   Стеклянная любовь
   Книга первая

   Алексей Резник

   Корректор Александр Юрьевич Чесалов
   Дизайнер обложки Александр Юрьевич Чесалов
   Фотограф Rene Bohmer

   © Алексей Резник, 2023
   © Александр Юрьевич Чесалов, дизайн обложки, 2023
   © Rene Bohmer, фотографии, 2023

   ISBN 978-5-4498-9351-2 (т. 1)
   ISBN 978-5-4498-9352-9
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БЛАГОДАРНОСТЬ

   Осенью 2019 года я познакомился с человеком из мира Информационных Технологий – очень ярким и талантливым ученым-экспериментатором, чьи успехи в ИТ-бизнесе всегда основывались, исключительно, на его многолетнем опыте работы в предметной области, собственных неординарных идеях, научно-практических разработках и изобретениях.
   Его зовут Александр Юрьевич Чесалов.
   Я искренне хочу поблагодарить Александра Юрьевича за его неоценимую поддержку и помощь, в очень непростой для всех нас период пандемии COVID-19, благодаря которым был опубликован и издан этот роман, и мои другие произведения.
   Александр Юрьевич является членом экспертной группы по вопросам цифровизации деятельности Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, а также членом Экспертного совета при Комитете Государственной Думы по науке и высшему образованию по вопросам развития информационных технологий в сфере образования и науки.
   Он не только крупный ученый, но и великолепный рассказчик, а также автор серии книг по информационным технологиям, таим как: «Моя цифровая реальность», «Цифровая трансформация» и «Цифровая экосистема Института омбудсмена: концепция, технологии, практика», «Как создать центр искусственного интеллекта за 100 дней», «Глоссариум по четвертой промышленной революции: более 1500 основных терминов для создания будущего».
   Но самое главное в том, что из наших совместных встреч и бесед родился сюжет фантастического романа «#Цифровой_экономики.NET».

КНИГА ПЕРВАЯ. «ДЕБЮТ: ЛЕТО»

СУМЕРКИ БОГОВ

   Последние минуты морозного декабрьского заката. От неба, полыхавшего на западе темно-красным огнем, через бескрайнее заснеженное поле протянулись длинные языки причудливых светотеней. Стена густого леса, многокилометровой полосой росшего вдоль кромки поля, окончательно перекрасилась в угрожающе-черный оттенок. И как раз в этот момент на колокольне каменного сельского храма отчаявшийся подвыпивший звонарь (на самом деле звонарь не был «подвыпившим», а тем более – «отчаявшимся», и прекрасно знал, что и для чего он делал в эти последние минуты своего земного существования) ударил вечерний «благовест».
   При первых же звуках колокольного звона, высокий величественный старик положил широкую, горячую и тяжелую ладонь на плечико стоявшей рядом с ним хрупкой золотоволосой девушки, сказав ей необычайно низким басом:
   – Все, внучка – нам никто не даст приюта в этой деревне, мы должны немедленно уходить!
   – Пешком?! – удивленно спросила внучка, доверчиво глянув на Деда снизу вверх огромными ярко-синими глазами.
   – Мы не можем ждать Рагнера до темноты – слишком опасно здесь стоять. Если он остался в живых, то нагонит нас! Скоро наступит Новогодняя Полночь и другого шанса у нас не будет, если мы не сумеем ускользнуть от «Василисков» – они где-то совсем близко!
   Дедушка и внучка стояли на сельской кладбищенской горке – очень живописной, господствующей над богатым старинным сибирским селом Провалиха, естественной высотке. Вся горка была освещена лучами заката, полузасыпанные кресты и памятники отбрасывали на твердый сверкающий наст четко очерченные траурные тени и своим, во всех отношениях, безнадежным видом вызывали чувство пронзительно острой печали. Мимолетно глянув на стылое зимнее кладбище, синеглазая златокудрая красавица, едва ли не плача, негромко произнесла:
   – Бедные, бедные люди…, – на длинных изогнутых ресницах девушки сверкнули крохотными алмазиками непрошеные слезы.
   – Не плачь, внучка! – успокоил ее дедушка, тревожно нахмуривший густые седые брови. – На этом погосте покоятся лишь бренные останки – самих же людей здесь нет и никогда не было! Все эти люди пребывают сейчас в совсем иных неведомых мирах, вывернутых по отношению к этому невидимой изнанкой. Нам тоже, внучка нет на Родной земле больше места – новые власти отменили Новогодние Елки, а нас с тобой объявили «порождениями религиозного мракобесия»! Они убивают не только пулями, но и словами… – в совсем молодых небесно-голубых глазах могучего и статного старика появилось выражение глубокой скорби. – Их жестокие витиеватые формулировки ничто иное, как могущественные заклинания неизвестной мне демонической популяции… Очень древней популяции, чьи корни надо искать в далеких отсюда странах и в бесконечно давних временах… Это – извечное вселенское Зло, один из его ликов, внучка…
   Старик резко умолк, так как тускнеющее зарево зимнего заката на пару секунд затмила огненная вспышка, бесшумно поглотившая белокаменную архитектурную «красу и гордость» старинного и богатого села Провалиха – Храм Архистратига Михаила, являвшегося, как известно Главным Истребителем демонов, чертей и бесов всех мастей и модификаций.
   Немедленно последовавший после обманчивой тишины страшный грохот, заложил большие чуткие уши деда и маленькие изящные ушки внучки плотными акустическими пробками. Мощная ударная волна, сокрушительным шквалом пролетевшая над полем, заставила вздрогнуть и окутаться снежными нимбами кладбищенские кресты и памятники.
   – Что это было?! – неслышно прошептали рубиновые губки внучки.
   – Эти бесы, внешне похожие на людей, но одетые в куртки из «чертовой кожи», взорвали Храм Божий вместе с героем-звонарем, который прямым ходом отправился на Небеса и моментально сделался Великомучеником. Судя по силе взрыва, они чересчур переборщили с зарядом и в половине сельских домов наверняка повылетали оконные стекла. Сволочи!… – с чувством добавил он и тяжко-тяжко вздохнул…
   Спонтанный горький вздох Деда Мороза эфемерным облачком синеватого тумана улетел куда-то в сторону черного соснового бора, где смешался с тысячами себе подобных вздохов, охов и немых воплей неприкрытого человеческого отчаяния. Но отчаяние не случайно относится к числу Семи Смертных человеческих Грехов в православной конфессии, и, поэтому негоже было малодушно предаваться черному унынию одному из самых могучих и жизнерадостных христианских чудотворцев, и он поспешил добавить с совершенно иным выражением в голосе:
   – Но это был не простой звонарь!
   – А кто это был, дедушка?!
   – Гоэй – херувим-воин из элитной когорты спецназа самого Архистратига Михаила! – Акапист сделал небольшую паузу, вызванную невольным секундным спазмом гортани и докончил начатую фразу, когда к этому представилась возможность: – И он, кажется, открыл нам Врата … – он вновь резко умолк, заметив внезапное изменения в интенсивности и цвете лунного света, заливавшего сельский погост на живописном пригорке, черный сосновый лес и бескрайнее заснеженное поле, разделявшее километровой пустынной прогалиной кладбищенскую горку и село, где дымились свежие развалины Храма.
   – Какие Врата, дедушка?! Куда?!…
   «… Героя-звонаря, на самом деле, звали никаким ни Гоэеем, а он носил вполне нормальные русские имя и фамилию: Никита Перегудов и последние четыре года верой и правдой служил при Провалихинском Православном Храме Архистратига Михаила в сане протодьякона. Он был глубоко и искренне «воцерквленным» человеком, и никакие происки «Врага рода человеческого», казалось бы, не смогли ему помешать сделаться в самом скором времени полным дьяконом и получить синоидальное назначение на высокий и ответственный пост Настоятеля Храма Архистратига Михаила в Провалихе. Но Враг затаился, максимально мобилизовался, исхитрился-извратился и превзошел самого себя, устроив роковой государственный переворот в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое октября тысяча девятьсот семнадцатого года. Жирная траурная черта в одночасье оказалась подведенной под судьбами миллионов светлых, добрых и хороших, ни в чем не повинных людей, проживавших на огромной территории бывшей Российской Империи, занимавшую, как известно, одну шестую часть суши земной. В это число автоматически угодил и протодьякон Никита Перегудов. К сожалению, в данном повествовании автором не изыскалась возможность подробно описать жизнь и душевное состояние Никиты после «Великого Октября» и приходится ограничиться лишь констатацией его героической гибели поздним вечером тридцать первого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года на колокольне, приговоренного местными большевиками к уничтожению, Храма Архистратига Михаила, Главнокомандующего Армией Света, от самого сотворения Мира противостоящей Армии Тьмы.
   Командир отряда «особого назначения», Данила Курдюкин не случайно подгадал дату взрыва Храма к тридцать первому декабря – последнему дню, уходящего в вечность, страшного и кровавого, во многом, рокового и переломного в мировой истории, тысяча девятьсот восемнадцатого года от Рождества Христова.
   Садист, алкоголик, кокаинист и морфинист, Данила Курдюкин пунктуально выполнял волю своих истинных Хозяев, не имевших никакого отношения к «партии большевиков». Они, эти неведомые Курдюкину, Хозяева, вообще, не имели никакого отношения к какой-либо политической партии в многострадальной России. Им, этим таинственным и неизвестным никому на Земле Хозяевам, от Курдюкина нужно было только одно – помочь им тайно проникнуть в этот чудесный земной мир. А сделать они это могли лишь в краткий миг, ровно между, секунду назад умершим тысяча девятьсот восемнадцатым, и, еще не родившимся, тысяча девятьсот девятнадцатым годами. И не секундой – раньше, и не секундой – позже! Это были очень, как видим, пунктуальные, и, не только пунктуальные, но и чрезвычайно опасные существа, легко способные сожрать все человечество без остатка и не подавиться при этом… Фигурально выражаясь, они являлись крайне свирепыми астральными акулами, чуявшими запах крови за много миллионов световых лет, вернее – не крови, а – специфических миазмов-флюидов начинавшейся глобальной катастрофы или – большой беды, неудержимо стремящейся к мега-летальному исходу. Такие моральные уроды, наподобие Курдюкина, в огромном количестве поднятые к поверхности жизни мутной кровавой волной Октябрьской Революции и последующей гражданской войны, играли роль безмозглых пешек в их большой глобальной игре на «понижение ставок» – на понижение ставок выжить той или иной, отдельно взятой, разумной обитаемой ойкумены…
   …Никите, как единственному священнослужителю, остававшемуся внутри заминированного центнером динамита Храма Божьего, было предложено покинуть храмовое помещение и «отправиться восвояси», но он отказался и забаррикадировался на колокольне, наивно предполагая, что этот отчаянный шаг спасет Храм и остановит Курдюкина, но… «блажен, кто верует!…»…
   …Никита, чьи последние минуты жизни никто не наблюдал и, тем более, не фиксировал душевное состояние протодьякона, твердо решил не предавать своего Небесного Покровителя, и сохранял завидное мужество до самой последней секунды, когда в ослепительной огненной вспышке для него должна была бы наступить вечная тьма… Но тьма не наступила – он беспрерывно ударял в колокол, славя Архистратига Михаила и смотрел вдаль – на кладбищенскую горку, не понимая ясно, что его там так сильно привлекает. И в тот ли роковой момент, когда огонек бикфордова шнура достиг ящика, наполненного динамитными шашками у основания фундамента, после чего содрогнулись стены Храма, или на какой-то миг чуть позднее, Никита увидел ослепительный столб прозрачного пламени, бесшумно, но мощно и точно ударившего из темного неба прямо в центр кладбищенской Горки. Мозг обреченного протодьякона работал в форс-мажорном режиме и, спустя секунду, увидев, как золотистый прозрачный таинственный световой столб окутался по всей своей высоте ярко-зеленым облаком характерной конфигурации, Никиту осенило, что он видит перед собой не что-нибудь, а – то самое, легендарное Древо Вечной Жизни, попадая на Ветви которого любой человек автоматически спасается от неминуемой, казалось бы, смерти, предопределенную каждому человеку самим фактом его рождения в земном мире.
   – Смерти нет!!! – воскликнул Никита в пламени и грохоте страшного взрыва, но победный торжествующий крик героя-протодьякона никем не оказался услышанным…
   …Кроме самого Архистратига Михаила… Но это, уже, точно, начиналась бы совсем другая история, требующая специального отдельного повествования…».
   … – Врата спасения, внучка! – ответил Акапист на вопрос, ничего не понимающей, внучки, медленно поворачивая голову к крестам и памятникам сельского кладбища, полузанесенного снегом. Внучка повернула голову в ту же самую сторону вслед за Дедом…
   …Командир отряда специального назначения, сформированного из сотрудников уездного ЧК, проводившего карательную акцию в селе, Данил Курдюкин через три минуты после взрыва церкви поднес к глазам трофейный цейсовский бинокль и направил мощные окуляры на кладбищенскую горку. Чекист увидел двух классовых врагов рабочего класса и беднейшего крестьянства: старика и девушку. Их классовую принадлежность к лагерю эксплуататоров идеологически подкованный чекист определил по богатым шубам, вышитым золотыми и серебряными причудливыми узорами, и, в придачу, инкрустированных драгоценными камнями. Шапки на обоих тоже были высокими, боярскими, нестерпимо сверкавшими в лучах заката бриллиантами чистейшей воды – во всяком случае, так показалось и подумалось командиру чекистов. Ослепительно сверкал и набалдашник серебряного посоха, который держал правой рукой статный бородатый старик, чей гордый независимый вид вызвал внезапный приступ бешенства у, психически неуравновешенного Курдюкина. А может, его разъярил вид неконфискованных, свободно разгуливавших на свободе, золота и бриллиантов стоимостью в несколько сотен тысяч рублей. Нечистые руки садиста, насильника, вора и патологического убийцы затряслись в пароксизме «золотой лихорадки» и он не смог больше пользоваться биноклем. Но особая необходимость в бинокле уже отпала.
   – Скабиченко! – сдавленным голосом позвал командир своего заместителя – бывшего балтийского матроса, непредсказуемым ветром революции заброшенного в сухопутную западносибирскую глубинку.
   – Я!!! – немедленно отозвался бывший матрос.
   – Возьми десяток людей и ни секунды не теряя, дуйте вон на то кладбище, и арестуйте там двух буржуев – деда с девкой!
   – А откуда они там взялись, Данил?! – злым ненормальным смехом рассмеялся изрядно подвыпивший Скабиченко. – На кладбище-то!
   – По-моему, это местный купец с девкой своей и со всем «рыжьем» улизнуть от нас успел в последний момент! «Рыжья» на нем – на миллион, не меньше! Давай быстрей, а то уйдут!…
   …Зоркие глаза старика без труда заметили несколько черных фигурок, проворно побежавших от околицы деревни через заснеженное поле по направлению к кладбищу, наверняка, с целью арестовать их с внучкой.
   – Грязные алчные твари! – скорее с сожалением, чем с ненавистью произнес старик, и, устремив полный безграничной любви взгляд на красавицу-внучку грустно произнес: -У нас нет больше иного выхода, внученька – мы уходим в Коридор!
   – Вслепую?
   – Это лучше, чем бесславно и бездарно погибнуть здесь и составить компанию им! – он кивнул в сторону крестов и памятников. – Прощайся! Неизвестно – вернемся ли мы сюда когда-нибудь?!
   Старик снял с правой кисти горностаевую рукавицу, отороченную мелкими александритами и некоторыми другими уральскими и цинь-линьскими самоцветами, и накрыл золотой набалдашник посоха широкой мозолистой ладонью…
   …У Курдюкина прекратили трястись руки, и он вновь получил возможность воспользоваться биноклем. Ему удалось еще несколько секунд полюбоваться сверканием до сих пор не реквизированного фантастического богатства на шубах «купца-кровососа» и «купчихи-проститутки», а затем ярчайшая вспышка больно ударила по налитым кровьюглазам Курдюкина и на кладбищенскую горку опустилась Египетская Тьма… И, почти, сразу из тьмы, накрывшей сельское кладбище вертикально вверх ударил столп золотистого пламени. Не прошло и трех секунд, как изумленному Курдюкину и всем его головорезам сделалось ясно, что это у них на глазах внезапно «выросло» Дерево колоссальных размеров. Из золотого древесного ствола вытянулись сотни ветвей, и ветви окутала густая пушистая ярко-зеленая хвоя. На вершине Чудо-Дерева засияла призрачным светом пятиконечная нежно-сиреневая звезда, высветившая ночное зимнее небо на много сотен метров вокруг себя. А на Ветвях, равномерно растущих по всей километровой высоте золотого ствола, начали вспыхивать один за другим огромные блестящие разноцветные шары. Одновременно по ярусам ветвей снизу вверх, и сверху вниз зазмеились сербристым, золотистым и ярко-малиновым светом гигантские волнистые серпантины и щедро полились, сверкая переменчивыми бликами, мощные струи фольгового дождя…
   – А-а-а-а-а-а-а!!! … – страшный крик, неудержимо рвущийся из, разинутых в суеверном ужасе, ртов нескольких десятков жестоких бездушных карателей слился в единую жуткую какафонию с собачьим лаем всех деревенских собак, бешено рвавшихся с цепей. Но какафония эта вскоре сделалась совершенно неслышной в могучем космическом шорохе и треске. «Шорох» и «треск», к которым вскоре прибавился и «скрип», рождались среди зеленых мохнатых ветвей. Ветви неудержимо вытягивались в длину прямо на глазах у изумленных жителей села Провалиха, все, как один, от мала до велика, выбежавших на улицу и вытаращивших глаза на Чудо-Дерево, загородившее собой пол-неба и разогнавшее в стороны мрак морозной декабрьской ночи на добрые несколько километров вокруг. В ночном воздухе над селом ощутимо запахло еловой хвоей, к которому неожиданно примешались незнакомые сладкие ароматы, вызвавшие у сельских жителей смутные ностальгические ассоциации. В небе над селом разливался запах Нового Года – Праздника, символизирующего вечно обновляющееся время, а вместе с ним – и саму Жизнь, в которой не было места для Смерти. Провалихинцы, сами того не зная, созерцали, распустившееся у них на глазах то самое единственное, воспетое в мифах и легендах многих народов Земли, Древо Вечной Жизни, по каким-то неведомым причинам явившее себя во всей своей невиданной красе и исполинской мощи именно в этой точке географических координат, и точнехонько прямиком – на Новогоднюю Ночь. Видимо, Бог устал прятать свои самые чудесные секреты от людей, а возможно причина крылась в чем-то другом, скажем – в беззаветном самоотверженном поступке Никиты Перегудова…
   …Прямо к ногам Деда и Внучки с самой нижней Ветви выдвинулась раскладная золотая лестница.
   – Скорее!!! – предупреждающе крикнул человек, стоявший на верхней площадке, управляемой им, золотой раскладной лестницы без перилл, ведущей к спасению. – У вас есть ровно одна минута, а ступени очень скользкие!!!
   – Рагнер!!! – в один голос с нотками радостного изумления воскликнули Дед и Внучка. – Ты все-таки успел?!?!?!
   – Скорее!!! – еще раз поторопил их, чем-то сильно встревоженный Рагнер Снежный.
   – Быстрее, внучка! – правильно поняв истинные причины озабоченности Рагнера, поторопил девушку Акапист, пропуская ее вперед и, легонько подтолкнув под локти, добавил: – Бегом!
   А сам он замешкался на нижней ступеньке по весьма уважительной причине – предусмотрительно бросив взгляд вверх, зоркие глаза Акаписта ясно увидели в небесах «Золотой Шершень», на огромной скорости бесшумно приближавшийся к верхушке Чудо-Дерева Жизни из морозной тьмы ночного неба, оставляя за собой инверсионный след, состоявший из мириадов, многоцветно вспыхивавших заиндевевших человеческих душ, так и не нашедших надежного потустороннего прибежища после гибели своих физических оболочек… Это летели «Василиски», неслышно и незаметно сумевшие, все-таки, проскользнуть в человеческий мир из своей неведомой Астральной Бездны…
   – Проклятье!!! – не сдержался Дед Мороз и ударил посохом о золотую ступеньку, отчего в ночном воздухе родился протяжный огорчительный звон, возвестивший о том, что в земном мире произошла ужасная катастрофа, масштабы отдаленных последствий которой трудно, пока еще, было себе представить, даже – самому Деду Морозу…
   Таинственный миг Межвременья вспыхнул и погас, отозвавшись острой болью в сердце Деда Мороза – тайный лаз из Несуществующего Пространства и Сгнившего Времени раскрылся и тут же захлопнулся, но «Василиски» все же сумели успеть проскользнуть в мир Живых Людей, примостившись на краешке одной из Ветвей Древа Жизни!…
   Дед Мороз быстро начал подниматься вверх по золотой лестнице и вскоре стоял рядом с Внучкой и Рагнером Снежным – командиром своей личной Морозной Дружины.
   – Враг – на верхних Ветвях Дерева Жизни! – коротко сообщил Дед Мороз. – И это смертельно опасно! Они со временем захотят захватить все Дерево Земной Жизни – Священную Перво-Ель, Душу всего Человечества! И Новый Год скоро сделается самым опасным праздником на Земле, если ничего не попытаться предпринять! Кто-то или Что-то навело их на Цель – эти твари запеленговали биение пульса Земного Дерева Жизни…
   …Самый красивый мираж в жизни провалихинцев очаровывал изумленные взоры жителей села очень недолго – по истечении минуты, с небольшим секундным довеском, фантастическое видение гигантской златоствольной Ели, усыпанной сотнями гигантских сверкающих новогодних игрушек, бесследно исчезло-растворилось в привычной однотонной черно-синей морозной мгле зимней ночи. Растаял и полностью выветрился густой хвойный запах, тесно перемешанный с незнакомыми волшебными цветочными ароматами. Новогодняя Сказка закончилась, едва успев начаться. В Провалиху вернулась жестокая реальность в виде дымившихся развалин белокаменного Храма Архистратига Михаила, только что взорванного настоящими «чертями», которым от человеческого достался лишь внешний облик…
   Но Сказка, по-прежнему, не закончилась лишь для одного человека и, кроме него самого, об этом никто не узнал. Дело в том, что Курдюкину и его подручным только так показалось, что они взорвали Храм. На самом деле, Храм нельзя взорвать или уничтожить каким-либо иным насильственным способом – все Храмы в мире могут умереть лишь естественной смертью вместе с теми Богами, которым и были они посвящены в момент своего создания…
   За мгновенье до испепеляющего и разрушающего взрыва каменной церкви в Провалихе, к колокольне, где священнодействовал протодьякон Никита Перегудов, от самой вершины, выросшего на кладбищенской горке, Чудо-Дерева протянулась световая золотая лента, кончик которой обрывался прямо у ног Никиты. Ударив в колокол последний раз, Никита сделал шаг вперед и ступил на поверхность невидимой для окружающих, но вполне материальной и очень прочной, золотой ленты, являвшейся перекидным спасательным мостиком-катапультой. Мощное пружинное устройство высоко подбросило Никиту в ночной зимний воздух и по огромной дуге, наперегонки с последним эхом бессмертного колокольного звона, зашвырнуло протодьякона на густые Ветви Дерева Жизни, где он и совершил безопасную мягкую посадку – прямо перед входом в точную копию, только что взорванного в Провалихе, белокаменного Храма Архистратига Михаила. Храм материализовался за мгновенье до появления перед его широко раскрытыми вратами, героя-протодьякона… Все еще только начиналось… Навстречу Никите, широко приветственно раскрыв в стороны руки вышел высокий широкоплечий воин, закованный в ослепительно сверкавшую серебряную кольчугу. Ангельски прекрасное лицо воина выражало непреклонную решимость противостоять «всем силам Преисподней». Он крепко приобнял Никиту за плечи и сообщил ему:
   – Отныне тебя зовут Гоэй, и ты принят в ряды Небесного Воинства – Бессмертную Когорту Настоящих Мужчин! Я назначаю тебя Хранителем и Стражем этого Храма! Тьма опустилась на наш Мир, но ты должен сохранять мужество и силы до минуты начала решающей битвы, которая еще не наступила, но наступит – о ней возвестит удар колокола, который зазвенит в твоем сердце, Гоэй и ты услышишь его, и сразу поймешь, что надо делать! А теперь – прощай! – и с этими словами Архистратиг Михаил превратился в огромного белого сокола (ослепительно белого сокола) и улетел куда-то во мрак долгой наступающей Ночи… А Храм и его Страж и Хранитель, Никита-Гоэй окутались невидимой, но прочной, маскировочной сферой, превратившись для посторонних вражеских глаз в огромный сверкающий шар, внешне ничем не отличавшийся от обычной стеклянной новогодней игрушки, наполненной неслышным снаружи пульсом биения живого горячего Православного сердца в замерзающем организме Мирового Дерева Жизни…

   …Внучка крепко держалась за руку Деда все время, пока вокруг царила кромешная тьма, тоскливо выли злые нездешние вьюги и мелькали россыпями холодных искорок далекие огни в высоких узких окнах причудливо построенных дворцов надменных и жестоких властелинов могучих и богатых государств, где земного человека не ждало ничего, кроме невообразимо ужасных страданий и куда, ни в коем случае, нельзя было попасть им с Дедом… Но она не боялась, твердо веря в почти безграничные возможности своего Дедушки. Даже тогда, когда им пришлось покинуть спасительные Ветви Дерева Жизни…
   …Яросвитка (так звали девушку) точно не помнила, сколько они здесь пробыли и о чем разговаривали Дед и Рагнер Снежный. Они говорили быстро и негромко о чем-то чрезвычайно важном – о какой-то нежданной Большой Беде, о Дереве, которое могут срубить, об обнажившейся и открывшейся, сделавшись легко ранимой и беззащитной перед коварными сквозняками Вечности, Душе Дерева… А, затем, в какой-то момент Дерево дрогнуло от основания до самой верхушки. На нем стали раскачиваться и ударяться друг об дружку сотни огромных сверкающих плодов. Дед Мороз и Рагнер немедленно прекратили тревожный разговор между собой и неподвижно замерли, к чему-то прислушиваясь – к тому, что здесь не должно было звучать ни при каких обстоятельствах.
   – Ты сохранил семена?! – ясно расслышала Яросвитка вопрос, заданный Дедом Рагнеру.
   – Да! – твердо ответил Рагнер. – Они в Заветной Шишке! Шишка – в Дупле! Дупло – на среднем Ярусе!
   Дед ничего не ответил Рагнеру, а лишь легонько присвистнул. А Яросвитке почему-то стало немного смешно… Но затем Дерево в очередной раз сильно вздрогнуло и девушке сделалось не до смеха – ей стало плохо и свет померк в ее глазах…
   …Она очнулась в сильных руках своего великого Деда, долго с изумлением смотрела на огромную круглую луну в ночном небе, полыхавшую раскаленным голубым светом, на высокие заснеженные ели и глубокие сугробы; освещенные изнутри не особенно уютным красноватым светом квадратные окошки длинного приземистого строения под двускатной тесовой крышей. Из двух труб, торчавших по обоим скатам крыши, валили густые клубы дыма. Цвет дыма этого под воздействием света луны отдавал нездоровой желтизной.
   – Чем, интересно, они топят?! – послышался рядом мужской насмешливый голос.
   Девушка повернула голову на голос и метрах в трех от себя увидела огромного заиндевевшего тяжеловоза – настоящего великана лошадиного племени, впряженного в длинные широкие розвальни. На розвальнях, занимая едва ли не всю их площадь, полулежал, подмяв под свое огромное тело приличную охапку сена, былинный русский богатырь в изрубленной кольчуге и с разбитым остроконечным шлемом, откровенно криво державшимся на макушке окровавленной кудрявой головы. От богатыря ощутимо несло густым сивушным перегаром, и только что прозвучавший вопрос задал именно он – и не кому-нибудь, а – самому себе. На его широком краснощеком лице блуждала добродушная, но крайне неуверенная улыбка. То есть за нарочито беспечной манерой поведения, раненый или просто контуженый богатырь пытался замаскировать полную растерянность, поселившуюся какое-то время назад в его широкой былинной славянской душе. Видимо, ему пришлось побывать в достаточно замысловатом переплете на какой-то дальней погранзаставе возле кромки Дикого Поля, и он остался в живых благодаря, лишь, своим необычайным силе и сообразительности, многократно воспетым в русском народном эпосе.
   – Судя по цвету и запаху дыма – сушеными щуками! – уверенно ответил на заданный по неопределенному адресу вопрос богатыря дед, широко расставивший в стороны усталые ноги и заботливо продолжавший держать на руках постепенно приходившую в себя золотоволосую внучку.
   – Дедушка – где мы??? – спросила она, недоуменно разглядывая приветливо улыбавшегося ей раненого богатыря.
   – На таможенном постоялом дворе! – невесело произнес дедушка, внимательно разглядывая множество простых открытых саней и причудливых карет, и экипажей, почти целиком заполонивших густо занавоженное, сплошь изрытое лошадиными, бычьими, верблюжьими копытами пространство обширного двора. – И судя по всему, нам с тобой, внучка, навряд ли будут сильно рады хозяева!
   Кстати, двери низкого приземистого строения, отапливавшегося, по словам Деда, сушеными щуками, без конца открывались и закрывались, оттуда выходили, а туда, соответственно, входили, громко и зло хлопая дверями какие-то «разномастные» люди. Во всем дворе чувствовалось нездоровое лихорадочное оживление.
   – Великий Перун!!! Кого я лицезрею – Дед Мороз, Снегурочка!!! – раздался за спинами Деда и Внучки страшно обрадованный простуженный голос. – Какими злыми судьбами занесло Вас сюда, в это гиблое мерзкое место?!
   Дед Мороз, по-прежнему, не выпуская Снегурочку из рук, резко повернул голову через плечо и воскликнул, скорее – озадаченно, чем радостно:
   – Мать моя Снежная Баба – Даждьбог?!?!?! Тебя-то вот сюда, какой грозой занесло?!?!?! Говорили же, что тебя давно на «дождевую сеянку» пустили!!!
   – Как видишь – не пустили! – намного уже тише произнес Даждьбог, изобразив на худом, небрежно выбритом, помятом, испитом, несвежем, в общем, лице, выражение крайней обескураженности. – Я скрывался все эти века в Потаенных Дубравах, до куда не достал беспощадный топор христианина! Нас много здесь из нашего, когда-то светлого и радостного, Сонма, оказавшихся в этой Подлой Корчме на Границе! – горестный вздох вырвался из груди Даждьбога, а в больших светлых глазах погасли веселые искорки, замелькавшие там несколько минут назад при виде Деда Мороза и его неразлучной спутницы Снегурочки.
   Суровые черты Деда Мороза смягчились, и он осторожно поставил внучку на ноги рядом с собой, немедленно взяв в правую руку посох, а левой бережно приобняв за хрупкое плечико Снегурочку, спросил у нее:
   – Ты можешь самостоятельно стоять, золотце мое?
   – Да, дедушка – я уже хорошо себя чувствую.
   – Ну и прекрасно! – с нотками глубокого удовлетворения в голосе произнес Дед и со следующим вопросом обратился к Даждьбогу:
   – Чья это корчма?
   – Я же говорил! – опасливым шепотом ответил Даждьбог. – Это – Подлая Корчма и корчмарь в ней – Ушастый Губан, который молится крылатому быку с головой птицы-падальщика!
   – Да?! – изумленно переспросил Дед Мороз и даже слегка сдвинул богато украшенную самоцветами шапку на затылок, обнажив густой чуб из совершенно седых кудрей. – Неужели мы попали в отстойник к Шумерийским Отступникам?!
   – Похоже на то! – угрюмым кивком подтвердил Даждьбог мрачное предположение Деда Мороза. – Я и остальные здесь уже живем третий день и у всех у нас впечатление, что эти твари что-то затевают!
   – В смысле?! – не понял Дед.
   – Мой старший брат Ярило уверен, что Губаны заключили договор с Бездной Василисков и собираются всех старых славянских Богов и лесовиков-подбожков с первого по пятый разряд сдать Василискам оптом!
   – Ты как-будто заранее согласился с Губанами, Даждьбог! – строго и укоризненно сказал Дед Мороз. – Неужели Славяне не смогут достойно постоять за себя?!
   – Ты сам знаешь, что Шумерийские Боги оказались достаточно прозорливыми и сумели в свое время зарезервировать для себя много места в Истинном Мире. А мы, как видишь, после крушения Сказочной Руси, оказались ненужными ни в одном, из более или менее, приличных Секторов Истинного Мира! Лично ни у меня, ни у Ярилы, ни у кого-то из даже самых злых Лесовиков, включая Бабу-Ягу, нет сил прорываться куда-либо дальше из Подлой Корчмы.
   – А что – и Баба-Яга здесь?
   – Здесь! Расхворалась старуха – второй день уже не встает. Зубы, говорит, разболелись и желудок барахлить стал.
   – И поделом ей! – неожиданно вступила в разговор Снегурочка.
   Но, ни тот, ни другой из собеседников, не обратили на ремарку несдержанной молокососки ни малейшего внимания, продолжив свой серьезный разговор.
   – А вы пытались прорываться? – спросил Дед Мороз.
   – А ты вон лучше у него спроси – у Ильи! – кивнул на контуженного богатыря Даждьбог. – Он сделал такую попытку…
   – Что случилось, Илья?! – сочувственным голосом поинтересовался у богатыря Дед Мороз.
   – Тут за лесом… – нехотя прокряхтел богатырь (видно хорошо было, что разговор этот ему неприятен), с трудом поворачивая раненую голову к Деду Морозу. – Стоит рать несметная Губанов – я бился с ними от рассвета до заката, но ничего сделать не смог – насилу жив остался! Мне бы Добрыню сюда с Алешей – мы бы показали этим чертям ушастым… – и богатырь без сил уронил голову обратно в сено, не в силах продолжать рассказ о состоявшейся неудачной боевой схватки с Губанами.
   – Примерно восемь тысяч, тяжело вооруженных баирумов, на крылатых единорогах стоят плотным полукольцом вокруг Корчмы, перекрыв все основные дороги в Истинный Мир. Илья пьяный поехал с ними драться – в Корчме сикера крепкая и дешевая, бился с дозорной полуротой, убил двенадцать человек, может быть, и прорвался бы, но какой-то ловкий «избухандер» попал ему по башке тяжелым бумерангом. От бумеранга этого наш Илюша и отключился, его связали, избили и привезли сюда. Но раз не убили, значит, зачем-то, он еще нужен. На холоде, правда, видишь, держат – Корчмарь так велел.
   А, вообще, плохи дела, сам видишь – какая уйма народу здесь набилась, и все на что-то надеются, а надеяться-то, как раз, и не на что!
   Собранный дисциплинированный и мужественный Дед Мороз никак не прокомментировал последнее предложение, склонного впадать в беспросветную панику Даждьбога, а, не теряя времени, принялся придумывать планы спасения, одновременно рассматривая публику, сновавшую туда-сюда по грязному снегу обширного двора Подлой Корчмы, надеясь найти среди них потенциальных союзников в предстоящей борьбе против Губанов и Василисков.
   Но судя даже просто по одному внешнему виду – мало на кого можно было положиться в пестрой, морально подавленной и физически полуразбитой толпе отправленных за ненадобностью на пенсию многочисленных языческих богов и божков, собранных едва ли не со всего света и безжалостно выдернутых суровыми религиозно-политическими катаклизмами из многих исторических эпох. Лишенные почти всех своих сверхъестественных возможностей и, вследствие этого, сделавшиеся лишними, ненужными и даже вредными, и потому обреченными на неминуемое уничтожение в земном мире, они вынуждены были бежать через предоставлявшиеся им их Волшебными Хранителями спасительные лазейки в Истинный Мир, бросая в Земных Храмах все свои богатства и без остатка развенчивая веру людей в себя. И наблюдая сейчас эту «пеструю жалкую свалку» низринутых и поверженных богов, с точки зрения христианской идеологической доктрины, превратившихся в демонических идолов, не потерявший веры в себя и в свою вечную востребованность людьми, Дед Мороз испытывал сильные противоречивые, но в целом, печальные эмоции…
   Вот неподалеку, среди покорно лежавших на снегу белоснежных грациозных лам и гуанако, грустно сверкавших под луной огромными влажными глазами, сидел на расстеленном, тоже, прямо по грязному снегу, толстом цветастом ковре, обхватив понуро склонившуюся голову обеими руками, какой-то несчастный, никому неизвестный на территории Подлой Корчмы, центрально-американский бог, судя по покрою и расцветке костюма, входивший в ближайшее окружение великого и грозного Кецалькоатля (Пернатого Змея), повелевавшего когда-то в непроходимых джунглях Юкатана умами миллионов таинственных индейцев-майя. И наверняка сидевший сейчас посреди двора Подлой Корчмы, в безнадежном отчаянии обхвативший голову Индеец, занимал какое-то почетное место в иерархии божественного пантеона древних майя или инков-кечуа, являясь объектом поклонения суеверных индейцев на протяжении многих веков. И что творилось в бесконечно чужой и непонятной душе уроженца далеких южно-американских тропиков или снежных Анд, Дед Мороз постарался особенно не задумываться, переключив внимание на каких-то бедуинов, суетившихся вокруг огромного, видимо, необычайно старого верблюда с облезлой во многих местах шкурой, отдававшей под светом ярко-голубой луны совсем несвойственным обычным представителям верблюжьего племени рубиново-красным цветом. Но, наверное, это был не простой верблюд, а – созданный специально для той провиденциальной задачи, чтобы на нем ездили по бескрайним пустыням древние аравийские боги, так как у него, кроме необычного цвета шерсти, на спине насчитывалось целых три горба. Божественное животное, пришел к выводу Дед Мороз, лишилось священных свойств вместе со своими хозяевами во дворе Подлой Корчмы – оно беспокойно било по снегу растрескавшимися от общей ветхости копытами, мотало из стороны в сторону большой головой на могучей шее и время от времени тревожно взревывало-взблевывало, роняя из пасти хлопья неприятной темно-желтой пены. Судя по нервным движениям Аравийцев, они серьезно опасались за состояние здоровья красного верблюда и заранее уже начали этого бояться, не представляя, что будут без него делать, если он вдруг возьмет и сдохнет.
   Длиннобородые лесные гномы в широкополых шляпах одинакового фасона, низко надвинутых на глаза, сидели вокруг небольшого, возможно, что украдкой разведенного костерка, жадно протягивали к языкам пламени маленькие озябшие ручки и опасливо озирались по сторонам зоркими глазками.
   Мимо гномов продефилировала группка завернутых в драные меха чумазых пьяненьких божков северных народов: якутов, ненцев, камчадалов, эскимосов и чукчей. Они весело о чем-то переговаривались между собой, вполне, судя по их поведению, довольные тем, что очутились не где-нибудь, а именно в Подлой Корчме.
   – Посмотри вон на этих «инородцев»! – обратился к Деду Морозу Даждьбог, показывая пальцем на засаленных потрепанных северных божков.
   – Ну и что? – индифферентно спросил Дед.
   – Один из них – тот, что впереди остальных, по имени Сабалу – бывший бог охоты и рыбной ловли у ненцев Ямала, как-то ухитрился провезти с собой двадцать тонн сушеной щуки и продал ее корчмарю за десять литров сикеры и право ночлега в течение десяти дней. Всей его компании выделили крысиный чулан с двумя нарами друг над дружкой… – Даждьбог резко умолк и, хлопнув себя по лбу, с досадой воскликнул:
   – Прости, брат Акапист (у Деда Мороза, как выяснилось, были еще и другие имена), что я кормлю тебя с внучкой бесплодными разговорами во дворе и до сих пор не догадался пригласить в наши «славянские хоромы»! Пойдемте скорее туда – Вы не представляете, как Вам все наши будут рады!
   – Что-ж – спасибо, брат! – растроганно сказал Акапист. – Если сохранилось в каждом из нас хотя бы по капле от лучших свойств Славянской Души, это означает, что у нас у всех еще остался шанс выжить!
   – Илью Муромца мы здесь не бросим! – звонкий голосок Снегурочки наверняка услышали в самых дальних уголках двора.
   – Молодец, дочка – правильно! – похвалил Снегурочку Дед Мороз и, обращаясь к Даждьбогу добавил: – Берем его под руки и ведем – ни на кого не обращаем внимания! Охрана здесь какая-нибудь есть?
   – Несколько баирумов-полицейских есть, но если повезет, то можем и никого не встретить! – беспокойно оглядевшись по сторонам, ответил Даждьбог. – Давай!
   Примерно через минуту общими усилиями им удалось поднять на ноги богатыря и медленно, но верно они начали приближаться ко входу в корчму. Сзади метрах в двух от них, прикрывая трех товарищей по несчастью со спины, скользящей походкой шагала красавица-Снегурочка, крепко сжимая в руках посох своего грозного деда, в любой момент готовая применить его для самообороны. Между прочим, посох пригодился перед самым входом в Корчму, когда один из пьяных северных божков, кажется, тот самый Сабалу, изобразив гнусную ухмылку на безбородом морщинистом лице, покрытом толстым слоем тюленьего жира, бесцеремонно попытался облапить Снегурочку за плечи. Снегурочка ни мгновенья не колеблясь, ударила нахала посохом по грязной патлатой башке. Раздался громкий треск, и немытые целую вечность волосы на голове Сабалу загорелись ярко-голубым пламенем. Бывший ненецкий божок, чьи костяные и деревянные изображения в прошлом миллионы раз щедро смазывались доверчивыми ненцами кровью и жиром добываемых ими рыб и зверей, пронзительно закричал и бросился пылающей головой в ближайший сугроб.
   Этот случай рассмешил почти всех богов – скупо улыбнулся даже, поднявший голову на шум, Индеец, не менявшей позы уже несколько часов среди своих гуанако, мерно жующих нескончаемую жвачку.
   – Молодчина! Молодец, красавица! Так его!… … … – со всех сторон раздавались крики одобрения на сотнях мертвых языков и наречий, пока тушивший в сугробе голову Сабалу смешно дрыгал ногами, обутыми в оленьи ичиги, богато украшенные бисерными узорами.
   – Дай я его угощу своей булавой! – раздухарился вдруг заметно повеселевший Илья Муромец и, подняв утыканную острыми массивными шипами круглую железную дубинку, сделал шаг по направлению к Сабалу, намереваясь вбить его с одного удара в сугроб так, чтобы остались видны одни ичиги. Деду Морозу и Даждьбогу на себе пришлось испытать – на что может оказаться способен, хотя и раненый, но, тем не менее, именно былинный русский, да к тому же, изрядно подвыпивший, богатырь. Они буквально повисли на богатырских руках, горизонтально поднятых для неравного боя с тщедушным ненецким божком.
   – Илья! – грозным голосом принялся увещевать Муромца Дед Мороз. – Весь свет теперь будет знать, что русский богатырь дуреет после двух самоваров самогонки – стыдно!!!…
   Вроде бы до Ильи дошел справедливый смысл сказанных слов, и он милостиво дал себя успокоить, тем более что у ворот постоялого двора неожиданно возникли странный шум и нездоровое оживление. Несчастный Сабалу перестал быть центром всеобщего внимания – все зрители повернули головы к гостеприимно раскрывавшимся входным воротам…
   …Это на широкий, и без того уже загаженный, двор Подлой Корчмы, попирая самые номинальные правила такта и какого-либо приличия, простужено трубя гибким подвижным хоботом и злобно сверкая рубиновыми глазками, сбив одним ударом массивных золотых бивней створки ворот с петлей, входил широким уверенным шагом огромный, черный, как антрацит, африканский слон. На широкой спине слона, недальновидно уверенные относительно собственной безопасности, в роскошном хаудахе, сверкающем множеством драгоценных украшений, обернутые в леопардовые шкуры и страусиные перья, восседали три толстых надменных негра, по черноте кожи нисколько не уступавшие своему слону. Безусловно, что в ушах и широких ноздрях негров висели тяжелые золотые кольца, а на всех десяти пальцах рук красовались многокаратовые перстни, искусно изготовленные из алмазов, изумрудов и сапфиров Центрально-Африканского нагорья. И мало, кто заметил, какой дикой непримиримой ненавистью вспыхнули рубиновые глазки большого черного слона при виде трехгорбого красного верблюда…
   … – Все – уходим! – решительно, как отрубил, сказал Даждьбог. – На этих черных дьяволов любоваться нам совершенно излишне и недостойно нашего звания исконных Славянских Богов.
   Акапист лукаво усмехнулся в усы и бороду, но спорить с Даждьбогом не стал, и они вошли, наконец, внутрь Подлой Корчмы.
   Там оказалось довольно тепло. В бревенчатых стенах через каждые три метра торчали сильно чадившие жировые лампы, дававшие длинному коридору тусклое красноватое освещение. Из-за сильного чада и запаха прогорклого тюленьего жира, у привыкших дышать свежим морозным воздухом Деда Мороза и Снегурочки, сразу же неприятно зачесалось в ноздрях и запершило в горле. Кроме того, в коридоре корчмы изрядно воняло и чем-то другим, гораздо более худшим, чем миазмы смеси из испарений прогорклого жира и старых валенок, составивших единое целое с полуразложившимся навозом. Мудрый Дед Мороз даже остановился на несколько секунд, пытаясь правильно идентифицировать, заметно настороживший его запах и внимательно наблюдая при этом за чертами лица Даждьбога, едва ли не ежесекундно неуловимо менявшее свои черты в неверном красном свете чадящих факелов, освещавших коридор. Вместе с Дедом Морозом остановились и все остальные, выжидающе на него глядя. Даждьбог, в частности, с выражением откровенно алчного блеска в глазах рассматривал затейливые узоры из драгоценных камней на белоснежной поверхности шубы Деда Мороза, ярко сверкавшие в полумраке Подлой Корчмы чистым благородным сиянием. Точно также сияла и изящная шубка Снегурочки, крепко державшей в руках дедушкин посох, чей набалдашник разгонял тусклое мерцание масляных ламп и факелов Подлой Корчмы льдистыми голубыми сполохами в радиусе не меньше метра.
   После недолгого размышления, Акапист голосом, исполненным собственного достоинства, бросив неуловимый подозрительный взгляд на «Даждб-Бога», решительно произнес:
   – Ладно – веди нас дальше в твою жалкую нору, Даждьбог! – и покрепче подхватил под правую руку богатыря.
   И Даждьбог, ничего не ответив, виновато понурив лысоватую голову, сделав тоже самое с левой рукой совсем разомлевшего в тепле Ильи, зашагал вперед.
   Часто понатыканные двери гостевых комнат без конца открывались и закрывались беспокойными суетливыми и любопытными постояльцами, кратковременно освещая в такие моменты полутемный коридор прямоугольниками то синеватого, то зеленоватого, не внушающего чувства бодрости таинственного света. Под потолком, ничем не разгоняемая, скопилась чернильная беспросветная тьма, особенно удручающе действовавшая на нежную впечатлительную красавицу Снегурочку. Там, в этой тьме, все время кто-то шуршал и с потолка постоянно сыпался мелкий неопределенный мусор.
   Из одной комнаты прямо под ноги старинным Славянским Богам неожиданно вывалилось какое-то кряжистое несуразное существо, чей единственный выпученный глаз, ожесточенно вращавший черным вертикальным зрачком в ядовитой желтизне белка, с лютой ненавистью вытаращился почему-то на Илью Муромца, и никто, как говорится, глазом не успел моргнуть, как чудесным образом взбодрившийся Илья, с неуловимой быстротой взмахнув «жаждущей вражьей крови» булавой, припечатал «лихо одноглазое» к щербатому деревянному полу.
   – Мразь проклятая! – гордо пророкотал Илья, вкладывая булаву обратно в специальную петлю на богатырском поясе.
   Даждьбог никак не прокомментировав очередную богатырскую выходку, лишь ускорил шаги.
   Славянские «покои» находились почти в конце коридора неподалеку от дверей просторного «нужника».
   – Совсем вас «опустили», братцы… – горько и невнятно пробормотал Дед Мороз.
   И, печально кивнувший в знак согласия Даждьбог, постучал условным стуком в низенькую закопченную дверь. А Акапист до того, как дверь открыли изнутри, теперь уже внятно и с хорошо прослушивавшейся в голосе яростью произнес:
   – Я понял, что за запах так сильно беспокоил меня в этом коридоре!…
   – И что это за запах, дедушка?! – с живой заинтересованностью спросила Снегурочка.
   – Так дурно могут пахнуть лишь предательство и подлость, внучка!!!…
   …Низенькая закопченная дверь медленно растворилась с пронзительным скрипом, заполонившим собой, казалось, весь коридор Подлой Корчмы. В нос Акаписту и Снегурочке ударил запах перекисших щей и подгоревшей гречневой каши. Прежде чем войти внутрь, Акапист долго всматривался в полумрак «славянских палат», освещенных чадящим тусклым пламенем точно такой же, что и в коридоре, жировой лампой, да слабым лунным светом, падавшим через узкое оконце, прорубленное едва ли не под самым потолком. Не заметив ничего подозрительного, он переступил порог и немного громче, чем следовало, поздоровался:
   – Добрый вечер, Славяне!!!
   – Это кто же такой шустрый будет?! – послышался в ответ старческий голос, по скрипучести сравнимый с двумя трущимися между собой, грубо высеченными, каменными жерновами и в дальнем конце комнаты зашевелился чей-то неясный взлохмаченный и растрепанный горбатый силуэт. Кроме Бабы-Яги (а это оказалась именно она) никто не ответил на приветствие Деда Мороза, и, соответственно, открытым остался вопрос: кто же тогда открыл дверь?
   – Тебя ли я слышу, Богиня Черной Луны?! – вопросом на вопрос ответил Акапист.
   Горько и иронично рассмеялась Баба-Яга ужасным по звучанию смехом, опуская на холодный пол опухшие подагрические ноги и с гигантским трудом принимая сидячее положение на расшатанной древней кровати, опершись горбом о большую грязную подушку, туго набитую павлиньим пером.
   – Акапист, никак! – без особого выражения воскликнула Баба-Яга и тут же ослабевшим и даже предательски дрогнувшим голосом добавила: – Только какая я теперь богиня Черной Луны! Я теперь вся – в прошлом, Акапист! Нет меня больше – одна временная видимость! Зря ты сюда пришел, зря!… – Баба-Яга вроде бы даже всхлипнула, не в силах продолжать связно говорить.
   Дед Мороз присмотрелся в красноватом полумраке и разглядел в центре комнаты квадратный, грубо срубленный стол и полдюжины таких же громоздких неуклюжих стульев, имевших непропорционально высокие спинки. Уродливые стулья были расставлены вокруг неказистого кособокого стола.
   – Пойдем, внучка – присядем! – пригласил он Снегурочку и тяжелым шагом, от которого замигал огонек в лампе, прошел к столу и осторожно присел на один из стульев, предварительно проверив прочность его конструкции. Стул, вроде бы, выдержал. Тогда Акапист снял шапку, положив ее прямо перед собой на древнюю бархатную скатерть неопределенного цвета, неровно покрывавшую грубо и небрежно обструганную поверхность массивного стола.
   Касавица-внучка, Снегурочка заняла соседний стул рядом с дедом, и оба они настороженно умолкли, внимательно разглядывая обитателей «славянских покоев», в ожидании: не заговорит ли еще кто-нибудь из них. Затем Дед Мороз спохватился и спросил у Снегурочки:
   – А где Даждьбог с Ильей?
   – Плохо Илье стало – Даждьбог в «нужник» его повел. Проблюется – легче станет!
   – Да?! – как-то оторопело спросил Дед Мороз.
   – Тошнит Илью! – поспешила объяснить Снегурочка. – По, богатырски тошнит! Мало никому не покажется!
   – Слушай, бабка! – с внезапной злостью и грубой фамильярностью, пришедшей на место недавней почтительности, обратился Акапист к Бабе-Яге. – Кто здесь еще кроме тебя?! Почему все молчат, и никто не шевелится?! Сдохли что-ли все или «в штаны наложили» – шевельнуться боятся?!
   – Опоил их всех проклятый корчмарь чаем из дурман-травы! – угрюмо буркнула в ответ старуха. – Я одна не стала пить – желудок у меня… А Отец-Леший и Чурило, и Болотные Девки не послушали меня – нахлебались этой дряни по полному самовару, не меньше! Еще и рыбы поели лихой и дурной…
   – Какой рыбы?! – перебил ее Дед Мороз. – Сушеной щуки?!
   – Мне ли щуки не знать?! – обиженно проскрипела Баба-Яга. – И не белорыбица это была! Не карп, и не судак, а так – воблядь (гибрид воблы со стерлядью) поганая, что водится в реках неназываемых, куда даже Водяной Батюшка поостережется нырять. Светилась эта рыба зеленью трупной в темноте, а они все равно ее ели. Жрали, даже бы я сказала, килограммов по десять – не меньше…! – за дверью в коридоре послышался подозрительный шум, и Баба-Яга вынуждена была замолчать. Дед Мороз и Снегурочка дружно повернули головы в сторону двери.
   Дверь с треском распахнулась и в комнату, наклонив голову, вошел Илья. Он тяжело дышал и возбужденно блестел глазами:
   – Акапист, Бендида! – сквозь хриплую одышку взволнованно обратился к Деду Морозу и Снегурочке контуженный богатырь. – По моему, это – ловушка, а Даждьбог – предатель! Да и не Даждьбог это, вовсе, никакой был, а – «лярва», принявшая обличье Даждьбога! Я только что утопил эту тварь в «нужнике», а вместе с ним – какую-то зубастую гадину! Она прямо из толчка выползла, едва мы внутрь вошли! Даждьбог-Лярва, сука, кинжалом сзади замахнулся – кинжал о кольчугу на спине сломался! Я ему почему-то сразу не поверил – морда у него с самого начала как-то не по нашему выглядела, не по славянски!…
   – О-о-о-й, ну какой же ты бешаный, когда пьяный, Илья!!! – нежданно прорезавшимся, своим обычным, басом рявкнула Баба Яга. – Пригрезилось тебе спьяну, что он кинжалом на тебя. дурака замахнулся!…
   – А ну – тихо!!! – прикрикнул Дед Мороз и, вскочив на ноги, что есть силы шарахнул посохом об пол, отчего круглый набалдашник посоха вспыхнул не хуже знаменитой «лампочки Ильича», осветив до самых дальних уголков, в течение многих веков так ярко не освещавшуюся и никогда не прибиравшуюся, комнату для слуг низшего разряда, «гостеприимно» предоставленную хозяевами Подлой Корчмы развенчанным Славянским Богам.
   Баба-Яга от неожиданности охнула и закрыла инстинктивно зажмурившиеся глаза ладонями. А убранство комнаты сделалось доступно взгляду во всей своей вопиющей убогости и неприглядности.
   Акаписту прежде всего бросились в глаза, стремительно скрывавшиеся от света в щелях между темными бревнами отвратительные насекомые, относившиеся к древнему виду «клопов гигантских» – темно-вишневые и неестественно распухшие от переполнявшей их человеческой крови. В самом дальнем верхнем углу, затянутом паутиной, внешне напоминавшей алюминиевую проволоку, Акапист, Снегурочка и даже пьяный Илья (как выяснилось, благодаря специальному позднейшему расследованию, знаменитый русский богатырь слабел не от продолжавшейся медленной кровопотери, а от сикеры, хранившейся в плоской серебряной баклажке, искусно спрятанной в правом сапоге, и незаметно от окружающих, употребляемой богатырем редкими, торопливыми, но очень объемными глотками) увидели мохнатого серо-багрового паука, в диаметре достигавшего не менее тридцати сантиметров. Выпуклые выразительные глаза паука, блестевшие, как два черных агата, со злым изумлением вытаращились на новых постояльцев Корчмы, неприятно поражающих древнее насекомое пульсирующей в их душах могучей жизненной энергией, вызывавшей крайне негативный резонанс в физическом и психическом состояниях всех коренных обитателей Подлой Корчмы.
   Акапист совершил неуловимое движение правой рукой, и из рукава шубы со свистом вылетел небольшой, но острый, как бритва, стилет, моментально пригвоздивший замешкавшегося тарантула к стене.
   – Ловко ты его! – одобрительно пробормотал Илья Муромец, после высказанной вслух версии Бабы-Яги относительно происшедшего в нужнике, чувствовавший себя, как бы, не «в своей тарелке».
   Мрачно нахмуривший брови Дед Мороз, ничего не ответив Муромцу, подошел к стене и выдернул стилет, брезгливо стряхнув мохнатую тушку убитого тарантула с лезвия. Тарантул смачно шлепнулся на грязный щербатый пол, а Дед Мороз, брезгливо наблюдая, как медленно сползает по нержавеющий стали лезвия стилета ядовито-желтая слизь, убитым голосом произнес:
   – Я запоганил священный стилет!…
   – Вот возьми, Акапист! – поднялась с кровати и протянула ему Баба-Яга огромный мятый и грязный носовой платок. – Вытри эту дрянь!
   – Спасибо, Белиля! – поблагодарил Акапист, взял платок и аккуратно протер лезвие стилета.
   – На! – он протянул ей платок обратно.
   – Спасибо, батюшка Акапист! – бабка торопливо схватила платок и спрятала под цветастой подушкой. – Это тоже платок для меня святой – мне его тетка подарила на пятьсот лет! Какой был тогда праздник, ах – какой славный праздник получился в нашем Лесу! Таких праздников никогда больше не будет в жизни моей, никогда!… – старуха прочувствованно всхлипнула, снова достала из под подушки священный платок и промокнула им повлажневшие глаза.
   А Акапист, между тем, быстренько и незаметно осмотрел всю комнату и остальных ее обитателей, спавших на ветхих от времени деревянных кроватях глубоким нездоровым сном, внешне ничем не отличавшимся от смерти.
   – Так! – веско сказал Акапист, видимо, сумев прийти к какому-то определенному выводу относительно истинного положения вещей в Подлой Корчме. – Илья – иди, садись за стол и сиди, никуда не отходя – будешь всех здесь охранять!…
   – А ты куда?!?!?! – в один голос испуганно воскликнули Баба-Яга и Снегурочка.
   – В «нужник» – успокойтесь! Буду недолго, все! – он поднялся и, выставив посох перед собой набалдашником вперед, пошел к двери.
   Вроде, как протрезвевший Илья, осторожно, проверяя прочность, присел на краешек одного из стульев, а булаву положил перед собою на стол. Перед самой дверью Дед Мороз остановился, развернулся и, бросив странный задумчиво-печальный взгляд на Внучку хотел сказать что-то особенное и задушевное, но сказал лишь:
   – Ну, пока! Держите выше голову – я скоро вернусь! – он развернулся и решительно зашагал к двери, провожаемый по-прежнему растерянными и вопросительными взглядами внучки и, потерявшей почти всю свою магическую и физическую силу, Бабы-Яги. Лишь один Илья устремил остановившийся взгляд в пространство, и, если быть более точным – в узкое и темное пространство правого сапога, где была спрятана заветная баклага, на дне которой еще плескался небольшой запас огненно-крепкой сикеры, способной воспламенить кровь самого хладнокровного человека и моментально сжечь нервы наиболее уравновешенному. Когда входная дверь закрылась за Дедом Морозом, Илья мучился в борьбе с Огненным Змием не дольше минуты. Воровато оглядевшись по сторонам, убийца грозного Калина-царя фальшивым панибратским тоном сказал:
   – Ну что, бабоньки – скучать не будем?! – и ловким эффектным движением фокусника выдернул из загашника широкого голенища богатырского сапога плоскую серебряную баклажку, на две трети наполненную обжигающей сикерой, высоко подняв драгоценный сосуд над кудрявой окровавленной головой. Он успел лишь отвинтить пробку и поднести горлышко баклажки к жадно раскрывшемуся рту, как Снегурочка неуловимым движением длиной мускулистой ноги, обутой в подкованный чистым серебром сапожок, выбила баклажку из дрожащей руки богатыря, объяснив свою грубую выходку двумя убийственными, гневно и презрительно, брошенными словами:
   – Алкаш проклятый – погубить нас всех хочешь пьянкой своей?!?!?!…
   …Акапист не услышал скандала, вспыхнувшего в гостевой комнате сразу после его ухода, неприятно пораженный господствовавшей в темном коридоре вязкой глубокой тишиной. Темнота в коридоре также установилась почти полная – в гаснувших лампах, очевидно, прогорел весь залитый в них запас жира. Более или менее ярко в коридоре прямо перед глазами Акаписта светилось призывным сиреневым светом лишь небольшое сердечко, вырезанное в верхней части двери «нужника».
   Синие глаза Деда Мороза пристально глядели на сиреневое сердечко «нужника», и в седой кудрявой голове главного волшебника Новогодней Ночи постепенно складывалась схема той коварной и грандиозной ловушки, в какую заманили Губаны отказавшихся креститься языческих богов-пенсионеров. В этой хитроумно задуманной западне, по мнению проницательного Акаписта, не хватало одной существенной и, может быть даже, самой важной детали. И, чем дольше он стоял среди зловещих тишины и мрака коридора, тем сильнее ему начинало казаться, что на окончательное решение загадки, выдуманной Губанами, прольет именно вот этот насмешливый сиреневый свет, льющийся через сердечко, вырезанное в дверях общественного «нужника» Подлой Корчмы. Он сделал шаг вперед и нанес по «нужниковой» двери сокрушительный пинок. Дверь с треском распахнулась, дробно ударившись костяной ручкой о стену и Дед Мороз смело вошел внутрь.
   Внутри оказалось пусто и прохладно – где-то под каменным полом бежала проточная вода, вероятно, применявшаяся для смыва испражнений многочисленных постояльцев, а, возможно, подумал Дед Мороз и: «для смыва самих постояльцев»! Природа сиреневого света объяснялась очень просто – из всех шести отверстий, отделенных друг от друга деревянными перегородками примерно полутораметровой высоты, вертикально вверх откуда-то с неизмеримой глубины прямо в потолок ударялись столбы призрачного сиреневого сияния, придававшему помещению «нужника» волшебное очарование королевской спальни, убранной для первой брачной ночи короля. От пришедшего на ум сравнения Акапист невольно широко улыбнулся. О Лже-Даждьбоге он почему-то не вспомнил, а внимание его привлекло узкое высокое оконце, прорезанное в дальней от входа стене волшебного «нужника». Стекло оконца слабо голубело, освещенное снаружи светом полной Луны.
   «Это вовсе никакой не „нужник“!» – внезапно осенило Деда Мороза, и он опасливо приблизился к крайней из кабинок, зачарованно глядя на столб сиреневого сияния, свободно лившегося упругой струей мощного светового фонтана. Дед Мороз сначала было решил заглянуть в таинственную дырку удивительного «толчка» и даже начал подкрадываться к ней на цыпочках, но затем неожиданно передумал, обоснованно посчитав эту затею легкомысленной и опасной. Внимание Деда вновь переключилось на узкое оконце, освещенное луной и выходившее, видимо, наружу с противоположной стороны Подлой Корчмы.
   Он неслышно прокрался мимо ряда кабинок и прильнул лбом к холодному стеклу оконца, предварительно зажмурив глаза, боясь различных потенциально возможных полных оптических неожиданностей.
   «Однако таким способом обманывать себя – трусливо и глупо!» – вполне справедливо подумал Дед Мороз и открыл глаза.
   В глаза ему сразу бросилась, стремительно опускавшаяся из ночного неба ослепительно сверкавшая золотая звезда, которую он видел несколько часов назад в ином мире, стоя на одной из нижних Ветвей Древа Жизни…
   …«Золотой Шершень» опускался на бескрайнюю снежную равнину, начинавшуюся сразу за Подлой Корчмой и причудливая тень легендарного мифологического чудовища, оказавшегося жуткой реальностью, росла с каждой секундой, покрывая «белый саван искристого снега» траурно черной вуалью.
   Глаза Деда Мороза, несмотря на все его специфическое хладнокровие и огромные практические знания, расширялись в ужасе и изумлении по мере того, как снижалось невиданное летающее чудовище, размерами своими намного превосходившее всех живых тварей и создания рук человеческих из тех, что встречал в течение долгой жизни своей Акапист.
   Холодный лунный свет щедро струился по покатым золоченным бокам «Золотого Шершня», заставляя сверкать его безобразную громоздкую тушу, словно бы она обливалась потом от совершаемых ею неимоверных усилий столь легко и изящно планировать в воздухе, несмотря на потрясающие габариты. Два гигантских многофасетчатых круглых глаза летающего монстра с неуловимой быстротой вращались во все обозримые стороны в поисках либо возможных врагов, либо добычи, вспыхивая при этом, то поочередно, то сразу всеми вместе основными цветами солнечного спектра, бросая на снежную равнину внизу изумительные по красоте и богатству гамм блики. Многочисленные длинные и острые жалоподобные выросты, извивавшиеся шупальцевидные отростки, продолговатые овальные прозрачные крылья, неслышно трепыхавшие над верхней частью корпуса, придавали сильное сходство фантастическому летательному аппарату с гигантским крылатым тарантулом или шершнем-великаном – «пчелиным волком».
   Невольная дрожь омерзения покрыла мелкой мутной рябью широкую светлую поверхность сильной и благородной души самого доброго и желанного Волшебника во всем подлунном мире – Деда Мороза.
   Наиболее существенное личностное свойство, качественно отличавшее Деда Мороза от остальных временных обитателей Подлой Корчмы, заключалось в полном сохранении им Волшебной Силы, когда-то подаренной ему одним из самых могущественных древнейших Славянских Богов – самим «грозным и ужасным Велесом». Неиссякаемым могучим источником постоянного пополнения этой чудодейственной волшебной силы Деда Мороза являлась горячая истовая вера в него и в, творимые им добрые сказочные чудеса, сотен миллионов детей и взрослых Земного Мира. Волшебная сила Деда Мороза пряталась не в его белой роскошной лопатообразной бороде, как, к примеру, у Старика Хоттабыча. Способность и желание ежесекундно творить добрые сказочные чудеса пульсировали в каждой клеточке уникального Дед-Морозовского организма и никакие, самые невероятные по своей недоброй мощи, внепространственные ледяные сквозняки-флюиды, не могли бесследно растворить, высосать, либо каким-нибудь иным способом уничтожить уникальную способность творить Добро у самого востребованного и желанного волшебника всех времен и народов. Поэтому «Золотой Шершень Василисков» всей своей двухкилометровой длиной и полу-километровой шириной и высотой, не поразил воображение Деда Мороза болезненно и необратимо, не смял в бесформенную жалкую кучку такие неизменно великолепные его морально-волевые качества, какими следует считать беспримерное мужество и способность остро, практически всегда продуктивно-конструктивно, аналитически мыслить. И достаточно быстро сумев избавиться от эмоций, мешавших ему сосредоточиться для проведения необходимого анализа наконец-то прояснившейся ситуации, Акапист вскоре догадался, что видит перед собой то самое недостающее важнейшее звено головоломки, заданной Губанами. Оно спустилось прямо с неба и, хотя трудно было бы придумать что-либо более непоправимое и необратимое, Дед Мороз теперь имел полное представление о размерах и характере нависшей над ним и над его внучкой смертельной угрозы.
   Оставалось одно – найти выход: «Это небесная ладья Василисков для транспортировки украденных человеческих душ в их далекую темную Бездну… Именно ее я видел, как она проскользнула на верхние ярусы-Ветви Дерева Жизни! Мы сейчас находимся на одной из Ветвей! Следует, как можно скорее понять – на какой, именно, Ветви и каким образом мы на нее попали?! И где сейчас может быть Рагнер?!». У него появилась твердая уверенность, что пока еще складывается все не так безнадежно, как могло бы показаться с первого взгляда на Подлую Корчму и тяжелое психологическое состояние ее временных обитателей-постояльцев и, следовательно, спасительный выход будет обязательно найден…
   Но, с другой стороны, Акапист многого не знал о, так называемых, «Василисках», являвшихся, вовсе не «Василисками» в их банальной древнеславянской транскрипции и классификации, а, гораздо, более сложно организованными сущностями, об истинной степени опасности и могущества, а, также основного предназначения которых ему еще предстояло многое узнать в недалеком будущем…
   Собственно, и в настоящем, то есть вот в эти самые тревожные и непонятные минуты, когда он рассматривал с близкого расстояния «Золотой Шершень» и необдуманно смотрел прямо в многофасетчатые «глаза», «украшавшие» «лицевую» часть загадочного астрального гиганта, инстинктивно пытаясь войти с ним в ментальный информационный контакт, в голове у «доброго Дедушки Мороза» произошло что-то наподобие «короткого замыкания», вследствие чего окружающая реальность, незыблимо и четко-зримо стоявшая перед глазами, покрылась маскировочной неясной дымкой-пеленой и уплыла куда-то в бесконечные дали.
   Почудилось, короче говоря, Деду Морозу, что, поддавшись дьявольскому гипнозу, он «закимарил» на минутку-другую… В любом случае, однако, после «пробуждения», он почувствовал себя свежим и отдохнувшим и не испытывал ни растерянности, ни страха, и готовился к решительному бою с любым противником! Настроение Деда Мороза передалось его волшебному посоху, мутно-белый хрустальный набалдашник которого начал постепенно наливаться теплым ярко-алым сиянием, отгонявшим в дальние темные углы нужника, лившиеся из отверстий «толчков», волны неживого бледно-сиреневого света звезд несуществующих созвездий, украшавших анти-небеса какого-то невообразимо далекого Ада…
   – Какого, интересно, черта я прячусь в нужнике?! – неожиданно вслух у самого себя спросил Акапист и, даже, как бы в легком недоумении, сдвинул шапку на затылок, обнажив высокий вспотевший лоб и добавил уже тише: – Я же, в конце-то концов, настоящий славянский Бог, а веду себя, как последняя сальмариска на жениховских смотринах!
   Приведя свою знаменитую на весь мир «фирменную» праздничную щапку в прежнее положение, Дед Мороз гордо вскинул голову и решительным шагом покинул проклятый «нужник» с тем, чтобы больше туда никогда не возвращаться. Набалдашник посоха заполыхал уже на полную «боевую» мощность, когда его обладатель вышел в темный коридор Подлой Корчмы. В стороны, сверху и снизу испуганно шарахнулись какие-то неясные полухимерические твари, издававшие испуганный треск и писк, яростный клекот и злобное шипение. Акапист с неожиданной ясностью вдруг понял, что пока он был в так называемом «нужнике», внутри Корчмы за время его отсутствия произошли определенные изменения – изменения к худшему.
   Внезапная сильная тревога и ощущение происшедшей непоправимой беды вдруг сжали сердце Волшебника невидимой когтистой лапой. Он нахмурил густые брови и, прошептав неразборчиво что-то вроде: «Нет – только не это!», бросился к двери комнаты, где оставил своих подопечных, и главное – любимую внучку под надежной, как ему твердо казалось, охраной достославного богатыря Земли Русской, Ильи Муромца….
   …Массивная дубовая дверь оказалась незапертой – в комнате никого не оказалось, кроме мертвецки пьяного Ильи Муромца. Богатырь валялся на полу, в положении навзничь, широко раскинув в стороны богатырские руки и богатырские ноги, издавая при этом громкий храп. В воздухе стоял густой запах дрянной сивухи, органично перемешанный с, почти осязаемым, тяжелейшим ощущением внезапного полного запустения и необратимо-непоправимой разрухи. И отчего-то показалось Деду Морозу, что это не Илья, а он сам только что очнулся после мертвецки пьяного состояния-анабиоза, неизвестно сколько времени продолжавшегося!..
   – Илья!!! – страшно рявкнул Акапист, и звенящий крик его, наполненный яростью и отчаянием, запросто мог разбудить мертвого, но, только, как выяснилось, не спящего в состоянии глубокого алкогольного опьянения русского богатыря.
   Тогда Акапист пошел на самую крайнюю меру, какую только мог выдумать в создавшейся экстремальной ситуации – бесцеремонно, почти зло, ткнул пылающим набалдашником посоха кольчугу Ильи прямо напротив богатырского сердца, гулко и часто колотившегося в приступе, опасного для жизни, алкогольного пароксизма.
   Прикосновение набалдашника волшебного посоха к кольчуге породило бурную молниеносную реакцию – ослепительная голубая молния сверкнула между набалдашником и непробиваемой защитной рубашкой Ильи, спаянной из нескольких тысяч стальных колечек. Послышался громкий треск, в спертом душном, пропитанном ядовитыми ацетальдегидовыми испарениями, воздухе полутемной каморки, ощутимо запахло горячей свежестью озона, целебным бальзамом, ополоснувшим отравленный головной мозг богатыря. Крохотные электрические разряды в виде ярко-голубых змеек заплясали по всей поверхности кольчужной стальной рубашки Ильи Муромца, искусно выкованной редкими умельцами – специально выученными волхвами-кузнецами.
   И, о, чудо – Илья выгнулся дугой, на какое-то непродолжительное время опершись о щербатую поверхность грязного заплеванного пола лопатками, затылком и пятками. Затем он принял прежнее положение и почти сразу начал что-то неразборчиво мычать, биться огромной тяжелой головой об пол, как если бы ему в богатырское ухо заполз таракан и не мог выбраться оттуда.
   – Очнись, Илья!!! – проорал Акапист богатырю в то самое ухо, в которое мог заползти гипотетический таракан. – А не то я тебя сейчас спалю заживо!!!
   Эта ли нешуточная угроза Акаписта или могучая сила электричества сделали свое дело, но Илья резко сел на богатырскую задницу, распахнул глаза и, первым делом, потряс из стороны в сторону огромной нечесаной патлатой бесшабашной башкой своей.
   – Ты меня слышишь, Илья?! – наклонился над «очухавшимся» богатырем Акапист.
   – Не глухой! – раздраженно буркнул Илья в ответ. – Где я?!
   – В Подлой Корчме! – Акапист еще сильнее нахмурил брови, начиная предчувствовать услышать более чем дурные известия от Ильи. – Где моя внучка?! Где все, вообще?! Что тут произошло, пока меня не было?! На десять минут вас только оставил одних и – на тебе!!! Как дети малые, честное слово, Илья!
   – Какие десять минут, Акапист?! – в недоверчивом изумлении вытаращил глаза на Деда Мороза Илья. – Ты позавчера ушел и только сейчас появился! А внучка твоя за это время успела замуж выйти и уехала со своим мужем в его золотой дворец «жить-поживать и добра наживать», а тебе велела передать низкий поклон и сожаления, что не имела возможности познакомить тебя со своим мужем!
   – Ты издеваешься надо мной, Илья?!?!?! – грозно пророкотал Акапист и машинально поднял посох, словно бы собираясь со всего размаху опустить тяжелый пылающий яростным ярко-алым огнем беспредельного бешенства «на вся и на всех», набалдашник прямо на темя Ильи Муромца, «несущего» такую несусветную дичайшую жуткую чушь и страшный бред, какой мог прозвучать лишь в кошмарном-прекошмарном сне!!!
   – Э-э-э, ты полегче все же, старый друг! – воскликнул Илья и столь же машинальным движением поднял правую руку вверх, намереваясь отвести, нацелившийся ему прямо на темечко тяжелый раскаленный почти «до бела» набалдашник волшебного посоха. – Ты так прибьешь своего последнего верного друга и окончательно останешься один на один с целым скопищем коварных и смертельно опасных врагов! Это друг, Акапист ты сам оказался виноват в том, что, неизвестно куда, запропастился, а меня почему-то крайним делаешь за все, обрушившиеся на наши бедные головы, беды! Нас очень жестоко провели, Акапист!
   – Держи руку! – вместо угрожающего немедля «расколотить башку» посоха, Акапист протянул Илье правую руку, недвусмысленно предлагая, тем самым, помириться и подняться на ноги, и побыстрее выйти на обширный загаженный двор Подлой Корчмы и рассмотреть, так сказать, «воочию»: что же там такое сейчас творится?!
   – Расскажи толком, что здесь стряслось, пока меня не было?! – доверительно и ободряюще сжав пальцами правой руки плечо Ильи, с суровой проникновенностью попросил Дед Мороз богатыря. – Я, кажется, о чем-то начинаю смутно догадываться, Илюха! Нас, ведь, действительно, «сделали», как распоследних безмозглых «лешаков»! И «сделали», в первую очередь, меня, старого дурака! Только пойдем из этого гиблого места на улицу, а то здесь дышать стало совсем нечем!
   Они вышли в темный, столь же смрадный, грязный, какой-то весь неприятно липкий, коридор и пока шли к выходной двери Илья начал плести причудливое кружево удивительного рассказа, от начала и до конца, изобиловавшего невероятным нагромождением парадоксальных и поразительных фактов, имевших место быть за время того предательского анабиоза, в который погрузили Деда Мороза хитроумные злодеи, прилетевшие на борту «Золотого Шершня»…
   «… Мы ждали тебя долго, Акапист! Когда стало ясно, что с тобой приключилась какая-то неприятность, я пошел тебя искать. Яросвитка порывалась идти со мной, но я запретил ей идти со мной строго на строго, потому как почуял серьезную опасность – в Подлую Корчму прибыл какой-то новый Постоялец. Вернее, появился не Постоялец, а – Покупатель, наделенный особыми полномочиями и обладающий некими свойствами, резко отличающими его от основной, так сказать, массы постояльцев.
   Я так и сказал Яросвитке: «Не ходи со мной, дочка! Там, во тьме извилистого коридора тебя будет поджидать не пьяненький ненецкий божок Сабалу, которого ты вогнала в сугроб с одного удара ноги, а гораздо более серьезный противник!»..
   Твоя внучка прекрасно поняла меня с полунамека – она же умная девочка! И поэтому беспрекословно послушалась меня и села на нары, рядом с Белилей и сказала мне только: «Будь осторожен, дядя Илья!».
   Белиля посмотрела на меня бесконечно печальным взглядом, словно бы навек прощалась со мной – тоскливо мне стало от ее взгляда, но я, все же, нашел в себе силы ей ободряюще подмигнуть, хотя никакой бодрости и не испытывал. Я стал готовиться к худшему и когда выходил в коридор, то был почти уверен, что на меня моментально накинутся тысячи неизвестных мне злобных тварей, вроде вот того «лиха одноглазого», которого я припечатал в коридоре, когда вы еще с внучкой только-только появились в Подлой Корчме..
   Но на меня никто не кинулся, а наоборот – на душе у меня сделалось подозрительно спокойно. Именно, что – подозрительно. Всякое спокойствие в заведомо враждебной обстановке должно выглядеть подозрительным, потому как является одним из видов «наваждения»…
   В общем, в коридоре горел яркий праздничный свет, двери бесчисленных комнат вдоль коридорных стен беспрестанно открывались и закрывались, громко хлопая при этом. Из-за дверей, Акапист, ты не поверишь, выглядывали озорные веселые девичьи лица и дарили мне улыбки и лукавые многообещающие взгляды. В воздухе пахло дорогой парфюмерией и чем-то еще особенным, в целом – приятным, но совершенно незнакомым, и у меня сложилось ощущение, что я попал в дорогой «лупанарий». И, да прости меня, брат, но я забыл о тебе, о твоей внучке, о Белиле, обо всех наших старых славянских Богах – в голове у меня завертелся какой-то сплошной не то калейдоскоп из цветных стекляшек, не то – праздничный фейерверк из цветных огней. В общем, я и сам не понял, как это случилось, но я, вроде как, сильно захмелел…
   Какая-то яркая деваха в древне-греческой тунике схватила меня за руку и повела вдоль по коридору, беспрестанно щебеча что-то про какой-то «Большой Общий Праздник», во время которого всем нужно веселиться и ни о чем плохом не думать, вообще – ни о чем не думать! Шел я за ней, как последний дурак, как баран на веревочке и вышли мы вскоре во двор.
   А во дворе, Акапист – «дым», что говорится, «стоит коромыслом» – в центре двора торчит, хочешь верь мне, хочешь, не верь, огромная зеленая елка! Елка самая что ни на есть настоящая, словно бы только что – из наших родных муромских лесов, и хвоей так густо пахнет, аж в глазах у меня, брат Акапист засвербило, слеза непрошенная набежала! И вся-то она разукрашенная стоит и сверкает, словно в Велесову Ночь, а вокруг хороводы водят всякие ряженые и размалеванные девки и парни, и, также, и не девки, и не парни, а – черт знает кто! И украшения то на елочных ветвях, Акапист висят очень странные и невиданные. Я, во всяком случае, за всю свою жизнь ничего подобного не видел никогда!
   Визг, хохот, крик – мангалы и печи кругом, огонь в мангалах и печах, дым, вкусно пахнет жареным мясом. Какие-то девки за, то ли столами, то ли за лотками, разливают «зелено», и «красное», и «белое» вино по кубкам и всем желающим подают. А желающие эти, конечно же, все наши старые знакомые – отставные боги, полубоги, божки и ожившие идолы.
   Даже неграм этим, что на черном слоне приехали, наливали девки-виночерпии вина по нескольку кубков подряд.
   И мне подали, и я не отказался и залпом осушил литровый, как минимум, кубок, и веселье необузданное сразу взыграло у меня на душе – легко мне сделалось, радостно и все, главное, понятно стало!.. То есть, мне так казалось, конечно – на самом то деле кругом творились сплошные «непонятки»: морок, колдовство, чародейство, миражи и обман!
   Грешен и виноват я, конечно, брат мой Акапист, что не сдержался и поддался соблазну выпить залпом еще несколько кубков разных сортов вина, и закружилась окончательно бедная моя голова!
   А тут еще грянула, откуда ни возьмись, настоящая бесовская музыка! И как-то незаметно все наши появились у меня перед глазами, в том числе – и твоя внучка, брат мой Акапист!
   Ты понимаешь, в чем тут оказалась главная-то «петрушка» зарыта: все неуловимо и кардинально изменилось во дворе Подлой Корчмы, и сама Корчма изменилась – превратилась в какой-то невиданный ледяной сверкающий дворец безо всякой закопченной трубы, из который валил бы клубами желто-серый нечистый дым! И вокруг Корчмы тоже все декорации поменялись – я увидел неподалеку огромный многобашенный рыцарский замок из чистого червонного золота – хочешь верь мне, а хочешь не верь, брат мой Акапист!.. Музыка тут оборвалась и заревели торжественно трубы, призывая к почтительному молчанию и предельному вниманию!!!
   Из бывшей Корчмы, превратившейся в Ледяной Дворец, вышел высокий человек с неприятным, бледным, вытянутым, наподобие лошадиного, лицом и объявил на весь двор, широко раскрыв зубастую пасть:
   – Всем-всем-всем!!! Внимание и повиновение всем участникам Звездной Лотереи!!! Прошел ровно миллион лет, ноль часов, ноль минут и ноль секунд и к нам, как ему и положено, прилетел Звездный Рыцарь со Счастливым Билетом для своей Звездной Невесты!!!
   И, тут то, брат мой Акапист и началось самое удивительное и страшное, и непонятное – Врата Золотого Замка раскрылись и по сверкающей дороге к нам пошагал торжественно и чинно настоящий Великан – Звездный Рыцарь со «счастливым лотерейным билетом за пазухой»! И обладательницей этого счастливого лотерейного билета, давшей ей право называться Звездной Невестой, стала твоя внучка, Яросвитка!..».
   – Замолчи пока, Илья! – не выдержал нарастающего накала страшного рассказа Акапист и прервал величеривого Илью Муромца, едва не заткнув многословно-говорливый рот богатыря ладонью.
   К тому же, они как раз вышли из душной полутьмы коридора на свежий морозный воздух обширного двора Подлой Корчмы.
   Двор был совершенно пуст и никакой Велесовой Ели, привезенной из самых муромских лесов, столь красочно описанной Ильей Муромцем, не наблюдалось и в помине. Лишь грязный почти до черноты снег, изрытый множеством следов, как человеческих, так и не человеческих. Под стать пустоте вокруг стояла полная пугающая тишина, казавшаяся особенно зловещей и многозначительной на фоне того шума и гама, царившего здесь еще всего-лишь несколько десятков часов назад. Изумленно молчали и потрясенные, подавленные, почти полностью морально разбитые Акапист и Илья.
   Молчание первым, как ему и полагалось по рангу, нарушил Дед Мороз, собравший остатки воли в кулак и суровым голосом спросивший Илью:
   – То есть, ты хочешь сказать, что мою единственную внучку похитил какой-то Звездный Вор, и никто ему не попытался помешать?!
   – Ее не похищали, Акапист! – живо возразил Илья Муромец. – Ты же даже не дослушал меня о том, что было дальше после того, как появился из золотых чертогов этот самый Звездный Рыцарь!
   – Ты – дурак, Илья, если до сих пор веришь в то, что ее не похитили! Наверное, я лучше тебя знаю свою внучку и ее вкусы! Извини меня, конечно, за то, что я тебя «дураком» незаслуженно обозвал – Василиски кому хочешь сумеют запорошить глаза, да так, что человек не сможет отличить черного от белого, и – наоборот!
   Виноват то, прежде всего, я сам, что попался так глупо на их удочку! Прости, Илья меня, старика, что второй раз тебя не по делу совсем обвинил! – Акапист резко вдруг умолк и погрузился в мрачные размышления, внимательно всматриваясь в близкий горизонт, подернутый мутновато-туманной сизой морозной дымкой.
   Там, за этой неопределенной, внушавшей смутное и невольное беспокойство, дымкой что-то угадывалось – чьи-то конфигурации, причем – грандиозные конфигурации…
   Затем Акапист неожиданно диаметрально изменил направление своего всепроникающего пристального взгляда и опустил глаза долу, внимательно рассматривая грязный изрытый снег у себя под ногами. Густые брови Акаписта, до самых корней выкрашенные густым инеем многовековой седины, нахмурились еще сильнее, что не ускользнуло от внимания богатыря Ильи.
   – Что случилось, брат мой Акапист?! – тревожно спросил Илья, внутренне приготовившись услышать самый «неблагоприятный прогноз».
   – Похоже, что мы с тобой – в западне, Илья! – не без большой толики мрачной убежденности в собственной правоте раздельно проговорил Акапист, с непередаваемым отвращением разглядывая отвратительную субстанцию под ногами, теперь уже очень отдаленно напоминавшую обычный, хотя и, густо перемешанный с навозом, пометом и еще какой-то дрянью неопределенных цвета и консистенции, снег. – Одно обнадеживает – нас с тобой не сумели похитить на «переработку». Мы оказались Василискам чем-то вроде «кости в горле». Я полагаю, что дело заключается в той частице могущества, которые в нас с тобой вдохнул когда-то сам Великий Велес! Но, к прискорбию, это единственное обнадеживающее обстоятельство – все остальные факторы реального времени и пространства, пока еще окружающих нас с тобой, имеют ярко выраженные негативные свойства. Реальные пространство и время интенсивно начинают саморазрушаться и скоро они совсем аннигилируются, и мы с тобой, дорогой друг мой Илья аннигилируемся вместе с ними!..
   Илья только молча таращил глаза, слушая Акаписта, не в силах вставить хотя бы слово и, после небольшой вынужденной паузы, вызванной необходимостью прокашляться, Акапист продолжил чтение приговора:
   – Понимаешь, в чем главный фокус всей ситуации – мы попали в нее совершенно неожиданно для себя, словно бы кто-то, не спросясь у нас самих, взял и породил нас с тобой к жизни, которая, к тому же, сейчас вот-вот может неожиданно закончиться для нас, и я лично, даже, и не знаю – испытаю ли я по этому поводу сожаление! Сейчас вот я испытываю доселе абсолютно незнакомые мне неприятные, мягко говоря, чувства и ощущения: страх за судьбу единственной Внучки, недоумение и непонимание, растерянность, сильную злость и прочие психологические нюансы, окрашенные в те же самые черно-серые тона!
   А ты слышал, Илья когда-нибудь о злом, хмуром и чем-то постоянно недовольном Деде Морозе?! Или – о смертельно напуганном Деде Морозе?! Я должен дарить только радость людям, и, особенно – детям, и сам должен быть радостным и… лучезарным изнутри! Я же – Добрый Волшебник! А сейчас, что мы с тобой имеем, Илья – странную грязь под ногами, являющуюся единственной опорой нашим ногам в земном сказочном мире! Но эта опора, хотя ты, возможно, и не заметил этого, стремительно тает у нас с тобой под ногами и скоро, и я, и ты смешаемся с дерьмом и превратимся в «ничто», в нечистый желтый пар вылетающий из ненасытных пастей Василисков вместе с их зловонным дыханием, Илья!!!..
   …Внезапно нечто огромное дрогнуло в сизой дымке на близком, угрожающе нависающем над обреченной Подлой Корчмой горизонте, и полная тишина нарушилась – в дымке сизого тумана внезапно пропел тягучий, протяжный и загадочно странно печально звучащий камертон.
   – По-моему, так может звучать голос самой Вечности, приготовившейся проглотить нас с тобой, Илья! – тяжело вздохнув, произнес Акапист, машинальным движением сдвигая на затылок праздничную шапку, продолжавшую вызывающе и неуместно сверкать драгоценными камнями посреди огромной кучи настоящего дерьма и других типов и видов испражнений.
   На высоком лбу волшебника выступило огромное количество бисеринок холодного пота – он ясно понял, что сейчас должно произойти. И, действительно, то, что вот-вот должно было начать происходить, по твердому убеждению, Акаписта, принялось претворяться, так сказать, в жизнь, спустя, всего лишь, несколько секунд после того, как Акаписта прошиб холодный пот…
   …Под аккомпанемент, все усиливавшегося загадочного камертона, от которого у обоих невольных слушателей неприятно загудело в ушах и заныло в корнях зубов, завеса густого сизого тумана стала стремительно редеть, сваливаясь сверху вниз в виде огромных бесформенных кусков-хлопьев. Некоторые из кусков, разваливавшегося на глазах тумана застревали в воздухе, цепляясь и зависая на каких-то горизонтально вытянутых опорах, а другие куски-хлопья безостановочно плавно летели вниз по вращательной траектории, по какой, обычно, облетают с ветвей деревьев осенние листья.
   И, прошла, по меньшей мере, целая минута, прежде чем Акапист сообразил, что из-за рассеивающегося сизого марева начинают явственно вырисовываться-проступать контуры исполинского дерева – Дерева Земной Жизни. Того самого, на Ветвях которого совсем недавно им удалось спастись вместе с Внучкой от погони, устроенной за ними демонами, одетыми в куртки из «чертовой кожи». В ноздри и Акаписту, и Илье ударила мощная струя квинтэссированных праздничных новогодних запахов: еловой хвои, ароматов цитрусовых плодов, ванили, меда и других специфических ингредиентов, из которых во многих странах мира испекаются огромные, нежные, ароматные, тающие во рту роскошные новогодние торты и пирожные.
   Сизая туманная хмарь совершенно растворилась среди могучих позитивных флюидов-испарений, испускаемых гигантскими ветвями, одетыми пушистыми облаками ярко-зеленой хвои и среди этой хвои настоящими откровениями засияли и засверкали сотни новогодних елочных украшений: шары-сферы, окутанные защитными слоями, отражающими, как лунный, так и солнечный свет, золотисто-коричневые кедровые шишки, ананасы, яблоки, груши и виноградные кисти. Многометровые золотые и серебряные лианы серпантин пересекали во всех возможных направлениях дивный сказочный фруктовый сад. Висели, разумеется, на Ветвях и иные украшения – столь же, потрясающих воображение обычного человека, размеров, очертаний и форм. Самый добрый волшебник всех времен и народов, Дед Мороз во плоти и крови, и легендарный былинный русский богатырь, в таких же, как и Дед Мороз, реальных горячих плоти и крови, Илья Муромец к обычным людям, безусловно, не относились, но воображение их также оказалось потрясенным до самого основания…
   – Что это, брат мой Акапист?! – изумленно прошептал Илья Муромец, озадаченно теребя широкую окладистую бороду сразу всеми пятью пальцами правой руки.
   – Это – легендарное Дерево Жизни, Илья! – объяснил богатырю Дед Мороз и обреченно добавил: – И мы, как видишь, наблюдаем его, увы, со стороны! Нас вышвырнули с его Ветвей за полной ненадобностью и потенциальной невостребованностью в будущем!
   – Кто вышвырнул?! – индифферентным тоном, как, если бы он совсем не понимал смысла, заложенного в своем собственном, заданном им только что вопросе.
   – А вот – они! – кивнул Дед Мороз на новую «игрушку», самостоятельно подыскивавшую себе местечко поудобней на Ветвях Дерева Жизни – невообразимо кошмарный и огромный «Золотой Шершень», плавно и стремительно вылетевший на небеса из-за двускатной поверхности гнилой крыши Подлой Корчмы и устремившийся по направлению к Ветвям Дерева Жизни.
   Илья легонько присвистнул, и ошарашенный свист его послужил наиболее красноречивой формой комментария, какой только мог выдать, увидевший первый раз в жизни во «всей своей красе и величии «Золотой Шершень» Илья Муромец.
   – Это и есть твой тот самый «золотой замок» Звездного Рыцаря! – саркастически сказал Илье Акапист. – Это, Илья – Звездная Ладья Василисков, прилетевшая в наш мир из неведомой Бездны Бездн! И хозяином на этой Ладье – ни какой ни Звездный Рыцарь, а – Нежить, по сравнению с которой даже наша, такая понятная и, во всех отношениях, логично появляющаяся в нужный момент, старуха-Смерть покажется вечно живой и юной девицей-красавицей! Ты представляешь теперь – какая страшная судьба ждет мою Внучку и всех остальных старых добрых славянских Богов?! – Дед Мороз обреченно умолк и на лице его проступила такая мука, что, видавшему всякие виды, Илье сделалось «не по себе», и он не сумел найти никаких ободряющих слов, оптимально бы оказавшихся подобранным, наступившему тяжелейшему психологическому моменту.
   – Они намного сильнее нас, Илья! – продолжил, тем временем, Дед Мороз, отрешенно наблюдая за величественным, бесшумным и плавным вертикальным подъемом «Золотого Шершня» к самой вершине Земного Дерева Жизни, чтобы там, под шпилем, венчающем верхушку Дерева в виде многолучевой Звезды, испускающей пока еще настоящий живительный солнечный свет, занять господствующую, стратегически жизненно важную стационарную позицию.
   Акапист, внимательно наблюдавший за подъемом Золотого Шершня, безошибочно просчитал конечную точку его маршрута – с занятой им позиции Василискам будет удобно, рано или поздно, совершить нападение на многолучевую Звезду Жизни!.И, когда Звезда Жизни погаснет, на Ветвях наступят вечные тьма и холод, а вместо Солнечной Звезды Дерево Жизни будет венчать совсем другой Шпиль. И это будет настоящей катастрофой для чудесного сказочного светлого таинственного мира – мира Новогодней Елки, Владыкой которого издревле предначертано было быть ему, Деду Морозу, одному из родных сыновей великого бога Велеса…
   …Все эти мысли, откровения и выводы бесформенной кучей ярких мыслеобразов пробежали по поверхности больших полушарий головного мозга Акаписта, и вслух он произнес только одно емкое и страшное слово:
   – Проклятье!!! – и крепче сжал посох, чей набалдашник раскалился на запредельную мощность, посылая в сказочное эфирное пространство отчаянный крик о помощи.
   – Может не все еще так плохо, Акапист?! – словно бы взмолился, а не спросил Илья Муромец, точно также, как и его старший товарищ, сжавший волшебный посох, импульсивно сдавивший рукоять своей грозной боевой булавы.
   – Мой родной мир ускользает от меня, Илюха! – ответил ему Дед Мороз. – Так что, все – очень плохо и хуже ничего быть не может, Илюха!!!
   Непрочная опора под ногами Волшебника и Богатыря, словно бы в подтверждение зловещего прогноза-констатации Волшебника, качнулась и они едва удержали равновесие, покрепче ухватившись, один – за посох, другой – за булаву. Протяжно скрипнули деревянные стены Подлой Корчмы. Грязный мокрый вязкий и тяжелый снег сдвинулся в сторону, приготовившись обрушиться настоящей лавиной куда-то в «тар-тарары».
   «Похоже – п…ц!!!» – мелькнула одна и та же мысль в головах Акаписта и Ильи, но…
   …Как выяснилось, беспрестанно посылаемый маяком-набалдашником посоха Акаписта «вопль о срочной помощи» оказался услышанным…
   …Оба они увидели, как поступательный вертикальный подъем «Золотого Шершня» внезапно замедлился, как если бы тот налетел на невидимую преграду. Вздрогнув всем своим огромным двухкилометровым корпусом, «Золотой Шершень» окончательно остановился и, словно бы, раскалился изнутри вспышкой белого злого и ослепительного сияния.
   Из под пузато-бесформенного брюха-трюма золотистого чудовища что-то стремительно вылетело – неясно-неопределенная сверкающая точка и стала целенаправленно стремительно приближаться к, опрокидываемому «вверх тормашками» загажено-заснеженному широкому гостеприимному двору обреченной Подлой Корчмы, где еще сохраняли равновесие, а вместе с равновесием – веру в чудо спасения, Дед Мороз, у которого украли Снегурочку, и Илья Муромец, у которого красть было нечего, кроме его богатырского русского былинного народного Кодекса Чести.
   Они молчали, затаив дыхание и настороженно-напряженными взглядами наблюдали за приближением неизвестного летающего объекта, чьи размеры увеличивались буквально с каждой секундой и вскоре начали приобретать вполне определенные очертания – очертания огромной хищной птицы.
   – По-моему, это нас летят убивать, брат мой Акапист! – предположил обреченным голосом Илья и решительно взмахнув шипастой булавой, решительно добавил: – Русского богатыря им так просто не взять!
   – Нет, Илья – ты ошибаешься! – изумленно-радостным голосом возразил богатырю Дед Мороз. – Это летит Рагнер Снежный – я чувствую его на ментальном уровне! Он услышал мой маяк и увидел нас! Я всегда верил в своего главного бойца, Воеводу Морозной Дружины, Илья! Он, все-таки – настоящий «супер»! Как тут ни крути!
   Илья недоверчиво сверкнул глазами, но Акапист оказался прав – огромная золотая птица зависла в воздухе прямо над головами двух друзей и совершила плавный спуск прямо на, опасно раскачивающийся двор обреченной Подлой Корчмы.
   Огромный стеклянный колпак в носовой части «байферга» откинулся в сторону и Акапист с Ильей увидели Рагнера Снежного.
   – Я, кажется, опять успел! – облегченно воскликнул Рагнер и, не теряя ни секунды, добавил: – Быстрее садитесь – у нас нет и минуты времени! Все вопросы – на потом!
   Рагнер нажал какую-то панель на пульте управления таинственного летательного аппарата, и за его спиной откинулся второй прозрачный колпак, открывший пленительное видение мягких удобных кресел для двух пассажиров, видневшиеся в спасительных недрах «байферга».
   Акапист и Рагнер не заставили Рагнера повторять сказанное дважды и почти мгновенно заняли, предложенные места, «согласно купленным билетам». Колпаки мягко опустились над головами пилота и обоих пассажиров. Взревел мощный двигатель и «байферг» взлетел почти вертикально, как баллистическая ракета, взяв курс по направлению к вечно зеленым Ветвям Дерева Земной Жизни.
   Ни Акапист, ни Илья пока ничего не могли понять, кроме одного – они были спасены настоящим «святым чудом», будучи, в буквальном смысле этого слова, на волосок от жуткой безусловной гибели – полной аннигиляции. В общем-то, они и не пытались ничего понять, расслабленно откинувшись на широкие мягкие спинки удобных кресел-сидений и с наслаждением вдыхали прохладный успокаивающий аромат искусственной атмосферы, царившей внутри салона новейшего инфернального истребителя-бомбардировщика «байферга», созданного техническим гением той же самой цивилизации, чьи научно-производственные мощности вкупе с беспрестанно совершенствуюшимися технологиями, позволяли штамповать в необходимых количествах такие межпространственные рейдеры-гиганты, каким являлся, к примеру, «Золотой Шершень».
   Широкая панель пульта управления дьявольским летательным изобретением мигала множеством разноцветных огоньков, в пульсации хитросплетений которых Рагнер Снежный, похоже, хорошо разбирался.
   – Рагнер! – подал, наконец-то, собравшийся с разбегавшимися в стороны мыслями, Акапист. – Объясни-ка мне вкратце – куда и на чем мы сейчас летим?! Откуда ты взялся, и где так поднаторел в управлении этой «золотой птицей»?!
   – Я не могу отвлекаться, Владыка! – почтительно, но твердо ответил Рагнер, не отрывавший напряженно-сосредоточенного взгляда от пульта управления. – Но очень вкратце отвечу: мы летим на Ветви Дерева Земной Жизни, где должны найти укромный уголок, чтобы нас не заметил Всевидящий Глаз Великого Царя Кингу или Верховного Пайкида!
   – Кто такой этот Верховный Пайкид?!
   – Хозяин «Золотого Шершня»! У него есть еще одно очень древнее и странное имя – Капитан Хабаб!
   – Так это – не «василиски»?!
   – Нет, это – «пайкиды»! Очень опасные астральные хищники – пожиратели человеческих душ!
   – А как получилось, что они не сожрали тебя?!
   – Я обманул их, как видишь, Владыка! – уверенно ответил Рагнер, но немного подумав, добавил: – Хотя, возможно, что мне кто-то помог!
   – Они не так уж и всесильны, как кажутся, и у них на борту могут оказаться наши друзья?!
   – У них бывает периодически период анабиоза, которым я и воспользовался, угнав этот «байферг» – подробности потом, Владыка! Потому что этот анабиоз показался мне очень странным – там много странного и непонятного, Владыка! Мне больше нельзя отвлекаться – скажу только одно: мы попали в очень страшную и таинственную сказку, в непростых условиях которой нельзя расслабляться ни на секунду! – и «байферг», повинуясь умелым рукам Рагнера, колдовавшим над пультом управления, заложил крутой вираж, уходя далеко в сторону от «просыпавшихся» санарно-локаторных систем «Золотого Шершня».
   – Найти бы этого гребаного «Сказочника»! – процедил сквозь сжатые зубы Дед Мороз, не привыкший к перегрузкам, возникающим во время перелетов на сверхзвуковых летательных аппаратах.
   Но через несколько секунд полет «байферга» выровнялся, и Рагнер более спокойным тоном сообщил:
   – Теперь можно расслабиться и поговорить более обстоятельно – мы вне поля видимости «систем слежения» «Золотого Шершня»! – и с этими обнадеживающими словами Рагнер громко щелкнул каким-то, не-то рычагом, не то клавишей на пульте управления. – Я включил, так называемый, «экран внешнего обзора», Владыка! Чтобы вы видели, куда именно направляется наш «байферг» – на какую, заранее присмотренную мною, заветную безопасную полянку!
   В бомбовом отсеке грозной боевой «пайкидской» машины сделалось светло, многоцветно и радостно, и глазам Деда Мороза и Ильи Муромца предстало пленительное зрелище настоящего Новогоднего Рая, приближавшегося к ним со скоростью двести пятьдесят метров в секунду. Этот Рай и был родным миром Деда Мороза, о котором он с такой тоской вспоминал, стоя на гибнущем дворе Подлой Корчмы еще несколько минут назад, будучи твердо уверенным в том, что уже никогда не попадет на свою чудесную Сказочную Родину и Новогодние Елки всего мира останутся без своего законного хозяина – Доброго Дедушки Мороза.
   – Вы, может, выпить хотите?! – неожиданно поинтересовался Рагнер, не поворачивая головы.
   – А у тебя, что – есть что ли?! – немедленно оживился Илья, подавшись всем корпусом вперед.
   Рагнер ловким и изящным движением иллюзиониста-виртуоза нажал какую-то панель на пульте, и прямо перед Ильей из пола поднялся миниатюрный столик, на котором красовалась массивная серебряная баклага, наполненная зеленым хиосским вином. Рядом с баклагой в специальных углублениях были укреплены два литровых кубка, тоже – из чистого серебра. Акапист решил, что Рагнер уже давно летает на этом самом адском «байферге», но вслух решил ничего не говорить, оставив все подробные расспросы – «на потом».
   Страдавший с «дикого похмелья» Илья быстренько наполнил кубки зеленым душистым вином, отчего по салону «байферга» немедленно распространился аромат свежераздавленного винограда.
   – Пьем за тебя, Рагнер! – поднял свой кубок Акапист. – Ты второй раз спасаешь мне жизнь за последние несколько суток!
   – Я тоже пью за тебя, Рагнер! – поддержал тост Акаписта богатырь, поднимая свой кубок.
   Они осторожно сдвинули драгоценные емкости для питья и торопливыми жадными глотками осушили их до дна.
   – Мысленно я с вами, друзья мои! – виртуально поучаствовал в распитии хиосского вина на «брудершафт» Рагнер и, выдержав короткую паузу, многозначительно добавил: – Скоро будем на «месте»!
   – Что это за «место» за такое?! – ворчливо спросил слегка захмелевший Дед Мороз.
   – Сейчас увидите все своими глазами, Владыка! – услышал Акапист в ответ и «байферг» начал резкое торможение.
   Навстречу медленно наплывала волшебная картина сказочного русского леса – того самого леса, где когда-то в незапамятные времена родился русский народный сказочный фольклор. Здесь господствовал убаюкивающий и восстанавливающий самые расшатанные человеческие нервы зеленоватый полусумрак густой еловой хвои, скрывающей множество чудесных тайн, поджидающих своих первооткрывателей.
   «Байферг» неподвижно завис в воздухе и медленно опустился на участок гладкой темно-серой коры, со всех сторон окруженный непроницаемым хвойным пологом.
   – Все – приехали! – сообщил Рагнер и выключил двигатель. – Можно выходить и начать обживаться! Пока мы в полной безопасности, но Капитан Хабаб скоро начнет нас обязательно разыскивать!
   Через минуту все трое выбрались наружу и первое, что произнес Акапист, оказался вопрос:
   – Ты не знаешь, Рагнер – где моя внучка, Яросвитка?!
   – Она скоро станет женой Хозяина «Золотого Шершня», Великого Царя Царей Кингу, Акапист!
   – Гребанный Сказочник! – в сердцах выругался Дед Мороз, ощутив, как черная лапа безисходного отчаяния сжала ему сердце. – Своей безумной фантазией он обрек меня на очень странное и мучительное существование, совсем не характерное для настоящего Деда Мороза! – и с этими словами Акапист, что есть силы, ударил посохом о поверхность твердой коры.
   В зеленоватом полусумраке разлился хрустальный мелодичный звон. Хвойная завеса расступилась сама собой в стороны и глазам будущим основателям необычного государственного образования под названием Сказочная Русь, предстало фантастическое видение – из глубины сказочных лесных дебрей вышла, широко шагая мощными куриными ногами та самая настоящая «избушка-на-курьих ножках».
   Самоходящее жилище остановилось в нескольких метрах от «байферга», пару раз качнулось, издавая громкий протяжный скрежет и из раскрывшейся двери выглянула… Белиля собственной персоной:
   – Добро пожаловать в Лес Русских Сказок, батюшка Акапист!
   – Рад тебя видеть живой и невредимой, старая плутовка! – широко разулыбался Акапист и повернув голову к Рагнеру спросил у него: – У тебя еще осталось вино?!
   – Полный трюм! – с готовностью сообщил Рагнер.
   – Тогда сегодня гуляем, а завтра – за работу! – вынес самое оптимальное, из всех возможных, решение будущий Владыка Сказочной Руси и опять ударил посохом о серую твердую еловую кору, но на этот раз из глубины сказочных лесных дебрей никто не вышел, и, даже, не попытался это сделать.
   – А что делать со Сказочником, Владыка?! – спросил, никогда ничего не упускающий из виду, профессиональный «астральный разведчик», Рагнер Снежный.
   – Для начала его нужно обязательно найти и поговорить с ним, так сказать – «по душам»! – немного подумав, ответил Акапист. – И найти его нужно, как можно скорее! Потому что мне совсем не нравится начало той сказки, в которую мы все с вами попали! А еще больше мне не нравится этот самый Царь Царей Кингу или капитан Хабаб, я так точно и не понял, Рагнер из твоих объяснений, как его, все-таки, зовут! Ну и, конечно же, особенно, мне не нравятся его дурные замашки!!!… – и на всякий случай Добрый Сказочный Волшебник, Дед Мороз ударил посохом о поверхность коры еще раз – сильнее двух предыдущих ударов, вместе взятых…
   …Но эхо от этого страшного удара Волшебным Посохом Деда Мороза откликнулось бесконечно далеко – в совсем ином мире, конкретно – вспышкой внезапной головной боли под сводами черепа профессора филологии Рабаульского Государственного Университета, Александра Сергеевича Морозова, который, совсем не подозревая о том, и являлся тем самым «гребанным» Сказочником…

