Хроника пикирующего района

Алексей Резник

   Дизайнер обложки Александр Юрьевич Чесалов
   Фотограф Kasper Rasmussen

   © Алексей Резник, 2023
   © Александр Юрьевич Чесалов, дизайн обложки, 2023
   © Kasper Rasmussen, фотографии, 2023

   ISBN 978-5-4498-8284-4
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БЛАГОДАРНОСТЬ

   Осенью 2019 года я познакомился с человеком из мира Информационных Технологий – очень ярким и талантливым ученым-экспериментатором, чьи успехи в ИТ-бизнесе всегда основывались, исключительно, на его многолетнем опыте работы в предметной области, собственных неординарных идеях, научно-практических разработках и изобретениях.
   Его зовут Александр Юрьевич Чесалов.
   Я искренне хочу поблагодарить Александра Юрьевича за его неоценимую поддержку и помощь, в очень непростой для всех нас период пандемии COVID-19, благодаря которым был опубликован и издан этот роман, и мои другие произведения.
   Александр Юрьевич является членом экспертной группы по вопросам цифровизации деятельности Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, а также членом Экспертного совета при Комитете Государственной Думы по науке и высшему образованию по вопросам развития информационных технологий в сфере образования и науки.
   Он не только крупный ученый, но и великолепный рассказчик, а также автор серии книг по информационным технологиям, таим как: «Моя цифровая реальность», «Цифровая трансформация» и «Цифровая экосистема Института омбудсмена: концепция, технологии, практика», «Как создать центр искусственного интеллекта за 100 дней», «Глоссариум по четвертой промышленной революции: более 1500 основных терминов для создания будущего».
   Но самое главное в том, что из наших совместных встреч и бесед родился сюжет фантастического романа «#Цифровой_экономики.NET».

Хроника пикирующего района

Реальный мир. Крупный региональный российский центр, город Рабаул, 28 декабря 20…г. 19.00. Традиционный ежегодный «Бал Прессы»

   Однажды, во время проведения традиционного краевого ежегодного «Бала Прессы» в помещении самого крупного городского развлекательного комплекса, среди презентабельно одетой публики, появился странный человек. Вернее, будет сказать, человек странного вида, резко выделявшийся на фоне нескольких сот собравшихся гостей. Прежде всего, незваного гостя (а его действительно никто не приглашал на проводившееся мероприятие) отличала ненормальная подземельная бледность кожных покровов и лихорадочный изумленный блеск в глазах. Подобный блеск обычно царит в глазах у очень голодных и очень неуверенных в себе людей, которые после долгих усилий сумели попасть куда хотели, но многое бы отдали, чтобы никогда в этом месте не очутиться. На «Бал Прессы» бедно и неряшливо одетого человека, вне всяких сомнений, погнала, известная только лишь ему одному, очень жестокая необходимость и, вполне возможно, что ему пришлось преодолеть массу самых невероятных препятствий, прежде чем очутиться среди праздничного полумрака пресловутого «Бала», перенасыщенного ароматами дорогих женских духов, мужских дезодорантов и дразнящими, вызывающими неудержимую голодную слюну, испарениями разнообразных свежеприготовленных деликатесов, горами наваленных на поверхностях столов банкетного зала.
   Каким образом человек сумел миновать бесцеремонных и предельно внимательных охранников из частного охранного предприятия «Альфа-Центавра», дежуривших у входа и в вестибюле концертно-развлекательного комплекса «Морфей», осталось навсегда для них самих загадкой. Но каким бы образом человек, ни оказался под сводами «Морфея», ему крупно повезло, что сам момент его появления по времени совпал с торжественной церемонией награждения наиболее отличившихся за прошедший год редакторов краевых газетищ, городских газет, районных газеток, журналов и журнальчиков.
   Одна из техничек – больная диабетом и довольно пожилая уже женщина, видела, как бледный, бедный, помятый, «изжульканый» и совершенно несчастный молодой мужчина крадучись выходил из мужского туалета, но из-за диабета и общей притупленности остроты ума и адекватного восприятия действительности, техничка должных правильных выводов сделать не сумела и охрану не проинформировала. В результате, этот неуместный загадочный незнакомец без труда прошел в главный концертный зал комплекса, где и проходила церемония награждения самых честных, самых смелых, самых принципиальных и наиболее талантливых редакторов краевых печатных СМИ.
   Он осторожно раздвинул тяжелые бархатные портьеры, закрывавшие вход в зал, сделал шаг вперед и остановился, как вкопанный. Человека оглушило и ослепило царившее за портьерами великолепие происходившей церемонии во всех ее красочных ракурсах: зрительном, акустическом, обонятельном и осязательном…
   На сцене под светом рампы возвышалась группа из нескольких изысканно одетых мужчин и женщин, благополучным и крайне самодовольным внешним видом своим немного напоминавших античных богов изобилия. Хорошо поставленными звонкими радостно-торжественными голосами они вызывали наиболее отличившихся представителей печатных СМИ, публично перечисляли их заслуги перед читательской массой, вручали им грамоты, денежные премии в конвертах и памятные подарки…
   Человеку сделалось на несколько секунд плохо, у него закружилась голова, потемнело в глазах, желудок болезненно стянули голодные спазмы, и он вынужден был облокотиться на спинку крайнего кресла последнего ряда, возле которого, и оказался, пробормотав при этом что-то вроде: «Да, Александр Иванович – знали бы вы, куда меня посылали! Ни одна скотина нам здесь не подумает помогать… Разлетимся мы все вдребезги вместе с Пикирующим Районом и не будет нам покаяния!…».
   Сидевшая в кресле, на спинку которого облокотился человек, молоденькая корреспондент городского еженедельника «Курс Свободы» с негодованием обернулась, намереваясь сказать какую-нибудь изощренную гадость, но осеклась, изумленно вытаращив близорукие глаза на сравнительно молодого небритого бледного мужчину. Он показался ей выпившим. У него в спутанных волосах застряли старые желтые хвоинки, тополиный пух, легонько развевались клочья грязной паутины и виднелся еще какой-то мелкий мусор ярко выраженного лесного происхождения. Аналогичный мусор щедро усыпал и худые плечи, спрятанные под мятой серой тканью поношенного засаленного пиджачка. Сам по себе мусор этот смотрелся, по меньшей мере, странно, если учитывать, что на улице стоял конец декабря, и уж, во всяком случае, тополиному пуху взяться в волосах мужчины, совершенно точно взяться было абсолютно неоткуда!
   – Простите ради Бога! – негромко произнес мужчина неожиданно интеллигентным голосом, улыбнувшись застенчивой извиняющейся улыбкой и приложив правую руку к сердцу. – Голова просто закружилась, вот и пришлось подержаться за спинку вашего кресла. Я тоже в газете работаю. Извините еще раз!
   – Так вы, в каком виде-то сюда явились – вы в зеркало-то на себя хоть смотрелись?! – отчаянно прошептала корреспондент, немного смягчившись благодаря изысканным манерам странного человека, засыпанного летним лесным мусором морозным декабрьским вечером. – Вас как сюда пропустили-то?! Это же ежегодный «Бал Прессы», товарищ! Вы из дендрария, что ли, какого-то сюда заявились?!…
   – Простите – вас, как зовут?! – почему-то умоляющим тоном торопливо прошептал человек, глядя прямо в глаза собеседнице.
   – Лариса, а что? – против воли втягиваясь в ненужный ей разговор, ответила корреспондент.
   – Очень приятно, меня – Константин! Константин Боровой! – еще более умоляющим тоном, словно бы сильно опасаясь, что его симпатичная собеседница может резко прекратить завязавшийся между ними разговор, представился он, назвав, на всякий случай, даже свою фамилию. – Ради Бога, Лариса, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос!
   – Только быстро, Константин – мне некогда! Вы меня отвлекаете от задания – я должна написать репортаж для своей газеты о «Бале».
   – Скажите – здесь присутствуют редактора районных газет?
   – Да.
   – Все?
   – Должны быть все.
   – А вы случайно не знаете главного редактора районной газеты «Первобайский Вестник», Ирину Борисовну Ветренникову?
   – Да нет – откуда, Константин! – пожала плечами, все более недоумевающая Лариса и, проявив завидную для рядового корреспондента эрудицию, добавила: – У нас в крае насчитывается шестьдесят восемь районов и в каждом из них издается своя собственная районная газета! Но вы обратитесь к организаторам – у них, наверняка, есть регистрационные списки. Но только сходите сначала в туалетную комнату и приведите себя в порядок, а иначе далеко вы не уйдете! Дальше шестого ряда! – позволила она сострить себе и впервые за время разговора улыбнулась подыхавшему от общего истощения Константину Боровому – корреспонденту так называемой парарайонной газеты «Хроника Пикирующего Района». Его, в принципе, никто не мог пригласить на «Бал Прессы» по той простой причине, что он являлся классическим представителем «Парапрессы», которая не имела ничего общего даже с Желтой Прессой и, вообще, она ни с чем не имела ничего общего.
   Константин послушался Ларисы, спустился в вестибюль и никем не замеченный пробрался в мужской туалет. Там он подошел к умывальнику, на стене над которым висело большое круглое зеркало, но в зеркало он не стал смотреться, так как все равно бы не увидел своего отражения. Опустив голову под кран, он включил горячую воду, наобум вымыл голову, причесал волосы пятерней и на целую минуту о чем-то глубоко задумался. Как выяснилось впоследствии, думать Константину было о чем.
   – Ах, да! – встрепенулся он по истечении минуты глубокой задумчивости и торопливо начал шарить трясущимися, словно с дикого похмелья, руками по многочисленным карманам пиджака, надеясь найти там, видимо, что-то очень для себя важное.
   Из правого внутреннего кармана он достал свое корреспондентское удостоверение, раскрыл его, несколько секунд бесконечно печальным взглядом рассматривая поблекшую и выцветшую под дождями и суховеями цветную фотографию, затем со вздохом закрыл, вложив обратно в правый внутренний карман и, наконец-то, из левого бокового достал то, что искал – небольшой сверток, завернутый в промасленную газетную бумагу.
   – Вот оно, родное мое! – вожделенно произнес он, торопливо разворачивая сверток и пугливо озираясь на входные двери – не вошел бы кто?! Руки его дрожали, можно даже сказать, ходуном ходили, когда он из газеты доставал нехитрый бутерброд – ломоть черного кислого хлеба с прилипшими к нему несколькими кусочками соленого бело-розового сала из, разделанной, в свое время по всем правилам, огромной туши «недорезанной свиньи». Свиные ломтики были щедро присыпаны крупной серой солью и давленым чесночком. Аппетитный чесночный дух пронесся по туалету, и Костя едва не захлебнулся собственной слюной. Давясь и почти не жуя, он вмиг покончил с бутербродом, собрал щепотью все оставшиеся хлебные и чесночные крошки, высыпал их на раскрытую ладонь и аккуратно слизнул языком. Обрывок газеты скомкал и бросил в урну, после чего тщательно вымыл руки горячей водой.
   Вроде бы ему стало полегче – острая сосущая боль в желудке заметно ослабла, почти прошло головокружение, отступила за границы видимого, упорно засыпающая глаза густая метель из крупных хлопьев «черного снега вечности». Константин Боровой нервно усмехнулся, запил водой из под крана съеденный бутерброд и, вновь сумев остаться незамеченным, пробрался обратно в концертный зал, где продолжался каскад награждений, не смолкали овации и словесные панегирики, конца и краю которым пока и не предвиделось!
   Раздвинув портьеры, он поневоле задержался возле того же самого кресла, и, корреспондент городской газеты «Курс Свободы» Лариса оглянулась на него теперь уже почти, как на родного:
   – Ну, вот сейчас немного уже получше! – приветливо улыбнулась она ему. – Откуда ты такой заморенный взялся-то, дружок?!
   – Село Пикирово! – слабым голосом отрекомендовался Константин. – У нас там все такие – зарплату не платят уже много-много лет…
   – Ты в «районке» что ли работаешь? – Лариса вдруг начала приглядываться к своему, не совсем обычному, собеседнику со специфическим «журналистским» любопытством в близоруких глазах.
   – В «районке», а где же еще?! – разговаривал Костя вроде бы с Ларисой, а взгляд его немного косящих темных глаз блуждал в каких-то дальних-предальных «чертовых далях». Не дальше, конечно, празднично освещенной сцены, где бесконечной чередой шли редактора и редакторши, награждаемые в самых различных и неожиданных номинациях и «ипостасях».
   У дотошной Ларисы создалось ощущение, что ее новый знакомый постоянно испытывает лишь одно, довлеющее над всеми остальными, основное эмоциональное чувство – безграничное недоумение, смешанное с сильной, мягко говоря, неприязнью к церемонии, происходящей на сцене. Двадцатипятилетняя незамужняя, достаточно привлекательная, журналистка почувствовала, как в ней внезапно, наряду с профессиональным «журналистским», проснулось непрофессиональное, чисто женское, любопытство.
   А на сцене, как раз в этот момент произошло нечто, в высшей степени заинтересовавшее бледного, усталого и голодного корреспондента районной газеты «Хроника Пикирующего Района».
   Главный ведущий праздника, холеный и самоуверенный бородатый господин, председатель и президент «там чего-то», красивым сочным грассирующим баритоном объявил в мощный микрофон:
   – Сейчас объявляются победитель и призеры среди районных газет нашего края в номинации-и…!!! – тут бородатый господин выдержал необходимую паузу в лучших традициях шоу-бизнеса, набрав полную грудь воздуха и затаив на несколько секунд дыхание.
   Пауза затянулась на добрых полминуты, глаза бородача полезли на лоб от напряжения и, когда аудитория уже единодушно решила, что это был последний вдох в его жизни, он, наконец-то, «разродился»:
   – … «Самая правдивая районная газета-а-а!»!!!…
   Справа от Ларисы пустовало кресло, она туда пересела и, указав на свое освободившееся место, предложила Косте:
   – Ты присаживайся пока рядом со мной, что ли. В ногах то ведь правды нет!
   – Спасибо большое, Лариса! – Костя буквально рухнул на освободившееся место.
   «Как он вымотался, бедненький!» – с искренней непритворной жалостью подумала Лариса, невольно внимательно рассматривая профиль деревенского журналиста – заострившиеся скулы, худой нос, подрагивающие тонкие обветренные губы, едва ли не ежесекундно облизываемые языком, покрытым нездоровым белым налетом. На сцену он смотрел болезненно жадным, убийственно-непонятным взглядом.
   А тут еще, сидевшие неподалеку какие-то седые пожилые, не то редактора, не то, просто, корреспонденты «районок», активно, с нескрываемым возмущением, начали комментировать название объявленной номинации:
   – Что значит, Николай Иванович – «самая правдивая газета»?! – спрашивал седобровый «старичок-боровичок» у своего не менее пожилого соседа, венчиком густого белого пуха, росшего вокруг лысой розовой макушки, сильно напоминавшего «папу Карлу». – А какой еще может быть газета, как не «самой правдивой»?! Это же издевательство какое-то! Ну а они сейчас, наверное, объявят – какая районная газета «самая лживая», если так дальше пойдет! Что у них в головах то творится, не понимаю-ю!!!
   «Папа Карла» мелко-мелко согласно кивал головой, иронично поджимая уголки губ, но так и не нашел нужных слов, чтобы вслух, а не молча поддержать справедливое возмущение коллеги.
   Ларисе сделалось смешно, а ее новый знакомый посмотрел на ветеранов журналистского фронта все тем же, в высшей степени странным, недоуменным, как будто бы навеки ошарашенным, взглядом. Но, собственно, старички умолкли, потому что опять раскрыл рот холеный элегантный бородач на сцене:
   – Итак, за первое место в номинации «Самая правдивая газета-а» награждается коллектив редакции газеты Первобайского района «Первобайский Вестник»!!!…
   – Быть такого не может!!! – отчаянно выдохнул Константин Боровой и даже подпрыгнул на месте, почему-то виновато глянув на удивленную Ларису.
   – Простите, Лариса за несдержанность…, – извиняющееся промямлил он, смешно похлопывая себя по губам двумя пальцами левой руки, сложенными вместе.
   – Да нет-нет, ничего – вы только меня пока не отвлекайте и сами не отвлекайтесь, Костя! – улыбнулась ему Лариса почти нежной улыбкой. – Ведь вас, если я не ошибаюсь, самого это все заинтересовало!
   – Да, да, да, да! – быстро и смущенно проговорил Костя, стараясь больше не отвлекаться от тех невероятных, с его неординарной точки зрения, событий, происходивших на сцене.
   А на сцену, под гром аплодисментов публики, поднималась крупная величавая блондинка, наряженная в просторное долгополое платье, переливавшееся под светом театральных лампионов всеми цветами радуги. Радужные блестки люминесцентной пудры вспыхивали в локонах ее громадного белокурого шиньона, как капельки утренней росы на нитях кокона шелкопряда. Даже, с последнего ряда было хорошо видно, насколько широко и счастливо улыбалась редактор «самой правдивой газеты года» Ирина Борисовна Ветренникова. Костя Боровой побледнел еще сильнее, хотя вроде бы уже дальше и некуда было, что есть силы, вцепившись обеими руками в поручни кресла, предполагая, видимо, что иначе его могло унести сквозняком тотальной несправедливости в те самые дальние-предальние «чертовы газетные дали», откуда он и прибыл несколько минут назад, рискуя не только жизнью, но и самой своей чистой и светлой, честной и прозрачной душой сельского корреспондента-«бессеребренника».
   – Ты ее знаешь? – робко поинтересовалась, вконец, заинтригованная Лариса.
   – Очень хорошо! – чуть слышно выдохнул Константин Боровой, страшным немигающим взором приклеившись к пышнотелой блондинке бальзаковского возраста, щеголявшей на сцене кричащими радужными красками своего лучшего праздничного платья, словно перекормленная райская птица, которой для полного сходства лишь не хватало распущенного лировидного хвоста.
   Редактору «Первобайского Вестника» холеный бородач вручил конверт с пятью тысячами рублей, дешевую фарфоровую статуэтку богини Фемиды и зачем то еще поцеловал ей запястье правой руки! Невысоконькая, худенькая и шустренькая женщина вслед за бородачом, подарила сияющей Ирине Борисовне что-то типа пионерского переходящего вымпела и долго трясла ей ту же правую руку.
   – Это кто?! – тревожным голосом спросил Костя у Ларисы, имея ввиду маленькую женщину, вручившую вымпел Ветренниковой.
   – Это – декан факультета журналистики нашего университета, Алевтина Викторовна Манхурова! – объяснила Лариса. – Ты ее, возможно, знаешь!
   – Да, я ее знаю?! – то ли утвердительно, то ли вопросительно, но, в общем, как-то смутно и неопределенно произнес корреспондент «Хроники Пикирующего Района». – Я учился у нее, по-моему…
   – Когда?! – заинтересованно спросила Лариса.
   – Не помню – давно…! И, наверное, это было не только давно, но и – «неправда»! … – он начал тереть лоб тыльной стороной ладони, как это обычно делают люди, когда хотят что-то срочно вспомнить – нечто, жизненно, важное, но постоянно упорно ускользающее из памяти. – По-моему это был я, … и она… Она не научила нас самому главному, но она в этом не виновата, потому что не могла знать, в принципе, этого самого главного…
   «Не жар ли у него?!» – с искренним беспокойством подумала девушка, но вслух по инерции спросила:
   – А что – самое главное?!
   – Что ты имеешь ввиду?
   – Ну, ты сказал, что «Манхурова не научила вас самому главному, потому что сама этого „самого главного“ не знала»! Так что же это такое – «самое главное»?!
   – «Каждое слово лжи порождает чудовищ!» – негромко и, как бы нехотя ответил Константин. – Если перефразировать известное высказывание. Я имею, ввиду, каждое слово, напечатанное на страницах газеты, особенно – районной, где редакторам и всему редакционному коллективу приходится врать людям непосредственно прямо в лицо.
   – Ну, это, возможно, звучит чересчур образно и апокрифично, Константин – ты не находишь?! – позволила себе во вполне корректной форме не согласиться с собеседником Лариса. – Тем более что любая районная газета, насколько мне известно, является официальным печатным органом, прежде всего, администрации данного конкретного района, в финансовом плане на прямую от нее зависящей. Так что тут есть, о чем поспорить. Вот ваша, например, газета – ты считаешь, ее абсолютно правдивой?!
   – Наша газета вынуждена печатать в каждом номере сенсационные материалы о том, чего не может существовать в принципе, но с чьим ежедневным возникновением приходится считаться и описывать. «Хроника Пикирующего Района» – очень несчастная газета для своих еще более несчастных читателей…
   – Честно говоря, я не совсем понимаю, что ты хотел сказать этими словами! – Лариса неожиданно подумала о психической вменяемости Константина и, не совсем к месту, спросила: – А где находится этот ваш Пикирующий район?! Я о таком раньше даже никогда и не слышала!
   – Наш район?! – рассеянно переспросил Костя и помолчав пару секунд, несколько индифферентно ответил: – Он расположен в предгорьях Сумрачных Гор на чудной равнине, прорезаемой множеством рек, покрытой густыми сосновыми лесами и вечно цветущими заливными лугами, где в начале лета даже самыми сильными ветрами не уносится, прочь густой медовый аромат. Это самый протяженный район нашего края, вытянувшийся с севера на юг более чем на сто километров. А самое замечательное и удивительное в нашем районе заключается в том, что он является самым глубоким районом нашего края…
   – В каком смысле – глубоким?! – живо встрепенулась Лариса, уже с большим интересом слушавшая неожиданного и загадочного собеседника, чем следила за тем, что творилось на сцене.
   – Пикирующий район находится бесконечно глубже всех остальных районов края в той пропасти, куда все они летят. Они еще летят, а он уже «пикирует» и из пилотской кабины сквозь рваные облака самых причудливых форм и расцветок хорошо начинает различаться Дно…
   – Какое дно?!
   – Дно Пропасти…
   – Какой пропасти?! Костя – ты что?! Может ты болен?! – она порывисто взяла его за запястье безвольно лежавшей на коленке правой руки и поразилась, насколько холодным и худым оказалось это запястье – словно дотронулась до заледеневшей кости, обтянутой сухим и тонким древним пергаментом.
   Совсем не обращая внимания на естественный сердобольный чисто женский порыв Ларисы и даже не повернув головы в ее сторону, Костя пробормотал:
   – Не безвременья – не думай. Я имел ввиду пропасть Лжи, которая до сих пор почему-то считалась бездонной, но мы первые… Мы – корреспонденты газеты «Хроника Пикирующего Района» открыли, что у нее имеется Дно, куда все мы скоро обязательно рухнем, если не сумеем выйти из затянувшегося Пике «Лжи во спасение»… б-р-р-р!!! – он передернул плечами и замотал головой, как пес, которому в уши попала вода.
   Лариса молча смотрела на Костю с открытым ртом, а он упрямо продолжал буравить страшным взглядом сцену, вернее все еще продолжавшую получать поздравления там Ирину Борисовну Ветренникову – редактора «самой правдивой газеты» целого огромного богатого края огромной богатой страны.
   Когда наконец-то счастливая редактор «Первобайского Вестника», сгибаясь под тяжестью поздравлений, призов, подарков и премий, наваленных на ее крупные полные плечи за кристальную честность, покинула сцену, направившись к своему месту в пятом ряду, Костя скорбно опустил голову, осторожно вынимая холодное запястье из пальцев Ларисы, и обречено произнес:
   – Наш Район не сумеет выйти из своего крутого пике!…
   Лариса хотела сказать ему что-нибудь ободряющее, но внезапно в огромном зале погас свет – вырубилось все электричество, какое здесь имелось в наличии. Где-то почти сразу дико взвизгнула женщина – может быть, даже, это завизжала только что награжденная Ирина Борисовна Ветренникова. Громко и испуганно заматерился хриплым басом какой-то пожилой корреспондент. На месте, где только что сидел молодой и странно-загадочный журналист таинственной районной газеты «Хроника Пикирующего Района», Константин Боровой, сильно заискрило, защелкало ярко-голубым огнем, Ларису обдало горячей озоновой свежестью, и она едва не впала в глубокий безопасный обморок. Но высокий профессионализм или жуткое женское любопытство, а может, и то, и другое, вместе взятое, помогли удержаться мужественной девушке по эту сторону сознания. И еще до того долгожданного момента, когда включилось освещение, она безошибочно почувствовала, что Константин Боровой бесследно исчез не только из этого зала, но и из этого мира – мира нормальных Средств Массовой Информации, отправившись туда, откуда и прибыл несколько часов назад – в «какие-то дальние-предальние «чертовы газетные дали»…

Пикирующий Район. Райцентр Пикирово. Комплекс административных зданий. 5 июля 200…г.; ч. 12 мин

   Костя проснулся от собственного крика и, усевшись на положенной ему по штату узкой холостяцкой кровати, тупо уставился в окно, свежо переживая только что увиденный кошмарный сон. За окном клубился густой белесый предрассветный туман, бесшумно наползавший зловеще вытянутыми щупальцами на внешнюю поверхность оконного стекла крохотной Костиной комнаты – одной из типовых комнат двухэтажного общежития для незамужних сотрудниц и неженатых сотрудников Аппарата Администрации Района. В клубах тумана почти полностью утонули верхушки дремучего соснового леса, едва ли не вплотную подступавшего к стенам общежития.
   «Грибы, наверное, пойдут!» – машинально подумал Костя, наметанным взглядом отмечая небывалую плотность консистенции тумана. – «А, может, и кое-что другое пойдет!» – моментально криво усмехнулся он, отбросив более или менее приятные мысли о грибах. Через секунду он перестал думать и о тумане, весь целиком, окунувшись в только что просмотренный сон, где он присутствовал незваным гостем на фантастическом «Балу Прессы». Хотя это был не совсем сон…
   Костя мучительно застонал, сжав виски ладонями: «Что я завтра на планерке-то Александру Иванычу скажу?! Пропали же мы почти совсем!!! Ох, пропали!!!…».
   Он встал босыми ногами на холодный пол, застеленный домотканым полосатым половичком, подошел к окну, предусмотрительно задернул шторки (согласно правилам техники безопасности), вернулся к стене, где темнело пятно выключателя. Посмотрел еще несколько секунд раздумчиво на квадрат окна, прикидывая степень возможной опасности, но все-таки решил рискнуть и включить свет – да и время необходимо было срочно узнать. Пальцы повернули выключатель, и узкое пространство комнаты залило неяркое желтое сияние лампочки, сиротливо висевшей под самым потолком на голом проводе без абажура. Лампочка осветила убогое убранство комнатки двадцатипятилетнего корреспондента, не обремененного семьей и какими-либо перспективами, и хозяину комнатки сделалось вдруг как-то по особенному остро тоскливо. Он решил прогнать непрошеную тоску работой, тем более что будильник показывал начало пятого утра и Костя понял, что уснуть уже не сможет. Взгляд его темных глаз беспокойно скользнул по ворохам бумаг, покрывавших фанерную поверхность древнего письменного стола, и постепенно восстанавливающаяся память методично принялась перечислять недоделанные материалы, валявшиеся на столе в порядке их срочности и актуальности.
   Накинув старый, продранный во многих местах, махровый халат, доставшийся ему по наследству от предыдущего хозяина комнаты и всунув озябшие ступни в дырявые тапки, Костя нехотя подошел к столу, уселся на жалобно скрипнувший хлипкий стул и принялся было просматривать бумаги. Но именно – «было», потому что ему неожиданно захотелось чего-нибудь перекусить или, хотя бы, выпить стакан горячего чая. Сами собой вспомнились аппетитные сытные ароматы неведомых волшебных закусок, витавшие под сводами того огромного зала, где проходил «Бал Прессы» и чуть-чуть не спровоцировавшие у него голодный обморок. Рот Кости наполнился слюной, он энергично пересек комнату и воткнул штепсель шнура спиральной электроплитки в розетку, треснувшую пополам и чудом державшуюся в гнезде. Поднял с плитки большой алюминиевый чайник – в нем оказалась наполовину налита темная вода из лесного озера, пахнувшая фиалками и «кукушкиными слезками» (озеро выглядело достаточно живописным, располагалось оно всего в полукилометре от общежития, и носило поэтичное красивое, но немного печальное наименование – «Озеро Скорбящей Ларисы»; прошлым летом в нем купалась молоденькая сотрудница «Отдела паталогии районного животноводства» и ее, с последующим летальным исходом, искусала какая-то огромная бешеная щука; щуку, между прочим, до сих пор не поймали, но народ, особенно – пьяный, упорно ходил купаться на озеро, во все времена славившееся своей вкусной чистой душистой водой цвета темной грусти). Костя поболтал увесистым чайником, с удовольствием прислушиваясь, как в нем нежно булькает лесная темная вода, и поставил на быстро раскалившуюся спираль плитки. Плитка стояла на тумбочке, выкрашенной коричневой половой краской. Краска давно уже облупилась, да и тумбочка рассохлась, но на ее двух полочках все еще можно было хранить продукты. Костя опустился перед тумбочкой на корточки и, прежде чем открыть дверцу, попытался вспомнить, что там сейчас могло лежать, одновременно в который уже раз удивившись, насколько ненормальными свойствами обладали эти проклятые «командировочные сны», как называл их Александр Иваныч. Он так и не вспомнил, хотя кроме него в тумбочку никто не лазил, да и, вообще, никто не входил в комнату по одной простой, но, вместе с тем, парадоксальной причине – по сути, сам Костя никуда не отлучался, мирно проведя ночь в кровати. Открыв тумбочку, голодный журналист обнаружил там пол-булки старого засохшего хлеба, изнутри прогрызенного крысами, пару больших перезрелых темно-розовых редисок и какую-то непонятную дрянь в грязной фарфоровой тарелке. Немного, впрочем, дрянь напоминала старые-престарые пельмени, облитые чем-то вроде томатной пасты, откуда уже испарился томатный сок и остались одни горькие несъедобные специи.
   И опять же стремительно регенерирующая память нарисовала перед мысленным взором Кости яркую картину того, как накануне вечером перед «командировочным сном» он клал внутрь тумбочки пол-булки еще теплого пшеничного свежеиспеченного хлеба, две крепкие сочные редиски, только что сорванные с грядки и курившиеся горячим паром пельмени со свиным фаршем, аккуратно сложенные в чистую фарфоровую тарелку. Всю эту снедь он сложил туда, чтобы рано утром поплотнее позавтракать перед дальней командировкой в село Жабомоево. Впечатление создавалось такое, что прошло не пять часов «командировочного сна», а, по меньшей мере, пролетела целая неделя. Он лишь головой покачал: настолько все эти необъяснимые явления не укладывались в уме. Но, спустя минуту, выбрасывая испортившуюся снедь в мусорное ведро, Костя философски изрек самому себе:
   – Чему тут, в принципе, удивляться на фоне вопиюще противоестественного факта самого существования всего Пикирующего Района!
   В ожидании, пока закипит в чайнике темная озерная вода, пахнущая фиалками, Константин присел на страдальчески скрипнувший стул и принялся просматривать беспорядочно сваленные по поверхности стола бумаги.
   Первым ему на глаза попался листок, с жирно набранным синим фломастером заголовком: «Лошади-убийцы села Жабомоево – миф или реальность?!»
   – Так, так, так! – нервной скороговоркой пробормотал Костя. – Сегодня мне туда и ехать, и поставить, наконец, точку в вопросе об этих бл… х лошадях!
   Он торопливо принялся читать уже набранный материал, чтобы примерно спрогнозировать объем еще предстоящей работы. Материал, конечно же, оказался скользким, гиблым и дурно пахнувшим, изобиловавшим множеством гнусных, противоестественных, кровавых подробностей, от которых у неподготовленного массового читателя должна была заледенеть кровь и волосы навечно встать дыбом.
   «И за что мне Иваныч все время дает такие „веселые“ темы?!» – с горечью подумал мрачнеющий Костя и тут же в какой-то степени успокоил себя логично последовавшим выводом: «А выбирать-то ведь особо и не приходится – за последние месяцы во всех разделах приходится поднимать темы „чудные и смутные“. По-настоящему, веселого ничего не происходит в нашем проклятом районе!».
   Зашумел чайник, отвлекая Костю от тоскливых мыслей. Костины мысли почти сразу потекли по практическому руслу: «Где бы раздобыть жратвы к чаю?!». Естественно, что, прежде всего, он посмотрел на входную дверь, выводящую в общий коридор – темный и пустынный в этот предрассветный час. Строгие правила техники безопасности запрещали жильцам разгуливать в ночное время по коридору общежития, но сосущее чувство голода сделалось почти невыносимым и к горлу начала подкрадываться противная тошнота. Косте ничего не оставалось, как нарушить пресловутые правила безопасности, выйти в пустынный неосвещенный коридор, по которому гуляли таинственные ночные шорохи и постучать условным стуком в дверь комнаты, располагавшейся напротив его. Там жил Костин друг и начальник, заведующий отделом «Патологии районного животноводства» Витя Виноградов – интеллигентный тридцатипятилетний холостяк, не любивший выпить, но вынужденный периодически, грубо говоря, «нажираться, как свинья». Лично Костя прекрасно понимал, что на Витиной должности мог легко запить самый отъявленный и непримиримый трезвенник.
   После условного Костиного стука в комнате Виноградова немедленно включился свет, и послышались шаркающие шаги. Витька без вопросов раскрыл дверь:
   – Заходи!
   – Не разбудил?!
   – Да нет – я давно уже не сплю. Проходи, садись! – пригласил он, закрывая дверь на ключ, предварительно выглянув в коридор.
   Костя присмотрелся и с глубоким удовлетворением констатировал, что не зря ему пришлось злостно нарушить строгие правила техники безопасности. Заметно приободрившись духом, он прошел в дальний угол комнаты (комната зав. отделом по статусу ее хозяина имела площадь раза в полтора больше Костиной и была менее убого обставлена) и удобно уселся на одно из трех драных продавленных кресел, полукругом расположенных вокруг гостевого столика. Посреди столика на деревянной подставке красовалась огромная чугунная сковорода, наполненная холодными жареными окунями. Вокруг сковороды в беспорядке валялись куски хлеба, несколько редисок, перышки подвявшего лука, неаккуратной горкой рассыпалась сырая серая соль из опрокинутой набок солонки. И в некотором отдалении от живописного, аппетитно выглядевшего, кавардака, гордо возвышалась литровая бутылка красного киргизского портвейна «Жасорат», что в переводе на русский означало «отважный», неведомыми путями периодически попадавшего на продуктовые лавки магазинов Пикирово. Костя отметил, что бутылка была полна, как если бы Витька твердо решил вечером выпить, но вдруг что-то неожиданно помешало ему выполнить задуманное.
   Витька уселся в точно такое же драное продавленное кресло напротив Кости и задумчиво посмотрев на него, спросил:
   – Есть хочешь?
   Костя в ответ красноречиво развел руками:
   – Спрашиваешь!
   – Давай тогда – наваливайся! Это Сашка Князев вчера приволок килограмм пять – на рыбалку ездил на Чугунку. Окуней, говорит – море!
   – А – сам?! – кивнул Костя на сковородку.
   – Сам-то?! – Виноградов тяжело вздохнул и выразительно посмотрел на бутылку с портвейном. – Не знаю даже… Мучаюсь вот со вчерашнего вечера – выпить или не выпить! Да ты на меня не смотри – ешь, ешь, давай! А то, ведь я прекрасно знаю – каково после этих «командировочных снов»! Там же с голоду легко можно сдохнуть!
   – Можно! – согласно кивнул Костя, разрывая пальцами белое упругое мясо здоровенного окуня.
   – Нет, я, пожалуй, выпью! – и Виноградов достал откуда-то из под столика граненый стакан. – Сам не будешь?
   – Планерка же в восемь утра – Иваныч же меня убьет, если запах почует!
   – А я выпью – мне терять нечего! – с бесшабашной веселостью сказал Витька и, откупорив бутылку, наполнил портвейном стакан до самых краев.
   Взявший со сковородки уже второго окуня Костя с нескрываемым беспокойством смотрел на своего непосредственного начальника.
   – Не смотри ты на меня так, Костик – сначала выпью, потом расскажу! Вернее – у тебя сначала спрошу, а потом уже сам расскажу! – и с этими, не особенно жизнерадостно произнесенными словами, Виноградов залпом осушил стакан, шумно выдохнув воздух и со стуком поставив стакан на столик.
   – Ну, теперь говори – получилось?!
   – Нет! – Костя посерьезнел и отложил в сторону наполовину съеденного окуня. – Ей дали первое место на «Балу» в номинации «Самая правдивая газета года»!
   – Не может быть! – глаза Виктора округлились и приняли испуганно-недоверчивое выражение.
   – Может! – твердо возразил Костя. – Так оно и есть!
   – Но нам же тогда точно – конец!
   – Слушай – налей-ка, наверное, тогда и мне! – решительно сказал Константин, нахмурив брови. – Но не из-за того, что я убежден так же, как и ты, в неизбежности скорого конца!
   – А из-за чего?! – печально улыбнувшись, спросил Виноградов, доставая из под стола еще один граненый стакан.
   – А из-за тех неутешительных выводов, к которым ты, видимо, успел уже прийти, как зав. отделом «Патологии животноводства», Витя!
   Виктор поджал губы и молча налил Косте вина до самых краев стакана, пристально глядя ему прямо в глаза, уже слегка осовевшим, но, тем не менее, очень выразительным взглядом.
   – «Топливо заканчивается у нашего района, и мы легко можем не дотянуть до взлетно-посадочной полосы!» – процитировал он любимое выражение главного редактора «Хроники Пикирующего Района» Александра Ивановича Малеванного, которым тот с неизменным упорством заканчивал каждую планерку редакции на протяжении последних трех месяцев. – И даже огромные крылья надежды на возрождаемое пчеловодство не помогут перейти Пикирующему Району в режим мягкой планирующей посадки. Я не верю в Воскозавод вместе с амбициозными планами его новых владельцев! Я ни во что уже не верю – даже в птицефабрику «Золотой Гребешок» Новокарачаравского УПХ. Ничьи крылья не удержат нас в воздухе, Костик – ничьи – ни суперпчел, ни чудо-кур!
   Костя залпом, как и Виноградов, осушил стакан и торопливо зажевал приторно сладкое вино куском холодного окуня, понимающе вытаращив глаза на собеседника. Но в глазах собеседника установилась такая беспросветная безнадега, приправленная портвейновой мутью, что еще о чем-либо расспрашивать его Косте расхотелось.
   Внезапно за дверью в коридоре послышался подозрительный смутный шум. Виноградов немедленно вскочил на ноги, выключил свет и на цыпочках подошел к двери. Оба напряженно прислушались, что могло твориться в коридоре. Впрочем, очень скоро все стало предельно ясно – по коридору кто-то ходил нетвердой и, по всей вероятности, нетрезвой походкой.
   – Кажется, это – Ирка Бобкова! – зло и несколько обречено прошептал Виноградов. – Нажралась вчера, а сейчас с утра пораньше ищет похмелиться! У нее нюх на выпивку – будь здоров! Впечатление такое создается порой, Костик, что она видит алкоголь сквозь стены!
   – Так она же ведьма! – резонно заметил Костя. – Поэтому ей и стены – не помеха!
   – Как я ее, по большому счету, ненавижу! – с чувством процедил Виноградов.
   – А кто ее «навидит» -то, разве что – Ширяев! – усмехнулся Боровой. – Я бы на месте Иваныча давно бы уже дал ей пинка под ее широкий зад! Не понимаю – как он ее до сих пор терпит?!
   – Сам же только что сказал – ведьма!
   Нетвердые, но громкие шаги в коридоре, приблизились к самой двери и замерли перед нею. В дверь раздался требовательный стук и пьяный голос зав. отдела «Астрал и Паранормал Района» «межпланетного координатора и действительного магистра эзотерических наук», гадалки и экстрасенса, соседки по этажу общежития, сорокалетней, маленькой, толстой, уродливой и вечно опухшей от беспробудного пьянства, Ирины Бобковой, зычно потребовал:
   – Витька – открывай! Я знаю, что ты не спишь, а водку пьешь! Открывай – разговор есть!
   – Вот дура, бл… ь! – шепотом выругался Виноградов. – Не отвязаться ведь от нее сейчас!
   В общем, пришлось включать свет и открывать дверь «дорогой гостье».
   – О-о-о – и Костик здесь! – обрадовано воскликнула Ирка. – Мальчишник решили устроить! – и без приглашения прошла к гостеприимно накрытому столику, по хозяйски усевшись на одно из кресел, закинув одну короткую ногу на другую, еще более короткую. От нее пахло свекольной самогонкой и ночным туманом, в редких, коротко подстриженных волосенках на голове, застряли еще не высохшие зеленые водоросли.
   – Ты с озера, что ли идешь?! – забыв об обычной неприязни, искренне удивился сверхчеловеческой смелости Ирки Костя.
   – Да – с озера! Завтра сдаю материал «Озеро Скорбящей Ларисы при свете Луны»! А у меня привычка, Костик – не описывать с чужих слов сенсационные материалы! Наливай! – кивнула она на бутылку портвейна.
   После этих слов Бобковой пришел черед удивиться ее сверхчеловеческой наглости. Усевшийся, однако, в свое кресло Витя Виноградов без лишних разговоров налил Ирке полный стакан. Она «хряпнула» его залпом и не стала закусывать.
   – Ирка – ты не боишься вот так вот по ночам в одиночку шастать, а тем более – по лесу? – вкрадчиво полюбопытствовал Витя, пытливо прищурившись на заведующую «паранормального» отдела.
   – А чего мне бояться, Витя?! – она прищурилась на Виноградова не менее пытливо, чем он на нее. – Дети у меня уже почти выросли, любовь прошла, сама я потихоньку начинаю увядать и не осталось у меня никаких желаний кроме одного – открыть при жизни моим читателям дорогу на Тот Свет.
   Виноградов и Боровой переглянулись, догадавшись, что киргизский портвейн смешался в крови Бобковой со струившейся там самогонкой и получился ядерный мыследробительный коктейль. Ирка, правда, и сама успела догадаться об этом и, пробормотав что-то вроде благодарности, быстренько покинула общество двух мужчин, убравшись к себе в комнату, находившуюся в дальнем конце коридора возле умывального и туалетного отсеков. Виноградов с видимым облегчением закрыл за ней дверь.
   – Чтоб ее побрали «коридорные черти»! – от души пожелал Бобковой Костя, наливая себе и Виноградову по полстакана портвейна.
   – А ты знаешь, что они на самом деле существуют?
   – Кто?!
   – «Коридорные черти»!
   – Я прекрасно осведомлен обо всех легендах нашего общежития, Витя! Давай лучше поговорим о реальных фактах – из тех, что окажутся похлеще всяких страшных легенд!
   – Обо всем узнаешь утром на планерке! Могу единственное сказать, что Району осталось «парить», возможно, не больше двух-трех недель!
   В коридоре пронзительным акустическим взрывом раздался отчаянный заполошный вопль Бобковой – скорее всего, на нее напали таки «коридорные черти». Но, ни Виноградов, ни Боровой не обратили на пьяный вопль коллеги ни малейшего внимания, оцепенелым замороженным взглядом глядя в глаза друг другу и сохраняя жуткое изумленное молчание, установившееся после слов Виктора.
   – У меня – конфиденциальные данные из Штурманской Метеоцентра! – веско добавил он. – От самого Математика… Он еще не решился представить официальную сводку для Командования Района – в течение ближайших суток будет все перепроверять. Но говорит, что почти не сомневается в правильности предварительных расчетов! Так-то вот, дружище, обстоят дела наши скорбные! – и оба журналиста дружно допили остатки портвейна, на несколько минут впав в состояние алкогольной «нирваны»…
   …Минут на десять – не больше, потому что зав. отдела «Патологии районного животноводства», несмотря на выпитый портвейн, внезапно вспомнил нечто очень важное, и очень страшное:
   – Костик!!! – замогильным голосом воскликнул он.
   – Что такое?!?!?! – встрепенулся Боровой.
   – Сегодня же – десятая ночь полнолуния третьей месячной фазы!!!…
   – Не понял…
   – Этой ночью в Зверосовхозе должны были забить «ибермаргеров»! – Виноградов, кажется, начал успокаиваться.
   – Каких «ибермаргеров»?!
   – «Лунных лисиц», дружок! … – уже едва ли не торжествующим тоном произнес Виноградов и в глазах его пьяная муть стремительно размылась острым журналистским профессионализмом, смешанным, однако, с заметным выражением сильной тревоги.
   – Кто они такие?! Впервые слышу! – продолжал недоумевать Костя Боровой, не способный столь быстро трезветь в отличие от своего старшего товарища.
   – Не волнуйся – скоро услышишь! Но вот только, не дай Бог, их нам с тобой увидеть!..

Пикирующий район. Образцовый Зверосовхоз «Следы невиданных зверей». Поселок Лысая Поляна. 5 июля 200… г. 5 час. 17 мин

   Двое рабочих-забойщиков ночной смены из так называемого экспериментального цеха зверокомплекса Михаил Балуев и Михаил Изенкин, воспользовавшись аварийным отключением электроэнергии, после недолгого размышления покинули помещение цеха, решив оперативно распить во дворе четок самогонки, вполне обоснованно предполагая, что до конца смены свет, скорее всего, так и не включат. Тем более что и смена получилась непривычно тяжелой. И даже не то чтобы тяжелой (это чересчур мягко было сказано), а мучительно изматывающей, ежеминутно больно ударяющей по нервам, и без того взвинченным невероятными превратностями жизни в Зверосовхозе, безжалостно опаленными огненно-крепкой самогонкой, едким угольно-черным табаком-самосадом и необычайно уродливо складывавшимися превратностями личной жизни. Хотя, с другой стороны, двум друзьям тескам-забойщикам достаточно сильно повезло в отличие от остальных членов их бригады, искусанных в эту ночную смену новоприобретением Зверосовхоза, в прямом смысле этого слова, «невиданными зверями», так называемыми «лунными лисицами-ибермаргерами», завезенными руководством два месяца назад из какой-то далекой заморской страны с длинным сложно произносимым названием.
   Кому, каким образом и при каких обстоятельствах пришла в голову эта не особенно здоровая идея, история «Зверки» (так сокращенно называло население Пикирующего Района Зверосовхоз и Лысую Поляну) умалчивает, но купленная два месяца назад партия «ибермаргеров», состоявшей из двухсот голов, своим необычным внешним видом и своеобразными повадками сразу же произвела угнетающее впечатление на жителей Лысой Поляны, почти поголовно трудившихся в родном Зверосовхозе. Несмотря на удивительную красоту и своеобразие меха «лунных лисиц», особенно ярко проявлявшихся в ночи полнолуния, чувство симпатии к импортным зверькам не возникло ни в одной человеческой душе. Нечто неуловимое в «ибермаргерах» моментально сделало их предметом неистребимой всеобщей безотчетной ненависти. По этому поводу пришлось даже проводить общее собрание коллектива предприятия, протекавшее весьма эмоционально и бурно. В защиту «ибермаргеров» горячо и вдохновенно выступал директор Зверосовхоза Антон Петровский, его полностью поддержал главный инженер Бухнер, на их же точку зрения однозначно встал командир Саблинского Сельсовета (куда административно входил Зверосовхоз) Леопард Ништюков. Но переубедить рабочих фактическим инициаторам роковой покупки не удалось. Слишком жутко выли «ибермаргеры» по ночам, и чересчур зловеще выглядело выражение их хищных морд, украшенных необычайно вытянутыми далеко вперед и гипертрофированно изогнутыми кверху зубастыми челюстями. При одном лишь беглом взгляде на страшные челюсти «лунных лисиц», оснащенных игловидными клыками, беспрестанно трущимися друг об дружку с неприятным хрустом, у неподготовленного человека, к числу которых легко можно было отнести всех без исключения лысополянцев, по грудной полости немедленно разливался легкий арктический холодок, а глаза целиком заполнялись недоумением, вытеснявшим все остальные чувства. А самым настораживающим фактом рабочим показался более чем странный слух, впоследствии подтвердившийся, о том, что забивать «ибермаргеров» необходимо только в ночи полнолуния, а не в какое-либо другое время суток. Такого подавленного настроения среди рабочих не наблюдалось даже в ту пору, когда Зверосовхоз разводил гиен и гималайских медведей…
   …И вот эта жуткая неприятная ночь наступила, вернее, уже прошла, сменившись, как и полагается, ясным светом раннего утра. Густой молочно-белый туман затопил всю Лысую Поляну вместе с ближайшими окрестностями, включая внутренний двор экспериментального цеха. Так что оба забойщика едва видели друг друга и им обоим казалось, что они превратились в призраков, каковыми на самом деле и являлись. Но и тот, и другой Михаил считали себя реально существовавшими людьми и поэтому вполне искренне делились, осязаемо испытанными ими ощущениями по ходу прошедшей ночи. Да и к тому же самогонка была самой настоящей, хотя и с каждым глотком заметно размывала осязаемость испытанных ночных ощущений.
   – Я еще тогда тебе говорил, Миха, если помнишь, что ни х…я путного из этих «лунозубов» не получится! – после изрядного глотка обжигающего горло вонючего напитка, затмевающего и без того призрачную реальность и разум, принялся убеждать Михаил Изенкин Михаила Балуева, известного в поселке под псевдонимом Балу. – Петровский и Ништюков «бабки» на этом скользком деле сделали и сейчас им все по хер! В отличие от нас с тобой, да и от всей нашей бригады! Баб наших я имею ввиду – неуклюжие они, неловкие, непривычные к таким зверюгам, как эти бл… ие «лунозубы»! Ты видал, как этот их вожак хватанул тетю Олю за запястье?! Он же ей его до кости прокусил!…
   – То-то она такой «дурнинушкой» и взвыла?! – уточнил Балу, в свою очередь, делая заветный глоток из четка и бросая настороженный взгляд, примерно, по направлению входных дверей цеха, скрытых молочной стеной тумана.
   – Ну а ты думал?!… – Изенкин, несмотря на выпитую самогонку, мрачно нахмурился, резко оборвав начатую было фразу.
   – Ты чего?! – озабоченно спросил его приятель.
   – Даже не знаю… – задумчиво протянул тот, бессмысленно вперив пустой взгляд куда-то в туманное пространство двора.
   – В смысле?
   – Не то что-то в этих «лунозубах» – не наше, не русское и даже не земное… Были же у нас песцы, как песцы, соболя, как соболя, норки, как норки, гиены, как гиены – убивались нормально, по-человечески. Брык и готово, и пикнуть не успевали. И шкурки из них, как шкурки получались, а что вот сейчас получится – одному Богу известно и, может быть еще, директору Петровскому с Командиром Ништюковым (когда-то несколько лет назад Михаил Изенкин работал преподавателем философии в каком-то там институте и из той, давно прошедшей жизни, в нем сохранилась способность остро аналитически мыслить и доходчиво излагать свои мысли менее грамотным односельчанам). Мысли у меня на этот счет давно уже, Миха, копошатся нехорошие, ох нехорошие! Давай-ка, лучше еще выпьем, чтобы голову всякой херней не забивать! – и друзья-забойщики сделали еще по большому глотку забористого мутноватого напитка, заметно затупившего болезненную остроту свежих впечатлений от закончившегося несколько минут назад процесса забоя жутких, прекрасных и таинственных «лунных лисиц»…
   Внутри помещения цеха, ярко освещенного мощными лампами дневного света, самогонку никто не пил и поэтому там царила совсем другая атмосфера, чем во дворе. Там царила атмосфера боли и нарастающего страха. Старший фельдшер Зверосовхоза Нина Андреевна растерянно бродила между десятком искусанных «лунными лисицами» женщин. Всем им она уже успела наложить тугие повязки на месте рваных укусов и сделать уколы вакцины против всех семи возможных видов водобоязни, «снежной лихорадки» и болезни Гобсона-Мурлауэра. Пострадавшие женщины были преимущественно среднего возраста, в силу безнадежности сложившейся экономической ситуации, по тем либо иным причинам вынужденные устроиться забойщицами «невиданных зверей». Сейчас все они без исключения громко охали и стонали, проклиная ту безумную минуту, когда черное отчаяние толкнуло их в гостеприимно распахнутые мохнатые когтистые объятия Зверосовхоза «Следы Невиданных Зверей», во все времена пользовавшегося по Пикирующему Району, если не дурной, то, во всяком случае, странной репутацией.
   «Лунные лисицы» оказались, мягко говоря, гораздо проворней банальных песцов, норок и обычных черно-бурых лисиц, к повадкам которых забойщицы уже успели привыкнуть за годы работы. Инстинкт самосохранения оказался запрятан в белоснежных заморских тварях гораздо глубже положенного природой и здравым смыслом предела. Удрученные забойщицы старались не смотреть на лежавшие стройными рядами тушки «ибермаргеров», сильно напоминавшие кучки перемерзшего снега, сверкающего юбилейным льдистым блеском под яркими холодными лучами полной луны. Безнадежно низкими потусторонними температурами веяло от убиенных «лунных лисиц» и невольный суеверный страх расползался по простым и добрым душам женщин, умертвивших несчастных зверьков.
   Фельдшер Нина Андреевна, бесцельно дефилировавшая туда-сюда между перевязанными односельчанками, машинально мелко-мелко качала головой, не отрывая ошарашенного взгляда от разгоравшихся настоящим полярным сиянием мертвых «ибермаргеров». Не выдержав напора противоречивых пугающих размышлений, фельдшер громким взволнованным голосом обратилась к забойщицам с вопросом, близким и понятным сердцу любой женщины:
   – Девчонки – вы бы стали носить шубу из такого меха?!
   – Да я бы лучше всю жизнь в дохе из дохлой коровы проходила бы, Нина Андреевна – честное слово!!! – пронзительно завопила некая Наташка Хунхузова, самая молодая и самая вздорная член своей звероводческой бригады. – Я прямо с утра в газету нашу «Хроника Пикирующего Района» обращусь! Одна она нам и сможет помочь – сволочей этих зажравшихся пробрать!!!
   – Каких это сволочей?! – недоуменно спросила Нина Андреевна, тревожно глянув на Наташку, как-то по-особенному ярко, даже, можно сказать, болезненно сверкавшую округлившимися темными глазами, от рождения неоправданно глубоко спрятанными в глазных впадинах черепа.
   – А тех, кто наших родных песцов променял на ручных Крыс Снежной Королевы!!! – Наташка когда-то работала учителем музыки, предварительно закончив соответствующее училище, и тоскуя по безвозвратно утерянной любимой работе, безотчетно выдавала порой, удивительно красиво и образно построенные фразы. – Я же в этого гада лошадиную дозу вколола – на десять песцов бы хватило, а он меня раз пятнадцать насквозь до самой кости прокусил обе руки! Что же это делается-то, бабоньки!!!
   Бывшая учительница игры на фортепьяно сделалась как бы не в себе, и жутко пронзительно завыла, как одинокая волчица разом потерявшая всех своих волчат, и вой ее гулким пугающим эхом принялся отдаваться под сводами фермы.
   «Ну вот – начинается!» – с большим профессиональным беспокойством подумала Нина Андреевна. – «Не дай Бог, какая-нибудь неизвестная инфекция! Нужно срочно утром звонить в Администрацию!».
   Тут-то произошло самое невероятное и страшное – один из, казалось бы, навечно усыпленных «ибермаргеров» неожиданно поднял голову, сторожко повел большими треугольными ушами и злобно уставился на прекративших стонать забойщиц мутными кроваво-красными глазами. Наташка Хунхузова поперхнулась неблагозвучными переливами собственного воя и встретилась полуобезумевшим взглядом со взглядом воскресшего «ибермаргера». В хищных треугольных глазах «ибермаргера» немедленно вспыхнула лютая ненависть к Наташке. Та медленно попятилась к выходу, ее примеру, не мешкая, последовали остальные, включая фельдшера Нину Андреевну. Ситуация, кажется, начинала выходить из под какого-либо контроля и забойщицам непонятным показалось отсутствие сотрудников службы безопасности.
   Восставшим из праха мехового небытия зверем оказался самый крупный самец всего поголовья по кличке Майздрек, и вслед за ним, словно по команде, принялись поднимать ушастые красноглазые головы остальные, менее крупные, но такие же хитрые, как и вожак Майздрек, «ибермаргеры». Дьявольские животные легко обманули наивных доверчивых женщин-забойщиц и, осознав, что им удалось получить так необходимую их растущим организмам нужную дозу стрихнина, дружно и радостно застучали игловидными клыками друг об дружку, каким-то непостижимым образом выводя незатейливый, но слаженный и стройный мотивчик.
   Искусанным и почти обезумевшим от непередаваемого изумления и ужаса женщинам во главе с бригадиршей и фельдшером Ниной Андреевной, благополучно удалось покинуть помещение зверофермы, прежде чем очнувшиеся от освежающего стрихнинового сна «лунные лисицы» окончательно пришли в себя. Момент окончательного «прихода в себя» по времени секунда в секунду совпал с рождением посреди густого молочного тумана тревожного воя аварийной сирены, адскими акустическими переливами на много километров вокруг возвестившей о том, что из куколок лунных «ибермаргеров» вылупились туманные «хингисайеры»…
   …В соседних цехах-вольерах, где еще оставалось несколько сот песцов и черно-бурых лисиц, возникла настоящая паника – песцы и чернобурки бросались на проволочные стенки клеток, страшно визжали и пытались порвать проволоку зубами, разбрызгивая по сторонам щедро набегавшую слюну…
   К экспериментальному цеху по темным коридорам огромного здания зверокомплекса со всех сторон бежали охранники, громко стуча подкованными подошвами тяжелых ботинок по рифленому железному полу. У охранников на душе «кошки скребли» (из них еще никто не догадывался, что это были не кошки, а «лунные лисицы»), они на ходу стаскивали автоматы и передергивали затворы, готовясь к самому худшему, автоматически перебирая в памяти наиболее знаменитые катастрофы зверокомплекса, имевшие быть место в прошлом…
   Проснулась, разумеется, вся деревня, словно бы взорвавшаяся яростным собачьим лаем. В хлевах протяжно заревели вымястые кривоногие коровы, противно заблеяли поголовно болевшие с похмелья овцы (в окрестностях свирепствовал страшный «африканский овечий триппер», и главный ветеринар Лысой Поляны рекомендовал односельчанам для профилактики во время поения овец вливать им на ведро воды триста грамм самогонки), расхрюкались страдавшие от ожирения сердца свиньи, раскрякались толстозобые хищные «утки – ракожоры» (достаточно редкий вид домашней птицы даже для Пикирующего Района, завезенный в Лысую Поляну несколько лет назад неизвестно откуда, бывшим главным инженером Зверокомплекса Блуткиным, примерно тогда же убитым «лошадьми-убийцами» во время охоты на «ничейных» коров в районе села Жабомоево), раскудахтались безмозглые куры и лишь одни знаменитые на весь Район двухголовые лысополянские петухи сохранили гордое молчание.
   Люди, чертыхаясь и проклиная все на свете, выбегали из домов, подходили к калиткам, неподвижно там замирали и с густеющим душевным мраком в глазах молча слушали переливы аварийной сирены…
   Услышал сирену и Командир Саблинского Сельсовета Ништюков. Вернее, первой ее услышала жена, она-то и растолкала крепко спавшего мужа. Тот очень долго, то ли не мог, то ли не хотел просыпаться, мычал и недовольно причмокивал в своем сладком сне, постоянно поворачивался спиной к жене, монголоидным лицом к стене, сучил худыми волосатыми ногами под ватным одеялом. Но наконец-то проснулся и, услышав далекие переливы аварийной сирены (Собственно Саблино располагалось от Зверки примерно в трех километрах – их разделял смешанный сосново-березовый лес и железнодорожная ветка; в сосново-березовом лесу водилось много ядовитых насекомых и всяких злобных диких животных, а по железнодорожной ветке без всякого расписания на огромной скорости курсировали «бешеные электрички», в которых не ездил никто, кроме ревизоров, нарядов милиции и машинистов; жители Района боялись «бешеных электричек» хотя бы по той простой причине, что они, якобы, никогда и нигде не останавливались) сел в кровати, и недоуменно уставился в окно, за которым клубился густой молочно-белый туман.
   – Что это, Лепа?! – тревожно спросила жена, имея ввиду сирену.
   До «Лепы» внезапно дошло, что именно могло произойти этой ночью на Зверке и, проигнорировав тревожный вопрос жены, он бросился в Потайную Комнату, где находился серебряный телефонный аппарат прямой связи с Командиром Района…

Райцентр Пикирово. Редакция районной газеты. «Хроника Пикирующего Района». 5 июля 200…г., 8 час. 00 мин

   В просторном светлом кабинете главного редактора «Хроники Пикирующего Района» начиналась плановая еженедельная планерка.
   За огромным рабочим столом сидел хмурый, как дождливое октябрьское утро, сам хозяин кабинета, пятидесятивосьмилетний Александр Иванович Малеванный и обводил усталым пытливым взглядом сотрудников газеты, неудобно расположившихся на жестких хлипких стульях, ровными рядами, расставленными вдоль стен кабинета. Редакция газеты этим утром была представлена в полном составе, как и полагалось на еженедельной планерке. Отсутствовал по уважительной причине лишь один сотрудник – старейший корреспондент «Хроники Пикирующего Района», семидесятидвухлетний Юрий Михайлович Першин, уже шестой день находившийся в в ответственейшей двухнедельной командировке, выполняя личное задание главного редактора газеты.
   Большинство сотрудников, прежде всего, рядовые корреспонденты, по нездоровому суетились, активно ерзали на ненадежных скрипучих сиденьях, перекладывали шуршащие листки с готовыми и недоделанными материалами, украдкой бросали испуганные взгляды на вспыльчивого слабо предсказуемого главного редактора и с нетерпением ожидали начала планерки. Невозмутимое спокойствие сохраняли лишь заведующие отделами, дорожившие в глазах подчиненных своей профессиональной репутацией. Самой спокойной из них казалась заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района» Ирина Бобкова. В принципе, она, просто-напросто, дремала с открытыми глазами и в мерно покачивавшейся голове ее зияла полная, почти, можно смело сказать, астральная пустота, усугубленная жутким похмельным гулом…
   …На рассвете, покинув гостеприимную компанию Виноградова и Борового, Ирка твердо вознамерилась добраться до своей комнаты и попытаться проспаться до начала планерки, но выпитый стакан портвейна все-таки оказался более чем лишним. Лишь только она очутилась в коридоре, ее начало изрядно штормить с первых же шагов. Сильная бортовая качка швырнула грузное коротконогое тело Бобковой влево, и она с размаху ударилась в дверь Костиной комнаты, едва не высадив «нарошошную» фанерную дверь вместе с хлипкими косяками. Затем, согласно законам механики, пьяную толстую женщину унесло вправо, и на этот раз она ударилась широким мягким плечом уже о стену коридора. Далее заведующую «Астралом и Паранормалом Района» сила инерции неудержимо потащила прямо головой вперед в наклонном положении и через несколько метров она пропахала носом облупившуюся светло-коричневую краску на досках пола. С трудом, поднявшись, Ирка продолжила свой скорбный путь к вожделенной койке (узкой девичьей панцирной кровати) сквозь все вестибулярные бури и штормы, разом обрушившиеся на ее бедную зачумленную голову. Перед Иркиными глазами, несмотря на полную темноту, царившую в пустынном коридоре, бешено плясали бесформенные цветные пятна, напоминавшие масляные разводы на поверхности грязных дождевых луж, кривлялись неясные громадные тени, в ушах пели целые хоры чьих-то насмешливых и злобных голосов. Само собой, что о необходимости соблюдения правил техники безопасности ей совершенно не думалось. Да, положа руку на сердце, следует признать, что о собственной безопасности Ирина Бобкова уже не думала несколько последних лет, просыпаясь каждое утро, будучи твердо уверенной в том, что это наступило утро последнего дня ее жизни. Возможно, потерпев несколько сокрушительных поражений на личном фронте, она постоянно подсознательно искала смерти. Может, причины ее предельной экзальтированности следовало искать в злоупотреблении алкоголем и табакокурением. Но как бы там ни было, даже на фоне режима и ритма работы в газете «Хроника Пикирующего Района», Ирина Бобкова выглядела абсолютно одиозной личностью и, кстати, ни у кого из сотрудников не вызывающей симпатий…
   В общем, ей почти удалось добраться до вожделенной комнаты, и она уже собралась взяться за ручку, как внезапно прямо перед нею из цветных бесформенных пятен и неясных громадных теней соткалась удивительно безобразная и глумливая физиономия, до боли кого-то напоминавшая. Физиономия подмигнула правым глазом, показала раздвоенный язык и в тот же миг, Ирка почувствовала, как ее больно пнули по левой голени, отчего она моментально потеряла равновесие, которого у нее и так не хватало последнее время. Уже в падении, она отчаянно закричала свистящим шепотом:
   – Это же – Коридорный Черт!!! – и в следующую секунду заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района», гулко пересчитывая головой ступеньки, закувыркалась вниз по лестнице черного хода, ведущей на первый этаж общежития.
   Там, на лестничной площадке первого этажа она и благополучно уснула. В половине восьмого ее растолкал дежурный по общежитию, заступивший на утреннюю смену. Ирка молча, не вступая в какие-либо объяснения с неприятно удивленным дежурным, поднялась к себе в комнату, похмелилась остававшейся еще там свекольной самогонкой, после чего со спокойной душей отправилась на планерку, предварительно даже не подумав посмотреться в треснувшее пыльное зеркальце. Ее опухшим лицом, покрытым множеством лиловых разводьев синяков, в полной мере любовались коллеги, включая главного редактора.
   Впрочем, Александр Иванович старался не задерживать на откровенно дремавшей Бобковой внимательного напряженного взгляда, совершенно справедливо полагая, что заведующая отделом «Астрал и Паранормал Района» далеко не самая большая его проблема на сегодняшний день. Он обязательно решит эту докучливую, как гнойная заноза, проблему, но «потом». «если, конечно, это пресловутое „потом“ когда-нибудь наступит!» – машинально подумал Малеванный и криво усмехнулся, пройдясь нехорошим оценивающим взглядом по хмурым и бледным лицам сотрудников вверенной ему газеты. Крайне неприятное выражение во взгляде главного редактора вызывали не подчиненные, а складывавшаяся в Районе ситуация. Он рассеянно посмотрел в раскрытые окна – туман уже почти без остатка растворился в золотистой синеве безоблачного и безветренного июльского утра, обещавшего чудесный день. Настроение у Малеванного, однако, нисколечко не поднялось. Решив больше не терзать себя мрачнейшими размышлениями, вызванными монопольным владением конфиденциальной пугающей информацией, Александр Иванович начал планерку:
   – Итак, господа журналисты и журналистки – приступим! – произнес он дежурную фразу немного хриплым голосом курильщика со стажем, и выразительно посмотрев в глаза Константину Боровому, указал на него пальцем и устало подмигнул: «Дескать – начинай, Костя отчет о командировке!».
   Костя смущенно прокашлялся в кулак и застенчиво спросил:
   – Мне, Александр Иванович?
   – Да, да – а кому же еще, как не тебе! – странновато усмехнулся главный редактор, глядя на Костю с отеческой нежностью, внезапно загоревшейся в усталых глазах.
   – Хорошо! – Костя еще раз, как следует, прокашлялся в кулак и коротко поведал коллегам о результатах работы, проделанной им по ходу своей смертельно опасной командировки:
   – Прошу всех внимания! Довожу до вашего сведения, что я, Константин Боровой, корреспондент отдела «Паталогии Районного Животноводства» газеты «Хроника Пикирующего Района», прошедшей ночью находился в плановом «командировочном сне» (большинство присутствующих посмотрело на Борового с откровенным изумлением) на традиционном ежегодном Балу Прессы Реального Мира. Могу сразу сказать, что Тени, отбрасываемые им, сделались еще более густыми и безнадежными. Над Пикирующим районом собрались гигантские Тучи Лжи, что, как все вы прекрасно знаете, обязательно приведет к непредсказуемым последствиям в самое ближайшее время. То есть, работы у нас добавится!
   Пожалуй, все, что я хотел сказать устно и публично. Желающие ознакомиться подробнее, могут прочитать мой письменный отчет, который будет готов к вечеру. Вопросы есть?
   – На каком основании, Константин, ты посчитал, что над Районом в ближайшее время сгустятся Тучи Лжи?! – спросила Борового заведующая отделом «Патологии Районного Растениеводства», бывшая агроном, сорокалетняя «разведенка», отчаянная одноглазая Ирина Сергеевна Пулерманн, несмотря на одноглазие, а, может быть, и благодаря ему, до сих пор не потерявшая своеобразной привлекательности. Костя Боровой, кстати сказать, ей нравился, как и большинству женщин редакции. И свой вопрос Ирина Сергеевна задала не столько из-за желания обязательно получить на него ответ, сколько в силу бушевавшего в ней «либидо», платонически прикрашенного нежным чувством по отношению к Боровому. Что касается Кости, то ему импонировала чисто мальчишеская импульсивность, составлявшая основу сильного и непростого характера Пулерманн, но ее эгосексуальная навязчивость иногда сильно его раздражала, поэтому он ответил Ирине Сергеевне не то чтобы грубо, но и не особенно вежливо, с плохо скрываемыми нотками специфической иронии:
   – Из этих Туч, Ирина Сергеевна, уже, видимо, сегодня, прольются обильные плодородные ливни на пшеничные нивы Района и любвеобильное сердце ваше возрадуется при виде поднимающихся на глазах золотистых колосьев, чьи зерна перемелются в тоскливую и страшную муку цвета мокрого цемента. Не вам, Ирина Сергеевна задавать столь наивные и нелепые вопросы. А чтобы вам сделалось понятней моя категоричность, то довожу до вашего сведения, что наше, так сказать, информационное светило получило первую премию в номинации «Самая правдивая газета края»!
   Боровой замолчал, глядя с мрачным победным удовлетворением на Пулерманн. Но та, как видно, ничуть не смутилась и продолжала смотреть на Борового с оценивающей, чуть-чуть загадочной улыбкой.
   В раскрытое окно, басовито жужжа, влетел гигантский шершень – «пчелиный волк», и задумчиво принялся кружиться под самым потолком вокруг люстры, прямо над креслом главного редактора. Это, пожалуй, было, тем редчайшим случаем, когда появление пятнадцатисантиметрового смертельно ядовитого шершня в общественном месте оказалось, как нельзя более кстати – чудовищное насекомое отвлекло на себя внимание сорока раздраженных, нервно очень напряженных людей, разрядив, тем самым, накопившуюся в кабинете предгрозовую атмосферу.
   Александр Иванович все-таки любил жизнь даже в условиях Пикирующего Района и, понаблюдав некоторое время за постепенно снижавшимся «пчелиным волком», решил не испытывать судьбу и неторопливыми выверенными движениями достал из внутреннего кармана пиджака эксклюзивную рогатку, с которой никогда не расставался. Из бокового кармана пиджака Александр Иванович вынул полиэтиленовый пакетик, наполненный стальными шариками полусантиметрового диаметра.
   Заведующие отделами и простые корреспонденты заворожено следили за хладнокровными и четкими действиями главного редактора и, одновременно – за фигурами высшего пилотажа, исполняемые шершнем-убийцей.
   Александр Иванович высыпал два шарика на раскрытую ладонь, полиэтиленовый пакетик с оставшимися боеприпасами убрал обратно в боковой карман пиджака. Обоими шариками он зарядил рогатку и, натянув резинку, тщательно прицелился в злое и наглое насекомое, переполненное дурными намерениями. Шершень, по всей видимости, почувствовал, что его собираются жестоко убить, и немедленно ушел в глубокое пике, нацелив смертоносное жало на лысоватое темя врага. Александр Иванович отпустил туго натянутую резинку. Один шарик оторвал «пчелиному волку» глазастую голову, и массивное полосатое туловище, завращавшись по хаотической траектории, звучно шлепнулось прямо на рабочий стол главного редактора. Второй шарик, причудливою волею противоестественно столкнувшихся равнодействующих сил инерции, полетел совсем в другую сторону от приговоренного шершня – преодолев за сотую долю секунды полтора десятка метров, он точно стукнул дремавшую Ирину Бобкову прямо в середину ее низкого лба, неряшливо прикрытого грязными беспорядочными прядями редкой челки. Ирка коротко ойкнула и кувыркнулась вместе со стулом через голову, смешно задрав кверху толстые короткие ноги (хорошо, что она все время ходила в джинсах, а не в юбке), вызвав невольный дружный смех всех без исключения сотрудников редакции. Тем более что стальной неугомонный шарик метко срикошетировал от крепкого лба Бобковой прямо по, и без того разрушаемым ураганным кариесом, зубам, сидевшего непосредственно напротив заведующей «паранормальным отделом», редактора «отдела районной поэзии» Юрия Ширяева. Расколов два зуба главному поэту Района, шарик наконец-то растерял весь запас кинетической энергии и свалился на пол, закатившись в какую-то незаметную щель между досками. Другими словами, меткий, виртуозный, даже можно сказать, выстрел главного редактора имел очень «смешные» последствия и, в целом, общее настроение сотрудников поднялось. Не смешно было, естественно, лишь Бобковой, Ширяеву и самому виновнику «торжества» – убитому шершню. Обезглавленное тельце трагически погибшего насекомого конвульсивно содрогалось еще минуты полторы, и из черной иглы жала щедро брызгал мутный белесый яд, на глазах Малеванного разъедающий лакированную поверхность его рабочего стола. В местах соприкосновения шершневого яда с лаковым покрытием раздавалось слабое шипение, и вертикально вверх поднимались едва заметные струйки желтоватого, едко пахнувшего, пара. Именно благодаря невольному созерцанию ядовитых останков шершня, Александр Иванович резко оборвал смех (внутренне он, конечно же, был очень доволен столь фантастически удачному выстрелу, безусловно, относящемуся к разряду тех, про которые говорят: «одним выстрелом двух зайцев…) и резким тоном, без каких-либо намеков на обходительность и предупредительность, с какими воспитанные люди обычно обращаются к давно больным или только что раненым, спросил у неприятно кривлявшегося Ширяева, ответственного за санитарно-эпидемиологическое состояние помещения редакции и сопутствующих хозяйственных построек:
   – Юрий Бедмондович – откуда взялся этот шершень?! Вы же клятвенно утверждали не так давно, что лично обнаружили гнездо на чердаке здания редакции и уничтожили его вместе с обитателями!
   Юрий Бедмондович выплюнул обломки зубов себе на ладонь, несколько секунд смотрел на них с бесконечно горьким сожалением, и создавалось впечатление, что вопроса главного редактора он словно бы не слышал. И только, когда тот вторично демонстративно зарядил свою, не знавшую промахов, рогатку, глава Районной Поэзии злобно прошепелявил в ответ:
   – Я, Александр Иванович, за всех районных шершней не в ответе! Наших, что на чердаке жили, я сжег – полредакции подтвердить могут! А этот, откуда взялся, так кроме него самого, по моему, вам никто и не сказал бы! Этот здоровенный какой-то, наши редакционные раза в полтора его меньше были!
   Тут объяснения Ширяева прервала очнувшаяся Бобкова, до сих пор лежавшая на лопатках, задрав ноги вертикально вверх. Она пришла в сознание и первым делом громко и грязно выругалась, с грохотом уронив короткие, но тяжелые ноги на пол. Затем ей удалось встать на колени в молитвенной позе, и все сотрудники газеты увидели, что лоб заведующей отделом «Астрал и Паранормал Района» украсила огромная багрово-синюшная шишка.
   – … Тиран вы, Александр Иванович – издеватель!!! – с ненавистью прохрипела Бобкова, обращаясь к главному редактору.
   Дальше она еще что-то хотела сказать в том же духе, но Александр Иванович, что есть силушки шарахнул костистым волосатым кулаком по столу (подпрыгнули стопки рукописей, в беспорядке разбросанные фломастеры и авторучки, обезглавленный полосатый труп шершня, продолжавший сочиться ядом), подскочил на ноги и рявкнул:
   – Замолчи, проклятая пьяница, иначе я тебя не уволю, а просто убью!!! Вы все прекрасно знаете об объеме моих полномочий, и ты, Бобкова – в первую очередь!!! И то, что я доведу сейчас до вашего сведения, касается не только горькой пьяницы и хронической нарушительницы трудовой дисциплины и правил техники безопасности Ирины Владиславовны Бобковой, но и всех остальных сотрудников газеты «Хроника Пикирующего Района»!!! Но, тем не менее, слушать меня сейчас очень внимательно должна, прежде всего, кандидат номер один на смертную казнь через расстрел из рогатки, Ирина Бобкова!
   Ты, судя по состоянию твоей рожи, пила беспробудно все выходные! А за эти выходные, то есть за два последних прошедших дня – субботу и воскресенье, в нашем районе погибло и умерло естественной, а может, противоестественной смертью сто тридцать два человека, из них – двадцать восемь больных одиноких старушек! Эти старушки, как не трудно догадаться, умерли от элементарного систематического недоедания или, говоря без фальшивой этической маскировки, от элементарного голода!
   В те минуты, когда заведующая целым отделом нашей газеты вливала в свою ненасытную луженую глотку полстакана восьмидесятиградусного свекольного самогона, какая-нибудь девяностолетняя Матрена Ивановна из села Будилово испускала последний выдох, не имея больше возможности сделать очередной, так необходимый для продолжения жизни, вдох. И смерть ее наступила в пустом тоскливом пыльном доме, почти свободном от мебели и в условиях полного, классического одиночества! Ты наслаждалась одуряющим шумом в своей голове, вызванным свекольным самогоном, а Матрена Ивановна в смертной муке пыталась ясно представить образы давно умершего любимого мужа и погибших на войне сыновей! Хоть одна твоя статья, Бобкова пошла кому-нибудь на пользу из сорока семи тысяч несчастных жителей нашего Района, облегчила физические страдания и душевные муки больным и старикам?!?!?! Я думаю, что – нет!!!
   Ты упорно ищешь причины множества ужасных районных проблем в коварных происках злобных потусторонних сил, но тебе в башку ни разу не пришла простая и добрая мысль – взять пачку чаю, немного сахару, полкило бубликов и съездить с этими нехитрыми подарками в гости к какой-нибудь вот такой вот одинокой старенькой Матрене Ивановне. По человечески поговорить с ней, расспросить о бедах, о детях и внуках, о других проблемах, посочувствовать и пообещать при расставании периодически приезжать в гости. Намного легче бы сделалось старушке после подобного визита, поверь мне на слово!
   И, вообще, не вас же мне учить и в тысячный раз повторять о том, что для многих и многих жителей Пикирующего Района именно наша газета является единственным окошком, какое можно раскрыть и заглянуть в мир, если не радости, то хоть какой-нибудь надежды на лучшее. Не хочу далдонить прописные азбучные истины, но никогда не забывайте главного – все вы на переднем крае борьбы с Вселенской Ложью, являющейся злейшим и, безусловно, смертельным врагом, как нашей Газеты, так и всего нашего Района! Следовательно, мы, сотрудники Газеты, обязаны выглядеть, как бесстрашные, кристально честные носители Правды, а не как какие-нибудь опустившиеся «профурсовки» вроде Бобковой! Никто из нас не имеет права перестать уверовать в обязательное написание Золотой Статьи Спасения! Кто-нибудь да непременно напишет, не может не написать! – Александр Иванович заметно разволновался и вынужден был прерваться на несколько секунд, но пару раз кашлянув в кулак, он продолжил уже в более прагматичном ключе:
   – Так, я – не живодер, не палач, не убийца и садист, поэтому тебе, Ирина Владиславовна даю последний шанс остаться работать в Редакции! Сейчас ты пойдешь, проспишься, сделай там, на рожу какие-нибудь примочки, чтобы на людях не стыдно было показаться и Газету не позорить! Та что, завтрашний номер остается пока без твоих материалов…
   – Да у меня готово все, Александр Иванович! – обиженно прервала главного редактора всхлипывающая Бобкова. – И все материалы —сенсационны! Я никогда не халявлю, и вы это прекрасно знаете! Сегодня ночью я видела во плоти и крови настоящих «коридорных чертей»! (Боровой и Виноградов не смогли при этих словах Бобковой сдержать кривых ухмылок)
   – Все, все, все, Ирина! – торопливо проговорил Малеванный, умоляюще подняв руки кверху. – Потом, потом, Ирина – не сейчас! Сейчас мне некогда заниматься пустяками! Иди, отдыхай, а нам нужно проводить планерку! Работать нам нужно, а не самогонку пить! Все – свободна!
   Ширяев подскочил со своего стула, подбежал к Бобковой, помог ей подняться, и, бережно поддерживая под локоть, вывел в коридор. Возможно, он там поцеловал ее коротко в щечку на прощанье, порекомендовал побыстрее добраться до общежития и, действительно, лечь спать, пообещав, что скоро придет к ней в гости и обязательно что-нибудь принесет с собой похмелиться. А, возможно, что все у них получилось не так романтично, но не суть, как говорится, важно – через минуту Ширяев вернулся в кабинет главного редактора заметно повеселевшим, словно бы не ему только что сломали два передних зуба. Он тихонько сел на свое место и внимательно принялся слушать Малеванного. А Малеванный что-то горячо и вдохновенно втолковывал благодарным слушателям о необходимости строгого соблюдения трудовой дисциплины, как основного залога возможности написания когда-нибудь в ближайшем обозримом будущем Золотой Статьи Спасения.
   Кстати сказать, Костя Боровой не очень внимательно вслушивался в эмоциональную речь главного редактора. Косте внезапно вспомнилась та девушка оттуда – из «Командировочного Сна». Кажется, ее звали Лариса. Как-то ненавязчиво она вспомнилась, словно бы сквозь туманные полупрозрачные слюдяные наслоения пространства и времени проступили нежные черты ее лица, внимательные изучающие глаза, цвета перезрелых лесных орехов, мелодичные звуки вежливого, хорошо поставленного голоса. Костя невольно улыбнулся слабой мечтательной улыбкой. По таинственной полости души сладкой ароматной патокой разлилось странное, необъяснимое и совсем незнакомое чувство. Чувство немного почему-то пугало, но ощущая его, Костя испытывал легкую светлую радость, ранее совсем ему неведомую…
   … – Боровой! – услышав свою фамилию, произнесенную главным редактором громко и как-то скрипуче, что ли, словно бы куском пенопласта с силой провели по пыльному стеклу, он очнулся от красивых загадочных грез и тоскливо посмотрел в аскетическое лицо Малеванного, украшенное большими роговыми очками.
   – Ты тоже, что ли пьяный или влюбился?! – Александр Иванович смотрел на Костю с добродушной проницательностью пожилого опытного ловеласа, за плечами которого вдоль обочины долгого жизненного пути валялись останки не менее шести десятков побежденных и полностью разгромленных им красивых и нежных женских судеб и душ.
   – Нет, нет! – Костя заметно смутился, как будто главный редактор поймал его в помещении редакционного туалета за занятием мастурбацией. – Я слушаю вас очень внимательно, Александр Иванович!
   – Отлично! – Александр Иванович перестал добродушно и снисходительно улыбаться. – Сегодня ты отправляешься в Жабомоево, и к началу ночной верстки материал о Лошадях-Убийцах должен быть полностью отредактирован! Это будет сделано?!
   – Безусловно – можете полностью положиться на мое слово, Александр Иванович!
   – Так, с тобой тогда все ясно! – удовлетворенно произнес главный редактор и сфокусировав цепкий взгляд на заведующей отдела «Патологии Районного Растениеводства», строго поинтересовался у нее: – Ирина Сергеевна – наши читатели в завтрашнем номере смогут наконец-то узнать правду о «подловатой пшенице» и «субирайтах»?!
   – У меня, практически, все готово Александр Иванович! – уверенно ответила Ирина Сергеевна Пулерманн, вызывающе сверкнув на главного редактора единственным правым глазом (второй глаз у Ирины Сергеевны, разумеется, являлся левым, но она его потеряла два года назад одной лунной августовской ночью во время сбора сенсационного материала среди бескрайних плантаций кроваво-красных сочных помидор, растущих на склонах знаменитых Кудыкиных Гор). – До четырех часов я сделаю последний необходимый штрих – возьму интервью у бригадира комбайнеров Акуловского РАПО Гапеля и, как говорится, «дело в шляпе»! – и Пулерманн позволила себе улыбнуться.
   – Я вам верю, Ирина Сергеевна! – без улыбки вынес свой вердикт, Малеванный и, предварительно озабоченно посмотрев на циферблат ручных часов, назвал следующую фамилию: – Фомченко!
   – Я, Александр Иванович!
   – Не придуривайся, Фомченко – мы не в армии! Говори – ты нашел способ остановить, а, главное, попасть внутрь «бешеной электрички»?!
   Заведующий отделом «Патологии Районных Инфраструктур» Алексей Фомченко, прежде чем ответить на прямо поставленный вопрос, несколько замялся, но все-таки ответил без характерных для себя уверток:
   – Таких гарантий я не могу дать, Александр Иванович!
   – Ты же недавно говорил мне совсем обратное, Леша! – создалось ощущение, что ответ Фомченко разозлил Александра Ивановича не на шутку. – Командир Района мне каждый день звонит, каждый, Леша, и задает один и тот же вопрос: «Когда наконец-то, Александр Иванович, ваши хваленые журналисты изобретут способ останавливать «бешеные электрички»?!
   «Мы же не машинисты, в конце – то концов!!!» – раздраженно подумал мрачнеющий с каждой секундой Фомченко, а вслух сказал:
   – Сегодня в двадцать три ноль-ноль на перегоне Мертвая Голова весь мой отдел в полном составе будет встречать «бешеный электропоезд» номер шесть тысяч четыреста шестьдесят восьмой по схеме, предложенной бабушкой Дубановой!
   – Ты веришь этой маразматичке?!
   – Боюсь, что больше мне ничего не остается! – Алексей широко развел руками. – Если произойдет очередная осечка, я пишу заявление об увольнении, Александр Иванович!
   Малеванный хмуро посмотрел на Фомченко, и некоторое время задумчиво барабанил пальцами по поверхности стола. Причем подушечки пальцев ударялись в непосредственной близости от продолжавшего конвульсивно содрогаться полосатого трупа шершня-убийцы. Фомченко внутренне напрягся, ожидая от непредсказуемого главного редактора чего угодно. Но тот выплеснул весь запас накопившегося в нем негодования, сконцентрировав его в сильном щелчке по трупу шершня средним пальцем правой руки. Щелчок оказался более чем сильным – останки насекомого пролетели по дуге метра три с половиной и упали на самый край подоконника, где, покачавшись несколько секунд на ненадежной грани вселенского равновесия, вывалились в гостеприимные объятия внешнего мира, легко и безболезненно способного переварить без остатка материальное выражение любого лика смерти. Сорок человек, присутствовавшие на планерке, молча проводили последний кратковременный полет в раскрытое окно шершня-убийцы.
   – Всех нас скоро может постигнуть судьба вот этого вот шершня, если мы будем плохо работать! – неожиданно произнес главный редактор и пророчески подмигнул своим подчиненным сразу обоими глазами, которые, скажем, в отличие от Пулерманн, у него были пока целы.
   Помолчав несколько секунд, Александр Иванович несколько отрешенным движением откинулся на спинку кресла и, не совсем ясно почему, резко упавшим голосом сухо, сугубо по-деловому, распорядился:
   – Так, время уходит, мне скоро нужно в Администрацию. У нас там сегодня Паркиориц проводит Большое Совещание расширенного состава и речь там запросто может пойти о… В общем, возможно, вы, товарищи и сами догадываетесь, о чем там запросто может пойти речь – о самом наболевшем и жизненно важном!.. Поэтому давайте поспешите – в алфавитном порядке отчитываются заведующие отделами. Регламент – пять минут и шабаш! Виноградов – начинай!
   Заведующий отделом «Патологии Районного Животноводства» нехотя поднялся и слегка заплетающимся языком (киргизский портвейн «Жасорат» продолжал циркулировать у него в крови) принялся рассказывать о рабочих планах на сегодняшний день сотрудников вверенного ему отдела.
   Костя Боровой поначалу пытался следить за ходом мыслей своего непосредственного начальника и узнать о тех рабочих планах, которые он предполагал сегодня осуществить, но, помимо воли, перед глазами Кости вновь возникло оригинально изваянное кудесницей-природой лицо Ларисы -журналистки из «командировочного сна». Он совсем перестал слушать Виноградова и вскоре уже знал, что ему необходимо предпринять в ближайшие же сутки: во что бы то ни стало попасть обратно в тот же самый «командировочный сон». Там он не доделал чего-то очень и очень важного, о чем-то не договорил с Ларисой, чего-то не дослушал и сам кое-чего не досказал. Его там обязательно должны были услышать – в Том Мире. Не здесь. Здесь от того, что он пишет исключительно правду, ничуть ее не приукрашивая, никому из читателей не становится легче, да и, в принципе, не может стать легче. Он решил дождаться окончания планерки и с глазу на глаз переговорить с главным редактором на тему вторичного «командировочного сна», в который, как он считал, ему необходимо было отправиться не позднее сегодняшней ночи…

