Душевные разговоры о послевоенном детстве, молодости и советском времени с моей бабушкой, Марией, легли в основу этой книги. Многие исторические факты реальны, но я не претендую на полную правдоподобность, это не документальный роман и не мемуары, а художественное произведение. Персонажи и сцены вымышлены, совпадения случайны. Персонажи книги являются отдельными личностями, и наделены качествами, нужными для выполнения авторской задумки.
1941 год
Это было время безмятежного счастья. Молодая женщина Нина с мужем и маленькой двухгодовалой дочкой прогуливались по Красной площади, что они делали крайне редко, хотя и жили в Подмосковье. Забот невпроворот – у мужа работа на заводе, а у нее по хозяйству. А как же, семья молодая, а родители далеко в области, надо вставать на ноги. Хорошо хоть дом дали мужу от работы, с небольшим участком. А еще и место замечательное – Загорск. До Советского Союза этот город и вовсе считался чуть ли не святым местом, так как тут жил Сергий Радонежский. Город так и назывался – Сергиев Посад. Ух и благодать в том месте была, говорят. Но и сейчас неплохо: люди хорошие, дружелюбные, все друг друга знают. И вроде почти столица, а все простые, как в деревне. Да и горожане неплохие, хоть немного и зазнаются…
Нина окинула взглядом площадь, на которой была толкучка. Люди двигались под музыку, доносящуюся из радио ГУМа. А что ж, лето, да еще и выходной день. Как тут усидеть дома? Выпускные уже отгремели, но все до сих пор празднуют и наслаждаются свободой и взрослой жизнью. Эх, когда-то и Нина такая была… А много ли времени-то пролетело? Ей же самой всего 22 года, вся жизнь впереди… Тихая, мирная, пусть и с небольшими временными трудностями. И так думали все люди на этой площади, независимо от возраста.
Но музыка неожиданно стихла и сменилась на ту, которая обычно звучала перед каким-то объявлением. Многие даже пропустили ее мимо ушей. Но слова «Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительственное сообщение!» заставили людей замереть в тревоге и трепете, подняв лица к громкоговорителю, похожему на черную луну.
– Граждане и гражданки Советского Союза, сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории… Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан приказ нашим войскам – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины… Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина…»
Речь продолжалась долго, но все это время люди слушали, почти не шевелясь и не дыша. Голос из динамика словно парализовал толпу. И только после последних слов «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» осторожно перевели взгляды друг на друга. Некоторые люди плакали, другие стояли с каменными непонимающими лицами. Это давно должно было случиться. Все догадывались, но до последнего делали вид, что все хорошо и строили планы надолго вперед. Как теперь наивно и нелепо выглядят эти мечты, а будущее – мрачным и пугающим.
– Коля, война! – сдерживая слезы, чтобы не разозлить этим мужа, Нина приблизилась к его уху и произнесла это почти шепотом. Но мужчина сохранил каменное лицо, сделав вид, что не расслышал. – Что с нами теперь будет? – спросила Нина, нервно укачивая дочку на руках, хотя та и не собиралась плакать, а сосредоточенно разглядывала не по-доброму оживившуюся толпу.
– А я почем знаю? – сухо ответил муж. – Но если хочешь услышать мое мнение, то я считаю, что наше правительство быстро прогонит этих фрицев. Месяц, максимум полтора, и война закончится. И заживем как раньше… И так подумало большинство жителей Советского союза. Как с их великой страной могло произойти что-то ужасное? И даже несмотря на то, что ввели комендантский час, люди пытались жить обычной жизнью и делать вид, что их это не касается.
«Это где-то там, нас не коснется…» – отмахивались они, степенно прогуливаясь по улицам или заходя спустить деньги в пивнушку. Даже кинотеатры не опустели. А когда через месяц после начала войны объявили о воздушной атаке, люди посчитали это учением и попросту проигнорировали. Нина была дома, а Николай скоро должен был вернуться с работы. В яслях около печки посапывала дочка, а рядом мурлыкала кошка. И если бы в голове постоянно не крутилась мысль о том, что где-то идет война, это мгновение можно было назвать счастьем. Но ему не суждено было длиться вечно, как и всему в нашей жизни.
Тишину нарушили оглушающие взрывы, словно прямо над крышей запустили сотню праздничных салютов одновременно. Послышались громкие крики, но это был не салют, а крики далеко не радостные. Дома вдруг стало очень страшно и неуютно, по спине пробежал холод, сердце больно сжалось, а голова пошла кругом.
