   Сквозь кальку
   В ожидании главной героини

   Саша Чекалов

   Корректор Владимир Евгеньевич Лямцев

   © Саша Чекалов, 2017

   ISBN 978-5-4485-3164-4
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

повесть в трёх картинах

   Одиночество гонит меня
   От порога к порогу…
   (Александр Межиров)

Все имена и названия, кроме общеизвестных, вымышлены

Совпадения с нашей общей действительностью, пускай и очевидные, непреднамеренны

картина первая, предварительная

Блинчики

   Куда ни кинь, всюду Клин.
   (народная мудрость)

   Она была актрисою,
   но абсолютно лысою.
   (Леонид Каганов. «Чушь»)

   Переехала Лёся практически сразу, как вернулась из турпоездки. Вот, кажется, только что стояла, потупившись, возле памятника «афганцам», и шла потом пустынными переулочками Троицкого предместья, и – невольно замедлила шаг возле бронзовых роз у входа в метро, а между тем… вот уже и Белорусский вокзал опять подплывает: всё ближе, ближе…
   Пора выметаться со старого флэта, а значит – альтернативу искать экстренно, угу.
   Жильё нашлось быронько, респект этим вашим интернетам, – не прошло и недели, как потасканные мужички из хорошо известной грузоперевозчицкой компании резво носили до смешного лёгонький скарб: сначала вниз по лестнице одной хрущёвки, потом – вверх – на третий этаж точно такой же, в другом районе, поближе к центру (что-не-может-не-радовать), но и ощутимо дороже – увы и ах, типа.
   Едва въехала, как пришлось снова… въезжать, короче: что к чему… Потому что сразу стало понятно, что без этого здесь не получится, ну… в общем, ничегошеньки.
   Возникло такое понимание следующим образом: на второй день после заселения (хозяин заспанно вручил кольцо… нет-нет, пока лишь кольцо с ключами – и, уже опаздывая, исчез, будто канул, в полугодовую командировку на Таймыр) Лёся стояла возле «своей» двери и замыкала её – с тем чтобы отправиться на интервью с потенциальным работодателем (в месте, где она тогда отсиживала положенное, намекнули, что с нового года зарплата как бы сама собой сократится вдвое – трудно не понять правильно), как вдруг почувствовала за левым плечом некое неясное присутствие. Вздрогнув и резко обернувшись, она впервые увидела Курагу.
   О внешности мадам Куракиной пару слов сказать придётся, хотя и не особо хочется… Первое, что видим, – это необъятный зад, контрастирующий с остальными частями тела, вполне худощавого; а примета номер два – собранная в узел морщин тёмная от загара рожица странного багрово-кофейного оттенка – именно такой цвет приобретает абрикос, если оставить его на солнце дольше, чем необходимо для нормального завяливания. (Отсюда и странная для пожилой женщины кличка.) Всё, остальное не столь существенно – баба как баба, «чо».
   И вот эта баба обнаружилась непосредственно за спиной, чо никогда не ждёшь от незнакомок подобной комплекции (всё время подспудно ждёшь принца), – жаль, однако почему-то именно они реагируют на появление в подъезде «нового лица» в первую очередь… а обнаружившись – тут же заявила (низким, но, парадокс, и звонким, аж весь подъезд завибрировал, голосом): «Что-то я вас раньше не встречала! А?»
   Вопросительное «а» вдруг до такой степени вывело Лёсю из себя, что она не сдержалась. Ляпнула рефлекторное: «А я вас!» – услышала в ответ: «Ясно. Ещё одна хамка на нашу голову» – и увидела спину (с полустёртыми следами побелки на блёкло-бирюзовом бархате) … И война началась.
   На следующее утро, выходя, Лёся чуть не наступила на кучу. Не собачьего, нет… Вполне себе человеческого. Хорошо так оформленного – то есть не сказать чтобы прихватило кого-то, вот о чём речь… А спокойно рассупонился, присел и – наделал. На коврик, да. На ХОЗЯЙСКИЙ коврик – который теперь придётся как-то чистить, оттирать под краном, опрыскивать освежителем, чтоб отбить вонь… а она до конца не отобьётся, в любом случае… Вот же мразь какая!
   Кто же этот герой, а? («Этот» – потому что, ну в самом деле, не «эта» же! – очевидно ведь, только мужики на такое способны.)
   Поразительный факт: разгадка наступила спустя не более чем минуту, когда, миновав квартиру соседей снизу, Лёся поймала «краем уха» дуновение распахнутой двери и хвостик закругляемого предложения: «…и ведь от чистого сердца навалил: решил за мать вступиться, старшенький мой… Настоящий мужчина вырос!» – а потом, повернув голову, увидела и ту, давешнюю. (Выпускающую наружу парня в комбинезоне.) «Старая знакомая» впилась булавочными уколами зенок, громогласно, не смущаясь, резюмировала: «Во, помяни чёрта…» – и щеколда с той стороны грохотнула, как на лабазе, а сантехник (явно сантехник, больше некому: в комбинезоне-то да с ящиком инструментов, ну) бочком да мимоглядкой, стараясь ненароком не задеть новоявленную прокажённую, пошелестел своей дорогой – и в ответ на растерянное: «Эй, она кто?» – лишь тихо буркнул уголком щетинистого рта: «Н-нельюсуфна».
   Нинель Юсуфовна, да. С тех пор Лёся слышала это имя почти ежедневно. Обычно в тюнингованном варианте – «ясын-н-нельюсуфны»: это когда по вечерам опять и опять, день за днём трезвонил дверной звонок, и, если не хватало выдержки не выглядывать обречённо наружу, там всегда обнаруживался кто-то из этих пацанов. Один из семерых.
   «Здрасьте, ясын-ннельюсуфны, она просила вам передать, шо… шо тебе, тварюга, нечего здесь делать! и что долго ты здесь не задержишься, ыгыгыгы-ыы» – после чего блинчик, довольный собой, скатывался по лестнице обратно, в их нору…
   (Ах, ну да: почему «блинчики»… Просто все они через слово вставляли «блин», поэтому.)
   Ну, а параллельно – всё как полагается: нацарапанные на стене слова, плевки, засыхающие на замочной скважине, разный мусор в почтовом ящике… Дети вообще тем изобретательнее, чем более склонны мстить, а уж эти… эти, судя по всему, считали, что выполняют благородную миссию, и «отрывались» вовсю.
   Заметим, у Лёси был и парень (подвизавшийся в охране фирмы эм… как же её… с депрессивным таким названием – то ли ООО «Растр-ойл», то ли нечто подобное). Из тех, кого принято называть малосимпатичными, и тем не менее вполне надёжный… в том смысле, что пару раз отваживал от Лёськи «ненужных» людей: однажды – бывшего её, потом ещё коллектора… ну, и так, по мелочам… Но перед блинчиками спасовал и он. При первой же как бы нечаянной жалобе на «семью уродов каких-то» ломанулся выяснять… стал барабанить в куракинскую дверь кулаками, орать (через дверь же) про козырные знакомства в ФСО, а ему… попросту не открыли. Вместо этого – как ни в чём не бывало вызвали по телефону наряд. Который неожиданно быстро прибыл, положил ухаря лицом на истёртый подошвами кафель и тэ дэ, и тэ пэ… Местный участковый ещё и на службу бедолаге сообщил – в общем, о-го-го как расстроил…
   Потому что должность старшей по подъезду, знаете ли, хоть и неофициальна, всё ж таки не пустой звук – при том, что полиции остро необходимы помощники из рядовых граждан, а добровольцев так мало, что каждый на вес золота. И ценят их, ценят… И все это знают, ага.
   И когда по выходным блинчики с Курагой выходили в полном составе «подышать», с ними здоровались. У них спрашивали, как дела, как сосуды с суставами, как сыграли «наши», а если возникала необходимость – и как пройти в районное отделение Мосэнергосбыта, чо! Несмотря на то, что каждая собака знала, кто они суть такие, вышеозначенная Курага и её дети…
   Тем временем они, дети эти, постепенно входили во вкус. Изначальная мотивация пакостей (наказание «хамки») благополучно была забыта, но привычка уже успела сформироваться – теперь так просто не отучишься… и каждый день что-нибудь новенькое да ждало Лёсю за порогом. А то и непосредственно дома – как, например, в тот раз, когда вернулась она с работы, отперла, вошла, а по единственной комнате февральский ветер гуляет, и окно разбито, и на полу камень валяется, завёрнутый в фольгу, а под фольгой записка: с Днём святого Валентина, мол…
   Кстати, вот да: уволившись по якобы собственному – на следующий же день устроилась в… ещё худшую клоаку, а что делать? – жильё-то оплачивать надо.
   В «небольшом, но сплочённом», как было написано в объявлении о вакансии, коллективе нарисовалась немедленно подруга, Калерия, редкое имя – и вообще, судя по всему, странная семья, загадочная… Родители, просто «с мясом», с кровью сердца оторвав Калю от её милого класса, между прочим, выпускного (что-то стряслось такое… уж очень особенное), зачем-то переселились из столицы в «чудесный, уютный и романтический город Чайковского», благодаря чему Каля неизбежно полюбила композитора «всей душой» – ну, то есть как полюбила: «Нет, я не спорю, что он мальчиков предпочитал – это не кул, но мелодии-то в итоге у него были реально крутые, согласитесь!» – как-то так… Чистосердечная до дрожи, лапочка.
   «И зачем только я снова в эту вашу Москву припёрлась? – всё то же, что у нас, те же улицы, те же рожи, и купить можно всё то же самое… Стоило усилия прилагать!» – однако нытьё нытьём, а назад не торопилась, что и понятно: вернёшься – ведь не поймёт же никто, заклюют добрые люди. (Ну да, именно: «Падающего – подтолкни», Ницше Фридрих Карлович.)
   Что ж, везде одно и то же? Пожалуй. С небольшой только разницей. И в этой разнице умещается всё сущее, вся жизнь… Потому что там, где эта малость пускай даже совсем чу-уточку выбивается из привычной системы представлений о социальной норме, жить уже становится как-то кисло… Но порой случается, что вдруг не повезёт по-крупному; тогда ад.
   А имя этой пустяковине, этому незначительному штришку – твои соседи.
   Вот взять хоть Лёсю… Взять её за шиворот, когда стоит на станции метро, у края платформы, ждёт поезда, – и тряхнуть как следует. Чтоб описалась от страха, да. И так – сколько раз? Уже было два, сегодня третий… Это всё тот, «старшенький».
   Мамаша Курага обожает говорить о сыновьях (была, говорят, и дочь, да померла во младенчестве) с умильно сюсюкающей интонацией, будто им по полтора-два года… Самому маленькому между тем уже девять. Выглядит он, правда, на семь: курит… Кажется, это именно он поджёг однажды Лёсин почтовый ящик – доказать невозможно, но Лёся почти уверена… Но Куракина-старшая не в претензии: «Правильно, правильно… Нечего… Нужно дать понять, что у нас давно сформировавшаяся и вполне самодостаточная община, что никто случайный нам тут не нужен, да? Во-от…» – не сомневайтесь, это не домыслы, Лёся слышала своими ушами, когда проходила мимо элиты их подъезда, оккупировавшей, кажется, на веки вечные и скамейку, и самую атмосферу вокруг. «…Шоб не думала, что она здесь главная!»… Неоднократно слышала. «Небось, не у себя дома!» В разных выражениях, но смысл один.
   …«Дома» холодно: стекло новое вставить – дорого, да и вечно нет времени; несколько пакетов из супермаркета и скотч решили проблему, но лишь отчасти, термоизоляционные свойства полиэтилена оставляют желать лучшего, а зима выдалась такая, что жалкая заплатка то и дело прогибается внутрь, будто парус, гнётся и скрипит, всё как положено… и трётся об острые края… и, чувствуется, надолго её не хватит. «Впрочем, полиэтиленовых пакетиков у нас навалом – уж чего-чего, а…»
   А всё-таки жаль. Ведь из-за нелепой случайности всё. Ну что стоило тогда стерпеть и ответить повежливее! – так нет же, импульсивность эта вечная, будь она неладна совсем… Теперь-то поздно… «Старшенький» -то развернул её сегодня к себе, притянул, чисто куклу тряпичную, безвольную… и на какой-то миг Лёся подумала, что он её поцеловать хочет (почему нет! – парню двадцать один) … И – видно, видно было, что на какой-то миг и он об этом подумал. И, кажется…
   [«Слышь… Это я камень тогда бросил…»]
   …кажется, впервые в жизни что-то вроде смущения испытал… или нет?
   Почему-то не хотелось об этом задумываться.
   Хорошо, что всегда есть на что отвлечься! – например, Каля: вечно ей не везёт… Всем директор выдал сегодня конверты, ну вообще всем, даже техническому персоналу, даже грузчикам… одной Калерии, как всегда, не хватило (хотя ведь лицо компании, на ресепшене сидит как-никак) – и вот она в конце дня на выходе из кабинета ловит его, Ивана-то Иваныча, и ну стенать, мол, да как же это?! Он ей, естественно: «Ну нет денег! Нету! Расходы непредвиденные… Но вы мне верьте, Каля: буквально завтра… самое позднее послезавтра…» – «Да я вам и так верю, но…» – «Да-да, верьте, Каль! Прошу, верьте…»
   И так раз за разом, каждые полмесяца, – а всё почему? Потому что вертят нами мужики как хотят – и никогда ничего им не бывает за это… Вертят – совсем как этот… Как куклу.
   А зовут его странно – Эльф. Разумеется, старшая по подъезду не всегда была настолько старшей – и лет двадцать назад, очень даже может быть, смотрела «Властелина колец» вместе со всеми! – а там ведь Леголас, такой душка в исполнении Орландо Блума, так бы и съела его… Потому и Эльф, Эля. М-да…
   Имя, данное словно в насмешку, – бывает же… А так он больше на какого-то орка похож. На Больга, скажем… Точно, на него. Такой же долговязый, нескладный…
   «Верьте, Каль»… Не, ну какие же всё-таки мерзавцы неописуемые! – вне зависимости от возраста и социальной роли… Знает ведь: она тоже снимает, как и Лёся, – более того… кажется, ждёт прибавления… и кажется – от самого Иваныча и ждёт! А тот и в ус не дует, и – ну вот как помочь в таких случаях, а?! Особенно когда у самой вопросы нерешённые… Просто не замечать?
   Не замечать. Ни новых надписей возле двери, ни дерматина порезанного, ни… В общем, ни-ни. Ибо делать нечего…
   Главное – не вздумай показывать, что потуги заставить тебя потерять над собой контроль достигают цели! Не подавай вида ни в коем случае – тогда, возможно, им просто надоест… да ведь? Блажен кто верует…
   Их же семеро, дура (это не считая мамаши), одному надоест – зато другому к тому моменту в голову что-нибудь новенькое вступит… Как совсем недавно среднему, Ланцелоту, – идея как бы случайно задеть Лёсю локтем, когда, разомлев от почти весеннего солнышка и утратив на время бдительность, она возвращалась из магазина и, не имея сил дотерпеть до дома, самозабвенно сосала прямо из пакета томатный сок, а Ланя шёл навстречу… Тычок был так силён и внезапен, что Лёся судорожно, чисто рефлекторно сжала руку с пакетом, и весь передок её любимого бежевого пальтишка превратился в… Э, да что там говорить теперь!
   …Интересный факт: никогда нет свидетелей. И ведь не сказать, чтоб совсем никого вокруг не оказывалось, когда один из блинчиков (то Ингмар, то Башир, а то вдруг и Алмазик – самый отвязный из всего выводка) учиняет очередную бяку, – есть кое-какие люди, есть… Просто каждый раз нечто, судя по всему, исключительно важное с неумолимостью закона природы привлекает их драгоценное внимание, – и когда оглянешься вокруг, ища поддержки (не физической, ладно уж, но хотя б моральной), неизбежно видишь затылки и профили каких-то… прямо не знаю, подвижников естествоиспытания! – старательно вглядывающихся в любые феномены мира вокруг себя, только не в происходящее с Лёсей.
   Понимают: сунешься – и… потом знать не будешь, как вырваться из цепких лап причинно-следственных связей, всенепременнейше…
   Никто не вступается – потому что… ну, скажем, потому что ведь и полиция не вступается. («Более того, полезешь защищать – тебя же и сделают виноватым. Просто потому что это проще, чем разбираться по справедливости с сильными да наглыми, а совсем без виноватых исчерпать инцидент – тоже не вариант, знаете ли: план-то по задержаниям и раскрытиям, пусть и неофициальный, выполнять надо? или как?»)
   Всё так, ага. Ну, и просто, без этих сугубо профессиональных тонкостей, сильные да наглые – случись им разбираться в чужих запутанных отношениях – всегда на стороне других таких же сильных да наглых: типа, солидарность корпоративная…
   Так было, так и будет. А поэтому «давайте не будем вмешиваться».
   …Мудрость, чо. Вязкая до степени почти полного окаменения, нарабатываемая годами и десятилетиями жизненного опыта низкая мудрость бессильных.
   Делать нечего; единственный выход – просто не замечать: авось само рассосётся.
   Человек, он ведь и в болезни тире немощи, и в иной какой форме убожества, и – да, в униженности в том числе… в любом, короче, персональном аду осваивается чудо как быстро. Привыкает, а там, глядишь, как рыба в воде начинает себя в этом состоянии ощущать! Так, что и выбираться из него уже не захочет, пожалуй, – хоть за шиворот тащи, умиротворённого. Время, мол, на нас работает, и все дела… И ведь правда, блин.
   Время действительно такая хрень, которая всегда работает на тебя, родная… что бы это ни значило. В крайнем случае умрёшь – и мучения кончатся сами собой, все и сразу.
   Как, например, в один прекрасный день в начале апреля – когда на станции метро, не на Лёсиной, нет, но на ближайшей к месту её работы, вынужденно прервали на пару часов движение – из-за того, что бросился под прибывающий поезд мальчик… а потом мальчиком этим (в дутом пуховике таком… да и щуплая, вот сперва и не разобрались) неожиданно оказалась их Калерия.
   «Верьте, Каль, верьте…» – снова и снова журчало, закольцованное, в ушах, пока Лёся торопливо возвращалась на фирму. Чтобы ворваться к не успевшему ещё отчалить в солярий шефу и – вмазать ему с разворота: за всё.
   За всё, что накопилось, наболело и… В общем, заявление написала сама, тут же, не дожидаясь официального приглашения.
   А когда возвращалась домой – встретился ей Элька, странно притихший, дурной какой-то, с веточкой не поддающейся идентификации вяло расцветшей шняги в потной руке. Преградил дорогу и, явно не зная, чо дальше, стал переминаться с ноги на ногу, хмуро глядя мимо… И так сильно било из Лёси неуместное, отчаянное, верьте-кальное настроение, что вдруг приподнялась на цыпочки и влепила в покрытую нежным блондинистым пушком верхнюю губу его звонкий, этакий бессмысленный и беспощадный, жирный от гигиенической помады чмок. После чего, не дожидаясь реакции, обогнула офигевшего обормотину и поскорей углубилась в хитросплетение асфальтовых капилляров.
   А когда подошла к подъезду и увидела заседающий, как обычно, на лавочке «дискуссионный клуб» во главе с «самóй» («Нероша ещё что! А вот как наш Гамличка сегодня на уроке классную руководилу на место поставил – просто чудо: вылитый ангелочек, зато вполне может за себя постоять!») – смело приблизилась к… к этому воплощению, блин, Горделивого Материнства, никак не меньше! – и тихо, но твёрдо сказала: «Вы правы, Нинель Юсуфовна: нечего мне здесь делать».
   Развернулась и – к подъезду, набирать код.
   А назавтра…
   [Как, каким образом успела крутануться, где взяла денег на переезд, когда исхитрилась подыскать себе новый адрес (да и был ли он, новый!) – обо всём этом история, полная тайн и загадок, тупо молчит, ну а вы чего хотели бы? ответа – и чтобы сразу камень с души упал?]
   …так вот, назавтра её здесь
   уже не было.

2—5 февраля 2017 г.

картина вторая, широкоформатная

Где-то в районе Японии…

   «Господа! Откроем окна, чтобы все увидели ваши белые халатики!»
   (из м/ф «Губка Боб – Квадратные штаны»)

   «Ребята! Эти столбы мы используем как силовую установку!»
   (из м/ф «Чип и Дейл спешат на помощь»)

   * * *

   Во весь экран – рот, перекошенный в гримасе рыдания. Камера отъезжает, мы видим сначала лицо, потом всю женщину (средних лет), и наконец – её и её подругу, сидящих одна напротив другой на полу, вернее на циновке. Между ними – низенький традиционный японский столик, на котором плошка с бутылочкой сакэ и две чашечки.
   Снова крупный план лица главной героини. Она не в силах ничего произнести, поэтому говорит подруга (продолжая начатую мысль).

   Подруга: …Ну, хоть мебель переставь! Говорят, помогает…
   Главная героиня: Ага, «переставь»! Что там переставлять-то?! Кресло с кушеткой. Сто раз местами меняй – ничего не изменится. Ы-ыы…
   Подруга: Ну, тогда обои переклей!

   Камера стремительно отъезжает, становится ясно, что женщины сидят не в квартире, а в ресторане. Вывеска. Скажем, «Роллóва Бит’овен» (молодёжь не в теме, зато понимающе хмыкают люди, что называется, олдовые).

//-- * * * --//
   Следующая сцена: хлопоты в доме главной героини. Двое в комбинезонах и кепках-бейсболках заканчивают сдирать старые обои, под ними – газеты примерно пятидесятилетней давности (видны заголовки типа «В степях Полтавщины», «Кокчетав рапортует: планы партии выполним!» и т. п.); тут же один из ребят устанавливает стремянку, а другой забирается на неё с рулоном и, придерживая край обоев, отпускает рулон, тот падает, но второй парень ловит и оборачивается к нам – как бы в ожидании одобрения.
   Чуть более общий план, мы видим главную героиню и человека в таком же комбинезоне, но постарше, поплотнее и без кепки, это бригадир; они смотрят на ярко-жёлтый прямоугольник, сверху вниз перечёркивающий блёкло-серый массив стены.

   Главная героиня: Значит, светлая полоса? Ну, что же…
   Бригадир (тому, кто снизу): Ровнее держи! (С досадой.) А-аа, свяжешься с вами… Тут ведь отвес нужен, отвес! (Вынимает из кармана пустую бутылочку из-под сакэ с привязанной к горлышку бечёвкой, протягивает тому, кто сверху; бутылочка повисает, нижний парень выравнивает край, бригадир оборачивается к главной героине.) А? Ну, как оно?
   ГГ: Не знаю… Что-то не очень…
   Б: Но вертикально же! А? Вертикально? (Смотрит на ГГ.)

   Глаза бригадира и главной героини встречаются…

//-- * * * --//
   Сцена в постели: главная героиня и бригадир лежат рядом, укрытые одеялом по самые гланды, и смотрят в потолок.

   Бригадир: Побелить надо бы…
   Главная героиня: А кто ты по гороскопу?
   Б: Скорпион.
   ГГ: Значит, нервный и капризный интеллектуал. Склонный к бытовому садогуманизму.
   Б: Чо-о?
   ГГ: Ничо, погода хорошая… Погуляем?
   Б: У меня клиент в одиннадцать.
   ГГ: Клиент или клиентка?!
   Б: Ну, или… Тебе-то чо ваще?

   Крупным планом – глаза главной героини. Полные слёз.

   * * *

   Следующая сцена: бригадир (на нём всё тот же комбинезон, но на голое тело – плюс на голове самодельная шапочка из газеты) белит потолок, стоя на той же стремянке. Главная героиня (в махровом халате) – тут же, внизу: смотрит на это дело… Неожиданно подносит ладони к лицу, поворачивается, уходит из кадра, задевая стремянку и чуть не опрокидывая её.
   Бригадир, едва удержавшись сам и поймав ведёрко с побелкой, бросается вслед за главной героиней. Камера устремляется за ними – по тёмному коридору, мимо распахнутого санузла – на кухню. Кухня. Мойка заполнена пустыми бутылочками из-под сакэ.

   Бригадир: Ну что опять?!
   ГГ: Нет, так дальше продолжаться не может!
   Б: А что не так-то?
   ГГ: Ты меня больше не любишь!
   Б: Это я не люблю?! Я не люблю?!! Вот же, потолок тебе белю, дура! Это ведь твой потолок, а! Твой, а не мой!
   ГГ (удручённо): Да. Кажется, это и вправду… мой потолок.

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Сцена с подругой. Она и главная героиня сидят в том же заведении, возле того же столика.

   Подруга (продолжая начатую мысль): Вот гад!
   Главная героиня: Да нет, я сама виновата.
   П: Ну ничего, он ещё пожалеет…
   ГГ (перебивая): А вот жалеть меня никому не позволительно, окей?! Жалеть – не надо!
   П (растерянно и обиженно): Ну, ты ваще… Я-то чем виновата?!
   ГГ (с жаром): А кто нас познакомил-то? А?
   П: Не, ну нормально?! Я как лучше хотела, ваще-то…
   ГГ: Хотела как лучше? Да что ты в этом понимаешь?! У самой муж неизвестно чем занимается…
   П (возмущённо): Неизвестно чем – это раньше было! А теперь он психолог! Курсы окончил, ясно тебе?
   ГГ (внезапно заинтересованная): Слу-ушай… Так, может, он мне и посоветует?..

   Всё как бы тонет в белой вспышке.

//-- * * * --//
   Белизна тает, следующая сцена: кабинет, выдержанный в кофейных тонах; до самого потолка – стеллажи, полные книг и научно-популярных журналов, а под ними кресло, на котором непринуждённо развалился психолог (ну, или психотерапевт, чёрт его знает, как они правильно называются), и кушетка – на которой, закрыв глаза, лежит бригадир.

   Бригадир (развивая начатую мысль): …Всю душу она мне вымотала, вот что!
   Психолог: Вы, главное, не волнуйтесь так…
   Б (открывает глаза, рывком садится): «Не волнуйтесь»? Это что, и есть ваша так называемая помощь?! Мне волноваться – положено! Если б я был спокоен, меня здесь не было бы!

   Дверь распахивается, входят главная героиня с подругой.

   Психолог (жене): У меня пациент!
   Подруга: Этот?! (Бригадиру.) Вы же уступите даме? Ведь правда, уступите?
   Бригадир: Этой?!
   Главная героиня: Ну уж нет! Мне от него ничего не надо, тем более – снисхождения!
   П: Не дури!
   Б: Скажите пожалуйста…
   П: Пожалуйста!
   Пс: До погодите вы! (Жене.) Ты что мне тут устраиваешь?! Кто годами жаловался, что я без работы сижу?! Ну! Так не мешай же работать теперь!
   П (насмешливо): И это работа?!
   Б: Интересно… Если это не работа, за что же я ему плачу?!
   ГГ: Вот! В этом ты весь! – всё меряешь на деньги, всё…
   Б: Если ты о той смете, так я же о тебе, дуре, заботился! Об экономии средств!
   Пс: Вы что, знакомы?
   Б: Да это я про неё рассказывал!
   Пс: О! Тогда, будем считать, нам повезло: можно провести парный сеанс, и тогда…
   Б: И тогда я её точно пристукну!
   ГГ: Что ж, я лучше пойду…
   Пс (неожиданно громко и яростно): Стоять! (Бригадиру.) А ты – лежать! (Всем.) Как же с вами тяжело! (Успокаиваясь.) Повторяйте за мной…

   Затемнение.

   * * *

   Главная героиня и подруга идут по пустынному переулку. Лица у них взволнованные и просветлённые. Как заворожённые они повторяют некую мантру (стихи Давида Бурлюка).

   Главная героиня и подруга, вместе: …Каждый молод, молод, молод… В животе чертовский голод. Так идите же за мной, за моей спиной…

   Встречные мужчины, в основном пожилые, но не только, поравнявшись с женщинами, замедляют шаг, потом останавливаются и смотрят дамам в спины… Некоторые нерешительно разворачиваются, идут следом…

   ГГ – будто очнувшись: Уф…
   П: Что?.. А, ну да… Действительно… (Оборачивается. Мужикам.) Вам что?

   Мужики расходятся. Все, кроме одного. Это – по виду – ровесник ГГ и П, неброско, но вполне прилично одетый. На шее висит фотокамера, оснащённая длиннофокусным объективом.

   Фотограф: Видите ли, какая штука… Я ищу модель под один проект, а вы…
   Подруга (моментально реагируя): Мне нельзя, я замужем!
   Фотограф: Да я, собственно, вашу спутницу просить хотел…
   Главная героиня: О чём?
   Ф: Да позировать же! Для моего проекта!
   П (соображая): Так, у меня дела! Всё, побежала! Созвонимся… (Скрывается за углом, на прощанье оглядываясь и жадно впитывая всё глазами.)
   ГГ: Э… Что за проект?

   Вспышка.

//-- * * * --//
   Огромный зал: студия. Масса осветительных приборов и прочего оборудования. На белом помосте, частично покрытом синтетической медвежьей шкурой, полулежит главная героиня. Из одежды на ней лишь комбинезон и кепка-бейсболка. Фоном – подвешенный на двух стойках и третьей, использованной в качестве перекладины, этакий типично советский ковёр. Напротив главной героини – широко расставив ноги, замер спиной к зрителям фотограф, он уставился в настройки аппарата («Sony» серии ɑ), укреплённого на штативе.

   Фотограф: Так. Теперь, пожалуйста, подбородочек чуть выше…
   Главная героиня (выполняя): Скажите… А я вот так и не поняла, в чём суть этого проекта?
   Ф: Э-э… Откровенно говоря, никакого проекта нет. Просто хотелось с вами познакомиться.
   ГГ: Что-о?!
   Ф: Прошу, простите! Но, сами понимаете… Как ещё я мог к вам подойти?! С чем можно обратиться на улице к незнакомой женщине?!
   ГГ: Но… Но ведь это же…
   Ф: Честное слово, ведь не хотел ничего плохого! Мои намерения чисты и прозрачны: я просто захотел сблизиться с понравившейся женщиной – что здесь предосудительного?!
   ГГ (слезая с помоста и направляясь к стулу, на котором сложены её вещи): Ничего себе…
   Ф: А если вы категорически против – что ж… По крайней мере, на память у вас останутся фотографии… Поверьте, я хороший фотограф, мои услуги стоят весьма дорого, но для вас…
   ГГ (переодеваясь в своё): Ничего мне от вас не надо, слышите?.. Где здесь выход?
   Ф: Умоляю…

   Затемнение.

   * * *

   Главная героиня в одиночестве шагает по улице. Крупным планом – её сумочка, из которой торчит довольно толстая пачка фотографий. Женщина пытается сохранить серьёзность, но всё же невольно улыбается. Достаёт из сумочки фотки, начинает их просматривать…
   Откуда ни возьмись выныривает велосипедист в зеркальных очках, срывает с плеча ГГ сумочку и уносится прочь. ГГ, выронив фотки, бежит за ним, потом останавливается: на каблуках нипочём не догнать… Оглядывается.
   А там, позади, уже собралась небольшая толпишка праздношатающихся зевак (набежали!) – и все вертят в руках, подобрав и теперь рассматривая, пресловутые фотокарточки.
   ГГ подбегает, начинает торопливо их отбирать, а отдают-то далеко не все… Впрочем, бóльшую часть карточек всё же удаётся вернуть, а остальные… Остальные – решительно вырывает из потных, липких рук извращенцев единственный настоящий мужчина из всех присутствующих… Даже так: Настоящий Мужчина!
   На нём светло-серый плащ, трёхдневная щетина а-ля Микки Рурк (или «Мики»: поди разберись, как теперь писать принято), стрейч-джинсы, туфли из, типа, крокодиловой кожи и – тоже очки, правда, не зеркальные, а просто чёрные.
   (И ещё он так дьявольски молод! Лет тридцать восемь, не больше.)
   Подонки неохотно расходятся, а этот красавец, сохраняя в лице полную серьёзность, передаёт в руки ГГ собранный им компромат.

   Настоящий Мужчина: Не держите на них зла: у простых людей так мало развлечений…
   Главная героиня: Согласна, да, но… не за счёт же других развлекаться-то!
   НМ: А за счёт кого тогда?.. К сожалению, иных путей жизнь не предусматривает.
   ГГ: Но, послушайте…
   НМ: Извините, перебью, – мы не могли бы зайти в какое-нибудь заведение? Так, выпить по чашечке сакэ, не более…
   ГГ: Но деньги! и водительское удостоверение, и кредитка! Он украл всё, буквально всё, что у меня…
   НМ (снова перебивает): Кто? Кто украл и что?
   ГГ: Да парень же! ну, тот, на велосипеде, – видели?
   НМ: Ах, во-от оно как… Я-то думал, он ваш друг! Одну минутку. (Вынимает смартфон, набирает номер.) Алло. С кем я говорю? Ясно. Запиши приметы…

   Диктует приметы (в этот момент речь заглушается фоновой музыкой), а главная героиня рассматривает его. Действительно, роскошный экземпляр самца. Тут он заканчивает разговор, убирает гаджет и вновь обращается к ней.

   Настоящий Мужчина: Э-ээ… Наверно, ситуация нуждается в разъяснении. Дело в том, что я полицейский. Важняк. Ну, то есть следователь по особо важным…
   ГГ (перебивая): Делам?
   НМ (смущённо): Ну, можно и так сказать. Хотя какие там дела! – так… Ну, вы понимаете…

   Берёт её под руку, вместе они ныряют под навес со знакомой нам вывеской «Роллóва Бит’овен». Смена кадра.

//-- * * * --//
   Крупным планом – бритый затылок. С проседью. Голова разворачивается к нам в профиль, обнаруживается бригадир. Он пытается высоко держать подбородочек, но тот безвольно прыгает, начинаются рыдания, и голова безвольно падает на грудь.

   Бригадир: Всю душу она мне вымотала! Всю…

   Объектив камеры переводится на стену ремонтируемой квартиры. Тут же – парень в комбинезоне и кепи, который что-то сосредоточенно делает спиной к зрителям: то ли измеряет, то ли прицеливается. В кадр входит второй такой же.

   Второй: Глазам не верю… Это же не твой уровень!
   Первый: Ну-у… Спасибо на добром слове, конечно, но – что ты предлагаешь? Уволиться – и найти работу получше?! Так сейчас с этим туго…
   2-й: Ватерпас, говорю, сюда! Живо!
   1-й: А, вон что… Блин, ну жалко, что ли? Ещё буквально минуточку…
   2-й: Живо!

   Первый протягивает второму ватерпас. Крупным планом – лицо первого; мы видим, что это давешний велосипедист: те же зеркальные очки, та же наглая улыбочка. Взгляд камеры вновь перепархивает на бригадира.

   Б: Всю душу…

   Вспышка.

//-- * * * --//
   Сцена в постели. Под одним одеялом лежат главная героиня с Настоящим Мужчиной и что-то попивают из характерных фарфоровых чашечек. Крупным планом – рядом с кроватью греется на жаровенке плошка с легко узнаваемой бутылочкой…

   Настоящий Мужчина (как бы продолжая начатую мысль, хотя на самом деле – только ещё собираясь её начать): Как по-твоему, я не слишком далеко зашёл?
   Главная героиня (мечтательно): По-моему, в самый раз… Лично я – так вообще на верху блаженства! А ты… Тебе понравилось?
   НМ (глядя в потолок, то есть, при данном расположении камеры, прямо в глаза зрителям): Мне-то?.. Знаешь, я просто не распробовал… Только одно успел понять: в жизни ты гораздо… точнее, несравненно лучше, чем на фотографиях.
   ГГ: Правда?.. Врёшь ведь, а?
   НМ: Вовсе нет. Ведь во всём важны нюансы… Камера просто не въезжает в них, а в итоге – на фоточках не видно самого главного, потому что главное-то – это как раз мелочи…
   ГГ: Да-да, читала, «дьявол в мелочах»…
   НМ: Не совсем так: это бог в мелочах, а дьявол – «в крайностях».
   ГГ: Сартр?
   НМ: Гёте.
   ГГ (немного разочарованно): А-аа…
   НМ (немного обиженно): Не, ну а чо!.. Гёте – тоже неплохо…
   ГГ (сухо): Да, конечно.
   НМ (раздражаясь): Так, ну я не понял: что не так-то?!
   ГГ (пугаясь): Всё так, милый, всё нормально… Ты не волнуйся только…
   НМ (перебивая): Никогда! Слышишь, никогда не говори человеку: «Не волнуйся!» (Вскакивает, откидывая одеяло вбок и, соответственно, открывая глазам зрителей все анатомические подробности.) Это худший способ заставить кого-либо успокоиться!!
   ГГ (с готовностью): Всё! (Делает жест – будто бы застёгивая свой рот, как молнию.) Больше не буду.
   НМ (хмуро, однако успокаиваясь): А больше и не надо…
   ГГ (внезапно выходя из себя): Нет, ну вот зачем ты это сказал, а?.. Тебе необходимо додавить человека, да? Сломать?.. Что, профессиональное?
   НМ: Ну, ты… Это уже статья, между прочим: возбуждение ненависти по признакам принадлежности к социальной группе…
   ГГ (запальчиво): И что? Посадишь меня?
   НМ (снова выходя из себя): Да я т-тя положу щас! Прям здесь и сейчас, из табельного…
   ГГ (кокетливо): Так я же, вроде бы, и так лежу уже…

   Камера вдруг неуловимо быстро перелетает на предыдущую сцену… Предыдущую, да не совсем: парни в комбинезонах больше не спорят внутри квартиры, вместо этого они во что-то всматриваются, перевесившись через перила балкона. Взгляд камеры тоже падает вниз, и мы видим бригадира (лицо крупным планом), раскинувшегося на груде битого кирпича.

   Голос за кадром (скажем, Гафт, хотя… не знаю, он вообще жив ещё? – а то они, старая гвардия, в последнее время прямо один за другим как-то… один за другим…): Лежать хорошо: ты как бы вне игры – и имеешь возможность без суеты поразмыслить над её ходом, над её дальнейшим течением… Чуя стремительно намокающим затылком неровности почвы, лучше всего постигаешь бренность собственного «я» – на фоне этих облаков, этого по-майски ненастного мироздания… О мать сыра земля, до почти невыносимой уже боли родная, но всё такая же непознаваемая! Сколько пар железных лаптей надлежит нам износить на своих заскорузлых копытах, сколько аномальных зон вытоптать – прежде чем обретём мы право считаться достойными твоих дочерей?
   …О та, что вечно рядом! Невинная на вид – так что и предположить затруднительно, откуда та раскованная нега, с которой как бы льнёт к… увы, любой ладони крутой бочок твой! – та готовность, которая возникает вследствие… опыта.
   Однако – над кем же ставится опыт?

   Крупным планом – лежащая рядом с ногой в комбинезонной штанине пустая бутылочка из-под сакэ… Сгущающаяся тьма…

//-- * * * --//
   Кабинет психолога. Последний – вместе с женой (подругой главной героини – ну, помните) вносит огромную японскую… нет, китайскую вазу. Династии… не важно, какой именно династии, важно, что ваза – очень высокая, хотя и довольно узкая. Ставят её на пол, ваза оказывается выше психолога аж на полголовы. Сразу очевидно, что она порядком наклонена. Психолог лихорадочно шарит глазами по стеллажам, взгляд задерживается на самой толстой книжище, психолог берёт её с полки, не глядя выдирает пару страниц, складывает их несколько раз и подсовывает получившийся бумажный клинышек под вазово дно (боевая подруга в это время придерживает вазу сверху).

   Психолог: Ну? Достаточно вертикально?
   Подруга: В аккурат! Ты гений.
   Пс (хмурясь с деланой скромностью, хотя и не в силах скрыть довольной ухмылки): Ну уж…
   П: А что! Гений и есть. Смотри, как в итоге гармонично всё выстроил: пациент входит – и сразу стержень интерьера перед глазами… Так ты с первого шага даёшь понять, кто здесь главный… А без этого нельзя! Без этого – какая работа?! Без этого дело с мёртвой точки не сдвинется…
   Пс: Э, нет… Если так, то плохо… Потому что – сдвинуть-то мало, важен вектор движения… А если пациента с порога подавлять, так он, глядишь, и не придёт больше…
   П: Придё-от… Куда он денется!.. Да и, потом, они это любят…
   Пс: Что именно?
   П: Не притворяйся, ты лучше меня знаешь… Любят – когда с ними по-хозяйски… Хозяина-то всем не хватает, если начистоту… а?
   Пс (выкатив на неё шары): Ты и вправду так считаешь?
   П (поняв, что, кажется, ляпнула что-то не то): Ну… Естественно, мне важно знать твоё мнение…
   Пс (продолжая сверлить её взглядом): Не знаю, радость моя, что ты себе навоображала, но я, вообще-то, за счёт живых людей самоутверждаться не склонен!
   П (иронически): Да-а? Серьёзно? А вот сейчас – ты что делаешь?
   Пс: В смысле? (Тут до него доходит.) Сейчас… Ну, сейчас…
   П: Да-да! Здесь и сейчас!
   Пс (не зная, что сказать): Я имел в виду – за счёт чужих, посторонних!
   П: Не, ну нормально?.. А на своих, значит, можно?!
   Пс: Да я совсем не то хотел сказать!..
   П: Хотел не то, а сказал – правду: та самая оговорка, а?.. По Фрейду – или по кому там?
   Пс: Вот только не надо мне это… руки выкручивать!
   П: Руки? Мне кажется, ты что-то другое хотел сказать!

   Камера… э-э…

   * * *

   Собственно, камера. Двое дюжих оперативников, умело заломив руки, уже почти впихнули в неё того парня (велосипедист, ну! и первый парень на объекте) – но он в последний момент вырывается, поворачивается к ним лицом и поднимает руки вверх, вперёд ладонями.

   1-й: Ребят, ребят, всё! тайм-аут… В чём дело-то?

   Полицейские молча пихают его в грудь, парень падает внутрь камеры, и они закрывают за ним дверь. Запирают. (Мы наблюдаем за всем этим извне, снаружи.) Из камеры тут же доносится стук и крики («Не, ну я не понял!», «Что, вообще, такое?!» и т. п.), опера, не обращая внимания, уходят.
   Объектив скользит вслед за ними: по стенам, по коридору, за угол, снова по коридору, снова за угол, сквозь тамбур… ещё коридор, ещё… И – когда нам уже надоедает – перед нами неожиданно оказывается довольно светлый и просторный офис. В нём за столом сидит тот самый следак, Настоящий Мужчина который, а напротив – главная героиня: примостилась к столу и что-то строчит. Видимо, заявление.