Станция Муравьиха. Территория Воскоперерабатывающего Завода. 5 июля 200…г. 8ч.15 мин

   В здании заводоуправления на втором этаже точно так же, как и в редакции газеты «Хроника Пикирующего Района», шла рабочая еженедельная планерка. Проводил ее генеральный директор и фактический владелец завода Сергей Алексеевич Мухоргин – в меру упитанный, веселый и добрый мужчина сорока с небольшим лет от роду, переполненный кипучей созидательной энергией, постоянно фонтанирующей в виде множества широко рекламируемых блистательных идей и импульсивных неординарных поступков. Самое главное заключалось в том, что Сергей Алексеевич был исключительно талантлив от природы и лучше всех окружающих знал об этом. Общеизвестной сентенцией является утверждение «априори» о том, что настоящая талантливость неотделима от почти маниакальной одержимости, и Сергей Алексеевич в полной мере хлебал по жизни последствия своей неукротимой одержимости, равно как и жутко мучился побочными эффектами, самопроизвольно расширяющейся вширь, вверх и вглубь, вопиющей талантливости. Он ненавидел вынужденный сон, отрывающий драгоценное время созидания, и вследствие этого практически не спал, являя собой материальное воплощение почти вечного бодрствования. Его фантастическая одержимость, всегда тесно переплетавшаяся с уверенностью в успехе того либо иного задуманного предприятия, носила ярко выраженный заразительный характер и, в результате, Мухоргину безотчетно, истово, можно сказать, верил даже сам командир Района, Сергей Львович Паркиориц – патологически недоверчивый в силу занимаемой им суперответственной должности.
   Главным и единственным смыслом жизни, и источником постоянного обожания Мухоргина являлось высокорентабельное пчеловодство, как панацея от всех напастей и бед, постоянно и безжалостно рвущих на клочки многострадальный Пикирующий Район, неудержимо приближая его последний час. Скорее всего, что идея-«фикс» Мухоргина на самом деле не являлась идеей-«фикс», а полностью соответствовала реалиям суровой окружающей действительности. Тщаниями, проводимой Сергеем Алексеевичем рекламно-просветительской кампании, все от мала до велика жители Пикирующего Района знали, что дольше всех людей на свете живут именно профессиональные пчеловоды, в девяностолетнем возрасте сохраняя живость и остроту ума двадцатилетних, и сходят в могилу с легким сердцем, веселой снисходительной улыбкой на устах и твердою верой в счастливую загробную жизнь.
   Свою прошлую жизнь Мухоргин, как и подавляющее большинство жителей Пикирующего Района помнил достаточно поверхностно. Из размытого цветными неясными пятнами и мутными расплывчатыми тенями Настоящего Прошлого, в память Сергея Алексеевича навсегда врезалось лишь одно кровоточащее, постоянно неприятно дающее о себе знать воспоминание – как его вместе с трепетно вынашиваемой идеей о высокорентабельном процветающем пчеловодстве, предельно цинично предали и вышвырнули в гулкую зловещую пустоту, наполненную басовитым угрожающим жужжанием гигантских голодных шершней, барражирующих в поисках пчел, обладающих нежным пикантным вкусом.
   Великолепно, очень красочно и рельефно выпукло, помнились ему самые первые минуты его появления на территории Пикирующего Района – те впечатления, которые Сергей Алексеевич испытал, когда вышел из пустого холодного вагона Бешеной Электрички на заброшенном, заплеванном и заблеванном перроне неизвестной и никогда ранее не слыханной им станции с неприятным названием Мертвоконево.
   Крайняя подавленность и полная растерянность, физическая разбитость и эмоциональная опустошенность – эти определения звучали бы слишком слабо для того, чтобы точно охарактеризовать тогдашнее общее состояние Сергея Алексеевича. Он был полностью уничтожен и самого себя чувствовал едва ли не мертвецом с, по меньшей мере, месячным стажем.
   Стояли вечерние сумерки, пустынный перрон продувал ощутимо прохладный пронизывающий ветер, периодически поднимая слабые вихри из пыли, обрывков газет, рваных полиэтиленовых пакетов, использованных презервативов и пластиковых одноразовых шприцов, с тоскливым звоном перекатывая жестяные консервные банки из под дешевых рыбных консервов, вдувая в нежную и впечатлительную душу Мухоргина смятение, щедро подкрашенное паническим страхом.
   С громким многозначительным шипением автоматически закрылись двери вагонов Бешеной Электрички и, бодро застучав ржавыми колесами, неприкаянный электропоезд отправился по маршруту, точно неизвестному даже его машинистам, ежесекундно набирая скорость в геометрической прогрессии. Голодного и вымотанного Мухоргина опасно качнуло мощной воздушной волной, поднятой бешено стартовавшим в полную неизвестность скоростным электропоездом.
   А в следующую секунду Сергей Алексеевич увидел Шершней-Убийц – совершенно чудовищных насекомых, каждое из которых достигало не менее пятнадцати сантиметров в длину, не считая черной иглы жала, нацеленного на многочисленных потенциальных врагов из под низко опущенного полосатого брюха. Шершни вылетели откуда-то сквозь, внезапно серебристо засиявшую непроницаемую пелену, на миг застлавшую близорукие глаза Мухоргина плотным занавесом. Адские насекомые не тронули Сергея Алексеевича, но все как один злорадно посверкали ему в лицо, словно автомобили фарами, черными фасетчатыми глазищами, после чего, беспрекословно подчинившись телепатической команде самого крупного шершня, летевшего во главе стаи, видимо – вожака, умчались куда-то вслед за уже исчезнувшей в пыльных сумеречных далях «бешеной электричкой», распространяя на много метров вокруг грозное басовитое жужжание.
   «Если здесь живут шершни, то должны обитать и пчелы!» – с надеждой подумал Мухоргин, опять оставшись в одиночестве и отчаянно, но, тщетно, пытаясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он сел в эту электричку, как его, вообще, могло занести в столь жуткое, тоскливое и заброшенное место, каким, по всей видимости, являлось это самое Мертвоконево. Название станции, выведенное крупными черными буквами, он прочитал на покосившейся вывеске, прикрепленной к фронтону небольшого деревянного здания местного вокзала. Непосредственно над вывеской с названием станции, на коньке крыши, видимо, для вящей наглядности, был прикреплен выбеленный ветрами и дождями, жутко оскалившийся лошадиный череп. Узкие, густо запыленные окошки вокзального здания, своей явной непрозрачностью и безжизненностью, сильно смахивали на глаза безнадежно больного человека, впавшего в состояние глубочайшей комы. У Мухоргина появилась необъяснимая уверенность, что внутрь этого умершего естественной смертью вокзала, давно уже не ступала нога живого человека, точно также, как и давно никто не ходил по щербатому потрескавшемуся перрону, на котором он сейчас стоял и смотрел в открывшиеся ему туманные пыльные дали, размывавшие контуры, и очертания домов села Мертвоконево.
   С обеих сторон село охватывала черная полоса густого соснового бора. В прощальных лучах низко висевшего солнца, то там, то сям позолоченным печальным алым светом вспыхивала обнаженная сосновая кора. Мухоргину стало ясно, что скоро наступит беспросветно-темная ночь и до ее наступления, во что бы то ни стало, необходимо было найти более или менее безопасный ночлег. «Должны же здесь найтись хоть какие-нибудь добрые люди, что-нибудь знающие о пчеловодах! А может мне несказанно повезет, и я наткнусь непосредственно на самих пчеловодов!» – не особенно весело размышлял Сергей Алексеевич, быстро шагая порывистой нервной походкой по узкой тропинке, петляющей через заросли крапивы, полыни и лопухов, от станционного перрона по направлению к беспорядочно разбросанным группам сельских домов.
   Он долго бесплодно блуждал по кривым замусоренным улицам, не повстречав ни единого человека, но зато повсюду провожаемый яростным лаем собак, раздававшимся из-за забора фактически каждого дома. Ставни во всех, без исключения, были плотно закрыты, а сквозь щели пробивались лучики тусклого темно-желтого света, бросавшие в толщу сгущавшихся сумерек слабые блики. Ночь наваливалась неудержимо, в небесах загорались первые звезды и начали вычерчиваться контуры идеально круглой огромной луны. «Здесь, наверное, всегда стоит полнолуние!» – отчего-то подумалось Мухоргину, и он с тоскливой ненавистью огляделся по сторонам, решив, что придется, как ни крути, заночевать на улице, где его сожрут живьем комары или… еще кто-нибудь сожрет, покруче, комаров. Комары, кстати, с приближением ночи, появились в изобилии, наполнив воздух звоном омерзительного кровожадного пения. Вели они себя очень агрессивно, и Мухоргину то и дело приходилось давать самому себе звучные увесистые оплеухи.
   В конце-концов, он все-таки сумел найти себе ночлег – на самом краю села, возле кромки леса ему открыла дверь какая-то сердобольная одинокая старушка. Старушка как-то, по особенному, оценивающе осмотрела Сергея Алексеевича, смиренно застывшего у порога при тусклом свете керосиновой лампы и, по ей одной известным признакам, решив, что он совершенно безопасен, впустила несчастного неприкаянного путешественника по пространству и времени в свой маленький бревенчатый домик.
   Старушку звали Екатериной Алексеевной, и она кого-то отдаленно напомнила валившемуся с ног от смертельной усталости Мухоргину – кого-то давно забытого и бесконечно родного. Сам Мухоргин, между прочим, хозяйке тоже кого-то напомнил – она смотрела на позднего незваного гостя с почти материнской нежностью.
   Добрая старушка накормила Сергея Алексеевича вкусным горячим ужином (в духовой печке у Екатерины Алексеевны нашлось пол-тушки нежного жирного кролика – она тем и жила, что разводила двухголовых кроликов-мутантов) и все то время, пока ее нежданный гость жадно поедал великолепно приготовленное жаркое, запивая его затем ароматным травяным чаем вприкуску с ватрушками и малиновым вареньем, хозяйка сидела на противоположном краю стола, подперев сжатым кулачком правую щеку, и не отрывала от Сергея Алексеевича внимательного взгляда, полного необъяснимой нежности.
   – Спасибо вам огромное, Екатерина Алексеевна! – с искренней благодарностью произнес, по-настоящему, растроганный Мухоргин, допивая последний глоток чая. – Есть же все-таки добрые люди на свете белом!
   – Да – на здоровье, сынок! – отвечала Екатерина Алексеевна. – Я же поняла прекрасно, откуда ты явился! Как только тебя увидела, так сразу и догадалась, что ты приехал на Бешеной Электричке и тебе сейчас очень и очень плохо! Но ты не отчаивайся, сынок, это – еще не смерть, все еще можно поправить, можно еще вернуться ТУДА, ОТКУДА ты приехал!
   Глаза Мухоргина широко раскрылись при этих обнадеживающих, но, вместе с тем, непонятных и несколько пугающих словах доброй женщины.
   – Я не понимаю, что со мной произошло, я не помню, как оказался на этой самой электричке и зачем сюда приехал, Екатерина Алексеевна!!! Вы можете мне объяснить – куда я попал, что это за село и почему вы оказались единственной, кто не побоялся пустить меня на ночлег и, вообще, по большому счету, отнеслись ко мне, как к родному?!
   – Не обижайся, сынок на тех, кто тебя не пустил – со временем ты узнаешь, что у моих односельчан имеются на то, более чем веские причины. Тебе просто повезло, что ты наткнулся на мою избушку – когда-нибудь я тебе обязательно объясню, в чем тут секрет. А сейчас я тебе предлагаю лечь и как следует выспаться, ни о чем, стараясь не думать и ничего не пытаться понять. Тебе могут помочь только в нашей районной газете «Хроника Пикирующего района». Ее редакция располагается в райцентре Пикирово – туда завтра утром отправится рейсовый автобус, я разбужу тебя вовремя.
   – Мне нужно обязательно найти пчеловодов, Екатерина Алексеевна! – в отчаянии чуть ли не закричал Мухоргин. – Может быть, в вашем селе есть пчеловоды?!
   – Нет, в нашем селе нет пчеловодов! – отрицательно покачав головой и ласково улыбнувшись ему, как непонятливому и непослушному ребенку, сказала Екатерина Алексеевна. – Но тебе их обязательно помогут найти в Районной Газете! Обязательно, поверь мне!
   Веки вконец измученного Сергея Алексеевича налились приятной тяжестью после вкусного плотного ужина, мысли в голове хаотично цеплялись друг за дружку, ум заходил за разум и застилался необоримой сонной пеленой. Он и не помнил, как, в буквальном смысле этого слова, «вырубился» и проспал до самого утра безо всяких сновидений. Екатерина Алексеевна разбудила его, как и обещала, вовремя. До отвала накормила пельменями (стряпала их всю ночь), дала на дорогу здоровенный шмат сала, копченого мяса кролика, хлеба, лука, помидор и литровую бутылку фруктового кваса собственного приготовления и проводила до самого автобуса, проследив, чтобы Мухоргин на него сел.
   В газете «Хроника Пикирующего Района» к Сергею Алексеевичу отнеслись с огромным вежливым вниманием и с горячим участием. Пообещали не только найти одного известного пчеловода, но и объяснили по щадящей схеме, что с Сергеем Алексеевичем произошло ТАМ, ОТКУДА он прибыл на Бешеной Электричке и что ему теперь необходимо делать, прежде всего, чтобы не сойти с ума, не запить или не умереть от тоски. Объясняли Сергею Алексеевичу ситуацию по щадящей схеме, но он все равно едва тут же не сошел с ума. В общем-то, и было от чего. Но примерно через час он уже вполне пришел в себя и готов был действовать сообразно той необычной обстановке, в рамках которой очутился. Главный редактор «Хроники Пикирующего Района» Александр Иванович Малеванный познакомил Мухоргина с Командиром Района Сергеем Львовичем Паркиорицем. Паркиориц имел продолжительную беседу с Мухоргиным, по ходу каковой Командир Пикирующего района оказался просто очарованным корректным, суперэрудированным, ну и, в целом, неординарным собеседником, а особенно его еще более неординарными идеями.
   В тот же день Мухоргину выделили комфортабельно обставленную просторную комнату в общежитии для сотрудников Районной Администрации, а самое главное – дали штатную должность в самой Администрации, так и назвав ее: «Заведующий отделом возрождения пчеловодческой отрасли».
   Все эти события произошли за полтора года до вышеописанной планерки на возрожденном Воскоперерабатывающем Заводе, то есть до того момента, когда идеи Мухоргина нашли серьезное воплощение на практике.
   Прежде чем Воскозавод заработал на полную производственную мощность, Мухоргину и умело подобранной им команде пришлось много и весьма напряженно поработать. Основная и очень серьезная проблема затеянного грандиозного мероприятия выявилась в первые же дни после начала бурной деятельности Сергея Алексеевича на посту «Зав. отделом возрождения пчеловодческой отрасли». Дело оказалось в том, что в свое время предали не только самого Сергея Алексеевича и, бережно вынашиваемую им идею возрождения пчеловодства, но и, собственно, что самое страшное, и самих пчел. Вместе с пчелами оказались автоматически преданными все пчеловоды, а также жесточайшая судьба полного забвения постигла необходимую материальную базу эффективного возрождения пчеловодческой отрасли – Воскоперерабатывающий Завод. Другими словами, на территории Пикирующего Района Мухоргин столкнулся с беспощадным фактом полного отсутствия пчел, пчеловодов и самого Воскоперерабатывающего Завода. Но, помня о словах главреда «Хроники Пикирующего Района» Малеванного, Сергей Алексеевич не предался черному отчаянью, не потерял надежды и в один прекрасный день, сразу после того, как доподлинно выяснилось, что в смысле «домашних пчел» территория Пикирующего Района «совершенно чиста», связался с Малеванным по телефону из своего рабочего кабинета, располагавшегося на третьем этаже здания Районной Администрации. Малеванный, несмотря на дикую (иного слова не подберешь), все возрастающую занятость, согласился с ним немедленно встретиться в помещении редакции. Там он познакомил Мухоргина с заведующего отделом «Патологии Районного Животноводства» Виктором Владимировичем Виноградовым, и тот, предварительно внимательно выслушав просьбу Сергея Алексеевича, дал ему необходимую информацию, носившую сугубо конфиденциальный характер.
   – Искренне желаю вам удачи, уважаемый Сергей Алексеевич! – с огромной симпатией глядя в глаза новому знакомому и крепко пожимая ему на прощанье руку, произнес тогда напутственные слова Виноградов. – И помните, что там очень опасные места, пользующиеся дурной репутацией даже среди старожилов. Но, вполне возможно, что вам удастся найти проводника, за соответствующую плату, разумеется. Развалины нужного вам Завода, скорее всего, существуют, а, если они существуют, то вы обязательно найдете Вечного Пасечника, который наверняка сохранил медоносных пчел!
   И Мухоргин, презрев все возможные смертельные опасности, красочно и подробно описанные одаренным стилистом и рассказчиком Виноградовым, ранним утром следующего дня отправился в далекое село Паровиха, в окрестностях которого, по слухам, среди дремучего Калинового Бора и располагались искомые развалины. Сначала за помощью он обратился в местную сельскую администрацию, но там на него посмотрели, как на сумасшедшего и достаточно индифферентно посоветовали «походить по селу и там поспрашивать». По селу он походил и поспрашивал, но всюду встречал твердый отказ сопровождать его под сень Калинова Бора в поисках мифических заводских развалин, несмотря на то, что к полудню гонорар предполагаемому проводнику он поднял до десяти бутылок водки. Внезапно вспомнив Мертвоконево, Сергей Алексеевич наобум пошел по направлению к околице Паровихи, вплотную примыкавшую к темной кромке Калинова Бора. Там внимание его привлекла избушка, внешним видом почти аналогичная той, в которой жила мертвоконевская Екатерина Алексеевна. В избушке этой тоже оказалась одинокая старушка, но, пожалуй, намного древнее Екатерины Алексеевны и гораздо менее приветливей – Сергей Алексеевич ей никого не напомнил из ее далекого счастливого прошлого, если, конечно, таковое имело место быть. С хмурым выражением лица, молча выслушав просьбу явно ненормального незнакомца, старая карга прошамкала беззубым ртом, указав пальцем на заросшую подорожником узкую проселочную дорогу, по змеиному извивавшуюся мимо ее домишки прямиком под своды Калинова Бора:
   – Пойдешь вот по этой дороге, никуда не сворачивая, если, конечно, не боишься волков, бандикутов и «пьяных рысей». Километров через восемь приведет она тебя к твоим Развалинам. Да только, касатик, ты до туда запросто можешь не дойти… Тебе жить, что ли надоело?! Так это же проще можно сделать, зачем до Развалин-то переться, да там и смерть тебя поджидает лютая-прелютая… Ты знаешь хоть, что за Развалины то ищешь – чьи они?!
   – Чьи?! – Сергей Алексеевич, признаться, несколько опешил.
   – Там давно когда-то стоял дворец. А жил в нем Полосатый Черт – Король Шершней! А сейчас там его могила и охраняют ее целые стаи шершней-убийц. Так что тебе еще, можно сказать, повезет, если тебе до туда дойти не дадут волки или бандикуты, или «пьяные рыси»! Вот так-то, касатик!
   – Слушай, бабка – ты меня попусту не пугай, пуганый уже, а честно скажи – эта дорога точно до Развалин ведет?! – неожиданно разозлился Мухоргин.
   – Точно – точнее некуда! Только я тебе ничего не говорила! – старуха обиженно поджала губы и хмуро насупилась.
   – Да ладно, не обижайся, бабка! На вот тебе за помощь! – и Мухоргин, достав из дорожного баула две бутылки водки, протянул их старухе.
   Она с жадностью схватила бутылки, заметно подобрев и даже перекрестила уходившего навстречу неизбежной жуткой гибели Мухоргина (в чем она нисколько не сомневалась) в спину.
   Шел он часа полтора, сопровождаемый таинственными шорохами и криками неизвестных птиц и животных, доносившихся из глубин леса, густой зеленой стеной стоявшего вдоль узкой дороги. А по дороге, заросшей сочными огромными листьями подорожника, неброскими лесными цветами и россыпями молодых маслят, идти было легко и приятно. Ноздри щекотали терпкие испарения сосновой смолы, перемешанные с пряными и мятными ароматами, разогретых жарким августовским солнцем, лесных трав и кустарников. Помимо криков птиц, слышалось радостное стрекотанье кузнечиков, справлявших свои маленькие праздники в траве, и почему-то именно стрекотание кузнечиков наглядно доказывало, что тот странный мир, куда таким неожиданным и непостижимым способом попал Мухоргин, вполне реален и способен приносить живущему на его скрижалях человеку много плотских и духовных радостей. Совершенно не вспоминались зловещие предупреждения старухи-алкоголички, и на душе у Мухоргина было легко и радостно. Даже предпринятые им бесплодные попытки восстановить в памяти ТОТ мир, который он покинул на Бешеной Электричке, не вызвали привычных приступов бессильной мучительной злобы на самого себя, на собственную беспросветную амнезию. Почему-то именно сейчас, когда он бодро шагал, невольно весело насвистывая, сквозь совсем не страшный, а напротив – светлый, добрый, почти сказочный Калинов Бор, у него возникло стойкое убеждение, что рано или поздно он обязательно вспомнит во всех подробностях о ТОЙ жизни. Как ему говорила тогда, в самый первый, во всех отношениях совершенно ужасный, день пребывания ЗДЕСЬ, добрейшей души, золотая женщина, Екатерина Алексеевна из гадкого села Мертвоконево: « …ты не отчаивайся, сынок, это – еще не смерть, все еще можно поправить, можно еще вернуться ТУДА, ОТКУДА ты приехал!». Сергей Алексеевич невольно улыбнулся, вспомнив лучезарный образ своей спасительницы и невольно повторил вслух вслед за нею: «Да, это – еще не смерть!» и добавил уже от себя, даже, можно сказать, крикнул на весь Калинов Бор: «Мы еще поборемся с этими чертями-шершнями!!! Мы еще посмотрим – кто кого?!?!?!».
   На него никто не напал – ни волки, ни бандикуты, ни «пьяные рыси». По большому счету, он так и не увидел за все время чудесной лесной прогулки зверя, крупнее ежа и белки. Правда, один раз почти у него над самой головой перелетела дорогу, тяжело взмахивая крыльями, огромная ярко-желтая птица, честно говоря, поразившая воображение Сергея Алексеевича размерами и необычностью внешних очертаний. В длинном ярко-оранжевом клюве птицы бешено извивался, видимо, тот самый, упомянутый бабкой, причудливо и жутко выглядевший, «бандикут». Изумленный Сергей Алексеевич проводил полет настоящей «жар-птицы» из русских народных сказок и ее нелепо смотревшейся жертвы, гипертрофированно выпученными глазами и с открытым ртом. Затем он плотно зажмурил глаза и потряс головой. Банальное, наиболее широко распространенное упражнение против галлюцинаций помогло – ни невозможной шафрановой птицы, размером в полтора павлина, ни злобного, но невезучего бандикута, среди теплой хвойной синевы августовского полдня больше не наблюдалось. Общее впечатление, равно как и настроение, эти две твари Мухоргину не испортили, разве что заставили слегка насторожиться и взглянуть на окружающую действительность качественно несколько изменившимся взглядом. Но как бы там ни было, вскоре сосны вместе с густым подлеском разом расступились в стороны, и Сергей Алексеевич увидел Развалины удивительно, хотя и смутно, знакомых очертаний, испытав при этом волнение не меньшее, чем то, какое испытал в середине девятнадцатого века американский археолог Джон Стеффенсон, впервые открывший для цивилизованного мира каменные города майя в самом сердце джунглей Юкатана.
   «Это он!» – торжественно и гулко ухнуло в большой умной лысоватой голове Мухоргина, и он без тени сомнения вошел на территорию бывшего Воскозавода сквозь, уже вот несколько лет, широко распахнутые, покосившиеся ворота.
   На территории завода-призрака царила глубокая целомудренная тишина, характерная для образцовых респектабельных кладбищ и крупных государственных музеев. Множество черных причудливых трещин избороздили древний асфальт обширного заводского двора. Не было видно ни души – ни человеческой, ни животной. Не жужжали даже твердо обещанные неприветливой бабкой-алкоголичкой шершни-убийцы. Сергей Алексеевич остановился точнехонько на середине двора и не без глубокого благоговения принялся лицезреть наиболее сохранившееся здание – административный корпус, где, как ему стало противоестественно казаться, он уже бывал не один раз. На потрескавшихся стенах кое-где еще сохранилась желтая краска, а в некоторых оконных проемах виднелись остатки стекол. Внимание Сергея Алексеевича привлекло одно из крайних окон на втором этаже. «Это будет окно моего кабинета!» – уверенно подумал он, но тут же какое-то странное смятение овладело им, и чей-то несуществующий голос шуршаще прошептал: «Или оно уже им было когда-то…». А в следующую секунду прилетело ощущение присутствия стороннего наблюдателя. Мухоргин резко повернул голову влево – на скрипучий протяжный звук открываемой металлической двери в стене корпуса цеха по разливу готовой продукции. Оттуда вышел высокий седой бородатый человек с горящими пронзительными глазами, одетый в какое-то ветхое рубище до пят, подпоясанное простой веревкой.
   «Вечный Пасечник – он ждал меня!» – мелькнула радостная мысль, а вслух Мухоргин воскликнул:
   – Здравствуйте, уважаемый! – и гулкое удивленное эхо разнесло, впервые прозвучавший за много-много лет, человеческий голос среди стен пустых разворованных заводских корпусов.
   – Кто ты?! – строго и подозрительно послышалось в ответ.
   – Когда-то я был директором Этого Завода! Я хочу вдохнуть в него новую жизнь, я хочу вернуть пчел обратно в покинутые ульи и спасти Пикирующий Район!
   – Пикирующий Район спасти невозможно, потому что он – Пикирующий! – более миролюбивым тоном, философски заметил неизвестный и после этого спросил: – Ты недавно прибыл ОТТУДА?!.
   – Да – недавно ОТТУДА! Я надеюсь, ТУДА вернуться! Если вы тот, кого называют Вечным Пасечником, вы поможете мне?!
   – Да, помогу! – ни секунды не колеблясь, ответил Вечный Пасечник. – Но будет очень трудно и очень опасно!
   – Я заранее готов к трудностям и опасностям!
   Далее они подошли друг к другу, и у них появилась возможность прекратить орать на весь Калинов Бор, рискуя разбудить сонмы дремавших шершней-убийц. Между ними состоялась конструктивная деловая беседа, чьим главным итогом явилась дальнейшая энергичная и плодотворная деятельность Сергея Алексеевича Мухоргина, вначале, по подбору высококвалифицированной команды помощников, а затем уже – по восстановлению Воскозавода, как основной материальной базы высокорентабельного пчеловодства, сыгравшего бы роль панацеи для всего Пикирующего Района…
   …Описываемая Планерка была самой первой после пуска производственных мощностей Завода на полную загрузку, и собравшиеся на проведение Первой Планерки люди особенно остро сознавали, как торжественность, так и ответственность настоящего момента – удивительного и невероятного. Каждый из сидевших за столом для совещаний внес немалый личный вклад в создание того чуда, которое произошло, и испытывал заслуженную гордость. Гордость в их сознании тесно перемешивалась с глубоким уважением к своему руководителю, появившимся самим собой за полтора года совместной работы с Сергеем Алексеевичем Мухоргиным. Уважение вполне заслуженно почти переходило в обожание.
   Лично для самого Сергея Алексеевича в забвении далекого прошлого остались отчаяние, страх, неуверенность, приступы мучительных, в своей тщетности, попыток осмысления перевернувшейся с ног на голову действительности. Сейчас он, сам, не ведая об этом, превратился в того, кем и был фактически всю свою жизнь ТАМ – в преуспевающего бизнесмена, талантливого организатора, выдающегося исследователя-фармаколога и неординарного человека, распираемого бешеной созидательной энергией. Появились в нем и отложились на нем определенный лоск, равно, как и шарм. На кожу лица, как пороша на мерзлую землю в самом начале зимы, тончайшим, почти неуловимым, лаковым налетом, легла, что там греха таить, некоторая барская холеность, начавшая выражаться, кстати, непреднамеренно, и в определенных манерах поведения. В общем, Сергей Алексеевич, практически, во всех своих индивидуальных непередаваемых нюансах, обрел прежнего самого себя, окрашенного, естественно, сообразно особенному местному колориту Пикирующего Района. За последний год он заработал много денег (сам, точно, не зная, на чем – они у него, помимо официальной зарплаты, регулярно раз в десять ночей, сами собой появлялись увесистыми «прессами» во внутреннем и боковых карманах пиджака, фантастическим появлением своим постоянно выбивая его из нормальной психической колеи, заставляя глубоко задумываться на несколько часов) и купил неплохой «джип-внедорожник». Поначалу голый, неуютный кабинет Генерального Директора, восстановленного из руин Воскозавода, со временем оброс современной комфортабельной обстановкой, где кое в чем проглядывали элементы настоящей роскоши.
   Как-то незаметно и ненавязчиво Мухоргин приобрел весьма солидный вес среди местной финансово-экономической элиты, сделавшись одним из важнейших органических ее элементов. Как уже указывалось выше, в него очень даже верил сам Паркиориц – некоронованный король Пикирующего Района, занимающий официальную должность Командира и имеющий прямую пара-телефонную и пара-телетайпную связь с Верховным Командованием всего Сумрачного Края…
   … – Ну-с, господа! – бархатным баритоном звучно произнес Сергей Алексеевич, победно посверкивая стеклами очков на соратников-подчиненных. – Мы не спали всю эту ночь, надеюсь, не зря! Вот-вот позвонит Сергей Львович Паркиориц и поинтересуется: получили ли мы первый в истории Пикирующего Района Настоящий Мед, а – не Пара-Мед! Не мне вам объяснять, что, если внутри гиперпространства сложно устроенного организма Пикирующего Района появится Настоящий Продукт, Пикирующий Район моментально прекратит пикировать и перейдет в ровный планирующий полет, имеющий тенденцию к поступательному набору высоты! Буквально сейчас по селектору, то есть с секунды на секунду, должно поступить сообщение из «Цеха по разливу готовой продукции» от Николая Александровича Ткачука, что именно начало разливаться в означенном цехе – Настоящий Мед или Херня на Постном Масле! И лично я уверен в первом варианте, а вы?!
   – Лично я – да! – быстрее остальных согласился с Генеральным Директором, сидевший к нему ближе остальных своих коллег, генерал-лейтенант от субвибральной ветеринарии, или, говоря проще, Главный Ветеринар воскрешенного Районного Пчеловодства, Кучин Леонид Арсентьевич (совершенно седой, но мускулистый, сухой и крепкий шестидесятипятилетний мужик, которого все на заводе, включая самого последнего рабочего, давно уже называли просто Арсентьич) и характерным жестом передернул плечами, отчего, как бы с согласным шуршанием, несколько раз изогнулись ослепительные золотые погоны, на каждом из которых нескромно, но жизнеутверждающе, сверкали по две великолепно отполированные серебряные пчелы, казавшиеся почти живыми.
   – Я – тоже! – согласно кивнул головой, сидевший через стол напротив Кучина Главный Технолог Завода, Гена Якуб (поговаривали, что эти двое не особенно ладят между собой, на почве принципиальных расхождений, сугубо профессионального характера, не имеющего хотя бы самого малейшего привкуса личных мотивов).
   Короче, из восьми членов пчеловодческой команды Мухоргина никто не дал отрицательного ответа на его вопрос, кроме одного – Вечного Пасечника, в мире именующегося, как Неживой Василий Павлович. Вернее, Василий Павлович до неприличия долго заставил ждать себя с ответом – вот-вот мог грянуть звонок Командира Района.
   – Василий Павлович?… – не выдержав затянувшейся паузы, мягко, едва слышно, с взволнованным придыханием спросил Сергей Алексеевич, тревожно глядя на чудаковатого, слабо предсказуемого, Вечного Пасечника, сидевшего на дальнем конце совещательного стола в своем привычном пыльном рубище и отрешенно глядевшим в окно на чудесное июльское утро, талантливо раскрашенное кистью неведомого людям Создателя Пикирующего района, нежно-золотым, нежно-розовым и нежно-голубым оттенками.
   – А что – Василий Павлович?! – не отрывая зачарованного взгляда от раскрытого окна, вопросом на вопрос рассеянно ответил Вечный Пасечник. – Подождем Ткачука – сейчас он все скажет! А на ваш вопрос, Сергей Алексеевич я отвечу отрицательно!
   – Почему?! – бешено дернулся вперед всем корпусом Мухоргин, испуганно вытаращив на Вечного Пасечника добрые близорукие глаза.
   – А, как может оказаться Мед НАСТОЯЩИМ, если мы сами – НЕ НАСТОЯЩИЕ!!! – с неожиданной яростью рявкнул Павел Васильевич Неживой, оторвав, наконец, взгляд от созерцания прелестей июльской природы и посмотрев прямо на Мухоргина.
   Никто из присутствующих на планерке больше не успел произнести ни слова – одновременно загудел аппарат селекторной связи, и требовательно зазвенел телефонный аппарат прямой связи с Командиром Района. Мухоргин нервно нажал кнопку селектора:
   – Ну что там у нас, Коля?!
   – Херня на Постном Масле, Сергей Алексеевич! – послышался беспощадный, в своей голой правдивости, ответ.
   Мухоргин отключил селектор и поднял трубку телефона. Просторный кабинет сразу же заполнил низкий властный голос Командира Района:
   – Ну, чем порадуете, Сергей Алексеевич?!
   – Настоящим Медом, Сергей Львович – у нас все получилось!!! – правду говорить Мухоргин не имел никакого морального права.
   Командир Района долго-долго молчал в ответ, тщательно переваривая услышанное.
   – Вашими бы устами, Сергей Алексеевич, да… сами понимаете, что пить! – произнес Командир Района по истечении томительной паузы с непонятной интонацией и положил трубку, оставив Мухоргина и остальных членов правления Воскозавода в полном неведении: что бы это значило?!
   В тишине кабинета раздался резкий скрипучий голос Неживого:
   – Все выглядит вполне логично, уважаемые товарищи пчеловоды – Настоящий Мед могут дать только Настоящие Пчелы, живущие в Настоящих Ульях! А это все, вы на меня не обижайтесь – одна нежить! И даже Херня, не говоря уже о Постном Масле, и те не являются Настоящими!
   – Вы что-нибудь конкретное предлагаете, Василий Павлович?!
   – Надо позвонить в газету «Хроника Пикирующего Района» – единственное, кто хоть чем-нибудь сможет нам реально помочь, так это – наши сумасшедшие газетчики. Они – Настоящие!…

Пикирующий район. Новокарачаровский АПК. «Золотой Гребешок». 5 июля 20… г., 8 ч. 58 мин

   Генеральный директор Новокарачаровского АПК «Золотой Гребешок» Александр Васильевич Бугай, в отличие от Мухоргина, только что благополучно завершил проведение плановой еженедельной планерки, распустив подчиненных ему сотрудников по рабочим местам – времени на переливание всем известной информации из пустого в порожнее больше не оставалось. Александр Васильевич не любил болтовни, предпочитая ее реальной работе, дающей материально выраженные результаты. Особенно ему претила какая бы то ни была болтовня, пусть хоть самая деловая, в это чудесное июльское утро понедельника, когда внезапно выяснилось, что на возглавляемом им птицекомбинате накопился целый ком чудовищных (иначе не скажешь!) проблем. Эти проблемы прилетели на обширную территорию «Золотого Гребешка», как дурные перелетные птицы откуда-то из далекой, не-то Африки, не-то Австралии. Да, собственно, так оно, по сути, и было – в просторном кабинете Бугая вдоль восточной стены непосредственно под портретом Президента Республики Сумрачных Далей, в шести огромных проволочных клетках, угрюмо нахохлившись, втянув красноглазые головы, оснащенные тяжелыми острыми клювами, в пышное оперение роскошных шейных воротников, дремали полдюжины пернатых «нонсенсов», незваных гостей из тропиков, насильно навязанных Бугаю экзотических новоприобретений Командования Района вкупе с Командованием Новокарачаравской Сельской Администрации. Последнее время и то, и другое Командование сильно бесили Бугая, по несколько раз, за рабочий день, ввергая его в состояния приступов почти неконтролируемого бешенства. Как серьезный ответственный человек, Александр Васильевич переживал не за себя, а за тысячу восемьсот птичниц, скотников и разнорабочих гордости Пикирующего Района, каким по праву мог считаться АПХ «Золотой Гребешок» – огромный птицекомбинат, оснащенный по последнему слову техники, функционирующей «на грани фантастики», и самим фактом своего существования призванный ежеминутно повышать уровень благосостояния населения Района.
   Но в это чудесное июльское утро ежеминутно мрачнело усталое лицо Бугая, а брови его хмурились. В седой умной голове роились тревожные мысли, не склонные складываться в стройные правильные выводы. Два дня назад, то есть в прошедшую пятницу, великолепно отлаженная работа птицекомбината дала некий пугающий сбой. Сбой начал свой роковой отчет с той секунды, когда из густой чащи Леса Вдов (так причудливо назывался многокилометровый смешанный сосново-березовый лесной массив, сплошным кольцом опоясавший село Новокарачарово) прямо внутрь огромного, специально освещаемого и тщательно охраняемого «Цеха-№6», где выращивались так называемые «куры-призраки», выбив ударом массивного клюва одно из верхних окон, залетела редкая и очень опасная хищная птица «бугервалль», принадлежавшая к древней вымирающей породе ворон-великанов. На глазах у до смерти напуганных и изумленных птичниц, грубый, грязный, или, точнее, нечистый, какой-то весь клочкастый, покрытый подозрительными багрово-лиловыми струпьями, «бугервалль», обильно роняя из мощного клюва темно-желтую слюну вожделения, быстренько оттоптал два десятка нежных пушистых красавиц «куриц-призраков» (очень дорогая порода, вывезенная четыре года назад из Сумеречной Франции), больно клюнул под правую коленку попытавшуюся было заступиться за своих несушек бригадира птичниц и со злобно-насмешливым клекотом, тяжело взмахивая мясистыми крыльями, неторопливо улетел обратно в вечный зеленый полусумрак Леса Вдов. Как назло рядом не оказалось ни одного охранника и некому было подстрелить мерзкую птицу, безнаказанно изнасиловавшую двадцать непорочных (или непоротых) высокопородистых кур очень специфического яйценосного направления. Дело в том, что «куры-призраки» несли настоящие пасхальные яйца, покрытые блестящей лаковой скорлупой, радующей взгляд православного человека яркими, чистыми, словно умытыми утренней росой, ультрамариновыми, яхонтовыми, рубиновыми и изумрудными красками. Для этих чудо-яиц птицекомбинатовскими мастерами-дизайнерами была создана специальная тара, имевшая торжественно-праздничный вид, чисто внешне сильно напоминавшая коробки из под самых дорогих сортов шоколадных конфет. Продавались они в районных магазинах и на рынках по бешеным ценам, но, тем не менее, никогда, практически, не залеживались на прилавках и лотках – в Пикирующем Районе проживало достаточное количество вполне обеспеченных людей.
   Вместе с разноцветными естественно глазированными яйцами, иногда продавались и запеченные в мощных микроволновых печах, аппетитно выглядевшие, темно-золотистые тушки самих «кур-призраков». Кстати, их мясо обладало потрясающим вкусом, и им никогда нельзя было насытиться – в каких бы количествах оно не употреблялось. Именно по этой загадочной причине и родилось название одной из самых удивительных пород домашней птицы Пикирующего Района: «куры-призраки». Ведь мясом призраков, исходя из законов элементарной формальной логики, в принципе невозможно удовлетворить мало-мальские потребности организма в белках и прочих питательных элементах. То же самое касалось и сносимых «курами-призраками» праздничных пасхальных яиц – при попадании в ротовую полость человека они взрывались там целыми гейзерами изысканнейшего вкуса, после чего нежной патокой сливались в желудок по пищеводу, растворяясь там совершенно без каких-либо последствий для клеток организма, но вызывая в голове сладкую грусть по чему-то безвозвратно ушедшему, невыразимо прекрасному, но, на самом деле, никогда не существовавшему. По сути своей, «куры-призраки» и их яйца являлись одним из наиболее сладких обманов Пикирующего Района, и потому-то, наверное, они пользовались столь потрясающим спросом у наиболее обеспеченной части районного населения.
   Между прочим, ухаживала за «курами-призраками» бригада девушек-птичниц, состоявшая исключительно из светло-русых и белокурых, обязательно голубоглазых или синеглазых, девственниц, отбиравшихся по жесткой конкурсной системе со всего Района. Красавицы-птичницы щеголяли в красивейшей униформе, сшитой по специальному заказу Командования Пикирующего Района одним из элитных ателье Пара-Парижа. Девушки подчинялись жесткой дисциплине, им запрещалось пить и курить, они соблюдали специфическую производственную диету и пользовались дорогими духами, чтобы внутри помещения цеха сохранялась оптимально подобранная атмосфера запахов и ароматов. Сам Бугай, когда производственная необходимость гнала его в «Цех№6», всегда одевал у себя в кабинете свежие трусы и свежие носки, а подмышки и пах щедро забрызгивал цветочным одеколоном.
   Строгое соблюдение «принципа девственности» при отборе птичниц в «Цех №6» не являлось извращенным капризом руководства птицекомбината, а относилось к категории жесткой научно-производственной необходимости, как одной из обязательных слагаемых успешного воспроизводства таких нежных и уникальных существ, какими богатейшая параприрода Сумрачного Края создала «кур-призраков».
   Жемчужину птицекомбината «Золотой Гребешок» «Цех №6», вместе со всем его драгоценным содержимым, лелеяли и оберегали, по расхожему народному выражению, как «зеницу ока» на самом высоком районном уровне, то есть на уровне Командования Района. Сюда частенько любил приезжать сам Паркиориц, подолгу стоять в ароматной сказочно-призрачной цветной полумгле волшебного цеха, любоваться курами, яйцами и красавицами-птичницами, внимательно слушая при этом пояснения, объяснения и пожелания директора Бугая.
   Поэтому Александр Васильевич Бугай не увидел ничего удивительного в том, что гнусное пятничное происшествие приобрело общерайонный скандальный резонанс, резко испортив настроение, в частности, Командиру Района Сергею Львовичу Паркиорицу, увидевшем в беспрецедентном нападении «бугервалля» на «кур-призраков» очень и очень дурной знак, резко выделившийся среди целой чащи подобных знаков, чуть ли не ежедневно вырастающих на просторах стратегических перспектив Пикирующего Района.
   Внимательно выслушав по телефону экстренное сообщение Бугая, Паркиориц мрачным голосом произнес:
   – Этот «бугервалль» – только начало!
   – Начало чего, Сергей Львович?! – настороженно уточнил директор «Золотого Гребешка».
   – Вслед за ним полетят другие! – уверенно сказал Паркиориц и сразу спросил у Бугая: – Что ты сделал с этими несушками?!
   – Пока отсадил в изолятор на карантин. Там посмотрим, что будет дальше!
   – Не нравится мне, Саша вся эта история, ох, как не нравится! – несколько задумчиво и достаточно двусмысленно проговорил, тяжело вздохнув, Паркиориц и, не прощаясь, положил трубку, оставив Бугая в состоянии легкого недоумения. А может быть – и не особенно легкого, потому как почти сразу вслед за окончанием короткого разговора с Командиром Района у директора «Золотого Гребешка» появилось необоримое желание выпить чего-нибудь покрепче и побольше. Он не стал противиться дьявольскому искушению, и немедленно достал из несгораемого шкафа начатую литровую бутылку настоящей мексиканской текилы и недоеденный кусок буженины к ней в качестве закуски. Предварительно заперевшись изнутри в кабинете, расстроенный Бугай почти в течение часа потягивал крепчайшую текилу и бездумно, но тоскливо поглядывал в окно, словно бы страшась увидеть там еще одного «бугервалля» или еще какую-нибудь, подобную ему, крылатую нечисть, в изобилии населявшей Лес Вдов. Против ожидания, ядовито-зеленая текила не подняла настроения, окрасив мировосприятие действительности Бугая красками, господствовавшими в Царстве Птичьего Гриппа, если бы таковое, конечно, существовало. Между прочим, больше всего на свете, где-то в самой глубине души, Бугай боялся Птичьего Гриппа самым настоящим нелепым детским страхом, представлявшегося ему порой чем-то вроде могучего злого волшебника, публично поклявшегося среди высших иерархов Преисподней рано или поздно обязательно погубить передовой птицекомбинат «Золотой Гребешок». И более того, Бугай был почему-то уверен, что Птичий Грипп появится на территории птицекомбината однажды ненастным дождливым вечером поздней осенью в виде непрезентабельно выглядевшего мужика средних лет, высокого роста, награжденного матушкой-природой крайне невыразительным и неприятным лицом, главным украшением которого являлся бы огромный сизо-красный нос, набухающей заразной гнилью грушей, свисавший над верхней губой. Из вечного смрада волосатых ноздрей этого ужасного носа бесшумно и постоянно вылетают мириады вирусов птичьего гриппа, сея вокруг отчаянное кудахтанье, кряканье, гоготание и массовый падеж. Самым любопытным и совершенно необъяснимым Александру Васильевичу казалось то непреложное обстоятельство, что одет Птичий Грипп должен был быть обязательно, как рядовой сельский мужик, затрапезным пиджачком и засаленными брючками, заправленными в старые «кирзачи», ничем не выделяясь на общем фоне среднестатистического жителя Пикирующего Района. Его могли бы выдать лишь уродливый нос, да мутные, трусливо бегающие глаза жестокого дегенерата, не способного восхищаться ничем, кроме смертоносного вируса и массовой гибелью безобидной домашней птицы. Его пиджак, сапоги, брюки и кепка никогда не очищались от грязного пуха, перьев и помета миллионов отмеченных страшным проклятьем кур, уток, гусей, индюков и цесарок. Лишь темнота ночи и позднего вечера, исключительно под чьим покровом жуткий незваный гость тайком пробирался, как в частные, так и в общественные птичники, не позволяла разоблачить его истинную личину и немедленно забить тревогу. Со временем, ненавязчиво предложенный собственной фантазией неприятный материальный образ Птичьего Гриппа, случайно и изредка посещавший внутренний мир Александра Васильевича во время приступов депрессивных душевных упадков, превратился в настоящую болезненную фобию, требовавшую, скорее всего, серьезного медикаментозного вмешательства. Дело дошло до того, что, приблизительно, месяц назад штатный художник «Золотого Гребешка» Леша Чекан составил фоторобот Птичьего Гриппа, тщательно составленный по подробному описанию директора Бугая. Фоторобический портрет был немедленно размножен на ксероксе и в количестве трехсот экземпляров расклеен по всей территории птицекомбината…
   Как уже известно, наступило утро понедельника, только что закончилась планерка и… одна из дремавших в клетках огромных экзотических птиц открыла круглый желтый глаз, с нескрываемой лютой злобой уставившись на Бугая, чем и вывела последнего из состояния бесцельной задумчивости о Птичьем Гриппе, о «бугерваллях», о «курах-призраках», о грядущих бедах, о только что закончившейся планерке.
   «Головы бы вам посворачивать и бульону бы наварить – это было бы дело!» – глядя прямо в желтый глаз мерзкой гарпии, излучающий ненависть, подумал Бугай и с сожалением вздохнул, понимая очевидную беспочвенность только что родившейся кулинарной фантазии.
   Загудел аппарат селекторной связи. Бугай нажал нужную кнопку и, не спуская тяжелого взгляда с ненавидящего желтого птичьего глаза, рявкнул:
   – Бугай слушает!!!
   – Александр Васильевич, к вам посетитель! – послышался в ответ робкий и, самую малость, непривычно растерянный голос секретарши Людмилы Анатольевны.
   – Он, что – не представился?! – раздражение у директора птицекомбината нарастало неудержимо, как сорвавшийся вниз снежный ком на горном склоне.
   – Она! – поправила Бугая секретарша Людмила Анатольевна и добавила: – Утверждает, что вы уже давно ждете ее появления у себя, хотя и не договаривались заранее о точной дате встречи!
   – Н-д-а-а?! – раздражение и злость куда-то моментально улетучились, вместо них душу Александра Васильевича наполнило странное мечтательное ощущение близости, внезапно подкравшегося большого человеческого счастья, о котором в течение жизни мечтает каждый, но с которым далеко не каждому дано повстречаться.
   – Пусть войдет! – распорядился он совсем-совсем другим голосом, усаживаясь в кресло за рабочим столом, забыв обо всех птицах на свете, о Птичьем Гриппе, с какой-то сумасшедшей надеждой, вспыхнувшей в глазах, взглянув на входную дверь, оббитую натуральной бегемотовой кожей (Бугай лично два года назад снимал кожу с этого старого трехтонного самца-производителя в Озеркинском экспериментальном свинокомплексе, где традиционно наряду с семьюдесятью тысячами так называемых «недорезанных свиней» всегда воспитывалось два-три десятка настоящих африканских гиппопотамов – на «черный день свиновода», как любил частенько приговаривать директор свинокомплекса Черданцев, страшно гордившийся своими бегемотами).
   Прошло несколько томительных секунд ожидания и, хорошо смазанная утиным жиром, дверь бесшумно раскрылась, впустив внутрь кабинета Бугая посетительницу – роскошную девушку лет двадцати шести, судя по длине кожаной мини-юбки и глубине декольте полупрозрачной гипюровой блузки, не страдающей комплексом монашеской застенчивости. Бугай увидел, что оказался удостоенным высокой чести посещения самой настоящей длинноногой, полногрудой, большеглазой, пышногривой «герлз», сошедшей прямиком с глянцевых страниц американских эротических комиксов. Через плечо ожившей фотомодели была перекинута обязательная, шикарно пошитая и тонко выделанная, кожаная сумочка, инкрустированная узорчатыми россыпями полудрагоценных минералов. В сумочке, машинально подумал Бугай, не сводивший зачарованного взгляда с потрясающих загорелых ног неожиданной посетительницы, наверняка, беспорядочной кучкой хранились: пачка сигарет, дорогая изящная косметичка, распечатанная пачка хрустящих бумажных купюр и нераспечатанная пачка суперсовременных презервативов. Как-то спонтанно Бугай почувствовал себя обыкновенным похотливым мартовским котом.
   А девушка, между тем, изобразив на смазливенькой мордашке очаровательную улыбку, произнесла мелодичным нежным голоском:
   – Добрый день, уважаемый Александр Васильевич! – в некоторой нерешительности сногсшибательная гостья остановилась перед одним из стульев, кольцом окруживших стол для заседаний и вопросительно глянула на хозяина кабинета.
   – Добрый!… – почти ничего не соображая, кивнул головой Бугай, впрочем, почти сразу невнятно пробормотав что-то вроде: – Чем обязан?!… От кого вы и… когда?!…
   – Разрешите присесть – ведь в ногах правды нет – не правда ли?! – улыбнулась она еще очаровательнее, бросив неуловимый стремительный взгляд в сторону клеток с экзотическими пернатыми пленницами, источавшими острый тяжелый запах.
   – Нет-нет, что вы – правда, как раз, заключается именно в ваших ногах! – неожиданно для себя скаламбурил Бугай и широко улыбнулся, показав посетительнице два неполных ряда кривых желтых зубов. – Присаживайтесь, конечно же, пожалуйста! – он сделал широкий приглашающий жест рукой.
   Грациозно покачивая бедрами, распространяя вокруг себя невидимые облака сладких парфюмерных ароматов, не переставая чарующе улыбаться, дива пересекла пространство кабинета и уселась непосредственно напротив Бугая, закинув правую ногу на левую, и по свойски, уверенным движением, не лишенным врожденной грации и изящества, положив сумочку на поверхность рабочего стола Бугая. Бугай же, затаив дыхание, ждал, что произойдет дальше, а главное, когда, наконец, соизволит представиться таинственная прекрасная незнакомка и, может быть, даже назовет цель предпринятого ею визита. А пока он молча переводил растерянный взгляд сверху вниз и снизу вверх – с высокой груди на коленки и с коленок снова на грудь. Упрямо сохраняла молчание и визитерша. В конце-концов, Бугай не выдержал и вежливо спросил:
   – А все-таки: как вас зовут и что вам угодно, прекрасная незнакомка?! – а в голове у прекрасного семьянина, передовика производства и отца троих детей, Александра Васильевича Бугая началась самая настоящая эгосексуальная чехарда из нескромных мыслей и первобытных эмоций. Мощная непроизвольная эрекция вызвала такой приток крови к низу живота и, соответственно, отток от головного мозга, что даже свет солнечного июльского утра на какой-то миг померк перед глазами директора самого мощного птицекомплекса Пикирующего района. И где-то все же на границе сознания и подсознания, он таки услышал зуммер маячка тревоги, правда, не громче комариного писка, но, тем не менее… – нечто чересчур невероятное, нарочито выпяченное, специально подстроенное, почудилось расстроенному мировосприятию Бугая в самом факте появления в его рабочем кабинете этой фантастической красавицы. «Что за наваждение?! Что за чертовщина?!» – затряс головой Бугай, изумленно и испуганно пуча глаза на опасную посетительницу. – «А, если, не дай, конечно, Бог, Зося бы сейчас заявилась – что-б тогда приключилось тут, и подумать страшно!… Однако, какая баба, ка-ка-я-а ба-ба!!!!!!!!!…Откуда же она могла взяться-то такая-а?!?!?!».
   Правая рука красавицы потянулась к сумочке и плавным движением раскрыла ее замок. Бугай подумал, что сейчас оттуда окажутся вынутыми какие-нибудь специальные дамские сигареты американского или французского производства, но все получилось не так просто и очевидно, как можно было бы подумать. Рука девушки никак не могла нашарить нужный предмет, и директор «Золотого Гребешка», внимательно следивший за всеми ее манипуляциями внезапно испытал приступ безотчетного панического страха – бесследно исчезла даже эрекция и кровь в нужном количестве опять прилила к голове, так что перед глазами вновь сделалось светло и ясно. Пожалуй, даже слишком ясно – яснее ясного вдруг сделалось Александру Васильевичу Бугаю: к е м, на самом деле, являлась его загадочная, ослепительно прекрасная, посетительница…
   – Говорите: кто вы такая и что вам здесь нужно?!?!?! – страшно заорал он, инстинктивно потянувшись рукой к тому выдвижному ящику стола, где у него хранился служебный пистолет, заряженный радиево-урановыми пулями, применявшимися сугубо против так называемых субъектов и объектов «Х», выползавших порой из самых глухих и забытых загашников Пикирующего Района, всегда очень щедрого на всевозможные сверхнеприятные сюрпризы.
   – Успокойтесь, Александр Васильевич! – чуть насмешливо, но по-прежнему нежно и мелодично произнесла посетительница. – Я всего лишь слабая девушка по имени Тася, и до сих пор все мужчины при знакомстве со мной тянулись к своему вставшему члену, а не к пистолету, как это только что сделали вы!
   Как ни странно, но после обидных слов Таси, Бугаю сделалось жгуче стыдно за себя, и он смущенно опустил глаза долу, не увидев, как блудливая Тасина рука нашла и достала из сумочки нужный ей предмет – сложенный вчетверо свеженакрахмаленный огромный носовой платок, благоухавший тонким ароматом каких-то очень дорогих духов. Глядя на платок и невольно вдыхая его аромат, Бугай вновь ощутил приступ сильного беспокойства. К тому же почему-то ощутимо засвербило в носу и на глаза выступили жгучие слезы, так что прекрасную посетительницу Александр Васильевич начал различать как бы сквозь колеблющиеся туманные испарения. Маяк тревоги заполыхал в голове у директора «Золотого Гребешка» на полную мощность, и в обоих ушах включилась даже пронзительно завывшая сирена. Лоб покрыла испарина обильно выступившего холодного пота, непонятная слабость разжижающей волю и силы патокой разлилась с кровотоком по всему телу. Сквозь сгущавшийся туман, как в дурном сне, Бугай различил искажающиеся невероятными уродливыми гримасами, лицо Таси – это еще недавно прекрасное, а сейчас ужасное лицо, приблизилось и кроваво-красные полные губы, в которых не осталось и следа от прежней чувственности, прошептали на правое ухо сквозь душераздирающий вой комбинатской сирены:
   – Привет тебе, Бугай от Птичьего Гриппа – я его любимая внучка, Красная Волчанка…
   Дальше Бугай уже ничего не мог ни расслышать, ни увидеть – в гайморовой пазухе у бедняги разорвалась настоящая вакуумная бомба и оглушительное «Ап-п-ч-х-х-и!!!» жутким эхом разнеслось по просторному кабинету, заставив испуганно подпрыгнуть в просторных проволочных клетках африканских чудо-птиц. Непреодолимая сила инерции рванула Александра Васильевича головой вперед и громко ударила лбом о лакированную поверхность стола, в результате чего директор птицекомбината потерял сознание, свалившись на толстый ворсистый ковер, целиком покрывавший пол кабинета.
   А страшная Зараза, проникшая не только, собственно, на территорию «Золотого Гребешка» и, даже, непосредственно к его многолетнему бессменному директору внутрь его рабочего кабинета, приняв облик прекрасной девушки, злорадно победно расхохоталась, расправила, перламутрово вспыхнувшие в лучах утреннего июльского солнца, огромные крылья и вылетела в раскрытое окно, совершенно растворившись для человеческого взгляда среди безоблачного сияния начинавшегося летнего дня…

Село Пикирово. Центральный Районный Рынок. 5 июля; 8 ч. 59 мин. Автовокзал Пикирово

