Аркадий Аверченко
Волга

I

   В буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня.
   У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, господи!»
   Здоровеннейший мужчина приговаривал:
   – Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!
   И бокал, и соусник, и провансаль – как две капли воды походили друг на друга: это были обыкновенные пощечины, и различные названия их служили просто какими-то символами.
   После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».
   Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха», и «теплое пиво», и «непослушание маменьке».
   Толстый купец, пивший в углу теплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.
   – Что это такое? – спросил я радостного купца.
   – Это, государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.
   – Да ведь он его как скотину бьет?!
   – Зачем как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему все так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за теплое пиво». Парень, стало быть, и знает – за что.
   – И вы думаете, это помогает? – брезгливо спросил я.
   – Батюшка! А то как же? Да парень после этого ноги его будет мыть да воду пить!
   Я пожал плечами.
   – Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…
   – Чего-с?
   – Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.
   – Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите – и на слово ответим, и дело исделаем.
   Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:
   – Ну и будет. Ишь ты, упарился…
   – Мать ихняя, – кивнул на нее купец. – Строгая семья, правильная.
   Младший член этой семьи наконец избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.
   – Правильно, – сказал мне купец. – Удовольствие исделай, а работы не забывай.

II

   Пароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый по-дорожному, жена его и сын.
   – Ну вот, Капитоша, вот тебе такое мое слово: штобы от матери никакой жалобы, штобы пассажир был без ропоту и штобы – без бою стекла. Парень ты уже большой, многократно ученый – знаешь, как и что. Ключи тебе даны, доверие отцовское оказано – засим прощайте. Должен ты понимать свою самостоятельность.
   – Поблагодари папеньку, – крикнула мать. – Эх, народ теперь. Да я бы за это отцу… ноги бы мыть да воду пить!
   Эта странная формула исчерпывала, очевидно, все взаимоотношения младших к старшим. Выпитая вода являлась тем цементом, который неразрывно связывал членов семьи.
   Парень Капитоша опустил мутные серые глаза, конфузливо вздохнул и повалился отцу в ноги.
   – Благодарствуйте, тятя.
   – Ничего, что там. Лишь бы все, как следовает.
   Вокруг них столпились пассажиры, с интересом следившие за этой сценой. Буфетчик расцеловался с женой и поклонился пассажирам.
   – Уезжаю я по делишкам, милостивые господа. Если что – не взыщите с парнишки, – молод он, робок. Не забудьте, поучите его.
   Лысый купец отозвался за всех:
   – Поучим.
   Зевнул и отправился спать… Ставились сходни…
   Когда пароход отчаливал от пристани того города, где буфетчик собирался устраивать дела, мать и сын стояли у перил и махали платками отцу, пришедшему последний раз проститься с ними.
   Ветер трепал белыми платками, и полоса воды между пароходом и пристанью все ширилась и ширилась. Когда пароход отошел шагов на сто, Капитоша перестал салютовать, всмотрелся в платок и показал отцу кулак. Отец что-то закричал с берега, но не было слышно.
   Капитоша облокотился спиной о перила, сложил на груди руки и строго сказал, глядя на мать серыми, мутными глазами:
   – Ну, мамаша… Идите спать!
   – Чего ж я пойду, дурашка. Солнышко-то еще не спряталось.
   – Идите спать! – бешено взвизгнул сын. – Говорят вам – идите! Кто тут хозяин? Вы или я?
   – Ох ты ж господи, – пролепетала струсившая мать. – Поди ты, какой крикливый. Ну-ну… Иду-иду. Ты ж тут смотри, чтобы все…
   – Пошла, пошла!
   Оставшись один, Капитоша плюнул на ладони и попытался пригладить взъерошенные волосы. Потом сделал попытку выгнуть впалую грудь колесом. Ни то, ни другое не удалось ему. Он вздохнул и поплелся в буфет. Я с улыбкой последовал за ним – его поведение заинтересовало меня.
   Зайдя за стойку, Капитоша вынул бутылку французского шампанского, откупорил ее, открыл широко громадный желтый рот, в котором жадно извивался тонкий, сухой язык, и в две минуты перелил в себя всю бутылку.
   – Однако! – сказал я, удивившись.
   – Видал? – захихикал он.
   – Видал.
   – Здорово?
   – Да уж… Ваш отец будет вами доволен.
   Грудь его вогнулась еще больше, и волосы сделались мягкими.
   – Товарищ! – сказал он. – Господин! Долбанем еще одну, а?
   – Спасибо, я днем не пью. И вам не советую. Зайдут сейчас сюда пассажиры, а вы выпивши.
   Действительно, какой-то маленький чиновник зашел и, потирая руки, сказал:
   – Пива.
   – Нельзя! – взревел Капитоша.
   – Почему?
   – Буфет закрыт.
   – Кто его закрыл?
   – Кто? Я, Капитон Ильич, – очень приятно познакомиться. Со мной, если желаете, выпьем. Шампанского, бордосского… Милый! Если бы ты видел, сколько здесь бутылок – сам черт не пересчитает. Пузатенькие, долгие – всякие. Чесстн… слово.
   Маленький чиновник потоптался на месте, облизал губы и неожиданно сказал:
   – Ну что ж, выпьем.
   Капитоша суетливо вытер руку о полу пиджака и протянул ее ребром, неумело:
   – Капитон Ильич, главный буфетчик этого парохода. – Садитесь! Ах ты ж господи! Вот приятное знакомство. Скажите, саратовские хористки еще не слезли?
   – Нет, едут. А что? Вы их… сюда? Это ловко.
   Капитоша захохотал и молодцевато побежал наверх.
   – Зачем вы хотите пить с ним? – спросил я. – Нехорошо.
   – Да что он, ребенок, что ли, – возразил чиновник. – Пусть себе молодой человек повеселится.
   Через минуту вошел Капитоша, во главе четырех жизнерадостных смеющихся девиц.
   – Садитесь, барышни. Винцо сейчас будет, апельсины. Очень приятно. Я Капитон Ильич, здешний главный заведующий буфетным отделением пароходной компании судоходства. Алле!
   Следом за девицами вошел продавец кораллов и старый актер, потертый и давно небритый.
   – Ты кто? Коралловый торговец? Очень украшает и наводит кавалеров на приятные мысли.
   Капитоша суетился, бегал к стойке, выбирал кораллы, платил деньги, потом увидел на продавце кораллов оранжевый галстук и пристал, чтобы тот уступил ему этот галстук.
   – Расчудесный галстук! Продай, чего там.
   Повязался купленным галстуком, надел на руки кольца с кораллами и стал открывать бутылки с вином.
   Старый актер стоял в углу, молча за ним наблюдая. Потом приблизился и сказал:
   – Давай мне пятьдесят рублей.
   Капитоша обернул к нему желтое, потное лицо и прищурился.
   – За что?
   – Да так. Давай. Ты теперь хозяин. Чего там! Надо быть самостоятельным.
   – Пятьдесят рублей, – задумчиво переспросил Капитоша. – Ну, на!
   – Вот так. А теперь налей мне шампанского.
   Одна из девиц обняла просиявшего Капитошу за шею и сказала:
   – Ты дай нам на счастье, а мы тебя прославим.
   – Как… прославите?
   – Будем петь про тебя. Завсегда так. Гостей в кабинетах славим.
   – Здорово! – сказал Капитоша и ревниво добавил: – Только меня чтоб одного.
   – Да, конечно. Ты ж хозяин. Как тебя звать?
   – Капитон Ильич, главный управляющий пароходною частью…
   – Ладно! Девицы: Капитоша!
   И хор девиц нестройно запел: Капитоша, Капитоша, Капитоша, Капитоша, Капитоша, Капито-о-ша-а… Капитоша-тоша-тоша, Ша-ша-ша-ша-ша!