Где-то вдалеке упало что-то огромное и тяжелое, весь дом задрожал, весь мир задрожал – и все начало рушиться: и дом, и мир. Всего пару мгновений назад самая обычная, совсем юная и вполне счастливая женщина стремглав бросилась из еле уцелевших остатков дома. Из руин она выбежала уже седовласой старушкой – ее волосы были белыми, как снег, прекрасное лицо сплошь изрезано морщинами, а большие детские глаза стали пустыми и безжизненными. Нина, эта двадцатидвухлетняя старушка, бежала, неслась, не оборачиваясь, словно от войны и горя можно куда-то убежать, пока не оказалась на небольшой полянке в лесу. Она упала на жаркую мягкую траву и начала навзрыд плакать.
Она плакала горячо и долго, словно ребенок, который потерялся и не знает, где его мама. Ее рыдания были в сотни раз громче, чем плач юной девушки, которую бросил любимый. Нина рыдала как человек, который потерял все и не знает, как ему быть дальше. И тут она поняла, что еще жива. Жива! Несмотря на весь этот страх и ужас, а там, в разрушенном войной доме, стоит колыбель, а в ней лежит дочь, которая, дай Бог, еще жива.
Удивительно, на что способна женщина ради своего ребенка! Еще несколько минут назад ей казалось, что она туда ни за что в жизни не вернется, в этот страх, в эту войну и боль. Но теперь женщина неслась обратно, понимая, что, возможно, ее убьет, на полпути домой, но она должна была вернуться. Когда она увидела остатки жилища и пожар вокруг, та пустота, что была у нее внутри, вдруг обросла тысячью ножей и вонзилась в каждую клеточку ее тела. Это невозможно! От дома почти ничего не осталось, кроме одной стены и печки. Там не было шансов выжить. Но тут до нее донесся громкий детский плач, который в один момент наполнил ее пустоту смыслом. Ее дочь жива, вот она, лежит в своей колыбели, а рядом с ней свернулась клубочком черная, бывшая до этого белой, кошка с изуродованным хвостом и задней лапой. В ее глазах читались боль и ужас, словно она понимала все, что происходит вокруг. Кошку трясло, но она верно лежала клубочком возле второго маленького напуганного комочка – оба такие беспомощные и несчастные. Женщине стало ужасно стыдно за то, что она поддалась страху, не совладала с собой, бросила дочь, а эта кошка осталась тут, несмотря ни на что. На уцелевшей стене около детской кроватки висела старинная икона Сергия Радонежского, и добрый мужчина смотрел оттуда с пониманием и заботой.
Нина взяла дочь, прижала ее к груди и подняла глаза вверх – на это бескрайнее увядающее небо, залитое багровым цветом, словно кровью. Всего полчаса назад оно было черное, заполненное огромными смертоносными «птицами», а теперь страшно красиво, словно ничего не произошло. И вправду, для неба все земное – всего лишь песчинка, секундное счастье или несчастье, являющееся на короткое время и потом бесследно исчезающее. Для неба все люди букашки, и все их проблемы малы и незначительны, даже войны, ведь сколько их было перед его бесконечным взором после сотворения мира?
Но для человека его жизнь – это целая вселенная, и крайне малое количество людей понимает, какой он со своими большими проблемами крошечный и беспомощный. Вот так вот для тысяч и сотен людей в одно мгновение рухнул мир – их мир, но не общий, огромный и бескрайний. Он прекрасно существовал до них, так и будет без их участия.
– Нина? – окликнул ее безжизненный мужской голос. Она обернулась и увидела стоявшего перед остатками дома худого измученного мужа с седыми волосами и черно-белой щетиной.
– Нина! – его голос задрожал. – Нина, слава Богу, вы живы!
Он бросился к жене и ребенку и заключил их в свои обычно скупые объятья. Так они стояли долго. Обнимались и плакали. Маленькая Маша уснула на ручках.
– Коля… Теперь тебя заберут?! Что с тобой… Что с нами будет?
– Нина, мы уедем отсюда! Наш завод планируют эвакуировать далеко, на Урал, потому что враг идет на Москву! На север немец не доберется! Меня хотят отправить туда как помощника главного инженера, им нужны люди, чтобы производить новые винтовки для фронта.
– На Урал?! – безжизненные глаза чуть сверкнули, но потом сразу же померкли. – Час от часу не легче…
– Нам нужно срочно отсюда уходить! В любую минуту может опять начаться бомбежка. Почему вы не спрятались в укрытии?! Я приехал за тобой на телеге, мы поедем на завод – там есть бункер.
