-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Вячеслав Яковлевич Шишков
|
|  Редактор
 -------


   Вячеслав Яковлевич Шишков
   Редактор


   Скажу несколько теплых слов в защиту редакторов. А то все ругают их, и, по-моему, напрасно.
   Не знаю, как в столицах, у нас же в городе Тетерькине редактор замечательный и, в виде исключения, женского пола, притом – высокого ума. Она совершенно молодая и со стороны внешней формы – очень стройная, сюжет развернут вполне, фабула тоже обработана. Нецензурно выражаться воспрещает.
   Хорошо-с. Однажды приношу ей рассказ из крестьянского быта, под заглавием «Женская порка».
   Она прочла и стала меня энергично крыть. То есть так крыла в смысле идеологии, что по всему моему телу пошли пупырышки, как у щипаного индюка. Будучи сознательным, я выскочил на двор и стал глубоко вдыхать свежий воздух.
   Надышавшись как следует, вновь подхожу к ее столу.
   Она сидит, ничего не говорит и даже не смотрит на меня, а занимается маникюром. Брови наморщены.
   А рассказ мой вкратце таков. Прибегает в сельсовет маленького роста мужичок с заплывшим глазом и кричит, что его избила жена, контрреволюционерка. Тогда всем комсоставом пошли брать эту скандалистку-бабу, которая сидела в избе, крепко запершись. Первый полез в окно председатель сельсовета, очень лохматый. Только он лег брюхом на подоконницу и закорючил ногу, как проклятая баба сгребла его за бороду и стала лупить ухватом по загривку, ругая Советскую власть. Председатель кричит: «Тяните скорей обратно за ноги! Убьет!» Словом, короче говоря, бабу взяли с бою и поволокли на площадь, затем согнали всех замужних женщин для образца наказания, затем оголили контрреволюционерку-бабу и стали производить дискуссию вожжами. Сначала сознательный муж драл, потом били содоклады и от прочих доброхотов. Скандалистка орала, остальные женщины поучались, смиренно говоря: «Мы будем тихие».
   Это вкратце. Кончался же рассказ буквально так:

   «Закат пылал. И вся пышная природа как бы созерцала подобный финал. Прохожий старик остановился, взглянул на истерзанное контрреволюционное бабье сидячее место, воскликнул: „Боже правый!"– и заплакал».

   Я говорю:
   – Как же так, Софья Львовна, вы бракуете такой потрясающий рассказ? Сюжет развернут, фабула обработана.
   Она говорит:
   – Да, все прекрасно. Но у вас кулацкая идеология.
   – Никак нет, – говорю, – вожжами драли, а не кулаками.
   Она опять начала меня крыть. Так крыла, так крыла, что у меня даже золотой зуб заныл.
   Я вновь выбежал на улицу и сожрал две порции мороженого, удивляясь, до чего сознательны редактора.
   Хорошо-с. Являюсь вновь к столу.
   – Вы меня, Софья Львовна, режете. Мне аванс надо. Я Мишке Сусленникову два с полтиной должен. Я…
   – Почему у вас тошнотворное слово «боже» с большой буквы? – перебила она.
   – Потому, что это новая строка.
   – Пустая отговорка, – сказала она. – Переставьте слова, напишите: «Правый боже!– воскликнул старик».
   – Так никто не восклицает, тем более на старости лет, – сказал я. – А всегда восклицают: боже правый.
   Она говорит:
   – Я, знаете, человек подначальный, должна стоять на страже. Я человек партийный.
   – Я тоже человек сознательный, – сказал я, вставил папиросу в янтарный мундштук и закурил, пуская дым самыми маленькими, деликатными колечками.
   – А скажите, товарищ Моськин, вы в данном рас сказе на стороне мужиков-насильников или…
   – Никогда! – возмутился я. – Всецело на стороне угнетенныхженщин! – и вновь пустил дым самым маленьким колечком, вроде обручального.
   – Ну, тогда другое дело, – ласково сказала она. – А почему вы не женитесь?
   – Да как вам сказать, – замялся я. – Некогда жениться-то. Все рассказы пишу… Так разве, на скорую руку… это… как его… – потупил я глаза. – А во-вторых, где ее, невесту-то, взять?
   – Ну, – улыбнулась она, прищуривая свои очаровательные глазки. – За вас всякая пойдет… Вы очень симпатичный… Очень, очень!..
   – Извиняюсь… А вот почему вы замуж не выходите, такая красота? – осмелел я и чувствую – страшно заклубилась кровь во мне.
   Она тоже замялась, склонила голову набок и ужасно обольстительно улыбнулась мне.
   Тут совершенно вылетело у меня из головы, что она редактор: я усиленно задышал, в то же время обдавая ее двусмысленным любовным взглядом.
   – Итак, ваш рассказ пойдет, – вдруг проворковала она; голос ее дрожал, пышная грудь вздымалась, сначала медленно, потом быстрей, быстрей.
   – Неужели пойдет?! – трагически заломил я руки. – Без всяких изменений? Ни одной строчки?!
   – Да, да, не волнуйтесь. Ну, может быть, какое-нибудь словцо и придется перевернуть. Не забывайте, что я женщина ответственная, одинокая…
   – Софья Львовна! Софья Львовна! – и у меня впервые потекли обильные слезы радости прямо на пол.
   Я вышел с высоко поднятой головой, громко сморкаясь и, на этот раз, пуская во все стороны огромные кольца дыма. В сердце моем горела сильная, глубочайшая к ней любовь.
   И, будучи сознательным, я твердо решил: если, действительно, рассказ пройдет, женюсь на ней, женюсь…
   И вот рассказ вышел.
   Все было на своем месте, все, все, дословно, даже те строки, где баба ругала Советскую власть.
   Лишь в самом конце рассказа, и то на законном основании, согласно идеологии, восклицание проходящего старика, а именно: «Боже правый», было заменено:
   «Боже левый».

   1926