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

   Нижепредлагаемая, внешне оформленная, как хрупкая и звонкая, а на самом деле – совершенно невозможная с точки зрения здравого смысла, грубая и ужасная история произошла в результате целого комплекса причин различного характера, но вполне возможно, что в ней все-таки присутствовал благородный металлический стержень, отлитый из таких святых непреходящих человеческих нержавеющих ингредиентов, к каковым можно смело отнести: любовь, настоящую дружбу, чувство долга перед человечеством, в итоге чего собственно и появился хоть какой-то оправдательный смысл довести до внимания читателя всю эту историю под красивым и немного загадочным названием «Стеклянная Любовь».
   С начала своего рождения и вплоть до самого окончания, как и любая из Сказок Замороженных Строек, она носила характер почти сплошного, лавинообразно нарастающего (по, сугубо, объективным причинам) кошмара, но возникновение позитивного и даже по настоящему красивого начала в ее мрачной толще произошло по вине одного среднестатистического российского студента – талантливого разгильдяя и большого неудачника в личной жизни, некоего Вячеслава Богатурова, двадцатичетырехлетнего студента философского факультета местного университета, являвшегося классическим представителем «без пяти минут» специалиста с высшим образованием, чье востребование в народном хозяйстве заранее было обречено на резко отрицательный результат.
   Положа руку на сердце, этот самый, пока совершенно незнакомый читателю, Вячеслав Богатуров даже и представить себе не мог, какая бездонная моральная и социально-экономическая яма ждет его в далеком, «постперестроечном» будущем… Единственная конкретная, точно осознанная им жизненная цель в его, пока относительно ясном и безоблачном настоящем существовании, заключалась в постоянном стремлении найти себе красивую, умную, нежную, добрую, преданную жену, и он необычайно преуспел на этом, изначально, казалось бы, обреченном на полный провал, поприще именно в Новогоднюю ночь – тихую теплую снежную праздничную ночь, неожиданно оказавшуюся самой Страшной Ночью в году для жителей Рабаула, города, имевшего несчастье иметь в своей черте не разрушаемый проклятый квартал под названием Лабиринт Замороженных Строек, по необъяснимым причинам продолжающих торчать подобно «опухоли неясной этиологии» на общем, относительно благополучном фоне городского пейзажа Рабаула. «Замороженные Стройки» перешли в собственность другому, никому из жителей Рабаула, неизвестному Хозяину, увидевшему в «Стройках» огромную, одному ему понятному, «практическую» ценность и, по этой причине, не собиравшемуся кому-либо уступать свою собственность, на которую у нового Хозяина имелись «большие виды»…
   …На, самом же, деле, конечно, поднятая в романе проблема выглядит гораздо шире и глубже, намного глобальнее, чем душевные переживания и любовные новогодние приключения, отдельно взятого молодого человека и, собственно, сама его субъективная история романтического знакомства с прекрасной и таинственной незнакомкой в Новогоднюю ночь, является не более чем красивой ширмой, созданной, исключительно, говоря протокольным языком, в рекламных целях привлечения широкого читательского интереса.
   Но, с другой стороны, и в этой, сугубо личной истории знакомства и последующего возникновения настоящего сильного чувства между юношей и девушкой, можно без труда увидеть сказочную, невольно завораживающую человеческое воображение, внутреннюю сущность, наполненную громадной позитивной энергией, заряжающей любого человека, попадающего в самый настоящий «Ад при жизни» на выполнение главного жизненного предназначения – «не отчаиваться и не сдаваться ни при каких, самых бы, казалось, безнадежных обстоятельствах!!!»…

Сказки Замороженных Строек

   Той ночью, когда была полностью рассказана «Страшная Сказка» про «Черную Шаль» и начата другая – про некую «Стеклянную Любовь», оставалось совсем немного времени до наступления рассвета, чтобы Александр Сергеевич Морозов сумел бы составить себе полное представление о сюжете, главной идее и композиции следующей истории.
   Но, начав говорить про Стеклянную Любовь, Бетонная Бабушка успела высказать следующую мысль, слово в слово запомнившуюся Сашей на весь последующий год, вплоть до очередной «волшебной ночи» в Лабиринте Замороженных Строек:
   – Все беды в мире проистекают исключительно по причине человеческой глупости, формы проявления каковой имеют самый разнообразный характер, как-то: предельную или, точнее сказать, запредельную импульсивность решительных поступков, основанных на поверхностном анализе сложившейся ситуации, вследствие чего решительность в данном случае превращается в безрассудство чистейшей воды; неумение подавить в себе при определенном стечении обстоятельств вспышку самого неконструктивного и разрушающего из всех человеческих чувств – слепую ненависть, особенно к близким и любящим носителя ненависти людям; бешеную неукротимость в достижении заветных целей чисто эгосексуального характера, свойственную скорее жеребцам в период гона, чем людям; ну и многое, многое другое вредное, ненужное и опасное, о чем нет времени упоминать сейчас, Саша!
   В общем, иными словами, я хотела сказать, что человеческая глупость заключается, прежде всего, в неумении человека противостоять соблазну порока. А последствия капитуляции перед пороком могут оказаться самыми, что ни на есть, ужасными, как это произошло в истории, которую я хочу тебе сейчас поведать.
   – Про Стеклянную Любовь?
   – Именно! И слушай дальше меня очень внимательно!..
   …Один археолог, профессор и доктор исторических наук, вполне уважаемый и самодостаточный человек, некто Вальберг Ян Шустерович однажды в составе международной археологической экспедиции отправился в Ирак. Дома его остались ждать преданная любящая жена и красавица-умница дочь восемнадцати лет. Он обещал им звонить и писать каждые три-четыре дня. Но на третий день пребывания в Мосуле он изменил своей жене с другой женщиной – впервые, кстати, в жизни. Все бы было ничего, но одна из многих миллионов банальных супружеских измен серьезно разгневала кого-то Н е н а з ы в а е м о г о и привела к фатальным последствиям. Яну Вальбергу не повезло – он привез из Ирака вместо обещанных экзотических подарков невероятно жуткую гибель себе, своим жене и дочери… Слушай меня дальше очень внимательно, Саня, и постарайся ничего не упустить… Но только через год…
   – Стойте, стойте, бабушка! Хотя бы – малейший намек на причины их жуткой гибели!..
   – Он занимался любовью с очень красивой, но, тем не менее, посторонней женщиной на месте стартовой площадки «Золотого Шершня»!
   – А что это такое?! Не объясните ли мне поподробнее насчет этого «Золотого Шершня»?!
   – Это – «последующая» «всезавершающая» смерть, включающая в себе вместе с первой мнимой, вторую и окончательную – так называемую, «истинную смерть»!!!.. Вот на этой «мажорной» ноте и закончим наш сегодняшний разговор! Встретимся через год, Саша – для вас еще не будет поздно!..
   …Четырежды – регулярно каждую Новогоднюю Ночь, бывал Александр Сергеевич Морозов в гостях у Бетонной Бабушки, и каждый последующий раз Бабушка встречала его гораздо приветливее предыдущего. Изысканнее и разнообразнее год от года делался потусторонний волшебный Новогодний праздничный стол, и все больше у Саши появлялось хороших знакомых среди несчастных жильцов Замороженных Строек. Знакомых, просто, становилось с каждым разом все больше и, соответственно, интереснее и насыщеннее делалась обстановка Новогодних праздников, и Саша почти перестал там чувствовать себя скованно, настороженно и странно, как это с ним было во время его самого первого туда попадания…
   Параллельно этому, несомненно, позитивному сверхъестественному коммуникативному процессу, в реальном земном мире количество хороших знакомых у Александра Сергеевича катастрофически сокращалось – слишком неадекватным становилось его поведение среди нормальных людей обычного земного мира.
   Самое парадоксальное заключалось в том, что Александр Сергеевич в психическом плане оставался стопроцентно нормальным человеком и каким-то образом ему удавалось сохранять, и внутренне, и внешне, полное разумное конструктивное хладнокровие по поводу своих новогодних «инфернальных» путешествий, совсем не будоражившим ему кровь и не затмевающих рассудок. Воспоминаниями о своих новогодних пребываниях в фантастическом мире Замороженных Строек он благоразумно ни с кем не делился. Правда, один лишь раз он сделал исключение по ходу кратковременной «физической близости» с одной своей знакомой, являвшейся не только обворожительной женщиной, но и профессиональным психиатром с высокой ученой степенью доктора медицинских наук. Ее звали Оксана, она была высокой и статной, настоящей русской русоволосой и зеленоглазой красавицей и однажды, просто так получилось, что, познакомившись с нею случайно в поезде дальнего следования, где непредсказуемая судьба предопределила им ехать почти трое суток в одном купе вдвоем, между ними случился короткий бурный «железнодорожный» роман, «под стук», так сказать, «вагонных колес». После случившейся неизбежной близости, Саша вдруг начал ей рассказывать про Бетонную Бабушку, Замороженные стройки, но Оксана с профессиональной тактичностью прервала Александра Сергеевича и посоветовала впредь никогда и никому об этом не рассказывать, и, более того, назвав ему свою настоящую медицинскую специальность, оставила Саше свой рабочий телефон, чтобы он мог обратиться к ней в любое время, когда почувствует «настоятельную потребность пообщаться с высококвалифицированным психиатром». Сказано это было очень тактичным тоном и интимным полушепотом, но Саша после совета Оксаны твердо решил для себя никогда больше не пытаться встретиться с психиатром Оксаной, а, тем более, с ее мужем, тоже психиатром, про которого она ему затем рассказала в порыве «гиперсексуальной откровенности»…
   Единственный настоящий друг, Слава Терник, который понял и простил бы Саше любые странности в образе мыслей, и мало предсказуемое поведение, два года назад улетел на стажировку в США, да так там и остался. А в Сашином возрасте (в тот ясный теплый майский вечер, когда о нем взволнованно разговаривали офицеры «Стикса-2», ему уже, как два месяца исполнилось сорок четыре года) заводить новых друзей являлось во всех отношениях проблематичным процессом. Да и постоянной подругой обзавестись Морозов тоже так и не сумел – после достопамятного новогоднего новоселья он встречался месяца два с той симпатичной легкомысленной блондинкой Светой, но она совершенно неожиданно вышла замуж и вскоре переехала с молодым мужем куда-то на Урал. Могла бы в его жизни занять место еще одна женщина, лаборанткой у них на кафедре работала – Анна Караваева. Было ей тридцать девять лет, и за ней на достаточно развратной и, в целом, «загульной» кафедре закрепилась репутация девственницы и сектантки. И она в Александра Сергеевича вроде бы постепенно влюбилась, ну, разумеется – в специфических «сектантских пределах», однажды даже неуклюже попытавшись объясниться ему в незатейливых хитросплетениях простой, ясной и чистой, как слеза, сектантской любви. Ничего хорошего из этого объяснения не получилось – Саша ходил злой, как черт, дня три, наверное. В глубине души он до сих пор, конечно же, лелеял Мечту… – встретить скромную и умную красавицу, полюбившую бы его с первого взгляда не за отсутствовавшие опереточные внешность и деньги, а за гениальность и доброту. Но, с каждым уходящим в прошлое, годом, Мечта делалась все более недостижимой, и, чтобы сильно не расстраиваться по поводу неудавшейся личной жизни, он целиком уходил в работу по расшифровке ночных магнитофонных записей, совсем забросив плановые кафедральные темы, чем начал вызывать раздражение коллег и факультетского руководства.
   Беспокойство «разведки Алялватаски» и «Стикса-2» по поводу его деятельности, к сожалению, имело под собою реальную почву. Но Верховные Унгарды и руководство «Стикса-2» не располагало всей совокупностью фактов, развивавшейся вокруг Морозова непростой ситуации, точно также, как и никто в спецслужбах обеих дружественных Параллелей не имел ясного представления о том, что, все-таки, из себя представляли, так называемые, «пайкиды»?!
   А вся «петрушка-заварушка» для Саши Морозова, как ей, в общем-то, и полагалось, началась в разгар празднования встречи Четвертого Нового Года, прошедшего после той роковой ночи, когда он впервые попал в «заколдованный мир» Замороженных Строек и принес оттуда домой запаянную инкунабулу с первой Сказкой под названием «Черная Шаль»…
   …Вторая Сказка поименованная Бетонной Бабушкой «Стеклянной Любовью» подходила к очередному замысловатому завитку запутанного сюжета, и Саша, как это обычно происходило раньше, приготовился вскоре очутиться в укромном тупичке-закутке недостроенной двенадцатиэтажки на восьмом этаже, но на сей раз все получилось совсем иначе, чем это происходило раньше.
   Вместо того, чтобы начать прощаться, Бабушка сделала продолжительную многозначительную паузу и обратилась к нему необычным торжественным голосом, что немедленно насторожило чуткого филолога, интуитивно «почуявшего» неожиданное изменение привычного сказочного сюжета:
   – Александр!
   – Да, бабушка!
   – Ты бы не хотел сегодня задержаться у нас подольше?!
   – Скажу честно – с удовольствием и сочту за честь!
   – Тебе не страшно у нас бывать?!
   – С чего Вы взяли, Бабушка?! – искренне изумился Александр Сергеевич. – Напротив: я очень люблю бывать у Вас в гостях и мне, просто-напросто, приходится затем страшно тосковать в течение целого года по, следующей, нашей с вами, встрече и продолжению, прерванной на самом интересном месте, очередной сказки!
   – Что-ж! Ты не представляешь – насколько я рада слышать такие слова, а главное, что они являются сущей правдой! – доселе бесстрастное и гладкое, как поверхность асфальтового озера, лицо Бабушки едва не покрылось сложным узором трещин нежности и умиления. – Я не ошиблась в тебе, Александр! Никто из нас не ошибся! Ты – настоящий «кремень», хотя и внешне производишь жалкое впечатление «мягкотелого» интеллигента!
   Саша озадаченно молчал, не совсем понимая – куда клонит Бабушка и поэтому с нетерпением ожидал продолжения ее панегерика в свой адрес.
   Но Бабушка, оставив, ни к чему не обязывающие, восхваления и комплименты, перешла на деловой и доверительный тон:
   – С тобой, Александр, хотел бы поговорить один человек … – Бабушка, наверняка, хотела сказать больше, чем у ней получилось, и прервала, как показалось Саше, фразу на полуслове, особенным, «прощупывающим» взглядом посмотрев Саше прямо в глаза.
   – Я готов, Бабушка! На любую тему и – хоть с кем! – едва ли не вытянулся по «стойке смирно» Саша, смутившись мелькнувшей у него в голове мысли о том, что Бабушка, все же, не до конца ему еще пока доверяла.
   – Молодец! – в темных бездонных глазах Бабушки блеснул огонь одобрения и голосом, заметно потеплевшим, она продолжила: – Тема разговора тебе покажется интересной и перспективной, а сам человек – тоже интересным, и очень серьезным. Он, действительно, очень интересный и очень серьезный человек, и прибыл к нам необычайно издалека специально для того, чтобы поговорить не с кем-нибудь, а, именно, с тобой, Саша!
   – Я польщен, Бабушка!
   Обещанная Бетонной Бабушкой, встреча с «интересным и серьезным человеком» состоялась в общем зале, но за отдельным столиком – в некотором отдалении от пиршественных столов, построенных громадной по протяженности буквой «П», за которыми по полной праздничной программе, куда теперь даже входил алкоголь специфического «потустороннего разлива», «отрывались» сотни, а, может, и тысячи жильцов Лабиринта.
   Человек, пригласивший Александра Сергеевича о чем-то срочном, важном и неотложном побеседовать за отдельный столик, резко отличался от людей, пивших сейчас душистое фиолетовое вино за «общими» столами, уходившими в туманную морозную бесконечность.
   Собеседник Саши Морозова отличался от, так сказать, основной части «массовки», прежде всего, не выдуманным реализмом собственного образа – печального и усталого, но одухотворенного великой конструктивной светлой идеей, бескомпромиссного борца со Вселенским Злом. Другими словами, симпатичный бородач, крепко пожавший Александру Сергеевичу руку со словами: «Очень приятно с вами познакомиться воочию, Александр – много был наслышан о Вас!», более всего походил на классического «революционера» всех, фигурально выражаясь, времен и народов… Был бородач высок и строен, и аккуратно подстриженной седой бородкой, молодыми ярко-синими глазами и густыми седыми кудрями, ниспадавшими ажурными кольцами почти на самые плечи, смутно кого-то напоминал Александру Сергеевичу. И несколько Александр Сергеевич обалдело жал руку, забывшего ему представиться, синеглазому симпатичному бородачу, чувствуя, как больно врезаются в ладонь, безусловно, баснословно дорогие, самоцветные перстни, украшавшие каждый из десяти пальцев бородатого незнакомца.
   – Присаживайтесь, Александр! – по своей инициативе прервав затянувшееся чересчур крепкое рукопожатие, радушно пригласил бородач Александра Сергеевича за богато сервированный столик. – Праздничная ночь почти на исходе и времени у нас с вами осталось совсем мало, а рассказать мне Вам необходимо так много! Время, будь оно неладно, поджимает или, даже, по-настоящему, уже сжимает! Сплющивает, одним словом! Мне пришлось очень долго добираться до места встречи с Вами, Александр! Путь мой был, поверьте весьма непрост, и в какой-то момент я полностью отчаялся найти верную дорогу, и лишиться, тем самым, реального и так необходимого мне шанса увидеться с Вами!
   Морозов осторожно присел на краешек богатого стула, вырезанного, с виду, из цельного куска безумно дорогого сорта дерева и приготовился выслушать, не перестававшего улыбаться, чересчур, как ему показалось, многословного, загадочного и странноватого бородача, за невольным своим «многословием», пытавшимся, возможно, скрыть, обуревавшие его, жуткие нервные фобии и неизвестные Саше, страхи. Иными словами, от симпатичного синеглазого бородача исходила мощная волна невероятно дикой, почти маниакальной, озабоченности, на ментальном уровне сразу машинально начавшей передаваться и профессору Морозову. Так что Саше пришлось приложить максимум волевых усилий, чтобы не «сорваться» вслед за своим собеседником в «пучину бездонной неуверенности в себе и – в своих умственных и морально-волевых возможностях». Хотя и, Саша вполне допускал, что сильно преувеличивает собственные «квази-ощущения», неоправданно «сгущая краски» и «нагоняя жути».
   – Меня зовут Рагнер, а фамилия моя – Снежный! – объявил, прежде всего, бородач. – Это мои настоящее имя и фамилия, и здесь, на этом Празднике я присутствую «инкогнито» – под вымышленным именем и выдуманной должностью, Александр! – и с этими словами Рагнер Снежный разлил по бокалам темно-розовое вино из пузатой бутыли причудливой формы, отчего над столиком немедленно разлился аромат свежесорванного спелого винограда.
   – За – знакомство! – приглашающе поднял Рагнер Снежный свой бокал и вытянул, слегка дрожавшую в нервном треморе, руку навстречу бокалу Александра и неожиданно добавил: – Я, кстати, давно уже мечтал с вами познакомиться, Александр!
   – Неужели?! – искренне изумился Саша, отчего его жидкие брови сильно изогнутыми дугами взлетели кверху.
   Рагнер лишь многозначительно усмехнулся в ответ на непроизвольный эмоциональный вопрос Саши, протягивая свой бокал навстречу бокалу собеседника.
   Бокалы легонько соприкоснулись в воздухе, заполнив пространство над столиком нежным благородным и мелодичным переливчатым звоном.
   – За – знакомство! – лишь только утих волшебный звон бокалов, машинально повторил Александр Сергеевич и, следуя заразительному примеру Рагнера Снежного, испытывавшему, видимо, сильную жажду, залпом до дна, с удивившей его самого легкостью, осушил пол-литровый бокал.
   Профессор Морозов не сдержался и не мог не похвалить залпом выпитое вино:
   – Великолепная штука!
   – Эту бутылку я привез специально для Вас, Александр! Виноград, из которого было отжато это вино, когда-то произрастал на склонах небезызвестной вам, горы Олимп!
   – Вы – серьезно?! – недоверчиво спросил профессор Морозов, и не совсем понятно было, что он подразумевал под своим, невольно заданным, вопросом: то, что это, воистину, бесценное вино оказалось привезенным специально для него или, что, действительно ли эта лоза была выращена на склонах легендарного Олимпа дохристианской эпохи?!
   – Абсолютно! – улыбнулся Рагнер Снежный, истолковавший вопрос Саши однозначно в первом варианте: – И – вполне заслуженно, Александр! Вы честно заслужили столь высокий знак внимания со стороны Сильных Мира Сего – ваша красивая, сильная, добрая и необычайно смелая душа, не признающая никаких компромиссов, помогла перекинуть мостик из счастливого мира Земли в мир заблудившихся во времени и пространстве душ! Другими словами, вы – настоящий Сказочник, Александр Сергеевич! Сказочник с большой буквы «С»!
   – Спасибо вам на добром слове! – искренне поблагодарил Рагнера Морозов и машинально улыбнулся вежливой улыбкой болезненно застенчивого человека, неизменно остро и глубоко реагирующего на открытые похвалы и комплименты в свой адрес, хотя и в комплименте Рагнера Снежного ему почудился некий «двойной смысл».
   – Я встретился с тобой, Александр, чтобы предупредить: как бы по этому мостику на Землю не пробрались опасные чудовища! – никак не отреагировав на естественные изъявления благодарности собеседником, продолжил Рагнер уже совсем другим тоном и незаметно, дабы, видимо, придать большую доверительность продолжающемуся разговору, перейдя на «ты», без какого-бы то ни было намека на маргинальную фамильярность.
   – Какие чудовища?! – несколько индифферентно поинтересовался сильно захмелевший после пол-литрового бокала волшебного вина Саша.
   – Они явятся к вам в разгар Новогодней Ночи – ровно через год! – Рагнер Снежный больше не улыбался. – Я должен быть предельно честным перед Вами, Александр Сергеевич, дабы у нас впоследствии не возникало бы даже самой слабой тени на взаимное недоверие и недопонимание, и поэтому сразу оговорюсь, что ясного, точного, стопроцентно соответствующего действительности, понимания сущности этих, упомянутых мною, Чудовищ, у меня пока нет! И потому прошу Вас принять мой рассказ с некоторой долей поправки на условность документальной достоверности. Но, в основном, я Вам сейчас расскажу правду! Слушайте меня внимательно…
   Они придут к вам в ваш мир тайно и вы примете их не за тех, кем они на самом деле являются и тогда, пользуясь этим вашим роковым заблуждением, они захватят вас врасплох – фигурально выражаясь, «собьют с ног» и «наденут» так, как «надевают» -накалывают жука на булавку умелые руки опытного энтомолога!
   Ваши возможные будущие враги обитают совсем в иной Ойкумене! И, это – очень древняя Ойкумена! Возраст этой Ойкумены насчитывает несколько миллионов земных лет, и за такой срок ее обитатели превратили собственную мораль в сплав из десятков тысяч пороков эгоистичного характера, имевших место быть у сотен видов разумных живых существ из множества, поглощенных этой ненасытной Ойкуменой миров, счастливых в своем полном неведении относительно нависавшей над ними смертельной опасности!
   Хоть я и употребил выражение – «несколько миллионов земных лет», но смею вас уверить, Александр, что хронология вышеупомянутой мною Ойкумены исчисляется совсем иными категориями, не имеющих принципиальных аналогов в родственных параллельных мирах Большой и Сказочной Руси.
   Назовем эту Ойкумену условно: «Кочевой Конгломерат Пайкидов», хотя в разных Параллелях она имеет разные названия и различное представление о степени исходящей от нее потенциальной угрозы. Ойкумена Пайкидов – совершеннейший мимикрический организм, способный легко и незаметно проникать в принципиально чуждое им пространство и начинать активно функционировать в несуществующем для них времени. А самое плохое заключается в том, что они абсолютно реальны – точно также, как и вы, Александр! Про себя и про них, – он кивнул в сторону большого праздничного стола, я не говорю – вы, вероятно, до сих пор не верите до конца в полную реальность нашего существования!
   – Да нет – скорее наоборот! – усмехнулся Александр Сергеевич. – Я перестаю верить в полную реальность собственного, а – не вашего, существования!
   Усмехнулся и Рагнер, и, судя по характеру усмешки, ответ Морозова ему понравился, но он никак не прокомментировал ремарку последнего, продолжив говорить о злобных, ужасных и коварных тварях, условно поименованных им «Пайкидами»:
   – Стратегической основой внешней политики «Кочевого Конгломерата Пайкидов» является исключительно ярко выраженная агрессия, ни в коей мере не провоцируемая объектом агрессии. Наиболее характерные черты Пайкидов-агрессоров: изощренное коварство и холодная расчетливая жестокость – безликий рационализм хищного насекомого в сочетании со сверхчеловеческим интеллектом. Много и других странных, пугающих и непонятных простому русскому человеку, манер и привычек есть у этих проклятых «пайкидов»! И они ими пользуются с максимальной эффективностью… – Рагнер задумчиво умолк на пару секунд, доброжелательно, и, вместе с тем, изучающе, глядя на Сашу. – Времени, еще раз можно повториться, у нас с вами очень мало, и о Пайкидах вы, Александр, все необходимое еще успеете узнать, а сейчас я приступлю непосредственно к делу, ради которого и прибыл сюда…
   Единственное, что я еще имею время и право сказать вам, Александр о вашем будущем противнике, так это то, что для попадания в пределы Земного Мира они, предположительно, научились использовать «пустые оболочки» «развенчанных» древних земных богов, за ненадобностью давным-давно выкинутых на историческую «свалку памяти» и где до сих пор большинство из них болтаются в «астральных пространствах полного забвения», никому не нужные и никем не востребованные… За некоторыми, к прискорбию, исключениями… – Рагнер сделал паузу, во время которой внимательно посмотрел прямо в глаза Морозову, чтобы, видимо, лучше понять: правильно ли понимает собеседник его туманные «астральные» недосказанные намеки?!
   – Я прекрасно понял вас, Рагнер! – ободряюще улыбнулся Рагнеру Снежному Александр Сергеевич и ответил ему, скорее из чувства такта и ради соблюдения банальной вежливости, так, как на самом-то деле он почти ничего не понял из сумбурного фантастического рассказа собеседника, и озвученные сведения не произвели на Александра Сергеевича должного глубокого впечатления, на какое, возможно, рассчитывал Рагнер: – Вы хотите мне сказать, что эти самые таинственные «пайкиды», не имеющие возможности материализоваться при помощи каких-то конкретных форм в условиях земных пространства и времени сумели влезть внутрь шкуры какого-то древнего фольклорного чудища и, тем самым вдохнув в него жизнь, в таком вот неприглядно-непристойном виде явились к вам, в Сказочную Русь, а затем – на Новый Год явятся и к нам на Землю!
   – Приятно все-таки иметь дело с, по настоящему умным человеком, Александр Сергеевич! – несколько в театральной, чуть-чуть фальшивой, манере проаплодировал Рагнер, напряженно и откровенно испытующе глядя на Морозова. – Вы совершенно правильно меня поняли и тогда легко поймете все остальное. Слушайте меня дальше предельно внимательно, уважаемый Александр Сергеевич!
   Наша Лесная Армия Борьбы против Пайкидов, сокращенно – ЛАБП, предлагает вам, Александр Сергеевич, конкретное сотрудничество. Само по себе это достаточно опасно, можно даже смело сказать – очень опасно для жизни, поэтому я должен получить от Вас личное согласие, либо – не согласие.
   – Согласие – в чем?!
   Вместо ответа, именуемый себя Рагнером, достал откуда-то из внутреннего кармана темно-синего бархатного кафтана, в который был облачен по случаю Праздника, небольшой, но ощутимо увесистый, кожаный мешочек. Внимательно оглядевшись по сторонам: не наблюдает ли кто из гостей за их столиком, Рагнер выложил мешочек перед Александром Сергеевичем со словами:
   – Сейчас я Вам все объясню.
   Развязав мешочек, таинственный и загадочный собеседник Морозова достал оттуда поочередно несколько миниатюрных предметов, представлявших собой необычайно изящные «безделушки», на самом деле имевшими прямое и непосредственное отношение к таинственному миру древних «оберегов», обладающих колоссальной магической мощью.
   Все, без исключения, продемонстрированные Рагнером предметы, чисто внешне выглядели настоящими шедеврами ювелирного искусства, отлитыми в незапамятные времена из благородных металлов, в органичном сочетании с редкими драгоценными камнями. Эти предметы, с точки зрения изумленно таращившего на них близорукие глаза, Саши безусловно обладали огромной рыночной стоимостью. Рагнер доставал их из кожаного мешочка поочередно: первым был извлечен наружу, вне всякого сомнения, золотой медальон на золотой же цепочке. Рагнер подержал его некоторое время на весу и, только после этого положил на поверхность стола прямо перед собой.
   Вслед за золотым медальоном появился массивный перстень – многогранный красно-фиолетовый камень, оправленный тонкими кружевами червонного золота. Дав возможность полюбоваться перстнем Морозову несколько секунд, Рагнер осторожно положил его рядом с медальоном.
   Потом, с точно выверенным интервалом в одну секунду Рагнером, чьи длинные гибкие пальцы порхали перед Морозовым с ловкостью, присущую карточным фокусникам, оказались извлеченными семь увесистых серебряных фигурок невиданных животных, ни в коей мере не напоминавших «семь знаменитых слонов удачи».
   И последним предметом, который Рагнер Снежный посчитал нужным присоединить к трем вышеописанным, оказался пузатенький, но, тем не менее, очень симпатично смотревшийся, хрустальный флакончик, чье продолговатое горлышко плотно затыкала серебряная пробка, изваянная в виде «необычайно гордого» сокола, раскинувшего крылья для стремительного полета-пике вниз – на жирную неуклюжую добычу, наподобие «глупого пингвина» или – на старинного заклятого врага всего соколиного племени. Внутри флакончика свободно плескалась жидкость, по цвету напоминавшая раствор банального марганцево-кислого калия, но таковым, скорее всего, не являвшаяся.
   – Что это?! – не мог не спросить Александр Сергеевич, наклоняя умную голову с поближе к поверхности столика, чтобы получше рассмотреть разложенные перед ним сокровища, и, в особенности – хрустальный бутылек, наполненный таинственным ярко-сиреневым эликсиром.
   – Смотрите и слушайте внимательно! – приглушенным голосом проговорил Рагнер, бросив несколько быстрых подозрительных взглядов вглубь пиршественной залы, заполненной таинственной полумглой и множеством незнакомцев, потенциально представлявших собой возможную серьезную угрозу. – Я, Рагнер Снежный, кавалер…, – он вдруг умолк и смущенно улыбнулся. – Нет, это звучит крайне глупо – таким образом, себя начать рекламировать! В своем подробном представлении я нуждался лишь для того, чтобы Вы мне окончательно поверили, Александр. Но я вижу, что Вы и так мне верите… Я постараюсь быть предельно доходчивым и понятным.
   Итак, мы – маленький волшебный заповедник сказок и мифов народов мира, в течение почти десяти веков дрейфующий в тени гигантских Реальных Параллелей, ни одна из которых не удостаивала до сих пор, к счастью, нас своим специальным вниманием. Но счастье наше закончилось несколько месяцев назад, когда совершенно случайно Лес Сказок заметила дежурная станция дальнего слежения Ойкумены Пайкидов и на нашу территорию оказался немедленно высажен вражеский десант и началась ожесточенная война, в ходе которой Пайкиды применили весьма своеобразную и неожиданную тактику, против которой ЛАБП не сумела найти пока эффективных контрмер. Мы постепенно терпим поражение и так же постепенно Лес Сказок превращается в Джунгли Ужасов… – Рагнер неожиданно резко умолк и мрачно нахмурил брови, потрясенно глядя в возникшие перед его воображением какие-то невероятно страшные картины боев с таинственными Пайкидами.
   А Саша, в свою очередь, увидел в синих глазах Рагнера Снежного такие усталость и боль, что малейшие сомнения, какие еще имели место относительно искренности и правдивости полномочного представителя Лесной Армии Борьбы против Пайкидов рассеялись у него моментально. Хотя ввиду того, что Саша являлся, прежде всего, ученым и не просто ученым, а очень талантливым ученым с ярко выраженным экспериментально-исследовательским складом ума, то он не мог не спросить у Рагнера:
   – А скажите мне, все-таки, Рагнер – откуда взялось такое название: «пайкиды»?!
   Рагнер задумался на несколько секунд и машинально отрицательно мотая головой, в унисон с этим мотанием неуверенно произнес, осторожно подбирая слова:
   – Боюсь, я не смогу ответить на ваш вопрос, Александр… Мы, в Сказочной Руси как-то привыкли к этому термину, и о этиомологии этого слова, по-моему, у нас никто и не задумывался никогда всерьез – незачем и некогда! А почему вас, Александр это так заинтересовало?
   – Ну я же – филолог-исследователь и новые необычные слова, тем более, с таким необычным, мягко говоря, смысловым содержанием, меня не могут живо не заинтересовать! Что-то в этом термине изначально показалось мне несерьезным каким-то, что-ли… Ну, во всяком случае, сообразно степени той опасности, которую представляют для всего человечества носители этого названия – «П а й к и д ы». Сразу думаешь об одном из видов восточных единоборств – «айкидо» или невольно возникает еще одна ассоциация – с «кидком» или «киданием» одним человеком другого человека. То есть, я имею ввиду ситуацию, когда кто-то кого-то жестоко обманывает в финансовом плане.
   – Понятно! – коротко сказал, одновременно кивнув Рагнер, по выражению, и без того хмурого, лица которого было ясно видно, что поднятая Морозовым тема его не вдохновляет, с какой бы стороны на нее не посмотреть. – Я обещаю вам, Александр, что обязательно наведу подробные справки по заинтересовавшему вас вопросу и при нашей следующей встрече надеюсь целиком и полностью удовлетворить ваше естественное любопытство филолога-исследователя!
   – Простите меня за то, что я «увел» наш разговор в сторону от основной стратегической темы, так волнующей вас! Я отвечаю на ваш вопрос о предложенном вами сотрудничестве резко положительно – все, что в моих силах и возможностях, господин Рагнер! – в порыве неопределенных благородных чувств, оттененных сильным патриотическим оттенком, горячо начал заверять погрустневшего собеседника Александр Сергеевич. – Хоть в чем можете положиться!… Любое задание, сопряженное с риском, как принято шаблонно говорить, для собственной жизни не остановит меня…!
   – Спасибо, спасибо, Александр! – растроганно произнес Рагнер, взяв золотой медальон, нажав незаметную кнопочку на нем и, тем самым, заставив медальон мелодично щелкнуть и плавно раскрыться.
   Изумленному Сашиному взору тотчас же явился миниатюрный мозаичный портрет девушки неземной красоты.
   Рагнер протянул раскрывшийся медальон Саше:
   – Возьмите и рассмотрите внимательнее портрет этой девушки, Александр.
   Морозов с жадностью принялся выполнять просьбу Рагнера.
   – Ее зовут старинным славянским именем Яросвитка, и она жаждет навсегда уничтожить Пайкидов в Сказочном Лесу, и, более того, она имеет реальную возможность совершить это благое для всей цивилизации дело. Но она нуждается в помощнике и, как надеется руководство ЛАБП, она его нашла, прежде всего, в вашем лице!
   Саша, естественно, вновь невольно изумленно выгнул брови «домиком», не придумав, что можно было бы сказать на столь неожиданное заявление одного из ключевых функционеров Леса Сказок, неумолимо превращавшегося в Джунгли Ужаса, по-прежнему, не отрывая, однако, зачарованного взора от портрета сказочной красавицы Яросвитки, испытующе смотревшей ему из своего волшебного мозаичного мира прямо в глаза.
   – Она передала этот портрет специально для Вас, Александр!
   – Да ну-у-у?!?!?! – недоверчиво и радостно спросил не поверивший своим ушам Александр.
   – Принцесса Яросвитка свято верит в великую силу Настоящей Любви – в то, что лишь одна она способна растопить ледяные оковы ползучего ига Пайкидов. Но нужен человек, настоящий живой человек из Мира Идиотов… Извини – так называют вашу Ойкумену Пайкиды… И не простой человек, а – бесстрашный в самых, казалось бы, фантастических ипостасях Веры! … Ты первый, Александр, благодаря своим феноменальным умственным и душевным качествам заставил поверить в спасение умерших и отчаявшихся жителей Замороженных Строек и некоторые из них обрели себя во плоти и крови в Ойкумене Земного Мира!
   – Кто это?! – изумленно прервал эмоциональный монолог Рагнера Александр Сергеевич.
   – Не суть важно и не все сразу, Саша! Главное – они есть, и этот невероятный знаменательный факт вдохновил Принцессу Яросвитку – у нее родился вполне реальный и осуществимый план… – Рагнер резко умолк, заметив проходившего мимо их столика человека, неумело притворявшегося пьяным, и только после того, как тот прошел, поманил к себе пальцем Александра Сергеевича, навалившись грудью на стол, так что в ходе дальнейшего разговора оба собеседника почти соприкасались лбами, от сильного волнения роняя мелкие крошки перхоти, капли пота и отжившие свой век волосы прямо в блюдца с дорогими эксклюзивными «потусторонними» закусками.
   Разговор носил жизнеутверждающий и секретный характер. Рагнер подробно объяснил Александру Сергеевичу назначение выложенных из кожаного мешочка предметов, являвшихся, преимущественно, как понял Саша, могучими древнеславянскими «оберегами» от опасных козней могущественных и злобных Пайкидов, а также – их многочисленных потенциальных пособников в реальном земном мире.
   Поведал Рагнер Саше и о многом другом – о таком, от чего глаза у Саши в течении всей беседы ни на секунду не переставали не выпучиваться в болезненном невозможном изумлении. В частности, он прозрачно и туманно намекнул о том, что, так называемые «пайкиды», конечно же ни какие и не «пайкиды», и Александр Сергеевич совершенно правильно почувствовал в этом названии смертельно опасную фальшь, в любой момент готовую обернуться своей истинной отвратительной внутренней оболочкой наружу, выплеснув в лицо всему человечеству ядовитые разрушительные испарения, какие могли сформироваться лишь во чреве некоего древнего свирепого и кровожадного Бога, за что-то возненавидевшего людей, и поклявшегося в незапамятные времена жестоко отомстить за свою погубленную жизнь и за «растоптанную Любовь»!!!…
   Распрощались они с Рагнером Снежным – героем бесчисленных битв с коварными Пайкидами (по многочисленным туманным намекам Рагнера, разумеется), очень и очень тепло, чему в немалой степени способствовали несколько литров чудесного розового вина, с огромным обоюдным удовольствием выпитые ими под великолепную закуску после окончания рабочей части встречи.
   А еще, любезный и предупредительный Рагнер проявил невиданную инициативу. Из своего походного кожаного мешка, все время беседы, лежавшего под столом возле его ног, он достал рулон золотистой сверкающей фольги, раскатал от рулона, примерно, с полметра, вывалил на фольгу из двух тарелок, оставшиеся нетронутыми эксклюзивные «потусторонние» закуски, приготовленные со строжайшим соблюдением кулинарных канонов кухни Сказочной Руси, аккуратно и плотно завернул их в фольгу и придвинул к Александру Сергеевичу со словами:
   – Возьмите с собой, а то мы много пили и почти ничем не закусывали, так что вам весьма пригодится этот сухой паек, когда вы попадете к себе домой. Вы – теперь боец ЛАБП, Александр и автоматически поставлены на пищевое довольствие нашей Освободительной Армии! Я завернул вам самые популярные «ЛАБП-овские» салаты в «возер» – «вечную фольгу». «Возер» сохраняет свои основные функции и свойства при переходе из «нашего» мира в «ваш» мир, защищая от неизбежной аннигиляции любую, завернутую в его оболочку, материальную субстанцию, так что вкуснейшие и нежнейшие мясные и рыбные салаты Сказочной Руси не потеряют ни одно из своих непревзойденных вкусовых качеств и полезных свойств! Завтра, с утра, надеюсь, вам никто не помешает по достоинству оценить яства, которые может предложить изголодавшемуся путнику лишь настоящая Сказочная Скатерть-Самобранка!
   Кстати, Саша, у нас, в Сказочной Руси – прекрасная охота и чудесная рыбалка! Плюс – много сказочно красивых незамужних женщин и девушек! Когда-нибудь, надеюсь, вы убедитесь в правдивости моих слов на практике!…
   Саша не успел поблагодарить Рагнера Снежного, потому как время Новогодней Ночи истекло…
   …Когда он благополучно очнулся на стройке, голова у него трещала не хуже, чем с настоящего земного похмелья. Рядом с собой Саша увидел плотный увесистый пакет приличных размеров из золотистого «возера» – «вечной фольги» и сильно пожалел, что не успел попросить Рагнера завернуть ему в «возер» бутылку того чудесного розового вина, что распили они со своим новым «потусторонним» другом в ходе этой незабываемой праздничной Новогодней Ночи.
   Другими словами, с увесистым пакетом, аккуратно завернутым в сверкающий золотистый «возер» все было понятно и объяснимо. А вот новенький спортивный рюкзак, прислоненный к, торчавшей вертикально вверх ржавой арматурине, заставил Сашу всерьез задуматься. Рагнер Снежный никакого рюкзака ему не всучал, и Бетонная Бабушка тоже ничего ему не дарила «на прощанье», но спортивный ярко-желто-синий новенький рюкзак торчал на самом виду, радуя глаза Саши необыкновенной свежестью и красочностью добротно сшитого покроя, как бы приглашая поскорее закинуть широкие рюкзачные лямки на плечи и отправиться, наконец, домой принять горячую ванну и завалиться спать, как минимум на сутки, крепким освежающим сном без всяких сновидений! Саша именно так и поступил – ничуть не сомневаясь в том, что искомый рюкзак по праву принадлежит только ему одному, поднял его за лямки, несколько удивившись приличной тяжести рюкзака и закинул неожиданный «новогодний подарок» Замороженных Строек себе за спину. Правой рукой покрепче ухватил увесистый «возерный» пакет, плотно набитый вкусной сказочной снедью, и целеустремленно пошагал по направлению к своему родному дому.
   С огромным трудом добравшись до родной, наверняка изрядно «заждавшейся» загулявшего хозяина, холостяцкой квартиры, он не без огромного облегчения освободился от лямок тяжеленного рюкзака, опустив его на пол прямо в коридоре и решив исследовать рюкзачное содержимое «потом», так как сейчас у профессора Морозова, просто-напросто, не было на это занятие никаких сил. Их едва хватило, чтобы раздеться и разуться от тяжелой зимней одежды и обуви, засунуть, завернутую в волшебный «возер» потустороннюю «закусь» в холодильник, как-то исхитриться добраться до кровати и свалиться на нее, предварительно изыскав, все же возможность, «разоблачиться» до «семейных» сатиновых трусов в «цветочек и в горошек». Забравшись под теплое ватное одеяло, Александр Сергеевич непробудно проспал почти двое суток безо всяких будоражущих нездоровых и неуместных цветных, равно, как и черно-белых, сновидений…
   Очнувшись от освежающего глубокого, как «валерьяновый омут», сна, Александр Сергеевич резво подскочил с кровати и сразу бросился в коридор к загадочному спортивному рюкзаку, подаренному ему самими Замороженными Стройками (к такому парадоксальному выводу профессор Морозов пришел чуть позднее после того, как ознакомился с содержимым спортивного желто-синего рюкзака). Внутри рюкзака оказались два одинаковых, весьма увесистых предмета цилиндрической формы, в высоту составлявших, по примерной прикидке «на глаз», сантиметров сорок, и по диаметру – сантиметров десять-двенадцать. Изготовлены цилиндры, по первому впечатлению Саши, были из какого-то твердого полупрозрачного сорта пластмассы, а, может, Саша перепутал пластмассу с новейшим сортом ударостойкого и тугоплавкового стекла. В общем, там за полупрозрачными прочными стенками внутри обоих цилиндров переливалась некая неясная многоцветная причудливая желеобразная или густо-жидкая субстанция неизвестного назначения и происхождения. Но, Саша, пару минут понаблюдав за причудливыми переливами красок внутри цилиндров, внезапно испытал приступ сильной, хотя и не определенной тревоги, и решил почему-то спрятать оба цилиндра не куда-нибудь, а – в просторную морозильную камеру огромного японского холодильника марки «Тошиба», подаренного ему четыре года назад на сорокалетний юбилей его токийским коллегой, преподавателем русского языка Токийского университета, профессором Ямаситой Тоюкавой.
   Сразу, после того, как оба таинственных цилиндра оказались надежно упрятанными в холодильной морозильной камере, Саша испытал непонятное глубокое внутреннее удовлетворение, плотно задраивая крышку «морозилки», упрятав туда оба цилиндра, как если бы он вовремя исправил, невольно допущенную им серьезную оплошность, вызванную к жизни банальным любопытством и нестерпимым желанием получше рассмотреть содержимое таинственных цилиндров, хранить которые следовало, исключительно только в «замороженном» состоянии, так как являлись они по загадочной сути своей «плотью от плоти» самих Замороженных Строек. И больше он об этих странных цилиндрах с их неизвестным содержимым не вспоминал до тех пор, пока они сами ему об этом не напомнили…
   По завершении праздничных дней, Александр Сергеевич появился на кафедре, не постеснявшись украсить безымянный палец правой руки, огромным перстнем старинной работы. В правой же руке он держал полиэтиленовый пакет, в котором лежала «мясная и рыбная закуска Сказочной Руси», плотно обернутая золотистым «возером» – он решил «на славу» угостить коллег по работе в честь Нового Года.
   На кафедре в ту минуту, когда он туда зашел, по маловероятному стечению обстоятельств, не оказалось никого, кроме лаборантки, Анны Караваевой. Набожной лаборантке моментально бросился в глаза огромный перстень из самоцветов «чистейшей воды», посреди филигранной кружевной золотой оболочки переливавшимися неземными колдовскими огнями. Вызывающая роскошь невиданного и, явно, безумно дорогого перстня вызвала почему-то у Анны Караваевой приступ бурного религиозного негодования, смешанного с суеверным страхом.
   – Что с вами, Анна?! – улыбнувшись реакции лаборантки, поинтересовался у нее Саша, и, кивнув на перстень, добавил невиннейшим тоном: – По-моему, так – неплохая вещичка! Настоящее произведение отечественного ювелирного искусства! Вы не находите?!
   Анна подошла вплотную к Александру Сергеевичу и убежденно сказала, глядя ему прямо в близорукие глаза суровым укоризненным взором:
   – Вы окончательно попали в ловушку демонов, товарищ Морозов!…
   Немедленно снимите этот перстень, сработанный ювелирами самых нижних уровней Ада, иначе черный водоворот неисчислимых бед и несчастий затянет вас в свою ненасытную пасть, откуда вам никогда не вынырнуть и не вдохнуть полной грудью чистого православного воздуха!!!…
   – Тьфу!!! – символически громко проимитировал смачный ироничный плевок «без слюны» Александр Сергеевич, давным-давно уже прекративший «церемониться» и играть в «фальшивую корректность» с Анной Сергеевной, когда они оставались наедине и она «переходила грань»: – Слушать тебя, Анна, порой, до того «тошно» бывает, когда ты такую, извини меня за грубое слово, «херню» полную нести начинаешь, что я едва-едва сдерживаюсь, чтобы «крестное знамение» не сотворить и не воскликнуть: «Сгинь!!! Сгинь, пропади!!!»…
   Не глядя на оторопевшую и «закостеневшую» Анну, он выложил на свой персональный рабочий стол «сказочную» праздничную снедь, обернутую плотной золотистой фольгой. И когда он развернул фольгу, то все помещение кафедры заполнил удивительно аппетитный аромат, сдобренных уникальными специями мясных и рыбных деликатесов.
   – На, вот, угостись лучше, Аня! Новый Год ведь все-таки наступил, и вместо того, чтобы меня поздравить, ты какую-то «дичь» несусветную понесла вместо поздравления!
   Анне, при виде, нарезанной толстыми, средними и тонкими ломтями полупрозрачной золотисто-красноватой на срезах, истекающей капельками жира, оленины, медвежатины, кабанятины, сохатятины и осетрины, приготовленной с неукоснительным соблюдением всех строгих кулинарных правил Сказочной Русской Народной Кухни, окончательно почему-то сделалась «совсем не по себе»:
   – Чур, меня!!! – пронзительно вскрикнула она и опрометью бросилась вон с кафедры, в дверях, едва не столкнувшись, что называется, «лоб в лоб», с кандидатом филологических наук, Колькой Лебедевым – давнишним тайным собутыльником Морозова.
   Галантно пропустив трясущуюся словно в приступе «лихорадки Западного Нила», белую, как мел, Анну и проводив ее оценивающим и несколько ошарашенным взглядом, Колька, первым делом, радостно поприветствовал Морозова:
   – Здорово, Саня!!! С Новым, тебя, Гадом!!! – и только после этого, кивнув в сторону захлопнувшейся за Анной, двери, спросил: – Что это с ней?! В коридоре во всем, по– моему, было слышно, как она тут орала!
   – А-а, не обращай внимания – первый раз что ли! – махнул рукой Александр Сергеевич. – Давай лучше Новый Год отметим! Видишь, какую я «закусь» мировую притащил! – кивнул Морозов в сторону «сказочной снеди», горкой, разложенной на развернутой золотистой фольге.
   – Да я, Саша, сразу обратил внимание, как только зашел! Если бы не Анна, то!… – не совсем ясным осталось то, что Колька хотел дальше сказать, но по тому, как он энергично и довольно потер ладонь о ладонь, было видно, что «придурь» Анны Караваевой никак не могла ему испортить ни аппетит, ни послепраздничное настроение. – Закусон то и, вправду, мировой! Ты откуда его притащил?!
   – Из «гостей»! – сущую правду сказал Саша. – Насильно с собой наложили! Проходи, садись, давай!
   Коля Лебедев не стал заставлять себя упрашивать, и присел к столу, хищно уставившись на копченое мясо и рыбу глазами голодной рыси.
   А предусмотрительный Саша извлек из того же бездонного полиэтиленового пакета охлажденную литровую бутылку дорогой иностранной водки «Абсолют-Цитрон» и с победным торжественным стуком поставил ее на лакированную поверхность стола, дополнив тем самым «царский» гастрономический новогодний подарочный натюрморт Рагнера Снежного необходимым «сиюсторонним» «горячительным» элементом.
   – С Новым годом!!! – «чокнулись» они полными стограммовыми стопками, залпом выпили и закусили, по достоинству оценив неземной вкус гастрономических даров Сказочной Руси.
   – Не обращай внимания, Саша на бредни Анны, она – дура! – расчувствовавшись, исполнившись благодарности за «царское» угощение, убежденно произнес Николай Лебедев, преданно и уважительно глядя на Александра Сергеевича.
   Однако слова коллеги не произвели должного успокаивающего впечатления на Морозова, интуитивно продолжавшего чувствовать, что в эмоциональных словах Анны Караваевой имела место быть, как тут ни крути, определенная доля горькой правды – горькой «православной правды»… В чем-то Анна была, безусловно, права и чем больше невольно Саша думал об этом, тем более виноватым он отчего-то начинал себя чувствовать перед Анной – чудаковатой, конечно, но простой, доброй и бесхитростной женщиной, искренне переживающей за него и всегда желавшей ему только «всего самого хорошего» и – ничего больше. В те минуты он впервые, почему-то задумался об Анне более глубоко, что ли, и гораздо продолжительнее, чем обычно. Обычно он о ней почти никогда абстрактно не размышлял, а лишь вступал в лаконичные, сугубо деловые диалоги, сопряженные, исключительно, с кафедральной «текучкой», а тут что-то пошло не так – она не первый раз выскакивала за дверь кафедры, сильно на него чем-то обиженная или раздосодованная, но он никогда не обращал на подобные «заскоки» лаборантки, внимания и не мучился угрызениями совести по поводу того, что мог как-то ненароком обидеть и, без того, не особо счастливую женщину. Но сегодняшнее утро что-то неуловимо изменило в привычном умонастроении Морозова, и он пока не мог точно понять – что такое могло измениться в его привычном отношении к Анне Караваевой?! Ему было совсем и невдомек, что этим новогодним утром вслед за ним со Строек на, руководимую им кафедру, неслышно и незаметно пробралась новая «Новогодняя Сказка Замороженных Строек»…

Пролог

   …Прошло четыре года с того ясного майского утра, когда была «рассказана» до счастливого конца первая Сказка, и за это время сверхсекретный отдел ФСБ «Стикс-2», завоевавший определенный (хотя и, несколько своеобразный) авторитет в глазах высшего руководства страны, зорко стоял на страже невидимого рубежа «нашего света», жестко пресекая любые попытки несанкционированного проникновения выходцев с «того света», и кропотливо накапливая уникальную информацию паранормального характера, дабы в нужный решительный момент не оказаться застигнутым врасплох коварным и могущественным врагом.
   Вскоре после успешного завершения проекта «Прокаженный уйгур», «Стикс-2» возглавил генерал-лейтенант Панцырев (генерал-лейтенант Рыжевласов по состоянию здоровья был отправлен в отставку (на почетную пенсию)). Ничего интересного за четыре года на инфернальном фронте не происходило – стояло почти полное затишье. Изнывавшему от страшной скуки Сергею Семеновичу Панцыреву очень бы хотелось надеяться на то, что это затишье оказалось бы классическим «затишьем перед грозой». Молчаливые мольбы Панцырева были услышаны кем-то «неназываемым» и затянувшееся затишье однажды закончилось в одночасье. Вернее, ровно через четыре года – буквально день в день (так уж получилось) в специальном бункере связи с Отделом Инфернальной Разведки мира Алялватаска, дежурный офицер впервые за четыре года существования единственных на Земле баснословно дорогих агрегатов, по слухам позволяющих осуществлять прямую телетайпную связь с самыми отдаленными закутками Преисподней, увидел, как эти агрегаты заработали.
   Панцырев спустился через пять минут на служебном лифте и, похвалив дежурного офицера за оперативность, вежливо удалил его из помещения специального бункера связи, оставшись один на один с взывавшим об экстренном соединении Духом.
   Сеанс длился три часа и прервался так же внезапно, как и начался. Расшифровка записанной Панцыревым информации заняла почти месяц – пришлось задействовать весь дешифровальный отдел, состоявший из двадцати восьми высококвалифицированных пара-лингвистов. После прочтения расшифрованных материалов, генерал Панцырев срочно вызвал из отпусков своих лучших офицеров, включая полковника Стрельцова и капитана Червленного, и немедленно приступил к планированию широкомасштабной оборонительной операции под кодовым наименованием: «Мертвый Дед-Мороз».
   Всех без исключения офицеров поразили очерченные их начальником примерные масштабы возникшей потенциальной угрозы для стабильности мирового порядка, но самого Панцырева больше всего насторожило повторение места возможного предстоящего действия: Кулибашево, недавно переименованного в Рабаул.
   Экстренное совещание проходило на квартире Сергея Семеновича – в располагающей к доверительным разговорам домашней обстановке. Соответствующим образом натренированная жена генерала приготовила обед на восемь человек и уехала к подруге, оставив квартиру до позднего вечера в полное распоряжение офицеров «Стикса-2».
   Сначала «старые боевые товарищи» похлебали вкуснейшего наваристого настоящего «украинского» горячего борща под небольшое количество холодной водочки. Водку не пил один только полковник Стрельцов, изменивший многим общепринятым в человеческой среде привычкам после достопамятных событий четырехлетней давности в «апарце». Зато он съел три полных глубоких тарелки борща и двух крупных зажаренных цыплят (на второе была запечена в микроволновке целая гора упитанных бройлерных цыплят) и выпил литра четыре компота из сухофруктов, легко раскусывая крепкими белыми зубами сверхпрочные косточки абрикосов. Собственно, остальные бездеятельно ждали, пока полковник Стрельцов насытится, еще минут десять и лишь когда оказалась раскусанной последняя абрикосовая косточка, «стиксовцы» смогли перейти в просторный рабочий кабинет гостеприимного хозяина квартиры непосредственно уже для служебного разговора.
   Разговор этот продолжался около шести часов, и по его ходу ни у кого не возникало вздорных мыслей о водке. Главным вопросом, требующим первостепенного по важности выяснения, как единогласно постановило руководство «Стикса-2» в ходе оживленного обсуждения, складывавшейся вокруг Рабаула ситуации, следовало считать скорейшее раскрытие причин возникновения серьезной инфернальной угрозы не где-нибудь, а именно опять в Рабауле. Было решено, что утренним рейсом в Рабаул вылетают капитан Червленный, как местный уроженец и полковник Стрельцов, получивший в свое время на территории Рабаула, своего рода, крещение, да и, если разобраться по совести, второе, кармическое, рождение.
   После официального завершения совещания генерал Панцырев разрешил подчиненным выпить еще высококачественной холодной водки – «сколько душа просит», для чего все прошли обратно в гостиную, чтобы сесть за неубранный обеденный стол и «добить» недопитую водку, с аппетитом догрызть великолепно приготовленных недоеденных цыплят и покушать незаслуженно нетронутых во время обеда настоящих итальянских «буритто» и неких «гаргулий», в отличие от «буритто» относившихся к рецептам неизвестной национальной кухни. Большую часть «гаргулий», основной ингредиент которых составляли хорошо выдержанные сычужные сыры, пропитанные яблочным уксусом, съел полковник Стрельцов, совершенно не тронувший при этом, всегда вызывавшие у него сильнейшую изжогу, «буритто». Водку он опять не пил, упрямо предпочитая алкоголю компот из сухофруктов.
   Уже в поздних сумерках позвонила жена, тактично предупредившая о своем скором возвращении домой. Панцырев отпустил офицеров, попросив ненадолго задержаться лишь полковника Стрельцова и капитана Червленного. Они ушли опять в кабинет, где генерал развернул перед офицерами на своем письменном столе крупномасштабную археологическую карту Древнего Междуречья и когда Эдик с Валентином вопросительно посмотрели сначала на карту, а затем – на Сергея Семеновича, он сказал им то, о чем ни словом не обмолвился на общем совещании:
   – На нас наступает Древний Шумер и это очень опасно! Дело, конечно, не совсем в Шумере и его загадочной религии, но по прибытии в Рабаул вам обоим, прежде всего, ставится следующая задача: необходимо будет найти и близко познакомиться с преподавателем местного университета, доктором филологических наук, неким Александром Сергеевичем Морозовым.
   Наши далекие «несуществующие» друзья предупредили, что этот человек, против своей воли, хотя и в силу присущего ему, необычайно высокоразвитого интеллекта, вступил в опасный контакт с той самой некоей параллельной цивилизацией, о которой я уже говорил выше, изначально находившейся в состоянии активной постоянной миграции и вследствие этой причины, являющейся, по сути своей, антистабильной, представляющей серьезную угрозу для любого стационарного мира, включая даже такой древний и могущественный, каким является Алялватаска.
   Самое плохое заключается в том, что «пайкиды», как условно обозначают их на Алялватаске или «оборотни», что означает слово «пайкиды» в переводе на русский язык, уже имели тесные контакты с «Параллелью Х-40», то есть – с земными сообществами. И произошло это печальное событие очень давно – более пяти тысяч лет назад, в междуречье Тигра и Евфрата, и, возможно – в нижнем течении Нила. Результат нам известен – могущественные государственные формации Шумера, Аккада и Египта, в конце концов, исчезли с лица Земли, оставив на память о себе лишь величественные архитектурные развалины. Но на эту тему пока я буду краток – слишком мало научно подтвержденных фактов. Единственное, что я добавлю под грифом: «Информация к размышлению», так это, возникшее кое у кого из наших «могущественных и неназываемых друзей» серьезное подозрение относительно того, что вышеупомянутые вездесущие «пайкиды» нанесли свой последний визит на Землю не так уж и давно, и произошло это знаменательное событие поздней осенью тысяча девятьсот восемнадцатого года на территорию многострадальной и великой бывшей Российской Империи… – Сергей Семенович сделал специальную многозначительную паузу, во время которой внимательно и вдумчиво вгляделся поочередно в глаза обоим своим слушателям, а затем продолжил: – Далее: об имеющих место быть и, реально доказанных, фактах. В Рабауле, по твердому убеждению наших «рогатых друзей», уже почти десять лет существует стационарный «апарц», и сила выброса его, несомненно негативной, инфернальной энергии растет год от года. «Апарц», условно поименованный в наших оперативных сводках, как – «Лабиринт Замороженных Строек» целеустремленно крепнет и расширяется, как во времени, так и в пространстве, незаметно прорастая в, принципиально чуждые земной ойкумене, слои и ниши! Повинны в этом анормальном разрастании или прорастании, не знаю, пока, как точнее сформулировать, скорее всего, «пайкиды», временно присосавшиеся к «Параллели Х-40» и взломавшие все ее многослойные защитные сети. Место взлома, как уже было мною отмечено выше, целенаправленно и упорно расширяется. Несомненно, что может готовиться широкомасштабное инфернальное вторжение. Поэтому не буду объяснять вам – насколько нам важно поскорее найти этого самого Морозова и провести с ним задушевную беседу. Вот так-то вот, товарищи офицеры, обстоят дела наши скорбные на сегодняшний день. Хотя, конечно же, я сказал вам далеко не все, что нужно было бы сказать по той простой причине, что я, все-таки, не Господь Бог и всего знать не могу. И, вполне вероятно, что дело здесь далеко не в одних «пайкидах»! Но знаю точно лишь одно, что этот Морозов является первоисточником всех наших бед с этими самыми «Замороженными Стройками»!
   Вопросы есть?!
   – У меня вопрос, товарищ генерал-лейтенант! – немедленно отозвался, по-прежнему остававшийся, ненасытно любопытным, Валя Червленный.
   – Да, Валя! – слабо улыбнулся Панцырев.
   – Я хотел уточнить одну деталь: в том, что «Параллель Х-40» потеряла… э-э…, как бы выразиться поточнее и поделикатнее…, ну скажем – свою «инфернальную девственность», виноваты исключительно эти «пайкиды» или Алялватаска также приложила здесь свою тяжелую когтистую лапу? Или, быть может, кто-то еще в этом виноват – кто-то, на кого мы пока не обратили специального пристального внимания, и этих самых «кто-то», на самом деле, очень много – целая очередь, выстроившаяся перед трещиной в нашу Земную Человеческую Ойкумену из далекого-предалекого «астрального далека»?! Как вы считаете, товарищ генерал-лейтенант?!
   – Неважно – к т о лишил «инфернальной девственности» нашу Параллель, важно то, что теперь ее, словно «старую распутницу», как когда-то сказал Наполеон об Австро-Венгрии Габсбургов, начинают насиловать, как ты только что справедливо заметил, Валя, все, кому не лень и задача «Стикса-2» заключается в том, чтобы решительно и самоотверженно предотвращать подобные попытки!
   А сейчас я вам продемонстрирую один малоприятный видеоролик-сюрприз! – генерал поднялся из удобного домашнего кресла, в котором до сих пор сидел, подошел к стене и выключил свет в кабинете. Кабинет погрузился во тьму, кроме одного участка – демонстрационного экрана, покрывавшего стену прямо напротив письменного стола Сергея Семеновича.
   – Что это?!?!?! – в один голос изумленно воскликнули Стрельцов и Червленный, увидев поразившую их воображение цветную фотографию, занимавшую всю площадь экрана.
   После, спонтанно вырвавшегося вопроса, в невольном эмоциональном порыве синхронно заданным двумя лучшими офицерами «Стикса-2», в кабинете на несколько секунд установилась полная тишина – на генерала Панцырева, несмотря на тот факт, что он его видел уже не впервые, демонстрируемый снимок произвел не менее сокрушительное впечатление, чем на подчиненных. Собравшись, однако, с силами, Сергей Семенович заговорил:
   – Мы видим перед собой первый, за четыре прошедших года, снимок, сделанный с помощью телескопа технологического типа «СИТ», чей объектив обладает инфернальной разрешающей способностью…
   – А я, честно говоря, думал, что этот телескоп – ничто иное, как дорогой громоздкий сувенир! – не сдержался и прервал шефа полковник Стрельцов.
   – Майор Черкасов, дежуривший тем вечером в операторской «СИТ» -а тоже предполагал, что праздно сидит и охраняет дорогой сувенирный подарок наших «далеких друзей», но ровно без одной минуты полуночи ему сделалось совершенно внезапно совсем не до смеха…, – и невольно понизив голос, Сергей Семенович, в характерной для стиксовских руководителей манере былинных сказителей («речистых былинников») великого прошлого, поведал подчиненным офицерам жуткую фантастическую историю, случившуюся с майором ФСБ Черкасовым во время несения боевого дежурства им в спецобсерватории «Стикса-2»…
   «…Это было его пятнадцатое дежурство на обсерваторном посту, заслуженно считавшемся среди дежурных офицеров самым скучным изо всех пятнадцати постов, оборудованных специальной аппаратурой, чутко реагирующей на любые подозрительные шорохи, раздающиеся «по ту сторону» земной жизни. Четырнадцать агрегатов худо-бедно, но включались практически ежесуточно, фиксируя всякого рода мелкую астральную возню, расшифровка которой все же представляла хоть какой-нибудь мало-мальский оперативный интерес. Ну а «СИТ», ради которого была выстроена целая обсерватория, ни разу за четыре года своего нелепого техногенного существования никак себя не проявил. Причину этого многие «стиксовцы» видели в том, что «СИТ» по сути ничем не отличался от обычных телескопов, созданных человеческим техническим гением для изучения обычного звездного неба, где, в крайнем случае, можно было увидеть только НЛО, давно уже причисленные к разряду обывательских штампов, и поэтому он в принципе не мог реагировать на выходцев Того Света, никогда не являвшихся с небес в силу того, что небеса общепризнанно считались вотчиною Господа Бога с самого первого дня «сотворения Мира»…
   Другими словами, майор сидел в удобном мягком кресле, приняв максимально расслабленную позу, потягивая настоящий бразильский кофе, разбавленный фирменным французским коньяком в пропорции; один к пяти, и беззаботно смотрел талантливо снятый порнографический фильм какого-то знаменитого итальянского режиссера, не предполагая ничего необычного до самого конца дежурства. Не дожидаясь финальных кадров фильма – вполне прогнозируемого «хэппи-енда» в виде сверхмощного и неудержимого оргазма, майор, даже, кажется, задремал, уронив голову на поверхность стола. И ему, как он честно утверждал в служебном рапорте, успел начать сниться красивый эротический сон, но неправдоподобно пронзительный резкий зуммер тревоги «А» (высшей степени) своевременно напомнил офицеру: кто он и где он, и для какой, собственно, цели здесь находится?!…
   Черкасов вскочил на ноги, не веря своим глазам и ушам: в обсерватории почему-то погасло такое понятное и уютное неоновое освещение, и вместо него по лабораторным стенам на сумасшедших скоростях бегали полосы сложных символов, полыхавших холодным бело-синим огнем, ни в коей мере не напоминавшим неоновый свет. По, впервые ожившей, поверхности экрана внешнего обзора «СИТ» -а расходились концентрические кольца цвета расплавленного золота, на обширной панели пульта управления мигали разноцветные огоньки едва ли не сотен различных оттенков. Роскошная световая иллюминация сопровождалась ни на секунду не утихающим зуммером. Впрочем, Черкасов быстро сообразил, что звуковое оформление внезапно разразившегося светового шоу было бы слишком примитивно сравнивать с зуммером – в нем смутно угадывалась какая-то мелодия, безнадежно ни на что не похожая, очень и очень древняя мелодия. У Черкасова неприятно заныли зубы и задрожали подколенные связки, он бросился к телефону аварийной связи, совершенно перестав напоминать кадрового офицера «Стикса-2» с пятилетним служебным стажем за плечами. Но дотянуться до трубки телефона он не успел, так как на несколько секунд потерял сознание, заметив перед наступлением обморока, что бело-синяя световая атмосфера внутри помещения обсерватории, сменилась на глубокие черно-золотые тона, в которых преобладал, все же, блеск червонного золота высочайшей пробы…
   Без сознания майор Черкасов пробыл тридцать четыре секунды (офицер определил это по ручному хронометру) и сразу после того, как он открыл глаза, то немедленно вспомнил слова известного шлягера 70-ых: «Не думай о мгновеньях свысока!» – потому что лежал теперь майор не на холодном линолеумном полу обсерватории, а сотрясавшееся от безудержной дрожжи тело его утопало в теплом мягком ворсе настоящего «проперсидского» ковра, покрывавшего мраморный пол древнего храма, окружившего офицера ФСБ таинственной черно-золотистой полумглой, напоенной ароматическими благовониями явно восточного происхождения. В храме этом поклонялись каким-то странным и страшным богам: крылатым быкам и грифонам, вгоняющим человека в невольный трепет невообразимо чудовищными и свирепыми мордами. И кто-то самый главный, вернее, глаз самого главного из всего этого демонического сонмища, смотрел майору Черкасову прямо в душу, просвечивая ее насквозь безжалостным рентгеном.
   А еще спустя несколько секунд Черкасов совершенно явственно ощутил себя беспомощно распростертым на верхней, открытой всем ветрам, площадке таинственного храма и видел прямо над собой черно-синее ночное небо, усыпанное мириадами звезд. И это-то, пожалуй, и было самое страшное из всего того, что пережил майор с момента включения в помещении обсерватории зуммера тревоги степени «А». У Черкасова появилась твердая уверенность в том, что он остался совершенно один в живых из всего человечества и, что его сейчас непременно убьют, и смерть неслышно спустится к нему со звезд раскинувшегося над ним ночного неба. Майор не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог разобраться в царившей под черепной коробкой кипящей каше взбесившихся мыслей и четко вспомнить хотя бы одну из инструкций, четко предписывающих и строго регламентирующих правила поведения сотрудника в случае инициации астрально-инфернального телескопа марки «СИТ» в режиме «А». Как баран на бойне, он оказался способен лишь на покорное ожидание собственной неизбежной гибели. А, вскоре, он увидел ее, эту самую, свою гибель и захотел позвать на помощь, но сил хватило лишь на то, чтобы беззвучно открыть рот – одна из звезд созвездия Гончих Псов резко увеличилась в размерах и на гигантской скорости помчалась прямым курсом на обездвиженного майора, постоянно увеличиваясь в размерах и, соответственно, делаясь ярче и ослепительнее.
   Ощущения у майора менялись, как узоры в калейдоскопе, и он периодически терял сознание на несколько секунд, и после каждой такой потери обстановка вокруг неузнаваемо менялась. В тот момент, когда звезда, вырвавшаяся из стаи Гончих Псов, по размерам уже не уступала солнцу и невыносимо больно слепила Черкасову глаза, вследствие чего он вынужден был их плотно зажмурить, внезапная вспышка озарения точно подсказала ему, что он лежит на крыше древнешумерского зиккуратта, чья вершина поднялась выше всех других культовых и административных сооружений легендарной столицы, выше даже знаменитых висячих садов Семирамиды, распространявших среди черно-синего панбархата мессопатамской ночи густые цветочные и фруктовые ароматы… Но, проклятье, от ослепительного сияния, струившегося с небес или через небеса, не было спасенья даже за закрытыми веками. Между кожистыми покрывалами век и глазными яблоками разлилось целое море обжигающе холодного голубоватого света, и майор решил, что если он сейчас же не раскроет глаза, то немедленно утонет, захлебнется в его волнах. Хотя, с другой стороны, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что страшная звезда из Гончих Псов нависла непосредственно над ним и, насмелившись поднять веки, майор Черкасов посмотрит в лицо собственной смерти. «Немедленно откройте глаза, майор Черкасов и до конца выполните свой служебный долг!» – прозвучал в майорских ушах строгий повелительный голос, и Черкасов послушно распахнул веки…
   …Из черно-синего звездного неба на него смотрел чей-то глаз – непредставимо исполинских размеров, весь, без остатка, пронизанный кровавыми прожилками, пульсирующими словно от огромного внутреннего напряжения и вследствие этого как будто бы готовыми вот-вот лопнуть. Сам глаз наполняла тошнотворная зеленоватая муть, немного напоминавшая застоялую болотную воду, где от постоянных метановых испарений давным-давно сдохли даже дафнии. И сквозь толщу этой мертвенной отвратительной мути пронзительно сверкала огненная точка зрачка-прожектора, с хирургической точностью сканировавшего душу майора Черкасова, беспристрастно высвечивая самые отдаленные и глубоко запрятанные ее тупики и тайники. Черкасов, таким образом, еще при жизни, сумел испытать весь комплекс моральных мук подсудимого на Страшном Суде.
   Безусловно, что смотревший сквозь миллионы световых лет космического пространства Глаз принадлежал какому-то кровожадному древнему божеству, но, тем не менее, Черкасову удалось подметить в сложном многосмысловом выражении взгляда этого божества, один чисто человеческий штришок: злобную насмешливость, смешанную с внезапно возникшим чувством необычайно глубокого удовлетворения…
   …Затем вдруг Черкасов, которому твердо начало казаться, что, как жемчужина в азотной кислоте, он вот-вот растворится в могучих интеллектуальных флюидах, струившихся из недоброго космического глаза, перед ним, закрыв страшный огненный зрачок, возникла статная стройная фигура необыкновенно красивой полуобнаженной молодой женщины. Несмотря на то, что действие происходило на Древнем Востоке, рядом с Черкасовым стояла ярко выраженная блондинка с характерными польско-прибалтийскими чертами лица. Высокая полная грудь прекрасной незнакомки под лучами огромной круглой луны казалась высеченной из мрамора.
   – Вставайте скорее, майор! – нежным грудным голосом произнесла блондинка на чистейшем русском языке и протянула Черкасову руку. – Нам нужно спасаться от Глаза Великого Царя Кингу– иначе он деанимирует нас! Меня зовут – Яна, бежим…
   …Они бежали по узким запутанным улочкам древнего Вавилона (но, вполне вероятно, что это мог оказаться и не Вавилон, а – какой-то другой город, гораздо более древний, чем Вавилон), залитым светом огромной оранжевой луны, преследуемые упорным взглядом налитого человеческой кровью нечеловеческого глаза, свободно парившего в волнах жесткого гамма-излучения при температуре – минус двести семьдесят три градуса по шкале Цельсия на высоте нескольких сот километров над поверхностью Земли.
   Мимо мелькали, пышно цветущие белым и розовым цветом, абрикосовые и персиковые деревья, огни очагов уличных торговцев кебабом и свежезажаренной рыбой, призывно мерцающие разноцветные огоньки перед гостеприимно распахнутыми дверями многочисленных харчевен и домов терпимости. Черкасову вновь упорно начало казаться, что это, все-таки, был ночной Вавилон – город с полумиллионным населением, умещавшийся на территории всего лишь десяти квадратных километров. Скорее всего, такая уверенность майора объяснялась тем, что он не знал никаких других крупных городов Древнего Востока, кроме легендарного Вавилона.
   – Нам срочно необходимо где-то спрятаться! – тревожно воскликнула, по-видимому, совсем не стеснявшаяся своей прекрасной наготы, а, напротив, гордившаяся и, даже, щеголявшая ею, роскошная блондинка Яна и втолкнула падавшего от усталости майора в ярко освещенный квадрат широко распахнутой двери, кстати, подвернувшейся корчмы. Перед тем, как переступить порог корчмы, Черкасов бросил еще один затравленный взгляд на ночное небо, моля Бога, чтобы кроме луны там уже больше бы ничего не отсвечивало.
   И, видимо, Бог (в данном конкретном случае – Верховный Бог Мардук) услышал молитвы майора – набухшие кровью многочисленные прожилки внутри глаза все разом лопнули, залив огонь прожектора-зрачка, неугасимо полыхавшего холодным злобным любопытством и в следующую секунду, погасший глаз взорвался султанами ослепительного семицветного пламени. Образовавшееся на его месте радужное облако неудержимо принялось расти в размерах, интенсивностью своего сияния начав затмевать даже свет луны. Затем раздался звук, более всего напомнивший Черкасову лопанье воздушного шарика и звездное древнее мессопатамское небо в одно мгновенье освободилось от какого-либо инородного присутствия.
   Пронесся порыв освежающего сознание прохладного ветра, безвозвратно унесшего в далекое прошлое дразнившие аппетит офицера ФСБ ароматы древнешумерской кухни, сладкие запахи цветущих миндальных и персиковых деревьев, и майор Черкасов открыл глаза, увидев себя навзничь лежавшим на холодном линолеумном полу хорошо знакомой обсерватории – сеанс визуального контакта с заглянувшим в объектив «СИТ-а» «неведомым могучим чудовищем из далекого астрала» благополучно завершился.
   Майор Черкасов остался жив, хотя и ураганный приступ истерического нейродермита всего за несколько часов перекрасил густое каре его волос цвета воронового крыла на абсолютную седину…».
   Сергей Семенович наконец-то закончил удивительный и жуткий рассказ, бессильно откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза веками, чтобы, возможно, не видеть опостылевшего цветного слайда на стене. Стрельцов и Червленный молчали, продолжая пялиться на экран, загипнотизированные взглядом так называемого «Глаза Великого Царя Кингу».
   Генерал открыл глаза и, не нарушая молчания, щелкнул тумблером на пульте управления проекционного экрана и вместо «Глаза Великого Царя Кингу» появилось изображение мощной вспышки северного сияния, имевшую сферическую форму.
   Генерал пояснил:
   – Это тот же глаз, но снятый большинством крупнейших обсерваторий Земли, посредством своих главных стационарных телескопов, не обладающих инфернальными разрешающими способностями.
   – А при чем тут Вавилон, зиккурат, голая красивая блондинка и прочая древне-восточная белиберда? – спросил полковник Стрельцов.
   – Я думаю, что со временем сумею разгадать этот ребус, да и вам, товарищи офицеры, я задаю ту же самую задачу. Но, предварительно, могу сказать совершенно определенно следующее: потенциальные мощности «СИТ-а» не умещались до сих пор в ограниченные рамки человеческого представления о возможностях астрально-проникающей техники, и майор Черкасов именно по этой причине полностью потерял возможность контролировать свои действия, отправившись в путешествие по времени и пространству вместе со специальной программой «СИТА-а», заработавшей с того момента, как на орбите планеты Земля появился неопознанный летающий объект, условно называемый «Глаз Великого Царя Кингу»».
   Что-то некогда произошло в древнем Вавилоне или, что гораздо хуже – на территории, где когда-то стоял древний Вавилон – какое-то неприятное, из ряда вон выходящее, событие породило к жизни этот, скажем так, никому ненужный визуальный эффект на земной орбите.
   Кстати то, что случилось с Черкасовым, во всех подробностях записали звуковые сенсоры телескопа. Сам Черкасов пока все еще находится в реанимации – его состояние оценивается, как стабильное, но тяжелое. А голос этой Яны действительно звучит очень нежно, бархатно и мелодично – красивейший, страшно возбуждающий голос.
   Яна – самая большая и самая красивая загадка из всего того, что записали звуковые сенсоры. Мне кажется, что в этой девушке заключается ключ к разгадке в заданной головоломке. Эту девушку нужно постараться найти – она не из Древнего Вавилона, она – из современной России… Безусловно, что головоломка заключается не в одной лишь полумифической-полуреальной Яне, но и в каких-то других компонентах, о глубинной сути которых я пока могу лишь только догадываться … – генерал замолчал и внимательным долгим взглядом посмотрел на потрясающий по красоте снимок, сделанный астральным телескопом и продолжающий сильно пугать начальника «Стикса-2» с поверхности демонстрационного экрана.
   – Вы даже не представляете, чего бы я только не отдал, лишь бы не увидеть в нашем ночном российском небе воочию этот самый Глаз!.. – сказал Сергей Семенович после продолжительно выдержанной паузы, и у, внимательно слушавших его и, не менее внимательно, наблюдавших за ним, Стрельцова и Червленного сложилось твердое убеждение, что генерал сознательно утаил какую-то очень важную часть информации, которой располагал на данную минуту. И, самое плохое заключалось в том, что они не ошиблись в своем предположении – генерал Панцырев обладал очень опасной, но досконально непроверенной информацией об этом неприятном Глазе, недавно возникшем в ночных небесах…
   Дело заключалось в том, что среди массы расшифрованных воззваний далекого неведомого Духа несколько раз повторялось загадочное предупреждение: «Бойтесь мужа Тиамат, злого Бога Кингу – он скоро вернется на Землю, чтобы вернуть свою кровь!». Генерал-лейтенант Панцырев был профессионалом высочайшего класса и сразу после расшифровки загадочного предупреждения, посланного далеким неведомым Духом, достаточно быстро выяснил: Кто или Что скрывалось под именами Кингу и Тиамат?! Сергей Семенович оперативно «выудил» всю, имевшуюся в анналах мировой мифологической фольклористики, информацию, касавшуюся древнешумерской религии и демонологии, и задолго до, вышеописанного совещания, экстренно собранного у него на квартире, точно знал содержание чересчур натуралистичной и кровавой, мягко говоря, древнешумерской версии о «сотворении Мира», в которой Богиня Океана, Исполинская Дракониха по имени Тиамат, и ее любимый муж, Тритон-Великан (а может и не Тритон, а кое-что гораздо похуже и намного древнее) Кингу были представлены крайне непривлекательными персонажами, в которых нельзя было разглядеть ни одной положительной черты. Эти Тиамат и Кингу являлись главными врагами молодого Бога-Созидателя Мардука и, вынашиваемой этим юным прогрессивным Богом генеральной идее о «сотворении Мира Людей».
   Тиамат собрала «под свои знамена» всех древних чудовищ Океана и выступила против Армии Молодых Богов, возглавляемой Мардуком. В решительной битве легионы океанических чудовищ были разбиты, а сама Тиамат уничтожена с тем, чтобы уже никогда не возвращаться в новый Мир Людей и Молодых Богов. По распоряжению Мардука в живых был оставлен исполинский Дракон Кингу, муж Тиамат Дракона заковали прочными стальными цепями и посадили в глубокое подземелье. Но, вскоре уяснив себе потенциальную опасность плененного Дракона, Мардук решил убить его и, после принятия решения, не став мешкать, отрубил Кингу голову. Из обезглавленной исполинской туши поверженного Дракона Кингу вылился целый океан крови и эту «кровь Дракона» Бог Мардук своею божественною волей превратил в человечество «черноголовых», создав таинственный народ «Шумеров»…
   …Ну а дальше, ум Сергея Семеновича, когда он особенно напряженно начинал размышлять над, заданной ему загадкой «из Большого Астрала», как бы «заходил за разум», подергиваясь непроницаемой пеленой багрового тумана полного непонимания сути жутких мифических событий, разразившихся более пяти тысяч лет назад в междуречье Тигра и Евфрата. Но Сергей Семенович твердо верил в то, что «багровый туман» непонимания обязательно рассеется, если «не сдаваться» и «не складывать руки» ни на секунду, как того требовал «кодекс чести» офицера «Стикса-2», с некоторых пор сделавшегося полноправным элитным подразделением Боевой Небесной Когорты…

Глава первая

   Бригада студентов-практикантов исторического факультета Рабаульского Государственного Университета уже пятый день подряд с фанатичным упорством, при помощи туповатых штыковых лопат, вгрызалась в могильный курган эпохи бронзового века, насыпанный на высоком берегу одной из крупнейших водных артерий Евразии примерно три тысячи лет назад.
   В безоблачной голубизне июльского неба немилосердно палило жаркое солнце, выгоняя из работающих на износ студентов литры пота. При полном безветрии, высоко поднимаемая лопатами древняя холодная пыль, к концу рабочего дня покрывала полуобнаженные юные тела студентов толстым слоем грязи, и они начинали немного напоминать симпатичных чертей и чертовок. Другими словами, в описываемый нами день работать было тяжело и неприятно из-за невыносимого палящего зноя и постоянно испытываемой студентами сильной жажды. По недосмотру ли завхоза экспедиции или по причине поломки экспедиционного автомобиля где-нибудь на какой-нибудь глухой проселочной дороге, питьевую воду на курган номер четыре в этот день до сих пор не привезли. Время приближалось к обеду и производительность труда студентов-практикантов, равно, как и их настроение, заметно упали.
   Два волонтера-добровольца, приписанные к четвертой бригаде практикантов-археологов: известный рабаульский скульптор-анималист Юрий Хаймангулов и студент четвертого курса философского факультета Рабаульского Университета, Вячеслав Богатуров, в силу своего волонтерского статуса не стесненные жесткими рамками практикантской дисциплины, бросили лопаты на бруствер, и отошли посидеть отдохнуть в блеклой тени чахлого куста дикого шиповника, одиноко росшего неподалеку от раскапываемого кургана.
   Полноватый, розовощекий, принадлежавший к числу тех счастливых человеческих типов, про которых принято говорить: «кровь с молоком», и, к тому же кудрявый, как «купидон», скульптор Хаймангулов, с видимым наслаждением повалился на полу-выгоревшую траву под шиповниковым кустом, широко раскинув в стороны руки:
   – О-о-й, не могу-у!!! – с нескрываемым негодованием, но, правда, и облегчением, тоже, выдохнул он. – Время двенадцать уже скоро, а Васильич, мудила, обещал в десять квас привезти – до сих пор везет! Пить хочу – помираю!
   Худощавый и, потому более выносливый и сдержанный, Богатуров, жующий сухую былинку, лишь невнятно хмыкнул и неопределенно усмехнулся эмоциональным причитаниям Хаймангулова.
   А Юра поднял кудрявую голову и, с каким-то непонятным остервенением в глазах посмотрев на возившихся среди земляных куч развороченного кургана студентов, вдруг с неожиданной желчью в голосе заявил:
   – Ничего святого, если разобраться, нет в наших, бл… ь, археологах! Лежали себе и лежали люди, нет, надо их было трогать! И как Блюмакин ничего не боится – ведь «воздастся» же ему потом, так «воздастся», что, как говорится: «мама не горюй»! – имея ввиду заведующего кафедрой археологии, доктора исторических наук Игоря Сергеевича Блюмакина, как бы между прочим, возмутился Хаймангулов и совершенно неожиданно, и совсем некстати добавил: – Если Васильич до обеда квас не привезет, вечерним автобусом уеду в Рабаул!
   Слава Богатуров не выдержал и, вынув былинку изо рта, весело расхохотался.
   – А ничего смешного, Слава не вижу, ничего смешного! – сварливо заметил Юра. – В прошлом году, когда с Рябцевым сюда ездили, хоть про него и говорят, что он в «дурдоме» лежал, но таких «провалов» с водой, со жратвой, с организацией выезда мыться на реку, как сейчас, не было! А я здесь жарюсь вторую неделю и ни х…я, заметь, еще путного не выкопали – зачем из мастерской сорвался?! Сам не знаю!!!
   – Да я, наверное, тоже! – перестал смеяться помрачневший Богатуров. – Пару-тройку деньков еще пороюсь здесь с остальными и к матери, наверное, съезжу – по хозяйству помочь надо. Вчера письмо получил – жалуется на жизнь: «непруха» какая-то поперла в нашей деревне!…
   – У кого сейчас «пруха»?! – согласился с приятелем Юра, но, однако, сразу уточнил: – А в деканате как отчитываться будешь – на «курсовую» -то набрал материалу?
   – А-а-а! – Слава неопределенно махнул рукой. – Набрал – не набрал, отметился на раскопках и ладно! Сам-то подумай: что человек, пишущий курсовую работу по философии, может выкопать из могильного кургана бронзового века???
   – А зачем тогда сюда поехал?
   – А, чтобы на «философскую практику» не ехать – уж лучше – на «археологичку»! Вот я и сочинил еще в мае заявление в деканат – Бобров подписал и «дело в шляпе»: в горы Средней Азии и в таежные районы Дальнего Востока на поиски современных отшельников я не поехал, как это было вынуждено сделать подавляющее большинство моих однокурсников.
   – А тема курсовой-то как звучит, интересно?! – озадаченно спросил Юра.
   – «Некоторые аспекты актуальных проблем философии сквозь призму материальных достижений человечества в эпоху бронзового века»!
   – Мудрено! – с уважением присвистнул Юра.
   – Да это мы сами с Бобровым придумали специально, чтобы я летом к матери смог съездить!
   – Понятно! – индифферентно произнес Хаймангулов, резко потеряв интерес к разговору, опять приподняв голову и напряженно вглядываясь в раскаленное дрожащее марево воздуха степных далей: – Нет, нету Васильича, нету и не будет, наверное! Двигатель у него, вероятно, где-то «стуканул» наглухо, вот и стоит где-нибудь сейчас в степи, бедолага!..
   – А я сегодня вечером «нажрусь»! – вдруг с вожделением сказал Слава и окончательно выплюнул надоевшую былинку.
   – В честь чего?
   – У Задиры – День Рождения сегодня, обещал пару пузырей из города привезти. Ты придешь?!
   – Нет, спасибо, Славян! – усмехнулся скульптор. – Я свою «цистерну» выпил уже! Полтора года назад выпил! Да и тебе советую, пока не поздно, «завязывать»! Я вот полтора года не пью – жизнь совсем другие и вкус, и цвет приобрела, даже дышаться как-то, иначе стало – легче, праздничнее, Славка! Сейчас ты, молодой, понятное дело, не обратишь на мои слова внимания, а когда-нибудь наступит такой момент – вспомнишь меня, слова мои вспомнишь!
   – Смотри ка, Юрка – кто-то, по моему, едет! – приподнялся на локтях Богатуров, кивая головой на дальний, скрывавший деревню, пригорок, откуда спускалась ведущая к лагерю археологов грунтовая дорога, на которой появилось облачко пыли и блеснуло ветровое стекло спускавшегося с пригорка автомобиля.
   – Неужели – Васильич?! – страшно оживился Юра и резво вскочил на ноги, с надеждой глядя на быстро приближавшуюся машину.
   Побросали лопаты и студенты-практиканты: пять фанатично увлеченных археологией юношей и шесть невысоких девушек различной степени интеллекта и привлекательности.
   – Ну, наконец-то!!! – обрадованно воскликнул бригадир – историк-пятикурсник Валера Музюкин, которому Блюмакин после окончания истфака обещал место ассистента на своей кафедре. – Квас Васильич везет!
   Это и вправду оказалась экспедиционная машина – «ГАЗ-69» с кузовом, крытым брезентом. Пятидесятилетний завхоз экспедиции, которого все без исключения звали «Васильичем», на что он охотно откликался, действительно, к радости умиравшего от жажды Хаймангулова, привез две пятидесятилитровые алюминиевые фляги с холодным квасом. Вместе с Васильичем приехал и одногруппник Славы Богатурова Олег Задира, тоже собиравший на этих раскопках материал для своей курсовой.
   Пока возле фляги с долгожданным квасом выстроилась очередь жаждущих, Задира отозвал Славу в сторонку:
   – Слушай, Славка! – начал он негромким доверительным голосом. – Меня Бобров очень сильно просил, чтобы ты, как можно скорее приехал! Если сможешь, то, желательно, прямо завтра!
   – А что случилось – не сказал?! – Богатуров почему-то и отчего-то несколько встревожился.
   – Что случилось? – задумчиво переспросил Задира, сосредоточенно нахмурив брови. – Точно не знаю, но ты ему очень зачем-то понадобился! «Сам не свой» он, как будто был, когда просил меня передать тебе его просьбу…
   – Странно это все как-то звучит! – так же задумчиво произнес Слава и даже недоуменно пожал плечами: – Ладно – приеду, здесь, в общем-то, все равно делать нечего. Разве что водки с тобой за День Рождения выпить! Ты, кстати, привез?!
   – Привез, привез! – успокоил его Задира и оба приятеля, весело рассмеявшись, заговорщически перемигнулись и звонко ударили друг друга в воздухе ладонью о ладонь.
   Возле машины, там, где образовалась небольшая очередь за квасом, раздался дикий протяжный вопль Хаймангулова. И Богатуров, и Задира – оба, едва не подпрыгнули от неожиданности и, повернувшись к грузовику, увидели блаженно и недоверчиво, подозрительно широко, улыбавшегося Юру с наполовину опустевшим ковшиком в правой руке.
   – … Етит твою мать, Васильич!!! – продолжал восторженно и, Слава мог бы поклясться, если бы не недавно происшедший между ними разговор на антиалкогольную тему, что – нетрезво, реветь Хаймангулов: – Ну удружил, ну удружил!!! – и теперь уже точно – пьяно захохотав, Юра поднял ковшик, запрокинул голову и большими булькающими глотками допил его вторую половину.
   Отдав ковшик понимающе улыбавшемуся бригадиру Музюкину со словами:
   – Валерка – много этого «кваса» не пей, а особенно бригаде не давай! – развеселившийся Юра нетвердой походкой пошагал к недоуменно смотревшим на него студентам-философам.
   – Брага это, Славка, брага, а не квас сроду! И-э-э-х-х, раскодировали, сволочи!!! – Юра бешено захохотал, согнувшись пополам, не в силах справиться с приступом бессмысленного пьяного веселья.
   – Юра-а – да как же так ты неосторожно-то!.. – полный неподдельного сочувствия голос Богатурова прозвучал резким диссонансом на фоне поднявшегося всеобщего смеха.
   Не смеялся еще один только Васильич, озадаченно чесавший лысоватое темя и в тупом недоумении глядевший на злополучную флягу. А Слава не понял – почему так огорчился за Хаймангулова, и, даже, не просто огорчился, а – испугался, как будто на его глазах только что произошла какая-то непоправимая беда. И, в отличии от остальных археологов-практикантов он не притронулся, то ли – к квасу, то ли – к браге, и вторая половина дня прошла для него под сильным негативным впечатлением непоправимости неприятности, происшедшей с незадачливым старым другом-скульптором. Возможно, что сюда еще примешалось легкое, не совсем объяснимое, беспокойство, напрямую связанное с неожиданной просьбой его научного руководителя, заведующего кафедрой «Неординарной философии», кандидата философских наук Владимира Николаевича Боброва.
   Вечером, правда, Слава выпил «от души» водки под маринованные грибочки и копченую колбаску, вместе с водкой привезенные Олегом.
   Палаточный лагерь практикантов был разбит в тенистом березовом колке, незаметно спускавшемся по пологому склону к глубокому извилистому оврагу, сырое дно которого поросло непроходимыми зарослями различных видов мелких кустарников и, в свою очередь не менее незаметно, чем березовый колок, полого спускалось к берегу великой евразийской реки, через несколько тысяч километров от этого места впадавшей в Северный Ледовитый Океан. Большая полосатая палатка волонтеров, грубого, но надежного отечественного производства предусмотрительно была установлена Хаймангуловым и двумя студентами-философами возле самого края лагеря, дабы звуки теоретически очень даже возможных «взрослых» пьянок не тревожили ночной сон несовершеннолетних археологов-практикантов. Вот пьянка и состоялась, причем именинник пригласил отпраздновать знаменательную дату трех наиболее «продвинутых» практиканток из числа студенток-очниц.
   Вечер получился замечательным и добавить тут, просто, было нечего. Посреди палатки приглашенные девчонки расстелили более или менее чистую клеенчатую скатерку, аккуратно разложили по тарелкам имевшуюся в наличии закуску, в высоком пластмассовом стаканчике точно посреди клеенки установили новую парафиновую свечу – то есть, как могли, создали некое подобие домашнего уюта. Поначалу немного мешали комары, но после двух-трех стопок водки, на них перестали обращать внимание.
   Алкогольная эйфория идеально совместившаяся с неверным светом периодически мигавшей свечи превратила банальные внутренности брезентовой палатки в древний языческий храм, чей таинственный мрак слабо разгонялся огнями масляных светильников и их неверные оранжевые блики придавали обыкновенным подвыпившим студенткам истфака некоторое сходство с жрицами этого самого храма – храма древнегреческой богини любви и красоты Афродиты, как начал надеяться любивший творчески и образно мыслить захмелевший Богатуров.
   Через какое-то время ему начало серьезно казаться, что он пламенно влюбился в высокую полноватую Люсю, с самого начала посиделок почему-то явно удивленно таращившую на него, слегка выпученные от природы, как будто вечно изумленные красоте и загадочности земного мира, большие воловьи глаза, на блестящей поверхности которых пламя свечи отражалось двумя дрожащими золотистыми точками. Славе льстило внимание Люси, а глаза ее казались ему очень красивыми. Он говорил ей какие-то комплименты – длинные и не совсем понятные из-за характерного философского уклона, периодически нащупывал в полумраке ее теплую кисть, обтянутую нежной девичьей кожей, сначала настороженно напрягавшуюся, а затем безвольно обмякавшую при его прикосновении. Вскоре она как-то незаметно оказалась совсем рядом с ним, и он никого уже не стесняясь, нежно и крепко обнимал захмелевшую Люсю за полные теплые плечи, иногда спорадически тесно прижимая ее к себе и в такие моменты она тихо бессмысленно смеялась, ничуть не противясь его кратковременным неуклюжим объятиям.
   Беспрестанно пьяно хохотал и «буровил» всякую «ахинею» Юра Хаймангулов. Что-то «особенное» все пытался объяснить Славе опьяневший сильнее остальных сам именинник, Задира, несколько раз, бессвязно, безнадежно путано и, вне всякой логики, без конца упоминая фамилию заведующего кафедры «русского языка и литературы» университета, Морозова.
   Потом Славе сделалось плохо, как-то, не помня – как, они вместе с Люсей очутились под кронами берез, ласкаемые объятиями теплой, словно парное молоко, июльской ночи. Они долго и жадно целовались, причем Слава постоянно клятвенно обещал ей, что не бросит ее ни при каких обстоятельствах и не «соблазнят его никакие красавицы!», и «пусть все в лагере говорят, что глаза у Люськи, как у коровы, для меня твои глаза – глаза богини красоты!», но, кажется, после этих «дыбильных пьяных» Славиных слов, Люся обиделась, вырвалась из его насильственных пьяных объятий и убежала спать в свою палатку. Слава зло сплюнул ей вслед и почти сразу уснул-«вырубился» здесь же под березами, благо, что ночь, как уже указывалось выше, выдалась теплее парного молока. Перед тем, как «отключиться», Славе бросилась в глаза крохотная золотая точка, стремительно летевшая среди многочисленных звезд по земной орбите. «Оса!», – смутно подумалось Славе, и он уснул крепким пьяным сном, совершенно бескорыстно предоставив всю свою кровь в распоряжение полчищ прожорливых июльских комаров.
   И снился ему до самого раннего июльского рассвета, пока он не проснулся от холода выступившей обильной росы, удивительный сон…
   «… Словно бы девушка неземной красоты манила его пальчиком за собой в густую светло-зеленую чащу сказочного леса, навстречу настоящим волшебным тайнам и чудесам, поджидавшим их там на каждом шагу. Углубившись в сказочный лес, они встретили зеленоволосую русалку, лежавшую на толстой ветви древнего дуба, и с этой русалкой Славина красавица приветливо поздоровалась, как с родной сестрой, а русалка так же приветливо ответила ей, и еще задорно крикнула: „Где ты взяла такого симпатичного мальчика?!“, на что властительница прекрасного Славиного сна ответила смеясь: „Места знать надо!“. И симпатичная русалка кокетливо подмигнула Славе обоими огромными серо-зелеными глазами, и, откинув, закрывавшие верхнюю часть ее туловища роскошные ярко-зеленые волосы, показала Славе свои высокие упругие девичьи груди с большими розовыми сосками, и у Славы во сне „захватило дух от восторга“. Но сразу он услышал, напоминавший тонкий хрустальный звон, голосок: „Э-э-й! Не увлекайся, дружок – а не-то я буду ревновать!“, и ему немедленно сделалось стыдно за себя и в следующий миг он твердо знал уже, что не может быть ничего прекраснее густых золотых кудрей, миндалевидных сапфировых глаз и аккуратных рубиновых губок на нежном и свежем, как взбитые сливки лице его проводницы по Лесу Сказок. „Скоро наступит ночь, и до ее наступления нам нужно обязательно успеть попасть в мой домик!“ – тревожным голосом сообщила новая Славина знакомая, и они вновь быстро побежали сквозь чащу, и Слава испытывал вполне реальный страх не успеть до наступления ночи добраться до спасительного домика, где жила его красавица…»
   …Он проснулся, разбуженный холодом росы и радостным пением птиц, приветствующих рассвет, и первое, что испытал Слава, не считая обязательной похмельной головной боли, оказалось острое сожаление, что приснившаяся ему красавица именно всего лишь приснилась, и наяву Славе никогда ее не увидеть при всем его желании! Он с отвращением вспомнил Люську и – себя с нею, свои пьяные похотливые комплименты и похотливые животно-чувственные лобзания под березами.
   Богатуров с трудом поднялся на ноги и кое-как добрел до родной палатки – благо они с Люськой далеко не смогли уйти ночью. Палатка оказалась открытой нараспашку – на внутренней поверхности ее брезентового полога переваривали кровь несколько сот счастливых сытых комаров, безнаказанно опившихся студенческой крови, а поперек – вкривь и вкось валялись, что-то тревожно приговаривая во сне две тесно переплетенные пары. Слава долго с неприятным удивлением смотрел на них и, в конце концов, грубо растолкал Задиру:
   – А?! Что?! – спросонья тот сразу ничего не понял.
   – Водка осталась, Олег?!
   – Нет – всю вчера выжрали!
   – Слушай – а что ты мне вчера все про Боброва-то хотел рассказать «особенного» такого?!
   – Филолог этот – Морозов, с которым они договор о сотрудничестве заключили, пропал!
   – Как понять – «пропал»?! – опешил Слава.
   – Ой, Славка, не знаю я! Дай поспать! Езжай быстрей к Боброву – он тебе все объяснит и расскажет, и покажет на пальцах, даже!

