© Андрей Демьяненко, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Своё детство я помню плохо. Несколько моментов. Всё остальное, наверное, не важно. Помню, целовались под крыльцом детского садика с Ленкой, одногрупницей из того же сада.
Помню, как в старшей группе стащил у отца сигареты, и мы с пацанами курили, собравшись группкой у забора.
Помню, как под качели упал зимой. Ко мне бежит воспитательница. Помню, как зашивали рану на переносице под местным наркозом. И я не плачу. Врач сказал: «Молодец». А потом ехали домой с перевязанной головой в отцовской меховой шапке. Помню, как гордился, что голова перевязана, будто в бою ранение получил. Встревоженное лицо матери, когда вернулись.
С каждым годом моменты эти становятся отчетливее. Будто только вчера было. Иногда вспоминается что-то новенькое, словно окно в детство теряет мутность.
Так приятно бывает посмотреть в это окно…
Ехали с бабушкой на дачу. Теплый день, синие небеса, зелень деревьев. Такие краски чистые будто в калейдоскоп смотришь.
Бабушка говорит:
– Я в магазин зайду, ты меня здесь подожди.
Магазин – одноэтажный деревянный домик небесного цвета под ломаной крышей. До дачи еще километр. Я ждать не стал. Решил спрятаться. Побежал вперед. Наверное, юмор во мне просыпаться начал. Добежал, стою за кухней в малиннике. Жду. Малина выше меня, ладошки листьев к солнцу выставила, белые цветки и зелёные ягоды кое-где. Пчёлы жужжат, шмели. Досчатая охровая стена кухни нагрета солнцем. Тепло, спокойно. Тихо.
И вот бабушка:
– Андрюша! Андрюша!
Я молчу. Прячусь.
Бабушка опять:
– Андрюша!
Хорошо мне.
Затихла вроде… и вот опять:
– Андрюша!
Оп! А вот и я!
А бабушка сорвала прут березовый и принялась по спине и заднице меня охаживать. Березовая каша называется. Бабушка приговаривает: «Будешь знать, как убегать! Ты эту березовую кашу на всю жизнь запомнишь!» Боли не помню. Обиды не помню. Плакал, наверное. Помню, сижу перед кухней на площадке за столом деревянным некрашеным, всхлипываю. Щелочки в дереве. Муравей ползет.
– Есть хочешь? – спрашивает бабушка.
– Хо-о-о-чу, – отвечаю.
Яичницу помню. Белок белый-белый и желтки, как солнышки.
Воспоминание это самое яркое из детства. И самое счастливое. То ли из-за контрастности впечатлений, то ли из-за того, что это детство.
Моё детство, из которого я почти ничего не помню.
Потускнели краски,
хохот через силу,
в новый день с опаской
окунаю рыло.
Это значит память
снова помутнела,
жизни светлый камень
грязен до предела.
Я давно не помню
вкус лесной малины,
вот бы мне потрогать
рыжую машину,
тот подарок детства
яркий, как желток…
Вижу пыль и плесень,
мутное стекло…
Чтобы вспомнить небо
детства моего,
что такое мне бы
запустить в окно?
– Добрый вечер, уважаемые пассажиры! Хочу предложить вашему вниманию новогодние гирлянды, – вещал продавец, вошедший в вагон метро.
Теперь и здесь торгуют, – раньше только в пригородных электричках он них спасенья не было, а теперь и здесь… Спасенья нет.
– Лампочки работают долго, не перегорают, не бьются.
Продавец достал длинный зеленый жгут, утыканный точками светодиодов. Он продолжал тараторить, выделывая руками пассы, от чего гирляндная змея шевелилась, изгибалась – выглядела живой, хвост ее волочился по упертым в пол взглядам пассажиров.
Продавец нагнулся над своей сумкой, и гирлянда засветилась. Сначала вся, потом побежала световая дорожка, затем гирлянда замигала – быстро, так кокетливая девушка хлопает ресницами, изображая непонимание.
Народ упрямо смотрел в пол. Даже отражения мигания не появилось в их глазах.
Интересно, что он с собой аккумулятор носит?
Один мужчина подозвал продавца, протянул деньги, взял коробку. Ни радости, ни интереса. Скучающие руки крутили коробку, как кубик Рубика. Не решаемо. Открыл крышку – закрыл, открыл – закрыл. Ищет радость.
А продавец прошел через вагон по опущенным взглядам и сел рядом со мной, превратившись в одного из пассажиров. Ни пассов руками, ни отражений огоньков в глазах.
Может, купить гирлянду? Так есть уже одна.
Продавец вышел на следующей остановке. Осталось ощущение неловкости. Вот он ходит, показывает цветные огоньки, отражающиеся в стелах вагона и глазах, потом садится и становится пассажиром. Мы все как продавцы. Как ленивые продавцы, потому что редко достаем из сумки гирлянды. И так же редко получаем отклик. Просто едем оттуда, откуда уехали, туда, куда надо.
Завтра, – подумал я, – достану гирлянду и повешу на окно. Люди будут идти по улице, и кто-нибудь посмотрит на мое окно. Огоньки отразятся у него в глазах. Хотя бы огоньки гирлянды.
Итак проблем немало, так еще и новогоднюю мишуру начали продавать рано. Чуть ли не с октября и во всех магазинах. С ребенком куда не зайдешь – новогодние соблазны.
Папа, давай купим то, давай это. Мне просто необходим подарок на Новый год – нормальная ребеночья философия.
Зашли как-то в гипермаркет.
– А купи мне Деда Мороза, – говорит сынишка.
Ряды бородатых красноносых рассматриваю… Выбор большой. Пластиковые и керамические, и в сереньких шубках и в красненьких, и наши и Сантаклаусистые.
– Какого тебе? – спрашиваю.
– Нет, – говорит, – мне не такого.
– А какого? – не понимаю я.
– Мне настоящего, – сообщает он. – Это все проблемы решит. Ты мне покупаешь Деда Мороза, а он мне – подарки.
– Да – улыбаюсь я, – проблем действительно поубавится.
И думаю, как объяснить ребенку, что покупка настоящего Деда Мороза – это проблема. Большая проблема.