Нина вспомнила взрывы, и ее затрясло, словно в лихорадке. Но тут же она очнулась и посмотрела по сторонам. Незаметно стемнело. Они взяли корзину, в которой спали ребенок и кошка, положили туда уцелевшую икону, прикрыли ее полуобгоревшим одеялом и сели в телегу. Больше у них ничего не осталось. Коля надел на жену рабочую телогрейку, всю пропахшую сеном, и они поехали. На улице было холодно, словно в июне наступила поздняя осень – шел мелкий дождь, будто природа плакала вместе с людьми. Они ехали на скрипящей телеге по серым разрушенным улицам молча, думая каждый о своем. Нина вспомнила о недавней радости, которая теперь оборачивается обузой и горем – в ее животе находилась еще одна жизнь. Будущая мать беспокоилась за нерожденное дитя и боялась, что могла его потерять.
Телега остановилась перед кирпичным трехэтажным зданием завода, окна которого были выбиты взрывом. Нину вместе с нескончаемым потоком женщин, стариков и детей проводили в темный подвал, на полу которого была разбросана солома и матрасы. Ее муж пошел куда-то наверх. Молодая женщина уселась около холодной стены на солому, положила корзинку рядом и окинула взглядом полумрак. Ее окружали люди: раненые, испуганные и потерянные. От них разило кровью, потом, страхом и дымом. Только сейчас они в полной мере поняли, что началась настоящая война, и она не закончится быстро. Все молчали, тяжело и хрипло вздыхая. Нина укуталась в одеяло, покормила ребёнка грудью и они уснули вместе спасительным глубоким сном.
Проснулась Нина от детского плача. Женщина открыла глаза и увидела перед собой полумрак и темные силуэты. Некоторое время она не могла вспомнить, где она и что произошло, но потом на нее навалилась волна тяжести и грусти. Когда глаза привыкли к темноте, ей удалось разглядеть, что около нее стоит корзинка-ясельки, а перед ней на коленях сидит муж. Он неумело качает ребенка, которого укрыл своей телогрейкой. Нина улыбнулась сквозь душевную тоску.
– Я поменял ей пеленку, – с важностью в голосе прошептал Николай. Это он сделал в первый раз за свое отцовство. – Илюха сегодня с утра принес кое-какую одежду и все, что нужно Маше на первое время.
– Спасибо большое, мы обязательно все отдадим… – начала было она и осеклась. – Как только будет возможность…
Она всегда не очень хорошо относилась к другу мужа, потому что боялась плохого влияния – он был гулякой и любил выпить. Но, как мудро говорится, друг познается в беде.
– Через час в сторону вокзала едет грузовик с продовольствием, мы с ним доедем до дома Ильи, до вечера побудем там, а ночью поедем в Моршанск, к родителям, далеко от фронта, от войны. Я уговорил директора дать направление не на Урал, а в Тамбов, буду работать инженером на заводе, который производит гранаты. А родителей я предупредил, отправил им срочную телеграмму.
– Хорошо, – ответила Нина, но она не понимала, что сейчас хорошо, а что нет. Наверное, это лучше, чем ехать на Урал или оставаться в самом эпицентре войны, но тут дом… – А где Мурка? – спросила женщина, потому что считала себя виноватой перед этим животным.
– Тебе беспокоиться больше не о чем, как о кошке?
– Она защищала нашу дочь во время бомбежки…
– Тебя, мать, по ходу, контузило. Где-то тут рядом сидела твоя Мурка…
Нина позвала кошку, и она пришла ей на колени, успокаивающе замурчав. Повисла пауза.
– За что нам все это? Война, смерть, разруха… – раздраженно прервал молчание мужчина.
– Как за что? Это Божья кара. Сколько храмов разрушили, сколько святынь попрали большевики? – прошептала женщина на ухо, чтобы никто не услышал.
– Опять ты за свое! – пробурчал он в ответ, вздохнул и снова замолчал.
Через час они добрались на грузовике до дома друзей. У него повылетали окна, но в остальном чудом уцелел, хоть и стоял вблизи от железнодорожного вокзала, который искали немцы, но не нашли.
