Михаил Сиванков
К слову о чести

К слову о чести…

   Военный самолёт из Элисты приземлился точно по расписанию. Делегат партийной конференции майор Козлов, прибывший этим бортом в Ростов-на-Дону с докладом о чрезвычайном положении во вверенном ему подразделении, живо спустился по трапу и направился к тентовому УАЗу, что ждал его у ворот КП.
   – Здравия желаю! – приветливо улыбнулся офицеру молодой сержант. – Майор Козлов, из Элисты?
   – Точно так, – отчеканил майор и, подобрав полы шинели, примостился на переднем сидении. – Ну, в Дом офицеров!
   Ростов встретил гостя пеленой утреннего тумана, что тянулся с Дона. Город уже проснулся, легковушки сновали по мокрой мостовой, громыхали старенькие трамваи, на остановках, прячась за воротниками от прогорклого декабрьского ветра, толпились люди. УАЗ заносило, водитель выворачивал руль, ворчал что-то недовольно себе под нос, чертыхался и сетовал на местную погоду. УАЗ промчался по набережной, свернул на проспект и затормозил у ДОФ. Над входом в Дом офицеров торжественно рдела яркая вывеска с надписью «Ростов-на-Дону приветствует делегатов партийной конференции 1988 года!» По краям на стальных древках пестрели флаги всех родов войск. Духовой оркестр в парке играл «На сопках Манчжурии», а в курилке неподалеку толпились военные, бурно обсуждая армейские новости и кадровые перестановки в округе.
   – Козлов! Анатолий Семеныч! – громко окликнул майора подполковник в летной форме. – Не узнаешь? ГДР, Гримменштадт! Ну?
   – Далатов, Юрий Николаевич! – Козлов протянул руку коллеге. – Как же, очень хорошо вас помню! Вторая эскадрилья!
   – Точно! – расплылся в улыбке подполковник и дружески похлопал однополчанина по плечу. – Ну, рассказывай, где сейчас?
   – В Элисте, замком части!
   – Молодцом! Из Германии давно?
   – После вас вывезли – на нас же сгрузили технику, оборудование! Пока все не вывезли, в части и торчали, уже ни полетов не было, ни молодых из летного состава, одни мы, «старики».
   – Да-а… – со вздохом произнес Далатов и, щелкнув зажигалкой, поднес огонь к сигарете Козлова. – Неправильно это все! Такой плацдарм капиталистам отдали! Да что там!.. – в сердцах махнул он рукой. – Людей бросили! Как предали.
   Некоторое время он сетовал на дела прошлого, но, наконец, печально вздохнул и сменил тему:
   – Повезло, что тебя встретил. Недавно с ребятами вспоминали Германию. Все хотел узнать, ты слышал что-нибудь про командира полка обеспечения авиации ГДР? Имя все не могу вспомнить! Он в Ленинградском артиллерийском учился, жена, по-моему, у него русская.
   – Хельмут?
   – Точно, Хельмут! Старею, Толя, забывать стал офицеров!..
   – Я сам про него не так давно вспоминал. Часто ведь собирались семьями, на отдых выезжали. А вы Курта Повельциха помните?
   – Председателя общества русско-германской дружбы? Как же!
   – Так вот, парни от него слышали: как ГДР развалили, перед тем, как открыть ворота и снять посты, Хельмут на общем построении зачитал приказ о расформировании части. Поблагодарил всех за службу, извинился, сказал, что после падения стены не считает возможным изменить присяге и служить дальше под началом нового командования. Руку под козырек – «Честь имею» – и прямо перед строем пустил пулю в висок…
   – Настоящий был офицер! – после короткой паузы с горечью добавил Далатов и бросил окурок в урну.
   – Лучший! – утвердительно вставил Козлов и взглянул на часы. – Пора, скоро заседание начнется. Командующий не терпит, когда опаздывают.
   Анатолий сдал вещи в гардероб и прошел в большой зал, наполненный запахами одеколона и гуталина. Делегаты шумно рассаживались по местам, и тут Козлов приметил знакомое лицо во втором ряду. Протиснувшись сквозь толпу, он подсел рядом.
   – Доброе утро, Валерий Николаевич!
   С полковником авиации Валерием Николаевичем Очировым Козлова связывала давняя дружба. Познакомились они в Германии, когда Очирова перевели из Афганистана в шестнадцатую Армию Военно-воздушных сил ГДР. Среди боевых летчиков он пользовался непререкаемым авторитетом: сослуживцы рассказывали, что в Афганистане не была сбита ни одна боевая машина из его части. Затем их дороги разошлись: Очирову присвоили звание героя Советского Союза и в срочном порядке отозвали в Москву. Спустя несколько лет они столкнулись в Элисте, где Очиров командовал авиаполком.
   – Рад тебя видеть! – приветливо улыбнулся Очиров. – Наслышан о твоем аэродроме; говорят, ты весь округ на уши поднял, я уже про КЭЧ не говорю. Что ж, теперь, вроде, можно тебя поздравить! Докладывали, сдали ваш объект.
   – Верно сказано, – с издевкой ухмыльнулся майор. – «Сдали»! Вроде как врагу после тяжелых оборонительных боев! Очень много вопросов по приему объекта! Если честно, руки оторвал бы и тем, кто строил, и тем, кто принимал.
   – Ну, это ты умеешь! Уж я-то знаю… И, кстати, такая возможность тебе сегодня представится. – Очиров с хитрецой глянул в сторону верхних рядов, – один из обладателей тех рук, про которые ты говорил, здесь.
   На сцене меж тем началось движение. За длинным столом, накрытым бордовой скатертью из дорогого бархата, рассаживался президиум партсобрания во главе с Главкомом Северокавказского Военного Округа. По правую руку от него расположились высокие чины, по левую – старшие офицеры. И те, и другие, наскоро просматривая программу конференции, спешно вносили на полях пометки карандашом. Все было вполне обыденно для такого мероприятия, если не брать во внимание тот факт, что в состав президиума вошли два сержанта, прапорщик-танкист и женщина в строгом костюме с шиньоном на голове, внешностью напоминающая Людмилу Зыкину.
   – Товарищи офицеры! – седой полковник из президиума постучал по графину. – Попрошу тишины!
   Дождавшись полного штиля, он продолжил:
   – С программой проведения конференции вас ознакомит секретарь – подполковник Волков Сергей Геннадьевич, а пока, товарищи офицеры, всех желающих взять слово прошу направить в президиум заявку.
   После вступительной речи Волкова, короткой и лаконичной, место у трибуны занял майор-танкист из Аксая. И пока тот, слегка заикаясь от волнения, монотонно зачитывал текст доклада, перечисляя даты, марки боевых машин, полигоны и фамилии офицеров, Козлов быстро начеркал на листке свои данные и передал в президиум. После финальных слов докладчика в президиуме с облегчением вздохнули, и полковник ВДВ громогласно объявил:
   – А теперь слово предоставляется председателю Комитета солдатских матерей товарищу Жильцовой Тамаре Геннадьевне. Приготовиться делегату от ВВС майору Козлову Анатолию Семеновичу.
   Крупная женщина с армейской выправкой подошла к трибуне и сурово оглядела поверх очков первые ряды офицеров:
   – Добрый день, товарищи! Сегодня мне представилась возможность выступить от имени всех матерей, чьи дети стали жертвами армейского произвола. Все вы помните, что в своей речи генеральный секретарь КПСС лично заявил, что дедовщина – это первый враг перестройки! Но, тем не менее, она процветает!
   Женщина достала из папки кипу бумаг и демонстративно потрясла ею перед делегатами:
   – Ознакомьтесь на досуге, статистика просто ужасающая! Особо хочу отметить, что командиры подразделений откровенно закрывают глаза на бесчинства старослужащих и сержантского состава, развязывая руки подонкам, которые измываются над молодыми, устанавливают в частях свои грязные порядки! Хотя правильнее, наверно, будет сказать – беспорядки! В составе комитета с матерями солдат, пострадавших от дедовщины, я побывала во многих воинских подразделениях Ростовской области, беседовала с новобранцами, военнослужащими срочной службы, и нигде, слышите, ни в одной части не услышала, что нет дедовщины!
   Женщина хлопнула бумагами о трибуну и, сняв очки, убрала их в нагрудный карман пиджака. Умудренные опытом офицеры приготовились: что-то подсказывало им, что сейчас этот делегат, подобно боевой машине, бросится в атаку… И они не ошиблись.
   – До каких пор, – повысив тон, обратилась дама к президиуму, – мы будем это терпеть?! Какие меры приняты к тем офицерам, под командованием которых творился, позволю себе сказать, этот беспредел? Может, зачитаете, сколько возбуждено уголовных дел, связанных с дедовщиной? Сколько офицеров уволено из армии за бездействие или пособничество?
   Не дожидаясь ответа, Жильцова подошла к краю сцены и с каким-то внутренним презрением к присутствующим выплеснула в зал:
   – Я абсолютно уверена, что и вы, товарищи командиры, в курсе всего происходящего, но вместо того, чтобы покончить с этим безобразием, потворствуете «дедам»! Идете на поводу у молодых лейтенантов, которым такая ситуация на руку!
   В зале воцарилась гробовая тишина. Офицеры, многие из которых прошли войну и не раз сталкивались со смертью лицом к лицу, виновато потупили взгляды. Их учили военной стратегии, учили защищать Родину. Само понятие Матери было для этих людей святыней! Может, именно поэтому офицеры, что без раздумий шли в атаку, сейчас выглядели провинившимися бессловесными школьниками на уроке перед строгой учительницей. Это, видимо, приободрило оратора, и она, уже разогретая своими обвинениями, решила поставить в заключении жирную точку:
   – Гнать надо таких горе-офицеров из армии поганой метлой! И не просто гнать! Сначала – показать всей стране в программе «Время», чтобы мать этого горе-лейтенанта прочувствовала всю боль на себе, как и матери, которые отправляли своих детей на службу, доверяя офицерам их судьбы! Пусть все посмотрят и задумаются! Как итог, предлагаю публично, перед камерой, сорвать с него погоны – у таких нет офицерской чести! Только жесткими методами мы сможем переломить ситуацию в войсках!
   – Вот тебе и демократия! – шепнул Очиров, – сейчас у нее больше полномочий, чем у комдива! Им в штабе округа предписание выпишут в любую часть, а уж там они развернутся!
   Не дождавшись возражений из зала, женщина поправила шиньон и, мерно выбивая каблуком победный марш, вернулась в президиум. Гордо выпятив грудь, она села на кресло, и небрежно бросила что-то колкое полковнику и положила перед ним бумаги. После пылкой речи Тамары Геннадьевны и ее короткой фразы, которая сильно задела седого вояку, он нервно постучал ручкой по столу и придвинул к себе микрофон:
   – Слово предоставляется делегату партийной конференции майору ВВС Козлову Анатолию Семеновичу.
   Козлов поднялся на сцену. После слов Жильцовой, с такой легкостью навесившей ярлыки на молодых лейтенантов, ему было немного не по себе, однако он собрался с мыслями и начал:
   – Товарищи офицеры, коммунисты! Я рад, что на этой партийной конференции присутствуют делегаты от всех родов войск, в том числе и офицеры штабов, инженерных и строительных частей. Перейду сразу к делу: я прибыл из Элисты. Для многих, наверное, не секрет, что сейчас там находится военный аэродром. Я прибыл в часть практически с начала строительства военного городка и самого аэродрома. Вместе с солдатами жил в полевых условиях. Когда ко мне переехала семья, мы поселились в землянке, которую снимали у калмыков. И вот – за время строительства части я стал свидетелем того, как в соседних селениях заметно улучшился уровень жизни местного населения. Стали возводиться дома из добротного кирпича той же марки, что и наши печи в новой котельной, которая, к сожалению, находится в нерабочем состоянии! Однако по бумагам котельная, не прошедшая испытания, безукоризненно отапливает казармы с начала зимнего периода! И теперь я хочу задать вопрос руководству тех служб и ведомств, под чьим чутким надзором проходило строительство объекта, и тех высоких чинов, которые, несмотря на недоделки, – а я заявляю это не голословно, – приняли стратегически важный объект: как получилось, что военный аэродром, на котором проходит обучение летного состава Краснодарского летного училища, а также – подготовка пилотов стран Варшавского договора, кубинцев, афганцев, к зимнему периоду оказался не готов? Почему казармы отапливаются силами бойцов?!
   За столом оживились. Полный полковник с края стола заметно занервничал. Вытирая пот, что ручьями катился по вискам, заливая ворот рубахи, он тяжело вздыхал и косился на главкома. Того бойкая речь делегата задела за живое, он открыл блокнот и стал быстро записывать. Седой полковник, что ловил каждое слово Козлова, повернулся к нему и сурово пробасил:
   – Что значит «не готов»? Конкретизируйте, товарищ майор! Насколько мне известно, котельная готова и уже в работе.
   – Так точно! – кивнул в ответ Козлов – формально готова, на бумаге! Но не на деле! Испытаний, как я уже озвучил, котельная не проходила, а после запуска выяснилось, что котлы построены с нарушением и не соответствуют технической документации. Сейчас мы выходим из положения своими силами, но всю зиму… Извините! Летная, техническая, диспетчерская, руководство полетов, казармы, штаб, столовая, наконец! Все эти объекты должны работать в нормальных, а не, простите, формальных, точнее сказать – полевых условиях! И солдаты с офицерами не обязаны думать за КЭЧ!
   В зале переглянулись, зашептались. Конечно, перестройка, демократия и гласность пришли в войска, но не настолько, чтобы вот так открыто заявить о плачевной ситуации в части и некомпетентности вышестоящего руководства в присутствии главкома округа – человека сурового нрава. Однако все понимали, что положение в некоторых подразделениях было удручающим, и, заяви об этом человек в погонах полковника, ответ был бы очевиден: не можете повлиять на ситуацию, не владеете обстановкой на местах! А тут – майор, простой офицер, которому врать и сгущать краски было ни к чему. Все замерли в ожидании, но главком не торопился, он продолжал старательно делать записи в тетради, потом вырвал листок и передал Волкову. Полный полковник рядом совсем сник, он ослабил галстук и, расстегнув верхние пуговки рубашки, положил под язык таблетку.
   – У вас все? – спросил все тот же седоволосый полковник.
   – По этому вопросу – да, – доложил Козлов и взглянул в зал. – А теперь – прошу буквально пару минут вашего внимания. Тут передо мной выступала женщина, которая так жестко высказалась о молодых офицерах. Так вот – я хотел бы возразить. Все здесь присутствующие, в том числе и члены президиума, были младшими офицерами. Я больше чем уверен, всем пришлось помотаться с семьями по гарнизонам!
   Женщина с недовольством глянула в сторону трибуны и безразлично вздохнула: видимо, речь показалась ей обычным армейским штампом. Однако майор продолжил:
   – Как-то меня направили служить в часть рядом с небольшим городком. Сынишка учился в первом классе, а я с утра до ночи был на службе. Однажды супруга мне пожаловалась, что сын несколько раз обмочился в школе. Ну, хоть и ребенок, а писаться – сами понимаете… Тем более, никогда он этим не страдал. Я решил с ним поговорить, по-доброму, по-отцовски! Долго не мог достучаться до мальчишки – замкнулся он, стыдно было говорить правду, а она оказалась вполне обыденной. В школьном туалете – излюбленном месте восьмиклассников, где они трутся каждую перемену, – забирают у малышей деньги, шпыняют, ставят щелбаны, в общем, издеваются над маленькими. И этих стервецов – трое. Как выяснилось, об их выкрутасах знает вся школа, учителя, даже родители! Это один пример, а ведь таких старшеклассников сотни. И все разводят руками – и педсовет, и родительский комитет! Все вздыхают, охают, но сделать с ними ничего не пытаются, дороже честь школы: и вот, ждут не дождутся, когда эти «трудные детки» закончат восемь классов и уйдут в ПТУ. А в ПТУ эти разнузданные подростки, уже ощутившие свое превосходство и безнаказанность, будут грубить и хамить преподавателям, ну и, как следствие, все так же унижать и измываться над теми, кто слабее, младше. И что б вы думали? Опять же важнее доброе имя училища, а потому – ни родительский комитет, ни педсостав ПТУ ничего не смогут с этими подонками поделать. И тогда… Правильно, все приходят к единому мнению, что исправить хулиганов может только армия! И вот наступает день, когда этот хулиган надевает военную форму, и все самое худшее и подлое, что он взял от жизни, приносит с собой. И здесь, с себе подобными, он захочет установить свои правила.
   Козлов поправил китель и повернулся к Жильцовой.
   – Вот вы тут хотели с молодого лейтенанта публично сорвать погоны. За что? За то, что он вовремя не остановил подонка, которого не смогли воспитать в семье, в школе, в училище? А ведь зачастую этот лейтенант всего на несколько лет старше подчиненного. Знаете, мои офицеры говорили, что в школах преподаватели даже пугают армией. Да, учителя так и говорят: не будешь хорошо учиться – пойдешь не в институт, а в армию, а там из тебя дурь выбьют! А то и вовсе приплетают Афганистан и цинковые гробы. Может, вашему комитету как-то деликатнее начать с нашей системы образования – положим, с патриотического воспитания молодежи? Ведь все эти взаимоотношения воспитываются и зарождаются, прежде всего, в семье, впитываются с молоком матери.
   Женщина покраснела, надела очки и изучающим взглядом окинула выступающего делегата.
   – Товарищ полковник, – без извинений перебила она Козлова, обращаясь к седому председательствующему. – мне кажется, докладчик отступил от темы!
   Она повторила эту фразу дважды, но старый военный и бровью не повел. В зале настороженно притихли, делегаты, затаив дыхание, слушали выступление майора, который сейчас говорил от имени всего зала.
   – Так вот, – продолжил Козлов, – у того лейтенанта, как вы справедливо подметили, тоже есть мать, она тоже отдала своего сына на службу. Государство пять долгих лет обучает юношу в военном училище, тратит большие деньги на обмундирование, питание, военные полигоны. Его учат военному ремеслу, учат для того, чтобы в бою он сохранил жизнь своим солдатам, а если понадобится, без капли сомнения отдал за них свою! Он обязан обучить солдата стрелять, проходить марши, чтобы знанием и умением в боевых условиях сохранить ему жизнь – вот поставленная перед ним боевая задача! Молодой офицер, как правило, незаметен, его бытом мало интересуются, он мотается с семьей по гарнизонам, годами мается по съемным углам, общежитиям без удобств, с утра до ночи проводит на службе, а по выходным ходит в дежурство. С этого лейтенанта вы хотите сорвать погоны?
   Жильцова опустила глаза. Она уже не выглядела той прежней победительницей, что могла раздавить любого конкурента. Майор же продолжил говорить – спокойно и уверенно.
   – И к слову о чести. Я – потомственный военный, династия тянется от первых казаков, населивших Якутию. Дед в гражданскую под командованием Ивана Строда воевал, от него в наследство досталась старая казачья бляха с гравировкой «Сердце – женщине, жизнь – Отечеству, честь – никому!» Скажу коротко: честь – она либо есть, либо ее нет, и лишить офицера чести, публично или как вы там еще предлагали, не сможет никто. Майор Козлов доклад закончил!
   На какое-то время зал смолк, и вдруг с последнего ряда поднялся человек и начал хлопать. Один за другим его примеру последовали другие, и вскоре волна аплодисментов хлынула из зала и, словно прибой, захлестнула сцену. Главком был невозмутим, но такая реакция подчиненных явно пришлась ему по сердцу. Жильцова помрачнела, однако мужественно приняла поражение. Козлов уже спустился со сцены, а офицеры все аплодировали стоя.
   Объявили перерыв, и народ потянулся к выходу. В дверях Козлову не давали прохода, офицеры всех родов войск обступили его плотной стеной, каждый старался пожать руку или дружески хлопал по плечу; те, кто не мог прорваться сквозь толпу, просто выкрикивали «Авиация на высоте, молодец, майор!»
   Но неожиданно офицеры притихли и расступились. Прихрамывая, к Анатолию подошел пожилой полковник авиации в кителе, увешанном наградами, среди которых выделялись «За отвагу», «За взятие Кенигсберга» и «За взятие Берлина». Он заглянул Козлову в глаза и, как мог, крепко сжал его руку:
   – Спасибо, майор! Спасибо, сынок! От меня и от всех боевых офицеров – спасибо! Крепко ты прижал, по-нашему!
   Слова фронтового офицера проникли Анатолию в самое сердце: он смотрел в глаза старика и понимал, что значили они для военного, прошедшего сквозь пламя войны.
   Клонилось к закату время великой эпохи, рушились стены, навсегда стирая границы между непримиримыми идеологиями, но, как и во все смутные для России времена, для этих людей в погонах, верных воинской присяге и долгу, неизменными оставались понятия Отечество и Честь.
   Ленск. 2019 г.

