Станислав Белковский
Русская смерть

Зюльт. Рассказ в одном действии

Восемь и семь десятых

   – У нас сегодня сколько?
   – Тридцать девять и восемь, Леонид Ильич.
   – А у них?
   – Сорок восемь и пять.
   Почему не «Леонид Ильич»? Черт их всех не разберет.
   – Значит, мы на десять процентов отстаем?
   – Ну зачем на десять?..
   «Зачем» – это я тебя хотел спросить. И «почему» – тоже хотел.
   – На восемь целых семь десятых.
   – А было три с половиной?
   – Было три целых пять десятых, Леонид Ильич.
   Вот. Теперь есть.
   Брежнев еще мог бы напомнить Суслову, что с самого начала было три с половиной в нашу пользу. Но не стал. Зачем напрягать чувака? Он и так весь выглядит, будто на нем картошку чистили.
   Привязалось же это слово – «чувак». Молодежь теперь так говорит. Внук, Андрюшка. Или сын. Нет, сын уже не молодежь. Он так говорить не может. Как это – чтобы у семидесятитрехлетнего старика сын был молодежь. Так разве бывает? У семидесятитрехлетнего старика. Семьдесят три. Не так уж много, если задуматься. Какой-то еврейский царь – или пророк, бес их там всех знает – до ста двадцати правил, пока мертвым в бассейне не нашли. Это Никодим рассказывал. А Никодиму-то сколько было, когда умер? Сорок девять. То-то же.
   Нет. Даже сорок восемь. До сорока девяти не дотянул немного. Он-то октябрьский. А умер в сентябре. В начале. Еще когда дождь такой крупный бился о кремлевское стекло.
   А говорят, у Брежнева памяти нет.
   Семьдесят три.
   Витя передала. Чазов лепит, что на самом-то деле организм у меня на семьдесят восемь. Минимум. Дряхлый такой. Укатали сивку крутые горки. А зачем передала? Бабы – дуры. С тех пор об этом и думаю. А чего думать-то, если разобраться. Семьдесят восемь минус семьдесят три равняется пяти. Пять лет разницы всего. По сравнению-то со ста двадцатью и смертью в бассейне. Приходят в бассейн в «Завидово», а там – охрана недосмотрела, кирдык.
   А еще лучше в бассейне «Москва». Принять с утра рюмочку. Зубровки какой хорошей или наливки. Поехать встретиться с народом. Народ наш советский стариков любит. Уважает, по крайней мере. А стодвадцатилетних-то и подавно. Таких-то стариков никто нигде живыми не видел. Говорят, в горах. В Грузии. Или на Памире. Пик Коммунизма – это на Памире? Вот где-то там. От горного воздуха живут и живут, и ничего им не делается. Никакой Чазов не нужен. Пять лет туда, пять лет сюда – как послеобеденный сон. Хотя врач какой-то мне после войны говорил, что после обеда сон серебряный, а до обеда – золотой. И врач-то был из дворянского рода. Как-то на букву Б. Отчего его не расстреляли, сам не понимаю. Не упоминаю сам.
   Но чтобы в центре Москвы и не спустившись с Коммунизма, а прямо прибывши на машине из близлежащей Московской области – такого-то никто не видел. И тогда пойти в бассейн. Передозировка хлорки – и умереть.
   И сразу вой-то какой начнется! Мол, кого потерял и-то, чуваки! Тьфу, черт, опять это слово дурацкое. Я-то матом не ругаюсь. А то бы сказал, как есть. Ну почти не ругаюсь. Про себя не ругаюсь. Про себя-то чего ругаться? Ругаться надо громко, чтобы смысл был, и дело становилось. А так просто, как базарный извозчик в такой грузный день…
   День и впрямь был грузный. Вроде и холодно, да и как-то не свежо. И кондиционер не включишь, и окно не откроешь. Это они не продумали. Чазов вообще не думает. Зачем Вите говорить, что я дряхлый на семьдесят восемь? Ну зачем? Сегодня семьдесят восемь, а завтра. Бух в котел – и там сварился. Иосиф Виссарионович этого Чазова бы… Нет, уже привыкли. Уже серафиновым спиртом не вытравишь.
   Они лучше решили бы, кто некролог писать будет. А то обычного говна сладкого своего нальют: видный деятель коммунистического и рабочего, верный сын чего-то там. А чего я верный сын? Я своих родителей так себе сын. Хотя они-то нынче там радуются. Что не спился их Ленька, и пресс кузнечный ему в цеху ногу не раздавил. А стал их Ленька большим начальником над половиной мира. Ей-ей, не шучу. И если в Берлине Леньку поминают, в Пхеньяне аукается. Полмира. Шутка ли! И слова какие знаю теперь – Пхеньян.
   Бовин исчез куда-то. У Игнатенко этого нового, его Суслов привел, рожа какая-то уж больно сладкая. Как у арбуза перекисшего. Воняет прямо гнилым арбузом.
   Этот точно сказал бы, что выгляжу на шестьдесят пять. И ни один волос в носу не дрогнул бы.
   Тут, правда, мне один чувак…
   Ексель-моксель.
   Тут один мне парень понравился. И даже не помню, кто привел. Лет сорок ему, седовласый. Я-то в сорок лет седым не был, хоть и войну прошел. А этот, может, и красится. Ну и пусть себе красится в конце-концов. Так даже лучше выходит. Высокий такой. Пожал мне руку и говорит: «Рукопожатие крепкое у вас, Леонид Ильич!»
   Во: рукопожатие крепкое! А не на семьдесят восемь дряхлость, как у мудака Чазова.
   И хотя я про себя матом не ругаюсь. Но мудак – это ж не матерное слово. Или матерное. Надо справку отдела науки запросить. Руки все не доходят, черт его раздери. Продовольственная проблема к горлу подступает, тут уж не до мудака. Мудак потом. Ближе к бассейну.
   А этого седовласого сорокалетнего я даже по имени запомнил. Саша Проханов его зовут, вот. Писатель он. Пишет там про что-то. Может, и возьмем. Надо с кем-то еще посоветоваться. С Михалковым. Он говорит, правда, как-то долго. Заикается вечно. Как меня увидит, так и начинает заикаться. От волнения, дескать. Хоть я-то не Иосиф Виссарионович, который ему карандаши дарил. Интересно, исписал он карандаш или нет еще? Или в запретном серванте держит, чтобы ни комочка не отвалилось? А может, крысы погрызли? Представляешь себе: приезжает Михалков на казенной «Волге» к себе на дачу, на Николину Гору. Сразу лезет в запретный сервант посмотреть, на месте ли Иосифа Виссарионыча карандаш. А там уже все крысы погрызли! Один ластик остался! Заикайся теперь, не заикайся – трындец всему. Это меня внук Андрюшка научил: вместо «пиздец» говорить «трындец». Какое-то слово переводное и почти что даже не матерное. Но Михалкову-то все равно. Ему что трындец, что пиздец. Был великий карандаш, да весь и погрызли. Просрал карандаш, батенька. Навсегда просрал. Потому что от крыс никакой запретный сервант не помогает. Это если б ты в Днепродзержинске на кузнечном цеху поработал, сразу бы знал. Крысы даже фрезерный станок сожрут, если голодные. А ты-то, заика хренов, только все по Москве и Московской области. Хряпнул коньяку в «Национале», закусил селедочкой в «Метрополе» – и с шофером личным на имение, в Ни-колину Гору. Ну еще по заграницам, конечно. Здесь гим-нюку гребаному равных нет. Как тебе было карандаш сбе-регти! Теперь-то уж только стреляться. Но ты и наградной пистолет, что я тебе на юбилей справил, профукал. На шестьдесят лет я ж тебе, сука – а вот это точно не матерное, собака простая, женского пола, правда, – я тебе этими дряхлыми руками вручил. На твои шестьдесят лет, не мои. Я тебя лет на семь старше, помню, почти точно помню. А потом твой сынуля пистолет в Америку вывез. Продал его там каким-то евреям и на вырученное жил три года. Ему ж кино-то снимать не давали. Да и теперь не дают – кому нужен сын заики советского долговязого? Мне таможенники тогда говорят: «Леонид Ильич, вывез сынок наградное оружие-то». А я им: «А вы чего ж не задержали-то, дурачье?» А они мне: «А он все вашим именем клялся. Дескать, позвоню Леониду Ильичу, он все временно разрешил. Мы и зассали как-то».
   Зассали.
   Вот до чего дошли советские органы управления.
   Я им временно разрешил, так они и зассали.
   А если им обратно временно запретить, как Иосиссарионыч?
   Что бы там Чазов ни трындел. Я хоть и говорю плохо. И перловка несвежая во рту у меня. Я не заикаюсь. Как некоторые. И до самого бассейна «Москва» заикаться не буду. До ста двадцати.
   – Какого числа выборы, Михал Андрейч?
   – Двадцать четвертого февраля, Леонид Ильич.
   О! «Леонид Ильич». Снова понял. А то забываются кругом, демоны. Временно разрешил.
   – Это, значит, какого года?
   Вот из-за этого и поговаривают, что Леонид Ильич в полном маразме. А он вообще ни в каком ни в маразме. Он просто хочет, чтобы у козла Суслова тоже мозги ворочались. А не только у Генерального секретаря и Председателя Президиума. А то вишь, скажут: временно разрешил.
   – Одна тысяча девятьсот восьмидесятого, Леонид Ильич.
   – Это, значит, как почти когда Олимпиада у нас?
   – Совершенно верно. У нас. Девятнадцатого июля открытие. Одна тысяча девятьсот восьмидесятого года.
   Мог бы сказать и «так точно», но не военный же. Так что пусть будет и «совершенно верно». Устинов с Андроповым вон говорят «так точно», а толку что? Не прибавляется. Даже не знают, что делать, когда Генеральный секретарь в бассейне «Москва» концы отдаст.
   А ведь отдаст – что тогда со страной будет.
   Так точно.
   И Олимпиада эта свалилась нам на голову, будь она неладна. Я, если разобраться, всегда против был. Народ без сапог ходит, так еще и Олимпиаду за три миллиарда рублей. Три миллиарда советских рублей! У меня на цифры память вообще плохая, а тут запомнил. С точностью до нулей. И Никодим, владыка Никодим мне говорил: «Глумцы-акробаты не доведут до добра. Закрывай Олимпиаду, Леонид Ильич».
   Но как уже закрывать-то? Поздно. Это сначала Никсон меня втравил. Голову совсем заморочил: вот проведешь международные Игры, имидж Советов исправишь. А какой еще у Советов имидж? Зачем его исправлять? Вон Иосиссарионыч никаких Игр не проводил. А Гитлер, дай бог память, проводил. И? Имидж у нас сломался, тоже мне разбери?
   А потом полезли изо всех щелей. Вон тот же Суслов. Проводить, чтобы обязательно проводить. Тогда мы всем докажем и покажем, чего стоит развитой социализм. И летние валенки на соболином меху. А что доказывать-то?.. Эх… Кто слушать-то будет?
   И дети мои туда же. Им бы покрасоваться, с иностранцами выпить-погулять. Говорят, давай, давай Олимпиаду, когда еще будет!
   Вот вам и Олимпиада. Три миллиарда – и без сапог.
   Я в прошлом году на Юрмалу заезжал. Так тамошний первый секретарь, Август Эдуардович, фамилия какая-то короткая, хрен запомнишь, перебрал своего «Рижского бальзаму» – а его, по мне, так и в рот не возьмешь, противный такой, я про бальзам сейчас – да прямо и говорит у меня на плече:
   – Знаете, Леонид Ильич, какое самое большое достижение Латвийской компартии за всю ее историю?
   Эти прибалты умеют говорить витиевато. Они ж раньше немцами были, пока мы их окончательно не спасли.
   Я хотел спросить, какое же именно, но не успел – рот был весь ихней семгой забит. Говорят, что семгу прямо у порта Вентспилса ловят. Но знающие люди из сельхо-зотдела докладывали, что семга-то на самом деле норвежская, на нее латыши-жулики только этикетки клеят. Верю, верю. В глаза Августу Эдуардычу как посмотришь – и не в то поверишь. Еще.
   А бальзам я их «Рижский» на дух не переношу. Вот просто вкуса не перевариваю. Это как микстура детская, только грязная, вредная какая-то.
   И Август Эдуардович-то продолжил:
   – Самое большое достижение, Леонид Ильич, – а еще с акцентом таким противным, будто только что из оккупации и Иосиссарионыч временно разрешил, – что мы на Политбюро пробили, чтобы олимпийская регата не у нас проходила, а в Таллине.
   Я даже мыслями так сделать не могу, каким акцентом этот шпротный человек говорит.
   Он же пьяный совсем. Прибалтам столько пить нельзя. Он ведь что только сейчас сказал? Что обманули мы Политбюро. И тебя, товарищ Генеральный секретарь, со всем твоим великим подвигом, вокруг пальца обвели. Ведь вы нам олимпийскую регату поручали? Поручали. А почему она теперь не у нас, а в Таллине? А чтобы мы и дальше свои этикетки на норвежскую рыбу клеили. А эстонцы, значит, без сапог. Хотя, может, эстонцы и в сапогах. Они всегда тоже устраиваться умели. Вот мне Суслов рассказывал (или это Никодим был? Нет, Суслов все-таки), что эстонцы в первый же день немецкой оккупации от всех евреев избавились. До единого. Кого убили, а кого фашистам выдали. И как-то это еще назвали красиво, как дорогие духи. Вот «Шанель № 5» помню, а это не помню.
   – Михал Андрейч!
   – Да, Леонид Ильич!
   – А вот когда эстонцы всех евреев фашистам выдали, это как называлось?
   – Юденфрай, Леонид Ильич. Но это не только эстонцы, это вообще, если кто где евреев.
   – Ладно, ты мне голову-то не морочь. Хорошее слово. Повтори еще раз. Как там, ты говоришь, иденрай?
   – Юденфрай, Леонид Ильич.
   Красиво, действительно. Но так немецкие духи должны называться, не французские. Типа «Лагерфельд»? Есть такие. Тоже что-то лагерное. Иосиссарионычу понравилось бы. Шутка. Шутка это была, но вслух же такую не скажешь. Никто ж не засмеется. Он-то временно ничего не разрешал. Это вам не Леонид Ильич.
   Надо будет канцлеру Шмидту позвонить, спросить. Может, и закупим к Олимпиаде миллион коробков «Юденфрай». То есть «Лагерфельд». Чтобы иностранцев порадовать. Чтоб они женам чего с нашей Олимпиады домой привезли. Все толк будет. Может же и от Олимпиады какой толк получится.
   А Августу Эдуардычу этому с его регатой я еще припомню. Он в протоколах-то пусть читает, как я Петю Шелеста прихлопнул. Взял и прихлопнул, никто и не пукнул. Шпротнику этому через год, говорят, шестьдесят пять? Ну и хорошо. Проводим на заслуженный отдых. Радиоприемник «Спидолу» подарим. Чтобы «голоса» слушал, она берет. И ящик «Рижского бальзама». А то и два ящика. Такой запах будет, что к нему до смерти самой никто близко не подойдет.
   А в Латвии, мне сказали, уже сорок процентов русских? Вот мы им русского первого секретаря и сосватаем. Хоть Суслова. Который тут сейчас сидит передо мной и улыбается, как будто мы побеждаем. А мы в жопе полнейшей, товарищ Суслов. На восемь целых семь десятых отстаем. Председатель Президиума Верховного Совета СССР проигрывает в одномандатном округе вождю диссидентов академику Сахарову. Вообще не попадает Председатель в свой Верховный Совет. И где проигрывает – в Москве, в столице! А Сахаров – проходит. И что тогда скажет весь мир? Что зря Ленька Брежнев из Днепродзержинска уехал, лучше б на Днепровском заводе кузнечным цехом руководил.
   А еще лучше – замглавного технолога. К сорока годам – трехкомнатная, к пятидесяти – семь соток. И никаких проблем. Десять ящиков водки, хватит на первую половину отпуска.
   Правда, Суслов никакой не русский по сути. Он чеченец. Не смейтесь. Сейчас расскажу. Сам себе расскажу.
   – Михал Андрейч, а сегодня какое число?
   – Двенадцатое декабря.
   Опять без «Леонида Ильича». Ну да ладно. Устал. Я устал.
   А то не помню, что двенадцатое декабря. Вчера ж одиннадцатое было – Витин день рождения. Я ей цветов подарил. Охранники привезли. И палехскую шкатулку. Поцарапанную малость, но ничего. Старую, зато настоящую. Мне первый секретарь ивановский лет пять как прислал. А она не плакала. Жена-то не плакала. В первый раз за всю жизнь ни слезинки. Вот ведь как бывает.
   – Значит, осталось два месяца?
   – Два месяца. Чуть больше – два и две недели.
   – И восемь с половиной сейчас?
   – Восемь целых семь десятых, Леонид Ильич.
   – А там еще Новый год и все такое. Все наши в запой уйдут. Значит, если так, Леонид Ильич Брежнев, первое лицо партии и государства, пролетает мимо Верховного Совета, а туда влетает прямо академик Сахаров? И все это происходит в городе Москве? Где заседает сам Верховный Совет, ЦК и все прочие остальные органы всесоюзной власти? Так?
   Я не кричал. Куда мне кричать с моей дряхлостью? Семьдесят восемь, проклятый Чазов. Я просто хотел, чтобы Суслов нашел, че ответить.
   А он замолчал. Потому что подумал, что я закричал. И не смог сразу справиться с волнением, хоть и кавказец.
   Суслов же сызмальства был какой-то Алханов или Гелаев. Он в Чечне родился. В Чечено-Ингушетии, она так, кажется, называется. Иосиф Виссарионович так окрестил.
   До войны еще Суслов там комсомол возглавлял. А перед самой войной, в сороковом, кажется, стал первым секретарем Грозненского горкома. Партии. И, говорят, потом немцам очень помогал. Что-то типа «лагерфельда» с иденраем они там устраивали. Нормально никто не знает, но слухи ходят. И был он тогда никакой не Михал Андрейч, а вроде типа Ваха Русланович или нечто что-то похожее.
   Хотя откуда на Кавказе евреи, если подумать? Но с другой стороны. Могли там быть евреи, и много. А потом пришли немцы и устроили вместе с Сусловым свой «лагерфельд». Так ведь тоже могло быть?
   Черт его разберет. На архивы времени уже никакого не остается, даром что до ста двадцати.
   А в сорок четвертом – это я точно знаю, мне и Андропов по секрету докладывал – Ваха Русланович проспал депортацию. Вот ей-ей – начисто проспал. Заснул в Грозном где-то на чердаке. Надо было к пяти утра явиться на сборный пункт. Чтобы в эшелон – и дальше до Казахстана. А он не явился. И ничего ему за это не сделалось.
   Стал он скоро Михаил Андреичем Сусловым и перебрался в самую Москву. Когда я еще молдаван ленивых песочил. А говорят еще, что евреев трогать нельзя. Врут, наверное. Вот у меня жена типа вроде еврейка. Я ее и не трогаю. Как говорят, так и делаю. Товарищ Генеральный секретарь и Председатель половины земного шара.
   – Леонид Ильич, надо честно признать, посмотреть правде в глаза. В Москве разрыв нарастает!
   Ты ж, собачий сын, идеолог, член Политбюро! А зачем ты мне слово «Москва» говоришь? Мы же в Москве с Сахаровым и боремся. А в других местах-то и не боремся. Так ваши дурацкие одномандатные округа устроены. В Москве нарастает – а что, есть где-то, где не нарастает? Где Леонид Ильич обходит академика Сахарова и прямо себе въезжает в Верховный Совет, на свое обычное председательское?
   – А не в Москве что – не нарастает?
   – По СССР рейтинг в среднем восемьдесят два на четырнадцать в вашу пользу. Только в Москве ситуация экстремальная. Уникальная, я бы сказал.
   Вообще, восемьдесят два плюс четырнадцать равно девяноста шести. Ну и пусть. Пусть будет. Мне-то что.
   – Почему? Мы ж Москве всех больше даем. Вон в ГУМ зайди – и в универмаг какой-нибудь в Костроме.
   Давненько не был ни там, ни там. Надо б исправить. Черт, опять забыл – как звали того седовласого? Который писатель?
   – В Москве переизбыток интеллигенции. Она к материальным благам развитого социализма достаточно адаптирована. И вся как один за Андрея Дмитриевича.
   – За кого?
   Да, нельзя было так резко, по имени-отчеству чужого человека, да еще как бы врага.
   – Андрей Дмитриевич – это Сахарова так зовут.
   – Академика Сахарова?
   – Академика, Леонид Ильич.
   Помялся-перемялся. А то не академика? А кого? Рас-топщика готовален, что ли? Ну и чего мяться-то, Руслан Гелаевич, или как тебя там?
   В конце сороковых у Иосифа Виссарионовича появилась любовница. Чеченка. Не первой свежести, под полтинник или даже немного за. Но – глаз не оторвешь. Волосы черные, как трибуна Мавзолея. А она разве черная? Но дело не в этом. Когда надо, то и черная, очень даже бывает. Я ее – любовницу, не трибуну – один раз видел. И глаза оторвал, чтоб мне их самому не оторвали. Вот она-то и притащила откуда-то Ваху Аслановича. И Сусловым его сделала. Усыновил его какой-то партраб районного масштаба. А Иосиссарионыч как раз про евреев что-то удумал, тут наш Суслов и пригодился. Стал референтом по еврейскому вопросу. По части этого юденрата или как его там. А в пятьдесят втором – уже замзав идеологическим отделом. Дальше Хрущу помог от старой гвардии избавиться. И стал завотделом. Секретарем ЦК. А там и нам уже помог. На октябрьском Пленуме доклад делал. Теперь уж никуда от него не денешься. Хотя скользкий. «Где чеченец родился, там три еврея заплакали» – это мне еще генеральный конструктор Курчатов говорил. Или генеральный конструктор Королев у нас был? Вот он, должно быть, и говорил. А откуда я его знал? По должности. Всех подробностей не припомню, пока лишь не взойду на кромку бассейна этого – «Москва».
   Но точно знаю, что это я запустил первый спутник и место для космодрома на Байконуре лично выбрал. Потому что слово «Байконур» мне нравилось. Как имя казахской девушки. Четырнадцати лет. Так у меня в воспоминаниях написано, и с места уже не сдвинуть. Не фрезеровальный станок.
   – А как же наши работяги? Верные, преданные члены партии?
   Слово «преданные» никогда не любил. То ли нам преданные, то ли нами. Или и то и другое. Тоже мне нашелся профессор языкознания.
   – Рабочий электорат…
   Что еще за хреноплетень!
   – Рабочий избиратель, Леонид Ильич, излишне пассивен. На результаты выборов в Верховный Совет СССР не ориентируется. Думает, все равно Брежнев будет, так чего ходить. На избирательные участки, в смысле, я имею в виду, ходить.
   – А объяснить им что – невозможно? Еще два месяца осталось. Первая программа там, вторая.
   – На первой и второй программах упоминание имени Сахарова запрещено. А раз нет имени – нет и проблемы. Сами понимаете, Леонид Ильич.
   Ну конечно. Теперь хитрая жидочеченская сволочь сделает вид, что это я сам во всем виноват. Это ж я сказал Лапину на Главном телевидении Сахарова от греха подальше не поминать. А Суслов проклятый здесь и вовсе ни при чем, ехиднина башка.
   – К тому же, Леонид Ильич, в среде рабочего класса 17 немало лимитчиков, людей без прописки. Они нам электорально вообще никак не полезны, как бы ни прискорбно это звучало.
   Я понял, что сейчас захочу встать с кресла. Торжественно так захочу, как в лучшие времена.
   – Значит, политика Совета Министров по кадровому замещению провалилась?!
   Суслов вытянул губы в длинную гармошку. Они всегда так делают, когда не могут ни засмеяться, ни промолчать.
   Да, а я Косыгину всегда говорил. Сейчас-то он помирает. То ли косой ноги себе отрезал, то ли в чью-то лопасть винта попал. Есть вместо него Колька Тихонов. Но с того что возьмешь? Колька и Колька.
   Встать с кресла. Легко сказать. Когда ноги не ходят и ни на одну толком не обопрешься. Даже руку не знаешь какую вперед выбрасывать.
   А у липкого Суслова помощи просить, ладонь старческую тянуть – себя не уважать.
   Семьдесят восемь.
   – Михал Андрейч, а ведь штаб предвыборный ты у нас возглавляешь?
   Ну как выкрутится.
   – Формально у нас штаба нет вообще, Леонид Ильич. Есть организационно-предвыборная группа, ОПГ, совместная, Московского горкома и обкома КПСС. И возглавляете ее лично вы, Леонид Ильич.
   – Лично я?
   – Лично вы. По решению Политбюро.
   Дотрындишься у меня, сокол горный.
   – По вашему решению, утвержденному Политбюро.
   Выкрутился. Да еще когда! Я ведь ни к горкому Московскому, ни к обкому ни двух копеек отношения не имею, так они меня начальником записали. Мол, если что, с Генерального секретаря и весь спрос. Как будто заранее знали, что Сахаров победит. Хотя с самого начала было три с половиной процента в мою пользу. В нашу пользу.
   А может, это измена? Если чувак – нехорошее слово! – в войну на немцев работал?! Он же на все способен. Может, жена Сахарова ему валютных бонов из Америки навезла?
   Я себе тут даже засмеялся, а Суслову чуть улыбнулся. Не заслужил.
   – Но Сахаров где-то же выступает? Это же можно посмотреть. У нас же и видеомагнитофон есть.
   Хорошая игрушка. С внуком Андрюшкой тут какую-то «Эммануэль» смотрели: я заснул, а он досмотрел до конца.
   – Хочу доложить, Леонид Ильич, – теперь уж по-военному, понял подвох, сука, – через пять минут по третьей программе Сахаров как раз выступает. Интервью в передаче Познера. Если у вас есть время и желание, можем посмотреть.
   Нет у нас больше, товарищ Суслов, ни времени, ни желаний. Но посмотреть – посмотрим обязательно. Вы будете смеяться, но я Познера-то этого помню. Он у меня два интервью брал. Перед Хельсинки и после Хельсинки. Его Лапин привел. И строит этот Познер весь из себя такого независимого. И пиджак у него шерстяной, полосатый, плотный, как из Парижа. А на самом деле этот Познер – холуй из холуев, видно ж. Я чуть слюной не поперхнулся, особенно после Хельсинки.
   Лапин говорит, что Познер, опять же, из евреев, но одновременно как бы еще из Франции. Так в наше время бывает. Гитлер же во Франции не полный «лагерфельд» делал. Хотя Познеру не помешало б. Посмотрим, как он Сахарову облизывать будет. А Лапин что? Потерпит? А ЦК? Как дети малые, ей-богу.
   Постойте, постойте. А сколько же им всем будет во время бассейна «Москва»? Вот мне – сто двадцать. А Саше Проханову? Сейчас сорок. До моих ста двадцати осталось сорок семь. Значит, восемьдесят семь? Не, не дотянет. Я вижу. Он одутловатый. У него с почками точно не в порядке. Такие бойцы больше семидесяти не живут. А могут и вовсе лет в шестьдесят концы отдать. Нет, Саша, нет.
   Кто же тогда писать будет? Как они все обо мне жалеют?
   Недаром говорил мне Никодим: «Леонид Ильич, убери ты этот бассейн, построй снова храм!» Но храм-то – он тоже несчастливый был. Я это точно в какой-то энциклопедии вычитал.
   Хотя ни одной энциклопедии не читал, видит. Кто там видит?
   А в бассейне еще никто вообще не утонул. Там первый я умру.

Поцелуй мутанта

   – Ну, Суслов, а план-то у вас есть? Как побеждать будем? Нельзя ведь, чтобы Председатель Президиума Верховного Совета выборы проиграл. В своем родном округе проиграл. Да еще кому – Сахарову… Академику, ети его в душу.
   Сказать «еби его в душу» было бы не по-академически. И не академично. Леонид Ильич не очень любил, когда не академично. И так Суслова по фамилии окликнул, да еще и на Вы. Плохой это признак. Провозвестник опалы. Вот как мы выговорить умеем.
   – Одна минута до эфира, Леонид Ильич.
   Опять выскользнул, горное отродье.
   Да, музыка обычная. Передачу-то у Познера смотрят. Он все больше популярных приглашает. Вон, с месяц назад Пугачева была. Которая Алла Пугачева. Пухлая такая, глазастенькая. Но поет вроде ничего. Хорошо поет. Витя включила, я тоже минут двадцать застал.
   А это кто, Сахаров? Академик? Да, давно я его не видел. Вот кто постарел, так уж постарел. Да он на мои годы выглядит, ты посмотри!
   – Михал Андрейч, а этот с какого года?
   Мусе Арсанычу не будешь объяснять, кто такой этот. Восток сам ориентируется. По Солнцу.
   – С двадцать первого, Леонид Ильич.
   С двадцать первого… С двадцать первого? Значит, пятьдесят восемь всего? На 15 лет меня моложе?
   Не, ну трындец, реальный трындец, сказал бы Андрюшка. Ни одного волоса. Пух какой-то. И не лебяжий даже, а утиный. Седой в клочья. Такие пальто в Курске продавали, как я там землемером работал. Но пальто – это так, только чтоб по-французски назвать. Не пальто никакие, а куски меха, а то и поролона, чтоб только не так холодно. В Курске ж страшно холодно бывает, академик Сахаров и не слышал.
   Ешкин кот, он же еще даже не пенсионного возраста! А голосочек-то – тоненький, дрожит, как в реанимации. И руки, кажись, подрагивают. А у меня? Вытянул на длину дистанции. Нет, не дрожат. Вообще не дрожат. Даже мундштук бы удержал. Жалко, курить бросил. Но до ста двадцати обратно начну. Вот, Витя. Что говоришь-то, истукан! Не говоришь-то ничего, а думаешь. Еще хуже.
   А Познер этот, в своей фиолетовой сорочке, все не унимался. Надо сказать Лапину, чтоб запретил ему фиолетовую сорочку. А то застирает – лиловая будет. А Познер в лиловой сорочке – это уже не то совсем. Совсем не то. И вообще, у нас здесь не дом моделей. Не Слава Зайцев. А «лагерфельд» надо будет – так мы устроим.
   – Скажите, Андрей Дмитриевич, – начал спрашивать этот противный фиолетовый ведущий. Будь он неладен.
   Да. И со своим этим акцентом, то ли французским, то ли каким-то еще. Лапин мне говорил, что это все фуфло одно, понты. Если Познера среди ночи разбудить, да настоящим образом разбудить, он заговорит, как натуральный русак из Ярославской губернии. Это он все делает вид, что русский ему не родной. Чтобы молодых девиц в Останкине клеить. Вот так примерно.
   А вот Зелимхан Яндарбиевич Суслов, который мне тут телевизор включил, все делает вид, что русский ему родной. И почти ведь получается, сука. А зачем? Он-то где девиц клеить будет? На Старой площади? Там такие партийные девицы, что не приведи Владимир Ильич Ленин. Прямо из Мавзолея.
   – Скажите, Андрей Дмитриевич, ваши оппоненты упрекают вас, что фактически вы действуете в интересах Запада, так сказать заграницы, того сообщества, которое в определенных кругах именуется мировой закулисой?..
   Все извилины заплел.
   – Владимир Владимирович!
   Во! Оказывается, Познера зовут Владимир Владимирович. Никогда бы не стал называть такого покатого хлыща по имени-отчеству.
   – Я, Владимир Владимирович, ни разу в жизни за границей не был. Ни одного! У меня же секретность, видите ли, первая форма допуска. Я вхожу в число изобретателей новейших видов вооружений. Которые активно использует Советская армия. И армии братских государств используют. Меня не выпускают. Просто банально не выпускают. Не дают выездной визы. Так что дальше полигона на Новой Земле я нигде никогда не бывал. Вот вы, Владимир Владимирович, бывали на Новой Земле?
   – Нет, – с барской ухмылкой, – признаться, не заезжал.
   Не заезжал! Это у них такая ирония, что ли? Я Лапину скажу, чтобы Познер эту свою иронию себе. Куда поглубже.
   – На Новой Земле холодно очень. Минус тридцать пять. И полярная ночь. Кто работал на северах, тот меня, конечно, поймет.
   Не лезь в душу нашему народу, академик. У тебя есть свой переизбыток интеллигенции.
   – А вот мой уважаемый соперник, Леонид Ильич Брежнев, был за границей 73 раза. Мы научную работу провели, все посчитали.
   73 – это мой возраст. Ученые вечно так путают? Какие 73 раза? Каждый раз в год? С Днепра и Курска, получается. Так и вся обороноспособность чугунной шайкой накроется.
   – Вот, смотрите. В Федеративной Республике Германии – 11 раз. Это не в нашей ГДР, это в капиталистической ФРГ, чтобы вы понимали. В Соединенных Штатах Америки – 8 раз. Во Франции – 6 раз. Вот даже зафиксировано, что в городе Париже посещали с президентом Франции Жискар д'Эстеном ресторан «Тур д'Аржан», так там ели устриц. Заказывали устриц по дюжине на человека. Вы давно ели устриц, Владимир Владимирович?
   – Хочу раскрыть вам секрет – именно вам, Андрей Дмитриевич, потому что мои телезрители это давно уже знают, – я родился во Франции.
   Что ж – отговорка неплохая. Хотя по смыслу глупая, как весь этот фиолетовый стиляга. Ну и что, где ты родился. Я вон на Украине. А сало в первый раз когда попробовал? По комсомольской линии разве что уже.
   – Это хорошо, что вы там родились, – распалялся Андрей Дмитриевич, словно уже не генеральный секретарь, а простой телевизионщик против него на выборы шел, – но вот я, действительный член Академии наук СССР, трижды Герой Социалистического труда, съел за всю мою жизнь только одну устрицу. Одну!
   – И.
   Познер пытался вклиниваться. Впустую. Вот не думал бы, что дрожащие академики умеют так распаляться. Да Сахаров уже кричал, просто вопил!
   – Да, Владимир Владимирович, да. Как-то раз Ирен Жолио-Кюри привезла в подарок из Британии три устрицы. И мы их съели. У меня дома, на Чкалова. То есть у нас дома, на Чкалова. Одну – Ирен, вторую – моя супруга Елена Георгиевна, а третью – я. Вот и все. А Леонид Ильич – по дюжине на человека. И еще.
   При чем здесь Британия?
   – Андрей Дмитриевич!..
   Познеру уж явно было не по себе. Что-то скажет Лапин после такой трансляции. А Серега сказать умеет. Пару раз сам слышал. Сделал вид, что не слышал, но слышал.
   А Ирен Жолио-Кюри я тоже неплохо помню. Она ж главную роль с этим играла, с Марчелло. Фамилия такая длинная, что любой Байконур легче запомнится. В фильме «Соблазненная и покинутая». Я тогда ее с фестиваля к нам на дачу отвозил. На банкет. Это при Никите еще было. Ноги, грудь, жопа – советская промышленность еще не освоила. Вот только зачем она академику устриц возила? Ладно, потом разберемся. Уже интересно стало. А то с этим Бесланом Рамзановичем на старости лет от тоски сдохнешь. И никакого тебе уже бассейна «Москва».
   – Нет, Владимир Владимирович, я все-таки договорю, позвольте. Мы точно установили, что Леонид Ильич Брежнев, мой, с позволения выразиться, конкурент, даже один раз посещал Центральноафриканскую империю…
   – Андрей Дмитриевич, как вы думаете, почему телезрителю это сейчас должно быть интересно?..
   Фиолетовый уже чувствует лапинский хер в своей жопе. Нет, генеральный секретарь так грубо никогда публично не выражается. Но подумать-то можно было! Даже Суслов не слышит.
   – Это очень интересно, Владимир Владимирович. Очень, поверьте мне. Мы с моим предвыборным штабом установили, что Леонида Ильича принимал император Жан-Бедель Бокасса. Бывший колониальный полковник, провозгласивший себя императором. И он угощал Леонида Ильича редким мясом антилоп, водящихся только в Империи. Так они это называли.
   – И что же, запрещено есть мясо антилоп.
   А что, разрешено, мудила?! Ты думаешь, наши люди знают, где у кого какая антилопа? Вот от таких идиотов и страдает советская власть. Жил бы себе во Франции и обжирался бы устрицами. На кой только Серега его вытащил!
   – Про антилоп не знаю. Но так у Бокассы называли мясо людей. Условно. По секрету. Обычных человеческих людей, которых убивали, жарили и подавали прямо к императорскому столу. Так что Леонид Ильич имеет опыт поедания человека. Вот что я хочу сказать.
   Ну, допустим, не обычных человеческих людей, а негров сраных. Ты хоть в Лумумбе-то разок бывал, академик? Понятно, за границу тебя не пускают, но Лумумба ж не за границей. Она буквально у нас, в Теплом Стане. Ты поезжай, посмотри, что это за люди. Только денег им не одалживай и в наперстки играть не сиживай. А то потом без Бокассы – так это имя? – не разберешься.
   – И что, может быть, нельзя назвать моего многоуважаемого соперника в прямом смысле слова каннибалом, но прецедент каннибализма…
   Да, один раз – не пидорас. Так у нас в землемерном техникуме шутили. В Курске. Перед самым комсомолом. Помню.
   И главное: прецедент, блядь, ганнибализма! Это кто вообще когда поймет?! Сказал бы по-человечески: людоед Ваш Ленька, и все тут. А вы за него еще голосовать собираетесь.
   Хотя они людоедов-то как раз любят. Вон, Иосиссари-оныч, типун мне на язык. Вся и беда-то моя в том, что я не по этой части. У меня все больше диетическая столовая: сметанка, сырнички, творожок.
   А «сыр» и «творог» по-украински – одно и то же. Вы вот не знаете – я знаю.
   А говорят, не знаю я на языках совсем ничего. Брешут.
   Рубашка у Познера была уже не фиолетовая. Фиолетовая стала у него рожа. А рубашка – какая-то красноватая. Будто сам лично император Центральноафриканской империи Жан-Бедель Бокасса, он же председатель Гостелерадио СССР Сергей Георгиевич Лапин вонзил в него титановые зубы.
   Кровь, просто кровь.
   – Леонид Ильич, может, переключим?
   Это уже Суслов, здесь, на даче «Заречье-6». Он-то серый, как обычно. Розовеет только, когда говорят о бабах.
   А баб у него лет двадцать не было, а то и больше. Мне Андропов докладывал. Смеялись.
   – Нет, Михал Андрейч, давай оставим. Когда еще такой случай.
   Познер хлебал стылую воду так, словно только что вошел в винно-коньячное похмелье. Видно, что трезвый – а как с похмелья, точно.
   – Андрей Дмитриевич, а это правда, что ваш предвыборный штаб возглавляет ваша, так сказать, супруга? Жена ваша?
   – Почему «так сказать»?
   Сахаров, с тех пор, как обозвал меня людоедом, и ничего ему за это не стало, и телевизор по техническим причинам не вырубили, и ураган «Три устрицы» не ворвался внезапно в промороженную Москву, явно входил в раж. Да, такой чувак мог изготовить водородную бомбу. Он еще и не то мог бы, если б его хоть раз за границу выпустили. Советская власть все-таки не из одних дураков состоит. Правда, Андрей Дмитрич?
   А что, если у Бокассы этого действительно ради меня белого человека зажарили? Нет, невозможно. Это ж было в 74-м. А с Никодимом я, стало быть, в 76-м познакомился. Он бы мне раскрыл тайну. Не раскрыл – значит, подавали жаркое из негра сраного. Не страшно, ей-ей. Мы им университет целый отгрохали, а они что, не могут с нами в антилопу сыграть?
   – Действительно, моя жена, Елена Георгиевна Бон-нэр, работает руководителем моего избирательного штаба. А почему вас это интересует?
   К Познеру, после полного офиолетовения, вернулась способность ухмыляться. Быстро! Лапин, видать, зря не держит.
   – Не меня это беспокоит, Андрей Дмитриевич, но наших телезрителей. Вот телезрительница Прасковья Абрамовна Чхартишвили из Кунцевского района, улица Василисы Кожиной, спрашивает: нет ли здесь кумовства, семейственности? Как бы Вы ответили?
   Советский Союз таких людей наплодил, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Прасковья, да еще и Абрамовна, и в подарок Чхартишвили. А Василиса Кожина – это кто? Ткачиха, небось, камвольная?
   – Михал Андрейч! А Василиса Кожина – это кто?
   – Партизанка, Леонид Ильич. Времен Первой мировой войны.
   А, ну ладно. Хотя в Первую мировую разве ж были партизаны? Откуда? За царизм кто-то партизанить бы пошел? Из наших, русских? Чой-то не то. Я свой экзамен в Курском землеустроительном хорошо помню. Как дежурного охранника зовут – так не всегда помню. А экзамен. Ну, что Сахаров?
   – Видите ли, в чем дело.
   «Видите ли» – это у академика слово-паразит. Или слова-паразиты, их же двое. Надо ему подсказать.
   – В отличие от моего уважаемого оппонента, Леонида Ильича Брежнева, генерального секретаря ЦК КПСС.
   – Андрей Дмитриевич, простите, но вопрос был не про Леонида Ильича, а про Вашу супругу.
   Познер повышает голос. Стало быть, уже два лапин-ских хера в напомаженной жопе.
   – А я так и отвечаю, Владимир Владимирович. У меня нет возможности использовать для нужд избирательной кампании служебные помещения. Потому весь штаб располагается у нас дома, в квартире на улице Чкалова. А кто же квартирой заведует, как не жена? Вот Елена Георгиевна и любезно согласилась. А помогают мне сотни людей, тысячи. Из ФИАНа, из науки, из культуры, из образования. Они все и есть мой штаб, и начальники им не особо нужны.
   Никогда не знал, что значит ФИАН. Да и хрен с ним. Красивое слово, пусть и будет таким. А вот жену Сахарова видел. Да-да, даже помню, как и где. В Кремле, в Георгиевском зале. Где же еще.
   На приеме в честь 55-летия советской власти. Великой Октябрьской социалистической революции. Это еще называется – 55-летие Октября. В Москве тогда проспект так назвали. Да и не только в Москве. Я сам просил.
   7 ноября 1972 года.
   Трижды Герой Соцтруда Сахаров был тогда еще не полный диссидент, и на приемы наши его приглашали.
   Стою, смотрю.
   Что-то идет.
   Самое именно, что что-то.
   Вроде как и баба. Сиськи навыкате, как полагается. Больше размер, чем в Днепродзержинске по первому разряду в ресторане, у официантки.
   А с другой стороны, ты понимаешь. И усы как будто, и борода. Ей-ей. Это таких ученых теперь у нас на полигонах делают, что ли? Я вот слышал слово «мутант». Меня Андрюшка, внук, научил. Все дергает за рукав: пойдем, деда, кино про мутантов смотреть. А деде бы нембуталь-чику… И на боковую.
   Но раз уже мутантов на кремлевский прием приглашают, значит, надо смотреть. А то еще завтра вампиров пригласят. Вурдалаков в смысле. Я записку Музея народов Востока читал. Вампиры – это у них, в странах НАТО. А у нас – вурдалаки. И на Украине еще – вовкулаки. И все разное, разное, вы не думайте. И механизмы, и функции разные. Не все так просто. При развитом социализме – это одно. Санитар общества. Отворит несвежей крови – и как-то уже легче дышать. А там. Там совсем другая петрушка. Там, бывает, какой сенатор или конгрессмен так на тебя смотрит, что глаз совершенно красный, и рот сам губкой тянется. Неспроста все это. Я в Америке на переговорах восемь раз был, тут не подвел академик. Никсон, Киссинджер, Форд – эти все нормальные. И Картер даже нормальный. А посмотришь на какого-нибудь Никеля Одеона. Так этого урода зовут? Или его Лешек Бжезинский зовут, сразу по-польски, чтобы нас, знаешь ли, оскорбить? Мол, была у вас Польша. А что? Она у нас и теперь есть. Ну, не входит в состав. И? Да, формально не входит. А по содержанию? Если мы через СЭВ помогать перестанем, где у них эта Польша будет. Вон, болгары давно в состав просятся. Живков каждый раз в Ореанду приехать норовит. А нам болгары, зачем? Нет, мы их любим невшибенно, спору нет. Но все равно – незачем. Курица не птица, зато мы знаем, чем гордиться, – так у нас курские землемеры поговаривали. И столько земли намеряли, столько. И так жестко и твердо намеряли. Такими вон линейками и циркулями, тю. Теперь обратно не распишешь, как пулечку в преферансе. Терпеть и забыть, забыть и терпеть.
   Но если, действительно, начнут приглашать в Георгиевский зал справжних вовкулаков, то они ж могут и члена Политбюро укусить, и даже Генерального секретаря. И что тогда делать? На стенку вешаться? А в такую Георгиевскую стенку и гвоздь не вобьешь, чтоб повеситься, и веревку не приладишь.
   В общем, мутант этот, как Андрюшка говорит, меня зачем-то не порадовал. Я хоть и не больно-то молодой, но не люблю женщин с усами и бородами. Особо же, если не на сцене. Хотя я помню, однажды смешно было.
   Никсон повел на мюзикл, на Бродвей ихний. Как называлось – хоть убей. Слишком смеялись громко. И Кириленко, дурило, громче всех. Как будто понимал чего про это дело. Зря его в делегацию взяли. Сейчас-то болеет, а тогда. Хороший все-таки Никсон мужик был, Царствие ему небесное. А автора вот помню как на ять – Стравинский. Наш, Стравинский. Советского происхождения. При Ленине еще уехал, мир посмотреть, себя показать. Его, кажется, потом на Новодевичьем похоронили. Катя Фурцева очень хлопотала. Они вроде в юности дружили. Друзьями были. А может, и любовники. Катя-то всегда слаба на передок была. Ну, должно быть, Стравинский.
   Так вот у этого Стравинского самая сексапильная героиня была – баба-турчанка. Но с закрытым лицом. Точно помню. Как сейчас. А в конце мюзикла сняли с нее платок – так там борода. Причем окладистая такая, как у ректора МГУ. А не жиденькая, как у этой бабы-мутанта. Но мы ж турчанку на кремлевские-то приемы не приглашали. А тут.
   И прямо наперерез мне в этот самый момент спешит академик Сахаров. Да-да, он самый.
   Я ж его знал к тому времени. Мы с генеральным конструктором все вместе встречались. Вот только не вспомню, с каким. Курчатовым что ли, или Королевым. И на Байконур ездили. К девочке казахской, 14-ти лет. Там еще брусника росла. Я такой брусники и в Завидове не находил, честное слово. Можно было сказать «в Завидове не видывал», но какой-то каламбур бы получился, остроумная шутка. Хоть и не слышит никто.
   И бежит, значит, академик Сахаров. Андрей Дмитрич, как мы теперь понимаем. Разгоряченный весь из себя бежит. Хотя такие люди не горячеют, мы знаем. Разве что пару капель пота в солнечный день.
   И говорит.
   – Так вы познакомьтесь, – говорит, – это жена моя новая, Елена Георгиевна.
   Мутант, стало быть, жена. Елена Георгиевна.
   А вот у меня жена – совсем не мутант. Пожилая баба, под шестьдесят, но нормальная. Без бороды, без усов. Но еще не все знают, что она еврейка. Как мутант. В смысле, выглядит-то не как мутант, но и вправду еврейка. Виктория Пинхасовна Гиршфельд. Или Гольдшмидт, я уж по случаю приема и забывать стал.
   Я все воображал себе такую сцену. Выступаю с трибуны ООН. На Генеральной ассамблее. Ну, сейчас бы выступать не стал. Ноги не ходят совсем. Пока дойдешь из зала до трибуны, бассейн «Москва» весь выкипит на морозе. А лет пять-шесть назад мог. И уж тем более тогда мог бы, когда 50-летие Октября. И взошел бы я на трибуну и произнес.
   – Советский народ, понимаете, господа (или лучше «дамы и господа»? – не поймешь; там дамы есть или одни господа, даже если дамы), спас, между прочим, евреев от нацистского уничтожения. Вот моя супруга, Виктория Пинхасовна Гольдшмидт, урожденная Гиршфельд.
   И сразу – страшный грохот. Это – генсек ООН Курт Вальдхайм со своего места упал. Прямо в обморок упал. Он же нацист был. Мне Громыко рассказывал, смеялись. Биографию-то всю свою Вальдхайм придумал, подделал. Мол, только год отвоевал, а потом по госпиталям маялся. А на самом деле – до самого сорок пятого оттрубил. Против нас еще в Саксонии воевал. Или в Силезии. Я вечно путаю. Есть разница – Саксония или Силезия? Или это вообще Померания? Слово-то еще какое зловещее – Померания. Вот там, небось, вампиры живут кучно и блоко-во. А Моравия где? Так вот. Воевал до последнего. Два железных креста получил. Говорят, даже фюрер его по имени помнил. А потом миротворцем сделался – и в ООН. Нет, не фюрер. Фюрер миротворцем не сделался. Вальдхайм.
   Мы на Политбюро Громыке сказали, чтоб Вальдхайму объяснил: не надо, во-первых, с Израилем носиться, как с писаной торбой, и еще не следует, во-вторых, Советский Союз обижать. Вот если во-первых и во-вторых, тогда о нацистском прошлом – не помним. А если не во-первых и тем больше не во-вторых. Ну, Куртец, не обессудь.
   Так что загремит генсек ООН со всем грохотом, и целая Генеральная ассамблея вскочит посмотреть, не случился ли со стариной Куртом удар. А удара с ним не случилось. Ему просто Ленька Брежнев объяснил, что есть такая Виктория Пинхасовна Гольдшмидт, из Белгорода, 1908 года рождения. Городская таки, не деревенская. Вот и всех делов.
   Никите-то легко было ботинком по трибуне стучать. Попробовал бы он нациста Курта Вальдхайма в обморок обвалить. На Никиту посмотрел бы, не на карту. Тьфу, черт, не на Курта. На Курта много раз смотрел и ничего такого в нем не нашел. Ну, генсек – и генсек. Не такой, как у нас. Совсем без полномочий. Только щеки надувать и ездить куда-нибудь в Бирму. Уговаривать за исчезающие народы.
   Я, кстати, и в Бирме бывал. Академик тут чой-то момент упустил. Правда, один раз всего. А не шесть, как во Франции. И ели там не антилоп императора, а филе карликовых лягушек. Даже посвежее было. Или будет. Никогда не ясно, было оно или будет, вот ведь что.
   – Я не новая жена. Я просто жена.
   Она что, обиделась? С усами, бородами, – и обижается, что новой назвали. Я б не назвал. У меня вон всю жизнь одна жена. Как новая. Виктория Пинхасовна, не побоюсь этого слова.
   – Елена Георгиевна.
   – Леонид Ильич.
   И улыбнулся все-таки.
   Нет, если б она сказала по-человечески, Лена там или Елена. Но что ж – она мне «Елена Георгиевна», а я стану Леней аттестоваться. Или, хуже того, Ленькой. Несолидно. Не по протоколу, как говорят.
   И вдруг – что-то странное. Мутант целоваться полез. Но по Фиделю я знал: борода, когда целуешься, не колючая. Она мягкая. Это щетина колючая. А может, у Елены Георгиевны – щетина?
   Тут-то и сказать бы, что у меня тоже жена еврейка, и имя-отчество полное привести. И фамилию девичью. Но не сообразил как-то, не сориентировался. А волос мутанта уже остался на правой щеке.
   И как-то даже не по себе стало. Если мутант поцелует – может же что-то на лице вырасти? Полип какой или гриб? Нет, с этим шутки плохи, в сторону их.
   Я быстро пожал академику руку и пошел приветствовать монгольских товарищей.
   Я не любил Сахарова. И только тогда понял, за что.
   За то, что он мой враг.
   К сорока годам он был трижды Герой Социалистического Труда. И третью звезду я ему сам на пиджак пришпандоривал, когда впервые Председателем Президиума работал.
   А мне только к 55 – первую дали. Мне, который Малую Землю отстоял и Целину поднял.
   Никита любил этих ученых больше, чем друзей своих. Потому его и сняли.
   А потом наступил семьдесят пятый год. Я сделал Хельсинкские соглашения. Чтобы все признали все границы в Европе. Никаких больше войн в Европе, никогда. 1 августа. ФРГ ГДР признала, а вы говорите. И конечно, мне должны были дать награду. Но не нашу советскую, обычную, а такую, чтобы никто уж не усомнился.
   Нобелевскую премию мира.
   Я заслужил. Семьдесят пятый год. Никаких никогда войн, и одна только безопасность и сотрудничество в Европе.
   Я уверен был, что мне премию дадут. Ну вот просто уверен. Ни в чем не уверен. И что спутник полетит – не уверен. И что девочка Байконур должна быть 14-ти лет от роду. А здесь – знал. Ведь никто ничего лучше Хельсинкских соглашений за многие годы не делал. Я сделал. И самому мне скоро было бы 70 лет. И стало потом.
   А премию дали в тот год Сахарову. В тот самый верняк-год. За книжонку какую-то, которую заголовка и не упомнить уже. Что-то про прогресс и мирное сосуществование. Мне – за Хельсинкский акт не дали, а он огреб – за книжонку. На двадцать килограмм таких книжонок можно один том «Тридцать лет спустя» прикупить. Так сейчас мы делаем, чтобы леса не выкорчевывать. Они же не растут у нас потом. За макулатуру.
   Ну, справедливо? Как по мне – нет. Я не жаловался. Но несправедливо же, все равно.
   И вот теперь проигрываю этому Сахарову восемь целых и семь десятых. У себя в округе, на Москве. Четырежды побеждал, и на тебе. Раньше, правда, академик не баллотировался. Все премии ждал.
   Нобелевскую премию мира за мой семьдесят пятый год дали человеку, который такую штуку придумал. Поставить у Америки глубинные сверхбомбы. И взорвать прямо под Нью-Йорком. Под побережьем. А тогда – цунами. И сносит весь этот Нью-Йорк на хрен вместе с Вашингтоном.
   15 миллионов трупов.
   Вот это академик Сахаров выдумал, и ему за то – Нобелевскую премию мира. А не мне за Хельсинкское совещание.
   Да что там 15 миллионов! Музей современного искусства бы смыло. На шестой улице. И никогда мой внук Андрюшка уже не зашел бы в этот музей. А где б мы другой взяли?
   Там на четвертом этаже, у самого лифта, такая картина, словно бы я сам в раскаленный кузнечный цех зашел, Днепровского завода. Я даже прослезился. А Суслов закашлялся. И Катя все стояла завороженная. Я и художника запомнил: Бекон. Как свинина, только с ударением на первом слоге. Бэкон. Спросил я, нельзя ли купить для нашего Пушкинского. Можно и в Эрмитаж, но с моими ногами в Ленинград разве доездишься. Можно ли? Нельзя.
   Вот почему Сахаров, Андрей Дмитрич, и есть самый настоящий враг.
   Ты, конечно, скажешь, что он только придумывал, а на самом деле ничего-то и не взрывали. И 15 миллионов, и музей – все на месте. И внука Андрюшку можно скоро туда спровадить, как в комсомол вступит.
   А я, я, который первое августа, – я разве чего придумывал? Вообще? Только Никиту убить. Но и то отказался. Пожалел я Никиту. А Сахаров ни от чего не отказывался. Просто приказа не получил.
   Вот за это они и дают самую главную премию мира. Бесы, натуральные бесы.
   Кажись, заканчивают.
   – Скажите, Андрей Дмитриевич, если бы Вы на улицах Москвы встретили Бога, о чем бы Вы его попросили?
   Он разве верит в Бога?
   – Я сказал бы ему. Уважаемый Господь Бог, пожалуйста, объясните Леониду Ильичу Брежневу.
   – Ну, снова-здорово.
   Так Познер попытался зафамильярничать, чтобы его Лапин потом не совсем уж в жопу затрахал. Это я молча, про себя, даже Суслов не слышит.
   – Что бы я Вас ни спросил, Вы все на Леонида Ильича…
   – Простите, Владимир Владимирович, можно, я договорю. Я сказал бы. Уважаемый Господь Бог, объясните Леониду Ильичу, пожалуйста, что нельзя совмещать прямо все руководящие должности. Что если генеральный секретарь ЦК КПСС – понятно нам. Но зачем еще председателем президиума Верховного Совета СССР? Не надо так много должностей. Непродуктивно. Особенно в пенсионном возрасте.
   Познер лукаво забродил залысинами.
   – Вот Вы же, Андрей Дмитриевич, физик, как Вы сказали, действительный член Академии наук. И Вас не смущает перспектива встретить на улицах Москвы Бога? Вы разве можете считать, что Бог есть?
   – Я не могу исключать никаких возможностей ради демократизации моей страны.
   Заканчивается. Вырубаем.
   – Что, Михал Андрейч, может, надо было в Торжке баллотироваться. Торжокские товарищи бы не подвели.
   Или торжковые товарищи? Как правильно: торжокские или торжковые?
   Это я типа так пошутил. Проклятая Москва. Вот где цунами устроить. Воды только в реке не хватит. Даже со всеми бомбами академика Сахарова. Хотя, с другой стороны, Москва же – порт пяти морей. Это Иосиф Виссарионыч придумал. Когда выйду из бассейна, спрошу его, что он имел в виду.
   – У нас есть план победы, Леонид Ильич. Точнее сказать, это Устинова и Андропова план.
   А почему он Устинова первым называет? Не верит, что Андропов – преемник? Хитрые люди эти русские чеченского происхождения.
   Андропов-то почему преемник. Я сейчас расскажу. Самому себе, пока никто не слышит. Как-то раз нажрались мы вусмерть с Киссинджером. В каком-то отеле в Вашингтоне, на букву дубль вэ. Хоть убей не помню, у меня ведь короткая память. Номер карабина своего – помню, а на дубль вэ – ни черта. Хотя в этом дубль вэ люди впервые научились взятки брать. Такая легенда есть. Никсон рассказывал. А я Никсону рассказывал, что у нас в СССР взяток вообще не берут. Хоть через дубль вэ, хоть через дупло совиное. Смеялся он. Не поверил.
   Было это кромешной осенью, кажется, в ноябре. Семьдесят третьего года. О! 1973-го. Хотя это только у нас осень кромешная. А у них в Вашингтоне – мягкая такая, как бабье лето. Вся осень как бабье лето, даже ноябрь. Или сентябрь как просто лето, а ноябрь – как бабье. Я точно знаю, я там 11 раз побывал. Или восемь. 11 – это в ФРГ, а в Штатах – восемь. Нам же академик Сахаров подсказал. А нажрались потому, что виски жрали. Когда водку – я свою норму знаю. До двухсот – нормально, потом до пол-литра – мелкими, а с пол-литра уже на воду. А этот виски – ни черта не поймешь. Да еще льда в стакане полно, не поймешь, то ли пойло это вазелиновое, то ли лед живой. Вот и ухандокался ваш Генеральный секретарь, товарищи, ЦК КПСС.
   Тут-то Киссинджер момент поймал и говорит мне.
   – Ты, Леонид, – говорит, а они, он и Никсон, со мной всегда на «ты», и я с ними был на «ты», хотя переводчик Суходрев объяснял, что в английском языке слова «ты» нет, не положено, – когда начнешь задумываться о преемнике, выбирай лучше еврея. Еврей, во-первых, не подведет. А во-вторых, ему легче будет с нами договориться.
   С вами это с кем – с евреями или с американцами? Пьяный-пьяный, а дело свое волоку нормально.
   – А разве ж в Политбюро есть евреи?! – удивляюсь.
   Я-то думал, он скажет, а почему обязательно преемник из Политбюро и так далее. А он так твердо слишком – для после полбутылки виски литровой – посмотрел мне в глаза и сказал очень серьезно:
   – В Политбюро есть евреи.
   И замолчал минуты на полторы.
   Меня так и подмывало рассказать про Викторию Пинхасовну Гольдшмидт. Но по пьяной части решил не делать. До утра подождать. А следующим вашингтонским утром того кромешного ноября, всего похожего на бабье лето, – расхотелось.
   Кстати, сын мой Юрка – еврей. Раз по матери – значит, еврей. Мне так объясняли. Очень знающие люди. Раввины из синагоги, что на задах Московского обкома. Вот я Юрку мог бы тогда в ЦК ввести, а лет через пять, – в Политбюро, ну и…
   Нет, так нельзя. Так даже Иосиссарионыч не делал. И мне товарищи скажут: Иосиф Виссарионыч не сделал, а ты-то, Ленька, куда же.
   Нет, они так не скажут. Они промолвят. Иосиф Виссарионович не захотел, а Вы, Леонид Ильич.
   Нет ли здесь кумовства, семейственности, а? Вы бы как прокомментировали?
   То-то же.
   Но когда я вернулся в Москву, пролетев 12 часов в одном самолете, да еще с заправкой в Полуирландии, в этом дурацком Гандере-Шмандере, я сообразил, в чем речь.
   Еврей в Политбюро – это Андропов. Его мать – Евгения Карловна Файнштейн. Я сам в личном деле видел. Своими глазами.
   Значит, они хотят Андропова? А почему? А почему мне самому не хотеть бы Андропова. Чувак надежный. Лады, пусть будет, как Андрюшка говорит. КГБ мне отстроил. В просьбах отказа никогда нет. Очки. На интеллигентного похож. И с писателем этим все правильно сделал. А не как Суслов, который предлагал в Дубай-Шали на исправительные работы отправить. Типа «ссылка на Кавказ». Чечены, чечены.
   И молодой. Тогда, в 73-м, когда мы с Киссинджером лаптем виски хлебали, Юре еще и 60-ти не было. А было – как Сахарову сейчас или около.
   Я думал год. А потом передал Андропову: будешь хорошо себя вести, надейся. Я тебя поддержу.
   И поддержу. В самом деле.
   Хотя Черненко против, и Колька Тихонов против, и Колька Щелоков. Ну да что они понимают?
   А Суслов?
   – Есть план Андропова и Устинова. Юрия Владимирыча и Дмитрий Федорыча.
   Надо же, сообразил. Переставил.
   – А эти-то здесь при чем? Они что, в штаб входят?
   – Штаба, Леонид Ильич, как я Вам докладывал, у нас нет. Это у той стороны – штаб во главе с Боннэр.
   С усатым мутантом, значится.
   – А у нас – ОПГ. Организационно-подготовительная группа. Совместная. Московского горкома и обкома КПСС.
   – Бог с ним.
   Не только академик-физик может встретить на улицах Москвы Господа моего.
   – И в чем план у них?
   – К советскому руководству официально обратился братский народ Афганистана. Демократической республики Афганистан. Просит ввести ограниченный контингент советских войск для наведения порядка и предотвращения капиталистического реванша.
   – А где обращение?
   – В письме. На имя Ваше, Андропова, Устинова и еще Громыко. Зарегистрировано в секретариате. Секретное.
   Хорошо, хоть не на Суслова. А почему на четверых письмо? Я и генсек, и Председатель Президиума. Пока Сахаров меня вперед тапочками не вынес. Надо было на одного меня писать. Растяпы. А теперь хоть секретное, все Политбюро уже знает.
   – И что же? Они просят войска вводить?
   – Именно так. Вводить.
   – А выборы здесь при чем? Ты меня нынче окончательно путаешь, Михал Андрейч.
   – Выборы при том. Все продумано, Леонид Ильич. Как только ограниченный контингент прибудет в Кабул – столица этого Афганистана, что ли? Никто их там не разберет!
   – Андрей Сахаров сделает жесткие заявления против советской власти. Прямо порочащие советский строй. Жена Боннэр ему напишет, а он озвучит. Мы его арестуем по 198-й. И снимем с выборов через суд. Вот такой план.
   Леонид Ильич откровенно зевнул.
   – Я, пожалуй, с Любкой, сестрой, посоветуюсь. У нее хорошая чуйка на всякий там ввод войск. Днями решим.
   Нет. Леонид Ильич не хотел идти войной в Афганистан. И сажать Сахарова не хотел, хотя тот и сволочь. Премию мою за подводные цунами скоммуниздил. Одной Чехословакии и так достаточно. А там еще Польша, того гляди, маячит. Премия же мира – она одна на всех. Мы за ценой не постоим.
   Настоящая, Нобелевская, а не какая-то там Международная Ленинская. Этих ленинских я себе сам штук восемь выписать могу, и еще на складе останется.
   Ну что – пошутить над Сусловым или так поедем?
   – Михал Андрейч! А ведь если я пролечу, как фанера над Конотопом, партия же в Верховном Совете все равно большинство получит?
   – Получит, Леонид Ильич.
   И не сказал даже, какое. 70 процентов или 80. Боится. Мол, ты, Ленька, в своем округе избраться даже не можешь, перед каким-то Сахаровым пасуешь, а партия твоя проигрывать совершенно и не собирается. Вот такая у нас партия. На века лепили.
   У Суслова задрожали морщины, как бывало всегда в предвкушении кровавого вопроса.
   – И тогда, как думаешь, кого партия делегирует на председателя президиума?
   Ха-ха. Вот и поймали мы тебя. Что смотришь глазками красными? Сам, небось, хотел бы стать? Признайся, а? Или Андропова поставить, чтобы в преемника уже врастал. А на КГБ – Цвигуна. Ну?
   – Я думаю, Леонид Ильич, никакую кандидатуру, кроме Вашей, партия рассматривать не будет. Вы останетесь Председателем Президиума.
   – Точно?
   – Точно.
   Правильный ответ. Расслабляйся.
   Сегодня вся Москва уже посмотрела эту передачу Познера, и разрыв стал процентов десять, а то и двенадцать. А не восемь и семь. Ну, вот как пить дать. Такой разрыв уже не покроешь.
   Леонид Ильич нажал на кнопку.
   Генерал Рябенко, который прикрепленный, поднял меня с кресла. Раньше-то, во времена виски с Киссинджером, и сам мог подняться. А сейчас ноги вовсе почти не работают. И пятки вечно болят. Ибупрофен даже не помогает.
   – Поедем к Алексей Максимычу. Съездим.
   Рябенко-то хорошо знает, что это, где это – Алексей Максимыч. А Суслов? Интересно, слухи ходят?