У друзей они поели, умылись и переоделись в чистую одежду, отдохнули. Все пришлось делать в полумраке, потому что включать свет было опасно для жизни. На поезде придется ехать около двенадцати часов, поэтому с собой им дали немного еды, завернутую в платок. Друзья их очень выручили, а ведь у них и самих почти ничего не осталось. Как и у всего простого русского многострадального народа. Только более-менее окрепли, отъелись после Гражданской войны…
Дорога казалась бесконечной. Поезд двигался медленно и периодически останавливался. Нина не могла уснуть, сидя в тесном плацкарте, донельзя набитом людьми. Было почти невозможно дышать и шевелиться – на ее коленях стояли ясли, и ноги онемели. Муж дремал. Она смотрела в темное окно, за которым мрачно мелькали могучие деревья, словно передавая друг другу эстафету по охране поезда. А ведь Николай и Нина работали на этой самой железной дороге, ведущей в Москву, когда жили в Моршанске. Чинили рельсы, убирали ветки и камни. Тут, загорелые и беззаботные, влюбились и поженились. Приехали в Подмосковье с братом Нины, по знакомству, на заработки. А много ли заработали за это время? Да, дали им свой домик и небольшой участок. Но и этого у них отныне нет… Они голы как младенцы. И теперь им придется жить у родителей мужа – так положено в селах. Но как Нина будет находиться под одной крышей с этой невыносимой женщиной? Как сказать об этом мужу – ведь он любит и уважает свою мать… И ведь они даже частично похожи – оба вспыльчивые и своенравные, но у той от старости ещё и ум пошатнулся. Куда она смотрела, когда выходила замуж? Теперь ведь всю жизнь терпеть… Хоть бы детям не достался этот непростой характер… Нина мотнула головой, пытаясь прогнать мысли прочь. Сейчас и без них тяжело…
Около трех часов ночи поезд чуть не попал под бомбежку (прямо над ним гудели вражеские самолеты), но ближе к обеду благополучно оказался на месте.
С поезда Николая и Нину встретила повозка, запряженная пожилой, но крепкой лошадью. Извозчиком был высокий сгорбленный старик в пыльной одежде и замызганной фуражке, сдвинутой на добрые, но бесцветные глаза. Это был отец Николая, который больше любил сноху, чем своего сына. Он всегда за нее заступался и поддерживал. Но, как оказалось, поедут в Моршанск только девушки, а Николай дальше на поезде, в Тамбов.
Неожиданно пришлось прощаться. Николай задумчиво погладил по голове маленькую дочку и как-то растерянно-холодно обнял жену:
– Ты там смотри, не забывай меня, – только и сказал он ей.
– Да как же я тебя забуду-то? – удивленно и обиженно спросила Нина.
– Ладно, пиши мне письма, батя адрес знает… – Николай еще раз мимолетно взглянул на жену и быстро ушел, словно сбежал от проблем и ответственности. Но нет, просто ему самому было тяжело прощаться, он боялся показать чувства, дать слабину или даже пустить скупую мужскую слезу – тогда бы все разревелись, расклеились и не отлипли бы друг от друга, не смогли расстаться, кому бы от этого стало легче? А тут отрубил и всё. Женщина, укачивая дочку, со слезами на глазах посмотрела ему вслед.
– Да будет тебе, – по-своему постарался утешить ее старик. – Не на фронт же он.
– И то верно…
Так они и поехали. Всю дорогу старик рассказывал о том, какие изменения произошли в их деревушке. Кто погиб, как живут, при этом он то и дело громко кашлял, мусоля в почти беззубом рту самокрутку.
– Ты помнишь тетку Тоню, соседку твоей мамани? – после долгой паузы заговорил старик.
– Да, а что с ней? – напряженно спросила Нина, вспоминая, как строгая тетка всегда гоняла ее и соседских детей, когда они были маленькими и беззаботно резвились около дома, играя в казаков-разбойников.
– Погибла! Да так нелепо! – с досадой закачал головой, в такт этим движениям теребя самокрутку во рту.
– Как это?! – расстроилась Нина. Хоть тетка была и вредной, но все-таки жалко человека…
– Да как-как… Шла откуда-то с городу, приспичило ей, видать, именно в это время, или Бог ее наказал… Переходила, в общем, наш широкий мост в деревню, думала, успеет перебежать… А вода-то уже несколько дней бурлила вдалеке, говорили люди, не ходи!.. Да не успела, вода-то как хлынула! Ну и с ног сбила, да нам в карьер к мельнице ее бездыханное тело-то и приволокла… Эх, жалко как! И если бы в первой, а то вишь, знают уже что нельзя в такое время туда соваться, а всё ходють!
Нина тяжело вздохнула, оглядывая приближающиеся домики родной деревни. Внешне Соколовка не сильно изменилась после отъезда молодоженов на заработки в столицу. Две небольшие улицы, где было около тридцати стареньких домиков. В конце деревеньки, как раз около избы родителей Николая, расположился искусственно вырытый карьер, наполовину наполненный водой. В дореволюционное время эта мельница принадлежала прадеду Николая, Тимофею Петрову. Только когда большевики пришли деревню грабить, раскулачили семью трудолюбивых рабочих крестьян – корову и коз угнали, зерно отобрали, оставили только одну несчастную худую овцу. Мельницу передали колхозу. Попечалился прадед Николая Тимофей, а потом плюнул и стал разводить баранов – от сбегающей с гор воды около дома такой луг с сочной травой образовался, что больше ничего овцам и не нужно. К нему и другие ограбленные крестьяне подтянулись, тоже кудрявыми зверюшками занялись, а из их шерсти повадились носки вязать, да валенки валять.
