыми» персонажами представляет собой материализовавшиеся фантазии Гильгамеша, а их противники в виде, так называемого Кочевого Конгломерата Пайкидов есть ничто иное, как такие же материализовавшиеся черные мысле формы извращенной кровожадной фантазии Царя Драконов Кингу и Астрального Демона Смерти, Хабаба в одном, так сказать, лице. Их ожесточенная война между собой является зеркальным отражением внутренней психологической борьбы между Гильгамешом и Кингу, представляющих собой две половины противоречивой личности полу-астрального и полу-земного Капитана Хабаба.
   То, что я рассказал тебе, капитан Червленный звучит дико и анормально, и представляет собой информацию, чрезвычайно опасную для любой, самой крепкой человеческой психики. По сути, ты спокойно беседуешь сейчас не с Адмиралом Астрального Флота, каким я тебе официально представился, а ты вступил в переговоры с Адмиралом Океана Человеческого Безумия, оставшись при этом в полном рассудке, за что тебе, Валентин – честь и хвала! У тебя – большое будущее «профессионального астрального разведчика глубокого проникновения», раз ты можешь вести конструктивный диалог в спокойной рассудительной манере со представителем «мира своего собственного подсознания»! – и с этими словами Адмирал Буджум скинул со своей головы капюшон, открыв Вале черты своего лица, ярко освещенные нежно-бирюзовым светом ночного спутника, украшающего ночные небеса Сказочной Руси…
   Валя увидел, что разговаривал с точной копией самого себя, и потому-то голос «астрального адмирала Буджума» показался ему смутно знакомым еще в самом начале разговора…

Глава пятьдесят восьмая

   …Это оказался сторожевой «стеклянный оранжевый медведь», натасканный на охоту за «беглыми рабами» … Но дальше все произошло так быстро, что Слава не успел, как следует, испугаться. Бытие для него, по-прежнему, опережало сознание, и он лишь беспомощно хлопал глазами, предоставив всю инициативу Снежане, как местной жительнице.
   Не потерявшая хладнокровия Снежана, после того как несколькими вытсрелами разнесла медведю стеклянную башку, точным выверенным движением вынула из пистолета пустую обойму и вышвырнула ее в овраг вслед за тушей убитого медведя со словами:
   – Нам немного не повезло – я не узнаю местности и пока не могу правильно сориентироваться, но это, надеюсь, продлится недолго! Мы должны были оказаться возле самого моего Терема и меня должны были встретить «семь моих братьев»! – и с этими словами она вогнала в рукоятку крупнокалиберного пистолета очередную обойму.
   – Слушай! – обрел дар речи Слава. – У меня сложилось такое впечатление, что я где-то уже видел точно такого же медведя.
   – Я знаю, где ты его видел! – глядя не на Славу, а на завесу из серебристых лиан, преграждавшую им дальнейший путь, произнесла развенчавшая несколько часов назад самую себя принцесса Силлинга.
   – Где?! – живо спросил Слава.
   – В силовом поле «хоумаха».
   – Что такое «хоумах»?
   – Он имеет вид новогодней елки – той самой, что находилась внутри «биры» – ячейки-ловушки Большой Сети Пайкидов, накинутой над всем вашим городом.
   – Да?! – озадаченно и тревожно переспросил Слава, посмотрев на Снежану таким взглядом, как будто впервые увидел: – А «бира», надо полагать – ничто иное, как та самая квартира, единственными обитателями которой, якобы, являлись вы с «бабушкой»?!
   – Совершенно верно! – ободряюще улыбнулась ему Снежана и с, не совсем понятным выражением, подмигнула. – И более того – игрушки на этой «елке» никакие, как ты наверняка уже догадался, не игрушки, а так называемые «иммамиахи» – материальные отражения «алефишинов», проецируемые на защитном экране силового поля «хоумаха». Насколько мне известно, в течение ноября-декабря жителями вашего города через торговую сеть, раскинутую марионетками Пайкидов, было приобретено около восьмидесяти миллионов «иммамиахов», искусно замаскированных под стеклянные елочные игрушки (Слава обреченно присвистнул). Это очень опасно, потому что каждый «иммамиах» является мощным излучателем специфического силового поля, бессимптомно, но необычайно эффективно девальвирующим местные пространство и время. Конечным итогом длительного воздействия «иммамиаха» на окружающие пространство и время является детонация последних. На месте взрыва немедленно образуется аннигиляционная дыра или Окно, как называют ее Охотники-Пайкиды, и через него-то и происходит утечка доноров в дряхлеющий Кочевой Конгломерат, постоянно нуждающийся в потреблении чужой жизненной энергии. За каждым «иммамиахом» стоит его индивидуальный владелец – Охотник-Пайкид. Чем больше он сумеет захватить доноров, тем могучее становится жизненный потенциал удачливого Охотника, тем выше он поднимается в иерархии сложной социальной структуры Конгломерата Пайкидов, в течение многих миллионов лет паразитирующего на чужой живой крови. Ваш мир представляет для них огромную ценность, и присосались они к нему, по-моему, «намертво». Пока все не высосут – не отстанут…
   Короткий познавательный рассказ-лекция Снежаны, слушал которую Слава со слегка приоткрытым ртом, прервал чей-то далекий крик, раздавшийся в глубине Праздничного Леса и принявшийся отскакивать от одного древесного ствола к другому в виде слабеющего, но долго не затихавшего эха. А сам крик показался Славе очень страшным – он даже не знал: с чем его можно было бы сравнить. Так не кричали ни птицы, ни звери, знакомые Вячеславу по его прежней жизни, навсегда оставшейся, как ему теперь твердо казалось, в безвозвратном прошлом – «по ту сторону» Новогодней Елки. После первого крика раздался второй, видимо – ответный, более пронзительный, протяжный и переливчатый, и, причем уже – гораздо ближе.
   – Это – часовые бесы! – уверенно определила Снежана. – Они услышали мои выстрелы!
   – А еще патроны остались?
   – Да – еще двадцать штук, одна обойма! – она взвела курок и задумчиво произнесла, обратившись к Славе. – Здесь не должно было в помине быть никаких поролоновых бесов, Слава! Где мои братья?! – опять она горячо упомянула каких-то «братьев» и тоскливо взглянула в непроницаемую завесу серебристых лиан фольгового дождя.
   – Ты мне раньше не говорила нипроо каких братьев, Снежана! – с неприятным удивлением в голосе заметил Слава.
   – Я не могла тебе сказать о своих братьях, будучи там, за Окном, Славик! – объяснила Снежана. – Потому что, там их у меня не было, так как они остались здесь охранять мой терем и мое хрустальное ложе!
   Слава ничего не стал уточнять, так как сознательно не захотел этого слелать, а Снежана, в свою очередь, решила не продолжать своих объяснений насчет «семи братьев» и «своего хрустального ложа», ненавязчивое упоминание о котором особенно почему-то болезненно «зацепило» Славу, начавшим, вдруг, чувствовать себя жестоко и несправедливо обманутым человеком.
   Снежана, тем времнем, освободившись из Славиных объятий, повернулась к нему спиной и раздвинула занавес серебристой фольги, закрывавший им дальнейший путь вперед.
   За завесой этой оказалось необыкновенно красиво – и справа, и слева первые метры их пути в неизведанный для Славы, волшебный мир ожившей Новогодней Елки, окружали-украшали серебристые и золотистые канаты лиан, кое-где между ними на толстых стеблях с неизмеримой высоты исполинских ветвей деревьев-великанов свисали двух-и-трехметровые сиреневеые орехи, напоминавшие сильно гипертрофированные кедровые шишки. Вместе с этими «кедровыми» орехами каким-то непостижимым биологическим образом соседствовали, покрытые нежно-желтым блестящим лаком, аппетитно смотревшиеся, ананасы. А дополняли такое вопиющее ботаническое несоответствие, красовавшиеся и там, и сям, между орехами и ананасами гигантские виноградные грозди, каждая из ярко-фиолетовых сочных ягод которых, достигала тридцати-сорока сантиметров в диаметре.
   Он только-только хотел спросить: «А можно ли есть эти плоды?!», как Снежана полу-обернула голову через плечо и коротко предупредила:
   – Это не тропинка, а – ветка, так, что смотри – не шагни вправо или влево! Сразу сорвешься в неизвестные нижние ярусы – там люди не живут, потому что там нельзя выжить ни при каких обстоятельствах!
   Славик в ответ ей ничего не сказал – лишь плечами пожал. Он и безо всяких предупреждений старался ступать след в след за Снежаной. С нарастающим беспокойством он ощущал усиливавшийся эффект раскачивания ненадежной тропы-ветви, по которой они резво, в унисон, шагали над бездонной пропастью, то и дело осторожно раздвигая руками, периодически возникавшие на пути непроницаемые лиановые завесы, концентрированно пахнувшие цветами и фруктами. Эти вездесущие лианы свисали и сверху, с тихим металлическим шорохом постоянно задевая высокого Славу за макушку, и он каждый раз при таком прикосновении резко задирал голову, и брезгливо вздрагивал, полагая, что ему на темечко усаживалось какое-нибудь крупное ядовитое насекомое. Ну и кроме таких моментов, связанных с касаниями кончиков лиан макушки, он часто поднимал голову кверху, исключительно, из чистого любопытства – пытаясь различить источник света в этом странном сказочно-фантастическом лесу. Но лианы, уходившие вертикально вверх на много десятков метров, безнадежно терялись где-то в неясном зеленоватом полумраке, постепенно переходившим в сплошную черноту, и Слава, в конце-концов, пришел к выводу, что здесь на каждом шагу функционируют невидимые для обычного человеческого глаза, таинственные альтернативные источники световой энергии сугубо локального характера, и основные принципы их функционирования впоследствии ему обязательно должна будет объяснить Снежана (если, конечно, он не забудет ее попросить об этом). А так оттенки освещения различных зеленовато-голубоватых, иногда – золотисто-желтоватых, тонов сменяли друг друга, буквально, через каждые десять-пятнадцать метров – главное, что света вполне хватало для нормальной пространственной ориентации и наши путешественники ясно видели, куда им нужно было ставить ногу при очередном шаге.
   По Славиным прикидкам, они прошли метров сто-сто пятьдесят, когда лиановые заросли внезапно закончились, а он и Снежана очутились стоящими на перекрестке трех, теперь уже вполне нормальных, дорог. Все три дороги одинаково уводили в дремучий лес, празднично иллюминированный разноцветными самосветящимися серпантинами лиан, разнообразными фруктами, звездами и шарами.
   Одна дорога, являясь органическим продолжением ветви, по которой они шли, вела прямо, а две другие, по классическим законам жанра, сворачивали направо и налево. Прямо в центре перекрестка лежал, как ему и полагалось, огромный замшелый валун. На гладкой покатой поверхности валуна красовались аккуратно вырубленные надписи, содержавшие необходимую для заблудившихся путешественников информацию. В зеленоватом полумраке клинописные буквы были словно бы охвачены холодным белым пламенем и прочитать надписи не составило никакого труда – не Славе, конечно, а – Снежане, разумеется, свободно владевшей древнешумерийским клинописным языком. Она опустилась на корточки перед валуном и внимательно несколько раз перечитала все, покрывавшие его, надписи. А Слава, пока Снежана читала, любовался открывшимся, наконец-то, чистым ночным небом, посреди темно-фиолетового бархата которого полыхал гигантский ярко-бирюзовый шар спутника, щедро делившийся своей невероятной красотой с освещаемым им лесным ландшафтом…
   Красивый мелодичный голос Снежаны озвучил на, непонятном Славе языке надпись, вырубленную на замшелой поверхности каменного валуна и, почти сразу выяснилось, что Снежана прочитала какое-то волшебное заклинание! Во всяком случае, так решил Слава, ибо стоило лишь умолкнуть голосу Снежаны, как прямо перед ними зеленоватый полусумрак лесного воздуха засветился голубоватым мерцанием и сильно запахло горячей свежестью озона.
   Из образовавшейся «световой воронки» наружу вышла необычная черноокая юная красавица – жгучая брюнетка ярко выраженного восточного типа женской красоты.
   – Госпожа моя, вы вернулись?! – воскликнула Гемпатрия (а это оказалась именно она). – Слава Великому Мардуку!!!
   – Гема! – радостно произнесла Снежана и, спустя секунду, обе девушки оказались в огорячих обътиях друг друга.
   Слава стоял в сторонке и несколько «обалделым» взглядом наблюдал за ними обоими, совсем не представляя, что это могло означать лично для него?! Но затем он почти сразу вспомнил про подругу Гемпатрию, которая должна была прийти на «бабушкину квартиру» для совместной встречи Нового Года, если бы, конечно, у нее для этого предоставилась бы возможность?!
   – А это твой Витязь?! – с самой доброй улыбкой спросила Гемпатрия у Снежаны, когда девушки «оторвались» друг от друга, и протянула Славе руку для руокопожатия, не забыв представиться на чистейшем русском языке, хотя и произнесла совсем не русское имя собственное:
   – Гемпатрия!
   – Вячеслав – будущий муж Снежаны!
   – Очень приятно!
   – Гемпатрия! – обратилась к шумерийке Снежана, когда было покончено с обязательным обрядом взаимных приветствий. – Как обстоят дела у твоего дедушки?!
   – Отлично! – ответила Гемпатрия. – Ему почти удалось все доделать, ка он и задумывал… Но нам нужно торопиться! Скорее проходите! – она нетерпеливо кивнула в сторону светившейся в воздухе голубой воронки, источающей запах озона и издающую мерное гудение.
   – Куда ты нас приглашешь?!
   – Это – «лифт-байферг», я спустилась на нем за вами прямо из зиккурата. Он поднимет нас обратно в наш Заповедник, Снежана! Скорее заходите, если ты еще не поняла, где вы со Славой очутились!
   – А где мы со Славой очутились?! – спросила Снежана уже внутри «лифта», когда они поудобнее устраивались в креслах для паасажиров.
   – Не знаю, как такое могло получиться, но вы попали прямиком на пятый ярус в округе Хахуихах королевства Нограсса Четырнадцатого! – объяснила Снежане и Славе Гемпатрия. – Территория эта целиком и полностью контролируется Пайкидами. Нограсс Четырнадцатый – редко встречающаяся омерзительная скотина даже среди Горних Королей! Но все, кажется, закончилось благополучно! – с этими словами красавица-шумерийка нажала на кнопку «старта» и «чудо-лифт» понес их вертикально вверх прямо в гости к дедушке Галидрабалу и бабушке Гуталах…
   И, пока они поднимались, Слава успел задать Снежане, давно уже начавший мучать его вопрос:
   – А про какое «хрустальное ложе» ты говрила мне, Снежана?!
   И Снежана честно ответила Славе, прямо глядя ему в глаза:
   – Ты же добровольно отправился со мной в мою «страшную сказку», мой любимый, поэтому я отвечу тебе всю правду…
   Я была той самой печально-знаменитой «мертвой царевной», спавшей вечным сном в «хрустальном гробу на золотых цепях о четырех столбах в волшебном гроте» и сон мой берегли семь богатырей, не сумевших уберечь меня от происков бабки-«чернавки»! Но на самом деле, я была не мертвой, а, действительно, спала и видела сны, и в одном из своих снов я увидела тебя, Слава, и влюбилась в тебя с первого взгляда. Но все это был сон – и для меня, и для тебя. И сон этот превратился в явь только после того, как ты согласился отправиться «спасать меня», фактически обрекая себя заранее на верную гибель, по той просой причине, что тоже влюбился в меня с первого взгляда! И, если бы ты отказался от меня в самый последний момент, как я тебя об этом просила, то ничего бы и не было больше – я продолжала бы лежать в своем хрустальном гробу и видеть несбыточные сны…
   – Фантастика!!! – только и мог произнести безмерно счастливый Богатуров.

Глава пятьдесят девятая

   А в это самое время не так уж и далеко от того места, где произошла встрча Снежаны и Славы с Гемпатрией, обширное помещение корчмы «Кровавые колбаски» гудело не хуже потревоженного улья лесных бордовых пчел-великанов. В самом дальнем, темном и заплеванном углу общего зала корчмы, за грязным столом, облитом жиром, дешевой вонючей сикерой и липким кислым пивом, сидел Ян Шустерович Вальберг в костюме и маске покойной Лесной Вдовы. Он медленно цедил более или менее приличное фруктовое вино из литровой глиняной кружки. Рядышком стояла большая плоская тарелка, тоже – из обожженной глины. На тарелке оставалось еще немного жесткого, плохо прожаренного, мяса неизвестного животного, по своим вкусовым качествам и структуре волокон, ни в коей мере, не напоминавшего профессору Вальбергу так хорошо знакомую и привычную ему, любимую телятину, свинину или баранину. Ян Шустерович пребывал в состоянии полной деморализации и физической разбитости, совсем не представляя, чем бы мог сейчас заняться, не останься у него денег на забористое ароматное фиолетовое вино. Прежде, чем неожиданно попасть в эту, сравнительно безопасную корчму, Яну Шустеровичу пришлось пережить много неприятных приключений, несмотря на окружавшую его со всех сторон сказочную красоту…
   …Решившись, наконец-то, покинуть безопасное уютное Дупло и сразу выяснив, что где-то, совсем поблизости, начали отмечать наступивший Праздник и Вдовы, и зайцы-барабанщики, и так и не дождавшись, когда их пьяные крики и песни начнут слабеть или удаляться, определив по компасу нужное ему направление, он отправился в опасный путь. И путь этот, к большой досаде Яна, полностью совпадал с направлением, по которому слышались песни и музыка Вдов.
   Сам точно не зная – зачем, он первым делом, не до отвала, но – до слабого головокружения, наелся крупных черно-синих виноградин, обладавших, как уже указывалось, приятнейшим кисло-сладким вкусом, большой сочностью и питательностью. А самое замечательное заключалось в том, что в настроении Яна появилась некая бесшабашность, и совершенно улетучилось какое-либо подобие страха. Проглотив сочное, изумительное на вкус, содержимое последней виноградины, Ян Шустерович смачно сплюнул крупные косточки и с громким хрустом ломая попадавшиеся на пути сучки и ветки, принялся прокладывать себе дорогу сквозь заросли. Из под ног, да и из под кистей рук тоже, постоянно вспархивали неизвестные ему, крупные насекомые, напоминавшие не-то ручейников, не-то здоровенных водомеров с крыльями. Один раз мелькнула перед глазами огромная – величиной со взрослого енота, рогатая улитка, пристально посмотревшая на Вальберга красновато светившимися выпученными глазками, едва, возможно, не подавившаяся от удивления разжевываемой виноградиной. Ян машинальным оборонительным движением махнул рукой, попав кулаком улитке между рожек, и она тяжело шлепнулась вниз на сырую траву.
   – Тьфу ты – пакость! – в сердцах воскликнул он, брезгливо вытирая покрывшуюся густой слизью руку о кожаный подол вдовьего платья.
   Метров через двадцать орехово-виноградные деревья, росшие почти вплотную друг к другу, резко закончились, и Ян Шустерович неожиданно вышел на открытое пространство, оказавшееся травянистым низким берегом узкой лесной речки, тихо струившейся из одной неизвестности в другую. Противоположный берег речки представлял собой крутой невысокий обрыв, поросший наверху, вплотную подступавшим к самому краю обрыва густым темным лесом, немного напоминавшим ночной сосновый бор. Примерно в сотне метров вниз по течению виднелся узкий мостик, переброшенный с берега на берег без помощи каких-либо свай. Как раз там-то среди деревьев возле мостика и наблюдалось наибольшее оживление: гомон, по меньшей мере, сотни возбужденных голосов, спорадические удары большого бубна, фальшивое бреньканье балалаек и астматическое хрипение медных праздничных труб – длинных и тонких, заканчивавшихся широкими раструбами. Увидел Ян среди деревьев и хаотическое мельтешение многих факелов, отражавшихся золотисто-оранжевыми пятнами на поверхности черной речной воды.
   А в речке этой, наверняка, водилось много рыбы, потому что Ян слышал постоянный плеск и бульканье, и иногда ему казалось, что он видит серебристые бока больших рыбин, то и дело мелькавшие в цветном праздничном полумраке. «Так!» – удовлетворенно подумал археолог-востоковед, глядя на мостик. – « Они всем скопом собираются перейти речку – может быть мне удастся с ними разминуться!». Затем он задумался – возможно ли, вброд перейти речку и насколько необходимо это делать? Не лучше ли подождать, когда Вдовы уберутся подальше от мостика и тогда спокойно перейти по нему на тот берег и более или менее спокойно продолжить предназначенный или, предначертанный, ему путь до уготованного финала.
   Ян в нерешительности присел на корточки, носками кроссовок почти касаясь неслышно струившейся мимо речной воды, издававшей, как ему казалось, слабый запах фруктов. Он и предполагать, разумеется, не мог о нависшей над ним грозной опасности в виде смешанного отряда, состоявшего из бойцов ЛАБП и Следопытов, с крайней осторожностью пробиравшегося через густой Праздничный Лес по высокому противоположному берегу в направлении громко гомонившего скопища нетрезвых Вдов…
   …Отряд состоял из шестидесяти закаленных бойцов ЛАБП и двадцати, недавно примкнувших к ним, Следопытов. Отрядом командовал кадровый офицер ЛАБП, воевода второго ранга Яросмил Чага, и еще три дня назад под его началом насчитывалось чуть больше ста бойцов. Но два дня назад – за сутки до того, как к ним присоединилось два десятка Следопытов, отряд Яросмила попал в хитроумную засаду, устроенную целой тысячей поролоновых бесов. В жестоком бою, длившемся почти восемь часов, ЛАБПовцы уничтожили семьсот бесов, заставив, в конце-концов, в панике бежать остальных, потеряв при этом половину своего состава. Яросмил был опытным военачальником и умным человеком, поэтому прекрасно понимал: насколько тяжелыми оказались потери в его отряде после окончившегося боя. Бесы проявили несвойственные им упорство и определенное бесстрашие, чем сильно насторожили Яросмила. У воеводы появились серьезные опасения относительно самого близкого будущего для отряда, связанного с выполнением задания, которое лично поручил Яросмилу Рагнер Снежный. Встреча с группой Следопытов оказалась, как нельзя, более, кстати, для сократившегося вдвое отряда ЛАБП-овцев. И так уж получилось, что маршрут людей Яросмила и добровольно подчинившихся ему Следопытов, совпал с путем, по которому отправился в сверкающую праздничную неизвестность, Ян Шустерович Вальберг, в целях самосохранения переодевшийся в отвратительное платье давно убитой Вдовы…
   …Яросмил и староста Следопытов Бегич бесшумно шагали впереди своих людей, когда вдали послышались крики подвыпивших Вдов и Яросмил сделал знак рукой затормозить движение. Все остановились в ожидании и приготовили, на всякий случай, оружие.
   – Это – они?! – спросил Яросмил у Бегича.
   – Да, это – вдовы! – уверенно ответил Бегич, нехорошо усмехнувшись и непроизвольно сузив глаза.
   – Извини, Бегич – но мне до сих пор неясны причины той паталогической ненависти, какую испытывают Следопыты к этим бедным несчастным женщинам!
   – Они совсем не женщины, Яросмил! – зло возразил староста Следопытов – Я давно уже подозреваю, что они – элементалы-марионетки, созданные Пайкидами! У нашего мудрого руководства в последнее время что-то не-то происходит с глазами – тебе так не кажется?!
   – Дело не в глазах, Бегич! – не согласился с ним гораздо более уравновешенный по натуре воевода Яросмил. – Глаза не могут объять необъятное – в последнее время многократно возросшая мощь Зла по всем основным параметрам начала заметно превосходить и подавлять добрый гений нашего маленького лесного человечества. Все мы далеки от паники, мы не сдаемся, но, тем не менее, терпим поражение. Мы терпим его ежедневно… – он замолчал, провожая взглядом плавно и неспешно пролетевшую над их головами золотое кружево паутины, сорванное шальным порывом ветра из колонии смертельно ядовитых пауков-ювелиров и ее плавный полет воевода не мог не сопроводить словами: – Скоро, очень скоро мы можем уподобиться вот такой вот паутине – невесомой и никому ненужной, а вскоре совсем забытой. Нас сдует в небытие смертоносным дыханием Пайкидов. И ты это прекрасно знаешь, Бегич. И я это знаю, но ни ты, ни я, не хотим верить в это и не верим, потому что продолжаем надеяться на чудо…
   – Командир! – почтительно прервал Яросмила подошедший дружинник в чине старшего подвоеводы, – На том берегу речки – прямо против нас, возле самой кромки воды сидит Вдова. Убить ее?
   – Покажи! – в один голос воскликнули воевода и Бегич.
   Через минуту они стояли на краю обрыва и удивленно наблюдали за глубоко и печально задумавшимся Яном Вальбергом, обряженным в костюм Вдовы.
   – Первый раз вижу такую задумчивую Вдову! – удивленно прошептал Бегич. – Но, тем не менее, это не значит, что ее не нужно убить! – и староста Следопытов поднял свой, не знавший промахов, арбалет, твердо вознамерившись поставить точку на трагическом жизненном путешествии бывшего археолога-востоковеда, Яна Вальберга, «завизировав» его окончание в виде красной дырки посреди высокого лба родного отца Снежаны Вальберг. Но тут, к счастью Яна Шустеровича, в действия кровожадного Бегича вмешался воевода Яросмил:
   – Обожди! Я возьму ее в плен и отправлю в Град Китеж, где наши аналитики выяснят наконец– имеют Вдовы автохтонную природу происхождения или, действительно, являются элементалами Пайкидов.
   Бегич опустил арбалет, озадаченно глядя на Яросмила:
   – Как ты собираешься это сделать? – спросил он и добавил с угрюмой усмешкой: – Вдовы не сдаются в плен!
   – Орикс! – негромко сказал Яросмил и протянул правую руку.
   Тот самый дружинник в чине старшего подвоеводы, сообщивший об обнаружении искомой Вдовы, послушно вложил в раскрытую ладонь, требовательно протянутой руки командира длинноствольное помповое ружье.
   Через десять секунд Ян Шустерович получил увесистой резиновой пулей по лбу, и сознание его немедленно погрузилось во мрак забвения. Пуля отрикошетировала на середину речки, а Вальберг мягко отвалился навзничь, неподвижно растянувшись на густой траве. Речка и вправду оказалась мелкой, едва достигая до пояса, и обездвиженного Яна Шустеровича без труда транспортировали на тот берег, предварительно крепко спеленав ему руки и ноги толстой клейкой нитью паутины, найденной в брошенном гнезде бенталя. Профессора археологии грубо и небрежно бросили в одну из трех обозных телег, которые покорно тащили за собой, вечно чем-то недовольные и постоянно угрюмые одомашненные ослы-великаны.
   А затем между воеводой Яросмилом и старостой Бегичом произошел короткий, но ожесточенный спор: нападать на Вдов или дать им возможность спокойно отметить начало Праздника?!
   Спор разрешили сами Вдовы в пользу мнения старосты Бегича своим неожиданным нападением. Оказывается, что у них имелось несколько трезвых часовых, охранявших основное скопище на дальних подступах. Сначала, молодая и злобная, как кавказская овчарка, Вдова, первой обнаружившая скрытно двигавшуюся дружину ЛАБПовцев, тщательно прицелившись, метко выстрелила из арбалета, пробив правое легкое одного из дружинников, а затем уже издала ужасный предостерегающий соплеменниц вопль, заметавшийся затравленным эхом между стволов празднично украшенных лесных исполинов. Молодые дружинники, никогда не сталкивавшиеся раньше со Вдовами, невольно вздрогнули, впервые в жизни услышав их боевой клич. А Яросмил поделился с Бегичем:
   – Теперь на нас будут нападать все, пока не уничтожат. Они знают о нашем задании – найти и защитить Принцессу!
   Бегич великодушно промолчал. Ну а через несколько секунд начался бой с жестоким и безумно отчаянным противником, по накалу и напряжению, заметно превосходивший недавнее сражение с поролоновыми бесами. Арбалеты Вдов оказались значительно эффективнее рогаток Бесов, и Яросмил вынужден был дать команду применить трофейное огнестрельное оружие, захваченное бойцами ЛАБП в свое время на одном из случайно обнаруженных секретных пайкидских складов. На дружину Яросмила главный штаб ЛАБП выделил десять автоматов и два пистолета с весьма ограниченным запасом патронов. Дело в том, что огнестрельными системами Пайкиды не рисковали вооружать даже своих сателлитов и марионеток-элементалов, опасаясь, очевидно, каких-то просчитанных ими нежелательных прецедентов. И обнаружение, в свое время, вышеупомянутого пайкидского склада, до сих пор считалось крупным успехом ЛАБП. Повторение подобного успеха аналитики главштаба посчитали, более, чем проблематичным и верховному командованию была дана настоятельная рекомендация осуществлять строгий контроль над расходом боевых патронов. Верховное командование, в свою очередь, обязало командиров всех соединений ЛАБП применять боевые патроны только в исключительных обстоятельствах. И, по мнению Яросмила, неожиданно начавшийся бой со Вдовами явился, как раз вот такой исключительной ситуацией…
   Итак, арбалеты Вдов оказались значительно эффективнее вульгарных рогаток Бесов, и дружинники испытали преимущество Вдовьего оружия в первые же минуты, неожиданно начавшегося сражения, после двух массированных залпов примерно из полусотни арбалетов, потерявшие трех убитыми и пятерых тяжело ранеными. Вдовы отлично знали местность и великолепно воспользовались своим знанием, сумев извлечь из него максимум пользы, несмотря на то, что были изрядно пьяны. Но Следопыты и дружинники ЛАБП, имевшие за плечами многолетний боевой опыт, сумели быстро преодолеть первоначальную растерянность, вызванную внезапностью нападения и необычностью поведения странного противника, и умело рассредоточились, заняв сравнительно безопасные позиции за стволами деревьев, сведя урон от арбалетной стрельбы противника к минимуму. Молодость, трезвость, мужская сила и воинское мастерство были на стороне ЛАБПовцев и Следопытов, поэтому через какое-то время Вдовы начали постепенно отступать, одну за другой оставляя лежать навеки между деревьями своих сестер по несчастью (по несчастью – родиться Вдовами) к опушке леса, за которой простиралась большая прогалина, величиной с футбольное поле, называвшейся Вдовами Вкусным Лугом, на которой любили пастись мелкие и крупные лесные копытные, включая знаменитых тартэров – гигантских говорящих козлов, имевших массу подлых, чисто человеческих, привычек, совсем не характерных для добродушных и флегматичных травоядных. Старейшина Вдов, громадная двухметровая Церера-Плюс (такое у нее было прозвище) сначала приказала отступать к мосту, но когда ЛАБПовцы открыли огонь из автоматов, Церера опасаясь, что никто из Вдов не добежит до моста и все до одной полягут на Вкусном Лугу убитыми меткими партизанскими пулями, она отдала прямо противоположный приказ: идти в атаку, имевшей целью схватиться в рукопашную! Подобная тактика была не нова – ее когда-то использовали бесстрашные воины-зулусы в своей отчаянной и безнадежной борьбе против британских колонизаторов. Вдовы оказались абсолютно бесстрашными женщинами, презирающими смерть – побросав арбалеты, они выхватили все, как одна, огромные кривые ножи, а также особые вращающиеся дубинки со смещенным центром тяжести и, издав дружный душераздирающий вой, бросились на дружинников ЛАБП и своих извечных заклятых врагов – Следопытов. Их оставалось еще около сотни – больше, чем насчитывалось людей в сводном отряде воеводы Яросмила. Несколько автоматных очередей и пистолетных выстрелов срезали десятка полтора Вдов, но после этого Яросмил, против всех законов здравого смысла, но во имя сохранения мужской чести, приказал прекратить стрельбу. Дружинники выхватили из ножен прямые обоюдоострые мечи, а Следопыты – тяжелые боевые топоры. И началась, как сказали бы древние летописцы, «лютая сеча». Исход ее был предрешен заранее: трезвые хладнокровные мужчины, искусные в фехтовании, изрубили пьяных, полностью потерявших самообладание, женщин, как капусту. Ни одна из Вдов не пыталась бежать и не попросила пощады, даже в предсмертной агонии стараясь плюнуть кровавой слюной в лицо своим убийцам. Последней пала женщина-богатырь – краса и гордость Леса Вдов, Церера-Плюс. Решающий удар тяжелым острым топором ей в середину груди нанес лично староста Бегич. Уверенный, что удар оказался смертельным, Бегич опустил окровавленный топор, но в своем последнем падении Церера изловчилась чиркнуть острыми, как бритва, когтями правой руки по незащищенному горлу преждевременно расслабившегося Следопыта.
   – Ведьма…! – с ненавистью прохрипел Бегич и, отчаянно схватившись за перерезанное горло обеими руками, упал рядом с изуродованным трупом старейшины Вдов. Он оказался единственной, но невосполнимой потерей в продолжавшейся около четверти часа страшной рукопашной схватке (несколько легко раненых дружинников и Следопытов в счет не шли). Старшинство у Следопытов автоматически перешло к первому помощнику Старосты Малинбергу. Малинберг, как, собственно, и все Следопыты, оказался расторопным и толковым парнем. Он сразу предложил Яросмилу:
   – На мой взгляд, было бы разумно, их платья, парики, оружие собрать с собой, а трупы сжечь.
   – А зачем это нужно? – поинтересовался воевода, скорбно глядя на мертвого Бегича.
   – Мне кажется, что скоро может вполне создаться ситуация, когда всем нам поневоле придется замаскироваться под Вдов. Вы не чувствуете, воевода, что ситуация постепенно становится тупиковой – Сказочная Русь уже уменьшилась примерно на треть, пограничные с Бездной Василисков Заповедные Леса высыхают, смертоносное дыхание приближающейся Бездны высасывает плоть зверей и людей через глаза и ноздри, оставляя одни шкуры и кожу. Лично я не представляю – удастся нам найти Принцессу или нет, и, как и где мы должны ее искать, и, вообще – для чего это так нужно. В общем…
   – Дальше можешь не продолжать! – не особенно вежливо прервал Следопыта Яросмил, мрачно рассматривая поле недавней битвы. – Я вас, Малинберг за собой силком не тащу – каждый волен в нашей некогда чудесной стране делать, что пожелает, в конце-концов.
   – Но всех нас в едином волеизъявлении объединяют Пайкиды.
   – Жалко мне этих теток! – неожиданно вдруг сказал воевода. – Чтобы ты мне не говорил, все равно – жалко. Никто же до сих пор точно не знает – кто они такие и откуда взялись?!
   – Они бы нас, дай им волю, «пожалели» бы, как Бегича! – резонно возразил Малинберг и чтобы не продолжать неприятный ему разговор, отошел к своим Следопытам, окружившим тело Старосты.
   Состоялась потом малопривлекательная и довольно продолжительная процедура раздевания убитых Вдов и стаскивания их тяжелых закоченевших изрубленных трупов в одну большую кучу (нужно сразу оговориться, что среди убитых Вдов не было трупа несчастной Каролины Карловны по той простой причине, что она и не думала превращаться во Вдову, как ошибочно предполагал ее муж, Ян Шустерович, а находилась Каролина Карловна совсем в другом месте). Бегича бережно перенесли на одну из телег, где со всеми подобающими почестями завернули в ритуальное траурное покрывало, традиционно применявшееся Следопытами при совершении обрядов погребения. Платья, парики и скальпы Вдов полностью заняли самую большую телегу, специально предназначенную для транспортировки трофеев. А из самих Вдов, несмотря на все возражения воеводы Яросмила, ни при каких обстоятельствах ни на шаг не отступавшие от строго регламентированных правил поведения, Следопыты разожгли огромный и яркий погребальный костер. Костер этот отражался в темных глазах Яросмила огнями сильного сомнения и крайнего неодобрения – на его взгляд, такая иллюминация никак не могла способствовать скрытности передвижения отряда. Он дал приказ срочно уходить по направлению к ближайшему перекрестку нескольких столбовых дорог, где находилась большая и широко известная корчма «Кровавые колбаски». Малинберг одобрил выбор воеводы, также, как и он, полагая, что если Принцесса еще невредима и им суждено с нею встретиться, то это вполне вероятно может произойти только в корчме либо возле корчмы.
   Сошлись воевода и новый староста во мнении, что необходимо поскорее допросить плененную Вдову. Пленницу быстренько привели в чувство, и через пару минут после начала допроса выяснилось, что она вовсе никакая не Вдова, а – беглый раб со смоляных рудников из Королевства Нограсса четырнадцатого, Ян Вальберг, которому удалось перехитрить сторожевых паралоновых бесов и совершить удачный побег!
   Когда изумленный Яросмил выслушал историю Яна Шустеровича, рассказанную им самим, настроение командира дружинников сделало резкий скачок вверх, и, немедленно связавшись по рации со Штабом ЛАБП, он вкратце передал информацию о тех приключениях, которые выпали на долю его отряда за последние несколько часов и особое внимание сакцентировал на сообщении Яна Вальберга о таинственном «колокольном звоне», благодаря которому Яну и удалось, собственно, бежать из жестокого и позорного плена.
   …Не особенно отдаленным последствием инструкций, данных Яросмилу главштабом ЛАБП, и явился тот факт, что Ян Шустерович, вновь обряженный в дурно пахнувший костюм Вдовы, сидел в дальнем углу общего зала корчмы «Кровавые колбаски» и пил ароматное фиолетовое вино. Сидел он не один. Ему составляли компанию несколько Следопытов, также, как и он, обряженные в, удивительно мерзко выглядевшие, костюмы несчастных Вдов. Но, несмотря на присутствие вполне компанейских ребят, Следопытов, Ян Шустерович чувствовал себя очень несчастно – совершенно одиноким и, в очередной раз жестоко обманутым, человеком, и ему больше ничего не оставалось, как глотать фиолетоое вино, пытаясь найти в нем забвение и не думать о заветной дороге, обещанной Сказочником, которая обязательно должна была привести отчаявшегося профессора археологии к подъезду родного дома по переулку имени В. Плеханова…
   Ни, шумно веселившиеся Следопыты, ни сам Ян Шустерович совсем не подозревали о том, какая невероятная неожиданность ожидала всех их вместе с корчмой «Кровавые колбаски» в блжайшие минуты…

