   Сергей Броун
   Не суди
   Документальная повесть

Вступление

   Будучи автором пяти профессиональных книг, многих статей и изобретений, «побаловавшись» в писании коротких рассказов и стихов, я «созрел» до документальной повести. По трудо– и нерво– затратам это превзошло всё вышеназванное: приходилось «тонуть» (но нужно было выкарабкиваться) в массе чужих мнений, вранья и огромного количества свидетельств и документов. «Виновата» была тема.
   1 – Мой отец прошел Гражданскую войну на Украине и в Крыму, воевал в частях Красной Армии и в 1-ой Конной Армии Буденного, его расстреливали белые и много раз он мог погибнуть.
   2 – Его гражданская жизнь после войны была переполнена учебой и успешным трудом. Он дорос за 10 послевоенных лет до высокопоставленного работника ЦК ВКП(б).
   3 – В «благодарность» за боевые заслуги и успешный труд с 1937 года и по 1954 год отец провёл в тюрьмах, лагерях и ссылке. Моя мама и мы с сестрой сопровождали его, начиная с 1946 года, по всему Красноярскому краю вплоть до заполярного Норильска. Вера в Ленина и партию прошла через всю его жизнь, несмотря на вырванные ими лучшие годы жизни.
   4 – Мои брат и сестра, я и, тем более, мама в полной мере «хлебнули» отцовского «счастья». Поэтому для меня был важен вопрос: кто и что виновны в этом: страна обитания, люди, её населяющие, наше еврейство, наши личностные свойства, вздорные идеи мироустройства или что-то ещё?
   На многое я не сумел ответить – тема оказалась необъятной.

   С благодарностью к первым читателям многих вариантов моей книги – сыновьям Леониду и Константину, жене Нине и другу А. Берману. Без их советов и замечаний книга была бы другой.

Глава 1. Утро красит нежным светом

     Утро красит нежным светом
     Стены древнего Кремля,
     Просыпается с рассветом
     Вся Советская земля!

   Бодрая музыка Д. Покраcса ведет моего отца Иону Броуна ранним апрельским утром 1937 года от Дома Правительства вдоль стен Кремля на Старую Площадь к зданию ЦК ВКП(б). Нет, эта песня еще не звучит из городских динамиков: кинофильм «Москва майская» выйдет на экраны кинотеатра «Ударник» только через 3 недели и на много лет она станет главной ежедневной песней страны. Просто Иона слышал ее на закрытом просмотре, и сейчас она звучит у него в голове, поднимая настроение.
   Ему почти 39 лет, он полон сил и уверенности в своем большом будущем. Его настоящее и так велико, но, судя по последним 5 годам, он на хорошей восходящей. Правда, последний год…. Стоп! Не надо о тревожном, лучше не задумываться – сегодня много важной работы.
   Вот и родная Старая Площадь, здание Центрального Комитета, в котором он сегодня, как и все последние 5 лет, проработает до позднего вечера или до глубокой ночи под шутливо – горькую песенку его жены на мотив популярной песенки «Сердце, тебе не хочется покоя!»:

   На снимке: Здание ЦК ВКП(б), Старая площадь, 1935 год

     Вот снова вечер наступает,
     У телефона я опять,
     Рука привычно набирает:
     Ка-шесть-четырнадцать-ноль-пять
     И все опять:
     Лёня, в последний раз предупреждаю,
     Лёня, я потеряла весь покой,
     Лёня, я от тоски здесь изнываю!
     Скажи же, Лёня, когда вернешься ты домой?!

   Его очаровательная жена еще и остроумна, в меру язвительна. Она не пропускает ни одного семейного события, чтобы не «зацепить» его в стишках. Но сейчас она на 8 месяце беременности их третьим ребенком и ей можно посочувствовать – несмотря на жесткую кремлевскую работу, когда «Хозяин» не терпит и минутного ожидания, хорошо бы бывать дома не только ночью. «Лёня, когда вернешься ты домой?» – все домашние и друзья зовут его Лёня – это теплее, или Ёня – совсем близко к Иона.

Загадка: Сколько лет разделяют эти два снимка? Правый снимок – Иона, слева, с товарищем, 1928 год. Левый снимок сделан в санатории ЦК в 1932 году: отец и мама. Тяжело дались Ионе эти четыре года.

От дома (знаменитый Дом Правительства – потом прославился как Дом на Набережной) до здания ЦК Иона доходит за 25 минут бодрым шагом, машину заказывает только тогда, когда очень торопится – вся экономия 10–15 минут. Он в гимнастерке, галифе и хромовых сапогах, но не в шинели, как «Хозяин», а в пальто. Подчеркнутая скромность в одежде всё еще в правилах партийных работников. Пропуск на входе в здание, пропуск на свой этаж. Секретарь уже на месте. Всё! За работу, товарищ зав. Сектором ЦК ВКП(б), ответственный Секретарь комиссии Политбюро ЦК по выездам заграницу! Не шутка – любое пересечение границы СССР тайное (разведка) или явное (дипломаты, торгпреды, деятели науки, техники, культуры) проходит с ведома ЦК; его специальную комиссию возглавляет член или кандидат в члены Политбюро. Быть Ответственным Секретарем этой комиссии это значит входить в главную тройку, собирать сведения на всех будущих назначенцев и делать представление их документов на заседании Политбюро. Сейчас работы, как никогда, много: кроме перетряски кадров во всех посольствах и торгпредствах идет работа по подбору добровольцев на войну в Испанию. Недаром «Сам» (он же «Хозяин», он же товарищ Сталин) «благословил» Иону на эту работу. Иона помнит монолог «Хозяина» до мелочей. Огромный кабинет. Сталин (на снимке) говорит медленно, с растяжкой, с тяжёлым акцентом, тихо: – Товарищ Броун! Партия доверяет Вам важный участок работы. Кадры. Закалённые в революции и молодые. Преданные партии. Но… Как сказал один Гегель… а может быть пророк… – слаб человек! Еще один умник сказал: истязайте жену и детей на глазах мужчины, и он скажет все…. Мы должны лишить наши кадры нашего главного врага – слабости! Идите. Остальное Вам расскажет товарищ Жданов.

Почти 3 года на этой работе – надо суметь удержаться. Помогает могучая работоспособность, блестящие организаторские способности, знание аппаратной работы, умение выходить из почти безвыходных ситуаций, могучее здоровье. Начальства много, непосредственное – до 1934 года – Н. Ежов, как зав. Распредотделом ЦК, куда Иона пришёл в марте 1932 года на должность помощника зав. Отделом, а в 1933 году стал зав. сектором того же отдела.

   Редчайший снимок: Распредотдел ЦК ВКП(б), 1934 год. Во втором ряду: в центре (пятый справа) – Н. Ежов, второй слева – И. Броун.

   С назначением ещё и Секретарем Комиссии по выездам за границу Иона стал подчиняться Секретарю ЦК А. Жданову, а затем – Секретарю ЦК А. Андрееву. Неплохой получился треугольник!
   Работа в высокой комиссии началась для Ионы в 1934 году с инспекционной поездки по советским посольствам Германии, Австрии и Италии. Поездка мыслилась секретной, но уже при пересечении границы с Германией Иона обнаружил, что ему «сели на хвост». Работе на территории советских посольств это не помешало, но погулять по столицам Иона себе уже не позволил. И только в Италии он слегка «оттянулся»: в сопровождении посла прогулялся по Венеции, покормил голубей на площади Святого Марка, а в Риме ему сделали экскурсию в знаменитую винотеку, где угостили старинным вином. Пить Иона умел всегда и поначалу был шокирован мизерной дозой вина, налитого в его рюмку, но когда после выпитого, поблагодарив хозяев, он попытался подняться с кресла, то не смог даже пошевелить ногами. При этом голова оставалась на удивление чистой и ясной. В следующий раз Иона пересечёт границу СССР почти через 30 лет.

   Редчайший снимок: (На снимке: отец (слева) кормит голубей. Площадь Святого Марка, Венеция, 1934 год).

   Работа Ионы в новом качестве была организована так: все Наркоматы направляют в Комиссию просьбы и предложения на выезд своих сотрудников заграницу. Помощники Ионы делают предварительную проверку документов, направляют запросы при малейших неясностях как в Наркоматы, так и в «компетентные органы». «Отработанные» документы идут на стол Ионы – за ним, во многих случаях, окончательное решение. Но просьбы часто идут за подписями Наркомов, Секретарей и членов ЦК. Вот тут не подставься, если не согласен – ищи выход. И находил: за 3 года ни одного «прокола». Почти еженедельно – высший экзамен. На заседании Политбюро Иона представляет для утверждения кандидатуры высоких сотрудников советских посольств, торговых представительств, командиров в воюющую Испанию. Списки лежат перед каждым членом Политбюро, Иона – перед столом с папками дел в ожидании вопросов. «Хозяин» медленно просматривает список, в руках карандаш, делает пометки. Иногда говорит: – «Знаем».
   Редкий случай, когда кто-то из присутствующих осмелится «высунуться»: кадры – за «Хозяином»! Аккордное – «Идите, товарищ Броун» – и гора с плеч! Но если у «Хозяина» есть вопросы по предложенной кандидатуре – дело плохо! Как у В. Маяковского: «Потолок на нас пошел снижаться вороном». Могучий рост, косая сажень в плечах, а стоять тяжело – безоружен. Открыть папку с делом и сунуть под нос задавшему вопрос участнику заседания – одно, а с «Хозяином» это не пройдёт, он в этом не нуждается, так как уверен – комиссия не может принести Ему непроверенные многократно документы. «А где у комиссии партийное чутье, товарищ Броун?» – жуткий вопрос. «Хозяин» – гений человекознания, от него исходят какие-то угрожающие флюиды. Окружающие безоговорочно верят в его способность проникать в твоё самое потайное. Он и сам в это верит. Несколько лет назад по его указанию был создан секретный отдел по изучению экстрасенсорных способностей человека. В 1932 году Ионе довелось участвовать в организации эксперимента по передаче мыслей на расстоянии. Профессор – психолог по программе, расписанной в «органах», мысленно общался с женой по «мосту» Москва – Свердловск. Члены комиссии предлагали профессору вопросы, он транслировал их жене, а та диктовала их находившимся при ней другим членам комиссии. Уже первые результаты были ошеломляющими – 40 % попаданий. О дальнейшей судьбе эксперимента Иона не знал: любопытствовать было не положено – времена наступали суровые.
   Итак, Иона, конец апреля, 1937 год. С чего начнем рабочий день? Вернее – продолжим: с работы он ушел сегодня в 3 часа ночи, 3 часа тяжелого сна и вот, еще нет и 8 утра, пора за дело: через 2 часа нужно докладывать А. Андрееву о готовности группы переводчиков, посылаемых в Испанию по просьбе Долорес Ибаррури.

   Долорес Ибаррури – Пассионария (исп., «страстная», или «цветок страстоцвет»). Во время гражданской войны в Испании (1936–1939) – депутат и вице – председатель кортесов, руководитель испанской компартии, автор знаменитых фраз: «но пасаран!» (они не пройдут!) и «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!».

   Стук в дверь. Фельдъегерь. В руках красный конверт. Такие конверты с фельдъегерем – только из Политбюро. Иона получает их почти ежедневно. Он отпускает фельдъегеря, ломает сургучную печать и медлит вынимать бумагу… Что такое, почему на мгновенье останавливается сердце? Ведь в конверте, наверняка, очередная выписка из решения Политбюро о направлении очередной группы заграницу. «Спокойно, ты не на сеансе передачи мыслей на расстоянии – бумага как бумага. Читай!». Читает:

   «Освободить товарища И. Броуна от работы:
   1. Ответственного Секретаря Комиссии Политбюро по выездам заграницу.
   2. Зав. Сектором внешней торговли.
   И. СТАЛИН»

   Ком к горлу. Он понимает – это первый звонок, первый шаг в бездну. Вторым шагом будет перевод на работу вне ЦК, вне партийных и НКВД органов. Третий шаг – Лубянка. Лубянка, в которую он иногда заходил по делам.
   Входит секретарь, с ней – двое. – «Иона Григорьевич!» – голос прерывается, в нем испуг и слезы. – «Товарищи должны опечатать сейфы». Сил хватает, чтобы встать, показать рукой на сейфы и ящики письменного стола. Мысленно отмечает, что левую руку поднять не смог бы – сердце и левая рука в ноющей боли. Двое работают профессионально: опечатывают сейфы, ящики стола, забирают ключи, без единого слова выходят из кабинета вслед за секретарем и Ионой, запирают и опечатывают дверь.
   Конечно дело шло к этому, и догадаться можно было уже по наградным событиям за Испанию. Когда «Хозяину» принесли списки на представление к орденам, где напротив фамилии И.Г. Броун стояло «орден Красного Знамени», Сталин вычеркнул отца со словами: – «Броун – наш человек. Мы его сами наградим!». И наградили (на снимке). В связи с 50-летием революции в 1967 году, за полгода до смерти, Иону наградили этим орденом. Без формулировки.
   Называется эта награда «Орден Красного Знамени». В своё время это был высший наградной знак за боевые заслуги.

Приложения к главе № 1

//-- Приложение № 1. Копии страниц из записок Ионы Броуна. --//

//-- Приложение № 2. Разъяснение Фонда А. Яковлева об отце. --//

Глава 2. 1937, апрель – июнь

   ДАЛЕЕ рассказывает сам Иона в записках, начатых в ноябре 1956 года в Москве.
   «Удивительное спокойствие. Спокойствие обречённого, многократно потом испытанное и однажды испытанное в прошлом, овладело всем телом. Небывалая усталость и вместе с тем небывалое облегчение, вялость и безразличие – вот, что я испытал в первые минуты. А мозг четко работал, связывая все виденное и слышанное. Сразу же передо мной ярко встала большая пачка досье, просмотренная мною только вчера на столе у секретаря Ежова по ЦК – Рыжовой. Эти досье с описанием «контр – революционных злодеяний» большевиков были отпечатаны крупным ясным шрифтом на прекрасной бумаге. На них требовалась виза секретарей ЦК и Комитета партийного контроля (КПК) при ЦК, как санкция на арест. Их было больше сотни и среди них досье на моего помощника Федора Зявкина, две недели тому назад освобожденного от работы также неожиданно, как и меня, кавалера двух орденов Красного Знамени, бывшего рабочего, кристально честного и чистого человека, которого хорошо знали два члена Политбюро Андреев и Микоян.
   В этих пачках, поступающих ежедневно и с каждым днем все в большем количестве, уже тогда была видна тенденция изъять из жизни, из партии основные кадры партии, вступившие в её ряды до октября, во время гражданской войны, в Ленинский Набор. Ежов, в результате многолетней борьбы с Ягодой, протекающей с переменным успехом и всячески подогреваемой Сталиным, в августе 1936 года был назначен Наркомом Внутренних Дел.
   Совмещая работу Наркома и Секретаря ЦК ВКП(б), он получил в партии и в стране такую власть, такое могущественное влияние, что он вскоре встал рядом со Сталиным, культ которого рос. Сочетание имён Сталина и Ежова все чаще и чаще встречалось в агитации, пропаганде, в прессе и литературе. Это влияние он употребил во вред партии, на её уничтожение, практически применяя сталинское положение о том, что чем больше крепнет страна социализма, тем больше растут и крепнут враждебные элементы в стране, – так называемая «5-ая колонна».
   Постепенно Ежов начал прибирать к рукам партийный аппарат. Арестовывая секретарей обкомов, работников аппарата, он в аппараты обкомов и крайкомов насаждал преданных ему лично работников МВД. Чего он добивался? Куда он шёл? Он добивался сначала стать рядом со Сталиным, а затем его заменить.
   Для достижения этой цели Ежов шёл неуклонно, не брезгуя никакими средствами. Кровь тысяч и тысяч большевиков, фальсификация, обман, предательство и провокация – вот пути, по которым он двигался.
   Такими же методами и таких же целей добивался и закадычный друг, товарищ и собутыльник Ежова – Берия. Но о нем позднее.
   Кто такой Ежов? Каким образом он набрал такую могущественную власть и такое влияние?
   Член партии с июля 1917 года, помощник мастера Путиловского завода, с первых же дней он примкнул к «рабочей оппозиции», возглавляемой Шляпниковым, подписав её платформу».
   Примечание автора книги: справочные тексты впредь я буду печатать наклонным шрифтом, чтобы выделить их из текстов моих и отца. Начало и конец текстов отца я буду открывать и закрывать кавычками – «» и печатать прямым жирным шрифтом. Тексты мамы и брата – печатаю простым, большим чем мой, шрифтом. Биографические данные и фотографии я беру из справочных материалов (Википедия, Хронос, энциклопедии и др.), в противном случае я буду делать соответствующие ссылки по тексту. На Приложения №№ 1, 3, 12, 19, 21, 26 (копии из записок отца, письма родителей) я, как правило, не делаю ссылок в тексте.

   Шляпников А.Г. (30 авг. 1885 – 2 сент. 1937). Родился в старообрядческой семье – беспоповцы, за что семья неоднократно преследовалась. Образование 3 класса Мурманского начального училища. Работал на заводах России (1900–1914), Франции, Германии и Англии. В 1917–1918 годах – член Русского бюро ЦК РСДРП, Нарком труда РСФСР, 1918 – член РВС Южного фронта, 1920 – работа в ВЦСПС. Один из создателей «рабочей оппозиции», главным лозунгом которой было: управление хозяйственной деятельностью государства не должно принадлежать компартии, это – дело профсоюзов. Под давлением Политбюро ЦК в 1925 году «раскаялся» и пообещал впредь не заниматься фракционной работой. В 1932 году постановлением Оргбюро ЦК осуждён за написанные им «клеветнические книги и статьи», в 1933 году исключён из партии. В 1935 году за принадлежность к «рабочей оппозиции» осуждён на 5 лет (заменено на ссылку в Астрахань). В 1936 году вновь арестован («давал директивы о подготовке террористического акта против Сталина»). Расстрелян 2 сентября 1937 года.

   «Первым же Ежов покинул «рабочую оппозицию», предав своих товарищей и, в первую очередь, Шляпникова, Колонтай и других.
   Летом 1934 года Шляпников был возвращён из ссылки и решением ПБ Ежову было поручено подобрать ему работу.
   В течение нескольких недель, ежедневно по 3–4 часа, Ежов держал его в приемной, наблюдая как волнуется, ёрзает на стуле, бледнея и краснея, Шляпников в ожидании приема. Я, после того, как Шляпников был принят и вошёл в кабинет Ежова, спросил секретаря Ежова – Рыжову:
   – Сима, кто это ожидал Ежова и почему так долго?
   – Да разве ты не знаешь? Это Шляпников, с которым Ежов был в одной «рабочей оппозиции» и поэтому он его так долго выдерживал в приёмной.
   Позже заместитель Ежова – Россов (погибший также от рук Ежова), присутствуя при разговоре Ежова со Шляпниковым, рассказывал мне как грубо, с окриком, поучая Шляпникова за его прошлые ошибки, разговаривал с ним Ежов.
   Колонтай он вообще не принимал, всячески уклоняясь от встречи с ней. Позже, будучи избраным на 17 съезде членом ЦК, Оргбюро ЦК, Председателем КПК и вскоре секретарем ЦК, он начал ее всячески третировать, и только поддержка Молотова и дружба Молотова и Колонтай спасли последнюю от неприятностей.
   До 1930 года Ежову стоило больших трудов двигаться вперед для осуществления своих авантюристических замыслов.
   От работы Семипалатинским губвоенкомом, через работу в НаркомЗеме, учебу на Курсах Марксизма, пришёл он Заместителем в Распредотдел ЦК ВКП(б).
   Интриги, провокации и наговоры – вот методы борьбы с Зав. Распредотделом Москвиновым, которого он свалил и в 1932 году взял в свои руки кадры партии».
   Прерву отца справкой:
   Центральный комитет ВКП(б) в 1930-ые годы состоял из 24 отделов, одним из главных среди них был Распредотдел, вскоре преобразованный в Отдел административно – хозяйственных кадров ЦК, а затем в Отдел руководящих парторганов ЦК. 22 марта 1939 года он был преобразован в Управление кадров ЦК. В республиках СССР Центральные комитеты партии имели соответствующую бюрократизированную структуру.
   «И тут открылось широчайшее поле деятельности и бурного роста этого человечка маленького роста с землистым подвижным лицом, умными бегающими глазками. Вечно улыбающийся, для большей демократичности часто матерится, с тобой нелестно отзывается о другом, а с другим нелестно отзывается о тебе.
   Волевой, удивительно тренированный, с непревзойденным нюхом, он, вовремя и почти всегда, на Секретариате, Оргбюро и Политбюро попадал, как он выражался, в «масть», особенно он знал и чуял чего хочет Сталин.
   Добравшись и взяв в свои руки кадры партии, он двинулся на борьбу с Ягодой, замыслив взять в свои руки и НКВД. Эта борьба продолжалась около 5 лет. Где только мог, на каждом вопросе он давал ему бой. Все кандидатуры Ягоды на должности начальников областных отделов НКВД он на Политбюро проваливал, выставляя свои кандидатуры, которые чаще всего и проходили».
   Прерываю отца: не было у него ни времени, ни интернета, чтобы подробнее описать деяния Ягоды, Ежова и иже с ними. Попробую я что-то добавлять к его описаниям. Для меня необходимо понять тот мир, ту атмосферу, в которых прожили мои родители и о которых они так мало рассказали. Виню себя: я их и не расспрашивал – «всезнайство» молодости.

   Иегуда (Ягода) Генрих Гиршевич. Нарком внутренних дел СССР в 1934–1936 гг.

   Генрих Ягода – сын мелкого ювелира, образование получил только домашнее, сдав экстерном гимназический курс, строитель самой мощной и зверской системы сыска и подавления людей и целых народов. Это единственный человек, который сумел продержаться на руководящих постах в этом «крысятнике» (ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД) без малого 18 лет. Карьеру в сыске начал сразу после октября 1917 года в качестве управляющего делами Высшей военной инспекции Рабоче-Крестьянской Красной Армии. С ноября 1919 года – управляющий делами особого отдела ВЧК, проявил большие способности по реорганизации и улучшению деятельности всей ВЧК. Считается, что не только его личные качества: талант организатора, беспринципность, жестокость, знание людей, но и родственные связи (его отец Иегуда Гершон и отец Якова Свердлова были двоюродными братьями, а в 1914 году Генрих женился на племяннице Якова Свердлова Иде Авербух) позволили Ягоде сделать беспримерную карьеру:
   – с 1918 года – работа в Петроградской ЧК;
   – 1918–1919 годы – сотрудник Высшей военной инспекции ВЧК;
   – 1919–1920 годы – управляющий делами особого отдела ВЧК;
   – 1920 – член Президиума ВЧК, затем член коллегии ГПУ (преемник ВЧК);
   – с сентября 1923 года – второй зам. Председателя ОГПУ Феликса Дзержинского;
   – июль 1927 – начальник секретно – оперативного управления ОГПУ;
   – С 1926 в связи с постоянной болезнью нового председателя ОГПУ В. Менжинского становится фактическим руководителем аппарата ОГПУ – НКВД.

   Здесь я прерву Википедию и возражу по поводу Менжинского. Я не хотел говорить о нём, так как пытаюсь говорить только о тех, кого упоминает в своём дневнике мой отец. Однако Менжинский был идеологом и организатором всех политических процессов тех лет. За 8 лет руководства он создал мощную систему госбезопасности в СССР и разветвлённую систему разведки за рубежом. Несмотря на действительно серьёзные заболевания, он был очень работоспособен и вел в управлении рабочие приёмы, часто лёжа в кабинете на диване. Вопросы исполнения его «изобретений» он действительно возлагал на исполнительного Ягоду. Продолжу о Ягоде в Приложении № 4.
   Что же сделал Ягода – этот чудовищный исполнитель за годы работы в ЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД, разумеется не в одиночку, а с другими головорезами и «под мудрым руководством ленинской партии, её Политбюро и лично товарища Сталина»? Их неустанным трудом:
   1. Создана тотальная система сыска и надзора за инакомыслием, в которую фальшивыми лозунгами, обманом и страхом вовлечены массы трудовых и не трудовых (в том числе и уголовных), молодых и не молодых людей. Цитата из речи Н. Хрущёва на ХХ съезде КПСС в 1956 году: – «в СССР каждый четвертый (если учитывать и детей), иными словами, 50 миллионов человек сотрудничали с КГБ или МВД и доносили на соседей, на своих сослуживцев и даже на родственников». Дааа… Хотел бы я спросить Н. Хрущёва: – а если не «учитывать детей», то каждый третий взрослый был «стукачём»? Это многое объясняет!
   2. Создано тоталитарное государство, начало которому положила гражданская война и создание однопартийной системы. Наш «герой» всерьёз приложил руку (под руководством Менжинского… «копай» дальше – Сталина) к фабрикации материалов и организации знаменитых политических процессов: разгром «троцкистско – зиновьевского блока» (1926–1927), «шахтинское дело» (1928), «трудовая крестьянская партия» (1930), разгром церковных и сектантских организаций и др., знаменитый процесс с разгромом «правой оппозиции» – Бухарин, Рыков, Томский (1928–1929), который позволил Сталину, по существу, стать диктатором в партии и государстве.
   3. Осуществлена принудительная тотальная коллективизация бедных и средних крестьянских хозяйств и «ликвидация кулачества как класса» что создало систему принудительно-«добровольного» труда крестьян, потерю стимулов к труду и, как следствие, к резкому сокращению урожаев, забою и падежу скота, неумелому ведению хозяйства. Неурожай зерновых 1930–1931 годов усугубился «прелестями» коллективизации и раскулачивания. Итогом стал страшный «Голодомор» 1932–1933 годов, когда от голода в стране (особенно в Украине и Казахстане) погибло порядка 7 миллионов человек (цифры до сих пор уточняются).

   (На снимке: раскулаченная семья покидает дом, землю, имущество)

   4. Создан ГУЛАГ – государственное управление лагерей, развернувшее тюрьмы и «трудовые лагеря для перевоспитания трудом кулаков, уголовников и политических преступников» по всей стране «от Москвы до самых до окраин». За этот «подвиг» Генриху Ягоде был присвоен официальный титул «организатора и идейного руководителя социалистической индустрии тайги и Севера».
   Он действительно был высокого класса организатором, человеческая жизнь для него не значила ничего.
   Чего, например, стоит сооружение за 20 месяцев Беломорско-Балтийского канала силами 100 тысяч заключённых, сопровождавшееся массовыми жертвами.
   Это не помешало Ягоде сделать грандиозную «показуху», с массовыми экскурсиями на строительство, в том числе для делегации из 36-ти писателей во главе с Горьким.

   (На снимке: М. Горький и Г. Ягода во время экскурсии).

   В результате писатели тоже «героически» потрудились, издав книгу «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства».
   5. После убийства С. Кирова в 1934 году началась окончательная «зачистка» партии и государства от «террористов и диверсантов» из числа бывших оппозиционеров.
   Под руководством и при участии нашего героя в 1935–1936 годах прошли несколько громких политических процессов, закончившихся массовыми арестами и расстрелами.
   6. Для серьёзного освоения «тайги и Севера» сотен тысяч заключённых было недостаточно. Начиная с 1930 года ОГПУ освоило политику депортаций неугодных и провинившихся лиц. К началу 1933 года в северные и отдалённые районы было переселено больше 2 миллионов человек. 13 февраля 1933 года в записке на имя Сталина и Молотова Г. Ягода проявил «здоровую инициативу» и предложил депортировать в Западную Сибирь и в Казахстан ещё по 1 миллиону человек.
   Общее количество спецпереселенцев за вычетом умерших, бежавших и освобожденных из спецпоселков составило (на январь): в 1934 г. – 1 137 678 чел., в 1935 г. – 1 074 491 чел., в 1936 г. – 976 516 чел. и на 31 декабря 1936 г. – 1 017 133 чел.
   7. Велика «заслуга» Ягоды и построенной им системы в тотальном разрушении морали, совести и остатков человечности в массе своих подчинённых: от следователей НКВД до рядовых надзирателей и конвойных в лагерях и тюрьмах, до уполномоченных и помощников на местах. В воспоминаниях Л. Гинзбург, В. Шаламова, А. Солженицына и многих других об этом рассказано из первых рук. Приведу только малоизвестные факты о зверствах самозванных следователей и о расстрельных командах ЧК – ОГПУ – НКВД (см. Приложение № 5).
   Про Ягоду заканчиваю. Я не сумел рассказать коротко, ведь это попытка описать, хотя бы кратко, важнейший кусок эпохи, в которой жили мои родители.
   Отец продолжает рассказ о Ежове:
   «Так он готовил свои позиции в НКВД и преданных ему, Ежову, людей. Влияние за кадры НКВД было направлением главного удара против Ягоды, но были и другие линии. Это, в первую очередь, разговоры о либерализме по отношению к троцкистской и правой оппозиции, отсутствии политической заостренности в борьбе с ними и неудовлетворительной работе контрразведки. Характерны два факта: в 1934 году, проездом из Италии на родину, я остановился на два дня в Вене. В это время Ежов находился на лечении в клинике профессора Нордена. Жена Ежова, Евгения Соломоновна, жила в посольстве. В этот же день мы вместе с Ежовой и советником Посольства Петровским поехали к Ежову».

   Евгения Соломоновна Фейгенберг, по первому мужу Хаютина, по второму – Гладун, была довольно известной журналисткой, главным редактором журнала «СССР на стройке». Была близка с И. Бабелем, Отто Шмидтом, М. Шолоховым и даже с Валерием Чкаловым.

   Ежов, с которым она имела приёмного ребёнка Наталью, страшно ревновал её, бил посуду и мебель. В обвинительном заключении великого Бабеля сказано: – «женой врага народа Ежова Бабель был вовлечён в антисоветскую заговорщицкую деятельность…». Попав под подозрение, Евгения Соломоновна впала в глубокую депрессию. Была отравлена люминалом самим Ежовым (ещё успел) или кем-то по его приказу; есть версия о её самоубийстве.
   «Больше полудня, сидя у постели Ежова, я разговаривал с ним. Он подробно расспрашивал о новостях и моей работе. В это время я уже был подчинен не ему, а А.А. Андрееву. Рассказывая, я ему вскользь сообщил, что у меня был конфликт с Ягодой и я отобрал у него 15 заграничных паспортов, по существу предназначенных не для работы, а для контрабанды или, как выражались работники НКВД, «для пополнения секретно-оперативного гардероба». Я также ему рассказал, что Ягода жаловался на меня, но что Секретари ЦК согласились со мной. Ежов живо этим заинтересовался и, с присущим ему цинизмом, начал меня поучать, что с Ягодой нужно вести непрестанную борьбу, каждый раз показывая Секретарям ЦК его неприглядность, вплоть до того времени, пока его не свалишь».
   И свалил. «Слабы в коленках» оказались Вы, товарищ Ягода, правильно заменил Вас Сталин Ежовым, «железным наркомом».

   Ежов, Николай Иванович (19 апр. 1895 – 4 фев. 1940), сын литейщика, образование – 1 (2?) класс(а) начального училища (в автобиографии написал – «незаконченное низшее») и курсы марксизма – ленинизма.

   (Кстати, все его предшественники были образованными людьми: Ф. Дзержинский закончил, правда, на «удовлетворительно» 7 классов гимназии, а В. Менжинский, ещё один польский дворянин, – юридический факультет Петербургского университета, писал и публиковал прозу, знал много языков).

   Ежов – участник Октябрьской революции и гражданской войны (военный комиссар ряда частей до 1921 г.), с марта 1922 года – секретарь Марийского обкома партии, с октября 1922 – Семипалатинского губкома, затем – Казахского краевого комитета партии. Прозвища Ежова: «кровавый карлик», «железный нарком», «сталинский монстр», «око страны». На торжественном собрании в честь 20-летия ВЧК-ОГПУ-НКВД член Политбюро ЦК А. Микоян в докладе назвал Ежова: «чудесный несгибаемый большевик», «любимец советского народа», талантливый «сталинский ученик».

   Великий акын Джамбул Джабаев (в переводе нашего Енисейского друга К. Алтайского), как и многие до него и после, пропел однажды:

     В сверкании молний ты стал нам знаком,
     Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
     Великого Ленина мудрое слово
     Растило для битвы героя Ежова,
     Великого Сталина пламенный зов
     Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов….

   В отличие от Ягоды, Ежов ничего (несмотря на «незаконченное низшее образование») не «изобретал».

   (На снимке 1930 года: Н. Ежов и И. Сталин. В дальнейшем это стал пропагандистский плакат)

   Он умел слушать, слышать, впитывать, правильно понимать и строго исполнять волю одного человека – любимого Вождя. Все значительные документы, приказы, распоряжения по НКВД, расстрельные списки, подписанные Ежовым, правильно воспринимались как подписанные И. Сталиным.
   Глядя на фотографии Ежова, никогда не скажешь, что это был один из самых зловещих людей своего времени.
   Многие отзывы о нём – как о добром, отзывчивом человеке, всегда старавшемся откликнуться на просьбу о помощи. Сталин поощрял возвеличение очередного главы террора в речах, плакатах, литературе. А вот как было на деле: арестованный начальник 1 отдела ГУГБ НКВД СССР И.Я. Дагин в показаниях от 15 ноября 1938 г. сообщал:

   – «Ежов… пристально посмотрел на меня и сказал… «Был у меня такой хороший приятель Марьясин… вместе с ним работали мы в ЦК. Марьясин пошёл против нашего дела и за это по моему указанию его каждый день били… Дело Марьясина было давно закончено, назначалось к слушанию, но каждый день откладывалось по моему распоряжению для того, чтобы продолжать избивать Марьясина. Я велел отрезать ему ухо, нос, выколоть глаза, резать Марьясина на куски. И так будет со всеми».

   Любил товарищ Ежов пытать и самолично, сами чекисты говорили, что он садист и зверь. А вот ещё одно из многочисленных свидетельств: из показаний арестованного начальника 3-го отдела 3 управления НКВД СССР П. Радзивиловского:

   «Здесь же я спросил Ежова как практически реализовать его директиву о раскрытии а/с подполья среди латышей, он ответил, что стесняться отсутствием конкретных материалов нечего, следует наметить несколько латышей из членов ВКП(б) и выбить из них необходимые показания: «– С этой публикой не церемоньтесь, их дела будут рассматриваться альбомным порядком. Надо доказать, что латыши, поляки и др., состоящие в ВКП(б), шпионы и диверсанты». Выполняя это указание Ежова, я и все другие начальники УНКВД сделали одно из самых черных дел – огульно уничтожая каждого из числа латышей, поляков и др. национальностей, входящих в ВКП(б). Все показания о их якобы антисоветской деятельности получались, как правило, в результате истязаний арестованных, широко применявшихся как в центральном, так и в периферийных органах НКВД».

   А вот и знаменитый приказ № 00447 за подписью Ежова.
   Разумеется, что в этом приказе нет ни одной буквы не согласованной с Вождём. Отец и тогда видел, а сейчас это стало очевидным, что «вдохновителем и организатором всех наших побед» был товарищ Сталин, а исполнителей своих зверств он подбирал, и часто менял их, по принципу холуйства и необходимых на данный момент способностей. Здесь я привожу только выдержку из приказа № 00447:

   II. О МЕРАХ НАКАЗАНИЯ РЕПРЕССИРУЕМЫМ И КОЛИЧЕСТВЕ ПОДЛЕЖАЩИХ РЕПРЕССИИ.
   1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:
   а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках – РАССТРЕЛУ.
   б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но всё же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них, заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки».

   Далее шёл перечень 64-х республик, краёв и областей, с указанием числа людей, которых необходимо расстрелять или осудить в каждой из названных 64-х. Например, по Московской области следовало расстрелять 5000 человек (1 категория), а по 2-ой категории репрессировать 30000 человек. По всей стране «операция» должна была быть проведена за 4 месяца, начиная с 10–15 августа 1937 года. Многие местные управления досрочно выполнили «план» и даже настаивали на разрешении его перевыполнить (на бланке приведена одна из многих таких просьб).

Кстати, об упомянутых выше «тройках», вошедших в страшную историю внесудебных расправ того времени – привожу документ за подписью Сталина. «Тройки» рассматривали дела в отсутствии обвиняемых, десятки дел на каждом заседании. По воспоминаниям бывшего чекиста М.П. Шрейдера, проработавшего на руководящих должностях в системе НКВД до 1938 г. и затем арестованного, порядок работы «тройки» по Ивановской области был следующий: «составлялась повестка, или так называемый «альбом», на каждой странице которого значились имя, отчество, фамилия, год рождения и совершенное «преступление» арестованного. После чего начальник областного управления НКВД красным карандашом писал на каждой странице большую букву «Р» и расписывался, что означало «расстрел». В тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Обычно на следующий день страницы «альбома-повестки» подписывали другие члены тройки. Протоколы заседания тройки направлялись начальникам оперативных групп НКВД для приведения приговоров в исполнение».

   Очень здорово поработал товарищ Ежов за 2 года (1937–1938) безраздельной власти в НКВД. Вот таблица его «успехов» (только по официальным приговорам судов и, так называемых, «троек») – Приложение № 6.

   Но возвращаюсь к рассказу отца.
   «Говоря о своем здоровье, Ежов говорил мне, что лечение идет успешно, что Норден лечит его диетой, считая, что язвы на его теле – это результат нарушения обмена, при этом он мне показывал свои язвы на руках, груди и животе.
   Спустя некоторое время профессор Норден со своим ассистентом, совершая обход, зашел к Ежову и при мне начал его осматривать. Тогда я снова увидел эти язвы и обратил внимание на то, что они пепельно – зеленого цвета и мокнут. Для цельности рассказа позволю себе сделать отступление и забежать вперед.
   Летом 1938 года в камеру № 9 внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке ввели хорошо мне известного работника иностранного отдела НКВД, в прошлом партработника – секретаря парторганизации Госплана. Хороший большевик, далекий от кастового интриганства большинства работников Ягодинского аппарата, он сумел себя сохранить как коммунист. Поэтому особенно приятно было с ним поговорить, как с вестником с воли и человеком, знающим много о людях и делах Ежова.
   В частности, он мне рассказал, что на процессе 1938 года в числе многих на скамье подсудимых был и бывший при Ягоде, а затем при Ежове, ответственный секретарь Особого Совещания Буланов. Главное, что ему инкриминировалось, было то, что он покушался на жизнь Ежова. Для этого он якобы опрыскивал портьеры в кабинете Ежова ядовитым веществом, которое вызывало на теле Ежова язвы, могущие привести его к смерти, если бы вовремя не была обнаружена террористическая деятельность отравителя».

   Буланов Павел Петрович – ближайший сотрудник и порученец Г. Ягоды. По отзывам коллег, занимался распределением среди высшего руководства НКВД конфискованных у арестованных ценностей. Арестован 29/3/1937, обвинён в попытке отравить Ежова раствором ртути. Расстрелян. Позже доказано, что всё обвинение выдумано Ежовым.

   «И тут в моем мозгу кроме случая в Вене остро встал еще один эпизод: в августе 1934 года нас, нескольких работников Распредотдела ЦК, в том числе Россова, Литвина, Щербакова и меня, послали встречать на Курский вокзал Ежова, возвращавшегося из отпуска из Боржома. В вагоне, на вопрос о здоровье, Ежов, закатив рукава, показал нам язвы на руках и сказал, что лечение в Боржоме ничего ему не дало. Выйдя из вагона, мы разбились на группы.
   По дороге к выходу жена Ежова мне подробно рассказала о том, что их очень хорошо встретили в Тифлисе, даже переборщили при встрече. Был почти весь состав Крайкома во главе с Берия, духовой оркестр музыки и много цветов. Тут же они пересели в специальный поезд и приехали в Боржом, куда их сопровождал Берия, который отдал Ежову свой дворец на все время лечения и отдыха.
   Говоря о здоровье, она рассказала, что эти язвы много лет мучают Ежова и упорно не поддаются лечению, так как Николай Иванович злоупотребляет алкоголем и куревом.
   На мой вопрос Фельдману признался ли Буланов, что он хотел отравить Ежова, я получил утвердительный ответ. И тогда мне стала ясна чудовищная провокация и фабрикация всех публичных процессов. Более того, я усомнился в «антигосударственном, шпионском, диверсионном и террористическом характере процессов Пятакова, Тухачевского, Бухарина, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Крестинского и многих других. То, что они были политическими противниками Сталина, никакого сомнения у меня не вызывало, что в большинстве их позиция шла вразрез с генеральной линией партии по основным вопросам промышленности и сельского хозяйства – это тоже несомненно, но, что они продавали Родину и партию всем разведкам мира, были на службе иностранного капитала, выполняя его волю, вредительствуя, совершая террористические акты и диверсии, – это весьма и весьма сомнительно.
   Но что же в таком случае могло заставить людей большого ума и большой воли, людей большой революционной закалки, знающих подлинную цену Сталину и его к лик и, знающие Сталина, его деспотизм, тиранию и его беспощадность в борьбе с его личными противниками, публично признаваться в том, что они были на службе у международного капитала, что они были шпионами, диверсантами и проч.?
   Об этом, главным образом, и пойдет речь – проследить весь путь методов и практики массового уничтожения преданных до конца партии и Сталину, их нечеловеческих и моральных мук и испытаний, их стойкость и их слабость, их думы и надежды. Проследить весь путь пребывания этих большевиков в камерах Бутырской, Лубянской и в камерах легендарной Лефортовской тюрьмы и Сухиновки, в кабинетах следователей, в пересыльных тюрьмах Новосибирска, Свердловска и Красноярска, в лагерях Канска, Ингаша, Акши, Норильска, в многочисленных станках, селах и городках Сибири и Заполярья на положении ссыльного, везде, где я был. Проследить повторный путь арестов 1948–1952 года, тюрем, допросов, этапов и ссылок».
   Как и следовало ожидать, Сталин ликвидировал очередного исполнителя, свалив на него вину за «большой террор». 9 декабря 1938 года Ежов был освобождён от обязанностей наркома внутренних дел, оставаясь наркомом водного транспорта, а 10 апреля 1939 года его арестовали по обвинению:
   1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
   2. Изменил Родине. Был шпионом польской, германской, японской и английской разведок.
   3. Стремился к захвату власти в СССР, готовил вооруженное восстание и террористические акты против руководителей партии и правительства.
   4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.
   5. Организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство). На суде Ежов заявил: “В тех преступлениях, которые в обвинительном заключении, я признать себя виновным не могу. От данных на предварительном следствии показаний я отказываюсь. Они мной вымышлены и не соответствуют действительности. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применяли ко мне избиения. Никакого заговора против партии и правительства я не организовывал, а наоборот, все зависящее я принимал к раскрытию заговора. Я почистил 14 тысяч чекистов. Но огромная моя вина заключается в том, что я их мало почистил. Кругом меня были враги народа, мои враги. А я их не разглядел”.

   Его действительно пытали обученные им бывшие подчинённые, причём делали это с большим удовольствием.
   Единственный «грех», который признал за собой Ежов (тогда это квалифицировалось как уголовное преступление), было мужеложство, которым он начал заниматься с молодости.
   На допросах он назвал немало имён своих партнёров, но разглядывая фотографии его награждения «всероссийским старостой» М. Калининым (на снимке) и плакат с шепчущим ему на ухо Сталиным (см. выше), так и хочется за их счёт расширить круг его партнёров. На следующий день после зачтения приговора 4 февраля 1939 года Ежов был расстрелян. Его последними словами, как и у многих других в эти годы, были: «Да здравствует Сталин!». Я бы назвал это – «до смерти преданный пёс».
   Возвращаюсь к отставке отца.
   «Итак, после более пяти лет работы в аппарате ЦК партии нужно было уходить.
   Сердце сжимается, ноет. Тоскливо. Места себе не находишь, руки опускаются и никак не сосредоточишься на чем либо, а в мозгу один вопрос, – за что! за что?!?!
   Сдача дел по сектору и комиссии по выездам за границу. Получил решение Секретариата ЦК о назначении на работу во вновь организованный Наркомат Оборонной Промышленности. Это решение родилось после того, как я побывал у А.А. Андреева.
   Во время беседы Андрей Андреевич чувствовал себя крайне плохо, был смущён, пожимал плечами и разводил недоуменно руки.
   Во всем облике Андрея Андреевича было большое сочувствие, симпатия и вместе с тем он смотрел на меня как на уже обреченного.
   Стараюсь как можно быстрее сдать дела и уйти, т. к., вопреки желанию товарищей, нет уже той душевности, товарищеского отношения, какие существовали все годы. А иные при встрече делают вид, что не заметили.
   Страх уже вползал не только в многочисленные души и двери домов, заводов, фабрик, учреждений, но и в такой могучий аппарат, как Центральный Комитет партии.
   Всё постепенно менялось, причем менялось на глазах. Вместо всегда открытых взглядов, глаза что-то ищут, глаза угрожающие, беспокойные. Вместо гордой походки человека, крепко идущего по нашей земле, какая-то чуть – чуть обозначившаяся сутулость, нетвёрдая поступь. Вместо заразительного смеха, шутки, остроумного анекдота при встречах чаще всего слышится:
   – Что нового? – Да знаешь говорят, что взяли …? – Да что ты, неужели? Подумать, ведь как враг умеет маскироваться. – Кто-то сказал, что…
   И вокруг этого затевался нудный длинный разговор о бдительности, причем никто первый не рисковал его прервать и закончить.
   И всё-таки все верили в него, в Сталина, верили в то, что вот он один может оградить нас от врагов внешних и внутренних, что он один знает, в чем секрет нашей победы. Особенно гипноз Вездесущего действовал на людей нашего поколения. Этот гипноз подогревался все с большей силой в Московской организации, возглавляемой Кагановичем».
   Каганович Лазарь Моисеевич – «двухсотпроцентный сталинист», как назвал его В. Молотов. Прозвища: «Железный Лазарь», «Железный еврей Сталина». В Энциклопедическом словаре о нём сказано:

   Лазарь Моисеевич Каганович (1893–1991).
   «Родился в бедной еврейской семье в д. Кабаны Киевской губернии. С 14 лет был вынужден стать рабочим – сапожником на различных заводах и в мастерских, одновременно работал (по ночам) грузчиком на железнодорожной станции, а по выходным (включая субботу – у евреев этот день является праздником) – упаковщиком в магазине. В 1911 г. вступил в партию большевиков, член Киевского комитета партии. В 1915 г. арестован, но вскоре бежал, организовал подпольный профсоюз сапожников. Руководил большевистским переворотом в Гомеле, был избран оттуда членом Учредительного собрания. Стал членом ВЦИК. Во время Гражданской войны – на политической работе в войсках, неоднократно выезжал на фронт, в 1920 г. – один из руководителей Туркестанского Реввоенсовета, нарком Рабоче – крестьянской инспекции Туркестана, участник подавления движения басмачей. В 1922 г. сменил Сталина на посту заведующего организационно – распределительного отдела ЦК партии. В 1924 г. стал секретарем ЦК. В 1925–1928 гг. – Генеральный секретарь ЦК компартии Украины, где организовал подавление национального движения, в том числе, и внутри коммунистической партии, многие члены которой были репрессированы по инициативе Кагановича, как «национал – уклонисты». От своего еврейского происхождения отрекся. Именно при Кагановиче было разгромлено хасидское течение иудаизма в Украине, закрыты сотни синагог, расстреляны десятки раввинов. Некоторые еврейские кладбища в Украине были уничтожены, а свитки Торы – сожжены.

   Всё остальное из «героических» деяний Кагановича я выношу в Приложение № 7 и продолжаю рассказ отца.
   «А за Кагановичем шли все в горкоме, а за горкомом – все в райкомах, а за райкомами – почти все в парторганизациях. Все средства для Его /Сталина/ возвеличения пошли в ход: фотопортреты 15-метровой высоты к 1 мая и 7 ноября, портреты в кабинетах, клубах, красных уголках, на знамёнах, в витринах магазинов.
   Речи, тосты, обращения, письма, поздравления, которые печатались в “Правде”. Устоять перед таким шквалом возвеличивания, восхваления в практической агитации и пропаганде, в литературе и искусстве, во всех, положительно, сторонах жизни всей страны было совершенно невозможно».
   Дополню рассказ отца о Сталине. Но вначале (в порядке мнимой объективности) – положительные высказывания о нём великих и знаменитых (см. Приложение № 8). ОтносИться ли к этим людям и их высказываниям с доверием? Вполне. Субъективное мнение формируется как характером человека, так и его потребностями: личными, семейными, политическими, профессиональными, а также сиюминутным настроением. Как и формировалась история России ХХ века. «Как и всякое тоталитарное государство, Россия в ХХ веке имела две истории, почти не совпадающие между собой. Одна из них официальная, состоявшая из речей, постановлений, открытых приказов и инструкций, газет, журналов, книг, радио– и телепередач. Будучи насквозь идеологизированной, эта история разлагала сознание людей, служила утопическим целям. Под лозунгами справедливости социалистической демократии, равенства и всемирного братства она звала к беспощадной борьбе с буржуазией, со всеми угнетателями простого народа.
   Но была и другая история. Она отражена в огромной массе секретных документов, по которым строилась практическая жизнь народов Советского Союза. Это подлинная история «великих строек коммунизма», сооружавшихся каторжным трудом «политических заключенных», история ГУЛАГа, история о том, как химера великой цели оправдывала массовый террор власти» – это сказано в обращении к Читателю в огромном сборнике документов фонда «Демократия» Александра Яковлева.
   Вот, какие ласкательные имена придумала, от имени НАРОДА, Иосифу Сталину, пресса, литература и другие любители (сам Сталин давал себе около 32 псевдонимов – Солин, Салин, Сосело, Стефин, Коба и др.): «Вождь», «Отец», «Учитель», «Локомотив революции», «Борец и сокол», «Горный орёл», «Отец народов», «Ученик от революции», «Великий вождь и учитель», «Мудрый отец», «Зодчий коммунизма», Ленин называл его «Чудесный грузин» и «Пламенный колхидец», Черчилль и Рузвельт – «Дядя Джо», подчинённые (за глаза) – «Хозяин» и «Сам».
   А теперь – с другой стороны. Начну с его внешнего вида, манеры общения, некоторых высказываний. Я пишу эту книгу для широкой публики, но иногда не привожу ссылки на источники, тем более, что нередко они очень противоречивы, и выбирать из них приходится по крупицам. Ниже я почти полностью процитирую статью известного писателя, лауреата многих престижных премий Андрея Столярова из популярной «Новой Газеты» в связи с юбилеем Сталина от 20 декабря 2012 года – лучше не скажешь! Я дополню эту статью несколькими комментариями и фотографиями, полностью подписавшись под её текстом.

   Итак, Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович (дата рождения остаётся неопределённой – 18 дек. 1878 или 21 дек. 1879 – 5 марта 1953).
   «Он производит неприятное впечатление: низкий рост – всего 162 сантиметра, небольшая сужающаяся голова с приплюснутым лбом, лицо землистого цвета, буроватые щербины от оспы, сутулость, гнилые зубы, поскольку он отказывался обращаться к врачам. Его, разумеется, одухотворяют. Придворные живописцы снимают оспины и увеличивают дегенеративный лоб. Они рисуют ему молодые блестящие волосы и ласковые морщинки у глаз. Глаза ему делают вообще – неземной мудрости и доброты. Никто не знает, что у него сухая рука. Никто не знает, что у него срослись пальцы на левой ноге. Рост его теперь не имеет значения. Фильмы и даже хронику монтируют так, что он всегда оказывается выше всех. Он и есть выше всех.
   Потому что он может убить миллион человек. А выше всех тот, кто может больше убить. Живопись и история таким образом совпадают. Они отражают не то, что есть, а то, чему, по его мнению, следует быть. Потом это станет принципом социалистического реализма».

   Продолжение статьи Столярова с моими добавлениями я выношу в Приложение № 9.

   (На снимках: реальный Сталин и отретушированный – навсегда).

   Продолжаю цитировать отца.
   «Погожий день лета 1936 года. Выйдя из ЦК вместе с Бауманом Карлом Яновичем, членом ЦК, Завотделом ЦК, бывшим Секретарем ЦК, МК и Средазбюро ЦК, мы решили пойти пешком на Воздвиженку – в кремлевскую столовую. В пути завязался оживленный разговор. Пересекая Красную площадь, мы обратили внимание, что площадь готовилась к какому-то празднеству (кажется к спортивному) и вывешивались портреты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. И тут я, говоря о роли Сталина, сказал, что Ленин вошёл в историю, как создатель первого в мире Советского Государства, а Сталин войдет в историю, как руководитель и вождь мировой революции».

   Бауман, Карл Янович (29 авг. 1892 – 14 окт. 1937). Латыш, сын крестьянина, рано лишившийся отца. В 1916 г. окончил Киевский коммерческий институт. 1920–1923 гг. – секретарь Курского губкома РКП(б), 1928 г. – зав. отделом ЦК по работе в деревне, 1929–1930 гг. – Секретарь ЦК и одновременно 1-ый Секретарь Московского комитета партии, а в 1931–1934 гг. 1-ый Секретарь Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б). 1934–1937 гг. – зав. отделом науки ЦК ВКП(б). Арестован 12 октября 1937 года по обвинению в участии в «контрреволюционной организации правых» на положении «особо законспирированного члена». Через 2 дня умер в Лефортовской тюрьме во время допроса.

   «Бауман на меня посмотрел настороженно, затем в глазах его появилось выражение жалости, презрения и насмешки, и после продолжительной паузы он сказал: – «И это говорите Вы, участник Октября, военный комиссар Гражданской войны и партийный работник. Вы осмелились делать сравнение между Лениным и Сталиным, да еще какое… Затем он махнул рукой и замолчал. Так мы и прошли с ним до столовой не обмолвившись ни одним словом, и только расходясь и взирая на мой смущенный, жалкий и убитый вид, он сказал: – «Ничего, Вы не грустите, Вы хорошенько подумайте над этим, а вообще-то жизнь Вам покажет всю ошибочность Ваших суждений».
   Жизнь мне в полной мере это показала и, вспоминая этот разговор, я сгораю от стыда и каждый раз краснею за то, что я был таким наивным и легковерным».
   Итак, отец становится высокопоставленным гражданским чиновником.

   «Новый Наркомат Оборонной Промышленности, новое место моей работы.
   Новый Нарком – Рухимович, большого обаяния человек. Он привлекает удивительной простотой, широчайшим кругозором, образованостью. Образец большевика – государственного деятеля.
   Я назначен заместителем начальника Главка. Начальником Главка назначен работник Наркомата Обороны Сидоров. Период организации Министерства – суматошный период. Но он еще усугублялся тем, что не проходило дня, чтобы один – два человека не исчезало из Наркомата. Через неделю исчез и мой н-к Главка. Я вступаю в обязаности н-ка Главка и начинаю с того, что мне приходится долго успокаивать жену Сидорова.
   Говорить трафаретные фразы о том, что все будет в порядке, что все выяснится и он вернется на волю, хотя я уже понимаю, что песенка его спета. Но все же я был настолько наивен, что все я это делал на людях. А среди них уже начал утверждаться самый подлый и мерзкий тип человека – клеветника, «передового» борца за бдительность, которые на следующий же день меня проработали на партийном собрании. Не прошло и нескольких дней, как меня вызвал Рухимович и начал с того, что пора начать личное ознакомление с заводами, что особенно нужно потому, что там происходят «важные процессы». В частности, он рекомендует мне съездить в Ульяновск на завод, где за последнее время арестовано более десятка начальников цехов, инженеров и мастеров. На мой вопрос, за что они арестованы, Рухимович пожал плечами, развел руки и сказал, с грустной многозначительной улыбкой: – «За что? – разве можно сейчас сказать за что».
   В разгаре шли уже выездные процессы, раздавались выстрелы самоубийств с легкой руки товарища Яна (Гамарника)».

   Гамарник, Ян Борисович (Яков Пудикович), (21 мая 1894 года – 31 мая 1937 года). Родился в интеллигентной еврейской семье. В 1913 году окончил гимназию с серебряной медалью. 1929–1937 гг. – начальник Политуправления Красной Армии, 1930–1934 гг. – 1-ый зам. Наркома по военным и морским делам СССР и зам. Председателя Реввоенсовета СССР. 1934–1937 гг. – 1-ый зам. Наркома обороны СССР. Яну Гамарнику первому в Красной Армии было присвоено звание армейского комиссара 1 ранга. 20 мая 1937 года он снят с поста начальника Политуправления, 30 мая отстранён от работы в Наркомате обороны и исключён из состава Военного Совета за «нахождение в тесной групповой связи с Якиром, исключённым из партии за участие в военно-фашистском заговоре». Понимая свой неизбежный арест, Гамарник 31 мая 1937 года застрелился. Был объявлен «врагом народа».