Клиническая смерть

   Клиническая смерть случается не у каждого. Но у меня, у меня-то – как раз была.
   А как происходит клиническая смерть? Сейчас расскажу.
   Это так.
   Заходишь в холщовой рубахе и каких-то штанах войлочных. В комнату. Квадратную. Светлую-светлую. Как небо над Ала-Тоо.
   И там посредине – стол. Тоже квадратный. Зеленый и деревянный. А за столом – Никита Сергеич Хрущев.
   – Никита Сергеич, ты-то что здесь? – говоришь радостно и удивляешься: почему так просто с начальником на «ты» перешел. Как будто Киссинджер или Никсон какой.
   – Ты не бойся, Леонид Ильич, – отвечает Никита, словно у меня поджилки трясутся. А настроение у меня как раз хорошее. Даже очень. Разве что смеяться не хочется. Громко, в голос. То есть смеяться-то хочется, и громко, и в голос, но чтобы в такой светлой комнате… Неудобно.
   – Ты, Леонид Ильич, только не присаживайся, пока не расскажешь, – продолжает Никита.
   – А что рассказывать, Никита Сергеич?
   – Как вы меня убить пытались.
   – Да кто ж мы-то?
   – Да вы с Подгорным и Семичастным. Они-то все уже сознались, теперь твоя очередь.
   И говорит тихо, по-доброму, ласково. А не орет, как при жизни всегда орал.
   – Не верю, – отвечаю я, – чтоб Подгорный и Семичастный на себя такую напраслину возвели. Разве ж их пытали? Это все Петька Шелест клевещет. За то, что я его снял. А как было не снять? Вы знаете, что он по Украине спецпоездом разъезжал, так там у него отдельный вагон для коровы был. И ездила всегда одна и та же корова, от которой он только молоко и пил. Представляете – корова целый вагон занимала! А люди еще голодомор помнили. И.
   – Петька тот еще жук, но здесь ни при делах. Говори, говори.
   – Про убийство?
   – Про убийство.
   – Да как же тебя можно было убить? Тормоза подпилить или самолет протаранить.
   – Нет. Ты знаешь, как. Я не шучу: Подгорный и Семичастный уже признались. Письменно. А я тебя всего устно прошу.
   – А ты мне скажи, что они там, и я повторю.
   – Слово в слово?
   – Слово в слово.
   – Зуб коммуниста даешь?
   – Зуб коммуниста.
   – Вы отравить меня хотели. Смертельный раствор водки с тазепамом. Водка «Зверская» от горно-алтайских товарищей. Принимаешь сто грамм – и тяжелый инсульт. Хуже, чем у Фролки Козлова. Ты – исполняющий обязанности. Ну и пошло, поехало.
   Почему он не орет? Почему?
   – А как бы мы тебя, Никита Сергеич, выпить заставили?
   – Через охрану. Там Семичастный ситуацию держал.
   – И что ты один бы стал пить?
   – Вы так придумали. Попробовать водку от горноалтайских товарищей. Чистейшую, родниковую. Специальная бутылка, только для товарища Хрущева.
   – А чего же не тормоза, не самолет?
   – Семичастный сказал: водка с тазепамом – самое простое.
   – Ну а Подгорный-то нам зачем? Я все придумал, Семичастный исполнил. Подгорный зачем?
   – А ты испугался, братец. Подельника решил взять. И взял. А потом его на Верховный Совет вместо Анастаса посадил.
   – Думаете, не стоило?
   – Мы ж на «ты», как Никсон с Киссинджером. Думаю, не стоило. Но это скажут Суслов с Андроповым.
   – Почему они?
   – Суслов – генеральным секретарем идет, Андропов – председателем президиума. Для Подгорного места нет уже. Ты разве не знаешь?
   – Нет еще. Я же к вам… то есть к тебе торопился. Коридор слишком длинный. Узкий. И холодно в нем. Не топят. В такой холодине никакая радиоточка не сработает.
   – Так ты устно все подтвердил?
   – Все подтвердил.
   – Хорошо. Я тебя надолго не задержу. Пойдем сейчас сходим к товарищу Сталину, и все насовсем.
   – Куда?
   – К товарищу Сталину. Иосифу Виссарионычу. В комнату 101.
   – А зачем?
   – Чтобы он решил. Что с тобой делать, дитя неразумное.
   – Разве он решает?
   – Иосиф Виссарионыч решает. Только что утвердил Суслова на генерального секретаря, Андропова – на председателя президиума. И тебя попросил привести. Я и привел.
   Хорошее настроение сменилось отчего-то на не очень.
   – Суслов же старый, и чеченец к тому же.
   – Не говори плохих слов. Про тебя же я не говорю. Михаил Андреевич Суслов чеченцем быть не может. Так товарищ Сталин сказал.
   И комната стала уже совсем светлою, что даже невыносимо. И глаза заслезились, как на фильме «Белорусский вокзал».
   Вот ты и просыпаешься. И там – три человека.
   Мужичок в белом – это Чазов, понятно, по очертаниям.
   Девочка в белом – медсестра, она капельницу ставит.
   А вот же сидит мужик в зимнем пальто и шапке. Прямо у постели больного в такой одежде сидит! Как это может быть? Как его пропустили? Охрана-то где? Бациллы одни, бактерии зимние, погибель кругом.
   А теперь вижу, когда меньше сливается и расплывается, что человек в белом – не Чазов будет, а профессор Лившиц, молодой, который невропатолог. Чазова, стало быть, сейчас нету. Он не круглосуточно дежурит при клинической смерти генерального секретаря, потому что ленивый.
   Сестра – Таня, как и полагается.
   А мужик в пальто – и не в пальто совсем. Это ряса. Значит, мужик – поп. Священник, как это в энциклопедии называется. Священнослужитель, если по-полному. Длинно, зато красиво. И шапка на нем действительная поповская, но не зимняя. Легкая, простая, с крестом на самом верху, у бортика. Они мне настоящего попа привели. Того только, которого и не хватало.
   А поп не должен снимать свою крестную шапку, когда входит к Генеральному секретарю?
   Ну, профессора Лившица я знаю, Таню тоже, здороваться смысла нет. А со священнослужителем как?
   – Леонид Ильич, – замялся Лившиц, – это к Вам священник… э-э-э… товарищ Никодим.
   Он не знал, как правильно называть попа.
   Я чуть не улыбнулся.
   И повернувшись к попу:
   – А Вас, Никодим, как величать по имени-отчеству?
   – От рождения я Борис Георгиевич, – обаятельно заиграл лицом священнослужитель. Но в Церкви я – митрополит Никодим. И в паспорте себе такое же имя поставил. Так что называйте, если можете, – владыка Никодим.
   – Владыка Никодим?
   – Да, владыка. Так полагается. Я митрополит, постоянный член Священного синода. А «владыка» с епископа начинается.
   Когда-то Леонид Ильич все это помнил. Но давнодавно позабыл.
   Да и как может владыка начинаться с епископа. Это что-то не то.
   «Владыка» – тоже мне. Сами назовут себя, так потом и не расхлебают. Вот я, Ленька, настоящий владыка. Над половиной мира, не меньше. И если. Нет, столицу Лаоса сейчас никак не вспомню. Но если в Ханое меня поминают, в Луанде – аукается.
   Хотя – вот ведь, а еще говорят, память короткая – вспомнил и самого владыку. Они на 60 лет Октября с патриархом Пименом поздравлять приходили. Вместе. Только постарел что-то наш Никодим. Грузный стал совершенно, и мешки под глазами страшные. Чудовищные, как перезревшие сливы. У нас слива росла рядом с голубятней, на проспекте Ленина. Потом срубили ее, чтобы детскую площадку обустроить. Хотел спросить у профессора Лившица, знает ли он анекдот про «проспект Лёнина». Единственный днепродзержинский анекдот. Не стал. Человек не тот.
   Не засмеется, и будет печально.
   Или засмеется неискренне, и появится стыдно.
   – Леонид Ильич, – отозвался из глубины раздвоения белый Лившиц, – мы с Танечкой отойдем ненадолго. Вам бы надо с владыкой Никодимом немного переговорить. Правда?
   Усвоил, как того звать-величать. 39 лет, а уже профессор. Восходящая звезда нервных болезней, как говорит Чазов. Но что 39? Сахаров в 32 уже академиком был. Действительным членом. А я в 39, потому как настоящего генерал-майора присвоили, нес свое знамя на Параде Победы. И неизвестно еще, что лучше. Ибо было мне – 38.
   Говорят, Суслов хлопочет, чтоб его сыну генерала дали. Револию Михайловичу. Который, небось, и не знает, что не случись вся та заварушка с евреями, быть ему Исою Сулимовичем, где-нибудь в селении Долбай-Юрт.
   Хрен им. Пусть Иса Сулимович, он же Револий Михалыч, в своем их Орангутанге повоюет. Там, откуда письмо прислали. А по письму мы его генерал-майором и сделаем. Не жадные ж.
   Они удалились. Можно было б подумать проще, но не так уж зато красиво.
   – Ну, скажите, владыка Никодим, что это тут со мной приключилось?
   Я только заметил, что даже ворочаться мне больно. И все это происходит не на даче «Заречье-6». Нет. А в больнице нашей. В ЦКБ. Но не в такой палате, как обычно, а в другой какой-то. С кучей всяческих проводов и датчиков. И кнопкой – красной, огромной, как Солнце над Ореандой в лунную ночь. Должно быть, чтобы Чазова вызывать. Или Лившица. И решать: идти мне к Иосиссарионычу в комнату 101 или можно потом.
   И окна здесь замороженные, как вся Россия. Как весь Советский Союз без южных республик. Без Туркмении там, Молдавии, Грузии. Я бы сказал, как минтай в «Океане», но неискренне получилось бы. Какой минтай, какой «Океан»!
   – Клиническая смерть, Леонид Ильич. Пять дней.
   Это отвечал Никодим.
   – Клиническая смерть? Да, интересно говоришь, владыка.
   Тут-то я заметил, что язык еле ворочается. Мой язык, понятно. Никодим может и не разбирать, что говорю. Из вежливости кивает только. Или не кивает. И не из вежливости.
   – А я вот думал, клиническая – это когда человек в больнице помирает, то есть в клинике. А если принять поллитру, а лучше ноль семьдесят пять, и примоститься на лавочке в сквере, особенно, когда февраль, а дело – Курск или Днепродзержинск, – выговаривать-то «Днепродзержинск» ясно уже не получается, владыка еще чай, обидеться может – и под утро околел, потому что проходил участковый и подумал – вот, алкашня всякая по скверам валяется, и бабушка еще в шесть утра проходила и последний трояк из кармана вытащила, а после поллитры и незаметно, а после ноль семиста пятидесяти вообще ничего не чувствуешь – вот тогда смерть обычная, неклиническая. Не так?
   Поп не успел ответить. А может и не хотел он отвечать, священнослужитель этот.
   – Народ-то наш русский все больше обычную смерть предпочитает. Простую. А мы ему все клиническую навязываем. Вот такое ЦКБ отгрохали!
   Попробовал поднять руки. Или, как любят говорить в народе, всплеснуть руками. Тут только и понял, как все болит. Как после ранения. Или когда из воды вытаскивали, на Малой Земле.
   Много оно всего в жизни случится, пока до ЦКБ доедешь.
   – А почему Патриарх не приехал?
   Действительно. Я же первое лицо. И церковь должна присылать ко мне свое первое лицо. На кремлевских приемах Патриарх всегда тут как тут. И от правильной рюмочки никогда не откажется, и от двух-трех. Пимен, как и позволено. То есть, я хотел подумать, Пимен, как и положен.
   – Святейший пять дней подряд молился за Вас, Леонид Ильич. Почти круглосуточно. 16 часов в день. В Патриаршем Соборе Богоявления в Елохове. Изнемог малость. Сейчас пребывает в Переделкине. Как Вы спрашивали.
   Так-так.
   Елоховскую я никогда не любил. Там меня после войны бабки шуганули. На Москве здесь, после войны, в сорок пятом. Я в парадном генеральском кителе пришел, а они мне – что ходишь в одежде бесовской, мол, в Божий храм.
   Это генеральский-то мундир – им бесовское облачение.
   А в Переделкине раньше писатели жили. Когда Пастернак помер, я помню, Никита меня послал венок отвозить. От Президиума Верховного Совета. Ну и я так же. Когда Ахматова. Но это уже под Питером, на дачах каких-то, где комаров полно. Подгорного отправил. Потому что писатели и пуще того поэты – это не номенклатура ЦК. Это Верховный Совет. А в таких вещах соблюдать надо, иначе все совсем разболтается.
   И что, выходит, теперь там священнослужители? А поэтов куда девали?
   – А я думал, владыка, Патриарх на Кропоткинской живет. В Чистом переулке. Я там бывал, подарки отвозили. А в Переделкине – писатели свежим воздухом балуются. Теперь не так?
   – Так, Леонид Ильич. Городская резиденция у Патриарха в Чистом. В Переделкине – загородная.
   Во. Живут попы лучше членов Политбюро, а еще жалуются. Что нет свободы религии или еще чего-то.
   – И у нас же в Кремле церкви есть. Полно. Чего было не помолиться? Почему в Елоховской решили? Ты вообще, владыка, как думаешь, Бог откуда ближе: из Кремля или с Бауманской?
   Я помнил, что Елоховская – это Бауманская, и даже гордился, хотя не был там уже тридцать с лишком лет, с тех пор, как бабки безумные придумали мне про бесовское облачение.
   Облачение! Это – слово.
   – Расстояние везде одинаковое, Леонид Ильич.
   Смеяться он даже и не пробовал, хитрый перец.
   – Просто в Кремле соборы небольшие, тесные. Успенский еще ничего, а Архангельский, Благовещенский – там больших мероприятий не проведешь. А мы же всех архиереев собрали, чтоб молились за Ваше выздоровление. В Елоховской легко всех архиереев уместить. Вот почему.
   – И что же, все ваши по пять дней отстояли?
   – Чаще сменами по два-три. Но Святейший Патриарх Пимен отстоял все пять дней.
   Смешно как говорит. «Отстоял пять дней». Словно время отстоять можно. Место – можно, наверное. Как Малую Землю или еще чего.
   Болит-то, Господи, как все болит. Я бы к Ахматовой Анастаса отправил, но он уже к тому времени на пенсию вышел. Вот Подгорный с венком и поехал.
   – Ну, ты, владыка, Патриарху Пимену привет передавай. Мы ведь за него тоже Богу молимся. Хотя и в переносном смысле. В прямом коммунисты молиться не могут.
   – Отчего же не могут? Давайте поставим часовню у Вас на даче, в Заречье. Вам и удобно будет. Дважды в сутки – утром и вечером.
   Он смеется, что ли? Издевается над моей клинической смертью?
   – Нет, владыка Никодим, – здесь надо с именем, чтоб напористей, – партия не позволит. У меня большая власть в партии, но такие фортели, как Никита, я выкидывать не могу. Политбюро не согласится. Да и не хочу, по правде сказать. Снимут еще к едреней фене. Скажут: ты, Ленька, и так на тот свет собирался, так что уже веди себя поскромнее.
   Вроде бодрость возвращается к генеральному секретарю.
   – Часовню.
   Да, часовню было бы прикольно. Как Андрюшка б сказал. Взять современного архитектора. Типа Посохина, который Калининский. И что-нибудь такое забацать. Чтобы с дороги видно.
   Я люблю молодых архитекторов. Что-то такое в них есть.
   А Патриарх почему называется Святейшим? Я слышал, он сидел до войны. И в войну сидел. Его Иосиссарионыч только в 43-м освободил. Но мало ли кто когда где сидел. У нас по пьяни полстраны оттрубило, и что – всех теперь святейшими называть?
   – Владыка, а ты вот скажи мне: почему Патриарх – Святейший? Он действительно святой совсем?
   Нет, не работает все-таки язык человеческий. Точно случилось чего, чего не говорят.
   – Ну, это титул такой, Леонид Ильич. Так принято называть. Про святость же один Господь ведает. Не нам, недостойным, судить.
   Однако ж у вас хромает там, в церкви, дисциплинкато. Ты же кто-то вроде заместителя. Тебя спрашивают: твой начальник соответствует званию Святейшего? А ты, вместо того чтобы полностью и окончательно подтвердить, что-то там умствовать начинаешь: дескать, то Святейший, а то не очень, и еще про Господа Бога.
   Хороши б мы были, если б Картер Суслова спросил: Суслов, а Брежнев действительно и полностью Генеральный секретарь? А Суслов пошел бы чесать, мол, типа, кто его знает, может, полный, может, неполный, и вообще только производительные силы общества ответить могут. Кто бы нас тогда уважал?
   Не продумано у Вас как-то, товарищ Никодим.
   – И ты, владыка, правда считаешь, что этот самый Бог есть? Существует? И он еще там чего-то знает?
   Вон у нас все Политбюро, вместе взятое, не знает, будет ли атомная война. А ты – про Бога!
   А у канадцев выиграем чемпионат мира или не выиграем, а еще больше Олимпиаду в Монреале – это тоже к Богу в рай?
   Как тогда можно страной управлять?
   – Леонид Ильич, даже если Бога и нет, человек не может без него жить. Это как сиделка у постели больного. Не можешь долго дозваться Бога – и сразу умирать начинаешь.
   Интересно. Оригинально, как молодежь говорит. Сейчас все большие попы так думают? Я когда тонул у Новороссийска, тоже Бога дозваться не мог? Но ведь дозвался же.
   Жена-то моя верит. Или делает вид, что верит. Виктория Пинхасовна Гольдшмидт. Рассказывала мне много. Что якобы все апостолы под старость лет собрались в Риме, и император Нерон велел повесить их вниз головами.
   А император Нерон – это тебе не император Бокасса.
   Давно, правда, ничего уже не рассказывает. Замкнулась как-то. И по палехской шкатулке даже не плачет. А я шкатулку от ивановского первого секретаря пять лет как получил, так в комоде в кабинете и держал.
   Нет. Так быть не может. Сейчас же 76-й, когда клиническая смерть. А шкатулку я подарил – 11 декабря 1979 года. Когда мы с Сусловым решали, как нам куда академика Сахарова девать. Или за день до того, как решали.
   Когда я вспомнил остров Зюльт, и поехал к Марии, и это повернуло судьбу человечества.
   Запутался я с этим временем. И все мы запутались.
   – Помните, владыка, анекдот про время?..
   Почему-то, когда про время, меня всегда на «вы» пробивает. Сто процентов из ста.
   – Да я не очень по части анекдотов, Леонид Ильич.
   А чего ж тогда приехал? Разве не генерального секретаря развлекать-веселить?
   – Сидит мужик в буфете Белорусского вокзала. Выпивает. Много выпил уже. Вдруг радиоточка срабатывает. В Москве – пятнадцать часов, в Свердловске – шестнадцать, в Тюмени – семнадцать, в Хабаровске – двадцать два, во Владивостоке – двадцать три, В Петропавловске-Камчатском – полночь. Мужик смотрит так внимательно на радиоточку и говорит: ну страна, ну бардак!
   И митрополит Никодим громко захохотал! Нет, не тихо, не скромненько. Во весь рот. И я увидел зубы, все больше желтые и гнилые, как болты крепленые на застежках старого паровоза!
   Вот уж не ожидал я, что владыка над бородатым анекдотом советским так ржать будет!
   А выглядит-то плохо, плохо? Сливы под глазами все наливистей. Морщины, как трещины на ленинском саркофаге. Сколько ни замазывай, ничего не исправишь. И весит почти как я, килограмм сто двадцать, не меньше. Живот такой, что даже рясой не скроешь.
   – А ты, владыка, с какого года будешь?
   Тут-то и подвисло маленечко. Я заметил, что ему такой вопрос часто задавали. И он никак не любил отвечать.
   Минуты полторы прошло, если не две.
   – Двадцать девятого, Леонид Ильич.
   Без этого нашего крестьянского «с».
   Я не сразу даже и понял. Какого еще двадцать девятого?
   – Так тебе сорок семь лет, что ли?
   И владыкой не помянул, так удивлен был, до самой красной кнопки, что прямо над головой.
   – Сорок шесть, Леонид Ильич.
   А почему сорок шесть? Это уж совсем какие-то бриллианты всмятку образовались.
   – Я же октябрьский, а теперь у нас февраль будет.
   Отвечал Никодим. Словно старуха, что гоняла меня от Елоховской в следующие дни после самой войны.
   И февраля не будет у нас. Потому что он уже есть. А что есть – того больше не будет. Я хоть и землеустроитель простой, и Днепровский машиностроительный по партийной линии понарошку закончил, но что-то и я знаю. Недаром уже столько времени сижу генеральным секретарем, и целых пять дней весь народ православный, весь люд, весь мир, все христианство молились про меня, чтобы выжил.
   Пять дней! Этот ваш Господь мир создал за шесть, а – почти столько же. И все вы.
   Но в сорок шесть, и ни в сорок семь, ни в шестьдесят так же я так не выглядел. Тут и почки, и печень, и селезенка. Он что, поддает здорово? Да не похоже. Другое что-то.
   – Я вот подумал: может, владыка, пообследоваться тебе. В ЦКБ хорошо. И на Грановского у нас неплохо. А у церкви вашей есть своя клиника?
   – Нет, Леонид Ильич, нету. Патриарх на Мичуринском лечится. А мы все – как придется.
   Разве же Мичуринский уже построили? Я так еще не умер, а все-таки построили.
   Как придется. Я в начале тридцатых с такими фельдшерами знался. Шприцы гнутые, бинты все в коровьем на возе. Вату словно обоссал кто-то. Простите, владыка, за плохое выражение. Я же вслух его не скажу. И не просто так, а язык потому что совсем не ворочается.
   Вот это и есть как придется. А не так как у вас как придется.
   – Ну, так я похлопочу, чтоб вас к ЦКБ приписали. Ты мне список составь. Согласуй только с начальником, и составь. Человек 5-6, не больше. А то никакого ЦКБ не напасешься.
   Или никакой ЦКБ? Никогда я толком не знал этого проклятущего русского языка. Даже по-украински много слов знаю. Но по-русски что-то не так. Может, и хорошо, что язык не ворочается.
   Хотя бы пока, что называется, временно разрешили. Отдохнет язык от клинической смерти, там и поговорим. Над парами бассейна «Москва». Хотя его еще не придумал, а в 79-м только решил. С памятью-то после такой человеческой смерти тоже не все слава Богу бывает.
   Не дав ответить, я все-таки продолжал.
   – Неважно ты выглядишь, владыка Никодим. Как будто болеешь чем. Тебе никто не говорил?
   Здесь уж поп не замешкался.
   – Диабет, Леонид Ильич. И полтора инфаркта уже было.
   Полтора инфаркта не бывает. Но не переспрошу, а то сил уже нет. Это он, видать, так шутит, по-священному. Над своим сердцем смеется, и не страшно ему.
   – А чего ж Вас, владыка, к больному Брежневу-то прислали? Чтобы показать, что еще больнее бывает? В сорок шесть-то лет.
   Вы! Шутка это или не шутка, уже неважно. Я ведь главный человек в полумире. И когда в Гаване Фидель, обрезав сигару, меня вспоминает, в непальских горах – эхо. Вот какие слова помню, хоть и клиническая смерть. Странно, что Чазов пропал. Я вот уж полчаса, как очнулся, а он все не является. Разобраться надо будет. Можем и молодого Лившица на его место поставить. В смысле, не просто на место поставить, а на чазовское поставить. Лившиц ласковый. А незаменимых нет у нас, это давно известно.
   Хотя тогда все скажут, что вот, дескать, у Леньки жена еврейка, и потому… А могут вообще придумать, что Лившиц – мой родственник. А мне такие придумки зачем? Мне и Виктории Пинхасовны Гиршфельд на всю жизнь хватило.
   Вот ведь, выжил.
   – Меня, Леонид Ильич, попросили Вас исповедовать.
   Исповедь. Я давно из юности ушел, но про исповедь помню. Бабушку исповедовали перед смертью, под Екатеринославом, в деревне. Она мне еще тогда про бричку жидовскую рассказала. Говорит, мол, если бричку такую увидишь, беги сразу в хату, иначе жиды, они схватят и кровь твою выпьют. Как вампиры какие или там вовкулаки. Она и не знала, что потом ее правнук евреем будет. Юрка, я имею в виду. Но вот когда жиды на кремлевских приемах целуются, это все ж получше, чем мутанты. Жиды не такие усатые, и больше на женщин похожи, чем жена академика. Новая жена академика! Это какая же старая-то была!
   Стоп! А кто же мог попросить меня исповедовать? Вариантов три. Политбюро. Нет, отпадает. Они про это ничего не знают. Патриарх. Этот мог. Но тогда бы сам приехал. Исповедь – это ведь когда всякие тайны тебе рассказывают, а ты узнаешь. Пимен бы заместителя на такое дело не прислал. Я его все-таки знаю не один год. Отдохнул бы немного в своем Переделкине – и приперся.
   Значит, жена моя, Витя. Она же говорит, что верующая. Мне нельзя, ей можно. Вот до чего мы женское равноправие довели. А нас еще и ругают.
   – Ты, митрополит, скажи, исповедуют же прямо перед смертью. Вы уже меня заживо хороните. Я тут оклемываюсь, а вы мне перед смертью. А кто ответит советскому народу, что сделали с Леней Брежневым?
   Нет, твердо и жестко говорить сейчас не могу. Никогда особо не мог, но нынче – особенно. Как-то.
   – Исповедуют, чтобы полегчало, Леонид Ильич. Я хороший исповедник. Расскажете старую историю, и полегчает.
   – Какую еще старую историю? Я историю КПСС знаю. Но она не старая, молодая еще.
   Соврал. Немолодая. А историю знаю, потому что сам видел. Глазами. Вот как сейчас владыку этого несчастного – так и видел.
   – Историю, как убивали Хрущева. Водкой «Зверская». С тазепамом. Вот как расскажете – так и отпустит вас.
   Это что еще такое? Ты-то, пацан сорокалетний, откуда что знаешь? Жена моя тоже не знает. Это мстит кто-то из Политбюро. А кто? Может, они и меня таки, того?
   Но я почему-то не стал ничего этого говорить. Закрыл глаза – устали веки.
   Хотят отомстить – пусть отомстят.
   – Я, владыка Никодим, никогда никакой водкой Никиту не убивал. Был такой план, но мы ж не исполнили.
   – А Господь планами и интересуется. Исполнили, не исполнили – не важно. Тут намерение важно, а не исполнение.
   Немилосерден твой Господь, вот что молча скажу. Как из жидовской брички вылез. Не знаю, только кто – я или Сам Господь.
   И даже за само намерение Леньку осудят.
   – Вас никто осуждать не будет. Скажете – и сразу полегчает.
   Я разве говорил про «осудить»? Странный он какой-то, этот владыка.
   – Хорошо, Никодим. Мы хотели. Это Семичастный придумал, я поддержал. Боялся, что Никита всех нас на Колыму отправит. Нажми теперь красную кнопку, будь ты так добр.
   Сирена. Глухая такая, но сирена. И уже слышен бег тапочек будущего Лившица.
   – Чтоб не отягощать Вас, Леонид Ильич…
   – Да ты ничего не отягощаешь. Меня весь мир отягощает, а ты про себя говоришь. Присядь еще.
   – Московская Патриархия просила передать Вам подарки.
   Так бы сразу и сказал. А то – исповедь, исповедь.
   – Я люблю подарки. Ты давай.
   Никодим тут сильно заволновался. Больше, чем когда хамил со своей исповедью. Вот ведь дивно все у них устроено.
   – Здесь икона святого Леонида, Леонид Ильич.
   – Святого?
   – Святого великомученика. Леонида.
   – Это точно как я. Великомученик. А хороший экземпляр?
   – Отличный, XIX века.
   – Ну, хорошо. А еще что?
   Зачем спросил? Будто знал.
   – Вот, Леонид Ильич, – владыка смущен явно, даже мне из полусмерти видно, непонятно почему.
   – Ваши стихи мы опубликовали в Журнале Московской Патриархии.
   – Что?
   – Вот. Это было в Лозанне, где цветут гимотропы, где сказочно дивные снятся сны.

     В центре культурно кичливой Европы,
     В центре, красивой, как сказка страны.

   Да, помню, помню. Я в молодости намагался стихи писать. Хорошо, что не стал. Это партийной карьере бы помешало. И кто бы тогда сейчас партией руководил? Андропов? Молод слишком, неопытен. Суслов? Старый хитрец слишком, кавказец к тому ж.
   А гимотропы. Какое красивое слово! У них там действительно гимотропы. А у нас разве такое привидится?
   – Спасибо, владыка. Спасибо.
   Я прослезился. Видать, сразу после клинической смерти начинаешь сильно слезиться.
   Добрый Лившиц был уже здесь.

Никодим

   С владыкой мы задружились. Сначала на даче встречались, в Заречье. Но там слухи пошли. И Пимен приревновал. Каждую неделю встречались. Никодим причащал молдавским кагором, исповедовал про здоровье. Вот ведь странная какая вещь – старый дед с молодым парнем сошелся. На ровном месте, из-за клинической смерти.
   А потом Патриарх как-то на прием ко мне записался, долго нудел чего-то, намекал, и непонятно даже толком, на что. И мы с владыкой решили. Встречаться будем в Завидове. И раз в две недели. Чтобы оставили в покое.
   И вот однажды, в сентябре 78-го, он мне говорит.
   – Леонид Ильич, – говорит, – а я ведь знаю, что Вам нужно.
   И как-то хитро на меня посмотрел. Вот не знал, что попы хитрить так умеют. Да и он прежде не очень-то хитрил.
   – Что же?
   – То, что Вы заслужили.
   – Это всем надо. Ты не хитри, владыка, устал я.
   А ведь было это не в Завидове, а на даче как раз, в Заречье. А почему тогда там повидались? Потому что я простудился и в Завидово не поехал, вот почему. Хотя погода еще ничего была, бабье лето. Ноябрь по-вашингтонски.
   Там же у меня на даче бланки были Генерального секретаря, штампы, ручки, перья, карандаши. Но не сталинские, как у Михалкова, а простые. Зато хорошие, чешские. Твердо-мягкие.
   – Вам нужна Нобелевская премия мира.
   Это он сказал, и меня аж передернуло. Про это я ведь даже не исповедовался. Хотел как-то, но потом решил: про здоровье – так про здоровье.
   – С чего ты так решил?
   – Ну, вы же миротворец. Хельсинкские соглашения сделали. Людей из тюрем повыпускали.
   Людей-то больше Никита выпускал, но сейчас об этом не будем. Чтой-то он в такой подхалимаж впадает? Раньше так не было. Или я болел, не замечал чего.
   – За Хельсинские соглашения мне не дали ничего. Проехали уже. Тогда дали академику Сахарову. За брошюру какую-то. Книжонку никчемную. Уж никто и не помнит, о чем она, а Сахаров все представляется лауреатом премии.
   – Ну не дали не из-за Сахарова. Просто Громыко с Сусловым профукали.
   Ишь, как ты про членов Политбюро повадился языком чесать. Они все ж таки мои старые соратники, товарищи по борьбе. Никодим продолжал.
   – Они должны были с января еще, семьдесят пятого, в Осло сидеть и почву готовить. Потому что выдвигают на премию зимой. Это присуждают осенью, а выдвигают – заранее зимой.
   – Почему в Осло?
   Я был в Норвегии. С официальным визитом. Один раз. Зато целых трое суток. И мы со здоровым королем, в короне и мантии, навернули тамошних лососей будь здоров. Тех, на которые латыши Августа Эдуардыча, будь он неладен, свои ярлыки клеят. И потом еще король пригласил в сухопутный парк развлечений. И мы поехали.
   А там ведь еще Вилли Брандт. Но это я потом расскажу.
   – По Нобелевской премии решают в Осло. Норвежский парламент.
   – Не в Стокгольме?
   В Стокгольме-то я раза четыре был. Там король у них новый какой-то, молодой, шебутной. Говорят, спал с негритянской певицей, большой скандал случился. Но я короля мало видел, все больше премьер-министров. У короля в Стокгольме власти ведь нет никакой. Только негритянских девиц трахать, прости Господи. Вот какая странная жизнь. У Генерального секретаря – вся власть, у короля – никакой.
   – В Стокгольме все премии, кроме мира. А мира – в Осло.
   – Ну и? Ты что, знаешь чего? Может, мне решили дать, чтобы извиниться? За Хельсинки?
   – Пока нет. Но я точно понимаю, какое дело надо сделать, чтобы дали. Тогда уже не смогут не дать.
   Чертовщина какая-то, не при попе будь сказано. Суслов с Громыко ничего не понимают, а этот чувак в рясе, на двадцать лет всех нас моложе, понимает. Черт, привязалось же! Опять черт. А чувак – это от внука, вы помните.
   – Вам, Леонид Ильич, нужен Папа Римский. Против его желания не пойдет никто.
   – Желания какого? Дать мне премию? С какой стати?
   – Нам нужно объединение церквей. Нашей Русской и Римской. Ватикана. Это называется уния.
   Что-то я про это дело слышал. Но вопрос ведь в том, кто этим всем управлять будет, этой унией. А я с каким-то Папой встречался. Лет десять назад. В Риме. Там потом еще в ресторан ходили, макароны ели со свининой. Вкусно все это было, ничего не попишешь. Но ходили без папы, он в своем дворце остался. А сейчас, наверное, уже и другой папа. Они же часто меняются. Не уследишь.
   – И кто будет управлять всем этим делом?
   – Главный престол – в Ватикане. Но наша церковь сохранит православный обряд. И в назначение Патриарха папа вмешиваться не станет. Только номинально станет, а так – нет.
   – Подожди, подожди. Это значит, что партия нашу законную церковь проконтролировать не сможет?
   Ты, право слово, думаешь, владыка, что если Генеральный секретарь на 20 лет тебя старше, и язык плохо ворочается, и клиническую смерть при тебе пережил, то он уж ничего и не соображает? Да если б я ничего не соображал, меня бы на Пленуме уже сняли. Я бы и сам заявление написал. Я цепляться за всю эту историю не собираюсь. Я не Иосиссарионыч и не Никита.
   Леониду Ильичу водка «Зверская», да еще от алтайских товарищей, не понадобится.
   – Партия сохранит контроль над церковью через предстоятеля, согласованного на Политбюро. Об этом обо всем можно договориться.
   Кто такой «предстоятель», я уже не помню, и чем он там отличается от Патриарха обычного.
   – С кем договориться? С папой? А Пимен, твой начальник, это все знает?
   – Святейший – пожилой человек. Он очень Вас уважает и против партии никогда не пойдет.
   – А партия-то здесь при чем? Это мы все должны сделать?
   – Без Вас это не получится, Леонид Ильич. Без Вас лично. Не то что Политбюро, а именно Вашего личного участия.
   И зачем мне это все, спрашивается? Да, ети его в душу, Нобелевская премия.
   – И за это мне дадут Нобелевскую премию?
   Не верится. Авантюра какая-то. Толстый опытный поп, а несет сейчас ахинею. А ведь раньше все разумные вещи говорил. Иногда проскальзывало, правда.
   – Дадут. Против Святого Престола никто не пойдет. Я имею в виду, норвежский парламент и Нобелевский комитет против Святого Престола не пойдут.
   Святой Престол – это, стало быть, Папа. А наш – Святейший. И потом просто святой будет командовать совсем святейшим? Что-то не сходится.
   – А что американцы скажут?
   – Американцы за. Картер очень хочет. Это я знаю по своим каналам, через нашу американскую митрополию. Это я же нашей церкви в Америке автокефалию сосватал.
   Кого сосватал? Он, когда входит в раж, начинает говорить непонятными словами. Так уже пару раз было. Но мне-то что, с другой стороны? Я дважды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда. Если скоро получить премию – можно и еще о чем-то подумать. Даже.
   – И что прямо сейчас надо сделать?
   – Надо прямо сейчас, чтобы Вы написали письмо папе.
   – Да ты не с ума ли сошел, владыка. Писать письмо, чтобы его завтра в итальянских газетах напечатали?
   О том, что старый Брежнев головой тронулся, шашни с папой затеял, а никто и не знает? И вопрос даже на Политбюро не согласован?
   – Нет, Леонид Ильич, текст безобидный. И я его секретность гарантирую.
   – Как ты можешь гарантировать? Ты что, КГБ? Или ЦРУ?
   – Я в доверительных отношениях с секретарем папы. Самым близким ему человеком.
   – А с самим папой? Это не тот, с которым я лет десять назад в Риме встречался? Разумный мужик, неглупый. Взвешенный такой, продуманный.
   – Нет, папа новый. Только что избрали. Тот умер. Иоанн Павел Первый.
   – Тот, кто умер?
   – Нет, тот был по-другому, Павел Шестой. А этот – Иоанн Павел Первый.
   – А почему так длинно?
   – В честь двух предыдущих пап. Иоанна и Павла.
   – Да. Что ж, папа новый, а секретарь старый, раз ты его знаешь?
   – Да, секретарь старый. У них так принято. И даже ближе к новому папе, чем к старому.
   – Ох, втравливаешь ты меня, владыка, в какую-то ерунду. Я ведь тебе доверился. Исповедовался. Кагором молдавским причащался. А ты.
   – Это будет величайшее Ваше достижение. Историческое, Леонид Ильич.
   – Знаешь же, что я в церковных делах не петрю ни бельмеса. И что писать? На машинке печатать будем?
   – Нет, машинке доверять нельзя. От руки писать придется. Иначе может случиться, о чем Вы говорили.
   – У меня пальцы уже не гнутся.
   – На бланке Генерального секретаря.
   – У тебя текст с собой?
   – С собой.
   – Давай, я почитаю. Очки вон со стола мне подай. Ваше Святейшество!
   Советское руководство проявляет активный и существенный интерес к установлению плотных и конструктивных контактов со Святым Престолом, в том числе по вопросам кардинального сближения Римской Католической Церкви с Русской Православной Церковью Московского Патриархата (РПЦ МП). В РПЦ МП этими вопросами занимается член Священного Синода, митрополит Никодим (Ротов). Просьба найти возможность принять его в ближайшее время и обсудить разнообразные возможности сотрудничества, которое, я уверен, откроет качественно новые перспективы утверждения социальной справедливости и борьбы за мир во всем мире.
   С уважением,
   Л. Брежнев.
   Так. «Ваше Святейшество» не пойдет. Не может главнокомандующий всех армий социализма так к священ нику обращаться. Тогда уже если опубликуют, то точно трындец.
   Но так только и можно, Леонид Ильич.
   Подожди, не перебивай главнокомандующего. Еще. Я от имени всего советского руководства писать не могу. Потому что это не обсуждалось на Политбюро. Могу только от себя писать. Мол, как представитель советского руководства, так и сяк.
   Второе – годится, Леонид Ильич. Но с обращениемто как?
   Придумай другое.
   Но…
   Я тебе сказал.
   Тогда можно написать «Верховному Правителю Святого Престола». То есть – уважаемый Верховный Правитель Святого Престола.
   Ладно, хрен с тобой. Чувствую я, не премию мне дадут, а маршальского звания лишат. Проведу остаток жизни на завалинке.
   Владыка подал мне руку, и я увидел, как ему больно. Те глаза, которыми историю видел, еще есть, работают. Я сел за стол и накорябал письмишко.
   Сколько же лет я ничего не писал саморучно! Еле-еле, в час по чайной ложке. Корябал-корябал, корябалкорябал. Мой исповедник мог потерять терпение, но не потерял его.
   – Ладно, забирай, Никодим. Когда ты едешь?
   – Через пять дней, Леонид Ильич.
   Не понял я, что было на лице его – болезнь или счастье. Так никогда больше и не узнал, и не узнаю уже.
   Я не верил ни в какую премию через папу, но исповедник мне действительно помог. Когда нажал на красную кнопку и вызвал доброго Лившица. А так бы куковал я, как пень, со старухой и егерями. Правда, пень никакой не кукует, а кукуют только птицы. И, кажется, даже всего одна из них. Которая так и называется.
   Вы думаете, это не так?
   И стихи мои в журнале опубликовал. Я про них и думать забыл, а он опубликовал.
   Через неделю явился Костя Черненко. Прямо с утра. Редко так делал. Он не бог – не бог весть какого ума. Но меня-то давно знает. С Молдавии еще. С конца сороковых. Когда еще сам Сталин был жив. Костя разбирается, что у меня к чему. Потому с грязно-серым лицом и пришел.
   Короче, Никодим умер. Отравили. Или погиб – как правильно теперь говорить? Отравленной водкой, которую сам и повез в подарок к Папе Римскому. Прямо перед приемом скончался. 49 лет.
   Да.
   Сорок восемь даже, до сорока девяти чуток не дотянул.
   Слуга Господень, понимаешь ли.
   Леонид Ильич тогда поехал в Кремль и вызвал Андропова. Он уж давно никого не вызывал, тем более – Андропова, а тут.
   К самому началу встречи навроде собрался дождь. Или не дождь, если таких дождей не бывает. Окна пошли странно запотевать. Будто в бане. В Кремле так и не бывало раньше, не припомню. При Сталине, может, и бывало, но при Иосифе Виссарионыче всякое случалось.
   И мертвые оживали.
   – Скажи, Юра, ты не слышал, что у попа у этого, который в Италии помер…
   – Митрополита Никодима Ротова, Леонид Ильич.
   – Могла быть в кармане бумага на бланке Генерального секретаря. Не знаешь?
   Андропов замялся. Но если что, я-то знаю, что буду делать. Я не примусь терпеть прямого предательства. Я восстановлю Карело-Финскую ССР. Шестнадцатую республику. И поставлю туда этого Юру. Юрка, ети его в душу. Откуда пришел в Москву, туда и вернется, шельмец. А на КГБ – Цвигуна.
   Нет, я жду ответа. Я еще жив, и не старый совсем.
   – Так точно, Леонид Ильич. Итальянские товарищи передали нам все личные вещи митрополита. Там был и запечатанный конверт с неким письмом. Оно у меня с собой. Что с ним делать?
   А зачем я сказал про бланк? Получается, сам себя заложил. Мудила стоеросовый. Мало тебя в землемерном техникуме учили. Да и какие еще бывают у Андропова итальянские товарищи? Старый черт Печенькин, что ли? Это я так называл их Берлингуэра, потому что берлинское печенье. Напридумывают же люди себе фамилий, щеки свернешь.
   Или Андропов всех буржуазных чекистов тоже товарищами называет?
   Нет, отлегло.
   – Оставь, Юрочка, у себя в сейфе. Пусть хранится. Целее будет.
   Ну ее, шестнадцатую республику. Сил уже нет. Больше нет. Остается как есть.
   Потом я все понял, с ними разобрался. Пимен к Суслову захаживал и от Андропова не вылезал. Исповедника прослушивали, ясно. Записывали. Они взаправду испугались, что все уйдет под папу. И Никодим будет вместо Пимена. А владыка мой, чего уж там говорить, так и хотел. Он, сука, много чего хотел. Желания большие у него были. Как это называется? Амбициозный? Не выговоришь, как выговорил бы он сам.
   Больной-больной, а все туда же хотел – на престол. Это только меня все ругают.
   Но мне-то доложить не могли, боялись. Вот и избавились от него сами. Без ведома и без спросу.
   Неплохая смерть. На лестнице, верхней ступеньке. Во дворце прямо в Риме. Я вот так не смогу. Не поднимусь уже никогда. Ноги ни за что не дойдут.
   А что, если б не отравили? Скопытился бы здесь у нас на Мичуринском от четвертого инфаркта. Или по «Скорой» бы забрали, вкололи какой-нибудь дряни, по дороге бы и умер. Без заезда.
   И папа этот с двойным именем через месяц тоже умер. Стало быть, успел хлебнуть зверской водочки.
   На окна кабинета Верховного главнокомандующего с самого верхнего боку рухнул неожидаемый дождь.
   Все-таки жаль, что Бога этого нет. Судя по всему, нет.
   И черт его знает, кто там руководит второй половиной мира.

Остров

   Академик Сахаров дурацкий не врал. Я действительно 11 раз был в Германии. Там, у них, в ФРГ.
   Я, кстати, Хонеккера этого никогда не любил. И не люблю сейчас. Он лживый больно и похож на Андропова. Внешне похожий – сухонький, очочки, зачес, не пьет. Разговаривать может резко. Не с Леонидом Ильичом, ясное дело, но с другими – может.
   Зато Андропова – люблю. Хоть он и похож на Хонеккера. Юрия Владимирыча, Юрочку, моего боевого товарища. Уж сколько лет. Не подводил ни разу. Только очень рвется на мое место и отравил моего исповедника. Но это так, всего два раза было. И еще мне все говорят, что когда я помру, он дочку мою посадит. Ну, во-первых, я еще помирать не собираюсь. А во-вторых – посадит и посадит. Может, она там, в тюрьме и образуется. Образумится, тьфу. Я хотел сказать: образумится. Что мне, из-за нее с товарищем ссориться?
   А вот Вилли Брандт – по-настоящему порядочный человек. Очень достойный человек. Друг мой. Я потому так и часто к нему ездил. И он всегда делал, что обещал. Обещал, что будет разрядка, – сделал. Помириться с СССР – сделал. За это его и съели.
   Жалко, что мы уже чертову прорву времени не созванивались. Надо. Вот соберусь после Нового года. До Нового уже не успею, хлопот по горло, все эти выборы, Сахаров. А после – сразу.
   Или после выборов позвоню. Сразу 24 февраля. То есть нет, 25 февраля. И уже заодно буду знать, остаюсь председателем президиума или нет. И ему первому скажу. Одному из первых. Он очень порядочный, всегда был.
   А вот Сахаров – непорядочный, совсем. Получил от нас три звезды, куда раньше меня, и академика с руками оторвал. В 32-то года. Хотел глубинные бомбы под Нью-Йорком взрывать. А потом заделался другом Америки и честным бойцом за права человека. Так же не делается. И жениться на мутанте не нужно было.
   Но я его снимать с выборов не буду. Он и так проиграет. Сам. Вот увидите. Настоящего советского человека на мякине не проведешь.
   Если б Сахаров знал, чего мы при Сталине насмотрелись. Он-то – как сыр в масле. Откуда ему понимать. А знал бы, так понимал, что нас на мякине не проведешь. И 24 февраля люди придут и проголосуют за меня. На самом деле, честно проголосуют. И никакого Сахарова больше не будет. То есть академиком-то останется, и трижды Героем. Я же честно его трогать не стану. Но в Верховный Совет больше не полезет. Ишь, повадились поперек батьки в пекло.
   Поживите с мое, молодежь. Клиническую смерть пройдите, чтобы Никита вас на том свете на ковер вызвал. Да еще к Иосифу Виссарионычу зайти предлагал. Вот я на вас бы посмотрел. Академик! Забрал мою премию и думает, что схватил Бога за бороду. А схватить за бороду он может только свою жену-мутанта. Или бабутурчанку из той оперетты. Какую Никсон мне на Бродвее показывал. Как она называлась? Помню только, что Стравинский, любовник Кати Фурцевой. Она еще очень переживала.
   И еще про устрицы академик по ящику рассуждал. Что в Париже, дескать, мне двенадцать штук дали. А я ни одной-то и не съел! И съесть не мог! Скормили собаке в нашем посольстве. А почему? Я вам расскажу сейчас, потерпите.
   А Вилли Брандт хотел, очень хотел, чтобы я Нобелевскую-то получил. И мог мне помочь. Серьезно помочь мог. Он-то еще в 71-м году получил. За что – я так и не понял, правда. За то, что меня смягчиться уговорил. А я – Хонеккера нагнул. Хоть Хонеккер и противный, и на Андропова слишком похож. Но теперь Вилик – мой друг. Я его переспрашивать не буду, за что ему дали. Пусть лучше мне поможет, и дело с концом.
   Моя жена еще его Вилочкой стала называть, когда встречались в Завидове. Но я пресек: Вилочка – слишком уж по-детски как-то. Могут не понять. А тут еще переводчики. С ними тоже ухо востро. А то на всех кухнях Москвы ржать начнут.
   А еще, я вдруг заметил в памяти, Брандт гражданином Норвегии ведь когда-то был. Когда его в Германию не пускали. При немцах. И на двух норвежках женат. Но не сразу. Сначала на одной, потом на другой. И если премия от норвежцев взаправду так сильно зависит – это, братцы, совсем другое дело.
   Вот мы и поехали с ним обсуждать. Он сказал тогда: в Бонне обсуждать нельзя. Все прослушивают. Как в воду глядел. Он сам на прослушках и погорел потом. Жалко очень человека. Это вам не Хонеккер и не сволочь Сахаров какая-нибудь. Жесткий был, с принципами. Если кого с ним сравнивать, то только Андропова. И даже если Юра мою дочь посадит, когда я уйду, – не в обиде буду. Принципы важнее. Нас так с детства учили.
   И мы, стало быть, с Брандтом полетели вертолетом на Север. В Германии на Север, не у нас. Это в апреле было или в марте. И всего-то народу: два пилота, два охранника – один мой, один его – и переводчица. Вот Кристина или Карина, забыл, честно. Вертолетом мне уже тяжело летать, но как-то выдержал. Брандт еще ликеру налил, мятного, вкусного, так и продержались. А когда прилетели на берег моря, то пересели на катер. На паром такой небольшой. И поплыли на остров.
   А остров точно помню, как назывался – Зюльт. Вот так, прямо пять букв – З-Ю-Л-Ь-Т. С мягким знаком. Странное слово, но привыкнуть можно. Привыкают же наши люди к женам-иностранкам, и ничего. Брандт вон к норвежским женам привык, и за это премию получил.
   Хотя почему назывался? Он и сейчас так называется, скорее всего. Немцы, они ж редко переименовывают. Я разборчиво сказал?
   Приплываем на катере, на паромчике этом, а он весь скромный, зато чистый и лакированный. Не то что у нас, когда потратят денег, а на выходе ржавые гвозди торчат. Немцы умеют, не то, что мы. Но мы как могли научиться? Вечно война, некогда. Вечно. Только при мне войны нет. Я установил мир. В целой Европе. А премию гребаные академики забирают. Да.
   Там плыть всего на паромчике до острова – минут двадцать. Меня вообще укачивает, хоть я и на Малой Земле был, и все прошел. Но потом – Пленум, Генеральный секретарь, инфаркт, мозговые сосуды, клиническая смерть.
   И приходит катер. Охрана как будто растворяется, исчезает. Да и Бог с ней. И мы подходим к дому, большому, красивому, как дом Горького в Москве. Помните дом Горького? Садимся на террасе. Столик такой зеленый, а стулья железные. Но с подушками красными, мягкими, чтобы не сыро. Солнце. Смотрим на море. А дом прямо на пляже, и песок – сразу у ботинок. Только что в носки не набивается.
   Это Северное море.
   У нас северные моря – все лютые, с ветрами жутчайшими. А там – ветер легкий-легкий, как будто воробушек пролетел. И – тепло как-то. Хотя весна, и не сезон совсем, и море, и Северное. А вот, поди ж ты – тепло. Кто его разберет, почему.
   Брандт тогда мне говорит:
   – Ленька, а знаешь, чей это дом?
   Ну, Ленькой он, конечно, меня не называл. Это я так просто, для порядку. Называл «Леонид», но на «ты». В немецком языке, как сказали мне переводчики, слово «ты» есть. Это вам не английский с Киссинджером. Хотя Киссинджер был на «ты», и Никсон тоже.
   – Ну, твой, должно быть, – отвечаю. – Иначе б ты чего спрашивал?
   И что б мы тут иначе делали? От прослушки спасались? В чужом дому не спасешься.
   – Да, сейчас мой, – довольно похлопал Брандт себя по коленям. Он, кстати, внешне очень простой был, Рязань Рязанью. Мне объяснили потом, что среди немцев такой тип сплошь бывает. Особенно если из Баварии, да? Вроде бы из Баварии. Канцлер Шмидт – тот тоже на профессора не шибко смахивает, но все ж таки лощеный какой-то. Костюмы всегда очень плотные, клетчатые, или полосатые совсем, и запах – как от Ирен Жолио-Кюри, не меньше. А Брандт – попроще. И почему был? Он и есть. Хоть и давно не созванивались.
   – А чей же дом был раньше?
   – Чей?
   – Адмирала Деница!
   И канцлер Брандт уткнул в небо восклицательный палец.
   Дениц – это из войны что-то? Я же до Берлина дошел, должен помнить. А дошел в самом деле или нет – и самому уже неизвестно. Как в учебнике истории скажут, так и будет.
   – Дениц – это кто?
   – Ну как же ты! – Брандту вроде стало стыдно перед переводчицей, девицей маленькой. – Преемник Гитлера, вот кто. Он здесь в этом доме на Зюльте и сидел. Здесь же вражеских войск не было.
   Вот смешно! Вилли такой из себя антифашист, а войска союзников все называет вражескими. Машинально. Я не обращу внимания. Я люблю его. И за Рязань его плоскогубую, и за доверие, за то, что раньше меня премию получил и мне присватать хотел, и за этот вот таинственный остров сокровищ. За песок люблю.
   – Какой у Гитлера мог быть преемник, ты прости? На нем же все и закончилось?
   – Не помнишь свою войну, Леонид.
   Действительно. Я-то воевал, боевого генерала получил, а Вилик?
   Я тут отвлекся на сосны. На Зюльте этом удивительные сосны. Вроде как наши, зареченские, завидовские. Но и другие совсем. Толстые, упорные. Уходить никуда не хотят. Такую просто так не срубишь. Не вырубишь. Германия! Не грустные сосны, а молчаливые. Разные же вещи совершенно. Наши – грустные, они – молчаливые.
   Но если заговорят – мало никому не покажется. Я так думаю. По-немецки и заговорят.
   Ну а на Юрмале сосны – смех и грех один. Или смех и грех один быть не может, их обязательно два должно быть? В общем, какой Август Эдуардыч – такие и сосны. Тощие, облезлые, поддатые, слащавые и горькие, как бальзам рижский, того гляди упадут. На Юрмале я бы без каски на пляж не пошел. Ну, на пляж, может, еще и пошел бы, а в дюны, где сосны стоят – не пошел.
   Хорошо, что у меня охрана хорошая. На все натренированная.
   – Гитлер сгорел 30 апреля. А капитуляция была 8 мая. Вот 8 дней Дениц и сидел здесь преемником Гитлера.
   – Один сидел?
   – С охраной. Но без войск. Войска разбежались уже.
   А родственники, дети, жена? Они-то где? Одна только охрана?
   Не стал переспрашивать. Ну его в баню. Адмирал так адмирал.
   Да, еще подумал я, а почему 8-го-то мая? День Победы у нас когда?
   – Слушай, Вилли, День Победы у нас же девятого. Так что Дениц девять дней один с охраной сидел.
   Как это, до речи, правильно. 9 дней. А сколько еще должно было пройти, чтоб Гитлерова душа отлетела? Помню, мы с Никодимом это все обмозговывали. Обрабатывали, так сказать.
   – У Вас девятого, у нас – восьмого. Чтобы два дня подряд всей Европой праздновать. Одного дня не хватило бы. Я ж тебе объяснял.
   Да, Брандт простоват, тем и хорош. А Карина или Кристина его, переводчица, – не простовата совсем. Вот ейей буду. Рыжая-рыжая, как будто в клоунском парике. С веснушками. И притом сильная, своенравная. И грудь красивая. Не такая большая, как у центральной буфетчицы Днепродзержинска, но зато по формату куда лучше.
   Я тогда только понял, что она любовница Брандта. Уж слишком смело с ним себя вела. И даже ко мне обращалась по имени, словно к другу, а не командиру половины земного шара. И не по делу сюда приехала.
   По-русски говорила очень хорошо.
   – Леонид, Вам нравится у нас на Зюльте?
   У нас! Они что, вместе с Виликом прямо в этом доме живут?! А когда ж успевают? Он же в Бонне должен все время Германией руководить.
   – Нравится. Очень нравится. У нас ведь Балтийское море тоже есть. Только куцее. Развернуться негде, простора нет. Я там, у нас, больше Черное море люблю. Пицунду, Форос, Ореанду знаете? В Болгарии я бываю, на Золотых Песках. Фидель Кастро очень на Кубу приглашал, но уж далеко больно. Пока обратно долетишь, весь загар сойдет. А здесь я мог бы жить. Простор есть.
   – Это не Балтика. Это Северное море. Совсем другое.
   Как она так хорошо по-русски?
   – А где же ты, Кристина или Карина, русский язык учила?
   – Да везде учила.
   И расхохоталась всеми рыжими волосами.
   – У меня отец русский. В 45-м был подполковником в Грайфсвальде. А мать – немка.
   Где Грайфсвальд, я не помню, да и не надо. А так – все сходится. Ей, переводчице должно быть 45 с небольшим. Тьфу, бесовщина, 25 с небольшим. Если сразу после 45-го года. Вы понимаете.
   Я заулыбался, как только мог. Мне всегда говорили, что у меня обаятельная улыбка. Даже Ирен Жолио-Кюри говорила.
   Кажется, Вилик слегка заревновал. Он резко вскинул свою рязанскую руку куда-то направо.
   – Вот видишь, Леонид. Там, в дюнах, еще один дом?
   Я увидел. Не сразу, но разглядел. А сказал, что сразу вижу.
   – Сразу вижу.
   – Так вот. Это дом писательницы Агаты Мюллер-Ханке. Любовницы Геббельса. Но не настоящей. Она была влюблена в Геббельса, а он в нее нет. Да и Магда не отпускала. Я говорю, Магда Геббельс, законная жена его, мать шестерых детей. И тогда Агата покончила с собой. А знаешь, когда покончила? В день битвы на Курской дуге. В сорок третьем.
   Во дура. Подождала бы еще немножко. Зачем так быстро покончать?
   – И кто теперь в этом доме? – спросил Леонид Ильич.
   – Не знаю точно, но какие-то ее родственники там есть. Дом обжитой. Если хочешь, можешь купить, и будем жить на Зюльте вместе. Рядом то есть, я хотел сказать.
   – Когда Вы с Вилли все уйдете от власти, – забросила Карина-Кристина, и мне показалась, что как-то язвительно.
   – А дом Деница ты купил? Он твой?
   – Купил. Три года назад. Хотя это нельзя афишировать. И не потому, что он дорогой. Он не так много стоит. Просто для немцев фамилия Дениц неприемлема. Одиозное имя. Был бы скандал, если б узнали, что федеральный канцлер, социал-демократ, взял жилище гитлеровского адмирала. После отставки должен еще год пройти, чтобы можно было узнать.
   Нет, эта рыжая прелестница не совсем так по-русски говорит. Так ведь не говорят, правда? Хотя, что я там в этом понимаю! Я ж говорил, что мне даже с украинскими словами легче.
   Никогда я не разбирался, как можно запросто приобрести чужой дом. А Зюльт…
   – Ну, ты-то, Вилли, в отставку не собираешься? А то кто ж разрядку-то будет делать?
   И я ни в одном глазу не собираюсь, не сомневайся.
   – Рано или поздно, Леонид, все равно придется.
   Случайный ветер растрепал рыжие волосы Карины-Кристины, похожие на кроны северных сосен. А южные сосны ведь тоже бывают, так? На Пицунде-то они какие?
   Но это уже не то, я вам говорю. Сосны Зюльта – лучшие. Правда. Лучше не бывает. Лучше, чем на даче у меня. И чем в Завидове.
   Потом мы часок всухомятку обсуждали премию, – где-то часок – и рыжеволосая вмешивалась так, словно она эту чертову Нобелевку пробивать и будет. Как будто она великий канцлер Брандт, а не он. А потом из дома на террасу вышли два официанта и вынесли устрицы.
   Я знал, что устрицы бывают на свете. Но никогда их не пробовал. Только видел издалека, на приемах каких-то. Мне моя жена говорила, что устриц подают живыми, и они во рту еще пищат. Стращала, одним словом. Потом-то я понял, чего стращала.
   Так те северные устрицы оказались какие-то просто гигантские. И ничего более вкусного я в жизни не едал. Чем устрицы острова Зюльт.
   Я еще понял, что надо добавлять какой-то красный соус, а закусывать хлебом с маслом. Но не обычным хлебом, а специальным, который водится только в Северном море. Его прямо на берегу собирают, руками и сетью. Я так понял. И орудовать маленькой вилкой. А мне очень сложно орудовать – пальцы плохо гнутся. Я и письмо Папе Римскому от руки еле написал. Помните? Но ничего – справился.
   Кажется, я тогда даже собой гордился.
   Мы оставались там до самых сумерек. Между 9 адмиральскими днями и бабой-самоубийцей. Только рыжее пятно долго мерцало в темноте. И еще – с чего-то светилось в доме писательницы одно маленькое окошко. И кто помещался в том маленьком окошке, неизвестно. Может, прослушка, а может, снайпер.
   Но на Зюльте не слушают и не убивают. Так сказал Вилли Брандт. А Карина-Кристина снова хохотала в голос. То ли веселилась. То ли издевалась. Мол, прослушивают и убивают везде. Особенно если глава большой страны. Уходите отовсюду – вас перестанут слушать, перестанут и убивать. Заодно.
   Премию тогда так и не дали. Вилли Брандт через годик ушел в отставку. Там еще весь этот скандал был, Вы помните. Что вроде на него наши шпионы работали. Может, и работали, – я что, святой, все знать?! Святой у нас только Престол. Правда, есть еще Святейший, наш собственный, но и он про советских шпионов многого не знает. Что о них в Переделкине-то вызнаешь?
   Говорят, правда, что Патриарх и сам агент КГБ. Но одно дело – сам агент, другое – про остальных знать. Там в КГБ лишнего никому не рассказывают.
   А еще вроде не прямо наши у Брандта работали, а ГДРовские. То-то же я всегда Хонеккера не любил. Ну не то что не любил, – недолюбливал. У него по разведке Миша Вольф какой-то был – очень противный. Из наших евреев. Перешел в немцы в какой-то момент. Так и представлялся – мол, Миша Вольф, прошу любить и жаловать. Миша! Он-то Брандта и подставил.
   На прощание я спросил Карину-Кристину: у вас на Зюльте гимотропы растут? Она не сразу поняла, посмотрела на Вилочку. И вместе они ответили: нет у нас гимотропов.
   Жаль. Значит, только в Лозанне. Но все равно остров мне больше понравился.
   А когда вернулся в Москву, сразу спрашиваю помощника, Александрова:
   – Скажи, что, у нас в Советском Союзе устрицы есть?
   Он мне через 2 часа – справку. Очень исполнительный товарищ, не скажешь ничего. Что, мол, есть прекрасные устрицы, лучше, чем немецкие и французские. Правда, на Дальнем Востоке, потому везти дорого.
   Дорого, дорого… Вечно на Генеральном секретаре сэкономить пытаются. После всего, что я им дал.
   Я и велел затариться устрицами для нашего управления делами и раз в неделю их подавать. На обедах с товарищами.
   Но тут-то ничего и не вышло. Развалилось все.
   Чазов устроил истерику, что с моими больными суставами устриц есть вообще нельзя. Обострятся все эти артриты, будут боли адские. И жена – туда же. То-то она меня в свое время стращала, чтобы я на устриц только смотрел, а ближе к ним и не подходил.
   Но ведь на Зюльте все было хорошо. Там-то суставы не заболели? А почему?
   Я еще помощника, Александрова, ругал, что Чазову вообще сказали. А он мне, в сущности, верно ответил: вся еда Генерального секретаря через врачей проходит. Иначе нельзя. У нас Генеральный секретарь всего один, рисковать не можем.
   И то правда. Спорить не буду. Не можем.
   Один. Совершенно один.
   Так что врет достоверно ваш клятый Сахаров. С Жискаром тогда в Париже я к устрицам и не притронулся.
   Всю мою порцию отдали посольской собаке. Красивой такой овчарке, с каштановым отливом. Сам видел. У нас, в посольстве СССР.
   Собаки любят устриц.
   Очень.