Глава шестидесятая

   Время неумолимо приближалось к роковому в своей необратимости моменту начала активации Большого Хоумаха. Грозный миг подкрадывался незаметно – по тайному лазу под противоестественным углом из бесконечно далекого и чужого измерения, неподвластного законам человеческих точных наук. Поэтому никто из нескольких десятков тысяч простодушных и наивных в своем неведении, рабаульцев не замечал ничего ненормального, а тем более – угрожающего в творившихся на территории Сказочного Новогоднего Городка, чудесах. А «чудеса» после десяти вечера начали «штамповаться», как на конвейере, благодаря добросовестной и кропотливой подготовке, проведенной за последние четыре месяца организаторами Праздника, «кровно» заинтересованными в том, чтобы не разочаровать многочисленных гостей Праздника. Девяносто процентов «гостей» составляли жители Рабаула, находившиеся по своему жизненному уровню ниже «черты бедности», или, находившимися на уровне этой самой пресловутой «черты», едва-едва успевая «сводить концы с концами» и не находившими никакой радости в собственном убогом существовании, кроме той, что давало им на кратковременный период употребление дешевого суррогатного алкоголя.
   Новый Год, как известно, относился к категории чисто «семейных домашних праздников» и вполне логичным выглядело то печальное обстоятельство, что подавляющее число людей, решивших встретить непосредственно наступление «ноля» часов под сенью «самой большой Елки России», «переплюнувшей» намного по всем основным своим характеристикам даже Главную Елку России – кремлевскую Елку, не имело ни семьи, ни дома или, если и имели, то, как бы это выразиться поточнее, то – «с большой натяжкой». Все они оказались неудержимо привлеченными на территорию Большой Биры, благодаря агрессивной и очень эффективной рекламе маркетинговых служб немецкой корпорации развлечений, искусно сыгравшей на низменных страстях и пороках городских маргиналов – «не упустить уникальную возможность неслабо выпить и закусить «на халяву» плюс – маячивший впереди шанс выиграть «ценный приз» на многочисленных обещанных лотереях и игровых аттракционах.
   Одним из таких типичных представителей «рабаульских городских низов» был некто Лапердин Олег Петрович, к пятидесяти двум годам жизни растерявший почти все, что могли дать ему, к этому печальному, описываемому нами, моменту, увы, уже «покинувшие земной мир», родители, общеобразовательная школа, пединститут, в котором он успел отучиться целых два года, «мореходка» во Владивостоке, где он сумел продержаться целый год, потом – плавания на рыболовецких траулерах по дальневосточным морям, закончившиеся полным «пропойным» финансовым крахом, семья, какую он пытался создать, даже – не одна семья, а – несколько семей, сменявших друг друга, в среднем, каждые три-четыре года…
   В общем, ничего у Олега Петровича не осталось, кроме светлых воспоминаний о детстве и безоблачной юности, полной радужных надежд, к тому временному моменту, когда накануне описываемого новогоднего вечера, сосед по бараку, где проживал последние два с половиной года Олег Лапердин, и постоянный собутыльник-«сотрапезник», Ванька Томилов предложил ему пойти на Новый Год не куда-нибудь – а, именно, сюда, к «лохам-немчурам», где, как уверенно утверждал Ванька, в течение всей праздничной ночи в рекламных целях будут бесплатно наливать «шнапс» всем желающим и просто так к «шнапсу» будут раздавать на «закусь» сардельки и сосиски. Достаточно образованный Олег смутно вспомнил, что где-то, когда-то и тоже, в рекламных целях, населению ненавязчиво предлагалось бесплатное пиво и сосиски, в придачу. Потом он точно вспомнил, что так делали нацисты в 1933-ем году в Германии, чтобы привлечь на свою сторону, как можно больше простых избирателей. Олег так и сказал об этом Ваньке:
   – Нас с тобой, эти фашисты, Иван куда-то заманивают, как мышей сыром – в мышеловку! Ну да делать то нам нечего – пойдем! Не в бараке же этом «политуру» опять жрать – Новый Год, все-таки! От наших-то, «родных» рабаульских начальников мы все-равно ничего доброго не добьемся никогда, так хоть посмотрим, что там эти немцы «отмочат»! … – и, не зная точно, как еще суметь выразить, обуревавшие его на тот момент, чувства и эмоции Олег пропел-продекламировал слова из известного и популярного «шлягера»: «Новый Год к нам мчится – скоро все случится!..».
   Олега, что греха таить, как и любого, подобного ему, человека, потерявшего в жизни почти все, никогда не оставляла, теплившаяся где-то на самой глубине души, надежда, когда-нибудь вновь обрести это самое, безвозвратно утерянное «все»!..
   И огонек надежды этой начинал всегда разгораться, вопреки законам логики и здравого смысла, в преддверии Новогодних Праздников, в каковые человеческая мудрость тысячелетий, что там ни говори, вложила огромный и мощный символический смысл! Олег Петрович, несмотря на свои пятьдесят два года, сохранил крупицы детской веры в сказочные чудеса. И, сейчас, вот, стоя на территории Сказочного Новогоднего Городка, выстроенного из снега и льда силами каких-то непонятных «заезших немцев», Олег чувствовал всеми, что говорится, фибрами души своей, приближение какого-то огромного настоящего Сказочного Волшебного Чуда.
   Ванька не соврал – они уже выпили, даже и не «шнапса», а самого настоящего, то ли грузинского, то ли армянского коньяка – по три стопки и совершенно бесплатно в ледяном домике под названием (название тянулось в виде больших светящихся букв по фронтону домика, сложенного из ледяных кирпичей) «Высококачественная бесплатная „выпивка“ в подарок людям труда!», и не только бесплатно выпили, но и бесплатно закусили самыми настоящими «люля-кебабами», приготовленными по традиционным кавказским рецептам из свежего бараньего фарша!
   Повар там или официант на раздаче, обряженный в безупречно белоснежную униформу наложил Олегу и Ивану полные пластиковые тарелки, свежего, горячего, только что снятого с мангала, сочного и ароматного мяса-«кебаба», щедро посыпанного мелко нарезанным зеленым луком и улыбался при этом и Олегу, и Ваньке, как своим родным братьям, которых он не видел лет, как минимум, двадцать и уже не чаял увидеть живыми, а они вот взяли, вдруг и «нарисовались»!
   – Кушайте на здоровье, ребята! – приговаривал повар на чистейшем русском языке и слова его казались Олегу абсолютно искренними, без примеси какой-либо фальши! Фальшь в голосовых интонациях Олег Лапердин научился определять уже давно и безошибочно – необычайно горький жизненный опыт научил Олега этому нехитрому искусству.
   Фальши не слышалось в голосе немца-повара, угостившего их с Ванькой вкусным праздничным ужином. Искренность и радушие были самыми настоящими, как и горячая свежая и вкусная баранина, из которой неведомыми умельцами оказались приготовлены эти восхитительные «люли-кебабы»!
   Искренне рад был Олега когда-то очень давно накормить вкусно и бесплатно один только человек на всем белом свете – его мама. А после мамы – как «обрубило»! Даже у секретарей парткомов различного уровня, с которыми сталкивала впоследствии Олега жизнь, не слышалось в голосе ни тепла, ни искренности, ни сострадания, ни уважения, ничего, короче говоря, из реестра нормальных человеческих чувств…
   – Спасибо, брат! – от души поблагодарил «расчувствовавшийся» Олег этого симпатичного немца и даже потрепал по плечу, перед тем как покинуть «бесплатную распивочную», сложенную из ледяных кирпичей и отправиться дальше навстречу новым приятным и удивительным сюрпризам, наверняка, приготовленными лично для него и для многих тысяч таких же, как он, полубездомных и полунищих бедолаг, этими удивительно душевными, добрыми немцами.
   Когда они вышли с Ванькой наружу из гостеприимной «бесплатной распивочной», в глаза им сразу бросилась, загоревшаяся неподалеку яркая огненная надпись: «Выиграй „преданную, добрую и работящую“ жену на Новый Год!».
   Оба легонько присвистнули и переглянулись красноречивыми радостно-изумленными взглядами.
   – Вот так да!!! – рассмеялся Ванька и потер руки, как это делал всегда при виде полной «поллитровки» на столе. – Не пожалел еще, что согласился со мной сюда поехать?!
   – Думаешь – туда обязательно стоит зайти?! – хотя и в крови у Олега уже циркулировало примерно двести грамм отличного коньяка, чувство разумной осторожности в нем пока не пропало.
   – По-моему – грех не пойти под такое предложение, Олежа! – Ванька похотливо осклабился, смачно сплюнул на снег под ногами желтой слюной курильщика и уверенно добавил: – Давай, Олежа – пойдем, чтобы потом целый год не жалеть! Где-то ты еще такую жену найдешь?!
   Олег еще раз бросил внимательный оценивающий взгляд на, призывно сверкавшую заманчивую надпись и внутренний голос, вкупе с формальной логикой или – со здравым смыслом, безошибочно подсказал своему хозяину, что в этой, парадоксально выглядевшей рекламе-зазываловке чувствовалась явная фальшь, в силу принципиальной невозможности существования рекламируемого выигрыша. Здесь, скорее всего, организаторы праздника дали большого «маху», глубоко и досконально не сумев разобраться в особенностях национальной психологии русского человека или, быть может, дало себя знать поверхностное знание «великого и могучего», выразившееся в, не совсем ясно написанной, рекламной «зазываловке»!
   – Нет, Ванек – что-то тут не так! Тут они что-то напортачили явно! – задумчиво покачал головой Олег, умудренный наигорчайшим опытом собственной личной жизни, представлявшейся ему уже давно в качестве сплошного и нескончаемого минного поля, в котором были понатыканы самые хитроумные и коварные взрывные устройства. – Хорошая жена, это – не «жигули», чтобы ее можно было выиграть в лотерею, даже – в «Новогоднюю», так, что давай куда-нибудь в другое место пойдем! Посмотри вокруг – сколько их здесь всяких понаставлено! – и для вящей убедительности своему разумному доводу Олег Петрович повел вокруг себя рукой. А Ванька послушно проводил взглядом плавное круговое движение руки Олега…
   …Вокруг, по авторитетному мнению, Олега Лапердина – безо всякой фальши неудержимо набухало Нечто Страшное и Непредставимое, расцветая яркими неоновыми и люминесцентными сполохами, отгонявшими на много километров вокруг ночную морозную тьму, а вместе с нею – Пространство и Время, в условиях которых родился и вырос, и, до сих пор «худо-бедно» жил-существовал Олег Петрович Лапердин, никогда еще вплотную не сталкивавшийся с проблемами сверхъестественного происхождения. Но, главное, что он не чувствовал запаха фальши и казенщины самого дурного толка, беспощадно преследовавших его на протяжении последних тридцати лет жизни в Советском Союзе. Со всех сторон Олега и Ивана окружала «голая страшная правда чужой враждебной мощи», по силе воздействия на человеческую психику с которой, не могла сравниться даже непробиваемая стена российского чиновничьего равнодушия, о какую часто тщетно бился головой Олег Петрович в своих бесконечных и отчаянных «поисках правды жизни». Самым страшным и непоправимым в его представлении до сих пор оставался запах «фальши», и поэтому он не испытал страха, интуитивно почуяв принципиальные иные обонятельные гаммы, просочившиеся на территорию его родного города из далеких и злобных Измерений, чьи коренные обитатели прилетели почему-то встречать Новый Год, скажем – не в Москву, а в, мало чем примечательный, заштатный глубоко провинциальный Рабаул…
   – Ну, так мы пойдем «выигрывать «преданную жену» или – нет?! – вывел Олега из глубокой задумчивости Иван, бросающий жадные вожделенные взгляды на, почти беспрерывно, крутившиеся стеклянные двери этого загадочного заведения, откуда и куда, беспрестанно выходили и заходили азартно-возбужденные веселые, крепко подвыпившие посетители.
   – Ну, давай, попробуем! – как-то, все же, не особенно решительно согласился с другом, Олег и сделав шаг по направлению ко входу в удивительный аттракцион, самоуспокаивающе добавил: – Если не понравится, то сразу уйдем! Нас же никто не заставит там оставаться, если нам не понравится?! Люди же оттуда выходят!
   – А может спросить у них?! – впервые за весь вечер сделал здравое предложение Иван.
   – А че тут спрашивать, мужики?! – остановился рядом с ними, только что вышедший из загадочного аттракциона высокий плотный мужчина, примерно одного с ними, возраста, смутно сразу же показавшийся Олегу знакомым. – Я сразу понял, что это – сплошная «наеба… ка», потому оттуда и «свалил» не сильно долго думая!
   И, тут, вдруг, на Олега накатило «узнавание» – в мужчине, только что разочаровавшемся в очередной своей попытке найти «на халяву» «преданную, добрую и работящую» жену, он неожиданно узнал бывшего одноклассника, Левку Князева, с которым судьба развела его сразу после окончания школы на добрых тридцать пять лет, а сейчас, вот, неожиданно вновь столкнула:
   – Левка, это – ты?!
   – Олег Лапердин – ты?! – изумлению «Левки», казалось, не будет предела.
   Бывшие одноклассники крепко обнялись, после чего Лева, оценивающе посмотрев на Олега понимающе спросил его:
   – Так тебя тоже сюда занесло?!
   – Ты мне лучше скажи, Лева: что там с этими «женами»?! Почему – «сплошная «наеба… ка»?!
   – Да – потому что! – неожиданно зло ответил Лева, причем прозвучавшая в голосе злоба относилась не к Олегу, а – к аттракциону, который он только что благополучно покинул: – Там не ты выбираешь, а – тебя выбирают!
   – Как это?! – не понял Иван, внимательно прислушивавшийся к разговору бывших одноклассников.
   – Вот смотри! – повернулся Лева к Ивану. – Ты туда заходишь и, кажется, словно в парикмахерскую попал: чисто все, бело, сильно вежеталем и одеколоном пахнет – аж в носу свербить начинает почти сразу! Мужик, который со мной вместе зашел, Коля его, кажется, звали, даже чихнул. За стойкой там баба сидит молодая. Дает листок-анкету с графами заполнять. В графах ты заполняешь – какую жену себе хочешь: толстую, тонкую, высокую, маленькую, симпатичную или не очень, молодую или старую.
   – Серьезно, что ли – про «старую»?! – вытаращил глаза Иван. – На хер, вот, например, мне – «старая» то жена нужна?! Они, че там, «еб… сь» что-ли все?!
   – Да обожди ты, я еще самого главного не рассказал! – Лева как-то странно и загадочно осклабился, бросив красноречивый взгляд в сторону крутящихся дверей, из которых только что благополучно вышел, в отличие, скажем, от «счастливчика» Коли, которому выйти обратно не удалось – Сначала, после того, как заполняешь эту анкету, идешь на «первую ступень» «лестницы семейного счастья», если доберешься до самого верха которой, то там и будет ждать тебя «преданная, добрая и работящая жена». Там всего – семь этих самых «бл… х» ступеней!
   – Как «семь слонов счастья»! – вставил в торопливый монолог Левы нужную, как ему в тот момент показалось, реплику Олег и, не давая Леве продолжить говорить, быстро спросил у него: – Лева, а ты зачем туда пошел?! Ты же вроде женился очень удачно, на этой, на общей любимице двух наших классов Лильке Абелович?!
   – Померла моя Лилька уже, как шесть лет скоро исполнится, Олежа! – тяжело вздохнул Лева, но сразу справился с секундной слабостью и продолжил прежним энергичным голосом: – Не перебивайте меня, а то я так вам и не дорасскажу главного! В общем, эта баба, которая нам выдала листки с анкетами заполнять, проводила нас за черную бархатную портьеру – меня, Кольку этого Марчука и еще одного пацана с Западного, Семена, фамилию не помню. Завела она нас за портьеру, пожелала удачи, и оставила одних в темноте.
   – Лева, ты извини, конечно! – несмотря на предупреждение Левы ни в коем случае больше не перебивать его, все же не мог не перебить его опять Олег: – Ты путанно как-то рассказываешь! Там темно что-ли было за этой портьерой, куда эта баба вас завела?! И портьера-то сама где была? За стойкой сразу что-ли – у бабы за спиной?!
   Лева выкатил большие глаза свои несколько изумленно на Олега и, самую малость – возмущенно, но, как ни странно, ничего грубого он не стал в ответ говорить, а прежней торопливой скороговоркой продолжил свой «путанный» рассказ:
   – Да – прямо за стойкой эта портьера была и шевелилась все время, как под сквозняком и невольно, так сказать, притягивала эта черная портьера взгляд. Туда-то она нас и завела и сказала, чтобы мы стояли здесь смирно, не «дергались» бы и никуда не «рыпались», и не пугались темноты, потому что так заранее было задумано и все просчитано до самых мелочей! А, потом, как эта баба ушла, сразу свет включился. Вернее, не свет включился – а вместо фонаря аквариум бальшущий такой метрах в трех от нас засветился изнутри помойным таким неприятным розово-красным светом. Аквариум был круглый и там плавала огромная жаба! А может – не жаба, а – тритон! Я таких огромных, что тритонов, что жаб, честно говоря, отродясь не видел! Глаз у этой твари имелся только один и был он закрыт. А потом она этот глаз свой открыла и уставилась не на кого-нибудь, а – на Коляна Марчука и пасть сразу раскрыла и губищами шлепать начала, и из пасти пузырьки воздуха струйкой кверху потекли-поплыли – вроде, как жаба что-то говорить начала! И, знаете, мужики – что самое интересное то случилось?! – и Лева внезапно понизил голос, воровато-боязливо оглянулся вокруг на множество сновавших туда-сюда посетителей Сказочного Новогоднего Городка, словно бы опасаясь, что его кто-нибудь услышит, кроме Олега и Ивана: – «Хер» у меня «встал», как по стойке «смирно» – так мне вдруг бабу страшно захотелось, что аж: «искры из глаз»!!! Так почему-то жаба эта в аквариуме на меня подействовала!!!
   – Так ты жабу что-ли захотел «вы… ь»?! – не сдержался и «влез» с, непосредственно вырвавшимся из него вопросом, простодушный Иван Томилов.
   Но Лева проигнорировал хамский вопрос Ивана и продолжил:
   – А дальше я не помню, как, но оказались мы вдвоем с этим Семеном опять перед той бабой за стойкой, которая нам давала анкеты заполнять. Она нам объявила, что мы с Семеном не прошли испытание «первой ступенью» «лестницы удачи», а Колька – прошел. «Царевна-Лягушка» выбрала Кольку, а нас забраковала. Кольке, видишь повезло – он отправился на «следующую ступень», а я вот пошел дальше поискать удачи в каком-нибудь другом месте, и тебя, видишь, встретил! Это и есть моя главная удача, Олежа! Лет тридцать же мы, как минимум, не виделись, а тут раз и – на тебе! Это ли не удача?!
   – Не нравится мне что-то все то, что ты тут только что рассказал! – хмуро произнес Олег, рассматривая разбитые носки своих ботинок. – По-хорошему, в милицию бы надо заявить, пока не поздно! Не то что-то тут творится – во всем в этом Сказочном Городке! – и он поднял глаза от носков старых ботинок прямо к небу – туда, где на невообразимую высоту вздымалась, зловеще раскинувшая во все стороны света многометровые черные мохнатые ветви Чудовищная Новогодняя Елка, установил которую в Рабауле, как только что внезапно осенило Олега, сам Дьявол в одном из своих многочисленных обличий и воплощений!
   Но этого не могло быть в принципе, потому что Новый Год всегда являлся Праздником от Бога! Значит что-то жуткое и непонятное случилось в их городе – в родном городе Олега Лапердина, Рабауле! Проклятые городские чиновники, управлявшие поступательным развитием городских инфраструктур, контролировавшие основные городские службы, обеспечивающие необходимый минимум жизненного уровня городского населения, что-то сделали не так, что-то серьезно «напортачили», «наколбасили» и вот результат – «на лице»! На лице друга детства, Левы, на лице соседа, Вани и – на его собственном Олеговом лице, хотя и со стороны он себя не мог видеть. Но ему и не нужно было себя со стороны видеть – он и так прекрасно знал, что лицо его, и, без того, угрюмое, вечной озабоченностью придавленное, на человеческое лицо в эти минуты не похоже, потому как напоминает оно сейчас неживую алебастровую маску, изукрашенную самопередвигающимися неземными холодными семицветными огнями. Не было здесь, на территории, временно оккупированной Врагом рода человеческого, фальши вокруг нигде: ни в семицветных огнях, ни в завуалированном античеловеческом коварстве хитроумных аттракционов – немцы эти, кем бы они ни оказались на самом деле, дешевыми «фуфлыжниками» не являлись. Они все сделали надежно и «на совесть».
   – Ребята! – почему-то откровенно жалобным, растерянным «вдребезги» голосом произнес Олег. – А давайте – ка лучше, все-таки, выбираться отсюда, пока не поздно!
   Лева и Ваня посмотрели на Олега молча и серьезно, и оба интуитивно согласились с ним на «все», как фигурально любят выражаться в народе нашем, «сто»! Им же тоже, уже, давно сделалось не по себе среди запутанных переулков и тупиков, образованных многочисленными ледяными и снежными постройками Сказочного Городка, повыраставшими на его территории за последнюю ночь, словно по мановению чьей-то волшебной палочки, или – как поганые грибы после заколдованного дождя.
   – Давайте где-нибудь еще только коньячка «на посошок» «тяпнем» и пойдем отсюда с Богом! – несколько рационализировал категоричное предложение Олега Иван, которому, несмотря на внутреннее согласие с предложением Олега «побыстрее убраться отсюда», все же было жалко бросать такое «хлебное», в смысле «халявной» выпивки, место.
   – Иван! – урезонивающее произнес Олег. – Как ты не поймешь, что это – ловушка?!
   – Совершенно верно! – послышался рядом чей-то незнакомый мужской голос – уверенный и сильный мужской голос человека, очевидно, давно, уже прислушивавшегося к разговору трех «новогодних гуляк» и, умудрявшимся все это время оставаться незамеченным.
   Все трое повернулись к источнику голоса и увидели того, кто только что его «подал» – высоченного широкоплечего парня, плотно затянутого в камуфляжный пятнистый комбинезон, выгодно подчеркивавшего атлетическое сложение и, прущую наружу, невероятную физическую мощь заговорившего с Олегом, явно военного человека, совсем не случайно сюда, в этот Сказочный Городок, попавшего.
   «Военным человеком» этим оказался полковник ФСБ, Эдуард Стрельцов, совершающий контрольный обход территории Большой Биры, с целью сбора недостающей для полноты картины, оперативной информации. Офицеры, возглавляемой им команды сверхсекретного подотдела ФСБ «Стикс-2» занимались тем же самым, курсируя в эти минуты по различным маршрутам, пересекающим «Сказочный Новогодний Городок» в разных направлениях – вдоль и поперек. Сбор у них был назначен у входа в Ледяной Православный Храм ровно через пятнадцать минут.
   На обязательном возведении Храма из специально освященных ледяных кирпичей в пределах территории, арендуемой немецкой корпорацией развлечений, настояла местная Православная Епархия во главе с Епископом Рабаульским и Новониколаевским Преосвященным Феофилом. Самое любопытное, что Епископу Феофилу без труда удалось получить официальную поддержку своей, спонтанно родившейся в голове, инициативе в Московской Патриархии. Поговаривали, что лично сам Патриарх Всея Руси благословил этот проект и временный ледяной Православный Храм получил даже название на время своего зимнего существования – Ледяной Храм Великомученика Никиты. Но об этом речь более подробно пойдет чуть ниже, а сейчас…
   …Эдик с благожелательным интересом посмотрел на Олега и сказал ему:
   – С Новым Годом вас, товарищне знаю, простите, как вас звать-величать!
   – Олег Петрович Лапердин! – с достоинством ответил Олег, почувствовав к огромному парню, затянутому в теплый зимний камуфляжный комбинезон, необъяснимое полное доверие. – Житель города Рабаула!
   – Очень приятно, Олег Петрович! – и протянув руку Олегу, Эдик тоже, в свою очередь, представился: – Сотрудник Федеральной Службы Безопасности, Эдуард Стрельцов! Желаю вам, Олег Петрович счастья в Новом Году и осуществления всех ваших самых заветных желаний! И от себя лично хочу добавить еще раз, что вы совершенно правы, заявив, что попали не на Праздник, а – в самую настоящую Ловушку!
   Приятно встретить по-настоящему умного человека, способного самостоятельно делать верные аналитические выводы на фоне разрозненных и, на первый взгляд, совсем не связанных между собой фактов! Лично я со своей стороны предлагал, настоятельно советовал своему руководству закрыть этот, так называемый «Сказочный Новогодний Городок» еще задолго до наступления Новогодних праздников, деятельность этой немецкой корпорации развлечений немедленно прикрыть, самих немцев арестовать и немедленно публично сжечь, чтобы их пеплом зарядить пушки и выстрелить в сторону проклятой Германии, но меня никто не захотел слушать!
   – А – зря! – непроизвольно произнес Олег с огромным внутренним чувством сопереживания и понимания того, о чем только что так горячо и вдохновенно поведал ему этот симпатичный Эдуард Стрельцов.
   – Я не сомневался, что найду в вашем лице единомышленника, уважаемый Олег Петрович! – поблагодарил Олега за понимание Эдик и торопливо добавил: – Теперь, товарищи коренные рабаульцы, слушайте меня внимательно! Здесь действительно может разразиться ближе к нулю часов самая настоящая катастрофа. Поэтому я вам, как здравомыслящим людям, случайно встреченных мною на этом «празднике жизни», настоятельно советую немедленно возвращаться ко входным воротам и, ни на что не отвлекаясь, не соблазняясь ни на какие приглашения, угощения, «заманухи» и так далее, постараться покинуть территорию этого нехорошего места, и нет оглядываясь и не замедляя хода убежать от нее, как можно дальше!
   – А почему бы тогда не предупредить всех, собравшихся здесь людей, через громкоговорители, Эдуард?! – не мог не задать этого, самого собой, напрашивающегося вопроса, Олег.
   – Время упущено, Олег Петрович! – с нескрываемой горечью объяснил ему полковник ФСБ Стрельцов. – Если сейчас начать это объявлять через громкоговорители, то на эти объявления, просто-напросто, никто не обратит внимания, потому что все уже пьяные! А, если кто-то и услышит, то – не поверит!
   – И, что же тогда делать?! – тревожно спросил у Эдуарда Лева, показав, тем самым, что также, как и его бывший одноклассник, Олег Лапердин, является наблюдательным и инициативным человеком, в отличие, скажем, от того же Ивана Томилова, за все время неожиданно возникшего разговора с неизвестно откуда взявшимся «Эф-эс-бэшником», не произнесшего ни слова, и молча стоявшего со слегка отвисшей тяжелой нижней челюстью.
   – Ничего тут уже нельзя сделать – времени почти не осталось! – и Эдик кивнул в сторону, проходившей мимо них большой группы беззаботно настроенных и крепко подвыпивших мужчин и женщин. – А у вас троих время пока осталось – так используйте его с пользой для себя! Да, кстати! – здесь Эдик позволил себе доверительно взять Олега Лапердина двумя пальцами за обшлаг рукава его старой шубейки в районе запястья. – Если по какой-то причине вам не удастся выбраться вон из Сказочного Городка и вокруг вас начнутся события, угрожающие, как вам покажется, самой вашей жизни, немедленно бегите к ледяному православному Храму Великомученика Никиты! Вы видели этот Храм, когда сюда пришли?!
   – Нет, не видели! – отрицательно мотнул головой Олег.
   – Он стоит метрах в восьмидесяти справа от входных ворот в Городок. Спастись вы можете только в Храме – там вас не достанет никакая «нечисть», запомните это! Удачи вам товарищи в Новом Году, а мне – пора! – и Эдик поочередно пожал каждому из троих руку перед тем, как развернуться и раствориться в семицветной, смертельно опасной, холодной праздничной полумгле Большой Биры…