ГЛАВА ВТОРАЯ

   Астральный рейдер-«синтезатор», некогда бывший рейдером-«утилизатором» «Золотой Шершень», хорошо известный в свое время касте высших жрецов Шумера, Аккада, а также – верховным иерархам таинственной цивилизации тольтеков, некогда бесследно исчезнувшей под непроницаемым зеленым пологом бескрайних джунглей Юкатана и оставившим в память о себе грядущим поколениям пустые белокаменные города, продолжал разведывательный орбитальный полет над Землей в самом опасном для себя режиме, при котором за его полетом с огромным изумлением наблюдали операторы космических станций слежения всех земных государств, обладавших подобными станциями. Но вынужденный тесно контактировать с очередной «донорской» ойкуменой, «Золотой Шершень» был обречен существовать и функционировать в рамках физических характеристик данной ойкумены до самого завершения запланированной донорской подпитки. Правда, какие-либо серьезные опасности астральному рейдеру-гиганту не угрожали, да и в силу его «концептуально гарантированной неуязвимости» для земных средств ПВО, не могли угрожать в принципе. Защитные системы рейдера способны были легко отразить любые земные средства нападения с колоссальным ущербом для последних. И, дело заключалось, даже, не в технологическом превосходстве таинственного НЛО над земными средствам ПВО, а – в категориях совсем иного порядка, природу которых следовало искать в загадочных глубинах человеческого подсознания…
   …Все, без исключения, операторы радиоэлектронных систем дальнего и раннего обнаружения неопознанных воздушных и космических целей, независимо от их национальной принадлежности при виде, «выныривавшей из «ниоткуда» гигантской «золотой осы-Х» ураганно испытывали полнейшую деморализацию, основанную на, внезапно возникавшем сильнейшем чувстве смертной тоски, безнадежности и осознания некоей невозвратимой потери, обессмысливающей сам факт дальнейшего собственного существования. Казалось бы, неведомый НЛО, неспешно пролетавший по земной орбите, испускал мощнейшие эманации убийственной депрессии, столь сокрушительным образом действующих на специально натренированную и, соответствующим образом, закаленную «железную» психику офицеров ПВО всех ядерных держав Земли.
   К счастью, этот нежелательный, но неизбежный контакт «золотого НЛО» с земными средствами ПВО во всех случаях длился совсем недолго, и никто ничего не успевал понять, а главное, не делал попыток «давать отмашку» на пуск ракет ПВО с целью уничтожить наглый и высокомерный НЛО, вызывающе обряженный в доспехи из червонного золота.
   Но, все же, в «золотом» НЛО виделось что-то бесконечно странное не только во внешних обводах в сочетании с непредставимыми размерами, но и – во «внутреннем содержании». Когда он поочередно появлялся, а затем стремительно исчезал с обзорных экранов той или иной станции ПВО, операторы только недоуменно трясли головами и бессмысленно, как бараны пялились на опустевшие экраны, не в силах понять, что за «космическое наваждение» воздействовало на них в течение нескольких десятков томительных секунд, вызывая страшную ностальгическую тоску по каким-то, давным-давно, канувшим «во тьме веков» никому из современных людей неизвестным грандиозным историческим событиям. Словно бы кто-то с неизвестной целью послал зашифрованный загадочным золотым сиянием сигнал современному человечеству из далекого-далекого прошлого, а, может, не сигнал, а – короткий двусмысленный привет: «Не расслабляйтесь! Я вернулся и скоро мы обязательно встретимся!!!…» а, возможно, что таинственный «золотой» сигнал этот прилетел совсем не из Прошлого, так как, на самом деле, Прошлого, как временной категории, вовсе и не существовало…
   Слава Богатуров перед тем, как отключиться в своем пьяном сне, видел «Золотой Шершень» на высоте ста двадцати километров прямо над собой. С борта «Золотого Шершня» увидели и даже разглядели во всех мельчайших чертах лицо засыпающего Славы, и, более того, пьяная рожа российского студента-философа немедленно была увеличена в размерах и тщательно изучалась потом в течение нескольких часов под различными углами и ракурсами. Косвенным следствием этого тщательного изучения явился красивый фантастический сон, всю ночь напролет снившийся Славе…
   Славу с высоты ста двадцати километров случайно увидела девушка фантастической неземной красоты. Внешность девушки полностью соответствовала хозяйке Славиных сказочных сонных грез, каковой она на самом деле и являлась. Хотя, если постараться не погрешить против истины, то следует уточнить, что наяву девушка выглядела гораздо эффектнее своей дублерши, способной проникать в сновидения, попадаемых под луч стационарного рейдерского анимаскопа («душещупа»), людей…
   На борту «Золотого Шершня» девушка имела высокий статус Принцессы и Невесты Звездного Рыцаря, и была окружена соответствующим почетом, подобающим этим титулам. Те немногие обитатели «рейдера», которым дозволено было непосредственно общаться с золотоволосой красавицей, обращались к ней не иначе, как «Принцесса Эшкиталь», чем постоянно ввергали девушку в бескрайнее море печали и глухого, с трудом, скрываемого ею, раздражения. Внешне она никогда старалась не выдавать собственных сокровенных эмоций, так как считала ниже своего достоинства, быть искренней и открытой перед, окружавшими ее со всех сторон отвратительными тварями, Пайкидами («кавабаками», «истинными ануканами» и пр., и пр.), частенько забывавшими «накидывать» на себя маскировочные корпускулярные оболочки и представавшими «пред очами» Принцессы в своем истинном природном (или антиприродном) облике.
   Многие годы ей искусно удавалось вводить своих стражей, в заблуждение относительно истинного отношения, испытываемого ею к Звездному Рыцарю, цинично и коварно пленившему ее когда-то в Подлой Корчме. Вернее – не ее, а – другую девушку, внешне и внутреннее на нее очень похожую. Возможно, что все дело заключалось в достижении Хозяином «Золотого Шершня» критического, в пайкидских представлениях, возраста и соответственной утрате им, в связи с неизбежными возрастными изменениями, ряда определенных качеств и, прежде всего, таких, как: мудрая проницательность, обостренное и безошибочное ощущение приближающейся опасности, способность делать абсолютно верные выводы на основании разрозненных косвенных данных, беспорядочно рассыпанных на необъятном фоне стремительно разбухающей глобальной проблемы. Хозяин «Золотого Шершня», как сильно надеялась наша золотоволосая красавица, состарился, расслабился и «влюбился» в представительницу принципиально чуждой себе гуманоидной расы, наивно полагая, что она не сможет не ответить взаимностью. Но она сильно ошибалась на, так скажем, всех логических уровнях своих рассуждений и предположений относительно таинственного и непонятного Хозяина того мира, внутри которого она очутилась против собственной воли восемь лет назад…
   Настоящее имя юной Пайкидской Принцессы и Невесты Звездного Рыцаря звучало не, как Эшкиталь, и, даже, не Яросвитка – ее звали Снежаной. Такое имя своей единственной дочери дали сразу после рождения ее родители – простая советская супружеская чета, а не могущественные и почитаемые древнеславянские Бог и Богиня.
   Снежана страшно тосковала по отцу и матери, вызывала их образы каждую ночь во сне и на протяжении многих лет заточения в глубоких недрах «Золотого Шершня» ни на секунду не теряла надежды когда-нибудь увидеть своих родителей вновь «во плоти и крови». Снежана все восемь лет своего существования в качестве Невесты Звездного Рыцаря, безмерно страдала, лишенная возможности общения с людьми, остававшимися безнадежно далеко, на Земле…
   …Она увидела густые кроны берез под лунным светом, и сердце ее защемило сладкой ностальгической болью. Серебристая дорожка, пробежавшая по черной поверхности широкой полноводной реки, высокие обрывистые берега, разрытые могильные курганы и тысячи неприкаянных теней, бесцельно скитавшихся вокруг этих самых разрытых могильных курганов. «Скоро их заберут Пайкиды!», – с горькой убежденностью подумала Принцесса о неприкаянных диких душах людей Земли эпохи «бронзового века», заблудившихся в собственном «посмертии».
   Затем, предварительно увеличив изображение до максимума, она перевела окуляры «анимаскопа» вновь на купы березового колка и увидела спящего прямо на траве под березой юношу. Снежана долго, с нарастающим приятным удивлением, рассматривала черты Славиного лица, смутно напомнившего ей кого-то очень знакомого и родного – какого-то знакомого, славного многими ратными подвигами, витязя из далеких дохристианских времен…
   …«Может быть он, правда, тот самый Витязь, который сможет помочь мне уничтожить этого бешеного Великого Царя Кингу! Он спасет Маму и Папу, и все мы вернемся домой – в нашу старую уютную квартирку, где нам так счастливо жилось втроем до той самой страшной-престрашной Новогодней Ночи…» – с надеждой подумала она, не отрывая зачарованного взгляда от окуляров «анимаскопа».
   «Принцесса Эшкиталь» жила в отдельном двухэтажном «тереме», располагавшемся внутри специального жилого сегмента рейдера, называвшегося «Заповедником всех времен и народов». Кто, когда и почему так назвал этот сегмент, Снежана понятия не имела, но надеялась когда-нибудь это обязательно узнать…
   Внутри «терема», «срубленного» в древнеславянском национальном архитектурном антураже, по замыслу неведомого дизайнера Снежану должны были постоянно радовать просторные апартаменты, роскошно обставленные в странном полувосточном, полуславянском, видимо, скорее всего – в том самом стиле, который принято называть «звериным скифским». Хотя, если бы сюда каким-то, воистину, «святым чудом» попал бы на несколько минут высококвалифицированный профессионал-востоковед, то он моментально мог бы объяснить Снежане, что она живет в покоях женской половины дворца древнешумерийского царя… В целом, очевидно, печать «звериности» апартаментам Принцессы придавал античеловеческий, чисто «пайкидский» антураж, навязчиво выпирающий наружу изо всех хитросплетений ярких причудливых традиционных древнешумерийских узоров, украшавших настенные и потолочные панно апартаментов. Черные с золотом шторы из тяжелой ткани закрывали проходы, соединявшие собой анфилады комнат и зал. Почти в каждом углу стояли скульптуры, изображавшие непонятных, крайне причудливо выглядевших, существ. Рядом со статуями в огромных вазах красовались букеты невиданных цветов, пугавших Снежану зловещей потусторонней красотой. Снежана обладала завидным мужеством, и стойко переносила все неимоверные тяготы существования среди чуждой и антипатичной ей обстановки. Выжить и не сойти с ума ей помогала вера в конечное освобождение из ужасного плена, который обещал вскоре сделаться гораздо невообразимо ужасней…
   …Десять дней назад ее впервые за восемь лет, так сказать, удостоил чести личным визитом сам Звездный Рыцарь (или Великий Царь Кингу, как он себя называл), достигший к этому времени возможности приобретать более или менее приемлемую для человеческого восприятия материальную форму.
   «Принцесса Эшкиталь» сидела и завтракала, когда в столовую бесшумно и неожиданно раздвинулись тяжелые черно-золотистые шторы, и Звездный Рыцарь явился в виде мужчины трехметрового роста неопределенного возраста, обладавшего отвратительной внешностью и закутанного от шеи до пят складками нелепого одеяния крайне неприятной темно-багровой расцветки! Но, легко различив в синих глазах золотоволосой красавицы выражение непередаваемого ужаса, Хозяин Золотого Шершня немедленно дематериализовался и исчез, чтобы подготовиться к следующему, более удачному перевоплощению, оставив после себя в воздухе покоев Принцессы облако, дурно пахнувших газов, которое, впрочем, достаточно скоро без остатка рассеялось.
   Из соседней комнаты неслышно вышла высокая моложавая стройная девушка, ярко выраженного восточного антропологического типа, одетая в короткую белоснежную тунику, сшитую по типичной древнешумерийской моде. Густые великолепные волосы цвета «воронова крыла» складывались на голове девушки причудливой затейливой прической… Девушку звали Гемпатрия, и, все восемь, проведенных Снежаной на борту «Золотого Шершня» лет, она играла роль служанки при «Принцессе Эшкиталь». Гемпатрия была достаточно привлекательна и, как уже отмечалось выше, выглядела совсем юной, хотя ее настоящий возраст составлял более пяти тысяч лет, Гемпатрия представлялась для Снежаны сплошной красивой и туманной загадкой – в юной шумерийке была сокрыта какая-то непостижимаяТайна…
   Земное время не функционировало внутри пространства «Золотого Шершня» и необратимый и неизбежный генетический процесс старения останавливался в организмах тех, кто сюда попадал. Царь Кингу долго выбирал, прежде чем остановить свой выбор на ближайшей помощнице своей Невесте, которая была ей необходима на первых порах после попадания в заколдованные чертоги «Золотого Шершня». Гемпатрия оказалась достаточно миловидна, скромна и умна, и с точки зрения Великого Царя Кингу вполне подходила для роли такой помощницы, и, к тому же, они быстро подружились со Снежаной…
   …Гемпатрия, появившаяся сразу после исчезновения жуткого фантома Царя Кингу, первым делом прижала пальчик к губам, сделав «предупреждающие страшные» глаза, и, лишь, затем уже торопливым шепотом объяснила Снежане, что визит Хозяина был не случаен – свадьбы осталось ждать не особенно долго.
   Сообщив об этом своей хозяйке, Гемпатрия ушла к себе, оставив Снежану наедине с тяжелыми размышлениями. Снежане опять, как и во все предыдущие визиты Гемпатрии, показалось, что шумерийка хотела сказать гораздо больше, чем только что сказала, обладая какой-то очень важной информацией, которую не могла по каким-то причинам сообщить Снежане. Гемпатрия жила на первом этаже «терема» в маленькой «светелке», ежедневно занимаясь уборкой жилых апартаментов Принцессы, занимавших второй этаж. Раз в неделю, по выходным, Гемпатрия куда-то уходила – в таинственные зеленоватые глубины «Заповедника всех времен и народов», ничего не объясняя Снежане, но всегда возвращалась вечером в воскресенье…
   Оставшись в, так необходимом ей сейчас, одиночестве Снежана думала о приближении этой проклятой свадьбы, приуроченной к ближайшему Празднику, когда сотни тысяч живых людей окажутся похищенными с Земли в качестве «пайкидских доноров» через открывшееся Кармическое Окно. Это будет уже четвертая и последняя Праздничная Ночь Пайкидов на беззащитной, вкусной и питательной Земле перед их отправлением в совсем иную Вечность. Может быть, они бы и остались здесь еще на много лет, но как поняла Снежана из регулярно навязываемых ей телепатических бесед-откровений Царя Кингу, за плечами Пайкидов выстроилась целая очередь из других, не менее могущественных, чем сами Пайкиды, ойкумен-хищников, вынырнувших из бесконечно далеких Бездн. Хищников этих, также, как и Пайкидов, неудержимо привлекал аппетитный запах горячей солоноватой человеческой крови, безответственно просочившийся сквозь образовавшуюся трещину в защитной кармической прослойке капсулы Земного Мира. Следующими, как сообщил Царь Кингу, стоят некие Субирайты, но донорский код им передадут Пайкиды лишь после наступления своего собственного полного насыщения. И если это произойдет, земному сообществу останется существовать совсем-совсем недолго. Во всяком случае, именно так, а никак иначе поняла сама Снежана эти объяснения-откровения Царя Кингу. На интуитивном уровне Снежана чувствовала некие логические несостыковки в информации, сообщенной ей Кингу…
   Хозяин «Золотого Шершня» не «договаривал» своей будущей жене жизненно важную информацию. Она остро ощущала заведомую опасную фальшь в «откровениях» «будущего законного мужа» и поэтому готовилась заранее к возможным неприятным «сюрпризам», вполне могущим ожидать ее в самом недалеком будущем. Но, вместе с тем, она была почему-то уверена, что Хозяин «Золотого Шершня» нуждается в ней больше, чем она в нем и рано или поздно поведает ей правдивую информацию во всей ее «неприкрытой красе». Что-то ее постоянно смущало в этом самом Хозяине «Золотого Шершня» – в его непростой ментальной сущности…
   Принцессе почему-то с некоторых пор упорно стало казаться, что Хозяин «Золотого Шершня» чего-то начал всерьез опасаться и опасения эти главного Пайкида, Великого Царя Кингу, так или иначе, следовало связывать с неотвратимым приближением Ночи «Ч», долженствующей превратиться для многих тысяч, ни о чем таком не подозревавших земляков Снежаны, в огромную бездонную Черную Дыру в ее самом прямом и непосредственном воплощении…
   До начала четвертой Праздничной Ночи оставалось чуть менее полугода по земному хроноисчислению, и в то раннее июльское утро, когда Снежана увидела посредством анимаскопа пьяного Славу Богатурова, в ее хорошенькой головке нежданно-негаданно зародился более или менее четкий план возможного спасения – внешний вид Славы, крепко спавшего в дорожной колее мертвецки пьяным сном почему-то сильно вдохновил девушку.
   Для осуществления задуманного плана, Снежане необходима была помощь внутри «Золотого Шершня» и помощь такую ей мог оказать лишь один человек – прекрасная шумерийка Гемпатрия, в искренне теплом отношении которой по отношению к себе Снежана давно уже нисколько не сомневалась. Хотя она и ясно представляла, что Гемпатрия далеко не так проста, как кажется, и хранит в себе много древних тайн и загадок того далекого таинственного мира, из которого она и появилась когда-то на борту межпространственного рейдера «Золотой Шершень»…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Андрея Витальевича Шлодгауэра переизбрали на очередной срок (Иван Карпович Тарасов так и не сумевший победить своего неприятнейшего недуга, был с почетом отправлен на пенсию – соответствующая торжественная процедура прошла прямо в банкетном зале той самой психиатрической клиники, в которой бедняга-мэр столь долго, упорно и мучительно боролся за обретение, предательски ускользнувшего от него, разума), но с условием, чтобы он более или менее юридически оправданным способом сменил фамилию на не такой режущий слух городского общественного мнения славянский либо хотя бы псевдославянский вариант. Официально фамилию он сменил примерно в те же календарные сроки, когда Кулибашево переименовали в Рабаул. Андрей Витальевич взял девичью фамилию жены, и фамилия мэра Рабаула стала теперь не Шлодгауэр, а – Одинцов.
   И мэр Одинцов жестоко ругался с руководством инициативной группы по переименованию города, вполне аргументированно мотивируя полной идентичностью нового наименования города с названием крупнейшей военно-морской и военно-воздушной базы милитаристской Японии на севере Новой Гвинеи в годы второй мировой войны.
   «А вот кто такой маршал авиации Рабаулов, герой вьетнамской (!) войны, якобы родившийся и незаметно выросший в Кулибашево, я, товарищи инициаторы – не знаю!!! По-моему, это – политически вредный, непродуманный и во всех отношениях крайне неэтичный по отношению ко всем коренным жителям нашего Кулибашево, шаг!» – такими словами Андрей Витальевич выразил свое отношение к акции грубого, насильственного, совсем неадекватного переименования родного города.
   Только-только, казалось бы, сгладились страшные ощущения, долго не заживавшими рубцами покрывшими чувствительную душу мэра после полетов в ночном небе Кулибашево тех жутких чудовищ – Черных Шалей, вылетевших прямиком из Ада, как вновь над городом начали собираться грозные призраки грядущих бедствий, и первым из них явилось злосчастное переименование городского названия. «Быть этому месту пусту!» – едва не сказал он вслух решительно и зло на том памятном заседании городской администрации, но лишь молча ненавистно посмотрел на «рабаульщиков», ухитрившихся вдохновить своей бредовой идеей некоторых высокопоставленных московских чиновников, против воли которых Андрей Витальевич оказался бессилен.
   Кстати сказать, автором идеи переименовать Кулибашево в Рабаул оказался никто иной, как небезызвестный Антон Савичев, мотивировавший необходимость обязательного переименования города глубоко сакрально-мистическими причинами, вернее, одной основной причиной: чтобы никогда не вернулись в родной город Черные Шали, вылетевшие из самой Преисподней. В общем-то, ни для кого из близких знакомых Савичева не являлось секретом, что идею эту Антону подсказала Надежда Врубливлецкая – его постоянная многолетняя помощница и любовница, по совместительству. Если, конечно, как следует вдуматься, то, может быть, этой Врубливлецко-Савичевской идее, несмотря на всю ее эзотерическую подноготную, и было что-то от «здравого зерна» – не зря же, в конце концов, она, почему и была поддержана большинством депутатов Городского Совета народных депутатов. В общем, мнение большинства победило, как ему и полагается, единоличное мнение мэра Одинцова.
   Между прочим в связи с переизбранием Андрея Витальевича на очередной срок городским головой, из Москвы пришла поздравительная телеграмма от генерала ФСБ Панцырева, на бланке которой в числе прочего Андрей Витальевич прочитал и такие строки: «… надеюсь, что под Вашим руководством город без труда выстоит перед лицом л ю б о й беды!…». «Типун вам на язык, Сергей Семенович!», – негромко воскликнул после прочтения телеграммы Одинцов-Шлодгауэр и символически три раза сплюнул через левое плечо…
   А в то самое чудесное июльское утро, когда студент четвертого курса философского факультета рабаульского университета Вячеслав Богатуров проснулся в состоянии глубокого похмелья среди росистой травы с разбитым тревожным сердцем и больной головой, мэр Рабаула приехал на работу тоже очень рано, поднятый с постели, «ни свет, ни заря» мощной пружиной безошибочного дурного предчувствия.
   В здании городской администрации в столь ранний час не было никого, кроме ночных вахтеров и техничек. Дежурный по администрации молча подал Андрею Витальевичу плотный увесистый конверт с московским штемпелем.
   – Что это? – недовольно спросил мэр, подозрительно разглядывая конверт.
   – Это вам вчера поздно вечером просил передать какой-то военный! – объяснил дежурный.
   – Какой военный? – хмуро уточнил мэр.
   – Да какой-то командировочный – я точно не знаю! Он мне ясно не представился… – развел руками дежурный.
   Одинцов не стал больше допекать усталого, засыпавшего на ходу дежурного, расспросами, а побыстрее прошел к себе в кабинет и нетерпеливо разорвал конверт. Там оказалось несколько аккуратно сложенных пронумерованных листков беловой курсовой бумаги формата «А-4», испечатанных компьютерным шрифтом двенадцатого размера. На заглавном листе жирными черными буквами было набрано: «Совершенно секретно! Только для служебного пользования!» и ниже Андрей Витальевич прочитал: «Как распознать в себе Пайкида?!?!?!».
   Оглавление присланного из Москвы документа Андрей Витальевич перечитал два раза подряд, но так и не уловил, наверняка заключавшегося в нем, глубинного завуалированного смысла. Уже позднее, когда явилась на свое рабочее место в просторной приемной секретарша, Одинцов догадался, что таинственный документ прислал ему не кто-нибудь, а генерал-лейтенант ФСБ Панцырев. А еще через десять минут после прихода секретарши догадку мэра подтвердило появление в приемной офицера, передавшему вчера поздно вечером дежурному письмо – капитана ФСБ Валентина Червленного.
   Как ни странно, неожиданная встреча с Червленным обрадовала мэра. Чисто по– человечески, капитан Червленный был всегда мэру симпатичен и поэтому он сразу предложил хорошего коньяка «за встречу», отчего всегда скромный и корректный капитан ФСБ Червленый не отказался. Беседовали они в общей сложности часа полтора. Валентин в общих чертах, не акцентируя, однако, специального внимания на вероятных в недалеком будущем реальных опасностях для города и для городских жителей, рассказал о причинах своего прилета сюда, передал, естественно, пламенный привет от Сергея Семеновича и в финале теплой дружеской беседы попросил содействия в, как можно более быстром знакомстве с одним из преподавателей местного университета, доктором филологических наук, Морозовым Александром Сергеевичем.
   – Какие проблемы, Валентин – разумеется! – с готовностью пообещал Андрей Витальевич и, немного помявшись, спросил: – Валентин, а вы, в свою очередь, не объясните мне: кто такие или, может быть точнее, что такое – «Пайкиды»?!
   – О них вы все прочитаете в присланных вам документах, Андрей Витальевич! – терпеливо объяснил капитан Червленный, – Поверьте, прислав специально и исключительно для вас сверхсекретные данные о Пайкидах, Сергей Семенович оказал вам максимум доверия и теперь вы о Пайкидах знаете ровно столько же, сколько и он.
   – Что-ж, спасибо ему большое! – чуть-чуть иронично улыбнулся Одинцов, и, не откладывая обещанного в «долгий ящик», сразу позвонил в ректорат университета.
   Ректор оказался на месте и любезно пообещал мэру свое содействие в скорейшей организации встречи офицера ФСБ с доктором филологии Морозовым.
   Перед тем, как распрощаться, ничуть не охмелевший Червленный, чуточку помявшись, все-таки спросил у мэра:
   – А все-таки, Андрей Витальевич – ничего, на ваш взгляд, странного и опасного, то есть – паранормального, в городе не происходит?!
   Если бы не расслабляющее действие настоящего французского коньяка, Андрей Витальевич может быть дипломатично и ничего не ответил бы, но не сумев промолчать, он сказал правду молодому, но проницательному капитану ФСБ:
   – Происходит, Валя, происходит!
   – Что именно, Андрей Витальевич? – тихо и проникновенно спросил Валя.
   Мэр покопался в одном из выдвижных ящиков рабочего стола, вынул оттуда увесистую папку и протянул ее Червленому, сопроводив словами:
   – Милицейские протоколы, связанные со всеми паранормальными криминогенными ситуациями в городе, возникавшими или происходившими за последние три с половиной года.
   – Вы, это – серьезно?! – в восторге недоверчиво воскликнул Валя.
   – Да, Валя – серьезно! И серьезней, по-моему, уже, некуда! – коротко ответил Андрей Витальевич.
   – Не ожидал от вас такой щедрости, Андрей Витальевич!
   – Я теперь не Шлодгауэр, а – Одинцов, Валя! Поэтому одной из главных черт моего нового национального характера стала щедрость! К тому же, сердце мое, не только, как мэра, но и как уроженца Кулибашево, переименованного этими козлами, Савичевым и «компанией» в Рабаул, щемит за судьбу моего родного города!
   – Что-ж, буду иметь это обстоятельство ввиду! – и они крепко пожали друг другу руки на прощанье. Причем, капитан Червленый перед тем, как покинуть кабинет Одинцова, проникновенно произнес:
   – Я ведь тоже, Андрей Витальевич коренной житель нашего города, который очень люблю! И, также, как и вы, очень тревожусь за его дальнейшую судьбу! Особенно – на фоне трагедии четырехлетней давности, в которой я, по-прежнему, чувствую себя глубоко виноватым!
   После ухода Червленного, Одинцов по селектору вызвал в кабинет секретаршу.
   – Ольга Александровна! – официальным вежливым тоном обратился он к ней. – Проследите, пожалуйста, лично за сервировкой обеденного стола для представителей этой самой «корпорации развлечений»!
   – Вы имеете ввиду Курта Мегенбурга и его агентство «Шпилен Хаузе», Андрей Витальевич?
   – Да – именно их! – желчно подтвердил мэр, и под правым глазом главы городской администрации Ольга Александровна с удивлением и жалостью увидела энергично забивший родничок нервного тика, последнее время некстати проявлявшего свою активность все чаще и чаще. «Тяжелая все-таки у них работа!» – с искренним сочувствием подумала сердобольная секретарь сразу и о Тарасове, и об Одинцове. Еще она сделала совершенно правильный вывод относительно того, что германская фирма «Шпилен Хаузе» по какой-то неизвестной лично ей, Ольге Александровне, причине вызывает в душе Андрея Витальевича ярко выраженные негативные эмоции.
   Предварительная встреча состоялась у них позавчера в понедельник. На состоявшейся встрече, благодаря многочисленным красочным буклетам и некоторым кратким, но толковым и исчерпывающим пояснениям господина Мегенбурга, у Андрея Витальевича сложилось общее представление о характере деятельности старинной европейской фирмы, полномочным представителем которой в России являлся господин Мегенбург. Смущало только то неприятное обстоятельство, что господин Мегенбург манерами поведения и внешним видом очень сильно напоминал одного из своих печально знаменитых соотечественников – палачей Маутхаузена и Треблинки, а никак – не преуспевающего цивилизованного западного бизнесмена «новой волны»!
   Основной смысл делового предложения, предоставленного вниманию главы городской администрации крупного провинциального центра России Рабаула, по сути своей, представлял грандиозный план взятия всего города на откуп на период новогодних праздников этой самой германской корпорацией развлечений. Минут, примерно, так восемь-десять мэр ничего не мог понять, хотя и смахивавший на профессионального палача в двадцатом поколении Мегенбург неплохо говорил по-русски.
   Но затем предмет, по началу не складывавшейся, беседы начал занимать Андрея Витальевича, тем более что, сами собой, без каких-либо навязчивых усилий со стороны Мегенбурга, стали вырисовываться захватывающие финансово-материальные перспективы, как для всего города в целом, так и лично для Андрея Витальевича, в частности.
   В заключение беседы мэр Рабаула чувствовал себя почти счастливо и, как раз в те минуты наивысшего душевного подъема, вызванного реально просматривавшейся блестящей финансовой перспективой, он и пригласил немцев официально отобедать в банкетном зале здания городской администрации и заключить (перед обедом, разумеется) по всем юридическим правилам обстоятельный договор о сотрудничестве.
   Но, как уже было оговорено выше, полностью счастливым Андрей Витальевич после беседы с немцами себя не чувствовал. Этому мешали, сразу, с самого начала разговора, возникшее ощущение ирреальности происходящего и интуитивная антипатия к главе немецкой делегации, Мегенбургу – двухметровому мужчине лет сорока, обладавшему гипертрофированно длинным лошадиным лицом с близко посаженными друг к другу мутно-тусклыми глазами патологического убийцы и клинического дегенерата. И несколько пугающим выглядело полное несоответствие между столь отталкивающей внешностью и умением чрезвычайно корректно вести тонкую дипломатическую беседу. «Очень умный, очень странный и очень опасный человек!» – мысленно дал мэр по ходу разговора краткую и верную характеристику Карлу Мегенбургу.
   В делегации «Шпилен Хаузе», состоявшей из шести человек, была одна женщина по имени Инга Литтбарски – тридцатилетняя красавица-брюнетка, не снимавшая в течение всей встречи темных солнцезащитных очков, отчего с ее бесстрастного, тонко вырезанного природой, лица, ни на секунду не сходило загадочное выражение. Андрею Витальевичу иногда казалось, что она украдкой улыбается ему одними глазами, но из-за темных стекол очков, он не мог быть уверен в этом на все сто процентов. Однако мэр не стал лукавить перед самим собой в том, что девушка, образно выражаясь, «зацепила» давненько уже никем не затрагиваемую струну в его суховатой чиновничьей душе. Мучительное и сладкое предвкушение, какое последний раз ощущал он в далекой студенческой юности, разлилось где-то в области сердца и невольно смягчило колючий настороженный блеск в близоруких темно-карих глазах мэра. И невольную, едва ли не детскую, радость испытал сорокапятилетний мэр города с миллионным населением, когда господин Мегенбург сообщил, что постоянным представителем «Шпилен Хаузе» в Рабауле вплоть до самых новогодних праздников, отвечающим за ход всех подготовительных работ, будет являться не кто-нибудь, а именно госпожа Инга Литтбарски. Она тогда мимолетно улыбнулась ему ничего не значащей дежурной официальной улыбкой, и Андрей Витальевич оказался окончательно покоренным, неожиданно увидев яркий соблазнительный мираж из стройных, в меру мускулистых, длинных обнаженных ног обворожительной госпожи Литтбарски, успешно конкурировать с которыми коротким, тромбофлебитным и целлюлитным ногам его ровесницы-жены Татьяны, ставшей в таковом качестве по нетрезвому недоразумению в шальные студенческие годы, представлялось задачей совершенно непосильной.
   Под впечатлением от знакомства с Ингой в каком-то радужном тумане прошел весь тот день. А ночью ему неожиданно приснился невероятно чудовищный кошмар, главными персонажами которого явились Мегенбург и Литтбарски.
   С диким воплем, разбудившим жену, он вскочил на кровати и, до конца не совсем проснувшись, пробормотал слова, болезненно поразившие в самое сердце, тоже, не совсем проснувшуюся, Татьяну:
   – Они, оказывается, никакие не люди, Танька!!! … ……
   Во сне ему удалось разгадать страшную тайну холодных немигающих глаз Мегенбурга, которую он тщетно пытался постичь в течение всего дня – это оказались вовсе никакие не глаза, а – две дырки в пустоту небытия, какого инстинктивно пугается всякий нормальный жизнелюбивый человек. И с той ночи вот уже второй день подряд правая щека Андрея Витальевича начинала периодически предательски дергаться подкожными родничками нервных тиков, как это произошло сейчас во время короткой беседы с секретаршей Ольгой Александровной. Он боялся и не хотел предстоящего обеда, до сих пор содрогаясь при воспоминании о т о м сне, но, одновременно, его уже не особенно молодая кровь, буквально, закипала миллионами пузырьков нетерпения и вожделения, когда он представлял себе загадочную и недоступную, как гималайская вершина-восьмитысячник, Ингу Литтбарски – обладательницу самых красивых в мире женских ног…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Виной тому печальному факту, что капитан Червленный не сумел удержать на скрижалях земного реального и нормального мира Александра Сергеевича Морозова, явилось несколько причин и самой главной из них следует считать молодость и жизнерадостность самого капитана, после почти четырехлетнего перерыва попавшего в родной и любимый город, где прошло так много счастливых лет, чей мерный бег, полный однообразного благополучного содержания, однажды вдребезги разбился о попытку достойно отметить пятидесятилетний юбилей тещи. И, несмотря на строгий приказ генерала Панцырева ни в коем случае не вступать в непосредственный контакт ни с Антониной Кирилловной, ни с Виктором Старцевым, ни с другими фигурантами той памятной всему Рабаулу, страшной истории, Валя, первым делом, помчался попроведовать Старцева, которого видел последний раз четыре года назад теплой лунной страшной майской ночью на элитном Александровском кладбище. От Панцырева он еще в свое время узнал, что Витька проходил двухмесячный курс реабилитации в областном психо-неврологическом диспансере, вышел оттуда вроде бы вполне полноценным гражданином с «сангвиническим типом темперамента», дал подписку о неразглашении своего участия в событиях, связанных с ликвидацией феномена Черных Шалей, и, как будто бы, вернулся к своим прежним занятиям по разведению крупной домашней птицы.
   На счет того, чтобы посетить тещу, Валя не был стопроцентно уверен, а вот к Витьке, покинув здание мэрии, он помчался, что говорится, «сломя голову», ничуть почему-то, не сомневаясь в том, что будет принят в уютном старом доме под тенью раскидистых кленов с распростертыми объятиями.
   Выйдя из трамвая на знакомой остановке, он некоторое время с легким замиранием сердца наблюдал за внешне ничуть не изменившимся домом Виктора, ожидая – не раскроются ли тесовые ворота и не выйдет ли кто-нибудь на улицу: сам Виктор или его добрая пожилая мама. Но никто не выходил, и, подождав еще немного на остановке, он несмело, почти крадучись, подошел к воротам, возле которых точно также, как и четыре года назад, высоким штабелем были сложены желто-розовые сосновые бревна. Солнечные лучи, частично застревая в густой кленовой кроне, покрывали причудливым теневым узором тесовые доски ворот и пахнувшую свежей смолой кору бревен, раскрашенную кудесницей-природой удивительными праздничными красками. На Валю нахлынули воспоминания, непрошеный комок подступил к горлу, пальцы правой руки непроизвольно стиснули горлышко пол-литровой бутылки французского коньяка «Эдуард III», завернутой в подарочную хрустящую бумагу, а на глаза едва не навернулись слезы. О Радмиле он заставил себя просто не думать, и слезы не навернулись. «А-а – будь, что будет!» – подумал он и протянул руку к большой круглой кнопке звонка. Но палец задержался примерно в миллиметре от кнопки, и Валя держал его в таком положении секунд пятнадцать, по истечении которых твердо решил вернуться на трамвайную остановку и поехать в университет к Морозову, но слуха офицера «Стикса» неожиданно достигло красивое мелодичное гоготанье. Так могли гоготать, безусловно, только гуси и никакие другие птицы в мире. Но в звучании их гогота ясно слышались нежные музыкальные нотки, свойственные певчим голосам канареек и соловьев! В голове Вали прозвучал зуммер: «Внимание!» и он решительно с силой надавил на кнопку входного звонка.
   Примерно через минуту во дворе послышался скрип открываемой входной двери. Валя напрягся, морально подготовившись к худшему обороту событий, зная вспыльчивость характера Виктора и учитывая события четырехлетней давности возле разграбленной могилы-колыбели Верховного Унгарда Анмайгера.
   Некоторое время ничего не происходило, но вот изнутри, с противоположной стороны ворот раздался звук отодвигаемого, было, засова, но сразу затих и вместо засова в воротах приоткрылась смотровая щель, откуда на Валю настороженно глянули огромные светло-карие глаза Виктора. В них на секунду вспыхнуло изумление, но тут же погасло, уступив место не совсем понятной убийственной иронии.
   – Сейчас … – негромко произнес Виктор и смотровая щель захлопнулась.
   Валя услышал, как хозяин начал возиться с тяжелым засовом ворот. Ворота бесшумно раскрылись, во дворе громче стало слышно пение-гоготание гусей, сделавшееся тревожным.
   – Заходи, коли пришел… – пригласил Виктор, пытливо вглядываясь в глаза Валентину. И кроме уже упомянутой иронии в выразительных глазах Виктора читалось нечто такое, отчего Валентин поостерегся приветственно протянуть и крепко пожать руку старому другу. Сам Виктор, кстати, и не подумал сделать тоже самое со своей рукой.
   – Пойдем на летнюю кухню, там и поговорим, пока мать спит. Не дай Бог проснется и тебя увидит – тогда нам обоим несдобровать! – сказав эту фразу без тени самого малейшего намека на теплоту или дружелюбие в голосе, Виктор, не оглядываясь, торопливо пошел к пристройке летней кухни, через заросший молодой нежно-зеленой травкой двор.
   – Присаживайся! – кивнул он на три легких плетеных стула, расставленных вокруг деревянного столика, покрытого клеенчатой скатертью.
   В центре столика Валя увидел большой фарфоровый кувшин и пару чистых стеклянных бокалов.
   – Могу поспорить, что в кувшине – холодный яблочный сок! – на свой лад попытался разрядить не совсем веселую атмосферу встречи Валентин.
   – Угадал, – без улыбки и упрямо не меняя минорной интонации сказал заметно погрузневший за прошедшие годы Виктор, усаживаясь в торец столика лицом ко входу.
   Валя сел спиной ко входу и развернув коньяк от хрустящей бумаги, выставил бутылку на стол. Однако появление «Эдуарда III» не произвело на Виктора оживляющего впечатления – он посмотрел на дорогой и «вкусный» напиток безо всякого энтузиазма и приступил к разговору:
   – Я впустил тебя не потому, что хоть сколько-нибудь обрадовался твоему приходу. Но и нельзя сказать, чтобы я не ждал твоего появления. Все эти годы меня мучил один вопрос и вот, наконец-то, я могу его тебе задать, хотя и, честно говоря, сильно сомневался до твоего сегодняшнего появления, что у меня когда-нибудь появится такая возможность – ты на этом кладбище так внезапно исчез…
   – Да нет! – резонно усмехнулся Валя, крепкими белыми зубами откупоривая коньяк. – Это ты, по-моему, «так внезапно исчез» на этом кладбище…
   – Не суть важно! – раздраженно повысил голос Виктор, – Мой вопрос очень краток: ты меня тогда хотел убить вместе с этими своими «чертями» и эфэсбэшниками?!
   – Ты с ума сошел! – искренне изумился Валя, откупорив коньяк. – Как тебе такая дикая мысль могла, только, прийти в голову, Витек?!
   Дай лучше посуду под «Эдуард III», да и закуску, может быть, старому другу какую-никакую соорудишь. Мы же, в конце концов, четыре года не виделись, я из Москвы вчера вечером первый раз за четыре года прилетел, а ты…
   – А-а, так ты из Москвы прилетел – вон оно что-о! … – опять с непонятной иронией произнес Виктор, с еще более странным выражением в глазах вглядываясь в лицо Валентина.
   – Из Москвы – а что здесь ты увидел такого необычного? Мне здесь ничего не оставалось, Витя, делать и, как раз очень кстати из Москвы поступило достаточно перспективное предложение, от которого не было смысла отказываться. Вот я и работал все эти четыре года в Москве.
   Виктор ничего не сказал, поднялся, подошел к настенному шкафчику, достал оттуда две высокие хрустальные рюмки, со звоном поставил их на стол перед Валей:
   – Наливай! – причем в голосе Виктора Валя услышал обнадеживающие бодрые нотки.
   Валя наполнил рюмки до краев золотистой сорокаградусной влагой, распространившей в воздухе тонкий аромат, характерный лишь для настоящих выдержанных французских коньяков. Хозяин дома, в свою очередь, до краев наполнил бокалы из фарфорового кувшина холодным яблочным соком.
   Коньяк оказался великолепным напитком, всего за несколько секунд растопившим весь лед, наросший за четыре года разлуки в межличностных отношениях двух однокашников. Прежде всего, это выразилось в том, что Виктор нарезал колбасы и холодной буженины, не поленился и достал из погреба соленых груздей, оставшихся от прошлогодних запасов.
   После второй стопки коньяка, Виктор скупо пьяно по-мужски прослезился и прочувствованно поведал Вале:
   – Ты извини меня, Валька за мой вопрос насчет там убийства… Просто я на тебя обиделся тогда сильно – ты исчез, как «сквозь землю провалился», а у меня столько, согласись, поднакопилось вопросов и проблем, требующих немедленного разрешения после всей той… чертовщины!… Если честно сказать, то знаешь – почему я так сильно ждал твоего появления?
   – Почему?! – спросил жадно и внимательно слушавший Виктора Валентин.
   – Мне не хватало тебя по той причине, что мне никто не смог бы объяснить, что со мной происходит, и не только со мной, но и со всем нашим городом…
   – А что происходит с городом?! – заинтересованно спросил капитан Червленный, при словах Виктора вдруг вспомнив про мелодичное гусиное гоготание.
   – Точно не знаю, но что-то не то и не так! Понимаешь – появилось много каких-то странных ненормальных вещей – сплошь и рядом! Даже у нас в огороде… – он умолк, видимо, стараясь подобрать наиболее точные характеристики происходившим, по его мнению, в городской жизни неадекватным процессам.
   – А что у вас в огороде?!
   – А-а-а-а!… – неопределенно промычав и выразительно скривив полное небритое лицо, он безнадежно махнул рукой, не пожелав развивать начатую тему и ограничился парой общих фраз: – Да такие, знаешь, овощи странные появились – необычной формы и вкус у них, черт знает, что напоминает. Может быть, их семена занесло ветром в ту памятную ночь из Цыганской Слободы…
   – Слушай, если не хочешь говорить про огород, то объясни – что у тебя случилось с гусями после того, как они вернулись из своего полета в «никуда»?! – воспользовавшись возникшей паузой в начавшемся путаном монологе захмелевшего Виктора, быстро спросил Валя.
   Витя заметно вздрогнул, услышав неожиданный вопрос и, даже, как будто съежился и беспокойно «ерзнул» на стуле, и в глазах друга Валя увидел жуткий суеверный страх:
   – Они вернулись совсем-совсем другими, Валька! Я не знаю – в каких небесах летали мои птицы, и какие ужасы видели под совсем чужими небесами, но после возвращения «оттуда» мои гуси молчали целых полгода! И цвет их оперения изменился, и постепенно стали меняться их вкусовые пристрастия, и я долго не мог взять в толк: что же они хотят и чем их, все-таки, надо кормить?! Уже значительно позднее я понял, что мои милые добрые ингерманландские гуси превратились в настоящих хищников, как орлы или грифы. Только – мясо и рыба, и ничего больше! Представляешь?! Единственное, что, казалось бы, должно было меня радовать – их, сделавшиеся нежными и мелодичными, голоса! Но – нет! Это – голоса сирен, несущих гибель людям! У них изменились клювы, сделавшись длиннее и крепче, и они стали периодически куда-то улетать по ночам полнолуния! То есть я их вынужден был отпускать – иначе бы они разнесли бы к «чертовой матери» весь птичник!
   – Куда улетать?! – спросил немного опьяневший Валя.
   – Плесни-ка еще коньяка! – вместо ответа потребовал возбужденный и раскрасневшийся Витя и продолжил после очередной выпитой рюмки. – Они улетают на охоту, Валька – всей стаей! Возвращаются на рассвете, все до единого измазанные в чьей-то крови, и глазки их сверкают жестоким рубиновым блеском.
   Однажды я нашел во дворе полуразорванный трупик странного зверька – величиной он был с большую крысу, но шерстка его была совершенно синего цвета, а вдоль спины шел какой-то диковинный узор из черных точек, а в центре своем каждая точка отдавала как будто какой-то несвежей зеленью. И мне стало противно до тошноты не от вывалившихся наружу внутренностей зверька, а от этого узора у него на спине! Это был не наш – совсем не земной зверек!…
   А с каждой такой ночью гусей становится все меньше и меньше, и мне их жалко, но, с другой стороны, я радуюсь, что их становится меньше. И я, и мама, как ни больно мне такое заявлять, были бы рады, если бы однажды в один из рассветов они не вернулись бы вовсе… И знаешь, что самое страшное в их таинственных ночных полетах?!
   – Что, Витя?! – прошептал капитан Червленный, помертвевшим взглядом увидев зрелище, более страшное, чем ингерманландские гуси, превратившиеся в кровожадных птеродактилей.
   – Они нашли лазейку т у д а, где были – в той, не к ночи будь помянутой, преисподней. Они там голодали и нашли какую-то специфическую, легко доступную добычу, без которой не могут больше жить!… – он резко замолчал и перехватив его красноречивый взгляд, Валя налил ему еще коньяку.
   Виктор с жадностью выпил, закусил сочным куском буженины и сказал:
   – Все – не могу больше о них ничего говорить!
   – Слушай, Вить! – посмотрев на часы сказал Червленный, – Давай, наверное, вечером договорим обо всем, что осталось недосказанным и непроясненным между нами – часиков так в восемь. А сейчас мне нужно по делу съездить в город – я же в командировке, дело надо делать, а то меня сейчас на вторую бутылку «потянет» и тогда – все!
   – А езжай – куда хочешь, Валька! – махнул на него рукой Виктор и уронил голову на стол.
   Посидев с минуту и убедившись, что Виктор крепко уснул, Червленный встал и осторожно вышел из летней кухни во двор. Подумал: не пойти ли поздороваться с мамой Виктора, но вспомнив, что она вроде бы тоже отдыхает, открыл ворота и поплотнее задвинув за собой их тяжелые створки, быстро пошагал к трамвайной остановке.
   Несмотря на алкогольную эйфорию, впечатление, оставшееся у Вали от посещения Виктора, оказалось весьма тяжелым – как будто он побывал на похоронах или, по меньшей мере – на гражданской панихиде по невинно и массово убиенным. Крайне, крайне неприятный осадок на душе, не растворили в себе даже двести граммов «Эдуарда III-ого», эликсиром безмятежной радости непродолжительное время циркулировавших по его артериям и венам. В трамвае, пока ехал до университета, он мрачно и напряженно размышлял: нанести ему визит теще или не надо?!
   Информация, которой Валентин располагал относительно «посмертного» существования Антонины Кирилловны не способствовала возникновению у Вали жгучего желания поскорее с нею встретиться. И когда пришло время выходить из трамвая, то благодаря, изводившим его душевным терзаниям, он достиг состояния почти полной моральной разбитости. Поэтому на коротком пути к университету в каком-то фирменном магазине он, на всякий случай, купил еще поллитровку «Эдуарда III» -его…
   …У Саши Морозова, ожидавшего у себя на кафедре капитана ФСБ Червленного, душевное состояние было нисколько не лучше, чем у последнего и бутылка французского коньяка оказалась, как нельзя более кстати.
   Дело в том, что у Александра Сергеевича три дня назад состоялась экстренная внеплановая встреча с Рагнером Снежным, про существование которого (?!?!?!), Саша потихоньку начал забывать по мере поступательного и неторопливого удаления в прошлое последней Новогодней Ночи, проведенной им на Стройках. И, положа руку на сердце, профессор Морозов не так уж и сильно по этому поводу убивался. Но, как выяснилось три дня назад, сам Рагнер Снежный и не думал забывать о существовании Александра Сергеевича Морозова. Рагнер явился Саше в очень реалистичном сне и начертал огненными буквами и цифрами в мозгу Саши дату и адрес предстоящей встречи. К увиденному сну Саша отнесся с полным доверием и, даже, записал, на всякий случай, у себя в рабочем блокноте, не гаснувшие в воображении цифры и буквы, продиктованные ему Рагнером Снежным.
   Александр Сергеевич, будучи ответственным и добросовестным человеком, в течение трех этих томительных дней, остававшихся до момента назначенной встречи, с необычайной тщательностью проводил многочасовые медитации, призванные глубоко и правильно настроиться на предстоящий, более чем, серьезный разговор. В том, что разговор с Рагнером окажется вызванным экстренными обстоятельствами, он нисколько не сомневался – не будет же, в конце концов, официальный и полномочный представитель Того Света тревожить Сашу из-за какой-нибудь совершеннейшей ерунды…
   «…Запланированная Встреча состоялась по заранее указанному адресу – не в одной из недостроенных многоэтажек Лабиринта, как это происходило в благословенные волшебные Новогодние Ночи, а – в частном доме пригородного района Рабаула, что сильно удивило и немного почему-то встревожило Александра Сергеевича в тот момент, когда он догадался – о каком, именно, районе города, шла речь!
   Саша долго кружил по запутанным, захламленным всевозможным мусором, совершенно заброшенным улочкам и переулкам, вот уже, как целых четыре года практически необитаемого, так называемого, Цыганского Заповедника в поисках указанного адреса. И уже в почти полной темноте, потеряв всякую надежду на благополучный исход поисков, он все-таки нашел искомую покосившуюся хибару, притулившуюся возле самой кромки густого, смешанного лиственно-соснового леса, носившего, как ему было точно известно, крайне неблагозвучное название – «Сучий Лес». Когда профессор Морозов нашел указанный адрес, из затянутого тучами непроницаемо черного неба начал накрапывать не особенно теплый и, к тому же, довольно неслабый дождик.
   Нужная ему избушка чисто внешне произвела угнетающее и подозрительное впечатление на Сашу – в узких окошках, застекленных мутными, грязными, потрескавшимися стеклами, не горел свет, и, вообще, неприятная покосившаяся на одну сторону хижина эта порождала ощущение собственной ненастоящести и, выпячиваемой наружу с какой-то непонятной целью, искусственной бутафорности в самом дурном стиле дешевого провинциального «псевдонародного» драматического театра.
   Саша дополнительно к прочим, испытываемым им неприятным эмоциям и нехорошим предчувствиям, испытал определенный душевный дискомфорт при мысли, что адрес оказался неточным и в необитаемую, как и подавляющее большинство домов Цыганского Заповедника, давно заброшенную избушку, его никто, естественно, не пустит и ему придется изрядно вымокнуть под усиливавшимся дождем, прежде чем он доберется до своего собственного дома.
   Но, едва небо озарилось голубым светом, высветившим неровные края громоздких туч и, когда сразу после этого, согласно законам физики, загрохотали тяжелые раскаты грома, и Александр Сергеевич стал лихорадочно выискивать хоть какое-то подобие навеса над головой, чтобы там можно было укрыться от начинавшегося ненастья, как хлипкая, необратимо покосившаяся дверь подозрительной хижины немедленно раскрылась, произведя жуткий скрип, давно не смазываемых петель, и в проеме появился неясный силуэт горбатой старухи огромного роста. В правой руке старуха держала тускло мерцавшую керосиновую лампу.
   – Заходи молодчик быстрее! – грубым басом пригласила она и у Саши мелькнула мысль, что предлагает ему войти внутрь покосившейся избушки не кто-нибудь, а самая настоящая Баба-Яга, материализовавшаяся из «Сказочной Руси», вместе с его вещим, пунктуально сбывшимся, удивительным сном.
   Испытав некоторую естественную оторопь, Александр Сергеевич осторожно шагнул в темную и тесную прихожую, бочком протиснувшись мимо старухи, показавшейся ему в свете лампы невообразимо морщинистой и, сказочно уродливой.
   Внутри его и, вправду, ожидал сам Рагнер Снежный, собственной персоной – страшно усталый и растрепанный. Чувства Рагнера Снежного, во время Новогодней Ночи, плотно упакованные и твердо утрамбованные, теперь, как показалось Саше, пребывали в последней стадии «душевной растрепанности» и в крайней стадии «психологической расхлябанности». Возможно, что такому негативному ощущению способствовало тусклое колеблющееся освещение, чьим источником служило огнедышащее жерло огромной русской печи, занимавшей две трети комнаты. Дрова в печи постоянно щелкали и как будто постанывали и покряхтывали, и сами собой переворачивались, словно были живыми существами, испытывавшими все муки сжигаемых заживо 2одушевленных существ». Саша еще сильно удивился тому, как это он тогда не заметил никакого печного дыма, валившего бы из трубы, и – оранжевых отсветов пламени в жерле русской печи, непременно долженствующих бы отражаться на внутренней поверхности оконных стекол избы. Сам Рагнер тяжело хрипло дышал, будто уже оказался окончательно загнан, избранной им в незапамятные времена нелегкой жизнью профессионального лесного партизана в свой последний тупик, и с хорошо различимой тревогой в глазах вглядывался в жерло печи, где умирали, сгорая, с треском проклиная своих анонимных поджигателей, дрова, нарубленные из деревьев, растущих в очень страшных сказках.
   – Мы разбиты, Саша! – без долгих прелюдий, забыв поздороваться, голосом слабым и дрожащим произнес Рагнер Снежный. – Ничто теперь не помешает Пайкидам прийти в ваш мир! Почти – ничто! Кроме тебя! Ты обещал мне, если помнишь! – он мучительно закашлялся, сотрясаясь всем туловищем, и Саша испуганно смотрел на него, терпеливо ожидая, когда кончится приступ этого странно звучавшего кашля.
   Слава Богу, приступ длился достаточно недолго, в итоге, благополучно миновав и Рагнер получил возможность выговориться в полном объеме:
   – … Мы все надеемся, Принцесса Яросвитка надеется на то, что ты выполнишь, официально данное тобою обещание! Только живой человек может помочь Принцессе спасти всех нас… Ты должен завтра в полночь катапультироваться в небесах Сказочной Руси в указанной точке координат, Александр!
   – Кто мне укажет эти координаты и, как я в них смогу оказаться?! – резонно спросил Саша, с тревогой ожидая от Рагнера ответа и, не решаясь задать основной, мучавший его, вопрос: «А чем же, все-таки, конкретно я сумею вам помочь, мои бедные призрачные друзья?!?!?!».
   Рагнер как-то своеобразно скривил лицо, когда Саша задал ему этот вопрос, и Саша не понял, как ни пытался – то ли Рагнер попытался снисходительно или ободряюще улыбнуться ему, либо у командира Морозной Дружины непроизвольно, таким образом, возникла на лице гримаса сильного огорчения, вызванного проявленным со стороны Саши явным недоверием, Однако дальнейшие действия Рагнера заставили Сашу выбросить из головы досужие и ненужные размышления о том, что было, на самом деле, написано на лице у полномочного представителя Сказочной Руси в земном мире.
   Рагнер достал откуда-то из-под стола, свернутый трубкой старинный пергамент и развернул его перед Сашей. Удивленный и заинтригованный Александр Сергеевич, вглядевшись повнимательней в, представленный для обозрения пергаментный свиток, догадался, что видит перед собой какой-то старинный географический атлас.
   – Это – топографически-географическая карта Сказочной Руси, Александр Сергеевич! – объяснил Рагнер почему-то очень печальным голосом, но дальнейшие его объяснения сделали понятными причины прозвучавшей в голосе Рагнера печали: – Получение в наши руки этой карты стоило жизни нескольким выдающимся бойцам ЛАБП, Александр Сергеевич! Перед вами оригинал. Оригинал я вам отдать не могу ввиду его особой ценности, а также по той причине, что использовать его вам будет неудобно в полевых условиях. Поэтому я дам вам голографическую копию оригинала топографической карты Сказочной Руси!
   С этими словами Рагнер передал Саше небольшую компактную пластиковую трубочку, доходчиво объяснив и наглядно показав, как ею нужно будет правильно пользоваться.
   Результаты произведенной демонстрации страшно поразили Александра Сергеевича, потому что красноречиво доказали правоту его собственной основной идеи о парадоксальности мироустройства, в целом, и – о возможности сосуществования в одной взаимосоприкасающейся плоскости двух параллельных, хотя и. кажущимися, диаметрально противоположными и несовместимыми, миров. И модель этой парадоксально устроенной Вселенной имела сложную геометрическую форму, внешне сильно напоминавшую четко очерченные контуры колоссального хвойного дерева конической формы – ели или пихты, разделенной на многие ярусы-ветви. И на этих ярусах-ветвях имелось множество обозначений, истинную суть каждого из которых Рагнер очень подробно объяснил Саше.
   Объяснил он и показал также – на каком ярусе и в какой, конкретно, координационной точке этого яруса должен будет обязательно оказаться Александр Сергеевич Морозов в качестве самого, что ни на есть, настоящего, во плоти и крови, жителя Большой Руси и что, конкретно, каких услуг ждет от него руководство ЛАБП и какие связывает огромные надежды с благополучным своевременным прибытием и дальнейшим конструктивным пребыванием Александра Сергеевича Морозова на территории Сказочной Руси.
   Перед тем, как окончательно расстаться, Рагнер Снежный, вдруг, неожиданно внутренне резко изменился – «сфокусировался», «подобрался», собрал, короче, всю «кучу «растрепанных чувств» в «один кулак», и, бросив тяжелый задумчивый взгляд на Александра Сергеевича, сказал ему проникновенным тихим голосом:
   – Я не могу гарантировать вам безопасности, Александр Сергеевич! Я лишь – передаточное звено, офицер «связи» между вами и тем, кто меня послал за вами. Допускаю, что я зря вам это все говорю, Александр Сергеевич, потому что очень скоро вы сами во всем разберетесь – если, конечно, полет под «чужие небеса» состоится и закончится благополучно. Я знаю, что вы уже не откажетесь от этой «командировки», несмотря на мое предупреждение о смертельном риске, который там вас, наверняка. ожидает. Но вы, Александр Сергеевич, судя по некоторым признакам, уже почти осознали, что Вы – Сказочник и Вас «разбудили» совершенно не случайно… – Рагнер умолк и слабо улыбнулся, ожидая реакции Морозова.
   Но Морозов сосредоточенно молчал.
   Тогда Рагнер позволил себе уточнить:
   – Вы хорошо поняли, что, именно, хотел я довести до вашего сведения, Александр Сергеевич?!
   – Боюсь, что – да! – ответил Саша и на этом их встреча, по сути, закончилась…»
   …И ничего не было удивительного в том, что на следующий день после памятного визита в «избушку на Курьих Ножках», нетерпеливо ожидая Червленного, Саша весь целиком, «без остатка», все еще находился «внутри» вечера вчерашнего дня своей жизни – в той фантастической избушке, сиротливо покосившейся под грозовым небом возле кромки соснового леса, а – не у себя на кафедре, упорно не замечая настойчиво пялившуюся на него беспокойно-озабоченным взглядом, Анну Караваеву. И пребывание свое в «избушке Бабы-Яги», он вспоминал не просто так, а – вновь и вновь воссоздавая все перипетии сложного, долгого и запутанного разговора, состоявшегося между ним и Рагнером Снежным, Главным результатом состоявшегося вчера вечером сумасшедшего разговора «не от мира сего» явилось согласие-обещание Александра Сергеевича, высказанное и данное им Рагнеру Снежному добровольно отправиться на Тот Свет этой же ночью!!!
   И, то, что конечный маршрут предложенного путешествия Рагнер Снежный упорно именовал Сказочной Русью, не могло обмануть интуицию Саши, прекрасно понимавшего, что жуткая и невероятная теория, несколько лет назад начавшаяся в одну из Новогодних ночей среди голых бетонных стен брошенного «долгостроя», неизбежно «перетекала» в практическую плоскость, истинное внутреннее содержание которой и ее далеко идущие последствия для самого Саши трудно было бы предсказать даже такому ассу, как сам Павел Глоба! С восхитительным суеверным ужасом Саша ясно начал отдавать себе отчет, сразу же после того, как покинул гостеприимную избушку вчерашним грозовым вечером, что ему уже не удалось бы «соскочить» ни при каких обстоятельствах – «поезд» успел набрать приличную скорость и никакой шлагбаум не смог бы теперь его остановить! И, если бы даже этот взбесившийся «курьерский поезд астральных странствий» каким-нибудь чудом замедлил бы ход и где-то сделал бы кратковременную остановку, Саша не стал бы спрыгивать – его никто не ждал в этом мире, кроме скучной и унылой, как вяленая вобла, Анны Караваевой…
   …Очнулся Саша от своих мрачновато-напряженных размышлений лишь тогда, когда в кафедральную дверь вежливо постучали, и из коридора на кафедру вошел незнакомый Саше молодой человек. И молодого человека этого, как неожиданно показалось профессору Морозову, плотной пеленой окружал невидимый «ауральный» кокон вечной печали, на одну треть разбавленной нескончаемыми застарелыми угрызениями совести.
   – Простите, я могу увидеть Александра Сергеевича Морозова? – робко спросил молодой человек, непроизвольно произведший на Александра Сергеевича столь сильное, необычное и неоднозначное впечатление.
   – Капитан Червленный?! – вопросом на вопрос ответил поднявшийся на ноги Морозов, при виде вошедшего Вали, несмотря на окружавший того мрачноватый «эзотерический» ореол, а может, как раз и благодаря, именно, этому необычному обстоятельству, сразу испытавший заметное душевное облегчение.
   – Совершенно верно! – улыбнулся Валя, и они обменялись крепким мужским рукопожатием.
   На традиционных правах хозяина Александр Сергеевич пригласил Валю поскорее проходить безо всякого стеснения, а – не «торчать» у кафедрального порога и «располагаться, как дома».
   – Анна Сергеевна – вы свободны! – безаппеляционно заявил заведующий кафедрой Анне и даже указал рукой ей на дверь для вящей убедительности.
   – Бог вам судья, Александр Сергеевич! – обиженно сказала на прощанье Караваева и вылетела за дверь, словно пробка из бутылки «игристого» вина – в своей обычной «караваевской» манере.
   – Не обращайте внимания, товарищ капитан! – кивнул на только что закрывшуюся дверь Морозов. – Это наша лаборантка – сектантка, замужем не была, вот и бесится баба! Ну не баба, конечно – женщина… «Ты женщина и этим ты права!» – как сказал однажды Валерий Брюсов. Хотя лично мне и непонятно, что, конкретно, Брюсов имел ввиду, когда делал столь легкомысленное заявление! Но, все же, жалко ее, Анну…
   – Вы будете коньяк, Александр Сергеевич?! – прервал неопределенные разглагольствования Морозова капитан Червленный и не дожидаясь утвердительного ответа, вытащил из пакета бутылку «Эдуарда III» – ого.
   – С удовольствием, товарищ капитан, с огромным удовольствием! – оживленно потер руки ладонью о ладонь Саша, моментально воспрянувший духом и молча рассмеявшийся сам себе в лицо, вернее – в лицо своей недавней серо-черной меланхолии: – Вы даже не представляете, как это вы здорово угадали с коньяком, да еще с таким отменным!
   – Нам никто не помешает?! – оперативно уточнил Валентин.
   – Нет – все в отпуске! – весело ответил Морозов. – Анна одна только, вот, все ходит и ходит – дома ей одной не сидится никак!…
   …Разговаривали они часа полтора – под коньяк беседа получилась откровенной и, следовательно, очень продуктивной с точки зрения Червленного, да и с точки зрения Морозова – тоже. Морозов, честно говоря, был страшно рад, что избавился от груза давно уже тяготившей его тайны, разделив этот тяжелый груз с таким заинтересованным, а главное – компетентным слушателем, каким оказался капитан Червленный.
   После того, как официально представился Червленный, показав удостоверение и честно рассказав Морозову о цели своего посещения, Александр Сергеевич долго и вдохновенно рассказывал, не опуская ни малейшей подробности, историю своих взаимоотношений с жителями Замороженных Строек вплоть до последнего разговора с Рагнером Снежным, состоявшемся не далее, как вчера вечером и поставившего, как раз, Сашу перед нелегким, но давно ожидаемым окончательным выбором – «быть или не быть?!»… Внимательно прослушав рассказанные Сашей невероятнейшие вещи, Валентин долго потрясенно молчал и, не спуская ошарашенного взгляда с Морозова, проникновенно произнес:
   – Как я вам завидую, Александр Сергеевич! Как завидую – Боже мой!
   – А я, в свою очередь, Валя рад, что хоть кому-то мог все это рассказать – такому человеку, который мог бы поверить мне. И теперь мне не так страшно одному отправляться в Страну Неизведанного!
   – Вы теперь не один в мире окруживших вас призраков, Александр Сергеевич – с вами отныне целая организация: сверхсекретный подотдел ФСБ «Стикс-2»!
   – Вы так думаете?!
   – Да, Александр Сергеевич! – и капитан Червленный, в свою очередь, более или менее подробно поведал профессору Морозову, к которому стал испытывать необоримое интуитивное доверие, о таинственной организации «Стикс-2» и о своеобразной специфике ее деятельности.
   Ничего не стал утаивать Червленный и из информации, полученной «Стиксом-2» от «спецслужб Алялватаски», касающейся возможных происков потенциального таинственного астрального Врага, условно поименованного рогатыми унгардами «Кочевым Конгломератом Пайкидов».
   – Это – Стройки! – воскликнул Александр Сергеевич. – Я не понял, что имели, ввиду Бабушка и Рагнер, когда говорили, будто благодаря моей миссионерской, так сказать, деятельности, некоторые из жителей Лабиринта нашли оттуда Выход в Земной Мир!…
   И при этих словах Александра Сергеевича Валя вздрогнул и испытующе посмотрел в глаза профессору, но тот не обратил внимания на изменившееся выражение взгляда собеседника, увлеченный только что сделанным им открытием:
   – Это может говорить только о том, что вот-вот произойдет или уже произошел глобальный сдвиг в глубинных пластах, казалось бы, незыблемо устоявшихся основных пространственно-временных характеристик нашей видимой и осязаемой вселенной! И, следовательно, предупреждения Рагнера Снежного имеют под собой вполне реальную почву и сейчас какие-то, чуть ли не самые древние чудовища нашего общего мира, условно, чьим-то языком «без костей», поименованные Пайкидами, осуществили захват небольшого светлого доброго, параллельного нашей Земной Ойкумене, мира: «Сказочная Русь», успевшего осуществить подготовку к началу контактирования с нами посредством очистки кармических транспортных магистралей, проходящих через пустые глазницы оконных проемов Замороженных Строек! Черт возьми, Валя!!! Вы представляете, что может начать происходить?!?!?!
   А заметно нахмурившийся Валя восторгов Морозова не разделял, мрачнея с каждой секундой и о чем-то с лихорадочной скоростью молча размышляя.
   – Что-то не так, Валя?! – заметив неважное психологическое состояние офицера «Стикса», спросил Саша.
   – Я должен немедленно сообщить все услышанное от вас, Александр Сергеевич, своему непосредственному начальнику, генерал-лейтенанту ФСБ Панцыреву! – задумчиво проговорил Валя, глядя куда-то очень далеко, прямо, сквозь, немного растерявшегося Сашу Морозова – за последние пределы земного мира: – У меня возникло ощущение большой опасности. Я в городе нахожусь со вчерашнего дня и за такой небольшой промежуток времени успел заметить очень много неприятно странного и, будь я слабой женщиной, я бы уже несколько раз серьезно испугался, или бы, даже, уже несколько раз бы грохнулся в обморок, с последующим обязательным отливанием меня ледяной водой!… На наш многострадальный город вновь надвигается какая-то большая и экзотическая беда, и провоцируют ее формирование и приближение источники необычайно мощной негативной инфернальной энергии, сосредоточенные на территории массива недостроенных зданий, получившие в городе название Лабиринт Замороженных Строек. Я хоть и коренной житель, но слишком мало слышал о них, что кажется мне несколько, мягко говоря, необъяснимым!
   Ну да, в общем-то, ладно – основная суть моих, только что возникших опасений, состоит совсем не в этом!
   – А в чем она, тогда, состоит?!
   – У вас не возникало никогда чувства, что эта Бетонная Бабушка, с самого начала была не совсем искренней с вами? Точно также, как и – Рагнер Снежный и другие, более случайные персонажи? Может быть это – ловушка и сегодня вы прямиком отправляетесь не под лазурные небеса «Сказочной Руси», а – в один из многочисленных филиалов Ада?!
   – Может быть! – немного подумав, просто сказал Саша. – Но… я все равно отправляюсь – другого такого варианта у меня не будет!
   – Скажу честно – на вашем месте, Александр Сергеевич, я поступил бы точно также и ни секунды бы не колебался! А знаете: почему мне нужно немедленно дозвониться до своего руководства в Москве?!
   – Почему?! – с любопытством спросил Саша.
   – Потому что я хочу отправиться в Сказочную Русь вместе с вами! – и, помявшись немного, добавил, «ни к селу, ни к городу» (с точки зрения Саши). – Может быть там мне удастся разыскать следы моей пропавшей в «безвременье» жены… Я все еще люблю свою жену – все, как – по Брюсову, который когда-то в состоянии, наверняка, сильнейшей душевной муки выдал, так сказать, бессмертные слова: «Ты женщина, и этим ты права!» Вы согласны с таким утверждением, Александр Сергеевич?! – уточнил сразу Валя у собеседника, и, не дождавшись ответа на поставленный вопрос, продолжил говорить по основной теме: – … Есть, правда, еще один немаловажный момент, который заставляет меня лететь с вами вместе, Александр Сергеевич – и Брюсов тут уже совершенно ни при чем!
   – А кто – «при чем»?!
   – Об этом я Вам смогу сказать только тогда, когда мы с вами благополучно покинем этот наш такой понятный, добрый, родной и уютный «этот Свет»! … Вернее – когда благополучно окажемся под несуществующим небом этой самой мифической Сказочной Руси! А раньше говорить об этом не имеет никакого смысла, Александр Сергеевич – дурная примета!!!…

ГЛАВА ПЯТАЯ

   Вечером того же дня генерал Панцырев по телетайпу получил все печатные милицейские протоколы, переданные мэром Рабаула Одинцовым капитану ФСБ Червленному, короткое сообщение-доклад Червленного о содержании беседы с Морозовым и выводы, сделанные капитаном из беседы с Морозовым. Генерала, правда, удивило, что Червленный сам ему до сих пор не позвонил. Но в Москве часы показывали пока еще половину восьмого вечера, когда Сергей Семенович сумел уединиться у себя в рабочем кабинете и приступить к изучению материалов, присланных Валей Червленным…
   …Нужно сразу оговориться, что прошедший день для генерала Панцырева выдался очень напряженным и ответственным, так как сегодня в первой половине дня Панцырев лично отчитывался не перед кем-нибудь, а – перед самим Президентом России.
   Компанию начальнику «Стикса-2» составили первый заместитель Директора ФСБ, генерал-армии Курдюкин и сам, соответственно, Директор ФСБ, Глотов. Дело в том, что Президент РФ много слышал о «Стиксе-2», но, до сих пор, как бы это поточнее выразиться, «воочию» или лично не встречался с непосредственными, активно действующими, сотрудниками этого самого загадочного и таинственного сверхсекретного Отдела, функционирующего в системе ФСБ под красноречивым и, как тут, ни крути, немного, если не зловещим, то наталкивающим на определенные напряженные и непростые размышления, названием: «Стикс-2».
   Президент много раз спрашивал Директора ФСБ о сути деятельности «Стикса-2» и о том, есть ли действительная настоятельная необходимость содержать этот отдел за государственный счет или, другими словами – на деньги и, без того, небогатых и не особенно счастливых, рядовых налогоплательщиков?! И несколько раз предупреждал Директора о том, что хотел бы, наконец, лично познакомиться с начальником «Стикса-2» и подробно проштудировать всю документацию, отражающую существо и специфику деятельности данного отдела. Но «текучка» постоянно «засасывала» Президента, и он никак, все не мог собраться и осуществить задуманное и давно вынашиваемое остро жгучее желание раз и навсегда однажды, в какой-нибудь «прекрасный момент» «прояснить» полумифический и призрачный «Стикс-2», дабы поставить жирную точку в нескончаемом многоточии, связанным с этим «чертовым «Стиксом»!…
   …И вот сегодня случилось долгожданное фантастическое событие – этот «прекрасный момент» наступил…
   …Больные мутноватые глаза пожилого Президента, сидевшие на, хорошо знакомом всему миру, нездорово-одутловатом сизо-красном лице, в упор смотрели на начальника «Стикса-2», генерал-лейтенанта ФСБ, Панцырева, одетого по такому знаменательному случаю в парадный мундир генерала ФСБ, но, однако, Президент, по-прежнему, упорно не верил глазам своим, что перед ним сидит «во плоти и крови» самый настоящий начальник легендарного «Стикса-2» и готов ответить на любой вопрос Президента!
   Президент не стал «ходить вокруг да около», а сразу «взял быка за рога», задав, минуя лишние предисловия, Панцыреву главный вопрос, не первый уже год, мучавший Первое Лицо государства:
   – Скажи мне, генерал честно и правдиво: возглавляемый тобою Отдел, действительно, защищает государственную безопасность России?!
   – Если бы это было не так, господин Президент, я бы не работал сейчас на этом ответственном и почетном посту!
   Но, как выяснилось, спустя минуту, Президент либо не совсем точно сформулировал свой вопрос, либо это был не главный вопрос, а лишь – прелюдия к главному вопросу. После уверенного ответа Панцырева, глаза Президента слегка прояснились, и в них загорелся молодой жизнерадостный огонек, свидетельствующий о том, что у Президента пока еще оставались немалые внутренние морально-волевые резервы, дававшие ему право продолжать руководить огромной страной.
   – Ты не считаешь генерал, что твой «Стикс» специально «дразнит гусей» и без него у нас в стране было бы гораздо спокойней?!
   – Вы хотите сказать, что наш отдел занимается поисками «черной кошки в темной комнате, которой там к тому же и нет»?! – вопросом на вопрос ответил, никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах и, главное, ни перед кем не привыкший «тушеваться», «прогибаться» и т. д. и т.п., Сергей Семенович Панцырев.
   Другими словами, любые формы заискивания, принципиально не могли прижиться в его недюжинной прямолинейной натуре. И не случайно любимой поговоркой начальника «Стикса-2» была крылатая фраза, которая когда-то и родилась в его голове: «Призраки не умеют притворяться!».
   Президент немного нахмурил брови и чуть-чуть надул щеки после вызывающего ответа-вопроса дерзкого генерала и грозно посмотрел почему-то не на Панцырева, а на его непосредственных вышестоящих начальников: Директора ФСБ, Вениамина Глотова и первого заместителя Директора ФСБ, Николая Курдюкина. Взгляд Президента говорил, сам за себя: «Дескать – кого вы мне привели?! Сами создали этот безумный «Стикс-2», сами и «расхлебывайте!».
   Глотов, было, судорожно приготовился к активной обороне, собираясь все свалить на первого зама Курдюкина, как ситуация опять неожиданно резко поменялась – Президент вновь переключил все свое внимание и вместе с вниманием, все накопившиеся запасы неприязни и раздражения на начальника «Стикса-2». Президента, внезапно, что-то сильно насторожило в генерале Панцыреве, а конкретно – в твердом, бесстрашном и прямом взгляде темно-синих глаз генерала. В этом взгляде «старого «Стиксовского волка» Президенту почудилось нечто не совсем человеческое, а, если точнее – запредельная независимость, какую у людей трудно встретить, вернее, даже, просто – невозможно. В общем, Президенту сделалось рядом с генерал-лейтенантом Панцыревым как-то «не по себе» – зябко и неуютно, как если бы внезапно выяснилось, что генерал Панцырев целиком высечен из глыбы антарктического льда, и душа у него – ледяная, и вместо глаз – две ледышки, и ледяное сердце гоняет по, покрытым инеем, артериям и венам, черный космический вакуум вместо крови.
   – Скажи мне честно, генерал, ты – настоящий?! – следующий вопрос Президента прозвучал гораздо парадоксальнее предыдущего, так как «шел», что называется, от «самой души» Президента, ураганно впавшей в настоящее смятение силой в двенадцать баллов, неизвестно, правда – по какой шкале.
   Панцырев усмехнулся и посмотрел на Президента откровенным взглядом психиатра, пытающегося проникнуть в безумный хоровод мыслей безнадежного пациента. Само собой, что взгляд Панцырева, равно, как и его нарочитое молчание, очень не понравились Президенту и он, подчиняясь накатывавшему неудержимому приступу удушающего гнева, лихорадочно начал перебирать в голове различные дисциплинарные формулировки-ярлыки, обычно означающие немедленные: «увольнение», «смещение», «снятие», «исключение», «задержание», «удушение» и «экстрадицию». Неизвестно, в общем, что он собирался сказать, но Панцырев опередил его, решив все же снизойти до ответа на заданный Главой Государства вопрос:
   – Это, смотря, что вы имели ввиду под словом «настоящий», господин Президент! – вполне логично и разумно, и максимально корректно произнес Сергей Семенович, незаметным движением положив большой палец правой руки на головку пульвелизатора миниатюрного баллончика, предусмотрительно спрятанного им в правом боковом кармане кителя. – Заданный вами вопрос, господин Президент имеет многоплановый характер, предполагающий заведомо неопределенный ответ, окрашенный ярко выраженной многофункциональной полисмысловой гаммой. Но я привык моментально вычленять главное в многослойности и поэтому отвечаю честно и точно: в любой ситуации я неизменно веду себя, как подобает «настоящему» мужчине!
   В кабинете нависла предгрозовая тишина и реально заметно понизилась температура – всем троим собеседникам и слушателям-статистам генерал-лейтенанта ФСБ Панцырева стало совершенно ясно, что по какой-то причине тот целенаправленно «прет на рожон».
   Сам же Панцырев внешне, да и внутренне тоже оставался совершенно спокойным, но большой палец с заветной головки пульвелизатора не убирал, готовый нажать ее в критический момент. Но, пока, он надеялся на естественное разрешение возникшей кризисной ситуации – тяжелого психологического коллапса, вызванного громадной менталитетной разницей, участвующих в диалоге сторон. К тому же Президент, сам того не подозревая, «попал в десятку» своим импульсивным вопросом, порожденным огромной потребностью узнать правду. Генерал Панцырев был «настоящим» «призраком», возникшим из таинственного тумана мощнейших флюидов, испускаемых смертоносным дыханием Лабиринта Замороженных Строек, но сказать об этом открытым текстом, Серогей Семенович не имел права, дабы окончательно не «взорвать» атмосферу взаимной терпимости и условной конструктивности, натянуто сохранявшейся пока еще в рабочем президентском кабинете.
   Однако, именно поэтому он все же вынужден был нажать на головку пульвелизатора и из аэрозольного баллончика под огромным давлением наружу неслышно выплеснулась четко лимитированная порция газообразного вещества, не имеющего ни цвета, ни запаха, обладающего уникальными свойствами, не опасными для здоровья и жизни человека, полностью и молниеносно «нивелировать» ненужное психомоторное перенапряжение, возникающее внутри микроклимата небольшого человеческого коллектива.
   В результате произведенного им незаметного действия, состоявшего из легкого нажатия на «головку» миниатюрного пульвелизатора, начальник «Стикса-2» молча встал со своего стула, чьи ножки были привинчены к полу прямо напротив Президента и, ни с кем из присутствующих не попрощавшись, покинул Президентский кабинет, оставив хозяина и двух его высокопоставленных гостей из ФСБ втроем, будучи уверенным, что его ухода никто не заметит и никто о нем не вспомнит в течение, по меньшей мере, ближайшего месяца… Сергею Семеновичу нужно было заниматься неотложными важнейшими делами, связанными напрямую с укреплением государственной безопасности России, и ему некогда было тратить время на совершенно пустые и праздные «разборки», Бог знает с кем. У генерала Панцырева, на самом деле, был совершенно другой начальник, по своему «служебному» положению стоявший неизмеримо выше даже самого Президента России, и вот перед ним-то Сергей Семенович и нес настоящую высочайшую ответственность «не за страх, а за – совесть»…
   …Сергей Семенович вспомнил последний раз об утренней сцене в президентском кабинете, и… выбросил ее из головы, занявшись насущными неотложными делами, придвинув к себе материалы, присланные из Рабаула…
   …Некоторые из материалов оказались с пометкой: «Срочно!!!» – всего их оказалось восемь, и, улыбнувшись, генерал наугад выбрал для чтения «Дело „Мокушихи“», представлявший собой протокол допроса «пятидесятилетнего физического лица без определенного места жительства», некоей Мокушовой Ираиды Павловны по кличке «Мокушиха», оказавшейся свидетельницей таинственного исчезновения-гибели семерых своих товарищей по несчастной неприкаянной жизни в ночь с тридцать первого декабря на первое января прошлого года. Через несколько минут после начала чтения, Панцырев неожиданно поймал себя на мысли, что «не на шутку» увлекся читаемым материалом с «непосредственного», так сказать, «места событий»…
   …Он откинулся на спинку удобного кресла, того самого кресла, на котором несколько лет до него сидел покойный Борис Федорович Шквотин, а до Бориса Федоровича – генерал Майер (ныне, увы, тоже покойный). Оба предшественника Панцырева погибли экзотической смертью, каждый – своей, и упорное нежелание менять кресло, проявляемое очередным новым начальником «Стикса», являлось своеобразной данью уважения памяти погибшим коллегам-предшественникам и, одновременно, проявлением силы собственного характера, полностью исключающего нелепый невольный страх перед глупыми и вредными суевериями…
   Итак, откинувшись на спинку кресла, Сергей Семенович прикрыл глаза и, никем и ничем не тревожимый в прохладном полумраке кабинета, попытался увидеть описываемое сухим протокольным языком «исчезновение-гибель» семи человек глазами гражданки Мокушовой, благодаря своей чисто женской предусмотрительности, оставшейся в живых…
   …«… Мороз стоял собачий, как говорят в народе – «трескучий», в животе подвело от голода, и внутри, поэтому стоял такой же холод, как и на улице. И душа замерзала, постепенно превращаясь в кусок черного льда, не осталось в ней, выжженной во многих местах тройным одеколоном и не утихающей ненавистью почти ко всему окружающему миру, тайных, надежно спрятанных от всевидящего глаза Лукавого, закутков, где могла бы сохраниться теплота настоящих человеческих чувств.
   – Ирка – не отставай! – оглянулся к ней Колька Гвоздь. – Недолго уже осталось! – в стылом воздухе неуютной Новогодней Ночи слова Кольки разбились о панцырь зачерствевшей души Ирки Мокушихи невзрачными ледяными сосульками и рассыпались без следа на асфальте темного пустынного тротуара, по которому торопливо шагала группа классических бомжей, упорно цеплявшаяся за самую призрачную возможность, достойно высокого звания человека, встретить Новый Год.
   Мокушиха в такую возможность не верила и поэтому слова Кольки Гвоздя, набивавшегося последние три недели к ней в «мужья», лишь разозлили ее. И она не могла не ответить Кольке с правдивым убийственным сарказмом:
   – До чего недолго осталось-то, Колька – до могилы что ли?! Зла на вас, на дураков не хватает! Кто нас может в этой твоей гребаной общаге ждать?!?!?! Кто?!?!?!
   Обычно грубый и легко раздражимый, как и все хронические алкоголики, Гвоздь остановился и с необычной терпеливостью и даже, с некоторыми неуклюжими претензиями на галантность, объяснил Ираиде:
   – Нас на эту «хату» ведет Демис. Ты же знаешь – он никогда не врет! Сейчас вот завернем за этот дом, там пустырь и на пустыре сама сразу все и увидишь! Осталось минут семь – не больше! Не бойся, Ирка – не замерзнем! Где наша не пропадала!
   – Н-н-д-д-а?! – недоверчиво спросила она и начинавшаяся, было, истерика прекратилась сама собой – что-то в голосе и интонациях Гвоздя заставило поверить ее в то, что их и вправду ждет теплая «хата» с богатой «халявной» выпивкой и жратвой.
   Они пробирались между огромными бетонными корпусами разоренного «Перестройкой» самолетостроительного завода, за которым располагался гигантский пустырь, изрытый многочисленными котлованами, где по словам Демиса, их с нетерпением ждали какие-то таинственные гостеприимные хлебосольные хозяева, которым не терпелось встретить Новый Год в компании незнакомых им немытых и нечесаных бомжей…
   Мокушиха нервно ударила ногой об асфальт – кто их мог там ждать, черт возьми?!?!?! А, главное – где, в каком таком волшебном месте их ждали?! Жалкие отребья рода человеческого, когда-то в далеком детстве еще походившие на людей, сейчас, во всяком случае, в эту лютую морозную последнюю ночь в году, они никому не доставили бы хотя бы даже самого мимолетного сожаления по поводу своей внезапной гибели или исчезновения с лица Земли.
   Ирка неожиданно вспомнила бедолагу, Толю Зайчика, две недели умиравшего от гангрены обоих ног в женском туалете городского железнодорожного вокзала, подкармливаемого дешевыми вокзальными проститутками. От ног Зайчика шел смрад, перебивавший даже миазмы, поднимавшиеся из хронически засорявшихся унитазов. По распоряжению какой-то там санитарной комиссии Зайчика выволокли из под горячих батарей женского туалета. и перетащили на открытую площадку, за корпус строившегося отделения пригородных касс – подальше с глаз людских долой. Там Зайчик, укрытый дерюгами и тихо кончился, переселившись в общую яму для неопознанных бездомных. И ни в чью башку из железнодорожной администрации или транспортной милиции не прилетела банальная и вполне человеческая мысль – вызвать «скорую помощь» или – социальный патруль, чтобы отвезти бедного Зайчика в больницу…
   Когда они обогнули, наконец, нескончаемый бетонный параллелепипед разворованного сборочного цеха бывшего авиастроительного завода-гиганта и вышли на кромку искомого пустыря, Ираида вдруг вспомнила собственные слова из своих же недавних рассуждений: «… Кто нас и где, и зачем может ждать, черт возьми!!!…» и сама себе ответила, криво усмехнувшись: «Только, пожалуй, именно черти в Аду и ждут, чтобы зажарить и съесть!!!»…
   …Ей в глаза, как и остальным, сразу бросился яркий огонек среди снежной, накрепко скованной тридцатиградусным морозом, безжизненной равнины. И даже не огонек, а много разноцветных огоньков, сосредоточенных в одной небольшой плоскости…
   …Но вот опять вместо множества разноцветных огоньков уютным золотистым светом вспыхнула как будто одна большая звезда. Бомжи остановились и замерли примерзшими к асфальту памятниками традиционной российской нищете и, приоткрыв от сильнейшего изумления рты, как зачарованные смотрели на обещанную патологически правдивым Демисом гостеприимную «хату», до которой, по приблизительной глазомерной прикидке, оставалось пройти не более четырехсот метров.
   – Ну, вот мы и пришли! – первым нарушил изумленное молчание Демис.
   – А куда мы пришли, куда?!?!?! Что это?!?!?! – опять «сорвалась» и перешла на истеричную скороговорку Ираида. – Не Христос ли Бог сам там спустился и поджидает нас с хлебом-солью?!
   – Кто не хочет – может не ходить, силком никого не тащу! – резонно заметил Демис. -Тот может замерзать, как собака, на улице! – и пошагал вперед чуть ли не церемониальным маршем.
   Остальные, возбужденно и обрадовано галдя, последовали за ним. Пошагала вслед за остальными, немного, правда, помедлив, и Мокушиха, но шла она молча и в походке ее просматривалась определенная настороженность. И чем ближе подходила Ираида к источнику таинственного радостного света, тем подозрительнее казалось ей его происхождение, и все громче звучал голос проснувшегося инстинкта самосохранения, повторявший одну и ту же фразу: «Не ходи туда! Не ходи туда! Не ходи туда!».
   Но смутные опасения Ираиды разом улетучились, когда они подошли поближе к манившему их, празднично светившемуся, объекту и выяснилось, что это мигала в морозном мраке разноцветными праздничными огнями настоящая Новогодняя Елка – стройная, заиндевевшая и пушистая, увешанная лианами серпантин, сверкавшими водопадами фольгового дождя и множеством блестящих стеклянных игрушек. А затем, как-то разом, напоследок вспыхнув особенно заманчиво и ярко, разноцветные гирлянды огней на густых и пушистых еловых лапах, растворились в живом жидком золоте, различными оттенками переливавшегося внутри огромного прозрачного куба, за стенками которого и угадывался силуэт таинственной Новогодней Елки.
   Вскоре бомжи вошли в полосу золотистого света, далеко и во все стороны отбрасываемого кубом на окружавшее снежное поле огромного многогектарного пустыря. И в Ираиде опять проснулась прежняя настороженность. Остальные, кажется, ничего не опасались – загадочный куб казался им чем-то наподобие недавно открытого ночного клуба-ночлежки для бездомных нищих. Подобной иллюзии способствовали слегка приоткрытые, типичные для городских дворцов культуры, стеклянные двустворчатые двери.
   Из дверей веяло сухим теплом, свежим хвойным запахом и аппетитными ароматами поджариваемого мяса и лука, от которого у голодных и насквозь промерзших, смертельно уставших людей, рты моментально наполнились слюной.
   Первым, подошедший к приоткрытым дверям, Демис, с победным видом оглянулся, подмигнул товарищам и красноречиво приглашающе кивнул головой, дескать: «Заходите – бояться нечего!». Соблазн оказался слишком силен, чтобы против него кто-либо смог устоять. Кроме Ираиды. Хотя при запахе жареного мяса у нее, как и у остальных начались спазмы в желудке, и рот наполнился слюной.
   А двери «клуба», между тем, открылись пошире, золотой свет внутри погас, и вместо него опять вспыхнула сотнями разноцветных огней красавица-елка, а из-за вертящихся стеклянных дверей вышла… настоящая Снегурочка. Во, всяком случае, высокая девка в дорогой белоснежной шубе, щедро украшенной золотистыми и серебристыми узорами, и, не менее дорогой шапке на голове, появилась из-за дверей и, широко осклабившись, сверкнув острыми, как у волчицы, ослепительно белыми зубами, на ломаном русском языке приветливо проговорила-проворковала:
   – Заходийт пожалюйст, т-товарищ! Ми дэвно уже ждейм вясь!
   Мокушиха испугалась этой «девки» – у нее даже вся слюна во рту пересохла от невероятно жуткого и сильного страха. Хотела она Кольку предупредить, чтобы не ходил туда в «эту коробку», но куда там!… … Мужики есть мужики – улыбнулась им эта «зубастая и ледащая кобыла» в парчовой шубе и все – руки вверх подняли и, как бараны, один за другим туда заперлись!
   – А ви-ы чтож-жэ не заходить к нам на егонек?! – ощерилась шире прежнего Снегурочка персонально Мокушихе, оставшейся стоять на трескучем морозе в полном одиночестве.
   – Я-то?! – переспросила проницательная Мокушиха, проявившая настоящую мудрость, характерную для особо почитаемых хранительниц домашнего очага эпохи матриархата. – Мне жизнь, пусть даже такая, как у меня, дороже вашей крысоморки! Поняла ты меня, шлюха поганая?!
   Лицо «Снегурочки» исказилось в злобной гримасе, она звонко щелкнула зубами на Мокушиху: ни дать, ни взять – голодный волк, и скрылась за дверями, которые плавно захлопнулись за нею. А на Мокушиху напал необъяснимый ужас, она развернулась и, собрав остатки, растаявших в голодной морозной ночи, сил припустила бежать прочь от этого страшного и, давно уже, проклятого кем-то места…
   Больше она никогда в жизни не видела ни Кольку Гвоздя, набивавшегося ей в мужья, ни Демиса, которого погубила любовь к правде, оказавшейся на поверку худшей разновидностью лжи!…».
   Какое-то время Панцырев наблюдал за тем, как незаметно тускнеет свет поздних майских сумерек, серыми остроконечными лучиками проникавший сквозь щели между шторами, опущенными на раскрытые проемы окон. «Что-то уже есть!» – подумал он о содержании прочитанного материала: – «Молодец, Валька!».
   Лишь только стоило генералу подумать о Червленном, как запищал мобильник.
   – Панцырев слушает!
   – Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – послышался в мембране звонкий жизнерадостный голос капитана Червленного.
   – Долго будешь жить! – как подобает в подобных ситуациях, вместо приветствия ответил Панцырев. – Какие будут распоряжения?!
   Валя не принял шутливого тона, предложенного генералом, и генерал, повнимательней вслушавшись в звучание голоса капитана Червленного, посерьезнел. А узнав, что у сотрудника «Стикса» появилась уникальная возможность провести жестко-контактную инфернальную разведку в стане предполагаемого и вполне возможного, в недалеком будущем, противника, Сергей Семенович, сам того не подозревая, стал очень сильно походить на трагически погибшего четыре года назад Бориса Федоровича Шквотина в последние минуты жизни.
   На скулах Панцырева заходили желваки, а на правом виске запульсировала тонкая голубая жилка. Он почувствовал необычайно остро, буквально каждым нейроном головного мозга и всеми остальными самыми мелкими клеточками остальных систем организма, насколько опасно близко, практически – вплотную, подступило к капитану Червленному, а через Червленного и к нему самому, то есть к Панцыреву и, всему руководимому им отделу, само Небытие во всей своей никем еще не измеренной глубине и непредставимой мощи…
   – … Ну, так вы даете мне свое «добро», товарищ генерал-лейтенант на «катапультирование» или нет?! – в голосе Червленного ясно читался страх услышать отрицательный ответ.
   – Ты сообщил об этом полковнику Стрельцову? – не решаясь дать определенный ответ и, чтобы хоть как-то протянуть время, спросил Панцырев, хотя совершенно четко мысленно констатировал: «Ты уже „катапультировался“, Валя, но сам не даешь себе в этом отчета!».
   – Полковник Стрельцов сейчас находится на территории «Цыганского Заповедника» и проведет там всю ночь с отключенным, в оперативных интересах, «мобильником»!
   У меня осталось меньше часа времени – одну минуту первого уже будет поздно что-либо предпринимать, товарищ генерал-лейтенант!
   – Ладно, Валя – действуй! Надеюсь, что ты меня опять не подведешь! Только всегда помни – если погибнешь ты, то и погибнет какая-то частица «Стикса», которую уже никем нельзя будет восполнить или заменить!
   – Ура-а-а!!! – заорал в трубку непосредственный Валя. – Спасибо, товарищ генерал-лейтенант!!! Не волнуйтесь за меня! Погибнуть я не могу – я могу только исчезнуть, но «Стикс» меня не потеряет, потому что я обязательно вернусь в число его «невидимых» бойцов, товарищ генерал-лейтенант!
   – Будь осторожен и – удачи! – пожелал ему погрустневший Сергей Семенович и убрал отключившийся мобильный телефон обратно в карман.
   И опять же, не подозревая о том, что в точности повторяет действия, некогда совершенные в аналогичном состоянии духа, покойным генерал-полковником Шквотиным, он поудобнее уселся за рабочий стол, включил настольную лампу, вынул из выдвижного ящичка початую бутылку коньяка и блюдце с ломтиками красной рыбы. Ощущение надвигавшейся на Рабаул и, соответственно, на сотрудников «Стикса-2», какой-то новой грозной напасти, заметно усилившееся после состоявшегося разговора с капитаном Червленным, заставило генерала Панцырева поскорее плеснуть почти полный стакан французского коньяка и залпом осушить его до дна.
   Выпитый коньяк, как ему и положено подействовал расслабляюще и «просветляюще», вследствие чего, Сергея Семеновича неожиданно «осенило», можно, даже сказать – «озарило»: там, где на Новогоднюю ночь в Рабауле бесследно пропадали люди, там так или иначе фигурировали «новогодние елки».
   «Елки! Елки! Елки! Елки! И палки – тоже!» – словно фонограф включился в голове начальника «Стикса-2» и принялся, словно заклинание, повторять одно и то же слово.
   – Новогодние, празднично украшенные елки у многих народов символизировали мифологическое Дерево Жизни! – неожиданно вслух процитировал, прочитанную им когда-то в каком-то этнографическом исследовании, фразу Сергей Семенович, и, сразу же, повинуясь многолетней привычке мыслить в оперативном ключе, отталкиваясь от процитированного им определения «новогодней елки», как от отправной точки последующих рассуждений, он достаточно быстро сумел прийти к определенным выводам, но выводы эти решил, все же, как следует обдумать следующим утром – на трезвую голову.
   И про загадочного Кингу, «поклявшегося когда-то и кому-то обязательно вернуться на Землю за своей кровью», командир «Стикса-2» решил больше не вспоминать до самого утра, всегда бывающего, как известно, «мудренее вечера»…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   Полковник Стрельцов, которого давно уже в команде Сергея Семеновича Панцырева никто не рисковал назвать просто: «Эдик», в те минуты, когда о нем упоминали в, состоявшемся между ними, телефонном разговоре генерал Панцырев и капитан Червленный, действительно, стоял на шатком деревянном мостике, переброшенном через речку, отделявшую, некогда, печально знаменитую Цыганскую Слободу, от, более или менее, не криминогенных и цивилизованных городских кварталов. Теперь, обезлюдевшая четыре года назад в течение всего лишь одной-единственной ночи, Цыганская Слобода именовалась «Цыганским Заповедником». Термин этот, однажды невзначай оброненный одним из сотрудников отдела культуры городской администрации, как ни странно, оказался достаточно точным, чтобы навсегда прописаться в «слэнге» горожан, и объединял собой сразу несколько смыслов: этнографический (подразумевающий свободную возможность изучения быта и жизненного уклада оседлых российских цыганских семей конца двадцатого века по сохранившейся утвари и предметам домашнего обихода в брошенных на произвол судьбы домах); исторический (осмысление места цыганского народа в современном российском обществе на фоне происшедшей с колонией кулибашевских цыган демографической катастрофы) и – биологический (изучение фауны и флоры территории бывшей Цыганской Слободы и Сучьего Леса, за последние годы приобретших исключительно реликтовый характер).
   Именно по этому мостику четыре года назад «Мерседес-600», в котором тогда находился и совсем юный, стройный, застенчивый и худощавый, капитан ФСБ Эдуард Стрельцов, осторожно проехал на территорию Цыганской Слободы, чтобы отвезти своих пассажиров навстречу невероятным приключениям.
   Сейчас, обладающий мышцами культуриста экстра-класса, полковник Стрельцов, ничуть не похожий на того, четырехлетней давности, наивно-восторженного конопатого капитана с мальчишескими манерами, стоял на памятном ему мостике, в густой тени древних кленов, не обездвиженный приступом романтической ностальгии, а, исключительно, в силу высокого профессионализма, глубоко укоренившегося в нем после смертного боя с ядовитыми «асмардами» и, последовавшего затем, лечения чудодейственной травой «люзеленем».
   Дождевые тучи затянули небо сплошной пеленой, и мир накрылся беспросветной и теплой, безветренной бархатной темнотой. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь слабым плеском вяло текущей воды в речке, да несмелым пока еще пением первых майских комаров. Но эти, привычные слуху звуки, слышались именно только здесь – на границе Заповедника, и полковник Стрельцов, пропуская мимо ушей плеск речной воды и назойливое кровожадное пение комаров, пытался уловить загадочные шорохи, которыми полны были извилистые улочки бывшей цыганской слободы.
   Интересовали Стрельцова и запахи – в остроте обоняния он уже четыре года легко мог спорить с охотничьими псами, точно также, как и, необычайно обострившийся за прошедшие четыре года, слух полковника намного превосходил возможности обычного среднего человеческого уха. Но сейчас, в эти напряженные минуты Эдика тревожили, именно, запахи. А, если точнее, то один из них, который, в общем-то, еще четко не сформировался, находясь в своеобразном «инкубационном периоде», но высокоразвитые экстрасенсорные способности полковника Стрельцова позволили со стопроцентной достоверностью зафиксировать его неумолимое приближение. Этот, пока еще не сформировавшийся, «предзапах» несомненно заключал в себе угрозу всеобъемлющего глобального характера, поневоле заранее вселявшего в Эдика чувство мучительной непреходящей тревоги.
   Генерал Панцырев поставил перед ним конкретную задачу: тщательно обследовать район Цыганского Заповедника на предмет выявления на территории последнего, мощных источников инфернальной энергии, способных представлять интерес начавшегося следствия по пока достаточно аморфной «проблеме Пайкидов». И Стрельцов самым добросовестным образом выполнял задачу генерала, к которому, как и четыре года назад, испытывал глубокое искреннее уважение.
   В течение прошедшего дня Эдуард собирал теоретический материал по проблеме. Он не поленился, в частности, побывать на Городской Станции юннатов, где ему подкинули массу интереснейшего материала по, патологически изменившимся флоре и фауне Сучьего Леса и, собственно – всей территории Цыганского Заповедника.
   А сейчас вот, поздним вечером, полковник Стрельцов приступил к экспериментальному обследованию «объекта», начав с визуальной и акустической разведок местности.
   Один из сотрудников Станции юннатов под большим секретом рассказал ему, что в Заповеднике встречаются совершенно неизвестные современной науке виды животных и насекомых, ведущих преимущественно ночной образ жизни, и поэтому настоятельно советовал ночью туда не ходить. Сотрудник этот знал о ночных опасностях Цыганского Заповедника не понаслышке, лично совершив однажды лунной летней ночью экскурсию по улицам вымершего цыганского поселка и в ходе экскурсии с ним произошла какая-то крупная неприятность, закончившаяся двухнедельным лежанием последнего в хирургическом отделении городской больницы. А сам Стрельцов, благодаря удостоверению офицера ФСБ и, необходимым звонкам из Москвы в соответствующие инстанции города Рабаула, был допущен к работе с архивами городского отдела внутренних дел и оттуда узнал, что многочисленными деклассированными элементами населения города без постоянного места жительства, неоднократно предпринимались самодеятельные попытки поселиться в брошенных цыганских домах, во всех случаях заканчивавшиеся полным крахом – бесследным исчезновением незадачливых новоселов.
   После получасового наблюдения на мостике под кленами за близлежащими окрестностями, Стрельцов решил пересечь всю территорию заповедника вплоть до кромки Сучьего Леса. Иного способа добросовестно выполнить задание Панцырева Эдуард себе просто не представлял.
   – Ну – пора! – негромко скомандовал он вслух самому себе, проверил старый надежный «ПМ», висевший в кобуре на левом боку, запасные обоймы, сложенные в правом кармане куртки, пошарил пальцами в полиэтиленовом пакете, где лежали увесистый бумажный сверток с гамбургерами и двухлитровая пластиковая бутылка «кока-колы», и уверенно перешел «Рубикон». Никакого фонаря или прибора ночного видения он не взял, так как видел в полной темноте не хуже филина.
   Его сразу же сильно насторожил тот факт, что все комары остались на «том» берегу, а вместе с ними, по всей видимости, и – логика законов привычной и понятной земной жизни. Полковник Стрельцов приготовился к неожиданностям, и смело пошел им навстречу по слабо белевшей во мраке старой грунтовой дороге, в незапамятные времена проложенной вдоль берега речки. Эдик прекрасно сохранил в памяти топографическую карту-схему Цыганской Слободы, тщательно изученную им во время командировки в Кулибашево четырехлетней давности. Он знал, что параллельно берегу речки дорога тянется метров шестьсот, а затем под прямым углом сворачивает вправо и уводит путника прямо в сердце Цыганской Слободы, ныне – безобидного Цыганского Заповедника, во всяком случае, до недавнего времени, официально считавшегося «безобидным».
   Между дорогой и речкой росли густые кленовые и ивовые заросли. С правой стороны дороги Эдика также надежно прикрывала от возможных посторонних глаз разросшаяся за годы запустения живая изгородь, вперемежку с обветшавшими плетнями, защищавшая некогда плодоносившие обширные цыганские огороды от «лихих людей» и бродячих травоядных животных. Однако в полной безопасности Эдик себя не чувствовал – несмотря на полную тишину, он ясно ощущал в ночном воздухе эманацию неизвестной угрозы. Происхождение ее пока оставалось неясным, но полковник Стрельцов надеялся многое, если не все, выяснить и понять в течение предстоящей ночи.
   Сквозь переплетения ветвей живой изгороди он смутно различал темневшие дома – от них буквально веяло пустотой и безнадежностью необратимого разорения.
   Он внезапно остановился – впереди послышался негромкий, искусственно создаваемый шум. Через полминуты Эдик четко определил, что постепенно приближавшийся шум, рождался либо в прибрежных зарослях, либо – в самой речке. Он вытащил пистолет и щелкнул предохранителем – кто-то плыл по речке, стараясь, как можно не слышней загребать воду пластиковыми веслами.
   Вскоре Эдик увидел слабый свет, скорее всего – электрического фонаря, начавший пробиваться сквозь заросли, по мере приближения невидимой, пока, лодки. Он неслышно, не наступив ни на один сучок и не сломав ни одной ветки на кустах, подкрался к самой кромке воды, присел на корточки и принялся ждать.
   Минут через пять из-за ближайшего поворота появилась обычная убогонькая одноместная деревянная лодочка, и в ней сидел ничем не примечательный мужичок лет пятидесяти – усатенький, в меру испитый. Мужичок неторопливо греб двумя веслами, внимательно вглядываясь в поверхность речной воды впереди лодки. Путь ему освещал мощный электрический фонарь, каким пользуются обходчики железнодорожных путей, закрепленный самодельными проволочными скобами на носу утлого суденышка. Самой примечательной деталью общего облика, выплывшей из ночной темноты посудины и ее владельца, Эдику показался длинный гарпун с массивным зазубренным наконечником, лежавший поперек лодки на расстоянии вытянутой руки перед гребцом.
   Мужичок не увидел притаившегося в засаде полковника ФСБ даже тогда, когда с ним поравнялся – настолько увлечен он был азартным рассматриванием плавно струившейся навстречу движению лодки речной воды.
   – Эй, уважаемый! – негромко окликнул мужичка Эдик.
   Обладатель лодки от неожиданности подпрыгнул на месте, выпустив рукоятки весел и едва не опрокинувшись в воду, по которой тревожно заметался луч железнодорожного фонаря.
   Как следует разглядев весело улыбавшегося Эдуарда Стрельцова, мужик облегченно перевел дух и, вытирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб, произнес:
   – Как вы меня напугали!
   – Извините – я не хотел! – сразу же решил установить хорошие отношения с неизвестным ночным гарпунщиком Эдик. – Просто мне не у кого было спросить дорогу к Сучьему Лесу – здесь все, как повымерло и тут я услышал, как вы гребете на вашей лодке! Можно сказать, что мне крупно повезло!
   Мужик несмело улыбнулся в ответ, но на Эдика, по-прежнему, продолжал смотреть совершенно ошарашенным взглядом.
   Так и не дождавшись ответа, полковник Стрельцов спросил, кивая на гарпун:
   – А, скажите: в этой речке водится такая крупная рыба, что приходится брать с собой гарпун?
   – Да нет – не рыба! – несколько смущенно прикрякнул мужик – Это я так – на всякий случай гарпун взял, а то мало ли что?! Сами понимаете – ночь, да и места пустынные… -он резко осекся, видимо легко сообразив – насколько глупо прозвучали его нелепые объяснения.
   – Да нет ничего, это, в конце концов, ваше дело. Единственное, что я хотел узнать – кратчайший путь в Сучий Лес?!
   – Простите, а – зачем вам это нужно?! – не без удивления спросил мужичок, чувствуя к Стрельцову интуитивное доверие. – Вы, наверное, приезжий?
   – Почему вы так подумали?
   – Потому что только приезжий может по незнанию забрести ночью в эти гиблые места! – услышал Эдик вполне конкретный ответ.
   – Ну, хорошо! Я скажу вам правду – вижу, что вы честный человек! – после, молниеносно проведенного анализа, решил частично раскрыться полковник Стрельцов. – Я офицер ФСБ, специально прилетевший в ваш город из Москвы, исключительно с целью посетить Цыганский Заповедник. Мне необходимо срочно собрать ряд данных об этих, как вы недавно выразились, «гиблых местах». Вас, простите, как зовут?
   – Анатолий! – с готовностью представился ночной гарпунщик.
   – Меня – Эдуард. Скажите, Анатолий – за чем все-таки вам гарпун?!
   – Я не могу вам этого сказать при всем желании и при всем уважении к сотрудникам ФСБ! – Анатолий проявил не ожидаемую от него Стрельцовым несговорчивость и упрямо нахмурил брови, наклонив плешивую голову вниз и в сторону.
   – Не хотите – не говорите. Но скажите мне тогда, по возможности, правдиво: почему вы назвали Цыганский Заповедник «гиблыми местами»? Здесь же сейчас никто не живет, насколько мне известно, и гиблыми, если уж говорить честно, эти места следовало называть, когда они были населены активно действовавшими в сфере наркоторговли тремя тысячами представителей народа «рома».
   – Кто такие – эти «рома»?
   – Самоназвание цыган! – лаконично объяснил Стрельцов и мягко напомнил Анатолию: – Так я надеюсь услышать ответ на заданный мною вопрос.
   – Здесь очень и очень опасно. Если вы вооружены, то это еще – куда ни шло, но если – нет, то живым вам Слободу ночью не пройти, вернее – живым вам оттуда не выйти! Пусть она сейчас хоть и называется Заповедником, но она все равно осталась Слободой! – он невольно повысил голос и в голосе прорезалась злость. – Я – местный житель, сейчас мне идет пятьдесят второй год и с самого рождения я живу в ста метрах от Цыганской Слободы, но никогда она не нагоняла на меня такой жути, как это происходит сейчас! – Анатолий внезапно умолк, словно бы активно принявшись к чему-то прислушиваться.
   Эдик подметил наступившее изменение в настроении Анатолия, жалко ссутулившегося в своей утлой лодчонке и опустившего усталый невыразительный взгляд на черную воду речки – без видимых причин его случайный знакомый морально «сдулся», как, если бы вдруг вспомнил что-то очень неприятное.
   Эдик только хотел подбодрить Анатолия какими-нибудь, подобающими моменту, «теплыми» словами, но ему не дал этого сделать сам хозяин лодки:
   – Я, пожалуй, поплыву дальше по своим делам! – уныло сказал он, не глядя на Эдуарда и взялся за весла.
   – Спасибо и на этом, Анатолий! – вполне дружелюбно сказал ему полковник ФСБ. -Успехов вам – вы мне здорово помогли! – он поднялся с корточек, несколько секунд провожая взглядом медленно уплывающего по каким-то неведомым делам случайного ночного знакомого, а потом повернулся к речке спиной и пошел обратно на дорогу.
   А Анатолий, не успев отплыть и пяти метров, неожиданно развернул лодку и, удерживая ее веслами против течения, окликнул Стрельцова:
   – Эй, подождите, Эдуард!
   – Да?! – повернулся тот – Вы что-то вспомнили?!
   – Вы бывали раньше в Слободе?
   – Бывал.
   – В самом центре, возле пересечения Тракта и Кулинарного переулка есть болотце.
   – Знаю!
   – Там есть четыре больших дома, друг на друга еще похожие.
   – Знаю!
   – В них дней десять назад кто-то поселился и до сих пор, по-моему, живет! Счастливо! – и больше не сказав ни слова, Анатолий быстро развернул лодку и, не оборачиваясь, интенсивно заработал веслами, уплывая вниз по течению речки, в чьих водах, похоже, завелись твари, заслуживающие, чтобы на них охотились с гарпунами.
   Приблизительно полчаса понадобилось Стрельцову, чтобы добраться до нужных четырех больших домов возле стационарного болотца, никогда не пересыхающего летом. Он отлично запомнил то болотце, когда проводились следственные эксперименты после благополучного завершения истории со Стрэнгом. В ту пору оно носило нехарактерно лиричное для Цыганской Слободы название: Лужа Слез. Запомнились и четыре добротных дома под железными крышами неподалеку от болотца – в них жили, кажется, какие-то местные «криминальные авторитеты», чьи фамилии стерлись из его памяти.
   За всю дорогу Эдик не встретил ни одного живого существа, но, тем не менее, чем ближе к центру бывшей Цыганской Слободы он подходил, тем концентрированнее разливалась в воздухе отмеченная им еще на мосту эманация неопределенной неясной угрозы. Пустые брошенные дома с, давно выбитыми или растащенными оконными стеклами, действовали на психику полковника удручающе. Наиболее чуткие сенсоры души Эдуарда улавливали, до сих пор, пульсировавшие в этих домах флюиды человеческих боли и страха. Особенно сильно чувствовались такие флюиды в тех домах, где обитало когда-то много детей. Эдик определял их безошибочно и невольно ускорял шаг мимо таких особенно «несчастных» домов, где в, четырехлетней давности, прошлом проживали многодетные цыганские семьи.
   В тишине и неподвижности безветренной майской ночи, кроме влажного запаха собиравшегося дождя, ноздри Эдика улавливали нечто принципиально незнакомое, безусловно, никогда раньше в жизни не встречавшееся среди нескольких сотен известных ему обонятельных композиций. И когда перед глазами полковника Стрельцова появилось, все, так же, затянутое зеленой ряской болотце, он догадался, что над осиротевшими домами бывшей Цыганской Слободы нависла ч у ж а я Сеть-Призрак. Подтверждением своему предположению он посчитал слабое голубоватое свечение в окошках четырех, указанных чудаковатым Анатолием, домов. Эдик впервые с начала операции пожалел, что не может воспользоваться спутниковым телефоном, так как теперь он ясно ощутил опасность, угрожающую лично ему. Он не хотел бы столь сильно подводить Панцырева, позволив кому-нибудь убить себя этой ночью.
   В болотце плеснула вода и он вздрогнул – опять же впервые за эту ночь. «Почему бы здесь не жить лягушкам?» – успокоил он себя и ему сделалось стыдно за секундную слабость. «Но нет! Это не панический голос слабости – во мне заговорила осторожность, значит, надвигается что-то серьезное!» – Эдик внимательно, по очереди, осмотрел дома, выбирая: в какой из них необходимо нанести визит в первую очередь.
   В итоге недолгих размышлений он выбрал тот дом, на крыше которого была пристроена затейливая башенка, оканчивающаяся остроконечным шпилем, увенчанным флюгером в виде человеческой головы, сильно обезображенной гипертрофированно длинным носом, волчьими ушами и нелепым клоунским колпаком, торчавшим на макушке под нелепым углом. Рассматривал Стрельцов клоунскую голову с легкой оторопью, заметив в ней кроме носа немало отталкивающих античеловеческих деталей. Ему бы очень захотелось заглянуть клоуну в глаза, но глаза были плотно прикрыты дряблыми морщинистыми веками – голова клоуна спала, вполне гармонично вписываясь в зловещую тишину, царившую вокруг.
   Перехватив пистолет в правую руку, Эдик решительно направился к дому под, жутко выглядевшим, гипертрофированно уродливым флюгером, твердо надеясь на то, что там ему легко удастся разгадать природу подозрительного голубоватого свечения, мерцавшего по ту сторону застекленных окошек.
   И покосившиеся створки ворот, и входные двери непосредственно в дом были, естественно, широко распахнутыми и внутрь он попал совершенно беспрепятственно. Еще в просторных сенях Эдуард отметил слабоуловимые, но, тем не менее, имеющие место быть, признаки чьего-то недавнего присутствия – специфический для, давно необитаемых помещений, комплексный обонятельно-визуальный психологический эффект, отсутствовал, благодаря несомненному недавнему визиту неизвестных посетителей или новых временных постояльцев. Или, говоря попроще, те, кто побывал здесь незадолго до Стрельцова, оставили неприятный острый запах испарений своей кожи, щекотавший Эдику ноздри. Одно он знал наверняка – это были не люди.
   Внутри дома, едва переступив порог, Эдик сразу увидел источник голубоватого свечения – установленная на трехногом высоком столике прямо посреди комнаты, ярким голубым огоньком тлела огромная, примерно в метр высотой, свеча, изготовленная из материала, внешне напоминавшего парафин.
   Пол в комнате кто-то чисто вымел, протер мокрой тряпкой стекла окон, освободил от паутин углы между стенами, а по самим стенам развешал квадраты и прямоугольники различных размеров, смахивавшие на рамы для картин, но какие-либо изображения внутри рам отсутствовали. А самым замечательным из предметов, составлявших скудное убранство комнаты, Эдик посчитал этажерку, вырезанную из такого же черного дерева, что и трехногий столик, на котором тлела метровая парафиновая свеча. Этажерка чем-то сильно поразила эстетическую сторону воображение Эдика, возможно – неземным изяществом необычных вычурных очертаний. Она притулилась в дальнем углу между окошком и стеной. На этажерке, словно составляя с нею единое целое, под скудным голубоватым освещением, холодно сверкала серебром фигурная металлическая ваза, а из нее торчали на упругих стеблях огромные туго закрученные бутоны, незнакомых Эдику, темно-багряных цветов. Цветы, судя по их внешнему, ярко выраженному, инопланетному виду, скорее всего, никогда еще не распускались под лучами земных рассветов. Они странно пахли и Эдик, как ни пытался, так и не сумел точно идентифицировать их аромат с каким-нибудь знакомым ему запахом из многообразного мира земных растений.
   Разрозненные следы пребывания таинственных гостей следовало немедленно увязать в одну стройную картину-схему возможного ближайшего разворота событий. А развернуться они, по мнению полковника Стрельцова, должны были достаточно «круто».
   «Зря я не взял с собою Вальку!» – с досадой подумал он, не подозревая, что капитан Червленный находился сейчас от него в каких-нибудь двухстах метрах – на соседней улице…

