   Гауф В., Перро Ш., Гофман Э.
   Карлик Нос
   Сказки зарубежных писателей

   © Салье М.А., перевод, насл., 2022
   © Яшина Г.А., перевод, 2022
   © Яхнин Л.Л., перевод, 2022
   © Боголюбова О.А., ил. на обл., 2022
   © ООО «Издательство АСТ», 2022
//-- * * * --//

Вильгельм Гауф

Сказка о Халифе-Аисте

//-- 1 --//
   Однажды после обеда багдадский халиф Хасид сидел на диване у себя во дворце. Он только что поспал и чувствовал себя прекрасно. В одной руке у него была длинная трубка, в другой – чашка кофе. Он пускал вверх густые клубы дыма и время от времени отпивал глоток из чашки, которую наполнял для него чёрный раб.
   В это время дня халиф всегда был в хорошем настроении и милостиво выслушивал всякого, кто к нему обращался. Поэтому визирь халифа Мансур приходил только после обеда. В этот день он тоже пришёл и, против обыкновения, был очень задумчив.
   Халиф вынул трубку изо рта и спросил:
   – Почему у тебя такой задумчивый вид, визирь?
   Визирь положил руки крестом на груди и с поклоном ответил:
   – Господин мой, я не знаю, задумчивый ли у меня вид, но внизу у ворот стоит торговец с разными хорошими вещами, а у меня нет денег, чтобы их купить.
   Халифу Хасиду уже давно хотелось сделать своему визирю какой-нибудь подарок. Он послал раба за торговцем, и тот привёл его наверх. Торговец был маленький, толстый человек, одетый в лохмотья. Он нёс на голове большой ящик с разными товарами; в ящике лежали перстни, жемчужные ожерелья, кинжалы, гребни, кубки.
   Халиф внимательно осмотрел все товары и выбрал для себя и для визиря пару блестящих дамасских кинжалов, а для жены визиря – большой гребень, украшенный драгоценными камнями. Торговец хотел уже закрыть свой ящик, как вдруг халиф увидел в глубине его маленькую шкатулку, которой раньше не заметил.
   – Что у тебя в этой шкатулке? – спросил он торговца.
   Торговец вынул шкатулку из ящика и раскрыл её. В ней оказалась маленькая коробочка, полная чёрного порошка, и лист бумаги с какой-то диковинной надписью, которой ни халиф Хасид, ни его визирь не могли прочитать.
   – Я получил эти вещи от одного купца, который нашёл их когда-то на улице в Мекке, – сказал торговец. – Я не знаю, что в них ценного, и готов недорого уступить их вам. Они мне всё равно ни к чему.
   Халиф, который любил собирать старые рукописи, даже если не мог их прочесть, купил и коробочку и бумагу с надписью и отпустил торговца. Ему очень хотелось узнать, что написано на этом листе бумаги, и он спросил своего визиря:
   – Не знаешь ли ты кого-нибудь, кто мог бы прочитать эту надпись?
   – Милостивый господин и повелитель, – отвечал визирь, – у большой мечети живёт один человек по имени Селим Премудрый, который знает все языки. Пошлите за ним – может быть, он сумеет прочесть эти таинственные буквы.
   Мудрого Селима сейчас же привели, и халиф сказал ему:
   – Селим! Ты, говорят, очень учёный. Посмотри на эту бумагу и скажи, можешь ли ты прочитать то, что на ней написано. Если прочитаешь, я дам тебе новый халат, а если нет – тебе достанется двенадцать оплеух и двадцать пять ударов по пяткам за то, что тебя зря называют мудрым.
   – Пусть исполнится твоя воля, господин, – отвечал Селим, низко кланяясь.
   Он долго рассматривал таинственную надпись и вдруг закричал:
   – Это латинский язык, о господин, или пусть меня повесят!
   – Раз это латинский язык, скажи, что написано на этой бумаге, – приказал халиф, и Селим начал переводить: «О человек, нашедший эту бумагу, возблагодари Аллаха за его милость. Кто понюхает этот порошок и скажет «мутабор», превратится в какое хочет животное и будет понимать язык зверей и птиц. А когда он захочет снова стать человеком, пусть поклонится три раза на восток и скажет то же самое слово. Но пока будешь животным, берегись рассмеяться – иначе ты навсегда забудешь волшебное слово и до смерти останешься птицей или зверем».
   Услышав это, халиф очень обрадовался. Он заставил Селима поклясться, что тот никому не откроет этой тайны, подарил ему роскошный халат и отпустил его. Потом он сказал своему визирю:
   – Вот это называется хорошая покупка, Мансур! Я так доволен, что могу превратиться в животное и буду понимать язык зверей и птиц! Завтра рано утром приходи ко мне. Мы пойдём с тобой в поле, понюхаем волшебного порошка и послушаем, о чём говорят в воздухе, на воде, в лесу и в поле.
//-- 2 --//
   На другое утро, только успел халиф Хасид одеться и позавтракать, пришёл визирь. Халиф сунул за пояс коробочку с волшебным порошком и отправился с визирем в путь, не взяв с собой никого другого из свиты. Сначала они пошли в дворцовый сад, но напрасно искали там какое-нибудь живое существо, чтобы испробовать новую забаву. Тогда визирь предложил пойти подальше, на пруд, где он видел много аистов. Ему всегда было интересно смотреть на этих птиц, которые расхаживали с таким торжественным видом, всё время щёлкая клювами.
   Халиф согласился, и они пошли к пруду. Там они увидели аиста, который важно гулял взад и вперёд, отыскивая лягушек, и время от времени что-то бормотал себе под нос. В воздухе они заметили другого аиста, медленно летевшего в их сторону.
   – Готов прозакладывать мою бороду, – сказал визирь, – что эти двое длинноногих сейчас заведут интересный разговор. Что, если нам превратиться в аистов?
   – Хорошо придумано! – воскликнул халиф. – Но только давай вспомним сначала, что надо сделать, чтобы снова стать людьми. Ах, вот! Три раза поклонимся на восток, скажем «мутабор», и опять я буду халиф, а ты – визирь. Только смотри – не смеяться, а то мы пропали.
   Тут халиф увидел, что второй аист пролетел у них над головами и плавно опустился на землю. Халиф быстро выхватил из-за пояса коробочку, втянул в нос хорошую понюшку и передал коробочку визирю. Тот тоже понюхал порошок, и потом оба разом закричали:
   – Мутабор!
   И вдруг ноги у них сморщились, стали тоненькие и покраснели, Красивые жёлтые туфли халифа и Мансура превратились в пальцы с перепонками, руки – в крылья, шея вытянулась и стала очень длинной. Бороды у обоих исчезли, всё тело покрылось мягкими перьями.
   Удивлённый халиф долго молчал и, наконец, сказал:
   – У вас красивый клюв, господин визирь. Клянусь честью, я в жизни не видал ещё такого клюва!
   – Покорно благодарю, – ответил визирь и согнул шею. – Осмелюсь сказать, что ваше величество, превратившись в аиста, сделались ещё красивее, чем были. Но не угодно ли вам пойти послушать, о чём говорят наши приятели, и узнать, действительно ли мы понимаем по-аистиному?
   Тем временем второй аист почистил себе клювом ноги, оправил перья и подошёл к первой птице. Оба новых аиста поспешили подойти поближе и с большим удивлением услышали такой разговор:
   – Доброе утро, дорогая Долгоножка! Ещё так рано, а вы уже на лугу.
   – Да, благодарю вас, милая Чернохвостка! Я раздобыла себе маленький завтрак. Не угодно ли вам четверть улитки или лягушечью ножку?
   – Спасибо, мне сегодня что-то совсем не хочется есть. Я пришла на луг по другим делам. У моего отца будут вечером гости, и мне придётся перед ними танцевать. Вот я и хочу немного поупражняться.
   И молодая аистиха прошлась по лужайке, выделывая ногами затейливые фигуры.
   Халиф и визирь с удивлением смотрели на неё. Когда аистиха встала в красивую позу и, поджав одну ногу, грациозно замахала крыльями, Хасид и Мансур не могли удержаться и расхохотались, широко раскрыв клювы.
   Они смеялись громко и долго, пока из глаз у них не потекли слёзы. Халиф успокоился первый и закричал:
   – Вот забавно! За такое зрелище не жалко никаких денег. Досадно, что эти глупые птицы испугались нашего смеха, – они бы, пожалуй, ещё и петь начали.
   Тут визирь вдруг вспомнил, что смеяться-то им, пока они аисты, не позволяется. Он поспешил сказать об этом халифу, и тот воскликнул:
   – Клянусь Меккой и Мединой, плохая это будет штука, если мне придётся на всю жизнь остаться аистом! Вспомни-ка это глупое слово, которое нам нельзя забывать. Мне оно не приходит в голову.
   – Мы должны три раза поклониться на восток, – ответил визирь, – и сказать: «му… му… му…»
   Они обернулись к востоку и поклонились так низко, что упёрлись клювами в землю. Но – о горе! – волшебное слово выскочило у них из памяти. Сколько ни кланялся халиф, сколько ни тянул визирь своё «му… му… му…», они не могли его вспомнить и как были, так и остались аистами.
//-- 3 --//
   Грустно бродили Хасид и Мансур по полям, не зная, что им теперь делать. Сбросить с себя перья они не могли, возвращаться в город, чтобы объявить о себе, тоже не стоило: ведь никто не поверит аисту, что он халиф. А если и поверят, разве жители Багдада согласятся иметь царём аиста?
   Прошло несколько дней. Халиф и визирь кое-как питались дикими корешками, да и тех не могли как следует разжевать своими длинными клювами. Лягушки и улитки их не соблазняли – они боялись испортить себе желудок этими лакомствами.
   В этом печальном положении у них было только одно удовольствие – летать. Они часто прилетали в Багдад, садились на крыши и смотрели, что делается в городе. В первые дни было заметно, что жители Багдада очень горюют и беспокоятся. Но дня через три-четыре наши аисты, сидя на крыше дворца, вдруг увидели пышное шествие. Послышались звуки барабанов и флейт. Какой-то человек в роскошном, ярко вышитом халате проехал по городской площади на прекрасном чистокровном коне, окружённый многочисленной свитой. Половина жителей Багдада бежала за ним следом с громкими криками:
   – Да здравствует Мизра, наш повелитель!
   Аисты на крыше дворца переглянулись, и халиф Хасид сказал:
   – Понимаешь ты теперь, почему я заколдован, визирь? Этот Мизра – сын моего смертельного врага, злого волшебника Кашнура, который затаил на меня злобу. Но я ещё не потерял надежды спастись. Полетим со мной, мой верный товарищ, в священный город Медину – может быть, мы освободимся там от чар жестокого колдуна.
   Они поднялись с крыши дворца и полетели в сторону Медины. Однако с летанием дело у них обстояло довольно плохо – халиф и визирь ещё мало упражнялись в этом искусстве.
   Не прошло и двух часов, как визирь начал стонать и охать и, наконец, жалобно проговорил:
   – С вашего разрешения, господин мой, я больше не могу. Вы летите слишком быстро. К тому же сейчас уже вечер, и нам следовало бы присмотреть себе место для ночлега.
   Хасид послушался своего визиря. Взглянув вниз, он заметил старый, полуразрушенный дом. Оба аиста спустились на землю и решили укрыться в этом доме.
   Когда-то это, наверное, был дворец. Среди развалин возвышались колонны, а в уцелевших от разрушения комнатах Хасид и Мансур увидели мягкие ковры и множество дорогой посуды.
   Халиф и его спутник пошли по комнатам, чтобы найти удобное и сухое местечко. Вдруг Мансур остановился и сказал испуганным шёпотом:
   – Здесь кто-то стонет и вздыхает, – я это ясно слышал.
   Халиф тоже остановился и прислушался. До него донеслись какие-то жалобные звуки, больше похожие на женский плач, чем на крик животного. Не зная, что подумать, Хасид пошёл было навстречу этим звукам, но визирь вцепился ему клювом в крыло и начал умолять его быть осторожней.
   Халиф, сделавшись аистом, не стал, однако, трусом. Он вырвался, оставив в клюве Мансура несколько перьев, и поспешно вошёл в какой-то тёмный проход. Скоро он увидел перед собой дверь, которая была не заперта, а только притворена. За дверью кто-то жалобно стонал и охал. Халиф толкнул дверь клювом и остановился, удивлённый: в полуразвалившейся комнате с маленьким решётчатым окошком он увидел большую сову. Сова сидела на полу и горько плакала. Из её круглых глаз катились крупные слёзы величиной с горошину.
   Увидев Хасида и Мансура, который тоже в конце концов последовал за халифом, сова радостно вскрикнула. Она вытерла слёзы своим коричневым крылом и вдруг сказала по-арабски, чисто и правильно:
   – Добро пожаловать, аисты! Видно, я скоро буду спасена. Ведь мне предсказали, что аисты принесут мне счастье.
   Опомнившись, наконец, от удивления, халиф низко склонил свою длинную шею, выгнул ноги как можно красивее и сказал:
   – Сова! Если я правильно тебя понимаю, мы с тобой товарищи по несчастью. Но напрасно ты надеешься, что мы тебя спасём. Послушай нашу историю, и ты сама убедишься в этом.
   – Рассказывай скорей! – попросила сова, и халиф рассказал ей то, что мы уже знаем.
//-- 4 --//
   Когда он окончил свой рассказ, сова поблагодарила его и сказала:
   – Выслушай и ты мою повесть – я так же несчастна, как вы. Меня зовут Луза. Мой отец – царь Индии, и я у него единственная дочь. Волшебник Кашнур, который вас заколдовал, сделал то же самое и со мною. Однажды он пришёл к моему отцу и попросил его выдать меня замуж за его сына Мизру. Мой отец рассердился и выгнал его. Тогда злой Кашнур переоделся рабом и пробрался во дворец. Когда я гуляла в саду, он принёс мне напиться, и едва я выпила его питьё, как превратилась в безобразную сову. От испуга я потеряла сознание. Кашнур принёс меня в эту комнату и закричал мне в ухо страшным голосом:
   – Ты останешься здесь и будешь всех пугать своим видом, пока не умрёшь или пока кто-нибудь не захочет взять тебя в жёны в таком ужасном образе. Так я отомщу тебе и накажу твоего отца за его гордость.
   И вот уже много месяцев я живу здесь, совсем одна. Я всем противна, и даже звери меня пугаются. Я не вижу ни солнца, ни цветов, потому что днём мои глаза слепы, и только ночью, когда всходит луна, они становятся зрячими.
   Выслушав историю совы, халиф глубоко задумался.
   – Мне кажется, – сказал он, – что мы с тобой пострадали по одной и той же таинственной причине. Но как мне разгадать эту загадку?
   – Я думаю, что ты прав, – ответила сова. – Когда я была совсем маленькая, одна мудрая женщина предсказала, что аист принесёт мне счастье. Я, кажется, знаю, как мы могли бы спастись.
   – Говори скорее, что ты придумала! – воскликнул обрадованный халиф.
   – Волшебник, который заколдовал нас, раз в месяц приходит в этот дом, – ответила Луза. – Недалеко от моей комнаты есть зала. В этой зале Кашнур пирует со своими приятелями, когда он бывает здесь. Я часто слышала, как они там кричат, похваляясь друг перед другом своими проделками. Может быть, когда колдун придёт в следующий раз, он произнесёт волшебное слово, которое вы забыли.
   – Когда же он придёт и где эта зала, дорогая сова? – нетерпеливо закричал халиф.
   Сова немного помолчала и, наконец, проговорила тихим голосом:
   – Не сердитесь на меня, но я могу сказать вам это только с одним условием.
   – С каким, с каким? – закричали халиф и визирь. – Говори, мы на всё согласны.
   – Я бы тоже хотела спастись, а это возможно, если кто-нибудь из вас на мне женится, – ответила сова.
   Услышав это, оба аиста смутились. Халиф подмигнул визирю: «Выйдем на минутку» – и, когда оба вышли за дверь, спросил:
   – Ну, каково твоё мнение, визирь? Это, конечно, глупое предложение, но, я думаю, ты можешь его принять.
   – А что скажет моя жена? – возразил визирь. – Она мне глаза выцарапает. Я старик, а вот вы, ваше величество, человек молодой и неженатый. Женитесь-ка на этой прекрасной царевне.
   – Откуда ты знаешь, что она красивая? – сказал халиф. – А вдруг это безобразная старуха? Нет, уж если кому на ней жениться, так это тебе.
   Долго уговаривал халиф своего визиря. Но тот заявил, что лучше навек останется аистом, чем возьмёт в жёны сову. Тогда халиф решил сам выполнить её условие.
   Узнав об этом, царевна Луза очень обрадовалась и сказала:
   – Теперь я могу открыть вам, что вы пришли сюда как раз вовремя. Колдуны, наверное, собрались сейчас в зале. Идёмте, я покажу вам, где они.
   Все трое вышли из комнаты, и сова повела их за собой. Скоро они увидели луч света, который становился всё ярче и ярче. Сова привела халифа и визиря к большому пролому в стене и сказала:
   – Смотрите, но только стойте тихо, чтобы вас не услышали.
   Халиф и визирь увидели большую залу с высокими колоннами, где было светло как днём от множества золотых и серебряных светильников. Посреди залы стоял огромный стол, уставленный кушаньями. На диване вокруг стола сидели восемь колдунов. В одном из них халиф узнал торговца, который продал ему волшебный порошок. Колдун, сидевший рядом с торговцем, обернулся к нему и сказал, хлопая его по плечу:
   – Ну-ка, расскажи, что ты сделал хорошего с тех пор, как мы последний раз здесь пировали.
   – Я превратил багдадского халифа и его визиря в аистов, – со смехом сказал торговец. – Послушайте, я вам расскажу, как это было.
   Выслушав рассказ торговца, колдуны в один голос закричали:
   – Вот это действительно смешная проделка! А какое слово они должны были сказать, чтобы снова превратиться в людей?
   – Очень трудное латинское слово – «мутабор», – ответил торговец.
//-- 5 --//
   Когда аисты услышали это слово, они заплясали от радости. Со всех ног бросились они назад, так что бедная сова еле поспевала за ними. Выйдя из дома, халиф низко поклонился сове и сказал:
   – О, царевна, только тебе одной мы обязаны своим спасением. Прошу тебя, выйди за меня замуж, чтобы я мог тебя отблагодарить за всё, что ты для нас сделала.
   Потом оба аиста повернулись головами к солнцу, которое только что начало всходить, склонили свои длинные шеи и во весь голос крикнули:
   – Мутабор!
   И сейчас же их перья упали на землю, крылья и клювы исчезли, и Хасид и Мансур снова стали людьми.
   Плача от радости, халиф и визирь бросились друг другу в объятия. Но как же они были удивлены, когда, успокоившись немного, обернулись, чтобы ещё раз поблагодарить сову, и увидели перед собой красивую девушку, одетую в роскошное платье.
   Халиф очень обрадовался, что у него будет такая молодая и прекрасная жена, и воскликнул:
   – Теперь я самый счастливый человек на свете!
   Все трое сейчас же отправились в Багдад. Увидев халифа Хасида, его приближённые очень обрадовались. Все уже думали, что он умер и никогда не вернётся.
   Злого Кашнура и его сына, обманщика Мизру, халиф велел схватить и связать. Колдуна он приказал повесить в той самой комнате, где жила сова, а Мизре предложил на выбор – либо понюхать порошку из волшебной коробочки, которая всё ещё лежала у халифа за пазухой, либо умереть.
   Мизра решил, что понюхать всё-таки лучше. Визирь поднёс ему коробочку, Мизра втянул в нос хорошую понюшку и сейчас же превратился в аиста.
   Халиф посадил его в большую клетку, а клетку приказал вынести в сад.
   И халиф Хасид со своей женой и визирь Мансур весело и счастливо зажили во дворце. Визирь каждый день после обеда приходил к халифу, и Хасид всегда был ему очень рад. Когда халиф был в хорошем настроении, он любил подразнить визиря и показывал, как Мансур выглядел, будучи аистом. Халиф важно расхаживал по комнате не сгибая ног, бормотал себе под нос, махал руками, как крыльями, и изображал, как визирь кланялся и кричал: «му… му… му…»
   Жена халифа и его дети очень любили эти представления и весело потешались над визирем.
   А если халиф уж слишком долго мычал и кланялся, визирь шутливо грозил рассказать его жене, что он говорил про неё, когда она была совой. И Хасид сейчас же переставал дразнить своего визиря.

Маленький Мук

   В городе Никее, на моей родине, жил человек, которого звали Маленький Мук. Хотя я был тогда мальчиком, я очень хорошо его помню, тем более что мой отец как-то задал мне из-за него здоровую трёпку. В то время Маленький Мук был уже стариком, но рост имел крошечный. Вид у него был довольно смешной: на маленьком, тощем тельце торчала огромная голова, гораздо больше, чем у других людей.
   Маленький Мук жил в большом старом доме совсем один. Даже обед он себе сам стряпал. Каждый полдень над его домом появлялся густой дым; не будь этого, соседи не знали бы, жив карлик или умер. Маленький Мук выходил на улицу только раз в месяц – каждое первое число. Но по вечерам люди часто видели, как Маленький Мук гуляет по плоской крыше своего дома. Снизу казалось, будто одна огромная голова движется взад и вперёд по крыше.
   Я и мои товарищи были злые мальчишки и любили дразнить прохожих. Когда Маленький Мук выходил из дому, для нас был настоящий праздник. В этот день мы толпой собирались перед его домом и ждали, пока он выйдет. Вот осторожно раскрывалась дверь. Из неё высовывалась большая голова в огромной чалме. За головой следовало всё тело в старом, полинялом халате и просторных шароварах. У широкого пояса болтался кинжал, такой длинный, что трудно было сказать – кинжал ли прицеплен к Муку или Мук прицеплен к кинжалу.
   Когда Мук наконец выходил на улицу, мы приветствовали его радостными криками и плясали вокруг него точно шальные. Мук с важностью кивал нам головой и медленно шёл по улице, шлёпая туфлями. Туфли у него были прямо огромные – таких никто никогда раньше не видал. А мы, мальчишки, бежали за ним и кричали: «Маленький Мук! Маленький Мук!» Мы даже сочинили про него такую песенку:

     – Крошка Мук, крошка Мук,
     Оглянись скорей вокруг,
     Оглянись скорей вокруг
     И поймай нас, крошка Мук!

   Мы часто потешались над бедным карликом, и приходится сознаться, хоть мне и стыдно, что я больше всех обижал его. Я всегда норовил схватить Мука за полу халата, а раз даже нарочно наступил ему на туфлю так, что бедняга упал. Это показалось мне очень смешно, но у меня сразу пропала охота смеяться, когда я увидел, что Маленький Мук, с трудом поднявшись, пошёл прямо к дому моего отца. Он долго не выходил оттуда. Я спрятался за дверь и с нетерпением ожидал, что будет дальше.
   Наконец дверь открылась, и карлик вышел. Отец проводил его до порога, почтительно поддерживая под руку, и низко поклонился ему на прощание. Я чувствовал себя не очень-то приятно и долго не решался вернуться домой. Наконец голод пересилил мой страх, и я робко проскользнул в дверь, не смея поднять голову.
   – Ты, я слышал, обижаешь Маленького Мука, – строго сказал мне отец. – Я расскажу тебе его приключения, и ты, наверно, больше не станешь смеяться над бедным карликом. Но сначала ты получишь то, что тебе полагается.
   А полагалась мне за такие дела хорошая порка. Отсчитав шлепков сколько следует, отец сказал:
   – Теперь слушай внимательно.
   И он рассказал мне историю Маленького Мука.

   Отец Мука (на самом деле его звали не Мук, а Мукра) жил в Никее и был человек почтенный, но небогатый. Так же как Мук, он всегда сидел дома и редко выходил на улицу. Он очень не любил Мука за то, что тот был карлик, и ничему не учил его.
   – Ты уже давно сносил свои детские башмачки, – говорил он карлику, – а всё только шалишь и бездельничаешь.
   Как-то раз отец Мука упал на улице и сильно ушибся. После этого он заболел и вскоре умер. Маленький Мук остался один, без гроша. Родственники отца выгнали Мука из дому и сказали:
   – Иди по свету, может, и найдёшь своё счастье.
   Мук выпросил себе только старые штаны и куртку – всё, что осталось после отца. Отец у него был высокий и толстый, но карлик недолго думая укоротил и куртку и штаны и надел их. Правда, они были слишком широки, но с этим уж карлик ничего не мог поделать. Он обмотал голову вместо чалмы полотенцем, прицепил к поясу кинжал, взял в руку палку и пошёл куда глаза глядят.
   Скоро он вышел из города и целых два дня шёл по большой дороге. Он очень устал и проголодался. Еды у него с собой не было, и он жевал коренья, которые росли в поле. А ночевать ему приходилось прямо на голой земле.
   На третий день утром он увидел с вершины холма большой красивый город, украшенный флагами и знамёнами. Маленький Мук собрал последние силы и пошёл к этому городу.
   «Может быть, я наконец найду там своё счастье», – говорил он себе.
   Хотя казалось, что город совсем близко, Муку пришлось идти до него целое утро. Только в полдень он наконец достиг городских ворот. Город был весь застроен красивыми домами. Широкие улицы были полны народа. Маленькому Муку очень хотелось есть, но никто не открыл перед ним двери и не пригласил его зайти и отдохнуть.
   Карлик уныло брёл по улицам, еле волоча ноги. Он проходил мимо одного высокого красивого дома, и вдруг в этом доме распахнулось окно и какая-то старуха, высунувшись, закричала:

     – Сюда, сюда –
     Готова еда!
     Столик накрыт,
     Чтоб каждый был сыт.
     Соседи, сюда –
     Готова еда!