Ну вот они и приехали. В место, где не будет ужаса войны, но и счастье вряд ли случится. Нина готовила себя ко всему. Чтобы пережить, не сломаться и сберечь дочь. На пороге маленького крепенького домика появилась сгорбленная старушка и, щурясь, деловито поставила руки в бока.
Нина не узнала Дуню. Что с ней стало? Алкоголь? Или, может быть, болезнь?
Хоть недуг женщину и подкосил физически, но внутри не сломал и не исправил. А лишь наоборот, ужесточил.
– А-а-а… Приехали, нахлебнички! – как баба-яга прохрипела она Нине вместо приветствия. – Ну что, заработали деньхи-то?
– Дуня, ну как так можно! – возмутился ее муж, Василий. Женщина потрясла головой и спряталась дома, в темноте.
– Не обращай на нее внимания, не стоит переживаний, – пытаясь улыбнуться, обратился Василий к снохе.
Та тоже попыталась улыбнуться. Она ведь действительно приехала сюда нахлебником. Еще и почти с двумя детьми. И нужно быть реалистом, смирить свою гордость и благодарить хоть за это. Кому в войну легко?
– Проходите, располагайтесь и будьте как дома, – открывая занавески и освещая скудное убранство жилища, произнес Василий.
«Ага, будешь тут как дома…» – подумала про себя женщина. В хате была только одна комната, которая вмещала в себя: печку в центре, стол, лавку-палати, большую деревянную кровать и дубовый шкаф. Нина посмотрела на печку с надеждой, что им с дочерью разрешат спать там, за занавеской, в тепле, как в крошечной крепости. Но это оказалось ночлегом «бабы-яги». Слуга, который официально занимал должность мужа, спал почти около ног Яги, на полатях. А большую кровать предоставили для Нины и Маши. Это оказалось вполне неплохим вариантом.
Свекровь приготовила скромный, даже по меркам войны, обед – мелкую вареную картошку в мундире. Скудное угощение было насыпано в общий алюминиевый тазик и стояло посередине стола. Больше никакой посуды на нем не было.
Семья молча села обедать. Начинал есть по традиции глава семейства. Он хмуро взял из миски горсть картофелин и положил перед собой на стол. Потом жадно протянула руки его жена, наложив перед собой целую горку, словно боясь, что Нина ее объест. Нина скромно взяла три картофелины и начала их чистить, чувствуя сверлящий взгляд хозяйки. Видимо, она хотела, чтобы нежеланная гостья подавилась и умерла в первый же день. Но не тут-то было. С трудом осилив несколько картофелин, Нина встала, поблагодарила за еду и вышла из-за стола, присев на лавку с ребенком.
– Ты не думай, что удаца просидеть на нашей шее всю войну! – пробурчала бабулька себе под нос.
– А я и не собираюсь, – спокойно ответила Нина, укачивая девочку. – Работать пойду, в колхоз… Вы же меня возьмете, дядь Вась? – она посмотрела на свекра с надеждой и мольбой.
– Куда же тебе работать-то, с пузом! Вы что, бабы, рехнулись? – сердито посмотрел он на жену.
– И цто, пузо? А хто ей виноват?! Нашла время пузатица! Ниче, не развалица!
– И действительно, не развалюсь… – спокойно подтвердила Нина. Бабка вспыхнула от злости и негодования. – Буду осторожно, по силам… Я женщина сильная, крепкая, справлюсь… – утешала и уговаривала она то ли себя, то ли свекра. Тот печально вздохнул и с жалостью произнес:
– Хорошо, я подыщу что-нибудь полегче. Оно и то лучше будет, чем с этой каргой весь день дома торчать! – сказал Василий с усмешкой в голосе.
Это был далеко не первый раз, когда он так называл жену. Но та никак не реагировала. Что сказать, сорок лет вместе живут, чему удивляться?
– Ну, полно вам! – смутилась Нина.
– Ладно, я пойду на работу, а то меня потеряют! Не воюйте здесь без меня! – с тревогой и просьбой в голосе произнес Василий.
– А можно я с вами? – взмолилась Нина.
– Не стоит. Отдохни в первый день, выспись… – по-доброму отмахнулся он. – Вам нужно пока притереться, уверен, вы найдете общий язык… – женщины невольно усмехнулись.
Как только мужчина удалился, нависло тяжелое молчание. Спустя длинное тяжёлое молчание, Нина сотрясла воздух, словно электрическим разрядом:
– Ладно, пойду прогуляюсь по лесу с Машей, немного подышим… – и схватив дочку, почти выбежала на улицу. Ей в лицо хлынули лучи живительного солнца. Нина им так обрадовалась, словно была заключена на многие годы в подземелье и наконец-то вышла на свободу.