Когда вскроются реки

   Нестерпимое чувство жажды окончательно лишило сна. Игнат с трудом приоткрыл отекшие веки и пришел в замешательство, когда взгляд его уперся в бетонную стену с облупившимся слоем темно-зеленой краски. Он не понимал, где находится, и совершенно не помнил, как оказался в этом странном месте. Недоброе предчувствие охватило Игната Семеновича. Он откинул старую куртку, небрежно наброшенную на него сверху, и, присев на железные полати, огляделся. Мрачное небольшое помещение без окон, пропитанное удушливым кислым запахом и табачным угаром, освещалось блеклой от никотиновой копоти лампочкой. Ее желто-серый свет едва пробивался из узкой ниши над железной дверью, рассеиваясь по стенам и каменному полу. Сверху монолитной плитой зловеще нависал потолок. Опустив взгляд, Игнат заметил большие красно-коричневые пятна на своих светлых брюках. Мужчина оторопел. Он ощупал лицо, но ни отеков, ни запекшейся крови, ни ссадин не обнаружил. Данилов принялся осматривать одежду, в спешке стягивал ее и трясущимися руками подносил к свету. Его бросило в жар, когда такие же пятна он увидел на рубахе и футболке. Разум Игната прояснился, теперь стало понятно, где он находится.
   От хмеля не осталось и следа. Безудержная паника охватила Игната, он подорвался и, позабыв про дикую жажду, заметался от одной стены к другой, судорожно перебирая в памяти события, произошедшие накануне. Мысли путались, лезли одна на другую, но всякий раз обрывались на воспоминании о веселом застолье.
   В замке провернулся ключ, стальные двери распахнулись, свежий воздух спасительным сквозняком ворвался в камеру.
   – Данилов, на выход!.. – сухо бросил молодой милиционер.
   Игнат Семенович вышел в коридор и, щурясь от яркого света, сделал попытку заговорить с сотрудником:
   – Здравствуйте! А который час?
   – Лицом к стене, руки за спину, – стальным голосом потребовал сержант, застегнул за спиной Данилова наручники и взял его за локоть.
   – Вперед.
   Они прошли по узкому коридору с полукруглым сводом, затем – вверх по крутым ступеням. Через закрытый решетками двор поднялись на второй этаж. Данилов шел молча, стараясь не смотреть по сторонам. Ему все еще хотелось надеяться, что он здесь по воле какой-то нелепой случайности, которая сейчас разрешится, и он отправится домой.
   Однако его надежды разбились, когда у двери с табличкой «Старший следователь Топорков А.С.» он увидел опухшее от слез лицо жены и заплаканную дочь.
   – Папа, папочка, родненький! – сквозь рыдания повторяла она. – Что же ты наделал, папа?!
   Данилова опять бросило в жар. Он осознал, что произошло что-то страшное, непоправимое.
   – Мы с тобой, Игнат! – вдруг тихо произнесла супруга. – Что бы ни случилось… мы всегда с тобой!
   В кабинете с Данилова сняли наручники. Молодой человек приятной внешности учтиво предложил сесть на стул и подал стакан воды.
   – Здравствуйте, – начал он вежливо, изучающе заглядывая в глаза задержанного. – Я веду ваше дело, фамилия моя Топорков, зовут Александр Степанович. Как вы себя чувствуете, Игнат Семенович?! Мы можем начать допрос? Если вы не совсем здоровы или вам необходимо защитника, то…
   – Нет, нет… – заверил следователя Данилов, хотя его потряхивало от похмелья, – давайте начнем. Делайте, что там у вас положено…
   – Ну что же, как скажете! – ответил Топорков и открыл папку с надписью «Уголовное Дело №…».
   – Начнем, Игнат Семенович. Вам знаком некто Алексеев Василий Васильевич?
   – Да, конечно, это же мой сосед – Бааска.
   – И как давно вы знакомы с ним?
   – С самой армии…
   – Какие отношения у вас с Алексеевым?
   – Дружим мы шибко, помогаем друг дружке, на охоту, на рыбалку – так это всегда вместе, жены наши – подруги, а дети с ранних лет приятели…
   – Понятно, – не поднимая глаз, щелкал тонкими пальцами по клавишам старой «Ятрани» следователь. – Можете рассказать, что произошло вчера, 23 февраля, примерно между шестью и десятью часами вечера?
   – Постараюсь! – изо всех сил напрягся Данилов. – Около трех он – Бааска, значит, друг мой – ко мне зашел. Мы каждый год с ним собираемся на двадцать третье! Ну, выпьем малость, поговорим по душам, армию вспомним, сослуживцев…
   После короткой паузы Игнат Семенович опустил голову.
   – Потом ничего не помню, как отрубило! А что случилось? Скажите, не томите!
   Следователь, будто не расслышав вопроса, извлек из ящика в столе прозрачный пакет с вещдоком и положил на стол перед Даниловым.
   – Вам знаком этот нож, Игнат Семенович?
   – Да, это мне Бааска в день пятидесяти пятилетия подарил…
   – Хорошо подумайте. Посмотрите внимательно: может, просто похож?
   – Не-ет! – утвердительно протянул Данилов. – Этот нож Бааска ковал для меня, я его среди сотни узнаю! Мой нож. Точно мой.
   – Так и запишем, – выдохнул следователь, продолжая щелкать клавишами. – Нож обвиняемый признал…
   – Простите, – не сдержался Данилов. – В чем меня обвиняют? Расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло?
   Следователь вынул листок из каретки печатной машинки и с недоверием взглянул на Игната Семеновича.
   – А вы и вправду ничего не помните?
   Данилов помотал головой и стыдливо опустил взгляд.
   – Ничего!
   Топорков достал из своей папки листок и монотонно зачитал:
   – 23 февраля 1995 года, после совместного распития спиртных напитков, между гр. Даниловым И.С. и Алексеевым В.В. возникли разногласия, в результате которых гр. Данилов И.С. нанес гостю Алексееву В.В. удар якутским ножом в бедренную артерию…
   Данилов почувствовал, как кровь хлынула в голову, и, едва прозвучало «от полученных ранений гр. Алексеев В.В. скончался в поселковой больнице», – потерял сознание.
   Резкий запах нашатыря привел Данилова в чувства, он осипшим голосом попросил воды и, жадно осушив почти весь графин, что стоял у следователя, вытянул вперед руки:
   – Я преступник, отведите меня в тюрьму прямо сейчас! Пожалуйста, я вас прошу, гражданин следователь!
   – Присядьте, Игнат Семенович! – поспешил успокоить обвиняемого следователь и положил на край стола несколько бумаг. – Распишитесь в протоколе допроса и…
   – И? – переспросил следователя Данилов. – В тюрьму?
   – Пока – в камеру! – с уверенностью ответил следователь. – До утра посидите, подумаете, успокоитесь, а завтра утром продолжим.
   В коридоре к Данилову бросилась супруга Вера:
   – Игнатушка, как же так! Как ты, как сердце? Следователь разрешил тебе таблетки передать!
   – Не надо, ничего не надо, – как отрезал мужчина и отвел взгляд. – Простите меня, простите, родные, пожалуйста!
   В камере, тщетно пытаясь заснуть, Данилов то вдруг вскакивал, как сумасшедший, и метался от стены к стене, то забивался в угол и, не моргая, задумчиво смотрел в потолок. Когда чувство полной безысходности овладевало его воспаленным сознанием, и жизнь теряла всякий смысл, безумный взгляд Игната останавливался на стальной решетке над дверью. Однако эти мимолетные приступы душевной агонии внезапно озарялись светлым образом жены с дочерью, и тогда ему становилось невыносимо больно и стыдно за свои суицидальные мысли. Он сжимал руками голову и, чтобы не завыть в голос, до скрежета стискивал зубы.
   Спутались утро, день, ночь. Казалось, этот кошмар не закончится никогда, и внезапный окрик милиционера «На выход!» уже не встревожил, а, напротив, стал для Данилова спасением от его сводящего с ума одиночества. И опять – узкие коридоры КПЗ, решетки, наручники и кабинет следователя, который на сей раз Данилову удалось рассмотреть, пока Топорков с озабоченным видом корпел над какими-то бумагами. Посереди кабинета стоял массивный стол, оставшийся, вероятно, в наследство еще от дознавателей НКВД, на нем – старинный графин, печатная машинка, настольная лампа, литровая банка с кипятильником и мятая пачка индийского чая. Рядом – вытертое кожаное кресло, литой сейф из стали у стены, а над ним – портрет, с которого строго взирал Феликс Дзержинский.
   Завершив свои дела, Топорков разложил перед задержанным документы.
   – Игнат Семенович, у следствия нет вопросов по этому делу. Ни вы, ни свидетели не отрицают вашей вины. К тому же, правление совхоза и сельского совета предоставило на вас положительную характеристику как на добросовестного работника, честного и порядочного гражданина, а также ходатайство. Учитывая то, что вы не представляете общественной опасности, а также имеете хронические заболевания, до суда я отпускаю вас под подписку о невыезде! Подпишитесь – и свободны.
   – Нет, так нельзя! – возмутился Игнат Семенович. – Я не могу это подписать, это неправильно! Пожалуйста, отведите меня в камеру…
   – Здесь, здесь и здесь! – с настойчивой категоричностью потребовал следователь. – Подписывайтесь, Игнат Семенович, не отнимайте ни мое время, ни свое! Вина ваша полностью доказана, я свою работу сделал!
   Данилов перевел дыхание и трясущейся рукой вывел свою фамилию под печатным текстом. Отложив ручку, он поднялся и смиренно убрал руки за спину.
   – Все, теперь меня можно в камеру?
   – Игнат Семенович! Еще раз объясняю! – закрывая в сейфе папку с документами, повторил следователь. – В отношении вас избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде! Советую вам находиться дома и за пределы района до окончания следствия не выезжать, а пока – вы свободны!
   – А дальше? Как же… – сбивчиво пытался уточнить Данилов.
   – А дальше – как суд решит! – желая прекратить этот бессмысленный для себя разговор, с усталой небрежностью проговорил Топорков и кивнул на выход. – Более я вас не задерживаю. До свидания!
   Игнат Семенович вышел из дверей ПОМа совершенно потерянным. Он опустился на заснеженное крыльцо и, бесцельно всматриваясь куда-то, погрузился в раздумья.
   – Игнат! – окликнула Данилова супруга. – Поехали домой, председатель машину дал, чтобы тебя забрать.
   Пряча глаза, Данилов кивнул водителю и сел на заднее сиденье совхозного УАЗа. Вера села рядом, обняла, шептала что-то и нежно гладила по седой шевелюре. Но Игнат ничего не слышал, безучастным взглядом смотрел он на мелькающие улицы сквозь небольшой просвет затянутого морозом окошка и понимал, что жизнь его уже никогда не будет прежней.
   По приезде Игнат первым делом истопил баню. Он с упорством натирал себя жесткой вехоткой, стегал березовым веником, плескал на раскаленную каменку, лишь бы избавиться от ощущения грязи, которое, подобно кислоте, разъедало плоть.
   Укутавшись простыней, Игнат вышел в предбанник, толкнул ногой дверь и уселся на порожек. Взор его упал на невысокий забор, за которым виднелся добротный дом Алексеева. Данилову стало дурно, он облокотился на дверной блок и, взявшись за грудь, стал по-рыбьи хватать воздух ртом. Боль хоть и не сразу, но отступила, и Игнат, несмотря на запрет врачей, закурил. Дом товарищу и эту изгородь они ставили вместе, еще накануне рождения сына Василия. Да, хорошие были времена! И жизнь была какая-то полная, насыщенная: если оглянуться, так ни дня даром не проходило: охота, рыбалка, вечерние посиделки семьями, колхозные будни и праздники… А ведь их – Игната и Васькины – дети вот прямо тут голопузыми по двору носились, в школу пошли, потом старшего в армию проводили, дочку Игнатову замуж выдали, и все это – вместе с Василием. Нет, не товарищем он был Игнату, а братом, самым что ни на есть настоящим братом!
   Данилов вспомнил, как в юности с распределительного пункта в Якутске его направили в Хабаровский учебный центр сержантского состава.
   – Пацаны! Есть кто из Якутии? – доставал Игнат бесконечными расспросами новобранцев, но среди его роты не оказалось ни одного земляка. Игнат было уже отчаялся, но как-то после марш-броска к нему подсел запыхавшийся паренек и, отложив автомат, протянул руку.
   – Здорово! Я Василий. Это ты искал земляков из Якутии?
   – Ну, я, – вглядываясь в восточное лицо сослуживца и ожидая подвоха, нарочно растягивал слова Данилов. – А что?
   – Ты якут?
   – Ну, якут, а ты? Бурят, киргиз или казах?
   – Нее, я тоже якут!
   – Земляк, значит! – пытаясь придать встрече некую значимость, прищурился Игнат, но, не сдержав эмоций, расплылся в улыбке, – Сахалы билэҕин дуо, бырыат? По-якутски говоришь, брат?
   – Нет, по-якутски не понимаю, – смущенно улыбнулся Василий и в оправдание добавил. – Родители из Якутска меня еще совсем маленьким увезли, я среди русских рос, да и предки на своем не общались…
   – А хочешь, научу?
   – А точно научишь?
   – У меня по якутскому языку всегда отлично было, даже учителя хвалили!
   – А как мое имя по-нашему будет?
   – Бааска! Я тебя так и буду звать, ты не возражаешь?
   – Называй! – воодушевленно откликнулся Васька. – Бааска, значит!
   Родной якутский давался Василию на редкость легко, и уже через пару месяцев он свободно общался на нем, чем был несказанно доволен. Так между земляками завязалась крепкая мужская дружба. Но полгода строевой подготовки на плацу и часовая муштра перед присягой пролетели как один день, до распределения по воинским частям оставалось не больше недели, а там – кто его знает, в какую тьмутаракань призовет Родина: Советский Союз огромный! Горькое чувство скорого расставания с другом сильно расстраивало Игната, он привязался к скромному пареньку и не хотел терять такого товарища. Помнилось, отец часто рассказывал про своего друга, с которым служил на сторожевом корабле «Бесстрашный». Столько лет минуло, а он не мог забыть, как крепко они дружили, как после службы много лет переписывались, а потом… потерялись, раскидала жизнь и семейные заботы. Вспоминал это отец с огромным сожалением, и в комнате на столе его стояла фотография, где они в бескозырках у оружейной башни. Рассказ отца был для Игната уроком, он долго обдумывал, как вернее будет завести разговор, и решился наконец-то сделать это на перекуре:
   – Слушай, Бааска! Давай адресами обменяемся, если что – через родоков спишемся! И еще, слушай, ты никогда не думал на родину переехать, в Якутию? Все ж земля предков! Неужели не тянет? Не екает вот тут? —Данилов приложил к сердцу ладонь.
   – На родину, в Якутию? – улыбнулся Василий, и глаза его заискрились по-особенному. – Если честно, тянет, я всегда мечтал вернуться, только у меня там родных не осталось! Ехать не к кому.
   – А я? Я что, не в счет?!
   – Ты?
   – Да, я! – вскинулся Игнат. – Твой друг, Данилов, – якутский якут! А тебе кого еще нужно? Поедем ко мне, председатель совхоза у нас мужик – во! – Игнат поднял вверх большой палец, – Если в совхоз работать пойдем, то и участок выделит, и дом построить поможет! Поселок наш на берегу Лены стоит. Ты и не представляешь, какая это богатая река! И самое главное: когда вскроются реки и пойдет лед, мы с отцом выбираемся на охоту в протоки, а там – утка, гусь!!! Да ты такой охоты с роду не видал!!
   – Когда вскроются реки! – загорелся Василий и тут же расхохотался. – Эй, якутский якут! Сам-то не передумаешь?
   – За меня не беспокойся! Я кремень, главное – ты не спасуй!
   День распределения свалился как снег на голову, ранним осенним утром командир поднял роту по тревоге и объявил общее построение у штаба воинской части. Спустя час началось распределение:
   – Город Уссурийск, воинская часть №…, – прозвучало из громкоговорителя. – Рядовые…
   В конце длинного списка фамилий прозвучало:
   – Данилов И.С., Алексеев В.В.…
//-- * * * --//
   – Игнатушка! – выхватил из воспоминаний звонкий голос супруги. – Председатель пришел, поговорить с тобой хочет…
   Данилов наспех влез в трико, набросил на плечи шубейку и прошел в дом. Председатель в распахнутой дорогой дубленке угощался домашними оладьями, запивая их чаем с молоком.
   – Ты, Игнат Семеныч, – по-деловому обратился он к Данилову, – впустую себя изводишь. Что случилось, то случилось, человека не вернешь, а жизнь – она дальше идет! И поверь мне, старому бобылю: раны душевные только семья и работа лечат! Сам знаешь, не мне тебе рассказывать, народу в совхозе не хватает, молодежь в город бежит за легкой деньгой, мужики спиваются, работать на земле стало некому! Выходи на ферму, там сейчас полный завал! Коровы в навозе, доярки не справляются, грозятся заявление подать на увольнение!
   Игнат, потупив взгляд, уставился в пол. Прав был во всем председатель: и Ваську не вернуть, и не дело ему, крепкому мужику, на бабьей шее сидеть. Понимал умом все это Данилов, а вот сердцем не принимал; силился изо всех сил, но не мог.
   – Прости, Федор Капитонович! – проговорил он дрожащим голосом, поднял на председателя глаза, полные слез, и с досадой ударил себя кулаком в грудь. – Душит меня воздух, понимаешь, Капитоныч, – душит! Задыхаюсь я, людям в глаза смотреть совестно, как жить дальше – не знаю, Капитоныч…
   – Ладно, понял я тебя! – собирался уже уходить председатель, но у двери неожиданно задержался. – Слушай, а если в ночь, в коровник? Скотником! Уходить можешь раньше, как управишься!
   – В ночь? В ночь, пожалуй, пойду! – уцепился за предложение Данилов.
   – Вот и договорились! Вот это правильно, ты, давай, отходи понемногу, а с понедельника на работу.
   Супруга налила Игнату чай с молоком и придвинула к оладьям блюдце со сметаной.
   – Ты поешь, поешь немного! Осунулся, почернел весь, нельзя так, Игнат! Прав председатель, дело говорит!
   Данилов взглянул на жену и со стыдом отметил, что прежде не обращал внимания, как за эти несколько дней она осунулась, как сошел с ее прекрасного лица здоровый румянец, каким утомленным стал ее взгляд! У самой, небось, на душе кошки скребут, а она виду не подает! Наверняка у себя в телятнике, оставшись одна, повоет по-бабьи, а потом отдышится, приведет себя в порядок и спешит домой, мужа утешить! И каково Верке сейчас – даже не представить, ее-то утешать некому! Женщины – народ терпеливый, где-то характером покрепче мужика будут и боль свою напоказ не выставляют. Как ни крути, а выходит, что Верка эту ношу в одиночку тянет!

//-- * * * --//
   Суд по делу Данилова назначили на середину апреля. Измученный душевными терзаниями, он ждал этого суда с болезненным нетерпением. По утрам первым делом отрывал листок календаря, затем перебирал и старательно укладывал в большую китайскую сумку свои вещи, которые намеревался взять с собой в колонию.
   В день судебного заседания Данилов сходил в баню, надел чистое белье и собрался было в дом, но у крыльца вдруг остановился и поднял вверх голову. Бездонное синее небо дышало весенней свежестью. Игнат Семенович смотрел в него долго, не отрываясь, будто видит в последний раз.
   В суд приехали за полчаса до начала заседания. Игнат все время был задумчив и спокоен, даже когда высокий милиционер велел ему пройти в зал и закрыл в клетку. Однако все изменилось с момента, когда в дверях появилась семья Василия. Сахаяна, что скрывала лицо за черным платком, даже не взглянула в сторону Игната, а ее младшая дочь, не удержавшись, бросила взгляд, полный глубокого душевного презрения и жалости. Данилова охватило внезапное смятение, он не вникал в суть речей, что произносили выступавшие, а когда ему задавали вопросы, растерянно смотрел на судью, потом быстро поднимался, кивал и частил невпопад: я согласен, согласен, не отрицаю, признаю вину. Адвокат то и дело поправлял подзащитного, а иногда и вовсе отвечал за него. Судья был раздражен и недоволен, сурово поглядывал то на защитника, то на поручителей, а те, сконфуженно переглядываясь, пожимали плечами. Лишь когда после короткого перерыва судья вернулся в зал и для вынесения приговора громыхнул молотком по столу, Игнат Семенович вздрогнул и поднялся с места. Он напрягся, нахлынувшее волнение мешало сосредоточиться. Разобрав среди нагромождения юридических терминов и статей УК слова «признать виновным», Игнат с облегчением выдохнул и с благодарностью посмотрел на председательствующего. Люди оживились, шумно покидая зал заседания. Высокий милиционер, что весь процесс стоял, вытянувшись, у решетки с подсудимым, отворил дверцу. Пожилой мужчина решительно шагнул ему навстречу и протянул запястья, ожидая, что тот немедленно застегнет наручники. Но сержант в некотором недоумении учтиво отошел в сторону. Сбитый с толку Игнат так и стоял, вытянув руки, не понимая, что происходит.
   – Дорогой! – негромко проговорила супруга Данилова. – Пошли, дорогой! Домой, домой, Игнат!
   – Домой? – в исступлении повторил Игнат и взглянул на супругу. – А как же «признать виновным», «лишение свободы»? Я же сам слышал!
   – Условно! – пыталась донести до мужа Вера, но вместо радости в его глазах выразилось глубочайшее разочарование.
   – А где мои вещи, сумка? – словно одержимый, повторил он несколько раз в полной уверенности, что милиционер сейчас отведет его на задний двор, где томится в ожидании строгий конвой. Но сержант словно прочитал мысли Данилова и, не желая более смущать своим присутствием странного осужденного, покинул помещение.
   – Как же это, почему так несправедливо?! – полный протестующего негодования шептал Игнат. – Как это возможно – условно за убийство?!
   – Непредумышленное! – тихо, но доходчиво говорила Вера, – Ты не специально это сделал, это вышло…
   – По пьянке! – не дал закончить Игнат и тут словно прозрел. Вид его сделался бледен, губы приняли синеватый оттенок и стали судорожно подергиваться.
   – Игнатушка! – вскрикнула Вера и полезла в сумочку. – Сейчас, дорогой, потерпи, – дрожащим голосом говорила она, спешно шаря по кармашкам, – сейчас, сейчас… А, вот, нашла! – с облегчением воскликнула она и вложила в рот мужа таблетку. – Сейчас отпустит, сердце у тебя совсем ни к черту стало!
   Минут через двадцать боль отлегла. Цепляясь за супругу, Игнат вышел на улицу, но здесь его поджидало новое, более страшное испытание. На крыльце стояла Сахаяна. Игнат приготовился смиренно выслушать и стерпеть все, что угодно, но дело приняло совершенно неожиданный оборот. Женщина подошла почти вплотную к нему и какое-то время стояла в нерешительности, потом, собравшись духом, заглянула прямо в глаза Игнату. В ее взгляде не читалось ненависти, злобы или угрозы, напротив – он был открытым и ясным.
   – Игнат! – сдержанно начала Сахаяна. – Мне трудно сейчас это говорить, но ты должен знать, – в ее голосе почувствовалась дрожь волнения, – Василий простил тебя! Он сказал это там, в больнице.
   Данилов опустился на колени и зарыдал. Он искренне желал повиниться, но слезы душили его, слова вязли на языке, вместо них вырывались лишь обрывки бессвязных исковерканных фраз.
   После суда Данилов сильно изменился: стал хмур, неразговорчив и замкнут. Тайком ходил на кладбище и часами просиживал у могилы Василия.
   Теперь это был глубоко несчастный человек, полный разочарования, обративший свою жизнь в жалкое существование затворника. Он силился забыть все и начать сначала, но вновь и вновь упирался в стену, которую сам и выстроил.
   В тот вечер Игнат Семенович задержался дома. По обыкновению, в такое время он уже спешил в коровник, а тут позвонил председатель, чтобы посоветоваться по важному делу. Так и проболтали около получаса. Игнат уже выходил и в дверях столкнулся с младшей дочерью Алексеевых – Маришкой. Та при виде соседа обмерла, захлопала ресницами, будто увидела привидение, и, едва не вскрикнув, бросилась вон. Данилов шарахнулся в сторону и, рухнув на колени, схватился за голову
   – Айкы-ы-ы, как дальше-то жить! – глухо и протяжно завывал он в прихожей. Он готов был сгинуть, провалиться на месте, только бы все вернулось назад, но, увы, ни молитвы, ни его раскаяние не в силах были это сотворить. Оставалось свыкнуться с клеймом убийцы, носить его, как кандалы, при лязге которых каждый прохожий будет тыкать в тебя пальцем. Игнат Семенович ощутил, как сдавило сердце, стал задыхаться, завалился на пол и захрипел.
   Очнулся Игнат в постели, рядом сидела старшая дочь Варя, точнее, Варвара Игнатовна, терапевт местной больницы. Женщина легонько гладила Данилова по плечу.
   – Папа, папочка, тебе обязательно надо в больницу! – говорила она успокаивающе тихим голосом.
   – Варя! – взял дочь за руку Данилов. – Скажи мне, только честно, что случилось в тот день? Я хочу знать, понимаешь, мне очень надо знать! Всю правду хочу, до крупицы! А больница подождет, обещаю, как река пройдет, лягу!
   Варвара на минуту замолчала, обдумывая просьбу отца, и, все еще сомневаясь, заметила:
   – Папа, раньше ты и слышать об этом не хотел…
   – Верно, – согласился Игнат, – раньше не хотел – боялся!
   – Может, отложим этот разговор? Тем более, на суде…
   – Нет, Варенька, не отложим! – перебил ее отец. – А на суде я ничего не слышал! Все было как в тумане.
   – Хорошо, – сдалась, наконец, Варя, – только обещай, что ляжешь в больницу, как лед с реки сойдет!
   Данилов кивнул в ответ, лицо его стало задумчиво серьезным, он поднял глаза к потолку и тихо произнес:
   – Когда вскроются реки!
   – Дядя Вася пришел около трех, – неторопливо завела Варя, – как всегда веселый, шутил, смеялся, меня с двадцать третьим поздравил, с тобой за стол уселся и бутылочку рядом со строганиной поставил. Мама еще на ферме была, а меня в тот день отпустили пораньше. Уж и не знаю, где дядя Вася эту поллитровку прикупил, но точно не в магазине. Скорее, у тетки Зухи – в пьяной ограде она этой паленой дрянью из-под полы торгует! Говорили вы громко, спорили, потом Маришка пришла, в кухне присела, хоть я и звала ее к себе, чтоб девчонка ваших пьяных разговоров не слышала, а она все возле отца! Сам же знаешь – папина доча! Потом слышу крик! Маришка кричит и ревет, как благая. Я на кухню! Гляжу, дядя Вася лежит на полу, кровь вокруг, а ты… на стуле – ни жив, ни мертв! Маришка ручонками за папу хватается, кровью испачкалась, оттого, видать, ей еще страшнее стало. Плачет взахлеб, а дядя Вася гладит ее, успокаивает. Я к нему, смотрю – кровь хлещет из артерии, перетягиваю, а сама ору: «Скорую вызывайте!» Да кому кричу? Девчонка в полной истерике, ты глазами хлопаешь, а в них полная пустота. Уж как увезли его в подробностях объяснять не стану. Маришку насилу успокоила да тебя в соседней комнате уложила, понять ничего не могу, что случилось, как произошло! Девочка одна всему свидетелем была, она и рассказала: поначалу сидели, про службу толковали, после очередной стопки заспорили, какие войска сильнее, а там и до борьбы дошло, приемы показывать начали! Дядя Вася хвастал, что все приемы знает, тут ты… – Варя взяла паузу, – из бочки со льдом выхватил нож, тот, которым лед колем, мол, ну-ка покажи, как отобьешь! Ты снизу ударил… Василий пропустил… Так ты ему артерию и…
   Варя не договорила и отвернулась.
   – Мариша и следователю так рассказала, когда опергруппа приехала.
   – А Сахаяна? Что Сахаяна? – упавшим голосом спросил Игнат. Варя помолчала какое-то время, но все же ответила:
   – Тетя Сахаяна, как узнала, на молоковозе в больницу тотчас сорвалась, председатель отпустил. Дядя Вася, говорят, еще жив был, в себя приходил раз или два на несколько секунд. Так и отошел.
   – Ты иди, Варенька, иди, мне теперь одному побыть надо, – моляще проговорил Данилов и повернул голову к стене. – За меня не беспокойся, ступай.
   Варя хотела было возразить, но осеклась. Понимающе улыбнувшись, она поднялась и покинула комнату, оставив Игната наедине со своими мыслями.
//-- * * * --//
   В конце мая с севера внезапно потянуло холодом, налетел порывистый ветер, и снег накрыл русло и берега реки. Игнат долго ждал дня, когда могучая, неукротимая Лена понесет льды к северу, в холодное соленое море. Он заторопился, наспех собрал рюкзак, нырнул незаметно на задний двор, а оттуда – прямиком к протокам. Многочисленные протоки с островками, поросшими высоким тальником, были излюбленным местом перелетной птицы, но во время ледохода они превращались в смертельную западню, и даже видавшие виды охотники обходили их стороной.
   Колкий снег хлестал в лицо и забивался за ворот. Игнат поднял воротник летной куртки и, невзирая на опасность, направился к реке по узкой полоске длинного изогнутого перешейка между протоками к небольшому острову.
   Данилов присел на край пологого берега, достал из рюкзака фляжку, две стопки, наполнил до краев и поднял.
   – Ну, с новой водой тебя, брат Бааска! Первый ледоход за сорок лет без тебя встречаю!
   Игнат, щурясь, обратился к небу.
   – Ты как там, брат? Ты, это, прости меня, брат, если сможешь! Я ведь не в тебя, Бааска, а в себя тот нож воткнул, так что скоро встретимся! Какая мне без тебя охота?
   Мужчина залпом осушил стопку, вторую плеснул в воду и, прислушиваясь к мелодии, которую наигрывал ветер на струнах тальника, впервые за долгие месяцы улыбнулся. Ему вспомнились часть в Уссурийске, куда их перекинули после учебки, придирчивый и наглый до беспредела старослужащий сержант Гусейнов – Гусь, и ночь, когда им крепко перепало от подвыпивших дембелей из его компании. Как, утирая разбитый нос, Алексеев задумался, искоса глянул на Игната, и на лице его блеснула злобная ухмылка.
   – Значит, говоришь, охота у вас на гуся знатная?
   – Так и есть! – сплюнув сгусток крови, подтвердил Игнат.
   – Когда вскроются реки! – расплылся в улыбке Василий, кивая на две совковые лопаты, что стояли у входа в каптерку.
   – Самое время для гуся! – повеселел Данилов и, сообразив, что задумал однополчанин, утвердительно кивнул в ответ. – Когда вскроются реки!
//-- * * * --//
   У входа в протоку река выстроила огромную плотину из ледяных глыб, она гудела под натиском стихии, крепилась, но вскоре сдалась, рухнула, и черная вода бурным пенящимся потоком хлынула в пойму. Сметая тальник, течение потащило льды. Гонимые ветром, они, будто корабли, устремились к изогнутому перешейку и, прорезав его, соединились с соседней протокой.
   Ленск. Декабрь 2020 г.