Мария

   Я тогда еще, когда на Зюльте сидели, стал думать: а ведь и мне нужна молодая любовница.
   Я, конечно, постарше Вилика, и хлопот у меня побольше. Страна-то какая! Не крошечная их ФРГ. Но со старой женой все время быть невозможно. Я уже ей и так всю жизнь отдал. Новые впечатления нужны, чтобы хоть как-то влюбиться. Даже по маленькой, понарошку.
   Да и в постели вечно быть одному скучновато. Даже если ничем не заниматься. А просто так полежать – уже лучше не в одиночестве.
   Мне в свое время еще Никсон с Киссинджером сказали: женщину в мужчине привлекает, в первую голову, власть. Умно, но правильно. Я у Чазова хотел переспросить – но не люблю его, сука он. У Никодима – постеснялся. С Колькой Тихоновым или Сусловым разговаривать вообще бесполезно. Поверил и так. Все эти миллионы квадратных километров, не могу никак цифру запомнить, четыре миллиона одних войск. Какой там Наполеон, какой Александр Македонский!
   Верховный главнокомандующий всем этим добром. Или всего этого добра – как правильно сказать?
   И если в Вюнсдорфе меня вспоминают, то в Камрани уже всем икается. Эти слова я на бумажку отдельно записал, чтобы ничего не перепутать. А бумажку носит при мне охрана – всегда, в шелковом спецфутляре. Так что не переживайте, не перепутаю. Постараюсь, главное слово.
   И мне подобрали.
   В прошлом году, когда ездил в последний раз в Молдавию, первый секретарь ЦК – вот здесь-то и забыл его фамилию, но потом вспомню, ерунда вопрос – посоветовал мне певицу одну. Типа Аллы Пугачевой, только помоложе лет на пять. Совсем молодую, так сказать. Поет знатно, громко. Смазливая очень.
   Мне, кстати, мой помощник Александров говорит, что смазливая – значит красивая, а Суслов – что такая одутловатая с припухлостями. А мне хотя все равно. И так, и так устраивает.
   И еще. Она поддает слегка, и от нее часто молдавским кагором пахнет. А я на него подсел, когда владыка Никодим меня причащать начал. Царствие ему небесное. Самто почти не пью, а вот запах как-то даже возбуждает. В 73 моих года. Все сошлось, один в один.
   Мне ее привезли в Москву.
   Ну, на даче, понятное дело, я держать ее не могу. В Завидове – далеко слишком. Вертолетом не налетаешься. Малознакомых людей вообще ни о чем не попросишь. И стали искать ей большое, хорошее жилье в Москве.
   А зовут ее – Мария. Маша. Но я лучше предпочитаю Мария. Так больше мне нравится почему-то.
   Раньше и не думал, что девку на 50 лет назад моложе себя так парадно называть буду. Прямо секретариат ЦК, не меньше. А сейчас – врос, и все получилось.
   И напрасно Чазов там Вите рассказывает про мои 78, что вместо семидесяти трех. Дряхлости я уже целый год не чувствую. А если врач не догадывается – его дело. Давно пора Чазова на молодого Лившица заменить. Времени все только не хватает. И чтобы никто не говорил, что Лившиц, дескать, моей еврейской жены двоюродный племянник.
   Но квартир-то в Москве подходящих – днем с огнем. А потом еще мне генерал Рябенко говорит. Леонид Ильич, говорит. А как Вы туда ездить будете? В смысле, к Марии. Вы же не можете просто в подъезд многоквартирного дома зайти. Это ж небезопасно. Угроза смертельная. Ветер, комары, гусеницы, крысы, люди, собаки бешеные. А если пьяный мужик-копатель с арматурой из подвала выйдет.
   Я ему: Рябенко, так зачем простой дом, давай наш цековский возьмем. А он мне: еще хуже, Леонид Ильич. Консьержка вас сразу узнает – и ну по всей Москве разносить. Что тогда делать будем?
   Можно подумать, в каком другом доме меня консьержка не узнает. Суслов говорит, у меня 84 процента узнаваемость. Или 82. Точно не припомню, но в 100 раз больше, чем у Сахарова. С его премией, о которой народ-то и не слышал ничего. Вот если б мы по первой программе рассказали – слышал бы. А так – откуда? И в «Правде» ничего не писали, и в «Известиях». Могли в «Комсомолке» написать, но ей-то кто поверит? Даже если б написали. И если б там даже подпись стояла – «Леонид Брежнев». Не поверят. Не подумают, что это действительно я подписал.
   Но, спору нет, прав Рябенко. С консьержкой связываться для Генерального секретаря – последнее дело. А тут еще большая история случилась.
   Был такой Алексей Максимыч Горький. Писатель. Вы слышали. Я еще в техникуме его роман «Мать» прочитал. Ничего не понял и не запомнил, как водится. Ерунда какая-то, по-моему. Про мать Горького. Это как если бы я не «Малую Землю» и «Целину», а про свою маму-покойницу написал. Или про бабушку с жидовской бричкой.
   Но Алексей Максимыч любил хорошо пожить. Нескромный он был. Как Патриарх Пимен, а то и хуже. Сначала в Италии, на острове. Не таком хорошем, как Зюльт, но тоже ничего. Теплом. С южными соснами. Я сам не был, но говорят. А потом Иосиссарионыч его в Москву заманил. Думал, что Горькому Нобелевскую премию дадут, и тогда лучше в Москве ему сидеть, что как будто совсем советскому дали. И выделил ему от грузинских своих щедрот – большой купеческий особняк, в самом центре. В двух шагах от моей нынешней квартиры, которую я детям переправил. Чтоб Вы ни думали.
   А когда Горькому Нобелевку-то и не дали, разгневался Сталин, что обманулся в лучших чувствах. И поручил НКВД. Ну, вы понимаете. Он гневливый был, хотя и тихий. Самый страшный гнев – он и есть тихий. Вон, Никита орал себе, орал, а потом слился в один день. Пришел на Пленум генсеком, а ушел никем. Я с Никитой так ничего и не сделал. Пожалел. А Иосиф Виссарионович Горького не пожалел.
   Это я все точно знаю, потому что мне об этом сын Горького рассказывал. Как сейчас помню, звали его Максим Пешков. Теперь уж тоже помер, а когда-то еще жив был. Странно, правда, отец Горький, сын – Пешков. Это все равно как мой сын, Юрка, вдруг стал бы Андропов. Нет, я Андропова очень уважаю, я вам давно рассказывал. Но так-то уж зачем? Их бы еще и путать стали. Тот ведь тоже Юрка. И тоже еврей, который по матери.
   И после смерти Горького сделали там музей. Доммузей. Чтоб больше уже никто не лез поселиться в таком шикарном особняке. А уж он пошикарнее, чем дом адмирала на Зюльте. И уж тем более – дом писательницы, что из-за Геббельса удавилась. Хотя кто сказал, что удавилась? Вилик не говорил. Покончила с собой – говорил. Удавилась – нет. Может, она утопилась в Северном море, где устричный хлеб собирают. Хотя какая мне, по правде сказать, разница. И вам тоже.
   Я как-то попросил своих Москву Марии показать. Показывали, показывали. И завели однажды в этот доммузей. А дом шикарный. В Молдавии таких не бывает. Вот ей и понравилось. Давай, Леня – она меня Леней называет, нежнее, чем Никсон с Киссинджером и Вилли Брандт – я тут пока поживу. А ты мне за это время дачу на Рублевке подберешь.
   Я возражать не стал. Да и Рябенко обрадовался – дом Горького хорошо охранять можно, изолировать, можно и тайно подъехать, чтобы никто не заметил. Ни консьержка какая, ни соседи по микрорайону.
   У нас исполнительская дисциплина нормальная, не то что в Польше. Гришин написал письмо Демичеву, что мол, обветшал дворец-музей Алексей Максимыча, трудящиеся посетители жалуются, с потолка каплет, куски обваливаются, необходим срочный ремонт. Потому, значит, давайте закроем музей на 3 года, и все прореконструируем. Хотя, на самом-то деле, дом в состоянии прекрасном, со старинной мебелью, с камином. Но я же должен был Марию пристраивать! Если мужик, тем более – верховный главнокомандующий, на старости лет влюбился в молодуху, он должен что-то делать. А не мух над котлетами считать.
   А там еще то хорошо, что и клавесин в доме есть, и целая арфа. А Мария же певица. Ей надо песни разучивать. Музей большой, никто никому не мешает. В квартире обычной не распоешься, даже если в цековском доме. Соседи нажалуются, а Генеральному секретарю потом разгребать. А мне когда разгребать? Собираюсь в ФРГ визит сделать, со Шмидтом потолковать. Про Зюльт как раз. Но я это вперед забежал. Старый-старый, а могу еще вперед забегать. Чазов, 78, дурак.
   Так что ехать к Алексей Максимычу – это вы теперь знаете, что. А Суслов, старый конь чеченский, и не догадывается. И правильно – не надо ему догадываться. Он уже один раз депортацию проспал, зачем ему теперь догадываться.
   Леонид Ильич сел в машину. Как на счастье, работало «Эхо Москвы». Социолог Левада – нет, точно Левада, я не путаю, вот откуда такая фамилия берется? – говорил. Говорил, мол, что 68 процентов телезрителей московской программы одобрили выступление Сахарова в передаче Познера. И теперь, по прогнозу, предвыборный рейтинг академика вырастет на 4-5 процентов, а рейтинг Генерального секретаря – упадет на 2-3 процента. За два месяца и две недели до выборов.
   Генерал Рябенко хотел потише сделать, но я не дал.
   Это, товарищи, пиздец. Не трындец, как мой внук бы сказал, а именно что настоящий, наш, советский пиздец. Марксистско-ленинский, как есть.
   Я никогда не ругаюсь, но иногда приходится.
   Это значит, с завтрашнего дня разрыв будет не десять процентов, и не двенадцать, как я только что понимал, а все пятнадцать. И не выиграть мне выборы, как своих ушей. Хотя уши свои я не выиграл, а от родителей в Днепродзержинске просто так получил. Но это уже неважно.
   Ну уж нет. Я не хочу воевать в Афганистане. Сестра Любка против. Она говорит – ты все что угодно, Ленька, только ребят на смерть не посылай. Ты же сам смерть пережил, знаешь, что это такое.
   Да, пережил, и еще не раз переживу.
   И безо всякой Любки понятно. Леонид Ильич Брежнев – миротворец. Он, то есть я, прекратил все войны в Европе. Пробил Хельсинкские соглашения. ФРГ признала ГДР. И еще получу Нобелевскую премию мира. В крайнем случае, сам поеду в Осло, к норвежскому королю, и мы под лососика все и обговорим. Или под семужку, это как получится. Король – мой друг, он поможет. И еще Вилика с собой приглашу. Как лауреата, норвежца бывшего и норвежского мужа. Он-то уж точно не сдаст. В Вилике я уверен.
   Какой же тут Афганистан? Никакого Афганистана.
   К тому же с Афганистаном Олимпиаду можем сорвать. А сейчас задний ход уже не дашь. И так народ без сапог оставили.
   У меня есть план. Вы еще совсем не знаете, какой, но есть.
   Я вошел в дом Горького.
   Мария встречала меня растрепанная, какая-то больше русая, чем всегда. И сильно, слишком пахло от нее молдавским кагором. Я-то кагором возбуждаюсь, но не стоит так поддавать. Молодая еще. Вон, дочка у меня. Не ровен час, Андропов ее посадит. Я ведь защищать не стану.
   – Ленечка, я так рада! Я слышала, там с выборами все плохо.
   Вот те раз. Что кагор делает. Зачем старику сразу с порога плохие вещи говорить?
   Генерал принял пальто.
   – Послушай меня, Мария.
   Мы сидели в комнате с клавесином и арфой. Большой комнате, метров сорок. За окном оставалось темно и сухо, как в склепе овощной базы.
   – Я все решил. Я 31 декабря, под самый Новый год, уйду в отставку.
   – В отставку? Зачем?
   Мария вздернула брови, и полно открылись пьяные глаза.
   – В полдень. В 12 часов, одним словом. Я завтра договорюсь с Лапиным. Выступлю. Скажу. Дорогие друзья, за 15 лет у нас громадные успехи. Я сделал для вас все. Пора дать дорогу молодым. Будет Андропов. Но я не так сделаю, как сейчас. Чтобы не зазнались они. Андропов – только генсеком. А на Верховный Совет поставим другого человека. Черненку, наверное. Он баллотируется по твоей Молдавии, пройдет. Должно быть. Куда деваться. У вас же там нет академика Сахарова. А Верховное главнокомандование сделаем коллегиальное. Отдадим Совету обороны.
   Я сидел на кожаном кресле, которое специально для меня сюда и подвезли. С самого начала. Мария – на стуле вдовы Алексей Максимыча. Это то, что венский стул называется. Может, нехорошо, что мужик в кресле, а баба – на венском стуле. Но мужик-то малек постарше. 120 кг живого веса и ноги больные. Такой на венском стуле и не усидит. А если провалится венский стул под верховным главнокомандующим, все еще верховным главнокомандующим, некрасиво выйдет. Соседи не увидят, но все равно – скандал.
   Мария то ли начала трезветь, то ли искала мизинцами новую рюмку. Почему мне кажется, что она русая, а не брюнетка, в какую влюбился? И лицо не такое выпуклое. Это от освещения, наверное. Горький любил сумерки, а с тех пор схему подсветки и не меняли.
   – Ленечка, как же ты уйдешь, если меня для «Голубого огонька» уже записали? А теперь ведь выкинут, вырежут. Если ты Генсеком не будешь.
   Откуда ты пигалица, 25-летняя, так уже в жизни пытаться разбираешься? Или наоборот.
   – С чего ты взяла, дуреха? Андропов – мой друг, Черненко – еще больший друг. Да и Лапин никуда не девается. Никто ничего не вырежет.
   – Нет, Ленечка.
   Она вскочила и подумала, где графин.
   – Со мной-то что будет, когда ты уйдешь? Ты подумал?
   Вот-вот, самое интересное.
   – Вот-вот, это самое интересное. Я тут домик хороший присмотрел. В Германии, на острове Зюльт. Зэ, ю, лэ, мягкий знак, тэ. Слышишь, сколько букв знаю, и даже мягкий знак. Не домик даже, а дом. Почти как этот. А может, и лучше этого. Купим дом и отправимся туда жить. Я уже и с канцлером Шмидтом все согласовал.
   Приврал, но неважно.
   – Какой остров в Германии? Что ты такое говоришь, Леня? Где там остров?
   – На Севере, в Северном море.
   – Там же холод собачий.
   Пухлыми пальцами она себе налила. Мне даже не предложила. Ну и ладно. Я ведь запах кагора люблю, а не так чтоб особенно внутрь употреблять. Хотя, когда причастие, вкусный был.
   – Тепло, всегда тепло. Не как у нас.
   – Ну как же на Севере тепло может быть? Это ж не Молдавия.
   Она выпила, и мы помолчали.
   Пошла дальше.
   – Так ты хочешь уйти на пенсию, и чтобы я с тобой в Германию поехала?
   – Именно так и хочу, Мария. Официально предлагаю. Чтоб мы с тобой зажили вместе в роскошном доме на острове Зюльт. Прямо на берегу моря. Купаться каждый день можно. Но самое важное – устриц там завались. Обожремся устрицами. Лучшими устрицами.
   Хотел полюбоваться на произведенное впечатление.
   Она схватилась руками за немытые волосы. Вот – немытые. Неприятно. Но ладно. Очень много времени на распевки уходит. Репетиции. С арфой и клавесином.
   – Что-то ты не продумал, Леня.
   Сурово, и уже не «Ленечка». Словно даже трезвеет.
   – Я молодая женщина, а тебе-то уже. Сколько осталось. Три года? Пять? Ты о карьере моей подумал? Если что-то на острове с тобой случится, блядь, я там одна буду по этому дому метаться? Или мне в море утопиться? Или канцлер твой на мне женится?
   Да. Вот так. Не люблю, когда женщины матерятся. Сам почти нет, и бабам никогда не давал. Особо.
   А писательница, видать, действительно утопилась, раз про нее Мария вспомнила. Вот что любовь к женатому мужчине с человеком делает.
   Карьера… Карьеру твою я и начал. Не помнишь? Но напоминать, попрекать не буду. Несолидно. Не для председателя президиума.
   Я задумался. Перебить она не давала. Мария.
   – Я сейчас на заслуженную артистку иду. Что, от всего отказаться?
   Уже почти истерика. Не хочу. А заслуженную артистку я тебе и сделал. Молдаване написали письмо в министерство, и – пошло-поехало. К весне должны дать, к твоему дню рождения. Мой подарок.
   – Мария, дорогая.
   – Подожди, Леня. А на что мы там жить будем? Тебе канцлер денег даст?
   Привязалась к этому канцлеру, черт.
   – Во-первых, у меня персональная пенсия. На уровне зарплаты члена Политбюро.
   – Ты издеваешься, Леня.
   У нее глаза то зеленоватые, то голубеют. Это Горький так освещение придумал.
   – Ты знаешь, сколько твой гребаный рубль на черном рынке стоит?
   Рубль – не мой, и не гребаный. Твердая валюта вполне. И при чем здесь черный рынок вообще?
   – Я тебе, Мария, другое скажу. Я знаю, как быстро -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

миллион дойчмарок заработать.
   Она так заулыбалась, что точно тошно.
   – Так ты, оказывается, большой бизнесмен, Ленечка.
   – Может, и не бизнесмен, но большой. Послушай меня три минуты, не перебивай. Я напишу воспоминания. Мемуары напишу. И там такое расскажу, что все издательства западные сразу купят. Я за свои первые воспоминания 127 000 рублей получил. Все детям отдал.
   Своим ли, чужим ли – какая уж теперь разница. Тем более – вам.
   – И что ты там такое напишешь? Про Малую Землю что-нибудь?
   – Нет. Про Малую Землю уже все написал. Хватит. Напишу, как мы Хрущева убить хотели. Отравить. Зверской водкой от алтайских товарищей.
   Она как будто завелась в танце. Скакала вокруг моего кресла, как подорванная. Улыбка не исчезала. Запах кагора множился снежной бурей.
   – Вы – это кто?
   – Мы – это я, Подгорный и Семичастный. Мы с Подгорным придумали. Семичастный исполнял. Привезли с Алтая водку от тамошних товарищей. Добавили тазепамчику. Я бы сейчас нембутальчику добавил, а тогда не знал просто, что такой есть. Никита бы выпил – и привет.
   Мария остановилась.
   – Ты представляешь, как западники за эту историю ухватятся! Миллион дойчмарок минимум. Мне канцлер Брандт сказал. Вилик мой. Вилочка.
   Хотя он давно уже никакой и не канцлер. И не говорил про мемуары ничего. Но дом он показал. Прямо рязанскими перстами. И Зюльт показал тоже.
   Мария остановилась и успокоилась.
   – Вилочку твою я не знаю. И этих двух мудаков тоже. Вот который пальто за тобой носит – это не Семичастный?
   Я промолчал. Она отошла от меня и села за круглый стол, поодаль. Где был графин. Налила себя новую рюмку. Овальные щеки блестели, как костюмы канцлера Шмидта.
   Леонид Ильич все еще ждал, что скажет Мария.
   – У меня концерты. В феврале, марте. Гастроли. Шестнадцать городов. А я правильно поняла, ты сказал, вы там со своими человека убить пытались?
   – Правильно. И убили бы обязательно. Передумали в последний момент.
   – А че передумали?
   – Никита сам ушел. В смысле, с должности ушел. Согласился написать заявление. Не было уже смысла травить.
   Она поднялась с кагорного стола, как тысячеликая вдова Горького, народная артистка СССР.
   – Леня, ты сволочь! Как ты смеешь мне такое рассказывать!
   В этой ярости она снова превратилась в брюнетку. Ту самую.
   – Ты старый мудак! Он предлагает мне ехать на остров, чтоб все знали, что я с убийцей живу. Потом он скоренько подыхает, а я остаюсь без всего. Дом дети забирают, миллион дойчмарок – вдова. А я – без карьеры, без денег, без друзей, без родителей. Как блядь дешевая. И весь мир на меня пальцем показывает. Вот, смотрите, на хуй, какая дура набитая!
   И даже не спросила, может, я люблю ее. Может, с женой разведусь прежде, чем поехать на Зюльт. Навсегда.
   – Я не хочу тебя больше видеть. Уходите, Леонид Ильич.
   Легко слышать «уходите» человеку, у какого ноги почти не ходят.
   И, вдогонку:
   – Если хочешь выкинуть меня из этого мудацкого дворца, выкидывай скорее! Все равно он пустой и холодный. Тут привидения ходят. Кто-то кашлял третьей ночи. А вчера тараканов целый полк из-под кухни вылез, блядь. Я так орала, что соседние дома чуть не проснулись. Я лучше в Кишинев вернусь, чем здесь останусь!
   Генерал подал пальто, а полковник – руки.
   Леонид Ильич ничего не заметил и не подчеркнул, а только вышел из дома Горького.
   На вечерний снег. Сел в машину. Поехали – и в Заречье.
   Но я подумал. Нельзя ведь допустить, чтобы кто-то даже пытался или там надеялся диктовать свою волю первому в мире социалистическому государству. Особенно, что касается США.
   Милосердие наше огромно, а силы неисчислимы. Четыре миллиона только советских войск. А с Варшавским договором – бездна и прорва.
   Я решил.
   Мы поможем Афганистану. Как они просят. Капиталистический реванш отменяется. Войдем в Кабул. О, запомнил. Я сам туда поеду и выступлю на балконе. И народ зайдется от радости, как дети на новогоднем утреннике.
   А потом мы отправимся в Индию. Там нас тоже ждут. И мы еще дойдем до Ганга, и мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя. Я стихов не знаю, но в юности пяток-десяток выучил. Вот это вот зазубрил. Маяковский, что ли? Неважно.
   И Нобелевскую премию мира я получу. Потому что я установил мир в Европе. Прочные границы. Никаких войн. А Афганистан – он не в Европе. И Индия тоже.
   Но если даже так и не получу – не беда. За Афганистан мне орден Победы дадут. Это гораздо круче.
   А что за Индию дадут – даже представить страшно.
   И, конечно, в этот самый ответственный момент истории я не могу бросить все на произвол судьбы. Я должен остаться главой Советского государства и довести дело до конца. До самого конца.
   Сестра Любка против войны, но я ей объясню. Она думает, будет много крови. Не будет. Афганцы еще выбегут нас приветствовать. Они мирные люди. И с индусами договоримся.
   С Олимпиадой пролетим? Миллиарды сэкономим. Народу сапоги купим.
   Мы – ядерная сверхдержава, и нам не пристало робеть. Лажовые академики, что в наших распределителях отовариваются, – не помеха нам. Ни секунды.
   Кому позвонить – Александрову или Черненке? Черненке, конечно. Какой Александров?
   – Костя, слушай. Извини, что поздно. Завтра на десять утра – срочное совещание у меня на даче. Андропов, Устинов, Суслов, еще Громыко. Ну, и ты подходи заодно, ясное дело. Подъезжай. Передай им всем прямо сейчас: по Афганистану я все одобрил. А Суслову скажи отдельно – я весь план по Афганистану утвердил в полном объеме. В полном. Весь. Ты меня понял?
   Вот уже Триумфальная арка. Мы такую же в Дели поставим, на главной площади, перед мавзолеем, в ознаменование нашей великой Победы. Придет русский человек прямо в Индию, никуда не денется. Мечтал – и придет. Для того я здесь столько лет и надрываюсь.
   И Храм еще восстановим. На месте бассейна «Москва». Вот увидите.
   Жидовской бричкою несся черный лимузин верховного главнокомандующего по леденеющей Москве, и спасенные христианские младенцы разлетались от него всем хлопотом белых крыл.

Покаяние. Пьеса в двух действиях

   Игорь Тамерланович Кочубей, 50–55 лет, премьер-министр на пенсии.
   Мария, она же Марфа, его жена.
   Борис Алексеевич Толь, 50–55 лет, президент Корпорации вечной жизни.
   Евгений Волкович Дедушкин, 75–80 лет, президент Академии рыночной экономики, профессор.
   Гоцлибердан.
   Пол Морфин, 37 лет, иностранный журналист.
   Анфиса, она же Ноэми, 20 лет, переводчик.

Первое действие

I

   Мария, Кочубей.
   МАРИЯ. Он повадился вставать в шесть утра. Встает, пьет водку до девяти, потом снова ложится. А мне же на работу. Он думает, что я сплю. Но я не сплю. Я все вижу и слышу. Я не могу спать, если он сидит в столовой. И пьет. Я тоже живой человек. На работу. Уже полдевятого. Господи ты Боже мой…
   Кочубей.
   КОЧУБЕЙ. Марфуша, ты чего не спишь? Иди поспи еще, рано. Сумерки.
   МАРИЯ. Мне через полтора часа на работу, чего ложиться. Не засну ведь. Хочешь чаю?
   КОЧУБЕЙ. Да нет, спасибо. У меня все есть. Колбаски только не хватает. Ты брауншвейгской не купила?
   МАРИЯ. Не успела вчера. Жуткая суета. Подарки, шмодарки. Тебе нельзя брауншвейгскую. Сплошной жир. Холестерин. Скоро Новый год. Холестерол. Как правильно.
   КОЧУБЕЙ. Да, нельзя. Под водочку хорошо идет. Ты поедешь – я засну.
   МАРИЯ. Сил нет, Игоряша.
   КОЧУБЕЙ. Да уж, давно нет.
   МАРИЯ. У кого сил нет?
   КОЧУБЕЙ. А ты про кого?
   МАРИЯ. Я – про себя.
   КОЧУБЕЙ. А я – про всех нас. Сил вообще не осталось. Чего-то не осталось. Так, бывает, поищешь с утра силы, и…
   МАРИЯ. О чем вы вчера говорили с батюшкой? Кочубей. С батюшкой?
   Пауза.
   Пристально смотрят друг на друга.
   МАРИЯ. С батюшкой.
   КОЧУБЕЙ. Про земельный участок.
   МАРИЯ. Про какой участок? Наш?
   КОЧУБЕЙ. Нет, про его. Про его участок.
   МАРИЯ. У него разве есть участок?
   КОЧУБЕЙ. Ну, не у него как такового. Участок, где храм.
   В Жирафьей Канавке.
   МАРИЯ. А что он хочет?
   КОЧУБЕЙ. Там земля до сих пор не оформлена. Документов ему не выдают. Уже два года не выдают. А люди тем временем всякие ходят. Он очень боится, что отберут. Под элитное жилье, то-се.
   МАРИЯ. Так храма ж толком нет до сих пор. И какое в Жирафьей Канавке элитное жилье? Это у черта на рогах. Выселки.
   КОЧУБЕЙ. Маленький храм-то есть. А большой – потом будет. Построим.
   МАРИЯ. Что значит «построим»? Кто «построим»?
   КОЧУБЕЙ. Не волнуйся. Он построит. Он сам построит.
   Мы поможем.
   МАРИЯ. Он снова просил денег?
   КОЧУБЕЙ. Не просил. Я сам предложил. На большой храм. Он тогда и сказал, что земля никак еще не оформлена.
   МАРИЯ. Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Твое здоровье, родная.
   МАРИЯ. Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Да.
   МАРИЯ. Ты помнишь, что у нас Серебряный Бор стоит пустой пять лет. Все уже построились, и только мы…
   КОЧУБЕЙ. Тебе разве здесь неуютно? Ты всегда говорила, что любишь наши Сумерки.
   МАРИЯ. Ты не помнишь, что я говорила. Это очень далеко. Я еду на работу два часа. Вчера ехала два пятнадцать. Даже два двадцать. У меня затекают ноги. Варикозное расширение. Вены болят. Это добром не кончится. Игоряша.
   КОЧУБЕЙ. Да, надо начинать строиться. Ты не знаешь, где Ревзин?
   МАРИЯ. Ревзин на биеннале в Берлине. На что будем строить, если все деньги отдавать батюшке?
   КОЧУБЕЙ. Ну что ты, какие все деньги? Что ты говоришь такое?
   МАРИЯ. Все.
   КОЧУБЕЙ. Ну почему все? Твое здоровье. За варикозное, что ли.
   МАРИЯ. Ничего смешного. Мне через сорок минут выезжать. Филька уже тут. Вон дым, прогревается. Ты мне на день рождения подарил брошь за триста долларов. А батюшке в прошлом месяце, под ноябрьские, отдал двадцать семь тысяч. Пока что двадцать семь тысяч. Если я знаю все, конечно. А я могу всего и не знать.
   КОЧУБЕЙ. Тебе не понравилась брошка? А докторская там еще есть?
   МАРИЯ. Докторская есть. Мы могли уже давно жить в Серебряном Бору. И ездить на работу за полчаса. Ты хочешь дать денег на новый храм? Это безумные деньги. Там кроме тебя кто-нибудь помогает?
   КОЧУБЕЙ. Все помогают. Все.
   МАРИЯ. Кто все? Там кроме тебя и нет никого. Бабки какие-то безумные. Я видела.
   КОЧУБЕЙ. Ты ж сама сказала, что для храма нужны безумные бабки. Вот они там и собираются.
   МАРИЯ. Это не смешно, Игоряша. Уже не смешно.
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. Да, не смешно. Ровно девять, ты слышишь.
   МАРИЯ. Я в сто двадцать пятый раз отказалась ехать к Гоцам. Потому что мне стыдно. Стыдно и обидно. Я не могу, понимаешь. Я один раз была в гостях у Толей, а теперь делаю вид, что некогда. Они спрашивают, почему не строитесь, и что я им должна говорить? Про батюшку?
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, мы построились бы на двадцать семь тысяч? Это стоит миллионы.
   МАРИЯ. Я устала, Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Сейчас утро. Ты не должна уставать с утра. Вот переживем зиму, и займемся стройкой. Точно займемся.
   МАРИЯ. Дома или храма?
   Кочубей. и того, и другого.
   МАРИЯ. Ничего не выйдет, как всегда. Сколько лет мы живем здесь?
   КОЧУБЕЙ. Здесь очень хорошо. Нет людей, и птицы громко поют, потому что не боятся. А вот у Гоца дом довольно безвкусный. Пластмассовый камин, фальшивый дикий камень. Мне там не нравится.
   МАРИЯ. А у Бориса дом прекрасный. Со вкусом.
   КОЧУБЕЙ. Его жена с большим вкусом. Пока не умерла.
   МАРИЯ. Типун тебе на язык! С каких это пор умерла.
   Пауза. Смотрят.
   Двигатель внутреннего сгорания.
   КОЧУБЕЙ. До сих пор жива. До сих пор…
   МАРИЯ. Может, пойдешь отдохнешь?
   КОЧУБЕЙ. Сейчас пойду. Тебя провожу и пойду.
   МАРИЯ. Вы что, пьете там со святым отцом твоим? КОЧУБЕЙ. Ну конечно, нет. Он же якут, ему нельзя пить. У них гены такие, что нельзя. Выпьешь – и сразу отек легкого. Спиваются молодыми, двадцати семи лет.
   Наливает.
   Трупы, сплошные трупы.
   МАРИЯ. Тебе тоже нельзя. Но ты же пьешь, Игоряша. Так уже больше нельзя. На это уже обращают внимание. КОЧУБЕЙ. Кто обращает внимание?
   МАРИЯ. Все.
   Острый звук клаксона.
   Филька сигналит. Надо ехать. Скоро ехать. А я еще не помыла волосы. Черт знает что, ей-богу.
   КОЧУБЕЙ. Во мне веса 115 кило. Я могу много выдержать.
   Мне положено. На килограмм веса. Массы тела то есть. МАРИЯ. А в батюшке?
   КОЧУБЕЙ. Что в батюшке?
   МАРИЯ. В батюшке твоем сколько веса?
   КОЧУБЕЙ. Он щуплый. Ну, я не знаю. Килограмм 70, не больше.
   МАРИЯ. 70 – это не щуплый. Щуплый – это 55. 60 максимум.
   КОЧУБЕЙ. Это у женщин. А что, у мужчин тоже? Нет, тут что-то не то. Путаница какая-то.
   МАРИЯ. Ты помнишь, сколько я вешу?
   Кочубей оборачивается.
   КОЧУБЕЙ. 66.
   МАРИЯ. Великолепно. Ты не помнишь.
   КОЧУБЕЙ. Зато я купил тебе новый фен. Подарок. На Новый год. Новый прекрасный «Браун».
   МАРИЯ. Спасибо, дорогой. Это лучший подарок. А то украшений было уже слишком много.
   КОЧУБЕЙ. Дешевых, за триста долларов.
   МАРИЯ. Каких уж есть. Надеюсь, ты не покупаешь батюшке кресты?
   КОЧУБЕЙ. Один купил. В лавке у Исторического музея. Меньше, чем твоя брошь.
   МАРИЯ. Такой маленький? Где же он его носит, мне интересно.
   КОЧУБЕЙ. Нет, крест большой. Но недорогой. Я по деньгам имел в виду.
   МАРИЯ. Имел в виду.
   КОЧУБЕЙ. По деньгам. По цене.
   МАРИЯ. Он не сказал тебе, что нельзя столько пить?
   КОЧУБЕЙ. По деньгам.
   МАРИЯ. Ты меня совсем не слушаешь?
   КОЧУБЕЙ. Я очень слушаю. Хлебцы закончились…
   МАРИЯ. В погребе полно. Тебе надо ложиться. Вечером прием у финнов. Ты не забыл?
   КОЧУБЕЙ. У каких финнов? В посольстве?
   МАРИЯ. О, Господи. Я тебя говорила вчера семь раз. В посольстве. Приехал министр экономики. Визит. Звонил Евгений Волкович, он собирается там быть. И очень хотел переговорить с тобой.
   КОЧУБЕЙ. Очень милый старик. И все еще жив. Все еще.
   Вот ведь как бывает.
   МАРИЯ. Так ты пойдешь?
   КОЧУБЕЙ. Я пока не знаю. Я сначала посплю, а потом решу. Там и решу.
   МАРИЯ. Ты там самый почетный гость. Финны обидятся.
   КОЧУБЕЙ. Они не помнят обо мне. То есть – про меня. Обо мне помнят, а про меня – не помнят. Твое счастье, дорогая.
   МАРИЯ. Ты хотел сказать – мое здоровье?
   КОЧУБЕЙ. Конечно. Твое здоровье.
   МАРИЯ. Не ходи за хлебцами. Тебе уже хватит. Иди лучше спать.
   КОЧУБЕЙ. А когда звонил Евгений Волкович?
   МАРИЯ. Вчера. В три часа дня. Я была на работе.
   КОЧУБЕЙ. А почему ты мне не сказала?
   МАРИЯ. Ты не помнишь, почему я тебе не сказала? Кочубей. я не помню.
   МАРИЯ. Я – помню. Я тебе девять раз говорила. Но ты уже не мог слушать.
   КОЧУБЕЙ. Он всегда звонит тебе на мобильный.
   МАРИЯ. Не всегда. Иногда. Он не надеется тебе дозвониться.
   КОЧУБЕЙ. Он хотел поговорить со мной?
   МАРИЯ. Нет. Он просто хотел передать про финское посольство. Что он там будет и страшно обрадуется, если ты туда доедешь. Дойдешь.
   КОЧУБЕЙ. Евгений Волкович. Да-да.
   МАРИЯ. Иди спать. Я возьму твой фен.
   КОЧУБЕЙ. Твой фен. Не мой.
   МАРИЯ. Я воспользуюсь моим феном. Своим феном. Или как еще там. Я опаздываю.
   КОЧУБЕЙ. Пора, Марфуша. Пора.
   Пауза.
   Да, забыл сказать. Отец Гавриил посоветовал пить виски вместо водки. Не так быстро получится. Меньше греха в единицу времени.
   МАРИЯ. Это какое-то издевательство. Наверное, у якутов такой юмор. Ты помнишь, как отравился ирландским виски? В самолете – ты помнишь.
   КОЧУБЕЙ. В виски можно добавить побольше льда. Кусочка четыре или даже шесть. И тогда кажется, что доза – двойная или тройная. А она – одинарная.
   МАРИЯ. Ты помнишь, как тебя откачивали в самолете?
   КОЧУБЕЙ. Виски, если со льдом, меняет цвет. Особенно ирландский. Становится легким, как яблочный сок. На завтраке в гостинице. Хорошо на завтраке в гостинице. Особенно скрэмблд еггз. По-немецки они называются рюрайер. Смешно. Забавно так. И яблочный сок.
   МАРИЯ. Я пошла с головой. Не сиди больше, Игоряша.
   КОЧУБЕЙ. Я помню. Пора, Марфуша. Честное слово.

II

   Толь, Дедушкин, Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Звонила Маша.
   ТОЛЬ. Что там?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дела хуевато, мягко говоря.
   ТОЛЬ. Что, пьет?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не то слово. Ложится в два ночи, в шесть просыпается, выпивает бутылку водки, ноль семь, потом засыпает, потом обед, за обедом – полбутылки, потом спит час, ни хуя не делает, читает газеты, торчит в Интернете, часа четыре, ищет ссылки на свою фамилию, потом ужин, снова бутылка – и так до двух. В город не выезжает. Поправился на восемь килограмм. Выглядит как бомж. Прислуга уже узнавать перестала.
   ДЕДУШКИН. Вы про Игоря Тамерлановича, Гоценька?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Естественно. Про кого же еще?
   ТОЛЬ. Надо что-то делать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Гениальная мысль. Надо что-то делать. Что, Боря? Если я тебе еще чего-то расскажу, ты под стол упадешь. Блядь.
   ДЕДУШКИН. Гоценька, не надо так ругаться.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да разве я ругаюсь, Евгений Волкович? Интеллигентские присказки одни сплошные.
   ДЕДУШКИН. Вы думаете, Игорь Тамерланович начал серьезно пить?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Начал он лет десять назад. А сейчас продолжает. И очень уверенно. Ленинским курсом. Видите, уже не ругаюсь.
   ДЕДУШКИН. Как-как?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Слышите, Евгений Волкович, я уже не ругаюсь?! Не ругаюсь, еб вашу мать.
   ТОЛЬ. А почему я должен под стол упасть? Что там еще?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Потому что Игорь решил участок в Серебряном Бору отдать под собачий приют.
   ТОЛЬ. В каком смысле?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В прямом, ебаный в рот. Построить там приют для бездомных тварей. На полгектара в Сербору.
   ТОЛЬ. Что, в нашем поселке?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А в чьем же, ептыть? Другого участка у него нет.
   ДЕДУШКИН. Молодые люди, где будет собачий приют? Я не расслышал.
   ТОЛЬ. Где угодно, но только не у нас в поселке. Я рядом с собачьим приютом жить не собираюсь.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь сказать об этом Игорю?
   ТОЛЬ. Нам нужно вместе к нему поехать. Договоримся, может, на выходные?
   Пауза.
   Это все поп?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Судя по всему, он. Машка точно не знает. Но Игорь-то от попа не вылезает. Керосинят прямо в церкви.
   ДЕДУШКИН. Как это – керосинят?
   ТОЛЬ. Евгений Волкович, может, вы позвоните Игорю Тамерланычу? Вам удобнее всего. Он вас слишком уж уважает. Можно договориться, что мы подъедем в субботу. Переговорим. Все обсудим. Мы все втроем вместе. Вы же не любите священников?
   ДЕДУШКИН. В каком смысле?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В прямом, профессор. В прямом. Вы же говорили как-то, что против попов. Против поповского засилья говорили. Что, дескать, в этом смысле вы большевик.
   ДЕДУШКИН. А что значит дескать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дескать – это значит блядь, только поприличнее.
   ТОЛЬ. Ну Гоц!..
   ГОЦЛИБЕРДАН. Замолкаю, мой группенфюрер. Говори теперь ты.
   ТОЛЬ. Понимаете, Евгений Волкович, наш Игорь попал под влияние одного священника. Некто отец Гавриил. Гавриил Сирин. Молодой парень лет тридцати.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Если для точности – тридцати семи. Голимый аферист. Жулик. Увидел богатого и знаменитого человека первый раз в жизни. И – давай охмурять. Тамерланыч ему уже обещал церквуху отстроить новую. Жди, Боря, придет к тебе за деньгами.
   ТОЛЬ. Это ты от Маши узнал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ясный перец, от нее.
   ДЕДУШКИН. Простите, а что, Сирин – это такая фамилия? Или псевдоним?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Фамилия, блин. Видите, Евгений Волкович, как для вас стараюсь. Он сам из Якутии вроде. Поп этот. А у них там фамилии все через третью жопу. Вроде русские, а на самом деле кривые, как член пигмея. Вот так и получается. Поп Сирин и наш Алконост. Тамерланыч наш.
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, я, конечно, когда познакомился с Игорем Тамерлановичем лет уж двадцать, нет, двадцать пять почти назад, никогда бы не подумал, что он станет пить. Он был всегда такой рафинированный. Такой ухоженный был.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Рафинированный у него теперь спирт. Спиритус вини ректификати, итить его мать.
   ТОЛЬ. Гоц, перестань перебарщивать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Перестаю, мой повелитель.
   ТОЛЬ. Ну так Евгений Волкович, вы же действительно всегда выступали против клерикалов.
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали – клевретов? Клеветников?
   ТОЛЬ. Клерикалов. Лиц, агрессивно ратующих за религиозные ценности.
   ДЕДУШКИН. Ах да, агрессивно. За религию. Да, я против. Но я не против священников. Среди них попадаются очень милые люди. Стали попадаться в последнее время. Мой ученик с кафедры восточной экономики стал священником. Три года назад. Крестился и стал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Так не бывает, чтобы сразу крестился и стал. Крестился, наверное, давно. А стал – недавно. Это называется – рукоположен. А не крестился.
   ДЕДУШКИН. А рукоположен – это разве не самоубийство?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, это совсем другое. Хотя в каком-то смысле – самоубийство. Ебись оно конем.
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали?
   ТОЛЬ. Гоц у нас стал слишком образованный.
   ДЕДУШКИН. Вы думаете, он крестился еще у нас в университете?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Почему бы и нет?
   ТОЛЬ. Видите ли, Евгений Волкович, мы с Гоцем читали Ваше интервью. Еще позапрошлой весной. В «Аргументах и фактах». И вы там ясно сказали, что против клерикализации общества. И что в этом смысле вы большевик. Вы помните это?
   ДЕДУШКИН. Я – большевик? Вы действительно думаете, что я большевик? В каком смысле?
   Пауза. Напряженно всматриваются в зал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В том смысле, что вы хотите, чтобы безграмотный якутский поп тянул бабло из нашего Игоря Тамерланыча Кочубея? Средства тянул, понимаете? Деньги, блядь? Или вы за то, чтобы Игорь перестал пить, бросил заниматься херней и построил, наконец, у нас дом в Сербору? И переехал из своих Больших Сумерек раз и навсегда?
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, я всегда очень симпатизировал Игорю Тамерлановичу. И когда он был премьером, и до, и после. Он мне ведь почти как сын.
   ТОЛЬ. Ну, так вот, Евгений Волкович. Надо вытащить сына. Это от вас прежде всего зависит.
   ДЕДУШКИН. Какого сына, Боренька?
   ТОЛЬ. Вашего. Вы только что сказали.
   ДЕДУШКИН. Ой, вы, видимо, ослышались. У меня же одна дочь, Татьяна, вы знаете. И внучка Алисочка. Учится в нашей Академии. Почти на все пятерки учится. Радует деда. И маму радует. Танечку то есть. Вот на Новый год поедет, наконец, на Гавайи. Отдохнет как следует. Сами понимаете. В таком возрасте надо отдыхать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А почему наконец?
   ДЕДУШКИН. А, Гоценька?
   ТОЛЬ. Вы сказали, что Игорь Кочубей вам как сын.
   ДЕДУШКИН. Ну, это я фигурально. Разумеется. У него же родной папа еще жив. Хотя старше меня лет на пять. А то и на семь. Нет, на семь. Не может быть, чтобы на пять. Он же воевал, значит, на пять. Вы не слышали, как здоровье Тамерлана Пурушевича?
   ТОЛЬ. Тамерлан Пурушевич чувствует себя огурцом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Только что женился четвертым браком. На Жанне Фриске. Знаете Жанну Фриске, профессор?
   ДЕДУШКИН. Жанночку? Она же, кажется, училась у нас в Академии. На экономике запасов и залежей. Такая худощавая, черненькая. Папа у нее был завхоз ракетных войск или что-то в этом роде.
   ТОЛЬ. Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно. Шутка.
   ДЕДУШКИН. Где вы сказали?
   ТОЛЬ. Он пошутил.
   ДЕДУШКИН. Пошутил? Нет-нет, я не пошутил. Действительно ракетных войск. Они мне подарили макет ракеты из сердолика. В натуральную величину. То есть не мне, конечно, а Академии. Я даже не знаю, где он теперь стоит, макет этот.
   ТОЛЬ. Может быть, соединить вас сейчас с Игорем?
   ДЕДУШКИН. С Игорем Тамерлановичем?
   ГОЦЛИБЕРДАН. С ним. С Тамерланычем.
   ДЕДУШКИН. Но вы же сказали, он сейчас спит. Сейчас как раз обед. Полбутылки водки, вы сказали.
   Пауза.
   А потом – там всегда снимает трубку охранник. И разговаривает как-то очень неделикатно. Я в последнее время все больше звоню Машеньке. Чтобы передавать через нее. Вот и вчера звонил. Напоминал про прием в посольстве Финляндии. Да, сегодня же прием. Игорь Тамерланович туда приглашен. Я его там увижу и могу ему что-нибудь передать.
   ТОЛЬ. Он не придет на прием.
   ДЕДУШКИН. Почему вы думаете?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он не думает, он знает.
   ТОЛЬ. Там, в Больших Сумерках, наша охрана. Она разбудит его, если я попрошу.
   ДЕДУШКИН. Да, но стоит ли? Если Игоря Тамерлановича разбудить, он будет изрядно раздосадован. Я ему сам позвоню, но попозже. Сразу после Нового года. Как раз он отдохнет…
   ГОЦЛИБЕРДАН. До Нового года еще три недели, Евгений Волкович. А мы хотим с ним увидеться в субботу. В эту субботу.
   ДЕДУШКИН. Но если он, как вы говорите, не придет сегодня в финское посольство, а потом еще три недели, то как же я ему позвоню? Загадка, честное слово.
   ТОЛЬ. Евгений Волкович!
   Пауза.
   ДЕДУШКИН. Да-да, Боренька.
   ТОЛЬ. Как там движется с приватизацией пансионата «Правды»?
   ДЕДУШКИН. С чем-чем, Толенька?
   ТОЛЬ. С пансионатом «Правды». В Сочи. Мне сказали, что все бумаги уже готовы, и только управление делами чего-то тянет.
   ДЕДУШКИН. Пансионат «Правды». Да. Мы хотим там сделать цех-инкубатор для молодых экономистов. Восемнадцати-девятнадцати лет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Чтоб они там плодились и размножались.
   ТОЛЬ. Подожди, Гоц. Я хочу сказать, что мог бы позвонить в управление делами. Если вы хотите, конечно. По этому вопросу они меня послушают.
   ДЕДУШКИН. Как вы думаете, молодые люди, может быть, мне одному съездить к Игорю Тамерланчу? В эту субботу. Машенька мне всегда говорила, что он любит меня, потому что я добрый старик. А добрые старики хорошо действуют на нервы.
   ТОЛЬ. Это хорошая идея. Пожалуй.
   ГОЦЛИБЕРДАН. У вас есть приличный повод?
   ДЕДУШКИН. Повод? О, да. У моей внучки Алисочки еще нет последней книги Игоря Тамерланча. С дарственной надписью. И без дарственной – тоже нет. А ей скоро лететь на Гавайи. Как же она полетит без книги? Надо что-то почитать в самолете.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да уж. Девять часов до Нью-Йорка, а потом до Гавайев – еще столько же. Без Тамерланыча нашего никуда.
   ТОЛЬ. Это прекрасная идея, Евгений Волкович. Когда поедете к нему, в субботу, то передайте следующее. Американцы приглашают его выступить с лекциями. Или нет – просто с выступлениями. Выступить с выступлениями. Ерунда какая-то, но все равно. На месяц. Недель на пять. Выступлений семь или восемь. Максимум десять. По два выступления в неделю. Без перенапряжения. Я дам ему свой самолет. Полетит с охраной. Жить будет только в любимых гостиницах.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он любит всякие «Реле» и «Шато». Чтобы похоже на средневековые замки.
   ТОЛЬ. Вот в таких жить и будет. Американцы платят по десять тысяч за выступление. Нет, я ошибся, – по пятнадцать тысяч за выступление. Этого достаточно.
   ДЕДУШКИН. И когда же они его приглашают?
   ТОЛЬ. Приглашают сейчас. А лететь – в январе. Скоро после Нового года.
   ДЕДУШКИН. После Рождества?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Какой-то вы не такой большевик, Евгений Волкович.
   ТОЛЬ. После Рождества.
   ДЕДУШКИН. Значит, пять недель после Рождества?
   ТОЛЬ. Пять. После.
   Гоцлибердан. Пять и после.
   ДЕДУШКИН. А больше они никого не приглашают?
   ТОЛЬ. Пока не приватизирован пансионат «Правды».
   Нельзя торопиться.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Американцы следят за этим.
   ДЕДУШКИН. Я позвоню ему сегодня. Как мы расстанемся. Наверное, не надо, чтобы соединяли через вашу приемную. Если поеду я один. На дружеский обед. Как вы думаете, Игорь Тамерланович не проспит дружеский обед со мной? Я, кстати, сам люблю прикорнуть днем. У меня в Академии прекрасная комната отдыха. В стиле санатория «Болшево». Из шестидесятых годов, знаете ли. Когда я был референтом академика Арцибашева…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Говорят, Евгений Волкович, у вас новый «Лексус»? LS 600 hL?
   ДЕДУШКИН. Кто-кто говорит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Говорит молодежь. Студентики там, то-се.
   ТОЛЬ. Студентики говорят.
   ДЕДУШКИН. О, это же не мой «Лексус».
   ТОЛЬ. А чей же?
   ДЕДУШКИН. Это собственность Академии. Подарок. Одни родители подарили из Дагестана. Я их даже не видел, честно говоря. Родителей не видел. Один «Лексус» отдал в студенческий профком. А другой пока возит меня. Мне спину хорошо, знаете ли. Там, в «Лексусе», есть массаж. Сиденье прямо массирует спину. Я раньше на «БМВ» ездил, так там массажа же не было.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не может быть, чтоб в новой «семерке» «БМВ» не было массажа.
   ДЕДУШКИН. Не было – не было. Данечка! Честное слово.
   ТОЛЬ. Он не любит, когда его называют Данечка.
   ДЕДУШКИН. Гоценька разрешил мне называть его с любого места фамилии.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Разрешил. Называйте.
   ТОЛЬ. Там, в «БМВ», вас, наверно, с комплектацией подвели. ДЕДУШКИН. Должно быть. Я как-то сразу почувствовал, что – как вы говорите?..
   Гоцлибердан. С комплектацией.
   ДЕДУШКИН. Да-да, с комплектацией что-то не то. А «Лексус» очень хорошо для спины. Мне ведь 76 лет. Через три месяца настанет 77. И все 77 давят на одну эту спину.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Когда поедете на мои похороны, не забудьте сделать массаж по дороге.
   ДЕДУШКИН. Массаж по дороге? Именно, что по дороге. Не трачу теперь ни секунды лишнего времени. Еду на ученый совет, и…
   ТОЛЬ. Хотите еще чаю, Евгений Волкович?
   ДЕДУШКИН. Да-да, конечно, я поеду. Не стану вас больше отвлекать. Вы позвоните вскорости в управление делами, Борис Алексеевич?
   ТОЛЬ. Завтра позвоню. А может, сегодня позвоню.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как карта ляжет.
   ДЕДУШКИН. Вы мне перескажете до субботы?
   ТОЛЬ. Они сами вам перескажут.
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы же большевик, Евгений Волкович. Как увидите сияние, охерительное, от одного края неба до другого, значит, – можно заезжать в пансионат «Правды».
   ДЕДУШКИН. Может быть, еще чашечку чаю прежде, чем я поеду? Нынче холодно, настоящая царская зима. Так моя прабабушка говорила, Алиса Бруновна Энгельгардт. Царская зима – говорила она. В честь нее Алисочку назвали, внучку мою.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В честь зимы?
   ТОЛЬ. Конечно, выпейте, Евгений Волкович. Сухари, пряники, все что угодно.
   ДЕДУШКИН. А что я должен сказать про этого молодого священника?
   ТОЛЬ. Ну, что мы не понимаем, как человек нашего образования и круга может столь увлекаться безграмотным попом. Им там говорить-то не о чем, я уверен.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, профессор, но это далеко не все. Безграмотный поп или не безграмотный – это полдела. Даже четвертьдела. Самое главное – что он агент ФСБ. Вырви глаз. Его специально подослали к Тамерланычу, чтобы узнать все тайны русского либерализма.
   ДЕДУШКИН. Тайны русского либерализма? Какой кошмар!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Поп – полковник ФСБ. Даже не подполковник. С опережением графика получил звездочку. А знаете, почему?
   ДЕДУШКИН. Почему, Гоценька?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Потому что охмурил нашего Тамерланыча, блядь. А Тамерланыч – крупная рыба. Они давно хотели к нему подобраться. Но никак не могли. Вот и подобрались, в конце концов. Через попа.
   ТОЛЬ. Гоц, ты передашь Евгению Волковичу в пятницу все материалы?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, я передам Евгению Волковичу в пятницу все материалы.
   ДЕДУШКИН. Какой прекрасный чай! Со времен моей первой тещи, Софьи Лазаревны Нимврод, я не пил ничего подобного.
   Стук каминных часов.
   Знаете, Боренька, что я хотел еще сказать.
   Тревога.
   Пришлите мне, пожалуйста, новую трость. А то эта износилась совсем.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Исходилась.
   ТОЛЬ. А сейчас у вас какая?
   ДЕДУШКИН. Сейчас – канадский клен, с хрустальным набалдашником. А мне хотелось бы – норвежский граб. С порфировым набалдашником. Вы запишете?
   ТОЛЬ. Я запомню.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я запомню.
   ТОЛЬ. Мы запомним.
   ДЕДУШКИН. Вы помните историю, откуда у меня такое пикантное отчество?
   Раскаты зимнего грома.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В сто семнадцатый раз.
   ТОЛЬ. Я всегда помнил, но сегодня утром почему-то забыл. ДЕДУШКИН. Да-да. Меня же регистрировали в провинции. Это было летом, на Волге. Недалеко от Саратова.
   Мы на даче жили. Папа был командир пожарной охраны всего Среднего Поволжья.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Пожарных соединений.
   ДЕДУШКИН. Пожарных соединений. Всего среднего Поволжья. Он был на работе. А бабушка старенькая понесла меня регистрировать. В ЗАГС. Ей имя сказали, какое выбрать: Женечка. А остальное – забыли сказать. А бабушка старенькая совсем. Неграмотная. Из деревни. Ее в ЗАГСе спрашивают: как по батюшке-то младенец будет? А у меня папа был по фамилии Волков. Федор Николаевич Волков. Бабушка и говорит: Волков. Отчество с фамилией перепутала. Тут ее спрашивают: а фамилиюто какую младенцу давать будем. Дедушкину, – отвечает бабушка. В смысле по дедушке. По материнской линии. Он у меня был Энгельгардт. Максим Карлович Энгельгардт. А они все перепутали. Из-за бабушки все. Из-за бабушки. Старая, слепая. Я должен был стать Евгений Федорыч Энгельгардт. А стал Евгений Волкович.
   ДЕДУШКИН. Не переделывать же теперь. Правда?
   Начинается настоящая декабрьская гроза.
   Охрана выносит Дедушкина.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Для начала достаточно.
   ТОЛЬ. Там, в Сумерках, – работают наши ребята?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Охраняют?
   ТОЛЬ. Охраняют.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Наши.
   ТОЛЬ. Поручи им пописать. С завтрашнего дня. И с хорошей техникой. Игорь любит, когда остается один, бормотать себе под нос. Вот в этом бормотании самое важное и есть. Нам обязательно надо знать, что он себе бормочет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты можешь на меня обижаться, Борис, но там уже трое суток как пишут.
   ТОЛЬ. Это отлично. А в церкви?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В церкви – пока нет. Все в низком старте. Ждет твоих указаний.
   ТОЛЬ. А где эта церковь-то?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Жирафья Канавка. С видом на стадион «Тыловые запасы».
   ТОЛЬ. Какая задница! Не мог себе поприличнее церковь найти.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Видно – не мог.

III

   Мария, Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка-Машка, привет-привет тебе.
   МАРИЯ. Привет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, как всегда, страшно занята своей щенячьей работой?
   МАРИЯ. Я устала немного. Что ты хотел, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не что, а кого. Ты же знаешь, Машка, я всегда хочу только тебя.
   МАРИЯ. Перестань ерунду. Тем более по телефону.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Если этот телефон кто и слушает, то только наши. А наши никогда не расшифруют того, чего не надо.
   МАРИЯ. У тебя какое-то дело?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У меня очень маленькое дело. Твой муж что-то собирался делать в январе?
   МАРИЯ. Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю, что он будет делать завтра. Хотя знаю – спать и пить. Вот что будет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он не поехал к финнам вчера?
   МАРИЯ. Нет. Не поехал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Но в церковь, к попу своему – он сегодня собирается?
   МАРИЯ. Откуда ты знаешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я не знаю, я спрашиваю тебя.
   МАРИЯ. Про это мог бы узнать у него напрямую.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну что ты. Я же такой деликатный. И потом – у меня есть ты. Такой упругой пизды я не помню за всю свою жизнь. Ни до, ни после.
   МАРИЯ. Прекрати немедленно эту гадость.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Хотя после ничего и не было. Ты же не подозреваешь меня, что я сплю со своей женой.
   МАРИЯ. Тебе поручено что-то конкретное?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты догадлива, как всегда. Боря просил узнать: сможешь ли ты отмобилизовать Тамерланыча, чтобы он в январе в Америку съездил. С выступлениями. О пользе и последствиях либеральных реформ. Пятнадцать тысяч долларей за выступление. Боря дает свой самолет. Охрану. Только лучшие гостиницы. И – никакого виски. Здоровый образ жизни. Английский язык круглосуточно. Фитнес-центр с утра. Чай «Эрл Грей» – на ночь. И – сон праведника. Так как?
   МАРИЯ. Хороший вопрос. Ты думаешь, он выдержит целый месяц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это я тебя хотел спросить. Ты-то что думаешь? Выдержит? Даже не месяц. А пять недель.
   МАРИЯ. Я так устала, что сама ничего не понимаю. Выдержит – не выдержит. Он плохо переносит долгие полеты, ты же знаешь. Помнишь ту историю с Ирландией. Пять часов, две бутылки виски. Его еле откачали. А здесь сколько?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Девять часов до Нью-Йорка. Потом пять выступлений на Восточном побережье, и четыре – в университетах. В Лиге плюща – как романтично звучит! Первые три дня – акклиматизация. Самое главное – собрать его. Чтобы не ушел в запой накануне. Американцы очень ждут. Они его очень любят.
   МАРИЯ. Самое смешное, что я тоже очень его люблю.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это неправда. Ты уговариваешь себя. Любить ты можешь только меня. Когда я касаюсь прямоугольной родинки на твоей правой груди. Это невозможно сыграть.
   МАРИЯ. Прекрати эту баланду сейчас же.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Разве ты знаешь смысл слова «баланда»? Истинный смысл?
   МАРИЯ. Ты хочешь, чтобы я сама сказала ему про Америку? А откуда я узнала?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, блядь, я этого совершенно не хочу. Ужасающе, удручающе не хочу.
   МАРИЯ. Не ругайся, пожалуйста.
   ГОЦЛИБЕРДАН. К вам напросится в гости профессор Дедушкин. На субботу. Он и передаст.
   МАРИЯ. Он, кажется, милый старик.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Борис подарит ему новую трость. Гималайский дуб с набалдашником хинганского перламутра.
   И прямо с этой тростью милый старикан заявится к вам. В Большие Сумерки.
   МАРИЯ. В субботу? А Игоря кто предупредит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сегодня старик проест ему всю плешь. Воскресит, как Иисус Лазаря. Там Боря пообещал профэссору помочь спиздить одну недвижимость. Так дедуган готов расстараться по полной программе. Если Игоряшка будет в субботу хоть немного трезв, тебе – медаль.
   МАРИЯ. Не ругайся. Я постараюсь. Но я уже ничего не могу сделать. Там что-то происходит.
   Гоцлибердан. Там – это в церкви?
   МАРИЯ. Там – это в голове Игоря. Он сидит целыми днями и бормочет себе под нос. Пока не заснет. А выезжает только к священнику. Мы уже полгода не были нигде в гостях.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Полгода – это не срок. А бормочет – это хорошо, что бормочет. Еще бы записать и расшифровать это – цены бы не было. Ты видела этого священника?
   МАРИЯ. Один раз. Тощий молодой парень. Неприятный очень.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Священники вообще приятными почти не бывают. Так вот. Подготовь мужа, пожалуйста, к поездке в Америку. Самолет Корпорации вечной жизни. Не хрен собачий! А мы бы с тобой тем временем тряхнули молодостью. На недельку – в Доломиты, а?
   МАРИЯ. Я с тобой больше никуда не поеду.
   ГОЦЛИБЕРДАН. И меньше не поедешь. Конечно. Обсудим ближе к делу. У него сейчас есть хорошие костюмы?
   МАРИЯ. Они будут малы. Он поправился.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Надо, чтобы до Рождества похудел. Или пару новых костюмов. И вспомнил английский хоть понемногу. Купи ему хорошие фильмы без перевода.
   МАРИЯ. Я не знаю, как мы дотянем до Рождества.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как-нибудь дотянете. Ты помнишь девяносто второй год? Вот когда было трудно. И ничего.
   МАРИЯ. Я не помню. Это слишком давно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты не можешь не помнить. Тогда я впервые соблазнил тебя в вип-комнате ресторана «Феникс». Мексиканского ресторана. В здании Мосгорсправки.
   МАРИЯ. Ты позвонил специально, чтобы обижать меня?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я позвонил, чтобы сказать: ты первая женщина без очков, которую я полюбил. Я раньше не мог без очков. И только с тобою – смог.
   МАРИЯ. Я хочу заказать контактные линзы.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Они тебе не нужны. Ты видишь лучше всех нас вместе взятых.
   МАРИЯ. Я ничего не вижу. Какой-то туман перед глазами.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это декабрь. В декабре бывают туманы. И снова осень пахнет тамерланом, дорога непроезжая черна, за полустанком или за туманом, как водится, не видно ни рожна… Все-таки самое прекрасное в твоем муже – это его отчество.
   МАРИЯ. Он завтра будет в городе. Интервью. На работе. Я попробую одеть его в костюм. Не знаю, что выйдет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Интервью? С кем?
   МАРИЯ. Кажется, «Вашингтон пост». Я уже запуталась в этих названиях. У меня своей работы полно, в конце концов.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не все скоту масленица, будет и «Вашингтон пост». Надеюсь, он не пьяный поедет?
   МАРИЯ. Это я надеюсь, что не пьяный. К чему ты это, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Если ты останешься в Сумерках, я мог бы заехать к тебе.
   МАРИЯ. Я на работе. Ты должен повесить трубку, или я сделаю это сама.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я все так же люблю тебя, моя киска.

