Две собачки

 

Две собачки до усрачки

громко лаяли в ночи,

ну а ты не будь занудой,

им в отместку промолчи.

 

Другу

 

Мой друг, вокруг тебя тепло,

и в этом весь секрет,

и время, кажется, ушло

с тобой сошло на нет.

 

Если спросит меня ангел

 

Если спросит меня ангел: —

было ль так, что ты другим

то внушал, во что не веришь

(руководствуясь благим)?

 

 

хоть я лжи и не чураюсь,

в ней немало преуспел,

даже сильно в том не каюсь —

в основном добра хотел,

 

 

все же будет нелегко мне

светлокрылому сказать

(и себе слегка напомнить),

что успел нарассказать

 

 

я вокруг, чему по жизни

изменял по суете,

и в тоске чтоб не закиснуть

перед правдой в наготе,

 

 

и продлить стараясь радость,

что досталась невзначай,

снять душевную усталость,

(да и денег подкачать),

 

 

да и чтоб красивей вышло,

чтоб любили посильней,

чтобы стала боль неслышной

да и вышла б поскорей!

 

 

Чтоб запутанные судьбы

хороводом расплелись

заблудившись на распутье,

да с пути не растеклись.

 

 

В целом, правду я глаголил,

не всегда – но говорил,

может, лишнего позволил,

может, круто возомнил,

 

 

но без злого умышленья,

без желанья совредить —

мстительного настроенья

долго не умел хранить,

 

 

и т. д. и проч., и далее,

(ну мы все не без греха)…

Только ангел чуть устало

вдруг отвел свои глаза.

 

 

Тошно стало птице вещей

слушать весь нелепый вздор,

чем себя привык я тешить,

прикрывая свой позор.

 

 

Улетая, глянул молча,

тяжело взмахнув крылом,

и завыл я воем волчьим,

ощутив души надлом,

 

 

что словами я бросался,

словно это пятаки,

и расслабленно отдался

в чьи-то хитрые руки…

 

 

Ангел, ангел, воротися,

понял я свою беду!

Наперед не усомнися,

я дорогу ту найду,

 

 

по которой молча, прямо,

стиснув губы поползу,

пальцы в кровь сотру упрямо

до конца все донесу!

 

 

Только ангел не вернулся

почему то больше мне,

и от ужаса проснулся

я в поту в кошмарном сне…

 

 

Если спросит меня ангел —

я лишь тихо промолчу,

со слезою ком тяжелый

незаметно проглочу.

 

Если

 

Если б мне несколько жизней прожить —

Мне б режиссером в театре служить:

Глазами актерскими дорожить,

С актрисами нервными нежно дружить,

 

 

Публику замыслом заворожить,

Братву газетную расположить,

В толпе узнаваемость заслужить,

За час десять судеб суметь пережить.

 

 

Но ведь и устанешь в минуты такие,

Забвенья случаются годы лихие,

За ними провалов кривлянья тугие,

Не скроют бессилья уж вопли немые.

 

 

Нет, если несколько жизней прожить —

Дальше писателем смог бы я быть:

Взглядом лучистым забвенье пронзить,

Чужою судьбой, как своею, вершить.

 

 

Буквы, как четки, слагаются в строки,

Страстным слепцам преподая уроки.

Но словом давно уж разорванным в клоки

Можно ли вылечить чьи-то пороки?

 

 

Видно, не хватит бумаги на всех,

И не боясь быть поднятым на смех,

Все же признаться бывает не грех,

Уж лучше читать, чем писать за успех.

 

 

И быть полководцем я мог бы вполне,

И бодро скакать позади на коне,

И точным расчетом внутри и вовне

Удары предвидеть, а бегство – вдвойне.

 

 

Предвидев, покинуть всю бодрую рать,

Где каждый пока не готов умирать,

Где трудно удачу за лямки поймать

И легче бывает, как все, удирать.

 

 

Но были ж когда-то геройские дни,

Кого-то на смерть поднимали они,

И кто-то внушал, что они – не одни,

Но то был не я, я не склонен к бойни.

 

 

Мне раны чужие страшны, как свои

Не склонен я перст указать на огни,

Что мальчиков жгут, словно спички, они

Как будто не братья, чужие они

 

 

Что ж дальше? Я буду оракул велик!

Вещаю я мудрость веков напрямик,

Я ведаю вечности путанный клик,

И дрожь у любого я вызову вмиг!

 

 

Но мудрость прописана та до меня,

Ее изложить попытаюсь вам я.

Но, может быть, сам я не верю в себя,

За что же обманом платить вам, друзья?

 

 

Затем я пребуду простым скрипачом,

Я с детства у музы играл ни на чём,

И музыку знал я, и что в ней почём,

Но Моцарт в могиле, и все – ни при чём.

 

 

И, видимо, хлебы я должен испечь,

Траву прополоть и не грядки налечь,

Затем, отдышавшись, я лягу на печь —

Заполнив кошелку, на зиму залечь.

 

 

Суметь запастись чтоб суметь и отдать,

Я жизни исполню великую дань,

Хотя и немного, но все же отдав,

Себя самого наперед оправдав.

 

 

Лишь этим смогу, никому не вредив,

Вернуть все долги, и, судью упредив,

Попробую узкую дверцу открыть

И к правде заветной рывок совершить.

 

 

Смогу я остаться тихонько при ней

И каяться, каяться в грешной моей

За то, что не смог сосчитать своих дней…

Простите, был молод, не думал о ней…

 

 

Но зов беспокойный послышится вновь

Сыграет скрипач про мечту и любовь

Герой полководец чужую льет кровь,

И капли живые стекают под бровь,

 

 

Глаза застилая соленой водой,

И горы опять восстают предо мной.

Зачем то шагаю по свету такой,

Упрямому компасу братец родной.

 

Есть в этом слове

 

Есть в слове «женщина» (на русском языке),

особенно когда уже рожала,

смысл, что не сразу виден налегке

(да и вокруг их много набежало).

 

 

А между тем принюхайся, дружок,

в глазах их (только) ты живой сияешь,

и твое сердце, как весной снежок,

от радости, растаявши, взлетает.

 

 

Всё почему? А как же, разве нет?

О чем вообще стихи на свете этом?

По-моему, единственный ответ —

ищи ее в себе, как солнце летом.