   …Валя Червленный и Саша Морозов стояли в густой тени, отбрасываемой старым тополем, прислонившись к неохватному шероховатому стволу огромного дерева, и с тревожно-болезненным нетерпением ждали наступления полуночи. До долгожданного момента оставалось три минуты.
   Появлению их под густой тополиной кроной, предшествовала серьезная подготовка к предстоящему им обоим более чем непростому испытанию, какое выпадало очень немногим из простых смертных за всю историю человечества!
   По, заранее достигнутой договоренности, капитан Червленный сутки назад выписался из гостиницы, в которой первоначально намеревался прожить все время своей Рабаульской командировки и переселился на квартиру к профессору Морозову. Это переселение, как посчитал Валя, было совершенно оправданным и необходимым шагом, с какой бы стороны на него ни посмотреть. У Вали начала за последние годы развиваться специфическая «стиксовская» интуиция, возникавшая, как правило, безошибочно. До «отлета» или, скорее, «улета» («полного» «улета») оставалось чуть больше суток, и Валя справедливо решил использовать оставшееся ему на Земле время «по полной полезной программе». Морозов его крайне заинтересовал, и он твердо вознамерился «выдоить» из профессора филологии, как можно больше информации и, постараться максимально лучше понять его человеческие черты и качества – все-таки они вдвоем собирались в экспедицию не куда-нибудь, а – в самую настоящую Преисподнюю, чего до них никто еще не делал, во всяком случае, на памяти Вали.
   Да и сам Александр Сергеевич, видимо, самостоятельно, независимо от мнения Вали, пришел точно к такому же выводу и первым проявил инициативу, пригласив капитана Червленного переехать к нему домой. Причем, решением профессора Морозова также руководила интуиция – не специфическое «стиксовское» чутье, в остроте своей легко могущее поспорить с волчьим, а – интуиция человека, чьи «издерганные» и «расшатанные» нервы сделались «обнаженными», и он дошел до такого состояния, когда люди начинают «шарахаться от собственной тени».
   Говоря проще, накануне путешествия в «страну неизведанного», по сути своей ничем не отличавшегося от сложно построенного «суицида», Саше, просто-напросто, было совсем «невмоготу» оставаться в одиночестве и ему требовалась «теплая» дружеская компания, как тому запорожцу, продавшему душу Чёрту из известной сказки Н.В.Гоголя, «Пропавшая грамота». И Валю Червленного Александру Сергеевичу, видимо, «сам Бог» послал, потому что более оптимального варианта ему найти было крайне сложно!
   Валя опять явился с коньяком и изысканными высококалорийными закусками, чтобы достойно прокоротать долгую бессонную ночь и, последующий, еще более долгий, очень волнительный и почти нескончаемый день…
   …Созвонившись заранее, Валя, предварительно «затарившись» в гастрономе необходимым питьем и закусками, отправился по указанному адресу. Он почему-то долго плутал и «пурхался», прежде чем, уже в серых майских сумерках, прибыл к нужному дому в слегка раздраженном состоянии духа, чему в немалой степени способствовала всеобщая «бестолковость» горожан, посылавших его в заведомо неверных направлениях, лишь только он вежливо спрашивал: «Не скажете: как мне добраться до Лабиринта Замороженных Строек?».
   И еще Валя заметил парадоксальную вещь – чем ближе он подбирался к искомому району, давным-давно уже окруженному среди горожан мрачным легендарным ореолом, тем бестолковее, путанее, как-то в целом, ущербнее казались ему встречавшиеся случайные прохожие, у которых он, на всякий случай справлялся – приближается он к Замороженным Стройкам или, наоборот – удаляется от них?! Валя прекрасно был осведомлен о том факте, что после трагических и, во всех отношениях, невероятно страшных «ночей Черных Шалей», терроризировавших Кулибашево-Рабаул четыре года назад, в городских аптеках резко возрос спрос (чуть ли не в несколько десятков раз) на успокаивающие, сензитивные и мощные психотропные медицинские препараты. И ничего удивительного в этом факте не просматривалось, ибо массовой психике всего, почти миллионного населения города, был нанесен сокрушительный удар той незабываемой майской Ночью Черных Шалей. Положа руку на сердце, Валя, вообще, искренне изумлялся: как его родной город до сих пор не превратился в один огромный «дурдом»?! Другими словами, мысли, поневоле обуревавшие капитана ФСБ Червленого, когда он подходил, к нужному ему двенадцатиэтажному жилому дому, никак нельзя было отнести к разряду «веселых», конструктивных, легких, безмятежных и радостных мыслей, заряжающих человека могучей порцией беспросветного оптимизма на, скажем, хотя бы, несколько недель вперед. Поэтому, шагая по тротуару, словно на «автомате», смотрел он опущенной головой себе под ноги и мысленно то и дело повторял, что совершенно правильно сделал, взяв в универсаме целых три бутылки коньяка! Благо, что огромные командировочные, законно положенные «смертнику», позволяли Вале ни в чем себе не отказывать! Шагая таким вот образом, в стиле – как «на казнь», Валя едва-едва не столкнулся, что называется «лоб в лоб» с, давно уже поджидавшим его на углу родной двенадцатиэтажки Александром Сергеевичем Морозовым.
   – Добрый вечер, Валентин! – обрадованным голосом приветствовал офицера «Стикса-2», начавший уже тревожиться Саша. – Что-то вы не веселы, товарищ капитан! По телефону ваш голос звучал, как мне показалось, очень бодро! Или случилось что-то непредвиденное?!
   – Добрый вечер, Александр Сергеевич! – широко разулыбавшись, протянул Валя Морозову руку для крепкого мужского рукопожатия. – Искренне рад вас видеть – вы, даже, и не представляете себе: насколько я сильно этому рад и почему я этому так сильно рад?!?!?!
   Настроение у меня резко упало за последние сорок минут, пока я кружил по своему родному городу, и невольно пришел к неутешительному выводу, что в городе моем родном остались одни только жалкие полу-идиоты, пораженные тяжелейшей злокачественной депрессией! Черт его знает, в общем, Александр Сергеевич, но почему-то тошно мне страшно сделалось на душе! Но не хочу вам передавать своего упаднического настроения, и поэтому имею желание поскорее подняться в вашу квартиру и немедленно приступить к обсуждению наших насущных и наиважнейших планов!
   – Я прекрасно понимаю ваше состояние, Валентин! – сочувственно произнес Александр Сергеевич, увлекая за собой Валентина за угол дома, к своему подъезду. – Так действует на психику любого неподготовленного человека наш знаменитый квартал под названием Лабиринт Замороженных Строек! Вы же, наверняка, пожаловали сюда первый раз в жизни?!
   – Я-то?! – озадаченно переспросил Валя и неожиданно глубоко задумался, глядя на серые недостроенные громады Строек, немо смотревшие на окружающий их мир черными пустыми глазницами оконных проемов, которым, судя по всему, уже никогда не будет суждено оказаться застекленными.
   Они, как раз уже подходили к Сашиному подъезду, когда оба невольно замедлили шаг и, затем, вообще, остановились.
   – Это и есть они – те самые, «великие и ужасные», Замороженные Стройки?! – кивнув в сторону, вздымавшихся в сотне метров от Сашиной двенадцатиэтажки, серых панельных коробок, «замороженных» на различных, от пятого до десятого этажей, уровнях будущих жилых домов.
   – Да, это – они самые и есть! – кивнул Александр Сергеевич. – Лично я к ним как-то привык уже, но поначалу, когда только-только сюда вселился, глядя на стройки, постоянно испытывал чувство сильнейшего дискомфорта!
   – А в каком году их «заморозили», Александр Сергеевич? – поинтересовался Валя, не отрывая тревожного напряженного взгляда от серых зловещих силуэтов-скелетов чьих-то умерших надежд на получение комфортабельного жилья на всю оставшуюся жизнь.
   – Лет, я полагаю, не меньше двадцати назад! – немного подумав, более или менее уверенно ответил Александр Сергеевич, вслед за Валей невольно устремляя встревоженный взгляд на Стройки.
   Валя хотел задать Морозову еще несколько вопросов по, как ему виделось, «существу»: «Почему их не достраивают?!; А, если не достраивают, то почему не сносят, освобождая место для каких-нибудь других объектов?!
   Но ничего подобного Валя, и сам не зная точно – почему, спрашивать не стал, а лишь сказал, невольно сокрушенно покачав головой:
   – Чертовщина настоящая, да и только! Вы не находите, Александр Сергеевич?!
   – Нахожу! – легко согласился с собеседником профессор Морозов и добавил, странно и загадочно усмехнувшись: – Еще как нахожу, Валентин Валентинович! Собственно, на эту тему у нас с вами предстоит долгий разговор впереди! Впереди – целая ночь, а потом – целый день!
   – И знаете, что меня еще беспокоит во внешнем виде этих самых Строек?! – спросил Валя, посмотрев прямо в глаза Морозову.
   – Что?! – вопросом на вопрос ответил, ничуть не смутившийся под прямым взглядом Червленого, Саша.
   – Я здесь, точно – впервые в жизни, но у меня впечатление или ощущение, как будто когда-то давным-давно я не один раз бродил по этим таинственным стройкам и душу мою разрывает сильнейшее «дежавю» по чему-то бесконечно родному и навсегда утраченному! Короче, черт знает, что мне сейчас чудится, Александр Сергеевич!
   – Пойдемте, лучше, скорее домой – я приготовил вкусный ужин, вас ожидаючи!
   – А я, как раз кое-что к ужину взял! – оживленно воскликнул Валя, победно подняв тяжелый полиэтиленовый пакет с купленной снедью в воздух и осторожно позвонил друг об дружку, заключавшимися в пакете коньячными бутылками.
   – Неужели опять – «Эдуард Третий»?! – лукаво улыбнулся сразу заметно оживившийся Саша Морозов, которому, если сказать честно, тоже сильно и давно хотелось «похмелиться», «забыться», «расслабиться», немного «размагнититься» и т. д. и т.п..
   Короче, бросив прощальные взгляды на Стройки, оба участника будущей экспедиции «на Тот Свет», скрылись в недрах подъезда, чтобы пройти к лифту и подняться на шестой этаж в квартиру, где проживал профессор филологии местного университета, Александр Сергеевич Морозов.
   …И ночь, и день пролетели почти незаметно. Как выяснилось, в лице друг друга, и Саша, и Валя нашли благодарных и внимательных слушателей и рассказчиков. В основном, рассказывал Валя, а Александр Сергеевич, соответственно, слушал, и слушал не просто так, а – беспрестанно выпучивая глаза от непомерного недоверчивого изумления. Валя очень подробно рассказывал о своей личной жизни, о трагедии, происшедшей в результате неосмотрительной покупки им на городском рынке у неизвестных цыган той самой роковой Черной Шали. О тех приключениях, которые пришлось пережить ему в незабываемую ночь «Черных Шалей» на территории Цыганской Слободы, куда им и надлежит сегодняшней ночью отправиться вместе с Александром Сергеевичем Морозовым! Валя не понимал, почему он испытывает такое необъяснимо полное доверие к Морозову, словно к «отцу родному» или – к старому-старому закадычному другу, которого не видел уже лет двадцать, и больше совсем не «чаял» когда-нибудь увидеть.
   А Саша, в свою очередь, внимательно выслушивая откровения Вали, лихорадочно думал, думал и думал, и чем больше и дальше думал он, тем растеряннее и беспомощнее себя чувствовал. Хотя, присутствие рядом Вали Червленного, каким-то непостижимым образом, заметно укрепляло «душевную стойкость» и «собственную значимость» у Саши вне зависимости от того логического ступора, в который поневоле загоняли Сашу «фантастические бредни», как они ему твердо казались, талантливого рассказчика, Вали. Суждено было пройти немало времени, прежде чем он точно понял и догадался – кем был и что для него значил капитан ФСБ, Валентин Червленный?! Поэтому и приходилось поневоле пить много коньяку – дабы не «свихнуться» окончательно раньше положенного срока…
   …Между прочим, после того, как закончилась вторая бутылка под настоящий узбекский плов и, явившийся тем самым «вкусным ужином», собственноручно приготовленным Александром Сергеевичем специально к приходу дорогого московского гостя, о котором он не преминул упомянуть внизу у подъезда, когда они стояли и говорили о Замороженных Стройках, Саша все чаще и чаще поворачивал голову в сторону холодильника «Тошиба» и бросал на него задумчивые и продолжительные взгляды, словно бы с этим холодильником или, вернее, с тем, что там хранилось, был связан какой-то главный секрет нынешнего Сашиного существования.
   Почти не опьяневший Валя не мог не заметить этих загадочных взглядов, бросаемых гостеприимным хозяином в сторону холодильника, и, в конце концов, он спросил у Саши:
   – Александр Сергеевич – вас что-то мучает?
   – В смысле?
   – Ну, у меня сложилось впечатление, что вы мне давно уже хотите рассказать что-то особенное, но никак не можете решиться это сделать? Или я ошибаюсь?
   – Сейчас – обождите! – решительным тоном произнес, как отрубил Александр Сергеевич, поднялся из-за стола и подошел к холодильнику, стоявшему в дальнем углу кухни.
   Остановившись возле дверцы и, взявшись за ее ручку, Саша как-то виновато посмотрел на своего гостя и нерешительно сказал:
   – Я кое-что счел нужным вам показать, Валя! Но сейчас, вдруг, подумал – а стоит ли мне это показывать и не зря ли я, вообще, завел об этом разговор?
   – Как хотите, Александр Сергеевич – я вас не имею права ни к чему принуждать, так что вам решать: показывать вам мне «это» или не показывать?! – улыбнулся Валя.
   – Нет – нужно быть откровенным до конца, коли мы уж с вами вместе собрались лететь не куда-нибудь, а – в гости к самому «черту на рога»! – и с этими словами Саша распахнул дверцу просторного японского чудо-холодильника, выдвинул снизу ящик морозильной камеры и достал оттуда, один за другим, два заиндевевших полупрозрачных цилиндра, в общем – тех самых, вынутых полгода назад из желто-синего спортивного рюкзака.
   Саша поочередно поставил цилиндры на кухонный стол между тарелок с закусками, чтобы Валя имел возможность рассмотреть их получше.
   – Что это?! – несколько ошарашенно спросил заинтригованный Валя, «во все глаза» рассматривая таинственные сосуды, и по профессиональной «стиксовской» привычке пытаясь определить с первого взгляда основное предназначение, выставленных перед ним хозяином квартиры загадочных, ни на что не похожих, предметов.
   – Я и сам до сих пор не знаю! – честно сказал Саша, задвигая обратно ящик «морозилки» и плавно и плотно захлопывая дверцу чудо-холодильника. – Я их притащил с празднования последней Новогодней Ночи и до сих пор не в курсе – кто и зачем мне подкинул эти цилиндры?! Может быть, Рагнер, подумал я поначалу, но потом отказался от этой мысли, как заведомо неверной. Давайте, наверное, Валя, еще по «одной» под плов «опрокинем», а потом уже я и продолжу свои рассуждения про эти цилиндры, мать их! Что-то покоя они мне никак не дают, сам не знаю почему! Кстати, вам мой плов пришелся по вкусу?! – сменил Саша неожиданно тему, усаживаясь на свое место за кухонным столом.
   Валя, как раз, разлил остатки коньяка из второй бутылки по стопкам и убрал опустевшую тару под стол.
   – Плов – шикарный, Александр Сергеевич! Правду вам говорю! Плов у меня с детства – самое любимое блюдо, хоть и вырос я не в Средней Азии. И, насколько мне известно, в Средней Азии плов не случайно готовят только мужчины! Это – праздничное блюдо воина! Мы же с вами собрались не куда-нибудь, а – на войну! Если я, конечно, вас правильно понял.
   – Поняли вы меня совершенно правильно, Валя! – несколько рассеяно произнес Саша, озадаченно глядя на цилиндры, с чьих гладких покатых поверхностей в теплоте комнаты пробежали первые дорожки конденсированной влаги. – И я вам могу много интересного рассказать об этой странной и загадочной войне – «Войне в Зазеркалье»!
   – Буду вам весьма признателен, Александр Сергеевич! – почтительно наклонил голову Валя.
   – Но сейчас, Валя, меня чересчур сильно волнуют эти проклятые цилиндры! Хотите мне верьте, хотите – нет, но до вашего появления в моей квартире я их ни разу не рискнул вытащить из «морозилки»!
   – Почему?
   – Я боялся остаться с ними один на один! В них заключена какая-то невероятная тайна, и смысл этой тайны запросто может оказаться выше моего понимания. Мне подкинули-то их, эти цилиндры совершенно не случайно!
   – А почему вы их решили хранить не где-нибудь, а именно – в морозильной камере? – не спуская внимательного взгляда с таинственных цилиндров, поинтересовался капитан Червленый.
   – На интуитивном уровне я решил это сделать, Валя! – самую малость подумав, ответил Морозов. – Не знаю, опять же, почему, но ударило мне в голову, когда я получше и поближе, и пообстоятельнее, так сказать, рассмотрел эти проклятые цилиндры, то почему-то появилась у меня необъяснимая уверенность, что содержимое цилиндров является нежным и скоропортящимся продуктом, и лучше будет, чтобы продукт этот хранился бы в темноте и холоде, не попадая в условия комнатной температуры и – под прямое воздействие солнечных лучей!
   – На интуитивном, тоже, уровне, я чувствую, что вы правы, Александр Сергеевич и лучше уберите, как можно скорее эти цилиндры обратно в темноту морозильной камеры, где им самое место! А то, черт его знает, почему, но у меня начало уже довольно стремительно расти убеждение, что в субстанции, заполняющей цилиндры, вот-вот начнется неуправляемая реакция, наподобие «цепной реакции» и, тогда, сами понимаете – чем все это для нас с вами может закончиться!!! – в голосе Вали прозвучала такая убежденность в собственной правоте, что Саша, не медля ни секунды, выполнил пожелание офицера «Стикса», водворив загадочные, пока, во всех отношениях, цилиндры на место.
   Валя разлил еще по стопке коньяку и прежде, чем опрокинуть содержимое своей стопки внутрь, произнес задумчиво:
   – Эти цилиндры, вместе с их содержимым – плоть от плоти Замороженных Строек и лучше их пока не размораживать!
   – Согласен! – коротко кивнул Саша. – Когда я их впервые увидел, то рассудил точно также, как и вы, Валя!
   – Вот за это давайте и выпьем, Александр Сергеевич!
   – За что?!
   – За то, чтобы Стройки никогда не «разморозились»!
   – Поддерживаю и одобряю!
   А вскоре, сморенные коньяком и вкусным жирным бараньим пловом, они легли спать и проснулись уже только ближе к вечеру следующего дня.
   На трезвую голову ситуация, очнувшимся с обязательной головной болью Саше и Вале представилась, конечно, несколько в более прозаическом ключе, чем казалась вчера поздним вечером, но оставалось еще полбутылки коньяка и неприятные ощущения были быстренько сглажены и нивелированы. И, даже, вновь, как бы начал склеиваться конструктивный разговор, и «склеивать» его начал Валя, напомнив Александру Сергеевичу:
   – Вы мне вчера обещали что-то интересное рассказать об особенностях «Войны в Зазеркалье», на фронт которой мы с вами собрались отправиться!
   – Обещал – помню! – устало как-то и отрешенно улыбнулся Саша и объяснил: – Я перелопатил огромное количество специальной литературы, касающейся истории Древнего Шумера. Ноги нашей проблемы растут именно оттуда. Ну, может, не совсем оттуда, но… во всяком случае, вся сегодняшняя чертовщина, в объятиях которой мы с вами очутились, Валентин Валентинович, родилась или возникла, не знаю, как точно идентифицировать ее, так сказать, появление на свет, на заре человеческой цивилизации, в междуречье Тигра и Евфрата! Но тема эта слишком фундаментальна, чтобы объяснить сразу и навсегда… Больше пока я ничего не смогу вам сказать – в этом нет никакого смысла…
   Валя не стал настаивать на продолжении рассказа – ему вполне хватило и того немногого, на что намекнул Морозов. Безусловно, что Вале в этих безупречных, с точки зрения исторической правды, рассуждениях Морозова, явно не хватало некоторых неопровержимых логических выводов, главным из которых следовало бы сформулировать в виде вопроса: «А при чем тут все-таки, товарищи, Древний Шумер, если мы с вами живем в России конца двадцатого века от Рождества Христова?!?!?!». Но вслух этого, самопроизвольно напрашивавшегося вопроса, Валя не стал задавать Морозову, а лишь просканировал его долгим красноречивым взглядом. И, кажется, Александр Сергеевич сумел «расшифровать» молчаливый вопросительный взгляд офицера «Стикса», потому. как, безо всякой подсказки со стороны Вали, профессор филологии произнес отрешенно:
   – Там, где начинается территория Замороженных Строек, там заканчивается человеческая логика!.. – и после этой фразы, тяжело повисшей в воздухе холостяцкой квартиры Морозова, установилось продолжительное молчание…
   Прервано оно было лишь спустя какое-то время, когда Саше поневоле пришлось заказывать по телефону «такси» до границ Цыганского Заповедника – неудержимо наступал-накатывал «момент истины»…
   После того, как на Сашин телефон пришло «ЭСЭМЭС» -сообщение, что вызванное «такси» ждет их во дворе дома, оба они, не сговариваясь, присели по русскому обычаю «перед дальней дорогой», посидели секунд тридцать, молча и испытующе глядя в глаза друг друга, затем Саша вздохнул и сказал: «Ну – с Богом!», и после этого они поднялись и покинули гостеприимную квартиру, отправившись в добровольный круиз по настоящему «Королевству Кривых Зеркал».
   Таковой оказалась прелюдия протяженностью в сутки, предшествовавшая их ночному появлению под сенью старого осокоря посреди бывшей Цыганской Слободы…
   … – Александр Сергеевич! – не выдержал и шепотом обратился к Морозову Валя: -Точно этот ваш Рагнер не подведет нас?!
   – Если, так сказать, вместе с боем курантов, не появится некий летательный агрегат, похожий не-то на вертолет, не-то – на воздушный шар с крылышками, то мы немедленно покидаем этот проклятый Заповедник! Я и не предполагал, что в нашем городе могут существовать такие мерзкие места! Вспомню только, как мы сюда пробирались – сразу оторопь берет! Б-р-р-р-р!!! – Саша брезгливо сплюнул под ноги, на мокрую холодную траву.
   – В таком случае считайте, что вам крупно повезло, Александр Сергеевич, раз вам не пришлось побывать на территории Заповедника, когда он назывался Цыганской Слободой и вы не были той ночью со мной, когда по улицам здесь вовсю ползали, так называемые «банальные порождения сумирогов»! – усмехнулся Валя.
   – Одно дело – услышать, а другое – ощутить, так сказать, все это на собственной шкуре! – нервным движением поправляя очки, и, опять сплюнув на траву, сказал Саша.
   – Это, мне кажется, еще только «цветочки»! – лаконично прокомментировал слова Морозова Валя.
   – Вполне возможно! – согласился с ним Саша и невольно передернул худыми плечами.
   Наручные японские часы-будильник Вали разразились в тишине ночи нежным мелодичным боем.
   – Ровно полночь – мои часы не врут! – прошептал Валя, выразительно взглянув на Александра Сергеевича, стремительно начавшего выглядеть обескураженным, а может, и – не обескураженным, а, как раз, наоборот – очень обрадованным в глубине своей противоречивой мятущейся «филологической» души.
   Но выражение «обрадованной обескураженности» не успело полностью вступить в обладание чертами бесхитростного лица Морозова, как в небесах, выше пелены темных дождевых туч глухо пророкотал голос, пробудившегося от ночной спячки, грома. И почему-то вместе с этим таинственным громом в ночном воздухе распространился сильный терпко-крепкий запах свежей еловой хвои.
   – Есть! – не так уж и тихо воскликнул Саша, азартно и звонко ударив себя кулаком правой руки в раскрытую ладонь левой. – Их не сбили, а мой маяк точно навел пилота на цель!
   – А может, это – просто гром?! – усомнился капитан Червленный и машинально спросил: – А почему, вдруг, так сильно запахло елкой?!
   Но ослепительная золотистая вспышка, осветившая бесформенные края низких кучевых облаков, старые тополя и клены, густо росшие вдоль пустынной улицы мертвых брошенных домов, мгновенно развеяла почву для каких-либо сомнений…

   …Золотой свет, сопровождаемый слабыми раскатами грома, на несколько секунд осветивший мрачные внутренности и детали скудного интерьера дома бывшего в а й д ы Цыганской Слободы, поставил полковника Стрельцова в логический ступор: нарисованная им в голове схема происходящего взорвалась внезапной золотой вспышкой. Он бросился к окну и увидел, как в какой-нибудь паре сотен метров, где-то на соседней улочке, с неба плавно и бесшумно опустилась золотая птица, величиной со сверхзвуковой истребитель «МиГ-25», оставившая в черноте неба, тускнеющий на глазах, золотистый инверсионный след.
   – Бог ты мо-о-й!!! – воскликнул восхищенный красотой и необычностью, внезапно представшего его глазам невероятного зрелища, Эдик и бросился к входным дверям бывшего дома В а й д ы, с чисто детской непосредственностью испугавшись, что прилетевшая прямиком из страны русских народных сказок настоящая «жар-птица» упорхнет обратно в свой сказочный лес раньше, чем он добежит до нее и лично потрогает руками ее золотые и серебряные перья.
   Выскочив на улицу, он оторопело остановился – в лицо ему плеснула мощная волна концентрированного хвойного запаха – того самого призрачного «предзапаха», который он почувствовал в воздухе на границе Цыганского Заповедника. Эдик почувствовал, что этот специфический обонятельный ингредиент должен дать ему какую-то важную подсказку в том сложном ребусе, который отчаянно пытался разгадать весь аналитический отдел «Стикса-2» на протяжении последних нескольких суток, начавших отчет с той секунды, когда он и капитан Червленный, сразу после совещания на квартире Панцырева, вылетели из Москвы в Рабаул, снабженные четкими инструкциями начальника «Стикса-2»…

   …Червленный и Морозов, широко раскрыв рты, смотрели, как вылетевший из тучи прямо у них над головами, охваченный золотым пламенем птицеподобный метеор, прочерчивая за собой инверсионный след, состоявший из частиц раскаленного воздуха и превратившейся в горячий пар дождевой воды, грациозно, не поднимая никакого шума, приземлился метрах в тридцати от тополя, в тени которого они скрывались, точно посреди неширокой улицы, едва не упершись острыми концами серповидно изогнутых крыльев в высокие покосившиеся заборы брошенных цыганских домов. Яркое золотое свечение, во время полета размывавшее четкость очертаний приземлившегося агрегата, рассеялось и Валя с Сашей увидели, что посреди улицы стоит летательный аппарат, размерами и конфигурациями основных систем, почти не отличавшийся от современных земных реактивных истребителей. И все-таки, с другой стороны, в очертаниях носовой части, матово отсвечивавшего колпака пилотской кабины и серповидно изогнутых крыльев «эфиролета» присутствовал неуловимый налет пугающей потусторонности и бесконечно чужой и непонятной технологии далеких неведомых миров, бросающихся в глаза людям наблюдательным, каковыми считали себя Червленный и Морозов.
   – Он мне не нравится, Александр Сергеевич! – тревожно произнес Валя. – Чем-то он смахивает на «гроб с крыльями»!
   – Вас туда никто силком не тянет, Валя! Можете отправляться в аэропорт, там до Москвы летают большие комфортабельные лайнеры гражданской авиации, каждый из которых в любой момент может превратиться в очень «большой гроб с крыльями»! – раздраженно посоветовал Червленному Морозов и чуть ли ни бегом припустил к уникальному аппарату, ухитрившемуся невредимым пробраться в земную атмосферу сквозь «сорок сороков чужих и злобных Параллелей».
   Пока Валя в нерешительности продолжал стоять в тени старого осокоря и смотрел в худую спину неудержимо удалявшегося Морозова, матовый колпак пилотской кабины бесшумно распахнулся на «истребителе» и оттуда по пояс высунулся бородатый человек в типичном летном комбинезоне, производивший вполне благоприятное и интеллигентное впечатление и нисколько не напоминал при этом классический типаж «выходца с Того Света».
   Валя молча обматерил себя и побежал вслед за Морозовым.
   – Быстрее давайте, ребята! – между тем, на чистейшем русском языке, крикнул им бородатый пилот, ничуть не удивившийся тому факту, что он забирает не одного, как ему было сказано при получении «полетного задания», а – двух пассажиров. – У нас, максимум – три минуты, а может и того нет!…

   …Когда Эдик нашел, наконец, переулок, выводивший его на нужную улицу и, чертыхаясь, пробежал неизбежные извилистые и скользкие сто пятьдесят метров, попав туда, где приземлилась на его глазах пару минут назад «жар-птица», он испытал страшное разочарование, увидев, что оправдались худшие из возможных опасений и, осиянная золотым пламенем, четырехлучевая звезда, подгоняемая невидимой могучей силой, поднималась вертикально вверх навстречу ждавшим ее небесам иных миров. И, к счастью для себя, Эдик не знал, что внутри звезды удобно раскинулся в мягком просторном кресле пассажирского отсека-капсулы капитан ФСБ, Валентин Червленный, проклинающий себя за безрассудство и ни на йоту не веривший в благополучный исход затеянного им предприятия добровольного внедрения «на тот свет».
   Увидев, как, сначала уменьшилась в размерах, а затем и вовсе исчезла, нырнув в черноту туч, раздразнившая его воображение и «смутившая разум», золотая звезда, наверняка прилетевшая из самой настоящей «Сказки» и в ту же самую «Сказку» улетевшая, Эдик почувствовал себя обманутым, одураченным и, по большому счету, осиротевшим.
   Сам точно не понимая, что с ним происходит, он стоял и смотрел на то место в низком черном небосводе, где только что исчезло, больно ранившее душу нездешней красотой, видение неизвестного древнего Солнечного Бога во плоти, с кратковременной инспекционной поездкой посетившего один из самых заброшенных уголков Земли.
   Довольно скоро полковник Стрельцов вышел из поразившего его гипнотического транса, не совсем точно понимая, чем этот транс оказался вызван к жизни.
   «Готовится крупномасштабное вторжение на территории Цыганского Заповедника, являющегося, скорее всего, на данный хронологический промежуток, искомым источником периодических мощных инфернальных излучений в Рабауле!» – машинально начал он сочинять текст телефонограммы генералу Панцыреву, с нетерпением ожидавшим ее получения в Москве.
   Эдик посмотрел на часы – они показывали пять минут первого ночи.
   «К часу доберусь, пожалуй, до гостиницы!», – подумал он, решив, что пора отсюда ретироваться и срочно высказать шефу свое личное мнение по поводу складывавшейся в Рабауле ситуации, несомненно требовавшей оперативного вмешательства «Стикса-2».
   Затем у него возникла проблема – случайный дежурный взгляд полковника напоследок, для очистки совести, скользнувший по темным окнам ближайших пятистенков, наткнулся на пристальный и недобрый взгляд неизвестного, плотно прильнувшего волосатой мордой к оконному стеклу внутри одного из домов – того, что стоял почти напротив места посадки золотого звездолета. Место этой кратковременной «посадки» и, последующего за ней, «взлета» все еще продолжало слабо куриться лиловым паром. Эдик не успел, как следует удивиться тому невероятному факту, что у неизвестного соглядатая отсутствовали глаза в обычном, человеческом, понимании этого слова. Точно также, как и не испугали Эдика два с половиной метра роста и метровый разворот покатых плеч, покрытых густой бурой шерстью. Главная опасность исходила не от этого, притаившегося внутри брошенного дома, безглазого «неандертальца» – она приближалась из неба, вместе с нарастающим низким рокотом, постепенно переходящим в оглушающий рев, незаметно закладывающий уши плотными невидимыми пробками.
   Эдик лихорадочно завертел головой по сторонам, выбирая наиболее безопасное место, чтобы укрыться. Дома, безусловно, отпадали и он бросился в густую чернильную тень, выделявшуюся на более светлом фоне майской ночи, отбрасываемую тридцатиметровым тополем, росшим неподалеку от чьих-то полураскрытых ворот.
   Сделалось светло, как солнечным безоблачным днем. «Как днем на бескрайних болотах Алялватаски, но никак – не земным днем!» – автоматически уточнил Эдик, глядя на кудлатые тучи, стремительно набухавшие глубоко изнутри лилово-лазоревыми пузырями фантастического света, щедро покрывшего грязную улицу и темные мрачные дома лимонно-желтой, с ядовитинкой, глазурью. Эдика даже слегка затошнило от такого невиданного им раньше чересчур гадкого оттенка.
   Определив заросшего шерстью гиганта, наблюдавшего за ним при помощи переплетений окончаний зрительных нервов, образующих своеобразно выглядевшие белесые бугорки вместо обычных человеческих глаз, как не представлявшего никакой реальной угрозы «элементала-марионетки», Эдик сосредоточил все внимание на опускавшемся из туч очередном «неопознанном летающем объекте».
   Объект появился неожиданно и появлением своим заставил, видавшего всякие виды, полковника Стрельцова, невольно вздрогнуть…
   …В расширившиеся глаза Эдика бросилось, прежде всего, дрожащее марево мертвенного бледно-лилового сияния. Сияние это испускалось глубокими и широкими порами, покрывавшими многочисленные складки, шишки и шипы пятнистой шкуры-кожи, удивительно уродливого и громадного монстра, стремительно и бесшумно планировавшего из тучи под углом в сорок пять градусов к поверхности земли. На жабьей, правда, самую малость, чуть-чуть, по крокодильи вытянутой вперед морде чудовища, трудности тяжелого перелета, Бог знает из какой Параллели, отпечатали кислое выражение страшной усталости и раздражения. Вот только крупные, каждый величиной с чайное блюдце, выпуклые глаза крылатой жабы, выпорхнувшей на громадных крыльях из ледяного холода межзвездного пространства, полыхали ярким оранжевым огнем неукротимой свирепости. Глаза твари были настолько крупными, что столь подробно, таившееся в них выражение, Эдик легко рассмотрел с пятидесяти метров, отделявший осокорь, в густой черной тени которого он прятался, от жадно принюхивавшейся к уличной грязи и пыли шестиметровой крылатой амфибии или «василиска», как называли «гончих псов» Пайкидов, посвященные жители дохристианской Сказочной Руси…
   …Разумеется, Эдик понятия не имел, что видит перед собой настоящего «василиска» во плоти и крови – холодной плоти и ядовитой крови. И нельзя сказать, что неведение полковника относилось к разряду счастливых – внешний вид, а, особенно, взгляд «василисков» могли свести с ума кого угодно. Единственное, в чем повезло и, к тому же – достаточно крупно, Эдику, так это в том, что гнавшийся по следу эфиролета Рагнера, «василиск» не учуял специфические испарения Эдиковой кожи, покрывшейся тысячами мелких капелек холодного пота. К тому же «василиску» нужно было успеть вернуться на сторожевой пайкидский рейдер, занявший позицию на орбите Луны и пробивший специально для «василиска» -истребителя межпространственный тоннель сквозь непроходимую толщу, принципиально чуждых подобным созданиям, пространства и времени.
   Специальный Генератор, создающий «Окна», потреблял чудовищное количество Мировой Энергии, и капитан рейдера весьма щепетильно относился к ее перерасходу. Поэтому, получив от «василиска» сообщение о том, что «птичка» улетела, капитан дал ему жесткий приказ немедленно возвращаться. «Василиск», прекрасно осведомленный о страшной судьбе своих кровожадных собратьев, по разным причинам не успевавших проскочить через «Окно» в установленные сроки, не стал медлить и, расправив крылья, вертикально, воистину, с бешеной скоростью, вбуравился в низко нависшие лиловые пузыри туч. Лиловый свет в тучах почти сразу погас и Цыганский Заповедник накрыла полная, черная и угрюмая, тьма, ничуть не повлиявшая, однако, на нечеловеческую способность Эдика улавливать тепловые излучения предметов без помощи солнечного света, и он успел заметить, что, смахивавший на снежного человека, неизвестный соглядатай, бесследно исчез со своего наблюдательного пункта. Судя по всему, молниеносно ретировавшемуся из брошенного хозяевами пустого цыганского дома, «элементалу» -наблюдателю нужен был вовсе не Эдик, а – улетевший «золотой звездолет» и, этот крылатый чудовищный монстр, который, скорее всего, гнался за «золотым звездолетом», «упорхнувшим» «из под самого носа» чудовища, наверняка выпущенного в эту погоню из самого Ада…
   Полковник без сил опустился на траву, опершись широкой спиной о тополиный ствол. Срочная необходимость мысленно сосредоточиться потребовала принятия позы максимального физического и нервного расслабления – Эдик лег на спину и широко раскинул в стороны ноги и руки, наблюдая, как едва заметно трепещут под поднявшимся ночным ветерком молодые тополиные листочки. Ощущение притаившейся где-то рядом грозной опасности исчезло вместе с неземным лиловым свечением в тучах, но полковник Стрельцов, тем не менее, совершенно машинально произнес вслух:
   – Этот город в скором времени ждет судьба Цыганской Слободы!
   А сразу вслед за произнесенной фразой пришло осознание того радостного факта, что, казалось бы, неминуемая гибель и на этот раз обошла самого Эдика стороной. Но феноменальное чутье предвосхищения дальнейшего развития ситуации, особенно ценимое в нем генералом Панцыревым, подсказало полковнику Стрельцову, что пока путь свободен, он должен побыстрее выбираться за территорию Цыганского Заповедника, чтобы с максимально возможной скоростью попасть в свой гостиничный номер и до рассвета вдумчиво настрочить подробный отчетный доклад о благополучно закончившемся ночном разведывательном рейде.
   Спустя полчаса Эдик уже переходил деревянный мостик через пограничную речку, а еще через полчаса, удачно быстро поймав «такси», он был в собственном номере главной городской гостиницы «Рабаул», и под горячим душем смывал с себя липкую грязь ночных приключений, стараясь вычеркнуть из памяти, упрямо ее не покидавший, завораживающий взгляд кошмарных глаз «василиска». Эдик интуитивно чувствовал, что от этого воспоминания ему необходимо срочно избавиться, потому как оно могло послужить источником хронической формы тяжелой нервно-психической фобии, ибо простому человеку не дано было «заглянуть в глаза Демону», в силу самой принципиальной невозможности подобной встречи…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   На следующий день после спровоцированной Днем рождения Задиры пьянки, Слава Богатуров и Юра Хаймангулов часиков в восемь утра, пока солнце высоко не поднялось, вышли из археологического лагеря и пешком добрались до деревни Булунино, отделяемой от раскапываемого курганного комплекса не более, чем тремя километрами пыльной грунтовой дороги. У обоих головы раскалывались с жесточайшего похмелья, поэтому в сельском магазине приятели оказались вынужденными взять бутылку дешевой облепиховой «бормотухи» и оперативно распили ее на двоих. Благодаря своевременно употребленному напитку полуторачасовая езда до Рабаула на стареньком полуразбитом «ПАЗ-ике» далась им сравнительно легко. Всю дорогу Юрка вроде как оправдывался перед Славой в совершившемся с ним неосторожным падением обратно в «алкогольный омут», из которого он, казалось бы, навсегда выбрался полтора года назад:
   – Я сейчас в мастерской, Славка, у себя закроюсь недели на две – чтоб не видел меня никто и мне никого не видеть! Через две недели должен буду прийти в себя – «отходняк» дня три-четыре, десять дней будет мучить совесть, а там уже: как Бог на душу положит! Раскопки закончились для меня на этот сезон, все!
   – Сгоришь когда-нибудь так, Юрка – не боишься?!
   – А-а-а-а! – кудрявый скульптор безнадежно махнул рукой и голосом, в котором слышалось ясное понимание возможного трагического исхода хронических затяжных запоев, обреченно добавил: – Не думать лучше об этом, Славян! – и низко уронив буйную кудрявую голову к себе на колени, он проспал до самого Рабаула.
   На автовокзале они расстались: Юрка поехал к себе в мастерскую, а Слава – в университет к своему научному руководителю, кандидату философских наук, Владимиру Николаевичу Боброву, снедаемый нетерпением и любопытством в предвкушении предстоящей встречи.
   Кафедра оказалась закрытой – видимо, было еще слишком рано и Слава пошел и присел на одну из скамеечек, установленных в зеленом скверике перед парадным входом в университетское здание. Все скамеечки были заняты пестрой, болтливой и крайне несерьезной публикой: абитуриентами. Четыре молоденькие абитуриенточки, одетые и подстриженные по последней моде, дружной стайкой присели на скамейку, где сидел Богатуров и увлеченно принялись обсуждать свои абитуриентские дела, периодически бросая быстрые любопытные взгляды на скромно притулившегося с самого края Славу. Одна из девочек – белокурая, высоконькая и синеглазая, одетая в легкий топик и короткую джинсовую юбку, смело открывавшую стройные загорелые ноги до середины бедра, привлекла внимание Славы, внезапно вызвав в памяти Богатурова, приснившийся ему сегодняшней ночью красивый сказочный сон и удивив Славу, ко всему прочему, некоторым несомненным сходством с его главной героиней.
   Слава настолько увлекся очаровательной соседкой по скамейке, что даже забыл наблюдать за входом в университет и пропустил момент, когда туда вошел хмурый и озабоченный Владимир Николаевич Бобров. А «синеглазка», как мысленно успел окрестить ее Богатуров, значительно чаще своих подружек поглядывала на Славу и, в конечном итоге, случайно или нет, но получилось так, что минут через пятнадцать подружки «снялись» и куда-то пошли, оставив белокурую синеглазую красавицу на съедение четверокурснику философского факультета, за два года армейской службы и четыре года обучения в университете привыкшего с чисто философской непредвзятостью относиться к трепетным вопросам отношений «между полами».
   Симпатичная абитуриентка, оставшись одна, немедленно сделала вид, что внимательно читает толстую тетрадку с конспектами, хотя на самом деле, едва сдерживала улыбку, вызываемую к жизни неуклюжимыми и несмелыми попытками завязать с нею знакомство застенчивого соседа по скамейке.
   Слава набрался храбрости и смело объявил:
   – Девушка, вы мне можете не поверить, но сегодня ночью вы мне очень долго снились!
   – Серьезно?! – отложив в сторону тетрадку с конспектами, повернула она к Славе симпатичное личико, демонстрируя, тем самым, встречное желание поддержать разговор.
   – Серьезно! – ответил ободренный теплым приемом Слава. – Я ночевал сегодня в шестидесяти километрах от Рабаула прямо в березовом лесу на кромке высокого берега широкой полноводной реки.
   – Как романтично-о! – восхищенно протянула девушка. – А что вы там делали, если не секрет?
   – Не секрет, конечно! А вас, простите, как зовут?! Когда я человека знаю по имени, то мне с ним значительно легче общаться.
   – Юля! – нисколько не жеманясь ответила она, – А – вас?
   – Слава! Я, Юля был на раскопках с нашими студентами-историками на археологической практике в Булунино.
   – Ой, как интересно! – широко разулыбалась Юля, сверкая молочной белизной зубов, до сих пор не знакомых с кариесом. – А вы – историк, Вячеслав?
   – Нет, я – философ! – гордо сказал Слава. – Перешел на четвертый курс. А вы поступаете в наш университет?
   – Да – на филологический. Завтра – первый экзамен, сильно волнуюсь!…
   …Другими словами, Слава и Юля, почувствовав интуитивную взаимную симпатию, дружески разговорились и назначили свое первое свидание на завтра – в шесть часов вечера, возле этой же скамеечки, после успешной сдачи первого вступительного экзамена Юлей. А сейчас новой знакомой Богатурова нужно было идти на консультацию. Попрощались они очень тепло, как хорошие старые знакомые. Юля даже помахала ему ручкой на прощанье, а Слава долго смотрел девушке вслед, искренне любуясь грациозностью ее походки и стройности точеной фигурки. Согревающее душу, особенное сладкое волнующее чувство разлилось в Славиной грудной клетке и, наверное, уже сотый раз в жизни он твердо решил, что его наконец-то посетила настоящая «любовь с первого взгляда» – жуткая пламенная всепожирающая страсть, не имевшая шансов не окончиться самым счастливым браком в истории человечества. Окружающий мир окрасился исключительно мажорными тонами и Слава, едва ли не приплясывая, отправился на кафедру «Неординарной философии», где сидел и в одиночестве пил крепкий кофе мрачный и чем-то сильно встревоженный Владимир Николаевич Бобров – один из самых многообещающих молодых ученых университета.
   При виде улыбавшегося Славы посветлело несколько лицо и у Боброва.
   – У тебя именины что ли сегодня, Славка?! – спросил Владимир Николаевич, делая очередной глоток кофе.
   – Вроде того! Здравствуйте, Владимир Николаевич!
   – Привет – проходи, располагайся! Тебе Задира мое приглашение передал?
   – Да – он. А что случилось-то, вообще, Владимир Николаевич?! – поинтересовался Славик, усаживаясь за один из столов, напротив Боброва. – Олег мне сказал, что случилось что-то «из ряда вон выходящее»!…
   – Кофе выпьешь? Ты пил, что ли сегодня?
   – Да вчера у Олега же день Рожденья был – со вчерашнего перегар остался.
   – Ну, кофе выпей – легче станет. Я бы, честно говоря, тоже бы сейчас не отказался от «ста грамм»! – он задумчиво посмотрел в раскрытое по случаю летней жары окно и еще сильнее нахмурился, хотя сильнее было уже и некуда. – Ты на раскопки больше не поедешь?
   – Нет, пожалуй – делать мне там больше нечего. Домой хотел съездить – матери по хозяйству помочь, дома пожить хоть пару неделек по-человечески, а то общага высасывает из меня все добродетели, и скоро я превращусь в злобного вампира!
   – Я не спал сегодняшнюю ночь! – с какой-то непонятной интонацией сообщил Бобров своему будущему дипломнику, никак не прокомментировав высказывание последнего насчет вампиров. – И знаешь: почему?!
   – Женщина? – робко предположил Богатуров.
   – Не угадал! Я читал!
   – Что, Владимир Николаевич?! – испуганно спросил Слава.
   – Евангелие от Морозова!
   – Что?! – не понял Слава.
   – Александр Сергеевич Морозов – доктор филологических наук, заведующий кафедры «Современного русского языка и литературы». Ты слышал о таком?!
   – Да – разумеется. А в чем дело?! Я слышал – он без вести пропал?!
   – Мы с ним достаточно хорошо знакомы и на днях он мне предложил тему для докторской диссертации. Рабочее название: «Разум без границ». Восемьсот машинописных страниц – я их читал сегодняшней ночью и не мог оторваться!
   – А о чем там, Владимир Николаевич?!
   Бобров, прежде чем ответить, долго и пристально смотрел в глаза лучшего студента потока, которому предполагал через какое-то время сделать заманчивое предложение после окончания факультета подписать контракт с вверенной ему кафедрой. Богатуров выдержал тяжелый взгляд, явно находившегося «не в себе», преподавателя и мужественно не отвел глаза в сторону.
   – Гениальнейший ученый, Александр Сергеевич Морозов великодушно подарил мне подробно составленные им атласы мироздания, кардинально отличающиеся от всех известных нам схем.
   – Он же – филолог! – удивленно воскликнул Слава, – Что он может принципиально нового сказать о мироздании – не общается же он напрямую с самим Господом Богом?!
   – В течении более чем четырех лет, он общается с призраками в Лабиринте Замороженных Строек. Эти призраки, по мнению Морозова, абсолютно реальны – они не менее реальны, чем я или ты, и они передали ему много уникальной теоретической и практической информации, плодами которой Морозов надеется порадовать отечественных философов и эзотериков. В первую очередь – в нашем с тобой лице, Слава!
   – Приятно слышать, Владимир Николаевич! – Слава широко разулыбался: – Вы даже не представляете – насколько приятно было услышать такую высочайшую оценку своим способностям и возможностям!
   – Я вполне серьезно говорю, Слава! Исходя из полученных от Морозова данных, я, первому из своих студентов, предлагаю тебе сотрудничество с перспективной долговременной целью найти реальные доказательства существования параллельных миров! Это очень интересная и, как явствует из практического опыта Александра Сергеевича Морозова, достаточно опасная работа! – Бобров бросил на студента безмерно утомленный взгляд темно-карих выразительных глаз и тихо спросил у него: – Так ты согласен, Слава?
   – Вы же знаете, Владимир Николаевич, что вслед за вами я – хоть в огонь, хоть – в воду, хоть – к «черту на рога»! – горячо заверил своего научного руководителя Богатуров, выказав, тем самым, прежде всего фанатичную преданность Боброву, как талантливому ученому и мудрому педагогу. – Хотя я, конечно, не совсем пока понимаю, о чем идет речь – особенно на фоне упоминания вами о каких-то «призраках» Замороженных Строек. Эти «призраки» – кодированные символы вашей с Морозовым новой научной системы координат или вы имели ввиду нечто совсем другое, о чем я пока не имею ни малейшего понятия?!
   – На ксероксе я сделал копию материалов Морозова – возьмешь ее и внимательно, не торопясь, ознакомишься. Можешь сделать это у матери в деревне. Но мне бы очень хотелось, чтобы через неделю – дней через десять, ты бы появился на кафедре, окрыленный, на всю жизнь заразившийся идеями нового стратегического исследовательского кафедрального проекта: «Разум без границ»!
   – Хорошо, Владимир Николаевич – договорились!
   – Ну и ладненько! – Владимир Николаевич удовлетворенно улыбнулся. – Я ничуть не сомневался в тебе, Славик! – он порывисто поднялся с кресла, подошел к холодильнику, достал оттуда бутылку коньяка и блюдце с нарезанными кружочками копченой колбасы.– А сейчас, наверное, можно и по «сто грамм»! Во всяком случае, тебе они сейчас, как мне кажется, будут очень кстати!
   При виде коньяка, Слава, конечно же, оживился, но за всеми манипуляциями, а главное – за постоянно менявшимся выражением лица Боброва, он следил с чувством легкого беспокойства и недоумения: чего-то Владимир Николаевич не договаривал, чего-то как будто опасался. Да и сам Славик, после начала этого, по меньшей мере, странноватого, или, если выразиться поточнее, разговора на, более, чем странную, тему, начал опасаться не только за адекватность изложения и самого содержания этого пресловутого «Разума без границ», но и – за разум самого Владимира Николаевича.
   – А нас никто не застукает?! – кивнув на входную дверь, опасливо спросил Богатуров.
   – Мы же не грандиозную попойку с гармошкой, песнями и девками устраиваем, Слава! – резонно рассудил Бобров, спокойно и даже, как-то деловито, разливая коньяк по хрустальным рюмкам. – А Гуйманна я нисколько не боюсь! Да и если бы сам ректор сейчас заглянул – мне как-то «по барабану» было бы! Настроение сейчас не то, чтобы бояться, Славка!
   Необъяснимые беспокойство и недоумение у Славы возросли, и их не сумели ослабить три полные рюмки отличного армянского коньяка, запас которого никогда не иссякал в личном кафедральном холодильнике Боброва. После, как раз, третьей рюмки он и сказал об этом Владимиру Николаевичу. На что тот ответил:
   – Не беспокойся по пустякам, Слава – береги нервы для настоящих испытаний, которые ждут нас с тобой впереди! Хотя, кто знает: быть может, они уже и начались, вот только мы пока не успели этого заметить!…
   Слава, хорошо изучивший Боброва за два года учебы и, начинавшегося своего научно-практического обучения под чутким педагогическим руководством Владимира Николаевича, догадался, что тот, пока, по каким-то причинам, не выложил перед Славой, так сказать, свой «главный козырь» – придержал «бубнового короля» в рукаве», а бубновый король, как всем известно, является главной картой в колоде карт «Таро». А тот, все разом объяснивший бы вариант, что Владимир Николаевич Бобров оказался, просто-напросто, жертвой «тихого помешательства», Славе в голову прийти не мог в принципе. Слава был романтиком в душе, почему и решил поступать в свое время не куда-нибудь, а, именно – на философский факультет, неизвестно почему представлявшийся Славе «сказочно-фантастическим» факультетом. Слава мечтал уже давно, сам того не осознавая, «открыть» или «вычислить» принципиально новый универсальный и фундаментальный философский закон, согласно которому любая, самая смелая и фантастическая «сказка» легко бы становилась «былью»! И, в лице Владимира Николаевича Боброва, как твердо казалось Славе, он нашел надежного опытного проводника в оживающее на глазах «царство сказок».
   После четвертой рюмки коньяка Славе неожиданно захотелось пересказать Владимиру Николаевичу свой удивительно красивый, фантастический и, одновременно, очень реалистично выглядевший сон, приснившийся ему накануне. У Славы вдруг нежданно-негаданно родилась парадоксальная мысль о том, что приснившаяся ему прошедшей ночью сказочная синеглазая золотоволосая красавица явилась своеобразным «прологом» к сегодняшнему полусумасшедшему и полупьяному разговору с Владимиром Николаевичем Бобровым на более чем странную тему под названием «Разум без границ»…

Глава восьмая

   Администрация города Рабаула в лице мэра, Одинцова Андрея Витальевича и начальников соответствующих отделов администрации, подписали целый пакет документов о долгосрочном взаимовыгодном сотрудничестве с одной из крупнейших германских корпораций, вот уже много лет успешно строившей свой бизнес в сфере развлечений, «Шпилен Хаузе».
   Крупнейшей сделкой за всю трехсотлетнюю историю Рабаула, как было отмечено обозревателями всех крупнейших краевых газет, следовало считать подписанный между немцами и представителями Рабаульской администрации договор об отдаче в аренду немецкой «корпорации развлечений», «Шпилен Хаузе», бесполезно пустовавшую уже четыре года территорию бывшей Цыганской Слободы сроком на десять лет за сто миллионов евро. Причем первые пятьдесят миллионов были немедленно переведены из Германии на счет администрации Рабаула. Присутствовавший на церемонии заключения исторической сделки, в числе прочих краевых и даже нескольких московских журналистов, заместитель главного редактора популярного молодежного краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля», Дмитрий Цуккерманн описал в своей газете «значение и далеко идущие последствия» совершившегося события буквально следующими словами:
   «… Невозможно переоценить значение, которое будет иметь для будущего нашего города передача в аренду одной из крупнейших европейских фирм территории бывшей Цыганской Слободы, на протяжении целого ряда лет пользовавшейся среди городского населения мрачной и, даже, зловещей репутацией. Налицо не только финансово-экономическая выгода от ста миллионов евро, как нельзя более кстати оказавшихся в сейфах городской казны, но и несомненен мощный позитивный морально-политический эффект превращения бывшей „сумеречной зоны“, где вольготно чувствовали себя наркоторговцы и прочие криминально-уголовные элементы, и от которой, по большому счету, исходили, отравлявшие всю атмосферу городской жизни, излучения тревоги и зла, в светлый и радостный оазис развлекательных аттракционов и павильонов, спортивно-оздоровительных комплексов, призванных всемерно укреплять физическое и психическое здоровье жителей Рабаула всех возрастов! Кто знает: быть может Рабаул первым из крупных российских городов достигнет через десять лет уровня жизни западно-европейских столиц?! Хвала и честь инициативным руководителям администрации нашего города и – так держать, Андрей Витальевич!!!».
   Несмотря на некоторую очевидную тенденциозность и откровенный субъективизм статьи, она нашла вполне благоприятный отклик и возродила, умершие было, надежды, на близкое счастливое будущее у большинства своих читателей – «политически безграмотных» читателей. Тираж «Света в конце тоннеля» повысился за одну неделю на тринадцать процентов, а сам Цуккерманн получил солидную денежную премию от редакции и личную благодарность обычно скупого на похвалы мэра Одинцова. Получил хитрый и самолюбивый Дима отдельный гонорар и от руководства немецкой «корпорации развлечений», о котором благоразумно предпочел публично не заявлять, и, вообще, подчиняясь инстинкту самосохранения, твердо решил оставить в глубокой тайне факт получения двух тысяч евро даже от ближайших друзей, жены и любовницы. Диме, тем более легко это было сделать, что у него отсутствовали, как «ближайшие друзья», так и жена, равно, как и любовница. У Димы на всем белом свете имелся только один, по-настоящему, близкий ему человек – старушка-мама, но и ей Дима ничего не сказал про «две тысячи евро», предпочтя не перегружать мозг пожилой женщины ненужной финансовой информацией.
   Кстати, одним гонораром за эту статью, щедрое и благодарное руководство немецкой «корпорации развлечений» решило не ограничиваться, а заплатило Диме аванс за будущие десять статей, в чрезвычайно выгодном свете долженствующих представлять «Шпилен Наузе», которые он обязался написать с момента подписания договора и, вплоть, до наступления Новогодних праздников.
   Все эти дни Дмитрий Цуккерман сиял, как добросовестно начищенный раритетный трехведерный медный самовар и, словно бы не слышал и не видел, повседневно окружавших его сотрудников и сотрудниц редакции еженедельника, блуждая мечтательным взглядом в каких-то бесконечно далеких фантастических радужных финансовых или, «черт его знает», каких далях… Ну, и, чтобы закончить о внутренних и внешних метаморфозах заместителя главного редактора краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля», Дмитрия Цукерманна, происходившими с ним в эти знаменательные дни появления в Рабауле немецкой корпорации «Шпилен Хаузе», нельзя не добавить, что, именно, накануне подписания договора, отдающего в аренду немцам территорию бывшей Цыганской Слободы, произошло несчастье с главным редактором еженедельника, Артемом Ивановичем Кудельниковым.
   Дело заключалось в том, что Артем Иванович не случайно считался и являлся и, на самом деле, одним из крупнейших журналистов всего Балвалайского края, снискав себе заслуженное уважение со стороны коллег и многочисленных почитателей своего журналистского таланта и мастерства, прежде всего, тем, что вел исключительно трезвый образ жизни – в буквальном смысле этого слова. То есть никто из людей, близко знавших Артема Ивановича, никогда не видел, чтобы тот употреблял даже слабоалкогольные напитки, наподобие пива и сухого вина, не говоря уже о водке, коньяке или неразведенном чистом этиловом спирте. Во всяком случае, «на людях» Кудельников точно «не употреблял» и, самое главное, нигде и никогда не оказывался замешанным в публичных громких пьяных скандалах и сомнительных, пропитанных алкогольными парами, историях, являясь живым подражанием для подрастающего молодого поколения городских и краевых журналистов.
   И, тут, вдруг – «ба-бах»!!!.. После телефонного звонка мэра Одинцова главному редактору еженедельника «Свет в конце тоннеля» Кудельникову с неожиданной просьбой мэра: «Представить в максимально благоприятном свете германскую фирму „Шпилен Хаузе“, решившую открыть свой крупнейший зарубежный филиал в российском городе Рабауле!!!», Артем Иванович Кудельников неожиданно выпивает прямо у себя в кабинете литр холодной высококачественной водки и, в результате, делается совершенно невменяемым!!!
   Все бы ничего, если бы он мирно уснул у себя в кабинете, спокойно проспался бы и потихоньку незамеченным ускользнул бы домой. Но, увы, Артем Иванович позвонил председателю краевой коллегии журналистов, некоему Нихвидавичусу, обложил Нихвидавичуса нецензурной бранью, персонально обвинив того в том, что это с его непосредственной подачи «была широко распахнута в Рабаул лазейка для этих «немецких чертей»»!!!». Затем – звонок мэру Одинцову в том же самом оскорбительно-нецензурно-обличающем духе, потом – в краевую администрацию, случайное «попадание» на самого губернатора Хурумова и обливание последнего «грязным словесным поносом». В общем, «отвел душу» Артем Иванович на «полную катушку», а вечером по личному распоряжению губернатора Балвалайского края П. И. Хурумова, А. И. Кудельников был уволен «по статье» с дальнейшим запрещением ему близко приближаться к редакции самой захудалой районной многотиражки на территории всего Балвалайского края! Трудно было сказать: чем же так сильно и страшно, со столь сокрушительным негативным резонансом для Артема Ивановича отозвалась в душе его банальная, в общем-то, просьба мэра дать хорошую рекламу какой-то там зарубежной фирме, решившей открыть свой филиал в родном городе Артема Ивановича?! Не будем гадать на «кофейной гуще», а отринув целый, возможно, «сонм» предположений, гипотез и теорий на этот счет, скажем прямо, как оно и оказалось на самом деле: огромный журналистский талант Артема Ивановича, подаренный ему самой природой, подсказал своему обладателю: дело с этими немцами очень и очень нечисто!!! И, ничего, кроме новых и страшных бедствий эти немцы родному любимому городу Артема Ивановича, в котором он родился и вырос, не принесут!!! И понял еще он прекрасно, что мэр Одинцов не случайно попросил за этих проклятых «швабов» – наверняка они отвалили ему приличную «мзду» за то, что он дал им «зеленый свет» на их, наверняка, более чем алчные и преступные желания похозяйничать в Рабауле на Новогодние Праздники!!! Артем Иванович, в отличие от своего зама, Цукерманна, был паталогически честным журналистом и человеком, и тяжелый запах коррупционных и прочих преступлений чуял издалека и реагировал соответственно – моментально и решительно.
   Именно об этом он и проговорил, под новые порции холодной качественной водки, на этот раз – под хорошую жирную вкусную копченую мясную закуску, в адвокатской конторе «Правовое поле», куда он явился под вечер того злосчастного дня к своим старым друзьям еще с университетских времен, известным городским адвокатам Сыскоеву и Очкаеву. У обоих адвокатов дела в последние дни их адвокатской практики складывались не блестяще (мягко говоря), что выразилось, прежде всего, в почти полном отсутствии наличных денежных средств и они, сидя в почти полной прострации у себя в конторе перед экранами персональных компьютеров, только что скудно отужинав китайским «роллтоном» из пакетиков, были очень рады неожиданному появлению «старого друга Темы» с двумя литровыми пузырями «Абсолют-Цитрон» и шикарной «закусью», набранной Артемом Ивановичем в ближайшем гастрономическом магазине «Колбасы и копчености»! А сама адвокатская контора «Правовое поле» располагалась на первом этаже пятиэтажной панельной «хрущевки» в помещении стандартной трехкомнатной квартиры по улице Молодежная неподалеку от студенческого университетского городка. Время было уже довольно позднее и поэтому в конторе кроме Евгения Юрьевича Сыскоева и Евгения Николаевича Очкаева (были они не только друзьями и коллегами, но и – тезками) уже никого не было. Таким образом, несгибаемый борец за правду, морально совершенно «разбитый», но не побежденный, Артем Кудельников появился в адвокатской конторе, что говорится, «в нужное время и в нужном месте».
   Старые университетские друзья встретили Артема и принесенные им угощения восторженным ревом. Расстроенный и подавленный вид Артема поначалу их не сильно смутил. Оба адвоката в первую очередь обратили внимание на то, что, судя по двум «пузырям», сразу же выставленным на рабочий стол Сыскоева удрученным журналистом, известный «трезвенник» Артем «соскочил» с «зарубки», и, похоже было, что «соскочил» он не просто так, а – по «черному»!
   – Что случилось, Тема, дружище?! – с непритворной озабоченностью поинтересовался Женя Сыскоев, пока Женя Очкаев нетерпеливо отвинчивал заметно дрожавшими руками пробку с горлышка «первой» бутылки, которая вполне могла и оказаться «второй».
   – Напиться захотел я, Жека! – тяжело вздохнул Кудельников с тяжелой яростью посмотрев куда-то в, одному ему, ведомые дали.
   – Да ты толком то можешь сказать – что, все-таки, стряслось?! – спросил в свою очередь заинтригованный не менее Сыскоева Очкаев.
   – С сегодняшнего дня я больше не главный редактор еженедельника «Свет в конце тоннеля»! – сообщил друзьям-адвокатам сногсшибательную новость Кудельников. – И по личному распоряжению самого губернатора Хурумова я не имею право близко приближаться к самой захудалой редакции городских и краевых СМИ на территории моего родного Балвалайского края!
   Сыскоев только изумленно присвистнул, а Очкаев так и замер с бутылкой в руке, но, будучи менее хладнокровным и выдержанным, чем его коллега Сыскоев, после непродолжительной паузы, выдохнул сакраментальную избитую фразу, выражавшую крайнюю степень удивления:
   – Не может быть!!!
   – Еще как может! – пожал довольно флегматично плечами Тема, но тут же добавил, чтобы обоим адвокатам стала яснее та невозможная, почти сюрреалистическая ситуация, в «тисках» которой он внезапно оказался: – Дело не в моем увольнении и не в том, что я «раскодировался»!
   – А – в чем?! – в один голос воскликнули адвокаты.
   – Давайте сначала выпьем, а потом я скажу – в чем тут дело и где, так сказать, главная «собака зарыта»?!
   Адвокаты категорически согласились с разумным предложением Кудельникова и, добровольно взявший на себя «халдейские» обязанности то ли «тамады», то ли «полового», бывший следователь-«важняк» из горпрокуратуры, Женя Очкаев сноровисто, не пролив на поверхность стола ни капли драгоценной влаги, четкими выверенными, несмотря на заметный тремор, движениями, разлил холодную водку по граненым стаканам – по трети себе и Сыскоеву, и две трети Кудельникову по индивидуальной просьбе последнего.
   Предусмотрительно нарезанные продавщицей в магазине бело-розовые ломти сочной ветчины, принесенной Артемом, Очкаев успел выложить приличной «горкой» из пакета на тарелку еще до того, как разлил водку по стаканам. Так что, хорошо закусить друзьям было чем.
   После того, как водка оказалась выпита и опустевшие стаканы поставлены на место, Артем без лишних обиняков прямо и открыто заявил:
   – Наш город продали на «корню» – отдали на «откуп» всю бывшую Цыганскую Слободу на время Новогодних праздников каким-то непонятным «мутным» немцам. Договор на аренду с ними подписал Одинцов, но и у Хурумова, наверняка, «рыльце» тоже оказалось «в пушку» – такие договора, на такие суммы, имеется, ввиду, с «кандачка» не решаются и не подписываются. «Все», короче. «воры в домоуправлении!», если цитировать незабвенного Михаила Афанасьевича Булгакова!
   Я отказался давать им рекламу в категоричной форме, несмотря на отданное мне распоряжение самим Одинцовым! За это меня и уволили по личному распоряжению Хурумова. Я буду проводить свое личное независимое журналистское расследование и в связи с этими возникшими чрезвычайными обстоятельствами пришел просить у вас, если не помощи, то – необходимого юридического совета!
   Если сидеть «сложа руки», то на Новый Год в нашем несчастном городе разразится очередная паранормальная катастрофа типа «Ночи Черных Шалей»!
   Я надеюсь на вашу действенную юридическую помощь, рассчитывая на нашу давнишнюю, со студенческих времен, дружбу и на то, что за вами обоими в нашем, опять же, городе закрепилась репутация высококвалифицированных адвокатов в сочетании с кристальной честностью. Я пришел к вам не с пустыми руками, а, предварительно, четко разработав эффективный, на мой взгляд, план борьбы с зарубежной «нечистью»! – и далее, под шикарную водку и изысканную высококалорийную закуску Кудельников начал излагать свой план, состоявший из многих разделов, пунктов и подпунктов…
   …Импровизированное незапланированное «застолье» -совещание трех старых друзей-однокашников затянулось далеко за полночь и все трое, после двух литров «Абсолюта» сделавшись совершенно нетранспортабельными, благоразумно решили заночевать прямо в конторе на сдвинутых вместе письменных рабочих столах сотрудников, предварительно, все же, успев выработать общее направление стратегии борьбы против произвола местной администрации, заключившей «преступный конкордат» с эмиссарами, прибывшими из самого Ада» (буквальные слова Артема Ивановича Кудельникова)…
   …Но, так или иначе, независимо от результатов дружеской «посиделки» в адвокатской конторе «Правовое поле», место главного редактора самого массового краевого еженедельника «Свет в конце тоннеля» освободилось, и опять же, по личному указанию губернатора Хурумова на место временно исполняющего обязанности главного редактора еженедельника был назначен Дмитрий Иосифович Цуккерманн. И, когда рано утром следующего дня сильно «поддатые» Артем Иванович, Евгений Юрьевич и Евгений Николавевич заявились ко входу в редакцию еженедельника «Свет в конце тоннеля» «качать права», их туда, попросту не пустили охранники, пригрозив вызвать милицейский наряд, если они не «угомонятся» «по-хорошему».
   Трем старым друзьям ничего больше не оставалось, как развернуться и, громко кляня грязной площадной бранью «Иуду-Цуккерманна» и глав городской и краевой администрации, пойти пить дальше (благо, что Артем Иванович, освобождая вчера свой рабочий кабинет для «нового хозяина», благоразумно «освободил» и редакционный сейф от всей, хранившейся там редакционной «налички» – так что он мог поить хоть всю адвокатскую контору «Правовое поле», как минимум, целый месяц!) И они, даже, не «пошли», а поехали на электричке за восемьдесят километров от Рабаула в районный центр Усть-Дольменская в гости к еще одному своему общему старому другу-однокашнику, главе администрации Усть-Дольменского района, Егору Жарикову.
   Егор, как оказалось, тоже в этот момент переживал не самые лучшие свои времена и чрезвычайно оказался рад нежданному звонку Кудельникова, сообщившему Егору о своем намерении через три часа заявиться к нему в гости вместе с Сыскоевым и Очкаевым!..
   Но это уже несколько другая история, и, поэтому поспешим вернуться к основной сюжетной канве нашего поучительного и, в высшей степени, правдивого повествования «о том, чего никогда не было, но, вполне, могло бы быть»!..
   …Помимо этой, во всех отношениях, центральной сделки, администрация Рабаула и представители «Шпилен Хаузе» заключили ряд других, в финансовом выражении, не таких грандиозных контрактов, касающихся сферы торговли, а также предполагающих открытие нескольких точек общественного питания, имеющих ярко выраженный немецкий кулинарный акцент.
   В потоке документов, шелестевших в день подписания перед глазами мэра нескончаемым бумажным потоком, Андрею Витальевичу особенно запомнился своеобразным содержанием один из них, в котором говорилось о «пяти миллионах единиц елочных украшений эксклюзивного характера», которые начнут поступать в торговую сеть города с начала декабря-месяца этого года прямиком из Германии с конвейера фабрики-изготовителя. Он и самому себе не мог толком дать отчет – почему его так сильно «зацепили» эти елочные игрушки?! Может опять всему виной оказалось резкое несоответствие между таким красивым, хрупким, звонким и трогательным предметом, какими являлись новогодние елочные игрушки и страшными пустыми глазами хозяина производившей их фабрики – двухметрового тонкогубого и неестественно бледного, ни при каких обстоятельствах не розовеющего, Карла Мегенбурга.
   Обед, кстати, запланированный в банкетном зале мэрии, состоялся непосредственно вслед за подписанием заключительного документа договора. Присутствовало, включая журналистов и операторов с краевого телевидения, человек шестьдесят. Еще, по меньшей мере, столько же хотело попасть за обеденный стол с итоговой пресс-конференции, роль запрограмированных автоответчиков на которой играли мэр Одинцов и германский предприниматель господин Мегенбург, но не попали туда в силу недостаточности собственного общественно-политического и финансового статуса.
   Было, как водится, на подобных мероприятиях, много водки, красной и черной икры, изобилие разнообразных мясных и рыбных закусок. По инициативе немецкой стороны, среди атрибутов русской национальной кухни на празднично накрытом столе радовало глаз множество запотевших от холода бутылок с несколькими сортами баварского пива и четыре больших фарфоровых блюда, наполненных аппетитно выглядевшими сардельками и сосисками, курившимися горячим прозрачным паром. Как разъяснил Мегенбург, пиво и сосиски в порядке дегустации оказались любезно предоставлены немецким кафе «Баварские ароматы», открывшемуся, согласно подписанным документам, в восемь утра дня презентации в самом центре города на перекрестке проспекта Улыбок и улицы Ястребова (местного уроженца – героя-комсомольца эпохи гражданской войны). Мегенбург, между прочим, очень много пил и крайне мало ел, но практически не пьянел и, как уже упоминалось в нашем повествовании, выпитая водка нисколько не отражалась на окрасе его, вечно бледного, бесстрастного невозмутимого лица. Андрей Витальевич постарался побыстрее, побольше и понезаметней от вездесущего ока областных СМИ выпить холодной качественной водки, чтобы перестать нервничать от одного лишь внешнего вида, сидевшего напротив Мегенбурга, и выглядеть уверенным в себе, радушным хозяином, только что заключившим самую выгодную для Рабаула экономическую сделку за всю трехсотлетнюю историю существования города.
   Среди присутствовавших на торжественном официальном обеде в банкетном зале мэрии. не оказалось фанатичных поборников трезвого образа жизни и довольно скоро обширное помещение банкетного зала наполнилось гулом нетрезвых голосов, треньканьем и звоном посуды – то есть звуками, характерными скорее для большого ресторана накануне закрытия, чем для здания городской администрации в разгар рабочего дня.
   Как-то незаметно получилось, что в некий приятный и неожиданный момент сильно опьяневший (внутренне, но не внешне) Андрей Витальевич случайно повернул голову вправо и увидел совсем рядом улыбавшееся привлекательное лицо Инги Литтбарски, выглядевшей сегодня особенно эффектно. Возможно, что эффект достигался широкой белозубой улыбкой, а, быть может, тем восхитительным обстоятельством, что на обед Инга явилась без своих извечных затемненных очков и Одинцов мог по достоинству оценить редко встречающийся ярко-изумрудный цвет ее глаз и их совершенную миндалевидную форму, сочетавшуюся с большими размерами.
   – Вы сегодня просто восхитительны и великолепны, госпожа Литтбарски! – не мог не сказать ей в порыве восторженной искренности мэр Рабаула, откровенно любуясь очаровательной немкой и не замечая сфокусированного на себе холодного изучающего взгляда Мегенбурга, медленно цедившего сквозь сжатые зубы ледяное баварское пиво.
   А у Инги к тому же еще и оказался красивый бархатный голос, которым она ответила на комплимент Андрея Витальевича почти без акцента по-русски:
   – Спасибо!
   – А вы хорошо говорите на моем родном языке, госпожа Литтбарски!
   – Корпорация готовила своих сотрудников, перед выходом на российский рынок, с особой тщательностью. Ваш язык я изучала два года и сдала экзамен на «отлично» и в результате вот сижу и достаточно непринужденно поддерживаю с вами разговор, уважаемый Андрей Витальевич!
   – Вы первый раз в России?! – заинтересованно спросил Андрей Витальевич.
   – О, да! – не переставая улыбаться, ответила госпожа Литтбарски. – Пошла третья неделя, как я нахожусь в вашей стране.
   – И – какие впечатления?!
   – Великолепные, Андрей Вальтерович! У вас очень и очень красивая страна!
   – Вы выпьете со мной, Инга?! – с неожиданно прорезавшейся фамильярностью предложил немке опьяневший мэр.
   – Почему бы и нет?! – с чисто русской непосредственностью и подкупающей простотой истинно интеллигентного человека ответила Литтбарски, а улыбка ее при этих словах стала выглядеть очаровательнее прежнего.
   Они выпили по стопке водки, причем Инга опрокинула свою порцию с такой легкостью и изяществом, как будто это занятие являлось для нее самым привычным в жизни, и дальше их беседа плавно заскользила по наклонной плоскости вниз и прочь, подальше от общепринятых условностей, именуемых правилами приличия, куда-то в далекое прошлое человечества, в эпоху, плотно укутанную туманами чувственных удовольствий, когда поступками и действиями людей управляли исключительно первосигнальные инстинкты.
   И не сумел уловить четко и не смог восстановить хронологически на следующий день Андрей Витальевич – каким образом они очутились с Ингой Литтбарски один на один в его рабочем кабинете. И не просто так очутились – не для продолжения деловых переговоров, как горячо и вдохновенно пытался объяснить он в помещении приемной раздраженной секретарше Ольге Александровне, подозрительно и враждебно разглядывавшей роскошные загорелые ноги заграничной гостьи и не верившей ни одному слову мэра. Нет – Инга сидела у него на коленях, обвив худую жилистую шею мэра руками, а он украдкой, словно школьник, боявшийся за допущенную непозволительную вольность больно получить по лбу, осторожно гладил маленькой сухой ладошкой ее обнаженное упругое бедро, что-то бессвязное шептал ей в надушенное французскими духами маленькое ушко, слушал ее ответный раззадоривающий смех, одновременно ощущая поднимавшуюся из глубины души волну тревожного беспокойства. Само собой возникало перед глазами строгое лицо жены Татьяны, в чьих синих глазах полыхал огонь праведного возмущения. Но он вспыхивал предупреждающими маячками тревоги не более чем на секунду, без следа угасая в бездонных глазных омутах Инги, мерцавших таинственным изумрудным сиянием. Причина возникновения тревоги заключалась не в Татьяне, конечно, тем более что, как женщина, она перестала возбуждать его лет двенадцать назад, примерно тогда же превратившись не более чем в символическую хранительницу домашнего очага и в качестве матери дочерей Андрея Витальевича, и прекрасной хозяйки, достойной всяческого уважения с его стороны. Однако невольные мысли о надоевшей жене вызвали на лице мэра кислую улыбку и заметив ее, Инга заботливо спросила:
   – Что-нибудь не так, Андрей Витальевич?
   – Да нет, нет – все так, прелесть моя! – поспешил успокоить только что обретенную любовницу мэр.
   И затем они долго и жадно целовались, отчего Андрей Витальевич чувствовал себя счастливым и помолодевшим, и окончательно избавился от навязчивых мыслей о грубо нарушаемом им опостылевшим супружеском долге.
   В ходе начавшейся аморальной забавы, совершенно «распоясавшийся» мэр потерял представление о времени и о себе, и очнулся лишь поздним вечером, когда в окно кабинета заглядывала полная яркая луна, и он довольно долго пялился на ломаное дрожащее отражение спутницы Земли на поверхности оконного стекла, прежде, чем сумел сообразить, что лежит он на любимом хорасанском ковре, покрывавшем пол его рабочего кабинета – в одних брюках и носках. Причем у брюк оказалась расстегнутой ширинка, а семейные трусы мэра были спущены до середины бедер. Белоснежная накрахмаленная рубашка, галстук, пиджак и туфли оказались беспорядочно разбросанными по пестрой поверхности ковра. А вот Инги Литтбарски нигде не наблюдалось – он валялся здесь в одиночестве, совершенно не помня – когда та покинула кабинет, и – не обидел ли он ее чем-нибудь в пьяном виде?!
   Вместе с возвращением сознания к нему немедленно явились: острый стыд, ощущение непоправимости происшедшего и чувство полной незащищенности, перемешанное с жалостью к самому себе.
   Первая попытка подняться с ковра закончилась вспышкой пронзительной боли в затылочной части головы, звоном в ушах и мельтешением ярких звездочек перед глазами. Мэр со стоном уронил голову обратно на мягкий ворс ковра и с ненавистью процедил:
   – Сука немецкая! Проститутка-а! – а про себя обреченно подумал: «Если конфиденциальность нашей нежной с нею беседы не окажется сохраненной, мне – конец! Ольга, в принципе, не должна продать!».
   На рабочем столе требовательно зазвонил телефон. Андрей Витальевич, совершив, буквально, героические усилия, поднялся на карачки и медленно пополз к столу, предварительно натянув трусы на положенный уровень и тщетно пытаясь застегнуть ширинку, но, предусмотрительно не рискуя принимать вертикальное положение и отчаянно пытаясь восстановить строгую логическую дисциплину в собственных мозгах, где тысячи мыслей затеяли рискованную игру в чехарду. Пространство, отделявшее место его, так сказать, падения от рабочего стола, он преодолел минуты за две и когда, наконец, протянул руку к телефонной трубке, упорно трезвонивший все две минуты, телефон умолк.
   – Черт! – выругался он, уцепившись пальцами за край стола и неуклюже подтягиваясь на руках.
   В конечном итоге Андрею Витальевичу удалось добраться до любимого кресла за рабочим столом и обессилено в него рухнуть, с наслаждением вытянув ноги и на несколько блаженных секунд замерев в максимально удобной, расслабляющей и тонизирующей, позе. Однако, долго расслабляться ему не дал неутомимый телефонный аппарат, разразившийся очередной трелью прямо в лицо.
   – Одинцов слушает! – предварительно прокашлявшись, довольно уверенно прозвучавшим голосом представился он в трубку.
   В ответ он услышал отчетливо прозвучавшее шипение – громкое, угрожающее и совсем-совсем близкое. Андрей Витальевич положил трубку на место, уверенный, что только что слышал шипение огромной кобры. Телефон немедленно зазвонил опять. Мэр посмотрел на него со страхом, но, все-таки, пересилив себя, взял трубку и медленно поднес к уху:
   – Алле!!! Алле!!! Алле!!!…, – вырвались из мембраны отчаянные позывные жены Татьяны. – Андрей – ты слышишь меня?!?!?!
   – Да!!! Успокойся – что случилось, что ты так разоряешься?! – голос жены подействовал на мэра отрезвляюще, и он моментально вновь начал чувствовать себя первым лицом города и главой семьи.
   – Ты куда подевался?! Я тебе целый вечер звоню – дозвониться не могу!!!
   – Да что случилось-то, Татьяна?! – он начал привычно раздражаться, как это всегда происходило, когда с супругой случались истерики.
   – Да время-то сейчас сколько – ты смотрел?!
   – А сколько сейчас время?
   – Так пол-второго ночи, наверное!!! Ольга Александровна сказала, что ты в восемь вечера, как банкет у вас там закончился, домой поехал! А тебя все нет и нет – что я, по– твоему, должна была думать?!
   – Ну, Ольга-то Александровна откуда знает: во сколько я домой собираюсь ехать, а может и – не домой! Я мэр всего Рабаула, в конце-то концов, а – не учитель словесности в начальных классах!… А Ольгу Александровну, впредь, никогда, Таня не слушай – я ее скоро, вообще, уволю, на хер! Возьму себе другую, менее наглую и любопытную секретаршу! Ольга Александровна что-то, последнее время стала меня по серьезному злить!. Она же, в конце концов, досталась мне, так сказать, по наследству, от бывшего мэра! И, видно, она все никак не может забыть Тарасова и, наверное, спит и видит, когда вернется Тарасов, почему-то она уверена, что этот «старый хрен» обязательно вернется на свое место, то есть – на мое место!..
   – Андрей! – она прервала его спонтанный гневный монолог, которому конца-края почему-то не предвиделось, со странной интонацией в голосе.
   – Что?! – спросил он, моментально насторожившись.
   – Я боюсь! – тревожным шепотом сказала Татьяна.
   – Чего?! – машинально перешел он также на шепот.
   – Приезжай – расскажу. Только быстрее, пожалуйста, приезжай – прошу тебя, Андрюшенька!!!
   – Сейчас вызову машину – скоро буду, не волнуйся! Целую! Жди! – он положил трубку, испытывая нечто вроде жгучего раскаяния перед, хоть и не любимой, но такой родной и понятной законной женой.
   Затем он включил настольную лампу и в ее мягком золотистом свете увидел листок белой бумаги, исписанный чьими-то крупными каракулями. Андрей Витальевич подвинул листок к себе поближе и прочитал: «Спасибо за чудесный вечер! Извини, что ушла, не попрощавшись – встретимся завтра в десять утра на официальном уровне. Целую! Инга. P.S. Во втором сверху правом ящике стола!».
   Но сначала он собрал предметы своего туалета, беспорядочно разбросанные по ковру, оделся, обулся и только тогда выдвинул второй сверху правый выдвижной ящик рабочего стола.
   Там лежали деньги – много денег, при поверхностном беглом осмотре оказавшимися новенькими стоевровыми купюрами в пачках, упакованных банковским способом…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   Пилот золотокрылого летательного аппарата заметно нервничал, бросая встревоженные взгляды с пульта управления на экран радара общего обзора.
   Червленный и Морозов, сидевшие рядом друг с другом в пассажирских креслах за спиной, заметно нервничавшего пилота, не без любопытства наблюдали за стремительными манипуляциями тонких и длинных пилотских пальцев, легко и изящно порхавших по многочисленными тумблерам и кнопкам пульта управления потустороннего летательного аппарата. И Александр Сергеевич, а особенно Валя, внешне выглядели совершенно спокойными, что, видимо, обуславливалось тем фактором, что сознание и того, и другого заметно отставали от фантастического бытия, мчавшего их в чужие небеса, со скоростью многих сотен тысяч эонов в секунду.
   Валя Червленный, например, в отличие от Александра Сергеевича, до сих пор толком не понимал, какие соображения толкнули его на столь безрассудный шаг. Он не мог детально и конструктивно разобраться в глубинных побудительных мотивах, принятого им шального спорадичского решения добровольно отправиться в разведывательную экспедицию «на тот свет». Но, скорее всего, что он просто не поверил до конца Морозову и решил выяснить на практике степень правдивости рассказанной им истории с точки зрения оперативных интересов «Стикса-2» – организации, к которой он с некоторых пор начал испытывать фанатичную пламенную преданность. Но истинная причина импульсивного принятия капитаном Червленным такого безумно смелого решения, скорее всего, все-таки, крылась где-то в глубоко запрятанных тайниках подсознания капитана ФСБ.
   Дело в том, что последние полгода Вале часто стала сниться Рада и все сновидения, связанные с нею, композиционно объединяла одна общая деталь – огромные светло-зеленые глаза бывшей Валиной жены смотрели на него с одинаковым выражением отчаянной мольбы о помощи. На длинных загнутых ресницах Рады из одного сна в другой перепархивали, не высыхавшие бисеринки слез, а самое главное, что профессионально настораживало капитана Червленного – ни разу не изменившийся пейзаж, ее окружавший. Она всегда смотрела на своего мужа откуда-то из глубокой тени не то плетня, не то живой изгороди какого-то крупного фруктового или овощеводческого хозяйства. Выше тени, в которой стояла, устало ссутулившись, и печально смотрела на мужа Рада, поднимались и уходили вплоть до самого горизонта пологие холмы, разрисованные ровными параллельными друг другу полосами посадок высоких травянистых растений, более всего смахивавших на гигантские помидорные кусты. По низко нависшему над холмами небу, гонимые ветром бежали куда-то по своим облачным делам кудлатые фиолетовые облака, причудливо изрезанные малиновыми и розовыми морщинами-рытвинами. Валя почти не сомневался в том, что Рада пытается с ним связаться на ментальном уровне и присылает ему регулярные визуальные корреспонденции из неизвестной Параллели, в плену чьих физических характеристик и находится.
   «Бедная моя!» – восклицал он неизменно в такие ночи, просыпаясь в смятении и ужасе, и с трудом приводя себя в стабильное психическое состояние. Он ни разу не обмолвился Панцыреву о своих снах, но зато многократно собирался с силами позвонить теще и рассказать ей про Раду, но так и не нашел в себе достаточного количества мужества набрать номер домашнего телефона Антонины Кирилловны и сказать ей, такие простые на поверхностный взгляд, слова: «Здравствуйте, дорогая теща! А вот, наконец, и я – ваш любимый зять, нашедший все-таки время, несмотря на большую занятость, позвонить вам и поинтересоваться: как вы себя чувствуете после воскрешения?!…»…
   … – За нами погоня, ребята! – вывел Валю из состояния грезоподобной задумчивости голос пилота. – Через десять минут защитные системы нашего истребителя перепрограммируются в режим пограничного времени и пространства, поэтому вам следует немедленно принять профилактический антианнигиляционный препарат «Тайкер-4» и когда сознание вернется к вам, мы уже пересечем Сеть-Призрак и будем приближаться к Сказочной Руси!
   – А кто за нами гонится? – заинтересованно спросил капитан Червленный.
   – Так называемые «гимбуланги» – Гончие Псы Пайкидов! Или, по-другому – «василиски»! В, общем-то, у этих тварей имеется много названий! Я, так понял, вас, перед началом командировки подробно не проинструктировали?!
   – Не проинструктировали! – недовольно буркнул мрачнеющий с каждой секундой профессор Морозов, до которого запоздало начало «доходить» все очевидное безумие, затеянного им мероприятия.
   – А на экранах земных локаторов противовоздушной обороны ваш истребитель не будет представлять из себя банальную мишень? – заинтересованно спросил у пилота не унывающий и ни в чем не сомневающийся капитан ФСБ Червленый, сам того не зная, подняв немного настроение Морозову.
   – Нет! Потому что «байферг» – не банальный истребитель, а продукт техногенной мысли пайкидов, история развития которой насчитывает несколько миллионов лет. Угон этого «байферга» с секретной военной базы пайкидов стоил жизни сорока двум бойцам ЛАБП! Главная ценность «байферга» заключается в способности проникать практически во все существующие параллели, без физического и психического ущерба для членов экипажа, находящихся внутри. «Байферги» устроены по принципу знаменитых пайкидских рейдеров – так называемых «золотых шершней», благодаря уникальным свойствам которых Пайкиды во многих Параллелях получили репутацию призраков: настолько неожиданно они появляются и исчезают, и последствия их появлений носят невообразимо ужасный непоправимый характер. И здесь нет никакой мистики – исключительно передовые технологии, поставленные на службу эгоизма вселенского масштаба!..О-о-п-п-а-а!!! – разговорчивый пилот вынужден был прерваться, так как «байферг» налетел на невидимый воздушный ухаб и все трое невольно сунулись вперед носами, причем у менее тренированного Саши Морозова умная большая голова потянула за собой худую хрупкую шею под опасным углом так, что даже громко хрустнули шейные позвонки.
   – Начинается!!! – вроде бы даже как-то обрадовано заорал пилот, резко подтягивая на себя одному ему известные рычаги. – Не тяните больше судьбу за хвост – вкалывайте «Тайкер-4» и надевайте шлемы!!!
   – А как его вкалывать?! – зло крикнул Морозов, отчаянно массировавший едва не переломившееся основание шеи.
   – Красная кнопка – на правом подлокотнике кресла! Скорее нажимайте!
   Морозов и Червленный не стали упрямиться и немедленно нажали красные кнопки на правом подлокотнике. Оба одновременно почувствовали слабый укол под правую лопатку и сладкая душистая волна, в которой почти мгновенно захлебнулось сознание и того, и другого, ударила им в ноздри и в нос. И мир окрасился в мягкие зеленоватые тона, чьи-то мягкие теплые ладони ласково прижались к вискам, а в ушах забормотал убаюкивающий голос. Валя успел догадаться, что на голову ему автоматизированная система безопасности полета нахлобучила амортизирующий шлем, а затем он также, как и его товарищ по безумной экспедиции в «никуда», профессор Морозов, впал в глубокое, искусственно вызванное, забытье.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

   Стоял уже разгар звездной летней ночи, а генерал-лейтенант Панцырев все еще продолжал сидеть у себя в кабинете за рабочим столом и внимательно изучал материалы, присланные из Рабаула капитаном Червленным:
   «… Экологическая ситуация в городе с момента завершения операции «Черная Шаль»: паранормальные случаи, отраженные в сигналах с мест, как в милицейских протоколах, так и в газетных публикациях…
   …Еженедельник «Женская доля», статья «Странный случай во время паводка в Поликлюдово» датированная пятым июня прошлого года: «Поликлюдово – печально известный пригородный район нашего города, чьи жилые массивы расположены по обоим берегам знаменитой Кобыловской Протоки. Печальную известность Поликлюдово получило благодаря ежегодным потопам, которым оно неизменно подвергается в конце мая – начале июня, в период таяния снегов и ледников на вершинах горного массива Ак-Марал, когда богатые рыбой и съедобными земноводными воды Кобыловской Протоки выходят из берегов и затопляют окрестности. Сейчас на дворе стоит начало июня и, к сожалению, обычная история с наводнением повторилась, как ей и полагается, в назначенные природой сроки.
   Восемьдесят процентов трудоспособного населения Поликлюдово традиционно занимается рыбным промыслом и из неизбежного весенне-летнего паводка старается извлечь максимум экономической выгоды, призванной компенсировать ущерб, приносимый хозяйству мужественных поликлюдовцев катастрофическим подъемом уровня Кобыловской Протоки.
   А знаменитой, Кобыловская Протока сделалась благодаря, обитающим в ее водах рыбе и съедобным рогатым жабам, подобно африканским лягушкам-голиафам достигающим пяти-шести килограммов живого веса и нежданно-негаданно появившимся в местной аквасистеме примерно четыре года назад. И рыбы (жирные и ленивые кобыловские чебаки и окуни, по утверждению заведующего кафедрой «Общей биологии» Рабаульского Университета профессора Меркулова, не встречающиеся больше нигде в мире), и вкусные нежные жабы (переселенцы из каких-то неведомых, скорее всего, тропических водоемов) огромными массами появляются в протоке вместе с подъемом воды, и их поджидают поликлюдовские рыбаки с сетями, тралами и даже гарпунами. Эти дни, несмотря на то, что порой вода своенравной протоки поднимается до уровня крыш домов, обеспечивая хозяев ремонтными работами на целый год вперед, считаются у поликлюдовцев едва ли не праздничными днями, так как доходы от проданных и заготовленных впрок рыбы и жаб обычно в пять-шесть раз превосходят расходы на ремонт кратковременно затапливаемых домов!
   Но в этом году произошла настоящая катастрофа. С непосредственного места событий, на страницах еженедельника «Женская доля», о том, что же произошло в лунную ночь со второго на третьего июня на затопленных теплой летней водой улицах Поликлюдово, рассказывает наш штатный корреспондент Марина Гоффманн-Брокштейн (девичья фамилия – Иванова):
   «Описываемые мною события, поразившие воображение всего нашего города произошли двое суток назад, но в целях усиления эффекта выразительности, я решила описать их в настоящем времени, так как, по сути, приняла в них непосредственное участие…
   …Я нахожусь в большой флагманской лодке бригадира первой бригады Поликлюдовского рыбхоза Николая Ивановича Аннуникова.
   Стоит волшебная тихая июньская ночь классического полнолуния. Огромная ярко-белая луна щедро покрасила поверхность разлившихся по улицам поселка Поликлюдово вод Кобыловской Протоки холодным серебряным светом. В ночном воздухе витает густой аромат распустившихся цветов черемухи – самого распространенного после бурьяна растения Поликлюдово. И справа, и слева от нашей лодки медленно проплывают высокие раскидистые кроны, воспетых во многих народных песнях, деревьев, сплошь усыпанные пышными белыми соцветиями. А под кронами слышен плеск весел множества лодок – больших и малых, в разных направлениях прокладывающих себе маршруты по затопленным улицам поселка. Никому из поликлюдчан не хочется спать в такую фантастическую ночь, да и спать-то им особо негде – все спальные места затоплены…
   …Мы плывем навстречу огромным косякам реликтовой кобыловской рыбы, нерестящейся в мае-месяце и многотысячным стаям жаб-гигантов, чей способ размножения, несмотря на многочисленные попытки местных биологов выяснить это, до сих пор остается неизвестным.
   Николай Иванович Аннуников негромко рассказывает мне:
   – Эти жабы появились в наших водах примерно четыре года назад после ночи «зеленого звездопада» – с неба тогда падали странные зеленые звезды. Их падение наблюдали многие наши жители. Помнится – был тогда май месяц, а к концу лета в наших водах появились какие-то странные лягушата и интересные мальки. Кое-кто еще появился, но говорить просто об этом сейчас не хочу… – Николай Иванович прерывает свой искренний прочувствованный монолог и внимательно вглядывается в серебрящуюся водную гладь впереди.
   Опытным глазом старого рыбака он, скорее всего, замечает какие-то признаки приближения объекта лова.
   Бригадир Аннуников делает в воздухе характерный жест рукой, хорошо понятный его подчиненным и все рыбаки настороженно умолкают, вслед за бригадиром внимательно вглядываясь вперед – в затопленные «коренными» водами поликлюдовские дали. Следуя примеру рыбаков, я также напрягаю зрение и слух, и вскоре, действительно, вижу невдалеке, метрах в тридцати прямо по курсу нашей «фелюги», какую-то рябь и слышу, как будто слабый подводный шорох.
   – Это идут жабы-рогоносцы! – раздается в почти полной тишине громкий шепот бригадира Аннуникова. – Судя по силе звука, они в этом году – особенно крупные! – простое открытое бесхитростное лицо Николая Ивановича приобретает озадаченное выражение, и большой рот бригадира сам собою приоткрывается.
   Но бригадир, в итоге, так ничего и не успевает сказать, напоследок запомнившись мне просто, как человек, открывший рот от безмерного удивления.
   В следующую секунду страшной силы удар в днище нашей лодки валит всех с ног, и еще в падении я лицезрею, как большое сильное тело Николая Ивановича, с, безумно сверкающими под светом луны, добрыми наивно-растерянными глазами, валится за борт лодки, опасно раскачиваемой на поднятой крупной волне.
   – Мать моя женщина!!! – «благим матом» вопит, находящийся рядом со мной пронзительным голосом какой-то до смерти перепугавшийся молодой рыбак. – Это – подводные быки, а не – жабы! Смертушка наша пришла, ребята-а!!! …, – и рыбак следом за Николаем Ивановичем бултыхается в воду Кобыловской Протоки.
   Судя по упомянутому мною откровенному паникеру, морально-волевое воспитание молодежи в Поликлюдовском рыбхозе, оказалось поставленным из рук вон плохо! Но это уже тема для отдельного разговора. А пока я, после очередного удара в днище лодки, как и все остальные рыбаки, на время сделавшимися моими товарищами по несчастью, оказываюсь в теплой темной воде.
   Очарование лунной безветренной ночи, напоенной медовым ароматом цветущей черемухи, проваливается куда-то под поверхность черных вод Кобыловской Протоки. Тихий смех и веселые приветливо-добродушные голоса среди подтопленных черемуховых деревьев сменяются нецензурными проклятьями, криками боли и ужаса! Недавняя реально выглядевшая идиллия начинает казаться мне кошмарным сном – может быть, правду говорят те, кто утверждают, что в канализационной системе нашего города поселились настоящие «водяные черти» и Рабаул постепенно превращается в «филиал Ада» на Земле?!…».
   Далее текст любопытной газетной публикации прерывался, и ниже шли пояснения, сделанные капитаном Червленным: « … Во время той ночной, красиво аранжированной полнолунием и цветущей черемухой но, тем не менее, трагической истории в водах разлившейся протоки погибло двадцать шесть человек. Причину гибели я так и не сумел выяснить, как ни пытался – обрывок этого номера попался мне на глаза в местной областной библиотеке совершенно случайно. Весь тираж данного номера женского еженедельника, по чьему-то указанию был изъят из розничной продажи и уничтожен. Корреспондент «Женской доли», написавшая этот странный репортаж из полумифического района Рабаула Поликлюдово, пропала без вести примерно через три недели после его публикации. Ее муж, известный в городе предприниматель с легкой полукриминальной окраской, Иосиф Гоффманн-Брокштейн публично пообещал в кратчайшие сроки найти и покарать виновных в исчезновении любимой жены, но вместо этого пропал без вести сам. Моя поездка в Поликлюдово ничего не дала – несмотря на то, что описываемые Мариной Гоффманн-Брокштейн события произошли там сравнительно недавно (не прошло еще и двух месяцев), ни один из жителей поселка не захотел со мной разговаривать на предложенную тему.
   Ниже Вашему вниманию, товарищ генерал-лейтенант, предлагается описание еще четырнадцати ситуаций, при которых гибли жители Рабаула, сталкиваясь с представителями фауны явно неземного происхождения – все эти случаи, как я уже упоминал, в той либо иной форме оказались достаточно подробно описанными оставшимися в живых свидетелями.
   На фоне постоянно происходящих в Рабауле массовых несчастных случаев, несомненно, паранормального характера, прежде всего, поражает и откровенно настораживает реакция соответствующих отделов городской администрации и руководства местных силовых структур – нет никакой адекватной реакции, что производит впечатление все более усиливающейся спонтанности происходящих в Рабауле дестабилизационных процессов на основных мирозданческих уровнях».
   – Что-ж! – вслух произнес Сергей Семенович, откладывая в сторону толстую пачку листков с информацией, полученной от Червленного. – Послезавтра мне будет, с чем явиться к Директору и пусть сами теперь решают: заслуживает ли «Стикс-2» дальнейшего финансирования или не заслуживает?!
   Он нажал одну из многочисленных кнопок на панели специального пульта управления, вмонтированной прямо в полированную поверхность стола. С тихим шуршанием раздвинулись черные шторки на стене напротив рабочего стола генерала, и во мраке кабинета засветилось изображение крупномасштабной карты России. На карте этой разноцветными красками были отмечены официально зарегистрированные геопатогенные и паранормальные районы страны, среди которых пятном бирюзового пламени на юге Западно-Сибирской низменности выделялся крупный провинциальный центр, город с миллионным населением Рабаул. Панцырев смотрел на карту долго и пристально – до тех пор, пока изображение Рабаула не стало отражаться у него в глазах двумя яркими бирюзовыми точками. Тогда четвертый по счету начальник «Стикса» устало прикрыл глаза и опять, что красноречиво говорило о некотором нервном перенапряжении, произнес вслух:
   – Судя по всему, нужно очень постараться, чтобы этот проклятый город не стал, в конечном итоге, одной братской могилой для нынешнего личного состава «Стикса-2»!…
   Он, как раз и поймал себя на этой неприятной мысли о том, что в последнее время его так и тянет поговорить, хотя и негромко, но, все же, вслух с самим собой. А через секунду, буквально, после того, как генерал Панцырев поймал себя на этой самой немного пугающей мысли о появившейся нездоровой привычке, ему совершенно явственно показалось, что в кабинете, кроме него, присутствует кто-то еще.
   «Черт возьми! Я, кажется, начинаю стареть для такой должности, какую сейчас занимаю!» – подумал Сергей Семенович и с большой неохотой разлепил, набрякшие особенной «коньячной» тяжестью, веки…
   …Командир «Стикса-2» не вздрогнул от неожиданности или, еще хуже – испуга, когда увидел, что, и, вправду, пребывает у себя в рабочем кабинете не в одиночестве, как это ему твердо до сих пор казалось. На одном из стульев возле дальнего торца стола для заседаний сидел неизвестный человек, каким-то способом попавший бесшумно и незаметно в гости к начальнику «Стикса-2».
   Судя по вальяжной расслабленной позе нежданного посетителя, чувствовал тот себя вполне раскованно и свободно, ожидая, видимо, такой же спокойной, конструктивно-адекватной реакции на свое неожиданное появление и от самого хозяина кабинета.
   – Добрый вечер, Воин Света! – красивым, сильным и уверенным голосом поприветствовал генерала Панцырева неизвестный, и слегка шевельнулся, самую малость, изменив позу.
   – Добрый вечер, Командор! – произнес ответное приветствие Панцырев еще до того, как к нему пришло внутреннее узнавание появившегося в кабинете, смутно очерченного призрачными голубоватыми световыми линиями, незнакомца, и поднялся с кресла по стойке «смирно», сделав «руки по швам».
   – Садись, Воин! – мягким доброжелательным тоном произнес незнакомец, названный Панцыревым «Командором». – Кому, как ни тебе, знать, что в «ногах правды нет!».
   – Простите – я не заметил, как Вы появились, Командор!
   – Прощаю, Воин! – без тени какой-либо иронии произнес, появившийся из воздуха, таинственный собеседник Сергея Семеновича и, не теряя драгоценного времени, продолжил: – Ты и, вправду, стал уставать в последнее время, Воин и твоей усталостью может воспользоваться Враг. Я вынужден был появиться «воочию» и предупредить тебя, чтобы впредь ты был чрезвычайно осторожен – Враг близко и Враг этот очень опасен. Сегодня с утра ты, безусловно, попал в довольно щекотливую ситуацию в кабинете твоего Президента. Ни в коем случае нельзя допустить раньше времени возникновения той ситуации, когда Президенту сделается совершенно ясно, что лично тебе, Воин, он – никакой не Президент, и, что ты – напрямую подчиняешься кому-то другому! Искренне жаль, конечно, что сам Президент свято верит в то, что сам он никому не подотчетен в принятии своих государственных решений, наивно полагая, что всеми его поступками и мотивами принятия вышеупомянутых государственных и негосударственных решений, руководят исключительно только его ум и совесть, автоматически поставленные им на служение «во благо простому народу». Хотя, допускаю, что в последнее время Президента начинает что-то всерьез беспокоить на подсознательном уровне… Все, пока, довольно скользко, туманно и опасно на уровне высших эшелонов центральной власти в России, Воин… – Командор сделал вынужденную паузу, вызванную возникшей перед ним логической дилеммой: теоретизировать ему дальше или перейти к постановке конкретной задачи перед Панцыревым, но достаточно быстро решил возникшую дилемму в пользу «конкретики», так что пауза не затянулась:
   … – К великому прискорбию, наша конспирация начинает, образно выражаясь, «трещать по всем швам», а этого никак нельзя допустить до наступления Новогодней Ночи! Нам жизненно важно «залатать» образовавшуюся «Черную Дыру», ибо, в противном случае, «Черная Дыра» сожрет нас, Воин! Ты, наверняка, уже давно напряженно размышляешь над тем, кто такой Кингу и что ему нужно от бедного человечества?! Скажу тебе только, что этот Враг – не совсем Кингу, который был когда-то в незапамятные времена и в неназываемые и несуществующие эпохи злейшим врагом Великого Бога Мардука. Наш сегодняшний враг лишь принял облик Кингу, натянув на себя его личину, исключительно в целях маскировки… Большего я, пока, не могу сказать тебе, так как лимит времени, отпущенного мне на этот первый визит к тебе, заканчивается.
   Напоследок скажу тебе самое главное: «Стикс-2» официально, на Высшем Уровне, принят в Свяшенную Когорту Сил Света, и ты отныне напрямую подчиняешься непосредственно мне и можешь рассчитывать на любую помощь с моей стороны! – Командор умолк, пружинисто поднялся на ноги и мгновенно исчез прямо на глазах у Сергея Семеновича, в столь же бесшумной и незаметной манере, как и появился.
   На том месте, где сидел Командор, некоторое время слабо светилось призрачное облако, немного напоминавшее Панцыреву силуэт гигантского орла или сокола, да витал еще ненавязчивый обонятельный коктейль, смешанный из ароматов ванили, меда и яблок, густо замешанный на основе горячей озоновой свежести. Но, спустя минуту, и силуэт, и неземной аромат полностью исчезли и выветрились из пространства кабинета начальника «Стикса-2», как будто их здесь никогда и не было.
   Начальник «Стикса-2», только что официально произведенный в высокое звание «Воина Света», равно, как и все бойцы подразделения, которым он командовал, что являлось особенно немаловажным обстоятельством накануне начинавшейся широкомасштабной агрессии таинственного, страшного и могучего Врага, откинулся на удобную спинку кресла и погрузился в глубокий освежающий сон, восстанавливающий затраченные силы и, в полном объеме восполняющий «сгоревшие» нервные ресурсы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

