Б. Н

 

Убитый зимней ночью на мосту,

Он не успел заметить выстрел в спину,

Но оказался через пустоту

Перенесенным к земляному тыну

В иной, нечерноземной полосе:

Горит на лбу веревка шрамом алым,

На языке – трава, вкуснее всех

Возможных слов, – и тех, что прежде знал он,

И тех, что неизвестный человек

Теперь над головой его бормочет:

Пускай невнятен странный диалект,

Зато понятен общий смысл пророчеств.

Сей жребий от него не отведет

Ни смерти, ни предвосхищенья чуда.

И он бежит назад, потом вперед.

Потом летит… Куда летит? Откуда?

 

В саду идей

 

В саду идей

Спит иудей,

Не видя снов,

И думает: «А был ли пуст

Тот куст,

Когда он загорелся,

А может, жило в нем счастливое семейство

Веселых птиц иль шустрых грызунов?

Не повредило ль им куста горенье?»

Он видит: словно алое варенье

Стекает с веток, пламенем объятых,

И понимает: будет смерть густа

И глубока, как ров, в который крик пернатый

Слетает с ежевичного куста.

 

Пятница

 

Ни мига не терял, пока ходил под небом.

Была земля его напором смущена.

Он разбивал сады, и глобулы молекул

проращивал легко, как семена.

 

 

Он отдыха не знал, пока в ночи бессонной

гудел огонь вулкана, как гобой,

и познавал накал упорной, изощренной

борьбы, но не с другим, а лишь с самим собой, —

вновь создавал цветы, но были их бутоны

покрыты, как глазурью, скорлупой.

 

 

Он больше ждать не мог, он так хотел увидеть

их нежность и задор, их формы и цвета,

что, позабыв о сне, стоял у верстака,

составы смешивал и раздувал горнило,

чтоб гибкость стебля и полет листа

соединить в неразделимый сплав, —

и, сотворив перо, его макнуть в чернила, —

и вот уже рука по воздуху чертила

стремительность крыла и легкость птичьих стай.

 

 

Он снова создавал, и снова рвал на части,

то в тигле расплавлял, то снова сквозь валки

прокатывал, и, словно непричастен

ни к замыслам своим, ни к мастерству руки,

смотрел без восхищения, без страсти,

как в чашечке цветка кошачьей пасти

тычинками прорезались клыки.

 

Май

 

Под вишнями не стол – столопотам,

Гудроном пахнет теплая клеенка.

Весенний свет похож на олененка:

Дрожит и прислоняется к стволам.

 

 

По папиным премудрым чертежам

Мангал был сварен из полосок стали,

Глядишь, прищурясь, на огонь в мангале

И жар в лицо, и холодно плечам.

 

 

Попсу играет радио «Маяк»,

Гудит пчелиный улей обертоном.

Распахнутым цветастым балахоном

Висит весна у сада на ветвях.

 

Сад

 

Покуда на скамейках стар и млад

Вкушают солнце, нежатся в затишье,

Весна тайком сооружает сад,

Возводятся трава, сирень и вишни.

 

 

Прислушайся к строительству цветов,

И ты услышишь, если слух твой тонок,

Натужный скрип канатов-черенков,

Ритмичный стук бутонов-шестеренок.

 

 

Недюжинны усилия лозы

Удрать побегом из двумерных клеток,

Вставляя стебли в новые пазы

Казалось бы, навек уснувших веток.

 

 

Воздвигнется мой сад, стеклянный куб,

Вместилище для соловьиной ночи,

Не известью – пыльцой коснется губ,

Притронется к щеке ветвями строчек.

 

 

Оправленный грозой в ночной графит

Украшенный созревшими плодами,

Мой сад однажды над землей взлетит,

Соединится с лунными садами.

 

Лицо дождя

 

Не скучно наблюдать, как всходит рожь,

Как темный голубь чертит в небе кистью,

Волнами по ветвям проходит дрожь, —

Так крестит дождь младенческие листья.

 

 

Уже обувшись и надев пальто,

Задумалась и, зябко сгорбив плечи,

Стоишь одна и щуришься в окно,

Глядишь в лицо дождя, как в человечье.

 

 

Пока в прямоугольнике окна,

Весенний шар качается на грани, —

Ты – неподвижна: ты заключена

В хрустальной сфере собственных мечтаний.

 

 

Взмахнешь рукой, чтоб прядь убрать с виска,

Которая твой взгляд пересекает, —

И в этом жесте бледная рука

Надолго, словно в гипсе застывает.

 

 

Наш город превратился в водоем,

И дождь теперь по водной глади хлещет,

Внутри ковчега мы с тобой живем,

Но только не зверье вокруг, а вещи.

 

 

Нас стены облегают, как бинты,

Закрыты двери, словно створки мидий.

И больше нет в квартире пустоты,

А если есть, то мы ее не видим.

 

Ирония

 

На солнце гляжу сквозь кроны я:

Сгорает листва в кострах.

В стихах, как везде: ирония

Лишь прикрывает страх.

 

 

За свечи, за их свечение

Ночь предъявляет счет.

Страх перед исчезновением.

А перед чем же еще?

 

 

Торжественно и степенно

В забвенья палеолит

Спускается память ступенями

Разбитых могильных плит.

 

 

Но, даже уже прижаты

Ко дну земляной волной,

Спасаем имя и даты,

Держа их над головой.

 

Дмитрий Гаранин /Нью-Йорк/

Родился и вырос в Москве в годы брежневского застоя. Окончил МФТИ, защитил диссертацию по теоретической физике. В 1992 эмигрировал в Германию, работал в университетах. С 2005 года – профессор на физическом факультете Lehman College CUNY в Нью-Йорке. Писал стихи в 1978–82 и 1988–89 годах, затем с конца 2012 года. Aвтор многих книг стихов, изданных под собственной маркой Arcus NY. Публикации: «Крещатик», «Слово/Word», «Журнал Поэтов», «Дети Ра», «45-я параллель», «Зарубежные задворки», «Сетевая словесность», «Золотое Руно», «Черепаха на острове», «Мастерская», Антология «70», «Литературная Америка», «Черновик-онлайн», «9 Муз», «Asian Signature» (Индия, на английском). Полный список публикаций: http://www.lehman.edu/faculty/dgaranin/poetry.php