   Виктор Виноградов и Костя Боровой неторопливо продвигались между торговыми рядами сквозь толпу многочисленных, подозрительно возбужденных и встревоженных покупателей, несмотря на ранний час, почти целиком, заполонившими Центральный Районный Рынок. Планерка закончилась минут десять назад, Костя получил в бухгалтерии скромные командировочные для поездки в Жабомоево и решил сходить на Рынок, купить продуктов на дорогу. Виноградов, у которого просто после планерки появилась необоримая потребность выпить, изъявил желание сопровождать своего молодого коллегу и помочь ему дельным советом в выборе необходимых продуктов. Ну и, настроение у Виктора Владимировича, как легко догадаться, сформировалось такое, что захотелось ему не только, в частности, выпить, но и развеяться по большому счету – многопланово и неординарно. Окончание планерки оказалось скомканным по той причине, что Малеванный торопился в Администрацию и тоже был сильно не в духе, и отказался разговаривать с Боровым и Виноградовым, пообещав, что обязательно выслушает обоих позднее, когда вернется из Администрации.
   Оба журналиста рассматривали обтекавшую их, со всех сторон гомонящую толпу с чисто профессиональным любопытством, хотя и не без некоторого недоумения. Естественное недоумение нарастало с каждой минутой, подобно весенней снежной лавине, неудержимо катившейся сверху вниз по предательским склонам Сумрачных Гор. Поэтому время от времени они невольно понимающе переглядывались друг с другом, как бы молча, соглашаясь с тем, что истинным индикатором напряженности общественной жизни Пикирующего Района является Центральный Районный Рынок села Пикирово.
   – У меня создалось такое ощущение, что завтра начнется третья мировая война, Виктор Владимирович. А у вас?
   – У меня – тоже! А, может быть, даже еще и хуже! – несколько рассеянно отвечал Виноградов на вопрос Кости, задумчиво наблюдая, как несколько покупателей, в непосредственной близости от них, скопилось возле овощного лотка и придирчиво выбирали предлагаемую, расторопной и чуть-чуть разбитной или подвыпившей ли, продавщицей, продукцию родного хозяйства, наверняка, привезенную за несколько десятков километров от Пикирово. Внимание журналистов сначала привлекли, как-то сразу бросившиеся в глаза, огромные сочные кроваво-красные помидоры, сложенные аккуратными рядками в правой передней части прилавка, помимо воли заставлявшие приковывать к себе взгляд любого, случайно проходившего мимо человека. В этих удивительно ярких помидорах под, казалось, вот-вот готовой лопнуть от непосильного натяжения, лаково отсвечивающей тонкой кожицей, скрывалась некая пикантная загадка или, может быть, даже, тайна, начинавшая будоражить воображение каждого покупателя, каким бы тупым и приземленным мышлением не наградила того природа. Вполне возможно, что особый ореол едва ли не сказочной таинственности окружал невидимым нимбом эти помидоры из-за пугающей схожести цвета их кожуры с артериальной человеческой кровью, деловито бегущей по аорте от нижних конечностей до головного мозга. Наблюдательный Костя Боровой заметил небольшую картонную табличку, установленную возле основания груды вызывающе смотревшихся томатов, где кто-то вывел красным же фламастером: «Помидоры Былинные. Элитный сорт. Ново-Березовское АПХ». Костя подошел к самому прилавку, легонько отодвинув в сторонку приценивавшихся к помидорам, а может, к огурцам, кабачкам или капусте, мужчину и женщину средних лет и среднего же телосложения, никак не определявшихся в оптимальном выборе нужных им овощей. Они недовольно покосились на бесцеремонного Борового, но ничего не сказали. Разбитная продавщица, напротив, заметно оживилась при виде озабоченного симпатичного лица Кости, вся разулыбалась, как-то странно заподмигивала сразу обоими глазами и живо поинтересовалась:
   – Брать что-нибудь будете молодой человек?!
   – А что это за сорт за такой: Помидоры Былинные?! Никогда о таком не слышал… – вопросом на вопрос ответил Костя, хмуро разглядывая загадочные помидоры, неожиданно вызвавшие в душе молодого журналиста массу мучительных сомнений, как насчет самих этих помидор, так и относительно, рекламирующей их, продавщицы.
   – Как, что за «сорт такой»?! – искренне удивилась и, возможно, немножко обиделась румяная дебелая продавщица. – Знаменитый на весь Район сорт – очень вкусный, по моему, полезный и долгопортящийся!!!
   – А почему он так называется?! Почему – «Былинный»?! – вцепился Костя в продавщицу, а сам подумал: «Эх, как не хватает здесь сейчас Пулерманн с ее одноглазием – она бы живо вывела эту продавщицу на чистую воду!».
   – Да потому что это очень древний сорт! – победно заявила ничуть не смутившаяся продавщица. – Эти помидоры ели еще былинные русские богатыри, и потому-то не страшна им была никакая «татарва поганая»! Перед битвами ели и после битв ели – и в свежем виде, и в соленом, и в маринованном! Так-то вот, молодой человек! Симпатичный такой, а въедливый какой! С девушкой что-ли своей поругался – а, красавчик?! Потому и настроение плохое такое, а?! Скучно одному с плохим настроением, вот и решил мне, честной женщине испортить его тоже, чтоб компания была, да?!
   «Экая ты говорливая!» – подумал Костя, прищурившись, повнимательнее приглядываясь к бойкой продавщице, скорее всего, по каким-то причинам до сих пор остававшейся незамужней и, видимо, не придерживавшейся основ строгой пуританской морали. Безусловно, что он ничуть не осуждал ее, но в поведении жительницы Ново-Березовки мелькали беспокойные, не по совсем здоровому, вызывающие нотки. Продавщица как будто немного чего-то боялась, не в силах скрывать мучившего ее беспокойства.
   – Да он не женатый, девушка! – неожиданно вступил в разговор, до сих пор сохранявший молчание Виноградов, и спросил с легким смешком: – Подруги у вас незамужние есть?!
   – Да я и сама не замужем! – не растерялась продавщица и весело подмигнула сразу обоим журналистам. – Или не нравлюсь?!
   Костя и Виноградов только головами покачали, удивившись той степени сексуальной неудовлетворенности, в какой находилась, в общем-то, достаточно еще симпатичная продавщица из Ново-Березовки. Покачал головой и неизвестный мужик-покупатель, пришедший на базар с женой и бесцеремонно (скорее чисто машинально, чем бесцеремонно) отодвинутый в сторону от прилавка Костей Боровым. Жена же его громко презрительно фыркнула, пробурчав себе под нос что-то типа: «Совсем совесть потеряла, кобылица стоялая!». А мужик ее зло так спросил:
   – А помидоры-то у тебя, дорогуша, точно нормальные?!
   – Это, в каком смысле – «нормальные»?! Что вы такое говорите, мужчина?! – моментально «взъерепенилась» или «встала в стойку», что, в принципе, означает одно и тоже, продавщица, одарив мужика испепеляющим взглядом выпуклых синих глаз.
   – А в том самом смысле, дорогуша, что запомнил я тебя, и помидоры твои гребаные очень даже хорошо еще с прошлого года!!! – яростно проорал вдруг мужик, брызгая слюной и страшно пуча глаза на опешившую продавщицу. – Ты же, сучка, всю семью мою едва на тот свет не отправила своими помидорами!!! Они же у тебя… Ворованные!!!… – тут мужик побагровел, как будто подавился то ли базарным воздухом, то ли теми словами, которые собрался произнести вслух, повел вокруг себя в какой-то тошной муке, налившимися дурной кровью, глазами, как бы приглашая стоявших рядом людей стать свидетелями сделанного им страшного открытия. – Это же… – Помидоры Кудыкиных Гор!!!…
   Виноградов без особого замаха резко и гулко ударил мужика плашмя раскрытой ладонью между лопаток, отчего тот поперхнулся собственным заполошным криком, сильно качнувшись головой вперед.
   – Не ори так, идиот! – доверительно сказал ему Виноградов. – Создашь сейчас панику, наклевещешь на, ни, в чем не повинную женщину, на все «Ново-Березовское АПХ», заработаешь уголовную статью!
   – Пьяный что ли?! – искренне возмутилась продавщица овощей. – Или – психический?!
   – Коля, Коля, кончай бузить! – испуганно принялась урезонивать мужика и жена. – Пригрезилось тебе, что ли после вчерашней пьянки!
   Но все предупреждения оказались запоздалыми – вокруг журналистов, психически неуравновешенного Коли, его жены и продавщицы овощей из «Ново-Березовского АПХ», начала собираться любопытная толпа, с самого момента открытия рынка, маявшаяся от отсутствия скандальных происшествий.
   – Послушайте, мужчина! – доверительным тоном быстро и негромко заговорил Костя мужику на ухо. – Я корреспондент газеты «Хроника Пикирующего Района» и поэтому предлагаю вам сейчас пойти со мной в базарное кафе, взять по кружке пива, я угощаю, и в непринужденной обстановке все мне рассказать об этой истории с помидорами! Согласны?!
   Мужику предложение Кости пришлось по душе, да и сама ситуация развивалась далеко не в его пользу, тем более что невдалеке появился наряд хмурых милицейских сержантов, подозрительно разглядывавших поднявшуюся вокруг овощного лотка, арендуемого «Ново-Березовским АПХ», нездоровую суету. У мужика, видимо, не было никакого желания, по каким-то одному ему известным причинам, вплотную сталкиваться с милицией, и он с жадностью ухватился за предложение журналиста, как за спасительную соломинку. Да, наверное, и выпить он любил.
   – Конечно, пойдемте, товарищ! – сразу согласился мужик, которого, кажется, начало легонько потряхивать от переживаемого им сильнейшего приступа непритворного волнения. – Я расскажу вам все, если вам так интересно, про эту продавщицу и про ее помидоры! Это точно – она!
   Боровой незаметно кивнул Виноградову, крепко взял мужика под локоть и повел его из собравшейся толпы поскорее на открытое пространство в сторону базарной харчевни «У домашнего камелька», где всегда продавалось холодное свежее пиво, и неплохо готовили горячие мясные блюда.
   Виноградов, полуобернувшись и поймав встревоженный взгляд продавщицы овощей, бросил ей:
   – Присоединяйтесь к нам в харчевне побыстрее – торговлю на время прикройте. Надо срочно поговорить, иначе у вас могут возникнуть проблемы.
   Продавщица прекрасно поняла Виноградова, согласно ему кивнула и что-то сказала находившемуся тут же рядом своему водителю. Впрочем, положение в какой-то степени спасло то обстоятельство, что перед ее прилавком оказались не только праздные ротозеи, но и реальные покупатели, проявившие серьезный практический интерес к кроваво-красным сочным помидорам, так сильно смахивавшим на легендарные «помидоры Кудыкиных Гор»; ярко-зеленым, причудливо изогнутым, огурцам, достигавшим в длину не менее полуметра, хорошо известным населению Пикирующего Района под названием «бешеные огурцы»; нежно-оранжевым, так называемым, «финикийским патиссонам», обладающим сильным глистогонным эффектом, но применяющимися почему-то, в основном, как противо-парапроктическое средство. Предлагало «Ново-Березовское АПХ» покупателям и другие виды выращиваемой на своих угодьях сельхозпродукции: черную калированную редиску двух основных сортов: «байбург некрасивый дымчатый» и «ложная кровь мугабицы», продолговатые горько-соленые дыни известнейшего сорта «слезы колхозника», годные для употребления исключительно в вяленом виде, розовая десертная капуста с совершенно загадочным наименованием «спич интеллектуала», и еще, примерно, с десяток видов уродливых и странных овощей, наделенных удивительными, можно даже смело уточнить – парадоксальными гастрономическими и лечебными свойствами.
   Большая шумная компания молодых людей – юношей и девушек, собравшаяся, очевидно, куда-то на праздничный пикник, купила сразу десять килограммов подозрительных помидор и столько же «бешеных огурцов», так что настроение у продавщицы заметно приподнялось, и она почти забыла о ненавязчивом приглашение Виноградова присоединиться к ним в харчевне.
   А в харчевне оба журналиста, Коля и его жена, к этому моменту уже пили холодное пиво вприкуску с круто засоленными горбатыми окунями. Коля после первой же кружки, и до того постоянно порывавшийся что-то особенное поведать о Помидорах Кудыкиных Гор, начал чувствовать себя достаточно раскованно и настоятельно попросил всеобщего внимания, чтобы рассказать, наконец, душещипательную историю, происшедшую два года назад с ним и с его ближайшей родней. Опохмелившемуся Виноградову было все равно, что слушать, а Костя уже давно мечтал взять интервью у человека, непосредственно сталкивавшегося со знаменитыми Помидорами. Единственное, о чем он сильно жалел, так это об отсутствии Пулерманн, оказавшейся бы сейчас очень кстати. Но, как бы там ни было, он приготовил диктофон и попросил Колю поведать страшную семейную тайну, связанную с этими знаменитыми помидорами. Коля не ломался, как красная девица, и польщенный оказанным ему вниманием со стороны таких уважаемых людей быстренько выпалил то, что его давно уже сильно мучило. В последующей литературной обработке Кости Борового рассказ Коли выглядел следующим образом:
   «…Дело, значит, было так. Жил Коля с женой со своей всегда небогато, как и вся его многочисленная родня – братовья, в основном, родные, да двоюродные, с женами, да с детьми, тетки да дядьки там, тоже родные да двоюродные. Все работали на разных работах, кто, даже, сразу на двух, а то и на трех работах ухитрялись, потому, как денег всегда катастрофически не хватало ни на что по пути-то, если разобраться. Грубо говоря, херовато жилось многочисленной Колиной родне, несмотря на все предпринимаемые усилия, как, впрочем, и подавляющему большинству населения Пикирующего района. Бесконечные мелкие и крупные проблемы сыпались на голову Коли и головы его родни, как осенние листья на побитую ранними заморозками жухлую траву. Не было настоящих праздников у Колиных родственников, и у самого Коли с женой тоже все, как бы «через пень колоду» или, если грубее выразиться, все «прискоком через жопу» шло и ехало. Никто из них не мог похвалиться, что живет интересной, полноценной, счастливой жизнью, ежеминутно ощущая себя обитателем земного рая. Единственными, пожалуй, кратковременными периодами, если не счастья, то, своего рода, счастливоподобными промежутками забытья, являлись большие семейные праздники, проводившиеся два-три раза в год, когда многочисленные родственники собирались все вместе под одной крышей.
   И вот однажды, в один из ненастных ноябрьских дней прошлого года у взрослого Колиного сына состоялась свадьба. Невеста тоже была местная – жабомоевская (жителями села Жабомоево оказались Коля и жена его – того самого села, куда и нужно было сегодня ехать Косте в командировку) и тоже с многочисленной, бедной, неустроенной родней, ищущей утешения от проклятой убогой жизни вот в таких же вот редких шумных праздничных семейных застольях, где рекой лилась самогонка и столы ломились от безыскусных мясных и рыбных закусок, традиционных семейных салатов и винегретов, маринованных грибов, квашеной капусты, соленых огурцов и …, что самое плохое, помидоров (неважно каких – соленых, маринованных или свежих).
   В тот злополучный ноябрьский день, на который была назначена свадьба, на праздничном столе не хватало, как раз помидор. И выяснилось это неприятное обстоятельство часа за два до начала торжественного застолья. По мнению организаторов праздника – нескольких пожилых авторитетных тетушек, красочное оформление пиршественного свадебного стола без нескольких ваз из дешевого ширпотребовского хрусталя и фарфора, наполненных красными и желтыми, солеными, мочеными или маринованными помидорами, будет, мягко говоря, не полным, не радующим, так сказать, глаз и согревающим душу гостей. В погребе, почему-то, нужного продукта не оказалось – черт его знает даже совсем, куда они могли подеваться (хотя жена Коли Люба насолила и намариновала литров шестьдесят томатов в конце лета, не меньше). В общем, организаторы праздника, угорело пометавшись по соседям в поисках помидорных закусок и отовсюду, что говорится, вернувшись, «не солоно хлебавши» и везде получив «от ворот поворот» (жители Жабомоево по одной очень серьезной геопатологической причине ненавидели друг друга уже много десятков лет), психологически настроились было праздновать свадьбу без помидоров на столе, как чья-то могучая нелегкая принесла на рыночную площадь Жабомоево огромный грузовик, чей открытый кузов был полон великолепно смотревшихся, отборных, свежих (!), блестящих ярко-красных помидор, подобранных один к одному. Слух об этом моментально распространился по селу и окрыленный Коля, прихватив, совсем было павшую духом, жену Любу, помчался покупать свалившиеся с неба спасительные помидоры. Бедняга и понятия не имел, насколько фатально он ошибался относительно определения удивительных помидор – как выяснилось спустя несколько часов, они свалились вовсе не с неба, а, скорее, оказались низвергнутыми из самой глубокой преисподней, и спасительного в них было не больше, чем в бледных поганках.
   Базарную площадь от большого Колиного дома отделяло каких-нибудь шестьсот метров и он, вместе с полновато-рыхловатой Любой, промчался это расстояние, как если бы у него на плечах какой-нибудь добрый волшебник установил сказочный алый парус – в радостно-лихорадочном состоянии, совсем не чувствуя ног под собою, а лишь ощущая слабое, почти призрачное, тепло, разливавшееся по коже свежевыбритых щек вместе с несмелыми лучами грустного, словно бы подернутого темно-золотым лаком, остывающего ноябрьского солнца. Коля не замечал в окружавшем его ландшафте никакого зловещего подтекста. Ничто, против всякой логики и здравого смысла не нашептывало ему в это безветренное солнечное ноябрьское утро о близкой грядущей страшной беде, подкравшейся не к кому-нибудь, а – к единственному Колиному родному сыну.
   Они с Любой купили пятнадцать килограммов этих проклятых помидор и с трудом доперли две тяжеленные сетки вожделенных овощей до дома, где их с нетерпением ждали многочисленные гости. Гости искренне обрадовались такому количеству великолепно смотревшихся свежих ярко-красных томатов. Все, кроме одной старушки, к которой все окружающие почтительно обращались не иначе, как: «тётя Капа». Тетя Капа начала моментально подозрительно щуриться на дольки помидоров быстренько заполнившие железные и фарфоровые миски, поставленные расторопными тетушками – теми самыми всезнающими организаторшами торжества, перед каждым из гостей, в том числе и перед ней. Свою миску она отодвинула решительным жестом в сторону и усиленно начала морщить и, без того морщинистый лоб, словно бы отчаянно пытаясь вспомнить нечто очень важное. А все остальные гости, между тем, начали пожирать купленные Колей и Любой помидоры, с какой-то невероятной, выглядевшей со стороны, откровенно патологической, жадностью. Словом сказать, только хруст за ушами стоял, даже разговоры всякие прекратились – до того целеустремленно гости принялись за удивительные помидоры. Жених и невеста, сидевшие во главе праздничного стола (вернее, нескольких, тесно сдвинутых, всех нашедшихся в доме, столов) также, как и остальные приняли «самое горячее участие» в деле поедания свежих (самых настоящих «дьявольских» – по твердому убеждению тети Капы) помидор. Особенно преуспел в этом «дурном и нехитром деле» жених, Боря!…».
   У слушавших Колин рассказ Виноградова и Борового лица постепенно начали выражать, то ли скуку, то ли явное недоумение, так что, житель Жабомоево, Коля, заметив это, ускорил, или, «пришпорил», как мог свое «тягомотное», словно бы вязнущее в зубах самого рассказчика, повествование, после продолжительной паузы, сразу перейдя к его трагической финальной части, разыгравшейся, непосредственно, в разгар первой брачной ночи любителя сырых помидор, Бори.
   «… В общем, дурак мой, сын Борька умял этих помидор килограмма два, не меньше! Помню еще, как Люська – невеста его, как-то странно смотрела на то, как он жрет эти помидоры! Как голодная свинья он их „метал“, вот не вру нисколько! Словно чувствовала что-то или предчувствовала – будто беда какая-то обязательно должна случиться оттого, что Боря „пережрет“ этих самых бл… х томатов!!!» – рассказчик опять сделал продолжительную вынужденно-уважительную паузу, обусловленную необходимостью присосаться на пару-тройку продолжительных булькающих глотков, к литровой кружке с холодным пивом.
   – Ну, так чем дело то, все-таки, кончилось, уважаемый?! – нетерпеливо поинтересовался Костя, не дав тому даже пиво до конца проглотить. – А то нам с коллегой уже пора на работу двигать, а рассказу вашему, несомненно, интересному и поучительному, все, как будто, конца-краю не видно!
   – А-а, да вот я уже и до конца-то и дошел! Две минуты осталось – больше вас не задержу! – глухим голосом, преисполненным безнадежного пьяного отчаянья, проговорил Коля, с громким стуком ставя опустевшую пивную кружку на деревянный стол: – Умерла молодая жена его – дурака, сына моего, Борьки прямо этой же первой брачной ночью! Может, даже, и женой то не успела сделаться, а так невестой и померла!
   Виноградов и Боровой удивленно вытаращили на сильно опьяневшего рассказчика глаза.
   – Прямо-таки взяла и померла в первую брачную ночь?! – не мог не уточнить импульсивный и эмоциональный Боровой.
   – Помидорами что ли этими отравилась?! – тоже не смог промолчать Виноградов.
   – Именно помидорами и отравилась, но не сама – а через Борькину ж…у! – зло и обиженно ответил сразу им обоим несчастный Коля.
   – Как это?! – в один голос заинтересованно воскликнули оба корреспондента.
   – А так это! – еще злее и обиженнее начал объяснять Коля. – Заворот кишок или еще там что-то у Борьки случилось после двух килограмм этих помидор – врач потом патологоанатом что-то такое мудреное объяснял, не помню уже я ни черта из тех его объяснений, да и тогда не понял! «Неконтролируемый метеоризм» у Борьки начался во сне, короче напердел он полную спальню и Люська во сне то и задохнулась насмерть! Вот такие вот, братцы, дела веселые и получились у сына моего в первую брачную ночь!
   – Тьфу ты, бл… ь!!! – в сердцах, «от души» символически сплюнул Виноградов себе под ноги. – Делать нам, Костя с тобой больше нечего было, как слушать эту «засран… ю» историю! Пойдем скорее на свежий воздух, а то здесь завоняло, как в сортире! Знал бы я, Коля, что ты нам не «песнь о Роланде», а такую «просортирную» «херню» «впаривать» будешь, то я бы тебя самолично прямо на базаре дежурным «ментам» бы «сдал»!
   – Да погодите вы, Виктор Владимирович – не горячитесь так раньше времени! – неожиданно заступился за беднягу Колю, Костя Боровой и сразу задал конфузливо умолкнувшему рассказчику, наиболее естественно для данной ситуации, прозвучавший вопрос: – А Борька то ваш, Николай – почему не помер?! Он из другого «замеса» что ли оказался сделан?! Может, невеста то не от удушья скончалась, а от чего-то другого?!
   – От удушья! – неожиданно вмешалась в мужской разговор, молчавшая до сего момента Колина жена Люба. – Вскрытие точно установило! Синяя она вся была утром и страшная очень. Врач сразу сказал – задохнулась! А Борьке нашему – хоть бы «хны»! Врач потом сказал, что организм у Борьки как-то там перестроился неожиданно и противоестественно, и, если Борька нечаянно где-нибудь хотя бы просто один раз пернет, то те, кто будет стоять рядом с ним в тот момент, легко могут потерять сознание! Он лечился потом долго…
   – Кто – Борька? – уточнил Боровой, твердо решивший для себя написать сенсационный репортаж на эту неприятную, но экзотическую тему, по укоренившейся высокопрофессиональной привычке автоматически начав подыскивать к нему наиболее «удобоваримое» название.
   – Борька – кто же еще! – ответила Люба.
   – Ну и как – вылечился?! – с ядовитой иронией спросил Виноградов, насмешливо прищурив на Любу глаза.
   – Вылечился, слава Богу! И недавно даже женился второй раз!
   – И кто же это такая смелая оказалась?! – продолжал «ерничать» Виноградов.
   – Танька Ермолаева! – вместо Любы ответил Коля. – Соседка наша по дому! С Борькой десять лет в одном классе проучилась и все его дурака любила! Вот и дождалась своего часа!
   – А Танька эта знала, отчего умерла Люська? – задал «репортажный» вопрос Костя.
   – Да знала, конечно! Об этом на следующее утро все Жабомоево знало!
   – Так как же она тогда не побоялась-то повторить печальную судьбу Люськи?!
   – Да в противогазе она спит просто каждую ночь – только и делов-то! – объяснил Коля. – Ночью то ведь темно и Борьке моему все равно – противогаз на морде у Таньки или нет?! А по мне лично так, что лучше бы она противогаз, вообще, не снимала – в противогазе ей больше идет, чем без него! Носяра то у ней ничем от шланга гофрированного притовогазного не отличается!
   – Понятно, в общем! – задумчиво и двусмысленно протянул Боровой.
   – А Люську свою Борька до сих пор забыть не может! – опять, ни у кого не спросясь, и «ни с того, ни с сего» вторично вступила в разговор Люба. – Портрет ее в траурной рамке у них с Танькой над супружеской кроватью висит. Танька сколько раз порывалась его выбросить, да Борька однажды по морде ей за это надавал, так с тех пор она и не рыпается!
   Виноградов опять не выдержал и негромко расхохотался:
   – Ой, не могу я больше всю эту «клоунаду» выслушивать, Костик! Пойду я на улицу, там лучше тебя подожду! – и, продолжая тихо безудержно смеяться, заведующий Отделом «Патологии районного животноводства» покинул помещение харчевни, провожаемый хмурыми обиженными взглядами Коли и Любы.
   – Не берите «близко к сердцу» бестактное поведение моего коллеги – он, просто, много выпил и вчера, и сегодня, да и у самого у него жизнь, поверьте мне, тоже – не «сахар»! – извиняющимся тоном, и, даже, приложив правую руку к сердцу, торопливо заговорил интеллигентный, мягкий и тактичный Боровой. – Я сегодня вечером буду в Жабомоево и, если вы не будете против, то я бы попросил у вас ваш адрес. В домашней обстановке у нас, я полагаю, состоялся бы более доверительный и обстоятельный разговор на эту вашу главную «больную» семейную тему, которая, как ни странно, чем-то «зацепила» и меня!
   Люба быстренько записала на каком-то обрывке свой домашний адрес, отдала его Боровому и «строго-настрого» наказала, чтобы он обязательно к ним с Колей зашел, и, что они будут ждать его с нетерпением. Костя Любу искренне поблагодарил и на том они и, достаточно тепло, и распрощались.
   Выйдя из заведения, Костя застал Виноградова у самого входа – Костиного начальника продолжал распирать тихий хохот. Косте, собственно, тоже было смешно, и он непроизвольно присоединился к Виноградову.
   – Пошли отсюда скорее, пока эти «чудики» не вышли, а то опять придется с ними в беседу ввязываться! – сквозь смех проговорил Виноградов Боровому и зашагал прочь от харчевни по направлению к рынку, скорее всего – к тому самому «Ново-Березовскому» овощному лотку, где бойкая расторопная продавщица продолжала торговать своим эксклюзивным экзотическим товаром.
   Чем дальше уходили друзья от харчевни, тем менее «смешливым» делалось их настроение, и, когда они вновь оказались в привычной толчее Центрального Пикировского рынка, им обоим уже было совсем-совсем не до смеха. Боровой целиком и полностью погрузился мыслями в свою предстоящую командировку – автобус до села Жабомоево отходил у него с Пикировского автовокзала, примерно, через час. Костя точно знал, что это будет очень и очень, мягко говоря, непростая командировка, и он заранее морально давно уже к ней тщательно подготовился. И вот эти вот, столь неожиданно подвернувшиеся Коля с Любой, вполне могли ему пригодиться в Жабомоево – мало ли как там могут у него развернуться дела?!
   В какой-то момент Косте даже показалось, что он специально медлит покинуть территорию рынка, чтобы как можно подольше потереться среди снующей толпы покупателей, внезапно, почти поголовно начавших казаться ему близкими и родными людьми – во всяком случае, гораздо ближе и роднее, чем «лошади-убийцы», скорой встречи с которыми в окрестностях села Жабомоево ему навряд ли удастся избежать! И вспомнилась ему вдруг совсем уже неожиданно корреспондентка Лариса из «командировочного сна». Вспомнилась не просто так, а во всех деталях – как живую он ее, другими словами, увидел перед собой и совсем рядом, назло всем бесконечным наслоениям сложно устроенных пространства и времени его родного несчастного и уродливого «пара» -мира. Наиболее любопытным в самом факте этого неожиданно и ненавязчиво родившегося воспоминания следовало признать одну принципиально важную деталь – до сих пор лица людей из «командировочных снов» совершенно не запоминались Константину, почти сразу после возвращения его обратно в «родное» Пикирово, превращаясь в размытые неясные образы, вскоре начисто стираясь из памяти. А здесь что-то «засбоилось» и Костя испытал настоящую сладкую ностальгическую тоску по этой самой худенькой темноглазой девушке Ларисе, подстриженной под почти мальчишеское «каре», одетую в белый вязаный свитер и тугие темно-синие джинсы. Она показалась ему умной и доброй – это были те два основных качества, которые он всегда ценил у своих знакомых женщин и девушек в первую очередь. Трезвый голос «пара» -разума тут же сурово произнес на ухо своему хозяину: «Оставь эту несусветную „блажь“, потому что ты для нее – призрак! Думай лучше о „лошадях-убийцах“!». Костя невольно печально улыбнулся, грустно взглянув на Виноградова, который тоже о чем-то тяжело задумался. Перехватив затуманившийся взгляд Борового, тот сразу спросил:
   – О чем задумался, Константин?! Не впадай в отчаяние – настраивайся на «позитив»! Ведь даже, в «лошадях-убийцах» можно найти положительные стороны!
   Вот этим словам Виктора Владимировича Костя искренне и от души расхохотался:
   – Вы мне, Виктор Владимирович, действительно, подняли настроение!
   – Я искренне рад это слышать, Костя! У тебя через сколько автобус?
   – Через пятьдесят минут.
   – Ты «командировочные» получил?
   – Получил. Надо теперь оперативно что-нибудь пожрать взять в дорогу и отваливать – тянуть с отъездом больше времени нет!
   – Да, пожалуй, ты прав! – тяжко как-то откровенно вздохнул Виктор Владимирович, с сочувствием посмотрев на своего молодого сотрудника, отправлявшегося на очередное редакционное задание – опаснейшее для его молодой жизни.
   – Полагаю, что все будет нормально! – все же не смог не добавить Виноградов, как можно более уверенным голосом, посмотрев прямо в глаза Боровому ободряющим профессиональным взглядом настоящего «комсомольского вожака» и даже подмигнул ему.
   Костя расценил «подмигивание» старшего товарища по своему, и заговорщическим тоном весело спросил у него:
   – Что – вы предлагаете еще на «посошок»?!
   – А почему бы и нет?! – так же весело ответил ему Виноградов и еще раз подмигнув, добавил: – Ну это уже перед самой посадкой в автобус!…
   – Мужчины! – услышали они неожиданно совсем рядом чей-то знакомый обрадованный женский голос, обращавшийся не к кому-нибудь, а непосредственно к ним.
   И Виноградов, и Боровой резко остановились и увидели почти прямо перед собой тот самый злосчастный овощной ларек от «Ново-Березовского АПХ», и давешнюю разбитную симпатичную продавщицу. Продавщица широко улыбалась им обоим, как хорошим старым знакомым и даже поманила пальцем к себе поближе. Виктор Владимирович и Костя невольно разулыбались продавщице в ответ и подошли вплотную к ее лотку:
   – В чем дело, дорогуша?! – спросил Виноградов с каким-то уже совсем новым выражением, чем еще несколько минут назад, пристально вглядываясь в веснушчатое зеленоглазое лицо продавщицы. – Хочешь нам «впарить» свои помидоры, как когда-то этому бедному жабомоевскому Коле?!
   – Да не обращайте вы внимания на этого психа! Не видно разве по нему было, что он конченый псих?! Нормальные вкусные отличные у меня помидоры и для здоровья очень даже полезные! Мужскую силу, знаете, как они поднимают?! – и она ухитрилась одновременно, и подмигнуть, и улыбнуться сразу обоим журналистам.
   – Да видно, конечно, было, что тот мужик – псих! – согласился с продавщицей дипломатичный Костя, по достоинству оценивший двусмысленные намеки, подмигиванья и улыбки весело-задорной ново-березовской продавщицы. – Мне вот сейчас в командировку ехать, так я вот и решил купить у вас несколько помидорок в дорогу! А вас, простите, как зовут?! А то неудобно как-то обращаться с человеком, когда не знаешь его по имени!
   – Катя! – еще шире разулыбалась продавщица, демонстрируя великолепные, ровные белые зубы, внешнему виду которых, видимо, хорошо знала цену. – А – вас?!
   – Очень приятно, Катерина! Меня – Костя! – представился Боровой, галантно кивнув светло-русой головой.
   – А меня – Виктор! – назвал себя Виноградов, с откровенным здоровым мужским интересом уставившись на глубокую ложбинку между полных грудей продавщицы Кати, слегка приоткрытых нарочито низким вырезом форменного торгового халата. – А вы, Катерина, я смотрю – женщина то еще хоть куда! Как вы так до сих пор еще не замужем – искренне не понимаю!!! Или у вас в Ново-Березовке все мужики куда-то перевелись?!
   – Ну, я же за первого встречного то не пойду! Вы же сами только что сказали, что я женщина еще – «хоть куда»!
   – А вы когда в Ново-Березовку свою поедете? – с живейшим интересом поинтересовался вдруг Виноградов.
   – Да завтра вечером – на выходные же мы сюда торговать приезжаем!
   – А сегодня вечером вы что делаете, Катерина?! – откровенно «закинул удочку» Виноградов, с нетрезвым вожделением заглядывая в глубину зеленых распутных глаз словоохотливой сотрудницы «Ново-Березовского АПХ».
   – А у вас что – есть конкретное интересное предложение?! – вопросом на вопрос ответила Катерина, сопровождая свой более чем «конкретный» вопрос поощрительным смехом.
   «Так, так, так!» – подумал Костя. – «Виктор не в шутку «подбивает клинья!» – и дальше ему стало совсем не интересно слушать до неприличия банальный диалог между своим непосредственным начальником и неизвестной, хотя и вполне симпатичной, торговкой овощами. Костя почувствовал себя лишним возле овощного ларька, и, подняв голову кверху, посмотрел вдаль – на низкое серое небо, словно бы цепляющееся за черную зубчатую кайму дремучего леса. Он поймал себя на мысли, что инстинктивно смотрит в сторону далекого села Жабомоево, и дорога туда лежит как раз вот через этот черный и дремучий лес, где живут пресловутые «лошади-убийцы» и другие, пока еще открыто не заявившие о своем существовании, экзотические, жуткие и отвратительные твари! Новые виды чудовищ на территории Пикирующего района рождались каждый день и Константину Боровому, как одному из самых талантливых и перспективных журналистов газеты «Хроника Пикирующего Района» хорошо было известно об этом.
   – Я пойду, пожалуй, Виктор Владимирович! – сообщил Костя Виноградову, увлеченному интересной беседой с продавщицей Катериной, твердо решив ему больше не мешать. – Желаю вам удачи!
   – Я догоню тебя, Костик! – коротко бросил Виноградов, не повернув даже в сторону Борового головы. – Сейчас только договорю с Катериной!
   – До свидания! Счастливого пути тебе, Костик! – улыбнулась Косте Катерина и улыбка ее, и брошенный на него взгляд, почему-то растрогали молодого районного журналиста до глубины души, и ему еще сильнее не захотелось уезжать в «проклятое Жабомоево», а остаться и провести ночь в своей комнате в одной постели с этой симпатичной моложавой продавщицей из Ново-Березовки, беззастенчиво «отбив» ее у своего начальника. Но, справедливо посчитав подобные мысли сущим вздором, Боровой резко отвернулся от «сладкой парочки» и зашагал прочь с территории рынка, уже через минуту совсем забыв про конопатую торговку овощами из «Ново-Березовского АПХ». И опять в его воображение непроизвольно возникло лицо Ларисы из «командировочного сна» – она виделась опять, как наяву и вроде бы что-то порывалась спросить у Борового…
   …У самого выхода с рынка опасно загрезивший Костя, что говориться, «лоб в лоб» едва-едва не столкнулся со своим коллегой – заведующим отделом «Патологии Районных Инфраструктур», Алексеем Фомченко. Фомченко шел, наоборот, на рынок и длинное худое лицо его несло на себе печать полной обреченности.
   – Леха – ты, куда это в таком «похоронном» настроении направляешься?! – живо поинтересовался у коллеги Костя.
   – А что – по мне сильно заметно «похоронное» настроение?! – остановился «Леха».
   – Да к гадалке ходить не надо!
   – За продуктами я пошел – в командировку мне сегодня надо на Разъезд! Ты что – забыл, что на планерке мне Иваныч «втирал»?!
   – А-а, плюнь ты, да и разотри!.. Хотя и с «бешеными электричками» шутки плохи и тебе не позавидуешь!
   – А тебе, что-ли с твоими «лошадями» можно позавидовать, Костя?!
   Оба корреспондента неожиданно расхохотались, пожали друг другу руки на прощанье, взаимно пожелали «удачи» и разошлись в диаметрально противоположных направлениях. Впрочем, перед тем как повернуться окончательно к Фомченко спиной, Костя спросил у того, подчиняясь укоренившейся в нем чисто журналистской привычке ни в чем и нигде не упускать никакие, даже, самые мелкие, детали:
   – Слушай, Леха – если мне не изменяет память, то ты должен был отправиться на эту Мертвую Голову не один, а вместе со всем своим отделом?! Но я что-то ни кого не вижу – где они?!
   – Костя, о чем ты говоришь?! – искренне не то возмутился, не то сильно удивился Фомченко. – Девчонок своих «желторотых» я брать не стал – толку от них, потому что никакого там не будет! Дубанова сослалась на плохое самочувствие и солидный возраст, и наотрез отказалась со мной ехать, чему я, скажу тебе честно, безмерно рад!
   – А, правда, что она разработала какую-то эффективную схему экстренной остановки «бешеных электричек»?!
   Леша только плюнул, вложив в этот символический плевок все запасы иронии, вложенные в него за все время совместной работы по отношению к «бабушке Дубановой». И на этом заключительном эмоциональном аккорде их короткой беседы, они еще раз пожали друг другу руки и разошлись окончательно – в диаметрально противоположных направлениях.
   Придя на автовокзал, Костя сразу купил билет на старый облезлый «ПАЗ-ик», стоявший здесь же неподалеку от кассы у ближайшей посадочной платформы. До отхода автобуса оставалось еще почти сорок минут, и Костя, вспомнив, что забыл купить продуктов в дорогу, куда планировал включить и несколько помидор, которые собирался приобрести у «ново-березовской» Катерины, хотел быстренько вернуться на рынок, но передумал и пошел в ближайший «продмаг», располагавшийся неподалеку от здания автовокзала. В магазине он взял пол-кило полукопченой колбасы, попросив продавщицу порезать колбасу дольками, одну большую луковицу, чесночину, бутылку лимонада и батон белого хлеба. Всю эту нехитрую снедь Костя аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет, постоял немного еще перед полкой с алкогольной продукцией, раздираемый желанием взять в дорогу «полторашку» крепленного пива, но все же сумел подавить в себе нездоровый порыв и покинул магазин.
   На улице Костя увидел, как несколько человек, задрав головы кверху, что-то оживленно обсуждают между собой. Костя немедленно последовал примеру незнакомых ему праздных зевак, вслед за ними подняв глаза к небу. Когда он заходил в магазин, то ярко светило солнце, а сейчас солнца не было – земное светило оказалось плотно запеленутым огромным мутно-серым облаком неопределенной конфигурации. Но не облако, конечно же, привлекло внимание людей на улице – по небу летели птицы. Гигантская стая птиц, вытянувшись от одного небесного края до другого, почти правильным клином летела с севера на юг. Клин немного напоминал «журавлиный», но это были, точно, не журавли. Они не курлыкали тревожно и печально, а летели на большой скорости, храня сосредоточенное и, как показалось почему-то Боровому, зловещее молчание. Неожиданное зрелище это, в общем, учитывая многокилометровые размеры молчаливого птичьего клина, выглядело мрачным и величественным. Костя не был орнитологом, но, тем не менее, ему сделалось жутко любопытно, и он бы многое дал, чтобы узнать название и вид этих таинственных птиц, по размеру, между прочим, ничуть не уступавшим тем же журавлям, а, быть может, даже и превосходившим их. В целом же, Косте сделалось как-то не по себе, и он невольно передернул плечами…
   За спиной Кости скрипнула открываемая магазинная дверь, кто-то остановился рядом с Костей и спустя пару секунд пожилой женский хриплый прокуренный голос произнес с пугающими интонациями неприятного изумления только два слова:
   – «Пиксильторы» прилетели!..
   Константин резко повернул голову на говорившую и увидел рядом с собой седую высокую худощавую старуху, на которую случайно, кажется, обратил специальное внимание в магазине – она еще долго стояла перед кондитерской полкой, определяясь с выбором нужной покупки. Костя тогда ещё невольно удивился – на кондитерской полке, по сути, совершенно не из чего было выбирать, кроме нескольких сортов почти одинакового черствого печенья и недорогих «карамелек». Но эта пустяковая деталь, после произнесенных загадочной старухой двух слов, уже вылетела у него из головы, и Костя быстро переспросил у нее:
   – Простите – как вы только что сказали?!
   – «Пик-силь-то-ры»! – по слогам, врастяжку громко проговорила старуха, и, заметив, что в глазах у ее случайного молодого собеседника светится, только что родившийся живой болезненно-тревожный и далеко не праздный интерес, поспешила разъяснить: – Это такая редкая порода перелетных птиц – вы, молодой человек вполне могли о них ничего и не слышать, в силу вашего юного возраста! Я и сама-то их видела последний раз лет шестьдесят назад, когда еще была совсем девчонкой!
   – Так они что же – раз в шестьдесят лет только куда-то перелетают?! – спросил удивленный Костя первое, что пришло ему на ум, сразу же мысленно перестав величать нежданную собеседницу «старухой», переименовав ее в «пожилую женщину».
   – Вы, молодой человек можете мне, конечно, не поверить, но один их перелет занимает беспрерывный цикл в семьдесят лет, а это – средняя продолжительность целой жизни жителя нашего, отдельно взятого, «статистического» жителя Пикрирующего района! Семьдесят лет они пребывают в состоянии беспрерывного полета, сначала – в пара-космическом пара-вакууме, а затем уже в воздухе пара-земной пара-атмосферы, пересекая колоссальное пространство от обратной стороны Пара-Луны до вершин Сумрачных гор! Они гнездятся и выращивают птенцов среди вечных снегов десятитысячных пиков Сумрачных Гор. Это – любимые птицы нашего краевого Губернатора, чья Резиденция, как вам должно быть известно, с некоторых пор располагается у подножия высочайшего пика Сумрачных Гор – Пика Бессмертия!…
   Воистину, согласитесь со мной, что наша Пара-Вселенная – удивительна, необычна и прекрасна, и таит в себе еще много удивительных загадок и тайн! Вы, молодой человек даже и не представляете себе – насколько вам повезло, что вы живете здесь, а не там! – пожилая собеседница Кости с мечтательной улыбкой кивнула седой головой куда-то…, в общем, как интуитивно догадался Костя, в ту таинственную и недосягаемую для жителей «пара-мира» сторону, где рождались «командировочные сны».
   – А вы, простите – кто по профессии будете, женщина?! – обратился к своей случайной и загадочной собеседнице Костя. – Не «пара-орнитолог», случайно?! И, если это так, то, не сможете ли вы мне объяснить – откуда такие точные, хотя и фантастические данные об этих…
   – «Пиксильторах» … Не знаю, простите, как вас зовут, молодой человек, но…
   – Меня зовут Константин! – торопливо проговорил Костя и быстро переспросил: – А – вас?!
   – Антонина Фокиевна, Константин! – с улыбкой представилась новая знакомая Кости. – Приятно иметь дело с таким хорошо воспитанным человеком, как вы! Я уже давно с настоящими интеллигентами, наподобие вас, Костя не имела дела! Ничего, что я перешла на «ты»?
   – Ваш возраст вполне позволяет вам, Антонина Фокиевна обращаться ко мне на «ты»! Вы оказались удивительно интересным человеком – спасибо этим самым «пиксильторам»! – он кивнул на небеса, где, по-прежнему, все не кончался многотысячный косяк огромных птиц. – Если бы не они, то я бы с вами никогда бы и не познакомился, наверное!
   – Чему быть, тому не миновать, Константин! – прибавив в свою, и без того обаятельную улыбку, чуть-чуть чисто женской кокетливости, произнесла Антонина Фокиевна, бросая грустный взгляд в небеса на нескончаемый косяк сосредоточенно машущих мощными крыльями, многозначительно молчаливых «пиксильторов». – Их что-то очень много в этот раз – гораздо больше, чем тогда, шестьдесят лет назад, когда я была еще совсем девчонкой! Примерно, вот в таком возрасте, в каком пребываете вы сейчас, Константин!
   Костя, внимательно наблюдавший за постоянно меняющимся выражением лица Анны Фокиевны, определенно решил для себя, что она была, когда-то очень красивой женщиной. И красота ее эта, в сочетании с острым неординарным умом и тонкой наблюдательностью, наверняка, привлекали к личности Анны Фокиевны множество мужчин. «А интересно – кто она, все-таки, по профессии?! Она же так и не ответила мне на мой вопрос насчет орнитолога?!» – машинально подумал Костя, со, все более возрастающим профессиональным интересом, разглядывая новую знакомую. Хотя и, где-то глубоко, на уровне почти самого дна подсознания Кости будто бы слабо запульсировал маячок неясной тревоги…, а может Косте это просто показалось…
   – Вы знаете, уважаемая Анна Фокиевна! – обратился он к ней почти официальным тоном: – Я довольно давно уже работаю в нашей районной газете «Хроника Пикирующего района» в отделе «Паталогии районного животноводства», но о птицах-«пиксильторах» слышу впервые в жизни, также, как и впервые в жизни вижу их! И, как у профессионального работника СМИ у меня возник чисто журналистский интерес к вашей, судя по целому ряду признаков, интересной и неординарной личности! В связи с этим неожиданно возникшим интересом, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос: в какой производственной или научно-технической области вы трудились всю свою жизнь?!
   Анна Фокиевна лишь вежливо улыбнулась на вопрос корреспондента «Хроники Пикирующего Района» и с каким-то новым выражением, повнимательнее вгляделась тому в глаза, совсем не торопясь отвечать.
   – Вы имеете какое-то отношение к биологии, как я уже и предположил наобум в самом начале нашего знакомства?! Вы меня простите, Анна Фокиевна за назойливость, но я же работаю то в отделе под названием «Патологии районного животноводства» и поэтому я бы и хотел поместить на страницах нашей газеты материал о «пиксильторах», со ссылкой на вас, как на первоисточник этой новой информации.
   – Костя, а вы спешите куда-то? – уклоняясь по какой-то причине от поставленного вопроса, в свою очередь, поинтересовалась Анна Фокиевна у Борового. – Разговор-то тут о моей профессии и о «пиксильторах» на пять минут то никак не получится!
   – Да, к сожалению – у меня автобус через пятнадцать минут отходит в Жабомоево! Рабочая у меня командировка. Но послезавтра я должен вернуться и с удовольствием продолжил бы с вами знакомство!
   – Держите, Костя! – продолжая улыбаться, протянула Анна Фокиевна Боровому небольшой прямоугольный кусочек лакированного картона с напечатанным на нем строчками мелкого черного и синего шрифта. – Это – моя «визитка». Там вы прочитаете все, что нужно и легко сумеете связаться со мной сразу после вашего возвращения! Приятно было познакомиться и – счастливого вам пути, Константин! Вас, по-моему, кто-то ждет! – неожиданно добавила она, кивнув куда-то за спину Кости.
   Он повернул голову по направлению кивка собеседницы и увидел, всего лишь, в каких-нибудь восьми метрах улыбавшуюся Пулерманн. Заведующая отделом «Патологии районного растениеводства» стояла, небрежно прислонившись плечом к углу газетного киоска. Она была одета явно по командировочному – светло-серые вельветовые джинсы, выгодно подчеркивающие стройность и длину ее ног, вязанный полувер, чья ткань, опять же выгодно подчеркивала приятную округлость и величину ее, все еще упругих грудей, которыми она всегда и везде законно гордилась. Походно-командировочную экипировку Ирины Сергеевны дополняли новые белые кроссовки и небольшая спортивная сумка, перекинутая через левое плечо.
   Боровой удивленно присвистнул и, повернув голову к продолжавшей понимающе улыбаться Анне Фокиевне, быстро сказал ей:
   – Это моя коллега, видимо, явилась лично на вокзал, чтобы дать мне какие-то дополнительные инструкции перед командировкой! До свидания, Анна Фокиевна! Я вам обязательно позвоню сразу по возвращению из Жабомоево!
   – Буду ждать! Счастливо! – и с этими прощальными словами, Анна Фокиевна повернулась к Константину спиной и неторопливо пошагала по своим собственным делам.
   А Костя, томимый острым любопытством, вызванным нежданным-негаданным появлением на автовокзале Ирины Сергеевны Пулерманн, осторожными шагами, будто это была не сама заведующая отделом «Патологии районного растениеводства», а лишь призрак ее, подошел к широко улыбавшейся, можно, даже, сказать, счастливо улыбавшейся Пулерманн и вежливо поздоровался:
   – Еще раз здравствуйте, Ирина Сергеевна! Какими судьбами вы оказались на автовокзале – едете куда-нибудь?!
   – Не знаю, Костик – понравится тебе мой сообщение или нет, но я еду вместе с тобой на одном автобусе в Жабомоево! – едва ли не торжественным голосом объявила Ирина Сергеевна, и единственный живой глаз ее сверкнул радостным двусмысленным огоньком (второй ее, левый стеклянный глаз никогда не менял неживого бесстрастно-равнодушного выражения, свойственного любому стеклянному глазу).
   – Так вроде бы на планерке об этом ничего же не говорилось, Ирина Сергеевна?!
   – А ты что, я вижу – совсем этому не рад?!
   – Да почему – не рад?! Вам я всегда рад, вот только мне совсем непонятно – что вам нужно в Жабомоево?! Вы же занимаетесь патологиями районного растениеводства, а Жабомоево, как всем известно, знаменито только своими «лошадями-убийцами»! Или Александр Иванович решил послать вас мне на помощь, меня не удосужившись поставить об этом в известность?!
   – Костя, не груби мне, пожалуйста – я, все-таки, старше тебя по должности, да и по возрасту – тоже! – улыбка Пулерманн изменила тональность, сделавшись менее легкомысленной, но задорный блеск в ее единственном глазу упрямо не тускнел. – Ты, как рядовой корреспондент не можешь знать всего того, что положено знать заведующим отделами, а, особенно, заведующим такими ответственными отделами, каким является мой отдел! И еду я в Жабомоево по личному распоряжению Александра Ивановича, если тебе это так важно было знать!
   – Ладно, ладно, не кипятитесь так, Ирина Сергеевна – я вовсе не хотел вас обидеть! – примирительно поднял руки Костя. – Разумеется, что это даже очень хорошо!
   – Что – хорошо?! – постоянная игривая двусмысленность в голосе Пулерманн, неизменно присутствовавшая во всех ее разговорах с Боровым, еще более усилилась.
   – Хорошо, что вы со мной едете в это проклятое Жабомоево! – в этот момент ему и вправду почему-то показалось, что с неординарной и непредсказуемой Пулерманн, во всяком случае, на время поездки до Жабомоево, будет хотя бы не так скучно. – Вы же прекрасно знаете, Ирина Сергеевна, что, несмотря на некоторые трения, возникающие между нами по ходу проведения редакционных планерок и некоторых иных мероприятий, в глубине души я всегда и неизменно относился к вам с большой теплотой, уважением и братской нежностью!
   – Жаль, что только – с братской! – засмеялась Пулерманн и в своей характерной манере полу-двусмысленно подмигнув Боровому, голосом проказливой заговорщицы сообщила: – А я, между прочим, Костик такой вкуснятины с собой набрала в командировку – с расчетом, кстати, на тебя, на твой аппетит!
   Костя невольно улыбался, слушая милый щебет Ирины Сергеевны, которая, все же, как тут ни крути, представляла собой очень привлекательную женщину в предпоследней тридцативосьмилетней поре своей ускользающей в прошлое молодости, но где-то в глубине души его продолжало тревожить непреходящее напряжение, вызванное, никуда не девшимися, невольными мыслями о «лошадях-убийцах», к каковым, кстати сказать, прибавились также еще и, совсем почему-то не безоблачные мысли об этих самых, упрямо не кончавшихся в угрюмых серых небесах, «пиксильторах»…
   В небесах неожиданно раздался пронзительный вопль, наполненный запредельными нечеловеческими тоской и отчаянием. Костя и Ирина Сергеевна, как по команде, резко подняли головы кверху и увидели, что нескончаемый косяк птиц-«пиксильторов», кажется, наконец-то оказался близок к своему завершению. И этот тоскливый выразительный крик издали именно они – «пиксильторы». Костя в этом нисколько не сомневался, основываясь на своем не таком уж и малом профессиональном опыте специалиста узкого профиля, уже почти три года занимающегося исследованием патологий животного мира Пикирующего района.
   – Как странно они кричат! – задумчиво произнесла Ирина Сергеевна, наблюдая за улетающими в сторону Сумрачных гор пиксильторами. – Я никогда не видела таких птиц раньше! Откуда они, интересно, взялись и, чего следует ожидать от их появления?!
   – А почему вы, Ирина Сергеевна решили, что от появления «пиксильторов» нам следует ожидать чего-то особенного?! Птицы они и есть птицы – прилетели и улетели, появились и исчезли! Только то и делов-то!
   – Как ты их, Костик обозвал?! – переспросила Пулерманн.
   – «Пик-силь-то-ры»!!! – по слогам повторил Боровой, провожая внимательным настороженным взглядом, стремительно исчезающих за серыми тучами, загадочных птиц, составляющих арьергард многотысячного косяка.
   – А откуда ты знаешь, как они называются?! Ты что – видел их раньше?!
   – Ну, я же, все таки, работаю в отделе «Патологии районного животноводства» и обязан знать все или почти все о животном мире родного района! – произнес Костя, с легким превосходством посмотрев на Ирину Сергеевну и она не поняла – на полном ли он серьезе сообщает ей о невиданных птицах или, просто, «прикалывается».
   Поразмышляв над этим непростым вопросом, как следует, и, пытливо посмотрев Косте в глаза, она, осторожно подбирая слова, произнесла:
   – Не знаю – почему, но эти странные птицы, независимо от того, правду ты сказал или нет насчет их названия, кажутся мне ранними предвестниками какой-то большой беды, нависшей над всем нашим несчастным районом! Таким страшным и пронзительно тоскливым голосом может кричать только сама Беда либо ее живые материальные воплощения, вроде вот этих вот самых ужасных птиц, Костик!
   – Может, пойдем и сядем в автобус, а то через восемь минут он уже отправляется! – дипломатично и своевременно предложил Костя, не сделав никакой попытки поддержать мрачную претенциозную тему, четко обозначенную Ириной Сергеевной.
   – И то, правда, Костик! – опять, как ни в чем, ни бывало, засмеялась Пулерманн и ловко продела правую руку под левый локоть Кости, доверчиво и откровенно к нему прижавшись. Костя почувствовал прикосновение к левому боку, прямо напротив сердца, большой упругой груди заведующей отделом «Патологии районного растениеводства» и неожиданно для себя сильно возбудился. «Тьфу ты черт, вот этого то мне только и не хватало!» – пытаясь укротить нежданную эрекцию, со злостью подумал Костя, внимательно и быстро оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии нежелательных и невольных свидетелей начинавшегося прямо на автостоянке скандального служебного «адюльтера», непосредственным инициатором которого являлся не кто-нибудь, а ответственные должностные лица из районной газеты «Хроника Пикирующего Района»! А тут еще Пулерманн, как будто специально назло, отмочила такую штуку – даже не оглядываясь из чувства такта или обоснованной предосторожности, она неожиданно повернула к Косте голову и с силой впилась ему в губы сочным сильным поцелуем «взасос», какие могут подарить мужчине лишь женщины, обладающие огромным сексуальным опытом. Костя оторвался от «совсем ошалевшей» Ирины Сергеевны с огромным трудом, испуганно заозиравшись по сторонам. Но, кажется, никто вокруг ничего не увидел и не заметил, так как площадка автовокзала была в эти минуты почти пустынна, а несколько пассажиров и случайных прохожих оказались чересчур занятыми собственными делами, заботами и тревогами, чтобы специально обращать внимание на такой банальный пустяк, как – на целующихся «взасос» взрослую женщину и молодого человека.
   – Я даже и не знаю, как прокомментировать ваш поступок, Ирина Сергеевна! – с деланным возмущением произнес Костя, тыльной стороной ладони вытирая себе сильно «обслюнявленные» губы и не представляя точно, что ему делать дальше – расхохотаться или «насмерть» поругаться с непредсказуемой Пулерманн.
   – А тебе, что – не понравилось что ли?! – ничуть не смутившись демонстративно негативной реакцией Борового, со смехом спросила Ирина Сергеевна, судя по выражению ее раскрасневшегося и похорошевшего лица, с удовольствием продолжившая бы начатый ею и, грубо прерванный Костей, затяжной поцелуй.
   – Ирина Сергеевна – вы ведете себя, как расшалившаяся девчонка! – уже, по настоящему, разозлился Боровой, порывистым движением увлекая за собой к автобусу Пулерманн. – Вы понимаете, что было бы, если бы нас кто-нибудь увидел бы из нашей газеты или, даже, достаточно было бы какого-нибудь общего знакомого – не обязательно из «Хроники Пикирующего района»! Нас бы Малеванный запросто тогда мог бы расстрелять прямо на планерке своей рогаткой, в назидание остальным сотрудникам!
   Пулерманн громко расхохоталась на слова Борового:
   – Больше всего я всегда ценила в тебе твое чувство юмора, Костик!
   – Заходим быстрее в автобус, Ира! – он и сам не заметил, как впервые в жизни так, по простецки обратился к настоящей Заведующей Отдела, которая была старше его на целых пятнадцать лет. – Пока мы и, вправду, не огреблись серьезных неприятностей!
   Костя по джентельменски пропустил вперед себя в салон автобуса Ирину Сергеевну, и, затем, уже, предварительно бросив вороватый взгляд по сторонам, быстренько шмыгнул в автобус сам. Ирина Сергеевна заняла одно из задних сидений и призывно помахала оттуда Косте рукой:
   – Иди быстрей сюда, пока свободно!
   Но Костя сначала поздоровался с водителем – невзрачным мужичком средних лет. Окинул внимательным цепким журналистским взглядом четверых попутчиков: старую-престарую бабулю из разряда «божьих одуванчиков» и молодую женщину с двумя ребятишками – мальчиком и девочкой лет пяти-шести. Больше пока пассажиров в старом «пара-ПАЗ-ике» не наблюдалось. До отправления, правда, оставалось еще минут десять, и автобус мог вполне еще набиться «доверху». Но пока в обшарпанном салоне было почти свободно, и Ирина Сергеевна решила воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, как говорится «на всю катушку»! Не теряя попусту времени, она расстегнула «молнию» своей небольшой походной сумки, ловким отточенным движением фокусника вынув оттуда большую бутылку темно-зеленого стекла, и со словами:
   – Подержи, пожалуйста, Костик! – сунула бутылку Боровому в руки.
   – Это что?! – спросил Костя, машинально сжав горлышко тяжелой бутылки пальцами правой руки.
   – Вишневая настойка моего собственного приготовления! – шепотом ответила Ирина Сергеевна, доставая из сумки два пластиковых стаканчика и большой бумажный сверток. – Давай быстренько «хлопнем» по стаканчику, пока народу мало! А то ехать долго – со скуки без вина можно будет запросто помереть!
   – Даже со мной?! – улыбнулся Костя, не без определенных физических усилий выдергивая массивную капроновую пробку из узкого горлышка бутылки.
   – Что – «с тобой»?! – не поняла Ирина Сергеевна.
   – Даже со мной будет скучно?!
   – Да нет ну что ты, что ты, Костечка! – она неожиданно наклонила голову к самому уху Кости и горячо прошептала: – Я уже не первый год мечтала, вот так вот взять и куда-нибудь с тобой уехать на одном автобусе – куда-нибудь в какую-нибудь дикую окраинную глухомань нашего проклятого района! Но с вином, а особенно таким хорошим, как моя домашняя настойка будет в два раза веселее, чем без вина!
   – Все это для меня как-то, честное слово, совершенно неожиданно! – так же негромко выразил ей свое искреннее недоумение Костя. – Я всегда знал, что женская душа, это – сплошные потемки, но, чтобы до такой степени, как у вас, Ирина Сергеевна!… Мы же с вами, сколько я помню нашу совместную работу, постоянно ругались на планерках, а между планерками – почти не общались! И, насколько мне известно, или, во всяком случае, всегда казалось – у вас совершенно иной круг общения, чем у меня! А тут вдруг – бац!,.. и – в «дамки»!
   И оба они неожиданно рассмеялись последним Костиным словам.
   – Наливай, давай, наблюдательный ты мой! – сказала сквозь смех Ирина Сергеевна, одновременно разворачивая бумажный пакет, извлеченный из сумки вслед за бутылкой и пластиковыми стаканчиками.
   В пакете оказались домашние котлеты из свинины, зажаренные вчера вечером специально для предстоящей командировки, хозяйственной, практичной и предусмотрительной Ириной Сергеевной. Румяные аккуратные круглые толстые котлеты оказались щедро пересыпанными дольками зажаренного же лука, сладкого перца и баклажанов. По автобусному салону моментально распространился аппетитнейший запах, отчего голодный шофер сглотнул набежавшую слюну. Но судорожного движения шоферского кадыка никто из пассажиров автобуса не увидел, так как он, естественно, сидел спиной к пассажирскому салону.
   – Эти котлетки я, Костя вчера весь вечер готовила специально нам с тобой! – гордо сообщила осторожным интимно-доверительным полушепотом Ирина Сергеевна. – Думаю, что ты пальчики оближешь и сразу пожалеешь, что я – не твоя жена!
   – А почему вы мне даже не намекнули сегодня после планерки, что едете вместе со мной?! – таким же в точности полушепотом спросил Костя. – Вы же еще вчера, судя по вашим словам о «котлетках», точно знали, что вам предстоит командировка в Жабомоево!
   – Хотела, Костик сделать тебе приятный сюрприз!
   – Вы даже не представляете себе, Ирина Сергеевна – какое у меня наимрачнейшее настроение было сразу после планерки, когда я думал об этой своей командировке и о «лошадях-убийцах»! – разливая вишневую настойку по стаканчикам, хмуро и задумчиво проговорил Боровой. – Если бы я знал, что вы поедете со мной, то я и вел бы себя, соответственно, по-другому! Давайте, держите! – он протянул ей стаканчик, наполненный темно-красной настойкой до самых краев.
   Густой сладкий аромат перебродивших вишневых ягод вслед за аппетитным запахом свежих свиных эскалопов также не замедлил ненавязчиво распространиться по автобусному салону и бедняге-шоферу теперь не только захотелось есть, но и – выпить. Шофер сокрушенно вздохнул и нетерпеливо посмотрел на ручные часы – до отправления оставалось еще три минуты.
   А Костя и Ирина Сергеевна, сидя на заднем сиденье, не сговариваясь, переплели руки и выцедили хмельное сладкое и тягучее содержимое пластиковых стаканчиков «на брудершафт» и торопливо троекратно, как и положено, в подобных случаях, поцеловались. Костя по достоинству оценил вкусовые качества домашней настойки, лично приготовленной Ириной Сергеевной и от души похвалил ее несомненное высокое винодельческое мастерство. Вино моментально всосалось обоим в кровь и одновременно ударило в головы, разорвавшись там приятнейшим, слегка оглушающим, шумом.
   – Закусывай, давай быстрее! Бери котлеты, пока они еще теплые – я их перед самым выходом в микроволновке разогревала! – энергично прошептала Ирина Сергеевна, аккуратно взяв двумя пальчиками ближайшую к себе котлету.
   Давно уже проголодавшийся Костя незамедлительно последовал ее примеру, машинально выбрав самую большую и толстую котлету, и с непередаваемым наслаждением сильно голодного человека вонзил в нее крепкие белые зубы. Во все стороны брызнул розово-белый мясной сок, и Костя легонько замычал от удовольствия, начав перемалывать всеми своими тридцатью двумя бескариесными зубами нежный фарш из мяса молодого поросенка.
   Он оказался настолько поглощен поеданием вкусной котлеты, что не заметил, как в автобус зашли те самые его недавние жабомоевские знакомые: Люба и Коля. Коля тоже не заметил Борового, так как был изрядно пьян, а Колина жена Люба всецело оказалась занята мужем, чтобы вертеть головой по сторонам. Она усадила Колю на переднее сиденье и села рядом, надежно подперев опасно расбалансированного мужа собственным достаточно еще крепким сорокапятилетним восьмидесятикилограммовым телом.
   – Автобус отправляется! Двери закрываются! – хрипло и угрюмо объявил водитель «ПАЗ-ика», нетерпеливо нажимая левой ногой на педаль «газа», а правой рукой – на кнопку, отвечающую за «закрывание» и «открывание» пневматических дверей.
   Послышалось характерное громкое шипенье, и створки дверей захлопнулись с громким лязгом. Заурчал двигатель и старая колымага, издавая натужный скрип и несносное дребезжание, стронулась с места, всеми этими вышеперечисленными механическими звуками гарантируя пассажирам «приятнейшие» почти три часа пути по ухабистым грунтовым дорогам до села Жабомоево…
   – У-р-ра-а!!! – шепотом на самое ухо слегка захмелевшему Косте восторженно воскликнула такая же слегка захмелевшая Ирина Сергеевна. Сбылась моя мечта – я еду с тобой в, почти, настоящее «свадебное путешествие», мой дорогой Костик!

Реальный мир. Редакция газеты «Курс Свободы». 29 декабря, 20…г., 8.00., журналистка Лариса Горюхина

   На следующий день после проведения достопамятного ежегодного традиционного краевого «Бала Прессы» в культурно-развлекательном комплексе «Морфей», корреспондент краевой газеты «Курс Свободы» Лариса Горюхина приехала к себе в отдел, можно смело сказать, «ни свет ни заря». Она плохо спала эту ночь, остро переживая странные и необычные события прошедшего в «Морфее» вечера, свидетельницей и непосредственной участницей каковых ей довелось стать. В течение всей ночи девушке постоянно снился этот загадочный Костя Боровой, так неожиданно пропавший прямо у нее на глазах при совершенно невероятных фантастических обстоятельствах, связанных, видимо, с какими-то неразгаданными пока еще человеческой наукой тайнами статического электричества.
   Вернувшись вчера поздно вечером домой, в свою трехкомнатную квартиру, где она жила с мамой и младшим братом школьного возраста, Лариса долго еще не могла успокоиться и, как следует, «прийти в себя» от того сильнейшего шока, который ей пришлось испытать в «Морфее». В тот момент, когда во всем огромном зале культурно-развлекательного комплекса «вырубился» свет, и на месте Константина Борового вдруг защелкало и заискрило целое облако голубых ослепительных электрических искр, распространивших вокруг себя сильнейший и ни с чем несравнимый запах озоновой свежести, Ларисе твердо показалось, что внутрь «Морфея» каким-то непостижимым образом ударила настоящая атмосферная молния, и ей, Ларисе суждено было сию же секунду сгореть заживо и исчезнуть вместе со своим загадочным новым знакомым, корреспондентом, никогда не слыханной ею ранее районной газеты «Хроника Пикирующего Района», Константином Боровым!
   Хорошо, что мама и брат уже спали – часы показывали второй час ночи, когда она добралась до дома сквозь густоснегопадную декабрьскую ночь (ежегодные Балы Краевой Прессы вот уже десятый год подряд традиционно проводились в последний четверг декабря), и никто не стал донимать ее заботливыми, но въедливыми расспросами: что с ней случилось и по какой причине она так неважно выглядит?! После того как Лариса, стараясь не шуметь, разделась и разулась в коридоре, помыла в ванной руки и неслышно прошла на кухню, то первым делом заварила себе целый фарфоровый чайничек зверобоя, в пропорции один к трем перемешанного с душицей и, дав целебному успокаивающему отвару как следует настояться, потихоньку прихлебывала его в прикуску с немудреными сырно-колбасными бутербродами – приблизительно, в течение часа. А «прихлебывала» ароматный успокаивающий отвар Лариса не просто так, а сидя перед экраном компьютера. Она упорно и тщетно искала в сети «интернет» хоть какие-либо данные о селе Пикирово и о районной газете под названием «Хроника Пикирующего района». Минут через сорок бесплодного электронного «перелистывания», она догадалась набрать название «самой правдивой районной газеты» «Первобайский вестник», что немедленно принесло ей необходимую и полезную информацию об этой газете. Она переписала адрес и телефоны редакции «Перволайского вестника», твердо решив выехать туда прямо с утра, предварительно испросив разрешение и соответствующие командировочные у главного редактора «Курса Свободы», Хвощева.
   Затем Лариса попыталась забыться сном, но, несмотря на выпитое эффективное и много раз проверенное успокаивающее снадобье, она постоянно, раз восемь за ночь просыпалась после, упрямо повторяемой каждые пол-часа бледным почти до полной прозрачности, смертельно уставшим Константином Боровым одну и ту же фразу, из раза в раз звучавшую буква в букву: «Каждое слово лжи порождает невообразимо страшных чудовищ, Лариса! И этих чудовищ стало так много, что они переполнили Наш мир и скоро явятся в Ваш мир, и никому здесь у вас не будет спасения! Ты должна мне помочь, Лариса!…». «Как я должна помочь тебе, Костя?! Что я должна сделать?!» – восклицала Лариса на грани яви и сна, и неизменно просыпалась, так и не дождавшись ответа от Кости на заданные ею вопросы и глядя в окно своей спальни, за которым во тьме ночи вздымались серые громады недостроенных многоэтажек Лабиринта Замороженных Строек. Стройки, уже, который год подряд немо и изумленно глядели на непонятный им человеческий мир черными провалами окон, которым никогда не будет суждено оказаться застекленными (эту большую трехкомнатную квартиру два с половиной года назад получил от своего родного локомотивного депо папа Ларисы, «заслуженный железнодорожник РФ», Михаил Иванович Горюхин, без вести пропавший десять месяцев назад, однажды рано утром отправившись на работу, чтобы вести в свой юбилейный десятитысячный рейс пригородный электропоезд, и бесследно растворившись где-то вместе со своим электропоездом и всеми его несчастными пассажирами на просторах огромного Балвалайского края, точно по середине маршрута между краевым центром Рабаулом и конечной станцией назначения Аламбай. Тогда еще разразился дичайший сенсационный резонанс общероссийского масштаба, так как бесследно и необъяснимо посреди «бела дня» пропал целый электропоезд, состоявший из десяти вагонов – вместе с пассажирами, поездной бригадой машинистов, тремя злыми тетками-ревизоршами и обязательным патрулем сопровождения транспортной милиции).
   Затем ей опять ненадолго удавалось «проваливаться» в тревожный короткий рваный сон, куда вновь немедленно являлся ее загадочный новый знакомый, упрямо озвучивавший все то же настойчивое и грозно звучавшее предупреждение.
   Лариса была не только симпатичной, но, что самое главное, умной и проницательной девушкой, обладавшей прирожденным талантом настоящего журналиста. Поэтому вполне логичным выглядел совершенно верный вывод, сделанный ею этим ранним декабрьским утром – удивительные события вчерашнего вечера и, последовавшие за ним тревожные сны, не дававшие ей крепко уснуть этой ночью, имели прямую непосредственную связь между собой. Ларисе, как, наверное, и любому нормальному человеку всегда хотелось верить в существование, если не сказочных, то хотя бы, научно-фантастических чудес, это уж – точно. А еще больше ей хотелось доподлинно доказать, прежде всего, самой себе возможность реального существования этих самых чудес где-то совсем рядышком с обыденной повседневной человеческой жизнью. В частности, она очень любила своего отца и очень тосковала по нему, не веря в его гибель, справедливо полагая, что «пропажа без вести» не тождественна обязательной физической смерти и поэтому она всегда верила в сказочное чудо его возвращения из «безвестного ниоткуда». Тогда, десять месяцев назад она приложила максимум усилий, чтобы попытаться расследовать внезапное исчезновение своего отца и всех остальных людей, находившихся внутри того злополучного электропоезда №6437 «Рабаул-Аламбай», но ей строго-настрого, под страхом увольнения, запретил заниматься этим расследованием сам главный редактор еженедельника «Курс Свободы», сорокавосьмилетний Сергей Александрович Хвощов, на которого, в свою очередь, как он смутно и невнятно объяснял Ларисе, сильно «надавили» с «самого верха». По слухам, настойчиво распространявшимися тогда в редакции, «надавили» на Хвощева не кто-нибудь «абы да», а – какие-то очень влиятельные лица из «самого» ФСБ! Но, несмотря ни на что, она упорно продолжала верить в сказочное чудо возвращения своего любимого папы все эти десять с лишним месяцев, прошедшие с того трагического момента, когда «без вести пропал» Заслуженный Железнодорожник Российской Федерации, Михаил Иванович Горюхин и ведомый им электропоезд №6437. И, похоже, верила в то, что это чудо когда-нибудь обязательно произойдет, на всем белом свете только одна Лариса, и больше никто, даже – мама…
   И вот сегодня утром, кажется, неизвестно, правда, почему, у Ларисы появилась сильная, хотя и необъяснимая, уверенность в том, что это невероятное и невозможное чудо притаилось где-то совсем рядом – за их квартирной дверью и вот-вот нажмет на входной звонок, чтобы ему побыстрее открыли и впустили внутрь.
   Окончательно проснувшись задолго до позднего декабрьского рассвета, она безошибочно почувствовала присутствие где-то, если выразиться образно, в непосредственной «астральной близости» от себя «неопознанного одушевленного объекта» – словно бы кто-то невидимый внимательно следил за ней из дальнего и темного угла спальни. Это можно было назвать, в общем-то, как угодно: ощущением, наитием, предчувствием или банальным «озарением свыше», но несомненным следовало признать тот факт, что сегодняшнее представление Ларисы об окружающем мире разительно отличалось от того, что казалось ей незыблемым и неоспоримым еще вчера. Она пока не отдавала себе отчета в том, что в ее личную жизнь без спроса вторгся настоящий призрак… Для нее и для призрака Кости Борового все только-только начиналось в это раннее-прераннее утро… Как известно, в призраков не влюбляются, потому как они вовсе и не существуют на свете, но… призрак призраку рознь и всякое в этой непредсказуемой жизни могло случиться, и образ Кости Борового, на интуитивном уровне начал связываться Ларисой с возможным чудом возвращения своего отца в лоно родной семьи…
   Наскоро выпив кружку крепкого кофе вприкуску с двумя все теми же сырно-колбасными бутербродами, Лариса быстренько собралась и покинула квартиру, не разбудив ни маму, ни брата. Спустя пол-часа она уже входила в пустынное помещение корреспондентского отдела родной газеты «Курс Свободы», переполненная азартным нетерпением профессионального охотника, неожиданно напавшего на след крупной экзотической дичи.
   Скинув куртку на край стола, она уселась за свой персональный компьютер и еще раз проверила все возможные данные, касающиеся районной газеты «Перволайский вестник», ее главного редактора и всех сотрудников данной газеты. Кроме того, на всякий случай, Лариса еще раз набрала: «Константин Боровой – корреспондент газеты «Хроника Пикирующего района» и компьютер в очередной раз дал ей резко отрицательный ответ.
   – Кто же ты такой, Константин Боровой?! – она и сама не заметила, как произнесла вслух невольно родившийся вопрос в стихотворной форме, пробарабанив при этом в аккомпанемент только что родившемуся короткому стихотворению пальчиками правой руки по клавиатуре компьютера.
   Словно бы в ответ на ее спонтанно прозвучавший вопрос, за стеной корреспондентского отдела послышался громкий шум, спускаемой из унитаза воды. Лариса вздрогнула от неожиданности – оказывается, все это время она была в редакции не одна! Кто-то из сотрудников еженедельника, по всей видимости, уснул в редакционном туалете и она, моментально включив, дарованные ей природой недюжинные аналитические способности, сразу примерно догадалась, кто бы это мог быть – ее коллега по работе, хронический алкоголик, занимавший должность старшего корреспондента, Юрий Беспалов. За стеной послышалось несвязное чертыханье, неясный шум, чьи-то нетвердые шаги и через минуту Лариса поняла, что не ошиблась в своем предположении – в отдел ввалился взъерошенный, помятый и несвежий Юра Беспалов, дико вытаращивший глаза на Ларису.
   – Здравствуй, Юра! – не скрывая тонкой иронии, поприветствовала старшего коллегу Лариса, но тут же сочла нужным добавить безо всякого намека на иронию:. – Ты меня чудь до смерти не напугал! Ты всю ночь, что ли проспал в туалете?!
   – А тебя то чего в такую рань принесло?! – не отвечая на прямо поставленный вопрос, парировал Юра, удивленно продолжая таращить на симпатичную Ларису больные, налитые похмельной кровью глаза. – Я думал, что ты после «Бала» до обеда дрыхнуть дома будешь! А тебе, видишь, не спится что-то!
   – Погоди-ка, Юра – а ты сам то на Балу был?! Ты там, что ли так «нарезался»?!
   – Ну а для чего, по твоему, я на этот Бал поперся – из-за репортажа что ли, Лора?! Если ты так всерьез решила, то ты все еще – наивное дитя, и тебе еще долго надо учиться нашей репортерской жизни! С Темой мы с Кудиновым, еще кто-то с нами был, кажется – две подруги из «Вечерки», водки на банкете со столов захватили с собой литра три, наверное, закуси всякой и сюда на «тачке» после Бала приехали, ну и, сама понимаешь, «гульнули», как следует! … – Юра изобразил страдальческую гримасу на лице и схватился за лоб, сморщившийся, то ли от внезапного сильного приступа головной боли, то ли от умственной сверхпотуги и надрывно полупростонал-полупроговорил: – И ничего то я не помню, ровным счетом – ни-че-го!…
   – Что, конкретно-то, ничего не помнишь?! – усмехнулась Лариса, с неподдельным сочувствием, тем не менее, глядя на Юру.
   – Как и когда «бак» у меня «сорвало» – не помню-ю-у! – объяснил ей в той же манере бедолага Беспалов. – И куда все делись – тоже не помню! Тема, гад меня бросил!… Я вот только сейчас проснулся в туалете – ты точно угадала, Лора! Пол-ночи в обнимку с унитазом провалялся – шея сейчас не сгибается!
   – А ты к жене возвращайся, тогда в обнимку с женой будешь спать, а – не с унитазом! – дала ему добрый совет Лариса и тут же, вдогонку мудрому совету, спросила: – Юра, а ты, когда электричество в «Морфее» вырубилось, еще в сознании был?!
   – Ну, естественно, в сознании! Как раз я в банкетный зал вместе с Артемом спустился – наступившая темнота-то нам и помогла беззастенчиво «затариться» водкой и закуской, Лора! Так что все получилось «тип-топ» – как нельзя лучше! – Юра мечтательно улыбнулся, с удовольствием, видимо, вспоминая вчерашний вечер и, внезапно хлопнув себя по лбу, рысцой бросился из отдела в тесную комнатушку по соседству, игравшую роль редакционной «трапезной».
   Лариса услышала, как дважды с интервалом в пол-минуты хлопнула открываемая, а затем, соответственно, закрываемая дверца холодильника и ничуть не удивилась почти сразу вернувшемуся обратно в отдел, Юре. Юра широко и довольно улыбался, держа правой рукой пол-бутылки водки, а левой – фарфоровую тарелку с нарезанной ветчиной, дольками соленых огурцов и ломтиками черного хлеба.
   – Слава Богу, хоть похмелиться осталось! – откровенно объяснил причину своего резко улучшившегося настроения, Юра, подмигнув Ларисе и, не теряя времени, налил половину граненого стакана из водочной бутылки: – Ты не будешь?!
   – С ума ты сошел совсем, Беспалов! – как-то равнодушно возмутилась Лариса. – Я с тобой по важному делу хотела поговорить, но, видно, водка для тебя важнее! … – она безнадежно махнула рукой и перевела взгляд на экран компьютерного монитора, демонстративно решив больше не обращать внимания на Беспалова.
   Юра же, ничуть не смутившись проявленным со стороны Ларисы по отношению к нему пренебрежением, выцедил спасительные пол-стакана громкими булькающими глотками до дна, с победным стуком поставил опустевший стакан на свой рабочий стол, положил на черную горбушку сочный темно-красный ломоть ветчины, сверху ветчины уместил пару огуречных долек и, производя громкий аппетитный хруст, в два счета расправился с получившимся бутербродом. И лишь после всех этих естественных гастрономически-кулинарных манипуляций он перевел дух и с нескрываемым облегчением произнес:
   – Ох-х, хорошо то, как стало, Лора – ты даже себе и не представляешь! Жалко, все-таки, что ты не пьешь и никогда, поэтому, не узнаешь радости своевременного похмелья!
   – Скоро, между прочим, Хвощов придет – как ты на него перегаром то дышать будешь?!
   – А-а – ерунда! Я сейчас на законных основаниях домой свалю – после Бала у меня официальная «отмазка» имеется появиться на работе только после обеда! Это ты у нас, Лора одна такая правильная – «нам хлеба не надо, работу давай!»! – продекламировал захмелевший Юра и пьяно засмеялся.
   – Так иди быстрее домой, умник! – уже с настоящим раздражением прикрикнула на Беспалова Лариса. – Мне работать, вообще-то, надо, а ты меня уже начинаешь отвлекать!
   – Ты же сам недавно говорила, что по какому-то важному делу хотела со мной поговорить, а сейчас домой гонишь! – ничуть не обидевшись, напомнил Ларисе Беспалов. – Нелогично как-то получается, согласись?!
   Она бросила на Юру внимательный изучающий взгляд и решилась все же спросить, учитывая общеизвестную феноменальную эрудированность Юры по вопросам, касающимся практически всех краевых СМИ:
   – Юра, скажи тогда мне – ты никогда не слышал про такую районную газету в нашем крае под названием «Хроника Пикирующего района»?!
   – У нас в крае и района то с таким названием нет, так откуда же тогда взяться и газете?! Сама-то подумай, Лора! – Юра широко развел руками, бро сив удивленный взгляд на Ларису.
   – То есть, ты хочешь сказать, что такой газеты – газеты с таким названием, в принципе, не может существовать?!
   – Совершенно верно! Молодец, Лора – все схватываешь на лету! – разулыбался «ерничающий» Юра (Лариса, в общем-то, всегда ему нравилась, как и остальным мужчинам, работавшим в редакции «Курса Свободы», и он несколько раз безуспешно пытался к ней «подкатывать» на протяжении двух с половиной лет совместной работы).
   – Тогда – другой вопрос, можно?!
   – Я весь внимание, Лора!
   – Ты помнишь всех выпускников нашего универовского журфака?!
   – Во всяком случае, большинство, это – точно! – немного подумав, уверенно ответил Юра.
   – Скажи – ты никогда не слышал про человека по имени Константин Боровой?
   – Он закончил наш журфак?! – уточнил Юра, напряженно морща лоб, как это у него всегда получалось, когда он начинал что-то мучительно пытаться вспоминать.
   – Да – он закончил наш журфак, и даже помнит Манхурову! – затаив дыхание, твердо сказала Лариса, с нетерпением ожидая от всезнающего Беспалова положительного ответа.
   Но, спустя несколько секунд, Беспалов отрицательно покачал головой из стороны в сторону:
   – Нет – ни про какого Константина Борового я никогда не слышал! Могу сказать тебе это со стопроцентной уверенностью!
   – Спасибо, Юра! – с нескрываемым разочарованием сказала Лариса, устремив тоскливый взгляд на равнодушно мерцающий экран монитора, который тоже не дал ей никакой утешительной информации. – Придется, видно, мне самой… все это выяснять и искать бедного Костю… – последнюю фразу она почти прошептала, и Беспалов ничего не расслышал.
   – А это твой новый знакомый что ли?! – впрочем, спросил он довольно заинтересованно, имея ввиду, Константина Борового.
   – Да, это мой новый знакомый… – рассеянным тоном ответила Лариса, с грустной задумчивостью посмотрев куда-то сквозь нетрезво ухмылявшегося Беспалова и не став ему больше ничего объяснять.
   А он и не стал настаивать, налив себе еще полстакана водки и соорудив очередной бутерброд из сочной красной ветчины и соленых огурцов.
   «Счастливый, все-таки, Юра, человек!» – невольно подумала Лариса, едва ли не с завистью глядя, как лихо Юра опрокидывает в себя водку, необычайно аппетитно затем закусывая шикарным бутербродом, не думая, видимо в эти восхитительные для него секунды ни о чем больше в огромном подлунном мире, кроме как о ветчине, черном хлебе с солеными огурцами, холодной водке и, порождаемым ею приятнейшим шумом в голове.
   Лариса невольно вздохнула и посмотрела на циферблат больших настенных часов, где большая стрелка постепенно приближалась к отметке: «восемь утра». Удостоверившись, что время в это утро ползет преступно медленно, Лариса бросила нетерпеливый взгляд в окно – но за окном упрямо не рассеивалась ночная черно-синяя темнота.
   – Юра!
   – Да?!
   – Ты не знаешь, случайно – во сколько будет ближайшая электричка до Балвалайки?
   – А зачем тебе в Балвалайку?
   – В «районку» надо местную съездить! – индифферентно объяснила Юре Лариса, стараясь не выдать собеседнику того сильнейшего волнения, неожиданно охватившего ее при одной только мысли, что уже через каких-нибудь пару часов она будет разговаривать с редактором этой «самой правдивой районной газеты края», и та обязательно приоткроет ей тайну Константина Борового – просто не сможет не приоткрыть! Если только, конечно, такая тайна существует на самом деле, а самое главное – знает ли Ирина Борисовна Ветренникова хоть что-нибудь про этого самого Константина Борового?! Ведь запросто может так статься, что никто кроме самой Ларисы Горюхиной и слыхом не слыхивал в целом свете ничего про какого-то непонятного Константина Борового из фантастической газеты «Хроника Пикирующего района»?!
   – А чего тебе, Лора в этой «районке», если не секрет, вообще, делать то?! Как эта «районка» хоть называется-то?! Я, интересно, про нее слышал?!
   – Вообще-то эта газета вчера на балу завоевала первый приз в номинации «Самая правдивая районная газета» Балвалайского края, Юра! – сообщила ошеломленному Беспалову Лариса. – Ты, если еще был трезвым к тому моменту и сидел в главном зале «Морфея» не мог, при всем желании, пропустить это награждение! «Самая правдивая районная газета Балвалайского края» называется «Первобайский вестник» и ее редакция располагается в городе Балвалайске – городе-спутнике столицы края Рабаула! И я решила испросить разрешения у Хвощева и побыстрее туда «смотаться» – взять интервью у редакторши этой газеты, Ирины Борисовны Ветренниковой! И нужно это сделать, как можно скорее, пока нас не опередили наши конкуренты из «Вечерки» и «Балвалайской правды»! Как ты считаешь, это – здоровая идея?!
   – Молодец, Лора! – похвалил девушку Беспалов. – Я всегда знал, что у тебя голова «варит», как надо и – в нужном направлении! Съезди, конечно, и назад тольео побыстрее возвращайся, чтобы твое интервью успеть «тиснуть» в завтрашнем номере! А, кастати, я что-то про этот «Первобайский вестник» слышал и раньше – мне про редакцию эту кто-то что-то очень мутное рассказывал! А – что вот, именно, точно не могу сейчас вспомгить! Но, может, и вспомню к твоему возвращению!
   – Так ты не знаешь – во сколько будет ближайшая электричка в сторону Балвалайки? Ты же, вроде, часто в ту сторону ездишь к своей этой…
   – Не так важно, к кому я, Лора езжу! – торопливо перебил ее Беспалов, не любивший слушать разные «непроверенные слухи» про свою любовницу из Балвалайска, Наташу К.. – А важно, что я, действительно, знаю, когда туда тронется ближайшая электричка!
   – Через сколько?! – нетерпеливо спросила Лариса.
   – Ровно через тридцать семь минут! И, если ты подсуетишься, то вполне на нее можешь успеть, если, действительно, не хочешь, чтобы тебя опередили наши опасные и вездесущие конкуренты!
   – Юрик, дорогой! – сразу «расцвела» Лариса (Юра тоже «расцвел» при ее словах). – Я тебя правильно поняла – ты меня отмажешь перед Хвощевым, объяснив ему причины моего отсутствия и суть моей здоровой творческой инициативы?!
   – Да я даже и отмазывать не буду – ты имеешь полное право появиться сегодня на работе после обеда, Лора! Я уже, по-моему, раза два тебе об этом за утро повторил! Так что если хочешь успеть на нужную электричку, то быстрее собирайся и-и…, как говорится – попутного ветра и творческой удачи! – сильно опьяневший после второго пол-стакана водки Юра, театрально низко поклонился Ларисе и картинно показал ей на входную дверь отдела.
   И дверь эта по маловероятному стечению обстоятельств вдруг широко распахнулась, и появился Тема Кутинов в ярко-красной куртке-«аляске», густо залепленной снегом, которую он пытался расстегнуть на ходу, да, судя по всему, заклинило где-то зубчики замка-молни и ему пока не удавалось сделать задуманного. Широкое добродушное лицо Темы по своему цвету почти ничем не отличалось от цвета покроя его шикарной канадской куртки. При виде низко кланявшегося Юры, Артем остановился и удивленно спросил с нотками явного недоброжелательства в голосе:
   – Ты чего это, Юра тут «раком» раскорячился с утра пораньше?!
   – А ты чего это такой злой с «утра пораньше»?! – вопросом на вопрос не менее злым голосом ответил Юра, торопливо выпрямляя не очень послушное туловище.
   – А ты, что – не помнишь, что ли совсем ничего из вчерашнего?! – грозным прокурорским голосом спросил Артем, с силой дернув вниз «молнию» замка и, наконец-то, расстегнув ее: – Хотел я, честно говоря, с ходу тебе в «бубен» «зарядить», как ты того и заслуживаешь за все твои вчерашние «свинства», да спасибо Ларисе вон скажи, что она здесь оказалась!
   – Ой, мальчики, а можно вы «разборки» между вами на «потом» оставите, когда я отсюда и, вправду, лучше уйду! – вступила в разговор Лариса, резко поднимаясь со своего рабочего места и выключая компьютер. – Пить поменьше надо, сколько раз вам уже было говорено! Не хочу я вас слушать и рабочий настрой с утра себе сбивать!
   Она быстро оделась, схватила рабочую сумку и, одарив напоследок обоих «раздухарившихся» коллег строгим негодующим взглядом, покинула помещение корреспондентского отдела, впрочем, на секунду задержавшись перед самой дверью и напомнив Юре о его обещании:
   – Юрик, ну так я на тебя надеюсь, что ты скажешь Хвощову о том, куда я поехала?!
   Не дожидаясь ответа Беспалова, Лариса повернулась к родному отделу спиной и быстро простучала каблучками модных зимних полусапожек к лифту (редакция «Курса Свободы» располагалась на шестом этаже огромного современного «стекло-бетонного» куба «Краевого Центра Прессы»). Уже в ожидании лифта, ей, как будто послышался неясный шум и неразборчивый мат, родившиеся в только что покинутом ей отделе. Вполне возможно, что огромный стокилограммовый Артем исполнил свое намерение и «зарядил» таки тщедушному коричнево-испито-лицому Беспалову в «бубен», но так ли это было на самом деле, Лариса не стала выяснять, так как подъехал вызванный ею лифт и она поскорее шагнула в его кабину, немедленно нажав кнопку первого этажа. Створки лифта бесшумно закрылись за нею и просторный комфортабельный лифт, чья грузоподъемность была рассчитана сразу на восемь человек, мягко скользнул вниз, унося Ларису навстречу главному приключению ее журналистской жизни, хотя об этом девушка пока еще совсем даже и не догадывалась…