Запрос

   Уже третью неделю Андрей Марков осваивался в новой должности оперативника отдела контрразведывательных операций промышленности и транспорта Федеральной службы безопасности по республике. По молодости и неопытности он грезил секретными операциями, разоблачениями, слежками. А что на деле? А на деле его усадили разбирать архивные документы! За одной кипой вырастала другая, за ней – третья, потом появилась картотека, которую следовало привести в алфавитный порядок. Возникало ощущение, что его специально перевели в отдел, копаться в документах и перетряхивать архивы. Нет, он не сетовал на службу, но ему хотелось чего-то большего, серьезного, ответственного…
   Вечером в кабинет зашел начальник отдела и положил на стол Маркову лист бумаги:
   – Андрей, тут со столицы пришел запрос, нужно пробить человечка: не проходил ли он или его родные по нашим учеткам. Столичные чекисты проволочек не любят, так что постарайся не затягивать! Сам понимаешь, у меня сейчас свободных людей нет, все оперативники на задании, так что, кроме тебя и доверить некому! Заодно и развеешься от архивной пыли. – Начальник с улыбкой хлопнул ладонью по пожелтевшим папкам.
   – Ну, дерзай, лейтенант!
   «Оперативное задание» или, как говорили по-простому, «запрос» на некоего Шубина Игоря Сергеевича пришел из Москвы буквально пару часов назад. Обычно, запросы такого рода направляют для проверки чиновников, которых рекомендуют на высокопоставленные должности. В этом случае тщательно проверяются родственные связи фигуранта. В запросе на этого человека коротко указывались исходные данные: дата рождения – 11 августа 1938 г., уроженец города Алдана, с 1940 года воспитывался в Алданском детском доме, по окончании профтехучилища выехал на пмж в Московскую область, где по всей видимости и выстроил успешную карьеру. Но Москву больше интересовали родители фигуранта, сведения о которых практически отсутствовали:
   Мать – Чередниченко Лариса Савельевна, 1907 года рождения, в графе отец – прочерк. В целом, информация довольно скудная, но для того и существует ФСБ со своими неограниченными ресурсами, чтобы откопать всю подноготную человека.
   С утра Марков направился в ЗАГС города Якутска. Взглянув поверх очков на его удостоверение, пожилая женщина интеллигентно качнула головой.
   – Все понятно! Что конкретно вас интересует, молодой человек?
   Марков изложил ей суть вопроса, а в довершение добавил, что это дело особой важности.
   – А у вас разве по-другому бывает? – с иронией произнесла женщина и добавила. – Ну-с пойдемте.
   Опыт работы с архивными материалами пошел на пользу: теперь Марков умело управлялся с картотекой. А вот и Чередниченко Лариса Савельевна, 1907 года рождения, числилась рабочей в артели «Пролетарка».
   – Негусто! – с досадой подумал Марков.
   Теперь предстояло перешерстить старые архивы НКВД.
   Двое суток кропотливой работы утешительных результатов не дали: ни один из Шубиных в картотеке не мог являться ни отцом, ни близким родственником фигуранта. Да и сведений о Ларисе Чередниченко, матери Шубина, было немного. Из семьи раскулаченных, выслана на спецпоселение в Алданский район вначале 30-х – и все.
   – Опять тупик! – приуныл лейтенант. Нет никакой достоверной информации, которая бы вывела на родного отца Шубина. Видимо, без помощи коллег из Алдана не обойтись.
   За окном уже темнело, когда Марков набрал номер Алданского отделения ФСБ и попросил о помощи.
   – Не вопрос! – отозвался оперативник на другом конце провода. – Отправляй данные: как отработаю – сообщу!
   Только на третий день пришел ответ из Алдана. Судя по предоставленному отчету, местному оперативнику пришлось изрядно попотеть, чтобы добыть нужные сведения. Во-первых, он отыскал работника детского дома – Тамару Ильиничну Сомову, женщину преклонных лет, которая давно переехала в другой город на пмж, но, услышав по телефону о чем идет речь, она с радостью согласилась помочь. Старушка хорошо помнила мальчика по фамилии Шубин и в подробностях поведала его историю. «Худенький мальчик с фамилией Сунь-Шу-Бин поступил в детдом в мае 1940 года, привезла его пожилая, хорошо одетая, интеллигентная женщина. Ничего не объясняя, она вручила метрику на ребенка и удалилась. В документах родителями значились Лариса Савельевна Чередниченко и Сунь Шу-Бин, гражданин Китая. Через знакомых в управлении артелей мы узнали, что мать в последнее время работала уборщицей в Алданском НКВД. Знать, что творится за стенами этого учреждения, не дозволялось никому кроме тех, кто носил синие петлицы. А задавать вопросы работникам наркомата внутренних дел, как вы понимаете, в то время было небезопасно, поэтому поиски мы решили прекратить, а ребенка приняли на общих основаниях как сироту. В конце тридцатых НКВД на приисках проводили массовые чистки, первым делом взялись за китайцев – все работники детского дома это знали, поэтому переживали за сироту. Чекисты часто просматривали дела наших подопечных, поэтому мы боялись, что фамилия может навредить ребенку. Тогда наша заведующая и решила убрать первую часть фамилии, а «Шу Бин» написать слитно. Вот так и появился в нашем детдоме новый мальчик Игорь Шубин»!
   Во-вторых, среди артельных архивов оперативник раскопал чудом сохранившуюся личную карточку с данными матери Шубина.
   Лариса Чередниченко – дочь зажиточных крестьян Курской области. В начале 1931 года семья была раскулачена и выслана на спецпоселение в Алданский район Якутии. Во время этапирования мать Ларисы умерла от пневмонии. По прибытии семья Чередниченко (отец и три его дочери) числилась за спецкомендатурой и была приписана к прииску «Незаметный». В 1936-ом Лариса переведена на прииск «Пролетарка», в 1937-ом Чередниченко сожительствовала с Сунь Шу Бином, гражданином Китая, местным старателем. В марте 1938-го он был арестован по обвинению в шпионаже и уже в мае осужден и этапирован в трудовой лагерь. А в августе 1938-го Лариса Чередниченко родила сына и переехала в Алдан.
   Оперативник поднял архив НКВД, и тщательно изучил дело Сунь Шу Бина, гражданина Китая, старателя прииска «Пролетарка» Алданского района Якутской АССР. В материалах значилось: «Родился в Китайской провинции Шаньдун в 1898 году в семье бедняка». Из протокола допроса задержанного: «Жить было трудно, мы часто голодали по несколько дней, хотя работали с утра до вечера за жалкие крохи со стола богатеев. Как-то вечером к нам в хижину заглянул знакомый отца. Увидев наше бедственное положение, он предложил отцу приличный заработок. Но перед тем предупредил, что это не совсем законное занятие, но очень прибыльное! Прежде нужно пройти через горный перевал Джугджурского хребта в Россию. Выбора не было, мы едва сводили концы с концами. Отец ушел с приятелем ранней весной, до ноября от него не было вестей. Мать уже всякое передумывала: что их засыпало снежной лавиной, замерзли, сорвались с обрыва!.. Но, вопреки нашим страхам, отец вернулся – живой, здоровый и с золотом! Вечером отец собрал нас у очага и долго рассказывал, как он добывал золото в Якутской тайге, обещал, что мы никогда больше не будем голодать. На вырученные деньги мать пополнила припасы, прикупила новую одежду. С той поры отец каждую весну уходил за Джугджур. Наша семья заметно поправила свои дела, отца стали уважать, многие напрашивались к нему в напарники, но он ни с кем не желал делиться своими секретами. Мне было лет двенадцать, когда отец подозвал меня: осмотрел, ощупал мышцы и сделал заключение, что я вполне взрослый, чтобы самостоятельно зарабатывать. В следующий сезон он взял меня с собой мыть золото. Долгое время мы добывали его на золотоносных реках без всякого страха, но вскоре все изменилось: за старателями открылась настоящая охота. Хунхузы ждали золотарей на перевалах, тропах, грабили и убивали целыми группами. На реках стало не менее опасно: там промышляли разбоем беглые каторжане и бандиты. Чтобы не стать их добычей, нам поневоле пришлось наниматься в артели, которых становилось все больше. Год за годом мы проделывали долгий и опасный путь, а в один из переходов отец сильно заболел и умер. Очень скоро пришла советская власть. Чекисты стали отлавливать и арестовывать всех, кто приходил из-за Джугджура, и я по воле судьбы остался в Алданском районе, вдали от матери и сестер».
   Марков дочитал последнюю страницу – признание Сунь Шу в шпионаже с изобличением сообщников. Хотел уже закрыть дело, как в глаза бросился список, в котором значилось:
   «На основании Постановления Особого Совещания при НКВД СССР в мае 1938 года были осуждены граждане Китая по статье 58-6 УК РСФСР».
   Напротив каждой фамилии – название прииска: Нимчеркан, Джеконда, Орочон, малый Куранах, Коса, Лебединый, Самодумовский. Телефон неожиданно зазвонил. Оперативник поднял трубку:
   – Марков на связи!
   – Товарищ лейтенант, – послышался голос дежурного. – Вам из Алдана звонят, говорят, вы должны знать, по какому поводу.
   Оперативник перешел в кабинет и поднял трубку:
   – Марков слушает!
   – Доброго вечера коллегам! – отозвались на том конце провода. – Я по поводу твоего Шубина. Знаешь, есть личная информация. Правда, к делу это не пришьешь, но, если интересно…
   – Интересно! – поспешил ответить Марков, – очень интересно!
   – А я в вас не ошибся! Помнишь старушку, которая в те годы работала в детском доме? Так вот, я уже собирался идти, а она мне лукаво так, вслед: «Что, молодой человек, уходите, и вам не интересно, чем закончилась эта история?» Я, конечно, заинтересовался: а что, спрашиваю, разве было что-то еще? «Конечно! – загадочно улыбнулась она. – Как-то ночью в мое дежурство к нашему детдому подъехал автомобиль, из него вышел высокий офицер, молодой, красивый, ну просто глаз не отвести! Чем, спрашиваю, могу помочь? Он показал удостоверение и попросил список наших детей. Долго его изучал, потом обратился ко мне: «Это все?». «Все, – отвечаю, – здесь полный список!» А он не успокаивается: «Полгода назад к вам должен был поступить Сунь Шу Бин, а в списках его нет!» У меня сердце зашлось: ну все, донесли на нашу заведующую, жаль ее, добрейшая женщина! Но, думаю, доиграю до конца, а там будь что будет. «Не было, – говорю, – мальчика с такой фамилией. Может, и поступал, но отправили в другой приют». Он посмотрел на меня пристально и ушел. «Это все?» – спрашиваю, а бабуля опять улыбается: «За исключением одной маленькой детали! В автомобиле я разглядела молодую женщину».
   Я решил – может быть, тебе это пригодится в твоих поисках?
   – Очень пригодится! Спасибо, что позвонил!
   Свой срок Шу-Бин так и не досидел: в 1943 году он скончался от туберкулеза в одном из Якутских лагерей. Дальнейшую судьбу Ларисы Савельевны так и не удалось обнаружить.
   Кто знает: может, лагерная участь обошла ее стороной, а может, нашелся человек в НКВД, который помог бедной женщине. Так это было или иначе – теперь уже не узнать.
   Андрей открыл форточку: холодный сентябрьский ветер влетел с улицы, пролистнул страницы раскрытого на столе дела. Работа была закончена, материал подшит и готов к отправке.
   Ленск. 2021 г.

Летите, лебеди!