   «Арестован бывший мой помощник Зявкин во время перерыва работы Бауманской районной партконференции, делегатом которой он был. Исключен из партии лучший мой друг Тамарин, секретарь парткома Люберецкого завода, член бюро РК, исключен по анонимному письму тут же на бюро райкома без проверки, без парткома и общего собрания, член партии с 1919 года, замечательный рабочий – самородок, прошедший всю гражданскую войну на фронте, до конца преданный партии человек, умница, весельчак, с открытой душой и вместе с тем несгибаемый и непреклонный в принципиальных вопросах, о чём свидетельствует то, что он шесть месяцев был под непрерывным избиением палачей из Транспортного отдела Казанской дороги. Там его и забили насмерть, и он ничего на себя и на других не написал и не стал пособником провокаторов.
   Вот в этой обстановке я и выехал на завод в Ульяновск.
   Командный состав этого многотысячного коллектива встретил меня настороженно, недоверчиво, молчаливо, отвечая только на задаваемые мною вопросы. Директор завода тов. Чайка, бывший рабочий Донбасса, забойщик, активный участник Гражданской войны, член партии с 1917 года, кавалер 2-х орденов Боевого Красного Знамени, нервничает, мечется по кабинету и явно выжидает, когда кроме нас с ним никого в кабинете не будет. Наконец, уходит последний, главный инженер, и Чайка на мой вопрос почему все вокруг так возбуждены отвечает:
   – Да как не возбуждаться, когда 10 начальников цехов, инженеров, мастеров арестованы НКВД.
   – Где они находятся?
   – На том берегу в Ульяновске в подвале Окружного Отдела НКВД.
   – Откуда Вам известны такие подробности?
   – От жён, которых трудно убедить, что их мужья вредители, шпионы и диверсанты, тем более, что как делаются они врагами нам на днях стало хорошо известно.
   На мой вопрошающий взгляд последовала долгая пауза, затем Чайка рубанул рукой, как клинком, и с возгласом «эх, да что там говорить….» начал рассказ.
   – На днях жена начальника одного нашего цеха поехала на тот берег в Ульяновск с продовольственной передачей и бельем. Несмотря на то, что это был день передач, – передачу у неё не приняли, и она вместе с другими женами арестованных начала искать пути для того, чтобы вручить мужу передачу и тем самым послать ему весточку о себе. Три окна подвала Окротдела НКВД выходили на улицу. Перед окнами все время маячил часовой. Кроме того, что окна были зарешечены, во все окна был прилажен козырек, исключающий возможность не только что – либо передать, но и что – либо видеть. То ли случайно, то ли это сделали заключенные, но край козырька от окна, выходящего на угол, был отогнут. В камере с этим козырьком и сидел начальник цеха. Две женщины, также жены арестантов, отвлекли вопросами часового, а жена н-ка цеха в это время из-за угла передала передачу мужу и от него получила пару белья и записку. Белье, особенно рубашка, было все в крови, к нему прилипли волосы и даже не то сгустки крови, не то кусочки кожи. В записке муж сообщал, что его беспрерывно истязают, заставляя писать о том, что он из контрреволюционных побуждений занимался вредительством на заводе и подготавливал крупную диверсию по взрыву завода. Причём, его заставляют дать 15–20 фамилий работников завода – участников вредительства и диверсий.
   (Эта решительная и мужественная женщина, не говоря никому ни слова, оставив своих двух детей на домашнюю работницу, выехала в Москву искать правосудия. Как мне стало известно уже в Куйбышеве, эта женщина в Ульяновск не вернулась. Дети были отданы в детдом).
   Закончив рассказ, Чайка сел, размяк и с безнадежным видом заявил: – Ну как же можно работать в таких условиях? Как можно выполнять план? Ведь коллектив деморализован!
   В отчаянной борьбе с собой, полный сомнений, внутренне веря, что все рассказанное мне правда, приходя в отчаяние от этой правды, от правды, сокрушающей все мои представления о подлинном облике людей, призванных быть щитом революции для контрреволюционеров и стражем, охраняющим советских людей и строго соблюдающим советские законы, – я начал читать Чайке нотацию о том, что всё это быть не может, что рассказанное походит больше на фашистский застенок, а не на органы советской разведки, что, если люди не виновны, то в органах НКВД разберутся и их выпустят, что коллектив, партийное руководство и он, Чайка, растерялись и вовремя не сумели сориентироваться в обстановке и поэтому пустили производство на самотёк.
   Все это я говорил без подъема, без веры, механически, под пристальным и укоризненным взглядом Чайки.
   – Ну что же, тогда поезжайте на тот берег в Окротдел НКВД и поговорите с начальником Горотдела. Кстати, там сейчас идет окружная партийная конференция, на которую я впервые не избран – подчеркнул со значением Чайка – и Вы сможете поговорить и с Секретарем Окружкома, и с Секретарем Крайкома Левиным.
   Полный решимости выяснить истину, уверенный в том, что мне удастся это сделать, тем более, что на партконференции присутствует мой товарищ по работе в ЦК партии, бывший первый помощник Кагановича Левин, а ныне 2-ой Секретарь Крайкома, я поехал в Ульяновск и прямо с пристани пошел на конференцию.
   В перерыве я пошел на сцену и там повел разговор с Левиным и Секретарем Окружкома. Рассказав им вкратце обо всем, я обратил внимание на то, что при рассказе об избиениях в Окротделе НКВД они как-то сжались, начали нервничать и пристально смотреть в мою сторону. Обернувшись, я за своей спиной увидел человека в форме НКВД, тупое и невыразительное лицо которого мне сразу же не понравилось.
   – Ну, Иона Григорьевич, вот тот, кто тебе нужен. Знакомься, это начальник Горотдела НКВД, – провозгласил с явным облегчением Левин, – ты вот поговори с товарищем, а мы потом с тобой продолжим разговор на пароходе. Ведь в Куйбышев мы поедем вместе?! Условившись, что через 2 часа я буду в Горотделе и там мы обо всем поговорим, я с тяжелым сердцем, терзаемый страшными сомнениями и борясь с настойчиво вползающим в меня страхом, направился в домик Ленина.
   С осмотром дома, чистого, простого, уютного своей интимностью и простотой обстановки, проходила моя крайняя возбужденность, накопленная за последние дни. Зал с чинно стоящими вдоль стен стульями, с люстрой над большим столом, с большим роялем в углу, с блестящим крашеным полом, комнаты девочек и мальчиков с простыми аккуратно прибранными кроватями и еще более простыми, почти самодельными, полками с обилием книг, сад немного запущенный, милый и дорогой твоему сердцу тем, что здесь бурлили страсти, чистые и смелые, идейные и мужественные, благородные мечты о лучшем будущем для всех людей на земле.
   Все это направляло мысль на то, что не может быть что-то рядом с этим чистым, честным, благородным и глубоко человечным Ленинским – через улицу застенок, избиение, кровь советских, ни в чем не повинных людей.
   С этой мыслью я и направился к назначенному времени в Горотдел НКВД.
   Войдя в просторный кабинет, я сразу же увидел на письменном столе много толстых дел.
   – Вот Вы говорите, что невинных людей держат в тюрьме, а эти, так называемые, невинные люди собственноручно подписывают протоколы о признании своей вины в контрреволюционных деяниях, – потрясая толстым делом, провозгласил начальник Горотдела.
   – Я еще ничего не говорил и ничего утверждать не могу, иначе я бы к вам не пришёл. Я знаю только одно, что люди завода деморализованы, насторожились, чего-то ждут, работа идет из рук вон плохо, а из уст в уста ползут какие-то слухи.
   – Эти слухи распространяют враги народа, которых на заводе много. Они разделят участь сидящих у нас, поэтому-то эти диверсанты мутят заводской народ, а Чайка никаких мер не принимает!
   Все это было сказано с перекошенным злым лицом и в очень повышенных тонах, срывающихся на крик.
   Затем, успокоившись, он прочел мне два – три протокола показаний работников завода, показав мне их собственноручные подписи.
   Я вышел ошеломлённый, подавленный, но вместе с тем с ощущением и уверенностью, что в доме, из которого я вышел, творятся противозаконные дела, что эти дела наносят огромный вред партии и стране, а главное, что в стране наступил какой-то новый период и что чьи-то сильные и властные руки толкают страну на беззаконие и страшный произвол.
   От этих мыслей становилось жутко и очень страшно. Страх, положительно, обволакивал меня, не давая ни одной минуты думать об ином. Куда бы ты не шёл, с кем бы ты не разговаривал, что бы ты ни делал, всюду тебе сопутствовал страх и состояние обреченности и беспомощности в борьбе с ним.
   Сколько мыслей, сколько дум. Особенно в пути на пароходе от Ульяновска до Куйбышева.
   Отделавшись от людей, в частности от Чайки и его рыдающей жены, которая была уверена в том, что в Куйбышеве Чайка будет арестован, я ухожу на корму и часами простаиваю у перил, глядя только вниз, только в воду, только на зыбь, оставленную пароходом. А мысли неупорядоченные, скачущие с предмета на предмет, но всё время связанные с виденным, слышанным и пережитым за последние полтора месяца. И время от времени одна и та же мысль преследует тебя: а что, если сейчас – за борт и в воду, благо – плавать не умею, быстро пойду ко дну, и всему конец.
   За нею набегает следующая мысль: «как можно, ведь это же самоубийство. Как может коммунист, вместо борьбы за правду, кончать жизнь так нелепо, без борьбы, как самый типичный мелкобуржуазный интеллигент, не имеющий идейной опоры в жизни. Да, но я могу сделать так, что это будет не самоубийство, а несчастный случай. Вот этот прут свободно вынимается из гнезда, а … его возьму и положу на пол, а сам – в воду и конец. Конец думам, раздирающим тебя и жгущим тебя, как огнем, конец страху этому – впервые за всю революционную жизнь появившемуся чувству. А главное – это самый благоприятный исход для семьи, для жены, для трех детей, для друзей и товарищей. Несчастный случай – тяжело, печально, но умер коммунистом, преданным делу революции.
   – Да, но ведь самоубийство, это не только признак слабости, но и признак какой-то вины; если я ни в чём не повинен, то, что бы со мной не было, и что бы со мной не делали, я должен бороться за свою невиновность».
   И тут впервые у меня появилась мысль, которая потом – в тюрьмах, кабинетах следователей – получила свое практическое объяснение: а как же бороться? Если ты борешься с царской полицией и охранкой, это одно – ты ведешь борьбу с существующим строем, ты знаешь, что на твоей стороне общественное мнение. Ты знаешь, что ты выразитель лучших благородных дум народа. А сейчас тебя берут, лупят свои же советские люди, коммунисты, называют врагом народа, и ты не только не имеешь поддержки у народа, но он презирает тебя, как человека, который хочет у него отобрать все завоеванное кровью и жизнью отцов, братьев, матерей и сестер. А ведь этой кровью я сам завоевывал всё, чем мы живем и дышим.
   Что же это такое? Что творится? Почему с каждым днем всё больше и больше исчезают люди, творцы новой жизни, люди, известные народу, любимые народом, люди, уважаемые за идейность и принципиальность? Почему каждый день раздаются выстрелы и коммунисты кончают жизнь самоубийством?
   Особенно меня не оставляет мысль о самоубийстве Гамарника и расстреле Якира.
   Нахлынули воспоминания, и целая «галерея» замечательных людей и замечательных дел отвлекли меня от мрачных мыслей о бренности жизни».

   Тяжёлая, во всех отношениях, получилась эта глава – сочувствую вдумчивому читателю. Мне тоже оказалось тяжело пропустить через себя сделанные «раскопки» о событиях и людях. Мучил вопрос: кто начал и чем всё закончится? Каково будущее моих детей и внуков? Всё страшное, что происходило, – в природе человечества или отдельных уродов? Но чтобы завершить эту главу, я должен войти в самое начало. Мне больно это делать: честные люди поколения моего отца и сам отец, прочитав следующие страницы, могли бы посчитать свою жизнь великой ошибкой. Облегчает мои мучения цитирование интервью А.Г. Латышева газете «Московский Комсомолец», автора книги закрытых архивных документов «Рассекреченный Ленин», изданной в годы перестройки в 1996 году. Книгу мне удалось скачать с интернета, добавлять в интервью я буду только фотографии. Около 1990 года в журнале «Коммунист» было опубликовано одно из указаний Ленина связанное, если не ошибаюсь, с уничтожением священников. БОльшего потрясения от прочитанного за всю жизнь не помню. Через несколько дней я положил свой партбилет на стол парторгу. В институтской парторганизации более чем в 1 тысячу человек это был, пожалуй, первый случай в те годы. Партийного разбирательства не было, публично мне в глаза никто не высказался. Но вернусь к Латышеву.
   Вот что рассказывает Латышев о своей работе:

   «В течение трех месяцев в конце 1991 года как члену «Временной депутатской комиссии парламентского расследования причин и обстоятельств государственного переворота в СССР» мне представилась возможность работать над документами Ленинского фонда (ф.2) сначала в архиве Института марксизма – ленинизма при ЦК КПСС, а после прекращения допуска в этот архив вторую половину этого срока в Центральном архиве КГБ СССР с фондами, относящимися к ленинскому периоду отечественной истории.
   По ленинской тематике, начиная с ноября 1991 года, я опубликовал более 150 неизвестных ленинских работ, около 200 журнальных и газетных статей, издал книгу «Рассекреченный Ленин» и брошюру «Ленин: первоисточники». Неудивительно, что первыми обнародовались и широко обсуждались рядом авторов те труды вождя, в которых проявлялась его чудовищная, не побоюсь этого слова, людоедская жестокость. Многие конкретные приказы «расстрелять», «повесить», «перерезать» ни в чем не повинных сограждан опубликованы уже в факсимильном варианте, их подлинность не вызывает сомнений. Несколько примеров. Ленинское указание Троцкому в Петроград осенью 1919 года: взять 10 тысяч заложников, поставить позади них пулеметы, расстрелять несколько сот, благодаря чему добиться успеха в наступлении на Юденича. Даже Гитлер не использовал своих соотечественников в качестве «живого щита»».

   Итак, интервью Латышева газете с моими комментариями и добавлениями других высказываний и фотографий я выношу в Приложение № 10.
   На «закуску» я привожу выдержку из выступления в Париже знаменитого писателя, автора не только прекрасных лирических повестей и стихов, но и трагических записок о революционных днях России – Ивана Бунина (Приложение № 11).

Приложения к главе № 2

//-- Приложение № 3. Копии записок И. Броуна. --//

//-- Приложение № 4: Карьера Г. Ягоды: --//

   – с июля 1934 года Ягода возглавляет (наряду с Главным управлением государственной безопасности – ГУГБ) образованный Народный комиссариат внутренних дел – (НКВД СССР).

   У историков Ягода получил прозвище «Русский Фуше» (кстати, Лаврентия Берия они называли так же). Напомню: Жозеф Фуше – комиссар Конвента времён Французской революции, жестоко подавлявший народные выступления; во времена Наполеона Бонапарта Фуше трижды становился его министром полиции, дважды его предавая ради Бурбонов. Фуше был одним из могущественнейших людей своего времени.
   Всегда язвительный Лев Троцкий так отозвался о Ягоде: «Очень точен, чрезмерно почтителен и совершенно безличен. …. он производил впечатление усердного ничтожества». А это отзыв дружившего с ним Максима Горького: – «… дорогой, мужественный и стойкий революционер».
   В 1935 году Ягоде первому было присвоено звание «Генеральный комиссар госбезопасности», что соответствовало воинскому званию маршала.
   Многие исследователи считали, что при такой ничем не ограниченной власти Ягода стал опасен Сталину. Это во многом объясняет конец его карьеры.
   25 сентября 1936 года Сталин и Жданов дают телеграмму в Москву из Сочи, где они отдыхали:

   «Москва, ЦК ВКП(б). Т.т. Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро ЦК.
   Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско – зиновьевского блока. ОПТУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.
   Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно. ……………………….
   Четвертое. Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева, Якова Аркадьевича. 5. Ежов согласен с нашими предложениями…
Сталин, Жданов. 5/1Х.36 г.»

//-- Приложение № 5. Расстрельщики. --//
   Для приведения в исполнение приговоров о расстреле создавались строго засекреченные расстрельные команды. При центральном управлении ВЧК – ОГПУ – НКВД эта команда, сформированная для Москвы (60 % всех расстрелянных) состояла из 15 человек (рука с трудом поднимается писать по отношению к ним это слово – «человек»). На приводимых мною фотографиях – 7 из них.

Главный – Василий Блохин (на снимке), начальник комендатуры ОГПУ – НКВД – МГБ СССР с 1926 до 1953 года. На его личном счету, по разным оценкам, 15–20–50 тысяч (!) расстрелянных, в том числе И. Якир, М. Тухачевский, И. Уборевич, В. Чубарь, И. Косиор, А. Косарев, его могучие начальники Н. Ежов и М. Фриновский, писатели И. Бабель и М. Кольцов, режиссер В. Мейерхольд и многие другие. От палача – чемпиона отстали (по 10 тысяч лично расстрелянных) С. Надарая и Петр Магго (на снимке, внизу) – большой учитель своих неопытных временных подчинённых: «у того, кого ведешь расстреливать, руки обязательно связаны сзади проволокой. Велишь ему следовать вперёд, а сам, с наганом в руке, за ним. Где нужно, командуешь «вправо», «влево», пока не выведешь к месту, где заготовлены опилки или песок. Там ему дуло к затылку и трррах! И одновременно даёшь крепкий пинок в задницу. Чтобы кровь не обрызгала гимнастёрку и чтобы жене не приходилось опять её стирать».

Другой из расстрельной команды – А. Емельянов (на снимке) вспоминал: – «Водку, само сабой, пили до потери сознательности. Что не говорите, а работа была не из лёгких. Уставали так сильно, что на ногах порой едва держались. А одеколоном мылись. До пояса. Иначе не избавиться от запаха крови и пороха. Даже собаки от нас шарахались, и если лаяли, то издалека». А сам Василий Блохин работал «интеллигентно»: до и после пил только чай, на «работу» одевал кожаный фартук ниже колен, краги и картуз, в перерывах отдыхал, листая любимые книги по коневодству (в его библиотеке их было около 700). Его дневная «выработка» не превышала 200 человек. Он в этом деле оказался не чемпионом: комендант внутренней тюрьмы НКВД Грузии, а затем личный телохранитель Л. Берии С.Н. Надарая славился уникальной скорострельностью: за ночь он расстреливал до 500 человек.
Неудивительно, что умирали исполнители рано, до срока, или сходили с ума. В. Блохин, будучи уволен в 1953 году в генеральском звании из органов МГБ по болезни (гипертоническая болезнь 3 степени) и лишённый звания 23 ноября 1954 года, умер от инфаркта 3 февраля 1955 года. По другим сведениям – застрелился.
//-- Приложение № 6. Осуждены (по годам): --//

//-- Приложение № 7. Л.М. Каганович --//

   В 1928–1939 гг. – секретарь ЦК ВКПБ. С 1930 г. – член Политбюро. В 1930–1935 гг. – секретарь Московского комитета партии, руководил «реконструкцией» Москвы, при которой были снесены многие архитектурные памятники, включая храм Христа Спасителя и Сухареву башню. В 1929–1934 гг. руководил борьбой «против кулацкого саботажа» и «защитой колхозо-совхозной собственности», – таким образом, за расправу над крестьянством Каганович несет прямую ответственность (почти все антикрестьянские указания ЦК подписаны не Сталиным, а Кагановичем). Закон «о трех колосках» 1932 г., по которому многие десятки тысяч человек отправились в Сибирь за попытку «хищения колхозной собственности» – его инициатива. За это был награжден орденом Ленина. В 1933 г. возглавил сельскохозяйственный отдел ЦК партии. В 1933–1934 гг. руководил «чисткой партийных рядов от троцкистов» (итог – тысячи исключенных из партии, что в то время влекло за собой увольнение с работы и выселение из квартиры, а нередко – и сразу арест). В 1935–1944 гг. – нарком транспорта СССР, поощрял использование рабского труда заключенных при строительстве и ремонте железных дорог, он же выискивал и уничтожал на транспорте «врагов народа», что часто приводило к параличу целых отделений железнодорожной сети. С 1937 г. параллельно руководил тяжелой, топливной промышленностью, в 1938–1940 гг. – замнаркома нефтяной промышленности. На февральско – мартовском пленуме ЦК партии был наиболее ярым сторонником развертывания массовых репрессий. Подписи Кагановича стоят на 189 расстрельных списках, по которым было убито свыше 19 тысяч человек. Он же утверждал «лимиты» на аресты по регионам – так, 26 апреля 1938 г. утвердил «лимит» по Иркутской области на 4000 человек, «по первой категории» – расстрел.
   В 1937 г. по поручению Сталина неоднократно выезжал в регионы для проведения репрессивных кампаний: Киевская, Ярославская, Ивановская, и другие области; итог поездок – многие сотни арестованных. В 1957 г. после разрыва с Н. Хрущевым снят со всех постов, в 1961 г. исключен из партии. Умер 25 июля 1991 г., похоронен на Новодевичьем кладбище. Автор неоконченных мемуаров и многочисленных писем».

   Добавлю к этому совсем немного: «делил» с Молотовым 1–2 места как самое приближённое и доверенное лицо Сталина. Ни разу не усомнился в его гениальности и правоте. Однако после войны попал в опалу у Сталина, и зная характер вождя, ждал для себя самого худшего. Каганович был причастен, практически, ко всем государственным тайнам, но ни одной из них, несмотря на давление и требование антисталинского времени, не раскрыл – слишком глубоко был вовлечён в преступления партии и вождя. На карте страны того времени было около 130 географических наименований, связанных с именем Кагановича, в том числе – московский метрополитен (назван по предложению Сталина).

   (На снимке: Каганович в обнимку со Сталиным)
//-- Приложение № 8: Знаменитые люди о Сталине. --//

   Уинстон Черчилль:
   «России очень повезло, что когда она агонизировала, во главе её оказался такой жесткий военный вождь. Это выдающаяся личность, подходящая для суровых времен. Человек неисчерпаемо смелый, властный, прямолинейный и даже грубый в своих высказываниях… Однако он сохранил чувство юмора, что весьма важно для всех людей и народов, и особенно для больших людей и великих народов. Сталин также произвел на меня впечатление своей хладнокровной мудростью, при полном отсутствии каких – либо иллюзий. Я надеюсь, что заставил его поверить в то, что мы будем верными и надежными соратниками в этой войне – но это, в конце концов, доказывается делами, а не словами».
(Из речи Черчилля 8 сентября 1942 года, которую он произнес в британском парламенте – речь по итогам своего визита в Москву в августе 1942.)

   И.Ф. Риббентроп (Германия):
   «В те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград у меня состоялся весьма примечательный разговор с Адольфом Гитлером. Он говорил – в присущей ему манере – о Сталине с большим восхищением. Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение имеет один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941–1942 г.г., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которого призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин – это именно тот крупный противник, которого он имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении. Если тот когда-нибудь попадет в его руки, он окажет ему все свое уважение и предоставит самый прекрасный замок во всей Германии. – Но на свободу, добавил Гитлер, он такого противника уже никогда не выпустит. Создание Красной Армии – грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, – историческая личность совершенно огромного масштаба».
И.Ф. Риббентроп. Тайная дипломатия III Рейха.

   Анри Барбюс – французский писатель, журналист и общественный деятель в международном коммунистическом движении:
   «Вот он – величайший и значительнейший из наших современников. Он ведет за собою 170 миллионов человек на 21 миллионе квадратных километров. Он соприкасается в работе с множеством людей. И все эти люди любят его, верят ему, нуждаются в нем, сплачиваются вокруг него, поддерживают его и выдвигают вперед. Во весь свой рост он возвышается над Европой и над Азией, над прошедшим и над будущим. Это – самый знаменитый и в то же время почти самый неизведанный человек в мире».
(А. Барбюс. «Сталин»).

//-- Приложение № 9. Продолжение интервью А. Столярова «Новой Газете» и другие комментарии. --//

   «Паровоз «Иосиф Сталин» – самый мощный пассажирский паровоз Европы. Комбайн «Сталинец», получивший на Всемирной выставке в Париже 1937 года диплом «Гран при». Танк тоже – «Иосиф Сталин», созданный в 1943 году. Чем этот танк прославился? В каких боях? Не имеет значения. Названо его именем – значит лучший советский танк.
   У него аномальная психика. В 1927 году академик Бехтерев ставит ему диагноз – «паранойя». На другой день академик Бехтерев умирает. Тело кремируют, выяснять причины смерти запрещено. Тем не менее, параноидальные признаки налицо: комплекс «сверхценных идей», деформирующий поведение, гипертрофированное представление о собственной значимости, патологический эгоизм, неспособность критически оценивать свои поступки, подозрительность, обидчивость, агрессивность – всякий несогласный тут же превращается во врага. Даже дочь Сталина, явно симпатизировавшая отцу, отмечает резкую анизотропность его психики: друг мог запросто стать врагом, но обратный процесс был закрыт. Враг – это уже враг навсегда. А врагов необходимо уничтожать».

   На одной из ежедневных ночных пьянок во второй половине 30-х годов Сталин задал тему для беседы: «– Каково наивысшее наслаждение для мужчины?» Его ответ звучал так: – «Высшее наслаждение – найти для себя врага и раздавить его, а потом выпить бокал хорошего грузинского вина» (Ю. Борев. Сталиниада). Пристрастие Сталина к несовершеннолетним почерпнуты из секретного письма председателя КГБ Ивана Серова Никите Хрущеву от 18 июля 1956 года:

   «И Надежде Аллилуевой, когда он стал с ней сожительствовать, в 1917-м, было всего лишь шестнадцать. Существует, между прочим, и версия, согласно которой она была сталинской дочерью, и однажды он ей сказал об этом (после чего их и без того тяжелые отношения превратились в сущий ад). Во всяком случае, по некоторым сведениям, с матерью Надежды, Ольгой, у 23-летнего Сталина был любовная интрижка во время его наездов в Баку в 1900–1901 гг. (Надежда Аллилуева родилась в сентябре 1901-го).
   После смерти Аллилуевой (опять же – помимо версии самоубийства, существует и версия, согласно которой она была собственноручно застрелена Сталиным), отец народов некоторое время сожительствовал с женой ее брата Павла, Женей Сванидзе. Потом род Сванидзе (а это были родные его первой, рано умершей жены Екатерины) Сталин извел почти под корень, равно как и род Аллилуевых. Не миновала кровавая коса и бедную Женю».

   Продолжаю цитировать А. Столярова.

   «Он беспощаден даже к кругу самых близких ему людей. Уничтожает почти всех Сванидзе – родственников своей первой жены. Приказывает арестовать приятеля своей дочери, с которым у той бурный роман. Надежда Аллилуева, его вторая жена, кончает самоубийством. Он никогда ничего не прощает. Может ждать много лет, чтобы потом отомстить. Он отправляет в концлагеря жен Молотова и Калинина, расстреливает жену Поскребышева, своего личного секретаря, доводит до самоубийства брата Кагановича, Михаила, зато именем самого Кагановича, словно в насмешку, называет московский метрополитен. Он необыкновенно жесток. Во время «дела врачей», узнав, что арестованные не дают требуемых показаний, в бешенстве кричит: «Бить их, смертным боем бить!..» Издает указ о применении смертной казни к подросткам. Теперь можно казнить даже детей, начиная с двенадцати лет. Санкционирует пытки, ничем не отличающиеся от истязаний Средневековья.
   …Гигантское кровопускание непрерывно ослабляет страну.
   Он очень плохой оратор. Речь его косноязычна, голос невыразителен, слаб и тускл. У него бедный словарный запас. До конца жизни он не может выдавить из себя грузинский акцент. Он не умеет зажечь словом сердца. Не может всколыхнуть, повести за собой массы людей. Отсюда его ненависть к «говорунам», особенно к Троцкому – они способны на то, что ему не дано».

   Подтверждение вышесказанного – в воспоминаниях члена югославского руководства Милована Джиласа «Беседы со Сталиным», который посещал Вождя в 1944–48 годах: «он был очень маленького роста и не слишком хорошо сложен. Туловище его было коротким и узким, а ноги и руки слишком длинны. Его левая рука и плечо казались какими-то негибкими. У него было довольно большое брюшко, волосы редковаты, хотя голова не была совершенно лысой».
   Продолжаю цитировать А. Столярова.

   «Неизвестны примеры его личной храбрости. Тот же Троцкий сам водил в атаку бойцов. Сталин, участник трех войн, ни разу не был на передовой. Единственный случай, который можно рассматривать как проявление мужества, – в октябре 1941 года остался в Москве, когда падение ее представлялось практически неизбежным. Правда, держал под парами поезд, готовый в любую минуту вырвать его из огня».

   Прерву на минуту А. Столярова и приведу портрет Сталина в мнении современной психологии (Фобии известных людей. Мед. Энциклопедия):

   «Страхи же товарища Сталина, очевидно, во многом определили трагическую участь многих его соратников. Так, генералиссимус страдал токсикофобией (боязнь отравления). Так же Сталин патологически боялся авиаперелётов (авиафобия). Так, будучи главнокомандующим, он ни разу не был на фронте. А в Потсдам на мирную конференцию отправился на поезде под усиленной охраной. Кроме того, знаменитые ночные бдения Сталина позволяют подозревать у него сомнифобию (боязнь ложиться спать). Известно, что засыпал он в состоянии полного истощения, до которого себя доводил по ночам».

   И снова к А. Столярову:

   «У него не было никаких военных талантов. Во время гражданской войны он провалил оборону Царицына, важного стратегического узла, за что был изгнан оттуда Троцким. Во время Польской войны, вопреки приказам командования, упорно, вместе с Егоровым и Буденным, двигал Юго-Западный фронт на Львов, открывая фланг армии Тухачевского. Тухачевский после поражения не скрыва л, что виновником «катастрофы на Висле» считает именно Сталина. Сталин этого Тухачевскому не простил. Перед Второй мировой войной он фактически разгромил советскую армию. Из пяти маршалов СССР были расстреляны трое, командармы (следующая воинская ступень) репрессированы были все, флагманы флота (по – нынешнему адмиралы) – практически все, командующие корпусами – практически все, командующие дивизиями и бригадами – более половины. Армия лишилась самых опытных командиров.
   Он допустил грубый просчет с нападением Германии на СССР. Не принял элементарных мер по приведению войск в боевую готовность. Потерял из-за этого авиацию, артиллерию, танки, позволил немцам ценой не слишком больших потерь прорваться почти на тысячу километров в глубь страны….».

   А это из воспоминаний маршала Г. Жукова:

   «… Не скрою, нам тогда казалось, что в делах войны, обороны И.В. Сталин знает не меньше, а больше нас, разбирается глубже и видит дальше. Когда же пришлось столкнуться с трудностями войны, мы поняли, что наше мнение по поводу чрезвычайной осведомленности и полководческих качеств И.В. Сталина было ошибочным…».
   «…Анализируя причины катастрофического провала Харьковской операции… Основная причина нашего поражения здесь кроется в ошибках Верховного Главнокомандующего…».
   «…Накануне войны в Красной Армии почти не осталось командиров полков и дивизий с академическим образованием. Более того, многие из них даже не кончали военных училищ, и основная их масса была подготовлена в объеме курсов командного состава. Нельзя было не считаться и с моральными травмами, которые были нанесены Красной Армии и Военно-Морскому Флоту массовыми репрессиями…».

   Вернусь к А. Столярову:

   «Был весьма посредственным стратегом в международной политике. В середине 1920-х отверг союз коммунистов с европейскими социал-демократами – левый фронт был расколот, это расчистило путь к власти Гитлеру.
   Не имел особых административных способностей.
   Превратил коллективизацию сельского хозяйства страны в национальную катастрофу. Голод, который разразился в результате разгрома крестьянства, унес жизни семи миллионов людей. Цена индустриализации СССР оказалась запредельно большой. Все его административные действия отличала низкая эффективность. Результат достигался за счет чрезмерных затрат сил и средств.
   Его нельзя было назвать интеллектуалом. Еще Ленин, обсуждая на политбюро какое-то назначение, с усмешкой сказал: «Ну, умного там не надо, направим Сталина». Книг, вопреки легендам, он читать не любил, предпочитал им кино. Иногда смотрел в специально оборудованном кинозале два – три фильма подряд. Образованным мог казаться только на фоне своего окружения. Буденный – унтер-офицер, Ворошилов – три года сельской школы, пастух, Каганович – грузчик, сапожник, Микоян – духовная семинария, Молотов – два курса Политехнического института, Берия – строительное училище, Калинин – токарь, лакей. По настоящему образованных людей не терпел – вообще относился к ним с подозрением. Плохо знал историю, практически не знал философии; математика, физика, биология представляли для него темный лес. Свел весь марксизм к нескольким догмам, которые, правда, вызубрил наизусть….Не обладал чувством юмора. В лучшем случае мог сказать «баня – маня». Шуток в свой собственный адрес не переносил. Дачу в Кунцево украшал вырезками из «Огонька».
   Как же он побеждал? Почему «вождь уездного масштаба», как назвал его Каменев, смог стать вождем великой страны? Что позволило ему одолеть грозных соперников, каждый из которых был явно талантливее его?
   Бажанов, секретарь Сталина в 1920-х годах, утверждает, что никакими текущими делами Сталин не интересовался, никаких бумаг, даже из политбюро, не читал, во всем полагался на мнение секретарей.
   Зато однажды, войдя без предупреждения к нему в кабинет, Бажанов увидел, как Сталин прижимает к уху телефонную трубку, провода от которой идут в ящик письменного стола. Прослушку смонтировал коммунист из Чехословакии, инженер, который после этого был казнен как шпион».

   Хочу дополнить мнение Бажанова о «великом» трудолюбии и работоспособности Сталина. Автор, по рассекреченным книгам регистрации посетителей кабинета Сталина, провёл подсчёт его ежедневной рабочей нагрузки. Это составило порядка 2–3-х часов. В статье: «Самоотверженная работа или пьяные оргии: чего больше было в жизни Сталина?» иерей Николай Савченко пишет:

   «Чем же занимался Сталин каждый день, если работа занимала так немного времени? Это были ночные обеды, каждую ночь с обильными выпивками. По воспоминаниям лиц из ближайшего круга советского вождя обед на даче проходил в узком кругу членов Политбюро и продолжался обычно около 6-ти часов. Как правило, он начинался в промежуток с 10 часов вечера до полуночи и продолжался до 4–6-ти утра. После окончания обеда изрядно выпившие гости расходились спать. Наутро Сталин вставал поздно, опохмелялся, завтракал, отдыхал, ел еще раз и только к вечеру ехал на работу. Следующую ночь все повторялось. В ходу на застольях была ненормативная лексика, сальные шутки с хохотом. Особенно Сталин любил спаивать своих собутыльников до полной потери контроля. Сохранились многочисленные воспоминания, как Сталин давил на человека до тех пор, пока он не напивался до беспамятства. Сталин также любил заставлять членов Политбюро танцевать друг с другом. Позже Хрущев прямо на пленуме ЦК сказал под стенограмму, как его накачивали коньяком через клизму на таких пьянках. Это признание Хрущева достаточно хорошо показывает моральный уровень советских руководителей. Изредка на подобных оргиях присутствовали посторонние гости. Так, например, Уинстон Черчилль, сам страдавший расположенностью к алкоголю, испытал на себе сталинское пьяное раздражение. В его воспоминаниях передан эпизод, когда советский лидер осыпал его пьяными оскорблениями и беспрестанно наливал спиртное. Подобное же пережил и министр иностранных дел Германии Риббентропп, когда сразу после подписания пакта с Молотовым он был напоен Сталиным до состояния тяжелой алкогольной интоксикации. В подвале дачи Сталина всегда находились большие запасы алкоголя…..В итоге оказывается, что, в среднем, Сталин тратил на пьяное застолье примерно в 2–3 раза больше времени (6 часов), чем на рабочие приемы в кабинете (2–3 часа). Это никак не вяжется с образом аскета и трудоголика».

   Продолжу цитировать А. Столярова.

   «Вот, в чем заключалась подлинная сила Сталина. В борьбе за власть он не признавал никаких ограничений и норм. Для этого годились любые средства, любые методы, ничто не смущало его…. У него будет много таких шагов: уничтожение старых большевиков, знавших о его весьма скромной роли в революции и гражданской войне, беспардонное переписывание истории, где ложь громоздится на ложь, создание системы концлагерей в «самой свободной стране», парадоксальные политические кульбиты, невозможные ни для кого, кроме него.
   В союзе с Каменевым и Зиновьевым он сокрушает Троцкого, главного своего конкурента, в союзе с Бухариным, Томским и Рыковым сокрушает Каменева и Зиновьева, а затем, опираясь на послушный ему аппарат, сокрушает и этих, уже ненужных ему бойцов.
   Он побеждает, поскольку лучше других постиг тайную сущность власти. Власть – это когда любого в любой момент можно безжалостно раздавить. Маршала, увешанного орденами, можно бить и увечить, превратив в трепещущий полутруп. Музыканту, известному композитору, можно проколоть барабанные перепонки гвоздем. Для власти никаких правил нет. Правила – это ограничения, а настоящая власть ограничений не признает. Вот что Сталину ясно, как божий день. Он создает в своем царстве атмосферу тотального страха…. В конце жизни страх сожрал его самого. Абсолютная власть порождает абсолютное одиночество. Находясь на вершине, верить нельзя никому, потому что в глазах даже самых близких соратников начинаешь читать смертельно опасный вопрос: почему он, а не я?…Молчание становилось его уделом. Он убил всех, с кем можно было поговорить, а тех, кто остался, превратил в трясущиеся ничтожества.
   Иногда, во время долгих застолий (обедать в одиночестве он не любил), слушая все те же шутки, анекдоты, истории, проверенные временем и потому безопасные, он обводил гостей взглядом: кто? Кто подсыплет яд, кто выстрелит из-за угла, кто вонзит нож в спину?
   Он чувствовал, что его смерти ждут все. Страна томилась. В ней трудно было дышать. Никто не говорил этого вслух, однако напряжение ощущалось во всем.
   Эпоха заканчивалась: народ устал от своего бога.
   Напоследок вспыхнуло безумное «дело врачей». Были арестованы те, кто десятки лет наблюдал за его драгоценным здоровьем. Сопровождалось это борьбой с «космополитизмом», и непонятно было, почему удар обрушился именно на евреев. Просвечивала в этом какая-то мистическая подоплека: что-то средневековое, страх перед изощренным «иудейским коварством».
   Или, быть может, то был тайный план Берии: смена лекарств, к которым привык старческий организм, оказалась смертельной.
   Впрочем, новым врачам он тоже не доверял. Лечился сам: пил воду с йодом, пользовал чуть ли не колесную мазь. Всплывали в памяти фельдшерские рецепты времен гражданской войны. Бросил курить, и дефицит никотина теперь постоянно мучил его.
   Никто не знает, о чем он думал в последние свои дни.
   Мать, которую он навещал крайне редко, как-то сказала ему: «Лучше бы ты стал священником».
   Когда 1 марта 1953 года, встревожившись, что Сталин не откликается на звонки, взломали на Кунцевской даче дверь и увидели старика, в беспамятстве лежащего на полу, Берия, торжествуя, воскликнул:
   – Тиран пал!..
   Правда, это только легенда…»
Автор: Андрей Столяров Постоянный адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/society/56002.html

//-- Приложение № 10. Интервью А. Латышева. --//

   «– Анатолий Латышев – известный историк-лениновед. На протяжении всей жизни занимается биографией Ильича. Ему удалось раздобыть документы из секретного фонда Ленина и закрытых архивов КГБ. – Анатолий Григорьевич, как вам удалось проникнуть в секретные фонды? – Это случилось после августовских событий 1991 года. Мне выдали спецпропуск для ознакомления с секретными документами о Ленине. Власти думали найти причину переворота в прошлом. Я с утра до вечера сидел в архивах, и у меня волосы вставали дыбом. Ведь я всегда верил в Ленина, но после первых же тридцати прочитанных документов был просто потрясен. – Чем именно? – Ленин из Швейцарии в 1905 году призывал молодежь в Петербурге обливать кислотой полицейских в толпе, лить с верхних этажей кипяток на солдат, использовать гвозди, чтобы увечить лошадей, забрасывать улицы «ручными бомбами». В качестве главы советского правительства Ленин рассылал по стране свои наказы. В Нижний Новгород пришла бумага следующего содержания: «Навести массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. Ни минуты промедления». А как вам ленинский наказ в Саратов: «Расстрелять заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты»? – Говорят, Владимир Ильич вообще недолюбливал русский народ? – Русофобия Ленина сегодня мало изучена. Все это идет из детства. У него в роду не было ни капли русской крови. Мать его была немкой с примесью шведской и еврейской крови. Отец – наполовину калмык наполовину чуваш. Ленин воспитывался в духе немецкой аккуратности и дисциплины. Мать постоянно твердила ему: «русская обломовщина, учись у немцев», «русский дурак», «русские идиоты». Кстати, в своих посланиях Ленин говорил о русском народе только в уничижительной форме.
   Однажды полномочному советскому представителю в Швейцарии вождь приказал: «Русским дуракам раздайте работу: посылать сюда вырезки, а не случайные номера (как делали эти идиоты до сих пор)». – Существуют письма, в которых Ленин писал об истреблении русского народа? – Среди тех страшных ленинских документов как раз особо жесткие приказы были по уничтожению соотечественников. Например, «сжечь Баку полностью», брать в тылу заложников, ставить их впереди наступавших частей красноармейцев, стрелять им в спины, посылать красных головорезов в районы, где действовали «зеленые», «вешать под видом «зеленых» («мы потом на них и свалим») чиновников, богачей, попов, кулаков, помещиков. Выплачивать убийцам по 100 тысяч рублей…». Кстати, деньги за «тайно повешенного» (первые «ленинские премии») оказывались единственными премиальными в стране. А на Кавказ Ленин периодически отправлял телеграммы следующего содержания: «Перережем всех». Помните, как Троцкий и Свердлов уничтожали российское казачество? Ленин тогда оставался в стороне. Сейчас найдена официальная телеграмма вождя к Фрунзе по поводу «поголовного истребления казаков». А это знаменитое письмо Дзержинского вождю от 19 декабря 1919 г. о содержащихся в плену около миллиона казаков? Ленин тогда наложил на него резолюцию: «Расстрелять всех до одного». – Ленин мог так запросто отдавать приказы о расстреле людей? – Вот какие записки Ленина мне удалось раздобыть: «Я предлагаю назначить следствие и расстрелять виновных в ротозействе»; «Раковский требует подлодку. Надо дать двоих, назначив ответственное лицо, моряка, возложив на него и сказав: расстреляем, если не доставишь скоро»; «Мельничанскому дайте (за моей подписью) телеграмму, что позором было колебаться и не расстреливать за неявку». А вот одно из писем Ленина к Сталину: «Пригрозите расстрелом тому неряхе, который, заведуя связью, не умеет дать Вам хорошего усилителя и добиться полной исправности телефонной связи со мной». Ленин настаивал на расстрелах за «нерадивость и нерасторопность». Например, 11 августа 1918 года Ленин направил большевикам в Пензу указание: «повесить (непременно повесить), чтобы народ видел», не менее 100 зажиточных крестьян. Для исполнения казни подобрать «людей потверже». В конце 1917 года, когда Ленин возглавил правительство, он предложил расстреливать каждого десятого тунеядца. И это в период массовой безработицы. – К православию у него тоже было негативное отношение? – Вождь ненавидел и громил только Русскую Православную Церковь. Так, в день Николая Чудотворца, когда нельзя было работать, Ленин издал приказ от 25 декабря 1919 года: «Мириться с «Николой» глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за «Николы» (т. е. пропустивших субботник при погрузке дров в вагоны в день Николая Чудотворца 19 декабря)». В то же время Ленин очень лояльно относился к католичеству, буддизму, иудаизму, мусульманству и даже к сектантам. В начале 1918 года он намеревался запретить православие, заменив его католичеством. – Как он боролся с православием? – Например, в письме Ленина Молотову для членов Политбюро от 19 марта 1922 года Владимир Ильич настаивал на необходимости использовать массовый голод в стране, чтобы обобрать православные храмы, расстреляв при этом как можно больше «реакционных священнослужителей»».
   «Мало кто знает о ленинском письме от 1 мая 1919 г. № 13666/2, адресованном Дзержинскому. Вот его содержание: «…необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады»».

   (На снимке: судебный процесс по делу об изъятии церковных ценностей. Подсудимые священники в зале суда. Петроград)

   Сделаю вставку к беседе с Латышевым:

   «1 февраля 1918 г. святой патриарх Тихон обратился к большевикам во главе с Лениным: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафемствуем вас…». Источник: http://www.pravmir.ru/ekstremizm-v-rabotax-lenina.

   Продолжаю Латышева:

   «– Анатолий Григорьевич, подтверждается, что у Ленина наблюдались психические отклонения? – Его поведение было более чем странным. Например, Ленин часто впадал в депрессию, которая могла длиться неделями. Он мог месяц ничего не делать, а потом им овладевала бурная деятельность. Об этом периоде Крупская писала: «Володя впадал в раж…». А еще он был абсолютно лишен чувства юмора.

   (На снимке: больной Ленин в Горках. За год до смерти).

   «– Слог Ленина был достаточно грубым?
   – Бердяев назвал его гением бранной речи. Вот несколько строк из письма Ленина Сталину и Каменеву от 4 февраля 1922 года: «Всегда успеем взять говно в эксперты». Нельзя «подтягивать шваль и сволочь, не желающих представлять отчеты…». «Приучите этих говнюков серьезно отвечать…». На полях статей Розы Люксембург вождь делал пометки «идиотка», «дура». – Говорят, Сталин устраивал грандиозные пьянки в Кремле еще при жизни Ленина? – И неоднократно. В связи с чем Ленин часто вызывал и отчитывал его. Но чаще всего Ильич ругал Орджоникидзе. Он писал ему записки: «С кем сегодня пили и гуляли? Откуда у вас бабы? Ваше поведение мне не нравится. Тем более на вас все время жалуется Троцкий». Орджоникидзе был еще тот гулена! Сталин более равнодушно относился к женщинам. Ленин отчитывал Иосифа Виссарионовича за то, что он много пьет, на что Сталин отвечал: «Я же грузин и без вина не могу». – Кстати, Ильич любил банкеты? – В художественных фильмах часто показывают, как вождь пьет морковный чай без сахара с кусочком черного хлеба. Но недавно обнаружены документы, свидетельствующие об обильных и роскошных пиршествах вождя, о том, какое огромное количество черной и красной икры, деликатесной рыбы и прочих разносолов регулярно поставлялось кремлевской номенклатуре все годы правления Ленина. В поселке Зубалово по распоряжению Ильича строили шикарные персональные дачи в условиях жесточайшего голода в стране! – Сам Ленин любил выпить? – До революции Ильич пил много. В годы эмиграции без пива за стол не садился. С 1921 года – бросил из-за болезни. С тех пор к спиртному не прикасался. – Правда, что Владимир Ильич любил животных? – Вряд ли. Крупская в своих записках писала: «…раздавался надрывный вой собаки. Это Володя, возвращаясь домой, всегда дразнил соседского пса…». – Как вы думаете, Ленин любил Крупскую? – Ленин не любил Крупскую, он ее ценил как незаменимого соратника. Когда Владимир Ильич заболел, он запретил пускать Надежду Константиновну к себе. Та каталась по полу и истерично рыдала. Эти факты были описаны в воспоминаниях сестер Ленина.
   – Сегодня, наверное, не оста лось ничего неизвестного о Ленине? – Еще много не рассекреченного, так как российские архивисты до сих пор скрывают некоторые данные. Так, в 2000 году вышел сборник «В.И. Ленин. Неизвестные документы». В некоторых этих документах производились купюры. До выхода этого сборника наши архивы продавали за рубеж фальсифицированные документы…. В России насчитывается около 1800 памятников Ленину и до 20 тыс. бюстов. Более 5 тыс. улиц носят имя революционера № 1. Во многих городах скульптуры Владимира Ильича возвышаются на центральных площадях. Хотя, если бы мы знали о великом вожде всю правду, эти памятники давно оказались бы на свалке».

   И в заключение еще одна цитата:

   Расстрелять интеллигентов!
   «Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и прихлебателям, буржуазным интеллигентам… с ними надо расправляться, при малейшем нарушении… В одном месте посадят в тюрьму… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами… В четвертом – расстреляют на месте… Чем разнообразнее, тем лучше, тем богаче будет общий опыт…»
   Ленин 24–27 декабря 1917 г.
(Ленин В.И. Полн. Собр. соч. Т. 35. С. 200, 201, 204. Из работы «Как организовать соревнование?»).

   (На снимке: Ленин с кошкой и Крупская, 1920 год)
//-- Приложение № 11. И.А. Бунин о Ленине. --//
   Из речи «Миссия русской эмиграции», Париж, 16 февраля 1924 года.

   «…Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и все-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? На своем кровавом престоле он стоял уже на четвереньках: когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышание, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал, как пишут в газетах, с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо пишут: «Умер новый бог, создатель Нового Мира, Демиург!»
   Московские поэты, эти содержанцы московской красной блудницы, будто бы родящие новую русскую поэзию, уже давно пели:

     Иисуса на крест, а Варраву —
     Под руки и по Тверскому…
     Кометой по миру вытяну язык.
     До Египта раскорячу ноги…
     Богу выщиплю бороду.
     Молюсь ему матерщиной…

   И если все это соединить в одно – и эту матерщину, и шестилетнюю державу бешеного и хитрого маньяка, и его высовывающийся язык, и его красный гроб, и то, что Эйфелева башня принимает радио о похоронах уже не просто Ленина, а нового Демиурга, и о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу: ведь ноги-то раскорячиваются действительно очень далеко и очень смело. В свое время непременно падет на все это Божий гнев, – так всегда бывало».

Глава 3. За власть советов

   Из автобиографии моего отца, написанной им в 1955 году:
   «АВТОБИОГРАФИЯ
   Броуна Ионы Григорьевича, члена КПСС с августа 1917 года, партбилет № 07212951 выдан Коминтерновским райкомом КПСС.
   Родился в городе Кировограде 19 июня 1898 года в большой семье портного рабочего – надомника. В связи с крайней нуждой, 13-ти лет после окончания 4-х классного городского училища, я был отдан на работу и до 1917 года работал: мальчиком, паковщиком, конторщиком и пом. кино-механика на предприятиях города.
   В августе 1917 года я вступил в Красногвардейский отряд и Коммунистическую партию.
   С первых же дней, как боец отряда, я принимал участие в беспрерывных боях с юнкерами, бандами анархистов и погромщиков.
   После немецкой оккупации Украины я был назначен Воронежским губкомом агентом Центропечати по Касторненскому району и был в Красногвардейском отряде.
   При наступлении наших частей на Украину в январе 1919 года Центральным Комитетом КП/б/У я был направлен в Реввоенсовет Укрфронта, откуда был назначен в действующие части, и с этими частями я прошёл путь до Крыма и с ними же с боями – обратно в Россию, будучи комиссаром частей 1-й Крымской Армии, 58-й дивизии и Южной Группы войск.
   Прорываясь из окружения во главе Коммунистического отряда Группы, мы вместе с батальоном напоролись на крупный офицерский отряд белых. Расстреляв все патроны, мы были захвачены и тут же расстреляны. Меня и ещё 2-х человек раненых наши наступающие части извлекли из – под трупов наших товарищей».
   Отец продолжает, а я буду оснащать его рассказ моими книжными и интернетными «раскопками» и фотографиями.
   «Лето 1919 года, вернее ранняя весна. ЦК КП(б)У направляет меня в распоряжение Укрфронта. РВС Укрфронта (Антонов-Овсеенко) направляет меня в РВС группы войск Харьковского и Екатеринославского направления, и из Екатеринославля вместе с 58-ой дивизией двигаюсь с боями на Крым. Крым наш, 58 дивизия преобразовывается в 1-ую Крымскую Армию. Ею командует Дыбенко. В Крыму Саид-Галиев, Бела Кун, Дмитрий Ильич Ульянов и много других.
   В Симферополе осталась бригада немцев – колонистов, прекрасно вооруженная, с хорошей артиллерией и конницей. Названа она была егерской бригадой. Говорили, что она в войне красных с белыми вела себя нейтрально. Трудно поверить, т. к. она почти сплошь состояла из кулацких сынков. Нейтральность она хотела сохранить и при нас, но нейтралитет вооруженный. Во главе бригады стояли пленные немецкие и австрийские офицеры.
   Вначале наше правительство и командование терпело и только поставило условие назначить в бригаду комиссара и двух политработников, одним из которых был я. Вообще говоря, всех трех коммунистов политотдел армии назначил по признаку национальному: т. к. не было немцев, то были назначены все три еврея.
   Жизнь и деятельность наша была крайне сложная. В казармах мы были не то на правах арестованных, не то заложников. Выезд в штаб армии разрешался только одному или, в крайнем случае, двум, причем мы выезжали на легковой машине, на которой кроме шофера в форме егеря рядом с ним сидел егерь с винтовкой.

   Фотография тех лет. Сидит в центре И. Броун. (Ах, папа, а сапоги у всех рваные?)

   Несмотря на это, нам все же удавалось вести работу среди людей, привлекая на свою сторону сочувствующих, т. к. несмотря на строгий социальный (кулацкий) отбор, в бригаде имелись сыновья малоимущих колонистов и незначительная часть военнопленных. В бригаде также имел место антагонизм в среде командного состава, состоящего из немецких, австрийских и венгерских офицеров.
   Для того, чтобы бригаду материально-технически ослабить, по нашему предложению бригаде все время предъявлялись требования выдавать действующим частям 5-ой Крымской Армии излишки оружия (орудий, пулеметов, винтовок, снарядов, патронов и проч.). До поры – до времени эти требования удовлетворялись, но затем, разгадав нашу тактику, командование бригады наотрез отказалось от выдачи оружия, мотивируя тем, что все излишки выданы и что в бригаде остался только 1 комплект вооружения и боеприпасов. Тогда командование Армии решило расформировать бригаду, поставив перед собой задачу сделать это без кровопролития, тем более, что белые оживили свою деятельность и, по разведывательным данным, ожидалась высадка десантов.
   Командование Армией (Дыбенко) предъявило ультиматум – сдать оружие. Дав задание 2-м эскадронам конницы Егерской бригады ликвидировать банду в районе Ялты, ослабив тем самым бригаду, командование окружило казармы бригады и приступило к ее разоружению. Кровопролитие было бы неизбежно, если бы т.т. Дыбенко и Бела Кун не повели себя так, будто за их спиной в несколько раз превышающие силы».

   Дыбенко Павел Ефимович (28 февраля 1889 – 29 июля 1938), из крестьянской семьи – село Людково Черниговской губернии. 1-ый народный комиссар по морским делам РСФСР, командарм 2-го ранга.
   Балтийский матрос, большевик, в революционном движении с 1907. С 1911 года на Балтийском флоте. Член РСДРП с 1912 года. Являлся одним из руководителей антивоенного выступления матросов на линкоре «Император Павел I» в 1915. После 6-месячного заключения отправлен на фронт, затем снова арестован за антивоенную пропаганду и освобождён Февральской революцией 1917. Был членом Гельсингфорского совета, с апреля 1917 года председатель «Центробалта» (Центрального комитета Балтийского флота). Принимал активное участие в подготовке флота к Октябрьскому вооружённому восстанию. Во время Октябрьской революции командовал красными отрядами в Гатчине и Красном Селе, арестовывал генерала П.Н. Краснова. На II Всероссийском съезде Советов вошёл в состав Совета народных комиссаров в качестве члена Комитета по военным и морским делам. До марта 1918 года – народный комиссар по морским делам. В годы гражданской войны и мирного строительства находился на командных должностях в Красной армии. С весны 1919 года командующий Крымской армией и нарком по военным и морским делам Крымской советской республики. В 1919–1920 годах командовал соединениями под Царицыном и на Кавказе. Под общим командованием М.Н. Тухачевского Дыбенко во главе Сводной дивизии был одним из руководителей подавления Кронштадтского восстания (1921). Участвовал в подавлении крестьянского восстания в Тамбовской губернии. Арестован 26 февраля 1938 года, будучи командующим Ленинградского военного округа. На следствии подвергался жестоким избиениям и пыткам. Признал себя виновным в участии в антисоветском троцкистском военно – фашистском заговоре. 29 июля 1938 приговорён к смертной казни. Также Дыбенко обвинили в связях с М.Н. Тухачевским, которого он незадолго до этого отправил на расстрел (как член Специального судебного присутствия). Дыбенко был расстрелян в день вынесения приговора, место захоронения – полигон «Коммунарка».

   «Мы втроем оказались в стане врагов на этот раз настоящими заложниками. Но тут мы увидели, что к воротам казарм движутся два человека. Это были Дыбенко и его адъютант.
   Ворота были раскрыты, и встреченный комбригом Егерской бригады и его штабом и огромной массой набежавших солдат, Дыбенко, не слезая с коня, предложил сдать оружие, СКАЗАВ, ЧТО В СЛУЧАЕ НЕСДАЧИ ОРУЖИЯ ОНО БУДЕТ принудительно отобрано, а семьи солдат – колонистов пострадают. После коротких переговоров сдача оружия началась и бригада была разоружена.
   В этой операции, освободившей тыл Армии от большой угрозы и снабдившей Армию большим количеством первоклассного оружия, матрос Дыбенко проявил себя как бесстрашный, мужественный большевик, сильный руководимым им правым делом, сильный силой и могуществом народа, взявшим власть в свои руки.
   И мы, три политработника, пожав друг другу руки, разошлись по частям Армии. Я был назначен коммиссаром разведывательного управления Армии и комиссаром курсов разведки. Это было первое военно – учебное заведение в Крыму, состоящее на 50 % из комунистов, рядовых и испытанных бойцов Красной Армии.
   Вспомнился мне начальник разведывательного отдела штаба Армии и командир курсов бывший гвардейский офицер, умница, который никак не мог себя найти, за которым нужен был глаз да глаз, т. к. в пылу сомнений он мог совершить вредные нам дела. И как это я, двадцатилетний парень, сумел найти правильный тон, мне до сих пор не ясно. Одно дело, что я был силен силой партии, которая поручила и доверила мне 1000 человек курсантов и командный состав курсов, почти сплошь состоявший из офицеров старой армии.
   Вспомнился мне и приезд в Крым Секретаря ЦК РКП(б) Коллонтай».