   Настоящий М: Давай быстрее, через пять минут обеденный перерыв начинается – можем в «Роллóву» смотаться… Ты как, не против?
   Главная героиня: Погоди, ну… Нельзя же так… А если я что-то забуду?
   НМ: Да всё тебе вернут, не волнуйся! Лично прослежу!
   ГГ: Так а как же ты узнаешь, что всё, если не будет полного списка?! Нет, я торопиться не буду, а лучше… может, давай потом, а? после обеда?
   НМ (обречённо): Ну, давай потом, ладно… Пошли тогда…

//-- * * * --//
   Сцена в камере. Первый, устав бугуртить, оборачивается, а сзади, здесь же, оказывается, и второй сидит.

   Первый: Опа!
   Второй: Так точно, она самая. Тебя за что?
   1-й: За какие-то фотографии, сам ещё не понял… Тётка одна фотографии свои потеряла, а я отвечай… А ты какими судьбами здесь?
   2-й: Да в последнем месте, где мы работали, ваза была такая, ну, в человеческий рост, даже выше, помнишь? – бригадир ещё говорил, что разбилась она…
   1-й: Ну.
   2-й: Так вот, она не разбилась.
   1-й: А чо?
   2-й:…

   Флэшбэк: служебный кабинет Настоящего Мужчины, сам НМ сидит за столом, напротив – фотограф, продолжает начатую мысль.

   Фотограф: … Понимаете, обычно она в студии стояла… Собственно, не обычно, а всегда… Но недавно я одну весьма и весьма масштабную детскую съёмку затеял, причём многодневную, – вот и подумал: за всеми не уследишь ведь, начнётся беготня, опрокинут… а она дорогая… Вот и перевёз домой… А дома – забыл совсем! – ремонт со дня на день должен был начаться… Ну, думаю, ладно, чёрт с ним, ремонтники всё же не дети: пока в одном месте работать будут – перетащат её в другое, да? – ну, или вовсе на балкон вынесут от греха… А теперь их главный говорит – разбилась она! Ага, разбилась… Так ты мне осколки предъяви, да? Понимаете… Я ведь там, внутри, хранил э-э… нечто. Нечто ценное…

   Обратно в камеру.

   1-й: …Очень?
   2-й: Да в том-то и дело! Я думал, это новодел, ну, подделка под старину; шеф говорил, никто не хватится, мы же – хоть мелочь, но заработаем… А теперь выясняется, что она действительно китайская. Или японская, я в этом не особо рублю. Какой-то там династии Цыц… или Кыш…
   1-й: А шеф что?
   2-й: Всё то же: в коме.
   Голос Гафта за кадром: Главное отличие нашего уклада от… да уже от почти всех прочих, пожалуй! – заключается не в уровне технического развития и, уж конечно, не в степенях изощрённости бюрократических ловушек. Главной является принципиальная разница: если там (ну, ТАМ, ву компренé) порядочным человеком (а «порядочный» и «законопослушный» в их понимании тождественные понятия) быть естественно, а потому и очень просто, то у на-ас… у нас за долгие годы снисходительности к худшему в человеке, да что там годы, в течение многих веков – попущением гордых династий пассионарного зверья и силами легиона добровольных холопов (да-да, на общественных началах, именно!) была выстроена такая система, при которой не то что порядочность, а и банальное соблюдение законов – подвиг. Подвиг, понимаете?! А мы ведь не герои.
   И теперь поди разберись, кто в чём виноват… если ни один не безупречен.

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Теперь произносимые слова доносятся будто из-под толстого слоя… хм, ваты. Тьма… Сквозь непроглядный мрак проступает внутренность кабинета психолога. Камера, крупным планом, скользит по стенам, по стеллажам, по корешкам книг… и наконец останавливается на той самой вазе: на её горловине. Оттуда льётся свет – неверный, чуть синеватый и… и ещё он, кажется, еле заметно пульсирует.
   Из тишины продолжает наплывать неразборчивая (из-за сильнейшей реверберации) речь невидимого голоса – мы пребываем в уверенности, что это всё тот же Гафт, но внезапно…
   (Вспышка.)
   оказываемся на кухне главной героини и понимаем, что говорит – она. Крупный план раковины, в которой по-прежнему громоздится гора маленьких белых фаянсовых бутылочек; камера переезжает на стол, за которым сидят главная героиня с подругой. На первый взгляд кажется, что стол уставлен такими же бутылочками (шестью или семью), однако, присмотревшись, мы видим…

   Главная героиня (оканчивая мысль): И, возвращаясь к нашей теме, не могу не спросить: может быть, пора перейти к делу, а? (Указывает на расставленные по поверхности стола предметы.) Что это?
   Подруга (немедленно напустив на себя демонстративную холодность): Сама же рта мне раскрыть не даёшь…
   ГГ: Всё, всё, молчу, – давай уже.
   П (оттаяв, возбуждённо): Слушай, я тут в такую историю вляпалась… Не знаю, с чего начать…
   ГГ: Ну!
   П: Короче, приходит недавно солидный один такой… а мужа-то нет как раз. Ну, я и говорю, запишитесь, мол, ближайшее свободное время тогда-то, – а он мне: «Тогда я к вам!» – и начинает плести нечто несуразное. Про то, что людям угрожает опасность, конец близок, а никто не верит, родные хором: «Пора чинить крышу!» – вот, уговорили обратиться к психологу, но он-то, тип этот, знает, что в своём уме… так ведь они все так говорят, психи, – ну, ты знаешь… А потом начинает вынимать из сумки – вот… (Показывает глазами.) Это.
   ГГ: Так всё-таки что это?
   П (раздражённо): А вот не скажу, если перебивать будешь! (Помолчав для острастки секунд пять, меняет гнев на милость.) В общем, я и сама не знаю. Ничего-то он толком объяснить не успел: муж явился, – и тогда они в кабинете закрылись, а я… ну, что я! – просто не придала особого значения… Нормальный, вроде бы, псих! – чего я буду…
   ГГ: Ну, и?
   П: Ну, и проглядела, как он ушёл. Вышла на стук входной двери – муж на пороге кабинета стоит, а вид у него какой-то странный… Будто, знаешь… будто это не совсем муж.
   ГГ (саркастически): Типа, его подменили, да?
   П (сохраняя полную серьёзность). Нет. Типа, он только что услышал… или увидел, или понял нечто такое, что навсегда его изменило, – и больше он никогда не будет прежним. Так как-то вот…
   ГГ (уже без улыбки): Ты… не шутишь?
   П: А что, похоже, шучу? (Так как новых ремарок от ГГ не следует, продолжает.) И вот он, муж, сообщает, что «теперь мы богаты», но что «даже не в этом дело», а жизнь вообще «скоро изменится», потому что – слушай внимательно! – «на рынок выбросили абсолютно новый товар» и «есть возможность заработать». После чего заставил меня вызубрить рекламный текст.
   ГГ: Что за текст?
   П (обращает взгляд к потолку, начинает вещать с интонацией диктора, считывающего информацию с экрана): «Сегодня вам неслыханно повезло: представляем вашему вниманию поистине революционное решение всех проблем – кухонные столбики! Исключительная надёжность, а также отменная простота в использовании заставят вас отказаться от любых альтернативных вариантов! Оцените качество – и если будете разочарованы, мы вернём деньги! Предлагается рассрочка на самых выгодных условиях! Попробуйте – не пожалеете…»
   ГГ: Погоди-ка, погоди… Ты что, продаёшь их мне, что ли?!
   П: Э-э… Ну как бы… да.

   Вспышка.

//-- * * * --//
   Сцена э-э… неизвестно где. Просто пустая комната. На полу в позе журавля застыл неизвестный тип, бритый наголо. (Это чисто эпизодический персонаж, мы с ним по ходу действия встречаемся только раз, максимум дважды.) Наверно, йог (или, как сейчас принято говорить, йогин). Входит Настоящий Мужчина. Эпизодический йогин (или йог) не торопясь выходит из образа, вернее из позы, встаёт с пола, поворачивается к визитёру лицом, приветствует.

   Настоящий Мужчина: А ты, смотрю, неплохо устроился…
   Эпизодический йог: О, много ли надо человеку в моём положении! – было бы место, где можно уединиться…
   НМ (выдав ослепительную лыбу): Ну, такое-то место и мы тебе предоставить могли бы.
   ЭЙ (мгновенно переходя от невозмутимости к испугу): А чо я сделал-то?!
   НМ: Да ничо, ничо, успокойся, нормально всё. Ты на хорошем счету у наших, я проверял. Даже премиальные, видел, тебе выписали. За последнюю-то работу.
   ЭЙ: Упаси бог! – за крайнюю. (Успокаивается.) Ну, коли так… тогда почёт и лучшее место дорогому гостю! (Обводит рукой вокруг себя.) Вот только ничего лучшего предложить не могу, м-да… И с чем пожаловали, гражданин начальник?
   НМ: Да так… Хотим тебя в одном деле попробовать…
   ЭЙ: Попробовать? Ишь ты… Так ведь, как у меня ваши всё рыжьё выдрали, пробы ставить негде! (Крупным планом – его осклабившаяся физиономия; золота действительно не наблюдается, коронки сплошь железные.)
   НМ (задумчиво разглядывая собеседника): Да-а… Пожалуй, и вправду не вариант: в глаза чересчур бросаешься, нам этого не надо: опознают. Проще их тогда сразу в лес вывезти… Ладно, хорошо. А вот, помню, ты говорил, ученики у тебя есть – они как, ребята надёжные?
   ЭЙ: Да какие они мне ученики! – просто хорошие знакомые… Не то чтоб особо хорошие, но…
   НМ (теряя терпение): В последний раз спрашиваю: им можно поручить человечку одному пару вопросов задать?!
   ЭЙ: Гражданин начальник, не искушайте судьбу: в крайний! в крайний раз спрашиваете…

   Вспышка.

   * * *

   Фотограф. Он сидит на подиуме у себя в студии, просматривает контрольки. Время от времени довольно хмыкает. Рядом стоит бутылочка сакэ, из которой он иногда отхлёбывает глоток-другой. Входит главная героиня.

   Фотограф (оживляясь, вскакивая, роняя карточки и неудачно пытаясь их поймать – из-за чего они рассыпаются совсем уже широким веером): О, здравствуйте! Простите, у меня тут, как обычно, не прибрано…
   Главная героиня (смущённо): Прошу прощения за неожиданный визит, – право слово, не стоило ради меня прерывать ваши занятия… (Ищет глазами места, чтобы присесть.)
   Ф (угадав её намерение): Вот сюда, пожалуйста! (Указывает на подиум. Смущённо и вместе с тем чуть насмешливо.) На этот раз, если желаете, можете не раздеваться.
   ГГ (смущённо): Да, пожалуй… Лучше останусь при своём… Тем более, что расстались мы в последний раз несколько сумбурно, и…
   Ф (перебив): И – да, тысячу раз да: искренне надеюсь, что в последний! потому что, уверяю вас, я говорил правду: отныне мне невыносима сама мысль о разлуке с вами. Увидев вас впервые, я…
   ГГ (одновременно смущённо и досадливо): Слушайте, прошу, хватит! Я совсем по другому поводу… (Судорожно сжимая что-то в кармане пальто. Крупным планом – карман; оттуда льётся еле заметное синеватое сияние.) Мне хотелось бы попросить у вас негативы.
   Ф (как бы не понимая): Негатива? Но, милая моя… вы ничего не перепутали? Странно… Обычно дамы избегают негатива, им жизнеутверждающего подавай…
   ГГ (гневно): Ой, умоляю, оставьте раз и навсегда ваши шутки, это так дёшево…
   Ф (серьёзнея): Вот как, дёшево? Хм… Смею заметить, отнюдь нет. И моё время, и даже амортизация оборудования стоят больше, чем вы могли бы себе позволить, если б наше м-м… сотрудничество строилось на обычных основаниях! Как бы то ни было, сорвав любому другому профессионалу его работу, вы так дёшево не отделались бы…
   ГГ (поражённо): Это что, угроза?
   Ф (опомнившись): Да нет же, нет, я для примера…
   ГГ (чувствуя, что завладела положением, и поэтому идя в наступление): Для примера, значит? То есть вы благороднее прочих, а я не ценю?
   Ф (беспомощно): Да ну нет же…
   ГГ (властно): Говорю вам, отдайте негативы! Или уничтожьте – но только у меня на глазах: чтоб я видела!
   Ф (устало): Послушайте… Ну что вы как маленькая, а? Ладно, принесу я вам сейчас плёнки (вообще-то, давно не снимаю на «аналог», но специально для вас нарою в старом мусоре пару проявленных), и что! Где гарантия, что я заранее не скопировал всё это – предвидя подобное развитие событий? – ведь ваша просьба и типична, и, прошу прощения, предсказуема… Не проще ли мне пообещать не использовать те кадры без вашего ведома и согласия, а вам – поверить на слово?
   ГГ: Поверить – вам?! (Крупный план: её рука, сжимающая нечто находящееся в кармане.)
   Ф: А почему нет-то? Разве я вас обманывал?.. (Теперь его взгляд прикован к тому карману.) Ну да, признаю, сослался при знакомстве на неотложную нужду, которой не было… в тот момент не было, но теперь… Теперь идея возникла! и не только возникла, но и выкристаллизовалась! Короче…

   Фотограф обнимает главную героиню за плечи, шепчет ей что-то на ухо… Камера наезжает, крупным планом – её рука в кармане. Оттуда продолжает литься свет, он уже гораздо ярче. Экран тонет в синем сиянии.
   Камера…

//-- * * * --//
   В смысле – КПЗ. Двое парней. Один лежит, другой сидит на его шконке.

   Первый (постанывая): …Вот ведь уроды…
   Второй: Но, с другой стороны, их тоже можно понять: надо ведь как-то тренироваться, верно? Навыки на ком-то отрабатывать… Встретишься с настоящим преступником рыло к рылу, тот, считай, в деле агрессии профи, у него все навыки, все реакции до уровня рефлексов отточены, а полисмен-то что? – тоже ведь должен соответствовать… Но как он такие же рефлексы приобретёт, где? – в мирное-то время… Да и не только в мирное… На макивары да груши надежды мало: они ведь не защищаются, правильно? даже блоки не ставят, – и как же практиковаться прикажешь? Вот и приходится на мирных гражданах…
   1-й: То есть ты этих гадов оправдываешь, да?!
   2-й: Ну нет, нет… Но ведь понять-то можно…

   Металлический звяк волчка, через секунду открывается амбразура, слышны шуточки охранника, типа «кто не спрятался – я не виноват», «на покушать пять сек, время пошлó» и т. п.; второй подходит к двери, берёт одну тарелку, ставит её рядом с первым, прямо на постель, потом кружку… Потом забирает свою порцию и с ней подсаживается к первому опять.

   Второй: А что слышно-то?
   Первый: Ну… Следователь намекнул, мол, ничего нового. Кома такое дело… Может, месяц, может, день… А может – десять лет, как одна копеечка! И лучше не надеяться зря.
   2-й: И что теперь-то?
   1-й: Жмут на сознательность. Типа, это ты его… или мы оба: они, падлы, ещё «не вполне уверены»!
   2-й (вскакивая): А ты что?
   1-й: Неужели не ясно?.. Потому они и разошлись так…
   Голос из-за двери (не Гафта, ясен пень): Задержанные, хорош галдеть! (Лязг открываемой двери.) Ну, ты, на выход. (Лежащий обречённо стонет, пытается повернуться набок и сесть.) Да не ты – другой!
   2-й (с оторопью в голосе): В смысле… я, что ли?

   Мгновенное затемнение. И тут же —

   * * *

   смена картинки. Звучит медленная, чуть печальная музыка (думаю, лучше всего подойдёт «Маленькая птичка» Грига, тем более что сцена-то довольно короткая, не более двух минут); в замедленном воспроизведении идут кадры техничного, профессионального избиения того парня (второго), подвешенного за запястья на эластичных бинтах. Такие же бинты украшают кулаки исполнителей, впрочем, использующих и ноги. Лиц – поскольку свет там лишь контровой – не различить, заметно только, что работают несколько спортивного вида юнцов, бритых наголо. Словно крыло бабочки, грациозно описывает плавную кривую чья-то рука…
   И снова всё скрывается во мраке.
   До-олгое затемнение…

//-- * * * --//
   Кабинет психолога. Последний развалился в кресле, придав лицу трудно передаваемое выражение доброжелательной глубокомысленности. На кушетке – бригадир: он как раз собирается улечься. На шее – ортопедический воротник, голова замотана бинтами.

   Психолог (продолжая начатую мысль): Так, значит, после того как вы пришли в себя, ни тупой боли, ни спазматической… ни даже лёгкого покалывания…
   Бригадир (раздражённо): Да говорю же, не было! – только вот это самое чувство…
   Пс: Тревожного состояния…
   Б: Не творожного никакого, а… Слушайте, давайте начистоту: это просто отчаяние, ясно?!
   Пс: Вызванное…
   Б: Вызванное непонятно чем. Это и есть самое жуткое…
   Пс: Поясните!
   Б: Ну как… Когда я знаю причину, то ведь и понимаю, что делать, так? – или хотя бы в чём проблема! А тут…
   Пс: Значит, никаких предположений о причинах или хотя бы об их характере…
   Б: Нет, ну есть… есть предположения, но… Ну, словом, пустяки это… Так, знаете ли… Раньше как-то жил, и ладно, а теперь…
   Пс: Теперь?
   Б: Теперь вопросы стали всплывать: зачем да почему…
   Пс: Ну так и отлично! Чем не повод для гордости? Выходит, сильное потрясение запустило механизм ревизии внутреннего мира – и по её результатам началась некая оптимизация: разрозненные данные группируются в гештальты, и это помогает лучше ориентироваться в э-э… Не находите?
   Б: И что дальше?! Ответов-то нет!
   Пс: Ну что ж… Главное сейчас – не поддаваться никаким соблазнам… типа метедрона и прочего. Вопросы снимаются, да, однако подобие теодицеи, спонтанно формирующееся в сознании на их месте, быстро рассасывается: химия есть химия! – а пото-ом… Короче, проблем не оберёшься, м-да… А вы лучше вот что: повторяйте за мной…
   Б (перебивает): К чёрту всё! Надоело… Вы мне реальное, действенное средство дайте! А эту муть оставьте – вон, для климактерических этих с-с…
   Пс (суетясь): Тихо, тихо… Тихо! Не надо. Не надо так нервничать. Хотите реальное? (С сомнением смотрит на бригадира.) Ну… если вы пообещаете сохранить то, с чем сейчас познакомитесь, в строжайшей тайне…
   Б: Чтоб я импотентом стал!
   Пс: Ну… Боюсь, рано или поздно мы все…
   Б: Надеюсь не дожить до этого дня.
   Пс: Хорошо, я понял… Ладно, уговорили. Но чтоб по-честному, слышите? На вашу порядочность надеюсь!
   Б: Ну, ну… Ну! Давайте же, наконец…
   Пс (вынимая из-за пазухи, как фокусник кролика, семь маленьких предметов, похожих на бутылочки для сакэ, и расставляя их на полу возле кресла): Вот.
   Б (поворачивая голову и с недоверием глядя на): Что это?
   Пс: Ку-столбики.
   Б: Ку… Как вы сказали?
   Пс: Ку-столбики. То есть кухонные столбики, если быть точным, но…
   Б: Ку-столбики?
   Пс: Вот-вот. Именно, ку. Ку-ку, так сказать. Когда количество вопросов переводит их в новое качество всем скопом, возникает что-то вроде катарсиса, и…
   Б: А по-человечески объяснить нельзя?!
   Пс: В общем и целом, чтобы заставить кого-то шевелиться, надо его очень сильно достать, да? Если всё в порядке, нету стимула для… да для чего бы то ни было! Вот и сознание человека: именно эти самые вечные вопросы, постоянно тревожа его, беспокоя, дёргая, любого из нас в конце концов доводят до белого каления! – и вот тогда… парадоксальным образом всё сразу приходит в норму… ну, или не приходит.
   Б: Так приходит или нет?
   Пс: Чаще всего – да! Но! Если этот процесс не стимулировать, он может растянуться на долгие годы – вот в чём нюанс… А кому-то и целой жизни не хватить может. При том, что бывают такие ситуации (например, вот как у нас с вами), когда нужно получить положительный результат здесь и сейчас! И тут на помощь приходят ку-столбики.
   Б: И как же они действуют?
   Пс: Они просто хм… отвечают на любые вопросы.

   Бригадир рывком поднимает корпус, спуская ноги с кушетки, садится на ней лицом к «бутылочкам» и тупо разглядывает. «Бутылочки» начинают пульсировать нарастающим с каждой секундой сиянием. Синеватым, да. Сияние заполняет всё пространство экрана.

//-- * * * --//
   Ослепительный день снаружи (это видно по характеру света, косо падающего внутрь помещения). Двое – фотограф и главная героиня – уютно устроились на помосте, элегантно задрапировавшись как бы медвежьей как бы шкурой. (Под головами у них вместо подушек какие-то кофры.)

   Главная героиня (продолжая начатую мысль): …И, знаешь, помогло.
   Фотограф (явно не улавливая связи между посылкой и логическим следствием): Что-то я не улавливаю связи между посылкой и следствием.
   ГГ: Но связи-то никакой и нет… Следствия не будет – заявление я забрала: на кой она сдалась, эта сумочка, ну! в конце-то концов! – тут такие дела творятся, а ты вынуждена время тратить на ерунду всякую… Что касается посылки… Да-да, слыхала – действительно, теперь их уже и по почте рассылать начали: приходит партия, почтовики извещения по квартирам разносят, кого дома застанут – тем объясняют всё, однако…
   Ф (перебивая, злобно): Врут! Это подделки всё! В солонки или перечницы, типа общепитовских, вставляют синее стекло, светодиод, гнездо для батарейки, контактов парочку – и готово дело… Некоторым помогает? Не спорю, может быть… Но ведь это как плацебо: помочь помогает иногда кому-то – чудом: за счёт самовнушения… но ведь не лекарство же!! Так и эти, по почте которые. А вот у тебя… У тебя-то, судя по всему, самые что ни на есть настоящие… но – откуда? Не в патинко ж ты его выиграла!
   ГГ: Так я и говорю, у меня совсем другой случай: подруга принесла. Ещё и денег слупила, по-дружески… Хотя я не в претензии: какая разница, теперь-то! Всё равно…
   Ф (перебивая (здесь постоянно все друг дружку перебивают! – ужас просто)): Не тарахти, пожалуйста! Что за подруга?
   ГГ (обиженно): Я вообще ничего рассказывать не буду, раз так…

   Уф. Как же тяжело с ними! А между тем за окнами по-прежнему ослепительный день, и…

   * * *

   Да, ослепительный день… На скамейке в парке сидят лучезарные первый и второй парни.

   Второй (заканчивая начатую фразу): …и всё. Протокол об административке подписал, штраф заплатил – и гуляй.
   Первый: Ну правильно, у меня то же самое… Тётка приходила, оказывается, и… то ли фотки свои нашла, то ли просто поняла, что не я это, – в общем, забрала заявление, прикинь! – вот меня и…
   2-й: Да ясно, ясно. Та же фигня… Старшой-то – как очнулся и в себя пришёл немного – сразу же показал, что я ни при чём вообще, что он это сам всё, и…
   1-й: И как же он сам-то теперь?!
   2-й: А так же: чья ваза была – тот тоже обвинение снял неожиданно. Прямо эпидемия какая-то, чес-слово… (Ухмыляется.)
   1-й: Странно, правда?
   Голос Гафта за кадром (что-то его давно не было): Ничего странного. Рано или поздно каждый из нас понимает, что, влияя на свободу других людей поступать по их усмотрению, мы берём на себя часть причитающейся им ответственности – что неизбежно увеличивает наше собственное бремя! С другой стороны э-э… предоставляя каждого самому себе, мы освобождаем и себя самих от беспокойства по поводу тех, до кого нам нет и, положа руку на сердце, не должно быть никакого дела, ведь так?.. Воистину, куда ни кинь, всюду клин. «Человек обречён на свободу» – как сказал…
   1-й и 2-й, хором: Гёте?
   ГГ: Сартр.

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Кабинет психолога. Сам психолог и его половина, подруга главной героини, сидят на кушетке, а напротив них – в кресле, где обычно сидит хозяин кабинета, – расположился Настоящий Мужчина, то есть следователь.

   Настоящий Мужчина (декламирует голосом, напоминающим голос того же Гафта): Человек слаб, и самая мысль о бессмысленности всех забот и страданий, даже одно лишь подозрение об этом повергает в отчаяние, не правда ли? Поэтому-то мы и склонны верить в то, что все проблемы и вопросы склонны чудесным образом решаться сами собой, по мере поступления. Как говорится, «а если судьба слегка мешает, то уж такая у неё привычка»…
   Подруга: А это кто сказал?
   Психолог: Ну что ты, радость моя, – почему сразу «кто»! Может, это он сам…
   НМ: Да нет, всё правильно, супруга ваша точно угадала: не я это. Чюрлёнис.
   Пс: Чур меня… И к чему оно м-м… процитировано?
   НМ: А-аа, вот в том-то и закавыка у нас с вами: боюсь я, что, зная данное свойство судьбы, вы решили её слегка, так сказать, подмазать…
   П: Мы? Мы ничего такого… Да вы про что сейчас говорите-то?
   НМ (неожиданно резко меняя манеру общения): А кто при посредничестве бригадира ремонтников произведение искусства драгоценное слямзил?
   П: Что? Вы опять?! Да ведь исчерпан инцидент, исчерпан же!
   НМ: Не совсем так, уважаемая. Фотографа, каюсь, действительно уговорили замять дело: бесперспективно, мол… но ведь это не значит, что сам я про вазу забыл, – да чёрт с ней, с вазой. Меня ведь не ваза интересует, ну… вы понимаете.
   Пс: О чём это он?
   НМ: А, так она вам не сказала? Да о столбиках кухонных, о чём же ещё!
   Пс: В смысле?
   НМ (устало): Вот только не надо придуриваться… (Вглядываясь в честное лицо психолога, убеждается, что тот ни сном, ни духом. Далее менторским тоном.) Кухонные столбики – сравнительно недавно появившийся на отечественном рынке товар; первоначально их назначение варьировалось в диапазоне от использования в качестве эзотерических амулетов, охраняющих домашний очаг (отсюда название), до банального, по типу накомодных слоников, украшения интерьера; однако вскоре выяснилось, что возможности этих, с позволения сказать, девайсов простираются существенно дальше изначально предполагаемых – и, более того, частично превосходят наше с вами понимание. И вот, именно для того чтобы восполнить подобные пробелы, нам э-э… Короче, всесторонне их изучить – это нам просто-таки позарез необходимо.
   П (иронически): Нам?
   НМ (спокойно): Если вы настаиваете на точности, то – мне.

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Вечер. Сцена дома у первого парня. Мы здесь ещё не были. По стенам – плакаты с лихими ребятами, скачущими на маунтинбайках по каким-то нездешним кручам, а в остальном меблировка самая спартанская, преобладают циновки, кроме того имеется низенький столик, возле которого стоит маленькая хибати, аналогичная той, что мы уже у кого-то видели; на ней – плошка, в которой греется заветный бутылёк… Сам хозяин сидит возле (лицом к оператору) и роется в дамской сумочке. Слышны стук двери и цоканье каблучков, в комнату входит главная героиня.

   Главная героиня: Простите, я стучала, но никто не отзывался, а поскольку заперто не было, то… Понимаете ли, в чём дело, – мне ваш адрес дали в полиции… Просто я хотела лично принести вам свои… (Её взгляд падает на сумку.) Ну, я так и знала… Значит, это всё-таки был ты!
   Первый парень (с типичной наглостью бесспорно уличённого): Ну я. Дальше что?
   ГГ: Слушай, ну вообще… Вообще-то, ещё не поздно снова написать заявление!
   1-й: Не-а, поздно. Больше не примут: им тоже в роли клоунов выступать неохота. Так что… (Собирает обратно в сумку всё, что там было, протягивает её главной героине.) Вот, забирайте. У вас там всё равно ничего путного.
   ГГ (пропуская выпад мимо ушей): И что теперь, замки менять? Адрес в паспорте, ключи, небось, уже скопированы…
   1-й (с сарказмом): Ага, конечно! Нафига мне связываться, если ко мне же в случае чего и придут? Нет уж, обойдусь без палева… Да и не стоит овчинка выделки-то, наверняка… Что с вас взять-то?
   ГГ (на сей раз задетая – в запальчивости): Значит, нечего, считаешь?!
   1-й (заинтересованно): Ну… а что?
   ГГ (теряя берега): А то! что тебе и не снилось…
   1-й: Ух ты… Ну тогда… (Ухмыляясь.) Тогда – меняй замки, фигли!

   Главная героиня в ярости бросается на него, желая вырвать сумочку, парень уворачивается, женщина теряет равновесие, падает на него, и… целомудренная тьма скрывает это… глупство.

//-- * * * --//
   Сцена в постели. Нет-нет, не главная героиня с первым парнем, как можно подумать! – нет, рядышком лежат её подруга со вторым. Как это получилось? Приблизимся (камера, ну-ка!) и всё поймём из их немудрёного разговора.

   Второй парень (заканчивая начатую мысль): …Таким вот макаром.
   Подруга: Ну! А дальше?!
   2-й: А что дальше! Дальше – припёрли мы её к вам, тут оно и случилось… Вы – как дверь нам открыли, так я про всё и забыл: и про вазу, и про то, что в ней… Стоило мне на вас взгляд кинуть, и…
   П: И что, с тех самых пор…?
   2-й (обречённо): С тех самых… До того дошло, что совсем спать перестал: ну не шёл сон, и всё! – лежу, бывало, минута за минутою…
   П: Что ж ты раньше таился, недотёпа?
   2-й: Что… У вас муж вон…
   П: Да что муж! Муж… Любви – вот чего катастрофически не хватает женщине, а ты про мужа…
   2-й: А как же… верность?
   П: Верность! А что верность? Верность – это добровольное рабство! Верность – это смерть! Верность – это неуважение к себе самой, наконец: если теперь я вижу, что достойна большего, – что же мне, всё равно с этой посредственностью век вековать?!
   2-й (неуверенно): М-да… Логично.
   П (резко): Вот и я так думаю. (Нашаривает на полу айфон, смотрит на дисплей. Озабоченно.) Кстати, уже скоро он вернётся домой – корифеюшка липовый… (С почти идиллической грустью в надтреснутом голосе.) Впрочем, не обольщайся слишком уж: ты ведь тоже не идеал…
   2-й (как громом поражённый): То есть… Ты к чему это?
   П (снисходительно): А как ты думал, цыпа? Что я брошу преуспевающего психотерапевта [ну ладно, психолога] ради неизвестно кого?!
   2-й (тупо): А-а… зачем же…
   П: Всё это вот? Да просто заскучала… и решила развлечься. А тут ты, со своим щенячьим обожанием… Ну, и… Вот. А что тебя не устаивает? В чём суть претензии-то? Лучше хоть что-то, чем совсем ничего, – разве нет?.. Ведь ты же хотел этого!

   Второй вскакивает с ложа и убегает вон из комнаты, наши взгляды следуют за ним. Парень приводит нас в ванную комнату. Размазывая слёзы по лицу тыльными сторонами ладоней, он садится на край… Напряжённо о чём-то думает (крупным планом – нижняя губа, безвольно отвисшая челюсть). Наконец его рука тянется… тянется… к… В кадр попадает ржавое лезвие «Нева» (неужели их ещё выпускают, гос-спади?!) с пожелтевшими от времени остатками пены и двумя-тремя волосками, присохшими к режущей кромке… но рука тянется дальше, дальше, мы видим во всей красе так называемую безопасную бритву (никогда не понимал, что в ней такого уж безопасного) … и вот – зубная щётка.
   Второй берёт её из стаканчика, выдавливает из тюбика пасту (марка пасты всецело на совести рекламного агента кинокомпании: его выбор – по результатам долгих, напряжённых переговоров), начинает чистить зубы… Чистит, чистит… Крупным планом глаза парня, полные напряжённой работы мысли.
   (Понимаю, вся сцена искусственна и лишня, но… ничего не могу с собой поделать.)
   Наконец он завязывает, полощет рот и возвращается в комнату.
   Подруга уже одета, сидит и курит. А другой рукой наливает себе в маленькую чашечку сакэ из бутылочки.

   Подруга: Ну! Что надумал? Я плохая? – могу убираться на все четы…
   Второй (перебивает): Нет-нет, всё в порядке… Я тут подумал и понял, что ты права, а я… я действительно сам виноват: завышенные ожидания редко оправдываются – но всегда портят то э-э… то немногое, на что мы имеем объективные основания рассчитывать.
   Голос за кадром: Честертон?

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Мы находим второго на приёме у следователя. Именно на приёме, а не на допросе: второй, как постепенно становится очевидно, на этот раз пришёл сам. Наш Настоящий Мужчина сегодня особенно эффектен: регулярный секс явно идёт ему на пользу (если это секс, а не что-нибудь ещё, не менее тонизирующее). Щёчки румяны, щетина подровнена специальной машинкой, персиковая рубашечка навыпуск – отглажена и в меру накрахмалена, понтовый пиджачок от Томболини умопомрачителен, ну и так далее.

   Затемнение.

//-- * * * --//
   Мы находим второго на приёме у следователя. Именно на приёме, а не на допросе: второй, как постепенно становится очевидно, на этот раз пришёл сам. Наш Настоящий Мужчина сегодня особенно эффектен: регулярный секс явно идёт ему на пользу (если это секс, а не что-нибудь ещё, не менее тонизирующее). Щёчки румяны, щетина подровнена специальной машинкой, персиковая рубашечка навыпуск – отглажена и в меру накрахмалена, понтовый пиджачок от Томболини умопомрачителен, ну и так далее.

   Настоящий Мужчина: …И?
   Второй: И вот я здесь…
   НМ: И что ты хочешь? Орден? Денежную премию?
   2-й (несколько сдуваясь): Я… ничего.
   НМ: Ничего? Но ведь на что-то же ты, наверно, рассчитывал, когда собирался прийти сюда и сознаться в… в преступлении!
   2-й: В чём сознаться? В пре… Но ведь…
   НМ: По-твоему, соучастие не преступление, что ли? К тому же действовали вы по предварительному сговору – да и ценность украденного, как выяснилось, намного превышает первоначально заявленную…
   2-й: Но ведь я же сам… Сам!
   НМ: Да, не спорю. И это записано, смотри. (Показывает листок с записью показаний.) Но отвечать-то всё равно надо… Или нет? Как сам-то считаешь? Только честно!
   2-й: Я думал… (Взвиваясь.) Да что ж это, а?! Вокруг полнó людей, которые гораздо более серьёзные вещи совершили… и продолжают совершать… И что?! Все на свободе! А меня – за какую-то ерунду…
   НМ (мягко): Послушайте, уважаемый, что вы, в самом деле… Во-первых, не все на свободе, отнюдь не все, – а во-вторых… Ну взрослый же человек, должны понимать уже… Да, мир несправедлив, не спорю. Более того, выстроена такая система, при которой практически невозможно остаться ни в чём не замазанным: все-все вокруг – хоть в чём-то да виноваты, факт… И что же? Это не основание, чтоб успокоиться и оставить всё как есть! Нужно бороться… Пойми, брат, имеет место быть замкнутый круг: пока мы не начнём сажать, мир не начнёт меняться к лучшему! Люди по-хорошему не понимают, им нужна наглядность…
   2-й (горячо): Но почему я-то?!
   НМ (примиряюще): Ну а почему нет, собственно? С кого-нибудь начинать надо, а?
   2-й (как бы поражённый внезапной мыслью): А старшой? Что с ним теперь?..
   НМ: А что с ним! – он не сегодня завтра помрёт, по всему видать… И к чему нам его тревожить! Отвечай потом…
   2-й (обескураженно): Так он же главный обвиняемый!
   НМ (ухмыляясь): Уверен? Так-таки и главный?

   Вспышка…

//-- * * * --//
   Главная героиня и её подруга в «Роллóве». Тот же интерьер, тот же столик, но на заднем плане – новшество: баннер с надписью типа «Q-столбики! Сезонная распродажа! Скидки 50%! Два комплекта по цене одного! Не упустите свой шанс!» (хотя возможны варианты).

   Подруга (озабоченно): Слушай, такое дело… Придётся вернуть!
   Главная героиня (твёрдо): Извини, подруга, не получится.
   П: Как так?
   ГГ: Да вот так. Они мне самой нужны.
   П: Но ведь… Но ведь жила же ты как-то без них, а?
   ГГ: Жила? То разве жизнь?.. (Её взгляд рассеянно скользит вверх, она замечает рекламу, кивает на неё.) А вон же! Пойди да купи. Недорого… (С иронией.) И уж заведомо меньше, чем ты с меня тогда содрала!
   П (злясь): Ты прекрасно знаешь, что это (глаза кверху) – подделка. А я тебе…
   ГГ: А ты мне продала настоящие, знаю. И дура буду, если отдам их назад.
   П (умоляюще): Но ведь не мои они! Муж рвёт и мечет… Если узнает, что это я…
   ГГ (перебивая): А как он узнает? Шито-крыто всё… Сама, главное, не проговорись, а больше ведь… некому, да?
   П: Ну… Вообще-то, я тут разоткровенничалась с ещё одним человеком…
   ГГ: И?!
   П: И, может статься, он держать язык за зубами… хм, передумает.
   ГГ: Угрожаешь? Мне?!
   П: Не в том дело. Просто… Короче, он сам по себе – и, не исключено, захочет предпринять какие-то независимые действия…
   ГГ (с сердцем): Нет, какая ж ты, оказывается, дрянь! Это надо было так напакостить… (Раздражённо подливает себе сакэ.)
   П (оживлённо): Во-от! Видишь: оставлять их у себя, скорее всего, теперь опасно. Не то чтоб наверняка, но – вполне вероятно ведь… Так, может, вернёшь? (Умоляюще.) Ну, пожалуйста! А я тебе заплатила бы вдвое… даже втрое против той суммы… Ну! Подумай хотя бы…
   ГГ: Слушай, отстань! (Задумчиво.) Говоришь, самостоятельный? Ладно… У меня на этого самостоятельного кой-какой административный ресурс есть – в случае чего не обрадуется…
   П (безвольно): Да, тебе хорошо… (Наливает себе сакэ, отпивает один глоток, ставит чашечку на столик. Убито.) Если он мужу моему расскажет, то… я и представить себе боюсь… А он может, гад, может. Знает ведь, что мы подруги, – так почему б не надавить на тебя, шантажируя траблами, которые он мне создаст… Вполне ведь может попробовать надавить, почему нет…
   ГГ (с деланым равнодушием): Твои проблемы, твои. Не надо было трепаться… А кто он?

   Яркий свет…

//-- * * * --//
   Главная героиня в том же кабинете, где недавно исповедовался второй… Настоящий Мужчина – всё так же свеж и, пожалуй, даже ещё более сияющ (а пиджачок на нём сегодня – от Эйсоса).
   Главная героиня же выглядит более сдержанно: еле заметный дневной макияж, строгий брючный костюм, на коленях – не сумочка, но лёгкий такой портфелик.

   Настоящий Мужчина: …Так, говоришь, они давно уже у тебя? И как же…
   Главная героиня: Хочешь знать, как они действуют? (Мечтательно.) Ну… Вот представь себе окошечко… только это не совсем окно, а скорее экран как бы… Экран монитора, вроде того… Это то, что ты видишь своими глазами, всегда-всегда видишь, по жизни! – и вот… (Вынимает из портфельчика и расставляет на письменном столе все семь ку-столбиков, один за другим.) Располагаю их перед собой. А потом – сосредотачиваюсь на той проблеме, которая на данный момент времени более всего меня беспокоит! Лучше всего сформулировать её в виде ясного, чётко определённого вопроса и задать последний…
   НМ (перебивает): Крайний!
   ГГ (потеряв нить, с оторопью): Чего?
   НМ: Не «последний», а «крайний», говорю. Прости, это я рефлекторно…
   ГГ (слегка закипая): Тьфу на тебя! – только зря с мысли сбил… Короче, нужно просто пустое пространство перед тобой спросить, а дальше всё происходит само… Как – не знаю.
   НМ: Хорошо, но в чём это самое «всё» проявляется, ну, чисто внешне?
   ГГ: Столбики принимаются светиться и… этак помаргивать синим… А потом – картинка перед глазами начинает листаться, и мы…

   воочию убеждаемся в истинности сказанного: всё это начинает происходить здесь и сейчас. Ку-столбики на глазах разгораются, по кабинету разливается дышащая светом синеватость, а вместо задней стены (с висящим над головою НМ неизбежным портретом президента) проступают сменяющие одна другую картины: сначала другой кабинет, расположенный как бы позади этого, потом – некий зал, скорее даже не зал, а целая анфилада проходных комнат, самые дальние из которых теряются в молочно-перламутровом тумане… Потом – длинная и широкая лестница, сбегающая на мощёную разноцветным мрамором площадь, обрывающуюся у кромки бескрайнего поля… далее – голая степь, летящая под ноги коня… Уносящиеся за спину всадника чахлые кустики, струящийся навстречу песок, перебираемый ветром, и – зеркало воды далеко впереди…
   (Возможно, море… Житейское, целый океан: счастливые лица рабочих, деловитые – служащих… герои космоса, подвижники народного просвещения, операторы доения, машинного и не только… труженики тыла и бойцы невидимого фронта… люди в белых и не очень халатах, м-да…)
   Но тут мы слышим вялый окрик… Этакий снисходительный начальственный окорот… Чей голос? Настоящего Мужчины, чей же ещё!

   Настоящий Мужчина: Хорош, э…

   Всё вокруг «гаснет», вновь мы видим кабинет следователя – и только.