IV

   Кочубей, Пол Морфин.
   КОЧУБЕЙ. Откуда у вас такой хороший русский?
   МОРФИН. О, спасибо. Не очень хороший. Я родился в России. Точнее, я родился в Советском Союзе. Я жил здесь до шести лет. И до шести лет говорил только порусскому.
   КОЧУБЕЙ. Очень интересно. А кто ваши родители?
   МОРФИН. Так, помните, спрашивали большевики: а ваши кто родители, что вы делали до семнадцатого года?
   КОЧУБЕЙ. Нет-нет, что вы, я не в том смысле…
   МОРФИН. Отец – шахматист. Мать – мещанка. Они уехали из СССР в 78-м году. Я учился в Америке. В школе, колледже и университете.
   КОЧУБЕЙ. Как это – мещанка?
   МОРФИН. Так по-русскому не называется? Вы слишком похвалили меня. Та, кто сидит дома и занимается домашним хозяйством.
   КОЧУБЕЙ. Это домохозяйка.
   МОРФИН. Да, домохозяйка. ДОмОхозяйка, так?
   КОЧУБЕЙ. Домохозяйка. А вот мой отец был первый секретарь Ташкентского горкома партии. Еще молодым.
   МОРФИН. Я хотел спрашивать вас про ваших родителей. Но не с самого начала. Но если вы уже заговорили, продолжайте, пожалуйста.
   КОЧУБЕЙ. Продолжать? А куда?
   МОРФИН. Дальше, прямо. Ведь ваш отец был из советской номенклатуры, не был ли?
   КОЧУБЕЙ. В 39 лет он стал первым секретарем Ташкентского горкома партии. Это довольно молодой возраст по тем временам. Мы все жили в Ташкенте. Но мама очень хотела уехать в Москву, и он согласился на замминистра мелиорации. На понижение согласился. Хотя почему – был? Мой отец жив. Тамерлан Пурушевич? Он точно жив. Хотя я, конечно, могу ошибаться. Хотите, я позвоню жене и узнаю? И уточню?
   МОРФИН. Э-э-э… Единственное, в чем я уверен, – что мой отец мертв. Он умер 11 лет назад. Во время турнира в Гронингене. За шахматной доской. Испанская партия.
   КОЧУБЕЙ. Людочка, соедини меня с Марией Игнатьевной!
   МОРФИН. Давайте я пока спрошу вас. Ваша семья когда переехала из Ташкента в Москву?
   КОЧУБЕЙ. Году в 71-м. Или 72-м. С возрастом память начинает немного подводить. Но немного. В основном я все помню. Я закончил школу. В 17 лет. Я 54-го года. Значит, это было в 71-м. Если бы отец остался в Ташкенте, он дорос бы до первого секретаря Узбекистана. А потом бы, после СССР, стал президентом Узбекистана. Кровавым тираном и деспотом. Узбекбаши. И вы бы брали интервью не у меня, у него. А я возглавлял бы Хельсинкскую группу и вызволял узбекских диссидентов. Пока отец не посадил бы меня в зиндан. Хороший сюжет, правда?
   МОРФИН. А как было на самом деле? Вы сказали, ваш отец стал заместителем министра.
   МОРФИН. На самом деле. Мама обязательно хотела, чтобы я учился в Москве. То есть чтобы я получил в Москве высшее образование. Не в Ташкенте. Меня направили в МГИМО. Московский государственный институт международных отношений. Тогда это называлось МИМО. Без Г. Просто Московский институт международных отношений. Я поступил по республиканской узбекской квоте.
   МОРФИН. Что это значит?
   КОЧУБЕЙ. Союзные республики имели квоты в московских вузах. Чтобы не дискредитировали нацменов. Вот я и пошел как нацмен.
   МОРФИН. Нацмен – что это? Я слышал слово «нацбол».
   КОЧУБЕЙ. Нацмен – это национальное меньшинство. Я пошел как узбек, хотя узбеком я не был. В общем-то, я и сейчас не узбек. Я даже меньше узбек, чем тогда. А «нацбол» – это что?
   МОРФИН. Нацбол – это национал-большевик. Лимонов – слышали?
   КОЧУБЕЙ. Какая-то гадость, да-да. Они, кажется, забрызгали мне костюм майонезом в Манеже. Когда я выступал. В честь открытия выставки «300 лет русского либерализма». Хороший был костюм, «Патрик Хельман». Так и не отстирался. Жена говорит, так и не отстирался. Людочка, ты соединяешь с Марией?
   ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Мария Игнатьевна обещала перезвонить через семь минут.
   КОЧУБЕЙ. Отменно. Великолепно. Вы что-то спрашивали?
   МОРФИН. Я спрашивал, как ваш отец поехал в Москву.
   КОЧУБЕЙ. Мама хотела, чтобы я учился в МИМО. А раз я там учился, то и семья должна была оказаться в Москве. Я был на втором курсе. Отец перевелся на должность заместителя министра мелиорации. Это было ниже, чем первый секретарь столицы союзной республики. Но зато нам сразу дали трехкомнатную квартиру. В кирпичном совминовском доме, на Больших Каменщиках. А потом папа дорос до завотделом сельского хозяйства ЦК. Уже при Горбачеве. И нам дали новую четырехкомнатную квартиру. В цэковском доме на Патриарших. Вот так примерно. А старую при том – не забрали.
   МОРФИН. Ваш отец дружил с Горбачевым?
   КОЧУБЕЙ. Дружил? Наверное, нет. Он по линии Минмелиорации часто ездил в Ставрополь, где Горбачев был первым секретарем. Они ценили друг друга. Когда Михал Сергеич стал секретарем по сельскому хозяйству, он пригласил папу заместителем заведующего отделом. А когда стал генсеком, папа сделался завотделом. Такая примерно история. Личной дружбы не было. Мои родители никогда не были у Горбачева дома.
   МОРФИН. Есть версия, что Горбачев помог вам стать редактором экономики газеты «Правда».
   КОЧУБЕЙ. Это чепуха какая-то.
   МОРФИН. Почему? Разве было не так?
   КОЧУБЕЙ. Я не знаю, кто продал вам эту версию…
   МОРФИН. Я получил ее бесплатно. Свободно, как у нас говорят.
   КОЧУБЕЙ. Я понимаю. Это так у нас говорят, что продали. Но к моему приходу в «Правду» Горбачев никакого отношения не имел.
   МОРФИН. А как же это произошло?
   КОЧУБЕЙ. Очень просто. Я сидел в своем кабинете. В Институте экономики Академии наук. Маленький кабинет, метров 11, в лучшем случае – 12. Я был заведующим лабораторией. Раздался звонок. Это звонил телефон. Главный редактор газеты «Правда». Он пригласил меня приехать и стать редактором отдела экономики. Вот и все.
   Страшный, уничтожающий звонок.
   ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланч, это Мария Игнатьевна.
   КОЧУБЕЙ. Машуля, ты давно разговаривала с папой? Ну да, с Тамерланом Пурушевичем. С моим папой. Что ты говоришь?!
   Спасибо. Спасибо огромное. Я скоро позвоню. Сейчас интервью, а потом позвоню. Пока, любимая.
   МОРФИН. Что-то случилось?
   КОЧУБЕЙ. Оказывается, Тамерлан Пурушевич сломал лодыжку на запястье. Позавчера. И жена мне говорила, но я не расслышал.
   МОРФИН. Очень хорошо. Он жив.
   КОЧУБЕЙ. Он действительно жив. Я не ошибался. Так про что вы спрашивали?
   МОРФИН. Мы говорили, как вы стали редактором «Правды».
   КОЧУБЕЙ. Да, совершенно сам собою стал.
   МАРИЯ. Вы ведь были очень молоды, не так ли. Это в каком году случилось?
   КОЧУБЕЙ. В 89-м. Мне было 35 лет. Не такая уж юность, позвольте заметить.
   МОРФИН. Но для главной газеты ЦК это было молодо. Вы принадлежали к большой советской номенклатуре. К тому же вы были официальный экономист. Вы чувствовали, что экономика СССР неэффективна? Что она идет к краху?
   КОЧУБЕЙ. Я не просто чувствовал – я знал. Не забывайте, что я был заведующим лабораторией марксистсколенинского анализа. В Институте экономики Академии наук. И я имел доступ к закрытой информации. А закрытая информация была шокирующая. Я точно знал, что советскую экономику ждет крах. И если бы СССР не распался политически в 91-м, он рухнул бы экономически году в 93-м. В 94-м максимум.
   МОРФИН. Вы знали про крах. А почему вы пошли работать в основную газету ЦК Компартии?
   КОЧУБЕЙ. Я не очень понял ваш вопрос. Что значит почему?
   МОРФИН. Я хотел сказать, что вы, возможно, могли бы уклониться от работы в газете «Правда».
   КОЧУБЕЙ. А, вы в этом смысле. Я не хотел расстраивать отца. Тамерлана Пурушевича. Он сильно расстроился бы, если б узнал, что меня приглашали в «Правду», а я не пошел. Он был член ЦК КПСС. Для него «Правда» – это было все.
   МОРФИН. Я читал ваши некоторые статьи в «Правде». За девятнадцать восемьдесят девять, девятнадцать девяносто. Вы тогда писали, что у экономики социализма огромный запас прочности. А капитализм в Советском Союзе не наступит никогда.
   КОЧУБЕЙ. Я этого не писал.
   МОРФИН. Каким образом?
   КОЧУБЕЙ. Никаким образом.
   МОРФИН. Но там стоит ваша подпись.
   КОЧУБЕЙ. Подпись стоит, но я этого не писал. Это писали стажеры, а я только подписывал. Меня вынуждали как члена партии.
   МОРФИН. Я не очень понимаю эту систему. Вы можете поподробнее?
   КОЧУБЕЙ. В газете были стажеры, в основном – дети и внуки членов Политбюро. Они очень хотели написать, что экономике СССР ничего не угрожает. Про гигантский запас прочности. Но с их фамилиями их не стали бы публиковать. И приходилось подписывать мне. Я отрабатывал свой долг перед «Правдой».
   МОРФИН. Я все равно не совсем понял. Обычно в такой системе поступают наоборот – вы пишете, а биг босс подписывает своим именем. Как будто он написал.
   КОЧУБЕЙ. Уже была перестройка. И все стало наоборот. Я не могу вам этого целиком объяснить. Давайте перейдем на другую тему. У меня не так много времени, к сожалению. Я должен ехать в посольство Финляндии. На прием.
   МОРФИН. В честь министра экономики Урхо Зекконена? Этот прием был вчера. Вас там ждали, между прочим. Урхо Зекконен спрашивал два раза: прибудет ли мистер Кочубей?
   КОЧУБЕЙ. Вы что-то хотели спросить меня, мистер Морфин?
   МОРФИН. Согласен. Давайте дальше. Я хотел вас спрашивать, как получилось так, что из редактора экономики «Правды» вы сразу были назначены премьерминистром?
   КОЧУБЕЙ. Не сразу. И не премьер-министром.
   МОРФИН. Уточните, пожалуйста.
   КОЧУБЕЙ. Когда развалился Советский Союз, я должен был стать первым послом свободной России в Ирландии.
   МОРФИН. В свободной Ирландии?
   КОЧУБЕЙ. Да, в свободной Ирландии.
   МОРФИН. Почему вы не поехали?
   КОЧУБЕЙ. Я не не поехал. Моя теща, мать моей нынешней жены, – известная детская писательница. И она очень дружила с тогдашним министром иностранных дел. Теперь уже совсем забытый. Тузиков был такой. Краткий мужчина с низковатым голосом. Хриплый такой. Я даже не знаю, где он сейчас. Говорили, что работает где-то в Ираке. Или на фармацевтов. Или на фармацевтов в Ираке. И уже все было договорено. Ирландия – чудесная страна. Люблю ее. Напишите обязательно: чудесная страна, люблю ее.
   МОРФИН. Я уже так написал. Wonderful, I like it.
   КОЧУБЕЙ. Я выучил несколько фирменных ирландских приветствий. С детства читал гороскоп друидов, и запомнил.
   МОРФИН. Признаться, я не знаю ни одного фирменного ирландского приветствия.
   КОЧУБЕЙ. А еще я в юности зачитывался «Улиссом» Джойса. И благодаря этому влюбился в Дублин. Вы читали «Улисса» Джойса?
   МОРФИН. Я читал. Хотя не могу сказать, что зачитывался. А в каком году вы впервые прочли «Улисса»?
   КОЧУБЕЙ. В 75-м. Или 77-м. Точнее не помню.
   МОРФИН. В каком языке?
   КОЧУБЕЙ. На русском. Я по-русски читал.
   МОРФИН. Я помню, что первый русский перевод «Улисса» был издан в девяностом году. Это не так?
   КОЧУБЕЙ. Да, для народа – в девяностом году. Совершенно точно. Но был еще специальный перевод для ЦК КПСС. Его тайно издали в 75-м году. Мой папа в 74-м стал членом ЦК, поэтому у нас дома была эта книжка.
   МОРФИН. Она у вас есть до сих пор?
   КОЧУБЕЙ. Я подарил ее старшей дочери на совершеннолетие. А почему это вас так интересует?
   МОРФИН. Я филолог. Я не зачитывался, как вы сказали, но меня интересовал Джеймс Джойс. Особенно переписка с Уэллсом. И почему все же вы не отправились в Ирландию как посол?
   КОЧУБЕЙ. Был такой Геннадий Крокодилов. Он работал собкором «Правды» в Свердловске. Много лет работал. Пьяница был. То есть пил много алкоголя. Вы знаете, что такое – собкор?
   МОРФИН. Честно говоря, нет.
   КОЧУБЕЙ. Собственный корреспондент. И при мне, когда я возглавил отдел экономики «Правды», Гена все еще был собкором. А потом он стал у Ельцина руководителем канцелярии. И он позвонил мне тогда, и сказал, что Ельцин ищет советника по экономике. По радикальным экономическим реформам. И что моя кандидатура рассматривается. Было семь вечера. За мной прислали черный автомобиль «Волга», и я поехал на дачу к Ельцину.
   МОРФИН. Крокодилов порекомендовал вас Ельцину?
   КОЧУБЕЙ. Я этого не сказал. Он просто организовал черную «Волгу», которая пришла за мной.
   МОРФИН. Но у вас был служебный автомобиль в газете «Правда»? Зачем надо было еще машину?
   КОЧУБЕЙ. У меня тоже была «Волга». Но белая. Или даже какая-то грязно-серая. Такую не пустили бы на дачу к Ельцину.
   Пауза.
   Так вот. Ельцин принял меня. Мы пили водку. Очень хорошую водку по двести рублей бутылка. Тогда зарплата у шофера редакции была четыреста рублей. А тут бутылка водки стоила двести. Ельцин предложил мне стать его советником. По экономике. Сказал, что читал все мои статьи.
   МОРФИН. Про надежность советского строя?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Другие. Я просил бы вас не возвращаться назад. Я могу сбиться, и тогда наша беседа потеряет смысл.
   МОРФИН. Да. Извините. Ельцин предложил вам, и вы…
   КОЧУБЕЙ. Отказался.
   МОРФИН. Отказались?!
   КОЧУБЕЙ. Отказался. Я ответил Ельцину буквально следующее. Дорогой Борис Николаевич! Для меня честь быть вашим советником по экономике. Но у советника нет никаких реальных полномочий. Я буду числиться советником, а тем временем руководить экономикой будут замшелые ретрограды типа академика Арцибашева. Которые ни черта в экономике не понимают и очень быстро приведут ситуацию к краху. И тогда мне, как советнику, придется отвечать. Я не смогу никому объяснить, что моих советов никто не слушал, а все слушали Арцибашева, потому все и развалилось. Лучше вообще не работать во власти, чем быть таким человеком во власти, которого никто не слушает. И тогда я сказал Ельцину: Борис Николаевич, если вы действительно хотите радикальных рыночных реформ, которые объективно необходимы стране, чтобы она не разделила участь Советского Союза, я готов взять на себя ответственность. Я готов стать министром экономики и определять идеологию реформ. Но, поскольку идеология без денег ничего не стоит, и опыт Советского Союза это доказал, я готов стать министром экономики и финансов и проводить реформы. Вот так я сказал.
   МОРФИН. Вы так сказали Ельцину?
   КОЧУБЕЙ. Да, разумеется. Я так сказал.
   МОРФИН. Невероятная история! И что ответил Ельцин?
   КОЧУБЕЙ. В этот момент принесли хороший французский коньяк за 344 рубля. Ельцин сказал, что подумает и даст ответ утром. Он оставил меня ночевать у себя на даче. Я не хотел оставаться у Ельцина. Я хотел ехать домой к жене. Но он меня уговорил.
   МОРФИН. И что было утром?
   КОЧУБЕЙ. Мы ели превосходный базиликовый джем. Просто отменный джем из базилика. У нас бывал такой еще дома, в Ташкенте. До 71-го года. Или до 72-го. У меня стала чуть хуже память на даты. Ельцин сказал, что согласен сделать меня министром экономики и финансов. Больше того: он предложил мне стать заместителем председателя правительства по экономике и финансам, чтобы курировать весь экономический блок. Налоговую, таможню. Везде, где есть деньги. А председателем правительства, сказал Ельцин, буду я сам. То есть он сказал, что будет он сам, а не я. Президент предложил мне стать вторым человеком в стране. После него самого.
   МОРФИН. Вам не страшно было соглашаться? Ведь у вас совсем не было опыта.
   КОЧУБЕЙ. С одной стороны – страшно, конечно. Можно было поехать в Ирландию, наслаждаться пролесками и ни о чем не думать.
   Но с другой стороны. Понимаете, я вышел из семьи заведующего отделом ЦК КПСС. Мой отец имел семь классов среднего образования, потом ушел на фронт. Нет, я ничего не хочу сказать плохого про моего папу, ни в коем случае. Тем более он еще жив. И третьего дня сломал лодыжку на правом запястье. Но я помню его друзей, коллег. Горбачева немножко помню. Это же все люди-то были крайне безграмотные. Не знали вообще ничего. Не читали книг, кроме устава партии и сталинского «Краткого курса». Ни слова не знали ни на одном иностранном языке. И если бы один из этих людей возглавил экономику при Ельцине – было бы лучше? Да они уничтожили бы все экономические ростки за считаные месяцы. Я понимал это. Поэтому я согласился.
   МОРФИН. Скажите, а упомянутый вами Геннадий Крокодилов тоже был на том завтраке?
   КОЧУБЕЙ. Нет. С чего вы взяли? Я уж и забыл.
   МОРФИН. Но вы сказали, что это он представил вас президенту Ельцину. Я поэтому.
   КОЧУБЕЙ. Видите ли, я в то время уже был очень известным экономистом. Мои статьи читали все. И Ельцин их читал. Я не нуждался в алкоголике Крокодилове, чтобы быть представленным президенту. Это смешно.
   МОРФИН. А где Крокодилов сейчас?
   КОЧУБЕЙ. Интересный вопрос. Если вдруг узнаете ответ на него, сообщите мне. Кажется, спился в Свердловске.
   МОРФИН. Свердловск – это Екатеринбург?
   КОЧУБЕЙ. Это Екатеринбург, правда.
   МОРФИН. Очень интересно. Давайте продолжим. А почему вы потом стали премьер-министром?
   КОЧУБЕЙ. Я думаю, что Ельцин оценил заслуги экономического блока нашего правительства и сделал меня премьером. Это очень просто.
   МОРФИН. Но я имел в виду, почему Ельцин решил не занимать должность премьер-министра…
   КОЧУБЕЙ. Ельцину запретил Конституционный суд. Запретил совмещать должности президента и премьера. Тогда он внес мою кандидатуру, и парламент меня утвердил. Собственно, и все.
   МОРФИН. Но, насколько известно, парламент не хотел вас утверждать. Он утвердил вас с третьего представления.
   КОЧУБЕЙ. Не хотел утверждать, потому что спикер был очень вредный человек и ненавидел Ельцина. Когда Ельцин сказал им, что введет чрезвычайное положение, если они меня не утвердят, они сразу же утвердили. Чего о них говорить? Кто-нибудь сегодня помнит этих депутатов?
   МОРФИН. Простите, но здесь у меня будет один деликатный вопрос.
   КОЧУБЕЙ. Деликатный?
   МОРФИН. Вы не против деликатного вопроса?
   КОЧУБЕЙ. Наверное, нет. Задавайте ваш вопрос.
   МОРФИН. Дело в том, что два дня тому назад я встречался с Геннадием Крокодиловым. Он здесь, в Москве, и работает президентом Федерации спортивного карате. Просил передать вам большой привет.
   КОЧУБЕЙ. Где Крокодилов и в какой федерации – совершенно не имеет значения. Ну?
   МОРФИН. Вы подтверждаете, что в то время, когда парламент по просьбе Ельцина назначил вас премьерминистром, Крокодилов был шефом президентской канцелярии?
   КОЧУБЕЙ. Наверное. Что из того?
   МОРФИН. Крокодилов сказал мне, что за ваше назначение с третьей попытки спикеру парламента заплатили три миллиона долларов. Которые Ельцин распорядился выдать со счета некоей компании по торговле оружием. Он сказал, что лично передавал их спикеру.
   КОЧУБЕЙ. Крокодилов – спившийся деградант. Я не вижу необходимости его комментировать.
   МОРФИН. Не его, но только факт.
   КОЧУБЕЙ. Это собачья чушь. Отвратительная собачья чушь. Цель которой – бросить тень на всех либералов и демократов России. Крокодилов всегда был внештатным сотрудником КГБ и теперь продолжает отрабатывать.
   МОРФИН. Вы не подтверждаете факт передачи спикеру трех миллионов американских долларов?
   КОЧУБЕЙ. Послушайте, мистер Морфин, вы всерьез думаете, что за пост премьер-министра России просили три миллиона? Он стоит миллиарды!
   МОРФИН. Самые разные люди сказали мне, что в то время три миллиона были крупная сумма.
   КОЧУБЕЙ. Если вы хотите продолжать интервью, мы не должны обсуждать горячечный бред Крокодилова. Извините.
   Вытирает платком пот со лба.
   МОРФИН. Да-да, как вам будет удобно. Мы можем продолжать?
   КОЧУБЕЙ. Извольте, Пол.
   МОРФИН. Когда вы стали заместителем премьер-министра по экономике, у вас уже была готовая стратегия реформ?
   КОЧУБЕЙ. Когда я стал заместителем премьер-министра по экономике, распался Советский Союз. У нас не было страны. Мы стояли на пороге голода, разрухи и гражданской войны. Стратегия состояла в том, чтобы все это предотвратить.
   МОРФИН. Вы предотвратили гражданскую войну?
   КОЧУБЕЙ. У вас есть в этом какие-то сомнения? Посмотрите на улицу – гражданской войны же нет.
   МОРФИН. Простите, а каким образом вам удалось предотвратить гражданскую войну?
   КОЧУБЕЙ. Решительными реформами, которые сыграли на опережение.
   МОРФИН. То есть вы хотите сказать, что либерализация цен и уничтожение сбережений физических людей предотвратили гражданскую войну? Я тоже слышал теорию, что для войны нужны деньги. А если нет денег – никто не хочет воевать. Точнее сказать – никто не пойдет воевать. Чтобы воевать, нужно хоть немного кушать. А если нельзя кушать – невозможно воевать.
   КОЧУБЕЙ. Я как-то не расслышал.
   МОРФИН. Я имел в виду, что голодные люди воевать отказываются. Но это другой вопрос. Сейчас, много лет спустя, вы видите ошибки тех радикальных реформ?
   КОЧУБЕЙ. Какие ошибки?
   Долго и пристально.
   МОРФИН. Вы полагаете, ошибок не было.
   КОЧУБЕЙ. Я вам скажу о главном деле, которое мы сделали. Мы добились сжатия денежной массы. Мы уперлись насмерть и все-таки сжали денежную массу. Ни до нас, ни после нас это не удавалось никому.
   МОРФИН. Вы осуществляли борьбу с инфляцией?
   КОЧУБЕЙ. Да, хотя вы и филолог, но должны уже знать, что инфляция – явление монетарное. Потому, сжимая денежную массу, убиваешь инфляцию. Мы убили ее.
   МОРФИН. В тот год, когда вы были премьер-министром, я впервые приехал в Россию. В первый раз после эмиграции моих родителей. И я точно помню, что инфляция была очень большая. Цены на продукты росли каждый день. Я выходил за кофе в ближайший майкрошоп, и не было дня, чтобы…
   КОЧУБЕЙ. Послушайте, ведь это я даю интервью, а не вы. Давайте я вам расскажу про борьбу с инфляцией, а не вы мне про кофе.
   МОРФИН. Простите, я абсолютно не хотел.
   КОЧУБЕЙ. Слушайте. Тогда, такой же зимой, когда я был премьер-министром, ко мне обратился главный редактор газеты «Правда». Африкан Иванович Тимофеев.
   МОРФИН. Тот, который приглашал вас возглавить отдел экономики?
   КОЧУБЕЙ. Тот самый.
   МОРФИН. Он позвонил вам по телефону?
   КОЧУБЕЙ. Какая разница? Он не мог позвонить по телефону. Потому что его бы не соединили со мной. В моей приемной. Я же был премьер-министром, понимаете. Премьер-министр не может разговаривать с каждым, кто звонит ему по телефону. Иначе ему только и останется, что говорить по телефону, а времени, чтобы вытянуть из болота смертельно больную экономику страны, уже не хватит.
   МОРФИН. А как он с вами связался?
   КОЧУБЕЙ. Он прислал срочную телеграмму. На правительственном бланке. Его секретарша где-то раздобыла правительственный бланк по старой дружбе. Или просто лежал у них в «Правде». В сейфе. Старый, еще советский бланк. А в моей приемной не рассмотрели. Толком. Черт. Пришлось читать африканью телеграмму. Так вот. Африкан Иванович перенес инфаркт в Германии. Поехал в Германию и там получил инфаркт. Нужна была операция. То есть – нужны были сто тысяч марок на операцию. И он просил ему помочь. Чтобы бюджет заплатил сто тысяч марок. И я хотел ему помочь. Я хорошо относился к старику Африкану. Но если бы мы заплатили – был бы новый виток инфляции. Все наши усилия по сжатию денежной массы пошли бы прахом. Вы понимаете? Я отказал Африкан Иванычу. Я взял на себя такую ответственность. Не знаю, кто еще в мире был тогда способен к такой ответственности, кроме нашей команды. Мы выстояли.
   МОРФИН. И что стало с этим человеком?
   КОЧУБЕЙ. Ничего не стало. Он старенький уже был. Все там будем, как у нас говорят в России.
   МОРФИН. Но, если я правильно понимаю, оплата за границей не могла поднять инфляцию в России. Разве нет?
   Появляется звук, похожий на трение топора о скрипичную струну.
   КОЧУБЕЙ. Так всегда бывает, когда филолог приходит брать интервью у экономиста.
   МОРФИН. Я брал интервью у многих экономистов, господин Кочубей.
   КОЧУБЕЙ. А я тридцать пять раз давал интервью вашей газете. Нет – триста тридцать пять раз! И еще ни разу мне не задавали таких некомпетентных вопросов. Извините, господин Морфин, я не хотел бы продолжать.
   Я вас не выгоняю, но. Вы можете посидеть в приемной, выпить чаю.
   МОРФИН. Очень жаль, господин Кочубей, что так получилось. Я, тем не менее, расшифрую то, что вы уже сказали.
   КОЧУБЕЙ. Я позвоню в редакцию «Вашингтон пост» и попрошу, чтобы мне больше не присылали людей, которые не знают, что такое инфляция.
   МОРФИН. Я расшифрую и пришлю вам и-мейлом. Я могу взять у вашего секретаря адрес?
   КОЧУБЕЙ. Возьмите. Ступайте, пожалуйста.
   Пауза. Морщится. Закрывает глаза.
   КОЧУБЕЙ. Постойте, Пол. Вернитесь.
   МОРФИН. Вы хотите возобновить интервью?
   КОЧУБЕЙ. Я хочу сказать только одно. Вы можете включить диктофон. И записывать от руки. Пожалуйста.
   МОРФИН. Я готов.
   КОЧУБЕЙ. Как премьер-министр, я действительно совершил болезненную ошибку, о которой сожалею до сих пор. И я хочу, чтобы вы об этом написали.
   МОРФИН. Мы напишем.
   КОЧУБЕЙ. Когда я стал еще заместителем премьерминистра, мне дали государственную дачу. Члена Политбюро ЦК КПСС товарища Бакланова. Вы такого уже не помните. Дача была запущенная, потому что товарищ Бакланов был уже три месяца как в тюрьме. Он был член ГКЧП. Помните – ГКЧП, путч, переворот?..
   МОРФИН. Да, конечно, помню. Топ-ивент мировой истории.
   КОЧУБЕЙ. Семья Бакланова съехала. Сбежала от ужаса. Дача была запущенная. И там прибились бездомные собаки. То есть бродячие собаки. Человек десять. Или двенадцать.
   МОРФИН. Человек или собак?
   КОЧУБЕЙ. Человек. То есть собак. Собак. Но у меня жена тогда была беременная моей младшей дочкой. А у дочки и сейчас аллергия на бродячих собак. И я поручил начальнику моей охраны, чтобы он разобрался с собаками.
   МОРФИН. Кто был начальник охраны?
   КОЧУБЕЙ. Андрюша Полевой. Он сейчас работает вицепрезидентом по безопасности в Корпорации вечной жизни. У моего друга Бориса Толя. Вы же знаете Бориса?
   МОРФИН. Я полтора месяца назад сделал с ним большое интервью для «Вашпост». И что было дальше с собаками?
   КОЧУБЕЙ. Андрей переборщил. Я не знаю, понимаете ли вы это русское слово. Он сделал лишнее. Он расстрелял эти 12 собак.
   МОРФИН. Как вы узнали, что он их расстрелял?
   КОЧУБЕЙ. Их трупы лежали у задних ворот. Это было страшно негигиенично. Эпидемично это было даже. Работники дачи могли заразиться кариесом. В мертвых собаках всегда существует кариес.
   Пауза.
   Это была моя ошибка. Я должен был более четко объяснить начальнику охраны задачу. Собак надо было вывезти в лес. Но не расстреливать прямо под забором дачи заместителя председателя правительства. Меня до сих пор подташнивает, когда я об этом говорю!
   Хватается за носовой платок.
   МОРФИН. Вам плохо? Позвать секретаря?
   КОЧУБЕЙ. Мне все нормально. Я решил публично признать эту ошибку. И за свой счет построить приют для бродячих собак. На моем дачном участке площадью ноль целых пять десятых гектара в Серебряном Бору. Вы знаете, где Серебряный Бор?
   МОРФИН. Простите, какой площадью?
   КОЧУБЕЙ. Пятьдесят соток. По нынешним ценам, почти пять миллионов долларов. Там будет собачий приют.
   МОРФИН. Вы хотите, чтобы я это написал?
   КОЧУБЕЙ. Я хочу, чтобы вы это написали.
   МОРФИН. Я обязательно напишу, господин Кочубей.
   Исчезает.
   Людочка, проводи его. Так, чтобы он не обиделся. И еще – там есть коньячок. Треть бутылки. Очень сосет под ложечкой. Сегодня больше, чем прежде. И чем обычно. Какой фигни я ему наговорил! Даже херни – не фигни. Между фигней и херней есть чувствительная разница. Которую могут понять только люди нашего круга. Нашей страты люди, я бы сказал. Ужасно, ужасно. Где же треть бутылочки? Надо бы побыстрее.
   Людочка, набери, пожалуйста, отца Гавриила. Спроси, могу ли я подъехать сегодня после вечерней службы. Мне очень надо. Именно сегодня. Когда заканчивается эта чертова служба?

V

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Так когда начнут слушать в церкви?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В воскресенье. Все готово.
   ТОЛЬ. Ты знаешь, я подумал: может, просто повесить жука попу на мантию? Нам же не нужно слушать всю церковь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У него ряса.
   ТОЛЬ. Что?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не мантия, а ряса. Мантия – это типа у католических кардиналов. Правда, в православной церкви тоже был один митрополит, который ходил в красной мантии. Пока его не отравили. В Ватикане. Мгновенный отек легкого. На приеме у Папы Римского.
   ТОЛЬ. Сколько у тебя всякого дерьма в голове, Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Потому до сих пор и не миллиардер. В отличие от некоторых.
   ТОЛЬ. Скоро будешь. Как говорил мозг русского либерализма Игорь Тамерланович Кочубей, дайте нам десять лет спокойствия – и вы не узнаете Россию. Помнишь, он говорил это в Верховном Совете? Перед самым расстрелом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дайте нам десять лет – и вы своих не узнаете. Помню. Это еще кто-то говорил до него лет за восемьдесят.
   ТОЛЬ. Так что ты думаешь про костюм священника? Про жука, в смысле?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Прицепить на рясу сложно – нужен прямой контакт. Вот, можем пригласить попа освятить новый завод по производству презервативов, и там.
   ТОЛЬ. Ладно, не говори ерунды.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все интересующие нас разговоры ведутся в одной-единственной комнате. В правом крыле церкви. Смотрящем на юго-восток. Остальное не так важно.
   ТОЛЬ. Ну и слава Богу. Они же сегодня встречаются, ты мне сказал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сегодня.
   ТОЛЬ. И мы не узнаем, о чем они поговорили сегодня.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не узнаем.
   ТОЛЬ. Хорошо ли это?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это все равно. Главные разговоры – впереди. До тех пор, пока Тамерланыч не уедет в Америку.
   ТОЛЬ. Да, Гоц, тут возник интересный вопрос: а что, Игорь поедет один? На все пять недель?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что ты имеешь в виду? Охрану мы ему обещали. Еще пилоты будут в твоем самолете. Ты-то как пять недель без самолета перебьешься?
   ТОЛЬ. Я возьму резервный. Из 2-го авиаотряда. Нет, я имел в виду, он отправится без Марии?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты удивляешь меня, Боря. Когда Тамерланыч последний раз ездил куда-то с Машкой? Я ей предлагал со мной поехать в Доломиты на недельку, она отказалась, сука.
   ТОЛЬ. Что?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Отказалась поехать со мной в Доломиты на неделю, сука. Говорит, дескать, работы слишком много.
   ТОЛЬ. Какая у нее может быть работа?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В какой-то армии спасения от чего-то. Раздает подарки безногим детям. Жертвам противопехотных мин, ебаный в рот.
   ТОЛЬ. Зачем противопехотным детям подарки? Она что, там всерьез работает или Игорь за нее платит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь в последнее время платит только церкви, ты знаешь. А Машке нужно чем-то заниматься. Не может же она весь день смотреть на его пьяную рожу. Тут и мертвый обалдеет.
   ТОЛЬ. Ты сказал – обалдеет?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я имел в виду совсем другое. Можешь считать, я этого не говорил.
   ТОЛЬ. Да-да. Точно. Что же, Игорь будет совсем без женщины? Он в быту очень беспомощен.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я понимаю, о чем ты. Правильный ход мышления.
   ТОЛЬ. К тому же он не так уже хорош в английском языке, как ему кажется. Ему под рукой нужен переводчик.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Переводчица. У меня есть такая на примете. Работает у нас в корпорации. Стажерка. Три месяца. Пятый курс лингвистического института. Раньше это называлось МГПИИЯ – место, где проститутки изучают иностранный язык.
   ТОЛЬ. Красиво. Она сможет поехать вместе с Игорем? На пять недель?
   ГОЦЛИБЕРДАН. За дополнительные сто баксов в день она сможет еще и не то.
   ТОЛЬ. Приемлемо. А как ее зовут?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Анфиса. Очень красивое русское имя – Анфиса.
   ТОЛЬ. Это невозможно. Игорь не согласится на переводчицу с таким плебейским именем. Как собачья кличка какая-то. Анфиса! Бр-р…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, Игорь в последнее время что-то полюбил собак. Даже чересчур. А как ты предлагаешь назвать переводчицу, Борис Алексеевич?
   ТОЛЬ. Ну, что-нибудь поприличнее. Я не знаю?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Например, Ноэми тебя устроит?
   ТОЛЬ. Его, я думаю, устроит. А мне все равно. У нас есть такая переводчица – Ноэми?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, конечно. Это будет та же Анфиса.
   Мы ее переименуем.
   ТОЛЬ. Она будет знать, что она Ноэми?
   ГОЦЛИБЕРДАН. С первого дня. С первой минуты знакомства с классиком русского либерализма она будет самой настоящей Ноэми. Ей выдать новый паспорт?
   ТОЛЬ. Обязательно. Ведь Игорь может туда заглянуть. Или случайно увидеть. Во Внуково-3. В ВИП-зале, перед посадкой в самолет. И что он тогда подумает? Что мы лжецы, а он должен лететь на пять недель с девушкой, которая вовсе даже Анфиса, а никакая не Ноэми?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Паспорт будет готов. Старый мы ей на всякий случай тоже оставим.
   ТОЛЬ. Это меня не касается.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Профессор просил напомнить, чтобы ты позвонил в управление делами.
   ТОЛЬ. Не беспокойся о профессоре. Я сам о нем беспокоюсь.

VI

   Кочубей, Мария, Дедушкин.
   МАРИЯ. Я знаю, Евгений Волкович, вы любите фруктовый чай. Каркаде подойдет?
   ДЕДУШКИН. Ох, Машенька, знал бы я в моей поволжской юности, что такое каркаде. А вся страна узнала это благодаря вашему мужу. Благодаря Игорю, так сказать, Тамерланчу.
   КОЧУБЕЙ. Страна узнала это благодаря китайским контрабандистам, профессор. У нас секретный разговор?
   ДЕДУШКИН. Лишь отчасти, немного. Но, я думаю, Машенька нам не помешает.
   КОЧУБЕЙ. Она нам совершенно точно не помешает.
   МАРИЯ. Я пойду, с вашего позволения. Я никогда не люблю несекретных разговоров мужчин. Тем более – профессоров экономики. Они для меня скучноваты.
   КОЧУБЕЙ. Профессоры или разговоры?
   ДЕДУШКИН. Да что вы, Машенька. Вы, наверное, очень заняты по работе.
   КОЧУБЕЙ. Сегодня суббота.
   ДЕДУШКИН. Но это же евреи не работают по субботам. А Машенька же не еврей.
   МАРИЯ. Машенька хуже, чем еврей. Чай скоро будет. Если что – зовите, господа.
   Исчезает.
   ДЕДУШКИН. А где работает ваша супруга?
   КОЧУБЕЙ. В благотворительном фонде. Название я забыл. Развозят цветы по туберкулезным больницам. Букеты. На все праздники. И дни рождения врачей. Или больных. Я уже не помню.
   ДЕДУШКИН. Прекрасное дело. Я бы сам с удовольствием разносил букеты по туберкулезным больницам. Но Академия отнимает все время, вот в чем беда. Надо держать Академию. Мы сильно разрослись, господин член ученого совета.
   КОЧУБЕЙ. А я до сих пор член Ученого совета?
   ДЕДУШКИН. Неужели вы думаете, что наш ученый совет мог бы обойтись без вас? Дорогой Игорь Тамерланович!
   КОЧУБЕЙ. Но я давно не был на заседаниях. Уже скоро год. Я думал, там ротация, и меня вывели.
   ДЕДУШКИН. Там есть ротация. Но она распространяется не на всех. На вечных людей, таких как вы, она не распространяется.
   КОЧУБЕЙ. На вечных людей. Это вы занятно сказали. Надо посоветовать Толю. Взять меня для опытов в их корпорацию. Они только ищут рецепт вечной жизни, а тут уже целый готовый вечный человек. Печень, почки, селезенки. Все вечное.
   ДЕДУШКИН. О-о-о, я, конечно, имел в виду в другом смысле. Но лет сорок вам еще надо протянуть, Игорь Тамерланович, хотя бы сорок. Совершенно обязательным образом. Без вас реформы никак не завершатся. Без вас они – они! – дадут задний ход. Поверьте мне. Я опытный человек.
   КОЧУБЕЙ. Да кому нужны эти реформы, профессор… А чего все-таки меня не зовут на ученый совет.
   ДЕДУШКИН. Ну как же не зовут! Ну как же! Зовут, еще как зовут. Всякий раз направляем с нарочным письмо на золотом бланке – и прямо к вам в приемную. А в приемной отвечают, что вас все нету. Заняты. Нет времени. Но мы с полным пониманием, так сказать.
   КОЧУБЕЙ. И когда был последний ученый совет?
   ДЕДУШКИН. Две недели назад.
   КОЧУБЕЙ. А следующий когда?
   ДЕДУШКИН. Через две недели.
   КОЧУБЕЙ. Значит, он заседает раз в месяц?
   ДЕДУШКИН. Значит, так.
   КОЧУБЕЙ. Я в следующий раз обязательно приеду.
   ДЕДУШКИН. Следующий совет будет как раз предновогодний. Подводим итоги года. И раздаем маленькие подарки.
   КОЧУБЕЙ. Какие?
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали?
   КОЧУБЕЙ. Какие подарки?
   ДЕДУШКИН. О, маленькие газонокосилочки фирмы «Сименс». Экспериментальные. На водородных двигателях. Вам точно понравится. Вы же любите энергосбережение. КОЧУБЕЙ. А водород тоже подарите?
   ДЕДУШКИН. Водород?
   КОЧУБЕЙ. Да. Аш два. Водород. Чтобы косилочки могли косить. Они же не косят без водорода. А надо, чтобы косили. Ведь если косилочка не может косить, то является ли она, в сущности, лучшим подарком – вот в чем вопрос.
   Пауза.
   Я совсем не хотел показаться неделикатным, но это действительно так.
   Пауза.
   ДЕДУШКИН. Когда меня спрашивают, почему именно Игорь Кочубей стал идеологом и водителем либеральных реформ в России, я всегда отвечаю: потому что у него уникальный по глубине проникновения ум. Ведь ни один, ни один из наших профессоров, ни из членов ученого совета, ни из попечителей…
   КОЧУБЕЙ. Разве вы не знаете, профессор, почему Игорь Кочубей стал вождем либеральных реформ? Или – как вы назвали – водителем. Водителем реформ. Шофером реформ. Это забавно.
   ДЕДУШКИН. Как почему?
   КОЧУБЕЙ. Вы, может быть, не знаете. Я старался вам не рассказывать. Я очень боялся потерять жену. Потому и согласился пойти в правительство.
   ДЕДУШКИН. Что вы говорите? Машеньку?
   КОЧУБЕЙ. Да, мою нынешнюю жену. Марию. Домашнее имя – Марфа.
   ДЕДУШКИН. Она что – серьезно болела?
   КОЧУБЕЙ. Она вообще не болела. Она была звездой факультета. Не помните, профессор?
   ДЕДУШКИН. О-о-о.
   КОЧУБЕЙ. 91-й год. Мы поженились в июне. Еще при советской власти. Мне – 37, ей – 25. Я – уже лысоватый, скользкий, полный и вечно потею. Пастозный такой. Знаете, есть такой медицинский термин – пастозный. Она – первая красавица мировой экономики.
   ДЕДУШКИН. И международных отношений?
   КОЧУБЕЙ. И международных отношений.
   ДЕДУШКИН. На нее все оглядываются. Все мужчины. И даже женщины. И не могут понять, кто рядом с ней. Двоюродный дядя или похотливый декан факультета?
   ДЕДУШКИН. Как интересно вы умеете рассказывать, Игорь Тамерланович.
   КОЧУБЕЙ. А я тогда – редактор отдела в «Правде». Газета ЦК все-таки, не хухры-мухры. Кабинет. 25 метров, между прочим. Помните, профессор, в институте экономики у меня была конура метров 12?
   ДЕДУШКИН. Келья. Скорее, келья, чем конура.
   КОЧУБЕЙ. Келья. А тут – 25 метров. И белая «Волга» с водителем. Но все это уже не то. И ЦК не тот. И «Правда» не та. И денег уже не хватает на молодую жену. Надо хоть пару раз в месяц ходить в ресторан. Тогда открылись новые, китайские, в «Садко Аркаде», вы помните? Сейчас занюханные и грязные, с мухами поперек, а тогда ведь – казались Европой.
   ДЕДУШКИН. Я помню в Центре международной торговли. Он еще как-то назывался.
   КОЧУБЕЙ. Я по связям отца пошел в ЦК. Говорю: нельзя ли как-нибудь стать помощником Горбачева по экономике. Или советником. Я всех классиков пролистал, все экономические словари вызубрил, говорю. Я ему такие речи напишу, то мир снова увидит великого реформатора. И услышит его. И прочтет. С чистого листа, можно сказать, прочтет.
   ДЕДУШКИН. Михал Сергеича?
   КОЧУБЕЙ. Михал Сергеича. И вот, стало быть, в пятницу, 15 августа, 91-го года, в три часа дня, я как раз собрался обедать, у меня был поздний обед, в «Правде», в столовой, Африкан разрешал мне обедать в его отдельной столовой, – звонок! Из ЦК звонят и говорят – есть контакт! Вот 20-го подпишем, стало быть, союзный договор, а 21-го – подъезжай к Горбачеву! Он хочет сделать тебя советником по экономике.
   ДЕДУШКИН. И что же – вы стали советником Горбачева?
   КОЧУБЕЙ. Нет, история, профессор, была в другом. Я долго думал, говорить Марфе, то есть Марии, или не говорить. Но я и не должен был ее потерять. Ни одного шанса. И я ей сказал. В тот же день.
   ДЕДУШКИН. Что же вы ей сказали, Игорь Тамерланович?
   КОЧУБЕЙ. Что будут советником Горбачева. Михал Сергеича.
   ДЕДУШКИН. Михал Сергеича.
   КОЧУБЕЙ. Я был очень горд. Так горд, что меня распирало. Я боялся, чтобы не лопнул мой пастозный живот.
   ДЕДУШКИН. О, какого лектора не хватает Академии в вашем лице. Игорь Тамерланович!
   КОЧУБЕЙ. А что было дальше, вы помните.
   ДЕДУШКИН. Не помню. Я как раз уехал с семьей в Пицунду. В Нижнюю Ореанду. У меня дочка Танечка толькотолько родила. Внучку мою Алисочку, вы знаете.
   КОЧУБЕЙ. Как же вы могли поехать в Пицунду в Нижнюю Ореанду? Нижняя Ореанда же в Ялте. В Крыму. Там теперь Украина.
   Пауза.
   А вовсе даже не Россия. И в Пицунде не Россия. Хотя многие думают, что Россия.
   ДЕДУШКИН. Да-да, именно так. Сначала – в Пицунду, потом – в Нижнюю Ореанду. Мы с женой – в Пицунду, а Танечка с Алисочкой – в Нижнюю Ореанду. А потом наоборот – Танечка с Алисочкой – в Пицунду…
   КОЧУБЕЙ. А потом – наоборот. А потом – переворот. Советский Союз рухнул. И все отчего-то радовались. Только я не радовался. Я уже не становился советником Горбачева. И больше того: все сразу – «Правда», ЦК, белая «Волга» – все сразу умножалось на ноль. И я умножался на ноль. Было ясно, что Мария вот-вот уйдет. Она не согласится жить с совковым неудачником. Дедушкин. Куда уйдет?
   КОЧУБЕЙ. Вдаль, Евгений Волкович. В ту самую даль. И я пригласил в «Арагви» – я с детства умел ходить в рестораны, меня папа научил – я пригласил в «Арагви» Генку Крокодилова. Был такой Генка. Любимый журналист Ельцина. Из Свердловска. Наш правдист. Собкор. Мы взяли на двоих литр дагестанского коньяку.
   ДЕДУШКИН. Это безумно интересно, Игорь Тамерланович.
   Подпрыгивает на одном месте.
   Бьет тростью об пол.
   О, как мои студенты мечтали бы все это услышать!
   КОЧУБЕЙ. Дагестанского коньяку! Сейчас уже и не помнят, что был такой.
   ДЕДУШКИН. Благодаря вам не помнят, Игорь Тамерланович. Благодаря вам. Все поголовно перешли на французский.
   КОЧУБЕЙ. У вас в Академии?
   ДЕДУШКИН. По всей стране, я вас уверяю. Я видел статистику. Я читал ее.
   КОЧУБЕЙ. И я говорю ему: Генк, делай все что хочешь, я должен работать у Ельцина. Лучшего экономического спичрайтера все равно не найдете. Генка взялся. Потом – пошло-поехало. Так я и стал премьер-министром.
   Пауза.
   ДЕДУШКИН. Вы, должно быть, шутите, Игорь Тамерланович. Мы все знаем, что Ельцин пригласил вас на пост премьер-министра, потому что вы уже были мировой величиной в экономике. А кроме того – бесстрашным человеком, который мог бескомпромиссно идти путем либеральных реформ.
   КОЧУБЕЙ. Ельцин, профессор, взял меня потому, что ему нравились мои тосты. Не все. Некоторые тосты. Под водку «Романов» за двести рублей бутылка. Но главное – мне потом Генка сказал. Я смотрел на Ельцина с сыновней преданностью. С сыновней! А у Ельцина никогда не было сына. Он грезил сыном, но не сложилось. Вот почему он меня назначил.
   ДЕДУШКИН. Что такое Ельцин по сравнению с вами, Игорь Тамерланович! В учебниках экономики вам посвятят разделы, а Ельцин останется в примечаниях. И только благодаря вам, в сносках к вашим разделам.
   КОЧУБЕЙ. Может быть, и так, Евгений Волкович. Но главное было сделано – я удержал жену. Она захотела остаться с премьер-министром России. Сначала – с заместителем, а потом – с премьером.
   Пауза.
   Прочерк.
   Неужели все эти либеральные реформы не стоят одного каштанового взгляда моей Марии? Моей Марфы из деревни Большие Сумерки?
   ДЕДУШКИН. То, что вы сделали, Игорь Тамерланч, войдет в века. У меня, собственно, к вам дело одно небольшое. Но очень серьезное.
   КОЧУБЕЙ. Вы уже выпили ваш каркаде? Он остыл.
   ДЕДУШКИН. Вы так интересно рассказывали, что я не мог пить каркаде. Я мог только слушать. Игорь Тамерланч, дорогой!
   КОЧУБЕЙ. Да, что за дело?
   ДЕДУШКИН. Известные американские круги – я бы даже сказал, влиятельные американские круги – вы, должно быть, понимаете, о чем речь.
   Кочубей. О ком речь.
   ДЕДУШКИН. Да, именно так: о ком речь. Эти круги хотели бы видеть вас с лекциями в Соединенных Штатах. В январе. Следующего года в январе. Восемь лекций. Точнее, выступлений, а не лекций.
   КОЧУБЕЙ. А где в Штатах?
   ДЕДУШКИН. Гонорар – двадцать пять тысяч долларов. За лекцию.
   КОЧУБЕЙ. За выступление?
   Дедушкин. За выступление.
   КОЧУБЕЙ. Это очень скромный гонорар, профессор. Для бывшего премьер-министра. Вон, Клинтон по двести тыщ получает.
   ДЕДУШКИН. Это не станет проблемой. Я уверен, что гонорар можно увеличить.
   КОЧУБЕЙ. Не надо. Пока. А про что выступать?
   ДЕДУШКИН. Опыт либеральных реформ. В России. Интерес огромный, Игорь Тамерланович, поверьте мне. К вам лично интерес огромный. И к опыту либеральных реформ. Надо соглашаться. Это будет триумфальная поездка, вот увидите.
   КОЧУБЕЙ. Американцы обратились в Академию?
   ДЕДУШКИН. Они обратились в Кремль. Попросили дать лектора об опыте либеральных реформ. И там, в Кремле, – сразу назвали вас.
   Полушепотом.
   А меня – попросили переговорить.
   КОЧУБЕЙ. Переговорить, да. Лектором? Я должен ехать лектором?
   ДЕДУШКИН. О, это я неудачно выразился. Простите. Простите. Вы едете как идеолог и лидер либеральных реформ. Вас знают все. Везде. Поверьте мне.
   КОЧУБЕЙ. Я вам верю, профессор. Больше того: я вас люблю. Если бы вы только знали, как я вас люблю.
   Крепко обнимает Дедушкина.
   Это вы же взяли меня в Институт экономики на завлаба. Помните нашу лабораторию марксистско-ленинского анализа? С нее все и началось. Наше правительство молоденьких реформаторов. А помните, вы еще сделали меня секретарем общества книголюбов?
   ДЕДУШКИН. Как же не помнить? Я об этом по ночам часто думаю. Когда бессонница. Вот, думаю, взял на работу главного русского реформатора. Другим советским старикам нечем гордиться, а мне – есть чем. Уже и помирать не стыдно.
   КОЧУБЕЙ. Я тогда, используя служебное положение, отложил книгу Рейгана. Ну, не его книгу, а сборник его речей. Он назывался «Откровенно говоря». И всему обществу раздал книги без Рейгана. Его я оставил себе. И прочитал буквально часа за четыре. Помните, профессор, – у меня есть одна мысль, и я ее – думаю! Думаю – помните!
   Вскакивает с дивана. Или со стула.
   ДЕДУШКИН. Прекрасные были дни, Игорь Тамерланович. Или наоборот – ужасные. Кто его разберет.
   КОЧУБЕЙ. Я плохо переношу полеты, Евгений Волкович. Джет лаг. После океанского перелета три дня не могу в себя прийти. Какие уж тут лекции. Или, как вы говорите, выступления.
   ДЕДУШКИН. Там все предусмотрели. В вашем полном распоряжении будет частный самолет. И вы как раз прилетите на три дня раньше, для акклиматизации.
   КОЧУБЕЙ. Про самолет вам Борис Алексеич сказал?
   ДЕДУШКИН. Почему вы решили?
   КОЧУБЕЙ. Значит, Борис Алексеич.
   Пауза.
   Но это все ерунда, профессор. Проблема совсем в другом. Я не знаю, о чем я будут рассказывать.
   ДЕДУШКИН. Как о чем? О триумфе либеральных реформ, совершенно естественно.
   КОЧУБЕЙ. О каком еще триумфе, Евгений Волкович! Это даже не смешно.
   ДЕДУШКИН. Это не смешно. Это очень серьезно, Евгений Тамерланович. Только лучшие отели. В старинных дворцах, как вы любите. Только лучшие фуршеты. Стейк рибай среднехорошей прожарки, специально для вас. Лучшие конгрессмены, сенаторы – все, что пожелаете.
   КОЧУБЕЙ. Лучшие конгрессмены. Вы же знаете, профессор, как делались эти реформы. Берешь ржавый допотопный шприц, набираешь в него под завязку мутной зеленой жидкости, потом находишь живое место на теле больного, и… Да и реформ-то никаких не было. Хренотень одна.
   ДЕДУШКИН. Мы в Академии преподаем по учебникам, где сказано, что реформаторы предотвратили голод, разруху и гражданскую войну. Во главе с вами предотвратили, Игорь Тамерланович. С вами во главе.
   КОЧУБЕЙ. Во главе со мной были разруха и голод?
   ДЕДУШКИН. Ой, типун вам на язык. Реформаторы с вами во главе, реформаторы.
   КОЧУБЕЙ. Да, четыре всадника. Разруха, голод, гражданская война. А какой четвертый всадник – не помните, профессор?
   ДЕДУШКИН. Нет, честно говоря, не помню.
   КОЧУБЕЙ. Четвертый всадник – смерть.
   Мария.
   МАРИЯ. Вы будете обедать, джентльмены?
   ДЕДУШКИН. У меня постный день. Если только супчик. Пустой какой-нибудь, по возможности.
   КОЧУБЕЙ. Вы соблюдаете пост, Евгений Волкович?
   ДЕДУШКИН. Пост? Какой пост? А, да нет. Это так к слову пришлось. Постный. Это осталось от бабушки. Она у меня неграмотная была, из деревни.
   КОЧУБЕЙ. Молдавские реформаторы прислали мне ящик превосходного коньяка. «Черный аист». Или даже «Суворов». Вскроем, профессор?
   ДЕДУШКИН. Вскроем? Я вообще-то не пью. Но как Машенька скажет.
   МАРИЯ. Идемте, идемте. Вскрывать будем потом.