   Коллонтай Александра Михайловна (урожденная Домонтович) (19.3. (01.04) 1872. Петербург – 09.03.1952, Москва), партийный деятель, дипломат. Дочь и жена генералов. С 1890-х гг. участвовала в революционном движении, феминистка. С 1906 примыкала к меньшевикам. С 1907 в эмиграции. В 1915 вступила в РСДРП. Во время 1-й мировой войны вела антивоенную пропаганду, за что неоднократно высылалась из разных стран. В марте 1917 вернулась в Россию и вошла в состав Петроградского совета от большевиков. Вела большую агитационную работу, постоянно выступая на митингах. Ее призывы к радикализму и свободной любви имели большой успех, прежде всего в войсках. Далее о Коллонтай см. Приложение № 13.

   «Лето – яркое, замечательное, знойное крымское лето. Летняя сцена городского парка, заполненная выведенными мною курсантами. На сцене Коллонтай в легком сером пальто, в широкополой шляпе переводит речь здоровенного яркорыжего спартаковца, много говорящего о грядущей мировой революции. Все в Коллонтай мне кажется легким, красивым и привлекательным. Я не замечаю, что она больше чем вдвое старше меня, не слушаю намеки начальника курсов на какие-то отношения между Коллонтай и Дыбенко. Я влюблен.
   Дыбенко – большой, даже монументальный, сидит на сцене насупившись. Насуплен потому, что он, как говорят, немного под хмельком.
   Митинг окончен, и тут, как на грех, меня и начальника курсов приглашают в кафе сада. За столиком – Колонтай, Дыбенко, рыжий спартаковец и еще кто – то. Нам подают чебуреки и какое-то приятное кисленькое вино. Я уставился на Колонтай, она это заметила и что-то с улыбкой шепчет Дыбенко. Он ей что-то говорит, отчего она меняется в лице».

   (На снимке: П. Дыбенко и А. Коллонтай).

   Когда летом 1919 она была назначена наркомом пропаганды и агитации Крымской советской республики, начальницей политотдела Крымской армии, то по предложению Ленина зарегистрировала свои отношения с Дыбенко; записью об их браке была начата первая советская книга Актов гражданского состояния – им было выдано свидетельство о браке номер 1.
   «Прошло много лет. В 1935 году ко мне в аппарат ЦК ВКП(б) пришла Коллонтай – посол СССР в Швеции, старая, вся в морщинах, но нарядная и благоухающая, с просьбой рассказать как можно оформить поездку в отпуск к ней (и за ее счет) ее старой подруги – старой большевички. Мы разговорились, и я ей напомнил нашу встречу в Симферополе на митинге и за столиком кафе, сказав ей, что я был влюблен в нее и мировую революцию. Это мое запоздалое признание ей, повидимому, было приятно, и мы расстались друзьями.
   Под давлением высаженных десантов в Ялте, Керчи и Феодосии хорошо вооруженных первоклассным оружием, хорошо обмундированных наполовину офицерских частей мы отходили из Крыма. В арьергарде отходящих – самая отборная часть армии, мои курсанты. Все пылает. Мы до ст. Джанкой отходим в полном порядке. Несмотря на то, что на нас наседают отборные части белых с огромным запасом боеприпасов и броневиками.
   Я сильно контужен и погружен на платформу последнего эшелона с курсантами, отходящего из Крыма. Мост через реку Чонгар. Рубеж, где, хоть на самое незначительное время, мы можем оторваться от противника, идущего у нас по пятам. Мост взорван и горит, но пламя кажется неярким – так солнце пылает, вовсю накладывая на пламя пожара солнечный отблеск.
   В памяти навсегда осталась картинка отъезда от станции Джанкой. Пылает станция, пылает солнце, но пламя пожара кажется не всамделишним, так как оно под лучами яркого крымского солнца бледное – бледное. На опустевшей платформе мечется брошенная лошадь, впряжённая в тачанку. Вот она доскакала до конца платформы, на мгновение, как вкопанная, остановилась и галопом помчалась в степь. На краю платформы сидит красноармеец и перематывает обмотки.
   Перемотав одну, он удовлетворенно похлопал себя по ноге. Не успел перемотать другую – поезд двинулся. Смешно перескакивая через рельсы и держась за концы завязок недомотанной обмотки, он вскакивает в тамбур вагона, садится и доделывает начатое дело. А в тылу у нас море разномастных бандитов. Главный из них – Махно, самый опасный и не только потому, что его банда самая многочисленная, самая оснащенная и подвижная; не только потому, что он опирается на многочисленную прослойку украинского кулачества, но и потому, что он, будучи в составе Красной Армии в виде командира отдельной бригады, то и дело нас предает».

   Махно, Нестор Иванович – на снимке (7 ноября 1888/9/ – отец Махно при регистрации записал сына годом позже, что спасло его, как малолетнего, от смертной казни с заменой на 20 лет каторги за разбойную деятельность в родном Гуляйполе).

   Махно – самая загадочная и противоречивая личность Гражданской войны, он попеременно был то атаманом-анархистом, то красным комдивом. Генерал Слащев, заслуженно считавшийся одним из лучших полководцев белого движения, не раз говорил: «Моя мечта – стать вторым Махно. Вот противник, с которым не стыдно драться». В 1919 году, заключив соглашение с Красной Армией, возглавил бригаду войск против деникинцев. Некоторые интересные факты о Махно выношу в Приложение № 14.
   «Федоровка, Михайловка, Мелитополь, Запорожье, Синельниково. Как сквозь строй наши части проходят через разливанное море через край плескающейся махновщины.
   В пути оставляем неустойчивых. Армия тает.
   Она уже не 1-ая Крымская Армия, она уже не 58 дивизия».
   Прерву отца небольшой справкой:
   во время Гражданской войны одной из острейших проблем РККА, также как и ряда других воюющих армий, было массовое дезертирство.

   Дезертирство в РККА в 1919 году
   Месяц …………… Человек
   Февраль ………… 26 115
   Март …………… . 54 696
   Апрель ………….. 28 236
   Май ………....…… 78 876
   Июнь …………….. 146 453
   Июль …………….. 270 737
   Август ………….. 299 839
   Сентябрь ……… 228 850
   Октябрь ……….. 190 801
   Ноябрь ………….. 263 671
   Декабрь ………… 172 831
   Всего …………… 1 761 105

   Фактически, осенью 1919 года из Красной армии дезертировало солдат в несколько раз больше, чем вообще служило в белогвардейских армиях. В период с июня 1919 по июнь 1920 дезертировало до 2,6 млн чел., а только на Украине было выявлено до 500 тыс. дезертиров.

   «Но уменьшаясь в количестве, она становится крепче, надежней, она очищается от трусов, шкурников и случайных элементов. Но самой надежной, самой крепкой и дисциплинированной частью остаются, несмотря ни на что, мои курсанты. Ни лишения, ни потери при отступлении не поколебали их. Тщательный отбор на курсы красных командиров и проводимая среди них идейно – политическая работа дали замечательные ростки, выросшие и давшие затем командира особого типа, особого склада, одним словом, командира – ленинца, командира – большевика.
   Знаменка, Александрия, Николаев, Килосавка, Вознесенск. Сзади и по пятам Махно бежали Ангелы, Зеленые, Маруся Никифорова, а впереди, со штабом в Александрии, Григорьев. Стоны и слезы, кровь, кровь и кровь тысяч и тысяч евреев – мужчин, женщин, старух, стариков и детей. Земля украинская ни до, ни после (вплоть до Гитлера) не видела еще такого размаха еврейских погромов, таких грабежей и такого насилия».
   Прерву отца жуткой цитатой и только одной фотографией:

   Википедия: «Еврейские погромы во время Гражданской войны в России»:
   «По данным Геннадия Костырченко, за время Гражданской войны в России имело место 1 236 случаев антиеврейских выступлений, 887 из которых были отнесены к погромам – к акциям, сопровождавшимся насилием в массовом масштабе. Из них 493 акции (40 %) совершили петлюровцы, 307 (25 %) – зелёные, 213 (17 %) – белогвардейцы, 106 (8,5 %) – части красных.
   Олег Будницкий писал, что в 1918–1920 годах только на Украине приблизительно в 1300 населенных пунктах произошло свыше 1500 еврейских погромов. Было убито и умерло от ран, по разным оценкам, от 50 до 200 тысяч евреев. Около 200 тысяч было ранено и искалечено. Тысячи женщин были изнасилованы. Около 50 тысяч женщин стали вдовами, около 300 тысяч детей остались сиротами. Британский историк Норман Кон общее число евреев убитых в погромах с 1918 по 1920 годы оценил в 100 тысяч человек. Аналогичную цифру назвал демограф Сергей Максудов».

   Свидетельства К. Паустовского и И. Бунина выношу в Приложение № 15.

   (На снимке: Жертвы петлюровского погрома в Проскурове (ныне Хмельницкий, Украина). Февраль 1919 г.)

   Продолжаю воспоминания отца: «Мы в Николаеве. Дальше на колесах пути нет. Киев занят деникинцами. В городе паника и безвластие. На станции власть нового командующего 58 дивизии Фидько. К нам примыкают коммунисты Николаева и отряд рабочих – судостроителей. Принято решение идти форсированным походным маршем в Одессу через Колесовку, как единственный для дивизии выход из мешка и для соединения с частями организованной Красной Армии.
   Полуторастоверстый марш с боями проделан за 3 дня. Снова отсев (но уже последний) неустойчивых, нежелающих уходить из родной земли (Украины), и мы – в Одессе, куда стянулись отрезанные части 45 и 47 дивизий и бригада Котовского».

   Котовский Григорий Иванович (24 июня 1881 – 6 авг. 1925), отец – из семьи разорившегося польского аристократа, мать – русская. С детства страдал заиканием. Закончил сельскохозяйственное училище. Из секретной депеши уездным исправникам и сыскному начальству: «……Прекрасно говорит по – русски, румынски и еврейски, а равно может изъясняться на немецком и чуть ли не на французском языках. Производит впечатление вполне интеллигентного человека, умного и энергичного. В обращении старается быть со всеми изящным, чем легко привлекает на свою сторону симпатии всех имеющих с ним общение. Выдавать он себя может за управляющего имениями, а то и помещика, машиниста, садовника, сотрудника какой – либо фирмы или предприятия, представителя по заготовке продуктов для армии и прочее. Старается заводить знакомства и сношения в соответствующем кругу… В разговоре заметно заикается. Одевается прилично и может разыгрывать настоящего джентльмена. Любит хорошо и изыскано питаться…».
   После окончания училища работал помощником управляющего в различных имениях. Нигде не задерживался – везде выгоняли за кражи, однажды – за любовную связь с помещицей. «…к 1904 году, ведя такой образ жизни и попадая периодически в тюрьмы по мелким уголовным преступлениям, Котовский становится признанным лидером бессарабского бандитского мира. Во время русско-японской войны в 1904 году не явился на призывной пункт. В 1905 году его арестовали за уклонение от воинской службы и определили служить в 19-й Костромской пехотный полк, расквартированный в Житомире.
   Вскоре дезертировал и организовал отряд, во главе которого совершал разбойничьи набеги – жёг имения, уничтожал долговые расписки, грабил население. Крестьяне оказывали отряду Котовского помощь, укрывали его от жандармов, снабжали продуктами, одеждой, оружием. Благодаря этому отряд долгое время оставался неуловимым, а о дерзости совершаемых им нападений ходили легенды».

   Продолжение интереснейшей биографии Котовского я вынесу в Приложение № 16.
   Отец продолжает:
   «Одесса. Город переполнен. Яркие контрасты. Красноармейская вылинявшая гимнастерка и обмотки и разодетые буржуа со своими пышнотелыми подругами. Они брезгливо сторонятся и уступают дорогу «простонародию», продолжая шествовать дальше к морю, где далеко на горизонте стоят эскадры интервентов. Но смертельно боятся они налетчиков и бандитов».
   «Одесские бандиты и налетчики с самого начала революции стали на сторону большевиков. Видимо, большевистские лозунги «Грабь награбленное» и «Экспроприируй экспроприаторов» были наиболее близкими и понятными для одесских воров. Но «идеологическая направленность» криминалитета южной столицы имела еще и ярко выраженный национальный признак – 90 процентов одесских налетчиков и жуликов были евреями». Вот как описывает очевидец шествие новоиспечённого «красного» полка Мишки Япончика по улицам Одессы: «впереди командир на вороном жеребце и с конными адъютантами по бокам, за ними два еврейских оркестра с Молдаванки, потом шествует пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки, правда головные уборы были разнообразнейшие – от цилиндра и канотье до фетровых шляп и кепок. За двухтысячным отрядом пехоты везли несколько орудий со снарядными ящиками».
   Отец тоже «любовался» одесскими налётчиками:
   «При встрече с ними буржуа высоко поднимают соломенные канотье (или, как их иначе называли, «тирольки») и с подобострастием приветствуют известных всей Одессе главарей налетчиков. Налетчики же выступают небольшими группами, тесно, плечом к плечу шагая по Дерибасовской. Тиролька сдвинута на затылок, немыслимого оранжевого и голубого цвета полуботинки, черный пиджак, светлые брюки и белый шитый золотом жилет. Завершает этот туалет оттопыренный сзади пиджак с выглядывающим из – под него плетенным кожаным ремешком.
   Мы в «мешке». Киев занят деникинцами. Деникинская пехота форсированно движется для соединения с петлюровцами, ведущими наступление бронепоездами, что им удастся сделать в районе Фастов–Казарин. Здесь деникинско – петлю-ровские банды задумали замкнуть «мешок», устроить нам «кровавую баню».
   Разгул бандитизма всё нарастает. Население Одессы терроризировано. Налетчики сменили ночь на день и среди белого дня, на глазах народа, подлетают на рысаках к магазину или к дому, дают для устрашения несколько выстрелов в воздух и быстро опустошают магазин или квартиру, грузят награбленное в экипажи и так же быстро исчезают.
   Прохожие, или быстро уходят от места действия, либо жмутся к домам и вбегают в подворотни.
   Командование и Реввоенсовет Южной Группы, созданной из очутившихся в «мешке» частей 45, 47 и 58 дивизий, прекрасно понимали, что, если не принять быстрых и решительных мер, то такое положение может пагубно отразиться на трудящихся города. Кроме того, разгул сказывался на политическом и моральном состоянии бойцов Южной Группы и без того низком в связи с тем, что предстоял уход из родных мест.
   Особенно политработников и командование насторожил случай с восстанием эскадрона грузин, связавшихся с главарем налётчиков Мишкой Япончиком. Естественно, что действовать надо было решительно, быстро и крайне осторожно. Осторожно потому, что затевать уличные бои на виду у эскадры интервентов, стоящей на рейде, было немыслимо. Да и уличные бои могли иметь затяжной характер и стать малоэффективной операцией, т. к. налётчики имели почти в каждом доме убежище. Поэтому командование решило избрать иной путь – путь переговоров с главарями налётчиков о вступлении их в состав Красной Армии. Переговоры закончились успешно. Мишка Япончик назначался командиром бригады. Была сохранена автономия, т. е. бригада состояла только из уголовного элемента. С другой стороны Мишка Япончик обязался принять в состав бригады несколько десятков политбойцов и политработников и немедленно погрузиться в эшелоны и отбыть на фронт».

   Мишка Япончик (Беня Крик – у И. Бабеля), Мойше-Яков Вольфович Ви́нницкий, 30 октября 1891 – 4 августа 1919 года.
   Родился в семье фургонщика Меера-Вольфа Мордковича Винницкого в селе Голта Ананьевского уезда Херсонской губернии (сейчас город Первомайск Николаевской области Украины). Потомок знаменитой еврейской династии Коротичей. Во время еврейских погромов в октябре 1905 года участвовал в еврейской самообороне. После этого присоединился к отряду анархистов-коммунистов «Молодая воля». После убийства полицмейстера Михайловского участка подполковника В. Кожухаря осуждён на смертную казнь, которую заменили 12 годами каторги (1907). В тюрьме познакомился с Г. И. Котовским. В 1917 году вышел на свободу по амнистии, организовал большую банду налётчиков и стал «грозой» Одессы.

   Продолжение о Япончике – в Приложении № 17.
   «Наступил день отправки бригады. И вот она растянулась на несколько километров от центра города до вокзала. Колонна была такой большой потому, что бойцов сопровождали их подруги и струнные оркестры из погребков, часто посещаемых налетчиками.
   Колонна не торопилась. На всем пути – песни и пляски налётчиков и их подвыпивших подруг. Отплясывали и некоторые политбойцы и политработники. Не знаю, было ли это маневром для привлечения симпатии и влияния на всех бойцов, или эти политбойцы и политработники подпали под их тлетворное влияние. Во всяком случае, зрелище было очень забавным. Наконец, эшелон за эшелоном уходят от станции вагоны, наполненные горе – бойцами под пьяные истерические крики подруг и разухабистые и блатные мелодии. Вступив в соприкосновение с петлюровцами, бригада погнала их на запад. Но то ли им надоело воевать, то ли они почуяли неладное, но налётчики по приказу Мишки Япончика двинулись обратно в Одессу, просачиваясь мелкими группами через выставленные кордоны, а Мишка Япончик был расстрелян на станции Вознесенск за предательство, оголение большого участка фронта и невыполнение приказа командования».
   В Российском государственном архиве недавно был обнаружен документ следующего содержания:

   «Одесскому окружному комиссару по военным делам.
   Доклад
   4-го сего августа 1919 года я получил распоряжение со станции Помощная от командующего внутренним фронтом т. Кругляка задержать до особого распоряжения прибывшего с эшелоном командира 54-го стрелкового полка Советского Украинского полка Митьку Японца (так в документе). Во исполнение поручения я тотчас же отправился на станцию Вознесенск с отрядом кавалеристов Вознесенского отдельного кавалерийского дивизиона и командиром названного дивизиона т. Урсуловым, где распорядился расстановкой кавалеристов в указанных местах и стал поджидать прибытия эшелона.
   Ожидаемый эшелон был остановлен за семафором. К остановленному эшелону я прибыл совместно с военруком, секретарем и командиром дивизиона и потребовал немедленной явки ко мне Митьки Японца, что и было исполнено. По прибытии Японца я объявил его арестованным и потребовал от него оружие, но он сдать оружие отказался, после чего я приказал отобрать оружие силой. В это время, когда было приступлено к обезоруживанию, Японец пытался бежать, ввиду чего и был убит выстрелом из револьвера командиром дивизиона. Отряд Японца в числе 116 человек арестован и отправлен под конвоем…
Уездвоенком М. Синюков».

   «Надо уходить из Одессы и пробиваться из окружения. Эскадра интервентов постреливает, нащупывая станцию. Части Южной Группы грузятся и эшелон за эшелоном движутся на Раздельную, а затем на Балту. В Раздельной станцию заполнили анархисты с черными знаменами, с пулемётными лентами на груди и большими маузерами в деревянных кобурах. Дополняют живописные фигуры высокие смушковые шапки и множество матросских бескозырок с ленточками и невообразимый клеш.
   Бандит, как правило, трус. Как только он осознал силу противника, так он сразу капитулирует. Так случилось с эскадроном грузин, которые храбро нападали на одиночек-красноармейцев, и с отрядом анархистов (вернее бандитов), потребовавших освободить для них несколько вагонов. Длинная пулемётная очередь заставила бежать эскадрон предателей – грузин и отрезвила отряд анархистов.
   Эшелоны прибыли в Балту. Дальше пути нет. Части Южной Группы выгружаются с колёс и сосредотачиваются в Балте.
   Бронепоезд приказано взорвать. Началось движение на север. Цель ясна: надо выйти из окружения и соединиться с частями 12 Армии. Для нас было ясно, что нужны решительные действия, нужна железная дисциплина и, наконец, необходима не оборонительная позиция, а только наступательная. Для этого в первый же день похода был организован коммунистический полк из подавляющего числа коммунистов всех частей Южной Группы. Это было мудрое большевистское решение, это отвечало самым коренным традициям нашей партии. Одним словом – «коммунисты – вперёд». И коммунистический полк двинулся в авангарде всей группы.
   Без связи, не зная где проходит новый фронт 12-ой Армии, с наполовину разбежавшейся 47 дивизией, с ослабленной непрерывными боями, проделавшей путь от берегов Черного моря (от Грузии) 58-ой дивизией, с присоединившейся 45 дивизией Южная Группа войск двинулась на север. Принято решение – и Группа пробивается походным порядком по грунтовым дорогам между железными дорогами с запада и востока, прочно занятыми петлюровцами и деникинцами.
   Если учесть, что все районы между железными дорогами были сплошь заполнены бандами Махно, Заболотного, Зеленого и многими другими, что, отходя от позиций в районе Вопнярки, придется сдерживать натиск противника и что не исключена возможность преследования Группы со стороны Одессы, т. е. с тыла отходящих войск, то станет ясным трагическое положение войск, попавших в этот «мешок».
   Но появилась цель – во что бы то ни стало пробиться на север на соединение с 12-ой армией. Появилось организованное командование и Реввоенсовет Южной Группы, принявшие решение организовать из добровольцев несколько новых боевых частей, в том числе 1-ый Красный Сводный полк целиком из коммунистов, шедший в авангарде Группы, и, наконец, во главе Группы встали всем известные и любимые боевые военачальники и политработники И.Э. Якир и Я.Б. Гамарник».

   Иона Эммануилович Якир (15 августа 1896, Кишинёв, Бессарабская губерния – 12 июня 1937, Москва) – советский военный деятель, командарм 1-го ранга (1935). Родился в Кишинёве в семье провизора Менделя (Эммануила) Якира и его жены Хаи Меерзон.
   Учился в Базельском университете и Харьковском технологическом институте.
   В апреле 1917 года вступил в РСДРП(б). С декабря 1917 года – член исполкома Бессарабского губернского совета, член губкома и ревкома. С января 1918 года командовал красными отрядами в боях с румынскими войсками. Затем комиссар бригады, дивизии, Поворинского боевого участка. С сентября 1918 года – начальник политотдела Южного участка отрядов завесы. В октябре 1918 года – июне 1919 года – член Реввоенсовета (РВС) 8-й армии, командовал группой войск. В 1919–1920 годах командовал дивизией и группой войск. С октября 1920 года начальник и комиссар 45-й стрелковой дивизии, одновременно командовал различными группами войск на Юго-Западном фронте. В 1921 году командовал войсками Крымского района Киевского военного округа.

   Продолжение рассказа о выдающемся тёзке моего отца – в Приложении № 18.
   Отец продолжает:
   «Как писали Якир и Гамарник в докладной записке, «явилась цель, а за ней бодрость и деятельность».
   С великими трудностями, но все же организован большой лошадиный обозный транспорт, на который из вагонов погружено самое необходимое для похода, т. е. снаряды в большом числе, патроны и небольшое количество продовольствия. Ценности Одесского Народного банка взяты на автомобильный транспорт, имевший запас горючего на одну треть предстоящего пути (в пути пополнен на заводах).
   30 августа начали свой поход на север. Несмотря на все трудности, к 17 сентября общая цель операции достигнута. Войска Южной Группы вступили в соединение с 44 дивизией в районе житомирского шоссе и Радомысля.
   За 20 дней похода грунтовыми дорогами пройдено 600 верст пешком, причём не было ни одного дня без большого или малого боя, а чаще одновременно несколько боев.
   После соединения с 44 дивизией перед Группой стали две задачи:
   1-ая – операция занятия Житомира,
   2-ая – операция занятия Киева.
   Выполнить 2-ую операцию было поручено 58 дивизии, в авангарде которой шел 1-ый Сводный Коммунистический полк. Полк форсированно пошел на сближение с противником в районе села Копылово, не зная ни его количества, ни как он оснащен.
   Оказалось, что противник – это карательный офицерский отряд с большим количеством артиллерии и конницы. Две батареи были целиком укомплектованы юнкерами, а два эскадрона конницы – казаками.
   За селом – небольшая полянка, а за ней – лес. Оказалось, что находящийся в лесу карательный отряд был хорошо осведомлён о нашем продвижении и поджидал нас именно в этом месте, внезапно обрушив на нас во флангах кавалерию, а в лоб – офицерскую пехоту, предварительно обработав нас, сбившихся на тесной полянке, прицельным пулеметным огнем.
   Мужество коммунистов было безгранично. Казакам пришлось нести большие потери, так как бойцы, подняв над головами винтовки, не давали возможности нас рубить с коня, и как только казак, ища раскрытую цель, обращал свой удар на бойца, в него всаживался штык другого бойца. Остервенев, казаки начали рубить наших бойцов по пальцам. Летели пальцы, но и летели клинки казаков, а затем падали с коней и сами казаки.
   Но огромное численное превосходство, невозможность развернуть 1 и 2 батальоны полка поставили 3-ий батальон в катастрофическое положение. Батальон был истреблен, а 120 коммунистов, в том числе 11 женщин, все до одного раненные, были связаны телефонным проводом и бегом погнаны к мосту через реку Ирпень. Бегом потому, что одна из бригад 58 дивизии начала наседать на выставленный заслон невдалеке от села Копылово.
   Короткая остановка у церковной ограды. Запомнилось очень отчётливо как на крыльцо после возлияния и трапезы по случаю победы над «антихристами – коммунистами» вышел в сопровождении командования карательного отряда поп и благословил «христово воинство». Поп был до смешного плакатный. Толстый, красный, гривастый, в полном облачении, с большим крестом в руках, покоящихся на огромном животе.
   Не доходя до моста через реку Ирпень с левой стороны дороги – большая поляна, а вдали лес. Остановка. Мы выстроены в два ряда. Нас уже не 120, так как по дороге отстающие пристреливались и оставлялись в колонне, отчего провод, натягиваясь, еще больше врезался в тело и в руки. Путь от поворота на дорогу у села Копылова до поляны у моста через реку Ирпень короткий, но он был обильно полит нашей кровью, так как не было ни одного из нас не раненного, с открытыми кровоточащими ранами. Никогда не забыть медицинской сестры, коммунистки. Худая, изможденная, она проделала с нами весь путь, тяжелый и кровавый, голодный и нечеловечески трудный. На ней была опрятная летняя гимнастерка и брюки и не по размеру большая кепка, и походила она на подростка. Узнав, что это женщина, каратели вытащили ее из рядов и с искусством опытных палачей … ловко повесили на телеграфном столбе. Перед казнью, в ответ на похабные и грязные оскорбления, она плюнула в лицо краснорожему офицеру. Построив нас у дороги в два ряда, каратели перед нами на шоссе поставили в центре пулемет, а по бокам 15 офицеров, и по команде того же краснорожего подполковника начали расстрел. Ни один коммунист не только не проронил ни слова о пощаде, но и не повернулся спиной к палачам, глядя смерти в глаза. Острая боль пронзила мою ногу. Я упал, лишившись сознания. Падая, в последний момент я почувствовал как всего меня обдает чем-то теплым и клейким. Очнулся в момент, когда два карателя заканчивали пристреливать из наганов оставшихся в живых коммунистов и, быстро сев на коней, удалились.
   Это теплое и клейкое была кровь товарища, повидимому пораженного в сердце и прикрывшего меня своим телом.
   Необычайно тихо, где-то высоко – высоко заливается жаворонок. Осторожно повернув голову, я вижу его далеко в безоблачном небе. Значит – я жив! Значит – жизнь!
   И вдруг: – Ребята, вставайте! Товарищи, вставайте! Это мы – красноармейцы!
   Я.Б. Гамарник в беседе с сотрудником газеты Политуправления 12 Армии «Красная Армия» 3/10–1919 года (№ 154), обрисовав героический поход Южной Группы, между прочим, сказал:
   «Как дрались коммунисты
   В состав Южной Группы войск входил сводный коммунистический полк. При движении на Киев полк этот всё время был в авангарде. В одном бою с карательным отрядом деникинцев полк был окружен и 120 человек попали в плен. Все были выстроены и одним залпом расстреляны. Один из офицеров обходил потом ряды и шашкой добивал раненных».
   Несколько дней в госпитале полуполевого типа в Новозыбкове, и санитарный поезд медленно везет нас в Москву. Я попадаю в Краснопресненский госпиталь в Лефортово.
   Лютая зима 1919 года, голодная и очень холодная. Нет заборов, ограждающих госпиталь – все ушло на топливо больших печей. По ночам производятся набеги на дальние деревянные заборы. Палаты для командного и политического состава большие, высокие. Для того, чтобы натопить их прожорливые печи топлива, добытого во время набегов, явно недостаточно и, сбившись в кучу возле печи, командиры и политработники вслух мечтают о том, когда их выпишут из госпиталя, как они поедут на фронт и будут разыскивать свои части, движущиеся и погнавшие банды белогвардейцев на юг.

   Почти вся ночь проходит у дверцы пылающей печки (на снимке: она же – «буржуйка») в разговорах. А если к теплу и задушевным разговорам прибавляется сваренная на воде пшенная каша, по – братски поделенная, то будущее кажется еще светлее, еще радужней. Под утро все спят крепким сном, укрытые солдатскими одеялами, скрючившись, чтобы подольше сохранить ночное тепло. Каждый из нас пуще вражеской пули или клинка боится свирепствующего в стране сыпного тифа, наполовину заполнившего госпиталь.
   Скорей бы зажили раны, скорей бы на фронт!
   Как секретарь парторганизации корпуса госпиталя, я получаю в Лефортовском райкоме гостевой билет на 8-ую партийную конференцию РКПб, открывающуюся в Кремле 2-го декабря.
   Сколько волнений и забот у нас в связи с этим событием. Нужно прилично одеться, чего, к сожалению, я в своих обносках, оставленных мне белобандитами, сделать не могу. Кроме того, моя гимнастёрка обильно пропитана кровью и землей, а из обуви у меня один только сапог. В моем одевании участвует весь корпус и, в результате, я прилично экипирован, если не считать, что сапоги немножко жмут. Были бы они на номер больше – как было бы хорошо.
   За день до открытия конференции нам выдали заработную плату и наши самодеятельные завхозы, сбегав на Сухаревку, притащили пшена. У кого-то оказался кусочек залежалого пожелтевшего сала, кто-то достал две луковицы, топливные снабженцы притащили заборные столбы и начался пир горой.
   Сытно поели. Печи, получив необычно добротное топливо, вовсю постарались и дали благодатное тепло. И тут я впервые воочию увидел, как захмелели мои товарищи от тепла и еды. Одни начали, громко, перебивая друг друга, разговаривать, немыслимо при этом жестикулируя, другие – сидя засыпать, а один, стоя у печки и ощущая её горячее тепло спиной и руками, даже запел громко и проголосно, и подобно казаху, едущему по необъятной степи, слова его песни выражали виденное им и переживаемое: – «Иван, подбрось в печь еще дровишек! Сестра к нам не зайдет – привезли еще пару тифозных. А Ёна пойдет завтра в Кремль и увидит и услышит Ленина. Ой, Ленина! Как я ему завидую, хоть одним бы глазком посмотреть на Ленина».
   Еда и тепло сморили всех и все спят, только я никак уснуть не могу. Вглядываюсь в лица своих товарищей и мне кажется, что у них от еды и тепла появился на лицах румянец, они спокойно дышат и улыбаются, кто-то что-то одно и то же говорит во сне, а я все ворочаюсь с боку на бок, не могу отогнать мысли о завтрашнем дне. Как он сложится? Увижу ли я его? Услышу ли? А вдруг Владимир Ильич политический отчёт делать не будет. А вдруг вообще отменят заседание конференции. И тут же иные мысли: отменить конференцию не могут, так как со всей страны приехали делегаты, как и доклада отменить не могут, раз конференция состоится.
   Всё мысли и мысли, надежды и сомнения, а сна всё нет.
   Начало светать. Я поднялся, учитывая, что от Лефортово до Кремля мне необходимо будет потратить не менее 2-х часов на пешее хождение. На иное я рассчитывать не мог, так как трамваи не ходили, а извозчику нужно было бы заплатить очень дорого, а денег ни у меня, ни у товарищей не было, и вот я тронулся в путь, напутствуемый товарищами: – «Так ты же смотри! Смотри! И слушай внимательно! Записывай! Главное – отчет Владимира Ильича! Смотри внимательно на Ленина! Ну, шагай, а не то можешь опоздать!».
   И я начал шагать по только что пробуждающейся Москве. Подгоняет меня крепкий мороз. Не разберешь, скрипят ли сапоги или скрипит не убранный снег. Повидимому, и сапоги, и снег.

   (На снимке: Сухаревка с видом на знаменитую башню)

   Чем ближе к Каланчёвке, к вокзалам, тем чаще начали попадаться сани и двухколёсные тележки, везущие тощие небольшие мешочки с продовольствием, обмененные на рабочую одежонку или на изделия седоусого жилистого рабочего, идущего за тележкой. За другими санями, до отказа нагруженными полновесными мешками, идут два-три дюжих парня, типа бывших охотнорядцев, и подталкивают тяжело нагруженные сани.
   Вокзалы волнами выбрасывают из своего чрева мешочников, и они растекаются по огромному заснеженному, холодному городу. Выхожу на Домниковку и поворачиваю мимо Спасских казарм к Сухаревке. Сухаревка уже шумит, кричит, вопит на разные голоса. Со всех сторон в неё стекаются люди – москвичи, закутанные во множество одежек; у женщин поверх этих одежек – платки, подпоясанные на спине. У мужчин башлыки также подпоясаны и завязаны сзади. Смотришь на них и думаешь, сколько мужества в этих людях, сколько подлинной веры в дело революции и сколько лишений во имя её терпит этот человек – Москвич. И сколько накипи на поверхности революции. Алчные, наглые и вороватые, они безжалостно сдерут с тебя семь шкур. Ничего человеческого в них нет. Они, не моргнув глазом, продадут ближнего и революцию. Идёт торг, а я, протаранив уже плотную толпу у Сухаревской башни, выхожу на Сретенку.
   Ноги от мороза начинают деревенеть, поэтому я прибавляю шагу, хотя и начинаю выдыхаться. Сказывается 2х-месячное лежание в госпитале.
   Наконец я в Кремле. Сдав шинель, я направляюсь к лестнице Большого Кремлевского дворца. Пока я раздевался, меня начало обволакивать тепло. Медленно поднимаюсь по лестнице и, добравшись до площадки, я бессильно опускаюсь, и тут все пошло кругом – и вздыбившиеся кони, и всадники, и щиты, и олень на картине, и редкие люди, спешащие в зал заседания. Всё в тумане. И как в тумане слышу слегка грассирующий голос: – «Смотрите, товарищу, кажется, плохо. Помогите товарищу!».
   Кто-то помог мне встать, кто-то повел меня мимо Георгиевского зала в небольшой зал, сплошь иконописно расписанный и уставленный длинными столами, накрытыми белыми скатертями с приборами для еды. Первое, что я почувствовал – это запах щей и исходящий от них пар. Когда я съел тарелку щей с большим ломтем хлеба, я оглянулся и увидел пожилую женщину, которая стояла, скрестив на груди руки, смотрела на меня так жалостливо, как может смотреть только мать на сына, попавшего в беду. – «Ешь, милый, ешь касатик!», и передо мной очутилась тарелка пшённой каши с маслом. Покончив с кашей, я почувствовал огромный прилив сил и бодрости. Все вокруг меня посветлело, и я, снабженный пачкой папирос, поспешил в зал заседаний съезда.
   Много красного, много позолоты, тяжелые люстры и большие толстые колонны, мешающие нам – гостям съезда хорошо видеть происходящее на трибуне и в президиуме. Приходилось вытягивать шею и вертеть её в другую сторону от вертящейся впереди тебя головы.
   Когда я приноровился и начал реально отличать и видеть что меня окружает, что и кто находится в президиуме съезда, в действие вступил слух.
   И вдруг зал затих и из президиума раздался громкий, разделяющий каждое слово голос: – «Слово предоставляется товарищу Ленину!». Секунда абсолютной тишины, и зал взрывается аплодисментами. Ленин обвёл взглядом аплодирующий зал и мне показалось, что его внимательный взгляд заметил и меня. Затем Владимир Ильич вынул из жилетного кармана часы и жестом показал на циферблат. Аплодисменты начали стихать и зал, почуяв что Ленин вот – вот заговорит, мгновенно затих.
   И Ленин заговорил. Речь его была свободна, спокойна и вместе с тем энергична. В ней мне почудилась огромная взрывная сила, когда он говорил о том, что мы можем, мы должны, мы дадим хлеб рабочему, матери, детям, а для этого нужно, чтобы коммунисты были впереди, чтобы они показывали пример борьбы за хлеб. С такой же силой Владимир Ильич говорил, что мы должны дать железным дорогам, предприятиям топливо (дрова), мы должны победить вошь, победить тиф. И тут, как и везде, впереди должны быть коммунисты – передовые рабочие».
   Возвращался отец в госпиталь на Красной Пресне тем же путём, что и шёл в Кремль. Из головы не выходила лестница, он сам в полуобмороке и кто-то над ним, и чей-то грассирующий голос. При подходе к госпиталю он бесповоротно решил – о нём позаботился ЛЕНИН! Верность ему он пронесёт через всю жизнь.

   Из автобиографии отца:
   «После излечения я был назначен Политотделом Югзапфронта и направлен в феврале 1920 года в 1-ю Конную Армию Будённого и с ней я прошёл Северный Кавказ, Украину и часть Галиции, будучи начальником шифровального отдела Полевого штаба Армии и инструктором Политотдела.
   Летом 1921 года я был назначен в части Украинского Военного Округа, где я пробыл до 1929 года в качестве комиссара курсов, начальника Политотдела бригады курсантов, комиссара штаба 23-й дивизии, прокурора 23-й дивизии, 80-й дивизии и помощником начальника Украинского Военного Округа».
   Дополню рассказ отца данными, которых он безусловно не знал, о тяжёлых итогах Гражданской войны.
   В ходе Гражданской войны от голода, болезней, террора и в боях погибло (по различным данным) от 8 до 13 млн человек, в том числе около 1 млн бойцов Красной Армии. Эмигрировало из страны до 2 млн человек. Резко увеличилось число беспризорных детей после Первой мировой войны и Гражданской войны. По одним данным в 1921 году в России насчитывалось 4,5 млн беспризорников, по другим – в 1922 году было 7 млн беспризорников. Ущерб народному хозяйству составил около 50 млрд золотых руб., промышленное производство упало до 4—20 % от уровня 1913 года.

   Потери в ходе войны
   Категория потерь ……………………........ Численность
   Всего убито и умерло от ран, в т.ч. .............. 2.500.000
   – Красная армия ………………………….......…. 950.000
   – белая и национальные армии ………..…….. 650.000
   – зеленые повстанцы ………………………….. 900.000
   Погибло в результате террора ……......…… 2.000.000
   – от красного террора …………………...... 1.200.000
   – от белого террора ……………………….… 300.000
   – от зелёного террора ……………………..... 500.000
   Умерло от голода и эпидемий ………......….. 6.000.000
   Всего погибло ………………………………… 10.500.000
   Эмигрировало ………………………….………. 2.000.000

Приложения к главе № 3

//-- Приложение № 12. Копия страницы из записок И. Броуна. --//

//-- Приложение № 13. Александра Коллонтай. --//

   С 1917 член ЦК. В июле 1917 в числе других большевиков арестована, но очень скоро освобождена. С окт. 1917 Нарком государственного призрения. В 1918 сторонница левых коммунистов, выступавших против заключения мира с Германией, в знак протеста против политики В.И. Ленина вышла из состава СНК РСФСР. В мае – июне 1919 Нарком пропаганды и агитации Крымской советской республики и нач. политотдела Крымской армии. Вышла замуж за Дыбенко, что вызвало большое оживление среди руководства большевиков, т. к. оба они были известны крайней половой распущенностью. С 1920 зав. женским отделом ЦК РКП(б). В 1920–23 входила в «рабочую оппозицию». В 1921–22 секретарь Международного женского секретариата при Коминтерне. С 1923 полпред и торгпред в Норвегии. Первая в мире женщина – посол; этот факт постоянно муссировался советской пропагандой, как подтверждение торжества женской политики коммунистов. С 1926 полпред в Мексике, в 1927–30 – в Норвегии. В 1930–45 посланник, затем посол СССР в Швеции. В 1944 по поручению советского правительства вела переговоры с Финляндией о ее выходе из войны. С 1945 советник МИД СССР. (Из книги: Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь).

   Иван Алексеевич Бунин вспоминал в своих записках «Окаянные дни»:

   «О Коллонтай (рассказывал вчера Н. Н.):
   – «Я её знаю очень хорошо. Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы – „на работу“. А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку – и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: „Ну давай, дружок, поболтаем теперь всласть!“. Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот (ангелоподобный) тип среди прирожденных преступниц и проституток».

//-- Приложение № 14. Нестор Махно --//

   (На снимке: Н. Махно (в центре) – красный командир,1919 год.)

   Один его полк разгромил знаменитую кавказскую Дикую дивизию, когда махновцы потеряли 40 человек убитыми, а кавказцы – 1200. Его бойцы сообщили Махно о том, что григорьевцы громят и убивают евреев. После этого сообщения Махно издает воззвание «Кто такой Григорьев?», где называет атамана «разбойником», «контрреволюционером», «авантюристом», «провокатором – погромщиком» и отказывается от предложения Григорьева объединиться. Махно был ярым противником антисемитизма и в своих частях расстреливал погромщиков. В дальнейшем, на одной из встреч Григорьева с Махно завязалась драка. Помощник Махно застрелил Григорьева, а сам Махно – его адъютанта (возможно – наоборот). Сообщая в телеграмме «Всем! Всем! Всем!» о том, что он убил контрреволюционера и погромщика Григорьева, Махно утверждал: расстрел атамана стал «необходимым и нужным фактом истории». Исторические последствия свершившегося Махно считал «своим революционным долгом взять на себя». После встреч в Москве с Лениным, Троцким и Свердловым Махно выразил несогласие с политикой большевиков по некоторым вопросам и вскоре разорвал отношение с большевиками, Красной Армией, но вошёл в союз с российскими анархистами, тогда ещё не запрещёнными, и продолжил противостояние с Деникиным. Выступив против Врангеля в июле 1919 года, за поход на Мариуполь Махно был награждён орденом Красного знамени #4. При разрыве с красными сведения о его награждении были стёрты, а орден был переписан на латыша Фабрициуса (в делах Фабрициуса этой награды нет). «Нормальный классический анархизм не означает грабежей и вседозволенности; речь идёт о социально-экономическом строе, при котором люди самоорганизуются в рамках местных общин и выстраивают отношения с другими общинами без вмешательства государства. Проект хотя и трудно осуществимый, но более здравый, нежели пресловутый коммунизм», считал Махно.
   В сентябре 1919 года по инициативе Махно была создана революционная повстанческая армия. Он также разработал план действий для установления народной власти. Так и не осуществив подготовленную программу, Махно эмигрировал сначала в Румынию, затем после ареста и суда направлен в Польский город Торунь, где его пытались выкрасть большевики. В 1924 году выехал в Германию, в следующем году – во Францию. В июне 1934 года скончался, находясь в больнице Парижа. Похоронен на знаменитом кладбище Пер-Лашез. В настоящее время Махно считается выдающимся героем Украины.

//-- Приложение № 15. Свидетельства И. Бунина и К. Паустовского о еврейских погромах во время революции. --//

   И. Бунин:
   «2 мая 1919.
   Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами. Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, – шла настоящая охота. Кипен спасся случайно, – ночевал, по счастью, не дома, а в санатории «Белый цветок». На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев. – «Есть тут жиды?» – спрашивают у сторожа. – «Нет, нету». – «Побожись!» – Сторож побожился, и красноармейцы поехали дальше.
   Убит Моисей Гутман, биндюжник, прошлой осенью перевозивший нас с дачи, очень милый человек».

   К. Г. Паустовский вспоминал:«…первый ночной погром на Васильковской улице. Громилы оцепили один из больших домов, но не успели ворваться в него. В притаившемся тёмном доме, разрывая зловещую тишину ночи, пронзительно, в ужасе и отчаянии, закричала женщина. Ничем другим она не могла защитить своих детей, – только этим непрерывным, ни на мгновение не затихающим воплем страха и беспомощности. На одинокий крик женщины внезапно ответил таким же криком весь дом от первого до последнего этажа. Громилы не выдержали этого крика и бросились бежать. Но им некуда было скрыться, – опережая их, уже кричали все дома по Васильковской улице и по всем окрестным переулкам. Крик разрастался, как ветер, захватывая всё новые кварталы. Страшнее всего было то, что крик нёсся из тёмных и, казалось, безмолвных домов, что улицы были совершенно пустынны, мертвы и только редкие и тусклые фонари как бы освещали дорогу этому крику, чуть вздрагивая и мигая… Кричал Подол, Новое Строение, Бессарабка, кричал весь огромный город /Киев, 1919/».

//-- Приложение № 16. К биографии Г. И. Котовского. --//

   На фронте стал членом полкового комитета 136-го Таганрогского пехотного полка.
   В ноябре 1917 года примкнул к левым эсерам и избран членом солдатского комитета 6-й армии. Затем Котовский, с преданным ему отрядом, был уполномочен Румчеродом (Румчерод – сокращённое название – Центральный исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области) наводить новые порядки в Кишинёве и его окрестностях. Несколько раз попадает в плен к белым. Его громит анархистка Маруся Никифорова. Его дружбы пытается добиться Нестор Махно. Водит дружбу с не меньшей одесской легендой – Мишкой Япончиком. Япончик, между прочим, видел в нём своего и относился к нему как к заслуженному пахану. Котовский платит Мишке тем же. Во всяком случае он поддерживает Япончика, когда тот захватывает власть над всем здешним уголовным миром. В июле 1919 года назначен командиром 2-й бригады 45-й стрелковой дивизии. С декабря 1920 года Котовский – командир 17-й кавалерийской дивизии Червонного казачества. Летом 1925 года нарком Фрунзе назначает Котовского своим заместителем.

   Вступить в должность Григорий Иванович не успел. Он был убит Мейером Зайдером (блатная кличка «Майорчик») в отместку за разгром остатков полка Япончика после гибели последнего. По некоторым сведениям Зайдер был начальником штаба полка Япончика или его адъютантом. Похороны Котовского были не менее пышными, чем Ленина, и мавзолей ему соорудили подобный же в городе Бирзула (ныне Котовск).
//-- Приложение № 17. Япончик – одесский Робин Гуд. --//
   В начале 1919 года активно сотрудничал с большевистским подпольем (в том числе через Григория Котовского). По словам дружившего с ним Леонида Утёсова, старался избегать убийств и покровительствовал артистам: – «несмотря на все его грехи, такого благородного вора в Одессе не было никогда». Ещё Утёсов писал: «… Небольшого роста, коренастый, быстрые движения, раскосые глаза – это Мишка „Япончик“. „Япончик“ – за раскосые глаза…»
   У Бабеля он – Беня Крик, налётчик и романтик.

   У „Япончика“ недурные организаторские способности. Это и сделало его королём уголовного мира в одесском масштабе. Смелый, предприимчивый, он сумел прибрать к рукам всю одесскую блатную шпану. В американских условиях он, несомненно, сделал бы большую карьеру и мог бы крепко наступить на мозоль даже Аль Капоне…У него смелая армия хорошо вооружённых уркаганов. Мокрые дела он не признаёт. При виде крови бледнеет. Был случай, когда один из его подданных укусил его за палец. Мишка орал как зарезанный. Белогвардейцев он не любит… Получил «звание» «одесский» Робин Гуд».

   В начале июня 1919 Япончик явился в особый отдел ВЧК при 3-й Украинской советской армии и предложил организовать свой отряд для защиты советской власти. Это предложение было одобрено Реввоенсоветом 3-й армии, и Винницкий приступил к формированию отряда, впоследствии названного 54-м стрелковым полком. Комиссаром полка стал бывший секретарь Одесского исполкома Александр Фельдман, в прошлом известный анархист. Начальником штаба – колоритная личность, Майорчик. Своим личным адъютантом Мишка назначил налетчика Давида Каретника. Полк был хорошо вооружен, имел сорок пулеметов, насчитывал шесть рот по 150 человек и одну хозяйственную роту в сто человек. Особой гордостью полка был свой оркестр и … граммофон с пластинками.
//-- Приложение № 18. Иона Якир. --//

   В марте 1924 – ноябре 1925 годов – начальник Главного управления военно – учебных заведений РККА. Командующий войсками Украинского военного округа (ноябрь 1925 – 17 мая 1935). Приказом Народного комиссара обороны СССР от 17 мая 1935 № 079 назначен командующим войсками Киевского военного округа, член Военного Совета при наркоме обороны СССР (17 мая 1935–1937). В 1930—34 чл. РВС СССР, с 1936 чл. Военного совета НКО СССР. С 1930 канд. в чл. ЦК, с 1934 чл. ЦК ВКП(б). Был чл. ЦИК СССР. Награждён 3 орденами Красного Знамени (первый из них – под #2). Много сделал для подготовки Красной армии к ведению боевых действий в условиях современной войны, для развития танковых, механизированных, десантных войск. 28 мая 1937 был арестован по обвинению в участии в так называемом военно – фашистском заговоре в РККА. В состав «центра заговора» помимо Якира вошли его «глава» М.Н. Тухачевский, командарм I ранга И.П. Уборевич, ком-коры А.И. Корк, Р.П. Эйдеман, Б.М. Фельдман, В.М. Примаков и В.К. Путна, а также покончивший жизнь самоубийством 30 мая 1937 начальник политуправления РККА армейский комиссар I ранга Я.Б. Гамарник. Якир обратился с письмом к И.В. Сталину и К.Е. Ворошилову с заверением, что он абсолютно невиновен: – «Я честный и преданный партии, государству, народу боец… Я честен каждым своим словом, а умру со словами любви к Вам, к партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». На этом письме оставили резолюции Сталин: «Подлец и проститутка»; К.Е. Ворошилов и В.М. Молотов: «Совершенно точное определение»; Л.М. Каганович: «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара – смертная казнь».
   За два дня до расстрела написал письмо в ЦК и НКО, в котором изложил ряд последних мыслей и предложений, касающихся организации армии.
   11 июня 1937 года Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР приговорён к смертной казни. Расстрелян на следующий день во дворе Лубянской тюрьмы. В энциклопедиях назван: «Один из самых талантливых военачальников современности» и «Один из самых ужасных палачей ХХ века» («отстрел» донских казаков, пытки белогвардейцев, создание батальона из 500 китайцев, прославившихся страшным изуверством).

Глава 4. Родина, семья

//-- 4.1. Отец рассказывает о родине. --//

   «Родина! Елисаветград!
   Большой город со множеством социальных контрастов. Второе по величине и значению в Российской империи кавалерийское юнкерское училище, где ковались офицерские кадры для русской армии из именитого родословного дворянства, из сыновей графов и князей, размещалось в конце главной улицы, как бы особняком, и состояло из множества красных кирпичных корпусов. В их внешнюю сторону как-то вписывался, строго квадратный, большой бульвар, который почему-то назывался царским, с открытым манежем, где производились кавалерийские учения. Для нас, мальчишек, эти учения были источником занимательных и необычайных развлечений. Забегая вперед и вспоминая своих сверстников, родных и не родных братьев, оказалось, что ежедневные наблюдения за кавалерийскими занятиями принесли свою пользу (это несмотря на то, что мы были нещадно биты родителями за то, что мы целыми днями пропадали у манежа) и все мы много лет спустя, легко преодолев тяжёлую кавалерийскую службу, стали неплохими кавалеристами в частях Буденного, Жлобы, Гая, Примакова и других кавалерийских военачальников.
   Но наш восприимчивый детский мозг впитывал не только знания в области кавалерийской езды, вольтижировки, рубки, но и косные традиции бессмысленного и жестокого цукания, бурсацких казарменных традиций, мордобоя денщиков и барского пренебрежения к нижестоящим, «шпакам» и вообще всем тем, кто не принадлежал к их касте и их сословию.
   За внешним лоском и вежливостью юнкеров проглядывала крайняя невежественность, моральная распущенность и низость. Буйные субботние набеги в дома терпимости с битьем роялей, зеркал, мебели и несчастных проституток были обычным явлением, а начальство училища и отцы города смотрели на это сквозь пальцы, снисходительно улыбаясь на мерзкие бесчинства, считая их неизбежной принадлежностью и шалостями молодежи. А ежегодно, в дни производства и выпуска из училища, в течение двух недель город, вернее его центральная часть, пребывал в страхе, ожидая с часу на час кровавого дебоша от новоиспеченных офицеров в новых картинных, мишурных, шитых золотом и серебром гусарских, уланских, кирасирских ментиках.
   Бесшабашное, беспробудное, дикое пьянство. С гиканьем проносились по главным улицам параконные извозчики с развалившимися в фаэтоне пьяными молодчиками. И так из кабака в кабак, из шантана в шантан. Как правило, эти забавы кончались кровью. То изрубят до полусмерти проститутку или вышибалу из дома терпимости, то застрелят извозчика не потрафившего его высокоблагородию, то задавят ребенка, попавшего под колеса управляемого им в пьяном виде фаэтона».
//-- 4.2. Семья. --//

   Броун Иона Григорьевич (19 июня 1898 г. – 5 марта 1968 г.) – (на снимке – сидит слева), родился в городе Елисаветграде (за 15 лет город трижды менял название: в 1924–1934 он назывался – город Зиновьевск, с 1934 по 1939 – город Кирово, с 9 января 1939 года – город Кировоград) Херсонской губернии (ныне – области).
   Отец – Броун Григорий (Гершл) Файвелевич (1878–1916), портной-надомник. Умер от тифа. Мать – Ентл (Ева) Давыдовна (1878–1963) – на снимке сидит с младшим сыном Павлушей. Имела золотые руки и очень острый язык. Многие годы прожила у дочери в Харькове. Первый (и единственный) раз я увидел ее в 1962 году, взяв родителей во время своего отпуска. Это был полуподвал, знаменитый тем, что когда молодожены Иона и Беба возвращались поздним вечером домой, и Ионе, после хорошей выпивки, было невмоготу, Беба предложила мужу «облегчиться» на окно любимой свекрови. Что и было сделано. Утренний монолог: Ентл – «Чтоб у этого мишигене таки все отсохло»! Правдивая Беба: – «Не надо – это Ваш сын»! Иона + четыре брата и одна сестра. Все – «один-в-один».
   Жена Ионы – Беба (Берта), копируя свою свекровь, написала от её имени одну из первых своих песенок (помню не всю), вставив подлинные слова и выражения бабушки Ентл. Мотив – популярного в 20–30-ые годы романса «Эх, душа моя, мы с тобой не пара»:

     Есть шестеро детей —
     Это шестеро чертей:
     Каждому подай-прими,
     Черт вас всех дери!
     Самый младший – Павочка,
     Будь он так здоров,
     Стройный он, как палочка,
     Жрать всегда готов!
     Часто ходит он в кино —
     Любит он картинки.
     из-за футбола он порвал
     Новые ботинки!
     Дальше Зейлэк – мой красавец
     Все девчонки – без ума,
     Он одет как иностранец —
     Отравилась уж одна!
     На заводе – самый первый
     И начальство шлёт в Сухум.
     из-за женщин стал он нервный,
     Потерял последний ум!
     Есть самый лучший сын —
     Э-Ёнечке-алын,
     Как женился – перменился,
     Денег не дает!
     Взял себе жену —
     Злую сатану,
     Красивую как мир,
     Азохэн вэй измир!

   Старший брат Ионы – Абрам (1896) – на семейном фото крайний справа. С золотой медалью закончил гимназию и по знаменитой 3-процентной норме поступил на медицинский факультет Петербургского университета. Снимает «угол», блестяще учится, женится на дочери раввина (на семейном снимке стоит справа), чего Иона не мог ему простить всю жизнь. Целеустремлен и архиэгоистичен, никому в семье, в том числе и матери, никогда и ничем не помог. Талантлив не только в хирургии. В июле 1931 года в СССР приезжает великий драматург, писатель Бернард Шоу. В Харькове в качестве переводчика ему дали Абрама Броуна. В конце первого дня состоялся следующий диалог: «Б. Шоу: – У Вас хороший оксфордский акцент. Где Вы учились? А. Броун: – Я не был заграницей, язык учил по радио. Б. Шоу: – Вы лжец, я не хочу, чтобы Вы меня сопровождали!». Прошел Абрам Броун всю Отечественную войну как действующий хирург, начальник полевого госпиталя, полковник. Жена Рахиль была с ним. Жизнь закончил в Ярославле, одно время заведовал кафедрой хирургии в медицинском институте. У них два сына: Александр – врач, по характеру – его отец, был главным врачом подмосковного города Чехова. Его младший брат – Григорий, инженер, пивное производство; остроумный, веселый; единственный сын Григория, Виктор, – переводчик, живет в Израиле. Оба брата прошли войну. Сделаю отступление от сухой хронологии: забавный случай был у меня с весельчаком Гришкой.
   Любил Григорий снимать кино и развлекать им гостей. Я тоже решил попробовать. За дело взялся всерьез: купил кинокамеру (производство 60-х годов), написал серьезный сценарий: я – великий естествоиспытатель – мичуринец, скрестил у себя на даче сосну с яблоней, грушей, овощами и разными ягодами. Одновременно, я – великий дрессировщик: моя собака умеет определять, залезая на дерево, зрелость овощей и фруктов, а мои сыновья умеют исполнять дикие танцы при сборе богатого урожая. Да простит меня моя дорогая жена Нина, но роль собаки в плаще и с ошейником досталась ей. Правда, карабкалась она на дерево по лестнице, лежащей на земле (о великое искусство оператора, которое я приобрел походя, не заканчивая даже краткосрочных курсов!). Благодаря тщательной подготовке и величию актеров, фильм был снят в уникальные сроки без травм и происшествий и сдан для проявления и монтажа кузену Григорию Броуну Ожидания были тягостными, волнение наростало с каждым днем, особенно в последние дни перед демонстрацией, когда мы узнали, что будущие зрители – не только семья, но и не знакомые нам Гришкины гости (ожидался крупный кинопоказ разных авторов). И свершилось. Вот чего я ему не могу простить, так это то, что мой будущий шедевр он пустил последним, «на закуску». Правда, пока мы сидели в переполненном «кинозале» (кухня и прихожая), я уверял себя, что все лучшее, шедевры показывают в конце, чтобы не перебивать вкус у зрителей. Ну, дотерпел!