   Главная героиня (с трудом высвобождаясь из мощных лап транса): Аюшки?
   Настоящий Мужчина: Понял я, понял… Всё.
   ГГ: Что «всё»?
   НМ: «Всё» – значит всё. А это (кивает на стол перед собой) я конфискую как вещественное доказательство. (Открывает ящик… ну, или как там его: лоток? накопитель? – и без церемоний сгребает ку-столбики со столешницы прямо в него.)
   ГГ: То есть как?..
   НМ: До окончания следствия. А там посмотрим…
   ГГ: Но… Но ведь они же мне нужны, родненький… Постоянно!
   НМ (глумливо): Перебьёшься. (Стирая с лица улыбку.) Думаешь, не знаю, как ты с фотографом…? Не всплывёт, думала? Будь уверена, оно всегда всплывает…

   Свет медленно меркнет.

//-- * * * --//
   Кромешная тьма. Только два сигаретных огонька на чёрном массиве нераспознаваемого одра, а вокруг тёмно-тёмно-синий, ПОЧТИ чёрный мрак помещения. Огоньки то разгораются, то притухают, и – полное впечатление, что всё в порядке… ну, или, по крайней мере, всё наладится… А ведь нет… Нет.

   ГГ за кадром: «Есть люди – как перевалочные базы… или промежуточные пункты. У кого-то что-то случилось, какая-то жизненная катастрофа, крушение всех надежд или просто полное разочарование во всём, да? – и тут он встречает тебя… после чего – возрождается к жизни! второе дыхание у человека открывается!
   Он вдруг понимает, что не всё потеряно, что есть ещё шанс исправить ситуацию, что нужно действовать, и… и – торопливо исчезает. А ты остаёшься. Хранить память о нём и надеяться, что он вернётся за тобой, дурочка… Но в реальной жизни пр-рынцы никогда не спешат.
   Постепенно ты теряешь надежду, после чего… продолжаешь надеяться. И живёшь, живёшь… продолжаешь. Пока наконец в твою жизнь всё же не войдёт нечто светлое…»
   Ну! А это кто сказал?.. Эй!

   Тишина. Кромешная темень.
   Нет, уже не кромешная… Пара красных точек, приближаясь (наезд камеры), разгораются ярче; мы видим, это глаза… огромные глаза… лицо – на котором застыла бессмысленная, кажущаяся от этого беспощадной – улыбка.
   «…И луки бровей там, и стрелы ресниц… и нос дивно прям – будто лёт этих стрел… И тут бы любой пал униженно ниц – когда бы в упор на нея посмотрел»? Типа того, да.
   Сияющее внутренним светом лицо с синеватой (вероятно, от холода: климат больно суров, непривычно), даже с синей… с ярко-синей кожей, чего уж там…

   ГГ (продолжая начатое): «Всё, всё может вынести человек, всё на свете, в смысле – любое зло, причиняемое ему! – вот только добра потом не сможет вынести. Поскольку… ведь это будет уже перебор, не так ли?
   Ну правда же: только ты начала привыкать ко всему, что приходится терпеть – ежедневно, почти ежечасно… только выстрадала у себя в голове более или менее стройную систему координат, в которую целиком укладывается весь ужас существования – и даже место ещё остаётся (вроде как на будущее) … а тут вдруг ДОБРО. Возникло из ниоткуда снова, напомнило о себе… о том, что – вот же, МОЖЕТ оно существовать, не в сказке, а на самом деле, и… и рассыпается с таким трудом выстроенное мироощущение, как карточный домик.
   Нет уж. Пускай лучше всё остаётся как было!
   Дно, говорите? Зато и благословенная уверенность в завтрашнем дне, вот.
   А всё хорошее… Привыкаешь-то к нему быстро, но…» Но всё-таки – что ты курил, автор?

   …Днище, угу. Посреди него – под нарастающую пятую симфонию Шопена («Нежность», факт) танцует обнажённая великанша в ожерелье из черепов (причём черепа вовсе даже и не страшные, будто плюшевые).
   Одновременно прикоснувшись всеми четырьмя руками ко лбу, она тут же разводит их в стороны, и мы…
   Нет, не могу продолжать, увольте: слова не катят… Тьма.

//-- * * * --//
   Фотостудия, полная унылой безнадёжности. В ней находятся: фотограф, первый парень, второй парень, психолог и его жена (подруга главной героини – теперь, надо полагать, уже бывшая). Сидят на помосте, а перед ними – пять, по числу присутствующих, какэбанов. На последних (тьфу ты! – на крайних, я хотел сказать) – сакэ в бутылочках и скромные бэнто (преобладают неизбежные в наше время суси и маринованный имбирь), а также фотография бригадира в чёрной рамке.

   Второй (оканчивая фразу): …ну, и отпустил. Под подписку…
   Фотограф: М-да… (Яростно.) А я ведь подозревал! Подозревал, что дело-то нечисто: ну не могли, не могли вы унести самое ценное, что было в доме, просто так! случайно! – явно не в вазе дело было-то…
   2-й: Вы уж не держите зла, приятель… Хотя что уж теперь… Всё равно, по-видимому…
   Ф: Нет, не всё равно! (Бормоча вполголоса.) Нет… Я этого дела так не оставлю! У меня связи есть, я…
   Подруга (перебивая): Прошу прощения за беспокойство… Не передадите мне васаби?
   Ф (механически передавая): Да-да, конечно… не время сейчас для всего этого… Помянуть надо… (Берёт со стола чашечку.) Ну… Как говорится, пусть ками примут его как равного!

   Все наливают, каждый себе, сосредоточенно пьют.

   Первый парень (фотографу): Скажите… Вот вы говорили, что знакомы с ней… Не передадите ли при встрече? (Протягивает сумочку главной героини.)
   Фотограф: А что ж вы сами-то?..
   1-й: Ну… Мы с ней слегка повздорили, и, короче…
   Ф: Ясно. Но дело в том, что я даже и не знаю, встретимся ли мы с ней в обозримом будущем. Разве что на суде… (2-й вжимает голову в плечи.) Впрочем, давайте. Там есть что-нибудь такое, о чём мне знать следовало бы?
   1-й: Ключи, кредитка, паспорт… ну, и так, по мелочам, ничего особенного.
   Подруга (тоскливо): Вот именно, что ничего особенного. Э-эх…
   Психолог (угрюмо): Что за вздохи, милая? Лицá потерянного никак не отыскать?
   П: Полегче!
   Пс: Я т-те дам, «полегче»… (Второму.) А ты что ж не вздыхаешь, урод? Разве не самое время…
   2-й (вскакивает): Знаете что, дядя… (Фотограф и первый, сидящие по бокам, хватают его за руки, насильно усаживают обратно.) Правда, не время сейчас… А то б я…
   Пс: Чего-о?!
   Все присутствующие, кроме психолога и второго, хором, но вразнобой: Хватит! Слышите?
   П (рассеянно, как бы не адресуясь никому конкретно): …Такой шанс упущен…
   2-й (осторожно): Какой шанс?
   П (с мукой в голосе): Да на счастье же! На счастье, понимаете?!
   Пс (недоумённо, с подозрением): Ты про что это?
   П (в сердцах): Да, уж конечно, не про него! (Кивает на второго.)
   2-й (уязвлённо): Ой, посмотрите на неё! Королева, тоже мне…
   Пс (неожиданно оглушительно, подруга и фотограф даже вздрагивают): Рот закрой!
   2-й: Щас ты свой закроешь… (Вполголоса себе под нос.) Отныне и впредь, блин…
   П: Ну что вы за люди! Такое горе, а они…
   1-й: Да-а… Старика жалко.
   П: Да при чём тут старик! Я про столбики!
   Пс (оживляясь): Столбики? Какие столбики? Так называемые кухонные? А что за горе с ними связано? И потом, тебе-то они зачем?
   П (глядя на него во все глаза): Здрасьте, приехали… Ты что, с луны свалился?! Не в курсе, для чего они?!
   Пс: Ну… Лично я использовал их в работе с пациентами, и… Что ж, не могу не признать, некоторые из них действительно… рассказывали что-то про выстраивающуюся вертикаль… то есть как бы неясной природы канат, натягивавшийся между Идом и Эго – подобно некоей пуповине… Что-то про исполнение сокровенных желаний, про… Короче, эффект и вправду бывал поистине поразительный, – однако…
   П: «Однако»? Чего тебе ещё-то, а?! Они ради этого самого эффекта и требуются!
   Пс: Хм… Так они что… нужны тебе именно сейчас, я не понял?.. И зачем?
   П (ко всем): Нет, этот человек меня когда-нибудь доконает… (Мужу.) Глухой, да?! Не слыхал, о чём вот он (кивает на второго) битый час рассказывал?!.. Нет их больше, всё!
   Пс: Почему же сразу нет! Одного комплекта нет, правда: того, который ты… м-да… но второй-то на месте: у меня в кабинете, на стеллаже. Между первым изданием «Счастливой долины» и «Бихевиоризмом» Уотсона.
   П (поражённо): Что?! Между…
   Ф (живо): Ну да, всё правильно: два комплекта было… А что, один не пойдёт?

   Все начинают переглядываться и улыбаться – всё шире и шире. Немая сцена.

//-- * * * --//
   Кабинет следователя. Сам Настоящий Мужчина сидит за своим столом, а напротив – тот эпизодический йогин, ну, помните? Между ними расставленные в ряд на столе ку-столбики. Поблёкшие, местами закопчённые… Прямо скажем, отстой.

   Эпизодический йог: Сожалею, начальник.
   Настоящий Мужчина (сегодня он в «Brioni», но – явно секонд-хенд, да и щетины малька прибавилось): Нет, так не пойдёт… Как это?
   ЭЙ: Да вот так… Похоже, выработали мы с вами ресурс – кшайя.
   НМ: То есть ты хочешь сказать…
   ЭЙ (подхватывая): …что больше бомбардировок Сирии и кибератак на Национальный комитет этих «ослов» не предвидится. Во всяком случае, с нашей стороны.
   НМ (перевешиваясь через стол, сгребая йога за грудки): Слышь, ты…

   Йог – быстро зыркнув, вправо-влево, глазами по сторонам – делает неуловимо быстрое движение, нечто вроде обрывка индейского тенсегрити, и… растворяется в воздухе. Следак, потеряв опору, мешком валится через стол, встречает плечом сиденье стула и, развернувшись от удара, со всей дури прикладывается затылком об пол. Слышится характерный хруст, и… больше в кабинете уже ничего не происходит.

//-- * * * --//
   Главная героиня с подругой (будем считать, помирились) сидят на циновке в «Роллóве». Между ними всё тот же сова-зэн, рядом, на первом плане – выстроенные в ряд… сперва кажется, что ку-столбики, но тут же понимаешь, что не-а, это просто пустые бутылки.
   ГГ по одной передаёт подруге фотографии из толстой пачки, которую бережно устроила на футоне возле себя. Передаёт – давая необходимые пояснения, но мы их не слышим: негромко журчащая речь заглушается торжественной музыкой (хотя бы даже и «Летом» из «Времён года» Вивальди: пусть банально, зато штырит), причём одновременно и голос Гафта за кадром размеренно декламирует «А знаешь, всё ещё будет!..» Вероники Тушновой.
   И всё это – на фоне тасующихся в нарастающем темпе изображений, знаете ли…

11 января – 2 февраля 2017 г.

картина третья…

Собственно канат

   Моему другу Максиму Смирнову,
   а также – забавному безвременью,
   гревшему нас неясной надеждой накануне распада СССР,
   посвящается.

   ________________________________________________________________

   Неужели космическая беда человечества, пришедшего к нам с надеждой об исцелении, увидит на месте нашей души зеркало, в котором отразится её харя?
   (Рид Грачёв.
   «Почему искусство не спасает мир»)

   Боюсь: шагну – и навсегда уйду…
   (последние стихи Альфреда де Мюссе)

//-- * * * --//

   Смерть для меня теперь как запах благовоний, как странствие под парусом, когда веет ветер. Смерть для меня – как лотосовый аромат, как достигнутый берег страны упоений…
   (Неизвестный египтянин. III в. до н. э.)

   «Яков Александрович, вы чего?»…
   Мальчишка издал сиплый горловой звук и, повернувшись, выскочил из подвала, ринулся вверх по лестнице, но до туалета не добежал. Его вырвало под ноги училке начальных классов, собирающей, как наседка цыплят, свой первый «Б» – отдельные представители которого ещё швырялись шариками, скатанными из хлеба во время завтрака. Первоклашки притихли, хотя парочка-другая смешков всё же прозвучала: ну, это жизнь…
   «С ума спятил?!» – Марина Владимировна отряхивает лосины (липкие крошки в некоторых местах пристали-таки), косясь почему-то на младшего Вóтанова – сцепившегося руками с Настей Бежиной и во все глаза глядящего на оскандалившегося брата… чьи одноклассники – красные, распаренные – ковыляют по коридору, возвращаясь в раздевалку. Самый здоровый отвешивает поникшему мячу глухие плюхи, и кажется, он не столько отряхивает мяч от подсыхающей грязи, сколько репетирует какую-то экзекуцию. Вот лицо его, похожее на морду откормленного телка, озарилось (или уместнее сказать «омрачилось»? ) злобной радостью: это он Ваську заметил…
   – Вотанов! Что это с тобой такое, а? – Марина наконец берёт себя в руки.
   – Я за насосом ходил, – в голосе было нечто, неприятно царапнувшее слух и сразу наполнившее её нехорошим предчувствием. Дыхание у парня перехватило, однако фразу закончить он всё же попробовал. – А там…
   Не удалось, разрыдался.

//-- * * * --//

   Не то ужасно, что ТАМ встретишь,
   А то, что принесёшь с собой.
   (Кирилл Померанцев.
   «Всё это было, было, было…»)

   Джейк! Это Авдей беспокоит.
   Привет тебе, ненаглядный ты наш!
   Я сижу в кабинете заведующей яслями-садом № **** и схожу с ума, параллельно неся сторожевую вахту. Похоже на сторожа Сергеева из песни «Аквариума». Правда, у меня нет зелёной лампы, но грязный стол – есть. [1 - «Зелёная лампа, и грязный стол…» – слова из песни группы «Аквариум»; главный герой этой песни – некто сторож Сергеев.] Эпичненько!
   Не знаю, порадует ли тебя этот факт, но я достиг больших успехов в промёте. Могу метнуть харчи в любой момент, без употребления каких бы то ни было харчегонных средств. В будущем собираюсь продвинуться ещё дальше – поскольку считаю это дело наиболее доступной среднестатистическому человеку формой протеста, а потому – делом чести и доблести.
   Надо заметить, что я/с, в которых (-ом) я работаю, – оптимальный плацдарм для крейзы. Особенно по выходным: можно прыгать и кричать невозбранно, а также слушать пластинки и бренчать на игрушечном пианино. До полного катарсиса.
   За сим желаю здравствовать и не унывать. Ав.

//-- * * * --//

   …Под романтической бронёй,
   Таится жалостный, растерянный,
   Негероический герой…
   (Владимир Дукельский.
   «Памяти Поплавского»)

   Но жизнь моя такое что,
   В какой тупик зашла?
   Она не то, не то, не то,
   Чем быть она должна…
   (Николай Глазков.
   «Я сам себе корёжу жизнь…»)

   Когда он появился на свет, сутки как раз начинались – лишь первые пять минут прошли после полуночи. А в роддомах тогда (да и сейчас, кажется) негласная установка существовала: шустрить, чтоб роженицы особо не залёживались и дефицитные койко-места освобождали пулей. Так вот, одна ревностная блюстительница этого неписаного закона, желая на оплате больничного очередной маме сэкономить, записала Яшу предыдущим днём, и… И никто этого, конечно же, не заметил. И прошли годы…
   И вроде бы всё нормально у Яши складывается, да только кажется с тех самых пор: что-то неладно в Датском королевстве. Типа, время упущено, но – что это за время такое и с чем его едят, непонятно.
   И ведь немудрено, что чердак подобной мутью забит: день тот фиктивный, приписанный к человеческой жизни ни за что ни про что, не пропал, не рассосался, нетушки. Наоборот, вырос тайно, разбух, как безразмерный болотный гриб. Так раздался вширь и вглубь, что и не узнать – теперь-то!
   И уже не день это вовсе, а многие недели, месяцы и годы – как бы и не прожитые Яшей, а… а будто проспал он сонной рыбой подо льдом всё это время.

//-- * * * --//

   Что сомненья? Что тревоги?
   День прошёл, и мы с тобой —
   Полузвери, полубоги —
   Засыпаем на пороге
   Новой жизни молодой…
   (Николай Заболоцкий.
   «Меркнут знаки Зодиака…»)

   Яша, моё почтение!

   Вот ты и написал мне, чем обрадовал весьма и весьма. Я-то думал, нескоро мы сможем пообщаться.
   Таки сдал несчастную начерталку… А ведь на волосок уже был от того, чтобы вслед за тобой загреметь! Уже сапоги по ночам снились… Но – крутанулся как-то и сдал, вот.
   Съездил домой. Очень хотел в новогоднюю ночь увидеть Надюху, да не судьба: встретил Авдея, сам понимаешь…
   Набрали мы с ним ханки сообразно случаю и, как обычно 31 декабря бывает, подались хату искать. К Стасику зашли было – облом: у него все дома. Уговорили каждый по полфуфыря на лестничной клетке, просто чтоб отметиться, и абзац…
   Короче, пока по району шатались, всё сухое закончилось. Авдюша к тому моменту был уже готов, а я держался… Держался – да его, жаль, не удержал: он упал, разбил пузырь водки и… я же и виноват, оказывается!
   Решили от безысходности к Василию Юрьичу двинуть; идём по бродвею мимо длинного дома (знаешь, жёлтый такой) – гляжу, Авдея нету. Всего секунду назад бухтел под нос себе что-то, прямо позади меня, а в очередной раз оглядываюсь, смотрю, исчез.
   Мне-то к Надюхе ещё надо зайти: поздравить там, ну и, соответственно… А этот баран, как назло, куда-то делся! Стал я орать: «Дюша, где ты?» – и тут мужик, что следом шёл, говорит, поравнявшись со мной – не шуми, мол, товарищ твой во-он в том подъезде; я скорей туда, стал по этажам искать и звать, никто не откликается. Ну что ж… Присел на ступеньки, достал остатнюю водяру и… в общем, не заметил, как закемарил. И… так вот я и встретил новый год, Яша: на лестнице, в чужом подъезде. А всё Авдей!
   Он, как позже выяснилось, не в этот, а в соседний подъезд тогда завернул, отлить, а потом ТОЖЕ уснул, и – вот где самая несправедливость-то: на него наткнулся Евка, разбудил и потащил в гости к Лёсе, где Дюша нажрался уже по-настоящему, вволю… А я всю ночь от холода зубами во сне щёлкал, на бетонном-то полу!
   Утром домой, естественно… Вот и весь праздник.
   Но Надюху всё ж повидал, вечером… Погуляли, сходили в кино… Без постели тоже не обошлось – в общем, что мог, всё выжал из ситуации.
   Надежда мне и про тебя, Яша, рассказала: про твои предложения ей… Не спорю, она иногда действительно производит впечатление доступной, бывает. Но ты, видимо, забыл, что я люблю её! Кем бы она ни была, понимаешь?! В общем… я был ОЧЕНЬ зол. Хорошо, что тебя рядом не было, а то не миновать бы мне тюряги… а тебя похоронили бы в закрытом гробу, по всей вероятности. Это сейчас я немного остыл… Да и Надюха больше не думает о тебе плохо, хотя и сделала выводы… Ладно, забудем. Я ведь не дурак, понимаю, тебе там сейчас тяжко.
   Держись уж как-то, не раскисай… Всё рано или поздно кончается, придёт конец и этому кошмару. Ты, главное, помни: мы обязательно встретимся! И хряпнем, и споём, и… просто так посидим. Молча, блин…
   Но пока – ты там, у себя в Архаровске, а я тут, в Таракани. (Тоже ещё тот курорт.)
   В общаге сплошные уроды: ни выпить, ни поговорить душевно… Плюс, естественно, клопы достают по ночам (странно, что Таракань не назвали Клопенью какой-нибудь… потому что тараканов-то здесь как раз почти нету) … Что ещё? Вот, ушу занимаюсь понемногу: какое-никакое, а хобби. Алкоголем-то особо не побалуешься: администрация стремает… да и денег голяк. Так что – иногда только прикладываюсь, а в основном трезвый кукую. (Но если приложусь, так уж до харчей!)
   Пока всё. Обнимаю,

   твой Арсений.

//-- * * * --//

   Болезненно осознаю сейчас,
   Что мёртвые предметы совершенней
   И, как ни горько, долговечней нас.
   (Альберт Вервей. «Террасы Медона»)

   «А ну как ладонь у ребёнка вспотеет?! – горячится человек из РУНО (хотя больше от нетерпения горячится: в предвкушении горячительных напитков, нехватки которых, к счастью, никогда в этой каморке не ощущается). – Канат-то у вас вон… поди пойми, из чего скручен… И айда, гражданин, под суд, когда дитё с верхотуры сверзится!» – «Эх, Сеня, – благодушие физрука объясняется тем, что, в отличие от инспектора, он никогда не упускает случая вовремя «поправиться». – Вечно ты тонкости из виду упускаешь. Сам-то когда по канату лазал в последний раз?» – «Да уж, – Арсений Викторович, заглатывая наживку, лирически задумывается, – четверть века, пожалуй, минуло… А что?» – «А то, друг любезный, что, раз так, я тебе напомню, – «гражданин» достаёт из ящика стола вторую стопку, для гостя, и наклоняет над ней бутылочье горлышко. – Человек, он ведь как! Или держится на канате, и тогда, потная ладонь, не потная, роли не играет, рука сама вцепится, и повиснешь себе, как на гвоздике: инстинкт великая вещь, его врасплох не застанешь… Или наоборот: бывает, вижу, вообще не держится, ну! хиловатый экземплярчик… так в этом-то случае – сползает сразу же, и вся любовь: падать неоткуда!» – «Допустим. – Непринуждённо забрасывая бухло в жилистую глотку, инспектор морщится («Завёл бы закуску какую, что ль, а, Яков-Саныч?») и со значением ударяет себя по бочкообразной груди – как бы подчёркивая тот факт, что уж эта-то ручища, да и дыхалка тоже в случае чего не подведут (сам-то он успел забраться в этой жизни довольно высоко, и если придётся падать, то… лучше и не думать о последствиях). – Ты мне лучше скажи вот что: как у вас с дыркой-то, решили вопрос?» – «Ну вот… Время очередного разговора за подвал настало…» – «Ну, уж не знаю, за подвал или что у вас… В своё время о налаживании там работы радиоузла вопрос ставился, а? И где тот узел? – Арсений Викторович напускает на себя официальность. – Сколько ни ломаю голову, всё никак понять не могу, кто ж это всё-таки разрешил вам такой самодеятельностью заниматься… Проводка проводкой, без того, чтоб её протянуть, не обойдёшься, понимаю, не дурак, – но отверстие… Это что же, значит, генплан самовольно изменили?! Тут не только административной ответственностью пахнет, но и…» – «Слышь, кочумай лечить меня! Понял?! – внезапно выходит из себя физрук. – Давай-ка лучше напряжёмся и вспомним: во-первых, дырку ещё до меня бурили, и ты сам это прекрасно знаешь! А во-вторых, я видел, там среди прочих и твоя виза на разрешении. Так чего строить целку, не пойму!» – «Яков Александрович, я попросил бы ВАС следить за словами! – От негодования Арсений Викторович делается похожим на жабу (да не просто жабу, а надутую малолетним садистом через соломинку). На пару минут воцаряется гнетущее молчание, однако водка-то выдыхается, и… первым не выдерживает сам инспектор. Супясь, наливает себе губастую, потом, помедлив, наполняет и вторую рюмку – со смыслом: ты горяч, мол, и я горяч, проехали… «Так вот, – как ни в чём не бывало продолжает Яков Александрович, осторожно принимая протянутый ему стопарь двумя пальцами. – Радиоузел епархия не моя, это к директору, но что касается дырочки… Ведь благодаря ей у нас возникла уникальная маза груз подвесить! И теперь, когда кто лезет, канат больше не телепается из стороны в сторону, а – чисто струна, вот! Как ни крути, Серый, налицо забота о безопасности подрастающего поколения, чуешь? Между прочим, премию за рационализацию сообразить не мешало бы, а ты! Э-эх, тоже мне, друг называется… А дырку всё равно не заделать уже…»
   Слова Якова Александровича не вполне соответствовали действительности: вполне можно заделать, почему нет! Затрат вот жалко.
   …Изначально-то для проводов планировали просверлить маленькое аккуратное отверстьице, однако бетонная плита, сработанная на совесть, ну очень долго не желала уступать натиску (сфокусированному в буре), зато уж когда уступила, все просто ахнули, да-а… Потому что какой уж там бур! – лишь с помощью отбойного молотка удалось сломить пресловутое сопротивление материала; при этом – то ли от того, что внутри надёжного с виду монолита скрывался брачок, то ли просто от сильной вибрации – роковым образом отслоился и шумно рухнул внизу, в подвале, внушительный пласт. Доски же на участке проведения работ сняли загодя – и теперь любой желающий мог полюбоваться сетью трещин, разбежавшихся вокруг зияющей, чёрт подери… полное ощущение, что прямо-таки бездны какой-то! Станиславу Сигизмундовичу, директору тогдашнему, оставалось лишь руками развести беспомощно…
   Впрочем, невозмутимый работяга заверил, что, мол, «всё будет хоккей: там ведь арматура, внутри-то», и в подтверждение несколько раз – возле сáмой дыры, в опасной от неё близости – неуклюже подпрыгнул (а что особенного! – если хочешь добиться закрытия наряда малой кровью, не грех иногда и сплясать перед почтенной публикой: не убудет же тебя, в самом деле, а людям какое-никакое развлечение), что же касается директора… Хм.
   Признать изрядный кусок пола аварийным, заявить об этом во всеуслышание – значит, прежде всего, своими руками обречь спортзал на кирдык. (Или, в противном случае, взять на себя всю полноту ответственности за проведение уроков физ-ры в условиях повышенного риска для жизни и здоровья детишек: ясно же, ни один преподаватель в здравом уме и твёрдой памяти не согласится на роль крайнего!) Положение отчаянное, средств на внеплановый ремонт у школы никогда не бывает (да и не может быть в принципе, поскольку всё в школьной жизни как раз плану-то и подчинено); не представляется возможным и временная передача под физкультуру резервного помещения: за неимением такового. М-да…
   Через пару месяцев директор собирался отправиться на заслуженный отдых, то есть… То есть главное сейчас – дотянуть лямку без осложнений, а там уж кому-то другому придётся… это самое.
   «Да не собираюсь я оставлять такие дела в секрете, что вы! Себе дороже…» Нет-нет, конечно же, преемника нужно предупредить об этой… мине замедленного действия. Но лучше бы не сразу, а где-то через полгодика: когда станет поздно. Когда уже срочные меры пора будет принимать… Кому? Вот именно, ему, преемнику. «Эх, дотянуть бы!» – шептал-нашёптывал внутренний голос… и ведь не поспоришь! Любой ценой нужно было дотянуть.
   Поэтому – что ж, послали за трудовиком, объяснили ситуацию… и тот уж сам, лично… не только вручил рабочему пару листов фанеры-десятки, но и вызвался ассистировать. С благодарностью приняв помощь, оператор отбойника вызвался «сбегать за подспорьем», но Станислав Сигизмундович, клятвенно заверив, что сразу по окончании нервотрёпки достойно проставится, велел закругляться «прямо щас»… что и было выполнено с лихорадочным предвкушением обещанного сабантуя (слов нет, разогревшим энтузиазм, но, увы, негативно отразившимся на качестве).
   …Старик так ни разу и не успел получить положенную ему пенсию: по прошествии примерно недели после проводов на покой умеренно скорбевшими по такому случаю коллегами он крепко повздорил с невесткой, не имевшей ни малейшего представления о том, как правильно вести домашнее хозяйство! В чём новоиспечённый иждивенец, по причине переизбытка свободного времени отныне целыми днями торчавший на кухне, наконец возможность удостовериться получил, – а сердце-то не выдержало…
   Присутствовавшего же при раскурочивании перекрытия меланхоличного Авдея Витольдовича, совмещавшего должности физрука и завхоза, благодаря слёзным просьбам супруги вскоре после описанных выше событий забрали в ЛТП, где он, воспользовавшись паузой между пресловутым трудом и немудрёным лечением, повесился в хозблоке.
   Директором был назначен некий Жипов Евсей Иванович. «Новая метла», ознакомившись с прикидочной сметой учителя физики (инициатора превращения данной норы в школьный радиоузел), решительно воспротивилась пусканию денег на ветер, а дальнейшую полемику сочла нецелесообразной. Подвал остался тем, чем был до сих пор: мрачным, сырым э-э… как бы это назвать-то… да, собственно, ничем! Недоразумением каким-то (подать в которое электричество так никто и не удосужился). В основном это самое недоразумение использовалось для хранения мебели, подлежащей утилизации ввиду выработки ресурса.
   …«Эй! Ау-у… У вас тут не заперто?» Нет. Во-первых, брать там совершенно нечего («что? старые парты? стеллажики самодельные? – да хоть самосвалами вывозите, сделайте одолжение: нам же меньше хлопот»), во-вторых, в замкнутом пространстве затхлость, губительная и для ДСП, и для низкокачественных сварных швов, усугубляется (поэтому дверь попросту сняли и занесли внутрь, где она и покоится по сей день, прислонённая к стенке), а в-третьих…
   В-третьих – старшеклассники, предпринимавшие в своё время попытки облюбовать «бункер» для перекуров, очень быстро убедились в том, что идея так себе: дырка, естественным образом выполняющая роль вентиляционной отдушины, без помех пропускала дым в спортзал; а ведь: «Эдди псих! унюхает – убьёт, в натуре.»…
   «Эдди» – так окрестили Якова школьные металлюги [2 - «Металлюги», «металлисты» – это, если кто запамятовал, поклонники и основные потребители музыки «heavy metal»; Эдди – персонаж-талисман, олицетворяющий группу «Iron Maiden», некогда чрезвычайно популярную у «металлистов».]: уж очень худ (и к тому же не по возрасту морщинист) был новый преподаватель.
   Приступив к «исполнению обязанностей», Яков Александрович в первый же день обратил внимание на то, что в одном месте спортзала звук от шагов резко меняет свой характер: становится вроде бы… звонким каким-то, что ли? Быстро наведя справки и разузнавши что к чему, задумался. Внизу, значит, под фанеркой – пустота? Самостоятельно снял пару-тройку дощечек, задумчиво простукал костяшками пальцев открывшееся взгляду… Интере-есно.
   Интересно ещё и вот что: находящийся на предпоследней стадии обветшания канат (ну, который для лазания) давно пора заменить, а нового спортинвентаря школе в ближайшем будущем не обещают, и средств для самостоятельного приобретения йок… Зато, исследовав подвальные залежи, учитель обнаружил аккуратную бухту великолепного, белоснежного с синеватым отливом, троса примерно пальца в два толщиной. Троса – даже не тронутого тлением.
   Недолго думая притащил из дому туристическую «кошку», привязав её – перекинул канатик через потолочную балку, как следует подёргал… повисел сам, потом подключил к испытанию зазевавшихся прогульщиков и… пришёл наконец к выводу, что, кажется, доверять «кандидату» можно.
   …«Ну, раз так, то что ж… вешаем?» – «Само собой!
   Но только повесить его нужно с таким расчётом, чтоб… Как бы поточнее выразиться… Прежде всего – а ну, выпилите-ка в фанере кружок, ладно? Сантиметров десять в диаметре… Во-от… И вешайте снаряд так, чтобы это самое… чтобы воображаемая прямая, проходящая через место крепления и отверстие в полу, была строго вертикальна, ну, то есть перпендикулярна плоскости пола. Понятно? А конец – в дырку просуньте, ага, в дырку…»
   Не без труда добившись от приглашённых монтажников добросовестного следования инструкциям, он снова спустился в подвал и собственноручно закрепил на свисающем сверху стропе кстати подвернувшуюся грушу (утратившую свою исходную актуальность ещё с тех пор, как волевым решением нашего старого знакомого, Арсения Викторовича, секция бокса ввиду абсурдно высокого уровня травматизма была ликвидирована навсегда).
   Петлю же, прежде чем стянуть ею плотный дерматиновый цилиндр, удачно догадался пропустить сквозь не простой узел, а скользящий: уж такая-то хватка – в силу постоянства стягивающего момента – не ослабеет, нет…
   Однако не учёл того, что не в меру энергичные школьники заведут обычай, пользуясь, блин, любой возможностью, запрыгивать на канат с разбегу и по-обезьяньи раскачиваться; вследствие этого груша нередко вываливалась-таки из петли – о чём по изменению характера болтания сметливые щенки догадывались и, окрылённые успехом, принимались… что? Правильно, раскачиваться уже с удвоенной энергией! – так, что полипропиленовые (или из чего они там) волокна, вовсю трущиеся о края отверстия, начинали издавать характерные надсадные звуки. Этакие вызывающие, вот именно. Вызывающие в сознании безрадостную картину перепиливания сукá, на котором сидишь…
   Сообщать о происшествии физруку поганцы не спешили: в случае установления факта хулиганства урок, как правило, бывал остановлен – ради выяснения (удовольствие, сами понимаете, ещё то), а с другой стороны – ведь амплитуду колебаний высвобождённого каната можно было увеличивать и увеличивать… за счёт чего сходство смельчака с Тарзаном возрастало неимоверно – ну разве не аргумент?!
   Тем более что и скрыть преступление особого труда не составляло: физрук не слишком обременял учеников своим присутствием. Тихонько опохмеляться в подсобке предпочитал – предварительно выдав классу пару волейбольных мячей в качестве своеобразного отступного.

//-- * * * --//

   Человек начинается с горя. А ты
   Простодушно хранишь
   мотыльковое счастье…
   (Алексей Эйснер.
   «Надвигается осень…»)

   Привет, Джейки!

   Давненько мы с тобой общались, а кажется – будто вчера! Но время идёт и ждать не хочет… Верно, и ты скоро объявишься, посланный командованием в отпуск: вроде бы вам полагается, нет?
   А то мы все соскучились.
   Здесь жарко, пыльно и потно уже совсем по-летнему, поэтому время я провожу в основном на дачах, вырываясь из лап идиллии лишь иногда: ради синьки [3 - алкогольные напитки, а также процесс их распивания], будь она неладна совсем… Традиционная локализация каковой в Москве обусловлена по-прежнему незыблемым перекосом отечественного распределения (сим победиши).
   Ходили в поход на озеро Глубокое, взяли с собой два ящика «Агдама» плюс известную тебе канистрочку – сам понимаешь, поход получился вполне… Без харчей не обошлось, во всяком случае; мы со Стэном, например, метали их дуэтом. А что касаемо Евсея, то он допился почти до комы, еле спасли… Нормально так отдохнули в целом.
   …В личной жизни мрак… да и просто с общением – в последнее время аналогично. С Ролькой на ножах, потому что динáмит постоянно; Ева как-то в целом не дружествен; Арсений и вовсе идиот, ты знаешь… А Стасик, тот собирается в Польшу, в турпоездку, недосуг ему… Но – не стоит отчаиваться, как говаривал великий Швейк!

   Остаюсь, ждущий тебя – Дюша.

//-- * * * --//

   Как я хочу придумать средство,
   Чтоб счастье было впереди,
   Чтоб хоть на час вернуться в детство,
   Догнать, спасти, прижать к груди…
   (Константин Симонов.
   «Тринадцать лет. Кино в Рязани…»)

   Ха! Вот, вспомнилось.
   …С детской точки зрения был у маленького Якова всего один недостаток, зато весьма весомый: избыток веса, – ну да, такая вот забавная игра слов… хотя веселья в ней мало. Потому что этого нюанса было достаточно, чтобы во всех прочих играх Яше доставалась муторная роль водящего (по совместительству – горохового шута).
   А ещё жил во дворе один такой… затейник, что ли? В общем, весельчак и общий любимец. От природы будучи добрым (во всяком случае, не более жестоким, чем остальные сверстники), он… как бы лучше выразиться-то? Ну… Просто этой самой природой ему было предназначено быть первым во всём. Если во дворе, к примеру, наклёвывалась очередная шалость, он не мог её не возглавить. Потому что как бы… не умел НЕ становиться первым в любом подвернувшемся деле, вот в чём интрига-то.
   Однажды утром дети, как нередко бывало и раньше, коротали время за тем, что, швыряясь разнообразным сухим мусором (подобной дряни в избытке на любом дворе мира), побуждали Яшу бросаться за ними в погоню. Ни один из них (да и сам он тоже) не смог бы объяснить, чего, собственно, бояться убегающим: что будет делать Яша, если, чем чёрт не шутит, посчастливится кого-нибудь изловить? Детей редко волнуют столь отвлечённые вопросы, да и сами Яшины попытки были вполне самодостаточным зрелищем. (О, дети! Только они, до поры до времени свободные от бремени повседневной этики, являются чистыми, беспримесными эстетами! Лишь им по силам воспринимать непосредственно и оценивать по достоинству бесконечное многообразие феноменов материального мира!)
   К несчастью, Яше повезло: тот самый, вечно первый во всём – беспечно дал загнать себя в угол двора, ограниченный рабицей.
   Впрочем, особенно напуганным мальчик не выглядел: в самом деле, что мог сделать ему Яша, добродушный лопух… Ну, поймал, а дальше?!
   Да Яша и сам уже осознал цугцванг – со всей ясностью озарения раз и навсегда поняв в тот момент, что играющему в чужие игры не выиграть ни за что, ни при какой погоде… А поняв это, впервые в жизни рассердился не на шутку: налицо был обман!
   (Косвенный? Пусть так… однако же.)
   Харизматик тоже чувствовал себя не в своей тарелке: прирождённый лидер, на этот раз он оказался, по-видимому, неповоротливее остальных? – ну, раз не сумел ни вывернуться, ни оставить себе путь к отступлению… Не-ет, так не пойдёт. Нужно срочно дать понять пацанам, до какой степени происходящее нетипично, более того, надлежит переломить ситуацию!
   Он схватил валяющуюся под ногами пробку от лимонадной бутылки, а потом запустил её в Якова: не камень ведь, никакого вреда не причинит… да? Ну откуда, спрашивается, ребёнку знать, что и обыкновенной пробкой можно ранить в самое сердце!
   Дети, с отдаления следящие за развитием событий, выдали порцию ржания… но смех оборвался в следующий же момент.
   Потому что Яша внезапно побагровел, задрожал и, подскочив к обидчику, с неожиданной (и более всех – для себя самого) сноровкой нанёс тому звонкий (аж эхо во дворе прокатилось туда-сюда) удар по носу.
   Лидер осел на асфальт, симпатичное личико его исказилось, из ноздрей на подбородок и свитер вдруг выползло целое озерцо неторопливой вишнёвой кровищи, а Яша… он просто оцепенел – заворожённо любуясь предельно наглядным результатом незначительного, на первый взгляд, действия.
   За подобным эпизодом в приключенческой литературе, по законам жанра, должна следовать эффектная развязка – и, как ни странно, на сей раз реальность не уступила фантазиям писателей: неизвестный подросток, по случайному совпадению рассекавший неподалёку на велике, внезапно подрулил вплотную и, притормозив, насмешливо кивнул себе за спину. Дважды приглашать не пришлось, Яша, второй раз за день поразив всех (а себя в первую очередь) небрежной точностью движений, ловко запрыгнул на предложенный ему багажник, и велосипед, послушный хозяину, резко втопил, за несколько стремительных мгновений оставив прочих героев драмы – гуртом помчавшихся было вслед (нечего сказать, быстро нас жизнь иногда местами меняет!) – маячить где-то в кильватере…
   Яша до сих пор теряется в догадках, что именно побудило незнакомца прийти на помощь. Неохота подозревать задние мысли… ну, к примеру, что парень тоже играл: роль этакого чудесного избавителя… Встать на сторону затюканного, вознести над теми, кто его травит, – разве не заманчивый способ подрасти в своих собственных глазах? И тем не менее…
   Как хотелось Яше, уносимому с места нелепого триумфа на чужом велосипеде – летевшем подобно взнузданному Беллерофонтом Пегасу! – чтоб никогда не прерывался этот ирреальный сон… чтоб не было грядущего вечера, и неизбежной, по-видимому, беседы с отцом (на работу которому уже звякнула мама униженного предводителя), и… завтрашнего дня – с демонстративным бойкотом со стороны недавних приятелей.
   Чтобы вечно неслись мимо чахлые городские деревья – и явь, похожая на художественный фильм, всё длилась и длилась…
   Но.
   Спаситель вдруг остановился и хмуро сказал: «Приехали».
   А потом был вечер, да… И завтрашний день был тоже…

//-- * * * --//

   Видно, просто сер и пресен
   белый свет с его людьми
   без былых раздольных песен,
   без грустиночки в любви!
   (Евгений Маркин. «Белый бакен»)

   Здравствуй, Яша!

   Сейчас воскресенье, я сижу в общаге. Черчение лабать невмоготу, поэтому решил сделать перерыв, письмо написать. Может, душой отдохну хотя бы…
   Был дома на мартовские праздники, Надюху видел. Набор подарила косметический.
   Ну, что ещё… Жрал водовку, отдыхал… А вернулся – будто и не было этой недели дома: опять чертежи, опять расчёты… Как же достало!
   Мая жду, чтобы снова вырваться… Всё оттает, так что можно будет, как приеду, и на полянку нашу! Полежу на ней, сколько захочется… И потом выжру свою обычную норму, ясное дело.
   Видел Авдея. Заходили к Василию Юрьичу, привет от тебя передали. (Ну, и тебе от него привет.) Выпили… Он на одеколон перешёл: дешевле выходит. Пьёт оный полустаканами. В новогодние каникулы раз употребил двадцать пузырьков с кем-то на двоих, чуть копыта не откинул. Ну, ничего, пока вроде жив (и как ребёнок рад каждому новому «ослепительному мигу»)…
   А вот меня, Яша, здешняя жизень окончательно притомила. Такая тоска навалится порой, что только старый друг Залиф Шаров помочь мог бы… а залиться-то нечем: денег нет. Так и живу: мечтами о светлом будущем… А в мутном настоящем – водка и вино по талонам. Пиво, правда, на каждом углу, но уж такое отвратное… Даже «Московское» лучше раз в сто!! Но за неимением лучшего приходится хлебать это. Возьмёшь с кем-нибудь литров восемь, нажрёшься в дрова – вот и вся, так сказать, программа культурная…
   И сны нехорошие что-то стали мне сниться, вот. Пиши, ладно? Так хочется весточки! – хоть от кого-нибудь.