Пара-мир. Сумрачный край. 5 июля, 9 ч., 41 мин., железнодорожный переезд в одном километре от станции Мертвоконево. Алексей Фомченко и «бешеная электричка»

   Электропоезд №6734 мчался на максимально возможной скорости, отстукивая по рельсам стальными колесами удивительно тоскливый мотив, и выговаривались даже как будто слова к этому мотиву, постоянно повторяющимся примитивным рефреном-припевом: «Едем-едем в никуда! За нами ведь гонится большая Беда! Раздавим любого мы на пути! Одинокий путник, ты лучше – беги!». Во всяком случае, примерно, такие или почти такие слова упрямо бились под сводами черепа молодой толстой ревизорши, «закимарившей» возле окна первого вагона электрички, рядом с двумя своими коллегами или товарками, а если точнее – вечными спутницами по уникальному несчастью, какое-то время назад нежданно-негаданно постигшему всех их троих во время очередной плановой поездки-командировки.
   Молодую толстую ревизоршу звали Маша Растомаева и в ревизоры на пригородном железнодорожном транспорте ее взяли по огромному «блату» – через чьи-то там «волосатые» дальне родственные влиятельные руки. А до этого, толстая неказистая и низкорослая Маша, от природы имевшая глупое невыразительное низколобое конопатое лицо и достаточно ущербный образ мышления, работала техничкой в интернате для умственно отсталых детей в поселке Саблино, располагавшемся в тридцати пяти километрах от Рабаула, и эта должность по идее и должна была остаться профессиональным потолком до конца ее никчемной Машиной жизни… Если бы не дальний-предальный родственник, занимавший ответственный пост в Западно-Сибирском отделении железной дороги. Как известно, так называемый «блат» является родным младшим братом своей старшей сестры «коррупции» и, по большому счету, объективно служит Силам Зла, активно способствуя дестабилизации гармонии всеобщего мироустройства. И, когда полу-дурочка Маша Растомаева, рожденная исключительно для того, чтобы всю жизнь работать техничкой в специализированных учреждениях для умственно отсталых «цветов жизни», вдруг в одночасье, словно бы по мановению волшебной палочки какого-то злого колдуна, оказалась обряженной в форму железнодорожного ревизора, получив тем самым малую толику власти над нормальными людьми, вот тогда-то в земном миропорядке немедленно появилась еще одна новая микроскопическая трещина. Плюс одна тонюсенькая трещинка в многомиллиардной компании себе подобных сыграла роковую роль той самой знаменитой «последней капли» в «чаше терпения»! Вполне, конечно же, можно допустить, что дело оказалось не в этой жалкой зарвавшейся дуре, Маше Растомаевой, однажды превратившейся из обыкновенной безвестной технички в грубую горластую ревизоршу на железнодорожном общественном транспорте.
   И совсем, возможно, не по этой причине потерпел неожиданную катастрофу электропоезд за номером шесть тысяч четыреста тридцать семь, в один прекрасный момент на полной крейсерской скорости «слетев» с рельс реального мира. Аннигиляция электропоезда произошла как раз в тот момент, когда разгоряченная азартом массовой проверки билетов Маша рьяно погналась за одним, хорошо знакомым ей, хроническим безбилетником или, как их принято в народе называть, пассажиром-«зайцем». Раскрасневшаяся и вспотевшая Маша забежала в темный грохочущий сплошным железом, стыковой промежуток между шестым и седьмым вагонами, едва не споткнувшись и, соответственно, не «расстелившись» по заплеванному полу межвагонного промежутка, и, таким образом, ухитрившись не впечататься в этот ребристый железный пол толстой раскрасневшейся злобной глупой мордой своей, как… в общем, взбесивщаяся сила инерции оторвала короткие ноги Маши от железного пола стыковочного тамбура, а затем поставила ополоумевшую ревизоршу на коленки и ладони – в классическую беспомощную позу «раком»….
   …Неизвестный или, если точнее его обозвать, «неназываемый» стрелочник резко изменил маршрут электропоезда, в головном вагоне-локомотиве которого за пультом управления сидел не кто-нибудь, а Заслуженный Железнодорожник РФ, Михаил Иванович Горюхин. Вместе с Михаилом Ивановичем на невидимую железнодорожную ветку «безвременья» свернули сто сорок три пассажира, один помощник машиниста, некто Семенов Александр Николаевич, три ревизоршы и три милиционера во главе со старшим сержантом, Сергеем Бургиневичем.
   В те первые и самые страшные минуты, последовавшие непосредственно после катастрофы, никто ничего не понял – жуткий пронзительный свист в ушах и ослепительная световая вспышка перед глазами, сменившаяся затем кромешной чернильной темнотой, заставили и пассажиров, и машинистов, и ревизоров вместе с милиционерами плотно зажмурить глаза и заткнуть уши, опасаясь за целость барабанных перепонок и пребывать в таком беспомощном состоянии не менее трех-четырех минут. А после того как, разогнавшийся до немыслимой скорости электропоезд, стремительно и благополучно проскользнул зону жуткого пронзительного свиста и кромешной тьмы, и все люди внутри вагонов получили возможность открыть глаза и оторвать ладони от ушей, выяснилось, что едут они, вроде бы и по знакомой, а на самом деле по совершенно неизвестной местности. Как если бы электричка вдруг внезапно въехала бы на поверхность другой планеты…
   Будто бы стремительно мелькали за окнами вагонов те же самые, сотни раз виденные и до тошноты приевшиеся березовые перелески и бескрайние поля между ними, и синяя кромка большого леса вдали, и станционные переезды, жилые дома, люди и техника, собаки, куры, коровы и прочая домашняя живность, стаи ворон, голуби и воробьи, но… все, черт его знает, как даже точно и выразиться, и с чем сравнить!… В общем, все пошло, вернее, будет сказать, «поехало» – не так, как надо бы, и поэтому и казалось пассажирам, въехавшим в несуществующее пространство «пара-мира» безнадежно фальшивым, потерявшим настоящий живой внешний цвет, а главное – внутренний невидимый свет совсем не просвечивал сквозь фигуры людей и животных, и тусклая неживая тень легла на далекий синеющий лес, на ближние поля и березовые колки, не струилось с небес ласковое живительное тепло от вылинявшего и неузнаваемо поблекшего солнца, словно бы в солнце вдруг внезапно выключился бы термоядерный реактор и оно начало стремительно гаснуть и остывать…
   – Куда мы попали, Санек?! – изумленно глядя прямо перед собой, жутким голосом обратился к помощнику, первым, пришедший в себя, как ему и было положено по статусу, возрасту и исключительным морально-волевым качествам, Михаил Иванович Горюхин.
   Но совсем ошалевший и «потерявший голову» помощник машиниста Санек стучал зубами от дикого необъяснимого страха и не мог ответить старшему товарищу ничего связного и вразумительного, жизнеутверждающего и ободряющего.
   – Мы въехали в какой-то тоннель, Санек – ты разве не видел этого?! – еще более жутким и поэтому, почти неузнаваемым, голосом вновь обратился к помощнику Заслуженный Железнодорожник Горюхин.
   Но помощник машиниста Семенов по-прежнему упрямо молчал, безумными глазами глядя вперед и совсем-совсем ничего не соображая.
   – Здесь нет гор, Санек и потому не может быть никаких тоннелей! – продолжал самого себя убеждать Михаил Иванович, лишь бы, не молчать, оставшись наедине с собственным забастовавшим разумом, как это, очевидно, произошло в голове у помощника. – Сегодня мой юбилейный десятитысячный рейс по этим электрифицированным пригородным железным дорогам и мне никогда, ты слышишь, Санек – никогда не встречались никакие тоннели!… Может, произошло крушение и мы с тобой уже – на «том свете», Санек! Только не молчи, Санек – ответь мне хоть что-нибудь!…
   А в эти же самые минуты, достаточно быстро сумевшая прийти в себя, Маша Растомаева, хотя и медленно, но все же поднялась с «карачек», на которых провела, примерно, пять минут в железном грохочущем стыке между шестым и седьмым вагонами, и, не испытывая никакой растерянности (в отличие, скажем, от локомотивной бригады в составе машиниста и помощника, обладавших гораздо более развитым воображением, чем ревизорша Маша) решительно и зло толкнула дверь в тамбур, пребывая в твердой торжествующей уверенности, что в тамбуре ею сейчас будет «схвачен за шиворот» этот самый зловредный «заяц» -рецидивист, уже где-то, как с пол-года назад сделавшийся ее «личным врагом». Маша, надо сказать, не обманулась в своих ожиданиях – в открывшемся перед нею тамбуре и, вправду, оказался наконец-то настигнутый ею, дрожащий от страха перед неизбежным справедливым возмездием «заяц» (хотя, быть может, он дрожал и совсем не от страха)!
   Маша издала горловой торжествующий смешок, очень сильно смахивавший на короткое взвизгивающее ржание кобылицы в период «гона».
   – Наконец-то ты попался мне, гад!!! – в злобной ярости страшно завопила Маша, ничуть не смутившись тем невероятным фактом, что «пойманный» ею «заяц», на самом деле, почти ничем внешне не отличался от обыкновенного, «всамделишнего» зайца-русака и ничего человеческого в его чудовищно-противоестественном облике не присутствовало! Да и, даже, если бы он оказался точной копией «всамделишнего» зайца-русака, это было бы, как говорится, еще «пол-беды»! Но вся беда то, как раз и заключалась в том, что «точной копии» не получилось! Серьезные отличия от обычного безобидного травоядного зайца, как бы чуть позднее ни хотелось бы отмахнуться от них той же Маше, имели быть место. Невооруженным взглядом легко различались два основных отличия: размеры «зайца» и цвет его шерсти. Зайцев-русаков подобных размеров в природе просто-напросто не могло существовать – сидевший на корточках в углу тамбура и щелкающий то ли от страха, то ли от классического животного бешенства, огромными оранжевыми зубами-резцами, щедро брызгая при этом желтой нечистой слюной, «заяц», ростом был наверняка не ниже того безбилетного пассажира, за которым принципиальная и злопамятная Маша тщетно гонялась уже шестой месяц подряд. Облезлая во многих местах, грязная свалявшаяся шерсть на шкуре «зайца» по цвету своему и консистенции имела явственный яркий рыже-бурый оттенок, так характерный для среднеазиатских верблюдов-бахтияров, но совсем не свойственный заячьему племени, представленному на Земле огромным количеством безобидных, кротких растительноядных подвидов.
   По-хорошему, Маше бы следовало резко «угомониться», как следует «остыть» и аккуратно ретироваться обратно восвояси при неожиданной встрече с этим монстром. Но у Маши что-то замкнуло в голове, скорее всего – первосигнальное тормозное реле, и она, адекватно не среагировав на внешний вид этого невиданного в реальном мире чудовища, рассвирепела в порыве «праведного ревизорского гнева» еще сильнее:
   – Билет показывай, сволочь ушастая!!! – не менее щедро, чем сам «заяц» забрызгала слюной, совсем «зашкалившая» Маша, начав беспорядочно размахивать руками в опасной близости от страшной «заячьей» пасти, а конкретно – от огромных темно-оранжевых передних резцов безбилетного животного.
   К сожалению, рядом с Машей в тамбуре не оказалось никого из ее, более опытных, хладнокровных и уравновешенных коллег по работе, да и милиционеры тоже успели пройти далеко вперед и, поэтому ничего удивительного не оказалось в том, что раздраженный безобразным кривляньем обезумевшей ревизорши «заяц», сделал неуловимое движение огромной ушастой головой вперед и аккуратно, словно бритвой, отхватил Маше половинки указательного и среднего пальцев на правой руке.
   Тамбур заполнился пронзительным визгом Маши. Но кричала она не от боли, которая еще не успела наступить во всей ее глубине и утонченной многогранности, а – от, во сто крат, усилившегося бешенства:
   – Ах ты, сука ты облезлая-я!!! – заверещала Маша, тупо и совершенно отрешенно, словно бы со стороны, наблюдая, как ее алая горячая кровь сильными толчками начала изливаться из двух свежеобразовавшихся пальцевых обрубков, прямо на грязный пол тамбура, на ее новенькую форменную синюю юбку, постиранную и поглаженную перед очередной поездкой и почти сразу запричитала плаксивым голосом школьницы: – Пальцы, мои пальцы, пальчики мои-и, пальчик-ки-и-и!!!!!!!!!…
   А отвратительный громадный облезлый «заяц», тем временем, с громким хрустом, смачно и тщательно перемалывал оранжевыми резцами половинки двух Машиных пальцев – судя по всему, толстые Машины пальцы пришлись кровожадному «зайцу» по вкусу. Машина кровь густо и часто капала из зловонно воняющей заячьей пасти и продолжала выливаться алыми фонтанчиками из обрубков двух пальцев на правой руке самой Маши, отчего на полу тамбура натекла вскоре ее порядочная лужица и сам тамбур стал напоминать пыточную камеру в Аду… Сквозь стеклянные двери тамбура хаотично мелькали бледно-желтые потерянно-растерянные лица пассажиров, порывающихся не то куда-то бежать, не то…, в общем, все пассажиры сильно хотели только одного – быстрее «свалить» и, не важно – куда, из этой электрички…
   До Маши, как раз, вдруг неожиданно дошло, что с ее «зайцем» то ведь все не просто так, это, вовсе, оказался и не «заяц» ни какой, а … «настоящий черт» в виде «зайца», или – «чертов заяц» (еще пока неизвестный отечественной биологической науке подвид зайца), а, быть может, просто – «заячий черт»! Она как-то иначе догадалась заглянуть в раскосые, налитые кровью, глаза этой невероятной твари и сердце молодой женщины (все же Маше недавно исполнилось всего лишь двадцать пять лет, и она являлась человеческой особью женского рода, так что ее вполне резонно можно было назвать «молодой женщиной») оказалось обуянным настоящим ужасом, какой она не испытывала уже много лет – с далеких времен раннего детства. Ей в голову пришла простая мысль: этот страшный «отмороженный» «заяц» запросто же мог откусить не только пальцы на ее руке, но и саму руку или…, да все что этой твари заблагорассудится, то он и откусит!
   Испустив очередной невнятный вопль, окровавленная, «ни живая, ни мертвая Маша» схватилась скользкой от крови и пота правой рукой за алюминиевые ручки тамбурной двери и с силой рванула ее в сторону, будучи стопроцентно уверенной, что зайцеподобное оранжевозубое чудовище не даст ей открыть дверь и юркнуть в спасительный салон вагона, а «одним махом» перекусит сонную артерию вместе со всей шеей и позвоночным стволом. Но все обошлось благополучно и Маша, ввалившись из тамбура в вагон, благим матом истошно заорала:
   – Помогите, люди добрые – убивают!!!
   «Люди добрые», то есть – пассажиры, в свою очередь, все как один, испуганно стали шарахаться от раненой окровавленной ревизорши, боясь, видимо, замарать в ее крови свою чистую одежду.
   – Надо сообщить машинисту!!! Надо нажать «стоп-кран»!!! Где милиция?! Вызовите сюда милицию!!! – вагон заполнился бессвязными заполошными криками, неясным шумом, бестолковым неорганизованным мельтешением, что так характерно для начала любой массовой паники, зарождалась ли она на общественном транспорте или в каком-либо другом многолюдном месте…
   Никто не заметил главного, да и, в принципе, естественно, не мог этого заметить – как щедро пролившаяся кровь ревизорши Маши неслышно, почти незаметно, но очень жадно впитывалась в пол вагонного тамбура. С этого, никем не замеченного процесса, и началось бурное превращение обычного электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь в, наводящую ужас и ненависть, «бешеную электричку», со временем превратившуюся в своеобразный симбиоз «грозы и гордости» Пикирующего района, сделавшись одним из главных его «рекламных» «брэндов»…
   …Электропоезд неожиданно начал резкое торможение и, установленные в каждом вагоне радиодинамики возвестили хриплым низким мужским голосом, почему-то с очень злорадными интонациями возвестившим:
   – Внимание!!! Наш электропоезд прибывает на станцию Мертвоконево! Станция конечная! Эта станция имеет такое название по той причине, что на ней издревле хоронили лошадей!
   Время стоянки, ровно – две минуты и ни секунды больше! Две минуты молчания, которыми вы все будете обязаны почтить память, безвременно ушедших лошадей Пикирующего Района! Время пошло и кому еще дорога его никчемная жизнь, сильно рекомендую поторопиться покинуть вагоны нашего электропоезда!
   Грозные слова неприятного мужского голоса из радиодинамика были оценены пассажирами по достоинству и, поэтому, во всех десяти вагонах почти сразу началась настоящая давка, вызванная эгоистичным желанием каждого индивидуума, как можно скорее, пробиться к выходам из вагонов. «Никчемная жизнь» оказалась очень и очень дорога всем, без исключения, пассажирам и ясно понимая, что низкий хриплый зловещий голос или сильно пьяного или сумасшедшего диктора, транслировался в вагонах электропоезда не из любительского радиотеатра, а из самой настоящей «железнодорожной преисподней», пассажиры, испытывая бессмысленный животный ужас, бросились к спасительным застекленным дверям тамбуров. В этом роковом, юбилейном для машиниста Горюхина, железнодорожном рейсе собрались, как почти всегда и бывает во время крупных транспортных катастроф, представители, буквально, всех полов и возрастов, характеров, темпераментов и физических кондиций. Вследствие чего в каждом из десяти вагонов «взбесившейся» электрички массовый панический психоз приобретал свой неповторимый облик – согласно его основным внутренним составляющим.
   Но, все же, настоящего массового психоза, к счастью, не получилось – для этого просто не хватило времени, так как электропоезд, примерно, спустя минуту после прозвучавшего в вагонных радиодинамиках, объявления, совершил обещанную остановку точно напротив грязного и потрескавшегося, густо заплеванного перрона станции Мертвоконево, о которой раньше никто и никогда из пассажиров электропоезда и слыхом не слыхивал. Но, как выяснилось, станция с таким противоестественно жутким названием, действительно, существовала – судя по большим темно-желтым буквам, вкривь и вкось прибитым к верхнему фронтону большого деревянного станционного здания. Темно-желтые буквы складывались, выбивающим любого человека из нормальной психической колеи, одним-единственным словом: МЕРТВОКОНЕВО и для вящей убедительности того, что название этой станции читается именно так, а не иначе, невысоко над буквами, слагавшими станционное название, на коньке фронтона крыши, покрытой жестью, был прибит, сильно пожелтевший от времени, огромный лошадиный череп с широко раскрытой пастью, как если бы этот череп желал проглотить сразу всех вновь прибывших на «его» станцию, пассажиров.
   Никому из этих несчастных пассажиров, приехавших сюда на электропоезде номер шесть тысяч четыреста тридцать семь, выходить здесь совершенно не следовало, так как тут их никто не ждал, и делать им в Мертвоконево было абсолютно нечего! Но, когда электропоезд остановился и с громким злобно-радостным шипением автоматически открылись двери во всех десяти вагонах, то на грязный, заплеванный, Богом и людьми, забытый перрон, производя невероятный шум и гомон, менее чем за полторы минуты, вывалилась разномастная толпа пассажиров численностью почти в полтораста душ. И выражение лиц людей, неожиданно для себя очутившихся на этом неприятном перроне, выглядело так, будто они высадились не в Мертвоконево, а прибыли на настоящую Землю Обетованную после многолетних мытарств по Синайским пустыням вдоль берегов Мертвых морей. Вопль облегчения, густо перемешанный нецензурной бранью мужчин, плачем детей и женщин, чьим-то счастливым смехом, пронесся над древним гадким перроном и унесся в тоскливые и страшные своей полной неизвестностью неведомые мрачно-серые мертвоконевские дали. И, наглухо перекрывая этот вопль, резко заставив испуганно умолкнуть все полторы сотни человеческих глоток, в сером воздухе начинавшихся сумерек зазвенело откровенно злорадное ржание, давным-давно издохшей в страшных муках от сапа или от банального бешенства, неизвестной лошади: «С прибытием вас на вашу новую Родину, дорогие товарищи!!! И-и-го-го-го!!!»…
   …Алексей Фомченко в той электричке не был и поэтому знать не мог всех драматических коллизий трагического рейса, открывшего собой регулярное железнодорожное сообщение на электрической тяге между сильно удаленными друга от друга населенными пунктами огромного по площади Пикирующего района. Алексей попал в «пара-мир» совсем иным путем – не менее жутким и противоестественным, чем невезучие пассажиры, машинисты, сопровождающие милиционеры и ревизорши рокового электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь. И, подобно всем без исключения жителям Пикирующего района, он не любил воспроизводить в памяти детали своего «попадания» сюда, так как воспоминания эти не вызывали ничего, кроме страшных душевных терзаний. Особенно эти детали не нужно было вспоминать во время выполнения ответственных редакционных заданий, неизменно сопровождавшихся огромным риском для жизни. Как, например, сейчас – этим серым ранним июльским вечером, когда Алексей достиг нужного ему железнодорожного разъезда с неприятным названием Мертвая Голова. На разъезде Мертвая Голова, в диаметрально противоположные стороны, расходились две железнодорожные линии, одна из которых устремлялась на север, а другая, напротив – на юг. До Мертвой Головы они шли параллельным курсом, по неизвестным причинам «рассорившись», именно, почему-то на этом, ничем особо, не примечательном разъезде. Среди населения Пикирующего района циркулировали упорные слухи о том, что на разъезде Мертвая Голова можно найти (если хорошенько поискать, конечно) и третью, так называемую, Неназываемую Ветку, по которой якобы можно было уехать обратно в реальный мир.
   Заветной мечтой Алексея Фомченко, как и нескольких его предшественников на посту заведующих Отделом «Патологии Районных Инфраструктур», было найти эту самую заветную «Неназываемую Ветку», по которой когда-то и приехал в «пара-мир» тот самый невезучий «юбилейный» электропоезд номер шесть тысяч четыреста тридцать семь. Леша истово верил в то, что рано или поздно он найдет веские реальные доказательства того, что этот спасительный железнодорожный путь существует. В частности, на разъезде Мертвая Голова не было никакого стационарного человеческого жилья, но зато в нескольких метрах от точки кардинального разветвления двух рельсовых путей, торчала будка «станционного смотрителя», всегда закрытая на огромный висячий замок. А за искомой избушкой чернел глубокой мазутной пропиткой древний деревянный столб высотой метров шести, увенчанный, примерно, таким же, как и конек крыши здания вокзала в Мертвоконево, пожелтевшим от времени лошадиным черепом. А может – и не лошадиным. Но не суть важно – череп какого, конкретно, животного красовался на верхушке промазученного столба, а главное, что его постоянное присутствие на верхушке этого столба и дало столь зловещее название знаменитому разъезду. Переводные «стрелки» в виде полосатых черно-белых рычагов ручного управления служили еще одним убедительным доказательством того, что будка «станционного смотрителя» должна была быть обязательно обитаемой. И Леша слышал о том, что несколько, по меньшей мере, человек видели эту будку открытой. И, более того, эти анонимные свидетели все как один утверждали о том, что из небольшой трубы ее на двускатной крыше валил неприятный густо-черный дым, а в единственном окошке по ночам полнолуния горел неяркий и неуютный желто-красный свет. Такой ущербный свет могла порождать лишь керосиновая лампа. Признаки обитаемости будка «станционного смотрителя» приобретала, исключительно, по ночам – не каждую ночь, а только – в первую ночь полнолуния. И, соответственно, свидетелями того невероятного факта, что в избушке кто-то топил печку и зажигал керосиновую лампу, были случайные прохожие, которых по каким-то неизвестным причинам, ночь застигала неподалеку от железнодорожного разъезда Мертвая Голова. Ну а кто будет «шастать» по ночам в безлюдных пустошах Пикирующего района – либо пьяные, либо какие-нибудь бродяги без постоянного места жительства и определенных занятий, верить которым серьезным людям считалось бы, по меньшей мере, признаком дурного толка. Но Леша верил в эти слухи по той простой и очевидной причине, что очень хотел в них верить, так как они порождали, хотя и очень слабую, но – надежду на существование реального пути из «мрака» в «свет»! А больше надеяться ему совершенно было не на что – как и остальным жителям Пикирующего района!
   Кто-то ему однажды сказал, вот только – кто и где, и при каких обстоятельствах, он точно не помнил, что в этой будке «путевого смотрителя» живет тот самый Неназываемый Стрелочник, который однажды и «перевел стрелки» для электропоезда номер шесть тысяч четыреста тридцать семь в «нужном» направлении. Но, кажется, все же сказано это было на одной из пьянок в редакции – на чьем-то Дне Рождения, у кого то в комнате в Общаге, то ли у Виноградова, то ли у Борового. Скорее всего, что, все таки, у Виноградова, так как у него комната побольше, чем у Борового и там-то и засиделась однажды их смешанная женско-мужская постоянная компания почти, что до самого рассвета. И про «стрелочника» рассказал тогда, все же, не кто-нибудь, а – сам Виноградов. Да, точно – это поведал всей дружной, крепко «споенной», годами совместной работы, компании, Виктор Владимирович Виноградов. Но в начале своего рассказа он честно сослался на Юрия Михайловича Першина – старейшего корреспондента «Хроники Пикирующего района», который на данном мероприятии отсутствовал, потому, что являлся принципиальным «трезвенником» и, даже, кажется, регулярно занимался оздоравливающей «йогой». Да и в тот момент, Юрий Михайлович, вроде, как был в одной из своих бесконечных дальних, безумно смелых и смертельно опасных командировок. В переложении Виноградова, наверняка, даже, не – наверняка, а – безусловно, правдивый рассказ никогда не пьющего и неизменно не лгущего Юрия Михайловича Першина, прозвучал, примерно, следующим художественным образом:
   «… Мне в августе стукнет семьдесят два года, Витенька! И сколько мне осталось коптить наше унылое пара-небо – один Бог знает! Поэтому нет мне, согласись, никакого резона что-то привирать и сочинять о своих странствиях! Один-единственный у меня надежный свидетель, это – мой старенький двухколесный «Урал», но он не умеет разговаривать, так что придется тебе, хочешь ты того или нет, поверить старику Першину на слово!… … В ту ночь я возвращался домой из Акулово, куда ездил проверить слухи о падении водонапорной башни и выяснить, если таковое падение, действительно, произошло, его причины! Башня, действительно, упала, никого, правда, не придавив, но, зато, оставив всех жителей Акулово без нормальной питьевой воды! И я легко выяснил, что упала водонапорная башня от общей ветхости – средства, отпускаемые районной администрацией на ее плановый текущий ремонт, бессовестно разворовывались верхушкой местной Акуловской администрации в лице главы администрации Акулово и ее главного бухгалтера! Ну, да и черт с ними – не в них дело и совсем не о том я хотел тебе рассказать!… Хочешь – верь мне, еще раз не поленюсь повторить, а хочешь – не верь, но я был в гостях у «неназываемого стрелочника»!
   Это была еще не ночь, а скорее – поздний вечер, часов так, примерно, одиннадцать или – начало двенадцатого. Но было все же уже почти темно и, вроде как, дождик начал накрапывать, и я всерьез опасался, что, если вдруг польет настоящий затяжной дождь, то я рискую серьезно вымокнуть, чего мне допускать никак было нельзя из-за своего ревматизма, бронхита, трахеита, простатита и полинефрита! Старость, Витенька – не радость! Сам когда-нибудь это поймешь на собственном, так сказать, горьком жизненном опыте! Прости старика, что опять отвлекся от основной темы!
   В общем, так или иначе, но рассчитывал я, что до полуночи успею доехать до нашего – до родного Пикирово, ну и, как можно энергичнее приналег на педали своего трудяги-велосипеда! И вот, подъезжая, как раз к Мертвой Голове, лопнул у меня, словно бы в злобную насмешку над пожилым и честным журналистом-«бессеребренником», обод заднего колеса! «Трен-нь-к-к!!!» и «пиз… к» – твой покорный слуга, Юрий Михайлович на полной скорости прямо «мордой – в землю»!
   Правильно оценив размеры ущерба, я понял, что придется мне заночевать, судя по всему, в чистом поле, и, что, если пойдет все-таки проливной и затяжной дождь, то придет моему хилому организму и мне вместе с ним, естественно, верный конец! Но тут, к счастью, вспомнил я про железнодорожный разъезд под названием Мертвая Голова и избушку «станционного смотрителя» на этом самом разъезде. Ехал то я ведь по грунтовке вдоль железной дороги, а географию всего, можно сказать, Сумрачного Края, а, тем более, нашего родного Пикирующего района, я хорошо знаю и легко сориентировался в уме, что до Мертвой Головы мне пройти не больше километра. Избушка, конечно, там опять окажется закрыта на свой вечный навесной замок, но, думаю, если начнется дождь, то я тогда чем-нибудь увесистым постараюсь сбить этот замок вместе со скобами – не оставаться же мне, на ночь, глядя, на улице и – не промокать же насмерть под холодным дождем! А, там, думаю, утром что-нибудь и придумаю – как замок на место обратно «приторочить»!
   Ну и вот, довел я кое-как свой покалеченный «Урал» до Мертвой Головы. Без всяких, почти, приключений довел! Один раз только видел вдалеке стаю бездомных собак, но, так как они мелькнули от меня, именно, вдалеке, то и, наверное, не заметили они меня – куда-то дальше по своим собачьим бездомным делам побежали-«потрусили»! … Правда, мысль у меня одна нехорошая все же проскользнула, как аскарида – а вдруг это были не бродячие собаки, а «недорезанные» свиньи-индиго?! А с «недорезанными индосвиньями», сам знаешь, шутки то очень и очень даже плохи! К тому же, издалека их запросто можно спутать с собаками – особенно таким близоруким людям, как я! Ну, да и ладно, «недорезанные свиньи» это были или бездомные собаки, но сгинули они в кромешной районной ночи безо всяких последствий для меня, да и ладно!…
   Главное, что я не останавливаюсь ни на секунду, да все ближе и ближе к разъезду подхожу и Бога молю только об одном – лишь бы не пошел этот проклятый затяжной холодный дождь! Тьма стоит вокруг – ни «зги» не видно! Ни луны, ни звезд, все небо, как я понял, тучами затянуло и дождю этому, как тут ни крути, все же, обязательно быть!
   В общем, иду я себе потихоньку и иду, велосипед волоку, обеими руками за руль придерживаю и удивляюсь тому, как еще это у меня пока сравнительно легко получается идти, ни обо что не спотыкаясь в кромешной этой подлой предательской темноте!. А капли то потихоньку, между тем, все-таки начали накрапывать сверху – крупные такие, неприятно холодные капли. Ну, думаю, дело совсем скверно складывается!
   И тут, вдруг, Витенька, не смогу я тебе точно объяснить свое состояние – что я испытал на самом деле, когда увидел уютный такой красно-оранжевый огонек в полном мраке!
   Остановился я, как вкопанный и долго соображал: чтобы это могло так светиться, что за огонек такой вдруг загорелся передо мной?! Не из того ли разряда этот самый огонек, что «приманивает мотыльков» в ночной темноте и не окажусь ли я сам таким вот безмозглым и наивным «мотыльком» в подобном случае?!
   Минуты две, наверное, а, может и все три, не меньше, я тупо стоял, пялясь на этот огонек, пока не догадался, что это светится окошко избушки «путевого смотрителя»! И окошко это, как мне показалось, начало потихоньку все ярче разгораться – выхватывать постепенно из темноты очертания самого домика! И, когда я уже ясно различил, как из трубы на крыше густо валил дым вперемежку с искрами, то сомнений у меня не осталось – домик «станционного смотрителя» был открыт и в нем кто-то растапливал печку! Ты представляешь себе такую невероятную картину, Витя?!
   Стоять то я до бесконечности ведь не мог – не убьет же меня, в конце то концов, этот пресловутый «станционный смотритель» только из-за того, что я у него попрошусь до рассвета в домике посидеть?! Да и «станционный» ли это «смотритель» внутри избушки орудовал – тоже мне, как журналисту, уже, немедленно выяснить захотелось! «А – была не была! Где „наша“ не пропадала?!» – думаю и, свой «велик» покрепче за руль, ухватив, пошагал я твердым шагом навстречу этой самой неизвестности, в гости к «станционному смотрителю»!
   Когда подошел я к домику почти вплотную – метра три-четыре осталось, как почуял я сразу запах. Вкусный аппетитный очень запах – из приоткрытой двери домика пахнуло на меня ни с чем несравнимым ароматом варившихся щей! Я почему-то в те секунды был твердо уверен, что варились они из молодой баранины, молодого чеснока и отборной кисло-сладкой, квашеной с зелеными яблоками, капустой! Рот у меня, Витя, моментально наполнился слюной, хотя до этой минуты я, даже, и не представлял, что был настолько голоден! И так ярко и ясно я представил себе перед глазами этот, стоящий в огнедышащем жерле русской печи, огромный закопченный чугун с булькающими и пышущими прозрачным белым паром, густыми мясными щами, что ни о чем я больше думать не мог, подошел к дощатой приоткрытой двери, предварительно прислонив к стене домика велосипед, и громко постучал в нее.
   – Заходите – открыто! – раздался тотчас же из-за двери на стук мой, вполне вежливый и благозвучный мужской голос.
   Я зашел и увидел невысокого мужчину средних лет, одетого в железнодорожную форму. И никакой русской печи внутри домика не было. Имелся крохотный камелек, сложенный из красных обожженных кирпичей, самую малость только сверху побеленных, и внутри камелька и, вправду, гудело оранжевое пламя. Но на камельке не стояло никаких чугунков. Вместо печи использовалась большая спиральная плитка, на которой и, вправду, стояла большая алюминиевая кастрюля, в которой бурно клокотало какое-то очень аппетитно пахнувшее варево. Как выяснилось чуть позднее, в кастрюле, действительно, варились щи из квашеной капусты, молодого чеснока и молодой баранины!
   Плитка с кипевшей на ней кастрюле уместилась на крайнем углу небольшого квадратного стола, покрытого клеенчатой скатертью, изукрашенной незатейливыми узорами в черно-синюю клетку и красные кружочки. В центре стола неярко горела тем самым неярким красно-оранжевым светом керосиновая лампа. Хозяин избушки сидел за столом, чистил картошку для щей и вопросительно смотрел на меня внимательным изучающим взглядом.
   – Добрый вам вечер! – как можно деликатнее поприветствовал я хозяина домика. – Простите за беспокойство, но деваться мне было некуда – у моего велосипеда лопнул обод в заднем колесе…
   – Ни слова больше! – так же деликатно перебил меня «станционный смотритель». – Я не слепой и прекрасно, с первого взгляда увидел, что вы вполне достойный, добрый, хороший и честный человек, и у меня не может быть к вам никаких претензий! Тем более, что вы достаточно пожилой, а потому – вполне заслуженный человек! Поэтому проходите и располагайтесь, как дома! Тем более, что и ужин вот-вот будет готов! А я вижу, что вы – «с дороги», и, весьма нелегкой и долгой дороги, и, наверняка, изрядно устали и проголодались!
   Проговорил все это хозяин домика вполне приветливым искренним голосом, хотя и ни разу не улыбнулся. Не улыбались и его серые усталые глаза – в них я видел совершенно ровное спокойное выражение, немного напоминавшее незыблемость поверхности речного омута в безветренную погоду. Уже в ту минуту у меня мелькнуло подозрение, что я вижу перед собой не человеческие глаза, а – окна, через которые на меня смотрит существо совсем из иного, чем наш, мира. И от мысли от этой мне сделалось почему-то очень тоскливо и неуютно. И, даже, вкусный мясной дух, в виде столба горячего пара, валившего из клокотавшей кастрюли, перестал радовать меня. Я подумал тогда почти с уверенностью, что зловещие неясные, крайне путанные и, во многом, непроверенные слухи про эту избушку «путевого смотрителя» имели под собой серьезные основания.
   Мой таинственный гостеприимный хозяин оказался проницательным человеком и, как выяснилось чуть позднее, легко догадался по выражению моего лица, о том, про что я думаю, изумленно и настороженно глядя на него, на керосиновую лампу, большую кастрюлю с кипевшими в ней щами, и на блестящие никелевые пуговицы новенькой, недавно отутюженной железнодорожной униформы, в какую был обряжен хозяин гостеприимной избушки.
   – Простите – как вас зовут, и кто вы по профессии? – своим ровным учтивым голосом спросил он меня.
   – Юрий Михайлович Першин – старший корреспондент районной газеты «Хроника Пикирующего района», заведующий ее, так называемым, «общим» отделом! – ответил я, обсказав ему все, как есть и, ожидая, что он, как и полагается в подобных случаях, в свою очередь, вслед за мной, ответно назовет мне свои имя и должность.
   Но этого, к моему удивлению и сожалению, не случилось. Мой собеседник, не переставая очищать большие круглые картофелины от грязной кожуры, автоматически бросая при этом кожуру в пластиковое ведро для отходов, а получавшиеся очищенные картофелины – в специальную кастрюльку с холодной водой, смерил меня долгим изучающим взглядом и, лишь, выдержав продолжительную паузу, для какой-то цели необходимую ему, произнес:
   – Очень приятно, Юрий Михайлович! Я не могу ответить вам взаимностью, назвав, как вы, очевидно, ждете от меня, свое настоящее имя и занимаемую должность. Имя вы мое все равно не сможете выговорить, а название должности, ровным счетом ничего не скажет вам, не пробудив у вас никаких знакомых ассоциаций! – и, не дав мне вставить ни слова, полуутвердительно спросил или уточнил у меня: – Итак – вы ищете Путь к Спасению, как и все журналисты «Хроники Пикирующего района»?! И, так или иначе, много думали
   о «трансформаторе», в частности, о том – как можно попасть внутрь его!
   – Простите – о каком «трансформаторе» вы говорите?
   – Трансформатор, это – накопитель энергии, как вам, уважаемый Юрий Михайлович должно быть хорошо известно из курса школьной физики.
   Другое дело, что виды энергии бывают разные, а, соответственно, им и накопители могут иметь самую разнообразную внешнюю форму. Например, вот этот, внутри которого мы сейчас с вами сидим в ожидании вкусного ужина! – хозяин домика «станционного смотрителя» для наглядности повел вокруг себя рукой: – Имеет форму неказистого деревянного домика под двускатной крышей, среди населения Пикирующего района, почему-то получившего наименование – «домик «станционного смотрителя»!
   Скажите мне честно, Юрий Михайлович – вы были сильно удивлены, когда увидели, вечно запертый на большой амбарный замок, домик «станционного смотрителя», открытым?!
   Я, честно говоря, Витек и рот раскрыл, как полный дурак – совсем, даже, и не зная, что мне нужно было отвечать этому «железнодорожнику» на его экстрасенсорный вопрос! Мне, одновременно, и страшно сделалось, хотя я, ты и сам знаешь, не из «робкого десятка», и жутко стало интересно – к кому же это я, на, самом то, деле, в гости пожаловал?! Но, как бы сильно я не растерялся, мне совсем не хотелось ронять перед этим, пусть он даже окажется самим «чертом», «железнодорожным смотрителем», чести корреспондента газеты «Хроника Пикирующего района» и я, постаравшись взять себя в руки, твердым и уверенным голосом ответил ему на его вопрос:
   – Естественно – я был сильно удивлен тому невероятному факту, что «домик станционного смотрителя» оказался открытым! И добавлю, что я был не только удивлен, но и обрадован! И радость моя носила чисто профессиональный журналистский характер – я первый, кому довелось войти внутрь вечно закрытого на амбарный замок «домика станционного смотрителя» и, наконец-то, разгадать его тайну! Вы можете мне честно сказать – кто вы?!
   Он молча и, главное, более тщательно, чем еще каких-нибудь пол-минуты назад, принялся меня разглядывать и мне показалось, что при последнем вопросе моем ровная неподвижность в его серо-зеленых глазах слегка всколыхнулась, что случается, видимо, с поверхностью глубоких речных омутов, когда оттуда на белый свет выныривает настоящий «водяной» или какой-нибудь другой «нечистый» речной «дух»! Я абсолютно твердо решил, что сейчас «смотритель» полностью откроет мне или частично приоткроет какую-то страшную тайну про себя самого, а, также, про весь наш Пикирующий район! Я приготовился, Витенька, услышать настоящую сенсацию или что-то вроде того! Но не тут то было!…
   – Вы ищете правду, Юрий Михайлович?! Я в этом уверен, потому что вы – честный человек! Вы уже больше пятидесяти лет ищите ее, эту самую пресловутую «правду жизни», ищите, очень упорно ищете и не находите! И, вот, вдруг, вы неожиданно для себя попадаете в гости ко мне и, именно, в такой момент, когда меньше всего ожидаете такого невероятного факта!
   Правда, прежде всего, для нас сейчас заключается в том, что вы сильно проголодались и мечтаете утолить свой зверский голод вкусными горячими щами из молодой баранины, приправленными молодым чесноком! Но и в этом моем утверждении правда, как она есть, присутствует лишь частично – вы, Юрий Михайлович, действительно, очень голодны! Но… на этом все – дальше правда заканчивается, потому, как эти щи сейчас варятся, вовсе, не из молодой баранины, как вам усиленно и, настойчиво, кажется!
   – А из чего же, тогда, простите меня, они варятся?! – спросил я, невольно магнетизируя громадную кастрюлю с клокотавшими в ней желто-зелеными «щами».
   – А вы точно уверены, Юрий Михайлович в том, что, действительно, хотите знать – из «чего» варятся эти щи?! – спрашивает он меня таким жутким тоном, как если бы, Витек, в этой кастрюле варилось человеческое мясо!
   Что-то такое он, наверняка, про меня и подумал и, впервые за время нашего с ним короткого знакомства, не улыбнувшись – нет, а усмехнувшись – нехорошо как-то усмехнувшись, сказал снисходительным тоном, каким, обычно, принято разговаривать с малыми детьми или слабоумными:
   – Не волнуйтесь так, Юрий Михайлович, я – не людоед, и человечину вам предлагать не буду! Но, в кастрюле варится совсем не молодая баранина, как вы почему-то вбили себе в голову. И суп этот, вовсе, никакие – ни «щи»! А главное, я – не «станционный смотритель»! Ну, а про избушку я уже говорил…, – тут он как то очень резко и неожиданно умолк, уставившись в кастрюльку с очищенной картошкой таким странным взглядом, как если бы эту картошку очистил кто-то другой.
   Воспользовавшись возникшей паузой, я спросил у него:
   – И, все-таки – кто вы тогда, если не станционный смотритель?!
   – Я, Юрий Михайлович скажу вам об этом, как ветерану журналистского фронта и настоящему искателю вселенской правды. Будь вы хоть чуть-чуть помоложе и менее заслуженнее и честнее, вы бы, вообще бы не попали внутрь трансформатора и не беседовали с самым настоящим «стрелочником» во плоти и крови!
   – Так вы – тот самый «неназываемый стрелочник»?!?!?! – страшно закричал я, и моя нижняя челюсть отвисла, Витенька!
   – А какого, конкретно, «стрелочника» вы имели ввиду, Юрий Михайлович?! Я не совсем вас понял! – вопросом на вопрос ответил он мне голосом вполне спокойным на фоне моего эмоционального «срыва» и впервые на лице моего таинственного собеседника появилось некое подобие настоящей человеческой улыбки.
   – «Н е н а з ы в а е м о г о» – я же только что сказал! – произнес я, весь внутренне «подобравшись» и сделавшись, как бы «сам не свой»: – Того, кто открыл этот чертов «Пара-Мир» для всех для нас, кто нас отправил сюда всем «скопом»! В Пикирующем районе упорно говорят о том, что первые живые люди попали сюда на том самом электропоезде, на пути которого «перевели» «стрелки» совсем не в ту сторону и электропоезд отправился по «несуществующей рельсовой трассе» в страну «никуда». И «стрелки» перевел неизвестный «стрелочник»! И, будто бы существует такая легенда, что, если удалось бы найти этого самого «стрелочника» и объяснить ему, что он натворил, то можно было бы уговорить его отправить эту заблудившуюся электричку обратно – в ее родное депо на Земле! У нас в Пикирующем районе люди живут только тем, что верят – верят вернуться обратно!!! … – и тут я резко умолк, так как меня внезапно осенило – какую «гиль» и «дичь» я несу, Витя!
   А мой собеседник, нужно отдать ему должное, впервые за время нашей беседы и всего нашего знакомства, улыбнулся настоящей человеческой доброй улыбкой и сказал мне такие слова, оказавшиеся, как выяснилось чуть позднее, напутственными:
   – Дорогой Юрий Михайлович! Повторюсь еще раз, что вы единственный человек из своей газеты, который оказался достойным попасть внутрь «трансформатора» и не аннигилироваться при этом! Вы угадали верно – я и, вправду, тот самый «неназываемый стрелочник» и не скажу, что это звание, которое присвоили мне жители Пикирующего района, сильно меня радует и наполняет все мое существо ощущением трансцедентальной гордости.
   Скоро мы с вами расстанемся. Я проснусь у себя дома в своей постели и мне будет казаться, что вы мне, Юрий Михайлович, снились, если, конечно, я, вообще, про вас вспомню!
   Тут, Витя, мой собеседник сделал паузу, вызванную необходимостью ссыпать в кипящую кастрюлю очищенную картошку. Я продолжал молчать, пассивно наблюдая за кулинарными манипуляциями «стрелочника», нетерпеливо ожидая, что он мне скажет дальше. И ожидание мое не затянулось – поставив, опустевшую из под картошки, посудину обратно на столик, он неожиданно спросил у меня:
   – Вы помните тот момент в нашей беседе, когда я сказал вам, что в этой кастрюле варится не баранина, и, что это, вообще, не – щи?!
   – Помню, конечно! Ваши слова насчет щей трудно забыть и трудно… переварить…, – я невольно громко хмыкнул, едва не рассмеявшись получившемуся каламбуру, и тут же сглотнул набежавшую слюну, ясно представив себе, как подношу к широко раскрытому рту ложку горячих мясных наваристых щей, подрагивающей от голодного нетерпения рукой.
   – Это – не баранина, Юрий Михайлович! – быстро перебил мне аппетит Стрелочник. – Это – «сургуц»!
   – Что?! – я даже подпрыгнул, как мне показалось, от сразу, возникших непонятного страха и жутчайшего отвращения – до того неприятные ассоциации вызвало у меня непонятное слово, произнесенное «стрелочником».
   – «С У Р Г У Ц»! – по слогам медленно повторил Стрелочник. – Полный антипод баранины, как мясного продукта, имеющий еще одно определение: «Бульон тоски и отчаянья»! Если бы вы съели полную миску этого дьявольского варева, Юрий Михайлович, то итог этой вашей трапезы был бы слабо предсказуем, но, несомненно – очень плачевен! Вы бы, скорее всего, преисполнившись и тем, и другим бросились бы под многопудовые стальные колеса Бешеной Электрички! Но я вовремя предупредил вас, и вы теперь спасены! Вы – единственный житель Пикирующего района, которому, по маловероятному стечению обстоятельств, оказалось разрешенным увидеть меня воочию – в первый и последний раз, уважаемый Юрий Михайлович! Запомните главное – выход, в который вам всем так хочется верить, существует, но заключается он совсем-совсем не в электричке, которая в один прекрасный момент увезет вас обратно на станцию Рабаул, откуда вы когда-то начали свое роковое путешествие в объятия коварной ловушки под названием «Сумрачный Край»! Более того – бойтесь Бешеных Электричек, как огня и старайтесь не приближаться к железнодорожным путям, когда они мчатся по ним! И бойтесь «стрелочников», в каком бы виде они вам не являлись, и обходите стороной «домики станционных смотрителей»! Стрелки переводятся только в одном направлении – в том, в каком нужно ехать со все нарастающей скоростью Бешеным Электричкам! Я задал вам загадку, Юрий Михайлович и поэтому вы и остались живы – только для того, чтобы попытаться ее разгадать! Трансформаторы – зоны, чрезвычайно опасные для жизни жителей Пикирующего района, не поленюсь повторить еще раз об этом, Юрий Михайлович! Внутри них саккамулированна энергия, убийственная для «призраков» – но вы-то не совсем «призрак», поэтому и имеете возможность сейчас беседовать со мной! – и он замолчал, напоследок сказав вот эту вот совершенно непонятную для меня фразу и посмотрев мне в глаза таким страшным взглядом, что я не выдержал, Витек и потерял сознание… «Вырубился» наглухо или, даже, не знаю, как поточнее выразиться!…
   …В общем, когда я открыл глаза, то уже вовсю светило солнце, и я увидел, что валяюсь на краю железнодорожной насыпи – метрах в десяти от «избушки станционного смотрителя», закрытую на огромный ржавый амбарный замок, а рядом со мной и тоже на насыпи валяется мой верный «урал» и дорожная сумка.
   Проснулся я или, скорее, очнулся, между прочим, не от чего-нибудь, а от жуткого голода, вызывавшего изрядную тошноту и головокружение, и, как ни странно, я сразу все вспомнил – эту дикую жутчайшую ночь внутри дьявольской избушки, клокочущие желто-зеленые «щи» в огромной алюминиевой кастрюле, ножик, мелькающий в ловко и проворно работающих пальцах «стрелочника», картофелины, которые он чистил, его неподвижные холодные глаза, так сильно напоминавшие гладкую поверхность бездонного речного омута и свое безумное желание похлебать горячих свежесваренных щей из молодой баранины. Мне сделалось так обидно, что этот стрелочник или кто он там был, жестоко обманул меня и не покормил, вместо вкусного ужина понавешав мне на уши всякой непонятной «отсебячины»! … Я резво поднялся на ноги, не испытав при этом ни слабости, ни головокружения. Отряхнул смятые брючины от налипшего влажного песка (ночью все же шел дождь!), привычным движением закинул лямки сумки на правое плечо, взял за «рога» свой верный «урал» и осторожно спустился вместе с ним на хорошо знакомую грунтовую дорогу, проложенную вдоль железнодорожного полотна. На грунтовке я почувствовал себя гораздо увереннее, чем на железнодорожной насыпи и, продолжая крепко держать свой верный покалеченный «урал» за рога, медленным, но уверенным шагом повел его вперед вместе с собой, рассчитывая приблизительно через пару часов без приключений достигнуть родного Пикирово и отчитаться перед Александром Ивановичем о проделанной в командировке работе!…».
   Хорошо, что этот довольно продолжительный рассказ Виноградова сопровождался регулярным прикладыванием к краям граненых стаканов, наполненных приторно сладким «Жасоратом» (Виноградов как раз накануне получил из Средней Азии четыре ящика этого отвратительного приторного алкогольного пойла) и поэтому слушать рассказчика было не так утомительно, как это обязательно бы показалось на трезвую голову. Собственно, ничего особо интересного и поучительного из рассказанной Виноградовым истории никто из его слушателей не почерпнул. Кроме Леши Фомченко, которого эта тема касалась самым непосредственным образом, как заведующего отделом «Патологии районных инфраструктур». Одним из самых ценных журналистских качеств Леши было умение аналитически мыслить и, несмотря на то, что в ту ночь, когда Виноградов поведал о таинственном и непонятном приключении Юрия Михайловича, Леша изрядно «перебрал» дешевого киргизского портвейна, каждая фраза Виноградова намертво зацепилась в его памяти, и он пришел к неопровержимому выводу, что ему лично необходимо попытаться попасть в гости к «стрелочнику», как и Юрию Михайловичу. На следующий же день после того Дня рождения, он пришел к Юрию Михайловичу в кабинет (тот как раз собирался в очередную продолжительную командировку) и, сославшись на Виноградова, вежливо попросил Першина поподробнее пересказать события той далекой ночи, имевших место быть на разъезде Мертвая Голова. На просьбу Фомченко Юрий Михайлович коротко, но настоятельно посоветовал молодому журналисту «ни при каких обстоятельствах, а особенно – по ночам полнолуния, не приближаться к «домикам станционных смотрителей»!!!», и на этом категоричном предупреждении резко оборвал начавшийся разговор, присовокупив еще несколько нелестных эпитетов в адрес «безответственного болтуна и хронического алкоголика, Витьки Виноградова!». Фомченко ушел тогда от «старейшины журналистов «Хроники Пикирующего Района» сильно раздосодованным, поклявшись больше никогда не делать попыток «накоротке» завязать разговор с «этим старым пер… ом»!…
   Но прошло-пролетело несколько недель, и настал описываемый вечер дня очередной редакционной «планерки», проводившейся утром, на которой Леша получил строгий приказ-задание главного редактора – «сдвинуть наконец-то с „мертвой точки“, давно уже набившую оскомину, лично ему Малеванному, „тему“ „Бешеной Электрички“!». Уже утром, глядя в усталые и злые глаза Малеванного под густыми нахмуренными бровями в тот момент, когда тот обвинил его в некомпетентности, намекнув, что он, Леша Фомченко, возможно, и не соответствует занимаемой высокой должности «заведующего отделом», Леша твердо знал, что ночь он проведет на разъезде Мертвая Голова. Когда он случайно столкнулся на центральном Пикировском рынке с Костей Боровым, в нагрудном кармане его рубашки уже лежал билет на рейсовый автобус до станции и села Мертвоконево, отстоявших от разъезда Мертвая Голова в каких-нибудь пяти километрах… И вот он прибыл к конечной цели своей командировки, стоя приблизительно на том же самом месте возле железнодорожной насыпи, где очнулся когда-то от крепкого ночного сна Юрий Михайлович Першин. В десятке метров от неподвижно стоявшего Леши смотрела на мир единственным окошком, забранным непроницаемыми деревянными ставнями, «избушка станционного смотрителя», на чьей, оббитой металлической жестью, двери висел огромный ржавый «амбарный» замок. А за избушкой торчал проклятый черный столб, на котором желтел неизменный череп крупного неизвестного животного, отдаленно напоминавшего лошадь. Внешний вид избушки со столбом, украшенным лошадиным черепом, нисколько не вдохновлял молодого журналиста – он с отвращением почему-то представлял себя на месте Юрия Михайловича, попавшего внутрь этой избушки, ни в малейшей степени, не производившей ощущения, обжитого человеком, помещения. Леше гораздо больше нравилось смотреть на темно-красное тревожное полотно заката, озарявшее вечернее небо на западе и панораму почти бескрайних полей, заканчивавшихся где-то у самого горизонта в нескольких километрах от одинокого разъезда перед зубчатой каймой черного леса. Сердце Леши сжалось мягкой лапой, обычной в этих местах, безнадежной вечерней тоски. А возможно, что имели быть место и тяжелые предчувствия, в общем-то, тоже свойственные вечерам Пикирующего района, равно, как и вечерам всего Сумрачного Края. Тревога и дурные тяжелые предчувствия выползали наружу вместе с обязательными предзакатными туманами и вечерней росой. Леша продолжал смотреть на полотно заката, совсем не замечая «избушки станционного смотрителя», которую специально не хотел замечать, так как она сильно действовала ему на нервы самим невероятным фактом своего противоестественного существования.
   – А зачем, собственно, мне нужна эта чертова избушка?! – неожиданно вслух сам у себя спросил Леша и машинальным движением зажал рот пальцами правой руки, всерьез испугавшись, что начинает сходить с ума.
   Дальше он начал уже совершенно молча анализировать ситуацию, в которой оказался благодаря откровенному самодурству Малеванного и собственной бесхарактерности. Весьма непростую ситуацию эту ему следовало обязательно как-то грамотно «разрулить» в течение сегодняшней ночи – без ущерба лично для себя и не «в пику» непомерному честолюбию Малеванного. Ему необходимо было, просто-напросто, попытаться обмануть Малеванного – хотя бы на какое-то время.
   Леша постепенно перевел свой взгляд с линии далекого горизонта, где заросшие полынью поля обрывались зубчатой каймой черного зловещего леса, на выкрашенные в черно-белую полоску тяжелые ручки рычагов железнодорожных стрелок, разделяющих стальные рельсы двухколейного параллельного пути на две «одноколейки», одна из которых уходила строго на север, а другая, не менее строго – на юг. Глядя на рычаги перевода «стрелок», Леша всерьез задумался – ему в голову пришла неожиданная идея, поразившая его самого, прежде всего, своей новизной и оригинальностью, а – не заложенным в ней каким-то практическим и спасительным смыслом!
   «Бешеную электричку» нужно пустить под откос!!!» – вот какая свежая и неожиданная мысль родилась в голове Алексея Фомченко. Эту мысль смело можно было назвать «революционной мыслью»! И она не то чтобы просто родилась, а – взорвалась, подобно «сверхновой» звезде под сводами черепа Леши на фоне бесконечного однотонно-серого эмоционального переутомления, так сильно тяготившего Лешу все последние дни, отчего он сразу почувствовал себя почти счастливым человеком, совсем под иным углом взглянув на «избушку станционного смотрителя» и массивные рычаги ручного перевода железнодорожных «стрелок»!…
   Стоило Леше только-только принять это решение, как где-то вдалеке среди вечерних полей раздался неприятный вой неизвестного животного. В этом высоком пронзительном вое невидимого пока среди предзакатных сумерек зверя явственно прослушивалась конкретная угроза, адресованная не кому-нибудь, а лично ему – Алексею Фомченко. И талантливый аналитик, молниеносно схватывающий суть происходящих вокруг него событий и явлений, Леша, как бы ему ни хотелось в этом признаться, сразу связал родившийся вдали жуткий угрожающий вой со своей, только что возникшей в голове «революционной идеей» пустить под откос «бешеную электричку». Некое, неведомое, пока, чудовище «предупреждало» этим зловещим воем не кого-нибудь, а, конкретно, его – Лешу Фомченко и Леша это прекрасно понял, и, как всегда с ним бывало в минуты возникающей смертельной опасности, ничуть не поддался предательской панике, а включил на полную мощность, ясно, четко и хладнокровно заработавший незаурядный интеллект, который не раз уже помогал ему выпутываться из, совершенно, безнадежных передряг…

Поселок Лысая Поляна. 5-ое июля, 9 ч.48 мин. «Авральные» будни лысополянцев на фоне катастрофы, случившейся в стенах зверофабрики «Следы невиданных зверей»

   Жители Лысой Поляны, наученные горьким опытом многочисленных предыдущих катастроф паранормального характера, неоднократно происходивших и разражавшихся на их родной Зверофабрике, в течение прошедшего, очень напряженного и во многих отношениях, крайне неприятного дня, начавшегося с повального бегства из стен забойного цеха всех двухсот пятидесяти «лунных лисиц» -«ибермаргеров», приняли необходимые меры по обеспечению надлежащей безопасности собственных подворий. Возникшая непростая ситуация, в столь небольшой по площади и численности населения, деревне усугубилась тем роковым обстоятельством, что рано утром «лунными лисицами» на территории непосредственно фабрики было искусано тридцать два человека и, если употребить расхожее выражение, «беда пришла почти в каждый лысополянский дом»!
   Бывшая учительница музыки, а ныне – высококвалифицированная профессиональная умертвительница ценных пушных зверьков, Наташка Хунхузова, буквально, едва приползла в свой неуютный просторный обветшалый дом, щедро окропляя собственной кровью домотканые половички, покрывавшие дощатый пол в сенях. Ее встретили встревоженные и напуганные домочадцы – пожилая хронически пьющая мать (в Лысой Поляне пило почти все население поголовно за исключением нескольких женщин, сохранявших в себе здоровые генетические начала «хранительниц домашнего очага», вложенных в них самой природой) и восьмилетний сын.
   – Ой, ой, ой, Натка!!! – пронзительно заголосила шестидесятивосьмилетняя Евдокия Николаевна, всплеснув руками: – Где это тебя так угораздило-то?!?!?!
   – Лунозубы это, мамка! – ничего, по сути, не объясняя коротко процедила Наташка, морщась от сильной боли и выкрикнула самый, так сказать «наболевший» вопрос: – Выпить у нас дома есть?! А то больно – сил нет терпеть!
   Евдокия Николаевна трясущимися руками налила половину граненого стакана самогонки и протянула дочери. Та, стуча зубами о края стакана, выпила вонючий обжигающий напиток тремя-четырьмя булькающими глотками, после чего громко выдохнула воздух и неразборчиво проговорила замысловатое нецензурное ругательство по адресу Ништюкова и кого-то еще из сельской и районной администраций.
   – Да ты можешь толком то рассказать – что за беда у вас там, на фабрике приключилась?! Почему сирена выла?!
   – Мишка где?! – вопросом на вопрос ответила матери Наташка, имея ввиду своего мужа, Михаила Изенкина, работавшего там же на «зверке» «забойщиком», но, естественно, в мужской бригаде.
   – Да не знаю я, Натка! – развела руками мать: – Я думала, что вы вместе придете!
   – Как видишь…, – тоже развела руками Наташка и добавила: – Боюсь я что-то, мамка!…
   – Чего боишься то?!
   – За Мишку боюсь – как бы его эти твари не загрызли насмерть! Видела бы ты – какие они страшные! Е…й Ништюков!…
   – А Ништюков то тут – причем?!
   – Да он же, сволочь проклятая, этих «лунозубов» вместе с Порониным где-то купил и насильно же нам навязал выращивать! Не помнишь, что ли, как он их на общем собрании расхваливал: «Там такой мех, ах, там такой мех, что глаз от этого меха не оторвать и сноса ему не будет! За границей у нас его покупать будут за твердую валюту – „озолотимся“ мы все в нашей Лысой Поляне за пол-года!». Вот и «озолотились», видишь – как?!?!?! – подняла Наташка для наглядности обе свои руки, от локтевых сгибов до запястий перемотанных бинтами, насквозь пропитавшимися кровью.
   – Так давай-ка я Нину Андреевну позову – пускай еще раз повязки наложит, а то ты вся на кровь так изойдешь! (фельдшер Нина Андреевна жила через дом от несчастливого семейства Хунхузовых-Изенкиных и, по идее, должна уже была вернуться домой с фабрики).
   – Позови, иди! – как-то равнодушно согласилась Наташка с матерью. – Только, по моему, простой перевязкой тут не обойтись – всех нас, мамка, всю нашу бригаду запросто могут в «инфекционку» увезти!
   – Так всю бригаду, что ли покусали?! – изумилась Евдокия Николаевна.
   – Поголовно! – утвердительно кивнула крутолобой головой Наташка. – Удивляюсь, как эти твари насмерть никого не «порвали»?!?!?!…
   – Ты можешь все-таки толком объяснить матери – что у вас там за такое за бедствие, все-таки, приключилось?! – наливая себе самогонки из той же бутылки, в который уже раз спросила Евдокия Николаевна, всегда чувствовавшая себя изрядно уязвленной, когда дочь нарочито выказывала по отношению к ней откровенное пренебрежение, какое обычно проявляют по ходу разговоров со слабоумными людьми. – Я прекрасно помню этих самых лунных лисиц – они мне показались очень красивыми и ласковыми! Что же с ними могло такое случиться?!
   Натащка только было начала раскрывать рот, чтобы ответить пожилой матери на ее, вполне, разумно-рациональные вопросы, как в сенях дома послышались чьи-то уверенные тяжелые шаги. Обе женщины: и мать, и дочь сразу умолкли и настороженно повернули головы в сторону входной двери.
   – Папка, наверное, идет! – радостно воскликнул, обожавший своего отца восьмилетний Никитка, и, произнеся эти слова, сделал шаг вперед, ожидая увидеть «папку».
   Но это оказался не «папка». Дверь раскрылась и в убогую прихожую решительно и смело, как к себе домой, шагнул староста деревни Лысая Поляна, молодой амбициозный кандидат исторических наук Олег Поронин, давно уже тайно метивший на «хлебное» место Командира Саблинского сельсовета, Леопарда Ништюкова. О коварных происках опасного конкурента Ништюков был прекрасно осведомлен, и между ними уже не первый год имела место быть, скрытая от посторонних неискушенных глаз, но, тем не менее, весьма напряженная борьба «за власть».
   Как староста деревни, Поронин имел узаконенное моральное право входить, как «к себе домой» в любой дом Лысой Поляны, а, если учесть, что с Михаилом Изенкиным он учился в одном классе, то появление его у Изенкиных не вызвало особого удивления у Евдокии Николаевны, Натальи и восьмилетнего Никитки.
   – Здравствуйте, бабоньки! – в своей обычной простовато-грубовато-добродушной манере сельского руководителя среднего звена, привыкшего общаться с рядовыми гражданами на уровне нездорового «панибратства», поздоровался вошедший Поронин и тревожно посмотрев на Наташкины руки, небрежно перемотанные окровавленными бинтами, коротко спросил: – Это «луннозубы» постарались?!
   Судя по короткой паузе, невольно им сделанной перед заданным вопросом, умная Наташка прекрасно поняла, что в их дом сельский староста пришел с какой-то совсем другой целью, чем просто выразить сочувствие «зверски» искусанной Наташке. Иной вопрос вертелся на кончике языка у Поронина, когда он сюда шел, и по глазам хитромудрого старосты Наташка легко прочитала, что ее израненные окровавленные руки на самом деле совершенно не волнуют старосту, и потому то, она и ответила на заданный им «дежурный» вопрос, собрав в голосе максимум сарказма и неприязни:
   – Твоими, как говорится, «молитвами», Олежа! – и она сделала такое движение губами, что всем, а особенно самому «Олеже», показалось, что сейчас непременно последует смачный плевок прямо ему в холеное, до синевы выбритое, лицо.
   Но ожидаемого плевка не последовало, Поронин, испустив вздох облегчения, с деланным возмущением воскликнул, театральным жестом, широко разведя в стороны руки:
   – А при чем тут «мои молитвы», Наталья?!
   – А кто заказал этих «лунозубов» для нашей «зверки»?! Не ты ли с Ништюковым вместе на пару, Олежа?! И «наварились» вы на этом деле, наверняка же, хорошо?! «Наварились» на крови на нашей, на моей крови!!! – Наташка перешла на визг, воздев свои руки, перемотанные окровавленными бинтами, к потолку, закрывавшему небо, к которому, конечно же, на самом деле «воздела» израненные руки Наталья.
   – Да ты что, Натаха «несешь» то?!?!?! – искренне возмутился Олег, невольно делая шаг назад, вполне резонно предполагая, что взбесившаяся пьяная Наташка, чьи повадки старосте деревни были хорошо известны «не понаслышке», запросто может ему вцепиться ногтями в лицо, и поэтому торопливо начал отводить от себя опасную «напраслину»: – Ты то ли не знаешь, какие у нас с Ништюковым отношения?! Да я с ним на одном гектаре ср… ь не сяду, а ты мне какие-то совместные мутные сделки «впариваешь»!!! Мишка то уж, наверняка, должен был тебе рассказать – какая у нас «любовь» с Ништюковым!!!
   Где, кстати, Мишка?!
   – А зачем он тебе?! – вроде как поостыла немного Наталья.
   – Нужен он мне очень, Натаха!
   – Ты на фабрике был?!
   – Был! Только что оттуда – нет там Мишки!
   Наталья неожиданно издала тяжелый громкий стон и рухнула на, кстати, подвернувшийся рядом стул – силы оставили ее. Испуганный Никитка бросился к матери с криком:
   – Мама – тебе плохо?!
   – Евдокия Николаевна! – официальным голосом обратился староста Поронин к хозяйке дома. – Может, Наталье лучше пока прилечь?! Положение может оказаться гораздо более серьезным, чем банальные массовые покусы коллектива рабочих зверофабрики сегодня во время утренней смены!
   – Что ты имеешь ввиду, Олег?! – в один голос спросили у Поронина мать и дочь, вперив в него неприязненные колючие взгляды. – С Мишкой что-то серьезное, что ли случилось?!
   – Что могло случиться с Мишкой, никто на данный момент, кроме него самого об этом не знает! А я имел ввиду другое, когда сказал про «серьезность» положения. Эти ибермаргеры, как показало сегодняшнее утро, выдавали себя совсем за других тварей, какими осознанно и коварно искусно притворялись до сих пор. Виновные за происшедшую катастрофу и, прежде всего, Леопард Никонович Ништюков, пока еще являющийся Командиром Саблинского сельсовета, понесут строгую ответственность – сообразно причиненному их преступными безответственными действиями, колоссальному вреду здоровью работников фабрики и ущербу, нанесенному ее материальному имуществу! Дело усугубляется тем, уважаемые женщины, что появилось особое мнение об истинных причинах появления этих самых «лунных лисиц» в нашей деревне – нас хотят уничтожить, по настоящему, Силы Тьмы с Той Стороны Сумрачных Гор! Там появилась Анти-Деревня и ее Администрация твердо решила занять место Лысой Поляны на карте Сумрачного Края!
   – Олег! – сплюнула под ноги старосте в очередной раз «взвинтившаяся» Наташка. – Как у тебя только язык поворачивается подобную «хрень» нести?! Причем тут «лунные лисицы» и Анти-Деревня?! Ты совсем что ли нас с мамкой за полных дур считаешь?! Может ты пьяный уже сам с утра пораньше?! Может ты, просто, похмелиться к нам зашел, да напрямую боишься спросить?! Лилька твоя тебя опять из дому погнала, вот ты и приперся к нам снова, как в прошлый раз!
   – Ты за «базаром» -то следи маленько, Наталья! – возмутился Поронин. – Я, все-таки, законно избранный «староста деревни», а – не какой-то там «хер» с «горы»! Будешь грубить мне – я тебя и оштрафовать легко могу!..
   Дикий яростный визг моментально взбесившейся Наташки прервал гневный монолог Олега и в следующую секунду по направлению к голове самонадеянного старосты полетела пустая стеклянная бутылка из-под самогонки. Слившиеся воедино визг и бросок были так неожиданны, что Поронин оказался полностью деморализованным и не успел увернуться – донышко тяжелой бутылки гулко ударило старосту точно по середине его высокого лба. Бутылка не разбилась и рикошетом отлетела в дальний угол комнаты. А Поронин, изумленно вытаращивший на Наталью глаза, медленно опустился на колени, а затем и совсем свалился ничком, гулко стукнувшись умной головой, набитой огромным количеством сверхсекретной и потенциально опасной для собственного здоровья информации, о деревянные доски пола.
   – Ой!!! – испуганно всплеснула руками мать Наташки. – Ты его, случайно, насмерть не зашибла?!
   – Да и хер бы с ним, мам! – совершенно равнодушно ответила, не на шутку, перепугавшейся матери Наташка и, с видом человека, выполнившего свой священный долг перед прогрессивной частью человечества, без сил опустилась в старое продавленное и, прорванное во многих местах полинялой обшивки, кресло, пустым безучастным взглядом мутно-пьяных глаз воззрившись на неподвижное тело сельского старосты Порониа, валявшееся поперек коридора, и, выдержав небольшую паузу, добавила все же, чтобы мать успокоить: – Не волнуйся ты за него! Сейчас очухается – о его лоб смело можно поросят убивать, а тут какая-то стеклянная бутылка! Он еще нас с тобой переживет, вместе взятых, мам! Так что зря не переживай – нервы не жги, а то они еще тебе ой как пригодятся!
   Евдокия Николаевна вдруг неожиданно поняла, насколько же сильно ее дочь ненавидела в глубине души своей выборного деревенского старосту и какое, должно быть, необычайно глубокое удовлетворение она чувствует сейчас, исполнив, наконец-то, на практике, свою заветную мечту – со всего, как говорится, «маху» ударить опостылевшего ей человека пустой бутылкой по голове, вернее будет сказать – по «башке»!!!
   Но, тем не менее, более мудрая, чем ее бесшабашная дочь, Евдокия Николаевна послала Никитку с пустым ведром за колодезной водой, а сама опустилась рядом с бесчувственным Порониным на колени, взяла старосту за левую руку двумя пальцами и, сразу почувствовав едва заметное биение родничка пульса, с огромным облегчением произнесла:
   – Жив, кажется, слава Богу!!!
   А через минуту, тяжело пыхтя, вернулся дисциплинированный Никитка, притащивший полное ведро ледяной колодезной воды.
   – Молодец, внучек! – похвалила Никитку бабушка, и легко перехватив из рук мальчика тяжеленое ведро, с «размаху» вылила его содержимое на Поронина, сопроводив столь радикальную, но необходимую с ее точки зрения, околомедицинскую процедуру над старостой Лысой Поляны, словами, свидетельствовавшими о наличии неплохого чувства юмора у пожилой женщины: – Заодно и пол в коридоре помоем!
   Никитка звонко рассмеялся, пьяно и злобно расхохоталась Наташка в кресле, а, самое главное, студеная колодезная вода привела в чувство незадачливого старосту деревни – он неуклюже закопошился на полу, широко раскрыл глаза и бессмысленно уставился в потолок, пока не понимая, где находится и что с ним такое приключилась, какая, опять, нежданная беда обрушилась на его бедную многострадальную голову! Между прочим, прямо по середке высокого лба старосты вспухала огромная красно-багровая шишка и правая рука старосты машинально поднялась и коснулась ладонью этой самой шишки…
   – Блядь!!! – было первым словом старосты после его, так сказать, «пробуждения»: – Вот этого мне, как раз, для полного счастья и не хватало!!!…