   (На снимке: справа, у нас в гостях – Гриша, слева – Илья Данилович Россман, рядом – двоюродный брат отца Миша (ниже – его рассказ о моём дядьке Грише в Геническе)

   Пошли титры: производитель, автор, режиссер, исполнители – все в прекрасном качестве. Титры я вообще не люблю: о чем речь? – зачем мне знать, кто монтажёр, второй подручный и уборщик сцены? «Абсюрд»!! Но с тех пор я титры вообще не перевариваю! Нет слов. Пошла картина. Темный экран, первые секунды. Аппарат стрекочет. Минута, вторая, третья. Темно. Напряжение в зале. Чей-то вопль: – «Гриша, поправь аппарат!». Гриша: – «Все в порядке». В порядочном обществе люди встают и выходят – покурить. Здесь – одни некурящие! И вдруг экран засветился, на ярком солнечном фоне что-то начало прорастать, что-то похожее на колосок в пустыне, умилительно слабое и трепещущее. И наглый титр – «КОНЕЦ». Больше фильмов я не снимал, киноаппарат обменял на гитару. Но хоть с гитарой повезло, т. к. предыдущую свою гитару я давно потерял: в нашем подъезде на 1–2 этажа ниже жил Булат Окуджава с женой, подружившейся с моей сестрой. Вот по этому каналу в 1959 году перешла, во временное, а потом и в вечное пользование, моя гитара к Окуджаве. Надеюсь, что она помогла ему. Буду счастлив.
   Следующий за Ионой брат – Григорий (1900–1971) – на семейном фото – стоит в центре. Тоже своеобразная личность. Знаю 3 эпизода из его жизни. Примерно, 1920 год, Конная Армия Буденного. Иона – комиссар полка, Григорий – командир эскадрона. Ординарец докладывает Ионе: «Ваш брат принимает парад». Быстро на коня и – в соседнее село. И правда: на высоком крыльце богатого дома сидит братишка, пьяный, шашка наголо. Мимо крыльца в пьяном конном строю идёт эскадрон, равнение на крыльцо, шашки наголо, одежда – что могли революционно реквизировать, в свободных руках – от медного таза до бутыли самогона, у кого-то шуба, у кого – ковер. На всем скаку был комэск жестоко бит нагайкой. Вот так трудились комиссары. Воспитывали не только родных братьев. Как говорится, «кстати, – о птичках». Мой дядя Гриша не был изобретателем грабежей мирного населения. Конармия славилась не только великими победами, бывали у неё и тяжёлые поражения. Но не менее она была «славна» и массовыми грабежами, насилиями и еврейскими погромами.

   (На снимке: на сотни метров растянулась колонна с добром, награбленным коноармейцами).

   Мне всё время хочется сказать: – ТАКОВО БЫЛО ВРЕМЯ – ЖЕСТОКОЕ, КРОВАВОЕ, ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ И ПОДЛЫХ ДЕЛ И ЛЮДЕЙ, ВРЕМЯ ОБМАНУТЫХ И ОБМАНЩИКОВ, ВРЕМЯ КОРЫСТОЛЮБЦЕВ И БЕССЕРЕБРЕННИКОВ!!! Приведу биографию любимого мною Бабеля (Вы помните его по Мишке Япончику – Бене Крику из «Одесских рассказов»), который прошёл большой путь с 1-ой Конной.

   Исаак Эммануи́лович Бабель (настоящая фамилия Бо́бель) (1 (13) июля 1894 – 27 января 1940). Родился в Одессе на Молдаванке, третьим ребёнком в семье еврейского торговца Маня Ицковича Бобеля (Эммануила (Мануса, Мане) Исааковича Бобела, 1864–1924), родом из Сквиры Киевской губернии, и Фейги (Фани) Ароновны Бобель. Закончил Одесское коммерческое училище, Одесский коммерческий институт, поступил сразу на 4-ый курс Петроградского психоневрологического института (не окончил – помешала революция). В том же 1916 году Бабель познакомился с А.М. Горьким, который опубликовал в журнале «Летопись» рассказы «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла». Они привлекли внимание, и Бабеля собрались судить за порнографию (1001-я статья), а также ещё по двум статьям – «кощунство и покушение на ниспровержение существующего строя», чему помешали события 1917 года. По совету М. Горького, Бабель «ушёл в люди» и переменил несколько профессий.

   Чтобы не очень «сбиваться с пути», перенесу продолжение биографии Бабеля в Приложение № 20. Мои родители любили Бабеля: мама, думаю, из врождённого антибольшевизма, а отец – из любви к его простому «смачному» языку. (Кстати, антибольшевизм мамы мне понятен: она была очень трезвым человеком и, одновременно, романтичным. Хорошее гимназическое образование, расстрелянный красными любимый брат подготовили антибольшевистскую почву, а 1937–1954 годы укрепили «начальную подготовку» и расставили всё на свои места. К моему удивлению, когда мама дома «возникала», отец встречал это «гробовым» молчанием). Маме удалось сохранить два томика Бабеля издания 30-х годов «Конармия» и «Одесские рассказы»), и я, зная родительскую слабость (да и сам был влюблён), выучил наизусть три рассказа и иногда дома «выступал». Но я отвлекаюсь: уж очень наболело от «раскопок» материалов о революции и Гражданской войне. Продолжу прерванный рассказ о семье, о Грише – брате отца. Лет через 40. Рассказывает только что вернувшийся из Геническа Миша – двоюродный брат Ионы.
   – «Позавчера утром приезжаю в Геническ, воскресенье, иду повидаться с Гришкой – не виделись сто лет. Сидит в садике за домом, на столе бутылка водки, на блюде – жареная курица, перед Гришкой толстый том какого-то романа – читает. Здравствуй, Гриша, говорю. Он поднял голову, узнал меня, 30 лет не виделись, кивнул. Налил мне и себе по стакану водки, выпили. А ты знаешь, я пью сразу и только один стакан. Он свой стакан поставил и уткнулся в книгу. Посидел я, как дурак, минут 10 – ни слова! Ну, ушёл я в дом с его женой поболтать. Она говорит, что он так проводит каждое воскресенье и праздники. Погулял я по городу, вернулся, вечером вышел во двор попрощаться с Гришкой. Книга была дочитана, курица – слегка пощипана, а на столе стояли 7 пустых бутылок. Вот так!».

Захар (1904–1957)

Не знаю, что было с дядей Мишей: может быть, гуляя по городу, он заходил в пару-тройку мест и везде «пропускал» «сразу и только один стакан», но рассказывал он, я – свидетель, всё на полном серъёзе! Бывает, что у человека «троится». А в это время был дядя Гриша то ли директором, то ли главбухом местного рыбзавода (или птицефабрики?). А потом его за что-то посадили. Пытался отец в начале 60-ых что-то сделать, ходил «по инстанциям» в Москве – ничего не получилось. Статья, по тем временам, была тяжёлая – типа растраты. Я в то время работал в Казахстане и эпопею эту не застал. Видимо, отчаянным кавалеристом остался дядя Гриша на всю жизнь. А вот другой дядя на снимке) – Захар (1904–1957) – Зоря, Зэйлэк из песни Бебы. В походе Первой Конной. Иона спит на земле укрытый шинелью. Чувствует под боком приятное тепло. Поворачивается – родной 15-летний братишка Зэйлэк. Как добрался, как нашел – не говорит. Способный был пацан! Закончил он лётное училище, был лётчиком-испытателем, в течение года был бортмехаником у знаменитого Валерия Чкалова. Во время войны был директором авиаремонтного завода в Алма-Ата, закончил службу в конце 50-ых майором, зам. начальника аэропорта в Минеральных Водах. В 56-ом пришел я с отцом к нему в гости – полуподвал в Комсомольском переулке (недалеко от Старой Площади). Был я простужен, с температурой; назавтра у меня в институте экзамен по сопромату. И говорит мой дядька жене: – «Милочка, что ты даёшь нам с Сережей жареную водичку, человеку нужно подлечиться, у него завтра экзамен». Подлечился: с распухшим горлом, при высокой температуре – получил тяжелые 3 балла! И Беба, и Иона, вероятно простили ему телеграмму из Алма-Аты: «Твой приезд невозможен» в ответ на просьбу Бебы принять её с детьми в эвакуацию в августе 1941. Побоялся. Такие были времена!

   (На снимке 60-х годов: Бетя с внучкой)

   А вот и единственная сестра Бетя (на верхнем семейном снимке она сидит рядом с Ионой).
   Жила она много лет с матерью в Харькове, в эвакуации – у Зори в Алма-Ата, жизнь закончила в Калининграде у сына Геннадия и внучки. Прожила непростую жизнь, работала в торговле, была завмагом, заведовала продовольственной базой. Муженёк ей достался… – чекист Бутовский, следователь НКВД в лихие годы. Семью (даже тёщу) держал строго. Несколько лет до кончины (1945) лежал парализованный, когда Бетя наклонялась к нему, пытался хватать её за горло, душить. Это видела моя 5-летняя сестрёнка Юнна, которую мама от страха послала на месяц к ним в Харьков после ареста Ионы в 1937 году.
   О самом младшем брате Ионы – Павлике кроме песенки Бебы добавлю мало. В первые дни войны ушел на фронт и вскоре погиб.

Приложения к главе № 4

//-- Приложение № 19. Автобиография И.Г. Броуна --//

//-- Приложение № 20. Об Исааке Бабеле. --//

   Весной 1920 года по рекомендации Михаила Кольцова под именем Кирилла Васильевича Лютова был направлен в 1-ю Конную Армию под командованием Будённого в качестве военного корреспондента Юг-РОСТа, был там бойцом и политработником. В рядах 1-й Конной он стал участником Советско-Польской войны 1920 года.
   Первые же публикации рассказов цикла «Конармия» оказались в явном контрасте с революционной пропагандой того времени, создававшей героические мифы о красноармейцах. У Бабеля появились недоброжелатели: так, Семён Будённый был в ярости от того, как Бабель описал жизнь и быт конармейцев, и в своей статье «Бабизм Бабеля в „Красной нови“» (1924) назвал его «дегенератом от литературы». Климент Ворошилов в том же 1924 году жаловался Дмитрию Мануильскому, члену ЦК, а позже главе Коминтерна, что стиль произведения о Конармии был «неприемлемым». Сталин же считал, что Бабель писал о «вещах, которые не понимал. «Вытащил» Бабеля из этой опасной «заварухи» Максим Горький. В ответ на нападки Будённого, Горький заявил: «Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего „карикатурно – пасквильного“, наоборот: его книга возбудила у меня к бойцам „Конармии“ и любовь, и уважение, показав их действительно героями, – бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы».
   «Хлебнул» Бабель и коллективизации: «вернувшись из очередной поездки по районам коллективизации, он сказал своему другу И. Слониму, что происходящее в деревне намного страшнее того, что ему доводилось видеть в гражданскую войну. Дошедшие до нас рассказы Бабеля о коллективизации, „Гапа Гужва“ и „Колы-вушка“, могут служить косвенным подтверждением этому свидетельству».
   15 мая 1939 Бабель был арестован на даче в Переделкино по обвинению в «антисоветской заговорщической террористической деятельности» и шпионаже (дело № 419). При аресте у него изъяли несколько рукописей, которые оказались навсегда утраченными (15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями). Судьба его романа о ЧК остаётся неизвестной.
   На допросах Бабеля подвергали пыткам… Бабеля вынудили признать связь с троцкистами, а также их тлетворное влияние на его творчество. Что якобы руководствуясь наставлениями троцкистов, Бабель намеренно искажал действительность и умалял роль партии. Ещё Бабель «подтвердил», что он вел «антисоветские разговоры» среди писателей, артистов и кинорежиссёров (Ю. Олеша, В. Катаев, С. Михоэлс, Г. Александров, С. Эйзенштейн), «шпионил» в пользу Франции. Военной коллегией Верховного Суда СССР он был приговорён к высшей мере наказания и был расстрелян на следующий день, 27 января 1940. Расстрельный список был подписан Секретарём ЦК ВКП(б) И.В. Сталиным. Прах писателя захоронен в Общей могиле № 1 Донского кладбища.

А вот последние данные из рассекреченных материалов: «Бабеля не расстреляли, как это принято считать, в сороковом году. Он шёл по этапу и, обессилев, упал. И его просто оставили умирать на дороге. Написано, что его похоронили в общей могиле – но вряд ли кто-то вернулся за ним, мёртвым, чтобы донести его тело до общей могилы. Великий писатель умер в сугробе, в лесу – да, в сороковом году». (Владимир Войнович. «Литературное»). По некоторым свидетельствам Бабель пробыл в тюрьме до 1952 года.

Глава 5. Жизнь после гражданской

   Отец вспоминает:
   «Только – только окончилась Гражданская война. Покончено с основными врагами Советской власти. Позади интервенты всех мастей и национальностей. Деникин, Врангель, Юденич, Краснов, Каледин и многие другие. Потерпела поражение панская Польша Пилсудского. Освобождены жизненные центры страны, дающие хлеб, уголь, нефть, металл.
   Еще остались маленькие очаги японских интервентов и белогвардейщины на Дальнем Востоке и в Закавказье, еще гуляли по стране банды, вернее, уже маленькие бандочки, поддерживаемые воинствующим кулачеством, особенно на Украине, на Полтавщине, на Дону и Кубани, а партия уже призывала восстанавливать разрушенное 7-летней войной хозяйство; рабочий класс становился к станкам, паровозам, крестьяне с удовлетворением и удовольствием, соскучившись по земле, выходили на поля, на данную им Советской властью землицу. Уже строились планы электрификации и коллективизации страны, начала остро ощущаться нехватка в квалифицированных кадрах. Часть старых кадров, изменив своей родине, ушла за кордон вместе с белым офицерством, часть притаилась, выжидая «а что выйдет у коммунистов?», в меру сил и возможностей саботируя и мешая восстановлению хозяйства, иные, по – своему «честные», ничего не поняв и встав «в позу», предпочли работе с большевиками толкание на толкучках, продавая и обменивая барахло, торгуя спичками и долго и нудно разглагольствуя в своих больших холодных квартирах у пылающих жаром на метр «буржуек» за стаканом морковного чая о судьбах России, о том, что она находится в непроглядной мгле и о том, что без «передовой и мыслящей» интеллигенции, без «соли земли», т. е. без них, большевикам не справиться.
   Большого количества интеллигенции, оставшейся преданной своему народу, явно не хватало для выполнения тех «архитрудных» и грандиозных задач, которые стояли перед страной.
   Партия дала клич «Учиться!», и рабочая молодежь валом повалила на рабфаки. Мы, военные политработники, быстро поняли, что без специального образования нам будет трудно работать в армии, а особенно вне её – в народном хозяйстве. Но Центральный Комитет партии и Реввоенсовет, считая, что еще рано демобилизовываться, всячески пресекал демобилизационные настроения даже для продолжения образования. Тогда армейские коммунисты в университетских городах заполнили аудитории, совмещая работу с учёбой. Трудно это было, очень трудно, так как в то время очень часты были переброски с места на место, а часто и внезапные марши, как это имело место при ликвидации банды Антонова на Тамбовщине, куда были направлены курсанты 57-х пехотных курсов, где я был заместителем комиссара курсов.
   И все же, будучи принятыми осенью 1921 года в Институт Народного хозяйства, мы, группа политработников, во главе с заместителем начальника Политуправления Украинского Военного округа тов. Эйдельманом держали в руках, наряду с винтовкой, учебник.
   Летом 1922 года, сдав зачеты за первый курс правового отделения института, я был назначен начальником вновь организованного Политотдела Отдельной Крымской бригады курсантов, куда мне было предложено немедленно выехать. Прибыв в Симферополь и занявшись организацией политотдела бригады и ознакомлением с семью военно – учебными заведениями разного профиля, дислоцированными во всех крупных городах Крыма, я, вместе с тем, тут же оформился как студент второго курса юридического факультета Симферопольского университета.
   Снова (третий раз) в Крыму. Симферополь, внешне, живет жизнью сытого советского города. Но, присмотревшись, приходишь к выводу, что «то, да не то». Правда, товарищи объясняют это спецификой города, южным комфортом. Все так. Та же нэповская публика, нэповский размах, полагающий, что он утвердился, и утвердился навсегда, цинизм нэпманов, южные красочные и обильные базары с меднолицыми таврическими кулаками и их дородными подругами, торгующими плодами благодатного края прямо с арб, запряженных большерогими волами. Все колышется, шумит, орёт многотонно и многоязычно.
   Много беспризорников – особенно на рынках. В глазах – голодный дерзкий блеск, в неописуемых лохмотьях, черные, грязные. На первый взгляд трудно отделить цвет тела от дырявых грязных лохмотьев. То здесь, то там истошный крик потерпевших от набегов беспризорных. Вот в одном месте с жестокостью алчных собственников-кулаков бьют маленькое живучее существо.

   (На снимке: типичная картинка – приятное развлечение посетителей рынка: бьют воришку-беспризорника)

   Существо молчит, извивается, сжалось в комочек, инстинктивно защищая уязвимые и болезненные места, живот, грудь, лицо, а кулачье сопит и с остервенением трудится. Когда же ты отдираешь от него его жертву, он на тебя смотрит налитыми кровью глазами с непревзойденной ненавистью, но ничего сделать не может, так как он видит, что на боку у нас наганы. Кулак, грязно ругаясь, в бессильной ярости отходит и быстро смешивается с толпой.
   Поднимаем мальчика. Он дико озирается и рукавом вытирает обильно текущую из носа кровь, а в другой руке крепко держит яблоко. Дорого же он уплатил кулаку за это яблоко.
   Ведем его к Симферопольскому вокзалу в детприемник. Мальчик покорно идет, держа меня за руку, и ест яблоко. Не доходя до вокзала, мы обнаруживаем, что он исчез и исчез бесследно, несмотря на то, что мы его до вечера разыскивали. Усталые, полные горестных впечатлений, раздумий, мы возвращаемся домой. Не доходя 50 метров до дома, мы услышали странные и необычные звуки. Темная южная ночь не позволила нам увидеть, что и кто издает такие звуки, и нам показалось, что это мяукает кошка, но, подойдя к крыльцу, мы увидели шевелящееся и надрывающееся от криков существо.
   Наклонившись, мы его взяли и внесли в дом. При рассмотрении, это оказался мальчик месяцев 3–4 от роду, завернутый в легкое тряпье, в нем каракулями записка, мол «прокормить не могу, прошу воспитать или сдать в детские ясли. Зовут мальчика Саша». Что было делать? Нести в ясли? Уже скоро полночь, куда нести – не знаем, а ребенок всё сильнее и сильнее плачет. Разбужен весь дом. Две старушки, у которых мы снимали комнату, кряхтя и охая, явились помочь нам. Но ни они, ни мы ничего существенного предложить ребенку не смогли кроме размягченного в воде и завернутого в марлю хлеба. Пососав его, малец выкинул жвачку и принялся снова орать. Тогда мы придума ли подсластить жвачку. Это понравилось. Пососав минут пять, ребенок уснул, но вскоре снова потребовал сладкую жвачку, и так до самого утра. Мы не сомкнули глаз. Завернув ребенка в свою нательную рубашку и гимнастерку, мы отправились в ясли, предварительно созвонившись с здравотделом и узнав, где они находятся. Кто-то из работников здравотдела заверил нас, что в яслях ребёнку будет хорошо. Мы этим заинтересовались, потому что ребёнок стал нам за эту ночь близок и дорог, несмотря на принятые нами ночные муки, а может быть именно потому, что мы их приняли. Явившись в ясли, мы сдали ребёнка сестре. Она приняла ребёнка и записочку. Записала кто его принёс, и мы, сказав, что берём над ним шефство и что мы будем о нем справляться, удалились.
   В коридоре, при выходе мы обратили внимание на стоящую там большую плетенную корзину, небрежно накрытую простыней. Присмотревшись, мы увидели две детские ножки и рядом с ними головку. Приоткрыв простыню, мы пришли в ужас, увидев, что это детские трупики, приготовленные для того, чтобы их унести и похоронить. Смущенные сестра и няня начали нам что-то объяснять. Каждый день мы справлялись о здоровье Саши. На седьмой день нам сообщили, что Саша умер от воспаления легких. Бредут по рынку голодные женщины с детьми на руках и у подола. Кажущееся изобилие на рынках и в нарождающихся магазинах нэпманов идёт в полное противоречие с магазинами рабкоопов, ютящихся на второстепенных улицах и выставляющих на своих полках и витринах обилие зубных и иных немыслимых щеток, вплоть до конских, гуталин, пудру и другие в том же роде товары.
   Оживление в этих магазинах наблюдалось только в дни выдачи продуктов питания по карточкам, в остальные же дни в магазинах царило полное затишье. Но города жили, люди трудились. Возвращались мужья, отцы и сыновья, жаждущие мирного труда и мирной жизни. Не всем еще можно было дать работу. Страна только начала восстанавливать своё хозяйство, немалая часть предприятий была разрушена, другие не имели топлива, сырья и энергии. Безработица и длинные очереди на биржах труда (ниже, на снимке) с постоянными регистрациями и перерегистрациями были спутниками городов Крыма.

В довершение всего, крайне националистически настроенное советское руководство автономной Республики в лице Председателя ЦИКа Ибрагимова и его родственников и друзей, сошедших с гор и амнистированных советской властью, усугубляло и без того тяжёлое положение в Крыму».

Примечание. Эту главу, целиком переписанную из дневников отца, я иллюстрирую по тексту фотографиями тех лет. Они легко доступны в интернете типовыми запросами. Например: «нэп симферополь фото» или: «украина беспризорники 1920–1923 фото» и т. д.

Приложение к главе № 5

//-- Приложение № 21. Копия из записок И. Броуна --//

Глава 6. И на Тихом Океане. Блюхер

Отец продолжает:
«МОИ ВСТРЕЧИ С БЛЮХЕРОМ

   «Василий Блюхер (на снимке) – герой Перекопа, штурмовых ночей Спасска, организатор победы над японо-белогвардейскими интервентами Дальнего Востока, первый носитель ордена Красного Знамени, победитель во множестве сражений и больших операциях – не подлинный ли мастер большевистского военного искусства?» – писал Михаил Кольцов в «Правде» 21 ноября 1935 года, на следующий день после присвоения Василию Константиновичу звания Маршала Советского Союза. Больше четверти века прошло с тех пор, как трагически оборвалась жизнь Василия Блюхера, но он стоит перед моим взором, живой, жизнерадостный, слегка улыбающийся, со всезнающей мудрой смешинкой в глазах. Нельзя без глубокого волнения думать о том, сколько мог ещё сделать этот солдат революции для народа, для партии, для советских вооруженных сил. Сколько мог он своей высокой ленинской идейностью и полководческим гением сохранить жизней в Великой Отечественной Войне.
   Годы, прожитые Блюхером – это захватывающие и увлекательные страницы героической борьбы и побед. В нём воплотились несравненные качества сынов народа – военных руководителей из рабочих и крестьян.
   Он, как и множество ему подобных командиров Красной Армии, убитых во времена сталинского произвола, – это лучшие из лучших, достойные из достойных железного племени командиров Красной Армии.
   О Василии Константиновиче Блюхере уже написано, но ещё немало необходимо сказать, чтобы воскресить в памяти народной героический путь пролетария, большевика, воина, солдата и маршала».

   «Блюхер, Василий Константинович (1 дек. 1890 – 9 нояб. 1938). Прадеда Блюхера (по имени Фектист), крепостного, отданного в солдаты и вернувшегося с Крымской войны со многими наградами (полный Георгиевский кавалер), помещик в восторге назвал Блюхером по фамилии знаменитого прусского фельдмаршала времён наполеоновских войн. Прозвище со временем превратилось в фамилию. В течение многих лет германские исследователи пытались доказать, что Василий Константинович является завербованным красными ротмистром австро – венгерской армии графом Фердинандом фон Галеном, попавшим в русский плен в 1915 году. Только через много лет от этой версии отказались. Кстати, есть еще много загадок и легенд о жизни Блюхера: и о его двух Георгиевских крестах и звании унтер – офицера, и о его образовании, и невероятном взлёте карьеры сразу после революции. Легенды о Блюхере и таинственны, и авантюрны. Смесь данных советской, иностранной и эмигрантской прессы дает неплохой фон для большого авантюрного романа: „Блюхер – рабочий от станка“, „Блюхер – первоклассный иностранный организатор – авантюрист типа Требич-Линкольна“, „Блюхер – образованный русский офицер“, „Блюхер – слесарь Мытищинского вагоностроительного завода“, „Блюхер – русский унтер – офицер“, „Блюхер говорит с сильным немецким акцентом“, „Блюхер – майор Титц, офицер австрийского генерального штаба“, „Блюхер – член коммунистической партии с 1916 года“, „Блюхер – военнопленный германский офицер, бывший правой рукой полковника Бауера“… Недаром его называли «Генерал Немо» и «Полководецпод псевдонимом». Отец – Константин Павлович Блюхер. Мать – Анна Васильевна Медведева. Василий был первым ребёнком в семье. Всего в семье было четверо детей. После одного года обучения в церковно – приходской школе в 1904 году отец увёз Василия в Петербург на заработки. Он работал «мальчиком» в магазине, чернорабочим на заводе, а в 1909 году, переехав в Москву, поступил слесарем на Мытищинский вагоностроительный завод под Москвой. В 1910 году за призыв к забастовке был арестован и приговорён к тюремному заключению. В 1913–1914 годах работал в мастерских Московско-Казанской железной дороги. В начале Первой Мировой войны он призван в армию. Приказом по полку от 2 июля 1915 г. № 185 Блюхер был награждён Георгиевской медалью IV степени за номером 313935. В графе «время оказанного подвига» дата стоит – 28 ноября 1914 года. 8 января 1915 года на реке Дунаец под Тернополем Блюхер был тяжело ранен разорвавшейся гранатой в левое бедро, левое и правое предплечья. Был разбит тазобедренный сустав, из-за чего левая нога стала короче на 1,5 см. В бессознательном состоянии доставили его в армейский полевой госпиталь. Восемь больших осколков было извлечено из его тела. Сильно были повреждены обе ноги. Осмотрев храброго солдата, профессор Пивованский произвел очень сложную операцию и приложил все усилия, чтобы спасти ему жизнь. Блюхера дважды выносили в морг как умершего. После длительного лечения в марте 1916 года Блюхер был уволен из армии врачебной комиссией главного военного госпиталя с пенсией первого разряда. С апреля 1916 года работал в Казани в гранитной мастерской, а затем на заводе в Казани».

   Дальнейшее этой статьи о Блюхере я выношу в Приложение № 22.

   «В октябре 1938 года отстранённый от должности маршал Блюхер лечился в Адлере, на даче Ворошилова в пансионате «Бочаров Ручей», где и был арестован 22 октября 1938 года. Специальным поездом доставлен в Москву. 24 октября в 17 часов 10 минут его с Курского вокзала привезли на Лубянку во внутреннюю тюрьму НКВД СССР. Поместили в камеру № 93 и присвоили ему тюремный номер «11». За восемнадцать дней пребывания Блюхера во внутренней тюрьме НКВД, со дня ареста и до кончины, его допрашивали двадцать один раз (с 26 октября 1938 года допросы проводились и в Лефортовской тюрьме). Семь допросов арестованного № 11 провел лично Берия, одиннадцать – начальник отделения ОО ГУГБ НКВД СССР старший лейтенант Иванов, три – оперуполномоченные ОО ГУГБ НКВД И.И. Головлев и Д.В. Кащеев.
   В собственноручных показаниях, написанных в течение 6–9 ноября 1938 года, он признал себя виновным в том, что был участником антисоветской организации правых и военного заговора. 9 ноября 1938 года в 22 часа 50 минут, находясь под следствием, В.К. Блюхер скоропостижно умер в кабинете врача внутренней тюрьмы. Спустя два часа Меркулов приказал отправить труп Блюхера в морг Бутырской тюрьмы для судебно – медицинского вскрытия. По заключению судмедэкспертизы (судебно – медицинский эксперт Семеновский), смерть маршала наступила от закупорки лёгочной артерии тромбом, образовавшимся в венах таза. Рано утром труп Блюхера был перевезен в крематорий и предан кремации.
   10 марта 1939 года уже посмертно задним числом он был лишён звания маршала и приговорён к смертной казни за «шпионаж в пользу Японии (В Дайрене Блюхер якобы занимался шпионской деятельностью в пользу Японии), участие в антисоветской организации правых и в военном заговоре».
   11 ноября 1938 года дело по обвинению Блюхера было прекращено за смертью обвиняемого».

   Как на самом деле погиб Василий Константинович узнал в тюрьме мой отец. Об этом – моя следующая глава.
   Я привел большую справку о жизни и деятельности Василия Константиновича Блюхера по двум причинам: 1. Это был, на мой взгляд, Человек с большой буквы. 2. Его хорошо знал и восхищался им мой отец. По возвращении в Москву мои родители дружили с женой Блюхера Рафой (Глафира), отец в чём-то помогал ей. (Из письма мамы мне в Казахстан в феврале 1961 г.: «Завтра идём на блины к Рафе Бл., она всегда пересылает тебе приветы – прими их»).
   Продолжу воспоминания отца:
   «Я хочу рассказать о нескольких встречах, о многих с живым и об одной с убитым Василием Константиновичем.
   Стянув в Крым остатки разгромленной деникинской армии, барон Врангель, получив из Франции и Англии щедрую поддержку оружием, амуницией и финансами, применяя свирепый террор к рабочим и крестьянам, двинулся завоёвывать «единую и неделимую» Россию и въехать в белокаменную на белом коне.
   Панская Польша под нажимом Франции ускорила нападение на Советскую Россию и отвлекла значительные силы Красной Армии, тем самым дав возможность барону Врангелю выползти из Крымского полуострова и двинуться на север для того, чтобы выйти в тыл юго – западному фронту и захватить Донбасс. Над советской страной снова нависла огромная опасность. Снова партия и Ленин приковывают внимание и силы партии к южному фронту, направляя туда тысячи коммунистов. Коммунистов в партии уже не единицы, ими насыщены действующие части. К августу 1920 года в Красной Армии было 300 тысяч большевиков, что составляло половину всей партии.
   Командующим Фронтом назначается М.В. Фрунзе, выдающийся деятель партии и полководец. Из Сибири, после разгрома Колчака, перебрасывается 51 Дивизия Василия Блюхера, имя которого в Красной Армии уже стало широко известным.
   Дивизия, выгрузившись в Апостолово, двинулась к Каховке и там сходу вступила в ожесточенную схватку с превосходящим по количеству и оснащенным танками и другой боевой техникой противником.
   В тяжелых боях дивизия удерживает Каховский плацдарм около двух месяцев, не раз переходя в контрнаступление. Политработники дивизии нам рассказывали, что в этих боях создавалось впечатление, что Блюхер одновременно был абсолютно во всех частях и подразделениях дивизии.
   Первая Конная Армия форсированным походным маршем из – под Замостья и Грубешева движется на Южный Фронт вопреки тому, что все радиостанции Пилсудского, захлебываясь, сообщали о полном разгроме 1-ой Конной и пленении Буденного. Около 20 тысяч сабель с пулеметными тачанками и артиллерией спешат на юг, делая по 90 километров в день, чтобы не упустить «черного барона» и не дать ему укрыться и укрепиться за узким Перекопским перешейком и, уничтожив живую силу врага, ворваться в Крым на его плечах.
   Мы, политработники 1-ой Конной, знали и видели много прославленных командиров в своих рядах и гордились ими. Вместе с тем, нам очень хотелось увидеть В.К. Блюхера – любимца уральских рабочих и сибиряков, о котором нам рассказывали много легендарных случаев. Очутившись с группой политработников в Каховке, мы увидели группу военных и крестьян, окруживших стройного подтянутого командира, сжимавшего обеими руками портупею. Он оживлённо беседовал с окружающими. Из отрывочных фраз явствовало, что разговор идёт о форсированном подвозе к передовым позициям снарядов, патронов и продовольствия. Это был В.К. Блюхер, который, закончив беседу, быстро сел на коня и рысью удалился.
   Это была не встреча с прославленным полководцем, а только знакомство, и то одностороннее и мимолетное. Прошло 8–9 лет. Это были годы бурного развития страны Советов, годы восстановления и реконструкции народного хозяйства, принятия 16 съездом партии первой пятилетки и выдвижения рабочим классом лозунга «Пятилетка в 4 года!».
   Это были и годы борьбы с белогвардейцами и интервентами на Дальнем Востоке, с басмачеством в Средней Азии и бандами Антонова и многих других.
   Во внешних делах нас непрестанно прощупывали империалисты, они искали слабые стороны бурно и стремительно набирающего силы Советского Союза. Налёт на Полпредство в Пекине, на Торгпредство в Лондоне, официальный разрыв дипломатических отношений Англии с СССР, разгром советских консульств в Кантоне и Харбине и измена, предательство Чан-Кай-Ши и переход его в лагерь империализма и контрреволюции. Во всех этих событиях Василий Константинович, так или иначе, принимал самое деятельное участие в качестве Главкома Народно – революционной Армии и Флота, дипломата при переговорах с японцами, организатора дисциплинированной кадровой армии, Главкома и военного министра, организатора разгрома белогвардейцев под Волочаевкой и освобождения Дальнего Востока от Белой армии и интервентов.
   Характерно для деятельности большевика и полководца Василия Блюхера, что не успевает он осесть на относительно мирной работе, как партия и её ЦК снова и снова посылают его туда, где решаются судьбы революции и национально-освободительного движения.
   По просьбе Сун-Ят-Сена Василий Константинович направляется военным советником Кантонского революционного правительства. Весь мир узнал Блюхера – генерала Галина (как его называли в Китае) по его выдающимся успехам в Великом Северном походе.
   Обо всем этом мы, политработники Украинского Военного Округа, знали по отрывочным рассказам товарищей, знавших Василия Константиновича лично или слышавших о его боевой деятельности из третьих уст. Естественно, что имя Блюхера становилось легендарным как в армии, так и в народе.
   И тут мы узнаем, что Василий Константинович назначен помощником командующего УВО. Округом командовал И.Э. Якир, разделивший впоследствии участь Блюхера и убитый годом раньше.
   Я тогда работал зам. начальника Госфинконтроля УВО и Черноморского флота. Первая встреча произошла в кабинете Василия Константиновича, где я докладывал о результатах ревизии всего хозяйства одного из корпусов УВО.
   У Блюхера присутствовали представители командования и политработники этого корпуса. Это была одна из первых ревизий всего финансового, продовольственного и артиллерийского хозяйства, произведенных на месте, т. е. в частях корпуса. До этого ревизии проводились по отчетным документальным данным, которые присылались к нам в Харьков, где контролеры зарывались в бумаги, не видя ни живых людей, ни условий жизни и быта части.
   Эта первая моя встреча с Василием Константиновичем вылилась в скрупулезный допрос, экзамен, но экзамен и допрос не сухого бездушного экзаменатора, а человека до тонкости знающего быт, жизнь и деятельность части, человека благожелательного и, вместе с тем, требовательного, человека, который может тебя многому научить и передать тебе свой огромный опыт большевика и командира. Василий Константинович задавал вопросы, главными из которых были: «А сколько вы провели собраний с красноармейцами, командирами и политработниками, сколько было выявлено непорядков и злоупотреблений по их выступлениям, сколько газет было посвящено ревизиям корпуса и какой реальный результат выступлений печати?».
   Одним словом, Василий Константинович настойчиво направлял нашу мысль, нашу деятельность на то, что контроль над хозяйственной деятельностью будет тогда действенным и эффективным и принесет пользу, когда он будет опираться на активную помощь и работу масс.
   Много раз за время пребывания Василия Константиновича на посту Командующего УВО (я не оговорился, т. к. за 13-ти месячное пребывание в округе В.К. Блюхер фактически командовал им, ввиду того, что Командующий войсками УВО И.Э. Якир в течение 1928–1929 годов учился заграницей и в округе числился номинально) мне приходилось докладывать ему лично или на заседаниях Реввоенсовета УВО о результатах ревизии частей округа, и он всегда был беспощаден к разгильдяям и преступникам, строг и крайне требователен к людям, недооценивающим значения хозяйственно – материального состояния частей, прост и доступен к рачительным хозяевам, обращающимся к нему за помощью. Нам – контролерам он не раз твердил, что только в тесной связи с широкой общественностью, с красноармейцами, командирами и политработниками гарантия успеха нашей работы.
   Выполняя наказ своих хозяев – империалистов США, Англии и Японии, пытавшихся вновь и вновь развязать войну против Советского Союза, Чан-Кай-Ши, Чжан-Сюэ-Лян и прочие китайские горе-вояки 10 июля 1929 г. начали захват Китайско-Восточной железной дороги, находящейся по договору в совместном управлении Советского Союза и Китая. Захват дороги сопровождался грабежами, убийствами, массовыми арестами тысяч советских граждан – рабочих и служащих КВЖД и заключением их вместе с семьями в концлагеря и тюрьмы. Так, в Сумбейском лагере было заключено 1161 советских граждан, в том числе 16 детей. В тюрьме содержались 82 человека, из них 7 женщин. 35 человек подвергнуто пыткам. Без вести пропало 25 человек. На линии КВЖД убито 5 человек и скончалось от ран и побоев 3 человека (газета «Тревога» от 5/10/1929 г., № 24). Вместе с китайскими бандитами действовали остатки разбитых русских белогвардейцев. К нашим границам подходят крупные соединения китайских войск. Организуются банды белогвардейского отребья, совершающие налеты на наши пограничные заставы и населённые пункты. Банды забрасываются и вглубь нашей территории и сеют смерть и пожары нашему мирному населению. Наша выдержка, терпение, спокойствие и предложение разрешить конфликт мирным путем расцениваются империалистами как проявление слабости. ЦК партии и Советское правительство 6 августа 1929 г. организуют Особую Дальневосточную Армию и назначают командующим этой армией В.К. Блюхера, предложив ему немедленно вступить в исполнение своих новых служебных обязанностей.
   С этого момента характер событий начинает резко меняться. На Дальний Восток в Особую Дальневосточную Армию под командованием В.К. Блюхера со всех военных округов, со всей страны устремились командиры, политработники и непрекращающийся поток заявлений добровольцев.
   В конце августа 1929 года я с группой контролеров был вызван из Харькова в Москву, где решением Председателя Совета Народных Комиссаров Союза был назначен начальником Полевого Контроля Особой Дальневосточной Армии.

   Девять дней пути до Хабаровска в скором поезде, заполненном до отказа умудренными опытом гражданской войны, закалёнными в боях командирами и политработниками и восторженными, ищущими героических подвигов молодыми, только что закончившими военно – учебные заведения, командирами, многому научили и о многом заставили подумать.
   Наконец, мы приехали в Хабаровск. Золотая Дальневосточная осень, теплая и ласковая, ещё больше ободрила нас.
   Придя на приём к Блюхеру, мы доложили ему, что решением Председателя Совета Народных Комиссаров СССР создан полевой контроль Особой Дальневосточной Армии, в задачу которого входит контроль над деятельностью органов снабжения и расходования материальных и технических средств в фронтовых полевых условиях.
   Василий Константинович сказал, что он об этом знает и дал понять, что он один из авторов этого нового для Красной Армии мероприятия. Глядя на меня, улыбаясь, он спросил: – «Разумеется, как и в Украинском Военном Округе, мы будем контролировать с широкой помощью и участием красноармейцев, политработников и командиров?»
   – «Конечно, Василий Константинович, как Вы нас и учили!»
   Посоветовав разбить нашу группу контролёров на две части, из которых одна должна оставаться в частях Южной Группы под командованием нач. штаба ОДВА Лапина, а другая должна отправиться в район Манчжурии – Джалайнара и пообещав в ближайшее время свидеться для более подробного разговора, Василий Константинович предложил мне явиться в тот же вечер на совещание командиров и политработников в Штаб Армии.
   Там я встретил немало знакомых по прежней службе в Красной Армии и некоторых товарищей, с которыми мы сдружились за долгий путь от Москвы до Хабаровска. У всех было приподнятое состояние. Все с нетерпением ожидали выступления Блюхера. Для многих это была первая долгожданная встреча с человеком, о котором складывались легенды, песни и стихи, с человеком, чья жизнь и деятельность была примером героизма, примером служения партии и народу.
   Меня окружила безусая молодежь и забросала вопросами о том, как выглядит Блюхер, правда ли, что он внук немецкого маршала Блюхера – победителя Наполеона при Ватерлоо, очень ли требователен и строг командующий, правда ли, что он лично вёл 51-ю Дивизию на штурм Перекопа. И много – много различных вопросов наперебой задавали командиры и политработники, перебивая друг друга и не слушая ответов.
   В это время вышел Василий Константинович и спокойно, деловито, дорожа каждой минутой, без всяких вводных слов, без пафоса и нажима начал говорить о том, какая обстановка сложилась в нашей стране, в мире, на КВЖД, по ту и эту стороны границы с Китаем.
   Коротко и сжато он обрисовал положение и дал оценку противоборствующим силам. Рассказав коротко о роли империалистов США, Англии и Японии, спустивших с цепи китайских наймитов, В.К. остановился на том, как рабочие Уругвая дали средства ОДВА на постройку самолета, о том, как германские рабочие шлют привет командованию Дальневосточной Армии и отказываются грузить оружие для китайских генералов, и привёл много других примеров интернациональной пролетарской солидарности.
   Особый интерес вызвал рассказ о том, что Всекитайская Федерация профсоюзов обратилась к китайскому пролетариату с воззванием по поводу событий в Манчжурии. Федерация призвала всех рабочих Китая вести самую энергичную борьбу с захватом КВЖД нанкинскими генералами. Возвание подчеркивало, что КВЖД захвачено в интересах империалистов, которые хотят использовать Манчжурию как плацдарм для своих противосоветских действий. В возвании говорилось, что только в полном единении с мировым пролетариатом, ведя борьбу за защиту СССР, китайские рабочие добьются своего освобождения.
   С другой стороны китайские троцкисты во главе с членом ЦК китайской компартии Чен-Ду-Сю во время конфликта на КВЖД говорили, что китайская компартия не должна говорить китайским рабочим: – Защищай СССР – отечество мирового пролетариата.
   В заключение Василий Константинович призвал в этот напряжённый и ответственный момент для страны и армии командиров и политработников, всех коммунистов быть впереди, быть образцом выполнения своего священного боевого долга перед партией и Родиной.
   Он не обещал, что «закидаем шапками», наоборот он говорил, что у противника вдвое большее численное превосходство, что на подходе к линии фронта китайские генералы форсированно подтягивают еще 2–3 дивизии и большое количество современной техники, что несомненны жертвы, но что главное наше преимущество состоит в том, что наш красноармеец знает, что рискуя жизнью, он отстаивает завоевание революции, свою родину, полным хозяином которой он является, тогда как китайский солдат является рабом помещика и кулака и не хочет воевать и умирать за него.
   Так говорил Василий Константинович, и каждое его слово большевика и командира, уважаемого и любимого человека, падало на благодатную почву. Каждое слово Блюхера было очень близким, ясным и понятным и вызывало и укрепляло веру в дело коммунистической партии, в дело Советской власти.
   Не будет преувеличением сказать, что назначение командующим ОДВА Блюхера, этого мудрого талантливого полководца, удары которого не раз испытывали на себе китайские генералы и их империалистические хозяева, было мудрым решением партии, не в малой степени решившее исход и ликвидацию советско – китайского конфликта и, вместе с этим, поражение всех враждебных СССР сил.
   Описывать подробно боевые операции ОДВА вряд ли необходимо, т. к. они уже описаны в книге В. Душенькина «От солдата до маршала».
   После многократных нападений, налётов, артиллерийских и пулемётных обстрелов наших пограничных частей и мирных жителей и не менее многочисленных предложений с нашей стороны об урегулировании конфликта, после разгрома Сунгарийской флотилии и гарнизонов от Лахасусу до Фукдина в ночь с 16 на 17 ноября китайские войска значительными силами при поддержке артиллерии перешли в наступление на станицу Абагатуевскую и разъезд № 86. Провокационные действия китайских войск в это же время имели место не только в Забайкалье, но и в Приморье, где происходили ежедневные обстрелы наших пограничников и мирных жителей, свидетелем которых мне лично пришлось быть в районе Полтавской, Турьего Рога и налетов на нашу территорию из района Мишаньфу.
   После того, как китайская конница перешла нашу границу в районе Турьего Рога и посёлка Первомайский и начала теснить наши пограничные части, командование ОДВА приказом Блюхера вынуждено было принять со своей стороны контрмеры. В результате части ОДВА, как в Забайкалье, так и в Приморье, отбив 17 ноября наступление китайских войск, преследовали их на китайской территории, оттеснив их подальше от нашей границы. В ходе этой операции было взято в плен и разоружено много тысяч китайских солдат и офицеров, отобрано большое количество винтовок, пулеметов, пушек, боеприпасов и много боевого снаряжения.
   После разгрома китайских генералов все наши требования были полностью удовлетворены и закреплены Хабаровским протоколом.
   Еще не сразу после подписания договора наступило полное спокойствие на КВЖД. Кое – где еще блуждали маленькие группы разбитых китайско – белогвардейских банд. Получив сокрушительный удар, Мукденские политики и китайская военщина уже не решались нарушить соглашение.
   Председатель Совета Народных Комиссаров Рыков, докладывая на сессии ЦИК СССР, сказал о действиях ОДВА: «упорство китайского правительства не могло не повлиять на непосредственное ознакомление китайской военщины с мощью нашей армии. Вся заграничная печать вынуждена сейчас признать, что наша армия обнаружила совершенно исключительную организованность, совершенно исключительную выдержку и исключительно бережное отношение ко всему мирному населению Китая, с которым ей пришлось соприкасаться во время последних операций».
   Наши войска вернулись домой, вернулся в Хабаровск и В.К. Блюхер. Немедля, учитывая положительный опыт войны, её некоторые ошибки и промахи и героические дела нашей армии, он начал вести работу по дальнейшему подъёму боеспособности и политико – морального состояния частей ОДВА.
   Так как моя группа контролеров работала почти во всех частях, то нам часто приходилось встречаться с командующим в Никольско-Уссурийске, Спасске, Гродеково и многих других местах, в которых он побывал и инспектировал. Особое внимание он уделял беседам с красноармейцами, командирами и политработниками, часто напоминая мне, что залог успеха нашей работы в теснейшей связи с армейской общественностью.
   Как это ни странно, некоторые политработники из ложно понятого престижа считали, что не следует слишком широко при ревизии частей общаться с красноармейцами, что, якобы, такое общение может подорвать авторитет и единоначалие командно – политического состава армии.
   В.К. Блюхер мягко, но решительно отмёл эту ничем не оправданную позицию, идущую вразрез с традициями нашей партии, а при моём докладе на Реввоенсовете Армии о результатах работы полевого контроля во время боевых операций, он, резюмируя высказывания по моему докладу, подчеркнул особую важность привлечения широкой армейской общественности, указав, что в этом сила нашей партии, нашей армии и что кто этого недооценивает, тот ничего не понимает и не учитывает особенности нашего советского строя. Тут же он одобрил наши неоднократные выступления в газете «Тревога» с освещением хода ревизии частей и показа виновников зла.
   На этом заседании Реввоенсовета мне довелось быть свидетелем, как приехавшая делегация уральских рабочих с исключительной теплотой и любовью поздравила Василия Константиновича с разгромом китайско – белогвардейских банд и вручила ему в подарок шашку из булатной златоустовской стали, инкрустированную уральскими умельцами.
   Как живой стоит передо мной небольшой, щуплый, седой, с опущенными книзу чумацкими усами старейший член делегации, вручивший шашку Василию Константиновичу. Обращаясь к Блюхеру, рабочий сказал, что шашка острая, сделана руками рабочих и что дарится она ему для того, чтобы и дальше он разил врагов революции, рабочего класса так, как он делал это до сих пор. Речь его была не напыщенной и не слащавой, а наоборот, она была произнесена сурово и требовательно, как речь старшего наставника своему хорошему ученику, от которого требуется больше того, что он дал до сих пор. Он обращался к Василию Константиновичу по – отцовски на ты, Блюхер же, принимая подарок, смиренно слушал наставления старшего с благодарностью и уважением.
   Покидая Дальний Восток и прощаясь с Василием Константиновичем, я увозил из армии дарованную им мне частицу его мудрости и опыта большевика и полководца.
   Прошло ещё пять лет. Осенью 1935 года болезнь привела меня в подмосковный санаторий «Барвиха», где лечился и Блюхер.
   Иные условия, иные грани характера Василия Константиновича, грани самородка твёрдого и вместе с тем мягкого и блестящего. Эти грани привлекали к нему молодых и пожилых, журналистов и артистов, политических деятелей и хозяйственников, партийных работников и дипломатов.
   Для всех у Василия Константиновича находилось доброе и умное слово, всех он чем-то привлекал. Это – глубокая искренность, личное обаяние, жизнерадостность, чувство юмора, живой интерес к людям и жизни, исключительная скромность.
   Он занимался спортом: играл в теннис, катался на коньках, любил продолжительные прогулки, и все это он делал вместе с окружающими его людьми. Он очень любил детей и мог долго возиться и играть с детьми, приезжавшими навестить своих родителей, лечившихся в «Барвихе». Дети же, остро чувствуя расположение и любовь к ним, в свою очередь льнули к Василию Константиновичу.

   (На снимке: Барвиха – санаторий Совмина СССР, 1935 год)

   В это время в «Барвихе» лечилось много известных, именитых людей.
   Это были Народные артисты СССР Качалов, Климов, Блюменталь-Тамарина, замечательный советский журналист Михаил Кольцов, строитель Турксиба Шатов, дипломат Потемкин, старейшие большевики и соратники Ленина Ганецкий, Гопнер, Аллилуев, Председатель Совета Народных Комиссаров Украины Любченко и много других. Общение с ними обогащало и было интересным и познавательным.
   Все они восприняли постановление ЦИК Совета Народных Комиссаров о присвоении звания Маршала СССР Блюхеру как должное и заслуженное.
   Так же восприняли это трудящиеся нашей страны. Ярким примером тому может служить следующий эпизод: на следующий день после присвоения Василию Константиновичу звания маршала в театре имени Вахтангова состоялась примьера пьесы Афиногенова «Далёкое». Маленькая станция на Дальневосточной магистрали и люди, населяющие этот маленький клочок земли. Случайная порча вагона приводит на станцию командира корпуса Красной Армии Малько. В соприкосновении с ним заново ощущают себя, свое существование, свой труд обитатели станции. Их жизнь наполняется новым содержанием.
   Основной конфликт пьесы упирается в общемировую, общечеловеческую проблему жизни и смерти. Комкор Малько, страдающий неизлечимой болезнью, не склоняет своей головы перед лицом смерти. Находящаяся в то время в «Барвихе» актриса театра Вахтангова В.Г. Вагрина (О ней я расскажу позже, в 9-ой главе), пригласила Василия Константиновича посмотреть этот спектакль. Вместе с ним поехала его жена и несколько товарищей.
   Перед началом второго акта на авансцену вышел Народный артист Захава и сообщил, что на спектакле присутствует Маршал Советского Союза Блюхер и что весь коллектив театра сердечно поздравляет его с присвоением ему звания маршала. Весь зал встал и, обернувшись к ложе, где находился Василий Константинович, долго и бурно приветствовал его. До сих пор я помню лица зрителей, взволнованно и сердечно аплодировавших ему (отец вместе с мамой сидел в ложе Блюхера).
   И еще один эпизод, явно противоположный рассказанному: в ложе напротив сидел Секретарь ЦК ВКП/б/, член Политбюро, Нарком путей сообщения, Секретарь Московского комитета партии Каганович. Он так был упоён титулами и властью, что не счёл для себя возможным вместе с переполненным залом зрителей и артистами приветствовать нового маршала СССР Блюхера. Из ложи, где находился Блюхер, мне хорошо было видно, как Каганович, насупленный и явно недовольный овацией, устроенной зрителями Блюхеру, не встал, а отодвинулся вглубь ложи для того, чтобы не принять участия в приветствии.
   На следующий день по просьбе больных был устроен праздничный обед. Все было очень скромно. Было то, что в обычном обеде, но в отличие от будничного на этот раз расставленные по всей столовой столы были собраны в Т-образную форму. В центр стола был приглашен Василий Константинович, и перед ним был поставлен большой торт, к которому «прикладывались» все, любящие сладкое, особенно те, которым по характеру болезни это было запрещено. Много волнующих, сердечных слов было произнесено в адрес маршала. Они были произнесены с глубокой искренностью и любовью.
   Вечером состоялся концерт, где я с большим интересом наблюдал с каким сожалением Василий Константинович смотрел на увядающее искусство старейшей балерины Народной артистки Гельцер, горячо аплодировал певице Лидии Руслановой и заразительно смеялся, вернее от души хохотал, когда выступала замечательная эстрадная артистка Мария Миронова, особенно когда она исполняла свой, тогда коронный, номер «Телефонные разговоры».
   Снова отъезд. Василий Константинович еще оставался в Барвихе, оставался в расцвете сил и таланта. Но больше я его живым уже не увидел».
   В дополнение к изложенному в начале главы привожу несколько абзацев из книги В. Шевченко «Маршал В.К. Блюхер. Мифы и реалии» – Приложение № 23, а в Приложении № 24 – некоторые сведения о семье и кончине Василия Константиновича.

Приложения к главе № 6

//-- Приложение № 22. Маршал Блюхер. Тяжкий путь. --//

«Он много и упорно учился, хотел даже сдать экзамен при гимназии на аттестат зрелости. Каждый вечер, после работы на заводе, он ходил в Собачий переулок к студенту-репетитору Нагорному. Нагорный был энергичный юноша, бравшийся за одну зиму пройти с учениками полный курс гимназии. Он задавал Блюхеру чудовищные уроки. Один из питомцев Нагорного, учившийся у него вместе с Блюхером, вспоминая об этом времени, сознается, что от обилия заданного все ученики Нагорного совершенно шалели и один только Блюхер упорно и точно выполнял все требования неистового репетитора.
В июне 1916 года он вступил в ряды РСДРП. К началу Октябрьской революции Блюхер являлся членом Самарского Военно-Революционного Комитета. После установления Советской власти в Самаре он стал помощником комиссара Самарского гарнизона и начальником губернской охраны революционного порядка.

   Блюхер (на снимке) был активным участником гражданской войны. В 1918 году во главе отряда направлен на Южный Урал для борьбы с частями войскового атамана Оренбургского казачества полковника А.И. Дутова. С июля 1918 заместитель, а в августе – командующий партизанской Уральской армией. В тяжелейших условиях совершил 1500-километровый рейд от Оренбурга к Уралу. За это Блюхер стал первымкавалером ордена Красного Знамени (1918). Затем командовал дивизиями, был зам. командующего армией, начальником укрепленного района. В наградном листе ВЦИК от 28 сентября 1918 года говорилось: «Бывший сормовский рабочий, председатель Челябинского ревкома он, объединив под своим командованием несколько разрозненных красноармейских и партизанских отрядов, совершил с ними легендарный переход в полторы тысячи верст по Уралу, ведя ожесточенные бои с белогвардейцами. За этот беспримерный поход тов. Блюхер награждается высшей наградой РСФСР – орденом Красного Знамени под № 1».
   Дивизия Блюхера участвовала почти во всех завершающих операциях по освобождению Сибири от колчаковцев.
   В июле 1920 года Блюхер получил приказ о переброске дивизии на Южный фронт на борьбу с Русской армией П.Н. Врангеля.
   …. 51-я дивизия в последних боях против Врангеля покрыла себя неувядаемой славой. «Невзирая на тяжелые жертвы, в обстановке невероятных лишений она до конца выполнила свой долг перед Республикой и, потеряв 75 % состава, штурмом овладела всеми линиями обороны противника, пробив своей грудью дорогу в Крым. М.В. Фрунзе».
   27 июня 1921 года Блюхер назначен председателем Военного совета, главнокомандующим Народно – революционной армии Дальневосточной республики и военным министром ДВР.

   «Из книги К. Паустовского «Маршал Блюхер»:
   «Имя Блюхера окружено славой освободителя. Ни один из завоевателей – полководцев прошлого не мог сказать, как Блюхер: – Волочаевская эпопея показала всему миру, как умеют драться люди, желающие быть свободными».
   В 1935 году Блюхер стал одним из пяти первых маршалов Советского Союза.

   В.К. Блюхер, к своему несчастью, имел непосредственное отношение к развязыванию Большого террора в своей армии: в июне 1937 года он возглавил военный трибунал по «делу военных».
   Во время конфликта с японцами на озере Хасан в июле-августе 1938 года в СССР было заявлено о крупной победе, но по итогам операции на Хасане оказалось, что РККА потеряла значительно больше солдат, чем японская армия, и не смогла полностью выполнить поставленной задачи. Блюхер был арестован в октябре 1938 года. Его обвиняли в военно-фашистском заговоре и пытались заставить признаться во вредительских действиях во время террора и боев на Хасане».