   И сейчас же двери дома открылись, и туда стали входить собаки и кошки – много-много кошек и собак. Мук подумал, подумал и тоже вошёл. Как раз перед ним вошли двое котят, и он решил не отставать от них – котята-то уж наверно знали, где кухня.
   Мук поднялся наверх по лестнице и увидел ту старуху, которая кричала из окна.
   – Что тебе нужно? – сердито спросила старуха.
   – Ты звала обедать, – сказал Мук, – а я очень голоден. Вот я и пришёл.
   Старуха громко рассмеялась и сказала:
   – Откуда ты взялся, парень? Все в городе знают, что я варю обед только для моих милых кошек. А чтобы им не было скучно, я приглашаю к ним соседей.
   – Накорми уж и меня заодно, – попросил Мук.
   Он рассказал старухе, как ему пришлось туго, когда умер его отец, и старуха пожалела его. Она досыта накормила карлика и, когда Маленький Мук наелся и отдохнул, сказала ему:
   – Знаешь что, Мук? Оставайся-ка ты у меня служить. Работа у меня лёгкая, и жить тебе будет хорошо.
   Муку понравился кошачий обед, и он согласился. У госпожи Ахавзи (так звали старуху) было два кота и четыре кошки. Каждое утро Мук расчёсывал им шёрстку и натирал её драгоценными мазями. За обедом он подавал им еду, а вечером укладывал их спать на мягкой перине и укрывал бархатным одеялом.
   Кроме кошек в доме жили ещё четыре собаки. За ними карлику тоже приходилось смотреть, но с собаками возни было меньше, чем с кошками. Кошек госпожа Ахавзи любила, точно родных детей.
   Маленькому Муку было у старухи так же скучно, как у отца: кроме кошек и собак, он никого не видел.
   Сначала карлику всё-таки жилось неплохо. Работы не было почти никакой, а кормили его сытно, и старуха была им очень довольна. Но потом кошки что-то избаловались. Только старуха за дверь – они сейчас же давай носиться по комнатам как бешеные. Все вещи разбросают да ещё посуду дорогую перебьют. Но стоило им услышать шаги Ахавзи на лестнице, они мигом прыг на перину, свернутся калачиком, подожмут хвосты и лежат как ни в чём не бывало. А старуха видит, что в комнате разгром, и ну ругать Маленького Мука. Пусть сколько хочет оправдывается – она больше верит своим кошкам, чем слуге. По кошкам сразу видно, что они ни в чём не виноваты.
   Бедный Мук очень горевал и наконец решил уйти от старухи. Госпожа Ахавзи обещала платить ему жалованье, да всё не платила.
   «Вот получу с неё жалованье, – думал Маленький Мук, – сразу уйду. Если бы я знал, где у неё спрятаны деньги, давно бы сам взял, сколько мне следует».
   В доме старухи была маленькая комнатка, которая всегда стояла запертой. Муку было очень любопытно, что такое в ней спрятано. И вдруг ему пришло на ум, что в этой комнате, может быть, лежат старухины деньги. Ему ещё больше захотелось войти туда.
   Как-то раз утром, когда Ахавзи ушла из дому, к Муку подбежала одна из собачонок и схватила его за полу (старуха очень не любила эту собачонку, а Мук, напротив, часто гладил и ласкал её). Собачонка тихо визжала и тянула карлика за собой. Она привела его в спальню старухи и остановилась перед маленькой дверью, которую Мук никогда раньше не замечал.
   Собака толкнула дверь и вошла в какую-то комнатку; Мук пошёл за ней и застыл на месте от удивления: он оказался в той самой комнате, куда ему так давно хотелось попасть.
   Вся комната была полна старых платьев и диковинной старинной посуды. Муку особенно понравился один кувшин – хрустальный, с золотым рисунком. Он взял его в руки и начал рассматривать, и вдруг крышка кувшина – Мук и не заметил, что кувшин был с крышкой, – упала на пол и разбилась.
   Бедный Мук не на шутку испугался. Теперь уж рассуждать не приходилось – надо было бежать: когда старуха вернётся и увидит, что он разбил крышку, она изобьёт его до полусмерти.
   Мук в последний раз оглядел комнату, и вдруг он увидел в углу туфли. Они были очень большие и некрасивые, но его собственные башмаки совсем развалились. Муку даже понравилось, что туфли такие большие, – когда он их наденет, все увидят, что он уже не ребёнок.
   Он быстро скинул башмаки с ног и надел туфли. Рядом с туфлями стояла тоненькая тросточка с львиной головой.
   «Эта тросточка всё равно стоит здесь без дела, – подумал Мук. – Возьму уж и тросточку кстати».
   Он захватил тросточку и бегом побежал к себе в комнату. В одну минуту он надел плащ и чалму, прицепил кинжал и помчался вниз по лестнице, торопясь уйти до возвращения старухи.
   Выйдя из дома, он пустился бежать и мчался без оглядки, пока не выбежал из города в поле. Тут карлик решил немного отдохнуть. И вдруг он почувствовал, что не может остановиться. Ноги у него бежали сами и тащили его, как он ни старался их задержать. Он и падать пробовал, и поворачиваться – ничего не помогало. Наконец он понял, что всё дело в его новых туфлях. Это они толкали его вперёд и не давали остановиться.
   Мук совсем выбился из сил и не знал, что ему делать. В отчаянии он взмахнул руками и закричал, как кричат извозчики:
   – Тпру! Тпру! Стой!
   И вдруг туфли сразу остановились, и бедный карлик со всего маха упал на землю.
   Он до того устал, что сразу заснул. И приснился ему удивительный сон. Он увидел во сне, что маленькая собачка, которая привела его в потайную комнату, подошла к нему и сказала:
   «Милый Мук, ты ещё не знаешь, какие у тебя чудесные туфли. Стоит тебе три раза повернуться на каблуке, и они перенесут тебя, куда ты захочешь. А тросточка поможет тебе искать клады. Там, где зарыто золото, она стукнет о землю три раза, а там, где зарыто серебро, она стукнет два раза».
   Когда Мук проснулся, он сразу захотел проверить, правду ли сказала маленькая собачонка. Он поднял левую ногу и попробовал повернуться на правом каблуке, но упал и больно ударился носом о землю. Он попытался ещё и ещё раз и наконец научился вертеться на одном каблуке и не падать. Тогда он потуже затянул пояс, быстро перевернулся три раза на одной ноге и сказал туфлям:
   – Перенесите меня в соседний город.
   И вдруг туфли подняли его на воздух и быстро, как ветер, побежали по облакам. Не успел Маленький Мук опомниться, как очутился в городе, на базаре.
   Он присел на завалинке около какой-то лавки и стал думать, как бы ему раздобыть хоть немного денег. У него, правда, была волшебная тросточка, но как узнать, в каком месте спрятано золото или серебро, чтобы пойти и найти его? На худой конец, он мог бы показываться за деньги, но для этого он слишком горд.
   И вдруг Маленький Мук вспомнил, что он умеет теперь быстро бегать.
   «Может быть, мои туфли принесут мне доход, – подумал он. – Попробую-ка я наняться к королю в скороходы».
   Он спросил хозяина лавки, как пройти во дворец, и через каких-нибудь пять минут уже подходил к дворцовым воротам. Привратник спросил его, что ему нужно, и, узнав, что карлик хочет поступить к королю на службу, повёл его к начальнику рабов. Мук низко поклонился начальнику и сказал ему:
   – Господин начальник, я умею бегать быстрее всякого скорохода. Возьмите меня к королю в гонцы.
   Начальник презрительно посмотрел на карлика и сказал с громким смехом:
   – У тебя ножки тоненькие, как палочки, а ты хочешь поступить в скороходы! Убирайся подобру-поздорову. Я не для того поставлен начальником рабов, чтобы всякий урод надо мной потешался!
   – Господин начальник, – сказал Маленький Мук, – я не смеюсь над вами. Давайте спорить, что я обгоню вашего самого лучшего скорохода.
   Начальник рабов расхохотался ещё громче прежнего. Карлик показался ему до того забавным, что он решил не прогонять его и рассказать о нём королю.
   – Ну ладно, – сказал он, – так уж и быть, я испытаю тебя. Ступай на кухню и готовься к состязанию. Тебя там накормят и напоят.
   Потом начальник рабов отправился к королю и рассказал ему про диковинного карлика. Король захотел повеселиться. Он похвалил начальника рабов за то, что тот не отпустил Маленького Мука, и приказал ему устроить состязание вечером на большом лугу.
   Принцы и принцессы услышали, какое будет вечером интересное зрелище, и рассказали своим слугам, а те разнесли эту новость по всему дворцу. И вечером все, у кого только были ноги, пришли на луг посмотреть, как будет бегать этот хвастун карлик.
   Когда король с королевой сели на свои места, Маленький Мук вышел на середину луга и отвесил низкий поклон. Со всех сторон раздался громкий хохот. Уж очень этот карлик был смешон в своих широких шароварах и длинных-предлинных туфлях. Но Маленький Мук нисколько не смутился. Он с гордым видом опёрся на свою тросточку, подбоченился и спокойно ждал скорохода.
   Вот наконец появился и скороход. Начальник рабов выбрал самого быстрого из королевских бегунов. Ведь Маленький Мук сам захотел этого.
   Скороход презрительно посмотрел на Мука и стал с ним рядом, ожидая знака начинать состязание.
   – Раз, два, три! – крикнула принцесса Амарза, старшая дочь короля, и взмахнула платком.
   Оба бегуна сорвались с места и помчались как стрела. Сначала скороход немножко обогнал карлика, но вскоре Мук настиг его и опередил. Он уже давно стоял у цели и обмахивался концом своей чалмы, а королевский скороход всё ещё был далеко. Наконец и он добежал до конца и как мёртвый повалился на землю. Король и королева захлопали в ладоши, и все придворные в один голос закричали:
   – Да здравствует победитель – Маленький Мук!
   Маленького Мука подвели к королю. Карлик низко поклонился ему и сказал:
   – О могущественный король! Я сейчас показал тебе только часть моего искусства! Возьми меня к себе на службу.
   – Хорошо, – сказал король. – Я назначаю тебя моим личным скороходом. Ты всегда будешь находиться при мне и исполнять мои поручения.
   Маленький Мук очень обрадовался – наконец-то он нашёл своё счастье! Теперь он может жить безбедно и спокойно.
   Король высоко ценил Мука и постоянно оказывал ему милости. Он посылал карлика с самыми важными поручениями, и никто лучше Мука не умел их исполнять. Но остальные королевские слуги были недовольны. Им очень не нравилось, что ближе всех к королю стал какой-то карлик, который только и умеет, что бегать. Они то и дело сплетничали на него королю, но король не хотел их слушать. Он всё больше и больше доверял Муку и вскоре назначил его главным скороходом.
   Маленького Мука очень огорчало, что придворные ему так завидуют. Он долго старался что-нибудь придумать, чтобы они его полюбили. И наконец он вспомнил про свою тросточку.
   «Если мне удастся найти клад, – раздумывал он, – эти гордые господа, наверно, перестанут меня ненавидеть. Говорят, что старый король, отец теперешнего, зарыл в своём саду большие богатства, когда к его городу подступили враги. Он, кажется, так и умер, никому не сказав, где закопаны его сокровища».
   Маленький Мук целыми днями ходил по саду с тросточкой в руках и искал золото старого короля.
   Как-то раз он гулял в отдалённом углу сада, и вдруг тросточка у него в руках задрожала и три раза ударила о землю. Маленький Мук весь затрясся от волнения. Он побежал к садовнику и выпросил у него большой заступ, а потом вернулся во дворец и стал ждать, когда стемнеет. Как только наступил вечер, карлик отправился в сад и начал копать в том месте, где стукнула палочка.
   Долго трудился Маленький Мук, и наконец его заступ ударился обо что-то твёрдое. Карлик наклонился над ямой и нащупал руками в земле какую-то железную крышку. Он поднял эту крышку и обомлел: в яме стоял большой горшок, доверху наполненный золотыми монетами.
   Маленький Мук хотел вытащить горшок из ямы, но не мог: не хватило сил. Тогда он напихал в карманы и за пояс как можно больше золотых и потихоньку вернулся во дворец. Он спрятал деньги у себя в постели под периной и лёг спать довольный и радостный.
   На другое утро Маленький Мук проснулся и подумал: «Теперь всё переменится и мои враги будут меня любить».
   Он принялся раздавать своё золото направо и налево, но придворные стали только ещё больше ему завидовать.
   Ахмед, начальник рабов, говорил:
   – Он выпросил деньги у короля.
   А казначей Архаз, который уже давно тайком запускал руку в королевскую сокровищницу, кричал на весь дворец:
   – Карлик украл золото из королевской казны!
   Чтобы наверняка узнать, откуда у Мука взялись деньги, его враги сговорились между собой и придумали такой план.
   У короля был один любимый слуга, Корхуз. Он всегда подавал королю кушанья и наливал вино в его кубок. И вот как-то раз этот Корхуз пришёл к королю грустный и печальный. Король сразу заметил это и спросил:
   – Что с тобой сегодня, Корхуз? Почему ты такой грустный?
   – Я грустный потому, что король лишил меня своей милости, – ответил Корхуз.
   – Что ты болтаешь, мой добрый Корхуз! – сказал король. – С каких это пор я лишил тебя своей милости?
   – С тех пор, ваше величество, как к вам поступил ваш главный скороход, – ответил Корхуз. – Вы осыпаете его золотом, а нам, вашим верным слугам, не даёте ничего.
   И он рассказал королю, что у Маленького Мука появилось откуда-то много золота и что карлик без счёту раздаёт деньги всем придворным. Король очень удивился и велел позвать к себе Архаза – своего казначея и Ахмеда – начальника рабов. Те подтвердили, что Корхуз говорит правду. Тогда король приказал своим сыщикам узнать, откуда карлик достаёт деньги.
   На беду, у Маленького Мука как раз в этот день вышло всё золото, и он решил сходить в свою сокровищницу. Он взял заступ и отправился в сад. Сыщики пошли за ним, Корхуз и Архаз – тоже. Когда Маленький Мук наложил полный халат золота и хотел идти обратно, они схватили его и повели к королю.
   А король не любил, когда его будили среди ночи. Он встретил своего главного скорохода злой и недовольный и спросил сыщиков:
   – Где вы накрыли этого бесчестного карлика?
   – Ваше величество, – сказал Архаз, – мы поймали его как раз в ту минуту, когда он зарывал это золото в землю.
   – Правду ли они говорят? – спросил король карлика. – Откуда у тебя столько денег?
   – Милостивый король, – простодушно ответил карлик, – я ни в чём не виноват. Когда ваши люди меня схватили и связали мне руки, я не зарывал это золото в яму, а, напротив, вынимал его оттуда.
   Король решил, что Маленький Мук лжёт, и страшно рассердился.
   – Несчастный! – закричал он. – Ты сначала меня обокрал, а теперь хочешь обмануть такой глупой ложью! Казначей! Правда ли, что здесь как раз столько золота, сколько не хватает в моей казне?
   – В вашей казне, милостивый король, не хватает гораздо больше, – ответил казначей. – Могу поклясться, что это золото украдено из королевской сокровищницы.
   – Заковать карлика в железные цепи и посадить его в башню! – закричал король. – А ты, казначей, пойди в сад, возьми всё золото, которое найдёшь в яме, и положи его обратно в казну.
   Казначей исполнил приказание короля и принёс горшок с золотом в сокровищницу. Он принялся считать блестящие монетки и пересыпать их в мешки. На дне горшка казначей увидел бумажку, на которой было написано:

   ВРАГИ НАПАЛИ НА МОЮ СТРАНУ Я ЗАКОПАЛ В ЭТОМ МЕСТЕ ЧАСТЬ МОИХ СОКРОВИЩ ПУСТЬ ЗНАЕТ ВСЯКИЙ КТО НАЙДЁТ ЭТО ЗОЛОТО ЧТО ЕСЛИ ОН СЕЙЧАС ЖЕ НЕ ОТДАСТ ЕГО МОЕМУ СЫНУ ОН ЛИШИТСЯ МИЛОСТИ СВОЕГО КОРОЛЯ
КОРОЛЬ САДИ

   Хитрый казначей разорвал бумажку и решил никому не говорить про неё.
   А Маленький Мук сидел в высокой дворцовой башне и думал, как ему спастись. Он знал, что за кражу королевских денег его должны казнить, но ему всё-таки не хотелось рассказывать королю про волшебную трость: ведь король сейчас же её отнимет, а с нею вместе, пожалуй, и туфли. Туфли всё ещё были у карлика на ногах, но от них не было никакого проку – Маленький Мук был прикован к стене короткой железной цепью и никак не мог повернуться на каблуке.
   Утром в башню пришёл палачи приказал карлику готовиться к казни. Маленький Мук понял, что надо открыть королю свою тайну. Ведь всё-таки лучше жить без волшебной палочки и даже без туфель-скороходов, чем умереть на плахе.
   Он попросил короля выслушать его наедине и всё ему рассказал. Король сначала не поверил и решил, что карлик всё это выдумал.
   – Ваше величество, – сказал тогда Маленький Мук, – обещайте мне пощаду, и я вам докажу, что говорю правду.
   Король велел потихоньку закопать в своём саду несколько золотых монет и приказал Муку найти их. Карлику не пришлось долго искать. Как только он дошёл до того места, где было закопано золото, палочка три раза ударила о землю. Король понял, что казначей сказал ему неправду, и велел его казнить вместо Мука. А карлика он позвал к себе и сказал:
   – Я обещал не убивать тебя и сдержу своё слово. Но ты, наверно, открыл мне не все твои тайны. Ты будешь сидеть в башне до тех пор, пока не скажешь мне, отчего ты так быстро бегаешь.
   Бедному карлику очень не хотелось возвращаться в тёмную, холодную башню. Он рассказал королю про свои чудесные туфли, но самого главного – как их остановить – не сказал. Король решил сам испытать эти туфли. Он надел их, вышел в сад и как бешеный помчался по дорожке. Скоро он захотел остановиться, но не тут-то было. Напрасно он хватался за кусты и деревья – туфли всё тащили и тащили его вперёд. А карлик стоял и посмеивался. Ему было очень приятно хоть немного отомстить этому жестокому королю. Наконец король выбился из сил и упал на землю.
   Опомнившись немного, он вне себя от ярости набросился на карлика.
   – Так вот как ты обращаешься со своим королём! – закричал он. – Я обещал тебе жизнь и свободу, но если ты через двенадцать часов ещё будешь на моей земле, я тебя поймаю, и тогда уж не рассчитывай на пощаду. А туфли и тросточку я возьму себе.
   Бедному карлику ничего не оставалось, как поскорей убраться из дворца. Печально плёлся он по городу, горько проклиная свою судьбу.
   Страна этого короля была не очень большая, так что уже через восемь часов карлик дошёл до границы. Ему захотелось отдохнуть. Он свернул с дороги и вошёл в лес. Там он отыскал хорошее местечко около пруда, под густыми деревьями, лёг на траву и заснул.
   Когда он проснулся, то почувствовал, что голоден. Над его головой, на деревьях, висели винные ягоды – спелые и сочные. Карлик взобрался на дерево, сорвал несколько ягод и с удовольствием съел их. Потом ему захотелось пить. Он подошёл к пруду, наклонился над водой и весь похолодел: из воды на него смотрела огромная голова с ослиными ушами и длинным-предлинным носом.
   Маленький Мук в ужасе схватился за уши. Они и вправду были длинные, как у осла.
   – Так мне и надо! – закричал бедный Мук. – У меня было в руках счастье, а я, как осёл, погубил его.
   Он долго ходил под деревьями, всё время ощупывая свои уши, и наконец опять проголодался. Пришлось снова приняться за винные ягоды. Ведь больше есть было нечего.
   Наевшись досыта, Маленький Мук поднёс руки к голове и радостно вскрикнул: вместо длинных ушей у него опять были его собственные уши. Он сейчас же побежал к пруду и посмотрелся в воду. Нос у него тоже стал такой же, как прежде.
   «Как же это могло случиться?» – подумал карлик. И вдруг он сразу всё понял: первое дерево, с которого он поел ягоды, наградило его ослиными ушами, а от ягод второго они исчезли.
   Маленький Мук нарвал с обоих деревьев столько ягод, сколько мог унести, и пошёл обратно в страну жестокого короля. В ту пору была весна, и ягоды считались редкостью.
   Вернувшись в тот город, где жил король, Маленький Мук переоделся, чтобы никто его не мог узнать, наполнил целую корзину ягодами с первого дерева и пошёл к королевскому дворцу. Дело было утром, и перед воротами дворца сидело много торговок со всякими припасами. Мук также уселся рядом с ними. Вскоре из дворца вышел главный повар и принялся обходить торговок и осматривать их товар. Дойдя до Маленького Мука, повар увидел винные ягоды и очень обрадовался.
   – Ага, – сказал он, – вот подходящее лакомство для короля! Сколько ты хочешь за всю корзину?
   Маленький Мук не стал дорожиться, и главный повар взял корзину с ягодами и ушёл. Только он успел уложить ягоды на блюдо, как король потребовал завтрак. Когда на стол подали хрустальное блюдо, полное спелых ягод, все, сидящие за столом, в один голос воскликнули: «Ах!»
   Король сам взялся делить ягоды. Принцы и принцессы получили по две штуки, придворным досталось по одной, а остальные король приберёг для себя – он был очень жадный и любил сладкое. Король положил ягоды на тарелку и с удовольствием принялся их есть.
   – Отец, отец, – вдруг закричала принцесса Амарза, – что сделалось с твоими ушами?
   Король потрогал свои уши и вскрикнул от ужаса. Уши у него стали длинные, как у осла. Нос тоже вытянулся до самого подбородка. Принцы, принцессы и придворные были немногим лучше на вид.
   – Доктора, доктора скорей! – закричал король.
   Сейчас же послали за докторами. Их пришла целая толпа. Они прописывали королю разные лекарства, но лекарства не помогали.
   Дня через два Маленький Мук решил, что пришло время действовать. На деньги, полученные за винные ягоды, он купил себе большой чёрный плащ и высокий остроконечный колпак. Чтобы его совсем не могли узнать, он привязал себе длинную белую бороду. Захватив с собой корзину ягод со второго дерева, карлик пришёл во дворец и сказал, что может вылечить короля. Сначала ему никто не поверил. Тогда Мук предложил одному принцу попробовать его лечение. Принц съел несколько ягод, и длинный нос и ослиные уши у него пропали. Тут уж придворные толпой бросились к чудесному доктору. Но король опередил всех. Он молча взял карлика за руку, привёл его в свою сокровищницу и сказал:
   – Вот перед тобой все мои богатства. Бери что хочешь, только вылечи меня от этой ужасной болезни.
   Маленький Мук сейчас же заметил в углу комнаты свою волшебную тросточку и туфли-скороходы. Он принялся ходить взад и вперёд, словно разглядывая королевские богатства, и незаметно подошёл к туфлям. Мигом надел он их на ноги, схватил тросточку и сорвал с подбородка бороду. Король чуть не упал от удивления, увидев знакомое лицо своего главного скорохода.
   – Злой король! – закричал Маленький Мук. – Так-то ты отплатил мне за мою верную службу? Оставайся же на всю жизнь длинноухим уродом и вспоминай Маленького Мука!
   Он быстро повернулся три раза на каблуке и, прежде чем король успел сказать слово, был уже далеко…
   С тех пор Маленький Мук живёт в нашем городе. Ты видишь, как много он испытал. Его нужно уважать, хоть с виду он и смешной.

   Вот какую историю рассказал мне мой отец. Я передал все это другим мальчишкам, и ни один из нас никогда больше не смеялся над карликом. Напротив, мы его очень уважали и так низко кланялись ему на улице, словно он был начальник города или главный судья.

