Букет незабудок

Татьяна Карпенко

   © Татьяна Карпенко, 2023

   ISBN 978-5-4498-7290-6
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

   Вступление.

   Небо охватило яркими красками заката, когда мы с Вероникой решили закрыть книжный магазин. В этом районе Парижа спрос на книги небольшой и я понятия не имею, почему хозяева решили открыть его именно здесь. За день сюда заходил один, иногда два покупателя, а то и вовсе никого. И мы с Вероникой большую часть своего рабочего времени часами разговаривали или просто смотрели в окно.

   Так вот мы собирались закрывать магазин, когда в дверях показался мужчина в черном пальто и шляпе. Мы с Никой переглянулись и стали следить за ним. Он прошел к стеллажу с книгами и горько вздохнул.

   – Как много здесь изменилось… – тихо, чуть слышно, прошептал он.

   – Что вы имеете в виду?… – раздраженно осведомилась я.

   – Раньше здесь был магазин цветов… – ответил мужчина и наконец снял шляпу.

   На вид ему было пятьдесят, но выглядел он не по годам хорошо. Внешность у него была приятная и чужая. Он не был французом, скорее англичанином или даже немцем… Французы обычно изящны и улыбчивы, а он был хмур, и в нем не было и капли шарма или французской утонченности. Мужчина вряд ли уделял много внимания своей внешности, хотя бесспорно был красив. Темные волосы уже изрядно тронутые сединой, были чуть растрёпаны, и некоторые пряди торчали, хотя эта небрежность не портила его облик. Он взял со стеллажа книгу с изображением цветов и, снова вздохнув, поставил ее на место. Я заметила его скорбный взгляд и мне, почему-то, стало его жаль, словно он маленький потерявшийся ребенок. Мужчина поднял на меня глаза. В них застыли слезы.

   – Вообще-то мы закрываемся… – недовольно проговорила Ника, и мужчина горько улыбнулся.

   – Вам меня не понять, молодые фройллян… – с легким акцентом проговорил он. – Вам еще не знакомо одиночество… – он грустно посмотрел на Нику и направился к двери, но я схватила его за рукав пальто. Я сама не понимала, зачем это сделала, но я остановила нашего незваного гостя. Мужчина вздрогнул и посмотрел на меня. – У вас очень… теплые руки…

   – Расскажите мне… ту историю, … которая у вас на сердце… – будто не услышав его слов, сказала я.

   Ника недовольно вздохнула.

   – С чего вы взяли, что у меня есть история? – удивился он.

   – Догадалась… – проговорила я, чуть смутившись, и добавила, – Она есть у всех…

   – Но… история долгая… А на дворе уже вечер… – проговорил мужчина.

   – Я хочу ее услышать… – улыбнулась я, – Да и одиночество – страшная штука… Тем более вы пришли сюда… не посмотреть книги, а рассказать то, что… не дает вам покоя…

   – Хорошо… Тогда слушайте… – сдался мужчина и опустился в кресло для посетителей.

   Я села напротив, а Ника умостилась на прилавке.

   – В своей жизни мне довелось увидеть много зла, – проговорил мужчина и наклонил голову, будто исповедуясь, – Но ужасно то, что многое зло творилось с моей помощью, – он глубоко вздохнул и после недолгой паузы вновь начал свою речь, – Мне пришлось пережить войну,… самую страшную за историю человечества…. И мне… Я не могу выразить ту вину, ту боль и тот ужас, который я испытал, когда мои глаза… – он глубоко вздохнул, – когда мои глаза открылись, и я увидел, что делаю…

1 глава

   История гостя

   Я родился в Мюнхене, в цветущем городке на юге Германии. Там прошло все мое детство. Мать моя всегда отличалась изумительной тонкостью души. Красивая француженка. Белокурая с огромными серыми глазами. Я помню, как в детстве она рассказывала мне о родном Париже и я, являясь ребенком с живым воображением, рисовал в сознание образ того, что называется самый красивый город Земли. И из-за матери я начал увлекаться историей Франции. Читал книги, мечтая однажды стать таким же героем романа, как и Жан Вальжан или Жульен Сорель, хотя второй меня привлекал намного меньше. Ребенком я представлял, как однажды сбегу из дома и отправлюсь в кругосветное путешествие. В такие мгновения мое сердце, словно воспламеняясь, наполнялось благородным светом. В тот период своей жизни я довольно плохо знал отца. Он был полной противоположностью матери, холодный и сильный. Я всегда мечтал походить на него. Словом, я рос романтичным ребенком, пока за мое воспитание не взялся отец. В это время в мою жизнь пришел спорт. «Мужчина должен быть атлетом», – говорил мне отец и я любовно впитывал все, как губка. Мой отец всегда подозревал, что придет день и начнется новая, еще более жестокая война. А слабые в такой период жизни погибают. Мне было пятнадцать, когда я впервые влюбился. Софи Вагнер. Красивая, кудрявая девушка. Первая любовь всегда является чем-то высоким и прекрасным, но нашу любовь омрачил начавшийся мировой кризис. Германия и без того была на грани гибели, как страна, а в это время и вовсе экономика будто погибла. На фоне этого ужаса я поступил на медицинский факультет в Мюнхенский университет Людвига-Максимилиана. Конечно, главной целью для меня было ни столько высшее образование, сколько возможность спасти маму. За год до этого у нее диагностировали рак поджелудочной железы. Эта красивейшая женщина высыхала на глазах. Волосы сделались оттенка земли, подглазья впали и приобрели коричневый окрас. На втором курсе университета я стал подрабатывать медбратом. Если бы об этом узнали в университете, меня бы отчислили без права восстановления, но… только так можно было прожить этот период жизни. Тогда я встретил своего единственного друга – Альберта фон Шауфа. У него была похожая ситуация и это обстоятельство нас сблизило. Иногда мы работали вместе, ассистировали друг другу. Альберт был улыбчивым молодым парнем, который даже в самые тяжелые моменты пытался выглядеть сильным человеком. «Мы все сможем пережить, – сказал он мне однажды, когда мы зашли выпить по кружке пива в дешевый бар, – Трудности сделают нас сильней…. Вот ты влюблен и, казалось бы, должен жить полной жизнью, а раскисаешь. Борись, Фридрих, мы должны бороться за лучшее». В моей памяти этот веселый парень навсегда остался сильным человеком. Возможно, самым сильным из всех, кого я знал.

   В марте 1931 года умерла мама. Я помню, как в тот день лил дождь, смывая слезы отца. Он жил этой женщиной, боготворил ее. А в этот миг ее не стало. Альберт по-дружески поддерживал меня, он заявил тогда: «Какой же я друг, если оставлю тебя с бедой один на один». Я был ему за это благодарен. Тогда я впервые напился. Сильно, так, чтобы хоть на миг забыть, что лишился самого дорого человека.

   После смерти матери, отец перестал работать, его перестало что-либо интересовать. Он довел свой организм до страшного состояния и через полгода после мамы, скончался. Вторые похороны в жизни я перенес терпимее. В этот день Софи поддерживала меня, но тогда, глядя на нее, я осознал, что такой любви, какую отец испытывал к матери, к ней не чувствую. Значит это не та женщина, которая должна стать моей женой.

   В 1932 году я окончил университет и начал работать врачом. В период мирового кризиса деньги платили ежедневно, чтобы хоть так дать право людям поесть. На следующий день инфляция становилась выше и вчерашние деньги обесценивались. С Альбертом мы работали вместе. После работы пропускали по пиву и расходились по домам. В один из таких дней, в баре мы встретили новенькую официантку – Марту. Красивую девушку, она напомнила мне мать. Такая же белокурая и сероглазая. Правда, она предпочла Альберта и вышла за него замуж. Я отошел в сторону: дружба дороже. А потом в мою жизнь, словно вихрь ворвалась партия национал-социалистов. К тому времени немецкое правительство настолько дискредитировало себя, что хотелось резких перемен. И Адольф Гитлер, к слову сказать, превосходный оратор, казался именно той переменой. Мы с Альбертом слушали его речи с упоением. Марта не поддерживала увлечений мужа, но и не мешала ему, а вот Софи закатывала мне истерики, кричала, что это чудовищно слушать такого, как Гитлер, ужасно верить в то, что мы – высшая раса. Нет, нет и нет, – кричала девушка, временами срываясь на плач. И в один из таких дней, я не выдержал и ушел.

   Выборы 1932 года для партии провалились, начались столкновения с правоохранителями. После того, как появились жертвы, мы возненавидели гнетущую власть. А ко всему еще прибавилось и то, что были обнародованы факты того, как ведут себя богатые восточно-прусские помещики, как прогуливает казенные деньги сын президента Оскар фон Гинденбург. Все это еще сильнее озлобило народ, поддерживающий нацистов. Начались погромы, факельные шествия по городам Германии. Жестокость и красота. Бога нет, есть фюрер. 1 февраля 1933 года, все мы прильнули к радиоприемникам, слушать первое радиообращение Адольфа Гитлера к немецкому народу. Теперь вся индивидуальность стиралась, мы все стали нацистами».

   – Вы были нацистом?! – с презрением вскричала Ника.

   Мужчина глубоко вздохнул и наклонил голову.

   – Милая фройллян, … сегодня, когда… я оглядываюсь назад… мой ужас от содеянного… не меньше вашего. Я не собираюсь оправдывать поступки – я был чудовищем, как и система породившая меня, … – его голос сорвался. Мужчина с презрением посмотрел на свои руки, – Я заплатил огромную цену… за преступления. Я прозрел, но было слишком поздно.

   На некоторое время над нами нависла тишина. Угнетающая и жгучая. Я смотрела на озлобленную Нику и переводила взгляд на гостя. Он все также сидел потупив взор, на его глазах застыли слезы. Но мне не было жаль его… И он чувствовал наше презрение, я это видела. Однако, даже самый страшный преступник имеет право на последнее слово и я, преодолев охватившее меня презрение, прошептала:

   – Рассказывайте дальше. Мы вам не судьи.

   Мужчина глубоко вздохнул и продолжил свой рассказ, который все больше и больше напоминал исповедь.

   «После я поступил в военное училище, чтобы стать офицером. Мое призвание служить фюреру. Я – его слуга. Я готов ради него идти на смерть. И таких было много. Училище я закончил досрочно, поскольку мое физическое состояние было высокого уровня. И тогда я попал в СС. Форма сидела на мне, как будто я рожден для нее. Красота. Черный китель. Белые пуговицы. Вышивка в виде двух рун ЗИГ. Такой облик внушал трепет и страх. Люди на нас смотрели с восхищением. Хотя тогда мне стало все равно. Я – слуга самого великого правителя в мире, – думал я, – они обязаны на меня так смотреть.

   В 1936 году, по распоряжению начальства, я был послан во Францию, иностранным агентом, чтобы подорвать авторитет французского правительства. Я выслушал приказ и пошел упаковывать вещи. Форму пришлось оставить дома, никому не следовало знать, что я немецкий шпион.

   – Собираешься? – с обычной улыбкой, спросил меня Альберт, когда зашел попрощаться.

   Тот дом, что достался мне от родителей, представлял собой каменное подобие уюта. После их смерти, серость нагнетала на меня тоску, и поэтому я закрыл все комнаты на ключ и жил в гостиной. Высокие серые стены, обои я ободрал, чтобы не напоминали мне о счастливой жизни, два больших окна и у дальней стены камин, где папа любил сидеть вечерами, куря сигару. Здесь же я поставил кресло к камину и диван, ближе к входу в гостиную, на котором я собственно и проводил ночи.

   – Как видишь, – усмехнулся я, – Но у меня есть время выпить… по старой дружбе, если Марта не будет против….

   Альберт рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

   – Времени нет, к сожалению, – ответил он, – Но я зашел сказать старому другу, что буду ждать твоего возвращения. И пожелать удачи.

   Я по-братски обнял его и после его ухода, отправился на вокзал. Сейчас, сняв с себя форму, я на какое-то время превратился в Фридриха Рештельберга, человека, который все детство мечтал о Франции. «Там, именно там, я встречу ее… настоящую любовь», – говорил я матери, когда она рассказывала мне о тех красивых местах, которые когда-то были ее домом.

2 глава

   Случайность

   Но я хотел поведать не историю государства, а… историю самой милой девушки, которую мне довелось встретить в конце мирной жизни. Моя мечта сбылась, именно в Париже я встретил ту, кого люблю до сих пор. Тогда стояло теплое, но дождливое лето. Последние дни мира. В воздухе уже веяло тревогой и страхом, но природа, будто прощаясь с нами, дарила последние солнечные дни, уходящего лета. Я шел по старым кварталам Парижа, смотря все больше себе под ноги или вперед на дорогу. Мне тогда уже стукнуло 29 лет, и я не искал знакомств на улице, и уж тем более, не надеялся влюбиться.

   – Андре! – где-то рядом вскрикнула девушка и засмеялась. – Перестань… Не надо…

   Я поднял глаза чисто из любопытства, но оторвать взгляд после не смог. В нескольких метрах от меня, прижимаясь к каменной стене одного из домов, стояла молодая девушка и смеялась, глядя на офицера, протягивающего ей букет незабудок. Тогда я впервые увидел ее. Эти пронзительные, яркие голубые глаза. Те самые, которые я видел в своих мечтах, именно о взгляде ее глаз я после буду мечтать, засыпая и просыпаясь. Эти шелковистые каштановые волосы, пахшие фиалками и корицей. Чуть вьющиеся, словно лианы. Она не была красавицей, нет, слишком худенькая и молодая. Но, она была самым милым созданием, которое я когда-либо видел.

   – Мари, Мари… – вскричал офицер, опустившись перед девушкой на одно колено.

   Его действия походили на шутку, но я понимал, что он более чем серьезен. А вот девушка, в силу своей наивности и юности, принимала все за шутку и весело смеялась.

   В этот миг ее взгляд скользнул на меня и девушка вздрогнула. Она покраснела и смущенно заулыбалась.

   – Простите… – проговорила Мари, подходя ко мне. – Мы вас не заметили…

   – Ничего… – я пытался говорить, как можно серьезней, но у меня это вряд ли получалось, так как сердце мое выбивало чечетку. – Я просто мимо проходил…

   Офицер подошел к девушке и взял ее за руку, она вздрогнула, словно ее ударило током, и обернулась к нему.

   – Я же говорила, не устраивай цирк… – проговорила Мари, смущенно улыбаясь, и снова посмотрела на меня. Мое сердце невольно сжалось, – Я думаю… мы просто обязаны… познакомится… – она снова весело засмеялась и оглянулась на офицера, который уже покраснел от ревности, словно помидор. И я его понимал… Мне это чудо не принадлежало, а я уже ненавидел всех, кто прикасался к ней…

   – Мария Готье… – с веселым смехом, протянула мне руку Мари.

   Я улыбнулся и поцеловал протянутую руку, заметив при этом, как офицер сжал кулаки. Девушка изумленно посмотрела на меня, но руку не отняла.

   – Фридрих фон Рештельберг… – проговорил я, заглядывая в ее голубые глаза.

   Наступила долгая пауза. Мари все также удивленно смотрела на меня и не отнимала руку, офицер также до боли сжимал кулаки, а я любовался блеском таких красивых глаз.

   – Андрей Сергеевич Соколов… – чинно отчеканил офицер, чтобы прервать эту мучительную паузу. – Сын Сергея Соколова, бывшего поручика еще у его императорского величества Николая II…

   Я пожал ему руку, чувствуя взаимную неприязнь. Мари смущенно посмотрела на Андрея и снова обернулась ко мне.

   – Вы не откажитесь прогуляться с нами…. Я думаю, знакомство можно продолжить?!

   Я кивнул. Что-то в груди екнуло, и уйти сейчас я просто не мог. Девушка улыбнулась.

   ***

   Вечером, когда я брел домой, меня никак не отпускало странное чувство. Я к тому времени уже приобрел богатый опыт общения с женским полом, и не жил иллюзиями о любви. Да и правда моя была в том, что ни о какой любви к фрнацуженке не могло идти и речи. Я – ариец. К тому же, на французской земле у меня было свое задание от СД1.

   Но эта милая и добрая девушка, словно что-то сломала внутри меня. Как если бы из дивана убрать каркас и только представлять, что ничего не изменилось. Такую же власть надо мной имела Мари Готье, от единого ее взгляда или улыбки, я превращался в безвольного юношу, каким когда-то был.

   С этим охватовавшим меня чувством я боролся изо всех сил. Но власть Мари росла, а я в какой-то момент решил поддаться ее чарам и перестать думать, что любовь – не для меня. Если сказать честно, в моей жизни никогда не было такого счастливого период, чем те две недели, которые я провел в Париже, с ней. Ни то, что было прежде, ни то, что случилось потом, не могло сравниться с теми днями уходящего лета.

   Все эти дни мы с Мари виделись ежедневно. Рядом с ней я забывал обо всем, даже о своей миссии. Как можно думать о преданности партии, когда на тебя смотрят такие глаза.

   Меня удивляла эта девушка. Казалось, она улыбается и смеется всегда. Пусть вокруг будет кризис и экономический застой, на ее лице будет сиять улыбка. Я не представлял, как можно радоваться солнцу или дождю. На меня все навевало скуку, она же была способна отбросить зонт и кинуться бегать под ливнем.

   – Это здорово! – кричала она мне, сняв туфли и отбросив их в сторону. – Попробуй…

   Мари бегала босиком по траве и, словно ребенок, оглядывалась и заливалась смехом. Я шел за ней, держа в руках зонт и подняв с земли ее туфли. Она же, казалось, не замечает непогоды и даже резвее и непосредственнее радуется.

   – Ты так простудишься… – сказал я, накидывая ей на плечи свой пиджак.

   – Нет… – с какой-то детской наивностью проговорила Мари. – Я просто вечером согреюсь горячим чаем и лягу спать пораньше… – я сердито посмотрел на нее, – Ну не злись… – умоляюще, протянула она.

   – Как ты легкомысленна… – возмущенно сказал я. – Ты ради глупой забавы готова пожертвовать здоровьем…

   – Готова… – кивнула она и виновато засмеялась.

   Мы гуляли часами. И в какой-то момент ко мне пришло осознание того, что это любовь, но вместе с ним пришло и другое – немец, нацист не может любить француженку, как бы дорога она для него не была. И хотя я уступил ее чарам, святость фюрера для меня была непоколебима. Однако, здесь, рядом с ней, я был готов все время слушать ее смех. Звонкий, счастливый… Так умела смеяться лишь Мари. И на миг мне казалось, что нет угрозы войны, нет страхов, нет болезней, нет смертей. Есть только этот смех. Озорной и заразительный.

   Андре с нами не гулял. И этот факт меня радовал. Я не хотел каждую минуту вспоминать, что эта девушка чужая. Мне хватало того, что я это знаю. Если бы кто-нибудь знал, как дико я завидовал ему, когда он встречал ее возле дверей дома и нежно целовал. А мне оставалось только смотреть на это и, уходя, знать, что она провожает меня взглядом.

   Но я знал, что Андре ревнует ее с той же силой, с которой я завидую ему.

   – Нам надо поговорить, … – однажды проговорил Андре, когда Мари направилась в дом. – Мы оба прекрасно понимаем, что происходит…. Ты – немец и, когда начнется война, уедешь, а она… Пожалей ее….

   Я усмехнулся.

   – Я не отдам эту девушку, … – вновь заговорил Андре, – Даже не надейся на то, что…

   – Может быть, она способна сама решить за себя?! – проговорил я, глядя на то, как молодой офицер от злости прикусывает губу.

   – Она уже решила… – проговорил он, не сводя с меня взгляда, – Мари – моя невеста, в сентябре у нас свадьба… И ничто не нарушит наших планов….

   Я горько усмехнулся.

   – Ну, и чего ты тогда боишься?! – проговорил я и ушел.

3 глава

   1 сентября 1939 года.

   Я редко после того случая видел Мари, она будто избегала меня. 1 сентября объявили о начале войны и я решил начать собирать вещи. Андре был прав, я – немец и мне пора было возвращаться в Германию. Страшно подумать, людей делят не на хороших и плохих, а на своих и чужих. Но разве не может быть чужой ближе по духу всех своих вместе взятых? Разве нельзя полюбить «не своего» и назвать своим?… Мари была француженкой, чужой для меня, если делить по таким критериям, но любил я ее больше собственной жизни. И не было на всем свете мне роднее человека, чем эта замечательная девушка. И я не мог уехать не попрощавшись… Как это не было глупо.

   Я брел, задумчиво глядя под ноги, мечтая, как она откроет мне дверь и обрадуется… Как я, наконец, признаюсь ей в своих чувствах… Я сам не осознал того, что улыбаюсь, но меня переполняли такие светлые чувства, словно все, что будет дальше не имеет значения.

   Я постучал в двери высокого, каменного дома. Открыл пожилой человек в очках и с тростью.

   – Вам кого? – грубо спросил он.

   – Мари Готье… – сглотнув ком в горле, ответил я.

   – Вы сегодня все сговорились? … – также грубо вскричал он, но в дом пустил. – Третий этаж, четвертая дверь слева… – выкрикнул он и захромал по коридору.

   Я быстро взбежал по лестнице и постучал в дверь.

   – Войдите… – раздался голос Мари за дверью, и мое сердце сжалось.

   Я открыл дверь, и вся моя радость куда-то исчезла. Девушка сидела на подоконнике и курила сигарету. Она куталась в покрывало и чуть слышно всхлипывала, словно совсем недавно плакала. Глаза все еще были покрасневшие, а руки чуть заметно дрожали. Мари обернулась ко мне и улыбнулась, хотя я понимал, каких усилий ей стоит эта вымученная улыбка.

   – Фридрих… – она затушила сигарету и спрыгнула с подоконника. – Я не знала, что ты придёшь… – она вытерла слезы и вновь улыбнулась.

   – Почему ты плачешь? … – тихо спросил я, пытаясь заглянуть в ее лицо. – Тебя кто-то обидел?…

   Мари испуганно посмотрела на меня и покачала головой, словно случилось что-то ужасное.

   – Что случилось? … – настаивал я. – Пожалуйста, расскажи мне…

   – Ерунда… – прошептала девушка, – Просто… какая-то грусть напала…

   – Мари, … – я аккуратно взял ее за плечи и заглянул в глаза, – Не лги мне…

   Девушка горько вздохнула. Она опустила глаза и словно непослушный ребенок покачала головой.