   Капитоша сидел на стуле, истомленный славой, почетом и всеобщим уважением.
   – Еще раз! – попросил он, закрыв глаза.
   – Капитоша, Капитоша, Капито-оша-а!..
   Он подпер щеку рукой и заплакал. Это были слезы гордости, радости и сознания потерянных прежних лет, так глупо прожитых.
   «Вот оно, настоящее-то», – вероятно, думал бедный Капитоша, и сердце его радостно билось.
   – Господа, – крикнул актер. – За-ме-ча-тель-но-му и разпро-един-ствен-ному Капи-тону Ильичу – мно-га-я ле-е-е-та!!
   Девицы пели… Оборотистый продавец кораллов плясал, без пиджака, погромыхивая своим ящиком.
   Сумерки заглядывали в окно…
   – Дай мне полтораста рублей, – попросил актер, – для устройства театрального здания в Петербурге. – Дашь?
   – Дам, – сказал Капитоша, встал, выпрямился и в невыразимом экстазе крикнул: – Господа! Похож я на офицера?
   Все нашли, что похож.
   Дверь скрипнула и лысый купец, шаркая мягкими сапогами, вошел в буфетную.
   – А-а… Честная компания… Это что же такое?!
   Он стоял с полминуты, оглядывая всех. Потом его взгляд остановился на Капитоше, украшенном оранжевым галстуком, бархатным пиджаком, купленным у того же торговца кораллами, и массой разноцветных колец на пальцах.
   – А-а… – протянул лысый купец.
   Он неторопливо завернул правый рукав, подошел к Капитоше, размахнулся и стал бешено колотить по Капитошиной голове, которая, как арбуз на стебле, беспомощно металась из стороны в сторону.
   И опять всякая пощечина звучала символически:
   – Это тебе кораллы! Это девки! Это за отца! Это за мать!
   Все потихоньку вышли из буфетной.
   Утомившись, лысый купец присел за столик и приказал:
   – Пива, подлюга! Если будет теплое – голову оторву.
   Капитоша втянул грудь, прыгнул за стойку и, стуча коралловыми кольцами о бутылки, стал откупоривать пиво.

Аркадий Аверченко Волга

I

II

Аркадий Аверченко
Волга