Глава шестьдесят первая

   В подвальной просторной мастерской скульптора Хаймангулова царила достаточно странная, противоречивая атмосфера крайней нервозности и полной неуверенности на фоне, неудержимо наваливавшегося Нового Года. Великолепный коньяк почти не помогал расслабиться – предчувствие большой беды не оставляло в покое ни на секунду совсем уже «издергавшихся» людей. Эта таинственная Большая Беда должна была постучаться в двери мастерской незадолго до нуля часов ноля минут, и особенно остро чувствовали ее приближение девушки, как существа более нежные и чувствительные, намного тоньше нервно организованные, чем мужчины. Один только Юрка, то ли по праву хозяина мастерской, то ли в силу природного оптимизма, не обращал ни малейшего внимания на дурные предчувствия и от души веселился – часто беспрерывно пьяно хохотал, отпуская по адресу «засмурневших» девчонок всевозможные «скрабезные» шуточки, пытался при всех «лапать» Аньку, за что она его звонко била по рукам, а один раз даже «со всей», как говорится, «матушки» дала кулаком в ухо, отчего Юра «улетел» на диван, не переставая, тем не менее, весело хохотать И, в общем-то, никто, из находившихся в гостеприимной подвальной мастерской скульптора Хаймангулова, за исключением Владимира Николаевича Боброва, не понимал, что, в конце концов, происходит во всем Рабауле, и, тем более – что вот-вот должно было произойти?! Ясности на этот счет не было даже в голове майора ФСБ, Баргобца и двух, подчиненных ему офицеров, нежданными гостями явивщимися на начинавшуюся «новогоднюю вечеринку» в эту мастерскую по точной наводке внештатного «сексота».
   Единственное, что верно чувствовал Виктор Филиппович Бргобец, так это – большую, даже почти стопроцентную, вероятность полного, катастрофического, провала, задуманной и самостоятельно затеянной им операции. Чересчур инициативного майора ФСБ уже несколько часов не оставляло ощущение непоправимости происходящего, как будто в четко спрогнозированное течение событий, вполне соответствовавших заранее разработанному плану широкомасштабной оборонительной операции «Мертвый Дед-Мороз», незаметно и незвано вкралась какая-то жуткая ошибка-монстр грандиозных размеров, по принципу действия сходная с компьютерным вирусом, попавшим в интернетовскую сеть.
   С общими контурами операции «Мертвый Дед Мороз», майор Баргобец был ознакомлен наряду с другими офицерами горотдела ФСБ на экстренно проведенном оперативном совещании и на этом-то совещании, которое точнее было бы охарактеризовать, как «горячая летучка», Баргобец и выступил с «личной инициативой», обратившись непосредственно к начальнику горотдела ФСБ, полковнику Портнягину. Суть инициативы заключалась в том, что, на фоне обрисованных перед офицерами горотдела полковником Портнягиным общих оперативных задач на предстоящую не простую, мягко говоря, Праздничную ночь, майор Баргобец рискнул высказать свое индивидуальное мнение относительно того, какую меру необходимо будет предпринять прежде всего для предотвращения более чем вероятных аномальных несчастных случаев в новогоднем Рабауле!
   В целом, ситуация по городу складывалась з л о в е щ а я, и более точного определения ей подобрать было нельзя! Портнягин, честно говоря, был просто страшен, когда «обрисовывал» подчиненным картину, складывавшуюся в городе с миллионным населением накануне Новогодней Ночи – семь тысяч восемьсот шестьдесят семь заявлений поступило в Горотдел ФСБ за последние восемь суток от жителей Рабаула, слезно умолявших принять меры по «обеспечению их личной безопасности»! Вся эта «летучка» сильно напоминала акт из «пьесы абсурда» с заметным уклоном в «ужастики», и никто из присутствующих на этом экстренном совещании не понимал: что, черт побери, вообще, происходит в городе и почему руководство силовых структур «спохватилось» только сейчас, а – не раньше?!
   Полковник Портнягин прекрасно понимал, что ситуация вот-вот может полностью «выскользнуть» из под контроля, если он не сумеет максимально быстро конкретизировать и оптимизировать оперативные задачи своим сотрудникам, наполнив эти самые задачи хоть каким-нибудь подобием позитивного смысла. Поэтому неожиданная «личная инициатива» майора Баргобца пришлась очень кстати, и Портнягин, ухватившись за нее, как «утопающий за соломинку», дал возможность высказать свою точку зрения на происходившие в Рабауле деструктивные процессы амбициозному и гиперактивному майору.
   Майор Баргобец оказался немногословен – по его твердому убеждению необходимо было срочно выявить местонахождение небезызвестного преподавателя Рабаульского Университета, кандидата философских наук, Боброва и, по обнаружении такового, немедленно «задержать» его и привезти в горотдел ФСБ!
   Полковник Портнягин одобрил инициативу Баргобца и дал ему команду: «добро»! Баргобец испросил разрешение взять себе в помощники незаменимого старшего лейтенанта Фаргонова, и они немедленно отправились «выполнять задание», сопровождаемые добрым напутственным словом полковника Портнягина, сформулировавшим свое напутствие буквально следующим образом:
   – Я надеюсь на тебя, Виктор, и на тебя, Сергей! Постарайтесь «утереть нос» москвичам, и тогда родной отдел вас никогда не забудет!
   – Спасибо, товарищ полковник! Я не подведу вас! – заверил Баргобец строгого начальника «горотдела», и они стремительно покинули кабинет Портнягина, переполненные ощущением сильнейшего охотничьего азарта, по сути своей, являвшимся ничем иным, как естественным проявлением «служебного рвения».
   На служебной автостоянке для сотрудников горотдела ФСБ их ждал, так сказать, «под парами», черный «мерседес-350», за рулем которого сидел некто старший лейтенант ФСБ, Леонид Калугин, которого, судя по невеселому выражению, царившему в темно-карих глазах «старлея», тоже тревожили дурные предпраздничные предчувствия.
   – Что приуныл, Леня?! – нарочитым «бодрячком» поинтересовался у хмурого водителя, оживленный, радостный и перевозбужденный мыслями о «предстоящей охоте» Виктор Филиппович, усаживаясь на переднее сиденье по правую руку от Калугина. – Новый Год же на носу, так веди себя соответственно моменту!
   – Куда едем?! – вместо ответа, угрюмо спросил старший лейтенант Калугин, дожидаясь, пока не прекратит ерзать, неловко устраивавшийся на заднем сиденье «мерса» старший лейтенант Фаргонов, которому сильно мешали точно, быстро и удобно усесться в служебном «мерседесе» воспалившиеся еще позавчера геморроидальные узлы, располагавшиеся совсем рядом с анальным отверстием, отчего, собственно последние двое суток для Фаргонова превратились в «сущий Ад»!
   – Едем ловить злодея! – беззаботно ответил Калугину Баргобец и добавил: – Включай «мигалку» и гони в наш родной «альма матер»!
   Спустя несколько минут они были на кафедре Гуйманна, где и состоялась вышеописанная беседа между двумя офицерами ФСБ и заведующим кафедрой «общей философии» Рабаульского Университета. Во время этой беседы Баргобец не поставил в известность Гуйманна о том, что собирается «задерживать» Боброва, вполне разумно предполагая, что, несмотря на стойкую антипатию, имевшую быть место между двумя преподавателями, Гуйманн не станет нарушать «корпоративную солидарность» и выдавать офицеру ФСБ местонахождение Боброва, если бы вдруг майор Баргобец попытался бы ненавязчиво узнать об этом у Гуйманна. Виктор Филиппович был неплохим оперативником и, уже, заранее вычислил те точки, где можно будет поискать Боброва.
   Из университета они сразу поехали в Экспериментальную Городскую Общественную Баню номер четыре, сданную в эксплуатацию около месяца назад.
   По дороге туда, совсем «измаявшийся» Фаргонов не мог не поинтересоваться у Баргобца:
   – А зачем нам эта баня, Филиппыч?! Ты думаешь, что Бобров сейчас там?!
   – Эту баню построили немцы из «Шпилен Хаузе», Сережа! – внушительно и назидательно ответил Виктор Филиппович: – А Бобров, как известно, считает этих преуспевающих добропорядочных немецких бизнесменов настоящими «исчадиями Ада», поэтому сразу же после открытия «чудо» -бани он, по имеющимся у меня оперативным данным, туда «зачастил», с надеждой выискать новые доказательства, подтвердившие бы его безумную теорию об «инфернальном» происхождении корпорации развлечений «Шпилен Хаузе»! А сегодня у нас последний день уходящего года, так что, чем, как говорится «чёрт не шутит»! Заедем в баню, а оттуда, в случае неудачи – на следующую «точку»!
   Визит в баню им ничего не дал, но, правда, у входа в «новейший городской моечный комплекс» они повстречали своих бывших «однокашников»: Гросса и Бычкова. Но пришлось сделать вид, что ни тот, ни другой не были ими узнаны или, просто, замечены. Все – «служба проклятая»! Ну, и, еще, нельзя было не отметить, что в новой бане офицерам ФСБ все очень понравилось – начиная с встретивших их возле самого входа двух роскошных полуголых девушек, «наряженных» в «новогодние костюмы» «русалок».
   Увидев этих двух потрясающих «подруг», старший лейтенант Фаргонов забыл даже об обострившемся геморрое – непрекращающаяся изматывающая жгучая боль в области «ануса» моментально «растворилась» в «волнах» восхитительного ощущения, возникшего «внизу живота». Старший лейтенант Фаргонов, равно, как и майор Баргобец, «застыли» на несколько томительных секунд «библейскими» «соляными столбами» перед улыбающимися полуобнаженными (а, может, и – совсем обнаженными») «наядами», вступив в, невидимую со стороны, ожесточенную схватку с, поразившей их обоих, неуместной сильнейшей эрекцией. Хорошо еще, что оба офицера были в верхней одежде, и, поэтому, приключившаяся с ними беда никак не могла выдать себя внешне, но на душе и у Баргобца, и у Фаргонова сделалось как-то мерзко и неуютно – они резко усомнились в собственных морально-волевых качествах, какими должны были обладать люди «с горячим сердцем, чистыми руками и холодной головой»! Им обоим пришлось выдержать нешуточный бой с «бесом похоти». И, нужно отдать им должное, они на этот раз «взяли вверх» над этим самым популярным в человеческой среде представителем Ада – чувство «служебного долга» победило неуместную эрекцию!
   Из бани оба выбежали бегом и, стараясь не смотреть ни на друг друга, ни по сторонам, они быстро «нырнули» в, поджидавший их «мерс», причем майор Баргобец «врубил» на полную мощность и «сирену», и «мигалку», приказав «гнать» Калугину на «максимально возможной в городских условиях, скорости» прочь от этого «публичного дома» – как можно дальше и «куда глаза глядят»!!!
   Калугин ничего не стал спрашивать, а послушно около часа бесцельно «колесил» по городским улицам, подчиняясь указаниям командира. В конце концов, они подкатили к какому-то кафе, где торопливо пообедали. Или, скорее, уже «поужинали», так как время давно уже перевалило за «полдень». По ходу «обеда-ужина» Баргобец пару раз с кем-то разговаривал по «мобильнику» и результатом этих переговоров явилось решение ехать на улицу Турина Гора, на которой в подвале одного из домов и располагалась «нужная точка».
   Владимира Николаевича Боброва, что говорится, «с потрохами» «сдал» «штатный осведомитель» («стукач») из ближайшего окружения Боброва, анонимный студент-философ. Таким вот «иезуитским» способом и был «накрыт» «Эксперимент» Боброва, который решил он провести в мастерской скульптора Хаймангулова…
   …Но все оказалось не так просто и понятно, как это поначалу представлял себе майор Баргобец, закончивший когда-то исторический факультет местного университета…
   …Чисто «историческая», «студенческая» жилка всегда жила в душе Виктора Филипповича и не смогли ее окончательно «задушить» никакие античеловеческие профессиональные «комитетские» установки. Именно это обстоятельство, вкупе с «предновогодним» настроением, как раз-то, и спасло всю ситуацию. К тому же, раньше «вживую» Баргобцу не приходилось встречаться «лоб в лоб» с таким интересным и неординарным человеком, каким являлся Владимир Николаевич Бобров.
   «Мерс» они загнали на платную автостоянку, располагавшуюся по счастливой случайности неподалеку от мастерской скульптора Хаймангулова. После недолгих размышлений, Баргобец решил захватить для «подстраховки» и Калугина – мало ли что могло ожидать их в этом подвале.?!
   Пройти нужно было метров сто пятьдесят – в условиях полной темноты и падавшего с неба отвесной стеной крупного снегопада. Улица Турина Гора располагалась в самом центре города и поэтому выглядело все здесь сообразно приближению Таинства Новогодней Ночи – многолюдно, шумно, ярко и, не то, чтобы уж совсем весело, но – оживленно, это – точно!
   – Хорошо-то как! – невольно воскликнул майор Баргобец, которому внезапно захотелось вернуться лет на тридцать назад – в юную беззаботную студенческую пору и ни о чем плохом не думать!
   – Слушай, Виктор! – неожиданно обратился к майору Фаргонов, на которого тоже подействовала в нужном «мирном» направлении сказочная «новогодняя» погода: – А, нам, что – действительно так важно арестовывать этого самого Боброва?! Лично я ничего плохого о нем не слышал ни от кого, кроме, как вот от этого самого Гуйманна! А сам Гуйманн лично мне, как раз и показался неприятным и подозрительным человеком! Вот кого и нужно было арестовывать, так это – Гуйманна!
   – Ладно, Сережа – «горячку» раньше времени «не пори»! – резко «оборвал» «старлея» начальственным тоном Баргобец. – Зайдем сначала в мастерскую, увидим этого Боброва «воочию», перебросимся с ним «парой слов», а там уже и решим – арестовывать нам его или не арестовывать! Мне, честно говоря, и самому не хочется в такой чудесный вечер настроение кому-либо портить, а тем более – хорошему человеку, если наш Бобров и вправду таковым окажется! Я, в общем-то, если вы догадались, с этой своей инициативой вылез вперед, чтобы от «Портного» побыстрее «отъе… ся»! А-то он мне, ведь, все «жилы вытянул» бы, если бы я еще пять минут лишних на этой, блядь, «летучке» задержался! Вам не показалось, что «Портной» пребывал в полной растерянности и не знал, чтобы такое ему нам поручить?! Ситуацию-то в городе опять целиком, по-моему, «просрали»! И, после Нового Года «головы» в нашем управлении «полетят» – помяните мое слово!
   – Пережить бы нам еще этот Новый Год! – «бухнул» вдруг «ни с того, ни с сего» молчавший до сих пор добродушный «увалень» и «крепыш», Леня Калугин.
   – Тоже верно! – поддержал коллегу старший лейтенант Фаргонов, у которого, кстати сказать, эрекция, столь спонтанно возникшая в банном комплексе «Нереида», до сих пор окончательно не «сошла на нет».
   В таком вот странноватом, совсем не «исполнительском», настроении все трое и «заперлись» в гостеприимную, «хлебосольную», ярко освещенную мастерскую известного городского скульптора и поэта, Юрия Хаймангулова, где им, царившая там обстановка понравилась с первого же взгляда.
   Раскрасневшийся веселый хозяин мастерской сразу же подлетел к тройке «незваных» гостей с «початой» бутылкой коньяка – в правой руке, и с тремя стопками – в левой. И столько в Юре было подкупающей непосредственности, что вошедшим офицерам ФСБ даже и в голову не пришло отказаться от предложенной стопки коньяка – «за уходящий»!
   – По русскому обычаю – грех отказываться! – за всех решил майор Баргобец. – Тем более, что сам хозяин настаивает! По стопочке «промакнем» и все на этом! Ничего страшного, я полагаю, не произойдет!
   «Арагви» был настоящим, коллекционным – трехлетней выдержки, и, поэтому или по какой-то иной причине, «по стопочке» не получилось! «Дорогих гостей» провели к, богато накрытому, импровизированному праздничному столу. Заставили снять верхнюю одежду, которую тут же предупредительно повесили на стоявшую неподалеку массивную гардеробную «вешалку» чьи-то ловкие руки и Хаймангулов, неотступно следовавший за гостями, попросил «чувствовать их себя, как дома!». Вокруг трех офицеров ФСБ завертелись какие-то симпатичные развеселые девицы. Затем последовал тост, предложенный хозяином мастерской: «После первой и второй – промежуток небольшой!». И, после реально принятой «второй» окончательно все пришло в «праздничную» норму – во всяком случае для майора Баргобца, переставшего чувствовать себя «майором ФСБ» «при исполнении»…
   После третьей стопки Виктор Филиппович Баргобец был представлен Владимиру Николаевичу Боброву, который с первого же взгляда произвел на майора ФСБ самое, что ни на есть, благоприятное впечатление.
   – Ребята, все нормально! Забудьте о работе – мы пришли на праздник! – дал Виктор Филиппович совершенно недвусмысленную установку подчиненным и убедившись, что они его правильно поняли, негромко спросил у Боброва: – Владимир Николаевич – мы сможем где-нибудь поговорить так, чтобы нам никто не мешал?!
   – Да, конечно, Виктор Филиппович! – кивнул Бобров и повел своего неожиданного гостя в «Экспериментальный отдел» – отгороженный холщовым занавесом дальний угол помещения мастерской.
   Там стояла роскошная Экспериментальная Ель и кроме Ели, Баргобец увидел небольшой столик и четыре кресла вдоль стены. На столике радовала взгляд полная бутылка «Арагви», пара высоких хрустальных стопок, фаза с фруктами и несколько фарфоровых тарелочек с деликатесной мясной и рыбной закуской. Баргобец справедливо рассудил, что Бобров собирался в течении празднования приближавшегося Нового Года уединиться с кем-то из девушек в этом самом Экспериментальном отделе.
   Бобров, по праву хозяина, взял два кресла за спинки и легко поставил их рядом со столиком.
   – Присаживайтесь! – приглашающе кивнул он на одно из кресел Баргобцу. – И чувствуйте себя, как дома!
   Виктор Филиппович не стал упрямиться и занял одно из кресел.
   В другое кресло, напротив Баргобца уселся Владимир Николаевич и наполнил стопки коньяком:
   – Прошу вас – угощайтесь, Виктор Филиппович! Я заметил, что у вас за плечами остался, скорее всего, необычайно трудный и предельно насыщенный день офицера Федеральной Службы Безопасности! – и с этими словами Владимир Николаевич позволил себе тонко и проницательно улыбнуться.
   – Я ничуть не сомневался в том, что вы с первой же секунды моего появления в этой мастерской догадаетесь – кто я такой и зачем сюда явился, Владимир Николаевич! – не менее тонко улыбнулся в ответ ученому-философу бывший историк, а ныне – офицер ФСБ. – Не скрою – сегодня днем я был в деканате философского факультета вашего университета и имел довольно продолжительную беседу с деканом, Гуйманном.
   Основной темой состоявшейся беседы явилось обсуждение характера вашей научной деятельности, уважаемый Владимир Николаевич! Итог этой беседы меня нисколько не удовлетворил и поставил самому себе задачу – обязательно постараться вас разыскать перед наступлением Новогодней Ночи, и вот я – перед вами!
   – Очень любезно, Виктор Филиппович, что вы все так честно и без утайки рассказали мне об основной цели вашего неожиданного визита! В свою очередь, я хотел бы услышать от вас не менее искренне и правдиво – какую информацию вы бы хотели услышать от меня?!
   – У меня к вам одна просьба, Владимир Николаевич: вы можете мне сказать, как обычный человек обычному человеку, а не как потенциальный подследственный потенциальному дознавателю из ФСБ всю правду, какой вы располагаете на данную минуту о том, что должно произойти в нашем многострадальном городе сегодняшней ночью и какое отношение ко всей этой разворачивающейся «чертовщине» имеет ваш пресловутый «Эксперимент»?!?!?!
   Бобров выслушал Баргобца более, чем внимательно и в глазах Владимира Николаевича, как показалось офицеру ФСБ, мелькнуло странное и сильное выражение, немного напоминавшее мрачный отсвет застарелой глубокой душевной боли, вызванной тяжелой необходимостью хранить какую-то страшную тайну.
   Виктору Филипповичу, неизвестно почему, вдруг показалось, что, сидевшему перед ним сейчас человеку гораздо больше тех тридцати восьми лет, которые значились в его биографической метрике, и, что, вообще, кандидат философских наук и преподаватель местного университета совсем не тот человек, за которого выдает себя последние несколько лет! Но, скорее всего, как сразу же попытался успокоить собственное разыгравшееся воображение майор Баргобец, во всем виноват был натощак выпитый коньяк.
   – А, скажите мне, Виктор Филиппович – каким временем вы сегодня располагаете? Возможно, скорее всего, что вы будете встречать Новый Год в кругу семьи?!
   – Да вы что, Владимир Николаевич?! – сокрушенно воскликнул майор. – По городу на всю Праздничную ночь для личного состава всех силовых структур Рабаула, включая горотдел ФСБ, разумеется, объявлена тревога и «казарменное положение», так что никаких «посиделок» в «кругу семьи» не предвидится, уважаемый Владимир Николаевич! Служба – прежде всего! – «от души» высказался Виктор Филиппович и тоскливо посмотрел на свою пустую стопку, хотя, конечно же, тоска его вызывалась не тем, что в стопке больше не осталось коньяка.
   Но, тем не менее, предупредительный Владимир Николаевич, перехватив этот характерный «убитый» взгляд собеседника, взял бутылку и налил до краев и «засмурневшему» майору ФСБ «при исполнении» и себе.
   – За «уходящий» мы уже, кажется, выпили! Теперь давайте – за «наступающий»! – поднял свою стопку Владимир Николаевич, со все возрастающим интересом глядя на Баргобца.
   Они «чокнулись» и выпили. После чего, как принято у всех нормальных людей, закусили и продолжили начатый разговор:
   – Я отвечу максимально честно и искренне на ваш вопрос, Виктор Филиппович относительно того, что «может произойти в эту Праздничную Ночь в вашем многострадальном городе»! – веско произнес Владимир Николаевич Бобров, посмотрев прямо в глаза Баргобцу.
   Баргобцу, несмотря, опять же, на все тот же «выпитый коньяк», заметно сделалось «не по себе» под этим взглядом Боброва.
   – Почему вы сказали: «в вашем многострадальном городе», Владимир Николаевич?! – непроизвольно спросил Баргобец и, даже, почему-то невольно вздрогнул: – Разве Рабаул – не ваш родной город?!
   – Нет! – спокойно ответил Бобров. – Я родился далеко отсюда – совсем в другом месте! Но это не так уж и важно – где именно я родился. В Рабауле я только четыре года…
   – Позвольте, Владимир Николаевич! – вынужден был прервать Боброва на полуслове майор Баргобец. – Но я располагаю совсем другими данными, неопровержимо доказывающими, что вы родились не где-нибудь, а именно в Рабауле тридцать восемь лет назад и здесь же вы закончили среднюю школу, затем – местный университет, потом – аспирантуру в Москве с последующим возвращением в родной Рабаульский университет. Это – совершенно точные, документально проверенные данные!
   – Это – талантливая фальсификация, уважаемый Виктор Филиппович! – убедительным голосом произнес бывший заведующий бывшей кафедры «Неординарной философии». – Я не могу рассказать вам всего, что «прошло» мимо внимания «компетентных органов», представителем каковых вы являетесь и за которые вам сейчас, естественно, сделалось очень обидно! Вы, Виктор Филиппович от природы очень любознательный и достаточно вдумчивый и сообразительный человек, к тому же являющийся коренным уроженцем этого города, в отличие, скажем, от меня. И вас, как умного любознательного офицера ФСБ, чей интеллект несомненно превышает среднестатистический уровень по всему личному составу ФСБ России, не могло не насторожить Непонятное Нечто, уже не первый год упорно и целенаправленно происходящее в вашем родном городе! Ваш пытливый ум исследователя никак не мог обойти стороной загадочный и пугающий феномен Замороженных Строек. Это обстоятельство говорит очень даже сильно в вашу пользу, Виктор Филиппович! Вы, собственно, и представить себе не можете – насколько оказались чутки и проницательны сенсорные отделы вашего головного мозга! Но вся беда заключается в том, что вы работаете в горотделе Рабаула и о вашем существовании никоим образом не смогли до сих пор узнать в Головном Управлении ФСБ на Лубянке – руководство специального подразделения, занимающегося расследованием паранормальных катастроф. Вы, Виктор Филиппович. Наверняка, о чем-то таком слышали, так как «земля-то слухом полнится», а, тем более, в вашей системе!
   – Да я-то, конечно же, слышал о таком подразделении в Головном Управлении нашей организации! – опять не совсем вежливо перебил Боброва офицер ФСБ. – А, вот, откуда вы, сугубо гражданский человек, Владимир Николаевич могли про это услышать – для меня является большой загадкой!
   – Вы не против, если я еще плесну по стопочке?! – неожиданно спросил Бобров и предупредительно поднял бутылку.
   – Вы меня решили споить и, тем самым, уйти от ответа на заданный мною вопрос?! Я правильно вас понял, Владимир Николаевич?!
   – Да Бог с вами, Виктор Филиппович! – разливая коньяк по стопкам, с улыбкой ответил Бобров. – Мне таить от вас совершенно нечего и незачем, так как неудержимо приближаются ноль-ноль часов и все скоро станет на свои места! Не я, а окружающая нас с вами, Виктор Филиппович сама ответит на ваши, только что прозвучавшие вопросы!
   Они в очередной раз «чокнулись», снова закусили и опять продолжили разговор:
   – Вы очень искусно для гражданского человека незаметно и витиевато, можно, даже, сказать – виртуозно, увиливаете от ответа на прямо, точно и ясно поставленный вопрос, уважаемый Владимир Николаевич! – с откровенно, уже, пьяной подозрительностью заговорил Баргобец, в синих глазах которого впервые за все время беседы засветилась легкая «сумасшедшинка», характерная для пьяных, обкуренных, «обдолбанных» и так далее, людей.
   – Во-первых, я не настолько уж и «гражданский», Виктор Филиппович! Во-вторых – я не увиливаю от ответа, как вы только что изволили выразиться! И, слушайте меня сейчас внимательно – через два с половиной часа начнется период «активации» так называемого Большого Хоумаха и к чему эта «активация» приведет – никто наперед сказать не может!
   – Это вы о чем, Владимир Николаевич?! – изумленно вытаращил глаза на собеседника Баргобец.
   – Я честно и прямо ответил на ваш вопрос, Виктор Филиппович и судя по вашей первоначальной реакции догадался, что вы понятия не имеете – что из себя представляет «Большой Хоумах» и какими бедами он может грозить населению Рабаула?!
   – Я, действительно, впервые в жизни слышу такое странное и неприятное словосочетание – Большой Хоумах! Что такое – Большой Хоумах?!?!?!
   – Это – Чудо-Елка, возведенная в «Сказочном Городке» силами немецкой корпорации развлечений «Шпилен Хаузе» прямо под носом у администрации Рабаула и руководящих органов всех местных силовых структур! «Чертовски» ловкими ребятами оказались эти «немцы» – вы не находите, Виктор Филиппович?!
   Баргобец только рот раскрыл и ничего вразумительного ответить не мог этому философу Боброву, на поверку оказавшимся более чем «непростой штучкой».
   Видя, что собеседник его полностью деморализован и страшно растерян, в силу собственной некомпетенции относительно происходивших в городе событий, Владимир Николаевич мудро не стал «нагнетать» напряжение, а еще налил майору коньяку, не забыв и себя, и посоветовал ему спокойным уверенным голосом:
   – Пейте коньяк, расслабляйтесь на «полную новогоднюю катушку» и ждите наступления времени «Ч» – это самое лучшее, что можно придумать в нашей с вами ситуации! Пойдемте в мастерскую – посмотрим, как там себя чувствуют ваши подчиненные. Ну и, вообще, посидим в молодежной компании и вам, и мне сразу станет легче – поверьте мне на слово, уважаемый Виктор Филиппович! К тому же, в Экспериментальном отделе нам пока совсем нечего делать – главные события, если им суждено будет начаться, начнутся не ранее, чем спустя пару часов!
   Баргобец опять почти ничего не понял из речи ничуть не опьяневшего Боброва и лишь молча бросил жалкий, «затравленный» взгляд в сторону красавицы Новогодней Елки, на разлапистых мохнатых ветвях которой, как ему вдруг неожиданно начало казаться (опять был виноват проклятый коньяк!), ежесекундно происходили маленькие, богато иллюминированные, чудеса – там загорались таинственные разноцветные огоньки, сами собой неслышно крутились вокруг оси серебристые и золотистые стеклянные шары, сосульки, звезды и снежинки, неслышно мелькали чьи-то стремительные тени, и, что показалось самым плохим Виктору Баргобцу, некто невидимый притаился в густом сумраке непроницаемой хвои и целился почему-то именно из рогатки, а не из какого-то другого вида оружия, прямо ему, Баргобцу в переносицу.
   Но ему так только казалось, ибо, как справедливо заметил Владимир Николаевич Бобров, время «активации» «Большого Хоумаха» еще не наступило.
   Когда Владимир Николаевич вместе со своим незваным и, не особенно желательным гостем, вернулись из «Экспериментального отсека» в «Большой зал» мастерской скульптора Хаймангулова, там царило настоящее «новогоднее» беззаботное веселье, как ему и полагалось последние часы тридцать первого декабря! Из всех присутствовавших, число каковых увеличилось, пока Бобров и Баргобец отсутствовали в «Экспериментальном отделе», еще на несколько человек (конкретно – пришли еще четыре молоденькие девушки, вызванные сюда своими подругами по мобильной связи), не употреблял спиртного только лишь один старший лейтенант ФСБ, Леонид Калугин, очень хорошо знавший своего «шефа» и безошибочно предчувствовавший, что ему сегодня обязательно придется еще куда-то «гнать» свой служебный «мерс», подчиняясь непредсказуемым прихотям-приказам Баргобца. Старлей Калугин прекрасно был осведомлен о том, каким причудливым образом действует алкоголь на головной мозг майора Баргобца и, поэтому, заранее приготовился, ко всякого рода, неожиданностям, ограничившись лишь одной стопкой. От которой никак нельзя было отказаться в тот момент, когда они только-только переступили порог этой мастерской.
   Старший лейтенант Фаргонов же. напротив – полностью «отпустил вожжи» и веселился, что называется. «на всю катушку»! Сколько он «пропустил» коньячных стопок – неизвестно, так как специально за «старлеем» никто не следил и стопки не считал, но «распунцовевшее» лицо и «оловянные» глаза красноречиво говорили «сами за себя». Причем сидел он не просто так, а – в обнимку с какой-то студенткой и что-то бубнил ей на ухо, завуалированно склоняя ее, скорее всего… Ну, в общем, неизвестно – к чему ее «склонял» старший лейтенант ФСБ Фаргонов, но майору Баргобцу, бросившему оценивающий взгляд на подчиненного, чьи слабости он хорошо знал, сразу понял о дальнейшей профнепригодности старшего лейтенанта, как минимум до утра. Так что, если Виктор Филиппович, спустя какое-то время, примет решение ехать с Калугиным в «Сказочный Городок», то Фаргонову суждено будет остаться в этой веселой Владимир Николаевич Бобров оказался классическим чмастерской. А то, что в бывшую Цыганскую Слободу он обязательно поедет, Баргобец уже заранее знал, правильно расценив недавний намек Боброва на то, что, если «майор Баргобец так сильно желает разобраться в создавшейся непростой ситуации в Рабауле, то ему сам Бог велел побыстрее очутиться под кроной Большого Хоумаха!»,
   Выйдя к остальным гостям, Баргобец. Как и подавляющее большинство нормальных здоровых нестарых мужчин, любил шумное и приятное общество хмельных красавиц в сочетании с неограниченным количеством высококачественных алкогольных напитков под рукой. И в мастерской Хаймангулова, как не без глубокого удовлетворения заметил Виктор Филиппович, в избытке оказалось и то, и другое! Вечеринка могла бы получиться «на славу», если бы не тонкий «посыл» Боброва, свивший в душе Баргобца «стационарное гнездо» растущего неясного беспокойства. Сам Бобров отошел в сторонку от основной группы, собравшейся в мастерской молодежной аудитории, и о чем-то оживленно беседовал с высокой стройной большеглазой девушкой, и, судя по некоторым признакам, эту девушку связывало с Бобровым нечто гораздо большее, чем обычные служебные отношения. Но, положа «руку на сердце», высокая кареглазая «пассия» Боброва мало интересовала Виктора Филипповича, мысли майора ФСБ целиком и полностью занимал сейчас сам Бобров. Несмотря на приличное количество выпитого коньяка, майор Баргобец в какой-то неуловимый момент с ужасающей ясностью вынужден был констатировать, что кандидат философских наук, Владимир Николаевич Бобров оказался совсем не тем человеком, каким охарактеризовал его в своей оперативной разработке майор Баргобец.
   Владимир Николаевич Бобров оказался классическим типом человека с «большим секретом» внутри. Причем секрет этот был не простым, а – «заводным», обладающим, ярко выраженным, «пролонгированным» действием, столь характерным для таких убийственно-разрушительных устройств, какими следует считать фугасы с встроенными в них часовыми механизмами. Баргобец, внимательно глядя, как мило беседует Бобров со своей старшей лаборанткой. Олей Курцевой, окончательно пришел к выводу, что основной «объект» его почти полугодовой «оперативной разработки» ближе, к нулю часов нолю минут окончательно сбросит с себя «маскировочные человеческие покровы» и, запаянная внутри его таинственного, совсем нечеловеческого организма, мощная «часовая» бомба «рванет» с колоссальной разрушительной силой, уничтожив всю эту мастерскую со всеми ее экспонатами и, пришедшими отпраздновать встречу Нового Года, ни о чем таком не подозревающим, гостями. Или, если быть более точным, Владимир Николаевич Бобров был человеком-«куколкой», которая вот-вот должна была «лопнуть» и выпустить наружу «бабочку»!.. Примерно так, в совершенно верном интуитивном направлении рассуждал умный и талантливый оперативник, майор ФСБ, Баргобец, и, когда он дошел в нити своих рассуждений до слова «бабочка», то невольно вздрогнул и, даже, машинально сделал шаг в сторону выхода из этой мастерской, представив перед этим – в какую, именно, «бабочку» может превратиться этот проклятый Бобров!
   Тут очень, кстати, зазвонил мобильный телефон Виктора Филипповича, и он торопливо его выхватил из правого кармана пиджака, мысленно благодаря Бога, надоумившего кого-то из знакомых Баргобца позвонить ему именно в такой психологически сложный и опасный момент!
   Он несколько секунд смотрел на высветившийся номер, стараясь сообразить – кто бы это мог быть?! Потом все-таки вспомнил звонившего абонента и с облегчением перевел дух, поднеся «мобильник» к правому уху:
   – Да, Женя – слушаю тебя внимательно!
   «Спасительный» звонок это сделал, оказывается, никто иной, как старый собутыльник Баргобца еще по счастливым незабвенным студенческим временам, известный городской адвокат, Евгений Юрьевич Сыскоев, решивший встретить Новый Год, как мы уже знаем, на территории «Сказочного Городка», выстроенного тщаниями германской корпорацией развлечений «Шпилен Хаузе» на территории бывшей Цыганской Слободы. И вдвойне «спасительным» этот телефонный звонок оказался по той причине, что Сыскоев приглашал Баргобца все бросить и поскорее приехать в «Сказочный Городок», потому что «там безумно весело и интересно»!!!
   – А ты один там, Джон?! Или с «телкой» какой-нибудь?!
   – Я – с Очкаем, Витек! А «телок» здесь – «море», на любой, как говорится, цвет и вкус! Оттянемся здесь, а там и посмотрим – куда двинуть дальше! Приедешь?!
   – Жди где-то через полчаса! – не задумываясь заверил старого университетского товарища Баргобец. – Мы с Калугиным на служебном «мерсе» приедем, если, что – на нем оттуда и уедем!
   Закончив короткий разговор с Сыскоевым, Виктор Филиппович увидел, что Бобров вопросительно смотрит на него, ожидая, видимо, необходимых разъяснений и выражение взгляда Владимира Николаевича опять же очень не понравились Баргобцу и он поздравил себя еще раз с тем, что покидает эту гостеприимную «хлебосольную» мастерскую под вполне объяснимым и благовидным предлогом.
   – Вы покидаете нас, Виктор Филиппович?! – вроде бы с удивлением и, не без некоторого сожаления, уточнил у Баргобца Владимир Николаевич.
   – Оперативная необходимость требует моего присутствия на территории «Сказочного Городка», Владимир Николаевич! – ответил Баргобец. – Ничего не поделаешь – служба!
   – Желаю удачной поездки! – улыбнулся Бобров и деликатно добавил: – Если передумает – возвращайтесь к нам сюда! Хотя, конечно, под сенью кроны Большого Хоумаха вам будет гораздо интереснее!
   – Я учту ваше пожелание, Владимир Николаевич! – тоже улыбнулся в ответ Виктор Филиппович. – У вас в гостях остается ценный «заложник» – старший лейтенант Фаргонов! Так что мы со старшим лейтенантом Калугиным обязательно вернемся!
   – Всегда буду рад вас видеть, товарищ майор! – шутливо отдал честь Бобров, наблюдая, как Баргобец и Калугин надевали на себя дубленки.
   Под загадочным взглядом преображающегося на глазах Боброва Виктор Баргобец стремительно «трезвел» и ничего не было удивительного в том, что, перед тем, как окончательно покинуть мастерскую с ее теплом, почти домашним уютом и симпатичными подвыпившими девчонками, он застенчиво попросил Владимира Николаевича налить ему «на посошок»!
   Бобров с готовностью выполнил просьбу «загрустившего» майора, которому явно никуда не хотелось уезжать, и, сверх того – дал ему целую бутылку коньяка в дорогу, окончательно расположив Баргобца в «свою пользу».
   – Мы вернемся до наступления Нового года! – громко заверил всех присутствующих «расчувствовавшийся» Баргобец и они с Калугиным покинули мастерскую Хаймангулова, отчего всем оставшимся на душе сделалось значительно легче.
   Но вот майору Баргобцу легче не стало, несмотря на полученную в подарок от Боброва бутылку коньяка. Виктор Филиппович безошибочно чувствовал, что упустил какой-то чрезвычайно важный момент в беседе с этим Бобровым.
   Когдаь они добрались до автостоянки, и «мерс» тронулся с места, Баргобца неожиданно осенило, что: «Бобров – не человек!». Он дернулся нервно и непонятно всем туловищем, едва не ударившись головой о лобовое стекло, и хотел «развернуть» Калугига обратно, но передумал, отвинтил пробку с горлышка коньячной бутылки и сделал пару глотков, решив на все «махнуть рукой» и по-человечески встретить Новый Год!..

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

   Получив неслышный для окружающих приказ Архистратига, Панцырев не став дожидаться, чем закончится «пьяный разнос», устроенный генералом Курдюкиным губернатору Балвалайского края прямо у трапа самолета, поспешил незаметно покинуть летное поле, и, быстро миновав полупустое здание аэропорта, вышел на автостоянку для служебных автомобилей, где его должен был ожидать «стиксовский» «мерседес-600». Правда, на минуту Панцыреву волей-неволей пришлось задержаться – он увидел вдали на юго-западе огромный сияющий всеми цветами радуги круг, стационарно зависший на огромной высоте, освещая участок ночного зимнего неба вокруг себя на много сотен метров. Зрелище это очень не понравилось Панцыреву и, выйдя из состояния статической неподвижности, он быстро прошагал к автостоянке.
   «Мерс» оказался на месте и у раскрытой дверцы начальника «Стикса-2» ожидал бессменный водитель – старший лейтенант, Борис Галкин.
   – Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – радостно поприветствовал он Панцырева: – Как долетели?!
   – Преимущественно – по воздуху! – в обычной ироничной манере ответил генерал и, в свою очередь, таким же радостным голосом поприветствовал старого боевого товарища, крепко пожав ему руку: – Здорово, Боря! Как вы тут без меня справляетесь?!
   – Стараемся, как можем, Сергей Семенович, но, когда вы рядом, лично мне всегда намного спокойнее!
   – Наши – на месте?!
   – Так точно – на территории Сказочного Городка! Полковник Стрельцов очень просил вас позвонить ему, как только прилетите! – водитель многозначительно кивнул в сторону сияющего круга на юго-западе и нехорошо усмехнулся.
   – Все, Боря – гоним в Городок! – распорядился Панцырев, решив обо всем подробно расспросить Галкина по дороге и привычным движением запрыгнул на переднее сиденье, по правую руку от водителя.
   Не дожидаясь, пока Галкин «ударит» по «газам», генерал набрал номер мобильного телефона полковника Стрельцова.
   Телефон упорно, в течение минуты, показывал «занятость абонента». Панцырев досадливо фыркнул и нажал на кнопку «отбоя», решив немного подождать.
   Но ждать ему пришлось не больше трех секунд – «мобильник» сам разразился характерной мелодичной трелью. Взглянув мельком на экран, Панцырев увидел совершенно незнакомую цифровую комбинацию, но, не мешкая нажал на «прием» и поднес телефон к правому уху:
   – Панцырев слушает!
   – Это говорит Архистратиг, Воин! Где ты сейчас находишься?!
   – В служебном «мередесе» – еду в Сказочный Городок на помощь своим ребятам, как вы мне и сказали!
   – Диспозиция поменялась – срочно езжай на квартиру нашего Сказочника, профессора Морозова! Записывай адрес: проспект Ашшурбаннипала, дом номер один, квартира номер сорок шесть! Там, в квартире ты откроешь холодильник и в морозильной камере найдешь два пластиковых цилиндра. Ты захватишь их и немедленно отправишься на помощь Стрельцову в Сказочный Городок! Ты должен успеть это сделать, Воин до начала «активации» Большого Хоумаха! Я позвоню тебе сам, примерно, через сорок минут! Все – выполняй мое приказание! И запомни самое главное – Морозов не так прост, как кажется! Он очень даже не прост! – и отключился.
   – Черт! – «в сердцах» выругался Панцырев, лихорадочными движениями набирая на телефоне комбинацию цифр номера Стрельцова, и, не менее лихорадочно, пытаясь разгадать скрытый смысл в словах Архистратига о профессоре Морозове.
   Но телефон Эдика упорно показывал «занятость».
   – Что-то случилось, товарищ генерал-лейтенант?! – обеспокоенно спросил Галкин.
   – Боря – ты хорошо знаешь город?!
   – Успел изучить не хуже местных таксистов!
   – Ты знаешь, где расположен Проспект Ашшурбаннипала?!
   – Знаю! – ни секунды не задумываясь, ответил Боря, не преминув добавить: – Этот проспект граничит с Лабиринтом Замороженных Строек!
   – Гони сначала туда!
   – А как же Городок?!
   – Потом уже в Городок! Гони, Борис – мы должны, как можно быстрее попасть на квартиру к этому нашему Сказочнику, Морозову! Что-то с ним, Боря совсем не то, что надо было бы!
   – А, что такое, Сергей Семенович?! – чуткий Галкин «не на шутку» встревожился, уловив в голосе «шефа», совсем не понравившиеся ему особенные «стальные» нотки, появлявшиеся очень и очень редко, и, всегда – «не к добру»!
   Панцырев ничего не ответил Галкину, лишь посоветовав внимательнее следить за дорогой и не отвлекать его, генерала ненужными вопросами.
   Движение на городских проспектах и улицах, в связи с приближающимся «нулем» часов, не было особенно оживленным, и, поэтому к нужному адресу «шестисотый мерседес» начальника «Стикса-2» приближался достаточно быстро – без досадных, «изматывающих душу» остановок в «пробках» и – перед светофорами. Работающая синяя «мигалка» на крыше «мерседеса-600» позволяла легально «игнорировать» «красный огонь» светофоров. Автомобиль был оснащен мощной рацией и новейшей моделью многоканального спутникового телефона, который и «не думал» молчать.
   Когда они наконец-то свернули на нужный им «проспект Ашурбаннипала, так и не ставшего «проспектом Молодежи», Панцырев принял несколько сообщений из Москвы, сам же постоянно пытаясь связаться с полковником Стрельцовым, но, по-прежнему, все эти попытки «натыкались» на «занятость».
   – Эдик – где же ты?!?!?! – не выдержал и вслух спросил неизвестно у кого совсем «издергавшийся» Сергей Семенович.
   Старший лейтенант Галкин, искоса наблюдавший за генералом, мудро хранил молчание и «следил за дорогой», но нервное состояние командира, в команде которого он служил уже добрый десяток лет, на ментальном уровне передавалось и ему, и он безошибочно чувствовал, что мчатся они с генералом навстречу самой настоящей «мясорубке». Галкина, пережившего знаменитую «Ночь Черных Шалей», смело можно было отнести к числу «старых „стиксовских“ волков» и чутье у него относительно приближения грозной опасности всегда работало безошибочно! «Куда и зачем они сейчас едут?!» – он не стал спрашивать у генерала, но машинально начал «готовиться к предстоящему бою».
   Многоканальный спутниковый телефон был включен на «громкую связь» и старший лейтенант Галкин оставался в курсе всех последних «горячих» новостей, передаваемых генералу Панцыреву со всех концов света «этого света». Но, судя по внутреннему психологическому состоянию Сергея Семеновича, легко «прочитываемому» проницательным Галкиным на лице генерала, начальник «Стикса-2» напряженно ждал сообщения с «того света», так как «этот» уже ничем не мог ни удивить, ни порадовать генерал-лейтенанта Панцырева. Галкин даже и не подозревал – насколько точно он угадал потаенные переживания Панцырева, который в эти тяжелые непонятные минуты думал не только об Эдике Стрельцове, но и – о Вале Червленном.
   Бурное течение сразу нескольких параллельных «мысленных потоков» в голове генерала Панцырева прервал в очередной раз зуммер многоканального спутникового телефона. Увидев высветившийся номер, Сергей Семенович удивленно присвистнул – ему звонил один из операторов «тайного бункера инфернальной связи». Это уже становилось интересно!
   – Панцырев у аппарата! – настороженно произнес генерал, магнетизируя напряженным взглядом телефонный номер операторской СИТ-а.
   – Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – отозвалась трубка молодым женским голосом. – На связи с вами старший лейтенант Ломакина!
   – Слушаю вас внимательно, старший лейтенант Ломакина! Что у вас стряслось?!
   – Для вас пришло кодированное сообщение, пропущенное через «сеть-призрак» высшей степени плотности, товарищ генерал-лейтенант!
   – Сообщение расшифровано?!
   – Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
   – Читайте, старший лейтенант Ломакина – не тяните «кота за хвост»!
   – Генералу Панцыреву от капитана Червленного: «Ни в коем случае не лезьте на Ветви Хоумаха – Охотники придут из под земли! Все «немецкие кафе» – ловушки! Бойтесь Большой Биры! – старший лейтенант Ломакина замолчала.
   – Все?!
   – Все, товарищ генерал-лейтенант! Но «СИТ» не отключается, продолжая работать «на прием»! Так что возможна еще информация!
   – Немедленно докладывать мне любую вновь поступающую информацию из инфернальных источников!
   – Есть! – звонко отрапортовала старший лейтенант Ломакина и отключила связь.
   – Червленный вышел на связь, товарищ генерал-лейтенант?! – радостно и изумленно вытаращил глаза на Панцырева Галкин.
   – Боря – следи за дорогой! – неожиданно повысил голос генерал, которого непонятное сообщение, переданное оператором «СИТ-а» ничуть не порадовало, а лишь заставило сильнее задуматься о сути происходящих в Рабауле событий.
   Больше всего Панцырева насторожило то, что сам Командор пребывает в растерянности, до сих пор не в силах ухватить всю картину происходящего широкомасштабного инфернального вторжения в целом. Отсюда проистекал только один вывод – Враг мог оказаться запросто намного сильнее Небесной Когорты и тогда…
   …Дальше Панцырев побоялся думать и аналитически рассуждать о том, что может статься с Небесной Когортой, если неведомый Враг окажется намного сильнее ее возможностей, справедливо рассудив, что сначала нужно попасть в квартиру Морозова, открыть холодильник, достать оттуда загадочные пластиковые цилиндры и попытаться понять – для чего они могли так срочно понадобиться Командору?!
   Между прочим, с неба валился совершенно отвесно крупный густой снегопад и, под светом неоновых фонарей, освещающих Проспект Ашурбаннипала, представлял собой феерически красивое зрелище. Уже в течении десяти минут «мерседес-600» мчался по пустынному проспекту, не встретив ни одного автомобиля. Пешеходов, скорее всего, тоже не было, а, если где-то кто-то и бродил в гуще сказочного новогоднего снегопада, то увидеть их не представлялось никакой возможности, во всяком случае – Панцыреву и Галкину. Да и, само собой, что они никого и не высматривали, сосредоточенные на своем собственном задании. К тому же, после короткого разговора со старшим лейтенантом Ломакиной, Панцырев хранил сосредоточенное молчание, а старшему лейтенанту Галкину ничего больше не оставалось, как это молчание поддерживать.
   Вскоре, сквозь снежную мглу вырисовались контуры нескольких многоэтажных домов, почти все окна в которых были ярко освещены. При виде проступивших очертаний четырех типовых двенадцатиэтажных жилых домов, водитель и единственный пассажир черного «мерседеса-600», с работающей синей «мигалкой» на крыше, невольно сгруппировали мышцы и у них обоих участился пульс.
   – «Стройки», черт бы их побрал, Боря! – мрачно выругался Панцырев и добавил с тихой ненавистью и смертной тоской в необычно зазвучавшем голосе: – Если бы их не существовало на свете, как бы мы были счастливы с тобой, Боря – ты, даже, и представить себе этого не можешь!
   У меня бы, например, была семья: жена и двое ребятишек – мальчик и девочка! Я бы делал с ними уроки, заданные в школе, помогал бы прививать своим детям любовь к истории, географии, биологии и литературе. Но, увы, Боря – у меня нет детей и никогда не будет, равно, как и не было никогда нормальной жены, их всегда заменяли «заводные» манекены.
   Галкин бросил быстрый удивленный взгляд на генерала, не понимая, что с ним происходит – Панцырева во время выполнения ответственных заданий никогда не тянуло на «лирику» и упаднические «псевдофилософские» рассуждения о жизни.
   В свете фар, едва ли не перед самым капотом мощного автомобиля мелькнул человеческий силуэт, словно бы материализовавшийся из самого снегопада. Галкин резко ударил по тормозам и, в результате, «мерседесу» удалось избежать столкновения с незадачливым пешеходом. Панцырев дал команду остановиться и выпрыгнул из салона наружу, чтобы лично убедиться, что с пешеходом, кем бы он ни оказался, было все в порядке.
   «Пешеход» оказался пожилой женщиной – почти старухой, с седыми лохмами волос, торчавшими во все стороны из-под, накинутой на голову пуховой шали, с горящими полубезумными глазами на костлявом лице. Одета она была в старенькую долгополую шубу, а в правой руке ее была зажата холщовая хозяйственная сумка.
   – С вами все в порядке, уважаемая?! – тревожным, искренне обеспокоенным голосом поинтересовался Панцырев, наметанным взглядом профессионала подметив сразу две немаловажные детали – до ближайшей многоэтажки оставалось проехать какую-нибудь сотню метров и второй деталью оказалась невероятная ментальная мощь, пульсировавшая в «объекте», моментально переставшим ассоциироваться у командира «Стикса-2» с банальной пожилой женщиной, бездумно бредущей сквозь стену снегопада к кому-то в гости встречать Новый Год.
   Она ничего не ответила на вопрос генерала, но остановилась и сделалась, как будто бы намного выше, чем показалась вначале, а глаза ее сверкнули на мгновенье радостным огоньком узнавания, но почти безо всякого перехода разочарованно погасли – она спутала генерала Панцырева с каким-то своим хорошим знакомым или близким родственником. Так почему-то подумал генерал Панцырев, глядя на старую женщину, «соткавшуюся из снегопада» и неожиданная жалость или, скорее, не – жалость, а жгучее желание того, чтобы они и вправду оказались с нею давними знакомыми, забывшими о существовании друг друга в «метельной круговерти прошедших лет».
   – Наступающим вас Новым годом, женщина! – подчинившись необоримому и необъяснимому душевному порыву, с чисто детской непосредственностью поздравил генерал совершенно незнакомую жительницу Рабаула.
   Она ничего не ответила генерала, лишь молча пожевав тонкими губами и, все с той же. непонятной прежней жадностью вглядываясь в лицо Панцырева.
   – Вы живете здесь – в этом районе Замороженных Строек?! – спросил он, совсем уже не надеясь получить ответ.
   Он оказался прав – она не ответила ему, по-прежнему не отрывая пристального взгляда, и губы ее вновь беззвучно шевельнулись несколько раз, как, если бы она произнесла какие-то слова, но голосом столь слабым, что ее невозможно было расслышать.
   – Может вас подвезти куда-нибудь, женщина?! – почти в отчаянии крикнул Панцырев, моля Бога, чтобы она согласилась. – Вы скажите – куда, и мы вас туда отвезем безо всяких проблем!
   Она опять неслышно зашевелила губами, вглядевшись в Панцырева с какой-то затаенной надеждой и…
   …В следующую секунду произошло что-то непонятное – обеспокоенный Галкин нажал на клаксон, женщина вздрогнула от неожиданного сильного звука и повернула голову куда-то в сторону от Панцырева, он повернул голову вслед за нею по направлению ее взгляда, устремленного во мглу снегопада и на секунду потерял ее из виду, а когда спохватился, то было уже поздно – пожилая, странная, бесконечно печальная незнакомка растворилась среди мириадов снежинок, отвесно валившихся из низкого черного зимнего неба, в котором на неизмеримой высоте притаилась какая-то непонятная и очень страшная угроза всей человеческой жизни на Земле… Панцырев и сам не мог понять – почему его так расстроило необъяснимое исчезновение этой женщины и отчего он так сильно взволновался от самого факта этой встречи.
   – Товарищ генерал-лейтенант! – услышал он обеспокоенный голос старшего лейтенанта Галкина. – Мы уже почти на месте – вы же вроде бы сильно торопились, меня подгоняли! Слова Галкина не дошли до сознания генерала – он только сейчас расшифровал неслышно произнесенную только что исчезнувшей в снежной тьме старой женщиной фразу. Это был, дважды произнесенный ею вопрос:
   – Ты не узнал меня, сынок?!
   – О, Господи! – машинально прошептал Панцырев и принялся растерянно вертеть головой по сторонам, но никого не видел, кроме «нудного» старшего лейтенанта Галкина, стоявшего рядом с раскрытой дверцей «мерседеса».
   – Сейчас поедем, Боря! – на «автомате» произнес он, пытаясь разобраться с, разбегающимися в разные стороны мыслями и точно понять, что с ним произошло минуту назад?!
   Сережа Панцырев был детдомовцем и родителей своих не видел никогда в жизни, хотя, безусловно, был рожден какой-то женщиной и биологическая мать у него, естественно, была.
   Он немного успокоился, когда уселся на удобное кресло «мерса» и коротко приказал Галкину:
   – Едем, Боря!
   – А кто это был, товарищ генерал-лейтенант?! Кого это мы только что чуть не сбили плод самый Новый Год?!
   – Ты ее тоже разглядел?! – нервно уточнил Панцырев.
   – Кого?!
   – Ну, эту женщину, с которой я только что разговаривал!
   Галкин посмотрел на Панцырева странным взглядом, но ничего не ответил, а лишь неопределенно кивнул, и «кивок» этот можно было расценивать, как угодно.
   Панцырев в ответ тоже молча посмотрел на водителя странным взглядом и ничего не стал у него выяснять, так как это было не настолько принципиально важно – видел «женщину снегопада» старший лейтенант Галкин или не видел?! Если, даже, и не видел, то это произошло в силу занимаемой Галкиным должности и носимого им воинского звания в подразделении Небесной Когорты. Хотя, с другой стороны, он же заметил ее силуэт, выскочивший почти прямо под колеса из стены снегопада и вовремя ударил по тормозам.
   Когда они повернули во двор нужной двенадцатиэтажки, Панцырев хмуро процедил:
   – Чувствую – сегодня выдастся «веселая» ночка!
   – А, кто, все-таки, была эта женщина, товарищ генерал-лейтенант?! – решился, все же, спросить Галкин.
   – Ты, все-таки, заметил ее тоже! – с видимым облегчением констатировал Панцырев и, секунду подумав над тем, чтобы можно было ответить старому боевому товарищу, он раздумчиво произнес: – По-моему, это был Новогодний Подарок, Боря…
   – Кому?!
   – Что – кому?!
   – Ну, кому подарок, я спрашиваю и – от кого?! – чувствовалось по интонации, что Галкину этот разговор очень не нравился.
   – Это – Новогодний Подарок от Замороженных Строек, Боря! – как-то обреченно объяснил Панцырев водителю. – По-моему, мы приехали – тормози!
   – Да, я вижу, товарищ генерал-лейтенант! – немного обиженно сказал Боря, выворачивая «мерс» на узкий тротуар перед площадкой того подъезда, на шестом этаже которого располагалась квартира Александра Сергеевича Морозова. – Я же считать-то умею! – он остановил машину и заглушил двигатель.
   – Несколько секунд они сидели молча и неподвижно, напряженно разглядывая железные двери подъезда, словно бы ожидая того, что сию же секунду они раскроются и оттуда кто-то непременно выйдет – какой-то непонятный и неприятный Новогодний «персонаж».
   Старший лейтенант Галкин молчал по той причине, что ждал дальнейших объяснений от Панцырева насчет «Подарка от Замороженных Строек», а сам же Панцырев ничего не говорил, потому как обдумывал – что же ему все-таки такого сказать?! И он, в конце концов, сказал:
   – Я видел призрак своей Матери, Боря! Но ты же знаешь, что я – «детдомовский», и никогда не знал своих родителей, как и все мы, бойцы «Стикса»! – генерал умолк, продолжая магнетизировать двери «морозовского» подъезда, понимая, одновременно, что старший лейтенант Галкин слушает его сейчас, «затаив дыхание».
   – Может, она – Призрак не только одной моей Матери, а – Призрак Матерей всех тех, кто никогда не видел своих Матерей! Ну а сейчас же, Боря, наступил Новый Год – Праздник настоящих Сказочных Чудес и вот эти чудеса уже начались! Каждый взрослый в глубине души всегда остается ребенком и на Новый Год всегда ждет исполнения самых сокровенных своих желаний, прекрасно понимая в силу своего возраста и приобретенного житейского опыта, что желания эти представляются неисполнимыми. И. вот, Боря наступил наш вот этот вот Новый Год, к которому мы готовились долгих семь месяцев, что-то предварительно анализируя, что-то тщательно высчитывая и просчитывая, и стараясь сделать безошибочные выводы, отталкиваясь от которых мы приступили к практическим действиям, призванным обеспечить полную безопасность населению крупного российского провинциального центра, города-миллионика, Рабаула. И вот результат налицо конкретно для нас с тобой двоих – мы сидим с тобой в нашем «старом добром» служебном «мерседесе», и, как два барана пялимся на снегопад, ровным счетом ничего не понимая, что вокруг происходит, кроме падающего густого снегопада в условиях полного безветрия! Вполне допускаю, что густой обильный отвесный снегопад играет роль ширмы или занавеса, надежно скрывающего от заинтересованных глаз разворачивающееся Новогодонее Представление! Реальны только наши чувства и эмоции, окрашенные в, ярко выраженный, негативный цвет! Мы в чем-то сомневаемся, чего-то страшно боимся и поэтому сильно нервничаем, делая одну за другой серьезные непростительные ошибки! И, как я хорошо понимаю генерала-армии Курдюкина, нажравшегося еще в самолете отличного французского коньяку до почти полного забвения!
   – Вы хотите сказать, что генерал-армии Курдюкин сейчас пребывает в нетрезвом состоянии?! – невежливо, нарушая элементарную служебную воинскую субординацию, на волне мощного эмоционального подъема, прервал Панцырева Галкин. – А кто же тогда осуществляет общее руководство операцией, товарищ генерал-лейтенант?!
   – «Общее руководство», говоришь?! – Сергей Семенович ядовито улыбнулся и пожав плечами, ответил Галкину: – «Общее руководство» осуществляет Главный Дирижер начавшегося Новогоднего представления! Он не только дирижер, но и Главный Режиссер, и все, судя по нам с тобой, и, даже, по хаотичным действиям Командора, идет согласно заранее разработанному плану!
   Ёб… т твою «налево», Боря! – генерал как-то чересчур сильно передернулся всем телом, выгнувшись, на секунду-другую, дугой, и расправив широкие «налитые» плечи. – У тебя «выпить» есть?!
   – Да есть, конечно, товарищ генерал-лейтенант! – вздохнул Боря. – Бар перед вами! – и нажал нужную клавишу на приборном щитке управления.
   Панель бара неслышно раскрылась, и Панцырев достал оттуда полу-опустошенную пол-литровую бутылку «Хеннеси».
   В этот момент зазвонил многоканальный спутниковый телефон. Панцырев убрал бутылку обратно в мини-бар и, не удосужившись посмотреть на номер вызывающего абонента, поднес телефон к правому уху:
   – Панцырев слушает!
   – Никого ты, блядь, по-моему, никогда не слушаешь, Сережа! – раздался в мембране пьяный голос генерала-армии Курдюкина. – Ты только одного себя слушаешь, а всех остальных молча посылаешь на «три буквы!!! Ты можешь мне объяснить – куда ты «сквозанул» из аэропорта и почему я этого не заметил?! Где ты сейчас, вообще, находишься, Сережа?! Почему тебя рядом со мной нет?!
   – Товарищ генерал-армии, докладываю! – с небольшой толикой здоровой веселой иронии громко проговорил Панцырев, настроение которого, лишь только он услышал пьяный голос заместителя Директора ФСБ, резко подскочило вверх. – Я не стал дожидаться окончания того совершенно справедливого «выговора», который вы устроили прямо у трапа самолета местному губернатору Хурумову! А прерывать вас я не стал, дабы не нарушать субординацию! И тут мне позвонили, и дело оказалось настолько срочным, что я вынужден был, так сказать, «исчезнуть по-английски», справедливо решив, что смогу с вами связаться позднее, товарищ генерал-армии!
   – Так где ты, все-таки, находишься-то в данную минуту?! И почему ты увиливаешь от прямого ответа на поставленный мною вопрос, Панцырев?! Я вот, например, подъезжаю вместе с остальными руководителями силовых структур Балвалайского края и города Рабаула к территории «Сказочного Городка», где и ты должен сейчас находиться. А тебя опять нет!!!
   – Я нахожусь сейчас внутри периметра Лабиринта Замороженных Строек и, если останусь жив, то присоединюсь к вам, товарищ генерал-армии, приблизительно, через час!
   В ответ наступила недоуменная тишина и Панцыреву показалось, что он слышит, как «скрипят» от непосильной натуги «извилины» больших полушарий головного мозга генерала Курдюкина.
   – Жду тебя через час! Отбой связи! – и Курдюкин отключился.
   – Слава Богу Мардуку и «иже с Ним»! – облегченно воскликнул Панцырев убирая побыстрее телефон с «глаз долой». – Приятно все-таки поговорить с человеком «старой школы»! А, главное, что он меня спас от жестокой необходимости выпить!
   Короче, Боря, слушай меня внимательно! Ты остаешься в машине и ждешь меня! Я поднимусь в квартиру Морозова на шестом этаже этого вот подъезда, заберу там кое-что в его холодильнике и спущусь вниз! На «все про все», я полагаю, у меня уйдет, максиму пятнадцать минут! Ты, засеки, на всякий случай, время! Но, если я, вдруг, начинаю задерживаться, ты, Боря не паникуй и сохраняй выдержку, и жди меня – «только очень жди», как говорится в том известном стихотворении! Собственно, мы – на телефонной связи! А Курдюкин, между нами говоря, Боря – редкий «мудак» и что-то мне подсказывает, что этой ночью он запросто может «влипнуть» в очень и очень скверную «новогоднюю историю»! Все, пока! Надеюсь на тебя! – и, на всякий случай, все же, захватив с собой ополовиненную бутылку «Хеннеси», генерал-лейтенант Панцырев покинул роскошный теплый уютный салон дорогого немецкого легкового автомобиля, с тем, чтобы выйти навстречу всем, нетерпеливо ожидавшим его ужасам Новогодней Ночи!..
   Он несильно захлопнул за собой дверцу, и она издала характерный мелодичный благородный звон, какому и полагалось прозвучать закрываемой дверце автомобиля класса «люкс». Неизвестно, почему, но Панцыреву явственно показалось, что он закрыл за собой не дверцу своего служебного «мерседеса-600», а – решительно «захлопнул дверь» того мира, в который ему уже никогда не будет возврата! Командир «Стикса-2» ясно отдавал себе отчет в том, что это было ничто иное, как «дурное предчувствие», на поверку могущее оказаться симптомом серьезного психосоматического расстройства. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и с полминуты, наверное, задерживал дыхание. Затем выдохнул, открыл глаза и, не оглядываясь, решительно пошел по направлению к железным дверям подъезда, из которых так никто и не вышел, и никто туда, соответственно, не заходил.
   Несмотря на то позитивное обстоятельство, что окна квартир во всех двенадцати этажах были ярко освещены и за разноцветными шторами чувствовалось биение активной праздничной жизни, во дворе, засыпаемого красивейшим снегопадом, дома было совершенно безлюдно и подозрительно тихо! «С нами Бог!» – мысленно воскликнул генерал-лейтенант Панцырев и набрал нужную комбинацию цифр на «кодовом» замке подъезда, в котором обитал Сказочник, профессор Морозов. Двери послушно раскрылись, и Панцырев шагнул в таинственные недра искомого подъезда. Он, все же, не мог удержаться, чтобы не оглянуться и последний раз полюбоваться чудесным видением густого отвесного снегопада, безостановочно сыпавшегося из новогоднего неба…
   На снегопад Сергей Семенович смотрел секунды четыре – ровно столько, сколько понадобилось железным створкам дверей с протяжным гулом захлопнуться, отгородив командира «Стикса-2» от внешнего мира. Генерал вновь подивился стойкости упорно не исчезающего неприятного ощущения поджидающей его где-то совсем рядом огромной непоправимой беды.
   – Неужели, все-таки, начали «пошаливать» нервы?! – прошептал он вслух, чтобы взбодрить себя хотя бы звуками собственного голоса и, повинуясь инстинкту самосохранения, вынул из подплечной кобуры двадцатизарядный пистолет системы Стечкина.
   Передернув затвор, Панцырев тщательно прислушался – во всем подъезде до самого верхнего этажа, вопреки здравому «праздничному» смыслу и законам формальной логике, царила полная тишина, характерная для склепов, а – не для обитаемых подъездов жилых домов. Постояв еще несколько секунд и более тщательно проанализировав возникшие ассоциации, он пришел к выводу, что первоначальный анализ оказался ошибочным и в «морозовском» подъезде господствовала не «могильная тишина склепа», а, скорее – «благоговейное безмолвие» фундаментального музейно-ритуального комплекса, куда посетителей пускают только в самых чрезвычайных случаях.
   «Интересно – работает ли лифт?!» – подумал Панцырев, когда окончательно понял, что этот подъезд необитаем и прошел к лифтовой шахте, по старой диверсантской привычке продолжая сжимать рукоятку «стечкина». Он нажал кнопку «вызова» – кнопка загорелась и ее нажатие тотчас же отозвалось мерным гудением заработавшего где-то на верхних этажах, двигателя лифта. Лифтовая кабина послушно начала снижение безо всяких неожиданностей. И, пока на спускалась, Панцырев сделал еще одно умозаключение – затишье в подъезде носит временный характер и долго оно не продлится. Внутреннее психологическое напряжение у него продолжало нарастать.
   Лифт приехал, створки входа раскрылись и он вошел внутрь, не мешкая, нажав кнопку шестого этажа. Без проблем поднялся и только вышел на площадку, как сразу зазвонил телефон. Не глядя на высветившиеся цифры, он привычным движением поднял «трубку» к правому уху, и не спуская глаз с двери квартирной секции на которой были изображены номера квартир «109» и «110», произнес стандартное словосочетание:
   – Панцырев слушает!
   В ответ он ясно услышал чей-то глубокий и могучий вздох, как, если бы, позвонивший ему неизвестный абонент собирался с силами начать разговор. Но сил на начало разговора у этого абонента не хватило, и Панцырев услышал гудки зуммера.
   Решив больше ни на что не отвлекаться, генерал достал из кармана куртки дубликат связки ключей от квартиры Морозова, переданный ему во время последнего визита Сергея Семеновича в Рабаул предусмотрительным полковником Стрельцовым, нашел нужный ключ, открыл дверь тамбура и вошел внутрь. Постоя, прислушался и, убедившись, что из-за обоих квартирных дверей не раздается ни звука, он поочередно открыл верхний и нижний замок двери квартиры Александра Сергеевича Морозова и очутился в темноте прихожей, осторожно закрыв дверь на защелку «английского замка», и не удовлетворившись этим, задвинул все засовы, какие попались ему под руку.
   В ноздри генерала сразу же шибанул густой хвойный аромат. Он включил свет в тесном коридоре и, не разуваясь и не раздеваясь, прошел в комнату, включил свет там и увидел роскошную пушистую елку, увешанную самыми разнообразными стеклянными игрушками. В глаза Панцыреву сразу бросилась большая «золотая оса-ракета», изящно притуливщаяся у амой верхушки елки чуть нише сверкающего шпиля – чем-то она привлекла особое внимание командира «Стикса-2».
   В этот момент мобильный телефон генерала разразился мелодичной трелью вызова, и он увидел, что это звонит полковник Стрельцов…

ГЛВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

   … – Слушай, Эдик – не говори со мной, как гадалка на спиритическом сеансе! – к Панцыреву моментально вернулось прежнее раздраженное и разбитое душевное состояние. – Выкладывай конкретные, подчеркиваю – конкретные, факты, а не рассказывай мне тоном дешевого медиума, страшные предчувствия!
   – Я перезвоню вам через пять минут, товарищ генерал! – холодно сказал полковник Стрельцов, намереваясь отключиться.
   – Стой, стой, полковник!
   – Да, товарищ генерал-лейтенант!
   – Там, случайно, этого мудака Курдюкина нет у вас?!
   – Да как нет?! Здесь он – минут пять назад с мэром и начальником УВД, и с какими-то еще генералами – начальниками всех местных краевых силовых ведомств на «тройке» прикатили – веселые, пьяные! Бабы с ними какие-то, по-моему, тоже – пьяные!
   – На какой «тройке», Эдик?!
   – Как понять – на какой, товарищ генерал?! На серой в «яблоках», ленты в гривах, лошадки – одна к одной подобраны! Все четко – все лучшие традиции русских народных гуляний соблюдены! Тут, вообще, довольно интересные действа разворачиваются! Жаль, что вы не видите!
   Панцырев озадаченно хмыкнул, с непонятным выражением продолжая рассматривать, чем-то пугавшую его богато наряженную Елку:– И все-таки, Эдик – что?!?!?!
   – У меня всего-навсего двадцать боеспособных людей – ни одна скотина из местных структур не откликнулась на наши настоятельные просьбы, как будто специально это сделали и именно поэтому я предчувствую приближение грандиозной катастрофы, товарищ генерал! Если бы я не разучился бояться четыре года назад, то мне было бы сейчас страшно, очень страшно, потому как я не представляю возможные масштабы этой катастрофы…
   – И все-таки, Эдик – что?!?!?!
   – Хотя бы то, что здесь на достаточно ограниченной площади скопилось по моим подсчетам не менее пятидесяти тысяч горожан, много детей, женщин и стариков. И люди все подходят. Я просто боюсь пофантазировать, какая давка тут может начаться в случае непредвиденного! Но я, товарищ генерал-лейтенант, боюсь вовсе не давки…
   – А чего ты боишься? Ты что замолчал?!
   – Извините, товарищ генерал-лейтенант – засмотрелся я! – Панцыреву почудилось, будто Эдик издал короткий смешок.
   – На кого засмотрелся?! – отрывисто спросил генерал, раздражившийся еще сильнее от того, что вынужден тратить время на совершенно идиотские вопросы.
   – Да тут – на каких-то клоунов!…
   – Ну и х… с ними! – зло выкрикнул генерал. – Что про давку ты говорил – что не давки боишься! А чего боишься-то?!
   – Я боюсь игрушки…, – Стрельцов опять сделал продолжительную паузу.
   – Чего?!
   – Игрушки на елке – огромной золотой осы, о чьих истинных размерах остается только догадываться, так как висит она почти на самой верхушки этой… Елкой ее язык не поворачивается назвать! Стоп!!!…
   Генерал Панцырев легонько вздрогнул, увидев, как золотая оса на Елке неожиданно, словно сама по себе, тронулась с места и неторопливо сделала вокруг верхушки дерева плавный бесшумный пируэт, после чего заняла прежнее место в состоянии статической неподвижности.
   – В чем дело, Эдик?! – крайне встревоженным тоном крикнул Сергей Семенович в трубку.
   – Не пойму, что происходит! – несколько невнятно и туманно ответил полковник Стрельцов.
   – Случайно не закрутилась вокруг Елки Золотая Оса? – почти вкрадчиво спросил генерал.
   – Да! А, как вы догадались, товарищ генерал-лейтенант?!
   – Я догадался о другом, товарищ полковник! – не без некоторой доли иронии ответил начальник «Стикса-2».
   – О чем?!
   – Жди меня – я скоро буду!..
   … – Я не могу ждать генерала! – задумчиво, но твердо сказал полковник Стрельцов, как бы ища поддержки у окруживших его спецназовцев. – Да он уже и не попадет сюда ни при каких обстоятельствах. Надежда только на нас, ребята! Сейчас я поставлю боевую задачу – сложную, но выполнимую, как любил говорить командир моей роты в училище! – полковник невесело усмехнулся, пробежавшись изучающим взглядом сверху вниз вдоль сверкающих каскадов лиан-серпантин, украшающих Большой Хоумах на протяжении всей его полукилометровой высоты. Затем вновь – вверх, где начал медленное движение по орбите вокруг елочного ствола золотой спутник-оса. С помощью бинокля Эдик прикинул примерные размеры спутника – в длину он составлял не менее тридцати метров, в высоту – метров шесть. Иллюминация вдоль борта заработала с бешеной интенсивностью, в характере и периодичности явно подчиняясь определенному заданному ритму. «По-моему – началось!» – про себя твердо решил Стрельцов, хотя точного представления о том, что же все-таки «началось», он, к сожалению, до сих пор не имел.
   Не отрывая бинокля от глаз, свободной рукой полковник на ощупь набрал на мобильнике комбинацию номера сотового телефона Панцырева и в ответ услышал голос могильной тишины. Слабая понимающая усмешка тронула губы Стрельцова, он на всякий случай еще раз набрал номер Панцырева и вновь услышал, как звучат слова утешения в устах Смерти. Рука ли дернулась в следующее мгновение, но окуляры ночного бинокля чуть подняли угол обозрения и Эдик, сам того не зная, посмотрел прямо в зрачок Глаза Пайкида, накалившемуся к этому моменту внутренним сиянием нестерпимой силы. Эдик зажмурил глаза и опустил бинокль, энергичными движениями обоих рук принявшись протирать глаза.
   – Что с вами, товарищ полковник?! – не выдержал и спросил заместитель Стрельцова, майор Черкасов (с месяц назад вернувшийся в строй).
   – Я хотел еще раз связаться с генералом Панцыревым и так много ему сказать, в частности, надеялся его попросить вызвать транспортные вертолеты и роту десантников – при помощи десантных шнуров так удобно было бы высадиться сверху на вершину «Объекта-Е» и взорвать из гранатометов елочный шпиль, столь нарочито торжествующе сияющий ужасным мертвым светом над всей этой «крысоморкой», никогда не перестававшей быть Цыганской Слободой! А, вообще, Сережа, я хочу тебе сказать, что я почему-то начал себя чувствовать, как чувствовал себя когда-то давно в очень раннем детстве перед началом Новогоднего спектакля в ожидании настоящих сказочных чудес! Самое интересное, что я не ошибаюсь в этом своем предчувствии – с минуты на минуту здесь начнет разворачиваться само настоящее сказочное действо!!..
   Но, оставим пока, в стороне лирику, особенно – сказочную! Это, к прискорбию, не детская добрая новогодняя сказка, а – «крысоморка», которая только что захлопнулась и через ее прозрачные стены уже не могут пробиться даже электромагнитные волны! Примерно пятьдесят тысяч горожан и двадцать шесть сотрудников «Стикса-2» вместе с ними оказались в хитроумно устроенной ловушке таинственных и ужасных Пайкидов. «Сказочный Городок» представляет собой ничто иное, как худшую разновидность «апарца» – «терпингольц-трясину». Всех нас начинает засасывать в воронку чужого, принципиально враждебного человечеству, пространства. Источником энергии всасывания служит «Объект-Е», являющийся опорным стержнем данного вида «терпингольца». Мы должны попасть на его ветви, во что бы то ни стало достичь вершины, уничтожить Шпиль и Золотой Спутник, это – центральные агрегаты Стержня. Шансов у нас, сами понимаете, крайне мало (спецназовцы слушали его, затаив дыхание, чуть ли не с открытыми ртами, словно четвероклассники учителя природоведения, рассказывающего о коварстве «шаровой молнии»), но иного выхода нет. Приборы ПБС у всех на стволах?! – закончил он вводную часть и лаконичным вопросом перешел к практической части.
   – Так точно! – хором ответили спецназовцы.
   – Идем тесной группой – всех приближающихся подозрительных ряженых, клоунов, охранников-немцев уничтожать! Смотрите – не зацепите простых горожан… людей! Правда, думаю, что до самого «Объекта-Е» проблем у нас не должно возникнуть. А там, когда мы попадем на Ветви – валите всех, кто будет к вам приближаться!
   Бойцы немногочисленного отряда с огромным вниманием вслушивались в слова своего командира, который, как им было известно, никогда (да простит меня читатель за тавтологию) «слов на ветер не бросал», и при любых чрезвычайных, и не чрезвычайных – тоже, обстоятельствах говорил взвешенно и вдумчиво. Все «стиксовцы», стоявшие в эти минуты на маленьком плацу «потешной» снежной крепости, имели офицерские звания – от старшего лейтенанта до подполковника. Разница в званиях варьировалась в зависимости от возраста и заслуг, но всех офицеров объединял один общий знаменатель – их выдающиеся морально-волевые и физические качества, основанные на неординарном интеллекте и некоторых «эксклюзивных» способностях индивидуального порядка. За плечами каждого из бойцов «Стикса-2», стоявшими сейчас перед полковником Стрельцовым, имелось богатое боевое прошлое, подкрепленное весомыми доказательствами – боевыми орденами, какие в мирной обстановке невозможно было бы получить даже по огромному «блату». Большинство из них прошло Афганистан плюс секретные командировки в другие «горячие» точки земного шара, где было необходимо защищать интересы «прогрессивной части» человечества. «ориентирующегося» на Советский Союз. Полковник Стрельцов прекрасно знал каждого из своих офицеров, как, по сути, самого себя и на любого из них в отдельности и на – вместе взятых, мог твердо положиться без тени каких-либо сомнений. Сейчас, в эти необычные минуты «необычные» в силу запредельной «необычности» окружающей обстановки) офицеры «Стикса-2» на ментальном уровне чувствовали сильное нервное напряжение, неотступно владеющее их командиром, с которым они успели побывать за последние годы совместной очень непростой и смертельно опасной службы в разных, самых немыслимых «переделках», порой напоминавших откровенные «мясорубки». У этого сегодняшнего нервного перенапряжения, прочно охватившего полковника Стрельцова «стальными путами», видимо, имелась какая-то серьезная причина, разъяснение которой они и надеялись вот-вот услышать от самого Стрельцова перед тем, как отправиться на Ветви Большого Хоумаха.
   Все то, что было сказано полковником до этого, являлось только лишь «присказкой» – а «сказка» их ждала впереди! Неопределенное предчувствие сжало сердца всех бойцов «Стикса-2», вытянувшихся по стойке «смирно» перед своим легендарным командиром накануне выполнения той миссии, ради которой и было создано когда-то их уникальное подразделение. Эмоциональная составляющая этого загадочного предчувствия оставалась пока совершенно неясной для каждого из «стиксовцев», но все их сомнения развеялись коротким приказом, негромко произнесенным полковником Стрельцовым:
   – Товарищи офицеры – приготовиться к бою!
   Выдержав секундную паузу, Эдик добавил с тяжелым вздохом:
   – С нами Бог, ребята! – и дал отмашку правой рукой.
   Повинуясь, произведенной Эдиком «отмашки», маленький отряд вышел из ворот снежной крепости, и споро зашагал навстречу мощным звуковым волнам, беззаботно веселившегося многотысячного людского моря. ежесекундно освещаемого, всякого рода, беспрестанно, взрывающимися световыми салютами, султанами и каскадами разноцветных «потешных огней» – издавая зловещий шипящий свист эфемерные пиротехнические созвездия расцветали и гасли в черноте зимнего неба, бросая на лица многих тысяч беспечно резвившихся горожан многоцветные холодные потусторонние блики.
   Но вся эта искусственная праздничная иллюминация, выглядела безнадежно тускло на фоне ослепительного сияния нескольких тысяч сегментов Глаза Верховного Пайкида, разгоравшихся все ярче и ярче победным злорадным блеском по мере неудержимого приближения роковой минуты начала Большой Активации.
   Полковник Стрельцов, шагавший впереди отряда и молча раздвигавший могучими плечами подвыпивших граждан и гражданок в стороны, остро чувствовал акцентирование на себе чьего-то специального недоброго внимания. И он точно знал, что носителем этого внимания к своей особе является то же самое Нечто или тот же самый Некто, кто страстно возжелал его убить несколько часов назад, когда еще было светло и почти ничто не предвещало неотвратимо приближавшейся катастрофы.
   Эдик старался не смотреть по сторонам, главным образом, потому, чтобы не встретиться взглядом с чьими-нибудь трезвыми честными, ничего не понимающими глазами, в глубине которых уже металась бы неосознанная тревога. А еще ему очень хотелось встретить Карла Мегенбурга и без лишних разговоров всадить в его лошадиную мутноглазую морду дегенерата и убийцы, полмагазина из своего «именного» безотказного «стечкина».
   Но, как и предполагалось, через толпу горожан, ожидающих появления Деда Мороза и Снегурочки, «стиксовцы» прошли без особых проблем, не привлекая к себе ничьего подозрительного внимания. Тем более, что на высокой сцене ледяной эстрады одна за другой, под аккомпанемент песен и частушек, оглушительно звучавших благодаря мощным усилителям, разыгрывались различные новогодние мизансцены из всемирно известных сказочных сюжетов, привлекавшие всеобщее внимание, как «подвыпившей», так и, совершенно трезвой публики.
   Чтобы потенциальные «доноры» сильно не скучали на морозе с пустыми голодными желудками, буквально через каждые пятьдесят метров к небу поднимались дымки от шашлычных мангалов, огромных пловных казанов, печей-грилей, где свежее горячее мясное блюдо легко можно было сдобрить стопкой холодной качественной водки или коньяка – причем за чисто символическую плату в один рубль. Никому на ум не приходила известная поговорка: «Бесплатный сыр только в мышеловке!» (А, что уж тут говорить тогда о «бесплатных настоящих мясных шашлыках и о настоящем бесплатном коньяке?!?!?!»). Даже – умному, осторожному и проницательному, не раз и не два жестоко «обломанному» самой жизнью, Виктору Старцеву, с мрачнейшим лицом поедавшему возле какого-то, случайно подвернувшегося ему «под руку» мангала, уже третий шашлык из молодой свинины и собиравшемуся прикончить третью стопку «Арарата». То есть, известнейшая аллегория не возникала в его голове, а коньяк он пил, чтобы не мучить себя мыслями о трамвайной контролерше Свете, которую он бездарно и глупо потерял в сутолоке большой катальной горы Ледяной Лотереи…
   …Они вроде бы собрались крепко обняться и на пластиковом щите для «семейных пар» (эксклюзивная выдумка организаторов праздника!) скатиться с катальной горы по семидесятиметровому ледяному склону, чтобы мягко врезаться в какой-нибудь «счастливый» снеговик, но какой-то неизвестный пьяный мужик, по своим физическим габаритам явно и намного превосходивший Виктора, неожиданно выхватил пластиковый щит из рук блаженно улыбавшегося и ни о чем плохом, и гадком, и, тем более – гадко– циничном не подозревавшего Виктора, грубо схватил миниатюрную брюнетку Свету за руку и повалив ее вместе с собой на щит, с хохотом и свистом укатился вниз вместе со Светой!
   Все это произошло столь стремительно, что Виктор усомнился даже: а могло ли это произойти на самом деле и не пригрезилось ли ему?! Но все-таки его мужское самолюбие оказалось задетым за «живое», и он решил хоть что-либо предпринять для спасения неожиданно и страшно «соскользнувшей» в неизвестность прямо у него из под ног, едва начавшейся счастливой «личной жизни», и начал громко яростно пыхтеть, собираясь высказать-выкрикнуть какую-нибудь отборную грязную, но вполне заслуженную, брань по адресу неизвестного похитителя «чужих невест» и принялся, что самое плохое, неуклюже и бестолково топтаться на месте, вызывая лишнюю сумятицу на, и, без того, тесном пятачке стартовой площадки ледяной Горки Снежной Лотереи, сверх всякой меры переполненном «подгулявшим» народом.
   В конце концов дело кончилось тем, что кто-то сначала злобно и сильно стукнул Виктора кулаком по башке, а затем, что говорится, «от души» пнул ногой по заднице, и Виктор, не удержав равновесия, безо всякого щита заскользил вниз по ледяному склону, нещадно протирая во многих местах дорогую, практически совершенно новую цигейковую шубу. Пролетев мимо всех снеговиков, проклиная всех и вся, в том числе и ни в чем не повинную Свету, и не сделав никаких попыток отыскать ее, Виктор тяжело поднялся, отряхнулся от снега и поковылял к ближайшему, увиденному им, мангалу скушать шашлык и утопить очередную сокрушительную неудачу на «личном фронте» в холодном ароматном «трехзвездочном» армянском коньяке.
   Когда он допил третью стопку до дна и поставил ее обратно на столик, то увидел, как мимо импровизированного мангального кафе всего в каких-нибудь нескольких метрах от него быстрым шагом прошла группа военных, одетых в одинаковые камуфляжные комбинезоны. Вооружены они были «до зубов» и не собирались скрывать этого. Огромный широкоплечий мужчина, шагавший впереди группы, показался Виктору смутно знакомым и заинтересованным взглядом Виктор провожал его до тех пор, пока вся группа не скрылась из виду – где-то в малиново-золотистом мареве многочисленных неоновых и фейерверочных огней, на фоне которого и в чьей толще мелькали тени тысяч обреченных людей. Затем глаза наблюдательного Виктора сами собой поднялись выше – на невиданное, сияющее мириадами разноцветных огней, опустившихся на Землю откуда-то из дальнего космоса, хвойное чудо, остро пахнувшее приближением Нового Года и сказочных чудес, неизбежно связанных с его наступлением. «Но чудеса получатся опять очень и очень страшными – „стиксовцы“ никогда не появляются просто так!», – с ужасающей ясностью посетило Виктора жуткое откровение, прилетевшее, очевидно, тоже прямиком из дальнего космоса. «Господи, спаси и помилуй!» – не раскрывая рта, воскликнул Виктор одними глазами и со скоростью, какую максимально позволяли ему развить массивные габариты и определенная степень опьянения, пошел к входным воротам Сказочного Городка, почти не веря в то, что ему удастся через них выйти из огромной ловушки, какой внезапно начала ему представляться вся бывшая «Цыганская Слобода». Единственная деталь, на какую он не обратил внимания, это – внезапно потускневший всеми своими несколькими десятками тысяч сегментов елочный шпиль, отчего в небесах сразу пропали радужные сполохи северного сияния. В связи с этим у Виктора появился шанс временной протяженностью в десять минут покинуть территорию Большой Биры и, тем самым, спасти себе жизнь, успев вернуться домой к маме до наступления нуля часов…

   Группа полковника Стрельцова остановилась метрах в трех от кончиков нижних ветвей Хоумаха, предварительно раскусив специальными плоскогубцами огораживавшую «Объект-Е» по всему его периметру колючую проволоку, натянутую на стальные колышки, глубоко вбитые под снег и землю. Ни одного охранника-немца «стиксовцы» не заметили, хотя несколько часов назад, как прекрасно помнил Стрельцов, их прогуливалось вокруг Елки не менее четырех-пяти десятков и выглядели они весьма решительно. Проволока, правда, тогда еще не была натянута, но, тем не менее, сейчас отсутствие охранников показалось Эдику подозрительным. «На „Объекте-Е“ нас надеются легко уничтожить без свидетелей и поэтому никто и не пытается нам помешать туда подняться! Пригласили, короче, в гости, сволочи!» – решил он, разглядывая слегка раскачивавшиеся, словно бы под легким искусственным ветерком, концы сверкающих золотом и серебром лиан-серпантин. Лианы эти, подумал Эдик, выглядели, как будто бы созданными специально для того, чтобы по ним взбираться в те неведомые головокружительные выси или – «страшные сказочные дали», куда они вели или, наоборот – чтобы легко и быстро спускаться по ним из поднебесных фантастических миров на грешную скучную Землю. «Это – десантные трапы!» – осенило Эдика – «И через какое-то время по ним начнут спускаться десантники-пайкиды!» – через мгновение домыслил полковник.
   Отметил он еще и такую деталь – аромат цветов, хвои и фруктов начал делаться концентрированнее и вдыхать его становилось не особенно приятно.
   Внезапно вокруг все потемнело, Эдик резко поднял голову кверху и увидел, что пугавший его Шпиль, более всего напоминавший многофасетчатый глаз гигантской стрекозы, потускнел, можно сказать – даже погас. «Чтобы это ни значило, но возможно у нас появился шанс!» – подумал полковник.
   – Я иду первым к стволу, остальные за мной – затылок в затылок! – негромко скомандовал Стрельцов и раздвинув в стороны тяжелые золотистые шторы двух тесно сдвинутых между собой металлических лиан-серпантин, Эдик добавил: – Стреляйте на каждое движение, показавшееся вам подозрительным – нас заманивают специально вглубь этой Елки с единственной целью – поскорее уничтожить! Но иного выхода у нас нет, как только двигаться вперед и вверх! Употребите всю свою выучку и смекалку, ребята и тогда все у нас получится! Я верю в вас! С нами Бог, ребята, помните об этом каждую секунду и тогда все мы благополучно вернемся из этой экспедиции!
   Внимательно вглядевшись в открывшийся перед ним полумрак, он различил проход между двумя ветвями и осторожно двинулся по нему. Вслед за Эдиком бесшумной пружинистой походкой решительно зашагали остальные спецназовцы «Стикса-2» – одного из самых элитных и боеспособных подразделений Вооруженных Сил России. В успешный исход, начатой по его инициативе боевой операции сам полковник Стрельцов почти не верил, но своих бойцов ему, естественно, необходимо было продолжать подбадривать по возможному максимуму. А, иначе не стоило и «огород городить»!
   Эдик прошагал метров на десять вперед и звуки внешнего мира, оставшегося вне пределов ветвей Большого Хоумаха, перестали достигать его ушей. Самое любопытное, что с каждым шагом вглубь открывавшегося перед ними, нечеловечески красивого и необычайно опасного стеклянно-серпантинно-фольгово-хвойного мира, вокруг становилось почему-то, каким-то непостижимым образом, светлее. Откуда-то сверху, сквозь переплетения хвои и ветвей, просачивалось холодное неживое сияние неопределенного оттенка – не-то сиреневого, не-то голубовато-зеленоватого, почти бирюзового. И от этих световых испражнений не становилось светлее на человеческих душах спецназовцев «Стикса-2», отправившихся прямиком в чью-то ненасытную, ярко иллюминированную по поводу наступающего Нового Года, хищную пасть, широко распахнутую прямо в бездонную глотку.
   Каждый из бойцов прекрасно сознавал огромную степень смертельного риска, которому каждый из них себя сейчас подвергал и поэтому сохранял предельную собранность и внимательность. С другой стороны, души всех, без исключения, спецназовцев переполняли давно подзабытые, чисто детские ощущения ожидания настоящих Новогодних сказочных чудес, которые должны были обязательно вот-вот начаться – с минуты, так сказать, на минуту. И, не так уж, возможно, важно было, что чудеса эти, скорее всего, окажутся страшными, главное, что они будут «сказочными», и, как ни странно, необъяснимая уверенность в «близости настоящей Сказки» заметно утешала бойцов полковника Стрельцова, заранее настраивая на конечный благополучный исход затеянной операции. Никто из бойцов «Стикса-2» пока еще ясно не понял тех самых новых необычных эмоций, поселившихся в их душах во дворе снежной крепости, когда командир давал последние инструкции перед «началом операции». Но необъяснимое чувство уверенности в «конечной победе» неудержимо росло и крепло…
   Прошло минуты полторы, и Эдик безо всяких проблем и приключений достиг огромного ствола, на ощупь покрытого настоящей древесной корой и мягкими белесоватыми наростами лишайника, пряно пахнувшего сырой свежестью обильной прозрачной росы, выпадающей на густых травяных лужайках «чужих далеких параллелей». Запах лишайника внезапно вызвал у Эдика острое чувство безнадежной потери чего-то бесконечно дорогого и любимого. И несмотря на то, что за спиной он слышал звуки шагов майора Черкасова и других «стиксовцев», ему внезапно сделалось ужасно тоскливо и одиноко. И что-то сразу начало жгуче беспокоить полковника – какая-то ускользнувшая поначалу деталь, тесно связанная, вот с этим самым елочным стволом и, покрывавшими ствол лишайниками. А когда она, наконец, бросилась ему в глаза, то он немало удивился тому более чем удивительному факту, что он ее, поначалу, совершенно пропустил мимо внимания. Дело оказалось в том, что на шероховатой поверхности ствола кто-то (какой-то, возможно, добрый Волшебник) вырубил широкие и длинные ступени, одна за другой, с промежутком в полметра, спиралью поднимавшиеся вверх!
   – Лестница, черт меня возьми! – невольно воскликнул Эдик, и слова его прозвучали глухо, как в бочке. – Как я мог ее не заметить?! А, главное – откуда она могла здесь взяться?! И кому нужно было и зачем ее вырубать?! У кого имеются какие мнения на этот счет?!
   – Возможно, вы сразу не привыкли к этому освещению, товарищ полковник! – поделился своим соображением майор Черкасов, с трудом разглядевший искомые ступеньки только после изумленного восклицания Стрельцова. – А ступеньки могли на этих деревянных брусьях вырубить и намного раньше – задолго до того, как кто-то решил из этих брусьев соорудить самый большой в России ствол Новогодней Праздничной Елки! Да мало ли что могло тут приключиться задолго до нашего появления!
   – Все это кажется лично мне очень подозрительным! – с угрюмой уверенностью в голосе произнес полковник. – Но другой дороги я здесь не вижу, и пусть эта лестница ведет нас в западню, но иного пути нет, и нам «воленс-ноленс» придется подниматься по этим ступеням!
   Он посмотрел на светящийся циферблат японских наручных часов и добавил:
   – Тем более что уже – начало одиннадцатого.
   Командир взглянул вверх – до основания следующей ветви было метра четыре, и сквозь густую хвою прямо над головой полковника светился чей-то неясный силуэт, смутно очерченный неприятно смотревшимися контурами.
   Немного постояв и подумав, что предпринять дальше, Эдик вытащил из наплечной походной сумки стандартную капроновую лестницу с «четырехлапым» крюком-«кошкой» на конце и оценивающе смерил взглядом расстояние, отделявшее его до следующей по высоте, ветви. Он легко определил, что свободного пространства вокруг было достаточно, чтобы, как следует размахнуться, и, главное, не промахнуться! Ему с первого раза, действительно, легко удалось прочно закрепить якорь лестницы на ближайшей верхней ветви – метрах в четырех от того места, на котором он сейчас стоял. С силой подергав несколько раз лестницу, проверяя – хорошо ли зацепилась, Эдик обратился с короткой речью к бойцам-офицерам отряда:
   – Ну, что – с Богом, как говорится, в дальний путь! Всех вас я поздравляю с наступающим Новым Годом и с началом практического осуществления секретной боевой операции под кодовым наименованием: «Мертвый Дед-Мороз»! Будьте предельно осторожны и внимательны, ребята – мы премся в пасть самому Вельзевулу или к кому-то наподобие ему! Поэтому в случае успешного окончания операции всех вас ждут огромные премиальные!
   Подбодрив, таким образом, своих бойцов, Эдик легко и изящно преодолел искомые четыре метра, секунд через десять оказавшись на верхней ветви совсем рядом с заинтересовавшим его неясным светящимся силуэтом.
   Осторожным движением, не создавая излишнего шума, он раздвинул хвою и смутно разглядел некую человеческую, скорее всего, женскую фигуру, неподвижно стоявшую к нему спиной. Эдик сразу отметил, что уступал в росте таинственной фигуре примерно с пол-метра и никак не меньше!..
   В этот момент истекли десять минут вынужденной пассивности Глаза Пайкида, неизменно наступавшей с началом летаргического сна Великого Царя Кингу, и наступил период Активации Большого Хоумаха вместе с находившимися на его ветвях Охотниками за донорами, внешне выглядевшими, как гигантские стеклянные игрушки. Везение группы полковника Стрельцова, незаметно для врага сумевшей проникнуть на Большой Хоумах, закончилось. Земные Пространство и Время «свернулись» и «выветрились», протяжно и отчаянно взвизгнувшими стремительными вихрями-сквозняками – за пределы территории Большой Биры или – Сказочного Городка. Сказочный Городок теперь полностью стал соответствовать своему названию, только никто из рабаульцев этого пока еще не понял.
   Большой Хоумах вздрогнул от основания до верхушки, наполнив волшебный оживающий мир внутри себя тонким хрустальным звоном. Со слабым металлическим шорохом зашелестела густая хвоя на Ветвях и затрепетали запутанные переплетения лиан многочисленных серпантин. Призрачный, но достаточно яркий свет от загоревшихся на средних и верхних ярусах Хоумаха многочисленных звезд и шаров-спутников, создал среди густохвойных ветвей таинственную волшебную атмосферу причудливых бликов и светотеней, носивших исключительно недобрый угрожающий характер.
   – Кажется – началось, ребята! – предупреждающе воскликнул полковник Стрельцов. – Внимание и еще раз —внимание!!!
   Никто из подчиненных ничего не успел ответить командиру, потому что обстановка начала стремительно видоизменяться и каждому теперь уже приходилось надеяться только на собственные бойцовские качества и сообразительность. Страха никто не испытывал, и, даже, напротив – каждый ощущал нарастание эмоционального состояния, больше всего напоминавшего сильнейший «праведный гнев» при сохранении полной ясности рассудка. Бессмысленная ярость никому не заслонила глаза «удушающей багровой пеленой». Бойцы «Стикса-2» неудержимо трансформировались в Воинов Света из Небесной Когорты Архистратига Михаила…
   …Высоченная женская фигура, неподвижно стоявшая спиной к полковнику Стрельцову и до сих пор окутанная слабым неясным, но откровенно неприятным свечением, через секунду после начала активации, вспыхнула изнутри не хуже неоновой лампы и резко обернулась к Эдику лицевой частью. Эдик честно мог признаться самому себе, что не видел он лица страшнее в течение всей своей предыдущей жизни. Но четко Эдик не успел этого осознать, так как действовать приходилось молниеносно. На курок автомата Эдик нажал одновременно со страшным ударом, нанесенным ему в грудь острым тяжелым предметом.
   Пуленепробиваемый кевларовый жилет выдержал силу нанесенного удара, но вот равновесия полковник не сумел удержать. В падении, однако, Эдик успел увидеть, как разлетелась на несколько кусков, издав при этом мелодичный праздничный звон, стеклянная голова, отдаленно напоминавшая голову американской Статуи Свободы и, как из образовавшегося отверстия в трехметровом туловище вертикально вверх ударил фонтан отвратительно смердящей жидкости гнойного желто-зеленого цвета.
   Сила инерции от полученного удара заставила проехаться Эдика метра три по гладкой поверхности ветви. Несколько секунд он полежал, собираясь с силами и анализируя, создавшуюся вокруг себя, непростую боевую обстановку. Поняв, что каких-либо серьезных повреждений, несовместимых с возможностью активно продолжать бой, он не получил, Эдик поднялся на ноги и попытался сориентироваться в, окружившем его со всех сторон, звеняще-воюще-сверкающе-грохочущем пространстве Большого Хоумаха и понять, главное – в каком направлении ему следует двигаться и вести за собой свой маленький отряд, до сих пор находившийся четырьмя метрами ниже и ожидавший команды полковника подниматься вслед за ним наверх.
   Полковник Стрельцов поставил перед собой первичной главной задачей, во что бы то ни стало, обнаружить «остекленевшего» Вальку Червленного, беспомощно болтавшегося сейчас на одной из этих дьявольских веток, в качестве банальной новогодней елочной игрушки. Эдик, на своем сверхинтуитивном уровне чувствовал, что Вальку нужно найти обязательно и, что он появился на «Большом Дереве», о котором предупреждал, что «его надо бояться» в достопамятном телефонном разговоре с генералом Панцыревым, неспроста! Ну и, банальное сильное беспокойство за боевого товарища, представившегося в столь противоестественно-плачевном заколдованном остекленевшем виде, не давало Эдику покоя и служило мощным катализатором в его настойчивом стремлении быстрее найти Вальку.
   – Ребята, давайте все наверх! – скомандовал Эдик. – Наша задача-минимум: найти капитана ФСБ Червленного – живого или мертвого, «остекленевшего» или «одеревеневшего», но – обязательно найти! Он находится, примерно, в ста-ста пятидесяти метрах над нами! Стреляйте во все, что к вам приближается – патронов не жалеть!
   Снизу дружно и слаженно полетели точно такие же, как и у их командира, десантно-штурмовые капроновые лесенки, оборудованные металлическими «кошками» на концах. И, спустя полминуты все двадцать пять бойцов «Стикса-2» стояли на одной ветви вместе со своим легендарным командиром, полковником Стрельцовым, готовые по его команде немедленно открыть огонь на «поражение» из двадцати пяти автоматных стволов и стольких же «гранатометных подствольников». По всем признакам чувствовалось и ощущалось, что шквальный огонь придется открыть очень скоро!
   Над ними и вокруг них нависла и затаилась неведомая заколдованная страна, переполненная таинственными и опасными врагами, вкупе со множеством хитроумных смертельных ловушек. «Стиксовцев» насчитывалось всего, как уже указывалось выше, двадцать пять человек – настоящая «капля в море», вернее, даже, не – в «море», а – в «бездне бездн», готовой обрушиться на головы тысячам ни в чем не повинным рабульцам, собравшихся внизу под Ветвями Чудовищной Елки «от души» повеселиться в эту праздничную Новогоднюю ночь.
   Здесь, на Ветви стояла противоестественная полная тишина, какую могла создавать лишь затаившаяся угроза – пока еще невидимый, но очень опасный и сильный, свирепый астральный хищник, приготовившийся к решающему броску на желанную добычу. А, может, вполне допускал Эдик, причина этой тишины крылась со всем в ином – он повел свою группу по ложному, не «основному» следу» и совсем не на Ветвях Чуда-Елки крылась главная опасность для беспечных горожан, и муляж Вальки Червленного ему подсунули на глаза специально, чтобы изначально «сбить с толка» и заставить думать полковника в стратегически неверном направлении?!..
   «Затишье перед грозой!» – точно определил для себя создавшуюся ситуацию Эдик, жадно вбирая затрепетавшими ноздрями морозный хвойный воздух, густо напоенный цветочными, фруктовыми и медовыми ароматами, щедро заструившимися полноводными реками сквозь широко распахнувшиеся Врата Сказочной Руси. Чувство непередаваемого восторга вдруг затопило душу Эдика – он быстрее остальных бойцов «Стикса-2» начал постигать суть свершавшейся у него на глазах глобальной метаморфозы. И, еще до того, как чутких ушей полковника Стрельцова достиг хрустальный перезвон далекого церковного колокола, он на подсознательном уровне догадался, что в страшном фантастическом поединке с силами Сказочной Тьмы маленькому отряду бойцов «Стикса-2» пришли на помощь неведомые могучие союзники, представлявшие собой силы Сказочного Света…