   От нового 1980 года нас отделяло всего несколько дней. И вроде бы вот он, самый яркий детский праздник в году, елка, подарки, дед Мороз и две недели школьных незабываемых каникул, однако настроение мое было на нуле. Я сидел в комнате у окна и разглядывая причудливые узоры на стекле, вспоминал вчерашний день: уже прозвенел звонок, и мы, второклашки, готовые сорваться с мест, откинули крышки школьных парт.
   – Звонок для учителя! – напомнил нам суровый голос преподавателя.
   Наш классный руководитель Людмила Николаевна Сыроед была человеком строгим и вспыльчивым. Как педагог, она могла позволить себе иногда некоторую жесткость, однако учитывая, что ученики нашего класса по всем позициям занимали первые места среди начальных классов 24 школы, на это откровенно закрывали глаза.
   – Значит так, дети! – обвела нас строгим взглядом Людмила Николаевна, – Напоминаю, 29 декабря в актовом зале будет проходить школьная елка, начало в 10:00, попрошу без опозданий! Я очень надеюсь, – выдержала она короткую паузу, – в конкурсе карнавальных костюмов наш второй «а» займет уверенное первое место! И еще, наши шефы из летного отряда от себя лично тоже подготовили подарок победителям! До свидания, дети!
   – До свидания, Людмила Николаевна! – хором ответили ученики и потянулись к выходу. Мне безумно хотелось прийти на утренник в лучшем карнавальном костюме. Но, к великому сожалению, в этом году родителям было не до меня. Отца без конца отправляли в рейсы, а мама была настолько загружена делами, что времени сшить для меня костюм у нее просто не хватало. Дома я убрал учебники подальше от младшей сестренки, которая жуть как любила их разрисовывать, а опустошенный портфель забросил под кровать. Усевшись за письменный стол, я задумался. Мысль о новогоднем костюме не давала мне покоя, а тут еще фотография с прошлогоднего утренника в Доме культуры имени Гагарина. Я тихонечко залез в комод и достал свои старые костюмы. Первым примерил костюм медведя, который надевал в детский садик, но тот застрял на бедрах и угрожающе затрещал по швам. Потом попытался влезть в костюм космонавта из алого атласа с надписью СССР на груди, но с разочарованием понял, что давно вырос и из него.
   – Да что ты переживаешь? – поспешила успокоить мама, застав меня за примеркой, – повеселишься с ребятами, стихи прочтешь, получишь подарок! Не один ты без костюма придешь! Ну не прогонят же тебя из школы, в конце-то концов! Вот попомни мои слова, опять у вас все девочки нарядятся снежинками, а мальчики – мушкетерами и котами в сапогах!!!
   – Наверное… – нехотя согласился я и, вздохнув, понуро опустил голову.
   – Зато какую стенгазету мы с тобой подготовили! – видя мой удрученный вид, подбодрил меня отец и развернул ватман, от которого еще приятно пахло гуашью. Сквозь хитрый прищур на меня с улыбкой смотрел дед Мороз, словно говорил: «Не унывай, Мишка, еще не все потеряно!»
   – Точно первое место займем! – с уверенностью гордо заключил отец и подмигнул мне, – не то, что в школе, в авиапорту ни у кого такой не будет! А костюм – что костюм! На следующий год такой тебе такой сварганим, закачаешься, да и, правду сказать, мама права.
   Я окончательно сник и уединился в комнате, где, переливаясь огнями цветных гирлянд, стояла украшенная елочка. Закрыв глаза, я сложил ладони и шепотом попросил у дедушки Мороза карнавальный костюм. Не знаю, долетела до него моя просьба или это было просто совпадение, но я ясно услышал, как тихонько хлопнула входная дверь. В прихожей я очутился раньше всех, но каково же было мое удивление, когда на пороге я увидел странного незнакомца. Нет, это был далеко не дед Мороз и даже не сказочный эльф, что явился исполнить мое желание. Это был старик с заплывшей, покрытой щетиной физиономией. Несмотря на мороз за полтинник, что не отпускал с начала декабря, одет незнакомец был не по сезону. Осеннее драповое пальто, замасленное на рукавах и лацканах, с большой заплатой у кармана, прихваченной стежком из светлых ниток, было явно не его размера и висело как на манекене. На лоб натянута заношенная до проплешин кроличья шапка-ушанка, потерявшая и вид, и цвет, вокруг шеи намотан грязный клетчатый шарф с растрепанными краями.
   Холодный воздух растворился в теплой комнате, и теперь я почуял, как в нос словно нашатырем ударил противный запах, от которого я инстинктивно сморщился и отступил на пару шагов. С любопытством разглядывая незнакомца, который, скорее всего, по ошибке забрел в нашу дверь, я позвал маму: «Мама, тут дяденька к нам».
   – Мужчина, вы к кому? – задала мама вопрос, брезгливо рассматривая гостя, от которого разило как от помойного бачка.
   – К вам! – едва слышно прохрипел тот, – если не прогонишь, Люся.
   – Вы видимо адрес попутали! – начала было мама, но вдруг замолчала и обессиленно опустилась на табурет у бочек с водой, – Витька! Ты?!
   – Я, Люсенька! – шмыгнул носом мужчина и медленно стянул с головы шапку.
   – Примешь? – тихо, почти шепотом спросил он, глухо кашляя в шарф. – Если прогонишь, пойму! Не обижусь!
   – Кто там, Люся? – крикнул отец и, не дождавшись ответа, решил сам выяснить, что происходит в прихожей. Его удивление было не меньше, он пристально оглядел гостя с ног до головы, и перевел взгляд на маму:
   – Ты его знаешь?
   Мама вдруг побледнела, она готова была разрыдаться, но набрав воздуху, все же нашла силы ответить отцу:
   – Сеня, это Виктор!
   –Здравствуй, Семен! – прохрипел незнакомец и, собравшись духом, поднял глаза на родителей, – вы простите, что заявился без приглашения, но так уж вышло, что и идти-то мне некуда, кроме вас у меня нет никого! После минутного молчания Виктор взялся за дверную ручку:
   – Пойду я!
   – Куда ты на ночь глядя? Автобусы уже не ходят, да и на дворе не лето! – остановил отец гостя, кивая на его жалкие обноски.
   – Не дури, Виктор! – глотая слезы, с укором проговорила мама. – Сегодня оставайся, а там поглядим!
   Гость едва стянул пальто, как отец вдруг закричал:
   – Стой, где стоишь!
   От неожиданности я, мама и даже Виктор вздрогнули.
   – Снимай все рванье и бросай в коридор! Пусть твои постояльцы на холоде вымерзают! – властно потребовал отец и подмигнул мне, – так, сынок, воду на печку! И за дровами, живее, только шубенку набрось, раздетый не выскакивай.
   – А ну, склони голову, – строго повелела мама Виктору, натянула резиновые перчатки и, просмотрев его слипшиеся волосы, запричитала, – обовшивел весь, господи! Вши, места живого нет, так и бегают! Пока стой здесь и слышал, что Сеня тебе сказал: все вещи на улицу!
   Гость безропотно выполнял все указания родителей, оставшись в трусах и рваных носках, причем разного цвета, он переминался с ноги на ногу и трясся то ли от холода, то ли от похмелья. Скоро вода в ведрах закипела, отец снял их с печи и поставил на пол посреди маленькой комнаты, рядом с ванной, в которой нас купали. Мама поставила перед Виктором табурет и расстелив на полу газету принялась состригать с нашего гостя шевелюру. Виктор, морщился от боли, а мама орудовала машинкой и приговаривала:
   – Терпи казак, атаманом будешь! Ты ведь так мне маленькой все время говорил, если я хныкала!
   Когда стрижка была завершена, мама с отвращением завернула волосы в газету и закинула в печь – Ну! А теперь проходи, будем тебя отпаривать!
   Мы с сестрой и младшим братом с любопытством наблюдали, как мама купает большого дядьку в маленькой ванной. А тот, поджав колени к подбородку, корчит гримасы от жесткой вехотки, которой мама безжалостно терла ему спину.
   – Опустился дальше некуда! – укоризненно выговаривала ему мама, – И кому ты такой нужен?! А все эта водка проклятая! Вот скажи, чего тебе, голова твоя бестолковая, не хватало? И жена красавица, умница, дочь как картинка, сынок отличник! А он нет, все в стакан заглядывает! Ничего тебе не нужно! Лишь бы до бутылки добраться…
   Дядька не возражал, кряхтел, морщился и как маленький сдувал мыльную пену с носа. В завершении, мама обдала его из ковша теплой водой, и смахнула ладошкой взмокший лоб. – Ну, все! Хозяйство свое сам помоешь, вот тебе полотенце и одежда, извини уж, что нашлось!
   – А ну, зеваки! – хлопнула мама в ладоши и подтолкнула нас к выходу: – Давайте отсюда!
   Пока незнакомец плескался в ванной, я подошел к маме:
   – Мамуля, а кто этот дядька?
   Мама присела на корточки и взяла меня за плечи:
   – Это, сынок, мой братик – Витя! Твой дядя!
   – А почему он такой? Ты же говорила, что он капитан, что он самый главный на корабле?!
   – Так и есть, – растерянно ответила мама. – Он капитан, только корабль в порту, во льдах! Пока зима, понимаешь? Ну, а как лед растает, он обязательно на него вернется!
   Через полчаса из комнаты вышел совсем другой человек. Чистый, гладко побритый, одетый в отглаженные вещи из отцовского гардероба, которые, правда, были ему немного малы.
   – Наверное, голодный! – заботливо глянула мама на брата и, не дожидаясь ответа, пошла на кухню. – Садись за стол, ужинать будем!
   За столом я глаз не сводил с дяди Вити, все пытаясь угадать в нем того маминого брата, о котором она с гордостью рассказывала мне перед сном, но нет, это был не тот капитан в черном кителе и морской фуражке, которого я мечтал увидеть.
   – Спать будешь здесь! – занес отец с коридора раскладушку, – одеял у нас лишних нет, так что полушубком укроешься.
   После ужина дядька скромно умостился на край дивана и широко улыбнувшись, подмигнул нам, – ну, давайте знакомиться!
   – Давайте! Я Лора! – сразу ответила сестричка, и, широко улыбнувшись, кивнула на младшего братишку – а это Толя, он еще не говорит, только мычит чего-то! Осмелев, Лорка начала танцевать перед дядькой. – А я умею делать балет! Только без музыки плохо, а папа свою музыку не разрешает включать. – указала она на большой бобинный магнитофон.
   – А если я на баяне подыграю? – предложил дядя.
   Недолго думая, я приволок из родительской комнаты мамин баян и поставил перед дядей Витей. Накинув ремень на плечо, он сосредоточился и потянул меха. Прекрасная мелодия, как волшебство, в один миг заполнила комнату. Пальцы дядьки виртуозно метались по клавиатуре так быстро, что невозможно было за ними уследить. Одна мелодия сменяла другую: «Чебурашка-дружочек», «Голубой вагон», «Елочка»… Невпопад выкрикивая слова детских песенок, счастливая Лорка весело скакала посреди комнаты.
   – Завелись! Наиграетесь, спать не уложишь! – покачала головой мама, но прозвучало это по-доброму, не как обычно, когда мы перед сном бились с Лоркой подушками и прыгали по кроватям.
   – А чего у тебя старший хмурый такой? – отложив баян, поинтересовался дядя Витя, кивая в мою сторону.
   – Без костюма новогоднего остался, – с огорчением вздохнула мама. – В этом году не получилось у нас.
   – Как это, не получилось?
   – Да как-то так! Семена по рейсам бросают, а у меня вон – трое на шее!
   –М-да. – задумался Виктор. – Непорядок, какой же карнавал без костюма?
   – Обойдусь! – насупился я, – все равно все будут снежинками и мушкетерами.
   – Верно! – хихикнул дядька. – И у моих детей то же самое на утренниках было. Значит, надо необычный костюм, такой, чтоб ни у кого не было!
   – Да нет таких костюмов! – отмахнулась рукой мама. – Чего мальчишке на нервах играешь?
   – А я серьезно. Давайте подумаем. Каких костюмов еще не было на утренниках?
   – Кощея Бессмертного! – посмеиваясь над дядькой, огорошил отец, – Кощея Бессмертного ни разу на утренниках не видел.
   – А что, это мысль! – подхватил дядя Витя – почему бы и нет? Ну, что скажешь Мишанька? Будешь Кощеем?
   Идея с костюмом мне сразу пришлась по душе, такого сказочного героя и вправду не было на утренниках. Но с другой стороны я с грустью осознавал, что до завтра сшить такой костюм просто невозможно…
   – Так и быть, – подскочил с дивана дядя, – берусь, будет у Мишки костюм!
   – Окстись! – одернула его мама, – карнавал завтра в 10 утра!
   – Значит, надо спешить, – настаивал дядя Витя, – как говорится, «полный вперед»!
   – Глупости! – скептически заключил отец, – полная утопия, с костюмом делов дня на три минимум. А ты за ночь собрался.
   – Короче, так! – потер дядька ладонью шершавую лысину, – мне нужны ножницы, нитки, иголка, карандаши, мел. Ну, и если у хозяина есть клей казеиновый, то его. И самое главное – скелет!
   – Скелетов мы дома давно не держим, – с иронической усмешкой бросил отец, но после паузы добавил, – в учебниках точно есть!
   Родители неожиданно сделались серьезными, и отец начал перебирать соседей из нашего барака на Очиченко: Филатовы, нет – у них девочка с Мишкой учится, Гусевы – у них пацаны давно школу закончили… Никифоровы! – чуть не вскрикнула мама, – у них девочка в старших классах учится. Мишка, дуй к ним!
   Наша соседка Никифорова Эра Павловна, тучная громкоголосая женщина с мягким характером и тяжелой рукой, меня слегка недолюбливала. Я, честно говоря, не знаю почему, не думаю, что это было как-то связано с тем, что я дразнил их забияку-петуха, и, неловко признаться, катался в загоне на их свиньях. Однако сейчас Эра Павловна терпеливо меня выслушала и окликнула младшую дочку. Вера училась в старших классах, поэтому не обращала на меня внимания, а я, пока ехали в школьном автобусе, не сводил с нее глаз, воображая, что она случайно заметит мои чувства и возможно, повторяю, – возможно! – ответит на них…
   – А, сосед! – выглянула из комнаты Верка. – входи, художник! Выкладывай, что надо!
   Я вкратце открыл ей задумку с Кощеем и изложил мамины предположения про утренник, на котором все нарядятся либо снежинками, либо мушкетерами.
   – Правда, правда! – залилась звонким хохотом Верка. – Меня тоже родители снежинкой наряжали. Я не хотела, плакала, а они меня успокаивали.
   Она покопалась на полке с учебниками, пролистывая каждый и, обнаружив подходящий, протянула мне. – Только не забудь вернуть! Да, и еще… Ты думаешь, я не вижу, как ты в автобусе на меня пялишься? – она крепко вцепилась пальцами в учебник и, прикусив карандаш, лукаво прищурилась, – влюбился?!
   Я тянул на себя учебник, готовый провалиться сквозь землю от стыда и чувствовал, как кровь приливает к лицу.
   – И вовсе нет! – заикаясь, выдавил я, хотя прозвучало это совсем не убедительно, тут она отпустила учебник и я неуклюже грохнулся посреди комнаты. Верка засмеялась, но без всякой злобы, протянула мне руку и помогла подняться, – иди уже, жених!
   Словно ураган я вылетел на улицу, обтер снегом лицо и расплылся в счастливой улыбке – жених!!!
   Едва я переступил порог своей квартиры, как у меня из рук вырвали учебник.
   – То, что надо! – пробежавшись по оглавлению, торжествующе воскликнул дядя Витя и ткнул пальцем в строчку, – строение скелета человека! Братцы, пожертвуйте белую простынь, на косточки!
   Уже через полчаса наша кухня превратилась в пошивочную мастерскую. Меня поставили на табурет: обмерили ноги, руки, пальцы, бедра и даже голову. Размеры аккуратно занесли в тетрадь, потом умножали что-то, высчитывали, чертили, замеряли, резали, кроили. Работа спорилась, на моих глазах из куска простыни рождался новогодний костюм! Отец, что поначалу с равнодушием наблюдал со стороны, не удержался:
   – Ну, не видишь, что ли, неровно режешь! – забрал он у дяди Вити ножницы. – Тут ювелирная работа нужна!
   Теперь все семейство было втянуто в дядину авантюру с изготовлением карнавального костюма. А отец между тем замешивал какое-то густое варево с неприятным запахом, опускал в него заготовки из простыни и аккуратно раскладывал на разложенные по полу газеты. Теперь оставалось ждать их полного высыхания.
   Когда рукотворные мощи начали клеить на мой черный спортивный костюм, было уже далеко за полночь. Глаза мои слипались от усталости, я боролся со сном, крепился изо всех сил, но, как ни старался, голова моя беспомощно повисла, и я едва не навернулся со стула. Смутно помню, как отец подхватил меня на руки, отнес в спальню и, укрыв одеялом, ласково чмокнул в лоб.
   Проснулся я, когда в печи уже потрескивали дрова, а на плитке протяжно завывал алюминиевый чайник. Подорвавшись с постели, я метнулся на кухню, где мама уже колдовала над сковородкой с оладушками.
   – Мамуля! – обнял я маму. – Доброе утро, родненькая!
   –Вот хитрюга! – ласково улыбнулась она в ответ и кивнула на закрытый газетами журнальный столик. – Принимай работу!
   У меня дыхание перехватило в предвкушении чуда, одну за другой я с нетерпением убирал газеты, пока не добрался до костюма.
   – Ура-а-а! – торжествующе вырвалось у меня. Опомнившись, я заткнул рот ладонью, и не в силах сдержать восторга, запрыгал по комнате как чумной. Мама стояла в дверях, и, наблюдая за мной, сияла от радости. Улучив момент, я проскользнул в темную комнату и, сунув голову за занавеску, выглянул в окно. На улице было темно и пустынно, лишь уличные фонари, словно привидения, желтыми пятнами висели в молочном тумане. Сложив ладони, я закрыл глаза и тихо прошептал: «Спасибо тебе, дедушка Мороз!»
   – А где наш Кощей? – раздался в комнате голос отца. – Пусть примерит новый образ, глянем, чего мы сварганили?!
   Как можно аккуратнее я влез в свой новый костюм и повернувшись к зеркалу на шифоньере, раскрыл рот… Да, сказать, что костюм был хорош, значит ничего не сказать! Костюм был просто шикарный, каждая косточка на своем месте! Мастерски выведенные цветными карандашами оттенки придавали им объем и создавали полную реальность того, что кости где-то округлой формы, а где-то слегка угловатые и впалые! Помимо всего на спину мне пришили черную мантию с капюшоном из атласа, которой я мог укрываться как плащом. Радости моей не было предела, хотелось просто лететь в школу и скорее похвастать своим необычным костюмом.
   – Кощей Бессмертный! Просто вылитый! – всплеснула руками мама. – Скажи спасибо дяде Вите!
   – Верно! – присоединился отец. – Его была идея сшить костюм за ночь! А я, честно говоря, сомневался, что успеем!
   Я прошел в комнату к дяде, но к удивлению застал его в слезах.
   – Вы плачете? – сконфузился я от неожиданности.
   Дядя Витя улыбнулся в ответ:
   – С чего ты взял! Нет, конечно, капитаны не плачут! Вспомнил сына Сашку, как водил его на елку! А костюм славный получился, одно слово – Кощей! Только вот еще один штрих! Я тут поколдовал маленько ночью, так что прости, пришлось штанину на твоем трико отрезать!
   – Зачем? – удивился я.
   – А ты сам то, как думаешь? – загадочно произнес дядя, и поднес мне маску-череп, – эх ты! – усмехнулся он с подковыркой, – Кощей без головы!
   Только теперь до меня дошло, что на радостях я совсем позабыл про череп! Как хорошо, думал я, что дед Мороз послал нам позднего гостя, и не когда-нибудь, а именно за день до утренника! Может это и есть – чудо?!
   Школьный утренник прошел на «ура». Признаю, родители были правы насчет карнавальных костюмов. За исключением пары гномов, кота в сапогах и волка с облезлым хвостом, в зале порхали «снежинки» и важно расхаживали мушкетеры в бумажных шляпах с перьями, нарисованными тушью усами и бородкой. Первое место, к сожалению, присудили не мне, его получила девочка из параллельного класса в костюме снежной королевы, а уже второе место жюри без колебаний отдало мне! С кучей призов, подарков и прекрасным праздничным настроением я вернулся домой и по несколько раз с восторгом пересказывал, как я загадочно зашел в зал в накидке, пряча лицо под капюшоном! С каким любопытством все смотрели на меня, и как округлились их глаза, когда откинув капюшон и накидку, я превратился в Кощея! Родители школьников просили разрешения сфотографироваться со мной. И ни один из моих одноклассников и даже друзей не догадались, кто скрывается под маской!
   На этой приятной ноте можно было бы и завершить рассказ, но тогда я лишу вас возможности узнать, что было дальше с дядей Витей. А дальше…
   За два месяца, что дядя Витя прожил у нас, он заметно поправился, морщины разгладились, волосы отросли. По правде сказать, с ним было интересно, он так играл на баяне, придумывал разные игры, а какой был рассказчик! Вечерами перед сном мы с сестренкой укладывались рядом с ним и слушали рассказы о том, как он командовал экипажем большого речного буксира, как трудно было тащить на тросе плот длиною в полкилометра. Иногда, когда он был в особом расположении духа, то баловал нас страшными историями про утопленницу, ужасного Вия и ведьму, которая летала в гробу по церкви. Сказать по правде, было очень страшно! Дослушав до конца, сестра хныкала и прихватив куклу, плелась к родителям, слезно уверяя, что очень боится спать одна. Конечно, после такого мама выговаривала брату свое недовольство, лишая нас завораживающих историй на пару вечеров.
   Вскоре мы и вовсе не отходили от дяди, он стал для нас и нянькой, и самым близким человеком. Родители не противились этой близости, может где-то и радовались, что мы были под присмотром, а потому с работой дядю Витю не торопили. И он все время говорил, что вот только потеплеет, вернется на флот. Как-то незаметно промелькнула зима, с крыш свесились длиннющие сосульки, и капель дробью застучала по завалинке. Солнце уже припекало по-весеннему, было радостно, что совсем скоро наступят летние каникулы, а это значит – свобода! Дядя Витя стал уходить, возвращался очень поздно, убеждал, что это по работе. А как-то и вовсе не пришел ночевать. Мама беспокоилась, до полуночи выглядывала в окно и тяжело вздыхала.
   – Ложись спать! – настаивал отец. – Чего зря темень высматривать, не придет он, не маленький! Дай бог, чтобы на работу утроился, а то гляди…
   – Он обещал, – шепотом ответила мама. – Обещал начать все заново! Он не мог меня обмануть, а вдруг чего-нибудь случилось? Ты, Сеня, спи, а я еще посижу немного, вдруг подойдет, так я открою потихонечку!
   – Как знаешь! – с досадой качал головой отец.
   Мама уснула на стуле, положив голову на подоконник, а дядя Витя так и не появился. Пришел он к обеду следующего дня, слегка возбужденный, но довольный.
   – Все налаживается сестренка! Берут на флот! Вот вчера пришлось остаться, помочь по машине! Не злись, пожалуйста!
   Мама выглядела счастливой, ей очень хотелось, чтобы у старшего брата все наладилось и его привязанность к алкоголю осталась в прошлом, наверное, ради этого она пошла бы на любую жертву. Теперь дядя стал уходить чаще, иногда он пропадал по несколько дней, но обязательно возвращался, отсыпался, ел и вновь уходил. Как-то я пришел домой раньше обычного (в школе отменили последний урок), и случайно подслушал, как мама отчитывала дядю Витю.
   – Ты же обещал! Ты слово дал, а сам! Ты что, опять пьешь? Скажи честно! А я тебе поверила, дура! Как я могла, господи!
   – Люся! Выслушай меня, пожалуйста! Мы с ребятами на теплоходе движок запустили, решили обмыть, ну там по стопке вышло всего… – бубнил, словно проштрафившийся, дядя Витя, правда, как-то не очень убедительно.
   После серьезного разговора по душам дядька ушел, а мама уединилась в комнате. Она тихонько всхлипывала, а я топтался у порога, не решаясь подойти. Завидев меня, мама натянула улыбку и взяла баян:
   – Мишутка! Давно пришел? Я там оказиков напекла, ты поешь, пока горячие! А я поиграю, а то так и разучусь!
   Мама прошлась пальцами по клавишам: «Над землей летели лебеди ласковым днем, – взяла она высокую ноту, – было им светло и весело в небе вдвоем! И земля казалась ласковой в этот миг… Вдруг по птицам кто-то выстрелил и раздался крик: Где же ты моя любимая, отзовись скорей»…
   Мне эта песня ужасно не нравилась, во-первых она была настолько печальная, что я сам едва сдерживал слезы, сострадая дикому лебедю, у которого убили возлюбленную, а во-вторых мама пела ее, когда что-то шло не так! Вот и сейчас я слышал, как дрожал ее голос.
   – Это из-за дяди Вити, да?! – не удержавшись, спросил я напрямую. Мама перестала играть, и взглянула на меня:
   – Что из-за дяди Вити?
   – Ты сейчас плачешь из-за него?
   – Ну что ты, Миша! – и она опять старательно натянула улыбку, – это из-за песни! А почему ты спросил?
   Я признался, что совсем не нарочно подслушал их разговор. Мама попросила меня сесть рядом и отложив баян в сторону, нежно заглянула в мои глаза.
   – Не все так просто, сынок, в жизни. Виктор очень хороший человек, я помню, какой он был добрый, как помогал папе, а ведь нас малых было пятеро, и мама лежала парализованная. Виктор и в школе учился на одни пятерки, а после занятий находил подработки. Как окончил школу, подал документы в Якутское речное училище. Он и там был отличником, всегда старался быть лучшим. Вот как-то просто захотел выучиться играть на баяне, взял самоучитель и через неделю уже менуэты наигрывал, как заправский музыкант. Потом играл в курсантском ансамбле. А как он рисовал! Такой талантище закопал… Училище он окончил с отличием, пошел в Жатай, старпомом на буксир-плотовод «Меркурий». На плотоводах всегда работали самые опытные капитаны, там и умение, и знания нужны, чуть не так повел плот, лопнул трос, и понесло пучки леса по Лене, не соберешь! А он настырный был, смог, и через год его назначили капитаном. Про Витю и в газетах писали, в «Ленском воднике», мол, молодой капитан плотовода встал в один ряд с опытными речниками Лены. Люди с головой сынок, всегда в цене. Заметили его, предложили повысить квалификацию, направили в Ленинград. Ой, уж как папа наш за него радовался! Бывало, придет с работы и рассказывает нам, девчонкам: Витька то, да Витька это… Проще говоря, целыми днями про нашего Витьку только и разговоров. Дедушка твой в юности тоже ходил мотористом в Киренске, Бодайбо, Жиганске, поэтому уважал речников, и Витькой гордился. Вскоре Виктор женился на Ирине Захаровой, очень грамотной, а главное – доброй девушке из многодетной семьи. Время быстро летит, не успели оглянуться, дочка родилась, следом мальчик, семья – просто загляденье, чего еще человеку надо? А потом начались награждения, застолья, Виктора везде приглашали, вот так незаметно он и пристрастился к водочке. Пока отец живой был, так он его придерживал, поучал да наставлял, а как умер, так Виктор совсем распоясался! Мужчина он видный, на язык острый и грамотный, умел красиво мозги запудрить, вот и начал гулять с девушками, то с одной, то с другой. Жена его долго терпела, надеялась, что одумается, но всякому терпению есть предел. После развода с Ириной Виктор женился во второй раз, девушка была красивая и молодая, скоро у них родилась девочка, надеялись, он хоть теперь остепенится, осядет. Но хватило его ненадолго, очень скоро он снова запил… А дальше пошло-поехало: бросил работу, жену, друзья отвернулись, появилась новая компания. Сколько мы не пытались его вытащить из этой ямы, да все без толку! Он стал невыносим, жутко ругался, оскорбил твоего папу, меня… но он так и остался моим братом, моим самым любимым старшим братиком, который любил и оберегал меня. – мама опять заплакала и взяла меня за руку, – обещай, что не расскажешь папе про наш разговор! Я все еще надеюсь, что Витя вернется, тот прежний, хороший Витя!
   У меня ком встал в горле, слезы жалости и обиды рвались наружу, но я сдержался, сжал губы и молча кивнул в ответ.
   Вечером с работы вернулся отец, и, как всегда с серьезным выражением лица, начал рассказывать, что встретил рыжую лисичку, и та передала леденцов. От радости сестренка хлопала в ладоши и, принимая гостинцы, просила передать лисичке, чтобы та отправила ей мороженое. Вот уж нет глупее истории, – глядя на сестренку размышлял я, а самого так и подмывало спросить: и где же эта рыжая хитрюга хранила леденцы? Еще куда не шло, если бы отец встретил кенгуру, та могла прятать сахарные петушки в сумке. Хотя я был абсолютно уверен, что и про кенгуру отец сочинил бы что-нибудь невероятное. Да, в этом он был неподражаем, с такими актерскими данными ему не баранку крутить, а играть в театре! Хорошо помню, как он дурил меня в детстве. Дело в том, что отец был поразительно похож на Валерия Золотухина. Как-то мы всей семьей смотрели фильм «Хозяин тайги» и отец убедил меня, что это он был милиционером и ловил бандитов в тайге. Я сотни раз пересматривал этот фильм и наивно верил, что это отец, а тот и глазом не моргнул. Когда открылась правда, я был ужасно разочарован и обещал себе больше не верить отцу, но всякий раз попадался на его удочку. К счастью, в лисичек и зайчиков, что безвозмездно раздают сладости на обочине, я уже не верил. Одно оставалось неизменным, моя любовь к нему, поэтому, как и прежде, мы бросились ему на шею. Он был безмерно счастлив, смеялся от всей души и тискал нас у порога.
   – Как всегда! – строго пожурила его мама. – Сколько раз говорить, переоденься сначала! Ты посмотри, весь гаражом своим пропах!
   – А что! В мазуте я тебе не нужен? – кривлялся и ехидничал отец. – Пусть дети знают, что папка их шофер – рабочий человек!
   – Иди, умывайся, – с улыбкой вздохнула мама, – рабочий человек. Ужин стынет.
   За столом отец неожиданно спохватился:
   – Я вот что хотел сказать Люся! Сегодня в Кангалассы за углем мотался, встретил Валерку Бельчука, ну, помнишь, я тебе рассказывал, вместе учились в автошколе. Так вот, он нас зовет в гости. Вот я и думаю, а что, давай махнем? Завтра суббота, выходной, возьмем ребятишек – и к нему! У Валеры в Мархе свой дом, посидим, поговорим, ты развеешься, да и малышня побегает. А то сидишь в четырех стенах всю зиму. Ну, что скажешь?
   – А почему нет?
   – Вот и отлично! – потер ладони отец. – Ты мне пиджак приготовь. Да, шапку ондатровую надену, а то она всю зиму без дела в шифоньере провалялась.
   Мама заметно повеселела и занялась приготовлением к завтрашней поездке, но тут выяснилось, что нет ни отцовского драпового пиджака, ни его любимой ондатровой шапки. Всплыла и еще одна неприятность: пропала заначка, которую родители откладывали на отпуск. Вечер был окончательно испорчен, и последней каплей в этом деле пришелся визит нашей соседки. Эра Павловна вежливо извинилась и прямо с порога сообщила, что видела дядю Витю на рынке, в компании тамошних алкашей, что клянчат у прохожих деньги на опохмел.
   – Впустили козла в огород! – вспылил отец, закрыв на крючок дверь за соседкой. – А ведь я ему поверил!
   О поездке в гости уже не шло и речи. Мама тенью бродила по комнатам, а отец, насупившись, ждал нашего постояльца. Пришел дядя Витя поздно и с порога начал о новой работе, но отец строго одернул его, хлопнув кулаком по столу.
   – Хватит врать! Раздевайся, разговор есть!
   – А что случилось, никак война? – попытался перевести разговор в шутку дядя, но, видя настрой отца, осекся, повесил пальто и виновато взглянул на родителей – Ну, я готов! Поговорим?
   Отец с дядей закрылись в спальне, мама молча стояла у дверей, а мы с сестренкой подслушивали из соседней комнаты, прижав ухо к фанерной перегородке.
   – Ну что, Виктор, – сурово начал отец. – Меня не уважаешь, так хоть Люсю постеснялся бы! Что ты гадишь-то в доме, где тебя кормят, поят и любят?! Что ты за человек такой гнилой! Совсем опустился, вещи выносишь, по карманам шаришь, как воришка последний…
   – Да я… – хотел было вставить что-то в оправдание дядя, но отец резко оборвал его:
   – И слушать ничего не хочу! А ведь было время, Виктор, уважал я тебя, а ты мне, работяге, и руки не подавал! Но я не в обиде, Люся гордилась тобой, все восторгалась да радовалась, газетки про тебя в комод прятала! Ты же большим человеком был, а куда скатился! Э!.. Все пропил, даже у сестры в доме воровать за грех не посчитал! Вещи-то где?
   – Продал…
   – На пропой?.. Понятно! Я тебе так скажу, хоть и обобрал ты нас, как последняя сволочь, зла не держу. Скрывать не стану, до слез обидно, не за себя – за Люсю. Как мужик, прямо скажу – видеть тебя я больше в своем доме не хочу! И времени на сборы не дам, так что ступай с богом! Может быть, найдешь счастье в этой бутылке окаянной!
   После разговора с отцом дядя вышел совсем потерянный, он подошел к маме, опустился перед ней на оба колена и прижался щекой к ее ладони.
   – Прости меня сестренка, моя маленькая Люсенька, негодный я человек, убогий! Сам себя ненавижу, так бы и раздавил как гниду! Не суди меня, прости, если сможешь, и отпусти от сердца!
   Стараясь казаться гордой, мама смотрела в сторону, правда не очень-то у нее получалось, слезинки блестели в ее глазах. Дядя, видимо, и не ожидал другой реакции, крепко поцеловав маме руку, он поднялся, помахал как всегда нам на прощание и ушел… Когда хлопнула дверь, мама вздрогнула, опустилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.
   Долгое время про дядю не было ничего слышно, я часто с грустью вспоминал о нем, мне не хватало его шуток, рассказов о бурных перекатах и речных тягачах, что тянули плоты по непокорной Лене к самому устью. Как-то просто и обыденно он раз и навсегда исчез из нашей жизни!
   До окончания учебного года оставались считанные дни, в приподнятом настроении я ворвался домой, и, проехавшись на двери, закинул в угол полупустой портфель. Из дальней комнаты донесся звук баяна, он слезливо вытягивал «Над землей летели лебеди». Склонив голову, мама пела про лебедей, а по ее лицу катились слезы… Я чувствовал, как слова лились прямо из глубины ее души, она пела, заглушая свою боль чьей-то чужой печальной историей. В такие минуты мне всегда хотелось крикнуть громко-громко: «Летите лебеди!» Я закрывал глаза и представлял, как эти гордые птицы, услышав мой голос, взмоют в небесную синеву, где их не достанет пуля охотника. Рядом на стуле я нашел письмо от маминой сестры – тети Тани, она сообщала: Виктор сильно запил, стал водить странную компанию в родительский дом по улице Субурусского. Во время пьяного веселья забыли выключить плитку, замкнула электропроводка и начался пожар. Огонь успели потушить, но Виктора не спасли, он задохнулся.
   Я положил голову маме на плечо и нежно обнял. Она глотнула воздуха и вдруг вместо куплета, закрыла лицо руками и зарыдала:
   – Витенька, миленький мой братик! Что же ты наделал, как же ты так!
   Я не удержался и заплакал следом, мне было очень жалко дядю Витю, но еще больше мою любимую маму.
   Ленск. Декабрь 2020 г.