Женщина тосковала по соснам и была счастлива находиться в родном селе. Нина очень любила лес и надеялась набраться в нем немного сил и успокоиться. Среди сосен было прохладно и спокойно. Радостно щебетали птички, дул тихий ветерок. Лес был светлым и гостеприимным, заросшим густым ковром мха: прямо за домами Нина наткнулась на полянку с крупной спелой земляникой. Какой сладчайший аромат ягоды, хвои, травы, земли. Она села на мох как на уютную подстилку, посадила дочку рядом с собой и начала с удовольствием есть, чувствуя, как каждая клеточка ее организма наполняется теплом, солнцем и витаминами. Дочка в этот момент с интересом трогала своими ручками травку и листики. На них налетел целый рой кровопийц. Нина с Машей еще немного побродили по лесу, отбиваясь от комаров сорванной березовой веточкой. А потом Нина пошла в гости к своей маме Маше, в честь которой, по согласию мужа, дочку и назвала.
Когда она приблизилась к дому, где прошло все детство и молодость, ее сердце затрепетало. Ее накрыло воспоминаниями, как луга около этой деревни дикой волной талой воды. И ее так же снесло и завертело, как ту несчастную женщину… Сколько всего было, чего уже не вернуть… Кого уже не вернуть…
– Нина? – показалась за покосившимся забором высокая худая женщина.
Перед девушкой предстало лицо, которое так часто ей снилось. По которому она тосковала. Трудовые шершавые руки бросились обнимать дочь и внучку. Три капли, кровинушки, слились в одну реку, шумную, радостную и могучую. Других многочисленных родственников не было дома. Они втроем вошли в избу, пили чай с сушками и говорили до самого вечера.
– Терпи, доченька. Такова наша женская доля. Будь сильной и кроткой. Главное – не теряй себя, и почаще заходи в гости – такие наставления дала ей старушка, когда Нина уходила в чужой дом, где ей не рады. Так было положено по традиции. Да и в родном не было места – у Нины было много младших братьев и сестер. Возможно, эта беседа спасла ее, укрепила. Помогла не сломаться.
Она шла и вдыхала прохладный летний воздух полной грудью. Да, внешне она была несвободна, но главное, что внутри. Она на родине. Около мамы. Вдали от войны. Здесь все будет по-другому. Она со всем справится. Жизнь наладится, и все будет хорошо.
Как и сказал Василий, вскоре Нина и Дуня нашли общий язык. Где-то через месяц после их приезда пожилая женщина тихо села около невестки и неожиданно заплакала. Нина вскочила от удивления и бросилась обнимать свекровь. Та что-то непонятно причитала и скорбно мотала головой, а женщина ее успокаивала. Наконец, когда Дуне удалось совладать с собой (насколько она вообще была способна, если учесть, что в обычной жизни походила на мелкую вечно тявкающую собачонку), она посмотрела Нине в глаза и жалобно произнесла:
– От Мишки-то моего, младшего, с самого начала войны и весточки нет, ни словечка! Он же учился в военном техникуме в Тамбове, а тут пропал… Не дай Бог улепешил на фронт! – в конце она почти зашипела и чуть не потеряла сознание.
– Так ему лет-то сколько?! – остолбенела Нина от неожиданности. Она за своими заботами и проблемами совсем забыла про озорного младшего брата мужа.обессилено замотала Дуня кулаком, но эта фраза прозвучала уже не злобно
– У, родни своей не знаешь! – обессилено замотала Дуня кулаком, но эта фраза прозвучала уже не злобно. – Поди шестнадцать. С 25 года он у нас, совсем цыпленок еще… – Нина, пораженная новостью, сосредоточенно промолчала.
– Ну ты ж сама мать, должна меня понять! Среднего моего, Васю Васильича, заграбастали ведь на фронт в первые же дни! Хорошо хоть, остальные мужики под боком – один старик, а другой тыловик… Иначе совсем моя дурная башка поехала бы, – подшутила она сама над собой и этим поразила собеседницу еще сильнее.
– Как мне вас не понимать? У меня самой отец и брат на фронте, а сколько друзей, одноклассников…
– Тогда помоги мне! – хитро выпалила старуха, превращаясь обратно в бабу-ягу. Неужели всё, что было до, было спектаклем? Не, у помешанной старухи на то ума не хватит…
– Чем я могу помочь-то? – удивилась Нина.
– Ну ты баба грамотная, говорят…
– Пф, кто вам сказал такую чепуху?! – усмехнулась женщина и неожиданно для себя шлепнула по своей коленке, послышался громкий хлопок.
