Деревьев яркие мазки

 

Деревьев яркие мазки

На серый холст ложатся снова.

И кисть художника седого –

Как продолжение руки.

 

 

Он разбросает стаи птиц

Небрежным вроде бы движеньем.

Ты в них увидишь отраженье

Своих накрашенных ресниц.

 

 

И улыбнешься, загрустив, –

Такое осенью бывает, –

Пока художник напевает

Простой какой-нибудь мотив.

 

 

А за пределами холста

Такая боль, такая вьюга.

И, как спасенье друг для друга,

Живут талант и красота.

 

Люди спросят у порога

 

Люди спросят у порога:

– Что за пазухой твоей?

– Прячу внутреннего Бога

От соборов и церквей.

 

 

Он не любит позолоту

На крестах и образах.

И в душе моей свободу

Поселяет, а не страх.

 

 

– Где ж ты взял его?

– Не важно,

Если вера глубока.

Я нашел его однажды

На снегу у кабака.

 

 

Был февраль, и он дрожал весь,

В ледяную глядя тьму.

И казалось мне, что жалость

Проявляю я к нему,

 

 

Но когда его я поднял,

Озарилось всё вокруг!

За мгновение я понял:

Он мне самый близкий друг!

 

 

– Веришь в Бога?

– Верю слепо!

И с того не важно дня:

Я несу его по свету,

Или он ведет меня.

 

Живу в молчании

 

Живу в молчании. А с кем

Поговорить? Все безъязыки.

Не помогает мне в Москве

Ни мой могучий, ни великий.

 

 

От тишины с недавних пор

Пишу рифмованные строки

О том, как мой унылый двор

Облюбовали две сороки.

 

 

За ними трудно повторить

Произносимые созвучья.

Но с ними можно говорить,

Забыв великий и могучий.

 

 

Я из окна кидаю хлеб

Двум черно-белым балаболкам.

Язык их, кажется, нелеп.

Но и в моем не больше толку.

 

Мне бабушка вязала свитерок

 

Мне бабушка вязала свитерок.

Без отдыха ее стучали спицы,

Чтоб я зимой холодной не продрог.

Прошло уж столько лет, а мне не спится.

 

 

Такая же зима. И тот же дом.

И где-то свитерок лежит на полке.

Он долго согревал меня потом,

Хотя и был до красных пятен колким.

 

 

Светает. И далекий лай собак

Дополнил грусть печального пейзажа.

Здесь всё теперь давно уже не так.

И свитер мне никто теперь не свяжет.

 

Как это всё же однобоко

 

Как это всё же однобоко:

Невиноватый сделав вид,

Всё перекладывать на Бога –

Простит, накажет, защитит.

 

 

Не спорю, может быть, Всевышний

И есть арбитр мировой.

Но будет все-таки не лишним

Своею думать головой.

 

Патологоанатом

 

Мне говорил патологоанатом,

Который каждый день вскрывал тела:

«Исход у всех, по сути, одинаков,

Какою б жизнь различной ни была».

 

 

Он только устанавливал причину,

Которая к кончине привела.

Сама же эта самая кончина

Всего лишь только следствием была.

 

 

Я спрашивал его: «Не жалко разве,

Когда к тебе привозят молодых?»

Он отвечал: «По-своему прекрасен

Под лампой на столе любой из них.

 

 

Душа же – это выдумка религий.

Есть только истлевающая плоть.

В холодной этой комнате великий

Едва ли появляется Господь».

 

 

От слов его мне стало крайне тошно.

Но он заметил, делая надрез:

«Бывают исключения, возможно,

Ведь ты же под ножом моим воскрес».

 

О, изобилье

 

О, изобилье

Минувших дней,

Где мы кутили

На сто рублей!

 

 

Бутылка джина

Одна на всех!

И беспричинно

Веселый смех!

 

 

А под гитару

И Чайф, и Квин.

Всё было даром

И по любви!

 

 

Всё было просто,

Как дважды два.

В дырявых кроссах

Гуляй-Москва!

 

 

В раскрытых окнах

Весна поет:

Что не пришло к нам,

Еще придет!

 

 

Ну, как слезами

Поможешь, мам? –

Не сдал экзамен, –

Так пересдам!

 

 

Там в среднем где-то

Попытки три!

Как жаль, всё это

Не повторить.

 

Исповедь

 

Дорога с серенькими избами

По обе стороны. Спешу.

Я под дождем иду на исповедь

Не в храм, а к старому бомжу.

 

 

Иван Степаныч горький пьяница.

Иду, бутылками гремя.

Иначе может заупрямиться

И вовсе гостя не принять.

 

 

Живет он в здании заброшенном,

Где находился сельсовет.

И место вроде бы хорошее.

Есть крыша. Хоть и окон нет.

 

 

– Степаныч, жив ли?

– Как иначе-то, –

И на лице его смешок.

И вот уже бутылка начата.

– Ну, сознавайся, в чем грешок? –

 

 

Мне говорит Степаныч ласково,

Как будто я ему родня.

Я пересказываю наскоро:

– Такое дело у меня:

 

 

С женой давно уже не ладится.

Сплошные ссоры третий год.

А тут одна в коротком платьице

Меня сама к себе ведет…

 

 

– Жена узнала-то? – задумчиво

Старик глядит и пьет до дна.

– Да нет… Но что-то очень мучает.

Но вот, что именно…

– Вина, –

 

 

Степаныч сразу вывод делает:

– Она любому портит «жись». –

И мне протягивает спелую

Большую сливу: – Угостись!

 

 

– Так что же делать? –

Улыбается

Старик и снова пьет до дна.

– Прости себя. Не мог ты справиться

С собой, но если есть вина,

 

 

То значит быть тебе с супругою.

Купи красивых ей цветов.

Свози куда-нибудь на юг её,

Будь мужиком, в конце концов.

 

 

У женщин души очень хрупкие.

Им нужно сильное плечо.

Касайся чаще губ и рук ее,

Не упрекай ее ни в чем.

 

 

Начни всё заново. Пока еще

Не поздно! Всё ведь знаешь сам! –

Какой советчик из Степаныча?

Но верю я его словам.

 

 

Дорога с серенькими избами,

Дождь моросит, и далеко

Еще до станции, но издали

Я вижу свет, и мне легко.