   Снилось ли что-то Вале Червленному или грезилось – нечто яркое и запоминающееся, но когда он очнулся после завершения действия инъекции таинственного препарата «Тайкер-4», то, прежде всего, у него возникло стойкое убеждение, будто он стал обладателем некоей важной и страшной тайны. В чем она, конкретно, заключалась – он не смог бы объяснить даже самому себе, но причастность к этой неведомой тайне придавала ему большую уверенность в собственных силах, и вследствие этого странное слабо объяснимое облегчение разлилось в Валиной душе, перелетевшей из родного ей мира в принципиально чужое измерение и, наверняка, испытавшей во время этого перелета несколько мощных потрясений.
   В целом, Валя чувствовал себя неплохо – как после воздействия общего долго действующего наркоза. Повернув голову влево, он увидел, что Саша Морозов тоже очнулся и не особенно осмысленно «пялится» прямо перед собой – в широкую спину бородатого пилота. А затем Валя перевел взгляд на окно круглого иллюминатора, которого, как ему точно помнилось, не наблюдалось в момент посадки на борт «байферга». В иллюминаторе он увидел черноту космоса и светившееся по кромке неярким зеленоватым свечением полукружье диска неизвестной планеты. Валя невольно поежился – от планеты явственно испускались жесткие и колючие, в общем, несомненно, злые флюиды. Поэтому он поскорее отвернулся от иллюминатора обратно к Саше Морозову:
   – Рад приветствовать вас, Александр Сергеевич в добром здравии!!!
   Александр Сергеевич слабо улыбнулся в ответ, не в силах, очевидно, даже пошевелить головой.
   Зато на прозвучавшие слова Червленного обернулся бодрый и свежий пилот. Широко улыбнувшись, он весело спросил:
   – Как чувствуете себя, друзья мои?!
   – Как видите – пока живы! – ответил за обоих Валя и тут же спросил: – А на каком мы сейчас «свете»?!
   Пилот от души расхохотался, приняв, как видно, Валин вопрос за великолепную шутку:
   – Для каждого человека «его свет» находится внутри него самого! – как следует просмеявшись, ответил он Вале. – По-моему, такой вывод напрашивается сам собой! Через час уже будем дома – так что не переживайте! Давление и состав атмосферы Сказочной Руси почти ничем не отличаются от Земли! Главное – найти безопасное транспортное средство для путешествия из одной Параллели в другую, а мы, как видите, нашли его. Через десять земных суток мы отправимся обратно – надеюсь, нам ничто не сможет помешать в благополучном осуществлении обратного перелета!
   Валя почувствовал определенную долю фальши в чересчур оптимистичном заверении пилота, но, чтобы не акцентировать на этом неприятном интуитивном ощущении внимания и не портить себе настроение, он спросил, повернув лицо к иллюминатору:
   – А что это светится в ночи у нас за окном?
   – Аливанна – планета «поролоновых демонов»! Скоро она исчезнет из поля нашего зрения, так что можно ничего не опасаться, тем более – она от нас находится очень далеко! Но, пока ночь, я не советую смотреть в иллюминатор!
   – Почему? – спросил Валя и повинуясь приказу упрямого беса противоречия, уставился в иллюминатор.
   – А кто такие поролоновые демоны? – одновременно с ним спросил у пилота постепенно приходивший в себя Александр Сергеевич. – Или я ослышался?
   – Безвоздушное пространство вокруг нас, буквально, пропитано жесткими флюидными излучениями Пайкидов, и мы в любой момент рискуем столкнуться с их многочисленными наблюдателями-элементалами: летающими «клоунами», особыми космическими спрутами и еще: черт знает с кем!!!
   – Так черти у вас тоже есть?!
   – А куда бы они подевались – всех мастей! – криво усмехнулся пилот. – Даже поролоновые демоны, точнее – поролоновые бесы! Кстати их планету пригнали на орбиту Сказочной Руси гигантские рейдеры Пайкидов и она сейчас играет роль сторожевой станции, хотя этих самых бесов наши перебили не один десяток тысяч за время войны и, по моему, поверхность Аливанны уже успела опустеть от своих коренных обитателей…
   Между прочим, внимательно слушая пилота, капитан Червленный упорно не отрывал теперь взгляда от черно-зеленого круга иллюминатора, буквально мечтая увидеть кого-нибудь из упомянутых пилотом персонажей и совершенно игнорируя тем самым его предупреждение, ни при каких обстоятельствах, стараться не смотреть в иллюминатор. Ну, а, если, положа, как говорится, «руку на сердце», упрямо смотрел в иллюминатор Валя не из праздного любопытства – он смотрел в «Великую Пустоту Астральной Помойки» глазами серьезного аналитика, каковым и должен был являться любой из офицеров «Стикса-2», начинавшим практическое осуществление оперативного задания, порученного ему Руководством. Валя уже начинал чувствовать Угрозу, масштабы и характер которой ему предстояло правильно оценить по ходу развития дальнейших событий…
   … – Аливанна сейчас является одним из ночных небесных спутников Сказочной Руси, придавая, раньше такому доброму и ласковому, ночному небу нашей Родины теперь такой чужой и зловещий колорит. У нас перед войной, в смысле – перед нашествием Пайкидов, на небе появилось много чужих далеких и близких звезд, комет и спутников. Они прилетали из темного злого «ниоткуда» незваными гостями и навсегда застревали в небесах нашей Родины, словно чьи-то недобрые недремлющие очи!…
   – Послушайте! – подчинившись могучему импульсивному порыву и не задумываясь: вежливо это или нет, нетерпеливо прервал Валя пилота и задал тому давно наболевший вопрос: – А у вас в вашей Сказочной Руси все умеют говорить по-русски?!
   – Ну разумеется, молодой человек! Ведь это же – Р У С Ь, хоть и СКАЗОЧНАЯ, поэтому ничего удивительного нет в том, что наш официальный язык – русский!..
   …Мягкий тембр голоса пилота, не заглушаемый неслышной работой двигателя «байферга», звучал в уютном салоне, в, несколько, убаюкивающее-расслабляющем темпе и Валя, упрямо не отрывавший жадного любопытного взора от иллюминатора, далеко не сразу понял – что именно так сильно заинтересовало его по ту сторону борта «байферга». И неизвестно – сколько прошло времени, прежде, чем раздался отчаянный укоризненный крик пилота: «Я же просил вас – не смотрите в иллюминатор!!!» и, стряхнувший от его крика оцепенение Валя понял, что давно уже смотрит в чьи-то огромные мертвые выпученные глаза, внимательно разглядывавшие Валю снаружи.
   Почти сразу для обоих землян наступила темнота, сделалось больно в ушах от внезапного низкого рева двигателя, переведенного пилотом в форсажный режим и сердца Вали и Саши провалились в бездонные ямы, на несколько кратких мгновений совсем перестав стучать.
   Другими словами, межпространственный истребитель, созданный техническим гением Пайкидов, вынужден был уйти в крутое пике, чтобы оторваться от «клоуна-прилипалы» – опаснейшего вида элементалов-наблюдателей из всех, когда-либо созданных Пайкидами.
   Через какое-то время, слава Богу, стало легче дышать, и Саше с Валей удалось прийти в себя.
   – Теперь можете смотреть в иллюминатор – сколько угодно! – с горечью и желчью в голосе разрешил им пилот. – Мы обнаружены – у нас на хвосте, по меньшей мере, три вражеских «байферга» и целая стая прилипал-падальщиков, почувствовавших скорую поживу!
   Внутри «байферга» теперь было светло, так как за иллюминатором расцветал радостными удивительными ультрамариновыми красками настоящий сказочный день, пришедший на смену колдовской космической ночи. Прямо по курсу «байферга», как заметил Валя, стремительно приближалась гряда розовато-зеленоватых кучевых облаков, почему-то напомнивших ему сахарную вату и вызвавших, одновременно, сладкую ностальгическую боль по безвозвратно ушедшему счастливому прошлому.
   Он вдруг отчетливо вспомнил: где мог видеть уже эти невиданно красивые и бесконечно печальные облака – это постоянно происходило во снах, в которых на него пристально смотрела заплаканная Рада. Холмы, видневшиеся за живой изгородью, в густой тени которой она неизменно стояла, и уходившие к линии горизонта, покрытые плантациями помидороподобных растений, были исчерчены цветными заплатами причудливых отражений низко нависших над ними кудлатых зеленовато-розоватых облаков. И дикая, необузданная радость заполонила душу Вали, несмотря на не прекращавшиеся яростные причитания пилота.
   Подчиняясь глубинному инстинктивному порыву, капитан Червленный воскликнул:
   – Я найду ее здесь!!!!!!!!!
   Морозов и, моментально умолкнувший, пилот бросили на Валю одинаковые испуганные взгляды, решив, что тот наверняка «рехнулся», не выдержав свалившихся на него необычных впечатлений. Он догадался по выражению взглядов своих спутников, что именно они подумали о нем, и только хотел объяснить им, что, «как никогда в жизни, далек от сумасшествия!», но в этот момент внутренности уютного салона потустороннего летательного аппарата заполонил пронзительный металлический скрежет, сопровождаемый зловещим треском, и «байферг» стремительно начал терять высоту.
   – Нас, похоже, сбили! – обреченно констатировал пилот и успел дать своим необычным пассажирам короткую инструкцию: – Сейчас я нажму кнопку катапультирования – пристегните ремни у себя на животе и запомните название места, куда вам, во что бы то ни стало нужно попасть, если, конечно, вы останетесь живы!
   – Так говори быстрее – не тяни! – поторопил пилота Валя, защелкивая у себя на мускулистом животе массивную металлическую пряжку ремня.
   – Урочище Золотых Елей – там есть такое место, которое называется: «Могила Деда-Мороза», но имейте ввиду, что там нет никакой могилы и Дед Мороз жив и здоров!!! На самом деле, там стоит замаскированный Православный Храм, укрытый внутри сверкающей сферы серебристо-малинового цвета!!! Там несут постоянную службу специальные бойцы, равным которым не найдется во всей нашей ЛАБП!!! Говорят, что эти бойцы – никто иные, как знаменитые «семь богатырей», «проворонивших» в свое «сказочное время» прекрасную царевну, которую умертвила бабка-«чернавка»!!! Но этому вы тоже не верьте – какой только всякой вредной ерунды могут не наболтать злые и глупые люди!!! … – больше капитан Червленный ничего не услышал из путанной и неясной речи бородатого пилота, в очередной раз, потеряв сознание…
   …Очнулся Валя посреди незнакомого вечернего неба под куполом парашюта-крыла, увлекаемый теплым ласковым ветерком в неизвестном направлении. Перед глазами возникали и исчезали бесформенные разноцветные пятна, вспыхивали ослепительные звездочки и точки, в ушах звенели и тонко пели не то цикады, не то комары. Капитан Червленный ничего не мог разглядеть ни – глубоко внизу, ни – прямо перед собой. Острая вспышка боли под сводами черепа на короткое время вновь погрузила храброго офицера ФСБ в беспамятство и, к счастью, он не мог видеть хищную крылатую тень, вынырнувшую из ближайшего розового облака и немедленно направившую целеустремленный полет к его парашюту…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

   Абитуриенточка Юля на свидание не явилась, Слава прождал ее минут пятнадцать, затем плюнул, пошел в ближайшую пивную, посидел там с часик, выцедив пару пол-литровых кружек «жигулевского», После пивной поехал на вокзал и взял там на завтрашнее утро билет на поезд в деревню к матери.
   Ночью, накануне отъезда после того, как он прочитал несколько сот страниц явно сумасшедшего проекта «Разум без границ», ему приснился престранный сон…
   «…Будто бы сидели перед ним при свечах за празднично накрытым столом трое людей: мужчина, женщина и девушка. Кроме пламени свечей другое освещение в комнате отсутствовало, отчего Слава чувствовал себя немного тревожно. Хотя со стороны, с точки зрения формальной логики, тревога его могла показаться совершенно безосновательной по той простой причине, что сам-то он в комнате отсутствовал. Именно в этом, разумеется, и заключалась логическая несостыковка ситуации, вполне характерная, впрочем, для человеческих сновидений. Но, как бы там ни было, Слава полностью разделял с неизвестными людьми, отмечавшими какой-то, скорее всего, свой семейный праздник, тревогу, беспокойство и даже, быть может, легкий страх, прочно свившие гнездо в их смятенных душах. Девушку Слава видел со спины, невольно любуясь ее гордой стройной, почти царственной осанкой, густыми, откровенно отсвечивавшими настоящим червонным золотом, кудрями, равномерными волнами, ниспадавшими на плечи и струившимися вниз вдоль по прямой и статной спине.
   В профиль к нему сидела, неподвижно смотревшая прямо перед собой, начинавшая уже увядать, женщина лет сорока, являвшаяся, видимо, матерью девушки, время от времени, отрывавшаяся от созерцания некоего завораживающего ее и, видимого только ей одной предмета, и бросавшая в такие промежутки просветления сознания, нежные грустные взгляды на красавицу дочь.
   А прямо в глаза Славе смотрел отец семейства, находившийся, соответственно, прямо напротив него – непрошеного незримого наблюдателя медленно эволюционирующей за семейным праздничным столом жуткой катастрофы. В том, что она вот-вот или очень скоро должна разразиться, Слава нисколько не сомневался. И более всего в этом, как ни странно, его убеждали глаза папы – красивого мужчины с умным интеллигентным лицом. В глазах папы пламя свечей зажгло ярко полыхавший призыв о помощи. Вслух папа, как и подобает настоящему мужчине, не хотел кричать Славе: «Спаси нас, незнакомец!!! Спаси хотя бы мою дочь – красивее, умнее и добрее нет ее на свете!!!», чтобы не перепугать до смерти своих самых любимых в мире женщин.
   Какая-то, невыразимо страшная, опасность нависла над собравшейся за праздничным столом семьей из трех человек и готовилась вот-вот поглотить всех троих в темное жуткое неведомое и бездонное нутро свое, откуда ощутимо пахнуло на Славу неприятным холодком, замораживающим кровь и рассудок. Опасность притаилась в, не освещаемых слабым пламенем свечей, участках комнаты, окруживших празднично накрытый стол сплошным кольцом. И кольцо это, если выражаться образно, было украшено переливающимся в полумраке дорогим самоцветным камнем – Новогодней Елкой, возвышавшейся почти рядом с пиршественным столом, словно древний языческий монумент.
   Слава увидел богато украшенную Елку внезапно и так же внезапно, не успев искренне изумиться, почему он не разглядел Елку раньше, его осенило, что, загадочно подавленно выглядевшая семья, отмечает, освященный вековыми традициями, самый почитаемый людьми светлый и радостный семейный праздник – Новый Год. И такое дикое несоответствие между сущностью отмечаемого папой, мамой и дочерью, праздника и их тяжелейшим психологическим состоянием болезненно поразило Славины ум и воображение.
   Опасность, угрожавшая немедленной гибелью всей семье, оказывается, исходила не откуда-нибудь, а именно от Новогодней Елки, сверкавшей серебром фольговых серпантин и стеклянными боками многочисленных игрушек. И именно на Елку старалась не смотреть болезненно неподвижная мама, парализованная ужасом происходящего. И именно благодаря ясному знанию о противоестественной сущности творившихся вокруг Елки процессов, немо просил у Славы помощи папа. Единственной загадкой для Славы оставалось выражение, царившее в глазах дочери…
   Затем, по непреложным законам снов, четкость изображения стала расплываться, последовательность кадров безнадежно нарушилась и последним, вдруг, то ли увиденным, то ли остро ощущенным Славой, оказалось невероятное зрелище, наглядно иллюстрирующее тот факт, что вместо Елки над несчастной семьей нависает обтянутый сверкающей парчой уродливый гипертрофировано пузатый великан, плотоядно облизывающий длинным языком толстые кроваво-красные губы…»…
   …Слава проснулся в холодном поту и первым, бросившимся ему в глаза предметом, оказались в беспорядке разбросанные по щербатому полу общежитской комнаты многочисленные листы «Разума без границ». Подскочивший, словно на пружинах, с кровати Слава оделся в лучших армейских традициях за «сорок пять секунд» и, схватил накануне собранную походную сумку и «пулей» вылетел из комнаты с тем, чтобы «поймать» тачку и успеть к поезду, на который он запросто мог опоздать…
   …Родная деревня Славы, Богрушиха, в которой Слава родился и вырос, располагалась в живописнейшей местности Балвалайского края – так называемой Горной Колывани, обширного предгорного района, вплотную примыкавшего к мощной горной системе Балвалайских гор. Ехать до туда на поезде от Рабаула нужно было целых восемь часов. Сначала – до крупной узловой железнодорожной станции Поспелиха, а оттуда, уже, ходил рейсовый автобус до Богрушихи, отстоявшей от Поспелихи и от железнодорожной ветки на добрых восемьдесят километров. Автомобильная дорога серпантином поднималась в предгорья, поросшие густым лесом, изрезанные всевозможными распадками, увалами и провалами – так что ехать было совсем не утомительно, потому что взгляд пассажиров автобуса не утомлялся однообразием проносившихся мимо пейзажей. Но Славе, всегда с удовольствием, возвращавшимся в родные места, на этот раз было совсем не до природных прелестей – он весь так и оставался в мире своего удивительного ночного сна, так глубоко поразившего Славино воображение.
   Он, конечно, отвлекся, когда приехал в «отчий дом», где с распростертыми объятиями был встречен мамой и младшей сестренкой, но, все же, в общем, несколько загадочное психологическое состояние Славы не ускользнуло от внимания мамы, Екатерины Васильевны, преподававшей математику в местной Богрушихинской средней школе.
   За праздничным ужином (редкие приезды любимого сына всегда были настоящими праздниками для мамы и сестренки, Аленки) Екатерина Васильевна, беспрестанно подкладывавшая Славе всякие домашние, собственноручно приготовленные, «вкусности» в тарелку, улучив подходящий момент не выдержала и спросила у сына:
   – Сынок, у тебя, правда – все нормально там, в городе, в твоем университете?!
   – Да все нормально, мам, не переживай! – нарочито беззаботно отвечал Славик, но маму обмануть было невозможно.
   – Мам, да Славка влюбился в кого-то там у себя в университете! – неожиданно со смехом предположила Аленка, закончившая восьмой класс. – Вот и думает, все время, о своей невесте, а нам не хочет говорить!
   – Не говори глупостей, сестренка! – с напускной строгостью сделал замечание Аленке Слава. – Если бы у меня появилась в моем, как ты говоришь, университете, «невеста», то я бы обязательно ее привез с собой к вам на «смотрины»!
   – А зачем тебе невесты в городе?! – улыбнувшись спросила мама. – Таня Лианозова на каникулы вчера приехала из Новосибирска – красавицей настоящей стала!
   – Да ну?! – искренне удивился Слава сообщению мамы о своей однокласснице, Тане Лианозовой, чья семья жила с ними на одной улице через дом и по этой очевидной причине у родителей Тани и у родителей Славы (еще когда был жив Славин отец, Николай Романович) почему-то никогда не пропадала уверенность в том, что Таня и Слава были специально рождены, чтобы когда-нибудь стать мужем и женой. – Танька приехала?!
   – Ну да! – кивнула мама. – А что здесь такого удивительного?! Про тебя подробно все расспрашивала и обрадовалась очень, когда узнала, что ты приехать вот-вот должен!
   – Так она сейчас где – дома что ли?! – без особого энтузиазма в голосе поинтересовался Слава. – Может, в гости ее тогда пригласить на твои, такие шикарные фирменные пельмени!
   – Да нет, они с отцом в Кандалаиху на пасеку уехали, завтра только вечером вернутся. Вот завтра и пригласим ее! А. может, они и сами нас пригласят! Красавица девчонка, честное слово, Славка выросла! Я ее два года же не видела, а тут прямо и не узнала – как со страниц «журнала мод» она сошла, честное слово! Аленка вон не даст соврать!
   – Точно, точно, Славка – мамка правду говорит! – горячо закивала головой младшая сестра. – Увидишь ее – глазам своим не поверишь, что это наша соседка по дому, Танька Лианозова! Женись на ней, Славка – не пожалеешь!
   Слава почему-то лишь тяжело вздохнул и, больше не отвлекаясь ни на какие разговоры, принялся за горячие мамины пельмени, приготовленные так, как умеет готовить только мама. После пельменей был чай с домашним тортом, приготовленным, разумеется, опять же мамой, которой, по ходу приготовления, конечно же, активно помогала Аленка, от души старавшаяся ради любимого старшего брата.
   После ужина Аленка ушла к подружке, а мама с сыном остались вдвоем. И мама сразу же приступила с естественными расспросами. Ее, главным образом, беспокоило: не разочаровался ли сын в учебе – в своем, когда-то сделанном им самим выборе?! Слава успокоил ее, подробно и без утайки отвечая на все ее многочисленные вопросы. Но, несмотря на явную откровенность сына, маму продолжало «глодать» неясное беспокойство – что-то было или складывалось у Славы не так, как нужно было бы. Материнское сердце издалека чувствует беду, начинающую приближаться, хоть с какой – самой, что ни на есть, неожиданной стороны, к ее ребенку. И чем дольше Екатерина Васильевна разговаривала с сыном, тем яснее ей становилось, что сынок ее, «ненаглядный умничка», Славик, так сильно походивший на своего отца и ее мужа, «вляпался» или вот-вот «вляпается» в какую-то странную и запутанную историю. В конце концов не выдержав, измучившаяся неизвестностью и дурными предчувствиями, она спросила напрямки у Славы:
   – Скажи честно, сынок – с тобой случилась какая-то неприятность?!
   – Мама – со мной пока еще ничего не случилось! – твердо ответил матери Слава, честно и искренне глядя прямо в материнские глаза: – Вы с папой меня хорошо и правильно воспитали! Поэтому можешь быть спокойна за своего сына – он никогда не пойдет по «кривой дорожке» и ему всегда хватит ума отличить «черное» от «белого»!
   – Да нет, сынок – ты меня не совсем верно понял. Наверное, это твое непонимание произошло оттого, что я и сама точно то в толк не могу никак взять – отчего у меня вдруг сердце «засвербило»?! Я знаю, что с «дурной компанией» ты никогда не свяжешься, но мне постоянно кажется, вернее, я вижу, что у тебя на душе какой-то «морок» стоит… Что-то, все-таки, не так!.. Может, Аленушка в «точку» попала – влюбился ты в кого-нибудь там у себя, в своем университете?!
   Слава в ответ только от души рассмеялся над маминым предположением, чем, сам того не зная, почти ее успокоил. Не мог же он, на самом деле, взять и сказать матери, что «без памяти» и с «первого взгляда» влюбился в девушку из «собственного сна»! Но настроение у них обоих – и у сына, и у матери, в любом случае, резко подскочило вверх, а это, в общем-то, было самым главным! Ну, и, перед тем как пожелать сыну «спокойной ночи» и распрощаться с ним до утра, Екатерина Васильевна не преминула напомнить ему:
   – А Танюшка то наша, и, вправду, настоящей раскрасавицей стала! И характер то у ней «золотой» – вот бы, вправду, у вас бы с ней получилось что-нибудь хорошее – я бы тогда осталась спокойной за тебя, Славочка!
   – Завтра и посмотрим, мам! – ответил ей сын, чмокнул коротко в щеку «на сон грядущий», ответно пожелал «спокойной ночи» и отправился в свою комнату, где ему была приготовлена постель.
   Стоило Славе только коснуться щекой прохладной поверхности подушечной наволочки, как он моментально уснул, и всю ночь напролет видел сказочные сны, содержание которых у него совсем выветрилось из головы при пробуждении, оставив на душе неизгладимый осадок. Но, после завтрака, Славик «взял себя в руки» и, выкинув ненужные мысли и ощущения из головы, занялся неотложными хозяйственными делами, которые могли решить только его мужские руки. До самого обеда он колол тяжелые березовые чурбаки, а после обеда складывал образовавшуюся кучу дров в аккуратную «поленницу».
   Ну а вечером состоялось обещанное «знакомство заново» с соседкой – бывшей одноклассницей, превратившейся из «гадкого утенка» в «прекрасного лебедя»!
   Как выяснилось, ни Аленка, ни мама нисколько не преувеличивали, характеризуя внешние и внутренние данные Тани Лианозовой. Она, воистину, оказалась потрясающей – стройной зеленоглазой брюнеткой, обладавшей баскетбольным ростом и хорошо развитой грудью, наверняка имевшей безупречную форму! Все эти мысли-«штампы» беспорядочно пролетели в голове у Славы, когда он увидел широко разулыбавшуюся персонально ему Таню, выбежавшую лично их встретить у калитки своего дома, когда они пришли туда вместе с мамой и сестренкой на «званый ужин».
   За богато накрытым столом, по ходу оживленного разговора (там, естественно, присутствовали и родители Тани), Слава никак не мог отделаться от ощущения ирреальности происходящего. Словно бы он разговаривал не с, хорошо знакомой ему еще из раннего-прераннего детства, рыжей конопатой Танькой, а – с сошедшей со страниц богато иллюстрированного глянцевого журнала фотомоделью. Другими словами, у Славы, против воли, росло в душе чувство полной чужеродности, мощными флюидами испускаемого от сидевшей рядом с ним незнакомой красавицы. Даже, когда нечаянно соприкасались их руки или мимолетно под столом коленка Славы упиралась в упругое горячее бедро обворожительной соседки, он не чувствовал никакого волнения и его не обуревал шальной шквал нескромных мыслей. Славино сердце, хотя он и не осознал еще этого до конца, полностью заняла, гораздо более непонятная, чем Танька, синеглазая золотоволосая красавица из его фантастических снов. Слава не мог знать, само собой, что необратимо упускает последний реальный шанс устроить беспроблемно и счастливо свою личную жизнь в нормальном земном мире, где не было места никаким Призракам – загадочным и странным порождениям заколдованного Рабаульского квартала, имевшего название «Лабиринт Замороженных Строек»…
   Две недели каникул в родительском доме пролетели незаметно. В основном он помогал матери по хозяйству, но каждый вечер находил время для прогулок и разговоров «за жизнь» с красавицей-Таней. Каждое такое свидание с нею доказывало Славе, что девушке он искренне нравится, но, положа «руку на сердце», во взаимности он признаться ей не мог. Распрощались они, впрочем, тепло – обнялись и поцеловались, как брат с сестрой и договорились писать друг другу. Но, проводив, наконец, Таню на поезд, который должен был увезти ее обратно к месту учебы в далекий Новосибирск, Слава испытал непомерное облегчение и ясно осознал, что с огромным нетерпением ждет собственного поезда, который увезет его в Рабаул – в царство его загадочных ночных снов, и соседку Таню он совсем не будет вспоминать. Таня навсегда осталась в прошлом для него и с этим печальным фактом уже ничего нельзя было поделать…
   Мама провожала сына на вокзале с тяжелым сердцем и на прощанье, когда до отхода поезда оставалось две минуты, не выдержала, расплакалась и сказала Славе напутственные слова, идущие от самого ее материнского сердца:
   – Будь умницей, сынок и помни всегда, что если тебе станет вдруг невмоготу плохо, никто, кроме матери не сможет тебе помочь! Помни обо мне, о том, что я каждую минуту нахожусь рядом с тобой и ближе меня у тебя нет никого на всем белом свете! … – и с этими словами она коротко обняла его и расцеловав в обе щеки, добавила: – С Богом, сыночка! Будет совсем плохо – возвращайся домой!
   И из окна уходящего поезда Слава смотрел на махавшую ему рукой маму до тех пор, пока она вместе со станционным перроном находилась на виду и сердце Славы отчего-то легонько сжала мягкая невидимая лапа странной и неясной тоски…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   Вернувшись в два часа ночи домой после банкета и последовавшего за ним бесстыдного разврата, предвосхищая все расспросы и рассказы жены, мэр Рабаула, Одинцов велел ей накрыть легкий ужин, а сам, предварительно бросив под рабочий стол в кабинете дипломат, туго набитый пачками «евро», прошел в ванную, где провел среди горячей воды и белоснежной душистой пены, в нужной пропорции разбавленных морской солью, около сорока минут. Как следует вытершись полотенцем и облачившись в любимый махровый халат – прямо на голое тело, он вышел, наконец, на кухню, где его ожидал горячий чай, легкая мясная закуска и ужасно расстроенная жена Татьяна, подпершая худенькие щеки маленькими кулачками, горестно смотревшая куда-то сквозь стеклянную фигурную вазочку, наполненную клубничным вареньем.
   – Ну, рассказывай – что случилось?! – деловито спросил он, усаживаясь за стол, одной рукой взяв вилку, а другой придвинув к себе тарелку с нарезанной краковской колбасой.
   – А знаешь – мне, пожалуй, нечего тебе рассказывать! С тех пор, как ты стал мэром, человеческие черты в тебе медленно, но верно начали деградировать и, наверное, бесконечно права была та змея, сказавшая мне по телефону, чтобы я опасалась тебя, что ты больше уже не человек и скоро высосешь мне глаза, когда я буду спать! – глаза Татьяны разгорелись хорошо знакомым бешеным синим огнем и она перестала производить впечатление жалкого, всеми затравленного существа, не способного на эффективную защиту.
   Не дожеванный кусочек колбасы выпал из неподвижно раскрывшегося рта Андрея Витальевича:
   – Какая змея?! Когда и что она могла тебе сказать по телефону?! Ведь змеи не умеют разговаривать – они только способны шипеть!
   – Ну, этой змее, видимо, очень хотелось сказать мне что-нибудь членораздельное, потому что с четвертого раза у нее получилось!
   – Как понять – с четвертого раза?!
   – Примерно в половине двенадцатого, когда я уже места себе не находила тебя ожидаючи, она позвонила первый раз – и ничего кроме шипения у нее не вышло! Тогда она сразу позвонила вторично – я подумала, что на этот раз точно ты звонишь, и только поэтому схватила трубку, как последняя дура! Но там опять – шипение! Шипение, примерно, такое получается, когда газ-пропан из баллона выходит, если его не успеваешь вовремя поджечь, как это сделал ты когда-то в молодости! Помнишь – как-то ты мне об этом рассказывал: чуть всех своих родственников на «тот свет» не отправил дружно скопом?!..
   – Не отвлекайся, Татьяна! – занервничал Андрей, строго «одернув» «зарывавшуюся» и «выходившую из себя», буквально, на каждом слове, жену. – Дальше, что было?!
   – Через пятнадцать минут – третий звонок! – как ни в чем ни, бывало, продолжила Татьяна. – Ну, думаю: теперь уже точно – ты! Хер там – снова эта кобра! А на четвертый раз она наконец-то «разродилась», но уж лучше бы опять просто прошипела! – Татьяна резко вскочила на короткие некрасивые ноги, на которые Андрей Витальевич старался не смотреть уже лет восемь, и прежде, чем покинуть кухню с гордо поднятой вихрастой рыжей головой, презрительно бросила:
   – Чтобы больше не смел давать своим бл… м, особенно таким «шипучим», как эта, наш домашний телефон!
   Совершенно потерянный и подавленный мэр бессмысленно и долго смотрел вслед ушедшей жене, затем также резко, как и она, поднялся на ноги и прошел, минуя спальню, к себе в рабочий кабинет.
   Сначала он пересчитал деньги – их оказалось триста тысяч. Против ожидания, сумма не произвела на него особенно глубокого впечатления. Гораздо большее волнение мэр Рабаула испытал, когда увидел давно забытую тонкую кипу листков, врученных ему капитаном ФСБ Черовленным.
   «Как распознать в себе Пайкида?!» – такими жирными черными буквами был озаглавлен врученный ему для ознакомления документ, состоявший из тринадцати страниц формата «А-4», набранных двенадцатым шрифтом. Пониже оглавления мелким шрифтом было набрано: «Памятка для служебного пользования руководителям регионов!». И если в момент вручения Одинцов отнесся к памятке крайне скептически, забыв про нее уже через секунду, то сейчас он прочитал весь текст с болезненным вниманием, часто покрываясь по ходу чтения прохладным потом и по нескольку раз тщательно перечитывая отдельные места памятки.
   За окном кабинета начало уже сереть, когда он все-таки набрался мужества задать самому себе очень серьезный вопрос: «А не становлюсь ли я Пайкидом?!». И, более того, этот концептуальный, честно заданный мэром вопрос самому себе, породил и ряд других, естественно вытекающих из первого вопросов: «А что, вообще, означает слово «пайкид» по отношению, непосредственно, к главе городской администрации: не корыстолюбивый эгоист ли я?!; не «мздоимец» ли я?!; не бездушный карьерист ли я, совсем не заботящийся о людях труда и безнадежно больных одиноких пенсионерах?!; не банальная ли, «зажравшаяся» сволочь я, всеми силами пытающаяся удержаться на таком «хлебном» месте?!; друг ли я, в конце концов, прогресса или я злейший враг его?!; кто я и что ждет меня в ближайшем будущем?!
   Не в силах больше мучать себя замысловатыми и ненужными вопросами «самобичевательного» характера, Андрей Витальевич твердо решил далее ими не задаваться.
   Осторожными неслышными шагами он пробрался на кухню. Открыл там дверцу огромного холодильника «Стинол» и достал из потайного закутка заветную бутылку рому. Налил себе полный стакан настоящего ямайского рома и выпил его большими булькающими глотками, совсем не подумав о закуске и о том, что таким образом может запросто обжечь себе слизистую оболочку гортани и других органов пищеварительного тракта. Мэр знал по себе, что такая доза неразбавленного рома действует на него лучше всякого снотворного и, не мешкая, покинул кухню, чтобы успеть добраться до супружеской кровати, раздеться, рухнуть рядом с нелюбимой женой и крепко уснуть «черным» сном без сновидений…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   Вале крупно повезло, когда он в очередной раз, свободно болтаясь под куполом парашюта, опускавшегося в неизвестность, лишился сознания и не видел атаковавшего его из ближайшего розового облака голодного пучеглазого бенталя (летающего тарантула, в весе достигающего до пятисот килограмм) – наиболее опасного, но, к счастью, не особенно распространенного местного воздушного хищника. Ну и вдвойне Вале повезло в том плане, что совершивший попытку нападения на него тарантул-«облачник» (так их еще называли) оказался очень старым и, к тому же, изрядно ослабленным длительной вынужденной голодовкой, насекомым. Главный двигательный сустав правого махового крыла бенталя не выдержал неожиданной, давно не испытываемой нагрузки, и сам собою переломился у основания, заставив содрогнуться несчастное насекомое всем туловищем от вспышки невероятной боли в месте травмы. А затем, согласно законам физики и физиологии данного вида, бенталь перевернулся вверх волосатым брюхом, и штопорообразно закувыркался вниз – прочь с небес, навсегда распрощавшись с возможностью вновь когда-либо устроить гнездо в одном из уютных, никогда не таявших, розовых или зеленых сладких облаков.
   Высота, на которой катапультировался с борта «байферга» Валя, была огромной и, когда он вновь открыл глаза, то увидел, что полет в неизвестность на парашюте все еще продолжается, но теперь многообразие ярких необычных красок нового мира заметно потускнело в темных сумерках позднего вечера. Лишь на западе, точно также, как и на Земле накануне наступления ночи, полыхало грандиозное по своим размерам темно-алое зарево заката. Кое-чем оно, правда, отличалось от земного заката – слабо заметными для глаза цветовыми нюансами, сильнодействующими, однако, на душевное состояние человека. Пастели местного закатного полотна, словно набухли острой пронзительной печалью, как вымя три дня не доеной коровы – молоком, и Валя, увлекаемый слабым восточным ветерком навстречу этому световому морю никем не измеренной печали, практически перестал ощущать в себе хотя бы малейшую толику индивидуальности, обреченно приготовившись влиться крохотной безликой каплей в неслышно плескавшийся прямо перед ним астральный оранжево-алый океан вечной скорби человечества о своем смертном уделе. Валя твердо решил, что все-таки его угораздило попасть на банальный «тот свет» и он не выполнит взятых на себя обязательств перед Сергеем Семеновичем, так как, просто-напросто, халатно позволил убить себя и существует сейчас исключительно в виде бесплотной и бесполезной для «Стикса-2» души, отправившейся в, управляемое кармическими законами, путешествие.
   С другой стороны, выяснилось, что умереть, действительно, не означало превратиться в полное «ничто», и даже, напротив – тут присутствовали определенные, естественно – неземные, пикантность и своеобразный потусторонний колорит. В общем, Валя через очередные несколько минут нескончаемого полета, пришел к выводу, что все-таки он жив в прежних плоти и крови, и продолжает выполнять боевое задание во благо Российской Федерации в труднейшей инфернальной обстановке. Перемене в настроении капитана ФСБ Червленного, возможно, способствовало то обстоятельство, что зарево заката заметно потемнело и прекратило так выпукло выпячивать наружу свою болезненную потустороннюю сущность. У Вали, как говорится, «от сердца отлегло», он почти успокоился, тем более что посреди полотна заката, в толще умирающего света неизвестного светила обозначилась громада некоего конусообразного объекта, смутно напомнившего не то горный пик, не то верхушку исполинского дерева. Валя попытался максимально сконцентрироваться и это ему удалось: он начал более или менее ясно соображать и вспомнил, наконец, о назначении верного «стечкина», висевшего в кожаной кобуре на левом боку. На поясном ремне под курткой спортивного костюма он нашарил четыре запасные обоймы к нему и окончательно успокоился. А успокоившись, Валя начал мыслить вполне аналитически и через несколько минут, несмотря на сгущавшиеся сумерки, правильно идентифицировал неясную громаду стремительно увеличивавшегося в размерах конусообразного объекта с вершиной исполинского дерева и, скорее всего – дерева хвойной породы. Лучи угасающего заката зажигали, среди, невообразимо, гигантских ветвей, сотни, а может быть даже, и тысячи ослепительно сверкающих изумрудами, корундами, сапфирами, рубинами и топазами, точек и бликов. Величественное и феерическое световое действо разворачивалось прямо по курсу Валиного парашюта, и Валя зачарованно наблюдал за его дальнейшим разгоранием, лихорадочно строя различные догадки и предположения относительно природы происхождения загоравшихся среди наступающей ночи таинственных разноцветных огней.
   Как-то незаметно сделалось прохладнее. Валя зябко поежился в своем тренировочном костюме и впервые за все время, начавшегося несколько часов назад, инфернального путешествия, почувствовал вполне реальное, земное, беспокойство. Справа и слева, снизу и сверху стал слышен одинаковый свистящий шум, какой обычно издают летящие по воздуху артиллерийские и реактивные снаряды. Повсюду в указанных направлениях через бархатную фиолетовую полумглу протянулись лилово светившиеся инверсионные следы неизвестных летающих объектов, легко обгонявших неторопливый парашют капитана Червленного. Валя вытащил, на всякий случай, из кобуры верного «стечкина» и передернув затвор, вложил обратно. Затем Валю вместе с креслом-катапультой и парашютом неожиданно сильно качнуло и обдало волной горячего воздуха – совсем рядом, метрах в пяти, просвистел окутанный лиловым свечением один из таких объектов. Валя матерно выругался вслед улетевшему болиду, не зная, что случайно оказался в полосе профилактического ракетного вечернего обстрела дежурным крейсером Пайкидов мятежных районов, до конца непокоренной, Сказочной Руси, к одному из пограничных районов которой он и приближался с помощью аварийного парашюта-крыла.
   Ракетный залп, едва не оборвавший только-только начавшееся астральное путешествие Вали, оказался последним в обязательной вечерней акции, регулярно осуществляемой патрулями пайкидских пограничных крейсеров, и в течение оставшегося отрезка пути нашего парашютиста ничто больше не тревожило, кроме, разумеется, вполне естественного беспокойства первооткрывателя, готовившегося попасть в открываемый им мир.
   Единственное, что совершенно определенно нравилось Вале в создавшейся непростой ситуации, так это – запах. Чем ближе он подлетал к исполинскому дереву, тем сильнее разливался в фиолетовом воздухе густой запах свежей хвои. К основному хвойному обонятельному ингредиенту чужого вечернего неба, как будто ненавязчиво, но стойко примешивались слабые запахи неизвестных цветов и «диковинных заморских фруктов». Валя невольно улыбнулся грустной ностальгической улыбкой, так как в памяти его совершенно непроизвольно родилась непреходяще добрая ассоциация с самым любимым и светлым праздником в году – Новым Годом.
   Темно-фиолетовая ночь полностью вступила в свои права, когда, не зацепившись парашютными стропами ни за одну из многочисленных древесных крон, освещаемый сиянием незнакомых созвездий и двух огромных ярко-голубых шаров-спутников, Валя мягко опустился на укромную лесную лужайку, сплошь покрытую упругим пушистым мхом.
   Освободившись от накрывшего его шелка парашютного купола, он неподвижно замер, окруженный мягким панбархатом фантастической фиолетовой темноты, в которой слабо угадывались контуры древесных стволов и мелких кустов подлеска. Где-то высоко, почти прямо над головой возилась на ветке какая-то невидимая лесная тварь, да вдалеке пару раз неприятно протяжно курлыкнула неизвестная ночная птица. Вот и все – никаких других звуков не услышал Валя в обступившей его, со всех сторон, фиолетовой, настоящей сказочной, ночи.
   Чувствуя страшную слабость после всех перелетов через «сорок сороков чужих параллелей» и прочих «зубодробительных» пертурбаций, капитан ФСБ Червленный принял оптимальное решение – не забивать сейчас себе ничем голову, лечь на упругий моховый ковер, завернуться в плотный шелк парашютного купола и крепко, и сладко проспать до самого рассвета, который, как он верил, обязательно должен был для него наступить…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   На рассвете первого августа Карл Мегенбург и несколько, чем-то, внешне похожих на него мужиков-немцев, неподвижно стояли перед деревянным мостиком, перекинутом через узкую речку, на противоположном берегу которой начиналась территория Цыганского Заповедника. Они молча смотрели, как медленно тает густой серо-белый туман, загородивший деревья и пустые дома Заповедника непроницаемой для заинтересованных взглядов стеной. За спинами немцев вдоль узкой грунтовой дороги, с обоих сторон густо обсаженной кленами, терпеливо ждала команды двигаться вперед колонна одинаковых пятитонных грузовиков-«мерседесов», тяжело нагруженных под самую завязку комплектующими частями многочисленных механических аттракционов, которые должны были быть готовы к эксплуатации уже с середины декабря. За лобовыми стеклами кабин грузовиков виднелись одинаково непроницаемые, похожие друг на друга узостью и удлиненностью бледных лиц, водители. Некоторые из них флегматично что-то пережевывали, мерно двигая мощными челюстями и равнодушно глядя на земной мир тусклыми глазами, почти утонувшими в гипертрофированно глубоких глазницах.
   Мегенбург оглянулся на грузовики – едва заметная удовлетворенная улыбка тронула его тонкие бескровные губы. Затем он вытащил из кармана плаща сотовый телефон и набрал нужную комбинацию цифр. Вызываемый абонент ответил почти сразу, несмотря на то, что находился в данный момент за триста сорок тысяч километров от Мегенбурга. Говорил преимущественно Мегенбург, отчитываясь перед, находившимся в районе Моря Жажды, абонентом о проделанной работе. Когда Мегенбург закончил отчет, в ответ послышалось короткое рычание, почти сразу перешедшее в громкое змеиное шипение.
   В невыразительных глазах Мегенбурга мелькнуло выражение, несколько отличное от, обычно, царившего в них глубокого презрительного равнодушия, и после того, как утихло раздраженное шипенье в трубке, он заговорил – сбивчиво, торопливо и заискивающе, полностью, тем самым, изменив своей обычной манере поведения, которой он неизменно придерживался, находясь в человеческой среде. Но на этот раз он общался не с человеком, а с существом себе подобным, тем более стоящим на много ступеней выше в их общей социальной иерархической лестнице. И смысл только что состоявшегося короткого разговора заключался в том, что резидент-охотник Мегенбург пообещал Хозяину «Золотого Шершня» сто пятьдесят тысяч доноров, а Хозяин в ультимативной, не допускающей возражений, форме потребовал увеличить это число до восьмисот тысяч и ни единым донором меньше. Капитан «Золотого Шершня» отключился, не дослушав оправданий резидента, а разнервничавшийся резидент приказал начать движение колонне грузовиков, не дожидаясь, пока над Заповедником рассеется коферментная форма смеси азота, кислорода и углекислого газа, имевшая внешний вид обычного земного рассветного тумана и призванная к назначенному сроку полностью вытеснить над всей территорией так называемой «большой биры» обычную атмосферу с привычными для землян пространственными и временными характеристиками.
   Мегенбург, чье настоящее имя звучало совсем иначе, вместе со свитой отошел на пару метров от края грунтовой дороги, наблюдая, как через старый деревянный мостик осторожно начали переезжать на ту сторону большегрузные «мерседесы». И та сторона, действительно, активно начала превращаться в «истинную ту сторону». Но в связи с кардинальной корректировкой планов поставки доноров, резидент-охотник включил на полную мощность все резервные аналитические отделы, как собственного головного, так и соответствующих секторов матричного мозга, функционирующего в авральном режиме где-то на лунной орбите в районе постепенной концентрации десантных «пайкидских крейсеров-призраков», являвшихся ничем иным, как эскортом прикрытия и сопровождения астрального рейдера-синтезатора «Золотой Шершень». Мегенбург прекрасно знал, что ждет его в случае невыполнения заданного плана и поэтому страшная опасность, нависшая над Рабаулом и его жителями ранним утром первого августа, возросла в несколько раз, но об этом из жителей Рабаула никто, естественно, даже и не догадывался…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

   Великий Царь Кингу или, он же – «Звездный Рыцарь» никак не мог определиться с размерами и конфигурациями собственного предсвадебного материального облика и даже сейчас, в восьмой по счету раз своего личного посещения Принцессы – такого же неожиданного, как и все предыдущие, он в восьмой раз напугал ее до полусмерти. Но Принцесса, как обычно, не подала виду, что напугалась и постаралась извлечь максимум пользы из очередного непосредственного контакта с Хозяином «Золотого Шершня». Она даже научилась улыбаться ему с подкупающей непосредственностью и, выглядевшим искренне, обаянием, что приносило определенные положительные плоды.
   Кингу явился через несколько минут после окончания завтрака Принцессы, в облике гигантского трехметрового негра с единственным глазом во лбу. Гипертрофированные мускулы, буграми выпиравшие сквозь тонкую ткань белоснежной туники, шевелились сами собой, словно голодные змеи перед решительным броском на добычу. Круглый, налитый кровью, выпученный глаз беспокойно пульсировал вертикальным кошачьим зрачком, полные красные губы беспрестанно дергались, то приоткрываясь, то плотно смыкаясь, вследствие чего создавалось впечатление, что стоявший перед «Принцессой Эшкиталь» чернокожий великан буквально умирал от смущения, изо всех сил желая сказать что-нибудь забавное и остроумное, расположив тем самым к себе очаровательную собеседницу, но у него ничего не получалось, отчего он сильно нервничал и, как уже было отмечено, постоянно впадал в крайнюю степень болезненного смущения.
   Однако на телепатическом уровне беседа не прекращалась ни на секунду. Так, в частности, Великий Царь Кингу поведал Принцессе о том, что на Земле уже в полном составе высадилась передовая десантная бригада и приступила к установке Большой Биры – стационарного аннигилятора местных пространства и времени, без которой невозможно будет подготовить донорскую станцию, способную пропустить несколько сот тысяч доноров за максимально сжатые сроки. Также сейчас проводятся интенсивные разведывательные работы по выявлению возможностей расширения естественных границ возникшего Кармического Окна.
   – А каким образом могло возникнуть такое Окно?! – не мог не вырваться у девушки недоуменный вопрос.
   – Любой разумный гуманоидный вид, начинающий по тем либо иным причинам приносить основополагающие общественные принципы гуманности в жертву корыстной беспринципности, является потенциальным самоубийцей, и на поверхности маскировочной сферы его мира первоначально возникают микроскопические кармические трещины – как самые ранние и практически незаметные симптомы грядущего смертельного недуга. Причины проявления подобных трещин необычайно многообразны, но, в конечном итоге, они возникают в результате изначального несовершенства главенствующего биологического гуманоидного вида данного мира. Безусловно, что большой минус складывается из великого множества маленьких. И когда на весах судьбы минусы в общей совокупности начинают перевешивать плюсы, происходит «морально-волевая и нравственная разгерметезация» данного главенствующего биологического гуманоидного вида и по Большому Космосу разносится запах добычи! – на этом пункте своих рассуждений негру удалось широко улыбнуться удивительно плотоядной улыбкой и хитро подмигнуть Принцессе единственным глазом.
   Затем он еще долго рассказывал «юной древнеславянской фее», которую Царю Кингу так сильно хотелось видеть в обычной бывшей советской студентке по имени Снежана, о бесконечно долгой, интересной и счастливой жизни, ожидающей их с ним впереди на борту «Золотого Шершня» – самого совершенного и удачливого из миров во всей Вселенной. Как бы между прочим мимоходом упомянул Великий Царь Кингу и о том, что так называемая повстанческая армия ЛАБП к началу Праздничной Ночи прекратит свое существование и нелепое образование под названием «Сказочная Русь» окажется полностью растворенной среди владений Горних Королей – отпочковавшихся от «Золотого Шершня» младших Пайкидов.
   От хвастливых рассуждений Великого Царя Кингу, а, особенно, от обрисованных им перспектив, на несчастную девушку повеяло неприятным холодом безграничной духовной пустоты и вечности, выглядевшей беспросветной нескончаемой тьмой. Другими словами, впереди «Принцессу Эшкиталь» ждала вечная смерть, внешне напоминающая яркую и крикливую пародию на жизнь. И в этом пункте своих рассуждений Снежана ничуть не ошибалась, ибо, только что покинувший ее покои «трехметровый одноглазый негр» не имел, на самом деле, ни малейшего отношения ни к неграм, ни к «одноглазию» и, даже, «трехметровая высота» его роста являлась иллюзорной фикцией стандартных человеческих форм измерения длины, вне которых человечество не существовало. Именно, поэтому-то, Снежана Вальберг не ошибалась относительно присутствия где-то совсем рядом с нею «б е з д н ы б е з д н» – самого «небытия», каким-то непостижимым образом, сумевшим принять визуально воспринимаемую человеческими органами чувств «псевдоматериальную» субстанцию, и, именно, поэтому она всегда испытывала «липкий и черный» трудно представимый ужас, когда Хозяин «Золотого Шершня» «представал» перед ее непосредственным взором в «чьем-либо образе и подобии». «Царь Кингу» был, пожалуй, гораздо хуже самой Смерти, которая являлась рано или поздно к каждому земному человеку по естественным и объяснимым причинам. А здесь, в бездонных и безбрежных недрах «Золотого Шершня», похоже, не нашлось места для такой понятной и, по большому счету, «нестрашной» категории, как «человеческая смерть» по той причине, что все тут переполняло пугающее своей алогичностью Бессмертие.
   Но для чего-то Снежану пока еще оставляли такой, какой она и родилась когда-то со всем, данным ей при рождении набором человеческих представлений о себе самой, о «черном» и «белом», о «жизни» и «смерти! И, даже, дали возможность подружиться с необычной очаровательной брюнеткой, родившейся более пяти тысяч лет назад по земному летоисчислению в Древнем Шумере. И, не только дали подружиться, но и ничуть не препятствовали укреплению и развитию этой странной дружбы. Иногда, правда, очень редко Снежану посещала неожиданная смелая мысль о существовании на борту астрального «Корабля Зла» некоего могучего Доброго Духа, предпочитающего до поры до времени не афишировать себя, и, каким-то образом, умудряющегося незримо и неслышно постоянно присутствовать бок о бок с Духом Зла, каким и являлся Великий Царь Кингу…
   Снежана не знала о том, что еще четыре земных года назад в анимогенетических лабораториях «Золотого Шершня» было создано несколько сот ее точных внешних копий, внутренне, правда, не имеющих с оригиналом ничего общего, так как создавались они исключительно для одной цели – заманивать доноров-людей в ловушки-«биры», откуда не было возврата этим несчастным обратно в родной понятный мир. Снежана очень многого не знала об устройстве, происхождении и основном предназначении «Золотого Шершня», но, зато, с некоторых пор в ней зародилась Надежда на то, что когда-нибудь ей удастся «проснуться», оставив «кошмарный сон противоестественного мира «Золотого Шершня» за гранью нормальной человеческой реальности – в Царстве Кошмарных снов, где ему и было самое место.
   Как известно, каждое, любое агрессивное злобное действие автоматически вызывает активное противодействие – в этом всегда, изначально и заключалась мудрая диалектика бытия на Ветвях Мирового Дерева Земной Жизни.
   Определенное количество Злых Духов порождало в необходимой пропорции оптимальное число Духов Добрых. С той, конечно, оговоркой, что многие понятия в нашем необычайно сложном и противоречивом мире носят весьма относительный характер, и, в частности, «Великий Царь Кингу» не считал себя «бесплотным Духом» и искренне никому не желал Зла, намереваясь лишь «вернуть себе свое, когда-то у него незаконно отнятое», и – не более того!..

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

   В Чаще Заколдованных Деревьев – месте дьявольски красивом, но до того во многом непонятном и жутком, что в одиночку и небольшими группами по три-четыре человека туда не рисковали без особой нужды заходить даже старые Следопыты и гвардейцы-ЛАБП-овцы, стояло старое толстоствольное дерево из породы Неназываемых Ветел, оборудованное личным маяком Рагнера Снежного. Маяк индивидуального наведения, установленный совершенно незаметно от всевидящих Пайкидов в одном из больших дупел Неназываемой Ветлы, работал исправно и вскоре после катастрофы «байферга» с нашими путешественниками под розово-зеленоватыми облаками неба Сказочной Руси, позывные «чудо» -маяка оказались уловленными портативным пеленгатором, вмонтированным в красно-синие самоцветы перстня, подаренного Саше Рагнером в Новогоднюю ночь. Но вся беда заключалась в том, что на момент катапультирования перстень-пеленгатор соскользнул с пальца Саши и канул где-то на бескрайних дремучих лесных просторах Сказочной Руси. В то мгновенье, когда состоялся необходимый звуковой контакт между маяком и пеленгатором, Саша точно так же, как и Валя Червленный, болтался в полуобморочном состоянии под сказочным небом на парашюте-«крыле», предоставленный, исключительно самому себе, и никому больше, если не считать капризов воздушных течений местной атмосферы.
   Но в отличие от капитана Червленного, попавшего на борт «байферга» в какой-то степени случайно, можно даже сказать – по «туристическому статусу», «командировка» доктора филологии Морозова была заранее тщательно спланирована разведотделом штаба ЛАБП – вплоть до особенностей устройства парашюта. Парашют был снабжен специальным миниатюрным, но необычайно мощным двигателем, составлявшим единое целое с маяком и пеленгатором. Парашютный двигатель, маяк и пеленгатор составляли триединую сущность безотказного аварийно-спасательного комплекта, изготовленного, разумеется, по пайкидской технологии и, положа руку на сердце, естественно, самими Пайкидами. Сто таких комплектов было захвачено с пайкидского склада во время одной из удачных операций ЛАБП несколько месяцев назад. Другими словами, конечная точка парашютного маршрута Александра Морозова была заранее предопределена, хотя сам он мог об этом лишь догадываться. Ну, безусловно, он ни о чем не догадывался и ни о чем не мог связно размышлять, пока слабые воздушные потоки уносили его в сказочную неизвестность на высоте, примерно, четырех километров. К счастью, не догадывался он и о том, что теперь его чудо-парашют сбился с курса, увлекая парашютиста в «полную сказочную неизвестность».
   Путь по воздуху ему предстоял неблизкий, состоявший, к тому же из множества опасных неясностей, но, опять же, Александр Сергеевич не мог не оставаться в счастливом неведении относительно расстояния и перспектив предстоявшего ему путешествия.
   В «себя» профессор более или менее начал приходить уже ближе к вечеру, освеженный и взбодренный прохладой, приближавшейся на «полном скаку», настоящей Сказочной Ночи, под самую завязку, напичканной неприятными чудесами и дурно пахнувшими тайнами. Саша щурил близорукие глаза, изо всех сил пытаясь рассмотреть проплывавший глубоко внизу пейзаж, но, как, ни силился, ничего не сумел разглядеть – все покрывала однотонная серо-зеленая дымка. Где-то вдали, правда, казалось порой Саше, будто бы очерчивались на фоне, пока, еще, светлых небес, волнистые очертания вершин горных хребтов, покрытых густым лесом, что, скорее всего, являлось оптическим обманом.
   Внезапно, в какой-то момент, Александром Сергеевичем овладело крайне гадливое ощущение приближавшегося душевно-психологического коллапса, долженствующего выразиться, прежде всего, во вспышке беспросветной паники перед, окружившими его со всех сторон Того Света, полной неизвестностью и безмерным одиночеством.
   Неожиданно доктор филологии почувствовал легкий укол в шею и страх перед мраком неизвестности и холодом вселенского одиночества почти мгновенно исчез, растворился среди затопившего его душу чувства собственного достоинства. Он понятия не имел, что, как правое, так и левое плечо, предоставленного ему в полное распоряжение аварийно-спасательного комбинезона, были густо оснащены миниатюрными, но очень эффективными приборами самого различного диапазона действий – от лечебно-профилактического до оборонительного. Получив укол мощнейшего адаптогенного препарата прямиком в яремную вену, Александр Сергеевич сразу почувствовал себя Икаром, смело летевшим навстречу нисходящим потокам холодного лунного света, ничуть, по этой причине, не боясь опалить себе крылья. Но нездоровая эйфория быстро прошла, уступив место спокойному, уверенному в своих силах, рассудку трезвого аналитика и внимательного наблюдателя.
   Из-за дальних гор, поросших густым сказочным лесом, плавно и величественно поднялся гигантский бирюзовый шар, заливший небеса лучами, потрясающего по красоте, света. В общем-то, образно выражаясь, сделалось светло, как днем (как неземным бирюзовым днем, полным таинственных полутеней и замысловатых световых недосказанностей, сплошь и рядом окруженных кусками беспросветного угольно-черного мрака) и вскоре внутренне совершенно преобразившийся, «гордый, хищный, разъяренный» Александр Сергеевич заметил на фоне бирюзового диска местного ночного спутника, очень сильно смахивавшего на увеличенный во сто крат в размерах новогодний елочный шар, черную точку. Точка с каждой секундой увеличивалась в размерах. На правом и левом плечах Морозова немедленно зажужжали боевые сканеры, направившие мощную идентификационную оптику на приближавшийся неизвестный объект…
   …В эти самые минуты группа вооруженных до зубов ЛАБП-овцев несла боевое дежурство вокруг древнего неохватного ствола Неназываемой Ветлы. Командир группы, Рагнер Снежный с тревогой посматривал на ручной хронометр и с еще большей тревогой вслушивался в ночную какафонию, поднятую обитателями Чащи Заколдованных Деревьев. Холодный бирюзовый свет спутника свободно струился с неба, зажигая густые кроны деревьев неживым холодным сиянием. Никто из, окружавших командира рядовых дружинников, даже и не догадывался, что тревога эта была искусственной – напускной. Чтобы дезориентировать возможных вражеских шпионов.
   Рагнер Снежный прекрасно знал, что Александр Морозов сюда не прилетит, а прилетит он совсем в другое, более надежное место, чем Неназываемая Ветла.
   – Скоро сюда явятся Пайкиды! – как-бы обращаясь к самому себе, а вместе с тем и ко всем остальным, негромко произнес Рагнер. – Если человек с Большой Руси не успеет вперед них, то…, – он не стал продолжать, ввиду очевидной бессмысленности продолжения – бойцы его группы не являлись идиотами.
   Из Заветного Дупла выпрыгнул молодой дружинник – специалист по пайкидской технике.
   – Маяк не улавливает приближение человека с Большой Руси! – бесстрастно сообщил он и все ЛАБП-овцы погрузились в угрюмое молчание…
   Молчал и Рагнер, но был он не угрюм, как подчиненные ему бойцы, а – максимально сосредоточен и слегка загадочен. Как уже указывалось выше, в отличие от рядовых дружинников, командир Морозной Дружины был прекрасно осведомлен о том, что установленный в Заветном Дупле маяк, в принципе, не может улавливать приближение человека с Большой Руси. Слишком многое было поставлено на карту в начавшейся «антипайкидской» операции и «старый астральный разведчик» Рагнер не мог позволить себе роскошь рисковать более, чем «на два процента» допущением «провала». Никто, кроме него самого на начальном этапе операции не должен был знать о настоящем местопребывании Александра Морозова на территории Сказочной Руси, равно, как и никто, кроме Рагнера не знал, кем, на самом деле, я влялся Александр Морозов. Об этом еще не знал, даже, сам Морозов. У Рагнера Снежного имелись серьезные основания для принятия таких экстраординарных мер безопасности… Он сильно надеялся на то, что его друг с Большой Руси скоро должен быть оказаться совсем в ином месте, о котором не мог знать ни один «пайкидский» шпион, свивший себе тайное гнездо в Штабе ЛАБП…
   …Саша вскоре и без помощи боевых оптических сканеров сумел разглядеть неизвестный летающий объект, приближавшийся к нему на большой скорости. Объектом оказался безобразный старик-колдун, путешествующий по воздуху верхом на обнаженной юной красавице. Сюжет Морозову показался знакомым – вполне соответствовавшим духу русских народных сказок, очаровавших его еще в далеком детстве на всю последующую жизнь. Он был просто твердо убежден с ранних лет, что летать, тем более верхом на красивых голых девушках, могли одни лишь настоящие колдуны. И поэтому, бородатый угрюмый мужик, пролетевший со свистом мимо него в какой-нибудь паре десятков метров и воспринялся им в качестве настоящего «сказочного злого колдуна». Александра Сергеевича несколько, правда, удивил тот факт, что первый, встреченный им, житель Сказочной Руси, отнесся, к Саше с его парашютом, как к представителю местной, скажем так, фауне, не представляющей никакого особенного интереса. К счастью карманного зеркальца у Александра не было, а то бы он себя не узнал и, может быть, даже проклял ту минуту, когда принял бредовое предложение Рагнера Снежного и, вообще, завязал тесное знакомство с Бетонной Бабушкой. Введенный адаптоген вкупе с универсально действовавшим аварийно-спасательным комплектом пайкидского производства неузнаваемо изменил его внешность, превратив из обычного человека, под парашютом, в «гостюрга» – крылатого фавна, питавшегося исключительно кровью свирепых оранжевых медведей, находившихся в состоянии брачного гона. Повстречавшийся ему один из Всадников Сказочной Ночи страшно перепугался при его виде («гостюргов» боялись почти все коренные обитатели Сказочной Руси) и поспешил пролететь дальше, ощутимо «пришпорив» свою симпатичную «скаковую лошадь», исправно служившую ему столь оригинальным средством передвижения. Остаток ночного полета Александра Сергеевича прошел без осложнений, исключительно, благодаря грозному маскировочному камуфляжу – ночные крылатые твари, любившие купаться в лучах прохладного бирюзового света, в ужасе шарахались с дороги жутко выглядевшего, даже по местным меркам, крылатого монстра.
   Вскоре чудо-парашют, заметно отяжелевший от ночной сырости, начал быстрое снижение и через какое-то время Александр Сергеевич Морозов уже в своем истинном, добром и интеллигентном облике, совершил благополучную, очень мягкую посадку прямо на круглую, заросшую флюоресцирующим мхом, полянку в незнакомой местности. Опустившегося на укромную симпатичную полянку профессора Морозова со всех сторон света окружали сотни километров густых дебрей настоящего Сказочного Леса.
   Освободившись от строп ненужного теперь парашюта, Александр Сергеевич с горечью и удивлением «таращился» близорукими глазами на окружавшую его густую чащу, тщетно надеясь увидеть Рагнера Снежного, окруженного доблестными бойцами ЛАБП. Но никого он не увидел – ни одной человеческой души.
   – Куда же это меня угораздило попасть-то?! – спросил он вслух самого себя, а, может, он спросил об этом у большой птицы, напоминавшей филина, сидевшей неподалеку на кончике ветви одного из деревьев.
   Но птица молча смотрела на пришельца, свалившегося с неба, большими, ярко светившимися в ночном мраке, круглыми глазами, предоставив Саше право самостоятельно искать ответ на, поставленный им же самим, вопрос.
   – Ну, е…т твою мать! – Саше нечего было больше сказать, кроме, как, разве, что еще добавить: – Е…й Рагнер!
   В воображении сам собою возник строгий озабоченный лик Анны Караваевой, сокрушенно качавшей головой откуда-то из бесконечного, такого родного, близкого и понятного «далека», в которое для него, возможно, уже и не было возврата. Сказочная ночь обступила профессора Морозова со всех сторон непроницаемой темнотой, где, наверняка, притаились тысячи смертельно опасных сюрпризов.
   Александр Сергеевич тоскливо посмотрел на далекую бирюзовую Луну в бесконечно чужих и далеких сказочных небесах, и, вовремя вспомнив мудрую сказочную поговорку: «Утро вечера мудренее!», подхватил край парашютного купола и расстелил его под ветвями того дерева, на котором сидела круглоглазая любопытная птица.
   При приближении Саши, птица снялась с ветки и неспешно улетела в темноту, с шумом раздвигая ночной воздух сильными тяжелыми крыльями. Саша, на всякий случай, проследил за ее полетом и, как оказалось – не зря. Птица улетела недалеко – не далее, чем метров на сорок и уселась на ветку точно такого же дерева, откуда вновь принялась внимательно разглядывать Сашу огромными глазищами. Сам не зная, зачем, Саша решил подойти поближе к птице – что-то в ее поведении показалось ему странным и необычным. Словно бы действиями птицы руководила некая целенаправленность – разумная целенаправленность. Во всяком случае, явной враждебности в загадочном поведении сказочной птицы Саша не чувствовал. Он подошел вплотную к тому дереву, на котором сидела птица и зачарованно уставился на нее, вернее, внимательно вгляделся прямо в черные вертикальные зрачки огромных желтых птичьих глаз. Эти глаза показались Саше вполне осмысленными, и он бы ничуть не удивился, если бы пернатая обладательница таких умных и выразительных глаз открыла бы клюв, и спросила бы у него, непременно, голосом Анны Караваевой: «Как же вы так, Александр Сергеевич, вляпались?! Вы и не представляете совсем, в какое „дерьмо“ вы вляпались!!! Вам теперь из этого „дерьма“, может, уже и не выбраться никогда!». Но птица не открыла свой крепкий и массивный, крючковатый клюв и не заговорила человеческим голосом, чтобы сказать Саше какую-нибудь утонченную гадость, без которой у него и так было бесконечно погано на душе. Вместо того, чтобы, выражаясь фигурально, начать «щелкать клювом», птица (местное название ее было: «звездный филин» – «лукулум») предварительно добавив новую порцию осмысленной выразительности в огромные желтые глаза, вновь взмахнула огромными тяжелыми крыльями и перелетела еще на три десятка метров в каком-то, ей одной известном направлении, теперь уже совершенно определенно приглашая Сашу следовать за собой.
   Саша послушно прошагал до того дерева, куда она опять уселась. Стоило ему только остановиться возле дерева, птица сразу опять взлетела и совершила, как выяснилось, последний перелет, после которого Саша уже точно знал, куда ему, в, столь, ненавязчивой и оригинальной манере предлагалось пройти – заросли деревьев как-то неожиданно расступились, и он увидел настоящую… «избушку на курьих ножках»!
   В единственном окошке избушки горел уютный домашний желто-красный огонек, а из трубы на крыше валил желто-белый дым. Хозяйка избушки, если, конечно, таковая имелась, готовилась по «полной программе» встречать дорогого гостя. Во внешнем, так сказать, облике избушки Саше почудилось будто бы что-то отдаленно знакомое, словно он уже когда-то видел нечто подобное и, даже, когда-то бывал внутри… Вот только когда и при каких обстоятельствах?!.. Этого он, как ни пытался, вспомнить точно не сумел…
   …В сотне километров от укромной лесной поляны, где Александр Морозов готовился войти внутрь гостеприимной «потаенной избушки», о местонахождении которой из всего личного состава Штаба ЛАБП, знал только Рагнер Снежный, сам Рагнер Снежный стоял среди уютного полумрака огромного Заветного Дупла, оборудованного всей необходимой аппаратурой для связи со спецлабораторией Кафедры Неординарной Философии Рабаульского Университета, и анализировал, заполонившие его ощущения – ему необходимо было точно определиться: что делать дальше и, действительно ли, в полной безопасности пребывает сейчас Александр Морозов?! … «Избушка на курьих ножках» была самой, что ни на есть, настоящей и являлась жилищем той самой Белили, спасшейся когда-то в незапамятно давние времена вместе с другими славянскими богами и подбожками, под общим руководством Великого Акаписта, как «основной организующей и направляющей силы»…
   В любом случае, торчать без всякого толка на предполагаемом месте, якобы, встречи и, якобы, опять же, с Морозовым не заключало в себе больше никакого смысла, и Рагнер принял решение немедленно улетать отсюда, пока не прилетел Хозяин Неназываемой Ветлы…
   ЛАБП-овцы бесшумно и бесследно растворились в угольно-бирюзовых тенях сказочной ночи, отправившись скорым пружинящим шагом по одним им ведомым лесным тропам к тайной, хорошо замаскированной взлетно-посадочной полянке, где их ждал настоящий сказочный «всепогодный» «ковер-самолет», всегда готовый к взлету.,.
   Рагнер шел последним, замыкая цепочку своих бойцов. Его что-то тревожило, и он пока не мог точно понять-вычислить причину этой тревоги. На поверхности, конечно же, прежде всего, лежало сильное естественное беспокойство за Сказочника – Александра Морозова, который в эти минуты где-то болтался в Сказочных Небесах под куполом «заветного» парашюта, но, в любом случае, должен был «приземлиться» в, заранее «заговоренной» точке координат Сказочной Руси. Если расчеты оказались верными, то Сказочник сейчас уже находится в полной безопасности – под «крылом гостеприимства» Белили. Но, стопроцентной гарантии успеха задуманного полу-авантюрного предприятия с этим путешествием Морозова, никто дать не мог! И, самым плохим из многослойных тревожных ощущений Рагнера Снежного, недавно поселившихся в его душе, следовало считать сильное ощущение, допущенного в недавнем прошлом, серьезного «прокола» или «промаха» – не суть, в общем важно, но с каждой минутой в Рагнере росла и крепла уверенность в том, что, как он сам, так и руководство Главного Штаба ЛАБП где-то и когда-то допустили серьезную ошибку в оценке возможностей своего грозного и могущественного Противника…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

   Наступил вечер тридцать первого августа. Над большей частью России моросил холодный дождь.
   Слава Богатуров только что приехал к себе в общежитие с железнодорожного вокзала, куда его привез поезд из родной деревни, где он провел короткие каникулы, успев помочь маме кое в чем по хозяйству и досконально проштудировав толстый фолиант «Разума без границ».
   Каждый вечер в родном деревенском доме он засыпал с надеждой увидеть продолжение того удивительного, пугающего сна, приснившегося накануне отъезда в деревню и столь сильно поразившего его воображение, но пленительный сон больше ни разу не приснился. А Слава так надеялся, что золотоволосая девушка, проследив за направлением отчаянного взгляда своего отца, повернет голову и Слава увидит ее лицо, ее глаза, которые наверняка бы оказались самыми прекрасными глазами на свете, как у той… лесной феи, снившейся ему в июле на раскопках. Но, увы – царство снов на поверку оказалось запутанным и огромным, и Славе больше ни разу не удалось найти тот дом, где в одной из квартир собрались последний раз за праздничным столом встретить Новый Год нежно любившие друг друга папа, мама и их красавица дочь…
   Сейчас, сидя на казенной «общежитской» кровати, он медленно расшнуровывал кроссовки, достаточно тупо глядя на стену напротив, и молил бога сна Морфея позволить увидеть ЕЕ опять и попытаться спасти, вырвав наружу из этого кошмарного сна к себе в «радостную российскую явь». Смертельно уставший после тяжелой дороги Слава криво усмехнулся при мысли о «радостной российской яви», зашвырнул кроссовки в угол комнаты и завалился спать…
   …По земной орбите неслышно и невидимо скользил огромный Астральный Рейдер-Синтезатор «Золотой Шершень», переполненный не только зловещими планами и резко отрицательными эманациями, но и удивительными древними космогоническими тайнами, изначально несшими в себе зерна Вселенского Добра, обреченного вечно сосуществовать рядом со своим антиподом – Вселенским Злом. Второе и тайное название «Золотого Шершня» звучало, как «Гильгамеш» и в нем отразилась двойственность очень непростой натуры Хозяина рейдера, Капитана Хабаба, имевшим в глазах непосвященных множество имен. «Золотой Шершень Гильгамеш» «нарезал» круги по земной орбите не просто так – с каждым витком астрального корабля приближалась Развязка и Развязку эту ускоряла Великая Астральная Погоня за «возмутителем астрального спокойствия» Капитаном Хабабом, о которой на борту «Золотого Шершня» пока еще никто не догадывался. Все шло так, как и должно было проходить: Резидент-Пайкид в Рабауле под псевдонимом «Карл Мегенбург» беспрерывно слал на борт «Золотого Шершня» обширные отчеты, получая взамен четкие инструкции и приказы от Капитана Хабаба, пребывающего в уверенности, что след его потерян в Пространстве и Времени, и настоящие Хозяева Капитана Хабаба никогда его не найдут… Капитан Хабаб, отождествлявший себя с Великим Царем Кингу обитал в Темном Сегменте «Золотого Шершня», а Капитан Хабаб, считавший себя Гильгамешом, являлся хозяином Светлого Сегмента «Золотого Рейдера» и тщаниями Гильгамеша в Светлой половине рейдера существовал Заповедник, в котором когда-то поселился опасный вирус «бессмертной человеческой мысли»…
   …У приоткрытого окна своей спальни стоял Сергей Семенович Панцырев, медленно затягивался сигаретой, слушал шорох последнего августовского дождя, невидимо моросившего среди поздних вечерних сумерек, в которых тихо умирало очередное лето, и думал о пропавшем полтора месяца назад Вале Червленном. Острая печаль терзала суровое сердце генерала и по поводу этой так долго не проходящей печали, частенько, непрошеной гостью, являвшейся к нему по вечерам, он страшно удивлялся самому себе. Кем ему, собственно, приходился этот Валя – ни кумом, ни сватом, ни родственником. И боевых товарищей ведь генерал Панцырев, гораздо более заслуженных, чем капитан Червленный, похоронил немало за свою жизнь, а вот поди-ж ты – Валя намертво прикипел к сердцу, и ничем его оказалось невозможным оторвать. Чем больше проходило времени с той памятной июльской ночи в Рабауле, когда он бесследно исчез, успев отправить бесспорно сумасшедшую, ну или, во всяком случае, крайне импульсивную, легкомысленную и авантюрную телефонограмму, тем тревожнее и противоречивее делалось на душе генерала.
   Ведь немедленно проведенное тогда, по горячим следам, группой полковника Стрельцова служебное расследование ровным счетом ни к чему ни привело: капитан Червленный, равно, как и профессор Александр Морозов, с которым он должен был вступить в оперативный контакт, как «сквозь землю провалились»! Произошло, видимо, что-то настолько серьезное и срочное, что Червленный не успел связаться даже со своим непосредственным руководителем на месте проведения рекогносценировочной операции, полковником Стрельцовым…
   Сам Стрельцов в эти поздние часы последнего летнего дня тоже не спал – он сидел в тесном помещении архивного отдела Рабаульского горотдела внутренних дел и с жадностью перелистывал старое, пожелтевшее от времени, уголовное дело восьмилетней давности…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

   …С самого же первого дня пребывания в Рабауле Эдик упорно и последовательно начал выполнять основную установку генерала Панцырева, четко данную на достопамятных посиделках в московской квартире генерала – во что бы то ни стало отыскать некую яркую блондинку Яну, в голом виде привидевшуюся несчастному майору Черкасову (бедняга до сих пор находился в невменяемом состоянии).
   Подчиняясь голосу, присущей лишь ему одному, сверхчеловеческой интуиции, Эдик совершенно справедливо ограничил круг предполагаемых разыскиваемых Ян, так или иначе попадавшими в свое время и при различных обстоятельствах в беду, рамками города Рабаула, на инфернальной карте России давно уже заштрихованного траурно-черной краской роковой обреченности. Ввиду достаточной редкости данного имени круг поисков очень быстро сузился и вскоре из круга превратился в безнадежное пятнышко банальной окончательной точки. «Все – точка!» – самому себе сказал тогда Эдик и хотел уже послать соответствующий рапорт генералу Панцыреву, как в голову ему пришла одна здравая мысль… Наверное, скорее, повинуясь выработанной упрямой привычке доделывать каждое порученное ему дело до логического завершения, чем здравому смыслу, он посадил своих людей и сел сам вместе с ними за просмотр дел об исчезновении людей на территории города Рабаула за промежуток уже не до четырех-, а до-десятилетней давности. Работа была проделана колоссальная, Стрельцов изо всех сил подгонял подчиненных ему сотрудников, интуитивно чувствуя и, даже можно сказать, точно зная, что бесконечно чужая и необычайно коварная Сеть-Призрак обволакивает Рабаул с каждым днем все плотнее и запутаннее.
   Именно ему посчастливилось тридцать первого августа в два часа пополудни, когда небо окончательно затянули серые тучи и погода, раньше времени предав лето, кардинально повернула на осенний лад, раскрыть пожелтевшую от времени папку со стершимся идентификационным номером, но с сохранившимся названием: «Дело об исчезновении семьи Вальберг». На первой странице в глаза полковнику сразу же бросились три слова, обозначавшие имя главного фигуранта: «Вальберг, Ян Шустерович». Эдуард хищно подобрался, на мощных скулах под натянувшейся кожей «ходуном» заходили желваки. Не без трепета нетерпения полковник продолжил чтение: «Доктор исторических наук, профессиональный археолог, заведующий „кафедры востоковедения“ местного университета; научная специализация: „религиозные культы и обряды народов Передней Азии в древности“; имел две командировки в Ирак в составе международной археологической экспедиции – в июле-августе 1993 г., и в ноябре-декабре 1994 г.; считается пропавшим без вести, предположительно – с начала января 1995 г.».
   Эдик отодвинул папку в сторону, закрыл глаза, как привык это делать во время сеанса медитации и принялся лихорадочно размышлять. Размышлял он не больше минуты и с жадностью принялся читать содержимое папки дальше: «Вальберг, Каролина Вульфовна, жена, преподаватель „кафедры психологии“ местного университета…; считается пропавшей без вести предположительно с начала января 1995-ого года; … Вальберг, Снежана Яновна…» – «Стоп!» – эмоциональный Стрельцов захлопнул папку, – «Кажется – есть!!!». Мощным движением он откинулся корпусом на спинку старого деревянного стула, так что стул, естественно, жалобно скрипнул, и внимательно-отсутствующим взглядом полковник Стрельцов уставился в пространство и время, в сочетании своем представлявшими прошлое восьмилетней давности.
   Умение хотя бы схематично конструировать прошлое людей на основании всего-лишь письменных метрик, обозначающих имя и содержащих краткую информацию о причине их гибели, передалось Эдику от его ментальных братьев – Унгардов, еще четыре года назад. Для подобного конструирования, правда, требовалось довольно много времени и максимум сосредоточенности. Сосредоточиться в условиях подвального помещения архива, где кроме полковника никого не было, не составило для «суперполковника» Стрельцова никакого труда.
   Он уже принял соответствующую позу и приготовился медитировать, как вдруг его осенила идея попытаться восстановить прошлое при помощи обычных человеческих следственно-оперативных способов. По «09» Эдик узнал номер телефона «кафедры востоковедения» местного университета и немедленно набрал нужную комбинацию на мобильнике. Через пять минут он уже договорился о личной встрече с неким кандидатом исторических наук Посредниковым Владимиром Александровичем, многолетним коллегой по работе Яна Вальберга и, вообще, как выяснилось, оказавшимся бывшим близким другом всей семьи Вальбергов.
   Эдик поймал такси, предварительно сказав охраннику, что ближе к вечеру опять вернется работать в архив, и прошло не более двадцати минут, как он уже беседовал на университетской «кафедре востоковедения» с Владимиром Александровичем Посредниковым – вполне интеллигентным, интересным для своего возраста, чрезвычайно эрудированным пожилым человеком.
   С первой же секунды знакомства и, соответственно, начала беседы Эдику стало ясно, что предмет беседы действовал на Посредникова страшно угнетающим образом. Просто, по безмятежно спокойным и уравновешенным чертам лица Владимира Александровича, после того, как он понял, что именно интересует, незнакомого ему, полковника ФСБ, моментально пошла гулять, ничем не сдерживаемая, пятнистая рябь и, беспрестанно взъерошивая жидковатые волосы на затылке дрожащей рукой, он принялся рассказывать полковнику Стрельцову свои тяжелые воспоминания и неприятные впечатления о трагических событиях восьмилетней давности:
   – Понимаете, из последней командировки в Ирак Ян вернулся совсем другим человеком. С ним там что-то произошло на раскопках. Что-то такое, что кардинальным образом отразилось на нервно-психическом состоянии моего друга. Мне, после многочисленных попыток с моей стороны выяснить истину, он в порыве псевдоискреннего откровения поведал, что якобы изменил своей Каролине, переспав несколько раз в экспедиции с какой-то молодой женщиной, обладавшей необычной потрясающей красотой. Но это я считаю чушью – в нашем с ним возрасте и, к тому же, учитывая моральные, а особенно физические характеристики Каролины, флирт с какой-нибудь молоденькой девушкой на стороне, никак не сможет явиться причиной начала серьезного душевного кризиса. Более правдоподобным мне показались его переживания по поводу дочери Снежаны…
   – В каком смысле?
   – Ну, в прямом, видимо… Нет, скорее в косвенном. То есть Ян всерьез начал считать, что его измена там, в Ираке, бросила какую-то роковую тень и на их взаимоотношения с дочерью. Он всегда был для Снежаны идеалом отца и человека, а она, в свою очередь, являлась для Яна всем смыслом его жизни. Ну, это, надеюсь, вам и так понятно. К тому же Снежана была удивительной красоты девочкой, и, в сочетании с редкими умственными и душевными качествами, представляла собой настоящий «уникум»! – Посредников сделал невольную паузу, вызванную теплым, ярким, необычайно красивым воспоминанием о Снежане, нахлынувшем на него подобно внезапному освежающему шквалу в разгар тяжелой влажной духоты, целиком заполняющей беспросветный мрак тотального предпенсионного одиночества.
   – Ну и?! – не дождавшись окончания ностальгической паузы, вынужден был подтолкнуть Посредникова нетерпеливым вопросом полковник ФСБ Стрельцов от края бездонной трясины «бессознательного» обратно в практическую плоскость их актуальной беседы.
   – Ах, да! – встрепенулся Посредников и в глаза пожилого востоковеда вновь вернулось осмысленное выражение. – Снежана была очень красивой девочкой, но дело опять же оказалось, на мой взгляд, не в ней…, – к сожалению, в воздухе вновь повисла напряженная, никак не устраивавшая полковника Стрельцова своей продолжительностью, пауза.
   – А в чем?! – Эдик звонко щелкнул перед носом собеседника пальцами.
   – В Деде Морозе!
   – В ком?!
   – Сейчас объясню! – нервно ответил Владимир Александрович.
   Он поднялся с места, налил себе из графина воды, залпом осушил стакан и окончательно придя в себя, усевшись обратно на место, подробно объяснил Эдику, что именно он имел ввиду, неуклюже и некстати упомянув Деда Мороза:
   – Ян вернулся из Ирака, как сейчас помню, пятого декабря и недели две или чуть больше постоянно морочил мне голову с этой пресловутой «супружеской изменой», день ото дня делаясь все смурнее, загадочнее (в худшем смысле этого слова) и непонятней. Каролина и Снежана, глядя на него, разумеется, тоже сильно переживали, так же, как и я, не совсем понимая, в чем было дело.
   Такая неясная ситуация продолжалась приблизительно числа до двадцатого декабря, когда люди начали запасаться новогодними елками, игрушками и всякой елочной мишурой. Мы в тот день с Яном задержались на кафедре дольше обычного – начиналась зимняя сессия, и мы принимали отработки у студентов. Шел еще, помню, сильный снегопад, что говорило о значительном понижении атмосферного давления. Видимо именно пониженное атмосферное давление и тихий густой снегопад за окном настроили Яна на романтический лад и, что, самое главное, на – честную откровенность.
   Я отпустил последнего студента и собрался уже идти домой, как Ян неожиданно предложил мне еще ненадолго задержаться. Меня его предложение страшно заинтриговало – я догадался, что наконец-то он «созрел», чтобы раскрыть мне свою «иракскую тайну», так явно тяготившую его.
   Последней из сотрудников ушла лаборантка, и мы остались вдвоем.
   Ян подошел к двери и закрыл ее на ключ и только потом уже достал из своего рабочего стола увесистый сверток примерно метровой длины.
   Я затаил дыхание, чувствуя, однако, одновременно, некоторое разочарование. А Ян, почему-то стараясь не смотреть в мою сторону, с выражением крайней сосредоточенности на лице, освобождал таинственный предмет от слоев грубой упаковочной бумаги. Я следил за его манипуляциями со все возрастающим интересом, чувствуя, как проходит у меня ощущение разочарования. Когда бумаги остался один или два слоя, Ян, очевидно для того, чтобы произвести на меня максимально возможный эффект, повернулся ко мне спиной, загородив тем самым освобождаемый от бумаги предмет.
   Развернулся он резко и неожиданно, держа перед собой обеими руками самую страшную скульптуру, созданную человеческим гением, в данном случае, злым гением. А может быть это был и не человеческий гений. Другими словами, я вздрогнул от ужаса и отвращения и невольно даже воскликнул, обращаясь к поврежденному разуму Яна Вальберга: «Немедленно брось эту гадость!!!». «Это не гадость, Володя!» – ответил мой несчастный друг мне торжественным тоном: «Это – мировая сенсация, благодаря которой произойдет настоящая революция в шумерологии!!!». В общем, между нами произошел короткий, но весьма эмоциональный спор не особенно научного характера…
   – А-а, простите, Владимир Александрович! – вежливо прервал Посредникова полковник Стрельцов, – Вы так и не сказали – что же все-таки, какую «гадость» держал у себя в руках ваш «несчастный друг»?! И почему вы посчитали его в тот момент несчастным?
   – В руках он держал богато разукрашенную яркими красками, изготовленными не менее пяти тысяч лет назад, статуэтку примерно восьмидесятисантиметровой высоты, изображавшую «Лайка Мак-Майера».
   – Кого?!
   – «Лайка Мак-Майера» – это расхожий термин, принятый в среде англоязычных археологов-передневосточников, обозначающий абсолютно мифический, то есть не существующий ни в одной из мировых материальных культур, образ единого прародителя добра и зла, находившихся в эмбриональном состоянии и поэтому еще не разделенных и, соответственно, не противопоставленных друг другу в качестве двух основных вселенских антиподов.
   Назван по имени английского археолога Лайка Мак-Майера, погибшего при невыясненных обстоятельствах в 1856-ом году во время раскопок дворцовых развалин четвертого тысячелетия до нашей эры под Мосулом.
   Разумеется, что именно профессор Эдинбургского университета Лайк Мак-Майер впервые ввел в историю и философию возможность существования подобного безымянного противоречивого понятия, основанного на твердом убеждении Мак-Майера в существовании где-то в каких-то культурных археологических слоях скульптур, изображающих Первобога Несовместимого. Безусловно, что ни один из уважающих себя археологов не верил в этот абсурд, но…, – Владимир Александрович беспомощно развел руками.
   – Но вы вдруг увидели воочию такую скульптуру в двух шагах от себя – на руках вашего ближайшего друга! – помог Посредникову Эдик.
   – Да! – согласно кивнул тот. – Я увидел чудовищно страшное, в своей невероятной безликости, лицо, выражение которого нельзя было назвать ни злым, ни добрым, ни равнодушным. Но выражение этого лица стягивала незримая гримаса, наверняка, заранее призванной оказаться непонятной всему человечеству, глубокой-преглубокой иронии, которую, как ни крути, однако, нельзя отнести к добрым категориям и поэтому-то я и пришел к выводу, что Мак-Майер был неправ в своей теории, и ныне покойный Ян Вальберг держал статуэтку, изображавшую древнейшего Бога Абсолютного Зла, являющегося по мнению неведомого создателя этой скульптуры, первоначалом всего сущего на Земле!
   Полковник Стрельцов внимательно слушал разгорячившегося Посредникова и по внешнему виду полковника невозможно было определить: ясно ли он понимает своего собеседника или не очень?
   А тот продолжил, вернее, уже почти закончил свою короткую лекцию, выстроенную на сплошном оголтелом импровизе:
   – И Ян сказал, что ввиду явной внешней схожести «Лайка Мак-Майера» с Дедом Морозом, он поставит его под елку у себя дома на Новый Год!..
   – И он поставил?! – быстро спросил Стрельцов.
   – Н-да! – лаконично ответил Посредников, изобразив на лице гримасу невольного глубочайшего сожаления.
   – И?!
   – Поставил – я сам видел, когда заходил к Вальбергам тридцать первого декабря днем поздравить с «Наступающим».
   – А затем?!
   – А затем – ничего! Их хватились третьего января. В тот же день милиция и взломала квартирную дверь.
   – И что там увидели?!
   – Говорю же – ни-че-го! Точнее будет выразиться – ни-ко-го! Как на «Марии-Целесте» – полный порядок всех сохранившихся вещей при абсолютном отсутствии людей.
   У Стрельцова не оставалось времени на продолжительное выражение удивления, и он коротко спросил:
   – Адрес?!
   Посредников без запинки назвал адрес, по которому когда-то жила, исчезнувшая восемь лет назад семья Вальбергов, и добавил:
   – Сейчас там проживают совсем другие люди!
   – Спасибо, Владимир Александрович! Вы даже не представляете – насколько нам помогли! До свиданья! – и Эдик бегом выбежал с кафедры, чтобы немедленно поймать такси и мчаться по указанному адресу.
   Уже сидя в такси, полковник с горькими сожалением и досадой подумал: «Как же мне сейчас не хватает капитана Червленного!!! Где-то его сейчас носит – в каких „неведомых мирах и далях“?! Жив ли ты, Валька?!».
   Размышления полковника прервал таксист, вежливо напомнивший, что севший пассажир не назвал адреса, по которому намеревается ехать.
   – Переулок Плеханова! Знаете, где это?! – спохватился Эдик.
   – Знаю! – изменившимся голосом произнес пожилой таксист и лицо его по какой-то причине заметно помрачнело и он, словно бы, на всякий случай, уточнил: – Вы точно уверены, что вам нужно ехать именно туда?!
   – А, что —сильно далеко?! – немного удивился Эдик, повнимательнее взглянув на воителя такси.
   – Да нет – недалеко! – ответил таксист и, подумав немного задал еще один вопрос: – Вы там живете?!
   – Нет, я живу в Москве, уважаемый! – нетерпеливо объяснил Эдик, начинавший слегка тяготиться непонятным расспросам таксиста: – Мне кажется, что все проще: я плачу – вы меня везете! Я не прав?!
   – Как скажете! Клиент всегда прав! – пожал плечами таксист и надавил на стартер, не произнеся больше ни слова в течение всей почти двухчасовой поездки до искомого адреса, располагавшего, как выяснилось где-то у самого, что ни на есть, «черта на куличках»!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

   А Валя Червленный в эти самые минуты, живой, здоровый, в горячих крови и плоти, стоял неподалеку от околицы, внушавшей ему сильные подозрения деревни – она ни в коей мере не обладала живописностью и очарованием поселения амазонок или цветочных человечков. В этих местах все выглядело подозрительно и, в первую очередь, багрово-алый цвет неба, нагонявший на Валю жуткую тоску и придававший безлесной местности колорит многозначительной зловещей недосказанности. Валя пробирался по внешней стороне пограничных районов Сказочной Руси, постоянно чувствуя холодное дыхание в затылок пустоты небытия, неслышно колыхавшейся где-то совсем рядом. Он упрямо держался направления, указанного ему тем странноватым старичком-моховичком, повстречавшимся Вале недалеко от того места, где ему благополучно довелось провести свою первую ночь на территории Сказочной Руси, стараясь надеяться на то, что «старичок-моховичок» действительно знал, где находится Урочище Золотых Елей – главная база партизан ЛАБП. Во всяком случае, капитан Червленный думал, что бородатый пилот «байферга» имел ввиду именно партизанскую базу, в своем последнем слове упомянув про Урочище Золотых Елей и «Могилу Деда Мороза». И куда, кстати, унесло самого этого пилота, Вале, конечно, тоже бы хотелось узнать. Он показался ему симпатичным, располагающим к себе, компанейским парнем и так хотелось надеяться, что экстренное катапультирование помогло пилоту спасти жизнь, как и самому Вале.
   Но сейчас, освещаемый багрово-алыми лучами невидимого небесного светила, по характеру рождаемого им печального и тревожного света, так сильно напоминавшего вечернее земное солнце, Валя не вспоминал об Урочище Золотых Елей, всецело поглощенный решением нежданно вставшей перед ним сложной задачи: входить ему в молчаливую и темную деревню или лучше обойти ее стороной. Не нравилась Вале эта деревня, ой, как не нравилась! На полусгнившем придорожном столбике имелся указатель с полустершейся надписью по-старославянски, и Валя, как ни пытался, так и не сумел ее прочесть. А тут еще, громко стрекоча, из темного дремучего леса прилетело и уселось на деревянную дощечку указателя крупное угольно-черное насекомое. Сложив на широкой спине огненно-красные подкрылки, насекомое вытаращилось на Валю двумя выпученными, как у рака, белесыми глазками, и активно начало шевелить в воздухе длинными усиками, словно бы тщательно принюхиваясь к незнакомцу. Валя потянулся, было, к пистолету, но решил все-таки пока не стрелять, а сэкономить патроны, вполне могущие оказаться драгоценными в самом ближайшем будущем.
   Не спуская глаз с неприятного насекомого, спиной вперед он прошел с десяток метров, а затем, интуитивно догадавшись, что неизвестное насекомое серьезной опасности для него представлять не будет, повернулся лицом к деревне и зашагал во вполне нормальной для каждого человека манере, изо всех сил прислушиваясь, однако, что у него творится за спиной, и в глубине души жалея об отсутствии глаз на затылке. Он постарался больше не думать о, пугающей его, неизбежности пройти через, не понравившуюся ему деревню, сосредоточив внимание на темнеющем вдали за деревней, огромном горном массиве, почти целиком, закрывавшем багрово-алую небесную печаль. Таинственные темные горы были покрыты, вероятно, густым лесом. В лесу этом беспрестанно вспыхивали и мигали всеми цветами радуги многие тысячи звездочек и сполохов. А где-то очень высоко – там, где вершина таинственного темного массива растворялась в бархатной темно-фиолетовой мгле, Валя видел нежно-лиловые отсветы далекого, но, видимо, очень яркого зарева, испускаемого источником, скорее всего, планетарного масштаба. У Вали сладко защемило сердце в предвкушении того момента, когда он, наконец, попадет в волшебные леса, покрывавшие склоны сказочно прекрасного горного массива, приманивавшего припозднившихся путников, наподобие Вали, миганием гирлянд разноцветных волшебных огоньков…
   …А, пока до туда было бесконечно далеко, и Валя стоял посреди неширокой грунтовой дороги, хорошо утоптанной чьими-то большими раздвоенными и не раздвоенными копытами. Дорога вела в угрюмо выглядевшую деревню, где не слышался собачий лай, и не загорелось, пока, уютным приветливым светом ни одно окошко. А между тем алые оттенки совсем исчезли из, и без того небогатой, небесной палитры. Остались одни лишь печальные багровые краски, готовые уступить место грозной черноте, надвигавшейся Пограничной Ночи, во владениях которой Праздник никогда не наступал.
   Валя оставался в неведении относительно того невеселого факта, что все жители Пограничья, где в отличие от внутренних областей Сказочной Руси, четко чередовались друг за другом день и ночь, бодрствовали исключительно по ночам. Поэтому-то и стояла такая полная тишина в Неназываемой Деревне, куда злая судьба занесла Валю Червленного, потому что еще не наступила ночь, а догорали тусклые багровые вечерние сумерки. С другой стороны, конечно же, следует отдать должное хорошо развитой Валиной интуиции, благодаря которой с шага он перешел на легкий бесшумный бег.
   На фоне хиреющего багрового полотна заката, он различил еще один придорожный столб, намного превосходивший в высоте предыдущий, на вершине которого тоже висел какой-то указатель неопределенной формы.
   Подбежав поближе, Валя увидел, что верхушку столба венчал никакой не указатель, а – чей-то яростно оскалившийся острыми загнутыми клыками длинный и массивный рогатый череп. Величина и конфигурации клыков явно указывали на, далеко, не вегетарианскую, диету бывшего обладателя черепа. Валя рассматривал череп с открытым ртом, наверное, целую минуту, по истечении которой бросился бежать дальше, а ночная тьма, приготовившаяся вот-вот хищно раскрыть необъятную пасть, гналась за ним огромными скачками и длинным, начисто слизывавшим все дневные краски, шершавым языком пыталась шоркнуть Валю по спине между лопатками и вызвать этим насильственным прикосновением прилив жгучего панического страха.
   Валя припустил во всю мощь, отпущенную его длинным ногам природой, испытывая не страх, а – непонятную брезгливость, как если бы ему пришлось пробираться по дну свалки скоропортящихся пищевых отходов. Вроде бы и не пахло ничем особенно противным из-за ворот и заборов, мелькавших мимо молчаливых неосвещенных домов, но Валя безошибочно чувствовал, что в любой момент прямо у него из-под ног может ударить фонтан отвратительных миазмов, способных сразу вызвать сокрушительный рвотный позыв.
   Багровый свет в небесах окончательно померк, когда Валя пробежал чуть больше половины деревни, очутившись посреди центральной деревенской площади, возле приземистого обширного здания неизвестного предназначения, как раз, напротив ступенчатого широкого крыльца, сверху закрытого покатым козырьком. Опустился черно-фиолетовый мрак и сию же секунду над крыльцом неизвестного здания загорелся яркий фонарь, осветивший аляповатую вывеску, прибитую к фронтону козырька крыльца. Неизвестный художник грубыми жирными мазками, видимо уже довольно давно, изобразил на вывеске большую глубокую тарелку, кружку, огромный рыбий скелет и вилку с четырьмя зловеще изогнутыми острыми зубцами. «Харчевня!» – едва ли не вслух воскликнул голодный Валя, проглотивший последние крошки, остававшиеся от сухого пайка, часов двадцать назад. Страшное чувство голода заглушило возмущенно зазвучавшие голоса осторожности и интуиции несмотря на то, что огни, словно по незримому сигналу, начали загораться по всей, доселе совершенно темной, деревне. Внутри харчевни зажгли масляные лампы, и большие окна осветились изнутри довольно уютным желтоватым светом, о котором Валя мечтал еще несколько минут назад, хмуро разглядывая открывшийся перед ним удивительно мрачный деревенский пейзаж. Он отбросил всякие сомнения, когда одно из окон «харчевни» приоткрыла чья-то рука и в вечерний воздух вырвалась аппетитная волна запахов поджариваемого мяса и, в чем Валя мог поклясться – свежесваренного ячменного пива с широко рекламируемыми в его родном мире добавками из солода и хмеля. Взбежав по скрипучим ступеням крыльца, капитан Червленный толкнул открывавшиеся вовнутрь двустворчатые двери и решительно вошел в харчевню Неназываемой Деревни, именовавшуюся: «Жареные задницы».
   В глаза Вале сразу бросились просторный камин, где с треском разбрасывая искры, разгорались сухие поленья, стойка выдачи заказов, за которой над чем-то наклонила кудрявую русоволосую голову, как показалось Вале, высокая молодая девушка. Она подняла голову на скрип открываемых дверей и, увидев робко входившего капитана ФСБ, шумно принюхалась к незнакомцу, с неуловимой быстротой поведя из стороны в сторону небольшим хоботом, изумленно выпучив на офицера огромный ярко-зеленый глаз, в единственном экземпляре торчавший у нее прямо посреди лба. Это была вовсе никакая ни девушка!!!
   – О-о-й, бля-я-а-а-а …!!!!!!!!! – сдавленно крикнул ужаснувшийся Валя и бросился прочь из харчевни, кляня себя за такую откровенную опрометчивость.
   На крыльце он увидел, что деревня неузнаваемо и стремительно изменилась, превратившись в ярко иллюминированный боевой лагерь – отовсюду слышались безнадежно дурные дикие вопли, громкий ржавый скрип открываемых тяжелых ворот, гортанный рев каких-то неизвестных Вале домашних животных. В неверном колеблющемся свете многочисленных факелов мелькали чьи-то необыкновенно свирепые рожи, сверкали большие зубы в, без конца, раскрывавшихся пастях, выпученные, налитые кровью злобные глаза, изогнутые клинки и наконечники копий. Силуэты беспорядочно снующих по узким улочкам фигур смутно напомнили Вале горилл, вставших на задние ноги громадных свиней и кого-то еще в том же «белогорячечном» духе – почудились даже два ушастых зайца, в высоту составлявших не меньше трех метров. Вот эти-то, как раз, зайцы почему-то особенно поразили Валино воображение и, чтобы не спятить, он поднял голову вверх – к вершине волшебно красивой горы, начавшей казаться ему самым настоящим Христианским Раем. Из-за края ее вершины, раздвигая в стороны темно-фиолетовую мглу, медленно выплывала окружность гигантского диска местного ночного спутника, раскаленного изнутри нежно-лиловым холодным огнем. Восхищенный небывалой и невиданной неземной красотой, капитан Червленный почувствовал прилив столь необходимого ему сейчас мужества, спустился с крыльца и, стараясь держаться в тени высоких заборов, стремительно зашагал по направлению к сказочной стране, уступами поднимавшейся по склонам волшебной горы.
   «Держись, Валька!» – сам собою раздался в его голове давно не слышимый им, бесконечно родной, девичий голос.
   «Я найду тебя!» – сказал он ей в ответ и крепко сжал теплую рифленую рукоятку «Стечкина» в кармане куртки, с ненавистью прислушиваясь ко, все усиливавшейся какофонии на улицах Неназываемой Деревни.
   Он достиг почти околицы и уже поблагодарил судьбу за неслыханное везение, как дорогу ему преградили, невесть, откуда взявшиеся, три огромных негра, вооруженных одинаковыми трезубцами на длинных рукоятках. В носах у всех троих блестели массивные золотые кольца и приглядевшись повнимательнее, Валя догадался, что путь ему преградили не негры, а – самые настоящие черти…
   Но шок у офицера ФСБ прошел достаточно быстро, и опомниться он успел раньше, чем его противники, тем более что на чертей вид настоящего живого человека в их отвратительной вселенной произвел не менее ошеломляющее впечатление. Валя и сам не заметил, как у него в правой руке очутился верный «Стечкин» с навинченным на ствол ПБС. Трех, метко и последовательно выпущенных пуль, оказалось вполне достаточно, чтобы весь состав «чертового патруля» со страшными звоном, ревом, визгом и грохотом оказался «выведенным из строя», освободив тем самым Вале путь к манившей его волшебной, прекрасно сказочной, горе. Ясно отдавая себе отчет в том, что времени у него нет, точно также как практически нет и шансов на спасение, он бросился бежать по, смутно белевшей в ночной темноте, дороге, стараясь не вслушиваться в поднявшийся за спиной чудовищный гвалт, клекот и вой.
   Дорога, кстати, почти сразу заметно пошла в гору и метров через сто Валю начало мучить нечто вроде одышки, а вскоре он услышал за спиной шум близкой погони…