VII

   Кочубей, Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Как хорошо, что вы согласились, Игорь Тамерланч. У меня просто тяжесть с души упала.
   КОЧУБЕЙ. Действительно, хорошо. Это коньяк подействовал. Согласитесь, молдавский бывает не хуже французского.
   ДЕДУШКИН. Только у вас в столовой, дорогой мой главный реформатор. Я ведь, зачем собственно приезжал.
   КОЧУБЕЙ. Пригласить меня от американцев. Разве нет?
   ДЕДУШКИН. Это да. Разумеется. Но есть у меня еще маленькая просьба. У моей внучки Алисочки до сих пор нет вашей книги. Про гибель Советского Союза. Она пять раз меня просила, но я все стеснялся к вам обратиться. Но вот теперь, раз уж я здесь, у вас в имении.
   КОЧУБЕЙ. Разве это имение? Все осталось в Среднем Поволжье.
   ДЕДУШКИН. Простите, в каком Поволжье?
   КОЧУБЕЙ. В Среднем. Где жили вы с неграмотной бабушкой.
   ДЕДУШКИН. Да, как вы правы! Совсем-совсем неграмотной. «Аркадий Гайдар» не могла прочитать. Все путалась. А внучка моя, Алисочка, едет сейчас отдыхать на Гавайи. Тяжелый семестр был, вот и едет. А надо же что-то умное почитать. Чтобы плавно войти в новый семестр. Вот ваша книжка…
   КОЧУБЕЙ. Вы действительно хотите дать внучке эту книгу?
   ДЕДУШКИН. Конечно. Конечно. Это лучшее чтение на время отдыха. Это вообще лучшее чтение. У нас профессура зачитывается.
   КОЧУБЕЙ. А доцентура?
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали?
   КОЧУБЕЙ. А доцентура у вас – зачитывается?
   ДЕДУШКИН. Доцентура – особенно. Профессура хорошо помнит Советский Союз, а доцентура.
   КОЧУБЕЙ. Но вы же понимаете, профессор, что книга – говно? Извините за такой сложный экономический термин, но – полное говно.
   Пауза.
   ДЕДУШКИН. Ну, я право не знаю.
   КОЧУБЕЙ. Вы сами книгу-то читали, дорогой профессор?
   ДЕДУШКИН. Вы обижаете меня, Игорь Тамерланч. Я ее одним из первых читал. Наверное, вторым после вас. Я же был ее рецензентом для издательства – вы забыли? Кочубей. Ах, да.
   Пауза.
   Вы увидели в ней что-то хорошее?
   ДЕДУШКИН. Вы, верно, испытываете меня.
   КОЧУБЕЙ. Да нет, что вы. Просто книга получилась – фуфло полное. Там основная идея, что Советский Союз распался из-за цены на нефть. Упала цена на нефть – и не стало Советского Союза. А на самом деле же все было не так.
   ДЕДУШКИН. Как не так?
   КОЧУБЕЙ. Никак не так. Советский Союз рухнул, потому что дух из него весь вышел. Был дух – а потом не стало. Вот и умер. И нефть здесь совершенно ни при чем.
   ДЕДУШКИН. Знаете, у нас в Академии полагают, что нефть – это все-таки понадежнее будет, чем дух.
   КОЧУБЕЙ. Так и с людьми бывает. Люди что – от болезней умирают? Если бы! И не от старости даже. Они, эти люди, умирают, когда кончается дух. Вот был такой мхатовский актер, старый, я фамилию запамятовал, но точно на букву Ы.
   ДЕДУШКИН. На Ы – это, стало быть, чукотский актер. У нас декан факультета экономики рыбы.
   КОЧУБЕЙ. У него мечта была – встретить на сцене свое столетие. И он жил до ста лет без единой болезни. Ходил даже без палочки. И в день столетия вышел на сцену. И сыграл. То ли Макбета, то ли Гамлета, я уж не помню. А ровно через три дня – умер. Ничем ведь не болел – а умер. А почему?
   ДЕДУШКИН. Почему?
   КОЧУБЕЙ. Потому что цель жизни его исполнилась, и больше жить ему стало незачем. Дух вышел.
   ДЕДУШКИН. Я вам хочу сказать, Игорь Тамерланович, у нас в Академии в киоске вашу книгу распродали за 3 часа. 700 экземпляров – за 3 часа.
   КОЧУБЕЙ. А я вам хочу сказать, любимый директор, что я выкупил 5000 экземпляров этой книжонки. Из магазинов. Чтобы никто ее больше не читал. Хотел отправить в туберкулезные санатории, но жена отказалась. Не хочет, чтобы знали, кто ее муж.
   ДЕДУШКИН. А так разве не знают?!
   Пауза.
   Пристально смотрят друг на друга.
   Вы не хотите подарить Алисочке книжку с дарственной надписью?
   КОЧУБЕЙ. Не хочу. Простите, профессор, категорически не желаю. Пусть Алисочка наслаждается белым песком. Виндсерфингом или как он там называется. Пусть трогает за хобот индейцев маори. А мое рукоделие ей ни к чему совершенно.
   ДЕДУШКИН. Удивительно. А я ведь уже обещал внучке…
   Что же мне теперь делать?!
   КОЧУБЕЙ. Скажите, что экземпляров просто не осталось.
   Вот допечатают, через пару лет, к моей смерти.
   ДЕДУШКИН. Типун вам на язык!
   КОЧУБЕЙ. Тогда и будут еще. И даже надпишем всем желающим мертвой рукой. Видите – вот этой мертвой рукой.
   Показывает руку по локоть.
   Напольные часы.
   ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, я знаю, у вас неважное настроение из-за этих собак.
   КОЧУБЕЙ. Каких собак?
   ДЕДУШКИН. Я знаю, вы вспомнили 12 собак, которые убила ваша охрана. Которых ликвидировала ваша охрана. Если так можно выразиться.
   КОЧУБЕЙ. Откуда вы можете это знать? Я сказал о них только корреспонденту «Вашингтон пост», который был у меня три дня назад. Вы с ним говорили? С этим Полом.
   ДЕДУШКИН. Нет, видите ли.
   КОЧУБЕЙ. Тогда вам сказал Борис Алексеич. Правда? Я угадал?
   ДЕДУШКИН. Понимаете, не мог Борис Алексеевич.
   КОЧУБЕЙ. Он-то как раз и мог. Они прослушивают мой кабинет. Я всегда догадывался. В который раз уже так: что-то скажешь себе под нос – а послезавтра тебя попрекают.
   ДЕДУШКИН. Боже упаси меня вас попрекать! Я просто хотел сказать, что не стоит так переживать из-за собак. Это мелочь. Эпизод. Вы – творец больших дел. А за большие дела приходится иногда платить маленькими досадами. Сколько раз.
   КОЧУБЕЙ. Творец больших дел не сидел бы сейчас в Больших Сумерках. А собак действительно было жалко. Уже давно никого, а собак.
   Пауза.
   Вы знаете, что я решил построить собачий приют?
   ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланович, если вы меня пять минут послушаете, не прерывая, я расскажу одну очень поучительную историю.
   КОЧУБЕЙ. Разумеется, профессор, я готов вас слушать не прерывая. С тех времен марксистско-ленинской лаборатории. Всегда готов.
   ДЕДУШКИН. Это было в самом начале 83-го года. Брежнев только ушел, Андропов только пришел, закручивание гаек, все как полагается. Я, как вы помните, – доктор наук, в Институте экономики, заведую отделом теории экономики социализма. Крупнейший отдел. 48 ставок. А тут надвигается мой юбилей. 50 лет. Вы помните, у меня день рождения восьмого марта? Все всегда шутили.
   КОЧУБЕЙ. А я никогда не шутил. Но я обещал вас не перебивать.
   ДЕДУШКИН. И вот, как раз незадолго до юбилея мои цековские друзья мне сообщают: двигают меня на зама по науке! С перспективой последующего директорства! А дочка моя, Танечка, в 22 года совершила большую ошибку. Едва закончив институт, выскочила замуж за диссидента. Притом за очень неопрятного и русского. Намного старше ее. Ходил, понимаете, в драном свитере и всех поучал. А сам работал учителем физкультуры. Преподавателем физвоспитания. У них в институте, в Плешке работал. Он там и оценил фигуру моей Танечки. Вы знаете, она чуть-чуть тощенькая, угловатая, ей было сложно. А этот – оценил.
   КОЧУБЕЙ. Я помню. Его звали Георгий Кравченко. Юра Кравченко.
   ДЕДУШКИН. Вот как вы все помните, господин премьерминистр!
   И едва я узнал про замдиректора, Танечка мне и говорит: приду на твой юбилей только с Юрой. А без Юры – вовсе, отнюдь совершенно не приду! Мы с женой, понятное дело, в шоке. Представьте себе. Пятидесятилетие профессора Дедушкина. Будет директор, академик Серафимович. Мой научный руководитель, академик Арцибашев. Мои товарищи из ЦК, из Совета министров. И тут, между ними – диссидент в грязном свитере! Который, как выпьет первые 50 грамм, примется ругать советскую власть! Все же сразу встанут и уйдут. И никогда не видать мне никакого замства. Да из партии еще, того гляди, погонят.
   КОЧУБЕЙ. Из партии. А вот меня вот никто не гнал из партии. Просто партия кончилась, а я в ней вроде как остался. Как в черной дыре. Надо заглянуть туда, чтобы посмотреть – есть я внутри или нет.
   ДЕДУШКИН. Слушайте-слушайте. Это очень важно. Беда же не приходит одна. Ровно за неделю до юбилея звонят мне из КГБ. Представляете – ни разу за всю жизнь не звонили, а тут – звонят! Следователь, полковник Несговоров. Я навсегда запомнил. Полковник Несговоров. Звонит и говорит: товарищ Дедушкин, вы когда сможете зайти? У меня душа в пятки. Все же из-за зятя моего, понятно. Но Танечке это сказать невозможно. Она молодая была, глупая, своенравная. Тогда была. Щас-то умная стала, а тогда – была. Я и жене решил не говорить. Не хватало еще, чтоб ее хватил инфаркт ко всем нашим шелковым платьям.
   Пауза.
   Моя бабушка говорила – ко всем нашим шелковым платьям. Так и осталось.
   КОЧУБЕЙ. Из Среднего Поволжья, поди.
   ДЕДУШКИН. Да-да, из Среднего. Из самого Среднего. Я пришел на Лубянку. Взял пропуск. Ноги подкашиваются. Сердце стучит – 200 ударов в минуту. Думаю: во что бы то ни стало взять себя в руки. Я же член партии. Член парткома Института. Нельзя так бояться КГБ! Это ж боевой отряд партии. Наш, собственно, боевой отряд. Захожу к полковнику Несговорову. Милый такой мужчина средних лет. Моложавый. Спортивный. Ростом под метр восемьдесят. Заговорили о том о сем. Я постепенно отхожу. И тут он мне говорит: у вас, Евгений Волкович, хранятся дневники Георгия Кравченко!
   КОЧУБЕЙ. Дневники?
   ДЕДУШКИН. Да-да, дневники. Это Танечка нам с женой дала какие-то бумаги зятя. И попросила спрятать у нас на даче. В Болшеве. Мы не хотели связываться, но не могли Танечке отказать. Это, видать, и были его дурацкие дневники. И полковник мне говорит: отдайте дневники добровольно, Евгений Волкович! Мы тогда, мол, в ЦК напишем, что вы честный мужчина и патриот. А если не отдадите – ну, пошло-поехало. У меня, знаете ли, вся жизнь перед глазами. Отец мой, командир пожарных частей.
   ДЕДУШКИН. Пожарных соединений.
   КОЧУБЕЙ. Пожарных соединений. Институт. Работа. Ученики. Академик Арцибашев. Все-все. И тут – идея приходит в голову. Великая, спасительная идея.
   ДЕДУШКИН. Спасительная?
   КОЧУБЕЙ. Спасительная. Я говорю полковнику Несговорову: товарищ полковник, я завтра же все дневники отдам. Но не могли бы вы задержать моего зятя на 15 суток? За мелкое хулиганство. Чтобы на днях задержать, а через 15 суток только отпустить.
   Зачем вам? – спрашивает полковник. А сам уже улыбается в усы. Усов у него, правда, не было, но все равно улыбается. Все понимает. Что тогда этот Юрий Кравченко никак не попадет ко мне на юбилей. И Танечка, в знак протеста, тоже не придет. И никто никого не напугает. И все сложится хорошо. И.
   ДЕДУШКИН. Он согласился?
   КОЧУБЕЙ. Кто согласился?
   ДЕДУШКИН. Полковник согласился? Я же обещал вас не перебивать.
   КОЧУБЕЙ. По счастью, согласился. Я тут же – в Институт. Взял машину разгонную. Мне полагалось на 20 часов в месяц, как завотделом. И – в Болшево. Хватаю эти бумаги – и на Лубянку. А через суток трое – звонит Танечка: задержали зятя за оскорбление милиционера. У метро «Сокол». Не тем концом ел пирожок с капустой. Милиционер сделал ему замечание, и. Юбилей прошел превосходно. Через месяц я стал замом по науке. А еще через 2 года начался наш семинар. Вы помните, Игорь Тамерланович? Там все были. И вы, и Борис Алексеевич, и даже юный Гоценька. С пытливыми такими глазами. С этого и пошел весь русский либерализм.
   ДЕДУШКИН. Вы думаете?
   КОЧУБЕЙ. Бесспорно. Все ваше правительство там я пригрел. И если б не семинар, не было никаких либеральных реформ. И если б я не отдал тогда дневники, не стал бы я замдиректора, и – никаких реформ, никаких реформаторов. Мы жили бы по сей день в советском болоте. Вот что я хотел вам сказать. С полковником Несговоровым мы тогда и учредили наш русский либерализм.
   КОЧУБЕЙ. А что же Юра?
   ДЕДУШКИН. Какой Юра?
   КОЧУБЕЙ. Он умер?
   ДЕДУШКИН. Кто умер? Никто не умер.
   КОЧУБЕЙ. Нет, Юра, Георгий Кравченко – он умер?
   ДЕДУШКИН. По правде сказать, до конца не знаю. Танечка с ним, по счастью, разошлась. Вскоре и разошлась. Он стал слишком уж неопрятен. Не мылся по трое суток. От его свитера пахло козой, как супруга моя говорила. И грубый, грубый такой, что не было сил.
   КОЧУБЕЙ. Юра точно умер. В лагере, в 87-м. Я читал его дневники.
   ДЕДУШКИН. Какие дневники?
   КОЧУБЕЙ. Видно, те самые, профессор, те самые.
   ДЕДУШКИН. Но они же в архиве КГБ. В секретном архиве. Как же вы могли их читать?
   КОЧУБЕЙ. Может быть, выпали из секретного архива. Или существовали в двух экземплярах. Их издали в девяносто первом. Двухтысячными тиражом. В Париже. В «ИМКАпресс». Там все это упоминается, что вы говорили. Про Таню, и про полковников разных.
   ДЕДУШКИН. А про меня – тоже упоминается?
   Пауза.
   Сердце.
   КОЧУБЕЙ. Про вас, Евгений Волкович, – ни слова.
   ДЕДУШКИН. Слава Богу.
   Вспышка.
   Или молчание – такое, как Слава Богу.
   КОЧУБЕЙ. Георгий Кравченко был, кстати, христианский демократ. Воевал за свободу вероисповедания.
   ДЕДУШКИН. Я не знал. Я не интересовался делами моего первого зятя. Откровенно сказать, всему нашему кругу он был совершенно антипатичен.
   КОЧУБЕЙ. В восемьдесят четвертом получил пять лет обычного режима. Не досидел. Умер.
   ДЕДУШКИН. Об этом тоже в дневниках написано?
   КОЧУБЕЙ. Нет. В предисловии. Мертвые же дневников не пишут. Только я буду посмертной рукой вашим внучкам книжки надписывать.
   ДЕДУШКИН. А кто написал предисловие?
   КОЧУБЕЙ. Некто академик Сахаров. Помните такого?
   ДЕДУШКИН. Ну, вы шутите… Мы просто приятельствовали с Андреем Дмитриевичем. Пили чай.
   КОЧУБЕЙ. Каркаде?
   ДЕДУШКИН. Каркаде тогда еще не было. Индийский был, со слоном. А что, эти – ээээ, дневники – они в магазине продаются?
   КОЧУБЕЙ. Когда-то, наверное, продавались. Но я их не в магазине купил. Мне их духовник мой дал, отец Гавриил.
   ДЕДУШКИН. Гавриил Сирин?
   КОЧУБЕЙ. Гавриил Сирин.
   Исчезают.

VIII

   Кочубей, Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, любимый мой Игорь, я хотел вам сказать.
   КОЧУБЕЙ. Скажите, профессор. Еще коньячку?
   ДЕДУШКИН. Знаете, не откажусь. Такая волнительная история с этими дневниками. Или волнующая. Я путаюсь постоянно. Мне академик Ратушняк, мой друг старый, все время говорит, как правильно, а я все равно путаюсь.
   КОЧУБЕЙ. Марфуша, дай нам, пожалуйста, еще дагестанского.
   ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Дагестанского нет и не было.
   КОЧУБЕЙ. А какой же мы пили с профессором?
   Полушепот.
   ДЕДУШКИН. Молдавский, молдавский.
   ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Есть молдавский на донышке, и есть «Хеннесси».
   КОЧУБЕЙ. В этот раз дай, пожалуйста, «Хеннесси».
   МАРИЯ. Я вам налью в бокалы, а бутылку ставить не буду.
   У профессора стенокардия, он мне сам говорил.
   ДЕДУШКИН. Стенокардия. Уже сорок лет стенокардия.
   КОЧУБЕЙ. А у меня ведь тоже много всяких есть историй, профессор.
   ДЕДУШКИН. Я же и говорю – мы были бы счастливы принять вас как лектора. У нас в Академии. Хотя бы пару раз в месяц. Для старшекурсников.
   КОЧУБЕЙ. Теперь уже после Америки. Наверное.
   ДЕДУШКИН. Само предположение о вашем лекторстве сладостно для нас и почетно. Но я хотел о другом. Видите ли, многие считают, что появление этого священника в вашем окружении.
   КОЧУБЕЙ. Да он ни в каком окружении не появлялся. Это я появился у него в церкви.
   ДЕДУШКИН. Простите, любимый мой Игорек, но я думаю, это не совсем так.
   КОЧУБЕЙ. Что не совсем так? Я пришел к нему в храм.
   ДЕДУШКИН. Вы человек еще молодой и некоторых подробностей советской жизни просто не знаете. Так сложилось еще при Сталине, что многие священники становились агентами КГБ. Иначе им не давали работать священниками. А так – они докладывали содержание исповедей, и их оставляли в покое. И особенно подсылали священников к большим ученым, писателям, балетмейстерам. Ну, вы понимаете.
   КОЧУБЕЙ. Вы хотите сказать.
   ДЕДУШКИН. Вот именно. КГБ уже нет, и Союза нашего треклятого уже нет, как вы совершенно правильно заметили в вашей книжке, но традиции, традиции – остались. И ФСБ есть, и церковь до сих пор жива.
   КОЧУБЕЙ. А кто многие?
   ДЕДУШКИН. Какие многие?
   КОЧУБЕЙ. Вы сказали, что многие что-то считают про отца Гавриила.
   ДЕДУШКИН. Это я так фигурально выразился. Но шепоток идет. У нас в Академии доценты, даже ассистенты шепчутся. Зайдешь в курилку – а они там шепчутся. Стоят и шепчутся. Или даже – сидят и шепчутся. Что попы охмурили Кочубея, простите меня за такие вульгарные формулировки.
   КОЧУБЕЙ. Шепчутся.
   ДЕДУШКИН. Но дело не в попе, то есть, простите, не в священнике как таковом. Этот отец Гавриил точно связан с ФСБ. Нам это доподлинно известно. Вы помните, как и при каких обстоятельствах познакомились?
   КОЧУБЕЙ. Вам – это кому?
   ДЕДУШКИН. А ФСБ по-прежнему ненавидит нас, Игорь Тамерланч. Либералов, реформаторов – ненавидит. Время идет, люди меняются, а ненависть эта остается. И вас лично сильно недолюбливают, поверьте мне.
   КОЧУБЕЙ. Видите: всех ненавидят, а меня только недолюбливают. Это же достижение. Может, поп-кагэбэшник 163 меня отмолил?
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали?
   КОЧУБЕЙ. Я в молодости так боялся КГБ, что когда министр безопасности генерал Козловский явился ко мне, министру экономики и финансов, чтоб подписать дополнительную смету на 130 миллиардов рублей, я ему ее тут же подмахнул. Не глядя практически. Хотя денег в бюджете не было. За что же им меня недолюбливать?
   ДЕДУШКИН. Вот за это, прямо за это, Игорь Тамерланч.
   Они всегда отвечают на добро – злом. Ты им – ватрушку творожную, а они тебе – дикий камень в протянутую руку.
   КОЧУБЕЙ. Дикий камень – это у Гоца на даче. Фальшивый. Между нами, безвкусица страшнейшая. А что у вас за бумажки?
   ДЕДУШКИН. Вот здесь – все про его сотрудничество с ФСБ. Этого Гавриила. Они целенаправленно на вас вышли. Все никак не могли, а потом – взяли и вышли. Через святого, так сказать, отца этого.
   КОЧУБЕЙ. Если можно, положите их на комод. Я посмотрю после ужина.
   ДЕДУШКИН. Посмотрите обязательно. И вся эта история с собачьим приютом. Я понимаю, вам жалко животных, но не в Серебряном же Бору… Заведение для бродячих собак – под окнами главных реформаторов. Это страшно представить себе!..
   КОЧУБЕЙ. Был бы лучше приют человеческий, вы не находите?
   ДЕДУШКИН. Какой?
   КОЧУБЕЙ. Для бродячих людей.
   ДЕДУШКИН. Для бомжей?!
   КОЧУБЕЙ. Нет. Просто для бродячих людей. Которые бродят, бродят, а успокоиться не могут. Я отцу Гавриилу про это сказал, а он ответил – это же монастырь. Сделайте монастырь. Постройте его.
   ДЕДУШКИН. Где монастырь?
   КОЧУБЕЙ. Ну, в Серебряном Бору точно не поместится. А у вас мог бы и поместиться.
   Дедушкин. Где у нас?
   КОЧУБЕЙ. Вам же дали большой участок на Новой Риге? ДЕДУШКИН. Так точно. Семьдесят шесть га. Бывший военный городок. Со всеми коммуникациями. Лес смешанный. Удобный съезд с Новорижского шоссе. Городок уже разобрали. Но проект еще не закончен.
   КОЧУБЕЙ. Там получился бы прекрасный монастырь, профессор, вы не находите?
   ДЕДУШКИН. Ну что вы, Игорь Тамерланович, там по проекту – общежитие для иностранных студентов. Для особо важных студентов, так сказать. У нас же разные учатся. Вон, в прошлом году поступил племянник короля Свазиленда. Чернявый такой. Все на «Майбахе» ездит, да на «Майбахе». А в этом году в аспирантуру – внук султана Брунея. Я лично его научный руководитель. Делаем кандидатскую на тему экономической толерантности.
   КОЧУБЕЙ. Им всем монастырь не нужен?
   ДЕДУШКИН. А в левом флигеле – там мы с женой решили поселиться. Все-таки с Рублевки стало очень тяжело ездить. Забито. Все время перекрывают.
   КОЧУБЕЙ. Вы разве не в Болшеве?
   ДЕДУШКИН. Нет, в Болшеве – Танечка. А я – на минфиновской даче, в Горках-17. Давно уже. Казалось бы, всего двадцать километров от Москвы, а едешь-едешь, едешь-едешь. С Новой Риги там быстрее. Раз – и уже в городе.
   КОЧУБЕЙ. Знаете, профессор, а не пойти ли нам всем в ФСБ?
   ДЕДУШКИН. В каком смысле?
   КОЧУБЕЙ. А вот в таком. Запишемся все вместе на прием к какому-нибудь многозвездному генералу, придем к нему всей гурьбой на прием, и попросим выделить нам духовных отцов.
   ДЕДУШКИН. Я не расслышал: каких отцов?
   КОЧУБЕЙ. Ведь если ФСБ приставит к каждому из нас по священнику, мы сможем стать свободными.
   ДЕДУШКИН. В каком плане свободными? Мы разве и сейчас не свободны?
   КОЧУБЕЙ. Свободными от самих себя, дорогой профессор. Знаете, это как берешь пульт для видеомагнитофона, и нажимаешь кнопку – «стереть». Если какой-то кусок фильма тебя страшно раздражает. Или – промотать. Чтобы некие сцены из картины – забыть и не вспоминать.
   ДЕДУШКИН. Ой, это слишком сложные технические термины. Вы же знаете, я стопроцентный гуманитарий. Всегда им и был.
   КОЧУБЕЙ. Я тоже.
   Встают перпендикулярно.
   Марфуша! Наш «Хеннесси» давно закончился. Мы хотим еще.
   Кочубей, Мария.
   КОЧУБЕЙ. Марфуша! А ты помнишь такое слово – Цизальпина?

IX

   Мария, Кочубей.
   МАРИЯ. Цизальпина? Помню.
   КОЧУБЕЙ. А что оно означает?
   МАРИЯ. Авиакомпания такая сельская. Мы ей летели из Инсбрука в Тревизо. Помнишь? Еще самолет был такой, с пропеллерами. Качало страшно.
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, Марфуша, я был когда-то в Инсбруке или Тревизо? Какие удачные названия.
   МАРИЯ. А разве не был? Мы с тобой.
   КОЧУБЕЙ. Нет, но Цизальпина – это само совершенство. Не может быть, чтобы только авиакомпания. Представляешь, какое было бы женское имя – Цизальпина. Жаль, что мы не назвали так нашу дочь.
   МАРИЯ. Счастье, что не назвали так нашу дочь.
   КОЧУБЕЙ. А еще очень красивое слово – Илиодор. Мужского рода. Очень красиво. Правда, кажется, это какой-то отрицательный герой. Мне отец Гавриил сказал. Что-то не так сделал этот Илиодор. То ли Христа распял, то ли что-то в этом духе.
   МАРИЯ. Про Цизальпину – это тоже от него?
   КОЧУБЕЙ. Нет, просто вспомнилось. Тут у нас все-таки воздух хороший. Многое вспоминаешь.
   МАРИЯ. Может, и не было ни Инсбрука, ни Тревизо.
   КОЧУБЕЙ. Ты куда-то собираешься?
   МАРИЯ. Хочу заехать к Гоцам. Ненадолго. Они приглашали. КОЧУБЕЙ. В Серебряный Бор?
   МАРИЯ. В Серебряный Бор.
   КОЧУБЕЙ. Поезжай, конечно. Надо развеяться. А то Евгений Волкович слишком много энергии съел. Он вообще вампир. Я давно подозревал.
   МАРИЯ. Может, с ними заглянем еще на концерт. Кочубей. А какой концерт?
   МАРИЯ. Скрипичной музыки. Гоцы знают.
   КОЧУБЕЙ. Сходи, сходи, конечно. Ты давно нигде не была. МАРИЯ. Ты заснешь?
   КОЧУБЕЙ. Засну обязательно. Профессор вымотал всего насмерть. Там еще есть водочка?
   МАРИЯ. Там целая батарея. Холодная. Ждет тебя.
   КОЧУБЕЙ. Спасибо, дорогая. Поезжай обязательно. Я посплю пока и проснусь к твоему приезду.
   МАРИЯ. Спи. Спи крепко, мой зайчик. Оставить тебе компьютер?
   КОЧУБЕЙ. Оставь. Я посмотрю, что там происходит.

X

   Кочубей.
   КОЧУБЕЙ. Май вери дир Пол. Айм вери сорри. Правда, можно, наверное, по-русски. Вы же понимаете русский. Это ваш родной язык, как вы мне сказали. Я постараюсь не занять много вашего времени. Тем больше что пишу одним пальцем. Потому пишу медленно. Мне очень неприятно. Нет, мне действительно очень неудобно, что наша встреча так закончилась. Я вовсе не хотел прерывать интервью. Просто скопилось эмоциональное напряжение. Усталость сказалась, как принято в таких случаях говорить. Я готов продолжить с вами общение. И завизировать интервью, которое вы мне пришлете. Я только хотел рассказать вам одну историю, которая, как мне кажется, заслуживает внимания. Добавить историю к тому, что было уже рассказано. В начале осени девяносто второго года, когда я работал премьерминистром, была рабочая поездка в Хабаровский край. За полярный круг. Хотя сам Хабаровск не за полярным кругом, и большая часть края не за полярным, там есть северный кусок, который за полярным кругом. И там – в этом северном куске – стоит фабрика по извлечению золота. И целый поселок вокруг фабрики. Сейчас уже не помню, как все это называется. Что-то типа – поселок Изумрудный. Но я могу ошибаться. Я закажу справку в своем институте, если хотите. Мы прилетели туда. С губернатором хабаровским, с министрами, все как полагается. И был обед. В здании столовой. Обычная изба, только из очень прочного, кажется, дерева. Стол прямоугольный. Сидят все – губернатор, министры, я во главе стола. Наливают какую-то жидкость, похожую на борщ. Борщ – это такой украинский суп, вы могли слышать. А у женщины, которая наливает, зубы все золотые. Как один. Ну, понятно, фабрика добывает золото, вот и зубы все золотые. И у директора фабрики, который с нами за столом сидит, тоже – все золотые. Я этого директора спросил – почему зубы-то золотые? Чего фарфоровые коронки не сделаете? Золотые уже много лет как не модно. Он только смеется, отшучивается. И я тогда у женщины этой спросил то же самое. У той самой женщины. Официанта. Она могла бы называться официантом. Если б не была такой тучной. Грудь, ноги, бихайнд – все невероятных размеров. Хотя добродушная такая, женщина. Доброжелательная. Она, наверное, повар была. Повар, а не официант. Повара все тучные. С большой грудью. Я прямо у нее и спрашивают: а почему зубы-то все золотые? Почему не фарфоровые? Так же сейчас уже не носят. Тридцать лет как не носят. Вот отец мой, как переехал в Москву из Узбекистана, сразу зубы золотые переделал себе на фарфоровые. А женщина-повар мне и отвечает. Она родом из Краснодарского края. Из станицы Ясиноватая. Это я точно запомнил. Приехала на севера – я тогда такое слово впервые узнал, севера, это значит «север» во множественном числе, the Norths – в шестьдесят седьмом году. Чтобы заработать денег. На этих северах, во множественном числе, платили, оказывается, больше. Даже больше, чем в газете «Правда». Потому что там, на северах, – каторга, между нами говоря, настоящая. Три четверти года – тьма, полярная ночь. Выехать на Большую землю – они это так называют, Большая земля, грейтленд – практически невозможно. Ни ресторанов, ни клубов, ни кино. Только черное небо триста дней в году. Представляете себе? Вы, должно быть, смотрели фильм The Matrix, вот там тоже есть территория, похожая на севера. Но там – под землей. А у нас – на земле. Сверху. И, значит, эта поварица, или официантша, я не знаю, как точно правильно, накопила двадцать семь тысяч рублей. Я запомнил – не тридцать, не двадцать, а точно двадцать семь тысяч рублей.
   Чтобы через четверть века вернутся на грейтленд, то есть в свой Краснодарский край. В восьмидесятые годы на двадцать семь тысяч рублей можно было квартиру купить в Краснодаре. Большую, хорошую. Как с папой у нас на Патриарших. Только там, в Краснодаре. Я, кстати, в Краснодаре никогда не был. Вы были? Отец мой ездил, а мне не пришлось. А в станице Ясиноватой, наверное, на 27 000 рублей можно было большой дом купить. Почти такой, как мой, – в Больших Сумерках, откуда я вам сейчас рассказываю эту историю. Не такой удобный, конечно, советский, совковый дом, но все равно. А в начале девяносто второго года эти 27 000 рублей превратились в триста долларов, даже меньше. И хотя страна была тогда бедная, за триста долларов ничего невозможно было уже купить. Только ящик леденцов. Типа «Марс» или «Сникерс». Или это не леденцы? Шоколадки? Да, скорее всего, шоколадки. И тогда, сказала мне поварица, когда мы поняли, что денег наших уже не осталось, мы решили остаться здесь, где полярная ночь, навсегда. Вот.
   Пауза.
   Вспышка.
   Вы знаете, мне стало как-то очень неприятно. Так неприятно, как будто я раскусил перец. Да и не одну перчинку, а целую батарею черного перца. Просто плохо стало, практически. Я встал из-за стола. И решил уйти из столовой. Быстро пошел к выходу. К двери. Она была деревянной. Странно ведь, что за полярным кругом – деревянные двери. Охрана кинулась за мной. Я хотел открыть дверь, но не смог. Я надавил на дверь всей массой своего тела – и ничего. Дверь не открывалась. Я потребовал, я приказал, чтобы дверь немедленно открыли. Но ничего не происходило. Я пришел в бешенство. В ярость. Я думал, что они не хотят открывать. Что они хотят заставить меня доесть этот чудовищный борщ. Точнее, конское пойло, по ошибке названное борщом. Я кричал. Я ругался. Как премьер-министр – ругался на простых смертных. Но ничего все равно не менялось, и дверь от крыть я не мог. И тогда выяснилось невообразимое. Оказывается, дверь снаружи завалило снегом. Так бывает за полярным кругом – вдруг случается снег, и заваливает все двери. И я, премьер-министр великой страны, не мог выйти из этой столовой, потому что за дверью был сплошной снег. Очень забавно, не правда ли? Потом они звонили по телефону, и вызывали людей с лопатами, и те срочно убирали снег. Сколько времени тогда прошло, пока убрали снег, я точно уже не помню. У меня подсела память, как говорит сейчас молодежь. Но дверь все-таки открылась. Сразу подали вертолет, и меня увезли в резиденцию губернатора. Я сразу выпил свой любимый правдинский коктейль – 100 грамм водки на пятнадцать капель валокордина. И заснул. И только утром мы улетели в Москву. Вот такая была история. Если она вдруг вас заинтересует, я буду рад, что не побеспокоил вас напрасно. А если не заинтересует… В общем, распоряжайтесь ей, как считаете нужным.
   Удар часов.
   Спасибо вам огромное, Пол. Бест ригардз. Вери трули йорс.
   Пауза.
   Простите, мой английский уже не таков, каким был в молодости.

XI

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Ты видел эту дрянь в «Вашпосте»?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не видел. Гораздо хуже. Слышал, блядь. Сдуру забыл выключить телефон на ночь. И сегодня – с восьми утра. Как из пулемета, ебаный в рот. Человек пятьсот позвонило: а что с нашим, еб твою мать, Тамерланычем?
   ТОЛЬ. Особенно трогательная история про бабу с золотыми зубами. Он вообще там был?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Был, конечно. Я с ним ездил как помощник. Только это называлось не Изумрудный, а поселок Недосягаемый. Хабаровского края. Имени трижды Героя Социалистического Труда фельдмаршала Пантелича. И плохо Тамерланычу сделалось еще по дороге. Из Хабаровска. В вертолете укачало. Туда ж на машине не доберешься. Только вертолет. Вечная, блядь, мерзлота.
   А все остальное было – и баба, и зубы, и борщ. Как щас помню.
   ТОЛЬ. Да, тут без попа не обошлось. Они общаются?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Еще как. В субботу едет к нему после утренней мессы. Об чем-то советоваться. Но мы приготовили сюрприз. Приятный такой сюрпризик.
   ТОЛЬ. Что там?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Письмо. Справка. Митрополит Фома, постоянный член Священного Синода, куратор православных учебных заведений. Вот, русским по белому: иерей Гавриил Сирин, в миру Федот Тумусович Сирин, в духовной академии проявлял себя с эксцентрической стороны. Излишне интересовался еретическими учениями. Замечен в частом произвольном толковании Священного Писания и Священного Предания. Предупреждался священноначалием Церкви об излишне агрессивной манере проповеднической работы с мирянами. Точка зрения иерея Сирина часто входит в противоречие с позицией соборного разума Церкви. Ту хум ит мей консерн. Печать и подпись, все как полагается.
   ТОЛЬ. Неплохая бумажка. Как думаешь передать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это копия. Подлинник доставят с курьером из Патриархии. В их фирменном конверте. Церковь, блядь, веников не вяжет.
   ТОЛЬ. Сколько стоило?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ни хуя. То есть даром. Этот митрополит – любовник Яшки, нашего охранника, лезгина. Помнишь Яшку?
   ТОЛЬ. Что?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, любовник его, что тут непонятного.
   Яшка Фому в жопу ебет.
   ТОЛЬ. Фу, какая гадость!..
   ГОЦЛИБЕРДАН. Яшка сказал: если дадите митрополиту десяточку, он такую же хуйню у Патриарха подпишет. Митрополиту деньги нужны. Зарплата маленькая.
   ТОЛЬ. Да-да, надо именно чтобы бумага к Игорю без нас попала. Все правильно. А откуда взялся этот Пол Морфин? Его же недавно еще не было.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, Борька, совсем охуел. Этот Пол полтора месяца назад брал у тебя интервью. Уже забыл?
   ТОЛЬ. Это твой прокол, Гоц! Твой! Никто не должен ходить к Игорю без нашего ведома. Все интервью – только через нашу пресс-службу. У него кто в приемной сидит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Людка Аршинова. Раньше в Минэкономики была. Она уже семь лет сидит.
   ТОЛЬ. Если мы эту женщину не контролируем, надо ее убрать. Посадить нашу надежную девицу. И поставить ему пресс-секретаря. Нашего, нормального. Чтобы все звонки журналистов – туда. А то, знаешь, еще пара таких «Вашпостов», и никаких грехов не оберешься.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Будет сделано, мой повелитель.
   ТОЛЬ. А почему ты уже этого не сделал?
   ТОЛЬ. Вы не приказывали, я и не делал.
   Пауза.
   Понятно же, как мы все трепетно относимся к нашему Игорю Тамерлановичу.
   ТОЛЬ. Ладно. Как Мария?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка – лучше. Были с ней третьего дня на концерте. Гутник джазз. С двумя «зэ». Вот так: з-зз-з-з. Потом поехали трахаться. К нам в дом приемов, на Краснодворянскую. Трахается все так же. Даже лучше. Видно, что давно ни с кем не ебалась. Игоряша, видать, оплохел совсем.
   ТОЛЬ. Ты поосторожней это. На Краснодворянской проходной двор.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Единственное безопасное место. Въехал за ограду – и никто тебя не видит. А потом, что – кто-то не знает?
   ТОЛЬ. Ну, Игорь-то не знает.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорю нынче вовсе не до того. Он ушел в другие миры. В эмпиреи, значит сказать. Секс его больше интересует.
   ТОЛЬ. Не хватало нам еще какого-то видео вашего с Машкой.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не беспокойся, мой повелитель. Если видео снимут, вы его получите первым.
   ТОЛЬ. Это не повод, Гоц…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Согласен, согласен. Не повод.
   ТОЛЬ. Ты послал к нему переводчицу?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В следующий понедельник.
   ТОЛЬ. В Сумерки?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Конечно. Машка как раз пойдет со мной на открытие выставки Джеффа Кунса. С двумя «ф». Вот так: ф-ф-ф-ф… А мозг русского либерализма примет пока переводчицу. Ноэми, как вы и изволили высказаться.
   ТОЛЬ. С техникой все в порядке?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Лучшее стерео, какое только бывает на свете.

XII

   Кочубей, Мария.
   МАРИЯ. Ты сегодня лучше выглядишь, Игорь. Что-то случилось?
   КОЧУБЕЙ. Случилось. Случилось. Я говорил вчера с отцом Гавриилом.
   МАРИЯ. Ты говоришь с ним часто. Так что случилось именно вчера?
   КОЧУБЕЙ. Он всегда прекрасен, но вчера был прекрасней обычного. Он предложил поехать с ним на Валаам. К монахам. На три недели.
   МАРИЯ. Когда?
   КОЧУБЕЙ. Под старый Новый год. Оказывается, старый Новый год – это обрезание Господне. По старому календарю. Григорийскому, кажется.
   МАРИЯ. Ты не можешь под старый Новый год.
   КОЧУБЕЙ. Почему не могу?
   МАРИЯ. Ты едешь в Америку. С лекциями. Пять недель. Ты обещал. Тебя ждут.
   КОЧУБЕЙ. А кому я обещал?
   МАРИЯ. Профессору. И Боре с Гоцем, надо понимать, тоже обещал.
   КОЧУБЕЙ. Но Боря с Гоцем со мной на эту тему не разговаривали. Это был сюжет Евгения Волковича.
   МАРИЯ. Боря дает тебе самолет. И охрану. Ты забыл?
   КОЧУБЕЙ. Они сказали, что еще дают мне переводчицу, чтобы я не ковырялся лишний раз в английском языке.
   МАРИЯ. Кто это тебе сказал?
   КОЧУБЕЙ. Гоц. Он звонил.
   МАРИЯ. Значит, ты обсуждал с ними поездку.
   КОЧУБЕЙ. Ну, в этом смысле обсуждал. Но я так понял, что это тема профессора. Это на него вышли из Кремля.
   МАРИЯ. Игорь, никакого Валаама быть не может. Никаких монахов. Ты знаешь, я всегда была терпима к твоим фокусам, но все хорошо в меру.
   КОЧУБЕЙ. Это никакие не фокусы. Это Валаам. Монахи. Север. В единственном числе. Один только север. Не севера, как на фабрике по извлечению золота.
   МАРИЯ. Из-за этого интервью на меня уже косо смотрят.
   КОЧУБЕЙ. Я сегодня видел охранника, потом нашу новую горничную – никто из них косо не смотрит. Кстати, а Зину ты уволила?
   МАРИЯ. Когда ты неправ, у тебя всегда такой суетливый юмор. Зина ушла в декрет, я тебе девять раз говорила. Вместо нее – Света, ее сестра.
   КОЧУБЕЙ. Почему я неправ? Да, я предварительно согласился ехать в Америку. Но я никому ничего не гарантировал. Мне пока даже не дали список городов. Вот если бы я получил список городов до вчерашнего разговора с отцом Гавриилом.
   МАРИЯ. Список тебе совершенно не нужен. Тебя встретят и поведут за руку. И потом – ты помнишь про тридцать тысяч за выступление? Ты давно не зарабатывал денег, мне кажется.
   КОЧУБЕЙ. Слушай, Марфуля, какие тридцать тысяч? Это копейки. Клинтон получает по двести.
   МАРИЯ. Разбомбил бы ты Югославию – тоже получал бы по двести.
   КОЧУБЕЙ. Да, ты права. Не получилось.
   МАРИЯ. Игорь, забудь про свой Валаам. Забудь немедленно! Ты хочешь, чтобы я позвонила этому отцу?
   КОЧУБЕЙ. Ты можешь звонить ему сколько угодно. Но я хотел тебе сказать. Я уже принял решение. Я поеду на Валаам. Если профессору нужна неустойка, я ее выплачу.
   МАРИЯ. Что за бред, Игорь? Какая неустойка? Эта поездка нужна тебе, прежде всего тебе. Ты снова окажешься в обществе. В тусовке. С большими американцами. Где все интересуются тобой. Где ты великий и знаменитый. Ты хочешь спиться на этой даче? Я не очень вижу, чтобы святой отец чем-то помог твоему здоровью.
   КОЧУБЕЙ. Но он же не врач, а святой отец.
   МАРИЯ. Ты месяц не звонил своему обычному отцу. Не святому. А он болеет. У него перелом. Этот Сирин не говорил тебе, что по-христиански хорошо проведать отца?
   КОЧУБЕЙ. Говорил. Говорил. Но мы сейчас не об этом. Я точно знаю, что надо поехать на Валаам. К монахам. Это шанс. Я не могу его упустить. Что я потом скажу монахам: что мне платили по тридцать тысяч за выступление, поэтому я не добрался на Валаам?
   МАРИЯ. Каким монахам, Игорь? Ты их в глаза не видел. Ты хоть знаешь, кто такие эти монахи?
   КОЧУБЕЙ. Я знаю. Я понимаю. Любимая, ты не могла бы позвонить профессору и.
   МАРИЯ. Нет, Игорь. Ты знаешь, я всегда готова поработать у тебя секретарем. Но не в этот раз, извини. Если ты хочешь сорвать поездку, в которую вложено столько всего, звони профессору сам.
   КОЧУБЕЙ. Я ничего не хочу сорвать. Но поездки же еще нет. Ничего еще не вложено. Я даже не знаю, кто официально меня приглашает. Я только много раз слышал про Борин самолет. Но самолет – это любезность. Боря обрадуется, если мне не понадобится его самолет.
   МАРИЯ. Я больше не могу, Игорь. Я еду на работу. Хочешь – звони профессору. Но это будет страшный скандал, я тебя предупреждаю. Я тебя как друг предупреждаю.
   КОЧУБЕЙ. Ты разве мне друг?
   МАРИЯ. Я буду поздно – сегодня приглашали Толи. У них новая выставка волосатых бабочек.
   КОЧУБЕЙ. Бабочек. Где?
   МАРИЯ. В доме приемов.
   КОЧУБЕЙ. В доме приемов. Очень интересно. Я всегда мечтал поймать гигантскую волосатую бабочку. Похожую на маленького динозавра. Чтобы взгляд, такой гордый и глупый, как у динозавра. Но – бабочка, бабочка как есть. С перепончатыми крыльями. Поезжай, конечно. Ты будешь поздно?
   МАРИЯ. Я тебе только что сказала.
   КОЧУБЕЙ. Я пока отдохну. Посплю часок-другой. Чтобы набраться сил. И позвонить профессору. И сказать, пока еще есть время, что я совершенно напрасно согласился ехать в Америку. Потому что мне срочно нужно на Валаам. К монахам. Может быть, профессору так понравится эта идея, что он тоже захочет поехать на Валаам? Ты так не думаешь?
   Тишина.

XIII

Дедушкин.
ДЕДУШКИН. Машенька! Машенька, дорогая. Это я, Евгений Волкович. Да, я. Я вас не отвлекаю? У вас есть пара минут? Как славно. Видите ли, Машенька, мне уже 76 лет. Весной будет 77. У меня же день рождения 8 марта, вы помните. Я вас сразу же приглашаю. Да, в актовом зале Академии. Банкет – в комнате президиума. Прекрасно посидим, я уверен. Все шутили, что я единственный мужчина, которого поздравляют 8 марта. Да, да, да. Именно так. Видите ли, я уже думаю над тем, что через пару лет пора на покой. Я ушел бы и сегодня, но хозяйство огромное. 22 объекта только в России. 147 000 квадратных метров. Филиал в Лондоне. Филиал в Женеве. Сейчас думаем еще в Лас-Вегасе филиал открывать. Берем пансионат в Сочи. Строим на Новой Риге, где был военный городок. Нельзя все это бросить. Надо кому-то передать. А кому? Вот я потому звоню. Дочка моя, Танечка. Ей в новом году уже 50 лет. Взрослая. Докторскую сейчас доделываем. К майским праздникам защитим. Тоесть она защитит. Она девочка очень хорошая, вы ж ее знаете. Внучка Алисочка уже выросла. Муж второй, Изечка, от Танечки уже ушел. Словом, она могла бы взять на себя. Она упорная и безотказная, совсем как я. Да, вот и я к тому же. Я хотел бы, чтобы Танечку выдвинули в вице-президенты. Академии. На ученом совете. Под Новый год. Но я же не могу сам ее выдвигать. Вы же понимаете. Скажут: кумовство, семейственность. Что вы, что вы. Скажут, скажут. Вы современных людей не знаете. Как при советской власти, только еще хуже. Я потому и звоню. Я хотел попросить. Не знаю, как это лучше сказать. Конечно, конечно. Игорь Тамерланч – самый авторитетный у нас член ученого совета. И если б он предложил. Ну, внес если б Танечку. Кандидатуру Танечки. На вице-президента. Я был бы так ужасно благодарен. Вы же знаете, я всегда так благодарен Игорю Тамерланчу. Особенно, когда его нет на ученом совете. Мы все так переживаем. Так тоскуем, можно сказать. Я, бывает, минут по двадцать не открываю заседание. Все ждем его – может, все-таки появится? А потом открываю и минут двенадцать не могу собраться с мыслями. Думаю, если б Игорь Тамерланч здесь был сейчас. Да, Танечку, Танечку. Дедушкину. Татьяну Евгеньевну. У нее моя фамилия. Первого мужа вы не знали. Он умер. От отека легкого. А второй был Изечка. Купершток. Но Дедушкин же красивее, чем Купершток. И потом, у нее все дипломы на мою фамилию, не переделывать же. С самого начала пошло – Танечка Дедушкина. А Танечка Купершток – это, согласитесь, совсем другое. Можно я вас послезавтра побеспокою. А то ученый совет уже скоро. На вице-президента. Я бы тогда ушел через пару лет. И все бы продолжилось, как сейчас. Уж и не знаю, как благодарить вас, Машенька. Я бы сам позвонил, но так неудобно его отвлекать. Бывает, звонишь, цифры набираешь, так прямо пальцы холодеют: думаешь – отвлечешь Игоря Тамерланча, а у него порыв пропадет. Мы же все новую книжку ждем. Презентация – в Академии. Обязательно. Ой, спасибо. Спасибо вам, Машенька. Обязательно. Я позвоню. Спасибо. Счастья вам, моя дорогая. Счастья. Не здоровья, а именно что счастья.

XIV

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Где это – Валаам? Я спрашиваю: где это – Валаам?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не кипятись. Где-то на севере. Он сам сказал: не на северах, а просто на одном севере. Между Валдаем и Соловками.
   ТОЛЬ. Какие там еще монахи? Что за бред? 15-го – в честь него торжественный обед. В Нью-Йорке. В «Уолдорф-Астории». Значит, чтобы он успел прийти в себя, надо вылетать 12-го. Даже 11-го. Вчера первую сотку аванса перевели. Это какой-то паразитический бред!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты, наверное, хотел сказать – параноидальный.
   ТОЛЬ. Да, параноидальный. Даже хуже, чем параноидальный.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ничего такого уж страшного нет. Отменим поездку к монахам на хуй.
   ТОЛЬ. Как ты ее отменишь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что, мало всего такого отменяли в жизни. Успокойся, Боря, я тебя очень прошу, еб твою мать.
   ТОЛЬ. Я спокоен. Каждый должен заниматься своими делами. У меня на носу Конгресс вечной жизни. Доклад. Наноразработки. А я вместо этого ношусь с Игоревой поездкой. Да еще получаю какой-то Валаам под ребра. Там вообще есть жизнь, на этом Валааме?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Бывший концлагерь. С горячей водой большие перебои. Слушай, когда Игорь узнает, что дотуда надо ехать в плацкартном вагоне, а потом еще плыть на дырявой посудине.
   ТОЛЬ. Надо сделать, чтобы узнал. Чтобы все это наваждение прекратилось. Отправляем его в Америку. И забываем. У меня Конгресс.
   Пауза.
   И забываем.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Надолго не забудешь. Сегодня у него «Фигаро», блядь. Неизвестно, что еще скажет.
   ТОЛЬ. Какое «Фигаро»? Я же сказал, чтобы все только через нас. Как ты пустил к нему это чертово «Фигаро»?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, почему же чертово? Обычное ебаное «Фигаро». Он сам туда позвонил. Он дружит с Женевьев Пети, которая шеф бюро. Они договорились пить кофе. Сегодня, в пять вечера. В кондитерской дома Соломона. В трех минутах от Патриарших.
   ТОЛЬ. Ты послал туда людей?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Разумеется. Мой повелитель.
   ТОЛЬ. Завтра к десяти утра чтоб распечатка была у меня на столе. Пусть не поспят. Пусть придут к семи утра…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все будет, будет. Только поможет ли нам эта распечатка?
   ТОЛЬ. Что ты имеешь в виду?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ни хуя, мой повелитель. Ровно ни хуя. Пойду собирать теплые вещи на Валаам.
   ТОЛЬ. Этот юмор меня уже не устраивает. Я поеду к нему сам. Звони ему, скажи, что я приеду.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Когда ты приедешь?
   ТОЛЬ. Я послезавтра приеду. Послепослезавтра. К нему. В Сумерки. Отменю встречу с группой борьбы со старостью и приеду. Все отменю и приеду.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я так и передам. Пошел.

XV

   Кочубей (в красном костюме), Анфиса.
   АНФИСА. Здравствуйте, Игорь Тамерланович. Меня зовут Ноэми.
   КОЧУБЕЙ. Но-э-ми… Какое чудное имя. Я, пожалуй, жалею, что ни одну из трех своих дочерей не назвал Ноэми. А как пишется – Наэми или Ноэми?
   Пауза.
   АНФИСА. Под настроение. Можно и так, и так. КОЧУБЕЙ. Понятно. Вы переводчик, Ноэми?
   АНФИСА. Я должна вам переводить. Пять недель. Во время вашей поездки в Штаты.
   КОЧУБЕЙ. Пять недель, говорите. Да, пять недель.
   За пять недель можно провести экономические реформы в какой-нибудь среднекрупной стране. Полностью. Под ключ. Вы работаете у Бориса, Ноэми?
   АНФИСА. Я стажер. Я еще учусь. В университете. На четвертом курсе.
   КОЧУБЕЙ. В университете? Интересно. Вот когда я был молод, как вы сейчас, точнее, когда я был юн, когда вы сейчас, в Москве был один университет. Или, нет два – обычный университет и Лумумба. Обычные люди учились в обычном университете, а цветные – в Лумумбе. А я правда, учился в МИМО. И никто не мог сказать, обычный я человек или цветной.
   АНФИСА. Мне говорили, что вы очень яркий человек.
   КОЧУБЕЙ. Кто вам это говорил?
   АНФИСА. Мой папа.
   КОЧУБЕЙ. Он разве знает меня?
   АНФИСА. Он вас по телевизору видел. Когда вам вручали эту. как-то на Н.
   КОЧУБЕЙ. Что мне вручали на Н?
   АНФИСА. Нобелевскую премию. Вот.
   КОЧУБЕЙ. Мне разве вручали Нобелевскую премию?
   Пауза.
   Ах, да. Ну конечно. Как же я забыл. Нобелевскую – значит Нобелевскую. Вот память ни к черту стала. Надо хоть гараж отремонтировать, пока Нобелевская не кончилась. Мне уже 55 лет, Ноэми. В этом возрасте память слабеет. Особенно у мужчин пастозного телосложения. Я знаю, что это неприлично спрашивать, но в вашем возрасте можно: а вам сколько лет?
   АНФИСА. Двадцать один год.
   КОЧУБЕЙ. Двадцать один год. Какое счастливое число. Когда мне было 21, как вам сейчас, я жил с родителями в квартире на Больших Каменщиках и больше всего мечтал об отдельном жилье. Куда можно пригласить однокурсников. И распить портвейн «Три семерки». Или пять звездочек. Или это коньяк три семерки, а портвейн – пять звездочек. А знаете, был еще такой «Слнчев бряг».
   АНФИСА. Мне папа рассказывал.
   КОЧУБЕЙ. А где работает ваш папа, Ноэми?
   АНФИСА. Он тоже переводчик, как я.
   КОЧУБЕЙ. А, значит, у вас это фамильное. Семейственное что ли. Вы должны хорошо говорить по-английски, наверное.
   АНФИСА. Меня папа с детства научал. Мы жили далеко отсюда. В Гондурасе. Там все говорили по-английски, и мне легко было учиться.
   КОЧУБЕЙ. Значит, Ноэми, ваш папа был переводчиком в Гондурасе. А разве там говорят по-английски?
   АНФИСА. Нормальные люди – нет. Они – погондурасски. А индейцы там, таксисты, прислуга – все по-английски.
   КОЧУБЕЙ. Вот ведь что. Гондурас точно можно было бы отреформировать за пять недель. И мне бы поставили памятник. На главной площади Гондураса. Из чистого золота. Молодожены бы фотографировались на фоне этого памятника. А раз в год, в День независимости Гондураса, мимо памятника шел бы военный парад. А в России так не выходит. Золота много, особенно за полярным кругом. Но ставить мне памятник никто не спешит. И парады идут куда-то совсем в другую сторону. Вот ведь как бывает, Ноэми.
   АНФИСА. А еще мои сокурсники говорят, что вы гений.
   КОЧУБЕЙ. Как они об этом узнали?
   Анфиса. Ну…
   КОЧУБЕЙ. Вот и я говорю. Неглубокая проработка вопроса. Тема раскрыта поверхностно. Я бы вашим сокурсникам за такого гения поставил три балла.
   АНФИСА. Но вы точно гений. Это же видно.
   КОЧУБЕЙ. Спасибо, Ноэми. Спасибо. Вы действительно очень добры ко мне. К старому, в сущности, человеку. Но я – бывший гений. Я раньше был гением. Когда сидел с Африкан Иванычем за одним обеденным столом в «Правде». Или с Борис Николаичем с общей бутылкой в Барвихе. Когда в президиумах всяких сидел. А потом меня уволили. Из гениев. Сказали, послужил гением – освободи место другому. Товарищу освободи, так сказать.
   АНФИСА. Разве из гениев можно уволить?
   КОЧУБЕЙ. Можно, Ноэми. Можно. Это и есть мое главное ноу-хау. Я сейчас пишу книгу. Скажу вам по большому секрету. Не сдавайте меня ни в коем случае. Я сейчас пишу книгу о том, как увольнять из гениев. С точным описанием всей технологии. Вы знаете, что такое ноу-хау?
   АНФИСА. Ой, это, по-моему, диски пятого поколения. Вот. Как хай-энд, только круче гораздо.
   КОЧУБЕЙ. Вот-вот. Только круче гораздо. Это даже круче, чем Нобелевская премия. Когда я выпущу книгу про как увольнять из гениев, все сразу смогут мною гордиться. Особенно жена моя.
   АНФИСА. Жена?
   КОЧУБЕЙ. Да, жена. А что?
   АНФИСА. Ее сейчас нет?
   КОЧУБЕЙ. Она сейчас есть. Только не здесь. Она поехала на выставку больших волосатых бабочек. В Гондурасе есть большие волосатые бабочки?
   АНФИСА. Ой, там есть все. Но я же еще маленькая там была. Бабочек не видела чего-то. Но они там точно есть. Мне папа говорил. Что даже на ночь выключают кондиционеры, чтобы в них не залетела большая бабочка.
   КОЧУБЕЙ. А вот в России нет больших волосатых бабочек. И знаете, почему?
   АНФИСА. Нет.
   КОЧУБЕЙ. Потому, что в России очень холодно. И полярная ночь. Три четверти года – сплошная тьма. Темно, как в кино, когда реклама уже закончилась, а фильм еще не начинался. Бабочки же не будут жить в таких условиях. Они же не люди, правда.
   АНФИСА. Не люди. Очень смешно.
   КОЧУБЕЙ. И я думаю, что смешно. Поэтому у нас в России есть только мертвые бабочки. И мой друг, Боря Толь, устраивает их выставки. Чтобы мы все видели, какие существа окружали бы нас, если б у нас тут было тепло и круглые сутки – полярный день.
   АНФИСА. Ваша жена скоро приедет?
   КОЧУБЕЙ. Вы хотите с ней познакомиться? Неизвестно. Бабочек же много. И всех надо рассмотреть. Часа через три. Может быть, четыре. Я только проснулся и немного плохо соображаю. Сейчас сколько времени?
   АНФИСА. Половина восьмого. Можно, я поправлю ваши очки. Они так идут к этому красному костюму.
   КОЧУБЕЙ. Поправьте, о боже. Мы должны с вами тренироваться говорить по-английски?
   АНФИСА. Да, мы должны тренироваться. Но можем пока по-русски. Начинать по-русски.
   КОЧУБЕЙ. Я, как вы, Ноэми, с детства учил английский.
   Но не очень удачно. То есть учил-то удачно, а вот выучил не очень. Однажды приехал в Вашингтон просить денег – не для себя, а для бюджета страны – и прямо с порога сказал: дир лэдиз энд джентлменз. С «з» на конце.
   Как джаз. З-з-з-з-з. Представляете?
   АНФИСА. С американцами так и надо. Построже с ними надо. А то они очень наглые. Чуть что – кладут ноги на стол.
   КОЧУБЕЙ. Может быть. Но американцы меня и так понимают. Они хорошо читают по моим губам. Так что издавать звуки мне уже и необязательно. Открыл губы – и пошел.
   АНФИСА. Как хорошо вы сказали – открыл губы! Вы любите танцевать?
   КОЧУБЕЙ. С чего вы взяли?
   АНФИСА. У вас глаза человека, который любит танцевать.
   КОЧУБЕЙ. О, спасибо, Ноэми. Я из танцев знаю только два слова. Два очень красивых слова – пасодобль и хабанера. Но что значат эти слова, я не знаю. Думаю, что когда хорошее настроение и все получается, – это пасодобль. А когда хреново все – хабанера.
   АНФИСА. Ой, я обожаю хабанеру! Хотите, станцуем? Как раз в таком красном костюме надо танцевать хабанеру.
   КОЧУБЕЙ. Да что, я не умею танцевать. Да что вы. Да что вы.
   АНФИСА. Не отбрыкивайтесь. Все вы прекрасно умеете.
   Что вы отбрыкиваетесь, как второкурсник. Спокойно.
   КОЧУБЕЙ. я. я. честное слово, хабанера… Может, лучше пасодобль?
   АНФИСА. Я вам сделаю, как лучше.
   Танцуют.
   Удаляются в темноту.

XVI

   Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. О, хабанера! Какие еще в жизни остаются слова! Когда великий русский народ, итить его в душу богоносец, поднимет нас всех на вилы, меня не поднимут. Меня возьмут диджеем в дом престарелых. Я буду ставить им на виниле хабанеру и пасодобль. А потом. Потом все сгорит. Весь винил. Все старики. Останется только пепел. Первоклассный деревянный пепел наших богоносных широт. И еще – я. Я останусь. Потому что хороший диджей всегда в цене. Хабанера!
   Танцует.

XVII

   Кочубей, Анфиса.
   АНФИСА. Вы давно не пробовали, мой босс?
   КОЧУБЕЙ. Признаться, давно. Все не до того было. Старую книжку заканчивал. Потом отсыпался. Да, а Марфуши до сих пор нет. Двенадцатый час уже. Разве бабочки не заканчиваются к полуночи?
   АНФИСА. Марфуша – это ваша домработница?
   КОЧУБЕЙ. Что вы, Ноэми. Марфуша – это моя жена. Ее зовут Мария. Но дома я привык называть ее Марфа. Так повелось. Она откликается.
   АНФИСА. Когда вы сказали «она откликается», мне вспомнилось про собак. Смешно. Это собаки откликаются на клички.
   Пристально.
   КОЧУБЕЙ. Собаки меня тоже интересуют. У меня было 12 собак. На даче. Когда я работал премьер-министром. Верней, заместителем. Их всех расстреляли.
   АНФИСА. Как? Кто расстрелял? Вы шутите?
   КОЧУБЕЙ. Разве я умею шутить, моя шикарная танцовщица? Их расстреляли агенты КГБ. Вы знаете, что была такая организация – КГБ?
   АНФИСА. Мне что-то папа рассказывал. Но я точно.
   КОЧУБЕЙ. Теперь ее уже нет. А тогда она была – вовсю. И КГБ приставил ко мне охрану. Специально, чтобы охрана раздражала меня. И мешала таким макаром делать либеральные реформы.
   АНФИСА. Чем таким мешала?
   КОЧУБЕЙ. Таким макаром.
   АНФИСА. А что это – макар? Я не слышала.
   КОЧУБЕЙ. Макар, ну. это сложно объяснить. я занимаюсь этим всю жизнь.
   АНФИСА. Я постараюсь понять.
   КОЧУБЕЙ. Макар бывает очень разный. Иногда он – как «маузер». То есть как пистолет для внутреннего употребления. А иногда – как злой дух. Вы понимаете?
   АНФИСА. Макар – это такой злой дух? Который выходит из болота?
   КОЧУБЕЙ. Как вы догадались? Вы.
   АНФИСА. А мне рассказывали в Гондурасе. Когда я маленькая была. Надо было бояться болотного злого духа. И я боялась. Как все.
   КОЧУБЕЙ. Да, в Гондурасе живут мудрые люди. Я бы их отреформировал за пять недель. Ну, за шесть – максимум. Максимум за шесть, вы понимаете?!
   АНФИСА. Вы такой гениальный, что хватило бы и трех. Максимум четырех.
   КОЧУБЕЙ. Вы думаете? Вам видней, вы жили в Гондурасе. Я – нет. Хотя я-то с детства мечтал об Ирландии. Тут пяти недель бы уже не хватило. Ирландия даже слишком неприступная. Как вечная мерзлота. Особенно, если мерзлота – из шоколада. Так, пытаешься укусить – и только сможешь, что отморозить зубы. Ничего больше. Я в юности читал книгу «Улисс», и влюбился в Ирландию. Точнее, в город Дублин. Вы читали книгу «Улисс»?
   АНФИСА. Разве это можно читать?
   КОЧУБЕЙ. В моей юности казалось, что можно.
   АНФИСА. Это же была дискотека такая. Дискотека «У Лис'са». У нас, на «Аэропорте». На ЦСКА, где вещевой рынок. Я тогда еще в третьем классе училась. Родители запрещали мне подходить ко входу. Но мы с девчонками все равно подходили.
   КОЧУБЕЙ. Дискотека «У Лис'са». А что с ней потом стало?
   АНФИСА. Ой, ее закрыли. Там, кажется, убили кого-то.
   КОЧУБЕЙ. Хорошая была дискотека. Но все равно это же был филиал. А главная дискотека «У Лис'са» размещалась в городе Дублине. В Ирландии. Такое большое здание. С колоннами, как Дворец культуры. И над ним всегда идут облака в четыре яруса. Как ребенок навстречу маме. Это такие стихи. Поэт Корней Чуковский. Вы не читали?
   АНФИСА. Корней Цековский? Ужасно смешное имя. Я ничего не слышала. Он был, наверно, очень давно.
   КОЧУБЕЙ. Очень. Вас еще не было на свете, моя дорогая Ноэми. Кстати, а откуда такое красивое имя? Вы же родились в позднем совке, при перестройке. Тогда любили другие имена.
   АНФИСА. Ну…
   Пауза.
   Мне говорили, кажется, что так назывался какой-то научный институт. Где мог работать мой папа. Но я точно не знаю.
   КОЧУБЕЙ. Поразительно. А я так любил Дублин, что хотел поехать послом в Ирландию. Первым послом свободной России. Ваш папа не был послом?
   АНФИСА. Кажется, нет. Но тогда вы должны хорошо знать ирландский язык.
   КОЧУБЕЙ. Я его не знал. Я хотел только уехать в Дублин, чтобы удержать мою жену. Марию, она же Марфа. Или наоборот. Марфу, она же Мария. В Москве бы я ее не удержал. Но я стал премьер-министром, я. и мы остались в Москве.
   АНФИСА. Мне всегда была ужасно интересно, как человек становится премьер-министром.
   КОЧУБЕЙ. Почему интересно?
   АНФИСА. Ну это же страшно круто – премьер-министр. Вот мне сокурсники сказали – есть такой Путин, премьер-министр. Он ужасно сексуальный. И голова уложена – просто волосок к волоску. Как у иностранцев. В гостинице «Марриотт Аврора».
   КОЧУБЕЙ. Все было очень буднично. Меня назначил президент Ельцин. Вынул из сейфа бланк указа, стряхнул паутину, взял перьевую ручку – и привет. Вы слышали о таком человеке – президент Ельцин?
   АНФИСА. Я слышала, что он был все время пьяный, и его никогда нельзя было увидеть.
   КОЧУБЕЙ. Разве это препятствие? Я вот тоже все время пьяный, но вы же меня видите. По крайней мере, видели.
   АНФИСА. Вы не пьяный. Вы трезвый. От вас не пахнет. Я чувствую. У меня хорошие нервы в ноздрях.
   КОЧУБЕЙ. Совсем ничем не пахну? Это уже сюжет другого романа.
   АНФИСА. Нет, то есть чем-то пахнете. Аромат какой-то есть, парфюм то есть… Это, мне кажется, новый сосновый «Баленсиага». Или «Хьюго Босс». Но скорее, «Баленсиага». Вы же не будете душиться «Боссом»?
   КОЧУБЕЙ. Почему бы мне не подушиться «Боссом», дорогая?
   АНФИСА. Слишком дешево. Не для премьер-министра.
   КОЧУБЕЙ. Ну, я же бывший премьер-министр. Сейчас там, как вы сказали, сексуальный мачо, волосок к волоску. И Нобелевскую премию почти проели.
   АНФИСА. Как вы сказали – проели? Смешно.
   КОЧУБЕЙ. Что смешного?
   АНФИСА. Я прямо представила себе, как вы сидите за столом со своими друзьями и едите эту Нобелевскую премию. Прямо руками, как пиццу.
   КОЧУБЕЙ. Да, руками. Проесть что бы то ни было можно только руками. Запомните это, Ноэми. Едет моя жена. Я слышу звуки ее выхлопных труб. Нам надо прощаться. До встречи в Америке, дорогая.
   АНФИСА. До встречи, любимый премьер-министр.
   Хихикает.
   Раскланиваются.