   (На снимке: первые маршалы. Слева направо: Тухачевский, Ворошилов, Егоров (сидят), Будённый и Блюхер (стоят).
//-- Приложение № 24. В. Блюхер. Семья. Конец. --//

   «1. Дочь Зоя вспоминала: «Отец был натура могучая, неуемная, подчас противоречивая. В нем уживались железная воля, твердая решительность, порой жесткость с удивительной мягкостью, чуткостью, сентиментальностью…».
   2. Блюхера и всех его родственников арестуют 22 октября и доставят во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке. Арестованному присвоят номер 11, первый допрос состоялся 25 октября. Его перекрестно вели заместитель народного комиссара внутренних дел СССР комиссар государственной безопасности 1-го ранга Берия и начальник отделения особого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД старший лейтенант И.А. Иванов. За 18 дней его будут допрашивать 21 раз обвиняя в антисоветской, шпионской деятельности в пользу Японии, семь раз лично Берия.
   3. «…Этим же решением к расстрелу были приговорены первая жена Блюхера Галина Покровская и жена брата Лидия Богуцкая. Еще через четыре дня расстреляли вторую жену бывшего командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) Галину Кольчугину. Третью – Глафиру Безверхову – еще ровно через два месяца Особое совещание при НКВД СССР приговорило к восьми годам исправительно – трудовых лагерей. Чуть раньше, в феврале, был расстрелян и брат Василия Константиновича капитан Павел Блюхер – командир авиазвена при штабе ВВС ОКДВА (по другим данным, умер в заключении в одном из лагерей на Урале 26 мая 1943 г.)» Из статьи «Бесславная кончина. Василий Константинович Блюхер» в http://kommandir.info»

Глава 7. Лагеря вы мои, лагеря

   Из записок отца.
   «Шел конец 1939 года. Фашизм набирал силу. Гитлер расчищал себе путь на восток, путь на Советский Союз. Он грабит огромные богатства покорённых стран, обеспечивая свои тылы и заставляя их работать на войну.
   И это в то время, когда Сталин уверял народ и партию, что мы сильны и что мы будем воевать только на чужой территории. Сталинские опричники Ежов и Берия вот уже третий год обезглавливали партию и Красную Армию, систематически, жестко и беспощадно уничтожали замечательных большевиков – командиров и политработников.
   Ноябрь. Ночь. Меня привезли из Лефортовской тюрьмы в Бутырскую»
   «Не знал, куда везут: то ли освобождать, то ли расстреливать. Мозг сверлит одно и то же: расстреливать, расстреливать, расстреливать….Наконец, приехали. Слышатся приглушенные голоса и уже громче: —«Давай!». Машина снова трогается и через несколько секунд останавливается.
   Открывается дверь «чёрного ворона» и голос: – «Выходи!». Оглядываюсь и вижу знакомый мне двор и «вокзал», как его удачно назвали заключенные. Как это ни странно, радуюсь этому и думаю: теперь буду жив!
   Надзиратели поторапливают и для того, чтобы мы не столкнулись с другими заключенными, всё время стучат по пряжке пояса тяжёлым ключом от камер, давая этим знак, чтобы идущий навстречу заключенный повернулся лицом к стене. Наконец, меня втолкнули в бокс, рассчитанный на то, чтобы в нем либо стоять, либо сидеть на узенькой дощечке, упираясь коленями в дверь.

   (На снимке: зловещая Лефортовская тюрьма. Самая знаменитая в России тюрьма, хоть и находится почти в центре Москвы, на самом деле совершенно недоступна. Случайный прохожий может много раз обойти ее вокруг, прикоснуться к железным воротам, куда въезжают автозаки, пощупать крепкую кирпичную кладку, – все равно ничего не поймет. Внутрь хода нет никому, кроме заключенных, следователей и сотрудников администрации).

   Трудно дышать, не знаешь который час, утро или день, ночь или вечер. Время тянется мучительно медленно и вдруг, когда ты меньше всего ожидаешь, раздаётся скрип замка и снова: – «Выходи!».
   В кабинете, в который меня ввели, сидит молодой человек, перед ним большая пачка постановлений Особого Совещания, из которой он берёт верхнюю, сверяет анкетные данные и предлагает: – «Читайте и расписывайтесь!». Слова и буквы пляшут перед глазами. Запомнилось только одно – «8 лет исправительно-трудового лагеря».

   (На снимке: не менее знаменитая Бутырка).

   Баня, стрижка и выход во двор, и тут только дошло до сознания, что ведут меня в бывшую церковь-пересылку. В ней уже немало людей, в основном, так называемых «врагов народа». Многих знаю, все устраиваются на полу, так как коек не полагается. В камере чисто и светло. Осматриваемся и делимся новостями и известиями с воли. Обращают на себя внимание двое заключенных, бывших работников НКВД. По опыту мы хорошо знаем, что расспрашивать и интересоваться биографией заключенных работников НКВД не следует: захочет, придет время, – сам расскажет.
   Гуляя по камере с бывшим работником охраны членов правительства Хохловым, мы присматриваемся друг к другу. Дня через два он рассказывает мне как он вместе с другими тремя своими товарищами «брал» Блюхера в Сочи на Ворошиловской даче, где тот отдыхал с 4-мя детьми, в том числе с 8-ми месячным сыном Василином.
   Тяжело переживал Василий Константинович арест и путь от Сочи до Москвы. Мрачный, он все время ходил по вагону и не находил себе места, молчал, задумывался и часто находился в состоянии прострации. Всех детей, в том числе и грудного Василина, при аресте отобрали у матери и сдали в Детский Дом, а Василина, под другим именем, отправили в сочинский Дом Ребенка. Жену Блюхера Глафиру Лукиничну держали в другом купе и не разрешали общаться с мужем. По прибытии в Москву Блюхера сразу же перевезли в Лефортовскую тюрьму, а его жену – в Лубянскую.
   На этом оборвался разговор с Хохловым, так как о дальнейшей судьбе Блюхера он ничего не знал.
   Вызывал интерес другой бывший работник НКВД К…. Маленький, худощавый, беспокойный, он чувствовал себя чужим среди нас. На вопрос где и в каком отделе он работал до ареста К. давал нечленораздельные ответы.
   Это было тем более странным, что наше прошлое ушло, отодвинулось, что все думали о настоящем и особенно о будущем. Куда повезут? В какой лагерь? Будем ли мы работать и на какой работе? Можно ли будет связаться с семьями?
   В пересыльной камере наше положение считалось лучшим в сравнении с камерами Бутырской, Лубянской и особенно Лефортовской тюрьмы. Тут узнавались судьбы многих и многих большевиков, известных в партии. Каждый из 100 человек нашей пересылки за время так называемого следствия встречался со множеством людей, которые, в свою очередь, рассказывали о судьбах людей, сидевших с ними, но никто не знал судьбы Василия Константиновича Блюхера, несмотря на то, что я почти всех расспрашивал о нём.
   Наконец, нас погрузили в тюремные вагоны. В купе, в которых нормально должно помещаться 4 человека, заталкивалось по 20–22 заключённых. Нас повезли. Тернист был этот путь. Никто не думал о физических страданиях, а их хватало с лихвой. Настроение с каждым днем ухудшалось от дум и моральных страданий и от того, что в Свердловской и Новосибирской пересылках нас встречали воры, грабители – рецидивисты с криками: «Фашисты! Нашего Сталина хотели убить! Приедем на место – дадим вам дрозда!».
   Из рассказов мы убеждались, что нам, так называемым «контрикам», предстоит работать на самых тяжёлых работах, так как иные работы и руководство нами даются только заслуживающим доверие «бытовикам», как назывались воры, взяточники, бандиты и прочая накипь уголовного мира. Но положительно все, за редким исключением, оставаясь верными сынами партии, были глубоко убеждены, что все это чудовищное избиение преданных партии людей не может долго продолжаться и трагическая истина всплывет наружу. Вечное: – «За что? Почему? – Так надо!» беспрерывно сверлило мозг и не давало ни минуты покоя – почему «Так надо»? Многие верили и не сомневались, что Сталин разберётся. Потерявшие же веру в Сталина отмалчивались либо кивали головой то – ли в знак согласия, то – ли не соглашаясь».
   Прерву отца и приведу несколько примеров веры и почитания «божества». Явление это было массовым, даже на пороге смерти, особенно среди коммунистов.
   В подтверждение слов отца – несколько цитат:

   «…я готовлюсь душевно к уходу от земной юдоли, и нет во мне по отношению ко всем вам и к партии, и ко всему делу – ничего, кроме великой, безграничной любви…. Моя внутренняя совесть чиста перед тобой теперь, Коба. Прошу у тебя последнего прощенья (душевного, а не другого). Мысленно поэтому тебя обнимаю. Прощай навеки и не поминай лихом своего несчастного».
   Н. Бухарин
   10. XII.37 г.».
   АПРФ. Ф. 3. On. 24. Д. 427. Л. 13–18. Маш. копия. Л. 19–22. Автограф.

   «Мне вспомнились высказывания Ивана Петровича Павлова… Он определенно считал, что самые редкие и самые сложные структуры мозга – государственных деятелей. Божьей милостью, если так можно выразиться, прирожденных. Особенно ясно для меня становится это, когда в радио слышится Сталина речь… такая власть над людьми и такое впечатление на людей…»
Академик В. И. Вернадский

   «От 500 ударников учебы, посланных комсомолом во всесоюзный пионерский лагерь «Артек», от самых счастливых среди счастливых детей Советского Союза мы шлем вам, родному и любимому, наш пионерский сердечный привет. Примите наше ребячье спасибо и передайте его всей партии, всему рабоче – крестьянскому правительству, и нашему почетному артековцу Вячеславу Михайловичу Молотову и всем рабочим и колхозникам за все, за все, что Вы сделали для советских детей».
Газета «Комсомольская правда», 1935 год, 27 июня.

   Снова отец:
   «Еще один внутрилагерный этап, и мы на месте. Непроходимая тайга, 50-градусные морозы, полутораметровый снег. В глубокой тайге – пятистенный бревенчатый барак разделенный на две равные половины. В одной половине – 100 заключенных, а в другой – 7 надзирателей и в тамбуре – 3 собаки. В десяти шагах от барака – уборная, тоже разделённая на две половины. Упаси бог пользоваться половиной охраны. Поэтому по утрам у уборной, предназначенной для заключенных, большая очередь. Темно, утро еще не наступило, но приближение его чувствуется по увеличивающейся очереди. Очередь движется, колышется, пританцовывает, по густому пару от дыхания можно определить, где начало и где конец очереди. На дверях и косяках барака наледь, дверь хлопает, и клубы пара врываются в барак. Еще раз хлопнула дверь, и вот ко мне на верхние нары взбирается К. и шепотом: – «Хочу с тобой поговорить! Я – бывший начальник Лефортовской тюрьмы, никому из вас об этом не говорил, так как, если урки узнают, то мне – конец! Они меня безусловно проиграют. Знает только Хохлов». И дальше следует рассказ о том, что он ни в чем не повинен, что создали липовое групповое дело и что ему дали 10 лет, а главврачу Лефортовской тюрьмы Р… – 15 лет. Остальным – разные сроки. Когда он отвел душу о своей горькой доле, я ему начал задавать вопросы, и одним из первых был вопрос: – «Видел – ли ты Блюхера? Расскажи, что с ним стало!».

   (На снимке: типичная картина на этапе и при конвоировании с работы и на работу)

   Минуты раздумья, а затем, махнув рукой, он начал рассказ. Многое мне пришлось повидать и услышать за 2 ½ года пребывания под следствием почти во всех московских тюрьмах, много я слышал рассказов о ходе, так называемого, следствия, да и сам испытал за эти годы немало. Много замечательных подлинных большевиков я видел и слышал за 5 ½ лет пребывания в лагерях и почти за 10-летнее пребывание в ссылке, но то, что я услышал о 16-дневном «следствии» над Блюхером, о его трагической гибели, меня потрясло так, что я долго не мог придти в себя.
   Прошло около 25 лет, но этот рассказ я помню почти дословно и ясно себе представляю картину следствия по делу Блюхера в натуре, так как и мне довелось побывать в Лефортово и пройти «полный курс» Ежовско-Бериевских наук».
   Тяжело прерывать отца, особенно на этом месте. За 21 год, что мы прожили бок о бок, у него не хватило «духа» хоть что-то рассказать нам о прохождении «курса Ежовско-Бериевских наук». Однажды я увидел у него на ноге два красно – коричневых пятна и спросил о них. Он коротко ответил: – «Карцерная стойка». Во – исполнение несбывшейся воли отца и его товарищей (никто из них тоже никогда ни словом не обмолвился при мне о пытках) я приведу описание «стандартных» методов выбивания доносов на себя, применявшихся во времена Ежова и Берии. Кстати сказать, почти до конца 1936 года в тюрьмах и лагерях пытки, как правило, не применялись: били, но изощрённо – чтобы не оставлять на теле особых следов. Если помните, тов. Сталин «развязал» следователям руки: пытки разрешил и «мудро» обосновал. В книгах и воспоминаниях многих «сидельцев» есть описания издевательств и пыток, я же приведу неполную, конечно, систематизацию их и некоторые иллюстрации. Описание «забав» следователей я вынесу в Приложение № 25 – чтение не для слабонервных.
   Возвращаюсь к запискам отца – он продолжает вспоминать рассказ бывшего начальника Лефортовской тюрьмы.
   «День и ночь без перерыва ревет и гудит аэродинамическая труба ЦАГИ. За этим ревом не слышны стоны и крики заключенных. В просторном кабинете за столом сидит Берия, за ним стоит огромный детина ростом в 2 метра, с тонкой талией и богатырскими плечами, в полувоенном костюме; гимнастерка подпоясана тонким ремешком с серебряным набором, мягкие сапоги обтягивают огромные ноги.
   В противоположном конце комнаты стоит Василий Константинович в окружении 3–4 «бойцов». Начиная с весны 1937 года такая должность была широко введена в практику ещё Ежовым. Правда, это не освобождало следователей от участия в экзекуциях.
   Василий Константинович весь исполосован, на нём нет живого места, он еле держится на ногах, но падать ему не дают, так как «бойцы» тесно окружили его и от удара одного он падает в объятья и на кулаки другого. Каждые 15–20 минут избиение прекращается и Блюхеру задается трафаретный вопрос: – «Будем писать?». Он или отвечает «Нет!», или отрицательно качает головой, и всё начинается снова….
   И так 16 суток. – «В одну из таких ночей – продолжает рассказ К. – произошло следующее: началось относительно мирно. Привели, вернее притащили в кабинет к следователю Блюхера. Он заявил, что физически не в состоянии отвечать на вопросы. Тогда Берия даёт указание привести врача. Мгновенно явилась главный врач тюрьмы Р. Бегло осмотрев Блюхера и пощупав его пульс, она на вопрос, можно ли продолжать следствие, заявила: – «Можно!». Тогда Берия дал команду – «Продолжайте!», и «бойцы» со свежими силами начали свою «работу».
   В разгар «работы» один из бойцов ударил Василия Константиновича резиновой дубинкой и попал ему в глаз. Глаз вытек на подставленные Блюхером руки, и полным муки голосом, с неимоверной силой Блюхер закричал: – «Сталин, видишь-ли ты, слышишь-ли ты, Сталин!?». От этого зрелища даже видавшие виды «бойцы» приостановили обработку Блюхера и выжидающе посмотрели на Берия. Но Берия спокойно ответил: – «Видит, видит! Слышит, слышит!»».
   Наступило время выходить на работу, но к нашему счастью в барак явился старший надзиратель и объявил, что мороз 43-градусный и что рабочий день актируется. Быстро позавтракав и дорожа для отдыха каждой минутой, все улеглись на нары и мгновенно большинство товарищей уснуло, а К. снова пришел ко мне.
   Раз начав рассказывать, он уже не мог остановиться, но после каждого трагического эпизода он вновь и вновь возвращался к своей личной судьбе и сетовал: – «Да почему же я получил 10 лет? Ведь я же выполнял волю начальства!». И снова продолжал свой рассказ.
   Запомнились 2 маленьких эпизода.
   Во время допроса Берия захотелось пить, и он произнес одно слово: – «Боржоми!». К. бросился за боржомом, но услышав голос: – «Назад!», замер у двери. Тогда Берия обратилсяк своему телохранителю: – «Организуй!». Выйдя на секунду за дверь, тот кому-то что-то прошептал и через 5 минут бутылка боржома стояла перед Берия. Бутылка была в специальной упаковке и запломбирована. Облик Берия – гангстера и политического авантюриста был мне давно известен по многим рассказам товарищей и по моим личным наблюдениям, но после рассказов К. он обернулся новой стороной. Это была мразь, подонок, палач, убийца и садист и неповторимое ничтожество, это был трус, который дрожал за свою поганую шкуру, боясь, что его отравят».
   Более сильных слов, чем эти, я от отца никогда не слышал. Видимо, «оно того стоило». Пока писал предыдущую главу, я ни о чём не мог думать кроме «Сталин, Сталин, Ежов, Ягода, Сталин, Ленин, Ленин, Убийцы…». И решил, что хватит о мерзавцах – все они «одним миром мазаны». Но слова отца заставляют меня познакомиться с очередным «героем». О нём к настоящему времени написаны десятки книг – более противоречивых сведений я ещё не встречал: от «мерзавец № 1» до «талантливый руководитель, сделавший зверств не больше, чем другие, оболганный Хрущёвым и его компанией».

   Итак, Берия, Лаврентий Павлович, родился 7 [29] марта 1899 года в селении Мерхеули Сухумского округа Кутаисской губернии (ныне в Гулрыпшском районе Абхазии) в бедной крестьянской семье. Его мать Марта Джакели (1868–1955) – менгрелка, по свидетельству Серго Берии и односельчан, состояла в отдалённом родстве с менгрельским княжеским родом Дадиани. После смерти первого мужа Марта осталась с сыном и двумя дочерьми на руках. Позднее, по причине крайней бедности, детей от первого брака Марты взял на воспитание её брат, Дмитрий. В 1915 году Берия, с отличием (по другим сведениям, учился посредственно, а в четвёртом классе был оставлен на второй год) окончив Сухумское высшее начальное училище, уехал в Баку и поступил в Бакинское среднее механико – техническое строительное училище. Осенью 1919 года, по заданию руководителя бакинского большевистского подполья А. Микояна, стал агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (контрразведки) при Комитете государственной обороны Азербайджанской Демократической Республики. В этот период у него установились тесные отношения с Зинаидой Кремса (фон Кремс (Крепс)), имевшей связи с немецкой военной разведкой».

   Я не буду приводить «подвиги» его дальнейшей партийной и чекистской жизни: достаточно посмотреть на подвиги Ежова 1937–1938 и вспомнить, что с 22 августа 1938 года Берия стал 1-м заместителем Ежова. Когда, слегка «нажавший на тормоза», Сталин дал команду на небольшую реабилитацию и частичное освобождение невинных людей из тюрем, Берия – новый Нарком НКВД, сумел возвратить в 1939 году в лагеря дополнительно 200 тысяч человек. Да и в судьбе моего отца он сыграл зловещую роль, единолично запретив пересмотр его дела.
   Остальное о Берии я отправляю в Приложение № 27.
   Отец заключает свой рассказ:
   «И еще. На мой вопрос, обращенный к К. – «Ты что, всегда присутствовал на следствии?», последовал ответ: – «Нет, мне это было не интересно, но когда в тюрьме бывал зам. Наркома или Нарком, то я был тут же». Спрашиваю: – «И ты присутствовал все 16 дней допроса Блюхера?». – «Нет, я был только тогда, когда приезжал на допрос Берия». – «А ты, быть может, и сам принимал участие в допросе Блюхера?». – «Нет, только однажды ночью, когда даже бойцы устали, истерзанного Блюхера посадили на табуретку и прислонили к стене, чтобы он не упал на пол; Берия сидел злой и угрюмый оттого, что он от Блюхера ничего не мог добиться. Тогда я подбежал к Блюхеру и дал ему пощечину». – «Зачем ты это сделал?» – спросил я. – «Я хотел показать Наркому свою преданность».
   Тогда я впервые подумал: до чего же Сталин растлил людей; мало того, что он физически уничтожал их, подозревая, что они мыслят иначе, чем он, но ещё страшнее, что он растлил немало людей, породив целую армию двурушников, доносчиков, как говорили в тюрьмах, стукачей».

(На снимке: Памятный знак на доме, в котором в 1928–1929 годах жил В.К. Блюхер. Харьков, Сумская улица)

Приложения к главе № 7

//-- Приложение № 25. Пытки. Из книги А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». --//
   Чтобы не очень травмировать ни себя, ни читателя, я буду местами сокращать приводимые описания, ставя отточия (…).

   «Как никакая классификация в природе не имеет жестких перегородок, так и в пытках нам не удастся четко отделить методы психические от физических. Куда, например, отнести такие методы (арсенал НКВД):
   1. Звуковой способ. Посадить подследственного метров за шесть – восемь и заставлять все громко говорить и повторять. Уже измотанному человеку это нелегко. Или сделать два рупора из картона и вместе с подошедшим товарищем следователем, подступя к арестанту вплотную, кричать ему в оба уха: “Сознавайся, гад!”.
   2. Гасить папиросу о кожу подследственного.
   3. Световой способ. Резкий круглосуточный электрический свет в камере или боксе, где содержится арестант, непомерно яркая лампочка для малого помещения и белых стен. Воспаляются веки, это очень больно. А в следственном кабинете на него снова направляют комнатные прожектора.
   4. Такая придумка. Чеботарева в ночь под 1 мая 1933 в хабаровском ГПУ всю ночь, двенадцать часов, – не допрашивали, нет: водили на допрос! Такой-то – руки назад! Вывели из камеры быстро вверх по лестнице, в кабинет к следователю. Выводной ушел. Но следователь, не только не задав ни единого вопроса, а иногда не дав Чеботареву и присесть, берет телефонную трубку: заберите из 107-го! Его берут, приводят в камеру. Только он лег на нары, гремит замок: Чеботарев! На допрос! Руки назад! А там: заберите из 107-го! Да вообще методы воздействия могут начинаться задолго до следственного кабинета.
   5. Тюрьма начинается с бокса, то есть ящика или шкафа. Человека, только что схваченного с воли, еще в лете его внутреннего движения, готового выяснять, спорить, бороться, – на первом же тюремном шаге захлопывают в коробку, иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда темную и такую, что он может только стоять, еще и придавленный дверью. И держат его здесь несколько часов, полсуток, сутки….
   6. Когда не хватало боксов, делали еще и так. Елену Струтинскую в Новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в коридоре на табуретку – так, чтоб она ни к чему не прислонялась, не спала, не падала и не вставала. Это на шесть суток! А вы попробуйте просидите шесть часов. Опять-таки в виде варианта можно сажать заключенного на высокий стул, вроде лабораторного, так, чтобы ноги его не доставали до пола. Они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему часов восемь – десять……
   7. По местным условиям бокс может заменяться дивизионной ямой, как это было в Гороховецких армейских лагерях во время Великой Отечественной войны. В такую яму, глубиною три метра, диаметром метра два, арестованный сталкивается, и там несколько суток под открытым небом, часом и под дождем, была для него и камера, и уборная….
   8. Заставить подследственного стоять на коленях – не в каком-то переносном смысле, а в прямом: на коленях и чтоб не присаживался на пятки, а спину ровно держал. В кабинете следователя или в коридоре можно заставить так стоять двенадцать часов, и двадцать четыре, и сорок восемь……
   9. А то так просто заставить стоять. Можно, чтоб стоял только во время допросов, это тоже утомляет и сламывает……
   10. Во всех этих выстойках три-четыре-пять суток обычно не дают пить. Все более становится понятной комбинированность приемов психологических и физических. Понятно, что все предшествующие меры соединяются с
   11. Бессонницей, совсем не оцененною Средневековьем: оно не знало об узости того диапазона, в котором человек сохраняет свою личность. Бессонница (да еще соединенная с выстойкой, жаждой, ярким светом, страхом и неизвестностью – что твои пытки?) мутит разум, подрывает волю, человек перестает быть своим «я»……
   12. В развитие предыдущего – следовательский конвейер. Ты не просто не спишь, но тебя трое-четверо суток непрерывно допрашивают сменные следователи.
   13. Карцеры. Как бы ни было плохо в камере, но карцер всегда хуже ее, оттуда камера всегда представляется раем. В карцере человека изматывают голодом и обычно холодом (в Сухановке есть и горячие карцеры). Например, лефортовские карцеры не отапливаются вовсе, батареи обогревают только коридор, и в этом “обогретом” коридоре дежурные надзиратели ходят в валенках и телогрейке. Арестанта же раздевают до белья……
   14. Считать ли разновидностью карцера запирание стоя в нишу? Уже в 1933 в хабаровском ГПУ так пытали С.А. Чеботарева: заперли голым в бетонную нишу так, что он не мог подогнуть колен, ни расправить и переместить рук, ни повернуть головы. Это не все! Стала капать на макушку холодная вода……
   15. В новороссийском НКВД изобрели машинки для зажимания ногтей. У многих новороссийских потом на пересылках видели слезшие ногти.
   16. А смирительная рубашка?
   17. А взнуздание (“ласточка”)? Это – метод сухановский, но и Архангельская тюрьма знает его (следователь Ивков, 1940). Длинное суровое полотенце закладывается тебе через рот (взнуздание), а потом через спину привязывается концами к пяткам. Вот так, колесом на брюхе, с хрустящей спиной, без воды и еды полежи суток двое. Надо ли перечислять дальше? Много ли еще перечислять?
   18. Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на спину на полу, ноги развести, на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа тебя за руки. А следователь – не гнушаются тем и женщины – становится между твоих разведенных ног и, носком своего ботинка (своей туфли) постепенно, уверенно и все сильней прищемляя к полу то, что делало тебя когда-то мужчиной, смотрит тебе в глаза и повторяет, повторяет свои вопросы или предложения предательства……».

//-- Приложение № 26. Из записок И. Броуна --//

//-- Приложение № 27. «Великий» Лаврентий Б. --//

   (На снимке: портрет без ретуши – Л. Берия)

   А вот один из многих защитников Берии и автор книг о нём – Сергей Кремлев о делах Берии после смерти Сталина:
   «Берия же ведёт себя прямо противоположно тому, как должен был бы вести себя заговорщик. Он брызжет идеями, предложениями, напористо и конструктивно вмешивается в экономику, во внешнюю политику, во внутреннюю национальную политику, но вмешивается открыто, внося предложения в ЦК! И каждый раз его предложения так обоснованны, что их приходится принимать!
   Хорош «заговорщик»! Ему надо заботиться об организации новых «смертельных болезней», а он ликвидирует ГУЛАГ и паспортные ограничения для сотен тысяч людей, хлопочет о проектах республиканских орденов для деятелей культуры союзных республик и т. п.
   А в довершение всего добивается принятия решения ЦК об отказе от украшения зданий по праздничным дням и колонн демонстрантов портретами руководства… Как только Берию арестовали, это решение отменили».
   А вот ещё один «восхититель»:
   «– Что нужно сделать, чтобы наладить в СССР качественное производство микроэлектроники? – Лаврентия откопать.
А. П. Александров, президент АН СССР 1970-е»

   «29 августа 1949 года атомная бомба успешно прошла испытание на Семипалатинском полигоне. 29 октября 1949 года Л.П. Берии была присуждена Сталинская премия I степени «за организацию дела производства атомной энергии и успешное завершение испытания атомного оружия». Согласно свидетельству П.А. Судоплатова, опубликованному в книге «Разведка и Кремль: Записки нежелательного свидетеля» (1996), двум руководителям проекта – Л.П. Берии и И.В. Курчатову – было присвоено звание «Почётный гражданин СССР» с формулировкой «за выдающиеся заслуги в укреплении могущества СССР», указывается, что награждённому вручалась «Грамота почётного гражданина Советского Союза». В дальнейшем звание «Почётный гражданин СССР» не присуждалось».

   Из рассекреченных документов:

   «1 июля 1953 г.
   В Президиум ЦК КПСС
   Товарищам Маленкову, Хрущеву, Молотову, Ворошилову, Кагановичу, Микояну, Первухину, Булганину и Сабурову
   Дорогие товарищи, со мной хотят расправиться без суда и следствия, после 5-дневного заключения, без единого допроса, умоляю вас всех, чтобы этого не допустили, прошу немедленного вмешательства, иначе будет поздно. Прямо по телефону надо предупредить.
   Дорогие т-щи, настоятельно умоляю вас назначить самую ответственную и строгую комиссию для строгого расследования моего дела, возглавив т. Молотовым или т. Ворошиловым. Неужели член Президиума ЦК не заслуживает того, чтобы его дело тщательно разобрали, предъявили обвинения, потребовали бы объяснения, допросили свидетелей. Это со всех точек зрения хорошо для дела и для ЦК. Зачем делать так, как сейчас делается, посадили в подвал и никто ничего не выясняет и не спрашивает. Дорогие товарищи, разве только единственный и правильный способ решения без суда и выяснения дела в отношении члена ЦК и своего товарища после 5 суток отсидки в подвале казнить его.
   Еще раз умоляю вас всех, особенно т., работавших с т. Лениным и т. Сталиным, обогащенных большим опытом и умудренных в разрешении сложных дел т-щей Молотова, Ворошилова, Кагановича и Микояна. Во имя памяти Ленина и Сталина прошу, умоляю вмешаться, и вы все убедитесь, что я абсолютно чист, честен, верный ваш друг и товарищ, верный член нашей партии.
   Кроме укрепления мощи нашей страны и единства нашей великой партии у меня не было никаких мыслей.
   Свой ЦК и свое Правительство я не меньше любых т-щей поддерживал и делал все, что мог. Утверждаю, что все обвинения будут сняты, если только это захотите расследовать. Что за спешка и притом подозрительная.
   Т. Маленкова и т. Хрущева прошу не упорствовать. Разве будет плохо, если т-ща реабилитируют.
   Еще и еще раз умоляю вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить.
   Ваш Лаврентий Берия».

   «Совершенно секретно
   Товарищу Маленкову Г. М.
   Представляю копию протокола допроса арестованного Берия Лаврентия Павловича от 14 июля 1953 года.
   Приложение: на 13 листах.
   [п.п.] Р. Руденко
   15 июля 1953 года № 32/ссов
   Протокол допроса
   1953 года, июля 14 дня, генеральный прокурор СССР Руденко допросил обвиняемого Берия Лаврентия Павловича.
   Допрос начат в 22 ч. 50 мин.
   ВОПРОС: На допросе 8 июля 1953 года вы признали свое преступное моральное разложение. Расскажите подробно следствию об этом.
   ОТВЕТ: Я легко сходился с женщинами, имел многочисленные связи, непродолжительные. Этих женщин ко мне привозили на дом, к ним я никогда не заходил. Доставляли мне их на дом Саркисов и Надарая, особенно Саркисов. Были такие случаи, когда, заметив из машины ту или иную женщину, которая мне приглянулась, я посылал Саркисова или Надарая проследить и установить ее адрес, познакомиться с ней и при желании ее доставить ко мне на дом. Таких случаев было немало».
   «В день ареста Берии 26 июня был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «О преступных антигосударственных действиях Берия» за подписями Ворошилова и секретаря Пегова. В указе констатировались «преступные антигосударственные действия Л.П. Берия, направленные на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала». Этим указом Берия был лишён полномочий депутата Верховного Совета СССР, снят с постов заместителя Председателя Совета Министров СССР и с поста министра внутренних дел СССР, а также лишён всех званий и наград. Последним пунктом указа постановлялось сразу передать дело Берии на рассмотрение Верховного Суда СССР (то есть ещё до проведения следствия).
   2 июля 1953 года на Пленуме ЦК КПСС Берия был формально выведен из состава Президиума и ЦК и исключён из КПСС. Главным обвинением было то, что Берия пытался поставить органы МВД над партией. Выступления сопровождались эпитетами «буржуазный перерожденец», «мразь», «авантюрист», «подлец», «негодяй», «продажная шкура», «фашистский заговорщик» (Каганович), «пигмей, клоп» (Маленков) и др. Только тогда информация об аресте и смещении Берии появилась в советских газетах и вызвала большой общественный резонанс».

   Совершенно очевидно, что всё происходившее было битвой «скорпионов в банке»: дрались люди (нЕлюди), каждый – по локоть в крови (а Хрущев, Молотов, Берия и Каганович – по макушку), понимавшие, что, если они не разделаются с Берия, то он разделается с ними. Просто, он был коварнее и умнее всех их, вместе взятых, и они начали с него. В дальнейшем они рассчитались и друг с другом.

Глава 8. Героиня. Мама

Урожденная Ровинская Берта Абрамовна, по мужу – Броун, для мужа и друзей – Беба. Родилась на Украине в губернском городе Полтава. Её мама Елизавета (Лея) Гдальевна – 16-ый ребенок в семье очень богатого владельца мануфактуры, мукомола Гдалия Абрамова. В семье было 13 сыновей и 3 дочери, самая младшая, любимица – Лея (Елизавета). Жестокий отец не простил дочери самовольный неравный брак (мезальянс) с приказчиком мануфактурного магазина Абрамом (Аврам Зельманович) Ровинским (на снимке) и лишил её приданного и наследства.

Но она не жалела: весёлым и талантливым человеком был жених, одного взгляда ему было достаточно, чтобы безошибочно определить любой иностранный товар. Но и погулять любил Абрам и в картишки перекинуться! Откупил он магазин, славен был на всю Полтаву, да и проиграл его однажды в карты. Новый владелец магазина уговорил Абрама остаться главным приказчиком со 100-рублёвым окладом. Понимал человек – без Ровинского магазин рухнет. Добрым человеком был Абрам, многие остались его должниками, даже отец Симона Петлюры – 5 рублей. Немалые деньги по тем временам. Я вот прикидываю, сколько б это нынче набежало с процентами за 100 с гаком лет. Как любила говорить Беба – «Мечты, мечты – в чём ваша сладость?». Кстати, ещё немного о моём прадеде Гдалии Абрамове. Он всем своим детям дал высшее образование, 2 старших сына получили юридическое образование в Германии и долго работали у знаменитого Высоцкого (помню в Москве, в центре, большой магазин «Чаи Высоцкого»), в том числе, и после революции – в Харбине.

А у Абрама и Елизаветы было трое детей: старший сын Даниил (на снимке с Бебой, 1915 год. Расстрелян красными как непокорный «белоподкладочник» – студент), средний сын – Евгений добрый, бедовый парень. Когда забрали Иону, он, 41-летний, в 1938 году пришел к Бебе после очередной отсидки и, плача, сказал: – «Лучше б я вместо Ионы ещё посидел».
Беба росла, как тогда говорили, «в неге и в холе». Была она полненькой, в первых классах называли ее «булочкой». Хороша – удивительно! Семья снимала дом, как с гордостью говорила Беба, «у генерала Перлика!». Училась хорошо, знала французский. Гимназия обходилась семье в 100 рублей в год. Она закончила 8 классов Полтавской женской гимназии Алшарумовой в 1920 году. (На снимке: 15-летняя Беба Ровинская).

   Ну, вот и ещё один мезальянс в семье – 26 марта 1925 года Беба осчастливливает Иону законным браком, а через 10 месяцев дарит ему первого сына – Карла (разумеется, в честь великого родоначальника коммунизма, заодно, – Иона этого не знал – «подпольного» антисемита Карла Маркса). (На снимке 1928 года: сынок Карлуша, мама, отец)
   Не обошлось без казуса: записать ребёнка в книгу Актов Гражданского Состояния было поручено братишке Зейлэку, который, вспомнив домашнее имя Ионы, записал мальчишку Леонидовичем. На всю жизнь. Но подобные казусы преследуют нас и сейчас: я и оба моих сына имеем три разных фамилии в английском исполнении (Broun – я, Сергей Броун, Brown – старший сын Леонид Броун, Braun – младший сын Константин Броун).
   Началась нелегкая, непривычная для Бебы жизнь: далеко не «дом генерала Перлика», большая семья, грудной ребенок, «язва» свекровь, постоянно занятый работой и учёбой муж, сама – не приученная ни к какой домашней работе «девочка – белоручка». Но девочка оказалась с крепкими корнями и замечательным чувством юмора, не жадная, да ещё и со способностью к стихосложению. Всем понравилась, даже, периодически, свекрови.
   Через пару лет Беба начала работать. Хотя материальное положение становилось всё лучше, жене коммуниста не положен «барский образ жизни». Пошла на курсы машинописи, закончила 2 курса иняза (французское отделение), работала библиотекарем.
   Все изменилось с переездом в Москву. Огромная квартира из пяти комнат в Доме Правительства (Большой Каменный мост – Берсеневская набережная, с легкой руки Гроссмана – Дом на Набережной). 10-ый (?) подъезд, 11-ый этаж, вид на Кремль. На этажах по две квартиры. В квартирах был дубовый паркет, художественная роспись на потолках. Фрески делали специально приглашённые из Эрмитажа живописцы – реставраторы. На потолках красовались пейзажи разных времён года, цветы, фрукты. Коммунисты начинают чувствовать прелесть жизни. Но не все. Иона всё ещё непритязателен, скромен в быту, строг к детям, остатки кремлёвского обеда приносит домой. Няньку, правда, взяли, т. к. в 1932 году родилась дочка Юнна (да здравствует международный ЮНошеский день!), но ходит Иона на работу в галифе и гимнастерке, почти не пользуется положенной ему служебной машиной, а однажды, когда вызвал её из гаража на работу, ему сказали, что час назад машину подали к подъезду его дома. Оказалось, что машину заказал 9-летний Карлуша, чтобы покататься по Москве с одноклассниками. Вечером был бит жестоко, по – мужски, и больше никогда не думал о «пофорсить». Но время шло, «высокие эшелоны» потихоньку привыкали хорошо жить, ездить на курорты, занимать ложи в лучших театрах, получать заграничные вещи, хорошие продукты. Так было и в семье Ионы с Бебой: няня Христина Ивановна перешла к нам «из рук – в – руки» из семьи М. Фрунзе, молодая примадонна театра Вахтангова Валентина (Вавочка) Вагрина, оказалась женой друга Ионы наркомвнешторговца Колмановского, сам Иона в 34-ом году выезжает с инспекционной поездкой заграницу. Но долой мещанство – Беба всё равно работает. Часто видит Иону только по ночам. Бывает она с мужем на курортах, но «в связи с производственными обстоятельствами», случается, что Иона уезжает один. (На снимке: А.С. Щербаков с женой (?) и отец – в центре). Щербаков – тот самый: секретарь многих обкомов и горкомов, в том числе Московского, будущий член ЦК и Оргбюро ЦК, кандидат в члены Политбюро, зам наркома обороны во время войны и начальник Совинформбюро и т. д. «Характер нордический», по словам Хрущева – «ядовитый» и «змеиный».

   Вот еще один, известный мне, Бебин «крик души» (на мотив знаменитой блатной песни тех лет «Здравствуй, моя Мурка»).

     Всё это неважно,
     Что из дому пишут:
     «Дочь больна и денег ни гроша» —
     Лёня с Щербаковым
     Пару сявок ищут —
     Выпьем, милый, рюмочку до дна!

     На Ривьере шумно,
     Музыка играет,
     Захотелось Лёне танцевать —
     Взял себе он в пару
     Мировую шмару,
     Она ему не в силах отказать!

     Шмара смотрит – вправду —
     Галсту к заграничный
     И штаны широкие на нём,
     Ну, и сам носатый,
     Жмёт так энергично!
     Шмара тут целуется с огнём.

     А наутро ветер,
     Беспокойно море.
     Шмара ожидает
     Лёню вновь,
     Лёня не приходит,
     Шмара в страшном горе.
     Беба Лёню ждет уже давно!

     Речи он заводит
     Дома среди ночи.
     – Лёня, брось трепаться предо мной:
     Я тебе не шмара,
     Здесь тебе не Сочи,
     Иметь беседу будешь ты со мной!

   И наверное, имела беседу, и не раз. Закалялась.
   Вот и начались страшные 17 лет.
   Рассказывает мама.
   «Когда в апреле 1937 года Лёню убрали из ЦК, стало всё ясно – скоро заберут. Каждый день – в надежде: может не случится. Тяжёлые ночи, хлопнула дверь в подъезде, идёт лифт. За кем? Лифт остановился…. Нет, не на нашей площадке. Сереньку носила как талисман – беременную, с грудным ребенком, наверное, не возьмут. Хотя, других брали. Рожала ещё в Кремлевке, в отдельной палате».
   27 июня 1937 года отца забрали из дачи в Барвихе. Привезли домой. Ночью. Долгий обыск. Что искали – до сих пор не понятно. Взяли мало что. Изъяли именное оружие: казацкую шашку и пистолет с золотой насечкой – «Ионе Броуну за храбрость. Клим Ворошилов».
   Со слов мамы: «Выжила я только из-за Сереньки. Кормила грудью – заливала слезами. Нянька – Ивановна – была со старшими детьми, ушла от нас только через 1,5 года – в одной комнате на Красносельской впятером жить было невозможно. Я ходила с передачами вначале в Бутырку, потом на Лубянку, выстаивала длинные очереди таких же несчастных жён, уходила «не солоно хлебавши». Передачи не принимали, ничего не говорили. Потом, позже, отвечали – “Идёт следствие!”. Долгие страшные 26 месяцев, до августа 1939. Больше года нас не выселяли из Дома Правительства, но переселили на пятый этаж пятого подъезда (с видом на кондитерскую фабрику «Красный Октябрь») в трёх – комнатную квартиру с двумя соседями». Одним соседом был грузин, другую комнату занимала женщина с ребёнком моего возраста. Вскоре постучались ночью и в нашу новую квартиру: забрали женщину, ребёнка оставили. Мама выхаживала пацана три дня пока его не забрала бабушка. Был у меня в институте дружок – Алик Малкин. Шли мы однажды колонной на обязательную демонстрацию, и как всегда, мимо родного дома. Смотрит Алик грустно на дом и говорит, что родился здесь. Допрашиваю маму о фамилии бывшей соседки, говорит: – «Малкина, сыночка звали Алик». Мама продолжает: «Через полтора года выкинули нас из элитного дома, дали одну комнату в коммуналке на Красносельской на втором этаже двухэтажного деревянного дома около фабрики им. Бабаева и железнодорожного узла. Работала я и будучи “гранд дамой” – заведующей клубной работой в ЦК рабочих деревообрабатывающей промышленности в 1934 году, диктором на радио, литературным редактором радио (35–36 годы). Когда Лёню забрали, с радио меня «попросили». Долго не могла устроиться, потом была библиотекарем, секретарем – машинисткой. (Мамин послужной список см. Приложение № 28) Родственники испугались, отвернулись (4 родных Лёниных брата, сестра, двоюродные братья) – так было положено: за связь с «врагом народа» сажали…». Поправлю маму: один – не отвернулся.

   На снимке примерно 1940 года я сижу на руках у двоюродного брата отца Абрамчика (ласковое имя), рядом с ним – Юнна, играет с ним в шашки Кара. Но ведь недаром мама про него сложила песню. «А в годы «оно» я им многим помогала: заграничными тряпками, часами, безделушками, лекарствами. У всех что-то было от меня, Лёня в это не вмешивался».
   Итак, песня про двоюродного брата отца, кустаря – одиночку, т. е. не члена профсоюза:

     Наш Абрамчик был кустарь
     И хоть жил себе как царь,
     Но Рахиль хотела быть профдамой.
     И тогда покорный муж
     Быстро он пошёл в Союз
     И с культурницей там повстречался.

   Ну, понятно, где вторая женщина – там проблема, но, как писала мама, «всё закончилось на ‘ять’».
   Ни один родственник, друг семьи, знакомые не оставался и без Бебиных стихов, смешных, нередко с доброй язвинкой, всегда остроумных. Но первые стихи, которые мама написала для меня – крик, стон. Колыбельная – на мотив популярной в то время песни «Дайте в руки мне гармонь, чтоб сыграть страданье»:

     Мой Сергунька, дорогой,
     Золотые ножки.
     Есть ли в Свете кто милей
     Моего Серёжки?

     Спи, Сергунька, дорогой,
     Закрой свои глазки,
     Мама песенку споёт
     И расскажет сказки.

     Спи, сыночек дорогой,
     Как тебе не стыдно,
     На дворе совсем темно,
     Ничего не видно.

   Но плохо спал, плохо ел – передавалось настроение матери. Пара лет прошла, пока подобрала ключи: ору среди ночи (это я уже помню – настолько велика была сила взаимных переживаний). Встаёт, берет меня на руки:
   – Ну, что ты хочешь?
   – Сама знаешь!
   – Ну, что?
   – Сама знаешь!!!
   – Не знаю.
   – На букву Пы!
   – Пить?
   – Нет!
   – Писять?
   – Нет!
   – Ну, что же?
   – Пыжалеть!
   Кладёт мою голову себе на грудь, крепко прижимает, гладит, качает. Засыпаю до следующей тревожности.
   Сестра на 5 лет старше, брат – на 11. Утром сестре в детский сад, брату – в школу. Им искренне хочется меня убить.
   На мамины заработки вчетвером не проживешь, благо, есть пока что отнести в комиссионку. На это можно держать приходящую няню, пока мама на работе.
   В 3 года помню себя почти беспризорным во дворе двухэтажного деревянного дома на Красносельской. Ребёнком был настолько хорош собой (мама – красавица, отец – по – мужски очень обаятелен, до старости нравился женщинам), что без внимания во дворе не оставался, всегда был на виду. Летом мама снимает мансарду в Барвихе. Брат – на речке, сестра возится со мной. Заодно пытается хозяйничать в доме. Однажды это плохо заканчивается для меня: Юнна опрокидывает на меня кипящий чайник – метка на всю жизнь на левой ноге от колена до ступни. Всё свободное от походов на Лубянку и в прокуратуру время мама проводит с нами. Помню, как лёжа на траве, я резко дернул нитку её прекрасных резных коралловых бус. Рассыпались, много бусин не нашли. Для мамы это уже не было большим горем.

   (На снимке: дача, лето 1940 года, Юнна и Сергей, то есть я)

   Через 28 месяцев «серьёзных бесед» знаменитое Особое Совещание (ОСО НКВД СССР) выносит отцу приговор по статьям 58–10, 58–11 о заключении его в исправительно – трудовой лагерь (ИТЛ) сроком на 8 лет. Привожу формулировки этих знаменитых политических статей:

   58–10. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений (ст. 58–2 – 58–9), а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс, или в военной обстановке, или в местностях, объявленных на военном положении: наказание аналогично статье 58–2.
   58–11. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, приравнивается к совершению таковых и преследуется уголовным кодексом по соответствующим статьям.

   «Стандартно» давали по этим статьям кому 8, кому 10 лет лагерей, никогда не уменьшали, иногда добавляли – повод находили легко.
   Отца отправляют в Сибирь. Мама постоянно просит о свидании с ним, и вот, наконец, она получает разрешение на свидание сроком на одни сутки в лагере у города Решёты Красноярского края.
   Добирается туда больше недели, часть пути до лагеря проделывает по тайге на телеге. Сутки свидания – и в обратный путь. Но везёт она с собой драгоценность – письмо отца Сталину с описанием 26-месячных допросов в тюрьмах Москвы: о многочасовых стояниях в карцерах, в которых даже невозможно согнуться, о пытках каплями воды, падающими в темечко, об избиении резиновыми палками по ногам, превращающем икры ног в кровавое месиво, о пытках беспрерывными, без сна и еды, допросами, об издевательствах. Мама передаёт это письмо по инстанциям, и, о чудо, оно попадает на самый «Верх». Оттуда поступает команда на пересмотр дела, и отца вызывают весной 1941 года в Москву. Его этапируют. Тайга душная и знойная. По пути в одной из деревень он бросается к колодцу, пьёт и обливается ледяной водой. Через считанные часы его состояние становится таковым, что его помещают в лагерный изолятор. Срок «милосердия» истекает, дело движется к войне, и на пересмотр дела отца больше не вызывают. В лагерную жизнь, с его характером, физической силой и тюремным опытом, он вписывается быстро. Через год, верховодившие в бараке уголовники признают авторитет отца. Для этого в стычке с уголовным «авторитетом» отцу пришлось его покалечить, объединив перед этим барачных «политических». В один из «заездов», в лагерь из Норильска с открытой формой туберкулёза был этапирован Благой Семёнович Попов – сопроцессник Г. Димитрова по знаменитому процессу о поджоге Рейхстага, бывший руководитель болгарского комсомола. Когда он находился уже в критическом состоянии, отец принёс ему густой отвар из еловых шишек. Вкус отвара был настолько отвратителен, что Благой готов был лучше умереть, чем травиться отваром. Как говорил он при нашем свидании в Москве через 15 лет: – «Иона взял меня за шиворот, тряхнул и внушительно сказал: – Пей, сука, а то сдохнешь!». После отцовых «процедур» Благой выздоровел, в своё время дожил до реабилитации, вернулся в Болгарию, заведовал отделом в МИДе страны, приезжал с женой к нам, принимал родителей у себя. Счастливый конец бурной жизни!

   (На снимке: Благой Попов, слева, у нас в гостях в Москве, и отец)

   Война! Помню бомбёжки, вой немецких самолётов, завывание сирен воздушной тревоги и наши побеги в бомбоубежище. Постановлением правительства семьям с детьми надлежит эвакуироваться из Москвы. Милиция ходит по дворам и подъездам, вылавливая детей, стучится в квартиры. Я научился прятаться, но всё «до поры-до времени». Во-первых, ловить можно во время воздушной тревоги, когда все бегут в бомбоубежище или в метро, используемое как временное убежище. Во-вторых, милиция становится опытнее и жестче, и меня ловят во дворе. Мама получает суровую повестку с приказом немедленно явиться в эвакопункт.
   И куда ж ей, бедняге, эвакуироваться в неизвестность, с тремя детьми? Она даёт делеграмму Зоре – отказ. Ни одна душа не откликается. Наконец, – есть! Друг отца по Гражданской войне, чудом уцелевший в 37-ом, начальник одной из Закавказских железных дорог полковник Борис Атлас. Телеграмма: «Немедленно выезжай, адрес Орджоникидзе…» и официальный вызов.

   (На снимке: Б. Атлас с женой, 1960-ые годы)

   Начали паковаться. 14 увесистых чемоданов, хороших, фибровых. Носильщик – один, 15-летний Карлуша. Правда, стати он хорошей, в отца, имеет неплохую закалку. Он учится в ремесленном училище (на слесаря-водопроводчика), с первых же авианалетов на Москву по ночам борется на крыше с зажигательными бомбами (хватает упавшую с неба раскалённую болванку специальными щипцами и бросает её в бочку с песком – искусство!). И есть у него уже хорошие навыки ухажёра.
   Хлебнул парень, как говорится, «по полной». Один приём в комсомол чего стоил! Вот его воспоминание об этом: «Я стою около стола на небольшой сцене. За столом – наш замполит Иван Дмитриевич и трое ребят. Это президиум комсомольского собрания. А в зале полно ребят. Это мои друзья, товарищи, просто знакомые. Всех я хорошо ещё не знаю. Ведь мы вместе всего полгода. Мы – это первый набор ремесленного училища 1940 года, и нас в училище 400 человек, отчаянных 15-летних московских пацанов, с гордостью надевших чёрные шинели с серебряными пуговицами и фуражки с лакированными козырьками. Лиц я не различаю. какое-то подвижное светлое пятно смотрит на меня молча и выжидающе. Я рассказал свою биографию и замолчал. Да и какая у меня биография? Родился в 1926 году, закончил 7 классов, поступил в ремесленное училище. Вот и вся моя жизнь! Но ребята молчат. Молчу и я. И тогда замполит говорит: – «Ну, что же ты? Расскажи об отце.» Но я молчу: что я могу сказать – ведь ему-то всё известно. Я всё ему рассказал, и он сам дал мне рекомендацию в комсомол. – «Ну!», говорит он. И я начинаю говорить о своём отце: о том, что он в партии с 1917 года, что провоевал всю Гражданскую войну в 1-ой Конной Армии, что был награждён именным оружием и орденом Красного Знамени, и что в 1937 году был арестован, и что я не знаю, что с ним теперь и где он, но что он был очень хорошим отцом, и что я хочу быть таким же, как он. И тогда тишина в зале взрывается. Ребята кричат, что-то спрашивают, тянут руки, а Мишка Клюква даже вскочил на стул и размахивает руками. Я не понимаю и не слышу, что они говорят. Но потом начинаю понимать, что часть ребят требует не принимать меня в комсомол, потому что отец мой враг народа. Я смотрю на замполита – он молчит, шум в зале не утихает. И тогда на сцену поднимается наш военрук. В училище мы, пацаны, уважаем его больше всех и побаиваемся даже больше директора. Коренастый, подтянутый, в военной форме, на петлицах следы от двух кубиков. На левой руке у него нет трёх пальцев, оторванных осколком в финскую компанию. На гимнастёрке – медаль «За отвагу». Он очень молчалив, обращается к любому из нас на «Вы», гоняет нас на плацу до седьмого пота. А главное – глаза, даже не глаза, а взгляд: кажется, что он не с нами, что он где-то там, где рвутся снаряды и умирают люди, его друзья. Он поднимается на сцену и шум в зале сразу стихает. – «Что – то, товарищи, я вас не пойму» – спокойно говорит он – «Вы кого в комсомол принимаете – его или батьку его? Если его, то и говорите о нём. Парень он дисциплинированный, учится и работает хорошо. Выправка подходящая и в отделении у него дисциплинка. А с отцом его разберутся». И чуть помолчав, добавил: – «А в Гражданскую ордена редко давали. Отчаянную храбрость и огромную преданность нашему делу проявить было нужно. Разберутся». И сошёл со сцены. Не помню, сколько голосовало «за» и сколько «против», но через две недели я пришёл домой и положил перед матерью свой комсомольский билет. Билет номер 13360032. Мать взяла его в руки, раскрыла его, посмотрела на фотографию отца, на которой он был чубатый, с озорной ухмылкой; сабля стояла у него между ног, и он крепко опирался на неё руками. Слёзы медленно скатились по её щекам, но она их не вытерла. Поцеловала меня и сказала: – «Хорошо, сынок. Отец был бы очень доволен».
   А потом была война. Работа слесарем на одном из заводов Урала. И я сам был избран комсоргом завода и принимал пацанов и девчат в комсомол, и каждый раз мне казалось, что с каждым из них я опять и опять вступаю в комсомол.
   По комсомольскому призыву ушёл в армию. Закончил Свердловское танковое училище. Фронт, первый бой, первая медаль, избрание комсоргом танкового полка и принятие меня кандидатом в партию.
   Кончилась война. Работа и учёба в техникуме и институте. Прошёл все ступеньки от слесаря до директора завода. А в 1954 году, в ноябре, пришла телеграмма: – «Приезжай, сынок. Я в Москве».
   Отец сидит на диване и в руке у него партийный билет. В графе «время вступления в партию» – август 1917 год!»
   Продолжение рассказа Карла – в Приложении № 29.
   И опять, как и отцу, я никогда не задал брату вопрос: – В чём же дело – твой отец больше трёх лет мыкается по тюрьмам и лагерям, а ты рвёшься в комсомол – «резерв и помощник партии», которая вышвырнула из своих рядов отца и сделала «врагом народа»?
   Итак, эвакуация. В вагонах теснота, духота, давящая атмосфера неизвестности, страха. На стоянках необъявленной продолжительности нужно прорваться на вокзал за кипятком и, не ошпарившись, заскочить назад в свой вагон. Ехали с пересадками. Бедный брат – его 14 чемоданов! Но был у него и счастливый момент – один чемодан украли. Однажды украли и меня, уже на Кавказе. Подошла ко мне кавказская женщина, погладила по голове, ласково – озабоченно, с полной уверенностью сказала: – «Мусульман! Мусульман – глаз чёрный!». Подхватила и унесла, пикнуть не успел. Семья была занята разгрузкой: брат таскал чемоданы, мама караулила вещи, сестра – меня. Спохватились минут через десять, когда привели меня маме умытого и причесанного.
   Город Орджоникидзе (будущий Владикавказ) и семья Атласов ласкают нас около трёх месяцев. Немцы наступают на Кавказ – нужно драпать дальше. Борис Атлас предлагает нам эвакуироваться с его семьёй в Ташкент, но мама боится так далеко отрываться от дорогого мужа, который «пашет» на лесоповале в красноярской тайге.
   До Дербента добираемся и живём в товарном вагоне ещё 3 месяца, потом мы переправляемся из Дербента через бурный Каспий. Наш корабль бомбят немцы и чуть не отправляют нас на дно. Хорошо помню, как мы с чемоданами летали от борта к борту и захлёбывались морской водой. Из Красноводска, страшного, без пресной воды города, в котором вода выдавалась по списку только жителям города, берём направление на город Орск Чкаловской (потом Оренбургской) области, куда мама «завербовалась». В вагонах – так называемых, теплушках, – больших вагонах для всего живого – рогатого и нерогатого и приспособленных к теплу через печку – буржуйку, могущую согреть только рядом лежащих.
   Едем долго, 40 дней, стоим на полустанках, а иногда просто в степи на разъездах, пропуская, так называемые, литерные поезда. Край еще богатый, к поезду выстраиваются «летучие» базары с варенцом, топлёным молоком, хлебом, яблоками – были бы деньги. А денег нет, приходится заниматься «натуральным обменом», резко обогащая местное население неведомыми им вещами и предметами.
   Степной город Орск в предгорьях Урала. Климат резко континентальный с летней жарой и пылью, зимними морозами и ветрами. Детская форма одежды летом – трусы, майка, босиком; зимой – валенки, шапка-ушанка и, кому – то, овчинный полушубок, а кому – ватная телогреечка.
   Город славен огромным машиностроительным заводом, ставшим танковым – ЮУМЗ – «Южуралмашзавод».
   Обустраиваемся. Вначале живём в бараке на двух двухэтажных нарах, потом в подвальной комнате, и наконец, получаем комнату в коммунальной квартире с двумя соседями, общей кухней и одним туалетом. В маленькой комнате живет одинокая пожилая женщина, работает в ночную смену, днём – отсыпается. В большой комнате с балконом – мать с двумя взрослыми дочерьми. Беба называет их «оторвами», что на блатном языке означает – бедовые, непутевые. Одна из «оторв», Лида, медсестра, очень красивая, в «любвях» имеет местного «авторитета» по кличке «Цыган», главу банды «Чёрная кошка». Меня начинает любить чистой любовью. Я часто торчу с ней вечером на балконе, откуда она принимает ухаживания бандюка. Тот стоит внизу, у противоположного дома с парой «коллег», курит, сплёвывает. Когда «работает», не понятно. По ночам Лида исчезает. Вторая сестра, Валька, начинает дружить с Юнной, со мной тоже. Начинается трудовая жизнь. Мама и брат чудом, по-моему, устраиваются на знаменитый Южуралмашзавод, мама – секретарем – машинисткой, Кара – слесарь 2 разряда. Моя трудовая деятельность начинается с детского сада, Юннина – со школы. Жизнь для меня и сестры полуголодная, в саду и в школе – завтрак и обед, но не сытные. А вечером едим – что мама принесет в бидончике из заводской столовой, оторванное от себя. С каждым годом дело ухудшается – продавать на рынке уже нечего, в маминой столовой – «баланда» – жидкий перловый супчик. «Заглаза» мама с жалостью называет меня скелетом. Брат рвётся на фронт – он должен защитить честь семьи и безвинно посаженного отца. Приходит в военкомат рослый, крепкий парень с рабочими руками: – «Давай паспорт», отвечает – «Ещё нету», ему говорят – «Пошёл вон, не до тебя!». Через полтора года его избирают комсоргом завода и на него налагают «бронь», дающую защиту от призыва в армию, как человеку, необходимому в тылу. Но он упорно ходит в военкомат – настаивает на снятии с него «брони», и только в 18 с половиной лет ему удалось поступить в Свердловское танковое училище.