Карлик Нос

   В одном большом германском городе жил когда-то сапожник Фридрих со своей женой Ханной. Весь день он сидел у окна и клал заплатки на башмаки и туфли. Он и новые башмаки брался шить, если кто заказывал, но тогда ему приходилось сначала покупать кожу. Запасти товар заранее он не мог – денег не было.
   А Ханна продавала на рынке плоды и овощи со своего маленького огорода. Она была женщина опрятная, умела красиво разложить товар, и у неё всегда было много покупателей.
   У Ханны и Фридриха был сын Якоб – стройный, красивый мальчик, довольно высокий для своих двенадцати лет. Обыкновенно он сидел возле матери на базаре. Когда какой-нибудь повар или кухарка покупали у Ханны сразу много овощей, Якоб помогал им донести покупку до дому и редко возвращался назад с пустыми руками.
   Покупатели Ханны любили хорошенького мальчика и почти всегда дарили ему что-нибудь: цветок, пирожное или монетку.
   Однажды Ханна, как всегда, торговала на базаре. Перед ней стояло несколько корзин с капустой, картошкой, кореньями и всякой зеленью. Тут же в маленькой корзинке красовались ранние груши, яблоки, абрикосы.
   Якоб сидел возле матери и громко кричал:
   – Сюда, сюда, повара, кухарки!.. Вот хорошая капуста, зелень, груши, яблоки! Кому надо? Мать дёшево отдаст!
   И вдруг к ним подошла какая-то бедно одетая старуха с маленькими красными глазками, острым, сморщенным от старости личиком и длинным-предлинным носом, который спускался до самого подбородка. Старуха опиралась на костыль, и удивительно было, что она вообще может ходить: она хромала, скользила и переваливалась, точно у неё на ногах были колёса. Казалось, она вот-вот упадёт и ткнётся своим острым носом в землю.
   Ханна с любопытством смотрела на старуху. Вот уже без малого шестнадцать лет, как она торгует на базаре, а такой чудной старушонки ещё ни разу не видела. Ей даже немного жутко стало, когда старуха остановилась возле её корзин.
   – Это вы Ханна, торговка овощами? – спросила старуха скрипучим голосом, всё время тряся головой.
   – Да, – ответила жена сапожника. – Вам угодно что-нибудь купить?
   – Увидим, увидим, – пробормотала себе под нос старуха. – Зелень поглядим, корешки посмотрим. Есть ли ещё у тебя то, что мне нужно…
   Она нагнулась и стала шарить своими длинными коричневыми пальцами в корзине с пучками зелени, которые Ханна разложила так красиво и аккуратно. Возьмёт пучок, поднесёт к носу и обнюхивает со всех сторон, а за ним – другой, третий.
   У Ханны прямо сердце разрывалось – до того тяжело ей было смотреть, как старуха обращается с зеленью. Но она не могла сказать ей ни слова – покупатель ведь имеет право осматривать товар. Кроме того, она всё больше и больше боялась этой старухи.
   Переворошив всю зелень, старуха выпрямилась и проворчала:
   – Плохой товар!.. Плохая зелень!.. Ничего нет из того, что мне нужно. Пятьдесят лет назад было куда лучше!.. Плохой товар! Плохой товар!
   Эти слова рассердили маленького Якоба.
   – Эй ты, бессовестная старуха! – крикнул он. – Перенюхала всю зелень своим длинным носом, перемяла корешки корявыми пальцами, так что теперь их никто не купит, и ещё ругаешься, что плохой товар! У нас сам герцогский повар покупает!
   Старуха искоса поглядела на мальчика и сказала хриплым голосом:
   – Тебе не нравится мой нос, мой нос, мой прекрасный длинный нос? И у тебя такой же будет, до самого подбородка.
   Она подкатилась к другой корзине – с капустой, вынула из неё несколько чудесных, белых кочанов и так сдавила их, что они жалобно затрещали. Потом она кое-как побросала кочаны обратно в корзину и снова проговорила:
   – Плохой товар! Плохая капуста!
   – Да не тряси ты так противно головой! – закричал Якоб. – У тебя шея не толще кочерыжки – того и гляди, обломится, и голова упадёт в нашу корзину. Кто у нас тогда что купит?
   – Так у меня, по-твоему, слишком тонкая шея? – сказала старуха, всё так же усмехаясь. – Ну, а ты будешь совсем без шеи. Голова у тебя будет торчать прямо из плеч – по крайней мере, не свалится с тела.
   – Не говорите мальчику таких глупостей! – сказала наконец Ханна, не на шутку рассердившись. – Если вы хотите что-нибудь купить, так покупайте скорей. Вы у меня разгоните всех покупателей.
   Старуха сердито поглядела на Ханну.
   – Хорошо, хорошо, – проворчала она. – Пусть будет по-твоему. Я возьму у тебя эти шесть кочанов капусты. Но только у меня в руках костыль, и я не могу сама ничего нести. Пусть твой сын донесёт мне покупку до дому. Я его хорошо награжу за это.
   Якобу очень не хотелось идти, и он даже заплакал – он боялся этой страшной старухи. Но мать строго приказала ему слушаться – ей казалось грешно заставлять старую, слабую женщину нести такую тяжесть. Вытирая слёзы, Якоб положил капусту в корзину и пошёл следом за старухой.
   Она брела не очень-то скоро, и прошёл почти час, пока они добрались до какой-то дальней улицы на окраине города и остановились перед маленьким полуразвалившимся домиком.
   Старуха вынула из кармана какой-то заржавленный крючок, ловко всунула его в дырочку в двери, и вдруг дверь с шумом распахнулась. Якоб вошёл и застыл на месте от удивления: потолки и стены в доме были мраморные, кресла, стулья и столы – из чёрного дерева, украшенного золотом и драгоценными камнями, а пол был стеклянный и до того гладкий, что Якоб несколько раз поскользнулся и упал.
   Старуха приложила к губам маленький серебряный свисток и как-то по-особенному, раскатисто, свистнула – так, что свисток затрещал на весь дом. И сейчас же по лестнице быстро сбежали вниз морские свинки – совсем необыкновенные морские свинки, которые ходили на двух лапках. Вместо башмаков у них были ореховые скорлупки, и одеты эти свинки были совсем как люди – даже шляпы не забыли захватить.
   – Куда вы девали мои туфли, негодницы! – закричала старуха и так ударила свинок палкой, что они с визгом подскочили. – Долго ли я ещё буду здесь стоять?..
   Свинки бегом побежали вверх по лестнице, принесли две скорлупки кокосового ореха на кожаной подкладке и ловко надели их старухе на ноги.
   Старуха сразу перестала хромать. Она отшвырнула свою палку в сторону и быстро-быстро заскользила по стеклянному полу, таща за собой маленького Якоба. Ему было даже трудно поспевать за ней, до того проворно она двигалась в своих кокосовых скорлупках.
   Наконец старуха остановилась в какой-то комнате, где было много всякой посуды. Это, видимо, была кухня, хотя полы в ней были устланы коврами, а на диванах лежали вышитые подушки, как в каком-нибудь дворце.
   – Садись, сынок, – ласково сказала старуха и усадила Якоба на диван, пододвинув к дивану стол, чтобы Якоб не мог никуда уйти со своего места. – Отдохни хорошенько – ты, наверно, устал. Ведь человеческие головы – не лёгкая ноша.
   – Что вы болтаете! – закричал Якоб. – Устать-то я и вправду устал, но я нёс не головы, а кочаны капусты. Вы купили их у моей матери.
   – Это ты неверно говоришь, – сказала старуха и засмеялась.
   И, раскрыв корзинку, она вытащила из неё за волосы человеческую голову.
   Якоб чуть не упал, до того испугался. Он сейчас же подумал о своей матери. Ведь если кто-нибудь узнает про эти головы, на неё мигом донесут, и ей придётся плохо.
   – Нужно тебя ещё наградить за то, что ты такой послушный, – продолжала старуха. – Потерпи немного: я сварю тебе такой суп, что ты его до смерти вспоминать будешь.
   Она снова свистнула в свой свисток, и на кухню примчались морские свинки, одетые как люди: в передниках, с поварёшками и кухонными ножами за поясом. За ними прибежали белки – много белок, тоже на двух ногах; они были в широких шароварах и зелёных бархатных шапочках. Это, видно, были поварята. Они быстро-быстро карабкались по стенам и приносили к плите миски и сковородки, яйца, масло, коренья и муку. А у плиты суетилась, катаясь взад и вперёд на своих кокосовых скорлупках, сама старуха – ей, видно, очень хотелось сварить для Якоба что-нибудь хорошее. Огонь под плитой разгорался всё сильнее, на сковородках что-то шипело и дымилось, по комнате разносился приятный, вкусный запах.
   Наконец в горшке что-то заклокотало и забулькало, из него повалил пар, и на огонь полилась густая пена.
   Тогда старуха сняла горшок с плиты, отлила из него супу в серебряную миску и поставила миску перед Якобом.
   – Кушай, сынок, – сказала она. – Поешь этого супу и будешь такой же красивый, как я. И поваром хорошим сделаешься – надо же тебе знать какое-нибудь ремесло.
   Якоб не очень хорошо понимал, что это старуха бормочет себе под нос, да и не слушал её – больше был занят супом. Мать часто стряпала для него всякие вкусные вещи, но ничего лучше этого супа ему ещё не приходилось пробовать. От него так хорошо пахло зеленью и кореньями, он был одновременно и сладкий, и кисловатый, и к тому же очень крепкий.
   Когда Якоб почти что доел суп, свинки зажгли на маленькой жаровне какое-то куренье с приятным запахом, и по всей комнате поплыли облака голубоватого дыма. Он становился всё гуще и гуще, всё плотней и плотней окутывал мальчика, так что у Якоба наконец закружилась голова. Напрасно говорил он себе, что ему пора возвращаться к матери, напрасно пытался встать на ноги. Стоило ему приподняться, как он снова падал на диван – до того ему вдруг захотелось спать. Не прошло и пяти минут, как он и вправду заснул на диване, в кухне безобразной старухи.
   И увидел Якоб удивительный сон. Ему приснилось, будто старуха сняла с него одежду и завернула его в беличью шкурку. Он научился прыгать и скакать, как белка, и подружился с другими белками и свинками. Все они были очень хорошие.
   И стал Якоб, как они, прислуживать старухе. Сначала ему пришлось быть чистильщиком обуви. Он должен был смазывать маслом кокосовые скорлупки, которые старуха носила на ногах, и так натирать их тряпочкой, чтобы они блестели. Дома Якобу часто приходилось чистить туфли и башмаки, так что дело быстро пошло у него на лад.
   Примерно через год его перевели на другую, более трудную должность. Вместе с несколькими другими белками он вылавливал пылинки из солнечного луча и просеивал их сквозь самое мелкое сито, а потом из них пекли для старухи хлеб. У неё во рту не осталось ни одного зуба, потому-то ей и приходилось есть булки из солнечных пылинок, мягче которых, как все знают, нет ничего на свете.
   Ещё через год Якобу было поручено добывать старухе воду для питья. Вы думаете, у неё был вырыт на дворе колодец или поставлено ведро, чтобы собирать в него дождевую воду? Нет, простой воды старуха и в рот не брала. Якоб с белками собирал в ореховые скорлупки росу с цветов, и старуха только её и пила. А пила она очень много, так что работы у водоносов было по горло.
   Прошёл ещё год, и Якоб перешёл служить в комнаты – чистить полы. Это тоже оказалось не очень-то лёгким делом: полы-то ведь были стеклянные – на них дохнёшь, и то видно. Якоб чистил их щётками и натирал суконкой, которую навёртывал себе на ноги.
   На пятый год Якоб стал работать на кухне. Это была работа почётная, к которой допускали с разбором, после долгого испытания. Якоб прошёл все должности, от поварёнка до старшего пирожного мастера, и стал таким опытным и искусным поваром, что даже сам себе удивлялся. Чего только он не выучился стряпать! Самые замысловатые кушанья – пирожное двухсот сортов, супы из всех трав и кореньев, какие есть на свете, – всё он умел приготовить быстро и вкусно.
   Так Якоб прожил у старухи лет семь. И вот однажды она надела на ноги свои ореховые скорлупки, взяла костыль и корзину, чтобы идти в город, и приказала Якобу ощипать курицу, начинить её зеленью и хорошенько подрумянить. Якоб сейчас же принялся за работу. Он свернул птице голову, ошпарил её всю кипятком, ловко ощипал с неё перья, выскоблил кожу, так что она стала нежная и блестящая, и вынул внутренности. Потом ему понадобились травы, чтобы начинить ими курицу. Он пошёл в кладовую, где хранилась у старухи всякая зелень, и принялся отбирать то, что ему было нужно. И вдруг он увидел в стене кладовой маленький шкафчик, которого раньше никогда не замечал. Дверца шкафчика была приоткрыта. Якоб с любопытством заглянул в него и видит – там стоят какие-то маленькие корзиночки. Он открыл одну из них и увидел диковинные травы, какие ему ещё никогда не попадались. Стебли у них были зеленоватые, и на каждом стебельке – ярко-красный цветочек с жёлтым ободком.
   Якоб поднёс один цветок к носу и вдруг почувствовал знакомый запах – такой же, как у супа, которым старуха накормила его, когда он к ней пришёл. Запах был до того сильный, что Якоб громко чихнул несколько раз и проснулся.
   Он с удивлением осмотрелся кругом и увидел, что лежит на том же диване, в кухне у старухи.
   «Ну и сон же это был! Прямо будто наяву! – подумал Якоб. – То-то матушка посмеется, когда я ей всё это расскажу! И попадёт же мне от неё за то, что я заснул в чужом доме, вместо того чтобы вернуться к ней на базар!»
   Он быстро вскочил с дивана и хотел бежать к матери, но почувствовал, что всё тело у него точно деревянное, а шея совсем окоченела – он еле-еле мог шевельнуть головой. Он то и дело задевал носом за стену или за шкаф, а раз, когда быстро повернулся, даже больно ударился о дверь. Белки и свинки бегали вокруг Якоба и пищали – видно, им не хотелось его отпускать. Выходя из дома старухи, Якоб поманил их за собой – ему тоже было жалко с ними расставаться, но они быстро укатили назад в комнаты на своих скорлупках, и мальчик долго ещё слышал издали их жалобный писк.
   Домик старухи, как мы уже знаем, был далеко от рынка, и Якоб долго пробирался узкими, извилистыми переулками, пока не добрался до рынка. На улицах толпилось очень много народу. Где-то поблизости, наверное, показывали карлика, потому что все вокруг Якоба кричали:
   – Посмотрите, вот безобразный карлик! И откуда он только взялся? Ну и длинный же у него нос! А голова – прямо на плечах торчит, без шеи! А руки-то, руки!.. Поглядите – до самых пяток!
   Якоб в другое время с удовольствием сбегал бы поглядеть на карлика, но сегодня ему было не до того – надо было спешить к матери.
   Наконец Якоб добрался до рынка. Он порядком побаивался, что ему попадёт от матери. Ханна всё ещё сидела на своём месте, и у неё в корзине было порядочно овощей – значит, Якоб проспал не особенно долго. Уже издали он заметил, что его мать чем-то опечалена. Она сидела молча, подперев рукой щёку, бледная и грустная.
   Якоб долго стоял, не решаясь подойти к матери. Наконец он собрался с духом и, подкравшись к ней сзади, положил ей руку на плечо и сказал:
   – Мама, что с тобой? Ты на меня сердишься?
   Ханна обернулась и, увидев Якоба, вскрикнула от ужаса.
   – Что тебе нужно от меня, страшный карлик? – закричала она. – Уходи, уходи! Я не терплю таких шуток!
   – Что ты, матушка? – испуганно сказал Якоб. – Ты, наверно, нездорова. Почему ты гонишь меня?
   – Говорю тебе, уходи своей дорогой! – сердито крикнула Ханна. – От меня ты ничего не получишь за твои шутки, противный урод!
   «Она сошла с ума! – подумал бедный Якоб. – Как мне теперь увести её домой?»
   – Мамочка, посмотри же на меня хорошенько, – сказал он, чуть не плача. – Я ведь твой сын Якоб!
   – Нет, это уж слишком! – закричала Ханна, обращаясь к своим соседкам. – Посмотрите на этого ужасного карлика! Он отпугивает всех покупателей да ещё смеётся над моим горем! Говорит – я твой сын, твой Якоб, негодяй этакий!
   Торговки, соседки Ханны, разом вскочили на ноги и принялись ругать Якоба:
   – Как ты смеешь шутить над её горем! Её сына украли семь лет назад. А какой мальчик был – прямо картинка! Убирайся сейчас же, не то мы тебе глаза выцарапаем!
   Бедный Якоб не знал, что подумать. Ведь он же сегодня утром пришёл с матерью на базар и помог ей разложить овощи, потом отнёс к старухе домой капусту, зашёл к ней, поел у неё супу, немного поспал и вот теперь вернулся. А торговки говорят про какие-то семь лет. И его, Якоба, называют противным карликом. Что же с ними такое случилось?
   Со слезами на глазах побрёл Якоб с рынка. Раз мать не хочет его признавать, он пойдёт к отцу.
   «Посмотрим, – думал Якоб. – Неужели и отец тоже прогонит меня? Я стану у двери и заговорю с ним».
   Он подошёл к лавке сапожника, который, как всегда, сидел там и работал, стал возле двери и заглянул в лавку. Фридрих был так занят работой, что сначала не заметил Якоба. Но вдруг случайно поднял голову, выронил из рук шило и дратву и вскрикнул:
   – Что это такое? Что такое?
   – Добрый вечер, хозяин, – сказал Якоб и вошёл в лавку. – Как поживаете?
   – Плохо, сударь мой, плохо! – ответил сапожник, который тоже, видно, не узнал Якоба. – Работа совсем не ладится. Мне уже много лет, а я один – чтобы нанять подмастерья, денег не хватает.
   – А разве у вас нет сына, который мог бы вам помочь? – спросил Якоб.
   – Был у меня один сын, Якобом его звали, – ответил сапожник. – Теперь было бы ему годков двадцать. Он бы здорово поддержал меня. Ведь ему всего двенадцать лет было, а такой был умница! И в ремесле уже кое-что смекал, и красавец был писаный. Он бы уж сумел приманить заказчиков, не пришлось бы мне теперь класть заплатки – одни бы новые башмаки шил. Да уж, видно, такая моя судьба!
   – А где же теперь ваш сын? – робко спросил Якоб.
   – Про то один Господь знает, – ответил с тяжёлым вздохом сапожник. – Вот уже семь лет прошло, как его увели от нас на базаре.
   – Семь лет! – с ужасом повторил Якоб.
   – Да, сударь мой, семь лет. Как сейчас помню, жена прибежала с базара, воет, кричит: уж вечер, а дитя не вернулось. Она целый день его искала, всех спрашивала, не видали ли, – и не нашла. Я всегда говорил, что этим кончится. Наш Якоб – что правда, то правда – был пригожий ребёнок, жена гордилась им и частенько посылала его отнести добрым людям овощи или что другое. Грех сказать – его всегда хорошо награждали, но я частенько говорил жене: «Смотри, Ханна! Город большой, в нём много злых людей. Как бы чего не случилось с нашим Якобом!» Так и вышло! Пришла в тот день на базар какая-то женщина, старая, безобразная, выбирала, выбирала товар и столько в конце концов накупила, что самой не отнести. Ханна, добрая душа, и пошли с ней мальчика… Так мы его больше и не видали.
   – И значит, с тех пор прошло семь лет?
   – Весной семь будет. Уж мы и объявляли о нём, и по людям ходили, спрашивали про мальчишку – его ведь многие знали, все его, красавчика, любили, – но сколько ни искали, так и не нашли. И женщину ту, что у Ханны овощи покупала, никто с тех пор не видал. Одна древняя старуха – девяносто уже лет на свете живёт – говорила Ханне, что это, может быть, злая колдунья Крейтервейс, что приходит в город раз в пятьдесят лет закупать провизию.
   Так рассказывал отец Якоба, постукивая молотком по сапогу и вытягивая длинную вощёную дратву. Теперь наконец Якоб понял, что с ним случилось. Значит, он не во сне это видел, а вправду семь лет был белкой и служил у злой колдуньи. У него прямо сердце разрывалось с досады. Семь лет жизни у него украла старуха, а что он за это получил? Научился чистить кокосовые скорлупки и натирать стеклянные полы да всякие вкусные кушанья выучился готовить!
   Долго стоял он на пороге лавки, не говоря ни слова. Наконец сапожник спросил его:
   – Может быть, вам что-нибудь у меня приглянулось, сударь? Не возьмёте ли пару туфель или хотя бы, – тут он вдруг прыснул со смеху, – футляр для носа?
   – А что такое с моим носом? – сказал Якоб. – Зачем мне для него футляр?
   – Воля ваша, – ответил сапожник, – но будь у меня такой ужасный нос, я бы, осмелюсь сказать, прятал его в футляр – хороший футляр из розовой лайки. Взгляните, у меня как раз есть подходящий кусочек. Правда, на ваш нос понадобится немало кожи. Ведь вы, верно, частенько задеваете носом за двери.
   Якоб ни слова не мог сказать от удивления. Он пощупал свой нос – нос был толстый и длинный, четверти в две, не меньше. Видно, злая старуха превратила его в урода. Вот почему мать не узнала его.
   – Хозяин, – чуть не плача, сказал он, – нет ли у вас здесь зеркала? Мне нужно посмотреться в зеркало, обязательно нужно.
   – Сказать по правде, сударь, – ответил сапожник, – не такая у вас наружность, чтобы было чем гордиться. Незачем вам каждую минуту глядеться в зеркало.
   – Дайте, дайте мне скорей зеркало! – взмолился Якоб. – Уверяю вас, мне очень нужно. Я, правда, не из гордости…
   – Да ну вас совсем! Нет у меня зеркала! – рассердился сапожник. – У жены было одно малюсенькое, да не знаю, куда она его задевала. Если уж вам так не терпится на себя посмотреть – вон напротив лавка цирюльника Урбана. У него есть зеркало, раза в два больше вас. Глядитесь в него сколько душе угодно. А затем – пожелаю вам доброго здоровья.
   И сапожник легонько вытолкнул Якоба из лавки и захлопнул за ним дверь. Якоб быстро перешёл через улицу и вошёл к цирюльнику, которого он раньше хорошо знал.
   – Доброе утро, Урбан, – сказал он. – У меня к вам большая просьба: будьте добры, позвольте мне посмотреться в ваше зеркало.
   – Сделайте одолжение. Вон оно стоит в левом простенке! – крикнул Урбан и громко расхохотался: – Полюбуйтесь, полюбуйтесь на себя, вы ведь настоящий красавчик – тоненький, стройный, шея лебединая, руки словно у королевы, а носик курносенький, – лучше нет на свете! Вы, конечно, немножко им щеголяете, ну да всё равно, посмотрите на себя. Пусть не говорят, что я из зависти не позволил вам посмотреться в моё зеркало.
   Посетители, которые пришли к Урбану бриться и стричься, оглушительно хохотали, слушая его шутки.
   Якоб подошёл к зеркалу и невольно отшатнулся. Слёзы выступили у него на глазах. Неужели это он, этот уродливый карлик! Глаза у него стали маленькие, как у свиньи, огромный нос свешивался ниже подбородка, а шеи как будто и совсем не было. Голова глубоко ушла в плечи, и он почти совсем не мог её повернуть. А ростом он был такой же, как семь лет назад, – совсем маленький. Другие мальчишки за эти годы выросли вверх, а Якоб рос в ширину. Спина и грудь у него были широкие-преширокие, и он был похож на большой, плотно набитый мешок. Тоненькие коротенькие ножки едва несли его тяжёлое тело. А руки с крючковатыми пальцами были, наоборот, длинные, как у взрослого мужчины, и свисали почти до земли. Таков был теперь бедняга Якоб.
   «Да, – подумал он, глубоко вздыхая, – немудрено, что ты не узнала своего сына, матушка! Не таков он был раньше, когда ты любила похвастать им перед соседками!»
   Ему вспомнилось, как старуха подошла в то утро к его матери. Всё, над чем он тогда смеялся – и длинный нос, и безобразные пальцы, – получил он от старухи за свои насмешки. А шею она у него отняла, как обещала…
   – Ну что, вдоволь насмотрелись на себя, мой красавчик? – спросил со смехом Урбан, подходя к зеркалу и оглядывая Якоба с головы до ног. – Честное слово, такого смешного карлика и во сне не увидишь. Знаете, малыш, я хочу вам предложить одно дело. В моей цирюльне бывает порядочно народу, но не так много, как раньше. А всё потому, что мой сосед, цирюльник Шаум, раздобыл себе где-то великана, который переманивает к нему посетителей. Ну, стать великаном, вообще говоря, уж не так хитро, а вот таким крошкой, как вы, – это другое дело. Поступайте ко мне на службу, малыш. И жильё, и пищу, и одежду – всё от меня будете получать, а работы-то всего – стоять у дверей цирюльни и зазывать народ. Да, пожалуй, ещё взбивать мыльную пену и подавать полотенце. И наверняка вам скажу, мы оба останемся в выгоде: у меня будет больше посетителей, чем у Шаума с его великаном, а вам каждый ещё на чаёк даст.
   Якоб в душе очень обиделся – как это ему предлагают быть приманкой в цирюльне! – но что поделаешь, пришлось стерпеть это оскорбление. Он спокойно ответил, что слишком занят и не может взяться за такую работу, и ушёл.
   Хотя тело у Якоба было изуродовано, голова работала хорошо, как прежде. Он почувствовал, что за эти семь лет сделался совсем взрослым.
   «Не то беда, что я стал уродом, – размышлял он, идя по улице. – Обидно, что и отец, и мать прогнали меня прочь, как собаку. Попробую ещё раз поговорить с матерью. Может быть, она меня всё-таки узнает».
   Он снова отправился на рынок и, подойдя к Ханне, попросил её спокойно выслушать, что он хочет ей сказать. Он напомнил ей, как его увела старуха, перечислил всё, что случилось с ним в детстве, и рассказал, что семь лет прожил у колдуньи, которая превратила его сначала в белку, а потом в карлика за то, что он над ней посмеялся.
   Ханна не знала, что ей и думать. Всё, что говорил карлик про своё детство, было правильно, но чтобы он семь лет был белкой, этому она поверить не могла.
   – Это невозможно! – воскликнула она.
   Наконец Ханна решила посоветоваться с мужем.
   Она собрала свои корзины и предложила Якобу пойти вместе с ней в лавку сапожника. Когда они пришли, Ханна сказала мужу:
   – Этот карлик говорит, что он наш сын Якоб. Он мне рассказал, что его семь лет назад у нас украла и заколдовала волшебница…
   – Ах, вот как! – сердито перебил её сапожник. – Он тебе, значит, всё это рассказал? Подожди, глупая! Я сам ему только что рассказывал про нашего Якоба, а он, вишь, прямо к тебе и давай тебя дурачить… Так тебя, говоришь, заколдовали? А ну-ка, я тебя сейчас расколдую.
   Сапожник схватил ремень и, подскочив к Якобу, так отхлестал его, что тот с громким плачем выскочил из лавки.
   Целый день бродил бедный карлик по городу не евши, не пивши. Ночевать ему пришлось на церковной лестнице, прямо на холодных ступеньках.
   Как только взошло солнце, Якоб встал и опять пошёл бродить по улицам.
   «Как же я буду жить дальше? – думал он. – Быть вывеской у цирюльника или показываться за деньги я не хочу, а мать и отец меня прогнали. Что же мне придумать, чтобы не умереть с голоду?»
   И тут Якоб вспомнил, что, пока он жил у старухи, ему удалось научиться хорошо стряпать. И он решил поступить поваром к герцогу.
   А герцог, правитель той страны, был известный объедала и лакомка. Он больше всего любил хорошо поесть и выписывал себе поваров со всех концов земли.
   Якоб подождал немного, пока совсем рассвело, и направился к герцогскому дворцу.
   Громко стучало у него сердце, когда он подошёл к дворцовым воротам. Привратники спросили его, что ему нужно, и начали над ним потешаться, но Якоб не растерялся и сказал, что хочет видеть главного начальника кухни. Его повели какими-то дворами, и все, кто его только видел из герцогских слуг, бежали за ним и громко хохотали.
   Скоро у Якоба образовалась огромная свита. Конюхи побросали свои скребницы, мальчишки мчались наперегонки, чтобы не отстать от него, полотёры перестали выколачивать ковры. Все теснились вокруг Якоба, и на дворе стоял такой шум и гомон, словно к городу подступили враги. Всюду слышались крики:
   – Карлик! Карлик! Видели вы карлика?
   Наконец во двор вышел дворцовый смотритель – заспанный толстый человек с огромной плёткой в руке.
   – Эй вы, собаки! Что это за шум? – закричал он громовым голосом, немилосердно колотя своей плёткой по плечам и спинам конюхов и прислужников. – Не знаете вы разве, что герцог ещё спит?
   – Господин, – отвечали привратники, – посмотрите, кого мы к вам привели! Настоящего карлика! Такого вы ещё, наверное, никогда не встречали.
   Увидев Якоба, смотритель сделал страшную гримасу и как можно плотнее сжал губы, чтобы не рассмеяться, – важность не позволяла ему хохотать перед конюхами. Он разогнал собравшихся своей плёткой и, взяв Якоба за руку, ввёл его во дворец и спросил, что ему нужно. Услышав, что Якоб хочет видеть начальника кухни, смотритель воскликнул:
   – Неправда, сынок! Это я тебе нужен, дворцовый смотритель. Ты ведь хочешь поступить к герцогу в карлики?
   – Нет, господин, – ответил Якоб. – Я хороший повар и умею готовить всякие редкостные кушанья. Отведите меня, пожалуйста, к начальнику кухни. Может быть, он согласится испытать моё искусство.
   – Твоя воля, малыш, – ответил смотритель, – ты ещё, видно, глупый парень. Будь ты придворным карликом, ты мог бы ничего не делать, есть, пить, веселиться и ходить в красивой одежде, а ты хочешь на кухню! Но мы ещё посмотрим. Едва ли ты достаточно искусный повар, чтобы готовить кушанья самому герцогу, а для поварёнка ты слишком хорош.
   Сказав это, смотритель отвёл Якоба к начальнику кухни. Карлик низко поклонился ему и сказал:
   – Милостивый господин, не нужен ли вам искусный повар?
   Начальник кухни оглядел Якоба с головы до ног и громко расхохотался.
   – Ты хочешь быть поваром? – воскликнул он. – Что же, ты думаешь, у нас в кухне плиты такие низенькие? Ведь ты ничего на них не увидишь, даже если поднимешься на цыпочки. Нет, мой маленький друг, тот, кто тебе посоветовал поступить ко мне поваром, сыграл с тобой скверную шутку.
   И начальник кухни снова расхохотался, а за ним – дворцовый смотритель и все те, кто был в комнате. Якоб, однако, не смутился.
   – Господин начальник кухни! – сказал он. – Вам, наверно, не жалко дать мне одно-два яйца, немного муки, вина и приправ. Поручите мне приготовить какое-нибудь блюдо и велите подать всё, что для этого нужно. Я состряпаю кушанье у всех на глазах, и вы скажете: «Вот это настоящий повар!»
   Долго уговаривал он начальника кухни, поблёскивая своими маленькими глазками и убедительно качая головой. Наконец начальник согласился.
   – Ладно! – сказал он. – Давай попробуем шутки ради! Идёмте все на кухню, и вы тоже, господин смотритель дворца.
   Он взял дворцового смотрителя под руку и приказал Якобу следовать за собой. Долго шли они по каким-то большим роскошным комнатам и длинным коридорам и наконец пришли на кухню. Это было высокое просторное помещёние с огромной плитой на двадцать конфорок, под которыми день и ночь горел огонь. Посреди кухни был бассейн с водой, в котором держали живую рыбу, а по стенам стояли мраморные и деревянные шкафчики, полные драгоценной посуды. Рядом с кухней, в десяти громадных кладовых, хранились всевозможные припасы и лакомства. Повара, поварята, судомойки носились по кухне взад и вперёд, гремя кастрюлями, сковородками, ложками и ножами. При появлении начальника кухни все замерли на месте, и в кухне сделалось совсем тихо; только огонь продолжал потрескивать под плитой и вода по-прежнему журчала в бассейне.
   – Что заказал сегодня господин герцог к первому завтраку? – спросил начальник кухни главного заведующего завтраками – старого толстого повара в высоком колпаке.
   – Его светлость изволили заказать датский суп с красными гамбургскими клёцками, – почтительно ответил повар.
   – Хорошо, – продолжал начальник кухни. – Ты слышал, карлик, чего господин герцог хочет покушать? Можно ли тебе доверить такие трудные блюда? Гамбургских клёцек тебе ни за что не состряпать. Это тайна наших поваров.
   – Нет ничего легче, – ответил карлик (когда он был белкой, ему часто приходилось стряпать для старухи эти кушанья). – Для супа дайте мне таких-то и таких-то трав и пряностей, сала дикого кабана, яиц и кореньев. А для клёцек, – он заговорил тише, чтобы его не слышал никто, кроме начальника кухни и заведующего завтраками, – а для клёцек мне нужны четыре сорта мяса, немножко пива, гусиный жир, имбирь и трава, которая называется «утешение желудка».
   – Клянусь честью, правильно! – закричал удивлённый повар. – Какой это чародей учил тебя стряпать? Ты всё до тонкости перечислил. А про травку «утешение желудка» я и сам в первый раз слышу. С нею клёцки, наверно, ещё лучше выйдут. Ты прямо чудо, а не повар!
   – Вот никогда бы не подумал этого! – сказал начальник кухни. – Однако сделаем испытание. Дайте ему припасы, посуду и всё, что требуется, и пусть приготовит герцогу завтрак.
   Поварята исполнили его приказание, но когда на плиту поставили всё, что было нужно, и карлик хотел приняться за стряпню, оказалось, что он едва достаёт до верха плиты кончиком своего длинного носа. Пришлось пододвинуть к плите стул, карлик взобрался на него и начал готовить. Повара, поварята, судомойки плотным кольцом окружили карлика и, широко раскрыв глаза от удивления, смотрели, как проворно и ловко он со всем управляется.
   Подготовив кушанья к варке, карлик велел поставить обе кастрюли на огонь и не снимать их, пока он не прикажет. Потом он начал считать: «Раз, два, три, четыре…» – и, досчитав ровно до пятисот, крикнул: «Довольно!»
   Поварята сдвинули кастрюли с огня, и карлик предложил начальнику кухни отведать его стряпни.
   Главный повар приказал подать золотую ложку, сполоснул её в бассейне и передал начальнику кухни. Тот торжественно подошёл к плите, снял крышки с дымящихся кастрюль и попробовал суп и клёцки. Проглотив ложку супа, он зажмурил глаза от наслаждения, несколько раз прищёлкнул языком и сказал:
   – Прекрасно, прекрасно, клянусь честью! Не хотите ли и вы убедиться, господин дворцовый смотритель?
   Смотритель дворца с поклоном взял ложку, попробовал и чуть не подскочил от удовольствия.
   – Я не хочу вас обидеть, дорогой заведующий завтраками, – сказал он, – вы прекрасный, опытный повар, но такого супа и таких клёцек вам состряпать ещё не удавалось.
   Повар тоже попробовал оба кушанья, почтительно пожал карлику руку и сказал:
   – Малыш, ты – великий мастер! Твоя травка «утешение желудка» придаёт супу и клёцкам особенный вкус.
   В это время в кухне появился слуга герцога и потребовал завтрак для своего господина. Кушанье тотчас же налили в серебряные тарелки и послали наверх. Начальник кухни, очень довольный, увёл карлика в свою комнату и хотел его расспросить, кто он и откуда явился. Но только что они уселись и начали беседовать, как за начальником пришёл посланный от герцога и сказал, что герцог его зовёт. Начальник кухни поскорее надел своё лучшее платье и отправился вслед за посланным в столовую.
   Герцог сидел там, развалясь в своём глубоком кресле. Он дочиста съел всё, что было на тарелках, и вытирал губы шёлковым платком. Его лицо сияло, и он сладко жмурился от удовольствия.
   – Послушай-ка, – сказал он, увидев начальника кухни, – я всегда был очень доволен твоей стряпнёй, но сегодня завтрак был особенно вкусен. Скажи мне, как зовут повара, который его готовил: я пошлю ему несколько дукатов в награду.
   – Господин, сегодня случилась удивительная история, – сказал начальник кухни.
   И он рассказал герцогу, как к нему привели утром карлика, который непременно хочет стать дворцовым поваром. Герцог, выслушав его рассказ, очень удивился. Он велел позвать карлика и стал его расспрашивать, кто он такой. Бедному Якобу не хотелось говорить, что он семь лет был белкой и служил у старухи, но и лгать он не любил. Поэтому он только сказал герцогу, что у него теперь нет ни отца, ни матери и что его научила стряпать одна старуха. Герцог долго потешался над странным видом карлика и наконец сказал ему:
   – Так и быть, оставайся у меня. Я дам тебе в год пятьдесят дукатов, одно праздничное платье и, сверх того, две пары штанов. За это ты будешь каждый день сам готовить мне завтрак, наблюдать за тем, как стряпают обед, и вообще заведовать моим столом. А кроме того, всем, кто у меня служит, я даю прозвища. Ты будешь называться Карлик Нос и получишь звание помощника начальника кухни.
   Карлик Нос поклонился герцогу до земли и поблагодарил его за милость. Когда герцог отпустил его, Якоб, радостный, вернулся на кухню. Теперь наконец он мог не беспокоиться о своей судьбе и не думать о том, что будет с ним завтра.
   С тех пор как Карлик Нос поселился во дворце, герцог стал, можно сказать, совсем другим человеком. Прежде ему частенько случалось швырять в поваров тарелками и стаканами, если ему не нравилась их стряпня, а один раз он так рассердился, что запустил в самого начальника кухни плохо прожаренной телячьей ногой. Нога попала бедняге в лоб, и он после этого три дня пролежал в кровати. Все повара дрожали от страха, когда готовили кушанья.
   Но с появлением Карлика Носа всё изменилось. Герцог теперь ел не три раза в день, как раньше, а пять раз и только похваливал искусство карлика. Всё казалось ему превкусным, и он становился день ото дня толще. Он часто приглашал карлика к своему столу вместе с начальником кухни и заставлял их отведать кушанья, которые они приготовили.
   Жители города не могли надивиться на этого замечательного карлика.
   Каждый день у дверей дворцовой кухни толпилось множество народу – все просили и умоляли главного повара, чтобы он позволил хоть одним глазком посмотреть, как карлик готовит кушанья. А городские богачи старались получить у герцога разрешение посылать на кухню своих поваров, чтобы они могли учиться у карлика стряпать. Это давало карлику немалый доход – за каждого ученика ему платили в день по полдуката, – но он отдавал все деньги другим поварам, чтобы они ему не завидовали.
   Так Якоб прожил во дворце два года. Он был бы, пожалуй, даже доволен своей судьбой, если бы не вспоминал так часто об отце и матери, которые не узнали его и прогнали. Только это его и огорчало.
   И вот однажды с ним произошёл такой случай.
   Карлик Нос очень хорошо умел закупать припасы. Он всегда сам ходил на рынок и выбирал для герцогского стола гусей, уток, зелень и овощи. Как-то раз утром он пошёл на базар за гусями и долго не мог найти достаточно жирных птиц. Он несколько раз прошёлся по базару, выбирая гуся получше. Теперь уже никто не смеялся над карликом. Все низко ему кланялись и почтительно уступали дорогу. Каждая торговка была бы счастлива, если бы он купил у неё гуся.
   Расхаживая взад и вперёд, Якоб вдруг заметил в конце базара, в стороне от других торговок, одну женщину, которую не видел раньше. Она тоже продавала гусей, но не расхваливала свой товар, как другие, а сидела молча, не говоря ни слова. Якоб подошёл к этой женщине и осмотрел её гусей. Они были как раз такие, как он хотел. Якоб купил трёх птиц вместе с клеткой – двух гусаков и одну гусыню, – поставил клетку на плечо и пошёл обратно во дворец. И вдруг он заметил, что две птицы гогочут и хлопают крыльями, как полагается хорошим гусакам, а третья – гусыня – сидит тихо и даже как будто вздыхает.
   «Эта гусыня больна, – подумал Якоб. – Как только приду во дворец, сейчас же велю её прирезать, пока она не издохла».
   И вдруг птица, словно разгадав его мысли, сказала:

     – Ты не режь меня –
     Заклюю тебя.
     Если шею мне свернёшь,
     Раньше времени умрёшь.