   Обнимаю. Арсений.

//-- * * * --//

   О бездонная горькая честность —
   Одинокая смелость моя!
   Соблазнительная неуместность
   Нарциссического бытия…
   (Александр Гингер. «Имя»)

   Если бы кто-нибудь попросил дать информацию о себе, Яков Александрович Подкапотний мог бы сообщить следующее: дядя сорока семи лет от роду, слегка поседевший («перец с солью»), стройный (пожалуй, даже чересчур для такого возраста) и – подтянутый: имеет место быть военная выправка. Немудрено: окончив Архаровское училище погранвойск имени Таратуты, оттрубил затем положенное на заставе, а потом… Потом сказала своё веское «надо» партия (у них там в неуклонном росте процента членства сбой вышел) – он и влился в её сплочённые ряды. Словно бы за него кто-то другой это… Без особого удивления и даже с некоторым… не вполне поддельным энтузиазмом, что ли.
   Каковой не остался незамеченным: сразу в штаб округа последовал перевод – видать, оценили, из молодых да раннего по достоинству… Приметили и приветили: аж отдельный кабинет получил… Лекции читать доверили, о как! – ну, понятно какие: «…В эти тревожные дни, мы, патриоты своего отечества, обязаны все как один дать принципиальную оценку» – и далее перечисление уродливых веяний Запада.
   …Жена? Было дело: студенточка-медичка, запавшая ещё на курсанта… Знала, на что шла, ну, знала ведь! И да, сознательно готовила себя к полутюремной атмосфере военных городков, к беспросветной скуке захолустья, к отсутствию элементарных удобств (не говоря уж о «буржуазных излишествах») … Потому что на собственное терпение ставку делала! верила в будущее, да! В то невыразимо прекрасное, светлое… в котором муж – с веточками в петлицах – примостив папаху на колене, будет ездить на служебной «Волге»… Не сам, разумеется: шофёр же есть!
   (А что целыми днями, бывает, не видишь его, так это специфика службы: как-никак почти самый передний край идеологического фронта!)
   Но вот один раз с кем-то не тем повздорил… А в другой – излишне резко указал имяреку на систематические злоупотребления. Пятое-десятое… Вмешался чей-то папа, не последний человек в соответствующих эшелонах…
   Что ж… И на том спасибо, что не размазали, как червя. Просто засунули по-тихому обратно, в медвежий угол: «на охрану рубежей» замполитом.
   Вместе с мужниными «перспективами» иссякло и терпение несостоявшейся генеральши. Упаковав бóльшую часть совместно нажитого, ненаглядная рванула на родину, к замужней сестре. Играючи, словно бы мимоходом, отсудив полуторагодовалую дочку. А далее…
   Далее в жизни старшего лейтенанта Подкапотнего следовал период исканий, о котором он предпочитал не вспоминать… И мы не будем.
   Уволившись через некоторое время в запас, перепробовав ряд гражданских специальностей (выпадали и довольно экзотические: инкассатор, метранпаж, санитар… даже грузчик на пивзаводе…), вдоволь намыкавшись без какой-либо крыши над головой, изъездив необъятную родину вдоль и поперёк в поисках хотя б относительной стабильности… кое-как пробившись сквозь те препятствия, что достались от судьбы (вернее, от собственной веры в её справедливость) и без сожаления оставив позади бесприютный пик жизни, он… неторопливо спускался теперь по «склону лет», стараясь экономно расходовать силы и, главное, не перенапрягаться понапрасну.
   Так оказался в школе № **** (довольно средней, что да, то да). Поселился, как водится, в общежитии, рядом с новым местом работы. Вёл себя тихо, баб не водил: ему ведь «об однокомнатной квартире подумать» обещали…
   (Ах, изолированная жилплощадь! – мечта всей сознательной жизни, граждане… Возможность остаться наконец одному! Чтоб совершенно отдельно… ото всех от вас.)
   Ученики сменяли учеников, время текло. С «лоботрясами» (как он называл любой класс, проходивший через горнило его метóды) был суров, но корректен. Имел обыкновение в минуты крайнего раздражения переходить с ребятишками на «вы», и… И – поначалу-то школьники относились к нему сравнительно равнодушно. Но, когда выяснилось, что на Якова Александровича периодически находит и мужик становится «психованным», стали побаиваться… Так, чуток. А жизнь, она всё тянулась и тянулась – размеренная, сбалансированная… до недавнего времени представляя собой не реку, а скорее болото…
   До того дня, когда известный столичный литератор Роллáн Бежин, решившись наконец перебраться в провинцию, воцарился в двухэтажном коттедже, расположившемся в одном из самых живописных уголков городской окраины.
   Собственно, не в писателе было дело, но в одной из его дочерей – в разгар учебного года нарисовавшейся вдруг на уроке. (Без всякого предупреждения со стороны дирекции, вот так!)
   Другой бы, прежде чем влюбляться, сто раз подумал бы: всё же разница в возрасте… Хотя, с другой стороны, история знает много случаев, когда именно она, разница, являлась залогом почтительного восхищения с одной стороны и осторожной нежности – с другой… В Индии, например, это вообще нормальное дело! – а ведь не зря же у нас с ними дружба столько лет подряд: наверняка в основе родство ментальное… Да и не из таковских был Яков Александрович, кто терзается сомнениями, когда действовать необходимо! Вот, например…

//-- * * * --//

   Добро можно делать и одному…
   (Аркадий Кутилов. «У Гуляй-ручья»)

   Однажды соседка забыла ключи. Собралась в магазин, взяла сумку, деньги, даже валидол на всякий случай в карман сунула: мало ли что! – а ключи-то забыла. Дверь за собой захлопнула, отошла шагов на десять – и тут ка-ак вспомнит…
   Что тут было! Крики, причитания… Даже без слёз не обошлось (после участливого вопроса товарки, приключившейся неподалёку: «А утюг ты выключить не забыла, сердешная?») … Другие соседи услышали, бросились утешать, в замочную скважину гвоздями да скрепками тыкать – кутерьма поднялась жуткая (сразу и валидол пригодился), но всё без толку.
   А по лестнице спускался Яша, на тот момент являющийся по отношению к тётеньке соседом сверху. Гулять шёл. Увидал он, что творится, и, вникнув быстренько в существо проблемы, предложил: «Давайте-ка я с нашего балкона на ваш спущусь, взломаю раму, пролезу через окно в квартиру и открою изнутри!» – «Да чем же ты, миленький, взломаешь-то?» – «Стамеской могу». – «А сумеешь?» – «Почему нет!»
   Тётенька загорелась: «Ну, раз так, – говорит, – давай, родной, взламывай!».
   Сказано – сделано. Нашёл Яша на антресолях подходящий тросик, сделал булинь на перильцах, потом контрольку… потом стамеску в зубы, за пояс киянку сунул и – полез.
   …Страшно особо не было. Просто ощутил он в те напряжённые секунды, когда лишь верёвка сомнительной надёжности удерживала его, вцепившегося побелевшими пальцами, от падения – которое означало… Тогда Яша вряд ли мог себе представить, что означало оно для него, а всё же почувствовал, что – достаточно этому произойти, и больше ничто не сможет повлиять… ни на что! Ровным счётом.
   А почувствовав такое, чуть не сорвался вниз (мурашки по спине, знаете ли)…
   «Однако не сорвался? Ну, и забей».
   Вскрыть (правда, не окно, а балконную дверь: зазор расковыряв, язычок отодвинуть) – это уже было делом техники…
   Да только вот что: тётенька-то теперь и не знает – радоваться, что обошлось, или всерьёз подумать о смене замкá. И на Яшу стала поглядывать… косо.
   Теперь, когда всё позади, – очень уж подозрительной кажется та лёгкость, с которой Яша провернул это! Тут опытом попахивает… А откуда он, опыт-то? Не сказать чтобы праздное любопытство…

//-- * * * --//

   Чересчур далеко,
   чтоб тебе различать голоса —
   На эзоповой фене…
   (Иосиф Бродский. «На смерть друга»)

   Привет, Яша!

   Вот, сижу на физике – и под шумок пишу тебе. (Ну, и учусь понемножку.)
   Знаешь, каждый раз, когда получаю очередное письмо, прямо теряюсь. Не пойму никак: либо я такая глупая, либо, наоборот, на мальчиков так армия действует… Хотя у тебя ведь там не совсем армия, да? Ну, всё равно…
   Господи, ты смеёшься, что ли, надо мной? За каким чёртом через предложение мелкие подковырки и издевательства?! Да, может быть, я дура, так горбатого могила исправит.
   А ты вроде реже стал писать, нет? – едва успела привыкнуть, что письма каскадом сыплются.
   Наверно, я слишком многого требую от других… ну и ладушки. И пока, раз так.

   Мариша.

   [Дубль №2: ]

   И я – с утра сутулый и усталый
   Усталостью своею и чужой.
   (Константин Симон.
   «У перекрёстка, в выщербленной яме…»)

   Здравствуй, Яша!

   Удивляюсь я тебе: за что извиняешься, с какой стати?
   Не за что! Просто в тот раз девчонки у меня остались ночевать (поздно было, их в общагу не пустили бы) – вот, думаю, теперь возись… Плюс ещё и на душе как-то муторно. На подругах зло срывать не комильфо, родичей тоже дома нетути – и как выходить из положения прикажешь? Не стенке же выговаривать… Ну, я и отвела душу в письме: бумага стерпит… Устала. От суеты вокруг, от всего… Спокойствия бы!
   Читаю твои рассуждения о нашей стране, и кажется: выпади шанс, взял бы свой автомат (начищенный до блеска, полагаю?) и – паш-шёл бы строчить направо и налево, без разбору! (Илья Муромец, да и только…) Или нет?
   У меня-то подобное желание часто возникает в последние месяцы. Особенно после посещения магазина. Как увидишь, что на прилавках пусто, будто Мамай прошёл, сразу взяться за оружие тянет! Даже чего-то более весомого, чем автомат, хочется… Чтобы действие ощутимее и нервам разрядка получше…
   И ведь что самое обидное: года три уже, как все эти частные шахер-махеры разрешены, и что же? Где практический результат?!
   …Говорят, русский мужик медленно запрягает, да быстро едет… но тем не менее «тише едешь – дальше будешь»…
   Голова – будто ватой набитая… И ложь везде…
   «Я иду по ковру, ты идёшь, пока врёшь, мы идём…» – и когда ж это кончится-то?!

   А прямо сейчас: вот, кончилось. На сегодня.
   Маришка-ковришка.

//-- * * * --//

   Тебя будут стараться украсть,
   а другие такие же – спрятать…
   (Геннадий Капранов. «Глаза»)

   Устойчиво популярное среди читателей покетбуков, в кругу собратьев по перу и цеху имя Роллана Центурионовича Бежина произносилось обычно со снисходительной усмешкой – как бы мимоходом опошленным.
   «Как там Ролик Центробежин, не собирается по новой в народ валить?» – поинтересуется, бывало, театральный критик Лёха Пивоваров у поэта Сфинского. «А то! – с энтузиазмом откликается Велимир Сфинский, легендарный создатель эпического цикла „Страны мои братские“. – На днях в приёмной у самогó встретились. Говорит, бежать отсюда пора, бежать, не могу жить по-старому. Сны пророческие донимают, мол. Ну не можется ему в центрах, и всё! Центробежин, он и в Африке Центробежин!» – после чего жлобы переключаются на изучение карты вин, потому что тема, можно сказать, исчерпана.
   Действительно, прозаику Бежину было душно в столице.
   Небо, три четверти года пасмурно висящее над головой общежитским матрасом – словно отражающее серые стены преждевременно состарившихся новостроек; пергаментно блёклые из-за хтонического переутомления (нет, это не опечатка) лица прохожих; мёртвые воды пространных обсуждений «в прямом эфире» – явно срежиссированных, а потому обесцвечивающих самые яркие, самые важные слова… Хамство, пошлость, всеобщий цинизм душили ревнителя званий и лауреата премий повсюду: в магазинах, в общественном транспорте, в присутственных местах… На пресс-конференциях и в гостях у читателей, в издательствах и банкетных залах… Ох.
   Подруга жизни, Инна Петровна, хоть и жалела его, не могла сопереживать в полную силу: просто не была в состоянии… Отчасти благодаря философскому складу ума – позволявшего ей сохранять насмешливо-ироническое отношение ко всем этим домыслам, сплетням… а то и прямой клевете…
   Каждый раз, когда писателю удавалось внести что-либо новое в собственное вúдение мира и, как следствие, в концепцию семейного уклада, она с готовностью впрягалась в почин и, презрев, если была в том нужда, изжившие себя условности, гордо несла знамя (или бремя, кому как покажется реалистичнее) очередного идефикса.
   Возможно, даже с большей бескомпромиссностью несла, чем нужно бы… Роллану Центурионовичу порой чудилась в этом доброжелательная укоризна: что ж ты, мол, сам-то…
   И правда, что ж это он?!
   Ну… то самое.
   Будучи радикалом на словах, в реальной жизни Ролик крайне болезненно переносил косые взгляды общепризнанных авторитетов и… Честное слово, не мог же он просто так, без веских оснований отмахнуться от… ну да, некоторых соображений (вполне резонных, если сходу не отметать) … по поводу отдельных случаев недопродуманности… А Инна! – нет, не постигнуть ей сути состояния, в котором пребывал мэтр.
   Дочери, те другое дело: они, может, ещё не всё понимали… но чуяли: так же, как и он сам (его кровь, конечно!)…
   Он старался развить в них это из сокровенных тайников души, de profundis поднимающееся неприятие убожества – которым жизнь, утратившая вдруг ориентиры, просто сочилась… но что толку-то! Постепенно становилось ясно, что в этом железобетонном кулаке (суставы и сухожилия которого поражены, однако, неизлечимой хворью), в шебуршании людей, вынуждаемых тихой сапой принимать как оно есть существующее положение уже в своём собственном сердце – просто для того, чтобы выжить! – во всём этом аду его девочки обречены на одиночество. (Или, что ещё хуже, на запоздалое, а потому вдвойне мучительное перерождение в пустоглазых хабалок.)
   Вдобавок Роллана Центурионовича стал с некоторых пор посещать сон…
   Снилось поначалу безоблачное: провинциальный городишко. Обрывистый берег речушки, теряющейся в дымке предутреннего… Штиль. Свинцовая тяжесть воды.
   Раздевшись донага, вся семья плещется в прибрежной заводи. Он – учит плавать: сначала Инну, потом их младшую, но…
   А другая-то?
   «Калька, ты где?» – вскрикивает он.
   На этом месте всегда что-то спотыкалось. Внезапно темнело, воздух делался затхлым… Заперли! Размеры склепа определить невозможно, однако даже в кромешной тьме чувствуется, насколько мир тесен! – и такое ощущение, что холодное и липкое… в общем, терпеливо ждёт, когда на него наткнутся.
   Постепенно глаза привыкают… Свет льётся через дыру в потолке, и сквозь неё же свисает неопределённого назначения толстая верёвка. А затем, после того как взгляд вновь опускается, Роллан Центурионович вдруг… О нет.
   Даже во сне он боится понять до конца… что же парúт там, удерживаемое на крохотном расстоянии от цементного пола… Аж наволочка с простынёй каждый раз влажные.
   «Вот! Это знак… Как там у Акутагавы? Паутинка!» – мечутся мысли…
   Но по-настоящему томит, изводит неясной тревогой лишь одно: просыпаясь, никогда не можешь вспомнить… Никогда.

//-- * * * --//

   Что бездна – коль не в нас,
   то перед нами…
   (Валерий Краско.
   «Из детских грёз —
   в гипноз тоски и страха…»)

   Здорóво, Джейк.

   Ты вот постоянно просишь описывать «похождения»… Должно быть, оттого что в письмах мы слегка приукрашиваем реальное положение дел, у тебя сложилось не совсем верное представление о нашей жизни. Думаешь, мы только тем и занимаемся, что какие-то похождения совершаем? Поверь, я был бы рад. И Авдей, и Арсений тоже рады были бы регулярно совершать что-то в этом роде. Но увы…
   Вспомни, как мы проводили время до того, как ты подался в училище своё дебильное: ведь никаких особо частых похождений не было, а? Ну так вот, с тех пор, как тебя с нами нет (теплится робкая надежда, что временно), ничего не изменилось.
   Единственное существенное отличие вот в чём: мы стали крейзеть гораздо привольнее. Вследствие чего больше не маемся от беспонтовой жажды действий – на фоне избыточно полного осознания, скажем, тупиковости ветви развития… вот этого всего…
   Да, избыточно: во многих знаниях и вправду радостного мало, практика показывает. С другой стороны, стоит закосить однажды под Йозефа Швейка, и – прямо удивительно, до какой степени сразу становится по фигу! (Что, как ты уже, наверно, догадался, является единственной по-настоящему стоящей целью. Впрочем, и единственным же средством её достижения…) Короче, процесс сразу делается и легче, и приятнее, – попробуй, сам убедишься. Однако чур не отступать потом! Ни шагу назад! Вот как я, к примеру.
   Сижу в каморе своей, в Доме пионеров, где работаю теперь, охраняю территорию. Сигарет голяк. Была одна, да и та накрылась (выронил на улицу, лёжа пузом на подоконнике: с испугу – когда обнаружил осу, шакалящую по шее). Ходил за вайном, безрезультатно.
   Казалось бы, все причины для уныния налицо? А я не отступаю. Три бутылочки «Пепси-колы» купил. И пельменей. (И ещё двадцать коробков спичек: на чёрный день.)
   …Последние дни раз за разом переслушиваю недавно найденную на улице пластинку «Мойдодыр» (в исполнении автора), таски абсолютные! Соль в том, каким макаром слушать: пластинка рассчитана на 78 об./мин., а я, естественно, слушаю её на скорости 33 оборота; сам понимаешь, что получается…
   Но это ещё что! Вот мы тут как-то втроём с Арсением и Авдеем, предварительно выжрамши, залегли на мою тахту и включили песню The Beatles «Revolution №9» (ну, ты помнишь: «Number nine… number nine… number nine…» и т. д.), так чуть было до полного коллапса не дошли…
   Уж не обижайся на нас, что мы, тебя не дожидаясь, с ума сходим: только вернись – сразу наверстаешь, дело нехитрое… То есть нет, гоню: хитрое… но – наживное. Просто надо почувствовать во всём этом изюминку.
   Ты там у себя, в корпусе вашем недопажеском, тоже клювом не щёлкай: чуть начальство отвернётся, крейзей! Не перебарщивая, в меру: у вас там чуть что, сразу трибунал, наверно? Кстати, хорошее слово – «трибунал»! Похоже на название чего-то сильнодействующего. Представь себе: «Мадам, разрешите пригласить вас на облаточку трибунала!"… Я почти уверен, что за отсутствием доступного алкоголя скоро так и будет у нас…
   Вчера позвонил Евсей и пригласил в гости. Посидели у него, поговорили, поели пельмешек… Евка рассказал, в частности, что не может больше светиться в своём меде, так как ему там за какие-то дела нетухло вломят евонные однокашники. Так что учёба, похоже, задвинулась. Хорошо, что от армии откосил, по «7Б», – приписное свидетельство мне показывал, хвастался… Я даже переживаю чуть-чуть: вдруг он опасен?
   Вот такие новости у нас.

   Пиши. Твой Стэн.
   (И ещё мужики тебе привет передавать просили.)

//-- * * * --//

   Мой милый друг, а всё-таки как быстро,
   Как быстро наше время протекло…
   (Георгий Суворов.
   «Ещё утрами чёрный дым клубится…»)

   Вообще говоря, мужикам они свойственны… похождения. Общеизвестный факт.
   Вот жил один такой Арсений (ну, вы знаете). И был он, как и сам Яша, большим любителем употребить пива. (Бабы-то не давали пока, ну и…)
   Однажды вечером сидели на лавочке перед Яшиным подъездом и думали разные думы. Думы думались обыкновенные: денег не было, а выпить хотелось, да ещё как!
   Так они без толку унывали бы ещё долго, но тут в голову Арсению пришла идея: а что, если пробраться на близлежащий пивзавод и, прикинувшись своими, на некоторое время там зависнуть?
   Ясен пень, завод обладал несколькими степенями защиты: территория обнесена бетонной оградой двухметровой высоты; на каждой проходной опытные контролёры (затаившие, судя по рожам, обиду на весь мир, а оттого вдвойне внимательные), внутри – мающийся от безделья ОМОН; до кучи «крепость» опоясана газоном шириной метров двадцать (выполняющим пусть и не совсем те функции, что контрольно-следовая полоса у пограничников, но примерно) – благодаря чему подступы к забору отлично просматриваются с дороги, которая…
   Впрочем, по шоссе этому следуют большей частью транзитные фуры, водителям которых наверняка наплевать на всё, что не имеет отношения к рейсу, ведь да?
   Но – едва кенты (давно прибывшие на место и прятавшиеся теперь у насыпи маневровой ветки) успели обменяться мнениями на этот счёт, как углядели проблесковый маячок, а затем и саму машину, ползшую мимо них. Жёлтую с синими полосками! – в точности как рубаха Сени… Короче, ситуация казалась почти безнадёжной.
   …Улучив момент, когда УАЗ проследует мимо, кинуться к забору, неизвестно каким чудом оседлать его, перекинуть ногу, спрыгнуть, не медля ни секунды, вниз… А с той стороны, пожалуй, собаки рыскают!
   И, потом, человек – верхом на заборе, на фоне неба… при том что из-за угла, сделав очередной кружок, уже и ментовозка приближается… Много ли шансов, что удастся незамеченным сквозануть? Да такое ни представить себе невозможно, ни тем более осуществить в реальности! Никому, никакому герою…
   Кроме Яши с приятелем: уже накативших ранее по сто или сто пятьдесят ректификата из общего их НЗ (в одном гараже, в маленькой такой канистре… не важно). Уже припёршихся сюда, «с-спица-ально». (И раз припёршихся, то отступать от намеченного не планировавших!)
   В общем, предприняли следующее: подождав, пока голубой огонёк в очередной раз не скрылся за углом, выскочили из укрытия, подбежали к первому попавшемуся врытому у обочины невысокому столбику (с табличкой, информирующей о глубине залегания какого-то кабеля), выдернули на раз-два из земли и… подхватив на руки, расторопно ретировались. Вовремя! – полуминуты не оттикало, а «буханка» показалась опять! И…
   И: спокойно пропустив патруль, удостоверившись, что «всё чисто», стремглав пересёкши, в обнимку с трофеем, полосу отчуждения, оказались возле забора, прислонили к нему, не сбавляя скорости, столбик, по очереди взобрались… перемахнули на ту сторону…
   Фу-ух! Едва успели нырнуть за батарею ржавых ёмкостей, как возникли амбалы, двое (и ага, с овчарками на поводках!) … Остановились, достали курево, трындёж забулькал…
   Разобрать что-либо, за исключением горестного «падло буду, через неделю верну», не удалось, хотя, судя по всему, ключевой была именно эта фраза: один полез (картинно выпустив дым из ноздрей) за пазуху… и – застыл, насторожённый поведением псин: страдальчески заглядывающих непонятливым людям в глаза и беспокойно скулящих. Затем двинулся к «укрытию»; но тут…
   Арсений – хлопнув Яшу по плечу и шепнув: «Давай за мной!» – вылез из-за бочек, стараясь всем своим видом демонстрировать крайнюю озабоченность.
   Сделав вид, что заметил охранников лишь миг назад, он улыбнулся одной из своих самых компанейских улыбок и обратился к ним (от неожиданности притихшим) так: «Мужики, контейнер из второго цеха куда делся, не знаете?».
   «Мужики» пялились откровенно хищно. Тот, что собирался отдать другому свои кровные, снизошёл наконец: «А он тоже контейнер ищет?» – и впился зенками в Яшу, который в это время с деланой пристальностью осматривал подошву своего белоснежного баскета. «Точняк! – размашисто кивнул входящий в роль Сеня. – Говорю ему, пошли лучше у девчат спросим, а он: „Сам видел, сам видел“… Тоже мне, ясновидящий!».
   «Ни хрена мы не знаем», – другой, получив наконец деньги, заныкав их в карман и, видимо, почувствовав себя хозяином жизни, беззаботно хохотнул, – но вот первый… Первый помолчал, посопел и выдал: «Смотрите, хлопцы, чтобы я не видел, как вы продукцию за территорию налаживаете! А то есть такие… хитромудрые! Если каждый выносить начнёт, то… Ну, вы меня поняли…» – только после этого напутствия он, изобразив на лице сознание выполненного долга, продолжил путь, увлекая за собой и напарника. Проследив за тем, как затянутые в чёрную форму спины скрылись за углом невзрачной будки, ребята тоже подались… в противоположную сторону.
   «Сеньк, – вспомнил Яша, – что за контейнер, а?» – «Ты с дуба рухнул?! Да любой контейнер, любой… Никак не въедешь? Важно было, чтоб они повелись, дурашка!» – «А девчата… тоже абстрактные?» – «А что, беспроигрышно: должны же на этакой махине хоть какие-то девчата работать, в конце концов!» – «Наверняка… Но если бы тут не было второго цеха…» – «Один цех на весь завод?! Не смеши». – «Предположим, у них они буквами обозначаются!» – «Кончай». [Вот зануда, действительно! А ведь какой смелый малец был…]
   Арсений раздражённо махнул рукой и толкнул первую попавшуюся дверь; Яше ничего не оставалось, кроме как юркнуть следом.
   Снаружи, на полосе фанеры, вылинявшей до полной невозможности распознать исходный цвет, тем не менее отчётливо читалось сакраментальное: «Светить всегда, светить везде…» – но внутри царил полумрак, а кроме того, было душно, влажно и шумно, как в бане; впрочем, этим сходство с оной и исчерпывалось: стоял неожиданный, особенно по контрасту с уличной жарой, холод. Воздух казался вязким, липким… И плыл в нём, растекаясь по мрачным помещениям, ни с чем не сравнимый аромат семидесятиоборотной тархуновой эссенции.
   Персонал обнаруживать себя не спешил – то ли заховались, как говорится, подальше от начальства, то ли вовсе по домам разошлись; так или иначе, сейчас предприятие функционировало в автономном режиме… и к тому же на холостом ходу. Во всяком случае, опознать какие-либо плоды невидимой деятельности, кроме непрестанного шума (и амбре, валящего с ног), не представлялось возможным.
   …Оскальзываясь на металлическом полу, с трудом лавируя между пахучими лужами, Яша и Сеня шли тёмным коридором с обескураживающим количеством ответвлений… всё шли и шли… пока, решившись, не свернули в одно из них. Где и обрели практически сразу то, ради чего была затеяна вся глупость.
   Эдем, воистину! Он… представлял собой квадратную комнату, в изобилии заставленную ящиками со стеклотарой. Судя по тому, что посуда стояла незакупоренной (а кое-где посверкивали и отбитые горлышки), складировался тут… исключительно брак, да? Догадка рассеяла остатние угрызения совести! Схватить первые попавшиеся бутылки, и поднести к губам, и…
   Из нивелированного тенью угла помещения донёсся новый звук. До того неожиданный, что даже Арсений вздрогнул, а Яша, тот попросту выронил своё пиво (капитально при этом облившись).
   Некто тощий и жилистый, выпростав на свет божий, капающий из единственного окна, заспанное табло (к слову, исключительно штрафное), поднялся им навстречу с груды битого кирпича. Вытер о засаленный комбинезон руку и протянул, хрипло дыша, Якову: «Не узнаёшь, что ли? Может, зеркальце дать?».
   Мутно вперился в Арсения. Хотел и ему что-то сказать, да на ногах не удержался. Прочертил башкой замысловатую кривую, воткнулся в курган использованной ветоши и затих.
   Переглянувшись, взяли по следующей: нет времени на сантименты…
   «Кажись, нормы где-то по четыре на рыло», – машинально сделали в уме зарубку контролёры, спустя часа два выпуская наших героев через центральную во внешний мир. Сочувственно («такие молоденькие, а спиваются!») рассматривая этих двоих – чьи лица… хм… показались работникам турникета и свистка будто знакомыми, нет? Да-да: как лицо любого человека кажется знакомым – в случае если он нагрузился как следует: чисто профессиональное дежавю…
   И что, задерживать всех идущих со смены пьяных? Так это надо будет выделить специальный бокс, чтоб их туда складывать, да ещё и отдельный штат сотрудников завести…
   Поэтому на свежий воздух друзья выползли беспрепятственно. Небо оказалось чистым и – звёздным: стемнело.
   Налетевший ветерок принёс с собой озноб. Яша отстранённо подумал, что – вот… Что застудит он себе потную шею. Что ангина ему обеспечена… Но что всё это будет завтра, а сегодня – необходимо добавить ещё: вот столько… чу-уточку…
   А там, где, приткнутый к забору, сиротливо ждал забытый на месте преступления столбик, – не конкретно там, но неподалёку – сгорала от нетерпения группа захвата, вызванная бдительным гражданином (его имени история не сохранила, как ни жаль): вели наблюдение за тем участком неба, на фоне которого, по идее, с минуты на минуту должны были высунуться злоумышленники…
   (И в тот самый момент, когда Яша, благополучно доставивший на остановку общественного транспорта невменяемого Сеньку, помогал теперь последнему забираться в салон автобуса (лениво огрызаясь на истеричные требования пассажиров добираться своим ходом), старший наряда решил вызвать подкрепление: на всякий случай…)
   Вот видите: наполняя жизнь содержанием, иногда можно и своими силами прекрасно обойтись… А то всё «бабы», «бабы», – а чё бабы!
   Обыкновенные…

   [Кстати, необходимое пояснение: ]

   Дорогие мальчики и девочки!
   Возможно, по ходу чтения у вас уже неоднократно возникал вопрос: да что же главный герой сотоварищи постоянно пьют, а? (У нас ведь нет причин не верить письмам? Ну вот…) Каждый раз – как последний! Неужели больше нечем заняться?!
   Представьте себе, да. В смысле, нет: нечем.
   Действие происходит на рубеже восьмидесятых и девяностых годов прошлого века, причём в стране, где, положа руку на сердце, из развлечений нету почти НИ. ЧE. ГО.
   …Книги? Ну-у… Те немногие, кто пробовал развлечься с их помощью, убедились на собственном опыте: без мозгов это практически нереал. Значит, отпадает…
   Что-что?.. Голос из зала: «Можно в планшетике посидеть…»
   Эх-хе-хее… Ты не понял, мой юный друг. Это Советский Союз, конец 80-х / начало 90-х.
   Персональные компьютеры уже существуют, да, но на деле… мало кто хотя бы знаком с теми персонами, у которых есть те компьютеры. Иметь компьютер в конце 80-х – то же, что сегодня владеть, допустим, самолётом: теоретически возможно, однако… М-да.
   Уже есть где-то и первые лэптопы… но не здесь, не в СССР. Сюда их никакой контрабандист переправить не решится: зачем, кто купит-то! Таких денег даже у цеховиков не найдётся, пожалуй, не то что у фарцовщиков…
   (Да и сама мысль о том, что компьютер (!) можно НОСИТЬ С СОБОЙ, дика и нелепа. Всё равно что таскать в авоське слиток золота: до первого кидалы, а там…)
   И вообще: «Не про нас оно!» – никто же не мечтает об адронном коллайдере в личном пользовании… Впрочем, тогда и слов этих в обиходе не водилось – ну, пускай о синхрофазотроне… всё равно не мечтают люди о подобных вещах. Они и не нужны никому, вещи-то подобные. Потребность не сформирована, блин.
   Ну… а если бы в те времена ты вынул из кармана самый завалящий СМАРТФОНЧИК и показал бы интересующимся, как он работает, люди тебя инопланетянином сочли бы! или как минимум гостем из будущего… и – сдали бы куда следует. На всякий случай.
   …Спорт? Инвентарь больно дорог. Клубы по интересам? Формализм и скучища. (И бабы, как уже было сказано, давать не хотят.) Делать нечего…
   Можно, конечно, искусству себя посвятить (за неимением горничной-то) … Бывает… У кого-то вся жизнь сплошное произведение искусства. Чистый театр…

   * * *

   О сердце бедное, не трусь:
   Всё переменится отныне!..
   (Людвиг Уланд. «Вешняя Вера»)

   Что творилось в десятых, во всех четырёх! Какие любовные треугольники треснули и разлетелись вдребезги… и как же возненавидели нежданную конкурентку девчонки – это что-то с чем-то! А как шипели при её появлении длинноногие учительницы начальных классов…
   Малейшего повода было достаточно теперь математичке, чтобы сорваться и… сорваться на визгливый крик! треснуть по столу указкой! выбежать из класса, хлопнув дверью… и немудрено: на предпоследней парте теперь ютилось невыносимо, провокационно прекрасное существо. Будто… не перечёркивающее, нет, но – полностью обесценивающее нежным взмахом ресниц каждый, с огромной натугой усвоенный, закон… каждую записанную на доске новую формулу… «И чьи нервы выдержат такое?!»
   Педагогический коллектив роптал, ибо на девяносто процентов состоял из дам – а остальные десять никто не спрашивал: кто из этих евнухов ещё помнит, что когда-то был мужчиной?!
   …Разве что директор: подвижный пузан с лысиной гладкой и нежной, как кожа младенца. Стоило Кальке появиться в поле его зрения, ноздри крупного директорского носа забавно раздувались, и… ещё с полчаса после он ходил по школе, приосанившись. Мурлыча под нос песни беспокойной юности – пока рутина не завладевала сознанием вновь, и…
   И, конечно, преподаватель физкультуры: тот и вовсе обречён был.
   Ведь должен же настать день очередного урока в десятом «В», правильно?
   А раз урок, то и построение, так?
   Ну… вот и она. Как раз напротив: в середине строя…
   Во всём блеске юности, бьющей через край (и прямо в торец – всем руки распускающим!).
   …О, смущаться в новой обстановке девушке не свойственно, не волнуйтесь, она вполне ГОТОВА… Сдавать нормативы, и в эстафетах участие принимать, и в «картошку» рубиться… действовать, в общем! демонстрировать себя в действии!
   Но – тишина… И откуда же взяться тишине на уроке физкультуры?
   …Почему затаили дыхание соседки по шеренге?
   В ожидании хоть какой-то команды ты нетерпеливо поднимаешь голову… чтобы встретиться взглядом… с неким потёртым дяденькой. Некрасивым (пусть и очень идёт ему эта седина). Фигурой напоминающим юношу, но – лишь фигурой.
   Тишина… Тридцать девять пар насмешливых глаз, тридцать девять затаённых дыханий: интересно же, как физрук отреагирует на… впервые увиденное. (Как это бывает с другими, ученики уже знали – и в первую очередь каждый из них помнил, как это было у него самого.)
   Тридцать девятеро: десятый «В» в дополненном составе… Или нет: тридцать восемь – и она одна! – единственная… О-ох, с-сс-сердце… Проклятое, сжало-то как вдруг… «Ничего, Яшка, сейчас… сейчас тебе станет легче…»
   Тем более – брови-то её… Словно коромысло весов, дрогнули… Едва заметно… и всё же.
   «…Ждать? Чтобы… что? Дождаться в итоге человека, достойного жара души больше, чем кто-либо? И кого же, принца на белом коне?
   Нет… Не тот самый достойный, кто наилучший из всех (ведь и нет никаких наилучших, пока не с кем сравнить), а тот, кто всех сильнее в том жаре нуждается!!»
   О да. И… блаженны загребающие его чужими руками.

//-- * * * --//

   У меня сидят в гостях
   А потом за дверь выводят,
   Крепко за руки берут…
   (В. Ропшин. «Гильотина»)

   Здравствуй, Яша!

   У нас была неделя хозработ, вместо учёбы – труд на благо альма-матери. Я, конечно, сделал себе освобождение по болезни и свалил домой.
   Приехал с вокзала, в хату захожу, тут же звонит Дюша. (У него чутьё!) Конечно же рванули на бродвей, взяли в гастрономе пару «Вазисубани», посидели на травке, покалякали о гнилой жизни… Народ набежал: «Жигулёвское» выбросили – ну, мы тоже не могли пройти мимо этого факта… Хотели по одной. Не вышло… Скорефанились там с одним, из МГИМО якобы (денег до фигища), всё рассказывал, где был, что видел, а мы с Авдеем на его пиво налегали… Как дома очутился, не помню.
   Проснулся оттого, что трезвонили, – оказалось, мать. С семи вечера ждала под дверью (а когда я проснулся, было около полуночи). Понятное дело, скандал…
   Утром поехал за обратным билетом (потом ведь не достать ни за какие деньги!) … Надыбал, возвращаюсь, иду от метро, навстречу Дюша. Ну, туда-сюда… у него пятнадцать рублей. «Пойдём, – говорит, перехватим, Сеня». Пошли… По бутылочке, по второй, у меня пять рублей отыскалось, посуду сдали, ещё пива купили… Потом ещё…
   Домой явился, мать чуть с ума не сошла: второй день сын пьяный! Опять разборки…
   На третий день Авдей уже прямо ко мне заваливает. Я отходняком маюсь, он тоже. «Пойдём, – говорит, – дерябнем». – «Ну, пойдём…". Шли, шли, поравнялись с винным; там, в очереди, Дюша выцепил какого-то приятеля, который был чирик должен… Взяли пива и к Авдею (его мама встретила нас словами: «Тащит и тащит в квартеру всю районную шелупонь!» – а мы-то доселе и не задумывались, кто мы… но тайное всегда становится явным, всегда) … Ну, ты понял, день прошёл так же, как оба предыдущих. И с тем же результатом.
   И вот, Яша, таким манером я… провёл всю неделю.
   Лишь один раз виделся с Надюхой, мельком: ей нужно было отлучиться, по делам… и мы условились созвониться вечером. Но мне снова повстречался Авдей… Короче, позвонил я на два часа позже, чем договаривались, кирной, и Надежда трубку бросила. Логично, что ж…
   Но самое стрёмное ждало меня в Таракани, в общежитии: когда я приехал назад, оказалось, что нашу комнату РАССЕЛЯЮТ.
   Дело в том, что на ту неделю все остальные соседи по «номеру», вместо того чтобы вкалывать, тоже уехали кто куда… кроме одного тихого такого паренька, тоже иногороднего. А у него один местный (с нашего курса) попросил на время уступить жилплощадь, чтобы день рождения с друзьями справить; тот, делать нечего, согласился: ему ведь тут жить… ну, ты понимаешь… И был в нашей комнате полный ужор и многие другие излишества.
   А потом вся эта шатия (человек десять) вывалилась в коридор и устроила там махач с соседями; те их как-то умудрились выставить на улицу, но мужики через час вернулись и привели с собой местную контору – и тогда уж мочилово пошло по полной программе…
   Ну, и не стоит удивляться, что после этого нас всей комнатой вызывают на заседание студсовета и прямо перед фактом ставят: так и так, мол…
   (И не отмажешься – типа, мы ни при чём: откосили-то все как больные, а значит – должны были не ездить, а по своим койкам сидеть! и любое безобразие контролировать!)
   Плюс ко всему в нашу комнату – как в освободившуюся – собирается заселиться общажный бугор (зовут Генералом). Вот прямо здесь и сейчас! Только что передал (через комендантшу), чтобы мы из апартаментов съезжали, срочно. А нет, так он высадит дверь и самостоятельно выкинет наши вещи вон (причём он такой: сказал – сделает).
   Сижу, жду… Или он меня порешит, или я его. Скорее первое. В общем… не удивляйся, если это письмо окажется последним.
   Впрочем, как бы то ни было, ответ приветствуется – буду ждать… то есть, конечно, смотря по тому, как события развиваться будут… В любом случае постараюсь в состоянии боевой готовности пребывать.

   А пока пока-покедова. Арсений.