Крик в ледяном безмолвии

   Весна в тот год выдалась ранняя. Уж и не припомнишь, когда была такая прежде. Как-то вдруг сразу, по-летнему, припекло солнышко. Придавило сугробы, растопило наледь на обочинах дорог да развезло грязь на поселковых улицах. Сотни ручьев, наперебой перекрикивая друг друга, заспешили к реке, где, сливаясь воедино, становились одним целым с великой северной красавицей Леной. Молчаливо, но по-якутски терпеливо выжидала она своего часа, чтобы, пробудившись после долгого сна, вздохнуть полной грудью и, сбросив тяжелые оковы, освободиться от ледового плена.
   К майским праздникам снег сошел, сквозь пожухлую траву стали пробиваться молодые ростки; словно пестрым ковром усыпали склоны крутых сопок нежные цветки якутского подснежника, а в небе весело закружили стрижи, радуясь возвращению в родные гнезда.
   Однако за день до ледохода резко похолодало, небеса заволокло тучами: густые и темные, они плотной свинцовой завесой низко нависли над Табагой и к обеду накрыли ее густым снегопадом. К вечеру налетел ветер, разогнал тучи и, спустившись к берегу, вдохнул жизненную силу в спящую реку. Проснулась Лена, налегла плечом на ледяную толщу и со скрежетом, подгоняя ледяные глыбы бурлящим потоком, понесла свои воды на север. В ту ночь вышла она из своих берегов, затопила пойму, наводнила протоки и залила луга в окрестностях поселка.
   Утро девятнадцатого мая 2009-го выдалось на редкость холодным. Ветер, что год от года неизменно провожает непокорную красавицу к морю Лаптевых, завывая, гулял по верхушкам склонов. Резкими порывами срываясь вниз, набрасывался он на прохожих, обжигая лицо и руки своим ледяным дыханием. В такую погоду человек из дома нос не кажет, а вот осетру лед да холод не помеха, в это время стоит царь-рыба в глубоких ямах на тихих местах. Тут, рыбак, не зевай! Хорошая рыбина килограмм на пять-десять тянет. И везение здесь ни при чем, рыбные места знать надо.
   Знал такое место и Серега Добрянцев. Вырос он на реке, а какой же мальчишка в Табаге не рыбак? Даже ленивый мог сказать, на какую приманку какая рыба берет и в какую погоду лучше! Нынче-то детей младше пятнадцати родители к воде не пускают, боятся за любимых отпрысков. А было время, сами в десять уже сетями промышляли! Бывало, в ледоход по льдинам у берега на спор бегали да на плотах перебирались по бездонной протоке! Это сейчас, как вспомнишь, – мурашки по коже, а тогда только дух захватывало, да кровь играла в жилах. Прознал бы про эти детские шалости отец, непременно отходил бы ремнем по заду и надолго запретил даже близко подходить к реке.
   Осетровое место Сергей нашел еще в девяностых. С дружком своим Геной Зюзиным, бывало, килограмм на десять царь рыбу вытягивали. В лихие девяностые жить стало тяжко. Спасибо реке-кормилице, выручала. Зарплаты, случалось, по пять месяцев не платили, вот и приходилось каждому по-своему крутиться. Серега магазинчик свой открыл, Генка же – человек военный – себя среди «челноков» не нашел, помыкался немного да потянулся в Москву в поисках лучшей жизни.
   Пришлось Добрянцеву нового напарника искать. Уж сколько лет с той поры минуло, почитай, четвертый десяток разменял, только каждый год, едва сорвет льды, будто магнитом тянуло Сергея к тем осетровым ямам. Днем раньше заглянул в гости Сашка, брат меньший. «Давай, – говорит, – на осетра! К столу-то по-любому возьмем, и ладно». «Вот рыжая бестия, – посмеялся над братом Сергей, – не забыл ведь, знает, чем душу встревожить!»
   Санька действительно был рыжий, среднего роста, вечно с трехдневной щетиной и торчащими, как у таракана, усами. В старой Табаге многие даже фамилию его не знали, а только скажи: Санька рыжий, махали рукой: «Как же, знаю!» На клевые места чужих брать не принято, а Анатолий Царев – дядька по матери, к тому же и рыбак заядлый, вот и решили ему предложить составить компанию. Внимательно выслушав племянников, мужчина взбодрился. Заиграл в глазах азартный огонек, разве ж настоящий рыбак от такого заманчивого предложения откажется! Искоса глянув на супругу, что управлялась со скалкой, раскатывая тесто на пельмени, Царев пригладил усы, перевел взгляд на болотные сапоги, что сиротливо висели на гвозде у двери, и, кашлянув, подтянул трико.
   – Да поезжай уж, – отозвалась жена и, хитро глянув на мужа, вытерла руки о передник. – Ведь всю плешь проешь, коли дома останешься.
   – Когда едем-то? – расправил родственник плечи и, не удержавшись, снял со стены болотники.
   Ехать решили с утра. Сергей с вечера перебрал сети. Поставил мотор в бочку с водой, погонял на холостых оборотах, опробовал винт на ходу, проверил и только потом стал собираться.
   – Вы что, на зимовку собрались? – окликнула Сергея с порога жена. Тот в ответ пожал плечами:
   – С чего это ты взяла?
   – Да вон Санька твой по всем родственникам прошелся. Поди, опять стопки собирает? Как бы ни пришлось вам завтра без него сети ставить!
   Сергей призадумался. Выпить Санька любил, не без того. Но, что касается рыбалки, охоты, ни разу не подводил. Только, действительно, что его по родне понесло? Может, спросить чего хотел? Или бродил по другой какой надобности. На этой мысли Сергей и успокоился. Да и чего по пустякам голову ломать, завтра все сам расскажет, если захочет. Только понягу собрал, раздался стук в двери. Родственник, племянник Артур, на последнем автобусе приехал погостить, на выходные из города вырвался. За разговорами дошло дело и до рыбалки. У Артура, как услышал про протоку, глаза загорелись – возьмите с собой!
   Парнишка молодой, крепкий, почему не взять? К тому же чем черт не шутит, вдруг Санька и на самом деле наберется? Кого тогда поутру по поселку сыщешь! А тут человек свой, да и в рыбацком деле не новичок.
   В назначенное время собрались на берегу, стянули корму казанки в воду и, пока Сергей крепил мотор, равномерно распределили по лодке весь рыбацкий бутор. Рыжий подошел чуть позже, трезвый как стеклышко. Сергей хотел было расспросить брата про вчерашние похождения, да не стал, поосекся, мало ли чего! Перед дорожкой присели на берегу. Закурили.
   – Ну, двигаем, чего рассусоливать? – бросил окурок Царев и, выправив спину, засучил рукава. – Прыгайте, столкну!
   – Дядь Толь, – ухмыльнулся Сергей, раскатывая болотники, – давай в лодку. Я толкну. Артур, Санек, чего ждете?
   Рыбаки молча расселись в лодке, оставив Сергею место у мотора. Добрянцев застегнул пуховик на молнию, натянул на голову вязаную шапку и без особых усилий приподнял нос казанки. Подавшись грудью вперед, столкнул ее в воду и сам запрыгнул в лодку. Здоровьем Сергея господь не обидел, одарил сполна, грех жаловаться. В поселке его шутя дразнили Добрыней.
   Скоро лодка затихла на воде и, тихо покачиваясь на волнах, поплыла по течению. Сергей присел к мотору. Раз, два, три, все впустую, не заводится, хоть убей. Попробовал еще раз и еще. Да что ты будешь делать! Не идет и все.
   – Наш надо было взять, – заметно нервничая, сухо подметил Царев и полез в карман за сигаретой. – Набрали моторов буржуйских, вот теперь мучаетесь.
   – Да я вчера его гонял! Как часики, с полтычка запускался, – оправдывался Сергей, копошась в моторе.
   – Артур, чего сидишь, – забубнил Царев и, щурясь от едкого дыма, прикусил фильтр сигареты. – Давай на весла и вдоль берега держись. Вишь, льдины тащит, не успеешь сообразить, как ледоход отнесет течением, а там льдами нашу казаночку как фольгу сомнет!
   Артур послушно сел за уключины и подгреб в сторону берега. – Вот, так и держи, – одобряюще произнес Царев, поглядывая на проплывающие поодаль ледяные глыбы. – Близко тоже не подплывай, а то винтом дно хватанем, тогда прощай рыбалка.
   Сергей снял пуховик, уже минут двадцать он впустую крутил стартер, но мотор молчал как заговоренный. Добрянцев поднял крышку и внимательно осмотрел каждое соединение: «Все вроде в порядке. Чего ему надо? Как бы ни пришлось несолоно хлебавши домой возвращаться».
   Царев словно прочел его мысли:
   – Вот что, Сереж. Судьбу испытывать не будем. Не на пруду, на реке все же! Пробуй еще пару раз, и, если не заведешь, сворачиваем мероприятие!
   Добрянцев закрепил на моторе крышку, глубоко вздохнул и крутанул стартер. Движок забубнил, закашлял, и едкий синеватый дымок повис над водой. Сергей улыбнулся и, утерев капли пота со лба, повернул рукоять газа. Оставляя пенный след за кормой, казанка набрала скорость и, разрезая килем волну, скоро скрылась из виду в плотной пелене густого тумана.
   То самое осетровое место находилось на Октемских протоках, километрах в двадцати пяти от старой Табаги, за островом Медвежка. В паводок незнающий рыбак мог легко заблудиться в многочисленных рукавах этих проток. Приняв большие острова за коренной берег, можно плутать, покуда не кончится бензин или не вынесет строптивым течением на реку на расправу рвущимся к северу льдинам. Но Сергей в любую погоду безошибочно вел лодку к цели, эту дорожку они проторили с другом юности Геной Зюзиным еще в девяностые, потому уверенно держал курс на бледнеющий в утренней дымке остров. Ближе к берегу Сергей сбросил обороты. Тут лихачить ни к чему, можно на топляк налететь. Топляк тем и опасен, что плывет бревно не на поверхности, а слегка притоплено, простым глазом сразу не увидать, хватишь такое на скорости, и глазом моргнуть не успеешь, как опрокинет, а там – как богу будет угодно.
   Остров с высоким обрывистым берегом обошли по течению, подплыли с пологой стороны и, заглушив мотор, врезались носом в песок. Рыжий выпрыгнул первым и, ухватившись за веревку, потянул лодку к берегу.
   – Ну, молодежь! – по-молодецки перемахнув через борт, задорно выкрикнул Царев. – Я костерок замастрячу, а вы вещи стаскивайте!
   Пока перетаскивали рыбацкий бутор, готовили сети, Царев собрал в кучу сухой валежник и, присев на корточки, поднес к нему горящую лучину. Затрещал сухостой, и пламя, пожирая одну хворостину за другой, взметнулось ввысь. Обдало жаром лицо, и, играя озорным отражением в глазах, закружили над костром искры. Потирая ладони, Царев обвел взглядом округу и поднял глаза к небу:
   – Господи, красотища-то какая! Чего ж мы в другие страны-то к буржуям отдыхать едем? Ведь вот оно, небо наше русское, его же нигде чище нету! Анатолий любил эту землю, любил реку, черные покосившиеся домики старой Табаги, что приветливо глядели вечерами на прохожих светом из окон. Ни на какие блага мира не променял бы эти простые, милые сердцу места.
   Поджав живот, мужчина примостился на брусничник и острым якутским ножом нарезал сало, хлеб, раскладывая все на скатерть, раскинутую на земле. Рыбаки молча наблюдали за дядей в ожидании главного момента. Оглядев стол, Царев довольно улыбнулся и, вынув из рюкзака бутылку водки, подмигнул племянникам:
   – Чего, замерзли? Садитесь, или не будете?
   – Наливай, пока при памяти! – бодро выкрикнул Санька, опустился на колени и, потирая руки, подставил стаканы. Выпили, закусили.
   – Еще по одной и двигаем, – утерев рукавом губы, сказал Сергей. – Для сугреву хватит.
   Выпили по второй. Стали собираться. Санька застегнул рыбацкий бушлат и, неуклюже ерзая, натянул сверху ярко-оранжевый спасательный жилет.
   – Ты чего это? – усмехнулся Добрянцев, наблюдая, как туго брат затягивает крепления.
   – Вам-то чего! – бросил в сторону Сергея Рыжий. – Вы-то в лодке. Один на моторе, другой на веслах, а мне сети ставить! Хлюпнусь – и ко дну. А так, если что, как поплавок!
   – Ладно, поплавок! – похлопал брата по плечу Сергей. – Пошли.
   Порожняком лодка без труда сошла в воду. Артур, налегая грудью на весло, оттолкнул казанку с мелководья и, сделав несколько взмахов, отгреб от берега. Сергей опустил мотор и, сдвинув на затылок шапку, крутанул стартер. На этот раз «буржуй» не капризничал, завелся сразу.
   Добрянцев слегка дал газу и, сделав оборот, направил лодку к тальнику, что находился по другую сторону острова. Там, за притопленной косой, густо поросшей тальником, от которого торчали лишь невысокие верхушки, был небольшой затон, место тихое. Бурное вешнее половодье обходит его стороной, поэтому по большой воде течения там нет, а вот глубина приличная. Тут-то, в ямах, и есть излюбленное место осетра: и тихо, и дно песчано-илистое. Вот только чтобы добраться до этого безмятежного места, надо прежде пересечь бурную протоку, где своенравная река, вопреки всем законам природы, несла свои черные воды как хотела. Рукав этот опасный, глубоководный, стремительно гонит течением льдины и топляки, беспощадно сметая все на своем пути.
   Здесь, в бурлящих, словно кипяток, водах, встречались две малые протоки со странным названием Гнилые и, закручивая водовороты, уходили в большую. Против такой необузданной силы ничто не в силах устоять, что там казанка – целые поселения поглощала стихия в своем безудержном порыве.
   В это время не каждый чудак решится пройти по краю бездны, где неправильный маневр или простая оплошность могут стоить жизни.
   И хотя Сергей проделывал этот путь не первый раз, он все же крепко вцепился в борт казанки и, повернув рукоять газа, встал носом к волне. Мощный встречный поток, разбиваясь о скулы, захлестывал нос лодки и холодной пощечиной бил в лицо, но Добрянцев крепко сидел за мотором, не отводя глаз от намеченного курса. Перед косой сбавил обороты и повернул, лодка накренилась и корму отнесло на тиховод. Обогнув косу, рыбаки с облегчением перевели дыхание и закурили. У тальника заглушили мотор, лодка по инерции все еще скользила вдоль кустарника, но через минуту остановилась. Место действительно тихое, казанка стоит на месте, едва покачиваясь на своих волнах.
   – Выгребай носом к тальнику, – кивнул Артуру Рыжий, забрался на нос и, встав на колени, стал разкладывать сети. Закончив, он, лихо подтянув крепкую ветку, завязал на ней узел и повернулся к гребцу: – По тихой отгребай, не спеши, смотри по наплавам, чтоб ровно ложились!
   Засучив рукава, Рыжий стал медленно опускать снасть в воду, а когда последний поплавок плюхнулся с носа, взмахнул рукой:
   – Сто-ой! Все! – потер ладони и весело подмигнул напарникам: – Давай к Царю! Водка стынет!
   Сергей завел мотор и, отвернув от сети, взял курс на стрежень. Лодка едва набрала скорость, как рукоять выбило из рук Добрянцева, в одно мгновение какая-то неведомая сила подняла его и опрокинула на спину. Прежде чем ледяная бездна поглотила его и черные волны сомкнулись над головой, Сергей увидел, как задрало вверх нос казанки и тут же промелькнул яркий жилет брата.
   Движок последний раз взвыл где-то совсем рядом и, захлебнувшись, умолк. В ушах повис давящий гул, теперь Добрянцев ощутил, как настойчиво тянет его к себе бездонная пустота. Он взглянул вверх. Слабый свет пробивался сквозь толщу мутной воды, Сергей, собрав силы, отчаянно потянулся к нему. Жажда жизни вытолкнула его на поверхность, захлебываясь, он жадно хватанул ртом воздух, сделав пару больших взмахов, ухватился за нос лодки. Огляделся, кругом – никого.
   Впервые смерть прошла так близко, что он ощутил ее холодное дыхание за спиной. Пуховик пропитался водой и камнем тянул вниз. Сергей попытался расстегнуть замок на молнии, но впустую, тот, как назло, заклинило. Куда с такой ношей вплавь, взмах-два – неминуемо пойдешь ко дну, одно спасение – держаться за лодку, утонуть которой не давал пенопласт, его Сергей просто по случайности, второпях, не успел убрать из форпика. Только совсем не это беспокоило его сейчас.
   – Пацаны! Пацаны! – осипшим голосом закричал он, полным надежды и отчаяния взглядом рыская по воде.
   – А-а! – вырвалось из груди Артура, он вынырнул метрах в пятнадцати от лодки, с хрипом набрал в легкие воздух и ушел под воду. Санька появился вовремя, уже на ощупь успел ухватить племянника за воротник и, вытянув на поверхность, подтащил обескураженного парня к казанке:
   – Держись! Что бы ни случилось, не отпускай! Понял?
   – Понял, – дрожащим голосом ответил Артур, мертвой хваткой вцепившись в нос казанки. Сергей похлопал родственника по плечу и с облегчением перевел дыхание. Все живы.
   – Повезло! – подплыл Сашка к брату, снял с головы шапку, выжал и, натянув на глаза, кивнул в сторону протоки, где, перекатывая буруны, стремительным потоком проносилась большая вода. – Если б там опрокинуло, прямиком в воронку бы затянуло, а там… Ладно, – выдохнув изо рта густой пар, продолжил Рыжий, – к тальнику надо, там отмель, в прошлом году где-то здесь по пояс было!
   Он повернул нос лодки, перекинул веревку через плечо и, напрягаясь изо всех сил, погреб к кустам.
   – Пацаны, только не отпускайте!
   До косы метров пятьдесят. Оставалось уповать на удачу да милость божию… Тальник был глубоко притоплен, примерно метра на два, где-то и на все три. Но ближе к косе подходило мелководье, которое при большой воде притапливалось на метр-полтора, не более.
   Видя напряженные лица родственников, Санька решил их немного подбодрить, улыбнулся, неторопливо выдохнул изо рта густой пар:
   – Прямо как на «Титанике»!
   Когда на хмурых физиономиях заиграли улыбки, пусть и не такие, как хотелось бы Саше, он повеселел, на душе отлегло. Значит, не все еще потеряно, не в такие передряги попадали, ничего!
   Вот и долгожданный кустарник. Артур с Сергеем прицепились за тальник, а Рыжий, выгребая вдоль косы, оглядывался по сторонам, словно чего-то выискивая.
   – Залазь на тальник! – крикнул брату Сергей, но тот только грустно взглянул в глаза Добрянцева.
   – Мы так долго не провисим! Я вдоль косы проплыву, говорю же, в прошлом году где-то здесь по пояс было! Я в жилете, за меня не волнуйтесь!
   – Брось, Санька, – одернул брата Сергей, – посмотри, коса тянется на несколько километров! Где ты эту отмель найдешь?
   Санька ничего не ответил, Сергей понял, что решение его твердое, а потому переубеждать не стал. Он и в детстве был такой упрямый, если вобьет чего в голову, хоть что с ним делай, все одно по-своему сделает. Одежда на Сашке насквозь промокла и отяжелела настолько, что жилет едва удерживал его на плаву.
   Сергей проводил его взглядом, но, когда оранжевый ворот скрылся за густой порослью, почему-то вдруг пожалел, что не настоял, как когда-то в детстве, когда рыжий мальчишка, понуро опустив голову, повиновался воле старшего брата. А между тем время словно остановилось, минуты казались часами и, выстраиваясь длинной чередой ожиданий, будто превращались в вечность. Добрянцев пристально всматривался в реку, прислушиваясь к каждому отдаленному звуку. Тишина. Насколько хватает глаз – лишь пустынная даль, прекрасная, беспощадная. Легкий туман стелился над островами, они то исчезали в его серой пелене, то вновь представали во всем своем величии. Всего несколько сотен метров отделяло их от спасительной тверди, но они были по ту сторону бурлящего потока.
   Рыбаки раз за разом взбирались на стволы тальника, но тот медленно склонялся к воде, и тогда приходилось проделывать все сначала.
   – Э-э-эй! Помогите! Мы здесь! Э-э-эй! – срывая голос, закричал Артур, всем телом подавшись вперед, жадно вглядывался в укутанную мрачной дымкой реку. Его надрывный крик, полный надежды и отчаяния, гулким эхом отозвался за темным силуэтом далекого острова, растаяв в пустоте ледяного безмолвия. Тальник прогнулся, и юношу по плечи захлестнула вода; растерянно барахтаясь, он ухватился за соседний куст, сделав несколько попыток, потянулся вверх.
   – Бесполезно, – равнодушно произнес Сергей, подтягивая племянника за оледеневший ворот. – В такое время других дураков на реке нет! А Толик за мысом, ветром эхо относит, он нас не услышит!
   – А может, повезет, – едва шевеля посиневшими губами, прошептал Артур. – Может ведь?
   На этот раз Сергей промолчал, ему самому безумно хотелось верить, что их обязательно найдут, что спасение совсем рядом, но в то же время понимал, что надеяться на это глупо. Теперь им оставалось уповать разве на чудо, но кто знает, сколько они так продержатся? Пока Царев поймет, что что-то случилось, пока в поселке хватятся… Нет, столько они на тальнике не провисят, не смогут просто физически. А между тем становилось холоднее, все ощутимее чувствовалось ледяное дыхание реки, оно колдовскими чарами отгоняло тревогу, клонило ко сну, навевая какое-то необыкновенно странное спокойствие.
   – Люди, помогите! – собрав остаток сил, прокричал Артур, он набрал воздуху, чтобы повторить, но голос сорвался. Парень зашелся хриплым кашлем. Его звонкий крик о помощи в очередной раз взорвал тишину.
   – Серег! – стуча зубами, полным безысходности голосом с трудом выговорил Артур. – Больше часа висим. Может, хватятся?
   Сергей взглянул на белое лицо Артура, покрытые инеем брови и молча кивнул головой в ответ – конечно, хватятся! В очередной раз карабкаясь на тальник, Сергей почувствовал, как закоченели пальцы. Ветки кустарника покрылись льдом, держаться с каждым разом становилось труднее, а счет времени потерял всякий смысл. Угасал последний огонек надежды, укутывало серебристым инеем затуманенное сознание и кружило голову. В памяти встали картины из прошлого, они то ясно представали перед глазами, то расплывались на фоне реки и исчезали. В такие минуты руки слабели, веки закрывались, а голова беспомощно падала на грудь. Очнувшись, Сергей крепче сжимал пальцы, подтягивался выше и с тревогой смотрел на племянника. Артура трясло, он нашептывал что-то похожее на молитву и, не отрывая глаз от далекого горизонта, повторял ее снова и снова.
   – Слышишь! – судорожно прохрипел Артур и чуть не сорвался в воду.
   – Мотор! Сергей подтянулся, прислушался, но ничего, кроме легкого перекатывания волн, не услышал. Добрянцев оглядел бескрайний речной простор и с сочувствием взглянул на Артура. Такое бывает, когда в часы томительного ожидания в предвкушении долгожданного спасения цепляешься за тонкую нить надежды, начинаешь верить в чудо. А на деле все вполне обыденно и просто, это лишь плод разыгравшегося воображения. Что уж говорить об Артуре, у него наверняка за время, проведенное в студеной воде, рассудок мог помутиться. Размышления Сергея прервал далекий отзвук, что эхо едва слышно доносило из-за дальнего острова. Он приближался и с каждой секундой становился все громче и отчетливее. Вскоре Сергей ясно расслышал гул мотора, однако ликовать преждевременно не стал, а вдруг это всего лишь галлюцинации? Но такое может происходить с одним, а никак не с двумя сразу. Рыбаки мертвой хваткой вцепились в тальник и с замиранием сердца уставились в темное очертание острова. «Лишь бы сюда, лишь бы в нашу протоку!» – стучало в груди барабанной дробью.
   Через пару минут лодка маленькой точкой показалась из плотной пелены тумана и, обогнув остров, направилась в их сторону. У Сергея от волнения сбилось дыхание – давайте, родные! Сюда! А между тем лодка быстро приближалась, было видно, как кто-то указывал рукой в их сторону, а сквозь завывания мотора уже отчетливо слышались обрывки якутской речи.
   Чтобы подойти вплотную, не поднимая волну, метров за пятьдесят до тальника моторка сбавила ход. В лодке сидело четыре человека, якуты: молодые парни и пожилой мужчина с папиросой в зубах. Судя по тому, как беспрекословно и четко исполнялись его указания, видимо, отец или дед. Теперь Добрянцев смог разглядеть их ближе: лица смуглые, обветренные, одеты тепло, ондатровые шапки с завязанными на затылке ушами и овчинные жилетки поверх пропахших дымом вязаных свитеров. Под ногами ружья, патронташи и битая утка. Охотники из Октемцев – без труда определил Сергей – ждали крикашей за островом. Народ они терпеливый, часами, да что часами, сутками могут сидеть молча, без движения в ожидании дичи. Видимо, каким-то чудесным образом, порывом ветра крик Артура донесло до охотничьего скрада. Парни помогли рыбакам перебраться в лодку, ни о чем не расспрашивая, протянули Добрянцеву затертую солдатскую фляжку. В нос ударил резкий запах спирта. Сергей сделал пару глотков и передал флягу Артуру. В груди зажгло, разогретая кровь побежала по телу. Сергей повернулся к старику и, с трудом выговаривая слова, едва слышно прохрипел:
   – Сашки нет! Брата моего! Седовласый старик взглянул в лицо Добрянцева, глубоко затянулся и, окликнув высокого худощавого парнишку, кивнул ему в сторону протоки:
   – Кинилэр үс этилэр, иннигин көр (их трое было, посмотри впереди). Молодой охотник живо запрыгнул на нос и, широко расставив ноги, стал зорко осматривать округу.
   – Ыксаама, не торопись! – отрывисто произнес старый охотник, обращаясь к человеку за мотором, и, сдвинув брови, указал тонким пальцем на нос: – Вдоль куста иди, пока он не скажет!
   – Сэп, – одобряюще отозвался рулевой и, слегка повернув рукоять газа, направил лодку вдоль кустарника.
   – Керебюн! – звонко выкрикнул паренек с носа, махнув в сторону ближнего тальника, затем опустился на колени и, намотав на руку носовой конец, подался назад. Мотор взял ноту пониже, и лодка пошла быстрее. Сергей уперся локтем в борт и заглянул вперед. Совсем неподалеку, в двадцати метрах от них, пестрел ярко-оранжевый полукруг – подголовник Санькиного жилета. Сердце запрыгало в груди, и боль, что сковывала ноги, отошла в сторону.
   – Жив Сашка! Жив!
   Лодка подошла ближе, мотор умолк. Легкой волной Сашку развернуло. Он был без шапки, мокрые волосы покрылись льдинками и инеем, лицо опущено в воду.
   – Сашка! – закричал Добрянцев и, встав на колено, потянулся к брату. Лодку качнуло, накренило, скользнула мокрая одежда по оледеневшей сидушке, Сергей, потеряв равновесие, вывалился за борт. Обдало лицо ледяной водой, забурлило, зашумело в ушах, а тяжелый пуховик в одночасье потянул на дно. Один из охотников крепко ухватил Добрянцева за ворот и, поднатужась, вытянул на поверхность. Глотнув воздух, Сергей вцепился рукой в борт. Тяжелого, стокилограммового громилу Добрянцева с трудом втащили в лодку. Потом подняли Сашку, положили рядом с братом. Спокойный, будто и не умер, а просто спит. Сергея колотило, в горле встал ком.
   Сашка, добрый Сашка, с которым босоногой шпаной носились по Табаге, украдкой от родителей бегали на берег Лены и, стащив у отца ружье, ходили на сопку за зайцами, лежал рядом бледный и бездыханный.
   Видно, сам того не ведая, он вчера с родственниками прощаться ходил, вот ведь, душа-то, видать, чуяла скорую гибель, может и Санька чувствовал, да не хотел верить! Напился бы он и не поехал с ними, может, все по-другому обернулось бы? Но, видно, позвала его студеная водица, поманила да так при себе и оставила.
   Мотор взревел, и, рассекая волну, лодка помчалась к берегу. Сергей лежал на спине и смотрел в небо. Серое и бездонное, простиралось оно над головой насколько хватало глаз, и не было конца и края этой великой вселенной, где человек всего лишь ничтожная пылинка в извечном водовороте жизни.