   Якоб чуть не уронил клетку.
   – Вот чудеса! – закричал он. – Вы, оказывается, умеете говорить, госпожа гусыня! Не бойся, такую удивительную птицу я не убью. Готов спорить, что ты не всегда ходила в гусиных перьях. Ведь был же и я когда-то маленькой белочкой.
   – Твоя правда, – ответила гусыня. – Я не родилась птицей. Никто не думал, что Мими, дочь великого Веттербока, кончит жизнь под ножом повара на кухонном столе.
   – Не беспокойтесь, дорогая Ми-ми! – воскликнул Якоб. – Не будь я честный человек и главный повар его светлости, если до вас кто-нибудь дотронется ножом! Вы будете жить в прекрасной клетке у меня в комнате, и я стану вас кормить и разговаривать с вами. А другим поварам скажу, что откармливаю гуся особыми травами для самого герцога. И не пройдёт и месяца, как я придумаю способ выпустить вас на волю.
   Мими со слезами на глазах поблагодарила карлика, и Якоб исполнил всё, что обещал. Он сказал на кухне, что будет откармливать гусыню особым способом, которого никто не знает, и поставил её клетку у себя в комнате. Мими получала не гусиную пищу, а печенье, конфеты и всякие лакомства, и как только у Якоба выдавалась свободная минутка, он тотчас же прибегал к ней поболтать.
   Мими рассказала Якобу, что её превратила в гусыню и занесла в этот город одна старая колдунья, с которой когда-то поссорился её отец, знаменитый волшебник Веттербок. Карлик тоже рассказал Мими свою историю, и Мими сказала:
   – Я кое-что понимаю в колдовстве – мой отец немножко учил меня своей мудрости. Я догадываюсь, что старуха заколдовала тебя волшебной травкой, которую она положила в суп, когда ты принёс ей домой капусту. Если ты найдёшь эту травку и понюхаешь её, ты, может быть, снова станешь таким же, как все люди.
   Это, конечно, не особенно утешило карлика: как же он мог найти эту травку? Но у него всё-таки появилась маленькая надежда.
   Через несколько дней после этого к герцогу приехал погостить один князь – его сосед и друг. Герцог тотчас же позвал к себе карлика и сказал ему:
   – Теперь пришло время показать, верно ли ты мне служишь и хорошо ли знаешь свое искусство. Этот князь, который приехал ко мне в гости, любит хорошо поесть и понимает толк в стряпне. Смотри же, готовь нам такие кушанья, чтобы князь каждый день удивлялся. И не вздумай, пока князь у меня в гостях, два раза подать к столу одно кушанье. Тогда тебе не будет пощады. Бери у моего казначея всё, что тебе понадобится, хоть золото запечённое нам подавай, только бы не осрамиться перед князем.
   – He беспокойтесь, ваша светлость, – ответил Якоб, низко кланяясь. – Я уж сумею угодить вашему лакомке-князю.
   И Карлик Нос горячо принялся за работу. Целый день он стоял у пылающей плиты и без умолку отдавал приказания своим тоненьким голоском. Толпа поваров и поварят металась по кухне, ловя каждое его слово. Якоб не щадил ни себя, ни других, чтобы угодить своему хозяину.
   Уже две недели гостил князь у герцога. Они ели не меньше чем по пять раз в день, и герцог был в восторге. Он видел, что его гостю нравится стряпня карлика. На пятнадцатый день герцог позвал Якоба в столовую, показал его князю и спросил, доволен ли князь искусством его повара.
   – Ты прекрасно готовишь, – сказал князь карлику, – и понимаешь, что значит хорошо есть. За всё время, пока я здесь, ты ни одного кушанья не подал на стол два раза, и всё было очень вкусно. Но скажи мне, почему ты до сих пор не угостил нас «пирогом королевы»? Это самый вкусный пирог на свете.
   У карлика упало сердце: он никогда не слыхал о таком пироге. Но он и виду не подал, что смущён, и ответил:
   – О господин, я надеялся, что вы ещё долго пробудете у нас, и хотел угостить вас «пирогом королевы» на прощанье. Ведь это – король всех пирогов, как вы сами хорошо знаете.
   – Ах, вот как! – сказал герцог и рассмеялся. – Ты ведь и меня ни разу не угостил «пирогом королевы». Наверно, ты испечёшь его в день моей смерти, чтобы последний раз побаловать меня. Но придумай на этот случай другое кушанье! А «пирог королевы» чтобы завтра был на столе! Слышишь?
   – Слушаюсь, господин герцог, – ответил Якоб и ушёл, озабоченный и огорчённый.
   Вот когда наступил день его позора! Откуда он узнает, как пекут этот пирог?
   Он пошёл в свою комнату и стал горько плакать. Гусыня Мими увидела это из своей клетки и пожалела его.
   – О чём ты плачешь, Якоб? – спросила она, и, когда Якоб рассказал ей про «пирог королевы», она сказала: – Вытри слёзы и не огорчайся. Этот пирог часто подавали у нас дома, и я, кажется, помню, как его надо печь. Возьми столько-то муки и положи ещё такую-то и такую-то приправу – вот пирог и готов. А если в нём чего-нибудь не хватит – беда невелика. Герцог с князем всё равно не заметят. Не такой уж у них разборчивый вкус.
   Карлик Нос подпрыгнул от радости и сейчас же принялся печь пирог. Сначала он сделал маленький пирожок и дал его попробовать начальнику кухни. Тот нашёл, что вышло очень вкусно. Тогда Якоб испёк большой пирог и прямо из печи послал его к столу. А сам надел своё праздничное платье и пошёл в столовую смотреть, как герцогу с князем понравится этот новый пирог.
   Когда он входил, дворецкий как раз отрезал большой кусок пирога, на серебряной лопаточке подал его князю, а потом другой такой же – герцогу. Герцог откусил сразу полкуска, прожевал пирог, проглотил его и с довольным видом откинулся на спинку стула.
   – Ах, как вкусно! – воскликнул он. – Недаром этот пирог называют королём всех пирогов. Но и мой карлик – король всех поваров. Не правда ли, князь?
   Князь осторожно откусил крохотный кусочек, хорошенько прожевал его, растёр языком и сказал, снисходительно улыбаясь и отодвигая тарелку:
   – Недурное кушанье! Но только ему далеко до «пирога королевы». Я так и думал!
   Герцог покраснел с досады и сердито нахмурился:
   – Скверный карлик! – закричал он. – Как ты смел так опозорить своего господина? За такую стряпню тебе следовало бы отрубить башку!
   – Господин! – закричал Якоб, падая на колени. – Я испёк этот пирог как полагается. В него положено всё, что надо.
   – Ты лжёшь, негодяй! – закричал герцог и отпихнул карлика ногой. – Мой гость не стал бы напрасно говорить, что в пироге чего-то не хватает. Я тебя самого прикажу размолоть и запечь в пирог, урод ты этакий!
   – Сжальтесь надо мной! – жалобно закричал карлик, хватая князя за полы его платья. – Не дайте мне умереть из-за горстки муки и мяса! Скажите, чего не хватает в этом пироге, чем он вам так не понравился?
   – Это мало тебе поможет, мой милый Нос, – ответил князь со смехом. – Я уже вчера подумал, что тебе не испечь этого пирога так, как его печёт мой повар. В нём не хватает одной травки, которой у вас никто не знает. Она называется «чихай на здоровье». Без этой травки у «пирога королевы» не тот вкус, и твоему господину никогда не придётся попробовать его таким, каким его делают у меня.
   – Нет, я его попробую, и очень скоро! – закричал герцог. – Клянусь моей герцогской честью, либо вы завтра увидите на столе такой пирог, либо голова этого негодяя будет торчать на воротах моего дворца. Пошёл вон, собака! Даю тебе сроку двадцать четыре часа, чтобы спасти свою жизнь.
   Бедный карлик, горько плача, пошёл к себе в комнату и пожаловался гусыне на своё горе. Теперь ему уже не миновать смерти! Ведь он никогда и не слыхивал о траве, которая называется «чихай на здоровье».
   – Если в этом всё дело, – сказала Мими, – то я могу тебе помочь. Мой отец научил меня узнавать все травы. Будь это недели две назад, тебе, может быть, и вправду грозила бы смерть, но, к счастью, теперь новолуние, а в это время как раз и цветёт та трава. Есть где-нибудь около дворца старые каштаны?
   – Да! Да! – радостно закричал карлик. – В саду, совсем близко отсюда, растёт несколько каштанов. Но зачем они тебе?
   – Эта трава, – ответила Ми-ми, – растёт только под старыми каштанами. Не будем попусту терять время и пойдём сейчас же её искать. Возьми меня на руки и вынеси из дворца.
   Карлик взял Мими на руки, подошёл с ней к дворцовым воротам и хотел выйти. Но привратник преградил ему дорогу.
   – Нет, мой милый Нос, – сказал он, – мне строго-настрого велено не выпускать тебя из дворца.
   – Неужели мне и в саду нельзя погулять? – спросил карлик. – Будь добр, пошли кого-нибудь к смотрителю и спроси, можно ли мне ходить по саду и собирать траву.
   Привратник послал спросить смотрителя, и смотритель позволил: сад ведь был обнесен высокой стеной и убежать из него было невозможно.
   Выйдя в сад, карлик осторожно поставил Мими на землю, и она, ковыляя, побежала к каштанам, которые росли на берегу озера. Якоб, пригорюнившись, шёл за нею.
   «Если Мими не найдёт той травки, – думал он, – я утоплюсь в озере. Это всё-таки лучше, чем дать отрубить себе голову».
   Мими между тем побывала под каждым каштаном, перевернула клювом всякую былинку, но напрасно – травки «чихай на здоровье» нигде не было видно. Гусыня от горя даже заплакала. Приближался вечер, темнело, и становилось всё труднее различать стебли трав. Случайно карлик взглянул на другой берег озера и радостно закричал:
   – Посмотри, Мими, видишь – на той стороне ещё один большой старый каштан! Пойдём туда и поищем, может быть, под ним растёт моё счастье.
   Гусыня тяжело захлопала крыльями и полетела, а карлик во всю прыть побежал за нею на своих маленьких ножках. Перейдя через мост, он подошёл к каштану. Каштан был густой и развесистый, под ним в полутьме почти ничего не было видно. И вдруг Мими замахала крыльями и даже подскочила от радости. Она быстро сунула клюв в траву, сорвала какой-то цветок и сказала, осторожно протягивая его Якобу:
   – Вот трава «чихай на здоровье». Здесь её растёт много-много, так что тебе надолго хватит.
   Карлик взял цветок в руку и задумчиво посмотрел на него. От него шёл сильный приятный запах, и Якобу почему-то вспомнилось, как он стоял у старухи в кладовой, подбирая травы, чтобы начинить ими курицу, и нашёл такой же цветок – с зеленоватым стебельком и ярко-красной головкой, украшенной жёлтой каймой.
   И вдруг Якоб весь задрожал от волнения.
   – Знаешь, Мими, – закричал он, – это, кажется, тот самый цветок, который превратил меня из белки в карлика! Попробую-ка я его понюхать.
   – Подожди немножко, – сказала Мими. – Возьми с собой пучок этой травы, и вернёмся к тебе в комнату. Собери свои деньги и всё, что ты нажил, пока служил у герцога, а потом мы испробуем силу этой чудесной травки.
   Якоб послушался Мими, хотя сердце у него громко стучало от нетерпения. Он бегом прибежал к себе в комнату. Завязав в узелок сотню дукатов и несколько пар платья, он сунул свой длинный нос в цветы и понюхал их. И вдруг его суставы затрещали, шея вытянулась, голова сразу поднялась из плеч, нос стал делаться всё меньше и меньше, а ноги всё длиннее и длиннее, спина и грудь выровнялись, и он стал такой же, как все люди. Мими с великим удивлением смотрела на Якоба.
   – Какой ты красивый! – закричала она. – Ты теперь совсем не похож на уродливого карлика!
   Якоб очень обрадовался. Ему захотелось сейчас же бежать к родителям и показаться им, но он помнил о своей спасительнице.
   – Не будь тебя, дорогая Мими, я бы на всю жизнь остался карликом и, может быть, умер бы под топором палача, – сказал он, нежно поглаживая гусыню по спине и по крыльям. – Я должен тебя отблагодарить. Я отвезу тебя к твоему отцу, и он тебя расколдует. Он ведь умнее всех волшебников.
   Мими залилась слезами от радости, а Якоб взял её на руки и прижал к груди. Он незаметно вышел из дворца – ни один человек не узнал его – и отправился с Мими к морю, на остров Готланд, где жил её отец, волшебник Веттербок.
   Они долго путешествовали и наконец добрались до этого острова. Веттербок сейчас же снял чары с Мими и дал Якобу много денег и подарков. Якоб немедля вернулся в свой родной город. Отец и мать с радостью встретили его – он ведь стал такой красивый и привёз столько денег!
   Надо ещё рассказать про герцога.
   Утром на другой день герцог решил исполнить свою угрозу и отрубить карлику голову, если он не нашёл той травы, о которой говорил князь. Но Якоба нигде не могли отыскать.
   Тогда князь сказал, что герцог нарочно спрятал карлика, чтобы не лишиться своего лучшего повара, и назвал его обманщиком. Герцог страшно рассердился и объявил князю войну. После многих битв и сражений они наконец помирились, и князь, чтобы отпраздновать мир, велел своему повару испечь настоящий «пирог королевы». Этот мир между ними так и назвали – «Пирожный мир».
   Вот и вся сказка о Карлике Носе.

Шарль Перро

Спящая красавица

   Давным-давно в далёком царстве-государстве жил король со своей королевой. И во всём у них был лад, да только одно не давало им покоя – не послал Бог детей. И чего только король с королевой не делали – и на богомолье ходили, и на целебные воды ездили – всё напрасно! Но вот однажды, когда они уже потеряли всякую надежду, свершилось чудо и королева родила дочь. Каково же было счастье родителей! Тот же час устроили они грандиозный праздник и позвали на него фей со всего королевства. Дело в том, что в те времена был обычай: если фею приглашали к новорождённому, она наделяла младенца каким-нибудь чудесным даром. А поскольку фей пришло в этот раз целых семь, то и разных добродетелей в подарок девочке должно было достаться тоже семь.
   И вот, когда гости расселись за столом, дверь в залу распахнулась и вошла ещё одна фея, совсем старая, восьмая. Её не позвали на торжество, потому что она пятьдесят лет просидела в своей башне, совсем не появлялась в свет и о ней все позабыли. Король тотчас же пригласил гостью за стол и приказал, чтобы ей подали прибор. Рядом с каждой феей на столе стояла золотая шкатулка с ножом, вилкой и ложкой, но вот беда – шкатулок приготовили только семь, и для нежданной гостьи одной и не хватило. Старая фея решила, что король с королевой совсем её не уважают. Она ужасно обиделась и, отодвинув тарелку, тихо пробормотала какую-то угрозу.
   К счастью, это бормотание услышала юная фея, которая сидела рядом со старухой. Дождавшись момента, когда обед закончился и гости встали из-за стола, фея устремилась в детскую, опасаясь, как бы старуха не одарила младенца какой-нибудь ужасной напастью. Юная фея спряталась за пологом кроватки. Она помнила, что в споре побеждает тот, за кем останется последнее слово, и решила, что не будет торопиться со своим пожеланием.
   Наконец наступил самый торжественный момент праздника: феи отправились в детскую комнату, чтобы преподнести девочке свои дары.
   Самая младшая из фей пожелала принцессе быть прекраснее всех на свете, другая фея подарила девочке доброе и отзывчивое сердце. Третья пообещала, что каждое движение принцессы будет исполнено грации и станет вызывать восторг у окружающих, четвёртая даровала малышке умение превосходно танцевать. Пятая пообещала, что юная принцесса будет петь прекраснее соловья, шестая – что девочка научится искусно играть на всех музыкальных инструментах.
   Наконец настала очередь старой феи. Старуха подошла к детской кроватке и, трясясь от злобы, прокаркала, что однажды принцесса уколется веретеном и оттого умрёт.
   Все просто остолбенели от неожиданности, а несчастные родители зарыдали, услышав такое предсказание злой колдуньи.
   Но тут из-за полога кроватки вышла юная фея и сказала:
   – Не плачь, королева, не горюй, король. Ничего ужасного с вашей дочерью не произойдёт. Правда, я не настолько сильна, чтобы отменить это заклятие – сказанные слова не вернуть, но я могу сделать его не таким безнадёжным. Принцесса действительно уколет палец веретеном, но она не умрёт от этого, а только лишь уснёт крепким сном и проспит так ровно сто лет, пока её не разбудит прекрасный принц.
   Слова юной феи утешили горевавших родителей, но всё же король решил, что следует попытаться уберечь принцессу от страшного предсказания.
   Он издал указ, которым под страхом смертной казни запрещал всем жителям своего королевства прясть пряжу и держать у себя в доме веретёна и прялки.
   Шли годы, и незаметно маленькая принцесса превратилась в прекрасную девушку.
   Однажды король решил съездить отдохнуть в один из своих отдалённых замков и взял с собой жену и дочь. Принцессе ещё не доводилось бывать там, и она с любопытством отправилась осматривать старинные залы и башни замка. И вот в одной из таких башен, на самом её верху, в маленькой каморке девушка увидела какую-то старушку, которая работала за прялкой – похоже, в этом удаленном уголке королевства ничего не слышали о запрете короля. Принцесса никогда не видела, как прядут пряжу, и спросила:
   – Что это вы делаете, бабушка?
   – Пряду пряжу, дитя, – ответила ей старушка, совсем не догадываясь, что разговаривает с принцессой.
   – Как же замечательно у вас получается! – воскликнула девушка. – Можно и мне попробовать, вдруг у меня выйдет так же красиво?
   Не дождавшись ответа, принцесса быстро схватила веретено. И тут же вскрикнула, уколов палец, а в следующее мгновение упала без чувств. Перепуганная старушка принялась звать на помощь, и со всех уголков замка к ней сбежались люди. Они пытались разными способами привести принцессу в чувство: хлопали её по щекам, натирали виски душистым уксусом венгерской королевы, брызгали в лицо водой… Всё было напрасно.
   Наконец в башню поднялся король и с первого взгляда понял: как ни старались они с королевой все эти годы избежать проклятия злой колдуньи, оно всё же настигло их дочь.
   Тогда король послал слуг приготовить в самой красивой комнате замка постель, застелить её золотым и серебряным шитьём и перенести туда принцессу.
   Когда повеление короля было исполнено, все увидели, что принцесса ничуть не изменилась. Она по-прежнему была прекрасна, лицо её не стало бледным, щёки пылали румянцем, а губы розовели, словно кораллы. И в тишине можно было услышать её лёгкое дыхание. Всё вышло так, как обещала юная фея: девушка не умерла, а всего лишь крепко уснула на сто лет.
   Когда принцессу настигло это предсказание, её крёстная – фея, превратившая страшное заклятие в сон, – была далеко от замка. Но к ней тотчас же был оправлен гонец – карлик-скороход в волшебных семимильных сапогах: надев их, можно было одним шагом преодолеть сразу семь миль. Получив известие, фея села в свою огненную колесницу, запряжённую драконами, и поспешила к крестнице. Не прошло и часа, как колесница въехала во двор замка. Король радостно приветствовал фею и, подав ей руку, помог выйти из кареты.
   Крёстная принцессы была очень предусмотрительной феей: она сразу подумала о том, каково же придётся несчастной девушке, когда та проснётся через сто лет в древнем замке и не увидит рядом с собой ни одного знакомого лица. Поэтому, немного утешив короля и королеву, фея сразу же принялась за дело. Она достала волшебную палочку и по очереди прикоснулась ею ко всем, кто был тогда во дворце, пропустив только короля и королеву.
   Едва фея дотрагивалась до кого-нибудь своей палочкой, как тот немедленно засыпал, чтобы проснуться ровно через сто лет и продолжить служить принцессе, как и прежде. Уснули придворные, слуги, дворцовая стража и солдаты, повара и поварята, фрейлины и гувернантки, скороходы, лакеи и пажи. Ещё раз взмахнула фея палочкой – уснули лошади в конюшне и конюхи, расчёсывавшие им хвосты, уснули все собаки – от огромных сторожевых псов до маленькой собачки по кличке Пуффи, которая лежала у ног спящей принцессы. Уснул огонь в очаге, фазаны и куропатки, жарившиеся на вертеле, и даже сам вертел. В одно мгновение уснул весь замок. Король с королевой поцеловали на прощание свою дочь и вышли из залы. Когда король вернулся домой, в столицу, он издал специальный указ и запретил кому бы то ни было приближаться к спящему замку. Но нужды в этом указе не было: едва родители принцессы покинули заколдованный замок, деревья вокруг него стали расти с необычайной скоростью. Через каких-то четверть часа замок был окружен плотной стеной из деревьев и колючих кустов терновника и шиповника. Ветви так тесно переплелись между собой, что пробраться сквозь них не мог ни зверь, ни человек. И весь замок утонул в этих зарослях, только верхушки его башен можно было рассмотреть издалека, с какого-нибудь холма.
   Фея нарочно сделала так, чтобы никакой незваный гость не потревожил сон её крестницы.
   И вот миновало сто лет. В королевстве за это время сменился не один властитель. Однажды в эти края отправился на охоту молодой принц со своей свитой, сын короля, который правил в то время страной. Забравшись на горку, юноша увидел вдали башни заколдованного замка и поинтересовался у спутников, что там такое. Никто не знал ответа на этот вопрос, принцу пересказали только разные слухи, которые ходили в народе о таинственном замке.
   Говорили, будто там, в старых развалинах, живут привидения. Ещё говорили, что туда слетаются на свой шабаш ведьмы. А большинство уверяло, что в замке живёт людоед, который похищает маленьких детей и уволакивает их в своё логово. И выследить людоеда совершенно невозможно, потому что только он знает заветную тропинку, ведущую в замок сквозь заколдованную чащу.
   Принц совсем растерялся и не знал, чему верить, но тут к нему подошёл один старый крестьянин и поведал чудесную историю.
   – Когда-то давно, с полвека назад, когда я был совсем ещё молод, вот как вы сейчас, отец рассказывал мне, будто в этом замке спит прекрасная принцесса. И будет она спать ещё ровно пятьдесят лет, пока к ней не придёт принц и не разбудит её.
   У королевича при этих словах сердце так и забилось в груди.
   Он решил, что именно ему суждено разбудить прекрасную принцессу. Юноша пришпорил коня и во весь опор поскакал туда, где виднелись башни старинного замка. Свита и глазом моргнуть не успела, как принц скрылся в лесной чаще. Вскоре перед храбрым королевичем возникла стена из деревьев и колючего кустарника, но юноша не сбавил шагу, и деревья расступились перед ним, чтобы тут же плотно сомкнуться за его спиной, не дав свите последовать за своим господином. Дальше принц пробирался в одиночестве. Однако ему было нисколько не страшно: желание увидеть прекрасную принцессу звало его вперёд и наполняло сердце отвагой. Вскоре принц оказался во дворе замка. Оглядевшись по сторонам, юноша увидел множество стоявших, сидевших и лежавших людей в старинных одеждах. Все они были совершенно неподвижны, словно мёртвые.
   Но присмотревшись внимательнее к их румяным лицам, принц понял, что люди эти не умерли, а просто спят. С обеих сторон дверей, ведущих внутрь замка, стояли, прислонившись к стенам, привратники. На их довольных раскрасневшихся лицах застыли капельки пота. Привратники держали в руках кубки, в которых виднелось вино, не высохшее за столетие. Похоже, сон застиг их внезапно, и они уснули в одно мгновение.
   Юноша миновал двор, выложенный мраморными плитами, поднялся по лестнице замка и попал в комнату стражи. Латники спали прямо в строю, с оружием на плечах и громко храпели. Принц пошёл дальше, миновал множество залов, полных дворцовой прислуги, разодетых дам и нарядных кавалеров. Все они тоже крепко спали, кто стоя, кто сидя – в тех позах, в которых их застигло волшебство феи. Наконец принц попал в комнату с золочёными стенами и серебряным потолком. Посреди комнаты, под пологом, в расшитой золотом постели лежала принцесса. Она была совсем юной (если не считать той сотни лет, которые провела во сне) и столь прекрасной, что даже позолота стен меркла перед её красотой. Принц приблизился к её ложу и в восхищении опустился перед ней на колени. В тот же миг предсказание феи сбылось: принцесса проснулась. Она открыла глаза, посмотрела на юношу и промолвила:
   – Наконец-то вы пришли, принц. Как же долго я вас ждала!
   Едва принцесса произнесла эти слова, как всё вокруг проснулось. Первой заявила о себе маленькая собачка Пуффи, спавшая в ногах у своей хозяйки. Ей ответили громким лаем сторожевые псы на псарне, заржали лошади в конюшне и заворковали голуби на крыше замка. Заплясал огонь в очаге, а от фазанов и перепелов на вертелах потянуло ароматом жареной дичи. Слуги под присмотром дворецкого продолжили накрывать на стол, словно и не спали вовсе. Проснулись благородные дамы и, беседуя как ни в чём не бывало, стали поправлять сбившиеся за сто лет причёски, а их кавалеры зевали и потирали заспанные лица. Из комнаты дворцовой стражи донеслись привычные звуки: топот сапог и бряцанье оружия.
   Проснулись привратники, попивавшие вино у парадного входа. Они наконец-то опорожнили свои кубки и наполнили их снова добротным столетним напитком.
   Ожил весь замок, от подвалов до самых верхушек башен.
   А принц и принцесса, не замечая ничего вокруг, всё глядели друг на друга и не могли наглядеться. Они проболтали несколько часов кряду, совершенно позабыв о том, что принцесса не ела уже добрую сотню лет, да и у принца с утра маковой росинки во рту не было. Влюблённые, как известно, таких пустяков не замечают. Но всем остальным в замке было не до восторгов, они едва не умирали с голоду, однако сесть за стол без приглашения хозяйки никто не решался.
   Наконец старшая фрейлина, не имея больше сил терпеть, набралась смелости и доложила принцессе, что стол уже накрыт.
   Тогда принц подал руку своей невесте, и они пошли в обеденную залу.
   Принцесса знала, что одета великолепно, и с удовольствием поглядывала на своё отражение в зеркалах. Принц, конечно же, ни словом не обмолвился возлюбленной о том, что наряды её давно вышли из моды, в платьях с такими рукавами красовались на балах его прабабки, и последние лет сто одежды такого фасона никто уже не носит.
   Впрочем, и в старомодном платье принцессе в целом свете не было равных по красоте. Как и обещала когда-то одна из фей.
   Жених и невеста сели за стол, и самые знатные из кавалеров стали прислуживать им, подавая изысканные блюда старинной кухни. Оркестр из скрипок и гобоев исполнял давно забытые мелодии прошлых времён. А придворный поэт тут же сочинил песенку о прекрасной принцессе, заснувшей на сто лет в заколдованном замке. Песенка получилась очень трогательной, хотя и несколько старомодной. Она так понравилась тем, кто её слышал, что вскоре разошлась по всей округе, её пели в каждом доме. А тот, кто не умел петь, рассказывал сказку о спящей красавице. Так эта сказка, передаваясь из уст в уста, дошла и до нас с вами.

Кот в сапогах

   Давным-давно жил на свете мельник, и было у него три сына. Когда мельник совсем состарился и пришло время ему умирать, разделил старик всё своё имущество между сыновьями: старшему отдал мельницу, средний получил осла, а младшему в наследство достался кот.
   Пригорюнился младший сын, увидев, какую малость оставил ему отец.
   – Старшие братья получили достаточно, чтобы дальше самим зарабатывать на жизнь. А что же я? – причитал он, глядя на своё наследство. – Что мне делать с этим котом? Ведь его шкурки едва хватит даже на пару рукавиц. Горе мне!
   Кот спокойно выслушал жалобы и стоны своего хозяина, а потом сказал:
   – Не надо так убиваться, хозяин. Если хочешь помочь своему горю, дай-ка мне простой мешок да пару сапог покрепче, чтобы легко было в них ходить по лесу. Вот тогда и посмотришь, так ли мало тебе в наследство досталось, как ты думаешь.
   Подивился юноша словам кота – ну что может это глупое животное? Но потом припомнил, на какие хитрости был горазд кот, когда охотился на мышей: то повиснет на задних лапах и не шевелится так, что от дохлого не отличить, то спрячется в мешке с мукой, только уши торчат. Чем чёрт не шутит, подумал юноша и сделал, как просил кот.
   Получив от хозяина всё, что ему требовалось, кот надел сапоги, залихватски отстучал ими чечётку, потом положил в мешок заячьей капусты и отрубей и, забросив мешок за спину, отправился в Заповедный лес, где водилось много зайцев.
   В лесу кот положил мешок на траву, раскрыл его, а сам улёгся рядом, притворившись мёртвым, и стал ждать, когда какой-нибудь глупый заяц, не знающий ещё что почём на белом свете, позарится на капусту и заберётся в мешок.
   Ждать долго не пришлось: молоденький и доверчивый заяц вскоре попался в ловушку. Кот быстро вскочил на лапы, завязал мешок и, закинув его за спину, отправился прямиком во дворец.
   – Мой высокочтимый хозяин прислал подарок Его величеству, – заявил он страже, и его провели к королю.
   – Ваше величество, – поклонился ему кот, – этот заяц – из лесов маркиза де Карабаса (так кот для важности представил королю своего хозяина). Он прислан вам в знак глубочайшего уважения.
   – Передай от меня благодарность своему господину. Скажи, что я очень доволен, – ответил король.
   Через несколько дней кот отправился на охоту в поле. На этот раз он поймал в мешок двух куропаток и снова отнёс свою добычу королю. Тот снова обрадовался подарку и даже приказал наградить кота. Так продолжалось два или три месяца: кот относил в королевский дворец добытую им дичь и говорил, что это подарки от маркиза де Карабаса.
   И вот однажды кот узнал, что король вместе с дочерью – самой прекрасной принцессой на свете – собирается совершить прогулку в карете по берегу реки.
   Тогда кот пришёл к своему хозяину и сказал:
   – Если ты готов ухватить удачу за хвост, доверься мне. От тебя требуется только пойти купаться на реку в том месте, где я укажу. Всё остальное я беру на себя.
   Юноша ничего не понял и немало удивился, но сделал так, как было велено. И вот, пока он купался, на берегу показалась королевская карета.
   Кот бросился к карете, вопя во всё горло:
   – Сюда! На помощь! Маркиз де Карабас тонет!
   Король выглянул из кареты и узнал кота, который так часто приносил ему подарки. Тогда его величество приказал остановить карету и послал свою стражу спасти несчастного маркиза.
   А пока стражники вытаскивали юношу из воды, кот пожаловался королю, что какие-то воры украли у его господина всю одежду. (На самом деле одежду хозяина спрятал за большим камнем сам хитрюга-кот).
   Король был рад отблагодарить маркиза де Карабаса за все подарки и приказал придворным принести маркизу один из лучших своих нарядов.
   Одежда оказалась юноше впору, а поскольку он от природы был рослым и статным, то теперь выглядел просто великолепно, не хуже настоящего принца.
   Осмотревшись по сторонам, маркиз увидел принцессу, их взгляды встретились, и юноша понял, что понравился девушке.
   Королю также пришёлся по душе молодой маркиз, и он пригласил юношу к себе в карету, чтобы вместе продолжить прогулку.
   А кот, весьма довольный тем, что всё идёт, как он и задумал, весело побежал вперёди кареты.
   Пробегая мимо луга, кот увидел крестьян, косивших траву, и прокричал им:
   – Эй, добрые люди, если сейчас вы не скажете королю, что этот луг – маркиза де Карабаса, то горе вам! Изрубят вас на мелкие кусочки, словно фарш! Точно вам говорю!
   Едва кот это сказал, как подъехала королевская карета. Король выглянул из окошка и спросил:
   – Скажите, любезные, чей это луг?
   – Маркиза де Карабаса! – дружно ответили крестьяне, запуганные угрозами кота.
   Королю понравился этот ответ, он был очень рад за маркиза.
   А кот снова побежал вперёд и всем, кто попадался ему на пути, строго-настрого наказывал отвечать: «Это дом маркиза де Карабаса», «Это сад маркиза де Карабаса», «Это мельница маркиза де Карабаса».
   Король слышал эти ответы и нарадоваться не мог, как же богат молодой маркиз.
   Тут надо пояснить, что все земли, которые проезжал король с маркизом, принадлежали одному очень богатому великану-людоеду. Никого богаче этого великана во всей округе не было. И вот кот прибежал наконец к воротам огромного красивого замка, в котором и жил людоед.
   Хитрюга-кот, конечно же, оказался тут не случайно: он заранее выяснил всё об этом замке и его хозяине и разузнал, в чём сила и слабость великана.
   Постучав в ворота, кот объяснил, что просто проходил мимо, увидел прекрасный замок и теперь хочет засвидетельствовать своё почтение хозяину.
   Великан сразу же принял кота, предложил ему отдохнуть с дороги и был очень любезен с гостем, насколько вообще может быть любезен людоед.
   – Я слыхал, будто вы легко можете превращаться в слона или льва. Неужто это правда? – словно между прочим спросил великана кот.
   – Нет ничего проще, – отвечал людоед, – вот, смотри.
   И он в мгновение ока превратился в огромного рычащего льва.
   Кот в ужасе выпрыгнул в окно и, едва не потеряв сапоги, вскарабкался по водосточной трубе на крышу. Только когда великан снова принял свой прежний облик, кот решился спуститься обратно.
   – Ох, и напугали же вы меня, – признался он людоеду. – А ещё я слыхал, что превращаться в больших животных не так уж и трудно, а вот в маленьких, например в мышь, не каждому под силу. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что вам такое не по зубам.
   – Не по зубам?! – взревел великан. – Да ты только погляди!
   Не успел кот и глазом моргнуть, как великан превратился в маленькую мышку, которая юрко забегала по полу. Кот тотчас же набросился на неё и проглотил.
   А тем временем королевский кортеж подъехал к замку. Увидев его величественные башни и неприступные стены, король захотел побывать в нём и узнать, кто там живёт.
   Когда колёса кареты загромыхали по подъёмному мосту замка, навстречу гостям выбежал кот и приветствовал короля:
   – Ваше Величество, добро пожаловать в замок маркиза де Карабаса!
   Король совсем опешил от такой неожиданности.
   – Как, дорогой маркиз, этот замок тоже принадлежит вам?! – воскликнул он в полном восторге. – Да это же настоящий дворец!
   И немного полюбовавшись на прекрасный двор, король предложил:
   – Наверняка изнутри замок не менее прекрасен, чем снаружи. Давайте же убедимся в этом, конечно, если вы, дорогой маркиз, не возражаете.
   Тогда юноша подал принцессе руку и повёл её в замок, а остальные гости потянулись за ними следом. Король, как и положено королю, важно шагал вперёди всех.
   Оказалось, что в парадной зале их уже ждёт уставленный разными угощениями стол. Дело в том, что в этот день великан пригласил на обед своих дружков-людоедов, но те, узнав, что в замке сейчас гостит сам король, не осмелились туда явиться.
   Тем временем король хорошенько осмотрелся вокруг и оценил великолепное убранство. Потом он припомнил обширные поля и луга, принадлежавшие маркизу де Карабасу. И, конечно, король заметил, что принцесса не сводит глаз с юноши и, похоже, влюблена в него до беспамятства. И тогда его величество проникся необычайной симпатией к молодому человеку и, опрокинув пять или шесть кубков доброго винца, произнёс:
   – Дорогой маркиз, если вы вдруг пожелаете стать моим зятем, то считайте, что дело в шляпе – с моей стороны никаких возражений не будет.
   Юноша не заставил себя долго уговаривать, отвесил королю низкий поклон и поблагодарил за оказанную ему честь.
   В тот же день и сыграли свадьбу.
   А кот с тех пор стал самым знатным вельможей во дворце маркиза. Охоту за мышами он забросил совсем, разве что изредка вспоминал старые забавы, так, со скуки.