   – Не могу… – прошептала она и отошла к окну. – Ты не поймешь… Это все так… низко и отвратительно…

   – Я все пойму… – проговорил я, делая к ней шаг.

   Мари резко обернулась и посмотрела на меня своими яркими небесными глазами.

   – Тогда поклянись, что не отвернешься от меня… – прошептала девушка. Я кивнул. – Нет, не кивни… а скажи: «Мари, я клянусь…»

   – Мари, … – я сделал паузу, мысленно добавляя «любимая», – Я клянусь, что никогда не отвернусь от тебя…

   Она снова отвернулась к окну и глубоко вздохнув, начала рассказывать:

   – Я родилась в 1919 году, в семье русского белого офицера и французской малоизвестной актрисы. Отец мой бежал в Париж, после 18 года и жил с мамой… Папа мечтал о ребенке и поэтому любил меня без памяти. Он гулял со мной, укладывал меня спать, читал мне сказки. Мама же стала гулять и ходить по кабакам. Папа из-за этого сильно страдал, но любовь не позволяла ему уйти. Однажды, не выдержав… он завел роман,… как говорится, на одну ночь. После которой у меня появился братик, … а папа заразился чем-то от той женщины и… умер…. – Мари смахнула покатившуюся слезу и продолжила рассказ, – Мама проплакала два дня и стала искать ему замену… Как это противно… – вскрикнула Мари и закрыла лицо руками. – Она водила их в дом… Я пряталась в маленькой комнате… но все равно все слышала… Когда мне исполнилось пятнадцать… один из ее «клиентов» стал приставать ко мне и я сбежала… А сегодня… – она вздохнула и обернулась ко мне, – Я узнала, что мама умерла… А я не знаю… какие чувства меня переполняют… Обида или скорбь, но… – она кинулась ко мне в объятья и уткнулась лицом в плечо, – Фридрих, … мне так плохо… Я ненавижу ее и все же… люблю… Что мне делать?…

   Я не мог отвечать. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди. А руки сами обвивались вокруг ее спины. Девушка вздрогнула и посмотрела на меня заплаканными глазами. Я отшатнулся и уже придумывал, как объясню ей все, но девушка прервала все мои раздумья поцелуем. Голова пошла кругом, в груди все сжалось, и я стал забывать все, что было раньше, до нее, без нее. Все закрыла пелена.

   – Нет… – вдруг отстранившись, прошептал я, прекрасно осознавая, что пожалею об этом, – Нет… Это не правильно… – Я смотрел в сторону и понимал, что мои слова похожи на бред, – Я пришел не для этого…

   О, как я ненавидел себя в тот момент. Отказаться от счастья быть с девушкой, которую любишь. Пусть она чужая, но единственная. Мари опустила голову и грустно улыбнулась.

   – Я пришел попрощаться… – проговорил я, и девушка подняла на меня глаза.

   – Попрощаться?! – встревожено переспросила она.

   – Я возвращаюсь… в Германию… – ответил я. – Я принес тебе… – я протянул ей чуть потрепанный букет незабудок и глаза ее радостно засеяли.

   – Откуда… ты знаешь? – заулыбалась Мари. – Я не говорила…

   – Догадался… – ответил я.

   Она подняла на меня глаза, и улыбка пропала с ее лица.

   – Ты… уже уходишь? – тихо спросила девушка.

   Я кивнул и отвел взгляд. Что я мог ответить этим глазам? Что люблю ее? Она знала это. Что не хочу уезжать?… Это было банально. Что она прекрасна?… Тогда я бы не смог уйти.

   – Я должен… – после долгой паузы, проговорил я, – Так надо…

   Мари отвернулась к окну и закрыла глаза ладонями, словно мы играем в прятки и она водит.

   – Уходи… – проговорила девушка.

   Я закрыл глаза и собрался с мыслями.

   – Пожалуйста, уйди… – прошептала Мари.

   Я открыл дверь. Девушка обернулась. Слезы все еще текли по щекам и голубые глаза казались в этот миг темно-синими, словно океан. Она стояла и смотрела на меня, а я не сводил глаз с нее. Между нами было всего пару метров, но я знал, это пропасть, через которую уже не перебраться.

4 глава

   Начало войны.

   Через неделю я вернулся в Мюнхен. Когда я уезжал оттуда, все только начинало цвести, теперь же, когда лето подошло к концу, все – увядало. Меня послали воевать в Польшу. Одно из самых страшных мест в тот момент в мире. Евреев убивали семьями. Жестокость. Ужас. Грязь. И я ведь был одним из тех, кто вершил все это зло. Я стал слугой фюрера.

   Присутствие на допросах. Взгляд на испуганных, часто ни в чем не повинных, людей. Я смотрел на их пытки… А нацисты умели пытать, поверьте мне. Смотрел и не испытывал ничего. Словно все мое человеческое существо сгорело в адском огне гитлеровской идеологии. А ведь я помню, помню каждого человека. И сейчас не понимаю, что же могло так надломить мою душу, что те люди, а ведь это были люди, виделись мне грязными животными. А временами и хуже животных…

   Но тогда я спокойно переступал через их кровь, слыша их плачь и стоны, спокойно выходил за дерь, без сожаления направлялся по коридорам в кабинет. И продолжал подписывать смертные приговоры. Детям, женщинам, старикам… Мне было безразлично.

   Можно попытаться оправдать себя тем, что я просто исполнял приказ руководства, но… это не правда. Это был мой выбор. Каждый немец делал его сам…

   Вы спросите где была моя совесть?! О, нет, я не мучался ночами. Не презирал себя или подобных мне. Я не испытывал ничего, кроме тупой, всепоглощающей веры. Даже вера в религию с этим не сравнится. А совесть… Казалось, само понятие «совесть» умерло в моей душе. Была только ожесточенность и садизм. Я не убивал людей, нет, но я не мешал этому ужасу. А по сути, жизнь моя протекала как прежде. Только душа, словно умерла. Да и была ли у нас в то время она, душа?! Только пустота. Ни любви. Ни дружбы. Ни сочувствия. Ни милосердия. Только черная, глубокая бездна. Я видел эту черную бездну в глазах сослуживцев. И чувствовал ее в себе.

   Позже, спустя годы, пройдя пытки в застенках Гестапо, испытав все те страдания, что испытывали узники концлагерей, я понял, что человеческая жизнь бесценна, и никакая идеология не оправдает убийство. Но тогда, в конце далекого 39 года, я испытывал эмоциональный подъем, доказывая себе, что нацисты очищают землю от грязных людей.

   После Польши меня направили в Париж. Вновь Франция, романтичная и прекрасная, но теперь скованная цепями оккупации. Баррикады французам не помогли, как не помогли им и их маки. Но я забегаю вперед…

   На войну я попал в должности Унтерштурмфюрера. Сказать, что я был идейным нацистом, ничего не сказать. Я жил своей идеей. Вообще, каждый воин СС был идейным солдатом. Все мы были атеистами, а как говорят русские «свято место пусто не бывает», вот и подменялось в наших головах понятие «Бог» на имя фюрера. Я не могу сейчас произносить эти слова без отвращения к себе самому, но тогда все было по-другому. И я был другим.

   На войне я так близко увидел смерть, что она стала для меня привычным делом. Зачем жалеть врагов? Они нас не пожалеют. Но другое дело видеть смерти товарищей, а их убивало одного за другим. Мне же везло, я был всю войну словно заговоренный. Однако, сейчас понимаю, лучше была смерть, чем все то, что я сумел пережить. Сейчас, закрывая глаза, я не могу вспомнить каково это терять друзей, товарищей. Все забыто… все стерлось из памяти, как будто этого и не было, но… я помню, как потерял единственную любимую женщину.

   Но тогда все еще было впереди. Я, как уже сказал, был идейным эсесовцем, думающим только о верности фюреру. «Meine Ehre heißt Treue2», – эти слова, выбитые на пряжке моего ремня, ежеминутно напоминали мне, к чему я должен стремиться.

   Однако, изредко, очень ненадолго меня охватывало странное чувство, словно человек больной амнезией вспоминает свою прошлую жизнь, я ощущал ностальгию, смешанную с грустью. Мне вспоминалась девушка с небесными глазами. Любимая, но далекая. Девушка, при мысли о которой мое сердце рвалось. В такие моменты я напоминал себе, что идет война и я воин отстаивающий интересы великой Германии.

   Но, как я уже заметил, эти чувства были настолько мимолетны, что их можно было и не замечать. А кругом была война… Жестокая. Кровавая.

   Эта война никогда не имела женского очертания. И уж тем более облика Мари. Здесь всюду была кровь вперемежку с грязью, вонь и сырость заканчивали свое дело. Господи, как противно все это вспоминать! Хотелось бы оправдать свои поступки тем, что время было жестокое, но… никакое время не может оправдать убийства невинных людей. И никакая идеология не стоит и слезинки ребенка…. А нацисты никого не жалели. Что для таких, как я значила жизнь человека, да ничего она не значила. И в конечном итоге вышло так, что не время было такое, а мы… все мы были такими. Зло ведь въедается в душу, убивая ее. Душа гниет. Отмирает. И самого понятия «душа» не остается. Однако, чтобы рассказать эту историю, придется раскрыть множество своих прегрешений. А их, поверьте, было много….

   Мир был охвачен огнем, взрывами, залпами орудий… Убивали евреев, отправляя в концлагеря, расстреливали целые семьи коммунистов, за их идеологию, убивали женщин и детей… Убивали всех… И я убивал… Убивал и рука не дрожала…

   В марте следующего года мы вошли в Париж, – продолжил рассказ мужчина тем же низким голосом, – Я снова был здесь, в городе, где мы познакомились, но на этот раз в роли оккупанта. Теперь я дорос до Штурмбанфюрера. И вся моя жизнь была посвящена осуществлению идей нацизма.

   – Фридрих, – весело крикнул мне Стефан Шнайдер, мой давний товарищ еще по училищу, – Пойдем скорее… Сейчас будут расстреливать коммунистов и подпольщиков…

   Шнайдер вообще отличался своей глупой, как мне казалось, веселостью и распутностью. Уроженец Австро-Венгрии, сын сантехника и учительницы, он напоминал добродушного верзилу, потому что фигура его сильно напоминала гору. Мне нравился этот веселый парень своим добрым нравом. Он в любой компании становился центром внимания, так как знал кажется все анекдоты, которые придумали люди за время существования человеческого языка. Хотя стоит заметить, что красотой этот верзила не отличался, и меня всегда удивляло как молодые девушки влюблялись в него.

   – Тебе приятно видеть убийства? – недовольно спросил я.

   – Так это же подпольщики и коммунисты, – вскрикнул Стефан.

   – Оберштурмфюрер, вы разговариваете с высшим по званию, будьте добры без фамильярности, – чинно ответил я, встав из-за стола и отдернув форму. Шнайдер обижено вышел из моего кабинета, сильно хлопнув дверью.

   Он знал, что я шутил. В войсках СС подразделение на чины не выпячивалось, как это было в армии вермахта. Но давнее знакомство, позволяло мне иногда разговаривать со Стефаном в подобном тоне.

   Однако, я не удержался оттого, чтобы поглазеть на казнь «неверных». Коммунисты, подпольщики и евреи – это заслужили, именно такая мысль пронзала меня в минуты тишины. Я ежедневно подписывал приказы об отправке таких в концлагеря и рука моя не дрожала. Что мне до них? Я называл их «недолюдьми» и мое сердце не вздрагивало при их мучениях. Все это во славу Фюреру и я готов был убивать для него тысячи.

   Расстрелы велись скрыто, поскольку с французами мы жили в относительном мире. И когда убийства происходили, то делалось это скрытно. Правда, как понимают все из застенок Гестапо… живыми не выходили.

   Здание, где расположилось Гестапо, находилось на улице Соссэ. И сидя в своем кабинете, я постоянно слышал крики пытаемых патриотов, но меня это не волновало. Иногда, проходя по узким коридорам, можно было увидеть вытекающую кровь, которая сочилась в щель под дверью. Жестокость сопровождала нацизм и кружила вокруг нас, словно смерть ходит подле умирающего больного.

   Если бы… судьба давала второй шанс… я никогда бы не стал верен фюреру, никогда бы не стал нацистом. Сказать правду, самое страшное, что все эти ужасы сотворил я и подобные мне люди.

   Я толкнул дверь, ведущую на задний двор, где и проводились расстрелы патриотов, которые сумели пережить допросы под пытками. У выхода стояло двое конвойных солдат. Взгляд пустой. Словно они и не люди вовсе, а манекены. Я быстро спустился с каменных ступенек. Здесь находилась площадка, огороженная каменной двухметровой стеной. От любопытных глаз. Я достал сигарету и попытался прикурить ее, но подул ветер. Я убрал сигарету на место и посмотрел на пленных. Они стояли у дальней стены, спиной ко мне. Все в изодранной одежде. Руки связаны и, казалось, веревка впилась в кожу и порезала ее до крови. Худые. Похожие, скорее на живых мертвецов, нежели на пленных. Чуть в стороне от них стоял Штандартенфюрер, держа за руку молодую девушку. Девушка на мгновение привлекла мой взгляд. Молодая, темноволосая. Одетая в синее пальто и того же цвета шляпку. Она изо всех сил пыталась отвернуться, но не вырывалась. Чуть поодаль, убрав руки в карманы, стоял Шнайдер. Я подошел ближе и встал за спиной у Стефана. Солдаты, исполняющие приказ, выстроились в шеренгу за спиной смертников. Такие же бездушные, как и все мы. Глаза холодные. Руки жилистые. Они приготовились стрелять, когда вдруг, одна из обвиняемых закричала:

   – Стойте!… – девушка, стоявшая ко мне полу боком, вздрогнула и устремила взгляд синих глаз на женщину, которая бросилась в ноги Штандартенфюреру, – Там мой сын! Ему всего десять! … Он ничего не сделал… Пощадите… Прошу!…

   Темноволосая девушка обернулась к Штандартенфюреру. Он не вздрогнул и даже не шелохнулся.

   – Ну не будьте вы зверями… – шептала плачущая женщина.

   Я посмотрел на нее. Худое вытянутое лицо. Потрескавшиеся губы. На лбу засохшая рана. Руки перепачканы кровью. Обычная осужденная на смерть еврейка.

   – Вернуть ее на место… – раздался грубый голос Штандартенфюрера и один из солдат волоком потащил ее назад, к осужденным на смерть.

   – Отпустите сына… Прошу вас… Убейте меня… – рыдала женщина. – Но сына отпустите….

   – Герр Шредер, – умоляюще проговорила темноволосая фройллян, и схватилась за его руку, словно пытаясь удержать, – Отпустите ребенка… Ему лет десять не больше… Кристоф, сжалься над ним…

   Я почему-то вздрогнул, услышав этот голос. Он показался мне знаком.

   – Прошу… – вновь проговорила девушка, – Кристоф, … его все равно отправят в концлагерь…. Отпусти его…. Он способен еще принести пользу…. Мальчик способен работать….

   Штандартенфюрер откашлялся и с ухмылкой поцеловал руку девушки.

   – Милая моя, Мари, – проговорил он и жестом приказал отпустить ребенка, – Я сделаю это в память о твоей матери…

   – Спасибо, Кристоф… – тихим голосом проговорила девушка и улыбнулась мужчине.

   – Мама! … – плакал мальчуган, пытаясь вырваться из рук оттащивших его в сторону солдат. – Мамочка!…

   Мари с сочувствием смотрела на его страдания, но и она не проронила ни единого слова. Девушке было известно, что ребенка все равно заставят смотреть этот ужас, и она не сумеет этого изменить. Потом его уведут и, скорее всего, он попадет в концлагерь, но… все-таки у него останется надежда на выживание.

   Я же стоял и смотрел на ту девушку, о которой мечтал последние месяцы, но сейчас она показалась мне такой чужой и далекой, что я ее не узнал. Была она, казалось бы, такая, какой я помнил ее, но вся детская непосредственность ее облика исчезла. Она словно повзрослела. Мари закрыла глаза, когда пули поразили жертв. А я в смятение не мог разобраться, что творится в моей душе. В какой-то момент я понял, что все ушли, и мы с Мари остались вдвоем.

   Девушка в ужасе смотрела на тела убитых людей. Ее глаза закрыла пелена слез, а я смотрел на нее и пытался вспомнить, как это любить…. В какой-то момент я перевел взгляд на лежащие трупы. Кровь уже смешалась с грязью асфальта, и походила на горячий шоколад.

   Девушка вытерла слезу и в это мгновение в моей душе, будто бы что-то екнуло, и я решился подойти к ней.

   – Мари… – прошептал я, взяв ее за руку и потянув к себе.

   Она вздрогнула и подняла на меня полные слез глаза.

   – Фридрих… – прошептала девушка и уткнулась лицом в мое плечо. – Уведи меня… Я сама не могу…

   Сейчас, глядя на нее, я невольно вспомнил, как мне вручили мою первую награду. Я тогда ликовал от счастья. Это был нагрудной знак, который мне лично вручил Гиммлер. Он похлопал меня по плечу и улыбнулся.

   – Это за доблестную службу.

   Я со смущенной улыбкой принял коробочку, обтянутую темно-зеленым бархатом с белой атласной крышкой.

   – Хайль, Гитлер! – с воодушевлением тогда проговорил я, выкинув вперед руку.

   Тем же вечером, с каким-то детским счастьем, я разглядывал этот нагрудной знак. Это был маленький значок в центре, которого был изображен череп со скрещенными костями и пронзивший его меч со свастикой на клинке. Лезвие меча обвивала Гидра – мифологическая пятиголовая змея, символизирующая «бесчисленные» партизанские «банды». Меня то и дело охватывал неземной восторг, от одного осознания того, что эту награду мне вручил сам Гиммлер. А сейчас с тем же счастьем я смотрел на единственную любимую женщину. Только она теперь для меня была чужая.

   – О чем ты думаешь?… – тихо прошептала Мари, глядя на меня испуганными глазами.

   – О тебе… – ответил я и снова обнял ее. – О тебе.

   ***

   Той ночью, ложась спать, я невольно вспомнил о Мари. Не подумайте, что в тот момент я думал о любви к этой девушке, нет, я тогда даже не понимал, что я чувствую. Я очень долго прожил, отдавая всю душу служению Фюреру, поэтому ничего не могло сравниться с этим чувством. Но мысли о Мари заставили меня улыбнуться. В памяти всплыл первый поцелуй. Тогда в моей душе проснулось благородство, и я не позволил себе причинить боль любимой девушке, но сейчас этот поступок был для меня смешон.
   Я закрыл глаза и начал засыпать, но в памяти всплыл другой образ. Малолетний еврей, замученный в застенках Гестапо. Я вспомнил его испуганные, большие глаза. Он плакал и умолял пощадить, клялся, что готов отречься от своего происхождения, лишь бы жить. Я видел слезы в его невинных глазах. Он схватил меня за руку и умоляюще посмотрел, казалось в саму душу. Я словно все это видел. «Пожалуйста», – умоляюще шептал он. Я отдернул руку и с презрением ответил: «Жизнь выбирает сильных». Это теперь такие события вызывают во мне горечь и боль, тогда я гордился своей верностью.

   Мальчонку замучили. Думаю, сейчас все знают методы нацистов, поэтому я умолчу о некоторых жестокостях своей службы. Скажу только, сон мой ото всего этого не страдал. Я не винил себя в этой жестокости. Жалость – удел слабых.

   Господи, почему я был так глуп?! Откуда во мне взялось столько жестокости? Как я мог так жить? Не понимаю, как?! Где же было мое благородство? Где была моя доброта? Почему проснувшаяся любовь, не сумела сразу открыть мои глаза, чтобы я увидел, что творю?

5 глава

   Возвращение в прошлое.

   На следующий вечер, я решил зайти к Мари. Мне нужно было разобраться с тем, что твориться в моей душе. Я хотел понять, что происходит? Когда я пришел к ее дверям, то случайно стал свидетелем странного разговора. Девушка говорила по телефону с неким Кристофом и была более чем взволнована.

   – Прошу, Кристоф, – она выдержала паузу, будто собираясь с духом, – Пожалуйста, позволь мне с ним увидеться…

   Я приоткрыл дверь. Она скрипнула. Однако, девушка была так погружена в разговор, что этого не заметила. Моему взору предстала угнетающая картина: просторный холл трехэтажного дома, с большим окном, которое не могло осветить такое просторное помещение.

   Влево от меня находился длинный коридор, по которому когда-то ушел тот старичок, что открывал двери гостям. Я переступил порог и окунулся в атмосферу боли и горечи, которую в эти мгновения испытывала Мари. Странно, но сильные эмоции действительно чувствуются на расстояние. Я сделал несколько шагов по деревянному полу, одна половица скрипнула. Девушка говорила тихим голосом. Я остановился недалеко от нее и посмотрел на лестницу, по которой когда-то бежал, испытывая радость, что очень скоро увижу ее, эту хрупкую девушку, которая имела надо мной огромную власть.

   – За что ты так со мной?! – Мари прикусила губу, и я услышал, как дрогнул ее голос, – Я ведь прошу всего о встречи…. Скажи ему, что я… нет, Кристоф, нет! Прошу, пожалуйста, позволь мне с ним поговорить…. Как ты смеешь, так говорить?! – она прошептала эти слова и опустилась на колени у столика с телефоном, – Умоляю, Кристоф…. – она выслушала ответ и отпустила трубку.

   Гудки раздались по всему холлу. Девушка, казалось, ничего не слышала. Она сидела на полу, глядя на качающуюся, на одиноком проводе трубку телефона и молчала.

   – Мари, – прошептал я, надеясь вывести девушку из этого состояния, но она даже не подняла на меня глаз.

   – Я рада видеть тебя… – проговорила она, тоном смертельно-больного человека, – Что-нибудь случилось?

   – Мари, я… Ничего не случилось … – я посмотрел, на опустившую на руки голову, Мари, – Почему ты одна?! Раньше здесь было много жильцов…. – я улыбнулся и девушка подняла на меня печальные глаза.

   – Сбежали… – тихо ответила девушка, – Я осталась, … это дом моего отца… Поэтому теперь я… хозяйка этого домика.