Реальный мир. Город Балвалайск, редакция районной газеты «Перволайский Вестник». Главный редактор «Перволайского Вестника» Ирина Ветренникова и корреспондент краевой газеты «Курс свободы», Лариса Горюхина. Юрий Михайлович Першин в условиях реальных пространства и времени

   Напротив ожидания, хоть и вышла Лариса на перроне станция Балвалайская второй раз в жизни, ей достаточно быстро удалось сориентироваться на местности, умело воспользовавшись подсказкой одного словоохотливого местного жителя, ехавшего вместе с ней в вагоне электропоезда и, в результате, через десять, с небольшим, минут она уже стояла перед одноэтажным зданием, где размещалась искомая, нужная ей, редакция. Лариса еще немного удивилась той легкости, с какой она нашла в незнакомом городе, мало кому известную, редакцию «районки». Оказалось, что нужная Ларисе организация располагалась менее чем в пятистах метрах от станции и о ее месторасположении хорошо знали, буквально, все встречавшиеся на пути Ларисы, местные жители, к которым она обращалась, на всякий случай, с целью уточнения правильности выбранного ею маршрута. Как ни странно, у всех, без исключения, встреченных Ларисой балвалайцев, к кому девушка обращалась с одним и тем же вопросом, было превосходное настроение, и они охотно, украшая лица невольными приветливыми улыбками, объясняли и показывали ей, как скорее и короче пройти к редакции районной газеты «Первобайский Вестник». Хорошему, доброму настроению балвалайцев и их невероятной открытости, вполне вероятно, способствовала чудесная погода – крупный отвесный снегопад при полном безветрии в сочетании с минус пятью градусами по Цельсию, что являлось удивительно комфортной температурой для начала января на юге Западной Сибири.
   В общем, еще раз можно повториться, что не прошло и четверти часа с того момента, когда Лариса сошла со ступенек вагона электрички на заснеженный асфальтированный перрон узловой станции Балвалайская, как она уже подходила к огромному одноэтажному дому под жестяной двускатной крышей, гордо возвышавшемуся посреди симпатичного кленового палисадника по улице Ударников.
   Рядом с редакцией стояло двухэтажное жилое здание из числа тех, что строили когда-то в далекой второй половине сороковых годов, практически, по всему югу Западной Сибири, военнопленные японцы Квантунской Армии. Лариса еще подумала, что в этой двухэтажке, вполне возможно, проживали сотрудники самой редакции. Если не все, то большая часть из них. Внешний облик дома этого – угрюмого, тоскливого, выкрашенного серой, облупившейся во многих местах, штукатуркой, чем-то особенно болезненно-неприятно «зацепил» чувствительную журналистскую душу Ларисы, и она поспешила отвести взгляд от ущербного здания, всецело сосредоточив внимание на современном коттедже редакции, оббитого веселенькими бело-голубыми сайдинговыми планками.
   Выкинув из своей хорошенькой головки неприятные мысли о мрачном жилом доме, выстроенном в конце сороковых годов пленными японцами, журналистка прошла к широкому нарядному крыльцу редакции «самой правдивой районной газеты Балвалайского Края» и около минуты, не меньше, стояла в определенной нерешительности перед деревянными ступеньками этого самого крыльца, испытывая, как ни странно, нечто вроде непонятного легкого волнения, каковое могло бы возникнуть у Ларисы, скажем, перед началом ее первой брачной ночи. Но, так как замужем она еще ни разу не была, и пока, вообще, туда не собиралась, волнение сие не могло ей оказаться знакомым и объяснимым, а потому, необходимым волевым усилием отбросив ненужные, а потому – вредные сомнения и подавив излишнее, слабо объяснимое волнение, Лариса крепко взялась за ручку входной двери, с силой потянула тяжелую высокую дверь на себя и вошла в просторный коридор редакции «Первобайского Вестника». Очутившись в теплом полутаинственном «внутри», Лариса машинально стряхнула перчатками снег, прилипший к ее модным кожаным сапогам-«ботфортам», для верности несколько раз несильно топнула каблуками «ботфортов» о половичок, аккуратно разложенный возле порога, как раз для подобных целей. А затем не без настороженного любопытства внимательно осмотрелась по сторонам…
   Ларису немного удивили ненормально большие размеры коридора и, мало чем оправданная, высота его потолков. Но несмотря на непропорционально огромные габариты коридора, внутри ей, после тщательно проведенного мыслительного экспресс-анализа, показалось почему-то, почти, по домашнему, уютно и первоначальная непонятная настороженность бесследно улетучилась (почти бесследно). Возможно, что ощущение уюта создавали, просачивавшиеся откуда-то из глубины редакционных помещений, аппетитные ароматы свежей домашней выпечки и чего-то еще, отдаленно напоминавшего запахи свежескошенного сена или лечебных трав типа зверобоя и душицы, регулярно употребляемых и самой Ларисой в качестве лечебных успокаивающих настоев и отваров. А еще больше ее удивил (опять же, приятно, а не как-нибудь, по другому, удивил) текст, напечатанный крупным жирным шрифтом на табличке, прибитой к ближайшей ко входу в редакцию двери: «Отдел сельского хозяйства и районной поэзии. Заведующий – Юрий Михайлович Першин».
   Прочитав удивительное объявление, Лариса невольно улыбнулась и, исполненная необъяснимого доверия, машинально родившегося у нее по отношению к неизвестному пока хозяину кабинета, робко туда постучалась.
   – Да! – послышался из-за неплотно прикрытой двери, явно пожилой, но откровенно приветливый мужской голос: – Входите, открыто!
   Лариса еще раз постучалась для вежливости и, толкнув дверь от себя, вошла в удивительно озаглавленный редакционный отдел все с той же легкой полуулыбкой на губах и с машинально вырвавшимся обязательным лаконичным вопросом хорошо воспитанного человека:
   – Можно?!
   – Неужели я похож на сумасшедшего, чтобы ответить такой необычной и нежданной красавице: «Нельзя!»?! – вопросом на вопрос ответил Ларисе, сидевший за необъятным рабочим столом хозяин кабинета – очень пожилой, худощавый человек в «плюсовых» очках, обрамленных старомодной роговой оправой. Машинальным взмахом правой руки он поправил густую копну совершенно седых, слегка вьющихся, волос на голове и украсил, выбритое до синевы морщинистое лицо, радостной детской улыбкой.
   – Спасибо! – широко разулыбалась в ответ, разрумянившаяся с холода и, потому, еще больше, чем обычно, похорошевшая Лариса. – Я вас не сильно отвлеку, Юрий Михайлоич?! Ведь вы же – Юрий Михайлович Першин?! Я не ошиблась?!
   – Нет, вы не ошиблись, красавица! – не менее широко, чем сама Лариса, улыбнувшись в ответ, заведующий отделом районной поэзии снял очки и, доброжелательно прищурившись на нежданную гостью, приглашающе указал ей на стул для посетителей, вплотную придвинутый к его рабочему столу: – Присаживайтесь, пожалуйста, а то ведь в ногах-то правды нет! Если хотите раздеться, то вон вешалка! – указал он на, не отличавшуюся оригинальностью исполнения, стандартную вешалку для верхней одежды, прибитую прямо к стене недалеко от входной двери в кабинет.
   – Да я к вам ненадолго, Юрий Михайлович!…
   – И слушать не стану! – не дал ей договорить гостеприимнейший Юрий Михайлович, воздев обе руки к потолку и, одновременно, порывистым движением поднявшийся из-за стола. – Сейчас я вас угощу горячим чаем, а то вы, наверняка, продрогли, добираясь к нам в редакцию, и, пока мы будем пить чай, вы мне, не торопясь, расскажете, что вас, красавица моя, какое неотложное дело сюда привело, в нашу Богом забытую редакцию! А чай мы будем не просто так пить, а – вприкуску со свежим медом и вареньем! Вы же издалека, я вижу, к нам приехали! Небось, из самого Рабаула?! Я прав?! А, да и чаек у нас не простой, а – особенный, заварен на целебных травах!
   – Да я, Юрий Михайлович, как только зашла к вам в редакцию, так сразу и определила, что где-то у вас заваривается чай из зверобоя и душицы! Я сама дома постоянно такой завариваю! Вот и почувствовала сразу себя как дома в вашей редакции, лишь только вошла!
   – Ну, так ведь это же замечательно, милочка моя, когда человек в присутственном месте с первой секунды начинает чувствовать себя, как дома! Вас, кстати, как звать-величать то будет, красавица?!
   – Лариса! – продолжая весело улыбаться, представилась Лариса. – Лариса Горюхина – корреспондент краевого еженедельника «Курс Свободы»! Приехала к вам в редакцию взять интервью у вашего главного редактора, в связи с блестящей победой в самом престижном краевом конкурсе, руководимой ею газеты!
   – Вот оно что! – понимающе произнес Юрий Михайлович и первоначального энтузиазма, как и доброжелательности в его голосе словно-бы заметно поубавилось. – То есть, вы напрямую, наверное, связываете нахождение Ирины Борисовны Ветренниковой на посту главного редактора с награждением нашей газеты на вчерашнем краевом форуме, как «самой правдивой районной газеты» края?!
   – Да, совершенно верно! Ваша газета получила первый приз в номинации «Самая правдивая районная газета края», наверняка, же не просто так – за «здорово живешь»! И, поэтому, я и решила по собственной инициативе взять подробное интервью у вашего главного редактора и поместить в нашем еженедельнике большую статью о буднях «самой правдивой „районки“ нашего края»! О людях, которые в ней работают, Юрий Михайлович! Я же присутствовала вчера на праздничном вечере, где проходили все награждения! А вы там были?!
   – Нет, Лариса – я там не был! – и, по, все мрачнеющему тону Юрия Михайловича, Лариса уже точно была уверена, что настроение у него при упоминании вчерашнего вечера в развлекательном комплексе «Морфей», определенно резко и заметно упало, и печальному этому факту, видимо, имели место быть некие серьезные основания. – Я вчера поздно вечером вернулся из служебной командировки и ни на какой вечер сил у меня ехать не было уже, дорогая моя Лариса! Я, наверное, уже слишком стар, чтобы тратить оставшееся мне время на пустые развлечения и, всякого рода, фанаберические пустозвонные променады! … Мне больше нравится тратить оставшееся у меня жизненное время на свои командировки – у меня очень и очень интересные командировки! И, если наше с вами знакомство укрепится и продлится, и, если я к тому моменту все еще буду оставаться дееспособным, то я бы с удовольствием пригласил бы вас с собой отправиться в одну из таких командировок!… А, за газету нашу я, конечно же, очень и очень рад безмерно, хотя и…
   Он как-то резко умолк и не договорил того, что хотел бы сказать после многозначительного «хотя и», и недоговоренность эта погасила в глазах пожилого районного корреспондента свет детской радости, загоревшийся там еще пару минут назад, когда Юрий Михайлович впервые в жизни своей увидел красавицу Ларису.
   – Что случилось, Юрий Михайлович?! – встревоженно спросила Лариса и улыбка сползла с ее лица. – Вам не плохо?!
   – Да нет, что вы, что вы, дорогая моя! – торопливо заговорил Юрий Михайлович, глядя на свою юную гостью совсем уже откровенно затравленным взглядом. – Со мной все хорошо, вот только на душе вдруг резко стало плохо —серо и тоскливо, как будто душу мою неожиданно втолкнули в тесный темный пропыленный чулан какие-то неведомые мне коварные враги!…
   – Вот теперь я верю, Юрий Михайлович, что разговариваю с настоящим поэтом! И поэтому, если обещанный вами чудесный уникальный миг настанет, то я непременно отправлюсь вместе с вами в одну из ваших «очень и очень интересных командировок»! – в который уже раз, заулыбалась Лариса, с неподдельным интересом рассматривая Юрия Михайловича. – Искренне сожалею, что ничего не слышала о вашей газете до вчерашнего вечера!
   – Правда?! – и бледно-голубые глаза его моментально вновь засветились прежним, почти детским, радостным блеском.
   – Правда, Юрий Михайлович! – жизнерадостно рассмеялась Лариса серебристым русалочьим смехом. – А кто-то, между прочим, обещал напоить меня вкусным чаем в прикуску с медом и вареньем! Я, кстати, люблю под чай и варенье, а, особенно, когда к варенью добавляется мед, поговорить о поэзии с настоящим поэтом и… путешественником!
   В этот момент в кабинет без стука и какого-либо специального предупреждения бесцеремонно заглянула крупная моложавая конопатая женщина лет тридцати пяти от роду, проходившая, вероятно, мимо кабинета Юрия Михайловича и привлеченная, видимо, звонким смехом Ларисы.
   – Ой, у вас посетители, оказывается, Юрий Михайлович! Я тогда попозже зайду! – фальшиво-извиняющимся тоном произнесла женщина, с нездоровым любопытством жадно рассматривая Ларису, внешнему облику которой она явно сильно проигрывала по всем основным физиологическим и морально-волевым показателям.
   – Да нет, нет, Анечка – ты, как раз появилась очень вовремя! Я, как раз, нашей гостье пообещал горячего чаю с медом, а у Ирины Борисовны, по моему, уже самовар вскипел! А то Лариса к нам приехала издалека – из самого Рабаула, статью о нашей газете в своем еженедельнике написать! Так что нам «в грязь лицом никак нельзя ударить»!!! – Юрий Михайлович заметно оживился и от внезапной недавней печали, тревоги и растерянности, нежданным скопом, совсем недавно посетившим его широкую добрую славянскую журналистскую душу, не осталось и следа.
   – Да, конечно же, конечно – какой разговор то может быть, раз такое дело и раз девушка из самого Рабаула к нам приехала!!! – едва ли не всплеснула руками в порыве искреннего энтузиазма, густо усыпанная желтыми и светло– коричневыми веснушками, дебелая девяностокилограммовая «Анечка».
   – Познакомьтесь, кстати! – запоздало спохватился и представил Ларису и «Анечку» друг другу Юрий Михайлович. – Это – корреспондент краевого еженедельника «Курс Свободы», Лариса Горюхина! А это – корректор районной газеты «Первобайский Вестник» и редактор «отдела писем читателей», по совместительству – Анна Карнаухова! Так что, прошу друг друга любить и жаловать, уважаемые девушки!
   – Я сейчас – одна нога здесь, другая – там! – широко улыбнувшись специально одной Ларисе, твердо пообещала Анна Карнаухова, резко развернулась и быстрым энергичным шагом покинула кабинет Першина, исполненная твердой решимости, как можно скорее выполнить только что данное обещание.
   Когда они остались одни, Лариса, не теряя времени, спросила:
   – Юрий Михайлович, вы меня простите, но я человек наблюдательный и любопытный, и я не могла ошибиться – вас что-то сильно расстроило минуту назад, когда у нас с вами зашел разговор о вчерашнем торжественном мероприятии в концертно-развлекательном комплексе «Морфей»! И вы не проговорили начатую вами фразу до ее логического смыслового завершения! У меня создалось ощущение, что вас будто бы тяготит некое не особенно приятное знание…
   – Вы удивительно проницательны для своих лет, Лариса! – перебил ее по праву старшего по возрасту Юрий Михайлович на полуслове. – В этой газете я проработал уже более сорока лет, а, если точнее – сорок два года и десять с половиной месяцев. И все эти сорок два года и десять с половиной месяцев я ищу, очень упорно и добросовестно ищу эту самую пресловутую правду в нашей нелегкой жизни и никак, черт возьми, не могу ее найти, хотя и пытаюсь всегда писать предельно честно! Во всяком случае – в рамках, навязанной нам цензуры!
   – А кто вам навязывает эти рамки, Юрий Михайлович?! По моему, у правды не может быть никаких рамок. Правда, взятая в рамки, это – отретушированная правда в угоду чьим-то корыстным конъюнктурным интересам и, следовательно, является не правдой в чистом и прозрачном, буквальном смысле этого простого и ясного слова, а – одним из видов лжи! Вы не находите, что я права, Юрий Михайлович?!
   Юрий Михайлович смотрел на Ларису, широко раскрыв рот, пока она все это проговаривала.
   – Какая вы умница, все же, Лариса! – не без глубокого внутреннего убеждения в голосе вымолвил Юрий Михайлович, глядя на девушку серьезным уважительным взглядом. – Вашими бы устами, да, как говорится – «мед пить»!!! Эх, вас бы в нашу бы газету, Ларочка!!! – и пожилой корреспондент сокрушенно широко развел руками, столь красноречивым жестом показывая зыбкость и ирреальность, только что высказанного им этого своего искреннего и горячего пожелания.
   – Вы знаете, Юрий Михайлович! – Лариса неожиданно перешла на доверительный и задушевный тон, слегка понизив голос и опасливо оглянувшись в сторону плохо прикрытой «Анечкой» входной двери. – Вчера в «Морфее» я познакомилась с одним молодым человеком – с очень интересным и очень необычным молодым человеком. И я, главным образом, приехала в редакцию вашей газеты даже не из-за того, чтобы взять интервью у вашего главного редактора, скажу вам по секрету, Юрий Михайлович, а – из-за этого самого молодого человека…
   – Лариса, простите, но я вас не совсем понимаю… – растерянно произнес Юрий Михайлович, повнимательнее взглянувшего Ларисе, казалось бы, даже, и не в самые ее глаза, а в самую глубину ее чистой, светлой, смелой и доброй души.
   – Он, этот молодой человек очень хорошо знает вашего главного редактора – Ирину Борисовну Ветренникову, Юрий Михайлович! И вот теперь, когда я познакомилась и с вами, то думаю, что он должен знать и вас, тем более что вы в этой газете проработали сорок два года и десять с половиной месяцев! А отсюда я делаю непременный вывод, что, в свою очередь, вы должны знать и этого молодого человека! Он, этот молодой человек, также, как и вы, Юрий Михайлович, упорно ищет правду в жизни и очень, как мне показалось, болезненно реагирует на ее постоянные искажения, сплошь и рядом происходящие в этой самой, окружающей нас с вами, непредсказуемой жизни! И слово «правда» выглядит весьма нестандартно в представлении этого молодого человека! «Правда» в его представлении выглядит в совершенно четком, материализовавшемся виде двенадцатигранного супердрагоценного камня, намного прозрачней и тверже великолепно отшлифованного алмаза! … И, поэтому, любое слово лжи кажется ему, этому моему новому вчерашнему знакомому, настоящим святотатством, несущим самые губительные, невообразимо ужасные последствия для мира людей, как по эту, так и по ту стороны человеческого бытия… – Лариса резко умолкла, словно испугавшись непередаваемой глубины смысла только что спонтанно продекламированного ею короткого страстного монолога.
   – Как его зовут, этого вашего молодого человека, с которым вы познакомились вчера на торжественном вечере в вертепе морального разложения под красноречивым названием «Морфей»?! – спросил Юрий Михайлович напряженным голосом и сделался очень серьезен, в ожидании ответа на заданный им, несколько сложновато построенный, вопрос.
   – Константин Боровой! – звонким чистым голосом отчеканила Лариса и легко заметила, что в глазах Юрия Михайловича, названные ею имя и фамилия отозвались, заметавшимися там, густыми угловатыми тенями неподдельного душевного смятения.
   Глаза Юрия Михайловича расширились, и он уже, было, начал раскрывать рот, чтобы прокомментировать, названные Ларисой имя и фамилию корреспондента несуществующей пара-районной газеты, но дробный, самоуверенно звучавший, перестук женских каблуков, стремительно приближающийся к двери кабинета из глубин редакционных помещений, отбил у Юрия Михайловича желание поделиться этими своими, наверняка прозвучавшими бы сенсационно (в восприятии Ларисы, естественно) комментариями относительно названных Ларисой имени и фамилии.
   Дверь кабинета раскрылась и в ее проеме появилась раскрасневшаяся, улыбающаяся Анна Карнаухова. У редакционного корректора и заведующей отдела «писем читателей» было такое счастливое и торжественное выражение, как-будто она собиралась сообщить сверхторжественную сногсшибательную суперновость, мгновенно переставившую бы «с ног на голову» всякие прежние, давно и прочно сложившиеся, представления о реальности, как у Юрия Михайловича, так и у Ларисы:
   – Лариса и Юрий Михайлович!!! – произнесла Анна юбилейным голосом. – Ирина Борисовна официально приглашает вас к себе в кабинет на праздничное чаепитие в честь победы нашей редакции в краевом конкурсе на звание «самой правдивой районной газеты края»!
   Так что, Лариса, вы очень точно подгадали со своим сегодняшним визитом в нашу газету!
   – Ну, раз такое дело! – неопределенно развел руками Юрий Михайлович (причем по характеру этих его рукодвижений и неуловимо промелькнувшей на морщинистом лице странноватой гримасы, нельзя было понять – рад он или, наоборот, огорчен неожиданным приглашением главного редактора на чаепитие). – То, тогда – грех отказываться, Лариса! Оставляйте свою шубу в моем кабинете и идемте пить чай, раз Сама зовет!
   С этими словами, Юрий Михайлович подошел к Ларисе, галантно помог ей освободиться от ее модной импортной дубленки, прошел к вешалке и бережно и аккуратно, словно музейный экспонат, повесил дубленку на деревянные самодельные плечики.
   Лариса вдруг почувствовала себя на миг незащищенной, как будто ей пришлось против воли расстаться не с банальной и необходимой в январе зимней шубой, а – с защитной пуленепробиваемой оболочкой, снимать каковую ей нельзя было в создавшейся ситуации ни при каких обстоятельствах! Она искренне удивилась возникшему неприятному ощущению и невольно зябко передернула плечами, что не ускользнуло от внимания Анны.
   – Что, Лариса – замерзли?! – участливо спросила корректор и тут же подбодрила ее: – Ничего, сейчас чайком нашим согреетесь!
   – Да она, наверное, в электричке продрогла! В наших же электричках частенько же совсем не топят! Так что и нет ничего удивительного в том, что гостья наша могла насквозь успеть продрогнуть! – предположил Юрий Михайлович и многозначительно подмигнул Ларисе так, чтобы этого подмигивания не заметила все замечающая, болезненно внимательная веснушчатая корректор Анна.
   «Эге-ге, а что-то ведь, по серьезному, не так в этой редакции и, как хорошо, что сначала я познакомилась с Юрием Михайловичем, которого мне сам Бог подсунул в качестве надежного тайного союзника в этом, судя по всему, настоящем „гадющнике“!» – сделала спонтанный вывод умная Лариса и одарила Юрия Михайловича ответным благодарным «подмигиванием». Он улыбнулся ей понимающей улыбкой и нарочито бодро и громко сказал:
   – Ну, не будем задерживаться и заставлять ждать Ирину Борисовну! А то она может неправильно растолковать нашу медлительность и расценит ее, еще, не дай Бог, как-нибудь, по своему, на свой особенный главноредакторский лад!
   – Ну, вы и скажете же тоже иногда, Юрий Михайлович! – недовольно покачала головой из стороны в сторону сразу после необдуманных слов ветерана краевого журналистского фронта, посерьезневшая и нахмурившаяся корректор. – Хоть стой – хоть падай! Что наша гостья может подумать-то о взаимоотношениях внутри коллектива нашей редакции?! Какой такой «свой главноредакторский лад» вы упомянули?! Вообще, порой не понимаю я вас, Юрий Михайлович!!! Наша главная редактор – настоящий локомотив всей редакции и двух мнений тут, по-моему, быть не может, Юрий Михайлович!
   – Ладно, Аня – не кипятись ты раньше времени! – зло бросил корректорше старейший работник редакции, посмотрев на нее из-под густых выцветших от времени и от табачного дыма, бровей откровенно неприязненным взглядом: – И без тебя на дуще тошно! Ты же не знаешь, что у нас в районе на полях, да на фермах творится, а мне вот приходится много по району колесить и много, чего видеть и слышать доводится такого, о чем «ни в сказке сказать, ни пером описать!» И, даже, в нашей «самой правдивой районной газете» края не суметь описать – бумага не выдержит и загорится, да тебе этого все равно не понять твоим бумажно-кабинетным канцелярским умишкой!!!…. А Лариса – умная девушка и сама разберется правильно в наших внутриколлективных отношениях! Извините, Ларочка – больше не буду, а то вы и, вправду, невесть, что подумаете о нашей газете и напишите потом в своем еженедельнике, что сотрудники «самой правдивой районки» края грызутся меж собой, как тарантулы в банке!…
   – Да, Юрий Михайлович – да, в конце-то концов, хватит уже!!! – в голосе корректорши прозвучали надрывные истерические нотки, лишний раз укрепившие Ларису в недавно возникшем подозрении относительно того, что не все так просто и очевидно в этой, на первый взгляд, по домашнему, уютной, редакции районной газеты.
   – Молчу, молчу, молчу!!! – примирительно проговорил Юрий Михайлович и остаток пути до кабинета главного редактора все трое провели в напряженном неловком молчании, по ходу которого Анна, все же, бросала испепеляющие взгляды в сторону, не прекращавшего криво и ехидно улыбаться, Юрия Михайловича.
   Впрочем, перед тем, как постучаться в двери, за которыми ждала гостей сама главная редактор газеты, Ирина Борисовна Ветренникова, Анна все же сочла нужным коротко и доверительно сказать Ларисе:
   – Не обращайте внимания на Юрия Михайловича – он у нас с причудами, но все его любят и уважают в нашем небольшом, но дружном коллективе!
   Лариса согласно кивнула головой, понимающе улыбнулась, хотя подумала: «Еще „лохмаче“!», а Юрий Михайлович возмущенно фыркнул, но ничего отвечать Анне не стал, потому что та уже постучалась условным стуком в дверь главного кабинета редакции и из-за двери послышался, хорошо поставленный, «официальный» женский голос:
   – Да-да!!! Войдите!!!
   Анна открыла дверь и, проявив отменную вежливость, пропустила вперед сначала Ларису, затем – Юрия Михайловича, а после зашла уже сама.
   – Здравствуйте, здравствуйте!!! – поднялась из-за стола хозяйка кабинета, крупная, голубоглазая, ярко раскрашенная блондинка лет сорока пяти от роду, чью голову украшал огромнейший шиньон цвета спелой пшеницы и невольно в первую очередь приковывал к себе внимание любого посетителя, впервые в жизни видевшего перед собой Ирину Борисовну Ветренникову, бессменную многолетнюю главную редакторшу районной газеты «Первобайский вестник», в советские времена носившую гордое, красивое и понятное название: «Путь к коммунизму». – Проходите, пожалуйста, располагайтесь! Гостям мы, особенно, из краевых средств массовой информации, всегда очень рады, Лариса!… Лариса, правильно мне Анечка вас представила?!
   – Да, совершенно правильно, Ирина Борисовна – Лариса Горюхина, корреспондент краевого еженедельника «Курс свободы»! Приехала к вам в редакцию специально взять у вас интервью, как у главного редактора районной газеты – победительницы краевого конкурса в самой важной и злободневной номинации на сегодняшний день!
   – Что-ж, очень кстати вы приехали, Лариса! – Ирина Борисовна изобразила на густо напудренном широком лице максимум радушия и полной готовности, все, без утайки рассказать о секретах своего личного чуткого руководства редакционным коллективом, благодаря которому ее газета была признана «самой правдивой районной газетой» всего огромного Балвалайского, дважды орденоносного края – настоящей, без преувеличения можно сказать, «жемчужины» всей Западной Сибири! – Мы как раз собирались устроить торжественное чаепитие по этому поводу, вот и очень здорово, что вы догадались к нам в гости приехать! За чаем, как раз и поговорим, так сказать, по душам!
   Пока главный редактор восторженно взахлеб проговаривала, спонтанно лившуюся у нее из ярко напомаженного рта, приветственную речь, Лариса украдкой успела осмотреть кабинет главного редактора «самой правдивой краевой «районки». В первую очередь ей бросился в глаза огромный, не меньше чем трехведерный, медный электрический самовар, в мельчайших деталях копирующий своих древних раритетных собратьев, закипающих на натуральном топливе, а не благодаря силе электричества. Самовар стоял на самом краю рабочего стола Ирины Борисовны. Сквозь щели под неплотно прикрытой крышкой самовара валил прозрачный желто-зеленый пар, наполнявший все пространство кабинета тем самым ароматом распаренных душицы и зверобоя, который сразу и учуяла Лариса, лишь только переступила порог редакции несколько минут назад. И, почему-то, она не могла оторвать взгляда от самоварной крышки, от плавно струившегося из-под нее желто-зеленого ароматного травяного пара. На душе у девушки сразу же значительно сделалось спокойнее и недавние страхи, тревоги и подозрения стали казаться ей не более, чем нездоровой отрыжкой больных навязчивых состояний. Она не сдержалась и задала совсем «не этикетный», самый, что ни на есть, естественно прозвучавший вопрос, едва заметно кивнув в сторону, готовившегося «взлететь», самовара:
   – Ирина Борисовна, а это – зверобой и душица?!
   – Да, совершенно верно! Это – зверобой и душица! Мы каждый день всей редакцией пьем вот этот вот чудесный чай, заваренный чудо-травами: зверобоем и душицей!
   – Как здорово!!! – в искреннем восхищении прокомментировала Лариса и неожиданно для себя раздраженно «брякнула»: – А вот в нашей редакции предпочитают совсем другие напитки!
   – Какие?! – заинтересованно прищурила Ирина Борисовна умно-хитро-настороженные светло-голубые глазки.
   – Ужасные напитки – разрушающие не только тело, но и, что самое ужасное, душу человека! Не далее, как сегодня рано утром перед тем, как отправиться к вам в гости, я поругалась с двумя своими коллегами-мужчинами! Впрочем, не будем о грустном и уродливом – давайте, лучше, поговорим о вашей чудесной газете! Я, честное слово, завидую белой завистью тем людям, которым посчастливилось здесь работать! Заявляя так, я нисколько не лукавлю, Ирина Борисовна – честное вам даю журналистское слово!
   Все присутствующие, включая Ирину Борисовну, рассмеялись непосредственным, явно идущим «от самого сердца», смехом, родившимся благодаря восторженным словам Ларисы. А, кстати, аромат свежесваренных душицы и зверобоя возымел на Ларису еще одно действие – она вдруг почувствовала, что страшна голодна. Хотя и рано утром пьяный Беспалов предлагал ей сытные вкусные бутерброды, но она отказалась, так как настроения у нее и аппетита тогда никакого не было.
   – Так, Аня – а что у нас к чаю будет?! – словно угадав мысли Ларисы, спросила у корректорши главный редактор.
   – Пирожки с печенью будут – Инка из дома целый тазик притащила, пол-ночи стряпала! В микроволновке она их сейчас подогревает! Селедка «под шубой», «оливье», все, как положено в таких случаях! Сейчас мы с Михайловной и с девчонками всю снедь на стол к вам в кабинет перетаскаем! Сережка Попов за тортами в «кулинарию» убежал еще минут двадцать назад, вот-вот вернуться должен! Так что голодным, я полагаю, никто не останется!
   Все опять невольно рассмеялись (кроме «захмуревшего» и сосредоточившегося на каких-то сугубо своих внутренних возрастных проблемах, Юрия Михайловича). Наверное, засмеялись все, по той причине, что ближайший, по меньшей мере, час всем им твердо не сулил никаких неприятностей, а – сплошное удовольствие интересного взаимного общения, сдобренного горячим, полезнейшим для здоровья, травяным чаем, и, в обязательном порядке – сопровождавшими его неторопливое вдумчивое распитие вкуснейшими домашними закусками!
   – Как все-таки прекрасна жизнь и, как здорово быть журналистом! – в очередной раз не сдержалась и от полноты чувств воскликнула честная, чистая, непосредственная Лариса. – Просто, понимаете – каждая новая командировка, как, вот, например, сегодня, дарит мне всегда что-то полезное, ранее никогда не испытанное, мною не переживавшееся, но дающее небывалое ощущение остроты и уникальности собственного бытия! Понимаете, еще полтора часа назад я ругалась с ведущим журналистом нашего еженедельника по той причине, что он с утра пораньше хлебал водку, сознательно одуряя себя искусственной нездоровой эйфорией, сокращая себе жизнь и портя настроение окружающим, и покидала я нашу редакцию вследствие непотребного поведения этого индивидуума в гнуснейшем расположении духа!… Но вот пролетело полтора часа, и я попала совсем в другой мир, где сама атмосфера пропитана ароматами здоровья и непоказного гостеприимства! В здоровом, как говорится, теле – здоровый дух, а в вашей редакции эти процессы взаимосвязаны – здоровый дух делает тело здоровым! Вы меня простите за несвязность изложения, вызванную излишней эмоциональностью, но у меня страшно накипело на душе – мужики наши из «Курса Свободы» так надоели своей нескончаемой пьянкой, что вы и представить себе никогда не сможете!!!
   – Ну-у, Лариса, нет – здесь у нас такого, в принципе, быть не может!!! – и удивленно, и возмущенно, одновременно, протянула Ирина Борисовна. – В нашей редакции появление сотрудника в нетрезвом состоянии карается немедленным увольнением! Юрий Михайлович не даст, вон, соврать – как я с пьяницами обхожусь!…
   К счастью, не особенно приятный разговор этот на злободневную тему «пьянства на рабочем месте» своевременно прервался появлением вернувшегося из «кулинарии» Сережи Попова – молодой корреспондент принес два огромных торта, сделанных специально под заказ для праздничного чаепития в родной газете, и чаепитие, наконец-то, началось, спустя две минуты, после того как были распакованы и выставлены на стол огромные пышные торты, украшенные замысловатыми кремовыми цветочно-фруктовыми композициями. И цветы, и фрукты испускали соблазнительно сладкие тонкие кондитерские ароматы, словно бы приглашая стоявших вокруг людей забыть обо всех других своих насущных делах и поскорее приступить к торжественной трапезе…
   Сергей, предварительно, провел Ларису к редакционному туалету, где она хорошенько вымыла руки и вернулась в кабинет главного редактора – к праздничному столу.
   Подтянулись и остальные редакционные работники. Всего – шесть человек, кроме самой Ирины Борисовны. Трое мужчин: семидесятилетний уникальный, в своем роде, Юрий Михайлович, фотограф Игорь – крупный лысый мужик лет сорока от роду, обладающий ярко выраженным сангвиническим типом темперамента, и совсем юный, двадцатидвухлетний симпатичный блондинчик, Сергей Попов. И три, соответственно, женщины: корректор и заведующая отделом писем, щедро одаренная веснушками, Анна, довольно симпатичная бухгалтер Инна Михайловна Шерстюк (настряпавшая накануне «целый тазик» пирожков с говяжьей печенью) и «социально-экономический» обозреватель районной нелегкой жизни, неброско выглядевшая шатенка Таня, в прошлом году закончившая журналистский факультет местного Рабаульского университета.
   Ирина Борисовна официально представила Ларису Горюхину всем сотрудникам, возглавляемой ею районной газеты, в свою очередь, назвав должность и кратко охарактеризовав каждого из своих младших коллег специально для Ларисы, а затем наступил долгожданный процесс утоления специфической чайной жажды и банального голода. За Ларисой персонально ухаживал Юрий Михайлович, севший от нее по левую руку и собственноручно наливший ей большую фарфоровую чашку ароматного желто-зеленого чая, и наложивший ей полное блюдце всех имевшихся в наличии салатов.
   Начался незатейливый разговор «в прихлебку» и «в прикуску». Лариса, привыкшая делать все свои репортажи и статьи в нестандартной оригинальной форме, сразу же и спросила у главного редактора:
   – Ирина Борисовна! А скажите, пожалуйста: по чьей инициативе в вашей редакции начались вот эти вот оздоравливающие ежедневные чаепития?! Они же – ежедневные, если я правильно поняла? Я, просто, вернусь в свою редакцию с соответствующим рацпредложением и обязательно напишу о вашей здоровой редакционной традиции в своей статье!
   Лариса прекрасно понимала, что теряет понапрасну время, задав столь нейтральный вопрос – вопрос вежливости. Но, будучи воспитанным и глубоко тактичным человеком, она не могла иначе – с первой же секунды общения «брать быка за рога», растоптав, тем самым, хотя бы самые общие, чисто внешние, выражения уважения к «уставу чужого монастыря». Собственно, на ее вопрос последовал соответствующий ответ в виде неопределенного энергичного кивания головой Ириной Борисовной, чей рот уже был набит до отказа, активно прожевываемым салатом «оливье», вследствие чего, главная редактор «Перволайского вестника» не могла произнести ничего членораздельного, а издавала, пока, неясное утробное мычание, выразительно магнетизируя Ларису глазами: «Дескать, обожди – дай сначала прожевать! И тогда я тебе отвечу!». В общем-то, вокруг Ларисы громко, жадно и тщательно прожевывали вкуснейшие свежие салаты, все сотрудники редакции, кроме Юрия Михайловича, смотревшего на растерявшуюся Ларису сочувственным понимающим взглядом, умудренного огромным жизненным опытом, пожилого районного корреспондента. Легко прочитывала наблюдательная Лариса в глазах Юрия Михайловича и еще какое-то таинственное выражение, более всего, смахивавшее на злую-презлую, глубочайшую иронию, основанную на твердой уверенности в существовании некоего серьезного объективного изъяна в проводившемся сейчас в кабинете Ветренниковой, праздничного застолья. Определенно, Юрий Миайлович что-то знал мрачное, негативное и, заведомо, сенсационное о «самой правдивой районной газете Балвалайского края». И у Ларисы появилась твердая уверенность, что Юрий Михайлович, в котором она интуитивно почувствовала своего надежного союзника с самого первого момента начала знакомства с ним, рано или поздно поделится с ней этой своей «страшной тайной» и, в частности, и, самое главное, обязательно что-то особенное расскажет ей про Костю Борового.
   Неожиданно подавилась куском селедки «под шубой» веснушчатая корректор Анна Карнаухова – не в то горло ей соскользнул щедрый, не соответствующий размеру диаметра корректорской гортани, «отрез» майонезно-свекольной «шубы». Корректор густо покраснела, не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть и, если бы не своевременный точный хлесткий удар ладонью по широкой спине, умело нанесенный ее лучшей подругой, бухгалтером Инной Михайловной, то случиться бы всенепременно большой беде за пиршественным столом в редакции «Перволайского вестника». Но, к счастью, большой беды не случилось – дыхательные пути Анны оказались молниеносно освобождены от инородного предмета, и она получила возможность нормально дышать, как и все, окружающие ее на данный момент, люди. Спасенная Анна торопливо схватила огромный пол-литровый фарфоровый бокал, на две трети наполненный травяным чаем, залпом осушила его почти до самого дна, со стуком поставив опустевший бокал обратно на поверхность стола, облегченно перевела дух и самозабвенно принялась вытирать, градом катившиеся из глаз, слезы.
   – Ну, ты, Анька даешь! – неодобрительно покачал головой Юрий Михайлович. – Тридцать два года уже на свете прожила, а никак не научишься цивилизованно принимать пищу – хватаешь куски, как голодная волчица! Иннке спасибо, вон, скажи, что вперед ногами тебя из-за стола сегодня не вынесли!
   – Юрий Михайлович! – строгим голосом вмешалась в, принявший неожиданное, не совсем «цивилизованное» направление, разговор, Ирина Борисовна, к этому моменту прожевавшая и проглотившая без остатка свой «оливье». – Вы опять откровенно грубите, даже, хамите сотрудникам редакции, совершенно не обращая внимания на присутствие нашей уважаемой гостьи из краевого еженедельника!
   – Я от души высказался, Ирина! – возрастной статус и его собственная здоровая самоуверенность в своих интеллектуально-волевых способностях, позволяли, видимо, Юрию Михайловичу опускать отчество в обращении к Ирине Борисовне. – Наша гостья производит впечатление очень умного и корректного человека и «сор из избы» она выносить не будет, а вот наша корректор когда-нибудь «доиграется» со своими неуправляемыми замашками, ярко выражающимся в вопиющем неумении вести себя за столом!
   – У-у-у-ф-ф-ф-ф!!! – шумно выдохнула из легких изрядную дозу застоявшегося там углекислого газа, Ирина Борисовна, что лучше и красноречивее всяких слов означало крайнюю степень выражения бессильной досады на «неперевоспитуемого», упрямого и своевольного Юрия Михайловича: «Ну старик и старик, что с него взять?!?!?! Исключительно из уважения к его сединам я мгновенно не уничтожила морально зарвавшегося Юрия Михайловича на месте!!!» – без особого труда прочитала Лариса в глазах главного редактора. И, так ничего и не ответив Юрию Михайловичу, раскрасневшаяся от праведного негодования Ветренникова тремя большими булькающими глотками допила остатки целебного чая из своего бокала, по размерам не уступавшего бокалу только что публично оконфузившейся Анны Карнауховой. Затем главная редактор начала вести себя совершенно непредсказуемо и явно неадекватно: с громким стуком подставив под самоварный краник опустевший семисотграммовый бокал, по прежнему, ни слова не говоря и, даже, не делая попытки ответить на заданный вопрос Ларисы, наполнила бокал до самых краев, и, расплескивая горячий напиток на гладкую полированную поверхность стола, и не обращая на это обстоятельство никакого внимания, жадно принялась глотать налитый чай, упорно продолжая не замечать окружающих и целиком сосредоточившись на, никому из присутствующих, неизвестных тяжелых неповоротливых мыслях «черт знает о чем», внезапно родившихся под ее роскошным шиньоном цвета спелой пшеницы!
   – Эти чаепития стали у нас традиционными два года назад, Лариса! – негромко проговорил, даже, можно сказать, почти прошептал на правое ухо Ларисе Сергей Попов, занявший место по правую, как уже можно было догадаться, руку от симпатичной гостьи из краевого еженедельника. – Вся редакция взяла пример с Юрия Михайловича, который до этого уже несколько лет пил молча, ни перед кем не афишируя, чай из душицы и зверобоя у себя в кабинете. Он же самостоятельно «йогой» занимается уже лет пятнадцать – не меньше!
   Ирина Борисовна один раз случайно попробовала его «чая» и ей очень понравилось. И, вроде, как будто она лучше намного себя чувствовать стала, а то раньше постоянно жаловалась на то, что нервы у ней «шалят» не на шутку, и голова частенько побаливает. А как стала она этот самый чай по рецепту Юрия Михайловича ежедневно употреблять, так через неделю, где-то, якобы и голова перестала болеть, и нервы прекратили «пошаливать». Самовар вон, даже, специально завела и остальных сотрудников приучила к этому чаю! Так вот и родились наши традиционные ежедневные чаепития!
   Молодые люди сидели на самом дальнем, от редакторского места, углу стола и поэтому, вероятно, Сергей и не боялся оказаться услышанным Ириной Борисовной, самозабвенно прихлебывающий ароматный, курившийся горячим паром, целебный успокаивающий напиток. Лариса, кстати, неожиданно увидела, что веки Ирины Борисовны были прикрыты. «Не уснула ли она?!» – мелькнула беспокойная мысль в голове у Ларисы, а вслед за этой мыслью на душе, где-то на ее самой глубине, вновь шевельнулась давешняя неосознанная четко, неопределенная тревога.
   – Сергей! А, случайно, в этот самовар, кроме душицы и зверобоя никаких других трав Ирина Борисовна не добавляет?! – неожиданно для себя, таким же доверительным шепотом, спросила Лариса у Сергея Попова.
   – Вы что имеете ввиду?! – изумленно и испуганно вытаращил глаза на корреспондента «Курса Свободы» Сергей. – Какую, еще, другую траву?! Я, надеюсь, не коноплю же вы имеете ввиду?! – задав этот вопрос, Сергей до невозможности округлил глаза.
   – Кроме конопли матушка-природа много может предложить натуральных психотропных и нейро-лептических снадобий, Сережа! – также шепотом ответила Попову Лариса. – По внешнему виду вашей Ирины Борисовны можно смело сделать вывод, что она впала в состояние глубокого медитативного транса! Я сама постоянно пью по вечерам чай с душицей и зверобоем, но он оказывает безусловно позитивное успокаивающе-тонизирующее воздействие на мой организм! А тут что-то не так, Сергей! Вы же совсем еще молодой человек, только-только начинающий пока журналист, неужели вам ничего анормального не бросается в глаза в этой вашей редакции?! Вы посмотрите на них! – и Лариса кивнула в сторону, сидевших по левую руку от Ирины Борисовны корректора Анну и бухгалтера Инну, успевших у нее на глазах выпить по два полных пол-литровых бокала «чая».
   И Анна, и Инна также, как и их начальница, сидели с полузакрытыми глазами и слегка раскачивались всем корпусом справа-налево, словно китайские фарфоровые «болванчики».
   Молоденькая журналисточка Таня, для приличия едва пригубившая «чай» выглядела бодро, свежо и адекватно, как и полагалось любой нормальной двадцатитрехлетней девушке без вредных привычек и во все глаза рассматривала Ларису, жадно прислушиваясь к, завязавшемуся между рабаульской журналисткой и Поповым, оживленному разговору. Тане, судя по всему, очень хотелось вступить в их беседу, но она никак не могла решиться на этот шаг, в силу врожденной скромности и, приобретенной за прожитые двадцать два года, воспитанности.
   Флегматичный очкарик-фотограф, Игорь, к чаю, вообще, не притронулся – наученная горьким опытом продолжительного общения с хроническими алкоголиками у себя в редакции, Лариса безошибочно, по каким-то неуловимым, ей одной ведомым признакам, определила, что фотограф «Первобайского вестника» травяной чай «на дух» не переносит и с удовольствием «треснул» бы сейчас или «засадил» там, неизвестно, как точнее выразиться, полный и обязательно, почему-то, граненный стакан холодной высококачественной водки! Лариса чувствовала, что ничуть не ошиблась в молниеносной постановке своего диагноза, исподтишка бросая короткие профессионально-заинтересованные взгляды в сторону хмурого Игоря, с видимым отвращением «всухую» жевавшего селедку «под шубой».
   Юрий Михайлович, по почину которого, как утверждал Сережа Попов, и начались эти традиционные редакционные «зверобойно-душмяные» чаепития, оказался солидарным со штатным редакционным фотографом Игорем и не сделал ни глотка из большой, разукрашенной красивыми яркими узорами, чашки индивидуального пользования, которую он не поленился притащить из своего рабочего кабинета. Юрий Михайлович выглядел стопроцентным трезвенником, но любимый им чай почему-то не стал пить, может потому, что только что повздорил с Ириной Борисовной и конопато-веснушчатой корректором, Анной и, таким образом, решил проявить свой непростой занозистый характер. Он, краем уха, тоже прислушивался к разговору, затеявшемуся между Сережкой Поповым и Ларисой, но, в отличие, скажем, от Тани, не обладал таким тонким слухом и, практически, не мог уловить ни слова из того, о чем так оживленно-эмоционально «шушукались» Попов и Горюнова, хотя и сидел всего-лишь в каком-нибудь метре слева от Ларисы.
   Между прочим, Горюнова, то есть Лариса, потихоньку начала испытывать некий душевный дискомфорт, некоторое время назад непроизвольно родившийся в ее душе и грозивший в скором времени плавно перелиться в настоящее тяжелое глухое раздражение. Она остро начала чувствовать, что приехала то сюда, в Балвалайку, попусту и никакого интересного подробного интервью у главной редакторши «самой правдивой „районки“ края» ей взять не удастся. Влажная, парная, горячая, одурманивающая густыми травяными запахами неизвестного происхождения, атмосфера, искусственно создаваемая, продолжающим клокочуще кипеть и мерно гудеть трехведерным «раритетным» самоваром, начала действовать на Ларису угнетающе-расслабляющим образом. Нужно было срочно что-то предпринять и, прежде всего, в открытую спросить у того же Юрия Михайловича о Константине Боровом: знаком ли он с ним и хорошо ли знает его, конечно, в том только случае, если, все-таки, знаком с ним! Судя по недавней первоначальной реакции Юрия Михайловича, он, скорее всего, все же, был лично знаком с Костей, на что очень сильно надеялась Лариса, и знакомство это не относилось к разряду «шапочных». Только сейчас Ларису осенило, что, по неизвестным причинам, скорее всего – по типовому «счастливому стечению обстоятельств», праздничного «чая» она выпила совсем-совсем немного. Возможно вполне, что она сумела своевременно распознать незнакомый, посторонний, странноватый привкус в предложенном ей напитке, так непохожий на привычные Ларисе, зверобой и душицу, и инстинкт самосохранения подсказал своей хозяйке: «больше не пей»! Лариса успела съесть полное блюдце обоих видов салатов, съела два пирожка с печеночным фаршем, запив их, как раз, парой глотков опасного желто-зеленого отвара. Мысленно Лариса теперь называла душистый желто-зеленый напиток, продолжавший громко булькать в утробе самовара, «отваром», а не – «чаем». Непосредственным следствием ее размышлений явилась, высказанная вслух, смело и вызывающе прозвучавшая, фраза-вопрос:
   – Мне кажется, что в этом самоваре, помимо душицы и зверобоя, настаивается какой-то сильный алколоид – вам так не кажется, уважаемые товарищи?!
   – Я потому и не пью этот гребаный «чай» никогда, потому что, как мне кажется, с некоторых пор Борисовна стала подсыпать в самовар какие-то добавки! – ничуть не смутившись и не возмутившись, заданному Ларисой, во всех отношениях, бестактному вопросу, желчно ответил фотограф-Игорь с подкупающей мужицкой простотой. – Я своими глазами видел, как сегодня с утра, благо, что дверь ее кабинета была открыта, Борисовна засыпала в самовар какую-то шелуху – неприятно выглядевшую шелуху! Она, правда, увидела, что я увидел – я в коридоре стоял и смотрел на нее со спины, но она очень неожиданно, резко обернулась и увидала меня и, ничуть не испугалась, и не растерялась, а объяснила мне, что добавила в самовар какую-то «меллису», которую посоветовал добавлять в чайную заварку ее личный лечащий врач! Я, вообще, товарищи, чай, не люблю, я бы водки сейчас пару-тройку стопок с удовольствием бы принял под селедку «с шубой», но…, – Игорь сокрушенно развел руками, выразительно посмотрев на пустой бокал перед собой. – На «нет», как говорится, и – «суда нет»! Пойду я лучше покурю! Кто со мной?!
   Покурить с Игорем вызвались Сергей и Таня. Так что в кабинете, если не считать впавших в искусственный медикаметозно-фитотерапевтический анабиоз Ирины Борисовны, Анны и Инны, остались некурящие Юрий Михайлович и Лариса. И Лариса сразу поняла, что наступил момент «Ч» – тот самый, ради которого она сюда и приехала, в эту загадочную и опасную редакцию.
   – Спрашивайте, Лариса, пока мы одни! – проницательно глядя Ларисе в глаза и в душу, торопливо проговорил Юрий Михайлович.
   – А?! – Лариса выразительно кивнула на трех «кемарящих» женщин.
   – Не обращайте на них внимания – они ничего не слышат и, вообще, ничего не воспринимают! Это я, а не Ирина Борисовна, добавил в самовар нужной травы, так что придут они в себя, минимум, минут через сорок.
   – Я так и подумала, что вы не любите по какой-то причине своего главного редактора, Юрий Михайлович! А эта трава, которую вы им добавили, не опасна для здоровья и жизни?!
   – Нет, Лариса! Спрашивайте быстрее, пока мы здесь одни!
   – Кто такой Константин Боровой?!
   – Он официально работал районным корреспондентом в нашей редакции, Лариса! – изменившимся до неузнаваемости голосом отчеканил Юрий Михайлович. – Он исчез два года назад и до сих официально числится «пропавшим без вести», но практические розыскные мероприятия фактически завершены и никто, кроме, разве что меня, не заинтересован в его дальнейших поисках!
   – Что значит – исчез?! И почему никто, кроме вас не заинтересован в поисках Борового?! У него, что – не осталось никаких родственников?!
   – Он был «детдомовцем», Лариса! – объяснил девушке Юрий Михайлович: – Подкидышем на ступенях крыльца районного Первобайского «дома малютки»!
   – О, Господи! – непроизвольно воскликнула Лариса. – Бедный ребенок! Не случайно мне сразу бросилась в глаза его невероятная, так и прущая наружу, незащищенность и не, просто, незащищенность, а – детская незащищенность. Я испытала во время знакомства с ним совершенно новое, доселе незнакомое мне чувство, которое, похоже, навсегда поселилось в моем сердце. Это, Юрий Михайлович, видимо, ни что иное, как самая настоящая «материнская жалость»! Я же женщина, в конце концов, а у него, у Кости никогда не было матери!… – на глазах у Ларисы выступили непрошенные слезы и предательский спазм, неизменно наступающий накануне, рождающихся экспромтом, истерических рыданий, не дал возможности Ларисе произнести больше ни слова.
   Но она не зарыдала, так как была девушкой с сильным характером и, не без определенных усилий, но, все же, сумела перебороть себя и вернуть начавшийся разговор в деловое русло, задав Першину конкретный вопрос:
   – Так при каких, все-таки, обстоятельствах пропал Константин Боровой и сколько времени до этого своего исчезновения он проработал в вашей газете, Юрий Михайлович?!
   – В газете нашей Константин проработал четыре года, попав сюда по распределению, сразу же после окончания журфака Рабаульского университета! – ответил Юрий Михайлович: – Он же, наверняка, был рожден на территории Первобайского района, вот его и распределили в нашу газету, как местного уроженца! А пропал он или, исчез, даже и не знаю, как наиболее точно выразиться, при весьма загадочных и, наталкивающих на непростые размышления, обстоятельствах. И, прежде чем, ответить на ваш вопрос: где и когда, а, главное – почему Константин Боровой внезапно исчез из нашего мира, я бы хотел, чтобы вы, Лариса, как можно подробнее рассказали мне, даже, не рассказали, а описали во всех деталях место и характер вашей с ним встречи! Ведь это, согласитесь, просто – невероятная, фантастическая встреча, каковой и не найдется никаких рациональных объяснений!…
   – Попытаюсь, конечно, хотя сейчас мне вся наша с ним встреча кажется не чем иным, как настоящим сном…, – задумчиво произнесла Лариса, тревожно глядя куда-то сквозь Юрия Михайловича, вероятно – во вчерашний вечер под высокие своды концертно-развлекательного комплекса «Морфей». – Он сказал, что работает в какой-то парарайонной газете «Хроника Пикирующего Района», о которой лично я никогда и ни от кого не слышала! Он узнал Манхурову на этом награждении и сказал, что она так и не научила никого из своих студентов самому главному принципу в профессии журналиста: «Каждое слово лжи порождает чудовищ!!!». А еще он узнал вашу Ветренникову, когда ее ведущий вечера вызвал на сцену для награждения и сильно расстроился, и, даже, не то, чтобы расстроился, а страшно испугался того, что районная газета «Первобайский Вестник» официально была признана «самой правдивой районной газетой» из шестидесяти восьми районных газет всего Балвалайского края! Я так и не поняла: чего и почему Костя так прежутко испугался?!
   Громко что-то буркнула в глубоком медикаментозном «оздаравливающем» сне Ирина Борисовна, боднула кого-то, какого-то невидимого для Юрия Михайловича и Ларисы, врага, сильно сунувшись головой вперед, отчего огромный шиньон криво съехал на бок. Но глаза так и не открыла и, даже, напротив, продолжительно и тонко всхрапнула, выпустив из правой ноздри прозрачный зеленоватый сопляной пузырь, тут же бесшумно лопнувший и оставивший над правой губой главной редакторши, хорошо заметное, мокрое пятно.
   – Ей, точно, плохо не будет?! – еще раз обеспокоенно уточнила у Юрия Михайловича Лариса, кивнув в сторону Ветренниковой, со стуком окончательно уронившую голову на стол, напудренным лицом прямо – в остывшую, уже, лужицу, недавно пролитого ею одурманивающего пойла.
   – Да ничего страшного с ней не случится, Лариса – успокойтесь и поверьте мне на слово! И поверьте, мне также на слово, что нашему общему таинственному другу, Константину Боровому сейчас, в эти самые минуты, гораздо-гораздо хуже! Ему грозит прямая и весьма грозная опасность, вызванная, как раз, в первую очередь, вопиющей беспринципностью Ирины Борисовны Ветренниковой! – гневно произнес Юрий Михайлович, раздув ноздри и бросив испепеляющий взгляд в сторону, блаженно хрюкающе-причмокивающе-посасывающей и шлепающей во сне накрашенными губами Ирины Борисовны. – Это ее беспрестанная, циничная ложь из номера в номер и породила, в итоге, этих самых невообразимо страшных, невозможных чудовищ, которые плодятся с, воистину, как им и подобает, чудовищной скоростью, и наш Костя, органически не переносивший обмана и лжи, даже, в самых безобидных своих проявлениях, просто-на-просто, оказался выброшенным за пределы той, предельно лживой, гипертрофированно искаженной реальности, что пышным цветом расцвела на страницах той газеты, куда сама судьба распределила его работать! Кто, почему и зачем его подкинул двухнедельным младенцем в этот наш лживый «зазеркальный» мир, а, главное – откуда и кто его подкинул?! … – похоже было, что Юрий Михайлович давно уже нашел ответы на, заданные им сейчас вопросы, но, по какой-то причине, счел отвечать на них вслух преждевременным.
   – Так Костя, все-таки, жив! Он просто против своей воли, по каким-то неведомым причинам, попал в иное, враждебное людям, измерение – точно также, как и мой бедный папа! – внезапно осенило Ларису, и она издала невольный горестный стон, добавив чуть слышным шепотом, исполненным беспредельного отчаяния: – Где вы сейчас, папа, Костя?!?!?! И, как вам помочь?!?!?!…
   Как раз в этот момент с улицы, оживленно что-то обсуждая, вернулись курильщики, а главная редактор, корректор и бухгалтер, наконец-то, начали подавать реальные признаки пробуждения из, поглотившего их, нездорового транса…
   …Но до того момента, как отъявленные редакционные курильщики вернулись с улицы в кабинет Ветренниковой, Юрий Михайлович успел шепнуть Ларисе:
   – Вы знаете, Лариса – а я, наверное, могу реально помочь вам в поисках вашего папы и Кости Борового!…
   Лариса, услышав такое невероятное заявление пожилого журналиста, внимательно посмотрела тому в глаза и поняла, что, как бы это ни парадоксально звучало, Юрий Михайлович говорит ей правду, и, соответственно, ей ничего не оставалось, как поверить ему на слово и благодарно прошептать в ответ:
   – Спасибо!…

Пара-мир. Костя Боровой и Ирина Сергеевна Пуллерманн на пути в Жабомоево. Ночь в сосновом пара-бору. «Лошади-убийцы» и другие малоприятные персонажи Пикирующего района