Подарки феи

   Когда-то давно жила на свете вдова, и было у неё две дочери. Старшая была точной копией своей манеры, да и лицом они были похожи, сразу и не разобрать, кто есть кто. Обе были грубы, заносчивы, злы. Соседи держались от них подальше, да и незнакомые люди старались обходить эту парочку стороной.
   Младшая же дочь, напротив, была красавица, каких поискать, и умница. От покойного отца ей досталось доброе сердце и характер, кроткий и приветливый.
   Мать, конечно же, видела в старшей дочке себя в молодости и потому души в ней не чаяла. Зато младшую она очень не любила, заставляла работать с утра до ночи, а кормила тем, что останется после старшей дочери.
   Вся домашняя работа лежала на младшей, и кроме того, ей приходилось дважды в день ходить на далёкий источник с огромным кувшином, чтобы принести его оттуда полным до краёв ключевой воды.
   Как-то раз, когда девушка набирала кувшин, к ней подошла какая-то крестьянка и попросила напиться.
   Девушка тут же ополоснула кувшин и зачерпнула немного воды из родника – оттуда, где было поглубже и почище.
   – Пейте на здоровье, сударыня, – сказала девушка, подавая незнакомке кувшин и придерживая его так, чтобы пить было удобно.
   – Ты так добра, – сказала крестьянка, сделав несколько глотков, – что я хочу сделать тебе подарок. (На самом деле этой крестьянкой была фея, которая нарочно переоделась бедной деревенской женщиной, чтобы узнать, так ли учтива девушка, как о ней говорят).
   – И вот что я тебе подарю, – продолжала фея. – С этого дня каждое твоё слово будет падать с губ прекрасным цветком или драгоценным камнем. А теперь прощай.
   Когда девушка вернулась домой, мать стала бранить её, что та слишком долго ходила за водой.
   – Я и вправду задержалась, – промолвила бедняжка, – простите меня.
   И едва младшая дочь произнесла эти слова, на пол упали две розы, несколько жемчужин и пара крупных алмазов.
   – Ох! – едва не потеряла дар речи мать. – Смотрите-ка, да из неё так и сыплются жемчуга и алмазы! Ну-ка доченька, расскажи, что с тобой произошло! (Надо сказать, что мамаша впервые в жизни назвала младшую доченькой).
   Девушка рассказала матери обо всём, что приключилось с ней у источника, а драгоценные камни и розы так и сыпались на пол, пока она говорила.
   Мамаша сразу смекнула, что надо делать.
   – Ну-ка, Фаншон, – сказала она старшей дочери, – немедля бери кувшин и ступай к источнику.
   – Вот ещё! Была охота тащиться в такую даль! – заупрямилась старшая.
   – Ну-ка, быстро делай, как я говорю! – прикрикнула на неё мать.
   Продолжать перечить мамаше она не решилась и, подхватив серебряный кувшинчик – самый маленький из тех, что были в доме, – она уныло потопала к роднику, что-то злобно бормоча себе под нос.
   Когда девица приблизилась к источнику, навстречу ей вышла какая-то незнакомая дама в дорогих одеждах и попросила напиться. (А это была та же самая фея, только на сей раз она переоделась в знатную госпожу, чтобы проверить, так ли невоспитанна и спесива старшая дочь, как говорят о ней люди).
   – Вот ещё! Можно подумать, что я только за тем и тащилась сюда, чтобы поить вас водой! – грубо ответила незнакомке старшая дочь. – А впрочем, воды тут много. Вот, держите кувшинчик, пейте, коли так приспичило.
   – Что ж, люди не врут – вы не очень-то любезны, – промолвила фея. – А посему вот вам мой подарок: отныне всякий раз, как вы произнесёте хоть слово, изо рта у вас будет выскакивать жаба или гадюка. По заслугам и награда. Прощайте.
   – Ну как, доченька? – спросила мать старшую дочь, когда та вернулась домой.
   – Да никак, – привычно буркнула девица в ответ.
   И в то же мгновение на порог шлёпнулись две жабы и две гадюки.
   – Батюшки, да что же это?! Да как же так получилось?! – запричитала мамаша. – А! Я знаю, чьих это рук дело! Это твоя сестра всё подстроила, это она виновата!
   И мамаша набросилась на младшую дочь с тумаками.
   Бедная девушка в страхе бросилась прочь из дома и бежала куда глаза глядят, пока не оказалась в незнакомом лесу.
   А в тех местах как раз охотился молодой принц, наследник правителя этой страны. Он-то и увидел девушку, которая брела, сама не зная куда, и заливалась слезами.
   Принц сразу отметил её необычайную красоту и участливо спросил:
   – Что приключилось с тобой, милая, и как оказалась ты в этом лесу?
   Девушка стала рассказывать принцу о своём горе, и с каждым произнесённым ею словом в траву падали розы, самоцветы и алмазы.
   Никогда ещё юноша не видел подобного чуда и попросил рассказать ему, как такое возможно. И девушка поведала ему свою историю с самого начала, со встречи с феей у родника.
   Принц сразу же полюбил девушку, поняв, что она не только прекрасна, но и хорошо воспитана. К тому же юноша здраво рассудил, что с таким даром девушке никакое приданое не нужно. И для королевской казны пользы будет больше, чем от других невест.
   Принц немедля отвёз девушку во дворец, представил её королю и, получив одобрение отца, женился на ней.
   А старшая сестра день ото дня становилась всё злее и противнее. В конце концов даже родная мать не смогла её терпеть далее и прогнала из дому. Так и ушла куда-то эта злюка, и, ко всеобщей радости, никто её больше не видел и ничего о ней не слыхал.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Щелкунчик и мышиный король

Ёлка

   Двадцать четвёртого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампы, как это и полагалось в сочельник. Фриц таинственным шёпотом сообщил сестрёнке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запертых комнатах чем-то шуршали, шумели и тихонько постукивали. А недавно через прихожую прошмыгнул маленький тёмный человечек с большим ящиком под мышкой; но Фриц наверное знает, что это их крёстный, Дроссельмейер. Тогда Мари захлопала от радости в ладоши и воскликнула:
   – Ах, что-то смастерил нам на этот раз крёстный?
   Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой: это был маленький, сухонький человечек с морщинистым лицом, с большим чёрным пластырем вместо правого глаза и совсем лысый, почему он и носил красивый белый парик; а парик этот был сделан из стекла, и притом чрезвычайно искусно. Крёстный сам был великим искусником, он даже знал толк в часах и даже умел их делать. Поэтому, когда у Штальбаумов начинали капризничать и переставали петь какие-нибудь часы, всегда приходил крёстный Дроссельмейер, снимал стеклянный парик, стаскивал жёлтенький сюртучок, повязывал голубой передник и тыкал часы колючими инструментами, так что маленькой Мари было их очень жалко; но вреда часам он не причинял, наоборот – они снова оживали и сейчас же принимались весело тик-тикать, звонить и петь, и все этому очень радовались. И всякий раз у крёстного в кармане находилось что-нибудь занимательное для ребят: то человечек, ворочающий глазами и шаркающий ножкой, так что на него нельзя смотреть без смеха, то коробочка, из которой выскакивает птичка, то ещё какая-нибудь штучка. А к Рождеству он всегда мастерил красивую, затейливую игрушку, над которой много трудился. Поэтому родители тут же заботливо убирали его подарок.
   – Ах, что-то смастерил нам на этот раз крёстный! – воскликнула Мари.
   Фриц решил, что в нынешнем году это непременно будет крепость, а в ней будут маршировать и выкидывать артикулы прехорошенькие нарядные солдатики, а потом появятся другие солдатики и пойдут на приступ, но те солдаты, что в крепости, отважно выпалят в них из пушек, и поднимется шум и грохот.
   – Нет, нет, – перебила Фрица Мари, – крёстный рассказывал мне о прекрасном саде. Там большое озеро, по нему плавают чудо какие красивые лебеди с золотыми ленточками на шее и распевают красивые песни. Потом из сада выйдет девочка, подойдёт к озеру, приманит лебедей и будет кормить их сладким марципаном…
   – Лебеди не едят марципана, – не очень вежливо перебил её Фриц, – а целый сад крёстному и не сделать. Да и какой толк нам от его игрушек? У нас тут же их отбирают. Нет, мне куда больше нравятся папины и мамины подарки: они остаются у нас, мы сами ими распоряжаемся.
   И вот дети принялись гадать, что им подарят родители. Мари сказала, что мамзель Трудхен (её большая кукла) совсем испортилась: она стала такой неуклюжей, то и дело падает на пол, так что у неё теперь всё лицо в противных отметинах, а уж водить её в чистом платье нечего и думать. Сколько ей ни выговаривай, ничего не помогает. И потом, мама улыбнулась, когда Мари так восхищалась Гретиным зонтичком. Фриц же уверял, что у него в придворной конюшне как раз не хватает гнедого коня, а в войсках маловато кавалерии. Папе это хорошо известно.
   Итак, дети отлично знали, что родители накупили им всяких чудесных подарков и сейчас расставляют их на столе; но в то же время они не сомневались, что добрый младенец Христос осиял все своими ласковыми и кроткими глазами и что рождественские подарки, словно тронутые его благостной рукой, доставляют больше радости, чем все другие. Про это напомнила детям, которые без конца шушукались об ожидаемых подарках, старшая сестра Луиза, прибавив, что младенец Христос всегда направляет руку родителей и детям дарят то, что доставляет им истинную радость и удовольствие; а об этом он знает гораздо лучше самих детей, которые поэтому не должны ни о чём ни думать, ни гадать, а спокойно и послушно ждать, что им подарят. Сестрица Мари призадумалась, а Фриц пробормотал себе под нос: «А всё-таки мне бы хотелось гнедого коня и гусар».
   Совсем стемнело. Фриц и Мари сидели, крепко прижавшись друг к другу, и не смели проронить ни слова; им чудилось, будто над ними веют тихие крылья и издалека доносится прекрасная музыка. Светлый луч скользнул по стене, тут дети поняли, что младенец Христос отлетел на сияющих облаках к другим счастливым детям. И в то же мгновение прозвучал тонкий серебряный колокольчик: «Динь-динь-динь-динь!» Двери распахнулись, и ёлка засияла таким блеском, что дети с громким криком: «Ах, ах!» – замерли на пороге. Но папа и мама подошли к двери, взяли детей за руки и сказали:
   – Идёмте, идёмте, милые детки, посмотрите, чем одарил вас младенец Христос!

Подарки

   Я обращаюсь непосредственно к тебе, благосклонный читатель или слушатель – Фриц, Теодор, Эрнст, всё равно, как бы тебя ни звали, – и прошу как можно живее вообразить себе рождественский стол, весь заставленный чудными пёстрыми подарками, которые ты получил в нынешнее Рождество, – тогда тебе нетрудно будет понять, что дети, обомлев от восторга, замерли на месте и смотрели на всё сияющими глазами. Только минуту спустя Мари глубоко вздохнула и воскликнула:
   – Ах, как чудно, ах, как чудно!
   А Фриц несколько раз высоко подпрыгнул, на что был большой мастер. Уж, наверно, дети весь год были добрыми и послушными, потому что ещё ни разу они не получали таких чудесных, красивых подарков, как сегодня.
   Большая ёлка посреди комнаты была увешана золотыми и серебряными яблоками, а на всех ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пёстрые конфеты и вообще всякие сласти. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни маленьких свечек, которые, как звёздочки, сверкали в густой зелени, и ёлка, залитая огнями и озарявшая всё вокруг, так и манила сорвать растущие на ней цветы и плоды. Вокруг дерева всё пестрело и сияло. И чего там только не было! Не знаю, кому под силу это описать!.. Мари увидела нарядных кукол, хорошенькую игрушечную посуду, но больше всего обрадовало её шёлковое платьице, искусно отделанное цветными лентами и висевшее так, что Мари могла любоваться им со всех сторон; она и любовалась им всласть, то и дело повторяя:
   – Ах, какое красивое, какое милое, милое платьице! И мне позволят, наверное позволят, в самом деле позволят его надеть!
   Фриц тем временем уже три или четыре раза галопом и рысью проскакал вокруг стола на новом гнедом коне, который, как он и предполагал, стоял на привязи у стола с подарками. Слезая, он сказал, что конь – лютый зверь, но ничего: уж он его вышколит. Потом он произвёл смотр новому эскадрону гусар; они были одеты в великолепные красные мундиры, шитые золотом, размахивали серебряными саблями и сидели на таких белоснежных конях, что можно было подумать, будто и кони тоже из чистого серебра.
   Только что дети, немного угомонившись, хотели взяться за книжки с картинками, лежавшие раскрытыми на столе, чтобы можно было любоваться разными замечательными цветами, пёстро раскрашенными людьми и хорошенькими играющими детками, так натурально изображёнными, будто они и впрямь живые и вот-вот заговорят, – так вот, только что дети хотели взяться за чудесные книжки, как опять прозвенел колокольчик. Дети знали, что теперь черёд подаркам крёстного Дроссельмейера, и подбежали к столу, стоявшему у стены. Ширмы, за которыми до тех пор был скрыт стол, быстро убрали. Ах, что увидели дети! На зелёной, усеянной цветами лужайке стоял замечательный замок со множеством зеркальных окон и золотых башен. Заиграла музыка, двери и окна распахнулись, и все увидели, что в залах прохаживаются крошечные, но очень изящно сделанные кавалеры и дамы в шляпах с перьями и в платьях с длинными шлейфами. В центральном зале, который так весь и сиял (столько свечек горело в серебряных люстрах!), под музыку плясали дети в коротких камзольчиках и юбочках. Господин в изумрудно-зелёном плаще выглядывал из окна, раскланивался и снова прятался, а внизу, в дверях замка, появлялся и снова уходил крёстный Дроссельмейер, только ростом он был с папин мизинец, не больше.
   Фриц положил локти на стол и долго рассматривал чудесный замок с танцующими и прохаживающимися человечками. Потом он попросил:
   – Крёстный, а крёстный! Пусти меня к себе в замок!
   Старший советник суда сказал, что этого никак нельзя.
   И он был прав: со стороны Фрица глупо было проситься в замок, который вместе со всеми своими золотыми башнями был меньше его. Фриц согласился. Прошла ещё минутка, в замке всё так же прохаживались кавалеры и дамы, танцевали дети, выглядывал всё из того же окна изумрудный человечек, а крёстный Дроссельмейер подходил всё к той же двери.
   Фриц в нетерпении воскликнул:
   – Крёстный, а теперь выйди из той, другой двери!
   – Никак этого нельзя, милый Фрицхен, – возразил старший советник суда.
   – Ну тогда, – продолжал Фриц, – вели зелёному человечку, что выглядывает из окна, погулять с другими по залам.
   – Этого тоже никак нельзя, – снова возразил старший советник суда.
   – Ну тогда пусть спустятся вниз дети! – воскликнул Фриц. – Мне хочется получше их рассмотреть.
   – Ничего этого нельзя, – сказал старший советник суда раздражённым тоном. – Механизм сделан раз навсегда, его не переделаешь.
   – Ах та-ак! – протянул Фриц. – Ничего этого нельзя… Послушай, крёстный, раз нарядные человечки в замке только и знают, что повторять одно и то же, так что в них толку? Мне они не нужны. Нет, мои гусары куда лучше! Они маршируют вперёд, назад, как мне вздумается, и не заперты в доме.
   И с этими словами он убежал к рождественскому столу, и по его команде эскадрон на серебряных конях начал скакать туда и сюда – по всем направлениям, рубить саблями и стрелять сколько душе угодно. Мари тоже потихоньку отошла: и ей тоже наскучили танцы и гулянье куколок в замке. Только она постаралась сделать это незаметно, не так, как братец Фриц, потому что она была доброй и послушной девочкой. Старший советник суда сказал недовольным тоном родителям:
   – Такая замысловатая игрушка не для неразумных детей. Я заберу свой замок.
   Но тут мать попросила показать ей внутреннее устройство и удивительный, очень искусный механизм, приводивший в движение человечков. Дроссельмейер разобрал и снова собрал всю игрушку. Теперь он опять повеселел и подарил детям несколько красивых коричневых человечков, у которых были золотые лица, руки и ноги; все они были из Торна и превкусно пахли пряниками. Фриц и Мари очень им обрадовались. Старшая сестра Луиза по желанию матери надела подаренное родителями нарядное платье, которое ей очень шло; а Мари попросила, чтоб ей позволили, раньше чем надевать новое платье, ещё немножко полюбоваться на него, что ей охотно разрешили.

Любимец

   А на самом деле Мари потому не отходила от стола с подарками, что только сейчас заметила что-то, чего раньше не видела: когда выступили гусары Фрица, до того стоявшие в строю у самой ёлки, очутился на виду замечательный человечек. Он вёл себя тихо и скромно, словно спокойно ожидая, когда дойдёт очередь и до него. Правда, он был не очень складный: чересчур длинное и плотное туловище на коротеньких и тонких ножках, да и голова тоже как будто великовата. Зато по щегольской одежде сразу было видно, что это человек благовоспитанный и со вкусом. На нём был очень красивый блестящий фиолетовый гусарский доломан, весь в пуговичках и позументах, такие же рейтузы и столь щегольские сапожки, что едва ли доводилось носить подобные и офицерам, а тем паче студентам; они сидели на субтильных ножках так ловко, будто были на них нарисованы. Конечно, нелепо было, что при таком костюме он прицепил на спину узкий неуклюжий плащ, словно выкроенный из дерева, а на голову нахлобучил шапчонку рудокопа, но Мари подумала: «Ведь крёстный Дроссельмейер тоже ходит в прескверном рединготе и в смешном колпаке, но это не мешает ему быть милым, дорогим крёстным». Кроме того, Мари пришла к заключению, что крёстный, будь он даже таким же щёголем, как человечек, всё же никогда не сравняется с ним по миловидности. Внимательно вглядываясь в славного человечка, который полюбился ей с первого же взгляда, Мари заметила, каким добродушием светилось его лицо. Зеленоватые навыкате глаза смотрели приветливо и доброжелательно. Человечку очень шла тщательно завитая борода из белой бумажной штопки, окаймлявшая подбородок, – ведь так заметнее выступала ласковая улыбка на его алых губах.
   – Ах! – воскликнула наконец Мари. – Ах, милый папочка, для кого этот хорошенький человечек, что стоит под самой ёлкой?
   – Он, милая деточка, – ответил отец, – будет усердно трудиться для всех вас: его дело – аккуратно разгрызать твёрдые орехи, и куплен он и для Луизы, и для тебя с Фрицем.
   С этими словами отец бережно взял его со стола, приподнял деревянный плащ, и тогда человечек широко-широко разинул рот и оскалил два ряда очень белых острых зубов. Мари всунула ему в рот орех, и – щёлк! – человечек разгрыз его, скорлупа упала, и у Мари на ладони очутилось вкусное ядрышко. Теперь уже все – и Мари тоже – поняли, что нарядный человечек вёл свой род от Щелкунчиков и продолжал профессию предков. Мари громко вскрикнула от радости, а отец сказал:
   – Раз тебе, милая Мари, Щелкунчик пришёлся по вкусу, так ты уж сама и заботься о нём и береги его, хотя, как я уже сказал, и Луиза и Фриц тоже могут пользоваться его услугами.
   Мари сейчас же взяла Щелкунчика и дала ему грызть орехи, но она выбирала самые маленькие, чтобы человечку не приходилось слишком широко разевать рот, так как это, по правде сказать, его не красило. Луиза присоединилась к ней, и любезный друг Щелкунчик потрудился и для неё; казалось, он выполняет свои обязанности с большим удовольствием, потому что неизменно приветливо улыбался.
   Фрицу тем временем надоело маршировать и скакать на коне. Когда он услыхал, как весело щёлкают орешки, ему тоже захотелось их отведать. Он подскочил к сестрам и от всего сердца расхохотался при виде потешного человечка, который теперь переходил из рук в руки и неустанно разевал и закрывал рот. Фриц совал ему самые большие и твёрдые орехи, но вдруг раздался треск – крак-крак! – три зуба выпали у Щелкунчика изо рта, и нижняя челюсть отвисла и зашаталась.
   – Ах, бедный, милый Щелкунчик! – закричала Мари и отобрала его у Фрица.
   – Что за дурак! – сказал Фриц. – Берётся орехи щёлкать, а у самого зубы никуда не годятся. Верно, он и дела своего не знает. Дай его сюда, Мари! Пусть щёлкает мне орехи. Не беда, если и остальные зубы обломает, да и всю челюсть в придачу. Нечего с ним, бездельником, церемониться!
   – Нет, нет! – с плачем закричала Мари. – Не отдам я тебе моего милого Щелкунчика. Посмотри, как жалостно глядит он на меня и показывает свой больной ротик! Ты человек злой: ты бьёшь своих лошадей и даже позволяешь солдатам убивать друг друга.
   – Так полагается, тебе этого не понять! – крикнул Фриц. – А Щелкунчик не только твой, он и мой тоже. Давай его сюда!
   Мари разрыдалась и поскорее завернула больного Щелкунчика в носовой платок. Тут подошли родители с крёстным Дроссельмейером. К огорчению Мари, он принял сторону Фрица. Но отец сказал:
   – Я нарочно отдал Щелкунчика на попечение Мари. А он, как я вижу, именно сейчас особенно нуждается в её заботах, так пусть уж она одна им и распоряжается и никто в это дело не вмешивается. Вообще меня очень удивляет, что Фриц требует дальнейших услуг от пострадавшего на службе. Как настоящий военный, он должен знать, что раненых никогда не оставляют в строю.
   Фриц очень сконфузился и, оставив в покое орехи и Щелкунчика, тихонько перешёл на другую сторону стола, где его гусары, выставив, как полагается, часовых, расположились на ночлег.
   Мари подобрала выпавшие у Щелкунчика зубы; пострадавшую челюсть она подвязала красивой белой ленточкой, которую отколола от своего платья, а потом ещё заботливее укутала платком бедного человечка, побледневшего и, видимо, напуганного. Баюкая его, как маленького ребёнка, она принялась рассматривать красивые картинки в новой книге, которая лежала среди других подарков. Она очень рассердилась, хотя это было совсем на неё не похоже, когда крёстный стал смеяться над тем, что она нянчится с таким уродцем. Тут она опять подумала о странном сходстве с Дроссельмейером, которое отметила уже при первом взгляде на человечка, и очень серьёзно сказала:
   – Как знать, милый крёстный, как знать, был бы ты таким же красивым, как мой милый Щелкунчик, даже если бы принарядился не хуже его и надел такие же щегольские, блестящие сапожки.
   Мари не могла понять, почему так громко рассмеялись родители, и почему у старшего советника суда так зарделся нос, и почему он теперь не смеётся вместе со всеми. Верно, на то были свои причины.

Чудеса

   Как только войдёшь к Штальбаумам в гостиную, тут, сейчас же у двери налево, у широкой стены, стоит высокий стеклянный шкаф, куда дети убирают прекрасные подарки, которые получают каждый год. Луиза была ещё совсем маленькой, когда отец заказал шкаф очень умелому столяру, а тот вставил в него такие прозрачные стёкла и вообще сделал всё с таким умением, что в шкафу игрушки выглядели, пожалуй, даже ещё ярче и красивей, чем когда их брали в руки. На верхней полке, до которой Мари с Фрицем было не добраться, стояли замысловатые изделия господина Дроссельмейера; следующая была отведена под книжки с картинками; две нижние полки Мари и Фриц могли занимать чем им угодно. И всегда выходило так, что Мари устраивала на нижней полке кукольную комнату, а Фриц над ней расквартировывал свои войска. Так случилось и сегодня. Пока Фриц расставлял наверху гусар, Мари отложила внизу к сторонке мамзель Трудхен, посадила новую нарядную куклу в отлично обставленную комнату и напросилась к ней на угощение. Я сказал, что комната была отлично обставлена, и это правда; не знаю, есть ли у тебя, моя внимательная слушательница Мари, так же как у маленькой Штальбаум – ты уже знаешь, что её тоже зовут Мари, – так вот я говорю, что не знаю, есть ли у тебя, так же как у неё, пёстрый диванчик, несколько прехорошеньких стульчиков, очаровательный столик, а главное, нарядная, блестящая кроватка, на которой спят самые красивые на свете куклы, – всё это стояло в уголке в шкафу, стенки которого в этом месте были даже оклеены цветными картинками, и ты легко поймешь, что новая кукла, которую, как в этот вечер узнала Мари, звали Клерхен, чувствовала себя здесь прекрасно.
   Был уже поздний вечер, приближалась полночь, и крёстный Дроссельмейер давно ушёл, а дети все ещё не могли оторваться от стеклянного шкафа, как мама ни уговаривала их идти спать.
   – Правда, – воскликнул наконец Фриц, – беднягам (он имел в виду своих гусар) тоже пора на покой, а в моём присутствии никто из них не посмеет клевать носом, в этом уж я уверен!
   И с этими словами он ушёл. Но Мари умильно просила:
   – Милая мамочка, позволь мне побыть здесь ещё минуточку, одну только минуточку! У меня так много дел, вот управлюсь и сейчас же лягу спать…
   Мари была очень послушной, разумной девочкой, и потому мама могла спокойно оставить её ещё на полчасика одну с игрушками. Но чтобы Мари, заигравшись новой куклой и другими занимательными игрушками, не позабыла погасить свечи, горевшие вокруг шкафа, мама все их задула, так что в комнате осталась только лампа, висевшая посреди потолка и распространявшая мягкий, уютный свет.
   – Не засиживайся долго, милая Мари. А то тебя завтра не добудишься, – сказала мама, уходя в спальню.
   Как только Мари осталась одна, она сейчас же приступила к тому, что уже давно лежало у неё на сердце, хотя она, сама не зная почему, не решилась признаться в задуманном даже матери. Она всё ещё баюкала укутанного в носовой платок Щелкунчика. Теперь она бережно положила его на стол, тихонько развернула платок и осмотрела раны. Щелкунчик был очень бледен, но улыбался так жалостно и ласково, что тронул Мари до глубины души.
   – Ах, Щелкунчик, миленький, – зашептала она, – пожалуйста, не сердись, что Фриц сделал тебе больно: он ведь не нарочно. Просто он огрубел от суровой солдатской жизни, а так он очень хороший мальчик, уж поверь мне! А я буду беречь тебя и заботливо выхаживать, пока ты совсем не поправишься и не повеселеешь. Вставить же тебе крепкие зубки, вправить плечи – это уж дело крёстного Дроссельмейера: он на такие штуки мастер…
   Однако Мари не успела договорить. Когда она упомянула имя Дроссельмейера, Щелкунчик вдруг скорчил злую мину и в глазах у него сверкнули колючие зелёные огоньки. Но в ту минуту, когда Мари собралась уже по-настоящему испугаться, на неё опять глянуло жалобно улыбающееся лицо доброго Щелкунчика, и теперь она поняла, что черты его исказил свет мигнувшей от сквозняка лампы.
   – Ах, какая я глупая девочка, ну чего я напугалась и даже подумала, будто деревянная куколка может корчить гримасы! А всё-таки я очень люблю Щелкунчика: ведь он такой потешный и такой добренький… Вот и надо за ним ухаживать как следует.
   С этими словами Мари взяла своего Щелкунчика на руки, подошла к стеклянному шкафу, присела на корточки и сказала новой кукле:
   – Очень прошу тебя, мамзель Клерхен, уступи свою постельку бедному больному Щелкунчику, а сама переночуй как-нибудь на диване. Подумай, ты ведь такая крепкая, и потом, ты совсем здорова – ишь какая ты круглолицая и румяная. Да и не у всякой, даже очень красивой куклы есть такой мягкий диван!
   Мамзель Клерхен, разряженная по-праздничному и важная, надулась, не проронив ни слова.
   – И чего я церемонюсь! – сказала Мари, сняла с полки кровать, бережно и заботливо уложила туда Щелкунчика, обвязала ему пострадавшие плечики очень красивой ленточкой, которую носила вместо кушака, и накрыла его одеялом по самый нос.
   «Только незачем ему здесь оставаться у невоспитанной Клары», – подумала она и переставила кроватку вместе с Щелкунчиком на верхнюю полку, где он очутился около красивой деревни, в которой были расквартированы гусары Фрица. Она заперла шкаф и собралась уже уйти в спальню, как вдруг… слушайте внимательно, дети!.. как вдруг во всех углах – за печью, за стульями, за шкафами – началось тихое-тихое шушуканье, перешёптыванье и шуршанье. А часы на стене зашипели, захрипели всё громче и громче, но никак не могли пробить двенадцать. Мари глянула туда: большая золочёная сова, сидевшая на часах, свесила крылья, совсем заслонила ими часы и вытянула вперёд противную кошачью голову с кривым клювом. А часы хрипели громче и громче, и Мари явственно расслышала:
   – Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит всё король мышиный. Трик-и-трак, бум-бум! Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак, бум-бум! Ну, пробей, пробей, звонок: королю подходит срок!
   И… «бим-бом, бим-бом!» – часы глухо и хрипло пробили двенадцать ударов. Мари очень струсила и чуть не убежала со страху, но тут она увидела, что на часах вместо совы сидит крёстный Дроссельмейер, свесив полы своего жёлтого сюртука по обеим сторонам, словно крылья. Она собралась с духом и громко крикнула плаксивым голосом:
   – Крёстный, послушай, крёстный, зачем ты туда забрался? Слезай вниз и не пугай меня, гадкий крёстный!
   Но тут отовсюду послышалось странное хихиканье и писк, и за стеной пошли беготня и топот, будто от тысячи крошечных лапок, и тысячи крошечных огонёчков глянули сквозь щели в полу. Но это были не огоньки – нет, а маленькие блестящие глазки, и Мари увидела, что отовсюду выглядывают и выбираются из-под пола мыши. Вскоре по всей комнате пошло: топ-топ, хоп-хоп! Всё ярче светились глаза мышей, всё несметнее становились их полчища; наконец они выстроились в том же порядке, в каком Фриц обычно выстраивал своих солдатиков перед боем. Мари это очень насмешило; у неё не было врождённого отвращения к мышам, как у иных детей, и страх её совсем было улёгся, но вдруг послышался такой ужасный и пронзительный писк, что у неё по спине забегали мурашки. Ах, что она увидела! Нет, право же, уважаемый читатель Фриц, я отлично знаю, что у тебя, как и у мудрого, отважного полководца Фрица Штальбаума, бесстрашное сердце, но если бы ты увидел то, что предстало взорам Мари, право, ты бы удрал. Я даже думаю, ты бы шмыгнул в постель и без особой надобности натянул бы одеяло по самые уши. Ах, бедная Мари не могла этого сделать, потому что – вы только послушайте, дети! – к самым ногам её, словно от подземного толчка, дождём посыпались песок, извёстка и осколки кирпича, и из-под пола с противным шипеньем и писком вылезли семь мышиных голов в семи ярко сверкающих коронах. Вскоре выбралось целиком и всё туловище, на котором сидели семь голов, и всё войско хором трижды приветствовало громким писком огромную, увенчанную семью диадемами мышь. Теперь войско сразу пришло в движение и – хоп-хоп, топ-топ! – направилось прямо к шкафу, прямо на Мари, которая всё ещё стояла, прижавшись к стеклянной дверце.
   От ужаса у Мари уже и раньше так колотилось сердце, что она боялась, как бы оно тут же не выпрыгнуло из груди, – ведь тогда бы она умерла. Теперь же ей показалось, будто кровь застыла у неё в жилах. Она зашаталась, теряя сознание, но тут вдруг раздалось: клик-клак-хрр!.. – и посыпались осколки стекла, которое Мари разбила локтем. В ту же минуту она почувствовала жгучую боль в левой руке, но у неё сразу отлегло от сердца: она не слышала больше визга и писка. Всё мигом стихло. И хотя она не смела открыть глаза, всё же ей подумалось, что звон стекла испугал мышей и они попрятались по норам.
   Но что же это опять такое? У Мари за спиной, в шкафу, поднялся странный шум и зазвенели тоненькие голосочки:
   – Стройся, взвод! Стройся, взвод! В бой вперёд! Полночь бьёт! Стройся, взвод! В бой вперёд!
   И начался стройный и приятный перезвон мелодичных колокольчиков.
   – Ах, да ведь это же мой музыкальный ящик! – обрадовалась Мари и быстро отскочила от шкафа.
   Тут она увидела, что шкаф странно светится и в нём идёт какая-то возня и суетня.
   Куклы беспорядочно бегали взад и вперёд и размахивали ручками. Вдруг поднялся Щелкунчик, сбросил одеяло и, одним прыжком соскочив с кровати, громко крикнул:
   – Щёлк-щёлк-щёлк, глупый мыший полк! То-то будет толк, мыший полк! Щёлк-щёлк, мыший полк – прёт из щёлок – выйдет толк!
   И при этом он выхватил свою крохотную сабельку, замахал ею в воздухе и закричал:
   – Эй, вы, мои верные вассалы, други и братья! Постоите ли вы за меня в тяжком бою?
   И сейчас же отозвались три скарамуша, Панталоне, четыре трубочиста, два бродячих музыканта и барабанщик:
   – Да, наш государь, мы верны вам до гроба! Ведите нас в бой на смерть или на победу!
   И они ринулись вслед за Щелкунчиком, который, горя воодушевлением, отважился на отчаянный прыжок с верхней полки. Им-то было хорошо прыгать: они не только были разряжены в шёлк и бархат, но и туловище у них было набито ватой и опилками; вот они и шлёпались вниз, будто кулёчки с шерстью. Но бедный Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги; подумайте только – от полки, где он стоял, до нижней было почти два фута, а сам он был хрупкий, словно выточенный из липы. Да, Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги, если бы в тот самый миг, как он прыгнул, мамзель Клерхен не соскочила с дивана и не приняла в свои нежные объятия потрясающего мечом героя.
   – О, милая, добрая Клерхен! – в слезах воскликнула Мари. – Как я ошиблась в тебе! Уж конечно, ты от всего сердца уступила кроватку дружку Щелкунчику.
   И вот мамзель Клерхен заговорила, нежно прижимая юного героя к своей шёлковой груди:
   – Разве можно вам, государь, идти в бой, навстречу опасности, больным и с не зажившими ещё ранами! Взгляните, вот собираются ваши храбрые вассалы, они рвутся в бой и уверены в победе. Скарамуш, Панталоне, трубочисты, музыканты и барабанщик уже внизу, а среди куколок с сюрпризами у меня на полке заметно сильное оживление и движение. Соблаговолите, о государь, отдохнуть у меня на груди или же согласитесь созерцать вашу победу с высоты моей шляпы, украшенной перьями. – Так говорила Клерхен; но Щелкунчик вёл себя совсем неподобающим образом и так брыкался, что Клерхен пришлось поскорее поставить его на полку. В то же мгновение он весьма учтиво опустился на одно колено и пролепетал:
   – О, прекрасная дама, и на поле брани не позабуду я оказанные мне вами милость и благоволение!
   Тогда Клерхен нагнулась так низко, что схватила его за ручку, осторожно приподняла, быстро развязала на себе расшитый блёстками кушак и собиралась нацепить его на человечка, но он отступил на два шага, прижал руку к сердцу и произнёс весьма торжественно:
   – О, прекрасная дама, не извольте расточать на меня ваши милости, ибо… – Он запнулся, глубоко вздохнул, быстро сорвал с плеча ленточку, которую повязала ему Мари, прижал её к губам, повязал на руку в виде шарфа и, с воодушевлением размахивая сверкающим обнажённым мечом, спрыгнул быстро и ловко, словно птичка, с края полки на пол.
   Вы, разумеется, сразу поняли, мои благосклонные и весьма внимательные слушатели, что Щелкунчик ещё до того, как по-настоящему ожил, уже отлично чувствовал любовь и заботы, которыми окружила его Мари, и что только из симпатии к ней он не хотел принять от мамзель Клерхен её пояс, несмотря на то что тот был очень красив и весь сверкал. Верный, благородный Щелкунчик предпочитал украсить себя скромной ленточкой Мари. Но что-то дальше будет?
   Едва Щелкунчик прыгнул на пол, как вновь поднялся визг и писк. Ах, ведь под большим столом собрались несметные полчища злых мышей, и вперёди всех выступает отвратительная мышь о семи головах!
   Что-то будет?