   Я осмотрелся вокруг. Девушка молчала. Атмосфера боли и горечи продолжала нависать над нами.

   – Зачем ты пришел? – Мари подняла на меня свои полные грусти глаза, и я понял, что рвет мою душу, – Я не ждала тебя, Фридрих….

   – Захотел увидеть тебя, – я не узнал свой голос.

   Меня охватило такое волнение при взгляде этих ярких глаз, что стало трудно дышать. Я будто вновь стал мальчишкой, когда боишься вздохнуть, чтобы не спугнуть свое счастье. А счастье мое смотрело на меня яркими испуганными глазами и от этого становилось больно. Не моя, – звучало эхом в моей голове.

   – Извини за такой холодный прием, – вдруг прошептала девушка и поднялась с колен. – Тогда, на заднем дворе Гестапо, я думала, мы больше не увидимся…. Так глупо… – она снова посмотрела на меня тем же взглядом, – Прости, что так не прибрано…

   Я улыбнулся. О каком фюрере я мог думать в эту минуту, когда рядом была эта девушка. Я не понимал, что со мной происходит. Я даже в какой-то момент словил себя на мысли, что не слышу ее слова. Что со мной творится? Почему я так счастлив? Где мое хладнокровие? Где оно?

   – Может чаю? – в какой-то момент с улыбкой проговорила Мари и я кивнул.

   ***

   – Я так давно тебя не видела, – поставив на стол две чашки с чаем, проговорила девушка.

   Мы сидели в гостиной. Хотя я не назвал бы эту маленькую, неуютную комнату гостиной, но Мари решила, что именно так следует называть проходной уголок в конце коридора, где в стене находился камин и стояли два мягких кресла. Девушка решила, что здесь должен стоять маленький столик и обязательно ваза с цветами. Поэтому теперь в уголке коридора находилась «гостиная».

   – Вчера мы с тобой даже поговорить не сумели, и я решил, что эту оплошность следует исправить, – я говорил с улыбкой, глядя на Мари. В этот вечерний час она напоминала мне перепуганную лань. Тихая. Серьезная. Грустная. – Нет, ты не подумай, что… я искал встречи… я просто решил, что… мы могли бы… Ну, в общем, – я почувствовал, что мои щеки покрыл румянец, – Мы же можем общаться, как раньше?!

   Мари удивленно смеялась, пока я говорил свою запутанную речь. Меня же то охватывала радость от близости девушки, то непреодолимый страх, я не мог понять, что со мной происходит. Почему сейчас я не мог думать ни о служение фюреру, ни о нацистских идеях. Что случилось с моей верой?

   – Конечно, можем, – проговорила она с улыбкой.

   ***

   После того, как в мою жизнь снова вошла Мари, я стал замечать за собой некоторую перемену. В моей душе, словно вместе с любовью проснулись и такие чувства, как сострадание, доброта и милосердие. Я ненавидел себя за это, поскольку все эти чувства считал проявлением слабости. Но если пробуждение человечности началось, его уже не остановить. А это оксюморон какой-то «человечный нацист»! Я изо всех сил боролся с человеческой природой, и в какие-то моменты одерживал победу над собой, но враг мой был сильнее. Любовь не победить. Даже такое чудовище, как я поддалось этому чувству.
   Но любовь не выбирает. Она обжигает душу и дарит счастье. Но не во время войны. Не врагам. Мне моя любовь подарила только мучения, с проблесками радости. Я долгое время пытался избегать Мари, думая, что так мне станет легче, но все было зря. Я не мог без нее. Чудовище, которое полюбило, становится обычным человеком. Зло становится чуждо.
   Но как я мог рассказать ей, что чувствую?! Имел ли я право, просить о взаимности?! Не имел. Не мог.
   Наступила осень. Ее сменила зима. А война все не кончалась. Я редко встречал Мари, она жила своей жизнью, а я своей. Зима 1941 выдалась холодной для тех мест, даже снег пошел. Я пытался целиком посвящать себя идее фашизма, но что-то во мне разорвалось. Просто однажды я заметил, что подписывая приговор, моя рука дрогнула. Страшная мысль, которая никогда ранее меня не посещала, вдруг вонзилась в мое сознание. Мысль эта простая для нынешнего поколения, мне казалась, невообразимо сложной: «Я убиваю людей». Дело обстояло в том, что само понятие «Жизнь», «Смерть» и «Убийство» на войне не мыслимы. Но одно дело стрелять в солдата с оружием и совсем другое – подписывать приказ на расстрел. Тогда я отогнал от себя эту мысль, но с того дня, она возвращалась ко мне ежедневно.
   Если раньше, я без зазрения совести мог оттолкнуть от себя молящего о жизни ребенка, то теперь пелена начала спадать с глаз. Во мне что-то оборвалось с возвращением в мою жизнь Мари. Она будто сломала идейного нациста. Но как? Этого я не знал.
   «Так надо», – говорил я себе, выпуская из под своего пера все больше и больше приказов о смерти или отправки в концлагерь людей. – «Они не люди», – пытался оправдать я себя. Но сердце, словно разрывалось на куски.
   Поймав себя на очередном приступе «слабости», я схватился за голову. Я отступил от своей веры? Нет! Невозможно. Я верю в идею Фюрера, я готов идти за него на смерть! Но… Но что же тогда? Следовало что-то решать. Пустить пулю в лоб?! Крайняя мера, но возможно самая легкая. Я готов был сделать это. Уже достал из стола Парабеллум. Взвел курок. В этот момент в моей памяти всплыла улыбка Мари. Ее небесные глаза с озорными огоньками. Ее каштановые, вьющиеся волосы. Я убрал пистолет назад в стол и отправился на свежий воздух. Возможно, прогулка поможет? Но не помогла.

   На дворе был полдень. Я шел медленно, разглядывая встречающихся на пути прохожих. Две милые француженки. В модных пальто и шляпках с вуалью. Они простучали каблучками по мостовой и направились по своим делам. Патрульные немцы, с которыми я поздоровался, подняв руку, они ответили тем же. Пробежала толпа беспризорников, маленькие ребятишки с ищущим взглядом. Скорее всего, они были очень голодны, и мне стало не по себе от осознания, что это дети войны, которую ведет Германия.

   – Мсье! – крикнул один из ребят, подбежав ко мне, я выхватил из кобуры Парабеллум и нацелил на ребенка. Мальчик испуганно остановился и поднял руки, – Я только… только хотел попросить денег… – внешность этого нищенки показалась мне знакомой, – Пожалуйста, не убивайте меня… – его голос дрожал от страха. Я достал из кармана пальто какие-то деньги и кинул ему.

   – Бери и уходи, – мой голос стал жестким. Мальчик быстро собрал деньги с мостовой и также испугано попятился назад.

   – Спасибо, мсье! – дрожащими губами прошептал беспризорник, и я медленно опустил пистолет.

   – Добрые поступки делаете, Штурмбанфюрер?! – с сарказмом проговорил Стефан Шнайдер, подошедший в этот момент ко мне.

   – Легче дать им денег и уйти, чем они будут клянчить, и плакаться, – холодно ответил я и поздоровался с прошедшим офицером. – Стефан, ты всегда обращаешься к офицеру СС не по стандарту?

   Шнайдер засмеялся. И протянул мне письмо. Я с удивлением посмотрел на конверт, потом снова взглянул на Стефана.

   – Что это?! – зло спросил я, но письмо принял и быстро убрал его в карман пальто. Оно чуть помялось.

   – Откуда я знаю, – усмехнулся Шнайдер, – Может любовное послание?!

   Я оглянулся вокруг. Поблизости никого не было. Меня охватило волнение, словно кто-то может увидеть, что я предал идею и полюбил девушку, которую не имел право любить. Шнайдер снова усмехнулся, заметив мое волнение.

   – А ты слышал, историю про мадемуазель, которая спасла еврейского ребенка от расстрела? – с ухмылкой спросил он, и жестом предложил прогуляться по улице вниз.

   – Что? – переспросил я, – Какая мне разница на эту ситуацию…. Если тебе что-то известно о подобном правонарушении, то тебе следует сообщить об этом в ведомство штурмбанфюрера Зеппа. У меня другие обязанности, оберштурмфюрер… Мне эти истории не интересны…

   – Действительно, – засмеялся Стефан, – на много интереснее ухлестывать за молоденькой телефонисткой! Правда?!

   Нам на встречу прошли три офицера. Один из них в форме Штандартенфюрера оглядел меня с ног до головы изучающим взглядом, что показалось мне странным.

   – Хайль Гитлер! – выкрикнул Стефан, я последовал его примеру.

   Штандартенфюрер ухмыльнулся и поднял вверх руку, здороваясь с нами. Уходя, он снова посмотрел на меня, презрительно.

   – Кто это?! – спросил я Шнайдера.

   Парень удивленно посмотрел на меня.

   – Штандартенфюрер Кристоф Шредер, идеальный нацист, – ответил Стефан, – Я думал ты с ним знаком.

6 глава

   Письмо.

   Вечером я открыл письмо переданное мне Шнайдером. Ровный, аккуратный почерк. Та, кто писала эти строки, долго выбирала слова и, казалось, выводила каждую букву. Я будто интуитивно чувствовал, что это письмо способно перевернуть всю мою жизнь, поставить меня на перекрестке двух дорог, где вариантами выбора будет: с одной стороны любовь и счастье, с другой верность фюреру и честь нациста. Поэтому долгое время я собирался с мыслями, перед тем как начать читать строки, но в конце концов решился: «Дорогой, Фридрих, Не думай, что я обратилась бы к тебе за помощью, при других обстоятельствах, но у меня не осталось выхода. Я и сейчас сомневаюсь в своем решении, ты немец, с чего тебе помогать? Но больше мне обратиться не к кому. Я отдаю себе отчет, что попади мое письмо не в те руки – это будет смертью и для меня, и для людей подобных мне. Поэтому я полагаюсь на твое благородство, мой дорогой Фридрих, – читая последние слова я невольно улыбнулся, – Дело в том, что я нахожусь в секретной организации – «Праведники мира», которая помогает евреям спрятаться от Гетто. На свою беду я дала убежище маленькому ребенку, преступление которого лишь в том, что он родился в еврейской семье.

   Милый Фридрих, я знаю, как ты относишься к подобным людям, и я не заставляю тебя изменить мнение о них, но это ребенок. Ребенок, который ни в чем не виноват. Прошу, мой дорогой Фридрих, спаси мою и его жизнь. Кто-то донес в Гестапо, что я дала убежище еврею, и они собираются наведаться ко мне. Как я уже говорила мне больше некуда обратиться, если ты мне не поможешь. С любовью, Мари».

   Я сжал письмо в руках. Жесткая бумага впилась в руку. Я вздрогнул и отбросил скомканное письмо прочь. На ладони выступила кровь. Я быстро вытер руку и опустился на колени у двери. Меня волновало только то, что Мари в опасности. Я закрыл лицо руками. Казалось, я должен быть рад письму девушки, которую люблю. А главное я должен был обрадоваться возможности завоевать ее любовь. Но, то о чем меня просила Мари, противоречило моим идеалам. Я долго решал, как поступить, но вдруг меня пронзила странная мысль, которая впилась в сознание и не отпускала, как я не гнал ее. Почему письмо Мари мне передал Стефан? … Меня охватила дикая ревность. Как она может со мной так поступать?

   Через полчаса я уже бежал на улицу Мира. Мне встретился ночной патруль, я поприветствовал их, подняв руку, и побежал дальше. Когда я добрался до дома Мари, грянул гром и мгновенно полил дождь. Девушка встретила меня на пороге. Она с сомнением посмотрела на меня. От ее взгляда я замер на месте.

   – Послушай… – ее голос дрожал, будто буря была не на улице, а в ее душе, – Я прошу лишь… – она глубоко вздохнула и посмотрела себе под ноги, – Если ты откажешь… – она вновь подняла на меня глаза, – Забудь о моей просьбе…

   Я сделал к ней шаг, но девушка быстро спустилась с крыльца и встала напротив меня. Капли дождя стекали по ее щекам, словно слезы. Я смотрел в ее глаза. Эти небесного цвета глаза. Девушка пыталась дать понять всем своим видом, что ничего не боится, но я видел, как вспыхивают ее глаза. Мы стояли, друг напротив друга всего минут пять, но мне казалось, что молчание длится вечность.

   – Ты промокла… – наконец прошептал я, девушка улыбнулась.

   – Да, и ты тоже.

   ***

   – Так что ты решил? – Мари остановилась в коридоре и обернулась на меня.

   Я закрыл дверь и прижался спиной к косяку. Девушка ждала ответ. Она не отводила взгляд. А я пытался не думать о ее мокрых волосах и пылающих глазах.

   – Ты даже не ответишь? – ее голос дрожал.

   – Сперва, ответь ты… – меня снова охватила ревность, – Почему ты не могла передать мне письмо сама? Зачем посредники?! – Я поднял на нее глаза.

   Мари смущенно отвела взгляд. Я заметил, как вспыхнули ее щеки. Словно девчонка, которая пытается скрыть свою провинность, она отвернулась и только потом заговорила.

   – Стефан хотел помочь… – она пожала плечами и посмотрела на меня через плечо, – Я подумала так будет лучше, … если бы это была я … – она замолчала и закрыла лицо ладонями, – Ты надумал себе лишнего… Сам знаешь, что я… я думала, что так будет правильнее…

   – Ты любишь его?! – мой голос звучал низко и так непривычно, что я сам вздрогнул.

   Девушка резко обернулась и удивлено посмотрела на меня.

   – Что?! – почти смеясь, вскричала она, – Конечно же, нет! Как я могу его любить?! – Мари медленно подошла ближе и прикоснулась ладонью к моей щеке, – Стефан мне просто знакомый… Слышала у него таких знакомых много…

   – А теперь скажи правду, – я отстранил ее от себя, девушка обиженно взглянула на меня, но я был непреклонен. – Любовь не единственно мое чувство, – я продолжал говорить низким голосом, только сейчас меня действительно охватила злость.

   Мари горько усмехнулась.

   – Я сказала правду, – ее голос перестал дрожать, – Если ты мне не веришь, значит… – она вновь горько усмехнулась, – действительно любовь… не твое чувство.

   После этих слов девушка бросила на меня огорченный взгляд и отвернулась. Разочарование… Самая сильная эмоция. Оно убивает все: любовь, дружбу, привязанность. Но эмоции не имеют вкуса или запаха. К ним нельзя прикоснуться. Однако… в тот миг я будто увидел все, что чувствует Мари. Она не плакала, не кричала, просто отвернулась. Вмиг мы стали действительно чужими друг другу людьми. Сейчас, возвращаясь мысленно, в тот момент, я осознаю свою ошибку, но тогда… я был предан своему Фюреру. Никакая любовь не могла убить мою веру в него.

   После я буду ненавидеть себя за то, что не согласился помочь ей. Но мог ли я тогда поступить иначе?! На этот вопрос даже сейчас не смогу сказать правду. Я хотел, но это желание было настолько глубоко в моей душе, в моем сердце, что я просто его не понял.

   – Уходи, – вдруг прошептала девушка. Она стояла, отвернувшись от меня. Я не двинулся с места.

   – Мари, – мне хотелось так много сказать ей, – Зачем все это? … – я провел ладонью по ее волосам, но девушка, словно статуя, осталась не подвижной, – Ты погубишь себя… И из-за кого… из-за недолюдей…. Это евреи, Мари, евреи….

   Девушка вздохнула, но не ответила.

   – Прошу, брось это… Ты же знаешь, я должен был бы донести, – девушка резко обернулась и с ужасом во взгляде посмотрела на меня, – Я не сделаю этого, но…

   – Как ты можешь быть так слеп, Фридрих?! – вскричала девушка и приложила ладонь к моим погонам, словно пытаясь их закрыть, чтобы мы забыли о моей идеологии хоть на миг, – Это такие же люди, Фридрих. Они – люди! Разве можно за идею платить ценой жизни невинных людей?! Ничто не сравнится с этим, ничто не искупит такой страшный грех, Фридрих! Если за твою идею приходится платить такую цену, то она дьявольская! Как же ты этого не понимаешь?!

   Я не понимал, почему слушаю эти слова, но не смог найти в себе силы остановить ее.

   В итоге вышло, что она говорила правду. А я был так слеп, что не увидел этого.

   – Мари, … – мой голос начал дрожать, я попытался успокоиться, но что-то до боли сдавило виски.

   – Ведь ты не такой, как они, я знаю это. Разве смог бы бездушный человек протянуть руку помощи беспризорному мальчику…. Нет, он прошел бы мимо, а ты остановился, Фридрих. Ты лучше их, но… почему, же ты свою доброту так прячешь?! – она прикоснулась ладонью к моей щеке и улыбнулась, – Я верю, что ты лучше их…. Но разве может человек, который… который любит, пройти мимо страдающего ребенка? Какой бы национальности не был этот ребенок, он просто маленький, … беззащитный человечек….

   – Он – еврей, а не человек, – проговорил я, восстановив ход своих мыслей и вспомнив, что я – слуга фюрера.

   Мари разочаровано закрыла глаза. В этот момент я ненавидел ее и себя за то, что на какое-то мгновение захотел согласиться с ней. Девушка тихо плакала. А я ушел.

   Меня мучила жестокая мысль, неужели эта девушка, могла зародить в моей душе сомнение в идеях нацизма? Как?! Неужели я был готов растоптать свою верность фюреру, наплевать на свою честь, ради любви какой-то… Нет, не какой-то, а самой особенной. Единственной и любимой. Но даже если и так, неужели я мог забыть о чести слуги фюрера?! Мимо меня прошел ночной патруль, я поднял руку в приветствие. Но мысли мои были не о фюрере, не о ночных патруля и даже не о идеях нацизма, нет, я думал о девушке, которая тихонько плачет из-за разочарования во мне.

   Естественно, я направился не домой, а в «Кафе де Флор». Привести меня в чувства в это мгновение могло только хорошее пиво. Хотя, сказать честно, я был готов выпить любой алкогольный напиток, лишь бы приглушить душевную боль.

   ***

   Полукруглое здание ресторана, переливалось тысячами огней. По улицам ходили веселые французы, каждый час проходил офицерский патруль, я остановился у уличных столиков ресторана и вновь задумался над последними событиями. Мимо то и дело проходили какие-то люди, а я не замечал никого.

   Прошлое, будто ворвалось в мой нынешний мир, и я вспомнил лето 39го. Парковая аллея уже давно опустела. Темное небо, словно нависло над головой. И теперь путь освещали только фонари, огоньки, в которых словно сказочные феи дрожали и поблескивали.

   – По этой аллеи, когда-то много лет назад, я гуляла с папой, – прошептала Мари, и я посмотрел на нее. Она шла медленно, убрав руки за спину и чуть склонив набок голову. Ее темные волосы, от света фонарей отливали золотом. Я очень хорошо запомнил тот день, как мы шли, как тихо говорили, мне было так страшно, что вся сказка моего маленького мира, вмиг растает. А так хотелось, чтобы те мгновения длились вечно. – Мне тогда было лет пять…

   Я улыбнулся. Она остановилась под фонарем и обернулась ко мне. Свет разлился по ее лицу и дыхание мое перехватило. Как красива была она в тот миг. Как любил я ее в то мгновение.

   – Жаль, что мгновение не может длиться вечно, – сказала Мари и расправила складки на сиреневом платье, – Я гуляла бы всю жизнь…. Вот так тихо, по улочке, вдыхая запах фиалок….

   Мне казалось, тогда что есть только этот ночной парк, только эта девушка и больше ничего не существует на всем Земном шаре. Как был бы я счастлив, если бы так и было.

   Но ничто не может длиться вечно, и, то мгновение ушло в небытие, словно никогда в моей жизни и не было тех моментов, способных заменить все, что было до и после.

   Я поднял глаза на стеклянные стены ресторана. Воспоминания оставили меня. И сейчас вместо счастья в моей душе была пустота. В ресторане людей в этот поздний час почти не было, и я решил провести остаток ночи именно здесь. Толкнул стеклянную дверь и мгновенно очутился в приятном обществе столов и стульев, расставленных, будто шахматы на доске, в четыре ряда. Круглые деревянные столики, покрыты белоснежными скатертями. В дальнем левом углу, красовалась мини сцена, где постоянно играет живая музыка и иногда поют. Еще недавно, я наблюдал, как поет Мари, нежно растягивая гласные.

   Я прошел в центр зала и обратил внимание на малочисленных посетителей ресторана. Две влюбленных парочки, расположились за столиком у окна. Французы, я усмехнулся их неземному счастью. Глаза блестят. Улыбки не сходят с лица. Как можно быть счастливым, когда весь мир охвачен войной. Хотя приходя сюда, в «Кафе де Флор», ты словно бы попадал в мирную жизнь. Чаще всего здесь собиралась богема. В такие дни виски и абсент текли рекой. Радость, охватывающая художников и писателей, затмевала ужас реальной жизни. Я случайно столкнулся с белокурой официанткой, она тихонько извинилась и широко улыбнулась мне. Однако, я все еще мысленно был где-то далеко. За столиком посередине просторного зала, восседали трое солдат и разговаривали о девушках. Я не подслушивал их разговор, но не услышать его было не возможно, поскольку каждый пытался перекричать другого. Я прошел чуть дальше и в дальнем, самом тихом, углу увидел старого знакомого – Стефана. К нему-то я и направился.

   Офицер курил сигару и тихонько напевал какую-то французскую песню. В какой-то момент он поднял глаза и заметил меня, недалеко от своего столика.

   – О! – протянул Стефан, заметив меня, – Герр Рештельберг, какой сюрприз! – он поднялся из-за стола и сделал шаг мне навстречу. Даже похлопал меня по плечу, что еще больше вызвало во мне неприязни к этому лицемеру.

   – Почему ты всегда фамильярничаешь?! – зло спросил я, садясь за его столик.

   – Вне службы, Фридрих, – он усмехнулся и подозвал к нам официантку.

   К нам подошла та официанта, с которой я случайно столкнулся, белокурая и завораживающая. Она с улыбкой приняла заказ. Я сидел, не сводя взгляда с ухмыляющегося Стефана. Эта девушка в любой другой момент привлекла бы мое внимание, но сейчас я был сосредоточен на других мыслях.