– Не притворяйся, я знаю, что ты грамотная!
– Но я всего 4 класса закончила…
– А говоришь, не ученая! – воскликнула старуха, вскинув руки вверх, резко вскочив и куда-то убежав. Она открыла большой деревянный сундук, который стоял под замком у печки, извлекла оттуда желтый кусочек бумаги, перо и чернила, словно давно их уже приготовила. Властным тоном позвала невестку к столу и разложила все перед ней.
– Пиши, – умоляюще строго приказала она.
– Что? – со вздохом спросила Нина, взяла в руки перо и окунула в почти засохшие чернила.
– Письмо, – удивилась старуха, словно это было понятно как дважды два.
– А что там писать? – осторожно поинтересовалась женщина
– Шо ты заладила со своими вопросами?! – вскипела старуха. – Вас что, за четыре года в школе не научили письма писать, тебе неученая должна объяснять?!
Нина вздохнула и начала писать: «Здравствуй, дорогой сын! Мы очень скучаем и переживаем за тебя…»
Тут она остановилась и подумала, что Дунька вряд ли сказала бы такие слова и Миша, должно быть, удивится. Хотя это произойдет в любом случае, ведь его родители не умеют писать. Если он вообще сможет сейчас чему-то удивиться… И при условии, что дойдет письмо… Если он вообще жив…
Нина потрясла головой, стараясь избавиться от грустных мыслей, и продолжила: «Как твое здоровье? Где ты сейчас, чем занимаешься? Дай обязательно о себе весточку, мы тебя любим и ждем…»
– И напиши, чтобы этот шпана ни в коем случае не намыливался на фронт, я его знаю! Пусть домой чешет, я его тут выпорю за то, что заставил нас так переживать!
«Мать очень просит тебя вернуться домой и не уходить на фронт. Позаботься о ее слабом здоровье и сердце», – Нина невольно усмехнулась.
– Небось пишешь, что Дунька совсем сдурела! – подозрительно прищурив глаза, пытаясь что-то понять в неизвестных закорючках, пробухтела «Яга».
– Нет, я просто усмехаюсь тому, какой у меня плохой почерк, давно не писала… Как бы что разобрал… – быстро соврала невестка.
Старуха кивнула с важностью знатока:
– Даже я вижу, что буквы скачут как пьяные! – на самом деле почерк был мелкий и очень аккуратный. – Ну ниче, он парень умный, разберется! – с плохо прикрытым восхищением произнесла она. Родители действительно очень гордились младшим сыном, ведь он у безграмотных деревенских стариков поступил аж в военное училище! Не то что старшие балбесы…
Нина понимающе кивнула, свернула бумажку в треугольник, потому что конверта не было, написала на краешке просто «Петрову Михаилу Васильевичу, город Тамбов, летное училище» и торжественно вручила свекрови, которая даже покраснела от удовольствия.
– Так, теперь Васька придет, отправлю его отвести или передать как-нибудь… – пробормотала она себе под нос, засунула драгоценность вместе с пером и чернильницей в ящик под ключ и села обратно за стол, положив на него немного трясущиеся иссохшие руки.
– Спасибо, – тихо произнесла она после долгой паузы и, не дождавшись ответа, быстро вскочила и убежала готовить кушать, словно испугалась, что эта минута телячьих нежностей сделает из нее совсем другого, доброго и адекватного человека.
Чудо, хоть и очень редко, случалось. Один раз оно произошло, когда через месяц Дуня получила весточку от Миши, с Киева. Видимо, их послание он так и не получил. Он сообщил, что их от военного училища отправили в одну из рот выполнять мелкие поручения. Просил не переживать и извинить его.
Второй раз Дуня пришла в себя, когда получила весточку от среднего сына Васи. Нина прочитала добрую весть о том, что он жив и здоров, Дуне и ее мужу вслух. Старуха, к удивлению, была целый вечер добра и весела.
Однако своих внуков от сына Васьки почему-то невзлюбила. Маленькие дети жили в соседнем доме, и пока их мать была на работе, сидели совсем одни, в холоде. А когда прибегали к бабке и просили у той поесть и погреться, та совала им по оладушку и выгоняла:
– Идитя, идитя домой! – словно они были какие-то совсем чужие попрошайки с улицы.
А когда у нее спрашивали, почему она их так не любит, отвечала так:
– Они такия сопливыя! Синюшные сопли аж до колен, особенно у младшего… – а может, у них и сопли-то были от постоянного холода?..