   А Костя Боровой в эти самые минуты всем своим поведением, сам того не зная, полностью опровергал, полные неподдельной тревоги, слова Юрия Михайловича о том, что ему, Косте, якобы, угрожает неведомая грозная опасность. Совсем напротив, Костя в те минуты, когда Юрий Михайлович поделился с Ларисой своим неподдельным беспокойством за его безопасность, чувствовал себя великолепно и никакими дурными предчувствиями не терзался, весь, целиком, окунувшись в то изобилие чувственных и эмоциональных удовольствий, которые, как, оказалось, могла предоставить ему Ирина Сергеевна Пуллерман! А к окружающим его мириадам экзотических опасностей и бесчисленным сонмам фантастических чудовищ, он давным-давно уже привык, сталкиваясь с ними едва ли не ежедневно по ходу своей профессиональной деятельности корреспондента «отдела патологий районного животноводства» газеты «Хроника Пикирующего района». И сейчас, в эти восхитительные минуты Костя крепко и нежно обнимал за теплые податливые плечи Ирину Сергеевну Пуллерманн на задних сиденьях пара-районного «Пара-ПАЗика» и диву давался – до чего же, иногда, может оказаться удивительно приятной такая опасная и переменчивая штука, как, полная слабо прогнозируемых превратностей, жизнь людей в Пикирующем районе!
   За окнами автобуса постепенно сгущались вечерние сумерки, а сам автобус неудержимо уносил Костю в обнимку с «озорной, бедовой и симпатичной» Пуллерманн, навстречу неведомым приключениям. Домашняя вишневая настойка, собственноручно приготовленная «проказницей» Ириной Сергеевной, оказалась приятнейшей, а, главное, долго действующей штукой. Скорее всего, конечно же, так долго «благотворное» воздействие настойки не проходило по той очевидной причине, что они, вместе с Ириной Сергеевной, опрокидывали внутрь себя стаканчики с волшебной настойкой, примерно, каждые пятнадцать минут и в промежутках между стаканчиками напропалую, словно малолетние подростки, впервые дорвавшиеся до бесплатного и запрещенного удовольствия, беспрерывно взасос целовались, без остатка отдавшись, приближавшемуся со скоростью курьерского поезда, безумию сексуальной близости прямо здесь, на мягких запыленных задних сиденьях старенького, громко и неприятно скрипевшего и дребезжавшего «Пара-ПАЗ-ика»…
   На самом деле это эйфорическое Костино состояние, конечно же, было опасным, являясь прямым следствием, во всех отношениях, грубейшего нарушения трудовой дисциплины и всяких правил техники безопасности в условиях служебной командировки! Если, к тому же учесть, что все служебные командировки, а, особенно, дальние командировки, для корреспондентов «Хроники Пикирующего района» неизменно сопровождались смертельным риском. Так что, на поверку, Юрий Михайлович, по большому счету, оказался прав, предупреждая Ларису Горюхину о том, что Косте Боровому грозит неведомая и серьезная опасность!…
   Между прочим, в автобус, по мере своего неудержимого углубления в лесистые дикие и слабо исследованные дебри Пикирующего района, набилось довольно приличное количество пассажиров – человек двадцать, заполнивших, как минимум, две трети небольшого по размерам «Пара-ПАЗ-ика». Но увеличивавшееся с каждой остановкой количество пассажиров, представлявшим самые разнообразные возрастно-половые категории граждан, ничуть не смущало, ни Костю, ни Ирину Сергеевну. Хотя свой страстный неуемный пыл им, все-таки, пришлось волей-неволей поумерить, когда, уже в почти полной темноте их «пара-ПАЗ-ик», отчаянно и натужно скрипя изношенными тормозами, совершил очередную остановку, с громким шипением отворив пневматические двери и водитель неожиданно хрипло проскрежетал пропито-прокуренным голосом на весь салон (впервые, между прочим, за все время поездки озвучив название остановки), со злым умыслом решив, видимо, вслух произнести название, именно, данного населенного пункта: «Остановка: село Пердищево!!! Кто спрашивал?!», и в задние раскрывшиеся двери неспешно поднялись приличная пожилая «пара», и вслед за ними – ничем особым не примечательный, «облезлый мужичонка», бережно державший большую клетку в правой руке. Клетку накрывал кусок темной домотканой материи, и под ее покровом в клетке беспокойно возилось какое-то небольшое живое существо, скорее всего, домашний кот. А пожилая супружеская пара зашла в автобус, вообще, безо всякой ручной клади, если не считать небольшой дамской сумочки в руках супруги, и – черного полиэтиленового пакета в руке супруга, настороженно вращавшего вокруг себя большими выпуклыми глазами, гипертрофированно набухшими множеством кровяных прожилок. На несколько лишних секунд тяжелый неприятный взгляд мужчины задержался на хмельной перевозбудившейся Пуллерманн, и правильно оценившая этот нехороший сканирующий взгляд, налитых больной гипертонической кровью, чужих мужских глаз, Ирина Сергеевна порывисто отодвинулась нарочито подальше от Кости, дабы не спровоцировать неизвестного пучеглазого мужика на дальнейшие действия типа какого-нибудь, произнесенного вслух убийственного высказывания из многочисленного арсенала непримиримых борцов с «половой распущенностью»! Но, одновременно, заведующую отделом «патологии районного растениеводства» сильно и неудержимо рассмешило название деревни, специально, с некоей провокационной целью, громко вслух произнесенное водителем «пара-«ПАЗ-ика», и Пуллерманн, не в силах сдержаться, громко расхохоталась, многозначительно сдавив левый локоть Кости. Многозначительно, несмотря на всю свою корректность, хмыкнул, сдерживая смех, и Костя. Рассмеялась и большая часть пассажиров автобуса, так как, услышав такое название не рассмеяться, или, весело расхохотаться, как это сделала и, без того, смешливая от природы, Пуллерманн, было невозможно.
   Не смеялись лишь сами, только что вошедшие в салон автобуса, «пердищевцы». Они, скорее всего, не поняли, чем вызвано такое небывалое веселье в убогом автобусном салоне и несколько секунд недоуменно и настороженно (как уже было замечено выше) рассматривали откровенно зубоскаливших пассажиров, начав, скорее всего, испытывать естественную растерянность простых застенчивых людей, впервые попавших в шумную незнакомую компанию, и не знавших точно, какую оптимальную линию поведения им принять, и какие свободные в автобусе места лучше всего занять.
   Костя, каким бы пьяным он ни был (а до «ничегонесоображающего» состояния он, совершенно точно, никак не мог пока еще «набраться») посмотрел на вошедшую троицу с профессиональным любопытством, мешавшимся в равных долях с симпатией, сочувствием и привычной для любого нормального жителя Пикирующего района, настороженностью.
   – Я деревни с таким смешным названием никогда не слышала! – горячо прошептала Косте в самое левое ухо влажными губами, Ирина Сергеевна и добавила еще в придачу, благоразумно не повышая голоса: – Я бы никогда не поселилась в деревне с таким названием, Костя! – и вновь неудержимо расхохоталась, опять зачем-то больно сдавив ему левый локоть.
   – А я, между прочим, тоже впервые слышу о существовании села Пердищево и это мне почему-то не кажется таким смешным, Ирина Сергеевна! – ответил Костя тоже шепотом своей смешливой спутнице и неожиданно почувствовал смутную тревогу, незаметно вползшую в салон «пара-Пазика» вместе с тремя новыми пассажирами.
   Костя сделался серьезен, убрал левую руку с теплого упругого правого бедра Ирины Сергеевны, которое машинально не переставал массировать сквозь тонкий вельвет ее походных джинсов всю дорогу чуть ли не от самого Пикирово.
   Под влиянием внезапного коренного психологического перелома, Костя весь как-то, почти молниеносно, подобрался, распрямив спину, усевшись поудобнее, и более внимательно посмотрел, в первую очередь, на пожилую супружескую чету. В том, что он видел перед собой не кого-нибудь, не каких-нибудь посторонних друг другу людей, а, именно – супружескую чету, Костя ничуть не сомневался, всецело доверившись чуткой журналистской интуиции, которая его еще никогда не подводила по большому счету. Талантливый журналист Боровой невольно задумался о том, какая такая тяжелая необходимость заставила эту, чем-то внутренне сильно озабоченную пожилую супружескую чету, на ночь, глядя, поехать из родного дома в, достаточно еще далекое, Жабомоево. А, может быть, напротив – муж и жена возвращались из гостей в родной дом. Но, в любом случае, время для поездки они выбрали откровенно неурочное по той общеизвестной причине, что пожилые люди, как правило, в силу основательности и консервативности своих возрастных личностных характеристик и устоявшихся долгими годами, привычек, обычно, отправляются в дальние путешествия с утра пораньше – под первыми лучами рассвета. И ничего удивительного не было в том, что Константина Борового начало распирать жгучее желание поскорее задать пожилой чете, рвущийся наружу, самый актуальный из всех возможных при данных обстоятельствах, вопрос: «Какая „нелегкая“ погнала вас, уважаемые из дому в столь поздний час?!», но, в любой ситуации, неизменно оставаясь корректным и вежливым человеком и журналистом, особенно по отношению к людям, значительно превосходившим его по возрасту, Костя любезно предложил растерявшимся и, вследствие этой своей растерянности никак не могущим четко определиться с местом «для посадки», пожилым мужчине и женщине:
   – Товарищи, присаживайтесь рядом с нами, тут места сколько угодно имеется и на всех с лихвой хватит! – и указал рукой на правую половину задних сидений «пара-ПАЗ-ика», остававшихся свободными с самого начала поездки, что наглядно демонстрировало тактичность пассажиров маленького районного «пара-ПАЗ-ика», не желавших своим, так сказать, вторжением или, проще говоря, присутствием, грубо нарушать классическую интимную доверительную обстановку «для двоих».
   Но с появлением а автобусе «пердищевцев», интимность и доверительность между Боровым и Пуллерманн куда-то моментально улетучилась – через приоткрытые автобусные окошки в, затянутые густыми вечерними июльскими сумерками, таинственные дали, на несколько километров вокруг во все стороны заросшие «пара» -сосновыми «пара» -борами. Во всяком случае – для Кости «волшебство внезапной „мягко-эротической“ близости» с одноглазой красавицей Пуллерманн безвозвратно оборвалось, растворилось в суровых реалиях неудержимо наваливавшейся на Пикирующий район очередной паранормальной ночи. Ирина Сергеевна, согласно своей физиологии и глубине той настоящей нежности, которую она уже давно тайно испытывала к Косте, с небольшой натяжкой годившегося ей в сыновья, была бы не прочь и дальше «покувыркаться» (если употребить ее любимый расхожий термин, каким она заменяла словосочетание «заниматься сексом»), но Костя сказал решительное «нет» продолжению легкомысленной забавы, словно бы услышав предупреждение старшего многоопытного товарища, Юрия Михайловича Першина, посланного ему сквозь все пограничные кордоны двух взаимосоприкасающихся миров.
   – Ира, нам надо срочно «завязывать»! – озабоченным голосом негромко обратился он к Ирине Сергеевне. – Иначе мы провалим редакционное задание, а проваливать его, особенно мне – смерти подобно!
   – Хорошо, согласна! – проворковала в ответ Ирина Сергеевна и быстро, едва коснувшись губами, поцеловав Борового в левое ухо, многозначительно добавила: – Я согласна потерпеть до гостиницы в Жабомоево!
   – До туда надо еще ухитриться доехать! – совершенно, почему-то, «убитым» голосом машинально обронил нахмурившийся Костя, заметив, как вздрогнула или, там, дернулась усевшаяся по правую руку от него, принявшая Костино же предложение «располагаться, как дома», пожилая жительница Пердищево.
   – Это точно, браток – ты «не – в бровь, а – в глаз» подметил! – неожиданно вместо своей жены поддержал Костю ее пуче-кровавоглазый подозрительный муж, с видимой охотой ввязываясь в разговор. – Сегодня же у «лошадей-убийц» наступает первая ночь «Гона»!
   Теперь наступила очередь вздрогнуть всем туловищем и, даже, слегка подпрыгнуть на месте Косте Боровому. Ему, вообще, показалось, что он ослышался и потому, даже, и не заметил, как переспросил заморожено-одеревеневшим, не своим, короче, голосом у пучеглазого мужика:
   – Что вы сказали, товарищ?!
   – Да не слушайте вы его молодой человек, не принимайте близко к сердцу эти «бабкины сказки»!!! – внезапно вмешалась в начинавшийся и явно не понравившийся ей разговор жена мужика, желчно добавив, что, называется. «в сердцах»: – У тебя, Васятка, язык – «без костей»! Все-таки, правильно Проня за ужином так сказала! Думай сначала, прежде чем такую «несусветчину» «ляпать»!!! Люди то тебе, что – дураки что-ли совсем?!
   – Зря ты так на меня, Наташа! – встал в «ответку» на «дыбки» Васятка, посмотрев на «Наташу» взглядом, полным бесконечного и безнадежно-глубоко разочарования, словно бы вдруг совершенно точно выяснилось эмпирическим путем, что в голове у его супруги, вообще, не обнаружено никаких мозгов: – Поздно будет, когда ты, наконец, поймешь неверующей головой своей, что «лошади-убийцы», вовсе – никакие ни «бабкины» сказки, а самая, что ни на есть, настоящая горькая правда!!! Не из-за Прони ли твоей вся эта бодяга началась с этими еб… ми лошадьми?! … Это вы ее, жену мою не слушайте, молодой человек, а слушайте лучше меня!!! – супруги стремительно и незаметно до такой степени «распалились» в возникшем между ними, малопонятном для окружаюших, споре, что стали, никого не стесняясь, орать на весь автобус, невольно привлекая внимание каждого из пассажиров старенького «пара-ПАЗ-ика».
   Автобус, кстати, продолжал стоять, потому, как водитель выскочил незаметно, вроде как по «малой нужде» за ближайшую сосну, и никто из пассажиров, как-то, вовсе и не заметил его молчаливого исчезновения. То есть, водитель не стал громогласно заявлять, как при остановке «село Пердищево», что, дескать: «Я, товарищи, пошел пос… ть, а то сил больше терпеть никаких нету!!! Буду минут через пять, так что вы не беспокойтесь!».
   – Простите! – вполне логично и предсказуемо, Костя перешел на официальный тон и, даже, привстал немного, как и подобает делать при официальном знакомстве, но тут же, правда, сел, повинуясь, то ли блудливой руке Ирины Сергеевны, незаметно для окружающих (в салоне стояла уже почти полная темнота), нежно схватившей его за «крайнюю плоть» сквозь ширинку и потянувшей вниз, или, из-за общей усталости и расслабленности, вызванными трехчасовой тряской дорогой и литром выпитой вишневой настойки, и, резко незаметно шлепнув по теплой кисти, окончательно потерявшей всякие «рамсы», сильно опьяневшей старшей коллеги, счел нужным официально представиться перед пучеглазым «Васяткой»: – Константин Боровой – штатный корреспондент газеты «Хроника Пикирующего района», заместитель заведующего отделом «Патологии районного животноводства»! Как раз еду по заданию главного редактора нашей газеты в село Жабомоево делать специальный репортаж о «лошадях-убийцах», жуткие слухи о которых давно уже «наводнили» весь Пикирующий район и сильно нервируют его жителей!
   – Да что вы говорите!!! – радостно воскликнул «Васятка» и, протянув правую руку Косте для крепкого мужского пожатия, в свою очередь, также официально представился: – Василий Иванович Паворознюк, старший зоотехник Сумрачногорского отделения Жабомоевского молсовхоза, специализирующегося на разведение крупного и очень крупного рогатого скота!
   – Так вы, Василий Иванович, оказывается – не «пердищевский» житель?! – едва сдерживая смех, никого не спросясь, встряла в мужской разговор, Ирина Сергеевна.
   – Нет! – напористо ответил Василий, окинув бестактную (с его точки зрения) Пуллерманн характерным оценивающим, чисто «мужским» взглядом и счел нужным разъяснить далее: – В Пердищево живет сестра жены, Проня. Вот от нее-то мы из гостей и едем! В гостях, как недаром говорится, хорошо, а дома – лучше!!! Тем более, что Проня, хоть и родная сестра моей жены, но – «штучка» еще та! И не случайно же мы с Натальей, как следует подумав, решили еще на одну ночь у ней не оставаться! … В общем, «бежим» мы из гостей, а – не «уезжаем»!
   – Простите, Василий Иванович! – поспешил взять инициативу разговора в собственные руки, прервав тем самым совершенно неинтересный ему рассказ про какую-то «Проню» -«штучку», строго и предупреждающе посмотрев, при этом, на Ирину Сергеевну, Константин Боровой. – Позвольте задать вам два вопроса, Василий Иванович?!
   – Спрашивай, Константин, о чем хочешь – от корреспондентов родной газеты у меня секретов нет и быть не может! – с готовностью согласился Василий Иванович, преданно и честно пучась базедовидными глазищами на Костю.
   – Вы хотите сказать, что работаете в хозяйстве, расположенном на склонах Сумрачных гор?!
   – Да – уже тринадцатый год! – несколько удивленно ответил Паворознюк, ответно переспросив: – А что тут такого особенного может быть, Константин? Там не так уж и плохо: кристально чистый горный воздух, безо всяких дурных и вредных примесей, много свежего молока и безумно красивые места!
   – С этим понятно, о Сумрачных горах и особенностях вашей жизни там и трудовой деятельности мы поговорим позднее, а сейчас скажите мне, пожалуйста, что значит словосочетание: «очень крупный рогатый скот»?! Я впервые в жизни слышу такой, интересно и необычно прозвучавший термин, хотя уже четвертый год работаю в отделе «патологии районного животноводства» и должен-обязан знать все или почти все о животном мире родного Балвалайского края!
   В этот момент, на свое рабочее место перед «баранкой» вернулся, значительно повеселевший водитель, видимо удачно справивший, одолевшую его некоторое время назад острую физиологическую нужду и, пощелкав какими-то рычажками, приятно удивил пассажиров тем, что в потолке тускло загорелись запыленные плоские плафоны настоящих электрических ламп, имевших, видимо, автономный источник питания внутри автобуса. Обрадованные пассажиры встретили включившийся электрический свет дружным одобрительным гулом.
   – Так-то веселее теперь ехать будет?! – довольно усмехнулся водитель и, нажав рычажок, управляющий системой пневматического закрывания дверей, бодро проскрежетал своим неприятным, словно бы, проржавевшим «механическим» голосом: – Ну, поехали – до самого Жабомоево никаких остановок! В туалет никому не надо?! – спросил он вдруг запоздало, полупохабно как-то осклабившись при заданном им вопросе.
   И что-то неожиданно очень не понравилось Косте в поведении шофера – не его очевидная грубость, основанная на общей интеллектуальной неразвитости, проявлявшая себя еще с самого начала пути от Пикировского автовокзала, а – нечто другое, до поры до времени умело этим шофером скрываемое, а вот сейчас вот, неудержимо начавшее переть наружу. На интуитивном уровне Костя понял, что водитель всю дорогу от самого Пикирово чего-то выжидал, скорее всего – начала наступления ночной темноты. А самым плохим и, наиболее, опасным могло оказаться, если бы шофер ждал, с огромным, искусно маскируемым от, ни о чем не подозревавших пассажиров автобуса, нетерпением, начала, так называемой «полосы „отчуждения“» или – Сумеречной Зоны Великого Приграничья, о которой так много среди населения Пикирующего района ходило всевозможных зловещих, неясных и непроверенных слухов…
   Костя резко опустил голову и негромко произнес, повернув опущенную голову под немыслимым углом, таким образом, чтобы его услышала бы только одна Пуллерманн, чтобы и она бы одна увидела бы его встревоженное лицо и запредельно расширившиеся зрачки глаз:
   – Ирина! Мне кажется, что этот водила – коренной обитатель Сумеречной Зоны! Мы, запросто, можем оказаться…
   – Тс-с-с-с, Костик!!! – многозначительно прошептала Ирина Сергеевна, приложив указательный палец правой руки к своим, призывно рдеющим в полутьме салона полным влажным губам. – Не бойся ничего, когда я рядом с тобой! – и с этими, неожиданно прозвучавшими словами, Ирина Сергеевна достала из походной спортивной сумки, где, по мнению Борового могли находиться, исключительно, предметы мирного предназначения, типа съестных припасов, сладкой вишневой настойки, нераспечатанных презервативных пачек и свежей смены нижнего женского белья, увесистый никелированный «наган».
   – Ого! – пораженно прошептал Костя: – Настоящий?!
   – А какой же еще, Костик?! – усмехнулась, трезвеющая на глазах Ирина Сергеевна: – Мне личное оружие положено по штату, как Заведующей Отделом, Костик!
   – Так у Виноградова тоже, что ли такой есть?! – недоверчиво поинтересовался Костя, ошарашенно разглядывая никелированный «наган», чью рукоятку твердо сжимала белая нежная и ухоженная изящная кисть Ирины Сергеевны, еще совсем недавно ласково сжимавшая Костин член сквозь плотную «хэ-бэ» его походных джинсов.
   – Нет, у Виноградова не «наган», а – «маузер»! Он мне как-то по пьянке хвалился!
   – Мне он что-то ни разу не показывал! – недоверчиво произнес Костя, а про себя ехидно подумал: «Неужели у Виноградова вместо члена приделан настоящий „маузер“?!»
   – Это оружие хранится в специальной оружейной комнате и ключ от нее хранится в личном сейфе у Малеванного. Огнестрельное оружие он выдает «тет-а-тет», исключительно, на время дальних командировок, проходящих под грифом «Ч». Лично мне он выдал этот «наган» второй раз за все время работы! Первый раз – два года назад, в ту мою памятную командировку на Кудыкины Горы, где я и потеряла левый глаз! – настроение у Ирины Сергеевны при нежданном воспоминании о, постигшем ее два года назад несчастье, резко испортилось, единственный, оставшийся целым, правый глаз прослезился, и она убрала оружие обратно в сумку.
   – Ира, не «накручивайте» себя, сейчас – не время! – сочувственно и успокаивающе попытался поднять настроение старшей коллеге (три часа назад, заодно, сделавшуюся и любовницей) Костя, но все же не мог удержаться, чтобы не уточнить: – Сколько в нем патронов – в вашем «нагане»?!
   – Один – в стволе, восемь в «барабане» и – тридцать патронов в «пороховнице»! – сполна удовлетворила Костино любопытство, Ирина Сергеевна и, сверх того, добавила: – Пули, как ты, возможно, догадался – серебряные!
   – Да вы что?! – искренне изумился Костя. – Никогда бы я до такого не смог догадаться! Я думал – пули свинцовые, как им и полагается!
   – Да нет, Костик – свинцовые Им не страшны!
   – Кому – Им?! – хмель окончательно выветрился из глаз Кости, когда он задал Пуллерманн этот вопрос, пытливо и напряженно посмотрев на нее более чем трезвым взглядом: – Вы имеете ввиду «лошадей-убийц»?!
   – Причем тут эти твои «лошади-убийцы»?! – несколько снисходительно произнесла в ответ Ирина Сергеевна. – Может и права эта вот Наташа из Пердищево, что нет на свете никаких «лошадей-убийц», а все это – «бабкины сказки»! А, может, они и реально существуют, но, на самом деле, не так страшны, как их «малюют»! Вернее, есть существа рядом с ними, с этими лошадьми, и пострашнее… Я все тебе подробно объясню, Костик, когда мы приедем в Жабомоево – в автобусе я тебе ничего говорить не буду! Слишком уж опасна и конфединциальна эта информация, которую я уполномочена тебе буду сообщить, когда вокруг нас не останется ни одного свидетеля!
   Костя выразительно посмотрел на Ирину Сергеевну и спросил, желая, возможно, таким образом, «черно» сьюморить и поднять, тем самым, Ирине Сергеевне упавшее настроение:
   – Вы что – хотите «убрать» всех свидетелей?! – и повел глазами вокруг себя, намекая на пассажиров автобуса.
   – Я имею, ввиду – когда мы останемся одни в гостиничном номере, дурашка! – негромко рассмеялась Ирина Сергеевна и в смехе ее вновь зазвучали специфические призывные нотки «самки в период «течки», заставившие непроизвольно, в который уже раз за время поездки, набухнуть прилившей кровью чресла Кости.
   В этот момент, как раз прошипели закрываемые пневматические двери, взвыл надсадно, почти до предела, изношенный двигатель и «пара-ПАЗ-ик», предварительно пару раз содрогнувшись всем своим проржавевшим во многих местах, корпусом, стронулся с места. В приоткрытые окошки дунул свежий ветер, в пыльном салоне стало легче дышать и настроение пассажиров, как это ни парадоксально, резко и заметно улучшилось – все-таки, как ни крути, пассажиры ехали не куда-нибудь, а – домой, каким бы мрачным, неухоженным и запущенным этот дом ни был!
   И не случайно пробудился от тяжелого пьяного сна, как раз в этот момент, сидевший в головной части автобусного салона, познакомившийся сегодняшним утром с Боровым коренной «жабомовоец», Коля, имевший несчастье иметь такого неординарного сына, как Боря. Коле, видимо, приснилось что-то крайне неприятное, так как пробуждение его бурно сопроводилось громкой бессвязной нецензурной бранью по неизвестному адресу. И Колиной жене, Любе пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать, внезапно взбесившегося, Колю на месте и не дать ему броситься драться на ближайшего пассажира – сидевшего на сиденье через проход пожилого безобидного с виду мужичка по имени Ермолай. Ермолай этот оказался соседом через дом от Коли и Любы, и, когда к Коле вернулось узнавание, кризис, едва не закончившийся короткой дракой, сам собою благополучно миновал.
   Профессиональный животновод, не ладивший с сестрой своей жены Натальи, Проней, постоянно проживавшей в селе Пердищево, Василий Иванович Паворознюк, вел себя после официального знакомства с Боровым, несколько нервозно, постоянно вертелся на месте, то и дело, поглядывая в сторону корреспондента «Хроники Пикирующего района», больше не обращавшего на него, на Василия никакого внимания, и что-то оживленно таинственным полушепотом обсуждавшего со своей то ли женой, то ли любовницей (так, во всяком случае, решил сам Паворознюк) и не знал, как бы ему снова завязать разговор на тему «лошадей-убийц».
   Жена Василия, Наташа нарочито мрачно и задумчиво смотрела в автобусное окно, хотя там уже почти ничего не было видно из-за, наступившей ночной темноты, сделавшейся почти полной и непроницаемой. Иногда Василий поглядывал и на Наташу взглядом, полным ироничного раздражения и в такие моменты его сильно «подмывало» сказать какую-нибудь изощренную гадость про ее младшую сестру, Проню. Но возможное продолжение «конструктивного» разговора с корреспондентом представлялось Василию Ивановичу более важным, чем углубление бессмысленной и, никому не нужной, по большому счету, ссоры с женой.
   Но, закончив, наконец, «шушукаться» с Ириной Сергеевной, Константин Боровой по собственной инициативе возобновил разговор с Василием Ивановичем, задав ему, после того, как автобус набрал приличную скорость, неожиданный и, довольно странновато прозвучавший вопрос:
   – Василий, а вам приходилось раньше ездить с этим водителем?!
   – С этим?! – удивленно переспросил Василий и, на всякий случай, бросив долгий взгляд в сутуловатую широкую спину шофера, уверенно ответил: – А вы знаете – нет! Я хоть и езжу не часто, но водителей наших знаю: Витьку и Женьку! Они друг друга по недельно сменяют, а этого, черт его знает, первый раз вижу! Может, Женька с Витькой заболели, а этого Пикировский автопарк на замену прислал?! Нас же с Натальей здесь, в родных местах пол-года не было – могли запросто за это время и водители поменяться!
   – А вы, когда приехали с Сумрачных Гор?! – спросил Костя.
   – Позавчера только – дома еще не были. К Проне вот, в Пердищево по пути заехали, попроведать ее! А что?!
   – А откуда вы тогда знаете, Николай, что сегодня первая ночь «гона» у «лошадей-убийц»?!
   – Так сама Проня нам об этом в телеграмме своей сумасшедшей сообщила-же! Из-за этой телеграммы мы с Натальей сюда и приехали!!! … – громко, чуть ли не на весь салон, зло пояснил Паворознюк и тут же получил болезненный удар локтем в бок от Наташи.
   – О-х-х!!! – схватился он за ушибленное место и, повернув голову к жене, гневно высказал ей: – А я не понял – не так, что ли, Наталья?! Выдумал я, что ли, это?!
   – Не мужик ты, Васька, а – «худое сито»!!! – безнадежным тоном прокомментировала свой неожиданный болезненный удар локтем, всерьез разозлившаяся на мужа Наталья. – Как баба последняя – «понес сор из избы»!!!
   Не обращая больше внимания на жену, Василий Иванович торопливо сообщил информацию, предназначенную специально только для одного Борового:
   – Черным по белому в этой телеграмме, Константин, было напечатано: «Срочно приезжайте – завтра наступит „Ночь Лошадей“! Я одна боюсь – они меня в этот раз убьют!»!!!
   – Тьфу!!! – громко символически сплюнула Наталья и издала мученический стон, не найдя слов, чтобы измерить всю глубину глупости своего мужа, во всеуслышание принявшего пересказывать интимные семейные секреты ее родной сестры.
   – Так, а почему же вы ее бросили, как раз накануне этой самой ночи?! – машинально спросил Костя, так и не научившийся «придерживать», когда надо было, свой язык. – Если специально приехали из самых Сумрачных Гор, чтобы ей одной не страшно было и ее бы, не убили «в этот раз»?!
   – Да потому что мужик ее, Сашка неожиданно обратно к ней вернулся, и теперь ей совсем не страшно будет, если, даже, опять к ним в гости нагрянут «лошади-убийцы»! – принялся объяснять Косте дальше Василий Иванович, назло жене своей, Наташе. – С Сашкой со своим Проня то сходится, то – расходится! Не поймешь ее – то выгонит со скандалом его, то обратно примет! Ну, в общем, поругались мы и с Проней, и с Сашкой ее, хоть и целых пол-года ее не видели, а меньше чем за какой-нибудь час она нам обоим так «мозги вынесла», что только, держись, вот мы и решили, не сговариваясь, поехать от греха домой последним автобусом! С Сашкой Проне, в общем, совсем не страшно будет в эту ночь и сестра родная, на хер, ей не нужна! Потому, как Сашка ее, сам хоть кого напугает одним видом своим!
   – Ну и трепло, же ты, Васька, ох и трепло! – в сильнейшей досаде опять воскликнула и взмахнула рукой, занеся ее для очередного удара, но не ударив, все-же, Наталья. – Всему автобусу все подчистую, как есть, выложил! Тьфу!!!
   Неизвестно было, прислушивались ли изрядно вымотанные нелегкой ухабистой дорогой, пассажиры к «мутному» и крайне эмоциональному разговору «на повышенных тонах», завязавшемуся на задних сиденьях вокруг полузапретной темы о «лошадях-убийцах», но Косте Боровому этот разговор оказался беспредельно интересен, выливаясь на его, изголодавшуюся по свежей сенсационной информации, журналистскую душу, настоящим целительным бальзамом. В его голове уже успело сложиться эффектное начало статьи, и он решил выжать максимум «сногсшибательных» «первополосных» сведений из этого Паворознюка. Тем более что информация начала представляться ему довольно любопытной. Можно было смело сказать, что, не просто – любопытной, а – жутко любопытной! Весьма и весьма заинтересовали Костю отрывочные сведения об этой Проне, и о ее загадочной связи с «лошадьми-убийцами», и поэтому, не откладывая «дела в долгий ящик», Костя приступил к профессиональному журналистскому «допросу» Василия Ивановича Паворознюка, совершенно правильно решив «ковать железо, пока оно горячо!»:
   – Расскажите мне, уважаемый Василий Иванович о той таинственной связи, которая имеет место быть между вашей золовкой Проней и «лошадьми-убийцами»?! Вы, сами того не желая, задали мне загадку, возбудившую во мне сильнейшее желание ее разгадать! Вы согласитесь дать мне эксклюзивное интервью на первую полосу нашей «Хроники…» о «лошадях-убийцах»?!
   – В газете появится моя фотография и моя фамилия?! – в голосе Паворознюка зазвенело напряжение застарелого неудовлетворенного честолюбия. – Я устал носить в себе тяжесть этой семейной тайны, этого нашего семейного проклятия!
   – Да, Николай Иванович – я вам гарантирую не только вашу фотографию на первой полосе ближайшего номера «Хроники Пикирующего района», но и вашу биографию, набранную жирным шрифтом двумя столбцами прямо под фотографией! – горячо заверил Василия Ивановича Костя. – Вы станете знаменитым на весь Пикирующий район, если мы вместе с вами приоткроем завесу над этой жуткой тайной, давно будоражущей общественное мнение, пресловутых «лошадей-убийц»!
   – Я сама расскажу, без Васьки! – решительным тоном заявила, как «отрубила», вдруг, Наталья, внимательно вслушивавшаяся в начавшийся, без ее участия, разговор мужчин. – Васька, по большому счету, ничего не знает и знать не может, потому что, это не его «семейная тайна», как он только что выразился, а наша с Проней, семейная тайна! Расскажу вам, Константин в двух словах…
   …В общем, когда-то, очень давно, несколько десятков лет назад, когда мы с Проней были еще совсем девчонками-несмышленышами, у нас дома жил маленький жеребенок. Ну не в прямом смысле, что – под одной крышей с нами, а – на нашем скотном дворе. Папа у нас занимался разведением лошадей – профессионально занимался, а не просто так… Не, «абы-дабы», как, вот, Васька мой сейчас своих этих вшивых муфлонов в Сумрачных горах, якобы, разводит, а – с любовью, с толком, с расстановкой, с большим знанием дела папа мой разводил породистых и очень красивых лошадей! Он был связан с людьми из филиала Сумрачного Охотхозяйства в нашем Большом Жабомоевском бору. Большой Жабомоевский Бор является, если вы не знаете, одним из крупнейших естественных лесных массивов на территории всего Сумрачного края – пятьдесят на семьдесят километров, и там издревле водились дикие лесные лошади редкой породы Хамам и Лисбрух. Может, вы сроду о таких и не слышали, я не знаю…
   – Точно, не слышал! – коротко кивнул Боровой и торопливо добавил: – Продолжайте, пожалуйста!
   – Ну, это, особо то и не важно – слышали вы об этих породах лесных лошадей или не слышали! Суть не в этом совсем! – и вдруг она неожиданно задумчиво умолкла и, немного поразмыслив, неуверенно добавила: – Хотя, может быть, суть то, как раз в этом и состоит – откуда, каким «побытом», как и почему появились в нашем Жабомоевском Бору, эти самые «лошади-убийцы»?!
   Жил у нас тут в Жабомоево, ну, то есть, в селе нашем, один ученый – зоолог ли биолог-эколог, по всякому, он себя величал, Коля Олухов-Хомутцов…
   – Так – Олухов или Хомутцов?! – в азартном нетерпении профессионального охотника за «жареными» фактами, перебил рассказчицу Боровой.
   – Двойная у него фамилия была, молодой человек – Олухов-Хомутцов, а звали его Николаем! Не перебивайте меня, пожалуйста, а то с «мысли» меня собьете и толком я вам, понятно и ясно, ничего рассказать не сумею!
   – Извините меня, Наталья! – приложил правую руку к сердцу и повинно склонил голову Костя. – Задам вам последний уточняющий вопрос: этот ученый Олухов-Хомутцов жил в вашем селе постоянно или бывал «наездами»?!
   – Сначала наездами – в экспедиции сюда каждый год приезжал. Потом, вроде, женщина у него здесь появилась – наша коренная Жабомоевская! Полина, вроде, ее звали. Но в точности я не помню, потому как маленькие мы еще с сестрой, с Проней совсем были!
   Просила же вас – не перебивайте! Вот, все-таки, сбили вы меня с мысли! – Наталья недовольно поджала губы, усиленно потерла лоб двумя пальцами (видимо, стимулируя, таким образом, работу мысли в нужном направлении) и, к облегчению Борового, продолжила свой рассказ: – В общем, как-то раз, я и Проня, кормили Лучика… Лучик, это – тот самый жеребенок, так его папа назвал при рождении, потому что день тот, когда время пришло жеребиться матери Лучика, кобыле Мурене, выдался пасмурным с самого утра, а когда появился на свет этот жеребенок, прямо, можно сказать, минута в минуту, сквозь завесу туч проглянуло солнце, словно хотело лично убедиться в том, что родился на Земле новый жеребенок. Так его Лучиком и назвали… А в тот день, про который я начала рассказывать, мы с Проней попеременно кормили Лучика сахарком у себя во дворе, когда неожиданно во двор с улицы зашел этот самый Коля Олухов-Хомутцов. Он был рыжий и бородатый, все время в очках ходил с толстенными стеклами, потому что очень плохо видел – лет пять его назад во время какой-то там экспедиции в Сумрачных горах укусила, как говорят, редкая ядовитая змея, и после этого укуса зрение у Коли бедного начало резко падать. Ну, я, конечно, не про зрение его хочу рассказать вам, а про то, зачем он к нам во двор пришел, когда мы с Проней кормили Лучика сахарком. Он, Коля этот, пришел, кстати, к нам во двор очень злой, и, даже, не, просто, злой, а, как бы – явно, сильно «не в себе». Поначалу нам с Проней показалось, что он пьяный пришел, потому что взгляд у него был страшный: блуждающий, бешеный… А, самое главное, в правой руке Коля этот, биолог-эколог-зоолог топор держал. Спросил он у нас про папу: «Девчонки, а отец – дома?!» и голос у Коли, как и взгляд, каким-то больным, нездоровым нам с Проней почудился – надрывным таким, натуженным, как при сильной простуде бывает! «Нет папы, дядя Коля!» – отвечаем мы ему с Проней. – На охоту он уехал в дальний Бор!“ „А когда вернется?!“ – спрашивает. „Дня через два вернется!“ – отвечаем мы с Проней и смотрим внимательно на дядю Колю, на топор в его правой руке и кажется нам, что что-то не так. А и оказалось не так, потому что Коля этот и говорит: „Нет – я два дня ждать не могу! Поздно будет через два дня – совсем поздно!“. „А что поздно то будет, дядя Коля?!“ – спрашиваем мы с Проней, а сами пятимся и пятимся назад к крыльцу – пугать нас начал откровенно своим видом ненормальным этот Коля. А он нам и отвечает: „За Лучиком вашим, за жеребенком я пришел! Отдайте мне его!“ „А зачем он вам нужен, дядя Коля?!“ – удивились мы с Проней и испугались за нашего Лучика. – Это же наш жеребенок и мы его никому не отдадим!“ А Коля и говорит нам с Проней: „А это никакой и не жеребенок, этот Лучик ваш!“ „А кто же он тогда, если не жеребенок?!“ – еще сильнее мы с Проней удивились и испугались. „Он – „вудрик-падла“ – лошадь-кровосос, типа большого комара, но в лошадином обличье!“ – заявил нам дядя Коля, и топор в правой руке подкинул, и, так, примеряюще или прицельно, как в тире, на Лучика на нашего посмотрел! Но, как бы мне страшно ни было, я загородила собой Проню и сказала этому, ебан… му на всю голову, дяде Коле: „Без папы мы Лучика вам не отдадим, дядя Коля! Даже и не просите! Папу лучше дождитесь с охоты, если неприятностей себе больших не хотите! „… – автобус в этот, наиболее драматический момент рассказа Натальи, не раньше и не позже, как будто специально, попал в глубокую колдобину и ностальгическое повествование Натальино естественным образом прервалось, потому как пассажиры, сидевшие в задней части автобуса, против своей воли, подпрыгнули на сиденьях, головами достав едва ли не до самого потолка автобусного салона, и рухнули обратно, непроизвольно, от души от самой, как говорится, высказавшись по адресу неосторожного водителя, качества дороги и… ну, короче: кто, во что горазд высказался! Ирина Сергеевна, например, в очередной раз, расхохоталась, невольно заразив своим смехом и Костю. Грузная возрастная Наталья Паворознюк, напротив, не расхохоталась, так как ей сделалось совсем не до смеха, после обратного, не очень удачного падения из под самого потолка на старое, продырявленное во многих местах, кожаное сиденье – она больно ударилась копчиком об обнажившуюся из под съехавшего несколько в сторону, собственно, самого сиденья, металлическую каркасину. Взвыла, что там греха таить, в полный голос Наталья и все, что хотела рассказать Боровому про себя с Проней, очкастого ненормального зоолога-эколога, дядю Колю и жеребенка Лучика, вылетело у ней из головы прямиком через ушибленную задницу, и она тихо горестно застонала, согнувшись в «три погибели», а Костя сокрушенно подумал: «Ну не везет, так, значит, и не везет!»
   Василий Иванович, как и его жена, тоже пострадал после короткого непроизвольного полета под потолок – он, вообще, упал мимо сиденья, изрядно отбив, крупные от природы, гениталии о входную ступеньку. Но, в отличие, от своей жены Натальи, он быстро пришел в себя и стоически, как «настоящий мужчина», пересилив специфическую сильнейшую боль, хорошо известную каждому «настоящему мужчине», хоть раз в жизни, со «всего маху», ударявшемуся гениталиями о твердый металлический предмет, молча морщась от боли, надсадно кряхтя и неразборчиво матерясь, все же сумел взгромоздиться обратно на то место, которое и занимал до того несчастливого момента, когда старый автобус угодил в глубокую дорожную колдобину. Мрачно посмотрел на, согнувшуюся в три погибели, тихо постанывающую Наталью и неожиданно участливым голосом спросил:
   – Сильно зашиблась, Ната?! – и приобнял слегка жену за плечи. – Ладно-ладно, будет тебе – бывало и хуже в нашей жизни! Главное – не расслабляйся, не время!
   Костя твердо решил для себя, что дальнейшего продолжения рассказа не последует по досадным «техническим причинам», но, против ожидания, Наталья прекратила стонать и с силой вытолкнула, буквально, из себя короткую «финальную» информацию:
   – Дядя Коля подошел к Лучику, чтобы зарубить нашего любимчика у нас на глазах, а Лучик встал на дыбы и двумя передними копытами лягнул дядю Колю прямо ему по яйцам!!! Видели бы вы, что с дядей Колей сделалось!!! А Лучик наш убежал в лес и больше мы его никогда не видели-и! – и Наталья вновь умолкла, не в силах больше сдерживать, рвавшиеся из нее, против воли, охающие стенания, порождаемые не проходящей сильной болью в области крестца и внизу живота, родившейся там, во время злосчастного падения из под потолка автобуса.
   Костя терпеливо принялся ждать продолжения рассказа через какое-то время, когда Наталье непременно должно было бы полегчать, но тут на помощь нежданно пришел Василий Иванович, лаконично закончивший за свою жену:
   – У этого Николая Олухова после удара копытами Лучика вскоре началась гангрена обоих яиц! Перекрутились у него там «гордиевым узлом», как после хирург объяснял, и не раскрутились больше семяпроводящие канальцы, полопались вены и капилляры, в общем – полный п…ц!!! Но сам он виноват, этот дядя Коля. Но дело не в его яйцах, а в том, что ровно через год в Жабомоевском Бору впервые появились вот эти самые пресловутые «лошади-убийцы», о которых раньше никто и никогда из Жабомоевских старожилов и «слыхом не слыхивал»!!!…
   – Вы что же этим хотите сказать, что вот этот вот самый жеребенок Лучик и стал, так сказать, главой Клана Лошадей-Убийц?! – после долгой естественной паузы не мог не спросить у Паворознюка Костя: – Или вы что-то другое имели ввиду, уважаемый Василий Иванович?! Где, по вашему, следует искать, в каком колене гены Лошадей-Убийц?! Вы, может быть, что-то знаете про того жеребца, который и стал отцом этого самого пресловутого Лучика?!
   – Да не знает он ничего, говорила же я вам уже об этом! – через силу прохрипела Наталья, в очередной раз вклинившись без спроса в мужской разговор. – Жеребец тут ни при чем никакой! Дело в матери Лучика…
   – В этой самой кобыле, Мурене?! – теперь уже Костя перебил Наталью.
   – Мать Лучика не была кобылой, она была женщиной! … – с огромным трудом прохрипела Наталья и, кажется, потеряла сознание…
   …А старый «пара-ПАЗ-ик» внезапно начал резкое торможение…

Суровые «авральные» будни Лысой Поляны. 5 июля, 200…г., 10 ч., 15 мин. утра

   …Итак, староста деревни Лысая Поляна, Олег Поронин после того, как на него было беспощадно вылито десятилитровое ведро ледяной колодезной воды, довольно быстро «пришел в себя», машинально употребив нецензурное слово, применяемое по отношению к женщинам «легкого поведения». Затем, остро осознав, в каком унизительном положении он пребывает, больше ничего не стал говорить, а, в первую очередь, оперативно поднялся на «карачки», после чего, хотя и не без труда, но, все же, сумел принять вертикальное положение. И, далее, как в замедленных киносъемках, сильно пошатываясь из стороны в сторону и взад-вперед, оставляя за собой мокрые следы, под аккомпанемент злорадного пьяного хохота Наташки, звонкого смеха ее восьмилетнего сына, Никитки и угрюмого тяжелого молчания общепризнанного матриарха семейства Хунхузовых, Евдокии Николаевны, выбрался, сначала – в темные сени, пропахшие мокрой псиной и еще какой-то дрянью неизвестного происхождения, а оттуда, уже и – на «свет Божий».
   – Ф-ф-у-у, блядь!!! – еще раз на «автомате» убежденно, громко повторил Олег (имея ввиду, скорее всего, не каких-то абстрактных «блядей», а «блядь» конкретную – Наташку Хунхузову), когда вышел за калитку двора негостеприимного дома на единственную деревенскую улицу под жаркие благодатные лучи июльского солнца (в небе не виднелось ни облачка в эти минуты) и злобно добавил, машинально потирая ушибленный лоб: – Еб… ая Наташка!
   Незадачливый деревенский староста постоял какое-то время в тяжелом раздумье, чувствуя себя крайне некомфортно в насквозь мокрой одежде и совершенно, пока, не представляя, куда ему пойти дальше в таком непристойном и неудобном, насквозь, подозрительно «промокшем» виде, и, что предпринять ему, в первую очередь, как должностному лицу, на которого только что было совершенно ничем не спровоцированное с его стороны, хулиганское нападение одной из жительниц деревни, находившейся в состоянии сильного алкогольного опьянения! Если сказать честно, положа руку на сердце, то Олегу в эти гнусные минуты больше всего хотелось взять и «нажраться», как и этой несчастной искусанной «луннозубами», Наташке, и плюнуть с «высокой колокольни» на свои опостылевшие хуже «горькой редьки» обязанности Старосты!…
   …Однако, из состояния тяжелейшего психологического ступора Олега вывел, о том совсем не подозревая, вывернувший из-за ближайшего переулка, и торопливо зашагавший мимо него куда-то по какой-то, видимо, судя по скорости хода, острой надобности, сосед Олега по дому, Петька Журавлев. Лицо у Петьки было мрачное и злое, нисколько не лучше, чем у самого Олега. Петька равнодушно скользнул тусклым взглядом по, бездеятельно торчавшему на одном месте, жалкому и мокрому старосте, задержал, впрочем, взгляд на секунду-другую на огромной багровой шишке, украсившей лоб старосты прямо по середине и бросил безразлично:
   – Здорово, Олег! Что это с тобой такое?! – Петька все же остановился, как ни торопился, и, кивнув на свежеприобретенную Олегом шишку, живо поинтересовался: – Тебя, случайно, не шершень хватанул так?!
   – Хуже, Петя!!! Гораздо хуже!!! – хищно осклабился староста, показав Петьке и всему белому свету желтые прокуренные зубы и больше ничего не сказал, скосив темные глаза куда-то в сторону Зверофабрики.
   – Понятно! – понимающе кивнул догадливый Петька и тактично ничего больше не спросил – в частности, насчет того, откуда это староста весь такой мокрый, жалкий и, короче, «задроченный»?!.
   – Ты куда так торопишься-то, Петро?! – чтобы перевести внимание соседа от неприятной темы, связанной с неудачным посещением Хунхузовых, торопливо поинтересовался староста и, не дождавшись ответа, добавил еще один вопрос: – Ты Мишку Изенкина, случайно, не видел?!
   – Нет, не видел! – отрицательно покачал головой Петька. – К свояку я, Олег тороплюсь! Беда у него случилась!
   – К Оське что-ли?! – насторожился Олег. – А что у него за беда за такая стряслась?!
   – Погреб провалился – вот какая беда! – со значением ответил сосед. – Теща с утра еще за капустой квашеной полезла в погреб, ну и …, – не договорив, Петька сделал характерное красноречивое движение обеими руками, безошибочно давшее понять собеседнику, что Оськина теща улетела в образовавшийся бездонный провал – в «тар-тар»!
   – Это – точно?! – Олег, вновь начавший чувствовать себя выборным сельским старостой, ответственным за судьбы и жизни, доверившихся ему жителей Лысой Поляны, не на шутку встревожился, пытливо магнетизируя Петра, заметно округлившимися глазами.
   – Я там еще не был, но, точнее, по-моему, некуда! – с мрачной убежденностью в голосе произнес Петька. – Сейчас вот только Оськин сынишка, Матвей, к нам прибежал и сообщил, что беда приключилась! Я вот собрался и помчался!
   – Я с тобой! – решительно сказал заметно посерьезневший Олег, сразу забывший про шишку на лбу, про свою, насквозь, промокшую одежду, и про пьяную дуру, Наташку.
   Они быстро зашагали вдоль по улице – к стоявшему на самой околице, возле кромки светлого березового леса, пятистенка Петькиного свояка, Оськи, где тот проживал вместе с женой, тремя детьми и невезучей, как выяснилось сегодняшним утром, тещей, шестидесятилетней тетей Клавой.
   – Провал ночью случился, скорее всего! – на ходу высказывал свое предположение сильно озабоченный Петька. – Оська мне жаловался как-то: тещу сколько раз предупреждал, что меняют цвет стенки их погреба от «дурной» там и очень опасной, какой-то «китайской» или «монгольской» плесени, что все мокрицы из погреба куда-то убрались, и, вроде, как гудит и свистит что-то под погребом постоянно, а теща все ему отвечала, что это у него, у Оськи «в голове или в жопе, там, точно она не знает, и категорично судить не берется, и гудит, и свистит!», и, что «дал же ей Бог зятька – врагу не пожелаешь!!!» Ну, сам же ты знаешь, Олег, тетю Клаву! Житья она нормального никогда не давала Оське с Зинкой – как дядя Яша помер, так ее, словно, подменили! Свихнулась она, наверное, после смерти мужа, да только никто этого не понял вовремя или не заметил!…
   – Все мы скоро здесь, на Зверке на своей, свихнемся, Петька! – убежденно и обреченно произнес Олег, мрачно продолжая смотреть в сторону кирпичных корпусов Зверофабрики. – Одно сегодняшнее утро чего только стоит!!!
   – Да я с охоты ночью вернулся, сразу спать лег! На Мизгулинское Болото с Юркой Гильфондом ездили – на бобра. Никаких, бл… ь, бобров, только комаров вдосталь покормили! Еб… й Юрка! Ничего я, поэтому и не слышал – так крепко спал после этой еб… й охоты! Еб… й Гильфонд! Меня Матвейка вот только, как двадцать минут назад разбудил – кое-как, говорит, растолкал! Надька мне сразу, конечно, рассказала, про Зверку – про этих «ебер-маргеров»! Сто человек они, правда, что ли, перекусали?!
   – Ну – сто, не – сто, а всю поголовно, дежурную бригаду, перелопатили, будь здоров! – хмуро кивнул Олег. – Я вон сейчас от Хунхузовых иду, сам же видел! Наташке все руки изорвали – вся она кровавыми бинтами перемотана, в озверевшем, совсем, состоянии баба! – в голосе старосты послышалась неприкрытая ярость.
   – Это она что ли тебя так разукрасила, Наташка?! – кивнул на лоб старосты Петька.
   Олег ничего не ответил, только зло засопел.
   – Да ладно, Олежа! – похлопал Петька на правах старинного соседа Олега по плечу. – Не переживай ты так – я, что, Наташку что ли не знаю! Дура еще та!!!
   – Ты лучше скажи – почему ты считаешь, что провал в Оськином погребе ночью образовался?! И почему ты думаешь, что это – «тар-тар», а – не локальный, «рыболовный» провал?! Помнишь же, как у дяди Мишы Багрянцева в прошлом году?! Все тогда тоже думали, что – «тар-тар», а «бергазамудов» до сих пор вся деревня ловит!
   – Да, помню! – как-то уныло и безнадежно ответил Петька. – Только здесь, похоже, точно – «тар-тар»! Нутром я, Олежа, это чую!
   «Олежа» ничего не ответил соседу, по прежнему, бросая тревожные взгляды в сторону кирпичных корпусов «зверофабрики», двумя огромными красными кубами, заметно портившими чудесный пейзаж густого березово-соснового лесного массива, вплотную с трех сторон, охватывавшего деревню. Олег безошибочно чувствовал, что утренние события на фабрике, это, только – «присказка», а вся «сказка» ждет «лысеполянцев» впереди!
   И, словно бы, в подтверждение мрачных предчувствий старосты, солнце неожиданно закрыла, неизвестно откуда и под каким ветром вылетевшая неприятная желто-серая туча, моментально перекрасившая живописные окрестности Лысой Поляны безлико-унылыми, безнадежно вылинявшими, больными несвежими полутонами.
   – Во, бл… ь! – немедленно среагировал на внезапное появление, дрянно выглядевшей тучи, закрывшей яркое июльское солнце, отъявленный матершинник, Петька. – Вдруг откуда ни возьмись, появился «в рот еб… ь»!!! Что это за туча за такая?! Откуда она, вдруг, взялась, как ты думаешь, Олег?! Она, бл… ь, и на тучу то на нормальную не похожа! На хмарь она на болотную похожа! Над еб… ым Мизгулинским болотом весь вечер вчера, такая вот, по цвету, хмарь стояла!
   – Да хер ее знает, Петро – откуда она взялась и под каким ветром прилетела?! Ты еще можешь чему-то удивляться в нашей деревне?! Сейчас вот, лучше обожди – оставь место для настоящего удивления, когда до «свояка» до твоего дойдем! Я тебе только одно точно могу сказать, что, если Оськина теща и, правда, улетела в «тар-тар», то это – неспроста, и вслед за Оськиной тещей туда же вскоре последует вся наша деревня! Ты же знаешь, наверняка, что Лысая Поляна, как и все Саблино, даже, на фоне всего нашего общепаталогического Пикирующего района резко выделяется своей специфической геопатогенной аурой! Я же постоянно, как Староста погодные сводки из Метеоцентра получаю, да, только, не говорю никому про то, что в сводках этих пишется, Петюня! Не имею права говорить раньше времени!
   – Другими словами, ты хочешь сказать, что скоро – пиз… ц полный Лысой Поляне! Так что-ли?! – на свой манер подытожил наукообразную тираду Поронина первый на всей Лысой Поляне матершинник Петро.
   – А-а-а-а-й!… – неопределенно выдохнул или охнул Олег и безнадежно махнул рукой, красноречивым жестом этим, словно-бы, расписавшись в правильности мрачнейшего предположения Петра и – в бессмысленности давать на вопрос соседа какой-либо членораздельный ответ.
   Дальнейший остаток пути прошел при полном, очень сосредоточенном и угрюмом, глубоком молчании. Собственно, деревня Лысая Поляна имела не особенно большие размеры и метров через четыреста они подошли к дому Оськи.
   Уже на подходе к дому было ясно видно, что дело складывалось самым наихудшим из всех возможных образов. Вокруг дома толпился народ – человек десять-двенадцать. Все являлись ближайшими соседями семьи Кондуковых и Олег сразу понял, что толпиться вокруг большого дома Кондуковых соседей заставляло далеко не банальное любопытство, а что-то гораздо более серьезное.
   – Похоже, ты прав на все сто, сосед! – на ходу, не поворачивая головы к Петру обронил Олег похоронным голосом и добавил: – Чувствую я, знаешь, что «провал» этот как-то связан с утренними событиями на Зверке! Не будем, в общем, гадать, а сейчас уже придем и на месте все увидим и постараемся разобраться!
   – А, как же он может быть связан-то?! – искренне удивился Петька, не способный делать, в отличие Старосты, столь масштабные и, далеко идущие, выводы.
   Олег опять ему не ответил и, даже, рукой не стал махать, тем более, что они уже подошли к самому Оськиному дому и их прибытие заметили. Все мужчины, женщины и дети, стоявшие вокруг штакетника, загораживавшего обширный двор Оськиного дома, повернули головы в сторону подошедших старосты и Петьки.
   – Что случилось, Осип?! – стараясь придать голосу официальное солидно-деловое звучание, спросил Поронин, заметив среди стоявших самого хозяина дома, его жену Зинку и их троих ребятишек: вышеупомянутого Матвейку и двух его младших сестренок. Олег был настолько встревожен происходящим, что совсем забыл о своей шишке на лбу и мокрой, мято и неряшливо выглядевшей одежде. Да, похоже, никого из собравшихся односельчан в эти напряженные минуты, внешний вид старосты деревни сильно и не взволновал. А, вместо, «малахольного», ярко выраженно флегматичного Оськи, на вопрос Олега ответила Оськина бойкая жена, кудрявая и чернявая, плотная приземистая грудастая Зинка, отчаянно взвывшая дурным пронзительным голосом, протяжным эхом отразившимся от опушки светлого березово-соснового лесного массива, вплотную подступавшему к дальнему краю, огромного по протяженности, огорода семьи Кондуковых:
   – Олежа – мамка провалилась в тар-тар!!!!!!!!! Горе то какое случилос-сь!!!!!!!!! Беда то какая на нашу голову!!!!!!!!! Ой, е-е-шеньки-ой —ей!!!!!!!!!
   – Так тихо, Зинаида, успокойся, прежде всего!!! – как можно более уверенно прикрикнул на, находившуюся на грани полной истерики, Зинку Олег, вплотную шагнув к Зинке и твердо взяв ее за плечи. – Объясните мне толком, что, вообще, приключилось?!
   Плачущая, трясущаяся Зинка доверчиво ткнулась в грудь Олегу, выказав, тем самым, в первую очередь, ему полное доверие, как к выборному Старосте деревни, а не как к бывшему любовнику (несколько лет назад, по молодости они были близки, как только могут быть близки по отношению друг к другу мужчина и женщина), вся импульсивно затряслась в, неудержимо сотрясавших ее истеричных конвульсиях и ни к каким объяснениям, в силу своего тяжелого эмоционального состояния, оказалась совершенно не готова. Вместо нее слово, все-таки, взял ее законный, неизменно флегматичный и сверхуравновешенный муж, Оська.
   По словам Осипа, теща, Клавдия Петровна поднялась в это роковое утро, что говорится, «ни свет, ни заря», принялась, непосредственно, сразу, после своего ненормально раннего пробуждения звенеть и греметь посудой на кухне, громко «чертыхаться» при этом, два раза, по меньшей мере, «умудрилась удариться башкой» (буквальное Оськино выражение) о торчавшие печные заслонки, один раз обо что-то (кажется – об алюминиевую флягу с суслом) споткнулась и упала, грохнувшись «со всего маху» (опять буквальное Оськино выражение) на пол, и взвыв на несколько секунд, по настоящему, полной «дурнинушкой». В общем, по какой-то неведомой причине Оськина теща в это утро изо всех своих сил старалась поднять на ноги и всех остальных своих, крепко и сладко спавших, домочадцев…
   «… Зинка, в конце-концов, (дочь родная, все-таки, а не кто-нибудь) не выдержала поднятого матерью «тарарама» и вышла из супружеской спальни поинтересоваться: что случилось и зачем матери понадобилось в четыре часа утра поднимать такую «громкую и нездоровую суету» на кухне?! При виде заспанной, крайне недовольной дочери, Клавдия Петровна, вроде, как немного успокоилась и объяснила ей, что увидела дурной сон, от которого и проснулась в такую рань и заснуть больше не смогла, как ни пыталась, и настроение у нее страшно испортилось после такого жуткого сна, и захотелось ей наварить щей из баранины и квашенной капусты на всю семью, чтобы за этим нужным и полезным хлопотливым занятием прогнать прочь тяжелейшее впечатление от посетившего ее «жутчайше-дичайшего» ночного кошмара. Почему-то теще твердо показалось, что, если она наварит большой чугун этих самых щей, то настроение у ней опять придет «в норму» и все, в общем, будет «тип-топ»! И хорошо, что Зинка встала – она сама хотела уже ее будить, чтобы Зинка помогла ей, матери в погреб слазить за квашенной капустой. В огромной деревянной кадушке в погребе хранилась эта квашенная капуста и за ней, сначала надо было спуститься в глубокий погреб по шаткой деревянной лесенке, а потом добраться до самого дальнего угла на глубоком дне обширного погреба, где и стояли кадушки с соленьями: капустой, огурцами-помидорами, кабачками-патисонами и грибами. Теща одна всегда опасалась спускаться в погреб, и, если предоставлялась такая возможность, то просила кого-нибудь из родственников подстраховать ее спуск в «неизведанное». Теща боялась жирных погребных крыс, гигантских мокриц и пауков, издавна живших во всех погребах лысополянских домов. И этим утром, Клавдия Ивановна попросила Зинку, чтобы та подержала погребную крышку и простояла рядом все то время, пока мать провозится в погребе, доставая из кадушек нужное ей количество солонины, в первую очередь, квашенной капусты, которую она всегда самолично квасила по собственному рецепту, и знанием секрета которого очень гордилась!
   В общем, после того, как оказалась откинутой в сторону тяжелая погребная крышка, сбитая из дубовых досок, и в лица обоим женщинам, и матери, и дочери привычно ударила мощная струя специфического острого запаха сырой погребной плесени, Зинка осталась стоять наверху для «подстраховки», а Клавдия Ивановна подсвечивая себе путь большим фонарем «путевого обходчика», оставшегося в наследство от покойного мужа, Якова Павловича, всю свою нелегкую жизнь проработавшего на местном отделении Сумрачно-Краевой железной дороги, начала целеустремленно спускаться вниз по, уже, вышеупомянутой, шаткой деревянной лесенке. И все в их согласованных, четко скоординированных действиях, выглядело, как обычно, и поначалу шло, как «по маслу», и ничего, вроде бы не предвещало большой беды, как, вдруг… Зинка, внимательно следившая за спуском матери вниз, в это сырое и темное царство остро пахнущей плесени, по перемещению светового круга, отбрасываемого лучом мощного путейского фонаря, дико и заполошно вскрикнула:
   – Мама!!! – неизвестно, чего испугавшись и не поняв в первую секунду, что ей такое страшное привиделось или почудилось.
   Клавдия Ивановна ничего не успела ответить дочери, и в следующую, уже, секунду Зинка догадалась, что ничего ей не привиделось и не почудилось, а она «взаправду» увидела бездонную черноту, вмиг образовавшуюся под ногами ее невезучей матери, и затем Зинке показалось, что какая-то неведомая сила надавила ей, Зинке на ее кудрявую голову, стараясь вдавить голову целиком в плечи, а сразу после этого неприятного ощущения «бесцеремонно вдавливаемой в плечи головы», деревянный пол дома дрогнул под Зинкиными короткими ногами, и она услышала страшный шум, проваливавшегося или осыпавшегося, неизвестно, как правильнее было сказать, земляного пола их погреба в неизведанные и неизмеримые глубины настоящего «тар-тара»…
   – Доченька-а!!! А-а-а-а-а!!!… – услышала Зинка прощальный крик матери, на огромной скорости начавший немедленно удаляться куда-то глубоко-преглубоко вниз в тесной компании с кадушками, банками, флягами, бидонами и мешками… Полный, в общем, получился коллапс или – аут!!! … Фь-ю-у-у!!!… – короче говоря…
   Зинка опасно балансировала на краю погреба «ни жива – ни мертва», не представляя, что ей делать: звать на помощь или броситься вслед за матерью вниз головой. Тошно сделалось на душе у Зинки, и взвыла она во весь голос, окончательно пробудив от крепкого предутреннего сна детей и мужа.
   Сначала прибежал Оська, и, первым делом, крепко схватил рискованно раскачивавшуюся на самом краю образовавшейся бездны ополоумевшую, «заморозившуюся» Зинку за руку, с силой отдернул ее от края, и, как выяснилось, очень даже вовремя – из бездонной холодной темноты свежеродившегося «провала» высунулась на миг чья-то уродливая вытянутая зубастая пасть и со страшной силой вхолостую громко щелкнула огромными треугольными зубищами…
   – Зинка, дура, что стоишь, как столб?!?!?! – Оська, нужно отдать ему должное, проявил завидное хладнокровие, мгновенно разобравшись, какая опасность угрожает его жене, да и ему самому тоже, двумя рывками выдернув ее из темных сеней, по самому центру пола которых угрожающе чернел квадрат бездонного непроницаемого мрака, откуда повеяло ледяным сквозняком вечности…
   – Это же самый настоящий мокрец-«темноед»!!! Он же тебе махом башку откусит, если ты столбом вот так вот продолжать стоять будешь!!! Не помнишь что-ли, как с тетей Галей Колдаковой было прошлой осенью?! – рявкнул жене в самое ухо, чтобы побыстрее вернуть ее на стезю реальности, Оська. – Где мамка?!
   – Нет больше мамки! – едва слышно выдохнула Зинка и разразилась неудержимыми рыданиями…
   И самым весомым доказательством трагической истинности утверждения Зинки, послужили еще два демонстративно агрессивных «выпрыга» весело щелкающего треугольными зубищами огромного «темноеда-мокреца», во все свои немерянные силы резвившегося в просторах только что обретенного им нового, страшного в своей античеловеческой противоестественности, мира, щедро населенного легкодоступной жирной, вкусной и неповоротливой теплокровной добычей!…».
   Вот примерно так обрисовал в общих чертах ужасные, в своей безысходности, трагические события, происшедшие ранним утром в подполе его дома, до сих пор, само собой, полностью не пришедший в себя, Осип.
   После окончания этого немудреного рассказа Осипа, и, без того, темные от природы, глаза Олега Поронина потемнели еще сильнее (хоте, вроде, темнее-то уже и так некуда было) и он долго хранил тяжелое молчание, глядя опять почему-то куда-то в сторону кирпичных корпусов Зверофабрики. А, окружавшие Олега, люди, машинально подражая старосте, тоже хранили тяжелое молчание, и вслед за старостой устремили тревожные напряженные взгляды в сторону Зверки.
   – А, все-таки, Олег! – первым нарушил затянувшееся молчание, пришедший вместе с ним Петр Журавлев. – Что делать-то будем?!
   – Что делать, что делать?! – встрепенулся и вышел из тяжелого ступора староста, отрывая, затуманившийся тоской смертной, взор от красных корпусов Зверки. – В дом идем, к месту провала! Стоять попусту нечего!
   – Но это очень опасно, Олег! – неожиданно заявила, внезапно прекратившая всхлипывать, Зинка. – «Мокрец» тебя запросто утащит в провал вслед за мамкой!
   – Двум смертям не бывать, Зинаида! – официальным голосом заявил Зинке староста и, обращаясь теперь уже непосредственно к Осипу, как к главе семьи и пострадавшего дома, спросил: – Участковый знает?!
   – Откуда?! – искренне изумился Осип. – Да и что бы он сделал-то – «темноеда» что-ли арестовал бы?!
   – Ты, Ося, не ёрничай! – строго сказал староста. – Произошла катастрофа, пропал человек – об этом необходимо сообщить в органы правопорядка и в МЧС! Да, в общем-то, ладно, ты и без меня все это хорошо знаешь! Хватит «лясы точить» – пойдем в дом, покажешь мне «провал»! Жалко, ружья нет!
   – Так давай, я быстро домой за карабином за своим сбегаю, староста! – живо предложил Петька.
   – Ну, давай! – как-то неуверенно согласился с Петькой Олег, немного о чем-то подумав, перед тем как дать свое согласие на Петькино предложение и добавил затем, испытующе глянув в лицо Осипа: – Но нам все равно нужно идти – время не ждет! Веди, Осип!
   Петька побежал домой за карабином, а Осип и староста поднялись по ступенькам крыльца внутрь дома, сопровождаемые сочувствующими и встревоженными взглядами односельчан.
   – Я с вами! – кинулась, было к ним Зинка, схватив мужа за руку, но он сурово одернул жену, строго-настрого велев ей никуда не «дергаться», а оставаться возле дома и следить за детьми – «глаз с них не спускать, потому что мало ли что!».
   Как раз в этот момент на Зверке вторично за сегодняшний день пронзительно взвыла сирена…

Село Пикирово. 5 июля, 10 ч., 00 мин. Большое Совещание в Районной Администрации расширенного состава. Беспокойство Малеванного, Паркиорица, Мухоргина и других ключевых фигур Пикирующего района. Прения, дискуссии, словесные дебаты, опасные спонтанные пикировки и откровенная нецензурная брань. Явление Губернатора