Глава шестьдесят четвертая

   …Виктор не успел дойти до входных ворот всего несколько метров, как вновь ярко вспыхнувшее зарево в небесах заставило его резко остановиться и оглянуться. На ветвях Большого Хоумаха загорелись сотни огромных звезд и шаров невиданной красы, освещавших сотни огромных стеклянных игрушек, внезапно появившихся на тех участках ветвей, где их еще не было в помине всего несколько минут назад. Очарованный Виктор замер, словно, уже вышеупомянутая Статуя Свободы, и забыл обо всем на свете на несколько секунд.
   Но несколько секунд пролетели стремительно, и Виктор вышел из, сковавшего его колдовского оцепенения, поначалу обманчиво показавшемуся ему волшебным очарованием – с ужасающей ясностью он неожиданно понял, что видит перед собой не Праздничную Елку, а – медленно, но верно раскрывавшиеся самые, что ни на есть, настоящие Врата Ада, коварно замаскированные под Новогоднюю Елку… Он с тоской подумал о маме, оставшейся встречать Новый Год дома, и наверняка сейчас смотревшей по телевизору прямую трансляцию из этого самого Сказочного Городка, в надежде увидеть там своего единственного сына. Еще, конечно же, мама надеялась, что у Виктора, наконец-то, завяжется полноценная и счастливая личная жизнь – в этот Новогодний вечер, что, само по себе, получилось бы романтичным и многообещающим началом этой самой «полноценной и счастливой личной жизни» ее любимого сына. Он не стал скрывать от матери, что поедет в разрекламированный немецкий Сказочный Городок не один, а – с симпатичной молодой женщиной по имени Света. Какое-то время они проведут в Городке, а затем, перед самым Новым Годом, то есть, около двенадцати часов ночи приедут домой, и Виктор познакомит Свету с мамой. Мама была безумно рада такому неожиданному обороту событий и сказала Вите, что, если все произойдет именно так, как он запланировал, то это будет лучшим Новогодним подарком для матери!
   Но получилось все в точности до наоборот! Виктор только молча сжимал и разжимал кулаки, разглядывая пульсирующие страшные потусторонние огни на Чертовой Елке и горько размышлял о том, почему же ему так дико и страшно не везет в жизни! Почему-то сами собой прилетели незваные воспоминания четырехлетней давности об адских-бля… ских порождениях самой Преисподней, Черных Шалях. Тогда, накануне начала всего этого невероятного кошмара, связанного с Черными Шалями, к нему домой заперся Валька Червленный с какими-то мутными россказнями, Бог знает, о чем! И не было Вальки после той страшной ночи на Александровском кладбище, целых четыре года, и все вроде в городе успокоилось и «устаканилось», и у Виктора в жизни все было нормально (если, конечно, не считать «гусиного нонсенса»), и Виктор об отсутствии Вальки особо «не тужил», и тут, вдруг – на тебе! Явился – не запылился! Правда, прямой и непосредственной связи между неожиданным появлением Вальки в июле и сегодняшними событиями вокруг этой Чертовой Елки, в результате каковых Виктор опять оказался в полной «жопе», не усматривалось, но… все же…
   «Е…й Валька!!! Е… ая Елка!!!» – с горечью подумал, вконец «расклеившийся» Виктор, машинально увязывая в единое целое и Вальку, и Елку.
   Самое любопытное, про исчезнувшую куда-то на Ледяной Горке Снежной Лотереи, трамвайную кондукторшу, симпатичную брюнетку, покорившую Виктора веселыми карими глазами, задорной белозубой улыбкой и спортивной мальчишеской стрижкой, Свету он в эти минуты почти не вспоминал – «сгинула и сгинула, и черт с ней, с бля… ной проклятой! Все они одним миром мазаны!». К Свете, Виктор, конечно же, был несправедлив в столь категоричном и эгоистичном суждении о ней – здесь, вероятнее всего, говорило его сильно пострадавшее мужское самолюбие, но он не хотел себе в этом признаваться.
   Психологическое состояние Виктора было конечно ужасным, и оно стало бы еще гораздо хуже, если бы Виктора кто-нибудь неожиданно пожелал бы просветить насчет того, что его ждет в ближайшие несколько десятков минут. Но Виктор, как и несколько десятков тысяч других будущих «пайкидских доноров», собравшихся в зоне действия силового поля Большой Биры, не подозревал близкого присутствия всего того непредставимого ужаса, который нетерпеливо ожидал их где-то совсем рядом.
   Но и без этого точного знания, Виктор на уровне интуиции ощущал нарастание чего-то, в высшей степени, опасного и непонятного. Не случайно он не отрывал зачарованного взгляда от вершины Елки, инстинктивно чувствуя неумолимое приближение смертельной опасности именно с той стороны.
   Виктор даже негромко зарычал, так как членораздельно он больше не мог вымолвить ни слова, из-за овладевшего им чувства полной безысходности и беспросветного отчаяния. Ну а затем, по универсальным физиологическим законам у Виктора закрутило-забурлило в нижнеампулярных отделах кишечника, и он тяжелой рысцой припустил к, видневшемуся неподалеку и специфически выглядевшему строению, также, как и остальные постройки Сказочного Городка сложенному из, грубо обработанных, ледяных кирпичей.
   Внешний архитектурный вид постройки, внутри которой так сильно понадобилось побывать Виктору, не позволял усомниться в ее истинном – самом прямом, простом и наиболее понятном назначении. Строение, куда бегом пришлось бежать нашему несчастному «бедолаге» вечно попадающего «впросак», являлось ничем иным, как аттракционом под названием «Ледяной Сортир» и, по замыслу авторов всего этого проекта, аттракцион «Ледяной Сортир» в отличие от обычных сортиров, подобно всем остальным аттракционам Сказочного Городка, призван был «разгонять скуку» посетителей Городка «необычным, дразнящим воображение, способом». Воображение Виктора начало «дразниться» непосредственно перед самым входом в заведение – ледяные кирпичи, складывавшие стены туалеты осветились изнутри праздничными радужными огнями, а по фронтону побежали, пылающие малиновым и оранжевым неоновым пламенем, огромные буквы, складывавшиеся в, несколько, пугающие слова: «Добро пожаловать в Волшебный Туалет «Ледяные Задницы!!!».
   Виктор резко остановился, когда странная, по меньшей мере, рекламно-завлекающая строка бросилась ему в глаза, но, требовавшие к себе неотложного внимания, недопереварившиеся куски некачественного свиного шашлыка, вкупе с, провоцирующими диарические и метеорические процессы в кишечнике, остро-жгучими специями и «паленым» коньяком, недвусмысленно дали о себе знать в достаточно агрессивной манере. В результате, невзирая на отпугивающее название заведения, Виктор буквально влетел внутрь «волшебного ледяного сортира», как будто чья-то невидимая огромная нога дала Виктору мощнейшего пинка прямо под его широкий зад, надежно укрытый от крепчающего мороза теплым подолом настоящей цигейковой шубы.
   Правда, прямо на «входе-выходе» или, точнее – в тамбуре-кессоне «чудо-туалета», он едва-едва, что называется, «лоб в лоб», не столкнулся с солидным интеллигентным мужчиной, благополучно покидающим «гостеприимный ледяной волшебный сортир». А может, все и не так благополучно сложилось у этого мужчины в «волшебном немецком туалете» – Виктор толком, даже, и не понял, так как ему было, все-таки, не до того, чтобы внимательно разглядывать странноватое выражение лица посетителя, покидавшего сортир и машинально начать как-то оперативно увязывать обиженно-задумчивое выражение лица незнакомого ему человека, с названием заведения, звучавшего вполне недвусмысленно и угрожающе: «Ледяные Задницы».
   Виктор, короче говоря, подобно, завернутому в черную цигейку, вихрю, промчался мимо неизвестного мужчины и, не медля, ни секунды, оседлал белоснежный керамический «стульчак», возвышавшийся над отверстием, вырезанным в деревянном полу сортира. Из отверстия, откуда-то из неизмеримой глубины струился неяркий и призрачный, подозрительный сиреневый свет. Но Виктор, в эти драматические секунды живший, исключительно, ощущениями своей «взбунтовавшейся» прямой кишки, на этот загадочный свет не обратил никакого внимания, весь целиком отдавшись во власть, ни с чем не сравнимым, сильным специфическим ощущениям, обычно возникающим у людей в момент долгожданного непроизвольного бурного опорожнения кишечника…
   Уже через две-три минуты на душе у Виктора сделалось значительно спокойнее и легче, и он перестал столь мрачно смотреть на, создавшуюся в Сказочном Городке, не совсем здоровую, общую ситуацию.
   «Бывало, в общем-то, и похуже!» – совершенно справедливо подумал Виктор, поднимаясь на ноги, неторопливо одевая штаны, тщательно застегивая пуговицы на ширинке, потуже затягивая ремень и совсем не подозревая о том, насколько жестоко он ошибался в оценке, сложившихся на данный момент, окруживших его со всех сторон, обстоятельств.
   Виктор сделал шаг по направлению к тамбуру-кессону и неожиданно почувствовал, как в правом кармане шубы что-то шевельнулось. Он замер на месте и изумленно вытаращил глаза в сиреневый таинственный полумрак «волшебного туалета», силясь понять, что могло шевельнуться у него в кармане шубы – сильно и настойчиво-целеустремленно, как будто оттуда кто-то пытался выбраться наружу. Виктор сомнамбулическим движением медленно поднял руку и твердо собрался опустить ее в карман шубы, но… вдруг ясно себе представил, как крохотные острые зубки неведомого существа, тайно пробравшегося в карман шубы, с бешеной яростью впиваются в мякоть его указательного или, скажем, большого пальца, и из нескольких глубоких ранок щедро брызгает горячая алая кровь…
   Безумеющий взгляд Виктора устремился к узкому окошку под самым потолком сортира. Он не понял: стекло ли там было или – кусок тонкого льда, но в эти секунды окошко показалось Виктору чьим-то свирепым нечеловеческим глазом и Виктору сделалось страшно, как никогда еще не было страшно за все предыдущие годы жизни, и опять он «волей-неволей» вспомнил «проклятого Вальку Червленного», превратившегося в представлении Виктора в классического синонима «большой неотвратимой беды». Затем, от Вльки мысли его «перескочили» в родной дом и он совершенно ясно представил маму, тщетно ожидавшую у богато накрытого праздничного стола единственного сына вместе с возможной будущей «золовкой»…
   В окошко-глаз струился пугающий неземной свет, и свет этот делался с каждой секундой все ярче, в туалете делалось все холоднее и неуютнее, а в правом кармане Викторовой шубы опять кто-то настойчиво зашевелился, изо всех своих силенок пытаясь выбраться наружу.
   Виктора, несмотря на изрядное количество выпитого коньяка, прошиб холодный пот, когда до него неожиданно «дошло» – что же такое могло начать «шевелиться» у него в кармане шубы?!…

Глава шестьдесят пятая

   …А интеллигентный хмурый мужчина, в состоянии мрачной задумчивости выходивший из «волшебного ледяного сортира», с которым случайно столкнулся Виктор Старцев на входе в заведение, между прочим, был никто иной, как бывший главный редактор крупнейшего краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля», Артем Иванович Кудельников, с которым мы расстались пару сотен страниц назад.
   Но Артем Иванович и два его старых друга-адвоката, Евгений Сыскоев и Евгений Очкаев никуда не делись, не исчезли бесследно, «на глухо» не затерялись на широких просторах нашего повествования и неожиданно «вынырнули», как мы видим, в эту «самую страшную ночь в году» на территории Рабаульского Сказочного Городка, выстроенного коварными и хитроумными злодеями, искусно замаскировавшимися под этнических немцев.
   Мы расстались с тремя друзьями, если еще помнит читатель, в июле этого, описываемого нами года, когда они после неудачного визита в редакцию еженедельника «Свет в конце тоннеля» «плюнули» на «ненужные общественные условности» и отправились прямиком на железнодорожный вокзал Рабаула, чтобы сесть там на ближайший электропоезд и отправиться в гости к еще одному общему своему старому другу, Егору Жарикову, с которым они вместе учились в одном университете.
   Егор являлся их однокашником и закончил исторический факультет, как и сам Артем, и, используя свой незаурядный ум и общую грамотность в сочетании с благоприятными объективными политическими конъюнктурными обстоятельствами сумел стать главой администрации Усть-Дольменского района Балвалайского края и каким-то чудом удерживался на этом ответственном и перспективном посту уже третий срок подряд (почти, без малого, уже – девять лет). Население «рабочего поселка» Усть-Дольменка фанатично продолжало верить в своего Главу, несмотря на все экономические и прочие трудности, бешено, словно голодные блохи бездомную собаку, атакующие их рабочий поселок ежедневно и со всех сторон.
   В общем-то, на фоне всей сельской, да и, не сельской тоже, России бытовые повседневные сюрреалистические трудности жителей Усть-Дольменки не выглядели каким-то супер-мрачным «нонсенсом», а «вписывались» в «общий российский полунищий и полу-мрачно-перспективный аграрный ряд» вполне гармоничным элементом.
   Другими словами или выражаясь образным, красочным, точным и лаконичным маргинальным языком: «Ловить» было «не х…й» в этой «е…й» Дольменке!», но.. куда, как говорится, было «податься бедному российскому крестьянину»?! Не всем людям на белом свете суждено было родиться на Гавайях или в Лас-Вегасе, или в Швейцарских Альпах и поэтому говорить то тут и рассуждать особо было не о чем! Тьфу, да и – только!!!. В каждой, как говорится, медали есть своя оборотная сторона и имелась такая «оборотная сторона», даже, и в Усть-Дольменке. Во всяком случае, Егор Жариков ее как-то сумел разглядеть и поэтому-то, скорее всего, и удерживался на своем посту уже девятый год подряд. Но, как бы там ни было, в то июльское утро, когда ему позвонил внезапно из Рабаула Артем Кудельников и безаппеляционно заявил: «Жди, Егор – мы скоро у тебя будем с Очкаем и Сыскоем!», Жариков страшно обрадовался потому что ему, как раз жутко хотелось «нажраться» в хорошей компании еще со вчерашнего вечера – как и подавляющему большинству мужского населения рабочего поселка Усть-Дольменка.
   Собственно, это была горькая правда всей российской сельской глубинки без всяких прикрас…
   …До Усть-Дольменки ехать было от Рабаульского железнодорожного вокзала целых два часа и, само собой, что дорога эта обещала пролететь почти незаметно под холодный «Абсолют-Цитрон», отличную закуску и умные разговоры на весьма скользкие потусторонне-непонятные околополитические и детективные темы.
   Тем более, что в вагоне (третьем с «хвоста электропоезда»), куда зашли и в котором решили ехать наши трое друзей, по счастливому стечению обстоятельств оказался некто Олег Николаевич Баргонец – глава поселковой администрации большого населенного пункта Сибирский, располагавшегося, как раз посередине железнодорожного пути между Рабаулом и Усть-Дольменкой.
   Так уж «скорбно» получилось, что в это июльское утро Олег Николаевич оказался вдали от родного дома, в состоянии тяжелейшего похмелья и – без копейки денег в кармане. Накануне он был в гостях у своего старого друга, Президента (ни много ни мало!) Объединения Поэтов всего Балвалайского края, Юрия Бедмондовича Ширяева-Козловского, и, как обычно, когда посещал это, в высшей степени «злачное» и, просто, очень противное место, не имеющее никакого отношения к настоящей поэзии, сильно там «перебрал» низкокачественного «паленого» алкогольного суррогата. Ну и сейчас глава администрации поселка Сибирский в полной мере испытывал на себе все последствия полномасштабного «сивушного» отравления.
   Олегу уже твердо казалось, что он вот-вот «испустит дух», когда в вагон, производя веселый шум, ввалилась жизнерадостная компания, состоявшая из трех друзей. Олег с ними был хорошо знаком, так как тоже когда-то закончил все тот же Рабаульский университет – исторический, кстати, факультет, и, в отличие, скажем, от того же Кудельникова, поступил в аспирантуру, стал кандидатом исторических наук, но по целому ряду причин, со временем «ушел» в «большую политику» «местного разлива». Как-то раз, «по пьяному делу» в кругу приятелей он признался «заплетающимся» языком, что «ж… пу пополам порвет!», а станет обязательно со временем Губернатором всего Балвалайского края, но, пока, выше главы поселковой администрации, несмотря на все, предпринимаемые Олегом, титанические усилия, «подняться» ему не удавалось. То есть, в какой-то неуловимый и, по сути, трагический момент, при неизвестных обстоятельствах Олег Баргонец «подцепил» опасный вирус «горячки властолюбия», имеющей, как известно, длительный инкубационный период и обладающий, ярко выраженным, пролонгированным течением. Самое плохое, что он почти совсем забросил историческую науку, в которой немало успел преуспеть и занялся делом, сулившем ему потенциально много неизвестного и непредсказуемого.
   В общем и в целом, он не испытывал полной уверенности в правильности шага, благодаря которому почти поневоле ему пришлось вступить на «скользкий» путь профессионального российского политика, а сейчас он, попросту, страшно мучился с похмелья и, вообще, ни о чем не мог думать, кроме, как о пол-стакане холодной водки.
   Тут нужно отдать должное проницательности Артема Кудельникова, который, несмотря на свое несвеже-нетрезвое состояние, с первого же взгляда, тем не менее, точно определил по внешнему виду Баргонца, что ему срочно надо налить необходимую «оздоравливающую» дозу!
   Что он, без лишних разговоров и сделал, оперативно до краев наполнив пластиковый стаканчик «Абсолют-Цитрон» и протянув его «умирающему» главе Сибирской сельской администрации правой рукой, а левой – большой ломоть сочной розово-белой буженины. Олег залпом осушил вожделенный стаканчик и благодарно зачавкал вкуснейшей бужениной, потому что ничего, по сути, путного не «жрал» со вчерашнего утра, как только попал в «это е…е» Объединение Поэтов Балвалайского края, потому что там никогда не водилось нормальной человеческой пищи.
   – Куда путь держим, друзья?! – покой и радость снизошли на измаявшуюся душу Олега, лишь только стоило «принятому» им высококачественному алкоголю всосаться в кровь через стенки желудка, и весь окружающий мир сразу стал ему казаться Раем, а все его жители – бескорыстными праведниками, вовремя предлагавшими похмелиться настоящей «райской» водкой и дать закусить высококачественной бужениной, ловко украденной с обеденного стола зазевавшегося Господа Бога.
   – В Усть-Дольменку, дорогой друг! – в том же тоне ответил Баргонцу за всех Женя Сыскоев. – Поедешь с нами?!
   – С вами – хоть к «черту на рога» я поеду без лишних разговоров, друзья мои! – «истово» воскликнул Олег Николаевич и добавил, не меняя особой возвышенной «кликушеской» интонации в задрожавшем голосе: – Вас мне сам Бог послал!
   Оба адвоката от души и весело расхохотались.
   Не смеялся один лишь журналист, серьезным трезвым взглядом «сканируя», казалось бы, самую душу Баргонца.
   – Я говорю правду, друзья мои! – повторил специально для Кудельникова Олег Николаевич. – И, дело, тут совсем не в тяжком похмелье, а – в чем-то другом, более серьезном, чем отравление ацетальдегидами!
   Адвокаты прекратили смех, и Кудельников, по неизвестным причинам добровольно взявший на себя функции официанта. по очереди налил им водки и, дождавшись, когда они выпьют и обязательно закусят, никак не заканчивающейся бужениной, налил и себе. Серьезно и печально глядя на, проносившиеся за окнами вагона под аккомпанемент бодрого перестука колес электропоезда, чудесные летние пейзажи обских заливных лугов, Артем Иванович поднял пластиковый стаканчик в воздух и мрачнейшим тоном произнес:
   – Пью за удачу, которая всем нам с вами очень скоро понадобится! – он немного помолчал, держа, наполненный до краев пластиковый стаканчик на весу и счел нужным добавить еще одну загадочную фразу, как в довесок первой: – Вы даже не представляете, как она нам всем довольно скоро может понадобиться! – и с этими почти зловеще-пророческими словами, опрокинул стаканчик в широко раскрывшийся рот, выпив сто восемьдесят грамм сорокаградусной обжигающей влаги тремя большими булькающими глотками.
   Торопливо зажевал сочным куском буженины и после этого неожиданно спросил у всех троих:
   – Знаете – почему я так резко запил, неожиданно для всего мира?!
   – Знаем – тебя «подсидел» Цуккерманн! – с нотками сочувствия ответил Кудельникову Сыскоев. – Ты же сам нам об этом вчера во всех красках рассказал про эту «гниду»!
   – Нет! Цуккерманн слишком ничтожен сам по себе и не может, в принципе, являть собой ту весомую причину, из-за которой может взять и запить «по-черному» человек моего ранга! – возразил Сыскоеву Артем Иванович, продолжая смотреть куда-то в, залитые лучами июльского солнца, ярко-сочно-зеленые дали заливных лугов, и, по прошествии, по меньшей мере, целой минуты он сообщил своим верным временным товарищам по несчастью (любой затяжной алкогольный «запой» смело можно всегда отнести к одному из видов универсальных человеческих несчастий – до «добра» эта привычка еще никого и никогда не доводила) удивительную вещь: – Мне поступил приказ с земной орбиты, чтобы я немедленно запил «горькую»!
   Вся троица вытаращила, как могла, на Артема Ивановича глаза, не в состоянии хоть как-либо прокомментировать столь сногсшибательное заявление.
   – Не подумайте – я еще не до такой степени пьян и полностью отдаю отчет собственным словам! Надеюсь, что каждый из вас знает меня, как честного журналиста, который никогда ни перед кем не прогибался и жопу никому не лизал! Я всегда писал одну только голую правду и никогда ничего не приукрашивал в угоду «сильным мира сего»!
   Так вот, вчера, когда мне позвонил мэр и обратился со своей неожиданной просьбой насчет этих немцев и территории бывшей Цыганской Слободы, меня, как будто «обухом по голове ударило»: «Пришла большая беда!!!». Не знаю честно, что со мною такое приключилось, но в ушах у меня словно бы радио включилось или диктофон, который красивым и мелодичным, в общем – дивным девичьим голосом быстро-быстро заговорил: «Всеми силами сопротивляйтесь, господин главный редактор!!! Если они поставят в вашем городе Новогоднюю Елку – вашему городу придет конец!!!Постарайтесь этого не допустить!!! Это враги!!! Очень опасные враги!!!» А затем наступила пауза и мне почудилось, как будто обладательницу этого чудного голоса силком оторвали от невидимого микрофона, в который она мне пыталась втолковать о каких-то врагах на Новый Год и в ушах у меня рявкнул низкий мужской голос: «Напейся редактор и ни о чем больше не думай, иначе «съедешь с катушек»!!! И все – на этом «космическая связь» оборвалась! Ну я вот взял и напился, и всех, кого следовало, послал на «х…й»!!!
   Вы, даже, ребята и представить себе не можете, насколько легче мне стало на душе, когда я «послал» на три известных буквы самого нашего совсем «зажравшегося» губернатора! Ну и вместе с Хурумовым некоторых фигурантов помельче из, так сказать, «стаи сопровождения»!
   – Да нет, Артем Иванович! – воспользовавшись короткой паузой, невольно сделанной Кудельниковым, мучительно начавшим конструировать в уме следующую «убойную» фразу в своем спонтанно рождавшемся монологе, «вклинился», заметно «оживившийся» после «реабилитационного» стаканчика, Олег Баргонец: – Я, когда кого-нибудь заслуженно «посылаю» на «три буквы», то мне тоже всегда заметно легче становится на душе! А «послать» самого губернатора Хурумова я уже давно мечтаю, и, если бы мне это когда-нибудь удалось осуществить на практике, то я бы, буквально, «воспарил бы» на небеса!
   – Хорошо, Олег – я тебе верю! – положил руку на плечо Баргонцу Артем Иванович. – Езжай в Рабаул, запишись на прием и сделай это – осуществи, другими словами, свою «голубую мечту»! А можешь по телефону «послать», как это сделал я!
   Адвокаты сдержанно рассмеялись словам Кудельникова, а Баргонец, наоборот, глубоко и серьезно задумался над только что предложенным ему вариантом совершить красивый акт «политического самоубийства».
   – Но, шутки, ребята в сторону и дайте мне досказать, пока я еще могу «ворочать» языком! – продолжил Артем Иванович. – Губернатор нашего края и мэр Рабаула вчера продали душу дьяволу, заключив этот контракт с «псевдонемцами» из корпорации развлечений «Шпилен Хаузе»: отдали весь наш город на откуп на все время новогодних праздников! Надо их как-то обязательно остановить! Время до Нового года у нас еще есть, так что нам надо будет, во что бы то ни стало, постараться придумать какие-то эффективные контрмеры! – он резко умолк и в глазах его появилось весьма странное выражение, описать которое точно двумя-тремя словами представлялось бы необычайно сложной задачей.
   Адвокаты Сыскоев и Очкаев уже подобное, парадоксально (или параноидально) звучавшее, категоричное заявление Артема слышали, начиная со вчерашнего дня, несколько раз, а вот глава Сибирской сельской администрации, Олег Баргонец услышал такую «убойную» информацию, безаппеляционным тоном предоставленную Кудельниковым, впервые.
   Если бы Олег был трезвым, то, будучи отъявленным практиком-прагматиком, отмахнулся бы от нее, как от назойливой мухи. Но, так как он сейчас находился в полном «неадеквате», то полубредовый рассказ о «голосах с орбиты» и утверждение насчет «инфернального происхождения этих ё…х немцев» Кудельникова легли на душу Олега, как на, хорошо унавоженную благодатную почву ложатся семена тыквы какого-нибудь дорогого элитного сорта. Он весь превратился во внимание и полное понимание тому откровенному «махровому» бреду, что «нес» сейчас один из крупнейших краевых журналистов Кудельников, которого сам Баргонец очень уважал за его общеизвестную честность и несгибаемую принципиальность! У самого Баргонца на посту главы поселковой администрации постоянно почему-то, несмотря на все его потуги и порывы исправить ситуацию, возникали бесконечные проблемы и с тем и с другим, то есть, и – с честностью, и – с принципиальностью!
   Все трое заметили кардинальное изменение умонастроения Артема, словно бы он неожиданно наполнился ощутимой на расстоянии протянутой руки, странной и опасной тревогой. И тревога эта имела неземное происхождение, о чем и пытался Артем упорно втолковать своим собутыльникам. И ничего, поэтому, удивительного не показалось никому, что, спустя пять-семь минут после «первой порции», Артем Иванович напористо предложил «вздрогнуть» вторично! Возражений, естественно, не последовало, но непривычно нервозное состояние Кудельникова продолжало «бросаться» в глаза и адвокатам, и Баргонцу, интуитивно чувствовавшим, что чего-то журналист им не договаривает.
   Вполне возможно, что он, просто-напросто, и сам не знал о глубинных причинах собственного необычного тревожного состояния, которое он никак не связывал с нюансами своего скандального увольнения с должности главного редактора крупнейшего краевого информационно-аналитического еженедельника.
   Артем Иванович не мог, естественно, знать, какие могучие силы заинтересовались лично им самим в ту самую секунду, когда он наотрез отказался выполнять просьбу мэра Одинцова дать на страницах, руководимого им еженедельника позитивную рекламу корпорации развлечений «Шпилен Хаузе» и ее неведомым настоящим хозяевам. Кудельников оказался, на свою беду, паталогически честным и абсолютно бесстрашным человеком, обладающим «несгибаемой» («негибкой») принципиальностью самого неудобного ортодоксального толка.
   На борту «Золотого Шершня» заинтересовались Артемом Ивановичем всерьез и сейчас решали – что бы с ним лучше всего было предпринять в самом срочном порядке?! Тонкий невидимый луч, идущий прямиком с земной орбиты, уже больше суток неотступно держал под цепким, дотошным и внимательным наблюдением головной мозг Артема Ивановича Кудельникова. И, как следствие этого жесткого психотропного внеземного воздействия, в голове Артема Ивановича «заваривалась нешуточная каша», готовая, фигурально выражаясь, «переполнить» голову принципиально несгибаемого журналиста и «полезть» прямо через уши большими дымящимися порциями!
   Другими словами, положение вокруг бывшего редактора еженедельника «Свет в конце тоннеля» начинало складываться нешуточное. И, лучше всех чувствовал эту небывалую серьезность сам Артем Иванович. Почему он и старался заглушить эту проклятую тревогу ударными дозами качественной водки, но у него почти ничего не получалось – тревога не ослабевала, а, напротив, усиливалась и крепла!
   Примерно, спустя час после начала движения электропоезда, когда была уже преодолена половина пути к вожделенной Усть-Дольменке, в умонастроении, равно, как и в физиологическом состоянии организма Артема Ивановича Кудельникова наступил настоящий «кризис», обычно предшествующий ураганно нарастающему «предколлапсоидному» состоянию, согласно своему определению, легко переходящему в настоящий коллапс.
   Вагон электропоезда мало-помалу наполнялся людьми, но алкоголь делал свое роковое дело и на трезвых пассажиров, постепенно, но неуклонно пьянеющая четверка друзей все меньше и меньше обращала внимания. Почему-то до сих пор не прошли ревизоры в сопровождении обязательного наряда милиции, и, тогда, быть может, не произошло бы тех, в высшей степени, необъяснимых событий, которым суждено было разразиться в вагоне, где пили водку наши герои, не доезжая всего лишь нескольких минут до конечной остановки – станции Усть-Дольменская…
   …После того, как с громким шипением закрылись пневматические двери вагонов, после минутной стоянки на предпоследней перед Усть-Дольменкой, «затрапезной» остановочной площадке под названием «Красный боец» и электропоезд, постепенно набирая скорость, двинулся дальше, в голову Артема Ивановича неслышно ударил мощный, сфокусированно направленный с борта «Золотого Шершня» импульс, неизвестного на Земле, вида энергии. Артем Иванович, как раз собравшийся разливать очередные порции водки по пластиковым стаканчикам, тонко «ойкнул», вздрогнув всем своим большим и упитанным, почти стокилограммовым телом, «вытаращился» почему-то не на кого-то, а именно – на Баргонца «остекленевшими» глазами и выронил бутылку из разжавшихся пальцев. Тяжелая бутылка упала на пол и покатилась под сиденья, а из горлышка ее с бульканьем зажурчала водка «Абсолют-цитрон», моментально заполнив воздух в вагоне концентрированным алкогольно-цитрусовым ароматом.
   – Хоть закусывай! – сказала вслух сама себе, а, может, и – всему вагону, ехавшая на соседнем сиденье через проход от «четверки отважных» какая-то женщина средних лет.
   Баргонец резво бросился за бутылкой – спасать остатки водки, а сам виновник происшествия, Кудельников «сунулся» головой вперед – прямо на Сыскоева, совершенно не ожидавшего подобного «поворота» событий.
   Женя, нужно отдать ему должное, вовремя подхватил «отключившегося» Кудельникова под руки и бережно уложил его на деревянное сиденье, полагая, что тот просто-напросто «срубился» по причине банального «передоза». Но, несмотря на то, что Женя и сам изрядно успел «набраться» за время этой «нештатной» поездки, что-то его насторожило в неестественной позе Кудельникова, которую тот невольно принял после того, как был «бережно» уложен на сиденье.
   Сыскоев уложил «перебравшего» журналиста на правый бок, но тот, полежав на правом боку несколько секунд, как бы сам собой перевернулся на спину, согнув ноги в коленях и подняв кверху обе, тоже согнутые (в локтях) руки.
   Сыскоев, Очкаев и, чуть позднее, присоединившийся к ним Баргонец, благополучно доставший из под сиденья, закатившуюся туда литровую бутылку «Абсолют-Цитрона» до того, как оттуда вылилась вся драгоценная влага, молча смотрели во «все глаза» на «скрючившегося» Кудельникова, не в силах понять – что же могло их так насторожить в той позе, которую принял «самый честный журналист» Балвалайского края?!
   – Он живой хоть?! – спросила их соседка, сидевшая через проход и минуту назад с таким сочным житейским юмором прокомментировавшая падение бутылки на пол вагона и, последующее разлитие дорогой импортной водки.
   – Только что был живой! – как-то невольно раздумчиво и совсем неуверенно ответил «сердобольной» женщине Сыскоев, не сводя обеспокоенного взгляда с неподвижного, противоестественно «скрючившегося» в позе «эмбриона», Артема Ивановича Кудельникова.
   Если сказать честно, то какое-то нехорошее предчувствие закралось куда-то под самое сердце Евгению Юрьевичу, и он инстинктивно схватил за левое запястье Артема. Вернее – попытался схватить левое запястье Кудельникова, чтобы проверить пульс.
   Но, лишь только пальцы Сыскоева коснулись руки Артема Ивановича, как раздался сильный треск. Перед глазами, как самого Сыскоева, так и остальных пассажиров вагона полыхнула ослепительная молния, а по вагону моментально распространился горячей-свежий специфический запах озона.
   Сыскоев машинально, сам того не желая, грязно выматерился, никого не стесняясь, «сердобольная» женщина-соседка четверки наших друзей громко испуганно взвизгнула, в вагоне еще кто-то вскрикнул плюс к этому невнятному крику прибавилась масса прочих акустических выражений сильных человеческих эмоций, неприятной шумовой волной, пробежавшей по пространству вагона туда-сюда несколько раз.
   А, затем – наступила чернота, естественно наступившая на несколько секунд после ослепительной вспышки света.
   Запах озона заметно ослаб, зрение вернулось к пассажирам, и они принялись ошалело друг друга рассматривать, не понимая, что такое только что взорвалось или «замкнуло» в их вагоне?!
   А Сыскоев, Очкаев и Баргонец почти протрезвевшими взглядами «обалдело» смотрели на скамейку, где до злосчастной ослепительной вспышки неподвижно лежал Кудельников, а сейчас здесь ровным счетом ни кого не наблюдалось, и о недавнем присутствии Артема Ивановича напоминало лишь большое радужное пятно, смутно напоминающее очертаниями человеческую фигуру, да и то, смутные очертания эти расплылись и растворились в воздухе прямо на глазах у всех троих. Приходилось признать невероятный факт – Артем Иванович Кудельников аннигилировался в пространстве и времени!!!
   Сыскоев, прекрасно знающий, как вести себя в подобных ситуациях, немедленно связался с машинистами электропоезда и сообщил о происшедшем в третьем, с конца, вагоне состава, загадочном несчастном случае, в результате которого бесследно пропал человек!
   Машинисты, также знавшие свое дело, немедленно позвонили по радиотелефону в отделение транспортной милиции на вокзале станции Усть-Дольменская и электричку встречали на перроне шесть милиционеров и сам глава района, Егор Жариков.
   Немедленно начавшиеся розыскные мероприятия по факту исчезновения видного краевого журналиста А. И. Кудельникова ни к чему не привели! Артем, как «в воду канул»!..
   …А, материализовался он вновь, спустя пять месяцев после своего внезапного исчезновения, в эту самую роковую Новогоднюю ночь на территории Сказочного Городка, осознав себя после пятимесячной амнезии, сидевшим на стульчаке унитаза в туалете «Ледяные задницы» – за пять минут до появления в этом заведении Виктора Старцева. И у правой ноги Артема на ледяном полу Волшебного Туалета стояла походная спортивная сумка средних размеров.
   Поэтому, наверное, читателю и будет понятно, почему у «солидного интеллигентного мужчины», оказавшимся, пропавшим пять месяцев назад из земного мира Артемом Кудельниковым случайно столкнувшимся на входе с Виктором Старцевым, лицо выражало крайнюю степень «обиженного недоумения».
   Он ничего не мог понять и ничего не мог вспомнить. Больше всего Артем Иванович в эти минуты хотел бы ясно и точно сообразить: как он мог оказаться сидящим на унитазе в таком странном общественном туалете, выстроенном из ледяных кирпичей?!
   И, второй вопрос, волновавший его не меньше первого, звучал так: почему сейчас «на дворе» стоит зима, хотя он прекрасно помнил, что садился в электропоезд вместе с Сыскоевым и Очкаевым, в условиях июльской жары.
   И помнил Артем Иванович прекрасно, как договаривался с Егором Жариковым о том, что выезжает к нему в гости в Усть-Дольменку, и очень хорошо помнил две трети пути до Усть-Дольменки.
   А, затем… фр-р-у-у-у: х-ху-уя-к-к-с-с-с, и – в «дамках»!!! Вернее – в этом жутком ледяном сортире!!! Причем одет он был по «зимнему – в дубленку, норковую шапку, теплые кальсоны с начесом под брюками, кожаные тяжелые ботинки, выложенные изнутри натуральным мехом, хотя прекрасно помнил себя в последний раз, что был одет в футболку и легкие парусиновые брюки, а на ногах у него были обуты летние сандалии на босу ногу!!!…
   …Артем Иванович остановился и задрав голову кверху, «оху… щим» взглядом воззрился на, воистину чудовищную конструкцию, устремленную к холодным декабрьским небесам – Чудо-Елку («Большой Хоумах»), явственно чувствуя, как волосы у него сами собой зашевелились на голове, а мысли пустились по какому-то бешеному хаотичному хороводу, не способному привести Артема Ивановича к какому-нибудь конструктивному умозаключению. Но, волосы, у него на голове зашевелились сами собой совершенно не случайно и в этом он дал себе сразу ясный и честный отчет – в отличие от подавляющего большинства несчастных рабаульцев, попавших в гигантскую ловушку Большой Биры (а – не «Сказочного Городка»! ), он увидел в стылом зимнем небе над собой не раскинувшиеся Гигантские Елочные Ветви, а – Гигантские Шевелящиеся Щупальца Большого Хоумаха (а – не «Новогодней Чудо-Елки»! ).
   Нервное потрясение, поразившее Кудельникова оказалось настолько сильным, что в течение, по меньшей мере, целой минуты он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, равно, как и ничего не мог вымолвить, словно бы язык самого честного и принципиального журналиста Балвалайского края прирос к нёбу!
   – О, Господи! – Артем вышел из «ступора» и негромко произнес самую распространенную в подобных ситуациях избитую фразу, в которой всуе упоминается имя Господа, но, применительно к данному конкретному случаю, Артема смело можно было простить.
   Он прекрасно понял, что Абсолютное Зло раскинуло свои сети над его родным городом, и скоро погибнет много, ни в чем не повинных людей, которых, скорее всего, уже было невозможно спасти.
   И о таком вероятном трагическом исходе, Артем знал еще в июле, когда ему позвонил насквозь продажный мэр Рабаула и коротко объяснил суть своей просьбы. Артем Иванович сразу же «встал на дыбы» и какие-то недобрые могущественные силы «выключили» его, так сказать, присутствие на скрижалях жизни на целых пять месяцев, в течении которых никто не помешал этим опасным неведомым тварям сплести вокруг Рабаула огромный паутиновый кокон – кокон смерти или, чего-то еще похуже самой смерти!
   Но, Артем Иванович был не из тех, кто привык сдаваться без борьбы, даже, в самой, казалось бы, безнадежной ситуации!
   Исторический факультет Рабаульского университета он окончил еще в советские времена и прекрасно знал, как действовала на практике партия «большевиков» – сначала они ставили перед собой задачу– «минимум», а затем, если удавалось выполнить программу– «минимум», они переходили к задаче – «максимум». Точно также решил поступить и Артем в создавшихся, весьма, мягко говоря, не простых условиях – он решил вернуться в «ледяной сортир» и попытаться выяснить у того человека, который сейчас там находился – что происходит в городе в эти минуты?!Тем более, что грузный мужчина, только что пробежавший мимо Артема, когда тот покидал туалет, показался Артему как будто смутно знакомым.
   Но, прежде чем зайти обратно в туалет и завести разговор с его единственным посетителем. Артем Иванович постоял немного и повнимательнее поприслушивался к многоголосому шуму, столь характерному для многотысячного скопища людей, массово отмечающих какой-либо большой праздник или, собравшихся вместе по какому-либо иному поводу. За несколько секунд Артем безошибочно определил, что многослойный, «разнокалиберный» гул многих тысяч человеческих голосов объединяла одна общая основа – массово и стихийно употребленный алкоголь. Несколько тысяч людей, собравшихся в этом месте, были, просто-напросто, пьяны, что и являлось самым грозным симптомом, неудержимо приближавшейся катастрофы.
   Кудельников остро ощутил собственную никчемность и полную беззащитность, и, повинуясь инстинкту самосохранения, быстро скрылся обратно в праздничное помещение общественного туалета, сложенного из аккуратно подогнанных друг к другу ледяных кирпичей.
   Однако, сделав шаг из входного тамбура в основное, так сказать помещение, где красовались шесть роскошных фаянсовых стульчаков, разделенных ледяными же стенками между собой. Артем Иванович резко остановился, почувствовав внутри «ледяного сортира» присутствие какой-то новой опасности. Да и огромная нелепая фигура, укутанная черной косматой шубой, неподвижно стоявшего прямо по центру туалета «заступорившего» Виктора Старцева не внушила самому честному и принципиальному журналисту Балвалайского края дополнительной бодрости духа.
   Что-то проглядывало в черной «цигейковой» фигуре неестественное и, даже, противоестественное – до Артема вдруг дошел смысл названия данного заведения, на первый взгляд, насмешливо-легкомысленного, а, на самом деле, бесконечно жуткого в своей обреченности: «Ледяные задницы»!
   «Он заледенел и заледенел не просто так, а – начиная, сначала, с жопы!» – мелькнула в голове Кудельникова страшная и безумная мысль и он бросился обратно на улицу, ощутив вполне осязаемо, что сейчас ему на затылок обрушится страшный удар, нанесенный с нечеловеческой силой!
   Но все обошлось, и Артем Иванович выскочил на свежий морозный воздух, жадно хватая этот самый спасительный воздух широко раскрывшимся ртом. И в эту-то, как раз секунду, совсем неподалеку от него послышался… самый настоящий удар колокола. Артем замер, повернув голову в сторону источника церковного (он очень сильно надеялся на то, что колокол был именно церковным!) колокольного звона и, невольно размашистым невольным движением сотворил «крестное знамение» и, пробормотав что-то типа: «С нами Бог!!!», тяжелой рысью бросился в сторону источника спасительного звона, очень сильно надеясь в душе, что выбрал верное направление и бежит навстречу спасению, а – не наоборот!
   Бежать ему пришлось недалеко – обогнув ледяной сортир, он сразу увидел неподалеку, метрах в семидесяти, небольшой православный храм. Скорее, даже, если судить по размерам – не храм, а – часовню. Но построено было это культовое православное заведение тоже из, плотно и аккуратно пригнанных друг к другу, прямоугольников чистого и прозрачного льда. Вот только небольшой «луковичный» шатер, венчавший все сооружение был, кажется, деревянным, а восьмиконечный крест, венчавший церковь казался золотым в сполохах многочисленных разноцветных «шутих» и «салютов», то и дело рассекавших ночное стылое небо над Сказочным Городком в различных направлениях.
   Прозрачные ледяные стены церкви были ярко освещены изнутри огоньками многочисленных свечей, зажигаемых прихожанами. Прихожан было много – они толпились у входа в храм и громко отчаянно что-то обсуждали между собой.
   Артем Иванович догадался, что маленькая «нарошочная» церковь была уже давно полна изнутри народом, интуитивно искавшим там спасения.
   А колокол продолжал бить и бить – колокольня оказалась тоже изо льда, но колокол, судя по силе издаваемого им звука, был медным и звонарь, без устали ударявший в него на верхушке ледяной башенки, видимо, хорошо знал свое дело…
   Кудельников, сам не понимая – почему, неожиданно вспомнил адвокатов Сыскоева и Очкаева, глубоко пьющего главу Сибирского сельсовета, Баргонца и подумал: где они сейчас могут быть?!
   Спустя, приблизительно, минуту Артем догадался, для чего ему вдруг так сильно захотелось увидеть этих троих – только они могли сказать ему: что с ним произошло тогда, давно – в июле?!…