Разбуди меня утром

   Могучие сопки-великаны, что тысячи лет оберегали эти края от разгульных ветров и непрошеных гостей, тихо дремали. Облака укрывали их снежные макушки, а у подножия билась закованная льдом стремительная и своенравная река.
   У самого берега по молодому льду грузно прыгал мужчина в ондатровой шапке набекрень и распахнутой спецовке.
   – Крепкий уже! – кричал он, с азартом забегая все дальше и дальше. Лед гудел под его ногами и глухим эхом отзывался где-то на середине реки.
   – Рано еще, Колян! – крикнул из окна УАЗа небритый парень, – не схватился лед! Слышь, звенит!
   – Верно Санек говорит, – поддержал приятеля бурят с двустволкой на плече, – лучше судьбу не испытывать!
   – Ну и рыбачки-охотнички! – рассмеялся Николай, подтрунивая над дружками, – что, страшно?
   – Завязывай, Колян! – более настойчиво повторил Павел, – через недельку вернемся!
   – Через недельку-у-у-у? – присел Николай и, с вызовом глянул на Александра, – через недельку дичь без нас выбьют! Сейчас самая охота!
   Уверенной поступью Николай вернулся к УАЗу, достал из бардачка початую бутылку вонючего самогона и, отхлебнув, с ухмылкой подмигнул мужикам – сдрейфили? Парни молча наблюдали за приятелем. Расправившись с поллитровкой, Николай поморщился, занюхал горькую рукавом, смачно крякнув, достал с заднего сидения автомобиля понягу и карабин. Николай пренебрежительно оглядел напарников: «Идете, нет?» Не дожидаясь ответа, он твердым шагом направился по льду на противоположный берег. Мужики тревожно переглянулись, однако идти следом не решились. Молодой лед не внушал им доверия.
   – Колян! – пытался вразумить друга Александр, – не дури, слышишь, брось, давай обратно!
   Но тот даже не обернулся, а лишь демонстративно перекинул карабин на плечо и прибавил ходу.
   – Мож пронесет, а?! – выпалил Санек, подбадривая то ли себя, то ли стоявшего рядом здоровенного бурята, – идет-то вроде складно!
   В следующую секунду послышался треск. Звук лопнувшей струны пронзил реку, и Николай исчез с ледяной глади. Мужики в панике бросились на выручку. Остановились они метрах в пяти от полыньи, где бурлило ретивое течение.
   – Все! – рухнул на колени Александр и, стянув шапку, схватился за голову. – Колян, братиша?! Как же так!?
   – Говорил, не надо сюда ехать, – озираясь, прошептал бурят дрожащим голосом и попятился к берегу, – я слышал, здесь дух реки живет, нельзя его беспокоить! Нечистое это место, пару лет назад трое утонули, двоих до сих пор не нашли! Пойдем отсюда, а, Сань? Как бы чего…
   – Не трави, – испуганно отозвался Санек, с опаской оглядываясь вокруг себя. Но тут река словно выплюнула Николая. Отчаянно цепляясь за ледяную кромку, он с трудом выполз на лед. Глаза бурята округлились. Он упал на колени, распростер руки и стал бессвязно бормотать что-то на своем языке. Николай встал на четвереньки, выгнулся и вытолкнул из легких темную воду. От всего происходящего Александру стало жутко страшно.
   – Колян! – осипшим голосом окликнул он друга, – Колян! Ты эта…
   Но Николай не слышал. Он молча поднялся, и шатаясь, побрел к берегу. Санек был абсолютно уверен, что приятель пребывает в шоке, а буряту казалось, что вмешались высшие силы, и сам дух реки в облике Николая поднялся из черной бездны речных глубин.
//-- * * * --//
   Девяностые ураганом прошлись по якутской земле. Закрывались предприятия, прибыльные некогда прииски, а с ними и поселки старателей. Не обошла эта участь и небольшой поселок артели «Бриндакит». С тяжелым сердцем покидали обжитые края старатели. Здесь прошла их юность, на этих шумных реках, затерянных в тайге, они десятилетиями добывали тонны золотого песка своей стране. Стране, которая в одночасье изменилась.
   Полина Гриднева родилась в Бриндаките, там выросла, вышла замуж, родила детей. Все еще теплилась в ней слабая надежда, что на самом верху одумаются и поселок не закроют.
   Павел, муж Полины, давно убеждал ее переехать к нему на родину – в Бурятию, мол, там и родня, и друзья юности, не пропадем, говорил, год-два и разъедутся все старатели, да и ее с этим краем кроме могилок родительских ничего не связывает!
   В работе Полина была строгой и упертой, как встанет на своем – скала, с места не сдвинешь, а дома доброй и покладистой. С детства научили ее почитать мужа, хранить лад в семье. Решила она и на сей раз супругу не перечить. Не стала слушать ни уговоров председателя артели, ни подругу Татьяну, что настойчиво убеждали «поработать еще пару годков». Взяла расчет, собрала детей, да и отправились всей семьей на новое место.
   Небольшое село в Курумканском районе Бурятии располагалось в сказочно живописном месте, в горах. Река Курумкан с ее бурным течением напоминала якутские горные реки, что берут начало на склонах Джугджура. Весна в Бурятии выдалась ранняя, снег уже сошел, но холодные ветра напоминали, что лето еще далеко. До села из райцентра добрались только к ночи. Сестра мужа встретила родню очень сдержанно. Дети с дороги совсем из сил выбились, уснули, как только добрались до кровати. Полине же на новом месте не спалось, какая-то жгучая тоска одолевала ее. Она прошла на кухню, где хлопотала по хозяйству сестра Павла – Альбина, и завела разговор.
   – А что, Альбина, квартиры-то продаются в селе? Может, подскажешь, где район хороший?
   – У нас везде одинаково, – бросила через плечо Альбина. – Школа в центре, до нее с любого краю одинаково идти, а квартиры продают. И дома тоже, были бы деньги!
   – Паша сказал, что договаривался с другом, вроде он квартиру обещал продать, мы и в цене с ним сошлись.
   – Кто? Бутаков? – ехидно улыбнулась Альбина, поглядывая на брата, что дымил в форточку. – Как же, продаст он квартиру, с женой у них развод, все имущество делят! Какая там квартира, у них сейчас война!
   – Как же быть-то! – огорчилась Полина. – Паш, что делать будем? Как же так вышло-то?
   – Сам вот только узнал, – развел руками Павел. – Ну ничего, решим что-нибудь! А пока контейнер придет, в братовом доме поживем, все одно пустует.
   – А брат где, уехал?
   – Помер, – сообщила Альбина. – Полгода уж! Два года назад жена его померла, теперь вот и он богу душу отдал!
   – Чего же случилось? – взволнованно спросила Полина. Альбина задумалась на минуту.
   – Кто их знает? Болели оба, а уж чем, не скажу! Скрытные были, обособленные, с нами не шибко дружбу водили, да и мы их… Они же в этот дом после смерти отца въехали…
   – А отец вроде же не старый, Паша говорит, крепкий был мужчина!
   – То-то и оно, что был! Как мама умерла, он все сам не свой ходил, виделось ему всякое, вроде как умом ослаб… Сестра наша к нему переехала – Клавдия, присматривала, обстирывала да кормила, да только ненадолго ее хватило! В одно утро чемодан под мышку и на автобус.
   – Как же это она его бросила?
   – Поди спроси ее! – хлопнула по коленям Альбина. – После смерти отца так носа и не кажет! Не пишет, не звонит! Вроде как чужая нам. И живет-то недалеко, километров сорок отсюда… Ладно, заболталась я с вами, завтра вставать рано! Да и вы отдыхайте.
   Павел, повернувшись к стене, очень скоро стал легонько похрапывать, а Полине все так же не спалось. Долго прислушивалась она к мерному стуку настенных часов да гоняла беспокойные мысли. Лишь перед самым рассветом она провалилась в сон.
   – Поля, Полина, – услышала она и открыла глаза. Муж смотрел на нее, как когда-то давно, в первые годы замужества: с искоркой в глазах, заигрывал, – вставайте завтракать, мадмуазель!
   После завтрака он засобирался.
   – Ты куда, Паш?
   Тот улыбнулся:
   – Схожу к школьному приятелю, попрошу, чтоб вещи перевез, я ж вижу, как ты маешься здесь, у Альбинки! Она только с виду такая, ты не обращай внимания! Я скоро буду, а ты пока детей собери.
   Минут через сорок к ограде подкатил грузовик, Павел быстро заскочил в дом и крикнул с порога:
   – Давайте вещи и сами выходите!
   Небольшой скарб закидали быстро. Павел с сыном устроились на вещах в кузове, а Полина с дочерью в кабине. Шофер, одноклассник Павла, дружелюбно улыбнувшись, подмигнул девчушке.
   – Как зовут, красавица?
   – Машенька, – деловито ответила девочка.
   – Смотрю на сына вашего, – крутанул руль шофер, – прямо Пашка малой, вот ведь сходство!
   – Да, – согласилась Полина, – Валя – вылитый отец, и характером в Павла пошел!
   – Сколько ему?
   – Валентину четырнадцать, а Машеньке десять.
   – Вот время летит! – покачал головой шофер, – кажется, вчера еще с Пашкой на Курумчанку за рыбой бегали, в армию вместе уходили. Да и вернулись вместе, с разницей в день, я в совхоз работать пошел, а Пашка помыкался, потыркался и на Севера подался! Это ж надо, двадцать лет прошло! Нам уж по сорокету, не верится! Меня, кстати, Анатолий зовут! – по-свойски протянул руку жене приятеля шофер, – можно просто Толян!
   – Очень приятно, Полина, можно Поля!
   – Значит, осесть в наших краях решили?
   – Вроде того! – пожала плечами Полина, – Паша на родину захотел, а я и не противилась.
   – Это правильно! – одобрительно кивнул Анатолий. – Вам у нас понравится, природа… Глаз радуется, а рыбалка, охота!
   – А с работой как?
   – С работой… С работой нынче туго, как и везде! Вот вы, к примеру, кто по профессии?
   – Старший экономист.
   – О! – с уважением взглянул на Полину шофер, – Это, конечно, очень хорошо, но не для нашего села, да и буряты – народ сложный…
   – А что, к русским у них какое-то особое отношение?
   Шофер замотал головой.
   – Нет, что вы! Просто буряты чужаков не любят. Если ты здесь вырос, то для них ты свой, и разницы нет, русский ты, белорус, таджик, а коли пришлый, тут время надо. Пока приглядятся, поймут, что ты за человек, чем дышишь. Ну а если примут, будь уверен, в беде не бросят!
   – Но ведь Паша здесь родился!
   – Так-то оно так. Только сколько воды утекло с тех пор? Понятно, что Пашка наш, местный, и кровь в нем гуранская, но за двадцать лет все поменялось. Народ нынче озлобленный, и понять их можно – все, что их родители строили, поднимали с нуля, порастащили, в частные руки расхапали и заборами трехметровыми обнесли, а их за ненадобностью – под сокращение. Это тебе не при коммунистах – все вокруг колхозное, все вокруг мое! Сейчас за свои места крепко держатся, как говорят, из седла не выбьешь.
   За разговорами и не заметили, как доехали. Добротный дом из массивного кругляка стоял на отшибе, недалеко от реки, с которой тянуло влажной прохладой.
   Вещи перенесли к крыльцу. Пошарив по карманам брюк, Павел отыскал ключ и снял с тесаных дверей замок.
   – Ну, милости прошу в отцовское гнездо!
   В доме пахло сыростью, чем-то затхло-старческим, нежилым. Обстановка была обычной, деревенской. На окнах тюлевые занавески, вместо комнатных дверей – завеса из тяжелой материи. Павел принес дров, настругал лучины и затопил печь. Та поначалу задымила, закашляла, но, когда заиграл огонь на поленьях, глотнула воздуха и загудела. Скоро по комнатам разошлось тепло, и дом начал оживать. Отогревшись, принялись наводить порядок, провозились до позднего вечера.
   Ночью Полина проснулась от странного чувства, будто в доме кто-то посторонний. Полина была не из боязливых, она встала и прошлась по комнатам. Дети спали, муж сладко посвистывал, провалившись головой в пуховую подушку. У соседнего дома мартовский ветер раскачивал уличный фонарь. Все было спокойно.
   Полина уже собралась ложиться, как во входную дверь тихо постучали. Она остановилась, стук повторился, еще и еще, несмелый, слабый, словно ребенок стучал кулачком. Женщина взяла фонарик и прислонилась ухом к двери.
   – Кто там?
   Ответа не последовало. Полина уже собралась идти в спальню, и тут сильный удар, от которого брякнул засов, заставил ее вздрогнуть.
   – Это уже не смешно!
   Накинув пальто, она легонько оттянула засов и толкнула двери. На пороге было пусто. Шагнула на крыльцо, огляделась. Ветер гнал по небу черные облака, сквозь которые едва пробивался холодный лунный свет, а где-то далеко, на той стороне Курумкана, в горах, горел огонек. Полина покачала головой, ругая себя за излишнюю подозрительность и вдруг услышала песню. Пели явно на бурятском, даже не пели, а будто читали заклинания, следом раздался глухой стук барабана, и какая-то неведомая сила потянула ее к реке… Она уперлась, закричала и стала отчаянно вырываться.
   – Поля, Полина! – разбудил ее супруг. – Ты чего кричишь? Сон страшный увидела?
   – Сон, Пашенька! Сон!
   Полина крепко прижалась к мужу.
   – Обними меня покрепче! Что-то я замерзла.
   – Чего это? – насторожился Павел и коснулся губами лба Полины. – В доме натоплено, как в бане, а тебя знобит! Не приболела ли ты?
//-- * * * --//
   Утром пошли записывать детей в школу. Пока заполняли анкеты и бланки, директор, прочтя биографию Полины, поинтересовался:
   – А вы когда-нибудь работали с детьми?
   – Да, я в юности пионервожатой работала, да и по комсомольской линии…
   – Я вот тут читаю, – перебил ее директор, – что вы играли в баскетбол за сборную? И даже были капитаном команды.
   – Да, верно!
   – Это очень хорошо. У нас с кадрами сейчас сложно! Учителем физкультуры пойдете?
   Полина едва не вскрикнула от радости. Второй день как приехала, и сразу предложение работы. Не по специальности, но уж выбирать не приходится…
   – Конечно, спасибо огромное вам…
   – Николай Егорович.
   – Николай Егорович! А когда можно приступать?
   – А вот прямо сейчас, пишите заявление, я подпишу, отнесете в кадры, а завтра ждем вас к семи тридцати!
   Кадровик – тучная бурятка – несколько раз внимательно перечитала заявление и недоверчиво глянула на Полину.
   – Учителем физкультуры?
   – Да! Там же написано!
   – Я вижу… Только не искали мы физкультурника-то! Вы не стойте, идите, я все оформлю!
   На следующее утро Полина со спортивной сумкой через плечо, будто на крыльях летела в школу, а дети едва поспевали за мамой. В учительской встретили холодно, а пожилая женщина, не поднимая глаз, бросила в ее сторону:
   – Зайдите к завучу!
   Завуч, худощавая женщина в строгом костюме и с шиньоном на голове, заявила:
   – Доброе утро, Полина Михайловна, дело в том, что мы вас не берем!
   – Как? Я же заявление написала и в кадры отнесла! – опешила Полина. – Как не берете, почему?
   – Видите ли, – начала завуч, – зарплаты у педагогов низкие, и мы вынуждены отрабатывать ставку физрука! Так что извините, заберите в кадрах трудовую и… до свидания!
   Остаток дня Полина провела в поисках работы, но все безуспешно. В какие только двери она не стучала, но всюду получала один и тот же ответ – извините, не требуется.
   В заготконторе седой бурят с резной трубкой в зубах, выслушав Полину, сочувственно покачал головой:
   – Ты, дочка, не серчай! Вишь, времена какие настали. Посокращали всех. Как это слово нынче модное-та? Его еще все начальство повторять любит… А, вспомнил – оптимизация! Своих пристроить не можем. Эт при советах всех брали, еще и рук не хватало, а сейчас… – старик махнул рукой. – Бардак! И никто ни за что не отвечает. Хотя погоди. Ты вот что, ступай-ка в дом культуры, там у них давно толковых не было, кино, и того уже не крутят! Женщина ты бойкая, пробивная, попытайся, авось повезет.
   В сельском доме культуры заведующий долго и внимательно изучал биографию Полины. Ему – человеку старой закалки – понравилось, что Полина работала на руководящих должностях по партийной линии, поэтому на работу он ее взял.
   И организаторских, и артистических способностей Полине было не занимать. Когда-то она блистала на сцене поселкового клуба. Она и здесь сразу взяла все в свои руки. Стала организовывать творческие вечера, на которые приглашались местные таланты: виртуозные баянисты, гитаристы, певцы, голос которых заставлял слушателя трепетать! И уже к июню дом культуры стал соответствовать своему названию и статусу.
   Мест для досуга в небольшом поселке было немного, и народ потянулся в дом культуры. Решили даже открыть что-то вроде кафе для отдыха. Ожидания руководства оправдались с лихвой: по выходным в кафе не было свободных мест. Приходили послушать живую музыку, собраться с друзьями, потанцевать. Все праздники и торжества Полина вела лично. Сама программу придумывала и сценарии сочиняла, чтобы не просто посиделки были, а задор и веселье. В кафе стали записываться заранее: кто юбилей отметить, кто свадьбу праздновать, и вскоре до середины августа все выходные были расписаны. В казну дома культуры потекли деньги, суммы были немалые. Как-то вечером директор вызвал к себе Полину и завхоза.
   – Я вот зачем вас собрал, – с важным видом начал он, и, сцепив за спиной руки, заходил по кабинету. – У нас скопилась внушительная сумма, давайте подумаем, как нам ей распорядиться, чтобы иметь стабильную прибыль!
   – Я считаю, что нужно приобрести хорошую музыкальную аппаратуру, часть средств потратить на оформление нашего зала, – увлеченно начала Полина. – Ведь люди идут к нам, им нравится. Кроме нашего клуба, здесь и пойти-то некуда! Значит, надо создать уют, микрофон на ладан дышит, да и старые колонки хрипят!
   – А я не согласна, – возразила завхоз, – люди стали часто посещать наше кафе, это верно! Как правильно заметила Михайловна, у нас и ходить больше некуда, как говорится, без вариантов, так что, думаю, оборудование и оформление пока потерпит! Можно инвестировать деньги и получать регулярную прибыль, вы же знаете, сейчас с наличностью туго, а у нас всегда живые деньги!
   – И что вы предлагаете? – заинтересовался директор.
   – Я представлю вам подробный отчет, – завхоз косо взглянула на Полину, не желая открывать перед ней карты, и добавила: – Я зайду позже, Алексей Максимыч, с планом!
   Ссориться с коллективом Полина не хотела, а посему промолчала, предоставив распорядится деньгами человеку, который не имел к работе кафе никакого отношения. От прибыли в кафе Полина имела свою, пусть и небольшую, долю, которая здорово выручала. У Павла с работой не шло: он перебивался случайными заработками, иногда уезжал на шабашки, однако плата за черновой труд была невысока. В коллективе Полину уважали, и были очень удивлены, когда узнали, что прибылью от кафе распоряжается завхоз.
   Через месяц предприятие, в которое вложили деньги, прогорело, а когда завхоз попыталась вернуть инвестиции, в районное руководство поступил анонимный звонок. Информация о неучтенных доходах подведомственного учреждения задела начальство за больное. В адрес директора Дома культуры направили бумагу, в которой говорилось о недопустимости использования госучреждений культуры для извлечения личной выгоды и назидательно рекомендовалось незамедлительно закрыть кафе. Так все добрые начинания Полины вскоре сошли на нет. Она очень переживала. Ей казалось, что это был самый тяжелый период в ее жизни. Она еще не знала, что самое страшное испытание было впереди.
   С утра Полина почувствовала себя неважно. Голова раскалывалась, кости словно горели. Ничего подобного ранее с ней не происходило: максимум грипп или ангина, а тут и встать невмоготу. Павел пообещал заехать в ДК, предупредить руководство. Сказал, что приедет сразу, как освободится, накрепко запретив вставать до его приезда.
   Часа через два Полине полегчало, она накинула платье, пошла на кухню. В коридоре она случайно взглянула на большое старинное зеркало в резной раме и обмерла. На нее злобно смотрела исхудавшая женщина в выцветшем синем халате, по которому беспорядочно сползали черные пряди волос. У Полины перехватило дыхание, она хотела закричать, но кто-то словно незримо держал ее за горло, все крепче сжимая пальцы на шее.
   – Мама, мамочка, помоги… – хрипела она и тут инстинктивно выпалила:
   – Спаси боже!
   Женщина в отражении скривила лицо в зловещей гримасе и исчезла. Полина бросилась во двор. Ее колотило в лихорадке. Она поймала себя на мысли, что впервые в жизни обратилась за помощью к богу. Однако здравый смысл вскоре одержал верх. Полина взяла себя в руки, успокоилась, списав все свои видения на недомогание да бессонную ночь. Но страх не покидал ее. Вечером заговорила она с мужем о доме, и между делом обмолвилась про зеркало: «Паша, ты же знаешь, как я отношусь к старым вещам! Зеркалу этому уже сто лет в обед, да и места оно занимает сколько. Пустой предмет в доме. Лучше бы на его месте горшок с цветком поставить!»
   – И вообще, – добавила Полина, – мама говорила, что нельзя зеркало напротив двери ставить!
   Павел слегка оторопел от услышанного.
   – Когда это ты в мамины приметы верить начала? Всю жизнь твердила, что это предрассудки прошлого, невежество и всякое такое…
   – А ты за слова не цепляйся! Убери его или отдай кому-нибудь. Только пообещай, что увезешь!
   – Ладно, оно и вправду уж больно огромное.
   На следующий день к дому подъехал грузовик. Полина вышла навстречу. Приятель Павла Анатолий откинул борт и приветливо улыбнулся:
   – Доброго утра, хозяюшка! Пашка сказал зеркало какое-то забрать. А тут и желающий нашелся на ваш антиквариат, – кивнул он на стоящего рядом грузного мужчину в спецовке, – говорит, ему на даче пригодится!
   Громоздкое зеркало в резной оправе с трудом вынесли во двор. Полина с облегчением вздохнула, проводила автомобиль взглядом и зашла в дом. Спустя время по дому разлетелся звон битого стекла. В глазах неожиданно потемнело, а жгучая боль пронзила живот. Полина опустилась на колени, доползла до аптечки и, отыскав пачку анальгина, проглотила разом две таблетки. Боль отступила не сразу, крепко держала минут двадцать. Вечером Павел спросил жену:
   – Что-то выглядишь неважно, бледная, мешки под глазами, ты точно хорошо себя чувствуешь?
   – Все хорошо! Не переживай! – успокоила мужа Полина, – у тебя как?
   – Тоже ничего! – кивнул Павел и тут спохватился, – да, я ж вот что хотел рассказать, зеркало-то наше разбилось!
   – Как разбилось? Разбили, хочешь сказать?
   – В том и суть, что само! Его только к крыльцу Серегиному поднесли, а оно бац пополам!
   Полина вздрогнула, что-то сжалось внутри нее, вызывая смутное, необъяснимое чувство тревоги. И было оно не напрасным. Вскоре боли в животе усилились, ее стало рвать даже от воды. Полина пыталась скрыть это от мужа. Надеясь на крепость своего организма, принимала украдкой сильнодействующие препараты. Однако, когда ее стошнило прямо за столом, Павел не стерпел.
   – Да что ты с собой делаешь?! Я же вижу, что ты серьезно больна! Завтра же идем к врачу. На тебя уже смотреть страшно, может, ты думаешь, что я сухарь бесчувственный?! Ты сколько времени не завтракаешь с нами по утрам, к ужину у тебя дела находятся! Сохнешь на глазах… Думаешь все в тайне сохранить, а сама таблетки горстями глотаешь.
   – Хорошо, Паша, завтра же пойду! Я и сама думала провериться.
   Павел взял жену за руку.
   – Семья мы, Поля, нет у нас друг от друга секретов! Не зря в церкви на венчании клятву дают – и в печали, и в радости, и в болезни, и в здравии.
   – Так мы этой клятвы не давали, Паш, – тихо проговорила Полина.
   Павел крепче сжал руку жены и заглянул ей в глаза.
   – Ты, может, нет, а я давал!
   – Мы ж в церкви ни разу не были, Паша…
   – Верно, только тут ведь как, только я и бог.
   – А мне? Мне же ты этой клятвы не давал?
   – Давал! С первой брачной ночи, как только ты засыпала, я любовался твоей красотой, склонялся над тобой и клялся.
   Полина была удивлена и в то же время благодарна мужу за откровенность. Хотела было что-то сказать, но слезы ручьем побежали по щекам. Ей было ужасно неловко и стыдно, что, прожив с мужем столько лет, она многого не знала о нем. Ей и в голову не могло прийти такое, ведь до сегодняшнего дня она была твердо уверена, что Павел такой же убежденный атеист, как и она.