Зато внучку Машу бабка Дуня полюбила, насколько она вообще была способна любить. А ради этого и Нине можно было потерпеть. Главное, что ее ребенок сыт, одет, в тепле, пока она на работе в колхозе…
Еще и каждый месяц женщина брала отгул в колхозе и носила своему мужу еду в город. Делала она это пешком, с тяжеленной корзиной, за три дня преодолевая почти сто километров. И это только в одну сторону. На ночь к себе пускали добрые люди.
– Хоть на пороге, главное, под крышей! – шутила Нина, просясь на ночлег. И все пускали. Кто куда: летом в коровник на сено, зимой в баню или в чулан на шубу. И все всегда кормили. Хоть и война была. Нина потом всю жизнь сама готовила лишнюю порцию еды, со словами «а вдруг кто зайдет с дороги?»
В редких случаях встречалась какая-нибудь машина с другого города. Подвозили тогда. Но это было не чаще нескольких раз в год, машин-то мало было совсем в тылу.
В Моршанске Нина родила второго ребенка. Слабенькую девочку Раю. И пропустила свое отважное путешествие всего один раз. Бедная маленькая Маша, когда мама уходила, прощалась с ней навсегда… И всю неделю дрожала от страха. Особенно, когда весной около самого дома бурлила вода, которая легко могла смыть не только беззащитную мать, но и целый дом… Тогда девочка ставила корзинку со своей крошечкой сестренкой рядом, пробиралась к бабке на печку и, слушая слабое дыхание Раи, тревожно засыпала. Каждую ночь ей снилось, что злая вода смыла маму и сестренку. В одну страшную ночь Рая действительно перестала дышать. В войну умирали часто не только дети. От болезни, голода, холода…
Рае сшили белое платье, как ангелочку. Хотя она им и была. Родственники Нины, ее мама и сестра Люба, плакали, когда хоронили девочку прямо в земле… И маленькая Маша пускала слезы вместе со всеми, хотя не понимала, почему все жалеют мертвую сестренку. Ведь девочке уже не будет плохо, она ушла на небо. Маше было всего 4 годика.
Что в то время помогло Нине пережить смерть дочери, одному только Богу известно. Никому она не сказала ни слова в укор. Ни разу при людях не заплакала. Но много лет потом не могла улыбаться.
Вскоре Василия выбрали главой колхоза. Он пришел и удивленно об этом доложил Нине.
– А что вы удивляетесь-то? Кому еще? Одни ведь бабы в деревне да безрукий калека-пьяница…
– Ну я как-то боюся… Если ты только будешь мне пособлять…
– Вот нашли еще помощника! Четыре класса с горем пополам закончила!
– Ну все равно, хоть бумажки какие-нибудь калякать, чтобы мне времени хватало заниматься остальными колхозными делами.
– Ну хорошо! Чем смогу, тем помогу!
И Маша томными зимними вечерами наблюдала, как мама и дедушка на кухне до ночи сидели при свете керосинки, заполняли какие-то бумаги, планировали, что и где посадить, считали урожай.
– Да, в этом году вышел щедрый урожай! – мусоля самокрутку, радовался старик. И первым делом везли налог государству, на благо Родины. А потом уже распределяли по работникам, считая трудодни.
Когда Маша с родителями после войны переехали в другое место, она почти забыла об этом страшном и тяжелом времени. Помнила только по рассказам. В раннем детстве все как-то легко переносится, сглаживается. Даже шрамы заживают, остаются только маленькие рубцы…
Брат ее отца, Михаил, в 18 лет отправился на фронт, благополучно дошел до Берлина и вернулся домой с наградами. Правда, в феврале 1945 года его ранили в плечо, но не сильно, и молодой организм быстро справился. Ведь впереди было решающее сражение!
Вернулся двадцатилетний юноша не всем знакомым Мишкой, а Михаилом Васильевичем. Настолько он постарел за эти годы… Василий тоже вернулся живой и здоровый. В войну он воевал на Курской дуге и получил награду за мужество.
В 1947 году Николай, Нина и Маша переехали в Ивановку, молодое село в Т. области. Там строилось подсобное хозяйство, и мужчину поставили главным. Вначале они жили в землянке, потом снимали жилье, в обед и выходные самостоятельно строя свое. Братья Миша и Вася им очень помогали со строительством – младший собственноручно изготовил чудесные деревянные окна, в каждом по форточке, а для большой комнаты, зала, окно могло открываться нараспашку, впуская в жильё запах цветов из сада и свежий хвойный запах. А старший возводил стены из дерева и глины. В 1953 году семья Петровых наконец-то переехала в простенький, но собственный домик около соснового леса. Отец Николая Василий дал молодой семье по тем временам чуть ли не целое состояние: три мешка зерна и корову, которую они гнали с Моршанска пешком много дней. Жизнь начала налаживаться.