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

   Дедушка Галидрабал отчаянно быстро вычерчивал острой тростниковой палочкой на свежей глине сложную клинописную формулу, выводить которую начал еще пять тысяч лет назад и, которую, как ему твердо казалось, он окончательно решил в ту страшную роковую ночь на вершине Большого Зиккурата, в Зале Большого Совета! И нельзя было сказать, что он не преуспел за такой огромный срок – сделано было очень много, но поставленная когда-то главная цель представляла собой «постоянно ускользающее в бесконечность уравнение со множеством „пугающих“ неизвестных». Но, правда, прогресс не стоял на месте на борту Золотого Рейдера Капитана Хабаба – внутри этой маленькой своеобразной Вселенной. И у дедушки Галидрабала никогда не высыхала глина и ни при каких обстоятельствах не иссякал необходимый запас тростниковых палочек.
   Рядом с дедушкой сидела преданная любимая жена – бабушка Гуталах. Сидела она не то чтобы совсем рядом с дедушкой, а – в нескольких метрах от него за отдельным чайным столиком под густой сенью раскидистой кроны старого абрикоса. Дедушка Галидрабал производил свои вычисления под сенью другого, такого же огромного, древнего и раскидистого абрикоса, чьи ветви клонились к низу под тяжестью ярко-оранжевых плодов. Дело происходило в старинном родовом абрикосовом саду Галидрабала, некогда располагавшемся в окрестностях сланого Города Ниппура – до той самой Ночи, в «разгар» которой Капитан Хабаб не «заглянул» в глубины мозга самого талантливого из двенадцати Высших Жрецов Ниппура, Галидрабала и не увидел там «биение» нужной ему «бессмертной человеческой мысли». И, в результате один из центральных «приемных» сегментов необъятного чрева Золотого Шершня до отказа «накачался» специфическим газообразным раствором под названием «Древний Шумер» – коферментной формой целого исторического периода в жизни отдельно взятого, предварительно полностью уничтоженного народа. Исключение было сделано для нескольких избранных – гениального математика Галидрабала и членов его семьи. Галидрабал по замыслу Капитана Хабаба должен был стать основным катализатором дальнейшего совершенствования «бессмертной человеческой мысли», способной творить самые настоящие Волшебные Чудеса. «Бессмертная человеческая мысль» являлась ничем иным, как даром Богов Человечеству, и Капитану Хабабу удалось незаметно украсть этот бесценный Дар у Человеческих Богов, присвоив его себе и не поставив в известность о, совершенной им краже своих номинальных Покровителей – Врагов Хозяев Чистоты!
   Капитан Хабаб, даже не сразу и понял, что в ту «Ночь гибели» Великого Шумера, он поставил себя в положение «вне закона» не только перед, давно уже разыскивающими его Хозяевами Чистоты, но и – перед Врагами Хозяев Чистоты, которым тоже больше ничего не оставалось, как объявить в жесткий «астрально-межпространственный розыск» Капитана Хабаба и его «Золотой Шершень», которому он самовольно присвоил гордое человеческое наименование «Гильгамеш», несшее в себе огромный позитивный символический смысл, обладающий колоссальной созидательной мощью. Герой одноименного древне-шумерского эпоса, полу-Бог-полу-Человек, легендарный царь Гильгамеш всю свою жизнь положил на поиски секрета Человеческого Бессмертия, и он обрел его, оказавшись пойманным в хитроумную ловушку, устроенную Капитаном Хабабом на борту рейдера-«синтезатора новых пространственно-временных континиумов» «Золотой Шершень». Хабаб и явился тем самым Хранителем «эликсира Бессмертия», за которым столь долго и упорно охотился Гильгамеш.
   По сути, Гильгамеш, одержимый светлой мечтой «раздобыть Бессмертие для всего человечества» представлял собой силы Мирового Добра, а Хабаб – саму Смерть, монополизировавшую Бессмертие, являясь, тем самым, полномочным представителем сил Мирового Зла.
   Таким образом, Демон Смерти, Капитан Хабаб на борту своего «Корабля – Собирателя Душ», в противовес собственной Мощи Абсолютного Зла «поселил» носителя Абсолютного Добра – «светлый дух Гильгамеша».
   Самому Капитану Хабабу, чем больше и с разных сторон он узнавал людей, тем больше ему самому хотелось превратиться в обыкновенного земного человека, способного испытывать такое прекрасное и ни на что больше не похожее эмоциональное чувство, как Любовь, Но, корень изначально предначертанной грандиозной астрально-эзотерической трагедии заключался в том, что Капитан Хабаб являлся порождением совсем иного Мира, нежели обыкновенный земной человек со всеми его горестями и радостями, силой и слабостью, любовью и ненавистью. Капитан Хабаб заразился, как уже указывалось выше, опасным вирусом, вызвавшим у него способность мыслить «человеческими категориями», но при этом он оставался Демоном-Утилизатором, превращенным могучим Астральныым Кланом так называемых Врагов Хозяев Чистоты, в Демона-Синтезатора, чьей основной функцией явилось созидание принципиально новых, парадоксально устроенных «виртуальных реальностей», чье существование было выгодно Врагам Хозяев Чистоты.
   Но в какой-то момент своей бурной целенаправленной эволюции Капитан Хабаб окончательно возомнил себя самодостаточной, ни от кого не зависящей астральной единицей, полностью забыв о далеких и неведомых Хозяевах Чистоты, и о Врагах Хозяев Чистоты. Но Враги Хозяев Чистоты и сами Хозяева Чистоты не думали забывать о Хабабе… Но Хабабу глубоко на это было наплевать (если бы, конечно, он умел плевать) – однажды Хабаб увидел Внучку Деда Мороза, красавицу-Снегурочку и «без памяти» «влюбился» в нее, и это-то и было истинным преддверием грядущей катастрофы. Катастрофа заключалась в том, что «влюбилась» очеловеченная» часть натуры Хабаба, а другие части, принадлежащие Дракону Кингу и Утилизатору не имели к возникшей «влюбленности» ни малейшего отношения…
   Именно человеческий сегмент сложнопостроенной многофасетчатой структуры личности Капитана Хабаба в момент гибели Великого Древнего Шумера вместе со всем его населением, сохранил жизни Галидрабала, Гуталах и их прелестной внучки, Гемпатрии. Собственно, в первую очередь Хабабу нужен был, уникально устроенный мозг Галидрабала – Высшего Математика, способного довести все расчеты сложнейшего Таинства соединения «бессмертной человеческой мысли» с Миром, порожденных ею Мифов…
   Другими словами, все произошло достаточно просто с точки зрения высших математических законов – человеческая мысль, особенно – красивая мысль, которую смело можно отнести к категории Мечты, не умирает вместе с физической смертью своего носителя, а улетает в Мир созданных ею Бессмертных Фантазий, материализуя свою собственную изначальную эфемерность в виде «золотой звезды Надежды» в промозглой черноте безграничного океана Безнадежности. Именно в такую «золотую звезду» и превратился бывший корабль-«утилизатор» отживших пространства и времени, Капитана Хабаба, переименованный им в «Гильгамеш», упорно прокладывающий себе курс из бесконечно далекого и беспросветно темного, всеми забытого, и, вследствие этого, практически не существующего, Прошлого в реально существующее светлое Настоящее… Но Хозяева Прошлого не могли отказаться от самих себя, не могли смириться с незавидным статусом невозвратимого Прошлого или, проще говоря – Хозяева Вселенской Чистоты и Враги Хозяев Вселенской Чистоты не считали себя Прошлым и поэтому они «сдвинулись» с «места» и устремились в погоню за, ни о чем таком не подозревающем, Настоящим… Причем скорость этой неслышной, невидимой и неосязаемой Великой Погони нарастала в так называемой «дьявольской геометрической прогрессии» «секунда за секунду»… Они неумолимо приближались к Луне, к занявшему на Луне стационарную позицию «Золотому Шершню» «Гильгамеш» и – к Рабаулу. Им необходимо было успеть поймать «дерзкого отступника» и «подлого предателя», Капитана Хабаба до наступления ноля часов ноля минут тридцать первого декабря этого года. В противном случае, «Золотой шершень» Капитана Хабаба ускользнет от них в, на мгновенье открывшееся Окно принципиально иного астрального измерения, и тогда Великая Погоня продолжится на неопределенный астральный срок…
   Почти полностью сформировавшийся Человек внутри гигантского, сложно устроенного, свирепого Астрального Чудовища, Капитана Хабаба прекрасно был осведомлен о приближающейся погоне и очень хотел успеть обмануть Великую Погоню Темного Прошлого, твердо вознамерившегося сожрать Светлое Настоящее и Прозрачное Будущее. А помочь ему в этом мог только один человек на борту «Золотого Шершня» – Дедушка Галидрабал. Дедушка Галидрабал обязан был успеть вывести Великую Формулу Мардука – Формулу Человеческого Бессмертия и спасти, тем самым, главное сокровище всего Человечества, «Кровь и Любовь». И, для того, чтобы Дедушке Галидрабалу работалось максимально плодотворно и необычайно эффективно, ему и его близким были созданы комфортные условия Доброй Волшебной Сказки окрашенной классическим древне-шумерским колоритом. По сути, Дедушка Галидрабал, бабушка Гуталах и их внучка Гемпатрия попали в Заповедник Доброго Сказочного Бессмертия, периодически пополнявшийся новыми экспонатами и ингредиентами, усиливавшими элемент «доброй сказочности и позитивного волшебства». Заповедник Сказочного Бессмертия был взлелеян «человеческой стороной» натуры Капитана Хабаба, осознающего себя не иначе, как Гильгамешом. Дракон Кингу и мрачный беспощадный Астральный Утилизатор не подозревали о существовании Волшебного Заповедника в необъятных недрах «Золотого Шершня»…
   И здесь не было никакой мистики, а присутствовали исключительно точные математические расчеты, или, попросту говоря, так проявляла себя «суровая правда жизни», о чем, естественно, и представления ни малейшего не могли иметь десятки тысяч жителей Рабаула, околдованных неземной красотой многоцветного Шпиля, венчающего собой вершину Большого Хоумаха…
   События «вынеслись» на финишную прямую – Человеческая личность Хабаба убегала от его основной «звериной» натуры, светлая и чистая любовь к земной девушке – от «драконьей» жажды человеческой крови. Драматизм ситуации должен был достигнуть своего накала в ноль-ноль часов ноль-ноль минут, когда в «трещину» Времени бесследно проваливаются все Призраки или же, напротив – появляются новые…
   Но, пока все шло по, заранее просчитанному плану, и Снежана Вальберг вместе со Славой Богатуровым попали именно сюда – в этот Волшебный Заповедник, что само по себе, с точки зрения того же дедушки Галидрабала, представляло собой настоящее «математическое чудо». Их, таки сумела привести сюда Гемпатрия…
   …Слава долго не мог прийти в себя после «мертвой царевны», но… однако, насколько бы маловероятным ни оказалось свершение этого «новогоднего» чуда, оно свершилось, и живой, и невредимый, с, ничуть не пострадавшей психикой, Слава Богатуров плыл по гладкой поверхности темно-зеленой воды заповедного бездонного озера «Всех Времен и Народов» на выдолбленной из цельного ствола дерева лодке типа индейского каноэ и не переставал радостно изумляться, окружившим его со всех сторон чудесам. Он с огромным азартом вглядывался в глубины прозрачных зеленоватых вод фантастического озера, надеясь заметить серебристые или золотистые силуэты обещанных Блейдой больших, жирных и вкусных озерных рыбин, по внешнему облику, как понял Слава (с детства серьезно увлекавшийся рыбалкой), сильно напоминавших знаменитых амазонских арапайм. Чувство азарта усиливалось тем обстоятельством, что Слава крепко сжимал в руках нечто вроде короткого крепкого удилища, от кончика которого под воду уходила толстая лескообразная нить, заканчивавшаяся где-то возле самого илистого дна полупрозрачным жирным жуком, насаженным на кончик большого крючка. Сама Блейда сидела на корме и правила лодкой при помощи небольшого изящного весла, не спуская смеющихся фиалковых глаз с лица Славы. Другая девушка – высокая широкоплечая блондинка с несколько странным именем Кася, когда-то жившая в средневековой Нормандии заняла удобную позицию на носу лодки, держа в правой мускулистой руке гарпун с острым зазубренным наконечником.
   Печальная красавица Гемпатрия примерно час назад сообщила своим «дорогим и бесценным» гостям о том, что часть девушек из «платонического гарема Принца Гильгамеша» сейчас отправятся на рыбную ловлю, а остальные – на охоту, чтобы иметь возможность приготовить достойный Праздничный Ужин, на котором, как твердо всех заверил Дедушка Галидрабал, будет присутствовать «в своих настоящих „плоти и крови“ „новорожденный“ Звездный Рыцарь или, другими словами, Принц Гильгамеш, сбежавший от сторожившего его Демона».
   В озере «Всех времен и народов» к Праздничному Ужину во что бы то ни стало необходимо было поймать рыбу-«махинистих», по уверению Дедушки Галидрабала поднимавшегося из темных глубин озера, где он постоянно обитал, один раз в году – к началу Праздничной Ночи. Верность его расчетов подтвердили Лучшие Рыбаки всех времен и народов – Товия, Апостол Андрей и Былинный Гусляр Садко. Этим трем уважаемым персонажам Дедушка Галидрабал доверял больше, чем всем своим сверхсложным и сверхточным математическим расчетам…
   …Густые и длинные ветви прибрежных деревьев далеко и низко протягивались над озерной поверхностью. Их широкие продолговатые листья либо пушистая хвоя задевали макушки голов Славы и двух его обворожительных партнерш по рыбной ловле, невольно заставляя их пригибаться. Узкое изящно вытянутое каноэ неслышно скользило вдоль берега над глубокими донными яминами, где по утверждению девушек всегда скапливались к началу Праздничной Ночи гелоботермусы, типуляпии и краснощекие пилибоны – наиболее ценные по своим вкусовым качествам местные породы рыб, без которых за праздничный стол никогда не садилась ни одна уважающая себя Озерная Плиска. К тому же, особенно богатые уловы, когда появлялись значительные излишки рыбы, составляли неплохую статью доходов озерного племени – все окружающие корчмы и харчевни с удовольствием покупали свежую и необычайно вкусную рыбу, дабы с выгодой разнообразить меню для своих многочисленных и прожорливых постояльцев.
   Где-то вдоль противоположного берега, невидимые отсюда, крейсировали над рыбными местами еще три лодки с шестью девушками на борту, вооруженных хитроумными снастями, способными поставить в полный логический тупик самую умную и изворотливую озерную рыбу. А на самой середине озера бросила тяжелый каменный якорь на восьмидесятиметровой глубине большая пирогообразная посудина с пятью наиболее опытными и искусными гарпунщицами и кидательницами ловчих сеток – перед ними стояла почетная и ответственнейшая задача поимки так называемых «священных подлоплавов», в жареном, а также в печеном виде представлявших собой пикантную ритуальную закуску, обладавшую необычайно изысканным вкусом. В отличие от безвольных, перекормленных чрезмерным обилием высококалорийного подводного корма, рыб, «священные подлоплавы» представляли собой серьезных, а подчас и смертельно опасных, противников, подразделяясь на несколько, сильно отличавшихся друг от друга внешне, видов.
   Слава по полной своей неопытности в столь специфической рыбалке несколько раз путал отражения самосветящихся цветов, плодов и лиан с поднимавшимися из глубины к поверхности воды рыбами и каждый раз при подобном заблуждении инстинктивно подскакивал на месте, опасно раскачивая лодку и вызывая невольные улыбки у обоих девушек. Тогда ему становилось перед ними стыдно, и он сокрушенно чесал пятерней в затылке, смущенно улыбаясь в ответ на их улыбки. Но в какой-то момент долгожданное событие наконец-то произошло – сидевшая на носу Кася неожиданно подобралась хищным собранным движением, перехватила поудобнее гарпун в руке, прицелилась и ударила. Буквально в следующую секунду на дне лодки трепыхалась почти метровая рыбина, чья крупная чешуя испускала в зеленоватом полумраке нежно-золотистое сияние. А широкий хвост и плавники казались выгравированными из настоящих рубинов. Кася сильно ударила рыбину по голове гарпуном и та перестала трепыхаться.
   – Это кто у нас?! – живо поинтересовался Слава.
   – Это – золотая типуляпия! – с готовностью объяснила Блейда. – Одна из самых важных составных частей традиционного рыбного Праздничного Узора. Если мы поймаем всех, кого надо, то это будет здорово! Тебе бы очень понравилось и ты бы захотел у нас остаться насовсем – я в этом просто уверена!
   – Не совращай мальчика, Блейда! – строго сказала Кася. – Иначе Принцесса прикажет отдать тебя на растерзание бесам!
   – По-моему, я не совращаю! – ответила Блейда и обиженно надула губки, отвернувшись в сторону и перестав грести, отчего лодка сразу рыскнула в сторону от нужного курса. Правда, сооблазнительная фиалкоглазая рулевая немедленно исправила свой промах, а строгая Кася не успела сделать ей замечание, так как загарпунила вторую типуляпию, по размерам даже несколько превосходившую первую.
   – Отлично! Молодчина, Касенька! – шепотом воскликнула Блейда и добавила мечтательно. – Пошло бы так дальше!…
   Кася обернулась к ней с крайне раздраженным выражением лица и прижала указательный пальчик к губам. В этот момент клюнуло у Славы – кто-то с силой дернул лесу вниз, едва не выдернув короткое массивное удилище у него из рук.
   – Тяни, Слава быстрей! – опять шепотом закричала невыдержанная импульсивная Блейда. Но азартный рыбак со стажем, Слава и без понуканий со стороны тянул изо всех сил невидимую пока рыбину, испытывая при этом ни с чем не сравнимое ощущение сопротивлявшейся живой тяжести, хорошо знакомое каждому любителю рыбной ловли на удочку. «Лишь бы не сорвалась!» – без конца повторял он, все ближе и ближе подтягивая к водной поверхности невидимую пока добычу. Впрочем, добыча скоро стала видна – словно факел радужного огня, поступательно увеличиваясь в размерах и делаясь ярче, поднимался из таинственных озерных глубин, чтобы до степени болезненной поразить воображение сухопутных жителей.
   – Глазам своим не верю! …, – изумленно прошептала, теперь уже, вполне вроде бы сдержанная Кася. – Мне кажется – мы сейчас увидим живого махинистиха! Ели мы его увидим, то мы увидим живого и настоящего Звездного Рыцаря за нашим праздничным столом! Это наш таинственный «платонический жених», собиравший всех нас в течение многих веков из разных мест Земли, спасая нас от неминуемой старости и смерти, взамен подарив нам всем вечную молодость…
   – А кто это?! – тревожно спросил Слава, ничуть не ослабляя усилий в борьбе с пламенеющим всеми цветами радуги противником, ожесточенно сопротивлявшимся по ту сторону водяной кромки.
   – Увидишь! – загадочно ответила Кася с распалявшимся нетерпением в глазах наблюдая за приближавшимся из под воды радужным пятном, достигнувшим уже не менее полутора метров в поперечнике, сочтя нужным добавить однако: – Последний раз его ловили пятьдесят лет назад и через день началась война с этими дьяволами Пайкидами!
   Выдернутая из воды рыбина изогнулась дугой, растопырив в стороны плавники и растопырив хвост, и в таком состоянии совершенно неподвижно замерев на пару секунд, как будто специально дав возможность людям рассмотреть невиданную даже для этих волшебных мест красоту своих статей. Славе пойманная рыба показалась похожей более всего на гигантского вуалехвоста, раскрашенного в основные цвета солнечного спектра. Были у нее еще длинные золотые усы и два золотых же рога на широком лбу цвета красного шпинеля.
   – Махинистих!!! – восхищенно в один голос воскликнули Блейда и Кася. – Скорее давай его в лодку, Слава!
   Слава не стал испытывать судьбу и через мгновенье махинистих принялся бешено бушевать на дне лодки рядом с типуляпиями, пока Кася не заставила навсегда замереть обладателя роскошных золотых рогов, крепко приложившись, как раз между рог рукояткой гарпуна.
   За последующие полчаса они выловили десяток типуляпий, четырех гелоботермусов, трех краснощеких пилибонов, внешний вид которых почему-то вызвал у Славы приступ неудержимого смеха, и – некую жамагастирию – ни на что не похожую, но по утверждениям обеих Плисок, необычайно вкусную, жирную озерную тварь. После того, как была поймана жамагистирия и переполненная добычей лодка осела в воде едва ли не до кромки бортов, Кася распорядилась:
   – Пожалуй, на сегодня достаточно – плывем домой!
   Возле самого берега у родного пирса, девушки нарвали для салатов каких-то водорослей и небольших озерных цветов, имевших приятный пряный запах и голубоватые мясистые лепестки, наслаивавшиеся друг на друга наподобие капустных листьев.
   Через несколько минут Слава, Кася и Блейда, тяжело нагруженные богатой добычей, с гордо поднятыми головами входили в деревню Озерных Плисок или «Гарем Гильгамеша», как ее принято было называть…
   …Это была самая настоящая «рыбалка в Раю» и Слава твердо знал о том, что ему будет о чем рассказать, когда он вернется домой на Землю, вместе со Снежаной… После рыбалки Снежана отвела его в маленький игрушечный домик и там Слава занялся настоящей «любовью в Раю», о чем Слава твердо решил никому не рассказывать после того, как благополучно вернется на Землю… Потом они уснули со Снежной в нежных объятиях друг друга…
   …Вечером их разбудила Гемпатрия, надевшая свое лучшее платье из золотой воздушной полупрозрачной ткани «восточных морей», получаемой в результате переработки тончайшей паутины, сотканной «пауками-ювелирами» – Гемпатрия была прекрасна, как настоящая древне-шумерийская Богиня.
   Тактично подождав у входа в домик, пока Снежана и Слава приведут себя в порядок, красавица-шумерийка вошла внутрь домика, со словами:
   – Праздничный «рыбный узор» готов! За Праздничным столом нас ждут дедушка Галидрабал и… Принц Гильгамеш!
   – Ты не шутишь насчет Принца Гильгамеша, Гема?! – затаив дыхание, спросила Снежана.
   – Нет – не шучу! Дедушка Галидрабал решил Формулу и Принц Гильгамеш теперь свободен! Пойдемте скорее и вы все увидите сами своими глазами!
   Спустя несколько минут после сделанного приглашения они, все трое были в Абрикосовом Саду дедушки Галидрабала и бабушки Гуталах. Под кронами был накрыт длинный Праздничный стол, ломившийся изобилием явств и напитков.
   Дедушка Галидрабал и бабушка Гуталах нарядились в свои лучшие одежды и лица обоих светились от счастья. Но Слава смотрел не на них, а – на мужчину невысокого роста, одетого в костюм, очень сильно смахивавший на скафандр космонавта. Мужчина стоял спиной к вошедшим.
   Гемпатрия, оторожно взяв Славу двумя пальцами за локоть кивнула в сторону стоявшего к ним спиной мужчину в скафандре и тихо шепнула:
   – Это и есть Принц Гильгамеш!
   Словно бы услышав ее слова, Принц Гильгамеш медленно повернгулся к гостям лицом и…
   … – Этого не может быть!!! – воскликнул, как «громом пораженный», Слава, сделав невольный шаг вперед и судорожно сжав кисть Снежаны.
   Перед ним стоял… Владимир Николаевич Бобров или же, человек, как две капли воды похожий на научного руководителя Славы Богатурова, кандидата философских наук, Владимира Николаевича Боброва. Недавно совсем «затравленного» руководством родного университета, отечественными спецслужбами и, вследствие этой травли, едва не доведенного до тяжелого шизофренического «криза»!
   – Здравствуй, Слава! – улыбнулся Принц Гильгамеш знакомой до боли улыбкоу Владимира Николаевича Боброва. – Я всегда верил в тебя и совсем не случайно считал самым одаренным своим учеником, и именно поэтому безоглядно доверил тебе главную роль в предстоящем Эксперименте! Теперь я надеюсь, ты твердо знаешь, что Человеческий Разум, действительно, не имеет границ и залог Бессмертия Человечества заключается в Бессертии Человеческой Мысли!
   – И – в силе настоящей Человеческой Любви! – не сдержалась и добавила Снежана, нежно сжав руку Славы.
   – Да, и – в силе Настоящей Любви! – согласился с нею Принц Гильгамеш голосом Боброва. – И – яркое тому доказательство, что ты сейчас стоишь здесь на Борту «Золотого Шершня», Слава, сжимая руку настоящей Сказочной Феи, полюбившей тебя с первого взгляда в своем, случайно посетившем ее, сказочном сне! Ты, Слава поверил в Сказку и поэтому наш Эксперимент завершился удачно! Сейчас мы все плотно и вкусно поужинаем перед дальней дорогой и отправимся в Путь!..
   – Но, как возможно такое?! – наконец-то нашел в себе силы Слава хоть что-то сказать.
   – Все дело в математике – в Высшей Математике! – вместо Гильгамеша-Боброва на чистейшем русском языке ответил Славе Дедушка Галидрабал и добавил для вящей убедительности: – И – никакой мистики!

