-------
| bookZ.ru collection
|-------
| Карел Чапек
|
| Исповедь
-------
Карел Чапек
Исповедь
– Подавляемые представления… – проговорил патер Вовес, священник церкви св. Матфея. – Послушайте, да ведь человечество давным-давно научилось исцелять эти самые подавляемые представления; только наша святая церковь называет это лекарство sacramentum sanctae confessionis [1 - тайна святой исповеди (лат.)]. Коли душу твою что-то давит, коли стыдишься чего, ступай, негодник, к святой исповеди да выкладывай, какие такие безобразия носишь в себе! Только мы не называем это лечением нервных заболеваний; мы называем это раскаянием, покаянием и отпущением грехов/
Постойте– ка, с тех пор прошло немало лет; был немилосердно жаркий летний день, и я зашел в свою церквушку -между прочим, я думаю, что евангелическое вероисповедание могло возникнуть только в северных краях, где даже летом не жарко. Вот в нашей католической церкви целый божий день что-то делается – месса, вечерняя или другая какая служба; там ты, по крайней мере, можешь рассматривать живопись и скульптуры; забегай в любое время, остынешь, в холодке поразмышляешь о божественном, – и этому очень даже помогает, когда на улице жарко, как в печи. Вот почему евангелики живут больше в холодных, негостеприимных странах, а мы, католики, в краях более теплых; может, всему причиной прохлада и тень в храмах господних. Ну-с, значит, стоял палящий зной, и, когда я вошел в церковь, пахнуло на меня удивительным умиротворением. Тут подходит ко мне причетник и говорит, что вот уже более часа какой-то человек ждет исповеди.
Ладно, это случается довольно часто, взял я в сакристии епитрахиль и сел в исповедальню. Причетник привел кающегося, то был немолодой, прилично одетый человек, похожий на торгового представителя или на агента по продаже недвижимости, лицо у него было бледное и как бы опухшее; он опустился на колени у исповедальни и молчал.
– Ну что же, – подбодрил я его, повторяйте за мной – я жалкий грешник, исповедуюсь и признаюсь всевышнему
– Нет, – выговорил этот человек, – я начинаю не так Дайте мне начать по-своему.
Вдруг у него задрожал подбородок и на лбу выступил пот; а меня невесть почему охватило какое-то странное и страшное отвращение. Подобное потрясение я пережил до этого случая лишь однажды, когда присутствовал при эксгумации покойника, который… который уже разложился… не стану описывать, как это выглядит.
– Ради бога, что с вами? – закричал я в испуге.
– Сейчас, сейчас… – пробормотал этот человек, глубоко вздохнул, громко высморкался и сказал: – Ну вот, все прошло. Я начну, ваше преподобие. Двенадцать лет назад…
Я не скажу вам, что я услышал. Во-первых, это, разумеется, тайна исповеди; а во-вторых, поступок был столь страшный, столь отвратительный и зверский, что… словом, этого и не выскажешь. А прихожанин выплескивал из себя все с такими ужасными подробностями – и ничего не пропустил! Я думал, что убегу из исповедальни, зажму себе уши или еще что-нибудь сделаю. Я заткнул себе рот полой епитрахили, чтобы не закричать от ужаса.
– Ну вот и все, – проговорил удовлетворенно этот человек и с облегчением высморкался. – Спасибо вам, ваше преподобие!
– Постойте! – крикнул я. – А как же епитимья?
– Да ну, – ответил он, чуть ли не фамильярно поглядывая на меня сквозь окошечко. – Я ведь ни во что не верю; просто хотелось найти облегчение. Понимаете, если я какое-то время не говорю о… ну, об этом, то оно так и стоит передо мной. И я не могу спать, глаз не смыкаю. И когда это на меня находит, я должен выговориться, должен все кому-нибудь рассказать; а вы на то и существуете, это ваше ремесло, и выдать меня вы не можете, есть ведь тайна исповеди. А что до отпущения грехов, мне оно ни к чему. Да, трудное дело, когда веры нет. Премного благодарен, ваше преподобие. Нижайший поклон.
И, прежде чем я успел опомниться, он удалился легкой походкой.
Примерно через год он появился вновь; поймал меня у входа в церковь, бледный и бесконечно смиренный.
– Ваше преподобие, – пролепетал он, – можно мне вам исповедаться?
– Послушайте, – ответил я, – без епитимьи дело не пойдет, и все тут. Не хотите покаяться – не будет у нас с вами разговора.