Битва

   – Барабанщик, мой верный вассал, бей общее наступление! – громко скомандовал Щелкунчик.
   И тотчас же барабанщик начал выбивать дробь искуснейшим манером, так что стеклянные дверцы шкафа задрожали и задребезжали. А в шкафу что-то загремело и затрещало, и Мари увидела, как разом открылись все коробки, в которых были расквартированы войска Фрица, и солдаты выпрыгнули из них прямо на нижнюю полку и там выстроились блестящими рядами. Щелкунчик бегал вдоль рядов, воодушевляя войска своими речами.
   – Где эти негодяи трубачи? Почему они не трубят? – закричал в сердцах Щелкунчик. Затем он быстро повернулся к слегка побледневшему Панталоне, у которого сильно трясся длинный подбородок, и торжественно произнёс: – Генерал, мне известны ваши доблесть и опытность. Всё дело в быстрой оценке положения и использовании момента. Вверяю вам командование всей кавалерией и артиллерией. Коня вам не требуется – у вас очень длинные ноги, так что вы отлично поскачете и на своих двоих. Исполняйте свой долг!
   Панталоне тотчас всунул в рот длинные сухие пальцы и свистнул так пронзительно, будто звонко запели сто дудок враз. В шкафу послышалось ржанье и топот, и – гляди-ка! – кирасиры и драгуны Фрица, а вперёди всех – новые, блестящие гусары выступили в поход и вскоре очутились внизу, на полу. И вот полки один за другим промаршировали перед Щелкунчиком с развевающимися знамёнами и с барабанным боем и выстроились широкими рядами поперёк всей комнаты. Все пушки Фрица, сопровождаемые пушкарями, с грохотом выехали вперёд и пошли бухать: бум-бум!.. И Мари увидела, как в густые полчища мышей полетело драже, напудрив их добела сахаром, отчего они очень сконфузились. Но больше всего вреда нанесла мышам тяжёлая батарея, въехавшая на мамину скамеечку для ног и – бум-бум! – непрерывно обстреливавшая неприятеля круглыми пряничками, от которых полегло немало мышей.
   Однако мыши всё наступали и даже захватили несколько пушек; но тут поднялся шум и грохот – трр-трр! – и из-за дыма и пыли Мари с трудом могла разобрать, что происходит. Одно было ясно: обе армии бились с большим ожесточением, и победа переходила то на ту, то на другую сторону. Мыши вводили в бой всё свежие и свежие силы, и серебряные пилюльки, которые они бросали весьма искусно, долетали уже до самого шкафа. Клерхен и Трудхен мотались по полке и в отчаянии ломали ручки.
   – Неужели я умру во цвете лет, неужели умру я, такая красивая кукла! – вопила Клерхен.
   – Не для того же я так хорошо сохранилась, чтобы погибнуть здесь, в четырёх стенах! – причитала Трудхен.
   Потом они упали друг другу в объятия и так громко разревелись, что их не мог заглушить даже бешеный грохот битвы.
   Вы и понятия не имеете, дорогие мои слушатели, что здесь творилось. Раз за разом бухали пушки: прр-прр!.. Др-др!.. Трах-тарарах-трах-тарарах!.. Бум-бурум-бум-бурум-бум!.. И тут же пищали и визжали мышиный король и мыши, а потом снова раздавался грозный и могучий голос Щелкунчика, командовавшего сражением.
   И было видно, как сам он обходит под огнём свои батальоны.
   Панталоне провёл несколько чрезвычайно доблестных кавалерийских атак и покрыл себя славой. Но мышиная артиллерия засыпала гусар Фрица отвратительными, зловонными ядрами, которые оставляли на их красных мундирах ужасные пятна, почему гусары и не рвались вперёд. Панталоне скомандовал им «налево кругом» и, воодушевившись ролью полководца, сам повернул налево, а за ним последовали кирасиры и драгуны, и вся кавалерия отправилась восвояси. Теперь положение батареи, занявшей позицию на скамеечке для ног, стало угрожаемым; не пришлось долго ждать, как нахлынули полчища противных мышей и бросились в атаку столь яростно, что перевернули скамеечку вместе с пушками и пушкарями. Щелкунчик, по-видимому, был очень озадачен и скомандовал отступление на правом фланге. Ты знаешь, о мой многоопытный в ратном деле слушатель Фриц, что подобный манёвр означает чуть ли не то же самое, что бегство с поля брани, и ты вместе со мной уже сокрушаешься о неудаче, которая должна была постигнуть армию маленького любимца Мари – Щелкунчика. Но отврати свой взор от этой напасти и взгляни на левый фланг Щелкунчиковой армии, где всё обстоит вполне благополучно, и полковник и армия ещё полны надежды. В пылу битвы из-под комода тихонечко выступили отряды мышиной кавалерии и с отвратительным писком яростно набросились на левый фланг Щелкунчиковой армии; но какое сопротивление встретили они! Медленно, насколько позволяла неровная местность, ибо надо было перебраться через край шкафа, выступил и построился в каре корпус куколок с сюрпризами под предводительством двух китайских императоров.
   Эти бравые, очень пёстрые и нарядные великолепные полки, составленные из садовников, тирольцев, тунгусов, парикмахеров, арлекинов, купидонов, львов, тигров, мартышек и обезьян, сражались с хладнокровием, отвагой и выдержкой. С мужеством, достойным спартанцев, вырвал бы этот отборный батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский ротмистр не прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и мартышку. Вследствие этого образовалась брешь, куда и устремился враг; и вскоре весь батальон был перегрызен. Но мало выгоды извлёк неприятель из этого злодеяния. Как только кровожадный солдат мышиной кавалерии перегрызал пополам одного из своих отважных противников, прямо в горло ему попадала печатная бумажка, от чего он умирал на месте. Но помогло ли это Щелкунчиковой армии, которая, раз начав отступление, отступала всё дальше и дальше и несла всё больше потерь, так что вскоре только кучка смельчаков с злосчастным Щелкунчиком во главе ещё держалась у самого шкафа? «Резервы, сюда! Панталоне, Скарамуш, барабанщик, где вы?» – взывал Щелкунчик, рассчитывавший на прибытие свежих сил, которые должны были выступить из стеклянного шкафа. Правда, оттуда прибыло несколько коричневых человечков из Торна, с золотыми лицами и в золотых шлемах и шляпах; но они дрались так неумело, что ни разу не попали во врага и, вероятно, сбили бы с головы шапочку своему полководцу Щелкунчику. Неприятельские егеря вскоре отгрызли им ноги, так что они попадали и при этом передавили многих соратников Щелкунчика. Теперь Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в большой опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него были слишком коротки. Клерхен и Трудхен лежали в обмороке – помочь ему они не могли. Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф. Тогда он в предельном отчаянии громко воскликнул:
   – Коня, коня! Полцарства за коня!
   В этот миг два вражеских стрелка вцепились в его деревянный плащ, и мышиный король подскочил к Щелкунчику, испуская победный писк из всех своих семи глоток.
   Мари больше не владела собой.
   – О, мой бедный Щелкунчик! – воскликнула она, рыдая, и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, сняла с левой ноги туфельку и изо всей силы швырнула ею в самую гущу мышей, прямо в их короля.
   В тот же миг всё словно прахом рассыпалось, а Мари почувствовала боль в левом локте, ещё более жгучую, чем раньше, и без чувств повалилась на пол.

Болезнь

   Когда Мари очнулась после глубокого забытья, она увидела, что лежит у себя в постельке, а сквозь замёрзшие окна в комнату светит яркое, искрящееся солнце.
   У самой её постели сидел чужой человек, в котором она, однако, скоро узнала хирурга Вендельштерна. Он сказал вполголоса:
   – Наконец-то она очнулась…
   Тогда подошла мама и посмотрела на неёе испуганным, пытливым взглядом.
   – Ах, милая мамочка, – пролепетала Мари, – скажи: противные мыши убрались наконец и славный Щелкунчик спасён?
   – Полно вздор болтать, милая Марихен! – возразила мать. – Ну на что мышам твой Щелкунчик? А вот ты, нехорошая девочка, до смерти напугала нас. Так всегда бывает, когда дети своевольничают и не слушаются родителей. Ты вчера до поздней ночи заигралась в куклы, потом задремала, и, верно, тебя напугала случайно прошмыгнувшая мышка: ведь вообще-то мышей у нас не водится. Словом, ты расшибла локтем стекло в шкафу и поранила себе руку. Хорошо ещё, что ты не порезала стеклом вену! Доктор Вендельштерн, который как раз сейчас вынимал у тебя из раны застрявшие там осколки, говорит, что ты на всю жизнь осталась бы калекой и могла бы даже истечь кровью. Слава Богу, я проснулась в полночь, увидела, что тебя всё ещё нет в спальне, и пошла в гостиную. Ты без сознания лежала на полу у шкафа, вся в крови. Я сама со страху чуть не потеряла сознание. Ты лежала на полу, а вокруг были разбросаны оловянные солдатики Фрица, разные игрушки, поломанные куклы с сюрпризами и пряничные человечки. Щелкунчика ты держала в левой руке, из которой сочилась кровь, а неподалёку валялась твоя туфелька…
   – Ах, мамочка, мамочка! – перебила её Мари. – Ведь это же были следы великой битвы между куклами и мышами! Оттого-то я так испугалась, что мыши хотели забрать в плен бедного Щелкунчика, командовавшего кукольным войском. Тогда я швырнула туфелькой в мышей, а что было дальше, не знаю.
   Доктор Вендельштерн подмигнул матери, и та очень ласково стала уговаривать Мари:
   – Полно, полно, милая моя детка, успокойся! Мыши все убежали, а Щелкунчик стоит за стеклом в шкафу, целый и невредимый.
   Тут в спальню вошёл советник медицины и завёл долгий разговор с хирургом Вендельштерном, потом он пощупал у Мари пульс, и она слышала, что они говорили о горячке, вызванной раной.
   Несколько дней ей пришлось лежать в постели и глотать лекарство, хотя, если не считать боли в локте, она почти не чувствовала недомогания. Она знала, что милый Щелкунчик вышел из битвы целым и невредимым, и по временам ей как сквозь сон чудилось, будто он очень явственным, хотя и чрезвычайно печальным голосом говорит ей: «Мари, прекрасная дама, многим я вам обязан, но вы можете сделать для меня ещё больше».
   Мари тщетно раздумывала, что бы это могло быть, но ничего не приходило ей в голову. Играть по-настоящему она не могла из-за больной руки, а если бралась за чтение или принималась перелистывать книжки с картинками, у неё в глазах рябило, так что приходилось отказываться от этого занятия. Поэтому время тянулось для неё бесконечно долго, и Мари едва могла дождаться сумерек, когда мать садилась у её кроватки и читала и рассказывала всякие чудесные истории.
   Вот и сейчас мать как раз кончила занимательную сказку про принца Факардина, как вдруг открылась дверь, и вошёл крёстный Дроссельмейер.
   – Ну-ка дайте мне поглядеть на нашу бедную раненую Мари, – сказал он.
   Как только Мари увидела крёстного в обычном жёлтом сюртучке, у неё перед глазами со всей живостью всплыла та ночь, когда Щелкунчик потерпел поражение в битве с мышами, и она невольно крикнула старшему советнику суда:
   – О, крёстный, какой ты гадкий! Я отлично видела, как ты сидел на часах и свесил на них свои крылья, чтобы часы били потише и не спугнули мышей. Я отлично слышала, как ты позвал мышиного короля. Почему ты не поспешил на помощь Щелкунчику, почему ты не поспешил на помощь мне, гадкий крёстный? Во всем ты один виноват. Из-за тебя я порезала руку и теперь должна лежать больная в постели!
   Мать в страхе спросила:
   – Что с тобой, дорогая Мари?
   Но крёстный скорчил странную мину и заговорил трескучим, монотонным голосом:
   – Ходит маятник со скрипом. Меньше стука – вот в чём штука. Трик-и-трак! Всегда и впредь должен маятник скрипеть, песни петь. А когда пробьёт звонок: бим-и-бом! – подходит срок. Не пугайся, мой дружок. Бьют часы и в срок и кстати, на погибель мышьей рати, а потом слетит сова. Раз-и-два и раз-и-два! Бьют часы, коль срок им выпал. Ходит маятник со скрипом. Меньше стука – вот в чём штука. Тик-и-так и трик-и-трак!
   Мари широко открытыми глазами уставилась на крёстного, потому что он казался совсем другим и гораздо более уродливым, чем обычно, а правой рукой он махал взад и вперёд, будто паяц, которого дёргают за верёвочку.
   Она бы очень испугалась, если бы тут не было матери и если бы Фриц, прошмыгнувший в спальню, не прервал крёстного громким смехом.
   – Ах, крёстный Дроссельмейер, – воскликнул Фриц, – сегодня ты опять такой потешный! Ты кривляешься совсем как мой паяц, которого я давно уже зашвырнул за печку.
   Мать по-прежнему была очень серьёзна и сказала:
   – Дорогой господин старший советник, это ведь действительно странная шутка. Что вы имеете в виду?
   – Господи боже мой, разве вы позабыли мою любимую песенку часовщика? – ответил Дроссельмейер смеясь. – Я всегда пою её таким больным, как Мари. – И он быстро подсел к кровати и сказал: – Не сердись, что я не выцарапал мышиному королю все четырнадцать глаз сразу, – этого нельзя было сделать. А зато я тебя сейчас порадую.
   С этими словами старший советник суда полез в карман и осторожно вытащил оттуда – как вы думаете, дети, что? – Щелкунчика, которому он очень искусно вставил выпавшие зубки и вправил больную челюсть.
   Мари громко вскрикнула от радости, а мать сказала улыбаясь:
   – Вот видишь, как заботится крёстный о твоем Щелкунчике…
   – А всё-таки сознайся, Мари, – перебил крёстный госпожу Штальбаум, – ведь Щелкунчик не очень складный и непригож собой. Если тебе хочется послушать, я охотно расскажу, как такое уродство появилось в его семье и стало там наследственным. А может быть, ты уже знаешь сказку о принцессе Пирлипат, ведьме Мышильде и искусном часовщике?
   – Послушай-ка, крёстный! – вмешался в разговор Фриц. – Что верно, то верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не шатается. Но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю?
   – Ну ты неугомонный, – проворчал старший советник суда, – никак на тебя не угодишь! Сабля Щелкунчика меня не касается. Я вылечил его – пусть сам раздобывает себе саблю где хочет.
   – Правильно! – воскликнул Фриц. – Если он храбрый малый, то раздобудет себе оружие.
   – Итак, Мари, – продолжал крёстный, – скажи, знаешь ли ты сказку о принцессе Пирлипат?
   – Ах, нет! – ответила Мари. – Расскажи, милый крёстный, расскажи!
   – Надеюсь, дорогой господин Дроссельмейер, – сказала мама, – что на этот раз вы расскажете не такую страшную сказку, как обычно.
   – Ну конечно, дорогая госпожа Штальбаум, – ответил Дроссельмейер. – Напротив, то, что я буду иметь честь изложить вам, очень занятно.
   – Ах, расскажи, расскажи, милый крёстный! – закричали дети.
   И старший советник суда начал так.

Сказка о твёрдом орехе

   Мать Пирлипат была супругой короля, а значит, королевой, а Пирлипат как родилась, так в тот же миг и стала прирождённой принцессой. Король налюбоваться не мог на почивавшую в колыбельке красавицу дочурку. Он громко радовался, танцевал, прыгал на одной ножке и то и дело кричал:
   – Хейза! Видел ли кто-нибудь девочку прекраснее моей Пирлипатхен?
   А все министры, генералы, советники и штаб-офицеры прыгали на одной ножке, как их отец и повелитель, и хором громко отвечали:
   – Нет, никто не видел!
   Да, по правде говоря, и нельзя было отрицать, что с тех пор, как стоит мир, не появлялось ещё на свет младенца прекраснее принцессы Пирлипат. Личико у неё было словно соткано из лилейно-белого и нежно-розового шёлка, глазки – живая сияющая лазурь, а особенно украшали её волосики, вившиеся золотыми колечками. При этом Пирлипатхен родилась с двумя рядами беленьких, как жемчуг, зубок, которыми она два часа спустя после рождения впилась в палец рейхсканцлера, когда он пожелал поближе исследовать черты её лица, так что он завопил: «Ой-ой-ой!» Некоторые, впрочем, утверждают, будто он крикнул: «Ай-ай-ай!» Ещё и сегодня мнения расходятся. Короче, Пирлипатхен на самом деле укусила рейхсканцлера за палец, и тогда восхищённый народ уверился в том, что в очаровательном, ангельском тельце принцессы Пирлипат обитают и душа, и ум, и чувство.
   Как сказано, все были в восторге; одна королева неизвестно почему тревожилась и беспокоилась. Особенно странно было, что она приказала неусыпно стеречь колыбельку Пирлипат. Мало того что у дверей стояли драбанты – было отдано распоряжение, чтобы в детской, кроме двух нянюшек, постоянно сидевших у самой колыбельки, еженощно дежурило ещё шесть нянек, и – что казалось совсем нелепым и чего никто не мог понять – каждой няньке приказано было держать на коленях кота и всю ночь гладить его, чтобы он не переставая мурлыкал. Вам, милые детки, нипочём не угадать, зачем мать принцессы Пирлипат принимала все эти меры, но я знаю зачем и сейчас расскажу и вам.
   Раз как-то ко двору короля, родителя принцессы Пирлипат, съехалось много славных королей и пригожих принцев. Ради такого случая были устроены блестящие турниры, представления и придворные балы. Король, желая показать, что у него много золота и серебра, решил как следует запустить руку в свою казну и устроить празднество, достойное его. Поэтому, выведав от обер-гоф-повара, что придворный звездочёт возвестил время, благоприятное для колки свиней, он задумал задать колбасный пир, вскочил в карету и самолично пригласил всех окрестных королей и принцев всего-навсего на тарелку супа, мечтая затем поразить их роскошеством. Потом он очень ласково сказал своей супруге-королеве:
   – Милочка, тебе ведь известно, какая колбаса мне по вкусу…
   Королева уже знала, к чему он клонит речь: это означало, что она должна лично заняться весьма полезным делом – изготовлением колбас, – которым не брезговала и раньше. Главному казначею приказано было немедленно отправить на кухню большой золотой котёл и серебряные кастрюли; печь растопили дровами сандалового дерева; королева повязала свой камчатый кухонный передник. И вскоре из котла потянуло вкусным духом колбасного навара. Приятный запах проник даже в государственный совет. Король, весь трепеща от восторга, не вытерпел.
   – Прошу извинения, господа! – воскликнул он, побежал на кухню, обнял королеву, помешал немножко золотым скипетром в котле и, успокоенный, вернулся в государственный совет.
   Наступил самый важный момент: пора было разрезать на ломтики сало и поджаривать его на золотых сковородах. Придворные дамы отошли в сторонку, потому что королева из преданности, любви и уважения к царственному супругу собиралась лично заняться этим делом. Но как только сало начало зарумяниваться, послышался тоненький, шепчущий голосок:
   – Дай и мне отведать сальца, сестрица! И я хочу полакомиться – я ведь тоже королева. Дай и мне отведать сальца!
   Королева отлично знала, что это говорит госпожа Мышильда. Мышильда уже много лет проживала в королевском дворце. Она утверждала, будто состоит в родстве с королевской фамилией и сама правит королевством Мышляндия, вот почему она и держала под печкой большой двор. Королева была женщина добрая и щедрая. Хотя вообще она не почитала Мышильду особой царского рода и своей сестрой, но в такой торжественный день от всего сердца допустила её на пиршество и крикнула:
   – Вылезайте, госпожа Мышильда! Покушайте на здоровье сальца.
   И Мышильда быстро и весело выпрыгнула из-под печки, вскочила на плиту и стала хватать изящными лапками один за другим кусочки сала, которые ей протягивала королева. Но тут нахлынули все кумовья и тётушки Мышильды и даже её семь сыновей, отчаянные сорванцы. Они набросились на сало, и королева с перепугу не знала, как быть. К счастью, подоспела обер-гофмейстерина и прогнала непрошеных гостей. Таким образом, уцелело немного сала, которое, согласно указаниям призванного по этому случаю придворного математика, было весьма искусно распределено по всем колбасам.
   Забили в литавры, затрубили в трубы. Все короли и принцы в великолепных праздничных одеяниях – одни на белых конях, другие в хрустальных каретах – потянулись на колбасный пир. Король встретил их с сердечной приветливостью и почётом, а затем, в короне и со скипетром, как и полагается государю, сел во главе стола. Уже когда подали ливерные колбасы, гости заметили, как всё больше и больше бледнел король, как он возводил очи к небу. Тихие вздохи вылетали из его груди; казалось, его душой овладела сильная скорбь. Но когда подали кровяную колбасу, он с громким рыданьем и стонами откинулся на спинку кресла, обеими руками закрыв лицо. Все повскакали из-за стола. Лейб-медик тщетно пытался нащупать пульс у злосчастного короля, которого, казалось, снедала глубокая, непонятная тоска. Наконец после долгих уговоров, после применения сильных средств, вроде жжёных гусиных перьев и тому подобного, король как будто начал приходить в себя. Он пролепетал едва слышно:
   – Слишком мало сала!
   Тогда неутешная королева бухнулась ему в ноги и простонала:
   – О, мой бедный, несчастный царственный супруг! О, какое горе пришлось вам вынести! Но взгляните: виновница у ваших ног – покарайте, строго покарайте меня! Ах, Мышильда со своими кумовьями, тётушками и семью сыновьями съела сало, и…
   С этими словами королева без чувств упала навзничь. Но король вскочил, пылая гневом, и громко крикнул:
   – Обер-гофмейстерина, как это случилось?
   Обер-гофмейстерина рассказала, что знала, и король решил отомстить Мышильде и её роду за то, что они сожрали сало, предназначенное для его колбас.
   Созвали тайный государственный совет. Решили возбудить процесс против Мышильды и отобрать в казну все её владения. Но король полагал, что пока это не помешает Мышильде, когда ей вздумается, пожирать сало, и потому поручил всё дело придворному часовых дел мастеру и чудодею. Этот человек, которого звали так же, как и меня, а именно Христиан-Элиас Дроссельмейер, обещал при помощи совершенно особых, исполненных государственной мудрости мер на веки вечные изгнать Мышильду со всей семьей из дворца.
   И в самом деле, он изобрёл весьма искусные машинки, в которых на ниточке было привязано поджаренное сало, и расставил их вокруг жилища госпожи салоежки.
   Сама Мышильда была слишком умудрена опытом, чтобы не понять хитрости Дроссельмейера, но ни её предостережения, ни её увещания не помогли: все семь сыновей и много-много Мышильдиных кумовьев и тётушек, привлечённые вкусным запахом жареного сала, забрались в дроссельмейеровские машинки – и только хотели полакомиться салом, как их неожиданно прихлопнула опускающаяся дверца, а затем их предали на кухне позорной казни.
   Мышильда с небольшой кучкой уцелевших родичей покинула эти места скорби и плача. Горе, отчаяние, жажда мести клокотали у неё в груди.
   Двор ликовал, но королева была встревожена: она знала Мышильдин нрав и отлично понимала, что та не оставит неотомщённой смерть сыновей и близких.
   И в самом деле, Мышильда появилась как раз тогда, когда королева готовила для царственного супруга паштет из ливера, который он очень охотно кушал, и сказала так:
   – Мои сыновья, кумовья и тётушки убиты. Берегись, королева: как бы королева мышей не загрызла малютку принцессу! Берегись!
   Затем она снова исчезла и больше не появлялась. Но королева с перепугу уронила паштет в огонь, и во второй раз Мышильда испортила любимое кушанье короля, на что он очень разгневался…
   – Ну, на сегодняшний вечер довольно. Остальное доскажу в следующий раз, – неожиданно закончил крёстный.
   Как ни просила Мари, на которую рассказ произвел особенное впечатление, продолжать, крёстный Дроссельмейер был неумолим и со словами: «Слишком много сразу – вредно для здоровья; продолжение завтра» – вскочил со стула.
   В ту минуту, когда он собирался уже выйти за дверь, Фриц спросил:
   – Скажи-ка, крёстный, это на самом деле правда, что ты выдумал мышеловку?
   – Что за вздор ты городишь, Фриц! – воскликнула мать.
   Но старший советник суда очень странно улыбнулся и тихо сказал:
   – А почему бы мне, искусному часовщику, не выдумать мышеловку?