   – Мы постоянно на службе у Фюрера, – проговорил я, когда девушка ушла от нашего столика.

   – Фридрих, – протянул Стефан, и затушил сигару, – Ну, хватит… Оглянись вокруг, мы в ресторане… Разве можно сидя здесь, думать о чем-то кроме прекрасных ножек официанток?

   Я проследил за взглядом Стефана и только теперь заметил белокурую девушку. «Красивая», – прошептал Шнайдер. В этот момент она заметила, что на нее смотрят, и улыбнулась еще шире.

   – Да, красивая… – ответил я, мысленно сравнивая ее с остальными официантками. – Но я хотел поговорить не об этом…

   Шнайдер с удивлением посмотрел на меня. В его глазах на какой-то момент загорелся огонь, похожий на испуг, но он взял себя в руки и вновь улыбнулся.

   – О фройллян Готье? – догадался Стефан и откинулся на спинку кресла.

   В этот момент к нам вновь подошла официантка и с той же широкой улыбкой поставила на стол два бокала с жидкостью, похожей на яблочный сок.

   – Что это? – я удивленно посмотрел на девушку.

   – Скотч, – не меняясь в лице, ответила она и быстро удалилась.

   – Во Франции клиент всегда не прав, – усмехнулся Стефан. – Пиво здесь хорошее не найти…. Поэтому, мой тебе совет: пей.

   Я выпил жидкость залпом, даже не поморщившись и, вновь вернулся к разговору, от которого Шнайдер пытался уйти.

   – Мария Готье… – я произнес ее имя с тем безразличием, которое было возможно в этот момент, – Откуда ты знаешь эту девушку?

   Стефан вновь переменился в лице.

   – Фридрих, ты решил меня допрашивать?! – он говорил без удивления.

   – Думай что угодно, но я должен знать, – я был готов выбивать из него правду, но продолжал держать себя в руках.

   Стефан допил содержимое стакана и хмуро посмотрел на меня.

   – Почему бы не спросить у нее, – проговорил Шнайдер и, перегнувшись через столик, добавил, – Француженка неровня настоящему арийцу, не забывай об этом. Хочешь провести с ней приятный вечер – вперед, но… о любви и не думай…. – он вновь опустился на свой стул и с ухмылкой добавил, – А перед тем, как решить устроить драку, вспомни, что… мы в людном месте. Ну, и служба Фюреру превыше всего….

   – Про службу Фюреру я не забываю, но, как ты правильно заметил, мы в ресторане, а здесь… мы вне службы, Стефан.

   Шнайдер ухмыльнулся и вновь подозвал официантку. Белокурая девушка с широкой улыбкой не заставила себя ждать.

   – Повторить? – сразу спросила она. Стефан кивнул. Девушка вновь удалилась.

   – Фридрих,… – Шнайдер по-дружески стукнул меня по плечу, хотя дружбы в этом жесте было ровно столько сколько пива в нашей выпивке, – Мария Готье не единственная женщина в мире. Мой тебе совет: найди другую….

   – Я не нуждаюсь в твоих советах, – сквозь зубы процедил я и оттолкнул его руку.

   Стефан рассмеялся и откинулся на спинку стула. К нам снова подошла официантка и принесла выпивку. Я с интересом посмотрел на нее и заметил, что девушка действительно красивая. Золотые волосы, пухлые губы, черные глаза. Она мне напомнила мифическую Сирену, такая же яркая и опасная. Девушка улыбнулась мне и с изяществом леопарда удалилась.

   – Любуешься?! – усмехнулся Шнайдер и я обернулся к нему. – Зачем тебе эта француженка? – продолжал он насмешливым тоном, – Я не скрою она… – он мечтательно прикусил губу, – красивая… Нежная… Ласковая…

   Я перегнулся через столик и схватил Стефана за ворот его кителя. Шнайдер продолжал смотреть на меня насмешливо и злорадно. Ресторан охватила тишина.

   – Штурмбанфюрер, вы забываетесь… Мы в людном месте… – проговорил Шнайдер, – Драться из-за женщины глупо… Тем более…

   – Замолчи, – процедил я сквозь зубы, но отпустил его.

   Посетители ресторана с удивлением и некоторым любопытством наблюдали за нами. Я медленно опустился на свой стул и оглянулся вокруг: влюбленные парочки у окна замолчали и, почти открыв рты, смотрели на меня, официантка перестала улыбаться и стояла, прижав к груди пустой поднос.

   – Фридрих, – вновь насмешливо заговорил Шнайдер, – Пойми же, … девушка, которая ненавидит саму идею нацизма… – он покачал головой, словно давая понять, что будущее с такой женщиной – пустота, – Мария Готье – красивая девушка, но … – Стефан развел руками, – красивых много.

   – Ответь мне: … откуда ты ее знаешь, – я продолжал со злобой смотреть на него, – Ответь и мы закончим этот разговор.

   Шнайдер усмехнулся. Он медленно наклонился вперед. Его глаза пылали огнем, природу которого я не понимал: любовь, ненависть, обида или какое-то другое чувство.

   – Спроси у нее… – ответил он и быстро удалился.

   Я не стал его останавливать. Да и хотелось ли мне знать правду? Нет, я верил в то, во что захотел поверить. Я опустил голову на руки и задумался о чем-то. Сейчас я не смогу вспомнить свои мысли, да и имеет ли это важность?

7 глава

   Пропавшая улика.

   Я шел домой обуреваемый множеством разнообразных эмоций. Ненависть, злоба, ревность и даже любовь, которая до сих пор мучила меня. В какой-то момент грянул гром и мгновенно хлынул ливень. Я остановился и зло выругался. Эта стихия, казалось, сопровождала меня везде. Так я добрался до дома и открыл дверь. Весь мокрый, будто на меня вылили ведро воды. Я остановился в дверях и глубоко вздохнул. Злость и ревность рвали мою душу.

   Хозяйка уже давно спала и поэтому мне пришлось тихо пробираться в комнату. Но когда я почти лег спать, меня пронзила тревога, где осталось письмо Мари?! Я совсем забыл о нем. Ревность и злость вмиг сменил страх, который изгнал все мысли. И сколько я не пытался вспомнить, где оставил злополучное письмо, на ум не приходило ни единой мысли.

   – Что я натворил… – испуганно прошептал я, схватившись за голову, – Что теперь делать?!…

   Быстро вернувшись к выходу, я схватил промокшее пальто, собираясь уходить, но в этот момент телефон стоящий в конце коридора, громко и пронзительно зазвонил. Я замер. Телефон продолжал трезвонить. Я медленно подошел и снял трубку.

   – Алло… – раздался женский голос на другом конце. – Ты не ожидал?…

   – Аннет,… – облегченно прошептал я, – Это ты…

   – Конечно… – ответила девушка, – Фридрих,… я соскучилась… Ты на работе меня не замечаешь, в свободное время – занят другими делами, а по вечерам ты редко когда дома. Твоя хозяйка… сказала, что ты часто пишешь письма… У тебя другая?…

   «Как ты догадалась?» – иронично, подумал я.

   – Нет… – ответил я вслух.

   – Тогда почему ты… все время занят? – вскрикнула Аннет. – Я же не могу всю жизнь ждать…

   – Я сейчас не занят… – ответил я и повесил трубку.

   Этой фразы было достаточно, что бы переночевать у нее. Да еще и почувствовать себя любимым… Но почему-то мне хотелось бросить все это, прибежать к дому Мари и увезти ее куда-нибудь, где никто ее у меня не отнимет… «Когда мы не можем быть близки с теми, кого по-настоящему любим, в нашей постели появляются чужие люди… Нам кажется, что так хоть ненадолго можно преодолеть тоску.» Но на самом деле мы ее так не преодолеем, а лишь усилим. Аннет была замечательной девушкой. Милой, доброй, любящей… Слегка капризной, но все-таки спокойной. И, возможно, где-то в глубине я испытывал к ней, что-то, но не любовь. Скорее симпатию, дружескую привязанность, но не любовь.

   – Ты знаешь, что Стефан влюбился?… – с улыбкой спросила Аннет, как только я переступил порог ее дома.

   «И ты туда же», – мелькнула в моей голове мысль, когда девушка заговорила именно на эту тему.

   – Нет, – вслух прошептал я, – И в кого же?

   – В некую таинственную незнакомку… – смеялась Аннет. – Говорят, она работает в одном из ресторанов… Не могу вспомнить где… – Аннет обняла меня за шею и поцеловала.

   Девушка жила в большом, уютном доме. Она решила, что снимать маленькую комнатенку – это для обычных людей, а не высшей расы. Поэтому, если жить в чужой стране, то жить на широкую ногу. Я удивлялся роскоши выбранного ей дома и тому, как она обставляла комнату. Высокий потолок.…

   – Влюбился… говоришь… – со злобой в голосе, прошептал я.

   – Ага… – улыбнулась Аннет.

   Я не любил Аннет, но она была своя. Она была немка и свято верила в Фюрера, в этом мы были с ней похожи.

   – Так в кого говоришь он влюбился?… – с утра, спросил я. Аннет удивленно посмотрела на меня. – Стефан Шнайдер… – нетерпеливо пояснил я.

   – А! – протянула девушка, – Девушка из ресторана… Как же она… – Аннет сморщила лоб, задумавшись, а я продолжал нетерпеливо ждать, – Я не помню…. Фридрих, это даже и не важно. Что думать о девушке, которая… все равно кончит как и все в ее положение, – проговорила девушка, допивая свое утреннее кофе.

   Спальня Аннет удивляла меня своей роскошью. Как я уже сказал, девушка привыкла жить на широкую ногу. У стены против окна стояла громоздкая кровать с желтым балдахином. Этот балдахин казался мне абсолютно не нужным. Богатство не должно быть выставлено на показ. Я всегда думал, что тихое, скромное счастье дороже всей этой роскоши. Под потолком висела огромная хрустальная люстра с десятью лампочками. Девушка никогда не включала их все, боясь тратить электричество. Каждую ночь, которую я проводил у Аннет, мне было смешно видеть эту скупость, на фоне такой расточительности.

   Я помню узорчатые стены из красного дерева. Мне нравилось прикасаться к ним ладонью. Резьба узоров карябали ладонь и оставляли на коже царапины.

   Сейчас, сидя на кровати и обнимая девушку за плечи, я завел мучающий меня разговор о женщине, которую действительно любил.

   – О чем ты? – удивился я.

   Аннет устало вздохнула и посмотрела на меня.

   – Фридрих, она француженка… – девушка вздохнула и поставила чашку на прикроватный столик. – Лучшее, что ее ожидает – это стыд, ну а худшее… смерть.

   – Почему?… – удивился я ее последним словам.

   – Фридрих, – усмехнулась девушка, подняв бровь, – Неужели ты не понимаешь?! Молодая хорошенькая девушка… в нее влюбился немец, ариец… – Аннет заговорщицки улыбнулась, – А она не немка. Неужели ты думаешь, что он будет с ней благороден?! Тем более Стефан. Ты же его достаточно знаешь, чтобы так заблуждаться.

   Я прикусил губу. Аннет говорила правду.

   – А Стефана-то она откуда знает?! – пытаясь не выдавать свое волнение, вскричал я.

   – Я не знаю, – прошептала Аннет, – Зачем тебе это?! Фридрих, давай речи о Стефане и его женщинах, мы будем оставлять за пределами спальни…. Хорошо?!

8 глава

   Ранение

   Что это со мной происходит?! Что творится с моей душой? Почему так бьется сердце, когда я вижу эти глаза? Именно такие мысли разрывали мою голову, когда тем же вечером я вышел прогуляться по старым кварталам Парижа. По тем местам, где почти три года назад, я впервые встретил ее. Где я испытал всю палитру нежности.

   Сейчас прохожих в этом районе практически не было. Поэтому мне встречались только ночные патрули. Но я проходил мимо, не обращая на них никакого внимания, как впрочем, и на весь окружающий меня мир. Волновала меня тогда только перемена в моем сознании. Я не имею права на любовь! Я – идейный ариец, я – слуга фюрера. Любовь не для меня. Тем более, когда речь идет о чужой женщине. Нет, я не могу ее любить. Не могу.

   Из раздумий меня вырвал выстрел и крик. Я достал из кобуры пистолет и прижался спиной к одному из зданий. Из темноты улицы доносились быстрые шаги, в мою сторону кто-то бежал. Я сильнее сжал в руках Парабеллум, когда из темноты показалась фигура мальчишки, напомнившая, мне образ Гавроша из истории Виктора Гюго. Я читал этот роман еще в юности, но сейчас происходящее казалось мне жестокой насмешкой. Он приподнимал большую кепку, чтобы видеть свой путь. На нем была надета огромная, изрядно износившаяся куртка, которую он натянул поверх шерстяного свитера. Странный мальчишка! Вдруг, недалеко от меня он остановился и зажимая раненную руку, заплакал навзрыд. Я вытянул руку с пистолетом и готов был уже нажать на курок, когда он одним движением руки, скинул кепку и посмотрел на меня. Я вздрогнул.

   – Мари, – прошептал я, быстро подойдя к плачущей девушке, – Что это за маскарад?! … – я помог ей подняться на ноги, и девушка схватила меня за плечи, чтобы не упасть.

   – Если ты мне не поможешь, … то меня ждет верная смерть… – прошептала Мари.

   Где-то вдали раздались крики, и девушка в ужасе устремила взгляд в темноту улицы. Что делать?! – гремело в моей голове, – Я не могу предать верность фюреру, но… я потеряю Мари…. До моего слуха уже доносились быстрые шаги и я потянул девушку в переулок. Она вздрагивала от рыданий. На раздумья времени уже не было. И промедли я хоть минуту, спасти Мари мне уже не удастся. К моему счастью, преследователи девушки нас не заметили и выпал шанс пробраться к дому, где живет Мари. Я искал переулок, куда можно свернуть, чтобы нас точно не нагнали. Мари продолжало трясти. Она сильно сжимала мою руку и шла чуть позади. Я чувствовал, как лоб покрылся испариной. Если о моем поступке узнает начальство – погибнем и я, и она. Но я старался гнать от себя тяжелые мысли. Надо было пройти целый квартал, а начни я волноваться сейчас – это будет конец. Мне часто выпадало вот так брести, отгоняя страх на войне, но тогда я отвечал только за свою жизнь, а сейчас многое изменилось.

   В одном из переулков, до меня донесся звук выстрела, и я остановился. Мари задержала дыхание и прижалась к моему плечу.

   – Там патруль, – прошептал я и посмотрел на перепуганную девушку.

   – Я боюсь… – тихим, дрожащим голосом проговорила она.

   Выстрел. Я вздрогнул и потянул Мари в темный переулок. Рука девушки дрожала. Я шел медленно. Меня душила тревога. Казалось, мои нервы натянуты струной и вот-вот мое хладнокровное терпение лопнет и я сорвусь, но я шел, пробираясь по темному переулку.

   Наконец, мы добрались до дома девушки. Еще мгновение и весь этот ужас останется позади, но… дверь ее дома отварилась, и на пороге показался офицер СС, именно тот, кого Стефан Шнайдер представил мне «истинным нацистом». Мы с Мари стояли в переулке напротив.

   – Нет, … – девушка почти заплакала, когда увидела этого человека.

   Я устало закрыл глаза. Надо было что-то решать. Пройти к дому, где я живу, не представлялось возможным, на улицах слишком много патрулей, но и здесь стоять всю ночь, было неприемлемо. Мари ранена. Я понимал, что скоро девушка лишится чувств. Ей нужен был отдых. Но идти нам было некуда.

   – Куда мы можем пойти? – спросил я, не выпуская руку девушки.

   Мари встрепенулась. Она дышала быстро и тихо. Ее глаза, полные боли, наполнились слезами.

   – Здесь не далеко… есть приют… Но… – девушка испугано посмотрела на меня, – Ты – немец, могу ли я…

   – Можешь, – тихо, но жестко сказал я.

   До приюта мы добрались к часу ночи. Он находился в здание старого, обветшалого дома. Кирпич, из которого были возведены стены, уже начал рушится. Некоторые окна здания были выбиты и их затянули черной пленкой.

   – Там справа… в косяке двери… лежит ключ…. – Мари говорила, тяжело дыша, – Возьми его… и открой дверь….

   Я повиновался. Ключ, правда, застрял и не прокручивался. Пришлось долго мучиться, чтобы открыть дверь. Мари тем временем прислонилась к углу здания и закрыла глаза.

   – Здесь, когда-то находился… приют мсье Ришаля… – девушка из последних сил, пыталась не лишиться сознания, – Пока он не заболел… Теперь… приют переехал….

   Я подхватил девушку на руки. Она вздрогнула и серьезно посмотрела на меня.

   – Лучше будет, если я не узнаю, где сейчас находится приют, – проговорил я, переступая порог старого, полуразрушенного здания.

   Внутри оказалось уютнее, чем я предполагал изначально. Высокие белые стены, визуально увеличивали и без того большое помещение. Потолок казался высоким, словно на уровне облаков. Ровно посередине находилась широкая лестница, с перилами. В дальнем углу виднелся камин, там лежали сложенные в кучу матрасы. Туда я и направился. Мари дышала тяжело, но находилась в сознании. Я помог ей прилечь на матрасы и только сейчас девушка зарыдала.

   – Боже, как больно, – стонала она.

   Я начал стаскивать с нее куртку, но девушка вскрикнула. Из раны текла темно-красная кровь.

   – Надо, Мари, надо… – проговорил я, заглядывая в ее глаза, – Тебе придется потерпеть….

   Она с болью смотрела на меня. Глаза наполнились такой мукой, что даже мне сделалось не по себе. Девушка удерживала мою руку, словно боясь, что снова станет больно.

   – По-другому никак, – прошептал я, девушка закрыла глаза и кивнула.

   Я медленно снял с нее куртку. Мари приглушенно стонала, но терпела. Кровь полилась на мои руки. Я засучил рукав ее свитера и оголил рану. Кровь сочилась и темнела. Пуля прошла на вылет.

   – Здесь есть… медицинские принадлежности? – как можно спокойнее спросил я.

   Девушка какое-то время собиралась с силами, потом заговорила срывающимся голосом:

   – На третьем этаже… там справа, в… в кабинете Пьера… в ящике,…

   Я побежал на третий этаж. Лестница скрипела. На одной из ступенек я споткнулся и чуть не упал. Но удержался за перила. Руки от волнения дрожали. Третий этаж. Я мгновение собрался с мыслями. Вход на этаж проходил через арку. Сам же этаж напомнил мне свалку. Все вещи, все бумаги были разбросаны по полу. В углу лежал злополучный ящик, с красным крестом. Я как можно быстрее пробрался к нему и бросился назад.

   К тому моменту Мари уже бредила. Я промыл рану. Девушка сквозь бред застонала. Я начал перебинтовывать рану, когда она вдруг вскрикнула и схватила мою руку.

   – Оставь меня,… если кто-нибудь узнает… ты погибнешь, – девушка с болью смотрела мне в глаза, казалось, она умирает, – Прости меня,… Фридрих,… ты не должен мне помогать…

   Я перевязал ее рану. Девушка продолжала держать меня за руку и плакать. Я обнял Мари. Сильный жар сотрясал все ее тело. Девушку трясло. В какой-то миг, она вновь впала в бред. Я обнял ее сильнее. Жар только усиливался».

   Мужчина на мгновение замолчал и вытер, покатившуюся слезу. Я с сочувствием смотрела на него. Казалось бы, как можно жалеть убийцу? Человека, который когда-то воевал на вражеской стороне. Но мое сердце сжималось в сочувствие к нему.

   – Неужели она умерла?! – вдруг потеряно спросила Ника и устремила взгляд черных глаз на рассказчика.

   – Нет, милая фройллян, не умерла… Я развел огонь в камине и обнял девушку, в попытке ее согреть.

   – Значит, она выжила?! – с улыбкой переспросила Ника.

   – Да… – ответил мужчина и продолжил свой рассказ.

9 глава

   Почему?

   «Ближе к утру, Мари очнулась. Я продолжал обнимать ее. Она подняла на меня глаза и долго смотрела. Мое сердце с силой билось о грудную клетку. Что со мной творится? Почему я не могу позволить себе прикоснуться к ней? В ушах звенело.

   – Мари, … – начал я разговор, который откладывал пока состояние девушки пугало меня, – Что вчера случилось? Зачем тебе этот маскарад?

   Девушка устало закрыла глаза.

   – Я прячусь, – тихим, дрожащим голосом проговорила она, – Один страшный человек, пытается меня найти… А я не хочу этого…. – она вздохнула, – Мне жаль, что… что я втянула тебя в эту историю….

   – Ты не понимаешь?! – зло процедил я сквозь зубы, – Я тебя чуть не убил…

   На улице проехала патрульная машина, и я сильнее прижал к себе девушку, словно так ей нечего бояться. Но боялись мы оба.

   – Зачем ты в таком виде ходишь по городу?! – я говорил тихо, но с явным раздражением в голосе, – От кого ты вчера убегала? Мари, это не шутки….

   Девушка виновато посмотрела на меня. У меня дрогнуло сердце. Я отвел взгляд в сторону. Красивая, любимая, но не моя. И я не имею права любить ее.

   – Прости, … – проговорила Мари и прислонила ладонь к моей щеке, – Я так виновата… Из-за меня ты можешь… пострадать….

   – Да какая разница на мои страдания! – мой голос сорвался на крик, но я опомнился и вновь взял себя в руки, – Я мог тебя убить… Ты это понимаешь?! Это не шутки… Я готов был застрелить тебя вчера… Что это за прятки? Почему ты не понимаешь, что я не простил бы себя, … никогда бы не смог простить….

   Девушка на мгновение закрыла глаза. Создавалось ощущение, что она собирается с мыслями. Я же продолжал бороться с тем чувством, которое охватывало меня все сильнее и сильнее.

   – У меня не было выхода… – прошептала Мари и попыталась встать, но в какой-то момент вскрикнула от боли и снова прижалась к моему плечу, – Мне нельзя попадаться ему на глаза, а… – она посмотрела на меня в упор, – Я хотела поговорить с тобой. Но все это вылилось… в такой ужас…. Я так виновата. Прости… – я не отвечал, не мог, просто сидел и смотрел на нее, – Тебе надо уходить… – после недолгой паузы прошептала девушка, – Я еще чуть-чуть посижу и начну пробираться домой… Не могу же я жить в этом, – Мари указала на свою одежду и попыталась улыбнуться, но заметив какими глазами я смотрю на нее, она осеклась и даже отодвинулась.