Глава двадцать первая

   Стояли уже довольно поздние сентябрьские сумерки, усугубленные к тому же сплошной пеленой дождевых туч на небе, когда таксист, наконец, довез Эдика до искомого адреса.
   – Вот он ваш переулок Плеханова! – несколько иронично сообщил пожилой водитель, искоса поглядывая на Стрельцова и добавил, как в народе говорят, «ни к селу, ни к городу». – Я уже, честно говоря, думал, что снесли этот переулок давно к «чертям собачьим»!
   Полковник, стараясь не раздражаться и не вступать в ненужный разговор с таксистом, которого так и «распирало» от обладания какой-то скандально-сенсационной информацией о переулке им. Плеханова и жгучего желания выплеснуть эту информацию наружу, молча отдал ему стодолларовую купюру и, не дожидаясь сдачи, выпрыгнул из машины, немедленно наткнувшись взглядом на светло-серые недостроенные громады двенадцатиэтажных жилых домов, вздымавшиеся к хмурому осеннему небу в какой-нибудь сотне метров от того места, где его высадило «такси»…
   «Я так и знал! И таксист об этом знал, почему и не хотел сюда ехать!» – мысленно воскликнул Эдик, пропустив мимо ушей форсированный рев мотора, резко отъезжавшего «такси», на котором сюда приехал. Водитель замешкался, наверное, тоже по той причине, что взгляд его невольно не мог не приковаться на какое-то время к зловещим контурам недостроенных многоэтажек…
   Полковник остался один на один с Лабиринтом Замороженных Строек, от которых его отделяла густая кленовая роща с затерявшимся в ее густой тени переулком Плеханова, выстроенном однотипными двухэтажными домами несколько десятилетий назад японскими военнопленными. Где-то среди этих домов и находился дом под номером четырнадцать, в седьмой квартире которого на втором этаже восемь лет назад бесследно исчезла семья из трех человек.
   С минуту, наверное, он еще стоял неподвижно, не в силах оторвать взгляд от «Замороженных Строек», невольно удивляясь точности прозвания, данного им в народе, чувствуя, что один их вид, в буквальном смысле этого слова, «замораживает» его ум, волю и желание действовать активно и энергично. А действовать нужно было с максимальными скоростью и энергией – полковник Стрельцов, как никто другой, каждой пупырышкой на коже ощущал приближавшуюся на всех, как говорится, «парах», из дальних далей мироздания, какую-то особенно жуткую форму гибели для своей родной планеты.
   Эдик вздрогнул, зябко поежился и, вобрав голову в могучие плечи, дабы больше, хотя бы, случайно, не взглянуть высоко вверх и не увидеть стены проклятых домов, быстро зашагал в кленовую рощу, к дому номер четырнадцать по переулку, с каким-то образом, не вымершим названием: «имени Плеханова».
   Под тенистыми сводами старинной рощи оказалось веселее, чем думалось о ней стоя на ее опушке, скорее всего – из-за уютного домашнего света, горевшего почти во всех окошках однотипных двухэтажных домов. Даже угрюмая обреченность и рабская обезличенность, незримо передавшаяся домам от их создателей – военнопленных японских строителей, скрадывалась мягким сентябрьским полусумраком и волшебным светом «домашних очагов», перед каждым из которых на тесном пространстве между старыми квартирными стенами тихонько клокотало маленькое человеческое счастье. «Им осталось совсем немного!» – убежденно подумал о, ни о чем не подозревающих жильцах переулка имени Плеханова, Эдик. – «Стройки» скоро заморозят их всех!».
   В подъезде дома номер четырнадцать, пока он поднимался по скрипучей деревянной лестнице, полковника настойчиво преследовали запахи квашеной капусты и подгоревшей гречневой каши. Остановившись на площадке перед дверью квартиры номер семь, Эдик несколько секунд недвижимо стоял, наклонив голову к правому плечу, и внимательно прислушивался к тому, что творилось за тонкой перегородкой двери. Ничего особенного там не творилось, и он нажал кнопку звонка. Послышались неторопливые шаги, замершие в коридоре возле двери, и раздался вопрос, произнесенный уравновешенным голосом пожилой женщины:
   – Кто там?
   – Ф-э-э-С-Б! – коротко ответил Эдик.
   – Наконец-то! – послышался из-за двери, поразивший Эдика ответ и ему сразу открыли.
   Хозяйка – благообразная женщина лет шестидесяти пригласила пройти его на кухню, где она готовила ужин. Звали ее Марией Степановной и она, будучи по настоящему умной женщиной – учительницей географии на пенсии, предварительно предложив Эдику чаю, первой начала разговор:
   – Вы наверняка пришли из-за Вальбергов. Вы – первый человек «оттуда» – из, так скажем, «компетентных органов», за те восемь лет, пока мы здесь живем. И все эти годы я очень удивлялась: почему всей этой мутной историей не интересуется ни милиция, ни КГБ. Могу сразу сказать, что комната, в которой бесследно пропала эта несчастная семья, стоит запертой все восемь лет. Нам с мужем и сыном вполне хватало жилплощади и без нее. Тем более, что сын уже четыре года, как живет отдельно от нас.
   – Мария Степановна, я сразу хочу задать Вам вопрос: по какой причине вы не вскрывали дверь комнаты, где когда-то так неудачно встретили Новый Год бывшие хозяева квартиры?!
   – Не из-за страха, это – точно! Исключительно – из-за чувства такта: мне бы не хотелось рассматривать сцену гибели отца, матери и дочери, копаться в ее деталях, смаковать их и базарно обсуждать. Это бы выглядело слишком цинично, и муж с сыном согласились со мной.
   – Вы прожили совершенно…, как бы, поточнее, выразиться… мирно восемь лет бок о бок с этой комнатой?
   – О да! – Мария Степановна чуть заметно улыбнулась. – Не было никаких стонов, плачей, леденящего душу хохота во время ночей полнолуния – все было тихо, как и положено в «могильном склепе».
   «Люблю неординарных людей!» – с удовольствием подумал Стрельцов и спросил у хозяйки:
   – Мария Степановна – у вас случайно не сохранилось ключа от запретной комнаты?
   – Конечно! Там, по-моему, можете даже свет включить.
   Через минуту Эдик уже открывал искомую комнату – впервые за последние восемь лет, если, конечно, можно было взять за «чистую монету» только что прозвучавшее откровение хозяйки квартиры.
   Кстати, сама хозяйка, наотрез отказавшаяся пойти вместе с ним, осталась на кухне возиться с приготовлением ужина у мощной электрической плиты.
   Дверь «запретной комнаты» легко открылась, и на Эдика тяжело пахнуло застарелой пылью, а уже затем его едва не сбил с ног целый, выплеснувшийся из комнаты, океан законсервировавшихся флюидов страшного человеческого отчаяния…
   Отчаяния в страшной комнате накопилось столь много за прошедшие годы, что им легко можно было бы захлебнуться «насмерть» с непривычки – окажись, к примеру, на месте Эдика какой-нибудь другой, совсем неподготовленный к подобному повороту событий, человек.
   Беспредельное и безутешное отчаяние, оставшееся в наследство от семьи Вальбергов было густым и черным, как гудрон и при желании, отчего-то подумал полковник Стрельцов, давно уже привыкший мыслить образно по ходу, проводимых им различных розыскных мероприятий, его оказалось бы вполне возможным расфасовывать по жестяной баночной таре и хранить на специальном, хорошо охраняемом складе, вплоть до «особых распоряжений» Сверху…
   Видевший в темноте, не хуже совы, Эдик, сразу заметил направо от входа белое пятно выключателя на, оклеенной зеленоватыми бумажными обоями, стене. Без тени колебания он повернул выключатель – под потолком ярко вспыхнула матовая стеклянная люстра, покрытая толстым слоем пыли.
   Прежде всего, Эдику бросился в глаза желтый высохший остов голого, без единой хвоинки, дерева, восемь лет назад бывшего пушистой, зеленой Новогодней Елкой, остро пахнувшей свежим хвойным маслом, ярко и сверкающе украшенной фольгой, серпантинами и цветным стеклом огнеупорных игрушек. Сейчас же на торчавших в разные стороны, неприятного вида, высохших ветвях, не виднелось ни одной игрушки, ни фольги, ни серпантинов. Толстый слой серой комнатной пыли покрывал, до сих пор, никем не убранную посуду и бутылки с праздничного стола, опрокинутые на пол стулья, на которых провели последние часы своего пребывания на Земле члены несчастной семьи Вальбергов. Комната была абсолютно мертва в классическом понимании и значении этого малоприятного слова и никаких недавних следов ничьего пребывания, интуиция и необычайно обостренное инфернальное чутье Эдика не ощущали. Эдик видел перед собой место давнего пиршества какого-то свирепого астрального хищника, сожравшего трех людей без каких-либо остатков, и, не посчитавшего нужным, за полной ненадобностью, с тех пор, зачем-либо сюда возвращаться.
   Полковник Стрельцов плотно прикрыл глаза веками и усиленно принялся медитировать. После пяти минут глубокой медитации полковнику сделалось ясно, что ни какая, самая глубокая медитация, в принципе, не может принести положительных плодов. Эдик поднял веки и в глаза ему сразу же бросился чей-то, покрытый пылью, фотографический портрет, висевший возле, заклеенного картоном, окна, на одной из стен комнаты. Портрет Эдик до сих пор не заметил по той причине, что оказался слишком увлеченным разглядыванием высохшего остова елки, в пожарном отношении представлявшего серьезную угрозу старому дому, построенному пленными японцами.
   Он пересек комнату, вплотную подошел к портрету и, набрав в легкие побольше воздуху, единым могучим выдохом очистил поверхность портретного холста от осевшего на нем за восемь лет толстого слоя пыли.
   Эдик увидел перед собой лицо настоящей сказочной феи – самое совершенное, на его взгляд, женское лицо в мире, во всяком случае, из до сих пор виденных им в течение всей его тридцатипятилетней жизни, женских лиц. «Какой она была красавицей, эта Снежана Вальберг!», – не мог мысленно не восхититься полковник и поразмыслив пару секунд, решил, в оперативных интересах, захватить портрет с собой.
   Он тепло попрощался с хозяйкой Марией Степановной, от души поблагодарил ее за содействие органам ФСБ и посоветовал поскорее начать обживать до сих пор пустовавшую комнату, объяснив, что она не представляет никакой инфернальной угрозы и является обычной комнатой, требующей в ней нормального человеческого присутствия. Но, на самом же желе, полковник Стрельцов уносил с собой, покинув бывшее жилище несчастной семьи Вальбергов, не только небольшую портретную рамку с изображенной на ней лицом девушки неземной красоты, но и очень нехорошее и тяжелое ощущение, прилепившееся к внутренним стенкам его души в виде большого осиного гнезда, откуда, если их своевременно не уничтожить, скоро начнут вылетать ядовитые мысли-шершни и будут больно жалить чувствительную душу Эдика изнутри.
   Покинув подъезд, в котором когда-то жила та таинственная красавица, на поиски следов которой были брошены все силы «Стикса-2», Эдик остановился на минутку, вдохнув поглубже большую порцию прохладного сентябрьского воздуха и пристально посмотрел на мертвые серые громады Замороженных Строек. Ему, пока он рассматривал эти, окруженные мрачным ореолом, недостроенные многоэтажки, неожиданно пришла в голову простая и вполне здравая мысль: «А, если достроить эти дома и вселить туда людей из рабаульских трущоб, то, может, тогда и, сам собою, уничтожится „апарц“?!». Но Эдик был не первым из людей, кому приходила в голову эта мысль, упрямо не превращавшаяся по неизвестным причинам в реально действующий механизм своего собственного практического претворения в жизнь…
   …Замороженные Стройки давно уже перешли в «частную собственность» к совсем иному Хозяину, чьи стратегические планы не имели ничего общего с обычными человеческими представлениями о светлом счастливом будущем. А самое плохое заключалось в том, что планы «нового» Хозяина принципиально не отличались от основных жизненных задач, которые ставили перед собой руководители городской админис трации Рабаула – они совсем не думали о «светлом счастливом будущем» своих земляков, и о том, как сделать «настоящее» жителей Рабаула «светлым и счастливым», они тоже не думали. Думали, к величайшему сожалению, вышеназванные «фигуранты» только о «собственном кармане», и, по большому счету, никакие другие мысли надолго не задерживались в их головах…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Одним из самых страшных испытаний для любого нормального человека, ниспосланных ему «Свыше» или «сниже», заключается в полном классическом одиночестве, внезапно обрушиваемом на, ни о чем таком не подозревающем, человека подобно снежной лавине в горах, спровоцированной переизбытком снега на чересчур крутом и скользком участке горного склона. Человек слаб по самой природе своей, и не дай Бог ему в придачу к прочим жизненным напастям, нежданно-негаданно очутиться на таком вот горном склоне, откуда один верный путь – в бездонную пропасть. Но, к прискорбию, такие случаи происходят сплошь и рядом, когда человек оказывается на скользком горном склоне смертельно опасного одиночества…
   А одиночество бывает разным: временным или постоянным, наступающим молниеносно и неожиданно, подобно случайно прилетевшей точно в цель шальной пуле либо, заранее прогнозируемым, совсем нежелательным, но неизбежным, как сама смерть. Но никто бы не сумел точно определить характер и степень того одиночества, в суровом царстве которого очутился церковный звонарь Никита Перегудов, сознательно и добровольно избравший своим уделом огненную мученическую смерть в качестве единственной разумной альтернативы позорной сдаче в плен «отморозкам» -чекистам. Он органически не смог предать самого себя – свою героическую душу, и те идеалы, которые в этой кристально чистой душе бережно вынашивались! Как мы помним, он «плевать хотел с высокой колокольни» Храма Архистратига Михаила села Провалиха на бесновавшихся далеко внизу под храмовой колокольней пьяных «обдолбанных» «чоновцев» – в самые последние минуты тридцать первого декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года…
   …Протодьякон Никита очень смутно помнил испепеляющую весь мир вокруг него огненную вспышку, грохот взрыва, нестерпимую боль, разрывающую каждую клеточку его физического тела, дальнейший головокружительный полет по гигантской дуге в полную неизвестность, наполненную сверканием неземных бликов среди чернильной таинственной темноты, источавшей квинтэссенцию удивительных густых ароматов – смутно знакомых ароматов, про существование которых Никита читал в кулинарных книгах, но, ни разу не сталкивался в реальной жизни… А затем – глубокое освежающее забвение под хрустальный перезвон невидимых в кромешном сладко-ароматном мраке серебряных колокольчиков…
   …Когда этот звон прекратился, Никита раскрыл глаза и увидел перед собой Архистратига Михаила собственной персоной. Никита ничуть не удивился такому невероятному факту, потому что способность чему-либо удивляться испепелилась у него вместе с тем морозным декабрьским вечером, в черно-синей безнадежной темноте которого он неистово колотил в свой колокол. Архистратиг успокоил Никиту, доходчиво и подробно объяснив герою-протодьякону суть его очередного жизненного перевоплощения. Разговор между ними закончился следующими словами, произнесенными Архистратигом и навсегда впечатавшимися в память и душу бывшего провалихинского протодьякона Никиты Перегудова, а ныне – Воина Света, Гоэя:
   – Никому не верь, что ты превратился в безмозглую стеклянную новогоднюю игрушку, Гоэй! Это – необходимая маскировка, только благодаря которой все мы и можем сейчас спастись, выжить и начать бороться против страшного Врага, выскользнувшего из самого Безвременья! Искра твоего беспримерного мужества будет незаметно тлеть в самой глубине души твоей и не даст ей остекленеть и превратиться в пустую хрупкую скорлупку. Я верю в тебя, а Вера, как известно, является самой совершенной формой Знания и полностью тождественна Истине! Тебе предстоит вытерпеть вынужденную неподвижность в течение долгих-долгих лет, Гоэй, но помни мои слова: рано или поздно настанет решающий миг, когда ты пробудишься и ударишь в долгожданный Великий Набат, ради которого ты и выбрал, не колеблясь, огненную смерть мученика! Да, только, смерти, как видишь – нет!…
   …Никита-Гоэй окончательно открыл глаза и на этот раз не увидел перед собой Архистратига, но слова Архистратига явственно продолжали звучать у него в ушах, словно бы он произнес их только что и покинул на минутку тесную келью Никиты.
   Бывший протодьякон сидел на, застеленной жестким матрацем широкой деревянной скамье, служившей ему постелью и машинально ждал возвращения Архистратига, так как у Никиты накопилось огромное количество вопросов, требующих немедленных ответов. Жгучее желание задавать остроактуальные вопросы тесно перемешалось с тяжелой тупой головной болью в висках, звоном в ушах и беспорядочным мельтешением бесформенных цветных пятен перед глазами. Звон в ушах не напоминал давнишнее мелодичное хрустальное треньканье невидимых серебряных колокольчиков. На этот раз это был звон, недавно перенесенной длительной тяжелой болезни, симптомами которой была и боль в висках, и мельтешение-хоровод цветных пятен перед глазами. Впрочем, все три вышеназванных симптома стремительно шли на убыль – Никита-Гоэй начинал выздоравливать… И выздоровление Никиты каким-то непостижимым образом оказалось связанным с посещением где-то в бесконечном «далеко» полковником ФСБ Стрельцовым квартиры, в которой когда-то проживала счастливая семья Вальбергов: папа, мама и красавица-дочь…
   …Никита, естественно, ничего не знал ни о семье Вальбергов, ни, тем более, о полковнике ФСБ Стрельцове, упорно разыскивающего следы этой самой, таинственно исчезнувшей с лица Земли, семьи из трех человек. Единственное, что понял Никита, после того, как поутих неприятный назойливый звон в ушах, ослабла тупая боль в висках и прояснился взор, освободившись от мельтешения цветных бесформенных пятен, так это то, что Архистратиг сказал ему правду, твердо пообещав много-много лет назад, что Никита рано или поздно «пробудится». Видимо, «пробудился» он не просто так – обещанный Архистратигом «решающий миг» приблизился вплотную к порогу Невидимого Храма, надежно укрытого маскировочной оболочкой прямо посреди Черной Лесной Чащи Древнего Ужаса, где обитали неприкаянные души «обдолбанных» чекистов, взорвавших его Храм и продолжавших поиски, ускользнувшего от них в далеком тысяча девятьсот восемнадцатом году, героя-звонаря.
   Никита еще не знал того, что его Храм надежно оберегает не только маскировочная оболочка, но и «семь богатырей», уверенных в том, что им поручено охранять тело «Мертвой Царевны», лежавшей в хрустальной «раке», являвшейся одной из главных святыней Храма. Богатырям было твердо обещано в свое время, что Мертвая Царевна обязательно оживет – очнется от своего многолетнего колдовского сна, внешне ничем не отличавшегося от смерти, но на самом деле не имеющего со смертью ничего общего…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

   Когда капитан Червленный окончательно понял, что его обязательно догонят и, другими словами, что ему пришла неминуемая погибель, так как «дыхалка» полностью закончилась, а мышцы совсем «закоченели» от естественного избыточного выброса в кровь молочной кислоты и никаких сил, соответственно, совершенно не осталось, он остановился и резко обернулся «лицом к лицу» к своим преследователям. Вернее – к «мордам» преследователей.
   То ли он вспомнил, что является, все же, не кем-нибудь, а – штатным офицером ФСБ или по какой-то другой, более существенной причине, но страх у него улетучился без остатка. Он увидел ясно, что к нему приближались не с полдюжины громадных отвратительных чудовищ, в чьих кровожадных намерениях ни секунды нельзя было усомниться – нет, Валя увидел перед собой шесть крупных движущихся мишеней. Поэтому, со спокойным хладнокровием, как в тире во время сеанса тренировочной стрельбы, капитан ФСБ Червленный поднял безотказного «стечкина» на уровень глаз и, тщательно, без лишней суеты, прицелившись, с восьми-десяти метров разнес вдребезги всех шестерых преследователей! Разлетелись гнавшиеся за ним монстры с уже знакомым ему грохотом и звоном! Как, если бы, не выдержав внезапного страшного удара, рухнул бы на пол целый сервант, набитый стеклянной посудой. Валя в своей прошлой, «мирной» семейной жизни как-то раз явился свидетелем такого вот «сервантного крушения» – по ходу одной грандиозной пьянки у каких-то своих дальних родственников. Это печальное событие «свалило» пожилую хозяйку серванта со всем хранившимся на его пыльных стеклянных полках, хрусталем и фарфором («севром» и «саксом»), на целых полгода в больничную койку.
   Воспоминание это, внезапно посетившее Валю, было, в равной степени, как очень тяжелым, так и очень неуместным – по той простой причине, что спонтанно снарядившаяся за ним погоня жителей Чертовой Деревни являлась одной из самых любимых их забав – догнать и сварить живьем в огромном котле на центральной деревенской площади какого-нибудь вкусного и жирного «чужака», «слепленного» из нежной мясной плоти и горячей сладкой крови. А страх смерти у, гнавшихся за Валей, чудовищ, отсутствовал. Патронов у него на всех бы не хватило, это – точно. И положение у него, в силу вышеуказанных обсоятельств, становилось почти безнадежным. К тому же, судя по всему, где, точно не помнил, он повредил правую коленку в районе внутреннего мениска. До, остававшихся невредимыми, преследователей Валю отделяло метров пятьдесят – он насчитал, примерно, два десятка безобразных огромных созданий, издававших сиплый яростный рев. Черт знает, кого они больше всего напоминали – да Вале и неинтересно было особо вглядываться в их силуэты.
   «Вперед!» – скомандовал он самому себе и, преодолевая острую боль, сильно прихрамывая на правую ногу, побежал вверх по пригорку, поросшему чахлой травой. Вдали, не меньше, чем в полукилометре темнела полоса леса. Если Вале удалось бы его достичь вперед гнавшихся за ним монстров, то… шансы на спасение, конечно же, увеличились бы. Во всяком случае – пока… Но Валя не обманывался на этот счет… В общем, он, стараясь ни о чем не думать, упорно бежал к лесу..,
   Наверное, прошло пять минут, когда Вале стало ясно, что ему не успеть добежать до спасительной лесной чащи. Да и кто ему может дать гарантию, что лес окажется «спасительным»?! Да и… Вот и именно, что слишком много Валю поджидало в этом, новом для него, фантастическом мире этих самых проклятых «да и…». Пожалуй, впервые за время, начавшейся сутки назад, самоубийственной, во всех возможных смыслах, «командировки», он всерьез задумался о близкой и неизбежной смерти, а, также о том – насколько безрассудно повел он себя вместе с этим, явно сумасшедшим профессором Морозовым, который давным-давно «свихнулся» на своих Стройках в призрачном мире собственных бредней, и которому, видимо, совсем нечего было терять в родном и понятном земном мире. Но, опять же, с другой стороны, Валя безошибочно чувствовал, что на такой отчаянный шаг сам он решился совсем не случайно! Его в «родном и понятном» мире, точно также, как и Морозова тоже, мало что, надежно удерживало. Он интуитивно догадывался о том, что, если, конечно, сегодняшнее ночное приключение закончится благополучно, то тогда ему удастся найти ответ на вопрос: зачем он добровольно отправился в экспедицию «на тот свет»?!…
   Внезапно, как и положено, в волшебных сказках, неподалеку впереди, среди мрака, подсвеченного сверкавшими высоко вверху многочисленными праздничными огнями, послышался спасительный (в чем почему-то Валя ни секунды не засомневался) топот конских копыт. Источника топота копыт, правда, пока не было видно, но, тем не менее, топот раздавался ощутимо близко и поэтому Валя ни секунды не усомнился в том, что он очень скоро должен увидеть невидимого всадника. И еще почему-то Вале казалось, что это обязательно окажется «друг»!..
   Но, как выяснилось, спустя несколько секунд, это оказался не «друг», а – «подруга»! Из ночной темноты, не более чем в трех метрах от Вали, неслышно материализовалось сказочное видение белоснежного жеребца с шеей, изогнутой по-лебединому. Эту изогнутую шею украшала роскошная золотая грива. А верхом на жеребце, словно влитая, сидела не менее роскошная полуобнаженная девушка, звонко крикнувшая капитану ФСБ Червленному:
   – Прыгай скорее ко мне за спину, человек с Большой Руси!
   Валя не заставил себя долго упрашивать и одним отчаянным прыжком сделал то, что предложила ему сделать добрая сказочная девушка-красавица.
   – Держись за меня, да покрепче – не стесняйся, иначе свалишься и достанешься на ужин «шестовикам»! – крикнула девушка еще раз, сквозь усиливающийся свист ветра в ушах.
   Валя, не церемонясь, обнял гибкий обнаженный стан девушки обеими руками, намертво сцепив пальцы замком в районе пупка неожиданной спасительницы, целиком зарывшись лицом в ее густые кудри. Кудри пахли фиалками, свеженадрезанными лимонами и слабо светились в темноте, как и золотая лошадиная грива.
   Скорость, с которой помчалась белоснежная златогривая лошадь вверх по склону волшебной горы, оказалась воистину невероятной. Уже через каких-нибудь пол-минуты звуки погони за спиной перестали быть слышны, и теперь Валя внимал лишь свисту ветра в ушах.
   Такая бешеная гонка продолжалась не менее получаса, а затем постепенно стала стихать.
   – Отпусти руки! – со смехом сказала лихая прекрасная наездница. – Сейчас ты уже не упадешь, человек с Большой Руси!
   Валя с огромным сожалением оторвал руки от обнаженной теплой талии сказочной девушки, целомудренно взявшись за края луки широкого удобного седла. Но, с другой стороны, в результате заметного снижения скорости скачки, он получил возможность смотреть по сторонам – продуктивно, имеется ввиду, смотреть. И правая, и левая «стороны» стоили того, чтобы их внимательно разглядывать, не отрываясь, человеку, впервые попавшему на склоны Волшебной Горы, увенчанной главным Сказочным Деревом.
   Во-первых, здесь уже было не так темно, как внизу – в деревне монстров, откуда ему чудом удалось спастись. Мягкий лилово-бирюзовый свет, лившийся с небес, усыпанных множеством сияющих шаров и звезд, позволял Вале ясно разглядеть опушку густого сказочного леса, вдоль по которой росли огромные грибы на толстенных ножках и красные ягоды величиной с голову младенца. Маленькие бородатые человечки с лицами очень добрыми и крайне сморщенными, сильно смахивавшие на сказочных лесных гномов, споро и деловито собирали грибы-великаны и чудо-ягоды. Видимо, что эти гномы жили где-то здесь совсем неподалеку в сказочном лесу, состоявшем из темных мохнатых елей и могучих деревьев лиственных пород, напоминавших обычные земные дубы. Какие-то мелкие симпатичные зверьки вроде белок или бурундуков во множестве сновали по узловатым ветвям псевдо-дубов, сверкая крохотными золотистыми звездочками любопытных глазенок на настоящего, во плоти и крови, капитана ФСБ, совершенно не понимая, видимо: каким образом сумел он сюда попасть и что ему здесь нужно?! Истины ради, следует сказать, что не совсем понимал это, и сам капитан Червленный, изумленно таращивший глаза на окружившие его со всех сторон чудеса.
   Их, если можно так выразиться о чудесах, интенсивность, между прочим, возрастала буквально с каждой секундой – у Вали начало создаваться ощущение, будто он нырнул головой вперед в загадочное царство вращающихся цветных стекол гигантского фантасмагорического калейдоскопа. Причем, в царстве этом, одуряюще пахло свежей хвоей и фруктами. Голова у капитана ФСБ закружилась, что говорится, конкретно. В какой-то момент он начал терять сознание, принявшееся меркнуть среди моря крутящихся фантастических огней, и стал заваливаться с лошадиного крупа на спину и наверняка бы грохнулся о сказочную «оземь», если бы его вовремя не подхватили чьи-то сильные руки – несколько пар сильных мужских рук. Валя успел увидеть, прежде чем свалился с златогривой лошади, что они подъехали к высокой арке массивных деревянных ворот, лубочно и ярко украшенных в древнеславянском, как ему показалось, стиле.
   В себя он пришел довольно быстро – ему влили в глотку из пузатой серебряной баклажки обжигающую и проясняющую сознание и разум жидкость.
   – Неужели – спирт?! – недоверчиво спросил Валя сразу у всех, окружавших его восьми, приветливо улыбавшихся, дружинников ЛАБП.
   – Не совсем! – дружелюбно ответил, судя по некоторым регалиям его кольчуги и стального шлема, старший дружинник. – Гораздо крепче!
   – На сколько градусов?
   – Спроси лучше: во сколько раз! – ответил тот же дружинник и почти сразу добавил посуровевшим голосом. – Ну ладно – хватит о пустяках, человек с Большой Руси! В ближайшие минуты нам предстоит очень ответственное дело!
   – А вы для начала не объясните: где я имею честь в данный момент находиться и какие именно силы в политическом раскладе Сказочной Руси Вы представляете, господа? – Валя постепенно начинал приходить в себя, как в боеспособного офицера ФСБ.
   И прежде, чем ему ответили, он сумел молниеносно зафиксировать в мозгу окружающую обстановку: высокие двух-трех-этажные терема, срубленные из необычайно массивных бревен, стандартно увенчанные резными луковичными крышами, немо глядели на цветной полусумрак внешнего пространства множеством узеньких слюдяных окошек, обрамленных затейливыми наличниками. Терема уходили вверх по пологому косогору, образуя нечто наподобие широкой улицы. Перед одинаково высоким крыльцом каждого терема росло по одному или по два высоких стройных лиственных дерева, игравших, вероятно, роль коновязей. Некоторые из деревьев, примерно, через каждые три терема являлись фруктовыми деревьями, скорее всего – яблонями, судя по характерно круглым, красным и увесистым плодам, часто выглядывавшим между листьями.
   – Ты смотришь в правильном направлении, человек с Большой Руси! – непонятно усмехнувшись произнес старший дружинник. – Тебе скоро придется отправиться именно вверх по этой улице.
   А находимся мы в столице Сказочной Руси – Славном Граде Китеже. Меня зовут Вольга, я – воевода первого ранга, командую отрядом личной охраны Правителя Города и всего нашего царства-государства – Великого Могучего и Доброго Волшебника Акаписта Мудрого!.. (Валя вгляделся в говорившего повнимательнее: не пьян ли тот и не обкурен ли?!) – заметив и правильно оценив взгляд офицера ФСБ, воевода первого ранга обескураженно умолк.
   – Простите, если я Вас обидел в искреннем проявлении ваших самых лучших и сильных чувств и, прежде всего – в чувстве законной гордости за свой родной город!! – поспешил извиниться догадливый и тактичный Валя.
   Вольга, собравшийся, скорее всего, сказать гораздо больше, произнес лишь одно веское слово:
   – Прощаю! – после чего он тяжело вздохнул и повернулся к Червленному вполоборота, устремив печальный задумчивый взгляд куда-то высоко на ночные небеса Сказочной Руси.
   Валя проследил за красноречивым взглядом ЛАБП-овца и вместо бирюзового ночного неба, усыпанного многочисленными яркими шарами и звездами, увидел чудовищный и страшный, несмотря на всю его, потрясающе многолико яркую иллюминацию, силуэт Дерева или, быть может, Призрака Дерева, некогда бывшего предметом гордости или обожествления жителей легендарного Града Китежа и всей Сказочной Руси. Странное предчувствие внезапно кольнуло сердце капитана Червленного и сердце, как-будто остановилось на миг, перестав гонять по венам кровь: «Дальше пути нет!» – кто-то твердым уверенным голосом произнес в голове Вали, и он лихорадочно принялся анализировать алогичные несуществующие категории, в принципе не поддающиеся никаким самым трезвым и взвешенным аналитическим расчетам и подходам.
   – Раньше Китеж был ярок и светел, а сейчас он – в Тени! – неожиданно произнес Вольга и изменившийся голос Воеводы невольно вызвал в душе Вали дополнительный источник тревоги.
   – В чьей Тени?! – машинально переспросил Червленный, не отрывая зачарованного взгляда от чудовищного Дерева, гигантскими разлапистыми Ветвями своими закрывавшими половину ночного неба.
   Хищно раскинутые Ветви безнадежно уродовали неземную небесную бирюзовую красоту, создаваемую холодным светом главного местного ночного спутника вместе с его многочисленными меньшими собратьями. Он попытался, хотя бы, приблизительно, определить невероятную высоту этого Дерева, но дальнейшие слова Вольги отвлекли Валю от химерических арифметических расчетов:
   – В – Тени Главного Хоумаха, некогда бывшего священной Перво-Елью, Великим Древом Жизни и Древом Мира, на вершине которого всегда сияла чистым незамутненным светом, излечивающим даже слепых от рождения, золотая звезда из короны Великой Звездной Богини, чьим сыном является Акапист. А сейчас там нет звезды – верхушка Дерева гола и черна, и готовится для какого-то нового и совершенно ужасного украшения… – мрачноватый монолог печального дружинника внезапно прервал, на удивление, знакомый Вале, мелодичный звук.
   Валя весь невольно подобрался, изумленно глядя на Вольгу. И точно: командир отряда личной охраны Акаписта вынул из правого кармана парадного форменного кафтана миниатюрный прибор, внешними очертаниями и, беспрерывно исторгаемым мелодичным звоном, более всего напоминавший обычный телефон мобильной связи. Валя открыл рот от изумления. А Вольга не обращая на это, вполне объяснимое, изумление человека с Большой Руси, ни малейшего внимания, с лицом хмурым и сосредоточенным, поднес телефон к правому уху. Он не произнес ни слова, в течении пяти минут внимательно слушая невидимого абонента. По истечении пяти минут, предельно посерьезневший, Вольга протянул мобильник капитану Червленному, со словами:
   – Человек с Большой Руси – с тобой будет сейчас говорить сам Великий Акапист!
   Валя молча протянул руку и через секунду начал чувствовать себя значительно увереннее, ощутив на ладони такой хорошо знакомый, понятный, сразу показавшийся родным, аппарат спутниковой телефонной связи, чей изящный продолговатый корпус, судя по тяжести, был отлит из какого-то, несомненно, благородного металла, затейливо украшенного мелкими драгоценными самоцветами.
   – Время не ждет, оно у нас очень дорого, человек с Большой Руси – говорите быстрее!
   Так же, как и ЛАБП-овец, Валя поднес, баснословно дорогущий, пайкидский мобильник к правому уху и немедленно услышал добрый ласковый старческий голос, произнесший:
   – Здравствуй, Человече!
   Путешествие твое, которое принял ты добровольно, никем и ничем не понукаемый к этому, за что тебе честь и хвала, должно будет закончиться на ветвях Главного Хоумаха, которым, увы, уже не Перво-Ель, к нашему общему счастью, еще не стала. В стволе Дерева есть много древних дупел, в одном из которых ты надежно скроешься от сторожевых пайкидов и будешь ждать своего…, вернее – нашего общего часа.
   Но перед тем, как ты отправишься туда – на эти неназываемые ветви, я приглашаю тебя посетить мой Терем и познакомиться с моими многочисленными соратниками во время званого семейного ужина! Я думаю, что ты не откажешь всем нам в такой чести, тем более, что ты наверняка успел проголодаться, побывав в гостях деревни Чертей-Пограничников?! Ты там устроил настоящий фурор – о тебе сейчас там только и разговоров, капитан Червленный! Наверняка, твое прозвище соответствует качеству того материала, из которого ты сделан! В общем, мои дружинники тебя ко мне проводят! Жду!
   – А откуда вы знаете, как меня зовут и кто, вообще, я такой?! – торопливо закричал в мембрану телефона Валя, но услышал лишь гудки зуммера – Акапист успел отключиться.
   За Акаписта Вале ответил Вольга:
   – Он же настоящий Волшебник с большой буквы, поэтому все и про всех знает! Когда будешь у него в гостях, то он тебе все наглядно объяснит – откуда и как он узнал про твои приключения в Чертовой Деревне?!
   Валя, чисто по-детски – по, давным-давно, забытой милой и непосредственной привычке, сунул указательный палец правой руки в уголок рта и озадаченно уставился на Вольгу.
   Вольга понимающе улыбнулся и сказал Вале тоном старшего брата, искренне желающего добра брату младшему:
   – Со временем ты привыкнешь ко всем нашим чудесам, человек с Большой Руси! – и ободряюще похлопал Валю по плечу. – А сейчас – поехали в Терем Волшебника! А по дороге, чтобы тебе не было скучно, можешь спрашивать меня обо всем, что тебе покажется интересным вокруг.
   – Да мне здесь все интересно! – ответил Вольге капитан Червленный, неуклюже взбираясь в широкое седло огромного, серого в яблоках, богатырского коня, подведенного к нему одним из дружинников. – У меня накопился уже миллион вопросов и самый первый из них – каким образом я к вам сюда сумел попасть целым, невредимым и – с неповрежденной психикой?! Но на этот вопрос, боюсь, уважаемый Вольга ты не сможешь мне ответить!
   – Я – нет, а вот Акапист ответит! – рассудительно произнес командир дружинников, легонько пришпоривая коня и, соответственно, трогаясь с места.
   Тоже самое сделал со своим, «серым в яблоках», красавцем, Валя и, спустя пару секунд, весь небольшой конный отряд, легкой рысью направился вверх по широкой улице по направлению, как объяснил Вольга, к «Терему Волшебника».
   Валя, как мы помним, человеком был, по самой своей природе, любознательным и деятельным, но, почти, болезненно стеснительным, и, поэтому, вопросы Вольге задавать не решался. Впрочем, ему с избытком хватало визуальных, а, главное, мощных ментальных ощущений – он чувствовал себя, как тот герой октябренок-«двоешник» Вовка «в тридевятом царстве», попавший в ожившую, на страницах детской книжки, сказку. И вопросов у него в голове, действительно, вертелось, более чем достаточно. В результате, не выдержав, он спросил Вольгу:
   – А вот эти самые черти-пограничники из Чертовой Деревни – они вашему Граду-Китежу никак не досаждают?! Не представляют какой-нибудь серьезной угрозы?!
   – Они, так называемые, элементалы – Пайкидские марионетки и, вне пределов своей деревни, и тех участков границы Сказочной Руси, что граничат с Великой Пустотой, не способны на активные конструктивные действия! – пренебрежительным тоном объяснил Вале Вольга.
   – Понятно! – коротко ответил Валя, сделав глубокомысленный и благожелательный вид, что вполне удовлетворился, мало, что объяснившим ему, ответом командира дружинников.
   Вообще, нужно сказать, что общение с офицерами «Стикса-2» и собственное четырехлетнее пребывание самого Вали в таковом качестве, научило его многим полезным вещам, в частности – никогда не выглядеть суетливо и непристойно назойливым в глазах, сугубо сдержанных, окружающих. А воины Сказочной Руси были людьми, ярко выражено, сдержанными и, внутренне, очень сильными и собранными. В противном случае, Сказочная Русь была бы уже давно поглощена ненасытной ойкуменой Пайкидов – к такому, совершенно правильному выводу, пришел Валя и, с новым выражением в глазах, посмотрел на молчаливого Вольгу и, подчиненных ему, дружинников.
   Между прочим, несмотря на разгар ночи, славный и легендарный Град Китеж вовсе не спал – навстречу маленькому отряду Вольги, то и дело попадались, точно такие же небольшие группы, облаченных в сверкающие кольчуги, вооруженных конников или, таких же, вооруженных «до зубов» пеших дружинников. И те, и другие, при виде Вольги и его бойцов, поднимали в приветствии правую руку – в Китеж-граде, судя по всему, не было незнакомых между собою людей. Потому-то, видимо, встречные всадники и пешие воины окидывали капитана ФСБ РФ Червленного пристальными подозрительно-изучающими взглядами. Валя на них нисколько не обижался, прекрасно отдавая себе отчет – в каком, воистину, адском окружении, приходится жить всем этим мужественным людям вот уже на протяжении нескольких столетий.
   Валя не мог, среди прочих своих наблюдений, не заметить того факта, что все жилые терема города Китежа имели нарядный и добротный, до самых незначительных, декоративных мелочей, внешний вид, что, несомненно, говорило о высоком жизненном уровне местного населения. В некоторых теремах за цветными стеклами окошек, украшенных вычурно вырезанными наличниками, горел уютный свет – жители этих теремов не спали, а чем-то занимались – какой-то «активной жизнедеятельностью» в своих просторных «горницах» и «светлицах». Валя невольно попытался представить внутреннее убранство жилых покоев сказочных теремов Китежа, и ему страшно захотелось попасть внутрь одного из таких типовых жилищ обитателей Сказочной Руси. Валя ясно представил себе высоких светлорусых местных сказочных русских красавиц, широким жестом ухоженных нежных белых рук и низким поклоном, приглашавших его от всей своей широкой славянской души, поскорее пройти в горницы и закусить «чем Бог послал», но… на душе его сделалось безраздельно и невыносимо горько и больно: в воображении, отодвинув в цветной полусумрак дальних углов просторных «горенок» сказочных теремов, неведомых ему русоволосых «красных девиц», возник печальный лик Рады, неожиданно, совсем непредсказуемо, а потому – страшно, исчезнувшей из жизни Вали и всего земного мира четыре года назад…
   А маленький конный отряд, возглавляемый храбрым доблестным командиром, Вольгой, пока Валя невольно предавался грустным грезам, поднялся, между тем на высшую точку широкой главной улицы Града Китежа, далее, полого уходившей под плавный уклон, и Валиным глазам, моментально выведя его из горько-сладкого печального оцепенения, предстала центральная площадь города, главным украшением которой являлся шедевр местного деревянного зодчества – Терем Главного Волшебника Сказочной Руси, Акаписта Мудрого.
   Гигантские луковицы восьми куполов-шатров Большого Терема ярко сверкали всеми цветами радуги под нежно-бирюзовым светом, щедро лившимся с небес. Такой потрясающий визуальный эффект достигался, видимо, благодаря люминесцентным свойствам красок, в нужных пропорциях, покрывавшим симметричные древнеславянские архитектурные узоры, сплошь украшавшие поверхность луковок шатров-куполов Терема. Высокие узкие, а, также, широкие квадратные, многочисленные окна главной резиденции Великого Акаписта, полыхали изнутри малиновым и золотистым светом, отчего у любого стороннего наблюдателя создавалось ощущение, что внутри Терема, за этими веселыми окнами, беспрерывно бушевал какой-то грандиозный, священнодействующий, никогда не прекращавшийся, праздник.
   Позолоченные шпили, венчавшие каждую из «луковиц» Терема, все, без исключения, были украшены характерными для древнерусского декоративного зодчества, «петушками», внешне почти не отличавшимися от самых настоящих живых петухов. Острые клювы всех восьми «петушков-золотых гребешков» были направлены в сторону зловещего грандиозного силуэта исполинской бывшей Перво-Ели, грозившей, в самом скором времени, превратиться в Пайкидский Большой Хоумах, начинавший отбрасывать, уже, многокилометровую зловещую тень, хищно вытягивавшуюся по направлению к светлому Граду Китежу.
   Был там, среди прочих, и еще один шпиль, по высоте значительно превышавший все остальные и чья вершина не была украшена «петушком-золотым гребешком». Он стоял несколько в стороне от Главного Терема и, если к нему внимательно было приглядеться, то напоминал он даже и не шпиль, а изящную, ажурную, стройную, прозрачную, светлую башню, увенчанную, ни дать ни взять – настоящей «взлетно-посадочной» платформой (как нежданно пришло Вале в голову). В общем, эта башня, более всего, по мнению Вали, смахивавшая, на причальную мачту для дирижаблей, породила в Валиной голове новую порцию вопросов, безотлагательно потребовавших исчерпывающих ответов.
   Валя невольно, в очередной раз, задрал голову под максимально возможным углом – до хруста шейных позвонков, чтобы вновь попытаться, хотя бы, приблизительно, оценить небывалую высоту Чуда-Дерева, раскинувшего, зловеще выглядевшую, гигантскую крону над всем, казалось, видимым горизонтом Града Китежа. По его примерным прикидкам, она составляла не меньше километра в поперечнике. А разлет-радиус черных разлапистых ветвей составлял метров триста-четыреста, и среди таинственной чернильной темноты ветвей этих, прямо на Валиных глазах, загорались сотни, если не тысячи, призрачных белесо-синеватых огней. Неприятные огни приобретали на несколько кратких секунд беспорядочные конфигурации множества, летевших по воздуху, гигантских паутин и вскоре гасли, бесследно исчезая в чернильной сутемени густой дремучей хвои, прятавшей в беспросветной толще своей множество, наверняка, мрачных и неприглядных, тайн и секретов.
   – Впечатление такое, будто на этом дереве живут тысячи огромных пауков! – не выдержал и вслух произнес, саму собой, просившуюся на язык, догадку, Валя.
   – Вполне возможно, что ты и прав, человек с Большой Руси… – задумчиво произнес Вольга, устремивший прищуренный, внимательный и тревожный взгляд вслед за Валей на крону Большого Дерева. – Скоро и ты, и я это узнаем – пауки там живут или какие-то другие пайкидские твари!
   На молчаливый вопросительный взгляд Вали, командир дружинников ответил:
   – Да, да – мы туда, скорее всего, отправимся вместе с тобой, человек с Большой Руси! Акапист, по моему трезвому размышлению, одного тебя не отпустит. Экспедиция на Ветви Большого Дерева готовится давно, что ни для кого среди высшего командного состава ЛАБП не является секретом. Впрочем, не стоит гадать о том, что мы точно узнаем менее, чем через час из самых, что ни на есть, «первых уст»!
   Вперед, друзья мои и пускай все наши ненужные сомнения останутся за нашими плечами далеко позади нас и да никогда больше не потревожат наши умы и души! – и Вольга решительно тронул, богато украшенную самоцветными каменьями, уздечку своего вороного боевого коня.
   Через пять минут маленький кавалерийский отряд Вольги спешился перед входными воротами Главного Терема Сказочной Руси, вырубленными и сложенными из цельных «трехохватных» стволов настоящих сказочных дубов.
   Украшенные затейливыми самоцветными древне-русскими узорами, десятиметровой высоты, тяжелые створки ворот неслышно раскрылись и дружинники Вольги, включая Валю, передали коней на попечение, выбежавших навстречу, нарядно одетых, дежурных конюхов, в чьи обязанности входило отводить боевых коней, прибывавших к Акаписту дружинников, к, специально предназначенной для таких целей, коновязи и яслям, где лошадей всегда ждала изрядная порция свежего овса или пшеницы.
   Передавая повод коня, стриженному «под горшок», вежливо улыбавшемуся конюху, одетого в блестящие плисовые шаровары и такую же рубаху-косоворотку, перепоясанную по талии витым шнуром с кисточками, и обутого в щегольские яловые сапоги «со скрипом», Валя задумчиво рассматривал ажурную прозрачную башню, устремленную в бирюзовую рассыпчато-звездную высь. Башню венчала такая же прозрачно-ажурная, как и сама башня, беседка-«платформа». Вблизи Вале показалось, что внутри, наполненного мягким и нежным лилово-золотистым сиянием, прямоугольника платформы слабо движутся неясные изменчивые тени, а внутри стройной ажурной башни вверх и вниз скользят, ослепительно сверкавшие, блики и точки. Как представитель современной цивилизации, капитан ФСБ Червленный, сразу подумал о небоскребах и поршневых скоростных лифтах, а, также, о том, как много его здесь еще ждет различных невероятных неожиданностей. Фантастический и невозможный с точки зрения релятивистской механики полет на золотом «байферге», «Чертова Деревня», полуобнаженная красавица-спасительница на белоснежном златогривом коне, Вольга и его дружинники – все это еще пока было «присказкой», а настоящая «сказка» ждала Валю впереди…
   А еще Валю что-то жгуче беспокоило в Чудо-Дереве – он поймал себя внезапно на мысли, что смотрит на него, не отрываясь и машинально, сам того не замечая, мучительно что-то пытается вспомнить – что-то необычайно важное, жизненно важное, о чем он говорил долго и подробно там, на Земле, с профессором Морозовым у него на кафедре, и затем – у него дома, под французский коньяк и узбекский плов…
   При мысли о Морозове Валя заметно помрачнел, но решил не зацикливаться раньше времени на печальных размышлениях, которые, как известно, ни к чему доброму и конструктивному привести, в принципе, не могут. Но, тем не менее, Валю «торкнуло» – он неожиданно внимательно прищурился на контуры Дерева и безошибочно почувствовал, что он, возможно, ухватился за кончик – самый, пока, еще, но, тем не менее, тот самый кончик, потянув за который, можно будет размотать весь «клубок»…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Акапист полулежал, опершись широкой спиной и могучими необъятными плечами о спинку полукруглого огромного дивана-софы, оббитого белоснежным декоративным атласом и смотрел сквозь пуленепробиваемую стеклянную стену наблюдательного терминала (той самой «причалочной платформы» по определению Вали Червленного) на ночное бирюзовое небо и грандиозные контуры Большого Дерева, которому суждено было скоро превратиться в Большой Хоумах, и, чего, ни в коем случае, нельзя было допустить.
   В правой руке Акапист держал тяжелый серебряный кубок, до краев наполненный ярко-рубиновым прозрачным вином. Перед Главным Волшебником Сказочной Руси красовался небольшой изящный столик, сплошь уставленный сосудами, по самое горлышко наполненными медовыми, квасными и фруктовыми напитками, «заморскими» «красна» и «зелена» винами. Остававшимся свободным пространство стола между сосудами, целиком занимали тарелки и блюда, где «горкой» были наложены самые разнообразные мясные, рыбные и овощные закуски, искусно приготовленные с неукоснительным соблюдением кулинарных правил настоящей «сказочной древнерусской кухни».
   Серебряный кубок, крепко зажатый пальцами правой руки Акаписта, был уже пятым по счету, выпитым старым волшебником за сегодняшний день. День выдался, что и говорить, очень тяжелым… Но пил старый волшебник не в одиночестве. Компанию загрустившему волшебнику составлял старинный сотрапезник – достославный богатырь народа русского, Илья Муромец.
   Илья сидел по другую сторону, так сказать, сервировочного столика и целиком, казалось, сосредоточился на сооружении сложного бутерброда, долженствующего состоять, по идее автора нетривиального кулинарного проекта, то есть – самого Ильи, из трех слоев черной и красной икры, перемежавшихся полупрозрачными и очень питательными, тонко нарезанными ломтями копченой осетрины, наложенными на, посыпанное мелко рубленной зеленью и раковыми шейками, ярко-желтое сливочное масло, в свою очередь, щедро размазанное по ноздреватой поверхности огромной скибки, еще не остывшего, белого хлеба, несколько минут назад вынутого из большой муравленой «русской печи».
   Илью пробило на аппетит – он всего лишь, как полчаса назад, вернулся из разведывательно-боевого похода на один из дальних Ярусов Сказочной Руси и еще не успел подробно и толково отчитаться перед Акапистом о результатах похода. Акапист, прекрасно зная привычки и манеры Ильи, разрешил ему сначала, как следует, насытиться, а уже после этого приступить к рассказу. Да и, если сказать честно, ничего особенно нового и интересного Акапист от Ильи не ожидал услышать, так, как и сам не сидел попусту «сиднем» в то время, пока Илья с отрядом, подчиненных ему дружинников и следопытов, ходил в дальнюю разведку.
   У Ильи сильно тряслись руки, вследствие чего, он никак не мог соорудить «витиевато» задуманный бутерброд – икра без конца падала черными и красными блестящими комками, как на поверхность столика, так и рядом со столиком, на дорогой и пестрый «хорасанский» ковер. Гостеприимный, но, все замечающий, хозяин, на правах старинного друга, тактично не смотрел в сторону оголодавшего богатыря, и не делал ему никаких замечаний, поглощенный, якобы, многозначительным неприязненным разглядыванием бирюзовых ночных небес и раскидистых зловещих очертаний будущего Большого Хоумаха, далеко раскинувшего в разные стороны исполинские сумрачные ветви-щупальца, смотревшиеся в этих сказочно прекрасных небесах неуместным зловещим диссонансом…
   Естественно, что намазывание дорогих сортов икры на кусок свежеиспеченного теплого хлеба не могло продолжаться до бесконечности или, как говорили в Сказочной Руси, «до Большого пришествия Пайкидов!», и, утомленный, несчастный, морально, почти полностью, раздавленный Илья спросил у хозяина, совсем не своим, уверенным и богатырским, а, чужим и противным, блеющим голосом провинившегося школьника:
   – Друг, Акапист – позволь мне «перцовочки» принять «на грудь», сколько душа просит, а?!
   – Не разыгрывай комедию, Илья, как неопытная «сальмариска» перед первой брачной ночью! Пей быстрее, ешь, и давай, докладывай по делу! А то мы, бл… ь, скоро так все пропьем и проедим с тобой, и не заметим, как нас из нашего же Терема выкинут куда-нибудь за пределы самой дальней Чертовой Деревни, наши «друзья», Пайкиды!!! – перевел задумчивый тяжелый мрачный взор с бирюзовых ночных небес за Стеклянной стеной, непосредственно, на «свинячевшего» за обеденным столом Илью, Акапист и грозно засверкал глазами, зараздувал ноздри, огромным усилием воли сдерживая в себе мощный порыв справедливого гнева, готовый обрушиться на кудрявую буйную голову застарелого алкоголика, с почти тысячелетним стажем, Ильи.
   Богатырь жадно схватил, стоявший перед ним штоф из темного стекла и опрокинул его горлышком вниз – прямо себе в богатырский рот. Огненная «перцовка» с утробным бульканьем полилась из штофа по богатырскому пищеводу в богатырский желудок. Спустя полминуты штоф опустел, Илья торопливо закусил выпитое зелье недополучившимся бутербродом, удовлетворенно ухнул и приступил к докладу или, устному рапорту, о проведенном разведывательном рейде:
   – Вот теперь все в голове в норму пришло, друг Акапист – теперь я тебе все по порядку расскажу, толково и не торопясь!
   – Сильно надеюсь на это! – неприязненно буркнул Главный Волшебник Сказочной Руси и, следуя, видимо, дурному примеру Ильи Муромца, отпил изрядный глоток из своего кубка. – Говори, я слушаю внимательно!
   – Мы без приключений дошли до самого Предела! – без ненужных вступлений, начал докладывать Илья. – Судя по поведению элементалов всех мастей, Пайкиды готовятся к Большому Вторжению – настоящему Вторжению…
   – Что ты имеешь ввиду?! – прервал его Акапист на полуслове.
   – Они воплотятся в Сказочной Руси и…
   – И Сказки выветрятся вместе с Русью! – опять прервал богатыря волшебник. – Ты это хотел сказать, Илья?!
   – Примерно, да, Государь! – уверенно ответил Илья, секунду подумав перед тем, как ответить и голос богатыря звучал совершенно трезво, как, если бы, и не было им только что проглочено больше литра обжигающей перцовой настойки.
   – Какими признаками и приметами ты руководствовался, Илья, заявляя столь уверенно о вещах неназываемых и губительно-ужасных для всей Сказочной Руси?! – сразу же уточнил Акапист, делая очередной «добрый» глоток рубинового вина, а, если точнее – десертной настойки из ягод элитного «сказочного» сорта красной смородины, щедро произраставших в густых сказочных дубравах, сосняках и ельниках, сплошными густыми, радующими древне-славянский взор, ярко-светло-и-темнозелеными массивами, окружавшими Град Китеж по всему его периметру.
   – Я и мои люди своими глазами видели двухголового Клоуна-Великана! – выделяя каждый слог в произносимом предложении, дабы наглядней и красноречивей подчеркнуть всю важность и необычность, заключавшейся в прозвучавшем коротком предложении, информации, звучно и с, почти торжественным выражением, отчеканил Илья.
   – Где именно и при каких обстоятельствах?! – не менее звучно, но, совсем, не торжественно, прозвучал вопрос Акаписта.
   – У самой Бездны – на краю седьмого Яруса!
   – Он видел вас?!
   – Думаю, что – нет! Он, судя по некоторым признакам, еще не достиг кульминации процесса материализации – по его кольчуге мелькали тысячи крохотных голубых молний, а глаза этого дьявола горели, как прожектора! И весь он дымился – из ж…ы у него валили целые клубы желто-коричневого пара!
   По-моему, за две минуты до того, как мы его увидели, он только что прилетел с самой Аливанны – у него в «ж…е» устроено, не иначе, как мощное ракетное сопло!..
   – Он был один или – со свитой сопровождения?!
   – Вокруг его головы мельтешил рой каких-то мелких субчастиц, величиной и формой, немного напоминавших, неопрятно выглядевших, двухголовых ворон!
   Акапист молча допил, остававшееся в кубке, вино и, с громким стуком, поставил опустевший тяжелый кубок на трапезный десертный столик (Илье на мгновенье показалось, что Акапист собирается запустить этим массивным серебряным кубком прямо ему в бесшабашную богатырскую голову).
   В просторном стеклянностенном помещении Командной Рубки всей «Сказочной Руси» повисло тяжелое и, весьма напряженное, молчание, продолжавшееся, примерно, с полминуты. Во время этой тревожной молчаливой паузы, Илья Муромец настороженно, как бы, исподлобья и «краем глаза», наблюдал за Акапистом, чье поведение в последнее, очень нелегкое время, становилось непредсказуемым, а потому – опасным для ближайшего окружения Великого Волшебника.
   Акапист или Дед Мороз, как поговаривала какая-то, самая нестойкая и ненадежная часть ближайшего окружения старого Волшебника, постоянно находившаяся в «зоне наибольшего риска» в Главном Тереме: «начал потихоньку таять…».
   Но Илье сейчас ничего не угрожало. После выпитого залпом литра огненной «перцовки», окружающее пространство перед глазами богатыря начало троиться и он не мог разглядеть, что ярко-синие, «кристально-чисто-льдистые» глаза Акаписта ничуть не помутнели никакими серовато-желтоватыми пятнами предательских «оттепелей» и «промоин», и смотрели на Илью не с яростью, а выражали лишь огромную внутреннюю боль и древнюю непреходящую печаль.
   Первым, по естественному праву старшего, нарушил затянувшееся молчание, Акапист:
   – В Праздничную Ночь ты отправишься вместе с лучшими нашими бойцами вслед за человеком с Большой Руси на Священные Ветви, чтобы защитить Перво-Ель, не пожалев последней капли крови своей!..
   Илья Муромец, при этих словах своего Государя, резко вскинул большую кудрявую голову, истово и преданно взглянув на Акаписта, гулко ударил себя кулаком по могучей груди, как раз напротив того места с левой стороны, где равномерно билось честное и горячее сердце настоящего русского былинного богатыря с большой буквы «Б».
   – Я верю в тебя, Илья, как ни в какого другого человека во всей Сказочной Руси, но ты совсем не представляешь – с Чем, и с Кем всем нам предстоит вскорости столкнуться! – негромко, но проникновенно произнес Акапист, испытующе глядя в голубые, как земные безоблачные летние небеса, большие богатырские глаза. – Это будет страшная битва, с непредсказуемым финалом – даже я не берусь предсказать этот самый финал, Илюша… – Акапист умолк и, перестав гипнотизировать богатыря «пронизывающе-сканирующим» нехорошим «льдистым» взглядом, взял огромной кистью правой руки за горлышко ведерной серебряной «ендовы» и в очередной раз наполнил, стоявший перед ним, опустевший кубок прозрачным рубиновым вином до самых краев.
   – Давай – за удачу! – кивнул он в сторону другой ендовы, красовавшейся прямо по правую руку Ильи.
   Илью долго упрашивать не надо было – богатырь с готовностью наполнил такой же по объему, как и у Акаписта, пустующий и, тоже, серебряный кубок, «зелена вином» – настоящим древнегреческим хересом, по неведомым межвременным и межпространственным «сказочно-мифическим» каналам, поставляемым в Сказочную Русь прямиком со склонов легендарной горы Олимп.
   В воздухе немедленно разлился густой запах свежесорванного или свежераздавленного, но, в любом случае, переспелого винограда одного из самых элитных сортов «потустороннего мира».
   Оба старинных друга и соратника, шумно, с видимым удовольствием, втянули носами легендарный, мифологически сладкий, чисто древнеэллинский, виноградный аромат и, звонко ударив кубок о кубок, осушили, любимое вино олимпийских богов и красносмородиновую настойку до дна в несколько глотков.
   – Хорошая все-таки штука, это – греческое вино! – по-гурмански тряся головой, убежденно констатировал Илья. – Лучше перцовки, сикеры и самогонки! Была бы у меня возможность – я бы только его одно и пил!
   – Ты, Илюша, сильно то, роток свой не разевай – с началом операции во всей Сказочной Руси устанавливается «сухой закон»! – строго «осадил» богатыря Акапист. – За нарушение оного закона будет установлен только один вид наказания – «голова с плеч долой»! Ты хорошо меня понял, Илюша?!
   – Да куда уж лучше-то?! – с, явственно, прозвучавшей в голосе, тоской, произнес Илья Муромец.
   – Я решил, вообще, ввести в Сказочной Руси наистрожайший «сухой закон» – до окончательной победы над Пайкидами! – неожиданно грозно сказал Акапист, поднимаясь на ноги и глядя сквозь прозрачную бронестеклянную стену на бирюзовые ночные небеса любимой, лично созданной им, и, выпестованной, уникальной Родины, не имеющей аналогов во всей обитаемой Вселенной и Пара-Вселенной.
   Внезапно старый Волшебник как-то внутренне, да и, внешне, тоже, изменился: собранно – внутренне, а внешне – хищно, и пружинистой кошачьей походкой неслышно подошел к прозрачной стене, что-то внимательно и настороженно выглядывая в сказочных далях бирюзовой ночи.
   Илья машинально повернул голову вслед за Акапистом в сторону ночного неба, мерцавшего тысячами, празднично сверкающих, звезд за прозрачной стеной…
   – Оп-поч-чки-и!!! – предвосхитил, готовый сорваться с языка Муромца вопрос, Акапист: – К нам, кажется, летит какой-то незваный гость, Илья!!! … Иди сюда, посмотри – может ты сразу скажешь: кто бы это мог быть в столь неурочный час?! А то я что-то разобрать не могу никак – старею, наверное! – он коротко хмыкнул и молодецки (на правах старинного друга, с которым вместе перебывал не в одной «дикой «петрушке» и «катавасии») прихлопнул, почти сразу подошедшего на его зов Илью, по левому плечу.
   Польщенный Муромец приложил к бровям ладонь правой руки (почти в точь-точь, как на знаменитой картине Васнецова «Три богатыря») и внимательно и добросовестно вгляделся в бирюзовую ночь, а конкретно – в две, стремительно приближавшиеся к Китеж-Граду, сверкающие точки, вернее, будет сказать – два, светившихся всеми цветами радуги, крупных и расплывчатых пятна, самую малость, напоминавшие две новогодние «петарды» или «шутихи», запущенные неизвестным пьяным пиротехником.
   Эти «пятна» -петарды приближались стремительно – со скоростью стрелы, выпущенной из боевого баирумовского лука. Никак не медленнее. А потому, не только дальнозоркий Илья Муромец, но и сам Акапист вскоре ясно разглядели, что к Сторожевой Башне Главного Терема приближались два скоростных ковра-самолета, оставлявших за собой, хорошо различаемые в ночных бирюзовых небесах, ярко-золотистые инверсионные струи.
   – Красиво летят! – только и сказал Акапист, лихорадочно пытаясь узнать, неведомых пока, ночных «летунов».
   – По-моему, на первом ковре – Рагнер! – не совсем уверенно предположил Илья.
   – Рагнер?! – с недоверчивым удивлением переспросил Акапист. – Ты уверен?!
   – Вроде – он! – еще для верности попристальнее вглядевшись, подтвердил Илья. – Его шевелюру и гордую посадку головы я ни с кем не спутаю больше, это – точно!
   – Он должен был встретить Профессора с Большой Руси, Илья! – озабоченно сказал Акапист, покачиваясь с пяток на носки и продолжая близоруко щуриться на приближавшиеся ковры-самолеты, добавил: – Если Рагнер не ошибся в расчетах и Профессор прибыл вовремя и в, точно указанную точку координат, то, значит, операция «Мертвый Дед-Мороз» уже началась!
   Илья испуганно вздрогнул, услышав столь странные и зловещие слова, неожиданно произнесенные Верховным Правителем Сказочной Руси:
   – Ты кого это имеешь ввиду?!
   – Да – не себя, не бойся! – усмехнулся Акапист и снова молодецки или «панибратски» хлопнул Илью по широкому плечу. – Это «пайкиды» хотели бы меня видеть в гробу, да и тебя тоже! Название «Мертвый Дед-Мороз» придумано нашими коллегами из Большой Руси для обозначения феномена проникновения Кочевого Конгломерата в их родную Параллель! Кармическое окно откроется ровно в полночь, а, чтобы оно «открылось», вернее, даже, будет сказать – «распахнулось», «пайкидам» необходимо будет остановить земное время!
   – А, как они его остановят?! – недоуменно спросил Илья. – И почему Дед-Мороз должен умереть?! Что-то я никак не «допру», друг Акапист, про что ты мне тут толкуешь!
   Верховный Правитель Сказочной Руси внимательно посмотрел на Илью и задал ему неожиданный вопрос таким тоном, каким, обычно, взрослые дяди разговаривают с сопливыми «несмышленышами»:
   – Скажи мне честно, Илья – ты хотел бы вернуться «Домой»?!
   – В смысле?!
   – В прямом смысле – «Домой»!!! – слегка повысив голос, повторил вопрос Акапист.
   – Так я и так, вроде, дома! – похоже, что простодушный Илья окончательно запутался в тенетах причудливого образа мышления своего мудрого друга.
   – Дом у человека находится там, где его Родина – правильно я рассуждаю?!
   – Правильно!
   – А, в свою очередь, Родина у человека там, где он родился! Правильно?!
   – Правильно!
   – Ну, так ты где родился, Илья?!
   – Под Муромом, в селе Карачарово! – до богатыря, наконец-то, стало доходить, куда клонил Акапист, но до окончательного понимания было еще очень далеко.
   – Ну, так вот и скажи мне, друг любезный – хочешь ли ты хоть на минуту попасть в родное свое село Карачарово?!
   – Хочу, конечно! Но только не пойму – причем тут этот самый «Мертвый Дед-Мороз»?!
   – А – при том, что Праздничной Ночью у тебя появится шанс через Кармическое Окно попасть на Большую Русь! И поможет тебе в этом тот самый Профессор, которого должен был встретить Рагнер! – он ткнул указательным пальцем правой руки по направлению к причальной платформе и произнес: – А ведь, это, и, вправду, прилетел Рагнер Снежный собственной персоной! И я сильно надеюсь на то, что этот Профессор рядом с ним на ковре-самолете! Так что – готовься встречать дорогого гостя, Илюха!!!…
   – Друг мой Акапист! – как-то неуверенно произнес Илья. – Я чувствую, что ты чего-то недоговариваешь про этого самого Профессора – кто он такой на самом-то деле?!
   – Это, Илюша – наш с тобой Сказочник!!! – не смог сдержать совсем распоясавшиеся эмоции изрядно захмелевший Акапист, яростно рявкнув в ответ на давно «наболевший» вопрос не такого догадливого Ильи Муромца. – И, согласно законам жанра, именно от него зависит наша с тобой дальнейшая судьба, Илья!!! И хватит об этом!!!
   Минут через десять, прошедших при соблюдении полного «ошарашенного» тяжелого молчания обоими собседниками, успевшими, правда, осушить еще по два серебряных литровых кубка, в «трапезную» и, вправду, вошел Рагнер Снежный. Но он был один – без профессора Морозова, чем сразу неприятно насторожил Акаписта («в дребезги» опьяневшему, в отличие от Акаписта, Илье было абсолютно «все равно»).
   После взаимных традиционных приветствий, Правитель Сказочной Руси, низко нахмуря густые белые брови, грозным голосом спросил у командира личной Морозной Дружины:
   – А где человек с Большой Руси, где наш Сказочник – что-то я его не вижу?!
   – Произошло непредвиденное – «байферг-инфернал» при пересечении пограничной зоны Сети-Призрака попал под дежурный ежевечерний ракетный обстрел сторожевым пайкидским крейсером и оказался сбитым: пилот и двое пассажиров с Большой Руси благополучно катапультировались! Их местонахождение сейчас устанавливается!
   – Тебе повезло, Рагнер! – поспешил сменить гнев на милость Верховный Правитель Сказочной Руси. – Одного из, как ты только что выразился, «пассажиров» удалось оперативно разыскать на околице Чертовой Деревни – парень оказался отменным бойцом и «всем чертям в той Деревне стало тошно!!!». Через несколько минут он будет у нас в гостях!
   – Неужели – сам профессор, Александр Морозов?! – в голосе Рагнера, задавшим этот вопрос, почему-то явственно прослушивалось недоверие к той информации, которую только что услышал из уст самого Акаписта (Рагнер успел отметить про себя, лишь только зашел, и пустые серебряные кубки, и полу-опустошенную двадцатилитровую «ендову», и почуял, естественно, стойкий и густой алкогольный «выхлоп», который невозможно было спутать с чем-либо другим).
   – Нет – не профессор! – выдержав непродолжительную, но многозначительную паузу, раздельно произнес Акапист, проницательно «просвечивая» Рагнера прищуренным взглядом.
   – А кто – тогда?! – и в голосе Рагнера прозвучало плохо замаскированное облегчение.
   – А кто это с тобой вместе летел на «ковре-самолете»? – вопросом на вопрос ответил Акапист, которому что-то не нравилось в Рагнере, и он никак не мог понять: что именно?!
   – Со мной летел Бегич! – коротко ответил Рагнер, которому тоже что-то сильно не нравилось в Акаписте, и он также не мог ясно уразуметь: какой, именно, незнакомый психологический нюанс нежданно-негаданно насторожил его в поведении старого Волшебника?!
   Но командир Морозной Дружины все же посчитал нужным добавить:
   – Не сюда же мне его надо было тащить – перед Ваши светлые очи?!
   – Выпьешь?! – неожиданно спросил Акапист тоном провинциального выборного «тамады» на деревенской свадьбе. – Ты же, наверняка, издалека прилетел и устал, скорее всего, как собака, и, возможно, промерз и страшно проголодался?!
   – Почему бы и не выпить?! – продолжая иезуитски эквилибрировать вопросами вместо ожидаемых ответов, согласился Рагнер, покосившись при этом почему-то на Илью.
   – Илюша – налей человеку, будь добр! – кивнул Владыка на полупустую ендову.
   Илья споро наполнил свободный кубок рубиновым вином до самых краев и подал Рагнеру.
   – И нам с тобой тоже налей! – велел Акапист богатырю.
   Все трое подняли, наполненные до краев, кубки и приготовились ими осторожно, чтобы не расплескать вино, ударить-стукнуться и залпом выпить за предложенный Хозяином Главного Терема какой-нибудь глубокомысленный и бесконечно мудрый тост. Но перед тем, как осушить десятый по счету за сегодняшний день, литровый кубок смородиновой настойки, Акапист утолил любопытство Рагнера:
   – Парня зовут Валентин Червленный! Ты ничего раньше не слышал про него?!
   – Нет! А почему я должен был бы про него что-то услышать?! Чем он знаменит?!
   – Он из Когорты Небесного Воинства, но сам еще не знает об этом! К нам на помощь его послал сам Командор! Садитесь, друзья – в ногах правды нет! – гостеприимно предложил старым боевым товарищам Великий Акапист, усаживаясь в собственное кресло и давая, тем самым, пример остальным.
   – Не обижайся на меня, старый друг Рагнер, что я тебя неласково встретил! – несколько, вроде бы, даже, виновато произнес старый Волшебник, глядя на командира Морозной Дружины заметно «оттаявшим» взглядом и сказал неожиданно совсем не то, что хотел сказать: – Вижу же, что ты голодный, как сто поролоновых бесов! Так что не стесняйся, а давай – «наваливайся» на еду, пока Илья все не «подмел»!
   Рагнер не заставил себя упрашивать и проявлять ложную скромность, и «с ходу», по выражению Хозяина, «навалился» (очень жадно и споро «навалился», как будто не жрал уже, как минимум, тысячу лет!) на вкусные яства, которых в таких количестве и качестве можно было «отведать» только в «трапезной» Главного Терема Сказочной Руси. Тем более, что у него заметно поднялось и настроение после того, как из уст самого Акаписта он узнал о том, что Валентин Червленный является бойцом Когорты Небесного Воинства. Но, тем не менее, Рагнера что-то (какая-то незначительная, но невольно настораживающая деталь) удержало раскрыть местонахождение на настоящий момент Александра Морозова.
   За последние месяцы Рагнер Снежный стал крайне сдержанным и осторожным, и на интуитивном уровне чувствовал, что, пока, про Морозова говорить преждевременно, даже, самому Акаписту – он никак не мог рисковать самым, выражаясь фигурально и «расхоже», «ценным своим агентом». К тому же, Рагнеру в последние месяцы стало упорно казаться, что Акаписта, как будто, подменили кем-то другим. Во всяком случае, раньше Владыка Сказочной Руси так страшно и в таких диких количествах не пил… Впрочем, после литрового кубка смородиновой наливки, у Рагнера приятно зашумело в голове и легкомысленный радостно-бодрый шум этот моментально заглушил голос осторожности в душе Рагнера. «Идиотские и преступные сомнения у меня возникли, нужно честно признаться!» – решительно подумал Рагнер Снежный, преданно глядя в глаза своему Владыке. – «Он, просто-напросто, страшно устал за все эти годы титанического противостояния один на один со всеми силами Вселенской Преисподней!».
   – Владыка Акапист! – неожиданно для себя, поддавшись спонтанному порыву мощной самокритики на собственную идеологическую неустойчивость, воскликнул Рагнер: – Позвольте мне осушить до дна еще один кубок этого чудесного рубинового вина лично за Вас!
   – Какие проблемы, Рагнер, дружище! – широко улыбнулся Акапист и мигнул Илье: – Быстро делай, Илюха!
   Рагнер выпил не один, а целых три кубка «рубиновки» подряд, словно в него вселился какой-то могучий «лярва» (славянский бес алкоголизма) и тут же, прямо под трапезным столом рухнул спать, как убитый.
   Илья волоком Рагнера оттащил прочь из трапезной, в личную комнату отдыха Владыки Сказочной Руси.
   Вернувшись обратно, Илья озадаченно произнес:
   – С чего, интересно, его так, беднягу «повело» и «развезло»! Я его никогда таким не видел! Что-то тут не так, Владыка!
   – Все так, Илья! – твердо сказал Акапист и еще более твердо и уверенно добавил чуть погодя: – Мне кажется, что Рагнер чувствует приближение Командора! И еще он что-то чувствует такое особенное, отчего ему и захотелось неожиданно «нажраться» до полного «черного» забвения! Пусть отдыхает пока – он, все-таки, этого заслужил, Илья! Если бы не Рагнер – где бы мы сейчас с тобой находились бы, дорогой друг мой, Илюша?! Можешь ты мне честно сказать – где?
   – В жо..е у Двухголового Клоуна, Владыка! – честно ответил Илья, как бы ни трудно дался ему этот самый, лаконичный, но точный и абсолютно честный ответ.
   – То-то и оно-то! – удрученно кивнул головой Акапист. – Именно – там и нигде больше!.. – и, немного помолчав, Старый Волшебник вдруг неожиданно добавил, бросив строгий пронзительный взгляд на Илью: – Но мы еще, запросто, можем там очутиться! Морозова-то нет, вот что плохо, Илюша! Да и эта, будь она не ладна, приближающаяся Праздничная Ночь будет непростой проходной ночью! «Великий Царь Кингу» набрал полную мощь и былое древнее величие, Илья и ему больше незачем рядиться в «Звездного Рыцаря», и успеет ли «проснуться» наш Гильгамеш до того, как мы с тобой очутимся на дне самой глубокой «задницы» во Вселенной, никто нам с тобой точно не скажет!…

Глава ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

   Пятого декабря на страницах всех крупнейших городских средств массовой информации и, в первую очередь – еженедельника «Свет в конце тоннеля», появились рекламные объявления, набранные жирным шрифтом, из которых можно было узнать о том, что любой житель города Рабаула, имеющий месячный доход, не превышающий уровня одного прожиточного минимума, может приобрести бесплатно новогоднюю елку и полный комплект елочных новогодних украшений в специализированных магазинах торгово-розничной сети известной германской фирмы «Spilen Hause».
   Дима Цуккерманн по этому поводу на первой странице крупного городского еженедельника, в редакции, как мы уже знаем, пятый месяц занимал высокий и ответственный пост исполняющего обязанности главного редактора, поместил громадную статью, в которой каждое второе предложение заканчивалось восклицательным знаком, а каждое пятое – сразу тремя восклицательными знаками! А всю восторженно-умилительную, по-нездоровому подобострастную «сюсюкающую» статью озаглавленную ни много ни мало, как: «Добрые волшебники из Баварии», завершали целых девять восклицательных знаков!!!… Многие трезвомыслящие читатели качали головами и даже плевались после прочтения этой статьи, но сам Дима получил лично от Курта Мегенбурга гонорар в тысячу «евро» и был, разумеется, страшно доволен этим полученным гонораром.
   Восемь больших магазинов «Spilen Hause», начиная с пятого декабря, оказались буквально заваленными сотнями видов сверкающих елочных игрушек всех цветов и размеров. Народ «валом повалил» в германские чудо-магазины и даже самые нищие и безденежные не уходили оттуда хотя бы без одной покупки или подарка, ненавязчиво сделанного гостеприимным магазином.
   Воспринималась, правда, активно предлагаемая нетрадиционная елочная продукция горожанами неоднозначно. Так, например, некая Авдотьева Галина Николаевна – вдова ветерана Великой Отечественной Войны, поддавшись уговорам тринадцатилетнего внука, придя, скрепя сердце, в один из магазинов торгово-розничной сети «Spilen Hause», была неприятно поражена всем там ею увиденным. Душевное состояние ее станет еще более понятным, если учесть тот фактор, что даже годы перестройки не смогли истребить в ней прочно укоренившуюся еще с военных лет антипатию к немцам и всему немецкому. Ну а в магазине, пожилой женщине, при виде выстроившихся на полках, блестевших золотым лаком, фигурок фантастических животных, более всего напоминавших банальных рогатых чертей, в первую очередь бросавшимся в глаза входящим покупателям, просто-напросто, сделалось плохо с сердцем.
   – Что же ты, Владик – хочешь, чтобы я «нечистой силы» этой набрала на Новый Год?! Так у нас и так с папой твоим житья нормального почти никакого нет, он же сам «хуже самого черта» – мать твою скоро в гроб живьем вгонит! А ты меня еще к этим фашистам в магазин притащил – они же торгуют нашей советской кровью, целыми реками пролитой в войну! Тьфу!!! – она символически сплюнула себе под ноги, обутые в старенькие латаные-перелатаные сапоги.
   Сотрудник службы безопасности магазина, ловко лавируя между многочисленными покупателями, оперативно подбежал к старушке и предупредительно спросил с заметным немецким, а может и не немецким, акцентом:
   – Я могу вам чем-то помочь, уважаемая фрау?!
   – Какая я тебе – «фрау», морда твоя эсэсовская?!?!?! – на весь магазин пронзительно закричала Галина Николаевна, гневно сверкнув на опешившего сотрудника службы безопасности выцветшими от времени бледно-голубоватыми глазами: – Мой муж, царство ему небесное, снайпером под Сталинградом был – жалко, что всех вас гадов там не «перещелкал»!!!
   – Бабушка, бабушка! – испуганным голосом позвал ее внук Владик, дергая за обшлаг рукава вытертой каракулевой шубы. – Пойдем скорее отсюда – тебе сейчас плохо будет или нас в милицию заберут!
   Подбежало еще двое или трое сотрудников службы безопасности, чем-то неуловимо похожих на первого. Подхватив распалившуюся старушку сильными руками под локти, они быстренько вывели ее из магазина – на бодрящий морозный воздух, где Галине Николаевне почти мгновенно сделалось легче. Охранники незаметно ретировались обратно в магазин.
   – Бабушка – пойдем домой!!! – умоляюще обратился к ней Владик. – Не расстраивайся ты так из-за этого магазина!
   – Да я уже и не расстраиваюсь! – успокоила внука бабушка, – И сама не знаю, что это на меня там нашло?! Но место, однако, там поганое, не место там порядочным людям, Владик – не место!, – и она торопливо засеменила прочь от «проклятого магазина», поддерживаемая под локоть любимым внуком…
   В этот же самый магазин через несколько часов после визита туда Галины Николаевны Авдотьевой и ее внука Владика, уже в темноте ранних декабрьских сумерек зашли небезизвестный Антон Савичев (сменивший беспокойное поприще непопулярного политического деятеля на сравнительно спокойную должность руководителя риэлтерской конторы) и Надежда Врубливлецкая, чтобы поглазеть на, успевшие нашуметь, иностранные диковинки. Затем они планировали зайти в одно из многочисленных немецких кафе, взять там по паре жирных горячих сарделек и, может быть даже, выпить с мороза по стопке-другой шнапса. Ну а после посещения кафе Надежда предложила Антону зайти и, остаться там с ночевкой, к одной своей экзальтированной подруге-медиуму, обещавшей им незабываемую ночь «втроем».
   Но лишь только вошли они в магазин «Spilen Hause», Надежда, сделав шаг по направлению к полкам с игрушками, остановилась, словно вкопанная, устремив остановившийся взгляд недобрых темно-карих глаз на стройные ряды золотистых бесов и других, не менее причудливо и страшновато выглядевших, псевдосказочных и фальшиво-мифологических существ.
   – Что с тобой, Надежда?! – растерянно и удивленно спросил Антон, заботливо глянув в глаза «заступоревшей» Врубливлецкой.
   С трудом стряхнув с себя колдовское оцепенение, вызванное внешним видом загадочных и, в высшей степени, странных елочных игрушек, Надежда слабо покачнулась и, уцепившись за рукав Антоновой дубленки, жалобным голосом произнесла:
   – Уйдем отсюда, Антоша поскорее – я остро чувствую запах шкуры давно немытых демонов!
   Савичеву показалось, что он ослышался, но решил оставить расспросы на «потом», и послушно поспешил вывести свою неординарную спутницу прочь из магазина, показавшегося и ему каким-то душным и чересчур шумным. Антону поскорее захотелось выпить холодного шнапса и закусить его жирной сарделькой, брызжущей горячим аппетитным соком сквозь тонкую прозрачную кожицу, а потом… Потом Антон знал, что больше всего на свете ему захочется оказаться в постели с Надеждой и ее подругой-медиумом, на пару способных вытворять головокружительные эротические кульбиты. «Обмельчал я!», – с грустью подумал о самом себе Антон, выходя вслед за Надеждой из магазина, – «Совсем обмельчал!», но не было давно уже сил бороться за какие-то «не приземленные» идеалы и с этим печальным обстоятельством он давным-давно смирился. Вот уже, как четыре года, Антон Савичев находил полное удовлетворение в незатейливых земных радостях, наподобие выпивки под хорошую закуску и – небанального, чуть-чуть извращенного, секса.
   Так уж получилось, что при выходе из магазина они нос к носу столкнулись с моложавым упитанным мужчиной, одетым в долгополую цигейковую шубу угольно-черного цвета с «искрой» – Виктором Старцевым.
   Дело в том, что когда-то давно Врубливлецкая училась со Старцевым в одном классе и после окончания средней школы они не встречались ни разу. Но, как ни странно, узнавание произошло мгновенно. Видимо сыграло свою роль сильное нервное потрясение, и Надежда почти уверенно спросила:
   – Витя, это – ты?!
   Нельзя сказать, чтобы инфантильный, болезненно застенчивый, Виктор чересчур обрадовался неожиданной встрече, но тоже узнал свою бывшую одноклассницу и ему ничего не оставалось, как вежливо поинтересоваться в ответ:
   – А это – Надежда?!
   Они отошли в сторонку от входа, чтобы «не путаться под ногами» многочисленных покупателей. Вернее, Надежда, которой вдруг страшно захотелось поболтать с бывшим одноклассником, отвела покорного Старцева в сторонку. Она начала тормошить-расспрашивать его традиционными в таких случаях вопросами: «Где он?!», да: «Как он?!», да: «С кем он?!» и – «Видел ли еще кого-нибудь из наших?!».
   Антон со скучающим видом корректно остался стоять несколько поодаль, а мрачнеющий с каждым последующим вопросом Виктор односложно и угрюмо отвечал: «Нигде он!», «Никак он!», «Ни с кем он!» и – «Никого из наших не видел, да и видеть особого желания не испытывает!».
   – Ну, Витя – ты даешь! – восхищенно протянула вновь обретшая присутствие духа Надежда. – Каким «бирюком» был – таким и остался! За игрушками что ли пошел?!
   – За игрушками! – коротко буркнул Старцев и сделал нетерпеливое движение, красноречиво показывающее, что уже исчерпал лимит времени, которым располагал в беседе со словоохотливой бывшей одноклассницей.
   Но ничуть не смутившаяся Врубливлецкая прямо заявила ему:
   – А не ходи ты туда, Витя! Поверь женщине, превратившейся от горя в ведьму – не ходи туда! Там продаются не игрушки, а талисманы, приносящие своим владельцам страшные несчастья! Пойдем лучше с нами, и я познакомлю тебя с чудесной одинокой женщиной, великолепно владеющей искусством развеивать мужскую скуку!
   – Как-нибудь в следующий раз! Извини – сейчас я спешу! – и он решительно обошел ее, направляясь к стеклянным крутящимся дверям магазина, в который ему так не терпелось попасть.
   На «шлюжку-Надьку», как он мысленно успел окрестить бывшую одноклассницу, Виктор больше не оглядывался и не мог, разумеется, увидеть показанный ему вслед язык и адресованное, также ему, интенсивное верчение пальцем у виска.
   В магазине рассудительный Виктор, прежде всего, попросил у продавца прайс-лист с наименованиями поступивших елочных украшений и присев за специальный, любезно предложенный продавцом столик, внимательно принялся перечитывать его.
   Пришел он в магазин «Spilen Hause» совсем не случайно и не случайно его по серьезному разозлила назойливость и бесцеремонность Надежды Врубливлецкой, «в наглую» пытавшейся выяснить интимные подробности его личной жизни.
   Нужно сразу отметить, что традиционно вялая личная жизнь Виктора совсем недавно получила могучий оживляющий импульс в виде случайного знакомства неделю назад с трамвайной контролершей Светой, находившейся в состоянии активного поиска свободного неженатого мужчины. И в описываемый нами вечер должно было состояться первое свидание контролерши Светы и Виктора. Виктор прочитал утром рекламное объявление в газете и решил выбрать в одном из разрекламированных немецких магазинов подарок пооригинальней, приемлемый для первого свидания. Он решил не поскупиться, тем более что маленькая изящная брюнетка Света внешне ему очень понравилась, и он твердо собрался купить ей новогоднюю елку, на всякий случай, решив все же ознакомиться с магазинным «прайс-листом».
   «… Изделие №14: «Шары – планеты и спутники» – из натурального стеклотролита, индекс прочности: 120 псевдоквантов на один кв. мм.…», – в некотором недоумении и, не совсем понимая содержание мелко набранного текста, читал Виктор, морща высокий дородный лоб, – Изделие №15: «Пеликан обыкновенный» – жаростойкое гофрированное стекло…; Изделие №16: «Красный трехгорбый верблюд Бельдюг – персонаж узбекского народного фольклора» – стекло обыкновенное глазурированное; … Изделие №26: «Одинокий гордый гусь» – популярный персонаж русских народных сказок» – искусственное серебро на основе легированного стекловолокна…» – Виктор от неожиданности поперхнулся слюной и несколько раз кашлянул в кулак, сразу же забыв о цели своего визита в германский разрекламированный магазин. Настолько поразило его прочитанное. Он поднял голову и ошарашенно принялся разглядывать стеллажи полок, заставленные тысячами сверкающих игрушек.
   Внимательный вежливый продавец – молоденькая миловидная девушка, наблюдавшая за читавшим «прайс-лист» Виктором, подошла к нему и предупредительно спросила:
   – Вам что-то непонятно, молодой человек?!
   – Вы бы не могли показать мне, девушка, игрушку, проходящую в предоставленном вами «прайс-листе» под номером двадцать шесть?!
   – «Одинокий гордый гусь»?! – улыбаясь, уточнила девушка.
   – Именно – «Одинокий гордый гусь»! – подтвердил Виктор, не сумев заставить себя поспешить с ответной улыбкой.
   – Сейчас принесу! – продолжая ослепительно улыбаться, сказала продавщица, быстренько сходила куда-то за прилавок и вскоре вернулась оттуда с красивой картонной коробкой, аккуратно перевязанной алой шелковой лентой.
   – Вот! – торжественно сказала она, ставя коробку перед Виктором. – Всего сто двадцать девять рублей пятьдесят копеек! – и, ловким движением развязав алый бант-узел ленты, раскрыла коробку.
   – Всего-то?! – иронично передразнил продавщицу скуповатый Старцев, снимая мокрую от растаявшего снега кроличью шапку.
   – Но это же целая композиция! – ничуть не смутившись, возразила девушка, доставая из коробки огромный кусок голубовато-зеленоватого прозрачного хрусталя, сверкнувшего под светом неоновых лампионов ослепительными радужными разломами-молниями.
   Виктор невольно зажмурил глаза, тоже самое сделали и несколько любопытных покупателей, незаметно столпившихся вокруг столика.
   – Мы видим перед собой кусочек вечернего сказочного неба и летящего в его толще «одинокого гордого гуся», отбившегося от знаменитой стаи злых «гусей-лебедей» Бабы-Яги! – услышал Виктор бесстрастные объяснения продавщицы и разлепил веки, увидев любопытную композицию прямо перед глазами.
   Знавшая свое дело продавщица, держала кусочек «сказочного неба» с застрявшим в его толще гусем на весу и таким образом, что падавшие с потолка неоновые лучи освещали «изделие №26» под наиболее выгодным углом преломления, подчеркивая все нюансы открывшейся взору Виктора какой-то неизмеримо далекой, от привычных человеческих представлений, красоты. Гений неизвестного создателя, наверное, желал подчеркнуть именно ее «одинокость и гордость», выпукло выражавшиеся через заблудившегося в пустоте бескрайнего неземного неба и лучах неонового заката, обезумевшего «земного» гуся, отбившегося по каким-то причинам от родной стаи.
   – Наконец-то я увидел цвет того вечернего неба, в которое они от меня улетают! – как безумный пробормотал Виктор, вытаращив глаза на продавщицу, чье бледно-матовое лицо продолжало оставаться совершенно бесстрастным. – Заверните быстрее обратно – я беру его!!! – и уже почти совсем не владея распоясавшимися эмоциями, он свирепо сверкнул большими выразительными глазами на обступивших столик зевак-покупателей, инстинктивно отпрянувших в стороны.
   Когда немного успокоившийся Виктор, крепко держа коробку с игрушкой под левой подмышкой, расплачивался возле кассы, продавщица вместе с выбитым чеком протянула ему небольшой аккуратный пакетик со словами:
   – Примите вместе с покупкой небольшой подарок от магазина: «Изделие №144» -«Парашютист в ночи»!
   Виктор, не благодаря продавщицу, автоматическим движением опустил пакетик вместе с чеком в карман шубы, развернулся и пошел прочь из странного магазина, мечтая быстрее добраться до дома и совсем не вспоминая о, с нетерпением ожидавшей его у себя на квартире, трамвайной контролерше Свете, приготовившей чудесный ужин и одевшей на себя комплект своего лучшего нижнего белья.