XVIII

   Кочубей, Толь.
   ТОЛЬ. Спасибо, Игорь, что нашел время.
   КОЧУБЕЙ. Разве я нашел время? Это оно нашло меня.
   А я сидел и ждал в редакции «Правды».
   ТОЛЬ. Ты все со своим юмором.
   КОЧУБЕЙ. Нет, с юмором – это ты. Ты хочешь сказать, что в Больших Сумерках у меня мало времени? Я могу его резать и употреблять под водочку, как брауншвейгскую колбасу. Это ты у нас страшно занят. Корпорация вечной жизни – страшно сказать.
   ТОЛЬ. По правде сказать, хлопот много. Особенно в последнее время. Завтра начинается Конгресс вечной жизни. Представляем нашу новую суперразработку. Вечное средство от головной боли.
   КОЧУБЕЙ. Каким образом? «Маузер»?
   ТОЛЬ. Нет. Обычная таблетка анальгина, после обработки пучком бозонов Хиггса. Предотвращает головную боль сразу на 24 года вперед. Австралийская разработка. Но новое лекарство запатентовали мы. Мы, а не австралийцы. Назвали «анатоль» – анальгин плюс моя фамилия. Немного неделикатно, но выхода не было.
   КОЧУБЕЙ. Значит, выпил – и 24 года голова не болит? ТОЛЬ. Пропил курс из 12 таблеток – и 24 года не болит.
   Все правильно.
   КОЧУБЕЙ. Пропил?
   ТОЛЬ. Пропил – значит выпил. В смысле выпил.
   КОЧУБЕЙ. А таблетки-то дорогие?
   ТОЛЬ. Пока да. Курс – шесть тыщ долларов. Но дешевле не получается. Очень дорогие бозоны Хиггса. Их приходится завозить. Из Австралии. Есть еще гвинейские бозоны, они подешевле, но для фармакологии не годятся. Качество не то. Мы боремся, чтобы обнулили пошлину на бозоны, но Минфин, собака, сопротивляется. КОЧУБЕЙ. Собака? Ты сказал – собака?
   ТОЛЬ. Да, а что. Собака сопротивляется. Мы вложили в этот проект почти ярд, Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Миллиард долларов?!
   ТОЛЬ. Да, а что тут удивительного? Одних бозонов нужно было тысяч десять. А цена на австралийские, да еще со скидкой, – сорок тысяч. За штуку. Вот уже четыреста миллионов. А потом – оборудование. Технология. Нужно было поднять наше производство анальгина, чтоб было где брать исходные таблетки. Много мороки всякой. Но это окупится. За восемь лет, но окупится.
   КОЧУБЕЙ. Если б у нашего правительства был тогда лишний миллиард долларов, народ бы нас полюбил. Ты помнишь наше правительство, Боренька?
   ТОЛЬ. Только его и вспоминаю. Последняя светлая полоса в жизни.
   КОЧУБЕЙ. Не говори. А таблетки на 24 года – это разве не светлая полоса? Кстати, если ты думаешь, что я что-нибудь знаю про этот. как ты сказал. бозон Фикса? Помню только была частушка: как не установить летящего бозона, так не остановить какого-то Кобзона. Помнишь, было такое? «Вокруг смеха»?
   ТОЛЬ. Честно говоря. Хочешь, я тебе справку пришлю?
   КОЧУБЕЙ. Да зачем мне справка, Боря! Мне даже медицинская справка уже не нужна.
   ТОЛЬ. Такого юмора я не принимаю.
   КОЧУБЕЙ. Так что же, полная гарантия на 24 года? Что голова ни разу не заболит?
   ТОЛЬ. Полная – не заболит.
   КОЧУБЕЙ. А если все-таки заболит?
   ТОЛЬ. Приносишь справку. Прости за неудачный каламбур, приносишь справку от врача с печатью и получаешь все деньги назад.
   КОЧУБЕЙ. Значит, шесть тысяч долларов за курс?
   ТОЛЬ. Шесть тысяч за 12 таблеток и индивидуальное назначение.
   КОЧУБЕЙ. Слушай, слушай. А если пациент умрет, не прожив 24 года? Его потомки смогут получить разницу?
   ТОЛЬ. Ха-ха. Мы до сих пор об этом не думали. Действительно, если клиент не проживет 24 года? Здесь же чертова туча маркетинговых возможностей! Я всегда говорил, Игорь, что у тебя самая светлая голова в России.
   КОЧУБЕЙ. Постой. Хочешь, я стану рекламным лицом твоего анатоля?
   ТОЛЬ. Что это значит?
   КОЧУБЕЙ. Ну давай, я заплачу шесть тысяч за курс, у меня навсегда перестанет болеть голова, а потом я умру. Вы вернете разницу моим наследникам, и анатоль прогремит на весь мир.
   ТОЛЬ. Что за несусветные глупости ты говоришь!
   КОЧУБЕЙ. Никакие не глупости. Я точно знаю, что в обозримом будущем умру. По-твоему, почему я это знаю?
   ТОЛЬ. Почему?
   КОЧУБЕЙ. Потому, Боренька, что все люди смертны.
   ТОЛЬ. Это тебе твой священник сказал?
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. А что? Ты что-то имеешь против отца Гавриила?
   ТОЛЬ. Это так теперь называется. «Отец Гавриил»! Как будто генерал-полковник какой-то. Тебе не кажется, что все это похоже на плохой анекдот?
   КОЧУБЕЙ. Это всегда так называлось. И что именно здесь похоже на анекдот, господин президент вечной жизни?
   ТОЛЬ. Ты помнишь, Боря, как 18 лет назад в интервью «Гардиан» ты сказал, что ты – агностик?
   КОЧУБЕЙ. Или помню, или не помню. Но что с того?
   ТОЛЬ. Нет, ты помнишь. У тебя с памятью все в порядке.
   КОЧУБЕЙ. Гораздо лучше было бы без нее. Послушай меня, Боря. Никакой вечной жизни с памятью не бывает. Ты не там ищешь.
   ТОЛЬ. Я там ищу. Когда ты сказал, что ты агностик, тебе рукоплескал весь мир. Ты стал кумиром интеллигенции на 20 лет вперед.
   КОЧУБЕЙ. Почему не на 24, как анальгин? Прости, как анатоль?
   ТОЛЬ. Я ненавижу этот твой юмор! Теперь человек пятьсот по всей Москве судачат, что премьер-министр Кочубей связался с каким-то грязным попом! Что они сидят и пьют целыми днями в Жирафьей Канавке!
   КОЧУБЕЙ. Кто это – они?
   ТОЛЬ. Они – это вы. Вы, Игорь. Ты с твоим генералполковником. Ты понимаешь, как это небезопасно для нашей всеобщей репутации?
   КОЧУБЕЙ. Почему всеобщей? Ведь ты не сидишь в Жирафьей Канавке. И Гоц не сидит. И профессор Дедушкин не сидит. И.
   ТОЛЬ. Твоя репутация – это наша репутация, Игорь. Ты – наш лидер, наш мозг. Мы признали это один раз и навсегда. 18 лет назад. Даже 20 лет назад, еще в лаборатории марксистско-ленинского анализа. И все, что происходит с тобой, сразу отражается на нас. Больше того: ты – основатель русского либерализма. И эта история со священником. Ты понимаешь, я думаю. Я не должен тебе разжевывать. Ты слишком умен, чтобы я тебе разжевывал.
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, было бы лучше, если мы с отцом Гавриилом встречались бы в ресторане «Метрополь»? Или в баре GQ? И кстати, я никакой не основатель русского либерализма. У меня недавно был профессор, он все объяснил: либерализм основали они с полковником Несговоровым. Кажется, в 83-м году. Да, когда профессору было 50 лет – это 83-й. Значит, в 83-м.
   ТОЛЬ. С каким полковником?
   КОЧУБЕЙ. С полковником КГБ. Которому он заложил своего зятя. Юру Кравченко. Председателя христианскодемократического союза. Между прочим. Я читал его дневники.
   ТОЛЬ. Подожди, Игорь. Я сейчас окончательно запутаюсь. Какой-то зять, какие-то дневники. При чем здесь вообще профессор? Я скажу тебе жестче: история с попом превращает нас всех в посмешище! Это несерьезно, понимаешь?! А мы можем позволить себе все, но только не быть несерьезными!
   КОЧУБЕЙ. А профессор, когда приезжал, сказал, что отец Гавриил – агент ФСБ. И передал мне пачку бумаг, которые это подтверждают. Это ты изготовил такие бумаги, Боря?
   ТОЛЬ. Ты сам-то слышишь, что говоришь?
   КОЧУБЕЙ. А что? Ты разве разучился изготавливать бумаги? Это же куда проще, чем вечный анальгин.
   ТОЛЬ. То, что Сирин – агент ФСБ с якутских времен, это сто процентов. Каждая собака знает!..
   КОЧУБЕЙ. Собака. Ты сказал-таки – собака.
   ТОЛЬ. Но дело не в этом. Подожди. Мы не должны говорить в таком тоне. Мы сначала должны успокоиться.
   КОЧУБЕЙ. Я практически спокоен, Боренька.
   ТОЛЬ. Вот и отлично. Я тоже спокоен. Я хотел тебе сказать.
   В общем, я общался с Женевьев Пети.
   КОЧУБЕЙ. Вы знакомы с Женевьев?
   ТОЛЬ. Конечно, она брала у меня интервью. Не один раз. КОЧУБЕЙ. А кто кому позвонил? Ты ей или она тебе?
   ТОЛЬ. По правде сказать, не отследил. Пресс-служба соединила.
   КОЧУБЕЙ. Да. Я верю. И что?
   ТОЛЬ. Женевьев мне пересказала содержание вашей встречи. Которая была накануне. В кондитерской дома Соломона.
   КОЧУБЕЙ. На Патриарших?
   ТОЛЬ. На Патриарших.
   КОЧУБЕЙ. Этой встречи не было на Патриарших. Мы сначала там договорились, но потом.
   ТОЛЬ. Что потом?
   Раскаты зимнего грома.
   КОЧУБЕЙ. Потом перенесли в «Кофейню Трех Китов», в центр «Атриум». Около Курского вокзала.
   ТОЛЬ. Значит, это было возле Курского вокзала. Какая разница? К чему ты это сейчас вообще?
   КОЧУБЕЙ. Мне забавно, что ты знал о планах встречи на Патриарших. Она так подробно тебе рассказывала?
   ТОЛЬ. Нет. Не знаю. Кажется, она сказала, что вы встречались на Патриарших. Или она перепутала. Она же плохо ориентируется в городе.
   КОЧУБЕЙ. Она живет здесь двенадцать лет. Прекрасный водитель. Однажды везла меня с новогодней вечеринки французских журналистов. На своем маленьком «Ситроене». Двухдверном. Или трехдверном, я не знаю, как это точно называется. Мой драндулет с охраной ехал следом, а мы с ней – в маленьком «Ситроене». Она отвозила меня ко мне домой, в город. В квартиру на Малом Потемкинском. Была метель. Мы доехали за 15 минут. Пятнадцать минут!
   ТОЛЬ. Хорошо. Может, это я что-то перепутал. Хотя я никогда ничего не путаю. Не путаю и не забываю. Но дело не в этом.
   КОЧУБЕЙ. В этом. В этом.
   ТОЛЬ. По словам Женевьев, ты хочешь рассказать ей о каких-то семнадцати ошибках наших либеральных реформ.
   КОЧУБЕЙ. Не совсем так. Почти, но не совсем. Я хочу рассказать о 27 ошибках либеральных реформаторов. Со мной во главе. О моих ошибках, Боренька. О моих собственных ошибках.
   ТОЛЬ. Твои ошибки – это наши ошибки, Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Хорошо. Пусть так. Я буду говорить об этих ошибках, как о своих.
   ТОЛЬ. А ты мне можешь сказать, зачем вообще все это нужно, Игорь? Во-первых…
   КОЧУБЕЙ. Во-первых, у нас ошибок не бывает? Я все-таки изучил тебя, Боренька. За столько лет изучил. Экономику не изучил, Россию не изучил, а тебя – да.
   ТОЛЬ. Во-первых, я не знаю, черт возьми, бывают ли у нас ошибки. Может, когда по-японски говорим, и бывают. Но в те годы серьезных ошибок у нас не было. А если какие-то и были, то они – ничто по сравнению с результатами. С достижениями. Мы создали русскую свободу, Игорь, пойми! Мы сделали так, что коммунизм снова стал невозможен. Снова.
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь?
   ТОЛЬ. Я не думаю, я знаю. А во-вторых, ты же понимаешь, какой ущерб все это нанесет.
   КОЧУБЕЙ. Какой ущерб?
   ТОЛЬ. Когда о мифических наших ошибках пишут всякие маргинальные мудаки типа Белковского, это никому не интересно. Никто не обращает внимания. Обычное бормотание себе под нос. Но если об ошибках скажешь ты. Ты хоть представляешь себе, как они поднимут голову?
   КОЧУБЕЙ. Кто поднимет?
   ТОЛЬ. Они все. Кагэбэшники, коммунисты. Начнутся репрессии против либералов. Нет – против всех свободных людей. Против каждого, кто ощущает себя свободным. Кто покупает черную икру, не посоветовавшись с женой, и ездит отдыхать в Турцию. Ты же великий пророк либерализма, Игорь! Неужели ты не видишь, что они сделают со всеми нами, если мы начнем говорить о наших ошибках! Ты думаешь, это благородно?! А о крови, которой будет оплачено такое благородство, ты не думаешь?!
   КОЧУБЕЙ. Не кипятись, Боренька. По-твоему, коммунисты и кагэбэшники еще существуют?
   ТОЛЬ. Их две трети страны, Игорь! Нет, их три четверти. Четыре пятых! Семь восьмых! Они только и ждут, чтобы мы оступились. И если сам Кочубей, сам Игорь Тамерланович, бесстрашный лидер реформ, начнет говорить об ошибках, они выползут из своей берлоги. Что мы будем делать тогда?
   КОЧУБЕЙ. Они что, все сидят в одной берлоге?
   ТОЛЬ. Ты знаешь. Я всегда ценил твой юмор, но я терпеть не могу твою иронию. Извини за резкость. У тебя нет иронического таланта.
   КОЧУБЕЙ. Да, у пророков по части иронии всегда было не очень. Это мне отец Гавриил рассказал.
   ТОЛЬ. Это он подбивает тебя признать 27 ошибок?
   КОЧУБЕЙ. Нет, это я его подбиваю.
   ТОЛЬ. Понятно.
   КОЧУБЕЙ. И в Жирафьей Канавке мы ничего не пьем. Будь уверен, Боренька. Святой отец вообще не пьет.
   ТОЛЬ. Еще не хватало, чтобы он курил марихуану. И чтобы ты вместе с ним. И кто-то заснял это на камеру. Да, забыл тебя спросить: почему 27 ошибок? С чего двадцать семь-то?
   КОЧУБЕЙ. По числу тысяч рублей.
   ТОЛЬ. Каких еще тысяч рублей?
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. Разве Пол не оставил этого?
   ТОЛЬ. Что-что? Ты стал говорить как-то непонятно, Игорь. Может, тебе пока перебраться в Москву, на Малый Потемкинский? По крайней мере, до Америки.
   КОЧУБЕЙ. Какой Америки? Почему Америки?
   ТОЛЬ. Как до какой Америки? 12 января ты вылетаешь в Нью-Йорк. 15-го Гарри Поттер, бывший председатель Федеральной резервной системы, дает в твою честь прием в «Уолдорф-Астории». Тебе, я надеюсь, передали график.
   КОЧУБЕЙ. Я не поеду в Америку, Боренька.
   ТОЛЬ. Как?
   КОЧУБЕЙ. Я не знаю, передали ли мне график. Но у меня запланировано очень важное дело на это время. Я должен быть на Валааме, с монахами.
   ТОЛЬ. Ты знаешь, мне кто-то намекал что-то про монахов. Но я, по правде сказать, думал, что это утка. Что ты не можешь всерьез говорить о Валааме. Тебя что, не устраивают условия поездки в Америку? Ты хочешь об этом поговорить?
   КОЧУБЕЙ. Боренька, условия меня устраивают. Меня не устраивает сама поездка. Я должен быть на Валааме. А Гарри Поттер может устроить прием в честь кого-то другого. Не так ли? Например, в честь тебя. И самолет к тому же твой. Зачем же тебе сажать в самолет кого-то другого? Сел и полетел. К тому же, они уже забыли, как я выгляжу. Многие подумают, что ты – это я и есть.
   Дневные часы.
   ТОЛЬ. Я не понимаю, Игорь. Ты на что-то обижен. Мы обидели тебя? Ты обижен на Кремль? Почему ты так себя ведешь, я не могу понять?! Американцы ждут тебя. Ажиотаж бешеный. Настоящий бум. Я всех просил способствовать этой поездке. МИД стоит на ушах. Посольство полирует галифе. Уже красные дорожки стирают. А ты мне несешь какую-то ересь про Валаам. Я не верю в Валаам, Игорь. Здесь что-то другое. Ты всегда был здравомыслящим человеком. Ты не можешь уважать этого оборванца Сирина с его бреднями. Ты просто за что-то крепко обиделся на нас. На нашу команду. И, как человек деликатный, боишься сказать открытым текстом.
   КОЧУБЕЙ. Как же я могу бояться? Я же бесстрашный реформатор, как вы все утверждаете.
   ТОЛЬ. Прости, прости. Я неправильно сказал. Не «боишься». Это не так. Ты просто не хочешь делать нам больно.
   И потому устраиваешь такой театр, с позволения сказать. Чтобы мы все поняли, а ты нам как бы ничего и не сказал. Игорь! Давай мы признаем одну ошибку. Ошибку перед тобой. Мы сделаем все, как ты хочешь. И ты вернешься в нормальную жизнь. Не надо ни попов, ни водки, ни 27 ошибок. Ни Валаама. Я тебя очень прошу. От имени всех. Тебя же все любят.
   КОЧУБЕЙ. Профессор Дедушкин мне прислал социологический опрос. Там сказано, что 67 % россиян меня вовсе даже не любят.
   ТОЛЬ. О, Господи! То есть я хотел сказать: черт побери профессора с его опросами! Нашел что присылать. Лучше бы прислал букет роз твоей жене. А 33 %, которые любят, они что, Игорь, на дороге валяются?
   КОЧУБЕЙ. Нет. На дорогах валяются совсем другие люди. Вот я намедни шел мимо Курского вокзала.
   ТОЛЬ. Где ты шел?!
   КОЧУБЕЙ. У Курского вокзала. Навстречу – два бомжа. Еле-еле на ногах стоят. Но говорят громко. И один – другому: шо ты, мол, трендишь, шо воровать не умеешь. Научишься! Я вот водку раньше пить не умел, так научился!
   ТОЛЬ. Прости, позволь тебя спросить: а что ты делал на Курском вокзале? Как ты там вообще оказался?!
   КОЧУБЕЙ. Пошел погулять. После встречи с Женевьев. Я ж тебе говорил, что встреча была не на Патриарших.
   ТОЛЬ. Я надеюсь, ты с охраной пошел? Но у тебя всего два охранника, этого слишком мало для Курского вокзала!
   КОЧУБЕЙ. Я сбежал от охранников. Обманул их и сбежал. Скрылся.
   ТОЛЬ. А вот это уже совсем не смешно, Игорь. Извини, это хуже Валаама. Ты понимаешь, какому риску себя подвергаешь? А если бы бомжи набросились на тебя? А если.
   КОЧУБЕЙ. Бомжи были слишком пьяны. Им хотелось украсть денег на водку. А не нападать на незапамятного премьер-министра России.
   ТОЛЬ. Боюсь, дело принимает серьезный оборот.
   КОЧУБЕЙ. Ничего страшного. Все идет в порядке вещей. Как и должно быть. Теперь боишься ты, а не я?
   ГОЛОС НЕВИДИМОГО СУЩЕСТВА. Игорь Тамерланыч, вам чайку подать?
   КОЧУБЕЙ. Подайте воды, Светочка. Минеральной без газа. Борис Алексеичу и мне.
   Пауза.
   Или наоборот. Мне и Борис Алексеичу.
   Темнота.
   Или тьма – как оно получается.

XIX

   Кочубей, Толь.
   ТОЛЬ. Ты знаешь, Игорь, я тут недавно разговаривал с Патриархом.
   КОЧУБЕЙ. Да? Каким образом?
   ТОЛЬ. Встретил его на корпоративе в «Газпроме». Очень неплохо поговорили. Конструктивный человек. Так вот. Он сказал мне, что Федоту Сирину ни в коем случае нельзя верить.
   КОЧУБЕЙ. Какому Федоту?
   ТОЛЬ. Сирину. Отцу Гавриилу твоему. Он в обычной жизни – Федот. Так его родители назвали. В миру, или как там это называется. Патриарх сказал мне, что у Сирина полно завиральных идей, и его часто приходится останавливать. Одергивать даже приходится, сказал он.
   КОЧУБЕЙ. Ты упоминал меня?
   ТОЛЬ. Нет, но.
   КОЧУБЕЙ. Ты упоминал меня. Иначе как ты вышел на разговор про отца Гавриила?
   ТОЛЬ. А я и не выходил вовсе. Патриарх первый начал.
   КОЧУБЕЙ. Как такое могло случиться?
   ТОЛЬ. Он подошел ко мне и попросил провести семинар по вопросам вечной жизни. В Свято-Даниловом монастыре. Для региональных миссионеров. А потом возьми да скажи: вокруг вас увивается такой священник Сирин, так вы держитесь от него подальше. Пожалуйста. Они, Игорь, думают, не лишить ли его звания священника. А тут ты еще.
   КОЧУБЕЙ. Они – это кто?
   ТОЛЬ. Они – это Патриархия, Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Они никогда не внушали мне доверия.
   ТОЛЬ. Тише, тише! Нас услышат!
   КОЧУБЕЙ. Кто?
   ТОЛЬ. Все.
   КОЧУБЕЙ. Все – это не страшно. А Патриарх – это новый, который.
   ТОЛЬ. Который.
   КОЧУБЕЙ. Сомнительный тип.
   ТОЛЬ. Тише же! Я тебя прошу.
   КОЧУБЕЙ. Когда я был вице-премьером, он пришел ко мне. Тогда, он, кажется, работал митрополитом по коммерческим связям. Хотел подписать бумажку, чтобы снять пошлины на импорт коньяка Hennessy Для причастия. Вроде на Тайной Вечере пили Hennessy. Новейшие разыскания. И потому в причастии надо подавать коньяк, а не вино. Он еще так липко суетился глазами.
   ТОЛЬ. Ты подписал?
   КОЧУБЕЙ. Нет, конечно. Попросил оставить на рассмотрение.
   ТОЛЬ. И чем кончилось?
   КОЧУБЕЙ. Ельцин позвонил – я подписал.
   ТОЛЬ. Ну вот видишь.
   КОЧУБЕЙ. Нет, Боря, не вижу. Ничего почти уже не вижу.
   Одни большие сумерки кругом.
   ТОЛЬ. Игорь, дорогой! Скажи, в чем мы виноваты перед тобой, и давай исправим эту ошибку? Хочешь, мы раскассируем наш совместный офшор на Бермудах и выдадим тебе живыми наличными твою долю. Там уже набежали сто сорок восемь.
   КОЧУБЕЙ. Не надо, не надо. Я не хочу знать. Это лишняя для меня информация.
   ТОЛЬ. Совсем нелишняя. Сто сорок восемь миллионов шестьсот шестьдесят шесть тысяч шестьсот шестьдесят семь. Вот. Или что еще? Хочешь, я на колени перед тобой встану?
   КОЧУБЕЙ. Ни в коем случае! Боря! Даже не вздумай!
   Поднимает Толя с колен.
   Обнимает его за голову.
   Ты даже не представляешь, как я люблю тебя, Боренька! Как я вас всех люблю: тебя, Гоца, Евгения Волковича. Мы – одна семья. Одна плоть. Со времен лаборатории. Нашей лаборатории марксистско-ленинского анализа. Разве мы можем что-то делить? Что-то выдавать друг другу в наличном виде?
   Всхлипывает.
   Я люблю тебя, Боря.
   Толь встает с колен.
   ТОЛЬ. Я рад был это услышать. Но ты же чем-то недоволен, Игорь. Почему-то зол. И я хотел бы знать, чем и почему.
   КОЧУБЕЙ. Я не недоволен. И не зол. Я просто немножко расстроен, что раньше времени состарился, Боря. Потому мне так важно поехать на Валаам. Попасть туда, пока я не умер. Понимаешь?
   ТОЛЬ. Пожалуйста, не произноси в моем присутствии слово «умер». Применительно к себе. Да к любому из нас. Нам всем надо продержаться еще лет пять. Ну, шесть от силы. И тогда мы вообще не умрем.
   КОЧУБЕЙ. Не умрете?
   ТОЛЬ. Не умрем. Первое лицо множественного числа. Не второе, Игорь, а первое. Технологии ушли резко вперед. Об этом еще никто не знает, но я тебе скажу. Мы купили в Бурундии геном китовраса. Знаешь, что это такое?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Ничего не знаю.
   ТОЛЬ. Китоврас – это такая обезьяна. Ее разводили французы в Африке сто лет назад. Или сто пятьдесят. Чтобы использовать как слуг. В быту. Китоврасы работали лучше и обходились дешевле, чем местные негры. Так вот: геном китовраса на 98 % повторяет геном человека! Американцы на геном человека потратили уже 20 лет и 60 миллиардов, Игорь! А мы китовраса покупаем за 300 миллионов. Всего. Это сенсация. Скандал. Когда американцы узнают.
   КОЧУБЕЙ. Где покупаете?
   ТОЛЬ. В Бурундии. Знаешь такую страну?
   КОЧУБЕЙ. У меня с географией всегда было довольно хило.
   ТОЛЬ. Центральная Африка. Город Бужумбура. Там одна из лучших генетических школ в мире. Только о ней никто пока не знает. Мы раскопали. В двести раз сэкономили по сравнению с американцами. Ты представляешь себе, Игорь?! В двести раз! Включая все взятки, все разрешения, виллу в Бужумбуре – все! Теперь вложим еще миллиард-другой, и цель – наша. У нас будет полноценный геном человека!
   КОЧУБЕЙ. Извини, а на кой он нужен, этот геном этого человека?
   ТОЛЬ. Через пять-шесть лет мы сделаем индивидуальные генетические лекарства. Которые позволят продлевать жизнь как угодно. Мы нейтрализуем гены старения. Целевой радиоактивной бомбардировкой – нейтрализуем. Вот возьмем у тебя анализ, узнаем, в какой твоей хромосоме находится ген старения – и хлобысть! Проживешь до ста двадцати, как минимум. А пока будешь жить – придумаем что-нить еще.
   КОЧУБЕЙ. Я уже устал от жизни, Боренька. А ты хочешь, чтобы я прожил больше, чем позади.
   ТОЛЬ. Я не просто хочу, Игорь. Я это сделаю. Ты же знаешь: если я что-то решил – добьюсь наверняка. Ты за это и взял меня тогда в правительство. Не так ли? У меня не было шансов, но ты меня взял. Потому что ты знал мою настойчивость. Что я не испугаюсь. А твоя жизнь – это наша жизнь, Игорь. Ты – знамя. Ты – символ наших идей. Пока ты жив, идеи не кончились.
   КОЧУБЕЙ. А кто тебе сказал, что идеи уже не кончились?
   ТОЛЬ. Прости, Игорь, но ты резонерствуешь. Резонерствуешь и профанируешь. Ты театр устраиваешь какой-то.
   Это от плохого настроения, я понимаю. Но мы сделаем все, чтобы оно стало хорошим.
   КОЧУБЕЙ. Театр. Театр. Мы же с тобой вот уже двадцать лет как Пьеро и Арлекин, Боря. Арлекин и Пьеро.
   ТОЛЬ. Это какие-то булгаковские персонажи? Или аксеновские? Вот ты говоришь, что слаб в географии. А у меня всегда была тройка по советской литературе. Я не помню…
   КОЧУБЕЙ. Но «Мастера и Маргариту» ты читал.
   ТОЛЬ. «Мастера и Маргариту» читал. Так это люди из свиты Воланда, что ли? Да, я вспомнил, Арлекино там был одним из главных.
   КОЧУБЕЙ. Неизвестно только, где наша Коломбина. Да и кто она.
   ТОЛЬ. Да. И кто она?
   КОЧУБЕЙ. Хрен его знает. Может – Россия?
   ТОЛЬ. Меня всегда раздражает, когда ты начинаешь говорить загадками. Конечно, ты гений, наш главный и единственный, и тебе больше позволено.
   КОЧУБЕЙ. Раз мне больше позволено, ты позволишь мне поехать на Валаам вместо Америки?
   ТОЛЬ. Это какая-то полная фигня. Не может тридцатисемилетний шарлатан так тебя охмурить!
   КОЧУБЕЙ. Ты не помнишь, когда тридцатисемилетнего шарлатана поставили охмурять всю страну?
   ТОЛЬ. Когда?
   КОЧУБЕЙ. Тогда. Когда меня сделали заместителем председателя правительства. Министром экономики и финансов. Мне как раз исполнилось тридцать семь. А тебе сколько было, Боренька?
   ТОЛЬ. Тридцать шесть.
   КОЧУБЕЙ. Вот видишь.
   ТОЛЬ. Как ты можешь сравнивать, Игорь, я не понимаю?! Мы – образованные, интеллигентные люди!
   КОЧУБЕЙ. Можно. Можно сравнивать.
   Пауза.
   Мне кажется, гораздо проще нам всем просто умереть. Тогда сразу начнется вечная жизнь. И не не нужны никакие корпорации. Никакие инвестиции. Твой геном бужумбуры не нужен совершенно. Сэкономим триста миллионов казенных денег. Я понимаю, что их не так жалко, но все-таки. Просто возьмем и заживем вечной жизнью, Боря. А?
   ТОЛЬ. Этот Гавриил – нечистоплотный клоун. Хотя никакой он не Гавриил, а Федот. У него даже имя ненастоящее. По-твоему, американцы вложили 60 миллиардов в то, что существует и безо всяких вложений? Они идиоты, да?
   КОЧУБЕЙ. Они очень умные люди. Поэтому идеолог русских реформ им в нагрузку не нужен. Я поеду на Валаам, Боря. Если можно, не уговаривай меня больше. Я могу предложить тебе чай, кофе, водку, виски, коньяк, шампанское. Как в самолете. В бизнес-классе. Но только не эти выступления в Америке. Пойми меня правильно. Я всегда ценил тебя больше, чем себя самого.
   ТОЛЬ. Может, когда-то ты и ценил меня. Но сейчас не ставишь ни в ломаный грош. И твои слова… Хотя ладно. При чем здесь я. Пожалей хотя бы свою жену. Тебе не жалко ее слез?
   КОЧУБЕЙ. Я не люблю ее слезы. Они слишком соленые, как плохая красная икра. Помнишь, Боря, та икра, которую мы ели в Калининграде? У губернатора, во время визита? Я тогда еще подумал: не жилец тот губернатор, который правительственной делегации подает икру красную, а не черную, да еще и плохую. И правда, через пару лет его сняли. Он, кажется, проиграл выборы. Помнишь?
   ТОЛЬ. Я жалуюсь на все что угодно, но только не на память. Но ты должен гарантировать мне, что поблагодаришь сердечно этого Федота и отправишься двенадцатого в Нью-Йорк.
   КОЧУБЕЙ. Я только что гарантировал тебе обратное. Должно быть, ты не расслышал. Я сердечно благодарю тебя, Боря. За все, что вы для меня делаете. И ты, и Гоц, и остальные, и даже старик профессор. Я уже много лет как не при власти, но вы блестяще обустроили мой уют. И родная мать не смогла бы сделать для меня больше. На Валааме я буду молиться за вас.
   ТОЛЬ. Что ты будешь делать?
   КОЧУБЕЙ. Молиться.
   ТОЛЬ. Все, Игорь. Мне нужно это осмыслить. Я вырвал из жизни три часа, ехал к тебе через жуткие пробки, отложил встречу с Группой по борьбе против старости.
   КОЧУБЕЙ. Какая удивительная группа. Люди против того, против чего быть нельзя. Старость же все равно победит.
   ТОЛЬ. Я должен посоветоваться. С тобой происходит что-то опасное. Для всех нас опасное.
   КОЧУБЕЙ. Посоветуйся, Боренька. У тебя много советников. Огромный штат. Я пока посплю здесь. Я буду счастлив, если ты приедешь еще раз. Тебя проводить?
   ТОЛЬ. Я сам найду выход.
   КОЧУБЕЙ. Прощай, Боренька. Передавай всем им привет.
   ТОЛЬ. Кому им?
   КОЧУБЕЙ. Ну, им. Ну, всем.
   ТОЛЬ. Хорошо. Обязательно передам.

XX

   Кочубей, Мария.
   КОЧУБЕЙ. Сегодня был Боря Толь. Очень странный разговор.
   МАРИЯ. И что странного?
   КОЧУБЕЙ. Он знает, что я рассказывал Женевьев Пети из «Фигаро». Но я-то уверен, что Женевьев с ним толком не знакома. Я ее дважды переспрашивал. Виделась дважды на каких-то приемах, но никогда не общалась наедине. Она не стала бы ему пересказывать. Тем более я просил ее никому раньше времени не говорить.
   МАРИЯ. Ты веришь Женевьев?
   КОЧУБЕЙ. О, да. Да!
   МАРИЯ. Почему?
   КОЧУБЕЙ. Просто верю. Она француженка, красивая и немолодая.
   МАРИЯ. Это ужасно убедительно.
   КОЧУБЕЙ. Значит, Борис обманул меня. Он не общался с Женевьев. И все-таки знал про мои двадцать семь ошибок.
   МАРИЯ. Каких ошибок?
   КОЧУБЕЙ. Сейчас неважно. Я о другом. Я всегда чувствовал, что они прослушивают мой кабинет. На работе. Я не возражал. В конце концов, режимное предприятие. Но они прослушивают где-то еще. Здесь или в машине. Или телефон через батарейку. Когда мы говорили с Женевьев, телефон лежал на столе. Или…
   МАРИЯ. Охрана твоя могла доложить. Ее же оплачивает Борис или уже нет?..
   КОЧУБЕЙ. Да, охрана могла. Но я убежал от охраны. Я встречался с Женевьев в другом месте.
   МАРИЯ. Как это ты сбежал от охраны?
   КОЧУБЕЙ. Меня довезли до Патриарших. До отцовского дома. Я зашел в подъезд. Там еще консьержка, которая знает меня со студенчества. Нет, не со студенчества – это я путаю. Со времен института. Марксистсколенинской лаборатории. Агриппина Ивановна. Но подниматься не стал. Выскочил через черный ход. Заднюю дверь. Там есть такая задняя дверь, и Агриппина открывает ее, когда я прошу. Поймал такси и поехал на Курский вокзал. Где мы на самом деле договорились с Женевьев.
   МАРИЯ. Таксист не узнал тебя?
   КОЧУБЕЙ. В том-то и дело, что нет. Всю дорогу был молчалив и доброжелателен.
   Пауза.
   Признаться, мне немного хотелось бы, чтоб он меня узнал. Может, он узнал, но виду не подал. Как ты думаешь, Марфуша?
   МАРИЯ. Вряд ли узнал. Больше интересно, почему ты перестал бояться ходить без охраны. Тебе надоело жить?
   КОЧУБЕЙ. Точно. Надоело. Как ты догадалась?
   МАРИЯ. Твой черный юмор не всегда к месту, Игоряша. Тебе категорически нельзя выходить одному, и ты это знаешь. И если ты даже не думаешь о своих друзьях, о семье, о трех дочерях, о старике отце, обо мне, потому что ты эгоцентрист чертов, подумай хотя бы о своей охране. Ведь тебе дадут кувалдой по голове, а им отвечать!
   КОЧУБЕЙ. Разве кувалды еще существуют?
   МАРИЯ. Я не знаю. Ты тренировался перед поездкой на Валаам?
   КОЧУБЕЙ. Почему я должен был тренироваться?
   МАРИЯ. Вряд ли ты доберешься до Валаама живым.
   КОЧУБЕЙ. Что ты имеешь в виду?
   МАРИЯ. Русский народ – как говорит Гоц, богоносец – замочит тебя по дороге. Распознает твое лицо и замочит. Не все же такие тупые, как этот таксист из Патриарших на Курский вокзал.
   КОЧУБЕЙ. Ты слишком жестко сейчас говоришь, любимая. Напрасно.
   МАРИЯ. В самый раз.
   КОЧУБЕЙ. Профессор, Евгений Волкович, прислал мне результаты социологического исследования. Свежего совсем, конец ноября. 33 % россиян относятся ко мне вовсе не плохо.
   МАРИЯ. 67 % вполне достаточно.
   КОЧУБЕЙ. Но откуда 67 % возьмутся по дороге на Валаам?
   МАРИЯ. Самолеты на Валаам ведь не летают? Там нет аэропорта, как я посмотрела в Интернете. Значит, ты должен ехать на поезде. На обычном поезде до Петрозаводска. Салон-вагон туда прицепить невозможно. Значит, ты поедешь со своим священником в плацкартном вагоне. Ты давно ездил в плацкартном вагоне?
   КОЧУБЕЙ. Я возьму два билета СВ. Для себя и отца Гавриила. С интеллигентным проводником. Ничего не случится.
   МАРИЯ. Потом вы едете на «Жигулях» 91-го года выпуска до лодочной станции. Там вас встречает монах. Вы садитесь на лодку, которая давно должна была утонуть от старости. Но не утонула, потому что монахи очень легкие. Ты весишь как два монаха, Игорь, а то и три. Эта поездка на лодке может стать для нее последней.
   КОЧУБЕЙ. А для меня?
   МАРИЯ. Я никогда не видела, как ты плаваешь в ледяной воде.
   КОЧУБЕЙ. А как же отец Гавриил?
   МАРИЯ. Ты думаешь, он вынесет твое тело на себе? Или закроет тебя, когда народ схватится за кувалду?
   КОЧУБЕЙ. Целый народ – всего за одну кувалду?
   МАРИЯ. По случаю прибытия в их провинцию премьерминистра Кочубея найдут много кувалд. Все, какие остались от советской власти. Я тебе обещаю.
   КОЧУБЕЙ. Это ты все вычитала в Интернете?
   МАРИЯ. Да, в Интернете. А еще там вычитала, что в монастыре Святого Духа, куда вы, судя по всему, направляетесь, нет удобств. То есть они есть, но на улице. В монастырском дворе. Тебе придется по ночам бегать до вэтру. А по ночам будет минус двадцать. Или минус двадцать пять. Как получится. И жить ты будешь вдвоем с монахом каким-нибудь.
   КОЧУБЕЙ. Мне обещали отдельную келью.
   МАРИЯ. А монах может оказаться геем. Геем, Игорь. Среди монахов таких много. Они потому и идут в монахи, чтобы скрыть главное. И ночью он начнет к тебе приставать. А геи, особенно активные, очень даже обожают пастозных экономистов чуть за пятьдесят.
   КОЧУБЕЙ. Неужели гей-монах может на меня польститься? Мне ведь уже не чуть, а прилично за пятьдесят.
   МАРИЯ. В общем, если интеллигентный проводник выльет тебе кипяток прямо на колени, не удивляйся. И не обижайся. Это будет твой выбор.
   КОЧУБЕЙ. Но в Интернете об этом не написано.
   МАРИЯ. Там все написано. Больше, чем ты думаешь. Например, там написано, что на Валааме не работает мобильная связь. У тебя там телефон ловить не будет. И что с тобой, и где ты, – никому не известно. Если засосет под ложечкой или случится, не дай Бог, почечная колика, кто тебя будет спасать? Чертовы монахи?
   КОЧУБЕЙ. Но это же прекрасно, что не ловит мобильный. Боренька с Гоцем не смогут меня прослушивать. Кстати, ты давно видела Гоца?
   МАРИЯ. Недавно. Я его видела совсем недавно.
   Несколько нервно.
   Пойми, Игорь, у нас с тобой уже полгода не было секса. Да какие там полгода – месяцев восемь. А женщина в моем возрасте не может без секса. Неужели ты этого не понимаешь?!
   КОЧУБЕЙ. Да что ты? Я это прекрасно понимаю. Вот, когда наша команда пришла в правительство.
   МАРИЯ. При чем здесь твоя команда?!
   КОЧУБЕЙ. Мы первым делом разрешили секс. Всем, особенно женщинам. Раньше ведь нельзя было даже в гостинице селиться вместе, если официально не муж и жена. Мы отменили все запреты. Все ограничения. Разве женщины нам за это не благодарны? А мужчины?
   МАРИЯ. Да. Выражаясь словами Гоца, вы сказали всему народу: ебитесь конем!
   КОЧУБЕЙ. Боже, я впервые слышу от тебя такую грубость. В первый раз за восемнадцать лет! За восемнадцать с половиной лет!
   Пауза.
   Мария обнимает его колени.
   МАРИЯ. Игоряша, милый, давай ты не поедешь на Валаам. И в Америку не поедешь тоже. Давай лучше мы сразу после Нового года вдвоем отправимся в Инсбрук. А оттуда – в Тревизо. Возьмем самолет «Цизальпины». Один целый самолет на нас двоих. Закажем шампанское, клубнику, черную икру. Можно и красную, но под шампанское надо черную. Обязательно. А ты мне подаришь оркестр. Тот самый, который был у нас на десятилетии. «Скрипки Андалусии», бывший оркестр Дома культуры Капотни. Отметим годовщину свадьбы. Прямо в воздухе. Давай сделаем так. В Альпах ты отоспишься. У тебя мозги заработают по-другому. Ты похудеешь.
   КОЧУБЕЙ. У нас же летом годовщина свадьбы.
   МАРИЯ. Ну мы же в этом году толком не отмечали. Вот и отметим зимой. Только вдвоем. Телефоны выключим, если хочешь. В Тревизо есть прекрасная гостиница. Она тебе понравится. Там Гоголь писал «Мертвые души». Второй том.
   КОЧУБЕЙ. А зачем нам на двоих целый самолет?
   МАРИЯ. Чтобы поместились шампанское и оркестр. Ты только согласись. Ты только скажи «да», все остальное я организую. Не думай об этом.
   КОЧУБЕЙ. Это будет не Борин самолет?
   МАРИЯ. Нет, это будет наш самолет. Наш, с надписью «Цизальпина» на борту. Ты же так хотел.
   КОЧУБЕЙ. Наверное. Я хотел.
   МАРИЯ. Ну?
   КОЧУБЕЙ. Но я же не могу теперь не ехать на Валаам.
   МАРИЯ. Ты можешь не ехать на Валаам. Ты вообще можешь все. Ты был самым смелым премьер-министром в истории. Ты пошел на реформы, на которые не решился бы никто. Ты спас Ельцина. Спас страну. Спаси теперь однуединственную женщину, которая тебя умоляет.
   КОЧУБЕЙ. Не надо меня умолять, Марфуша. Это не так красиво.
   МАРИЯ. Это очень красиво, Игорь. Умолять, и чтобы обязательно со слезами.
   КОЧУБЕЙ. Как икра в Калининграде.
   МАРИЯ. Что?
   КОЧУБЕЙ. Так, ничего. Почему-то вспомнилось.
   МАРИЯ. Хочешь, я сейчас, сегодня поеду к отцу Гавриилу. И он благословит наш рейс Инсбрук – Тревизо. Он не станет тебя больше зазывать с собою на Валаам.
   КОЧУБЕЙ. А как же туберкулезные больницы?
   МАРИЯ. Туберкулезные больницы подождут. Сейчас мне важнее ты.
   КОЧУБЕЙ. Я посплю пару часиков. И потом сразу скажу тебе, что я решил. Хорошо? Меня Боря Толь очень утомил. Он слишком назойлив и дидактичен. А я – сельский житель. Мне не нужна его дидактика. Он, кстати, предлагал раскассировать наш бермудский офшор. И отдать мне мою долю наличными. Там уже накапало сто сорок восемь миллионов. Даже с хвостиком.
   МАРИЯ. Ты, конечно, отказался?
   КОЧУБЕЙ. Конечно. Где же я буду держать сто сорок восемь миллионов? В чемоданах? Они займут всю гостиную. Нам негде будет повернуться в собственном доме.
   МАРИЯ. Все понятно. Что-то в тебе меняется, но сам ты – не меняешься.
   Пауза.
   Иди поспи, Игоряша. Поспи. Я взобью тебе подушку. Помнишь, доктор Берешит говорит, что тебе нужно спать на высокой подушке? Чтобы не было изжоги, помнишь?
   КОЧУБЕЙ. Берешит – очень милый человек. Как он сейчас?
   МАРИЯ. Нам надо к нему поехать. Прямо перед Инсбруком. Он тебя посмотрит и скажет, на что обратить внимание.
   КОЧУБЕЙ. Он каждый раз советует мне похудеть. И каждый раз я не следую его совету.
   МАРИЯ. Это не страшно. Похудеешь в Италии. За 2 недели сбросишь пять килограмм. Я тебе обещаю. Я знаю специальную диету. Макароны с манго. Ты ведь любишь макароны с манго?
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. Разболелась голова после Бориных нотаций. А вечного анальгина у нас в доме еще нет.
   МАРИЯ. Чего нет? У нас все есть. Дать тебе парацетамол?
   КОЧУБЕЙ. Не надо. Я вспомнил, как мы с тобой однажды ездили в Переславль-Залесский. На машине. Была страшная погода. Снег. Мы остановились у маленькой церкви. Зашли внутрь. Органист играл Генделя. А святые с икон как будто рвались наружу, чтобы послушать Генделя из партера. Потом он спустился к нам и сказал, что два последних сочинения написал сам. А вовсе не Гендель. И мы подарили ему коробку конфет. Ничего другого под рукой не оказалось. Помнишь?
   МАРИЯ. Это было в Монтеземоло. Девяносто пятый год.
   КОЧУБЕЙ. Вот я и говорю. Переславль-Залесский. Только у нас бывает такой дикий снег. Русский снег страшнее инфляции.
   МАРИЯ. Ложись отдыхать. Лишние воспоминания – самое вредное. Берешит всегда об этом говорил.
   КОЧУБЕЙ. Берешит прав. Пойду.
   МАРИЯ. Иди, пожалуйста. Ступай.
   КОЧУБЕЙ. Иду. Иду.

XXI

Дедушкин.
ДЕДУШКИН. Машенька, Мария Игнатьевна. Здравствуйте, моя дорогая. Я вас не отвлекаю? Едете в машине? Но, надеюсь, не за рулем? За рулем нынче ужасно ездить. Погода премерзкая. У нас всегда перед Новым годом такая мерзкая погода, чтобы было сложно покупать подарки. Люди обязаны покупать подарки, но не могут их приобретать из-за погоды. Простите великодушно, Машенька, вам не удалось переговорить с Игорем Тамерланчем? Да, да, про Танечку. Очень важно, чтобы на этом ученом совете. А то если отложить до конца января, будет уже сложнее. Там могут появиться другие кандидатуры, знаете ли. Сами понимаете, как это бывает. Строишь что-то, строишь. А потом выясняется, что ты как бы и ни при чем. Как бы – это студенты сейчас говорят. И аспиранты тоже. Раньше аспиранты не говорили «как бы». Но время проходит. Видите ли. Вот и Танечке уже пятьдесят. В новом году. А она женщина безотказная. Настоящая русская баба. Да, да. Коня на скаку и все прочее. На горящие объекты, если надо. Нам сейчас выделяют 200 га на Байкале. Под заповедник либеральной экономики. Это ж все надо осваивать. Чужих людей же к этому не допустишь. Вам приходилось бывать на Байкале? Сказочные места. Я мечтал бы, чтоб такая женщина, как вы. Не скажите. Вы – великолепный организатор. Столько лет держать в блистательной форме нашего дорогого Игоря. Вы уж напомните ему. Пожалуйста. Ученый совет через шесть дней. У нас и бумаги все уже заготовлены. Ему надо только выступить. Только. Да, да. Танечку. Татьяну Евгеньевну. Спасибо. Спасибо вам огромное, Мария Игнатьевна. Мы, конечно, еще увидимся, но на всякий случай, если не увидимся – с Новым годом!

XXII

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Что Маша?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Бесполезняк. После всех уговоров попиздовал опять к попу. Вернулся оттуда в первом часу ночи, красный и трезвый, и торжественно объявил, что едет на Валаам. И что он все выяснил, и никакой опасности нет, а в его персональной келье будет теплый сортир.
   А если, мол, будут вопросы, он встретится с журналистами и все расскажет.
   ТОЛЬ. Только этого еще не хватало.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ко всем нашим шелковым платьям, блядь? Толь. К чему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну это профэссор так говорит. Ко всем нашим шелковым платьям. Сегодня Игорь отправил водителя за билетами на поезд. Москва – Петрозаводск. Два места эсвэ. И чтобы обязательно с интеллигентным проводником. Попроси, водитель, чтобы с проводником! В своем игорином репертуаре.
   ТОЛЬ. Ты убрал эту бабу в его приемной?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Убрал. Там теперь Ирка из нашего Управления постоянной молодости. Но это нам не поможет.
   ТОЛЬ. Почему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игоряша окончательно охуел на поповской почве. Точечными кадровыми перестановками проблему не решить, мой повелитель.
   ТОЛЬ. Он читал письмо митрополита?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка говорит, пробежал глазами и бросил за пианино. Она его, вестимо, не переспрашивала. Можно, конечно, потратить пятнарик и сделать письмо Патриарха…
   ТОЛЬ. Ты же говорил – это десятку стоит.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну десятку так десятку. Пяток, значится, доебу из своих.
   ТОЛЬ. Но это все равно не поможет. О патриархе он отзывается скептически. Вспоминает какие-то истории про коньяк «Хеннесси». Он не прислушается.
   Пауза.
   Но мы не можем отменить американскую поездку. Уже ноль семь аванса перечислено. Я говорил с сенаторами. С конгрессменами. С Гарри Поттером. Что теперь им всем объяснять?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты же понимаешь, Боря, что проблема не в поездке.
   Пауза.
   Проблема в том, что под влиянием попа Игорь может отхуячить все, что угодно. Он теперь сам звонит журналистам. Полтора часа назад снова говорил с Женевьев.
   ТОЛЬ. Ты не смог этого предотвратить?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как, блядь? Перекрыть ему исходящие звонки? Нет, в жизни всегда есть место подвигу. Но тогда нужны жесткие решения. Будут решения – будем действовать. Ты же знаешь принцип русского либерализма. А еще Игорь снова выписывает Пола Морфина. На 24-е. Говорит, отметим вдвоем католическое Рождество.
   ТОЛЬ. Морфин разве не улетает раньше? Он же американец.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он русский. Он остается здесь.
   ТОЛЬ. Послушай. Мы можем оперативно лишить Сирина звания? Или срочно перевести в другую церковь, по крайней мере?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь сказать: может ли Патриархия низвергнуть его из сана и запретить в служении? Или направить его в другой приход, где-нибудь в Краснокаменске Читинской области?
   ТОЛЬ. Очень много лишних слов, Гоц. Ты прекрасно понял, что я спросил.
   ГОЦЛИБЕРДАН. За некоторую сумму – безусловно.
   ТОЛЬ. Сколько?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Думаю, лям – Патриарху, и ноль пять – митрополиту Фоме.
   ТОЛЬ. Ты только что говорил, что цидулька патриаршья стоит десятку. С чего вдруг так все подорожало?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Цидулька – дело нехитрое. Никакой ответственности. А тут административное решение. Проводить через канцелярию. У них еще есть викарий московской епархии, который всем страшно интересуется. Ему, блядь, тоже может немного понадобиться. На поправку здоровья в новогоднюю ночь.
   ТОЛЬ. В общем, я готов незамедлительно выделить лимон двести. Налом. Чтобы до Нового года Федота Сирина не было в Москве и духу. Условие: чтобы не ближе, чем две тысячи километров от Москвы. Нет – две тысячи пятьсот. И маленький город, чтобы слабые коммуникации.
   ГОЦЛИБЕРДАН. 2500 – слишком мало, Борюсик. Ты знаешь, сколько от Москвы до Краснокаменска?
   ТОЛЬ. Сколько?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Тыщи четыре, не меньше. Россия – ебать-копать какая большая страна. Это я тебе говорю как бывший помощник премьер-министра по экономической географии. Но ты не просчитываешь последствия, мой биг босс. Всегда просчитываешь, а сейчас – не очень. Лям двести уйдет у тебя впустую.
   ТОЛЬ. Почему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты знаешь, чего ты добьешься?
   Пауза.
   Ты добьешься только того, что Тамерланыч наш попиздует за священником в Краснокаменск. Вместо Валаама – в Сибирь. И останется там жить. На вечном временном поселении. Вот так.
   ТОЛЬ. Как ты себе это представляешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А как ты себе представляешь СВ с попом до Петрозаводска? Это можно было представить еще год назад? Он восемнадцать лет не ездил ничем, кроме салонвагона. А если летал рейсовым самолетом, то только первым классом «Эмирейтс» в Сингапур. А сейчас же – едет, едет. Водителишку посылает, мать его ети.
   ТОЛЬ. И что же мы должны делать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я не знаю, должны или не должны. Это решать тебе.
   ТОЛЬ. Не раздражай меня, Гоц. Я не люблю твои долгие зачины. Время слишком дорого.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как говорит мой лучший друг и начальник Борис Алексеевич Толь, дороги только следующие пять-шесть лет. А потом начнется вечная жизнь. Как из генетической пушки.
   Выстрел снега.
   Я внимательно изучил ситуацию с отцом Гавриилом. У него натянутые отношения с мусульманами. Крайне натянутые, я бы даже сказал. Он повадился крестить гастарбайтеров – таджиков и узбеков. За два года покрестил больше тысячи. Таких в Жирафьей Канавке – хренова туча. Строят развлекательный центр «Белый Жираф». И кинотеатр «Бондарчук». В честь мертвого Бондарчука, не пугайся. И вот все эти гастарбайтеры из ислама, понимаешь, ушли, а пришли – куда?
   ТОЛЬ. Куда?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Пришли в православный храм Святого апостола Марка. К Федоту Тумусовичу Сирину, стало быть. А с ними – их чахлые гастарбайтерские бабульки.
   ТОЛЬ. Да что ты! Какие там бабульки! Они же нищие все. Спят в бытовках.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нищие или не нищие – другой вопрос. Блаженны нищие духом, как говорил один предшественник нашего Тамерланыча. Тыща человек – это уже сила.
   ТОЛЬ. Какая к черту сила? Говори быстрее, не изводи меня.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Отцу Гавриилу Сирину неоднократно угрожали. Мусульманские экстремисты. И лично. И по телефону. Они грозились убить его за то, что он крестит гастарбайтеров. Понимаешь, в чем тут суть дела?
   Пауза.
   ТОЛЬ. У нас есть доказательства?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Через 72 часа будут.
   ТОЛЬ. Какие?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Записи. Отца Гавриила с экстремистами. Там все сказано.
   ТОЛЬ. Голоса настоящие?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Гаврюхи – настоящий. Остальные – как живые. С акцентами. Ах, святой отец-заде, ухуячим мы тебя по пэрвое число. Нэ жди второго, його не будет.
   ТОЛЬ. Ладно. Понятно. Сколько?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, думаю, тариф стандартный.
   ТОЛЬ. Когда ты скажешь Андрюше?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Никогда.
   ТОЛЬ. Что за фигня?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Решения такого уровня должен оглашать ты. И только ты. Ты – наш бог. Нет, конечно, наш бог – Тамерланыч, но ты – папа римский, патриарх и далайлама в одном лице. Вопросы жизни и смерти должен решать только ты.
   ТОЛЬ. Но это не вопрос жизни и смерти. Это вопрос маленькой суммы денег. Я поручаю… я приказываю тебе переговорить с Андрюшей. Сегодня же!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Остынь, мон женераль. Ты не в армии. Я не против поговорить с Андрюшей. Но такое поручение он примет только от тебя. Так стоит ли удлинять веревку?
   ТОЛЬ. Ты хочешь сказать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Полевой меня не послушается. Он все равно пойдет к тебе переспрашивать. А по дороге исковеркает весь смысл. Его солдафонская голова. Ты должен сказать ему и приказать. Ты – повелитель. В конце концов.
   ТОЛЬ. Тогда ты должен написать мне текст. Сегодня. Что говорить.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты забыл, как это говорится в таких случаях?
   ТОЛЬ. Я имею право забыть. Я уже несколько лет занимаюсь вечной жизнью. И только ей.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, ты «Мастера и Маргариту» читал?
   ТОЛЬ. «Мастера и Маргариту»? Двадцать лет не перечитывал. Как мы начали реформы, так и не перечитывал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. У тебя в кабинете стоит полное собрание Булгакова. В подарочном исполнении. Под цвет швейцарской штукатурки. Открой пятый том и перелистай быстренько.
   ТОЛЬ. Что значит быстренько? Кто дает кому поручения – я тебе или ты мне?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты даешь поручения сам себе. Но иногда через меня. Так получается. Ты же лучший исполнитель в России. За это Игорь и позвал тебя в правительство.
   ТОЛЬ. Хорошо. Тогда ты проводишь меня до кабинета. Я хочу, чтобы ты показал мне, где это, в пятом томе.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Всецело повинуюсь, ебаный в рот.
   ТОЛЬ. Как ты думаешь, когда вызывать Полевого?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вызывай на завтра. Пока экстремисты успеют подготовиться. Пока то-се. Но нал я тебе советую заказать сегодня. Исламские киллеры любят аванс. Это у них религиозное.
   ТОЛЬ. С авансом нет никаких проблем. Вообще никаких. Проблема в том, чем они отчитаются. Отчетность!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Щуплое, слегка бородатое тело тебя не устроит?
   ТОЛЬ. Это результат. Нужны доказательства процесса. Все должен случайно заснять милицейский вертолет. Абсолютно случайно. Патрулировал и заснял. Ты понял меня?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я вас отлично понял, товарищ фельдмаршал.
   ТОЛЬ. Ну вот и хорошо. Приступай. Я пока съезжу в Кремль. Развеяться. Встречаемся у меня в кабинете в восемнадцать часов. В шесть вечера.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да благословит тебя Аллах, мой фюрер. Но при совершении лишь добрых дел.
   ТОЛЬ. Перестань паясничать, Гоц! Перестань!
   Тьма, она же темнота.
   Пучок света.
   ТОЛЬ. Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, мой герой.
   ТОЛЬ. Гоц, успокой Марию как-нибудь. Заранее. Лучше, чтобы Игорь в эти дни не очень вычитывал новости.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка готова. Она ко всему готова.
   ТОЛЬ. Вот и отлично. А ты знаешь, Гоц, что у нас на полях под Наро-Фоминском уже заколосился бамбук?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не может быть. Никогда не верил в эту затею.
   ТОЛЬ. Потому что скептик, Гоц. Закоренелый, неисправимый скептик. А я оптимист.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Поэтому ты миллиардер, а я до сих пор нет.
   ТОЛЬ. Подожди. Я же точно знал, что наш бамбук заколосится. Наш вечный бамбук. И это случилось. Вчера. В девятнадцатый день зимы.
   ГОЦЛИБЕРДАН. То ли еще будет, Борис Алексеевич. Когда весь мир признает нашу непобедимость.
   ТОЛЬ. Идем сейчас же. Встречаемся у полного собрания в шесть часов.
   Исчезают.

XXIII

   Гоцлибердан.
   В ультрафиолетовом сюртуке.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сообщение российского информационного агентства «Новости». Сегодня, 24 декабря, в столице Гондураса Тегусигальпе зверски убит глава католиков страны, архиепископ Тегусигальпы Хосе Антонио Марадьяга. Это произошло во время рождественской мессы в кафедральном соборе Святого Себастьяна. Убийца, низкий смуглый коренастый мужчина лет тридцати, смог вплотную приблизиться к архиепископу и трижды выстрелил в упор. Марадьяга скончался на месте. Толпа верующих, пришедших в собор на мессу, подвергла убийцу самосуду. Полиция прибыла слишком поздно. Эксперты полагают, что волосы, ногти, задние зубы и пальцы нижних ног убийцы станут теперь широко распространяться в Гондурасе в качестве талисманов и оберегов. Ответственность за убийство архиепископа взяла на себя повстанческая организация «Индейцы за Иегову», которая выступает за возвращение коренному населению Гондураса его традиционной религии – иудаизма. Соболезнования по поводу трагической гибели Хосе Антонио Марадьяги уже выразили многие главы государств и правительств, а также лидеры крупнейших религиозных конфессий мира.
   Проворачивается на месте.
   Тегусигальпа! Какое терпкое и липкое слово. Как будто помесь трягогузки с приморской галькой. Или даже лучше – скальп трясогузки. В том лепрозории, куда спасет меня русский народ, я изобрету новый танец. И назову его тегусигальпа. Нечто среднее между танго и гопаком. Для тех, кому за 70. Взмах рукой – и прокаженная кисть отлетела к чертовой бабушке. Резкий поворот головы – и нос хлестко рушится на танцпол. Диджей Гоцлибердан зажигает звезды! Приходите, будет весело. О, столица апреля, невеста двух океанов! О, Тегусигальпа!
   Танцует.

XXIV

Дедушкин.
ДЕДУШКИН. Мария Игнатьевна. Машенька. Я все понимаю. Сейчас такой день. Игорь Тамерланч, должно быть, страшно расстроен. Он действительно пристрастился к этому человеку. То есть я неверно сказал. Он сблизился с этим человеком. Тот утешал его простыми словами. Я по себе знаю, как это нужно, когда – простыми словами. Меня мой учитель, академик Арцибашев, всегда успокаивал именно так. Говорил: дурачок ты, дурачок, Женька, ничего в жизни не понимаешь. И гладил по холке. Да, да. Как собачку. Вот так, вот так. Ну, видно покойный тоже гладил Игоря Тамерланча. В фигуральном смысле, разумеется. В переносном. Я это и имею в виду. Я даже хотел поехать на похороны. Но подагра замучила. Подагра. Я, собственно, потому и напоминаю. Вам не удалось?.. Ученый совет через два дня. Надо бы обязательно внести Танечку, мою дочку. Да, на вице-президента внести. Могут и другие. Но Игорь Тамерланч лучше всех. Гораздо лучше всех. Они-то все согласны. Только я не до конца согласен, честно говоря. Когда внесет Игорь Тамерланч, с его мировым именем и заслугами, – это одно. А когда другие – это совсем другое. Вы же понимаете. Вы сможете с ним поговорить? Еще раз. Двое суток осталось, даже меньше. Вы даже не представляете, как мы вам благодарны. И я, и супруга, и Танечка. И внучка моя, Алисочка. Она тут на днях на Гавайи улетала, так отдельно спросила: как там тетя Мария? То есть просто Мария. Никакая не тетя, конечно. Вы же ей как старшая сестра. Вот хорошо, говорила Алисочка, если б дядя Игорь и просто Мария поехали бы с нами на Гавайи. А я ей – не получается, дел много. У Марии Игнатьевны туберкулез свирепствует. Нет, ну конечно, я все правильно сказал. Подарки, больницы. Все прочее. Так я могу надеяться? Спасибо вам, Машенька, огромное. Просто человеческое спасибо. Вы же знаете – там, поступление, дипломы, кандидатские, докторские, если кому надо – вообще не проблема. Спасибо, спасибо колоссальное, дорогая. Конечно, я перезвоню. Конечно, перезвоню.

XXV

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Все нормально?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как видишь. Как слышишь.
   ТОЛЬ. Вижу и слышу хорошо. У меня хорошие органы чувств. От прадеда. Он как раз охотник был. На мраморного оленя. Что Мария?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка? Машка?
   ТОЛЬ. Мария.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все, как мы договорились.
   ТОЛЬ. Он уже знает?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Пока спит. Проснется – узнает.
   ТОЛЬ. Лучше бы не просыпался. Пока.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он выпил таблетку твоего анатоля. То есть снотворное под видом твоего анатоля. На 16 часов беспробудного.
   ТОЛЬ. Нашего. Нашего анатоля!
   Пауза.
   Какая позиция патриархии?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Предварительно – исламский экстремизм. Если нам нужно – сделают официальное заявление. Что убит мусульманами-экстремистами за воцерковление гастарбайтеров.
   ТОЛЬ. Как ты сказал? Какое слово?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Воцерковление.
   ТОЛЬ. Зубы сломаешь. Цена вопроса?
   Гоцлибердан. Ноль пять чистыми.
   ТОЛЬ. Что ж так до фига-то, Гоц? Ты в свое время говорил про записку всего за десять. Или за пятнадцать. Почему за заявление-то ноль пять?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Записка – это записка. Херня на постном масле. Никакой ответственности. Подписал и бывай здоров. Никто не проверит. Никому не надо. А официальное заявление Священного синода о причинах убийства в храме – это другой коленкор. Это главный указатель для следствия. Посчитай, Боря, сколько ты на следствии сэкономишь. Просто посчитай. Ты же считать умеешь.
   ТОЛЬ. Хорошо умею.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот и прекрасно. А потом – митрополиту этому, Фоме, надо подкинуть? А Яшке нашему, лезгину, надо? Чтоб новые зубы вставил. А то, говорит, как-то в прошлый раз митрополичий член старыми зубами исцарапал.
   ТОЛЬ. А ты говорил, он его в жопу трахает.

   Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Молодые люди! Молодые люди! Как я рад, как я счастлив, что вы здесь! Вы, конечно, все уже слышали?
   ТОЛЬ. Мы слышали, что застрелен Хосе Антонио Марадьяга, архиепископ Тегусигальпы. Ритуальное убийство в церкви, на Рождество. Коренные индейцы застрелили. Мне очень жаль. Я знал его. Во время моего визита в Гондурас у нас был совместный обед. В его резиденции на озере Йохоа. Сначала подали устриц. Шикарнейшие устрицы, таких и в Бретани не найдешь. А потом – гондурасская мешанина какая-то, типа паэльи. Я только пригубил. Из вежливости.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вчера мы омерзительно поели. Архиепископ потчевал паэльей. Эх, Йохоа, Йохоа, все нам стало…
   ДЕДУШКИН. Главное, что Игорь Тамерланч подошел со всем мужеством. Он же здорово привязался к нему. Но там Машенька, Мария Игнатьевна, она же железная женщина. Я даже думаю, она алюминиевая женщина. Легкая такая и прочная, как самолет. Она успокоит его. Как вы думаете, она сможет его успокоить?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы что-то хотели, Евгений Волкович? Бориса срочно вызывают в Кремль, ему пора ехать.
   ДЕДУШКИН. Я на одну минуту. Послезавтра Ученый совет. В Академии у нас Ученый совет. Игорь Тамерланч обещал выдвинуть Танечку, мою дочь, в вице-президенты. В вице-президенты Академии. Мои заместители. Но теперь, когда все так случилось. Вы понимаете, он может вообще не прийти. А мне обязательно надо, чтобы Танечку выдвинули. Может быть, я могу вас попросить.
   ТОЛЬ. Я скажу представителю Минэнерго. Передайте Гоцу памятную записку. Я поехал. Начинается метель. Я могу опоздать. В Кремль могу опоздать.
   ДЕДУШКИН. Борис Алексеевич! Вы только не забудьте, родной мой! Сегодня надо, сегодня же. А то они официальную директиву не успеют подготовить. А без директивы Минэнерго выдвигать не может. А Танечку надо обязательно. Обязательно. В этом году. В следующем может быть поздно. Там ведь страшные интриги. Семь силовиков хотят занять это место. Семь!.. Вы представляете, что будет, если Академию захватят силовики! Четверть века русского либерализма коту под хвост!
   Исчезают.

XXVI

   Гоцлибердан.
   В шахматном карнавальном костюме.
   В центре сцены – ж/д рельс.
   На заднем плане – рослые колосья бамбука.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Уважаемые дамы и господа! По сообщению наших корреспондентов, накануне вечером в церкви Святого апостола Марка, что в микрорайоне Жирафья Канавка, на юго-востоке Москвы, убит настоятель храма, иерей Гавриил Сирин. В миру – Федот Тумусович Сирин, 1972 года рождения, место рождения – город Нерюнгри, Якутская АССР. Убийца в черной маске вошел в церковь около 22:00, когда настоятель уже собирался уходить домой и запирать храм. В церкви были только сам Сирин, несколько женщин пенсионного возраста, а также храмовый староста, имя и должность которого не установлены. Убийца с сильным и ярко выраженным мусульманским акцентом спросил собравшихся: кто из вас Сирин? Увидев поднятую руку священника, он дважды выстрелил. В упор. Одна пуля попала в головной мозг священника, другая – в грудное сердце. После этого человек в черной маске оглушил рукояткой пистолета храмового старосту и бежал. Лишь через 10–12 минут, оправившись от первого шока, женщины пенсионного возраста вызвали милицию и «Скорую помощь». К приезду медиков Гавриил Сирин был уже мертв. Следственным комитетом при прокуратуре России возбуждено уголовное дело по статье 159 УК РФ – мошенничество с применением огнестрельного оружия. Основная версия следствия – убийство на религиозной почве. Известно, что священнику Сирину многократно угрожали исламские экстремисты. Они были недовольны активной миссионерской деятельностью настоятеля храма Святого Марка, а особенно – его усилиями по обращению в православие среднеазиатских работников – нелегалов (так называемых гастарбайтеров). По свидетельству храмового старосты и нескольких прихожан церкви Святого Марка, в последние дни перед убийством эти угрозы участились и приняли максимально зверский, то есть конкретный характер. Священника впрямую предупреждали о возможном убийстве. По информации нашего источника в Главном управлении внутренних дел Москвы, следствие уже располагает записью телефонного разговора Гавриила Сирина с одним из экстремистов. Запись была сделана спецподразделениями по борьбе с терроризмом около недели назад. 17 минут назад Священный синод Русской Православной Церкви распространил официальное заявление, в котором прямо указал на исламских террористов как вероятных заказчиков и исполнителей убийства священника. Священноначалие РПЦ призвало мусульманское духовенство России осудить убийц и решительно отмежеваться от них.
   Снимает маску.
   Берет в руки ствол бамбука и начинает яростно колотить в рельс.

   Пол Морфин.
   МОРФИН. Простите, здесь какой-то новый национальный праздник? Карнавал? Так теперь отмечают католическое Рождество?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет. Никакое не Рождество. Другой обалденный праздник. Сегодня в храме убили священника. Православного священника в Жирафьей Канавке.
   МОРФИН. Я слышал про Гондурас. Марадьяга. А про Жирафову Канаву еще не слышал. А в чем праздник?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Есть такое русское поверье. Когда убивают священника в его же храме, в России появляется тысяча новых праведников. Сразу. Моментально. Автоматически. Тысяча праведников. Потому так и говорят: день убийства священника – день тысячи праведников. ДТП. Сокращенно.
   Пауза.
   И в такой день, во имя всех праведников земли Русской, полагается брать взрослые побеги бамбука и бить ими в молодой железнодорожный рельс. Бить, пока не устанешь. Бамбуком – в рельс. Хотите присоединиться?
   МОРФИН. Да, это, вероятно, очень интересно. А где вы в Москве берете настоящий бамбук?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он растет на специальном кладбище. Под Наро-Фоминском. Деревня Абрамцево-Лонское. Там хоронят только убитых священников. Убитых насильственной смертью священников. И больше – никого. Берите бамбук. Давайте. Смелее. Сильнее.
   МОРФИН. Мне очень-очень интересно. Я 100 % хочу об этом написать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сначала – бить. Потом – писать. Бамбук. Бейте! Бейте, я вам говорю!
   Гоцлибердан и Пол Морфин вместе колотят бамбуком в рельс.
   Тьма/темнота.
   Антракт.

Второе действие

XXVII

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Никогда в жизни не чувствовал себя таким законченным идиотом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да уж. Миллион семьсот пятьдесят тысяч пошли на свалку истории. Годовая зарплата вицепрезидента Корпорации вечной жизни. Не президент, конечно, но все-таки.
   ТОЛЬ. Два двести. Два миллиона двести! Ты просто не все знаешь. Еще были расходы на лоббистов. Которые организовали ему встречу с мисс Марпл. Черт их всех побери!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да уж. Знаю не все. И не стремлюсь даже знать все, что показательно. Вот, «Уолл-стрит джорнел». Бывший премьер-министр России Игорь Кочубей, известный как весьма непопулярный идеолог либеральных реформ начала девяностых годов, предстал перед американским истеблишментом в новом качестве. Он не жалел экспрессивных словосочетаний, чтобы критиковать реформы, и предлагал альтернативные решения застарелых проблем России. Встреча в «Саспенс-клубе» продолжалась два часа сорок минут вместо запланированных полутора часов.
   ТОЛЬ. Если бы он поехал с Машей в Австрию и Италию, мы бы избежали всего этого позора. Почему я ее не послушал? Почему ты мне не сказал ее послушать, Гоц?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты был слишком уверен в успехе этой Америки. И слишком рад, что Тамерланыч забыл про Валаам. Ты не стал бы к нам прислушиваться. Разве не так?
   ТОЛЬ. Какого рожна мы вообще уделяли столько внимания попу? Когда и без него все настолько хреново!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь сказать, что это я навязал тебе историю с попом? Извини, но это охуительно несправедливо. Ты сам носился с попом как с писаной торбой. Хотел даже перевести его в Сибирь. Вот если б поп сидел сейчас в Сибири, был бы двойной нельшн.
   ТОЛЬ. Лучше бы Игорь двинул на свой Валаам, в конце концов! Да, над ним бы смеялись, но тихо. Безо всяких «Волл-стрит джорнэлов» и «Нью-Йорк таймс». А теперь все в говне. По уши. Я не знаю, что говорить журналистам. Хуже того, я не знаю, что говорить в Кремле.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А вот, между прочим, и «Нью-Йорк таймс». Тра-та-та-та-та, Игорь Кочубей предстал в неожиданной роли критика политики своих собственных последователей. В ряде случаев он дал достаточно откровенные пояснения, почему либеральные реформы в России не были поддержаны народом и не привели к формированию устойчивого среднего класса как социальной базы демократии. Кочубей позволил себе отпустить несколько едких замечаний в адрес Министерства финансов США и Международного валютного фонда, которые навязывали России некие сценарии, не отвечавшие архетипической специфике закономерностей ее развития. Ты можешь понять, что здесь написано?
   ТОЛЬ. Я не могу понять, как все это вообще получилось.
   Я ожидал от Игоря всего, но не такого. Это настоящий удар в спину. Ножом. По самую рукоять!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, так уж и рукоять. Ты насмотрелся сериалов про Чингисхана, вот из тебя такие образы и прут. «Лос-Анджелес таймс». Лекция е-мое-кительмоксель Игоря Кочубея в Беркли вызвала гораздо больший интерес, чем предполагалось изначально. В ответах на вопросы, многие из которых были не самыми деликатными, бывший премьер-министр России оказался даже слишком искренен. Он признал, что был не вполне готов к пониманию основных закономерностей экономики самой большой республики бывшего СССР, когда Борис Ельцин поручил ему руководство экономическими реформами. Он сказал также несколько нелицеприятных слов о чиновниках, считающихся членами так называемой «команды Кочубея».
   ТОЛЬ. О ком именно?
   ГОЦЛИБЕРДАН. «Вашингтон пост». Твой любимый «Вашпост». Которым ты так дорожишь. Встреча Игоря Кочубея с государственным секретарем США мисс Марпл продолжалась час пятнадцать вместо запланированных сорока минут. Подробное содержание встречи не раскрывается. Однако известно, что Кочубей подверг критике методы и результаты приватизации в России. Кочубей дал понять, что приватизация привела к формированию паразитического класса крупных собственников, не заинтересованного ни в экономической модернизации, ни в политической конкуренции. Как известно, руководство первичной приватизацией бывшей советской индустрии и инфраструктуры на протяжении нескольких лет осуществлял Борис Толь, считавшийся ключевым соратником Кочубея. С 1992 по 1997 год Толь занимал пост министра государственного имущества и заместителя главы российского правительства. При этом он сохранил эти посты и после того, как Игорь Кочубей был отправлен в отставку в рамках политической сделки Бориса Ельцина с российским парламентом.
   ТОЛЬ. Телефон разрывается. Я не подхожу. Впервые за много лет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ньюзлеттер Всемирного банка. Я увидел нового, обновленного Кочубея, – заявил после делового завтрака с бывшим российским премьер-министром экспредседатель Федеральной резервной системы США Гарри Поттер. Передо мною сидел человек, посвятивший годы углубленному анализу того, что произошло в российской экономике и финансовой сфере после распада СССР. Трезвомыслящий практик, свободный от всякого доктринерства, столь присущего выдающимся российским либералам в прошлом, Игорь Кочубей продемонстрировал также незаурядное понимание причин и последствий финансового кризиса гиперпотребления, охватившего глобальные рынки. У меня сложилось впечатление, что мистер Кочубей готов снова стать министром финансов России, – заключил мистер Поттер.
   ТОЛЬ. Он не звонил тебе? Мне тоже. Интересно, как он посмотрит нам всем в глаза.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игоряша попал даже в «Вог». Похудевший в полтора раза бывший премьер-министр России был учтив и остроумен во время коктейльной встречи с Элизабет Тейлор в отеле «Шато Мормон», Лос-Анджелес.
   ТОЛЬ. За эту гребаную встречу заплатили сто двадцать штук, чтоб ей пусто было.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты имеешь в виду старушку Тейлор? Не надо на нее ругаться. Ей и так не очень-то полно. Почти спилась, муж, водитель грузовика, свалил, другой муж, Майкл Джексон, концы отдал. Интересно, сколько из ста двадцати дошли до самой Лиз.
   ТОЛЬ. Говорили же, что Майкл Джексон – педофил.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все правильно. Лиз Тейлор как раз недавно впала в детство. А Майкл Джексон исхудал настолько, что уже не отличал маленького мальчика от старой актрисы. На ощупь.
   ТОЛЬ. Где он сейчас?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Майкл Джексон? Кажется, лежит в могиле в своем бывшем ранчо «Неверлэнд». А ранчо тем временем.
   ТОЛЬ. Игорь сейчас где?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. А ранчо тем временем ушло за долги. Двадцать три человека хотели встречать его в ВИПе «Внуково-3».
   ТОЛЬ. Человек или журналистов?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Журналистов. Мы всех развернули. Дезинформация. Сказали, что он прилетает в полшестого в «Шереметьево-2». А он тем временем уже едет в Сумерки. Без заезда в город. Там по прямой близко. Внуково – Сумерки. В город заезжать не требуется. Андрюша контролирует ситуацию.
   ТОЛЬ. Ты на связи с Андрюшей?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Каждые 15 минут. Если что-то экстраординарное, он сообщает сразу.
   ТОЛЬ. Следи за этим. Не упусти. Его надо полностью блокировать. А когда доедет до Сумерек и ляжет спать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я уж теперь и не знаю, ляжет ли.
   Доставили полную стенограмму его разговора с мисс Марпл. Тебе интересно?
   ТОЛЬ. Это самое главное. Почему ты с этого не начал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Начинаешь у нас ты, Боря, мое дело – продолжать и подхватывать. Ее только час назад доставили.
   ТОЛЬ. Ты читал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да.
   ТОЛЬ. Целиком?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да.
   ТОЛЬ. Когда же ты успел?
   Пристально смотрят друг на друга.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я с третьего курса владею техникой скорочтения.
   ТОЛЬ. Ты не обманываешь меня?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы же договаривались: если ты получишь доказательства, что я обманываю тебя, ты имеешь полное право меня пристрелить. Как бешеную собаку.
   ТОЛЬ. Хорошо. Хорошо. Что там?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Целый час завываний о том, как мы все делали неправильно. Красивых таких, обаятельных завываний.
   ТОЛЬ. О Господи… А еще?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Еще пятнадцать минут о том, что он хотел бы попробовать снова.
   ТОЛЬ. Кто хотел? Что попробовать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь хотел. Снова позаниматься большими реформами. В стране России.
   ТОЛЬ. Что, снова стать премьер-министром?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Абсолютно так, господин художественный руководитель.
   ТОЛЬ. Это серьезно? Он сказал это Марплихе напрямую?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, не совсем напрямую. Хотя почти совсем. Я догадывался, что тебя это заинтересует. И выучил наизусть. Он сказал: хотя мне уже 55, а не 37, как было тогда, я располагаю достаточным опытом и должной уверенностью, чтобы начать новый этап реформ, если верховные власти России окажут мне соответствующее доверие. Вот как витиевато, блядь, по-английски и завернул.
   ТОЛЬ. Сам по-английски?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сам по-английски. Кто бы мог подумать, дядя Боря, как выглядит хуй на заборе.
   ТОЛЬ. А что твоя Анфиса?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ноэми? Говорит, трахнул ее всего два раза, и то скорее для приличия. Чтобы не обижать референта-переводчика. Безо всякого энтузиазма, в общем. Игорь же никогда не любил обижать персонал.
   ТОЛЬ. Она что, не старалась?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я хорошо знаю девочку Ноэми, мой командор. Она умеет только стараться.
   Пауза.
   ТОЛЬ. Вот все и проясняется. Он хочет вернуться.
   Вздох.
   Как жаль, что это уже невозможно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Просто заебись, что уже невозможно.
   Ты представляешь, каких бы делов он сейчас наворочал.
   ТОЛЬ. Да. Все непросто.
   Пауза.
   Как думаешь, может, поп его и на этом взял?
   Гоцлибердан. На желании вернуться?
   ТОЛЬ. На амбициях. Мол, забыли тебя, Игорь Тамерланыч, твои друзья, то-се.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Может, и на этом. Но Сирин уже не важен. Тамерланыч действует по своей программе. Сам. Это видно. Нужно работать с самим гением, а не с его отростками.
   ТОЛЬ. Что ты предлагаешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка. Самый эффективный канал влияния. Мы должны четко поставить перед ней задачу. Вернее, ты должен поставить мне задачу, а я ее доведу в лучшем виде.
   ТОЛЬ. Ты уверен, что мы можем с Марией доверительно сотрудничать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, не зря я ебал эту женщину во все щели последние 17 лет.
   ТОЛЬ. Прекрати немедленно! Ты говоришь о жене нашего товарища!
   Приступ февральского дождя.
   Ты сам видишь постановку задачи?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Постановка задачи простая – жадность. Если Тамерланыч выйдет из-под нашего контроля, он никогда не получит своих офшорных долей. Ты ведь уже предлагал ему полтораста наличными.
   ТОЛЬ. Не надо повторять это вслух. Это я говорил ему, не тебе.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не вслух. Только про себя. А на всех трех офшорах его денег скопилось, по моим подсчетам, больше трехсот. Так?
   ТОЛЬ. Допустим.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка ни за что не согласится пожертвовать этими деньгами.
   ТОЛЬ. Ты уверен, что это главное?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Уверен. Все женщины материальны, только с разным коэффициентом.
   ТОЛЬ. Придумай себе задачу сам. Утверди ее у меня. И начинай действовать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Так точно, герр гауптштурмфюрер.
   Гром.
   ТОЛЬ. Узнай, доехал ли Игорь. Пьяный он или трезвый. Может, прямо сейчас и поедем к нему.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Поверь своему старому цепному псу, властелин вечной жизни. Не надо сейчас никуда ехать.
   ТОЛЬ. Почему не надо?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мистер гений сейчас в эйфории. Америка вывела его из анабиоза, тут ты оказался прав. Вывела, правда, не в ту сторону. Он нынче по-прежнему жаждет всеобщего внимания. Что все прибегут к нему спрашивать: что да как, да почему, да как же так. А вот не хуй спрашивать! Не хуй бегать к нему! Надо забыть его. Полностью. Недельки хотя бы на две. Ну, ездил какой-то бывший чиновник в Америку. Ну, напиздел там всякой хуйни. Что, мало у нас бывших чиновников? Что, они пиздят мало хуйни? У нас если б не бывшие – вообще сплошная тишина бы случилась. Как на бамбуковом поле под Наро-Фоминском. Это там, в Америке, он кому-то интересен. А у нас он – просто отставник. И все.
   ТОЛЬ. Возможно, ты прав. Ты думаешь, и не звонить ему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. И не звонить. Пусть почувствует себя в одиночестве. В полном. Как он хотел когда-то. Когда возвращался в кабинет со Съезда народных депутатов. Заказывал свой любимый коктейль – 15 капель валокордина на 100 грамм водки. И заваливался на кушетку в комнате отдыха. И несчастный Гоц, его помощник по особым поручениям, должен был долгие минуты сидеть у него над душой, чтобы привести в чувство. А Игоряша все бормотал: хочу одиночества, хочу полного одиночества. А я ему: у тебя через 5 минут премьер-министр Бурятии, собирайся и выходи строиться, манная размазня!
   ТОЛЬ. Да, ты точно прав. Не звонить. Не разговаривать с ним. Пусть поймет, что американская поездка для страны не сыграла никакой роли. А мы оценили его поведение по достоинству. По заслугам то есть. Конечно, попали на два двести, но он-то не знает, что за все было заплачено. И что гонорары ему я платил из своего кармана. Сорок тысяч за выступление, не хрен собачий. Начиналось с по пятнадцати, а стало по сорок.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот именно что не собачий. Тамерланыч все жаловался, что Клинтон по двести получает.
   ТОЛЬ. Клинтон с безумными попами не носится. И своих предать не пытается. Потому и будет получать по двести до конца жизни.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Слушай, я вот подумал, а зачем Клинтону конец жизни? Может, предложим ему услуги нашей Корпорации? Проживет еще лишних лет тридцать-сорок. И так все время – по двести за выступление. Инфляция, правда. Ну, поднимет цены.
   ТОЛЬ. Да, но что говорить в Кремле?
   ГОЦЛИБЕРДАН. По-моему, все очень просто. Мы понимаем, что критики наших реформ, а значит, известной переоценки ценностей избежать не удастся. Поэтому мы и запустили Берлагу – члена нашей команды, который уже давно не при власти, и точно при ней не будет, чтобы прозондировать общественное мнение. Пощупать почву, значит сказать. Мы же не догматики и не фанатики. Мы реальные люди, которые действуют в реальной меняющейся обстановке.
   ТОЛЬ. То есть это мы поручили Игорю ругать нас самих вместе взятых?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы. Больше некому.
   ТОЛЬ. Да. Наверное, так я и скажу. Я сейчас не могу от него отмежеваться. Если они поймут, что Игорь уже не в команде…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Коммунисты и кагэбэшники поднимут голову так высоко, что опустить ее будет уже невозможно.
   ТОЛЬ. Все. Я поеду в Кремль. Не в Сумерки. В Кремль. Есть хороший повод. У младшей крысы президента сегодня именины. Что дарят крысам на именины, ты не знаешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Недавно я видел прекрасные крысиные поводки. Из крокодиловой кожи в аистовом шелку. «Дольче и Габбана». Модель нынешнего сезона. Уверен, президент будет счастлив выгулять младшую крысу. По Кремлю. На таком поводке.
   ТОЛЬ. Ты в Москве это видел?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В Москве. На Кутузовском. Бутик «Ла вита етерна».
   ТОЛЬ. Срочно пошли кого-нибудь. Чтоб купили два таких поводка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Зачем два?
   ТОЛЬ. Один и нам самим не помешает. Поторопись, Гоц. Время уходит.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Оно не сможет уйти, не отметив пропуск в твоей приемной, повелитель. Есть еще один важный вопрос. Маленький, но важный.
   ТОЛЬ. Какой? В Кремле меня до бесконечности ждать не будут.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы ведь не хотим, чтобы здесь у нас перепечатали всю ту хуйню из «Вашпостов» и «Лос-Анджелес таймс».
   ТОЛЬ. Не хотим. Очень не хотим.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Миллион триста восемьдесят тысяч долларов. Наличными. Без НДС. Желательно завтра до полудня. Нигде ничего не выйдет, кроме «Из рук в руки» и «Вечерней Москвы». Там гарантий нет.
   ТОЛЬ. Миллион двести. И ни центом больше. Завтра в полдень.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я смотрю, жадность присуща не только женщинам.
   ТОЛЬ. Я никому не дам спиздить! Даже тебе, Гоц. Игорь в свое время взял меня в правительство, потому что знал: я никому не дам спиздить!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот ты и научился ругаться матом.
   Гаснут.

XXVIII

   Мария, Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка-Машка.
   МАРИЯ. Да, Гоцик. Собирается в Нерюнгри. Послезавтра.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нерюнгри? Какая пошлость! Где он возьмет самолет?
   МАРИЯ. Летит обычным рейсом до Якутска. Там даже бизнескласс есть. А потом – самолетом Як-40 до этих Нерюнгрей. Я не понимаю, почему этот Як-40 должен не упасть.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я помню этот як сороковой. Там такие, с позволения сказать, крэсла, что жопа Тамерланыча не поместится ни за что. Придется ему стоять на коленях в проходе. До самого приземления в Нерюнгрях.
   МАРИЯ. Он в Америке похудел еще на пять килограмм.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот ведь странный человек. На халявных фуршетах – и похудел. Ты точно знаешь, что он летит?
   МАРИЯ. Я сама брала билеты.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А почему ты занимаешься билетами? У него есть секретарь. Приемная.
   МАРИЯ. Он говорит, вы его доверенную секретаршу убрали, а посадили какую-то новую, чтобы стучала.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, аналитический отдел головного мозга он еще не совсем пропил. Стучала – значит, стучала. А что он будет делать в этих Нерюнгрях? Вызывать дух мертвого попа?
   МАРИЯ. Уговорить их переехать в Москву. Гоцлибердан. Кого уговорить?
   МАРИЯ. Родителей Сирина.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А куда переехать-то? Уж не к вам ли в Сумерки? Или отдаст им участок в Сербору, где так и не выйдет собачий приют?
   МАРИЯ. Он покупает им квартиру.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Кому им?
   МАРИЯ. Родителям и вдове. Там же вдова и двое детей. Тринадцать и десять лет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Какую квартиру? Что за бред?
   МАРИЯ. Трехкомнатную. В новом доме. Монолитном. У Барской Заставы. Дом недорогой, но неплохой. Он мне так сказал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это уже какая-то запредельщина пошла. Почему он вообще этим занимается?
   МАРИЯ. Говорит, отца Гавриила убили из-за него. Из-за Игоря убили.
   Пауза.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот уж хуйня так хуйня. Сирина убили исламские экстремисты. За то, что он проповедовал среди гастарбайтеров. Это знают все. При чем здесь, скажи мне, Тамерланыч?
   МАРИЯ. Он не верит в экстремистов.
   Гоцлибердан. А во что он верит?
   МАРИЯ. Не знаю. Но говорит, что убили из-за него. Повторяет постоянно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Попробуй узнать, во что он все-таки верит.
   МАРИЯ. Я постараюсь. Я все хуже понимаю его, Гоц.
   Вспышка.
   Прошло слишком много лет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Еще немного, Машка. Еще немного потерпи.
   Пауза.
   А где сейчас живет все это поповское отродье?
   МАРИЯ. Там, где и жили. В общежитии. Бывшего Станкина. Теперь – общежитие строительной компании «Вавилон».
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сирин жил в общежитии?!
   МАРИЯ. Вместе с гастарбайтерами. Отсюда и пошла история с их крещением.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Полковники ФСБ умеют конспирироваться. Я бы в таком общежитии и полдня не протянул. Потому я, наверное, и не полковник.
   МАРИЯ. Игорь сказал, что вы его оклеветали.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Кого его? Игоря?
   МАРИЯ. Сирина. Что никакой он не кагэбэшник. И письмо митрополита вы напрасно изготовили.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Но ты-то понимаешь, что Сирин – типичный стукач-спецслужбист? Ты же умная женщина, Машка!
   МАРИЯ. Я давно уже мало что понимаю. Разве я умная? Игорь выбрал меня вовсе не за это.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Зато я выбрал тебя за это. Ты помнишь, как мы с тобой трахались в туалете премьерского самолета? Тамерланыч накачался вискарем и заснул в своем салоне.
   МАРИЯ. Если можно, не вспоминай дальше. Об этом не надо говорить вслух.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да. Только про себя.
   МАРИЯ. Нерюнгри. Квартира. Это еще не самое странное. Он хочет хоронить священника в фамильном склепе. На Новодевичьем.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что значит хоронить? Попа что, до сих не похоронили? Полтора месяца прошло.
   МАРИЯ. Нет. Патриархия запретила хоронить в ограде храма.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Почему?
   МАРИЯ. Я не знаю.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А все-таки был неправильный поп, вот почему. Еретик был хуев, а не наш православный священник.
   МАРИЯ. Игорь выкупил его тело за двадцать семь тысяч долларов.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Двадцать семь?
   МАРИЯ. Ровно. Не двадцать пять и не тридцать. Двадцать семь.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Недешевое тело. За такие деньги можно хорошую актрисульку снять на месяц. Из качественного порно.
   Пауза.
   И где же труп с тех пор? Надеюсь, не у вас в столовой?
   МАРИЯ. В каком-то НИИ биохимии. В холодильнике. На Ленинском где-то. Я видела накладные.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Интересно, как Тамерланыч все это организовал. Раньше он без нас не мог и пузыря купить.
   МАРИЯ. В последние месяцы он стал гораздо самостоятельнее. А после смерти Сирина – особенно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. После смерти. После смерти. И он хочет засунуть поповский труп в фамильный склеп Кочубеев?
   МАРИЯ. Хочет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А Тамерлан Пурушевич, ветеран партии и правительства, уже в курсе?
   МАРИЯ. Все знают. И все против. Надька, старшая дочь, против категорически. Но Игорь стоит на своем. Прет буром.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот ведь как – нашел дело, чтобы переть буром. А помнишь, Машка, нашего с тобой бухого органиста?
   МАРИЯ. Кого?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это было в Монтеземоло. Хренову тучу лет назад. На Рождество. На католическое Рождество. Метель. Машина не могла больше ехать. Колеса прокручивались. Мы зашли в маленькую церковь. Там объявили рождественский концерт. Но никто на него не пришел. Только мы. Только мы вдвоем. Органист напился. Оттого, что на его концерт никто не пришел. Встретил нас пьяный. И вместо того, чтоб играть, подарил нам две пожухлые розы. По одной на каждого. Помнишь?
   МАРИЯ. Кто-то мне рассказывал такую же историю. Почти такую же точно. Про Переславль-Залесский.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В Переславле-Залесском не могло быть органа. Там его не бывает. И потом: я не мог завести тебя в такую страшную русскую глухомань.
   МАРИЯ. Это был не ты.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как не я? А кто?

XXIX

Дедушкин.
ДЕДУШКИН. Машенька, Мария Игнатьевна, дорогая! Вы можете говорить?! Я не не вовремя? А то думаю, позвоню, а Машенька занята? Туберкулез там, подарки, пряники. Спасибо, спасибо, Машенька, я быстро. Я много времени не займу. Там дело в том, что вы знаете. Танечку, дочку мою, выдвинули в вице-президенты. Тогда. Когда Игорь Тамерланч не смог. Но выдвигал представитель Минэнерго. Молодой парень такой. Между нами, неавторитетный совсем. Заносчивый слишком. Тридцать лет, а ведет себя как генеральный директор. Потому и не проголосовали сразу. А решили методом письменного опроса. И тут очень много зависит от Игорь Тамерланча. Он ведь самый авторитетный у нас член ученого совета. Самый-самый. И если он подписал письмо ко всем членам совета, чтобы, значит, Танечку. все бы состоялось довольно просто. Что вы говорите? Да-да, конечно, конечно. Я тут текстик составил. Который надо подписать. Надо, чтобы Игорь Тамерланч подписал. Если он устал, можно его и не беспокоить. Факсимиле достаточно. Вполне факсимиле. Можно, я пришлю вам этот текстик? Вам его на работу прислать? Может быть, вы знаете, как подписывается Игорь Тамерланч? Нет, я просто чтобы его лишний раз не беспокоить. Поймите правильно. Мы все так дорожим здоровьем нашего Игоря Тамерланча. Вот ребятам не очень понравились его выступления в Америке, а мне очень понравились. Он же всегда был самым глубоким ученым, самым. Я же тогда его приметил и поставил на лабораторию марксистско-ленинского анализа. Да-да, я. На лабораторию. Марксистсколенинскую. А ребята – они сильные практики, но не ученые. По правде сказать. Все по верхам. Школярские такие привычки. Замашки даже, можно сказать. Верхогляды. Вот им выступления и не понравились. А как по мне, так лучшие выступления за несколько лет. Игорь Тамерланч снова в отличной форме. В прекрасной. Надо только бумагу. Про Танечку. У меня же скоро день рождения. 8-го марта. Как хорошо, что вы помните. Будем друг друга поздравлять, Машенька. Друг друга. С днем рождения заранее не принято. А как с женским днем, я не знаю. Пока не буду. Конечно. Даже факсимиле. Пусть Игорь Тамерланч не беспокоится, все остальное я сделаю сам. Разошлем. Развезем. Главное, чтоб его подпись. Вы даже не представляете, Машенька, как я вам благодарен. И вам, и Игорю Тамерланчу. Я всегда, как с вами поговорю, как будто родился заново. Столько энергии, столько оптимизма. Туберкулез. Конечно, конечно. Вы позволите вам завтра перезвонить? Я буду ждать. Обязательно. Машенька.

XXX

   Толь, Гоцлибердан.
   Громко.
   ТОЛЬ. Да, с этими Нерюнгрями ты меня рассмешил. Я помню, был однажды в Николаевске-на-Амуре. Еще аспирантом. Так там аэропорт – в избе. Натуральной избушке на курьих ножках. Представляю себе Игоря в такой избушке, в ожидании рейса на Нерюнгри.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Заказывающего мерзавчика паленой водки и бутерброд с сырокопченой колбасой. Было бы забавно…
   ТОЛЬ. И еще если местный рейс задержат часа на четыре.
   ГОЦЛИБЕРДАН. На четыре – это полбеды. Вот если на сутки. И при закрытом буфете. В тех краях так часто бывает.
   ТОЛЬ. Почему он так уверен, что ему не набьют морду?! Думает, народ его уже забыл?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он так, к счастью, не думает.
   ТОЛЬ. И полетел без охраны? Решил сэкономить? Или скрыть от нас?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он полетел в накладной бороде.
   ТОЛЬ. Как?
   Звонки и звуки непонятного происхождения.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В настоящей накладной бороде. Театральной. Качественной. Брюнетистой. Каким Тамерланыч был в молодости.
   ТОЛЬ. Где он ее взял?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. В театральном магазине. На Мансуровском переулке. Помнишь, была такая актриса – Мансурова? Цецилия Львовна Мансурова.
   ТОЛЬ. Это что же, переулок в честь актрисы назвали?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Наоборот. Актрису в честь переулка.
   ТОЛЬ. Ладно. Это какой-то уже невозможный балаган пошел. Недопустимый балаган! Игорь Кочубей путешествует по России в накладной бороде.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В сиянии славы своей и вечной мерзлоте.
   ТОЛЬ. Если б я это прочитал в какой-нибудь желтой газетенке, смеялся бы до слез.
   Пауза. Взгляд в зал.
   Ни за что не поверил бы.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А теперь придется поверить. Наступает час веры, мой повелитель. Тамерланыч решил стать художником.
   ТОЛЬ. Каким еще художником?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Натуральным. Кисть, краски, холст. Он будет брать уроки рисования.
   ТОЛЬ. Он что, когда-то умел рисовать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. История умалчивает. Никто никогда не видел его за мольбертом.
   Толь рассмеивается.
   ТОЛЬ. Только сейчас: помнишь, к нам приходил этот… Илья Сергеич…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Глазунов.
   ТОЛЬ. Да, Глазунов. Предлагал писать портреты молодых реформаторов. Десять портретов по сто штук за портрет. За государственный счет. Чтобы повесить в доме правительства. Говорит – вы мне сто тысяч за каждый портрет, а я вам тридцать процентов – откат.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я недавно встретил Илью Сергеича на фестивале молодого коньяка. В фитнес-клубе «Гефестион». И он сказал мне: надо было сорок процентов предлагать. Зря я пожадничал. Он сказал.
   ТОЛЬ. Ужасно смешная история. Так что ж – наш Игорь тоже будет заказные портреты писать? За откат?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, не все ж ему сидеть у нас на шее. Пора уже и бабло зарабатывать. В первый раз за пятнадцать лет.
   ТОЛЬ. А если серьезно – это что, безумие такое? Эпатаж?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Эпатаж и безумие – это разные вещи, мой старший друг. Не то и не другое.
   ТОЛЬ. А что же? Да, я забыл. Бывает же еще кризис среднего возраста.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В пятьдесят пять кризиса среднего возраста уже не бывает. У Тамерланыча он давно прошел. В латентной форме.
   ТОЛЬ. Тогда что это?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, старик, мы же уже выяснили. Он хочет вернуться во власть. Ему не дают. Он съездил в Америку – там громы оваций, здесь бы хоть одна бы приличная газетенка чо-нить написала. Так хуй.
   ТОЛЬ. За мой миллион двести. За наши миллион двести. Сначала платишь два двести за триумфальное турне отца русского либерализма, потом еще лимон двести, чтобы о турне тут никто не узнал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Такая планида у нас, Боря. Мы – последние русские либералы. Нам за многое приходится расплачиваться.
   ТОЛЬ. Значит, это амбиции. Такие поздно взыгравшие амбиции. Сидел человек пятнадцать лет на печи.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ждал, что позовут. А его не зовут и не зовут. Не нужен никому. Залежался. Истрепался. Вчера вон звонил три раза Лешке Давыдову в Минфин.
   Толь. и что?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Лешка не соединился. И не перезвонил.
   ТОЛЬ. А что Игорь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Долго бубнил себе под нос, какая Лешка сука. Раньше кофе Тамерланычу подавал, а теперь и трубку взять не желает.
   ТОЛЬ. Что, так и сказал – сука?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, сказал – дуралей или шалопай, я точно не помню.
   ТОЛЬ. А еще кому звонил?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты будешь смеяться – в Кремль, руководителю администрации. Семь раз набирал. И…
   ТОЛЬ. Что и?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. На седьмой раз руководитель неожиданно соединился.
   ТОЛЬ. Они говорили?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Говорили. Минуты три, а то и четыре.
   ТОЛЬ. Зачем? О чем?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Поздравились со всеми прошедшими и наступающими. И договорились увидеться. В следующую среду. На экономическом форуме в Завидове.
   ТОЛЬ. Мне-то как раз совсем не смешно, Гоц. Зачем Игорь снова лезет, куда его не просят? В Кремле должен общаться только я. Мы распределили роли в команде много лет назад, и я не понимаю.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты не хочешь сказать, что Игорь тебе больше не доверяет? Нет, разумеется, не тебе, а нам. Нам больше не доверяет.
   Пристально.
   ТОЛЬ. А кому же еще он может доверять? Мертвому попу?
   Кто еще столько лет стал бы копить его четыреста миллионов. Да!!!
   Выстрел.
   Ты мне до сих пор не доложил, что сказала Мария про его четыреста миллионов.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я ей еще их не предлагал.
   ТОЛЬ. Как не предлагал? Ты же сам говорил, что это самое важное. Материальные, но с разным коэффициентом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это – наш последний козырь. Еще рано доставать его из рукава. Машка и так целиком с нами. История со склепом на Новодевичьем достала даже ее.
   ТОЛЬ. Да уж… Герой Советского Союза в одной могиле с недоучившимся семинаристом из Нерюнгрей!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Где был богат и славен Кочубей, сегодня спит мудак из Нерюнгрей.
   ТОЛЬ. Еще немного, и я начал бы думать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не надо. Не стоит, поверь мне. Это лишнее. Лучше я расскажу тебе, кто будет у Тамерланыча учителем рисования.
   ТОЛЬ. Кто?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Некто Антон Хлебородов. 25 лет. Член Национал-большевистской партии. Привлекался к уголовной ответственности за нападение на приемную президента на Старой площади. Получил два года условно.
   ТОЛЬ. Нацбол? Где Игорь его подцепил?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Понятно где. На Курском вокзале, где же еще. Ты же знаешь, что в последнее время мозг русского либерализма полюбил вокзальные моционы. Под вечер, когда предвесенний воздух напоен томительным запахом ожидания.
   ТОЛЬ. Ты серьезно?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет. Я не серьезно. И самое удивительное: мы не смогли пока выяснить, откуда он взял этого оборванца. По телефону – ничего.
   ТОЛЬ. Охрана?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Клянется и божится, что ничего не зафиксировала.
   ТОЛЬ. Может, усилить ему охрану? Может, там Андрюшкины парни уже мышей не ловят?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дело не в этом. Охрану можно усиливать до бесконечности. Надо поставить Тамерланычу мозги на место, вот в чем вопрос.
   ТОЛЬ. Как это сделать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Пушка для генной бомбардировки еще не готова?
   ТОЛЬ. Перестань паясничать! Мы теряем друга, за которым пошли в огонь и воду двадцать лет назад.
   ГОЦЛИБЕРДАН. и оказались внутри большой медной трубы. Нужна шокотерапия. Он должен понять, что без нас ему никуда. Что, может, он и гений, но гений – только в нашей команде. Что он – часть соборного разума, как говорят у нас в Православной Церкви.
   ТОЛЬ. Вот именно. Что ты предлагаешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь сомневается, что Сирина убили исламисты. Вот и хорошо. Нужна большая статья, например, в «Комсомольской правде», что попец слишком интересовался маленькими мальчиками. Там, в общежитии. Где все они жили вместе взятые. Сыновьями гастарбайтеров интересовался. Леденцы им дарил из последней зарплаты. В храмик приглашал, чайку попить. Так все это воцерковление и началось. А когда грубые гастарбайтеры узнали, что он делает с их возлюбленными чадами, тут-то и возник пистолет с мусульманским акцентом…
   ТОЛЬ. Нет. Это не годится.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Почему еще?
   ТОЛЬ. Церковь признала, что Сирина убили исламские террористы. Мы не можем идти против Церкви. Против Святой Церкви, прошу заметить. К тому же версий не может быть больше одной. Иначе, не ровен час, могут возобновить следствие. Сейчас оно приостановлено из-за розыска обвиняемого. А если начнут копать педофилию, черт знает что может выплыть. Ты же знаешь, как эти погонники ненавидят нас, либералов.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Хорошо, тогда другое. После двух визитов художника Хлебородова пропадут все Машкины драгоценности.
   ТОЛЬ. С ней согласовано?
   КОЧУБЕЙ. Спрашиваешь!
   ТОЛЬ. Нет. Слабовато. Исчезнет Хлебородов, появится кто-то другой. Ты лучше узнай, откуда он взялся, и не затягивай.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не затянем.
   ТОЛЬ. Еще идеи?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не пугайся, мой фюрер.
   ТОЛЬ. Я четыреста раз просил тебя не называть меня так!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не пугайся, мой человек, которого нельзя называть фюрером. Но имя нашего Тамерланыча уже всплыло на сайте русских экстремистов. Подпольной боевой организации «Русский допрос».
   ТОЛЬ. Что за допрос?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Боевики. Киллеры. Убийцы. Приговорили к смерти 27 главных врагов русского народа. Тамерланыч – в тройке лидеров.
   ТОЛЬ. А я там есть?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну сам посуди. Зачем тебе там быть? Пока не надо.
   ТОЛЬ. Я тоже так думаю. Или я думаю наоборот. Может, мне там побыть. Я похож на врага русского народа?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Совершенно не похож.
   ТОЛЬ. Вот-вот. Это мне и мешает. Благообразная русская внешность. Ну и что со всем этим делать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Есть данные, что в ближайшие две недели «Русский допрос» перейдет от слов к делу. Они попытаются сжечь Игоря Кочубея прямо в его доме. В деревне Большие Сумерки.
   ТОЛЬ. У них получится?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не совсем. Сгорит только любимая Тамерланычева веранда, где он обожает попивать сладкие ликеры. Охрана не даст пожару разгуляться.
   ТОЛЬ. Это уже лучше. Только смотри, без эксцессов.
   Пауза.
   И чего мы ждем от этого пожара?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы ждем, что Тамерланыч оставит, наконец, свои дурацкие бредни. И поймет, что кроме нас он на свете никому не нужен. Ни за каким хуем, даже самым малюсеньким, как у Давида Микеланджело. Во флорентийской Академии. Помнишь, Давид очень большой, а хуй очень маленький. Парадокс. Никогда не мог понять, как с таким хуем можно убить целого Голиафа.
   ТОЛЬ. Слишком много лишних слов. Дальше, по смыслу, пожалуйста.
   ГОЦЛИБЕРДАН. По смыслу. Бог-отец русского либерализма решил восстать против двух других ипостасей – Бога-сына в твоем лице, дорогой Борис Алексеевич, и Святого Духа, то есть меня, грешного.
   ТОЛЬ. Высоко ты себя ценишь, Гоц.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Надеюсь, не больше чем стою, мой повелитель. Но сын и святой дух, объединившись, имеют контрольный пакет акций и должны нейтрализовать отца.
   ТОЛЬ. Но у отца остался блокирующий пакет. Вот в чем проблема.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Она уже решена. Мы взяли в нашу команду святую Софию – Премудрость Божию. Отец никуда не денется.
   ТОЛЬ. Дай Бог!
   Пауза.
   То есть я хотел сказать, очень правильно было бы, если б у нас все получилось. Ты не слажаешь, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты же знаешь, мой повелитель. Слажаю – уйду в отставку.
   ТОЛЬ. Мне не нужна твоя отставка. Мне нужен результат. Положительный результат.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Самый положительный из возможных. Мой властелин.
   Пауза.
   ТОЛЬ. Ты там все-таки прокурируй Тамерланыча. Чтоб он из Нерюнгрей вернулся живым. Нам он здесь нужен.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все уже организовано. Местные товарищи прокурируют. Он вернется живым.

XXXI

   Те же и Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Ребята! Молодые люди! У меня для вас огромная радость. Он согласился!
   ТОЛЬ. Кто и с чем согласился, позвольте узнать, профессор.
   ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланч! Он прочтет у нас актовую лекцию. 25 марта, в День русского либерализма.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это невъебенная радость, профэссор. Простите, я обещал при вас не ругаться.
   ДЕДУШКИН. Все вытанцовывается как нельзя лучше. Сначала – приветствие президента, зачитает руководитель администрации. Потом – речь премьер-министра. Господин премьер-министр лично подтвердили. Лично! На 12 минут выступление. А дальше – Игорь Тамерланч с актовой лекцией. 30 минут. Ну и мы вас, Борис Алексеевич, конечно, очень просим, сразу после.
   ТОЛЬ. Я ничего не понимаю. Почему вы так поздно меня предупреждаете?
   ДЕДУШКИН. Но как же, как же! Я же говорил вам все на конгрессе в Костроме. И на форуме в Нижнеудинске. И программу мы вам прислали подробнейшую, третьего дня.
   ТОЛЬ. Надо было мне не программу присылать. Надо было все детально со мной обсудить. И месяц назад еще. А не сейчас. Меня в любой момент президент спросит, а я не знаю, что говорить.
   ДЕДУШКИН. Президент – за. Я вас уверяю, что президент – за. Текст приветствия уже заготовлен.
   ТОЛЬ. Президент одобрил кандидатуру Игоря на актового докладчика?
   ДЕДУШКИН. В том-то и дело, что одобрил! Я вас уверяю, все в лучшем виде.
   ТОЛЬ. Как вы можете уверять? Вы что, общаетесь с президентом?
   ДЕДУШКИН. Разумеется, нет. Вы же знаете, Борис Алексеевич, это ваша прерогатива. Но руководитель администрации все подтвердил. Устно и письменно. У нас же нет оснований не доверять руководителю администрации, правда?
   ТОЛЬ. Правда. Нет. Почти.
   ДЕДУШКИН. Я только боялся, что сам Игорь Тамерланч откажется. С его загруженностью. Перегруженностью. Но вот он позвонил – и у меня гора с плеч. Камень с души. Как говорила моя бабушка, старая.
   ГОЦЛИБЕРДАН. На Среднем Поволжье.
   ТОЛЬ. Что-то непонятное происходит. Не совсем происходит что-то понятное.
   ДЕДУШКИН. А вы, Борис Алексеич, дорогой, сразу же после актовой лекции. На любую тему. Какую только скажете! Вы же организатор русского либерализма. И в такой день.
   Пауза.
   Гоцлибердан. Видите ли, профэссор.
   Пауза.
   В последнее время наш, если можно так выразиться, вождь и учитель, Игорь Тамерланыч Кочубей отметился несколькими неоднозначными выступлениями. В которых репутация нашего либерализма и либеральных реформ ставится под некоторое сомнение. Иногда даже под большое сомнение. Декабрьское интервью «Вашингтон пост». Январское интервью «Фигаро». Я бы даже сказал, «Ле Фигаро». Вы смотрели Тарантино, профессор?
   ДЕДУШКИН. Это какой-то абитуриент? Вы просили, да? Значит, смотрел. Я тотчас же уточню.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну и, наконец, довольно сумбурная поездка в США. Где он, скажем так, озвучил не совсем те тезисы, о которых мы с ним договаривались.
   ТОЛЬ. Подожди, Гоц. Лучше скажу я. Понимаете, Евгений Волкович, я должен рассказать вам одну очень деликатную вещь. И я рассчитываю, что вы отнесетесь к этой вещи со всей присущей вам деликатностью.
   ДЕДУШКИН. Да-да, конечно. Я никому-никому. Если вы это имеете в виду, Борис Алексеевич.
   ТОЛЬ. Именно это я и имею в виду. Примерно в июле, а может быть, в начале августа, в общем, совершенно точно прошедшим летом один нетрезвый чиновник из администрации президента предложил Игорю пост вицепремьера по либеральным реформам. Совершенно на полном серьезе предложил. Один постоянно нетрезвый чиновник. Вы понимаете, о ком я говорю.
   ДЕДУШКИН. Отнюдь не понимаю. И даже не догадываюсь.
   ТОЛЬ. То была пьяная мистификация. Мистификация. Я правильно употребляю это слово, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сто процентов, мой повелитель.
   ТОЛЬ. Но Игорь Тамерланович, который несколько устал отдыхать на даче.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Пятнадцать лет, не покладая рук и ног.
   ТОЛЬ. Не перебивай меня, Гоц! Не перебивай, когда я говорю с профессором. Так вот, Игорь Кочубей воспринял все это слишком серьезно. Он действительно ждал приглашения. Ждал предложения. В конце концов, он не выдержал, и попросил меня все перепроверить. Это было в конце октября.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Скорее даже, в середине, Борис Алексеевич.
   ТОЛЬ. Вот видите – в середине. Я пошел к президенту. И задал ему прямой вопрос: какова судьба нашего товарища? И услышал ответ: пока не рассматривается.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Судьба нашего товарища ни хера не просматривается, почтенная публика.
   ТОЛЬ. А тот пьяный чиновник просто превысил полномочия. И разглагольствовал о том, о чем никакого представления не имеет. Я передал этот разговор Игорю.
   ДЕДУШКИН. Это смертельно интересно! У моих студентов потели бы ладони на ваших лекциях.
   ТОЛЬ. И наш общий друг немного обиделся. Он посчитал, что мы, наша команда, сделали недостаточно, чтобы он снова стал зампредом правительства. Точнее, стал зампредом нового правительства.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что мы это дело проебали, проще говоря. Простите за вынужденную брутальность, профэссор.
   ТОЛЬ. А обидевшись, он стал совершать некоторые лишние поступки. Говорить немного лишние слова. Вообще позволять себе лишнего, вы знаете. Вы же были у него дома в последнее время.
   ДЕДУШКИН. Я бывал. Но я все больше сейчас общаюсь с Машенькой, Марией Игнатьевной. Она фантастическая женщина.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Берегитесь фантастических женщин, милый старик! Они могут оказаться слишком реальными.
   КОЧУБЕЙ. Короче говоря, мне достоверно известно, что и в Кремле поведением Игоря Кочубея не слишком довольны. А значит, в этом году давать ему слово сразу после президента и премьера, так сказать, отдавать ему День русского либерализма, было бы рискованно. Слишком рискованно. Не только для Академии, Евгений Волкович. Но для всех нас. Для всей нашей команды. Вы меня понимаете?
   Пауза.
   ДЕДУШКИН. Я с таким пиектетом отношусь к вашему мнению, Борис Алексеевич.
   ГОЦЛИБЕРДАН. С чем-чем?
   ДЕДУШКИН. Да-да, с пиектетом. Я не видел за свою жизнь. а я прожил уже почти 77 лет, как вы помните, не видел человека, который мог бы столь веско и уверенно обосновать свою точку зрения.
   ТОЛЬ. Вы хотите сказать «но»?
   ДЕДУШКИН. Но – это «нет» по-английски? Боже упаси.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Но – это но по-русски. Запятая, но. Вот что вы хотите сказать.
   ДЕДУШКИН. Это очень сложные метафоры для меня. Я хочу сказать, что все не так однозначно. Что в Кремле не только недовольны Игорем Тамерланчем. Но и любят его.
   ТОЛЬ. Конечно, любят. Разве я сказал, что его не любят? Его очень любят. И уважают. Даже больше уважают, чем любят. Любят и уважают. Просто в последнее время недовольны. Потому и недовольны, что уважают и любят. Тем, кого не любят и не уважают, недовольны никогда не бывают. Того сразу выкидывают на помойку.
   ДЕДУШКИН. Я не это совсем имел в виду. Наверное, не совсем это, чтобы правильнее сказать. Вы знаете, что и в самом страшном сне, который может присниться президенту Академии рыночной экономики, я не стал бы спорить с Борисом Алексеевичем, наилучшим менеджером России.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не можете во сне – поспорьте наяву, профэссор. Лучший менеджер перед вами. У вас есть шанс.
   ТОЛЬ. Прекрати паясничать!!!
   ДЕДУШКИН. Но тут есть такое дело. Есть основания предполагать, что в Кремле как раз в последнее время очень потеплели к Игорю Тамерланчу.
   ТОЛЬ. Каким образом?
   ГОЦЛИБЕРДАН. С чего бы это?
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, моя внучка Алисочка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Она уже приехала с Гавайев? Я бы на ее месте ни за что не приехал. Как жаль, что я не ваша внучка, профессор.
   ДЕДУШКИН. Да-да. Мою внучку Алисочку сейчас опекает одно очень влиятельное лицо. Правая рука нашего президента по всей водке. Вы, должно быть, догадываетесь, о ком я. Я не хочу произносить имен, знаете ли, у стен есть уши, и все такое.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Профэссор стал таинственней и глуше. Кто мог бы знать, что и у стен есть и уши.
   ТОЛЬ. По водке? По какой водке?
   ДЕДУШКИН. По всей возможной водке. По всем ликероводочным изделиям, я бы даже сказал. В прошлую субботу я отвозил Алисочку на дачу к этому господину. Гоцлибердан. На электричке?
   ТОЛЬ. Гоц!
   ДЕДУШКИН. Ну зачем же. На машине, на моем академическом «Лексусе». Том самом, который дагестанцы подарили. Девочка же не может ездить одна. В таком возрасте. В такое время.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А вам, профессор, эта ликеро-водочная рука тоже покровительствует?
   ДЕДУШКИН. Я просто посидел в машине. Там стекла затемненные. Тонированные, как сейчас говорят. Если кто и заметит – подумает, охранник. Такой пожилой охранник, в летах. Ветеран, одним словом. Посидел, пока Алисочка была у этого лица. Вы понимаете. Подождал мою внучку. У меня ведь единственная внучка, вы понимаете.
   ТОЛЬ. Мы понимаем.
   ДЕДУШКИН. Потом Алисочка сказала мне, что высокопоставленное лицо очень интересуется Игорем Тамерланчем.
   ТОЛЬ. В каком смысле интересуется?
   ДЕДУШКИН. Они говорили, что Игорь Тамерланч – очень умный парень. Так и сказали – парень. И что очень удачно съездил в Америку. И что они снова взяли бы его в правительство.
   Пауза.
   Нет-нет, вы не подумайте, Алисочка никогда ничего лишнего не рассказывает. Я всегда сижу в машине, часов пять, а то и шесть, но так ничего и не знаю, что у них там происходит. Но она… что мы 25 лет дружим с Игорем Тамерланчем, и только поэтому. И только про него.
   ТОЛЬ. Кто они?
   ДЕДУШКИН. Они?
   ТОЛЬ. Да, вы только что сказали – они.
   ДЕДУШКИН. Вы думаете?
   ТОЛЬ. Я слышал. Своими ушами. Они сейчас ничем не больны. Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я тоже слышал. А я только неделю назад вынул из правого уха серную пробку. Знаете, как это делается, профессор?
   ТОЛЬ. Подожди.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Берется толстая струя горячей воды.
   ТОЛЬ. Подожди, я сказал! Профессор, кто они?
   ДЕДУШКИН. Я разве говорил про они?
   ТОЛЬ. У меня скоро обед с министром инноваций Кореи.
   Я хотел бы чуть-чуть ускорить процесс.
   ДЕДУШКИН. Ах, они! Ну конечно, они! Они – это правая рука.
   Пауза.
   Господин, который покровительствует моей Алисочке.
   Пауза.
   Очень обаятельный господин. Я должен сказать.
   ТОЛЬ. Хорошо. Вы напишете мне выступление?
   ДЕДУШКИН. Как скажете, Борис Алексеич, дорогой. Для нас огромная честь.
   ТОЛЬ. Что-нибудь про роль биологических технологий в смене модели экономического развития. Минут на пятнадцать, чтобы люди не заснули.
   ДЕДУШКИН. Я лучшим ребятам поручу. У нас сейчас такие ребята по этой теме. Факультет биогенной экономики…
   ТОЛЬ. Но я хотел бы попросить вас о еще одной любезности. Очень важной любезности, Евгений Волкович.
   ДЕДУШКИН. По правде сказать, Борис Алексеевич, я не знаю.
   ТОЛЬ. Чего вы вдруг не знаете?
   ДЕДУШКИН. Я не знаю, какой должна быть просьба, чтобы я осмелился вам отказать.
   ТОЛЬ. Ну и хорошо, что не знаете. Мне нужно.
   Сверкание.
   Нам нужно заранее познакомиться с докладом Игоря. Прочитать его. Мы должны быть уверены, что там нет скользких моментов, которые бросили бы тень на наш юбилей. Это же наш, общий юбилей.
   Пауза.
   Я ничего не путаю – это же юбилей, профессор?
   ДЕДУШКИН. В том-то и дело, что юбилей. 25 лет.
   Торжественно.
   Двадцать пять лет назад, 25 марта 1985 года, в ознаменование начала ускорения экономического развития СССР, в Институте экономики по инициативе заместителя его директора, доктора экономических наук Жени Дедушкина, была создана лаборатория марксистско-ленинского анализа. Лаборатория была предназначена для изучения особо важных и срочных изменений, которые созрели в теле экономики развивающегося социализма. И по инициативе Дедушкина заведующим лабораторией был назначен лучший молодой теоретик экономики социализма, кандидат экономических наук Игорь Тамерланович Кочубей.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Король лаборатории. Шишка сыска, стихотворец и дитя. Когда-то существовали такие стихи. Теперь их нет. Больше нет.
   ДЕДУШКИН. А потом на базе лаборатории марксистсколенинского анализа было сформировано первое в истории правительство российских реформаторов. Правительство, которое начало и успешно осуществило важнейшие либеральные реформы в России. Потому 25 марта принято считать Днем российского либерализма. А также – актовым днем Академии рыночной экономики, которая была и остается важнейшим мозговым центром экономического либерализма в нашей стране.
   Аплодисменты.
   ТОЛЬ. Спасибо, профессор. Я уже знаю, что подарить Академии на юбилей.
   ДЕДУШКИН. Да что вы, Борис Алексеевич. Ваше выступление – это уже такой подарок, что.
   ТОЛЬ. В Минфине мне сказали, что вы запросили бюджетный грант на приобретение здания в Сингапуре.
   ДЕДУШКИН. Так точно. Я всегда восхищался вашей информированностью, Борис Алексеич. Я помню, еще в лаборатории вы были самым информированным мэнээсом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. и большое здание?
   ДЕДУШКИН. Да что вы, куда нам большое! Так себе. Средненькое. Бывшая гостиница «Хилтон». Обанкротилась, стало быть, из-за кризиса. А нам как раз очень нужно здание под филиал. Чтобы обогащаться опытом тихоокеанской модернизации. Вот мне и предложили. Но у Академии своих денег нет, вы знаете, все же строжайшим образом по смете.
   ГОЦЛИБЕРДАН. С видом на море?
   ДЕДУШКИН. Простите, на какое море?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, виноват, ошибка. Там океан. С видом на океан?
   ДЕДУШКИН. С каким видом?
   ТОЛЬ. Значит, Евгений Волкович, вы пришлете мне текст доклада Игоря? И так, чтобы Игорь, желательно.
   ДЕДУШКИН. Я вас прекрасно понял, Борис Алексеич. Тут есть только одна маленькая, одна заминка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ничтожная, как разорившийся «Хилтон» с видом на клочки океана.
   ДЕДУШКИН. В этот раз Игорь Тамерланч пишет доклад сам. Раньше ему всегда наши ребята. А нынче, почему-то.
   ТОЛЬ. Вот в том-то и дело. Надо взять у него доклад заранее. Хотя бы дня за три-четыре. Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Хотя бы за четыре-пять.
   ТОЛЬ. Хотя бы за четыре-пять. В чистовике? Сможете?
   ДЕДУШКИН. Разве мой ответ может быть иным, кроме «да»?! Борис Алексеич, вы.
   ТОЛЬ. Я поехал. С наступающим вас, профессор!
   ДЕДУШКИН. Разве уже что-то наступает?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Наступает все. Все, что только может наступить. Читали Откровение, Евгений Волкович?
   ТОЛЬ. Наступайте наш юбилей. До свидания, Евгений Волкович. Жду от вас текста, как можно быстрее.
   ДЕДУШКИН. До свиданья, Борис Алексеевич! Я же сегодня же всем все поручу. А вы, если можно, подскажите Давыдову там, в Минфине. Сингапур. Здание приятное, недорогое, если уйдет из-под носа, будет так обидно. Борис Алексеич!..
   Толь удаляется.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Значит, в опаловом и лунном?
   ДЕДУШКИН. Да-да, в опаловом и лунном.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Станцуем, профессор?
   ДЕДУШКИН. Отчего же нет, дорогой Данечка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы помните: я не люблю, когда меня называют третьей частью фамилии.
   Танцуют.

