Confessione

О, дайте мне взглянуть на пышный Рим!

Константин Батюшков


 

Белый лист, вологодский сугроб,

Снеговина раскрытой тетради…

Я листаю пустые страницы,

И становится холодно мне

От листов синеватой бумаги,

Будто я, сумасшедший, бреду

По бескрайнему снежному полю

Или еду на тройке почтовой,

Золотые подковы звенят,

Запятые летят из-под них,

А вокруг ветровые деревни,

Горький запах оленьего жира,

Зажигает мужик сигарету,

И верблюд полыхает в снегу,

И горит пирамидный Египет,

И дымится за пальмами Рим,

Где кошницы с душистой травою,

Где тимпаны гремят без конца

И хоругви колеблются в сини,

Умирает божественный Тасс,

Телеграф передал в Капитолий

Лебединое слово его:

«Я сражался с дронтгеймским солдатом

И, железом ступню окрыляя,

Я стремился сквозь пепел и вьюгу

На верблюде к арабской твердыне,

Но далекая русская дева

Все равно презирает Гаральда,

А мужик из оленьего жира

Не дает мертвецу прикурить!».

Тут потухла моя сигарета,

Ветром перелистнулась страница,

Опрокинулся синий сугроб

На моем деревянном столе,

Тихо поворотилась дорога,

Не сворачивая никуда,

Оказалось, я еду назад,

Золотые подковы звенят,

Запятые летят из-под них,

А вдали пламенеют кресты

Вологодского храма Софии.

 

1994

Волхвы

 

Потому что приблизились смутные дни,

Наступила глухая пора волхований,

И безумных пророчеств желали одни,

А другие бежали любых толкований.

 

 

О заморских державах что ни говори,

Но в России, сцепляющей Запад с Востоком,

Наблюдающей две равнозначных зари,

Основания есть доверяться пророкам.

 

 

И когда, помолившись, Борис Годунов

В одночасье замыслил подняться на царство,

Для совета позвал чужеземных волхвов

Под предлогом волнения за государство.

 

 

И волхвы, царедворцу отвесив поклон,

Ожидали со страхом и гнев, и невзгоды,

Но спросил Годунов: «Кто приидет на трон?

Назовите мне имя его, звездочеты!».

 

 

И тогда звездочеты, что небом клялись,

Торопливо забыли о небе и чести,

Ибо все, как один, прошептали: «Борис!»,

Не взглянувши на формулы русских созвездий.

 

 

И за то, что они так в угоду вошли,

Напоили вином, одарили алмазом,

А потом, как собак, на пустырь сволокли

В соответствии с тайным боярским наказом.

 

 

Их забили до смерти жердьем батыри,

Дабы слух о волшбе не пошел ненароком,

Потому что в России, что ни говори,

Основания нет доверяться пророкам.

 

1989

Начало

 

У самого синего моря,

У самого синего неба

Есть остров соснового звона

И тихих ракитовых слов.

 

 

Кругом дремота древостоя,

Убогое топкое время

Да северо-западный ветер

Над Синусом Финским летит.

 

 

И только орел поднебесный,

Ровесник библейского часа,

Пространство крылом измеряет

И время крылом золотит.

 

 

Кружится над островом звонким,

Над островом звонким кружится,

И реет на царскую руку,

И руку до крови когтит.

 

 

Рука исполняется мощью,

Рука исполняется силой,

Рука исполняется медью,

И медь по суставам течет.

 

 

И город встает под рукою…

 

2001

Застольная беседа с действительным статским советником Гавриилом Державиным

Един есть Бог, един Державин.

Гавриил Державин


 

Шекснинская стерлядь, и щука с пером голубым,

Какой-нибудь лимбургский сыр примечтаются сдуру —

И вот уже кубок искрится вином золотым:

Действительный статский советник не пьет политуру.

 

 

Река по туманным болотам струит времена

И в пропасть уносит обломки горящего царства,

Да только вода в ней от крови невинной красна

И водоворот синеват от чужого коварства.

 

 

Сегодня для русских Эзопа язык как родной:

С улыбкой не скажешь про истину, что охмурила,

Поэтому и разговорец почти что пустой:

– Ну что, брат Евгений?

– Да так как-то все, брат Гаврила!

 

 

В Румянцевском садике флейтовый свист снегирей:

Кому – ярлыкастая брань, а кому – переклич молодецкий.

Есть ценник на памятной злат-табакерке твоей

И нет, слава Богу, на лире твоей мурзамецкой.

 

 

А в праздник над крепостью гром с серебром пополам

Гремит от турецкой луны до крестов монастырских.

Палит и палит артиллерия по воробьям,

Прицеливаясь в самозванцев (подсказка – симбирских!).

 

 

Но словом алмазной резьбы не гранят обелиск:

Сегодня победы – по ветру, а славу – на сплавы.

Куражась в кружалах, поэты спиваются вдрызг,

Покинув забрало, идут на бульвар Ярославны.

 

 

Ах, белая скатерть, ах, черный грузинский коньяк:

«Табэ – половина, и мнэ, дарагой, половина».

А любо на стол уронить стопудовый кулак:

«Един есть Господь, посему и держава едина!».

 

 

«Служить самодержцу, что Богу служить, господа!

И злат-табакерку не стыдно принять по секрету…»

Вздыхает Фелица: «С пиитами просто беда —

Притворных навалом, одначе придворного нету».

 

 

Заглазно, заушно не рай предрекали, а крах:

«Царю да царице нейти сквозь игольную прорезь».

Над синею пропастью Русь удержал Мономах,

Над синею пропастью вздыбил ее Медный Конязь.

 

 

Гвардейский поручик: «Ужо, – восклицает, – ему!».

Звенят на плечах золотые подковы сомнений.

Полцарства – в огне, а другие полцарства – в дыму.

– Ну что, брат Гаврила?

– Да так как-то все, брат Евгений!

 

 

Шекснинская стерлядь не плещется в мутной воде,

Спешит в балаганчик народный трибун и наветник.

Стихов не читает никто, никогда и нигде.

И пьет политуру действительный статский советник.

 

Октябрь 1993