   Посреди ночи Полина проснулась от нестерпимой жажды. В горле пересохло, а тело просто горело огнем. Тихонечко выскользнув из постели, она прокралась на кухню и выпила залпом стакан холодной воды. В голове зашумело, Полина приоткрыла окно и глотнула ночной прохлады. С гор опять послышался отдаленный звук барабана, на сей раз более отчетливый. Она отшатнулась, захлопнула окно и так же тихо пошла в спальню. Но в коридоре ее словно током пронзило. Зеркало стояло на прежнем месте, а из темноты на нее с ненавистью глядела все та же женщина в халате.
   – Боже, помоги! – прошептала Полина высохшими губами. Последнее, что она увидела, было лопнувшее зеркало и женщина, тянувшая к ней свои костлявые руки.
   Очнулась Полина на больничной койке, рядом, белый как мел, сидел Павел.
   – Ну и напугала ты всех, Полечка! Посреди ночи закричала, я подскочил, а ты на полу лежишь в прихожей с открытыми глазами! Что я только не делал, а ты как в коме! Скорая приехала, обкололи тебя, а ты все так же, вот тебя сюда и…
   – Давно я здесь? – слабым голосом спросила Полина.
   – Со вчерашнего дня!
   – А зеркало? Зеркало, Паша, зеркало надо увезти! Ты же обещал!
   – Я же увез его, ты что, не помнишь? Толик с Серегой его забрали!
   – А дети?
   – Ты не переживай. С ними все хорошо! Ты лежи, выздоравливай! Я тут тебе котлеток принес, супчика куриного. Что надо будет, достанем, главное, чтоб с тобой все было хорошо!
   Сразу после ухода Павла в палату зашел доктор.
   – Как вы себя чувствуете, Полина Михайловна?
   – Даже не знаю, что ответить, – улыбнулась через силу Полина.
   Доктор сел на стул у кровати.
   – Очень странный случай. Мы взяли у вас все анализы, провели тщательный осмотр, но никаких отклонений или патологий не обнаружили. Я посоветовался с коллегами из района, и они настоятельно советуют перевести вас в райцентр для полного обследования. В былые времена я отправил бы вас, не задумываясь, а сейчас не имею права без вашего согласия! Ну так что? Вы согласны?
   Полина одобрительно кивнула.
   – Вот и прекрасно. Завтра же вас и транспортируем, а пока покой и хорошее питание! Если что-то понадобится, зовите, не стесняйтесь, я сегодня дежурю.
   Полина села и решила поесть, однако это далось ей с трудом. Кое-как она смогла осилить котлету и несколько ложек супа, но едва легла, как почувствовала нестерпимую боль в животе. Женщина повернулась набок, поджала ноги и тут открылась рвота. Черная жижа, вязкая, похожая на глину с запахом гнили полезла из ее гортани. Полина, обезумев от страха, сползла с кровати и начала кричать. Ее отправили в район немедленно, не дожидаясь утра.
   Пошел уже второй месяц, как Полина лежала в райцентровской больнице. Она находилась под пристальным наблюдением всего медперсонала, но улучшений не наблюдалось. Организм отторгал все, кроме пресных вареных овощей. Полина похудела, побледнела и терпеливо принимала все лечение, какое ей назначали. Анализы были в норме, но выздоровления не наступало.
   В один из дней Полине выписали направление на УЗИ. Кабинет УЗИ находился на другом конце больницы, и хоть медсестра настойчиво предлагала отвезти Полину на каталке, та наотрез отказавалась: «Нет, Томочка, я еще жива, и паралич меня не разбил, чтоб на каталке возить по больнице. Мне ходить надо, а то с таким режимом скоро пролежни появятся».
   – Смотрите, Полина Михайловна, – робко сказала медсестра, – уж больно вы слабы, но… Ладно, идите, я пригляжу за вами! Вот только халатов у меня под ваш рост нету! Но вы наденьте вот этот пока, а я потом у завхоза получу подходящего размера.
   Пошатываясь от головокружения и опираясь о стены, Полина шаркала тапками по больничному коридору. Ее взгляд упал на темный угол. Она повернула голову и оцепенела от ужаса. Из большого зеркала на нее смотрела все та же женщина. Только теперь это было не бредовое видение – исхудавшая женщина в выцветшем синем халате, по которому беспорядочно сползали черные пряди волос, была она сама, Полина! То зеркало в доме показало ей будущее!
   Той ночью Полина увидела сон. Мама гладила ее по голове и улыбалась. От ее прикосновений тепло разливалось по телу, а от слов на душе становилось легко и спокойно. Полина проснулась заплаканная, сейчас ей так не хватало тепла и участия. Особенно мамы, которой она доверяла свои самые сокровенные тайны. Полина уткнулась лицом в подушку и заплакала. Она корила себя за то, что не слишком много уделяла ей внимания, редко навещала, обнимала. Вот бы добрый волшебник вернул время вспять, она все бы сделала по-другому, исправила бы все ошибки, не отходила бы от мамы долго-долго! Смотрела бы ей в глаза, целовала бы ее грубые от работы руки и вымаливала бы прощения, если чем-то невольно могла ее обидеть. Вспомнился Полине один случай. Она тогда была еще совсем юной десятиклассницей, но уже со своими взглядами и убеждениями. Вечером в поселковом клубе намечалось важное комсомольское собрание, где Полина должна была выступить с речью на тему «Религия как орудие управления массами». А выступать Полина умела! И пламенную речь она заучивала наизусть, раз за разом произносила в слух перед зеркалом, громко изобличая церковь и попов! Получалось впечатляюще, и Полина была несказанно довольна собой. Ей казалось, она может убедить любого, но никак не могла она понять, почему мама, слушая все, продолжает стоять у икон.
   – Мам! – говорила Полина. – Неужели ты и вправду веришь, что существует рай и ад? И что мир действительно создал бог?
   Мама улыбалась и пожимала плечами.
   – Кто верует, для того есть бог, доченька.
   – А кто не верует?
   – Тот и живет без бога!
   – Мама, вот ответь! – пошла в атаку Полина, – а ты сама лично видела бога или чудеса, про которые рассказывают попы?
   – Я, Полечка, тебе так скажу. Бог – он у каждого в душе, и коли обратишься к нему, непременно услышит и поможет!
   – Как это?
   – Все, что самое доброе и светлое в нас – от бога! В тридцатые годы лютый голодомор ходил по Поволжью, и люди мерли целыми семьями! Так вот, тетка моя, Аглая, сказывала мне одну историю, что лично с ней приключилась. Муж у нее в гражданскую погиб, от него трое ребятишек осталось. Припасы у них покончались, ее саму уж едва ноги носили, а дети и вовсе с печи который день не вставали. Настал день, когда почуяла Аглая, что оставляют ее силы, пришло время, стало быть, предстать перед господом. Уложила она детишек, надела белье чистое, легла на лавку у печи и уснула. Разбудил ее аромат хлеба. Аглая приподнялась, а за столом старец, голова и борода седы, свечу зажег и хлеб ломтиками режет. Аглая уж подумала, что попала на тот свет и стоит пред воротами небесными! А старец ей протягивает ломтик хлебца:
   – Кушай, моя бедная, – говорит, – не настало еще твое время!
   Так по щепотке и кормил, чтоб с голодухи баба до смерти не объелась. Покормил и говорит:
   – Ну, теперь малых подымай, пущай покушают, да не переусердствуй.
   Аглая пока детишек будила, отвлеклась, глянь, а старца-то и нет! Совестно стало бабе, решила догнать, в ноги упасть доброму человеку. Она к дверям, а те на засове, она в сени – и там закрыто! Аглая, стоит руками разводит – откуда старец взялся и как вышел, подошла к иконе помолиться за своего спасителя, да так и ахнула! Признала она в образе святом Николу Чудотворца. Сам он явился, чтоб Аглаино семейство от смерти уберечь… Аглая баба забитая, безграмотная, в жизни особо счастья-то и не ведала, все горбатилась, то на мужа, то на власть. Молитв толком не знала, окромя одной, которой сызмальства научили – сложит ладошки вместе, глаза к небу поворотит и произносит: «Боже, разбуди меня утром».
   По молодости Полина в смысл этих слов не вдумывалась, не вникала. А теперь, к сорока годам, лежа на больничной койке, впервые в жизни вдруг осознала, какое это счастье – проснуться утром и увидеть солнце, ощутить, что еще один день жизни дарован тебе! С этого дня, засыпая, Полина скрещивала на груди руки и тихо шептала: «Боже, разбуди меня утром».
//-- * * * --//
   В конце августа к Полине пришла гостья. Уже немолодая женщина с пакетом овощей подсела к ее кровати и приветливо улыбнулась.
   – Ну, здравствуй, родственница! А я Клавдия – сестра Пашина!
   – Здравствуйте, Клава! Рада вас видеть! Паша много про вас хорошего рассказывал.
   – Ну, может и так, только я не о том пришла поговорить. Наверняка в селе языками чешут, что я отца больного бросила. Молчишь, значит, слыхивала… Я тебе, девка, так скажу, – склонилась Клавдия над Полиной. – Съезжать вам оттуда надобно, нечистое это место, гиблое, разные вещи нехорошие там творятся! Опять молчишь, значит, и сама знаешь, что не вру. Я когда всякое видеть начала, верить не хотела, ну, мало ли чего бывает, а как вечером в зеркало глянула… – тут Клавдия осеклась, замолчала.
   – Что, что ты увидела в зеркале? Не молчи, пожалуйста, говори! – настаивала Полина.
   – Зря я тебе это ляпнула, – с сожалением прошептала родственница, – но раз так, слушай. Страшно мне стало, пошла я к шаману, он мне глаза-то и открыл…
   – Как это?
   – А так! Много лет назад в наше село забрел молодой монах, говорили, он из какого-то разоренного советами храма – дацана! В селе он жить не остался, монахи по образу жизни отшельники, да и время было смутное. Переплыл он Курумкан и поселился на той стороне в горах. Со временем обжился и даже дацан там свой выстроил. Стали люди к нему ходить за помощью, за советом мудрым, он страждущим в помощи не отказывал, кому словом помогал, кому делом, говорят, даже калек на ноги ставил. Река-то у нас строптивая, не каждый раз на ту сторону перейдешь! Поговаривали, когда монах уединялся на молитвы и уходил в транс, он бил в барабан, чтобы предупредить. А когда «возвращался», зажигал на горе огонь, который хорошо было видно из села. Со временем люди собрались да всем миром мост над обрывистыми берегами поставили, чтоб к монаху беспрепятственно ходить. Но каждому свой век отмерен, умер монах. Вроде как, и мост стал не надобен. Вот наш отец потихоньку и начал его разбирать да в ограду стаскивать. Оклад весь из того моста и выставил. Нельзя было тот мост разбирать, люди в дацан перестали ходить, за могилой монаха ухаживать да чистому месту поклоняться. Вот такое проклятье на отчем доме, Полина… Ты сама-то как, что врачи говорят?
   – Ничего, – отвернулась Полина, едва сдерживая слезы. – Я уверена, что у меня рак, но мне не хотят об этом говорить.
   – Вон, значит, как, – вздохнула Клавдия, помолчала немного и взяла родственницу за руку. – Ты, главное, верь, что все образуется! А про то, что в зеркале видела, шаман велел никому не говорить…
   Светлым сентябрьским утром в палату зашел главврач больницы. В очередной раз осмотрел Полину и развел руками:
   – Знаете, Полина Михайловна, голубушка вы моя! Хотели бы обрадовать вас, да нечем!
   – Вы правду, правду скажите, – собралась с духом Полина. – Только не успокаивайте меня, уж говорите, как есть! У меня рак? Сколько мне осталось?
   – В том и дело, – развел доктор руками, – все анализы у вас в норме, никаких патологий по-прежнему не выявлено. Честно говоря, я впервые сталкиваюсь с таким типом протекания заболевания! Несмотря на отсутствие видимых причин, вы теряете вес, мясные продукты ваш организм отторгает. Будем собирать консилиум, решать, как быть дальше с вами.
   – А можно мне домой? – приподняла голову с подушки Полина. – Я хочу домой!
   – Нет, это исключено. Как вы в таком состоянии…
   – Доктор, я все равно уеду, мне надо домой, поймите меня, пожалуйста!
   – Конечно, это ваше дело, но я бы не советовал…
   – Я напишу заявление, любую бумагу, только мне надо домой! Пожалуйста!
   – Что ж, – вздохнул доктор. – Раз решили, езжайте. Вот мой телефон, – черканул врач корявые цифры на клочке бумаги, – если что, звоните мне напрямую.
   Павел приехал вечером. За долгое время, что Полина лежала в больнице, он здорово сдал, осунулся, под усталыми глазами мешки появились. Он усадил жену на заднее сиденье УАЗа и неуклюже улыбнулся:
   – Все будет хорошо!
   – Скажите, – обратилась Полина к шоферу. – А церковь у вас есть рядышком?
   – Откуда?! В районе дацаны, основное население буряты, а они буддисты!
   Полина задумалась. Предчувствие, что она смертельно больна, и ей остались последние дни, твердо сидело в ее голове. И ей, атеистке, безбожнице, вдруг захотелось пойти в храм, упасть на колени пред иконами и покаяться! Ей казалось, что там, под сводом храма, ее голос услышат родители, а они поймут и утешат! Ведь где же еще быть людям, что прожили всю свою жизнь вдали от церквей и святынь, сохранив веру и бога в душе.
   – Поль, Поля! – окликнул жену Павел. – Ты чего задумалась? Приехали!
   Машутка с порога бросилась к Полине, крепко обняла и заплакала, а сын молча стоял позади и с тоской вглядывался в бледное, осунувшееся лицо матери. С детьми проговорили до полуночи, а когда те уснули, Полина прошла к окну. Сна не было, и она, сложив руки на подоконник, просидела до рассвета наедине со своими мыслями.
   Проводив детей в школу, Полина решила сходить в дом культуры, там все же близкие знакомые, хоть поговорить с ними, а может, и повидаться в последний раз. Запахнув пальто, Полина молча шла в сторону ДК. Ее вдруг охватило волнение, она помедлила немного, отдышалась. У парадного входа бубнил УАЗ, совсем старенький, местами проржавевший. Двери открылись, и из машины вышел священник в длинной рясе и с большим сияющим крестом на груди.
   Полина бросилась к нему, крепко ухватила за рукав, опустилась на колени:
   – Господи!
   – Я не господи! – добродушно улыбнулся батюшка, – я служитель его, тебе ли не знать, добрая душа!
   Полина залилась слезами.
   – Батюшка, помогите! Причастите меня, не оставляйте!
   – Что ты, дочь моя, – голосом мягким и утешительным произнес батюшка. – Ты подымись, подымись, вооот, давай! Отойдем, и все мне как на духу поведаешь!
   Они отошли, а Полина, словно в забытьи, без умолку рассказывала батюшке про свое горе и про желание причаститься и покаяться!
   – Причастить тебя, душа моя, я не могу. Мы ведь не в храме. Но я тебе вот что скажу: есть храм православный в Четкане, это далеко, километров двести пятьдесят, там служит протоирей Геннадий, подойдешь к нему на исповедь, расскажешь то же, что и мне. Он тебя исповедует и причастит! Ну, храни тебя господь. Ты верь, ибо верой жив человек!
   Полина почувствовала странный прилив сил, в душе было умиротворенное спокойствие. В клубе первой ее встретила Аделина, бурятка лет пятидесяти.
   – Вы к нам? – улыбнулась она.
   – Это я, Поля! – сняла платок с головы Полина.
   Аделина всплеснула руками:
   – Что случилось, милая? Да тебя не узнать, одна кожа да кости остались! Что врачи-то говорят?
   – Ничего не говорят, – махнула рукой Полина. – Скрывают, успокаивают.
   – Да, дела! – вздохнула Аделина, и вдруг спохватилась. – Слушай! Я тебе вот что сказать хочу. На том конце села живет целитель, какие только болячки не лечит! Больных поднимает, еще побольнее тебя! Ты бы сходила к нему, а? Сходи! За спрос в глаз не дадут, а толк какой-нибудь да будет!
   – А что за целитель? Бурят?
   – Нет, русский.
   – И что, с детских лет дар у него этот проявился?
   – Да ну! – отмахнулась Аделина. – Раньше-то он обычный был, как все мужики, работал да попивал. Они с дружками, как льдом реку подернуло, решили за Баргузин на охоту съездить, ну, лед-то еще слабый, мужики остереглись, а он поддал и вперед! Говорят, утоп он! – тут лицо ее стало серьезным, а голос тихим. – Родственник мой с ним ездил – он своими глазами видел, как река его сама вернула! Дар ему от духов, говорят, дарован, видит он в человеке всю хворь, ну прямо как рентген! Глянет на тебя и скажет, что с тобой не так. Я тебе дело говорю, а ты не будь дура, послушай мудрого совета. Николай Демчук его зовут. Придешь к нему, все как на духу выложишь, а там сама поглядишь, как оно пойдет.
   За ужином Полина решила разузнать о целителе у мужа, наверняка Павел должен был про него знать. Павел внимательно выслушал супругу, кивнул – мол, Николая Борисыча знаю, он давно лечит, мать рассказывала, его с охоты в беспамятстве привезли, три дня лежал, жена думала все, отжил, шутка ли – в холодной воде столько времени!
   – А почему ты мне про него не говорил?
   – Ну, – пожал плечами Павел, – ты же всегда против попов, целителей была, только коснись этой темы, как тебя и понесет! Я поэтому и разговор не заводил.
   – Поехали к нему!
   Павел отодвинул тарелку и улыбнулся.
   – Ты сейчас не шутишь?
   – Не в моем, Паша, положении шутить.
   Павел подскочил, бросился в прихожую, накинул шубу:
   – Я за час обернусь, договорюсь, чтоб завтра тебя посмотрел! Он мужик душевный, добрый, в таком деле точно не откажет!
//-- * * * --//
   В назначенное время супруги были у целителя. Жил он скромно, в небольшом рубленном из крупного кругляка домике с низкими потолками. В одной комнате стояла побеленная печь-голландка, а вдоль нее на веревочках висели венички из разных трав. Здесь и воздух был особенный, травяной, целебный, дурманящий. Хозяин, седой мужчина лет семидесяти, встретил гостей, улыбнулся им из-под густых усов:
   – Доброго времечку, дорогие! Вы, девушка, проходите в комнату, а муж пускай пока с хозяйкой поболтает!
   Усадив Полину на табурет, старик закрыл глаза, долго водил руками, потом встал и пошел к старому комоду.
   – Ну что скажу, болезная ты моя, есть у меня от этой хвори снадобье! Выпьешь, вмиг пойдешь на поправку! Только есть одно «но», – хитро прищурился дед Николай. – На водке травка настояна, без ее никак не работает! На вот, выпей!
   Полина замотала головой.
   – Нет, я никогда не то, что водки, вина – и того не пью! Вы уж извините! Такую настойку я пить не буду!
   – Погодь ты! – взял ее за руку старик. – Как жеть ты от спасения своего так просто откажешься? Тут всего половина стопочки! Один раз выпей и хворь уйдет.
   – Нет, не могу я. Не терплю этой гадости! С юности презираю пьянство!
   – Тут глоток сделать, – уговаривал гостью целитель. – Ты сейчас о себе думаешь, о своих принципах, а ты о детках своих подумай, как они без тебя? Муж, он ведь мужик, ну помается с годик, да другую мамку им найдет! А уж каково им с ней будет, одному богу ведомо! Вот тебе о чем сейчас думать надо, а тебя гордыня обуяла! Ты, милая, в храм собралась, причаститься хочешь, а душу свою на замке держишь!
   Полина взглянула на старика и нерешительно взяла в руки стопку. Какое-то время она стояла, раздумывая, потом закрыла глаза и, скривив гримасу, опрокинула стопку в рот. Старик стоял рядом и улыбался. Молча наблюдая за гостьей, он ожидал ее реакции. Полина поставила стопку, и пребывая некоторое время в замешательстве с удивлением посмотрела на деда.
   – Дед Николай, это же вода?!
   – Верно!
   Вокруг глаз целителя собрались морщинки.
   – Ты сейчас гордыню свою усмирила! На то, на что в жизни бы не пошла, ради любви решилась, через принципы переступила! В любви, матушка, и в смирении исцеление твое!
   Полина встала на колени перед целителем.
   – Что ж мне теперь делать? Как дальше быть?
   Николай провел ладонью по волосам Полины.
   – А это уж, девочка, тебе решать! Сердце само подскажет, когда созреет для решения! Ступай себе с богом!
   Выйдя от целителя Николая, Полина почувствовала невероятное облегчение, словно сбросила с плеч непосильную ношу. Исчезла внутренняя тревога, которая долгое время не давала покоя, появилась уверенность, что для нее непременно «настанет утро». С этого дня Полина пошла на поправку. До полного выздоровления было еще далеко, но ночами ее больше ничего не беспокоило. На третий день Полина собрала небольшую сумку в дорогу. Павел озадаченно взглянул на жену:
   – Ты в больницу?
   – Нет, в Четкан!
   – Куда?! Это почти пять часов на автобусе… Ты на себя посмотри, еле ходишь!
   – Пашенька!
   – И слушать ничего не хочу! Ты поедешь, а я тут буду дергаться?! Не поедешь, и точка!
   – Надо мне, Паша, очень надо…
   Павел закурил.
   – А вообще, зачем тебе в Четкан?
   – В храм, Паша. Хочу, как мама моя, помолиться в христианской церкви.
   Павел оторопел, затушил папиросу и опустился на стул.
   – Куда?! Повтори!
   – Ты не переживай, – ласково взглянула на мужа Полина, – все со мной хорошо, я в себе хочу разобраться, понять, для чего я живу, что со мной не так, если такая зараза ко мне прилипла.
//-- * * * --//
   Автобус до Четкана отправлялся ранним утром. Ходил он один раз в сутки, поэтому и пассажиров набивалось, как селедок в бочке. Полина пришла на вокзал задолго до отправления и молила господа, чтобы рейс не отложили. Это частенько случалось – старенькие автобусы ломались.
   Все сложилось удачно. Автобус прибыл вовремя и отправился точно по расписанию. Все время в дороге (почти четыре часа) Полина думала о предстоящей встрече с отцом Геннадием и очень переживала, что у него не найдется времени, чтобы выслушать ее.
   Дорогу от остановки до храма нашла сама, словно вел ее кто-то, указывал путь, а как очутилась перед массивными колоннами из белого камня у входа, так сердце и забилось, запрыгало в груди. Не торопясь, поднялась по высоким ступеням, дрожащими от волнения руками отворила двери. В лицо пахнуло теплом, воском и ладаном, закружилась голова, застучало в висках. В церкви проходила служба. Батюшка стоял у алтаря и читал Евангелие. Его голос возносился под купол и оттуда звеняще разливался по храму. Словно в забытьи простояла до конца службы Полина, внимая молитвам. Когда служба закончилась, с трудом пробилась к священнику сквозь толпу прихожан.
   – Отец Геннадий, богом прошу, выслушайте меня, не гоните, – дрожащим голосом взмолилась она, – дайте душу освободить!
   – Кто ж тебя гонит? – ответил протоирей. – Всяк входящий обретает покой в храме божием и тебе время найдется. Пойдем, милая.
   Они прошли в комнату, и Полина, не сдержавшись, разрыдалась. Она начала с юношеских лет, хотелось поведать обо всем, что терзало ее, чтобы избавиться от ненужного груза и обрести душевный покой.
   Прошло уже сорок минут, а она никак не могла выговориться, все ей казалось, что она еще что-то не сказала, укрыла невольно. В храме были еще люди, ожидавшие отца Геннадия, и уже слышались их недовольные голоса. Он остановил Полину, вышел к людям и поднял руку:
   – Люди добрые, наберитесь терпения, исповедь и причастие будут немного позже. Эта женщина, – указал он на Полину, – из тайги, где сорок лет не было церкви, она жила без бога, дайте же ей возможность вкусить это счастье и приобщиться к господу…
//-- * * * --//
   Полина шла по улице твердой походкой, крепко прижимая к груди сверток с иконой Николая чудотворца. Она ощущала, как целый мир, полный ярких красок, расцвел в ее душе. Полина была уверена, что именно благодаря ужасной болезни ее жизнь изменилась раз и навсегда.
   В храме, за молитвой, она вспомнила, как когда-то в юношеские годы, на берегу горной реки Бриндакитки, отец поведал ей одну простую истину: «Жизнь, доченька, как вот эта река, назад не поворотишь! Но я тебе так скажу, коли прижмет, запутаешься, и не знаешь, как поступить, вернись к истокам и начни все сызнова!» Полина зашла на почту и отправила подруге Татьяне в Бриндакит короткую телеграмму «Встречайте зпт возвращаемся тчк Павел Полина».
   Ленск. Ноябрь 2021 г.