//-- * * * --//

   И бодро рослые кретины
   Несут бессмертие в штанах!..
   (Семён Тихонов. «Лавочка бессмертья»)

   Но как его ты ни зови,
   Он всё пойдёт своей дорогой —
   Сорвать с поруганной любви
   Венец блестящий и убогий.
   (Юрий Домбровский. «Я вновь на дне…»)

   …Возможно? Почему нет! События порой развиваются непредсказуемо…
   Долго ли, коротко ли, пришла пора отправляться в отпуск.
   С формальностями покончено, и уже стоит курсант за воротами, норовит надышаться впрок вольным воздухом, но… это даже не полдела ещё!
   Времена-то сложные… Приезжаешь на вокзал, военный билет в окошко суёшь: «В отпуск еду!» – а тебе в ответ: «Ну и едь». – «Ну так… билет бы!» – «А кончилися! Всё! И нечего шастать, щас наряд вызову…» – «У меня отпуск! предписание есть!» – «Твои проблемы».
   Хорошо, что у Яши, которому родители продуктовые посылки собирали периодически, вследствие этого образовался в Архаровске полезный знакомый: проводник (который за умеренную плату доставлял ему гостинцы прямо на КПП), – пообещал утрясти все вопросы. Но… не раньше, чем завтра, ближе к вечеру!
   Так что – не завтра, а здесь и сейчас – имело смысл составить программу действий: чем себя занять до того момента, когда всё должно будет утрястись.
   Сколь-нибудь удовлетворительными познаниями в топографии здешних точек Яша похвастаться не мог, но, по счастью, встретил на вокзале одного срочника (из РВСН [4 - ракетные войска стратегического назначения]) – который тут в госпитале лежал (а потом комиссовали: спасительный артрит всплыл)…
   В кассе шурупу [5 - Так пограничники называли всех остальных солдат-срочников (от поговорки: «ПВ – щит родины, а СА – шурупы в этом щите»).], естественно, сообщили то же, что и всем, тем не менее парнишка унывать не собирался! Такой заводной, компанейский… и по-хорошему наглый, да! (Хотя, вот честно, сегодня я не взялся бы объяснять, что значит «по-хорошему». ) До армии он был водилой, потом призвали – стал начштаба возить… поэтому Архаровск («по долгу службы, ё-моё!») знал как свои пять пальцев, и… неужели ж у такого проныры не найдутся в городе знакомые, которых можно раскрутить?!
   …Было уже поздно, когда Яша и его новый друг поняли: расчёт на естественную порядочность двух молодых старлеев, приютивших «странничков» в убогой общежитской келье и с удовольствием уговоривших бóльшую часть принесённого визитёрами горючего, оказался неверным. Офицерикам захотелось продолжения, и они быстро выписали откуда-то двух женщин: сделавших своё дело мавров в данной ситуации нельзя было не выпроводить: «Кроватей-то всего две, чуваки!»…
   На мороз, прямо скажем, не хотелось. Яша вознамерился учинить небольшую бучу, однако умудрённый жизнью спутник заметил: «Не стоит оно того – можем на „губу“ попасть запросто; по пьяни-то все корешá, но, чуть что не так, сразу о субординации вспоминают…».
   Ладно. Но дальше-то как быть? Найти вписку в Архаровске (в городе с исключительно консервативными нравами) – в два часа ночи… это было Проблемой, с большой буквы «П».
   Как быть? Ушлый шоферюга имел запасные варианты на все случаи жизни!
   Еле видными тропами – которые протоптали «в стороне от придирчивых глаз» собаки; задами каких-то запущенных сооружений (больше всего напоминающих исполинские голубятни); закоулками полузаброшенных… доков? факторий? – и не различишь… наконец, заснеженными до полной неприметности огородами… Путь увлекал компаньонов в дебри городской окраины, а она, в свою очередь, плавно переходила в мрачное северное село, ощетинившееся на чужаков кренящимися изгородями. Яша, заражённый необъяснимой, но отчего-то радостной уверенностью спутника, еле за ним поспевал. Наконец провожатый отпер ничем не примечательную калитку, перевели дух.
   …Нижние венцы утопали в сугробах, ластящихся к окнам огромными белыми котятами, верхние же скрывала чернильная тень от криво нахлобученной крыши. Дерево сруба безжизненно серебрилось в лунном свете.
   Водила поднялся на крыльцо и постучал.
   Послышалось шлёпанье ступней, звякнула щеколда, коротко скрипнула дверь, выпуская клуб настоявшейся в недрах атмосферы, и на крыльце оказалась девушка…
   Собственно, почти девочка. Поверх ночной рубашки телогрейка накинута, плат пуховый… Одной ножкой другую растирает: знобко. Вселенский холод, космический…
   Шофёр приник к маленькому ушку. Несколько томительных мгновений убеждал в чём-то… Мотнув головой и всем корпусом в Яшином направлении: вон, мол, – схватился рукой за перильце, равновесия не удержал… Трухлявая древесина ждала повода рассыпаться в прах давно – и сделала это, как только представился случай. Яша подумал, что сейчас их начнут крыть матом, в полную мощь юных лёгких (и на ор из дома вылезет, скажем, парочка братьев: с чугунными взглядами и плечами), но селянку эксцесс смутил не особо; она молча поманила, и в следующий момент Яша со спутником оказались в дышащих затхлым, но уютным теплом сенях (о размерах которых судить было затруднительно: мешала темнота – полная, хоть глаз выколи).
   Водила вполголоса буркнул, что, мол, «бабку, главное, не разбудить, а прочее приложится»; спорить было не с чем, и Яша покорно канул в омут охваченного спячкой дома – вслед за не по годам милосердной ариадной (чувствующей себя в путанице притолок, порогов и разнокалиберной рухляди как рыба в воде).
   Девчонка привела их в крохотный чулан (а может, и не крохотный, но как проверишь, когда ничегошеньки не видно! – только смутно белеет постель), где плавал дурманящий аромат, неожиданно вызвавший страх какой-то потери… и пускай: не в том состоянии был Яша, чтобы разбираться в своих ощущениях (ох не в том). А посему безвольно подчинился приказу: «Раздевайтесь и ныряйте!» – не совсем понятно к кому обращённому: к обоим или… но пускай, пускай уж… и поплывём – стоит лишь попробовать… Ну правда же, стоит?!
   …Лёжа у стенки, закутавшись в причитающийся ему краешек огромного лоскутного (так казалось на ощупь) покрывала, начал погружаться в долгожданный сон, по-цивильному многоцветный и – глубо-окий…
   Но погрузиться целиком не получилось: остальные легли к нему.
   Несмотря на расслабленное состояние, он догадался: вдруг притиснутое к его боку горячее тело принадлежит отнюдь не шофёру. Послышалось невнятное бормотание, в ответ – испуганный шёпот… плавно перешедший в протяжный вздох. Взвизгнули пружины, ого! Да-аа…
   Шквал страсти – налетевший столь же яростно, сколь и внезапно – теперь порыв за порывом, волна за волной бил пару об оцепеневшего третьего-лишнего, и толчки чужих бёдер сливались с ударами Яшиного сердца в единый, сложноструктурированный ритм. Сдерживаемые поначалу стоны постепенно становились откровеннее… и откровеннее… и, блин, совсем уж… пока минут через пять не оборвались.
   Близко, над самым Яшиным ухом, жарко выдохнули: «Э… Ау… Слу-ушай… Если хошь, то присоединяйся, что ль!»
   Застучало в висках… устремилось, ринулось не разбирая дороги в щёки (и без того жарко пылающие) … Изнемогая от парализующего ужаса, Яша запустил руку туда, где у девушки, предположительно, находилось «это»… но там – всё ещё был водила… пыхтение какового участилось, он часто-часто залопотал: «Ща-ща-ща…» – после чего ножки кровати (давно уже имитировавшие перестук вагонных колёс) выдали финальную барабанную дробь, герой-любовник охнул и, сползши с… ничего не поделаешь, назовём как есть: чем она хуже?! – героини-любовницы, освободил место.
   Яшины пальцы коснулись её вновь (она даже не вздрогнула). Помедлив, Яша продолжил… и – будто провалился в сон! Будто нога соскользнула. Будто…

   Некто проснулся оттого, что ботинок врезался в грудную клетку.
   Захрипев, разул глаза – и тут же был вынужден прищурить их до полного минимума: уж очень много направлено в лицо карманных фонарей…
   «Та-ак, – донеслось с той стороны световой завесы. – Опять… Что ж ты терпение-то испытываешь, пакость? Хочешь убедить меня, что ни с кем из вас нельзя по-человечески? Считай, удалось!»
   Внутренне крича от боли, торопливо встал. Полурасшаркиваясь-полуускользая, попятился в сторону выхода… но четыре фигуры метнулись следом, окружая: «Ты куда это?!»…
   Тени замелькали быстро и беспорядочно, как в немом кино, и бродяга снова… прилёг, м-да… но его тут же снова подняли…
   Вторично он вырвался из забытья парой часов позже – обнаружив себя валяющимся на краю некоего газона (что было осознано благодаря лезущим в нос травинкам).
   Попытавшись пошевелиться (с целью ощущения себя как данности, фиг ли!) – человек тут же уяснил, что рыпаться надо осторожнее: пронзившая внезапно боль свидетельствовала о наличии серьёзных повреждений грудной клетки (возможно, вплоть до переломов).
   Поэтому пришлось поступить так. Осторожно перекатиться на живот (въехав при этом плечом в чью-то блевотину), далее – опирая туловище на локти и колени, равномерно приподнять его над поверхностью земли и… повисеть так немного, отдыхая. Для ободрения души и обретения внутреннего равновесия промурлыкать чýдное:

     А чем здесь платят за постой,
     За небосвода цвет густой,
     За этот свет, за этот воздух
     И за ночное небо в звёздах?.. [6 - – песня на стихи Ларисы Миллер]

   Встать.
   (Ничего, проделал это как миленький…)
   Ага, зал ожидания, откуда его недавно вытурили, располагается ближе, чем хотелось бы: метрах в пятидесяти. Так не пойдёт.
   Стараясь не светиться, поспешил покинуть место пребывания… но прежде, чертыхаясь, отчистил пучком травы пиджак (с тщательностью, выдающей натуру утончённую и имеющую склонность к упорядочиванию материального мира). Не ограничившись этой мерой гигиены, он обрызгал участок материи одеколоном «Саша» (флакон которого всегда имел в кармане ради посильного поддержания чистоты в зонах риска: в промежности, за ушами и между пальцами ног, – а также для санитарной обработки царапин и ссадин). И – направился в сторону неуместно белоснежного микроавтобуса, с недавних пор постоянно запаркованного на углу Второй Первопанельной и Домокловского проспекта.
   Здесь располагался круглосуточный пункт оказания неотложной помощи, переливания крови и пересадки внутренних органов (функционирующий на средства всемирно известной интернациональной корпорации «Врачи без ограничений»). Здесь чувака знали и ценили как регулярного донора – одного из немногих, на качество сырья которого можно было положиться. (К тому же кровь и прочее принимали волонтёры-соотечественники, что облегчало коммуникацию.)
   – Что, как обычно? – Это ему вместо приветствия.
   – Не получится, – замялся он. – Сегодня, боюсь, я нуждаюсь в вашей…
   – Да ну-у? Печальненько… Лежал в неположенном месте?
   – А в положенные меня не пускают, – бичара потёр горбатый нос… Хмуро оливковое от неухоженности костистое лицо, густые брови сведены на переносице. – Паспорт ещё когда отобрали! Сказали, мол, прописка твоя фиктивная, гуляй себе! – Он запустил руку в кудрявую шевелюру и принялся сосредоточенно искаться, а визави, весь в белом, всё глядел пристально и глядел… да, всё глядел и глядел, поигрывая использованным баяном, – и по всему было видно, что пора уже… конкретизировать, ну… – Ну, так как, посмóтрите?
   – Раздевайтесь. – Усталым движением врач метнул машинку в мусоросборник (и попал). Обернулся. – Полностью, полностью раздевайтесь: я должен везде… убедиться… Раздевайтесь и – на кушетку ложитесь-ка.
   …Тело представляло собой удручающее зрелище: множество гематом всех форм и размеров – плюс два-три довершающих картину штриха: роспись позавчерашнего… скажем так, ультрапатриота… Вздохнув, медик приступил к пальпации. Герой сна вполголоса развивал начатую тему:
   – Говорят: «Что ты в столице делаешь?» – Да я здесь родился! и сорок шесть лет прожил как штык… По всем дисциплинам первым был – а где, где мой красный диплом?! Опять же, они отобрали: «Ты его купил!» – Я говорю: «Позвоните, я вам телефон деканата дам!» – а у них на всё один ответ: «Проваливай, пока жив»… Ыа-ау! – Это врач нащупал наконец нечто существенное.
   – Так больно?
   – Не-е…
   – А так?
   – Ыа-ай!
   – Понятно. Два ребра с левой стороны. И ещё одно с трещиной… Но, сами понимаете, у нас не предусмотрено стационара… А направление тоже писать бессмысленно: никуда вас не примут, да ведь? Да. Вот видите, сами понимаете, что не примут… Повязку наложу сейчас, это пожалуйста! – Эскулап аккуратными движениями ножниц вскрыл пакет. – Выдохните и не дышите…
   Минут пять – и готово.
   – Ну вот, зафиксировали вас… Кофе?
   – Спасибо… В смысле, не откажусь! – Старательная благодарность.
   Цвёл закат. Длинные тени линовали асфальтовую плешь агоры. Никого не было.
   Врач закрыл дверь. Подумав, запер. Прокомментировал свои действия: «Имею я право на отдых, чёрт подери?!"… Достал две кружки и термос.
   Кофе зверски хотелось обоим, поэтому выпили торопливо, обжигаясь.
   …Молчание трудное дело – неизбежный, потёк разговор… Тем более что на свет как бы сама собой извлеклась «чебурашка» спирта…
   – Боже мой, – вскоре пьяно рыдал посетитель, – почему, почему я не вырос женщиной?! Отлично помню себя ребёнком, нейтральным в плане самовосприятия, табула раса… Ну что стоило девочкой воспитать?! Дарить кукол, обряжать в платьица… Держать на коротком поводке, в конце концов! и учить смирению… А теперь – гуляй, дорогуша… Да ещё жена с ребёнком по вагонам ходит невесть в каких краях! а мужская ответственность, будь она неладна, изнутри грызёт, совестит… Как будто в этой стране частному лицу – не менту, не спецназовцу, а просто ЧЕЛОВЕКУ – разрешается быть мужчиной!
   – Тише, уважаемый, – успокаивал человека белый ангел (жёлтый от усталости).
   – Вот вы скажите, – не унимался человек, – разве так можно? Ведь на каждом углу документы требуют… А разве их успокоили бы мои документы, если б они у меня были!
   – Приезжих много расплодилось, меры предосторожности…
   – Приезжих?! – Бич запнулся. – Вы меня простите… Нет, я вас безмерно уважаю, но скажите, «приезжие» – это, по-вашему, что, тараканы, чтобы «плодиться»?!
   – Да причем тут тараканы-то, гос-спади! – Безмерно уважаемый поморщился. – Вы же сами среди этого всего… ну… вращаетесь… Не видите разве, как они себя ведут?!
   – Вы… Извольте, я отвечу. [«Куда лезешь, чушпанище! Ты хоть раз в жизни пробовал реально отвечать? А, замарашка?!»] Э-э… Не будет ли у вас для меня сигаретки?
   – Да ради бога! – В некоторых ситуациях частичное равнодушие лекаря к здоровью пациента даже полезно: вот ты уже «Приму» разминаешь… Прикуриваешь от предложенной зажигалки… Продолжаешь грузить – бедного, измученного (у которого, поди, за один только сегодняшний день тазепама домогались человек тридцать)…
   – Первое: «так» ведут себя не только те, кого по сугубо внешним признакам идентифицируют как приезжих, «так» – ведут себя все… Но штука в том, что эти самые приезжие, они ЗАМЕТНЕЕ. Потому что – чужие! и всё у них отличается от того, к чему привыкли мы: мимика, жестикуляция… манера вести себя, двигаться, одеваться – кажущаяся нам (согласно критериям, которые мы условились считать объективными!) вызывающей… Создаётся впечатление, что…
   – Критерии вам? – перебил врач. – Знаете… Есть у меня сынишка. Так себе сын: лоботряс семнадцати лет, наголо бритый… Армейские ботинки носит – а от армии, сказал, будет косить, противоречие… Ну, не важно… В своё время мы как-то постепенно стали отдаляться друг от друга: у меня работа, у него переходный возраст… А потом – просто лень душевная одолела: ну его, ещё копаться… в чужих потёмках-то… Да, но он-то вообще от рук отбился постепенно! Из института после первой же сессии отчислили, так курсы какие-то пошли… Какая-то непонятная литература, символика у него… Я ни во что не лезу. До поры до времени… Пока однажды вечером не раздается звонок в дверь и не входит сынуля в сопровождении милиционера, участкового.
   Далее выясняется, что мой Павлик – активный член банды фашиствующих юнцов и сегодня его, а также ещё нескольких задержали в тот момент, когда они, затащив в подъезд двух «приезжих», пожилого дядю и его дочь, предварительно избив мужика до полусмерти, а девку раздев догола, писали маркером прямо по её коже! – лозунги всякие… Можете себе представить мои чувства?
   …Мент на прощание говорит: «Бывают случаи, когда ничего лучше дедовских методов воспитания не придумаешь», – и уходит. А я остаюсь…
   Сын от меня в угол – и вопит: «Ты меня хотя бы послушай сначала!».
   Встал перед ним: «Ну, давай!»…
   И вот что он мне выдал.
   «Ты, – говорит, – всегда слушаешь одних и тех же пустозвонов: которые долдонят о правах человека и про то, что все равны… Но в том-то и дело, что не равны давно!
   Куда ни плюнь, все начальники не отсюда, а – откуда-то… Будто бы засланы к нам с какими-то целями… Всё заполонили!
   Я, – говорит, – знаю, ты скажешь, что так фишка легла, что это по заслугам, что, мол, значит, они энергичнее, предприимчивее, конструктивнее – и потому заслуживают большего, чем мы… Но ведь и сам понимаешь же, что это неправда: всем известно, какие они ограниченные. А хвалёная предприимчивость их – предприимчивость раковых клеток.
   …Сначала в семейке капусты нарубят, потом кого-нибудь из своих «выучат» за те шуршики: скупая всех подряд по пути, все экзамены, все зачёты… потом – местечко хлебное, да не на малой родине, а поближе к Центру… а там – через земляков – выхлопатывает себе такой агент место начальника и… перетаскивает всех своих сюда!
   Как гусеница ползает, видел? Сначала голову вперёд закидывает, потом подтягивается хвост…»
   Ну, я ему: «С чужого голоса поёшь, сразу видать! Какие-то твари тебя подучили, хотят использовать, а ты… В каждой общности, в каждой социальной группе есть гении и святые, а есть идиоты и мерзавцы! Ты, например, мерзавец!
   Если тебе кажется, что они, те, кто приехал сюда, какие-то особо хитрые и подлые, так это лишь потому… ну, потому что во все крупные города мира из провинции в первую очередь авантюристы стекаются, – да… Но это же не значит, что авантюристами являются поголовно все, кто приезжает!
   И даже если они в массе своей действительно менее образованны, чем мы (подчеркиваю: если!) – так это объясняется не вашими мракобесными теориями, но объективными причинами, историческими! А именно: тем, что в России во все времена культурная жизнь и деловая активности были локализованы в двух-трёх крупных городах, а жителей необъятных просторов элементарно предоставляли и предоставляют сами себе… что и влечёт за собой все эти психологические комплексы, традиционно заставляющие провинциалов доказывать и другим, и, прежде всего себе, что… Да что зря распинаться! Ты ведь знаешь, что я и сам… и ты, в конце концов, тоже… как мой сын – не мог не унаследовать желания… самоутвердиться, ну! в собственных глазах, – нет разве?!»
   Он выслушал. В глазах тоска и, знаете, самая настоящая жалость.
   «Помнишь, пап, – устало так сквозь зубы цедит (а у меня от этого прямо руки чешутся), – ты сетовал, сколько, мол, беспричинной агрессии в наши дни? Так вот, беспричинной агрессии – как и вообще беспричинных поступков – не бывает. Просто… хрен растолкуешь большинству людей те причины.
   Вот смотри: я тебе вроде бы по-русски объяснил, а ты тем не менее совершенно не догоняешь… Дело в тебе, в таких, как ты! Вы не в состоянии понять то, о чём люди, сохранившие здравый смысл, талдычат вам уже не первый год на каждом углу, вы… да просто не желаете этого принимать! Ну не укладывается у вас в головах, и хоть кол теши на головах этих…
   Можешь, конечно, меня побить: ты сильнее… но это до поры до времени… А пока – я тебе всё-таки скажу, рта мне не заткнёшь.
   Тебя, твоё поколение, как воспитали когда-то в духе чьих-то там завиральных идей – так вы и закоснели в этом! Очевидные вещи понимать не желаете…
   Допустим, они, эти вечно обделённые, действительно не виноваты… так и что с того! Что ж нам-то делать, если они лезут самоутверждаться – и на поверку оказываются наглыми, тупыми скотами, а? Ответь, раз такой умный!»…
   «Вы, – напоминаю, – молодые, здоровые, у каждого шея толще морды, напали на старика и на девочку беззащитную – они что, тоже наглые и подлые? Чушь! Просто подобные вам всегда выбирают себе жертв, которые дать отпор не смогут. А причины тут… Да желание утолить жажду крови! – вот и все причины… Но, чтобы не чувствовать при этом никаких угрызений, вы изобретаете себе оправдания…»
   «Мы, – надменно так изрекает, – в оправданиях не нуждаемся. Хоть это старик и девка, но ведь и они тоже, хотят того или нет, принадлежат к какой-нибудь неместной семье! и существуют на деньги, которые семья выдаивает у местных. Потом, для того чтобы вредить нам, агрессивные замыслы и намерения не обязательны, достаточно просто жить здесь: всё грести под себя и плодиться как кролики, наводняя город потомством!
   Мы, – говорит, – за то, чтобы поступать с ними по бразильской системе, в самом серьёзном смысле: отстреливать, как расплодившихся грызунов.
   Ты пытаешься меня пристыдить тем, что только на слабых нападаем; вот не знаешь, а туда же, лечить… Ни фига не только! Просто сегодня попались эти – мы им шкурки попортили, а завтра могут встретиться и накачанные мужики, так, уверяю тебя, тоже не спасуем…
   Конечно, с теми, кто явно не по зубам, не станем связываться: что мы, психи, что ли, на пулемёт лезть, как Матросов! Нет уж, нас пока слишком мало, нам беречь себя нужно! и – подождать, пока наши убеждения не начнёт разделять хотя бы каждый второй! – чтобы было кому доверить будущее Движения…»
   Надулся, гусь, гордо этак… Тут я ему и врезал наконец. И долго бил его. Пока не устал…
   Так вот, уважаемый. Принимая к сведению уйму критериев, в том числе и взаимоисключающих, скажу следующее: лично я – не знаю, который из них самый объективный. Не знаю… Возможно, таким критерием должен стать учёт интересов каждой отдельно взятой клетки – в эпоху распада всего организма-то! включая раковые… И вообще! О реальной цивилизованности общества свидетельствует вовсе не торжество мировоззрения, якобы наиболее гуманистического из всех имеющихся в наличии, а – способность носителей антагонистических мнений по общим вопросам, мирно сосуществовать, обходясь без попыток навязывания оппонентам собственных взглядов.
   Не в силах доказать один другому свою правоту – просто разойдитесь и старайтесь не пересекаться впредь! Бросьте общаться и забудьте друг о друге, только признайте: нет правды на Земле, а есть… лишь версии! И чужую версию нужно уважать – как бы чудовищно ни отличалась она от вашей… Впрочем, банальности говорю, по-видимому… Или нет?
   Собеседник, подперев голову рукой, сидел молча. Когда врач обеспокоенно потянулся через стол пощупать пульс, вскочил:
   – Ох! Напугался…
   – А я нет, думаете? Чёрт знает… Вы сюда что, дрыхнуть пришли?!
   – Простите, день тяжёлый выдался, – бродяга беспомощно лупал глазами.
   Врач (ну вылитый ангел во плоти, факт!) подошёл к двери, щёлкнул замком, и ворвавшийся ветер мигом выпихнул наружу прокисшее месиво из дыма и отработанного воздуха.
   – Ишь ты… Не успели оглянуться, блин… Воистину, на закате подлинное царство теней.
   Бомж несколько секунд переваривал услышанное, после чего заметил бесцветным голосом:
   – Так ведь это вроде рассвет уже…
   Взглянув на часы, «ангел» поднес их к уху: «Стоят, надо же…» – и взглянул на человека. Ожидая сочувствия? О нет…
   Человек взглянул на… всего лишь медика, чего уж там… А медик взглянул на человека, потом – на остановившиеся часы… Снова на человека.
   – Пора? – спросил тот, снова встав с места и – да, взглянув на медика… словно на пустоту в дверном проёме.
   – Погодите-ка… Баканализ надо бы провести, дайте забор быстренько сделаю, и всё… А то неизвестно где кушаете… и спите. – Медик взглянул на часы. Зачем-то снял.
   Человек послушно повернулся.
   Поскольку команды одеться после осмотра не поступало (во сне неминуемо упускаешь подобные мелочи), то, значит, всё это время он оставался… голым? Ага – только неуместно белый жилет повязки сидел на человеке, как влитой… Штанов же не было, поэтому и расстёгивать их не потребовалось.
   Раздвинув руками ягодицы, человек наклонился и…

   Утром – сконцентрировавшиеся каждый на своём собственном похмелье солдат (воин! Защитник Родины! даже с артритом) и курсант (будущий офицер, элита нации) сидели за столом, а девушка накладывала им яичницу, посыпанную мелко крошеным лучком. Зелёные стрелы торчали рядом, в выстроенных на подоконнике консервных банках. Посередь влажной от испарений вагонки стены красовалась почётная грамота: «Награждается ученица 10 класса „В“ Ибарская Любовь…» – и так далее. Тускло мерцали захватанные жирными пальцами рюмки. За стеной кряхтели (бабка! – чтоб ей… до ста лет жить).
   А потом… потом – с течением времени – всё было тщательно, методично стёрто из памяти: за ненадобностью в предстоящей, иной жизни.
   Всё… кроме разве что девушкиного лица: когда, невзначай обернувшись, он поймал на себе её взгляд… когда – вместе с пасмурным приятелем – шёл по занесённой вчерашней метелью стёжке прочь.
   Чтобы никогда сюда не возвращаться.

//-- * * * --//

   Начнётся всё, чего хочу…
   (Владислав Ходасевич. «Из окна»)

   Здорово, Джейкоб!

   Хочу поведать тебе про то, что вчера было. А вчера, как сказал потом языкатый Авдеюшка, мы с ним «выдали произвольную программу»…
   Короче, собрались в парк. Взяли пару батлов вайна, колбасы по рупь-семьдесят за кило (знаешь, типа «Молодёжной», но ещё серее) и консервов. Ну, естественный процесс, и хлеба тоже взяли, не без этого. И пива.
   Бродили очень долго: никак не могли подходящее место найти. (В дороге, как водится, крейзели, но – в меру.) Наконец прибыли… И первым делом Авдей метнул немного харчец: ни от чего, именно произвольно!
   Я испугался: харчи были цвета бордо, вроде борща без сметаны, – так что подумалось: а не выметал ли Авдюша свои внутренности?! Оказалось, нет. Просто перед выходом из дому съел бутылочку «Алазанской долины» – натощак и с бодуна.
   По окончании Дюшиного промёта мы нафигачили дровишек и развели костёр. Уселись. Стали жарить колбасу и вообще – всячески сибаритствовать на лоне природы (не забывая при этом запивать пищу вайном).
   Но тут вдруг, что называется, началось…
   Не помню, с чего конкретно. Может быть, с того, что я, по просьбе Авдея, кинул ему коробку «Герцеговины Флор», а она раскрылась и растеряла все папиросы; процесс же собирания их (при этом ломало сам понимаешь как!) неожиданно для нас перетёк в такую выматывающую крейзовую акцию, какой ни мне, ни Авдею ещё никогда в жизни переживать не доводилось.
   Сначала мы как-то раком побежали куда глаза глядят… потом ходили кругами, оря на весь парк страшно… Кидались теми папиросами, а ещё фрагментами стволов поваленных деревьев и – одной на всех банкой «Завтрака туриста», вскрытой… Лили вино друг на друга: и тоненькими струйками, и целыми стаканами… Пели фальцетом – до срыва голоса! Обзывали проходящих по лесу людей селянами, паломниками и господами присяжными заседателями. Грызли пни, столбы ЛЭП, упавший информационный щит… Авдей откусывал куски от стакана… Короче, абзац!
   Попытки выйти из этого состояния были тщетны, пришлось вернуться во свои, если позволительно так выразиться, свояси: по домам.
   Что свежий воздух-то с людьми делает… Того и гляди, свезут куда-нибудь, в специальное заведение… и тогда уж не дай бог оказаться в одной палате: мы вдвоём – гремучая смесь. Прикрутят к кроватям? И в этом случае изыщем возможность закрейзеть по-чёрному.
   А может быть, это и к лучшему, как считаешь? Наверно, к лучшему… Однако очень уж утомительно.

   Стас.

//-- * * * --//

   Ты, как я, дитя природы
   И прекрасен, как она…
   (Александр Ривин.
   «Вот придёт война большая…»)

   Я пришёл к неизбежности допустить существование несотворённой свободы, что, в сущности, означает признание тайны, не допускающей рационализации…
   (Николай Бердяев. "Самопознание")

   Ещё раз здравствуй, Джейк!

   Написал, запечатал, хотел идти на почту, в ящик ту писанину пихнуть [7 - Об Интернете в те буколические деньки тоже слыхом не слыхивали. Тем более об SMS (и, соответственно, о мобильной связи).], но не успел подойти к двери, как вспомнил, что забыл рассказать ещё кое-что… а потому вернулся, вскрыл конверт, вынул второй лист, который только почат был, и – вот, продолжаю…
   (Так что, когда увидишь, что письмо вскрывали, не пеняй на перлюстраторов.)
   Речь пойдёт об Арсении. Вернее, о том, что с ним на днях приключилось.
   Дело было так. У меня дома собрались известные тебе лица: кроме меня, Авдей, Евсей и, конечно, Арсений, приехавший на «побывку». Я-то не пил (после вчерашнего «трудного дня» никак не мог оклематься), а они – только в путь… И Сенька выпил.
   Сначала он, отрубившись, упал, разбил себе бровь и напрудил лужу (озеро во весь коридор! без преувеличения), потом – вытащили его из квартиры, чтобы без помех вымыть пол, так он облевал лестницу. И на моём, и на прилегающем (снизу) этажах. Полностью!
   Делая всё это бессовестно и грандиозно, как водится. Страшно! – и в то же время… комично, ну… Правда Авдею вот было не до смеха: Сенька и его обметал. (Евку тоже задело, но малёк, чисто символически). Я же – парил над схваткой (плохо себя чувствовал и был не в состоянии помогать Авдею с Евой), поэтому остался чист… Вот оно, «искусство быть смирным [8 - – выражение из одноимённой песни группы «Аквариум»]», на практике! А наши бедняги в это время без толку возили по лестничной клетке такого кабана! – с места на место, волоком… Скорее от безысходности, чем с какой-то определённой целью.
   Прямо намучились с ним: центнер с четвертью живого весу – не фунт изюму… К тому времени они вынуждены были стащить с него загаженные штаны вместе с трусами и бросить в ванну, а этот – знай себе возлежит гордо. С большим достоинством – торчащим на всеобщее обозрение. Неуправляемый… и бесподобный в своей неуправляемости! Короче, тасыч, который невозможно описать словами, надо было видеть…
   Часа три нянчились с ним – в итоге Дюша не выдержал: тоже стал метать. Одновременно извиняясь перед моим соседом, вылезшим на шум, и объясняясь с ментами, которые к тому времени подъехали по чьему-то вызову. (Да, Джейк, там и милиция была. Там было ВСЁ.)
   Главное, львиная доля голо-концерта шла перед кучей жильцов, жуть… Отныне я в их глазах моральный урод (ибо, являясь принимающей стороной, отвечаю за происходящее).
   Так что, пожалуй, в следующий раз проявлять осмотрительность (в выборе напарников для посиделок) и подавно смысла нету. Бывай.

   Стэнли.

//-- * * * --//

   Сегодня её я видел…
   Она мне взглянула в глаза…
   Сегодня я верю в Бога.
   (Густаво Адольфо Бекер.
   «Сегодня мне улыбаются земля и небеса…»)

   Восьмиклассник Вася Вотанов (порой ему орали: «Ботанов!» – и он, как в игре «съедобное-несъедобное» пытался не отзываться, но… не всегда выходило) … так вот, В. Вотанов был не из тех, кто бросает слова на ветер. Тем более в ситуации, когда на карту поставлено самое дорогое: честь.
   Обстоятельства Васиной жизни складывались так, что с раннего детства ему приходилось мириться с родительской установкой растить из него высокоорганизованногоиндивидуума. До недавнего времени он посещал: по понедельникам – кружок «умелые руки»; по вторникам – кружок изобразительного искусства; по средам – кружок компьютерной грамотности; по четвергам – кружок бального танца; по пятницам – факультативные занятия английским; по субботам – класс фортепиано; по воскресеньям… предполагался отдых. Надлежало всего лишь страниц по сто хотя бы добротной беллетристики прочитывать: для общего развития как бы… Да нет, чушь, не может такого быть! По шестьдесят максимум.
   Обладая прекрасной от природы памятью и завидной восприимчивостью к новому, Вася дисциплинированно впитывал всё, что предлагалось. Правда, неоднократно умолял родителей, чтобы те, если уж так необходимо делать из него супермена, заместили какой-либо из кружков секцией бокса (или, на худой конец, водного поло): развиваться-то и физически неплохо бы… На что родители решительно возражали.
   Во-первых: «Хочешь развиваться физически? Вставай пораньше и пробежки по кварталу совершай, потом гимнастику, водные процедуры… и т. п.» Во-вторых: «Знаем мы эти боксы: последние мозги повышибут!» И в-третьих: «А какой именно кружок ты хочешь отменить? Они ведь тебе все необходимы, каждый по-своему! Можем записать тебя на воскресенье куда-нибудь… В бадминтон, а?»
   Мальчуган, помявшись, признавал: как ни крути, всё, чем он занимается, необходимо в равной степени. А терять единственный свой, пусть и отчасти, день – категорически не хотелось.
   И – рос Вася, рос… анемичным хлюпиком. При том, что не будучи больным формально, на освобождение от физкультуры претендовать не мог.
   На двойки по ней родители внимания не обращали: в их отрочестве верность тезису «спорт – удел примитивов» считалась неотъемлемым условием принадлежности к ЛЮБОМУ мало-мальски приличному кружку.
   Потом родился брат, и забот у Василия прибавилось, но и теперь родители старались, чтоб ни английский, ни фортепиано внакладе не были! И вот восьмой класс…
   Уже в сентябре, получив первую в учебном году парашу по «физ-ре» (и порцию чморения одноклассниками по данному поводу), Вася по приходе домой сразу прошмыгнул к себе в комнату (где заперся) и до вечера её не покидал… Просто сидел там – уперев отсутствующий взгляд в редкие капли, висевшие на оконном стекле после дождичка, да отделываясь от встревоженных родаков односложными репликами, вяло подаваемыми из-за двери. В тот день он – впервые за семь лет! – пропустил танцкласс.
   На следующее утро – зафиксировав на лице (перед зеркалом) выражение насупленной мужественности – вышел на кухню, к озабоченно жующим предкам, и выпалил, что никуда больше не пойдёт. Мать, охнув, закрыла лицо руками – как от пощёчины; отец обозвал Васю «болваном» («О матери подумай, болван!») и принялся её, мать, успокаивать.
   И тем не менее.
   (Кстати, в то утро юный интеллектуал самостоятельно приготовил себе завтрак – впервые в жизни! Правда, с непривычки и возился долго, а потому – тоже впервые (о, ему многое предстояло сделать впервые!) – на первый урок опоздал-таки…)
   Всё, начал по утрам бегать. Тягать бабушкин чугунный утюг… Карате изучать (по засаленной книжке, выменянной у одноклассника на карманный фонарик) … Четырежды успел уже ввязаться (в качестве разнимающего) в чужие стычки – каждый раз вываливаясь из образовывавшейся неразберихи то с разбитой губой, то с синяком под глазом, неизменно гордый, однако, и… изумлённый своей «отпетостью». (Впрочем, ни одного личного, с начала до конца чисто проведённого спарринга на его счету пока не было, ну да это дело наживное…)
   Двойки по физкультуре между тем изжить никак не удавалось: ну не желали сволочные нормативы сдаваться – даже на слабенькую троечку! Например, руки вот… продолжали быть до обидного слабыми: ни гранату метнуть как следует, ни подтянуться раз, по крайней мере, двенадцать, ни…
   Ни по канату взобраться.
   С канатом особенно обидно: хотя б и при помощи ног – не удаётся Васе осилить те метры, которые отделяют пол от потолка… и которые успешно преодолеваются всеми остальными буквально за пару сек.
   Вчера этот глист Веретенников так прямо и заявил после урока: «Ботанила наш до конца жизни будет пыжиться, а до верха не долезет!»
   И тогда Вася (сгоряча, само собой, но слово не воробей) при всём честнóм народе ляпнул, что Веретенников судит о людях по себе, а что касается лично Васьки, то он может до самого конца в любое время и – «жалко, что физ-ра уже закончилась», а то б показал бы (и, может, даже без ног!)…
   Да и как было не ляпнуть, если проходящая мимо Калька Бежина (из десятого, но всё равно…) ненароком взглянула на него своими карими: не колодцами какими-то там, а прямо настоящими шахтами… в которых он сразу же и исчез бесследно, как и не было… и лишь тоска на… не на выходе, а – на выдохе! Этакая непонятная маета… Плюс желание умереть… не напрасно.
   («…До чего ж она грациозна и – стремительна! Хочется Конькобежиной назвать, прямо в глаза, так ведь обидится же… По шее даст. Или…»)
   – Ладно, Васёк, – едкий голос Веретенникова вернул обратно, в суровую действительность. – Физ-ра у нас не в последний раз, на следующем уроке ты нам всем и покажешь, да?»
   Пришлось пискнуть, что, мол, разумеется…
   А это засада: никаким «разумеется» и не пахнет.
   Нет, конечно, Вася мог уже два раза подтянуться на турнике (страшным напряжением воли выжимая из мышц все соки – так, что до конца текущего дня не имел возможности двинуть рукой, не поморщившись), но канат…
   Канат – снился ему… и не банально аллегорической лестницей на небеса, а насмешливым, почти дружелюбным удавом. Свисающим… Фамильярно треплющим по плечу… Словно скрученный жгутом шарф, небрежно оборачивающимся вокруг шеи, щегольским узлом на ней затягивающимся – чтобы затем неожиданно грубо выдернуть из забытья в… в очередное утро.

//-- * * * --//

   И мы ломаем руки, но опять
   Осуждены идти всё мимо, мимо…
   (Николай Гумилёв. «Шестое чувство»)

   Джейк, привет!

   Жизнь идёт, а крейза по-прежнему не иссякает.
   Началась сессия. Уже позади экзамен по войне [9 - то есть по учётной специальности на военной кафедре] (купил), а ещё – сказал в деканате, что женюсь, и мне разрешили досрочно сдать философию, вот. А я их крутанул: не женился…
   Половину мая жил один, феерия творилась нетухлейшая! На праздники приезжал Арсений, жарили шашлыки. Эпично пропили выданные предками на ведение хозяйства денежки (рублей сто где-то).
   С Анастасией же – расстались мы… Рано или поздно это должно было произойти, оба понимали, так что… без сцен обошлось, к обоюдному удовлетворению.
   А ещё стал донором, 200 г пожертвовал от щедрот. Обещали заплатить, между прочим!
   Недавно втроём (я, Стэн и Ева) ходили в парк – так чуть не сожгли его в пень (всего-то на минуточку и бросив костёр без присмотра) … Хорошо, пламя какой-то алкаш ватником сбил (он спал в кустах, на которые оно перекинулось) … Выматерил нас потом, высокохудожественно, отдельные слова и выражения Станислав внёс потом в записную книжечку.
   Были и у Василь-Юрьича. Из напитков была лишь принесённая нами «Кадарка» (у В. Ю. дома голяк, как всегда), её и употребляли. (А Евка, баран, заснул в туалете, предварительно в нём запершись.) Ночью приснилось, что мы с сапёром Водичкой пьём «Велкопоповицкое», бодяжа его «Смиховским», и на закусь пани Мюллер подносит нам кнедлики с подливой – ругаясь, что повар-оккультист Юрайда больше травит байки про голодных духов, чем готовит… А наутро – по телефону сообщили из моей бывшей спортшколы, что из-за ремонта ликвидируют запасник музея (ну, побед и достижений), и просили подъехать: мой кубок забрать. Иначе выкинут, представляешь?!
   Надо же, кубок мой…
   Сижу сейчас на кухне, пью гадкую рисовую водку (made in Viet Nam), жарю яичницу с ветчиной и… очень жалею, что ты не можешь очутиться у меня в гостях (Арсений, тот заскочит, он звонил только что). Замучился я ждать тебя, Джейки…
   Всё, накрывает. Пока! Барон фон дер Дюсш [10 - ДЮСШ – детско-юношеская спортивная школа.].

//-- * * * --//

   …Тут
   Всё о девушке босоногой,
   Я забыл, как её зовут…
   (Борис Корнилов.
   «Ящик моего письменного стола»)

   Мыслимо ли?! Наконец-то на крючок попался и сам «железный Яков»… А наживкой – собственная помешанность на логике послужила, вот так.
   Уже не первый год он время от времени сталкивался с одной особой, радующей глаз жизнерадостной повадкой и свежим личиком. Периодически она даже вызывала мимолётный интерес, но… всё как-то случая не было.
   …Приключился какой-то всенародный праздник, День то ли Рыбака, то ли Взятия Бастилии, – и вроде бы сегодня улыбки должны расцветать на губах особенно ярко, да? – но тут Яша встречает на бульваре эту самую, вечновесёлую («Слушай, тебя Маришей зовут, точно?») – а она против обыкновения грустит почему-то. Оказалось, парень её… «тово». Поматросил и бросил, в общем.
   Стал утешать: нельзя проходить мимо такого… вопиющего… э-э…
   – Как же хорошо я тебя понимаю! – говорит.
   – Что понимаешь, это хорошо, – перебивает она. – А как насчёт секса?
   – В смысле… то есть… как я к нему отношусь?
   – В смысле – как ты смотришь на то, чтобы заняться со мной сексом? Чтоб развеяться, ну! Праздник же. Да и квартира подруги простаивает.
   – Погоди… Ты это серьёзно?
   – Абсолютно.
   – Да ведь нельзя же так…
   – Как «так»?
   – Ну… Секс без любви – это… я не знаю… Вообрази: допустим, больной… и ему – вместо лекарства, вместо подлинно спасительного средства! – дают плацебо. Что, разве это правильно?
   – Смотря по тому, поможет оно или…
   – Да что ты такое несёшь, а! Какая разница?!
   – Огромная! Тоже мне, нашёлся моралист… Вот именно: я сейчас как больная! И мне…
   – Тебе необходима помощь: ре-аль-на-я! Не обманка, а – истинная любовь, которая заставит забыть о…
   – Ладно, послушай. Вот скажи честно, встречался тебе хоть один человек, которому в аналогичной ситуации не помог бы старый добрый перепих?!
   – Ну… нет. Не встречался. И что?
   – А то… Если плацебо помогает всем, значит, это и есть лекарство!
   Открыл было Яша рот, чтобы возразить… а возражать-то и нечего.
   Пришлось подчиниться… обстоятельствам.
   …Не помню, кажется, она ещё училась где-то в то время: то ли в меде, то ли в педе… Впрочем, какая разница!