   Малеванный пришел к зданию районной администрации за пять минут до начала Большого Совещания. Почти у самого крыльца он столкнулся с Мухоргиным. С высокого дородного лба Мухоргина обильно струился пот и весь, соответственно, Сергей Алексеевич выглядел как-то скорбно, что=ли, загнанно-затравленно и, вообще, почти – обреченно, словно бы перед восхождением на эшафот. Главный Пчеловод Района неловко нервно топтался на месте, беспрестанно переступая с ноги на ногу и, вроде, как торопливо и неразборчиво, но, вместе с тем, упорно и отчаянно спорил с невидимым оппонентом, «Сам на себя», короче, не был похож в эти минуты, неизменно уверенный в себе и в своих недюжинных интеллектуальных способностях, равно, как и в почти безграничных финансовых возможностях, Сергей Алексеевич Мухоргин. Малеванный посмотрел на титулованного пчеловода и уважаемого человека с невольным сочувствием во взгляде, и не мог у него не поинтересоваться искренне соболезнующим голосом, располагающим к ответной откровенности:
   – Что-то случилось, Сергей Алексеевич?!
   – По мне видно, Александр Иванович, что со мной что-то случилось?! – вопросом на вопрос ответил Мухоргин, слабо улыбнувшись беспомощной детской улыбкой и благодарно взглянув в глаза Малеванному в ответ на его участливый вопрос.
   – Да на вас лица нет, Сергей Алексеевич! – сокрушенно и красноречиво развел руками редактор «Хроники Пикирующего района»: – Тут и к гадалке ходить не надо, равно как и не обязательно быть хорошим физиономистом класса Ломброзо, чтобы при первом же взгляде на ваше лицо, Сергей Алексеевич, понять, что вас постигла какая-то серьезная неудача, повергшая вас в сильнейшую депрессию! Или я не прав?!
   – Вы же опытный журналист, Александр Иванович! – в свою очередь широко и красноречиво развел теперь руками Мухоргин, продолжая смотреть в лицо Малеванному благодарно и признательно: – А все журналисты «экстра-класса», типа вас, автоматически являются великолепными психологами, поэтому мне нет смысла лукавить перед вами и уверять вас, что ничего не случилось и все – «в полном ажуре»! Скажу вам честно – всего-лишь несколько минут назад произошла катастрофа!
   – Какого рода катастрофа и где, именно, она произошла?!
   – Мы никогда не сможем получить «настоящего меда»! – лаконично объяснил суть происшедшей катастрофы (в его личном, разумеется, понимании) Мухоргин. – Я приехал прямиком с воскозавода и должен буду сейчас отчитаться перед Паркиорицем по результатам только что завершившей свою работу в управлении воскозавода контрольной планерки! Главный итог планерки – наши «пара-пчелы» не являются «настоящими» пчелами» и главным продуктом их жизнедеятельности является не «настоящий мед», а – «херня на постном масле»!
   – Вы никому пока об этом не говорили вне воскозавода, Сергей Алексеевич?! – быстро спросил Малеванный, опасливо оглядевшись по сторонам (пока, кроме них двоих, никто еще не стоял на ступеньках крыльца Районной Администрации, равно как и не находился в непосредственной близости в пределах видимости и слышимости).
   – А что такое?! – сразу насторожился Мухоргин.
   – Я бы не советовал вам торопиться делать подобное заявление во всеуслышание по собственной инициативе! – категорично сказал Малеванный и добавил задумчиво: – Может все еще оказаться не так уж и плохо и официально объявлять о «херне на постном масле», ой, как, более, чем, преждевременно…! В общем, давайте дождемся начала Большого Совещания, а там посмотрим… «Война», как говорится, «план покажет!»
   – Я, честно говоря, не совсем понимаю вас, Александр Иванович! —пытливо глядя на Малеванного, медленно и, главное, задумчиво процедил Мухоргин, (хотя и в глазах Сергея Алексеевича затеплилась, пока еще слабая, но, тем не менее, надежда). – Лично я не вижу выхода и считаю, что будет лучше сказать об этом Главе Администрации своевременно – чем раньше, тем лучше! Я немного изучил Паркиорица за то время, что нахожусь… здесь…, – как и все, относительно недавно прибывшие в Пикирующий район, Мухоргин пока еще затруднялся в определениях, окружившей его новой жизненной реальности и поэтому, не сказав ничего более конкретного, неопределенно повел вокруг себя руками.
   – Сергей Алексеевич! – терпеливым тоном, каким, обычно, обращаются к малолетнему ребенку, нарочито раздельно назвал Мухоргина по имени-отчеству Малеванный и попытался максимально доходчиво объяснить заметно удручившемуся собеседнику, по какой причине тому не следовало торопиться делать столь негативное официальное заявление относительно перспектив районного пчеловодства: – Если мне не изменяет память, вы же сами не так давно утверждали, что в наш пара-район не могли не попасть настоящие пчелы вместе с другими насекомыми, животными и людьми, в конце-то концов, и они-то, вот эти вот спасительные пчелы, как раз и начнут, рано или поздно, давать настоящий мед! Главная задача – суметь поймать этих пчел, и тогда наш несчастный район обретет крепкие быстрые крылья, благодаря которым и сумеет выйти из самого крутого и безнадежного пике! Вы сами-то, точно, надеюсь, уверены, что эти пчелы где-то летают на просторах нашего района?!
   – Я знаю и верю, что они есть, это – точно! – убежденно кивнул Мухоргин, но, не делая паузы на глубокий вдох и шумный выдох, честно добавил: – Но где их искать – мне совершенно неизвестно! В чем, собственно, и состоит основная проблема, о которой мне, так или иначе, придется сегодня недвусмысленно поведать Паркиорицу!
   – А, может, и не придется, Сергей Алексеевич! – многозначительно загадочным тоном протянул Малеванный, с легкой усмешкой глядя на Мухоргина.
   – В смысле – не придется?! – не понял тот, удивленно посмотрев на собеседника.
   – Я располагаю непроверенными данными, что на сегодняшнем Большом Районном Совещании может присутствовать сам Губернатор всего нашего Сумрачного края! – нарочито негромко сообщил редактор Сергею Алексеевичу.
   – Как?! – изумленно вытаращил глаза тот. – Так-таки и: сам Губернатор?!
   – Да – сам Губернатор! – уверенно подтвердил Малеванный. – И, если он почтит своим высоким присутствием означенное Большое Совещание, то нашему Паркиорицу будет не до районных пчел, не до вашей, Сергей Алексеевич, пресловутой «херни на постном масле», а будет нашему дражайшему Сергею Львовичу только до одной вещи в целом мире, это – до своей собственной шкуры, которую Губернатор Сумрачного Края, при желании, может легко изорвать ему в мелкие клочья и пустить эти клочья по ветру!… По ветру перемен, скажем или, там, ветру странствий, в общем, не так уж это и важно, а важно то, что Губернатор, как утверждают мои некоторые личные надежные информационные источники, очень и очень зол на нашего Паркиорица!…
   Сергей Алексеевич даже и сказать то ничего в ответ не сумел на, поразившую его до самой глубины души, парадоксально прозвучавшую информацию, сугубо доверительно и конфедициально озвученную всезнающим журналистом Малеванным. Глубоко шокированный услышанным, Сергей Алексеевич лишь прицокнул пару раз языком и сокрушенно покачал головой из стороны сторону, «во все глаза» глядя на Малеванного и совсем не представляя, чтобы ему можно было сказать для дипломатического поддержания беседы, сделавший резкий поворот в очень опасное русло.
   – Если Губернатор приедет, то приедет он, лишь с одной целью – услышать публичный, подробный, честный и правдивый отчет Паркиорица за свою работу в течение последних пяти лет, проведенных им на посту главы администрации Пикирующего района! А скажу вам по секрету по большому, Сергей Алексеевич, как человеку, которому всецело доверяю и которого искренне уважаю, что «рыльце» у нашего Сергея Львовича, может, запросто, оказаться в «пушку», да еще в каком малопривлекательном «пушку»! Какой нам с вами и присниться не может в самых невозможных кошмарных снах! А Губернатор Сумрачного Края на расстоянии чувствует запах, подобного рода, «пушка» и смею вас уверить, Сергей Алексеевич, он «на дух» не переносит такие гнилостные миазмы, а, особенно – тех, кто такие миазмы распространяет! Так что, раньше времени не переживайте насчет своего меда! – и Александр Иванович ободряюще похлопал, заметно воспрявшего духом, Мухоргина по плечу.
   – А я, если сказать честно, Александр Иванович, до этой минуты твердо был уверен, что Губернатор Сумрачного Края, это – не реально существующий человек, а – красивая легенда!
   – Будем считать, Сергей Алексеевич, что наш Губернатор – реально существующий человек, превратившийся в красивую легенду! – подвел своеобразный эпический итог, состоявшемуся между ним и Мухоргиным накануне Большого Совещания, короткого делового разговора, редактор «Хроники Пикирующего района», сочтя нужным и необходимым добавить еще к сказанному: – Он является предметом нашей общей гордости и всем нам нужно брать пример с нашего Губернатора! На этой мажорной ноте, Сергей Алексеевич, мы, пожалуй, пока и прервемся. Тем более, что, похоже, начинают собираться участники Совещания!
   Малеванный имел ввиду, подкативший к автостоянке для служебных автомобилей, пропыленный, видавший виды «ОАЗ-ик» командира Саблинской сельской администрации, Леопарда Ништюкова.
   – Вот приехал один из главных героев предстоящего Совещания! – такими словами прокомментировал появление Ништюкова Малеванный, не отрывая прищурившегося взгляда от остановившегося «ОАЗ» – ика.
   – Почему вы так думаете?! – живо поинтересовался Мухоргин.
   – Потому что на сегодняшнее утро Саблинский сельсовет – самый проблемный сельсовет на весь Пикирующий район! – объяснил Сергею Алексеевичу Малеванный. – Вы и сами все скоро услышите на Совещании своими ушами! Ништюкову предстоит поведать много интересных вещей, происшедших за последние дни на, подотчетной ему, территории!
   У остановившегося «ОАЗ» -ика выключился, наконец, никак не хотевший умолкать двигатель, хлопнула дверца и наружу выпрыгнул угрюмый Ништюков, никому никогда не доверявший свой служебный «вездеход» и, потому, всегда лично находившийся за его баранкой, ежедневно накатывая по ухабистым грунтовым дорогам Пикирующего района по нескольку десятков километров.
   – Доброе утро, товарищи! – громко и приветливо, несмотря на угрюмый внешний вид, поздоровался подошедший Ништюков и поочередно крепко пожал для приветствия руки, сначала – Малеванному, а затем – Мухоргину.
   И Малеванный, и Мухоргин смотрели на командира Саблинского сельсовета с нескрываемым любопытством и ждали, что он скажет им еще, кроме пожелания «доброго утра» и, каким образом поведет себя дальше: предсказуемым или – непредсказуемым?! Особенно это обстоятельство волновало редактора, который узнал о катастрофе на Лысополянской Зверофоабрике еще ранним утром – через несколько минут после того, как она уже там разразилась. О «вылуплении» «ибермаргеров» Александру Ивановичу сообщил дежурный по Администрации работник, некто Виктор Мелехин, принявший, как раз взбалможно-паническую телефонограмму от Ништюкова, когда тот позвонил из своего дома в Районную Администрацию, сообщив о том, что на Зверке случилась большая беда! Потому-то, Александру Ивановичу и было интересно наблюдать за Ништюковым, за всеми нюансами и психологическими тонкостями его поведения в условиях тяжелейшего нравственного стресса. Но, однако, по внешнему виду чистокровного генетического чермена (чермены представляли собой коренную народность горно-таежных районов Сумрачного края) Леопарда Никоновича Ништюкова, по его скуластому монголоидному лицу, хранившему каменную непроницаемость, нельзя было сказать: испытывал ли какие-либо сильнейшие или не особо сильнейшие нравственные муки и душевные колебания, Командир Саблинской сельской администрации?! Малеванному на интуитивном уровне казалось, что Ништюкову было в эти минуты, накануне Большого Районного Совещания, глубоко наплевать на Зверофабрику, на свирепых чудовищ-«ибермаргеров» и на, искусанных этими «ибермаргерами» нескольких десятков рабочих Лысополянской Зверофабрики! Если о чем и мог глубоко и искренне беспокоиться и переживать чермен Ништюков, так это, по мнению великолепного психолога Малеванного, только – о себе самом, о своем служебном положении (теплом «хлебном» месте Командира Сельсовета) и о том, как у него может начать складываться дальнейший карьерный рост: начнет он и дальше расти вверх, намного «выше себя самого» или, согласно универсальным законам формальной логики, неудержимо примется прорастать «внутрь себя», как бы – «склоненной долу головой в собственную ж…у», (говоря словами районного поэта Ю. Ширяева, сочиненными им в одном из своих многочисленных немудреных виршей, посвященных нелегкой жизни в Пикирующем районе)?!.
   Ни, соответствующим выражением во взгляде своих умных и ясных глаз, ни случайной мимической гримаской, мимолетно проявившейся бы на лице, Александр Иванович не выдал того, что думал, на самом деле, о Командире Саблинского сельсовета, и, поэтому, заданный им Ништюкову вопрос прозвучал вполне спокойно и естественно, как, по сути, нейтральный вопрос вежливости, обычно задаваемый главным редактором районной газеты руководителю одного из нескольких районных сельсоветов:
   – Как у вас, в вашем хозяйстве обстоят дела, уважаемый Леопард Никонович?!
   При заданном, главным районным журналистом, вполне, как уже было отмечено выше, нейтральном, что называется, вполне, «дежурном» вопросе, в непроницаемой северо-восточно-азиатской маске Ништюкова что-то дрогнуло на миг – некая, присущая представителям всех рас, обычная человеческая слабость! Но, лишь – на миг! Проявивший завидную сдержанность, Ништюков изобразил на не смеющемся бесстрастном лице хищную улыбку-оскал и, широко разведя руками, ответил Малеванному, как «в доску» «своему человеку», от которого не может быть никаких секретов:
   – Как «сажа бела», уважаемый Александр Иванович! Сами же вы все прекрасно знаете про все и обо всех, по роду своей работы, а еще спрашиваете! Ну и я могу еще добавить в порядке исключения и особого уважения, именно, к вам, Александр Иванович, что сравнение с «белой сажей», как никогда прозвучало уместно сегодняшним утром в связи с конкретной ситуацией, создавшейся на Зверке, черт бы ее побрал! Как шерсть этих гребанных проклятых «лунных лисиц», дела наши «белы»!!! Серьезный, очень серьезный разговор сегодня на Совещание состоится – на повышенных тонах и на «матах»!!! Кое-кого не терпится мне на «чистую воду» вывести, Александр Иванович!!! – дальше Ништюков совсем перестал улыбаться, желваки у него на широких выпирающих скулах заходили «ходуном», а узкие треугольные глаза, не хуже зенитных прожекторов заметали желто-белые волчьи огни по неизвестному, пока, широкой районной общественности, адресу.
   Мухоргин, слушая и глядя на, так стремительно «вышедшего из себя» Ништюкова, подумал о том, что Малеванный оказался прав, отрекомендовав пять минут назад Командира Саблинского сельсовета, как одного из главных «героев» предстоящего Большого Совещания!
   – Спокойнее, спокойнее, Леопард Никонович! – принялся урезонивать, разбушевавшегося на «ровном месте» Ништюкова, Малеванный: – Поберегите нервы! Сегодня они вам еще ой, как пригодятся! Да и не только вам одному, смею вас уверить, дорогой мой Леопард Никонович! Всем нам, чувствую кожей, придется весьма несладко на сегодняшнем Большом Совещании!
   Ништюков, как ни странно, вроде бы, и, на самом деле, немного успокоился после внушения, сделанного ему опытным психологом Малеванным. Во всяком случае, желваки у него перестали отплясывать «ходунки», а в черных раскосых глазах «хунхуза» в сотом поколении немного поугас волчий желто-белый огонь. Тем более, что внимание всех троих собеседников поневоле начали привлекать иные источники здорового рабочего любопытства – подъезжающие один за другим со всех сторон света служебные и личные автомобили участников предстоящего Большого Совещания, административных руководителей и крупных хозяйственников всего Пикирующего района.
   Вот, рядом с пропыленным «ОАЗ-ком» Ништюкова лихо затормозила кремовая «Нива» -пикап Командира администрации большого села Бешенцево, Николая Мужиченко – двухметроворостого седого богатыря, славившегося на весь Пикирующий район, как своими эксцентрическими публичными выходками, так и, дарованной ему природой невероятной, просто, феноменальной физической силой, каковой Мужиченко никак не мог найти по настоящему полезного и нужного односельчанам и, вообще, всем жителям Пикирующего района, применения.
   Также, как и Ништюков, Мужиченко всегда лично сидел за «баранкой» своей, видавшей виды, достаточно уже пожилой «Нивы». Он, помимо всего прочего, любил лихачить на районных дорогах и вот, даже, сейчас, на виду, можно сказать, всего районного начальства, «Нива» Мужиченко, казалось, еще не успела окончательно затормозить, едва, кстати, не «поцеловав» облупленный бампер Ништюковского «ОАЗ-ка», как из нее наружу выпрыгнул сам водитель, то есть – Мужиченко, одетый, по случаю Большого Совещания в праздничную белоснежную шелковую рубаху, щедро расшитую красными петухами и желтыми курами, и новенькие крепдишиновые, отутюженные в «иголочку» черные брюки. Темно-коричневые туфли Мужиченко были начищены до зеркального блеска и у окружающих, когда они бросали случайный взгляд на эти туфли, моментально в глазах начинали играть в «салки» шальные солнечные «зайчики». В общем, при виде нарядного русско-украинского богатыря Мужиченко, и Малеванный, и Мухоргин, и, даже, Ништюков невольно широко разулыбались.
   – Здорово, други!!! – на всю автостоянку рявкнул в обязательном приветствии Мужиченко и вслед за произнесенным приветствием, громко и жизнерадостно расхохотался, демонстративно показывая, тем самым, окружающим не только свои, великолепно сохранившиеся, в пятьдесят с лихвой лет, светло-желтые безкариесные зубы, но и то, что ничто на свете, даже Большое Районное Совещание не может омрачить ему, Мужиченко, радости бытия, и, что, вообще и в целом: ему «сам черт – не брат!!!». Переизбыток энергии всегда и всюду бил из богатырского организма Мужиченко, буквально, «ключом», но, что плохо, никогда не заряжал хорошим настроением окружающих. Наверное, так происходило потому, что энергия Мужиченко не носила в себе ни гранма конструктивного созидательного характера, являясь индивидуальной энергией законченного эгоиста, неспособного искренне переживать и заботиться об окружающих. В частности, Малеванный знал о Мужиченко много такого, благодаря которому тот легко мог бы уже давно отправиться на тюремные нары или, даже, быть публично расстрелянным из карающей Большой Рогатки Паркиорица, как Командира Района, но… Но, как раз вот карающая Большая Рогатка Паркиорица и прикрывала, пока, во всяком случае, некоторые финансовые вольности и шалости Командира Бешенцевского сельсовета! Но написать огромную разоблачительную статью про теневую деятельность Мужиченко патологически честному и принципиальному Малеванному мешал не страх перед всемогущим и непредсказуемым Паркиорицем, а, именно, как раз вышеупомянутая принципиальность – Малеванный располагал и, иного рода, сведениями о причинах того, почему на полях Бешенцевского АПК, порой, сама собой, то ли растворялась в воздухе, то ли проваливалась в гипер-пространственные ловушки дорогостоящая импортная сельскохозяйственная техника, а также регулярно происходили другие невосполнимые материально-финансовые потери…
   Подъехала очередная машина – бежевая «Волга-ГАЗ-24», вся заляпанная жирной черной грязью долгой болотистой дороги и цепкое журналистское внимание Малеванного автоматически переключилось на нее. Это прикатил директор Ново-Карачаравского птицекомплекса «Золотой Гребешок», Александр Васильевич Бугай. Благо, что село Ново-Карачарово с райцентром Пикирово уже, как несколько лет, соединяло великолепное двухрядное асфальтовое шоссе – предмет законной гордости всего Пикирующего района на общем мрачно-зловещем фоне сетевой паутины бездорожья огромного Сумрачного края. Но это благоприятное цивилизованное обстоятельство почему-то никогда не сказывалось благотворно на внешнем виде Бугаевского служебного автомобиля. И известная народная мудрость, гласящая о том, что: «Свинья везде грязи найдет!» по отношению к Александру Васильевичу никак не подходило по той причине, что он никогда не был «свиньей», а всегда при, любых обстоятельствах оставался Бугаем!…
   Бугай тоже не пользовался услугами штатного водителя, но не по той причине, что любил «лихачить», чем грешили Ништюков и Мужиченко, а в силу вздорности своего тяжелого характера – с Бугаем не мог ужиться («съездиться») ни один профессиональный шофер. У Бугая всегда, в любое время суток, преобладало плохое настроение, и он с гигантским удовольствием ввязывался в любые словесные скандалы и склоки, часто вспыхивавшие на планерках и рабочих совещаниях районного руководства. Малеванный давно уже начал подозревать, что у Бугая сформировалась самая настоящая «мания преследования», требующая срочного специального медикаментозного вмешательства. Благо, что Пикирующий район располагал собственной, крупнейшей в Сумрачном крае, психиатрической лечебницей, укомплектованной высококвалифицированным персоналом. Огромный трехэтажный корпус психолечебницы располагался на территории Станции Боровиха и двери высококвалифицированного специализированного учреждения были всегда широко и гостеприимно распахнуты для многочисленных потенциальных пациентов! В общем, когда, как обычно, мрачный и хмурый Бугай, вылез из грязной-прегрязной «волги» и нарочито громко и зло хлопнул дверцей, умное лицо Малеванного невольно украсилось специфической таинственно-всезнающей улыбкой. Но, все же, стараясь никогда и, ни с кем, открыто не ссориться (кроме, естественно, проштрафившихся сотрудников собственного редакционного коллектива, хотя, конечно же, положа руку на сердце, возможный, в принципе, скажем, расстрел стальными шариками из рогатки той же «проклятой пьяницы», Ирки Бобковой явился бы не «ссорой», а – «вынесением заслуженного и справедливого приговора»! ), Александр Иванович сердечно поприветствовал Александра Васильевича Бугая, лишь только тот покинул салон своего служебного автомобиля. Поприветствовал его по всем правилам светского этикета, назвав по имени-отчеству, справившись о здоровье, как самого Бугая, так и членов его семьи, о производственных успехах, возглавляемого Александром Васильевичем самого передового и современного птицеводческого комплекса Пикирующего района, «Золотой Гребешок». Бугай поблагодарил Малеванного, но, тем не менее, не мог удержаться, чтобы смачно не плюнуть себе под ноги при упоминании словосочетания «Золотой Гребешок» и, чтобы, как-то, если не сгладить неблагоприятное впечатление, наверняка произведенное этим демонстративным плевком, то хотя бы объяснить его, Бугай коротко обронил:
   – Мой птицекомплекс, уважаемый Александр Иванович, скоро сам собою переименуется из «Золотого Гребешка» в «Костяной Гребень»! Мне же настоящих птеродактилей прислаи в гостинец наши пара-африканские пара-товарищи!
   Этой своей фразой Бугай почему-то страшно рассмешил импульсивного Мужиченко. Командир сельской администрации Бешенцево едва не задохнулся от внезапного мощного приступа неудержимого хохота, заклокотавшего где-то в глубине его широкой богатырской груди, лишь только, неосторожно произнесенная фраза Бугая о перспективах, возглавляемого им Ново-Карачаравского АПК и пара-африканских птеродактилях, растаяла в воздухе. Мужиченко согнулся в три погибели, держась руками за живот и принялся раскачивать плечами и спиной вверх-вниз, словно бы принялся, ни с того ни с сего, делать какое-то необходимое физическое оздоравливающее упражнение из многообразного арсенала гимнастики «йоги». На самом деле, он, просто, боролся «не на жизнь, а – на смерть» с душившим его приступом неуместного хохота. Малеванный, Мухоргин, Ништюков и только что подошедший, так сказать, «виновник торжества», Бугай смотрели на «валяющего дурака» Мужиченко глазами, полными неприятного недоумения. Александр Иванович, глядя сверху вниз на согнутую спину непредсказуемого Командира Бешенцово и тревожно вслушиваясь в хрипоподобный сипящее-шипящий звук, застрявший в дыхательном горле Мужиченко, только головой качал. Хотя и тонкие губы газетного редактора невольно подрагивали от немалых усилий, предпринимаемых Александром Ивановичем, чтобы самому не расхохотаться – нормальным, жизнерадостным человеческим смехом… Но вновь внимание главного районного журналиста отвлеклось на посторонние факторы – массово начавших подъезжать прочих участников предстоящего Большого Совещания… Как то…
   …Подъехали на, грохочущем множеством, плохо закрепленных металлических составных частей, большегрузном КАМ-азе из далекого села Затон глава районного охотоведческого управления, одновременно исполняющий почетные обязанности Председателя районного кинологического союза, Валерий Степченко и, вместе с ним, его закадычный друг, Командир Затонской сельской администрации, Андрей Задериенко. На большегрузном «КАМазе» двое неразлучных друзей приезжали в Пикирово всегда по той причине, что Затон располагался почти в ста километрах от райцентра и Командир вместе с главным районным охотником, будучи рачительными хозяевами и, попросту, очень предусмотрительными людьми, старались «выжать» из этих весьма нечастых «вояжей» максимум экономической выгоды. Поэтому они и приезжали всегда в Пикирово на грузовом «КАМ-азе» с крытым брезентом прицепом-фурой, до отказа нагруженным специфическими затонскими товарами и продуктами, получаемыми, преимущественно благодаря богатой затонской рыбалке и охоте, равных которым не было во всем Пикирующем районе. Дело в том, что село Затон являлся единственным населенным пунктом всего Пикирующего района, который стоял непосредственно на самом берегу крупнейшей водной артерии Сумрачного края реки Пара-Оби, берущей свое начало среди вечных ледников Сумрачных Гор и, через несколько тысяч километров своего могучего и неспешного течения с юга на север, впадавшую в суровые воды Пара-Северного Ледовитого океана. Удивительные фантастические свойства речной «пара-воды», в частности, и парадоксальные особенности всего «пара-мира» по большому счету, в, их оптимальном сочетании и тесном переплетении, и создали уникальную экологическую систему вокруг села Затон и его окрестностях, придав местным флоре и фауне чисто сказочные свойства и особенности. Для настоящих охотников и рыболовов, на девяносто процентов из которых и состояло население села Затон, это был настоящий Рай, который они не променяли бы ни на какие другие блага их и, без того, волшебного мира! Коренные затонцы гордились своим селом и тем, что они родились и выросли не в какой-нибудь иной части Пикирующего района, а, именно – в Затоне! Сюда любил приезжать на рыбалку сам Губернатор Сумрачного края, когда у него для этого увлекательного занятия выдавалась пара-тройка свободных, от текущих губернаторских забот, дней. Как в самой Пара-Оби, так и в многочисленных ее небольших притоках и протоках, в разных направлениях пересекающих зону, так называемых «заливных лугов», водилось великое множество ценной промысловой рыбы, ракообразных и головоногих, в вареном, жареном и маринованном виде обладающих пикантным вкусом и тонким ароматом, высоко ценимым гурманами всего Сумрачного края, а не только одного Пикирующего района. Главной же гордостью акватории Затона являлись знаменитые Затонские Русалки, подробное описание которых требует специальной отдельной главы в этом правдивом и поучительном повествовании о том, чего бы, вообще, могло бы не быть, но, к величайшему сожалению автора, продолжает иметь место продолжать существовать…
   …В общем, в это июльское утро, когда было назначено проведение экстренного Большого Районного Совещания, большегрузный «КАМ-аз» из Затона, привез в Пикирово пять тонн специфических затонских продуктов: копченое мясо пара-обского осьминога, две тысячи экземпляров маринованных пара-обских омаров, тонну живых раков, полтонны копченых «завернутых» тюленьих ласт, триста килограммов вяленых русалочьих хвостов. И тюленьи «завернутые ласты», некогда, в живом и «развернутом», естественно, виде принадлежавших знаменитым пресноводным Пятнистым Затонским Тюленям, и, особенно, «русалочьи хвосты» (чье непонятное происхождение упорно замалчивалось краевыми и районными СМИ от «ушей широкой общественности»), обладали огромной рыночной стоимостью, вследствие чего они оказывались на праздничном обеденном столе далеко не каждого жителя Пикирующего района. Следует еще упомянуть баснословно дорогие копченые ядовитые медузы-клаптопрофии, приготавливаемые по специальным, сложнопостроенным и многоэтапным способам приготовления и многое-многое другое, из чего предприимчивый Командир Затонского сельсовета Андрей Задериенко и его ближайшее административное окружение «ковали» приличные «барыши», добросовестно складываемые ими в общественную финансовую копилку всего села Затон. И не случайно правой, можно смело сказать, рукой Командира Задериенко был Главный Охотник Затона и, соответственно, всего Пикирующего района, Валерий Степченко. Без грамотно построенного охотничьего промысла или, проще говоря, без большой промысловой охоты, как, собственно, и промысловой рыбалки, экономическая ценность Затона моментально бы приравнялась к полному нулю. А Степченко, чтобы там про него не «собирали» с «бору по сосенке» злые районные и, особенно, конечно, Затонские языки, в своем деле знал толк, являясь профессионалом высочайшего класса. Наверное, скорее всего, именно по этой немаловажной причине, Степченко и, автоприцепом к нему, Задериенко находились в теплых приятельских отношениях с таким могущественным и очень сложным, непредсказуемым и вспыльчивым человеком, каким справедливо считался Командир Пикирующего района, Сергей Львович Паркиориц.
   Малеванный, цепким, все подмечающим, опытным журналистским взглядом, рассматривая подкатившую пятитонную, крытую брезентом «фуру», сделавшегося давно уже легендарным, затонского «КАМ-аза», заранее точно знал, что предусмотрительный, «хитрож… й» (как говорили про Командира Затона многие из его знакомых) Задериенко приготовил специально для Паркиорица несколько редких эксклюзивных экземпляров из общего числа привезенной копченой, вяленой, соленой и маринованной дорогой деликатесной снеди.
   Лишь только «КАМ-аз» остановился на, отведенной для грузовых машин, площадке, как почти сразу сквозь щели брезентового полога, плотно прикрывавшего громадный прицеп, в пробензиненное воздушное пространство обширной автостоянки, поползли наипикантнейшие ароматы разных экзотических копченых и соленых вкусностей. Невольная голодная слюна набежала в ротовые полости всех, «кучковавшихся» вокруг Малеванного мужчин, включая и самого Малеванного. А самое замечательное, что под воздействием, видимо, аромата знаменитых Затонских копченостей прекратил безудержно проталкивать из себя, душивший его болезненный смех, Мужиченко – в противном случае Командир села Бешенцово запросто мог бы подавиться голодной слюной.
   – Эх, живут же люди! – мечтательно произнес, полностью справившийся с приступом нездорового смеха, Мужиченко, бросив вожделенный взгляд на безумно вкусно ароматизирующую фуру, плотно прикрытую брезентовым верхом и на, по спортивно, выпрыгнувших из кабины грузовика Задериенко и Степченко…
   …На третьем, самом верхнем, этаже здания администрации хлопнуло одно из окон, кажется, это было, как своевременно подметил Малеванный, окно приемной Командира района. Видимо, там тоже учуяли, более ни на что не похожее, кулинарно-гастрономическое «амбре» всегда желанных гостей из далекого Затона!
   И точно: из открывшегося оконного проема наружу высунулась темно-русая кудрявая голова личной секретарши Паркиорица Татьяны Васильевны Гордеевой.
   – Доброго здрайвичка, Татьяна Васильевна! – полушутовски поклонился ей, прикладывая руку к левой стороне груди, славившийся на весь район хорошим чувством юмора, знаменитый охотник Степченко и, не ограничившись этим поклоном и словесным приветствием, послал дебелой крупноформной пятидесятилетней секретарше Паркиорица смачный воздушный поцелуй.
   Татьяна Васильевна, болезненно сексуально озабоченная, как и все незамужние секретарши крупных чиновников ее возраста, громко и как-то неприлично захохотала на, «всю», как в народе говорят «Ивановскую». Дело в том, что злые, опять же (куда от них деться?!), районные языки упорно и на все лады уже несколько месяцев подряд муссировали непроверенные скандальные слухи о, имевшей, якобы, не какой-нибудь неясной и неопределенно-платонической, а – конкретной, в самом, что ни на есть, предметно-грубо-животно-материалистическом смысле, этого многопланового слова, половой связи между Степченко и Гордеевой. Будто бы на одном из многочисленных торжественных мероприятий, проводившихся в банкетном зале районной администрации по поводу, то ли Нового года, то ли чего-то еще, в заключительной фазе мероприятия, представлявшего собой банальную пьянку, Валера Степченко и Таня Гордеева, потеряв на какое-то время, контроль над своим сознанием, «забурившись» в один из «отдельных кабинетов», устроили там «бурную эротико-порнографическую сцену», очнувшись совершенно голыми в объятиях друг у друга. Кроме них в данном помещении никого не оказалось, но и у Степченко и у Гордеевой осталось в душах ощущение, что кто-то все же их видел. Степченко потом долго плевался и никак не мог понять: как, вообще, такое с ним могло произойти?! А вот дважды разведенная еще в далеком своем молодом бурном прошлом, Гордеева, кажется, влюбилась в Валеру по серьезному… Как бы ни складывались между ними дальше отношения и, чтобы о них не болтали всевозможные любители сплетен, Гордеева необычайно высоко ценила, неожиданно возникшее в ее душе светлое и сильное, непреходящее чувство к Валере Степченко. И сейчас в это июльское утро, когда вот-вот должно было начаться Большое Районное Совещание, Гордеева была безумно рада видеть Валеру! Ну и как же иначе бедной, безответно влюбленной женщине было еще выразить свою радость, как не через громкий радостный смех?! И пусть он показался кому-то грубым и неприличным, даже «лошадиным» – каждый, в конце-концов, думает и считает «в меру собственной испорченности», а сорокадевятилетняя Татьяна Васильевна, увидев из окна приемной (вернее, сначала взвешенно принюхавшись к тонкому аромату деликатесных копченостей, в какой-то неуловимый момент разлившемуся и переполнившему просторную приемную Командира всего Пикирующего района) предмет своего обожания, в мгновение ока забыла о грузе, прожитых ее сорока девяти с лихвою лет, вновь превратилась в восемнадцатилетнюю стройную красавицу-девчонку, которой была когда-то… Но вся беда оказалась в том, что аромат привезенных из Затона копченостей проник и, непосредственно, в еще более просторный, чем «приемная», кабинет Командира Района, где давно уже сидел на своем рабочем месте, в специальном Командирском Кресле, тщательно готовясь к предстоящему ответственейшему Совещанию, грозный, хмурый, всегда очень непредсказуемый и, предельно сосредоточенный в эти предсовещательные минуты, Сергей Львович Паркиориц. Командир, как раз производил один из важнейших многооперационных подсчетов на портативном калькуляторе пара-японского производства, когда волосатые ноздри его большого чувствительного носа, безо всякого на то, специального предупреждения заполнились специфическим остро-пряным запахом целого букета эстрагоно-алколоидных приправ, применяемых, исключительно, мастерами высокого коптильного кулинарного искусства села Затон. Сергей Львович шумно вобрал ноздрями воздух и машинально отложил калькулятор в сторону, прервавшись, примерно, на середине сложных подсчетов и высчетов с большим количеством нулей, двоеточий, запятых и вопросительных знаков. Восклицательные знаки в хозяйственно-экономических подсчетах Командира Пикирующего района отсутствовали напрочь!
   – Принесла же их нелегкая так не во время!!! – сокрушенно пробормотал Паркиориц, мрачно посмотрев в сторону плотно зашторенного окна, откуда и просочился с улицы этот, предательски расслабляющий и, необратимо выбивающий из деловой колеи, потрясающе привлекательный и фантастически аппетитный аромат.
   А ему, ведь, надо было смотреть не в окно, добровольно предаваясь в плен праздным гурманским фантазиям и чувственным плотским желаниям, а целиком и полностью сосредоточить внимание, разум и волю на крохотном экране калькулятора, где медленно, но верно составлялся цифровой текст безжалостного и неумолимого приговора всему Пикирующему району, которым Паркиориц руководил уже не один десяток, бесконечно долгих, и, невероятно трудных, лет.
   – А пошли они все …!!! – решительно и бесшабашно выразившись по неопределенному адресу, Сергей Львович легким движением большого пальца отключил калькулятор, поднялся из-за необъятного рабочего стола и подошел к окну, стараясь не бросать случайные взгляды по сторонам, на стены кабинета, сплошь увешанные зловещими таблицами и мрачными диаграммами. Содержание и смысл, как таблиц, так и диаграмм не носило в себе никакой позитивной информации, а и то, и другое было переполнено, исключительно, информацией негативной, красноречиво и наглядно свидетельствующей только о снижении, ухудшении, постепенной дестабилизации, нарастании напряженности, инфляции и неуверенности в завтрашнем, не говоря уже, о послезавтрашнем дне, всего, поголовно, населения Пикирующего района – от «мала до велика»!
   Подойдя к окну, Паркиориц осторожно отодвинул в сторону край шторы и увидел знакомый «КАМ-аз». Увидел он, конечно, и остальные автомобили и людей вокруг них, но «КАМ-аз» из Затона бросился Командиру Района в глаза, в первую очередь. Дело заключалось в том, что Валера Степченко должен был сегодня привезти Сергею Львовичу одну очень важную вещь – принципиально важную вещь, от которой зависело очень и очень многое в непростой и запутанной служебной карьере, да и, по большому конечному счету, в самой, собственно, жизни Паркиорица…
   «Интересно – удалось ему сделать то, о чем я просил или нет?!» – как-то отстраненно и неоправданно равнодушно, подумал Паркиориц, наблюдая из окна за, оживленно болтающим с окружившими его мужчинами, Валерой и удивляясь собственному спокойствию.
   Еще какое-то время, понаблюдав за, беспрерывно подъезжающими на автостоянку, автомобилями различных марок, и, выбиравшимися оттуда наружу, одинаково хмурыми и озабоченными Командирами сельсоветов Района, Сергей Львович задернул штору и быстрыми широкими шагами пересек пространство громадного кабинета, резко остановившись у стены, противоположной окну, выходящему на автостоянку и центральную Пикировскую площадь. Остановился Командир Района не «на пустом месте», а – перед самой большой и важной таблицей-диаграммой, в верхней части которой большими красными буквами было выведено: «Высота полета и чистота курса Пикирующего Района». За сегодняшнее утро он останавливался перед этой таблицей-диаграммой, аккуратно обрамленной планками из древесины кедрового дерева, уже несколько раз и с каждым последующим разом понимание смысла, наглядно демонстрируемых данных, обретало еще более ужасный и безнадежный смысл, чем в предыдущий! По сути, и Паркиориц, не боялся себе, в этом признаться, он читал текст смертного приговора Пикирующему району (вместе, разумеется, со всеми его несчастными жителями), искусно закамуфлированному арифметически-геометрическим языком бесстрастно смотревшихся прямых и кривых линий, сопровождаемых сложно построенными уравнениями из множества цифр, точек, запятых, двоеточий, знаков деления и умножения… И, лишь специально подготовленный человек, прекрасно умеющий читать между строк, наподобие Паркиорица, мог понять истинный смысл этих, внешне сухих, бесстрастно-безликих и неумолимо жестоких формул… А спустя несколько минут, когда начнется Большое Районное Совещание, ему нужно будет оперативно решить: показывать ли «Высоту Полета и Чистоту Курса» Командирам сельсоветов и популярно и доходчиво объяснять им, что конкретно они видят перед собой или, ни в коем случае, им этого не показывать раньше времени, дабы не вызвать ненужных, слабо предсказуемых, эксцессов?! Напряженно поразмышляв над непростым вопросом чуть больше двух минут, Сергей Львович нажал на нужную незаметную кнопку в правом нижнем углу кедровой рамы, и таблица-диаграмма оказалась закрытой черной бархатной траурной шторкой, выкатившейся из специальных пазов, вмонтированную в верхнюю рейку рамы. «Показать им это я всегда успею!» – справедливо рассудил Командир Пикирующего района и прошел к плотно закрытой двери в приемную, где сидела сейчас его секретарь-делопроизводитель, Гордеева и… В общем, она должна была в последние минуты перед Большим Совещанием вести напряженную «бумажную» работу по подготовке к этому самому совещанию, но, вот, чем она, на самом деле, сейчас занималась. Сергею Львовичу жгуче, вдруг, захотелось выяснить. Поэтому заключительные два шага перед массивной дверью, открывавшуюся в приемную, он сделал крадучись и совершенно бесшумно приоткрыл, никогда предательски не скрипевшую дверь, и сразу увидел широкую спину своей секретарши, праздно стоявшую у открытого окна и совсем забывшую о своих прямых профессиональных обязанностях!…
   Застоявшаяся, темная дурная кровь ударила Паркиорицу в, убеленную благородными сединами, массивную голову – хищной пластичной походкой неслышно подкрался грозный Командир Пикирующего района к, ни о чем плохом, опасном и неожиданном, не подозревавшей Гордеевой и, не зная точно, чтобы с ней такое сделать особенное, Сергей Львович поднял вертикально вверх правую руку и, подержав ее несколько секунд «на весу», со всей своей не мерянной силушки, плашмя ударил широко раскрытой тяжелой мозолистой ладонью по необъятному тугому заду нерадивой секретарши – так что гул от смачного неожиданного шлепка принялся гулять по всей просторной приемной!
   Дородная, вполне презентабельно и очень солидно выглядевшая Гордеева дико взвизгнула-ойкнула на всю автостоянку, одновременно невольно подпрыгнув на месте и, грубо говоря, едва не… Но, в общем, пожалеем бедную секретаршу Гордееву, столько лет проработавшую под начальством такого опасного самодура, как Паркиориц, и не будем вдаваться в неприятные физиологические детали дальнейших, неудержимо начавших происходить в приемной, дурно пахнущих (в буквальном смысле этого неприятного слова), событий!…
   …Короче, вместо кудрявой головы и густо накрашенно-напудренного, широко улыбавшегося лица Гордеевой, в раскрытом окне через секунду появилась злая-презлая багрово-красная морда Паркиорица, в неприятном широком оскале золотозубо и свирепо сверкнувшего на, оторопело стоявших внизу на автостоянке, подчиненных ему районных руководителей различного ранга и соответствующих занимаемому рангу должностных обязанностей.
   – Поднимайтесь в кабинет! Время дорого! – конкретно ни к кому не обращаясь, неприветливо рявкнул Паркиориц и его, искаженная гримасой нечеловеческой, совершенно безумной, ярости, багрово-красная морда, украшенная золотозубой пастью, исчезла из пространства оконного проема. Окно с силой захлопнулось и задвинулось плотной шторой.
   Стоявшие на автостоянке мужчины многозначительно переглянулись между собой понимающими мрачно-обреченными взглядами и, не сговариваясь, в унисон покачали головами.
   – Плохо, похоже, совсем дело! – коротко заметил Малеванный.
   А Степченко возбужденно уточнил:
   – По-моему, он совсем ох… л!!!
   «Наверное, кто-то уже успел ему шепнуть про моих псевдо-пчел!» – убежденно подумал Мухоргин, но вслух, в отличие от влюбленного в Гордееву Степченко, Сергей Алексеевич ничего не сказал.
   Необходимо сразу добавить, что кроме Степченко Гордееву никто не любил во всем Пикирующем районе из-за ее нескрываемой заносчивости, каковая незаметно откультивировалась и расцвела пышным кричаще-неприятным цветом в ее душе за долгие годы работы Татьяны Васильевны в качестве личного секретаря-делопроизводителя самого Командира Пикирующего района. Она и сама не заметила, когда, как и при каких обстоятельствах разучилась разговаривать с простыми людьми обыкновенным человеческим языком. Ну, да, собственно, и черт с ней, с этой напыщенной дурой Гордеевой – не в ней совсем заключалась основная проблема и главная назревающая трагедия Пикирующего района…
   Малеванный, после того, как их всех столь «любезно» попросил пройти к себе в кабинет пунцовый от, распиравшего его неконтролируемого бешенства Командир района, Паркиориц, деловито посмотрел на свои именные наручные часы, подаренные ему на какой-то юбилей не кем-нибудь, а самим Паркиорицем, и предупредил всех:
   – Пойдемте, товарищи, раз сам Хозяин нас приглашает… и, от себя лично хочу попросить всех сохранять спокойствие и внутренне быть готовыми к наихудшему сценарию развития дальнейших событий! Нашего Командира так разозлила не его секретарша, а нечто другое – гораздо более весомое, чем вопиющая некомпетентность Гордеевой на занимаемой ею ответственном посту личного секретаря Командира Района! – произнеся последнее предложение, Малеванный выразительно посмотрел на хмурого Степченко, в ответ, получив не менее выразительный взгляд.
   На автостоянку, как раз, почти одновременно подъехали еще два автомобиля: массивный тяжелый вездеход, украшенный множеством, очень солидно смотревшихся никелированных фар, «патрол-ниссан», принадлежавший командиру Жабомоевского сельсовета Николаю Дмитриевичу Агриппину и старенькая «шестерка» Акуловского селькома, Дроздова. Наверняка, опять подумал Малеванный, которому по долгу его нелегкой профессии, до всего было дело, что Агриппин и Дроздов, как и все остальные командиры и хозяйственники Района, привезли по целому тяжелому и увесистому пакету соответствующих «жалоб и предложений». И, перед тем, как подняться по ступеням крыльца Администрации, чтобы подняться на третий этаж в таинственный и страшный, полный жутких сюрпризов и многочисленных хитроумных ловушек, огромный кабинет Паркиорица, без полной уверенности в том, что оттуда удастся вернуться обратно, Малеванный бросил грустный взгляд на небо, солнце, кучковавшиеся где-то у кромки горизонта перистые облака, на кромку смешанного сосново-березового леса, с трех сторон вплотную подступавшего к Пикирово. В душе главного редактора районной газеты зашевелились дурные нехорошие предчувствия, как начинают шевелиться под первыми лучами весеннего солнца черные лесные гадюки после долгой зимней спячки. Малеванному неожиданно захотелось напиться до полного забвения и всех-всех-всех послать на три известных буквы! Александр Иванович сразу понял, что это откуда-то из глубоких тылов собственного, обладающего, никем еще и никогда не измеренной глубиной, подсознания, к нему незаметно подкрался мощный депрессивный приступ. В алогично-деструктивных условиях Пикирующего Района это было чрезвычайно опасно. «Хорошо, что меня сейчас не видят мои корреспонденты!» – с горечью подумал Малеванный и, выбритое до синевы, продолговатое умное лицо главного редактора исказилось в кривой сардонической усмешке. Он внезапно подумал о Косте Боровом и Леше Фомченко, которых он «одним росчерком пера» отправил, фактически, на верную смерть. Но и тот, и другой уже, наверняка, выехали к месту назначения, и исправить что-либо было теперь поздно. Оставалось только надеяться на сообразительность и находчивость его молодых перспективных сотрудников. Блестящая карьерная перспектива, конечно, вместе с самой жизнью и того, и другого корреспондента, могли легко оборваться этой ночью, но они оба прекрасно знали, на что шли, когда устраивались на работу в газету «Хроника Пикирующего района». На собеседовании Александр Иванович им все объяснил – честно, доходчиво и ничего не скрывая, дав на размышление перед подписанием пятилетнего контракта ровно двадцать четыре часа. И тот, и другой согласились, в конечном итоге, сняв, тем самым, большую часть бремени ответственности за свою дальнейшую судьбу, с широких плеч главного редактора «Хроники Пикирующего района», Александра Ивановича Малеванного. По справедливому мнению «матерого журналистского волка», Малеванного, начинающих районных журналистов-корреспондентов с самого начала их профессиональной карьеры, по настоящему, могло закалить лишь горнило сложнейших редакционных заданий, сопряженных со смертельно опасным риском, чье успешное выполнение требовало огромного личного мужества и выдающихся интеллектуально-аналитических способностей. Боровой и Фомченко в избытке обладали необходимым объемом вышеперечисленных качеств – Александр Иванович никогда не ошибался в людях и в свою редакцию не брал «кого ни попадя»! Главный редактор неожиданно поймал себя на мысли, что думает о своих молодых сотрудниках, в очередной раз без тени сомнений и каких-либо малодушных колебаний, отправившихся прямиком в «пасть Вельзевулу», с большой душевной теплотой. «Будьте осторожны, ребята!» – мысленно пожелал молодым отчаянным и талантливым сотрудникам своей газеты Малеванный и почти сразу, не без определенных волевых усилий, выкинул из головы мысли о них, весь, целиком и без остатка сосредоточившись на предстоящем Большом Районном Совещании. А Большие Районные Совещания, проводившиеся, примерно, в среднем, один раз в году, также относились к категории мероприятий, связанных с реальным смертельным риском для всех, без исключения, его участников, и неукоснительно требовали у последних необходимого количества изрядного человеческого мужества и непоколебимой моральной стойкости. Слабые, безвольные и глупые индивидуумы не выживали в Пикирующем районе, непростая жизнь в котором, ежедневно проверяла на душевную «вшивость» каждого районного обитателя…
   Массивно-помпезные дубовые створки, трехметровой высоты, дверей парадного входа в здание Районной Администрации слегка приоткрылись, и из образовавшейся темной щели наружу вышел начальник Охраны Администрации, бывший боевой воздушный десантник (по его утверждению), некто Сергей Сергеев. Сергеев, с ног до головы, затянутый в новенькую камуфляжную форму, снисходительно прищурился на поднимавшуюся по ступеням высокого крыльца, большую группу районных руководителей и негромко пригласил с, откровенно, почему-то, звучавшими в голосе издевательскими нотками:
   – Прошу вас, товарищи проходить на Совещание! Командир Района сильно жаждет всех вас видеть у себя на «ковре»!
   – Ты сам, смотри – не попади к нему на «ковер»! – зло ответил начальнику охраны Мужиченко и поднес к неприятно осклабившемуся лицу Сергеева свой огромный кулак.
   «Мутновато-непонятный» Сергеев не стал связываться с богатырем Мужиченко и отступил в сторону, освобождая проход и трусливо оправдываясь косноязычной скороговоркой:
   – Да пошутил я, пошутил я – шуток что-ли не понимаете! Хотел настроение вам всем поднять перед Совещанием! … – и т. д. и т.п., но никто в его бормотание особо то и не вслушивался, сосредотачиваясь на собственных мыслях, которые чеканной логичной основой должны были лечь в ясные и понятные отчеты о проделанной работе по кардинальному исправлению недостатков, недочетов, недоработок и других недо… и пере……
   Малеванный вошел последним в гулкий полутемный громадный вестибюль, как всегда невольно шарахнувшись от четырехметрового чучела гигантского козла-тартэра, навечно вставшего «на дыбы» в своем последнем прыжке через «пропасть вечности», задевавшего исполинскими рогами потолок вестибюля и, как бы приветствовавшего каждого входящего в администрацию, поднятыми высоко в воздух тяжелыми, как паровые молоты, передними копытами (задние копыта исполинского животного ничуть не уступали в своей массивности передним). Что и говорить, чучело это, изготовленное много лет назад неизвестным, но талантливым таксидермистом, выглядело крайне неприятно и производило, в целом, сокрушительное психологическое воздействие, особенно, на пожилых женщин, впервые посещавших здание Районной Администрации. Но зато этот супер-козел очень нравился Командиру Района Паркиорицу, по чьей, собственно, инициативе его чучело и было установлено в вестибюле здания администрации еще несколько лет назад. Гигантские горные козлы тартэры законно считались гордостью на общем, и, без того, экзотическом и многообразно-пестром полотне богатейшей фауны всего Сумрачного края. И совсем не случайно, гигантский горный козел-тартэр являлся центральной частью причудливой композиции символического герба Сумрачного края. Несколько лет назад Паркиориц в большой компании специально приглашенных на это редкое и почетное мероприятие нескольких других районных Командиров, принял участие в Губернаторской охоте на Тартэров. Охота проводилась в одном из заповедных ущелий Сумрачных гор на высоте более семи тысяч метров над уровнем моря. Охотничью делегацию Пикируюшего района представляли, кроме самого Паркиорица, Степченко и, увязавшийся за ним автоприцепом Задириенко. Паркиориц, хотя и сильно недолюбливал Задириенко, но, исключительно, из уважения к Степченко, «скрепя сердце», утвердил кандидатуру командира администрации села Затон. И не преминул при этом не уколоть боле5зненно самолюбивого Задериенко: «Если бы не Валера, не видать бы вам, Андрей Александрович Сумрачных Гор, как своих ушей! Авансом вам эту прогулку я выписываю! Не заслужили вы ее, честно говоря, совсем не заслужили!». Что-то еще он хотел сказать в том же раздраженно-язвительном нравоучительном духе, да, видно, решил себе сильно настроение не портить накануне такого важнейшего мероприятия, как настоящая Губернаторская Охота. В общем, специально об этой Охоте будет сказано ниже, так как эта глава целиком посвящена Большому Районному Совещанию, и автор лишь ограничится тем, что коротко упомянет о том, что Задериенко едва не погиб на той охоте, но отделался лишь легкой контузией и обморожением гениталий второй степени. С тех пор, когда Задериенко нервничал, у него всегда сильно чесались яйца, что стало впоследствии создавать ему массу неожиданных проблем…
   Четырехметровое чучело гигантского козла, готовящегося к прыжку через бездонную и бескрайнюю таксидермическую пропасть, разверзнувшуюся под ним и перед ним, придавало мощный зловещий антураж всей обстановке просторного вестибюля и невольное чувство безнадежности охватывало каждого посетителя, впервые входящего в здание районной администрации. Стены вестибюля были расписаны величественными и мрачными пейзажами вершин Сумрачных Гор, покрытых вечными снегами. Настолько воображение, да и, пожалуй, сама психика Паркиорица оказались глубоко потрясенными этой незабываемой охотничьей экспедицией в Сумрачные Горы, что первые недели после возвращения оттуда в родное Пикирово, он ни о чем другом и думать не мог, и поэтому нанял лучших художников района для росписи стен вестибюля, потрясающими по красоте, горными пейзажами, в которые Командир Пикирующего района влюбился на всю свою жизнь. Известная районная дизайнер, Надежда Врубель руководила созданием системы специальной неоново-кварцевой подсветки, вмонтированной в высокий потолок вестибюля и призванной создавать иллюзию яркого лунного света, щедро проливающегося из пара-небес на десятитысячные вершины Сумрачных Гор. Надежда Врубель получила огромный гонорар из районной казны и осталась очень довольна «щедростью милейшего Сергея Львовича». Сам Сергей Львович тоже остался очень доволен, что не ошибся в выборе дизайнера, которой так точно удалось перенести на стены вестибюля неясные фантазии и смутные эстетические желания заказчика в виде конкретных и четких, тщательно выписанных кистью, потрясающих горных пейзажей.
   Но вся беда заключалась в том, что никаких мажорных жизнеутверждающих ноток в общую прохладную, полутемную, наполовину потустороннюю, атмосферу огромного вестибюля, льдистые снежные горные пики и черные пропасти между ними, не вносили, а напротив – накладывали дополнительно некую незримую мистическую окраску, откровенно пугающего потустороннего характера. Хотя и, необходимо сразу оговориться, что и, собственно, Пикирующий район… то есть, непонятно – на какой «стороне» он сам располагался. В общем-то, дабы не усложнять этот сакральный вопрос, нужно на него сразу дать краткий и исчерпывающий ответ: Пикирующий район находился на «стороне» его обитателей, которые, по своему, любили свой неординарный район и, как тут ни крути, являлись его пламенными патриотами – на зло всем «потусторонним» районным врагам!!! Другими словами, в вестибюле здания Районной Администрации никому не нравилось, кроме самого Паркиорица, у которого уже давно начал кардинально портиться характер и внутренне меняться мировоззрение, и он почти перестал любить солнечный свет, в ожидании неизбежного скорого «катапультирования»… Собственно, главной повесткой Большого Районного Совещания по замыслу Командира Района как раз и должно было стать предварительное обсуждение возможного аварийного «катапультирования». Командирское кресло являлось ничем иным, как необычайно мощной замаскированной спасательной катапультой, оснащенной основным и вспомогательным парашютами. Капсула-кресло способно было вынести своего законного хозяина на безопасную высоту, фактически, с нулевой отметки или – с той роковой точкой соприкосновения круто Пикируюшего района с каменистым дном Пропасти Лжи! Сергей Львович не был ни камикадзе, ни героем, а, главное, он не был дураком, чтобы вот так вот за «здорово живешь» разделить горькую судьбу своих младших коллег и всего остального населения Пикирующего района, ожидающих в недалеком будущем и тех, и других. А у Сергея Львовича на собственное недалекое будущее имелись совсем другие планы, о которых он предпочитал умалчивать, особенною на открытых форумах, наподобие предстоявшего открыться через несколько минут Большого Районного Совещания, которое, вполне, могло оказаться финальным Большим Районным Совещанием высших руководителей Пикирующего района…
   …Малеванный, благополучно преодолев первое, такое сильное и неприятное ощущение, традиционно произведенное на него чучелом Тартэра, немного перевел дух, и, утопая начищенными до зеркального блеска, туфлями в густом ворсе настоящего пара-персидского ковра, покрывавшего почти все пространство мраморного пола вестибюля, неслышно пошагал по направлению к помпезной гранитной лестнице, украшенной позолоченными периллами. Лестница вела на второй, а, после второго, соответственно – на третий, этажи здания районной администрации, большую часть которого занимала «святая святых» административного комплекса: кабинет Командира Района.
   Александр Иванович, как и всякий нормальный человек, не любил бывать здесь и всегда старался до минимума сократить число посещений здания Районной Администрации, которые ему приходилось предпринимать только в случаях самой крайней необходимости. Мероприятие сегодняшнего уровня, как раз и относилось к категории случаев крайней необходимости. Сегодня, кстати, его что-то настораживало здесь, как-то, по особенному, неприятно – на уровне подсознания им улавливались сильные вибрации нового качественного уровня. Качество имелось ввиду, разумеется, негативного характера. Микроклимат в вестибюле изменился конкретно и с этим фактом нельзя было поспорить, как тут ни крути – примерно так подумал Малеванный, настороженно разглядывая люминисцирующие льдистым блеском горные пейзажи мозаичного панно, покрывавшего стены и потолок обширного помещения. Да и с этим проклятым козлом тоже что-то было не так – он стал «живее», что ли, если, конечно, можно было подобным образом выразиться о, заведомо не «живом», чучеле…
   – Как-то сегодня здесь по-особенному неприятно – вы не находите, товарищи?! – кто-то вдруг неожиданно высказал вслух его, собственные, Малеванного, мысли и ощущения.
   Малеванный резко оглянулся и понял, что совершенно справедливые слова эти, только что произнес Степченко, задравший голову кверху под немыслимым углом и задумчиво рассматривавший чучело тартэра. Остальные участники предстоящего Совещания тоже, по неведомым причинам, остановили свое целенаправленное движение к лестнице и, сгруппировавшись вокруг Степченко изумленно разглядывали тартэра, приготовившегося к прыжку через пропасть.
   – Валера, как это ни покажется тебе парадоксальным, но я подумал и прочувствовал, что самое главное, тоже самое, что и ты! – с, плохо скрываемым возбуждением в голосе, согласился с главным районным охотоведом Малеванный (право обращаться на «ты» и без обязательного добавления отчества, давало Малеванному многолетнее знакомство со Степченко и совместное участие в нескольких запоминающихся на всю жизнь «рисковых» масштабных охотах) и добавил: – Неспроста это все – неспроста!
   – Вы же знаете легенду про тартэров?! – спросил Степченко, то ли конкретно у Малеванного, то ли у всех остальных слушателей, вместе взятых. Но Малеванный воспринял вопрос Степченко, как адресованный непосредственно ему, а не кому-нибудь другому и поэтому не замедлил с ответом, прозвучавшим в форме «вопроса на вопрос»:
   – Какую, именно, легенду имеешь ты ввиду?! – улыбнулся Александр Иванович, глядя на старого товарища: – Я знаю не меньше двенадцати легенд о тартэрах!
   – Я, Александр Иванович, разумеется, имею ввиду только одну легенду – легенду о «бессмертии» тартэров! О том, что их нельзя убить, даже после надлежащей таксидермической обработки!
   – Ты хочешь сказать, что этот вот козел может взять и ожить?! – внезапно вмешался в разговор Задериенко, которому так же, как и остальным, а, может быть, и гораздо больше, чем остальным, сделалось «не по себе» в полутемном гулком и холодном вестибюле, переполненном таинственными шорохами, скрипами и глухими неприятными голосами. Голоса принадлежали многочисленным сотрудникам администрации, незаметно и неслышно шнырявшим по своим служебным обязанностями из угла в угол обширного пространства вестибюля: охранникам, секретаршам, уборщицам и прочим фигурантам, без чьей неприметной, но ежедневной и необычайно кропотливой деятельности оказалось бы невозможным нормальное функционирование всего громоздкого управленческого механизма Районной Администрации.
   – Да, может, он давно уже ожил, да только притворяется чучелом – ждет молча своего часа, чтобы опять врезать тебе по гениталиям! – неожиданно зло пошутил Степченко и панибратски сильно хлопнул командира Затонского сельсовета по плечу. – А кого-нибудь, к примеру, Кольку Мужиченко припрет рогами к стенке и спросит на своем козлином языке: «Ты куда казенный экскаватор дел, гад?!».
   Проницательный Малеванный сразу, после язвительных выпадов главного районного охотника в сторону Задериенко и Мужиченко, догадался, что за время долгого пути из Затона в Пикирово Степченко и Затонский командир успели несколько раз серьезно поругаться по каким-нибудь поводам, а Мужиченко так и не отдал Валере старинный (еще с позапрошлого года) долг за взятых авансом под честное слово большой партии свежевыловленных параобских, так называемых, «крабов-мудорезов», чьи клешни и панцыри находили широкое применение в народной медицине населения Сумрачного края и обладали высокой рыночной стоимостью. В общем, как понял Малеванный, Валера решил сегодня «брать быка за рога» и никакого «спуска» больше Мужиченко давать не намерен. Тем более, что грубый и вспыльчивый Мужиченко, против обыкновения, промолчал, не найдясь, что ответить на обидное предположение-пожелание Степченко! … В общем, Большое Районное Совещание обещало быть «еще тем»!…
   Тут, как раз, в вестибюль подвалили недостающие командиры сельсоветов Пикирующего района в количестве восьми человек и, таким образом, благодаря их своевременному появлению набрался необходимый для проведения Большого Совещания «полный кворум». Совещание можно было смело начинать – оттягивать его начало хотя бы на минуту не имело никакого смысла.
   По сложившейся многолетней традиции, перед началом крупных плановых форумов командиры сельсоветов Пикирующего района не проходили по одиночке или мелкими группами в приемную кабинета Командира Района, а постепенно накапливались до стопроцентной «явки личного состава» на первом этаже здания администрации среди прохладного таинственного полумрака просторного вестибюля, получая, тем самым возможность, как следует прокрутить в головах предстоящие рапорты и доклады, дабы отчитаться перед строгим и взыскательным Паркиорицем без досадных осечек, двусмысленных оговорок, раздражающих «затягиваний «кота за яйца» и сокрушительных провалов, неизбежно влекущих за собой роковые дисциплинарные «оргвыводы». А затем уже, после обязательного приглашения по селекторной связи голосом личной секретарши Командира Района, Татьяны Васильевны Гордеевой, дружным сплоченным коллективом организованно, чинно и сосредоточенно, почти торжественно, поднимались на третий этаж, где их ждали широко и гостеприимно распахнутые двери приемной Командирского кабинета.
   Но в этот раз все пошло наперекосяк. Лишь только закрылись входные двери вестибюля за последним вошедшим с улицы участником Большого Районного Совещания, рыжим вихрастым и конопатым, всегда и неизменно как-то несерьезно, по мальчишески выглядевшим командиром большого богатого передового во всех отношениях районного села Провалиха, Гаврикова, ожил мощный динамик селекторной связи. Но вместо приветливого ласкового голоса Татьяны Васильевны, зловещий холодный полумрак вестибюля заполнился грозным рычащим басом Паркиорица:
   – Прошу всех пройти в мой кабинет для участия в работе Большого Районного Совещания!!!

Мозаика человеческой жизни на фоне диковинных и анормальных флоры и фауны Пикирующего района. 5 июля, 10 ч. 00 мин. утра. Пастухи, грибники, рыболовы и охотники. Юрий Михайлович Першин и Лариса Горюхина