(На снимке: выпускник училища, мл. сержант К.Л. Броун)

Но до этого я делаю «ход конём». Влюбила меня мама в себя, отца у меня нет, а следовательно, «без женщин жить нельзя на свете, нет!». Пяти лет начинаю ухаживать за Инночкой Кувалдиной, соседкой по детсадовской спальне. Бандитской Лиды и Вальки мне мало. Но и воспитательница в моей группе тоже ничего себе. Приходится выбирать! И вот он – мой «ход конём»: заявляю воспиталке, что мой брат – слесарь и может починить водопровод в нашем детсаду. С удовольствием соглашается. Любвеобильного брата долго уговаривать не приходится, да ему в армии грустить по кому-то надо. Знакомлю прямо в детсаду, и со скоростью звука Фаина Ивановна Николаева (она же чувашечка Феня) навсегда становится моей родственницей.

   (На снимке: Фаина с близнецами Димой и Лизой. Правда, это уже конец 50-ых годов)

   Теперь-то ухаживание за Инночкой и драки с соперниками всегда приносят мне победу! Тяготы жизни не могут задавить мою мужественную маму. В 1943-ем она проявляет свой талант на заводской клубной сцене. С большим успехом. Самодеятельным актерам даже иногда приплачивают за выступления на сценах других заводов. Вот пара куплетов её песенки по этому поводу:

     Отвернулся бог от нас,
     Пьём один лишь кислый квас,
     Без копейки мы идём домой.
     Все халтуры прекратились,
     В Яровую все влюбились,
     И «Ребёнок» снова стал «Чужой».
     А денег нет – какой гамбет,
     Что будем мы иметь на завтрашний обед?!

   (В этой песенке зашифрованы самые популярные в то время пьесы «Любовь Яровая» и «Чужой ребёнок»).

   Вечером мама боится оставлять меня дома на попечении сестры, поэтому я – постоянный зритель (за кулисами) всего репертуара (в основном – А.П. Чехов, К. Симонов, «Любовь Яровая» К. Тренёва и «Чужой ребёнок» В. Шкваркина). За год мама проявляет недюжинные организаторские способности на фронте «кульпросветработы», и её назначают заведующей заводским клубом.
   Теперь перепадало актёрства и мне. В основном, я был «мальчик на выносе»: по сценарию после налёта вражеской авиации герой выносил меня, «убитого», на руках и долго и гневно говорил. Играл я при этом неплохо. Другие актеры, правда, нам с мамой и «в подмётки не годились», но клубная сцена – это ведь вам не МХАТ. Один из моих героев до сих пор стоит передо мной – вот она сила искусства. С замечательным одесским акцентом, ломая руки, с надрывом он говорил: – «Они пИтали мИнЕ, мать, но я им не сказал ни слова, таки лучше умереть!».
   1944 год. Дворовое воспитание совершенствуется: курю, хорошо «циркую», свищу без пальцев и «выражаюсь». Правда, по поводу последнего, я давно мастер. Ещё в письме отцу из Москвы мама писала:

     Твой младший сын, что мал как атом,
     Великолепно кроет матом!

   К осени 1945-го – два больших события. 1. Иду в 1-ый класс. После 5-летней вольницы – дурацкий режим со звонками и переменками. Да ещё всех слушайся и вставай, когда спрашивают. Переменки терпеть не могу, и опять на любовной почве: дылда из 2-го класса, по прозвищу «Мама Римская», влюбилась с первого взгляда и не даёт мне прохода нигде, вплоть до туалета. Бью её «смертным боем», едва доставая до плеча, а ей, видно, кажется, что всё как дома у мамы с папой – бьёт, значит любит. Ну, и что делать? Стараюсь при любой возможности и невозможности не ходить в школу: простуда (якобы), операция аппендицита (на самом деле) и т. д. и т. п., стараюсь, чтобы выгоняли из класса. Уроки не учу принципиально. Обрастаю двойками и замечаниями в дневнике. 2. Чуть не гибну ради святого искусства. В городском открытом кинотеатре стали показывать хорошие американские фильмы. Кинотеатр имеет открытую сцену и огорожен высоким забором. Шпана, конечно, перемахивает через забор, делает подкопы под забором и даже прорывается сквозь кордон охраны и милиции без билетов, задерживая, как правило, начало сеанса. Но мы – то, которые культурные? В огромной толпе мы стоим у ворот перед входом в кинотеатр и, как говорили тогда, «жмём сало», т. е. устраиваем нормальную душегубку. Бывают раздавленные, затоптанные, избитые. Спасли меня дорогая Валька и её мама. Когда я уже не мог ни брыкаться, ни кричать, они, зажав меня между собой, вступили врукопашную. Они дрались, как разъяренные кошки, с визгом и хорошим матом. Вальку узнали, как сестру Лиды, слегка потеснились, и мы даже смогли посмотреть фильм. По-моему, это был «Большой вальс».
   Конец войне. Как глубокий вздох. В следующем месяце – ещё одно потрясение. Получаем телеграмму (с подлинным верно) от отца:

   Только сейчас я задаю себе вопрос: почему отец просит «телеграфь ответ»? Какой может быть ответ через восемь лет трагической разлуки и зачем он? Листаю документы и нахожу, что в Канск мы приехали только через год! И в школу я пошел не в 7, а в 8 лет, и это было в Орске. Что заставляло родителей не съезжаться в течение целого года? Нет ответа. Одни догадки, о которых ни говорить, ни вспоминать не хочется. А спросить уже некого.
   Итак, в августе 1946 года незнакомый мне отец приезжает в Орск, чтобы отвезти маму, сестру и меня в сибирский город Канск Красноярского края. Первое впечатление от отца: идём с ним по пыльному жаркому базару, он большой, в кирзовых сапогах, спрашивает меня «за жизнь». Делает покупки – подкормить семью. Бросаю курить в тот же день и навсегда! Так же сделает отец, но лет через 5 в Норильске, после первого инфаркта.
   Мы в Канске. Две комнаты снимаем в настоящей сибирской бревенчатой избе с большой кирпичной печью. Хозяйка – одинокая старушка – чалдонка. Здорово управляется с дровами, топором, ухватом, курами, свиньей, коровой и маслобойкой. Не проходит и недели, как две последние переходят в мое управление: моя обязанность утром выгнать корову в стадо, идущее по улице в поле, а вечером забрать корову из стада. Последнее не так просто. Забирать корову нужно на входе в город, чуть не за километр от дома, и гнать её на свою улицу. Но дело резко осложнено любвеобильным быком, который при расставании норовит поддеть мою подопечную рогом в живот и другие части тела. Наша корова смирная, а бык – псих! Наша старушка с этой ситуацией не справляется, а у меня всё получилось с первого раза. Думаю, что случилось это из-за моего незнания серьёзности ситуации: старушка мне ничего не рассказала, дала хворостину, познакомила с коровой и запустила в середину стада. Бык и пастух были удивлены и до самого конца сезона выпаса мне все сходило с рук – я благополучно доставлял домой корову живой и даже здоровой.
   А вот на личном фронте у меня опять неприятности. Целых две. Первая – с отцом. Он не понимает, что я – безотцовщина, маменькин сынок, но с характером в маму и папу. Подчиняться я обязан с первого раза, за столом сидеть не капризничая, гречневую кашу есть, а не отталкивать по причине наличия в гречке железа. Очень скоро это заканчивается хорошим ударом в ухо. «И, опрокинутый слоном, он оказался под столом!». Мама с проклятьями достает меня из – под стола. Я начинаю догадываться, что я – нежелаемое существо, источник отцовского раздражения. Урок на всю жизнь.
   Вторая – опять на любовной почве. Напротив в доме живёт моя ровесница Эльзочка, то – ли из ссыльных немцев, то – ли из поляков. И в школу я хожу ту же, что и она. Но теперь я быстро становлюсь первым учеником, а она – презренная троечница, не чета мне. Шутка сказать: герой коровьего стада, отличник, красавчик. Любая испанка из-за такого торреро с ума бы сошла, а чем Эльзочка хуже? И началось! Стоит мне выйти из дома, как она появляется на своем крыльце и начинает строить мне рожи. Я злюсь и начинаю бросать в неё запасённые заранее кедровые шишки и что под руку попадёт. Это приводит её в восторг, и дурным голосом, приплясывая, она кричит: – «Не попал, не попал, шиш тебе, шиш тебе!». «Поубывав бы»! Иду в школу – прыгает за мной, из школы-то же. Тротуары деревянные, разбитые, досточки под ногами гремят. Вот такая любовная музыка! В одном я ей благодарен: она дала мне первый урок английского языка, правда, дурным голосом и приплясывая на том же крыльце:

     One, two, three, four —
     Maryat the cottage door.
     Five, six, seven, eight —
     Eating cherries from a plate.

   Но впрок не пошло – из дурных то уст. С тех пор я считал, что английский, практически, освоил и дальше двигаться нет нужды.
   Родители работают. Отец – начальник цеха ширпотреба. Из этого ширпотреба я помню приятные деревянные пеналы для карандашей и бронзового цвета рыболовные крючки. Мама – библиотекарь, просветитель коренного, эвакуированного и ссыльного населения, которого в городе больше 60 тысяч. Сестра слегка помогает по дому, а я, кроме «стадоводства», с удовольствием, до одурения, бью поршень маслобойки – получается масло куда там датскому.
   У родителей есть местные друзья из отсидевших. Один такой – Иосиф Слободкин. Худой, высокий, бородатый, всегда веселый, неравнодушный к нежному полу. Однажды уезжает он за женой и сыном. Вот мамин правдивый рассказ:

     Умчался Слободкин, умчался Бородкин,
     Махнув бородой на прощанье.
     В объятьях у Муси рыдает Маруся:
     – О, как тяжело расставанье!
     Друг друга ласкают, себя утешают:
     – А Ёська-то скоро вернётся!
     Приятные грёзы, и высохли слёзы,
     Маруся вот – вот улыбнётся!
     На перроне оживленье, ах какое наслажденье —
     По перрону бегает Маруся.
     Показался паровоз – он Слободкина привёз:
     – Если нет – я тут же отравлюся!!
     – Боже – боже, что со мной! —
     Из вагона выходит любимый,
     Но, о ужас, идёт за его бородой
     И жена и сынишка постылый!
     В горе взвизгнула Маруся:
     – Дайте яду – отравлюся…
     Ты забыл все клятвы, ах стервец!!
     – Не волнуйся детка, крошка,
     На, попей воды немножко,
     Я клянусь тебе – я не подлец!
     Марина, видя сей конфуз, вскричала:
     – Вот какой ты, муж!
     Ты думаешь, что ты всё холостой!?
     К тебе приму другие меры!
     Брысь от него вы – две холеры,
     Пойдем, голубчик миленький, домой!
     И, потеряв свой прежний пыл,
     Слободкин сразу весь остыл
     И поплелся покорно за женою.
     Но как наутро, увы и ах,
     Работал, бедный, весь в бинтах
     И трясся конвульсивно бородою.

   Всё – правда. Мама никогда не выдумывала, я – свидетель!
   Думаю, что все эти, вышедшие из заключения после восьми лет отсидки, мужики были чрезвычайно «голодными», и наличие у каждого из них «Муси» и «Маруси» было закономерным.
   Далеко до окончания мною 2-го класса мы переезжаем в посёлок (официально – станция) Злобино, стоящий на правом берегу Енисея напротив краевого центра, города Красноярска. Здесь расположен Красноярский паровозостроительный завод (бывший эвакуированный сюда в 1941 году завод «Красный профинтерн»), производящий вооружение, боеприпасы и знаменитые паровозы СО – Серго Орджоникидзе, по – существу, огромный паровой котёл с топкой, кабиной и на колёсах.
   Отец становится начальником котельного цеха, в котором 700 человек (в основном заключённые по уголовным статьям), работающие в три смены. Специфический контингент цеха легко убирает неполюбившихся членов коллектива. Приёмы для этого давно отработаны в уголовном мире: нож, труба, заточка, а в таком шумном и горячем цехе сойдёт и простая кувалда. Немало людей выносили из цеха, и отдел охраны труда давал заключение о производственном несчастном случае. Девятилетняя закалка дает отцу возможность не только навести порядок, но и за считанные месяцы семикратно (!) увеличить производительность цеха. Он впервые применяет метод академика Бардина и делает котёл цельносварным. Отца постоянно премируют. Помню торжественный привоз и затаскивание в квартиру новенького пианино, давней мечты мамы. Но, воистину, героический труд отца обходился всем нам дорого. Мы с сестрой, едва познакомившись с отцом, по – существу, потеряли его. Работал он, практически, без выходных, домой привозили его поздней ночью на конной пролётке (какой шик!), увозили из дома до нашего с сестрой подъёма. В 1948 году секретарь Красноярского крайкома партии (в те годы – первое лицо в крае) за действительно «выдающиеся заслуги перед…» представил Броуна И.Г. к ордену Трудового Красного Знамени. Шаг беспрецедентный – таких людей награждать было категорически не положено. Так отец вторично не получил заработанное. Но, так как он уже плохо держался на ногах, все тот же Секретарь Крайкома А.Б. Аристов, минуя запрет отцу и ему подобным выезжать за пределы края, отправил его на отдых в Крым.

   (Это фото и мешочек орехов фундук – с тех пор моих любимых – он привёз из отпуска. На фотографии я написал – 1948. Это неверно. Нужно – 1949 – новый год. Но может быть это был конец 1948 года).
   Как ни странно (а может быть и закономерно в этой обстановке каторжного труда), но наши отношения с отцом налаживаются. В короткие часы вечернего отдыха, которые стали появляться у отца, мы с мамой и Юнной, пригласив соседей, устраиваем представления под аккомпанемент играющей на пианино мамы. Отец и соседи от души смеются, когда я в Юннином платье изображаю «Маму Римскую» и Эльзочку или в цыганском платке, стоя на столе, кривляясь, пою романсы. Он начинает называть меня Серго и брать иногда по утрам в пролётку, чтобы прокатить до ближайшего дома (метров на 30). Кроме других моих деяний, которые нравятся отцу, есть еще парочка выдающихся: я – «круглый» отличник, и я – основной «содержатель» козы. С козой дело сложное. Мы купили её по совету соседей и врача для, хотя бы частичного, поддержания сил отца «самым питательным в мире козьим молоком». Но пыткой было кормление этого вздорного существа, постоянно пытающегося тебя боднуть в любое место драгоценного тела, как только ты делаешь первый шаг при входе в её обиталище – сарайчик. Наглость невероятная – ведь ты же несёшь ей поесть – попить, за что же бодаться?! Но еще хуже дело «об подоить». Наступаем втроем. Я просовываю ногу в приоткрытую дверь, коза кидается рогами на дверь. Мы с сестрой дружно, изо всех сил толкаем дверь; ошеломленная коза делает два шага назад, что нам и надо. Мы с Юной врываемся в стайку (по – сибирски – хлев, сарай для скота), хватаем козу: я – за правый, сестра – за левый рог и прижимаем её башку со всей страстью к себе. Пол дела сделано! Далее в бой вступает мама. Она суёт этой гадине кусок хлеба, ставит сбоку скамеечку, садится на неё, ставит кастрюльку под вымя козы и пытается выжать из неё обещанные продавцом 5, ну хотя бы 3 литра целебного молока. Коза рвётся и пытается лягаться, мама стонет и ругается, мы с сестрой мычим. Когда маме удаётся с боем вырвать почти целый литр драгоценности, все разбегаются, я даю козе пинка (вот откуда мои навыки в дальнейшем знаменитого Енисейского футболиста). Отец спасён, а я с тех пор терпеть не могу ничего из козьего молока (и коз тоже). («Чем грубее и хуже с козами обращаются и чем теснее их помещение, тем упрямее, капризнее и злее они становятся. Вообще приходится иногда с большим трудом обуздывать их стремление к свободе. Источник: Коза, ее разведение, содержание и хозяйственное значение. Князь С.П. Урусов»).
   Но наступает 1949 год и появляется знаменитое решение Особого Совещания МВД СССР о возобновлении преследования лиц, отсидевших по политическим статьям. У отца знаменитые 58–10 и 58–11 и он «подлежит».
   Отца сажают в Красноярскую тюрьму, и мы с мамой ходим один раз в неделю из Злобино пешком через покрытый льдом Енисей с передачами для отца (кстати, сейчас Енисей не замерзает в этом месте и ниже километров на 500 даже в самые лютые морозы. Беда – в ошибках при проектировании и строительстве Красноярской ГЭС). Когда мы уходим, он машет нам рукой через решётку с высокого этажа, благо окно его камеры выходит не во двор. Из отрадных событий наших 3-х месячных походов вспоминаю, как я на рынке нашёл под бревном, на которое мы присели отдохнуть, 33 рубля – 11 трояков, свёрнутых в аккуратный рулончик. В апреле отца этапируют в Норильск, а мы собираемся ехать к нему и ждём спецвызова из норильской комендатуры.

(На снимке: наша команда готова к отьезду: я, мама, Кара, Фаина, Юнна – извини, сестра, другой фотографии не нашёл)

Вызов приходит на всю семью, в том числе на брата с женой.

   (На снимке: младший сержант Карл Броун)

   1949 год, конец августа. Переехали на левый берег Енисея к пристани Красноярска. Наш грузовик, так называемая, полуторка, загрузил нас «выше крыши», так, что сижу я на верхнем тюке действительно выше крыши грузовика. Обзор хороший, но отвлекаться нельзя – сижу в обнимку с семейным достоянием – самоваром. А дороги «тряские», как говорят чалдоны. Хорошо ещё, что трубу к самовару решено было не брать с собой: длинновата и тяжела (килограммов на 5 тянет). Не справился бы я с ней. В машине нас, правда, немало, но у всех свои заботы: сестра, 17-ти лет, – в тяжелых думах о предстоящей взрослой северной жизни; брат с женой совершают подвиг – едут в режимный город Норильск к нашему, сосланному туда, отцу. Нынешний глава семьи – мама – едет в кабине. Её заботы – «врагам бы нашим», как она, бывает, в сердцах говорит. Пароход уже у причала. Трехпалубный. Верхние палубы – первый и второй классы, нижняя палуба и трюм – мы. Разгружаемся. Это, конечно не то, что было в 41-м во время эвакуации из Москвы на Кавказ – тогда моему 15-летнему брату приходилось одному перетаскивать 14 полновесных чемоданов. Разгрузкой, естественно, командует брат, и не только потому, что имеет богатый опыт, но!! – он фронтовик, с наградами, бывший командир САУ-102 и очень самолюбивый.
   Все шло хорошо до момента моего прыжка из кузова машины в обнимку с самоваром. Приземлился я на самовар, а самовар – на камень. Прощались мы с самоваром через 45 лет – в 1994 году. Он почетно проносил эту вмятину, служил безотказно! Я отрывал его от сердца.
   Погрузились, разместились – в маленькие трюмные каюты. К вечеру поплыли. Утром на палубе начали оглядываться. К моему цыганистому виду всегда тянуло «своих» – цыган, кавказцев. А тут вдруг – целый табор на палубе. В Норильск их, наверняка, не пустят – не тот «контингент», но в долгом плавании они порезвятся. Начали с моей мамы – модно одета, напудрена, подкрашена:
   – Позолоти ручку, ромала, – расскажу всю правду: что было, что есть, что будет, чем сердце успокоится!
   А у мамы в сумочке – последние 3 рубля, т. к. всё ушло на передачи мужу в красноярскую тюрьму, запас провизии на дорогу и покупку чего-то необходимого для новой жизни. Да что цыганка – мама и сама знала, что будет и что нечем будет сердцу успокоиться. Но ответить цыганке надо: интеллигентность не разрешает молчать!
   – Не надо, спасибо.
   – Ии эх, золотая! Вижу – вид у тебя пушистый, а карман у тебя пустой!
   Плыть от Красноярска до последнего порта, Дудинки, 7 дней. Хлебом, макаронами, сахаром, крупой запаслись изрядно, но на последние 3 рубля в ресторане не разживешься. Спасает брат. Вечером он забирает весь наш капитал и идет на верхнюю палубу. Вид у него, как и у мамы, «пушистый», и он подсаживается «расписать пулечку». К утру преферанс делает нас богаче на 30 рублей и далее – почти так же успешно. Сделать нас окончательно состоятельными мешает на шестой день плавания предпоследний порт на Енисее – Игарка. Фронтовой друг брата, а ныне прокурор города, по радиосвязи узнает о нашем путешествии, дает капитану команду остановиться, подплывает на катере к пароходу и забирает моего дорогого брата с его молодой женой на трудовые подвиги в Игарку! Следующая встреча с братом у меня состоится через 4 года.
   Ну, а нам плыть еще денёк до Дудинки, где нас встретит отец, ссыльно – поселенец навечно.
   От Дудинки, самого северного порта Сибири, до Норильска порядка 100 км по узкоколейке. Первое время живем в одной комнате деревянного дома, а потом – на третьем этаже дома кирпичного в квартире на три семьи – у каждой семьи по комнате. Туалет один на всех, ручные умывальники (рукомойники, как у Мойдодыра) – у каждого в комнате свой.

   (На снимке: Норильск. В нашей комнате праздник – мама испекла пирог)

   Интересные соседи. За стеной у нас – средних лет пара, муж и жена. Он – слесарь, она работает в детском саду. Обожают играть в лото, приглашая нас с сестрой и соседей из третьей комнаты. До сих пор стоит у меня в ушах: – «Шесть, три, два, квартира! Пять, один, четыре – кончил!!». Играем по мелочи, «на интерес», хотя все зарабатывают прилично – Крайний Север. Соседям из третьей комнаты это развлечение кстати – отвлекает от тяжёлых мыслей. Он, Савелий, – вохровец, боец военизированной охраны заключённых. Если есть в тебе остатки человечности – работёнка мерзкая. Погода в Норильске жуткая. Мало – вечная мерзлота, тундра, коротким летом найдешь, если не утонешь в какой-нибудь болотной топи, кустик ягоды-морошки. Единственное чудо – Северное сияние – ничего более потрясающего природного я не видал. А 9-месячной зимой – морозы под 50 градусов и сбивающие с ног бураны. Как выживают там куропатки – не понятно. Ну, я и пожалел одного из вохровцев. Стоят они на вышках вокруг концлагеря, ловят сбежавших зеков и зверски расправляются с ними, и конвоируют их из лагеря на работу и назад. Но при оружии они только на работе, и такие они тогда храбрые и свирепые. А как идти через тундру на работу и с работы, да ещё в многомесячную полярную ночь, да ещё и зная о многочисленных побегах отчаявшихся зеков, которые, бывает, прячутся в подъездах, на свалках, на чердаках – в тундре далеко не убежишь, но хоть день – другой на воле – жизнь готов отдать! Насмотрелись мы, пацаны, на всё это, практически, ежедневно. А каково ему, соседу Савелию? И было у него два спасителя, «облегчателя». Ну, первый, естественно, градусы (не мороза). Купить эти самые градусы было невозможно. Напротив нашего дома на улице Севастопольской был гастроном. В большие праздники завозили туда шампанское. Те, кому повезло купить бутылку, расправлялись с ней немедленно, прямо в магазине: в кружку или в большую банку вытряхивали пару флаконов одеколона (по – моему, «Тройного» – ещё достать надо было – тоже дефицит) и заливалось это малой долей шампанского. Наша главная забава была встречать торжествующих выходящих. Многие только едва доходили до края высокого тротуара и сваливались с метровой высоты на булыжную мостовую. Но был народ и покрепче – метров до ста одолевали. А наш дорогой вохровец в дни между праздниками гнал самогон. Дело было опасное, можно легко было из конвоирующего стать конвоируемым. Поэтому до конечного, самого драгоценного, продукта дело не доходило – они «глушили» промежуточный продукт – бражку. Вторым спасителем Савелия оказался я. Привёз мне брат с войны японский пневматический пистолет. Сооружение большое, тяжёлое: рукоятка из крепкого дерева, на металлическом стволе лежит железная накладка, которая при откидывании вперёд взводит поршень. В этот момент вы вставляете в ствол свинцовую пульку и возвращаете накладку в исходное положение. К бою готовы, стреляйте. Попал в глаз – глаза нет, попал в обнажённое тело – синяк гарантирован. Увидел сосед мою игрушечку и…. Первый, и единственный, раз в моей жизни передо мной стояли на коленях. Взрослый, военнослужащий, правда, «под мухой». Почти рыдал. Дело усугубилось тем, что на этих днях на закрытом чердаке над нашей квартирой был пойман беглый заключённый с полуобглоданным напарником, вот моего вохровца и развезло.
   Был я ещё к тому времени полушпаной, интеллигентской сентиментальностью не заражённый. Но обстановка меня ошеломила, да и потом – он же мой партнёр по лото! Дал я ему пистолет во временное ежедневное пользование: идёшь на работу – берёшь мою драгоценность, приходишь с работы – сдаёшь хозяину! Свято выполнялось. Сейчас я с удивлением спрашиваю себя – как нам удалось провезти, какое – никакое, оружие в запретную зону и вывезти из неё? Бдительность хромала – Сталин добирался только до Туруханска.
   А в школе опять дела сердечные. Пишу с уверенностью, что хорошенькая Валя Б. никогда не прочтёт этот мой семейный труд. Любовь была удручающая, болезненная, с приводом в школу мамы, беседами с учителями, с кражей моей фотографии со школьной доски почёта (вот она, на снимке). Моя мама называла это «страсти египетские». Хотел я, по обыкновению, дать отпор, да, видно, что-то меня зацепило. Через 5 лет в Москве узнал я, что Валя приехала на собеседование в институт имени Плеханова (норильчане имели право поступать без экзаменов). Пришёл я в нужный день в институт, спрятался за колонной, жду. Подымается Валя по лестнице, проходит мимо. Боже! Что делает с женщинами старость! Бледная, длинный носик, никакой причёски, потухшие глазки. Как скатился с лестницы, не помню, воспоминания до сих пор тяжёлые.

   Ещё одно школьное потрясение связано с шахматами. Идёт чемпионат школы, финал, человек 50 отсеялось, я лидирую в индивидуальном зачёте без единого поражения и даже без ничьих. За столом со мной очкарик – десятиклассник, игра без ограничения времени. На втором ходу мой соперник задумывается. Минут на десять! По – природе я нетерпелив, начинаю таращить на него глаза, сжимать кулаки. Наконец, он делает ход, я немедленно отвечаю, и он опять задумывается, спокойно поглаживает себе руки, локти, доходит до колен и, в итоге, занимает позу бога Олимпа, скрестив на груди руки на очередные 10 минут. Я – в прострации. Делаю нелепый ход конём, которого очнувшийся Олимп немедленно уничтожает, я с яростью толкаю столик с шахматами и… матч закончен. Возможно он стал Карповым, но Каспаровым я не стал. С тех пор только настойчивые внучки могут усадить меня на 5 минут за шахматы. Не более.
   Известно, что в ссылках были, по-большинству, люди неординарные. Для меня примером была наша учительница английского языка. Уже в пятом классе, с которого начинался английский, мы делали пересказ с любой картинки, болтали на бытовые темы, знали немало песен. До сих пор торчит в голове песенка об отважном капитане:

     Once there lived a captain brave,
     And he crossed the ocean wave,
     And he called on many lands
     On his ways.
     Fifeen times he tried to sink,
     Sharks could catch him on the brink,
     But he never, really never gave a wink!

   Беда в том, что английского до Америки я больше не учил, мне хватило двухклассного образования на оставшиеся 4 года школы и на весь институт – так в подкорке засела нахальная уверенность о всезнании. Так случилось и с другими предметами.

   (На снимке: Норильск, 1951 год, моя школа. В заднем ряду, второй справа – узнаёте?)

   Память у меня, правда, была великолепная, и до девятого класса я не знал, как открывать учебники. И поведение на уроках у меня было соответствующее: вертелся, играл на парте в пёрышки, подсказывал. Прощали мне, так как был всегда отличником. Но, бывало, что и «нарывался». В Норильске пришла к нам домой разгневанная моя классная руководительница, и с порога её первым вопросом был, почему моя мама не ходит на родительские собрания. Ну, не было у моей мамы такого обыкновения: сестра всегда училась плохо, кроме литературы не уважала ни один предмет, и заставить эту мечтательницу с широко распахнутыми глазами сесть за уроки не было никакой возможности. А по моему поводу зачем ходить? Она и так знает цену своему вундеркинду. Вот она и ответила моей училке: – «А зачем? Мой сын – лучший!». Училка была умная и по-норильски натренированная. Она заорала: – «Лучший среди худших!». Но уйти ей пришлось несолоно хлебавши. Уже давно про мою маму можно было сказать – «где сядешь, там и слезешь!».
   Работала мама в конторе Норильлага секретарём – машинисткой, что и спасло меня следующей весной. Заболел я цингой, зашатались все передние зубы – суперавитаминоз. Мамин начальник, по фамилии Латышев, принёс маме 10 лимонов. Даже в практически недоступном после прекращения речной навигации Норильске, начальство было в состоянии «добыть, достать, отовариться чем нужно». На моё счастье. Первые три – четыре лимона я сжевал, не чувствуя вкуса, потом появилось ощущение кислоты, и я пошёл на поправку. До сих пор, когда за мной не наблюдают, я съедаю положенный мне в чай лимон, целиком, с корочкой. Отец, как всегда, работает с полной затратой сил. Он начальник тяжёлого цеха завода металлоконструкций, и общаемся мы с ним, по – существу, только по воскресеньям. Тогда я не задумывался, да и потом тоже, зная его характер, почему он работает с таким надрывом, почему так выкладывается, кому и что он хочет доказать? Думается мне, что говорила в нём ничем не убиваемая вера в торжество большевистской идеи, в необходимость «борьбы за светлое будущее». И это несмотря на то, что построенное им общество жестоко над ним измывалось в течение 18 лет и было несправедливо к нему половину его жизни. Святая вера в Ленина – до конца жизни. Но почему тогда он не читал соответствующих нотаций своим детям, почему не агитировал их «за Советскую власть»? Только однажды, советуя мне вступить в партию, на мои слова, что, кроме его друзей, я не знаю среди партийцев порядочных людей, он в качестве аргумента, сказал: – «Ты должен быть в курсе их грязных дел, внутри них, иначе они, в тяжёлом для тебя случае, соберутся в парткоме за твоей спиной и без тебя решат твою судьбу». Моя партийность, правда, не спасала меня в дальнейшем, а иногда и ухудшала моё положение – сын своего отца!
   В общем, очередной штурм производственных высот (начальник цеха металлоконструкций – очередная каторжная работа с заключёнными) закончился для отца через год пребывания в Норильске частичным параличом левой стороны лица (парез лицевого нерва), а ещё через год – инфарктом миокарда. После лечения и ходатайства перед соответствующими «органами» отцу был разрешен переезд в более щадящие климатические условия Красноярского края – в город Енисейск. Сестра в это время уже работала лаборантом на норильском химкомбинате и не захотела ехать с нами (была Любовь). Уехали втроём.
   И опять мы плыли долго, дней пять. Окружающие виды потрясают. Ширина Енисея больше километра. Могучая, без края тайга, за день плавания редко увидишь по берегам человеческое жильё. Несмотря на расстояние от Норильска более чем в 1200 километров, Енисейск находится в приполярной зоне и стоит севернее Красноярска на 338 километров. Климат суровый, многоснежный, с сильными морозами и ветрами. Образованный в начале 17 века на главном торговом пути с востока на запад, Енисейск был тогда главным городом Сибири. В 19 веке сюда начали ссылать «политических». Были здесь многие декабристы, Фонвизин, протопоп Аввакум, и в наше время сотня – другая подобных появилась здесь. Население города никогда не превышало 18 тысяч человек, и в нашу бытность в нём было немногим более 17 тысяч.
   За два норильских года папа+мама «копейку» заработали, и мы сразу по приезде купили квартиру в мощном двухэтажном бревенчатом срубе «о шести квартирах» (вот, примерно, такой как на снимке; а может это он и есть). Квартира наша была на первом этаже, и это имело свои достоинства: во – первых у нас был «подпол» – большой подвал для хранения картофеля и расхожих продуктов; вход в него был из первой большой комнаты, в которой стояла могучая русская печь, естественно, с лежанкой на ней. Вторым достоинством первого этажа был большой тамбур с бочкой для воды и полками для хранения скоропортящихся продуктов в зимнее время. Было там место и для Тобика – хорошей сибирской дворняги. Вместе с квартирой нам во дворе достались: стайка (маленький хлев для коровы – коровник), небольшой свинарник, маленький огород с унавоженными грядками под огурцы и зелень, а в первой комнате нашей квартиры – маленький курятник. Чтобы добро не пропадало, а также увидев, что без натурального хозяйства в этом городе не прожить, мы прикупили корову, свинью, 5 кур (курей, по – чалдонски) и петуха. В магазине можно было отовариться хлебом, солью, некоторыми консервами и крупами.

   Отец начал работать главным механиком строительной конторы. И, как всегда, «на полную катушку». Работёнка не для послеинфарктника. Мама заняла, на веки за ней закреплённый, пост секретаря – машинистки. За мамой была также уборка квартиры и приготовление «пищи насущной». Последнее, по причине воспитания и духовным наклонностям, никогда не вызывало у неё желания совершенствоваться в мастерстве и многообразии, и мы имели, в основном, яичницу из яиц от собственных кур, хорошее жаркое, салаты. За мамой, конечно, «фуршеты». Принимать в гости в Енисейске, разумеется, есть кого: поэт Константин Алтайский (помните, я цитировал его перевод стихотворения Джамбула Джабаева?), профессора – историки Берта Борисовна Граве и её муж Сергей Митрофанович Дубровский, бывший начальник артиллерийского училища, он же бывший полковник Илья Данилович Россман, Яков Моисеевич Фишман и другие.
   В мой день рождения Константин Алтайский пишет мне акростих – такая конструкция стихотворения, где по первым буквам каждой фразы можно что-то складное прочесть, в данном случае – «СЕРЕЖЕ БРОУНУ».

     Сегодня день рожденья у Серёжи,
     Ему исполнилось шестнадцать лет.
     Расти на мать и на отца похожий,
     Езжай в Московский Университет.
     Живи и знай, что в красоте и силе
     Есть наряду с Москвою Енисейск —
     Большая, многомиллионная Россия,
     Развеявшая мрак, чтоб сеять свет идей.
     Отдай ей силы, мужество, таланты,
     У ней учись идти путём побед!
     Надёжней, чем кремлёвские куранты,
     У нас напутствий в жизни больше нет.

   Что и говорить, стихотворение, конечно, «в тему»: будущему вечному ссыльно-поселенцу Серёже советовать «езжать в Московский университет» и славить Россию за «свет идей», по которым его родители и сам поэт уже 16 лет «отбывают» – это надо быть Поэтом!
   Фуршеты маме всегда удавались, особенно под матерщину Берты Борисовны. От отца я никогда мата не слышал, хотя в его глубоких знаниях и умениях можно было не сомневаться. Кроме вышеперечисленных маминых обязанностей всё остальное в домашних делах было на мне, так как отец ничем, кроме ценных советов, помочь мне уже не мог. Мне 14 лет, паренёк я природно крепкий. За дело.
   1. Задать корм и пойло всему скоту – 3 раза в день.
   2. Вычистить коровник, стайку, курятник – 2 раза в день.
   3. Помочь маме надоить обещанные продавцом коровы 10 литров молока (нашу козу помните?) – для слабых женских кистей рук вещь нереальная, за полчаса тяжёлой работы 3–4 литра является рекордом.
   4. Натаскать со двора несколько охапок дров для прожорливой печки, растопить её и присматривать за ней.
   5. По весне посадить в дворовом огороде огурцы, кабачки, зелень и ухаживать за ними до осени.
   6. На выделенном родителям загородном участке посадить картошку, вскопав предварительно 6 соток тяжёлой глинистой почвы, пару раз за сезон окучить ростки, собрать небогатый урожай, просушить, спустить на хранение в подпол.
   7. В случае неприятностей с доставкой воды (водовоз, конь, бочка, телега) взять на коромысло два ведра и бодрым шагом пойти к Енисею (порядка 1 км), спуститься с крутого бережка к помосту (летом) или к проруби (зимой) и не бодрым шагом принести 16–18 литров драгоценной воды, которой не хватит на один день всему живому. Сходим ещё раз.
   8. Осенью выкосить за городом делянку травы вдобавок к закупленному сену, которое вилами забросить на сеновал и утрамбовать его.
   9. Заготовить 20 кубометров тяжёлых лиственных и березовых дров на выделенной в тайге площадке. Тут без отца, мастера лесоповала с большим опытом, не обойтись. Он научил меня как нужно правильно валить и раскрыжовывать (разделывать нижнюю часть на куски) деревья, грузить на нанятую телегу метровые крыжи, пилить их пополам одноручной пилой во дворе дома, колоть с помощью колуна и деревянных клиньев и правильно укладывать в поленницу.
   10. Отлично учиться, ибо ничего обиднее отцовского «презренный троечник» я никогда не знал. Правда, большого труда для меня это не составляло. Хорошая память позволила мне учиться на «отлично», по-существу, не заглядывая в учебники. Я «споткнулся» только в девятом классе на тригонометрии – пришлось неумело залезать в учебник. Зато свободное время на уроках я тратил с пользой: читал (мамина страсть), играл с соседом в пёрышки, подсказывал отвечающим. Нарвался из-за этого на мерзкий случай.
   Завучем в Енисейской школе был бывший фронтовой политработник. Правильный вид, правильная осанка, несмотря на лёгкое припадание на левую ногу, – говорили, что фронтовое ранение. Посреди урока меня вызвали к нему в кабинет. Иду гордый – какая честь для отличника и лучшего футболиста школьной команды! Сопровождающий открыл дверь и втолкнул меня в кабинет. Я сделал шаг и, не слыша дальнейшей команды, остановился. С удивлением смотрю на суровое лицо, по-сталински прищуренные глаза и застывшую позу. И вдруг, столь же не ожидаемый для меня вопрос: – «Скажи, кто подучил тебя срывать уроки?». Мгновенно вспоминаю, кто я такой, кто мой отец и где я живу. Это, пожалуй, впервые столь ярко доходит до меня, что я начинаю беззвучно плакать, делаю шаг назад и выбегаю из кабинета. Дома отцу и маме ничего не рассказываю, и это тоже, пожалуй, впервые в жизни. Урок жуткий.
   А девочки меня, всё равно, любят, но с настоящими сибирячками в безответную любовь не поиграешь. Они не понимают, что такое в таких вещах стеснительность: раз за тобой ухаживают, то ты должен соответствующим образом отвечать! С чего бы эта проклятая стеснительность? Ведь знаю всё, матерюсь как одесский биндюжник, по вечерам хожу со шпаной и хватаем мы за что под руку попадётся гуляющий дамский пол (правда, с их молчаливого согласия)! Но в классе, средь бела дня не могу ответить красивой Надьке, даже тогда, когда она в отчаянии кричит на меня – «Боров мясистый!». Да никакой я не боров, таких стройных – ещё поискать. Однажды произошёл вообще жуткий случай. Когда я вспоминаю его, мне хочется самому себе не верить, я перепроверяю себя, но в памяти всё настолько ярко, что верить приходится. Пришла к нам на урок новая училка по литературе, видимо на время заменить нашу. Черноглазая, чернобровая, черноволосая, стройная, красивая и в чёрном платье. Провела урок, распустила по домам, приветливо попрощалась, сказала, что завтра проведёт с нами урок русского языка. День и вечер я провёл на хозяйстве и в трёхчасовом уличном футболе, добежал до дому и часам к 11, когда родители уже спали, улёгся и я. В первой комнате с курятником я спать не любил, потому кровать моя была в комнате с родителями, у стены. Поворачиваюсь на левый бок лицом к центру комнаты, натягиваю на ухо одеяло, не успеваю закрыть глаза, как что-то падает мне на лицо, по первому ощущению мягкое, а сразу за этим – когтистое. Хватаю это «что – то» ближней, правой рукой, отдираю от хорошей густой шевелюры и судорожно отбрасываю от себя. В доли секунды прыжок повторяется, и я понимаю, что имею дело с небольшой, неведомо как попавшей к нам в дом (скорее всего, через приоткрытую форточку, а может и через печную трубу) кошкой. Теперь уже двумя руками я отдираю её от себя и шмякаю об пол. Третий прыжок уже проходит не в безмолвии. Из меня вырывается аааа! из неё – противное шипение. Кошка падает на мои, закрывающие лицо, руки и больно их царапает, а я пытаюсь её ущипнуть и нанести ей какой-нибудь вред. В это время проснувшийся отец включает настольную лампу около своей кровати, и я вижу, как что-то абсолютно чёрное отпрыгивает от меня и мгновенно исчезает, не вижу куда. Утром, поцарапанный, прихожу в школу. Второй урок – русский. Новенькая заходит в класс – класс в один голос ахает. На училке нет лица – сплошные синяки и царапины. За ней приходит завуч и уводит её. Урок не состоялся. Самые ехидные девицы «лупят» глаза на мои царапины.
   11. Моя почётная обязанность – защищать футбольную честь школы. Талант футболиста проявился у меня ещё в Орске, развивался в Злобино, почти погас в Норильске (по тундровым условиям) и вспыхнул в Енисейске. Выступаю под номером 9 – центр нападения, дохожу до такой степени владения мячом и скорости движения, что многие идут на матч при условии: – «Серёга будет играть – пойду!». Среди девяти городских команд, мы – первые. Выезжаем даже на районные соревнования. В 15 лет я получаю свой первый мужской спортивный разряд.
   На стадионе бывает знаменитый Яков Борисович Браун – бывший чемпион СССР по боксу в полусреднем весе, ныне ссыльно – поселенец. Мой дружок – сын директора стадиона, поэтому ему удаётся выпросить у чемпиона пару – тройку уроков для нас. На долгие годы эти два вида спорта остались для меня любимыми.
   В начале марта 53-го года были сильные морозы. Стоим на улице с ребятами, обсуждаем дикое утреннее происшествие: сосед-десятиклассник застрелился из отцовского ружья из-за несчастной любви. По морозу я одет обычно: незавязанная шапка-ушанка, пальто нараспашку. К нам подходит что-то закутанное (оказалось – учительница нашей школы), видны только губы и глаза, и начинает на меня орать: – «Мерзавец, застегнись немедленно, завяжи шарф и шапку!». Сцена такая смешная, что я смеюсь взахлёб. Ну, и нахлебался 40-градусного сибирского воздуха: ночью температура за 40 – воспаление легких. Училку плохо не поминаю – действовала от души. Лечил меня знаменитый, бывший кремлёвский, доктор Куликов. Провожая меня из больницы он сказал: – «Ну, футболист, смотри: три месяца – никакого футбола!». Но 1-го Мая начинается открытие сезона, и жеребьёвка команд открывается 100-метровой эстафетой. Прихожу в эстафете последним – ноги не несут, за команду играю «хуже некуда», но я стараюсь. Мои поклонники свистят. Домой иду, держась за заборы, дома падаю на кровать не раздеваясь, сплю до позднего утра. Диагноз – расширение правого желудочка сердца. Сезон пропал, но уже и не до него.
   В общем, жизнь в Енисейске не только приучила меня к тяжёлому физическому труду, но и под влиянием отца сделала, как ни покажется это странным в тех условиях, любой физический труд удовольствием. – «Серёга, – говорил отец – даже сортир копать надо с удовольствием!».
   У отца очередной инфаркт. «Прихватывает» его на пристани. Не жалуясь, он самостоятельно поднимается по крутому берегу, доходит до больницы, где и падает. Наш семейный спаситель доктор Куликов вытаскивает отца «с того света», ругая его «на чём (этот) свет стоит», но и восхищаясь его мужеством. Отец получает инвалидность 2-ой группы.
   А мне пора бежать из этих ссыльно – поселенческих мест, т. к. по правилам заботливого государства я не могу получить гражданский паспорт, а могу иметь только «ксиву» ссыльно-поселенца без права выезда за пределы края. Мама плачет, отец категорически настаивает, несмотря на то, что семья теряет единственного работягу, и я летом 53-го года отбываю к брату в дорогой мне город Орск Оренбургской области. Поездка занимает больше пяти дней. Если не ошибаюсь, я сделал пересадку с поезда на поезд в Челябинске, впечатление, даже от привокзальной площади которого, весьма мрачное. Бессонная ночь на вокзале ещё больше ухудшает моё настроение, и когда я, наконец, попадаю в переполненный вагон, то борьба за «сидячее» место на краю полки доводит меня до исступления. Я выхватываю нож и бросаюсь на выталкивающего меня довольно здорового мужика. Эффект – как в фильме. Обе полки в минуту пустеют. Я плюхаюсь, всхлипывая, на левую по ходу поезда полку, подкладываю под голову валенки и полевую сумку, подаренную мне братом, и мгновенно засыпаю. Долго сплю, но просыпаюсь с «сюрпризом» – валенки из – под головы исчезли. Хорошо, что не сумка с документами. Несмотря на семилетнюю разлуку, Орск кажется мне родным. Брат с женой и сыном живут теперь в другом районе, и потому мне не встречается кто – либо из старых знакомых. И опять – одна комната в коммунальной квартире с двумя соседями. Иду в 9 класс, в футбол играть не с кем. Получаю паспорт без проблем – времена начинают меняться. Брат работает директором завода железобетонных изделий (ЗЖБИ), Фаина заведует детским садом, куда ходит 4-летний мой племянник Володя.

(На снимке: вот она молодая, но уже много пережившая семья: Кара и Фаина, и их старший сын – Володя)

   (На снимке: братья Сергей и Карл Броун, оба с буйными шевелюрами. Орск, единственная комната у семьи директора большого завода, 1953 год).

   Часто пишу письма в Енисейск. От тоски, по маминому примеру, к дню рождения мамы «рожаю» акростих «МАМОЧКЕ ДОРОГОЙ Б(роун) С(ергей)».

     Мы далеко друг от друга,
     А сердцем я, однако, в этот миг с тобой.
     Может, у тебя на сердце вьюга —
     О, у меня там холод ледяной.
     Чем укоротить лихие километры,
     Как взглянуть в те добрые глаза,
     Если нас с тобою разлучают
     Долы, реки, горы и леса?!
     Орск лежит в степях у Казахстана,
     Редко слышу я твоё – «Родной!»,
     Острая, незаживаемая рана
     Гонит мысль и чувства за тобой.
     Он уйдёт когда – то, этот день, в забвенье,
     И уверен я – придёт желанный день,
     Будем мы с тобою навсегда все вместе,
     Слово я даю – не вспомним эту тень!

   Стихи не «ах!», но с чувством. А «тень» вот пришлось сейчас в деталях вспоминать. С надрывом.

Приложения к главе № 8

//-- Приложение № 28. Послужной» список Броун (Ровинской) Б.А. --//

//-- Приложение № 29. Продолжение рассказа Карла Броун. --//

Глава 9. Дышите глубже, если сможете

В начале 1954 года отец, предчувствуя изменение политического климата в стране (роль сыграли арест и расстрел Л. Берии 23 декабря 1953 года), ходатайствует перед МВД Красноярского края о разрешении ему (как инвалиду второй группы) выехать с женой на иждивение старшего сына в город Орск.

Разрешение получено, и в июне родители прибывают в Орск со справкой вместо паспорта, на которой в правом верхнем углу напечатано: – «Видом на жительство не служит. При утере не возобновляется». Не успеваем счастливым семейством прожить и несколько дней, как отец велит нам «собирать манатки», и мы стремительно, не имея на то права, выезжаем в Москву. В утро приезда отец идёт на Старую площадь в ЦК и добивается приёма (как быстро меняются времена!) у Председателя Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС Комарова П.Т., бывшего своего товарища. Тот принимает его, буквально, с распростёртыми объятиями, и с ходу начинает жаловаться отцу, как им тут было тяжело. На десятой минуте встречи, к изумлению молчавшего отца, Комаров даже прослезился. Зато, через два часа в кабинет внесли новенькую красную книжицу – партбилет на имя И.Г. Броуна, члена партии с августа 1917 года. А ещё через полчаса в кабинет внесли ордер за подписью зам. председателя Мосисполкома Промыслова на большую двухкомнатную квартиру в новом доме по адресу: Краснопресненская набережная, дом ½, кв.132. Пишу, ставлю себя на место любого читающего и говорю: – «Ерунда, так бывает только в детских сказках, плохих». Но всё – истинная правда. Можно проверить по дате нашего въезда в новую квартиру и по датам на письмах Хрущеву и вспомнить, каково было получить большую новую квартиру возле нынешнего Белого Дома в Москве. Чудеса случаются. Зато далее чудес больше не было.

   Отец стучался во многие двери, пытаясь получить достойную работу. Не помогло даже личное указание Никиты Хрущева, с которым отец был не просто знаком, но в течение одного года они были коллегами-партсекретарями: Никита – в Промакадемии, отец – в Плановой академии в начале тридцатых годов и сходились на заседаниях одного райкома партии. Вот три письма отца Генсеку. Представляю, как тяжело они дались отцу.

   № 1. СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС товарищу ХРУЩОВУ Н.С.

   БРОУНА Ионы Григорьевича Члена КПСС с августа 1917 г.

   Уважаемый Никита Сергеевич,

   Прошу Вас дать указание о направлении меня на работу.
   Я полностью реабилитирован, подлечился, считаю себя обязанным и чувствую в себе еще силы, чтобы трудиться для дела нашей партии.
   Работа в прошлом:
   1917 г. – боец Красной Гвардии.
   1918–1921 гг. Красная армия, на фронтах – Комиссар отдельной бригады, Нач. политотдела бригады.
   1922–1930 гг. Красная армия – Комиссар военно-учебных курсов, Прокурор дивизии, Нач. полевого контроля Особой Дальне-Восточной армии.
   1930–1932 гг. Слушатель Плановой Академии, секретарь парторганизации Академии.
   1932–1937 гг. На работе в аппарате ЦК ВКП/б/ – Пом. Зав. распредотдела, Зав. Сектором внешней торговли и отв. Секретарь комиссии Политбюро по выездам за границу.
   25/12 – 54 г. /И. БРОУН/

   Адрес: Москва, Краснопресненская набер., д. № ½, кв. 132

   № 2. СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС товарищу ХРУЩОВУ Н.С.
   Дорогой Никита Сергеевич,

   25.12.1954 г. Я обратился к Вам с просьбой дать указание о направлении меня на работу.
   13.1.1955 г. меня вызвал т. Шишкин, который заявил мне, что я стар, устарел, физически негоден и потому на партийно-политическую работу не подхожу.
   25.2.1955 г. я был по вызову в МГК, где т. Афанасенко заявил, что он получил записку т. Шишкина с Вашим указанием предоставить мне работу, и направил меня в отдел кадров Моссовета. Там мне предложили должности, на которые я действительно не подхожу (напр., администратора гостиницы, зам. зав. райсобесом).
   Как выяснилось, в записке на Ваше имя т. Шишкин указал, что я, якобы, дал согласие пойти на административно-хозяйственную работу.
   Не могу пройти мимо следующего:
   1. Т. Шишкин исходил из регистрационного бланка, а не из ознакомления с живым человеком. Он не спросил меня, что я делал в прошлом и какую жизнь провел в последние 17 лет. Поинтересовавшись, он бы узнал, что в прошлом, до 1937 года, я имел большой опыт организационно-политической работы в Красной Армии и пятилетний опыт работы в аппарате ЦК ВКП/б/. Он также узнал бы, что последние 17 лет я работал рабочим на лесозаготовках, бригадиром, десятником, нормировщиком, начальником котельного цеха Красноярского паровозо-строительного завода (где мне удалось впервые в Советском Союзе в 1947 году внедрить автоматическую сварку котлов по методу академика Патона), начальником цеха завода металлоконструкций в Норильске, механиком на специальном строительстве в Енисейске. Сочетание многолетней организационно-политической работы и практической низовой производственной работы имело то значение, что я еще больше сформировался как партийный работник, которому присуще чувство нового-передового.
   2. Тов. Шишкин неправильно указал в записке на Ваше имя, что я дал согласие пойти на административно-хозяйственную работу. Я такого согласия не давал, да и не мог бы дать, так как не считаю себя подходящим для этой работы.
   НЕ скрою, что от т. Шишкина я ушел с чувством острой моральной обиды, как после полученной пощечины.
   Т. Шишкин исходил из позиции «трудоустройства» меня, а я исхожу из позиции использования меня как члена партии, обязанного отдать партии весь свой жизненный и деловой опыт.
   Безрезультатно мое полугодовое хождение по вопросу о работе и в Министерство Оборонной промышленности, где я раньше работал и.о. Начальника главка.
   Прошу Вас, Никита Сергеевич, дать вторично указание об использовании меня на партийной работе в промышленности, где я буду полезен для дела нашей партии.

   Броун И.Г.

   19 апреля 1955 г.
   Член КПСС с 8-1917 г.

   № 3. СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС товарищу ХРУЩОВУ Н.С.

   От БРОУНА И.Г.
   чл. КПСС с 8-1917 г.
   б. работн. аппар. ЦК ВКП/б/
   Уважаемый Никита Сергеевич,

   После полной реабилитации меня (в советском и партийном порядке), столкнувшись в партийном и хозяйственном аппарате с явным нежеланием предоставить мне работу, я 25.12.1954 г. обратился к Вам с письмом. Вы дали указание об использовании меня. Однако аппарат, имея свою логику и свой взгляд на старых коммунистов, подвергавшихся незаконной репрессии, оказался верен себе. Тогда 19.4.1955 г. я обратился со вторым письмом к Вам, и Вы вторично дали указание предоставить мне работу. В аппарате снова повели со мной длительный, ласково-предупредительный разговор и, наконец, послали меня работать в гараж завода Министерства авиационной промышленности (с 25-ю машинами). Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться (на «номенклатурном» языке это называется – согласиться). Должен, кстати, сказать, что такого рода карликовые, нерентабельные гаражи, несомненно, следует ликвидировать.
   Я работаю в этом гараже, но все время ощущаю, что ко мне отнеслись и относятся как к коммунисту второго сорта, числя в графе «бывших репрессированных». Это угнетало и угнетает меня поныне. В таком положении находятся и другие товарищи, испытавшие на себе преступную руку врагов партии, уничтожавших честных коммунистов.
   Мой долг старого члена партии заявить Центральному Комитету:
   Я встречался со многими сотнями людей в лагерях и в ссылке, и утверждаю, что эта категория старых коммунистов – участников борьбы за революцию, за Советскую власть, воспитанных на ленинских революционных традициях, стойко пронесла через все испытания свою глубокую идейность, веру в коммунизм, преданность коммунистической партии. В корне неправильна распространенная в аппарате «теория» о неполноценности и обиженности старых коммунистов (речь идет не только о подвергавшихся репрессиям, но и о той массе старых коммунистов, которые не арестовывались, а были отодвинуты и выключены из партийно-политической работы). Старые коммунисты, аккумулирующие большой опыт революционной работы и борьбы с врагами партии, были всегда раньше и, я не сомневаюсь, будут всегда и впредь верной, надежной опорой Центрального Комитета в восстановлении и утверждении ленинских норм партийной жизни. Они, старые коммунисты, достаточно надежно представляли себе (за очень небольшим исключением) обстановку, при которой они подверглись репрессиям, и считать, будто они «обижены» на партию – смешное и нелепое мнение. Они ясно сознавали и сознают, что не партия применила к ним меры репрессии, а враги партии. Именно старые коммунисты, собранные по крупице, смогут объединить вокруг себя молодых партийцев и сцементировать их на идейных позициях марксизма-ленинизма.
   Таково мое глубокое убеждение, которое я и хотел высказать Центральному Комитету партии.

   И. БРОУН

   13 марта 1956 г.
   Москва, Краснопресненская наб. д.½, кв.132

   Власть «пришла в себя» и стала бояться возвращенцев. А вот другая пара писем, уже по поводу официальной реабилитации и восстановления в партии, хотя «корочки» (партбилет) отец уже имел от Комарова.