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

   В тридцати пяти километрах строго на северо-восток от Рабаула готовилось встречать Новый Год большое село с пятитысячным населением, под названием Провалиха.
   Именно здесь в далеком тысяча девятьсот восемнадцатом году «карательный революционный» отряд под командованием вечно пьяного Данила Курдюкина, осуществил варварский взрыв каменного православного храма, построенного в конце девятнадцатого века известными местными меценатами, купцами братьями Федунцовыми. Вместе с церковью разлетелся в пыль и герой-звонарь, некто Никита Перегудов, не зафиксированный ни в каких архивных анналах и не пожелавший покинуть колокольню, предпочтя добровольно отправиться на Небеса вместе с Храмом Божиим, конкретно посвященным Архистратигу Михаилу…
   Сейчас на месте мученической кончины безымянного священника-звонаря (которого, все-таки, звали Никитой) и взорванного храма красовался местный сельский клуб, построенный из белого силикатного кирпича. В клубе, силами сельской администрации, в этот знаменательный и роковой вечер все было готово к началу празднования неудержимо наваливавшегося на многострадальный земной мир очередного Нового Года.
   Всем, конечно, известно, что Новый Год – семейный праздник, и, как правило, подавляющее большинство людей предпочитали встречать его в кругу семьи, но, недавно избранный глава администрации села Провалиха, Геннадий Гаврилов решил проявить себя на новом посту с самой неординарной и, поэтому, хорошо запоминающейся, стороны.
   Вступив на «ответственную и почетную» должность сельского главы новой формации и, будучи местным уроженцем, Гена Гаврилов решил поставить во главу угла своей основной деятельности, давно уже тайно и бережно вынашиваемую им теорию, получившую рабочее название: «Одно село – одна семья!». Поэтому, собственно, он и решил провести первую большую акцию на посту главы сельской администрации, организовав встречу Нового Года для своих земляков в сельском клубе, пообещав, что каждый на этом Празднике на протяжении всей Новогодней Ночи будет «чувствовать себя, как дома» и, даже, «гораздо лучше, чем дома»!
   Для осуществления задуманного мероприятия Гаврилову удалось «выбить» в районной администрации необходимую сумму денег, на которую была приобретена настоящая ель четырехметровой высоты и в середине декабря установлена в надежной и тяжелой железной крестовине – посредипросторной клубной сцены. Кроме ели были куплены две коробки стеклянных игрушек в ново-модных рабаульских магазинах торговой сети «Spilen Hause» и коробка новогодней фольги, серпантин и прочей блестящей мишуры в магазинах той же самой, «не к ночи будь помянутой», торговой сети.
   Чтобы быть откровенным до конца, следует оговориться, что Гена закончил режиссерский факультет Рабаульского Института Культуры по специальности: «массовик-затейник» и, наверное, по этой причине относился к любой возникающей перед ним впоследствии жизненной или производственной проблеме, как настоящий одержимый новатор и безумно смелый экспериментатор. Правда, не без легкого авантюрного подтекста. Другими словами, многие умозаключения Гены, впоследствии так или иначе находившие свое практическое выражение, страдали одним общим дефектом – непродуманностью, основанную на неспособности принимать дальновидные решения конструктивного характера.
   «Кулек», как называли в Рабауле Институт Культуры славился, прежде всего, как бы это ни парадоксально звучало, крайне низким культурным уровнем и невысокой общей эрудированностью «штампуемых» им кадров специалистов и последующим ежегодным их «выбросом» в социально-экономические сферы жизни современного российского общества, официально имея главной целью своего функционирования, всемерное поднятие культурного уровня данного общества.
   Нельзя, конечно, безаппеляционно утверждать, что «Кулек» выпускал «патентованных идиотов», поголовно страдающих гипертрофированно завышенной самооценкой, но, сам собою, напрашивался очевидный неутешительный вывод, что видимого, да и невидимого, тоже, благотворного влияния выпускников «кулька» на общий уровень культуры населения, как Рабаула, так и всего Балвалайского края, совершенно не ощущалось. То есть культура населения края откровенно, конечно, не понижалась из года в год, но и, абсолютно точно, что не повышалась, а, как стреноженная корова топталась на месте, бесясь и вздрагивая от мучительного ощущения бессилия двигаться «вперед и вверх»… И назад она тоже не могла двигаться… В общем – полный культурный коллапс и жуткая морально-волевая стагнация господствовали в многочисленных населенных пунктах сельских районов огромного Балвалайского края в результате целенаправленной подрывной деятельности Рабаульского Института Культуры.
   И Гена Гаврилов был «плотью от плоти своего «alma mater» и ничего удивительного не было в том, что первое же «большое действо», вечно перевозбужденного и перегруженного жаждой активной преобразовательно-реформаторской деятельности, Гены в качестве Главы Сельской Администрации, выплеснулось наружу в виде, вот такой вот, внешне красивой, а по существу – изначально бредовой, навязчивой идеи-«фикс» превратить за одну ночь (правда – Новогоднюю ночь) «все село Провалиху в одну дружную семью, дышащую в унисон и живущую одними общими заботами!!!».
   Среди небольшого коллектива сельской администрации Гена почти не встретил взаимопонимания, кроме, как в лице первой заместительницы Главы Администрации, также являвшейся уроженкой Провалихи, своей бывшей одноклассницы, некоей Марины Гнедович. Что самое плохое, Марина училась на третьем курсе заочного отделения Рабаульского Института Культуры и непосредственное отношение к данному учебному заведению успело поставить незримое клеймо на образ мыслей и поведение Марины. К тому же сам, рыжий, вихрастый и веснушчатый Гена Гаврилов, начиная где-то с пятого класса, являлся предметом ее личной стойкой симпатии. Другими словами, Марина любила Гену застарелой, еще с далеких школьных времен, неизлечимой, как, постоянно проявляющий себя нервный псориаз, любовью. А может бедной девушке так только казалось.
   Но, в любом случае, она была дико, почти безумно, рада известию о назначении на пост главы администрации села Провалиха бывшего инструктора отдела культуры районной администрации, Геннадия Гаврилова. Это радостное для обоих молодых людей событие произошло в середине ноября, и при первой же встрече Гаврилов сразу доходчиво и подробно объяснил своей верной воздыхательнице, Марине суть той генеральной идеи, ради которой он и вернулся в родное село в качестве его законного главы. Пролетело полтора месяца в напряженной подготовке к эпохальному празднованию Нового Года и вот, наконец-то, наступил долгожданный вечер 31-ого декабря…
   …Не зря Гаврилов и его верная заместительница хронически не досыпали и не доедали все эти полтора месяца напряженной подготовки к самому любимому человеческому Празднику – к означенному сроку все, как им твердо казалось, было готово «по максимуму». На сцене мигала множеством ярко сверкающих разноцветных огоньков, пушистая красавица-елка усыпанная немецкими «чудо-игрушками», фольговым дождем и серпантинами. Вместительный зрительный зал, тщаниями Гаврилова и его добровольных помощников из числа наиболее сознательных и высокоуспевающих старшеклассников Провалихинской средней школы, был освобожден на две трети от рядов деревянных сидений, и на их месте были расставлены огромной буквой «П» столы, накрытые свежими скатертями.
   По оригинальному замыслу Гаврилова в клубе решено было организовать настоящий праздничный «шведский стол» для всех жителей и гостей села Провалиха, пожелавших бы встретить Новый Год не у себя дома, а – в клубе вместе с другими односельчанами. Денег, выделенных районной администрацией вполне хватило на закупку необходимого количества провизии и праздничных напитков (как алкогольных, так и безалкогольных) и Гена вместе с Мариной уже почти ликовали в душе, будучи уверенными заранее в будущем грандиозном успехе задуманного мероприятия. Тем более, что главный, так сказать, секретный резерв, призванный обеспечить настоящее сказочное волшебство предстоящему Празднеству пока еще не был использован – до начала его использования оставалось еще полтора часа…
   …«Секретным резервом» являлись, приглашенные из самого Рабаула «настоящие» Дед Мороз и Снегурочка (профессиональные актеры Балвалайского Краевого театра Драмы). И прибыть они должны были в одиннадцать часов вечера, согласно заранее достигнутой договоренности (щедро оплаченной, естественно, договоренности – из той же районной казны), что, по мнению профессионального «народного режиссера», Гаврилова должно было бы заметно усилить иллюзию «настоящести» двух прибывших самых популярных и востребованных в народе, празднично-сказочных персонажей!…
   …Само собой, что и сам Гаврилов, и его заместительница сильно волновались, и места себе не находили, раз за разом обходя, щедро накрытые праздничными кушаньями, «шведские столы», забегали за кулисы сцены, где готовились к публичному выступлению перед зрителями-односельчанами самодеятельные артисты и артистки старинного сибирского села Провалиха, имевшего трехсотлетнюю историю существования.
   Но что-то, какая-то постоянно ускользающая деталь серьезно тревожила и не давала ни на минуту успокоиться Гаврилову – уже несколько раз за вечер он выбегал на высокое клубное крыльцо и внимательно смотрел на далекую панораму Рабаула, залитого яркими праздничными огнями…
   …Дело в том, что, хотя краевой центр от Провалихи и разделяло расстояние в целых тридцать пять километров, но топография местности, на которой располагалось село, позволяло лицезреть заводские трубы на таком расстоянии безо всяких проблем.
   Рабаул стоял на высоком берегу великой евразийской реки Оби, а село Провалиха расположилось на берегах одноименной речки Провалиха, впадавшей в Обь, от которой село отделяли шесть километров уникальнейшей экосистемы – так называемых «заливных лугов». «Заливные луга» в любое время года представляли собой настоящее «чудо природы», которым не могла не очароваться самая «заскорузлая» и «непоэтичная» человеческая душа!
   Сейчас, в этот теплый (по декабрьским, разумеется, меркам) новогодний вечер тридцать первого декабря из темных небес в условиях полного безветрия отвесно валился крупный снегопад, но, даже, сквозь его завесу Гена прекрасно различал грандиозные контуры световой панорамы Рабаула.
   Особенно внимание сельского главы привлекал один – необычайно яркий, равномерно пульсирующий на огромной высоте, семицветный сегмент, испускавший вокруг себя радужные лучи, образовавшие огромный правильный круг в небесах. Сначала он подумал, что это так ярко и многоцветно светится, идущий на посадку авиалайнер. Потом решил, что это – зависший для каких-то специальных праздничных целей, ярко иллюминированный большой вертолет класса «Ми-8» или «Ми-6».
   Но и эта, более или менее вероятная догадка не удовлетворила, в итоге, любопытного и дотошного Гаврилова.
   А верную подсказку ему неожиданно дала Марина, обеспокоенная долгим отсутствием главы администрации внутри клуба и, вышедшая вслед за ним на клубное крыльцо.
   Она нежно взяла Гену за кисть правой руки, легонько сжала ее и произнесла с огромным глубоким внутренним напором:
   – Красотищ-щ-а-то какая!!! Специально под Новый Год, да, Геночка?!
   Увлеченный разгадыванием семицветного светового таинственного «пульсара» в небе над Рабаулом, «Геночка» пропустил мимо ушей вопрос Марины. Но она не обиделась и, с еще большим восхищением в голосе, едва ли не нараспев произнесла:
   – Ничего себе – вот так Елку эти немцы отгрохали!!! Уму, просто, непостижимо, Геночка как они такое смогли устроить, такую громадину?!?!?!
   – Какую елку?! – ничего не понял Гаврилов, но, тем не менее, почему-то тревожно легонько подпрыгнул на месте и нервным движением повернул голову к заместительнице: – Про какую елку ты говоришь, Маша?!
   – Ты разве не видишь?! – искренне удивилась та. – За Обью над Рабаулом – радужный световой круг?! Про эту Елку я тебе толкую, Гена! Кстати – про самую высокую Новогоднюю Елку, не только в России, но и – во всем мире! Про нее же все же уши прожужжали наши средства массовой информации, Гена!!! Ты что – с Луны у меня что ли свалился?! – Марина даже тихонько и коротко рассмеялась, поразившись, то ли дремучей неосведомленности, то ли вопиющей недогадливости Гены, а может, и тому, и другому, вместе взятому.
   – А я думал, что это вертолет над Рабаулом завис, специально иллюминированный в честь Нового Года! – простодушно произнес обескураженный Гена и сам не понял, почему, у него вдруг резко испортилось настроение, бывшее, более чем приподнятым до «выхода», так сказать, «на крыльцо», его первой заместительницы Марины, подспудно давно уже начавшей его как-то по-особенному раздражать и «угнетать».
   Он опять «одарил» заместительницу пристальным пытливым взглядом, словно увидел впервые в жизни и спросил у девушки откровенно неприязненным тоном:
   – А Луну то ты, что к чему, сюда «приплела» – настроение что ли мне на Новый Год решила специально испортить?! – его и, вправду, необъяснимо болезненно «зацепила» эта Луна, которую зачем-то «приплела» вместе с его предполагаемым «сваливанием» оттуда на Землю, совсем «не привыкшая следить за языком», Марина Гнедович, если, «положа руку на сердце», частенько непроизвольно злившая Гену еще в «школьные годы чудесные»!
   – Да ты, Гена, что – телевизор совсем что ли не смотришь?! – ничуть не смутилась его привычной грубостью, в очередной раз проявленной по отношению к ней, Марина и задала ему, естественно, прозвучавший и простой в своей прямоте и логике, вопрос.
   Гена продолжал смотреть на нее, как «баран на новые ворота» и ничего, скорее всего, никаких нужных слов не мог найти в свое оправдание, так как разумного оправдания Гениной некомпетентности не было и быть не могло!
   – Если хочешь – пойдем прямо сейчас в кабинет директора клуба! – не могла успокоиться Марина. – Он прямую трансляцию сейчас смотрит прямо с этой немецкой Елки! Там же ужас настоящий, что творится!!!…
   – А директору, что – делать больше нечего, как «ящик» смотреть?! – зло перебил ее Гаврилов. – Я прямо сейчас возьму и уволю этого директора с его поста за «несоответствие»!!! – дальше Гаврилов, едва не перешел на нецензурную грязную и циничную брань, да вовремя спохватился, что «слово – не воробей», и, в общем, подобный срыв во время проведения ответственного праздничного мероприятия не прибавил бы ему «положительных очков», в едва-едва начавшемся административном карьерном росте.
   Но на «Маринку-дуру», несмотря на всю эту «морковь-любовь», про которую она ему все уши «прожужжала», он окончательно начал смотреть совсем «другими глазами» – холодными и чужими глазами стороннего, недоброжелательно настроенного, наблюдателя. Хорошо, что Марина не заметила в полумраке, царившем на клубном крыльце, этого кардинального изменения выражения во взгляде «милого друга», Гены. Единственное, что она подумала: «Он то ли стопку где-то незаметно успел «пропустить?!».
   – А через сколько Дед Мороз то со Снегурочкой должны прибыть?! – дипломатично попыталась она перевести разговор на «деловые рельсы», дабы и, на самом деле, полностью исключить риск «вдрызг» поругаться с Генкой прямо на Новогодний вечер на глазах у всех односельчан.
   – В одиннадцать! – понял и принял Гена ее почин и изо всех своих сил попытался успокоиться и вернуть себе настроение на прежнюю высокую планку…
   Но тут же кишечник главы сельской администрации полоснула острая неожиданная боль. Он невольно ойкнул и в неприятном изумлении вытаращил глаза на Маринку, надеясь, что предательская боль сейчас пройдет – также неожиданно, как и появилась. Но в животе, и. конкретно, в нижних отделах толстого кишечника эта проклятая непрошенная боль завернулась еще более крутым и немыслимым узлом, словно собиралась вывернуть весь Генкин кишечник наизнанку.
   – Что с тобой, Гена?! – испуганно спросила Марина. – Тебе плохо?!
   Свежеиспеченный глава села Провалиха ничего не сумел ответить, а с лицом, исказившимся в невероятной гримасе, бросился внутрь клуба – к спасительному туалету, как справедливо рассудила Марина, обеспокоенно посмотревшая на створки, с грохотом захлопнувшихся, клубных дверей, за которыми секунду назад скрылся Гаврилов.
   – Надо же, как его «приперло» сильно, однако! – негромко пробормотала она себе под нос и добавила: – Это его Боженька наказал, чтобы мне не грубил!
   Затем вниманием девушки целиком завладел, пульсирующий далеко за заснеженными заливными лугами и, закованной в надежный ледяной панцырь Обью, посреди черно-синего зимнего неба над Рабаулом, невиданный, светившийся ослепительными разноцветными огнями, огромный круг правильной формы, неуловимо напоминавший Марине гигантский фасетчатый глаз исполинского насекомого, прилетевшего в Рабаул из какого-то далекого Космического Ада. Марине неожиданно сделалось, не то, чтобы страшно, а как-то невыразимо неприятно и пакостно на душе и, резко повернувшись к неприятной далекой световой панораме, полыхавшей над Рабаулом, спиной, она поспешно покинула крыльцо, устремившись в кабинет директора клуба – их, кстати, с Генкой одноклассника, Юрки Астахова.
   Ей почему-то твердо показалось, что сейчас по «ящику», который с неослабевающим интересом смотрит в эти минуты Юрка Астахов, а с ним, наверняка, еще несколько заинтересованных зрителей, транслируют важнейшие вещи, которые ей никак нельзя было пропустить мимо внимания…
   …Примерно, через минуту, после того, как Марина Гнедович покинула высокое клубное крыльцо, на улице резко упала температура, прекратился снегопад, как будто его «обрубило» и, соответственно, небо прояснилось от туч. И на небе празднично засверкали звезды и на полную мощность засияла огромная круглая Луна, подернутая отчего-то, едва заметным, зловещим оранжевым налетом, как это сплошь и рядом бывает с недозрелыми апельсинами. Лучше бы с Луны, действительно, «свалился» бы Гена Гаврилов, а не… в общем, не те, кто должен был оттуда «свалиться» через несколько десятков минут прямо на околицу старинного сибирского села Провалиха…
   …Под огромной яркой луной печально сверкнули металлические и стеклянные части памятников сельского кладбища, располагавшегося на небольшой высотке, господствующей над всей Провалихой. Ровно сто лет назад именно здесь, на Кладбищенской Горке стояли Акапист и его любимая внучка, и взглядами, полными неприкрытой глубокой скорби, наблюдали взрыв каменной церкви и, последовавший полет в небеса светлой героической души звонаря-протодьякона, Никиты Перегудова. И именно на кладбищенской горке выросло кратковременное эфемерное видение Чудо-Дерева – Дерева Жизни, среди таинственного сказочного полусумрака Ветвей которого и сумели спастись от неизбежной жестокой гибели Дед Мороз и его единственная любимая внучка, Снегурочка… Сохранил себе жизнь на тех же ветвях, а вовсе и не погиб герой-протодьякон, Никита Перегудов… Никита ждал своего «звездного» часа целых сто лет и, кажется, благополучно дождался его в, надежно укрытом от всевидящего вражеского глаза, тайном Храме Архистратига Михаила…
   …Километрах в четырех от сельского клуба Провалихи на заповедном пространстве заливных лугов посреди старых, огромных ив, под могучими раскидистыми заснеженными кронами, притаилось зимовье охотников-браконьеров, сложенное из массивных сосновых бревен, традиционно игравших роль самого популярного строительного материала в Провалихе, окруженной со всех сторон многокилометровыми массивами реликтовых ленточных сосновых боров.
   Из жестяной трубы, торчавшей прямо по центру плоской крыши, поднимался голубоватый дым, моментально перекрашиваемый тридцатиградусным морозом в характерную грязно-белую зимнюю окраску. Впрочем, в условиях ночи, дым из печной трубы оставался практически невидимым для стороннего наблюдателя, если бы таковой, конечно, нашелся бы зачем-то мерзнуть среди необозримого пространства заливных лугов в Новогоднюю ночь.
   Внутри зимовья стояла почти оранжерейная температура, столь необходимая для успешного выращивания, скажем, ананасов – в открытом жерле печи, сложенной из силикатного кирпича, гудяще полыхало яркое пламя, заполнявшее внутренности зимовья благодатным живительным теплом. Но ананасы в зимовье рыбаков и охотников, разумеется, никогда не выращивались…
   За столом, грубо сколоченным из плохо отесанных досок, но накрытых чистой клеенчатой скатертью, сидело шесть человек: трое мужчин и аналогичное количество женщин. Стол, естественно, был празднично накрыт. Можно было даже сказать, что «новогодний» стол, как ему и положено, буквально ломился от яств, какие могли дать человеку природные богатства заливных лугов: вареной, жареной свежеубоенной лосятины и обской рыбы различных сортов. На двух тарелках радовали взор местные немудреные разносолы: соленые огурцы и помидоры, маринованные маслята и опята, соленые рыжики и грузди. Две обязательных «четверти» самогона и бутылка шампанского в обязательном праздничном порядке дополняли обильное кулинарное убранство импровизированного новогоднего застолья. Трех охотников на, строго защищаемых российским уголовным законодательством, лосей, обитавших в пойме Оби, звали Ваня и Яша Чекмаревы (они были родными братьями) и – Коля Филаненков, живший на одной с братьями Чекмаревыми улице. Всем троим рыбакам-охотникам едва минуло чуть больше тридцати лет и, следовательно, их легко следовало отнести к категории достаточно «молодых людей». С сексуальной ориентацией у молодых людей тоже было все нормально и, само собой, что Новый Год в зимовье они встречали со своими подругами Клавой, Тоней и Мариной.
   Настроение у всех шестерых было приподнятым и, казалось бы, в скором преддверии приближавшегося самого чудесного праздника на свете, Нового Года, никакие силы в мире не оказались бы способны это настроение «приопустить». До наступления долгожданного волшебного мига оставалось чуть больше двух часов. И время пока проводилось в неторопливом постепенном осушении первой «четверти» под веселые непринужденные разговоры вприкуску с сохатиной свеженинкой, нежным и жирным мясом жареного налима вперемежку с маринованными и солеными грибочками.
   – Давайте, ребята, «вздрогнем» – за уходящий! – предложил Иван Чекмарев, много лет уже игравший роль неформального лидера дружной компании, спаянной тесными многолетними отношениями еще со школьных времен и потянул к себе четверть, чтобы разлить прозрачный, как слеза, пахучий «первач» по граненым стаканчикам.
   Предложение Ивана оказалось, как выяснилось, своевременным и давно ожидаемым, и поэтому было встречено оживленными одобрительными комментариями. Спустя пару секунд тонкая журчавшая струйка восьмидесятиградусной жидкости поочередно стала наполнять приготовленную тару, а расторопные «молодухи» подложили в опустевшие тарелки своих любимых мужчин новые порции вкусной праздничной снеди.
   Когда шесть наполненных стопок оказались поднятыми в воздух, чтобы торжественно столкнуться граненными краями, за стенами зимовья в стылой морозной новогодней ночи послышался неожиданный мощный и странный звук, невольно почему-то заставивший посерьезнеть лица людей внутри жарко натопленного зимовья.
   Другими словами, улыбки на лицах Вани, Яши, Коли, Клавы, Тони и Марины сами собой стерлись и бесследно исчезли, как-будто их и не было еще несколько секунд назад.
   – Что за х…я?! – коротко пробормотал Ваня и, никого не дожидаясь, и ни с кем, не думая «чокаться», залпом опрокинул внутрь содержимое стаканчика и быстро вышел из-за стола, коротко бросив: – Пойду посмотрю – что там такое стряслось на улице?! Вы сидите, продолжайте, не портите себе праздник – я сейчас вернусь!
   С этими словами, Иван накинул на плечи овчинный полушубок и, напустив на себя самый суровый и решительный вид, какой только мог, вышел наружу. Яша и Коля незамедлительно последовали его примеру – мало ли какая неожиданность могла поджидать их старшего товарища в темноте морозной новогодней ночи – егеря-охотоведы, как известно, на выдумки были весьма горазды!
   – Девчонки – мы скоро будем! – перед тем, как скрыться за заиндевевшим пологом в виде старого продранного ватного одеяла, свисавшего с потолка и закрывавшего вход в тамбур-«сенной предбанник», многозначительно сказал и многообещающе подмигнул Яша «девчонкам».
   «Девчонки» недоуменно и испуганно переглянулись и тоже бросились к импровизированной вешалке, на крючках которой висели их шубейки – в час опасности они, не сговариваясь, единодушно решили, что негоже оставлять в одиночестве своих «бой-френдов». Но, как выяснилось спустя минуту, навряд ли они могли бы им чем-нибудь реально помочь, равно, как и – самим себе…
   …Из ночного морозного неба прямо на их уютное зимовье падали две ослепительных звезды. Вернее, конечно же, это были не звезды, а – метеориты.
   В любом случае, нашедший в себе силы привести в нормальное исходное положение отвисшую нижнюю, весьма массивную и тяжелую от природы, челюсть, Ваня Чекмарев, сумел отстучать лязгающими от непомерного изумления, зубами:
   – Бля буду – метеориты!!!
   – Нет, это – летающие тарелки!!! – возразил младший брат, Яша. – Я всегда верил в то, что они когда-нибудь прилетят на наши заливные луга!
   Зрелище выглядело настолько завораживающим и невероятным, что дальше никто уже не комментировал вслух равномерно замедляющееся падение в каком-нибудь полу-километре от зимовья двух эллипсовидных болидов, состоявших как бы из сплошного золотистого марева.
   Оба неопознанных летающих объекта замедляли свой фантастический полет откуда-то из дальнего-предальнего космоса прямо на глазах, стремительно трансформируясь из расплывчатых и неясных плазменных объектов в определенные конфигурации – конфигурации, пугающие своей схожестью с исполинскими человеческими фигурами…
   – Я чего-то боюсь, ребята! – нежданно-негаданно «проблеяла» не своим, а, именно, овечьим голосом, Клава, мертвой хваткой вцепившаяся в левую руку Ивана – Давайте спрячемся в доме от греха, ребята – пока не поздно!…
   Но… разумное, интуитивно вернее предложение Клавы никто не услышал. Вернее – никто не обратил ни малейшего внимания на слова Клавы, ибо оторвать взгляд от совершавшегося на заснеженных заливных лугах фантастически-сказочного действа оказалось выше человеческих сил.…
   Сверкающие ярко-золотистые болиды окончательно приобрели четкие очертания гигантских человеческих фигур – мужчины, достигавшего не меньше тридцати метров высоты и женщины, почти столь же грандиозных размеров, что и ее спутник. Она была пониже его метров на шесть-восемь.
   Некоторое время космические великаны повисели в воздухе, а затем плавно опустились на заснеженную ровную поверхность заливных лугов и… земля содрогнулась с такой силой, что все шестеро наблюдателей удивительного природного явления едва устояли на ногах.
   Стены зимовья издали громкий неприятный скрежет, но все-таки выдержали неожиданную сейсмонагрузку и не раскатились по бревнышку.
   Вздрогнули и, окружавшие «зимовье», деревья, сбрасывая с разволновавшихся крон щедрые порции снега.
   Тревожно замычали разбуженные лоси, устроившиеся на ночлег неподалеку от зимовья посреди густой поросли калинника.
   Затем в ночном морозном воздухе как-будто бы резко потеплело – полупризрачные фигуры космических великанов окутались множеством зигзагообразных молний, чье беспрестанное появление и исчезновение сопровождались громким щелканьем, гудением, шорохом и свистом. В воздухе запахло горячей свежестью озона.
   – Это Дед Мороз со Снегурочкой! – выдавила из себя против воли Клава глухим придушенным голосом. – Они, оказывается, и на самом деле существуют, и это – ни какие не сказки! Но они какие-то большие и страшные – как бы они нас не заметили бы, и не придушили бы ненароком!
   На полубезумные слова Клавы никто не обратил внимания…
   …Зигзагообразные молнии перестали беспрестанно появляться и исчезать, а начали занимать статичное положение в виде сверкающих деталей филигранных праздничных узоров, серебристой и золотистой причудливой «сканью» покрывавших поверхность покроя долгополых новогодних шуб «Деда Мороза» и «Снегурочки». Правой рукой в серебристой рукавице, украшенной десятками драгоценных самоцветов, Дед Мороз крепко сжимал горловину огромного необъятного мешка, болтавшегося у него за спиной. Это, наверное, был легендарный мешок с подарками, как, естественно, предназначенным детям, так и, видимо, взрослым тоже.
   Шестерка провалихинцев, оказавшимися непосредственными свидетелями невероятного факта реинкарнации в земном мире настоящих «Лунных Пери», задрав головы на немыслимый угол, расширив и выпучив до последних, отпущенных им самой природой, пределов глаза, жадно рассматривали, явившееся им «диво дивное», стараясь не упустить ни малейшей детали. Они не представляли той степени смертельной опасности, какой подвергались, стопроцентно уподобившись мотылькам, в бездумной завороженности летящих на губительный свет. Собственно, всю дружную компанию спас от неизбежного тяжелейшего психологического коллапса со всеми вытекающими отсюда физиологическими последствиями только то, что они успели изрядно накачать организмы крепким алкоголем. Но слово «спасало» не является полным тождеством слову «спасло» – дальнейшая ближайшая судьба шестерых жителей села Провалиха пока стояла под очень большим вопросом и ответ на этот серьезный вопрос зависел от многих факторов, остававшихся в ближайшие пять-семь минут неизвестными. Хотя и нужно предупредить наиболее слабонервных читателей о том, что крепко подвыпившая компания молодых людей «играла с огнем» в буквальном смысле этой хорошо известной и «расхожей» фразы. Братья Чекмаревы, Коля Филаненков и их подруги оказались на самом краю, временно образовавшейся пространственно-временной воронки, спонтанно сформировавшейся в результате вторжения прямо на их родные «заливные луга» двух Пайкидов-Великанов, о которых, само собой, никто и никогда в старинном сибирском селе Провалиха и «слыхом не слыхивал»! И, если сказать честно, то веселую и дружную компанию могло спасти только Чудо – Чудо на борту «Золотого Шершня», где неведомый жителям старинного сибирского села Провалиха, древнешумерский жрец Галидрабал отчаянно «бился» над окончательным решением Формулы Мардука…

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

   Ближе к двенадцати ночи температура немного понизилась, но лишь – немного, и единственным следствием ее понижения явилось прекращение снегопада. Но и без снегопада, расположенные на «загипнотизированной» территории Сказочного Городка, сотни, парадоксально выглядевших и устроенных аттракционов, павильонов, каруселей, ледяных горок, бесчисленных закусочных и распивочных «забегаловок», радиальными кольцами расходившимися вокруг главной Новогодней Елки города, создавали стойкое ощущение самого настоящего Волшебства. Правда, никто еще, из беспечно веселившихся горожан не удосужился задуматься – добрым или злым окажется, в конечном итоге, это Волшебство. Впрочем, принцип всех мышеловок в мире действовал одинаково – одинаково безотказно: мышь видит только один сыр и никогда не задумывается о последствиях…
   Дима Цуккерманн, прогуливавшийся туда-сюда вдоль одной из стен Снежной Крепости и сам не заметил, как у него презрительно и брезгливо оттопырилась нижняя губа, что всегда служило у Димы признаком крайнего удивления, граничившего с недоумением. Норковая фуражка-формовка и поднятый меховой воротник дубленки не защищали уши и.о. главного редактора «Света в конце тоннеля» от ощутимого морозца, и он начал воровато оглядываться по сторонам – как бы понезаметней открыть «барсетку» из крокодиловой кожи, где рядом с диктофоном и цифровой портативной видеокамерой хранился заветный «четок» высококачественной пшеничной водки, захваченный «на всякий случай» и для «сугреву». Но вокруг сновало множество людей, и Дима никак не мог решиться глотнуть прямо из горлышка «четка» холодной водочки на глазах у ненужных свидетелей. А сделать ему это очень и очень хотелось вовсе даже не потому, что Ирина Сергеевна Миролюбова, севшая в сани рядом с Андреем Витальевичем Одинцовым для делового разговора «буквально на пятнадцать минут» около трех часов назад, до сих пор так и не вернулась, и не позвонила Диме. И не потому, что куда-то запропастились и не явились в заранее оговоренное место возле Снежной Крепости, собиравшие главный материал для предстоящего репортажа о небывалом празднике самые надежные и испытанные корреспонденты: Марина и Лариса, а также другие штатные и внештатные сотрудники еженедельника.
   Нет – Диму выбивала из нормальной нервно-психической колеи, загадочным образом, накалившаяся атмосфера, создавшаяся вокруг главной Новогодней Елки города. К тому же, кроме обещанного информационного материала, Марина и Лариса, а также остальные штатные и внештатные сотрудники обещали принести шампанское, коньяк и закуски – ингредиенты, необходимые для нормальной встречи Нового Года. Но это, конечно, можно было считать сущими пустяками по сравнению с верными и неизменно точными футурологическими прогнозами талантливого журналиста-аналитика Димы, возникавшими у него, как правило, на интуитивном уровне. Ну а сейчас, по мнению Димы, не нужно было быть «семи пядей во лбу», чтобы ясно понять приближение неких грандиозных неприятностей при самом лишь беглом взгляде на «чудо-елку».
   Он находился от нее в описываемый момент примерно на километровом расстоянии, но чувствовал себя, тем не менее, совершенно, что говорится: «не в своей тарелке», и старался, по возможности, не делать каких-либо чересчур конкретных выводов. Но выводы напрашивались сами собой, и Дима старался отмахиваться от них, как от назойливых мух, пытаясь сосредоточиться на мысли о скором предстоящем банкете с коллегами в бутафорном трактире Снежной Крепости.
   Окончательно озлившись на не пунктуальных коллег и плюнув на возможные последствия своего импульсивного поступка, Дима решительным движением расстегнул барсетку, достал оттуда бутылку, крепкими зубами нетерпеливо сорвал жестяную пробку и прямо из горлышка сделал два больших булькающих глотка. Холодная водка, согласно законам физики и физиологии, немедленно всосалась в кровь, взорвавшись в голове Димы радостным шумным звоном. Он громко и счастливо рассмеялся, аккуратно завинтил на горлышке пробку, положил «четок» обратно в барсетку, и торопливо зашагал к воротам Снежной Крепости. Высокие деревянные ворота Крепости были широко распахнуты, полосатый шлагбаум – гостеприимно поднят, стражники, обряженные в блестящие кирасы и шлемы, отставили в стороны тяжелые алебарды, на вид ничем не отличавшиеся от настоящих и ненавязчиво предлагали всем входящим на территорию Крепости яркие аляповатые листы лотерейных билетов Новогодней Лотереи.
   – Трактир работает?! – деловито осведомился он у стражников, вежливо, но твердо отказавшись купить билеты.
   – Да, конечно – прямо и налево, там сами увидите! – приветливо объяснил один из стражников, ничуть, по-видимому, не обидевшись на то, что очередной посетитель отказался попытать счастья в Новогодней лотерее.
   – Спасибо, шеф! – поблагодарил слегка захмелевший Дима и прошел мимо стражников по узенькой заасфальтированной дорожке в таинственный полумрак Крепости, подсвеченный красными и желтыми фонарями многочисленных увеселительных заведений, на скорую руку построенных из массивных ледяных кирпичей.
   Вдоль дорожки сверкали стеклянными игрушками аккуратненькие молоденькие елочки, выглядевшие настолько естественно, что, казалось бы, они здесь всегда росли и вместе с ними росли на мохнатых ветках чудесные новогодние игрушки, заменявшие обычные шишки.
   Нужный Диме трактир оказался расположенным совсем неподалеку – метрах в пятидесяти от ворот. Дима догадался, что это именно трактир, по характерной неоновой вывеске, протянувшейся вдоль всего фронтона приземистого ледяного строения, и «ярко» гласившей крупными ядовито-лимонными буквами, что: «Здесь усталый и проголодавшийся путник испытает блаженство и вдосталь насытится недорогой и изысканной пищей перед дальней дорогой!»
   «Перед какой, это, интересно, дальней дорогой?!» – несколько рассеянно подумал, почувствовавший внезапный приступ сильного голода, Дима.
   И. как бы в ответ на его, мысленно поставленный вопрос, ядовито-лимонные буквы погасли, и, спустя секунду на их месте кроваво-красной витиеватой старославянской «кириллицей» вспыхнула другая надпись; «Трактир для уставших „добрых молодцев“ – в гостях у Бабы Яги!!! Только для настоящих мужчин!!!».
   Дима невольно присвистнул, остановившись перед высоким ступенчатым крыльцом трактира и в течение, примерно, минуты озадаченно несколько раз перечитывал текст, сменявших каждые двадцать секунд друг друга, рекламных вывесок. А в загадочном трактире этом, кажется, было многолюдно и весело – сквозь ледяные окна и стены заведения доносился гомон многих возбужденных голосов, беспрестанный звон посуды, как если бы кто-то без устали бил об пол «на счастье» фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. Доносились оттуда на улицу и звуки каких-то варварских мелодий, производимых при помощи примитивных народных инструментов, наподобие бубнов, труб и балалаек. Причем, несмотря на откровенные примитивизм и варварство, трактирные мелодии сопровождались мельтешением ярких разноцветных огней, хорошо видимых сквозь ледяные кирпичи стен. «Впечатление такое, будто там все посетители, состоявшие исключительно из „добрых молодцев“ и „настоящих мужчин“ пустились в русскую плясовую!» – ироничный аналитический ум Цуккермана продолжал в автоматическом режиме делать выводы и строить предположения. Тем не менее, Диме сделалось еще более не по себе – чем-то и.о. главного редактора «Света в конце тоннеля» шумный ледяной трактир напугал на интуитивном уровне.
   К тому же, душу Димы внезапно резанула острая тоска по, утерянной, как ему стало почему-то казаться в эти тяжелые минуты, навеки Ирины Сергеевны Миролюбовой. Он неожиданно, против воли, представил Ирину Сергеевну в обнаженном виде, почему-то внутри плохо освещенной парилки «русской бани» и – себя рядом с голой любимой женщиной, полной здорового желания и, главное, влюбленно смотревшую на него, на Диму и ничуть не стеснявшуюся при этом своей роскошной наготы…
   Справа и сзади послышался скрип снега под чьими-то шагами. Дима нервно оглянулся и увидел подходившего к нему широкоплечего высокого человека, нервно курившего прямо на ходу сигарету. В неверном свете трактирной цветомузыки и газовых фонарей, установленных возле трактирного крыльца лицо подходившего человека, украшенное многочисленными шрамами, показалось Диме смутно знакомым. Он с удивлением узнал того самого офицера ФСБ, который сыграл какую-то там особенную роль в достопамятной истории с Черными Шалями, разразившейся в городе четыре года назад. Вот только фамилии офицера Дима, как ни напрягал память, не мог вспомнить.
   А генерал-лейтенант Панцырев (это был именно он), между тем, сделал заключительную затяжку, выбросил получившийся окурок в ближайший сугроб и вежливо обратился к Цуккерманну:
   – С наступающим Вас, Новым Годом, и – добрый вечер!
   – И вас также! – ответил Дима, пересыпая скупые слова дробным дружелюбным смешком.
   – Цуккерман Дмитрий Иосифович, если не ошибаюсь? – еще сильнее удивил Диму внезапно появившийся из морозного мрака офицер ФСБ.
   – Совершенно верно! – приятно изумился журналист. – А с кем, в свою очередь, имею честь беседовать?!
   – Генерал-лейтенант ФСБ России Сергей Семенович Панцырев – здесь нахожусь при исполнении специального задания. А – вы?
   – Что – я?!
   – Я хотел уточнить – вы тоже исполняете задание своей редакции или просто – отдыхаете?!
   – Да и то, и другое – совмещаю полезное с приятным! – опять несколько глупо хохотнул Дима и инстинктивно прикрыл рот ладонью, совершенно необоснованно опасаясь, что генерал Панцырев как-нибудь негативно среагирует на исходивший оттуда хорошо ощутимый запах спиртного…
   …Но, прежде чем продолжить описание диалога между Димой Цуккерманом и, невесть откуда взявшимся на территории «Сказочного Городка» генерал-лейтенанта Панцырева, автор посчитал необходимым сделать нижеследующее отступление, полностью объясняющее – почему генерал-лейтенант Панцырев, осуществлявший фактическое руководство «широкомасштабной оборонительной операцией» под кодовым литером «Мертвый Дед Мороз», оказался вдруг на территории Большой Биры в столь «потерянном» и «разбитом» психологичексом состоянии?!
   «… Напомним, что, отправившись из Рабаульского аэропорта с целью присоединиться к группе полковника Стрельцова в «Сказочном Городке», генерал Панцырев по дороге туда, получает неожиданную телефонограмму-приказ о Командора, срочно заехать на квартиру профессора морозова, взять там в морозильной камере холодильника два запаянных пластиковых цилиндра с неизвестным содержимым, и уже, только после этого, ехать на помощь к Стрельцову, обязательно имея на руках оба вышеупомянутых цилиндра! И мы, своею авторскою волей, оставили Сергея Семеновича Панцырева в квартире профессора Морозова, как раз в тот момент, когда на новогодней елке в этой квартире сама собой закрутилась вокруг верхушки елки загадочная и красивая игрушка – «золотая оса»…
   …Сергей Семенович, закончив телефонный разговор «ни о чем» с Эдиком, решил сразу достать
   из холодильника таинственные цилиндры и побыстрее «убраться» с ними из квартиры, которая начала откровенно пугать генерала, притаившейся в ней неизвестностью – грозной неизвестностью.
   Решить то генерал решил, да, вот только взгляд его почему-то притягивала к себе «золотая оса», все быстрее и быстрее начавшая крутиться вокруг сверкающего шпиля. Украшавшего верхушку елки. Панцырев не мого оторвать взгляд от «осы», с каждой секундой увеличивающей скорость вращения. И до того на нее загляделся, что у него закружидлась голова и замельтешило перед глазами, и, чобы не упасть, он рухнул на кстати подвернувшееся кресло, возможно – любимое кресло хозяина квартиры.
   Кресло стояло перед столом, и, не терявший сознания, Панцырев вдруг ясно увидел, что «золотая оса» «снялась» с елки и плавно, издавая легкое гудение, перелетела пространство комнаты, аккуратно опустившись на поверхность стола, прямо перед глазами генерала. Генерал явственно почувствовал характерный запах горькой свежести – запах озона. А еще он ясно различил, что вблизи, «оса», и вправду сильно напоминала огромного шершня, закованного в золотую броню. Хорошо были различимы, даже, два самовращающихся выпученных глаза, недобро сверкнувшие холодным огнем нечеловеческого любопытства в самую душу генерал-лейтенанта ФСБ Панцырева. А потом генерал Панцырев увидел, как с левого борта «золотой осы» открылся миниатюрный прямоугольный черный зев люка и оттуда наружу, прямо на поверхность стола «споро» выпрыгнули две малюсеньких человеческих фигурки. И, вот тут-то не выдержал, даже, «стальной» генерал Панцырев, позорно потеряв сознание. Правда, позориться-то особо было не перед кем, тем более, что его довольно быстро привели в чувство…
   Самое плохое заключалось в том, что в себя Сергей Семенович пришел только при помощи нашатыря, словно быон был не боевым генералом Небесной Когорты, а – слабой женщиной, страдающей целым букетом нервных расстройств.
   – Сергей Семенович! Товарищ генерал-лейтенант! – услышал Панцырев, сквозь назойливы й шум в ушах чей-то очень знакомый и участливый голос. – Вы слышите меня?!
   Прошло, по меньшей мере, несколькодолгих мучительных секунд, прежде, чем он сообразил, что его тормошит и приводит в чувство не кто-нибудь, а – капитан ФСБ, Червленный.
   – Валька, это ты что-ли?!?!?! – изумленно прохрипел Панцырев. – Ты – живой?!?!?! Ты откуда это вынырнул-то?!
   – Валя, коньяка ему плесни побольше – быстрее в себя придет! – послышался чей-то незнакомый мужской голос
   Панцырев тряхнул головой, принял позу поудобнее и сознание окончательно вернулось к нему.
   – Ну, слава Богу, товарищ генерал-лейтенант! – с видимым облегчением в голосе произнес Червленный, продолжая низко нависать над сидящим в кресле генералом и внимательно вглядываясь в черты его лица. – А то мы уж с Александром Сергеевичем подумали, что…
   – С каким Александром Сергеевичем – с Пушкиным что ли?! – вместе с полным осознанием самого себя, к Панцыреву вернулось и его специфическое чувство юмора.
   – С Морозовым, с профессором Морозовым, товарищ генерал-лейтенант! – очень серьезно ответил Червленный.
   – Как вы оказались в моей квартире, товарищ генерал-лейтенант?! – спросил у Панцырева Морозов, одновременно протягивая ему полный граненый стакан коньяку. – Выпейте – вам станет легче!
   – Благодарю вас, профессор! Мне уже стало легче! – отвел в сторону руку со стаканом коньяка Панцырев, с любопытством разглядывая, как профессора Морозова, так и капитана Червленного. – Тем более, с алкоголем мне лучше не перебарщивать – я при исполнении!
   Докладывай, Валька – не тяни! – в привычной командной манере приказал подчиненному офицеру генерал, проигнорировав вопрос Морозова о том, «как он попал в его квартиру»?!
   Но Панцырев оставался Панцыревым и не мог не увидеть серьезных перемен, произошедших с Валентином Червленным, и изменившимся тоном он проникновенно и негромко спросил у того:
   – Где был ты, Валя все это время – в каких далеких и неведомых краях?!?!?!
   – Какова ситуация в городе, товарищ генерал-лейтенант?! – вопросом на вопрос ответил Валя и весь напрягся в ожидании ответа, всем своим внешним видом подчеркивая максимум почтения и жгучее желание соблюдать субординацию, подчеркивая тем самым, что ему горздо важнее прояснить ситуацию, сложившуюся в Рабауле, чем коротко сказать о своих странствиях по Сказочной Руси, удовлетворив тем самым естественное любопытство генерала.
   – В городе очень опасная ситуация! – мрачно произнес генерал. – Ты, по-моему, осведомлен об этом лучше, чем я, судя по твоей недавней телефонограмме, в которой ты предупредил меня о том, что «охотники» появятся из-под земли! В эту квартиру я попал по приказу Командора – он назвал мне адрес и фамилию, и занимаемую должность хозяина картиры, В вашем холодильнике, Александр Сергеевич хранятся два запаянных пластиковых цилиндра, которые я должен забрать и срочно отвезти их на территорию «Сказочного Городка», где меня ждет полковник Стрельцов с группой нашего «стиксовского» спецназа! Командор особо подчеркнул важность этих цилиндров в вашем холодильнике, уважаемый Александр Сергеевич!
   – Я не знаю, кто такой Командор, но цилиндры должны остаться в этой квартире, товарищ генерал-лейтенант! – твердо произнес Валя, прямо глядя в глаза генералу.
   – С каких это пор это стал оспаривать мои решения, капитан?! – как-то почти равнодушно и очень устало спросил Сергей Семенович и в голосе его не слышалось ни малейших отзвуков недавних командных ноток и начальственной строгости.
   – Эти цилиндры – «маяки наведения» для пелегаторов Эскадры Астрального Флота Адмирала Буджума! – отчеканил, неузнаваемо изменившийся Валя Червленный, показавшийся в эти секунды Панцыреву бесконечно «чужим и далеким», с ног до головы осыпанным «холодной пылью дальних странствий в иных загадочных мирах». – Эскадра Буджума гонится за «Золотым Шершнем» и его Хозяином! Это – единственный шанс для Рабаула и его жителей, товарищ генерал-лейтенант! «Стикс-2» вступил в жесткий контакт с… Другой Разведкой. Им нужен только «Золотой Шершень» и Капитан Хабаб и больше никто им не нужен. Захватив Хабаба, Они исчезнут также неожиданно, как и появились! Больше я ничего не могу сказать ясного и вразумительного, Сергей Семенович, кроме, разве, того, что мы оказались втянуты в Большую Игру Астральных Тяжеловесов! Все очень опасно! Стопроцентной гарантии на успех сегодняшней операции не дает даже Адмирал Буджум – многое будет зависеть от фактора «случайности» под названием «бессмертная человеческая мысль»! В любом случае вам, товарищ генерал-лейтенант необходимо срочно очутиться на территории Большой Биры до того, как начнется активация Болььшого Хоумаха, и разыскать там Эдика, пока он не полез со всеми нашими бойцами на это проклятое Дерево!
   Панцырев несколько секунд внимательно смотрел на Валю, почти не узнавая его и, не задавая лишних вопросов, поднялся на ноги и коротко сказал:
   – Я поехал! Будь осторожен, Валя и – удачи! – он крепко пожал руку поочередно Червленному и Морозову, и покинул квартиру, с тем, чтобы быстрее спуститься вниз, запрыгнуть в сужебный «мерс» и мчаться на помощь полковнику Стрельцову.
   Но генерал Панцырев опоздал – Стрельцов со своими бойцами уже был на Ветвях Большого Хоумаха, и связаться сним уж е не представлялось ни малейшей возможности…».
   … – Скажите честно, вы собирались зайти в этот трактир?! – уверенно спроосил Панцырев у журналиста.
   – Ну, в общем-то, да! А что?!
   – Не ходите туда. И вообще, если вам жизнь дороже сенсационного репортажа, постарайтесь, как можно скорее покинуть территорию этого, так называемого, «Сказочного Городка»!
   – Не понял! – Дима профессионально быстро протрезвел, во все глаза, рассматривая Панцырева.
   – Я сам еще ничего ясно не понял, но поверьте мне, Дима – бегите отсюда сломя голову! Поверьте моей интуиции – она меня еще никогда не подводила! Здесь сейчас на площади в десять квадратных километров скопилось примерно пятьдесят тысяч человек, а возможно и гораздо больше! Я не говорю уже о двадцати шести моих сотрудниках, пошедших, видимо, на верную гибель ради почти бесполезной попытки спасти эти пятьдесят тысяч…! – генерал Панцырев вдруг резко замолчал, словно бы его внезапно осенила какая-то страшная догадка-откровение и уставился остекленевшим взглядом на сверкающую золотом и серебром вершину чудовищного дерева, названную бойкими на язык местными журналистами, «Главной Елкой России».
   – Что с вами, товарищ генерал?! – страшным шепотом спросил Дмитрий Цуккерманн, вслед за Панцыревым осторожно скользнув взглядом по верхушке «елки».
   Но стекловидный налет на глазах Сергея Семеновича дрогнул и быстро растаял без следа, вполне осмысленно посмотрев на Цуккерманна, генерал веско сказал:
   – Я был в этом трактире. Это – ловушка, а – не трактир.
   – В каком смысле?!
   – Люди «вязнут» там, как мухи в меду!
   – В чем вязнут?! – изменившимся голосом уточнил Дима.
   – В нитях «паутины-призрака». К капелькам невидимой клейкой слизи намертво прилипают тела посетителей, а главное – их души. Они понимают, что с ними происходит что-то страшное и непоправимое, но сделать ничего не могут – они безнадежно вязнут в бездонной трясине «чужих», пространства и времени…, – генерал опять неожиданно и отрешенно замолчал, глядя теперь на ледяные стены трактира.
   – Кто – они?! – в очередной раз не понял собеседника журналист.
   – Посетители! Никто из них не выйдет обратно, и никто им не сможет помочь!
   – А как же сумели выйти вы, товарищ генерал?!
   – Со мной им не повезло – я обладаю возможностями, превосходящими обычные человеческие, и я не только вышел из проклятого трактира, но и понял суть происходящих на территории бывшей Цыганской Слободы невероятных и, по всей видимости, необратимых, бесконечно трагических событий…
   Кстати, Дима – вы напрасно стоите и меня слушаете! Бегите, еще раз повторяю – бегите отсюда, не теряя ни секунды драгоценного времени! А если вам жалко несостоявшегося сенсационного репортажа, то частично вы сможете спасти его, положив в основу беседу со спятившим генералом ФСБ Панцыревым. Пойдемте, я провожу вас обратно через крепостные ворота! – и неожиданно генерал крепко взял журналиста двумя пальцами под правый локоть и вежливо, но, вместе с тем, довольно бесцеремонно повлек его за собой.
   У Димы ноги сделались ватными, он покорно, как баран, потащился за Панцыревым, тщетно стараясь собраться с разбегавшимися из головы мыслями и ощущениями.
   Уже недалеко от ворот прямой, безжалостный и принципиальный Панцырев негромко нашептал Диме на, совсем, замерзающее ухо:
   – Это вы писали дифирамбы дьяволам во плоти, оккупировавшим ваш родной город, в котором вы родились и выросли. Я не буду вспоминать известную притчу о «тридцати серебренниках», но вы стали предателем собственного народа. Причем – в одной из самых худших предательских ипостасей. Но спасаю я вам жизнь лишь потому, что предателем вы сделались сами того не желая и, возможно, даже не по своей вине, и, может быть, в какой-то степени вину свою загладите, как заместитель редактора крупнейшего городского еженедельника, хотя и, если сказать честно, что-либо заглаживать или исправлять, уже поздно…
   Дима что-то хотел пробормотать в свое оправдание, но мощный и странный по характеру звучания не-то шелест, не-то шорох, родившийся в промозглой темноте новогоднего неба где-то в районе ослепительно сверкающего шпиля гигантской елки, заставил их обоих резко остановиться и настороженно плотно сжать губы.
   Шпиль на их изумленных глазах накалился до запредельной для зрительного восприятия степени и глаза свои генерал Панцырев и Дима вынуждены были плотно зажмурить и даже инстинктивно прикрыть ладонями. Загадочный звук, больше всего напоминавший, например, тому же Диме, треск рвущегося мокрого картона, усиливался в стиле шкалы Рихтера и уже через несколько секунд вызывал у исполняющего обязанности главного редактора «Света в конце тоннеля» чувство сильной тошноты. Но тошнота не успела развиться до степени болезненной, так как мучительный небесный стон своевременно оборвался, сменившись полной, необычайно глубокой, тишиной…
   Дима немедленно открыл глаза и вслед за Панцыревым, с чувством глубокого изумления, смешанного с неподдельным восхищением, принялся разглядывать, как по, доселе черному, небу концентрическими окружностями от эпицентра-шпиля расходилось волнами море из настоящей золотой пыли, ежесекундно захватывавшего у ночной промерзшей темноты по нескольку квадратных километров.
   – Напоминает взрыв нейтронной бомбы – вы не находите, Дмитрий Иосифович?! – громко и почему-то вполне жизнерадостно обратился к нему генерал ФСБ.
   – А-а?!?!?! Что вы сказали?!?!?! – у Димы противно тряслись губы, и он с выражением неприкрытого ужаса смотрел на Панцырева, вернее – на лицо генерала, под воздействием внезапной небесной иллюминации, превратившееся в характерную маску персонажа из японского театра «кабуки».
   – Не пугайтесь, Дмитрий Иосифович и не смотрите на меня, как на графа Дракулу – ваше лицо выглядит нисколько не лучше моего. Если мне не изменяет интуиция – Пайкиды накрывают нас большой овальной крышкой силового поля и пятьдесят тысяч, а то и более, рабаульцев автоматически оказываются в огромной прозрачной банке, откуда их без особого труда перетаскают пинцетами. Вы опоздали, Дима спастись… – Сергей Семенович резко умолк и печально задумался.
   – Какие Пайкиды?!?!?! О чем вы, товарищ генерал?!?!?! – глаза у Димы достигли размеров медных пятаков выпуска тысяча девятьсот шестьдесят первого года и сделались совершенно безумными.
   Панцырев внимательно посмотрел на Цуккерманна и только затем уже раздельно произнес:
   – Прошу прощения, Дима за то, что я необдуманно обозвал вас предателем. Вы – не предатель, вы – невинная жертва хитроумного и коварного противника… Одна из многих тысяч жертв… – секунду-другую понаблюдав за разрастающимся в небе заревом силового поля, полковник добавил: – Даже генерал-лейтенант Панцырев попался на их удочку, словно какой-нибудь безусый прапорщик. О мэре Рабаула и других ответственных чиновниках городской администрации я просто умалчиваю…
   Дима достал из барсетки ополовиненный «четок» и совсем не стесняясь Панцырева, залпом проглотил остатки водки.
   – Хочу посоветовать вам напоследок, Дима – не теряйте присутствия духа и встретьте смерть, в каком бы обличье она перед вами не предстала, как подобает мужчине! – строго сказал Цуккерманну на прощанье генерал Панцырев, повернулся к нему спиной и быстро зашагал к крепостным воротам.
   – Стойте!!! – испуганно закричал вслед полковнику Дима. – Я – с вами!!! – и припустил за Панцыревым рысцой, не представляя, совершенно, что это ему может дать, но, скорее всего, подчиняясь стадному инстинкту или – инстинктивному нежеланию остаться в одиночестве перед лицом неотвратимо надвигавшейся гибели.
   О легкомысленной Ирине Сергеевне Миролюбовой он в эти секунды совсем не вспоминал, лишь мелькнуло перед глазами обеспокоенно-тревожное, бесконечно родное и любимое, сморщенное лицо старушки-мамы, укоризненно глядевшего на непослушного единственного сына теперь уже из какого-то бесконечного и недосягаемого «издалека».
   А еще совсем непрошенным персонажем откуда-то из какого-то грозного «далека», окрашенного тревожной багрово-пурпурной краской, в воображении Димы возникло красное широкое, искаженное немыслимо мучительной «запойной» гримасой, лицо бывшего друга и руководителя, Артема Ивановича Кудельникова…
   С глазами, да и с ушами Дмитрия Иосифовича что-то случилось – красное лицо, бесследно пропавшего полгода назад Артема Кудельникова упорно продолжало висеть в воздухе прямо в непосредственной близости, а в ушах звенел колокол – настоящий церковный колокол. И что-то еще жуткое начало мучать Цуккермана – какая-то новая едкая и особенная душевная мука. Он плотно зажмурил глаза, пытаясь сообразить – куда мог пойти этот генерал Панцырев и заодно стараясь вспомнить – что говорил ему генерал о необходимости бежать «сломя голову» из этого «Сказочного Городка»?!
   – Эй, Димон! Что с тобой?! – услышал он вдруг давно забытый и до боли знакомый голос своего многолетнего начальника и коллеги «по цеху», который уже, в принципе, не мог бы звучать под земными небесами!
   «Не „белка“ ли у меня?!» – в ужасе подумал «Димон» и широко распахнул глаза, прямо перед которыми на расстоянии полуметра продолжало висеть в воздухе красное широкое лицо Артема Ивановича Кудельникова.
   Точнее будет сказать, лицо бывшего главного редактора еженедельника «Свет в конце тоннеля» не «висело» само по себе в ядрено-морозном «новогоднем» воздухе, а, как ему, и полагалось, являлось частью головы, сидевшей на шее широкоплечего туловища, защищенного по случаю декабрьской сибирской стужи новенькой «дубленкой». На голове у Артема красовалась меховая шапка-ушанка и, вообще, весь Артем представлял собою образец абсолютно живого, уверенного в себе и довольного своей, насыщенной глубоким драматизмом, жизнью, человека! Самое главное, что Артем улыбался Диме искренней, открытой, радостной улыбкой, в глубине которой не угадывалось ни малейшего зловеще-ироничного подтекста. Для вящей убедительности в собственной реальности, Артем Иванович улыбнулся еще шире, хотя шире уже было и некуда, и крепко хлопнул тяжелой правой рукой Дмитрия Иосифовича по левому, соответственно, плечу.
   – Ты – живой, Тема?!?!?! – исступленно заорал Дима, не веря глазам своим. – Где пропадал ты все это время, друг мой?!?!?! Мы тебя все давным-давно уже похоронили!!!
   – Не волнуйся так, Дима! – спокойно сказал Артем Иванович и перестав улыбаться уточнил у своего бывшего заместителя: – Ты хочешь сказать мне, что, на самом деле, рад меня видеть, раз называешь «своим другом»?!
   – Ты, даже, и не представляешь себе, как я этому рад, Тема! – растроганно и честно ответил «старому товарищу» Цуккерманн. – Мне так хотелось поговорить с тобой, но я думал, что ты умер и поговорить с тобой мне уже никогда не доведется! А ты, вдруг, взял вот и появился, как самый настоящий «Новогодний подарок»! Конечно же ты всегда был мне другом, настоящим другом – «старым, добрым школьным товарищем»! Дже, когда я поступил по отношению к тебе, как не может поступить самая «распоследняя» моральная «гнида» и «падла»!!!
   – Мне очень приятно слышать от тебя такие слова, Дима! – по-прежнему, не улыбаясь, задумчиво произнес Артем Иванович. – Надеюсь, что ты хотел поговорить со мной о настоящей «мужской дружбе»?! Я правильно тебя понял из твоих последних, несколько, конечно, странновато прозвучавших слов, произнесенных с глубоким душевным надрывом?!
   – Правильно, дружище!!! Совершенно правильно!!!
   – Отлично! – заметно оживился Артем. – Тогда зайдем вот в это симпатичное кафе и там-то, как раз и поговорим о «мужской дружбе». Ты не возражаешь?! А то мы, стоя на свежем воздухе, начинаем привлекать к себе нездоровое внимание окружающих благодаря твоим крикам!
   А вот над этим предложением возникшего из «ниоткуда» «старого друга Темы», Дима всерьез задумался, вспомнив о недавнем категоричном утверждении генерала Панцырева – стояли то они с Куделькниковым, как раз у входа кафе «В гостях у Бабы-Яги! Только для «добрых молодцев» и «настоящих мужчин!!!!!!!!!».
   Дима заметил, как губы Кудельникова тронула едва заметная улыбка и на сей раз в улыбке Тёмы легко прочитывалась тонкая ирония. Дима еще был не настолько пьян, чтобы ее не заметить и не сделать верного вывода о том, что Тема собирается с ним поговорить не только о «мужской дружбе», но и о проблеме «немужского подсиживания» и банального предательства, не принятого в среде «настоящих мужчин» – в общем, как понял Дима Цуккерман, восставший из «небытия» Артем Кудельников посчитал актуальным поговорить с ним в последние минуту уходящего года о «мужеложестве» во всех его многообразных проявлениях и ипостасях!
   Где-то неподалеку послышались удары церковного колокола, вызвавшие у Димы безмерное удивление – не меньшее, чем «сенсационное» появление Артема Ивановича, и он почему-то сразу вспомнил бессмертный роман Эрнеста Хеммингуэя: «По ком звонит колокол?!».
   Тёма, возможно, тоже вспомнил этот роман, а, может, он вспомнил что-то совсем другое, не испытав, в отличие от Цуккерманна, ни малейшего удивления по поводу того, откуда здесь мог оказаться церковный колокол?!
   – Димон, пойдем быстрее в кафе, если ты хочешь успеть узнать, что здесь, вообще, происходит?!
   – Тёма, мне про это кафе несколько минут назад предупреждал один информированный человек о том, чтобы я сюда не заходил ни в коем случае и ни под каким предлогом, если мне, конечно, жизнь моя дорога!!!
   – Димон, самый информированный человек на всей территории Сказочного Городка, это – я! Или ты боишься зайти в это кафе по той причине, что не считаешь себя «добрым молодцем» или, на «худой конец» – «настоящим мужчиной»?! – Кудельников улыбнулся начавшему откровенно «быковать» «Димону» еще шире и еще ироничнее. – Не слушай никаких «фуфломётов» и смело шагай за мной, если в тебе хоть что-то еще осталось от настоящего мужчины-журналиста! Про «добра молодца» я молчу – тебе на этот «сказочный», скажем так, счет самому решать!
   – А-а – пойдем, Тёма! – решительно махнул рукой Дима. – За тобой – хоть «в огонь», хоть – «в воду»!!!
   Бывшие друзья-журналисты были уже непосредственно перед самым крыльцом «сказочного кафе» «В гостях у Бабы Яги», как изумленный вопль, изданный совсем рядышком от них смутно знакомым мужским голосом: «Етит твою мать – Тёма Кудельников?!?!?!» заставил обоих замереть на месте библейскими «соляными столбами». Впрочем, спустя секунду-другую они благополучно вышли из поразившего их оцепенения и первым это сделал Артем Иванович Кудельников, со свойственным ему и, никогда не покидающим его, хорошо развитым чувством юмора, по достоинству оценил всю пикантность, неоднозначность и маловероятность возникшей ситуации.
   – Такое могло случиться только на Новогоднюю Ночь! – констатировал Тема, увидев в трех-четырех метрах от себя «теплую» компанию, состоявшую из… известных городских адвокатов, Евгения Юрьевича Сыскоева, Евгения Николаевича Очкаева и двух молодых женщин довольно приятной наружности.
   Не хватало только Олега Баргонца, но его, более чем с лихвой заменял майор ФСБ, Виктор Баргобец, чья фамилия в произношении почти не отличалась от фамилии главы администрации Сибирского сельсовета. Отличалось лишь «внутреннее содержание», но в состоянии сильного алкогольного опьянения эта существенная разница между двумя «Б -цами» практически полностью нивелировалась. Виктор Филиппович Баргобец в эти минуты был очень сильно пьян – едва на ногах держался. Но, несмотря на это, ему очень хотелось выпить еще, и, еще ему, не менее сильно, «хотелось» женщину, и, соответственно двум вышеописанным превалирующим чисто «животным» желанием, он совершенно забыл о пресловутом «кодексе чести офицера» и о том «наиважнейшем» боевом задании, которое сам перед собой поставил.
   Кстати, при виде женщин, вернее – одной из них, Дима Цуккерман, поле того, как внимательнее пригляделся к ней, вздрогнул, что-то невнятное взволнованно «култыхнул» себе под нос и «сунулся», было, как-то неопределенно, вперед, но сразу остановился, не понимая ясно – как он мог так сильно обознаться, приняв одну из женщин за Иру Миролюбову.
   – Так, ладно, ребята! – взял на себя привычную роль жесткого волевого и инициативного руководителя Артем Иванович. – Вижу, что вы немного удивлены, увидев меня, поэтому предлагаю пройти в этот уютный ресторанчик, куда мы собрались зайти с Дмитрием Иосифовичем на бокальчик-другой «подогретого рома» поговорить «по душам», если, вы, конечно, не возражаете и у вас не имелось каких-то других планов на предстоящий вечер!
   И Сыскоев, и Очкаев выразили бурное согласие, а Баргобцу уже было все равно, и оба адвоката подошли поочередно к Кудельникоу, долго жали ему руку, что-то приговаривая при этом, похлопывая его по плечу. Подошел к Кудельникову нетвердой походкой и Баргобец, тоже хорошо знавший Артема по своей прежней «гражданской» жизни. А Дима стоял несколько в сторонке и во все глаза смотрел на женщину, так удивительно похожую на Ирину Сергеевну Миролюбову. А женщина эта, в свою очередь, не менее пристально смотрела на Диму, и, затем, решив не ограничиваться осмотром решительно шагнула Цукерманну навстречу и произнесла:
   – Что с вами, Дима – вы меня не узнали?! – и улыбнулась.
   А улыбку эту нельзя было спутать ни с какой другой улыбкой на свете – перед Димой, все-таки, стояла сама Ирина Сергеевна Миролюбова, и Дима никак не мог взять в толк – что же у него такое приключилось со зрением или – не со зрением, а – со всеми мозгами, в целом?!