   Я закрыл глаза. Хватит! – кричал я мысленно, – Эта женщина не может быть дороже чести офицера! Я должен прийти в себя… Ну что в ней есть такое, чего нет в других?! Такая же, как все. Таких много…. Нет,… она единственная… – Я вновь посмотрел на нее. В свете луны ее кожа казалась белей, глаза блестели и отливали синими огоньками, словно сапфиры. Синие. Глубокие. Я отвел взгляд.

   – Ты не должен… так смотреть на меня, – прошептала Мари, – Мы враги… – она закуталась в куртку и устало закрыла глаза. – И тебе пора идти… Скоро начнет светать, а… из-за меня ты не спал….

   Я обернулся к ней. Сердце все также билось в груди. Девушка сидела, положив голову на мое плечо, и смотрела на меня. Что творилось в моей душе! Господи, я был готов бросить ради нее все. Готов был забыть о своей верности Фюреру, лишь бы сметь быть рядом с этой девушкой. Почему?! Почему я не могу заставить себя уйти?! Ведь так надо. А я не могу даже доказать себе, что эта девушка чужая. Не могу прикоснуться к ней и уйти тоже не могу. Мари будто видела мои мучения, она встала и отошла к дальней стене, словно если она уйдет, мне станет легче. Я сжал руки в кулаки и отвел взгляд в сторону, но стало только сложнее бороться. Мне хотелось подойти к ней и обнять так, как я обнимал ее всю эту ночь, только на этот раз осуществить свое заветное желание – поцеловать ее. Так как никто никогда не целовал. Так, чтобы она меня полюбила….

   – Так хочется, чтобы… эта жестокая война закончилась…. – прошептала Мари. Я посмотрел на нее, – Хочется снова гулять ночи напролет,… веселиться,… – она грустно улыбнулась, – влюбляться…. Жить… О, как хочется жить. Фридрих, пообещай, что однажды… ты приедешь сюда, в Париж…. Ко мне в гости…. Однажды, когда война закончится…. И мы будем просто гулять и разговаривать… Как раньше… – девушка вновь печально улыбнулась и закрыла глаза, – Пообещай, что так и будет, Фридрих…

   Я, молча, смотрел на нее. Голова кружилась. Грудь жгло, но я уже не чувствовал боли. Я не чувствовал ничего, кроме этого безумия. Что мне делать? Куда бежать от этого чувства? Как жить дальше? Я – слуга фюрера. Я – офицер, у которого не должно быть слабостей. Я не имею права на любовь. Любовь – слабость…. Даже мечтать не должен. О, как я хотел сейчас на войну! Туда, где ясно кто твой враг, кого убивать. А здесь, сидя рядом с ней, глядя в ее глаза, видя то, как безмятежно она улыбается, борясь со страхом и болью, моя душа стала моим врагом, которого победить я был не в силах.

   – Обещаю,… – после долгой паузы, прошептал я.

   ***

   Солнце еще не взошло, когда мы пробрались к дому Мари. Прячась от патрулей. Скрываясь от проезжающих машин. Девушка чувствовала себя чуть лучше, но все еще тяжело и громко дышала. Я держал ее за руку. Приходилось часто останавливаться. Сил у нее было совсем мало. Когда мы, наконец, добрались до ее дома, девушка остановилась и закрыла глаза.

   – Послушай, – прошептала она и глубоко вздохнула, – Ты не должен помогать мне…

   Я сделал к ней шаг, но спохватился. Моя любовь сейчас причинит только боль нам обоим. Девушка серьезно посмотрела на меня.

   – Нам вообще лучше не видеться больше… – ее голос задрожал и она сделала паузу, – Ты же понимаешь, что… что мы чужие друг другу… И ты рискуешь общаясь со мной,… а я не хочу, чтобы ты страдал,… – я хотел возразить, но девушка приложила ладонь к моим губам и продолжала, – Не перебивай меня,… дослушай. Я же вижу, как трудно тебе дается общение со мной…. Тебе больно, я знаю это. Пойми, я желаю тебе всего самого лучшего, – Мари улыбнулась, – Ты – единственный из офицеров СС, … кто не растерял доброты… и благородства… Сегодня ты спас мне жизнь, … забыв о себе… О том, что ты мог пострадать…

   – И ты хочешь избавиться от меня?! – мой голос сел и прозвучал низко.

   – Я хочу спасти тебя, … – девушка нежно прислонила ладонь к моей щеке, – Поэтому, пожалуйста, … уходи.

   Сказав последние слова, Мари ушла. Я еще долго потеряно смотрел ей в след. А люди спали и им снились сказочные сны, возможно, а я стоял и чувствовал, как разорвалось мое сердце. Пусто. Больно. Горько. Любовь такое светлое и прекрасное чувство, но какую боль оно может принести. Мне так хотелось пойти к ней. Обнять. Поцеловать. И никому не отдавать.

   Не моя, – говорил я себе, возвращаясь переулками, домой, – Не моя. Как бы ни была сильна моя любовь к тебе, ты чужая. Чужая, не моя. Но, я люблю тебя…. Сильно и безнадежно. О, если бы ты… была рядом…. Но я – слуга фюрера… Исполнитель чужой воли….

   Дом встретил меня холодным, серым фасадом. Никогда раньше не замечал, какой холод встречает меня здесь. Лестница скрипела. Как ни пытался я идти тише, она все равно скрипела. В свою комнату я не пошел, а направился в ванную. Мне следовало смыть кровь с рук. И прийти в себя.

   Ванная комната представляла собой большую чугунную емкость, где можно было вымыться. Без роскоши. Любуясь разве что посеревшими обоями. На стене, возле окна висел подсвечник, свечи в котором уже давно не было. Сгорела или не было ее никогда. Я взглянул на перепачканные в крови руки и глубоко вздохнул. Чугунная ванная не привлекала, но вымыться было надо. Холодная вода набиралась из подведенной трубы, а горячую – следовало кипятить, но я не хотел тепла. Холод теперь меня сопровождал повсюду. Здесь я провел почти час. Тело кололо и немело, словно в него впивались тысячи иголок. Дышать становилось больно. Я терпел холод и боль. Нужно привести себя в чувства. Любовь не для меня.

10 глава

   Рождество

   В этот период в мою жизнь вновь ворвалась война. Убивающая. Жестокая. Война эта была против маков, французских партизан. Начались массовые убийства в застенках, тайные расстрелы, жестокость опьяняла. Но не меня. Я пытался вновь заставить себя стать идейным солдатом, которого не мучает совесть, но… что-то во мне стало другим, и я не мог быть прежним. Все также носил форму СС, но идеи стали растворяться. И как я ни старался бороться, конец только приближался.

   Все чаще ночи, проводимые с Аннет, стали превращаться для меня в последнее спасение. Я не любил ее. Никогда и нисколько. Любила ли она? Я этого не знал, и мне было все равно. А в тот период своей жизни, мне пришлось терпеть ее капризы, делать вид, что мое сердце принадлежит ей, но с каждым мигом мне становилось все сложней и сложней. Однажды оттолкнув от себя Софи, я платился теперь каждый день этой пытки.

   Сейчас я понимаю, что Аннет была не той женщиной. Ей нужен был другой, подобие Стефана, а не я, кому была чужда роскошь и деньги. Я не любил проводить ночи в ресторане, не переносил разговоры о пышной свадьбе, мне все это было в тягость. Я грезил тихим счастьем. Маленький домик, где-нибудь на берегу моря, любимая жена, дети. Не приемлемо для офицера СС. Поэтому я пытался соответствовать идеалу арийца.

   Теперь моя жизнь проходила без праздников: дом – работа, работа – дом. Ночные прогулки остались в прошлом. Я любил по ночам проснуться и, оставив Аннет спящей, пойти на балкон курить. Частым другом для меня стали ночные авралы. Из-за подпольщиков, ведущих свою деятельность исподтишка, иногда работа длилась сутками. Это потом, взглянув на то время с высоты прожитых лет, я понял, что они защищали свою родину. Мы пришли и установили свои законы, в свободной стране, где живут такие же люди, естественно, они боролись. Но тогда, в те страшные дни, я ненавидел их. Бывало, что приходилось пользоваться Парабеллумом, защищая свою жизнь и идею. Все офицеры моего уровня ездили на машинах, считая, что Мерседес нужен для безопасности, я же назло всем и себе ходил пешком. Зачем, спросите вы, потому что жизнь стала такой противной и низкой, что лучше было умереть от рук врага, чем дождаться, когда убьют свои. А я понимал, что однажды моя душа победит эту незримую бойню и тогда идейный нацист во мне окончательно умрет.

   В тот день, когда я понял, что мир мой разорвался на множество частей и идейные принципы ушли в прошлое, был канун Рождества и Штандартенфюрер СС Кристоф Шредер устроил по этому поводу званный ужин. Я не хотел идти, словно чувствуя, что для меня все станет только хуже, но Аннет практически не оставила мне выбора.

   – Любимый! – вскричала она, буквально прожигая меня своими черными глазами. – Ты всегда чем-то занят! А я – женщина! Я жду любви….

   Я стоял, опираясь спиной о косяк двери ее комнаты, и разглядывал любимую люстру Аннет. Девушка кричала. Разбрасывала вещи по мягкому ковру.

   – Ты совсем меня не любишь! – прокричала она и зарыдала навзрыд.

   Я подошел к ней и нежно обнял. Девушка уткнулась лицом в мое плечо и заплакала сильнее.

   – Аннет,… если для тебя это так важно, то… мы идем вместе… – прошептал я и поцеловал ее с той нежностью, на которую был способен в данный момент.

   ***

   Дом, в котором жил Кристоф Шредер представлял собой некое подобие дворца. Массивный. Он словно выплывал из темноты ночи. Силуэт его освещали огни фонарей.

   Гостей было приглашено много, высокопоставленные офицеры, уровня Штурмбанфюрера СС Зеппа, невысокого и изрядно облысевшего мужчины, начальник реферата 3 А 1, отвечающего за сбор информации о правонарушениях, и доктора Элиха, начальника реферата 3 Б, которая следила за чистотой расы. Аннет потащила меня на второй этаж. Лестница была широкой и просторной. Мы шли по ковровой дорожке черного цвета, видимо под цвет мундира СС. А на белом мраморе черная дорожка казалась еще темнее. Люстры весели по всему периметру помещения. Хрусталь блестел и переливался, ослепляя своим светом. Создавалось впечатление, что здесь в холле идет война света и тьмы. Величественная обстановка завораживала. Я осматривал все это великолепие, и сердце то и дело замирало.

   – Вот так надо жить, – прошептала Аннет и посмотрела на меня влюбленным взглядом. В этот момент мое прежнее очарование обстановкой вмиг исчезло.

   На втором этаже располагался просторный зал, где можно проводить балы и танцевать до упада. Он напомнил мне зал из толстовского романа, где танцевала на своем первом балу Наташа Ростова. Аннет улыбнулась, посмотрев на меня. Я понимал, какое счастье для этой девушки быть сейчас здесь, в этой роскоши. Она шептала мне какие-то нежности. Я отвечал ей вымученной улыбкой.

   – Я так рада, – с улыбкой прошептала девушка, остановившись у входа в залу, – А ты рад?!

   – Конечно, – ответил я и стал рассматривать золотые узоры на высоких деревянных дверях.

   Когда мы, наконец, зашли в залу, то моему взору предстало богатое убранство. Здесь толпились гости, которые были интересны только Аннет. Она шептала мне на ухо кто есть кто, хотя большую часть я и сам знал отлично. В дальнем углу, у окна стояла статуя, напомнившая мне Венеру Мелоскую. Каблуки туфлей Аннет стучали по надраенному до блеска полу. Я усмехнулся: «А этот идеальный ариец помешан на роскоши и лоске, вот о чем надо мечтать Аннет». Прямо посередине этого огромного зала, стоял длинный, уставленный яствами стол. Деликатесы. Различные сорта вина. На такой званый ужин было потрачено немало денег. Я снова усмехнулся и стал рассматривать гостей. Мужчины мой взгляд не привлекали. Этих напыщенных павлинов красила только дорогая одежда. Только несколько мужчин показались мне действительно особенными. Идеальная арийская красота, именно таким я завидовал. Этих мужчин женщины не оставляют в одиночестве. Даже внешность их, словно дышала силой и жесткостью. Но мужчины меня интересовали намного меньше, чем женщины. Аннет была хороша, но была не той, от которой я не мог отвести взгляда. Я быстро пробежал по прелестным созданиям. Изумительные. Хрупкие создания в шикарных вечерних платьях. В какой-то момент я понял, что забыв о том, что я не один, разглядываю одну представительницу слабого пола. Это была жена Альберта фон Шауфа, моего друга по университету. Я на мгновение вспомнил, как завидовал ему, когда впервые увидел Марту, белокурую девушку, в которую я был мимолетно влюблен. Сейчас же она была просто великолепна: высокая, стройная. На этот вечер она надела темно-синее атласное платье, которое великолепно подчеркнуло ее фигуру. Заметив мой взгляд, она скромно улыбнулась. Марта всегда отличалась врожденной кротостью, которая в дополнение к ее роскошной внешности, сводила с ума. Однако, эта девушка была женой моего друга.

   – Господа, – по залу раздался грубый голос Штандартенфюрера СС Шредера, я устремил на него взгляд.
   Рядом с ним стояла девушка, она отвернула лицо и, словно бы пыталась хоть так сбежать ото всего этого общества. Рядом с девушкой, чуть поодаль стоял молодой человек, который время от времени говорил ей что-то на ухо. Девушка эта показалась мне особенной, дело было не в красоте, а скорее в том, как на нее смотрели все присутствующие. Ее прическа была украшена жемчугом, словно снегом, на плечи было накинуто меховое боа. Но даже не в богатстве одежды было дело, а скорее в ее движениях. Чистая аристократка.

   – Прошу прощения, что пришлось заставить вас ждать. Я клянусь, что вскоре ожидание будет оправдано. А сейчас я хотел бы представить вам… – он посмотрел на погрустневшую девушку и улыбнулся, – Женщину, которая мне очень дорога…. Мою милую падчерицу.

   Я не мог оторвать взгляд от этой девушки. «Это та самая девушка, к которой не равнодушен Стефан» – прошептала мне на ухо Аннет, обжигая мою щеку горячим дыхание. Мое сердце пропустило удар. Я в изумление посмотрел на Аннет. Она продолжала улыбаться. А мне стало душно в этом огромном зале. Вокруг толпились люди. Я с ужасом смотрел на все, что меня окружает.

   – Любимая, … – я наклонился к Аннет и заглянул в ее черные глаза, – Я… пожалуй не смогу остаться здесь, – улыбка с ее лица пропала, – Я должен сегодня… – «что придумать? что соврать?» мои мысли путались, а Аннет ждала ответ, сердито глядя в мои глаза, – Прости, – вдруг прошептал я и не объясняя ничего ушел.

   Я быстро пробежал по лестнице. В глазах все плыло. Роскошь! Вот чего хотела эта девушка! Такая же как и все! Оказавшись на свежем воздухе, я попытался закурить сигарету, но дул сильный ветер, теребя мои волосы и затушив спичку. Тогда я оперся спиной на стену этого огромного дома и закрыл глаза. «Такая же как и все! Она любит только богатство! Все эти благородные разговоры – ложь! Она мне всегда лгала! … Но, черт подери,… я люблю ее… Будь проклят тот миг, … когда я вновь ее встретил…. Будь проклята такая судьба…. Но, если она хочет денег… Я отдам ей все, что у меня есть».

   Я вернулся в наполненный людьми зал. Мари не села за стол, она танцевала с темноволосым парнем, который весь этот вечер был подле нее. Она счастливо улыбалась, глядя на этого человека. «Ну что есть в нем, чего нет во мне?!» – подумал я, не отводя взгляд от танцующих. Аннет заметив, что я вернулся назад, потащила меня тоже танцевать. На этот раз я не сопротивлялся. Танцевали многие, но меня интересовала только одна пара. Мари меня не замечала, может быть, конечно, делала вид, что не замечает. Но в моей душе появилось новое, до того незнакомое мне чувство. Нет, не ревность. Совсем не ревность. А зависть…. Почему я не он.

   Аннет что-то говорила мне, я не слушал. Меня не волновали в этот момент все женщины, которые были здесь. В тот момент мне был более интересен молодой человек, с которым танцевала Мари. «Она ему улыбается… Так открыто и счастливо, как ни разу не улыбнулась мне. А как она красива в этом платье! Зачем она такая? – я заметил, что в какой-то момент молодой человек оглянулся на меня. У него были большие серые глаза и бледная кожа. Такой чужой внешности для наших мест я никогда раньше не встречал. – Аристократ…. Ясно, что она в нем нашла».

   Когда танцы кончились, я вновь ушел прочь из зала. Вернувшись на террасу, я закурил сигарету. Дым поднялся ввысь. Я посмотрел на дальние огни ночного города. Сейчас между мной и городом находился лес. Видимо и он входил во владения герра Шредера. До такого богатства мне не дожить.

   – Красиво, правда?! – сзади раздался голос Мари, и я смял горящую сигарету. Был ли я зол?! О, да. До безумия. Даже боль от ожога не заглушила переполнявшие меня эмоции. – Когда-то один очень хороший человек, стоя здесь… учил меня различать созвездия…. С тех пор, когда я ночью смотрю в небо, всегда вспоминаю о нем….

   – Кто ты?! – я обернулся к ней и встретил взгляд ее небесных глаз, – Я только сегодня понял, что я тебя не знаю….

   Мари улыбнулась. Действительно она великолепна в этом платье. Обнаженные плечи. Чуть спущенное меховое боа. Высокая прическа, с вплетенной нитью жемчуга. А улыбка… Какая она счастливая в этот миг. Я закрыл глаза. Нет, смотреть на нее нельзя… Я пьянею от этой красоты.

   – Фридрих, … – вновь заговорила она, – В ночь перед Рождеством случаются разные метаморфозы. А скоро часы пробьют полночь… и я, как Золушка, убегу в свое скромное жилище… надену скромное платье.

   Я посмотрел на нее. Улыбается. Поднимает спущенное боа. А руки! Какие у нее руки… Тонкие длинные пальцы. А кожа. Господи! Я готов отдать все лишь бы… эта женщина была моей.

   – Знаешь, … здесь за этим парком, есть маленький лес… Там в глуби его, где… ветви деревьев… почти опускаются до земли… я встречала каждое Рождество… Кристоф и его слуги с ног сбивались, когда пытались найти меня! – она засмеялась и быстро вытерла покатившуюся слезу, – Однажды, … один из слуг – Михаель… пленный немец с еврейскими корнями… Кристоф взял его на работу в дом из концлагеря,… Он нашел меня… До того дня, я считала, что все немцы такие, как Кристоф… Жестокие и ужасные, … а после… Он стал моим другом. Настоящим другом…. Единственным, кто любил меня, как дочь… А потом Кристоф велел его расстрелять. И после этого я променяла все это богатство, на свободу….

   – Зачем ты мне это рассказала?! – удивленно спросил я, не глядя на девушку. Даже стоять с ней было подобно муке.

   Она горько улыбнулась и подняла на меня глаза.

   – Война сделала нас врагами, но… ты спас мне жизнь…. – она легко прикоснулась ладонью к моей щеке, – Хотя мог бросить меня в беде… ведь мы остаемся врагами…. Но ты… поступил благородно, … а я так и не сказала «Спасибо». Ты напоминаешь мне того пленного немца… Он помог мне понять, что… ни каждый человек попавший… в обстоятельства…. Ни все становятся чудовищами….

   Я почувствовал, как тяжело стало дышать. Она стоит так близко. Мысли, казалось, оставили мой разум. Да и разума в тот миг не было. Я не мог говорить. Не мог думать ни о чем, кроме этих глаз.

   Чтобы хоть как-то прийти в себя, я отвел взгляд в сторону. Голова шла кругом. Зачем она стоит так близко? Зачем так смотрит на меня? Что творится с моей головой? Я же не мальчик и все понимаю, но почему рядом с ней я… схожу с ума?

   – Ты скажешь мне что-нибудь?! – Мари пыталась заглянуть в мои глаза.

   Я собрал все силы и посмотрел на нее.

   – Не в благодарности дело, Мари… – прошептал я, и девушка счастливо улыбнулась. – Я не понимаю, что между нами… Я не могу понять, что… Черт! Какую чушь я несу! – девушка весело засмеялась, – Я смешной, знаю…. Но… Мари, – я взял ее руку в свои, и девушка вздрогнула, – Мне трудно…. Мы – враги, но… разве… Я должен знать, что это было сегодня…. Кто эти люди…. Расскажи мне, … и я уйду….

   Улыбка с лица Мари пропала. Девушка обернулась на горящие окна. Мое сердце снова пропустило удар. Неужели я обидел ее? Не нужно было так прямо говорить….

   – Мой папа умер, когда мне исполнилось пять лет…. Он был единственный человек, который любил меня. И, которого я любила. Мама меня-то не любила, родную дочь, а неродного Франсуа и вовсе возненавидела… В один день, к нам… случайно, как говорила мама, … заехал… статный немецкий офицер. Он был просто красавец, и мама влюбилась без памяти. – Мари прошлась по террасе и остановилась у ограды, – Я приняла ее решение переехать из дома отца к Кристофу с пониманием. Я терпела все, что она устраивала…. А истерики из-за недостаточно горячего чая были ерундой. – девушка глубоко вздохнула и закрыла глаза, – Как трудно вспоминать весь этот ужас! … Когда мама умерла,… я хорошо запомнила тот день,… Кристоф напился. Сильно… Мне было так страшно… Мы с Франсуа спрятались в дальней комнате, пока он не уснул. А потом, через год такой жизни я сбежала…. – Мари обернулась и с болью в глазах прошептала, – Я не могу больше говорить об этом. Прости, но я устала и… хочу пойти домой…. Кристоф обещал больше никогда не искать меня и… теперь я свободна…. Завтра поезд.

   – То есть ты… прощаешься со мной?! – в этот миг ко мне вернулось мое хладнокровное мышление.