//-- * * * --//

   Нет ничего страшнее исполнения желаний. За ними – пустота.
   (Дмитрий Соколов.
   «Сказки и сказкотерапия»)

   …Накануне Яков Александрович, приняв ванну, облачившись во всё новое, ненадёванное, и надушившись напоследок одеколоном – не «Сашей», нет, а козырным «Консулом»! – покинул комнату в общаге, чтобы отправиться на городской рынок, где по безумной цене приобрёл у белозубого незнакомца букет роскошных чайных роз. С этими розами он по прошествии незначительного времени стучался в массивную дверь, украшенную бронзовой табличкой «Роллан Ц. Бежин. Без предварительной договорённости не беспокоить!».
   Минут пять не раздавалось ни звука, и Яков Александрович начал подумывать, что бешеные деньги на цветы истрачены впустую – и сделанного, как всегда, не воротишь, но…
   Но вот зацокали приближающиеся каблучки, милый сердцу голос с кокетливой ленцой произнёс: «Кто это?» – щёлкнул замок и… Каля Бежина растерянно отступила в глубь холла: «Ой. Прелесть какая… Яков Александрович, здравствуйте! Вы к папе?» – «М-мм… Здравствуйте, Калерия… Я… к папе, да, но… некоторым образом и к вам… Как ваше самочувствие?»
   Тотчас после этих слов на девушку напал кашель… Наконец, она справилась с ним: «Уф… Уже лучше… Вы меня уморите! „Калерия“… Знаете, я от моего имени не в восторге, так что, если можно, уменьшительным…»
   С улыбкой указала подбородком на лестницу: «Проходите, папин кабинет наверху. Только у него мало времени, занят… Как всегда, увы».
   В данный момент Роллан Центурионович был занят тем, что медитировал, развалившись в кресле-качалке. С появлением гостя резво вскочил и, запахнув на груди засаленное кимоно, сухо закаркал: «Приветствую, добро пожаловать! Мы с вами где-то встречались, а? Прошу прощения… Чем обязан?» – «Собственно, я из школы, но…» – начал Яков Александрович и был перебит: «О-оо, это интересно!» – широкий жест при этом явно означал приглашение располагаться без церемоний, и физрук счёл-таки возможным для себя примоститься на разлапистом кожаном диване. На самом краешке.
   Хозяин, вытянув птичью шею по направлению к коридору, заголосил: «Кали! Что, чёрт возьми, ты опять натворила?!» – «Не кричи, папа! Вечно ты кричишь!» – Девушка (с пыльной бутылкой и двумя бокалами на подносе) возникла на пороге кабинета. «Яков Александрович, как вам у нас? Папа не успел замучить ещё? А то впечатление такое…»
   Словно внезапно очнулся… Да нет, никакого транса, вы что! Просто… Режиссёру (тому, что участвует в собственном фильме и как один из актёров тоже) иногда необходимо прервать съёмку сцены. Спрятаться от изнуряющего жара софитов в укромный тенёк, чтобы – со стороны взглянуть на происходящее (и попытаться понять, откуда это зудящее ощущение: что-то не так, не так) … в результате чего становится очевидно, что сцена никуда не годится полностью.
   Посудите сами: некто (далеко не первой молодости и, между нами, весьма заурядных качеств) вдруг берёт на себя смелость… строить планы, так? Связывать, понимаешь, своё малопривлекательное будущее – но с кем же?! С едва распустившимся бутоном… которая – вся устремление к свету, к солнцу… Напрашивается слово «любовь», не правда ли?
   Так не пора ли определить, что в контексте данной ситуации этот термин обозначает?
   Ясно, любовь, она всегда, в той или иной мере, сводится к желанию, но – к эгоистическому ли желанию обладания объектом, вот в чём вопрос…
   Или ты желаешь счастья – объекту?
   И, уж если на то пошло, не оптимальной ли формой любви потрёпанного неудачника к не ведающему, чего хочет, ребёнку будет сохранение дистанции?!
   …«Роллан… А, простите, отчество?.. Вы не беспокойтесь, ничего такого с вашей дочкой… – Приходилось импровизировать. – Прошла информация, что дадут мне над ними, – он кивнул на Кальку, застывшую с подносом в дверях, – классное руководство осуществлять, ну, и… вроде как есть смысл познакомиться? Тем более, думаю, знаменитый литератор, из самой столицы… Надолго к нам? – Теперь учитель, стремясь побыстрее расхлебать заваренную им кашу, старательно играл провинциального интеллигента, да не шибко в том преуспевал. – Очень мы о вас в здешних краях наслышаны! А зовут меня…» – «Да-да, я понял. Что ж… К вашей школе претензий пока не имею. Нормальная вроде бы школа – посмотрим, как дальше пойдёт… Кстати, вот, если угодно…» – С верхушки стопы, опасно кренящейся тут же, Роллан Центурионович снял аккуратный том, сияющий неприлично глянцевым супером, вынул из-за уха тонкую длинную авторучку, черкнул на фронтисписе пару строк и подал книгу Якову Александровичу.
   – Сердечно вас благодарю. – Рефлекторно встав, Яков неожиданно для себя выплюнул эти слипшиеся от невостребованности в подобие кома три слова. И прорвало: – Спасибо… Спасибо от имени всех нас… За ваш нелёгкий труд! За то, что каждый день, каждый час претворяете этот принцип, ну… насчёт того, что искусство принадлежит…
   – Народу? Вы за это меня хвалите? Боже… Дорогой коллега! (Да, коллега: мы же как-никак оба сеятели, а?) Заявлять, мол, искусство принадлежит народу, – всё равно что на голубом глазу утверждать: бисер э-ээ… принадлежит свиньям… ну, или очки мартышкам, например.
   – То есть… как?..
   – Да никак! Искусство – как высшая степень мастерства – принадлежит тем, кто в состоянии по достоинству оценить уровень. То есть самим мастерам, и больше никому! Разве что подмастерьям ещё… ну, и добросовестным ученикам. Тем, кто как минимум знает, что почём, хотя сам до поры так не может. А народец ваш… М-да. Ладно… Сожалею, я очень занятой человек… Калька, проводишь товарища, захвати на обратном пути какую-нибудь вазочку! – Бежин-старший нарочито тяжело вздохнул и – демонстративно углубился в свои мысли, как бы отгородившись от незадачливого пришельца полупрозрачной завесой.
   …На лестнице тронули за рукав: «Яков Александрович, так вы… за этим приходили?». Яков Александрович обернулся.
   «Вы… – Её губы прыгали. – Я что-то не пойму никак: розы ведь…» – «Да к шуту их… Каля! Вы позволите… можно мне с вами… начистоту?» – «Только так и можно!» – Нетерпеливый жест: будто сомнения мимоходом отмела! И придвинулась. И… будь ты проклято, самокопание непрошеное!
   («Чего она хочет от меня? и – хочет ли? Потому что… с какой, собственно, стати?!»)
   …Чувство? Откуда ему взяться, чувству, практически на пустом месте?!
   («Нет, кого ты обманываешь!») Себя, себя. В первую очередь, и во вторую, и… Нет, на пустыре ничего, кроме сорняков, не вырастет.
   Тогда, выходит, с её стороны тоже игра? Или своего рода жажда – обнаружившая себя так рано, что…
   Он резко отстранился. В жизни и так уже глупостей много сделано, хватит. Хорош.
   Ах да, цветы… По всему полу рассыпаны – гнись опять… Ну вот. «Возьмите, Каля».
   Несколько секунд она смотрела на него. Потом нарушила молчание: «Если что-то не устраивает, скажите». – «Меня? – переспросил он. – Кто я такой, чтобы меня что-то не устраивало?!» – «Не знаю. – Пожала плечами. – Мне показалось…» – «Скорее наоборот. – Усмехнулся. – Я просто счастлив… Как мало надо для этого, да?»
   Каля топнула ножкой: «А ну, дайте-ка… Вы их измяли! – Букет был выхвачен. – Вот что. Я пошла искать подходящую вазочку, а вы… Завтра, после первого урока, у вас „окно“, так?.. Ну да, подслушала… Вот и давайте пересечёмся! На перемене в подвале, идёт?»
   …Ночью Якову приснилось, что он опять молод.
   Из одежды – плащ да шляпа какая-то… До невозможности забавно, тем более что окружают-то его существа, на которых и того нет. А ещё учить берутся…
   «Подожми ноги!» – наперебой советуют. «Упаду! – смеясь возражает Яков Александрович. – На колени упаду, как пить дать! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» – «Да ты попробуй!» – уговаривают.
   Послушался, поджал рывком ноги под себя и – весь внутренне сжался, «предвкушая» болезненный удар о землю… Однако падения не последовало: тело вдруг как бы стало бесплотным, а потому невесомым, и в ушах стал нарастать непонятный звон, напоминающий чей-то голос, но вот чей, Яков Александрович так и не понял, потому что внезапно загомонили, зашумели его беспечные наставники.
   «Летим! Летим!» – раздавались их голоса: всё глуше, ибо удалялись… а он никак не мог преодолеть какое-то странное сопротивление. Что-то цепко держало, вроде как ступни в сетях запутались: ногами дрыгаешь, и почти ничего не мешает, но – чувствуешь, поймали тебя! изловили! Вот и бьёшься, как рыба, выуживаемая из-подо льда.
   Потому что дышится-то всё хуже… всё отстранённее звучат голоса, далёкие-далёкие… и чей-то прощальный зов томит невозможностью распознать… взывающего.
   И – бах! Лишь утренний туман в голове.
   …«Не ожидал от вас, уважаемый, такого свинства. – Это директор. Он разозлён. (А ведь обычно такой душка!) – Предупреждайте об опоздании заранее, а не явочным порядком урок срывайте! Подмену вам могли бы найти, если б знали… Напишете потом объяснительную. А сейчас бегите, успокаивайте бандитов своих: заглянул, вовсю по канату лазают! Ох, и доиграетесь же когда-нибудь… с либерализмом вашим…»
   Речь Жипова не вывела Якова Александровича из того странного, тревожного равновесия, в котором он находился. Ничего не ответив, да и вообще никак не выразив своего отношения к услышанному, преподаватель физкультуры, словно всматриваясь во что-то, двинулся к спортзалу, и директор с неприятным удивлением отметил, что каждый шаг даётся физруку с некоторым… трудом?!
   «Да, сдавать начинает… Теряет лицо мужик. Оргвыводы нужны, оргвыводы… Ещё и канат этот…»
   И Евсей Иваныч продолжил обход своих владений, дожёвывая на ходу нехитрые мысли.

//-- * * * --//

   Господь предпочитает самых быстрых,
   И самым страстным воздаёт Господь…
   (Евгений Рейн. «Взор через окуляр»)

   Здравствуй, Яша! Это я, Арсений.
   Ну что, расселил нас Генерал грёбаный. Твоего покорного слугу – как особо «выдающего» – засунули в такую комнату, где амба настала сразу. Потому что живут здесь, кроме меня, трое, и все они на днях вернулись из армии. Вот и устроили салаге «устав»… и минувшей ночью ад достиг точки кипения.
   Придя с какой-то своей программы, они, разбудив меня, запрягли комнату убирать (полы там мыть, всё такое), а сами снова ушли, ещё куда-то…
   А я – на лестницу. Сел там, достал беломорину (заныченную под плинтусом: как раз для подобных ситуаций) и подумал, что так жить нельзя…
   Короче, Яша, отыскал я их на этаже (в соседней комнате) и послал куда подальше… Ну, и они, все, кто там был, меня «тово»… отделали. Как бог черепаху.
   …Сижу в аудитории. Физику пора готовить, а у меня кровь из губы течёт… Надо из этих апартаментов сваливать в другие какие-нибудь… но в какие, блин!
   Одно держит на плаву: мысли о мае (и о той моей полянке, под берёзками).
   Ездили тут на дачу к мужику одному, шабашить. Мужик конкретнейший. Всех в Таракани знает, всех уделать может – с помощью конторы своей…
   Работа гиморная: сначала яму под фундамент копали, потом кирпичи клали… Даже забор покрасили! Короче, к концу дня я чуть ласты не склеил. Зато он по бутылке водки дал нам (сразу и выпили) и по четвертному [11 - – то есть по банкноте достоинством 25 рублей] заплатил!
   …Главное, чемпионат мира близок! Вот уж где я душу отведу… Все матчи смотреть буду, по фигу, – скорей бы только…
   Дюша с Настёной расстались. Было рядовое выяснение, Авдюшонок возьми да и ляпни сдуру, что он с ней «просто так» был (а если вдуматься – правду сказал-то!) … Ну, и гордая Настя растворилась в дымке. Впрочем, у них с Авдеем давно к этому шло.
   А баба она что надо. Сам заарканил бы… если б не Надин.
   Да, вот ещё что! Помнишь, я писал, как мы с Авдеем Новый год в двух разных подъездах встречали? Когда приезжал домой, решил добиться от него, что же тогда стряслось, – ну, чтобы сравнить версии… Так Дюша обрисовал картину следующим образом: «Помню, упал на бродвее, разбилась водовка, – потом плёнку зажевало… А когда перестало жевать, обнаружил, что сижу за столом у Лёськи и мне накладывают салат. При виде салата я обметался, но меня всё равно накачали так, что дом свой едва нашёл: когда наконец выпустили… хотя и дома не стало легче. Спать лёг – так не спалось: приходилось совершать частые промёты, снова и снова, еле до сортира успевал… Не дали, ехидны, по-человечески отпраздновать!»…
   Ты только вникни: не дали ему… Вот это я понимаю, высший пилотаж: принимать любые подарки судьбы с этакой капризной невозмутимостью – дескать, могло быть и лучше… Такое лишь истинно и абсолютно везучему человеку по силам! Видимо, Дюшку ждёт долгая счастливая жизнь… но, и отходя в своей постели, окружённый чадами и домочадцами, он найдёт повод кинуть судьбе предъяву! – и… сам не заметит, как очнётся совсем в ином месте. По-прежнему счастливым – и всё-таки вечно недовольным! Теперь уже вечно…
   На этой оптимистической ноте самое время закруглиться. Желаю, чтоб и у тебя тоже всё было путём, но… по возможности без отходняка, договорились?

   Арсений.

   * * *

   Слышишь! —
   Убери проклятую ту,
   Которую сделал моей любимою!..
   (Владимир Маяковский.
   «Флейта-позвоночник»)

   Ну, привет.

   …Солнышко сияет, на небе ни облачка, а поводов для оптимизма не густо… Ни ИТД [12 - то есть индивидуальная трудовая деятельность, закон о которой был принят 19 ноября 1986 г.], ни кооператоры нам рай земной дарить не спешат. Магазины по-прежнему пусты, ничего путного не производится, кроме пенопластовых марионеток (на днях приобрела на Арбате одну такую, «Страуфёнок Силя» называется; этикетку на машинке – и ту отпечатать толком не могут!) … Короче, не доверяют пока граждане переменам, опасаются… инициативу-то проявлять. И недаром: это же значит – себя обнаруживать, лезть на всеобщее обозрение… глаза соседям колоть: вот, поглядите, как у нас можно… А не можно, нет. Потому что… ну да, опасно. Так уж у нас повелось: пристальное и недоброе внимание привлекает к себе каждый, кто хоть чуточку выбивается из среднего уровня… то есть из единого для всех убожества.
   Это ж надо было в такое стадо превратиться! Зато «Самый читающий народ в мире», блин… Может, потому и превратились, что читающие: вместо того чтобы сражаться за свои права – всё читаем и читаем… про то, как другие сражаются… и всё ждём, что кто-то за нас грязную работу сделает.
   Кстати, нам с тобой пора поговорить. Ты на откровенность давно напрашиваешься, так что… будь по-твоему.
   Несомненно, в начале на меня произвело впечатление твоё… нахальство, что ли. Более чем. Сумел вызвать симпатию… И – некоторое время мне было с тобой ХОРОШО.
   Но потом – о-ох… Началось это нытьё, регулярное…
   Поверь, твои ощущения (цитирую: «как у рыбы, вытащенной из воды»), которыми ты часто бравируешь, мне тоже знакомы – и отнюдь не понаслышке… да и много ли на свете людей, которым они не знакомы?! Я сама периодически оказываюсь в положении (блин, написала, прочла и задумалась) … в положении той, кто, не будучи своей среди чужих, постепенно и среди своих чужой становится. Но то, что творилось с тобой… до этого мне далеко и по сю пору!
   …Вечно плестись в арьергарде собственных мыслей не сахар, да… и вот ты нашёл некоторую отдушину в моём лице – какая удача! и как вовремя: а то потихоньку спиваться начинал… Вот и ухватился за подвернувшуюся меня, как утопающий за соломинку. И я была не против… на начальном этапе.
   Но, в конце-то концов, сколько же это ещё должно продолжаться?!
   Я не виновата в том, что ты так упорно тонешь там, где другой давным-давно выплыл бы (не говоря уж о том, что некоторые прошли бы, так сказать, «не замочив ног»), вот не виновата, и всё… И хватит этого! Мне до смерти надоела твоя методичная борьба за поиск «золотой середины» везде, куда получается встрять, – видит бог, достаточно.
   Ты так хотел, чтобы я тебя «понимала»! Допустим, поняла, есть контакт… Но ты – ты никогда не пробовал ответить мне тем же.
   Ведь ты… слабак. Причём во всех смыслах – недели через три наших отношений стало очевидно. У тебя просто-напросто нет душевных сил воспринимать людей такими, какие они есть: в самом себе разобраться бы, об остальных и речи нет…
   Когда я поняла ЭТО, твои жалобы сразу мне опротивели. Я почувствовала себя старой няней (или даже кормилицей! а то и патронажной сестрой!) – поставленной перед задачей уберечь от беды неразумное дитя (дитя же при этом поглощено одной мыслью: как бы попасть в такую-растакую беду, из которой уже не будет выхода, и… на этом успокоиться?)…
   Понимаешь, рядом с тобой я СТАРОЙ почувствовала себя!
   А мне, знаешь ли, как и любой бабе, юной быть хочется! – и чувствовать рядом с собой надёжное присутствие оберегающей мощи.
   Тем более что, если такое испытаешь однажды (а мне, к несчастью для тебя, довелось), вряд ли согласишься на меньшее.
   С тобой я сама как оберегающая… ну да, мощи, вот именно. В которых и духа-то нету.
   Понимаешь, рядом с тобой ни в чём нельзя быть уверенной. А я хочу быть с тем, кто ДАСТ мне уверенность. Хотя бы в том, что завтра всё будет окей.
   Ты же мальчик! (Не напрягайся: в данном случае мироощущение имею в виду.) Тебе ещё только предстоит найти своё место… Место, которое ты впоследствии мог бы предложить кому-нибудь разделить с тобой. Пока же – у тебя ничего нет, вообще ничего… и – нечего предложить. Не на что купить даме цветочки. В гости пригласить – и то некуда!
   …Военная карьера, не исключено, поможет… или нет. А?
   Ведь у тебя есть дела поважнее, не правда ли? В настоящее время, например, ты занят тем, что пытаешься удержать меня рядом – используя совсем уже подлые методы: я о твоих обещаниях покончить с собой.
   Да, теперь я боюсь этого… как, впрочем, и посторонний человек на моём месте боялся бы. Страх за тебя и мысли о том, как я буду жить дальше, если с тобой что-нибудь произойдёт, вынуждают и сейчас играть опостылевшую роль няньки.
   …Вот дура! Нужно было рвать при первых симптомах, а я всё телилась – как будто сразу не было ясно, с кем имею…
   Господи, Яша, мужик ты или дерьмо? Имеешь ли хоть каплю воли? Или хоть совести… Да пойми же, идиот, что этим ничего не добьёшься!
   Я, конечно, не горю желанием быть виноватой в чьей-то там смерти, но… что ж! Если ты действительно собираешься реализовать свои планы, придётся и мне… постараться изжить в себе саму мысль о какой бы то ни было ответственности за это.
   Пока же – пытаюсь разучиться тебя жалеть. Ничтожество, ты вынудил меня лишь к этому!
   Всё ли потеряно? Кто знает…
   Может быть, ещё вернусь к тебе когда-нибудь: в жизни возможно всё, какая угодно глупость… Но – точно не в обозримом будущем!
   Поскольку сегодня я просто не могу себе этого представить.
   А письма… продолжу писать, почему нет… если ты хочешь по-прежнему: с учётом всего – есть основания сомневаться.
   (Так что подтверди уж как-то свою… приверженность.)

   Марина.

//-- * * * --//

   В ямину забытого колодца,
   Солнышко моё, не упади…
   (Герман Валиков. «Памятка»)

   И зыбко всё, и нет ни в чём опоры.
   (Альберт Вервей.
   «Скорби и плачь, о мой морской народ!..»)

   В спортзале стоял гвалт: урок давно начался, а физрука не было. Восьмиклассники – поныв и для порядка потоптавшись в строю, дисциплинированно на первой минуте урока сформировавшемся, – теперь разбрелись по залу и приступили к самостоятельному заполнению нечаянного досуга.
   Самые бедовые вскрыли гвоздём подсобку и выбрали себе пару наиболее сохранившихся мячиков; трое классных качков облюбовали штангу и деловито занялись дальнейшим наращиванием мышечной массы, подолгу отвлекаясь на замену блинов; девочки облепили владелицу прошлогодней «Бурды» и углубились в обсуждение насущного… а в узком мужском кругу в непосредственной близости от каната возникло лёгкое замешательство: Вотанов выразил намерение выполнить обещание.
   …Собственно, никто не рассчитывал на столь упёртую верность слову: подумаешь, трёп, стоило ли обращать внимание… Зато теперь, когда упрямство этого Рэмбы недоделанного стало очевидно, наиболее здравомыслящим представителям восьмого «Г» пришло в голову, что «Рэмбо» в самом деле раздухарился! – и за счёт этого вскарабкается, пожалуй, на приличную высоту… откуда, вконец обессилев, может навернуться. А крайними, если он себе что-нибудь сломает, окажутся все.
   Стали убеждать парня не пороть горячку, Васька ни в какую… Пришлось в конце концов Толику Мирскому, главному из тех троих, зажать канат в кулачище и рявкнуть: «Хорэ, Васёк, не полезешь никуда, расслабься-ка!»…
   Кто-то предложил ломануться на спортплощадку, за школу, – разумеется, прихватив с собой мяч: раз всё равно следующая по расписанию – информатика, а «букашки» [13 - – советские персональные компьютеры «Электроника» серии БК] опять накрылись… Что и устроило, в общем-то, всех (кроме Витальки Веретенникова, бурчащего себе под нос вариации на тему «Вотан на то и рассчитывал»).
   Зал быстро опустел. Минут через пять оглушительная трель возвестила конец первого. (Почти синхронно со звонком аккуратная репка директора в дверь просунулась, удивлённо взметнулись брови…)
   Едва ребята успели разыграться, выяснилось, что мячик-то… необходимо подкачать! Где-то, в подсобке спортзала, разумеется, лежал велосипедный насос, но идти за ним… чтобы, не дай бог, столкнуться с физруком?! Не-ет уж…
   Попробовали играть, не обращая внимания на такие мелочи, но каждый удар по полуспущенному мячу больно отдавался в ладонях, да и удары-то выходили так себе…
   Наконец этот амбал Мирской вытер со лба обильный пот и резюмировал: «Мужики! Кому-то слетать надо…» – «Вот и давай!» – огрызнулся Веретенников, которого злило избавление Васьки от необходимости отвечать за слова. «Ты это кому?» – Толикова шея стала грозно-пунцовой, а лицо пошло пятнами. Кажется, не миновать Виталику огрести по полной…
   Но тут «слетать» неожиданно вызвался Вотанов, и ситуация разрядилась сама собой… «Ага! Вот он, доброволец. Молоток! – прокомментировал Толян. – Смотри, не возись там!» – крикнул вслед Ваське, но тот был уже далеко…
   Бежал со всех ног, стараясь сэкономить время… потому что – предстояло сделать ещё кое-что. Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня… То, что НУЖНО сделать сегодня, а возможно сделать – только в спортзале и нигде кроме… Слово не воробей, Толька. Итак…
   Сперва за насосом… Осторожно постучал, никто не откликнулся, и, проскользнув внутрь подсобки, он стал лихорадочно рыться в напластованиях спортивного снаряжения, сваленного под стеллажами. Почти сразу же искомое обнаружилось: какой-то невежа снарядил им один из выстроенных на полке кубков.
   …Выглянул, горизонт чист… Аккуратно притворил за собой дверь. Насос положил на пол.
   Зал мирно пустовал. Фрамуги были распахнуты, и неприкаянной снастью канат еле заметно шевелился под нежными дуновениями сентябрьского ветерка.
   «Ты слово давал», – ещё раз неслышно напомнило Васе… что-то. Тогда Вася подошёл, подпрыгнул повыше и…
   Первые полтора метра покорил бойко. Но – именно что первые. Потом… потом уговаривать себя затеял: мол, поспокойнее… мол, больше не можешь? – ну повиси просто так, отдохни… А энергия-то, оказывается, в неподвижности убывает ещё быстрее… Вытекает из напряжённого тела, как песок из часов…
   Отчаянным спазмом воли вынудив себя продолжать, полез выше. Теперь это дело давалось с невероятным трудом, и, мало того, тревожные мысли мешали: о том, что, должно быть, прошло уже много времени! – того и гляди кто-нибудь со спортплощадки явится проверять, всё ли окей у лазутчика… а там уже и Анатолий устроит втык: за то, что сделал по-своему… за то что с первого раза – не понял…
   Вася был уже высоко, но силы неудержимо таяли, и, стремясь завершить начатое до того, как они иссякнут окончательно, он – засуетился… Ещё метр отвоевал за счёт частого-частого подтаскивания тела вверх… Потом ещё… Ещё… Ещ-що-ооо… … …Уже отчётливо видел шершавые разводы побелки, уже запах пыли от неё чувствовал… «Вот и на месте!» – всхлипнул уже…
   Ухватившись за канат левой рукой, стиснув ногами, правой – попытался дотронуться… Чтоб хоть известь осталась на пальцах свидетельством того, что он, Васька, – герой!
   И в этот момент здорово тряхнуло. Вздрогнув от неожиданности – в следующий момент мальчик увидел, как стремительно удаляется от него потолок.
   Что-то подсказало совершить неуловимый пируэт (благодаря чему шансы приземлиться на ноги резко возрастали, так ведь?) – а подлетая к полу, Вася постарался расслабить мышцы: ровно настолько, чтобы не отбить ступни и при этом попытаться хотя бы немного смягчить удар…
   (Он даже представил себе ощущение мягкого, пружинящего контакта: когда торс по инерции продолжает полёт, но умные мускулы ног (ах, лишь бы они оказались достаточно умными!) – достигнув опоры, уже осторожно сопротивляются этой инерции…)
   Испытал запоздалое недоумение – насчёт того, чья же злая шутка заставила на миг утратить контроль… Успел вспомнить, что, когда лез, канат болтался свободно – и это значило, что груша, видимо, опять вывалилась из петли… Следовательно, логично было предположить, что… что тряхнуло канат в момент, когда некто (находящийся в подвале) водворил её, грушу, обратно?
   Пол хрястнул Ваську по ногам, и он с удивлением ощутил: твердь, как-то «не по-людски» отпружинив, вдруг подалась, неожиданно дряблая, под его, Васькиным, невеликим весом. Брызгами полетели щепки, и в следующее мгновение Вася почувствовал, что проваливается сквозь пол… словно в открывшуюся внезапно на глади замёрзшего пруда полынью – нещадно царапающуюся острыми краями!
   …Оперативно сформированная – с целью выяснения обстоятельств – комиссия никак не могла прийти к единому мнению… Конечно, всплыли и самоуправство с дырой, и преступная халатность покойного директора, но всё равно долгое время никто не мог поверить, что шестьдесят пять кило, упав с высоты шести-семи метров (или сколько их там? а? точно ответит кто-нибудь?! судя по всему, это тайна), в состоянии пробить столь внушительный слой бетона – усиленный к тому же стальной арматурой (это даже если не принимать во внимание фанерный буфер!) … однако поразмыслив эксперты сошлись на том, что, мол, «факты упрямая вещь».
   Надо думать, трещины, возникшие в своё время по причине вибрации, с тех пор многократно разветвились вследствие систематического разрушения целостности структуры бетона. Данное воздействие, не ведая, что творит, усугубляла техничка: в целях экономии времени уборки выливала на пол ведро воды, чтобы потом собрать получившуюся грязь тряпкой. Изрядное количество жижи затекало в щели; аккумулируя влагу, гнила подложенная под доски фанера…
   Бетонный монолит, как известно, от воды становится лишь монолитнее – так то монолит! А здесь… Здесь бетон через некоторое время высыхал, и трещины… м-да.
   Что касается арматуры: то ли плита попалась бракованная, то ли ещё какая петрушка, но там, куда пришёлся основной удар, стальной скелет почему-то отсутствовал! Может, сбой какой произошёл в технологическом процессе: такая аккуратная прореха осталась, как будто заключённый из решётки пару прутьев выпилил…
   Проанализировав добытую информацию, пришли к леденящему кровь выводу: на момент падения Вотанова В. («из-под купола цирка», как добавлял Евсей Иванович Жипов) перекрытие пребывало в столь плачевном состоянии, что через два-три месяца обвалилось бы само, без посторонней помощи.
   (Хотя теперь это и не имело значения, так как «помощь» была своевременно оказана.)
   …Проваливаясь, он, Василий, умудрился вновь поймать канат – почти на уровне пола! – а поймав, ухватился мёртвой хваткой.
   Между тем внизу, во мраке – ноги спасительно упёрлись во что-то… хм… неудобное.
   «Ага, груша!» – догадался Васька – и обрадовался этой своей догадке, как старому знакомому, заявившемуся в гости. Покрепче уцепившись, мальчишка развёл ноги и жадно вгляделся в зияющую темноту. Тотчас он – второй раз за сегодняшний день – потерял самообладание: боком запрокинутое вверх, навстречу рассеянному свету, таращило глаза, присыпанные цементной крошкой, лицо преподавателя физкультуры. Рябь затухающей дрожи шла по телу последнего.
   Дети, дети… Вечно вы лезете, куда вас не просят.

//-- * * * --//

   Застигнут совестью врасплох,
   Ты высвечен до основанья…
   (Юрий Линник. «Разрыв»)

   Здравствуй, Яша.
   Хотел вот домой я поехать на майские, но в апреле с фолликулярной ангиной в больницу загремел. Температура под сорок, настроение соответствующее… Слава богу, выписался уже через три: там быстро на ноги ставят, чтобы койку не занимать лишнюю… Но, пока валялся, примчалась мать (разведав, что я в больнице) и новость привезла: сходивши в МИССиС (куда я не прошёл по конкурсу, ты помнишь), она как-то с кем-то добазарилась: теперь я смогу из этой дыры домой перевестись! Курс закончу – и вперёд… (Вернее, назад, если быть точным.)
   А тут как раз каникулы – скорее за билетом, на поезд… Home, sweet home, ур-раа!
   …Ну, дома вымылся как следует, покушал, водки стопку принял, пузырь с собой взял и – гулять. Разумеется, на полянку любимую…
   Пришёл, сел, закурил. Ещё принял. Мафон [14 - – то есть магнитофон] врубил, песни слушаю… Фуфырь добил, а вот не хватает чего-то… Да, ты правильно понял, мой дорогой: её не хватает, Надюшеньки!
   Но я дал себе зарок не ходить к ней. (Хорош потому что…)
   Пошёл к Василию Юрьичу: думал, добавлю. А у него, как обычно, парфюмерия. Делать нечего, посидели просто так…
   Познакомил он меня с каким-то деятелем, который в нашу школу хочет устраиваться (трудовиком? завхозом? кем-то вроде), тот интересовался, не осталось ли у меня или моих приятелей «связей на высшем уровне» (так назвал!) или «тёплых отношений»: чтобы слово замолвить…
   Ну, представь: тёплые отношения с Жиповым! Как вспомнишь, так вздрогнешь…
   (Причём мужик с виду конченый синяк, а туда же, протекцию ему подавай – на шáру-то!)
   …Пошёл домой. Иду по бродвею, а навстречу ОНА. С собачкой. (И с подругой Инной – ты должен помнить: о которую я тогда на диком пляже споткнулся…)
   А я… сделал вид, что не заметил их.
   На следующий день приехал Авдей. Взяли что необходимо, и снова в парк… Возвращаемся, гашёные, – опять Надюха… Авдейка поприветствовал её, тут уж и я был вынужден… Она: «Перетереть бы… Приходи часов в одиннадцать». Ладно.
   Вечером собираюсь к ней, мать хай подняла: куда, мол, на ночь глядя?! Еле отбоярился.
   Пришёл к Надежде, и начался разговор… о ребёнке, Яша. О МОЁМ ребёнке! Залетела она.
   «Что, – говорит, – делать будем?»
   Ну, что ж… Честно ей говорю: всё нормально, мол, закон природы… но детей нам рано пока… Не, ну а как же!
   Ты пойми, я не хочу, чтобы мой ребёнок нищим рос. А ведь содержать семью пока не на что! И на шее матери сидеть – тоже ещё тот вариантец…
   Надюха в бутылку полезла, да. «Ты, – кричит, – упакованную себе найти хочешь, а меня что, побоку?!» – и тому подобное. Скандал начался… а времени уже час, и… засобирался я, позорище этакое, домой. А она как расплачется… Пришлось остаться.
   Утром – на пару минут заскочил к себе на квартиру, перед матерью извиниться (мать, сам понимаешь, встретила во всеоружии), и дальше мы с Надей поехали в больницу: узнавать, когда можно всё устроить… и за сколько.
   Узнали, ага… Потом закупили хани и – снова на то же место, что и вчера, и позавчера: шашлыки жарить… Ох, Яшка, что это были за шашлыки! Наверно, лучшие в моей жизни.
   А ночью (уже после того, как мирно по домам разошлись) она позвонила и успокоила: ничего не надо, всё устаканилось само. Выкидыш. Такие дела, брат.
   …Короче, полтора месяца мне осталось… И снова вернусь домой, насовсем…
   Возвращайся и ты, что ли!
   Да, мы с тобой нажрёмся, это уж как пить дать… И упадём, пьяные. И нам это простят… Не смогут не простить.
   …Что-то расклеился. Прямо слёзы наворачиваются, не могу больше.
   Я жду, Яша… Очень жду. Понимаешь?!

   Арсений.

//-- * * * --//

   Мы пьём, как загнанные звери.
   И каждый раз – последний раз…
   (Виктор Топоров. «Общество трезвости»)

   Здравствуй, Джейк!

   Я был в Кракове: с экскурсионной группой. Но жил не в гостинице, а у хрона одного, дальнего родственника. Каждый день с ним выпивали! За ужином. (А иногда и за обедом.)
   Единственное, что отравляло безоблачные отношения в доме, это то, что хозяин имел обыкновение промётываться постфактум: уже приземлившись в супружеской постели. Тогда супруга вбегала в комнату, где мы догонялись с его мамой, пани Ядвигой, и начинала орать, что Вальдеку плохо, что пить ему нельзя, что она последний раз терпела «бакканалью» и т. д. Что, однако, не мешало Вальдеку принимать и на следующий день… и впредь, я думаю.
   Так что метают харчи повсюду, это и есть реальный интернационал. Видел там одно произведение данного искусства (в подземном переходе на вокзале), прямо такое же, как у нас тут!
   А однажды поздно вечером, скорешившись с двумя ханыгами, отведал польской бормоты из горла. И, скажу тебе, вкуснее, чем «Алазаныч»! Правда, она у них там дороже (как и вообще любая хань, не только бормота, – всё по справедливости).
   …Пока были трезвые, разговор кое-как шёл. Но, когда допили, тот, который знал наши слова, забыл, что я из Союза и поэтому со мной беседовать по-польски без мазы, – и с этого момента наше общение носило характер отменно трансцендентный…
   А в первый день произошла и вовсе любопытная встреча. Околачиваюсь я на вокзале (стреляю сигареты), тут ко мне подходит какой-то фитиль лет тридцати, зовёт в гости… «Ага, голубой!» – предположил я… и оказался прав.
   Плохо владея языком, почти не разобрал, что он говорил, понял одно: сулит бабки! – а ещё у него дома водка и пиво есть… Убеждал, что у меня вид «человека, нуждающегося в товарище», – и приглашал к себе, навеки поселиться.
   Соблазн было велик, но всё же я послал его в дупу. А он… вот он-то поступил очень благородно и трогательно: вручив купюру довольно крупного достоинства, попросил купить сигарет – якобы для совместного перекура. Ну ладно, я купил, вернулся, а его и след простыл… И ведь нетухлая сдача с двадцати тысяч злотых осталась: это он обездоленному помог (за какового меня принял) – при том, заметь, что я отверг его!
   Вот таким милым способом удалось срубить валюты. Дебютировал в роли любовника – к счастью, лишь номинально.
   На сём прощаюсь, неизменно твой друг (интим не предлагать, а всё прочее – до гроба!)

   Стас.

//-- * * * --//

   Спасение мира начинается со спасения одного-единственного человека;
   всё остальное – претенциозный романтизм или политиканство.
   (Чарльз Буковски.
   «Впечатлительная натура»)

   …С возрастом желание иметь собаку пропало, хотя ко всяким зверюшкам Яша по-прежнему относится с пиететом. Он их – понимает будто бы…
   Одного не понимает: почему считается нормальным и естественным создавать для себя такие условия жизни, в которых приходится считаться с теми, кто… в принципе не способен считаться с кем бы то ни было!

   «…Нет, существуют категории субъектов, смиренная забота о которых есть нравственная обязанность! (Несмотря на полное право упомянутых субъектов плевать на всех и вся с высокой колокольни.) Люди с тяжёлыми психическими отклонениями, например… Или вот те же дети! Чьё существование – в качестве одного из аспектов общего модуса вивенди – редко обусловлено осознанным выбором остальных членов семьи и, понятное дело, теперь-то уже никак не зависит от их желания…
   В отличие от ситуации с «братом меньшим» (ну, или сестрой)! – обитание которого в квартире есть, без сомнения, результат некоего решения. Взвешенного ли? Допустим, что так.
   Но является ли оно суммой предпочтений ВСЕХ заинтересованных сторон?.. Вы уверены?
   Точку зрения самого питомца выяснили? Нет? Почему?
   Вообще-то, он развлекать вас своим присутствием не нанимался.
   …«У нас животному будет комфортнее, чем на улице!"… Это мнение животного или ваше, а?.. Ах, вы лучше знаете? А знаете ли вы, что они имеют обыкновение доставлять массу проблем одним фактом своего… скажем, сосуществования с вами?
   Взять ни разу не почётный долг менять воду в аквариуме… Или вот выгуливать псину… Каково это – ощущать себя рабом осознанной необходимости и куковать в пределах, определяемых параметрами собачьего мочевого пузыря?
   …Животным-то деваться некуда… А вам?
   Во имя чего всё это? Чтобы было кого любить? о ком заботиться?
   Но для этого существуют ЛЮДИ.
   Люди! Которые, по меткому выражению Карлсона, «лучше собаки»! При этом не всегда удобнее и безопаснее, но тем не менее…
   Если у вас избыток неизрасходованной нежности, заведите себе ЧЕЛОВЕКА.
   …Где найти достойного? Не надо искать: не бывает никаких «недостойных».
   Бывают неудобные и небезопасные, да. Но если, собираясь завести кого-то, вы претендуете на удобство, тогда имеет смысл ограничиться мягкой игрушкой. Плюшевым медведем, например… или надувной женщиной. Или – оставить всё как было.
   А коль скоро душа ваша ноет, истомлённая желанием заботиться, тогда – всю волю в кулак! Отриньте сомнения, страхи и, главное, брезгливость, а затем… поезжайте на один из вокзалов! или – спуститесь в метро!
   Там и сям вы обнаружите видимо-невидимо нуждающихся в вашем участии!
   …Выберите бомжа себе по вкусу (быстро и не бросаясь в глаза: кому понравится, что тебя выбирают, следовательно оценивают и сравнивают! – незнамо по какому праву), а ещё лучше – хватайте первого попавшегося (единственная просьба, поделикатнее, а то… как кошка от испуга царапается, так и от человека не заржавеет спросонья ножом получить) и – убеждайте пойти с вами!
   Поначалу-то, скорее всего, не захочет никуда: у бездомных тоже собственная гордость. Так что придётся повозиться, прежде чем бродяга рискнёт… впрочем, лихорадочно соображая, чего же вам в действительности от него надо, не ментовские ли тут фокусы, и – как ему побыстрее от вас отделаться (по возможности прихватив что-нибудь ценное).
   И если ваша ЛЮБОВЬ к этому существу не окажется достаточно сильной, никогда не завоевать вам его сéрдца, оставьте надежду! – конечно, если вы искренне стремитесь к завоеванию… Ну, а к чему ж вам стремиться, а?
   Ведь и в животном, которое вы сдуру чуть не завели, даже в нём – именно преданное сердце самое ценное! Не шкура же, в самом деле, не требуха…
   Так завоюйте сердце человека! Увидите, как он преобразится от этого!
   Но сначала… просто приведите к себе домой. И накормите.
   Пусть ест, пока не устанет в себя запихивать… пока его не вывернет наизнанку, прямо на скатерть… Найдите в себе силы ободряюще улыбнуться, мол, да с кем не бывает… и – поймав его (метнувшегося со страху к двери) за полу липкого пиджака, тактично, но настойчиво препроводите в ванную: в ВАШУ ванную, выдраенную до блеска… Где, используя силу убеждения и – своего обаяния, хе-хе! – заставьте мыться до тех пор… э-э… ну, в общем, ясно.
   …Пока оторопевший экземпляр (не от слова «экзема» ли?) будет растворять кору сверхъестественной грязи – его рваньё, наповал разящее ярым звериным духом, лучше бы спустить в мусоропровод, чтоб уж мосты сжечь! Взамен же подберите что-нибудь из имеющегося в наличии (а лучше – заранее заготовьте комплект всего)…
   Когда это существо снова появится в кухне – розовое и более или менее чистое… с беззлобными ругательствами на разбитых где-то, в лабиринтах неведомой уличной жизни, губах, – происходящее покажется нереальным, исподтишка нахлынет вал нечаянного ужаса, захлестнув с головой, так что сил только и останется на то, чтоб удержаться и – не завизжать нестерпимо: «Вон отсюда сейчас же!» – а лишь слегка побледнеть, демонстрируя подлинную, глубинную беззащитность и слабость… до того явно, что оно – вдруг ухмыльнётся, лизнёт шершавым взглядом выгоревших под палящим солнцем (и окончательно обесцветившихся в ослепительном свете фар милицейских УАЗиков) собачьих, нет, волчьих глаз. И… останется.
   Теперь главное – не форсировать отношения. Дайте ему… попить, не знаю… Чай! Вот что объединяет всех (обволакивая умиротворяющим чувством «утро вечера мудренее»), тут какой угодно лёд растопится!
   У существа развяжется язык, и вы узнаете много нового, ох много… Для затравки – выложит всё, что думает лично про вас (о себе самом существо распространяться не готово, потерпúте) и… Да ну, не обижайтесь так! Не стоит подозревать его в неблагодарности.
   Во-первых, скрытность легко объяснима, когда вехами на жизненном пути служат по большей части предательства, одно за другим… А во-вторых – ему пока особо и не за что быть благодарным (и в благодарность откровенничать): твёрдой уверенности в том, что всё проделанное вами не эксцентричная выходка, нет!
   И… ну, между нами: сами-то вы… разве окончательно уверовали? Так-таки и… что, на полном серьёзе?
   Или ещё не рассеялась в голове мутная дымка – с пробегающими время от времени внутри искорками: «Что я творю?!»…
   Но не будем отвлекаться.
   …Показали почти все ваши альбомы с фотографиями, а существо всё никак не делается своим: глазеет равнодушно, без интереса… и зевает (так, что свет бра выхватывает из тьмы мрачную дыру гортани) … Поначалу пытается (нет, честно) не ковырять в зубах – но такой подвиг воздержания не каждому по силам, и вот… принимается за дело: достаёт… волоконце мя-аса… Ведь оно, существо, благополучно успело забыть, где находится! Поэтому, осмотрев добычу, непринуждённо отправляет её туда откуда взял… но тут замечает ваш страдальческий вид и замирает.
   …Боится проглотить… Боится выплюнуть… Не знает, не помнит, как принято… Наконец кадык прокатывается по жилистой шее – и вот оно с вызовом глядит на вас.
   «Не нравлюсь?! А нечего было…!!»
   И оно право: нечего.
   Хотя… и неправо одновременно! Потому что сдаваться вы отнюдь не собираетесь!
   …Это не домашний любимец какой-то там, это – ЛУЧШЕ любимца! И вы его – ну-ка, вспомните-ка… уже как минимум любите, да? Ну, хоть немножко? (Иначе почему оно до сих пор здесь?!)
   Значит, любите?
   Так доказывайте, доказывайте… Самое время: близится ночь…
   Застелúте собственную кровать вкусно мнущейся простынёй – свежей, хрусткой… чтобы… что? Уложить его, разумеется.
   Туда, где вы сами! (не кто другой!) бессчётное число раз укладывались, засыпали, просыпались… сколько себя помните, так было всегда…
   И всё-таки не вы, а вот это чудище будет сегодня переживать здесь свои кошмары, и сучить ногами во сне, и порой страшно всхрапывать… И паутинка не вашей слюны впитается в ВАШУ подушку.
   …Имейте в виду, во сне ему, скорее всего, сделается невыразимо страшно и одиноко.
   И вы (тем более если пол его противоположен вашему) – так ясно, так остро воспримете это одиночество… взывающее к… ну-у… вы понимаете?
   «Ах, вот вы о чём…»
   Так точно. И не делайте вид, что вам та же мысль раньше, чем мне, не пришла в голову.
   Да, этой ночью вы придёте к нему и – ляжете с ним.
   Несмотря на то, что оно, неловко разбуженное вами, оторванное от одной из бесчисленных иллюзорных погонь, что с такой щедростью расточает по ночам сонный мозг… оно сперва не только не поймёт, чего вам от него надо, но и не сразу вспомнит, где находится… и кто это тут, рядом с ним… по волосам гладит…
   Вот стадии осмысления последовательными волнами пробегают по чужому, страшному лицу – зыбью меняющихся выражений… После чего монстр, наконец унюхав, что к чему, включается в игру и, не исключено, берёт инициативу в свои руки…
   Пусть дрожь отвращения не бегает по вашему телу взад-вперёд – это всего лишь человек, особь одного с вами вида! – не афганская борзая какая-нибудь… а именно то ходячее недоразумение, которое вы решили полюбить.
   Несколько самонадеянно решили, не находите? Хотя… к чему теперь рефлексия! Дело-то сделано… вернее – делается: прямо сейчас вот…
   И пускай, пускай заражает вас какой-нибудь гадостью! – не откладывая, вместе пройдёте обследование, ничего… Да, возможно, и курс лечения, если потребуется, – подумаешь, трагедия всей жизни! Зато поможете вновь, после долгого перерыва человеком себя почувствовать… человеком – каковым и вы желаете его (её) видеть, разве нет?
   Конечно, желаете.
   Поэтому вы – поможете человеку найти работу (предварительно прописав на СВОЕЙ жилплощади, а то как же!) … Поможете бросить пить и ширяться… ведь вы – любите его, да.
   И поэтому никто не удивится, если когда-нибудь – когда уличные приключения навсегда перекочуют в редкие беспокойные сны, периодически посещающие бедолагу после тяжких трудовых будней… и когда ваши мироощущения незаметно соединят свои русла… тогда уж – куда деваться! – здоровые и желанные, у вас появятся… кто-оо?
   Де-ети.
   Почему нет! Вы ещё так молоды (а бог так милосерден)…
   Стоп. Пора всё-таки вернуться к тому, с чего начали. Итак, о животных.
   Для животного, пусть и одомашненного, жить в четырёх стенах и быть живой вещью, рабом человека – противоестественно.
   Как и для человека – жить на улице, не имея крыши над головой и шансов что-либо улучшить в своей жизни…
   Подарите же шанс человеку: хотя б одному беспризорному представителю вашего вида!»