Глава двадцать шестая

   Ранним морозным утром шестого декабря, когда небо на востоке едва-едва озарилось алым рассветным пламенем, и ночная зимняя темнота слегка уже разбавилась серыми красками начинавшегося дня, мэр Рабаула Андрей Витальевич Одинцов удобно устроился на заднем сиденье служебного «джипа» и дал водителю короткое распоряжение: «Поехали, Яша!». «Джип» тронулся по направлению к Цыганскому Заповеднику, где через девять дней должно было состояться официальное открытие Сказочного Новогоднего Городка, нашпигованного разными техническими чудесами, превосходившими по словам Курта Мегенбурга даже знаменитый на весь мир «Диснейленд» в Лос-Анджелесе. А сегодня глава городской администрации, совместно с рядом других ответственных городских и областных чиновников должны были произвести инспекционный осмотр только что сотворенного технического чуда и совместно подписать официальное разрешение на эксплуатацию.
   Вместе с мэром в инспекционную поездку отправились заведующая городским отделом культуры Миролюбова, четыре года назад, благодаря инициативе Одинцова, сменившая на этом посту Нину Петровну Шерстюк, а также – первый заместитель мэра, молодой многообещающий сотрудник Микрисов, выдвинутый Андреем Витальевичем на этот пост за нечеловеческую выносливость и фанатичную преданность политическим идеям, свято почитаемым самим Андреем Витальевичем.
   Мэр в это ответственное утро выглядел задумчивым и внутренне напряженным, в отличие от чересчур оживленной и беспокойно деятельной яркой полноватой блондинки Ирины Сергеевны Миролюбовой. Умный Микрисов старался в точности копировать шефа, что ему великолепно удавалось – он, чуть ли не в два раза выглядел задумчивей и внутренне напряженней, чем сам мэр.
   Ирина заняла место впереди рядом с водителем (Андрей Витальевич, подчиняясь голосу необычайно развитого в нем инстинкта самосохранения, никогда не садился на переднее сиденье) и всю дорогу развлекала хмурых молчаливых мужчин «псевдоделовыми» монологами на самые различные темы, хотя бы самым краешком, с ее, конечно, личной точки зрения, касавшихся проблем поднятия культуры городского населения.
   – Яша! – прервал болтовню Миролюбовой мэр, на одном из бесчисленных поворотов извилистых городских улиц внезапно увидев «голосующего» Диму Цуккерманна. -Притормози – возьмем вон того мужика!
   – А кто это?! – заинтересованно спросила Миролюбова.
   – Сам Цуккерманн – сейчас лучше сиди молча, Ирина! – коротко и раздраженно сказал Андрей Витальевич, гостеприимно распахивая дверцу «джипа» Цуккерманну. – Садитесь, Дима!
   – О-о, доброе утро, Андрей Витальевич!!! – удивленно и обрадовано воскликнул журналист, с благодарностью принимая приглашение мэра и побыстрее втискиваясь рядом с ним на заднее сиденье.
   – Куда направляешься, Дмитрий?! – фальшиво-весело или казенно-оптимистично спросил журналиста Одинцов.
   – В Заповедник – куда же еще?! – усмехнулся Дима, откидываясь на спинку сиденья. – Сейчас, по-моему, все совершеннолетние граждане, более или менее интересующиеся судьбами города, стремятся попасть в Заповедник!
   – Сильно сказано! – тоже не мог не усмехнуться Андрей Витальевич, и добавил с легким сарказмом: – Вот только – кто тебя туда пригласил?!
   – Лично пригласил Курт Мегенбург! – гордо ответил Дима и несколько обиженно выпятил нижнюю губу.
   – Понятно!… – двусмысленно протянул глава городской администрации, но больше ничего не сказал, весь вновь погрузившись в мрачные раздумья.
   – А как вы думаете, товарищи – правда ли, что там установят самую большую Новогоднюю Елку России чуть ли не в полкилометра высотой?! – игриво глядя почему-то на Диму, неожиданно спросила неугомонная Ирина Сергеевна.
   Мэр, а вслед за ним Микрисов, неприязненно посмотрели на заведующую городским отделом культуры и ничего ей не ответили. Да и Дима ничего не ответил, так как не располагал никакой информацией на эту тему, хотя и чисто внешне симпатичная моложавая, немного разбитная, Миролюбова Диме понравилась, и ему захотелось завязать с ней приятельский разговор. Но подходящей темы, как ни старался, почему-то он не мог подобрать.
   Но минуты через три слова застряли в горле даже у говорливой Миролюбовой – «джип» выехал через так называемые Южные Ворота города на заснеженный пригорок окраины Александровского кладбища, откуда всем сидевшим в автомобиле бросилась в глаза, расположенная у подножия пригорка, фантастическая панорама, сверкающих на фоне рассветного полотна, причудливых шпилей, куполов и шатров Сказочного Городка, незаметно выросшего на всей территории Цыганского Заповедника за последние несколько месяцев. А выше всех ледяных и снежных сказочных крыш к светлеющим небесам устремилось, покрытое пышными кружевами искристого инея, дерево-исполин, достигавшее высоты не менее семидесяти метров. Радиус гигантских разлапистых ветвей, расходившихся от ствола, составлял не менее тридцати метров. На некоторых из ветвей сами собой загорались и потухали красные, желтые и ярко-голубые огни. Приглядевшись повнимательнее, онемевшие от изумления люди в «джипе» догадались, что исполинское дерево представляет собой ничто иное, как находящуюся в начальной стадии монтажных работ, ту самую, упомянутую недавно Ириной Сергеевной, «главную Новогоднюю Елку России».
   Кое-где от ледяных крыш Сказочного Городка к небу протянулись вертикальные столбы белого дыма, делавшие Городок понятнее, ближе и уютней человеческим разуму и сердцу. Образно мыслившему талантливому журналисту Диме представились немедленно почему-то огромные русские муравленные печи, в чьих гудящих пылающих жерлах булькали, набухая густым мясным соком, борщи, щи и говяжье-тыквенные каши в пузатых двухведерных чугунах. А вокруг печей наготове стояли с ухватами в голых белых и сильных руках красивые ядреные девки, обряженные в праздничные сарафаны и кокошники. Брови у девок были насурьмлены, а щеки густо накрашены свеклой и смочены помидорным рассолом…
   – Боже мой – какая красота-а!!!… – восхищенно протянула восторженная и непосредственная от природы Миролюбова, и Дима при ее восклицании очнулся от чудесных грез наяву.
   – Этого не может быть!!! – убежденно произнес самую банальную и избитую фразу в мире Андрей Витальевич и даже снял очки, принявшись протирать затуманившиеся стекла носовым платком.
   Водитель Яша изумленно присвистнул. Микрисов как-то неопределенно прикрякнул и кашлянул пару раз в сложенный колодцем кулак. А Дима неожиданно для всех громко и радостно рассмеялся, выразив в смехе этом обуявшие его необычайно сильные эмоции и чувства.
   – Здорово, правда?! – по-своему поняв счастливый смех журналиста, обратилась к нему Ирина Сергеевна.
   – Я счастлив и горд, что писал о них, совсем, не «подхалимские» и «жополизные» статьи, как «гавкало» множество наших городских вонючих жаб, не сумевших в свое время пробиться на «журналистский Олимп»!!! Они и, вправду, самые настоящие добрые волшебники из Баварии!!! – брызгая слюной, взахлеб заговорил Дима, моментально войдя в состояние нездорового ораторского ража и, по общему мнению, остальных пассажиров «джипа», сделавшегося, как бы несколько «не в себе».
   – Спокойно, Дима!!! – ощутимо вынужден был повысить голос мэр, и тут же более ровно добавил, обратившись к шоферу: – Поехали, Яша – мы и так уже опаздываем!
   Больше в машине, до самых ворот Сказочного Городка, никто не произнес ни слова. Все четверо жадно разглядывали приближавшийся оазис детских новогодних фантазий, материализовавшихся из снега и льда.
   «В нем что-то не так, как и во мне, как и во всем нашем Рабауле!» – с возрастающим беспокойством думал Андрей Витальевич о Сказочном Городке. – «Он напоминает огромный и фантастически красивый торт, наполненный смертельно ядовитой начинкой в виде кисло-сладкого ароматного воздушного нежного крема! Это мираж похлеще сахарских „махитхе“ и англо-саксонских „фата-моргана“, он манит путников, изголодавшихся по искреннему гостеприимству и настоящему домашнему уюту, как лампа в ночи – мотыльков. И путники, как и бедные глупые мотыльки, окажутся жестоко обманутыми – они не найдут здесь ни гостеприимства, ни уюта! Они найдут там нечто похуже самой смерти! И обрек их на это я, и – никто другой!… Мегенбург, и Литтбарски – змееподобные шипящие чудовища, а не люди! Они купили меня, правда, очень дорого купили… Никто бы не смог устоять на моем месте против таких денег, никто – даже Мальчиш-Кибальчиш и Павка Корчагин, не и самого Павлика Морозова!!!… Тьфу!!! … Что это за гнусные фантазии-морализаторства, бесплодные самобичевания?!?!?!» – Одинцов открыл глаза и понял, что каким-то образом уснул на несколько десятков секунд и в коротком неприятном сне для каких-то непонятных и никому не нужных целей начал самообвинять себя в несовершенных им чудовищных преступлениях…
   Они, оказывается, уже приехали – «джип» стоял перед двустворчатыми массивными деревянными воротами, врезанными в стену, сложенную из аккуратно и плотно пригнанных друг к другу ледяных кирпичей. Пространство перед воротами, представлявшее собой ничто иное, как современно оборудованную площадку-автопарковку, ярко освещали мощные неоновые лампы, венчавшие высокие чугунные столбы, полукругом расставленные вдоль кромки автостоянки. Кроме «тоеты» главы городской администрации на площадке не наблюдалось никаких других автомобилей, что несколько удивило Андрея Витальевича.
   – Что-то нас никто не встречает! – негромко, обращаясь скорее к самому себе, растерянно пробормотал мэр.
   Но лишь стоило ему высказать возникшую озабоченность вслух, как в выкрашенных черно-желтой полоской воротах, открылась небольшая калитка, и оттуда вышел высокий мужчина без головного убора, одетый в долгополое черное пальто со стоячим воротником. Пассажиры «джипа» сразу узнали в мужчине Курта Мегенбурга. Вслед за Мегенбургом из калитки вышла стройная молодая женщина с короткой модной стрижкой и тоже – без головного убора. Одета она была в изящную шубку из темно-коричневого норкового меха. При виде женщины, Андрей Витальевич почувствовал давно забытое сладко-горькое томление где-то в районе сердца – глава городской администрации узнал Ингу Литтбарски, которую не видел уже несколько месяцев, с того самого достопамятного восхитительно-жуткого вечера в помещении своего рабочего кабинета…
   Встретили их очень и очень радушно – Мегенбург беспрестанно широко улыбался, не стесняясь желтых лошадиных зубов, а затем долго тряс поочередно руку Андрею Витальевичу, Цуккерманну, Микрисову и даже шоферу Яше. Ирине Сергеевне он галантнейшим образом поцеловал ручку и после этого пригласил всех поскорее пройти на территорию «оживших сказок целого мира», предварительно «вкусно и плотно позавтракав» в сказочной харчевне «Три пескаря».
   Пока Мегенбург театрально «витийствовал» на правах гостеприимного хозяина, Андрей Витальевич каким-то образом оказался в сторонке от основной группы, один на один с Ингой Литтбарски. Она коротко и незаметно для окружающих, но довольно пылко поцеловала мэра в сухие тонкие губы и шепнула на ухо:
   – Безумно рада тебя снова видеть, Андрей!
   – Где же ты была все это время?! – укоризненно, тоже шепотом, воскликнул Андрей Витальевич. – Я так скучал!!!
   – Меня срочно отправили в командировку.
   – Куда?!
   – На обратную сторону Луны! – сущую правду сказала Инга Литтбарски.
   – Мне всегда безумно нравились женщины с тонким чувством юмора, это – такая редкость! – коротко хохотнул Андрей Витальевич.
   Инга взяла мэра под руку и вслед за остальными они прошли через калитку на территорию Сказочного Городка…
   …Воздух там был какой-то другой – чище и пьянее, чем по ту, оставшуюся за ледяной стеной, обыденную «не Сказочную» сторону, сразу ударивший в голову не хуже виноградного вина столетней выдержки.
   Ощущение эйфории, само собой, усилилось после бокала настоящего «мозельского» в уютной харчевне «Три пескаря», крайне удачно стилизованную под ту самую харчевню, в которой, по описанию талантливейшего Алексея Николаевича Толстого, как-то раз плотно пообедали Кот Базилио и Лиса Алиса. Здесь в большом очаге весело трещали березовые поленья, а главным фирменным блюдом оказалась сборная рыбно-мясная запеканка под названием «Три корочки хлеба».
   Дорогих гостей усадили прямо напротив и поближе к пылающему очагу за длинный дубовый стол, уставленный разными свежими горячими и холодными вкусностями. А прислуживал дорогим гостям сам хозяин харчевни – высокий краснощекий мужчина в белоснежном фартуке, прикрывающим огромный выпирающий живот. Рот его не закрывался ни на секунду в широкой золотозубой улыбке. И блеск пламени очага, ярко отразившись на червонном золоте зубов хозяина «Трех пескарей», совершенно неожиданно породил вспышку сильного страха в нежной душе бывшей преподавательницы игры на фортепьяно Ирины Сергеевны Миролюбовой, ныне возглавляющей «отдел культуры» администрации Рабаула. Она даже перестала жевать нежную сочную лососину «а ля Аляска» и завороженно смотрела на золотые и острые, как лезвие бритвы, зубы хозяина гостеприимной харчевни из доброй детской сказки. «Он настоящий, а совсем не сказочный людоед!» – с невероятной убежденностью подумала Ирина Сергеевна и вся окружающая обстановка, вместе с ее присутствием здесь показались заведующей отдела городской культуры в совершенно ином свете. Однако успокоила она себя сравнительно быстро парадоксальным доводом: «Значит, мы попали в страшную сказку!». А очередной бокал «мозельского» или своевременное ли исчезновение хищной улыбки с краснощекого лица хозяина «Трех пескарей» окончательно восстановили прежнюю доброжелательную обстановку внутри «доброй сказочной» харчевни.
   И более того, последовавшая после окончания плотного и вкусного завтрака увлекательнейшая экскурсия по территории Сказочного Городка привела всех членов ревизионной комиссии в состояние почти «телячьего восторга».
   Поэтому в ходе обязательного обеда, состоявшегося в той же харчевне «Три пескаря», мэр и другие ответственные городские чиновники, присоединившиеся к первоначально совсем немногочисленной делегации в течение дня, без лишних вопросов подписали все документы, необходимые для официального разрешения эксплуатации комплекса аттракционов и игровых площадок в совокупности своей имевших название «Сказочный Городок».
   Мэр Одинцов подписывал достаточно серьезные финансовые документы, но ни о чем не спрашивал представителей «Шпилен Хаузе», как если бы это было бы признаком крайне дурного толка и невежливым проявлением недоверия к немецким партнерам. Но вот Ирина Сергеевна Миролюбова, всегда добросовестно относившаяся к своим профессиональным обязанностям, в отличие от мэра не могла промолчать и попросила Курта Мегенбурга и Ингу Литтбарски поподробнее и пообстоятельней перечислить ей запроектированные немецкой стороной праздничные аттракционы и объяснить в двух, так сказать, словах, в чем заключается приятный праздничный сюрприз каждого из вышеперечисленных аттракционов? Тот же самый вопрос вертелся на кончике языка у журналиста Димы Цуккерманна, и. после очередного бокала подогретого «мозельского» он бы обязательно этот вопрос задал представителям «немецкой стороны», но Ирина Сергеевна опередила Диму.
   Услышав просьбу заведующей отделом культуры городской администрации Мегенбург и Литтбарски чуть улыбнулись, демонстративно-нарочито переглянувшись между собой и Инга достала откуда-то из-под стола массивную темно-красную кожаную папку, грациозно-изящным движением протянув ее через стол Ирине Сергеевне, со словами:
   – Будьте любезны, уважаемая Ирина Сергеевна и ознакомьтесь пожалуйста с, подготовленным специально для вас, подробным «прайс-листом», на страницах которого вы сполна удовлетворите свое законное любопытство профессионала высокого класса! Чувствуется, что вы искренне заботитесь о жителях Рабаула, которые придут отметить Новый Год в наш Сказочный Городок с надеждой незабываемо и очень хорошо отдохнуть! Тем более, что все описанные в «прайс-листе» аттракционы вы видели сегодня собственными глазами в ходе ознакомительной экскурсии по территории Сказочного Городка.
   – Мне кажется, Ирина Сергеевна! – неожиданно вмешался в разговор Андрей Витальевич, незаметно давно уже гладивший под столом вспотевшей ладошкой горячее вздрагивающее от возбуждения полное бедро госпожи Литтбарски и, испытывавщий при этом, давненько уже не посещавшие его, восхитительные «предэрекционные» ощущения. – Что вы прекрасно ознакомитесь с содержанием, любезно предложенного вам «прайс-листа» у себя в рабочем кабинете. А сейчас давайте пока не будем говорить о делах, и не задавать ненужные вопросы, которые были бы вполне уместны по ходу недавней экскурсии, но которые вы почему-то предпочли не задавать! А сейчас… отдадимся во власть первосигнальных физиологических реакций, то есть – хорошо отдохнем в этой, воистину, сказочно обставленной харчевне и по достоинству оценим все прелести немецкой праздничной национальной кухни! – судя по, слегка заплетавшемуся языку, подогретое «мозельское» вперемежку с не подогретым золотистым «рейнским» успело в значительной степени «ударить» Андрею Витальевичу в голову.
   Ирина Сергеевна, образно выражаясь, «прикусила язык», молча выругав себя за несвоевременно проявленную инициативу и спрятала красную кожаную папку к себе в рабочий портфель-«дипломат», с которым почти никогда не расставалась. Но, будучи умной женщиной, она прекрасно понимала, что на нее оказывается неприкрытое «давление», как со стороны «немецкой стороны», так и со стороны мэра Рабаула. И Ирина остро сознавала, что сейчас, «капитулировав» перед ними, она, фактически, переступает через собственную гражданскую совесть и совершает, мягко говоря, «неверный шаг», запросто способный спрвоцировать далеко идущие и трудно прогнозируемые негативные последствия. Но она была всего-лишь «слабой женщиной», не обладающей какой-то реальной властью в, сбалансированно «подогнанной» «обойме» городской администрации.
   Золотозубый «хозяин харчевни», подметив, вероятно, по выражению лица Миролюбовой, «грызущие» её сомнения налил в опустевший бокал, стоявший перед Ириной Сергеевной, очередную порцию «коллекционного» вина и Мегенбург, проследивший, чтобы у всех присутствовавших за обеденным столом «персон», было «налито до краев», провозгласил «следующий» тост.
   Про «рабочие» моменты больше никто не заикался. Чинно начавшееся шикарное обеденное застолье незаметно перешло в, не менее, шикарный поздний ужин «при свечах», создавших атмосферу романтического уюта средневекового рыцарского замка. Вино, в конце концов, «ударило» в голову даже Ирине Сергеевне Миролюбовой, которую неприятно не удивило и не возмутило, когда сильно опьяневший сосед справа, Дима Цуккерман почти по-хозяйски «облапил» ее за теплую талию и принялся «сюсюкать» на самое ушко мокрыми красными губами разные «сальности» и «пошлости»…

Глава двадцать седьмая

   Поздним вечером того же самого шестого декабря примерно в те минуты, когда в харчевне «Три пескаря» полным ходом шло празднование, посвященное факту очередной свершившейся в Рабауле дьявольской сделки, сопровождаемое даже танцами под странновато звучавшую музыку, распитием немеряного количества старинных коллекционных вин и поеданием великолепно приготовленного жареного мяса, на одной из городских окраин разразилась очередная жуткая и непонятная история, так или иначе, но напрямую связанная с проклятым кварталом Лабиринта Замороженных Строек.
   Новая беда пришла в гости, предварительно никого не спросясь, к обычному слесарю по фамилии Потапов, никогда не имевшего никакого отношения к городскому истеблишменту и к городской номенклатуре.
   В двадцать два тридцать, после того, как полностью потерявший трезвый контроль над собой, Андрей Витальевич скинул с себя пиджак и пригласил на «дамское танго» обворожительную Ингу Литтбарски, а золотозубый хозяин «Трех Пескарей» рассказывал, совсем переставшей его бояться, Ирине Сергеевне Миролюбовой разные смешные случаи из своей богатой поварской практики, и официанты внесли на огромном разносе целиком зажаренного «в собственном соку» африканского страуса, приготовленного по древнему народному рецепту народов банту, нищий поэт и художник Николай Иванович Бутанов вылил в граненый стакан жалкие остатки «паленой» водки из, не особенно чистого, «четка» и с острой тоской посмотрел на половину луковицы и черствую горбушку серого хлеба, лежавших перед ним на дне фарфоровой тарелки в виде убогого кулинарного натюрморта. Разумеется, что чего-то экстраординарного и, из ряда вон выходящего, в этом, далеко, не единичном случае в масштабах всего миллионного города Рабаула, одиноком распитии «паленой» водки не наблюдалось, но…
   …Но в ванной данной четырехкомнатной квартиры на пятом этаже двенадцатиэтажного крупнопанельного дома, из отверстия крана неслышно надувался прозрачный розовый пузырь, ежесекундно увеличиваясь в размерах и приобретая очертания человеческой головы с нечеловеческим лицом. В ванной комнате с облупленными стенами не горел свет и, соответственно, никто из жителей квартиры, приютивших на время бездомного Николая Ивановича, не мог догадываться, что из крана в ванной ползет пайкидский десантник, соскучившийся по мелким пакостям и, одновременно, выполняющий приказ командира того десантного отряда, рядовым бойцом которого он числился.
   Сам командир, старый десантный волк, некто Марусик Камашикан находился в эти минуты на расстоянии, примерно, двухсот пятидесяти метров от Николая Ивановича на пятом этаже одной из двенадцатиэтажек Лабиринта Замороженных Строек и внимательно изучал внутренности квартиры Александра Морозова. Квартира была, безусловно, пуста и Марусик Камашикан пытался точно проанализировать: где сейчас может находиться ее хозяин, относительно которого имелся совершенно четкий приказ – при обнаружении немедленно уничтожить.
   Квартира, где голодный и нищий художник Бутанов допивал некачественную водку, имела общую стену с квартирой Морозова, а хозяином ее являлся обыкновенный, простой и добродушный, слесарь Потапов, сорок лет своей честной трудовой жизни, отдавший работе на, недавно, совершенно, разоренным горбачевской «перестройкой» авиастроительном заводе. Просто однажды Николай Иванович познакомился с Потаповым в уличной пивной, затем знакомство продолжилось в мастерской Николая Ивановича (в ту пору он ее еще имел), где художник совершенно бесплатно нарисовал красками портрет слесаря. Потапов остался благодарен за это Бутанову на всю оставшуюся жизнь и иногда, в особенно тяжелые периоды трудной биографии бескорыстного художника, от всего сердца предлагал тому разделить с ним кров и стол, как это и произошло в описываемый вечер шестого декабря – холодный декабрьский вечер, под завязку наполненный темнотой и притаившейся в ней угрозой. Чувствительный, как все художники и поэты, Николай Иванович с болезненной остротой ощущал ее близкое соседство где-то совсем рядом за оконным стеклом, куда он тревожно, время от времени взглядывал, не понимая, что происходит с его душевным состоянием. Или, может быть – со зрением. Ибо в оконных проемах недостроенных домов напротив, видел он уже несколько раз загадочные световые блики – бледные и неживые. Они неслышно и ненавязчиво вспыхивали, словно гигантские жуки-светляки среди черного панбархата тропической ночи. Но ночь, конечно же, была не тропической, и Николай Иванович сам не понимал – почему столь неточное сравнение пришло ему на ум. Но ум художника, конечно же, не работал, работали чувства и все они в той или иной степени выражали различные оттенки страха.
   Пайкид Камашикан стоял на стройке без всякой опаски – по лестничным пролетам и на всех этажах Лабиринта Замороженных Строек, победно сверкали тысячи крохотных молний. Последний отряд ЛАБП, защищавший потаенную тропу к Стройкам, был безжалостно смят несколько часов назад и сейчас десантники-пайкиды под командованием Марусика Камашикана очищали Лабиринт от его коренных обитателей. Нескольких самых сообразительных десантников Камашикан отправил освободить жилой дом напротив от жителей. Живых, во плоти и крови, жителей. Начиналась реальная агрессия – по заранее, тщательно разработанному, плану. А сам Марусик Камашикан, без пяти минут вице-Горний Король, почти саккумулировал количество энергии, необходимой для своего материального воплощения в условиях земных пространства, времени и атмосферы…
   …Николай Иванович откусил кусочек луковицы, задумчиво пережевал его, не отрывая взгляда от окна, и вдруг, словно очнувшись от опасного сонного оцепенения, вскочил на ноги и заполошно крикнул:
   – Вася! Василий!!! – он звал хозяина квартиры, вышедшего из комнаты в туалет минут пятнадцать назад и до сих пор не возвращавшегося (в смывном бачке, по словам Василия Григорьевича Потапова, у него всегда хранилась одна-две бутылки «заначки», до которой бы, не догадалась добраться бдительная супруга).
   Двери комнаты неожиданно распахнулись, и в проеме возник Василий Григорьевич. На простодушном лице слесаря было написано очень странное выражение, и он спросил, рассеянно глядя куда-то сквозь Николая Ивановича:
   – Ты что раскричался?! Маша только-только уснула, и – ребятишки…
   – Что – ребятишки?! – не понял Николай Иванович, надеясь увидеть, но, так и не увидев в руках Потапова заветную бутылку.
   – Ты знаешь, Коля, – пропустив мимо ушей вопрос художника, таким же рассеянным, как и взгляд, голосом произнес слесарь Потапов. – Сейчас я впервые в жизни испугался до смерти в собственном туалете…
   – Чего?! – глаза Николая Ивановича расширились за стеклами очков.
   – А-а… пойдем, посмотрим вместе, а то одному мне как-то жутковато будет опять туда возвращаться! – с чисто детскими испуганными интонациями в голосе неожиданно предложил он.
   – Пошли! – решительно согласился бесстрашный Николай Иванович, немедленно исполнившись самых благородных чувств.
   Они на цыпочках прошли через спальню, в которой был уже выключен свет, вышли в коридор, где свет не горел из-за недавно перегоревшей лампочки, и остановились перед дверью в туалет. Из под двери выбивалась полоска желтого света, крайне тускло освещавшая темные коридор и кухню.
   – В кухне, бл… ь, только что лампочка перегорела! – почему-то шепотом сообщил Василий Григорьевич.
   – А – в коридоре? – также шепотом спросил Николай Иванович, с нарастающим страхом ожидая ответа.
   – Час назад – Танька с улицы пришла, щелкнула – пиз… ык! Нету! – Потапов развел руками, не в силах подобрать слов, чтобы поубедительнее выразить свои изумление и негодование по поводу самовзрывающихся лампочек в его квартире.
   – Ну, ты давай быстрее туалет что ли открывай! – нервно произнес Николай Иванович и добавил вроде бы как для бодрости: – А-то страху нагнал, а сам тянешь кота за хвост!
   – Меня кто-то погладил по ж…е, когда я уже собрался встать с унитаза, Коля! И бутылки я на месте не нашел – а взять ее было совершенно некому! А будь – что будет! – и слесарь смело рванул туалетную дверь на себя.
   Сразу выяснилось, что нелепый страх слесаря имел под собой вполне реальные основания – на унитазе, словно на настоящем королевском или, даже, на императорском троне, сидел, не доставая короткими ножками кафеля пола, маленький старик с лицом сморщенным и злым. Яйцевидную лысую голову старика венчала затейливо выглядевшая корона, искусно изготовленная из розовой туалетной бумаги, в правой руке старик держал «заначенную» Потаповым пол-литровую бутылку «паленой» водки, а в левой – игрушечный пластмассовый пистолетик, заряженный стрелкой с мягкой присоской. Пистолетик этот, как помнил Василий Григорьевич, дня два назад потерял его младший сын Сашка – он еще так сильно убивался по этому поводу. Но на пистолетике, конечно же, Василий Григорьевич целиком внимание сфокусировать не сумел. И Николай Иванович также не сумел сакцентировать внимание на бутылке. Оба друга заворожено смотрели в янтарно сверкавшие глаза старичка – а сверкали эти глаза лютой-лютой злобой, и не виднелось в них ни гранма хоть какой-то мудрости, так характерно свойственной любой старости. Но существо, сидевшее сейчас, свесив ноги, на Потаповском унитазе объединяло с понятием о человеческой старости лишь одно и не самое лучшее – морщинистая дряблая кожа неприятного болотного оттенка. Или, если точнее – канализационного, что и было подтверждено через несколько секунд после состоявшегося короткого разговора между двумя земными людьми и сморщенным существом, вынырнувшим из унитаза.
   Первым тяжелый психологический ступор, на правах законного хозяина квартиры, преодолел Василий Григрьевич Потапов, оторопело, но искренне возмущенно и непоколебимо твердо спросивший у неизвестного:
   – Ты кто такой?!?!?!
   Против всех законов здравого смысла, незваный туалетный гость ответил на чистейшем русском языке, широко открыв при этом жабью зубастую пасть:
   – Я – Тимпот, бог канализационных систем всего мира!
   Сказано было кратко, точно и сильно. У Николая Ивановича замысловатым образом завернулась нижняя губа, и моментально запотели стекла очков, которые он привычным машинальным движением снял и принялся протирать носовым платком. Образ бога канализации Тимпота моментально потерял четкие очертания перед близорукими глазами художника и почти перестал восприниматься последним реально.
   – Но я не звал тебя! – удивленно услышал Николай Иванович раздраженный голос Потапова.
   – Как же не звал?! – обиженным тоном возразил Тимпот, и его острый кадык возмущенно дернулся под бородавчатой ядовито-желтой кожей шеи. – Сегодня все утро ты простоял на коленях перед священным сосудом Тимпота и долго упорно звал меня! Вот я и явился, откликнувшись на твою просьбу, верный раб мой! Говори быстро, что тебе нужно от меня! – и Тимпот зловеще и многозначительно сузил янтарные глаза свои, сделавшись намного грознее и значительнее, чем выглядел еще буквально полминуты назад.
   К тому же язык у Тимпота оказался настолько длинным, что он легко сумел слизать им обильный пот, выступивший на собственном лбу. Язык у бога канализации оказался не только ненормально длинным, но и раздвоенным, и – остроконечным.
   Николай Иванович снова водрузил на нос очки и, перестав что-либо ясно соображать, бессмысленно принялся наблюдать за быстрыми хаотичными манипулициями раздвоенного змеиного языка Тимпота. Николай Иванович стал стремительно трезветь и одновременно с этим позитивным физиологическим процессом начал ощущать, как в каждой клеточке его тела закипает леденящий страх. Никогда он еще не чувствовал себя настолько лишним в чужом туалете, как в эти страшные, подвигающие его на грань безумия, минуты. Он не выдержал и горячечно забормотал:
   – Но я-то, Ваше превосходительсто, извините – святейшество…! Не живу я здесь и вас не звал! Это он звал! – ткнул Николай Иванович пальцем в сторону Потапова.
   – Я знаю, мужчина! – обратился к художнику Тимпот, – И вас я больше не смею задерживать – вы свободны!
   – Спасибо, благородный бог Тимпот! – машинально поклонился, совсем потерявший самообладание вместе с ясностью соображения, Николай Иванович и спиной вперед выскочил из туалета.
   Впрочем, он услышал справедливые слова в свой адрес, презрительно брошенные ему вслед честным бесхитростным слесарем Потаповым:
   – Гнида ты, Коля – друга бросаешь! – и дальше раздалось уже в адрес новоявленного бога Тимпота: – Отдай мою водку, жабья морда, а не-то в унитазе утоплю…!
   Дальше Николай Иванович уже не слышал, что происходило в квартире слесаря Потапова – не помня, как надев шубу, шапку и ботинки, непослушными трясущимися руками он кое-как открыл дверной замок и, что было сил, рванул вниз по подъездной лестнице, лихорадочно пытаясь сообразить: наяву ли с ним только что приключилось невероятное событие или посетил его приступ банальной белой горячки, волей-неволей, заставляющий делать серьезные выводы о необходимости коренного изменения образа жизни. Но…
   …Но безжалостный ответ на поставленный вопрос дала Николаю Ивановичу сама, серьезно заболевшая этим декабрьским вечером земная жизнь, жутким симптомом своего страшного недуга проявившая себя на площадке между тускло освещенными вторым и третьим этажами Потаповского подъезда. С пронзительным визгом, из под левой ноги прыгавшего через две ступеньки художника, выскочила какая-то непонятная тварь. И, кажется, она успела больно укусить Николая Ивановича за левую лодыжку, но на боль он особого внимания не успел обратить, всецело увлекшись разглядыванием отбежавшей в сторону твари. Первоначально она напомнила художнику крупного кролика, вертикально вставшего на задние лапки, но приглядевшись повнимательней, Николай Иванович сообразил, что перед ним злобно кривляется вовсе никакой ни кролик. А самое главное и неприятное заключалось в том, что их, этих «кроликов», было много – они аккуратной колонной, затылок в затылок, поднимались снизу вверх, стараясь держаться в тени стены подъезда. В лапках у всех красовались новенькие ярко-красные и ярко-желтые барабаны, а за плечами удивительных существ Николай Иванович ясно рассмотрел крохотные ранцы, наподобие солдатских и рядом с ранцами через плечо, кажется, были переброшены миниатюрные винтовки. А, больше всего, походили бы, тихо кравшиеся на захват мирно спавшего и ни о чем не подозревавшего подъезда, ночные солдаты, на детских плюшевых медвежат, если бы не вытянутые далеко вперед зубастые пасти и единственный глаз во лбу, уже знакомого Николаю Ивановичу, янтарного цвета, придававшего удивительно свирепое выражение взгляду.
   Николай Иванович понял, что настал его смертный час и, предварительно огласив ночной подъезд диким безумным ревом, он бросился вниз, нисколько не веря в возможность благоприятного для себя исхода. Но его никто не тронул, и он благополучно вылетел на свежий морозный воздух, поскользнувшись на ступеньках крылечка и кубарем полетев в снег.
   Быстренько поднявшись на ноги, Николай Иванович столкнулся со страшным взглядом дурно пахнувшего и насмешливо усмехнувшегося ему мужчины. От мужчины перло не хуже, чем от Тимпота, впервые за тысячу лет вынырнувшего из, канализации, а в глазах мужика при свете полной луны, как показалось художнику, блеснули уже знакомые янтарные блики. Если бы здесь случайно оказалась вышеописанная в данном повествовании Мокушиха, то она немедленно бы узнала в этом грязном и вонючем мужике, бесследно пропавшем четыре года назад, Кольку Гвоздя, последние три месяца своей земной жизни, упорно набивавшегося ей в мужья. И бывший бомж напугал Николая Ивановича почему-то больше, чем все предыдущие персонажи недавно начавшейся ночи. Тонко развитое чутье художника и поэта безошибочно определило в янтарноглазом бомже классическую «нежить» – ожившего мертвеца. Николай Иванович осторожными шажками спиной вперед принялся от него пятиться, опасаясь нападения. Но нападения не произошло – мертвый бомж еще раз на прощанье усмехнулся Николаю Ивановичу и быстро вошел в подъезд. Тут Николай Иванович услышал скрип по снегу множества приближавшихся шагов.
   Николай Иванович, постаревший сразу лет на пятнадцать, устало и опустошенно огляделся по сторонам и увидел, что отовсюду, от стен и углов недостроенных зданий Лабиринта Замроженных Строек к подъездам большого многоподъездного дома, где проживал с семьей слесарь Потапов, приближаются сотни невероятно грязных и потрепанных людей – мужчин и женщин. Он на расстоянии чувствовал исходивший от них страшный смрад и с ужасом заметил, что у всех у них глаза сверкают ярким янтарным огнем.
   Затем Николай Иванович поднял глаза кверху – сначала на круглую огромную ярко-оранжевую Луну, подумав при этом, что глаза молчаливых, одинаково нехорошо усмехающихся бомжей, зажигаются таким странным светом именно ярко-оранжевыми лучами спутницы Земли, а чуть позднее он перевел взгляд на черные проемы окон ближайшей Стройки, в которых четко различалось мелькание бесконечной череды крохотных молний. И без какой-либо математической логики, связав воедино визуально зафиксированные им за последние полчаса невероятные парадоксальные факты, Николай Иванович пришел к выводу о том, что Стройки «отпустили» пропавших там когда-то, бомжей, и бомжи эти идут не просто так, нет – с помощью какой-то неведомой могучей силы они возвращаются мстить отвергнувшему их обществу нормальных людей.
   От сделанного невероятного открытия, в истинности которого он не усомнился ни на секунду, у Николая Ивановича раскрылся рот, но инстинкт самосохранения заставил быстро рот захлопнуться и Николай Иванович тяжелой трусцой, насколько позволяли ему сохранившиеся силы, побежал прочь от этого ужасного места к далекому свету неоновых фонарей ближайшей улицы, ведущей к центру города, где у Николая Ивановича проживало много хороших знакомых…
   …Николаю Ивановичу крупно повезло, в отличие, скажем, от слесаря Потапова и его соседей, так как успел он отбежать на безопасное расстояние до того, как Марусик Камашикан полностью материализовался и легко сумел бы сидентифицировать известного рабаульского художника и поэта Бутанова с классическим типом потенциально опасного свидетеля, своими дальнейшими разоблачительными действиями, способного сорвать операцию Вторжения. Собственно, до самого Вторжения оставалось еще целых двадцать пять земных суток, но, как в любой широкомасштабной военной операции, нападающая сторона должна и обязана была создать задолго до минуты начала решительной атаки, серьезный плацдарм, на котором тайно концентрируются ударные атакующие подразделения.…
   Но, тем не менее, можно смело повториться, что Николаю Ивановичу Бутанову, бездомному художнику и поэту, очень крупно на сей раз повезло. Остановившись на приличном расстоянии от Потаповского дома, он немного отдышался, слегка «пришел в себя» и принялся соображать: куда ему теперь податься и где провести остаток этой «веселой» ночи?!
   Думал Николай Иванович недолго, почти сразу вспомнив, что неподалеку от того «пятачка», где он невольно «застыл» на одном месте, лихорадочно отыскивая в уме оптимальный адрес, в подвале одного из домов по улице Турина Гора располагается мастерская известного рабаульского скульптора-анималиста, Юрия Хаймангулова. Не то, чтобы они были старинными закадычными друзьями или, хотя бы, просто, хорошими знакомыми, но идти сейчас Николаю Ивановичу было совершенно некуда и, отбросив ненужные сомнения, бездомный художник и поэт направился по направлению к улице Турина Гора. К тому же, Николай Иванович точно знал, что Юра почти всегда ночует в этой своей мастерской и Николаю Ивановичу оставалось лишь надеяться на то, что сегодняшняя ночь не окажется исключением из Юриных правил.
   Пройти Николаю Ивановичу нужно было метров шестьсот, что он и сделал минут за десять нервной торопливой походкой, несколько раз едва не упав на предательском гололеде. Но он, к счастью не упал и благополучно достиг нужного дома. С замирающим от естественного волнения дыханием, бездомный художник и поэт осторожно приблизился к заветной двери в подвал и… о счастье – дверь оказалась приоткрытой! Николай Иванович быстренько спустился по ступенькам лестницы, ведущей в мастерскую скульптора Хаймангулова и вскоре увидел полоску неяркого света, пробивавшегося под дверью в мастерскую, что означало – Юрка был на месте! «Слава тебе, Господи!» – не открывая рта, воскликнул Николай Иванович, испытавший невероятнейшее облегчение, и толкнул тяжелую дверную створку, через секунду очутившись в объятиях влажной подвальной теплоты и специфического уюта мастерской скульптора-анималиста.
   Какое-то время бездомный художник неподвижно стоял на месте, не рискуя, отчего-то лишний раз пошевельнуться в полусумраке обширной мастерской и внимательно прислушивался, и напряженно вглядывался, пытаясь понять – есть кто-нибудь в мастерской или мастерская пуста?
   В общем-то сейчас стояла горячая пора для всех городских скульпторов: вырубать и ваять изо льда и снега скульптуры новогодних сказочных персонажей. Так как Юркина мастерская располагалась в самом центре города рядом с площадью Советов и зданием Дворца Спорта, у Юрки, как в штаб-квартире ежедневно собиралось до полутора десятков скульпторов-рубщиков, где они отдыхали, пили чай или водку, готовили горячие обеды, чтобы набраться необходимых сил и согреться перед очередным выходом к объекту. Обширная площадь мастерской Хаймангулова, занимавшей треть подвала огромного жилого дома, позволяла вместить всех желающих, являвшихся, разумеется, знакомыми скульпторами Юрки. Несколько раз «зависал» здесь и сам Николай Иванович, причем «зависания» эти длились, порой, по нескольку суток, как это случается, в общем-то, сплошь и рядом с глубоко пьющими творческими людьми. Так что, Николай Иванович, после неприятного приключения на квартире и в подъезде слесаря Потапова, не случайно на «автопилоте» пришел не куда-нибудь, а, именно – в мастерскую Хаймангулова…
   …Постояв пару минут, сохраняя полную неподвижность и «режим радиомолчания», Николай Иванович неожиданно понял, что его так сильно смущало – господствовавшая во всем обширном помещении подвальной мастерской, тишина.
   Да, здесь стояла почти полная тишина, если не считать журчания воды, бежавшей по многочисленным канализационным трубам, со всех сторон, опутавших подвальную художественную мастерскую известного городского скульптора-анималиста. В целом, здесь было тепло и уютно, и тот жуткий страх, который неудержимо и безостановочно «гнал» Николая Ивановича всю дорогу от самого подъезда слесаря Потапова, начал потихоньку «отпускать» измучившуюся нежную и впечатлительную душу бездомного художника и поэта. Он, даже, невольно облегченно перевел дух, нарушив, неукоснительно соблюдаемый им, инстинктивно выбранный «режим радиомолчания». Хотя и, несвойственная, всегда шумной и полной народу Юркиной мастерской, тишина казалась ему подозрительной, но, все же, не настолько, чтобы не испытывать невольное естественное облегчение на фоне того кошмара, который разразился на квартире несчастного слесаря Потапова, и, затем – в его подъезде, да и возле подъезда – тоже. О самом слесаре Николай Иванович старался пока не задумываться. Также, как и – о проявленной самим Николаем Ивановичем банальной трусости… Но, возможно, все-таки, это была и не банальная трусость, рассуждал, пытаясь оправдаться перед самим собой Николай Иванович, а была это самая настоящая животная паника, так как пришлось ему столкнуться «лоб в лоб» с явлением совершенно небанальным по самой сути своей!!!..
   …Николая Ивановича совершенно неожиданно начала сотрясать крупная предательская дрожь в ногах, да и в остальных частях тела, тоже и, чтобы не сесть или, еще хуже, не лечь прямо на пол, он на полу-ощупь начал медленно пробираться сквозь полусумрак мастерской по направлению к тому месту, где должен был находиться, как он смутно помнил, старый разломанный диван-кровать, на котором ему приходилось ранее не один раз засыпать бесчувственным пьяным сном…
   …В дальнем углу мастерской послышался неожиданный шум и внезапно включился, хорошо знакомым Николаю Ивановичу тусклым оранжевым светом, древний торшер на погнутой металлической ноге и в свете торшера явственно проявился взлохмаченный, помятый и несвежий хозяин мастерской – известный рабаульский скульптор-анималист, Юрий Хаймангулов, пребывавший в тяжелом физическом состоянии тяжелейшего «сбудуна»…
   – Кто там?! – хрипло и немного испуганно спросил Юра, вглядываясь в, приближавшуюся к нему темную неясную фигуру.
   – Юра, это – я, Бутанов! – поспешил поскорее назваться-представиться Николай Иванович.
   – Иваныч – ты что-ли?! – удивленно уточнил Хаймангулов успокоившимся тоном. – Откуда это тебя черти принесли в такую рань?!
   – Да какая же рань, Юра?! – блеющим, срывающимся на рыдающий дискант, голосом нервно возразил Николай Иванович. – Ночь глухая на дворе! А то, что меня «черти принесли», здесь ты угадал на все сто процентов! Если я тебе сейчас расскажу, то ты мне просто не поверишь! Да я и сам себе не поверю в то, что расскажу….
   – Выпить у тебя есть, Иваныч?! – перебил Бутанова Юра, не особо, видимо, вслушиваясь в торопливую взволнованную речь Николая Ивановича.
   – Да откуда?! – сокрушенно развел руками ночной визитер. – У Васьки Потапова все осталось и… – тут он беспомощно не то икнул, не то всхлипнул, не в силах произнести больше ни слова…
   – Ты у Васьки что-ли завис? – уточнил Юра. – А что он тебя ночевать не оставил – у него, вроде, места хватает в квартире. Или Танька поперла?! Обожди-ка, Иваныч! Чего это я «гоню» – у меня же пол-бутылки «ройялки» литровой еще должно было остаться в холодильнике! Чего же это я тогда «гоню»?!
   – Это было бы очень кстати сейчас, Юра! – обрадованно проговорил, сразу же оживившийся Николай Иванович. – Под «ройялку» мне тебе будет легче пересказать все то, что у Васьки Потапова на квартире случилось!
   Юрка открыл холодильник, стоявший тут же рядом с торшером и, вправду достал оттуда ополовиненную литровую бутылку питьевого итальянского спирта «Ройял» и большую фарфоровую тарелку с немудренной закуской: вареной картошкой, огрызками соленых огурцов, несколькими дольками чесночинок и двумя недоеденными копчеными селедочными хвостами.
   – Живем, пока еще, Иваныч! – прокомментировал при этом Юра заметно взбодрившимся голосом, осторожно устанавливая бутылку и тарелку с едой на хромую деревянную табуретку, издавна игравшую в мастерской роль закусочного стола.
   – Живем, Юрок, живем!!! – в тон хозяину проговорил-продекламировал или, возможно, даже, почти пропел неузнаваемо оживившийся Николай Иванович. – Мужская дружба, особенно, между художниками – великая, все-таки, вещь!
   Юра на эти непосредственные, вырвавшиеся из самой глубины озябшей и напуганной души Бутанова, слова ничего не сказал, лишь как-то двусмысленно хмыкнул и молча разлил итальянский спирт по стаканам.
   – Давай, Иваныч – поправляйся! – пододвинул он один из стаканов незваному ночному гостю, внезапному появлению которого хозяин мастерской не то, чтобы оказался откровенно не рад, а – несколько озадачен, что-ли.
   И озадаченность эта была вызвана к жизни тем непреложным фактом, что от Николая Ивановича исходила мощная волна неприкрытого панического беспокойства, с каковым тот явно не мог справиться.
   Они выпили спирт, закусили холодной вареной картошкой, опустились на противоположные края старого «раздолбанного» дивана-кровати, и Юра, наконец, произнес:
   – Ну, давай, рассказывай – что с тобой приключилось такое особенное, что ты до сих пор, как «осиновый лист» дрожишь и в «себя» никак не «приходишь»?!
   И Николай Иванович все ему рассказал – как «на духу» и без утайки. И Юра внимательно выслушал взволнованного и напуганного рассказчика до самого финала, ни разу не перебив.
   Самым любопытным итогом рассказанной жуткой и фантастической истории явилось то, что Юра поверил «на все сто процентов» Николаю Ивановичу и после того, как Николай Иванович умолк, ожидая реакции слушателя, слушатель мрачно и убежденно изрек:
   – Всех нас ждет полный «пи… ц» в Новогоднюю ночь, Иваныч! Давай ка лучше «вмажем» еще по «одной», и подумаем, чтобы нам такое предпринять, чтобы спастись!.. – и разлил еще по полстакана и себе, и своему нежданному ночному гостю, девяностошестиградусной субстанции, нещадно обжигающей слизистые оболочки полости рта и желудка, разрыхляющей печень и почки, и, что самое плохое, разрушающей саму душу…
   В дальних углах просторной захламленной мастерской сгустились беспросветно-черные тени, словно бы после слов Хаймангулова, откуда-то из неведомого несуществующего «далекого далека» внутрь подвала проникли материализовавшиеся призраки первых симптомов напророченного безответственным языком скульптора-анималиста, полного «пи… ца». Неясный страх перед недалеким будущим невольно передался Юре от художника Бутанова и мягкой черной лапой несильно, но ощутимо сдавил Юрино сердце…

Глава двадцать восьмая

   Еще более поздним вечером все того же злосчастного шестого декабря, Владимир Николаевич Бобров в полном одиночестве сидел перед Экспериментальной Новогодней Елкой и задумчиво наблюдал за слабыми периодическими конвульсиями ее стройного ствола, окутанного ароматным облаком красивой голубоватой хвои на многочисленных тонких ветвях.
   В помещении кафедральной лаборатории стояла полная тишина, нарушаемая по временам лишь тяжелыми вздохами самого Боброва, невольно испускаемые им в моменты наивысшего перенапряжения работы головного мозга. Мозги у Владимира Николаевича, можно сказать, «поскрипывали». И не просто так «поскрипывали», а – в унисон с конвульсиями елочного ствола.
   Полная яркая луна заливала лабораторию белым холодным светом, в определенной степени помогая Боброву максимально сосредоточиться на решении той загадки, что на протяжении шестого вечера подряд, начиная с первого декабря, загадывала ему «Экспериментальная канадская ель», предназначенная оказаться той самой Новогодней Елкой, которой была уготована роль «ключевого звена» Эксперимента, задуманного им и доктором филологии Морозовым еще несколько месяцев назад.
   Владимир Николаевич пил чашку за чашкой крепчайшего кофе и думал, думал, думал об исчезнувшем Морозове, о – пресловутом Эксперименте, и – о себе…
   И думал он не просто так, а, как бы – с «привязкой к местности» или, с учетом композиций игрушек, в определенном порядке украшавших елочные ветви. Владимир Николаевич без конца сверялся с листком курсовой бумаги, на чьей поверхности цветными фламастерами была изображена схема этих самых композиций, набросанных лично рукой профессора Морозова. А схему эту, в свою очередь, профессору Морозову передал некий таинственный незнакомец, имя, должность, социальный статус, политическую ориентацию и национальность которого Морозов по какой-то причине так и не назвал Боброву. Он лишь добавил, что об этом пока говорить преждевременно, а потому – потенциально опасно. Бобров дураком не был, почему и не стал «напирать» в этом «небезопасном» направлении, решив ограничиться «нейтральными», предельно «прозрачными» маршрутами замысловатых бесед с Морозовым. Хотя и, по многочисленным красноречивым намекам Александра Сергеевича, Владимир Николаевич почти догадался, что источник подобной информации «пульсирует» где-то вдали от «границ банального человеческого разума».
   «Пульсар Безумия», как мысленно «обозвал» того таинственного незнакомца кандидат философских наук, Владимир Николаевич Бобров, неким непостижимым образом заставил, в какой-то момент, «плясать под свою дудку», сначала доктора филологии Морозова, а затем и его самого – кандидата философских наук, Боброва, всегда отличавшегося завидным хладнокровием и безупречной рассудительностью. И сейчас, в эти непростые минуты ночного одиночества на кафедре, Владимир Николаевич вынужден был констатировать, что, никогда не изменявшая ему, рассудительность полностью куда-то улетучилась без остатка. Осталось, пока, лишь хладнокровие, но и оно, как ни тяжело было признаться в этом Владимиру Николаевичу самому себе, потихоньку начинало закипать и в любую секунду могло запросто превратиться в облачко пара. Да, в общем-то, и было отчего…
   …В дверь кабинета негромко постучали условным вежливым стуком.
   – Войдите! – нервно произнес Бобров, бросив недовольный и удивленный, одновременно, взгляд на дверь, будучи уверенным, что это для какой-то надобности явился ночной дежурный по университетскому корпусу.
   Но он ошибся в своем неприятном предположении – дверь раскрылась, и Владимир Николаевич увидел старшую лаборантку его кафедры, Олю, давным-давно, как не без оснований подозревал Бобров, безответно влюбленную в заведующего кафедрой, то есть – в него самого.
   Появление старшей лаборантки на кафедре в столь неурочный час вызвало у Боброва естественное изумление:
   – Ты что здесь делаешь, Оля?! Время-то сколько уже – ты видела?! Почему ты не дома – ума не приложу!
   Высокая блондинка, Оля застенчиво потупилась и, виновато скосив большие карие глаза на недовольного заведующего, извиняющимся голосом произнесла:
   – Владимир Николаевич, не судите меня так строго! Я принесла вам игрушку, которую вы нигде, как я поняла, не могли найти!
   – Какую игрушку?! – Бобров взглянул на лаборантку внимательно и подчеркнуто официально, как обычно случалось перед традиционными кафедральными «разносами», устраиваемыми требовательным заведующим нерадивым подчиненным.
   – Вы разве уже забыли?! – ничуть не смутившись грозному «прищуриванию» Боброва, независимо вскинула голову Оля и посмотрела прямо в глаза Владимиру Николаевичу откровенно влюбленным взглядом. – Я принесла вам одну из моих самых любимых елочных игрушек из далекого счастливого детства! Вы же, Владимир Николаевич все последние дни только об этом, одном и том же, все время и талдычили: где я возьму их, эти новогодние игрушки советского производства?! И постоянно сокрушались и руками всплескивали, что вам их не удастся достать к «нужному сроку»! Мне вас было очень жалко, и я порылась дома в чулане, в старых картонных коробках и нашла вот это! – и с этими словами Оля раскрыла замок небольшой дамской кожаной сумочки, которую все время незаметно прижимала к себе правой рукой и достала оттуда аккуратный бумажный сверток, не спуская преданного взгляда с Владимира Николаевича.
   А в глазах Владимира Николаевича сверкнули веселые искры и, пройдясь, как будто бы впервые в жизни, оценивающим, ничего не упускающим взглядом по всей статной Ольгиной фигуре, облаченной в фирменный вязаный джемпер, кожаную мини-юбку, блестящие черные «лосины», выгодно подчеркивавшие аккуратную стройность ее длинных ног, он широко приветливо улыбнулся и нетерпеливо попросил ее:
   – Показывай скорее, Олечка!
   Разулыбавшаяся счастливой улыбкой «Олечка» почти торжественно прошагала «подиумной» походкой к рабочему столу Боброва и выложила перед ним сверток.
   Владимир Николаевич бережно развернул бумагу и увидел искомую стеклянную новогоднюю игрушку, произведенную в незабвенные счастливые советские времена – веселого оранжевого медведя, сидевшего на широкой заднице и растягивавшего передними лапами меха огромной гармони. Добродушную морду медведя украшала беззаботная счастливая улыбка, какой могли улыбаться на всем земном шаре только медведи, живущие на территории Советского Союза («самые счастливые медведи в мире!»).
   – Молодец, Олечка! – с первого взгляда по достоинству оценив принесенный уникальный экземпляр новогоднего елочного украшения, воскликнул Бобров, вскакивая на ноги и подхватывая принесенную умницей-лаборанткой, елочную игрушку: – Пойдем к нашей елке, и ты поможешь повесить этого медведя в нужном месте – своим безошибочным женским взглядом со стороны!
   Он осторожно положил стеклянного медведя на раскрытую ладонь правой руки и, вытянув руку и прикрыв глаза веками, несколько секунд прислушивался к возникшим ощущениям. Убедившись, что от оранжевого медведя-гармониста, действительно, веет ментальным теплом, как от сказочной «русской печи» в суровую зимнюю стужу, он открыл глаза и, озорно и весело подмигнув Ольге, произнес с глубоким удовлетворением в голосе:
   – Как раз то, что нужно! Ты – молодец, что сохранила такой раритет!
   У Ольги засияли глаза. И не по той причине, что принесенный ею оранжевый стеклянный медведь так «пришелся по душе» «обожаемому» Владимиру Николаевичу, а потому, что она безошибочно определила, внезапно вспыхнувший у «обожаемого» Владимира Николаевича интерес к ней, не, как к исполнительной и толковой сотруднице кафедры, а как – к женщине! Разница в возрасте составляла у них добрых восемнадцать лет, но …что это, в конце-концов, могло значить на огромном фоне настоящего чувства! И, более того, Владимир Николаевич не только взглянул на Ольгу, как на женщину впервые за все время их рабочего общения, но, даже, и подошел к ней вплотную и легонько приобнял за талию свободной левой рукой, и осторожно благодарно причмокнул в щечку, не вложив в этот «нарошочный» мимолетный поцелуй ничего, кроме искренней благодарности, но у Ольги от этого мимолетного поцелуя закружилась голова, щеки порозовели, а в длинных ногах появилась характерная предательская слабость. Все-таки, какой он был в ее глазах «душка», этот бесподобный синеглазый брюнет, Владимир Николаевич!..
   – Олечка, не будем расслабляться раньше времени, а давай лучше займемся делом! – даже его, нарочито официозный тон не смог обмануть Ольгу, но высокая дисциплинированность взяла вверх над, совсем распоясавшимися эмоциями, и она послушно преобразилась в исполнительную толковую лаборантку, бесконечно преданную заведующему своей кафедры, готовая, фигурально выражаясь, «броситься за него в «огонь и в воду»!
   Оля посмотрела на Владимира Николаевича с настоящей безграничной нежностью, но он не увидел этого ее взгляда, потому что стоял уже в профиль к лаборантке и, с нарастающим тревожным напряжением, рассматривал «экспериментальную» голубую канадскую ель, постепенно начинавшую обрастать узорами традиционных новогодних украшений, согласно плану, начертанному на листе курсовой бумаги, рукою Александра Морозова.
   Как минимум, минута прошла в полном напряженном молчании, и непонятная неосознанная тревога, завладевшая заведующим кафедрой невольно передалась и Оле – к чувству глубокой нежности, испытываемой девушкой к Владимиру Николаевичу, примешалось и ощущение сильного беспокойства за него.
   Владимир Николаевич, действительно, полностью забыл о совсем недавней внезапной вспышке чувственности, подобно шальной искре, пробежавшей между ним и симпатичной кафедральной лаборанткой, основательно поколебав сложившиеся между ними за четыре года совместной работы стабильные рабочие отношения, и сосредоточился на решении ответственной задачи – поиске оптимального места для новой «советской» новогодней игрушки на елочных ветвях. По истечении минуты он повернул голову к Ольге, словно молча просил у ней подсказки, но Ольга ничего не могла ему подсказать по той простой причине, что понятия никакого не имела об Эксперименте, и, даже, о собственном своем в нем участии, которое началось с той секунды, когда она передала Боброву стеклянного оранжевого медведя, растягивающего меха гармони. Недождавшись от Ольги ответа, Бобров опять повернул голову к «экспериментальной» ели и неожиданно сказал серьезным голосом, каким, обычно, начинал заседания кафедры:
   – Олечка, нам с тобой ни в коем случае нельзя ошибиться! Эта ошибка может стоить жизни многих и многих людей…
   – О чем вы, Владимир Николаевич?! – в голосе Ольги послышался, если не страх, то – сильное беспокойство – за рассудок «обожаемого» заведующего кафедры.
   – Ты никуда не торопишься, а то время то уже позднее?! – ни с того, ни с сего спросил он у Ольги.
   – Не-ет! – озадаченно ответила Ольга и беспокойство ее еще сильнее возросло.
   – Тогда, чуть погодя, я тебе все объясню, а то ты начала смотреть на меня, как на сумасшедшего!
   – С вами я, Владимир Николаевич останусь смело и с радостью хоть на всю ночь до утра! – Ольга облегченно перевела дух и коротко, но почти счастливо рассмеялась.
   Владимир Николаевич тоже улыбнулся и, сделав шаг к елке, решительным движением надел капроновую петельку, торчавшую из стеклянной медвежьей головы, на одну из веток на среднем ярусе Елки, где уже мирно висело несколько красивых игрушек, изображающих различных животных.
   Он опять сделал шаг назад и, придирчиво окинув взглядом, начинавший формироваться на среднем елочном ярусе стеклянный «зоопарк», удовлетворенно произнес:
   – Кажется, этот медведь оказался на нужном месте – Александр Сергеевич и его таинственный друг, наверняка, остались бы довольны!
   – Какой Александр Сергеевич?! – вытаращила на Боброва и, без того, огромные глаза Ольга.
   – Морозов! – коротко ответил Бобров. – Я же сказал, что все подробно объясню тебе позднее – за поздним ужином в нашей кафедральной комнате отдыха! … Под хороший коньяк… ты же не откажешься выпить со мной на «брудершафт» за успех нашего безумно смелого, да, и, просто – безумного Эксперимента! – и он вдруг озорно подмигнул Ольге и сделал приглашающее движение обоими руками, в истинном смысле которого невозможно было ошибиться.
   Через секунду-другую, Владимир Николаевич крепко прижимал к себе Ольгу, а она обвила его шею руками и жадно впилась в его губы, которые мысленно целовала до этого фантастического момента уже тысячи раз, и сейчас, в эти восхитительные мгновенья ей твердо начало казаться, что она окунулась в один из своих волшебных эротических снов и через несколько минут проснется, и в очередной раз с горечью констатирует, что это опять был всего-лишь сон, а – не явь…
   – Стой, Олечка! – мягко, даже, можно смело сказать, бережно и ласково отстранил девушку Владимир Николаевич. – Я не могу столь безответственно поступать по отношению к тебе. В глубине души я всегда относился к тебе очень хорошо и очень ответственно… Я старше тебя в два с лишним раза и не могу объективно желать тебе зла, эгоистично пользуясь твоим чувством ко мне, Оля! Я не принесу тебе счастья, уже, хотя бы, в силу своего возраста – я не хочу когда-нибудь оставить тебя молодой безутешной вдовой!
   – Нет, Владимир Николаевич! … – горячо возразила Ольга. – Не надо прошу вас так говорить – я была бы счастлива с вами!
   – В любом случае, давай не будем спешить, а особенно сейчас, в эти, поверь, очень и очень непростые дни! – он еще раз нежно поцеловал ее и предложил: – Пойдем лучше выпьем кофе и перекусим свежими колбасно-сырными бутербродами!
   – Конечно, пойдемте …!
   Но перед тем как скрыться в комнате отдыха, они оба бросили задумчивый взгляд на Экспериментальную Ель. И обоим им показалось, что Ель неуловимо, но кардинально изменилась внешне. Впрочем, скорее всего, им это, именно, показалось, потому что до Новогодней Ночи оставалось еще целых двадцать пять земных суток. С той самой минуты, когда в помещении кафедры появилась лаборантка Оля, Ель прекратила спорадически содрогаться и оставалась неподвижной, как и положено любой новогодней елке, надежно и прочно установленной в тяжелую железную крестовину…
   Спустя пять минут, когда они сидели в кафедральной комнате отдыха и мелкими глотками пили горячий ароматный кофе, привезенный каким-то знакомым Боброва из далекого Омана, Оля, наконец-то, набралась смелости задать вопрос, который ее уже давно мучал:
   – Скажите, Владимир Николаевич – зачем вам так сильно понадобился этот самый мой оранжевый медведь-гармонист??? Елочная игрушка из моего счастливого детства!
   Они сидели друг напротив друга, разделенные узким полированным пространством кофейного столика и, заданный Ольгой простой, казалось бы, на первый взгляд, вопрос вызвал сильное душевное смятение у Владимира Николаевича, что не укрылось от обостренного внимания его любимой лаборантки.
   Он отставил чашку с кофе в сторонку и честно ответил:
   – Я не знаю, зачем он мне, этот оранжевый медведь, оказался нужен! Но я точно знаю, что он мне, действительно, нужен, как живительный глоток чистого кислорода в нацистской газовой камере, Оля! … – он посмотрел на нее странным мечтательным взглядом и, выдержав непродолжительную паузу, добавил: – С каждым днем, приближающим нас к Новому Году, необъяснимая уверенность в том, что эта новогодняя елочная игрушка из твоего счастливого детства оказалась жизненно важной для нашего Эксперимента, будет крепнуть в моей душе, Оля! А окончательно я пойму это в Новогоднюю Ночь!
   Владимир Николаевич умолк, ожидая, возможно, что Ольга еще будет задавать вопросы, но она молчала, и тогда спросил он у нее:
   – Ты не бросишь меня в Новогоднюю Ночь?! Не оставишь меня один на один со всеми, обещанными мне, ужасами?! – Бобров хотел еще сказать о том, что больше всего он боится не кого-нибудь, а – «самого себя» в Новогоднюю Ночь, но, разумеется, ничего подобного не сказал, дабы окончательно не «вогнать» Ольгу в полный логический ступор.
   – Не оставлю, Владимир Николаевич! – просто ответила Ольга, не став углубляться в подробности, заставившие заведующего кафедрой задать столь загадочные вопросы и пытаться выяснить, какие «обещанные ужасы» он имел ввиду…
   Примерно в два часа ночи ствол елки вновь содрогнулся. На этот раз с такой силой, что, висевшие на ветках среднего яруса, стеклянные игрушки раскачались по опаснейшей амплитуде, едва не столкнувшей их друг с дружкой и, вследствие этого вероятного столкновения, разбившего бы их вдребезги! Но время для неизбежных столкновений, с вытекающими из них роковыми последствиями, еще не пришло, и игрушки благополучно покачались какое-то время по безопасным траекториям в воздухе, а потом успокоились.
   За их раскачиванием Владимир Николаевич и Оля, сами не зная почему, наблюдали расширенными глазами и – с «замиранием сердца», какое непременно возникает у людей, случайно попадающих в смертельно опасную ситуацию. Особенно остро опасность чувствовал Бобров – в какой-то момент он не выдержал, крепко сжал правой рукой Ольгу за плечи и вывел ее и себя, само собой, вместе с нею, в комнату отдыха, чтобы не видеть, смертельно напугавшую его Экспериментальную Ель. Точнее будет сказать, Боброва напугала не сама Ель, а – висевшие на ней стеклянные игрушки…

Глава двадцать девятая

   Александр Сергеевич Морозов только что закончил сеанс односторонней связи с Большой Русью (во всяком случае, ему так твердо казалось, что он «не груши х…м околачивает» и «не в бирюльки играет», а на полном серьезе пытается связаться с, так называемой, «Большой Русью», как называли бойцы ЛАБП современную Российскую Федерацию) и устало откинулся на спинку удобного мягкого кресла, составлявшего вполне гармоничную часть уютного интерьера Заветного Дупла (настоящее название Избушки на Курьих Ножках), обставленного с большим, можно даже сказать – изысканным вкусом. Особенно нравилось Саше освещение – мягкое золотистое в дневные часы и голубоватое – цвета земной луны, в период суток, идентичный ночи, когда необоримый сон сковывал Сашу сладкими путами полного расслабления, и он валился на засыпанное толстым слоем сухих листьев и цветочных лепестков дно дупла, чтобы видеть чудесные освежающие сны – освежающие головной мозг и восстанавливающие бодрость и оптимизм, столь необходимые ему в течении следующего, неизбежно вновь наступающего дня, сверх всякой меры напичканного всевозможными серьезными угрозами и опасностями, имевшими специфический потусторонне-инфернальный характер. Саше здесь было, конечно, необычайно интересно, но и – очень все, вместе с тем, казалось ему ненадежно, эфемерно, призрачно, скользко, гибло и потенциально крайне взрывоопасно. И, волей-неволей, частенько вспоминал Саша свою хорошую знакомую, красавицу-психиатра, Оксану, объяснявшую ему когда-то в интимной обстановке, располагающей к откровенности, природу человеческого безумия. Он запомнил из того разговора главное – «безумие» потенциально угрожает любому психически здоровому человеку и прячется оно где-то в неизмеримых глубинах подсознания… Но, все-таки Оксана была слишком хороша, как женщина, и вспоминал он ее, именно, как женщину, а не как – вдумчивого и пытливого психиатра. А, может, это была вовсе и не Оксана, а —Белиля, с которой довелось Александру сергеевичу близко познакомиться, наверное, как раз благодаря тому, что он неожиданно провалился в классическое «безумие» подсознательного…
   …В памяти у него никуда не выветрилась, во всех самых мельчайших деталях, картина его, так сказать, добровольно-насильственного «новоселья» в жилище настоящей, «всамделишней» Бабы-Яги «Белили» – древнеславянской лесной Богини, страдающей, как минимум, раздвоением личности, плюс еще, наверняка, целым букетом психосоматических расстройств различной степени тяжести, в совокупности своей закономерно предопределяющих противоречивые и взаимоисключающие черты ее, мягко говоря, непростого характера.
   Те, самые первые часы своего невероятного пребывания в «фантомном» мире Сказочной Руси в течение всей своей последующей жизни, он мог легко просканировать не только по минутам, но, даже, и по секундам, если бы, конечно, кому-нибудь понадобилось бы это скрупулезно-тщательное сканирование. Чувствовал он себя, конечно же, тогда, в те жутковато-восхитительные минуты, непосредственно последовавшие после благополучного приземления и освобождения от парашютных строп, совершенно «потерянным» в пространстве и времени, и наблюдающим себя самого, как бы со стороны…
   Сомнамбулической походкой осторожно подошел он к самой избушке, тупо глядя на две ее, своеобразно выглядевшие, органические опоры, вздымавшие, собственно, саму избушку, метра на два от земли и, поэтому, Саша совершенно, пока, не мог себе представить, как ему туда удастся забраться. Так он и стоял, пребывая в полной растерянности не меньше минуты, задрав голову кверху, беспомощно глядя на дощатую покосившуюся дверь и не знал: то ли звать ему во весь голос хозяев или хозяйку избушки, или вежливо промолчать, надеясь, что его уже заметили и скоро обязательно пригласят в гости. Саша вдруг почувствовал страшную усталость и зверский голод! И, вообще, ему захотелось, как никогда остро, домашних теплоты и уюта! Стоило ему только подумать об этом и все это столь остро прочувствовать, как дверь избушки раскрылась с громким скрипом и высунувшаяся наружу седая растрепанная голова древней старухи, раскрыла кривой рот и проскрипела примерно в том же самом тембре, что и, только что умолкнувшие, дверные петли:
   – Заходи быстрее, молодчик! – и прямо к ногам Саши приглашающе упал-развернулся веревочный трап с металлическими ступеньками.
   Он еще с огромным удивлением посмотрел на этот трап, но почти сразу испытал сильнейшее облегчение, моментально узнав, пригласившую его подняться по трапу, неопрятную и неприятную старуху, и точно вспомнив: где, когда и при каких обстоятельствах уже видел эту удивительную избушку и, даже, был внутри – летний дождливый вечер в Цыганской Слободе, незапланированная заранее, экстренная встреча с Рагнером Снежным, и дверь в избушку тогда ему, Саше открыла, именно, эта самая старая-престарая, неприветливая «карга»… Это была, оказывается, не «избушка на курьих ножках», а межпространственный скоростной лифт, замаскированный под «избушку»…
   – Здравствуй, Бабушка! – поздоровался с хозяйкой, остававшийся безупречно вежливым с женщинами любых возрастов и внешнего вида, и при любых обстоятельствах, Александр Сергеевич, уверенно ставя ступню правой ноги на нижнюю ступеньку трапа.
   – Быстрее только давай – ночь уже на дворе! – не ответив на Сашино приветствие, раздраженно поторопила его Белиля (а это была именно она) и повторила для пущей, видимо, убедительности: – Ногами быстрее перебирай, если волколака в загривок не хочешь получить!
   От мрачной бабкиной угрозы на Сашу повеяло неприятным холодком, и он, с максимальной поспешностью, последовал ее настоятельному совету, и уже через минуту, пригибая голову, осторожными шагами входил внутрь избушки, внутренне приготовившись увидеть там «черт знает что», но увидел, как раз, совсем иную обстановку – диаметрально противоположную той, какую уже заранее начал себе представлять!…
   …Внутри оказалось светло и просторно, чисто и опрятно. В жерле огромной муравленой, белоснежно выбеленной, «русской печи», весело полыхали дрова, с потолка свисали аккуратные засушенные пучки неизвестных трав, распространявшие вокруг успокаивающие мятные ароматы. Чистый деревянный пол, крест-накрест, покрывали цветастые домотканые половики, у дальней стены красовался круглый обеденный стол, накрытый новенькой скатертью, вышитой затейливыми сложными узорами. Два изящных стула рядом наталкивали на определенные размышления. В центре стола возвышалась огромная хрустальная ваза, из горлышка которой торчали ярко-малиновые огромные цветочные бутоны, трепетавшие мелкой дрожью на сочных мясистых зеленых стеблях. Вокруг вазы Саша увидел несколько раритетных образцов столовой посуды, явно относившихся к древнеславянской «дохристианской эпохе» – точные наименования этих образцов Саше были неизвестны. Зато ему хорошо были известны ингредиенты, составлявшие заманчиво выглядевшие закуски, наполнявшие «с горкой» эту изящную керамическую и металлическую, скорее всего – бронзовую посуду, предназначенную, как для хранения, так и для приема пищи. Ингредиенты вкусно пахли. Это были: мясо, рыба, различные любопытные овощи и грибы – жареные, вареные, тушеные, соленые и маринованные. Главным украшением стола следовало считать два ажурных стеклянных графинчика, один из которых был наполнен чистой, как слеза, водкой тройной очистки, а другой – кроваво-рубиновым вином. Вполне, конечно, было возможно, что в графинчиках ждали своей минуты вовсе не вино и водка, а их искусная имитация, но Саша почему-то очень надеялся на первый вариант. Саша, невольно сглотнувший слюну, ненароком подумал, что пиршественный стол накрыт знаменитой «скатертью-самобранкой». Это обстоятельство доказывало то, что его специально ждали в этой избушке и приготовили шикарный ужин, с глубоким удовлетворением решил про себя Саша и устыдился собственных недавних дурных мыслей о Рагнере Снежном. Может быть ему и баньку жаркую приготовили – «косточки как следует пропарить», как это во всех сказках с сюжетом про «Бабу-Ягу и добра молодца, Ивана Царевича» говорится. Но, правда, баньки Саша поблизости от избушки никакой не заметил, да и Иван-царевичем он не был, но…
   – Уважаемый Александр Сергеевич! – неожиданно послышался у него за спиной молодой приятный женский голос..
   Ошеломленный Саша резко обернулся и увидел, что перед ним стояла красивая статная молодая баба, обряженная в новый цветастый сарафан, а никакой старой и дряхлой сгорбленной «карги» и в помине не наблюдалось. Но Саша все равно сильно вздрогнул – к подобным чудесам и метаморфозам он как-то еще не привык по ходу своей прежней жизни, несмотря на близкое знакомство с Бетонной Бабушкой и всеми аномальными парадоксами Замороженных Строек. А, сейчас, изумленно вытаращив близорукие глаза на «переформатировавшуюся» Белилю, он сразу невольно ассоциировал только что «родившуюся» ситуацию с известной страшной сказкой Николая Васильевича Гоголя, «Вий».
   – Вы что же это, Александр Сергеевич – мне не рады в моем новом обличье?! – рассмеялась помолодевшая лет на триста, а то и – на все пятьсот, хозяйка, задорно разглядывая оторопевшего гостя ярко-зелеными распутными глазищами. – Я специально для вас постаралась перевоплотиться, а вы что-то не проявили по этому поводу никакого восторга! Ну да это вы так с непривычки опешили! Давайте лучше – ополоснитесь и попарьтесь в баньке с дороги, а то вы ведь вон какой сумасшедший путь проделали, чтобы ко мне в гости попасть! Смойте, так сказать, с себя пыль «сорока сороков» «чужих параллелей», которые вам пришлось пересечь и после этого мы с вами поужинаем – мясные пироги только-только – из русской печи, да под смородиновую наливочку! Смею уверить вас, что у себя в Большой Руси вы такого никогда не пробовали – ни такой наливочки, ни таких пирогов!
   …Она подошла к разомлевшему, полностью расслабившемуся и «раскрывшемуся» Саше вплотную, нежно взяла его за руку и повела куда-то, не отпуская руку, по длинному коридору, где было темно и сильно пахло сушеными цветами и лечебными травами, и он еще искренне удивлялся – откуда в такой маленькой с виду и неказистой избушке могли взяться столь длинные и извилистые коридоры?! Что-то Белиля ему объясняла интимным доверительным шепотом на самое ухо, легонько касаясь уха горячими влажными губами. Тихо постоянно чему-то смеялась, и привела его, в конце концов, в настоящую, то ли баню, то ли «мыльню», где, предварительно заставив Сашу снять те лохмотья, в какие превратилась его одежда за время полета через «сорок сороков чужих параллелей», уложила гостя на деревянный полок, окатила его измученное худощавое тело горячей водой из деревянной же шайки. Плеснула водой на раскаленную каменку из деревянного ушата – столб ароматного зеленоватого пара ударил под самый потолок и заполонил всю баньку. Сильные ловкие руки Белили принялись затем плескать беспрестанно из того же волшебного ушата, никогда не заканчивавшуюся в нем теплую чистую целебную воду на худое Сашино тело. Нежными ласковыми движениями намыливали ему спину, умело делали лечебный массаж… Он потерял всякие представления о реальности, постепенно начиная чувствовать удивительную легкость в каждой, буквально, клеточке своего тела… Затем, в прохладном предбаннике, Белиля насухо растерла всего его, как малого ребенка, огромным махровым полотенцем, ласково что-то приговаривая на ухо, типа: «Ну, вот теперь ты, как новенький стал, как заново на свет народился!»… Как во сне он чувствовал себя, когда, совсем не стеснявшаяся своей наготы, полногрудая сказочная русская красавица Белиля (а может уже и не Белиля, потому что, вроде слышалось Саше, как несколько раз она называла себя Василисой) помогала ему переодеться в свежее «исподнее» – белые, как первый снег, подштанники и такую же, под стать белизне и свежести подштанников, рубаху…
   Шли они опять по тому же коридору в обратном направлении – смутно как-то все очень помнилось. Он и не знал тогда, что так действует на неподготовленного человека, явившегося «не из сказки», настоящая Русская Сказочная Баня…
   Но вот он уже сидит за богато накрытым столом напротив, жарко пышущей муравленой печи, по другую сторону стола – Белиля-Василиса. Она наливает ему в серебряный кубок кроваво-красного смородинного вина из стеклянного графинчика, затем – себе. Ставит, наполовину опустевший графинчик на место, берет свой кубок в руку и предлагает бесшабашным, но, прежнему, уважительным, хотя и, самую малость, развратным голосом (но, вполне возможно, что Саша преувеличивал и сгущал, так сказать, краски насчет «развратности»):
   – Ну, давай, человек с Большой Руси – за твое благополучное прибытие выпьем на «брудершафт»!
   – Давай! – просто согласился Саша и машинально изобразив на лице скупую улыбку, протянул кубок навстречу кубку, который уже держала на весу Василиса, представлявшая собой вечное юное воплощение древней Белили.
   Как и полагается во всех подобных случаях они переплели руки, осушили полные кубки до дна, троекратно поцеловались, расплели руки и поставили опустевшие кубки обратно между тарелками с закусками.
   – Насыщайтесь, Александр Сергеевич – угощайтесь всем, чего только душа пожелает! – широким жестом указала плавным движением красивой обнаженной руки Василиса на поверхность стола, заставленного сказочными яствами. – Сегодня у вас большой праздник – вы прибыли в Сказку!..
   После трехсот граммов рубинового смородинного вина в голове у Александра Сергеевича, наконец-то «прояснилось», а в душе – «отпустило» и все вокруг стало на свои места, даже – полуголая сказочная красавица Белиля-Василиса, только что распившая с ним сладкую сказочную наливку на «брудершафт».
   – А где Рагнер Снежный?! – спросил Саша, в упор глядя на зеленоглазую красавицу Василису (скорее всего, как сильно хотел Саша надеяться на это – Василису Премудрую). – Насколько я помню – ведь именно он должен был меня встречать на территории Сказочной Руси, а не кто-нибудь другой!
   – А я вам, что не нравлюсь, Александр Сергеевич?! – озорно улыбаясь, спросила очаровательная хозяйка гостеприимной избушки у Саши, ненавязчиво и естественно вложив в свой вопрос такие интонации, которые на ее месте вложила бы любая другая полуголая красивая, чуть захмелевшая женщина, оставшаяся один на один с приятным полуголым мужчиной внутри достаточно замкнутого пространства.
   Саша откровенно смутился и неопределенно пожал плечами, не представляя, чтобы ему нужно было ответить на такой вопрос хозяйки избушки и боясь поднять глаза на ее почти полностью обнаженные женские прелести. Он почувствовал, как неудержимо густо краснеет и, несмотря на выпитый бокал вина, не ощутил необходимой хмельной раскованности, в состоянии которой, как правило легко нарушался пресловутый «порог вседозволенности».
   – Простите меня, Александр Сергеевич! – в голосе Белили-Василисы послышались нотки искреннего раскаяния. – Не судите меня так строго, я же просто несчастная женщина, одиноко живущая в дремучем лесу и ко мне «на огонек» в гости уже много веков никто не заходил, а тем более – такой симпатичный интеллигентный добрый молодец, как вы!
   Она грустно и виновато улыбнулась Саше и добавила:
   – Мне велено было строго-настрого вас в баньке попарить-помыть с дороги, потом напоить-накормить и спать уложить, Александр Сергеевич! Так что вы, пожалуйста, кушайте и – баиньки! Постель я вам приготовила знатную! Как водится – перина и подушка взбиты на лебяжьем пуху! А как Рагнер Снежный прибудет, я вас, Александр Сергеевич сразу и разбужу! Не волнуйтесь – не проспите! Я всегда буду рядом – охранять ваш сон! – она чарующе и печально ему улыбнулась, пододвигая огромную миску со свежей горячей дичью, приправленную маринованными рыжиками, луком, перцем и чем-то еще остро-пряным и мелко нашинкованным, призванным дополнительно возбудить и, без того, зверский аппетит дорогого гостя.
   Ел он много и жадно, потому что все было очень вкусно и необычно. И ему казалось, что такой вкуснятиной он никогда не наестся, но… наступил момент релаксации и Сашу неудержимо потянуло в настоящий «богатырский сон». На десерт – несколько сортов варенья и сдобных пирогов, у него уже не хватило сил.
   Вместо десерта он выпил на пару с Белилей еще кубок вина, и вместо закуски получил жадный, горячий и долгий поцелуй прямо в губы, которым наградила его хозяйка.
   Смутно помнилось, как Белиля-Василиса, крепко обхватив его за талию, проводила в соседнюю горницу – спальню, где он и провалился в невесомую мягкую перину, а Белиля бережно укрыла его пуховым одеялом, провела нежно ладонью по щеке и произнесла убаюкивающе:
   – Спите спокойно, Александр Сергеевич…
   А он вместо того, чтобы последовать разумному совету-пожеланию белили и «спокойно уснуть», неожиданно для себя, робко произнес-предложил:
   – Ложись со мной, Белиля…
   – У тебя никого нет там, откуда ты прибыл?! – тихо спросила Белиля, глядя на Александра Сергеевича с невиданной глубокой нежностью, какая может встретиться только лишь в русской народной сказке и добавила: – Ты точно уверен, что этого хочешь?!…
   – Чего – «этого»?
   – Чтобы я легла с тобой… Ты даже и не спрашиваешь – сколько мне лет?
   – Я помню, что – несколько веков…
   – И тебя это не смущает?
   – Время – величина относительная…
   – А ты женишься на мне?
   – Женюсь, потому что ты – красивая и молодая. А главное – добрая и хорошая…
   Тут Белиля не выдержала и рассмеялась негромким заливистым и заразительным смехом…
   – А, правда, Белиля?! – он приподнялся на локте, всматриваясь в ее смеющееся юное и прекрасное лицо. – У нас может с тобой, в принципе, что-нибудь получится?! Мне почему-то сейчас твердо стало казаться, что ты и есть та самая женщина, которую я искал всю свою жизнь и, видишь ты, нашел, оказывается, аж в Сказочной Руси!
   – Давай лучше спать, Саша, чтобы не наделать непоправимых глупостей! – оборвала смех Белиля, сделавшись серьезной и грустной. – Утро, как говорится, вечера мудренее! – и с этими словами она нежно обняла Сашу, прижавшись к нему всем своим горячим молодым упругим телом, так жаждавшим мужских ласок уже несколько веков, наслав на него глубокий, «пленительно-красивый эротический сон»…
   …Но сон этот ничем не отличался от яви, так как все его путешествие в страну оживших сказок можно было смело посчитать сном… Он несколько раз просыпался в течение этой фантастической ночи и с огромным изумлением вынужден был констатировать, что совершенно обнаженная сказочная красавица нежно и крепко обнимавшая его являлась все-таки не сном… А, утром Александр Сергеевич почувствовал, что впервые в жизни влюбился, по-настоящему, и прошептал об этом на самое ушко Белиле:
   – Я влюбился в тебя, Белиля и не хочу расставаться с тобой!
   Она молча и жарко поцеловала его в губы и в следующую секунду они занялись «сказочным сексом», забыв обо всем на свете… Белиля отдалась Саше со всей страстью, накопившейся в ней за несколько долгих веков неутоленной жажды интимной близости с мужчиной, легкомысленно отодвинув куда-то в самые дальние загашники памяти строгий наказ Рагнера Снежного, «ни в коем случае не мешать „личного с общественным“ и ни на секунду не забывать про свой индивидуальный патриотический долг перед Сказочной Русью». В Белиле «проснулась» «сказочная» женщина, которой с первого взгляда очень понравился застенчивый, робкий, добрый и интеллигентный Саша Морозов, так и не нашедший к сорока четырем своим годам себе любимую девушку там далеко, где он жил до попадания в гости к Белиле – в Большой Руси. Воистину, Настоящая Любовь объединяла, и очень крепко объединяла и Большую, и Сказочную Русь, являвшимися двумя половинками, по сути своей, единого могучего Государства.
   Неизвестно, о чем думал, не привыкший к такому «бешеному» напору, Саша, но, скорее всего, его почти моментально вынесло на вершины настоящего «неземного» блаженства, какое только могло выпасть на долю одинокого немолодого мужчины, давно уже потерявшего всякую надежду гармонично устроить счастливую долгую «вечную» личную жизнь. Да вот беда – в момент «сказочной» эякуляции и последующего изливания семенной жидкости не куда-нибудь, а – в «лоно» самой «грозной и легендарной» Бабы-Яги (Черной Богини, Белили и пр., и пр.), у Саши перед глазами опять возникло скорбное бледное лицо Анны Караваевой, умоляюще глядевшей прямо ему в «бесстыжие очи» сквозь «сорок-сороков „чужих и злобных“ параллелей» и, Саша мог поклясться в этом, Анна изо всех своих сил отчаянно пыталась сказать ему что-то очень важное, предупредить о чем-то… «Наверное, хотела напомнить, чтобы никогда не забывал предохраняться!» – с обычном сарказмом, когда дело касалось Анны, подумал Саша и тут же выбросил тоскливый образ кафедральной лаборантки из головы, вновь без остатка «окунувшись» в омут «сказочного наслаждения», благодаря новому искусному «половому кульбиту» ненасытной и неистощимой на «извращения» Белили… И ночь эта, сказочная волшебная, невероятная по насыщенности и накалу в протяженности своей и замысловато-извилистой направленности, стремилась не к наступлению утра, которое должно было обязательно стать «мудренее» вечера, а – «улетала» она, словно бы очутившись на мощных крыльях «гусей —лебедей» за самые дальние пределы всех времен, как реальных, так и сказочных – в саму сказочно-эротическую бесконечность…
   Саша слышал смутно, как Белиля в перерывах между сладострастными криками и стонами, постоянно приговаривала:
   – Мы играем с «огнем», мой милый!.. Нужно остановиться, срочно остановиться!.. Иначе Сказки останутся без Сказочника и заживут сами по себе, как им, в общем-то, и положено… Но это – очень опасно!.. Для тебя опасно, Саша!.. Ты никогда не вернешься назад… Не вернешься домой!..
   – Я не хочу домой, любимая моя!.. Я хочу остаться с тобой здесь, навсегда… И у меня нет дома, потому что там меня никто не ждет!…
   – Как скажешь, мой милый!.. – услышал он, как нежно проворковали влажные чувственные губы Белили ему в самое ухо и, теперь уже точно, провалился в глубокий, словно душистый цветочный омут, сон…
   …А утром Александр Сергеевич проснулся женатым человеком, увидев на указательном пальце правой руки золотое колечко, с органично сверкающим на нем алмазным сердечком.
   – Запомни, любимый, что мы тайно обвенчались с тобой этой ночью! – бесконечно преданно и нежно глядя ему в глаза, проникновенно негромким голосом произнесла обнаженная красавица Белиля-Василиса, сидевшая на краю их брачного ложа. – Об этом никто и никогда не узнает, кроме нас с тобой, мой любимый… Ты теперь – жизнь моя, и я ничто без тебя, и я всюду буду с тобой и приду тебе на помощь в любой беде, которых, чувствую, впереди поджидает тебя целая бездна… Запомни – как бы странно и бесконечно одиноко тебе ни показалось, и в каких бы странных местах ты бы ни очутился, я всегда изыщу возможность прийти к тебе на помощь…
   А затем Саша вновь провалился в сон, на сей раз – в глубокий черный сон без сновидений, и очнулся совсем в ином месте, резко отличавшегося от того, в котором уснул накануне в горячих объятиях обнаженной сказочной красавицы Белили-Василисы. Местом этим и оказалось Заветное Дупло…
   …В нем Саша сразу же почувствовал себя более чем уютно и комфортабельно, где-то на уровне самых потаенных тихих и темных глубин подсознания почувствовав, что вот это самое место он тщетно, хотя и упорно искал всю свою сознательную жизнь – там, в Большой Руси…
   …Он лежал навзничь на чем-то сыпучем, мягком и пряно-ароматном. Этот пряный аромат казался ему очень знакомым и связывался почему-то с годами из раннего-прераннего счастливого детства. Саша быстро вспомнил, что так пахло свежескошенное сено, лишь пока еще несколько часов пролежавшее под прямыми солнечными лучами. Любимая пора детства, это – летние каникулы в деревне у бабушки и августовские покосы на заливных лугах. Свежескошенными луговыми травами пахло его чудесное детство, которое подарили ему его родители. Похоже, что он, действительно, оказался в крайне странном месте и перед глазами моментально возник пленительный образ обнаженной красавицы Белили, ласково нашептывавшей ему на ухо признания в вечной преданности и… что-то еще… что-то необычайно важное – про высокую ответственность, лежавшую на его плечах… Ответственность Сказочника и опасность… Да, она говорила о какой-то серьезной опасности, подстерегавшей Сашу на том тернистом пути, какой он так легкомысленно выбрал, согласившись на предложение Рагнера Снежного. Кажется, что только сейчас Саша понял точно и ясно, что подразумевала Белиля под главной опасностью, грозившей Саше – ему, ни в коем случае, нельзя было превращаться в одного из героев собственной Сказки. Иначе… он исчезнет в пестрой и бездонной мешанине недорассказанных и не досистематизированных Сказок посреди таинственной страны Замороженных Строек! Ему пора было срочно возвращаться обратно, уступив место какому-то другому ключевому герою в начинавшей раскручиваться сюжетной спирали нового повествования, имевшего условное наименование «Стеклянная Любовь». Александр Сергеевич Морозов и так «залетел» на «золотом байферге» чересчур далеко – аж, между длинных и красивых ног самой Белили, оказавшейся на поверку Василисой Прекрасной, и обе они, в «одном лице», запросто могли, вслед за Александром Сергеевичем, «залететь» теперь уже непосредственно от самого Александра Сергеевича, что могло бы привести к непредставимым, далеко идущим последствиям, которые не представлялось бы возможным «ни в сказке передать, ни пером описать!»…
   Перед глазами профессора Морозова возник внезапно образ… раздетой догола Анны Караваевой, которую в «разоблаченном» виде Александр Сергеевич никогда не видел, да и даже не пытался представить себе такое невозможное зрелище, будучи всегда твердо уверенным, что Анна и спать ложится, не раздеваясь, чтобы нечаянно не раздразнить саму себя и гарантировать, таким образом, на все сто процентов сохранение девственности и специфического сектантского целомудрия. «Тьфу ты черт!» – молча выругался Александр Сергеевич и разлепил веки, чтобы прогнать прочь неожиданное, столь неприятно поразившее его видение голой Анны Караваевой, обладавшей потрясающей грудью сказочной красавицы Белили…
   – Тьфу ты, зараза! – теперь уже вслух выругался Саша, пытаясь приподнять голову и усиленно хлопая близорукими глазами, стараясь разглядеть во всех деталях потолок Заветного Дупла.
   Потолок дупла, как ему удалось рассмотреть спустя минуту-другую, оказался полностью затканным золотистой тканью, сильно смахивавшей на паутину, именно ею и являвшейся. В центре паутины сидел, похожий на гигантскую брошь, отлитую из червонного золота, человеколюбивый вегетарианец, красавец паук-«ювелир» и пристально смотрел на Сашу огромными глазищами, изумрудно сверкавшими вполне осознанной приветливостью.
   – Здравствуй, дружище! – обратился Саша к удивительному насекомому, как к разумному существу и неожиданно для себя спросил у паука: – Не пора ли нам поужинать?!
   И, лишь только, с губ Саши сорвался сам собою, словно осенний лист с древесной ветви, этот нелепый и неожиданный вопрос, как он тут же ощутил страшный, обжигающе-сосущий стенки желудка, голод. А те сказочные яства, какими угощала его совсем недавно в своей избушке-«на курьих ножках» Белиля, твердо стали казаться ему чудесным сном. Самое грустное, что сном стали казаться не только яства, но и сама Белиля…
   Но, тем не менее, прозвучавший в золотистом полумраке Заветного Дупла вопрос заставил паука-ювелира беспокойно заметаться из стороны в сторону по золотому кружеву филигранно сотканной паутины, словно бы он лихорадочно начинал искать где-то, искусно запрятанный ужин, в виде просвечивающих янтарным жиром чрезмерно упитанных «бриллиантовых» мух. Но Александр Сергеевич, почему-то будучи твердо уверенным в вегетарианских наклонностях восьминогого «ювелира», заранее знал, что тот, бестолково пометавшись по хаотичным направлениям исключительно в эстетических целях – заполонить на короткое время однотонную золотистую мглу дупельного освещения самоцветными искрами собственного отражения, вскоре исчезнет за тенетами роскошной золотой паутины. Где-то там, за паутиной в потайном уголке паук-ювелир прятал никогда не иссякающие запасы чуть перебродивших мудараковых орехов – самой легкодоступной и распространенной вегетарианской пищи во всей Сказочной Руси.
   Когда паук взорвался сверхновой золотой звездой и исчез с глаз долой, Саша потянулся к дверце огромного роскошного холодильника, работающего на автономном источнике питания и, пока еще, безотказно выполнявшего функции сказочной «скатерти-самобранки». Достал оттуда большую бутылку холодного розового вина, широкое и глубокое блюдо, доверху наполненное, аккуратно нарезанными жирными и сочными ломтями хорошо прожаренного мяса молодого самца так называемого «ливерпульского кабана» – местной разновидности дикой свиньи, в отдельных случаях достигающей пяти тонн веса, и известной на всю Сказочную Русь превосходным вкусом своего мяса. К мясу, естественно, полагался большой каравай местного хлеба – всегда свежего, мягкого, покрытого хрустящей золотистой корочкой и свежие овощи, сильно смахивавшие на гибрид земных помидоров и огурцов. Из двух десятков имевшихся в запасе напитков, как алкогольных, так и безалкогольных, Александр Сергеевич отдавал пока предпочтение, приятнейшему на вкус, шипучему розовому вину, которым угостил его некогда Рагнер Снежный на Новый Год.
   В общем, на винный погреб и его качество, вкупе с разнообразием продуктов, Саша пожаловаться не мог.
   Розовое вино неизменно помогало ему снять нервное напряжение, всегда достигавшее к вечеру критической отметки в, круто растущей, кривой своего роста. Вот и сейчас, доев последний кусок жареной свинины, он допил остатки вина и с грустью вспомнил красавицу-Белилю, весь целиком и полностью вернувшись к ней в избушку-«на курьих ножках» – в самые последние минуты пребывания там, непосредственно предшествовавшие почти насильственному расставанию с очаровательной хозяйкой избушки… Дело заключалось в том, что покинул избушку Саша, как ни хотелось бы ему в этом признаться, против своей воли… Его оттуда кто-то «выпнул» твердой железной ногой, как щенка и он, беспорядочно кувыркаясь и жалобно поскуливая, полетел прямиком вот в это самое Заветное Дупло… Его, строго регламетированное и заранее тщательно спланированное путешествие в Сказочную Русь явно пошло не по графику, грубо сбившись с заранее намеченного и тщательно выработанного маршрута… И он пока еще до такой степени не мог прийти в себя, что до сих пор не сообразил, что «самонаполняющийся» холодильник, сытно и вкусно кормивший его уже который день подряд, является ничем иным, как коферментной сущностью знаменитой «скатерти-самобранки», подаренной ему на прощанье его тайной «сказочной женой», Белилей. И он почему-то твердо был уверен, что это было, вовсе, ни какое – не «прощанье». Он, правда, как ни пытался, не мог точно вспомнить конкретную причину своей срочной «эвакуации» из гостеприимной «избушки на курьих ножках» в это комфортабельное «сыто-пьяное» уютное дупло, но, в общем, он «надеялся и верил на скорую встречу со свежеприобретенной сказочной любимой женщиной…»…