   Девушка виновато улыбнулась. Я понял все без слов. Она сейчас уйдет и мы больше никогда не увидимся… Никогда!

   – Завтра я уезжаю… К моему сожалению, Франсуа сделал свой выбор, … мне больше нечего делать здесь,… – она глубоко вздохнула и посмотрела на звездное небо, – Как сегодня… как хочется верить в сказку….

   – Мы больше не увидимся… – потеряно прошептал я, и девушка печально посмотрела на меня, – Мы не увидимся…

   – Так будет лучше, – на прощание сказала Мари, – И да,… Спасибо.

   Мари ушла. Я долго смотрел ей в след. Она спустилась к дороге и поймала такси. А я не пошел за ней. Вместо этого я вернулся в зал. Вот так кончается история любви слабого человека. Сильный бы не дал ей уйти. Аннет обижено бросала на меня взгляды. И решение поехать домой, пришло как-то спонтанно.

   В такси я смотрел в окно. «Слабый дурак! Как мог я отпустить ее?! Я многое мог ей сказать… Должен был сказать. А я идиот, стоял и молчал, словно рыба…» – именно такие мысли мучили меня весь путь домой.

   – Вези меня на улицу Мира! – поняв всю плачевность ситуации, крикнул я таксисту. Он вздрогнул, но сделал, так как я просил. – Останови здесь… – проговорил я и отдал деньги по счету.

   Я решил прогуляться пешком. Перед самым важным разговором в жизни, мне следовало проветриться. Навстречу мне шли опоздавшие прохожие. Я не доверял людям и сжимал рукоятку пистолета.

   ***

   Двери дома, где жила Мари были открыты и я без колебаний решил пройти внутрь. Всюду была темнота, ни одна лампочка не горела, даже камин не был зажжен. Я прошелся по лестнице. Она всегда противно скрипела, а сейчас и вовсе издавала отвратные звуки. На втором этаже находились две комнаты с обеих сторон лестницы. Я достал Парабеллум из кобуры и открыл сначала первую дверь – пусто, затем вторую – никого. На третий этаж я уже бежал по лестнице и скрип меня не волновал. На третьем этаже находился коридор, с тремя комнатами по левую руку и четыре по правую. Я зашел в первую, самую близкую к лестнице, откуда доносился странный звук, будто кто-то карябает железом по стеклу.

   – Ты искал меня?! – спросила девушка, вставая из кресла-качалки.

   Комната эта походила больше на кабинет. Письменный стол у окна. На нем были разбросаны какие-то бумаги, папки и книги. У стены стоял громоздкий черный диван. И рядом раскачивалось кресло-качалка. Девушка курила трубку и выглядела изрядно уставшей. Она еще не успела переодеться, или не собиралась менять свой наряд.

   – Искал… – тихо проговорил я, не отрывая от нее взгляд.

   Надоело врать себе, я люблю эту девушку. Очень люблю, и плевать на все остальное.

   – Зачем?! – улыбнулась Мари и положила трубку на стол.

   Я молчал. Она усмехнулась и отошла к окну.

   – Я думала, что мы договорились, что… ты все понял… – усталым голосом сказала девушка.

   Почему я молчу? Я должен сказать ей так много… Должен, а я стою и молчу. Что со мной? Я сильный! Я никогда не боялся отказа, как боюсь сейчас. Я могу с легкостью перенести все: боль, страх, тревогу. Я – хладнокровный солдат. Я воевал. Почему же сейчас стою и молчу. Я потеряю ее, если… Да я все равно потеряю ее…. Но я должен попытаться рассказать ей правду.

   – Послушай, … – наконец, прошептал я и сделал к ней шаг, но остановился.

   Дышать стало трудно. Так трудно, что хотелось кричать. «Что со мной творится?!» – кричал я мысленно, не сводя взгляд с девушки, – «Я влюблялся и раньше, но… что сейчас изменилось?!».

   – Я слушаю, – проговорила девушка и обернулась ко мне.

   – Я не могу… не могу понять, что со мной… – начал говорить я, мой голос срывался и дрожал, – Я никогда так не волновался, как волнуюсь сейчас. Но… если я промолчу, то… возможно буду жалеть всю жизнь…. Я – немец, я – офицер СС… хладнокровный и безжалостный… Точнее я был таким, – я закрыл глаза и попытался привести мысли в порядок, – Мне больно, когда я понимаю, что… ты уедешь…. Ты не моя…. Я все это прекрасно понимаю, понимаю я и то, что… это злобная насмешка судьбы так полюбить… вражескую девушку…. Но я… – я открыл глаза и посмотрел на изумленную девушку.

   – Ты меня любишь?! – спросила Мари.

   Я не отвечал, но полагаю, по моему лицу все было ясно. Девушка улыбнулась, потом нахмурилась и прошлась по комнате. В какой-то момент она остановилась и хотела, что-то сказать, но будто опомнившись, вздрогнула и быстро вышла из комнаты. После ухода Мари, я опустился в кресло. Свет настольной лампы полукругом освещал потолок и разливался по ковру, словно молоко. Обратно Мари вернулась минут через пятнадцать, хотя точно сказать не смогу, время для меня остановилось. Она надела поверх платья халат и запахнулась.

   – Прости, я не должен был… – проговорил я, когда девушка остановилась в проеме двери, – Мне больно осознавать, что я принес тебе хлопоты…

   – Никаких хлопот ты не принес, не говори чушь, – эти слова Мари проговорила с улыбкой, – Но ты же понимаешь, что любовь твоя не ко времени?! Идет война… И я не могу общаться с тобой, потому что ты немец…. Ты не можешь любить меня, … Это убьет тебя, а я не хочу этого…

   – Но в ночь перед Рождеством… – прошептал я, осознавая, что другого шанса у меня не будет, – случаются метаморфозы…. Сегодня я не офицер СС, … я просто влюбленный мужчина,… который мечтает, чтобы в его жизнь вернулся свет… Я устал от постоянной тьмы…

   Мари улыбнулась моим словам. В этот момент часы пробили полночь. Рождество. Как я хотел жить в сказке, где нет никаких разделений общества. Где любовь правит миром.

   Девушка сделала ко мне шаг, но остановилась и испугано посмотрела на меня. Я обнял ее с той нежностью, на которую был способен. Она с опаской смотрела на меня.

   – Ты не должна меня бояться, Мари… – я говорил тихо, словно мой голос способен ее напугать сильнее, – Никто и никогда не был… мне так дорог…. И, наверное, это действительно насмешка судьбы… так полюбить чужую женщину, но… я полюбил….

   Сказав эти слова, я, наконец, позволил себе поцеловать ее. Любовь… как сильно это чувство! Ему подвластны все. И я, человек, который мог с легкостью вершить чужие судьбы, встретив на своем пути девушку… ощутил всю горечь бытия. Когда в сердце просыпается это чувство, … человек меняется…. Словно пытается стать лучше для любимой.

   Это было самое запоминающееся Рождество. Это была самая запоминающаяся девушка».

11 глава

   Отъезд

   Мужчина замолчал. Я посмотрела на изумленную Нику. Она сидела тихо, не говоря и слова, как и я. Тишина начала угнетать. Я посмотрела за окно. Ночь уже вошла в свои права. И Париж полностью поглотила тьма. Только черные силуэты домов и магазинов отпечатались на темно-синем небе.

   – И она уехала?! – голос Ники звучал тихо, я поняла: она волнуется, – Неужели, она уехала?!

   – Нет, милая фройллян, Мари не уехала, … – мужчина вздохнул и горько добавил, – но лучше бы… ей уехать….

   Я усмехнулась и удивленно посмотрела на рассказчика.

   – Но вы же… хотели, чтобы она осталась, ведь так? – проговорила я.

   – Да, хотел, … но если бы мне знать, чем все это закончится…. Я чувствовал, но подобные мысли старался гнать от себя…. – ответил он и снова горько улыбнулся.

   «– Фридрих! – я стоял у Сены, глядя на то, как отражаются огни города в реке, когда сзади меня кто-то окрикнул. Рождество превосходный праздник, но этот день я помню до сих пор.

   – Альберт? Ты здесь с Мартой? – спросил я, когда ко мне подбежал мой единственный друг.

   Стоит также заметить, что фон Шауф не сменил скальпель на пистолет, а пошел другим путем.

   – Марта вчера обрадовала меня, что ты все еще в Париже…. А я так и не встретил тебя…. Мы уже в этом городе около года. – Альберт усмехнулся и посмотрел на сверкающую Сену, – Меня перевели сюда… А ты как? До штурмбанфюрера дослужился! Быстро!…

   Я ответил кивком головы. На улице стояла ночь. Я не остался с Мари…. Узнай хоть один французский мак о ее связи с немцем – она погибнет. Враг не может любить врага. Но иногда мы не выбираем судьбу.

   – Давай посидим где-нибудь… Выпьем пиво, поговорим. Расскажешь мне о той, в кого влюблен… – Альберт тихо засмеялся.

   – С чего ты взял, что я влюбился?! – вздрогнул я и со страхом посмотрел на друга.

   – Я достаточно тебя знаю, чтобы определить, что ты влюблен, – он хлопнул меня по плечу.

   Тогда я еще не догадывался, что скоро этот улыбчивый парень умрет. Да и скажи мне кто эту правду, не поверил бы. Но именно так и случилось.

   – Так в кого ты влюблен?! – с прежней улыбкой спросил Альберт, когда мы подошли к бару, – Марта мне сказала, что ты ушел раньше всех с ужина у герра Шредера… Это из-за той девушки?!

   Я усмехнулся. Альберт прекрасно знал меня. Лучше чем кто-либо другой. В баре Kitty O’Shea’s было много людей. Он вообще славится своей ночной жизнью, а в Рождество и подавно. Шумно. Кисло-сладкий запах выпивки. Радость. Счастье. Сказка все-таки есть. Мы с Альбертом купили выпивку и ушли в дальний угол, где количество посетителей было меньше, чем трое человек на квадратный метр. Столики тогда стояли только у окон и те, кто хотел сидеть вдали от толпы.

   Столик располагался в углу. Альберт сел и отпил несколько глотков пива.

   – Ну, так кто она? – вновь заговорил он, когда прекратил пить и со звоном поставил бокал на стол.

   – Я… не знаю могу ли… рассказывать… – неуверенно проговорил я.

   – Перестал доверять другу, – наиграно обиделся фон Шауф, и рассмеявшись хлопнул меня по плечу, – Неужели офицер СС, стал забывать друзей?! … Она – француженка… Я угадал?

   Я кивнул.

   – Красивая?! – спросил он и посмотрел на меня с ухмылкой.

   – Очень… она очень красивая, – прошептал я и счастливо улыбнулся.

   Когда долгое время не видишь человека, даже самого близкого, становишься, словно чужим ему. Вот и я смотрел на своего лучшего друга, но видел незнакомого человека. Правда, после бокала пива, я забыл о своих сомнениях и вспомнил те, далекие добрые дни, когда мы были друзьями. И все страхи утекли, словно время действительно река. Я смотрел на Альберта и думал, как много воды утекло с того дня, когда я уехал в Париж, а после приехав, так и не застал друга. Разминулись. И казалось стали незнакомыми, далекими людьми. А сейчас, словно вернулись в прошлое. Дружба. Как же я не понял, что это тоже очень сильное чувство. А у нацистов таких чувств быть не должно. Мы – хладнокровные убийцы. Теперь, когда я знаю, как все сложилось в моей жизни, вижу насколько был слеп. Вмиг потерять все: и лучшего друга, и любимую девушку.

   Начало конца… Когда наступает такой момент, мы пропускаем все подсказки судьбы, которые дают нам понять, что жизнь протекает не правильно. Казалось бы, их не реально ни заметить, но… мы пропускаем все, оставляя важные мелочи без внимания.

   ***

   В Рождественские праздники выпало несколько снежных дней. И я, как человек начавший отходить от идеалов нацизма, проводил дни с Мари. Мы сходили в Зоопарк, прогулялись по паркам, посетили кино. Девушка весело смеялась, рассказывала мне истории из жизни в приюте Пьера Ришаля, как смешно она с ним познакомилась, какие смешные были остальные дети. Именно тогда, прячась от отчима, девушка придумала переодеваться в мальчишку. Ну как Кристоф мог додуматься, что беспризорник, раздающий на улицах газеты – его красивая падчерица?! Людей в те праздничные дни было много. Но они не обращали на нас внимания, ровно также как и мы на них. Форма Штурмбанфюрера оставалась дома, с Мари я был собой настоящим. Не офицером СС, а человеком, который любит.

   Так проходили рождественские праздники. Я даже не догадывался, что счастье скоро закончится.

   Однажды, прогуливаясь со мной по парку, наполненному людьми, Мари вдруг замерла. Улыбка исчезла с ее лица и девушка во все глаза стала смотреть на человека чуть поодаль от нас.

   – Кристоф… – прошептала она и испугано посмотрела на меня, – Там Кристоф… и он увидел меня… нас….

   – Давай уйдем, – прошептал я.

   Девушка кивнула. Никогда еще она ни была так напугана, как в тот момент. Я помню, как торопясь она сложила вещи, как запыхавшись, отбросила волосы с лица. Я смотрел на нее. Хрупкая. Испуганная. Красивая. Я никогда не переставал любить ее.

   – Нам нужно поговорить… – когда девушка закончила собирать вещи, она спустилась ко мне в «гостиную», где я разжег камин и сидел, любуясь языками пламени, – Разговор пойдет о… о Софи Вагнер, – услышав это имя я вздрогнул и поднял глаза на Мари, – Только выслушай до конца…

   Девушка стояла, прислонившись к стене коридора, и смотрела на меня. Я заметил, как трудно ей дается рассказ.

   – Откуда ты знаешь… о ней?! – удивился я, продолжая потеряно смотреть на Мари.

   Она глубоко вздохнула и закрыла лицо ладонями.

   – Для начала … – прошептала девушка, – скажи, что знаешь ты о ней…

   Я некоторое время в недоумение смотрел на девушку. Ни смеяться, ни кричать, ни плакать я не мог. Просто смотрел на то, как она закрывает глаза и вздыхает. Смотрел и понимал, что к Софи никогда не чувствовал такого.

   – Софи Вагнер была соседской девчонкой, – наконец заговорил я, Мари обернулась, – Милая девушка… Я был некоторое время влюблен в нее… Кажется, она отвечала взаимностью, но… – взгляд Мари вспыхнул, как мне показалось, от негодования, – по женщине это не поймешь наверняка… Потом я уехал, поскольку начальство послало меня в Париж… На этом история кончается.

   – Нет, не заканчивается…. – Мари прошлась по коридору и остановилась около камина, – У тебя есть сын… Сейчас ему десять лет… – девушка улыбнулась и посмотрела на меня, я же испытывал в это мгновение такую палитру эмоций, что передать словами их не мог, – Именно его я спасла тогда от расстрела…. Авнер. Ты даже и не догадывался, что Софи – еврейка?! – я покачал головой, не в силах произнести хоть слово, – Когда он родился, … девушка хотела разыскать тебя, но… вмешался твой отец…. – это уже совсем походило на бред, но я хотел дослушать, – Он убил ее. Я узнала об этом в сентябре 1939 года, в тот день я не смогла тебе рассказать, отчего плачу, … Боялась, что он убьет и меня… Он думал, что ребенок умер при родах, но… Софи оставила его в Германии, у кормилицы, которую он считает матерью.

   – Мари, мой отец мертв, – наконец, собравшись с силами, проговорил я.

   Девушка грустно улыбнулась.

   – Твой отец… настоящий отец – Кристоф Шредер. Сейчас, спустя столько лет, ему стал нужен наследник… – она зло усмехнулась, – А я решила, что он тебя не получит… Достаточно того, что это чудовище забрало у меня брата.

   Я с ужасом смотрел на нее. Этого не может быть! – кричал я в мыслях, – Мой отец… Нет! Я не хочу верить в это…

   – Кристоф мечтал о приемнике, но кроме тебя детей у него не было… Моя мама… – девушка выдержала короткую паузу, чтобы скрыть свое презрение, – мама не могла больше иметь детей… Да и я была ей в тягость… Кристоф пришел в нашу с ней жизнь в мои пятнадцать, он тогда еще говорил, что в Мюнхене у него есть сын, но мама так его любила, что… закрыла глаза на эту мелочь… Тем более Франсуа она терпела, … – Мари взглянула на меня, – Впервые я увидела какое Кристоф чудовище… когда он убил на моих глазах одного из слуг… – девушка вздохнула и продолжила, – Того, кто очень хорошо ко мне относился… А Кристоф… он хотел, чтобы я… стала его любовницей… Господи, как противно! Тогда, после убийства Михаеля я сбежала из дома этого чудовища. Попала к мсье Пьеру и… подумала, что так хоть сумею спастись.

   – Мари, – прошептал я, но девушка покачала головой, словно прося не перебивать.

   – Переодеваться в мальчишку было весело! – девушка улыбнулась, – Никто даже и не подозревал кто я. А Кристоф даже однажды мимо прошел! – она наклонила голову и глубоко вздохнула, – Он не убил меня только… только из-за какой-то пагубной страсти… Я была готова относиться к нему, как к отцу, но… он хотел другого. А Франсуа полностью в его власти, – вдруг Мари встрепенулась, и посмотрела на меня, – Сейчас я напишу тебе адрес, где… где живет твой сын. А после уеду….

   Девушка быстро удалилась. Я с изумлением смотрел ей в след. Как болело сердце! Почему мы не можем быть вместе?! Зачем нужно богатство, идея, мировое господство, если… счастья нет?! Девушка вернулась в скором времени, неся в руках лист бумаги с адресом приюта. Она вложила мне его в руку и улыбнулась. «Теперь я должна уехать, – прошептала она и заглянула в мои глаза, – Я буду писать тебе письма… Много-много…». Я смотрел на нее. Такая же, как раньше. Не моя. Снова чужая.

   Я обнял ее перед тем, как уйти. Девушка улыбнулась. «Я найду тебя, … когда кончится война, я приеду за тобой… Где бы ты ни была. Запомни это, Мари…. Я клянусь тебе…» – прошептал я и поцеловал ее на прощание.

   Потом я ушел. Зная, что она будет вдали от меня, счастливее, чем со мной. Так надо.

   Единственный человек, который мог меня понять и рассудить, не донеся в Гестапо и Крипо, был Альберт фон Шауф. И я направился к нему. Дом, где жил доктор фон Шауф, находился на улице Мира, недалеко от дома Мари. Высокий, двух этажный просторный дом. Там жили Марта с Альбертом и еще одна женатая пара. Первый этаж полностью занимал Альберт. Детей у них не было, поэтому хлопоты Марты заключались только лишь в уборке дома. Второй этаж дома был занят французами, которых очень хорошо знала Марта. Еще до войны.

   У входа меня встретила Марта. Она удивленно посмотрела на меня и даже ахнула, когда я покачнулся.

   – Что случилось?! – выдохнула она не сводя с меня понимающего взгляда.

   – Я хочу увидеть Альберта…. – прошептал я, и девушка помогла мне дойти до его кабинета.

   В кабинете я остановился и вновь покачнулся. Марта помогла мне опуститься в черное кожаное кресло. Альберт в изумление не сводил с меня глаз. Он сидел за массивным, деревянным столом. Писал какую-то тетрадь. Теперь же, казалось, записи были забыты.

   – На тебе лица нет, – именно такими словами, встретил меня мой единственный друг, – Любимая, ты не сделаешь нам чай? – с улыбкой обратился он к жене, и Марта вышла, – Что произошло, Фридрих?!

   Я посмотрел на него. В моих глазах застыли слезы. Поймет ли меня этот человек? Но если он от меня отвернется, я вовсе останусь один. Какое-то время я решался, рассказать ли ему все или нет.

   – Я не знаю, что делать, Альберт… – прошептал я и рассказал ему все, что случилось за время, пока мы не виделись, не утаивая ничего. Он поймет. Он мой друг, – Теперь ты вправе расстрелять меня… за предательство идеи, но… я не могу больше быть нацистом….

   – Да… – выдохнул фон Шауф и опустил голову на руки, – Вот это ситуация.

   В этот момент в кабинет вернулась Марта с подносом, на котором стояли чайные принадлежности.

   – Давай так, – проговорил Альберт и посмотрел на меня, – Откровение за откровение. Когда ты уехал во Францию, в 36 году, я… начал понимать, что нацистские идеи не для меня. Я и на войну то потом идти не хотел, но… если бы начальство узнало об этом, то… меня бы расстреляли, – фон Шауф горько улыбнулся и посмотрел на Марту, которая с улыбкой ставила чашки на стол, – На войне я остался фронтовым врачом. Решил, что опыты не для меня…. Я давал клятву Гиппократа и… должен был исполнять свой долг до конца. Поэтому, ты правильно сделал, что рассказал все это именно мне…. – он горько вздохнул и добавил севшим голосом, – Хотя, я не уверен, что мы сумеем спасти хоть одного человека…. Да, и как я понял из твоего рассказа Мария уехала… и находится вне опасности….

   – Я уверен… – прошептал я.

   ***

   Придя домой, я первым делом заперся в комнате и решил подремать. Но сон не брал меня. Я лежал, глядя в потолок своей старенькой комнатенки. Эту комнату я снимал у милой и доброй старушки, которая каждый раз говорила мне: «Ты – хороший немец. Ты не такой, как они». С нею мы познакомились еще в 1939 году, когда я был направлен в Париж, по распоряжению начальства. Мадам Крипье (так звали хозяйку) сдавала комнату в старом доме, и я снял ее. Хозяйка была всегда очень добра со мной, возможно, это было вызвано тем, что я, по ее словам, напоминал ей погибшего сына. И теперь я не хотел искать более подобающего жилища для офицера СС.