   Белоснежные стремительные зловещие тени неслышно бежали-стелились под сенью смешанного сосново-березового леса. Призрачные твари «ибермаргеры» вышли на свою первую охоту! Как и все «псовые» они предпочитали добывать себе добычу очень высокоэффективным облавным методом. Правда, новорожденные звери еще не знали, да и не могли знать, что на них самих тоже объявлена облавная охота – совершенно беспощадная охота! Про рождение «ибермаргеров» вовремя узнал сам Губернатор Сумрачного края, о чем ему оперативно доложили верные осведомители из числа сотрудников администрации Пикирующего района. Сообщение это повергло, обычно невозмутимого, всегда хладнокровного и предельно продуктивно и рационалистически мыслившего Губернатора, в состояние тяжелого логического ступора, что происходило крайне редко и поэтому относилось к событиям из разряда «ЧП» в Губернаторской Администрации. Именно, сообщение о «появлении» «на свет» «ибермаргеров» и явилось основным катализатором, давно подготавливаемого Губернатором решения, лично посетить администрацию Пикирующего района и ее «зарвавшегося» и, почти, вышедшего из под централизованного Губернаторского контроля, Командира Паркиорица. Из всего многочисленного личного состава Губернаторской Администрации один лишь Губернатор ясно понял, что может означать и означает, на самом деле, появление «ибермаргеров» на Лысополянской Зверофабрике – реальное проникновение длиной руки коварного Врага во внутренние дела управления Пикирующим районом, как самым большим по протяженности и, стратегически, наиболее важным районом всего Сумрачного края. Это был серьезный и очень опасный симптом, который никак нельзя было пропустить мимо внимания. Поэтому, Губернатор, сразу же после выхода из кратковременного логического и двигательного ступора, вызванного сообщением об «ибермаргерах», дал команду ближайшим помощникам немедленно готовиться к экстренному вылету в село Пикирово…
   А двести четыре, невиданных в местных лесах, свирепых, кровожадных и безжалостных зверя во главе со своим вожаком, альфа-самцом по имени Майздрек, уткнув длинные подвижные морды в траву, бежали по следу, беспечно бредущему по светлому березняку, стаду домашних лысополянских коров. Коров лениво направляли по нужному курсу редкие удары бичей трех пастухов из числа местных жителей: трех родных братьев Панфиловых. Ни коровы и, что самое плохое, ни пастухи не подозревали о, нависшей над их головами, страшной угрозе, неслышно «стелившейся» по пятам. Собак у деревенских пастухов никогда не было, за их полной ненадобностью и некому оказалось учуять стремительно приближавшуюся беду задолго до ее появления. Старшему брату Витьке недавно исполнилось двадцать четыре года, среднему, Саньке – двадцать два и младшему, Кольке – восемнадцать и он собирался жениться на одной лысополянской бабе. Витька и Санька успели к этому моменту, то есть, к описываемому роковому июльскому утру, уже развестись со своими женами, нахлебавшись «семейного счастья» по самое «не хочу» и последние недели только тем и занимались, что всячески отговаривали младшего брата от задуманного им «легкомысленного шага» прямо в «пасть семейной жизни». Была у братьев еще младшая сестренка, Аленка и, сравнительно, не старая мать, которую вся деревня знала под прозвищем «тетя Оля» и никак иначе ее никто, от мала до велика, на деревне больше не величал. Все братья и сестра родились от разных отцов по «шальному недоразумению», а особенно «тете Оле» не повезло с последним «мужем» – Аленка родилась слабоумной и шансов поумнеть до необходимого, для нормальной жизни, предела у ней не имелось никаких, как категорично заявил после тщательного обследования Аленки районный психиатр, курирующий психическое состояние жителей Лысой Поляны, Виталий Голдобин. «Тетя Оля» беспробудно пила, постоянно выискивая копейки на выпивку из неизвестных источников. Короче, все убогое финансовое благополучие изначально «неблагополучной» семьи держалось только на трудолюбивых и почти не пьющих сыновьях. Они, как могли, пытались вырваться из той дыры, куда загнала их, не спросясь, злодейка-судьба в тот роковой день, когда каждому из братьев довелось появиться на свет. Старший, Витька был самым умным из них и наиболее, мечтательным, что-ли… Во всяком случае, он мечтал повидать мир за пределами Лысой Поляны и Пикирующего района, хотел чему-то учиться и путешествовать. Но… в общем, и говорить то тут больше не о чем. С постоянной работой пастухами, кстати, им помог староста деревни, Олег Поронин – тут нужно отдать ему должное. В противном случае, братья Панфиловы, вообще, никакой бы работы не нашли. С постоянной работой в Пикирующем районе всегда имелись проблемы. И устроиться на «постоянку» штатными пастухами, это – братьям Панфиловым крупно повезло! Разумеется, повезло относительно специфическим суровым условиям жизни в Лысой Поляне… По-настоящему тут никому не везло. Но братья Панфиловы не падали духом, особенно. старший, Виктор, самый умный из них, не утративший способности мечтать (несмотря ни на какие беды, проблемы и тяжелые обстоятельства), что являлось огромной редкостью на территории Пикирующего района. Но мечтательное настроение Виктора всегда балансировало на грани безнадежного отчаяния, в черную бездонную пропасть которого мог неожиданно рухнуть любой Пикировский житель…
   В это солнечное июльское утро Виктор, как обычно неторопливо ехал на своей пожилой каурой кобылке в арьергарде лысополянского коровьего стада, внимательно наблюдая за его правым и левым флангами, на которых пешком шагали младшие братья, вооруженные длинными бичами. Виктор держал поперек седла старенький дробовик, доставшийся ему в наследство от деда, отца своей непутевой матери, всю жизнь проработавшего инспектором местного охотоведческого хозяйства. Нельзя сказать, что Виктор почувствовал что-то особенное сегодняшним утром, но несколько минут назад его резко насторожила какая-то непонятная деталь, внезапно возникшая, словно бы из ниоткуда, под сводами хорошо знакомого сосново-березового леса.
   Виктор сильно натянул поводья, заставив свою верную кобылу Рыжуху встать на месте и оглянулся. Всхрапнула неожиданно тревожно и Рыжуха, словно бы ей передалось неожиданное беспредметное беспокойство хозяина. «Ибермаргеры» были не волки, и лошадь не почуяла их близкого присутствия. А вот человек, в данном случае, пастух Виктор Панфилов почувствовал, что они, совершенно непонятные и чрезвычайно опасные звери, рядом, но, естественно, не понял этого. Просто, в душе Виктора необъяснимо родилось ощущение некоей непоправимости, вернее – пришествия неизбежного и непоправимого зла. Зло это свалилось на головы пикировцев в качестве бесплатного довеска к остальным «прелестям» их, и, без того, беспросветного существования среди тех ужасов, к которым они уже давно успели привыкнуть… Оглянувшись, Виктор долго и пристально смотрел на привычный живописный пейзаж, милого его сердцу родного леса, вглядываясь в солнечные пятна открытых полянок и черно-зеленые омуты, тревожно колыхавшиеся в тени густых сосновых и березовых крон. Ничего нового и необычного Виктор не увидел и поэтому искренне удивился – что же это так сильно могло его напугать?! Страх улетучился, но его место тут же заняла сильная непонятная тоска, безжалостно сжавшая сердце. Но Виктор был не простым безынициативным мечтателем, а – очень мужественным мечтателем, способным на практике, если не воплотить свою самую заветную мечту в жизнь, то, во всяком случае, вполне способным защитить ее от всевозможных поползновений извне. Как это произошло, например, сейчас.
   Какая-то новая неведомая напасть только что заставила Виктора невольно ураганно перепугаться, чуть ли не до самой «уср..ки», а больше всего на свете он мечтал о том, чтобы в Пикирующем районе наступила бы такая жизнь, при которой навсегда бы исчезли всякого рода неясные страхи и болезненные, острые, возникающие ниоткуда, тревоги и различные виды беспокойств. В голову Виктора нежданно-негаданно прилетела мысль о, так называемых, «Дачах на Березках». И неожиданная мысль эта показалась ему спасительной в условиях создавшейся, непонятно, откуда и каким образом, угрожающей ситуации, неожиданно окружившей Виктора, его младших братьев и семь десятков коров, со всех сторон. Железнодорожная остановочная площадка «Дачи на Березках» или, по другому – «Березовые Дачи» располагалась примерно в полутора километрах от деревни Лысая Поляна и, соответственно, примерно, на таком же расстоянии, от остановочной площадки для «бешеных электричек», Саблино. Среди жителей Лысой Поляны населенный пункт под названием «Березовые Дачи» пользовался странной, хотя, и, в целом, положительно-уважительной репутацией. Если точнее – загадочной репутацией, неизменно вызывающей светлые эмоциональные переживания у всех, без исключения, лысополянцев. В общем, про «Березовые Дачи» по деревне издавна циркулировало множество фантастических слухов, сплетен и баек. Поговаривали, даже, про то, что будто бы несколько раз в месяц по ночам полнолуния на станции Березки останавливались «бешеные электрички». И они не просто останавливались, а производили автоматическое открывание дверей во всех вагонах, и из вагонов на перрон остановочной площадки Березки выходили «настоящие пассажиры», а внутрь вагонов заходили другие «настоящие пассажиры» и «бешеные электрички» увозили их в далекий таинственный Город, где и жили «дачники» – сезонные обитатели светлого и радостного поселка из доброй волшебной сказки под названием Березовые Дачи. Самое любопытное, что никому еще из коренных лысополянцев ни при каких обстоятельствах не удавалось пересечь незримую границу территории Березовых Дач, отделявшую их от окружающей больной, перевернутой с ног на голову, уродливой действительности Пикирующего района…
   …Виктор Панфилов однажды, где-то с год назад, отправившись в так называемый, «дальний поход за грибами», оказался застигнутым, небывалой для этих мест, грозой. Дело было под вечер, и он уже собирался возвращаться домой, но укрываясь от тугих струй мощного ливня, вынужден был спрятаться в огромном дупле, кстати подвернувшейся старой огромной ветлы, где ему и пришлось заночевать, так как ливень с неубывающей силой зарядил до самого рассвета. Осторожный Виктор обладал крепким здоровьем и не боялся сырости, но ливни в Пикирующем районе, особенно, по ночам, бывали разные и он не стал рисковать, решив переждать в надежном, сухом и крепком, просторном дупле, дно которого было, к тому же, покрыто толстым слоем упругого мягкого мха. Аккуратно установив в дальнем углу дупла большую и глубокую плетеную корзину, с верхом наполненную отборными молодыми боровиками, Виктор почти сразу уснул под мерный шум не ослабевающего ливня. бушевавшего снаружи и, словно бы, грозившего затопить весь Пикирующий район всего за одну ночь. Но в дупле было сухо, тепло, мягко и уютно, и, перед тем, как погрузиться в глубокий освежающий сон, Виктор успел подумать, как было бы здорово, если бы он лежал сейчас в обнимку с молодой, красивой, а главное, любимой девушкой, при обязательном условии, чтобы искомая девушка оказалась стройной голубоглазой блондинкой с высокой грудью и плоским, в меру мускулистым, животом… Ему той ночью снились красивые волнующие сны о какой-то далекой неведомой жизни. имевшей одно основное отличие от человеческой жизни в Лысой Поляне, в частности, и во всем, по большому счету, Пикирующем районе – стабильную непризрачность, основанную на четко просчитанной уверенности в завтрашнем дне. Проснулся Виктор в великолепном приподнятом настроение, что с ним очень и очень редко случалось, как и с любым другим жителем Лысой Поляны. В отверстие дупла он увидел свет раннего летнего утра и не услышал шума ливня. Ненастье бушевало всю ночь и прекратилось, как по заказу, на рассвете. Подхватив корзину с боровиками, Виктор выбрался из дупла, ловко спрыгнув на предательски мокрую траву, сумев не поскользнуться при этом, и бодро зашагал по направлению к родной деревне, где его с богатой грибной добычей, наверняка, заждались мать, младшие братья и сестренка. Путь Виктора проходил, как раз неподалеку от огороженной высоким проволочным забором, территории Березовых Дач. И там-то он повстречал случайно девушку – не «синеглазую стройную блондинку с высокой грудью», о которой грезил в дупле накануне вечером, но, тоже, очень симпатичную, и совершенно незнакомую, совсем не похожую на местных лысополянских уроженок своего возраста. Высокая загорелая зеленоглазая брюнетка с модной современной короткой спортивной стрижкой, одетая в светлую футболку и затянутая в тугие темно-синие джинсы, выгодно подчеркивавшие длину ее ног и легко-атлетическую стройность фигуры. В правой руке незнакомка держала большой полиэтиленовый пакет. Пакет был пустым и предназначался, возможно, тоже для грибов.
   – Ого! – приветливо улыбнулась незнакомка, загадочно сверкнув на Виктора большими глазами необычного изумрудного цвета. – Откуда столько грибов?!
   Он остановился, как громом пораженный – настолько очаровала его удивительная изумрудоглазая незнакомка. Он смотрел на нее, как на настоящее диво лесное и не находил в себе сил раскрыть рот и ответить на столь простой и, естественно прозвучавший вопрос девушки.
   – Что с вами, молодой человек?! – все же вывела прекрасная незнакомка Виктора из двигательного и словесного ступора.
   Между ними состоялся короткий непритязательный разговор. Они познакомились. Девушку звали Полиной, и она гостила на даче у своих дедушки с бабушкой. У них на Березовых Дачах был уютный двухэтажный дом, куда Полина приезжала отдыхать каждое лето на несколько дней из Города. Заинтригованный Виктор ничего не стал уточнять про таинственный Город, как бы ему этого ни хотелось. Он, просто, сказал Полине, что они, наверное, из разных с нею, миров, и он больше никогда уже ее не увидит, и будет считать эту сегодняшнюю неожиданную встречу фантастическим или сказочным сном – они, в принципе, не могли встретиться. Это была невероятная случайность и больше он уже никогда в жизни не увидит Полину и не сможет ее забыть. Он не понимал, что с ним происходит и почему он так взволнован и неспокоен?! Но взгляд Виктора был красноречивее всяких слов, лившихся из него импровизированным спонтанным потоком. Зеленоглазая брюнетка Полина в какой-то миг неожиданно поняла или почувствовала безошибочным инстинктом женщины, что случайно встреченный ею впервые в жизни совершенно неизвестный ей Виктор, влюбился в нее «с первого взгляда»! Но основная пикантность ситуации заключалась не в том, что в нее за несколько секунд влюбился молодой человек, а в том, что он остро нуждался в какой-то серьезной помощи. А в какой, именно, помощи, какого характера, Виктор нуждался, Полина пока не могла себе уяснить. Хотя и нельзя было сказать, что кое-что она не начала понимать. Она неожиданно взяла Виктора за кисть правой руки, успокаивающим движением ласково сжала ее и сказала:
   – Дорогой Витя! Давай сделаем все возможное, чтобы мы не потерялись с тобой в этой нашей такой сложной и запутанной жизни! Я, кажется, догадалась, что ты имел ввиду, когда сказал мне, что наша встреча – случайность, фантастическая случайность! Я же тоже кое-что слышала о Неназываемой Деревне и никогда еще не встречалась лично с ее жителями! Ты – первый, Витя! И я очень рада познакомиться с тобой!
   – Это – невероятно! – только и мог вымолвить Виктор, которому, как-будто, постоянно не хватало воздуха для произнесения до конца, не только длинных, но и коротких фраз.
   – Мне кажется, что виною нашей встречи явилась эта ужасная гроза ночью. Ты же видел – какие были необычные молнии и какой, после каждой из них, грохотал ужасный гром! И в воздухе пахло не озоном, а чем-то другим, как-будто, смесью перца, цветущего миндаля и индийской ванили. Так пахнет волшебство, Витя! И молнии были разного цвета – не только ослепительно бело-голубого, но и зеленого и красного, и пурпурного, и золотистого, как во время праздничного артиллерийского салюта! Ты разве не видел эти молнии сегодня ночью, Витя?!
   – Нет – я сразу уснул в дупле и не высовывался!
   – Ты спал в дупле этой ночью?!
   – У меня не было иного выхода, Полина! – объяснил ей Виктор. – Я устроен иначе, чем ты и гроза могла оказаться для меня смертельно опасной. Наверное, ты оказалась права относительно своего предположения, что весь фокус парадоксальности ситуации кроется в этой необычной грозе! Я же тоже никогда не встречал обитателей Березовых Дач во плоти и крови, Полина! Что-то сдвинулось в мироустройстве нашего заколдованного мира и… – он внезапно резко умолк на полуслове, словно бы изумленный собственной, только что высказанной им вслух, догадки.
   – Ты боишься, что мы можем внезапно раствориться в воздухе, сделавшись невидимыми друг для друга?! – неожиданно спросила она озабоченным голосом и тут же добавила: – Давай что-нибудь скорее придумаем, чтобы не потеряться в этом нашем таком странно и причудливо устроенном мире!
   – Ты, правда, этого хочешь?! – голос Виктора дрожал от волнения, когда он задал этот вопрос, испытующе глядя прямо в зеленые глазные омуты Полины.
   – Правда, Витя! – ответила она и по ее голосу Виктору сделалось ясно, что его новая знакомая ему не врет, как сплошь и рядом почему-то упорно делали это жительницы Лысой Поляны, с которыми Виктора успела свести судьба в одной, так сказать, постели.
   – Давай, я тогда подарю тебе эти грибы! – великодушно предложил он в невольном порыве сделать девушке что-нибудь приятное и протянул Полине свою, сказочно выглядевшую корзину.
   – Что ты, что ты, Витя! – воскликнула Полина. – Это чересчур дорогой и незаслуженный мною подарок! Ты же, наверняка, исходил не один десяток километров, чтобы нарвать так много этих чудесных грибов и тут, вдруг, раз и… Нет, так не пойдет! Надо придумать что-то другое. К тому же тебя же ждут с нетерпением дома – у тебя ведь есть семья, для которой ты нарвал эти грибы?!
   – Есть! – кивнул Виктор и сокрушенным тоном добавил: – Пьяница-мать, которая нигде не работает, два младших брата и сестренка-инвалид с рождения. Вот такая у меня, Полина. Богом обиженная, веселая семейка…
   – Ну, вот, видишь… Мне кажется, что им эти боровики окажутся очень кстати! Ты не находишь? – она ему улыбнулась неповторимой чарующей улыбкой.
   – Я нахожу только то, что необходимо оставить о себе для тебя, Полина какую-то, хоть небольшую, но вполне осязаемую вещественную память. Я не знаю, почему, но это мне представляется чрезвычайно важным. И ничего лучше грибов для этой цели не подойдет! Восхитительный и неповторимый вкус сказочных грибов должен остаться навсегда в твоей памяти, а вместе с ним – и я! – и дальше Виктор заговорил сбивчиво и взволнованно, как никогда и ни с кем не говорил в этой жизни ни до, ни после этой случайной встречи с юной и красивой жительницей Березовых Дач: – Я не хочу расставаться с тобой, Полина! Я говорю тебе это искренне и от души! Я не хочу возвращаться в свой мир, имя которому – небытие! Ты даже не представляешь, как все ужасно у нас, тоскливо, безнадежно и плохо! Словно бы все мы родились для того, чтобы окружившее нас бытие всласть поиздевалось над нами, а все мы хотим жить счастливо, полноценной жизнью, достойной человека. Мы не живем, а бьемся, постоянно бьемся, как мухи о стекло, без каких-либо шансов вылететь наружу – в мир свободных и счастливых людей. Знаете, Полина – чем вы меня поразили, прежде всего, когда я вас только-только увидел?! Своей объемной выпуклостью, невероятной осязаемостью и небывалой красочностью, полностью отсутствующими в нашей Лысой Поляне и во всем нашем Пикирующем районе! Для какой цели все мы родились – я не знаю и никогда не узнаю! У меня закружилась голова, и перехватило дыхание и глазам своим я, естественно, не поверил, когда увидел Вас, Полина! Вы – настоящая!!!… Дайте мне ваш пакет, и я отсыплю туда половину своей корзины. Оставшейся половины нашему семейству вполне хватит.
   – Слушай, а ведь в твоем предложении насчет грибов имеется здоровое рациональное зерно! – задумчиво произнесла девушка, протягивая Виктору свой пустой полиэтиленовый пакет. – Я тебе взамен тоже кое-что подарю, вот только сейчас точно придумаю – что именно… Да не переживай ты так, дружок – все будет у нас с тобой хорошо!.. Не знаю почему, но я чувствую это на глубоком интуитивном уровне, а интуиция моя – моя верная подруга, которая меня никогда не подводила!
   И когда Виктор высыпал ей в пакет половину своей чудной корзины, Полину осенило:
   – Держи! – победно сказала она, протягивая Виктору новенький мобильный телефон, вынутый ею из заднего правого кармана джинсов. – Он так же материален, как и, в равной степени, неуместен в твоем мире, что и подаренные тобою боровики, чужды моему миру. Они должны друг друга уравновесить и сохранить необходимый баланс в тонком и, сложно организованном механизме, поступательного продолжения нашего с тобой знакомства. Когда этот мобильник неожиданно зазвонит, это будет значить, что ты, Витя попал в серьезную беду, и я реально спешу тебе на помощь! – и с этими не совсем понятными объяснениями красавица Полина звучно, сочно и чувственно поцеловала Виктора в губы – неожиданно не только для Виктора, но и для себя самой. Ну и перед тем, как окончательно попрощаться и исчезнуть на неопределенное время друг для друга в своих собственных пространственно-временных континиумах, Полина еще раз горячо поблагодарила Виктора за великолепные боровики и обняла его нежным порывистым движением за шею… У него закружилась голова, перед глазами заплясали цветные пятна, и он потерял сознание на какое-то время… А когда очнулся, то никого уже не увидел и лишь ополовиненная корзина грибов и «навороченный» мобильный телефон-смартфон в правом кармане куртке говорили о том, что Виктора поразила не галлюцинация, а встреча с реальной девушкой «оттуда» имела место в действительности… В недавней действительности… Весь прошедший, после этой удивительной незабываемой встречи, год, Виктор провел, как во сне, с мучительной тоской постепенно приходя к печальному выводу о том, что очередная встреча с изумрудоглазой красавицей Полиной никогда не состоится и ему не услышать звона, подаренного ею мобильника… Но год прошел и наступило, описываемое позднее июльское утро, когда в здании Районной Администрации с минуты на минуту должно было начаться ответственнейшее судьбоносное Большое Районное Совещание, а стадо деревенских коров мирно пасущееся под бдительном присмотром трех родных братьев-пастухов, оказалось незаметно окруженным полукольцом хищных свирепых тварей «ибермаргеров»…
   …Виктор оглянулся и внимательно вгляделся в зеленоватый сумрак леса, но опять ничего конкретного не увидел. Он вглядывался до рези в глазах, пытаясь понять, что его так сильно и внезапно могло насторожить?…
   Неожиданно раздалась мелодичная трель мобильного телефона, про который он совсем забыл. Заветный телефон почти год лежал в левом внутреннем нагрудном кармане рабочей пастушеской куртки Виктора, как раз – напротив сердца. Только по ночам, перед отходом ко сну, он доставал телефон из куртки и клал себе под подушку, каждый раз лелея надежду, что он вот-вот зазвонит. Виктору почему-то упорно казалось, что, подаренный Полиной, мобильник до сих пор хранит тепло ее рук, запах ее волос и, даже, сладкий вкус нежных губ девушки, чей образ навсегда поселился в сердце Виктора…
   …И вот совершилось невозможное, но долгожданное чудо – телефон Полины разразился красивой печальной (а, может, и не печальной, а – тревожной) мелодией, немного напоминавшей весеннюю соловьиную трель. И, странное дело, словно бы вместе с этим завораживающим звуком, в мировосприятие Виктора неудержимым могучим потоком начало вливаться совсем иное качественное содержимое основных категорий этого самого мировосприятия – солнце засветило ярче, теплее и многограннее, что-ли, чем еще несколько секунд назад, до той самой секунды, как зазвонил телефон, звуки, наполнявшие лес вокруг него, сделались громче, четче и яснее, пара рябчиков, сидевших неподалеку на ветви сосны стали выглядеть каким-то непостижимым образом, объемнее, красочнее и гораздо материальней, чем выглядели до только что прозвучавшего телефонного звонка.
   «Не снится ли мне это?!» – не веря ушам своим, думал Виктор, в то время, как правая рука его автономным неосознанно-машинальным движением опустилась в заветный внутренний карман, осторожно сжала небольшой вибрирующий прямоугольник телефонного аппарата и бережно вынула его наружу. Экран аппарата высвечивал цифры, намертво впаявшиеся в память Виктора почти год назад, в волнующую минуту расставания с Полиной. Виктор не стал чего-то выжидать, нажал клавишу ответа, поднес телефон к правому уху и отозвался, до последней секунды не смея поверить в то, что услышит сейчас голос Полины:
   – Да! Я слушаю вас!
   – Здравствуй, Виктор! – услышал он знакомый девичий голос: – Это я – Полина! Где ты сейчас находишься?!
   – Здравствуй, Полина! – радостно-изумленно ответил Виктор. – Я ушам своим и глазам своим не поверил, когда зазвонил твой телефон! Я давно уже начал думать, что ты мне приснилась! Но я знал, что ты рано или поздно позвонишь мне!
   – Где ты сейчас находишься?! – прервала изъявления восторга Виктора Полина, еще раз настойчиво повторив свой вопрос голосом тревожным и предельно серьезным. – Мне это необычайно важно знать!
   – В нашем лесу – пасу с братьями деревенских коров! – ответил Виктор. и весь внутренне подобрался, безошибочно почувствовав, что вот-вот или уже прямо сию же секунду ему станет совсем «не до шуток».
   – Ты помнишь, точно, то место, где мы с тобой познакомились?!
   – Да, конечно – я прекрасно запомнил ту уютную полянку среди кустов дикой малины! Правда, сейчас она совсем заросла…
   – Она не заросла! – опять нетерпеливо перебила Виктора Полина тревожным голосом. – Она исчезла в тот миг, когда мы расстались! А сейчас она снова появилась! На каком расстоянии ты от нее находишься?!
   – Чуть больше километра!
   – Ты пасешь коров пешком или на лошади?!
   – На лошади!
   – Пришпорь немедленно лошадь изо всех сил и скачи во весь опор к этой полянке, пока она не исчезла! Если она опять исчезнет, то тебе не спастись, и мы никогда не встретимся! Делай, что я тебе говорю и не медли ни секунды, Витя!!! Тебе угрожает смертельная опасность!!!
   – Хорошо – сделаю, как скажешь, но, с другой стороны, не могу же я бросить своих братьев и деревенских коров перед лицом той смертельной опасности, про которую ты говоришь!
   – У тебя нет больше ни братьев, ни деревенских коров, ни самой деревни под названием Лысая Поляна, Витя! Ты один в «тоннеле спасения». Этот тоннель будет существовать не более десяти минут – скачи во весь опор и не думай о том, чего больше нет и никогда не было, если хочешь увидеть меня и обнять, и вернуться из Небытия в Настоящую Жизнь!!! Это один шанс из миллиона, Витя – не медли, умоляю тебя!!! И, если тебе суждено будет спастись и вырваться из Ада, то вечером на веранде за чашкой нашего домашнего чая я тебе все объясню, Витя!…
   Голос Полины умолк и экран телефона погас, и, тот час, же, странная штука случилась со зрением и слухом Виктора – померк свет яркого июльского солнца, сделавшись тусклым, серым и ненастоящим, резко перестало быть слышным характерное щелканье бичей, отборная матерная брань братьев в адрес непослушных коров и само коровье мычание. Коровы и оба брата, сосны, березы и трава между ними потускнели в поглотившей их безликой и беззвучной уныло-серой призрачной толще, еще несколько секунд назад бывшей родным миром Виктора. И еще он увидел прямо перед собой, начинавшуюся прямо под передними копытами его лошади, прямую, как стрела трассу – ровное травяное дно яркого светового тоннеля, высотой составлявшего, примерно, четыре метра, уводящего в светлую радостную бесконечность прочь из холодных вязких объятий несуществующего мира бесконечной тоски, нарастающих в геометрической прогрессии непередаваемых ужасов и постоянно готовящихся к решающему прыжку из великого многообразия хитроумных засад, жутких кровожадных чудовищ, не знающих ни жалости, ни сострадания. Виктор ясно увидел их – громадных уродливых угольно-черных тварей, хищно крадущихся в серой вязкой тишине к коровьему стаду и двум, по прежнему, ни о чем не подозревающим, пастухам, вооруженных лишь резиновыми бичами. Виктор вдруг с ужасающей ясностью понял, что он видит перед собой не двух реальных людей, которых он считал когда-то своими родными братьями, и – не живых пасущихся деревенских коров, которых готовятся разорвать в клочья и сожрать без остатка вместе с костями и шкурами, угольно-черные звери, отдаленно напоминавшие обычных волков – нет, Виктор видел перед собой больные галлюцинации, целиком заполнявшие тот мир, в паталогических условиях которого ему приходилось жить все эти годы, до того момента, пока не послышался спасительный телефонный звонок Полины.
   – И-э-э-х-х!!! – в сильнейшем экзальтированном восторге завопил он, вонзив железные шпоры в худые бока пожилой кобылы, верой и правдой, служившей своему хозяину уже добрый десяток лет. – Вперед, Рыжуха!!! Если, конечно, не хочешь достаться на обед целой стае волков!!!
   Рыжуха издала звонкое испуганно-возмущенное ржание, встала на дыбы и, без дальнейших лишних понуканий, бешеным галопом помчалась прямо вперед по яркому световому тоннелю, которому суждено было, как предупредила Полина, навеки погаснуть через десять минут. Понукания двадцатилетней кобыле Рыжухе были не нужны потому, что она почуяла чуткими мягкими ноздрями запах настоящего земного сладкого ароматного сена, запах уютного безопасного стойла и дыма из трубы дома своего заботливого хозяина, спасти которого могла лишь скорость ее отчаянного галопа – финишного рывка-спурта наперегонки с самой смертью…
   Встречный сильный поток теплого июльского воздуха, напоенного густыми запахами разогретой жарким июльским солнцем сосновой коры и вечнозеленой хвои, сорвал с Виктора старую шляпу и унес ее прямо в пасть, гнавшейся за всадником серой пустоты. Вместе с серой, растворяющей в себе без остатка горячее биение жизни, пустотой, за Виктором и Рыжухой гнался жуткий, леденящий душу, пронзительный вой, ужаснее которого, не слышали в жизни своей ни человек, ни лошадь.
   – Вперед, Рыжуха!!! – не помня себя, бешено орал Виктор, продолжая вонзать тупые шпоры в потные лошадиные бока. – Вперед, родная – не подведи нас обоих-х!!! Если мы выиграем этот забег, то тебя будет ждать полная кормушка отборного овса, сваренного в парном молоке, выдоенном из тех коров, что мы только что бросили с тобой на произвол их жестокой и бессмысленной судьбы-ы!!!…
   Он еще что-то азартно и отчаянно кричал, не особенно вдумываясь в смысл выкрикиваемых им вычурных словесных понуканий, адресованных выбивающейся из последних сил пожилой лошади и не мог впоследствии вспомнить точно – сколько времени занял этот самый важный в его жизни забег?! В какой-то момент он просто безошибочно почувствовал, что, кажется, успел…
   Загнанная, увы, насмерть, вся покрытая пеной, лошадь на полном скаку рухнула прямо посреди заветной полянки среди кустов дикой малины и Виктор, перелетев через голову несчастного животного, юзом на животе проехался несколько метров по влажной траве и в таком вот положении (лежа «ничком») и замер, лишившись сознания на несколько минут…
   …В чувство Виктора привела Полина. Она притащила на заветную полянку большую пластиковую бутыль, наполненную студеной колодезной водой, как будто заранее зная, что ледяная вода может ей пригодиться – в том благоприятном случае, если Виктор … «успеет»…. Случилось чудо – Виктор «успел».
   Когда она вышла на заветную полянку, хорошо замаскированную «кудесницей-природой» кустами дикой малины, «беглец из Ада» лежал навзничь в густой шелковистой траве рядом с бездыханной, загнанной лошадью. Он и сам едва-едва подавал очень слабые признаки жизни. А лошадь, впрочем, и без того была обречена и ни при каком раскладе ей не «светила», обещанная ее более везучим хозяином, «кормушка, полная отборного овса, сваренного в парном молоке». Кобыла Рыжуха являлась лишь кратковременным средством перемещения человека из мира призраков в реальный мир живых людей. Через несколько минут ее труп должен был бесследно раствориться в воздухе, насколько было известно Полине. Пока же она решила срочно заняться, спасенным ею человеком, вырванным «оттуда» – из «неназываемой деревни».
   Полина опустилась перед лежащим на колени, приложила ухо к левой половине груди и, убедившись в наличии слабого сердцебиения, удовлетворенно улыбнулась и сказала негромко, обратившись к самой себе, так как ее единственный собеседник пока был не в состоянии поддержать какой-либо диалог:
   – С возвращением, Виктор!
   Затем девушка рывком поднялась на ноги, наклонила над Виктором пластиковую бутыль горлышком вниз и осторожно, тонкой струйкой, вылила немного ледяной воды прямо на лицо Виктора.
   Виктор сразу заворочался и открыл глаза, недоуменно глядя прямо перед собой и, пока, судя по состоянию зрачков, ничего ясно не различая.
   Полина поставила бутыль на траву, опять опустилась рядом с Виктором на колени и негромко спросила:
   – Витя! Ты слышишь меня?!
   В неподвижном взгляде Виктора что-то неуловимо дрогнуло, и Полина ясно увидела, как светло-серые глаза Виктора стремительно начали наполниться выражением осмысления, окружившей его новой действительности…
   Виктору несказанно повезло – он вытянул счастливый билет из безнадежной лотереи: «Один на миллион», уникальным везением своим, явив ярчайший пример «исключения из правил», каковые, как известно, лишь подчеркивают правила – суровые правила существования в Пикирующем районе…
   …Осиротевшим младшим братьям Виктора, который исчез, растворился в воздухе посреди ослепляющей вспышке бесшумной ослепительно-изумрудной молнии, ударившей из совершенно безоблачного неба прямо в кобылу Рыжуху с, сидевшим на ней, Виктором, повезло гораздо меньше. Вернее, им совсем не повезло, как и их подопечным коровам. Едва лишь в воздухе стихло прощальное, стремительно удалявшееся в какие-то неведомые акустические дали, испуганно-изумленное ржание Рыжухи, как Санька и Колька увидели «ибермаргеров», во всей их противоестественной жуткой красоте, словно бы, внезапно материализовавшихся из сумрака густого подлеска и дружно, и звонко лязгнувших острыми клыками. Братья моментально поняли, что пришел их смертный час и через минуту-другую они окажутся избавленными от нескончаемых утонченных мук страшной нечеловеческой жизни в Лысой Поляне… Двести голодных «ибермаргеров» не заставили себя долго ждать и, по короткому, понятному только им одним, яростно-взлаявшему сигналу, изданному вожаком Майреком, бросились на, хорошо упитанную, вкусную и беззащитную, многочисленную добычу… С веток берез и сосен испуганно вспорхнули многочисленные лесные птицы, долго потом еще нарезая беспокойные круги высоко в воздухе над местом разыгравшейся кровавой трагедии…
   …Двое несчастных пастухов погибли быстро – у них не имелось ни малейших шансов на спасение, а вот семьдесят коров умирали долго, страшно и мучительно. Душераздирающий рев, заживо разрываемых безжалостными стальными клыками, буренок, в течение, как минимум, четверти часа разносился в радиусе нескольких километров от эпицентра кровавого пира «ибермаргеров», заставляя испуганно вздрагивать и неподвижно застывать на месте грибников, ягодников, охотников и рыболовов. И очень, естественно, хорошо был слышен предсмертный рев коров на улицах деревни Лысая Поляна… Сердца лысополянцев наполнились тоской и страхом, и ни на что им нельзя было рассчитывать на фоне разыгравшейся лесной катастрофы, кроме, как на собственное мужество, чьи остатки лысополянцы начали инстинктивно собирать в единый кулак… Этому, несомненно, здоровому и, даже, можно смело сказать, спасительному самопроизвольному психотерапевтическому процессу, способствовал непрекращающийся вой аварийной сирены, свободно рвущийся из мощных динамиков, установленных на территории Зверофабрики…
   …Из ниоткуда в никуда простучала железными колесами «бешеная электричка». Против обыкновения, поравнявшись с, давным-давно заброшенным и заросшим густыми сорняками и мелким кустарником, перрона станции Саблино, непредсказуемый и смертельно опасный для человеческой жизни, электропоезд неожиданно замедлил ход, и локомотив вдруг разразился долгим неприятно-пронзительным гудком, словно бы приветствуя, только что разразившуюся, в трех километрах от станции, кровавую катастрофу… Проскальзывали в этом внезапном электровозном гудке и нотки нескрываемого злого торжества, разнесшиеся по окрестностям заброшенной станции Саблино долго не смолкающим эхом… Дзинькнули, вроде бы, сами собой стекла в одном из разбитых окон убогонького деревянного станционного зданьица, и вот из под толстого слоя пыли и грязной паутины, доказывая, что стекла дзинькнули не сами собой, наружу полезла какая-то неприятная скользко-волосатая членистоногая тварь неопределенной конфигурации и неясного размера. Тварью этой оказался никто иной, как легендарный полумифический «вокзальный ракоскорпион», о самой возможности существования которого так много «ломалось копий» последние годы в спорах биологов всего Сумрачного края! Больной и нездоровый миф этот о существовании «вокзального ракоскорпиона» возник несколько лет назад и, вроде, как не на пустом месте. А, если точнее, то, именно, в, вот в этом том самом, ныне заброшенном, а еще восемь лет назад активно эксплуатировавшимся, и никогда не пустовавшем, деревянном здании Саблинского железнодорожного вокзала…
   …Была зима. На улице стоял лютый мороз, и в, жарко натопленном зданьице убого деревянного вокзальчика сельской станции набилась уйма, спасавшихся от холода пассажиров. Внутри было очень тепло, можно, даже, сказать, жарко от, встроенной в углу между стенами «зала ожидания», раскаленной до малинового цвета, печи-голландки. Поэтому ничего не было удивительного в том, что рядом с, пышущей нестерпимым африканским зноем, печкой вполне комфортно себя чувствовало некое неизвестное разлапистое тропическое древовидное растение, отдаленно напоминавшее гибрид финиковой пальмы с мангровым деревом. Разлапистые ветви растения покрывали плотные мясистые кожистые глянцевито-зеленые листья, а между ними щедро торчали во все стороны, устращающего вида, шипы-колючки и крупные колокообразные шафраново-желтые цветки, в кратковременные периоды своего цветения, распространявшие непосредственно вокруг себя специфический сладковатый одурящий аромат и щедро капали на крашеные доски щербатого пола «зала ожидания» большими каплями бледно-золотистого сока. А еще, будто бы кто-то ползал между листьями, цветами и колючками – какие-то непонятные полупрозрачные мелкие насекомые…
   К стене рядом с экзотическим древовидным растением было прибито, обрамленное деревянными рамками, бумажное объявление, набранное крупным жирным шрифтом, откровенно предупреждающего характера: «Растение может оказаться смертельно опасным! Если Вам дорога Ваша жизнь – ни в коем случае не прикасаться!!!». И ниже текста объявления, для вящей, видимо, убедительности был талантливо изображен человеческий череп, с двумя скрещенными под ним, берцовыми костями.
   Но, несмотря на недвусмысленное объявление, несчастные случаи в зале ожидания Саблинского железнодорожного вокзала происходили с пугающей периодичностью и регулярностью. Причем, исключительно по вине самих пострадавших, находившихся в момент, неумолимо настигавшего их несчастного случая, как правило, в неадекватном состоянии. Хотя, по большому счету, раз речь шла, ни много ни мало, о человеческих жизнях, виновата, конечно же, была, как тут ни крути, администрация станции Саблино, где в помещении, подведомственного ей, железнодорожного вокзала и «процветала» эта самая, печально знаменитая на весь Пикирующий район, и пресловутая, тысячеустно повсеместно и ежедневно упоминаемая, «роза на помойке», как метко ее поименовал народный фольклор Пикирующего района.
   Каким образом и когда попало внутрь Саблинского вокзала это, воистину дьявольское, растение, никто точно сказать не мог.
   Будто бы, как упорно утверждают некоторые всезнающие саблинские старухи, ездил когда-то в какую-то таинственную командировку в Африку местный уроженец, «почетный гражданин» села Саблино, кандидат биологических наук, некто Антон Кундюкин и случайно привез из этой самой далекой «гре… й Африки» споры или семена, там, как правильней сказать, («всезнающие саблинские старухи» не имели на этот счет точного представления), уникальной представительницы экзотической африканской флоры, «свившей себе свое собственное «домашнее гнездо» в маленьком уютном зальчике Саблинского железнодорожного вокзала (вокзальчика).
   Одна старая пьяница неопределенного возраста, некая «баба Галя», как называли ее в деревне Саблино все местные жители, однажды поздним зимним вечером, спасаясь от сильного мороза в жарко натопленном, круглосуточно работающем вокзале, (а, может, она спасалась от своего такого же, вечно пьяного, сожителя, но не так уж это, конечно, и важно), задремав по пьяному делу в темном дальнем углу «зальчика ожидания», неожиданно очнулась от звуков громкого характерного журчания, которое ни с чем другим нельзя было спутать – кто-то нагло, «в открытую» мочился прямо в «зале ожидания». Раскрыв близорукие глаза и, как следует приглядевшись в полумраке, слегка разгоняемом тусклой грязной люстрой под потолком, баба Галя различила мужика, справлявшего малую нужду в противоположном от бабы Гали углу зала ожидания – прямо в большую деревянную бочку, где до этого вечера рос всем хорошо известный и понятный громадный кактус. В сильно пьяном мужике баба Галя распознала не кого-нибудь, а того самого биолога-ученого, Антона Кундюкина, недавно вернувшегося из Африки. «Пережравший» где-то на чьем-то Дне рождения молодой браги незадачливый Антон перепутал вокзальный туалет с, собственно, самим вокзалом, ну и… Благо, что в вокзале, кроме бабы Гали никого больше не оказалось. В общем-то, ничего особенно выдающегося в этом вопиющем поступке Антона Кундюкина не было – в Саблинском вокзале часто не только сса… и, но и сра… и подвыпившие местные жители, но главная то беда в том и заключилась, что после этого, так сказать, неожиданного «орошения» уже, буквально, на следующий день начались неудержимые пугающие метаморфозы с кактусом! А сам Кундюкин, как оказалось, чем-то заболел непонятным – подхватил, как потом говорили знающие люди, в этой своей африканской командировке какую-то мудреную заразную хворь. Увезли, короче, Кундюкина на «скорой помощи» в Город и, что с ним там дальше стало – никто в Саблино толком не узнал, так как не было у него в Саблино ни друзей близких, ни родственников. Командир Саблинского сельсовета, только-только тогда назначенный на этот пост, молодой еще Леопард Ништюков специально ездил в город, в ту больницу, куда Кундюкова увезли на «скорой помощи», но там дальше приемного покоя Ништюкова не пустили. А спустившийся к Ништюкову лечащий Кундюкина врач что-то объяснил ему малопонятное и почти невразумительное, а главное – совсем неутешительное. В общем, плохи совсем дела оказались у Кундюкова со слов его лечащего врача – «Х…й» у него на лбу вырос!», как потом объяснял односельчанам Ништюков, вернувшись из той поездки в город. Вот, примерно, тогда-то и начались странные и неприятные «непонятки» с вокзальным кактусом. Кактус резко пошел вверх, вширь, неудержимо делаясь ветвистей, мясистей и колючей, и вскоре перестал напоминать привычное взгляду саблинских пассажиров прежнее растение. Колючки его сделались толще, острее и длиннее и вскоре настал тот роковой день, когда мутировавшие колючки начали сочиться неизвестной мутноватой белесо-желтой жидкостью, обладающую резким запахом и неизвестным химическим составом. Поначалу посетители Саблинского вокзала инстинктивно шарахались назад или в сторону (в зависимости от того, с какого, так сказать, бока они случайно оказывались в опасной близости от зловещих колючек) от неузнаваемо переродившегося кактуса и никто пока, соответственно, не мог знать о возможном воздействии таинственной жидкости, капавшей с острия колючек на человеческий организм, в случае ее туда попадания. Но, когда на ветвях кадочного монстра появились первые цветы, обладавшие яркой привлекательностью, произошел, соответственно, тоже, первый, но, к сожалению, далеко, не последний несчастный случай. Какой-то, именно, случайный проезжий пассажир, по фамилии не-то Сюзин, не-то Зюзин, работавший, по неясным слухам, вроде, как в крупной городской газете чуть ли не ведущим, в общем, там, главным журналистом, решил нарвать целый букет, понравившихся ему невиданных цветов, с веток новообразовавшегося удивительного представителя специфической теплично-вокзальной фауны. Сюзин-Зюзин, естественно, был сильно пьян и, к тому же – не один, а – в компании двух каких-то, сравнительно молодых, и, не особенно безобразных, густо «наштукатуренных» баб. Бабы, кажется, были саблинские, местные, короче, уроженки. К ним он, как выяснилось потом, при составлении протокола, и приезжал в гости. В общем, эти две подруги пришли на вокзал журналиста Сюзина-Зюзина провожать, чтобы посадить его на электричку. Неизвестно, что ему вдруг взбрело в голову при виде зацветшего «кактуса», но он решил, не откладывая ни на секунду, задуманного, «нарвать букет» и «подарить на добрую память», провожавшим его «девушкам».
   Нужно обязательно отметить тот немаловажный факт в случившемся несчастье, что распустившиеся роскошные колоколообразные цветки, совершенно закрыли нежно-шафрановыми мясистыми лепестками острые, таившие в себе неизвестную опасность, шипы, бывшие некогда относительно безобидными, сразу бросавшимися в глаза, кактусными колючками. Зюзин (Сюзин) уверенным хозяйским движением протянул правую руку к ближайшему цветку и со всего, как в народе говорят, «размаху» напоролся на предательски замаскировавшийся под лепестками длинный, крепкий и острый шип, вошедший неосторожному нетрезвому бедолаге, как минимум сантиметра на полтора между средним и указательным пальцем его «рабочей» журналистской правой руки.
   – У-а-а-ай-яй-яй-яй-яй, бл… ь, еба… вр… д-д-т!!!!!!!!! – дичайший, попросту, нечеловеческий вопль боли и ярости, буквально, сотряс до основания ветхий станционный «зал ожидания», заставив невольно испуганно подпрыгнуть не только, провожавших журналиста двух, так же, как и сам журналист, изрядно подвыпивших женщин, но и, сидевшую за своим зарешеченным кассовым окошком бессменную вокзальную Саблинскую железнодорожную кассиршу, тетю Нюру. А с самим, чрезвычайно легкомысленно самонадеянным журналистом, Сергеем Сюзиным-Зюзиным начало твориться «черт знает, что!!!» и точнее тут ничего нельзя было сказать! Беспрестанно истошно пронзительно, что говорится, «по дурному» вопя, моментально протрезвевший журналист, заметался в замкнутом и тесном пространстве «зала ожидания» настоящей, сорвавшейся со всякой, регулируемой и легко просчитываемой, «резьбы» и «орбиты», юлой. Глаза у бедолаги вылезли на лоб (настолько сильную боль ему пришлось испытывать в те страшные секунды), ноги у него принялись сами собой выстукивать невольную чечетку в совершенно невероятном темпе, а руки под стать ногам начали крутиться в воздухе, словно мельничные крылья, а, если, еще, и учесть тот фактор, что плотное и довольно увесистое туловище Сергея принялось вращаться вокруг оси также, как и ноги, само по себе, то ничего удивительного не оказалось в том печальном обстоятельстве, что обе саблинские подруги, с которыми провел журналист вместе последние сутки за одним столом и в одной постели, Тома и Поля, оказались сбитыми с ног, всего лишь спустя нескольких секунд после начала «тарантеллы», начатой энергично отплясываться взбесившимся журналистом. Причем Тома получила от журналиста такой пинок куда-то в область крестца, что потом не могла вставать с постели без посторонней помощи и дойти до туалета, по меньшей мере, около двух недель. Более расторопной и не такой неуклюжей, как ее подруга Тома, Поле, повезло больше – «распоясавшиеся» журналистские ноги по ней не попали, а «попали» руки, выбив один зуб с левой стороны нижней челюсти и поставив большущий «фингал» под правым глазом. Вот таким вот неожиданным образом «отблагодарил» городской журналист Сюзин-Зюзин за проявленное по отношению к нему искреннее гостеприимство, двух своих деревенских подруг. Но, как выяснила впоследствии проведенная судебно-медицинская экспертиза, Сергей Сюзин-Зюзин оказался особенно сильным не виноват в нанесении невольных побоев двум жительницам села Саблино – жидкость, впрыснутая журналисту в кисть правой руки шипом неизвестного растения, на который он случайно накололся, по химическому составу оказалась почти тождественна раствору, оптимально составленному из концентрированной азотной кислоты, концентрированной серной кислоты и сильнейшего нейролептического яда со сложным, длинным и труднопроизносимым названием, вырабатываемым ядовитыми железами знаменитой африканской змеи, известной всему миру под названием «черная мамба»! Вот такой вот неприятнейший сюрприз ожидал, ни о чем подобном, само собой, даже и не подозревающем, известного во всем Сумрачном крае, журналиста, Сергея Сюзина-Зюзина! Сергею, все же, можно сказать, крупно повезло – он, в итоге, остался жив, хотя ему и пришлось ампутировать по локоть правую руку, в которой начался бурный глубокий некроз тканей еще за несколько минут до приезда машины «скорой помощи», оперативно вызванной не растерявшейся билетной кассиршей, тетей Нюрой. Вот тогда-то и прогремела громкая дурная слава по всему Саблино и его окрестностям, про расцветшую в условиях жаркой вокзальной атмосферы, очень экзотическую и смертельно ядовитую «цветочную заразу»! Но самым замечательным в этой, в высшей мере, странной, неприятной и откровенно пугающей истории явилось категоричное утверждение самого пострадавшего, опубликованное на страницах той самой краевой газеты, в которой он работал, что его правую руку уколол не шип неизвестного растения, а ее укусил-ужалил опасный насекомовидный хищник, внешний облик которого и «ненавидящий взгляд черно-агатовых выпуклых бусинок-глаз» журналист очень хорошо запомнил во всех неправдоподобно жутких деталях. Журналист так и сказал: «Атаковавшую мою правую „рабочую журналистскую“ руку, невиданную страшную уродливую тварь мне не забыть до конца жизни своей!».
   Это утверждение маститого краевого журналиста, опубликованное, к тому же, на страницах уважаемого и вполне солидного краевого периодического печатного издания, всерьез насторожило главу краевого МЧС, генерал-майора Бубликова.
   После прочтения означенной сенсационной статьи генерал Бубликов вместе с главным ветеринарным врачом Сумрачного края, Сыромятниковым немедленно навестили, идущего на поправку журналиста прямо в больничной палате и на протяжении почти целого часа «по душам» беседовали с ним, учинив, сделавшемуся безруким инвалидом, журналисту, фактически, самый настоящий допрос «с пристрастием» по поводу статьи, вызвавшей большой, а потому нежелательный с точки зрения власть предержащих структур общественный резонанс. В финале достопамятной беседы опытный и изрядно поднаторевший за долгие годы работы на должности главного ветеринарного врача всего огромного Сумрачного Края, Сыромятников внезапно понял, что пострадавший журналист говорит голую правду, как бы фантастично она ни звучала, и с губ нахмурившегося и посуровевшего Сыромятникова сорвались три неожиданных, непонятных, но невольно пугающих слова:
   – Это – «ракоскорпион Паркинсона»!
   – Что?! – сразу переспросил главного краевого ветеринарного врача глава краевого МЧС и в мрачном изумлении выпучил на того глаза.
   – Ракоскорпион Паркинсона! – раздельно, чуть ли не по слогам, повторил, сделавшийся очень серьезным Сыромятников. – И я знаю, что говорю! Необходимо провести срочное детальное обследование этого чертового «кактуса» в помещении Саблинского железнодорожного вокзала и, если моя догадка подтвердится, то тогда дело обстоит очень и очень скверно! А это, я убежден, не догадка, а констатация невероятного и весьма прискорбного факта!
   Если бы генерал Бубликов не знал Сыромятникова уже почти пятнадцать лет, то подумал бы, что у того начался острый шизофренический криз, а потому к утверждению ветеринарного врача он отнесся с полным доверием и немедленно (после того, как они покинули больницу) отдал соответствующие распоряжения. На станцию Саблино в тот же день помчалась оперативная бригада, составленная из лучших специалистов соответствующего профиля. На всякий случай, бригаду, состоявшую из четверых человек (ветеринара, паразитолога и двух офицеров МЧС), лично возглавили Бубликов и Сыромятников.
   Всех шестерых, когда они прибыли на место, прежде всего, страшно поразил внешний вид, произраставшего в большой зеленой бочке, вокзального чудо-растения. К моменту их приезда, специально поднятый по тревоге усиленный наряд транспортной милиции, сопровождаемый местным Саблинским участковым, вежливо «очистил» помещение станционного вокзала от ожидавших там электропоезда, пассажиров, чтобы никто не помешал работе следственно-оперативной бригады. Сюда же прибыл начальник станции Саблино и, что самое существенное, счел нужным срочно примчаться и начальник Сумрачного отделения Пара-Западно-Сибирской железной дороги.
   Вся эта, довольно многочисленная компания достаточно высокопоставленных краевых руководителей, ввалившаяся внутрь тесного и, жарко натопленного, помещения Саблинского железнодорожного вокзала, некоторое время совершенно молча и несколько бестолково топталась на месте, изумленно и недоверчиво рассматривая невиданное растение и невольно жадно вдыхая, перенасыщенный незнакомым, ощутимо пикантным, тонким и сладким ароматом, воздух внутри зала ожидания. Между прочим, в голове у всех вошедших ответственных лиц как-то незаметно сильно и приятно зашумело, как обычно происходит после принятия стограммовой порции чистого этилового спирта на голодный желудок. Но, самый стойкий и ответственный из всех присутствующих, генерал-майор МЧС Бубликов нашел в себе силы спросить строгим официальным тоном у начальника станции Саблино:
   – Когда и при каких обстоятельствах в помещение зала ожидания попало данное растение?!
   – Так этот кактус стоит здесь уже лет десять, наверное, не меньше! – растерянно пожал плечами начальник станции предпенсионного возраста, Барабащ, преданно глядя при этом на генерала МЧС.
   – Вы считаете, что это, именно, кактус?! – не мог не вмешаться в начавшийся служебно-дисциплинарный разговор-разбор, главный ветеринар края, Сыромятников, подпустив в свой, вполне естественно прозвучавший вопрос, немалую толику оправданной иронии, слегка разбавленной сарказмом.
   – Ну, последний раз, когда я сюда, то есть – в зал ожидания заходил, то кактус, как кактус и был…, – начальник станции Саблино неожиданно осекся и испуганно посмотрел на окруживших его со всех сторон высоких краевых руководителей.
   – Нечасто что-то вы, товарищ Барабаш посещаете, вверенный вашему непосредственному контролю и попечению важный народно-хозяйственный объект! – строго и внушительно произнес, впервые открывший рот начальник отделения дороги. – Вам по каким-то причинам не хватает времени ежедневно заглядывать на вокзал?! Может вам надоела ваша работа? Так вы так честно и скажите мне и голову не морочьте не только мне, но и всем нам и, прежде всего, нашим пассажирам, ради которых мы все, тут все вместе собравшиеся в ответственный момент и находимся на своих постах!… – и начальник Краевого Отделения дороги вдруг оборвал свой полубредовый гневный монолог на полуслове, также, как и минуту назад начальник станции Саблино, Барабаш, испугавшись того, что сам только что путано, заведомо тенденциозно и нелогично «насобирал».
   Но испугался он, как выяснилось, совершенно напрасно, так как у остальных членов оперативно-следственной бригады, срочно прибывшей на станцию Саблино, в головах тоже сделалось не совсем ясно. Сладкие густые дурманящие испарения ярко-шафрановых крупных мясистых, обильно сочившихся нектаром, цветков дьявольского растения успели сделать свое коварное дело, говоря профессиональным языком средневековых магов, чародеев, чернокнижников и алхимиков. «напустив морок» на всю следственно-оперативную бригаду. Более или менее ясно могли еще соображать и, соответственно, излагать вслух, роившихся у них под сводами черепов, беспокойные мысли, только двое, в интеллектуальном и волевом планах, заметно превосходившие своих младших по званиям и должностям, коллег: генерал-майор Бубликов и главный ветеринарный врач Сумрачного края, Сыромятников.
   Наметанный взгляд специалиста по Чрезвычайным Ситуациям с двадцатилетним стажем, Бубликова моментально, несмотря на, откровенно, дурманящее воздействие нездоровой атмосферы внутри вокзального помещения на человеческий мозг, сумел отметить некую паталогическую «системность» в совокупности основных негативных факторов, сконцентрировавшихся вокруг обнаруженного в деревенском вокзале станции Саблино загадочного представителя пара-фауны Пикирующего района. Генерал сразу же подумал о газете «Хроника Пикирующего района» и о, только-только, назначенной на эту ответственную должность, заведующей отдела «Паталогии районного растениеводства», молоденькой и хорошенькой, Ирочке Пулерманн. Ирочка приходилась генералу двоюродной племянницей и оказалась на столь высоком газетном посту в двадцатидвухлетнем возрасте не без содействия своего влиятельного дяди, «нажавшего», где это оказалось необходимым, на «нужные рычаги». Другими словами, что-то, не только в нескрываемом ядовитом обонятельном воздействии, оказываемым его цветами на человека, но и весь причудливый, даже, не причудливый, а по настоящему, если хорошенько разобраться, противоестественный вид этого растения (не-то кустарника, не-то молодого деревца), мутировавшего из обыкновенного кактуса (если верить на слово начальнику станции, Барабашу) произвел необыкновенно гнусное впечатление на психику Бубликова. На душе у генерала сделалось «премерзко» (по его же собственному выражению, высказанному им через несколько часов после посещения железнодорожного вокзала станции Саблино в узком семейном кругу) и он осторожно покосился на, стоявшего по правую руку от него, главного ветеринарного врача Сумрачного края, желая, видимо, незаметно увидеть – какое истинное впечатление произвел на Сыромятникова «этот бл… й цветок»?!
   Но Сыромятников смотрел вовсе не на цветы. Вернее, на цветы то он, конечно, смотрел, так как не мог не смотреть по той простой причине, что они сами собой лезли в глаза всем присутствующим. Сыромятников, просто, не обращал на них специального внимания, цепко наблюдая за едва уловимым непонятным движением, несомненно, имевшим место быть между цветочными лепестками, крупными кожистыми листьями и зловещими шипами, благодаря одному из которых лишился правой руки один из ведущих, молодых и многообещающих краевых журналистов, Сергей Сюзин-Зюзин. С каждой, буквально, секундой взгляд Сыромятникова становился яснее и жестче – дурманящие испарения невиданных цветков, казалось, вообще не действуют на, скованную из нержавеющей стали, психику ветеринарного краевого главврача. В силу своего уникального специфического опыта и умения различать невидимое среди видимого, он увидел нечто, постоянно ускользавшее и ускользающее от взглядов других членов оперативно-следственной бригады. Главный краевой ветеринар в какой-то момент окончательно понял, что пострадавший журналист не бредил, а говорил правду, утверждая, что он накололся не на шип, а в правую кисть его правой руки ужалил, хорошо рассмотренный им неизвестный членистоногий гад. И поэтому ничего удивительного не было в, веско, громко и внушительно, произнесенных Сыромятниковым словах:
   – Уважаемые товарищи, члены оперативно-следственной бригады! Предлагаю всем немедленно, без лишних суеты и шума, не поворачиваясь к растению в кадке спиной, покинуть помещение зала ожидания, в силу притаившейся в его стенах, смертельной угрозы для человеческой жизни!
   Никто не стал ему задавать вопросов, и все послушно сделали то, о чем он их настоятельно попросил – начали медленно и осторожно, стараясь не производить ненужного лишнего шума, пятиться спинами вперед по направлению к выходу из зала ожидания. Остались стоять на месте лишь сам Сыромятников и генерал-майор МЧС Бубликов.
   Оба руководителя соответствующих краевых структур дождались, пока не остались в зале ожидания одни и только тогда сочли возможным быстро и сжато переговорить между собой «тет-а-тет».
   – Что это значит, Николай Осипович?! – напряженнейшим голосом сразу же спросил Бубликов у Сыромятникова. – О какой «смертельной угрозе для человеческой жизни» вы только что публично заявили?!
   – О той же самой, о которой я уже упоминал при вас в больничной палате, где мы с вами навещали этого бедолагу, журналиста, уважаемый Юрий Борисович! – угрюмо-безнадежным тоном ответил генералу МЧС главный ветеринарный врач Сумрачного края, не сводя пристального прищуренного тревожного взгляда с цветущего куста в кадке. – Мы имеем дело с «ракоскорпионом Паркинсона» и с этим невероятным и чрезвычайно прискорбным фактом нам следует смириться – для пользы нашего общего дела!
   – Вы знаете, Николай Осипович – на посту начальника краевого МЧС я нахожусь уже восемнадцать лет, но смею вас уверить, что сам термин «ракоскорпион Паркинсона» я слышу первый раз в жизни, и, именно – от вас! Впервые, можно смело сказать, за все время работы на этом ответственном посту я почувствовал себя несостоятельным специалистом, не соответствующим занимаемой мною ответственной должности, просто – ущербным человеком! Вы не потрудитесь мне объяснить, что из себя представляет этот самый «ракоскорпион Паркинсона»?!
   – Не судите себя строго, Юрий Борисович! – слабо как-то непонятно и устало едва заметно улыбнулся ветеринарный врач Сыромятников и оторвал от адского цветка, совсем, было, приклеившийся к нему взгляд, чтобы посмотреть непосредственно в глаза собеседнику. – Вы не могли о нем знать не в силу вашей профессиональной не компетенции, а по причине того, что про «ракоскорпиона Паркинсона» знают только я и еще один человек, сообщивший мне в свое время под большим и строгим секретом о возможности проникновения этой твари в наш мир. О том, кто этот человек, я не могу вам сказать, Юрий Борисович при всем моем том глубоком уважении, что я питаю лично к вам и к, возглавляемой Вами, структуре! – Николай Осипович сделал вынужденную паузу, связанную с возрастными изменениями дегенеративного характера своих сердечно-сосудистой, дыхательной и нервной систем.
   Другими словами, ему понадобилось несколько раз глубоко вдохнуть-выдохнуть воздух и сделать пару-тройку наклонов, сопровождаемых соответствующими круговыми маховыми движениями обеих рук.
   – Что – плохо? – непритворно участливо спросил Бубликов и, чтобы, как-то морально поддержать старого товарища по руководящей работе в аппарате Краевой Администрации, добавил: – Мне, честно говоря, тоже как-то здесь – не очень… Быстрей бы выбраться на свежий воздух, а не дышать этим сладким дурманом…
   Но Николай Осипович уже сумел восстановить силы, необходимые для продолжения начатой им, психологически нелегкой и глубоко засекреченной, темы.
   – Я нас обоих долго не задержу, Юрий Сергеевич – я же не враг своему здоровью, да и вашему, кстати, тоже! – сделав заключительный из серии специальных дыхательных упражнений, выдох, продолжил Сыромятников. – К тому же, то, о чем я вам обязан сейчас сказать, лучше произнести здесь, а не на улице, как бы нам обоим туда ни хотелось! Я постараюсь быть лаконичным, насколько это представляется возможным. Итак!…
   Никому, как вам, Юрий Борисович во всем нашем огромном и многолюдном Сумрачном крае, должно быть хорошо известно, что, пресловутый «индекс допустимости» за последние два года в соответствующей графе опустился ниже всяких «допустимых» норм, и общая внутренняя атмосфера жизни на территории Сумрачного края, по сути своей, сделалась классически «анормальной»! До сих пор не хватало только появления конкретно-материальных представителей «не конкретных» и «не материальных» или, попросту говоря – не существующих и, в принципе, не могущих существовать алогичных форм живой материи…, – Сыромятников опять сделал невольную паузу, бросив настороженный взгляд в сторону таинственного кадочного растения и, предположительно, старательно прятавшегося среди его ветвей, шипов и роскошных цветков, «ракоскорпиона Паркинсона».
   Воспользовавшись этой паузой, генерал Бубликов торопливо спросил:
   – Ради бога, Николай Осипович – не томите, а побыстрее заканчивайте вашу основную мысль! А то мне уже по серьезному становится дурно!…
   – Не волнуйтесь, Юрий Борисович – мне, тоже, давно, уже, причем, стало необычайно дурно, только я об этом вслух по старой профессиональной привычке никому не говорю! И вам тоже самое советую, а то себе, как говорится, дороже будет!… Или, правда, лучше на воздух выйти, а то и впрямь, как будто блевать тянет! … О-о-х-х!!! – Сыромятников неожиданно для себя и для Бубликова вдруг согнулся в три погибели и содержимое его желудка бурной, неприятно пахнущей, струей громко выплеснулось на дощатый пол зала ожидания, забрызгав начищенные до зеркального блеска генеральские туфли, которые тот не успел вовремя отвести в сторону.
   «Обедал гуляшем и вермишелем!» – неосознанно автоматически брезгливо отметил про себя Бубликов, инстинктивно сделав большой шаг в сторону. А Сыромятников, на которого было жалко смотреть в этот неприятный момент, сконфуженно пробормотал:
   – Извините, ради Бога, Юрий Борисович! Я даже и не понял, как это так у меня нескладно получилось!
   – Пойдемте скорее на свежий воздух отсюда! – разумно предложил Бубликов и решительно направился к выходу из зала ожидания, старательно огибая растекавшуюся по полу лужу из свежих рвотных масс. – Не вижу смысла здесь задерживаться хотя бы на одну лишнюю секунду! Тут, действительно, как вы только что справедливо заметили, притаилась какая-то большая опасность для человеческой жизни!
   – Да-да, пожалуй, что вы правы – здесь не стоит задерживаться ни на секунду! – несколько невнятно пробормотал Сыромятников, согласно кивая мелко трясущейся головой, но, по какой-то непонятной причине не торопясь последовать здравому примеру генерала МЧС, уже взявшегося за ручку входной двери.
   – Не стоит медлить, Николай Осипович! – тревожно взглянув на главного ветеринара края, произнес Бубликов твердым голосом профессионального военного, привыкшего отдавать четкие приказы. – Это растение, судя по вашей реакции, может выделять вещество, по своему химическому составу ничем не отличающееся от банального ОБВ!
   – Это – не ОБВ, Юрий Борисович! – неожиданно возразил генералу Сыромятников, не собиравшийся, судя по его настрою, пока покидать зал ожидания железнодорожного вокзала станции Саблино.
   – А что это, тогда, по-вашему?! – уточнил, сильно разнервничавшийся Бубликов, втягиваясь в неуместную дискуссию.
   – Так действует дестабилизатор земных пространства и времени, выделяемый главной ядовитой железой «ракоскорпиона Паркинсона»! – последовал незамедлительный ответ, на сто процентов уверенного в своей безусловной правоте, человека. – И я должен его уничтожить, раз он появился!
   – Не дурите, Николай Осипович! – попытался воздействовать на здравый смысл главного краевого ветеринара генерал МЧС. – Мои спецназовцы будут здесь через каких-нибудь пол-часа и сожгут, если надо, это дерево вместе с вашим ракоскорпионом! А сейчас предлагаю немедленно покинуть это помещение, пока!..
   – Поздно, Юрий Борисович! – безаппеляционно заявил Сыромятников. – Ваши спецназовцы его не смогут сжечь, потому что нельзя сжечь несжигаемое и убить неубиваемое! Вы разве не поняли смысл этого странного невозможного словосочетания – ракоскорпион Паркинсона?!
   – Н-не-е-т! – на, обычно собранном, мужественном и волевом лице генерала МЧС неожиданно отразилась, внезапно возникшая сильная внутренняя растерянность, что отразилось и в предательски проблеявшим произношением. – Я никогда не слышал, еще раз повторюсь, этого «невозможного словосочетания» и, соответственно не мог задумываться над его глубинным смыслом! Уходим, я умоляю вас, Николай Осипович!!! Подумай о жене и о детях!
   При последних словах генерала, Сыромятников вздернул высоко, убеленную сединами, дородную голову, расправил плечи и, пронзительно-безнадежно сверкнув глазами под мохнатыми кустистыми бровями, печальным и торжественным голосом, каким, обычно, в католических монастырях читают отходные молитвы, ответил Бубликову небольшой речью, глубоко поразившей начальника краевого МЧС в самое сердце и навсегда врезавшейся в его генеральскую память:
   – У меня больше нет ни жены, ни детей, Боря! Точно так же, как и меня сейчас не будет, ибо мне осталось существовать, от силы – минуту-другую на этом свете. И, самое любопытное, это то, что я никогда себя еще не чувствовал, по-настоящему, счастливым – столь востребованным людьми, среди которых я прожил столько лет! Я прожил пятьдесят шесть лет жизни ради этого дня или, более конкретно – ради вот этой минуты, чтобы сразиться один на один с «ракоскорпионом Паркинсона» и попытаться спасти человечество, а, если не спасти, то хотя бы еще отсрочить на какое-то время конец его существования в нашем, парадоксально устроенном, мире!…
   – Осторожнее, Коля – сзади!!! – страшно крикнул Бубликов еще до того, как глаза его, едва не вылезли на лоб от ужаса и изумления при виде того, что увидел их обладатель за спиной витийствующего оратора, Сыромятникова.
   – Ракоскорпион Паркинсона, это – безумие, необратимый прогрессирующий тремор, уготованный нашему несчастному миру и неизлечимый полный маразм! Так пусть лучше все эти прелести достанутся только мне одному, Боря! – сказал напоследок Главный Ветеринар Сумрачного Края, Николай Осипович Сыромятников и решительно повернулся лицом к тому, что так сильно изумило и ужаснуло генерал-майора МЧС, Бубликова.
   Сыромятников увидел перед собой в своих, отвратительной членистоногой плоти и холодной голубой крови, огромную тварь, вымершую, по утверждениям палеоихтиологов более трехсот миллионов лет назад и, каким-то непостижимым образом, пробравшуюся из раннего каменноугольного геологического периода в начало двадцать первого века от Рождества Христова Кайнозойской эры. Сыромятниоков в отличие от Бубликова не изумился и не ужаснулся, а воспринял увиденное с хладнокровием профессионального ветеринара высочайшего класса – как должное и данное Свыше… Полутораметровый антрацитово-черный хвост, загнутый, зловеще смотревшейся со стороны, дугой и нацеливший свое смертоносное жало куда-то в какой-то, одному ему ведомый, жизненно важный орган современного мироустройства, бешено вибрировал от дикого возбуждения перед нанесением решающего рокового удара «ниже ватерлинии».
   Сыромятников на уровне интуиции догадался, что медлить более нельзя ни секунды, и решительно сделал два больших шага навстречу архаическому монстру, явившемуся сюда из раннего палеозоя, чтобы сделать весь местный пространственно-временной континиум со всеми его обитателями легкой и желанной добычей для многочисленного сонма своих свирепых палеозойских сородичей.
   – Вот он я, сука!!! – яростно воскликнул Сыромятников, подставляя свою широкую грудь под удар пятнадцатисантиметрового жала, внешними конфигурациями, сильно смахивавшего на настоящий боевой турецкий ятаган, с ненавистью глядя прямо в выпуклые ярко-алые, ничего не выражавшие, глаза фантастической твари, твердо вознамерившейся передать через Сыромятникова всему современному человечеству «горячий привет из раннего палеозоя».
   В ответ на последние слова Сыромятникова, какими герой-ветеринар «поприветствовал» «незваного гостя» из древнейших времен, ракоскорпиона, послышалось громкое шипение, от которого у того же Бубликова заболели барабанные перепонки и засвербило, почему-то, в носу. А затем был нанесен тот самый знаменитый «удар жалом», со страшной силой отшвырнувший тело Сыромятникова к противоположной стене зала ожидания. Бубликов услышал гулеий улар головой Николая Осиповича об эту стену. А затем главный краевой ветеринар медленно сполз на пол, оставляя за собой на белой стене широкую красную полосу. Шипение стихло, «кактус» в кадке перестал раскачиваться и шевелиться сам собой, вновь превратившись в совершенно безопасное и обычное комнатное растение, хотя и очень крупных размеров.
   Вышедший из оцепенения, Бубликов бросился к поверженному Сыромятникову со словами: «Коля, Коля – ты живой?!?!?!», но, вместе с тем, опасливо косясь в сторону кадки с цветком.
   «Коля», как и предполагал Бубликов, уже ничего ответить не мог – в левой стороне груди героя-ветеринара, сквозь клочья, пробитой насквозь, новенькой финской дубленки зияла страшная рана и продолжала толчками выливаться алая артериальная кровь, которой успело набежать под телом самоотверженно погибшего Николая Сыромятникова, целая лужа. Генерал понял, что никакая реанимация Николаю Осиповичу уже не поможет и поэтому он прикрыл невидящие, но широко раскрытые, глаза покойного веками и негромко произнес дежурную фразу офицеров МЧС, провожающих в последний путь своих коллег, чьи жизни безвременно прерывались насильственным путем: «Спи спокойно, друг! Мы отомстим за тебя!».
   Ощущение присутствия в вокзальном зале ожидания некоей серьезной угрозы для человеческой жизни, исчезло одновременно с непонятной и странной, гибелью Сыромятникова. Страшное напряжение, не отпускавшее все время присутствия здесь, генерала Бубликова полностью отпустило, и он издал невольный вздох облегчения, непонимающе глядя на труп Сыромятникова и, словно бы, не веря в несомненный и неоспоримый факт его гибели. Ощущение опасности и, связанное с ним сильнейшее внутреннее напряжение, ушли безвозвратно, но осталось недоумение – полное недоумение… Николай Осипович, перед тем, как совершить подвиг, в виде исполнения своего профессионального долга до конца (в буквальном смысле этого слова) успел загадать начальнику Краевого МЧС несколько загадок, требовавших скорейших отгадок… Первая загадка звучала слишком обще, но наиболее обобщающее: что произошло в зале ожидания вокзала железнодорожной станции Саблино?!
   Бубликов написал подробную докладную своему руководству, а затем, спустя двое суток после написания этой докладной, принял участие в экстренном секретном совещании, созванном по инициативе Губернатора Сумрачного края, в работе которого, кроме Бубликова, приняли участие главы всех остальных краевых силовых структур и ведомств. Доклад начальника Краевого МЧС произвел на участников секретного совещания почти такое же тяжелое и шокирующее впечатление, какое и на самого Бубликова произвела сцена гибели главного краевого ветеринарного врача, Сыромятникова. Среди участников совещания не было пустоголовых карьеристов и «блатных» выдвиженцев – интеллектуальный и моральный уровень всех присутствующих на секретном форуме персон, полностью соответствовал занимаемым ими высоким ответственным должностям.
   Кроме губернатора, его референта и руководителей силовых и правоохранительных структур, на совещании присутствовал неизвестный человек, которого никто кроме Губернатора не знал, да и Губернатор обращался к этому неизвестному участнику совещания не по имени-отчеству, а просто – «Уважаемый Координатор»! И в тоне голоса Губернатора не звучало и тени хотя бы самой малейшей доли иронии, когда он таким вот оригинальным образом обращался к неизвестному участнику совещания, ни разу не назвав того ни по имени-отчеству, ни по фамилии или – по, действительно, занимаемой тем должности где-то, по всей видимости, в каких-то недосягаемых, для простых смертных генералов, верхах. Но, нужно отдать должное и самому «уважаемому Координатору» – он не только ненавязчиво требовал безоглядного уважения к себе, но и сам бесспорно заслуживал уважения своим серьезным, предупредительным и внимательным отношением ко всем без исключения участникам секретного совещания. В частности, доклад генерал-майора МЧС Бубликова Координатор выслушал с глубочайшим вниманием и задал докладчику несколько, высокопрофессионально сформулированных, вопросов, сделав соответствующие пометки в своем рабочем блокноте. Было ясно, что к информации, изложенной генералом Бубликовым, Координатор отнесся с максимальной серьезностью. Затем, по незаметному знаку, сделанном Координатором, Губернатор Сумрачного края (вернее, в ту далекую, гораздо более, в политическом и социально-экономических планах, стабильную эпоху, глава края назывался Первым Секретарем, а не Губернатором) немедленно отпустил глав силовых и правоохранительных краевых структур, оставшись, таким образом, наедине со своим таинственным гостем, наверняка прилетевшим из самой Пара-Москвы).
   – И, что вы скажете, Сергей Валентинович?! – сразу спросил Первый Секретарь, назвав Координатора по имени-отчеству и тревожно взглянул на него в ожидании ответа.
   Прежде чем дать ответ на заданный вопрос, Сергей Валентинович посмотрел прямо в глаза главе Сумрачного края, словно бы хотел точно удостовериться: готов ли его собеседник психологически к тому безжалостному вердикту, который сейчас придется озвучивать?
   Затягивать паузу до бесконечности было бессмысленно и Сергей Валентинович, еще несколько секунд для необходимого приличия поиграв в «молчанку», наконец произнес:
   – Произошла стратегическая «разгерметазация»!
   – И – в каком объеме?!
   – Пока – не в глобальном, но, это, как вы понимаете – дело времени. Главный краевой ветеринар, Сыромятников, действительно, совершил бессмертный подвиг, самоотверженно отдав жизнь взамен нескольких лет более или менее стабильного существования Сумрачного края со всем его населением, и героический поступок его, безусловно, должен найти немедленное всемерное отражение в СМИ и официальном правительственном заявлении о награждении Сыромятникова посмертно высшей правительственной наградой Пара-СССР, пара-Золотой пара-Звездой пара-Героя пара-Советского Союза! … Но… это – начало, хотя, пока, еще и очень далекого, но, все же – самого настоящего конца, уважаемый Константин Георгиевич!
   – То есть, вы хотите сказать – Сыромятников не сошел с ума, а точно знал, что говорил и, главное, что делал?! – недоверчиво уточнил Первый секретарь и прищурил на собеседника внимательный взгляд из под густых и нависших бровей. – Другими словами, во всей этой фантастической истории нет ни одного сумасшедшего?!
   – Ни одного! – мрачно кивнул Координатор, направленный в Сумрачный Край по инициативе самого Пара-Политбюро Пара-ЦК Пара-КПСС. – Ракоскорпион Паркинсона не менее реален, чем сама болезнь Паркинсона! Впрочем, я могу вас относительно успокоить – ракоскорпион, равно как и прочие, тождественные по смыслу и своему прямому назначению, уникальные экзотические твари еще не появятся на территории Пикирующего района, минимум, как – восемь-десять лет. Во всяком случае, лично вам, Константин Георгиевич ничто и никто в этом плане не угрожает – к тому моменту, когда они начнут появляться в массовых масштабах, вы уже будете либо на пенсии либо – в каком-нибудь другом месте. Я имею ввиду – на другой должности… А, пока, нужно позаботиться, прежде всего, об организации достойных похорон товарища Сыромятникова… Ну и…, – Координатор сделал небольшую паузу, напряженно о чем-то поразмышляв и закончил мысль: – в качестве профилактических мер необходимо установить на два-три месяца постоянное дежурство в зале ожидания вокзала станции Саблино сотрудников местного КГБ, переодетых в гражданскую одежду. И, пожалуй, есть смысл поставить на постоянный учет для наблюдения у врача этого журналиста, пострадавшего в том же зале ожидания, где и геройски погиб бывший главный ветеринарный врач Сумрачного края, товарищ Сыромятников. Сюзин или Зюзин – так, примерно звучит фамилия журналиста, укушенного ракоскорпионом и оставшегося в живых, если я не ошибаюсь?!
   – У этого журналиста двойная фамилия: Сюзин-Зюзин! – проявил завидную осведомленность, одновременно продемонстрировав феноменальную память, Первый Секретарь Сумрачного Пара-Крайкома Пара-КПСС, Георгиев.
   – Двойная фамилия, это – нестрашно! Страшно, это, когда у человека – двойная мораль! – назидательно произнес Сергей Валентинович и неожиданно попросил у главы Сумрачного края: – А сейчас, Константин Георгиевич, распорядитесь, пожалуйста, организовать водки или, лучше, коньяка, а то так что-то тошно стало, что хоть «волком вой» или – ракоскорпионом зашипи! – и Координатор от Пара-Политбюро непонятно, не то хмыкнул, не то коротко хохотнул, бросив странный взгляд на Первого Секретаря.
   На этой мажорной ноте экстренное совещание высших эшелонов краевой власти и закончилось – в лучших традициях той счастливой, идеологически строго выдержанной и, предельно, стабильной эпохи!
   Ушедшие раньше генералы «нажрались» в кабинете председателя краевого отделения КГБ Пара-СССР, куда отправились по настоятельной просьбе самого хозяина кабинета.
   У здания Саблинского железнодорожного вокзала было выставлено оцепление, вооруженное автоматами АК-47 и зачем-то, даже, оказался задействован БТР с расчехленным крупнокалиберным пулеметом. Это так, на всякий случай, решил перестраховаться Первый Секретарь Крайкома, Георгиев. Впрочем, БТР простоял здесь три дня, превратившись на этот срок в место настоящего паломничества местных мальчишек, а затем, в силу своей вопиющей неуместности, укатил обратно в расположение воинской части, к которой и был приписан. Вслед за Бэ-Тэ-эР-ом убрали и автоматчиков. Ажиотаж вокруг станции Саблино постепенно утих. Из всех, предпринятых мер предосторожности, продолжала тайно функционировать лишь одна – круглосуточно дежурившие в зале ожидания и, не спускавшие глаз с кадочного «чудо-цветка», переодетые в штатскую одежду (под типичных сельских жителей), агенты КГБ, сменявшие друг друга каждые двенадцать часов.
   Пострадавший в результате непосредственного «жесткого» контакта с «ракоскорпионом Паркинсона», известный краевой журналист Сюзин-Зюзин был поставлен на специальный врачебный учет в, закрытой для простых смертных, ведомственной поликлинике, обслуживающей, исключительно, контингент сотрудников Краевого Комитета Пара-КПСС. Каждую субботу в одиннадцать часов дня, сделавшийся одноруким инвалидом, журналист Сюзин-Зюзин, являлся в эту поликлинику на контрольную проверку состояния основных физиологических систем организма, тщательно проводившуюся несколькими лучшими специалистами краевой медицины, куда входил и психиатр. Всех врачей, как и самого субъекта еженедельных плановых комплексных обследований, более всего беспокоила культя правой руки. С ней происходило что-то не совсем нормальное – она постоянно сильно чесалась, особенно, в ночное время и, что самое замечательное, вроде бы, как постепенно и незаметно начала увеличиваться в размерах, неудержимо вытягиваясь в длину. Тогда же стали происходить постепенные изменения в неопределенную сторону с психикой журналиста… (Если проследить дальнейшую судьбу журналиста Сюзина-Зюзина, то она, вполне обосновано заслуживает отдельного рассказа, который автор не может внести в данное повествование органическим элементом по банальной причине – из-за недостатка времени у автора и физического объема задуманного им романа. Автор может лишь вкратце упомянуть, что судьба Сюзина-Зюзина сложилась после окончательного выздоровления не особенно удачно. Да, и, собственно, никакого «окончательного выздоровления» и не было «в помине», а имело быть место «окончательное перерождение», так как культя журналиста не зря чесалась по ночам и на глазах увеличивалась в размерах, превратившись однажды в настоящую хитиновую клешню. Клешня эта обладала огромными размерами и имела крайне зловещий внешний вид, отпугивая коллег по работе Сюзина-Зюзина. Но сам Сюсин-Зюзин очень гордился этой клешней и, время от времени, щипал ею за ж…ы молодых корреспонденток своей газеты, за что постоянно получал от них «задушевные» затрещины по своей гладкой морде, чем-то постепенно неуловимо начинавшую напоминать не человеческое лицо, а – страшную рачью морду… Правая рука, превратившаяся в клешню, как бы стала почти полностью независимой от головного мозга и поэтому-то и вытворяла против воли самого Сюзина-Зюзина, всевозможные хулиганские штучки в редакции. Из газеты ему пришлось уволиться, все-таки, после того. как, совсем вышедшая из повиновения, рука-«клешня», прямо во время проведения одной из редакционных планерок, неожиданно взяла и отхватила кончик языка своему хозяину в тот момент, когда он «заливался соловьем», произнося, рождавшуюся экспромтом, нездоровую нравоучительную речь перед коллективом, возглавляемой им редакции – со стороны это смотрелось очень необычно и, даже, смешно. Хотя, по настоящему, весело, конечно же, никому не стало.
   Его увезли на «скорой помощи», под всеобщий аккомпанемент радостно запевших душ сотрудников. Он долго лечился в специализированной больнице и частично самоампутированнный язык его со временем снова отрос, как и ранее – культя правой руки, сделался даже длиннее, чем раньше, а самое замечательное – раздвоился, наподобие змеиного… Ну и хватит, пока, о Сюзине-Зюзине…).
   Главным просчетом действий специальной комиссии по расследованию причин появления и предотвращению отдаленных последствийованного «ракоскорпиона Паркинсона», явилось полное игнорирование биолога, Антона Кундюкина, чьи хулиганские антиобщественные действия внутри зала ожидания железнодорожного вокзала станции Саблино и явились катализатором, воспоследовавших затем бед и несчастий. Хотя, особенно, конечно, не следует винить членов комиссии за это стратегическое упущение, так как никто, кроме известной деревенской пьяницы, бабы Гали не видел, как Кундюкин «в наглую» помочился в кадку с кактусом. И, чтобы поставить точку в этом большом, но необходимом отклонении от основной сюжетной линии нашего повествования, следует сказать, что экстренно госпитализированный в свое время Кундюкин бесследно исчез прямо из больничной палаты и никто не мог объяснить его внезапного исчезновения – был человек, и нет человека! Вот, собственно, и все объяснение. Да, если сказать честно, то никто этого Кундюкина особенно и не искал, и по поводу его исчезновения совершенно некому оказалось переживать и горевать…
   В общем, как бы там ни было, но с момента описываемых трагических, жутковатых и непонятных событий прошло-пролетело восемнадцать нелегких лет и наступило страшное июльское утро, когда огромная стая выкормышей самой Преисподней, «ибермагеров» (на самом деле называвшихся «хингисайерами») разорвала в клочья двух пастухов и семьдесят деревенских коров, за жизнь которых и отвечали погибшие пастухи; когда «бешеная электричка» замедлила ход, прямо напротив, давным-давно заброшенного здания железнодорожного вокзала станции Саблино и внезапным продолжительным гудком вызвала из палеозойского небытия «ракоскорпиона Паркинсона», еще восемнадцать лет назад проторившего себе тропу в «заповедник далекого будущего, полный вкусной, жирной и сладкой, неуклюже-неповоротливой добычи». Древнее прошлое принялось пожирать, бесконечно удаленное от него во времени, будущее, являвшееся для обитателей, живущих в нем, их единственным настоящим…
   Локомотив электропоезда прогудел вторично – более продолжительно и громко, чем в первый раз, и гигантский ракоскорпион окончательно стряхнул с себя оцепенение, в котором пребывал целых триста с лишним миллиона лет, и решительно двинулся в сторону ближайшего светлого березового леса – на свежий запах крови, жестоко убиваемых, не знающими жалости «ибермаргерами», несчастных лысополянских коров.. Та потайная дыра во времени и пространстве, образовавшаяся в результате целого комплекса объективных и субъективных причин, из которой вылез первый представитель рода вымерших тварей, заполнилась черно-синим туманом нескольких прошедших геологических эпох, и оттуда поползли остальные представители животного мира, находившиеся на одной из ранних стадий эволюции. …По всему Саблино во дворах дико и тоскливо завыли собаки…. А третий гудок «бешеной электрички», оказавшийся мощнее и продолжительней, чем два предыдущих, вместе взятых, поплыл беспрерывными октавами мрачного торжества над полями и лесами, окружавшими станции Саблино, остановочную площадку Березовые Дачи и деревню Лысая Поляна, совсем, как оказалось, не случайно называвшейся населением Пикирующего района не иначе, как просто: «Зверка»!…
   …Несколько десятков грибников, ягодников (ягодниц), охотников и рыболовов, врасплох застигнутых в чаще густых и дремучих Пикировских лесов, на берегах речки Чугунки и многочисленных проток, впадавших в Пара-Обь, злобным ревущим воем дьявольского электровоза, испуганно замирали на некоторое время, внимательно вслушиваясь в неприятные переливы страшного звука и лихорадочно пытались понять природу его происхождения. Но, в каком бы режиме не работали головы вышеупомянутых собирателей даров природы, рыбаков и охотников, все они, без исключения легко догадались, что ничего доброго и хорошего, буквально «пригвоздивший» их на месте, продолжительный истошный гудок «бешеной электрички», никому не сулит…
   …До самого райцентра, поселка рабочего типа, Пикирово, эхо злобного торжествующего гудка «бешеной электрички» не докатилось, но чучело гигантского горного козла «тар-тэра», установленное в вестибюле здания Районной Администрации, заметно вздрогнуло и исполинские рога громадного животного, загнутые почти под самый потолок помещения, сами собой сделали неуловимое «бодающее» движение, вследствие чего окутались облаком пыли, залежавшейся на них толстым слоем, накопившимся там за несколько лет вынужденного пребывания бывшего горного козла в незавидном качестве банального таксидермического чучела…
   Как раз, именно, в этот удивительный момент, когда, безусловно мертвый козел вздрогнул, как живой и, бывший единственным свидетелем этого невероятного явления, косоротый охранник Сергеев едва «не наложил в штаны», тремя этажами выше вестибюля, началось, наконец-то, Большое Районное Совещание…
   …Как, возможно, и, скорее всего, даже, не – «возможно», а – «вероятно», догадался наиболее проницательный читатель, семидесятидвухлетний корреспондент пара-районной газеты «Хроника Пикирующего Района» и районной газеты Реального Мира, «Первобайский Вестник», Юрий Михайлович Першин одновременно и безо всякого вреда для своего телесного и духовного здоровья, умудрялся сосуществовать сразу в двух мирах: «этом» и «том»! Его психику от моментального разрушения и последующей, не менее моментальной, госпитализации на койку психдиспансера ее носителя, то есть – самого Юрия Михайловича, спасало то, что он строго чередовал свои пребывания в этих разных качествах: из Пикирующего района Сумрачного края, после нескольких дней пребывания там, он неожиданно отправлялся в «дальнюю и продолжительную командировку» – в Первобайский район Балвалайского края, не испытывая при этих фундаментальных перемещениях ни малейшего, как уже указывалось выше, ущерба для психики. Ни там и ни там, он, естественно, не рассекречивал свою феноменальную способность, справедливо им расцениваемую, как бесценный Дар Свыше!…
   С точки зрения официальной психиатрии, внутренний, «двуединый» мир Юрия Михайловича Першина являлся классическим «внутренним миром» конченного шизофреника. Но, так, как он ни единым словом не упоминал о своей работе и жизни в «Первобайском Вестнике», когда пребывал в Пикирующем районе, и – наоборот, то именно по этой причине он и жил в полной внутренней гармонии с самим собой и – с окружающими его персонажами обоих, соседствующих друг с другом, миров!…
   И, когда спустя несколько секунд после того, как он пообещал Ларисе Горюхиной помочь найти ей ее папу и Костю Борового, а Лариса ответила ему: «Спасибо!», у Юрия Михайловича зазвонил мобильный телефон-«Х», по которому с ним связывался только Пограничный Диспетчер и никто больше. И, как обычно, Юрий Михайлович ничуть не удивился, а быстро внутренне перестроился, приготовившись к очередной срочной командировке в Пикирующий район и – постараться захватить туда с собой Ларису, начав выполнять, тем самым, данное ей обещание.
   Девушка заметила, как изменилось лицо пожилого журналиста во время разговора с невидимым собеседником. Разговор этот продолжался не более двух минут, по ходу которого Юрий Михайлович, в основном, внимательно, нахмурив кустистые брови, выслушивал, позвонившего ему абонента, и лишь, перед тем как отключить телефон, коротко сказал: «Вас понял! Буду на месте в назначенный срок!», убрал телефон в карман и задумчиво посмотрел на Ларису, как бы что-то лихорадочно оценивая и тщательно просчитывая в уме…
   Лариса поняла по выражению взгляда Юрия Михайловича, что только что состоявшийся телефонный разговор касался каким-то «боком» и ее, но не успела об этом спросить Юрия Михайловича, потому что, как раз в эту секунду окончательно пришла в себя главный редактор газеты, а также остальные ее коллеги, изрядно «перебравшие» с «целебным» травяным настоем и при них Лариса, вполне обоснованно, посчитала невежливым, неуместным и лишним продолжать разговор с Першиным, касающимся только их двоих.
   – Где это я?! – в полнейшем изумлении спросила то ли себя, то ли окружающих совсем «очумевшая» Ирина Борисовна, бессмысленно переводя блуждающий взор с лица на лицо, окруживших ее людей. – Кажется, меня отравили враги! … Кто-то – из нашей редакции! Михалыч, это ты меня отравил?! – остановила Ирина Борисовна страшный безумный взор свой на Першине.
   Юрий Михайлович привычным движением хлопнул ладошками перед самым носом редакторши и резко выкрикнул:
   – Окстись, Ирина!!!
   – Может, «скорую» вызвать?! – спросил у поднаторевшего в подобных ситуациях, Першина, Сергей Попов, тревожно глядя на Ирину Борисовну.
   – Не нужно! – твердо сказал Юрий Михайлович, внимательно наблюдая за меняющимся выражением на, густо напудренном лице, Ирины Борисовны.
   Попов и остальные подумали, что опытный Юрий Михайлович еще что-нибудь скажет из арсенала обнадеживающих аргументов, но патриарх «Первобайского Вестника» ничего не сказал больше, зато подумал: «Никакая «скорая» ей уже не поможет! За все надо платить в этом мире, особенно по тем векселям, которые принимают только в Мире «ином»!
   Умная и необычайно проницательная журналистка, Лариса Горюхина, цепко и незаметно следившая, в свою очередь, за меняющимся выражением лица Юрия Михайловича, сделала верный вывод, основанный, исключительно, на интуитивном уровне, о том, что вот-вот станет свидетельницей некоего невероятного, просто – фантастического события… И событие это не заставило себя долго ждать. Правда, ему предшествовал непродолжительный, но очень значимый диалог, спонтанно состоявшийся между штатным районным корреспондентом с, почти, полувековым стажем, Першиным и «выдвиженкой» новой районной администрации, главным редактором районной газеты «Первобайский Вестник», Ветренниковой.
   Начать нужно с того, что Ирина Борисовна, все-таки, хотя, и, медленно, но верно начала приходить в себя – разум и адекватное восприятие действительности стали возвращаться в ее голову. В синих глазах главной редакторши появился характерный блеск узнавания окружающей обстановки и лиц, стоявших вокруг нее, людей. Она высоко подняла голову, расправила широкие плечи и в яснеющем взгляде ее появилась начальственная строгость с примесью подозрительности.
   – Что за «чертовщина» со мной приключилась – кто мне может объяснить, а?! – суровым тоном спросила редактор «Первобайского Вестника» и обдала рядовых членов редакции ледяным взглядом, немного напомнив той же Ларисе Горюхиной «андерсоновскую» Снежную Королеву.
   – Чертовщины никакой не получилось, Ирина Борисовна! – как можно спокойнее ответил ей Юрий Михайлович и, наблюдая за нею заботливым взглядом детского врача, старейший журналист Первобайского района, добавил: – Мы же сегодня не просто так собрались за праздничным столом – мы празднуем, воистину, Великое событие – нашу районную газету признали самой правдивой из всех шестидесяти восьми «районок» нашего славного, дважды орденоносного, края!. И с вами, уважаемая наша Ирина Борисовна случился небольшой обморок – такое случается, иногда, от счастья – от нежданного-негаданного счастья!
   Ирина Борисовна вытащила из сумочки, всегда находившейся у ней под рукой, большой, сильно надушенный носовой платок, аккуратно вытерла им под носом и внимательно принялась слушать Юрия Михайловича, поудобнее откинувшись на спинку рабочего кресла. Все остальные, увидев, что, ситуация вновь, вроде бы, возвращается в нормальную колею, аккуратно, стараясь не делать резких движений и не издавать громких звуков, аккуратненько расселись по тем же самым местам, которые занимали до вынужденного перекура и общего смятения, вызванного внезапным трансом главной редакторши и ее ближайших помощниц. Стоять на ногах остался только Юрий Михайлович, начавший напоминать, к примеру, Ларисе Горюхиной, «тамаду» на свадьбе или еще, каком-нибудь серьезном торжестве, где необходимо было развлекать собравшихся гостей. Но это была не свадьба. Никто из присутствующих еще не догадывался о том, что собрались они сегодня не на торжество по случаю блестящей победы их газеты в самой престижной номинации традиционного предновогоднего краевого конкурса, а – на проводы Ирины Борисовны Ветренниковой с поста главного редактора газеты «Первобайский Вестник», которым руководила она добрых полтора десятка лет. О том, что осталось ей руководить газетой всего-лишь, от силы, несколько десятков минут, не знал никто, кроме Юрия Михайловича Першина. Ну и, конечно же, смутное беспокойство неопределенной этиологии, испытывала и сама, так сказать, «виновница торжества» – в смятенную душу Ирины Борисовны начал тонкой струйкой вползать, леденящий эту самую душу, неясный страх, постепенно став накапливаться там до критического уровня. Догадывалась, как уже отмечалось выше, о незримом наступлении некоей радикальной перемены внутри общей атмосферы торжественного застолья, и проницательная талантливая журналистка, Лариса Горюхина. Остальные же участники, проводившегося в кабинете главного редактора «Первобайского Вестника» никакого беспокойства не испытывали и дурными предчувствиями не терзались. Хотя, быть может, всем им так просто казалось – что ничего особенного не происходит!
   – Прежде чем продолжить свою торжественную речь, родившуюся у меня экспромтом, в честь знаменательного события – награждения нашей газеты переходящим Вымпелом, свидетельствующим о стопроцентной правдивости нашей газеты, основанной на кристальной честности и полной самоотверженности корреспондентов «Первобайского Вестника», пишущих, исключительно, безумно смелые статьи наперекор желанию и воле нашего районного руководства! А воля и желание нашего районного руководства сознательно целенаправленны на сокрытие преогромных дыр в районном бюджете и – на сокрытие… других, еще более, преогромных дыр в самом качестве повседневной жизни спивающегося и деградирующего населения нашего несчастного района!!! А мы, самые честные и правдивые журналисты нашего дважды орденоносного Края, эти дыры смело обнародуем, чтобы населению родного района легче жилось!!!…
   – Стоп!!! – буквально, взвизгнула Ирина Борисовна и с силой хлопнула пухлой, но, все же, достаточно, увесистой ладонью правой руки по поверхности лакированного стола, предназначенного для расширенных редакционных заседаний. – Что вы это несете, Юрий Михайлович?!?!?! Белены вы, что ли объелись или накурились конопли, или, просто с ума сошли, чтобы публично говорить такие гадости про Главу администрации нашего района?!?!?! Как у вас только, Юрий Михайлович, язык повернулся такие мерзости и гадости вслух произносить?!?!?! Что наша гостья из Рабаульской газеты о нас, о нашем районе подумает, если старейший районный журналист, с «бухты-барахты» начинает нести полную «ахинею», порочащую районную администрацию и ее главу – святого и бескорыстного человека?!?!?! Вы же, Юрий Михайлович только благодаря дотациям из администрации зарплату получаете и как-то «концы с концами» сводите!!! Вы забыли, что ли, что «Первобайский Вестник», это – печатный орган Районной Администрации, а не… а …а…, – что-то непонятное и неприятное тут, внезапно, случилось с Ириной Борисовной, но в течение, по меньшей мере, минуты она не могла выговорить ни слова, а только беспрестанно «акала» и яростно, и испуганно таращила глаза на Юрия Михайловича, внешне продолжавшего оставаться совершенно невозмутимым и поглядывавшего на «расходившуюся» редакторшу честным и спокойным взглядом, по настоящему, умного человека, совершенно уверенного в собственной правоте.
   Но, так, как, до бесконечности нельзя было спокойно выслушивать «аканье-иканье» редакторши, Юрий Михайлович счел нужным прийти ей на помощь, как отрубив, произнеся свой вердикт действующей на сегодняшний момент связке: «Администрация района – районная газета»:
   – Наша газета, уважаемая Ирина Борисовна и уважаемые сотрудники редакции в современный момент является настоящим «жо… оподтиралом» для руководства администрации нашего района и – ничем более! И найдите в себе мужество признаться в правоте моих слов, товарищи! Что сегодня происходит у нас в районе и что мы про эти деструктивные больные процессы пишем, вынужденные подчиняться давлению со стороны нашей главной редакторши, которая, в свою очередь, не может не «плясать под дудку» Главы Администрации, товарища Суровикина! А «дудка» у него, как не раз мне говорили знающие люди, будь здоров, какая у него «дудка»!!!…
   Этих двусмысленных, в горячке или, напротив, сознательно сказанных, слов Юрия Михайловича вполне хватило, чтобы сильно рассмешить, обладавших здоровым чувством юмора, сотрудников-мужчин редакции, фотографа Игоря и корреспондента, Сергея Попова. Оба, не сдержавшись, громко «прыснули» в кулак. Скупо улыбнулись и редакционные женщины. Лишь одна Лариса пропустила мимо ушей скользковато-пошловатую фразу Першина, целиком сосредоточившись на своих внутренних ощущениях, раньше никогда не посещавших ее. Хотя… нет – она вспомнила, что нечто подобное в ее душе уже происходило, и, не далее, как вчера – в концертно-развлекательном комплексе «Морфей», во время фантастического знакомства с Константином Боровым – обаятельным и симпатичным призраком мира журналистики. И в следующую секунду Лариса молниеносно сделала вывод, что встреча эта с «человечным» журналистом-призраком, оказалась совсем не случайной. Она сыграла роль связующего звена в той цепи необъяснимых событий, в которую вовлекли Ларису, могучие и неведомые ей силы. Сейчас, в редакции этой районной газеты, куда она так стремилась попасть, кажется, наступала «развязка»… Дальнейшие аналитические размышления Ларисы были невольно прерваны Ириной Борисовной Ветренниковой, до которой «дошло», наконец-то, на что впрямую намекает, полностью «съехавший с катушек», «потерявший всякие «рамсы», «совсем сбрендивший», Юрий Михайлович и к ней «вернулся дар речи», данный каждому из людей от самого Бога! Но, применительно к Ирине Борисовне в настоящей ситуации, лучше бы он к ней не возвращался, и она бы продолжала бы, всем во благо, и, себе, в первую очередь, «икать» и «акать», а не…!
   – И-и-и-и-о-о-о-го-го-го-го!!!!!!!!! – зазвеневшим от нечеловеческой ненависти голосом страшно заржала Ирина Борисовна, метнув в побледневшего Юрия Михайловича испепеляющие «глазные молнии». – А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-х-х-х!!!!!!!!!Старый ты, бл… ь, козел потный!!!!!!!!!
   – Так вот, оказывается, в чем заключается секрет «лошадей-убийц»?!?!?! – совсем уже что-то непонятное воскликнул Юрий Михайлович, побледневший еще сильнее прежнего, но все же сумел добавить или, вернее, выдавить из себя, совсем уже помертвевшим голосом, еще более мутные и непонятные окружающим, слова: – Бедный Костя – он совсем не там ищет Стан «лошадей-убийц»!…

   Алексей Резник. 28.11.18 г., 16 ч., 15 мин.

   Все права защищены.
   Ни одна часть данного издания не может быть воспроизведена или использована в какой-либо форме, включая электронную, фотокопирование, магнитную запись или иные способы хранения и воспроизведения информации, без предварительного письменного разрешения правообладателя – автора произведения.
   © Резник Алексей Петрович, 2018

Об Авторе

   Лучше всего автора, как писателя и человека, характеризует то произведение, которое данный конкретный автор представил на беспристрастный суд читателей. «Априори» можно легко предположить, что данный роман не является единственным произведением автора, и это предположение полностью соответствует действительности.
   Алексей Резник родился в 1961-ом году на Алтае под Барнаулом и в 1983-ем году закончил исторический факультет Алтайского Государственного Университета. До 1988-го года преподавал политэкономию в Алтайском Политехническом институте. В 1988-ом году по семейным обстоятельствам переехал на постоянное место жительства из Барнаула во Фрунзе. С 1989 года работал редактором отдела прозы журнала «Литературный Кыргызстан» (ЛК). В 1991-ом году первый и последний раз в жизни попробовал себя в качестве киноактера – «снимающегося корреспондента от ЛК», снявшись в двухсерийном художественном фильме рижского кинорежиссера Геннадия Земеля «Людоед». В этом тяжелом фильме, рассказывающем о восстании политических заключенных в сталинском концлагере под Карагандой в мае 1954-го года, Алексей сыграл роль бывшего бандеровца Яшки Буковинца. Итогом этой «киносъемочной» журналистской командировки явилось написание большого остросоциального публицистического материала для журнала «Литературный Кыргызстан», «Кладбище на помойке». После ухода из «ЛК» был принят в ТО «Азат» (киностудия «Кыргыз-фильм») на должность штатного кинодраматурга, где плодотворно проработал долгие годы.
   C 2009-го года живет в Москве, сотрудничает с киностудией «Антей» в качестве «редактора-консультанта». Числится внештатным корреспондентом ряда российских и зарубежных СМИ. Является автором многочисленных статей, очерков, прозаических произведений: рассказов, повестей, сценариев художественных фильмов, романов. В частности – цикла остросюжетных фантастических романов, под специфическим углом зрения затрагивающих наиболее острые социальные проблемы современного российского общества, объединенных под общим литером: «Сказки Замороженных Строек». Именно романы из цикла «Сказки Замороженных Строек» («Черная Шаль», «Стеклянная любовь», «Осколки войны в Зазеркалье», «Овчарки наших душ», «Хроника Пикирующего района», «Лесные Невесты», «Зоопарк оживших фантазий») наиболее ярко характеризуют образ мышления, характер мировосприятия и основной творческий метод Алексея Резника, позволяющие автору создавать самобытные, необычайно яркие, захватывающие прозаические произведения с «саморазвивающимся», парадоксально выстроенным увлекательным сюжетом и, трудно предсказуемым, финалом…
   Так как Алексей Резник родился в далеком 1961-ом году, то и сюжеты многих его произведений родились в пору его счастливого «советского» детства. В частности, само название «Сказки замороженных Строек» возникло в голове автора именно тогда – в 70-ые годы прошлого века…
   «… Строительство жилых домов в период «развитого социализма» достаточно часто приостанавливалось или, образно говоря, «замораживалось», причем, иногда, на несколько лет или – навсегда. Так, повсеместно в СССР появлялись мертворожденные строительные объекты под названием «замороженные стройки». А ведь сотни тысяч людей связывали с этими домами большие светлые надежды зажить там надолго и счастливо. Но не суждено было зажечься никогда в черных оконных квадратах бетонных скелетов мертворожденных строек уютным огням семейных очагов. На просторах огромной страны необратимо рушились судьбы многих и многих людей и светло-серые громады брошенных строек служили монументальными мемориальными комплексами, посвященными памяти их несбывшихся надежд, намертво запаянных в холодные бетонные плиты.
   В результате долгих исканий и размышлений, автор решил заселить Замороженные Стройки призраками тех людей, которые должны были там поселиться по планам социалистического строительства, но не поселились. И, вполне логичным, и естественным явилось создание образа Хозяйки Замороженных Строек – Бетонной Бабушки. Эта, никогда не существовавшая бабушка каждый вечер рассказывала сказки своим не родившимся внукам…
   Так, собственно, и родился этот специфический сказочный «фольклор», не имеющий аналогов в мировой литературе…».

   Алексей Резник много и плодотворно трудится – трудится над самим собой и над своими произведениями.
   Кроме «Сказок Замороженных Строек» в творческом «портфолио» писателя хранятся романы, документальные и художественные киносценарии, повести и рассказы, по своей сюжетной канве и исследуемым проблемам, не имеющие ничего общего с тематикой вышеупомянутых «Сказок», но и их отличает, бросающаяся в глаза, неординарность сюжетов и общая «высокая читабельность». В числе этих произведений следует отметить романы, написанные за последние годы московской жизни автора:
   – Мистический боевик «Тайна ордена „Сумрачных гор“» (2019 год).
   – Фантастический остросюжетный политический триллер «Призрак Госдумы» (взгляд на современную российскую политическую жизнь глазами «ожившего» древнеславянского Бога) (2018 год).
   – Фантастический роман – «вторжение» «Ночь Клеща» (2017 год).
   – Фантастический политический триллер «В поисках «Чистых Земель» (2017 г.)
   – Фантастический роман-«сага» «Люди на Деревьях» («Планета Несбывшихся Снов») (1988-й год) и многое другое, написанное автором, начиная с самого первого его официально опубликованного рассказа в еженедельнике «Комсомолец Киргизии», «Смерть старого попугая» в 1988-ом году и – до окончательной точки в романе «#Цифровой_экономики.NET», которую он поставил 14 марта 2020 года.

   Образцом для подражания Алексей Резник считает подвижническую жизнь Франца Кафки – писателя «от Бога» и – «для людей»! При жизни Франц Кафка не пытался опубликовать ни одно из своих произведений, и, перед смертью (Кафка умер на сорок третьем году жизни от туберкулеза гортани) он попросил своего ближайшего друга исполнить «последнюю волю умирающего» и сжечь все свои рукописи. Друг поклялся это сделать, но не выполнил своей клятвы и в результате мировая литература получила бесценный дар, известный под названием: «кафкиантство»… Своим подвижническим примером Франц Кафка хотел сказать, что настоящего писателя должны отличать, прежде всего, личная скромность в сочетании с искренней любовью к людям… Именно эти два человеческих качества и ценит больше всего писатель-фантаст Алексей Резник, что и находит соответствующее отражение во всем его творчестве.

Хроника пикирующего района Алексей Резник