   Вот что сказал бы по данному поводу Яша (если б вы и ему дали шанс).
   Что ж. Не мешки ворочать, как известно… Сам-то он не слишком торопится участвовать в подобных филантропических экспериментах – мотивируя тем, что, мол, не является сторонником «иррационального обустройства бытия».
   А животных любит, угу… Только не у себя дома.

//-- * * * --//

   Когда-то тёмный и косматый зверь,
   Сойдя с ума, очнулся человеком,
   Опаснейшим и злейшим из зверей…
   (Максимилиан Волошин.
   «Путями Каина», «Мятеж»)

   Хелло, Джейк!

   Вот, пишу письмо… А мог бы и не писать: если бы произошло то, что могло произойти… что почти уже и произошло, но, слава богу, не произошло всё-таки… а могло! Ещё как могло…
   Позавчера, в двенадцатом часу вечера, мне позвонил Авдей. Просто так, узнать, как я… Слово за слово, внезапно нам обоим СРАЗУ (ха, похоже на CRAZY! – не замечал) «захотелось праздника». (Это из нового фильма с Мамонычем.)
   Короче, встретились мы. Втроём: Дюша, я и Арсений.
   Сначала поехали в одно место (ты не знаешь), где барыжат разные старушки, оказавшиеся без гроша в результате недавних прогрессивных нововведений, и взяли себе с ночной наценкой вайна. Потом вернулись на бродвей, к открывшемуся на днях рядом с новыми домами круглосуточному ларьку (тоже ханными жидкостями спекулируют), купили одну обычную водовку и одну лимонную: 13.50 и 13.77 руб. соответственно – там неприличная дороговизна. Люди вообще теперь как-то, что ли, честнее… в своём скотстве! То есть раньше партия и правительство сдерживали их худо-бедно, а теперь-то вожжи отпущены, и – понеслась… Весь негласный социальный договор пошёл по женской линии. Особенно, на мой взгляд, «зверствуют» те, у кого маленькие дети.
   «Мне надо кормить семью» – даже эта невинная фраза постепенно становится оправданием любой подлости! Но уж если у кого младенец завёлся, то… блин, лучше за километр обходить таких: они в случае чего наверняка позволят себе ВСЁ.
   …Да, хоть и горьким смехом, а смеюсь, слыша призывы к борьбе за демократизацию и гуманизм: у той борьбы адресат отсутствует! – вокруг ни демоса, ни, так сказать, гумануса. Один гумус.
   Короче, взяли мы, к Авдею приехали – ну, и… как обычно…
   Я через некоторое время спать лёг (мётно себя почувствовал), а они продолжать остались.
   Часу в шестом утра меня кто-то будит. Голову подымаю, смотрю, Арсений. Глаза – ну совершенно никакие. Мёртвые. «Пошли!» – заявляет.
   Тут я понял, что он готов: до белки доквасился… и что идти с ним никуда нельзя: опасно.
   Послал. Не помогло: с дивана меня начал стаскивать, ручищами пихает… Пришлось, короче, мне драться, всерьёз!
   Он, гад, здоровый, как боров, да к тому же в уматину; раз-другой съездил ему со всей дури, по фигу: встаёт с пола – и опять атакует… И подмял-таки меня наконец.
   Получилось так: моя башка прижата к дивану, как к плахе, в то время как сам я – на коленях на полу; он схватил за горло и ну душить (да ещё и навалился всей тушей, свинья недорезанная). Чувствую: конец подкрался. Хотел уже коньки у Сеньки попросить (ну, вроде как последнее желание: чтобы тут же их и отбросить), но вдруг хватка почему-то ослабла. Думаю, я, отбиваясь, попал ему по промежности, что-то вроде того.
   Вырвался и на кухню, взять там что-нибудь острое: защищаться, если опять полезет. Нашёл вилку.
   Смотрю, он из коридора выныривает… Увидел, что у меня в руке вилочка-то – а в другую я уже нож взял (такой большой, для мяса), глаза кровью налились; прёт на меня и орёт: «Режь, гнида! На, режь!»…
   К счастью, Авдей от криков проснулся. Прибежал, от увиденного мгновенно протрезвел и – повязал нашего психа, бельевой верёвкой. Но… видимо, не очень надёжно. Потому что Сеня через некоторое время выскочил, развязавшись, на лестницу – куда мы с Авдюхой вышли перекурить и успокоиться; там он начал без предупреждения бить меня кулаками по лицу (кстати, называя меня при этом Яшей, sic) … и тогда Авдей его вырубил.
   Одним ударом, античный герой! Сенька так мордой по ступенькам и съехал – мы аж испугались, не сломал ли он шею себе (тем более что соседи из дверей повысовывались: тоже стали проявлять живейший интерес)…
   Короче, отдохнули весело.
   …Вчера вечером звонил, извинялся… А мне так хреново было, целый день! Может, Сеня повредил во мне óрган какой-нибудь?.. Но не в поликлинику же идти… а?
   Такие пироги вот… Остаюсь (пока),

   Стэн.

//-- * * * --//

   Нынче счастье в мир приходит вором…
   (Надежда Мальцева. «Перекрёсток»)

   Господи, кто же поймёт это тело,
   Дух заключившее в прах?!
   (Росалиа де Кастро.
   «Кто мне послал это жало…»)

   Этой ночью она долго не могла уснуть. Ворочалась, пытаясь «нащупать» для тела наиболее удобное положение… Бесполезно, сон всё не шёл: тревожила недосказанность. О чём-то они недоговорили с… как его… Ну, с физкультурником!
   …Хорошо, что у Кали под рукой безотказное средство: всего-то нужно легонько себя погладить. Тогда голова переполняется теплом, и оно струится… течёт, растекается…
   Случайно обнаружила это пару лет назад. С тех пор – во всякое время дня и ночи! – ни с чем не сравнимое наслаждение, блин…
   Звезда во лбу – так она привыкла называть его.
   Бесплатный кайф, постоянно доступный!
   …и, кажется, лишающий воли к достижению любых целей. Ибо всё меркнет перед этим Праздником, который – действительно всегда с тобой!
   Видимо, стоит обращаться с этим поосторожнее, не злоупотреблять уж… А то и вовсе – оставить для исключительных случаев…
   Для таких, как сейчас.
   …Ах, ничего нет волшебнее этого момента для Кали! – когда на миг затаиваешь дыхание, затем дотрагиваешься до еле заметного бугорка над переносьем, и…
   Будто пришёл долгожданный сон – но, странное дело: почти ничего не откладывается в памяти. Лишь ощущение… Будто нет живого, пульсирующего тела, а громоздится нечто плоское, холодное… тяжёлое…
   Сверху ли, снизу, – куда ни глянь, везде пустота, и – ничего от прежней Кальки, кроме… некоего значащего… отсутствия, да.
   И ещё: тянется, пронизывая насквозь, тонкое, напряжённое, подрагивающее нервно время от времени, словно потревоженная змея… или – струна, из рук вон плохо натянутая… И, стоит этой струне слегка задеть краешек, лишь коснуться его, как… а-ааа-аааа-аах… Ты зеваешь, солнышко? Слышишь меня?
   Не слышит. Она задремала.
   …Приснился – ну по-оолный идиотизм! До такой степени бредово, что… не умеешь выразить! и – так и подмывает что-то сделать… куда-то идти…

   «А иди-ка ты – в баню!
   Дрожа от предчувствия, ПРЕДВКУШЕНИЯ скорого ублажения плоти, молодой человек быстро собрал всё необходимое – да и что там особо необходимого-то… Жаль, берёзового веничка не достал, только дубовые были… И тэ дэ, и тэ пэ… Шлёпки резиновые…
   День встретил солнцем, коварно бросающимся в глаза сквозь художественное стекло плавящихся сосулек, но в трамвае было темно и тесно… И – притягивала внимание, завораживала всех цветов радуги полоска на вязаной шапочке неприметного старика. Тот, осенённый тихим весельем, казался сдержанным гуру, полным внутреннего… всякого-разного…
   Неподалёку от бани паренёк взял пива и, закутав потную бутылку в полотенце, сунул поглубже в пакет с принадлежностями: по привычке (которую превратил в подобие инстинкта многогранный опыт) лишних вопросов персонала старался избегать: ну их… в баню.
   …Топили сегодня достаточно вяло, даже париться не хотелось, но ведь… на то он и парень, чтобы париться! Посему герой решил сделать что дóлжно побыстрее: пока напиток не нагрелся в казённом шкафчике (пришлось-таки сдать).
   «Ошпарился» необдуманно студёной водой; стуча зубами, принялся остервенело себя намыливать, – чуя… ох чу-уя, как прочно засела грязюка в порах!
   Вошёл давешний дедушка из трамвая. Тщедушная грудь – маленьким бочонком (с веером рёберных обручей), жёлтые от мозолей копыта… колени вон, до крови стёртые… Видать, всего повидал дедушка, ишь какой… заслуженный… Любо-дорого, дедок, а? Вот то-то…
   Дедок между тем присоседился: «Извиняюсь!"… Поулыбался, потёр бока для виду… и вот, приступил к общению. Ох и хитрован… Неспроста ты по скользкому кафелю ходишь да с вопросами к электорату пристаёшь! Заигрываешь, ох заигрываешь…
   – А что… простите, вашего имени-отчества не знаю… Правда же? – конец-то наш как на ладони весь… Вот да.
   – Простите, что?.. Вода кончается?
   – Говорю, мироздание на исходе! Не согласны, что ль?
   – А, миллениум? – Прошёл под душ и встал там: как бутон раскрываясь… и – так и есть: дедуля увязался под соседний.
   – Ась?.. Не-е, словам этим мудрёным не обучали нас… Я обо всём сущем речь веду! О том, что в душе не умещается…
   – М-м… Ну, и как же понимать вас? – Мощными движениями парниша мёл с тела на пол остатки пены и следил за пургой вполслуха.
   – Да вот так и понимать: всему наступает полное, как говорится, закругление. А вернее, уже и наступило… Вот вы, к примеру: внесите ясность, будьте добреньки, есть ли для вас что святое, в этой юдоли-то? – Дедушка суетливо ополаскивался, нелепым маятником раскачивались его причиндалы.
   – Ну и задачки преподносите! – хмыкнул добрый молодец (на предплечье – корявое синее «БМП» набито: не «боевая машина пехоты» какая-нибудь, а – «борзо малолетку прошёл», о как), но по сути-то, совсем зелёный мальчишечка… которого старикан понемногу начинал доставать. – Ну, понятное дело, есть! Родина, семья, не знаю… – Он дёрнул щекой. – Те же дети опять-таки…
   – Оно, конечно, да, – не унимался дед, – только вот в чём загвоздка: способны ли вы пойти на жертву ради всего этого?
   – Что за вопрос! – Герой приосанился. – Если завтра война, то мы, как говорится… – Он нервно хохотнул. Вышел из-под сени струй и сделал несколько энергичных движений, долженствующих означать боевую готовность. – Ну, а не повезёт, тогда…
   – Э, дорогой мой! Оно не жертва вовсе, а плата: за то, что вы здеся выросли, а вам до срока помереть не привелось… Когда смерть общая и неизвестно, где засела, чего ж не погоношиться! А вдарит – так либо сразу в дамки, либо ранение: обратно, после госпиталя домой – гуляй, сактированный… Не-ет, жертва – это когда вот он, ты, а вот она, твоя персональная мýка: знаешь, и за что мучить будут, и как не допустить, а всё равно принимаешь её, родимую… Читали в Писании про Маккавеев-то, али как?
   – Сравнили: древность, фанатизм – и сегодняшний день… Не, ну, к примеру, ради моих детей… – Поднял к самому своему носу костлявый кулак, сжал его. Пристально рассматривая, продолжил: – Ради них выдержу, убеждён… Что, не верите?
   Старик помолчал. И вдруг – указав глазами вниз, будто через силу выдавил:
   – Видите, какое у меня хозяйство… Тошно, небось, созерцать-то?
   – Ну… Вы уже в возрасте… И не такое бывает…
   – Тут иная причина – у меня с двадцати шести годов эта памятка.
   Я в то время связным кантовался на оккупированной территории: работал в офицерской столовой, калекой прикинувшись, – так, «принеси-подай»… Между прочим, и женой к тому времени давно обзавёлся, и сынишка восьми лет у меня был, Витенька… И звание: старший сержант – про которое знали только те, кому надо… Да нашёлся гад, подсмотрел, как я в лес ночью наведывался, и в комендатуру стукнул.
   …Разложили нас с Валентиной, это жена моя, и с Витюшей маленьким на трёх столах. Специалисты по этому делу размещалися в бывшей больнице: удобно, инструментов полнó, каких хошь… Интересно? – дедушка прищурился.
   Парень только нервно сглотнул.
   Вышли вместе в предбанник – там осторожно извлёк бутылку из полотенца, примостил возле и стал вытираться. Дед, чисто вымытый, казался теперь замечательно уютным и добродушным – так, возможно, одни святые угодники на канонических изображениях выглядят, да и то…
   Натянув шерстяные носки крупной вязки, продолжил:
   – Начали они с ногтей… Сейчас вот спокойно рассказывается, а тогда… Чуть криком не изошёл. Это я-то: здоровый парень, советский воин, – да куда там… Валя свиньёй верещит, – ну, а сыночка… С сыночки, сами понимаете, какой спрос… Посинел от рёва.
   А ведь это цветочки… Потом-то мы узнали, каково по-настоящему быват… Сполна распробовали…
   Надо отметить, что ни Валька, ни тем более Витя ничего не знали: ни о моём задании, ни о прочем… Палачи и сами скоро докумекали до этого, однако рассудили: когда жене суставы выворачивают или сыну подошвы прижигают, мужу и отцу колоться сподручнее.
   А я так себе положил: кричать-то кричи, а о товарищах молчи. О деле – ни слова! Уж лучше набрехать чего кудрявого, для заминки следствия…
   И всё бы ладно, кабы не тот паскудный тип, что меня выдал: перебежчиком оказался, из наших (причём идейным, как выяснилось), узнал я его… и он меня тоже.
   Устроили нам очняк. Лаюсь на этого, слюной исхожу, а он – спокойненько свои ноготки пилочкой чистит (будто издевается!) и показания мои проверяет. «Так и так, – говорит, – брехня сплошная! Нет тебе веры, парень… но теперь, однако, всё выложишь», – и на ухо шепчет главному их; тот оскалился, подходит ко мне и – берёт меня, значит, за это самое…
   Господи… Чего они только не вытворяли с йими, моими бедными! Да вы сами видели – смекаете, как тяжело пришлось? Но я молчу… хотя от натуги не орать и лицо вспухло, и зубы крошатся: челюсти сжал… А каты – все злые, потные: вестимо, распалишься, коли ничего не выходит.
   Неожиданно входит их главный: при стеке, при сигаре трофейной… О чём-то с остальными побалакал, вижу, побагровел, глаза выпучил и к моему столу. Берёт самый завалящий ножик (мне им незадолго до того серп и молот на груди выписали), а в другую жменю сграбастатывает моё святое и говорит ломано: с тобой, дескать, тут шутки шутили, партизан, а я на это времени не имею… И подводит он, мил человек, орудиё медицинское мне под самое это… И чувствую, правду говорит, зверь: нету времени у него… А потом – хоть соловьём пой, сделанного не воротишь.
   Что тут долго растабарывать! – выдал я им как миленький: и позиции, и явки, и много чего ещё… Они только языком цокали да записывать едва успевали – вот до чего ножик в умелой руке споро действует!
   …Когда наши вернулись, ответил. Дали двадцать пять. Вышел раньше: за хорошее поведение… но ещё раньше – Валя ушла от меня. И Витеньку, кровиночку, забрала! – хоть и живы-то остались благодаря лишь моему позору… «Ты прости, – говорит, – не могу я… с предателем-то», – и… с концами.
   А детей потом у меня ни разу не случилось, с кем ни пробовал: изувечили-таки прилично.
   Но, знаете… Вроде вся жизнь псу под хвост: инвалид, арестант, доля сиротская… А всё едино: был бы сей миг на том столе, да если бы кто догадливый подвёл ножик под цацки – и не такое б нехристям рассказал!
   Оно, конечно, дрянь малая, а… – Полностью одетый, старик явно чего-то ждал.
   Молодой, стараясь не глядеть ему в глаза, уже рвал зубами пробку с бутылочного горла…
   Выпили.
   …По дороге домой забежал в гастроном, но ничего путного не купил в итоге (душно там), а лишь зачем-то майонеза две упаковки… и – на улицу!
   Свежело. По небу быстро двигалась мозаика из сверкающих небесных прогалин и неряшливых, с огненной закатной каймой, облачных лоскутов. Опустив глаза, увидел, что пакет с двумя незначительными предметами в недрах, легонько хлопающий по ноге в такт шагам, напоминает нечто э-э… но додумывать беспокойную мысль не стал, а вместо этого взглянул вверх, туда, где разворачивалась облачная панорама, и как бы нехотя усмехнулся. Надо же…»

   За окном блёкло алело. Разбудил озноб: с вечера окно открытым осталось, ужас! – так и до гайморита рукой подать… Вон синяя какая от холода… Девушка перекатилась на живот, прислушалась… Мёртвая тишина в спящей квартире.
   Ничего, кроме пустоты внутри… И что это за странное слово – «миллениум»?
   Одиночество, не иначе… Но на каком языке?
   «Э-ээ-эй!» – громким шёпотом… С минуту подождала, потом позвала снова. И – услышала приближающийся топоток.
   …Тихие шажки, осторожные… Сколь поразительно сходство всех на свете крадущихся походок! Люди ступают словно по стеклу: ломкому, полупрозрачному, – под тончайшим слоем которого несётся нечто… неразличимое… и стоит издать малейший шорох, как под ногой возникнет провал и нарушителя тишины немедленно поглотит тёмная бездна…
   Сестрёнка! Она классная… «Приветик! Как ты? Что снилось-то?»… Бесполезно: сразу свернулась котёнком рядышком и – как не будили… Ладно, досыпай.
   …О планах на сегодня лишь по пути в школу вспомнила, и замысленное показалось – ну до того глу-упым, что… что?
   Нет уж… Отступать поздно: учителей не динамят! Если не прийти, то он… Просто невозможно представить себе, что он сделает. Так? Фу-ух, ну ты даёшь, подруга…
   Насочиняла себе невесть чего – и теперь от каждого шороха вздрагиваешь, будто загнанная! А учитель… он тут никто, знаешь ведь. Но… тогда ЗАЧЕМ?
   Шаги, шажочки… Иногда приходится делать вас и так: преодолевая неуверенность, страх, робость и – острое чувство абсурдности происходящего! Ну, вот приходится, да… И ты – делаешь. (Впрочем, соблюдая необходимую осторожность.)
   Ерунда, один поцелуйчик ещё не конец света – пускай подавится! Пускай сам поймёт, до какой степени присутствие в её жизни… неуместно, скажем так. Всего один, товарищ физрук, – больше вряд ли… Ку де грас, да позволено будет выразиться столь убийственно.
   …Растолкав шумную малышню, затеявшую игру в «сифака» [15 - Разновидность салок: с классной доски похищается мокрая грязная тряпка, завязывается четырьмя-пятью узлами – и готов «мяч»; кидая его руками или пиная ногами (по предварительной договорённости) водящий должен осалить кого-то из игроков; осаленный становится водящим… В итоге тот, кто остаётся в роли водящего к моменту звонка на урок, считается «сифаком».] прямо на проходе, Калька заглянула в спортзал.
   Её появление не прошло незамеченным.
   Женская часть восьмого «Г», кучкуясь вокруг бурдовладелицы, с энтузиазмом предалась многозначительному шушуканью; смущённо ухмыляясь, пубертатные крепыши неосознанно приняли эффектные позы… Собственно, ничего особенного, стандартный набор реакций…
   Что же до Кали, то её внимание привлёк худенький мальчик с узким треугольным лицом. Где-то она его видела… Или нет? Ага, ну конечно же: несколько дней назад, окружённый одноклассниками, он… давал им какую-то клятву вроде бы… или доказывал что-то.
   Что?
   Недолго думая (времени мало!) она подошла – парень даже попятился…
   «Ну как, выполнил, что обещал на прошлой неделе?» – «Чё обещал-то?.. Ничего я не обещал…» – «Погоди! У меня отличная память, следовательно…» – «Вот и целуйся со своей памятью! И вообще, здесь нельзя без формы, поняла?»
   Дурак. Испортил настроение… Нет, малой кровью не обойдёшься, пожалуй…
   «Забудь», – провожаемая взглядами самой разной эмоциональной окраски, она побежала: через минуту звонок уже!
   А если хочешь… хм, получить что хочешь – то лучше действовать, не дожидаясь перемен.

//-- * * * --//

   Я так боюсь, что за простую ласку
   Ты всё отдашь. И вот
   Запрячешься опять в живые рёбра,
   В щенка мохнатый ком…
   (Нина Бродская. «Быть вновь собой…»)

   Здравствуй, Яша.

   Не понимаю, ты меня своими предложениями до белого каления довести хочешь, а?! Это становится паранойей какой-то… Остынь! Попей водички холодненькой.
   И – прошу как человека, не буди ты во мне жалость опять! Нет ничего позорнее для мужчины, чем жалость женщины, заруби на своём распрекрасном носу.
   …Сколько раз в те минуты, когда мы оставались вдвоём, хотелось крикнуть: «Да сделай же что-нибудь САМ!» – но всё ждала и ждала хоть каких-нибудь проявлений мужественности… Иногда нет ничего более вожделенного, чем быть послушной: будто глина в нежных руках! – а ты… Ты спрашивал, можно ли меня поцеловать, – дубина стоеросовая… Кто ж про такие вещи спрашивает! Брал бы да целовал, я бы не сопротивлялась.
   Ну да чего уж теперь… Попытайся извлечь урок. И – кто знает…
   Если не судьба мне с тобой мыкаться, ничего не поделаешь… А если наоборот, то… покорюсь судьбе. Потому что судьба – это когда чувствуешь, что можешь поступить только так… как дóлжно. Как и поступаешь в итоге… А если не чувствуешь ничего такого, значит не судьба.
   И, пока не почувствуешь чего-либо определённого, не дай бог… нет, так: Бог! – на что-то решиться. Боком выходит, как правило…
   Потому что на всё – воля Божья. Решать не нам. Кое-кто, увы, не понимая этого, напрасно пыл растрачивает.
   …Просишь «начать всё сначала»? И как же ты себе это представляешь, интересно знать? Ну, вот, к примеру, мои действия… Ась?
   В один прекрасный день нарисуешься, и что, мне с криком радости на шею тебе броситься? Или лучше чинно: «Давайте знакомиться, меня Мариша зовут», – так, что ли?!
   Но всё, что было, оно действительно БЫЛО. И, как поёт Боярский, никуда-никуда-никуда мне не деться от этого.
   За истекший период ты изменился (пусть и незначительно), да и я… Мы оба, взрослея, непрерывно менялись и меняемся, – почему ж ты так убеждён в том, что годы сгладили пропасть между нами, а не углубили её и не расширили? Я – не убеждена.
   Можешь возразить, мол, что гадать, если проверить можно…
   А не хочется проверять.
   …И почему ты именно ко мне прицепился! Загадка.
   Что, любовь такая сильная? Хм… Мне почему-то кажется, что ты и не любишь-то меня по-настоящему. В противном случае не дал бы угаснуть огоньку интереса к тебе! что-нибудь СДЕЛАЛ бы!
   Ты же… вот, замуж зовёшь. Но не будет нам с тобой жизни.
   Мало того, что мы слишком разные, так ты ещё и условия, в которых мы жить могли бы, не в состоянии создать! даже такие, к которым я привыкла в «отчем доме», и то не сможешь! По крайней мере, в ближайшие пять-шесть лет. (Не говоря уж о решении проблем, связанных с возможным ребёнком.) А рай в шалаше я не признаю: в таком раю быстро в животных превращаются…
   Как я поняла из последнего письма, подумываешь об увольнении в запас, да? Ясно, время такое… А, прости за бестактность, какая-нибудь гражданская специальность у тебя имеется?
   …Конечно, я-то по окончании института отыщу себе сносную работу, рано или поздно… Но, если нам обоим придётся существовать лишь на мою зарплату, для тебя же первого такая жизнь будет унижением! А что унизительно для мужа, то и жене не подходит, считаю.
   А может… может, твоя инертность – тоже примета времени (судя по положению дел в нашем разлюбезном социуме) … и, раз так, я зря тебя гноблю: ты ничуть не хуже большинства соотечественников!
   Ведь… ну по-прежнему же всё: сплошное болото…
   С «голубых экранов» знай подзуживают: ну-ка, смелее, мол, прогрессивнее, – а в быту своё: родители ноют о здоровом консерватизме, якобы присущем зрелой личности. От добра добра не ищут, и всё такое. Ох, не знаю… Смотреть, как телебесы из кожи вон лезут, чтоб обычных людей на слабó взять, мерзко, да, – но и сами люди, блин… с консерватизмом своим… По-моему, консерватизм – это вовсе не мудрое недоверие к поискам добра от добра, а просто… облагороженное нежелание ударять палец о палец!
   В общем, амёбы… Да и я, если честно, недалеко ушла – ты совершенно напрасно вместо меня, реальной, какой-то идеал себе выдумал. Даже представить себе не можешь, сколько во мне всякой гадости, ну!
   …Вот вернёшься, окунёшься в жизнь, где нет такого безрыбья (в плане женщин), и поймёшь, что объект устремлений-чаяний морально устарел! что его, объект этот, пора срочно менять на более свежий! Помяни моё слово…
   Найдёшь сопереживающую, которая впоследствии станет чем-то бóльшим, и, уверяю тебя, успокоишься.
   Да, и меня иногда вспоминать будешь… и, может быть, жалеть о несбывшемся…
   Но – иногда. И всё реже, реже…
   Поверь, я не героиня твоего романа, ну правда же! Чьего угодно, но не твоего. Это так же очевидно, как то, что днём светит солнце, а ночью… Уф. Запуталась…
   Короче, всё. (И не будь ты таким занудой!)

   Целую, М.

//-- * * * --//

   Голова моя —
   тёмный фонарь с перебитыми стёклами,
   С четырёх сторон
   открытый враждебным ветрам…
   (Саша Чёрный. «Стилизованный осёл»)

   …Нет, он и сам замечает за собой… Занудлив бывает до чрезвычайности. Всё говорит, говорит… доказывает что-то… А что говорить, когда словами ничего не изменишь!
   Был такой случай: задремал однажды перед телевизором (почему нет, сон нужен всем! кое-кому и вечный не помешал бы), а потом – словно вдруг толкнуло что-то изнутри! Глаза открывает, глядь, уже не у телека в мягком кресле сидит, а – по каменистому склону из какой-то ложбины на четвереньках выбирается (и как, зачем оказался там, Аллах ведает). Вылез, голову поднял, а в лицо стволы уставлены.
   Ну, что ж… Выпрямился и – ме-едленно так руки в гору… что и требовалось.
   Потому как стоят перед ним – во всей своей дикой, суровой красе – четверо махровых… приезжих. Приехали на конях: вон, копытами перебирают, на уздечках бляшки серебряные. И держит коней за поводья молоденький такой… Взглядом сверлит.
   Под этим-то угольным взглядом, полным застывшего бешенства, Яшины руки самопроизвольно и поднялись. Потому что… ну, любой растеряется же!
   Когда ты становишься объектом насилия, вивисекции или простого грабежа – главный урон для души не в материальном ущербе (хотя и это не ах какой подарочек), но в том, что рушится привычная картина мира… а ведь ты так любовно её выстраивал, ну! объективно же!
   (Но… в мире подобное происходит ежедневно, и помногу… Так почему бы и не с тобой?)
   …Как доставили к месту назначения, теперь и не вспомнить: сморило… Пришёл в себя – под головою свёрнутая небрежно кошма, в полумраке угадываются очи давешнего мальчика, на стволе АК-74 отсвет играет… И духота влажная! – как на том пивзаводе… Не он ли, а?
   Под низким потолком фонарь «летучая мышь» подвешен. Стол – из снарядного ящика. Пол кое-где прикрыт вытертыми коврами. Запах еды… В животе требовательно заурчало.
   Вокруг «стола» – «хозяева»; услыхали, засмеялись. Вроде бы беззлобно. Один Якову жест приглашающий сделал, подсаживайся, мол… Но лишь одно движение и успел сделать Яша в направлении честнóй компании, сразу удар прикладом получил – сзади, в шею. Несильный, да ослабевшему много ли надо… Упав на колени, услышал у самого уха яростное шипение, словно на раскалённые камни воды плеснули: «Ну ты! Только дёрнись…» – и ещё более громкий и дружный смех участников застолья.
   И голос: «Ладно, отойди от него…»
   Оглянулся, увидал, как мелко дрожит давешний паренёк (от ненависти! не от страха, не-ет), – опять помутилось всё, темнота окутала.
   …Очнулся… Сидит он, оказывается, среди бородатых похитителей своих. В руке рог с драгоценной отделкой по краю. Все в лицо Яше смотрят, внимательно слушают, а Яша – гляньте-ка! – вовсю лепит, постепенно воодушевляясь:
   «…И вот что хотелось бы сказать. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем Бог даёт человеку возможность дожить до старости, зачем отпускает ему столь долгий срок земного бытия: конечно же, для того чтобы человек успел подняться до самых вершин мудрости: до тех, которые по плечу конкретно этому человеку… Ибо мудрость не миф, она действительно существует, воплощённая в немногих, чьим уделом является!
   К сожалению, наряду с мудростью, существует и некоторое традиционное заблуждение: почтенный возраст, мол, уже сам по себе является гарантией и свидетельством мудрости, достаточным основанием для того, чтобы человека считали достигшим интеллектуального и духовного совершенства. Именно поэтому некоторые с виду почтенные люди, не умея обрести подлинную мудрость, на склоне лет начинают в поте лица трудиться над… созданием её видимости. Иллюзия успешно достигается за счёт использования средств маскировки – кажущихся соискателям мудрости характерными её признаками.
   Думаю, всем вам хорошо знакомы эти приёмы: благообразный и значительный вид; манера говорить медленно и туманно; безапелляционный тон и демонстрация непоколебимой уверенности в собственной правоте… Наконец, настойчивое принуждение окружающих к оказанию немотивированных знаков внимания (а порой и к возданию незаслуженных почестей) … Не пора ли вспомнить, что подлинный мудрец не нуждается в подтверждении своих достоинств, ибо мудрость его (если это мудрость) очевидна! – по крайней мере для тех, чей разум не замутнён предубеждением… Очевидна – как, например, тот факт, что днём светлее, чем ночью: не станете же вы требовать подтверждения этому?
   …Счастье, что на Земле сохранились оазисы здравого смысла, населённые теми, кто пока не разучился воспринимать мир таким, каков он есть! Они понимают: если на дворе ночь, глупо, обманывая других и в первую очередь себя, убеждать всех вокруг, что солнце находится высоко над горизонтом, ибо поверить в это невозможно… Но – насколько глупее выглядят попытки доказывать то же самое, когда над землёй царит день и, ткнув в небо, любой ребёнок способен указать вам расположение светила без помощи аргументов!
   Если мудр, будь прост и бесхитростен – в тех случаях, когда изощрённость неуместна. Простота же, я говорю об истинной простоте, подразумевает прежде всего скромность и равнодушие к мишуре – так мне кажется…
   Так разрешите же мне поднять этот бокал за ваших старших! Храня ясность помыслов и душевную чистоту как величайшие из сокровищ, смиренно следуют они, простые в общении, однажды избранному пути, – словно невинные дети, пребывая с собою и миром в согласии! И в этом заключена их неброская… да-да, именно мудрость».
   Залпом опорожнив экзотический сосуд, чуть не поперхнулся: не вино, а самый настоящий спиртяга обжёг горло расплавленным оловом!
   Однако сдержал позыв, лишь вытер рукавом губы… Звенела ночь – вся, до краёв, наполненная песенкой кузнечика.
   «Мы тебя поняли, дорогой, – пророкотал седовласый партизан, занимающий, судя по всему, в отряде особое место. – Благодарю тебя от имени всех!» – с этими словами он осторожно прикоснулся губами к своей пиале. Выпили и остальные, но взгляды их сразу же вновь обратились к иссечённому морщинами лицу старейшины – в ожидании продолжения.
   Старик внимательно посмотрел на Яшу.
   «Меня, парень, вот что интересует, – усмешка добавила „лучикам“ у глаз резкости. – Насчёт вас самих: не пора ли вашим патриархам доказать друг другу, что ночью солнца не бывает, а? Что скажешь? Вы ведь без доказательств даже само собой разумеющееся на веру не принимаете!»
   Одобрительные возгласы запорхали в спёртом воздухе землянки. И – добродушный смех добродушных… людей?
   Или пришельцев? Абсолютно и безнадёжно чужих нам гуманоидов – обладающих почти такой же внешностью, но внутри… внутри – не имеющих ничего общего с нами?! А что, чем не информация к размышлению: не интуитивным ли знанием, что перед тобой существо иного биологического вида, исчерпывающе объясняется прорывающаяся то и дело сквозь все нравственные заслоны поистине звериная жестокость одного человека по отношению к другому?
   Впрочем… они не пришли, а приехали, так что…
   «Ещё массандры?» – снизошёл старец, догадавшись, что ответа не последует. Яша помотал головой.
   «Тогда веди его, Заурбек!» – раздалась негромкая команда.
   «Ну, ты…» – подскочивший к Яше сын полка привычно взмахнул прикладом…
   «А не надо обижаться, брат! – закричали в спину препровождаемому наружу Яше. – Твои его матери живот стреляли и сестру уводили… Так что прости его, как ваш Иса учил…»
   Затухающий смех позади, ночная свежесть… Дворик, лунным светом залитый… и мысль: «Куда он меня ведёт?!»
   Мучнистая дорожная пыль, потревоженная ветерком, завивается в миниатюрные смерчи… Вот слева от тропинки приветливо прошелестела листвой айва… Блёклую черноту периодически пронизывают пунктиры далёких трассеров.
   …Чудом уцелевшая стена – бывшая некогда фасадом жилого дома, ныне до основания разрушенного… Ямки от пуль, словно оспины на бледном лице… «Пожалуй, грохнет», – осенило за миг до вспышки.
   Блёклая чернота… Дым рассеивается…
   Вот она, знакомая комната! Слава богу, отпустило… Правда, голова тяжёлая, и кожа на затылке саднит.
   А по первой программе – «Кавказская пленница».
   «Пусть это будут люди нэ из нашего района!» – переживает товарищ Саахов. «Нэ беспокойся, это будут са-авершенно посторонние люди!» – вторит ему товарищ Джабраил.
   (Да-да, вечно вы, местные, грязную работу приезжим оставляете. Сделал дело такой и смело обратно уехал… и вроде как винить некого.)
   …Журнальный столик, заставленный стаканами и полупустыми бутылками… Арсений, неловко заснувший где-то на полпути между диваном и полом… В правой руке у Сени зажат пустой фугас «ноль-семь» с отбитым донышком; стёкла повсюду, даже на подлокотниках…
   Думать невмоготу – плеснул себе эквивалента [16 - – то же, что и массандра: спирт]. Та-ак…
   Иногда, обдумывая отснятую сцену, режиссёр приходит к неутешительному выводу, что… весь фильм никуда не годится.