   № 1. ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИТЕТА
   ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
   ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СОЮЗА ССР
   Товарищу СЕРОВУ

   ЗАЯВЛЕНИЕ

   19/7 – 1954 г. Товарищ КОМАРОВ* /зам. председателя Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС/ просил Вас по телефону ускорить рассмотрение моего дела.
   Работники аппарата Комитета дважды (к 26/7 и к 1/8 с.г.) обещали дать заключение.
   До сих пор оно не дано. Что и где заедает? Почему до сих пор не дано заключение?
   Утверждаю /готов сесть в тюрьму, подвергнуться следствию и это доказать/, что мое дело можно разобрать и меня реабилитировать в течение одного дня.
   Я, правда, не знаю, что сфабриковано в моем деле, так как за 2 года и 4 месяца следствия я ни разу не видел своего дела.
   Знаю одно, что:
   1. По моему делу есть решение ОБ ЦК ВКП/б/ от января 1941 года о пересмотре его.
   2. Ответ за подписью Берия с отказом его пересмотреть.
   3. Решение ЦК ВКП/б/ от начала 1937 года за подписью Шкирятова «Считать заявление Фридмана о тов. Броуне клеветническим». (16/7-54 г. Мне это решение впервые зачёл Ст. Контролер КПК тов. Колесников).
   Фридман – это вражеская креатура Логановского и Розенгольца, руками которого они хотели скомпрометировать преданного партии человека.
   Я прошу Вас, учитывая ряд партийных поручений, ускорить дачу заключения по моему делу.
   Главное же, я прошу Вас, если появится хоть малейшее сомнение в моей невиновности, меня допросить, а также допросить бывших и настоящих работников ЦК КПСС членов партии с 35-40-летним стажем товарищей ФРОЛОВА, ХАНЬКОВСКОГО, ИНГБЕРМАНА, КУЗНЕЦОВА А.Н., ЦЫБУЛЬНИКА, КАБАШКИНА, СКРЫПНИКОВА и др.
   Также убедительно прошу Вас учесть, что я очень больной человек (перенес инфаркт миокарда).

   6/8 – 54 г. /И.БРОУН/

   № 2. СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС товарищу ХРУЩЕВУ Н.С.
   от БРОУНА Ионы Григорьевича

   Я – член партии с 1917 года, бывший работник аппарата ЦК, в котором работал с 1932 г. по 1937 год пом. Зав. отделом и зав. Сектором.
   27 июня 1937 года я был арестован и после двадцативосьмимесячного, так называемого, «следствия» был осужден Особым Совещанием на 8 лет якобы за участие в к.-р. работе.
   Все мое, так называемое, «дело» – плод чудовищной фальсификации, гнусное антисоветское злодеяние, грубо сколоченное с помощью пыток и неслыханно грязных методов провокации, произвола и мошенничества.
   Для меня никогда не было сомнений в том, что люди, которые учинили надо мной расправу, были злейшими врагами нашей партии.
   В 1945 году я отбыл срок, а через 4 года я снова был арестован и снова «осужден» по тому же делу и тем же Особым Совещанием на …. поселение в Красноярский край.
   За последние годы после освобождения из лагеря я работал в качестве начальника котельного цеха Красноярского паровозостроительного з-да, нач-ка цеха завода в Норильске и др. Теперь я уже инвалид второй группы.
   Мне не приходится краснеть и стыдиться ни за период своей деятельности с 1917 по 1937 год, когда я активно участвовал в строительстве социализма и служил партии душой и телом, ни за период с 1937 года, когда я оказался в лапах злейших врагов партии и был объектом неслыханных физических и моральных издевательств.
   Меня не сломили все ужасные перипетии моей судьбы. Я был и остался идейным коммунистом. Знамени коммунизма я служил не только в Красной Гвардии, Красной Армии, в ЦК ВКП/б/, но и в лагерях, и в ссылке. Об этом говорят многочисленные отзывы, поощрения, премии и т. п.
   Ссылка с меня уже снята. В настоящее время Комитет Государственной безопасности и Военная Прокуратура занимаются вопросом моей реабилитации, но занимаются медленно, так медленно, что я думаю – а доживу ли я до долгожданного конца.
   Для того, чтобы удостовериться, что мое, так называемое «дело» – плод политического бандитизма, требуется только один день, тем более, что в моем деле имеется преступно невыполненное решение Оргбюро ЦК ВКП/б/ от января 1941 года, принятое по докладу тов. А.А. ЖДАНОВА, в котором было предложено МВД пересмотреть это вопиющее дело. Вместе с тем, тут же имеется ответ… Берия, в котором он отверг решение Оргбюро ЦК о пересмотре этого грязного дела.
   До момента ареста у меня никогда не было никаких партийных взысканий; партийный билет у меня был отобран при аресте.
   Я прошу:
   1. Поручить КПК восстановить меня в рядах партии.
   2. Предложить Главной Военной Прокуратуре срочно пересмотреть мое дело и реабилитировать меня.

   9/7-54 г. /И. Броун/

   Реабилитировали отца 23 октября 1954 года, так что несколько месяцев человек, не имевший права проживать в Москве, ссыльно-поселенец Красноярского края, жил легально в столице и ходил с партбилетом в кармане. Однако официальное восстановление в партии произошло 5 ноября 54 года. Говорили, что отец был одним из первых, если не первый, получивший статус «вольного». Повторюсь, но я никак не могу додумать, всерьёз осознать, что руководит людьми в их слепой вере в явно неочевидное: в вождя, в партию, в неправедных людей? Да и слепая ли это вера? Не потребность ли это самообмана ради чего-то невидимого? Когда смотришь со стороны, как я сейчас на современную Россию, – только диву даёшься, настолько тебе кажутся «прозрачными» современные вожди и их деяния, а поговоришь с активными участниками тамошних событий, и начинаешь верить в искренность поступков отца, его друзей, брата. Положи, Серёжа, руку на сердце и признай нелживость собственных пионерских, комсомольских и партийных поступков и свяжи их со своей биографией. То-то же!! Есть заразительность в любой идее, главное – как подать.

   Быстро приходит школьная пора, и я иду в 10 класс. Школа недалеко от дома, напротив знаменитой Трёхгорки – ткацкой фабрики, бывшая «Трехгорная Мануфактура». Школа мужская, с будущего года все школы переведут на смешанные. А пока – это школа почти сплошных оболтусов, но не дураков. Учителя, как на подбор, хорошие. Один Фёдор Михайлович Амфитеатров, учитель литературы, он же завуч школы, чего стоит. Невысокий, коренастый, суровый и немногословный. Орлы-десятиклассники его боятся до дрожи в коленях. Первые же его уроки меня потрясают: вызывает к доске отвечать урок одного за одним человек пять. Каждый пытается отвечать в меру страха и знания наизусть текста учебника. Реакция учителя в любом случае одинакова: – «Садись, болван, – два!». Меня, почему-то, пока не трогает. Моя очередь приходит, как оказалось – к моему счастью, на Маяковском. Меня вызывают читать стихи о Советском Паспорте. Расправляю плечи и начинаю:

     Я волком бы выгрыз бюрократизм,
     К мандатам почтения нету!
     К любым чертям с матерями катись
     Любая бумажка! Но эту!

   Учитель резко поднимает голову, смотрит на меня, стоящего сбоку, и говорит: – «Стой!». Он поворачивает стул на 90 градусов, садится на него боком к классу и спиной ко мне, закрывает от класса лицо рукой, ставя локоть на стол, и командует: – «С начала!». Под замерший класс начинаю сначала. Создаётся впечатление, что учитель плачет. Минуты две по окончании он молчит, потом машет мне рукой: – «Садись, пять!». В течение трёх месяцев я получаю шесть пятёрок, весь класс за это время – две. Я читаю для той же позы дорогого учителя внепрограммного Маяковского, но в стихотворении «Шесть монахинь» строчки:

     Вместо известных симметричных мест,
     Где у женщин выпуклость, у этих – выем:
     В одной выемке – серебряный крест,
     В другой – медали со Львом и с Пием

   он мне декламировать не разрешает. «Болваны» на меня просто «молятся»: когда я читаю, то в этот день Фёдор Михайлович никого не спрашивает! Моя мама считала, что он – тот самый, знаменитый предреволюционных годов Амфитеатров, только конспиративно сменивший имя. Сомневаюсь – возраст, пожалуй, не дотягивал.
   В разгар хорошего ко мне отношения Фёдор Михайлович сказал, что будет «тянуть» меня на серебряную медаль. Но не состоялось, да я особенно и не тянулся – вживление в необычную московскую жизнь проходило довольно сложно. Один из тяжёлых инцидентов произошёл около школы весной, в период призывов в Советскую армию. Мы стояли втроём, одноклассники: мой сосед по дому Киселёв (хороший сильный парень, пловец-разрядник), я и начинающий поэт Ковалёв, который ради скуки предложил мне предыдущей осенью спрыгнуть с третьего этажа школы на асфальт; первым, правда, прыгнул он, а мне ничего не оставалось, как последовать за ним, чтобы зарекомендовать себя в классе как «свой в доску»! Итак, стоим. Подходят двое хорошо «поддатых» призывников, явно знакомых с моими коллегами (видимо учились в предыдущих классах нашей школы). С ними поздоровались, и, перекосив морды, двинулись на меня. Один толкнул меня, второй прорычал: – «Что, жид, пойдёшь в армию служить?!». Я видел перед собой всех четверых. Меня потрясло не столько необычное обращение двух пьяных придурков, сколько реакция моих товарищей – они отвернулись. И я побежал – в первый и в последний раз в моей жизни. Позор мучает меня до сих пор.
   Перед окончанием школы советуюсь с Фёдором Михайловичем – куда пойти учиться: может в медицину? Он отвечает: – «У тебя половина души – литературная. В медицину не иди, там два года будешь чужие горшки таскать. Для материальной обеспеченности и достойной жизни иди в технику». Так я и сделал. Варианты были заманчивые: случайно встретил отец бывшего своего старого приятеля, тогдашнего проректора МГУ – главного университета страны. Тот напрямую ему сказал, что возьмёт Серёжу на любой факультет без вступительных экзаменов. Не оценив прелести предложения, я успешно сдал экзамены в МНИ им. Губкина, впоследствии прозванный «Керосинка». Во вступительном сочинении я описал прелесть и героизм разведчиков недр.
   А в обустроенной квартире с приобретённым пианино мама начинает «приёмы», особенно тогда, когда подтягиваются в Москву первые реабилитированные друзья: Елизавета Яковлевна Драбкина, Екатерина Михайловна Ямпольская, Илья Данилович Россман, Сергей Петрович Белько, Валентина Григорьевна Вагрина, её муж Николай Иванович Осенев (не из «бывших»), Пётр Аронович (Жак) Золотусский, Яков Моисеевич Фишман, Берта Борисовна Граве, Сергей Митрофанович Дубровский.

(На снимке: слева отец, рядом с ним Николай Иванович Осенев у нас в гостях. Рядом с НИ. -Екатерина Михайловна Ямпольская).

У каждого из них уникальная история жизни. Начну с «чужака»: Николай Иванович Осенев. Не «подлежал», не «привлекался», не Чист, «как стёклышко». Как попал в компанию «бывших», «контриков»? По большой любви к вышеупомянутой Валентине Григорьевне Вагриной. Он – известный художник, ученик знаменитых С. Герасимова, И. Грабаря, А. Дейнеки. Он хороший пейзажист, жанрист, но прославляли его за малую толику (не более 10–15) работ «правильно направленных»: «Октябрь в Смольном», «Первый номер газеты «Правда»», «Первое слово Советской власти». Николай Иванович – заслуженный деятель искусств РСФСР, в первые годы нашего знакомства – Секретарь Союза художников СССР В застольных беседах он с наслаждением внимает своей жене Вавочке и моему отцу, с удовольствием слушает остальных; сам говорит мало. Чем-то я ему поглянулся – он предлагал мне позировать ему в качестве итальянского мальчика. По выходе его книги «Ирак. Путевые заметки и рисунки Н. Осенева» он сделал дарственную подпись: «Дорогим друзьям Берте Абрамовне и Леониду Григорьевичу с чувством глубокого уважения. 22 марта 1963». Далее на снимке: отец и Валентина Григорьевна Вагрина у нас в гостях на Краснопресненской набережной.

Валентина Григорьевна Вагрина – актриса всем существом своим. Как говорит энциклопедия, она «родилась 3 ноября 1906 года в Москве в еврейской семье». Её первый муж Давид Колмановский (дядя композитора Эдуарда Колмановского) был «высокопоставлен», занимая пост председателя «Союзпромэкспорта» – главной внешнеторговой организации СССР. В 1937 году он стал «врагом народа» и был расстрелян. Он был другом моего отца, и семьями они дружили. Был он человеком весёлым и отчаянным. Мама вспоминала, как он катал их на роскошной американской машине с открытым верхом по Арбату, и стоя принимал приветствия прохожих. Вавочку, одну из ведущих актрис Вахтанговского театра, арестовали тогда же как «члена семьи врага народа» (была такая «милая» статья в Уголовном кодексе) и дали известные 8 лет ИТЛ (исправительно-трудовых лагерей). Как-то из проходящего мимо этапа отец услышал крик – «Лёнечка». Это была Вавочка – в поношенной, подпоясанной верёвкой, каракулевой шубке. Не могу удержаться и не привести отрывок из воспоминаний актрисы театра Вахтангова Анны Масс. «За все годы не удалось отстоять только Валентину Григорьевну Вагрину – Вавочку, как её называли в театре. Когда в 1937 году арестовали, а потом расстреляли, её мужа, крупного работника торгпредства, её тоже взяли как жену «врага народа». В эти годы театр уже не был так всесилен, как прежде: многие из его влиятельных поклонников распрощались с жизнью в лубянских застенках. Но всё равно театр пытался вызволить Вавочку. «Вышли» на следователя. Тот сказал: «Освободим, если она откажется от мужа»…. Вавочка от мужа не отказалась. Её отправили в лагерь. В 1946 году её освободили. Какая радость прошла волной по нашему дому, по театру: – Вавочка вернулась!! Она вернулась поблекшая, постаревшая, о прежней её легендарной красоте можно было лишь догадываться. В Москве её не прописывали, да и негде ей тут было жить. Но театр остался верен себе: добился прописки, Шихматовы уступили ей комнату в своей квартире. Её снова приняли в труппу и сразу дали роль – Джесси в пьесе Симонова «Русский вопрос». На репетициях, слегка лукавя, горячо убеждали, что у неё получается «в тысячу раз лучше, чем у Серовой в Ленкоме». После премьеры шумно поздравляли, а ещё через некоторое время пересказывали друг другу хвалебные отзывы прессы о её игре. Хотя сами и организовали эти отзывы». В этом отрывке, и вправду, есть кое-что «от лукавого». До ареста Вавочка была примой театра, играла в 1932 году Офелию в знаменитой скандальной постановке Акимова «Гамлет», а по-приходе в театр из лагеря ей конечно нужны были роли трагические, не симоновские. Но времена были ещё «не те». Мы с родителями в конце пятидесятых годов были, по её приглашению, на спектакле, где она играла «не свою» роль. На современном официальном сайте «Кинематограф СССР» о Вагриной написано: «Яркая, точная, умная актриса». За все её муки ей, наконец, здорово повезло «по жизни»: она встретила любящего и любимого человека. Из разговора родителей я понял, что Николай Иванович делал наброски своей любимой актрисы ещё до её ареста. Один из набросков отразился в его знаменитой картине 1952 года «Первое слово Советской власти» (на снимке: на переднем плане слева стоит вполоборота к зрителю молодая очаровательная Вавочка). Мне казалось, что в нашем доме, среди «своих», Валентина Григорьевна приобретала «естество». На одном из сайтов интернета я нашёл глупую фразу о её смерти «в нужде и безвестности». Находящиеся в нужде не дарят дорогие коллекции картин своего покойного мужа в фонд российской культуры (ныне в Пензенской картинной галерее). Мама до самой смерти в 1980 году перезванивалась с Вавочкой, я говорил с ней незадолго до её кончины в 1987 году, предлагал помощь (она давно не вставала с постели) – отказалась. До конца дней при ней была служанка.

(На снимке: Елизавета Яковлевна Драбкина с мужем Бабинец Александром Ивановичем у нас в гостях).

Драбкина Елизавета Яковлевна. Человек боевой судьбы, могучей воли и сложного характера. Почти ровесница 20 века. Дочь героических родителей-революционеров: отец – знаменитый Гусев Сергей Иванович (урождённый Яков Давидович Драбкин), соратник Ленина ещё с Женевы (1903 год), участник революции 1905 года, в революцию 1917 года возглавлял секретариат Петроградского военно-революционного комитета, был ближайшим помощником Г. Зиновьева, в 1920 году – военком Полевого штаба реввоенсовета Республики и т. д. Как ни кощунственно это может звучать, ему «повезло умереть» в 1933 году, иначе его, наверняка, ожидала бы судьба вышеупомянутого Г. Зиновьева. Мама Елизаветы Феодосия Ильинична Драбкина (урождённая Фейга Ильинична Копелевич) свою героическую подпольную жизнь прошла под партийными кличками Наташа (прообраз революционерки в романе М. Горького «Мать») и Марианна. Не стоит удивляться, что неоднократно побывав малышкой на коленях у Ленина в Женеве и проехав немало стран с родителями – искателями революций, Елизавета пошла в Октябрьскую революцию самым активным участником в Петербурге. Она более года была секретарем Я. Свердлова до его кончины, затем на Южном фронте была пулемётчицей, санитаркой участвовала в подавлении Кронштадского восстания и т. д… Ну, и конечно, славный путь революционной деятельности закончила, практически, в 1929 году ссылкой на 3 года, а по возвращении, через несколько лет была арестована «всерьёз»: в конце 1936 года, получила 5 лет тюрьмы, затем по знаменитому «пересмотру» -15 лет ИТЛ. Били её, как и всех, нещадно, сделав почти глухой. Она прошла Норильск, где пыталась среди лагерников создать кружок по изучению марксизма-ленинизма, работала на угольной шахте, потом переводчиком, корректором, участвовала в литературном кружке. С колен Любимого Владимира Ильича она до конца жизни так и не «сошла»: почти всё, что она написала (весьма немало), пронизано Лениным, ленинизмом, революцией и верой в «светлое будущее». И, опять-таки, всё это несмотря на «весёлую жизнь», устроенную ей вышепоименованными.

   (На снимке: это Елизавета выглядывает из-за плеча Свердлова, а Ильич – «сбоку-с припёку»)

   Она бывала у нас с мужем (Бабинец А.И.), согласие встречала не у всех присутствовавших из-за неумения (нежелания?) менять своё мнение. Железный человек! Вот что написал в своём дневнике Корней Иванович Чуковский в 1933 году, встретив её в санатории: «…приключения Е.Я… поразительны. Рассказывала она о них с юмором, хотя все они залиты человеческой кровью, и чувствуется, что повторись это дело сейчас, она снова пошла бы в эту страшную бойню с примесью дикой нечаевщины». Правда, в дальнейшем, она говорила, что в своей судьбе она сожалеет только об участии в подавлении Кронштадского мятежа. В такой компании у меня появился «писательский зуд» (помните характеристику, данную мне моим учителем – любителем Маяковского, и таланты моей мамы?), и я послал Елизавете Яковлевне один из моих рассказиков. Привожу его в абсолютно том виде, каким он был написан изначально, и реакцию Елизаветы Яковлевны.
//-- ТЁТЯ РОЗА С. Броун --//
   Тёте Розе просто повезло. Дом, в котором она жила был последним. Дальше неоглядно шла степь. Дорога выскакивала из города, с километр шла прямо, а потом раздваивалась: правая направлялась к старому кладбищу, левая уходила к кладбищу новому.
   Сенька не знал, какую должность занимала тётя Роза, но в её обязанности входило направлять процессии только на новое кладбище. Вот почему тёте Розе и повезло: с верхнего балкона единственного в городе пятиэтажного дома она ухитрялась, как говорила Сенькина мама, «быть и дома, и замужем». Стоило появиться процессии, как тётя Роза пулей вылетала на балкон:
   – Ой, товарищи! – кричала она. – А куда вы пойдёте?
   Как правило, родственники словоохотливости не проявляли.
   – Я вас спрашиваю: налево или направо? – не унималась тётя Роза.
   Главный музыкант, давно знавший административный пыл тёти Розы, давал команду, и её вопли тонули в торжественных и тягучих звуках оркестра.
   – Ах, чтоб тебе! – кричала тётя Роза. – Бандит, он не даст тихо похоронить человека, ему надо звенеть в свои тарелки!
   Последние вопли тёти Розы слышал уже только выскакивавший на балкон Сенька – всё заглушал оркестр.
   – Черти б его так колотили – мгновенно успокаивалась тётя Роза и, не делая никаких попыток догнать процессию, уводила Сеньку к себе в комнату.
   С тех пор, как открыли новое кладбище, ещё никто не ошибался и не сворачивал к старому. Однако тётя Роза всегда во-время оказывалась на балконе – она чувствовала себя «при деле».
   – Мы ещё поговорим с этим байстрюком на рынке! – это был последний аккорд, но и самая большая угроза строптивому музыканту.
   Послевоенный рынок! Он запомнился Сеньке солнцем и пылью, трёхсотрублёвыми буханками хлеба и ломтиками сушёной дыни.
   Тётя Роза царствовала в своём уголке – на «барахолке».
   – Баришня, – говорила она – есть юбка из чистой хак, но так, что закачаешься! Такая юбка может выдержать ещё не одну войну, дай бог её врагам нашим!
   Если было совсем голодно, Сенька посещал тётю Розу. Ломоть хлеба всегда бывал результатом похода.
   – Мальчик, скажи своей мама, пусть она займёт у меня денег, даже иногда без отдачи. Неужели это ей так уж трудно?!
   На рынке тётю Розу навещает хромой Вениамин. Он числит себя драматическим талантом при заводском клубе и на рынок является, как он говорит, «собирать тип».
   – Дело, Роза, происходит в тюрьме. Это надо видеть, Роза, как я падаю тогда перед ней на колено, весь обвитый цЕпочкой, и восклицаю: – Они пИтали мене, мать, но я им не сказал ни слова – лучше умереть! – Быть камнем, Роза, чтобы не зарыдать!
   А вообще, Сеньке, постоянно полуголодному, жаль тётю Розу. Ютится она с дочкой в бывшей ванной комнате, никогда не знает покоя. И только её светлый оптимизм помогает ей бороться с военной вдовьей долей и скрашивать трудную жизнь окружающим».
   Это был, конечно, опрометчивый поступок – послать Елизавете Яковлевне рассказ подобной тематики и стиля. Драбкиной, не признающей «лёгкого» писания, отдавшей всю жизнь, в том числе и лагерную, весь талант писателя Ленину и революции! Ну, и получил я, сын старого большевика, за это сполна! Вот её ответ «на ноту Чемберлена»:

   «Дорогой Сережа! 3.Vll
   Я задержала ответ не только потому, что болела, а потому, что боялась, чтоб мое скверное самочувствие не оказало влияния на мой ответ.
   Буду говорить откровенно: с моей точки зрения (у других писателей может быть иная точка зрения) то, что Вы мне передали, плохо: не интересно, написан он в тоне дурной стилизации (которую я вообще ненавижу), и вообще ни к чему.
   Повторяю: таково МОЕ мнение, для Вас не обязательное. Вы можете без труда получить отзыв других писателей, обратившись в журн. «Юность» или «Смена» или в К-ссию Молодых авторов «Союза Писателей».
   Только не обижайтесь на мои слова и запомните, что писательство – это профессия, требующая СВОЕГО таланта и СВОЕГО уменья. Толстой так не бездарен на месте Плесецкой, как Плесецкая на месте Толстого.
   Сердечный привет Вашим
   Подпись……»

   Не различая «чинов и званий» (что было всегда и поныне мне присуще), я ей что-то нахально ответил, пройдясь, заодно, по её неудачному сравнению Толстого с Плесецкой, и получил следующий ответ.

   «Дорогой Сережа!
   Только что почта принесла Ваше письмо. К сожалению я вернула Вам рукопись, так что не имею возможности аргументировать свое мнение «документально», а послезавтра я уезжаю в Прибалтику. Поэтому мне кажется, что самое правильное – передать наш спор на решение «третьему» – людей более компетентных в таком деле, чем я.
   Прилагаю при этом письмо моим друзьям в редакцию «Юности», зовут их одного Алексей Фролов, другого – Александр Егоров, тел. 291 6376. Помещается редакция на улице Воровского 53, звонок от 13 до 17.
   В Вашем письме мне безусловно понравилась последняя фраза. Что же касается Толстого, то он не любил Шекспира, что доказывает индивидуальность писательских вкусов.
   Желаю успеха! Подпись….»

   Искренним предложением я не воспользовался, писать перестал, кроме многочисленных, часто шутливых, стишков по торжественным и не торжественным случаям да книг и статей по профессии. Самолюбивый лентяй. Как говорила моя мама: – «Что нам рупь, что нам два – самолюбствие дороже!».

(На снимке: Екатерина Михайловна Ямпольская и Илья Данилович Россман – о нём ниже – у нас в гостях)

Екатерина Михайловна Ямпольская – изумительная женщина – антипод Елизаветы Яковлевны. Большой поиск в интернете не дал мне ничего кроме фразы: «Была секретарём Басманного райкома партии – 1921–1922». Из отрывочных разговоров за столом (не было во мне тогда здорового любопытства, за что себя ругаю) запомнил я, что, будучи совсем молодой, она играла Ленину Аппассионату, и он при этом, растроганный, плакал (факт исторический). А вот что знаю точно, что прошла она все круги ада 17-летних репрессий с 1938 года и осталась добрым и достойным человеком. Бывала она у нас часто вместе с ангелоподобной молчаливой подругой Адой Абрамовной. История моих «персональных» общений с Екатериной Михайловной такова. Она потренировала меня в английском и потрясла меня однажды свой реакцией на современные комсомольские «подвиги». Дело было во время Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Москве в 1956 году. Был я «праведным» комсомольцем и членом бригадмила (бригада содействия милиции: ходили мы тройками во главе с участковым милиционером, охраняя общественный порядок от хулиганов и пьяниц, что, правда, не мешало нашим милиционерам «втихаря», под комсомольским прикрытием, выпивать в охраняемых подъездах). К началу фестиваля райкомы комсомола сколотили комсомольские «Оперативные отряды по борьбе с уголовной преступностью». Я, второкурсник, «имел честь» стать заместителем командира одного из таких отрядов из 100 студентов моего института. Штаб нашего района находился в Останкино. Задача была поставлена секретарем райкома чётко: «хватать, не пущать и тащить пред его светлые очи»! Хватать нужно было «развратных», по нашему мнению, советских девушек, не «пущать» их до вечернего «подозрительного» контакта с иностранцами, и всех «подозрительных» отводить в штаб. Что мы и делали почти две недели фестиваля. Но самое «приятное» делалось Органами без нас: поздней ночью девиц сажали в автобусы и вывозили в лес Подмосковья, где у каждой, спереди от лба к затылку, выстригалась дорожка. После фестиваля это породило моду на ношение девушками косынок. Мой красочный рассказ потряс Екатерину Михайловну: она закрыла лицо руками и дрожащим голосом спросила: – «Боже мой, Серёжа, и это делали Вы?!». Мои уверения, что я только ловил и тащил, помогли мало – она ушла убитая, не веря, что такое (!) возможно. Ну, а через энное время родились «дети разных народов», так что мы нашими комсомольскими подвигами бдения, в том числе и на Останкинском кладбище, ничему не помогли. Лично меня Екатерина Михайловна простила. Золотой души человек!

   На вышеприведённом снимке рядом с Екатериной Михайловной сидит Илья Данилович Россман. Вот краткая справка о нём:
   «Илья Россман родился в ноябре 1895 года в еврейской семье.
   В 1918 году вступил в большевистскую партию.
   С августа 1927 года по август 1929 года – начальник штаба 1-го артполка 1-й моторизованной Московской Краснознамённой дивизии.
   С августа 1929 года по весну 1931 года – командир 2-го стрелкового полка 1-й моторизованной Московской Краснознамённой дивизии.
   26 ноября 1935 года – комбриг.
   В 1935–1937 годах – начальник Московского артиллерийского училища.
   С января 1937 года по 18 октября 1938 года – начальник 2-го Киевского артиллерийского училища.
   В 1938 году осуждён на 10 лет лагерей по вымышленному делу «военного заговора».
   В 1948 году вновь арестован и отправлен на 5 лет в ссылку в Енисейск»
   А вот что я нашёл (familyspace.ru) об Илье Даниловиче в воспоминаниях его родственника о семье Рахлиных-Россман (семья великого дирижёра Натана Рахлина):
   «… братья, Володя и Илья Россманы, в 1919 г. были схвачены деникинской контрразведкой за участие в большевистском подполье, за них и других арестованных безуспешно пытался заступиться писатель В.Г. Короленко. Их друг, жених их кузины Сони Рахлин – Иосиф Злотоябко дал взятку деникинскому чину, и братьев отпустили… Впоследствии Илья Россман был зам. начальника Киевской артшколы и по клеветническому доносу в середине 30-х гг. осуждён «за военный заговор». Впоследствии реабилитирован.»
   В упомянутом выше Енисейске мы с ним и познакомились. Был он человеком весёлым, с чувством юмора, любил преферанс и всё ему «сопутствующее».

(На снимке: Яков Моисеевич Фишман, Соня Шапиро – её муж – бывший друг отца, генерал, погиб в 1938, моя мама).

   Яков Моисеевич Фишман – удивительной жизни человек, до сих пор не нашлось на него своего Дюма! Родился он в 1887 году, на 11 лет раньше моего отца, в Одессе, в небедной семье. Не удивляйтесь манерам Якова Моисеевича перед фотоаппаратом: его не удалось сфотографировать никому – куда уж мне!). Закончил гимназию в 1905 году и сразу поступил на физико-математический факультет Новороссийского университета. А годы на его юность пришлись заразительно буйные, и он этой же осенью университет бросает и мчится куда? – конечно в Петербург, делать Революцию! 18-летний парень невысокого роста, с великолепной рыжей шевелюрой, удивительно импульсивный и подвижный, он почти сразу становится членом Петербургского Совета рабочих депутатов, руководителем которого вскоре становится ещё один студент-недоучка того же физмата Лев Бронштейн, ставший к этому времени Львом Троцким. На знаменитом Пороховом заводе Яков возглавляет боевую дружину. Но «не долго музыка играла»: восстание не удаётся, депутаты Петербургского совета арестованы, Яков ареста избегает и возвращается в Одессу. В партии эсеров он с 1904 года и уже считается там опытным боевиком. Поэтому – «За работу, товарищ!». Ему поручают убийство главы одесского Союза русского народа – черносотенной погромной организации – графа Коновницына. И опять – «недолёт»! Группу арестовывают, но прямых улик против Якова не находят, и его освобождают. Но «битому не спится», и он сразу уезжает в Москву, где его встречают с распростёртыми объятиями и избирают членом Московского комитета партии эсеров. Бурная деятельность вскоре прерывается арестом, тюрьмой, а в 1908 году ссылкой на поселение в Туруханск за принадлежность к террористической организации. Через год его обвиняют в содействии ссыльным-бунтовщикам, арестовывают и ссылают в Енисейск, где он год проводит в тюрьме под следствием. Всё, хватит – пора менять холодную Сибирь на что-нибудь тёплое! И если, традиционно, туруханские ссыльные бегут налево, в сторону Европы, то Яков рванул (недаром считался сильным конспиратором) в 1911 году направо – сначала в Китай, а уже оттуда, долгими морскими путями, в тёплую Италию. И как его не выловили?! Осенью он поступает в Неаполитанский университет, предъявив (о, чудо из чудес!) в качестве документа тюремное свидетельство. Итак, после 5 с половиной лет тюрем и ссылок, Яков Фишман живёт и учится в Неаполе, параллельно работая ассистентом в политехнической школе, специализируясь по взрывчатым и отравляющим веществам. Он успешно заканчивает университет, получает степень доктора естественных наук и тут же поступает в высшую магистерскую школу, которую заканчивает весной 1917 года как магистр химии и возвращается в Россию. Он становится одним из лидеров левого крыла партии эсеров (будущие левые эсеры), членом знаменитого Петросовета, летом вступает в Красную гвардию, участвует в штурме Зимнего дворца. Вскоре, при образовании партии левых эсеров, Яков становится членом её ЦК, избирается членом ВЦИК. Он выступает ярым сторонником продолжения войны с Германией и становится участником заговора провокационного убийства посла Германии Мирбаха. Более того, он изготавливает ручные бомбы и передаёт их на тайной явке в гостинице «Националь» организаторам заговора, которые оснащают ими исполнителей теракта Блюмкина и Андреева. От большевистского преследования Яков бежит из Москвы на Донской фронт, а затем на Украину, где воюет против частей генерала Краснова и Петлюры. А пока в Москве его заочно приговаривают к трём годам тюрьмы за участие в мятеже левых эсеров, и как только он появляется в Москве, его хватают и засаживают в Бутырку. И тут Яков Моисеевич «перековывается»: он пишет покаянное письмо в большевистскую газету «Известия» и через считанные дни 20 декабря 1920 года становится коммунистом. Тут же его включают в состав советской экономической делегации в Италию в качестве заведующего экспортом (а на самом деле как сотрудника Разведупра Красной Армии). Так начинается шпионская жизнь доктора химии в качестве военного аташе в Италии, а затем в Германии. Он добывал военные секреты, пытался переправлять образцы оружия. По возвращении в Москву в 1925 году Я.М. Фишман (на снимке) становится, ни много-ни мало, начальником Военно-химического управления Красной Армии, возглавляет параллельно Научно-технический комитет, а с 1928 года – Институт химической обороны. Я не всё перечислил в боевых и шпионских заслугах Якова Моисеевича – просто устал! Далее легче, потому что обычное для тех лет: взяли в 1937, долго пытали, дали 10 лет ИТЛ, Норильск, повторное осуждение в 1949, реабилитация в 1955, присвоение по ходатайству маршала Жукова звания генерал-майора, тихая жизнь пенсионера до смерти в соседнем с нашим доме в 1961 году. В печати я встретил фразу, что только Фишман мог бы рассказать о тайнах убийства посла Мирбаха. Но «не на того напали»: даже когда я пытался его фотографировать у нас за обеденным столом, он всегда прикрывал лицо рукой, а единственный секрет, который он выдал, был ответ на вопрос моего отца: – «Яков Моисеевич, как Вам удалось так здорово похудеть?» он ответил: – «Поносами, Иона Григорьевич, поносами». Жену он потерял ещё в Норильске и жил с их бывшей домработницей, Марией Ивановной, на которой впоследствии женился. Разбавлю свой рассказ выдержкой из Википедии: «5 июля 1937 года Я.М. Фишман был арестован по делу военно-эсеровского центра, почти три года находился под следствием, 29 мая 1940 года Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила его к 10 годам ИТЛ. В заключении работал по специальности в Особом Техническом Бюро при НКВД (одна из «шарашек»), группа под его руководством разработала новую модель противогаза. В 1947 году был освобождён, назначен заведующим кафедрой химии Саратовского института механизации сельского хозяйства, с 1948 года – доцент кафедры химии Уманского сельскохозяйственного института. В апреле 1949 года был повторно арестован и полгода отсидел в тюрьме Киева, затем сослан в Норильск, назначен начальником участка, затем начальником лаборатории и заместителем начальника цеха Норильского горнометаллургического комбината.
   После смерти И.В. Сталина, 5 января 1955 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР дело Я.М. Фишмана было пересмотрено, приговор в отношении него был отменён, дело прекращено за отсутствием состава преступления. Вскоре он был освобождён, проживал в Енисейске, затем в Кимрах. 5 мая 1955 года был полностью реабилитирован, в августе 1955 года было присвоено звание генерал-майор технических войск, с сентября 1955 года – в отставке, в ноябре 1955 года был восстановлен в партии. В отставке – персональный пенсионер, проживал в Москве.
   Умер Яков Моисеевич Фишман в 1961 году в Москве».

   Сергей Петрович Белько, человек могучий по всем статьям: рост, сила, воля, интеллект. Бывал у нас с женой и дочкой, все, по крайней мере ростом, под стать ему.

(На снимке: Нелли Белько – дочь Сергея Петровича, Андрюша, Юнна и я.)

Поэтому, при всем желании СП. и его жены, нам не довелось породниться: был я их доченьке где-то до уха. Удивительно, но я нигде не смог найти сведений о Сергее Петровиче (точно так же, как об отце и Екатерине Михайловне). Думаю, что информация о бывших партийных и дипломатических работниках до сих пор не выпускается из архивов. Сергей Петрович до 37 года работал с Коллонтай, был в Швеции её помощником и секретарём посольства, объехал за рулём всю Европу (с какой целью?), и как он мне говорил, «слился с машиной, чувствовал себя с ней единым целым», а после 37-го ему выпала великая «честь» быть первостроителем Норильска, жить в палатке на вечной мерзлоте, орудием труда иметь кайло и лопату. Время с 37-го по 55-ый провёл «стандартно», силу не потерял: когда я показал ему как я отжимаю за спиной экспандер из трёх мощных металлических пружин, он только сказал: – «Эх, деточка» и двумя пальцами растянул весь экспандер перед собой. Как и все «бывшая 58 статья», по приезде в Москву поиски работы ему ничего не дали. Помог мой отец: он поговорил с Николаем Ивановичем Осеневым, всерьёз рекомендовал Сергея Петровича, и тот стал директором Худфонда Союза художников СССР. Круто! В его ведение стали входить все производства Худфонда, дома отдыха и пр. Большой Начальник! А главное – много могущий! Через два – три года жить нам стало материально трудновато. Отец обратился к С.П. – дай надомную работу. Тот покапризничал, потянул, – отец его обматерил (слышал я из кухни). Получили родители две метровых доски, клубки разноцветных шерстяные ниток, металлические спицы, и работа по производству шарфов началась. Приносила она рублей 50–70 в месяц, и это к 100-рублёвой пенсии отца, 40-рублёвой пенсии мамы и 45-рублёвой моей стипендии давало существенную прибавку. Но я, персонально, «поживился» могуществом Сергея Петровича при окончании института: он «устроил» мне путёвку в дом отдыха Союза художников в Крыму и пару раз принял меня в мемориальном домике Чехова, где он с семьёй в это время проживал. «О времена, о нравы!».

   (На снимке: мама, Сергей Митрофанович и Берта Борисовна у нас в гостях)

   Профессорская чета историков: Граве Берта Борисовна и Сергей Митрофанович Дубровский. Берта Борисовна запомнилась мне ещё с Енисейска как большая матерщинница и человек, пренебрегающий всяким этикетом. Она могла прийти к нам в гости с пирогом, испечённым ею в знаменитой тогда чудо-печке, поставить пирог на стол и начинать вытряхивать из чудо-печки (вот в чём чудо!) катышки от её родной козы. При этом она ничуть не обижалась, когда её пирог мы демонстративно игнорировали, все, кроме её безропотного мужа. По прибытии в Москву она взялась за всех: мужу доставалось за неправильную езду на старом «Москвиче» – стоило им остановиться у светофора, как она приказывала милиционеру отобрать у её водителя права, и, вообще, арестовать его за аварийную езду; когда сосед по даче (им вернули дачу в Барвихе) вышел к калитке и представился ей как муж Галины Николаевой (знаменитый в то время автор книг о Ленине и детях), она тут же его ошарашила вопросом: – «А днём Вы что делаете?». Бедный малый не знал что ответить и тут же исчез за калиткой. Сергей Митрофанович Дубровский в общении – добрейший интеллигент, немногословный, и он же полная этому противоположность в борьбе за «чистоту науки». Мы были пару раз на его выступлениях с докладами в институте истории Академии наук: без ругани и повышения голоса, но жёстко и сурово. Недаром, он был сын священника. Академик Милиция Нечкина как-то в выступлении обыграла его фамилию, сравнивая с Пушкинским Дубровским. На его день рождения я разразился четверостишием:

     Дорогой наш профессор,
     Милый доктор наук,
     Наши руки возьмите
     К сотне дружеских рук.
     И хотя Вы «Дубровский»,
     Как сказала М.Н.
     Пусть они Вам помогут
     Взять историю в плен!

   Одно изречение Сергея Митрофановича на экзамене, когда студент сказал ему, что у «Гераклита всё текло», стало прямо историческим. К его удовольствию и к ревности Берты Борисовны (она и сама «пописывала»), я перевёл это в короткий стишок:

     Всё текло у Гераклита
     И по бедному студенту
     Это «всё» бывало влито
     В историческую ленту.
     Вы ж спокойно доказали
     Испытующему муки,
     Что «текущее» едва ли
     Будет ценно для науки.

   Берта Борисовна и Сергей Митрофанович прошли обычный путь 1937–1955. В газете «Красноярский рабочий» от 02.04.89 есть рассказ о случайной встрече молодого человека с моими героями в Енисейске: «… с двумя профессорами – С.М. Дубровским и Б.Б. Граве, занимавшихся исключительно «сельхозпроизводством», точнее говоря, овощеводством и свиноводством (они жили только этим натуральным хозяйством, изредка и втайне ещё содействуя местному начальству в подготовке очередных докладов или отчётов, особенно по части международной политики и философии). По присущей ему скромности, Сергей Митрофанович Дубровский не рассказал (я узнал это позднее), что он был в Норильске среди двадцати смертников, отправленных на Талнах с последующим расстрелом, спас всех обречённых тогда лично А.В. Завенягин, начальник будущего комбината, имя которого вспоминают многие». Ну, насчёт свиноводства товарищ не разглядел: одна коза – ещё не свиноводство. А вот намёк насчёт помощи Сергея Митрофановича начальству я встретил дважды, в том числе и про тайную работу на краевое управление МГБ. Если это так, то я ему не судья: мучили и били всех, мало кто выдерживал. Завершает мой список друзей отца Пётр Аронович Золотусский (на снимке). При моём фотографировании он не загораживал лицо, как Яков Моисеевич, но шпионом он был настоящим. Я спросил у моей жены Нины, какое впечатление производил на неё Пётр Аронович. Срезала правду-матку: местечковый, еврейковатый, даже с некоторым акцентом. Это ей, конечно, казалось по-молодости, но что-то в этом есть. Приходил он к нам с женой (на снимке – справа), простой хорошей женщиной, оставляя дома четверых детей. Жили они материально тяжело на его не великую пенсию и её заработки. В книге «Внешняя разведка СССР» о нём сказано следующее: «Золотусский Пётр Аронович (1896–1967). Еврей. Член Коммунистической партии. Работал в Разведупре РККА. Окончил восточный факультет Военной академии РККА (1924). Секретарь Советского консульства в Осака. Затем перешёл в ИНООГПУ. Легальный резидент ИНО в Лондоне с февраля 1927 г. и до разрыва дипломатических отношений в мае того же года. По данным эмигрантской печати, работал в Нью-Йорке (1930) под именем Семена Филина (Мышкина) и прикрытием сотрудника амторга. Репрессирован, находился в заключении. Реабилитирован. Отец известного литературного критика Игоря Золотусского. Скончался в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище». Вышепоименованный Игорь Золотусский – сын Петра Ароновича от первого брака в книге «Нас было трое. Часть 1» даёт описание своей жизни с отцом и матерью с года своего рождения (1930) и до прощания с отцом в 1937 году. Ему удалось войти в архивы КГБ и изучить уголовное дело отца, но и только. Все остальные перипетии жизни Петра Ароновича (весьма фантастические) – плод воспоминаний максимум 7-летнего ребёнка и, как пишет Игорь, некоторых записей отца после возвращения из ссылки. Жалко, что всё обрывается 1956-м годом. Вероятно, Игорь мало общался с новой семьёй отца. В краткой характеристике моего отца Жак (у нас в семье все называли его только Жак) назывался бывшим прекрасным разведчиком, объехавшим под видом купчины много стран. В помощь оставшейся после смерти Жака почти в нищете его семье мой отец в «могучей кучке» с Марией Поповой (знаменитая Анка-пулемётчица из дивизии Чапаева) и некоторыми друзьями добились оставления персональной пенсии Жака его семье. Вот это любопытное письмо.

   В КОМИССИЮ ПО УСТАНОВЛЕНИЮ ПЕРСОНАЛЬНЫХ ПЕНСИЙ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ РСФСР

   Дорогие товарищи!

   25 октября 1967 года умер член КПСС с марта 1919 года персональный пенсионер республиканского значения ЗОЛОТУССКИЙ Петр Аронович.
   Вся жизнь этого человека – это жизнь борьбы и смертельной опасности в самой гуще злейших наших врагов во многих странах капиталистического мира.
   Чекист и контрразведчик, он всю жизнь был на боевом посту как верный сын и солдат коммунистической партии.
   В 1937 году его постигла участь многих: он был репрессирован и много лет провел в тюрьмах и лагерях.
   В 1955 году он был полностью реабилитирован и восстановлен в рядах партии.
   Но здоровье его уже было подорвано, и после трех инфарктов он скончался, оставив большую семью: жену – работницу-плетельщицу и 4-х детей в возрасте: 21 года, 17 лет, 14 лет и 11 лет. Не оправилась от лишений, выпавших ему репрессией, семья до сих пор.
   Чтобы еще более не ухудшить тяжелого положения его семьи, мы просим оставить его семье получаемую им республиканскую пенсию в размере 120 рублей. Это будет справедливо и заслуженно.
   ПОПОВА Мария Андреевна, член КПСС с марта 1918 г., боец 25 Чапаевской дивизии, п/б № 04587081
   САПЕРШТЕЙН Розалия Яковлевна, чл. КПСС с мая 1917 г участница гражданской войны, п/б № 07596198
   БРОУН Иона Григорьевич, член КПСС с авг.1917 г. быв. Зав. Сектором загран. кадров ЦК ВКП/б/ п/б № 07212951
   ЮЖНЫЙ-ГОРЕНЮК Иосиф Эммануилов чл. КПСС с ав.1917 г быв. член коллегии Одесской Губчека, п/б № 09246550
   ТУМАРКИН Михаил Борисович, член КПСС с февр. 1920 г, бывший чекист, п/б № 07276790

   Ну, а насчёт жены «работницы-плетельщицы» – это, как мы понимаем, дело моего отца через Сергея Петровича Белько. Последний штрих в «богатство» семьи Жака: мой племянник Андрюша вспоминает, как он пацаном носил на Фрунзенскую с бабушкой и дедушкой детские вещи для детей Жака.
   Завершу описание друзей нашего дома фотографией, на которой удалось поймать многих из здесь поименованных: Иона Григорьевич Броун, Валентина Григорьевна Вагрина, Екатерина Михайловна Ямпольская, Николай Иванович Осенев, Сергей Митрофанович Дубровский.

Итак, через считанные месяцы после незаконного «налёта» на Москву мы обустроились в новой квартире в прекрасно расположенном доме на Краснопресненской набережной: слева мост и высокое здание СЭВ, напротив, через Москву-реку – начало знаменитого Кутузовского проспекта и высотная гостиница «Украина», а через несколько лет слева от нашего дома построят Дом Совета Министров («Белый Дом»), а справа – огромный Международный комплекс. Против 17-тысячного Енисейска – «небо и земля». Пора жить, что называется, «полной грудью». Живём. Но остаётся главное переживание родителей – дочь, оставленная в Норильске и родившая пацана от влюблённого в неё главного инженера химкомбината. Тот не может на ней жениться: «она дочь врага народа, он – коммунист». Отец категорически настаивает на приезде Юнны в Москву, она упирается: в Норильске остаётся всё – отец сына, замечательные подруги, хорошая работа, а с её независимым характером (есть в кого) ещё и полная самостоятельность. Но сдалась: младенцу нужен уход и здоровый климат. Не прошло и 4-х лет нашей разлуки, и в апреле 1955 года мы встречаем её с малышом Андрюшей (на снимке). После покупки мебели и пианино (!), денег, заработанных в Норильске, остаётся, как выражается мама, «с гулькин нос». Отец упорно ищет работу, мама печатает на пишущий машинке его многочисленные обращения к власть имущим, вплоть до Генерального Секретаря партии, но одновременно успевает устраивать вышеописанные приёмы («журфиксы», называет она их) и подрабатывать на машинке мелкими заказами и плетением шарфиков; но главная её забота – внук Андрюша. Наш семейный доход: персональная («за заслуги перед отечеством») пенсия отца – 1000 (с 1961 года – 130) рублей в месяц, мамина – 440, моя стипендия – 450 (так как я учусь на специальности «Бурение нефтяных и газовых скважин» – будущей тяжёлой и опасной профессии; обычная стипендия в различных вузах – от 290 до 390 рублей) и семейные приработки рублей на 400 в месяц. Среднемесячная зарплата по стране (как средняя температура по госпиталю), приведённая Статистическим Управлением СССР, равнялась за 1955 год: рабочие промышленных предприятий – 785 рублей в месяц, строительные рабочие – 700 рублей, работники совхозов и подсобных сельско-хозяйственных предприятий – 466 рублей, работники наземного транспорта – 750 рублей, работники связи – 556 рублей, работники торговли – 553 рубля, работники питания – 449 рублей, работники просвещения, науки и культуры – 742 рубля, работники здравоохранения – 521 рубль. Эти цифры ничего не значат, пока я не приведу некоторых цен того времени.

В декабре 1947 года произошла отмена карточной системы на продуктовые и промышленные товары и введены единые государственные цены на них. Это не касалось рыночной и кооперативный торговли, где цены сразу значительно подскочили. Кроме того, страна была поделена на три ценовых пояса в зависимости от климатических и природных условий и удалённости от производящих продовольствие и промышленные товары территорий, и даже от вида этих товаров. Например, цена на хлеб пшеничный из муки 1-го сорта на территориях 1 пояса была 6,20 руб. за килограмм, 2 пояса – 7 руб. и 3 пояса – 7,80 руб. К 1961 году произошло 6 государственных снижений цен – каждый раз от 10–12 до 15–20 процентов на разные группы товаров. Более того, цены разнились для города и деревни. Поэтому, сельский и поселковый жители запасались продуктами в большом городе, особенно в дотируемой Москве. Это стало массовым явлением, когда в 1961 году после деноминации (в экономике – укрупнение денежной единицы страны без изменения её наименования: например, 100-рублёвую купюру заменили 10-рублёвой и т. д.), а по-существу, – девальвации более чем в 2 раза, всё больше начал проявляться дефицит различных товаров. Итак, 1955 год, мужские кожаные туфли – 200 руб., мужские брюки – от 10 руб, рубашка – от 3 руб, мужской костюм – от 65 руб.; плата за проезд: в трамвае – 3 коп, автобусе – 4 коп, троллейбусе – 4 коп, на метро – 5 коп, проезд Ленинград—Москва: плацкартный вагон – 10 руб, вагон люкс – 25 руб, самолёт – 36 рублей.
На не роскошную жизнь с ежемесячными «журфиксами» нам хватало, хотя мама никогда не была «экономистом». Цена любой непродовольственной покупки, заявленная отцу, смело могла умножаться на 2, что и составляло её приблизительную стоимость (отец обычно, всё равно, говорил: – «Дорого!»). Кроме того, мама никогда не знала сколько денег осталось до получки. Весь запас хранился в не запиравшемся шкафу под стопкой белья. Мы с отцом периодически вежливо посещали «склад»: я – понятно зачем, а отец, по старой лагерной привычке, любил иметь «заначку». «Заначка», в размере 3–5 рублей, жёстко свёрнутая в трубочку и сложенная пополам, хранилась в «пистоне» над правым верхним карманом брюк. Для всех нас это был «секрет Полишинеля». Отец не курил и не пил (кроме пары рюмок на «журфиксах»), поэтому заначка использовалась чисто в гуманитарных целях: мне, когда «склад» был пуст, и для покупки «цацки» внуку Андрюше (он же Юшенька) в прекрасном магазине игрушек около гостиницы «Украина». Каждый следующий год с середины 50-х экономически становился всё труднее для страны: сельское хозяйство и техника за последние 10 лет были разрушены экстенсивной эксплуатацией земель, промышленность не успевала за пополнением и модернизацией техники; мужское население колхозов, всеми правдами и неправдами, бежало в города. Главным Правителем Союза стал суматошный и «недалёкий» Генеральный Секретарь ЦК Никита Хрущёв. Его взбалмошные идеи (кукуруза в средней полосе страны с её коротким летом и др.) достигли апогея решением ввести в оборот в короткие сроки более 40 миллионов гектаров новых земель от Алтая до Казахстана. Так, с 1954 года началась знаменитая «Целина» – освоение целинных и залежных земель силами, в основном, молодёжи. Через несколько лет вся затея закончилась крахом: распахивать степные целинные земли без соответствующей агрокультуры и профилактики их разрушения было безумием, большие урожаи первых лет быстро сошли «на нет», не защищённые от степных жарких ветров плодородные почвы выдувались, превращаясь в пыльные бури. Продовольственный кризис в стране нарастал, а правление «умелого» Никиты в середине 60-х закончилось, но его «великие» изречения будут жить вечно – Приложение № 30.

Приложение к главе № 9

//-- Приложение № 30. --//
   а) Знаменитые цитаты из доклада Н.С. Хрущева на 22 съезде КПСС в 1961 году.

   «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»!

   «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!» «К концу 1965 года у нас не будет никаких налогов с населения!»

   б) Из принятой на съезде Программы КПСС:

   «Решение задач строительства коммунизма осуществляется последовательными этапами.
   В ближайшее десятилетие (1961–1970 годы) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма – США; значительно поднимется материальное благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня.
   В итоге второго десятилетия (1971–1980 годы) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечивающая изобилие материальных и культурных благ для всего населения; советское общество вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям, произойдет постепенный переход к единой общенародной собственности. Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество. Полностью построение коммунистического общества завершится в последующий период…

   ПАРТИЯ ТОРЖЕСТВЕННО ПРОВОЗГЛАШАЕТ: НЫНЕШНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ БУДЕТ ЖИТЬ ПРИ КОММУНИЗМЕ!».

Глава 10. Пора пахать и мне

Досталась целина и студентам! Летом 1956 весь мой курс, порядка трёхсот 18–20-летних юношей и девушек, по путёвкам ЦК комсомола «добровольно» отправился на освоение… в северный Казахстан. Вот мои фотографии вагона-теплушки (в таких добирались мы до Орска) и работы на току. На переднем плане у вагона – я и мои дружки (сидят) Витя Чистопольский и Володя Евстигнеев, с которыми через год мы совершим пьяный «подвиг» в общежитии.

   Но это – потом, а пока с гармонистом Витей Петровым я сочиняю песню (музыка его, слова – мои):

     Стучат монотонно колёса,
     Мы едем с тобой в дальний край,
     Но грусти душа не сдаётся —
     Веселье гармонь подавай!

     Дороги одни нас сдружили
     И впредь собираясь дружить,
     Расскажем друг другу как жили
     И как собираемся жить.

     Хоть поезд несёт всё быстрее,
     Но мысли ему не догнать —
     Они ведь гораздо смелее
     И их нелегко удержать

     Мы едем с тобою в совхозы
     По зову отчизны своей,
     Пускай же гудят паровозы
     И поезд несёт всё быстрей.

   Стихи, конечно, не «на уровне», но современны! А посему, песня была исполнена несколько раз на всесоюзном радио. Правда, авторство стихов Вите Петрову приказали изменить: моя фамилия не соответствовала «текущему политическому моменту» – ещё совсем недавно в стране бушевал тотальный антисемитизм. Мучаясь, стесняясь Витя согласился. Ему подставили молодого официального поэта, и песенка под чужим именем пошла. Я не очень огорчился. Не везло мне с авторством. Такое повторится в моей жизни ещё не раз.

Итак, мы разгрузились, и человек 80 из нас привезли в одно из отделений совхоза. Две огромные палатки (мальчики/девочки) посреди бесконечной степи, туалет – в поле, еду и воду подвозят в баках. Первые работы – подготовительные: сдираем дёрн на двух больших площадках, трамбуем порушенную землю и прикатываем – это будущие тока для сушки зерна и просеивания его, рядом с ними огромные амбары для будущего хранения и просушки зерна. Вот и фото – веем, гуртуем, засыпаем – Володя Фролов, я (строоойный!) и Витя Старшов. Но перед этим зерно нужно скосить, обмолотить, просушить на подготовленной площадке (ток). Больше десятка зерноуборочных комбайнов в совхозе, несколько из них – самоходных: впереди за штурвалом – комбайнёр, управляющий движением комбайна и жаткой (высота, скорость вращения, отсутствие аварийных ситуаций), сзади на высокой площадке позади бункера – помощник комбайнёра в обязанности которого входит контроль за бункером с соломой и своевременным сбросом её и разгрузкой зерна в периодически подходящую машину. А рано утром (до 6 утра) надо подъехать к оставленному в поле комбайну и смазать (прошприцевать) все трущиеся его элементы. Строгий бригадир отобрал меня на высокую должность помощника комбайнёра и представил мне моего непосредственного начальника: – «Колька! Давай, работайте. Смотри мне!». Сам он в это время никуда не смотрел, и его «Смотри мне!» я принял на свой счёт. Однако, напрасно. 8–10 дней нашей великой битвы за целинный урожай проходили как по нотам: я вставал в начале 5-го утра, в 5 уже был у комбайна, измазывался в солидоле, смазывая всё, что надо и даже больше, и в 6 утра встречал уставшего, явно невыспавшегося своего 25-летнего начальника. Первое утро прошло особо: Колька показал мне мои обязанности наверху на копнителе, а потом любезно предложил мне место рядом с собой за штурвалом. Поехали! – «А как же копнитель?», спрашиваю. – «Да не х…, – дёргай иногда за верёвку – сам сбросит!», отвечает. Делаю круг за кругом – получаю удовольствие. Колька – тоже. Через час – два бункер полон зерна, подъезжает машина, быстро разгружаемся. Машина увозит зерно и Кольку. Из кабины он машет мне рукой и говорит: – «Работай!». Приезжает он на этой же машине к обеду, благородно кормит меня, и мы расходимся: я за штурвал, а усталый и разбитый Колька – в ближайшую копну соломы – отсыпаться. Так до глубокой темноты (в сумме часиков 14–15) с получасовыми перерывами на обед и ужин все дни, как один. Поверишь в величие русского и еврейского народов! После комбайна меня пересадили на пахоту: сидишь часов десять на тряском металлическом сиденье многолемешного плуга, который тянет за собой оглушительно ревущий трактор метрах в пяти перед тобой. Работа на комбайне один-за-двоих кажется «именинами сердца» по сравнению с этой. Через неделю удалось простудиться и 3 дня проваляться с температурой в палатке под несмолкаемый преферанс псевдобольных Бори Докшицкого (между прочим, внук графини), Захара Цепенюка и моего дружка надолго Саши Барского. Посетил меня и порадовал Колька. Такого нежного и смущенного мужика я не видал даже в кино. Постоял, спросил как чувствую себя, а потом – почти шепотом:
– «Меня за труд представили к ордену Красного Знамени». Помялся, встал и боком выбрался из палатки. Совестливый оказался.