Глава тридцатая

   Жгучая черноокая, стройная и изящная, в общем – грациозная, словно фарфоровая статуэтка, древнешумерская красавица Гемпатрия, в свое время лично избранная для «вечной жизни» на борту «Золотого Шершня» самим «Великим Царем Кингу», за пять тысяч лет по стандартному земному летоисчислению своего «вечно молодого» существования сумела сохранить в себе остроту ума и те положительные качества, что даны были ей от рождения Великим Богом Мардуком – создателем человечества и злейшим врагом Великого Кингу, любимого мужа еще более Великой и Ужасной Богини Океана Тиамат, когда-то на пару правившими миром, в котором не было еще места для Человечества и для Молодых Богов во главе с Великим Мардуком, посчитавших нужным, среди прочего, создать и само Человечество.
   В незапамятные времена произошла Великая Битва, в результате которых Армия Молодых Богов под предводительством Мардука уничтожила Армию Древних Чудовищ, возглавляемую Владычицей Океана, Трехголовой Великой Жабой Тиамат. Мардук лично убил Тиамат по ходу, состоявшегося между ними, весьма длительного и ожесточенного поединка, А мужа ее, Великого Морского Змея, Кингу, Мардук взял в плен и посадил на цепь в недрах глубокого подземелья. Но Кингу был слишком опасен, даже, будучи закованным в цепи глубоко под землей. И на Большом Совете Молодых Богов было принято Великое решение убить Дракона Кингу, ввиду его очевидной огромной потенциальной опасности, что и было сделано. Дракону Кингу лично сам Мардук отрубил голову. Из исполинского обезглавленного туловища поверженного чудовища вылился целый океан крови. И, дабы кровь эта бессмысленно не всосалась в землю, Великий Мардук своими Божественной Волею и Желанием превратил кровь Кингу в человечество – шумеров («черноголовых»), создавших самую древнюю цивилизацию в истории Земли… Так гласила Легенда о сотворении мира и человечества, зафиксированная клинописными знаками на древних табличках из обожженной глины, обнаруженных современными археологами в развалинах древних городов, расположенных в междуречье Тигра и Евфрата.
   Примерно, о том же самом рассказывала маленькой шумерийке Гемпатрии каждый вечер перед сном ее бабушка, старая и мудрая «айдже Гуталах». И сказки эти заканчивались одной и той же фразой-предупреждением, которую по какой-то причине умница-бабушка считала обязательным доводить до сознания маленькой любимой внучки: «Запомни, крошка моя, что Злой Демон Кингу обязательно рано или поздно вернется на Землю и попытается вернуть обратно всю свою кровь! А для этого ему надо будет съесть разом всех людей, которые живут на белом свете! Поэтому, когда ты повзрослеешь, превратившись из маленькой девочки в девушку-красавицу, будь всегда начеку и помни, что демон Кингу может принять облик самого красивого юноши в мире и внешностью, а также обходительностью манер легко обманет кого угодно! Кингу и его жена Тиамат, это – Зло, а Зло до конца нельзя убить, ибо оно является оборотной стороной Добра… Так уж печально и противоречиво устроен наш прекрасный, но безумный Мир! ….»…
   Бабушка, как оказалось, рассказывала маленькой Гемпатрии вовсе не сказки, а – сущую правду, облеченную для легкости восприятия в красочную сказочную оболочку. Дело в том, что бабушкин муж или, другими словами, родной дедушка Гемпатрии, Галидрабал был талантливейшим математиком, принадлежа к высшей касте Верховных Жрецов славного города Ниппура и имел индивидуальную исследовательскую вычислительную лабораторию в одной из многочисленных комнат-инкунабул самого большого Зиккурата всего Междуречья. Этот Зиккурат считался главным Храмом Древнего Шумера, ибо в нем обитал Дух самого Великого Мардука. Галидрабал являлся не только жрецом-математиком, а. в силу своей исключительной природной талантливости, принадлежал к избранной высшей жреческой прослойке, занимавшейся разработкой и изучением так называемого математического феномена «бесконечности деления, устремляющейся к абсолютному нулю, но никогда нуля не достигающего», впоследствии, спустя тысячелетия получившего математическое наименование «чисел Фибоначчи».
   Решение вышеозначенной проблемы или открытие «прямого пути», заводящего «бесконечность деления» к конечному финалу в виде «абсолютного нуля» в значительной мере бы способствовало и скорейшей успешной разгадке знаменитой «головоломки Мардука» или, в другой транскрипции – «формулы Мардука»… Дело заключалось в том, что математика в Шумере с незапамятных времен считалась «царицей наук» по той простой причине, что сам создатель человеческого мира, Великий Бог Мардук был, прежде всего, самым талантливым математиком Вселенной и своих могущественных Врагов, Чудовищную Владычицу Океана Тиамат и ее мужа, свирепого исполинского Дракона Кингу, Мардук победил исключительно благодаря предварительно проведенному им тонкому и безошибочному математическому расчету. А Тиамат, и Кингу проиграли решительную битву, стоившую им обоим, жизни, соответственно, по той причине, что не имели никакого понятия о математике, тем более – «высшей», основы которой были заложены благодаря титаническому напряжению интеллектуального цвета высшей жреческой прослойки первой человеческой цивилизации – Цивилизации Древнего Шумера. Именно шумерийцам человечество обязано рождением такого фундаментального и многопланового понятия, как «магия чисел».
   Как известно, слово «магия» является синонимом слова «волшебство», и. когда сюда прибавляется арифметическое понятие «чисел», тогда и начинаются настоящие чудеса… Имеется ввиду, вовсе не кабаллистика и нумерология, получившие практическое применение в гораздо более поздние времена, а – математика в ее первозданном «чистом» естестве и предназначении, никаким боком не соприкасающуюся с «демонологией», «черной магией» и «чародейством». Ибо древнешумерская цивилизация являлась гуманным, очень рационалистичным, человеколюбивым, свободным демократическим обществом взаимоуважающих друг друга людей, где не было места диким проявлениям религиозного фанатизма, антинаучному мракобесию и банальному антиинтеллектуальному изуверству.
   У маленькой Гемпатрии было очень счастливое детство, так как она родилась и выросла в справедливом человеческом обществе, где всемерно культивировался основной жизненный принцип, кратко характеризуемый, как: «человек („шумериец“) человеку („шумерийцу“) друг, товарищ и брат!».
   Городами-государствами Древнего Шумера управляли жрецы, правители-администраторы и военначальники, избираемые на эти ответственные должности открытым всенародным голосованием из числа наиболее достойных для подобных должностей и званий, горожан. Каста жрецов выполняла важнейшую общественную функцию хранения, приумножения и конструктивного применения на практике научных знаний. Другими словами, жрецами становились наиболее талантливые шумерийцы. Грандиозные храмы-зиккураты, построенные из обожженного сырцового кирпича объединяли в себе признаки ритуальных зданий и научно-практических лабораторий, внутри которых сублимировался и аккумулировался научно-производственный и духовный потенциал таинственного шумерийского народа, в какой-то, точно, до сих пор, не установленный миг бесследно растворившегося в далеком прошлом, оставив после себя богатейшее интеллектуальное наследие, буквально, для всех цивилизаций Земли, пришедшим спустя несколько веков на смену шумерийцам.
   Бог Мардук победил Тиамат, Кингу и остальных, подчиненных им древних океанических чудовищ (как полагает ряд современных шумерологов, эти чудовища являлись плезиозаврами, леолепродонами, ихтиозаврами и прочими … «заврами»), дав возможность возникнуть человечеству. По замыслу Мардука люди должны были рождаться, исключительно, для счастья в таком прекрасном мире… Но, дабы не перегружать внимание читателя подробным пересказом древних шумерских космогонических легенд (для этого существует специальный жанр литературы), лучше сразу перейти к сути той проблемы, которая и погубила шумерийскую цивилизацию.
   Шумеры исчезли во тьме веков, но Проблема, заставившая их исчезнуть, осталась. Исходя, из, научно доказанного, исторического факта внезапного и до сих пор никем не объясненного исчезновения всей шумерской цивилизации «одним махом», сам собою вытекает логический вывод о том, что Великий Бог Мардук, несмотря на все свое «величие», «совершенство» и «непогрешимость», чего-то не доделал или сделал не так, как надо бы было, допустив в, произведенных им, сложных математических расчетах некую погрешность и, приведшую впоследствии созданный им народ к «распылению» и «растворению» в Пространстве и Времени. Что и говорить, Бог Мардук, будучи Богом-Математиком и Богом Математики, оставил своему народу богатое научное математическое наследие, пользоваться которым следовало творчески в самом лучшем смысле этого слова.
   Но Мардук был Богом и поэтому мог видеть, созданный им человеческий мир, как бы со стороны в виде единого гармоничного целого, состоявшего из оптимально подогнанных друг к другу стройных геометрических объемных фигур, главной из которых являлся равнобедренный треугольник, острым углом, устремленным вертикально вверх. Время жизни, отпущенное индивидуально для каждого рожденного человека наиболее точно, лаконично и наглядно содержалось в геометрической форме его выражения – равнобедренном треугольнике.
   Пространство, широко разлитое почти параллельно непосредственно основанию треугольника, это – детство, когда время почти стоит на месте и кажется бесконечным, а жизнь – вечной.
   Но относительность времени, как его основное свойство, наиболее емко и выпукло выражается, как раз посредством геометрической формы равнобедренного треугольника – чем выше и дальше от основания, тем быстрее начинает течь время, ввиду неизбежного уменьшения сечения площади рокового треугольника, куда это самое время оказывается заключенным. Рано или поздно, но все для отдельно взятого человека заканчивается верхним острым углом треугольника
   Кто-то из первых шумерийских жрецов-математиков, чье имя не представляется возможным восстановить в анналах мировой истории, публично заявил, что «равнобедренный треугольник» является самой главной геометрической фигурой, потому что содержит в себе главную тайну жизни на Земле – тайну бессмертия. И тайну эту можно разрешить только математическим путем, вычленив из фигуры равнобедренного треугольника, заключенные в нем тайные символы и знаки, которые при правильном своем выведении и отображении на глиняных табличках должны сложиться самым совершенным и универсальным уравнением в истории математики – так называемой «формулой Мардука». Дедушку Гемпатрии, Галидрабала приняли в число двенадцати Высших Жрецов, как раз по той причине, что он оказался наиболее близок из всех шумерийских математиков к полной разгадке Великой Формулы…
   …Обо всем об этом – о великом прошлом ее родного народа, исчезнувшего, однажды, в какой-то, непонятно откуда, выплывшей «черной дыре», постепенно, небольшими информационными порциями поведала Гемпатрия своей очаровательной хозяйке, ставшей ей близкой подругой, Снежане.
   И, более всего, как поняла из многочисленных печальных рассказов Гемпатрии на эту больную тему, Снежана, вечно юную шумерийку угнетала мысль, что главным виновником катастрофы, разразившейся пять тысяч лет назад в Древнем Шумере, оказался ее родной дедушка, Галидрабал – талантливый, но болезненно амбициозный и паталогически импульсивный жрец-математик. Достаточно долгое время Гемпатрия воздерживалась от рассказов-воспоминаний о своем дедушке Галидрабале, но, примерно, за три недели до того знаменательного случая, когда ее госпожа с высоты ста двадцати километров увидела в анимаскоп, спавшего крепким пьяным сном на Земле Славу Богатурова, она решила «просветить» Снежану насчет роковой роли своего родного дедушки во внезапной преждевременной гибели цивилизации Древнего Шумера…
   …Произошло это однажды поздним вечером в покоях Принцессы Эшкиталь (Снежаны Вальберг), когда Принцесса уже готовилась к ночному отдыху, но ей совсем не хотелось спать. А, напротив, хотелось с кем-нибудь поговорить и кому-нибудь «излить душу». Среди многочисленного штата служанок для этой роли не подходил никто лучше, кроме, как сама старшая служанка – Гемпатрия.
   В тот вечер, не находившая себе места, от охватившего ее сильного непонятного волнения, Снежана, против обыкновения, попросила юную красавицу-шумерийку задержаться и распить, если Гемпатрия не будет против такого предложения, бокал другой старинного вина с «самой Принцессой» и «поговорить за жизнь», потому что в этот «душевно-мутный» вечер Принцессе было необычайно тоскливо и чувствовала она себя безнадежно одиноко. Впрочем, ощущение полного одиночества являлось единственным постоянным эмоциональным сопровождением существования Снежаны на борту «Золотого Шершня»…
   …Девушки-красавицы: блондинка и брюнетка уселись друг напротив друга за изящный «чайный» столик, уставленный ажурными стеклянными графинчиками, наполненными ароматными винами из погребов шумерийских царей, вазочками со сладостями и тарелочками с мясными, рыбными и овощными закусками, травяными салатами и грибными ассорти в древнекулинарном стиле «аля Ниппур». Настроение у обоих сотрапезниц носило такой характер, что, не притрагиваясь к закускам, и Принцесса и ее служанка, давно уже ставшая близкой подругой Принцессе, вначале импровизированного «задушевного застолья» «приговорили» по полному бокалу розового виноградного вина знаменитого сорта «белекталь» из лозы урожая 2873-ого года до Рождества Христова. И, когда, опустевшие бокалы были поставлены обратно на поверхность столика, между девушками почти сразу начался тот самый памятный разговор о том, «с чего все началось…»…
   …Верховный совет жрецов-математиков крупнейшего города-государства Древнего Шумера, Ниппура состоял из двенадцати человек во главе с выборным Старшим Жрецом. В огромном здании главного Зиккурата насчитывалось более тысячи различных помещений, различавшихся меду собой по размерам и своему основному предназначению. В специальном священном пантеоне, выстроенном из очень дорогого строительного материала – «розового мрамора», привозимого из далеких гор, возвышавшихся на много сотен лиг к северу от Ниппура, и венчающим собой громаду величественного Зиккурата, обитал Дух самого Великого Мардука, Поэтому никому из смертных, включая Высших Жрецов не разрешалось туда входить до тех пор, пока сам Дух Мардука по своей доброй воле не вызовет кого-то из них на Высокую Аудиенцию.
   Ниже Пантеона-Обиталища Великого Духа располагалась Зала Советов Высших Жрецов Ниппура, где строго раз в месяц собирался Большой Совет. Двенадцать Высших Жрецов усаживались вокруг огромного овального стола из эбенового дерева, в, предназначенное для каждого Жреца, кресло с высокой спинкой, на котором был обозначен один из двенадцати Знаков Зодиака, за который нес персональную ответственность каждый из двенадцати Высших Жрецов поочередно – соответственно тому месяцу, какой протекал на данный момент. Каждый из двенадцати Высших Жрецов пребывал, таким справедливым демократическим образом, на должности Старшего Жреца один раз в году в течение календарного зодиакального месяца.
   В Зале Больших Советов имелось еще и тринадцатое, всегда пустовавшее кресло – во главе совещательного овального стола. Тринадцатое кресло по размерам своим значительно превосходило остальные двенадцать зодиакальных кресел и спинка тринадцатого, вечно пустовавшего, кресла поднималась значительно выше, чем спинки, так сказать, «рабочих мест» Высших Жрецов. Издревле считалось, что во главе совещательного стола в тринадцатом кресле незримо присутствует Дух Бога Мардука и терпеливо ждет того Большого Совета Высших Жрецов, на котором будет объявлено, что Формула Мардука наконец-то оказалась благополучно разрешена и тогда, сразу после сделанного Великого Объявления Дух Мардука моментально материализуется в самого Бога Мардука в его божественной Плоти и тринадцатое кресло окажется наконец-то занятым. Бог Мардук не возникнет из ниоткуда на глазах у изумленных Высших Жрецов, а выйдет из священной Вечно Закрытой Двери, расположенной в священной стене Зала Больших Советов – прямо напротив спинки тринадцатого пустующего кресла-трона. Жрецы входили на Советы через другую дверь, а к священной вечно закрытой двустворчатой двери никто не имел право подходить. Эту Дверь мог открыть только Бог Мардук – с Той, естественно, Стороны. Во время Больших Советов, Высшие Жрецы с огромным почтением взирали на Тринадцатое Кресло, и, что уж тут лукавить, не без, глубоко спрятанного в самых дальних тайниках души, благоговейного мистического страха – на Закрытую Дверь в Стене, отгораживавшую «мир живых» от «мира духов».
   Смотреть на Закрытую Дверь не боялся только один Галидрабал – дедушка Гемпатрии. Галидрабалу всегда твердо казалось, что глупо бояться этой Двери, за которой скрывается до поры до времени Призрак Счастья для всего Шумерийского Народа. Как уже было замечено выше, Галидрабал от природы оказался чрезвычайно талантлив – талантливее, чем остальные одиннадцать Высших Жрецов, вместе взятых…
   … – Понимаете, госпожа моя! – взволнованным доверительным шепотом рассказывала в тот памятный вечер Гемпатрия Снежане. – Дедушка мой в роковую ночь, когда он сделал это свое страшное открытие, предопределившее, в итоге, гибель всего моего великого народа, чисто внешне сделался, как бы «сам не свой»! Он и так-то был весьма своеобразный человек даже в бытовых мелочах – в силу своей необычайной природной одаренности, просто «прущей» из него на каждом шагу. А тут это его внезапное, «не к ночи будь помянутое» открытие!
   Как сейчас, словно это случилось не пять тысяч лет назад, а всего лишь, каких-нибудь пять минут назад, помню этот «дурной» дедушкин торжествующий вопль, раздавшийся из его рабочей кельи, где он «корпел» над своими табличками по четырнадцать часов в день, и выходил наружу только, чтобы наскоро перекусить – весь измазанный в свежей глине и пропахший этой же самой свежей глиной и своей, ни с чем не сравнимой, маниакальной математической одержимостью! Не случайно, что у него было по жизни много врагов и его мало кто любил. Но бабушка моя его очень любила, просто – обожала за то, что он так сильно не походил на остальных мужчин, входивших в число многочисленных бабушкиных знакомых – бабушка моя была настоящей красавицей…
   Мы с бабушкой в тот момент находились в нашей домашней трапезной и пили вечерний чай со свежими горячими пшеничными булочками, вареньем и медом, когда в трапезную ворвался дедушка. Глаза дедушки горели почти безумным огнем иступленной радости мученика науки и первооткрывателя Великой Тайны, над разгадкой которой тщетно бились многие поколения жрецов до него, седые лохмы волос на голове оказались беспорядочно скомканы (дедушка всегда машинально «взъерошивал» себе волосы на голове, когда был чем-то сильно увлечен) и он смотрел своим горящим полуобезумевшим взглядом вроде бы и прямо на нас с бабушкой, а на самом деле – сквозь нас! Мы и догадываться не могли, что смотрел дедушка Галидрабал, минуту назад решивший «формулу Мардука» (так ему, во всяком случае, казалось), в таинственную сияющую черноту, постепенно открывающуюся его мысленному взору вслед за медленно раскрываемыми снаружи тяжелыми створками Вечно Закрытой Двери в Зале Больших Советов.
   «Я нашел, я нашел, я нашел его!!!» – без конца повторял дедушка Галидрабал три одних и тех же слова и бабушка Гутамах смотрела на своего мужа со, все возрастающим страхом, глубинная причина которого была ей, однако, пока еще непонятна…
   Любимый муж никогда не внушал ей страха, а тут вдруг… что-то, в общем, пошло на серьезный «перекосяк»… – нежный мелодичный голос Гемпатрии задрожал, едва не сорвавшись на рыдание, а в огромных темно-карих глазах, осененных пушистыми черными ресницами, мелькнула такая боль, какую Снежана видела только один раз за свою жизнь, и, тоже – в глазах, в глазах у своей матери в ту Новогоднюю ночь, когда привычный мир звонко треснул, и в безмятежную счастливую жизнь Снежаны. никого не спросясь, ворвалась страшная пора мрачного безумия, которое продолжается до сих пор…
   … – Прошло пять тысяч лет, госпожа моя! – тяжко, скорее, вздохнула, чем вымолвила Гемпатрия. – А мне все кажется, что со своими бабушкой и дедушкой я попрощалась навеки только вчера… бедная моя любимая бабушка, и бедный мой любимый дедушка – они не заслужили той страшной участи, которая оказалась им уготованной!.. Да и моя то участь!.. – бедняжка не нашла даже никаких нужных слов, чтобы точно охарактеризовать собственную судьбу и лишь беспомощно заозиралась вокруг, хотя и находилась сейчас в относительной безопасности личных покоев Принцессы Эшкиталь, архитектурно стилизованных под «женскую половину» дворцов древнешумерийских царей.
   Снежана порывисто протянула руку и нежно взяла Гемпатрию за запястье:
   – Пока я жива, подруга моя – я никому не дам тебя в обиду! – горячо пообещала Снежана взволнованным голосом, не зная, как еще можно успокоить и приободрить настоящую древнюю шумерийскую красавицу, впавшую в нешуточную печаль.
   – Спасибо Вам, Госпожа моя – вы бесконечно добры ко мне, но только, время мое, кажется, подошло к концу.
   – Почему ты так говоришь, Гемочка моя?! – Снежана неожиданно почувствовала сильный страх за единственную, приобретенную за долгие годы почти полного одиночества на борту «Золотого шершня», подругу. – Что-то, действительно, случилось серьезное или, быть может, у тебя сейчас – обычный приступ меланхолии, какие частенько посещают и меня?!
   – Я надоела Звездному Рыцарю, госпожа моя и он постарается избавиться от меня в ближайшее время – не позднее, наступающей спустя месяц, Праздничной Ночи!
   – Откуда такая уверенность, Гема?! – Снежана на уровне интуиции догадалась, что, к прискорбию, Гемпатрия точно знает то, о чем говорит и надо будет, скорее всего, готовиться к худшему – к неизбежной потере еще одного близкого человека в своей, и, без того, кошмарно складывающейся жизни.
   Переживания Снежаны отразились в выражении ее взгляда, и проницательная умница Гемпатрия прекрасно все увидела и, преисполненная искренней благодарности, как могла, успокоила Принцессу словами:
   – У нас еще целый месяц впереди, госпожа моя! И за это время можно что-нибудь придумать, если не сидеть «сложа руки» и покорно готовиться к смерти! А сейчас я предлагаю еще немного выпить вина и тогда я дорасскажу про мой последний в жизни вечер, который я провела вместе со своими любимыми и родными бабушкой и дедушкой… И, наверное, скажу вам, моя Принцесса то, что никогда и никому не осмеливалась говорить за все пять тысяч лет пребывания в этом ужасном плену! Это моя личная догадка, которая упрямо стала всплывать у меня в уме некоторое время назад – это очень необычайная и смертельно опасная догадка и мне, ни в коем случае, нельзя допустить, чтобы ее услышал кто-то из многочисленных шпионов Царя Кингу…
   Вино было налито и выпито, и Гемпатрия завершила свой рассказ, не будучи ни разу прерванной Снежаной, оказавшейся весьма заинтересованной и благодарной слушательницей:
   «По роковому стечению обстоятельств, дедушка Галидрабал на момент своего Великого Открытия, по календарному графику выполнял функции Старшего Жреца и, пользуясь, своими особыми полномочиями, немедленно распорядился через многочисленных расторопных слуг, передать просьбу остальным одиннадцати Высшим Жрецам немедленно собраться в Зале Большого Совета. Благо, что все Жрецы жили в специальных, предоставленных им помещениях, расположенным на первом этаже Зиккурата по соседству друг с другом и поэтому, спустя каких-нибудь десять минут, все они оказались сидящими вокруг огромного овального стола, вырезанного из драгоценной древесины эбенового дерева, растущего в далекой заморской стране и настороженно-недовольно «сверлили» пристальными взглядами Старшего Жреца, дедушку Галидрабала.
   Старший Жрец Галидрабал, не став «толочь время в ступе» сразу громогласно объявил о том, что несколько минут назад ему удалось решить Формулу Мардука не иначе, как по Воле и Желанию самого Великого Мардука и попросил всех Жрецов приготовить свежие глиняные таблички и заостренные перья для немедленной записи священного текста Формулы, пока тот «не выветрился» у Галидрабала из головы.
   Прекрасно видя, что все одиннадцать Жрецов смотрят на него с явным недоверием, вот-вот готовым перейти в откровенно враждебное подозрение, Галидрабал поспешил начать читать текст решенной им Формулы торжественным, подобающим великому внутреннему смыслу произносимых уравнений, речитативом… Другими словами, в Зале Больших Советов начала звучать четкая установка, легко и доступно раскрывающая тот способ, благодаря которому сверхчеловеческому таланту Галидрабала удалось достигнуть путем математического деления реально существующей Цифры – Абсолютного Нуля! Всем присутствовавшим в Зале лучшим математикам Шумера было понятно, что человеческий мозг не способен, в принципе, решить подобную задачу, но Галидрабал решил ее!..
   Спустя несколько секунд после начала чтения, недоверие в глазах одиннадцати Высших Жрецов Ниппура сменилось откровенным страхом по той причине, что привычный, хорошо знакомый им приятный баритон Галидрабала зазвучал вдруг низким тяжелым басом, каким Галидрабал, да и не только Галидрабал, но и любой из смертных не мог бы начать говорить при всем желании, ибо такой невероятно низкий ревущий бас мог принадлежать только неведомому древнему Чудовищу, вселившемуся в Галидрабала, необдуманно дерзнувшего начать произносить вслух «непроизносимое», высчитав предварительно у себя в голове «невысчитываемое» – сложнейшую формулу, состоявшую из множества уравнений, чье решение было подвластно только Богу… У Галидрабала и у самого глаза, буквально, «вылезали из орбит» от ужаса, когда он уже против воли продолжал выкрикивать уравнения, заставлявшие медленно, но верно открываться Створки Вечно Закрытой Двери, за которой плескались холодные астральные волны Океана Запретных Знаний.
   – … Остановите его!!! – страшно, но запоздало закричал кто-то из Жрецов, сообразивший, что вот-вот должно произойти. – Или убейте его – заткните рот Галидрабалу, инчае он погубит славный город Ниппур, а вместе с ним – и весь Великий Шумер!!!
   С нечеловеческой силой швырнул Галидрабал в кричавшего Жреца бронзовый кинжал, воткнувшийся несчастному прямо в середину груди по самую рукоятку. Кровь хлынула из пробитой груди Жреца на поверхность эбенового стола и весь Зал заполнил жуткий треск – это распахнулись Створки Вечно Закрытых Дверей, откуда вышел Некто и сразу подошел тяжелой уверенной поступью к пустующему Тринадцатому Креслу и, не церемонясь, занял его, не без труда поместив туда огромную тушу и посмотрев на присутствующих Высших Жрецов Шумера пустым, ничего не выражающим взглядом единственного многофасетчатого Глаза, торчавшего посреди высокого лба или – не лба, точно этого никто из Высших Жрецов не успел понять, ибо все они моментально лишились рассудка от того непредставимого ужаса, который на них обрушился.
   Один лишь Галидрабал, присоединившийся к «коллективному безумию» на пару минут позднее, понял – кого он «вызвал» своим многолетним маниакальным упорством с Той Стороны Вечно Закрытой Двери.
   Галидрабал открыл не «способ достижения „абсолютного нуля“ путем простого деления чисел», нет – он «открыл путь обратно в мир живых людей древнему Демону, низвергнутому когда-то Великим Богом Мардуком в Бездну». Безрассудство Галидрабала, отмеченного небывалой врожденной талантливостью, сорвало «математическую печать» с Вечно Закрытой Двери, ведущей в Мир Хаоса, где не было места стройным и строгим математическим законам стабильности бытия, предопределяющего основу простого человеческого счастья! Мир Шумера рухнул в «одночасье» – древнее чудовище Кингу ворвалось в него, снедаемое «жаждой крови». Правда – своей крови! Здесь Мардук совершил единственную, но роковую ошибку, погубившую, в конечном итоге, созданное им «человечество» – «черноголовых шумеров»!..
   Вот так то, госпожа моя обстоят у нас на сегодняшний день дела наши скорбные! – и внешне юная и прекрасная шумерийка вздохнула так глубоко и горько, как могло единым разом вздохнуть лишь все когда-то погибшее «человечество шумеров»…
   Снежана слушала Гемпатрию, затаив дыхание и широко раскрыв огромные синие глаза, переполненные сочувствием и пониманием.
   … – Бабушка, как раз наливала чай мне в пиалу, – переведя дух продолжила шумерийская красавица свои уникальные воспоминания пятитысячелетней давности. – когда стены нашей трапезной дрогнули и бабушка выпустила из руки наш старинный семейный керамический чайник – он упал на каменный пол трапезной и вдребезги разбился на мелкие кусочки.
   – Что случилось, бабушка?! – закричала я, сама, не зная, чего так сильно испугалась?!
   – Муж мой, Галидрабал впустил Демона Кингу обратно в наш мир! – неживым голосом отчеканила бабушка, парализованная сверхъестественным ужасом, нежданно свалившимся на нее. – Кингу вернулся, чтобы вернуть свою кровь! Нам нет спасения, бедная крошка моя! С каким же бешеным дураком я все-таки жила!!! Ой-е-е-ей!!! – глаза Гемпатрии вновь заволоклись бесконечной печалью древних воспоминаний о «делах давно минувших дней» и она умолкла в очередной раз, глядя в глаза своей подруги из «современной эпохи», словно бы немо спрашивая у нее совета.
   – Ну вы пытались как-то спастись?! Неужели все произошло так быстро – сразу исчез весь ваш великий талантливый народ вместе со всем Шумером?!
   – Пытались… – почти отрешенно ответила Гемпатрия. – Бабушка довольно быстро вышла из оцепенения, схватила меня за руку и потащила прочь из Зиккурата, стены которого стали содрогаться все сильнее и оставаться под их сводами являлось полным безумием! И, еще мне показалось, госпожа моя, что выражение глаз Бабушки как-то неуловимо изменилось, словно бы искорка безумной надежды на лучший исход мелькнула в темной беспроосветной бездне отчаяния – мне показалось, что она все еще верила в своего мужа, моего Дедушку и в его сверхчеловеческий гений и способность вывернуться из любой самой безнадежной ситуации…
   И. все же мы тогда больше всего были заняты собственным спасением и успели покинуть разрушающееся здание Зиккурата. Вместе с нами наружу выскочил наш старый слуга, дядющка Салимбан, служивший в нашей семье еще задолго до моего рождения. Он сразу предложил отправиться в нашу семейную усадьбу, расположенную на берегу Евфрата – в любимый мною старый-престарый дом, спрятанный посреди огромного оливково-абрикосового сада, густого и тенистого, словно настоящий лес. Помню еще, как Салимбан уверенно сказал:
   – Мы спрячемся от всевидящего Глаза Кингу в нашем густом и тенистом саду – там он нас не заметит!
   Но стоило нам всем троим лишь выбежать через задний дворик нашей инкунабулы на тихую улочку, примыкавшую к задней стене Зиккурата, как сразу стало ясно, насколько глубоко заблуждался старый добрый слуга Салимбан – улочка, всегда тихая и почти безлюдная в эти минуты оказалась полна безумно метавшихся, плачущих, рыдающих и что-то пронзительно и бессмысленно выкрикивающих людей, в числе которых преобладали старики, вроде нашего слуги Салимбана, женщины и дети. Но не это обстоятельство показалось нам с бабушкой самым жутким.
   Нас напугал странный свет, совсем не похожий на свет луны, обычно струившийся с небес по ночам. Я и моя любимая бабушка медленно, словно бы противясь собственной воле, подняли лица вверх и увидели, что луна больше не светила в ночном небе Шумера. Вместо луны в беспросветной черноте каких-то совсем чужих и бесконечно далеких небес плавал, а точнее, даже, не плавал, а парил страшный и огромный, едва ли не в половину этого чужого черного неба, Глаз, излучающий беспредельную насмешливую злобу.
   – Не смотрите в Глаз Чудовищу!!! – запоздало выкрикнула-предупредила нас с Салимбаном бабушка Гутамах.
   Запоздало по той причине, что я уже не могла оторваться от этого гипнотизирующего взгляда, внимательно смотревшего на нас из чужого черного неба – Великий Царь Кингу, вернувшийся на Землю за «своей кровью» заметил меня и злобно подмигнул мне, и я потеряла сознание, а очнулась уже здесь – внутри всего этого ужаса! – Гемпатрия повела вокруг себя взглядом, полным тоски, отчаяния и отвращения. – И, что случилось с бабушкой, я так никогда и не узнала… Но полагаю, что бабушка разделила горькую судьбу всего шумерийского народа, чью кровь выпил залпом вернувшийся на Землю Царь Кингу…
   Наступила продолжительная пауза гнетущего молчания, которое первой нарушила Снежана, задав наиболее логичный вопрос, какой только мог бы возникнуть у нее в голове:
   – А как же Бог Мардук – почему он не пришел на помощь своему народу и не спас всех вас?!
   – Бог Мардук ошибся в своих расчетах – Злой Кингу, в итоге, обманул его, сумев «воскреснуть» в Астрале, проникнуть обратно в реальный мир и вернуть себе обратно всю «свою кровь»! Мой дедушка своими расчетами расчистил ему дорогу! Но прошло много веков и кровь шумеров оказалась уже почти переваренной – Кингу сейчас очень голодный и поэтому ему необходимо совершить новое нападение на Землю для того, чтобы выпить свежую кровь многих и многих тысяч людей!…
   – Кровь ни о чем не подозревающих людей, живущих в моем родном городе! – уточнила Снежана и сразу не без едкой саркастической горечи добавила: – В моем Рабауле, как и в твоем любимом Ниппуре кто-то, наверное, тоже не так все высчитал, как бы надо было и вот результат! Идиотов и амбициозных эгоистов «без царя в голове» всегда хватало во все времена и у всех народов! Ты не подумай, милая моя Гемпатрия – я не твоего любимого дедушку имела ввиду! Мне, после твоего рассказа, вообще, показалось, что твоего дедушку использовали «вслепую» какие-то могучие античеловеческие злые силы!
   – Нет – в беде, которая нависла над твоим родным городом, виноваты не математики и дело тут не в неправильно высчитанных уравнениях! Тут что-то другое, но от этого никому не будет легче!
   – Как ты думаешь, подруга моя – мы можем изыскать способ сбежать из этого летающего Ада?!
   – Я давно уже, денно и нощно думаю только об этом! – произнесла Гемпатрия и на этот раз в ее глазах мелькнул дерзкий огонек беспримерного мужества, красноречиво свидетельствующего о недюжинности всей сложной натуры красавицы-шумерийки и, ободряюще подмигнув Снежане, она добавила: – Мы еще обязательно вернемся к этому разговору в самое ближайшее время!…
   – А скажи мне, дорогая Гемма! – понизила голос Снежана, нежно взяв своими кистями за оба запястья красавицу-шумерийку и пытливо взглянула ей в глаза: – Ты же хотела открыть мне какой-то секрет – смертельно опасный секрет, если он вдруг станет известным шпионам-соглядатаям Царя Кингу?!
   Гемпатрия сильно побледнела и прошептала едва слышно:
   – Раз пообещала, значит скажу… Мне порой кажется, что мой дедушка и моя бабушка где-то совсем рядом со мной…
   – Как возможно такое?! – таким же, едва слышным шепотом, изумленно спросила Снежана.
   – Не знаю… Мне недавно приснился сон: мой дедушка в белом хитоне, запачканном свежей глиной, сидит на краешке огромного стола и продолжает водить правой рукой заостренной палочкой по сырой глиняной табличке, а – левой рукой, по своей неискоренимой привычке, продолжает взъерошивать волосы у себя на голове. А бабушка сидит недалеко и ждет дедушку пить чай с медом и свежими лепешками… А дедушка все считает, считает и считает вот уже пять тысяч лет – Кингу не убил его, потому что мой дедушка ему очень нужен!..Он продолжает высчитывать все ту же проклятую формулу! Мне кажется, что весь наш Зиккурат где-то здесь – внутри Золотого Шершня… Позавчера ночью мне снилась бабушка, и не просто снилась, а она звала меня молча, манила рукой, не раскрывая губ, и что-то хотела мне горячо объяснить одними глазами – в глазах ее горели любовь и сострадание ко мне… Я проснулась вся в слезах, госпожа моя… Это были очень странные слезы – слезы радости от предвкушения невозможного чуда…
   Снежана внимательно посмотрела на свою удивительную подругу из, давным-давно канувшего в Лету, государства и задумчиво произнесла:
   – Слушай-ка, милая моя – а, возможно, ты ведь и права… Я же и сама раньше много чего странного замечала, прогуливаясь по коридорам этой своей проклятой летающей тюрьмы!
   …После того разговора миновал почти месяц, Снежана визуально познакомилась со Славой Богатуровым, сумев проникнуть к нему в его сны, и, таким образом, заставив влюбиться в себя, ни о чем таком особенном и сногсшибательном не подозревающего, молодого человека.
   Древний грозный неуязвимый и очень опасный пайкидский межпространственный рейдер, носивший гордое название «Гильгамеш», занял ударную позицию на лунной орбите перед началом широкомасштабной донорской операции на Земле. И опасения Гемпатрии относительно того, что она «надоела» «Звездному Рыцарю», и он постарается избавиться он нее в ближайшее время, начали находить свое практическое подтверждение в целом ряде, ежедневно повторяющихся неприятных бытовых деталях. И, в конце-концов, однажды ночью у Гемпатрии появилось ощущение реальной и грозной опасности для собственной, а не чьей-нибудь другой, жизни, которое, как она точно знала, никогда ее не подводило. Липкая холодная рука приближавшейся смерти коснулась ее лба и Гемпатрия проснулась у себя в крохотной келье, распологавшейся на первом этаже Терема Принцессы Эшкиталь. Просканировав ближайшие к келье подступы, она увидела неслышно скользившего во мраке убийцу – червя-удавку Гаку, метко плевавшего сначала жертве ядом в глаза, а затем удушавшего ее банальным захватом четырехметрового кольчатого тела вокруг туловища и шеи.
   Определив тип подосланного убийцы, Гемпатрия снисходительно улыбнулась, перевернула узкую монашескую кровать на сто восемьдесят градусов, а сама, не забыв захватить заветный ларец, сквозь потайную дверцу известную лишь ей одной, бесшумно и незаметно для Гаки поднялась на второй этаж, в покои Принцессы. А на узкой монашеской кровати осталась лежать точная копия безмятежно спавшей Гемпатрии, накачанная смертоносным ядом, не имеющим ни вкуса, ни запаха. И когда неизменно голодный Гака сожрет без остатка тело лже-Гемпатрии, с Гаки клочьями начнет слезать кольчатая кожа и он молча сдохнет в страшных муках…
   … – Ваше Высочество, прекрасная госпожа моя – просыпайтесь! – низко наклонившись над сладко спавшей Снежаной прошептала Гемпатрия – Просыпайтесь!
   – Гема?! – девушка села в кровати и непонимающе захлопала огромными глазами на Гемпатрию, – Что случилось, Гема?!
   – Царь Кингу послал убить меня Железного Гаку – вместо себя я подсунула ему отравленную приманку. До утра обман не раскроется и, пока не наступило утро, я должна где-то спрятаться, так, чтобы меня не сумели найти до наступления Праздничной Ночи. А если я стала уже настолько не нужна и, поэтому – опасна, то это значит, что час твоей свадьбы с Чудовищем близок, очень близок. И никакие служанки, по его мнению, тебе уже не окажутся нужными. Скорее всего, что это произойдет уже сегодня…
   – Этого не произойдет ни при каких обстоятельствах! – с твердой решимостью произнесла Снежана и подобралась в кровати инстинктивным движением хищной кошки.
   – Успокойтесь, госпожа моя! Не нужно малодушно помышлять о добровольной смерти – она ничего не исправит и никому не поможет. Все то время, пока ты находилась в этом ужасном плену, я постоянно получала телепатические сообщения от твоего Деда…
   – Сквозь все защитные экраны Пайкидов?! Этого не может быть! – пораженно воскликнула Снежана.
   – Может! – твердо и с гордыми нотками в голосе возразила Гемпатрия – Твой Дед не так слаб, как кажется! И мой дедушка тоже не так слаб…. – юная шумерийка умолкла и в агатовой черноте ее прекрасных глаз блеснула безумная надежда…
   Но она собралась с силами и преодолев предательскую дрожь в голосе, вернулась к прежней теме:
   – А сила Царя Кингу идет на убыль, и сейчас появилась реальная возможность уничтожить Пайкидов, освободив тем самым от их ужасного присутствия двуединый мир Солнечной Земли и Сказочной Руси!… – она сделала короткую паузу, вызванную возникшим волнением и спросила девушку, сразу переходя к делу: – Ты нашла человека?!
   – Да!
   – Я имею ввиду – полюбила ли ты Человека с Солнечной Земли?!
   – Да! – немного подумав, ответила Снежана – Он – настоящий Витязь, хотя еще и не догадывается об этом. Несколько месяцев назад я делала ему проверку с помощью штампа.
   – Это было неосторожно, Принцесса!
   – Штамп был автономный – операция по его отправке заняла не более секунды, так что никто ничего не зафиксировал. Это я знаю точно!
   – Ладно, будем надеяться на это. Главное, что у тебя есть Витязь! Теперь слушай внимательно и запоминай! – Гемпатрия вытащила из ларца небольшую плоскую бутылочку из непрозрачного стекла и, подбросив ее на ладошке, объяснила Снежане: – Это «шехамфораш» – эликсир моих квинтэссенцированных знаний, которые я вытягивала из мозга Верховного Пайкида во время его визитов к тебе, моя госпожа. В те минуты он полностью расслаблялся под воздействием твоих женских чар и ничего не замечал. Выпив «шехамфораш», огненными буквами, штрихами, линиями, овалами и другими геометрическими фигурами и знаками ты запишешь у себя в памяти самую точную и подробную схему основных жизнеобеспечивающих систем «Золотого Шершня», а самое главное – к тебе перейдет знание и вместе с ним, связанный с этим страшным знанием, подсознательный страх этого проклятого урода, Царя Кингу, постоянно порождаемый существованием эффективного способа, при помощи которого можно уничтожить «Золотой Шершень». Но выпьешь ты «шехамфораш» только после того, как все Пайкиды, включая Верховного, впадут в предохранительную летаргию, в какую они впадают всегда согласно своим физиологическим законам, когда начинается широкомасштабная донорская операция. И не вздумай выпить его раньше – иначе Царь Кингу сразу почувствует утечку жизненно важной для него информации и очень скоро сумеет определить ее первоисточник и нового носителя этой самой «утекающей» информации.
   – А как я узнаю время наступления летаргии?!
   – Это произойдет в ту минуту, когда ты поймешь, что избранный тобою Витязь любит тебя с такой силой, что готов отдать жизнь за тебя!
   – А разве возможно полюбить меня как-то иначе? – улыбнулась Снежана обворожительной улыбкой Праздничной Принцессы, способной сокрушить самый рациональный мужской разум.
   – Здесь я полностью согласна с тобой! – улыбнулась в свою очередь Гемпатрия. – Я почему-то тоже уверена в твоем Витязе, наверное, потому что верить нам больше не во что! Время Пайкидов приходит к окончанию и их возможности стремительно слабнут, чем и не преминул воспользоваться твой великий Дед…! («И, мой дедушка —тоже!» – подумала шумерийка, но вслух ничего не сказала)
   Ладно, не будем отвлекаться – перейдем к обсуждению наиболее важных деталей!…
   – Гема, прости, что я тебя опять прерываю, но объясни мне: откуда ты так точно уверена, что Царь Кингу скоро может неожиданно сдохнуть и освободить тем самым нас с тобой от своего присутствия в этом мире?!
   – Да потому что эта проклятая кровожадная тварь не является вечной субстанцией, а ей нужна кровь – много человеческой крови, чтобы не сдохнуть! И, именно, поэтому эта гадина, взявшая себе когда-то личину древнего демона Кингу и, целиком и полностью, сумевшая влезть, вползти или влететь, короче, как-то просочиться внутрь шкуры Кингу, стремительно слабнет. И, воспользовавшись этой очевидной слабостью, сумевшие уберечь себя на протяжении выпавших на их нелегкую долю прошедших веков, старые славянские боги сумели незаметно проникнуть в мысли и планы Пайкидского Чудовища. А еще тысячу лет назад такое невозможно себе было представить! Пайкиды – вселенское Зло, а Зло не может быть вечным, во всяком случае – в одних и тех же форме и содержании, ну а мы с тобой, моя госпожа, сейчас, наверное, представляем собой одну из форм вселенского Добра, призванного противостоять Злу! И у нас есть вполне реальный шанс победить, потому что мы не одни на этом свете! Нам помогают древние славянские Боги, являющимися далекими потомками Молодых Шумерийских Богов во главе с Великим Мардуком!
   Время идет, госпожа моя, Гака уже, наверное, сожрал тело моей двойницы, а может быть уже и издох! А посему нам нужно торопиться – идти в ванную, затем в гардероб, где переоденемся в Праздничный Наряд Пайкидской Принцессы, тождественный твоему свадебному наряду, и ты отправишься вместе с отрядом Хрустальных Боярынь-Охотниц в тот самый предновогодний земной город-донор – в свой родной город, где живет твой Витязь…
   – Не поняла… – растерянно протянула Снежана.
   – Не перебивай меня, госпожа моя! – внушительно произнесла Гемпатрия. – Время дорого. Хрустальные Боярыни-Охотницы, все до единой, были созданы по твоему образу и образу твоей кармической двойняжки и подобию на борту «Золотого Шершня» за последние несколько десятков лет и внешне совершенно ничем от вас обоих не отличаются. Вот разве что – выражение взгляда, если в него, как следует всмотреться и вдуматься… Ну да это мало кого может заинтересовать… Короче, мне удалось выкрасть одну вашу такую копию, и она заменит пока тебя в твоих покоях.
   – Но мой «жених» сразу почувствует обман.
   – Не волнуйся – я вселю в нее славянский дух и наложу на этот дух слепок с твоей Матрицы, так что до самого наступления летаргии Царь Кингу будет убежден, что с ним находится именно его обожаемая Принцесса Эшкиталь, а не какая-то там полубезмозглая Хрустальная Боярыня!
   Все инструкции относительно основных правил поведения и задач Хрустальных Боярынь на Земле ты получишь непосредственно от командира своего отделения – некоего ублюдка по имени Мойкер.
   Сначала вы попадете в один из, оккупированных Пайкидами, районов Сказочной Руси – постарайся там ничем не выдать себя. Из Сказочной Руси через Кармическое Окно вас уже транспортируют на Землю, где вы непосредственно приступаете к ловле доверчивых доноров. Твоя задача – поймать только одного донора – своего Витязя, и затем быстренько, через тоже Окно, вернуться обратно в Сказочную Русь, где вы должны будете, во что бы то ни стало, уничтожить «Золотой Шершень» вместе с его бессменным капитаном – Верховным Пайкидом, Звездным Рыцарем и Царем Кингу в одном лице, вернее – не в лице, а… даже, ведь, и – не в роже, и не – в «харе», а – черт, короче, знает в чем! – и Гемпатрия, несмотря на грозившую ей смертельную опасность, не выдержала и весело заразительно рассмеялась. К смеху ее невольно присоединилась и Снежана.
   Вдоволь просмеявшись, хотя следует подчеркнуть, что смех у обоих все же был «нервным», Гемпатрия продолжила необходимый инструктаж Снежаны:
   – В Сказочной Руси тебе будут помогать много друзей, и они тебе на месте найдут способ передать подробные практические инструкции: как себя вести до переброски через Окно на Солнечную Землю и – после того, как вы с Витязем очутитесь опять в Сказочной Руси. А от себя, хочу тебе сказать, – чувствовалось, что Гемпатрия страшно торопилась, постоянно беспокойно к чему-то прислушиваясь и внимательно вглядываясь в голубовато-золотистый ночной полумрак покоев Принцессы. – Главное помни, что у тебя по-прежнему – живое человеческое сердце, хоть и покрыли его Пайкиды стеклянной оболочкой. Но оболочка эта очень тонкая и горячая, самоотверженная любовь твоего Витязя обязательно растопит ее… – Гемпатрия резко умолкла и приложила тонкий пальчик к губам.
   Словно слабый порыв холодного ветра прошелестел по спальне Принцессы, заставив тревожно затрепетать голубоватые огоньки «вечных» пайкидских свечей, отлитых из черного неплавящегося воска и – беспокойно вздрогнуть шторы из тяжелой черно-золотистой ткани, отделяющих, вместо стен, один покой от другого.
   И Гемпатрия, и Снежана с одинаково страшной ненавистью посмотрели, и на заколебавшиеся огоньки свечей, и на заколыхавшиеся шторы. Когда через несколько секунд утих порыв странного зловещего сквозняка, природа чьего происхождения была хорошо известна им обоим, они быстро поднялись на ноги и отправились в ванную, чтобы затем, не мешкая, пройти в гардероб, не произнося при этом ни слова, зная, что рядом притаился чуткий Слух Пайкида, собирающий информацию автономно от своего хозяина и имеющий материальную форму слабого холодного ветра. Хорошо еще, что вместе со Слухом, покои Принцессы не посетил так называемый Глаз Пайкида, находившийся сейчас в срочной командировке на Земле, в провинциальном российском городе Рабауле…
   Потом Снежана заметила слезы в глазах Гемпатрии и не только слезы, но и глубокую, да что там, глубокую – бездонную и бескрайнюю, как сама вечностть, растерянность. Это были не страх, не отчаяние, не подавленность, а что-то более фундаментальное – полное осознание собственного окончательного поражения себя, как человеческой личности перед навалившимися на нее когда-то нечеловеческими бедами и невзгодами.
   – Милостивый Бог мой, Великий Мардук!!! – неожиданно, не переходя с шепота, воскликнула Гемпатрия. – За что ты прогневался на меня, не оставив меня пять тысяч лет назад вместе с моими любимыми бабушкой и дедушкой! Как бы я была счастлива, если бы тогда, бесконечно давно, я умерла бы в один миг вместе с моими бабушкой и дедушкой!!!
   Снежана не выдержала, ласково обняла, вздрагивавшую от неудержимых рыданий, юную шумерийку, пахнувшую вечной свежестью и тонкой древневосточной парфюмерией, и прижала к себе, увлекая на свое спальное ложе со словами:
   – Давай лучше постараемся уснуть поскорее и о ни о чем пока не думать! Утро же вечера мудренее, подруга моя!!!
   – Помоги мне убежать вместе с тобой, на Большую Землю, госпожа моя! – горячо зашептала в ответ шумерийка. – Может там, в Большой Руси я так же, как и ты найду своего Витязя! Ты не представляешь, как это страшно на целых пять тысяч лет оставаться совсем одной – никем не любимой, и не иметь никаких шансов когда-нибудь кого-нибудь полюбить! У меня же есть шанс ускользнуть отсюда незамеченной – Звездный Рыцарь нескоро разберется, что посланный им Гака съел не меня, а мою копию, накачанную ядом!
   – Давай лучше спать, следуя моему совету! – предложила Снежана. – А завтра с утра пораньше все обсудим, как следует!
   – Хорошо, госпожа моя! – согласилась служанка и доверчиво обняла Снежану за шею, робко поцеловав ее в щеку благодарным сестринским поцелуем. – Пусть будет по-твоему!
   И обе девушки, все так же, не разжимая нежных объятий, погрузились в глубокий «целебно-оздоравливающий» сон. Сон оказался «целебно-оздоравливающим» по той причине, что обоим девушкам приснились самые близкие им люди на свете, роднее которых у них никогда и никого не было. Снежане приснился ее папа, легкомысленный Ян Шуcтерович Вальберг, а Гемпатрии – Дедушка и Бабушка. И, приснились они не просто так, то есть, другими словами, это был не совсем сон, а – целенаправленный психотерапевтический сеанс…
   Дело в том, что отец никогда не снился Снежане с тех самых пор, когда она оказалась на борту «Золотого Шершня» «Гильгамеш». А сейчас он, вдруг, возник перед ней, как живой – он был небрит и несвеж, помят, но глаза его смотрели на Снежану с безграничной отцовской любовью. Отец будто бы пришел к ней в спальню, каким-то непостижимым образом оказавшись внутри «Золотого Шершня» и пришел не просто так, а, чтобы сказать некую важную информацию. Снежана хотела вскочить с постели и с разбега броситься любимому отцу на шею, как это часто делала в раннем детстве, но Ян Шустерович сделал неожиданное предупреждающее движение правой рукой, резко подняв ее вверх и поднеся указательный палец к губам. А потом он прошептал:
   – Мы скоро увидимся с тобой, доченька! Я спасу и тебя, и маму!.. – и исчез, растворился в темном голубовато-золотистом полумраке спальни, словно его здесь и не было никогда.
   А Снежана только хотела спросить: «А где мама?!», но папа уже успел исчезнуть.
   И она сразу проснулась и увидела, что Гемпатрия тоже не спит, а смотрит куда-то в пространство полумглы спальни широко раскрытыми изумленными глазами…
   – Что с тобой, Гема?! – осторожно тронула подругу за обнаженное плечо Снежана, хотя у нее и у самой был точно такой же ошарашенно-оцепеневший взгляд огромных синих глаз…
   – А?! – вздрогнула шумерийка, посмотрев на Снежану так, будто бы с трудом узнала ее, и, не дав задать ей следующий вопрос, торопливо произнесла взволнованным шепотом: – Мои Дедушка и Бабушка живы! Теперь я знаю это точно. Они были живы все это время, все пять тысяч лет, и, только, благодаря тому, что были они живы, осталась жива и я, и, даже, нисколько не постарела, потому что в тот роковой вечер, когда мой дедушка Галидрабал решил Формулу Мардука – Время остановилось для него самого и для тех, кого он любил, кто был плоть от плоти его и он до сих пор продолжал считать – совершенствовать эту самую Формулу до той степени, какая нужна Царю Кингу!… Дедушка и Бабушка приходили ко мне во сне сегодня и только что ушли, после того, как подробно мне объяснили, что я должна делать сразу с началом Праздничной Ночи, и тогда я спасусь вместе с ними по настоящему – не во сне!.. И, ты, Снежана спасешься вместе с нами1 Я рассказала о тебе дедушке и бабушке!..
   – Ты уверена в том, что говоришь?! – спросила Снежана, больше всего боясь того, что ее подругу поразило самое настоящее «безумие отчаяния», от которого не может быть застрахован ни один человек, оказавшийся один на один со всей безысходностью, которой так много накопилось в этом мире за пять тысяч лет его существования!
   – Да, уверена, госпожа моя! – твердым голосом ответила юная шумерийка, которая, как только что выяснилось, и, вправду, в истинном значении этого слова, а не в результате неземного колдовства, до сих пор оставалась юной. – Наш Зиккурат весь целиком находится внутри Золотого Шершня, и Дедушка с Бабушкой подсказали мне сегодня в моем ночном сне дорогу туда…
   – Я обязательно найду туда дорогу! – немного помолчав, упрямо повторила шумерийка, видя, что Снежана молчит и смотрит на нее с явным недоверием. – Обязательно найду! Мой Дедушка прислал мне этой ночью точную карту-схему, как туда тайно пробраться. Мой дедушка Галидрабал, он же – настоящий шумериец, последняя и единственная надежда всех «черноголовых», включая и нас с бабушкой! Он очень и очень талантливый и он что-то еще мне рассказал во сне о том, что Великий Царь Драконов Кингу не так уж и силен, и у него есть какой-то могучий противник, и – не какой-то абстрактный противник, а – могучий Добрый Дух, тайно живущий здесь, на борту «Золотого Шершня»!..

Глава тридцать первая

   Никогда Валя Червленный раньше в своей жизни не оказывался в объятиях столь беспросветно темных и безнадежно зловещих и угрюмых ночей, как на толстых ветвях бывшей Священной Перво-Ели, а ныне – Главного Пайкидского Хоумаха. Там даже и близко не пахло тем сервисом и комфортом, каким оказался окруженный в Заветном Дупле, на ярусе будущего Ботанического Сада, Александр Морозов.
   В начале той ночи, когда после плотного вкусного ужина и полутора литров восхитительного розового вина, Саша рухнул спать у себя в таинственном и загадочном, но очень уютном и безопасном убежище, Валя сидел на корточках, вжавшись спиной в глубокую складку грубой серой коры, крепко сжав пальцами правой кисти рукоятку «стечкина» и внимательно прислушивался к таинственным шорохам страшной пайкидской ночи, одним лишь внешним оформлением своего мрачнейшего антуража, способную стремительно довести до самоубийства самого сильного человека. Но, как видно, генерал Панцырев не зря так ценил капитана Червленного – Валя не ломался, а, даже, напротив – с каждыми лишними, проведенными на ветвях Главного Хоумаха, сутками, в нем все туже закручивалась какая-то сверхпрочная, патологически упрямая, пружина из легированного титана, постепенно превращавшая его в одного из самых злейших и опасных врагов Пайкидов…
   В настоящий момент Валю мучил страшный голод. Глубокая естественная складка коры, в которой он тихо и неподвижно подкарауливал какую-нибудь съедобную добычу, представляла на самом деле вход в его убежище-жилище, легко вырубленное еще несколько дней назад при помощи необычайно острого и прочного топора, врученного ему среди прочего реестра, необходимых на Главном Хоумахе вещей, командиром дружинников Вольгой. Когда Валя ложился спать в своей «комнатке», объем которой составлял примерно четыре кубических метра, то вход туда от незваных ночных посетителей загораживал толстыми кусками коры. Постелью находчивому капитану ФСБ служила куча мягких еловых лап, чей стойкий хвойный аромат обладал усыпляющим действием. С пол-десятка крупных жуков-светляков несколько разгоняли кромешный мрак искусственно вырубленного дупла, в какой-то степени скрашивая и делая более или менее сносным пребывание в тесном убогом временном убежище, где не плели тонкие кружевные паутины пауки-ювелиры, не стоял большой холодильник, до отказа набитый, никогда не иссякающим запасом всевозможных сказочных деликатесов, и в свежем воздухе не витал аромат увядших цветочных лепестков. Но Валя ничего об этом не знал, полагая, что при взрыве «байферга» малоподготовленный к, подобного рода, испытаниям, Александр Сергеевич Морозов, скорее всего, погиб. Хотя, с другой стороны, и Валя сильно в глубине души надеялся на это, профессор Морозов не погиб, и спасательная парашютная катапульта унесла его, как и Валю в какой-либо, случайно подвернувшийся район Сказочной Руси, где он обязательно наткнется на бойцов ЛАБП и будет доставлен в Китеж-Град «пред светлые очи Великого Акаписта». Как это произошло с Валей… Валя любил вспоминать перед тем, как отойти ко сну в своем дупле о том единственным, первым и последним, проведенным им незабываемом вечере в Главном Тереме Сказочной Руси…
   «… В просторных светлых сенях Терема Валю и Вольгу встретили дежурные богатыри – все, как на подбор русобородые светлоглазые красавцы огромного роста, облаченные в сверкающие серебром и золотом кольчуги и латы. Валя тогда еще не знал, что видит перед собой личных телохранителей Владыки Сказочной Руси, командиром у которых был сам легендарный Илья Муромец.
   Вольгу здесь хорошо знали, поэтому, явившегося вместе с ним капитана ФСБ Червленного встретили вполне приветливо и, в целом, доброжелательно. Тем более, что слухи об «огневом тарараме», устроенном Валей в Чертовой Деревне, распространились в сказочной Руси со скоростью солнечного света. Но, несмотря на доброжелательность и приветливость, и у Вольги, и у Вали вежливо, но твердо попросили сдать все, имевшееся у них на настоящий момент, личное оружие, которое они могли получить сразу же после окончания личной аудиенции у Верховного Правителя Сказочной Руси.
   – Правила есть правила, и в них не может быть исключений ни для кого! Особенно, когда речь заходит о безопасности самого Великого Акаписта! Так что извините меня, дорогие друзья! – доходчиво и корректно объяснил свои требования старший дежурной смены богатырей-телхранов по имени Микула, забирая меч у Вольги и «Стечкина» у Вали.
   – Не беспокойтесь за их сохранность! – принимая оружие у, несколько обескураженных гостей заверил их добродушный двухметровый и «застокилограммовый» увалень Микула, бросив, однако, быстрый любопытный взгляд на пистолет и, не применув при этом коротко полюбопытствовать у его хозяина: – Это ты из этой штуки разнес вдребезги «чертов патруль»?!
   – Из этой! – хмуро кивнул Валя и добавил: – Только вы уж, пожалуйста, будьте с ним поосторожней. Если он, по какой-то причине, потеряется, мне будет очень… стремно, короче!
   – Да не волнуйся ты так, человек с Большой Руси! – успокоил его Микула. – Никуда твой «чертобой» не денется!
   – Да я и не волнуюсь! – обреченно как-то улыбнулся Валя, вспомнив неожиданно одну русскую народную мудрость: «Снявши голову, по волосам не плачут!», но вслух ее благоразумно не стал повторять.
   Затем, в сопровождении лично Микулы и еще одного бойца они с Вольгой были препровождены по длинному извилистому коридору к высоким массивным дверям, изготовленным из очень и очень древнего дуба. Филигранная резьба в старинном славянском стиле украшала дверные створки затейливыми узорами, умело выкрашенными разноцветными красками. Вале и в голову не могло прийти, что он стоит перед дверями банального поршневого лифта.
   Микула нажал на, одному ему известную панель, затерянную среди сложных узоров, сплошняком, покрывавшим поверхность дубовых дверей, и двери медленно распахнулись, открыв взору уютную комнатку с зеркальными стенами.
   – Прошу вас, друзья! – сделал приглашающий жест рукой Микула. – Заходите!
   Валя шагнул первым, за ним – Вольга. Больше за ними в зеркальную комнатку никто не зашел. Двери бесшумно закрылись, и они остались одни. Валя обратил внимание, что лицо у Вольги приняло совершенно растерянное, чуть ли не испуганное выражение.
   – Что-то не так?! – поинтересовался у воеводы Валя, с интересом разглядывая собственное отражение в зеркальной стене.
   – Да нет, все – так! – нервно усмехнувшись, ответил Вольга. – Дело в том, что я сейчас первый раз в жизни предстану перед глазами самого Великого Акаписта! Поэтому то я так и разволновался!
   «А что это за комнатка за такая?!» – только хотел спросить Валя, как пол у них под ногами, застеленный толстым красным ковром, дрогнул, сердце «ухнуло» из грудной клетки куда-то вниз, заложило уши, загудело где-то невидимое реле и скоростной лифт умчал их на неизмеримую, как посчитал Валя, судя по времени подъема, высоту.
   Лифт замер, и двери бесшумно раскрылись. Валя бросил на свое отражение в зеркале последний взгляд, и сам себе ободряюще подмигнул – собственному небритому, не чесанному, бледному отражению, облаченному в помятый, грязный, порванный в нескольких местах бело-голубой спортивный костюм фирмы «Найка», в котором он и отправился в безумный самоубийственный полет навстречу «новым чудесам и приключениям». Но тут уже ничего нельзя было исправить, ибо другого костюма у него не имелось, а во что-то иное переодеться ему никто не предложил.
   Они вышли в ярко освещенную, довольно просторную комнату или, точнее, «горницу», так как, все-же, как ни крути, а резиденция Верховного Правителя Сказочной Руси называлась Главным Теремом, а в Тереме должны быть «горницы», а – не «комнаты». А, может, уютное помещение, куда попали Вольга и Валя, следовало квалифицировать, как «приемную». Пол здесь устилал пестрый толстый ковер, заглушавший шум шагов, по бревенчатым стенам были развешаны медвежьи шкуры, картины в золоченных рамах на различные сюжеты из русских народных сказок, зеркала, и в дальнем углу, возле высокого и узкого окна из стекол с цветными витражами, притулился шикарный, самый настоящий, Валя в этом мог бы себе поклясться, секретарский стол на котором не хватало только нескольких телефонных аппаратов, факса и других непременных секретарских «делопроизводительных» атрибутов. Ну и не хватало самого главного – секретарши или, там, секретаря – за секретарским столом никто не сидел.
   Зато, отсутствовавшего секретаря-делопроизводителя с лихвой заменял огромный Серый Волк, лежавший поперек очередных высоких дубовых дверей, ведущих, видимо, в личные апартаменты Верховного Правителя Сказочной Руси. Волк дремал, положив огромную голову на, сведенные вместе широкие лапы, когда появились Вольга и Валя. Валя сразу решил, что это тот самый сказочный Серый Волк, на котором Иван-Царевич спасал свою невесту от Кащея Бессмертного. В общем, Валя посмотрел на волка с огромным почтением и уважением. Волк открыл треугольные зеленые глаза, поднял громадную тяжелую голову и внимательно уставился на вошедших посетителей.
   – Теперь я понимаю, почему у меня отобрали пистолет! – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Валя, смело глядя прямо в глаза Серому Волку.
   – Почему?! – машинально переспросил Вольга, так же, как и Валя, не отрывавший настороженного взгляда от гигантского серого волка.
   Но Валя, к счастью, не успел ответить, а, возможно, и не захотел продолжать разговор, потому как понял, что «сморозил» откровенную глупость. Да и Волк, резко поднявшись на все четыре лапы, не проявив ни малейшей агрессивности, неторопливо отошел в сторонку от дверей, которые ему было поручено охранять.
   Как только сторожевой Волк отошел от Дверей и удобно улегся в дальнем углу Приемной, то, почти тотчас же сами Двери с треском распахнулись, и в открывшемся проеме появился огромный кудрявый человек, обросший густой пегой бородой, достававшей ему едва ли не до самой середины широченной груди. Человек полубессмысленно, но, все же, весело улыбался, и от него на несколько метров несло алкогольными выхлопами.
   Человек этот, как выяснилось спустя несколько секунд, оказался не кем-нибудь, а самим Ильей Муромцем! Он поочередно обнял сначала Вольгу, а потом и Валю – на поверку оказавшись наикомпанейским мужиком. Все, другими словами, оказалось гораздо проще – «высокая» аудиенция началась самым, что ни на есть, естественным и понятным для любого нормального русского человека, образом.
   Ну, во-первых, нужно начать хотя бы с того момента, что Илья (рост легендарного русского богатыря по прикидкам Вали составлял – два двадцать – два двадцать пять) сразу достал откуда-то, вроде как из левого кармана яркого праздничного кафтана, в какой он был облачен, большую серебряную фляжку и пару, серебряных же, стаканчиков к ней.
   Богатырь хитро улыбнулся улыбкой заговорщика и, кивнув через плечо, в сторону плотно закрытых дверных створок, из-за которых только что появился, быстро проговорил низким рокочущим, искусственно приглушенным баском:
   – Давайте-ка, ребята, «хлопнем» по сто грамм для храбрости нашей «былинной тысячеградусной»! – и с этими, немного напугавшими Валю словами, богатырь правой рукой наклонил фляжку и наполнил до краев оба стаканчика, легко уместившихся на раскрытой ладони левой руки, прозрачной «тысячеградусной былинной». А, затем, галантным движением протянул широкую, как разнос, искомую левую ладонь прямо, едва ли ни под самый нос несколько растерявшимся воеводе второго ранга ЛАБП Вольге Китежградскому и капитану ФСБ Вале Червленному.
   И тот, и другой, не спуская изумленных взглядов с красного веселого бесшабашно-добродушного бородатого лица легендарного богатыря, сомнамбулическими движениями взяли наполненные стаканчики, освободив тем самым левую ладонь Ильи Муромца. Богатырь подмигнул сразу им обоим, поднял фляжку высоко над седой кудрявой головой и, со словами:
   – Давайте, за встречу! – запрокинул фляжку горлышком прямо к себе в широко раскрывшийся богатырский рот.
   «Былинная тысячеградусная», сопровождаемая громким бульканьем, полилась в богатырский желудок, предварительно, естественно, благополучно продезинфицировав богатырскую ротовую полость, в очередной раз, проверив на прочность луженую богатырскую глотку и беспрепятственно соскользнув по богатырскому пищеводу, не менее луженному, чем и глотка.
   «А чем я хуже?! В конце концов, если как следует разобраться: офицеры ФСБ – прямые потомки былинных русских богатырей!» – безусловно, резонно и вполне патриотично подумал Валя и, стараясь не отстать от Ильи Муромца, залпом опрокинул, полагавшуюся ему стограммовую порцию прямо в рот, проглотив ее одним, что называется, «махом», не закашлявшись, не поперхнувшись и не задохнувшись.
   Но небывалая градусная крепость любимого напитка русских былинных богатырей все же дала себя знать – глаза Вали «вылезли на лоб» и невольно наполнились слезами. Ну и рот, все же, сам собою широко раскрылся, так как дыхание на несколько секунд у Вали все же «перехватило» или – «сперло», что, в принципе, означает одно и то же – спазм гортани.
   – Молодчага, парень!!! – в искреннем восхищении похвалил Валю Илья Муромец. – Сразу видно, что ты – наш человек!!! На тебя смело можно положиться в самой лютой сече со злобным и коварным врагом!!!
   Когда страшный жар во рту и гортани, вызванный ударной порцией «былинной тысячеградусной» немного утих, и Валя вдохнул так необходимую ему достаточную порцию воздуха, первое, что он сказал, был, сам собою, наиболее естественный для любого нормального человека, изумленно-недоверчивый вопрос:
   – Неужели я выпил тысячеградусную настойку и не сгорел сразу после этого?!
   – Ну, конечно же, выпил и не сгорел!!! – со смехом в унисон воскликнули Илья Муромец и Вольга, также, как и Валя «хватанувший» залпом стограммовый стаканчик.
   – Теперь ты, братец приобщился к компании настоящих былинных русских богатырей!!! – сообщил Вале Вольга, ободряюще похлопав его тяжелой рукой по правому плечу. – Ты, с этой секунды, по полному праву можешь считать себя настоящим дружинником ЛАБП, истребителем Пайкидов!!!
   Валя толком не понял – опьянел он или не опьянел, но, самым главным психологическим воздействием «былинной тысячеградусной» на свое состояние, он посчитал то, что совсем перестал чему-либо изумляться и. даже, просто удивляться, начав относиться к сказочным чудесам, посреди которых он внезапно очутился, как к самой банальной обыденщине! И вполне спокойно, поэтому, воспринял он дальнейшие слова, не перестававшего улыбаться, Ильи Муромца:
   – Ты, Вольга зубы нашему гостю не заговаривай – хорошая закуска ему сейчас, ой как понадобится! А потому – прошу!!! … – и, не договорив, куда и кого он просит, Илья Муромец гостеприимно распахнул высокие резные дубовые двери и приглашающим жестом указал Вале рукой на открывшуюся обстановку, залитую уютным домашним светом, выгодно подчеркивающим богато и живописно обставленную трапезную.
   Как следует, не разглядев, что там было внутри, и кто там их ожидал, Валя машинально произнес дежурную фразу вежливости, обращенную то ли к Вольге, то ли к Илье Муромцу:
   – Только после вас!
   Илья разулыбался еще шире на проявленную Валей щепетильность, и вежливо взяв его под локоть, вместе с ним перешагнул порог уютной симпатичной трапезной.
   В трапезной Валю ждал самый добрый в мире настоящий Волшебник – Дед Мороз в своих истинных плоти и крови! Сказать, что это был «нонсенс» – ничего не сказать. Это был величайший миг в истории реального и сказочного человечества! Но произошла эта эпохальная встреча без присутствия представителей СМИ, и, по большому счету, вообще, без свидетелей из многомиллионного числа земного человечества. Грудь Вали немедленно начало распирать сильнейшим чувством законной гордости, как за себя самого, так и за представляемый им сверхсеретный подотдел ФСБ «Стикс-2».
   Акапист трепетно и благодарно приобнял капитана Червленного за плечи, троекратно облобызал и усадил на почетное место справа от «главы» пиршественного стола (того самого десертного столика, за которым некоторое время назад они сидели «по душам» с Ильей Муромцем), после чего уселся сам, соответственно, в положенной ему по рангу, «во главу стола». Илья занял позицию напротив Акаписта, а Вольга – напротив Вали. Перед каждым участником торжественной трапезы оказался предусмотрительно установлен литровый серебряный кубок до краев наполненный прозрачным рубиновым вином. Валя, после стограммовой порции «былинной тысячеградусной», чувствовавший себя в гостях у Великого Акаписта совершенно раскованным, или, другими словами – «как дома», непосредственно потер руки (почему-то совсем не подумав при этом, что руки то перед едой следовало бы хорошенько помыть – он же запросто мог нахвататься каких-нибудь чрезвычайно опасных вирусов и микробов в той же Чертовой Деревне) в предвкушении предстоящего удовольствия отведать сказочного вина и вкусить сказочной пищи в теплой и тесной компании настоящих сказочных персонажей! Валю теперь распирала не только законная гордость, но и, вполне объяснимый, почти «телячий» восторг.
   – Давайте сначала пригубим этого чудесного вина из рубиновой смородины! – пророкотал гулким басом гостеприимный и великодушный хозяин шикарного застолья, добрый и могучий Волшебник, Акапист, высоко поднимая тяжелый серебряный кубок. – Предлагаю выпить сначала за нашего храброго и мужественного гостя, не побоявшегося совершить столь безумное «сальто-мортале» из самой что ни на есть настоящей Большой Руси!
   Сотрапезники Владыки Сказочной Руси не заставили повторять предложение Волшебника дважды, дисциплинировано подскочив на ноги. Четыре тяжелых серебряных кубка столкнулись в воздухе, породив благородный звон и расплескивая сладкое ароматное прозрачное рубиновое содержимое на разноцветные, благоухавшие аппетитными ароматами, сказочные закуски с горкой переполнявшие глубокие серебряные, золотые, хрустальные блюда, тарелки и вазы.
   Но, прежде чем края наполненных благородным вином серебряных сосудов были поднесены к «раскрывшимся устам», Валя успел ввернуть свой собственный тост:
   – А мне позвольте выпить мой кубок за гостеприимных хозяев этого прекрасного Волшебного Терема!!!
   – Да будет так!!! – восторженно воскликнул Илья Муромец и все четверо от слов перешли к нехитрому делу опустошения литровых кубков.
   Привычные к подобным дозам Акапист, Илья и Вольга справились с «опустошением» своих сосудов за три-четыре глотка, а Валя же за это время выцедил душистого сладкого вина едва-едва на одну треть и, то, у него уже все завертелось-заплясало перед глазами и пару раз еще вымученно глотнув, он осторожно поставил ополовиненный кубок обратно на стол и, извиняющееся глядя на своих «старших сказочных товарищей», застенчиво произнес:
   – Простите, но больше мне не осилить!
   – Ничего, привыкнешь – с нами немного совсем поживешь, и привыкнешь, и всему научишься! – ласково и ободряюще пророкотал добрейший и мудрейший старик, Дед Мороз, проницательно глядя на Валю бездонными синими глазами, а Илья потрепал смутившегося капитана ФСБ по плечу широкой тяжелой ладонью.
   – А вино это, конечно, волшебное вино и его, просто, грех не допить! – продолжал, однако, оправдываться Валя. – Чуть погодя я его обязательно «добью» – не сомневайтесь!
   Одобрительный смех Волшебника и двух богатырей послужил Вале ответом.
   – Не сомневаюсь, что ты обязательно скоро станешь настоящим Былинным Русским Богатырем, парень! – уверенно сказал Акапист и грузно опустился на, скрипнувшую под его огромным телом, софу, оббитую белым атласом.
   Вслед за хозяином, рухнули на стулья и сильно опьяневшие гости, не сводя почтительных взглядов с лица Акаписта, ожидая, что он, возможно, еще что-либо пожелает сказать. И Верховный Правитель Сказочной Руси оправдал их ожидания, и, в первую очередь – напряженное ожидание капитана ФСБ, начав говорить, сугубо, по существу складывавшейся в настоящий момент непростой ситуации, из разряда тех, про которые принято говорить: «Ни в сказке сказать, ни пером описать!» … И, поэтому, ничего удивительного не послышалось Вале в том, что начал свою, так сказать, программную официальную речь Великий Акапист следующей, видимо, совсем нехарактерной для него, формулировкой:
   – Я, честно говоря, друзья мои, точно, даже, и не знаю, с чего мне начать разговор или, если точнее, переговорный процесс между представителями высшего государственного руководства и силовых структур Сказочной Руси и человеком, обладающим, по сути, функциями и регалиями полномочного посла Великого Человеческого Сообщества Большой Руси! Здесь очень, конечно же, не хватает, следует заметить, Рагнера Снежного, как непосредственного инициатора этой нашей, во всех отношениях, великой и многообещающей встречи, положившей, смею надеяться, начало постоянных рабочих контактов между Сказочной и Большой Русью!
   Все мы хорошо знаем, что за этим пиршественным столом между нами должен сидеть совсем другой человек – профессор Александр Морозов, а не офицер службы безопасности Большой Руси, Валентин Червленный! Ответственным за доставку Морозова был не кто-нибудь, а – Рагнер Снежный, в чьей доблести и выдающихся организаторских способностях никто из нас никогда не сомневался! Но вместо Профессора с Большой Буквы, Морозова мы имеем удовольствие и честь лицезреть непосредственно перед собой и, не просто пассивно лицезреть, но, даже, и пить на «брудершафт» с капитаном ФСБ Российской Федерации, Валентином Червленым! Это так распорядилась сама наша общая судьба – в лице капитана Червленого мы имеем полномочного представителя силовых структур Большой Руси! В связи с чем у нас появился уникальный шанс захватить Золотой Рейдер!…
   После такого сенсационного заявления Владыки Сказочной Руси в трапезной установилась полная тишина – даже Илья Муромец прекратил жевать, едва не поперхнувшись жирнейшим куском знаменитой ильменской рыбы Золотое Перо. Единственный из присутствующих, кто не оценил по достоинству всю шокирующую глубину неожиданных слов Акаписта, оказался Валя, так как он впервые в жизни услышал словосочетание «Золотой Рейдер» и, естественно, понятия никакого не мог иметь – чтобы могло означать это самое словосочетание. Но Валя четко сориентировался на общее настроение, поэтому тоже замер и прекратил жевать (филейную часть грудки жареной Жар-Птицы), изобразив максимум внимания, настороженно взглянул прямо на Акаписта…
   – А-а, наш дорогой нежданный гость даже, видимо, и не в курсе – какую великую роль выбрало ему само Провидение в предстоящем драматическом спектакле на Ветвях Большого Хоумаха! – понимающе воскликнул Акапист, глядя в глаза Вале мудрым проницательным взглядом.
   Валя расценил этот взгляд Владыки Сказочной Руси по-своему, и, торопливо схватив недопитый им на две трети кубок, допил его до дна несколькими вымученными глотками, чем заслужил очередную похвалу Ильи.
   – Только закусывать не забывай! – тут же, однако, назидательно посоветовал Илья. – А то «рубиновка» легко может с непривычки «вырубить» такого отважного до полного безрассудства новичка, как ты, человек с Большой Руси!
   Валя попытался поблагодарить взглядом великого русского богатыря за предупреждение, затем хотел аккуратно поставить опустевший кубок на место и взять что-нибудь из многочисленных закусок. Но у Вали не получилось сделать ни первого, ни второго, ни третьего: глазные яблоки перестали его слушаться под предательски отяжелевшими веками, сделавшиеся непослушными и ослабевшими, пальцы выронили кубок, отчего тот неловко свалился на бок – прямо в блюдо с огромными вареными темно-красными раками, одним из которых он и захотел закусить выпитое вино, да безнадежно промахнулся правой рукой мимо блюда.
   И, как он позорно заснул, упав лицом в тарелку с черной икрой, Валя естественно, уже не заметил…
   – Он так и не успел спросить про «Золотой Шершень», бедняга! – с сожалением констатировал Илья Муромец.
   – Еще спросит! – улыбнулся Акапист. – Как проснется, так сразу и спросит! Не суди нашего гостя строго, Илья! Ему придется очень нелегко и от него так много зависит! И-э-э-х-х!!! – Акапист неожиданно перестал улыбаться, доброе красное лицо его помрачнело и, не сумев побороть мощный прилив негативной энергии, самый добрый Волшебник в мире, грохнул здоровенным кулаком по столешнице, заставив подпрыгнуть и жалобно звякнуть всю, нагроможденную на столике, посуду, вместе, естественно, со всеми эксклюзивными закусками.
   Илья Муромец и Вольга замерли, испуганно глядя на Акаписта и немо горячо моля всех Славянских Богов и Богинь, чтобы у «Большого Босса» не «сорвало» бы «бак» в самый неподходящий для истории Сказочной Руси, момент! Но Акапист был, все-таки, Волшебником с Большой Буквы и невольные опасения его старых и верных соратников оказались напрасными. Акапист быстро «взял себя в руки» и распорядился перенести «вырубившегося» Валю на диван, стоявший в дальнем углу «трапезной», и не мешать ему там отдыхать, сколько «в него влезет».
   Распоряжение Акаписта было оперативно исполнено и дальнейшая трапеза, и разговоры за нею продолжались уже без капитана ФСБ Российской Федерации, как полномочного официального представителя Большой Руси. В какой-то степени это оказалось, как нельзя более кстати – всем троим необходимо было обсудить одну животрепещущую тему, не предназначавшуюся для ушей человека с Большой Руси… Не из неуважения к этому человеку, а в силу, сугубо сказочной, конспиративной необходимости. Или, если сказать точнее, Акапист и два богатыря должны были обсудить весьма деликатную, с их точки зрения, проблему, про которую при Вале лучше было не начинать разговор. Потому что тема эта касалась на прямую, именно, Вали…
   В общем, капитану ФСБ России Червленному необходимо было срочно найти девушку из Сказочной Руси для интимных отношений, как это оказалось лихо проделанным с Александром Сергеевичем Морозовым. С одной стороны, действиями, так сказать, «приглашающей стороны» руководило традиционное «сказочно-русское гостеприимство», а с другой – в действиях Акаписта проглядывал, слабо замаскированный, прагматический расчет. Он, все-таки, был настоящим Волшебником с большой буквы «В» и точно знал, что ничего не бывает крепче «кровных уз», любви и искренней привязанности между мужчиной и женщиной. Поэтому ничего не было удивительного в том, что в финале непродолжительных прений, посвященных этому немаловажному, но пикантному и деликатному вопросу, Акапист твердо приказал своим соратникам:
   – Как можно скорее найдите нашему гостю «красну девицу»!
   – А чего ее искать?! – искренне удивился Вольга. – Его же Лада спасла от «шестовиков» из Чертовой Деревни. По-моему, она ему очень понравилась! Пригласим ее сегодня на «Званый Ужин «Сальмарисок» и посадим рядышком с нашим гостем – только и делов-то будет!
   – Молодец, Вольга! – похвалил сообразительного воеводу первого ранга Верховный Правитель Сказочной Руси. – Пусть сейчас тогда отдыхает, а, как проснется – готовь его к «Званому Ужину»!..
   …А Вале снилась Рада. Вернее – как он ее искал. Он куда-то все время шел и шел между какими-то многоэтажными домами. Поднимался в подъезды, нажимал наугад кнопки квартирных звонков, расспрашивал о Раде высовывавшихся из квартирных дверей, жильцов. Наверное, он ходил по домам Лабиринта Замороженных Строек – иначе нельзя было объяснить заведомую бесперспективность и полную тщетность предпринимаемых им поисков любимой жены…
   Проснувшись, он резко сел, глубоко вдохнув прохладный воздух просторного помещения, в котором очутился. Только что завершившийся сон был весь пропитан глубоким безнадежным отчаянием, какое может возникнуть только во снах и Валя еще несколько секунд барахтался в его липких черных тенетах, но вернувшаяся реальность брала свое и Валя, вскочив на ноги, оперативно вспомнил, где находится – в гостях у настоящего Деда Мороза! И «оперативное воспоминание» Вали, как нельзя более кстати, подтвердил трое огромных бородатых людей диковинного вида, сидевших за пиршественным столом, приветствовавшие Валино пробуждение всевозможными ободряющими выкриками.
   Он невольно усмехнулся и только головой покачал, словно бы хотел сказать самому себе: «Куда-то меня еще занесет?!».
   – Валя, иди скорей похмелись! – предложил ему Илья Муромец и Валя его послушался, сомнамбулической походкой направившись к закусочному столику.
   – Что хмурый такой?! – участливым голосом поинтересовался Владыка Сказочной Руси: – Али сон тебе тяжелый приснился?!
   – Мне снилась моя жена, Владыка Акапист! – сказал правду, как она есть, мрачный Валя, хмуро разглядывая заставленный сказочными яствами закусочный столик и не сдержал горестного вздоха.
   – У тебя есть жена? – почему-то удивленно спросил Акапист.
   – Была! – удрученно ответил Валя. – А может еще и где-то есть. Если она жива, то значит – есть. Я же с нею не разводился официально…
   – А что с ней случилось?! – уточнил Акапист.
   – Пропала при таинственных обстоятельствах! – объяснил Валя и, горько усмехнувшись, сразу счел нужным добавить: – Это было в другой Сказке, случившейся до моего появления здесь!
   Акапист, Илья Муромец и Вольга некоторое время помолчали, участливо глядя на Валю, а затем Акапист, как самый старший и мудрый, и влиятельный подвел итог, установившемуся за столом траурному молчанию, первым и нарушив его:
   – Раз это было в другой Сказке, дорогой Валентин, то лучше будет тебе забыть и эту сказку и всех ее персонажей! Иначе ты рискуешь сойти с ума – нельзя же, согласись, находиться одновременно в двух разных сказках?! Или я не прав, Валя?!
   – Вы правы, конечно, Ваше Морозное Величество! – угрюмо кивнул Валя, всем своим видом показывая, однако, что соглашается с Акапистом, исключительно, из вежливости. И Акапист, и остальные участники застолья, безусловно, прекрасно поняли, что Валя остался при своем личном мнении, но порицать его за такое упрямство не стали, преисполнившись, напротив, невольного уважения к своему гостю из Большой Руси, у которого оказался настоящий мужской характер.
   – Давайте лучше выпьем, друзья! – весьма своевременно предложил Илья и, не дожидаясь ничьего согласия разлил по кубкам рубиновое смородиновое вино.
   Вале богатырь отдельно долил до краев, так как капитан Червленный не допил положенной ему порции еще до того, как «отключился» прямо в самый разгар настоящей «богатырской» попойки, и добавил:
   – Помянем разом всех наших жен! Ты, Валя, даже себе и не представляешь – сколько у меня их перебывало за тысячу лет! И, если бы я по каждой их них убивался также, как и ты сейчас, то настоящим Былинным Русским Богатырем я бы давным-давно бы уже не был!
   – Короче – вздрогнули! – прервал сомнительные рассуждения Ильи Акапист и первым поднял, наполненный до краев, литровый кубок.
   В который уже раз четыре кубка за этот день столкнулись над трапезным сказочным столиком, накрытым скатертью-«самобранкой», и сладкое рубиновое вино вновь оросило многочисленные деликатесы, неубывающими горками, разложенные по многочисленным блюдам, вазам и тарелкам, а Валя подумал – не является ли он участником знаменитого «пира во время чумы»?! Но на этот раз он допил свой кубок до самого дна, чем заработал еще несколько положительных баллов в глазах высокопоставленных сотрапезников.
   После того, как четыре опустевших кубка были поставлены на место, Вольга сразу спросил у Вали:
   – Скажи мне, Человек с Большой Руси – тебе понравилась та девушка, что спасла тебя от Чертова Патруля?!
   – Очень понравилась! – искренне ответил Валя: – Я бы еще раз с нею прокатился на ее красавице-лошади!
   – То есть – ты хотел бы с этой девушкой познакомиться поближе?! – продолжал допытываться Вольга.
   – Конечно – хотел бы! – не сталь лукавить Валя, с возрастающим интересом глядя на воеводу второго ранга.
   Сказано – сделано, И Валя в сопровождении Вольги отправился куда-то вниз на скоростном поршневом лифте. Голова у Вали сильно кружилась после литрового кубка «рубиновки» и в целом настроение было бесшабашно-приподнятым. Вольга, сделавшийся, под воздействием, как «тысячеградусной былинной», так и – немерянного количества смородиновой настойки, в «доску» свойским парнем, а – не строгим «воеводой второго ранга» армии ЛАБП, по ходу бесконечного спуска на скоростном лифте рассказывал Вале всевозможные скрабезные альковные истории из своей жизни, в которые Валя почти не вслушивался, занятый переживанием собственных небывалых сказочных эйфорических ощущений. Единственное, что запомнил Валя за время спуска на лифте, так это свой собственный вопрос, невольно заданный им Вольге:
   – А почему Ваш Владыка так много пьет?!
   – Много лет назад пайкиды украли его единственную любимую внучку, Снегурочку и вот с тех самых пор наш Дед Мороз и не «просыхает»! – коротко объяснил Вале Вольга, не став развивать эту больную, и, скорее всего, не желательную тему…
   …Спуск кончился, и они попали в обширное гулкое помещение с высоким потолком и большими окнами, чьи стекла украшали богатые затейливые цветные аппликации. Здесь царили шум, и веселье, и Вале показалось поначалу, что он попал в молодежный клуб «по интересам».
   По обе стороны двух длинных столов, уставленных, точно также, как и в трапезной Акаписта, огромным количеством самых разнообразных деликатесных закусок и ендов, наполненных хмельными медами, вперемежку сидели, нарядно одетые молодые люди: юноши и девушки. Все они оживленно переговаривались между собой, от души много ели и пили, в общем, «отрывались» на полную катушку.
   Вольга усадил Валю между двумя белокурыми синеглазыми красавицами, одна из которых, возможно, и вправду оказалась той самой Ладой, вовремя пришедшей Вале на помощь в самый критический момент погони за ним обитателей Чертовой Деревни.
   Валя точно не разобрался – была ли это та самая Лада, потому как его сразу же заставили выпить кубок «зелена вина» «за знакомство» и он не имел права отказываться. Но, вроде бы, он пытался, перед тем, как осушить этот очередной проклятый кубок, приобнять «Ладу-не-Ладу» за правое плечо и прижать к себе, и, может быть, даже, как бы невзначай украдкой поцеловать в маленькое аккуратное надушенное сказочными русскими духами, ушко… А потом уже «понеслось» – не хуже, чем во время той ночной погони…
   Короче говоря, ни с кем Валя толком не познакомился, а. просто-напросто, «нажрался, как последняя свинья» – блевал потом где-то на каком-то заднем крыльце, на свежем воздухе и затем под светом бирюзовой сказочной огромной Луны его бережно вели дружинники во главе с Вольгой, усаживали в удобное сиденье «ковра-самолета». И, дальше – головокружительный полет в ночных сказочных небесах, закончившийся на Ветви Большого Дерева.
   Во время полета Валя почти протрезвел, но, именно, что – почти, потому, как до сих пор не мог вспомнить – почему его здесь бросили в одиночестве, и куда делся, и, по какой причине не вернулся Вольга, и управлявший, как раз этим самым «ковром-самолетом». Он сказал ему: «Валя – я сейчас вернусь, так что ты меня не теряй» и – был таков вместе с «ковром-самолетом», бесследно канув где-то в бирюзовых далях сказочного ночного неба…».
   …С того момента прошло четверо суток, за которые Валя успел приспособиться к новому месту своего обитания, решив, что Акапист таким способом решил испытать его и испытание это вот-вот должно было закончиться, и он получит дальнейшие инструкции относительно того, что же ему делать дальше?!
   Хотя, с другой стороны, он уже твердо решил, что, если в ближайшие часы не дождется никакого к себе внимания со стороны Высшего Рководства Сказочной Руси, то действовать начнет самостоятельно – по складывавшимся непростым сказочным обстоятельствам.
   К тому же, Валя, будучи трезвомыслящим человеком, вполне допускал, что искомое Руководство, в котором он, положа руку на сердце, несколько успел разочароваться, вполне могло «сгореть» «от водки», и надеяться ему нужно было только на самого себя! А так ему здесь, в Сказочной Руси очень даже нравилось, так как все тут было странно и жутко интересно!…
   …Но сейчас, в описываемый момент, Валю терзал адский голод, и он терпеливо ждал появления добычи. Ночная тьма слегка разбавлялась скупыми спорадическими отблесками бирюзового света, иногда просачивавшегося сквозь тучи, запеленавшие смарагдово-бирюзовый шар спутника. В этих отблесках офицер ФСБ надеялся увидеть сверкание круглого панцыря полуметрового жука-крайбера, чье нежное жирное мясо легко мариновалось при помощи обычного яблочного уксуса, представляя в таком виде из себя очень питательный и легко усвояемый деликатес. Необходимым запасом уксуса, а также сведениями о съедобности либо несъедобности местной фауны и флоры Валю снабдили, естественно, ЛАБПовцы, кровно заинтересованные в Валиной выживаемости вплоть до начала наступления Праздничной Ночи. Больше всего в окрестностях логова Червленного водилось жуков-крайберов и их вкусовые качества вполне его устраивали. Одного такого жука хватало Вале, как минимум, на два дня. Правда, жучиное маринованное мясо вызывало сильную жажду, но здесь имелось много естественных древесных колодцев, всегда наполненных чистой прохладной водой, слегка отдающей кисловатым хвойным запахом, делавшим вкус местной воды еще более приятным. Кроме того, основания особенно старых, а потому очень мощных ветвей в месте своего соединения со стволом образовывали своего рода довольно обширные полянки, на которых произрастали фруктовые растения паразиты, чьи сочные и сладковато-кисловатые, на вкус, плоды также неплохо утоляли жажду. Единственной серьезной проблемой, сильно портившей настроение капитану Червленному, являлось полное отсутствие связи с Большой Землей – инфернальный телефонный аппарат, подаренный ему Вольгой, практически оказался бессильным пробить своим электромагнитным импульсом таинственное многослойное силовое поле, на профессиональном «стиксовском» слэнге, именуемое «сетью-Призраком», отделявшее Сказочную Русь от родного мира Вали…
   …Внезапно он заметил целую стаю крайберов. Тихо жужжа, аппетитные насекомые, сложив крылья, сели на поверхность ветви, в непосредственной близости от притаившегося охотника, привлеченные запахом рассыпанной им приманки. Валя успел застрелить двух жуков, прежде чем остальные сообразили, что происходит и, оперативно снявшись с ветви, упорхнули, в спасительный для них, мрак ночи.
   Всего лишь через полчаса оба жука оказались замаринованными и, соответственно, годными к употреблению в пищу. Утолив голод и – возникшую затем жажду припасенными заранее фруктами растений-паразитов, Валя попытался вновь связаться с Большой Землей, безо всякой надежды на успех. Привычным движением он плотно приложил «мобильник» к правому уху, и… вдруг услышал невероятное – длинные гудки совершавшегося таинства (иного слова к создавшейся ситуации и нельзя было подобрать) соединения с абонентом…

Глава ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

   Так или иначе, но прилетевший на десятый день декабря в Рабаул с инспекционной поездкой генерал-лейтенант Панцырев, не обратил должного внимания на Лабиринт Замороженных Строек, точнее будет сказать – не сфокусировал всю мощь своих аналитических способностей на самом факте продолжающегося противоестественного существования целого комплекса никому не нужных бетонных остовов многоэтажных жилых домов и не связал с ними напрямую те проблемы, которые, вполне вероятно, возникнут в Рабауле накануне Новогодней Ночи. И трудно было сказать, кто оказался в этом повинен: злой ли гений Пайкидов или притупившееся профессиональное чутье Панцырева, но факт остается фактом – Стройки не попали в оперативные разработки «Стикса-2», несмотря на своевременную телефонограмму добровольно отправившегося в служебную командировку «на Тот Свет» капитана Червленного.
   Главным объектом пристального внимания «Стикса-2» стала территория Цыганского Заповедника и развернувшаяся активная деятельность на территории Рабаула германской фирмы «Spilen Hause». Такое сочетание оказалось тем более удобным, что упомянутая фирма девяносто процентов, прилагаемых ею, колоссальных финансовых усилий направила, как раз на полное преображение территории бывшей Цыганской Слободы. Но ничего паранормального или противозаконного в деятельности «Spilen Hause» на территории бывшей Цыганской Слободы опергруппе «Стикса-2» обнаружить не удалось.
   После дня напряженной работы, за три часа до отлета в Москву, генерал Панцырев у себя в гостиничном номере встретился с полковником Стрельцовым для срочной конфиденциальной беседы. Полковник, точно также, как и генерал, выглядел встревоженно и озабоченно. Два аппетитно выглядевших, умело зажаренных в ресторанном гриле, упитанных румяных цыпленка и большая бутылка сухого вина на небольшом сервировочном столике, сильно не подняли настроения ни у одного из участников беседы, особенно – у полковника Стрельцова, не испытывавшего желания притронуться к спиртному уже четыре с лишним года.
   – Присаживайся, Эдик – ешь! – на правах хозяина пригласил Стрельцова Сергей Семенович широким жестом руки, – Выпить не предлагаю, хотя если не откажешься пригубить винца – я буду очень рад.
   – Благодарю вас, мой генерал! – несколько в шутливом тоне отказался Эдик, присаживаясь за столик и в предвкушении цыпленка довольно потирая руки. – Вы же знаете, что это, к моему величайшему сожалению, невозможно!
   – Не расстраивайся, Эдик! Надеюсь, что когда-нибудь ты выздоровеешь, и мы с тобой еще сумеем «нажраться до поросячьего визга», безудержной блевотины, «зеленых человечков» и – так далее! «Особенно почему-то мне хочется это сделать сейчас!» – произнес генерал с мрачнейшей интонацией и ловким движением сорвал пробку с бутылки, немедленно наполнив себе холодным рислингом достаточно объемистый бокал до краев.
   Эдик корректно подождал, пока генерал выпьет вино, осушив высокий бокал до самого дна, и только затем уже осторожно спросил:
   – Вы улетаете сегодня?
   – Утром меня ждет с докладом Директор, и потом вместе с ним мы должны будем обедать у Президента. Если, конечно, Президент пригласит нас за свой столик! Но, скорее всего, что не пригласит, потому как лично ко мне, ну и к спецподразделению, которое я возглавляю, глава нашего государства относится с огромной настороженностью! – после этих слов Сергей Семенович позволил себе снисходительно усмехнуться и не распространяться дальше на эту весьма щекотливую тему.
   Полковник понимающе развел руками и вопросов больше не задавал. Вопрос, после непродолжительной паузы, задал генерал:
   – Скажи честно, Эдик: у тебя есть какое-нибудь более или менее верное ощущение развития ситуации?
   – Ощущение безнадежности! – не раздумывая, ответил Эдик, глядя прямо в усталые генеральские глаза.
   – Объяснись!
   – Через какое-то время в Рабауле может разыграться масштабное ЧП с ярко выраженной трагической окраской. У меня – стойкое, ничуть не ослабевающее ощущение опасности очень и очень черного цвета, даже чернее Черной Шали. Опасность приближается на огромной скорости откуда-то издалека и движется она очень целенаправленно по кратчайшему, наиболее оптимальному для нее, маршруту! – полковник прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, чем-то сразу начав походить на медиума-экстрасенса высокого класса.
   Секунд десять он молчал, словно бы молниеносным взором прозревая близкое будущее Рабаула и собирая множество спасительных догадок и мыслей в одну кучу, и, по истечении десяти секунд он продолжил:
   – Я могу сказать вам товарищ генерал, что нас кто-то опережает на несколько ходов вперед в какой-то хитроумно задуманной партии, о конечной цели которой лично я не имею ни малейшего понятия, как ни пытался понять в течении последних шести месяцев! Наш неизвестный противник обладает, судя по некоторым признакам, колоссальной разрушительной мощью, с какой, скорее всего, нашей организации еще не приходилось сталкиваться! – Эдик умолк, как бы, не решившись дальше продолжать, а неожиданно перевел разговор в иную плоскость, задав генералу «сопутствующий» вопрос: – Я, кстати, хотел уточнить у вас, товарищ генерал-лейтенант – наши далекие рогатые друзья нам как-нибудь помогают?!
   – Подаренная ими аппаратура работает исправно! – несколько индифферентно ответил Сергей Семенович, нацеживая себе очередной бокал холодного «рислинга». – Датчики Маркинсона-Блейера, установленные на наших орбитальных боевых спутниках-разведчиках показывают постоянное повышение уровня инфернальной зараженности атмосферы исключительно над территорией Рабаула и ближайших окрестностей. Этим паталогически высоким инфернальным фоном и объясняется вопиющая бытовая паранормальность в городе и крайне неадекватное психическое восприятие этой паранормальности подавляющим большинством жителей города. А особенно – представителями руководящей верхушки городской администрации и ответственных силовых структур…, – возникла тяжелая пауза, связанная с необходимостью для генерала сделать пару больших глотков вина.
   Воспользовавшись паузой, полковник Стрельцов безаппеляционным тоном заявил:
   – Я бы настоятельно рекомендовал срочную и полную эвакуацию города! В противном случае, со всем, без исключения, городским населением произойдет тоже самое, что произошло восемь лет назад с семьей Вальбергов! Ине считайте мое утверждение досужим домыслом, товарищ генерал-лейтенант!
   Проглотив вино, Панцырев согласно кивнул и доверительно сообщил полковнику:
   – Как раз этот вопрос я и хочу поднять завтра в ходе беседы с Президентом. Хотя и сам понимаешь, что психологически это представляется достаточно сложной задачей. Президент, как я уже тебе недвусмысленно успел заметить, все меньше и меньше верит в целесообразность необходимости финансирования и, по большому счету, вообще – дальнейшего существования «Стикса-2», как самостоятельной структуры ФСБ. А иногда мне даже начинает казаться, что он, Президент, вообще, не верит в то, что такой отдел ФСБ, под названием «Стикс-2», на самом деле существует и функционирует!
   – Вот как?! – неприятно удивился Стрельцов. – А с чем это связано?!
   – Частично – с происками конкурентов, в особенности – МЧС, а частично – в связи с мнимой стабилизацией общей инфернальной обстановки в стране. Завтра я надеюсь раз и навсегда разрешить сомнения Президента в нашу пользу – уж слишком наглядно выглядит соответствующая информация по Рабаулу! – генерал Панцырев, невольно разнервничавшись, несколько повысил голос и залпом допил вино.
   – Я убедительно прошу вас, Сергей Семенович – постарайтесь доказать Президенту необходимость полномасштабной эвакуации всего населения Рабаула до начала Новогодних Праздников!
   – Почему – именно до начала Новогодних Праздников?! – брови Панцырева удивленно изогнулись двумя небольшими дугами.
   – Собственно, товарищ генерал-лейтенант, в основном из-за возможных новогодних осложнений у меня и болит голова последние две недели – мне стало казаться, что я напал на более или менее реальный след неизвестного нам грозного противника!
   – Дело Мокушихи?! – немедленно уточнил проницательный Панцырев.
   – В том числе и оно! – кивнул Эдик. – Но есть и еще несколько гораздо более любопытных и пугающих фрагментов, которые мне удалось раскопать буквально за последние несколько дней. Местное УВД очень неохотно идет на сотрудничество со мной и с моими людьми – возможно, что это находится в связи с вашей информацией относительно происков конкурентов, а возможно, что и – с какими-то другими происками.
   – Какими, например?! – сразу насторожился Панцырев.
   – Я бы еще раз тщательно проверил этих немцев, товарищ генерал-лейтенант. Мне кажется – необходимо связаться с министерством внутренних дел Германии.
   – Неужели ты стал сомневаться во мне, Эдик?! – тонко улыбнулся генерал. – Немцы или, во всяком случае, анкетные данные по ним, не вызывают никаких подозрений! Расскажи лучше – какие любопытные и пугающие фрагменты имел ты ввиду, намекая на их идентичность с «делом Мокушихи»?! – предвосхищая высказывания Стрельцовым дальнейших сомнений относительно подозрительных немцев, напористо спросил Панцырев.
   – Хитростью и обманом я выудил из архивов местного УВД протоколы шестидесяти трех эпизодов, имевших место быть в городе за последние четыре года. Все они происходили в ночь с тридцать первого декабря на первое января. Или, если быть более точным, в Рабауле каждую новогоднюю ночь в течение последних четырех лет бесследно пропадали люди при невыясненных обстоятельствах. И в связи с этим я просил бы вашей санкции, товарищ генерал-лейтенант, направить основные усилия моей опергруппы преимущественно на розыски информации о пропаже рабаульских жителей в новогодние ночи. Так как объем подобной работы мне представляется огромным, настоятельно прошу вас срочно увеличить личный состав группы с двадцати двух хотя бы до тридцати пяти человек! – с этими словами Эдик раскрыл тонкую кожаную папку, постоянно находившуюся у него под правой рукой и достал оттуда пачку аккуратно сложенных листков.
   – Это упомянутые эпизоды? – утвердительно спросил генерал, протягивая руку.
   – Да! – ответил полковник, вкладывая листки в протянутую ладонь генерала и добавил: – После исчезновения семьи Вальбергов восемь лет назад, четыре года прошло спокойно – без подобных эпизодов. Впечатление складывается такое, что неизвестный нам пока великан-людоед из астрала впервые в жизни непосредственно закусил живыми людьми и по ходу четырех прошедших лет соображал: пришлись они ему по вкусу или нет?!
   – Ну, и-и… – то есть, ты считаешь – «пришлись»?!
   – Совершенно верно, мой генерал! – Эдик на несколько секунд умолк, сделав задумчивое выражение лица, чем вызвал очередной виток роста и, без того, постоянно нарастающей болезненной встревоженности у генерала.
   – Что, Эдик?! – чуть-чуть повысив голос, веско спросил Сергей Семенович.
   – Не далее, как позавчера, мне, наконец-то, удалось найти эту самую Мокушиху…
   – Ну-у-у?!?!?! … – несказанное удивление прозвучало в голосе Панцырева.
   – Да – она до сих пор жива, несмотря на почти ежедневное употребление «тройного» одеколона и прочих спиртосодержащих суррогатов. Я нашел ее в одной из городских больниц – она валялась там уже три недели с переломами обоих бедер и таза. Но это не самое главное – главное заключалось в том, что, когда, освежив ее память пересказом эпизода в новогоднюю ночь четырехлетней давности, на пустыре за корпусами авиастроительного завода, я показал ей цветной фотографический портрет Снежаны Вальберг, она закрыла глаза ладонями и завопила на весь коридор хирургического отделения самой настоящей «дурнинушкой». Мне стоило большого труда ее успокоить…
   – Не понял… – прищурившись, вкрадчиво произнес генерал.
   – Мокушиха утверждает, что та Снегурочка и исчезнувшая восемь лет назад Снежана Вальберг представляют собой одно и то же лицо…
   Так вы удовлетворите мою просьбу насчет срочного увеличения личного состава?! – спросил он, как ни в чем ни бывало, после спонтанно возникшей непродолжительной паузы.
   – Конечно, Эдик! – поспешил успокоить его генерал, откровенно, нарочито, никак не прокомментировав последнее сообщение полковника Стрельцова. – Завтра утром жди подкрепления, а я буду надеяться получить от тебя через неделю подробный отчет о проделанной работе! Договорились?!
   – Так точно, товарищ генерал-лейтенант! Время беседы, я так понял, исчерпано?!
   – Пора собираться в аэропорт – у меня пока нет служебного самолета. Возможно, что наберусь наглости, и попрошу завтра об этом Президента! – они оба рассмеялись удачно прозвучавшей шутке.
   Но просмеявшись, Панцырев все-таки спросил:
   – Тебя что-то еще тревожит, Эдик?! Ты так и не притронулся к цыпленку!
   – Ну, вы же знаете, что одним цыпленком я все равно не наемся, так что ни к чему попусту распалять аппетит! А есть у меня, конечно же, еще очень много всего, что вам очень хочется мне высказать в довольно эмоциональной манере, но все это войдет в мой подробный отчет, который я надеюсь представить вашему вниманию ровно через неделю! Но все же я не могу не добавить на прощанье, что меня сильно беспокоит очень красивая Снегурочка, похожая на Снежану Вальберг а может быть – несколько красивых Снегурочек, тоже похожих на Снежану Вальберг, которые вот уже четыре года подряд появляются в разных районах Рабаула непосредственно накануне ночи тридцать первого декабря и после их появления поверхность родной планеты в неизвестном направлении навсегда покидают люди – граждане России, между прочим, а не какие-то абстрактные люди!… Вы все прочитаете в предоставленных вам документах, товарищ генерал-лейтенант, но мне так хочется обо все об этом – о том, что так жгуче беспокоит меня последние дни, рассказать вам лично, поделиться так сказать своими свежими страхами и сомнениями…
   – И все-таки, Эдик – что тебя беспокоит больше всего сейчас?!
   – Больше всего меня беспокоит то, что до сих пор не арестованы эти немцы и, самое главное, что они до сих пор публично не сожжены живьем и пепел их не развеян по ветру под многочисленные аплодисменты радостно оживленных горожан!…
   – Я бы тоже всех их с удовольствием и немедленно бы арестовал, параллельно проведя подробную проверку действий руководителей местных городской и краевой администраций, заключивших с этими немцами весьма сомнительный договор, но…
   – Что – но?!
   – Ты сам должен понимать! – Сергей Семенович красноречиво закатил глазные яблоки кверху и в том же направлении поднял указательный палец правой руки. – Поддержка всех этих странноватых и пугающих манипуляций в Рабауле идет с заоблачных государственных вершин, до которых лично мне не добраться! Это большая политика, Эдик и, еще раз повторюсь, этих неприятных и подозрительных «лошадинолицых» «немцев» с их псевдокорпорацией «Шпиленхаузе» нам «прищучить» не за что, как бы мы ни старались! Легче было бы намного, как ты и без меня прекрасно понимаешь, закрыть для посещений людей Цыганский Заповедник и, возводимый на его территории этот пресловутый Сказочный Городок, чем эвакуировать все население Рабаула на Новогодние праздники, но … – Сергей Семенович лишь широко развел руками и совсем не нашелся, чтобы ему еще можно было бы сказать.
   Промолчал и хмурый Эдик, чье лицо безнадежно мрачнело с каждой минутой продолжавшегося невеселого доверительного разговора с генералом Панцыревым.
   Они уже поднялись с кресел, храня на лицах выражение последней степени собранности, крепко пожали друг другу руки, намереваясь расстаться, как внезапно мобильный телефон Панцырева разразился удивительно пронзительным, почти жалобно плачущим зуммером, звучавшим с престранными интервалами, никак не напоминавшими ни внутригородской, ни междугородний звонки. Выражение угрюмой собранности и сосредоточенности на мужественных лицах Панцырева и Стрельцова мгновенно растаяло. Одинаковое предчувствие, ополоснувшее души генерала и полковника мятным холодком предвкушения счастливого невозможного, поставило на их лица стандартную печать непомерного удивления, когда они оба вытаращились на крутившийся по поверхности стола генеральский мобильник.
   Сергей Семенович слегка подрагивающей рукой взял аппарат и, поднеся его, соответственно, к правому уху произнес дежурную фразу:
   – Генерал-лейтенант Панцырев слушает вас!
   – Товарищ генерал-лейтенант, докладывает капитан ФСБ Червленный!..
   – Кто?!?!?! – генерал Панцырев на миг растерял весь свой высокий профессионализм, но лишь на миг, так как действительно являлся профессионалом высочайшего класса и в следующую секунду уже строго спрашивал у пропавшего почти с полгода назад неизвестно куда, подчиненного офицера: – Немедленно доложите, капитан – почему до сих пор не изволили дать о себе знать и – откуда вы звоните?!
   Ввиду того, что капитан Червленный по сути звонил н и о т к у д а, а также по причине пока еще полной неосвоенности телефонной связи между «тем» и «этим» светом, после вопроса генерала, начались серьезные акустические помехи, внешне выражавшиеся в демонических рычании, вое, стонах и хохоте, сквозь которые прорывались отдельные человеческие слова, произносимые капитаном Червленным:
   – Р-р-р-р-р-х-р-р-ы-ы… Я на том свете, мой генерал… р-р-р-р-р-р-р-ы-ы-х-х-р-р-а-а-ца-ца-ца – чмок-чмок-чмок-к… здесь не так уж и плохо… р-р-р-р-б-л-л-я-бля-бля-ля-ля… бойтесь Большого Дерева!!! … Уничтожьте Большое Дерево!!!.. х-х-р-р-ры-ры-ры-ры– хуй…0й-че-шмек!!!..
   – Не понял, Валя!!! Повтори – какое большое дерево?!?!?! Какой чучмек?!?!?! – страшно орал в трубку Панцырев – весь побагровевший от волнения, безумно вытаращивший глаза, не похожий сам на себя, и тем более – на генерала ФСБ при исполнении служебных обязанностей.
   Сохранявшему в любых ситуациях полковнику Стрельцову самообладание, сделалось даже как-то немного неловко за своего начальника.
   – …Уничтожайте Пайкидов – их в Рабауле скопилось… несколько … …!!! … Новогоднюю ночь… бейте … … суки … … … хомооэлтэй шавьж… гай дайрах… би барагтайхан байна би му байна… Вы слышите меня, генерал?!?!?! Вы хорошо поняли меня, генерал?!?!?! … … Большое Дер-рев-во-о!!!!!!!!! Бойтесь Большого Дерева!!! … … опасность… большая беда… Бойтесь фальшивого Деда Мороза… Великий Царь Кингу высосет из всех свою кровь обратно …!!!!!!!!!
   Между прочим, Панцыреву начало казаться по ходу разговора, будто бы мобильник стал разогреваться у него в ладони.
   С нарастающим неприятным недоумением в глазах, внимательно наблюдавший за генералом полковник Стрельцов, вдруг крикнул:
   – Вы стареете, генерал – этот разговор высасывает из вас жизнь!!! Передайте немедленно трубку мне!!!
   – … Встретимся на Новый Год! Ищите меня и моих друзей на Большом Дереве!!! До свиданья, генерал!!! – это были последние слова капитана Червленного, услышанные генералом Панцыревым по ходу, спонтанно происшедшего телефонного разговора.
   В следующую секунду мобильник сильно заискрил и взорвался прямо в руке генерала. Не обращая внимания на кровь и боль на месте многочисленных порезов на коже лица и рук (хорошо, хоть глаза остались невредимыми), заметно поседевший и покрывшийся многочисленными дополнительными морщинами на заострившемся лице, генерал спросил недоуменным тоном, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к Эдику:
   – Откуда Валька мог так «насобачиться» по-монгольски?!
   – В смысле?! – не понял Стрельцов.
   – Он активно перемешивал русские слова с монгольскими, и мне еще предстоит время, чтобы понять, что же он, в конце концов, хотел сказать. По-русски он говорил о каком-то большом дереве, которое нужно обязательно уничтожить. А по-монгольски: «гай дайрах», что значит: «случилась беда»; «би барагтайхан байна би му байна», что значит: «мне нехорошо» и наконец, самое главное: «хомоолтэй шавьж», что значит: «вредное насекомое».
   – И что, по-вашему, это может значить? – спросил Эдик, не в силах без содрогания смотреть на неузнаваемо постаревшее лицо Сергея Семеновича.
   – Это значит, что на Новый Год, то есть ровно через три недели, нам нужно будет опасаться какого-то очень большого дерева, с которого поползут какие-то вредные насекомые… Очень вредные насекомые, которых будет очень много… Короче, по моему, ждет нас всех полный «пиз..хеншванц», Эдик! Мы прекрасно знаем, что в городе набухает Большая Беда, но где и когда она прорвется, так сказать, в полной мере проявит себя – этого мы не знаем, не предугадываем! Как ты совершенно точно несколько минут назад выразился – нас кто-то обгоняет очень умный на несколько ходов вперед! И этому неизвестному «умному» нашему противнику что-то сильно надо от жителей Рабаула! Но, вот, что именно ему надо, никто, кроме него самого об этом не знает, и это-то обстоятельство и следует считать самым плохим в разворачивающейся ситуации, Эдик! … Но кое-что, все же, начинает проясняться – все чаще и чаще я слышу о таинственном Царе Кингу! Если это – тот самый Кингу, из крови которого Великий Мардук сделал человечество, то тогда мне почти все становится понятно… – а дальше генерал Панцырев не смог говорить, так как ему неожиданно стало физически очень плохо.
   Он выпучил глаза на Эдика, схватился правой рукой за горло и бегом бросился к туалету.
   – Может – «скорую» вызвать, Сергей Семенович?! – испуганно и заполошно крикнул вслед исчезающему за туалетной дверью командиру Эдик.
   Но туалетная дверь захлопнулась, и сразу послышался звук закрываемого шпингалета, что говорило о желании Панцырева остаться наедине с, «накатившим» на него приступом «неясной этиологии». Вскоре Эдик услышал, как генерал громко, «от души» блюет в унитаз и, эти неприятные, но легко объяснимые с точки зрения физиологии, звуки, заметно успокоили полковника Стрельцова, успевшего, уже, было, связать резкое ухудшение физического состояния Панцырева с недавним телефонным разговором…
   Он бросил настороженный взгляд на мобильный телефон, брошенный на пол – тот продолжал легонько спорадически искрить и дымиться. Причем дым этот имел необычный цвет и загадочный запах, вызывавший у всегда жизнерадостного Эдика нестерпимую тоску и ощущение полной безнадежности…
   А затем неожиданно сильно и резко распахнулась дверь совмещенного гостиничного санузла и в ее проеме появился бледный и, вообще, внешне и внутренне неуловимо изменившийся генерал-лейтенант ФСБ РФ, Панцырев – командир сверхсекретного подразделения ФСБ «Стикс-2». Он смотрел на Эдика характерным «отсутствующе-присутствующим» взглядом, и Эдик заметил, что тонкие губы генерала мелко дрожат почти незаметной дрожью, вызванной приступом сильных эмоций противоречивого характера.
   – Вам стало лучше, Сергей Семенович?! – участливо спросил полковник Стрельцов, внимательно наблюдая за выражением лица генерала.
   – Я только что общался с Командором! – коротко сказал Панцырев и стремительно прошел мимо Эдика вглубь номера.
   Порывисто схватил недопитую бутылку с «рислингом» и налил себе полный стакан, усаживаясь в кресло и свободной рукой сделав приглашающий жест Стрельцову, чтобы тот тоже присаживался, так как, все же, «в ногах то правды нет!».
   Выпив вино, Сергей Семенович торопливо, словно боялся, что ему в любой момент могут заткнуть рот, начал говорить:
   – Решительный бой произойдет в саму Новогоднюю Ночь! Враг сосредотачивает силы, и никто не в силах ему помешать это сделать – сосредоточить силы.
   Наш Враг – из принципиального Далека, Эдик. Он надел на себя маску древнешумерского Бога Кингу и частично воссоздал внутреннюю сущность этого самого Кингу. Сейчас я тебе вкратце перескажу одну древнюю космогоническую шумерскую легенду…
   …Давным-давно, по представлениям древних шумеров всем миром, когда в этом мире не было людей, а жили одни Боги, демоны и духи, правила Хозяйка Мирового Океана гигантская полу-жаба-получерпаха, иногда принимавшая облик чудовищно-уродливой женщины-великанши, по имени Тиамат. У Тиамат был муж – Царь Морских Драконов, Кингу. Они полагали, что вечно будут править этим миром, но на звезде Сириус родился Юный Мардук, а вместе с ним – молодые Боги, место которых было пока занято Тиамат и ее мужем, морским драконом Кингу.
   Мардук вместе с молодыми шумерийскими Богами объявили войну Тиамат и ее мужу, и всем остальным океаническим чудовищам.
   Тиамат собрала всех своих морских монстров и выступила против войска молодых Богов, возглавляемых Мардуком.
   В ожесточенной битве победила армия богов Мардука. Тиамат была уничтожена навеки, а муж ее, дракон Кингу был взят в плен и посажен на прочную цепь в глубоком темном подземелье.
   Но, через какое-то время, видя, что особого прока от сидевшего на цепи Кингу нет, и с учетом, исходящей от него потенциальной опасности, Мардуком было принято решение отправить Кингу вслед за его любимой женой – в Огненную Пасть древнешумерийского Ада.
   Кингу отрубили голову, и хлынувшие из обезглавленной туши Царя Морских Драконов реки крови превратились, как ты думаешь, Эдик – в кого?!
   – В кого?! – недоуменно переспросил полковник Стрельцов, не сумевший пока «взять в толк»: куда это «гнет» свою престранную речь генерал Панцырев???
   – В людей, в древних шумеров, вот – в кого!
   Эдик только головой покачал, выразив, таким способом, свое отношение к анонимным авторам, излагаемой сейчас Сергеем Семеновичем оригинальной космогонической теории.
   – Но это, как ты понимаешь, Эдик все произошло очень давно, и – неправда, но… – генерал с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку и продолжил, спустя пару секунд: – Неправда заключается в том, что Царь Драконов Кингу был убит!
   – А что, на самом деле, приключилось с этим Кингу?!
   – Кингу спасся, улетев в космос! И, выражаясь фигурально, так и болтался где-то в мире космических теней, мечтая, видимо, все эти несколько тысячелетий только об одном!
   – О – чем?!
   – О том, как вернуть себе всю свою кровь!
   – А при чем тут население Рабаула, Сергей Семенович?!
   – Населению Рабаула просто космогонически не повезло, Эдик. Именно в этой географической точке, как мы уже с тобой знаем не первый год, произошла разгерметизация защитного астрального слоя Земной Ойкумены. Нынешний Враг, явившийся на запах человеческой крови из принципиального Далека, случайно увидел пустую оболочку Кингу, болтавшуюся в земных астральных окрестностях и надел ее на Себя, обретя так необходимую ему материальную форму, необходимую для практического воплощения в земных условиях – реальных земных пространстве и времени, Эдик! Злые духи древних земных религий не исчезают бесследно, они ждут своего часа – тайно и терпеливо, и, при определенном стечении благоприятных для них обстоятельств, они обретают новую форму вселенского Зла, готового к активным агрессивным действиям!
   Это я изложил тебе краткий синопсис сценария той Новогодней Ночи, которая ожидает несчастных жителей Рабаула уже через три недели! Теперь тебе ясна в общих чертах ситуация, разворачивающаяся в городе?!
   – Необходимо взорвать Стройки, вывезти за город обломки! Место, где они возвышались, нужно распахать и посыпать солью. Немцев из «Шпилен Хаузе» депортировать на территорию Германии в течение двадцати четырех часов! Сказочный Городок сжечь напалмом, освободившуюся площадь на всей территории Цыганского Заповедника тоже распахать и посыпать солью!
   – Соли не хватит, Эдик! – нервно усмехнулся командир «Стикса-«2». – Ни одну из перечисленных тобою верных и разумных мер, мы осуществить не сможем! Ты и сам это прекрасно знаешь! Мы с тобой – «призраки», и все наши бойцы, тоже – «призраки», и в этом заключается наша главная слабость. Но в этом, как раз, одновременно, заключается и наша главная сила – с призрачным Врагом сможем сразиться только мы, и больше – никто! Командор обещал нам дать реальную силу ровно через три недели, перед наступлением времени «Ч», и он сдержит обещание! Но, тот, кто дремлет сейчас в «Золотом Шершне», через три недели проснется, тоже «набравшись сил» за время своего долгого сна. А сколько у него будет этих сил, Эдик, не знает точно, по-моему, даже, сам Командор! Но он упорно верит в нас с тобой и в наших бойцов, ибо, верить ему больше и надеяться, соответственно, не в кого, и – не на кого…
   Начинай готовиться к бою, Эдуард! – попытался перейти на командно-админитративный тон Панцырев, чтобы как-то поднять настроение и себе, и Эдику, но недавнее нервное потрясение, вызванное телефонным звонком капитана Червленного, давало себя знать, и настроение ни у кого не поднялось.
   Несмотря на то, что Эдик отчеканил генералу:
   – Я всегда готов к бою, мой генерал! Но… – он неожиданно прервался на полуслове, остановившимся взглядом магнетизируя Сергея Семеновича.
   – Что с тобой, Эдик?!
   – Вы чего-то еще мне не сказали, товарищ генерал-лейтенант – чего-то очень важного!
   – Конкретизируй, Эдик свой вопрос! – вот тут уже Панцырев начал походить на прежнего себя – каким он был до рокового телефонного разговора с Червленным.
   – Чего еще не знает или, точнее, чего так боится Командор?! Он же чего-то сильно опасается – не так ли, товарищ генерал-лейтенант?!
   – Да! – несколько секунд подумав, сказал Панцырев. – Командор мне сказал во время одной из наших последних встреч, что есть еще какая-то Сила, которая приближается издалека, и мощь этой силы намного превосходит возможности этих самых пайкидов или кем там они являются на самом деле!
   – Но чего им всем надо от бедных и несчастных россиян из заштатного провинциального города, Сергей Семенович?! Можете вы мне объяснить этот, мягко говоря, феномен или не можете?!?!?! Какая тут опять приключится «мясорубка» и, главное – ради чего?!?!?!
   Генерал-лейтенант Панцырев слабо растерянно улыбнулся беспомощной улыбкой и пожал плечами, не сочтя нужным дать ответ на вопросы Эдика, так как отвечаиь было совершенно нечего.
   – Поживем, Эдик – увидим! – сказал генерал для «соблюдения протокола» сакраментальную фразу, и они распрощались, крепко пожав друг другу руки.
   Генерал Панцырев через полтора часа улетел в Москву, а полковник Стрельцов, не теряя ни минуты драгоценного времени, начал «готовиться к бою»…

   Продолжение следует во второй книге…
   Алексей Резник. 28.05.20 г., 13 ч.31 мин. город Москва, центральный офис ООО «Программные системы Атлансис».

   Все права защищены.
   Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя – автора произведения.
   © Резник Алексей Петрович, 2020

Об Авторе

   Лучше всего автора, как писателя и человека, характеризует то произведение, которое данный конкретный автор представил на беспристрастный суд читателей. «Априори» можно легко предположить, что данный роман не является единственным произведением автора, и это предположение полностью соответствует действительности.
   Алексей Резник родился в 1961-ом году на Алтае под Барнаулом и в 1983-ем году закончил исторический факультет Алтайского Государственного Университета. До 1988-го года преподавал политэкономию в Алтайском Политехническом институте. В 1988-ом году по семейным обстоятельствам переехал на постоянное место жительства из Барнаула во Фрунзе. С 1989 года работал редактором отдела прозы журнала «Литературный Кыргызстан» (ЛК). В 1991-ом году первый и последний раз в жизни попробовал себя в качестве киноактера – «снимающегося корреспондента от ЛК», снявшись в двухсерийном художественном фильме рижского кинорежиссера Геннадия Земеля «Людоед». В этом тяжелом фильме, рассказывающем о восстании политических заключенных в сталинском концлагере под Карагандой в мае 1954-го года, Алексей сыграл роль бывшего бандеровца Яшки Буковинца. Итогом этой «киносъемочной» журналистской командировки явилось написание большого остросоциального публицистического материала для журнала «Литературный Кыргызстан», «Кладбище на помойке». После ухода из «ЛК» был принят в ТО «Азат» (киностудия «Кыргыз-фильм») на должность штатного кинодраматурга, где плодотворно проработал долгие годы.
   C 2009-го года живет в Москве, сотрудничает с киностудией «Антей» в качестве «редактора-консультанта». Числится внештатным корреспондентом ряда российских и зарубежных СМИ. Является автором многочисленных статей, очерков, прозаических произведений: рассказов, повестей, сценариев художественных фильмов, романов. В частности – цикла остросюжетных фантастических романов, под специфическим углом зрения затрагивающих наиболее острые социальные проблемы современного российского общества, объединенных под общим литером: «Сказки Замороженных Строек». Именно романы из цикла «Сказки Замороженных Строек» («Черная Шаль», «Стеклянная любовь», «Осколки войны в Зазеркалье», «Овчарки наших душ», «Хроника Пикирующего района», «Лесные Невесты», «Зоопарк оживших фантазий») наиболее ярко характеризуют образ мышления, характер мировосприятия и основной творческий метод Алексея Резника, позволяющие автору создавать самобытные, необычайно яркие, захватывающие прозаические произведения с «саморазвивающимся», парадоксально выстроенным увлекательным сюжетом и, трудно предсказуемым, финалом…
   Так как Алексей Резник родился в далеком 1961-ом году, то и сюжеты многих его произведений родились в пору его счастливого «советского» детства. В частности, само название «Сказки замороженных Строек» возникло в голове автора именно тогда – в 70-ые годы прошлого века…
   «… Строительство жилых домов в период «развитого социализма» достаточно часто приостанавливалось или, образно говоря, «замораживалось», причем, иногда, на несколько лет или – навсегда. Так, повсеместно в СССР появлялись мертворожденные строительные объекты под названием «замороженные стройки». А ведь сотни тысяч людей связывали с этими домами большие светлые надежды зажить там надолго и счастливо. Но не суждено было зажечься никогда в черных оконных квадратах бетонных скелетов мертворожденных строек уютным огням семейных очагов. На просторах огромной страны необратимо рушились судьбы многих и многих людей и светло-серые громады брошенных строек служили монументальными мемориальными комплексами, посвященными памяти их несбывшихся надежд, намертво запаянных в холодные бетонные плиты.
   В результате долгих исканий и размышлений, автор решил заселить Замороженные Стройки призраками тех людей, которые должны были там поселиться по планам социалистического строительства, но не поселились. И, вполне логичным, и естественным явилось создание образа Хозяйки Замороженных Строек – Бетонной Бабушки. Эта, никогда не существовавшая бабушка каждый вечер рассказывала сказки своим не родившимся внукам…
   Так, собственно, и родился этот специфический сказочный «фольклор», не имеющий аналогов в мировой литературе…».

   Алексей Резник много и плодотворно трудится – трудится над самим собой и над своими произведениями.
   Кроме «Сказок Замороженных Строек» в творческом «портфолио» писателя хранятся романы, документальные и художественные киносценарии, повести и рассказы, по своей сюжетной канве и исследуемым проблемам, не имеющие ничего общего с тематикой вышеупомянутых «Сказок», но и их отличает, бросающаяся в глаза, неординарность сюжетов и общая «высокая читабельность». В числе этих произведений следует отметить романы, написанные за последние годы московской жизни автора:
   – Мистический боевик «Тайна ордена „Сумрачных гор“» (2019 год).
   – Фантастический остросюжетный политический триллер «Призрак Госдумы» (взгляд на современную российскую политическую жизнь глазами «ожившего» древнеславянского Бога) (2018 год).
   – Фантастический роман – «вторжение» «Ночь Клеща» (2017 год).
   – Фантастический политический триллер «В поисках «Чистых Земель» (2017 г.)
   – Фантастический роман-«сага» «Люди на Деревьях» («Планета Несбывшихся Снов») (1988-й год) и многое другое, написанное автором, начиная с самого первого его официально опубликованного рассказа в еженедельнике «Комсомолец Киргизии», «Смерть старого попугая» в 1988-ом году и – до окончательной точки в романе «#Цифровой_экономики.NET», которую он поставил 14 марта 2020 года.

   Образцом для подражания Алексей Резник считает подвижническую жизнь Франца Кафки – писателя «от Бога» и – «для людей»! При жизни Франц Кафка не пытался опубликовать ни одно из своих произведений, и, перед смертью (Кафка умер на сорок третьем году жизни от туберкулеза гортани) он попросил своего ближайшего друга исполнить «последнюю волю умирающего» и сжечь все свои рукописи. Друг поклялся это сделать, но не выполнил своей клятвы и в результате мировая литература получила бесценный дар, известный под названием: «кафкиантство»… Своим подвижническим примером Франц Кафка хотел сказать, что настоящего писателя должны отличать, прежде всего, личная скромность в сочетании с искренней любовью к людям… Именно эти два человеческих качества и ценит больше всего писатель-фантаст Алексей Резник, что и находит соответствующее отражение во всем его творчестве.

Стеклянная любовь Книга первая Алексей Резник