//-- * * * --//

   Я свыкся с этим сном,
   волнующим и странным,
   В котором я люблю и знаю, что любим…
   (Поль Верлен. «Мой давний сон»)

   Но вот и звонок. Первым делом училка заняла стратегическую позицию у доски, затем, хлопая в ладоши, решительно потребовала внимания. Звонким голоском. Командным, во что ей самой слабо верилось… Тут всё дело в том, что Марина Владимировна находилась с первоклассниками примерно в одинаковом положении, то есть в качестве учительницы начальных классов дебютировала практически на днях.
   …Сначала вчерашняя студентка, пунцовая от волнения, долго искала Жипова – а потом, когда нашла, этот колобок ограничился тем, что вручил заветный плакатик с «её» цифрой и буквой и… ушёл-таки от девушки. Слинял по своим делам – коих, известное дело, первого сентября у всех навалом.
   Стала метаться в толпе детей и взрослых (причём последние производили впечатление существ, ещё более бестолковых, чем их оболтусы) … Порою пыталась выкрикивать невразумительные призывы, но голос никак не хотел слушаться, а на то, что жалкий писк привлечёт чьё-либо внимание в этом столпотворении, всерьёз надеяться не приходилось…
   Вдруг сзади протянулась чья-то рука, и плакатик был деликатно отобран.
   «Эх, молодёжь… Всему-то вас учить надо!» – перед ней стоял МУЩИНА. (Завуч, Любовь Ивановна, позднее отзывалась о нём так: «Едва увидала – сразу всё поняла: колкий, остроумный, язвительный… Ой, неспроста. Такие плохо кончают!»)
   …Подтянутый мужчинка средних лет с обильной проседью в коротко стриженных волосах. Подождите-подождите, мы с вами где-то… Точно, встречались! Похож на одного… Да нет, быть не может.
   Улыбнулся ободряюще. Зычно, легко перекрывая гам, объявил: «Родители первого „Б“, слушай мою команду: с детьми – в колонну пó два…»
   При этом правую руку (жестом Петра, в очередной раз намеренного заложить) простёр не глядя в сторону, и… великовозрастные лбы, гыгыкнув, тем не менее расступились и освободили пространство.
   «…Стáнови-ись!» – лицо его дышало безмятежной уверенностью в том, что команда будет выполнена: слаженно, чётко и – мигом. Действительно, в толпе образовалось несколько новых течений: первый «Б»… её, Маринкин, первый «Б»! – сползался к месту дислокации.
   На Маринку… ой, нет, теперь она для всех – исключительно Марина Владимировна, не забыть бы… Так вот, на Марину Владимировну повеяло невыразимым… Ведь женщине это необходимо, что ни говори: чувствовать рядом с собой надёжное присутствие… Однако где ж они пересекаться-то могли? Теперь не вспомнить…
   «Разрешите отрекомендоваться: Яков Александрович. Планирую у вас осесть в качестве… ну, скажем, одной из составляющих дружного, сплочённого педагогического коллектива!»
   (Урра-аааа!!)
   «Марина Владимировна: вот их учительница», – стыдясь охватившего её щенячьего восторга, она растерянно кивнула на подтягивающихся со всех сторон первоклашек. С которыми ещё предстояло познакомиться…
   И познакомилась! Вообще, можно с полным на то основанием утверждать, что – начиная с вышеописанного утра – Марина Владимировна не истратила понапрасну ни минуты рабочего времени. Ещё в первой четверти она не только успела вызубрить имя и фамилию каждого ученика, но и научилась различать, кто есть кто: по характеру, по способностям и – по тому особому подходу, который в силу привычной добросовестности был подобран к каждому.
   …Тон голоса, мимика – всё уже автоматически настраивалось у неё на нужную волну, в зависимости от того, к кому она в данный момент обращалась, – да и верные, единственно подходящие к случаю слова сами собой выскакивали!
   Жаль, голос не желал становиться громким, а потому…
   А потому – успело пройти минуты две, прежде чем в классе воцарилась тишина, да и то весьма относительная.
   Вотанов-младший с тяжёлым вздохом оторвал взгляд от грохочущей за окном стройки и переключил внимание на доску.
   Вообще-то, Грише Вотанову в школе нравилось. Сперва многое казалось утомительным: необходимость приветствовать учительницу вставая; необходимость поднимать руку перед тем, как что-либо сказать; необходимость просиживать сиднем долгие часы – лишь на короткое время перемены получая небольшую порцию свободы, да и то какой-то диетической, под присмотром Марины Вра… тьфу! – Владимировны… Необходимость запоминать кучу новых слов и прочей ерунды – среди которой, правда, попадалось порой и кое-что интересное, да гораздо реже, чем хотелось бы… В общем, масса осознанных необходимостей – поглотивших поначалу всё внимание и порядком заморочивших голову!
   Однако постепенно он втянулся… А скоро выяснилось, что у школьной жизни есть и некоторые преимущества.
   Преимуществом, к примеру, был такой факт: с тех пор как Гриша стал школьником, папа с мамой уже не пытались обращаться с ним как с ребёнком, многое доверяя теперь делать и решать самостоятельно. Преимуществом было и то, что старший брат наконец позволил копаться в своих книгах, а книги были – все как на подбор… Явным преимуществом была появившаяся возможность свысока, покровительственно смотреть на вчерашних дворовых друзей-детсадовцев, которым до школы оставалось – кому год, кому два…
   Радостей же в чистом виде было немного, но одна была точно: соседка по парте ему попалась зыкинская!
   Не строит из себя ничего. Если что – помогает… Сегодня вот дала откусить от своего яблока. В общем, девка что надо! Пусть себе хихикают Мишка Пометов (не зря его в классе Помётом прозвали) и Ренат Имранов (здоровый, гад, такого не заставишь молчать), много они понимают: иная девчонка – лучше, чем парень. (И – сами они жирные!)
   …Настя, конечно, не могла прочесть Гришиных мыслей, но, словно что-то почувствовав, выглянула из-под чёлки и улыбнулась, бесхитростно обнаружив отсутствие верхнего левого резца, выбитого недавно самим Гришей, когда они нечаянно поссорились из-за обёртки от заграничной жевачки. Затем – в который раз за сегодняшнее утро начала протирать глаза замурзанными кулачками; белкú у неё сегодня были подозрительно розовыми.
   «Ревела, что ли?» – шёпотом удивился он. «Да нет, это я не выспалась: сестра разбудила ни свет ни заря, непонятно зачем… Сначала хотела чего-то рассказать, а потом почему-то расхотела». – «Во дура…» – «Сам дурак! – моментально отреагировала Анастасия. – Она моя сестра, между прочим!» – «И что, если твоя сестра, так уж и дурой не может быть?» – «Щас получишь!» – «Ой, да ладно… Если не дура, так чего ж тогда людей будит!» – «Говорю же, она мне тайну какую-то открыть собиралась…» – «Что, до утра подождать с тайной – никак?» – «Не знаю… Может быть, в темноте тайны интереснее…»
   Под укоризненным взглядом Марины Владирововны, то есть Вла… диМИровны, вот! – разговор пришлось прервать, и дети уставились на доску, демонстрируя беспредельное прилежание, но мысли… Мысли, увы, никак не были связаны с проблематикой проверки безударных гласных.
   …К середине второго урока Гриша порядком соскучился. И тут… вспомнил об ИГРЕ! о той игре, которую они с Настей вчера ПРИДУМАЛИ! САМИ!!
   Первым делом, нужно завести себе (это уже сделано) специальные блокноты – а правила такие: каждый из двух игроков, заслоняясь от партнёра локтями и плечами, не подглядывая, рисует у себя сначала то, что приснилось ночью ему самому, а потом то, что – предположительно! – сопернику; после чего… нужно просто показать рисунки друг другу! Выигрывает тот, кто точнее угадал чужой сон.
   Вчера новую забаву испытать не успели, сейчас обоим не терпелось попробовать… так за чем же дело стало! – достали блокнотики и принялись за дело…
   Уже через пару минут Настя шепнула приятелю: «Ну, ты скоро? У меня всё!» – Тот, высунув от усердия язык, наспех провёл завершающую линию, они сдвинули свои художества… и замерли, поражённые.
   Во вторых рисунках, как и следовало ожидать, ничего общего не оказалось. У Гриши – стандартный берёзовый лес, подпёртый снизу то ли опушкой, то ли полянкой, по которой гуляет нечто человекообразное, увенчанное геометрическим бантом; в нитяных ручках титаническое лукошко, ощетинившееся грибами; другие грибы во множестве натыканы возле… У Насти же – искусная, прямо скажем, имитация типичного мальчишеского стиля, войнушка: два танчика, палящих в центр композиции с противоположных сторон, дым от выстрелов сплетается в единый плотный каракуль; разлапистые самолёты, из-под хвостов которых козьим горохом сыплются бомбочки; близняшки-муравьишки в полукруглых касках вооружены зигзагообразными «ружьями»… Короче, понятно: принцип «каждый выбирает для себя» – но наоборот…
   Зато оба первых оказались в высшей степени примечательными: прежде всего, тем, что походили друг на друга как две капли водки! – но и собственно то, что было запечатлено на них, также было достойно самого пристального внимания…
   И Гриша, и Настя нарисовали вот что: три жирные, раскаляканные поперечные черты – вверху, внизу и посередине; отвесная вертикальная линия, исходящая из верхней черты, пересекающая центральную – и тут же завершённая растопыренным человечком, «привешенным» к линии за то место, где по логике вещей должна располагаться шея (ну не достигло ещё мастерство художников уровня, обеспечивающего возможность изображать человека в подробностях, и что?!)…
   Дети переглянулись.
   …Во сне – нелепо висящая фигурка, помнится, вызвала у обоих одну и ту же ассоциацию: деревянный герой, водворённый на гвоздик… но не растерявшийся! и – выпытывающий у Карабаса некую важную информацию, о-оо!
   Естественно, они не могли знать, что совсем рядом (по крайней мере в одном здании с ними) персонаж вполне реальной истории как раз в это самое время получает ответ на вопрос, важнее которого нет на свете: что происходит по ту сторону Тайны с посвящённым в неё буратиной.

//-- * * * --//

   Не трогайте мои весы —
   Я мужественною рукою
   Трудился многие часы
   Над неподвижностью такою…
   (Борис Божнев. «Не трогайте мои весы…»)

   «Все в блевотине и всем ХОРОШО,
   и все в умилении и пьяной надежде, радужное искусственное небо развесили
   над адом…»
   (Владимир Шинкарёв. «Максим и Фёдор»)

   Хай, Джейкоб!

   Вот он я, как огурец: первый раз в жизни отханевал на хате у Авдея по кайфу! До этого, на скольких программах у него ни присутствовал, всегда всё раком шло (ну, помнишь, я писал тебе про Сеню?) – но в этот раз было по-человечески…
   А прошлое воскресенье смотались с Евсеем на его раздолбанном «Москвиче-407» ко мне на дачу. За великом. И уж тут без приключений, понятное дело, обойтись не могло, ты ж меня знаешь: на подъезде к деревне упросил Евочку пустить за руль непревзойдённого виртуоза и – погнал с офигительной скоростью, сам не знаю зачем. Как следствие, на ближайшем повороте (с шоссе на просёлок), не рассчитав вираж, поставил автомобиль на крыло: на переднее правое. Нас с Евкой от таких дел капитально накрыло…
   Слава богу, обошлось. И в машине ничего не сломано (ну, почти), и велосипед довезли-таки (профилактику ему дал, теперь за милую душу буду кататься: и в парк, и в магазин, и даже в Дом пионеров, где я, ты знаешь, пашу), однако Ева всё-таки разозлился на меня за эту маленькую накладку… Дошло до того, что почти не видимся.
   Впрочем, не очень-то и жаль: он стал не в меру забивчив: уже дважды подставлял меня в совместных делах с третьими лицами… Ну да бог с ним, не будем о грустном.
   Арсений (он, если ты не в курсе, перевёлся из Тараканского политехнического сюда, в МИССиС, и мы вновь имеем возможность наблюдать его в естественной среде обитания) совершенно пренебрегает привычным для нас метанием харчей.
   Это не значит, что харчи внутри него перемещаются отныне исключительно по предначертанному им, пищеварительному пути, просто вместо того чтобы извергать их «конусом», лямбдой, как это делается в приличном обществе, он их ВЫДЕЛЯЕТ.
   То есть – картина: сидит, развалившись, как фон-барон, и, запрокинув голову, корчит гримасы всякие (так как в описываемом состоянии невменяем), а харч медленно течёт сквозь уголки рта, по подбородку, по шее… (Далее везде.) Постепенно увеличиваются скорость потока, а также площадь угвазданной поверхности… Короче, зрелище более чем величественное.
   В такие моменты Сеня больше всего похож на действующий вулкан, из жерла (или жорла!) которого по склонам движутся потоки лавы. (Причём мы с Дюшей в это время оказываем первую помощь, подводя подо всё великолепие материальную базу – в виде заслуженного тазика из санузла и прочих, подвернувшихся под руку, бадеечек.)
   Праздник какой-то! Именины сердца.
   А я – после долгого перерыва начал учиться… и через неделю понял, что этот геморрой не по мне. Совсем не по мне… В академе [17 - – то есть в так называемом академическом отпуске] перезабыл всё – пробую нагонять, и на этом деле моя слабая психика здорово подсаживается.
   Так что решил университет задвинуть. Где-нибудь поближе к сессии заберу документы (а пока – буду без стрёма получать стипендию) … Думаю устроиться шофёром на молокозавод, молоко развозить. Не из-за денег, а из чисто спортивного интереса… Потом, если есть молоко, должен же его кто-то развозить? По-моему, так.
   Авдей, по его выражению, говеет: целыми днями на тахте лежит. В институте не показывается. Даже не одевается: мол, зачем одеваться, если вечером опять раздеваться?! (Тем более что он всё равно из дома не выходит.)
   С куревом полный абзац, ввели талоны – 5 пачек в месяц на человека. Правда, «Космос» и «Ява», те без: по 3 и по 1 рэ соответственно – но ведь так никаких волостей не напасёшься. Тем более что у нас, сам понимаешь, деньги не задерживаются. Хотя и шустрим… Даже ханку, как можно догадаться по контексту, периодически гоняем.
   Что же до озабоченности, так сказать, дальнейшей судьбой нашей страны и всего человечества, выраженной тобой в последнем письме, то я их разделяю, да, но стараюсь меньше об этом думать и не драматизировать.
   Плюс извлекаю для себя пользу из выполнения некоторых общеизвестных предписаний, которые в своё время давал людям ещё Христос: по-моему, телеги знатные, по существу, – ни отнять, ни прибавить. Злом на зло не отвечать и т. п.
   Знаешь, как говорят американские психологи, если насилия не избежать, расслабьтесь и… постарайтесь… Вот я и стараюсь, блин.
   И, потом… слышал поговорку про то, как, пока паны между собой разбираются, у холопов чубы трещат? Так это про нас. (К тому же ещё неизвестно, кто из панов пересилит…)
   Лёся-панкетка не заходила давно. Адрес, как ты просил, предоставляю в пользование.
   Кстати, хорошо подумал? В смысле, оно тебе надо?!
   …Сам-то я проверял и удостоверяю: склеить не фокус, но… Вот смутило меня что-то. Затрудняюсь даже сформулировать, что именно…
   Короче, послал её. Потому и не заходит.

   Стэн.

//-- * * * --//

   И вдруг я увидала – там, в окне,
   Мой верный дождь один синел и плакал.
   (Белла Ахмадулина. «Сказка о дожде»)

   …Предположим, вы автор (пацаны уважают, все дела), и вот вам во сне является такой же распаренный агасфер, с мочалкой и мылом в полупрозрачном пакете… Ваши действия?
   Нет, он не просто является, он – разговоры разговаривает!
   Он говорит вам, как действовать… и что говорить.
   …Говорит, что против законов природы не попрёшь: камень с ускорением летит вниз, человек рождается… а государство – аппарат насилия, родился – терпи…
   Говорит, что люди делятся на героев и – омерзительных, захлёбывающихся торопливыми признаниями дрожащих тварей. Что третьего не дано… и что, если ты до сих пор не знаешь, кто ты такой, это всего лишь означает: палач ещё не добрался до тебя – со всеми его методами…
   (А возможность компромисса – миф, даже и не тешь себя надеждой. Байку про необходимость идти на компромисс придумали те, кому компромисс выгоден! то есть люди, которые… уже знают, что они НЕ герои.)
   Говорит, что если однажды предал, нужно стоять на своём: до конца держаться своего предательства! и – предавать снова и снова, чтоб закрепить успех… иначе совсем уж низко в собственных глазах падёшь, нельзя же так…
   (Потому что, говорит, всё равно общественная жизнь ваша от века сводится к бултыханию кучки начитанных невротиков в необъятном океане самой распоследней урлы – более всего на свете ненавидящей какие бы то ни было перемены в этой самой жизни. Чтоб ни в коем случае не менять однажды принятых решений – и не чувствовать себя… ну, будто вся прошлая жизнь твоя беспощадно перечёркнута одной-единственной светлой полосой!)
   Что для девушки самое сексуальное в одеревеневшем от предвкушения пареньке – это его новая бумажная курточка, а вовсе не азбука никакая…
   Что все психологические проблемы перезрелого циника родом из маминой из спальни – но ничего… сейчас он, Мойдодыр этакий, обо всём позаботится: и почистит тебе карму, и промоет мозги.
   А ещё – что «сильные живут каждый свою жизнь, а слабаки – пишут книги»…
   Ну!
   Вы смогли бы всё это вынести?
   Ах, у вас нет на это времени: вы хотите успеть к концу…
   Нет уж, давайте с начала всё-таки… Вернёмся к нашим баронам.
   В один прекрасный летний день небольшая компания собралась на скромную воскресную прогулку. В их планы входило: направить стопы к тенистым берегам местного озера; там – взять пару лодок; с их помощью перебраться на один из крохотных островков, что во множестве рассеяны по акватории; не спеша выпить (это уж как водится) … а там и ужраться в гузно.
   Действовать в такой предательски солнечный день необходимо сообща (ибо что сможешь ты, одиночка, противопоставить фальшивому сиянию, испускаемому гнилушкой разлагающегося мира!) … Возможно, поэтому, когда в назначенное время Яша явился к месту сбора, остальные уже были там и ожидали его, храня на лицах общее для всех выражение: строгое и, против обыкновения, трезвое.
   Потом, конечно, мало-помалу здоровье с юностью взяли своё и дети вовсю принялись веселиться, однако напряжение осталось – видно, чувствовали: подлянка ещё впереди…
   И были правы.
   …Не так уж много прошло времени, прежде чем погода испортилась. Сначала – расшалившийся ветер жонглировал перед глазами мусором, будто хвастаясь: «Взгляните, как я умею!» – однако ребятишки только раздражённо прикрывали глаза и морщились в ответ, и отношение ветра быстро переросло во враждебное. Кипя от бессильной ярости, он принялся вымещать злобу на беззащитных облаках, и те потемнели от обиды и безысходности.
   Внезапно небеса оказались заволоченными слоем некой клубящейся тёмной материи – количество бодряще синих просветов в которой стремительно сокращалось. Стало накрапывать, и – почти сразу вслед за этим упал водяным монолитом ливень, подняв тучу бестолковых брызг. Выстроились тесно пунктирные его линии, и мир сделался похож одновременно и на бамбуковую рощу, и на банальный аквариум – в котором на удивление много воздуха, грязи… ветра… И ветер торжествовал!
   По-своему торжествовали и гнущиеся в насмешку до земли, чтобы немедленно горделиво выпрямиться, деревья, и волнующаяся за честь семьи трава, и неумело взбунтовавшееся озеро… Повод был: матушке-природе, кажется, опять удалось застать своих царей врасплох! И – если не отомстить за всё, так хоть напакостить по полной программе…

//-- * * * --//

   Ты видишь женщину – на ней,
   Того гляди, весь белый свет
   сойдётся клином…
   (Юрий Ряшенцев. «Апрель в городе»)

   Быть может, ты к себе меня зовёшь?
   Из памяти глядишь и просишь взглядом,
   Чтоб мальчик лёг с тобою снова рядом?
   (Теодор Шторм. «Люси»)

   Привет, Яш! Давно уже нужно было ответить, сама понимаю, – но я просто долгое время не могла сообразить, что бы такое написать…
   Непривычно мне, честно говоря, переписываться, и, потом, мы ведь, по-моему, не очень-то и знакомы… Очень это трудно, начинать с абсолютного нуля, ты не находишь? Очень-очень! Впрочем, попробую.
   По месяцу я дева, а по году буйвол. А кто ты? Кажется, знаю… Интересно будет проверить свою интуицию!
   Живу… по-разному. Чем занимаюсь в свободное время? Вот сейчас, допустим, сижу за фоно и играю какую-то дребедень, ну и что!
   (То есть играла… а в данный момент пишу тебе. И, кажется, тоже фигня выходит…)
   Кстати, как по-твоему, существуют ли основания, дающие человеку моральное право считать себя лучше других? Может быть, это не совсем к месту… но, если можешь, ответь.
   И дополнительный вопрос: мир – лучше созерцать или брать штурмом? или… что?
   (Да, что? Что с ним делать-то?! Как будто вариантов такая уж прорва…)
   Мне вот даже созерцать особо нечего: интересностей почти никаких… Хотя не так давно к нам в школу устроился преподавателем физ-ры некий занюханный бобик – и одна девчонка уже успела от него залететь! (Во всяком случае, так она утверждает.) Ты Надю знаешь? Вот она.
   Не знаю, чем там кончилось… Кажется, парня своего хотела на бабки развести по такому поводу: чисто в воспитательных целях, чтоб лицом поменьше торговал! – но потом передумала почему-то… А физрук, кажется, слинял: не видно его в последнее время.
   Высылаю тебе свою фотку – правда, на ней я страшная. Но… что есть, то есть.
   Жду ответа, как… тьфу, до чего же потасканно… Просто жду.

   Холёся.

//-- * * * --//

   Я болен, я болен – я плачу.
   Как много любви!..
   (Тихон Чурилин. «Пьяный»)

   Перед Венерою Милосской
   Застыл загадочный калмык…
   (Алексей Эйснер. «Конница»)

   Ты ж моя холёсяя!
   Выйти б щас на обрыв, раскинуть руки – да закричать ввысь что есть мо-оощи, да! – так шоб сосны, как спички, вниз посыпались: «Холё-оося-аааа!»
   При любом состоянии неба, в любом состоянии духа… на любом языке… Выползти с похмелья на улицу, обновлённо так, и – негромко, но протяжно – как бы далёкому атмосферному фронту, только ещё формирующемуся где-то на горизонте: «Hollo-oos-sää [18 - hollo (англ.) – «эй!»; sää (фин.) – погода]!!»
   И – обнять: не её, так весь мир?! Прижать к истомившемуся в одиночестве сердцу…
   Да не дотянуться из Архаровска-то… ну и, значит, мечтай, дурашка! грезь наяву – мы же всё понимаем: душе нужен отдых. Отчаянное желание Красоты, большей, чем есть на самом деле, – это всегда истерика. (А уж чем она вызвана… это вопрос не к нам.)
   …Дождь стеной отгораживал каждого – от всех прочих… Яков, тот катал на обшарпанной посудине Сенькину девушку и тщетно пытался подвести разговор к теме своей беспрецедентной любви к объекту катания (а что: 1988 год, очередной отпуск… и даже бумага для тех писем ещё не куплена! – следовательно, нет у курсанта причин отказывать себе в удовольствии потренироваться на проходных кошках… вернее, пешках – в ожидании самой главной: так сказать, потенциально царственной). Спутницу направление беседы не вдохновляло, она тоскливо озиралась по сторонам, ухажёр же – ревниво отслеживал направления этих взглядов… По типажу экстерьера баба запросамсоответствовала, тут всё было более или менее ясно, другое дело её внутренний мир: ввиду нехватки опыта он казался Яше тайной за семью печатями…
   Чё, захотел в святая святых проникнуть? покров сорвать? Вот и вози теперь Надúн по этой луже… волей-неволей любуясь, как Арсений, распугивая купальщиков потусторонними звуками, с помощью пальца, засунутого в пасть чуть ли не по локоть, препровождает наружу (и далее – в прибрежные кусты) недавно поглощённые маринованные огурчики.
   В принципе, понять тоже можно: современному горожанину нечасто выпадает случай побыть наедине с… с-сс самим собой, а? Так может человек расслабиться, в конце концов, или нет?! размякнуть от непривычно свежего воздуха… и – на миг потерять над собой контроль, наслушавшись переливчатых птичьих жалоб… А тут ещё и дождь… Вот парень и не выдержал. Можно подумать, в подобной ситуации не бывал сам Яшка!
   Не нравится – не смотри. Знай греби себе (по инерции твердя нечто страстное)…
   «Знаешь что? – прервав на полуслове, Надюша тронула пальчиком мозолистое колено гребца. – Ссади-ка ты меня… во-он там. – Она вяло махнула рукой в направлении, наименее, казалось бы, привлекательном для столь утончённого создания: к Сене. – А то голова, блин, закружилась: круг за кругом наматываем…»
   Соскочив на берег, девушка неторопливо проследовала мимо фонтанирующего блюющего и скрылась в зарослях. Дождь продолжал идти.
   …С того момента, как раздвинутые полными белыми руками ветки вернулись, перестав колыхаться, в исходное положение, прошло минут пять. Арсений…
   Арсению полегчало. Он поднял голову. Никого… Только поодаль – неясный силуэт лодки с окаменевшим за вёслами… кем-то – сквозь занавес дождя не разобрать толком, кем…
   Кусты зашевелились, послышался капризный голосок: «Сень! Не мог бы ты мне помочь, а то я тут…» – конечно же, мог бы… Надюш, да я весь в твоём распоряжении!
   …Густая листва как по волшебству встала между Сеней и Яшей – теперь лишь характерный треск, доносящийся из дебрей, выдавал присутствие… и движение, блин! натиск! напор…
   Мощного существа – прущего напролом не разбирая дороги.
   (Рискующего распугать всю рыбу…
   Беспечный рыбак, тебе не расслышать того, что шепчет в ответ погода: везде этот треск… и это не какие-то глупые веточки. Это слабый лёд опасно прогибается под твоими ногами…)
   …Всё стихло.
   Дождь продолжал идти.

//-- * * * --//

   …Земля-старушка паричок напялит,
   Налжёт веселье юности… Тогда
   Спросите эту старую кокетку —
   Что сделала с детьми она своими…
   (Михай Вёрешмарти. «Предисловие»)

   У рвоты и поноса есть пределы,
   и вот они. Да вот они, родимый.
   (Татьяна Щербина. «О пределах»)

   Джейк, это Стасик.
   Новости следующие. Авдей устроился работать на пивзавод, по наводке Васиного приятеля (помнишь ещё Василия Юрьевича?) – бывшего тамошнего грузчика. А Дюху взяли кем-то вроде техника по обслуживанию электрооборудования, точно не помню. Каждый день посасывает в нехилых объёмах пивцо (или, что совсем уж бескомпромиссно, фигачит тархуновую эссенцию). Боюсь, окончательно охронеет.
   В последнее время у нас с ним и так довольно часто случаются стихийные ханки. Вот, например, поехали на днях на другой конец города, в какой-то якобы знатный комок [19 - – то есть комиссионный магазин], джинсы покупать. Купить ничего не купили, зато зашли в гости к его бабушке и накирялись (до поросячьего визгу!) какой-то её домашней наливки, что ли… после чего Авдюша разродился поэтическим произведением:

     Если ты выпил вина в первый раз,
     Если ты выпил вина в третий раз,
     Если ты выпил вина в пятый раз —
     То вероятен нетухлый коллапс.

   Кстати, о литературе: поздравляю тебя со столетием со дня рождения Михаила Булгакова!
   По этому поводу мы посетили Патриаршие пруды и небезызвестную квартиру №50. Выпили во дворике, погуляли немного… Потом ещё особо пропустили по бутылочке перед дверью: в знак огромнейшего уважения… Ничего такого там не увидели, никакой мистики. Весь подъезд исписан разной ботвой (по типу возникшей не так давно Стены Виктора Цоя покойного) – это да. И… сам понимаешь, при первом взгляде на эту наскальную живопись становится тошно, Булгаков сразу задвигается, и хочется одного: добавить…
   Но сегодня я всё больше полёживаю. И – почитываю книжку под названием «Бхагават-Гита». Про Кришну. Говорят, источник вечного наслаждения – вот какие позитивные книжечки у нас тут появились. (Их на халяву раздают сами «кришнаиты»: на Арбате, по выходным.)
   И, что интересно, наука сознания Кришны, как они это называют, просто квинтэссенция панка! Читая это, можно закрейзеть и без напрягов, и, поверь, в довольно сжатые сроки – рекомендую…
   Сейчас говорил по телефону с Авдеем; данный момент они заливаются по-чёрному с Арсением – в честь возвращения Сеньки из его медвежьего угла (видимо, Сеня собирается отмечать это до самой осени). Уже уговорили пузырь грузинской конины [20 - – то есть коньяка] (той, что раньше была по 14.80, а сколько стоит в наше смутное время, даже и не соображу) и теперь дожирают банку самогона, которую Авдей понычил во время последнего визита к бабушке. Потом они планируют позабавиться бражкой, ну, а потом, по моим предположениям, могут и метнуть по разику: жизнь, как говорят англичане, not all beer and skittles, – возразить нечего.
   …Ага, а вот только что позвонил Евсей… Сошлись на том, что он зайдёт ко мне чуть попозже с «Букетом Молдавии» – который, между прочим, у нас в универсаме идёт по безумной коммерческой цене: двадцать рублей!
   (Там сейчас открыли специальный отдел, где всё без талонов, зато – по таким вот ценам. Бутылка сухого, например, стоит тринадцать рублей!! Очередей не бывает…)
   На пиво талонов пока не ввели, но его разбирают молниеносно, ящиками (несмотря на то, что подорожало в три раза).
   Ева сообщил, что прошёл курсы обучения массажу и, вроде бы, устроился в баню…

//-- * * * --//
   – Слушай, ты прости, у меня на эту галиматью совершенно нет времени!
   – «Нет времени», «нет времени»… А если найду?

//-- * * * --//

   Ничего-то он, бедный, не знает —
   Даже то, что он вовсе другой.
   (Глеб Горбовский.
   «Ты танцуешь, и юбка летает…»)

   …Их незатейливое судёнышко приближалось к пирсу.
   Яша уже готовился табанить и разворачиваться – с удовольствием предвкушая, как через минуту босые ступни зашлёпают по дощатому настилу.
   Сеня! Ты не грусти, пожалуйста: с кем не бывает… Ну!
   Смурной пассажир между тем тихонько доходил на корме, широко расставив ноги и уткнувшись теменем в сцепленные ладони…
   Стеной стоял дождь. И не было в мире иных звуков, кроме его исступлённого шелеста…
   – Что ты, в самом деле… У каждого мужика хоть раз в жизни не…
   – Да не в том дело, что не встал, блин! Ты же видишь, я в дрезину – странно было бы, если бы встало… Просто, чую, наше с ней время… тю-тю.
   – Ну, и… в чём проблема?
   – Так я-то не могу без неё!!
   – А-аа…
   Нос лодки с глухим стуком ткнулся в причал – есть контакт, товарищи!
   Перво-наперво необходимо продеть дурацкую цепь в кольцо, приваренное к свае… и – завязать.
   В несколько секунд покончив с нехитрыми операциями, Яша обернулся.
   Сень… Где ты?

//-- * * * --//

   Какая простота в последней сложности!
   Как разрешает всё прикосновенье
   Острейшего клинка к тому узлу
   Из трепетных надежд и безнадёжности…
   (Мария Волкова. «Следы»)

   Привет. У нас всё то же… кроме одного: сестрёнка поступает – дождались…
   Так интересно и странно – смотреть со стороны на то, через что сама проходила. Совсем недавно, кажется, а вот, однако же… М-да.
   Не знаю… Может, это родственная предвзятость, но что-то не чувствую я в ней особой склонности к учению… С другой стороны, как-то раз за компанию сходила в её группу (на подготовительных курсах), чисто из любопытства, – так, похоже, остальные там ещё глупее… И никак я в толк не возьму: ну что они все в институты-то прутся, а?!
   Хотя вру: чего уж тут непонятного… Это ведь никакие не они, а – старшие всё решают.
   Это родаки, чтоб им пусто было, всеми правдами и неправдами суют своих чад в вузы: не столько даже из массового снобизма (мой ребёнок, мол, не хуже других), сколько из подсознательного желания подольше прятать их от внешнего мира в неких резервациях: защитить от кишащего в путягах [21 - – в ПТУ: в профессионально-технических училищах] и на производствах (то есть во всём том, что принято называть реальной жизнью) простого как две копейки жлобья… Они, бедняги, не понимают, что жлобы давно оккупировали и вузы тоже. И даже родные НИИ самих родаков. Нигде не будет покоя бедным книжным детям: всюду жизнь!
   Впрочем, я совершенно о другом написать собиралась-то.
   Яша… Прости, что тебя мучила. Пишу в последний раз: всё-таки пора ставить точку. Знаешь, лучше поздно, чем никогда… Тем более что теперь неопределённость в наших отношениях мешает сосредоточиться на… хм, событии – которое мне, по всей видимости, светит в ближайшее время.
   Верю, это будет нечто такое, о чём не пожалею. (Уж вину-то за него перед тобой точно не буду чувствовать!)
   Ты спросишь, зачем же тогда пишу? А… сама не знаю. Действительно, странно: рапортую будто бы… да по-дурацки всё, не могу связно… Сама в себе разобраться не могу.
   Всё она, жалость – которую так и не вышло в себе истребить… Видишь, что ты наделал!
   …Евсей и я – уже реальность, ничего не поделаешь. Желаю СЕБЕ, чтоб это оказалось последней моей проделкой: дальше, кажется, будет уже не до игр…
   Ты, наверно, удивлён: как так вдруг? А между тем… мы ведь с ним знакомы с детского сада! – ещё и учились до третьего класса вместе; потом родители поменяли квартиру, и… казалось бы, всё: очутились на разных концах города… Но не всё, как выяснилось.
   Знаешь, что написал однажды Сервантес? «Любой судьбе отпор даёт любовь», вот! Ты не согласен?
   М.

   * * *

   Прямо, влево, вправо – жизнь сойдётся,
   Сбудется и будет такова.
   (Надежда Мальцева. «Перекрёсток»)

   Дорогой Джейк!
   Получил твоё письмо… Дело ясное: кругом лажа – во всех своих экспансивных формах и проявлениях. Но ты в письме что-то совсем уж коматозное пишешь: по поводу того, что «плох, тот солдат, который не мечтает…» и т. д.
   Я, конечно, понимаю, по крейзе допустимо приходить ещё и не к таким выводам, однако, брат мой… Если крейза оказывает на тебя такое действие, то такую крейзу нужно гнать поганой метлой!
   Да, знаю, у тебя своя голова на плечах, и решать ты в любом случае будешь сам… Я только хочу, чтобы ты не напортачил СГОРЯЧА (между нами, минимум один раз уже это сделав: когда решил поступать в своё долбаное училище – уж не обижайся на категоричность суждений), тем более что иногда для того, чтобы напортачить, достаточно просто вовремя чего-то не сделать, блин… К тому клоню, что – сейчас, насколько мне известно, как раз благоприятное во всех отношениях время, чтобы сваливать с военной службы на хрен!
   Подумай об этом; страшно представить, что ты провафлишь такой шанс. Может статься, через некоторое время, когда все самые расторопные поувольняются (что повлечёт за собой тотальный некомплект), ваши шишки, те, от которых всё зависит, просто начнут саботировать увольнение запоздавших желающих! Скажу больше: тут в «Огоньке» прочитал недавно – оказывается, такое кое-где у нас порой уже происходит… Так не щёлкай же клювом, как человека прошу!
   …Ну вот, даже поплохело мне от избыточных волнений…
   Коротко о себе.
   Попиваю… По обыкновению, после очередной программы бывает до того плохо, что пропадает всякое желание иметь дело с алкоголем… аккурат на период, отделяющий одну синьку от другой. Прямо не знаю, как я ещё дышу! (Чем дышу – знаю. Хотелось бы Святым Духом, да не выходит: всё время преследует запах харча.)
   Евсей, по его словам, поживает лучше всех. (Правда, на мошонке какой-то фурункул вылупился, но он его лечит.) А вот общаться с ним постепенно стало невозможно: если раньше он по пьяни лез брататься с собутыльниками и драться со всеми остальными (чем нередко ставил собутыльников в тяжёлое положение: приходилось выступать на его стороне), то теперь – собирается на ком-то жениться (я с ней не знаком) и ради того, чтоб перед избранницей выпендриться, на нас то и дело баллоны катит. Вроде как они с бабой его по одну сторону баррикад, а мы теперь, значит, по другую…
   Вообще, если начистоту, я тебе так скажу: собутыльническая солидарность – это частный случай фашизма! Как, между прочим, и любовь! И то, и другое нужно запретить, законодательно… Почему? Очень просто: собутыльники (как и влюблённые), они всегда друг за дружку и – против всех остальных! Ну, не обязательно против – просто остальными как бы можно пренебречь… а при необходимости – подтереться! И, уж конечно, в случаях конфликта интересов даже вопрос не ставится, кто прав: важно то, что – вот с этим ты бухаешь (или, как вариант, что вон с той ты гуляешь) и ради него (неё) переступишь через любую истину, через любую справедливость. Нет, нормально, а?! Лично меня просто убивает такой подход… Но Ева-то именно его исповедует. Вывод: к чёрту Еву. Больше не звоню ему.
   А в нашей школе появился новый физрук. Сеня говорил, приятель Василия Юрьевича. Твой тёзка, кстати. По слухам, накатывает не хуже предшественника.
   …Вот ты всё пишешь, как у вас там тухло, – а сам планы карьерного роста зачем-то строишь, на кой?! На гражданке гораздо веселее ведь. Такое происходит порой… Просто обидно бывает, что тебя рядом нет!
   Например, Дюша на днях представление устроил (как он говорит, «эпичненькое»). Не традиционно харчемётное, а иного сорта: на глазах у Арсения, Инны-нудистки, меня, Лёси-Холёси, Рольки-Центнера и… ну да, и Евсея тоже (мы были приглашены в качестве ценителей прекрасного и удивительного) выжрал полстакана собственной мочи. (При процедуре наполнения ёмкости дамы, понятное дело, не присутствовали – но одна из них, угадай кто, провела среди нас сбор пожертвований «на моральную поддержку». )
   Шоу было результативным: Сеня, тонкая, как выяснилось, и чувствительная натура, начал метать, долго не мог остановиться, а потом до вечера ходил бледный (отказываясь от еды и ханки). Зато погоняло Авдею придумал великолепное, Дюшес: в цвет напитка, ну ты понял.
   Удача окрыляет, подумываем о серии масштабных мероприятий в помещении конференц-зала университета: там посадочных мест немерено, можно прилично капусты нарубить…
   Нет, правда, Джейк, жизнь не так беспросветна, как тебе кажется! И… только тебя тут и не хватает, серьёзно.

   С нетерпением ждущий твоего возращения – Станислав.

//-- * * * --//

   …Это когда я хочу петь
   а ты хочешь со мной спать
   и оба мы хотим жить
   вечно…
   (Нина Искренко. «Гимн полистилистике»)

   Она – летела к цели… Она почти уже была там: метров пять-шесть до поворота на лестницу, а дальше… в подвал! – где ж ему ещё быть-то…
   И тут, поскользнувшись на влажном после мытья полу, со всего маху приложившись плечом и локтем… по инерции проехав немного вперёд, так что задралось платье и лопнула левая колготка… Короче, ей вдруг стало пронзительно ясно: спешить некуда.
   Конечно, её тут же заметили, подскочили, подняться помогли… довели до медпункта… Всё правильно – вот ссадина, нужно сделать прививку, а то столбняк будет… А торопиться не стоит. Она ещё успеет получить своё…
   Наступит день, и некий принц на коне… «О нет, вот только коней мне тут не хватало… И к чёрту принцев: все они зануды инфантильные!» – «Но ведь нет-нет, да и попадётся на тыщу зануд один Финист Ясный сокол…» – «Хоть файнест ясный перец! Отстаньте все…» – да, собственно, никто тебя и не трогает, Калерия.
   Сидишь на скамье, покрытой несвежей клеёночкой, и меряешь температурку… Потому что, кажется, у тебя жар… Должно быть, простудилась-таки ночью – а теперь… и в глазах мутится, и слабость… и чудится всякое… «Эй! Как ты?!»
   …Действительно, дурацкое имя… С этой кавалерией пора что-то решать…

//-- * * * --//

   И Пат смешон, и Паташон смешон,
   Но Пату не изменит Паташон.
   (Арсений Тарковский.
   «Я, как мальчишка, убежал в кино…»)

   Бежать? Звать на помощь?.. Да тут не слышишь себя самого: так оглушительно бьёт ливень: по доскам, по глади озера… по полупрозрачному пакету, плавающему в лодке…
   Никого нет. И не будет. Повисли в воздухе недосказанные слова.
   ( – Найдёшь себе другую! Мало ли их бродит по…
   – Мало! чертовски мало… потому что каждому из нас нужна одна! а не то множество, которое как бы есть, да, – но толку-то… Да, мне не нужна любая – потому что мне не нужен балласт! Мне нужна та единственная, которую я не брошу ни при каких условиях, – лучше сам брошусь… Мне нужна не та, что клюнет на поверхностный интерес и потом долгие годы будет обвинять меня в своих разочарованиях, а та, которая влюбится беззаветно и навсегда, прости за пафос! Не в героя выдуманного, а… Думал, есть Надежда, однако, чувствую…)
   К чёрту принцев. Принцы питаются принципами, а на них у нас жёсткий лимит средств, извиняйте.
   …Из воды рядом с пирсом высунулась рука. В ней было зажато нечто… и на миг Яша даже вообразил себя королём Артуром, которому пофартило нарваться на подарочек, но…
   Лишь на миг. Потому что вслед за рукой из воды показалась шумно фыркающая голова. Вынырнула неподалёку и поплыла неспешно прочь одинокая босоножка.
   «Прими ставни, Джейк!» – отплёвываясь и подслеповато щурясь, прохрипел Арсений. А потом судорожно вцепился свободной рукой в борт…
   Вот и вся история.
   …Так до сих пор и стоит эта сцена перед Яшиными глазами: стена дождя… зыбкая поверхность – вспененная отвесными струями так, как и тысяче писающих мальчиков не вспенить… и рука с очками, замершая в ожидании.
   Потрескавшаяся плексигласовая оправа, перемотанная синей изолентой.
   (Искрящаяся каша ледяных осколков, колышущаяся в образовавшейся полынье? Нет, это лишнее.)
   …Мокрое дерево настила…

//-- * * * --//

   Хотя при нашей доле не до смеха,
   Уж то одно, что живы мы, смешно,
   Но это тоже слабая утеха.
   (Джузеппе Джоакино Белли. «Рождение»)

   Коротко вскрикнув, мальчик ухнул в тёмную прорубь, ударившись о запрокинутую голову висящего.
   Преподаватель будто стоял в воздухе. Рассеянный свет лежал на его наклонённом лице. Из кармана плаща белея торчал уголок… допустим, последней объяснительной (ведь нужно же всё это наконец объяснить как-то!) – а может, и тривиального носового платка, к чему гадать!
   Груша, та стояла в непосредственной близости, прислонённая к мебельной баррикаде.
   Видимо, из того же самого кургана физрук извлёк стандартный (металлический каркас, сиденье из фанеры) ученический стул – который теперь лежал на боку тут же. (Чудом, просто чудом не приземлился копчиком на него!)
   Шляпа, и та здесь: дисциплинированно валяется у препода под ногами.
   Всё в ажуре, друзья.
   …Ещё не до конца осознав происшедшее, Василий осторожно встал на четвереньки.
   Кажется, кости целы, а это, как известно, главное.
   Поднялся с пола, отряхнулся от цементных крошек, приставших к спортивному костюму… Вопросительно взглянул на учителя.
   Воздерживаясь от комментариев, тот продолжал медленное своё вращение.
   …
   «Яков Александрович, вы чего?»…
   Мальчишка издал сиплый горловой звук и, повернувшись, выскочил из подвала.

февраль-1997, Щербинка
– май-2017, Москва

Сквозь кальку В ожидании главной героини Саша Чекалов