   (На снимках: удостоверение моей первой награды и красивый знак Целинника)

   А награду я получил – знак ЦК ВЛКСМ «За освоение новых земель».
   В удостоверении, правда, меня именуют ИВАНОВИЧ. Отца простые люди тоже называли ИВАН Григорьевич, так что верьте – это моя «цацка» (как говорил отец). Получил я ещё одну награду – мою первую взрослую Почётную грамоту от целинного совхоза. Не припомню, дали их всем нам «скопом» или только «выдающимся», но бумажка такая бывала и почётной.
   Вернулись домой в сентябре, кто не умел громко материться – научился, расправил плечи. За эти заслуги, за стихосложение и за нелюбовь к вранью меня избрали секретарём бюро комсомола курса (больше 200 комсомольцев).
   Пришёл новый декан факультета, Владимир Николаевич В. – мой «крест» на ближайшие 35 лет! Бывший фронтовик, без стопы правой ноги, ходит без палки, прихрамывает не сильно. Высокий, широкоплечий, плотный, но не толстый, выглядит почти импозантно. ВН (так зовут его «за глаза») «сослан» к нам из ЦК комсомола с формулировкой (не ручаюсь – так говорили «знающие люди», а проверить невозможно) «за подхалимаж к руководству». Внешне – не скажешь! Все кадры ВН подбирал лично, значит и моё секретарство – с его одобрения. Почти сдружились: иногда вызывал к себе в кабинет, если встречал в коридоре – шёл, приобняв меня за «плечико». Секретарём я был не вредным, речей «не толкал», за своих заступался, ни одного доноса не сделал (школа отца и брата), успевал хорошо учиться. В «трудах праведных» прошёл год.

   Летом нас посылают на очередной народный подвиг: по призыву Московского комсомола мы должны (разумеется, бесплатно) потрудиться на благо столицы нашей Родины. Моей группе досталось заброшенное подземелье станции метро «Киевская». Бригада рабочих Метростроя с помощью отбойных молотков вырубала там старые рельсы и готовила место для прокладки новых путей. Грохот от работы пневматических молотов в замкнутом с пяти сторон пространстве был, поначалу, нестерпимый, а когда работяги «доверили» нам тяжёлые молотки, которые при нажиме на рукоятку вытряхивали всю душу и тело (недаром их назвали отбойными), перерыв через каждые 15 минут работы казался волшебным сном. Все видели это чудовище в фильмах про шахтёров, но в нашем случае молотки были другие – не ручные шахтёрские, а гораздо более тяжёлые и приходилось «рубать» не уголёк, а крепчайший бетон, а на расстоянии метра от него – тяжёлую вязкую глину, в которую копьё молотка безнадёжно проваливалось, и тяжеленный молот приходилось с большим трудом вытягивать на поверхность. В книге В. Каверина «Первый съезд» есть воспоминание о Пастернаке. «Когда съезд приветствовали метростроевцы, он кинулся из-за стола президиума, чтобы снять с плеча одной из работниц отбойный молоток. Она не позволила – молоток входил в картину приветствия, – и он, смущенный, вернулся на свое место. Это происшествие отразилось в его речи: «Когда я в безотчетном побуждении хотел снять с плеча работницы метростроя тяжелый забойный инструмент, названия которого я не знаю, но который оттягивал книзу ее плечи, мог ли знать товарищ из президиума, высмеявший мою интеллигентную чувствительность, что в этот миг она в каком-то мгновенном смысле была мне сестрой, и я хотел помочь ей, как близкому и давно родному мне человеку». Тяжёл был молоточек! На третий день нашей каторжной работы я совершаю очередной, после целины, трудовой подвиг: предлагаю Васе-бригадиру для работы по тяжёлой глине сделать в мастерской из наконечника-копья наконечник-плоскую лопатку, попросту расплющив жало наконечника или приварив к нему сваркой соответствующую форму. Уже через три дня Вася-бригадир прославился как великий новатор-изобретатель. Метростроевская газета сообщила о подвиге, а я продолжил путь «отказника» (помню распространённую шуточку: дважды орденоПРОСЕЦ – трижды неполучивший).
   Более того, я услышал, что ЦК комсомола бросил клич: поможем рабочей молодёжи повысить своё образование! Ну, я – «тут-как-тут», а кого учить? Так вот он – мой способный ученик бригадир Вася! Взялись мы с Васей за дело горячо: он стал приходить ко мне домой после работы, благо, что от метро Киевская до моего дома – рукой подать. На первом уроке я расписал ему, как полезно и приятно иметь высокое образование, раскрыл его великие горизонты, долго рассказывал о менделеевых и ломоносовых, а Вася с удовольствием пил чай и смотрел в окно. Уходя, он похлопал меня по плечу и пообещал придти через день. И – пришёл! Возгордившись первым успехом, я выложил мои старые учебники и, как настоящий педагог, приступил к выяснению Васиного «содержимого» на предмет математики. На 10-ой минуте «битвы» мне удалось узнать, что 4-ый класс Вася закончил лет 20 назад в деревне. Таблицу умножения помнит, но не всю, а я ему нужен для отчёта начальству о «повышении уровня». Больше Вася не приходил.
   Третий курс – уже не «салаги» – пора и вести себя по-взрослому, особенно после летней, «ознакомительной» с будущей героической профессией, практики и работы на отбойных молотках в метро. Среди своих, в общежитии, это следует отметить! Весь курс окончательно разбит на специализации, и три группы – НР-55-1,2,3 – «чистые» буровики, даже без девочек! Собираемся одной группой – 25 ребят и 5 девочек (приглашены по старой памяти). Целиком расслабиться мне мешает только одно – завтра после занятий состоится отчётно-выборное комсомольское собрание курса с моим отчётом. Но это – завтра, а сегодня – «пей, гуляй – однова живём!», мы – буровики! Вечер, скромная комната в общежитии – 4 кровати, стол, 4 тумбочки, – как ни странно, вмещает всю ораву, несколько буханок хлеба, пару килограмм колбасы, две 3-х литровые банки маринованных помидоров и огурцов, кое-что печёное, сделанное домашними девочками. Сижу во главе стола, ближе к выходу. Через час замечаю, что нас «живых» за столом – трое, «неживые», человек 12–13, рассеяны кто по кроватям, кто под, а кто и не успел оторваться от стола. Не порядок, где остальные!? Чувствую свою ответственность! Готовлюсь к решительным действиям, но тут появляется вышеупомянутый «корешок» Володя Евстигнеев – в одних трусах и майке и с неожиданным требованием, обращенным к живым: Вите Чистопольскому и ко мне: – «Пошли – убьем Дубина!». – «За что?» – сурово спрашиваю. – «Он смотрит на меня свысока!». Аргумент и в самом деле расстрельный, правда, в Дубине с причёской – около 2-х метров, в Володе, даже лохматом, – не более 1,68. Решимости полны поднимаемся. Комната Дубина налево, третья с правой стороны. Врываемся по цепочке: Володя, Витя, я. Дубина нет, три сожителя начинают размахивать руками, но драки пока не намечается. На тебе! – появляется в дверях эта жердь и пытается оттолкнуть меня, чтобы войти. Миролюбие секретаря комсомола даёт мне шанс остановить предстоящее побоище, и я подставляю ему ногу и шиплю на ухо, пока его не видят мои орлы: – «Не входи!! Мотай отсюда!». Справедливо возмущённый Дубин отталкивает меня и врывается в комнату. Моих друзей трое дубинских пытаются скрутить, и мне ничего не остаётся, как вывести из боя источник конфликта. Мгновение, и я с удивлением вижу на полу живот Дубина: его голова находится под одной кроватью, а ноги – под противоположной, правда, неотделимо от средней части тела. Строем, в обратном порядке отряд нападавших с чувством выполненного долга срочно ретируется. Шум в комнате противника не умолкает, туда вызывается комендант и партийно-комсомольское начальство, а нас это уже не касается. Но оказалось – ещё как касается! Утром на перемене подходит ко мне парторг курса, бывший моряк Вася Щекатуров с просьбой рассказать, кто прав – кто виноват был вчера вечером в общежитии. Отнекиваюсь, говорю о мелкой ссоре. На следующей перемене меня вызывают в деканат. Негодую, дескать у меня ещё отчётный доклад не готов, а тут какие-то посторонние дела! А ждёт-то меня сам ВН! – «Садись Серёжа. Ты мне что-то хочешь рассказать?». – «Нет, Владимир Николаевич, ничего». Тяжёлая пауза. – «Серёжа, ты мне что-то хочешь рассказать!». – «Нет». – «Ну, иди. Сегодня собрание». Выхожу. До меня доходит, что мы его здорово подставили: его только что «спустили» из ЦК комсомола «на исправление», а тут на вверенном ему важном идеологическим участке – ЧП: пьяный дебош комсомольцев. И где? – в мужском общежитии, в компании с девушками! Да..! Как положено, открываю отчётно-перевыборное комсомольское собрание, выбираем президиум и председателя собрания, и я делаю недопустимый промах: не предлагаю в состав президиума собрания ни присутствующего здесь ВН, ни парторга. Ещё одна идеологическая ошибочка, товарищ! Да ладно: как говорит народная мудрость – «семь бед – один ответ!». Поехали! Достаю доклад, открываю рот, но говорить мне не приходится: декан предлагает сразу перейти к обсуждению, причём начать следует с вопроса вчерашнего происшествия в общежитии.
   Первым выступает с побитой рожей сам пострадавший с упором на то, что его не пускал в собственную комнату и даже грубо отталкивал секретарь Броун. Развёрнутую речь произнёс сожитель пострадавшего. Его первые фразы звучали так: – «Был вечер, мы готовились ко сну. Вдруг, без стука, к нам врываются абсолютно пьяные Евстигнеев и Чистопольский, а также совершенно трезвый Броун!». Короче, в течение часа никто не вспомнил об отчёте и выборах, раз 100 упоминалась моя фамилия и раз по 20 – фамилии моих ведомых ангелочков. Собрание закончили без меня, так как большинство решило, что я уже не комсомолец.
   Через несколько дней мне было объявлено, после краткого заслушивания на комитете комсомола института, что мне выносится «строгий выговор с последним предупреждением с занесением в учётную карточку». Тоже круто – последний шаг перед исключением из комсомола! И отправили меня на перевоспитание в подшефную школу – руководить школьной художественной самодеятельностью. Вот что значит написать стишки к песне про целину! (На снимке: главный режиссер школьного драмтеатра имени (это возможно, т. к. она приходила на наш концерт и выступала на этой сцене, правда, не бесплатно) Рины Зелёной – студент МНИ Сергей Броун в окружении юных актрис – поклонниц его таланта!).

   После подъёма на недосягаемую высоту означенного поручения (сказался трёхлетний опыт Орского дома культуры и мамина наследственность!) через месяц узнаю, что мера моего взыскания снижена до простого строгого выговора – «без занесения». Райком посоветовал ради ВН не «выносить сор из избы» (учётные карточки хранились в райкоме комсомола). Но наказал меня ВН гораздо более жестоко: с тех пор он не только не «держал меня за плечико», но в течение 30 с лишним лет «в упор не видел», разрешив в течение года заведование кафедрой, он не дал официальное распоряжение об этом в приказе по институту, не позволил защиту докторской диссертации по совокупности работ и др., но трижды призывал на тяжёлые общественные работы со словами: – «Райком партии велел. Справишься только ты». А работёнки поручал «весёлые»: возглавить первый выезд на уборку урожая в подшефный совхоз трёхсот студентов; навести порядок в новом общежитии, где милые шалости пьяных парней по переходу с балкона на балкон заканчивались падением с 12-го этажа; стать ответственным за всю работу в подшефном микрорайоне, в который входил и дом преподавателей института. И все эти почётные нагрузки не давали мне никаких поблажек в работе. ВН знал, что безотказного Броуна подгружают со всех бесплатных сторон: зам. декана по новым методам обучения, зам. зав. кафедрой по науке, редактор факультетской газеты и т. д. Однажды, когда декан попросил меня возглавить какую-то партийную комиссию, я открыл ему секрет, что это будет одновременно 13-ое (!) общественное поручение и не заберёт ли он у меня хотя бы пятёрочку. Не поверил. Пришлось вслух посчитать.
   А Вы, Сергей Ионович, уже не раз в этой книге вопрошали, как это Ваши отец и брат так отчаянно всю жизнь трудились на благо партии и народа?! Хватит спрашивать: «Суду всё ясно!».
   Я сравнивал ВН с вождём всех народов – товарищем Сталиным. Он первым в высшей школе стал ректором – Героем социалистического труда, долгие годы был председателем Совета ректоров Москвы, отверг, как унизительное для себя, официальное предложение стать заместителем Министра высшего образования СССР – претендовал только на должность Министра. Подчинённые боялись его до дрожи. Заведующие кафедрами, профессора, известные учёные неделями могли сидеть в его приёмной, ожидая, что он соизволит принять их. ВН периодически выходил из кабинета, внимательно оглядывал присутствующих, и плохо было тому, кто не отсиживал в приёмной необходимые, по его мнению, часы и дни. Срок отсидки в приёмной для таких непокорных резко возрастал. Я как-то увидел несколько человек, стоящих в коридоре ректорского этажа у стенки напротив туалета – народ был начальственный. Спрашиваю у своего приятеля, проректора по учебной работе, чего они здесь делают. Он кивает на дверь туалета и тихо отвечает: – «Ждём ВН».
   Мне ещё не раз приходилось задавать себе вопрос, а в последние годы, практически, задаю его постоянно: что делает человека рабом, что не позволяет ему глядеть «правде в глаза» и жить по этой правде? А ответов – тысячи, в том числе и такие: не нужно «напрягать» мозговые извилины (легче жить «в стаде» – «фюрер думает за нас»); властолюбие (и не только жажда власти над себе подобными, но и над всем живым и неживым), присущее, смею утверждать, всем без исключения; страх за жизнь и благополучие своё и своих близких; различная шкала ценностей у различных людей и проч. На этой почве растут идеологии (социальные, религиозные), возникают конфликты (от семейных до глобальных), подчиняя человека, заставляя его, извините, «ждать начальника около сортира», воевать за неправое дело, не признавать свою неправоту и так далее. Печально.
   Увлекшись, я на последней паре страниц, не желая этого, перескочил через годы. Будут воля и время – я вернусь к ним.
   После очередной редакции развернулась моя книга до 10 глав, 369 страниц, 234 фотографий и десятка приложений, и заключил я её фразой: «На этом я закончу свою книгу – мой неоплатный долг перед родителями, прожившими героическую жизнь не согнувшись».
   Но три моих главных читателя вынесли вердикт: 1. Книга не смотрится законченной. 2. Вторая глава трудно читается из-за частых и длительных отступлений в исторические и биографические справки, хоть и интересные, но отвлекающие внимание от главного. 3. В заключительных главах хотим больше слышать об авторах, об их «битвах» за жизнь.
   Хотел я с ними поспорить, сказать, что во второй главе (где было 109 страниц), да и в других тоже, я пытался дать панораму событий того времени – без этого невозможно понять жизнь и поступки отдельного человека; да и отец посвящает этому львинную долю своего дневника. Но, отдохнув, продолжил: принялся за 5-ую редакцию книги (замечания для этой редакции сделал мой старший сын Леонид), плавно перешедшую в 6-ую. Пока правил, опять много копался в интернете. Результат получился ошеломляющим: 419 страниц, 232 фотографии, 24 приложения! А ведь честно говорю – выбрасывал!
   Это моё прошлое сыграло со мной злую шутку: добрых 40 лет я был добытчиком информации в науке, педагогике и изобретательстве, анализировал полученную информацию, писал профессиональные книги, создавал новые учебные курсы, как преподаватель, был автором многих изобретений. Но как, получив доступ к современному интернету, мог я при написании книги не взять это новое информационное пиршество, это побоище противоположных фактов и мнений? А тут ещё и предстоящий номер следующей главы – 11. Вы помните нашу с сестрой и норильскими соседями игру в лото? Так вот, когда выпадал бочоночек с цифрой 11, ведущий кричал: – «барабанные палочки!». Но барабанные палочки всегда ассоциировались у меня с барабанным боем. С боем! И мамина любимая поговорка была: – «Бей в барабан и не бойся!». Я, конечно, шучу, но «в каждой шутке есть доля шутки».
   Итак, я решил продолжать. Меня занимали вопросы: что было причиной поведения моего отца в описываемых событиях, почему он оставался верен фантастическим идеям, в чем отличие национального сознания и поведения, почему его сыновья «топтали» его дорожку? Введу ключевые слова: евреи, антисемитизм, черта оседлости, рабство, революция, свобода.
   Когда вы увидите, наконец, 20-ю редакцию этой книги, вы похвалите меня хотя бы за то, что она «ужалась» на добрую сотню заявленных выше фотографий и сотню страниц текста.

Глава 11. Россия, Родина моя

     Россия была для народа тюрьмой.
     Дышали народы отравленной тьмой.
     Не видели люди из душных темниц
     Ни солнца, ни зорь, ни волшебных зарниц.

   Это – уже знакомый нам великий акын Джамбул Джабаев в переводе ещё более знакомого Константина Алтайского (и за что только мордовали беднягу по тюрьмам – не спрашивал я, да и вопрос прозвучал бы глупо). И как всегда – с восторженными преувеличениями. На то и акын. Не хочу лезть в дальнюю историю России (читайте В.Н. Татищева и Н.М. Карамзина), но последние 100 лет трехсотлетнего правления семейства Романовых нельзя описать четверостишием Джамбула (есть полезнее чтение – С.М. Соловьев и В.О. Ключевский). Крепостничество во второй половине 19 века в стране со столицей в Европе – варварство, давно уничтоженное в передовых странах до этого (в Англии, Испании – несколько веков назад, в Чехии – 1781, Дании – 1788, Франции -1789, Швейцарии – 1798, Пруссии – 1807 год и т. д.). Но и с отменой крепостного права в 1861 году до человеческого отношения в России к русскому «простолюдину» ещё было далеко. А кому же «на Руси жить хорошо»? Ну, здесь-то великий акын нам, наконец, поможет:

     Шумели погромы, несущие страх,
     Дымилась еврейская кровь в городах.
     А царь из дворца своего наблюдал,
     Смеялся и пировал.

   Спасибо, Джамбул, теперь попробуем разобраться сами.
   Мои родители – 100-процентные евреи. Как занесло их предков в Россию – не знаю, но не могу сказать знаменитой фразой, что «история об этом умалчивает». Нет, не умалчивает, но вариантов много. Если говорить не о лично моих предках, а о евреях в целом, то дело обстоит проще. Попробую кратко рассказать. Но, возникает вопрос, – зачем мне это? Затем, что главный вопрос моей книги – почему и как попал моей отец в эту «передрягу», в чём первопричины его и нашей судьбы. Правильно ли считать причинами наше еврейство, или дело в среде и стране проживания?
   Итак, начнём, как говорится, «от печки». После разрушения римлянами еврейской святыни – второго Иерусалимского храма (храм Ирода) в 70 году н. э. началось, так называемое, «рассеяние» – расселение евреев по всему миру. В средние века сложились три основные группы евреев, различающиеся по языку и культуре. Евреи, жившие на территории Испании (сефарды) говорили на языке ладино, близком к испанскому. Евреи, жившие на территории Германии (ашкенази) говорили на языке идиш, близком к немецкому. Третью группу составили евреи, жившие в странах Азии и Африки. Резко ухудшилась ситуация к 9 веку. Участь евреев стала почти невыносимой при начале христианских Крестовых походов XI века и в позднем средневековье – XIV–XV вв. К этому времени численность их так уменьшилась, что они составляли лишь малую часть населения – почти такую же, как в наше время.
   В 1492 г. сефарды были изгнаны из Испании. Они переселились в Италию, Голландию, Турцию, Северную Африку. Значительная часть их погибла при переселении. Численность ашкенази за период 13–16 веков выросла примерно в 10 раз; за это же время население Европы выросло примерно в 2 раза. Расселение евреев по странам Европы было неравномерным. В большинстве европейских стран евреи подвергались притеснениям. После начала крестовых походов (1096 г.) участились погромы. В 1290 г. евреи были изгнаны из Англии, в 1306 – из Франции. Вскоре им было разрешено вернуться во Францию, но в 1394 г. они были вновь изгнаны. Наиболее значительные еврейские погромы произошли в Европе во время эпидемии чумы 1348 года. Значительная часть евреев-ашкенази переселилась в Польшу, где для них были созданы наиболее благоприятные условия. В Польшу переместился и центр еврейской мысли.
   Начиная с 1727 г. жизнь евреев России (в основном Малороссии) – бесконечная череда запретительных указов, выселений и возвращений. Причем, возвращать евреев императрицам (а три четверти XVIII века Россия находилась в женских руках) приходилось в первую очередь по экономическим причинам. В Приложениях №№ 31 и 32 я привожу примеры бесчеловечных запретительных российских законов в отношении евреев.
   В 1771 году, императрица Екатерина Вторая, угождая требованию московских купцов, боявшихся конкуренции со стороны евреев, своим указом ввела для евреев, так называемую, черту оседлости, просуществовавшую, к позору России, почти до революции. В отличие от прочего населения, евреям предоставлено было право селиться и жить не по всей территории государства, а лишь в особо указанных губерниях с запретом заниматься многими видами деятельности, в том числе и земледелием, нанимать работников, владеть землёй, недвижимым имуществом и т. д. Евреям запрещалось занимать государственные должности.
   Первый раздел Польши (между Пруссией, Австрией и Россией) в 1772 году «подарил» России территорию на которой проживали 100 тысяч евреев, ставших российскими подданными. В 1793 г. состоялся второй раздел Польши – на этот раз между Россией и Пруссией, по условиям которого Россия получала территории Западной Белоруссии, Подолии, Волынь и Полесье. 13 июня 1794 г. Екатерина подписала указ, в котором перечислялись территории, где евреям было дозволено постоянно проживать. В 1795 г. произошел третий, последний раздел польских территорий между Россией, Пруссией и Австрией. В результате всех перераспределений земель вместо 100-тысячного еврейского населения Россия получила почти 1 миллион (!) подданных-евреев (см. Приложение № 33 – карта черты оседлости, 19 век).
   Притеснения евреев были повсеместны во всех странах их расселения. Этому было множество причин, главными из которых являлись следующие.
   1. Упорство евреев в нежелании отрекаться от своих религиозных убеждений и в постоянном стремлении идентифицировать себя как единый народ, и единственный народ, который, велением Б-га, должен нести всем людям Земли науку добра и справедливости. Ни одна религия, ни один народ не хотел соглашаться с таким «привилегированным» положением евреев. Недаром Наполеон Бонапарт, согласившись поначалу с равенством прав евреев и народа Франции, установленном революцией, в 1806 году собрал 100 представителей еврейских общин, чтобы выяснить вопрос: «можно ли исправить «дурные наклонности» еврейской нации и подчинить ее государственным законам, – или же евреи непригодны для гражданской жизни». При этом, самым надёжным способом «перековать» смутьянов был «добровольно-принудительный» их перевод в другую религию, в данном случае – в христианство. Конечно, нередкими были случаи перехода евреев в христианство и мусульманство, но часто это было связано с жизненной необходимостью и нередко сопровождалось тайным исполнением новообращёнными заветов иудаизма. Великий поэт Генрих Гейне принял христианство, по его словам, как «входной билет в европейскую цивилизацию», но к концу жизни заявил: «Меня теперь ненавидят и христиане и евреи; я очень сожалею о своем крещении, это принесло мне одни несчастья».
   2. С неимоверным трудом и далеко не всегда евреям удавалось делать то, что они умели и на что они были способны. Евреи в России были ограничены в выборе вида деятельности. По закону у них в течение многих лет не было права покупать земельные участки и недвижимость. И, соответственно, они не имели возможности заниматься сельским хозяйством или промышленным производством (приобрести фабрику, завод или хотя бы мельницу иудею было нельзя). Такие законодательные ограничения привели к тому, что евреям в России оставалась трудная дорога в торговлю, либо в ремесленничество (надомные портные, жестянщики, старьевщики и проч.), либо шинкарство. Русские помещики, которым одно время разрешили частное производство спиртного и поляки, которые этим занимались всегда, с удовольствием поставляли нанятым евреям изготовленное спиртное и помогали в организации шинков. Аналогично, русские и польские помещики делали грамотных евреев наемными управляющими в своих усадьбах, что не добавляло любви задавленных крестьян к евреям (считается, что это одна из главных причин антисемитизма в России до сих пор). Выезд за пределы черты оседлости и проживание вне её разрешалось: крещёным евреям, купцам 1-ой гильдии, студентам высших учебных заведений, попавшим в них по строго определённой норме. Так, в 1887 г. была введена процентная норма для приема некрещеных евреев в высшие учебные заведения: 10 % в черте оседлости и 5 % вне ее; в Петербурге и Москве – 3 %. К концу 19 века в России проживало 5 миллионов евреев и только около 200 тысяч из них имели право жить вне черты оседлости. Историк Валтер Лакер в книге «История сионизма» писал, что в начале 1880-х годов большинство российских евреев жили гораздо хуже, чем самые бедные русские крестьяне и рабочие, а основная масса их была обречена на медленное вымирание от голода.
   И тем не менее, евреи в большой мере способствовали превращению России в мировую державу. Об этом говорили самые высокие российские государственные деятели. Могу порекомендовать хорошую аналитическую книгу: А. Ребель «Евреи в России – самые влиятельные и богатые», но есть и множество других серьёзных свидетельств, особенно: Кандель Ф. «Книга времён и событий. История российских евреев. В 6 томах». Успехи евреев в делах там, где им «правдами и неправдами» удавалось пробиться, вызывали зависть и озлобление окружающих. Приведу по этому поводу слова Н.А. Бердяева, виднейшего представителя русской религиозной философии: «Когда изъявляют претензии на то, что Фрейд еврей, что еврей Бергсон, то это есть претензии бездарности. В этом есть что-то жалкое. Есть только один способ борьбы против того, что евреи играют ведущую роль в науке, философии и т. д.: делайте сами великие открытия, будьте великими учёными. Бороться с преобладанием евреев в науке можно только одним способом – собственным творчеством. Свобода есть испытание силы. Унизительно думать, что свобода всегда оказывается благоприятной для евреев и неблагоприятной для неевреев». (Н. Бердяев, «Христианство и антисемитизм»).
   Выше я назвал две основных, на мой взгляд, причины «не уютной» жизни евреев в России. Но, пожалуй, главной является эта:
   3. Нищета, рабство и «зелёный змий» коренного населения России. Перечисленное не требует доказательств для людей, читавших русскую литературную и политическую классику. К чему же привели все перечисленные мною 3 причины «не уютной» жизни евреев в России?
   1. Продублирую слова глубокого исследователя Валтера Лакера о том, что в начале 1880-х годов большинство российских евреев жили гораздо хуже, чем самые бедные русские крестьяне и рабочие, а основная масса их была обречена на медленное вымирание от голода.
   2. Отсутствие элементарных прав. Даже те убогие законы, существовавшие для всего населения, в большинстве своём игнорировались в отношении евреев. Сотни законодательных ограничений бывали жёстче для евреев, чем для русских. Так, например, когда воинская повинность в России распространилась на евреев, то нормой рекрутского набора для христиан была 7 человек на 1 тысячу населения (через год), а евреев – 10 человек (ежегодно). При этом, в рекруты насильно хватали и детей 7–9 лет, направляя их в школы кантонистов, по окончании которых в 18 лет их на 25 лет отправляли в армию. Какова была жизнь этих детей, не знающих русского языка, принуждаемых креститься, терпящих издевательства и побои, страшно представить. Провожая детей в рекруты, родители прощались с ними навсегда, устраивая поминальные молитвы. Приведу рассказ великого русского демократа А.И. Герцена. В книге «Былое и думы» А. Герцен описал встречу с этими детьми – осенью, под холодным дождем, на этапе возле города Пермь: «Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами – показывали лихорадку и озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу…».
   3. Погромы. Википедия: «Как пишет Краткая еврейская энциклопедия, объясняя происхождение слова «погром», в новой истории особенное распространение получили еврейские погромы в России в XIX – начале XX веков. Именно в связи с массовыми еврейскими погромами в России русское слово «погром» вошло в большинство европейских языков».
   Предпогромные настроения назревали в России с разных сторон. Правительство давно, и достаточно безуспешно, пыталось приручить еврейство, считая, что эти иноверцы с их «фанатичной» религией плохо влияют на христиан. В угоду правительству, пресса вела соответствующую «разъяснительную» работу против «богоубийц».
   Провальные программы Александра Второго «Освободителя» (отмена крепостного права без наделения крестьян землёй, не были отменены телесные наказания крестьян, земская и судебная реформы оказались, по-существу, невыполнимыми) привели к резкому росту антиправительственных и революционных настроений. На кого удобно было показать, как на виновников многочисленных покушений на царя, последнее из которых закончилось его убийством 1 марта 1881 года? Кто виноват в резком росте числа безбожников-революционеров, а 7 % арестованных из них – евреи, – что значит, если всего в России только 3 % евреев от всего населения?! Ответ понятен.
   Первые погромы начались в родном городе моего отца – Елисаветграде с 15 на 16 апреля 1881 год, знаменуя начало православной Пасхи (в это время «можно бить жидов»), перекинулись на Киев, и запылал весь юго-запад Российской империи. Разгар погромов пришёлся на 1882–1884 годы, а в ХХ веке – на 1903–1906 годы, захватив и Беларусь, и Польшу (см. на приводимой ниже карте).

   Карта: Еврейские погромы в России 1881–1906 гг.

   Цифры погромов и их жертв во время Гражданской войны я приводил в главе 3. Здесь же я приведу только некоторые факты и цифры второй волны погромов в период 1905–1906 гг. из книги Г. Шецера «ЕВРЕИ В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ ЭКСПЕРИМЕНТЕ РОССИИ».
   «Начались они с Кишинёва и перекинулись на многие еврейские местечки. Весной 1903 г. в местечке Дубосары был найден исколотый труп русского мальчика. Следствие определило, что мальчика убили родственники с целью завладения наследством, и убийцы признали это. Они надеялись, что в этом обвинят жидов. Но ещё до этого газета «Бессарабец «стала печатать статьи, подстрекающие перерезать всех жидов».
   В результате Кишинёвского погрома 49 евреев были убиты и 576 ранены, имущество разграблено. Потеряв надежду на защиту государства, еврейская молодёжь стала создавать отряды самообороны. В 1905 г. было разгромлено 625 еврейских общин, около 2000 евреев были убиты и около 10.000 ранено. Наибольшего размаха достиг одесский погром, в результате которого около 500 евреев было убито и 40.000 еврейских бизнесов уничтожено. Поводом для погрома придумали осквернение портрета царя Николая Второго.
   В октябрьские дни 1905 г. было убито 800 евреев (не считая умерших вскоре от последствий погромов): в Одессе – 400, в Ростове-на-Дону – свыше 150, в Екатеринославле – 67, Минске – 54, Симферополе – свыше 40, Орше – свыше 30. Всего на юге империи за октябрьские погромы было убито 4.000 человек, ранено около 10.000». Цифры эти, конечно, несоизмеримы с приведенными в главе 3, но ведь в данном случае всё происходило, якобы, в поле зрения и под защитой государства. Чувство полной беззащитности потрясло евреев. У людей оказалось 2 выхода: бороться или бежать. Еврейская молодежь пошла в революцию, приводимые ниже цифры поразительны: по словам председателя комитета министров Сергея Витте в 1903 году евреи составляли около половины численности революционных партий, хотя их было всего шесть миллионов в 136-миллионном населении России.
   В 1901–1903 годах среди лиц, арестованных за политические преступления, евреи составляли около 29,1 % (2269 человек). В период с марта 1903-го по ноябрь 1904 года более половины всех привлеченных по политическим делам были евреями (53 %). По-видимому, это объяснялось реакцией на кишиневский и гомельский погромы. В 1905 году евреи составляли 34 % всех политических арестантов, а среди сосланных в Сибирь – 37 %.
   Названный мною второй выход из погромной России был эмиграция – побег, как правило, менее защищенных евреев в западные страны. Так, в Северную Америку эмигрировали только в 1906 г. 125 тыс., а в 1907 г. – 115 тыс. евреев. A если принять во внимание эмиграцию во все другие страны (в Западную Европу, в Южную Африку, в Канаду, в Южную Америку и в Палестину), то это составило ещё порядка 250 тысяч человек. Итого, только за два года около полу-миллиона евреев бежали из России. Вот слова моего любимого И. Бабеля устами знаменитого Бени Крика: «Но разве со стороны бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду. И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озёра, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже бог».
   Дорогой Беня! Бог не ошибся. В подтверждение своих слов я привожу в Приложении № 34 современную статистику расселения евреев по странам мира. Для состоятельного Гдалия Абрамова, деда моей мамы, не было необходимости бежать в те годы из относительно тихой Полтавы, а елисаветградские еврейские пацаны уже тогда запасались революционной ненавистью. Рождённого евреем в конце 19-го века, в Украине, моего 18-летнего отца поставили на дорогу, по которой он прошёл без оглядки. Я горжусь силой и мужеством моего отца.
   Так что же вело отца по жизни, выбирал ли он свою дорогу, или «пути господни неисповедимы»? Или несёт нас всех неизвестное течение и тот, кто сильней и осмотрительней, в состоянии зацепиться за спасительный куст на берегу? А какие подводные течения направляют нашу жизнь? Я никогда не забываю маленькую бабочку из рассказа Рэя Брэдбери «И грянул гром»: случайно раздавленная миллионы лет назад незадачливым охотником, прибывшем в прошлое на Машине Времени, эта кроха потянула за собой огромные изменения в далёком будущем.
   Могу ли я представить себе своего отца, идущим другими путями в свои 18 лет с его 4-классным образованием, уличной школой жизни, трудом с малолетства? А может быть он не получил к 18 годам хорошего образования из-за нежелания или неспособности учиться и поэтому именно так сложилась его судьба? Нет – свидетель мама: она рассказывала, с каким упорством отец несколько лет успешно учился на рабфаке и в институте в Харькове и в Академии в Москве. Пофантазировать можно, но это для фантаста Брэдбери, моё же твёрдое убеждение таково: поведение человека зависит, в основном, от двух причин – от его внутреннего содержания, данного ему от рождения, и от сиюминутного (или долговременного), настроя под воздействием окружающей среды. Америку я, конечно, не открываю, но название этой книги не изменю.
   Несколько раз в этой книге я обращался с вопросом к себе: а тебя, Серёжа, как занесло в то, что ты имеешь? Вроде, в этой книге, ты однажды проговорился, что в партию вступать не хотел, а выскочил из неё ты пулей. А твой отец, даже доживи он до 90-х годов, я уверен, в партии остался бы. Вот его письмо (январь 1961 года) ко мне в Казахстан, где я начал работать по окончании института: «Дорогой Сергей!.. Но больше всего и давно (как ты это знаешь) меня не оставляет мысль о том, почему ты до сих пор не подал заявление о вступлении в партию. Ты знаешь также, что я далёк от того, чтобы превозносить тебя, твои достоинства (это мама делает слепо, любя), твою высокую порядочность и принципиальность. Здесь ничего примечательного нет. Каждый человек должен быть таким. Я убеждён (да и мы с тобой не раз разговаривали на эту тему), что ты, как и я, верим в приход коммунизма. Как ночь сменяет день, так и мы с тобой убеждены, что вопреки и наперекор всему, тем более наперекор всяким мелким сявкам и прилипалам (воришкам и ворам, карьеристам и всяким другим сволочам), это будет! Именно поэтому я верю, я убеждён, я не сомневаюсь, что моим детям, моим внукам (а может быть и мне, немножечко, – чем чёрт не шутит) будет хорошо, очень хорошо, жить при коммунизме. Я об этом мечтал (имея фантастическое представление о коммунизме) в боях гражданской войны, вшивой, голодной и окровавленной. И эта мечта сбудется, – сбывается! Ты погляди вокруг как мир вздыблен, как «гибнут боги», а главное, всё это идёт по законам, заранее предвиденным, и под руководством 36 миллионов коммунистов. Без руководства коммунистов мир провалился бы в тартарары. Так неужели же ты, мой сын, достойный, честный, боевой, энергичный, умный и сильный парень будешь ещё долго в стороне от этого, выжидая пока он, якобы, «будет достойным звания коммуниста». Не пропустишь ли ты этого, так называемого, срока. Извини, дорогой мой Сергей, за большой «реферат». Пишу потому, что много думаю об этом. Крепко тебя обнимаю. Отец».
   Только через год после этого письма я вступлю в партию. Боюсь, что кроме идейных соображений, внушённых мне отцом, появились у меня и другие «стимулы» для вступления. И прежде всего – беззащитность «инородца». Кроме рассказанного мною случая о двух пьяных новобранцах и двух моих «друзьях»-десятиклассниках мне не раз приходилось драться, защищая свое еврейство. А партия в моих глазах обожателя Владимира Маяковского – «это миллионов плечи друг к другу прижатые туго» – была «защитницей слабых и угнетённых». Не в последнюю очередь роль сыграли и соображения меркантильные. Думаю, что из 36 миллионов советских коммунистов, упомянутых отцом, «львиная» доля пошла в партию не из идейных соображений.
   Урало-Волжская экспедиция глубокого бурения. 1962 год. Я – уже начальник разведки, в которой 3 буровые установки и порядка 70 работников. Третий год тяжёлой работы, один не контролируемый фонтан газа, 3 месяца походов к мало что понимающему следователю, предложение начальника Управления министерства геологии Казахстана перейти к нему на должность начальника отдела бурения (беспрецедентно – мне 25 лет). И еженедельные письма мамы и отца. Они их умеруют, у меня сохранилось письмо под № 36 (некоторые страницы из писем я привожу в Приложениях № 35 и 36). Работа мне нравится – настоящая мужская работа, но два могучих ветра дуют мне в спину: тоска родителей по отсутствующему «младшенькому» и письмо отца о том, что для меня открыт путь для поступления в Академию внешней торговли. Фантастика! Это кто же не мечтал в те времена (да и в нынешние тоже) попасть в столь элитное и закрытое для подавляющего большинства смертных учебное заведение. Но! – без партбилета туда нельзя! Вы помните мой разговор с отцом о том, что я думаю о партийцах, и его ответ мне. Но ради такого (!) можно гонор «спрятать в карман», решаю я.

Подаю заявление, становлюсь кандидатом в члены КПСС, получаю направление в обком партии (см. выше) для получения рекомендации, и через несколько месяцев (собеседование в Академии будет летом) перебираюсь, к вящей радости родителей, в Москву на родную кафедру бурения МНИ им. Губкина. Но, «гладко было на бумаге, да закончилось в овраге». Собеседование проходило в Московском горкоме партии.

   Проходная, проверка документов, коридор на нужном этаже, проверка по спискам. Сели, мучительное ожидание. Народу много, не только молодежь. Тихо, муха пролетит – слышно. Хлопает дверь, выскакивает белокурый, в руках списки и карандаш. Ощущение предстоящего взрыва. – «Товарищи, – говорит он – начинаем работу комиссии. Прошу покинуть всем, кто холостой!». Почему я встал и двинулся к выходу – до сих пор не пойму. Сила партии родной! И наивность, непонимание, того, что есть у меня два крупных непреодолимых «достоинства»: 1937 год моей семьи и антисемитский 5-ый пункт в паспорте; и что никакое прошлое величие моего отца и моё всегдашнее «примерное» поведение не сломают государственных барьеров. Вот, что ответил на моё заявление главный (!) кадровый начальник Министерства Внешней торговли СССР (см. на странице 303).
   С большим трудом я пытался ответить на вопросы, которые поставил себе в конце 10-ой главы и, скорее всего, если говорить об отце кратко, подошёл бы ответ Елизаветы Яковлевны Драбкиной в предисловии к её книге «Баллада о большевистском подполье» (Приложение № 37). Но касается это, безусловно, весьма немногих. Вы помните знаменитую фразу Отто фон Бисмарка: «Революции готовят гении, делают романтики, а пользуются плодами – негодяи».
   Но что же происходит сейчас, в середине 2015 года, в России? Как повлиял на неё страшный опыт революции, «большого террора» и правления негодяев? Неужели, действительно, история развивается по спирали? Историки опишут это, по прошествии лет, во многих тяжелых (во всех смыслах) томах, ибо тема сегодняшней России необъятна. Много любимых мною политологов, писателей и публицистов «рвут» своё сердце в борьбе за Россию с «человеческим лицом». Моё уважение и восхищение ими. Вот только несколько имён, среди многих (называю по алфавиту): Б. Акунин, Е. Альбац, В. Буковский, А. Илларионов, Г. Каспаров, И. Мильштейн, Л. Парфенов, А. Пионтковский, В. Портников, Л. Рубинштейн, Л. Улицкая, Л. Шевцова и буквально все 15 авторов «Ежедневного Журнала». Моё восхищение их мужеством.
   Заканчивая эту книгу, я прощаюсь с родителями с великой благодарностью за подаренную и сохранённую мне жизнь. Отец умер ровно через 15 лет после «вождя народов», 5 марта 1968 года, и ровно на том же месте (в радиусе 100 метров), что и он. Воспринимаю это символически. Вечером 4 марта мы зашли с женой в больницу на бывшей сталинской даче проведать отца. При прощании он подтянул меня к себе, поцеловал (как благословил, думаю я теперь). Утром его не стало. Мама ушла через 12 лет после отца.

Приложения к главе № 11

//-- Приложение № 31. Евреи России. Запрет на жизнь. --//
   По смерти Петра I 20 апреля 1727 года Екатерина I издала указ о высылке всех евреев из пределов империи «Указ Именной, состоявшийся в Верховном Тайном Совете 26 апреля 1727 года. О высылке Жидов из России и наблюдении, дабы они не вывозили с собою золотых и серебряных Российских денег»
   Императрица Елизавета Петровна 2 декабря 1742 года указала: «Как то уже не по однократным предков Наших в разных годах, а напоследок, блаженныя и вечнодостойныя памяти, вселюбезнейшия Матери Нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, в прошлом 1727 году Апреля 26 дня состоявшимся указом, во всей Нашей Империи, как в Великороссийских, так и в Малороссийских городах Жидам жить запрещено; но ныне Нам известно учинилось, что оные Жиды ещё в Нашей Империи, а наипаче в Малороссии под разными видами, яко то торгами и содержанием корчем и шинков жительство свое продолжают, от чего не инаго какого плода, но токмо, яко от таковых имени Христа Спасителя ненавистников, Нашим верноподданным крайняго вреда ожидать должно. <…> Всемилостивейше повелеваем: из всей Нашей Империи, как из Великороссийских, так и из Малороссийских городов, сел и деревень, всех мужска и женска пола Жидов, какого бы кто звания и достоинства ни был, со объявления сего Нашего Высочайшего указа, со всем их имением немедленно выслать за границу, и впредь оных ни под каким видом в Нашу Империю ни для чего не впускать; разве кто из них захочет быть в Христианской вере Греческого исповедания, таковых крестя в Нашей Империи, жить им позволить, токмо вон их из Государства уже не выпускать. А некрещеных, как и выше показано, ни под каким претекстом никому не держать». 16 декабря 1743 года на докладе Сената, просившего императрицу допустить евреев из Польши и Литвы для временной, на ярмарках, торговли в Риге и иных приграничных местах, доказывая, что в противном случае «не токмо Вашего Императорского Величества подданным в купечестве их великой убыток, но и Высочайшим Вашего Императорского Величества интересам немалой ущерб приключиться может», начертала: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли».(Полный хронологическій сборникъ законовъ и положеній, касающихся евреевъ. Составил В.О. Леванда. СПб., 1874, стр. 17–18, 20).
   Среди нескольких сотен запретительных указов, изданных за сто лет, был и такой:
   «1 мая 1850 г. последовал запрет на ношение традиционной еврейской одежды: после 1 января 1851 г. только старым евреям было разрешено донашивать её при условии уплаты соответствующего налога. В апреле 1851 г. еврейским женщинам запретили брить голову, с 1852 г. не разрешалось «ношение пейсиков», а талесы и кипы можно было надевать только в синагогах. Однако большинство евреев продолжало носить традиционную одежду и пейсы; власти боролись с этим, применяя жестокие меры, но успеха так и не добились». (Электронная еврейская энциклопедия).
//-- Приложение № 32. Евреи России. Владение землёй. --//
   Начало еврейской земледельческой колонизации в Бессарабской области Новороссии было положено указом императора Николая I «Положение о евреях» от 13 апреля 1835 года. Этот указ позволял евреям получать казённые земли в бессрочное пользование, приобретать и арендовать земельные участки в шести губерниях, а также предусматривал временные рекрутские и налогоплатёжные послабления для колонистов. Подавляющее большинство еврейских сельскохозяйственных колоний последующих лет было организовано в Бессарабской области, Подольской, Екатеринославской и Херсонской губерниях. За короткий промежуток времени в России появилась новая прослойка евреев-земледельцев, которые к середине XIX столетия составляли уже 3 % от всего еврейского населения страны, а в Бессарабской области – около 16 %.
   Так как, в отличие от Новороссии, казённых земель Бессарабия практически не имела, все новые колонии были частновладельческими: помещичьи земли выкупались или арендовались в складчину переселявшимися из соседней Подольской губернии еврейскими семьями. К началу колонизации в Бессарабской области было около 49 тысяч евреев (около 11 % от всего населения края) и ещё около 10 тысяч переселились из Подольской губернии в последующие несколько десятилетий. Всего в последующие два десятилетия (с 1836 до 1853 года) было образовано 17 сельскохозяйственных колоний, преимущественно в северных районах края.
   Политика поощрения еврейского земледелия в России была свёрнута Александром II новым указом от 30 мая 1866 года, вновь наложившим запрет на приобретение евреями земельных участков. К этому времени (1873) в Бессарабском крае насчитывалось 1082 еврейских хозяйства (10589 душ). Ещё более усугубили положение земледельческих колоний «Временные правила» 1882 года, согласно которым по истечении первоначального арендного срока земельные участки колоний не могли быть ни куплены ни арендованы самими колонистами. Несмотря на запрет и активные меры по ограничению еврейского земледелия, около 20–25 % жителей еврейских колоний продолжали заниматься сельскохозяйственной деятельностью. (Википедия, История евреев в России).
//-- Приложение № 33. Карта черты оседлости России. 19 век. --//

//-- Приложение № 34. Таблица: численность евреев по странам мира (тыс. чел.) --//

Моё примечание: в 2015 в России проживает менее 186 тысяч евреев (по другим данным – 228 тысяч), и убыль продолжается. В Украине осталось 63 тысячи евреев. В Америке живет на сегодня более 5 миллионов 700 тысяч евреев, а на Земле Обетованной – более 6,100,000.
//-- Приложение № 35. Письма родителей. Всё бросай – приезжай! Первое (1 стр.) – мамино, второе – отца. --//

//-- Приложение № 36. Из письма отца Сергею, янв. 1961. --//

//-- Приложение № 37. Е. Драбкина. После всех лагерей и тюрем в своей книге для детей. --//
«Быть может, название ее тебя несколько удивит: «Баллада о большевистском подполье»… Но «баллада» – это ведь нечто поэтическое, «большевистский» – политическое, а «подполье» – связано с суровой борьбой, трудностями. Можно ли все это соединить воедино?
Да, можно! Ибо политическая борьба, которую вела наша партия, была истинным подвигом, отмеченным духом высокой поэзии, и, при всей суровости и жертвах, она была пронизана светлым, неиссякаемым оптимизмом».

Заключение

   В толковых словарях русского языка даются многочисленные значения этого слова: это и «последняя часть книги», и «изоляция приступника», и «сделать вывод» и прочее. Какие же выводы готов сделать я в моём заключении?
   1. Предков моих родителей держала в жизни вера в Бога. Она заставляла их бороться за жизнь любой ценой, терпеть лишения физические и моральные, но сохранять и умножать самое дорогое – свою семью и своё еврейство.
   2. Российское поколение моих родителей прошло через Советскую Россию и Советский Союз, ему прививали веру в фантастические идеи и заставляли бороться и умирать за них, отодвинув другие ценности на второй план. Большинство из евреев, будучи людьми добросовестными и законопослушными, следовало этим идеям, несмотря на присущий этому народу здравый смысл и здоровый скепсис. Не все из них были бойцами, но сгибать шею их, как и весь советский народ, заставили почти всех.
   3. Но многих из них в 20-м веке поразила страшная болезнь ассимиляции: государственный антисемитизм со знаменитой 5-ой графой в анкетах (национальность) и повсеместная соответствующая запись в паспортах, еще более делала евреев народом – изгоем, и от этого нужно было как-то избавляться. Они меняли имена и отчества, женились и выходили замуж за людей «хороших» национальностей, а когда появлялась малейшая возможность, они бежали, в основном, в Америку и Израиль.
   4. Для людей порядочных и сильных, типа моего отца и его, описанных в книге, друзей, я не увидел иного пути, кроме пройденного ими. В другой стране, в иных условиях они стали бы гордостью своей страны и своего народа. Отсюда и название моей книги. Но мог бы назвать её – «А судьи кто?» с подзаголовком: «Половина доносила, пытала и охраняла, другая половина си дела».
   5. Я писал эту книгу, и у меня постоянно возникали аналогии с сегодняшним днём России. На днях я увидел 4-минутный репортаж с сочинского пляжа, где полуголые люди стояли навытяжку во время исполнения гимна России (на пляже!), а по окончании гимна, аплодировали. У меня вдруг возникла мысль, что это какой-то прохвост предложил своей подружке: – «Хочешь, я сейчас их всех поставлю по стойке «смирно»?» и включил из центральной будки трансляцию гимна. Что заставляет миллионы людей подчиняться абсурду, делать вещи вопреки здравому смыслу, в ущерб будущему своих детей? СТРАХ! В свою защиту мне начнут «петь песни» о патриотизме, о «пиндосах», но это всё будет порождением осознанного или неосознанного страха, делающего людей рабами и агрессорами.
   6. Россия, не дай повториться 1937 году!

Краткий словарь не всем понятных слов

   «БОЛЬШОЙ ТЕРРОР» – период наиболее массовых сталинских репрессий и политических преследований в СССР 1937–1938 годов. Кампания массового террора была организована лично Сталиным.
   ВКП(б) – в СССР в 1925 1952 гг.: Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков)
   ВЫПОЛНЯТЬ ПЛАН – В СССР –

   ВЦИК – Всеросси́йский Центральный Исполни́тельный Комите́т – высший законодательный, распорядительный и контролирующий орган государственной власти Российской Советской Республики в 1917 – 18 годы и РСФСР с 1918 по 1937 год.
   ВЧК – Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР была создана 7 (20) декабря 1917 года. Упразднена 6 февраля 1922 года с передачей полномочий ГПУ при НКВД РСФСР.
   ГЛАВК – от: главный комитет – главное управление, подразделение министерства или ведомства.
   ГПУ – преемник ВЧК (см.) с 1922 года по 6 февраля 1923 г. – Государственное политическое управление при НКВД РСФСР.
   ГУБКОМ – Губернские Комитеты – дворянские местные учреждения в России в 1858-59. Разрабатывали проекты крестьянской реформы, После революции – Губернский комитет Российской коммунистической партии.
   ГУЛАГ – Гла́вное управле́ние лагере́й и мест заключе́ния, также даётся сокращение Гулаг с расшифровкой Главное управление исправительно-трудовых лагерей) – подразделение НКВД СССР, МВД СССР Министерства юстиции СССР.
   ДВАДЦАТЫЙ СЪЕЗД – Двадцатый съезд КПСС, состоялся в Москве 14–25 февраля 1956. Наиболее известен осуждением культа личности и идеологического наследия Сталина.
   ДЕМИУРГ – в христианском богословии – одно из именований Бога как создателя и строителя всего существующего.
   ЖУРФИКС – вечер для приема гостей в установленный заранее день недели.
   ЗАВЕРБОВЫВАТЬСЯ – наниматься на работу (обычно на определенный срок, в отдаленные места и т. п.).
   КГБ – Комитет государственной безопасности – одно из названий партийно-государственного органа, выполнявшего задачи по защите коммунистического режима советской России (СССР) от внутренних и внешних врагов.
   КОЛХОЗ – «Колхоз есть социалистическая форма хозяйственной организации так же, как советы являются социалистической формой политической организации. Сталин».
   КПСС – Коммунисти́ческая па́ртия Сове́тского Сою́за – правящая политическая партия в СССР с начала 1920-х до 1990 года.
   КУЛАКИ – до Октябрьской революции – зажиточные крестьяне, пользующиеся наёмным трудом. К 1930-м годам советская власть объявляет их классовыми врагами и «ликвидирует кулачество, как класс».
   ЛЕНИНСКИЙ ПРИЗЫВ (НАБОР) – в 1924 году, после смерти Ленина В.И. 21 января, массовый набор в РКП(б).
   НАРКОМАТ – народный комиссариат в 1917–1946 годах – центральный орган исполнительной власти.
   НКВД – Наро́дный комиссариа́т вну́тренних дел СССР – центральный орган государственного управления СССР по борьбе с преступностью и поддержанию общественного порядка в 1934–1946 годах.
   ОГПУ – Объединённое государственное политическое управление при СНК СССР. Образовано из ГПУ при НКВД РСФСР постановлением Президиума ЦИК СССР от 15 ноября 1923 года после учреждения в 1922 году СССР – союза четырёх республик.
   ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ – одно из крупнейших политических событий XX века, произошедшее в России в октябре 1917 года и повлиявшее на дальнейший ход всемирной истории. Крайние мнения: 1. Национальная катастрофа, приведшая к Гражданской войне и установлению в России тоталитарной системы правления (либо, наоборот, к гибели Великой России как империи). 2. Величайшее прогрессивное событие в истории человечества, позволившее отказаться от капитализма и спасти Россию от феодальных пережитков.
   ОСОБОЕ СОВЕЩАНИЕ – ОСО, тройка – так называемое особое совещание, имевшееся при НКВД каждого крупного города, обладавшее правом без суда направлять в лагеря сроком до 10 лет.
   ПОГРОМ – от громить (уничтожать, разрушать) – массовые насильственные действия, направленные против какой-либо группы населения, по религиозному, национальному, классовому или расовому признаку.
   «ПЯТАЯ КОЛОННА» – наименование агентуры генерала Франко, действовавшей в Испанской Республике во время Гражданской войны в Испании 1936–1939 гг. В политической фразеологии и журналистике словосочетание активно употребляется по отношению к различным типам внутреннего противника, обычно в кавычках, что подчёркивает прецедентность названия.
   ПЯТИЛЕТКА – пятилетний план развития народного хозяйства СССР. Первая пятилетка была запланирована на 1928–1932 годы.
   «РАБОЧАЯ ОППОЗИЦИЯ» – группа, организовавшаяся в РКП(б) в конце 1919 – начале 1920 г.г. и выступавшая за передачу управления народным хозяйством профессиональным союзам.
   СЕКРЕТАРИАТ ЦК – коллективный руководящий рабочий орган ЦК компартии. С 1919 в составе Секретариата была установлена должность Ответственного секретаря, с 1922 по 1934 – Генерального секретаря, в 1953–1966 – Первого секретаря, а с апреля 1966 – вновь Генерального секретаря ЦК КПСС.
   «СЕСТЬ НА ХВОСТ» – Профессиональный термин спецслужбистов, как правило наружиков – следить за кем-нибудь.
   ССЫЛЬНОПОСЕЛЕНЕЦ – лицо, отбывшее каторгу или тюремное заключение и отправленное на поселение в отдаленную местность.
   «СТУКАЧ» – осведомитель, доносчик – человек, тайно сотрудничающий с правоохранительными органами или с органами безопасности и передающий им нужную информацию о деятельности лиц, представляющих оперативный интерес.
   ТАЧАНКА – название конной рессорной повозки со станковым (в основном) пулемётом, направленным назад. Известна с начала 1890-х годов.
   ТОРА – (Пятикнижие) – это откровение и наследие, данное Всевышним евреям и всему миру. Значение слова «Тора» – «наставлять», происходит от глагола «леорот». Путь к мудрости – это Тора. Читать Тору, значит становиться мудрым (Электронная Еврейская Энциклопедия).
   ЦЕЛИНА – собирательное название слабоосвоенных (из-за нехватки здесь населения), но плодородно-богатых земельных ресурсов, прежде всего в Казахстане (государственная программа увеличения продовольствия страны через освоение Целины в 1950-е – 1960-е).

Сергей Броун Не суди Документальная повесть