   Комнатенка моя не отличалась красотой и тем более роскошью. Старые чуть обветшалые обои, разрисованные желтыми листьями, когда-то видимо они были новыми и красивыми, но сейчас эти листья навевали на меня тоску. Я закрыл лицо руками и попытался вздремнуть, но сон по-прежнему меня не брал. Хотя этот тяжелый день, казалось, отобрал у меня множество сил, и я должен был уснуть мгновенно, но… мысли убили всякую надежду на отдых. Я решил вернуться в дом Мари и в последний раз, почувствовать себя счастливым. На улице было уже довольно холодно, и я поймал такси. Машина ехала тихо, словно скользя по улицам. Я смотрел в окно на голые деревья, на витрины магазинов. Тишина позднего вечера нарушалась только скрежетом колес по асфальту. Дом Мари. Холодное и пустое здание. Дверь она никогда не запирала, казалось, эта девушка даже не представляет, что существует замок. Эта черта характера Мари меня всегда удивляла, как и то своеобразное представление гостиной комнаты, которая, по мнению девушки, располагалась в коридоре. Я медленно открыл входную дверь. Такой привычный скрип, заставил меня улыбнуться. Просторный холл. Он всегда казался мне слишком темным и жутким. Такое большое помещение не может осветить одно окно, а электричество Мари не любила. Ей ближе были свечи. Я прошелся к лестнице, миновав столик с телефоном, у которого девушка любила останавливаться и разглядывать вазу, стоящую рядом с телефоном. Незабудки уже завяли. Я вновь улыбнулся и прошелся по лестнице. Скрипучая. Она всегда напоминала мне ворчливую старушку. Вот и сейчас скр-скр. Когда-то я так счастлив был подниматься по этим ступеням, осознавая, что там меня встретит Мари. Девушка быстро выбегала из своей комнаты и останавливалась у подножия лестницы. Но комнату ее я никогда не видел. «Переступать порог комнаты девушки, имеет право только муж», – серьезно говорила Мари и быстро спускалась в «гостиную». Сейчас девушка была далеко. Там, где ей будет проще и легче. Но разве можно успокоить себя такими мыслями, когда думаешь о любимой?! Нет.

   Я направился прямо в ее комнату. Четвертая дверь слева, – именно так, когда-то давно мне сказал тот старичок… 1 сентября 1939 года… как много воды утекло с того дня…. Мне на миг сделалось так страшно, переступать этот порог. Что я там найду? Воспоминания о девушке, которая ушла из моей жизни, и вряд ли вернется…. Я закрыл глаза и толкнул дверь ее комнаты. Уже ставший привычным скрип…. Обстановка здесь была не богатая, но уютная. У стены стояла застланная пледом кровать, рядом с которой расположился маленький пуфик. Я улыбнулся, заметив эту деталь интерьера. У окна письменный стол, на котором лежали какие-то бумаги, вперемешку с письмами. Мне даже представилось, как она, вечерами распускает волосы и садится за стол, читать, или писать письма. Я медленно прошелся по ее комнате. Выглянул в окно. Потом направился к шкафу, который расположился у стены. Старый, деревянный с покосившейся дверцей. Когда-то он был новый и видимо с узорами по краям. Я приоткрыл дверцу, и по комнате прокатился щемящий скрип.

   Моему взору предстал гардероб Мари: несколько платьев, пальто, и множество разнообразных шарфиков. Именно эти вещи она оставила здесь. Я с интересом рассмотрел узоры на каждом шарфике. Где-то были изображены цветы, где-то радужные краски. Мне вспомнились те незабудки, которые я принес ей в 39ом, ее улыбка, когда я подарил ей этот букет. Я горько вздохнул, понимая, как много счастья может быть в, казалось бы, грустном воспоминании. Я закрыл шкаф. Дверца снова скрипнула. И вновь мой взгляд упал на письменный стол. Письма. Вот это был интерес. Да, чужие письма читать плохо и даже отвратительно, но я не сдержался. Я успокаивал себя мыслью, что никто же не узнает. Сначала я просто их перебирал, глядя на адресат. Половина была от меня, остальные от давних подруг и поклонников, но одно отличалось от всех. Конверт белый с синей окаемкой. Он единственный был открыт настолько аккуратно, что бумага по краям не порвалась. Читать чужие письма не правильно, но я ничего не сумел с собой поделать. Открыл и начал читать: «Любимая Машенька, – я закрыл глаза, понимая, что эти строки писал Андре. В тот миг я даже будто видел, как он, сидя в укрытие, пишет письмо любимой, – прости меня за то, что я бросил тебя одну. Но ты, же знаешь: каждый хочет быть героем. А я особенно, хочу быть им, ради тебя, Маша. Но вопреки моим ожиданиям здесь становятся не героями, а глупцами. Мы все гонимся за призрачным подвигом, оставляя любимых дома. А еще здесь я впервые испытал страх, но это даже не оттого, что постоянно встречаюсь со смертью, и не оттого, что вижу смерти товарищей по оружию, это безумно больно, но… самое ужасное для меня, что однажды враг прорвет оборону и войдет в Париж. А я знаю, что ты не потерпишь плен во всех его проявлениях, Машенька, но прошу, смирись, не рискуй понапрасну.

   Знаешь, я верю, что в скором времени мы с тобой вновь увидимся. Что война окончится, и я вернусь к тебе, милая Машенька,…», – я отложил письмо. Моя память вдруг оживила воспоминания, как когда-то я сам, сидя в окопе, писал ей письма. Мне были понятны все переживания, которые испытывал каждый мужчина, ушедший на войну от любимой, а Андре я понимал, как никого другого.

   – Теперь тебе ничего не угрожает… – прошептал я в пустоту и направился к выходу.

12 глава

   Жизнь без тебя.

   Следующие месяцы я прожил как-то машинально. Легче не думать о том, что ты творишь, чем пропускать все страдания через себя. Я старался не задумываться об этом. Так было легче. Но все для меня было, как в тумане. Моя жизнь стала безрадостна и скучна. Работа, выпивка, очередная девушка и снова работа. О Мари я старался не вспоминать. Хотя в мыслях ежесекундно желал ей счастья.

   Найти другую?! Но каждая другая была для меня очередной вещью. Красивые вещи. Конечно, в самые тяжелые для меня часы, в моей жизни появлялась Аннет. Любящая. Милая. Глупая. Она любила меня, тогда как я использовал ее ради усмирения боли. Жгучей и сводящей меня с ума.

   – Какие у тебя отношения с этой француженкой? – однажды с явной насмешкой спросил меня Стефан, когда я заполнял какие-то документы. Я недовольно посмотрел на него.

   – Такие, какие должны быть у арийца с вражеской женщиной – никаких, – вернувшись к работе, ответил я.

   Шнайдер издал громкий смешок. Он изо всех сил пытался вывести меня на конфликт, но у него бы это не получилось. Слишком много мне придется потерять из-за этого.

   – То есть ты считаешь, что именно так должен относится офицер СС к местныму населению, – продолжал злить меня Стефан.

   – Да, – на редкость спокойно ответил я и даже победно улыбнулся.

   Мари так далеко, что ей уже ничего не угрожает. Чего мне тогда бояться?! Но для страха основания были. Стефан с той же усмешкой на губах ушел. Я остался один… один на один с документами, в которых рушатся жизни сотен людей. Я будучи офицером не участвовал в жестоких расправах над людьми, но я подписывая каждый из этих документов, отдавал приказ на такие расправы. Господи! Что мы делали? Это были люди. Обычные люди.

   Через пару дней ночью был сильный ливень. Я уснул, как убитый. И планировал проспать всю ночь. Но мне не дали. Когда сквозь сон, я услышал стук, долгий и пронзительный, мне чудилось что это дождь.

   – Открой! – раздался женский голос, и я кое-как пришел в себя. Голова кружилась. Я поднялся и пошел к двери, – Открой… – плакала девушка за дверью.

   Я сонно вытянул задвижку на двери и открыл замок. На пороге стояла Марта фон Шауф. Она рыдала, пытаясь, сдержать слезы, но от этого ей становилось только хуже.

   – Что… что случилось?! – спросил я, помогая женщине переступить порог. Она вздрогнула и посмотрела на меня покрасневшими глазами. Я закрыл дверь.

   – Они убили … – сквозь плач, шептала Марта.

   – Кого?! – я почувствовал, как к горлу поднимается тревога, – Кого убили?!…

   Но вдруг осознание пришло само собой. Конечно же Альберта.

   – Кто? – прошептал я. Марта громко всхлипнула.

   – Французы… Маки, – она громко вздохнула и вновь зарыдала.

   Я опустился на кровать. Тревога сменилась ненавистью. Непреодолимой. Холодной. Французы… я ненавидел их всех. Они убили единственного из нацистов, который… который чтобы не убивать их, стал врачом. Простым фронтовым доктором.

   – Он … – прошептала Марта, и я посмотрел на нее, – Он просил, чтобы ты … – она замолчала и опустила глаза, – боролся…

   Я закрыл лицо руками и долго молчал. Марта обняла меня, а потом ушла. Я остался один.

   Теперь жалости к макам у меня не осталось. Я ненавидел их всех. Убивать без жалости, без опаски. Все лучшие чувства ушли в небытие.

   Через полгода такой жизни, я вновь почувствовал, как мою душу охватывает вера в фюрера. Я даже презирал себя прежнего за то, что позволил любви победить. Нет, любовь не для меня. Мария Готье… она осталась в прошлом. Ее яркие бездонные глаза, ее ласковая улыбка – теперь я видел их только во сне. Но сны кончались, сменяясь серой реальностью, и я вновь окунался в мир, где правит фашизм. Это во сне я был Фридрихом Рештельбергом, а утром, одев форму, превращался в Штурмбанфюрера. Без жалости, без сострадания, без любви. И мне такая жизнь теперь была по вкусу.

   Я считал себя по-настоящему счастливым: одиноким и оттого свободным, бессердечным и оттого хладнокровным. У меня было все, чего мне хотелось. Мари я почти забыл. Сны я забывал мгновенно, а в реальности мы долго не встречались. Но иногда меня охватывала тоска, будто по прошлой жизни, когда чувства были настоящими, а душа – живой. Словно что-то внутри меня кричало, пытаясь напомнить, что есть вещи важнее чем власть и деньги, но, увы, я этого не слышал.

   – Герр Рештельберг,… – однажды окликнул меня кто-то на улице.

   Я остановился. Все вокруг меня плыло – я уже был изрядно пьян. Меня нагнал какой-то молодой человек. В темноте я не разглядел его лица.

   – Герр Рештельберг,… – запыхавшись, сказал он, – Хорошо, что я вас встретил… – он отдышался и продолжил, – Стефан Шнайдер… свел счеты с жизнью…

   – А я-то причем?… – недовольно, спросил я. – Мы не были друзьями, он мне не родственник… Меня его смерть касается в последнюю очередь…

   – Вы тот, кому Стефан написал предсмертное письмо, – наконец отдышавшись, проговорил молодой человек.

   Я удивленно посмотрел на него и усмехнулся:

   – Я?! С чего вдруг?

   Молодой человек пожал плечами.

   – Ну и где же эта записка?! – тем же тоном продолжал я.

   Молодой человек удивленно посмотрел на меня. Сейчас я, наконец, разглядел его. Высокий, темноволосый, с заостренными чертами лица. Это был не эссецовец и даже не немец. Скорее француз, у Стефана было много друзей из местного населения. Но меня это не волновало, ни тогда когда он был жив, ни уж тем более после его смерти.

   Тишина стала меня раздражать. Я хотел поскорее разделаться с этим вопросом и пойти искать спутницу на ночь. А утром вновь превратиться в «вершителя судеб».

   – Долго будет продолжаться молчание? – раздраженно спросил я и молодой человек протянул мне конверт.

   – О нем… никто кроме меня не знает… – неуверенно проговорил он. – Я думал, что это важное письмо… для вас…

   – Ты неправильно думал, – холодно ответил я и побрел в сторону дома.

   Молодой человек видно долго смотрел мне вслед. Его еще удивляло безразличие к чужой смерти – со временем это пройдет, но в тот момент у него еще были чувства. Он наверняка был влюблен в какую-нибудь девушку, и парил в облаках. Как я когда-то.

   Придя домой, я бросил письмо на стол. Оно в тот вечер меня мало интересовало. Мне хотелось поскорее лечь спать. Что мне было до предсмертного бреда Стефана?! Но какое-то сильное чувство тянуло меня к письму. Любопытство ли или просто на мгновение проснувшаяся жалость в моем сердце – не знаю, но я поддался этому чувству и открыл конверт.

   «Видишь, какая страшная штука жизнь, – писал Стефан, – У меня было много друзей, любовниц и просто знакомых, но это письмо я адресую тебе, Фридрих, не потому что ты мой друг, скорее напротив. Нет, потому что хочу скинуть перед смертью камень с души. Как я уже заметил, мы не были друзьями, но умереть и оставить на своей душе грех – кощунство. Даже эсесовец перед смертью становится верующим! Хотя все равно ад мне обеспечен, если конечно он есть.

   Когда-то ты спрашивал откуда я знаю фройллян Готье. Нет, не так, мадемуазель Готье. Я решил ответить. Мы познакомились давно, когда я приезжал к одному из своих французских друзей – Франсуа Готье-Вишневскому. Мария его сестра по отцу. Правда, теперь никакого Франсуа нет, а есть унтер-офицер Михель Шредер. Он был воспитан отчимом Мари. И как ясно из нового имени, в духе нацизма. Теперь Франсуа ярый партиец НСДАП. Ну, на первый вопрос я ответил. Надеюсь, что печь в аду разогреют терпимо, после того, как я сброшу еще один камень с души.

   Мне нравится эта девушка. Милая и недоступная. Но ведь так даже интересней. Для того, чтобы добиться ее благосклонности я внедрился в подпольную организацию, под названием «праведники мира». Конечно же, мое внедрение имело цель, уничтожить подпольщиков изнутри, а не представляло собой благородный порыв. Но на девушку это произвело впечатление. Правда, на меня ее следующая просьба произвела большее впечатление. Она просила передать тебе письмо. Глупая! Я ведь с удовольствием воспользовался этим шансом, чтобы избавиться от соперника, в твоем лице. И у меня получилось,… Правда, только на время. Но и этого было достаточно, чтобы понять, что сердце этой девушки принадлежит не мне. Тогда, я решил использовать давнее знакомство с герром Шредером – отчимом Мари, чтобы узнать ее слабые стороны. И знаешь, что странно, он тоже не хочет, чтобы ты был рядом с ней! Так вот он мне и поведал о некой Софии Вагнер, которая была твоей любовницей. Правда, давно, но это имя произвело на Мари такой эффект, которого я не предполагал. А всего-то стоило сказать, что ты очень хочешь отомстить за «невинно убиенную». Я думал, что Мария потеряет сознание от шока, но она вытерпела. Сильная девушка. Однако, мне в любом случае она ответила отказом. Поэтому вчера в Гестапо были переданы документы на подпольную организацию «праведники мира». Мари спасет Кристоф Шредер, он же не даст убить дорогую девушку, а остальные будут замучены.

   И еще я хотел сознаться:… Альберта фон Шауфа убил я. Это я выстрелил ему в грудь. Его надо было убить, много добра было в сердце у этого парня. А добро не для нас. Спросишь, почему я сознался?! Потому что как только орудие убийств перестало быть нужно – меня тоже решили убить. Вот такое вот разочарование в герре Шредере. Хотя было ли разочарование в фюрере и великой Германии… нет, им я верен. Иначе не отдал бы документы о «праведниках мира» в Гестапо.

   Мой тебе совет: брось мечтать об этой француженке. Она таким, как мы не ровня. Она погибнет вместе с окончанием войны, поскольку не примет новой жизни.

   Теперь все. Вот тебе предсмертная исповедь убийцы. Я не могу жить в этом мире дольше, чем прожил. Меня встретили люди из Гестапо и объяснили, что песенка моя спета. Объяснили, правда, завуалировано, но я понял. В конце жизни я перестал быть нужен и теперь меня ждет смерть. Я выбрал быструю и легкую. Пущу пулю в лоб и дело с концом. Но, если честно, я ни о чем не жалею. Я поступал так во имя фюрера и великой Германии», – я опустился в кресло и закрыл глаза. Голова шла кругом от выпитого алкоголя. Я встал и подошел к окну. На улице уже была ночь. Непроглядную тьму разрывали только сияющие рекламы, бич двадцатого века. От этого света нереально было уснуть. Но сейчас этот свет благотворно влиял на мое состояние. Головокружение прошло и мысли вернулись в свое привычное русло.

   «Какая же ты сволочь, Стефан… – думал я, закурив сигарету, – Ее же могут убить…»

   Я опустил голову и глубоко вздохнул. Вот так и рушатся судьбы. И так же разрушится и моя. Единственный человек, который мог понять меня – Альберт, но… он был так далеко, что докричаться нельзя.

   Я вышел на улицу. Вновь дождь! Уже наступила весна, и эта стихия преследовала всех, не только меня. Мари далеко! Она вне опасности! Так чего же я боюсь?! Мимо проходили патрули, проезжали машины. А я стоял, накинув пальто. Пусть думают, что хотят. В дом я вернулся, когда полностью промок. На пороге меня встретила мадам Крипье и испугано оглядела с ног до головы.

   – Заболеть захотелось?! – по-матерински спросила она.

   Я улыбнулся. Это была женщина невысокого роста, с кудрявыми каштановыми волосами и чуть раскосыми глазами. Когда-то она была красива, но сейчас тело стало тучным, и морщины съели ее лицо.

   – Нет, … – проговорил я.

   Мадам Крипье относилась ко мне, как к сыну, и была единственным французом, которого я не мог ненавидеть, даже после убийства Альберта.

13 глава

   Болезнь.

   Мои прогулки под дождем не прошли без последствий. Мое здоровье подорвалось и разгульной жизнью. А такое не может проходить бесследно и в конечном итоге, иммунитет подорвался и я заболел. Врач диагностировал двухстороннее воспаление легких. Госпитализация была необходима. Я попал в госпиталь «Отель Дьё де Пари». Это был госпиталь для неимущих, для бродяг и беспризорников. Обстановка напоминала больше приют, нежели больницу. Я почти неделю провел в бреду. Как я потом узнал, в это время меня пару раз навещала Аннет и некто из начальства, (мне так и не сказали кто именно), даже однажды в порядке исключения сам Гиммлер. Как говорили, он возмущался, что его подчиненного содержат в таких плохих условиях, кричал и даже угрожал, что прикроет их госпиталь, но, конечно же, это был просто взрыв эмоций вызванный известиями о поражение гитлеровских войск под Сталинградом. Со мной это никак не было связано. Еще кто-то навещал меня, но та, кого я ждал, так и не объявилась.

   – Вам лучше, герр Рештельберг?! – осведомилась о моем самочувствие молоденькая сестра милосердия, когда я пришел в себя.

   После визита Гиммлера меня поместили в отдельную палату, с видом на Собор Парижской Богоматери. Теперь каждый день, в моей палате были свежие цветы и фрукты. Правда, первое время, меня этот факт сильно удивлял, но после известия о приезде Гиммлера, все встало на круги своя.

   – Лучше… – проговорил я, пытаясь приподняться на локтях.

   Сестра милосердия радостно улыбнулась и быстрыми шагами преодолела расстояние разделявшее нас.

   – К вам тут приезжала молодая особа… – начала было говорить девушка, но я прервал ее выкриком:

   – Мари?!

   – Не знаю…. – растерянно ответила сестра и присела к моим ногам, – Но она назвала себя вашей невестой….

   – Мари… – выдохнул я, чувствуя прилив небывалой радости.

   – Так вот… она пожелала вам скорейшего выздоровления и передала вот этот сверток…. – сестра протянула мне нечто замотанное в тряпки. Я, забыв о боли в спине, схватил подарок и с детской радостью стал распечатывать. Сестра с любопытством наблюдала за мной. А я, забыв обо всем на свете, пытался добраться до послания. Внутри оказалась маленькая коробочка с какими-то непонятными медальонами и записка: «Выздоравливай, мой милый Фридрих. Жду тебя. Твоя….» и вот тут-то я понял, что ошибся…

   – Аннет… – огорчившись, проговорил я.

   Сестра милосердия довольно улыбнулась, видимо приняв мою горечь за счастье. А я растерянно поставил ненужную мне коробочку на тумбочку у кровати и закрыл глаза.

   – Милая мисс обещала навестить вас в скором времени…. – полушепотом добавила девушка. Она продолжала говорить, а я больше не слушал. «Вот, дурак! Какая Мари?! Она никогда не позволила бы себе назваться моей невестой! Она никогда не позволила бы мне назвать ее так! А я обманулся! Дурак! Она даже не навестила меня! Она даже не вспомнила обо мне!»

   ***

   Аннет же не заставила себя долго ждать. Пришла на следующий день. Принесла цветы, фрукты. Говорила, говорила, говорила. Строила свои предположения по поводу моей болезни. Придумывала, какой будет наша свадьба. Я не слушал ее. Мне все это было безразлично.

   – Милый, ты меня слышишь? – вдруг в недоумение проговорила она. Я кивнул. – Ну, тогда может быть, ответишь….

   – Повтори вопрос…. Я просто на мгновение отвлекся…. – прошептал я, целуя ее щеку.

   – С тобой хочет познакомиться один хороший человек…. Штандартенфюрер Кристоф Шредер…. Он много слышал о тебе, и теперь горит желанием встретиться с тобой…. Если хочешь знать мое мнение, это очень полезное знакомство…. – говоря последние слова, Аннет наклонилась ко мне, и я почувствовал ее горячее дыхание на своей щеке.

   – Знаешь, – иронически усмехнулся я, – Я тоже давно хотел с ним познакомиться….

   – Герр Шредер приглашает тебя присутствовать на допросе…. Если ты будешь готов к среде…. – Аннет улыбнулась и быстро поцеловала меня.

   – Конечно…. – протянул я.

   Стоит ли говорить, что я испытывал в тот момент?! Отвращение. Злобу. Ненависть. И все это по отношению к одному человеку – Кристофу. Тому, кто отнял у меня все, что я любил».

   Мужчина замолчал и, обессилев, опустил голову на руки. Я видела, что рассказ дается ему трудно. Но только так он мог сбросить камень с души. Ника быстро сходила за стаканом воды и протянула его гостю. Мужчина с печальной улыбкой принял дар.

   – Спасибо, милая фройллян, – он выпил воду одним глотком и продолжал свой рассказ, – «Я совершил множество преступлений. Я был кирпичиком той адской машины, которая сотворила Фашизм, но даже я не был достоин такой пытки, такого наказания.