Ночной звонок

   Нина Игнатовна была в полном недоумении, когда посреди ночи в ее квартире зазвонил телефон, и мужчина на том конце провода, представившийся Михаилом, сказал, что звонит из Якутии, из города Ленска.
   Нина Игнатовна уже давно находилась на заслуженном отдыхе, однако в прошлом, по специфике своей прежней работы, изъездила почти весь Советский Союз, но вот в Якутске ей бывать не приходилось.
   – Слушаю вас! – монотонно произнесла она. – Что вы хотели?
   – Нина Игнатовна, я собирал материал о деревне Варваровка Медынского района и вышел на вашу семью. Скажите, вашу маму звали Пелагея?
   – Да, Пелагея Дмитриевна, но в Варваровке она жила очень недолго, в большой части – в Адуево, а в чем, собственно, дело?
   – Еще раз извините! Я разыскивал Бычинского Ивана Тихоновича, участника парада седьмого ноября сорок первого года на Красной площади, погибшего спустя всего несколько месяцев, и наткнулся на его двоюродного брата Бычинского Игната Борисовича 1915 года рождения. Скажите это ваш отец?
   Женщина едва устояла на ногах, она присела на небольшую тумбочку рядом и после короткой паузы продолжила:
   – Да, Игнат Борисович мой родной папа, он погиб на фронте где-то под Воронежем.
   – Это все, что вам известно?
   – К сожалению, да! А что вам удалось найти?
   – Ваш отец погиб не в Воронежской области. В похоронке, вероятно, было указано « в ходе Воронежско – Касторненской операции». Он погиб в боях под Старым Осколом, на обелиске мемориала братской могилы есть его фамилия.
   – Может, вы что-то путаете, Михаил?
   – Нет, я нашел сестру Игната, Александру Борисовну, по мужу Гурееву, она проживает все там же, в Варваровке. В Медынской библиотеке помогли поднять архивы, там нашлись наградные документы и выписка из части вашего отца.
   – А как вы на меня вышли?
   – Интернет. Ваш телефон там есть, может, специально для этого случая оставили.
   – Не знаю, – плохо понимая, ответила она, – возможно… Спасибо Михаил! Извините!
   Она положила трубку и прошла на кухню. Столько лет она считала, что могила отца неизвестна, а мама – она так и умерла с твердой уверенностью в этом… И вот, спустя семьдесят четыре года, она вдруг узнает, что отец захоронен не в безымянной братской могиле, а всего в несколько сотнях километров от Москвы!
   Нина Игнатовна была сильной женщиной и твердости ее характера можно было позавидовать. Но сейчас не сдержалась, дала волю чувствам, соленые слезы побежали по щекам.
   – Папа, – тихо промолвила она, – папочка…
   Сон будто рукой сняло, она ходила по комнате как неприкаянная, а в голове все звучали слова Михаила. Женщина открыла холодильник, накапала в стакан валерьянки и посмотрела в окно. Москва жила своей жизнью, переливаясь гирляндами огней, яркими витринами и вывесками на многоэтажках.
   «Какую высокую цену заплатили за все это миллионы таких, как мой отец», – вдруг поймала себя на мысли Нина Игнатовна, и под сердцем защемило. Она сделала несколько глотков, взглянула на часы – была уже половина четвертого ночи.
   Нина родилась в августе сорок первого и отца своего Игната Борисовича не видела. В июле сорок первого он был призван на фронт, а в сорок третьем мама получила похоронку: «Пал смертью храбрых, – дальше сухое: – захоронен в братской могиле». Четыре года после того злосчастного дня мать ждала, ждала так, будто знала – он вернется! Срывалась к двери на каждый стук, а едва скрипнет калитка, она уже у окошка. Только чуда не случилось. Как и тысячи вдов, ожидавших своих любимых с верою в то, что ошибся командир, вписывая бойца в списки невозвратных потерь части, Пелагея так и не дождалась мужа.
   В сорок седьмом семья перебралась из Адуево в Бабушкино, тогда еще Московской области, где Пелагея и вышла замуж во второй раз.
   Нина всегда жалела, что так мало знала об отце, не видела даже его фотографии, хотя иногда он снился ей, снился как-то странно: в белой рубахе, заправленной в широкие брюки, сером пиджаке, с котомкой за спиной, он стоял в дверях избы, в глазах его отражались грусть и тоска… Он смотрел долго и пристально, словно хотел сохранить все, что сейчас перед ним, в своей памяти.
   Потом он надевал кепку, открывая двери, тихо произносил:
   – Прощайте, любимые мои, вы ждите и молитесь! Храни вас господь!
   Нина пересказала свой сон матери, та побледнела, попросила описать мужчину, а когда услышала в ответ подробности, онемела.
   – Доченька, – дрожащим голосом говорила она, – это твой отец, но это невозможно, ты не могла это видеть! Не могла, но это… действительно было… Именно так он и уходил, говоря те же самые слова.
   Позже мама как-то подозвала Нину и тихо шепнула:
   – Была в церкви, за Игната поставила свечку, ну и батюшке о твоих снах поведала. Так вот он говорит, что настолько сильна любовь Игната к тебе, что сам господь даровал чудо, что бы ты моими глазами увидела отца.
   Нине, конечно, с трудом в это верилось, но уже в преклонные лета она относилась к этим словам по-иному. Наверно, с возрастом ей все больше стало не хватать отца с его грустным взглядом, который, являясь во снах, раз за разом уходил навсегда. Мама немного рассказывала об отце, видимо, воспоминания о нем сильно ранили ее сердце. Зато когда она говорила, то в глазах ее вспыхивал огонек и лицо заходилось румянцем.
   – Впервые встретила его на гулянье, он тогда на гармони играл весь вечер. Я ж как увидела его – голову потеряла! Всем хорош парень: и высок, и крепок, что и говорить! А сколько вокруг этого гармониста девушек овивалось – с ироничной улыбкой вспоминала она и махала рукой, – и не сосчитать! А он меня выбрал. Родители Игната на хуторе жили близ Варваровки, люди верующие, серьезные, оттого все честь по чести решили: поперву сватов заслали, с родителями срок обозначили. Венчались мы с Игнатушкой с родительского благословения, в церкви, свадьбу сыграли как и полагается.
   Опосля я в доме его родителей жила. Бог родственниками не обидел, и свекровь сговорчивая, а уж свекр Борис Леонович и вовсе души во мне не чаял! Все хорошо было, только вот… – и тут она смолкала и опускала взгляд, – первенец у нас помер. А потом все разом и навалилось: хуторян в колхозы сгонять стали, свекр в Варваровку переехал, мы следом. Потом война… Будь она неладна! Мы ж тогда тебя ждали, Игнат меня оберегал, как мог. Да только, повестка пришла – явиться в комиссариат… Как ушел, словно свет перевернулся, поблекло все кругом! Только и жила молитвами, да ожиданием весточки с фронта.
   Дальше мать рассказывала, что сам ангел хранитель отвел от них беду, в сентябре сорок первого к ней приехал отец, Дмитрий Данилович Смирнов, и, взяв на руки крохотную внучку, тихо произнес:
   – Мать ноне Игната твово во сне видела, велел забрать вас! Так что сбирайся, подле нас будете, неспокойно ноне.
   Четырнадцатого октября Медынский район оккупировали фашисты, а седьмого января сорок второго, в ночь Христова рождества, Варваровку сожгли немцы, сгорел и дом Пелагеи с Игнатом, сгорели все немногие памятные фотографии и вещи. Всего и осталось у Пелагеи памяти об Игнате – симпатия дочурка Ниночка.
   – Ты, малая, хворенькая родилась, – вспомнила как-то Пелагея, поглаживая уже взрослую дочь по голове. – Впроголодь жили, немцы-то все из подвалов выгребли, скотину забили, а все им мало! Рыскали по дворам, как псы, да мародерничали. А у тебя тогда сыпь выступила, ох я и натерпелась страху! Не приведи господь, увидел бы немец! Они же от всякого прыщика шарахались, как очумелые, чуть что – тиф, подопрут двери и пустят красного петуха, не глянут, стар ли, млад – всех в один котел.
   Два дня не давал покоя Нине Игнатовне ночной звонок, будоражил сознание пониманием того, что отыскалась могила отца, что не безымянным солдатом остался он лежать где-то у неизвестной высоты. Вспомнился и треугольник старого письма с фронта, которое случайно обнаружила в пальто матери, и страшные строки, что врезались в память: «Уж такая война, Пелагеюшка, что жутко становится! И день и ночь утюжит фашист по нам из всех своих орудий, да поливает свинцом, места живого на землище не оставляя, страшно иногда, скрывать не буду, поднимаюсь в атаку, только о вас с дочуркой и думаю!»
   Не забыла она, да и не могла забыть ночные рыдания матери и ее мольбы пред божницей:
   – Господи, спаси и сохрани раба своего Игната! Верни его, здоровым или калекой немощным, только живым! Живым ненаглядного моего Игнатушку!
   С утра Нина Игнатовна отправилась в церковь, покрыла платком голову и, осенясь крестным знамением, зажгла свечку за упокой души воина Игната.
   Склонившись со сводов расписных стен, молча созерцали на нее святые мученики, словно хотели что-то подсказать, казалось, вот-вот отворятся их молчаливые уста, вещая известную им одним истину.
   Нина вышла из церкви и, вдохнув полной грудью, уверенно набрала номер на сотовом.
   – Да, – отозвался Михаил. – Слушаю.
   – Это Нина Игнатовна, здравствуйте!
   – Здравствуйте, Нина Игнатовна, рад, что вы позвонили.
   – Спасибо, Михаил, я по поводу вашего звонка, скажите, а где именно захоронен папа? Я узнавала, говорят, что Старый Оскол – это сплошной обелиск человеческой памяти!
   – Верно. Он захоронен в братской могиле у Атаманского леса, там мемориал.
   – Спасибо, Михаил, большое спасибо.
   – Рад если чем-то помог, да еще… Вы знаете, в прошлый раз я как-то не успел сказать, что ваш отец был награжден медалью “За отвагу”
   – Посмертно?
   – Нет, боец 1140 стрелкового полка 340 стрелковой дивизии награжден в августе 1942 года за бои на Брянском фронте с 15 по 27 июля. Ваш отец остался один в живых из всего пулеметного расчета и сдерживал натиск фашистов, вот, зачитаю вам последние строки наградного листа: «В руках Бычинского пулемет действовал безотказно и метко…»
   – Спасибо вам еще раз, огромное спасибо, – с трудом выговорила женщина и сбросила номер.
   Город уже проснулся, входя в привычны ритм повседневной суеты, а Нина Игнатовна еще и глаз не сомкнула. Она отворила окно, впустив в комнату утреннюю прохладу и задумалась. Затем достала из шкафа старенькую записную книжку, полистала и подняла телефонную трубку:
   – Алло? Слушаю вас, – пробубнил сонный голос.
   – Здравствуй, Анатолий, узнал?
   – Нина? – после короткой паузы произнес мужчина. – Конечно, узнал, ты чего в такую рань?
   – Толя, ты мог бы мне помочь?
   – Ну конечно, конечно, помогу. А о чем идет речь?
   – Скажи, Старый Оскол далеко от тебя?
   – Нет, маршрутки бегают, Курск – Старый Оскол. Часа два-полтора пути, я туда не ездил, поэтому точно не скажу, а что случилось?
   – Папа нашелся…
   – Ты это сейчас серьезно? – насторожился мужчина, – Насколько я помню, ты рассказывала, что твой отец погиб на фронте!
   – Да Анатолий, погиб, и я всю свою жизнь считала, что он лежит где-то в безымянной братской могиле в Воронежской области, но тут выяснилось, что он похоронен в Старом Осколе! Ты прости за беспокойство, я бы не просила, да уж годы не те, ты мог бы поехать со мной?
   – Ну конечно, конечно, могу, о чем ты говоришь Нина! Когда выезжаешь?
   – Сегодня приготовлюсь, а завтра к тебе.
//-- * * * --//
   Анатолий встретил Нину Игнатовну на вокзале. Мужчина преклонных лет в отглаженных брюках, белой рубашке с галстуком поцеловал ей руку и, приветливо улыбнувшись, заглянул в глаза:
   – Ну, здравствуй, Нина! Как добралась? Устала, наверно, с дороги, давай ко мне, отдохнешь.
   – Нет, спасибо, – вежливо отклонила предложение женщина. – Толик, а прямо сейчас можно в Старый Оскол уехать?
   Мужчина пожал плечами.
   – Да, пожалуйста, если дама желает.
   – Желает! – улыбнулась Нина Игнатовна и наконец-то обняла старого приятеля.
   – Здравствуй, Толя, прости, что так – с ходу!
   – Как всегда! – с теплотой в голосе ответил Анатолий, – узнаю нашего строгого технолога Нину Игнатовну!
   Анатолий забрал у женщины небольшую дорожную сумку и по дороге к стоянке на всякий случай уточнил:
   – Мы едем прямо сейчас?
   Нина Игнатовна взяла его под руку и уверенно шагнула вперед:
   – Сейчас, Толя, сейчас.
   Стоял конец июля 2017 года, после дождливого июня, наконец-то пришло настоящее лето, жаркое и солнечное. В маршрутке работал кондиционер и Нина Игнатовна, усевшись в кресло, наслаждалась его прохладой.
   – Простите! – обратилась к ней седая женщина с легким кавказским акцентом. – Маршрутка на Старый Оскол, я правильно села?
   – Правильно! – кивнула в ответ Нина Игнатовна. – Присаживайтесь.
   Женщина что-то крикнула на чужом языке, и в салон заскочил черноглазый мальчишка лет двенадцати.
   – Спасибо! – с благодарностью поднесла руки к груди попутчица. – Из Армении едем, как ехать, не знаем, вдруг не туда сядем, а внук совсем плохо говорит по-русси, стесняется…
   – В Осколе-то вас встретят?—поинтересовалась Нина Игнатовна.
   – Конечно, дорогая, а как же, встретят. Брат двоюродный встречать будет, сам позвонил.
   – Отдыхать едете?
   – Зачем отдыхать? У нас в Ереване такой воздух!!! А Севан, такое красивое озеро!
   – Зачем же вы туда едете?
   – Э… Нынче здесь вся наша родня собирается, здесь наш дорогой дедушка погиб, в сорок третьем, смертью храбрых…
   – В сорок третьем здесь такие бои шли! – вмешался в разговор старичок в серой льняной кепке, – у меня мать в Осколе в войну жила, так она, бывало, как вспомнит, так в слезы! Что вы!!! Можно сказать, каждый сантиметр кровушкой солдатской пропитан.
   Старик говорил громко и воодушевленно, размахивал суховатой ручонкой, а когда дело дошло до оккупации, грозно сжал маленький кулачок:
   – Не поставил фашист наш народ на колени!
   Женщина из Армении подхватила горячую речь старика и между ними завязалась беседа. Со стороны их можно было принять за старых знакомых, которые случайно встретились в маршрутке после долгой разлуки. Она рассказывала про деда-героя, даже достала из сумки его пожелтевшее фото, он – про ужасы оккупации и освобождение города. Нина Игнатовна слушала их и молча смотрела в окно, вспоминая отца, которого видела только во снах.
   Маршрутка быстро неслась по трассе, оставляя позади небольшие деревеньки и бескрайние нивы, и чем ближе было до города, тем сильнее билось сердце.
   Старик вышел перед Осколом, пожелал всем здоровья и на прощание добавил:
   – К могиле поедете, цветы берите в городе!
   Слова его Нина Игнатовна запомнила и поэтому на вокзале первым делом отправилась искать киоск со цветами. К сожалению, выбор был не богат, увядшие и невзрачные, они уныло смотрели с витрин на прохожих.
   И тут под навесом она приметила женщину в пестрой косынке с цветами в корзине.
   – Продаете? – разглядывая свежие гладиолусы, что так и дышали утренней свежестью, – поинтересовалась Нина Игнатовна.
   – А как жеть? – оживилась торговка. – Ты бери, милая, не думай, только с сада, час как срезала! Ты глянь, какие красивые!
   – Сколько? – тихо спросил Анатолий, указывая на самый роскошный букет.
   Нина ласково улыбнулась:
   – Это получается, Толя, ты мне даришь, а я должна сама купить. Прости, Толик.
   Мужчина смущенно пожал плечами:
   – Наверно, ты права, сегодня у тебя первое свидание…
   До Атаманского леса добрались на такси. Красивый мемориал, окруженный аллеями цветов, гордо возвышался над оживленной трассой. У ступеней Нина Игнатовна остановилась и взяла Анатолия за руку:
   – Толя, ты не мог бы меня здесь подождать, извини, мне нужно одной, понимаешь…
   – Понимаю! – все так же спокойно ответил мужчина. – Ты иди, а я пока здесь пройдусь!
   – Спасибо, – поблагодарила женщина и медленно поднялась по массивным ступеням. Сердце забилось в груди, зачастило с тревогой и волнением, она подошла к первой мраморной плите с десятью фамилиями павших бойцов, но среди них отца не нашлось. Одну за другой, она обходила плиты, словно пролистывая страницы того дня, когда случилась эта страшная трагедия, унесшая их жизни. За каждой фамилией она видела чью-то судьбу, оборванную нить целой цепочки жизней! А ведь наверняка кто-то из них знал отца, возможно даже был близким другом…
   Возле одной из плит Нина Игнатовна замерла.
   – Старший сержант Бычинский Игнат Борисович, – вслух прочла она.
   Июльский ветер легкой прохладой коснулся ее лица, словно нежно провел по щеке ладонью очень родной и близкий человек, которого она не видела, но чувствовала всем сердцем. Слезы подступили к глазам, Нина положила цветы и, склонившись над плитой, тихо произнесла:
   – Здравствуй, папочка!..
   Она долго стояла у безмолвного обелиска, рассказывала отцу про свою жизнь, делилась сокровенными тайнами детства и юности, где ей так его не хватало.
//-- * * * --//
   Поезд на Москву вышел по расписанию. Нина Игнатовна устроилась у окна и на всякий случай заглянула в сумку: земля со Старого Оскола в маленьком мешочке была на месте. Она взяла пригоршню недалеко от мемориала, чтобы отвезти на могилу матери, которая до последнего дня продолжала помнить о своем задорном гармонисте Игнате.
   Стук колес и легкое покачивание вагона убаюкали Нину Игнатовну, и она, прислонившись к теплому стеклу, уснула. Ей приснился отец в белой льняной рубахе, широких брюках и котомкой за спиной. В последний раз оглядев избу, он натянул на глаза кепку и, задержавшись в дверях широко улыбнулся.
   Ленск. Август 2017 г.

Михаил Сиванков К слову о чести