Студия «Уорнер» могла купить дюжину хижин по сорок или пятьдесят долларов за штуку. Вместо этого они построили свои собственные, ненастоящие. Это была платформа с одной-единственной стеной, так что, когда вы открывали дверь и выходили из хижины, вы шагали прямо в океан. Когда они строили это, в первый же день приплыл на своей пироге, выдолбленной из целого ствола дерева, рыбак. Он просидел весь день под палящим солнцем, наблюдая, как странные белые люди строят эту странную ненастоящую платформу. На следующий день он вернулся на своей пироге со всей семьей – женой с грудным младенцем, другими детьми и тещей, – и весь день под палящим солнцем они сидели и смотрели на эту дурацкую и непонятную работу. Я был в Новом Орлеане два или три года спустя и слышал, что рыбаки все еще приезжали за много миль, чтобы посмотреть на эту имитацию деревни ловцов креветок, которую белые люди строили и бросили.
«ЖЗЛ», Уильям Фолкнер
Намерение пробивает камень.
Китайская пословица
Меркулов готовил себя к разговору не столько с Турецким, сколько с его женой. В принципе он это делал регулярно – перед каждым посещением Турецкого, но так же регулярно никакого разговора и не случалось. «Так чего доброго, – думал Константин Дмитриевич, – Саша выздоровеет, а я ничего Ирине и не скажу». То есть, конечно, и слава богу! И скорей бы он поправился! Но все же дружеский долг требовал помимо всего прочего каких-то слов поддержки, но именно они-то при каждой новой встрече неизменно застревали у Меркулова в горле, и выходило так, что, скорее, это Ирина его успокаивала. Удивительная все-таки женщина.
В голове у него была примерно такая фраза: «Понимаешь, Ирочка… (вопросительный взгляд Ирины) бывают времена, которые просто нужно пережить. Такое случается со всеми. (Сдвинутые брови.) Рано или поздно плохие времена заканчиваются, и оказывается, что человек жив, здоров и может оглянуться на них и разобраться, в чем же тогда было дело (улыбка, слезы, улыбка и т. д.)». В общем, такие примерно слова.
Меркулов открыл дверь реанимационного бокса, миновал сестринский пост – кивнул хорошо уже знакомой дежурной – и пошел дальше по коридору, стараясь не оглядываться и не смотреть по сторонам. Ему приходилось бывать в реанимации, однако сейчас Константин Дмитриевич чувствовал себя в этом месте особенно некомфортно. Одно дело идти допрашивать свидетеля или подозреваемого (что тоже, в общем, в таких условиях происходит без особого восторга), совсем другое – навещать близкого друга.
Меркулов вошел в палату, стараясь ступать с пяток на носки – максимально неслышно.
Ирины не было.
Турецкий лежал с закрытыми глазами. В правой руке у него был резиновый мячик. Лицо было бледным, с желтоватым оттенком. Не открывая глаз, Турецкий сказал:
– Здорово, Дмитрич, ну как ты там?
– Я-то ничего, – несколько удивленно ответил Меркулов. – Что мне сделается? А вот ты как?
– Ничего. Садись…
– Привет, Саша. Ты научился видеть с закрытыми глазами?
– Скорее, слышать. Садись же, говорю.
Меркулов взял стул, стоявший у стены, и подвинул его поближе. Сел. Турецкий, на его взгляд, сегодня выглядел неплохо, чтобы не сказать бодро.
– Очень рад, что…
– Я тоже, – перебил Турецкий. – Сигарету дай. Только не говори, что нельзя. Я целыми днями слышу: то нельзя, это нельзя. А что, спрашивается, можно? Мячик давить… – Турецкий вдруг кинул его в стену, мячик отскочил, и Турецкий поймал его – по-прежнему не открывая глаз.
– Как ты это делаешь? – изумился Меркулов.
– Много свободного времени, – доходчиво объяснил Турецкий. – Так ты привез мне сигареты?
– Привез, – вздохнул Меркулов после долгой паузы. – Я же знал, что ты не отстанешь. Только…
– Что – только?
– В машине оставил. Потом принесу.
Турецкий приоткрыл один глаз и оценивающе
посмотрел на друга и шефа.
– Не врешь?
– Нет. «Парламент» легкий, две пачки. Смолы…
– Шесть миллиграмм, никотина – полмиллиграмма.
– Точно. Только обещай, что будешь потихоньку. Чтобы Ирина не заметила.
– Ладно.
Меркулов спохватился:
– Ну и доктора, конечно! Хотя, честно говоря, не знаю, как это тебе удастся.
– Черт, да говорю же – ладно! Давай лучше о делах. Что ты думаешь о нашем фигуранте?
– Да ведь никакого фигуранта пока что нет.
– В том-то и дело. Ты должен его найти. Точнее, для начала понять, кто он.
– Легко сказать! – вздохнул Меркулов. – Или, может, у тебя есть готовая кандидатура?
– Кандидатуры нет, но есть кое-какие идеи. Я сегодня размышлял и понял одну простую штуку. Она, собственно, на поверхности лежит, может, потому мы на нее внимание и не обращаем. Производство «живых бомб» ведь минимально затратно: похитили девушку, и через месяц обработки она уже обречена. Стандартный пояс смертницы стоит чуть больше ста долларов. Значит, с деньгами у него все в порядке. Понимаешь?
– Ты это к тому, что он работает не один?
– С девчонками, скорее всего, он сам работает. Но в принципе да, он не один. В этом я уверен.
– Твою уверенность к делу не пришьешь… Друзья помолчали. Паузу прервал Турецкий:
– Скажи мне, Костя, ты помнишь Плетнева? Меркулов недоуменно уставился на него:
– Какого Плетнева? Пианиста, что ли? И дирижера?