Продолжение сказки о твёрдом орехе

   – Ну, дети, теперь вы знаете, – так продолжал на следующий вечер Дроссельмейер, – почему королева приказала столь бдительно стеречь красоточку принцессу Пирлипат. Как же было ей не бояться, что Мышильда выполнит свою угрозу – вернётся и загрызёт малютку принцессу! Машинка Дроссельмейера ничуть не помогала против умной и предусмотрительной Мышильды, а придворный звездочёт, бывший одновременно и главным предсказателем, заявил, что только род кота Мура может отвадить Мышильду от колыбельки. Потому-то каждой няньке приказано было держать на коленях одного из сынов этого рода, которых, кстати сказать, пожаловали чином тайного советника посольства, и облегчать им бремя государственной службы учтивым почёсыванием за ухом.
   Как-то, уже в полночь, одна из двух обер-гофнянек, которые сидели у самой колыбельки, вдруг очнулась, словно от глубокого сна. Все вокруг было охвачено сном. Никакого мурлыканья – глубокая, мёртвая тишина, только слышно тиканье жучка-точильщика. Но что почувствовала нянька, когда прямо перед собой увидела большую противную мышь, которая поднялась на задние лапки и положила свою зловещую голову принцессе на лицо! Нянька вскочила с криком ужаса, все проснулись, но в тот же миг Мышильда – ведь большая мышь у колыбели Пирлипат была она – быстро шмыгнула в угол комнаты. Советники посольства бросились вдогонку, но не тут-то было: она шмыгнула в щель в полу. Пирлипатхен проснулась от суматохи и очень жалобно заплакала.
   – Слава Богу, – воскликнули нянюшки, – она жива!
   Но как же они испугались, когда взглянули на Пирлипатхен и увидели, что сталось с хорошеньким нежным младенцем! На тщедушном, скорчившемся тельце вместо кудрявой головки румяного херувима сидела огромная бесформенная голова; голубые, как лазурь, глазки превратились в зелёные, тупо вытаращенные гляделки, а ротик растянулся до ушей.
   Королева исходила слезами и рыданиями, а кабинет короля пришлось обить ватой, потому что король бился головой об стену и жалобным голосом причитал:
   – Ах я несчастный монарх!
   Теперь король, казалось, мог бы понять, что лучше было съесть колбасу без сала и оставить в покое Мышильду со всей её запечной родней, но об этом отец принцессы Пирлипат не подумал – он просто-напросто свалил всю вину на придворного часовщика и чудодея Христиана-Элиаса Дроссельмейера из Нюрнберга и отдал мудрый приказ: Дроссельмейер должен в течение месяца вернуть принцессе Пирлипат её прежний облик или по крайней мере указать верное к тому средство – в противном случае он будет предан позорной смерти от руки палача.
   Дроссельмейер не на шутку перепугался. Однако он положился на свое уменье и счастье и тотчас же приступил к первой операции, которую почитал необходимой. Он очень ловко разобрал принцессу Пирлипат на части, вывинтил ручки и ножки и осмотрел внутреннее устройство, но, к сожалению, он убедился, что с возрастом принцесса будет всё безобразнее, и не знал, как помочь беде.
   Он опять старательно собрал принцессу и впал в уныние около её колыбели, от которой не смел отлучаться.
   Шла уже четвёртая неделя, наступила среда, и король, сверкая в гневе очами и потрясая скипетром, заглянул в детскую к Пирлипат и воскликнул:
   – Христиан-Элиас Дроссельмейер, вылечи принцессу, не то тебе несдобровать!
   Дроссельмейер принялся жалобно плакать, а принцесса Пирлипат тем временем весело щёлкала орешки. Впервые часовых дел мастера и чудодея поразила её необычайная любовь к орехам и то обстоятельство, что она появилась на свет уже с зубами. В самом деле, после превращения она кричала без умолку, пока ей случайно не попался орешек; она разгрызла его, съела ядрышко и сейчас же угомонилась. С тех пор няньки то и дело унимали её орехами.
   – О святой инстинкт природы, неисповедимая симпатия всего сущего! – воскликнул Христиан-Элиас Дроссельмейер. – Ты указуешь мне врата тайны. Я постучусь, и они откроются!
   Он тотчас же испросил разрешения поговорить с придворным звездочётом и был отведён к нему под строгим караулом. Оба, заливаясь слезами, упали друг другу в объятия, так как были закадычными друзьями, затем удалились в потайной кабинет и принялись рыться в книгах, где говорилось об инстинкте, симпатиях и антипатиях и других таинственных явлениях.
   Наступила ночь. Придворный звездочёт поглядел на звёзды и с помощью Дроссельмейера, великого искусника и в этом деле, составил гороскоп принцессы Пирлипат. Сделать это было очень трудно, ибо линии запутывались всё больше и больше, но – о радость! – наконец всё стало ясно: чтобы избавиться от волшебства, которое её изуродовало, и вернуть себе былую красоту, принцессе Пирлипат достаточно было съесть ядрышко ореха Кракатук.
   У ореха Кракатук была такая твёрдая скорлупа, что по нему могла проехаться сорокавосьмифунтовая пушка и не раздавить его. Этот твёрдый орех должен был разгрызть и, зажмурившись, поднести принцессе человек, никогда ещё не брившийся и не носивший сапог. Затем юноше следовало отступить на семь шагов, не споткнувшись, и только тогда открыть глаза.
   Три дня и три ночи без устали работали Дроссельмейер со звездочётом, и как раз в субботу, когда король сидел за обедом, к нему ворвался радостный и весёлый Дроссельмейер, которому в воскресенье утром должны были снести голову, и возвестил, что найдено средство вернуть принцессе Пирлипат утраченную красоту. Король обнял его горячо и благосклонно и посулил ему бриллиантовую шпагу, четыре ордена и два новых праздничных кафтана.
   – После обеда мы сейчас же и приступим, – любезно прибавил король. – Позаботьтесь, дорогой чудодей, чтобы небритый молодой человек в башмаках был под рукой и, как полагается, с орехом Кракатук. И не давайте ему вина, а то как бы он не споткнулся, когда, словно рак, будет пятиться семь шагов. Потом пусть пьёт вволю!
   Дроссельмейера напугала речь короля, и, смущаясь и робея, он пролепетал, что средство правда найдено, но что обоих – и орех и молодого человека, который должен его разгрызть, – надо сперва отыскать, причём пока ещё очень сомнительно, возможно ли найти орех и щелкунчика. В сильном гневе потряс король скипетром над венчанной главой и зарычал, как лев:
   – Ну так тебе снесут голову!
   На счастье поверженного в страх и горе Дроссельмейера, как раз сегодня обед пришёлся королю очень по вкусу, и поэтому он был расположен внимать разумным увещаниям, на которые не поскупилась великодушная королева, тронутая судьбой несчастного часовщика. Дроссельмейер приободрился и почтительно доложил королю, что, собственно, разрешил задачу – нашёл средство к излечению принцессы – и тем самым заслужил помилование. Король назвал это глупой отговоркой и пустой болтовней, но в конце концов, выпив стаканчик желудочной настойки, решил, что оба – часовщик и звездочёт – тронутся в путь и не вернутся до тех пор, пока у них в кармане не будет ореха Кракатук. А человека, нужного для того, чтобы разгрызть орех, по совету королевы решили раздобыть путём многократных объявлений в местных и заграничных газетах и ведомостях с приглашением явиться во дворец…
   На этом крёстный Дроссельмейер остановился и обещал досказать остальное в следующий вечер.

Конец сказки о твердом орехе

   И в самом деле, на следующий день вечером, только зажгли свечи, явился крёстный Дроссельмейер и так продолжал свой рассказ:
   – Дроссельмейер и придворный звездочёт странствовали уже пятнадцать лет и всё ещё не напали на след ореха Кракатук. Где они побывали, какие диковинные приключения испытали, не пересказать, детки, и за целый месяц. Этого я делать и не собираюсь, а прямо скажу вам, что, погружённый в глубокое уныние, Дроссельмейер сильно стосковался по родине, по милому своему Нюрнбергу. Особенно сильная тоска напала на него как-то раз в Азии, в дремучем лесу, где он вместе со своим спутником присел выкурить трубочку кнастера.
   «О дивный, дивный Нюрнберг мой, кто не знаком ещё с тобой, пусть побывал он даже в Вене, в Париже и Петервардейне, душою будет он томиться, к тебе, о Нюрнберг, стремиться – чудесный городок, где в ряд красивые дома стоят».
   Жалобные причитания Дроссельмейера вызвали глубокое сочувствие у звездочёта, и он тоже разревелся так горько, что его слышно было на всю Азию. Но он взял себя в руки, вытер слёзы и спросил:
   – Досточтимый коллега, чего же мы здесь сидим и ревём? Чего не идем в Нюрнберг? Не всё ли равно, где и как искать злополучный орех Кракатук?
   – И то правда, – ответил, сразу утешившись, Дроссельмейер.
   Оба сейчас же встали, выколотили трубки и из леса в глубине Азии прямёхонько отправились в Нюрнберг.
   Как только они прибыли, Дроссельмейер сейчас же побежал к своему двоюродному брату – игрушечному мастеру, токарю по дереву, лакировщику и позолотчику Кристофу-Захариусу Дроссельмейеру, с которым не виделся уже много-много лет. Ему-то и рассказал часовщик всю историю про принцессу Пирлипат, госпожу Мышильду и орех Кракатук, а тот то и дело всплёскивал руками и несколько раз в удивлении воскликнул:
   – Ах, братец, братец, ну и чудеса!
   Дроссельмейер рассказал о приключениях на своём долгом пути, рассказал, как провёл два года у Финикового короля, как обидел и выгнал его Миндальный принц, как тщетно запрашивал он Общество естествоиспытателей в городе Белок, – короче говоря, как ему нигде не удалось напасть на след ореха Кракатук. Во время рассказа Кристоф-Захариус не раз прищелкивал пальцами, вертелся на одной ножке, причмокивал губами и приговаривал:
   – Гм, гм! Эге! Вот так штука!
   Наконец он подбросил к потолку колпак вместе с париком, горячо обнял двоюродного брата и воскликнул:
   – Братец, братец, вы спасены, спасены, говорю я! Слушайте: или я жестоко ошибаюсь, или орех Кракатук у меня!
   Он тотчас же принёс шкатулочку, откуда вытащил позолоченный орех средней величины.
   – Взгляните, – сказал он, показывая орех двоюродному брату, – взгляните на этот орех. История его такова. Много лет назад, в сочельник, пришёл сюда неизвестный человек с полным мешком орехов, которые он принёс на продажу. У самых дверей моей лавки с игрушками он поставил мешок наземь, чтоб легче было действовать, так как у него произошла стычка со здешним продавцом орехов, который не мог потерпеть у нас чужого торговца. В этот момент мешок переехала тяжело нагруженная фура. Все орехи были передавлены, за исключением одного, который чужеземец, странно улыбаясь, и предложил уступить мне за цванцигер 1720 года. Мне это показалось загадочным, но я нашёл у себя в кармане как раз такой цванцигер, какой он просил, купил орех и позолотил его. Сам хорошенько не знаю, почему я так дорого заплатил за орех, а потом так берёг его.
   Всякое сомнение в том, что орех двоюродного брата – это действительно орех Кракатук, который они так долго искали, тут же рассеялось, когда подоспевший на зов придворный звездочёт аккуратно соскоблил с ореха позолоту и отыскал на скорлупе слово «Кракатук», вырезанное китайскими письменами.
   Радость путешественников была огромна, а двоюродный брат Дроссельмейера почел себя счастливейшим человеком в мире, когда Дроссельмейер уверил его, что счастье ему обеспечено, ибо отныне сверх значительной пенсии он будет получать золото для позолоты даром.
   И чудодей и звездочёт оба уже нахлобучили ночные колпаки и собирались укладываться спать, как вдруг последний, то есть звездочёт, повёл такую речь:
   – Дражайший коллега, счастье никогда не приходит одно. Поверьте, мы нашли не только орех Кракатук, но и молодого человека, который разгрызёт его и преподнесёт принцессе ядрышко – залог красоты. Я имею в виду не кого иного, как сына вашего двоюродного брата. Нет, я не лягу спать, – вдохновенно воскликнул он. – Я ещё сегодня ночью составлю гороскоп юноши! – С этими словами он сорвал колпак с головы и тут же принялся наблюдать звёзды.
   Племянник Дроссельмейера был в самом деле пригожий, складный юноша, который ещё ни разу не брился и не надевал сапог. В ранней молодости он, правда, изображал два Рождества кряду паяца; но этого ничуточки не было заметно: так искусно был он воспитан стараниями отца. На Святках он был в красивом красном, шитом золотом кафтане, при шпаге, держал под мышкой шляпу и носил превосходный парик с косичкой. В таком блестящем виде стоял он в лавке у отца и со свойственной ему галантностью щёлкал барышням орешки, за что и прозвали его Красавчик Щелкунчик.
   Наутро восхищенный звездочёт упал в объятия Дроссельмейера и воскликнул:
   – Это он! Мы раздобыли его, он найден! Только, любезнейший коллега, не следует упускать из виду двух обстоятельств: во-первых, надо сплести вашему превосходному племяннику солидную деревянную косу, которая была бы соединена с нижней челюстью таким образом, чтобы её можно было сильно оттянуть косой; затем, по прибытии в столицу надо молчать о том, что мы привезли с собой молодого человека, который разгрызёт орех Кракатук, – лучше, чтобы он появился гораздо позже. Я прочёл в гороскопе, что после того, как многие сломают себе на орехе зубы без всякого толку, король отдаст принцессу, а после смерти и королевство в награду тому, кто разгрызёт орех и возвратит Пирлипат утраченную красоту.
   Игрушечный мастер был очень польщён, что его сыночку предстояло жениться на принцессе и самому сделаться принцем, а затем и королём, и потому он охотно доверил его звездочёту и часовщику. Коса, которую Дроссельмейер приделал своему юному многообещающему племяннику, удалась на славу, так что тот блестяще выдержал испытание, раскусив самые твёрдые персиковые косточки.
   Дроссельмейер и звездочёт немедленно дали знать в столицу, что орех Кракатук найден, а там сейчас же опубликовали воззвание, и когда прибыли наши путники с талисманом, восстанавливающим красоту, ко двору уже явилось много прекрасных юношей и даже принцев, которые, полагаясь на свои здоровые челюсти, хотели попытаться снять злые чары с принцессы.
   Наши путники очень испугались, увидев принцессу. Маленькое туловище с тощими ручонками и ножками едва держало бесформенную голову. Лицо казалось ещё уродливее из-за белой нитяной бороды, которой обросли рот и подбородок.
   Всё случилось так, как прочитал в гороскопе придворный звездочёт. Молокососы в башмаках один за другим ломали себе зубы и раздирали челюсти, а принцессе ничуть не легчало; когда же затем их в полуобморочном состоянии уносили приглашённые на этот случай зубные врачи, они стонали:
   – Поди-ка раскуси такой орех!
   Наконец король в сокрушении сердечном обещал дочь и королевство тому, кто расколдует принцессу. Тут-то и вызвался наш учтивый и скромный молодой Дроссельмейер и попросил разрешения тоже попытать счастья.
   Принцессе Пирлипат никто так не понравился, как молодой Дроссельмейер; она прижала ручки к сердцу и от глубины души вздохнула: «Ах, если бы он разгрыз орех Кракатук и стал моим мужем!»
   Вежливо поклонившись королю и королеве, а затем принцессе Пирлипат, молодой Дроссельмейер принял из рук обер-церемониймейстера орех Кракатук, положил его без долгих разговоров в рот, сильно дёрнул себя за косу и – щёлк-щёлк! – разгрыз скорлупу на кусочки. Ловко очистил он ядрышко от приставшей кожуры и, зажмурившись, поднёс, почтительно шаркнув ножкой, принцессе, затем начал пятиться. Принцесса тут же проглотила ядрышко, и – о чудо! – уродец исчез, а на его месте стояла прекрасная, как ангел, девушка с лицом, словно сотканным из лилейно-белого и розового шёлка, с глазами, сияющими, как лазурь, с вьющимися колечками золотыми волосами.
   Трубы и литавры присоединились к громкому ликованию народа. Король и весь двор танцевали на одной ножке, как при рождении принцессы Пирлипат, а королеву пришлось опрыскивать одеколоном, так как от радости и восторга она упала в обморок.
   Поднявшаяся суматоха порядком смутила молодого Дроссельмейера, которому предстояло ещё пятиться положенные семь шагов. Всё же он держался отлично и уже занёс правую ногу для седьмого шага, но тут из подполья с отвратительным писком и визгом вылезла Мышильда. Молодой Дроссельмейер, опустивший было ногу, наступил на неё и так споткнулся, что чуть не упал.
   О, злой рок! В один миг юноша стал так же безобразен, как до того принцесса Пирлипат. Туловище съёжилось и едва выдерживало огромную бесформенную голову с большими вытаращенными глазами и широкой, безобразно разинутой пастью. Вместо косы сзади повис узкий деревянный плащ, при помощи которого можно было управлять нижней челюстью.
   Часовщик и звездочёт были вне себя от ужаса, однако они заметили, что Мышильда вся в крови извивается на полу. Её злодейство не осталось безнаказанным: молодой Дроссельмейер крепко ударил её по шее острым каблуком, и ей пришёл конец.
   Но Мышильда, охваченная предсмертными муками, жалобно пищала и визжала:
   – О твёрдый, твёрдый Кракатук, мне не уйти от смертных мук!.. Хи-хи… Пи-пи… Но, Щелкунчик-хитрец, и тебе придёт конец: мой сынок, король мышиный, не простит моей кончины – отомстит тебе за мать мышья рать. О жизнь, была ты светла – и смерть за мною пришла… Квик!
   Пискнув в последний раз, Мышильда умерла, и королевский истопник унёс её прочь.
   На молодого Дроссельмейера никто не обращал внимания. Однако принцесса напомнила отцу его обещание, и король тотчас же повелел подвести к Пирлипат юного героя. Но когда бедняга предстал перед ней во всём своём безобразии, принцесса закрыла лицо обеими руками и закричала:
   – Вон, вон отсюда, противный Щелкунчик!
   И сейчас же гофмаршал схватил его за узкие плечики и вытолкал вон.
   Король распалился гневом, решив, что ему хотели навязать в зятья Щелкунчика, во всём винил незадачливых часовщика и звездочёта и на вечные времена изгнал обоих из столицы. Это не было предусмотрено гороскопом, составленным звездочётом в Нюрнберге, но он не преминул снова приступить к наблюдению за звёздами и прочитал, что юный Дроссельмейер отменно будет вести себя в своём новом звании и, несмотря на все свое безобразие, сделается принцем и королём. Но его уродство исчезнет лишь в том случае, если семиголовый сын Мышильды, родившийся после смерти своих семи старших братьев и ставший мышиным королём, падёт от руки Щелкунчика и если, несмотря на уродливую наружность, юного Дроссельмейера полюбит прекрасная дама. Говорят, что и в самом деле на Святках видели молодого Дроссельмейера в Нюрнберге в лавке его отца, хотя и в образе Щелкунчика, но всё же в сане принца.
   Вот вам, дети, сказка о твёрдом орехе. Теперь вы поняли, почему говорят: «Поди-ка раскуси такой орех!» – и почему щелкунчики столь безобразны…
   Так закончил старший советник суда свой рассказ.
   Мари решила, что Пирлипат – очень гадкая и неблагодарная принцесса, а Фриц уверял, что если Щелкунчик и вправду храбрец, он не станет особенно церемониться с мышиным королём и вернёт себе былую красоту.

Дядя и племянник

   Кому из моих высокоуважаемых читателей или слушателей случалось порезаться стеклом, тот знает, как это больно и что это за скверная штука, так как рана заживает очень медленно. Мари пришлось провести в постели почти целую неделю, потому что при всякой попытке встать у неё кружилась голова. Всё же в конце концов она совсем выздоровела и опять могла весело прыгать по комнате.
   В стеклянном шкафу всё блистало новизной – и деревья, и цветы, и дома, и по-праздничному расфуфыренные куклы, а главное, Мари нашла там своего милого Щелкунчика, который улыбался ей со второй полки, скаля два ряда целых зубов. Когда она, радуясь от всей души, глядела на своего любимца, у неё вдруг защемило сердце: а если всё, что рассказал крёстный – история про Щелкунчика и про его распрю с Мышильдой и её сыном, – если всё это правда? Теперь она знала, что её Щелкунчик – молодой Дроссельмейер из Нюрнберга, пригожий, но, к сожалению, заколдованный Мышильдой племянник крёстного Дроссельмейера.
   В том, что искусный часовщик при дворе отца принцессы Пирлипат был не кто иной, как старший советник суда Дроссельмейер, Мари ни минуты не сомневалась уже во время рассказа. «Но почему же дядя не помог тебе, почему он не помог тебе?» – сокрушалась Мари, и в ней всё сильнее крепло убеждение, что бой, при котором она присутствовала, шёл за Щелкунчиково королевство и корону. «Ведь все куклы подчинялись ему, ведь совершенно ясно, что сбылось предсказание придворного звездочёта и молодой Дроссельмейер стал королём в кукольном царстве».
   Рассуждая так, умненькая Мари, наделившая Щелкунчика и его вассалов жизнью и способностью двигаться, была убеждена, что они и в самом деле вот-вот оживут и зашевелятся. Но не тут-то было: в шкафу всё стояло неподвижно по своим местам. Однако Мари и не думала отказываться от своего внутреннего убеждения – она просто решила, что всему причиной колдовство Мышильды и её семиголового сына.
   – Хотя вы и не в состоянии пошевельнуться или вымолвить словечко, милый господин Дроссельмейер, – сказала она Щелкунчику, – всё же я уверена, что вы меня слышите и знаете, как хорошо я к вам отношусь. Рассчитывайте на мою помощь, когда она вам понадобится. Во всяком случае, я попрошу дядю, чтобы он помог вам, если в том будет нужда, своим искусством!
   Щелкунчик стоял спокойно и не трогался с места, но Мари почудилось, будто по стеклянному шкафу пронесся лёгкий вздох, отчего чуть слышно, но удивительно мелодично зазвенели стёкла, и тоненький, звонкий, как колокольчик, голосок пропел: «Мария, друг, хранитель мой! Не надо мук – я буду твой».
   У Мари от страха по спине забегали мурашки, но, как ни странно, ей было почему-то очень приятно.
   Наступили сумерки. В комнату вошли родители с крёстным Дроссельмейером. Немного погодя Луиза подала чай, и вся семья, весело болтая, уселась за стол. Мари потихонечку принесла своё креслице и села у ног крёстного. Улучив минутку, когда все замолчали, Мари посмотрела большими голубыми глазами прямо в лицо старшему советнику суда и сказала:
   – Теперь, дорогой крёстный, я знаю, что Щелкунчик – твой племянник, молодой Дроссельмейер из Нюрнберга. Он стал принцем, или, вернее, королём: всё так и случилось, как предсказал твой спутник, звездочёт. Но ты ведь знаешь, что он объявил войну сыну госпожи Мышильды, уродливому мышиному королю. Почему ты ему не поможешь?
   И Мари снова рассказала весь ход битвы, при которой присутствовала, и часто её прерывал громкий смех матери и Луизы. Только Фриц и Дроссельмейер сохраняли серьёзность.
   – Откуда только девочка набралась такого вздору? – спросил советник медицины.
   – Ну, у неё просто богатая фантазия, – ответила мать. – В сущности, это бред, порождённый сильной горячкой.
   – Всё это неправда, – сказал Фриц. – Мои гусары не такие трусы, не то я бы им показал!
   Но крёстный, странно улыбаясь, посадил крошку Мари на колени и заговорил ласковее, чем обычно:
   – Ах, милая Мари, тебе дано больше, чем мне и всем нам. Ты, как и Пирлипат, – прирождённая принцесса: ты правишь прекрасным, светлым царством. Но много придётся тебе вытерпеть, если ты возьмёшь под свою защиту бедного уродца Щелкунчика! Ведь мышиный король стережёт его на всех путях и дорогах. Знай: не я, а ты, ты одна можешь спасти Щелкунчика. Будь стойкой и преданной.
   Никто – ни Мари, ни остальные не поняли, что подразумевал Дроссельмейер; а советнику медицины слова крёстного показались такими странными, что он пощупал у него пульс и сказал:
   – У вас, дорогой друг, сильный прилив крови к голове: я вам пропишу лекарство.
   Только супруга советника медицины задумчиво покачала головой и заметила:
   – Я догадываюсь, что имеет в виду господин Дроссельмейер, но выразить это словами не могу.

Победа

   Прошло немного времени, и как-то лунной ночью Мари разбудило странное постукиванье, которое, казалось, шло из угла, словно там перебрасывали и катали камешки, а по временам слышался противный визг и писк.
   – Ай, мыши, мыши, опять тут мыши! – в испуге закричала Мари и хотела уже разбудить мать, но слова застряли у неё в горле.
   Она не могла даже шевельнуться, потому что увидела, как из дыры в стене с трудом вылез мышиный король и, сверкая глазами и коронами, принялся шмыгать по всей комнате; вдруг он одним прыжком вскочил на столик, стоявший у самой кроватки Мари.
   – Хи-хи-хи! Отдай мне все драже, весь марципан, глупышка, не то я загрызу твоего Щелкунчика, загрызу Щелкунчика! – пищал мышиный король и при этом противно скрипел и скрежетал зубами, а потом быстро скрылся в дырку в стене.
   Мари так напугало появление страшного мышиного короля, что наутро она совсем осунулась и от волнения не могла вымолвить ни слова. Сто раз собиралась она рассказать матери, Луизе или хотя бы Фрицу о том, что с ней приключилось, но думала: «Разве мне кто-нибудь поверит? Меня просто поднимут на смех».
   Однако ей было совершенно ясно, что ради спасения Щелкунчика она должна будет отдать драже и марципан. Поэтому вечером она положила все свои конфеты на нижний выступ шкафа. Наутро мать сказала:
   – Не знаю, откуда взялись мыши у нас в гостиной. Взгляни-ка, Мари, они у тебя, бедняжки, все конфеты поели.
   Так оно и было. Марципан с начинкой не понравился прожорливому мышиному королю, но он так обглодал его острыми зубками, что остатки пришлось выбросить. Мари нисколько не жалела о сластях: в глубине души она радовалась, так как думала, что спасла Щелкунчика. Но что она почувствовала, когда на следующую ночь у неё над самым ухом раздался писк и визг! Ах, мышиный король был тут как тут, и ещё отвратительнее, чем в прошлую ночь, сверкали у него глаза, и ещё противнее пропищал он сквозь зубы:
   – Отдай мне твоих сахарных куколок, глупышка, не то я загрызу твоего Щелкунчика, загрызу Щелкунчика!
   И с этими словами страшный мышиный король исчез.
   Мари была очень огорчена. На следующее утро она подошла к шкафу и печально поглядела на сахарных и адрагантовых куколок. И горе её было понятно, ведь ты не поверишь, внимательная моя слушательница Мари, какие расчудесные сахарные фигурки были у Мари Штальбаум: премиленькие пастушок с пастушкой пасли стадо белоснежных барашков, а рядом резвилась их собачка; тут же стояли два почтальона с письмами в руках и четыре очень миловидные пары – щеголеватые юноши и разряженные в пух и прах девушки – качались на русских качелях. Потом шли танцоры, за ними стояли Пахтер Фельдкюммель с Орлеанской Девственницей, которых Мари не очень-то ценила, а совсем в уголке стоял краснощёкий младенец – любимец Мари… Слёзы брызнули у неё из глаз.
   – Ах, милый господин Дроссельмейер, – воскликнула она, обращаясь к Щелкунчику, – чего я только не сделаю, лишь бы спасти вам жизнь, но, ах, как это тяжело!
   Однако у Щелкунчика был такой жалобный вид, что Мари, которой и без того чудилось, будто мышиный король разинул все свои семь пастей и хочет проглотить несчастного юношу, решила пожертвовать ради него всем.
   Итак, вечером она поставила всех сахарных куколок на нижний выступ шкафа, куда до того клала сласти. Поцеловала пастуха, пастушку, овечек; последним достала она из уголка своего любимца – краснощёкого младенца – и поставила его позади всех других куколок. Фельдкюммель и Орлеанская Девственница попали в первый ряд.
   – Нет, это уж слишком! – воскликнула на следующее утро госпожа Штальбаум. – Видно, в стеклянном шкафу хозяйничает большая, прожорливая мышь: у бедняжки Мари погрызены и обглоданы все хорошенькие сахарные куколки!
   Мари, правда, не могла удержаться и заплакала, но скоро улыбнулась сквозь слёзы, потому что подумала: «Что же делать, зато Щелкунчик цел!»
   Вечером, когда мать рассказывала господину Дроссельмейеру про то, что натворила мышь в шкафу у детей, отец воскликнул:
   – Что за гадость! Никак не удаётся извести мерзкую мышь, которая хозяйничает в стеклянном шкафу и поедает у бедной Мари все сласти.
   – Вот что, – весело сказал Фриц, – внизу, у булочника, есть прекрасный серый советник посольства. Я заберу его к нам наверх: он быстро покончит с этим делом и отгрызёт мыши голову, будь то хоть сама Мышильда или её сын, мышиный король.
   – А заодно будет прыгать на столы и стулья и перебьёт стаканы и чашки, и вообще с ним беды не оберёшься! – смеясь, закончила мать.
   – Да нет же! – возразил Фриц. – Этот советник посольства – ловкий малый. Мне бы хотелось так ходить по крыше, как он!
   – Нет уж, пожалуйста, не нужно кота на ночь, – просила Луиза, не терпевшая кошек.
   – Собственно говоря, Фриц прав, – сказал отец. – А пока можно поставить мышеловку. Есть у нас мышеловки?
   – Крёстный сделает нам отличную мышеловку: ведь он же их изобрёл! – закричал Фриц.
   Все рассмеялись, а когда госпожа Штальбаум сказала, что в доме нет ни одной мышеловки, Дроссельмейер заявил, что у него их несколько, и, действительно, сейчас же велел принести из дому отличную мышеловку.
   Сказка крёстного о твёрдом орехе ожила для Фрица и Мари. Когда кухарка поджаривала сало, Мари бледнела и дрожала. Всё ещё поглощённая сказкой с её чудесами, она как-то даже сказала кухарке Доре, своей давней знакомой:
   – Ах, ваше величество королева, берегитесь Мышильды и её родни!
   А Фриц обнажил саблю и заявил:
   – Пусть только придут, уж я им задам!
   Но и под плитой и на плите всё было спокойно. Когда же старший советник суда привязал кусочек сала на тонкую ниточку и осторожно поставил мышеловку к стеклянному шкафу, Фриц воскликнул:
   – Берегись, крёстный-часовщик, как бы мышиный король не сыграл с тобой злой шутки!
   Ах, каково пришлось бедной Мари на следующую ночь! У нее по руке бегали ледяные лапки, и что-то шершавое и противное прикоснулось к щеке и запищало и завизжало прямо в ухо. На плече у неё сидел противный мышиный король; из семи его развёрстых пастей текли кроваво-красные слюни, и, скрежеща зубами, он прошипел на ухо оцепеневшей от ужаса Мари:
   – Я ускользну – я в щель шмыгну, под пол юркну, не трону сала, ты так и знай. Давай, давай картинки, платьице сюда, не то беда, предупреждаю: Щелкунчика поймаю и искусаю… Хи-хи!.. Пи-пи!.. Квик-квик!
   Мари очень опечалилась, а когда наутро мать сказала: «А гадкая мышь всё ещё не попалась!» – Мари побледнела и встревожилась, а мама подумала, что девочка грустит о сластях и боится мыши.
   – Полно, успокойся, деточка, – сказала она, – мы прогоним гадкую мышь! Не помогут мышеловки – пускай тогда Фриц приносит своего серого советника посольства.
   Как только Мари осталась в гостиной одна, она подошла к стеклянному шкафу и, рыдая, заговорила со Щелкунчиком:
   – Ах, милый, добрый господин Дроссельмейер! Что могу сделать для вас я, бедная, несчастная девочка? Ну отдам я на съедение противному мышиному королю все свои книжки с картинками, отдам даже красивое новое платьице, которое подарил мне младенец Христос, но ведь он будет требовать с меня ещё и ещё, так что под конец у меня ничего не останется, и он, пожалуй, захочет загрызть и меня вместо вас. Ах, я бедная, бедная девочка! Ну что мне делать, что мне делать?!
   Пока Мари так горевала и плакала, она заметила, что у Щелкунчика на шее с прошлой ночи осталось большое кровавое пятно. С тех пор как Мари узнала, что Щелкунчик на самом деле молодой Дроссельмейер, племянник советника суда, она перестала носить его и баюкать, перестала ласкать и целовать, и ей даже было как-то неловко слишком часто до него дотрагиваться, но на этот раз она бережно достала Щелкунчика с полки и принялась заботливо оттирать носовым платком кровавое пятно на шее. Но как оторопела она, когда вдруг ощутила, что дружок Щелкунчик у неё в руках потеплел и шевельнулся! Быстро поставила она его обратно на полку. Тут губы у него приоткрылись, и Щелкунчик с трудом пролепетал:
   – О, бесценная мадемуазель Штальбаум, верная моя подруга, сколь многим я вам обязан! Нет, не приносите в жертву и ради меня книжки с картинками, праздничное платьице – раздобудьте мне саблю… Саблю! Об остальном позабочусь я сам, даже будь он…
   Тут речь Щелкунчика прервалась, и его глаза, только что светившиеся глубокой печалью, снова померкли и потускнели. Мари ни капельки не испугалась, напротив того – она запрыгала от радости. Теперь она знала, как спасти Щелкунчика, не принося дальнейших тяжёлых жертв. Но где достать для человечка саблю?
   Мари решила посоветоваться с Фрицем, и вечером, когда родители ушли в гости и они вдвоем сидели в гостиной у стеклянного шкафа, она рассказала брату всё, что приключилось с ней из-за Щелкунчика и мышиного короля и от чего теперь зависит спасение Щелкунчика.
   Больше всего огорчило Фрица, что его гусары плохо вели себя во время боя, как это выходило по рассказу Мари. Он очень серьёзно переспросил её, так ли оно было на самом деле, и, когда Мари дала ему честное слово, Фриц быстро подошёл к стеклянному шкафу, обратился к гусарам с грозной речью, а затем в наказание за себялюбие и трусость срезал у них у всех кокарды с шапок и запретил им в течение года играть лейб-гусарский марш. Покончив с наказанием гусар, он обратился к Мари:
   – Я помогу Щелкунчику достать саблю: только вчера я уволил в отставку с пенсией старого кирасирского полковника, и, значит, его прекрасная, острая сабля ему больше не нужна.
   Упомянутый полковник проживал на выдаваемую ему Фрицем пенсию в дальнем углу, на третьей полке. Фриц достал его оттуда, отвязал и впрямь щегольскую серебряную саблю и надел её Щелкунчику.
   На следующую ночь Мари не могла сомкнуть глаз от тревоги и страха. В полночь ей послышалась в гостиной какая-то странная суматоха – звяканье и шорох. Вдруг раздалось: «Квик!»
   – Мышиный король! Мышиный король! – крикнула Мари и в ужасе соскочила с кровати.
   Всё было тихо, но вскоре кто-то осторожно постучал в дверь и послышался тоненький голосок:
   – Бесценная мадемуазель Штальбаум, откройте дверь и ничего не бойтесь! Добрые, радостные вести.
   Мари узнала голос молодого Дроссельмейера, накинула юбочку и быстро отворила дверь. На пороге стоял Щелкунчик с окровавленной саблей в правой руке, с зажжённой восковой свечкой – в левой. Увидев Мари, он тотчас же опустился на одно колено и заговорил так:
   – О, прекрасная дама! Вы одна вдохнули в меня рыцарскую отвагу и придали мощь моей руке, дабы я поразил дерзновенного, который посмел оскорбить вас. Коварный мышиный король повержен и купается в собственной крови! Соблаговолите милостиво принять трофеи из рук преданного вам до гробовой доски рыцаря.
   С этими словами миленький Щелкунчик очень ловко стряхнул семь золотых корон мышиного короля, которые он нанизал на левую руку, и подал Мари, принявшей их с радостью.
   Щелкунчик встал и продолжал так:
   – Ах, моя бесценнейшая мадемуазель Штальбаум! Какие диковинки мог бы я показать вам теперь, когда враг повержен, если бы вы соблаговолили пройти за мною хоть несколько шагов! О, сделайте, сделайте это, дорогая мадемуазель!