– Боже ты мой, – сокрушенно вздохнул человек, – то же самое говорят мне теперь все священники! Никто больше не хочет меня исповедовать, а мне это необходимо!
Тут у него затряслись губы, как и прежде.
– Нет! – крикнул я. – Или рассказывайте мне все в присутствии кого-нибудь из мирян.
– Ну да, – застонал он, – чтобы мирянин потом на меня донес! Черт вас возьми! – в отчаянии крикнул он и бросился прочь; странная вещь – даже спина его выражала такое, знаете, отчаяние…
Больше я его не встречал.
– Эта история имела продолжение, ваше преподобие, – отозвался адвокат Баум. – Однажды – тоже несколько лет тому назад – ко мне в контору пришел небольшой человек с бледным и опухшим лицом; сказать по правде, очень он мне не понравился; когда я его усадил и спросил: «Так что же вас сюда привело, приятель?» – он начал:
– Пан адвокат, когда ваш клиент с доверием обращается к вам и делится тем, в чем он, скажем, провинился, то…
– То, разумеется, – говорю, – я не имею права использовать признание против него; за это, сударь, мне вынесли бы порицание или что-нибудь похуже.
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул посетитель. – Пан доктор, я должен вам кое-что сообщить. Четырнадцать лет тому назад… – И далее, ваше преподобие, я услышал, видимо, то же самое, что и вы.
– Не говорите, что именно, – прервал его патер Вовес.
– И не подумаю, – проворчал адвокат Баум. – Уж больно, знаете, мерзкое дело. А мой клиент так и сыпал, словно захлебываясь, весь в поту, бледный, с закрытыми глазами… это было нечто вроде душевной рвоты. Потом он отдышался и вытер платком губы.
– Клянусь богом, – сказал я ему, – я здесь ничего не могу поделать! Но, если хотите, мой искренний совет…
– Нет! – воскликнул странный субъект. – Никакого совета мне не нужно. Я хотел только рассказать вам, что я тогда совершил; но помните, – добавил он чуть ли не в бешенстве, – вы не имеете права использовать это против меня! – Потом встал и вполне спокойно спросил: – Сколько я вам должен, пан адвокат?
– Пятьдесят крон, – удрученно ответил я.
Этот человек вынул пятидесятикроновую банкноту.
– Мое почтение, пан адвокат. -
И ушел
Хотелось бы мне знать, у скольких пражских адвокатов этот человек побывал, но ко мне вторично он не приходил.
И это еще не конец истории, – подхватил доктор Витасек. – Несколько лет тому назад, когда я работал ординатором в госпитале, привезли к нам больного с бледной и одутловатой физиономией; ноги у него распухли, как колоды, судороги, затрудненное дыхание – короче, классическое воспаление почек, прямо как пишут в учебниках; разумеется, помочь ему было уже нельзя. Однажды меня позвала сиделка: мол, этого почечника из седьмой палаты сейчас опять схватит.
Иду к нему и вижу, бедняга задыхается, потный как мышь, глаза вытаращены от ужаса – приступы смертельной тоски при этой болезни очень страшны.
– Ну, старина, – говорю я ему, – сейчас я вам сделаю укол, и все будет хорошо.
Пациент замотал головой.
– Доктор, – еле выдавил он из себя, – я… вам должен сказать… пусть только эта женщина отойдет!
Я предпочел бы вспрыснут ему мо, но как только увидел его глаза – сразу же отослал сиделку.
– Ну, выкладывайте, дружище, – говорю, – а потом спать.
– Доктор, – простонал он, а в его глазах стоял такой, знаете, безумный страх, – доктор, я больше не могу… Я все вижу эту… Я не могу спать, я должен рассказать вам…
И рассказал, задыхаясь, борясь с судорогами… Ничего подобного, друзья, я никогда не слышал.
– Гм, гм, – кашлянул адвокат Баум.
– Не бойтесь, – проронил доктор Витасек, – я не стану пересказывать; это уже врачебная тайна. После исповеди он лежал как мокрая тряпка, совершенно обессиленный. Понимаете, достопочтенный отец, я не мог ему отпустить грехи или дать умный совет; но я дал ему, знаете, две дозы морфия, а когда он проснулся – еще, и опять потом, – пока он не уснул навеки. Если хотите знать, я ему изрядно помог.
– Аминь, – произнес отец Вовес и слегка задумался. – Это вы хорошо сделали, – добавил он мягко, – по крайней мере, он больше не мучился.