   Когда я пришел на допрос, в кабинет Шредера, мне предстало веселое действо: за широким деревянным столом, лицом ко мне сидел сам Кристоф, он приветствовал меня кивком головы. По другую сторону стола сидел парнишка лет пятнадцати, я не разглядел его лица, заметил только, что он из концлагеря, в кабинете были еще какие-то люди, но на них я даже не обратил своего внимания.

   – Наш допрос зашел в тупик, – устало проговорил Кристоф. Его голос напоминал гром по своему тембру, и я невольно вздрогнул. – Ты разве не хочешь избавиться от мук? Их будет много, поверь мне. Тебя будут убивать медленно и жутко. Так, что даже дьявол ужаснется такой смерти.

   – Пожалуйста…. – плакал паренек. – Я правда ничего не знаю….

   – Выбирай: смерть быстрая и безболезненная, или долгая и мучительная…. – перегнувшись через стол, проговорил Штандартенфюрер.

   – Прошу вас… – сквозь слезы, шептал мальчуган. – Я говорю правду….

   Лицо мальчишки, покрасневшее и оттекшее, напомнило мне вампира. Такое же худое и одутловатое, но при всем этом очень жалобное. Будь этот мальчуган не узником концлагеря, я, возможно даже, испугался бы его. Но при данных обстоятельствах он был нашим пленником. И никаких иных чувств, кроме презрения, в моей душе не вызвал.

   – Увести! – приказал Кристоф двум конвоирам в углу. Теперь я обратил на них внимание. Такие же как и тысячи других эсесовцев. Они всегда выполняют приказы, никогда не переспрашивают, не умеют противится. Конвоиры кивнули и, схватив паренька под руки, быстро удалились. Я знал, что теперь его будут пытать, но жалости во мне не зародилось. «Враг» таким словом я определял несчастного парнишку.

   После их ухода, я с Кристофом остался наедине. Первые минуты, мы молча смотрели друг на друга. Он закурил сигару и нервно выдохнул дым. Я не шелохнулся. Шредер усмехнулся и затушил сигару. Я продолжал молча разглядывать его. Темно-русые волосы, чуть тронутые сединой, зеленные глаза, изрядно покрасневшие от бессонных ночей или (что мало вероятно) слез. Лицо бледное и вытянутое, как у истинного арийца. Сам Кристоф был подтянут и строен, так что форма сидела на нем превосходно. Немцы, вообще, отличаются своей выправкой. Я всегда гордился этой чертой. Но сейчас передо мной сидел идеал арийской красоты, и это даже вызвало во мне некоторую зависть.

   – Я рад знакомству, – с блеском в глазах, проговорил Кристоф.

   – Взаимно, – с натянутой улыбкой, ответил я.

   Он ухмыльнулся и предложил мне сигару. В его глазах по-прежнему горел огонь, только теперь он стал дьявольским. Я видел всю ту ненависть, которую этот человек испытывал ко мне, и меня она радовала. Ведь я отвечал ему взаимностью абсолютно во всем.

   Сигара была терпкой на вкус, но меня это не смутило. Будь она хоть напичкана ядом, я принял бы ее. Да и, что значила для меня смерть теперь?

   – Вы были знакомы с моей падчерицей, – выдохнул дым Кристоф.

   – Она очень милая девушка, – не меняя тона, ответил я.

   Шредер злорадно улыбнулся.

   – А она не говорила вам, что связана с подпольной организацией? – его вопрос несколько удивил меня, но я продолжал держать маску безразличия. – Видимо вы об этом не знали… – продолжил Кристоф, но теперь без улыбки. Он вообще на мгновение изменился в лице, что меня крайне озадачило.

   – Я с ней не настолько близко был знаком, чтобы она доверяла мне такие секреты, – затушив сигару, ответил я. – Я не очень люблю близкое общение со здешними людьми. Мне ближе немцы.

   – Ну, тогда… – Кристоф вновь посмотрел на меня с ненавистью во взгляде, – Вы именно тот, кто нам и нужен.

   После этих слов, он медленно вышел из-за стола и направился к выходу. Я остался неподвижно сидеть в кресле. Хотя мое внутреннее чутье подсказывало, что ничего хорошего за этой фразой не последует.

   – Вы умеете проводить допросы? – вновь осведомился Кристоф, остановившись у двери.

   – Но это не входит в мои прямые обязанности, – почему-то удивился я.

   – Мы все на службе у Фюрера, и мы обязаны нести свою службу там, где он скажет…. Сейчас вы должны провести допрос, – его голос звучал ровно, но в нем чувствовалась боль.

   – Это приказ, Штандартенфюрер? – подавив злобу, спокойно спросил я.

   – Да, – Скрываясь за дверью, ответил Кристоф.

   После ухода Шредера, повисла тяжелая тишина. Мне пришлось собрать все силы, чтобы подавить тревогу, комом вставшую в горле. Минуты текли как часы. Кристофа все не было. Я ждал. Отгонял от себя тяжелые мысли. Не позволял панике взять верх над собой. Успокаивал нервы мыслями о том, что Мари сейчас далеко от этого ада. Далеко….

   – Входи. – Голос Кристофа вырвал меня из радостных мыслей. – Тебя я согласен был бы допрашивать сам, но… – он на мгновение замолчал, что вызвало у меня злорадную ухмылку. И с кем он мог так учтиво разговаривать?! Еще и запинаться, путаться в словах?! Наверное, очередная пассия…

   Я не оборачивался на вошедших, поэтому увидеть, кто стоит за моей спиной не мог. Да, честно говоря, мне это было не особо интересно.

   – …я не могу допрашивать тебя. Устав запрещает. – Его голос дрожал и срывался, что вновь вызвало у меня злую улыбку.

   Та, кто стоял за моей спиной, громко вздохнула и легкими шагами направилась по направлению к столу. Кристоф смотрел ей в след, это я понял по тому, как долго он не уходил. И почему именно я должен был проводить допрос?!

   – И помни: я предлагал тебя спасти…. – прошептал Кристоф, в последний раз обращаясь к девушке.

   – Помни… – ответила она, – я отказалась….

   Ее голос звонкий, но несколько охриплый, заставил меня вздрогнуть. Мурашки пробежали по всему моему телу. Меня словно парализовало. Теперь я понял смысл мести Кристофа. Я должен убить своими руками…. Я даже думать о таком наказание не мог. Я не мог поверить, что такое наказание бывает. Я не верил, что это реально. Пока не увидел девушку перед собой.

   Она стояла, устало глядя на меня. Одетая в лохмотья. Растрепанная. В ней словно уже не было жизни. Я в ужасе смотрел на нее. Как та девушка, которая когда-то отбросив зонт, бросалась бегать босиком под дождем, радовалась первому лучу солнца, мечтала о мирной жизни, а главное верила во все это, как она могла так просто сдаться?

   – Теперь я вижу, – прошептала она, смахивая испачканной ладонью слезу, – ты – фашист….

   Я виновато смотрел на нее. Исцарапанные руки, перепачканное лицо, потрескавшиеся губы. Страшное зрелище, особенно когда ты смотришь на любимую.

   – Ты собираешься меня допрашивать? – холодно осведомилась она.

   Я поднялся из кресла и уступил ей место, понимая, что еще чуть-чуть и девушка потеряет сознание.

   – Но… мое место там… – она указала на деревянную табуретку.

   – Не сегодня, – проговорил я. – Мари, я… не знал… я не знал…. Если бы…

   – Прекрати! – прервала она мои оправдания, – Ты бы мне не помог. Я сама виновата. И довольно об этом.

   – Но… – хотел было возразить я, но девушка прижала ладонь к моим губам.

   – Ты – немец, а я – француженка. Мы враги. И это не изменить. Мне не жаль ничего. Все было так, как было. Но теперь пришел конец. И смерть станет для меня избавлением.

   ***

   Я нервно курил третью сигарету. Мари сидела, опустив голову на руки, и ждала. Уже десять минут я пытался начать допрос. Сигареты мне не помогали успокоиться, но они тянули время.

   – Фридрих, – наконец проговорила Мари, – спрашивай меня…. – я обернулся на звук ее голоса, – Не думай, что Гестапо меня отпустит…. Они уже давно все решили… Им плевать на то, скажу я тебе правду или нет…. А я устала. Мне хочется отдохнуть….

   Я отвернулся. Сердце билось громко. Каждый удар сердечной мышцы отдавался звоном в ушах. Я затушил сигарету. Тишина нарушалась только дыханием девушки. Я же в те мгновения не дышал – не мог. «Приступай», – скомандовал внутренний голос. Я закрыл глаза и сосредоточился. Пути назад уже нет.

   – Расскажите мне, милая фрау, как и когда вы попали в подпольную организацию «праведники мира»? – я обернулся и посмотрел на сидящую девушку.

   Мари удивленно подняла брови, но возражать не стала. Гестапо интересовала другая информация, но этого они не получат. Пусть давятся своим интересом.

   – С юности. Я случайно познакомилась с Пьером… – она запнулась на слове и испуганно посмотрела на меня, – с мсье Ришаль, когда пряталась от отчима… – Кристофа Шредера. Мсье Ришаль предложил мне пожить в его приюте. Я согласилась. – Мари закрыла глаза и по ее щекам покатились слезы, – Он заменил мне отца….

   Я вновь отвернулся и стал напряженно смотреть в окно. Мне предстояло услышать целую исповедь. А уже сейчас сил не было.

   – Потом в один из дней, когда я прогуливалась по старым кварталам, я случайно столкнулась с молодым офицером.

   – Андре? – машинально спросил я.

   – Да. Он очень быстро предложил жениться. Естественно я думала, что это спасение, моя соломинка… и я согласилась. Мсье Ришаль был рад за меня. Искренне. – Мари всхлипнула.

   – Можно без подробностей! – сердито прервал ее рассказ я.

   Девушка вздрогнула и тихо продолжала:

   – Когда началась война… Андре ушел защищать… – она запнулась на слове, – он ушел на войну… Я осталась совсем одна. И тут снова в мою жизнь пришел Пьер Ришаль. Он предложил мне… – Мари замолчала.

   – Что предложил? – спросил я.

   – Давать приют евреям, … пряча их на время от Гетто… Потом им делали поддельные документы и… они спасались…. – прошептала девушка. – Но, знаешь, …. если бы мне дали второй шанс… я поступила бы также…. Ничего не меняла бы в жизни.

   Я до дикой боли сжал кулаки.

   – Потом мсье Ришаль заболел туберкулезом. И пришлось… искать другое убежище…. Других людей. Однажды, я… переодевшись мальчишкой… сумела выкрасть важные документы…. Там были имена тех, кого следует… отправить в концлагерь…. Но убегая, я наткнулась на патруль и получила пулю в руку.

   Я закурил новую сигарету. В дверь постучали. «Я занят!» – раздраженно крикнул я.

   – Как долго ты находилась в организации «праведники мира»? – вновь обратился я к Мари.

   – С сентября 1939 по день смерти Пьера, в мае 42. – устало ответила девушка.

   Я посмотрел на сидящую в кресле девушку. Мари напоминала сейчас ребенка: худенькая, с покрасневшими от слез глазами, с оголенными ножками. Она продолжала тихонько всхлипывать.

   – Сейчас я приглашу конвоиров – они проводят тебя… – проговорил я. Мари подняла на меня голубые глаза и тихо прошептала: «Спасибо». – Твое дело будет передано в… Гестапо… Я больше ни буду проводить допросы. Это не входит в мои обязанности.

   – Тогда… Прощай, – прошептала она.

   ***

   Мужчина глубоко вздохнул и опустил голову на руки. Ника встревожено посмотрела на меня, я покачала головой.

   – Не дай вам Бог, милые фройллян пережить такой ужас, который выпал мне… – проговорил мужчина, его голос дрожал.

   За весь рассказ он в первый раз не мог продолжать.

   Я выглянула в окно. На улице уже загоралась зоря. Воздух стал влажным и прохладным.

   – И все-таки… – прошептала я, оглядываясь на рассказчика, – что было дальше?…

   Мужчина поднял на меня глаза и улыбнулся.

   – Лучше спросить, милая фройллян, чем все закончилось… – его голос прозвучал насмешливо, – Я хотел бы выкурить сигарету… это займет… минуту…

   Его глаза блестели. Я улыбнулась и кивнула.

   – Конечно….

   Он вышел из магазина и закурил сигарету. Дымок сдувал ветер. Руки мужчины дрожали. Из глаз текли слезы. Он думал, что этого никто не видит, но я случайно заметила эту мелочь.

   Ника села за прилавок и опрокинула назад голову. Она смотрела в потолок и молчала. Думала о том, что услышала.

   – Я совсем вас замучил… – посмеялся вернувшийся рассказчик.

   Ника горько посмотрела на него. В ее глазах застыли слезы.

   – Так чем все закончилась? – спросила я.

14 глава

   Правда Кристофа

   «– Она все рассказала… – шепот Кристофа рвал мое сердце. – Мне жаль, что… я однажды бросил тебя,… но так было нужно для великой Германии. И Мари не могла знать всего… она думала, что я… что я – чудовище, а я… Даже у меня есть чувства.

   Он стоял, глядя в окно, сжимал в руках фотокарточку Мари. Я сделал шаг по направлению к нему, но остановился, чувствуя жгучую боль в груди.

   – Но, правда в том, что я… – его голос задрожал, – я любил ее. С первого взгляда… – он обернулся и посмотрел на меня.

   Его глаза блестели. Он прерывисто вздохнул и прошелся по кабинету, чтобы сесть за стол. Я вздрогнул, когда стул поцарапал пол. Этот скрежет мне напомнил, как закрывается дверь камеры. Перед моим взором вновь встал взгляд Мари. Ее небесного цвета глаза…

   – Впервые я увидел ее в окно… – вырвал меня из воспоминаний голос Кристофа, – Тогда я приехал в дом ее отца… Он умер, когда Мари была ребенком… – он с грустной улыбкой посмотрел на ее фотокарточку.

   – Я знаю, – мне хотелось прервать эту исповедь, но Кристоф не услышал меня, или сделал вид, что не услышал.

   – Она играла в саду с младшим братом. На ней было синее платье… – он вздохнул, – Как сейчас помню: она смеялась, отбрасывала волосы с лица, оглядывалась на братика и вдруг… подняла глаза на окно… – лицо Кристофа озарила улыбка, – Она так была похожа на мать, ничего от отца… А я любил ее мать, – Кристоф откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня, – Но ее полюбил сильнее….

   Я закрыл глаза. Вера в святость Фюрера растворилась, в то мгновение, когда я увидел, что сотворил своими руками. Я навсегда запомнил тот момент, когда те небесные глаза, в которых я готов был утонуть, закрылись….

   – Мари постоянно пыталась сбежать, но… зачем?! – вновь вырвал меня из раздумий, голос Кристофа, – Я любил ее… Если бы она согласилась быть со мной – жила бы как королева…

   Я с дикой ненавистью посмотрел на человека, которого не мог назвать «отцом». И мне не хотелось верить, что моя мать, эта святая женщина, могла путаться с таким чудовищем.

   – Ну, хватит об этом, – Кристоф выдохнул и поднялся из-за стола, – Что теперь вспоминать?! Мертвые живут в прошлом… – он подошел ближе и хлопнул меня по плечу, – А нам нужно стремиться в будущее.

   Эти слова вызвали во мне приступ смеха. Казалось бы, после таких событий должны литься слезы, а я смеялся, глядя на того человека, который отнял у меня все, что было мне дорого. Как я ненавидел в этот момент все, что окружало меня.

   Душа моя ожила, я перестал быть нацистом, но… как поздно все это случилось. И сейчас, стоя здесь, в обществе Кристофа, я ненавидел нас обоих, он добился своего, я стал его подобием. О, как я проклинал в те мгновения все то, что помогло ему в этом «превращение»! Фюрера, Германию, Фашизм и себя самого. Но вместо того, чтобы сказать правду, которая мучила меня, я продолжал врать, оставаясь за маской Штурмбанфюрера.

   – Штандартенфюрер, – я пытался чеканить слова, – Долг перед Фюрером превыше всего. И я буду исполнять этот долг до последнего вздоха.

   Шредер ухмыльнулся. Я знал, что он видит меня насквозь. Но я буду продолжать врать и говорить хвалы ненавистному мне фюреру, ровно до того момента, пока не выберусь отсюда. А я хотел остаться один.

   – Хайль Гитлер, – выкрикнул Кристоф, и я последовал его примеру. Ведь только так, я мог уйти….

   ***

   Оказавшись дома, я опустился на пол и заплакал. Еще несколько часов назад, она была жива. А сейчас…. Я презирал в тот миг человеческую память, ведь я будто все еще находился там, … с ней.

   Камера. Серая. Прохладная.

   – Вы все равно убьете меня… – ее шепот. Срывающийся. Тихий.

   Она задыхается толи от страха, толи от боли… Я в ужасе смотрю на нее. Кровь из ран течет длинной, багровой линией.

   – Зачем ты это сделала? – единственное, что я могу выговорить, видя исполосованные запястья. Видимо она резала их, с особой ненавистью.

   – Я не хочу умирать долго и мучительно… – девушка с улыбкой смотрит на свои руки, – Позвольте мне хоть смерть самой выбрать…

   Мари медленно опускается на пол. Потеря крови уже значительная. Она не выживет. Но я не хочу верить в эту истину…. Я пытаюсь остановить кровь, но смерть уже окутала девушку своими лапами.

   – Что же ты наделала… – мой голос дрожит, но я все еще до конца не верю, что она умирает.

   – Я выбрала легкую смерть,… – ее глаза, я вижу, сколько в них мучений.

   – Врача! – кричу кому-то из Гестапо.

   Стараюсь скрыть охватывающее меня волнение. Господи, я теряю ее…. Не отнимай у меня ее, Боже….

   – Я прощаю тебя… – ее тихий шепот. Последние слова в жизни.

   Я с ужасом смотрю, как любимые глаза, медленно закрываются. Она вздыхает. Раз, другой… И больше грудь не вздымается. Окровавленные запястья. Я вижу только их… Зачем? единственный вопрос, который гудит в моей голове…. Перевожу взгляд на ее лицо, пряди, некогда прекрасных вьющихся волос, закрывают от меня его. А я не могу даже прикоснуться к ней в последний раз. На полу разлилась лужа крови. Бордовая на сером…

   – Штурмбанфюрер, – окрикивает меня кто-то сзади. Я оборачиваюсь, – Прибыл врач…

   Я, помедлив мгновение, поднимаюсь с каменного серого пола. Отдергиваю форму.

   – Уже не нужен, – с улыбкой произношу и ухожу прочь из камеры.

   Теперь я стоял на коленях, обхватив голову руками, и плакал. Теперь я был в одиночестве. Все в моей квартире сделалось для меня чужим. Все эти годы, я называл любимую девушку чужой, а теперь… понял, роднее ее никого не было.

   – Прости меня, … – шептал я в пустоту, словно надеясь, что она способна меня услышать, – Зачем?! Господи….

   Я не помню, как поднялся на ноги, не помню, как зарядил пистолет. Помню только, как нажал на спусковой курок.

   – Я не боюсь умирать, … – перед этим сказал Шредер, – Я всю жизнь отдал служению фюреру….

   После этих слов, я застрелил его. Сказать, что я надеялся на смерть – ничего не сказать. Я верил, что меня убьют, но «бывшие товарищи» поступили иначе. Вместо того, чтобы убить меня, они пропустили меня через все круги ада. У Данте это было по-другому. Легче. «Бывший фашист» именно так меня и звали. Татуировка на плече с группой крови остается на всегда. А это, словно черная метка для нацистов. Но я прошел все круги и, к своему сожалению, выжил. Пытки в застенках Гестапо. Я оказался по ту сторону нацизма. Захлебывался кровью. Терял сознание. Потом меня встретил тяжелый и страшный Бухенвальд. Там на меня смотрели с опаской и ненавистью, причем и нацисты, и пленные. Я молил о смерти. Молил, но… Бог не услышал. Пройдя через весь ад, я остался жив.

   Но каждую ночь, закрывая глаза, я вспоминаю единственную женщину, … которая подарила мне мир в разгар войны».

   Мужчина замолчал. Ника вытерла слезу. Она всхлипнула и отвернулась. Рассказчик посмотрел за окно.

   – Я задержал вас, милые фройллян, – прошептал мужчина, и горько улыбнулся, – Уже совсем рассвело…

   – Утро…. – протянула я и закрыла глаза, – Наступил новый день….

   Мужчина встал из кресла и надел шляпу. Ника с сочувствием глядела на него.

   – Спасибо вам, милые фройллян, … позволили старику исповедоваться…. – проговорил он, подойдя к двери.
   – А что случилось с Авнером, вашим сыном? – растеряно осведомилась я. Не услышав историю о мальчике, которого спасла Мария Готье, я удивилась. Ведь адрес, где жил мальчик у мужчины был. А в то, что отец не захочет разыскать сына, я не верила.Мужчина сдержано улыбнулся. Я заметила как изменилось лицо рассказчика. Боль и скорбь на мгновение пропала. – Авнер стал превосходным врачом и сейчас живет в Мюнхене со своей замечательной женой и дочерью. Для него я отчим, – мужчина вздохнул, – Правду я сказать ему не решился.

   – А почему вы приехали в Париж? – удивленно спросила я.

   Мужчина оглянулся на меня и грустно улыбнулся:

   – Когда-то… я пообещал одной милой девушке, что… приеду к ней после войны, – он опустил глаза, – Я должен проведать ее и сказать так много…. Их с Альбертом похоронили не далеко друг от друга… Выйдет, что я приехал к ним обоим…. – мужчина вновь улыбнулся и посмотрел на нас, – Прощайте, милые фройллян….

   Он ушел. Дверь магазина раскачивалась, издавая скрип. Я долго смотрела вслед человеку, который поведал нам с Никой историю вечной любви. Действительно, вечной….

   Я оглянулась на плачущую Нику. Она громко всхлипнула и посмотрела на меня.

   – Почему… такая любовь … – вздохнула девушка.

   – Им повезло, – ответила я и поменяла табличку на дверях с «Закрыто» на «Открыто». Наступил новый день. Солнце вновь разливало свой золотой свет по синему небу, такому, какие глаза были у Марии Готье.

   1 Служба безопасности Германии

   2 рус. Моя честь в верности

Букет незабудок Татьяна Карпенко