Кукольное царство

   Я думаю, дети, всякий из вас, ни минуты не колеблясь, последовал бы за честным, добрым Щелкунчиком, у которого не могло быть ничего дурного на уме. А уж Мари и подавно, – ведь она знала, что вправе рассчитывать на величайшую благодарность со стороны Щелкунчика, и была убеждена, что он сдержит слово и покажет ей много диковинок. Вот потому она и сказала:
   – Я пойду с вами, господин Дроссельмейер, но только недалеко и ненадолго, так как я совсем ещё не выспалась.
   – Тогда, – ответил Щелкунчик, – я выберу кратчайшую, хотя и не совсем удобную дорогу.
   Он пошёл вперёд. Мари – за ним. Остановились они в передней, у старого огромного платяного шкафа. Мари с удивлением заметила, что дверцы, обычно запертые на замок, распахнуты; ей хорошо было видно отцовскую дорожную лисью шубу, которая висела у самой дверцы. Щелкунчик очень ловко вскарабкался по выступу шкафа и резьбе и схватил большую кисть, болтавшуюся на толстом шнуре сзади на шубе. Он изо всей силы дёрнул кисть, и тотчас из рукава шубы спустилась изящная лесенка кедрового дерева.
   – Не угодно ли вам подняться, драгоценнейшая мадемуазель Мари? – спросил Щелкунчик.
   Мари так и сделала. И не успела она подняться через рукав, не успела выглянуть из-за воротника, как ей навстречу засиял ослепительный свет, и она очутилась на прекрасном благоуханном лугу, который весь искрился, словно блестящими драгоценными камнями.
   – Мы на Леденцовом лугу, – сказал Щелкунчик. – А сейчас пройдём в те ворота.
   Только теперь, подняв глаза, заметила Мари красивые ворота, возвышавшиеся в нескольких шагах от нее посреди луга; казалось, что они сложены из белого и коричневого, испещрённого крапинками мрамора. Когда же Мари подошла поближе, она увидела, что это не мрамор, а миндаль в сахаре и изюм, почему и ворота, под которыми они прошли, назывались, по уверению Щелкунчика, Миндально-Изюмными воротами. Простой народ весьма неучтиво называл их воротами обжор-студентов. На боковой галерее этих ворот, по-видимому, сделанной из ячменного сахара, шесть обезьянок в красных куртках составили замечательный военный оркестр, который играл так хорошо, что Мари, сама того не замечая, шла всё дальше и дальше по мраморным плитам, прекрасно сделанным из сахара, сваренного с пряностями.
   Вскоре её овеяли сладостные ароматы, которые струились из чудесной рощицы, раскинувшейся по обеим сторонам. Тёмная листва блестела и искрилась так ярко, что ясно видны были золотые и серебряные плоды, висевшие на разноцветных стеблях, и банты, и букеты цветов, украшавшие стволы и ветви, словно весёлых жениха и невесту и свадебных гостей. При каждом дуновении зефира, напоённого благоуханием апельсинов, в ветвях и листве подымался шелест, а золотая мишура хрустела и трещала, словно ликующая музыка, которая увлекала сверкающие огоньки, и они плясали и прыгали.
   – Ах, как здесь чудесно! – воскликнула восхищённая Мари.
   – Мы в Рождественском лесу, любезная мадемуазель, – сказал Щелкунчик.
   – Ах, как бы мне хотелось побыть здесь! Тут так чудесно! – снова воскликнула Мари.
   Щелкунчик ударил в ладоши, и тотчас же явились крошечные пастухи и пастушки, охотники и охотницы, такие нежные и белые, что можно было подумать, будто они из чистого сахара. Хотя они и гуляли по лесу, Мари их раньше почему-то не заметила. Они принесли чудо какое хорошенькое золотое кресло, положили на него белую подушку из пастилы и очень любезно пригласили Мари сесть. И сейчас же пастухи и пастушки исполнили прелестный балет, а охотники тем временем весьма искусно трубили в рога. Затем все скрылись в кустарнике.
   – Простите, дорогая мадемуазель Штальбаум, – сказал Щелкунчик, – простите за такие жалкие танцы. Но это танцоры из нашего кукольного балета – они только и знают, что повторять одно и то же, а то, что охотники так сонно и лениво трубили в трубы, тоже имеет свои причины. Бонбоньерки на ёлках хотя и висят у них перед самым носом, но слишком высоко. А теперь не угодно ли вам пожаловать дальше?
   – Да что вы, балет был просто прелесть какой и мне очень понравился! – сказала Мари, вставая и следуя за Щелкунчиком.
   Они шли вдоль ручья, бегущего с нежным журчаньем и лепетом и наполнявшего своим чудным благоуханием весь лес.
   – Это Апельсинный ручей, – ответил Щелкунчик на расспросы Мари, – но, если не считать его прекрасного аромата, он не может сравниться ни по величине, ни по красоте с Лимонадной рекой, которая, подобно ему, вливается в Озеро миндального молока.
   И в самом деле, вскоре Мари услыхала более громкий плеск и журчанье и увидела широкий лимонадный поток, который катил свои гордые светло-жёлтые волны среди сверкающих, как изумруды, кустов. Необыкновенно бодрящей прохладой, услаждающей грудь и сердце, веяло от прекрасных вод. Неподалёку медленно текла темно-жёлтая река, распространявшая необычайно сладкое благоухание, а на берегу сидели красивые детки, которые удили маленьких толстых рыбок и тут же поедали их. Подойдя ближе, Мари заметила, что рыбки были похожи на ломбардские орехи. Немножко подальше на берегу раскинулась очаровательная деревушка. Дома, церковь, дом пастора, амбары были тёмно-коричневые с золотыми кровлями; а многие стены были расписаны так пёстро, словно на них налепили миндалины и лимонные цукаты.
   – Это село Пряничное, – сказал Щелкунчик, – расположенное на берегу Медовой реки. Народ в нём живет красивый, но очень сердитый, так как все там страдают зубной болью. Лучше мы туда не пойдём.
   В то же мгновение Мари заметила красивый городок, в котором все дома сплошь были пёстрые и прозрачные. Щелкунчик направился прямо туда, и вот Мари услышала беспорядочный весёлый гомон и увидела тысячу хорошеньких человечков, которые разбирали и разгружали доверху нагруженные телеги, теснившиеся на базаре. А то, что они доставали, напоминало пёстрые разноцветные бумажки и плитки шоколада.
   – Мы в Конфетенхаузене, – сказал Щелкунчик, – сейчас как раз прибыли посланцы из Бумажного королевства и от шоколадного короля. Не так давно бедным конфетенхаузенцам угрожала армия комариного адмирала; поэтому они покрывают свои дома дарами Бумажного государства и возводят укрепления из прочных плит, присланных шоколадным королём. Но, бесценная мадемуазель Штальбаум, мы не можем посетить все городки и деревушки страны – в столицу, в столицу!
   Щелкунчик заторопился дальше, а Мари, сгорая от нетерпения, не отставала от него. Вскоре повеяло дивным благоуханием роз, и всё словно озарилось нежно мерцающим розовым сиянием. Мари заметила, что это был отблеск розово-алых вод, со сладостно-мелодичным звуком плескавшихся и журчавших у её ног. Волны всё прибывали и прибывали и наконец превратились в большое прекрасное озеро, по которому плавали чудесные серебристо-белые лебеди с золотыми ленточками на шее и пели прекрасные песни, а бриллиантовые рыбки, словно в весёлой пляске, ныряли и кувыркались в розовых волнах.
   – Ах, – в восторге воскликнула Мари, – да ведь это же то самое озеро, что как-то пообещал мне сделать крёстный! А я – та самая девочка, что должна была забавляться с миленькими лебедями.
   Щелкунчик улыбнулся так насмешливо, как ещё ни разу не улыбался, а потом сказал:
   – Дяде никогда не смастерить ничего подобного. Скорее вы, милая мадемуазель Штальбаум… Но стоит ли над этим раздумывать! Лучше переправимся по Розовому озеру на ту сторону, в столицу.

Столица

   Щелкунчик снова захлопал в ладоши. Розовое озеро зашумело сильнее, выше заходили волны, и Мари заметила вдали двух золоточешуйчатых дельфинов, впряжённых в раковину, сиявшую яркими, как солнце, драгоценными камнями. Двенадцать очаровательных арапчат в шапочках и передничках, сотканных из радужных пёрышек колибри, соскочили на берег и, легко скользя по волнам, перенесли сперва Мари, а потом Щелкунчика в раковину, которая сейчас же понеслась по озеру.
   Ах, как чудно было плыть в раковине, овеваемой благоуханием роз и омываемой розовыми волнами! Золоточешуйчатые дельфины подняли морды и принялись выбрасывать хрустальные струи высоко вверх, а когда эти струи ниспадали с вышины сверкающими и искрящимися дугами, чудилось, будто поют два прелестных, нежносеребристых голоска:
   «Кто озером плывёт? Фея вод! Комарики, ду-ду-ду! Рыбки, плеск-плеск! Лебеди, блеск-блеск! Чудо-птичка, тра-ла-ла! Волны, пойте, вея, млея, – к нам плывёт по розам фея; струйка резвая, взметнись – к солнцу, ввысь!»
   Но двенадцати арапчатам, вскочившим сзади в раковину, видимо, совсем не нравилось пение водных струй. Они так трясли своими зонтиками, что листья финиковых пальм, из которых те были сплетены, мялись и гнулись, а арапчата отбивали ногами какой-то неведомый такт и пели:
   «Топ-и-тип и тип-и-топ, хлоп-хлоп-хлоп! Мы по водам хороводом! Птички, рыбки – на прогулку, вслед за раковиной гулкой! Топ-и-тип и тип-и-топ, хлоп-хлоп-хлоп!»
   – Арапчата – очень весёлый народ, – сказал несколько смущённый Щелкунчик, – но как бы они не взбаламутили мне все озеро!
   И правда, вскоре раздался громкий гул: удивительные голоса, казалось, плыли над озером. Но Мари не обращала на них внимания, – она смотрела в благоуханные волны, откуда ей улыбались прелестные девичьи лица.
   – Ах, – радостно закричала она, хлопая в ладошки, – поглядите-ка, милый господин Дроссельмейер: там принцесса Пирлипат! Она так ласково мне улыбается… Да поглядите же, милый господин Дроссельмейер!
   Но Щелкунчик печально вздохнул и сказал:
   – О, бесценная мадемуазель Штальбаум, это не принцесса Пирлипат, это вы. Только вы сами, только ваше собственное прелестное личико ласково улыбается из каждой волны.
   Тогда Мари быстро отвернулась, крепко зажмурила глаза и совсем сконфузилась. В то же мгновенье двенадцать арапчат подхватили её и отнесли из раковины на берег. Она очутилась в небольшом лесочке, который был, пожалуй, ещё прекраснее, чем Рождественский лес, так все тут сияло и искрилось; особенно замечательны были редкостные плоды, висевшие на деревьях, редкостные не только по окраске, но и по дивному благоуханию.
   – Мы в Цукатной роще, – сказал Щелкунчик, – а вон там – столица.
   Ах, что же увидала Мари! Как мне описать вам, дети, красоту и великолепие представшего перед глазами Мари города, который широко раскинулся на усеянной цветами роскошной поляне? Он блистал не только радужными красками стен и башен, но и причудливой формой строений, совсем не похожих на обычные дома. Вместо крыш их осеняли искусно сплетённые венки, а башни были увиты такими прелестными пёстрыми гирляндами, что и представить себе нельзя.
   Когда Мари и Щелкунчик проходили через ворота, которые, казалось, были сооружены из миндального печенья и цукатов, серебряные солдатики взяли на караул, а человечек в парчовом шлафроке обнял Щелкунчика со словами:
   – Добро пожаловать, любезный принц! Добро пожаловать в Конфетенбург!
   Мари очень удивилась, что такой знатный вельможа называет господина Дроссельмейера принцем. Но тут до них донёсся гомон тоненьких голосков, шумно перебивавших друг друга, долетели звуки ликования и смеха, пение и музыка, и Мари, позабыв обо всём, сейчас же спросила Щелкунчика, что это.
   – О, любезная мадемуазель Штальбаум, – ответил Щелкунчик, – дивиться тут нечему: Конфетенбург – многолюдный, весёлый город, тут каждый день веселье и шум. Будьте любезны, пойдёмте дальше.
   Через несколько шагов они очутились на большой, удивительно красивой базарной площади. Все дома были украшены сахарными галереями ажурной работы. Посередине, как обелиск, возвышался глазированный сладкий пирог, осыпанный сахаром, а вокруг из четырёх искусно сделанных фонтанов били вверх струи лимонада, оршада и других вкусных прохладительных напитков. Бассейн был полон сбитых сливок, которые так и хотелось зачерпнуть ложкой. Но прелестнее всего были очаровательные человечки, во множестве толпившиеся тут. Они веселились, смеялись, шутили и пели; это их веселый гомон Мари слышала ещё издали.
   Тут были нарядно разодетые кавалеры и дамы, армяне и греки, евреи и тирольцы, офицеры и солдаты, и монахи, и пастухи, и паяцы, – словом, всякий люд, какой только встречается на белом свете. В одном месте на углу поднялся страшный гвалт: народ кинулся врассыпную, потому что как раз в это время проносили в паланкине Великого Могола, сопровождаемого девяноста тремя вельможами и семьюстами невольниками. Но надо же было случиться, что на другом углу цех рыбаков, в количестве пятисот человек, устроил торжественное шествие, а, на беду, турецкому султану как раз вздумалось проехаться в сопровождении трёх тысяч янычар по базару; к тому же прямо на сладкий пирог надвигалась со звонкой музыкой и пением: «Слава могучему солнцу, слава!» – процессия «прерванного торжественного жертвоприношения». Ну и поднялись же сумятица, толкотня и визг! Вскоре послышались стоны, так как в суматохе какой-то рыбак сшиб голову брамину, а Великого Могола чуть было не задавил паяц. Шум становился всё бешеней и бешеней, уже начались толкотня и драка, но тут человек в парчовом шлафроке, тот самый, что у ворот приветствовал Щелкунчика в качестве принца, взобрался на пирог и, трижды дёрнув звонкий колокольчик, трижды громко крикнул: «Кондитер! Кондитер! Кондитер!» Сутолока мигом улеглась; всякий спасался как мог, и после того как распутались спутавшиеся шествия, когда вычистили перепачкавшегося Великого Могола и снова насадили голову брамину, опять пошло прерванное шумное веселье.
   – В чём тут дело с кондитером, любезный господин Дроссельмейер? – спросила Мари.
   – Ах, бесценная мадемуазель Штальбаум, кондитером здесь называют неведомую, но очень страшную силу, которая, по здешнему поверью, может сделать с человеком всё, что ей вздумается, – ответил Щелкунчик, – это тот рок, который властвует над этим весёлым народцем, и жители так его боятся, что одним упоминанием его имени можно угомонить самую большую сутолоку, как это сейчас доказал господин бургомистр. Тогда никто уже не помышляет о земном, о тумаках и шишках на лбу, всякий погружается в себя и говорит: «Что есть человек и во что он может превратиться?»
   Громкий крик удивления – нет, крик восторга вырвался у Мари, когда она вдруг очутилась перед замком с сотней воздушных башенок, светившимся розово-алым сиянием. Там и сям по стенам были рассыпаны роскошные букеты фиалок, нарциссов, тюльпанов, левкоев, которые оттеняли ослепительную, отливающую алым светом белизну фона. Большой купол центрального здания и остроконечные крыши башен были усеяны тысячами звёздочек, сверкающих золотом и серебром.
   – Вот мы и в Марципановом замке, – сказал Щелкунчик.
   Мари не отрывала глаз от волшебного дворца, но всё же она заметила, что на одной большой башне не хватает крыши, над восстановлением которой, по-видимому, трудились человечки, стоявшие на помосте из корицы. Не успела она задать вопрос Щелкунчику, как он сказал:
   – Совсем недавно замку грозила большая беда, а может быть, и полное разорение. Великан Сладкоежка проходил мимо. Быстро откусил он крышу вон с той башни и принялся уже за большой купол, но жители Конфетенбурга умилостивили его, поднеся в виде выкупа четверть города и значительную часть Цукатной рощи. Он закусил ими и отправился дальше.
   Вдруг тихо зазвучала очень приятная, нежная музыка. Ворота замка распахнулись, и оттуда вышли двенадцать крошек пажей с зажжёнными факелами из стеблей гвоздики в ручках. Головы у них были из жемчужин, туловища – из рубинов и изумрудов, а передвигались они на золотых ножках искусной работы. За ними следовали четыре дамы почти такого же роста, как Клерхен, в необыкновенно роскошных и блестящих нарядах; Мари мигом признала в них прирождённых принцесс. Они нежно обняли Щелкунчика и при этом воскликнули с искренней радостью:
   – О, принц, дорогой принц! Дорогой братец!
   Щелкунчик совсем растрогался: он утирал часто набегавшие на глаза слёзы, затем взял Мари за руку и торжественно объявил:
   – Вот мадемуазель Мари Штальбаум, дочь весьма достойного советника медицины и моя спасительница. Не брось она в нужную минуту туфельку, не добудь она мне саблю вышедшего на пенсию полковника, меня загрыз бы противный мышиный король, и я лежал бы уже в могиле. О, мадемуазель Штальбаум! Может ли сравниться с ней по красоте, достоинству и добродетели Пирлипат, несмотря на то что та – прирождённая принцесса? Нет, говорю я, нет!
   Все дамы воскликнули: «Нет!» – и, рыдая, принялись обнимать Мари.
   – О, благородная спасительница нашего возлюбленного царственного брата! О, несравненная мадемуазель Штальбаум!
   Затем дамы отвели Мари и Щелкунчика в покой замка, в зал, стены которого сплошь были сделаны из переливающегося всеми цветами радуги хрусталя. Но что понравилось Мари больше всего, это расставленные там хорошенькие стульчики, комодики, секретеры, изготовленные из кедра и бразильского дерева с инкрустированными золотыми цветами.
   Принцессы уговорили Мари и Щелкунчика присесть и сказали, что они сейчас же собственноручно приготовят им угощение. Они тут же достали разные горшочки и мисочки из тончайшего японского фарфора, ложки, ножи, вилки, тёрки, кастрюльки и прочую золотую и серебряную кухонную утварь. Затем они принесли такие чудесные плоды и сласти, каких Мари и не видывала, и очень грациозно принялись выжимать прелестными белоснежными ручками фруктовый сок, толочь пряности, тереть сладкий миндаль – словом, принялись так славно хозяйничать, что Мари поняла, какие они искусницы в кулинарном деле и какое роскошное угощение ожидает её.
   Прекрасно сознавая, что тоже кое-что в этом понимает, Мари втайне желала сама принять участие в занятии принцесс. Самая красивая из сестёр Щелкунчика, словно угадав тайное желание Мари, протянула ей маленькую золотую ступку и сказала:
   – Милая моя подружка, бесценная спасительница брата, потолки немножко карамелек.
   Пока Мари весело стучала пестиком, так что ступка звенела мелодично и приятно, не хуже прелестной песенки, Щелкунчик начал подробно рассказывать о страшной битве с полчищами мышиного короля, о том, как он потерпел поражение из-за трусости своих войск, как потом противный мышиный король во что бы то ни стало хотел загрызть его, как Мари пришлось пожертвовать многими его подданными, которые были у неё на службе…
   Во время рассказа Мари чудилось, будто слова Щелкунчика и даже её собственные удары пестиком звучат всё глуше, всё невнятнее, и вскоре глаза ей застлала серебряная пелена – словно поднялись легкие клубы тумана, в которые погрузились принцессы… пажи… Щелкунчик… она сама… Где-то что-то шелестело, журчало и пело; странные звуки растворялись вдали. Вздымающиеся волны несли Мари всё выше и выше… выше и выше… выше и выше…

Заключение

   Та-ра-ра-бух! – и Мари упала с неимоверной высоты. Вот это был толчок! Но Мари тут же открыла глаза. Она лежала у себя в постельке. Было совсем светло, а около стояла мама и говорила:
   – Ну можно ли так долго спать! Завтрак давно на столе.
   Мои глубокоуважаемые слушатели, вы, конечно, уже поняли, что Мари, ошеломлённая всеми виденными чудесами, в конце концов заснула в зале Марципанового замка и что арапчата или пажи, а может быть, и сами принцессы отнесли её домой и уложили в постельку.
   – Ах, мамочка, милая моя мамочка, где только я не побывала этой ночью с молодым господином Дроссельмейером! Каких только чудес не насмотрелась!
   И она рассказала всё почти так же подробно, как только что рассказал я, а мама слушала и удивлялась. Когда Мари окончила, мать сказала:
   – Тебе, милая Мари, приснился длинный прекрасный сон. Но выкинь всё это из головы.
   Мари упрямо твердила, что видела всё не во сне, а наяву. Тогда мать подвела её к стеклянному шкафу, вынула Щелкунчика, который, как всегда, стоял на второй полке, и сказала:
   – Ах ты глупышка, откуда ты взяла, что деревянная нюрнбергская кукла может говорить и двигаться?
   – Но, мамочка, – перебила её Мари, – я ведь знаю, что крошка Щелкунчик – молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, племянник крёстного!
   Тут оба – и папа и мама – громко расхохотались.
   – Ах, – чуть не плача, продолжала Мари, – теперь ты, папочка, смеёшься над моим Щелкунчиком, а он так хорошо отзывался о тебе! Когда мы пришли в Марципановый замок, он представил меня принцессам – своим сёстрам и сказал, что ты весьма достойный советник медицины!
   Хохот только усилился, и теперь к родителям присоединились Луиза и даже Фриц. Тогда Мари побежала в другую комнату, быстро достала из своей шкатулочки семь корон мышиного короля и подала их матери со словами:
   – Вот, мамочка, посмотри: вот семь корон мышиного короля, которые прошлой ночью поднёс мне в знак своей победы молодой господин Дроссельмейер!
   Мама с удивлением разглядывала крошечные короны из какого-то незнакомого, очень блестящего металла и такой тонкой работы, что едва ли это могло быть делом рук человеческих. Господин Штальбаум тоже не мог насмотреться на короны. Затем и отец и мать строго потребовали, чтобы Мари призналась, откуда у неё коронки, но она стояла на своём.
   Когда отец стал её журить и даже обозвал лгуньей, она горько разрыдалась и стала жалобно приговаривать:
   – Ах я бедная, бедная! Ну что мне делать?
   Но тут вдруг открылась дверь, и вошёл крёстный.
   – Что случилось? Что случилось? – спросил он. – Моя крестница Марихен плачет и рыдает? Что случилось? Что случилось?
   Папа рассказал ему, что случилось, и показал крошечные короны. Старший советник суда, как только увидел их, рассмеялся и воскликнул:
   – Глупые выдумки, глупые выдумки! Да ведь это же коронки, которые я когда-то носил на цепочке от часов, а потом подарил Марихен в день её рождения, когда ей минуло два года! Разве вы позабыли?
   Ни отец, ни мать не могли этого припомнить.
   Когда Мари убедилась, что лица у родителей опять стали ласковыми, она подскочила к крёстному и воскликнула:
   – Крёстный, ведь ты же всё знаешь! Скажи, что мой Щелкунчик – твой племянник, молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, и что он подарил мне эти крошечные короны.
   Крёстный нахмурился и пробормотал:
   – Глупые выдумки!
   Тогда отец отвёл маленькую Мари в сторону и сказал очень строго:
   – Послушай, Мари, оставь раз навсегда выдумки и глупые шутки! И если ты ещё раз скажешь, что уродец Щелкунчик – племянник твоего крёстного, я выброшу за окно не только Щелкунчика, но и всех остальных кукол, не исключая и мамзель Клерхен.
   Теперь бедняжка Мари, разумеется, не смела и заикнуться о том, что переполняло ей сердце; ведь вы понимаете, что не так-то легко было Мари забыть все прекрасные чудеса, приключившиеся с ней. Даже, уважаемый читатель или слушатель Фриц, даже твой товарищ Фриц Штальбаум сейчас же поворачивался спиной к сестре, как только она собиралась рассказать о чудесной стране, где ей было так хорошо. Говорят, что порой он даже бормотал сквозь зубы: «Глупая девчонка!» Но, издавна зная его добрый нрав, я никак не могу этому поверить; во всяком случае, доподлинно известно, что, не веря больше ни слову в рассказах Мари, он на публичном параде формально извинился перед своими гусарами за причинённую обиду, приколол им вместо утраченных знаков отличия ещё более высокие и пышные султаны из гусиных перьев и снова разрешил трубить лейб-гусарский марш. Ну а мы-то знаем, какова была отвага гусар, когда отвратительные пули насажали им на красные мундиры пятна.
   Говорить о своём приключении Мари больше не смела, но волшебные образы сказочной страны не оставляли её. Она слышала нежный шелест, ласковые, чарующие звуки; она видела всё снова, как только начинала об этом думать, и, вместо того чтобы играть, как бывало раньше, могла часами сидеть смирно и тихо, уйдя в себя, – вот почему все теперь звали её маленькой мечтательницей. Раз как-то случилось, что крёстный чинил часы у Штальбаумов. Мари сидела около стеклянного шкафа и, грезя наяву, глядела на Щелкунчика. И вдруг у неё вырвалось:
   – Ах, милый господин Дроссельмейер, если бы вы на самом деле жили, я не отвергла бы вас, как принцесса Пирлипат, за то, что из-за меня вы потеряли свою красоту!
   Советник суда тут же крикнул:
   – Ну, ну, глупые выдумки!
   Но в то же мгновение раздался такой грохот и треск, что Мари без чувств свалилась со стула. Когда она очнулась, мать хлопотала около неё и говорила:
   – Ну можно ли падать со стула? Такая большая девочка! Из Нюрнберга сейчас приехал племянник господина старшего советника суда, будь умницей.
   Она подняла глаза: крёстный снова нацепил свой стеклянный парик, надел жёлтый сюртучок и довольно улыбался, а за руку он держал, правда, маленького, но очень складного молодого человека, белого и румяного как кровь с молоком, в великолепном красном, шитом золотом кафтане, в туфлях и белых шёлковых чулках. К его жабо был приколот прелесть какой хорошенький букетик, волосы были тщательно завиты и напудрены, а вдоль спины спускалась превосходная коса. Крошечная шпага у него на боку так и сверкала, словно вся усеянная драгоценными камнями, под мышкой он держал шёлковую шляпу.
   Молодой человек проявил свой приятный нрав и благовоспитанность, подарив Мари целую кучу чудесных игрушек и прежде всего – вкусный марципан и куколок взамен тех, что погрыз мышиный король, а Фрицу – замечательную саблю. За столом любезный юноша щёлкал всей компании орешки. Самые твёрдые были ему нипочём; правой рукой он совал их в рот, левой дёргал себя за косу, и – щёлк! – скорлупа разлеталась на мелкие кусочки.
   Мари вся зарделась, когда увидела учтивого юношу, а когда после обеда молодой Дроссельмейер предложил ей пройти в гостиную, к стеклянному шкафу, она стала пунцовой.
   – Ступайте, ступайте играть, дети, только смотрите не ссорьтесь. Теперь, когда все часы у меня в порядке, я ничего не имею против! – напутствовал их старший советник суда.
   Как только молодой Дроссельмейер очутился наедине с Мари, он опустился на одно колено и повёл такую речь:
   – О, бесценная мадемуазель Штальбаум, взгляните: у ваших ног – счастливый Дроссельмейер, которому на этом самом месте вы спасли жизнь. Вы изволили вымолвить, что не отвергли бы меня, как гадкая принцесса Пирлипат, если бы из-за вас я стал уродом. Тотчас же я перестал быть жалким Щелкунчиком и обрёл мою былую, не лишённую приятности наружность. О, превосходная мадемуазель Штальбаум, осчастливьте меня вашей достойной рукой! Разделите со мной корону и трон, будем царствовать вместе в Марципановом замке.
   Мари подняла юношу с колен и тихо сказала:
   – Милый господин Дроссельмейер! Вы кроткий, добросердечный человек, да к тому же ещё царствуете в прекрасной стране, населённой прелестным весёлым народцем, – ну разве могу я не согласиться, чтобы вы были моим женихом!
   И Мари тут же стала невестой Дроссельмейера. Рассказывают, что через год он увёз её в золотой карете, запряжённой серебряными лошадьми, что на свадьбе у них плясали двадцать две тысячи нарядных кукол, сверкающих бриллиантами и жемчугом, а Мари, как говорят, ещё и поныне королева в стране, где, если только у тебя есть глаза, ты всюду увидишь сверкающие цукатные рощи, прозрачные марципановые замки – словом, всякие чудеса и диковинки.
   Вот вам сказка про Щелкунчика и мышиного короля.

Гауф В., Перро Ш., Гофман Э. Карлик Нос Сказки зарубежных писателей