Я не знаю, кто я. Но я есть, я существую…
Я всегда был здесь. И никогда не видел людей.
Видел, но не обращал на них особого внимания.
А потом пришла она…
Красивая, стройная молодая девушка. Её рост 164 сантиметра, вес 58 килограмм, объём груди 96 см, объём бёдер 108 см, объём талии 63 см. У неё были длинные русые волосы, они волнами опускались на покатые плечи и закрывали высокую шею. Длинные, покрытые серебристым лаком ногти на нежных пальцах рук. Тридцать два ослепительных зуба, как сверкающие драгоценные жемчужины, скрывались за пленительными кораллами её упругих губ. Нос был небольшой, но очень симпатичный. Щёки её были налитые и бархатистые. А голубые глаза, обрамлённые густыми ресницами, доверчиво смотрели на мир.
Она пришла на луг, и села на траву. А трава была уже высокая, и приятно щекотала ей ноги. На ней было летнее платье из белого ситца с ярким и мелким голубым горошком. На ногах – лёгкие белые босоножки. Она весело скинула их и легла на спину. В глаза её било ослепительное солнце, стоявшее в зените, и она, слегка прищурившись, глядела в бесконечное небо. Голубое небо, раскинувшееся над ней огромным ослепительным шатром, было совершенно безоблачным, и не имело границ своей глубины. Взгляд девушки был устремлён в небо.
Я нечаянно проник в её мысли: она улетала туда, и всё земное оставалось на Земле, лишь чистые и честные мысли улетали ввысь.
Я не знаю, что со мной случилось. Это невероятно, но я влюбился в неё…
Да, влюбился. Я не знаю, кто я. Я не знаю, что я. Но зато я знаю, что я люблю эту девушку.
Я проник в неё, я стал ею самой. Её телом и её мыслями. И, в то же время, я был травой, на которой она лежала. Я был землёй, из которой прорастала трава. Я был воздухом, который был вокруг неё… Я солнцем смотрел на неё с вышины, и её глазами смотрел на солнце.
Такого со мною никогда раньше не было, и никогда прежде я не испытывал подобного чувства. Наверно, это и есть подлинная любовь, когда ты полностью проникаешь в другого человека, видишь мир его глазами, и боготворишь его. Очень странно всё это ощущать, подобное раздвоение и слияние и манит, и пугает…
Я узнал всю её жизнь, всю – всю… Самое потаённое и сокровенное… Её чувства, её мысли.
А она обо мне ничего не знала. Даже не подозревала, что я стал ею… Не подозревала, что я боготворю её.
Я былинкой коснулся её руки, запел жаворонком над нею, и я воздухом распростёрся над её телом, тёплым дуновением ветерка коснулся её губ и щёк, капелькой росы проник к её губам.
Она закрыла глаза, и лежала не двигаясь. Она мечтала о нём… Я видел его как живого: весёлого, смелого, крепкого, счастливого. Он радостно смеялся и целовал мою девушку…
Потом она вскочила, одела босоножки и побежала по лугу. Густая трава хватала её за ноги, пытаясь удержать. Но она всё равно ушла…
Ушла, и не вернулась.
Больше её я не встречал. Больше она на луг не пришла.
Я ведь не могу передвигаться.
Я был всегда, и буду всегда на этом лугу, и нигде больше.
А она опять не пришла. Но я всё равно её жду…
Зачем?
– Не трогайте меня! Не прикасайтесь!
Я огляделся. В комнате никого не было, и снова протянул руку к большим стальным ножницам, лежащим на столе рядом с линейкой.
– Не прикасайтесь ко мне, мерзавец! – опять заверещал кто-то тоненьким женским голоском. Я в смущении посмотрел на ножницы и остановил свою руку.
– Уберите прочь свои лапы! – услышал я далее.
Я совсем смутился и резко отдёрнул руку.
– Извините, но я хотел бы разрезать листок, – несмело произнёс я.
– Ишь ты, чего захотел, очкарик! – последовало в ответ. – Рви зубами, если хочешь, но ко мне не прикасайся.
– Но вы же ножницы?
– Ну и что с того? Мы не можем заниматься такой мелочью. Проблему надо решать глобально. Да и потом, руки надо мыть, Склифосовский, и желательно с мылом. А то, лезет тут всякий лапать… Мы стальные, и то не выдержим.
– Извините меня, пожалуйста, – пролепетал я. – Я нечаянно.
– Иди-иди, ищи себе другие ножницы! То, понимаете ли, ногти ему стриги, то бумагу режь, то ткани… Надоело. Мы хотим настоящей жизни. Прощай, дурень!
И они ушли, лязгая и скрежеща, в поисках лучшей жизни.
Я их встретил через два года. Они лежали у сточной канавы. Чёрные и ржавые. Вкусившие жизни.
Я поздоровался с ними. Но они сделали вид, что не узнали меня и промолчали.
А с новыми ножницами-то – лучше!
У меня в квартире живёт паук. Вот уже два года. Я никому не позволяю убирать в своей комнате, и поэтому сам каждое воскресенье, утром вытираю пыль со шкафов и стульев.
В левом верхнем углу, около окна, между шторой и стеной висит паутина моего содержальца. Когда я навожу порядок, он в это время сидит в центре паутины и следит за мной, что я дальше буду делать. Но ближе чем на двадцать сантиметров до его логова-ловушки, его постоянного жилища я не подхожу. Я смахиваю всё, кроме его серой паутины. Я не знаю, сколько у него ног, наверно, восемь, но брюшко у него большое, а голова маленькая, сам он чёрный и лохматый.
Я буквально чувствую, как он ест меня глазами. Нет, я не боюсь его, иначе как бы я смог спать в одной комнате с ним. Он не вселяет в меня ужас, а просто вызывает какое-то брезгливое отношение. В руки взять бы я его не смог. Для меня было бы естественнее смахнуть его вместе с паутиной на нём, и раздавить его там, куда он упадёт, но я этого не делаю.
Наоборот, я стараюсь не беспокоить своего постояльца.
Иногда мне кажется, что это я у него живу, так он себя независимо ведёт. И, по-моему, он это чувствует. По крайней мере, он может свеситься на своей паутинке над моей головой, когда я читаю книгу, и читать её вместе со мной.
Иногда я чувствую на себе его пристальный взгляд, хотя это, конечно же, чистая химера.
Я жду, когда он когда-нибудь заговорит и скажет мне что-то типа: Пошёл вон отсюда, дурак! Я, наверно, схожу с ума, но я всё это печёнкой чувствую. И, нет во мне силы, противостоять, противится этому воздействию.
Сегодня ночью мне показалось, что паук на стене – это я. Я проснулся, включил свет и увидел, что вместо ног и рук у меня восемь мохнатых конечностей. Я закричал и проснулся весь в поту.
Паук висел прямо над моей головой и шевелил лапками. Я переставил кровать в другое место и снова заснул.
Очнулся я оттого, что кто-то душил меня. Чья-то неумолимая воля корёжила моё тело, стремясь прекратить доступ воздуха в лёгкие. Я снова закричал и снова проснулся в холодном поту.
Паук снова висел над моей головой.
С ужасом я взмахнул подушкой и сбил паука на пол, и наступил на него ногой. Страшная боль пронзила всё моё тело. Я снова дико закричал и опять проснулся.
Было утро. Яркий солнечный свет падал на моё лицо. Было светло и ярко. Я бросил взгляд на левый верхний угол комнаты. Паутины не было. Паука, тоже.
Оказывается, рано утром, пока я спал, хозяйка решила убраться в моей комнате и наткнулась на паутину. Что было дальше – уже понятно.