– Какого, к черту, пианиста?! Бедолагу, который за свою жену мстил.
Меркулов задумался на мгновение:
– А, ну да, конечно помню. Жуткая история. Антон, кажется?
– Антон, верно. Ты можешь найти его? Чего молчишь? Можешь ведь?
– Я много чего могу. А что такое?
– Найди его и покажи ему вот это…
– Мячик?
– При чем тут мячик? – Турецкий разжал вторую руку. На ладони у него лежала фигурка, вырезанная из черного камня, – тот самый амулет, что зацепился за куртку Турецкого во время взрыва, – какой-то языческий божок с жутковатой физиономией. – Плетнев мне рассказывал, что воевал в Анголе в восьмидесятых… Ну, в смысле, консультировал там повстанцев. А это, – Турецкий приподнялся на постели, – боевой амулет как раз из тех краев. Он, скорее всего, принадлежал девочке-террористке. Пусть Плетнев что-нибудь вспомнит из своего боевого прошлого… Может пригодиться.
Меркулов взял у него фигурку, хмыкнул скептически, но ничего не сказал.
Бодрость Турецкого оказалась эфемерна: он обессиленно откинулся на подушку.
– Представляешь, Костя, ноги не ходят… Никогда себя таким беспомощным не чувствовал… Ну, ничего – он посжимал мячик, – я еще на руках ходить буду… Так ты его найдешь?
– Зачем нам Плетнев? Обычно цель террористического нападения – достижение максимального политического эффекта.
– Да, обычно это так, – кивнул Турецкий. – Но стопроцентной гарантии дать нельзя. Сейчас главное – понять, кто проводил эту операцию и почему она была проведена именно таким образом. И я спрашиваю: ты поедешь или нет?
– Я вроде не тороплюсь пока, – притворно обиделся Меркулов.
– Я не о том, – с досадой сказал Турецкий. – Плетнева найдешь?
Меркулов вздохнул:
– Саша, давай смотреть на вещи трезво. Чем нам сможет помочь Плетнев? Насколько помню, его же невменяемым признали, он два года в Институте Сербского провел. Едва ли он сейчас…
– Может, ты и меня считаешь невменяемым? – перебил Турецкий. – Костя, я знаю, о чем говорю! Этот амулет – не случайность, я уверен! А вдруг какая-то секта, помешанная на культах… Всякие там вуду-шмуду. Африканские страсти.
Меркулов хмыкнул:
– Очень интересная теория для представления присяжным. Но ты сам знаешь, что все никогда не удается объяснить. Причем в любом деле. И даже без колдунов. Ничем нам Плетнев не поможет. Он – Джеймс Бонд, а тут Шерлок Холмс нужен. И Эркюль Пауро. То есть ты да два веселых гуся. – Меркулов бодрился искусственно, он вовсе не думал, что Турецкий в его нынешнем состоянии на что-то годится.
Турецкий поморщился:
– Какие там присяжные, какой там суд! Давай сами сначала разберемся. Я уверен, искать надо среди наших бывших головорезов-интернационалистов.
А тут Плетнев как раз сумеет нам помочь. – И безо всякого перехода он вдруг сказал: – Как-то китайский император шел по ночному лесу домой. И увидел тигра, который уже готов был прыгнуть на него. Император выстрелил в тигра из лука. И убежал. Но утром он вернулся посмотреть, что с тем тигром стало. Когда он подошел к нему, то понял, что пробил стрелой камень. Какой вывод сделал император?
Меркулов удивленно смотрел на Турецкого – что все это значило?! Что еще за восточные премудрости? Турецкий подмигнул. Тогда Меркулов оглянулся. В дверях стояла Ирина Генриховна и укоризненно качала головой.
Турецкий расплылся в улыбке, хотя чувствовал себя явно не лучшим образом – лоб у него был весь в испарине:
– Ирка, ну, прости, прости! Я злостный нарушитель режима, все про себя знаю! Хочешь – позови сестру, и пусть мне в наказание сделают витаминный укол. Побольнее! Собственно, по-другому они тут и не могут.
– Так какой вывод он сделал? – вдруг с интересом спросила жена.
– Кто?
– Император.
– Намерение пробивает камень! – торжественно заявил Турецкий. И быстро добавил: – Костя, и держи меня все время в курсе, слышишь?!
– В курсе чего? – встрепенулась Ирина Генри-ховна.
Меркулов лишь вздохнул, правда, отметив про себя, насколько напористый и властный у Турецкого был сегодня тон. Будто не с того света выкарабкивается, – всего лишь прилег отдохнуть человек, просто после обеда. Сиеста. Заслуженный, хотя и необязательный отдых. Обычное дело…
– Ирка, – сказал вдруг Турецкий, – а ты помнишь свой сон? Ну, тот, про шахидку, которая меня взорвала, – помнишь же, рассказывала?
– Что за сон? – удивился Меркулов.
Ирина молчала. Но, судя по выражению ее лица, она определенно вспомнила, о чем речь. Да вряд ли и забывала.
– Еще с год назад ей что-то такое снилось, – ответил за жену Турецкий.
– Ну, – отмахнулся Меркулов, – мало ли что когда кому снилось!
– Там еще какое-то продолжение затейливое было, – не успокаивался Турецкий.
Ирина, однако, тему развивать не пожелала…
Когда они наконец ушли, Александру Борисовичу почти сразу стало плохо: тело охватила сильная слабость, голова кружилась, на лбу выступил холодный пот. Он с отвращением прислушивался к жалобам своего тела. Дурнота все никак не проходила, казалось, что в желудке у него лежит камень, сердце билось быстро и неровно… Эх, только бы уснуть. Турецкий с досадой нажал на кнопку вызова медсестры – укол в самом деле теперь был необходим.