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

   Полковник Стрельцов присел на корточки, пытаясь отдышаться и восстановить остатки, неудержимо и необратимо, уходивших через отверстия многочисленных ранений, сил. Только что на глазах полковника был убит последний человек из его группы – майор Черкасов. Трехметровый паралоновый бес точно попал Черкасову из большой дальнобойной рогатки в переносицу – стальной шарик разнес майору половину черепа. Стрельцов тоже самое сделал с бесом, но в автомате у него осталось только три патрона. Правда, он забрал у убитой им, невиданной жуткой твари, рогатку и две импровизированных обоймы, в каждой из которых, из специальных круглых отверстий торчало по двадцать стальных шариков. Эти трофеи он сложил в походный ранец, не зная точно, пригодятся ли они ему в ближайшие минуты.
   Эдик сделал, по сути, невозможное – сумел подняться где-то на триста пятьдесят метров, примерно, в ту точку «Объекта-Е», где по его расчетам качалась на шелковой петле стеклянная копия капитана ФСБ Червленного. За время подъема лично полковник уничтожил шестьдесят два стеклянных монстра. Сколько уничтожили члены его группы – полковник не знал, знал он точно только то, что все они, скорее всего, погибли – во всяком случае, их рации упорно не отвечали. Сам Эдик оставался пока жив исключительно благодаря своим сверхчеловеческим способностям: обезьяньей ловкости, медвежьей силе и змеиной реакции. Но видимо и его резервам подходил конец.
   Он занял позицию между густым отростком ветви и гигантской игрушкой, имитирующей кедровый орех. Надежно прикрытый с трех сторон, Эдик внимательно просматривал свободный проход к краю ветви, где только что им был «снят» поролоновый бес, убивший Толю Черкасова – кавалера Ордена Боевого Красного Знамени и отца троих малолетних детей.
   На такой высоте Большой Хоумах заметно раскачивался и сидевшему на корточках полковнику приходилось немало потеть, чтобы постоянно сохранять равновесие. Сверху, снизу, справа и слева не утихали торжествующие вопли елочных демонов, а в небе постоянно бесшумно взрывались ослепительные салюты красивых и ужасных неземных огней, попеременно освещавших густые хвойные лапы, серпантины и стационарные иммамиахи изменчивыми и неверными сполохами и бликами. Эдик, упрямо высматривавший стеклянного Валю Червленного, утешал себя одной беспрестанно возникавшей в голове фразой: «Мне повезло хотя бы в том, что я побывал в Аду при жизни!». Какие вещи творились в эти минуты внизу, Эдик старался не представлять…
   …А внизу, за пределами четко очерченной Пайкидами территории бывшей Цыганской Слободы, по всему ее периметру ощетинились автоматными, пулеметными и пушечными стволами части знаменитой Балвалайской воздушно-десантной дивизии, дислоцировавшейся в ста километрах от Рабаула в густых Балвалайских лесах. Гигантский сиреневый купол, матово отсвечивавший под луной покатой поверхностью, словно бы покрытой блестящим лаком, больше всего напоминал, как командиру дивизии, так и рядовым десантникам, исполинский елочный шар, наполовину вкопанный в землю. Какие-либо попытки проникнуть через матовую сиреневую преграду, даже при помощи танков, не приводили ни к малейшему успеху. Командир дивизии Герой России генерал-майор ВДВ, Амир Амираканов даже снял папаху и вытирал носовым платком пот, лившийся по высокому лбу, несмотря на двадцатиградусный мороз. Стоявший рядом с ним глава администрации Балвалайского края, чистокровный чермен Игнат Пикатович Хурумов, у которого никак не получалось «прийти в себя» от того публичного унижения, которому его подверг прямо у трапа самолета этот мерзкий «Высокий Фэ-эС-Бэшный генеральский чин» из Москвы, без конца не-то приговаривал, не-то причитал как-то почти по «бабьи» и, причем совершенно непонятно – кого имея ввиду:
   – Ай, бля-а-а!!! Ай, бля-а-а!!! Ай, бля-а-а!!!Что же эти суки натворили, что же они натворили-и-и!!!!!!!!! Ой-е-е-е-ей-ей, козлы позорные!!!… ……
   Шаманоподобные завывания губернатора Хурумова прерывались в те моменты, когда под сиреневым куполом внезапно вспыхивали зигзаги ослепительных молний и, просто – вспышек различной степени яркости и неясной этиологии. Они блистали там не более двух-трех секунд, но, тем не менее, неизменно заставляли умолкать и невольно подпрыгивать на месте не только самого Хурумова, но и весь личный состав Балвалайской воздушно-десантной дивизии. Единстенное, что не тревожило Хурумова, это – судьба генерала-армии Курдюкина, находившегося в эти жуткие минуты внутри Сиреневого Купола. И, даже, напротив Губернатор мечтал о том, чтобы генерал Курдюкин сгинул бы навеки под этим куполом!
   А, между тем, над куполом, на высоте примерно семисот метров постоянно барражировали менявшие друг друга боевые и транспортные вертолеты, тлк от которых равнялся «полному нулю». Была даже сделана попытка высадки при помощи тросов десантной группы на вершину сиреневого купола, но едва десантники касались толстыми подошвами ботинок блестящей сиреневой поверхности, как немедленно начинали пронзительно визжать от охватывавшего их неописуемого ужаса и панически дергать тросы, требуя, чтобы их немедленно поднимали обратно на борт вертолетов…
   Внутри сиреневого купола пятьдесят тысяч с лишним рабаульцев чувствовали себя вполне нормально и совсем не подозревали о том, как странно и необычно смотрится Сказочный Городок снаружи. Все горожане с нетерпением ожидали скорого появления Деда Мороза и Снегурочки, огромной многотысячной толпой собравшись вокруг ледяной эстрады и вожделенно глядя на сновавших по эстраде многочисленных «ряженых» ведущих Новогодней Программы…
   …Мэр города Андрей Витальевич Одинцов продолжал самозабвенно заниматься любовью с полностью обнажившейся Ингой Литтбарски в отдельном кабинете харчевни «Три пескаря» и ни о ком из жителей Рабаула в эти «восхитительные минуты» не вспоминал и ни о чем, не имеющим самого непосредственного отношения к эротике и порнографии, не думал. Тем более, что полностью раскрепостившаяся Инга показывала настоящие чудеса, поднаторевшей в сексуальных забавах профессиональной «жрицы любви». Где уж тут Андрею Витальевичу было вспоминать о пресной и неинтересной, как сырое тесто, бедной жене своей, Татьяне, равно, как и о своих профессиональных обязанностях главы городской администрации – не менее «пресных» и «обрыгших», чем сама Татьяна! Инга, как и в прошлый раз полгода назад, вновь проявила себя совершенно ненасытной сексуальной партнершей, и последние полчаса бурного бесстыдного соития рычала и визжала, словно голодная тигрица, совершенно сводя с ума аскетичного и худощавого мэра Рабаула, непривычного к жарким «постельным баталиям»…
   …В помещении трактира, носившего длинное сложноподчиненное название: «В гостях у Бабы-Яги! Только для Добрых Молодцев и Настоящих мужчин!» за одним из столиков, как раз шел разговор о мэре Рабаула и о других чиновниках, занимающих ключевые посты в городской администрации. И говорил на эту неприятную, но актуальную и злободневную тему один человек, вернувшийся из «ниоткуда» бывший главный редактор краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля», Артем Иванович Кудельников. А остальные участники праздничного застолья внимательно слушали Артема Ивановича, лишь иногда вставляя редкие реплики. «Остальные», это – нынешний исполняющий обязанности главного редактлора искомого еженедельника, Дмитрий Иосифович Цуккерманн, адвокаты Сыскоев и Очкаев, майор ФСБ Баргобец, зав. отдела культуры городской администрации рабаула, Ирина Сергеевна Миролюбова и еще одна женщина, случайно «прибившаяся» к «загулявшим» адвокатам по ходу их бесцельных блужданий по территории «Сказочного Городка».
   Вся компания сидела вокруг не одного, как неверно было отмечено автором выше, а – двух, вплотную сдвинутых столиков и внимательно слушала Кудельникова, у которого очень много всего «накипело» «на душе» за пять месяцев вынужденного «небытия», и он испытывал огромную потребность «выговориться». Чтобы его не было так утомительно слушать, Артем Иванович предусмотрително-предпредительно не забывал периодически наливать в стопки своих слушателей холодную водку высочайшей степени очистки редкой марки «Слезы Ангела». В большой спортивной сумке Артема Ивановича, с которой он и прибыл из «небытия», оказывается, было надежно упакованы в плотные коконы из толстой и мягкой ткани, четыре литровые бутылки водки «Слезы Ангела». Тот, кто отправил Артема Ивановича обратно в Рабаул к своим «земным» заботам и радостям, посчитал необходимым положить в сумку эту «волшебную» водку «тройной перегонки». И, Артем Иванович строго-настрого запретил своим, вновь обретенным, старым друзьям брать спиртное в этом трактире, внутренности которого были аляповато и неумело стилизованными под «внутренности» «Избушки на Курьих Ножках». Делали-то эти «внутренности», все-таки не русские люди, а – немцы, и, может быть, даже и не немцы, а «черт знает – кто!». Единственное, что получилось более или менее сносно у неизвестных дизайнеров, так это – громадная огнедышащая «русская печь», в которой Баба-Яга традиционно «запекала» себе на обед «Добрых Молодцев»! Зловещая печь эта, впрочем, стояла в дальнем углу помещения «трактира» и ничем особенным, пока. не «досаждала» нашим посетителям во главе с Артемом Кудельниковым…
   – Во-первых, хочу всех вас официально поздравить с наступающим Новым Годом и пожелать, во-первых, чтобы этот самый Новый Год для всех для нас наступил!!! Даже – для одного из непосредственных, так сказать, «виновников торжества», Дмитрия Иосифовича Цуккерманна, моего бывшего заместителя! – начал такими словами свою речь Артем Иванович, не глядя при этоим на самого Цуккермана, а рассматривая почему-то «кимарившего», «в дымину» пьяного Баргобца, и дальше он продолжил: – Не буду сильно утомлять вас, а сразу начну говорить по существу той проблемы, которая, наверняка, всех вас сейчас занимает больше всего на свете! Все вы хотите знать, что за «бесовщина» творится на эту Новогоднюю ночь в Рабауле?! Если вы помните, этой проблемой я хотел заняться еще в июле, когда мне позвонил наш продажный мэр и чуть ли не в приказном порядке потребовал от меня, чтобы я начал давать рекламу тем «дъяволам во плоти», которые сейчас вот в эти самые минуты «правят Бал» на нашей родной Рабаульской земле! Как такое оказалось возможно?!?!?! – здесь Кудельников сделал паузу и перевел, на этот раз, тяжелый обличающий взгляд с Баргобца на Цуккермана, невольно поежившегося под этим страшным «прожигающим» взглядом и трусливо опустившим глаза «долу».
   Кудельников добросовестно разлил всей компании своей «волшебной» водки, «проясняющей мозги», как он охарактеризовал ее свойства уже несколько раз по ходу начавшегося «застолья» и сказал совсем уже другим, своим обычным, нормальным, дружелюбным тоном:
   – Все-таки сейчас Новый Год и я никому не хочу говорить гадостей, даже, если они именно гадостей и заслуживают! Я искренне хочу всем собравшимся здесь пожелать Добра и Процветания! А Добро и Процветание на нашей Земле может быть достигнуто только благодаря кристалльной честности и принципиальности, неукоснительно проявляемой каждым членом нашего гражданского российского общества!
   Я вернулся в Рабаул с тем, чтобы открыть здесь свою личную, частную газету, которую так и назову: «Кристалльно честная газета»!
   Я не могу вам рассказать, друзья мои, где я был все это время, но там, где я был, меня нашел один Спонсор, с которым я заключил Договор о том, что с первого января следующего года я начну выпускать в Рабауле еженедельник под названием: «Кристалльно честная газета»!
   Я пообещал моему Спонсору, что начну выпускать газету именно с таким, а – не с каким-нибудь иным названием, и содержание публикуемых материалов будет полностью соответствовать названию нового еженедельнка!
   Взамен моему обещанию мой Спонсор пообещал мне авансом, что первое января следующего года обязательно наступит для всех жителей Рабаула, так что ничего не бойтесь и смело пейте водку, «переработанную» из пшеницы, «выращенной в Раю» – завтра наступит «Завтра»!!!
   «Завтра» обязательно наступит!!! Это я вам всем торжественно обещаю, потому что мои обещания с этой минуты сделались «кристалльно честными» и я всегда теперь отвечаю за свои слова!!! – и Артем, подмигнув одновременно всем собравшимся, лихо опрокинул в себя очередную порцию водки «Слезы Ангела», которую можно было совсем не закусывать…

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ

   …Глаз Хабаба-Кингу довольно наблюдал за заключительным актом успешно завершавшейся операции, когда неожиданно почувствовал, что ему под несуществующее веко попала соринка – неприятно колющая ярко-золотистая соринка. Нехотя он вынужден был перефокусировать угол зрения с великолепного действа, разворачивавшегося у подножия Большого Хоумаха на стремительно вырастающую в размерах и разгоравшуюся нестерпимым золотым блеском соринку…
   …Сиреневая сеть-призрак ничего не значила для «байферга» -инфернала, но за пять секунд до атаки выяснилось, что в ракетных отсеках истребителя нет ракет и Гильгамеш-Бобров моментально принял единственно верное в данной ситуации решение, катапультировав свою «золотоволосую синеглазую Мечту о Вечной Любви и Бессмертии» и всех своих «человеческих друзей», которые так много и беззаветно помогали епму освободиться из его ужасного многовекового плена…
   …Изумленные десантники наблюдали, как взявшийся ниоткуда золотой метеор, оставивший после себя в ночном небе длинный и широкий инверсионный след, бесшумно врезался в матово блестевшую поверхность сиреневого купола и исчез под его поверхностью, а на месте метеора возникли несколько парашютных куполов, плавно начавших опускаться на землю…
   …«Байферг-истребитель Демонов» врезался в самый центр Глаза Капитана Хабаба и по невидимому волокну нерва, протянувшемуся до самой лунной орбиты помчался могучий импульс боли, разрушения и смерти. Глаз стандартного «утилизатора», возомнившего себя Великим Царем Драконов Кингу, взорвался последним самым роскошным, ярким и потрясающим салютом Праздника, знаменующим собой, как решили жители Рабаула, «гулявшие» на территории «Сказочного Городка», наступление Нового Года…
   …На крыльце Провалихинского сельского клуба стояли, крепко уцепившись за перрила глава местной сельской администрации, Гена Гаврилов и его первая заместитель, Марина Гнедович. Справа и слева от крыльца стояли другие жители Провалихи, решившие встретить Новый Год в клубе. Изумленно-недоверчивые взоры всех провалихинцев были устремлены в сторону далекого Рабаула, над которым в ночном небе разгоралось невиданное световое гала-представление. Никто точно не помнил, в какой момент погас сияющий всеми цветами радуги Шпиль, венчающий Чудо-Елку, и спучтя несколько секунд Шпиль и весь, мигающий разноцветными огоньками Ствол, накрыл сиреневый купол гигантского шара, чья гладкая поверхность матово сверкала под небывало яркой Луной…
   …Это грандиозное и невиданное никем и никогда в жизни провалихинцев, Зрелище и окащзалось, пожалуй, самым страшным из Новогодней Эстрадной Программы, устроенной этой сумасшедшей ночью в Рабауле какими-то «заезжими издалека Звездными Фокусниками и Клоунами»!
   – Как там, наверное, сейчас страшно – на этой Елке и под этим Куполом!!! – потрясенно прошептала Марина и Гена не нашелся, чтобы ей можно было ответить.
   – Как я счастлива, Геночка, что стою сейчас здесь рядом с тобой, а – не нахожусь там, за Обью, в Рабауле! Разве может такое происходить на самом деле?!?!?! Там же что-то неввобразимо страшное происходит – страшнее ядерной войны!!!..
   А Гена, не менее потрясенный, чем Марина, продолжал молча смотреть «во все глаза» на сиреневый купол и чувствовал, что ум у него «заходит за разум», и, что, если еще совсем немного он понаблюдает это невероятное «световое шоу», то мозги у него «закипят» и «расплавятся».
   – Знаешь, Геночка, мне кажется, что мы видим с тобой верхнюю сферу гигантского елочного шара, который случайно обронил на Землю какой-то космический Великан! И Шар этот, долго не залежится на Земле, потому что это – непростой Шар… – Марина умолкла, не в силах продолжать дальше.
   И лишь она умолкла, всем, без исключения, зрителям возле клуба, равно, как и остальным жителям Провалихи, дружно высыпавшим из домов на улицу, чтобы полюбоваться невероятными ииллюминативными чудесами в небе над Рабаулом, явственно показалось, что сиреневый купол дрогнул и медленно начл подниматься вверх, постепенно приобретая характерные контуры исполинского шара – «новогоднего елочного» шара. Одновременно он нестерпимо накалился изнутри бело-золотистым страшным сиянием до такой степени, что глазам наблюдателей сделалось больно и глаза пришлось поневоле зажмурить. Хотя, возможно, что это так неожиданно ослепительно ярко засверкала огромная полная Луна невиданным «золотым» «сверканием», и в «сверкании» этом четко просматривалось что-то невообразимо хищное и злорадное, наподобие победного блеска в безумных глазах маньяка-убицы, дорвавшегося до вожделенного незащищенного горла своей жертвы. На провалихинцев, словно бы опустился страшный необъяснимый «морок» прямиком из черных зимних небес и сделалось им всем одинаково «тошно» и «муторно» на душе, а особенно плохо стало почему-то Гене Гаврилову…
   …Но нарастание какого-то бы ни было напряжения имеет свой предел, рано или поздно достигая кульминации процесса, и, именно, это и произошло в небесах над Рабаулом… Сначала дрогнула почва под ногами, тонко дзинькнули стекла в окнах клуба и затем резко потемнело все вокруг, и у провалихинцев появилась возможность широко распахнуть глаза и увидеть, что на, доселе необычайно яркую, необычно золотистую Луну, надвинулась черная крылатая гигантская тень, размерами своими достигавшая не менее, пожалуй, трети площади спутника Земли. И на Луне что-то ослепительно и кратковременно сверкнуло и погасло, и, соответственно, гигантский сиреневый шар над Рабаулом заметно и резко потускнел, начав, прямо на глазах изумленных провалихинцев опускаться, «скукоживаться», темнеть, «пыжыться», пытаясь окончательно не сдуться и… в очередной раз дрогнула земля под ногами провалихинцев и в том месте за Обью, где еще несколько секунд назад в небо поднимался вертикально вверх, гордо и безнаказанно покидая поверхность Земли, гигантский ярко-сиреневый шар, теперь сияло золотистое облачко, откуда во все стороны летели «фейерверочные шутихи», оставляя в ночном воздухе светлые инверсионные полосы.
   Одна из таких «шутих» набрав немыслимую высоту, по гигантской дуге полетела в сторону Провалихи, с каждой секундой полета набирая безумную скорость…
   …И тут произошло последнее чудо незабываемой Новогодней Ночи в Провалихе – прямо над головами стоявших вокруг сельского клуба людей, послышался пронзительный свист, закончившийся наступлением глубокой тишины, сопровождаемой рождением бесшумной ослепительной золотой вспышки в центре плошади прямо напротив клуба.
   Людям поневоле опять пришлось плотно зажмурить глаза и, перед тем, как они насмелились открыть их, в ночном воздухе над всей Провалихой распространился праздничный аромат свежей еловой хвои, ванили, меда и фруктов. Ну, а когда они открыли глаза, то увидели, что к ним навстречу идут три человека, прилетевшие на «грешную Землю» не иначе, как вместе с бесшумной «золотой вспышкой»: высокий статный шиокоплечий Дед Мороз, державший за руку неземную красавицу-Снегурочку и непонятный молодой человек, обряженный в праздничную ризу православного священника.
   – Ну вот тебе и заказанные в городе Дед-Мороз со Снегорочкой, Марина! – победно произнес Гена Гаврилов, добавив: – А ты мне не верила, когда я тебе говорил, что обязательно появятся!
   – А что это за священник с ними?! – удивленно спросила Марина. – Ведь его-то мы не заказывали на Новый Год?!
   – Священника мы не заказывали, это точно! – согласился с Мариной Гена, но предположил вдумчивым голосом: – Может быть это сам Святой Николай – в качестве Новогодней бесплатной «пристяжи»?!
   Но глава Провалихинской сельской администрации безнадежно ошибался в своем, заведомо неверном предположении, ибо вместе с Дедом Морозом и Снегорочкой к сельскому клубу, на месте которого когда-то давно пьяные чекисты взорвали каменный Храм Архистратига Михаила вместе с героем-звонарем, приближался не Святой Николай, а – взорванный чекистами герой—звонарь, протодьякон Никита Перегудов, на самом-то деле, как выяснилось, сумевший обмануть Смерть, обрушившуюся на него в виде огненной вспышки взрыва центнера динамита, и вернуться, как ни в чем ни бывало, к месту своей «прежней службы» живым, молодым и невредимым!
   В Новогоднюю Ночь случаются еще не такие Чудеса на «старушке-Земле»!!!..

ЭПИЛОГ

   Старенькое «жигули», изрядно поплутавшее по городу, наконец-то остановилось рядом с нужным переулком – переулком им. Плеханова.
   – Вроде бы, то, что нужно! – с нескрываемым облегчением выдохнул водитель и добавил: – Честно говоря, я подумал уже, что такого переулка, вообще, не существует в природе!
   – Да как же он может не существовать, дорогой мой товарищ водитель – если я родилась когда-то в этом самом переулке! – горячо произнесла Снежана и почувствовала, что на глаза навернулись невольные слезы.
   – Вы и, вправду, очень давно не были дома?! – заметив состояние красавицы-пассажирки, сочувственно поинтересовался внимательный и корректный «частник».
   – Целую вечность, дорогой товарищ водитель! – ответила чистую правду Снежана и промокнула платочком глаза. – Я и не думала, что мое возвращение окажется возможным!
   – Спасибо вам, что не бросили нас! – поблагодарил Слава водителя, сунув ему новенькую хрустящую пятитысячную купюру. – Сдачи не надо!
   – Ну что вы?! – заартачился, было, совестливый водитель, торопливо принявшись рыться по карманам в поисках несуществующей сдачи.
   – Считайте это нашим новогодним подарком! – успокоила водителя Снежана, открывая дверцу и выбираясь наружу. – По сравнению с тем, что вы заслужили, на самом деле, это очень скромное вознаграждение! – добавила она с благодарной улыбкой.
   И, Слава, покинувший «жигули», с другой стороны, молча согласно кивнул головой.
   – Ну, в таком разе – спасибо вам большое, и желаю вам огромного человеческого счастья в Новом Году!!! – расплылся в широчайшей улыбке водитель и надавил на газ.
   Снежана и Слава остались одни в темном и тихом переулке. Было уже утро и, отгулявшие всю ночь напролет жильцы одинаковых двухэтажных и двухподъездных домов, когда-то построенных японскими военнопленными, наверняка были сморены беспробудным крепким постпраздничным сном – почему и стояла такая глубокая полная тишина в переулке, не нарушаемая ни единым, даже, самым случайным звуком.
   Молодые люди неподвижно стояли у обочины узкой проезжей части дороги, по которой их сюда привезло старенькое побитое «жигули», и, казалось, что царившее в переулке им. Плеханова сонное оцепенение непонятным колдовским образом обездвижило и их. Но, на самом то деле, и Снежана, и Слава прекрасно понимали, что они достигли финишной черты в своем сумасшедшем забеге наперегонки с одним из самых ужасных ликов смерти, какой кому-либо когда-либо выпадал из людей во всей истории человечества и дальше они просто-напросто не могли пока решиться сделать последний шаг в… Мир Идиотов. Они подумали об одном и том же и, увидев отражение этой мысли в глазах друг у друга весело и беззаботно расхохотались – впервые за время знакомства, которое произошло, как тут ни крути, только вчера вечером. То, что они сумели пережить эту Новогоднюю Ночь, казалось им настоящим Сказочным Новогодним Чудом, каким оно, на самом деле, и являлось.
   – Ну что – пойдем знакомиться с моими родителями?! – вывела их обоих из оцепенения самым естественным и необходимым из всех возможных вопросов, Снежана: – А то они, наверняка до сих пор глаз не сомкнули, в ожидании так «круто» загулявшей дочки!
   – Конечно, пойдем скорее! – весело рассмеялся Слава, крепко подхватывая свою «сказочную красавицу», «выхваченную» прямиком из объятий собственного фантастического сна и увлекая ее по направлению к родному подъезду по снежной целине, изрытую многочисленными глубокими следами, во множестве наоставленными в течение бурной праздничной ночи «подгулявшими» жильцами.
   Все бы ничего, но, когда они уже почти подошли к подъезду, в котором находилась квартира Снежаны и ее родителей, из подъезда им навстречу шагнул… Юра Хаймангулов.
   – Юра?! – вытаращил на скульптора глаза Слава. – Ты как здесь оказался?!
   – С наступившим вас, молодые люди, Новым Годом! – тяжело отдуваясь, произнес раскрасневшийся Юра. – А я, Славка тебя искал!
   – А откуда ты узнал, что меня можно найти именно здесь?! – изумлению Славы не было предела.
   – Этот адрес мне дал Владимир Николаевич Бобров!
   – Кто?!?!?!
   – Бобров! – повторил Юра. – Он этой ночью попал в серьезную автомобильну аварию и сейчас находится в реанимации городской больницы «номер один» – сильно «обожженный и почти вдребезги разбитый», но зато – живой!
   Я оказался невольным случайным свидетелем этой аварии и сопровождал Боброва на «скорой помощи» до больницы. Пока мы ехали, он мне и назвал этот адрес, по которому я тебя обязательно найду!
   – Он еще что-нибудь просил передать?!
   – Он просил передать тебе, чтобы ты его обязательно навестил, когда его переведут из реанимации в общую палату. И еще он просил передать, чтобы ты не беспокоился – его жизни сейчас ничего не угрожает и у него имеются огромные планы на будущее, в которых он отводит далеко не последнее место тебе, Славка!..

   Алексей Резник. 28.05.20 г., 13 ч. 31 мин. город Москва, центральный офис ООО «Программные системы Атлансис».

   Все права защищены.
   Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя – автора произведения.
   © Резник Алексей Петрович, 2020

Об Авторе

   Лучше всего автора, как писателя и человека, характеризует то произведение, которое данный конкретный автор представил на беспристрастный суд читателей. «Априори» можно легко предположить, что данный роман не является единственным произведением автора, и это предположение полностью соответствует действительности.
   Алексей Резник родился в 1961-ом году на Алтае под Барнаулом и в 1983-ем году закончил исторический факультет Алтайского Государственного Университета. До 1988-го года преподавал политэкономию в Алтайском Политехническом институте. В 1988-ом году по семейным обстоятельствам переехал на постоянное место жительства из Барнаула во Фрунзе. С 1989 года работал редактором отдела прозы журнала «Литературный Кыргызстан» (ЛК). В 1991-ом году первый и последний раз в жизни попробовал себя в качестве киноактера – «снимающегося корреспондента от ЛК», снявшись в двухсерийном художественном фильме рижского кинорежиссера Геннадия Земеля «Людоед». В этом тяжелом фильме, рассказывающем о восстании политических заключенных в сталинском концлагере под Карагандой в мае 1954-го года, Алексей сыграл роль бывшего бандеровца Яшки Буковинца. Итогом этой «киносъемочной» журналистской командировки явилось написание большого остросоциального публицистического материала для журнала «Литературный Кыргызстан», «Кладбище на помойке». После ухода из «ЛК» был принят в ТО «Азат» (киностудия «Кыргыз-фильм») на должность штатного кинодраматурга, где плодотворно проработал долгие годы.
   C 2009-го года живет в Москве, сотрудничает с киностудией «Антей» в качестве «редактора-консультанта». Числится внештатным корреспондентом ряда российских и зарубежных СМИ. Является автором многочисленных статей, очерков, прозаических произведений: рассказов, повестей, сценариев художественных фильмов, романов. В частности – цикла остросюжетных фантастических романов, под специфическим углом зрения затрагивающих наиболее острые социальные проблемы современного российского общества, объединенных под общим литером: «Сказки Замороженных Строек». Именно романы из цикла «Сказки Замороженных Строек» («Черная Шаль», «Стеклянная любовь», «Осколки войны в Зазеркалье», «Овчарки наших душ», «Хроника Пикирующего района», «Лесные Невесты», «Зоопарк оживших фантазий») наиболее ярко характеризуют образ мышления, характер мировосприятия и основной творческий метод Алексея Резника, позволяющие автору создавать самобытные, необычайно яркие, захватывающие прозаические произведения с «саморазвивающимся», парадоксально выстроенным увлекательным сюжетом и, трудно предсказуемым, финалом…
   Так как Алексей Резник родился в далеком 1961-ом году, то и сюжеты многих его произведений родились в пору его счастливого «советского» детства. В частности, само название «Сказки замороженных Строек» возникло в голове автора именно тогда – в 70-ые годы прошлого века…
   «… Строительство жилых домов в период «развитого социализма» достаточно часто приостанавливалось или, образно говоря, «замораживалось», причем, иногда, на несколько лет или – навсегда. Так, повсеместно в СССР появлялись мертворожденные строительные объекты под названием «замороженные стройки». А ведь сотни тысяч людей связывали с этими домами большие светлые надежды зажить там надолго и счастливо. Но не суждено было зажечься никогда в черных оконных квадратах бетонных скелетов мертворожденных строек уютным огням семейных очагов. На просторах огромной страны необратимо рушились судьбы многих и многих людей и светло-серые громады брошенных строек служили монументальными мемориальными комплексами, посвященными памяти их несбывшихся надежд, намертво запаянных в холодные бетонные плиты.
   В результате долгих исканий и размышлений, автор решил заселить Замороженные Стройки призраками тех людей, которые должны были там поселиться по планам социалистического строительства, но не поселились. И, вполне логичным, и естественным явилось создание образа Хозяйки Замороженных Строек – Бетонной Бабушки. Эта, никогда не существовавшая бабушка каждый вечер рассказывала сказки своим не родившимся внукам…
   Так, собственно, и родился этот специфический сказочный «фольклор», не имеющий аналогов в мировой литературе…».

   Алексей Резник много и плодотворно трудится – трудится над самим собой и над своими произведениями.
   Кроме «Сказок Замороженных Строек» в творческом «портфолио» писателя хранятся романы, документальные и художественные киносценарии, повести и рассказы, по своей сюжетной канве и исследуемым проблемам, не имеющие ничего общего с тематикой вышеупомянутых «Сказок», но и их отличает, бросающаяся в глаза, неординарность сюжетов и общая «высокая читабельность». В числе этих произведений следует отметить романы, написанные за последние годы московской жизни автора:
   – Мистический боевик «Тайна ордена „Сумрачных гор“» (2019 год).
   – Фантастический остросюжетный политический триллер «Призрак Госдумы» (взгляд на современную российскую политическую жизнь глазами «ожившего» древнеславянского Бога) (2018 год).
   – Фантастический роман – «вторжение» «Ночь Клеща» (2017 год).
   – Фантастический политический триллер «В поисках «Чистых Земель» (2017 г.)
   – Фантастический роман-«сага» «Люди на Деревьях» («Планета Несбывшихся Снов») (1988-й год) и многое другое, написанное автором, начиная с самого первого его официально опубликованного рассказа в еженедельнике «Комсомолец Киргизии», «Смерть старого попугая» в 1988-ом году и – до окончательной точки в романе «#Цифровой_экономики.NET», которую он поставил 14 марта 2020 года.

   Образцом для подражания Алексей Резник считает подвижническую жизнь Франца Кафки – писателя «от Бога» и – «для людей»! При жизни Франц Кафка не пытался опубликовать ни одно из своих произведений, и, перед смертью (Кафка умер на сорок третьем году жизни от туберкулеза гортани) он попросил своего ближайшего друга исполнить «последнюю волю умирающего» и сжечь все свои рукописи. Друг поклялся это сделать, но не выполнил своей клятвы и в результате мировая литература получила бесценный дар, известный под названием: «кафкиантство»… Своим подвижническим примером Франц Кафка хотел сказать, что настоящего писателя должны отличать, прежде всего, личная скромность в сочетании с искренней любовью к людям… Именно эти два человеческих качества и ценит больше всего писатель-фантаст Алексей Резник, что и находит соответствующее отражение во всем его творчестве.

Стеклянная любовь Книга вторая Алексей Резник