   Кочубей, Мария.
   МАРИЯ. Ты уже оттаял?
   КОЧУБЕЙ. Еще не до конца. Мне кажется, что у меня обледенел позвоночник. Такой себе снежный король на пенсии.
   МАРИЯ. Я говорила тебе, что зимнее пальто не поможет. Надо было брать американскую куртку. Охотничью. Хочешь, вызовем Берешита?
   КОЧУБЕЙ. Берешит нам пока не нужен. С обледенением буду бороться сам. Ты знаешь.
   Часы.
   Ты знаешь, я думал, что люди в провинции живут плохо, но никогда не подозревал, что настолько.
   МАРИЯ. Чего ж ты там такого увидал?
   КОЧУБЕЙ. Панельный дом конца семидесятых. Посреди дома – трещина. В квартире – плюс девять градусов. Люди сидят в старых пыжиковых шапках. Дорог нет вообще. То есть в нашем понимании нет дорог. Одни направления. Направление – и на нем почему-то написано «проспект Ленина».
   МАРИЯ. Девять градусов – это хорошая русская весна. Ты же не ходишь теплой весной в пыжиковой шапке. Я не понимаю, зачем сидеть в ней дома. Когда плюс девять.
   КОЧУБЕЙ. Я помню, когда был школьником, смотрел всякие фантастические фильмы, американские, где телевизор включался пультом дистанционного управления. А здесь, у них в квартире, я долго искал пульт, чтобы выключить телевизор. И вдруг понял, что пульта нет никакого. Есть старый советский телевизор, «Рубин», 85-го года выпуска. И никакого пульта. Пульт тогда еще не выпускали. Это другая планета, ты понимаешь! Фантастический триллер! Я чувствовал себя капитаном звездолета, потерпевшего крушение.
   МАРИЯ. Я не буду спрашивать, зачем ты вообще отправился в это космическое путешествие.
   КОЧУБЕЙ. А на обратном пути, когда рейс задерживался уже на семь часов…
   МАРИЯ. Ты хоть понимаешь, какой опасности ты себя подвергал? Семь часов в холодном здании без отдыха, без еды!
   КОЧУБЕЙ. Я увидел злую волшебницу Бастинду. Из детской книжки. Это была точна она. Я запомнил. Я видел ее на картинке в 59-м году. Ты не помнишь, из какой это книжки?
   МАРИЯ. Кажется, «Алиса в Стране чудес». Или какой-то другой. И что Бастинда?
   КОЧУБЕЙ. Уборщица. Это была уборщица аэропорта. Ей нужно было помыть пол под жестяным стулом, на котором сидел я. И она заорала страшным голосом: мужчина, встаньте! Встаньте, мужчина! Я не сразу понял, что происходит. Не сообразил, что этим мужчиной обращаются прямо ко мне. Что мужчина – это я. Понимаешь? Я замешкался. И тогда она принялась кричать, что вызовет милицию и меня выведут из здания аэропорта. На мороз. Минус тридцать семь.
   Пауза.
   Я смотрел на нее, совершенно завороженный.
   МАРИЯ. Сказочная поездка. Ты был в этой накладной бороде?
   КОЧУБЕЙ. Конечно. Снимал ее только в квартире. У Сириных. У родителей отца Гавриила. Но безопасность моя была обеспечена и так. Без бороды.
   МАРИЯ. С чего ты взял?
   КОЧУБЕЙ. Хвост. С первых же минут. Я на такси-копейке. И за мной – черный джип с четырьмя плотными парнями. Наверное, единственный джип во всем городе.
   МАРИЯ. Значит, кроме бороды тебя оберегал хвост. Слава Богу! Это не очевидное-невероятное, это в мире животных какое-то.
   КОЧУБЕЙ. Может, и так. Волшебница Бастинда снова снилась мне сегодня ночью. Я давно не видывал злых волшебниц.
   МАРИЯ. А добрых?
   КОЧУБЕЙ. Добрую я вижу каждый день.
   Пауза.
   Я не знаю, что делал бы без тебя, Марфуша.
   МАРИЯ. Без меня ты все так же стал бы премьер-министром. Проводил бы реформы. А потом вышел бы в отставку. Сидел бы на даче. И жалел бы русский народ. Разве нет?
   КОЧУБЕЙ. Нет, конечно нет. Я никогда не стал бы премьерминистром. Может, устроился бы шефом протокола в наше посольство в Ирландии. И спился бы потихоньку. Шефы протокола часто спиваются. Работа такая. И разве я жалею русский народ?
   МАРИЯ. А что же ты делаешь? К чему все эти разговоры про трещину и «Рубин»? Я, правда, не знаю, живет в Якутии русский народ или он там называется по-другому. Но ты явно хочешь сказать, что в чем-то виноват перед ними. Это такой интеллигентский закидон мальчика из хорошей партийной семьи. А ты ни в чем перед ними не виноват. Они всегда жили с трещиной и «Рубином». И с направлениями вместо дорог. Пока из-за тебя не узнали, что можно жить по-другому. Можно-то можно, а как – непонятно. Вот они и злятся.
   Пауза.
   Но мы ни в чем не виноваты.
   КОЧУБЕЙ. Ты точно ни в чем ни виновата, Марфуша.
   МАРИЯ. Это тебе покойный отец говорил?
   КОЧУБЕЙ. С Тамерлан Пурушевичем не все в порядке?
   МАРИЯ. Это тебе твой покойный поп говорил?
   КОЧУБЕЙ. И он тоже. Это многие говорят.
   МАРИЯ. Многие. Господи.
   Вздох.
   Я не хотела тебя нервировать, но придется. Звонила Надя. Пока тебя не было. Сказала, что с тобой нет прямой связи.
   КОЧУБЕЙ. Там, на другой планете, наши мобильные телефоны не работают.
   МАРИЯ. Она еще раз сказала, что если ты будешь настаивать на захоронении чужого покойника в вашем склепе на Новодевичьем, она устроит публичный скандал.
   КОЧУБЕЙ. Так и сказала?
   МАРИЯ. Так и сказала.
   КОЧУБЕЙ. А как она устроит публичный скандал?
   МАРИЯ. Она не сказала.
   КОЧУБЕЙ. Она не сказала. Может, опубликует открытое письмо отцу в «Комсомольской правде».
   МАРИЯ. Не смешно, Игорек. Это, конечно, не совсем ни мое дело. Или совсем не мое. Я в вашем фамильном склепе пока еще не лежу. Но там все на взводе. Надя полностью обработала Тамерлана Пурушевича. Он тебе еще не звонил?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Не звонил. Что у него с шейкой матки?
   МАРИЯ. Шейкой бедра, а не матки. У него ушиб шейки бедра. К твоему отцу ты мог бы относиться и повнимательней.
   КОЧУБЕЙ. Мог бы. Я ко всем мог бы относиться повнимательней. Пока они живы. Ты права, моя дорогая.
   Обнимает ее.
   КОЧУБЕЙ. Я виноват в том, что не сплю с тобой. Полгода уже. Даже больше. Я исправлюсь.
   МАРИЯ. Ой, перестань, Игорь.
   КОЧУБЕЙ. Я постараюсь. В моем возрасте это все не так-то просто. И Берешит тут не поможет. Тут нужно особое усилие воли.
   МАРИЯ. Что нужно?!
   КОЧУБЕЙ. Извини, я опять сказал бестактность. Этот дом с трещиной посередине никак не выходит из головы.
   МАРИЯ. В этой трещине для тебя точно есть что-то эротическое.
   КОЧУБЕЙ. Кто его знает. Я же не читал Фрейда. А если бы прочитал, то, может, и понял бы, в чем эротизм той самой якутской трещины. Кстати, мне привезли «Улисса»?
   МАРИЯ. Привезли. Вчера.
   КОЧУБЕЙ. Наконец-то я его прочитаю. Впервые как любовь. Если бы с тобой, Марфуша, уехали тогда в Ирландию, то жили бы среди вечной зелени и вели бы сексуальную жизнь до самой до старости.
   МАРИЯ. Еще. Звонили из Института биохимии Баха. Так и сказали: биохимии Баха. Через три дня заканчивается срок аренды ячейки. Просили продлить. Или отказаться?
   КОЧУБЕЙ. Какой ячейки?
   МАРИЯ. Ты меня спрашиваешь, какой ячейки? Наверное, той самой, где лежит труп.
   КОЧУБЕЙ. Труп!
   МАРИЯ. Они просили срочно продлить. Иначе труп будет отправлен в переработку.
   КОЧУБЕЙ. Я тотчас же попрошу. Дай мне записную книжку, если тебе не сложно.
   МАРИЯ. Перезвони сначала Наде, сделай милость. Она сейчас в таком состоянии, что может взорваться в любой момент.
   КОЧУБЕЙ. Я перезвоню Наде. Тем более что я все придумал. Не нужно тревожить фамильный склеп на Новодевичьем. Мы сделаем все по-другому.
   МАРИЯ. Мы – это кто?
   КОЧУБЕЙ. Мы – это мы с тобой.
   Порыв ветра.
   МАРИЯ. Что значит мы с тобой? Я надеюсь, ты не будешь хоронить его под окнами нашей спальни?!
   КОЧУБЕЙ. Нет-нет, совсем по-другому. Я надумал. Я даже решил. Ты же помнишь, что я имею склонность к смелым решениям. Со времен либеральных реформ. Я возьму часть денег, которые должен мне Боря. Не все, но часть. Надо, чтобы он оставался мне должен. Обязательно надо. И на ту часть, которую я возьму, мы купим остров в Атлантическом океане. Я уже присмотрел остров. Он называется остров Святого Плотника.
   МАРИЯ. Что мы купим?
   КОЧУБЕЙ. Остров. Двадцать семь морских миль от Святой Елены. Каботажных миль. Как у них принято говорить. Видно Святую Елену в солнечную погоду. Остров частный, он уже продается. Стоит всего десять миллионов долларов. С постройками, с садами, с садовником и пастбищем для овец.
   МАРИЯ. Овец будем завозить отсюда?
   КОЧУБЕЙ. Овец возьмем на Святой Елене. Где был Наполеон. Ты помнишь?
   МАРИЯ. Ты сейчас серьезно?
   КОЧУБЕЙ. Я совсем серьезно. На острове Святого Плотника нет аэропорта. Никто не сможет нам мешать. Мы проведем там последнюю половину жизни. Наймем хорошего садовника и пастуха для овец.
   МАРИЯ. Много ли у тебя осталось этих половин, Игоряша?
   КОЧУБЕЙ. Это тропики. Наполеон, кажется, умер от тропического климата. А мне он очень даже нравится.
   МАРИЯ. Это после Якутии. Не думаю, что тропики подходят для твоей гипертонии.
   КОЧУБЕЙ. Если даже раньше не подходили – они потом подойдут. Мы построим там дом. Который понравится тебе. А на другом конце острова сделаем общую усыпальницу. Гробницу. Там и будет лежать тело. Которое сейчас заморожено в Институте Баха.
   МАРИЯ. Своего дедушку, Героя Советского Союза, ты тоже туда перевезешь?
   КОЧУБЕЙ. Мы перевезем. Все вместе. Мы с тобой. Наденьке не надо будет ни о чем беспокоиться.
   МАРИЯ. Пусть будет остров. Уже и то хорошо, что скандал с Новодевичьим может закончиться.
   КОЧУБЕЙ. Если ты думаешь, что на острове мы останемся совсем одни, это не так. Вовсе не так. Мы купим большой океанский катер. И при каждом удобном случае сможем ездить на Святую Елену. Туда и будут прилетать наши друзья. Там есть аэропорт. Небольшой, но есть. И супермаркет, и большая почта с Интернетом и телеграфом.
   МАРИЯ. Осталось только, чтобы друзья собрались на Святую Елену. Это Франция?
   КОЧУБЕЙ. Это Англия. Великобритания. Теперь я точно знаю, что это Англия. Раньше не знал, а теперь вот знаю.
   Запах зимних цветов.
   МАРИЯ. Откуда ты знаешь?
   КОЧУБЕЙ. Это пока секрет. Не от тебя, а просто чтобы не сглазить.
   Пауза.
   Ты давно видела Гоца?
   МАРИЯ. Вчера. На даче у Порохова. Туда привезли «Джоконду». Частная выставка. На две недели.
   КОЧУБЕЙ. Ты мне не сказала?
   МАРИЯ. Ты не хотел слушать.
   КОЧУБЕЙ. Почему ты так думаешь?
   МАРИЯ. Ты давно не хочешь меня слушать.
   КОЧУБЕЙ. Я именно сейчас хочу тебя слушать. Я, может быть, тоже поехал бы к Порохову. Посмотреть на «Джоконду».
   МАРИЯ. Я в это не верю. Там кишели молодые девки из модельных агентств.
   КОЧУБЕЙ. Ни одна из них не может сравниться с «Джокондой». Это точно. Но и Джоконда не может сравниться с женщиной, из-за которой я стал премьер-министром.
   МАРИЯ. Этот текст не идет тебе, Игоряша.
   КОЧУБЕЙ. Кто знает. Мы как раз договорились с отцом Гавриилом. Обсудить этот текст.
   Громкий стук цинкового ведра о швабру уборщицы (в аэропорту Нерюнгри).
   МАРИЯ. С кем вы договорились?
   КОЧУБЕЙ. С отцом Гавриилом. Я разве не докладывал тебе, что он жив?
   МАРИЯ. Как жив? Ты сейчас слышишь то, что сам говоришь?
   КОЧУБЕЙ. Они убили другого человека. По ошибке. Киллер не знал отца Гавриила в лицо. Вот и.
   МАРИЯ. А кто они?
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. Они? Ты сказала «они»?
   МАРИЯ. Это ты сказал «они». Ты сказал: они убили. Кто «они»?
   КОЧУБЕЙ. Ах, они. Они – это наши, моя дорогая.
   МАРИЯ. Ты имеешь в виду кагэбэшников?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Наших. Наших.
   МАРИЯ. Каких еще наших? Убили же исламские экстремисты. Из-за гастарбайтеров. Это доказано.
   КОЧУБЕЙ. Убили наши. То есть мои друзья. Которых ты можешь встретить в доме Джоконды на выставке «Порохова».
   МАРИЯ. По-моему, ты заговариваешься, Игоряша. Ты здорово заговариваешься. Я вызову Берешита. На завтра же выпишу.
   КОЧУБЕЙ. Я с удовольствием выпью с Берешитом. Там, в отцовском серванте.
   Пауза.
   Там, в отцовском серванте, есть черногорский «Амаро». «Амаро Монтенегро». Берешит его обожает.
   МАРИЯ. Это уже не безобидно, Игоряша. Ты уверен, что собираешься встречаться с живым Сириным?
   КОЧУБЕЙ. Конечно. Наши просто не знают, что он жив.
   Они думают, что отделались от него. А это – не так.
   МАРИЯ. Мне надо срочно ехать, Игорь. Ты понимаешь?
   Ярость.
   Туберкулезные дети ждут моих подарков. Наших подарков. Ты понимаешь?!
   КОЧУБЕЙ. Я ничего не понимаю про туберкулезных детей. Но я про них помню. Поезжай, Марфуша. Сейчас же. Тотчас же поезжай.
   Расслабленность.

XXXIII

   Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Машенька, Мария Игнатьевна!.. Дорогая. Да. Я вас не отвлекаю. У вас найдется буквально полторы минуточки? А то вы так заняты. Я каждый раз полчаса переживаю, прежде чем набрать ваш номер. Вот, думаю, старик отвлекает женщину от важных дел. Да. Танечка, бумага. Спасибо вам огромное. Но я сейчас по-другому. Тут дело совершенно другого сорта. Скандальное дело, опасное, я бы даже сказал. Ваш супруг. Игорь Тамерланч. Вошел в контакт с моей бывшей свояченицей. Или кумой, я не знаю, как это точно называется. Я гуманитарий. Технические термины сложны для меня. Очень. Короче говоря, это мать моего бывшего зятя. Юры. Георгия Кравченко. Ужасно неприятный был тип. Учитель физкультуры из провинции. Устроился в Плехановский преподавателем физкультуры. Вы можете себе представить? Без культуры, без образования. Мы с мамой говорили Танечке, что с ним не надо связываться. Но она, к сожалению, связалась. Счастье, что детей не было. Они разошлись, когда этого Георгия посадили. Тогда так можно было. При советской власти. Если муж в тюрьме, жена могла развестись сама. Без согласия мужа. Мы так и сделали. Слава Богу. Танечка нас тогда послушала. Но у Юры была мать. Собственно, она и есть. Я о ней и говорю. Извините, я волнуюсь немного. Потому что случай чрезвычайный. Этой матери уже за восемьдесят. Я вам больше скажу: ей под девяносто. Она лет на десять старше меня. Живет в Брянске. Всю жизнь живет в Брянске. Вы представляете себе Брянск. Слава Богу, что не представляете. Это образцовая глушь. Если есть на свете образцовая глушь, то это Брянск. Там невозможно жить. Она работала там педагогом. Школьным учителем. Литературы. Морочила головы нашим детям. Про молодую гвардию и как закалялась сталь. Детям, которых мы с Игорем Тамерланчем потом переучивали. Да, разумеется. Брянским детям. Обманывала детей. Я к ней в Брянск ездил. В восемьдесят первом году! Вы можете себя представить. Брянск, да еще тридцать лет назад. В грязном поезде. Там даже чай подавали в треснувшем подстаканнике. А от проводника воняло так… Даже учитель физкультуры в Якутии так не воняет. Да, я знаю. Знаю, увы. Ох. И я говорил этой женщине – ее зовут Вера Остаповна. Я говорил: Вера Остаповна, скажите вашему сыну, чтобы он оставил мою дочь в покое. Ведь он погубит ее. Дочь профессора Дедушкина не может выйти за брянского преподавателя физвоспитания. К тому же диссидента и врага советской власти. Действительно, смешно. Где советская власть – а где брянское физвоспитание. Но эта баба, тетка эта, страшная она какая-то, как русская провинция, сказала мне: у них любовь, мол, не вмешивайтесь. Любовь! Вы можете себе представить, какая там любовь! К нашей квартире на Малом Каретном и даче в Болшеве. Любовь. Чтобы войти в приличную семью и оттуда иметь прикрытие. Любовь. И вот теперь эта Вера Остаповна звонит разным людям в Москву и говорит, что ее в Брянске выселили из квартиры. А она якобы ветеран войны. А на самом деле – никакой не ветеран. У нее удостоверение подложное. Ненастоящее. Она просто спала с секретарем райкома. Во время войны. И он подарил ей удостоверение. На именины. Она всегда рассказывает, когда выпьет. Это Юра Кравченко передавал. Он всегда пересказывал, когда выпьет. Скабрезные истории. Эта старуха многим звонила. Танечке пыталась звонить. Мне. Танечке, к счастью, не дозвонилась. А я ей строго сказал: Вера Остаповна, если вы не перестанете нашу семью беспокоить, я напишу заявление в милицию. И вот эта женщина приехала на поезде в Москву и уже 3 дня живет в гостинице «Будапешт».
   Пауза.
   Порыв грома.
   Это все Игорь Тамерланч ей оплатил. Она ему дозвонилась. Он, конечно. Больше некому. Не могла же она сама взять билет на поезд. У нее нет денег. Ни копейки. Она педагог на пенсии. Понимаете? Откуда поезд. У нее на мыло нет денег. От нее воняет, как от того проводника. Нет. Это даже по телефону слышно. Честное слово. И вот Игорь Тамерланч взялся ей помогать. Она его уговорила. Охмурила. Адская старуха. У нее и квартира-то была ненастоящая. Тоже, небось, спала с начальником ЖЭКа. При советской власти. Он ей почему-то стал помогать. А это скандал. Машенька, Мария Игнатьевна. Это выльется в огромный скандал. Не дай Бог, она выйдет из «Будапешта» и начнет побираться на улице. Там, на Петровке, нищих много. Она примется просить вместе с ними. Подаяние. Она способна, я знаю. Очень подлая женщина. Тетка. Настоящая провинциальная тетка. Малокультурная и подлая. Под девяносто лет. Лет на десять. Как будет выглядеть тогда Игорь Тамерланч. Как он будет чувствовать себя. Еще попадет в газеты. Машенька, я вас просто умоляю. Это надо остановить. Обратно в Брянск. При первой же возможности. Плацкарта. Недорого там. Только не хватало нам этой Веры Остаповны. И забыть. Ко всем нашим шелковым платьям. Так моя бабушка говорила. Я вас побеспокою. Завтра же. Побеспокою. Это скандал. Пожалуйста. На коленях умоляю. Мария Игнатьевна. Пожалуйста. Пожалуйста!!!
   Темнота/тьма.

XXXIV

   Толь, Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Кажется, наш Тамерланыч совсем ебнулся головой.
   ТОЛЬ. Что там еще?
   ГОЦЛИБЕРДАН. По его версии, оказывается, поп жив.
   ТОЛЬ. Какой поп? Тот самый?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А какой же, ебать-молотить? Сирин. Из Нерюнгрей.
   ТОЛЬ. Как он может быть жив?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Тамерланыч уверяет, что должен с ним встретиться. На днях. Или раньше.
   ТОЛЬ. А по телефону?
   ГОЦЛИБЕРДАН. По телефону – ничего. Глухо.
   ТОЛЬ. Он мог завести себе другой телефон?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка с охраной ни хуя не знают. Машка говорит, если бы купил телефон, она бы нашла. Прятать он не умеет.
   ТОЛЬ. Понятно. Теоретически хотя бы он может быть жив?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Теоретически? Это вопрос к твоему Андрюшке.
   Пауза.
   Смотрят в зал.
   ТОЛЬ. Почему моему и почему Андрюшке?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну, там разные люди работают по-разному. Некоторые ошибаются. Хотят убить, например, тещу, а убивают жену. Масса примеров есть. Почитайте желтую прессу, мой повелитель.
   ТОЛЬ. Кто ошибается – я тебе скажу. Тот ошибается, кто вместо зажигательной смеси бросает на дачу Кочубея бутылку паленой водки. И думает, что от водки все загорится.
   Гнев.
   Вот кто ошибается.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Половину денег мы отозвали.
   ТОЛЬ. Дело не в деньгах. Веранда не сгорела, а должна была сгореть, Гоц. А ты мне обещал, что не слажаешь.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что поделаешь – какая страна, такие и фашисты. Либеральную дачу поджечь не могут.
   ТОЛЬ. Не говори так, как будто ты ни при чем.
   ГОЦЛИБЕРДАН. К перепутанному попу – точно ни при чем.
   ТОЛЬ. Ты убедил меня влезть в это дело!
   ГОЦЛИБЕРДАН. В это дело нас всех втравил Тамерланыч. Я ему попа не подсовывал.
   Почему-то молчат.
   ТОЛЬ. Нет. Поп не может быть жив. Это мистификация. Игорь нас мистифицирует.
   Пауза.
   Церковь официально признала, что Сирин мертв. Значит – мертв. В деле есть справка о смерти?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что ты меня спрашиваешь. Копия лежит у тебя в сейфе.
   ТОЛЬ. Я спрашиваю тебя потому, что ты должен отвечать!
   Звук удара чайной ложки о котелок.
   Мы проведем расследование. Мы все выясним. Никому не позволено делать из нас идиотов. Даже Игорю Кочубею. Не позволено. Ты уже видел его доклад?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Видел. Через полчаса будет у тебя. Курьер уже выехал.
   ТОЛЬ. Что там?
   ГОЦЛИБЕРДАН. К счастью, на этот раз ничего.
   ТОЛЬ. Что значит ничего?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Обычная либеральная галиматья. Старые игориные благоглупости. Называется «Содержательное обновление либерализма в условиях всемирного кризиса».
   ТОЛЬ. Какой вывод?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все было заебись, а будет еще лучше.
   ТОЛЬ. Про ошибки?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ничего.
   ТОЛЬ. Что значит ничего?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ничего – значит ни хуя, совсем ни хуя. Ни единого слова. Мы не ошибались. Либерализм спас страну от голода, холода и гражданской войны. Все, как положено.
   ТОЛЬ. Ой, слава тебе Господи.
   Пауза.
   Даже не верится. Он сам писал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сам.
   ТОЛЬ. Почему знаешь? Проверял?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка точно говорит, что сам писал. И потом – видна рука. Его причмокивающая рука. Жуткие банальности с особо важным видом пророка.
   ТОЛЬ. Нормально. Все нормально. Ты не думаешь, что он может подменить доклад? В последний момент?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Исключено.
   ТОЛЬ. Почему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Во-первых, осталось четыре дня. Он не успеет написать новый доклад. Он слишком медленно работает.
   ТОЛЬ. А во-вторых?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Во-вторых, там же будет премьер, руководитель администрации. А Игорь боится начальства. И всегда боялся. Ты помнишь, как он потел по дороге в кабинет Ельцина? Ему Ельцин как-то тогда сказал: вы ко мне прямо как из бани, Игорь Тамерланыч. Мокрый весь.
   ТОЛЬ. Короче.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он испугается бунтовать при начальстве. С нами он может выкидывать всякие фокусы. Голодных старух подкармливать. Но не там. И не с ними.
   ТОЛЬ. Не с ними?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не с теми.
   ТОЛЬ. Следи за ним, Гоц. Актовый день должен все показать. Что Кочубей жив и возвращается в норму.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Еще как жив!
   ТОЛЬ. Что про нацбола?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты меня спрашиваешь? Ты поручил Андрюшке.
   ТОЛЬ. Пока, стало быть, ничего.
   Суетливые действия.
   Ничего. Пока. Ничего.

XXXV

   Кочубей, Мария.
   КОЧУБЕЙ. Я забыл тебя предупредить – сейчас придет мой учитель рисования. Но мы закроемся на веранде и совсем тебе не помешаем.
   МАРИЯ. Что это за учитель?
   КОЧУБЕЙ. Антон Хлебородов. Молодой гений. Мастер особых красок. Окончил Школу Тициана в Венеции.
   МАРИЯ. Я никогда не слыхала про Школу Тициана. Может быть, тебя опять обманывают? Разводят?
   КОЧУБЕЙ. Никогда. Я лично был в Школе Тициана.
   МАРИЯ. Когда еще?
   КОЧУБЕЙ. Лет семь назад. Может быть, восемь. Когда был Венецианский форум идеологов либерализма. Это в каком году? Да, значит, восемь.
   МАРИЯ. Только не говори, что ты там встретил этого Антона.
   КОЧУБЕЙ. Именно там я его и встретил. Нет, не на форуме, конечно. А в Школе Тициана. Во время экскурсии. Была экскурсия. И вел ее русскоязычный гид. Как раз этот мальчик. Антон. Он там учился. А потом вернулся в Москву. И позвонил мне. Вот и все.
   МАРИЯ. Я много раз ездила в Венецию. Никто не говорил мне про Школу Тициана.
   КОЧУБЕЙ. Это не туристическое место. Затерянное, на отшибе.
   Мелкие звуки.
   Извини, я кажется опять сказал бестактность.
   МАРИЯ. Ты попытался. Но ничего страшного. Я жена гения, и не должна реагировать. Для того я и вышла замуж за гения.
   КОЧУБЕЙ. Чтобы что?
   МАРИЯ. Чтобы не реагировать.
   КОЧУБЕЙ. Но ты не выходила за гения. Ты выходила за скромного партийного журналиста. Редактора отдела. С серой «Волгой». Или нет – грязно-белой. Ты просто пожалела меня.
   МАРИЯ. Пожалела?
   Тонкий свист, похожий на паровоз.
   КОЧУБЕЙ. Антон пришел. Мы отправляемся на веранду. Он идеально разбирается в красках. Вот увидишь.
   МАРИЯ. Подать вам чаю? Я скажу домработнице.
   КОЧУБЕЙ. Мы сами, Марфуша. Мы сами.

XXXVI

   Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Уважаемые дамы и господа! Сегодня мы все становимся свидетелями поистине исторического события. Впервые, по указу нашего президента, отмечается официальный памятный праздник – День русского либерализма. И так получилось, что этот замечательный праздник, в полной мере отражающий подлинный настрой и стратегические планы нашего президента, его курс на глубокое реформирование российского общества, совпал с актовым днем Академии рыночной экономики. Днем, когда мы здесь, в Академии, собираемся, чтобы подвести итоги года прошедшего, но главное – наметить основные планы на будущее. На тот год, который у нас впереди. И даже не на один год. Подумать только. Всего пятнадцать лет назад Академия рыночной экономики начиналась. У нас тогда не было почти ничего. Кроме горящих глаз и дерзких мозгов. Сегодня Академия рыночной экономики – это ведущий многопрофильный научно-педагогический центр. Не просто главная кузница российских либеральных специалистов, но международное образовательное учреждение, имеющее свои дочерние институты, филиалы и представительства на всех трех континентах. Я счастлив говорить, что Академия рыночной экономики состоялась не только как самое престижное высшее учебное заведение Центрального полушария, где готовят высокопрофессиональных либералов, но и думательный центр не прекращающихся ни на одну историческую минуту либеральных реформ. О чем, собственно, свидетельствует и историческое решение нашего президента учредить День русского либерализма. Установленный его указом. И я, как бессменный, благодаря высокому доверию здесь присутствующих, президент Академии со дня ее основания, могу сказать, больше того, я хочу сказать, что Академия рыночной экономики никогда не состоялась бы, никогда не превратилась бы в то, во что она превратилась, без постоянной поддержки и неусыпной заботы со стороны нашего президента, нашего правительства, личного многоуважаемого председателя правительства, который сейчас с нами, в этом зале, в этот день. Бурные, продолжительные аплодисменты. Разве могли знать мы, советские научные сотрудники, ютившиеся в лабораторных комнатах по 11 метров, что со временем у нас будет такой храм русского либерализма! Что придут времена, когда экономистам либерального направления не придется больше скрывать свои взгляды, не надо будет бояться партийных организаций и вездесущего КГБ, а можно будет смело говорить о либеральном векторе развития России, и получать при этом ощутимую и масштабную государственную поддержку. Я горд, когда называю простые цифры: 10 лет назад лишь семь процентов государственных должностей занимали выпускники нашей Академии, сегодня это – 23 процента! А в крупных корпорациях почти 40 процентов ведущих менеджеров – наши бывшие студенты и аспиранты. Бурные аплодисменты, к сожалению, не переходящие в овации. Значит, мы нужны людям. Мы нужны стране. И мы, не побоюсь этого слова, отрабатываем ту уникальную поддержку, которую оказывают нам наш президент, его высокочтимая администрация, руководитель которой присутствует сегодня с нами, в этом зале, наше правительство, лично его председатель, который любезно согласился выступить в этот праздничный день, в нашем актовом собрании. Я хотел бы, с чувством особой гордости и нескрываемой радости, передать слово руководителю нашей администрации нашего президента. Затем с программным сообщением выступит наш председатель нашего правительства. Ну, а затем, по традиции, с актовым докладом в честь годовщины Академии рыночной экономики выступит известный, всемирно признанный экономист. И я особенно рад, что именно сегодня, в первый День русского либерализма, установленный указом нашего президента, который подтвердил тем самым свой курс на всеобщую либерализацию, у нас выступит человек, по праву считающийся крупнейшим идеологом российских либеральных реформ. Вы, разумеется, все его знаете, дамы и господа. Это бывший председатель нашего правительства, профессор нашей Академии Игорь Тамерланович Кочубей. Спасибо огромное всем, кто сегодня пришел сюда. Кто выкроил время, чтобы принять участие в нашем актовом собрании. Я прошу. Прошу. Прошу!!!
   Темнота/тьма.
   Из тьмы/темноты выступает огромная красная надпись: НАМ ПИЗДЕЦ.
   Будто бы кровью сделанная надпись.

   Дедушкин.
   ДЕДУШКИН. Это какой-то кошмар. Это ужас, скандал. Ужасный, страшный скандал! А ведь так хорошо все начиналось. Приветствие президента, такое грамотное, такое милое. Речь премьер-министра. Остроумная такая речь. Я даже заслушался. Я, старый профессор, заслушался. Такая атмосфера. Такие улыбки. Такая сплоченность. И вдруг – эта страшная надпись на стене. Как все испугались! Как премьер посмотрел на меня, сжав зубы, и сказал: «Что за балаган вы тут устроили?!» Так, прямо, как будто укусить меня хотел. Нет, он не так сказал. Он сказал: что это вы меня втягиваете в какой-то балаган?! И тут же ушел. Уехал. И половина зала тоже ушла, уехала. Это страшный удар. Двести га на Байкале до сих пор не согласованы в Рослесхозе. Давыдов тянет с перечислением сингапурского гранта. Я так рассчитывал на это собрание. На помощь премьера. Теперь, наверное, уже не будет ни Байкала, ни Сингапура. Танечка все еще не утверждена вице-президентом Академии. 77 лет. 77 лет коту под хвост. Зачем я только сделал эту марксистсколенинскую лабораторию! Из нее вышли одни несчастья. Одни несчастья!

   Рыдания.
   На мою стариковскую голову. Это я виноват. Я должен был предвидеть, что нечто может случиться. Мне говорили. Что машина Кочубея накануне стояла у Академии. Что его видели в стенах. В коридорах. Я не придал этому значения. Я преступно расслабился. И вот результат. Со времен первого замужества дочери я не переживал такого удара. Но тогда мне было пятьдесят, а сейчас – семьдесят семь. Сил уже нет. Хотел отдохнуть в Сингапуре под конец жизни, но видно, уже не получится. Буду вымаливать прощение. Каяться буду. Как мальчишка, каяться. На коленях стоять. Как люмпен. Или, того хуже, дегенерат какой-то. Осуществлять покаяние. Чтобы все смеялись над старым профессором. Почему Кочубей так меня подставил? Я сделал для него все. Дал ему лабораторию. Познакомил с Ельциным. Я сделал его премьером! Да, я. Потому что я подложил к нему в постель Машку, эту суку. Мою аспирантку. Которая дать была готова любому, лишь бы ей сделали диссертацию. И со мной очень хотела спать. Очень хотела. Но я был кандидат в члены ЦК. Время было другое. И вот – она стала спать с Кочубеем. И я тогда, из жалости, утвердил ее диссертацию. Из жалости к Игорю. Он был полный такой, нескладный. Женщины не любили его. Только Машка должна была полюбить. Из-за диссертации. А потом он прорвался к Ельцину. То есть что значит – прорвался? Я привел его туда. Это же я придумал Особое экономическое совещание. Молодые экономисты у президента. И записал туда Игоря. И он понравился Ельцину. Потому что очень трогательно причмокивал. И так обаятельно чавкал, когда подавали печенье. Тогда не было хорошего печенья, кроме «Юбилейного». И даже в президентской столовой не было. Тогда вообще случилось это голодное время, вы помните? И мы ели в кабинете президента это «Юбилейное». Кочубей так обаятельно чавкал, что стал в результате премьер-министром. А сегодня – он подставил меня. Нет – он убил меня. Уничтожил меня. Кто бы видел выражение глаз премьер-министра, когда появилась эта надпись на стене! Нецензурная, бранная надпись! Хоть бы приличными словами сделали, что ли. Был бы не такой позор. Не такой скандал. Тоже скандал, но не такой. Где Байкал, где Сингапур! Где Танечка, в конце концов. Что скажет Алисочка? Ей в субботу опять ехать на дачу. К этому человеку. Ликероводочному королю. Императору даже, можно сказать. Если надо, я поеду в багажнике. Я подползу к императору сбоку, лизну его ладонь и скажу ему, что Кочубей сошел с ума. Что я не виноват. Академия не виновата. Мы не виноваты. Ни в чем не виноваты. Это все Кочубей. Он действительно сошел с ума. Ему нужен доктор. Ему нужен хороший доктор. Какой позор! Какой страшный позор!

   Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Ну что, Хлебородов раскололся?
   ГОЦЛИБЕРДАН. На седьмой минуте матча. Нестойкий революционер оказался, блядь. Все показал: и про краску, и как писали на стене. Всплывающие слова. Новая технология.
   ТОЛЬ. Откуда у него?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Работает в Институте Баха. Институте биохимии Баха. Лаборантом. Он же и труп сторожит, етить его мать.
   ТОЛЬ. Почему Баха? Какое отношение Бах имеет к биохимии?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Стало быть, это не тот Бах, Боря. Это другой Бах.
   ТОЛЬ. Да, другой Бах. А труп-то – тот? Что говорит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Говорит, мужик бородатый. Привезли. С документами на Сирина. А тот, не тот – точно не скажешь.
   ТОЛЬ. Ну, Сирин вроде был не очень бородатый.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не очень. И труп не очень. А там – этих бородатых трупов, да еще и не очень, пруд пруди. Как говорила бабушка нашего профессора.
   ТОЛЬ. Надо до конца разобраться. Возьмешься?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Возьмусь, гражданин начальник.
   ТОЛЬ. Не будет, как с поджогом веранды?
   ГОЦЛИБЕРДАН. На этот раз будет в лучшем виде. Гарантирую.
   ТОЛЬ. Гарантируй. Гарантируй. Хлебородов где сейчас?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В Звенигородском СИЗО. Посидит месячишко, потом отпустим.
   ТОЛЬ. Ну, так он берет все на себя?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как возьмет, так и отпустим. Не раньше. А потом – в бега. Переправим его в Белоруссию.
   Пауза.
   Знаешь, что самое смешное, Боря?
   ТОЛЬ. Что?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Остров Святого Плотника действительно существует. И на самом деле – 27 миль от Святой Елены.
   ТОЛЬ. Откуда ты знаешь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Из Интернета. Откуда ж еще. И действительно продается. За десять миллионов. Висит объявление на сайте – ты будешь смеяться – Компартии Ирландии.
   ТОЛЬ. А компартия Ирландии тоже еще существует?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Выходит, существует.
   ТОЛЬ. Черт-те что творится в этом мире.

XXXIX

   Гоцлибердан, Дедушкин.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что такое, профессор? Почему вы не с Бориной тростью?
   ДЕДУШКИН. Треснула, Гоценька. В тот самый актовый день и треснула. Не выдержал норвежский граб. А еще хваленое качество. Верь после этого европейцам.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не надо им верить, я всегда говорил. А что у вас нынче?
   ДЕДУШКИН. Туркменский саксаул. С рубиновым набалдашником. Подарок моего аспиранта.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Аспиранта?
   ДЕДУШКИН. О, да. Племянник главного туркменского газовика. Я подобрал ему прекрасную тему. Стратегия перемещения газа по воздуху. Это будет бомба.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Только бомбы нам и не хватало.
   ДЕДУШКИН. Ко всем нашим шелковым платьям?
   ГОЦЛИБЕРДАН. К ним. Вы знаете, профессор, меня тоже в последнее время интересует тема диссертации.
   ДЕДУШКИН. Чьей диссертации, Гоценька?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Моей диссертации. Моей, чьей же еще меня может интересовать. Вы знаете, что я всего лишь кандидат наук. Я собирался делать докторскую, но в это время либеральная революция призвала меня к другим делам. Я стал помощником премьер-министра. Отца русского либерализма Игоря Кочубея. Помощником по особым поручениям. Все закрутилось, завертелось. Много лет было не до того. И вот теперь.
   ДЕДУШКИН. Я помню, как вы пришли в ту самую лабораторию. Вам ведь было лет двадцать пять, не больше?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Двадцать четыре года. Двадцать четыре. Я прибыл к вам по комсомольской линии. Был освобожденным секретарем комитета комсомола экономфака.
   ДЕДУШКИН. Нет, Гоценька. Дело не в комсомольской линии. Вы были самый талантливый. Из всех. В лаборатории. Талантливее даже Кочубея. Боря, тот вообще не блистал, между нами говоря. Он начетчик. Выучит три предложения и повторяет их всю жизнь. То от начала к концу, а то от конца к началу. А у вас я сразу заметил большой талант.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Потому Боря миллиардер, а я нет. Но дело в другом. Вы хотите помочь мне защитить докторскую? Побыстрее, без проволочек?
   ДЕДУШКИН. Это огромная честь для меня. Нет. Не совсем так. Это большая честь для меня. Вот так. Правильнее. Большая честь для меня.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот и чудненько. Когда приступаем? ДЕДУШКИН. У вас есть тема?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У меня есть тема. Как ни странно, у меня есть тема.
   ДЕДУШКИН. Какая же?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Убойная. Называется она коротко: стоимость человека.
   ДЕДУШКИН. Как вы сказали? Стоимость?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Стоимость. Стоимость человека.
   ДЕДУШКИН. Звучит очень заманчиво. А в чем там основной вывод?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Видите ли, профессор, я много лет думал, как можно оценить человека в деньгах. Вот, как актив. Можно же оценить завод, нефтяную скважину, землю, товарный знак, в конце концов? А человека – как оценить? Чтобы точно сказать, что например, Пупкин стоит миллиард долларов, а Тютькин – три копейки в базарный день?
   ДЕДУШКИН. Действительно, как? Уникальный вопрос.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Знаете, профессор, я этой темой занимаюсь уже 17 лет. С тех пор, как Игоря Кочубея отправили в отставку. А вместе с ним и меня – его помощника по особым поручениям. Меня тогда пригласил один большой жулик. Олигарх, как сказали бы позже. Грузинский еврей. Или еврейский грузин. Как вам больше понравится. Давид Малпахидзе. Помните такого?
   ДЕДУШКИН. Малпахидзе. Очень знакомая фамилия. Мне кажется, его дочь у нас учится. Младшая, должно быть, дочь. Все с охранником ходит, да с охранником. Они подарили Академии грузинские кинжалы. С инкрустацией. Изумруды, сапфиры и инкрустация. Я их в Болшево отвез. Не хранить же в Академии. Там очень демократичная атмосфера, могут украсть.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как вы думаете, лучше быть грузинским евреем или еврейским грузином?
   ДЕДУШКИН. О, я не знаю. Я же гуманитарий. Если хотите, я спрошу на факультете этнической экономики. Там отличные специалисты. Все мои аспиранты бывшие.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Потом спросите. Так вот, вызвал меня Малпахидзе и предложил идти к нему на работу. Принимал в каком-то закрытом клубе, как щас помню. Грузинско-еврейском. С лютнями на стенах и кинжалами в грудях.
   ДЕДУШКИН. В каком смысле, Гоценька?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В переносном, Евгений Волкович. В самом переносном. Угощал сациви и лобио. Неплохое было сациви и лобио неплохое. По тем временам. И сказал этот еврогрузин: говорят, ты, Гоц, в правительстве неплохие связи наработал. Иди ко мне помощником по лоббизму. Пайдешь?
   ДЕДУШКИН. И вы пошли?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну профессор! Неужели вы помните, чтобы я работал у какого-то Малпахидзе?
   ДЕДУШКИН. Не помню. Гоценька. Не помню. Но мне ведь уже 77. Память сами знаете какая. Память стареет, это генетическая вещь. Была у меня память – как «Чайка» члена Политбюро. А стала – как «Запорожец» с ручным управлением. Вот даже – что было в тот самый день – и не очень помню. Теперь уже.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А мне Малпахидзе как-то сразу не понравился. Может, и хорошее у него было лобио, да все равно не то. И я ему говорю: согласен. Согласен, Давид, у него еще какое-то отчество было типа Карапетович, согласен, Давид Карапетович, к вам идти помощником по связям с правительством. Чтобы интеллигентнее называлось. И зарплату прошу небольшую – миллион долларов в год.
   ДЕДУШКИН. Миллион долларов в год?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Его самого. В год. Это сейчас кажется – не Бог весть какая зарплата. А тогда – гигантская. Думаю, если согласится, попрошу пол-лимона аванса за первый год, а потом и уволюсь. Повод найду.
   ДЕДУШКИН. И что же Давид?
   ГОЦЛИБЕРДАН. О, вы и имя его запомнили. И Давид, значит, чуть не поперхнулся своим сациви. А потом вытер рот шелковым платком, сделал вид, что расхохотался, и говорит: ты, Гоц, столько не стоишь. Не стоишь ты миллион долларов в год. Вот что сказал.
   ДЕДУШКИН. А вы?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А я все-таки взял с него эти деньги. За десять лет взял.
   ДЕДУШКИН. За десять лет! Как вы правильно сделали, что взяли за десять лет. И как же у вас это получилось?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Очень просто, профессор. Я вышел из грузинско-еврейского клуба. Ногами вышел. На снег. Сел в свой «Фольксваген» – тогда я только купил «Фольксваген Гольф», и мне это казалось страшно крутым – и уехал. Потом прошло десять лет. И дочь этого Малпахидзе задержали. На таможне. В Шереметьево. Арестовали. За попытку контрабанды. Везла бриллиантовое колье тыщ за триста – и не внесла в декларацию. Блядь такая. Простите, профессор.
   ДЕДУШКИН. Дочь Малпахидзе? Но это же не та девочка, которая у нас учится?! Которая кинжалы?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не та, не та, успокойтесь. У Малпахидзе было пять дочерей. Но любил он почему-то их всех. И ту дочь, которая с колье, посадили в Бутырку. В общую камеру. Помариновали там месяца три. Она уже и в голодовку. И вены резать. Но в Бутырке ребята крепкие – их на дешевый понт не возьмешь. Малпахидзе дергалсядергался, чтобы освободить, дерг-дерг, дерг-дерг – ни хера не получается. Заметьте, профессор, я при вас почти не ругаюсь. Как обещал.
   ДЕДУШКИН. Какой кошмар! Если б я знал эту историю, никогда не взял бы у них кинжалы. Как думаете, Гоцик, может, отправить эти кинжалы обратно дарителю?
   ГОЦЛИБЕРДАН. И я сделал так, чтобы Давид Малпахидзе обратился ко мне. За освобождением своей дочурочки. И я назвал цену: десять миллионов долларов. По миллиону за каждый год, что мы не виделись. И тут выяснилось. Выяснилось, что я таки стою миллион в год. Давид передал их мне. Наличными.
   ДЕДУШКИН. А потом?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Потом Малпахидзе с освобожденной дочечкой отвалил в Лондон. Там и умер. Погиб. Попал под такси.
   ДЕДУШКИН. Под такси? Под какое такси?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Под лондонское такси. Черный кеб. Самое обычное такси.
   ДЕДУШКИН. Как же он смог попасть под такси?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Очень просто. Он переходил улицу Пикадилли. В положенном месте. По пешеходному переходу переходил. И тут – инфаркт. Малпахидзе падает на переходе, и на него тут же наезжает такси. Финита.
   ДЕДУШКИН. Как-как вы сказали?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А еще потом было другое. Новое. Выяснилось, что все имущество Давида Малпахидзе было оформлено на любовницу. И дочери не получили от покойного папеньки ничего. Даже хера без соли не получили. Судятся до сих пор. А толку-то? У них уже и бабок нет, чтобы судиться.
   ДЕДУШКИН. Эта девица Малпахидзе как-то подозрительно давно у нас учится. Надо проверить, все ли там в порядке. Нет ли коррупции, понимаете. Я сразу скажу, чтоб проверили.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А дальше, профессор, все вышло так, что я решил создать научную формулу стоимости человека. Придумать ее. Добыть. Вот, например, можно ли оценивать человека по восстановительной стоимости?
   ДЕДУШКИН. Очень смелая идея.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, смелая. Сколько стоит сделать такого же точно человека, один в один? Пока наш общий друг Боря Толь не дожал промышленное клонирование, ответа нет. Но скоро ведь он дожмет. И можно будет с нуля сделать любого хрена с бубликами. Например, такого раздолбая, как я, – тыщ за десять. А такое светило, как вы, – миллионы потребуются.
   ДЕДУШКИН. Да что вы, Гоценька. Какое светило! Очень старый старик. Там уже и клонировать-то нечего.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В общем, пока восстановительную стоимость применять не можем. А что можем?
   ДЕДУШКИН. Что можем?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Можем – ликвидационную стоимость.
   ДЕДУШКИН. Звучит очень заманчиво. А как это?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сколько стоит ликвидировать человека, профессор?
   ДЕДУШКИН. Сколько?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Столько стоит и сам человек.
   ДЕДУШКИН. Я уже чувствую, что это научный прорыв. Но я еще.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Постойте, профессор. То есть наоборот, присядьте. Отдохните. Послушайте вашего непутевого Гоценьку. Вот ведь каждый день на стройке элитного дома в Москве гибнет какой-нибудь очередной молдаванин. Без документов. Нелегальный рабочий. И раз он без документов, его сразу кладут и замуровывают в бетон. Был молдаванин – и нет его. Себестоимость проекта какая?
   ДЕДУШКИН. Какая?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ноль. Абсолютный ноль по Кельвину. Значит, и жизнь молдавского нелегала стоит ровно ноль. А вот, наоборот, убили недавно священника, Гавриила Сирина. Помните такого?
   ДЕДУШКИН. Пока помню. Это которого исламисты.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да что вы, профессор! Такое светило, а верите в официальные байки. Никакие не исламисты. Дедушкин. Да что вы! А кто же?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Кагэбэшники, ясный хрен. Они, сто пудов. Чтобы подставить всех нас. И спровоцировать Игоря. На всякие нехорошие высказывания. И ведь у них получилось, сука, получилось!
   ДЕДУШКИН. Да, теперь я понимаю. И надпись на стене – это тоже они?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А кто же?
   ДЕДУШКИН. Но, кажется, этот священник и сам был агент КГБ?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Конечно. Все правильно. Сначала заслали его к Игорю. А потом убрали. Обычная кагэбэшная метода.
   ДЕДУШКИН. Ужас, ужас! Недаром я всю жизнь так не хотел с ними связываться. С кагэбэшниками этими.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Следовательно.
   Слегка барабанный гром.
   Слушайте, профессор. Тысяч пятьдесят долларов было заплачено киллерам. За само убийство.
   ДЕДУШКИН. Пятьдесят тысяч?! У нас столько кандидатская хорошая стоит. Если из региона. Кавказ особенно. Северный, Южный Кавказ. Нам все равно, какой Кавказ. Только бы аспирант был хороший. Но у нас-то диссертация настоящая, ваковская. Не то что у этих жуликов. Которые за двадцать пять продают. А потом выясняется – липа.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дальше. Пятьсот тысяч долларов дали, чтобы Патриархия перевела стрелки на исламистов.
   ДЕДУШКИН. Пятьсот тысяч?! Какой дом можно построить на Байкале. Прекрасный дом. Только бы Рослесхоз быстрее согласовал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Следующая остановка. Миллион двести тысяч. Средствам массовой информации. Чтобы – только про исламистов. И ни про кого больше.
   ДЕДУШКИН. Ни про кого больше!
   ГОЦЛИБЕРДАН. А всякие там следователи, прокуроры, присяжные заседатели? Вот и набегает. Убить жалкого попа, у которого и квартиры-то своей не было, выходит под два лимона баксов! Два миллиона, понимаете, профессор!
   ДЕДУШКИН. Нам как раз столько нужно на ремонт седьмого корпуса. Мы смету в Минфин уже подали. Но я не могу сейчас докучать Давыдову. Он ведь сингапурскую платежку еще не подписал. А как увидит новые два миллиона – может сказать, вообще не подпишу. Дескать, пусть председатель правительства выпускает распоряжение. А председатель правительства, после той надписи на стене…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Значит, молдаванин – ноль. А отец Гавриил, который, если вдуматься, в пять раз вреднее молдаванина – нет, лучше сказать, в семь раз его бесполезнее – два миллиона. Такая вот диссертация.
   ДЕДУШКИН. Диссертация. Прекрасная будет диссертация. Я уверен.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А как посчитать вашу стоимость, например, профессор?
   ДЕДУШКИН. Как?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Понятно, как. Прикинем, сколько стоит вас завалить, и.
   Дедушкин. Как это – завалить?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно, ладно, я пошутил. У вас аж трость вспотела. Так что вы мне посоветуете?
   ДЕДУШКИН. Я вам назначу научного руководителя. Скоро. На следующей неделе. Назначу. Прекрасного руководителя. Мы быстро начнем и быстро кончим.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Какой-то бордельный лозунг у вас, профессор. Ладно. Я сегодня утром говорил с Давыдовым. Через 72 часа сингапурская платежка будет исполнена.
   ДЕДУШКИН. Правда, Гоценька?!
   Падает на колени.
   Это такое счастье, если б вы только знали! Такое счастье! А то, я уж думал, после надписи. После того злополучного дня.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ньенте. Что я еще могу для вас сделать?
   ДЕДУШКИН. Я. Я сам буду вашим научным руководителем. Мы соберем коллектив. Хороший. Через месяц диссертация будет готова. А там уже и защита. К концу года станете доктором наук. Точно станете.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я хочу к моему дню рождения. Вы помните, когда у меня день рождения?
   ДЕДУШКИН. В октябре. Гоценька, в конце октября. Двадцать пятого октября.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Двадцать пятого была революция. А у меня – двадцать шестого. Запомните.
   Стук стальных пальцев о бетонную стену.
   Запомнили?
   ДЕДУШКИН. Запомнил. Точно запомнил. Двадцать шестого.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мне стукнет 49, профессор. Уже 49. А к полтиннику я хочу подойти во всеоружии. Доктором наук. Настоящим, полноценным доктором. Обожаю, знаете ли, лечить.
   Пауза.
   Да и не только.
   ДЕДУШКИН. Подойдете, обязательно подойдете. Я все сделаю. 72 часа. Ох…
   Хватается за вроде как сердце.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Хороший у вас туркестанский саксаул, Евгений Волкович. Всем бы такой.
   Пауза.
   Нам.

XL

Мария.
МАРИЯ. Послушай, Гоц. Здесь какие-то совсем странные вещи начались. Я разбирала сегодня бумаги. Да, на комоде. Игоря. И там – письмо. По-испански. От Хосе Марадьяги. По-моему, Хосе Антонио Марадьяги. Архиепископа Гондураса. Тегусигальпа – я правильно? Это так называется. Приглашает Игоря на обед. Пасхальный обед в резиденцию. На Пасху. На озере. На каком-то озере. Резиденция на каком-то озере. Я пятнадцать лет испанский учила. Уже не так, чтобы здорово говорить, но… Никакой ошибки. Марадьяга. Гондурас. Но я же вспомнила. Я точно помню, что его убили. На прошлое Рождество. Тремя выстрелами. Я смотрела по телевизору. На католическое Рождество. Прошлое. Он что, выжил? Тогда говорили, что он умер на месте. Ты не смотрел в Интернете? Мог он выжить? Никогда Игорь с такими людьми не общался. Что ты, никогда. Это приглашение на пасхальный обед. Адрес не помню. Я спрятала дома. Я тебе потом скажу. Не знаю. Кажется, не читал. Точно, не читал. Это какая-то чертовщина, Гоц. Мне страшно. Мне реально страшно. Возьми и меня, пожалуйста. Прямо сейчас. Здесь. Сделай, пожалуйста. А то мне очень страшно. Ты понимаешь? Вот так. Как ты умеешь. Сильно. Это в последний раз. Я обещаю. Не знаю, кому. Давай же. О!..

XLI

   Толь.
   ТОЛЬ. Вот что они пишут, значит. При попытке бегства из Звенигородского СИЗО застрелен 25-летний Антон Хлебородов, лаборант Института биохимии имени Баха. Хлебородов, считавшийся активистом запрещенной Национал-большевистской партии, был задержан десять дней назад по обвинению в организации теракта. Теракт произошел 25 марта в здании Академии рыночной экономики, во время торжественного собрания, посвященного Дню русского либерализма. В собрании участвовали премьер-министр, руководитель администрации президента и многие другие представители правящей элиты России. Хлебородов, пробравшись в здание Академии незадолго до начала мероприятия, написал специальной невидимой, так называемой всплывающей красной краской на стене нецензурную надпись. Надпись проявилась сразу после выступления премьерминистра, после чего торжественное собрание было со скандалом прервано. В первые же дни в следственном изоляторе нацбол дал признательные показания. Он заявил следствию, что действовал в одиночку и исключительно по своей инициативе. Боярский районный суд Москвы по ходатайству следствия арестовал его на месяц. Что побудило Хлебородова к побегу – пока неясно. По факту гибели заключенного возбуждено уголовное дело. Начальник СИЗО полковник Драгоноженко заявил, что в действиях охраны изолятора нет состава преступления, так как она действовала по закону и не превысила пределов разумной самообороны. В свою очередь, мать нацбола Галина Хлебородова заявила, что руководство СИЗО отказывается выдавать ей тело сына, ссылаясь на некие особые обстоятельства.
   Смотрит поверх в зал.
   Особые обстоятельства. И правда, зачем ему было бежать?! В изоляторе ему было б лучше, чем на свободе. Сытнее, по крайней мере.
   Постепенно удаляется.

XLII

   Кочубей, Пол Морфин.
   МОРФИН. Неужели вы завизируете текст в таком выгляде?
   Кочубей. В таком чем?
   МАРИЯ. Нет такого слова?
   КОЧУБЕЙ. В таком виде. По-русски – в таком виде.
   МОРФИН. О, вероятно, я с польским спутал. Спасибо.
   КОЧУБЕЙ. Да, я визирую все как есть.
   МОРФИН. Нашим читателям будет очень интересно. Это настоящая сенсация. Но за вами еще одна задолженность. Вы помните?
   КОЧУБЕЙ. Какая из них?
   МОРФИН. Почему из них?
   КОЧУБЕЙ. У меня много всяких задолженностей. Какая из них?
   МОРФИН. Вы обещали мне какую-то веселую историю из времени, когда вы были премьер-министром. Веселую.
   КОЧУБЕЙ. Да, обещал. Вспомнил. Я сказал вам, что у нас вообще тогда было очень весело. Веселая жизнь.
   МОРФИН. Да. Да. Веселая жизнь.
   КОЧУБЕЙ. Вот такая, например, история. Как-то осенью Ельцин захотел, наконец, уволить меня. И поставить премьером генерала Кучеватова, своего старого друга. Собутыльника еще по Свердловску. Этот Кучеватов был когда-то начальником Свердловского КГБ. А потом стал при Ельцине секретарем Совета безопасности. Знаете, есть такая должность?
   МОРФИН. Я изучал русские должности прежде, чем прибраться в Москву. Как второе имя этого человека – Кочеватов?
   КОЧУБЕЙ. Кучеватов. Второе – у. Как удар. Или угроза. Ульяновск. Участие. Усердие. Урфин Джюс. Уродонал Шатилена.
   МОРФИН. Что вы сейчас перечисляете? Это были члены правительства? Советники Ельцина?
   КОЧУБЕЙ. Я? Ничего. Ничего. Не обращайте внимания. Кучеватов очень хотел стать премьером. И нам сообщили, что указ уже готов. Парламент ждет. С замиранием сердца ждет, когда уберут ненавистного Кочубея и отправят к ним социального близкого генерала Кучеватова.
   МОРФИН. Это действительно веселая история?
   КОЧУБЕЙ. Потерпите немного. Весело еще будет. Сейчас будет весело. Тогда к Боре Толю привели молодого артиста. Пародиста. Понимаете, что такое пародист?
   МОРФИН. Не совсем. Это имитатор?
   КОЧУБЕЙ. Можно и так сказать. Умеет хорошо говорить чужими голосами и вообще изображать других. Его звали Максим Галкин. Молодой парень. Тогда был. Очень хотел пробиться. Мы ему помогли.
   МОРФИН. Максим Галкин – это, кажется, известный теперь артист, да? Мне говорили, что он муж Аллы Пугачевой. Певицы. Вы это знаете?
   КОЧУБЕЙ. Муж Пугачевой? Вряд ли. Он ей во внуки годится. Хотя, может, и муж.
   МОРФИН. После того, как Лиз Тейлор вышла замуж за водителя грузовика, ничего удивительного.
   КОЧУБЕЙ. Лиз Тейлор? Я встречался с ней недавно в Америке. В Лос-Анджелесе. Мы выпили по дайкири. Даже по два дайкири. Два двойных дайкири! Очень приятная женщина. Немолодая, но обаятельная.
   МОРФИН. Страшная старуха, по-моему. Алкоголичка. Нимфоманка. Так что же мистер Галкин?
   КОЧУБЕЙ. Он записал несколько разговоров голосом этого Кучеватова. Абсолютно точно его голосом, не отличить.
   МОРФИН. Простите, записал на пленку?
   КОЧУБЕЙ. Да, записал на пленку. Там Кучеватов издевался над Ельциным. Говорил, что президент совсем спился. Выжил из ума. Что пора уже устраивать досрочные выборы. И они, генералы-патриоты, их устроят.
   МОРФИН. Учинят досрочные выборы?
   КОЧУБЕЙ. Да. Именно что учинят. У нас был своей человек в охране Ельцина. Мы платили ему пять тысяч долларов в месяц.
   МОРФИН. Официально платили охраннику Ельцина?
   КОЧУБЕЙ. Боже упаси. В конверте передавали. И он был не охранник, а замначальника службы безопасности по аналитической работе. Большой аналитик был. Сейчас пять тысяч – это ничто. Цена хорошего ужина. А тогда были – огромные деньги.
   Пауза.
   По крайней мере, солидные деньги.
   МОРФИН. Вы видите, для Америки пять тысяч долларов в месяц – это и сегодня немаленькие деньги. Уверяю вас, господин премьер.
   КОЧУБЕЙ. Спасибо за комплимент. Наш человек в охране передал Ельцину эти записи. Эти пленки передал. Ельцин был в бешенстве. Он в тот же день уволил Кучеватова и поклялся, что не пустит его ни на одну государственную должность. Наше правительство устояло.
   Отзвук аплодисментов.
   МОРФИН. Вы хотите, чтобы это появилось в «Вашингтон пост»?
   КОЧУБЕЙ. Меня все равно уволили. Но позже, через два месяца. Если вам кажется, что это история веселая, вы можете ее опубликовать. Если она невеселая – я найду для вас другую.
   МОРФИН. Эта история не очень веселая в американском смысле, господин КОЧУБЕЙ. Но читателей моей газеты она заинтересует. Очень заинтересует. Я хочу ее публиковать.
   КОЧУБЕЙ. Публикуйте, Пол. Скоро увидимся.
   МОРФИН. Вы хотите читать ее перед публикацией?
   Пауза.
   Мы прощаемся?
   КОЧУБЕЙ. Да, нынче прощаемся. Очень сосет под ложечкой. Мне нужно срочно отдохнуть. Врачи грозят мне инсультом. Мой врач профессор Берешит. Слышали такого?
   МОРФИН. Я слышал это имя. Он должен быть знаменитый доктор в Москве. Так вам прислать текст последнего фрагмента?
   КОЧУБЕЙ. Не надо. Я не хочу исправлять последний фрагмент. Просто напишите все, что я вам сказал. И не пишите того, чего я не говорил. Очень просто.
   МОРФИН. Я вам очень благодарен, господин премьер. У нас выйдет если не текст десятилетия, то текст года 100 %. Сто процентов.
   КОЧУБЕЙ. Держите меня в курсе, Пол. Пришлите мне газету. Я хочу знать, когда оно выйдет.
   МОРФИН. Я обязательно пришлю, господин Кочубей.
   КОЧУБЕЙ. Обязательно. Обязательно!

XLIII

   Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ай-ай-ай-яй-ай… Как же это нехорошо получилось. Сообщает агентство «Рейтер». Или «Ройтер». Черт его разберет. Надо было лучше учить английский в институте. А не только шляться по бабам. Гоц! Еще раз: Гоц! Итак. Как сообщает это самое «Рейтер-Ройтер», сегодня в Москве, на Красной площади, на так называемом Лобном месте, которое в Средние века служило площадкой публичной казни русских диссидентов, был задержан нарушитель порядка. Одетый в тренировочный костюм «Гуччи», хулиган выкрикивал социальные протестные лозунги. Он кричал: покайтесь, так как нечто приблизилось. Неразборчиво. Нрзб. Что именно приблизилось – прояснить не удалось. Затем нарушитель стал читать отрывки, по-видимому, из исторического исследования о так называемом царе Ироде. Одном из правителей Иудеи во времена римского господства, скончавшемся в четвертом году до нашей эры. Нарушитель заявил, что не следует молиться за царя Ирода, не следует также заниматься паблик рилейшнз царя Ирода, работать спичрайтером царя Ирода и поставлять царю Ироду аналитические обзоры состояния экономики. Примерно через 7 минут после начала протестной акции нарушитель был задержан сотрудниками Особого отделения милиции кремлевского гарнизона. К значительному удивлению милиционеров, задержанным оказался известный либерал, экономист Игорь Кочубей, который в начале девяностых годов двадцатого века возглавлял правительство России и положил начало так называемым рыночным реформам. Источник «Рейтер-Ройтер» в правоохранительных органах не исключил, что господин Кочубей находился под воздействием алкоголя или наркотиков. Эксперты разделились в оценках эксцентричного поступка господина Кочубея. Политолог считает, что нарушитель на самом деле выступал в роли актуального художника, производя перформанс по заказу одной из ведущих московских арт-галерей. Бывший премьерминистр был доставлен в изолятор временного содержания Особого отделения, который располагается в Теремном дворце Московского Кремля. Подробности последуют.
   Пауза на выдохе.
   Никаких подробностей ни хуя не последует. Потому что мы уже за это забашляли. Боря согласился выделить трешку. Три миллиона. Американских долларов. Чтобы нигде никому ничего. Налом. Жадный-жадный, а тут не пожидился. Все-таки Игоряшка всегда умел быть паразитом. За семь минут развести Бориса на целую трешку! Нельзя, наверное, брать деньги у царя Ирода. Но если очень хочется, почему не. Так, кажется, говорила бабушка нашего профессора.
   Танцует пасодобль.
   Эх, разве вы не знаете, что царю Ироду даром не нужна ваша экономическая аналитика! Царю Ироду нужны только первичные данные. Самые изначальные. Дикие, как камни, и грубые, как веревки. Вы совершенно не знаете царя Ирода. А я-то его знаю. Нас свела любовь к танцу. Вот такому танцу. Пенному, как боги, и открытому, как огонь. Я заставлю стариков танцевать его на моей дискотеке. Я их уговорю. Покайтесь, ибо приблизилось время ночного мероприятия! О, царь Ирод!
   Утанцовывает.

XLIV

   Кочубей, Толь, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Игорь, ты можешь ответить только на один вопрос: зачем ты все это сделал?
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, я должен был поручить это охраннику? Или референту?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У тебя нет никаких референтов. Одна только секретарша, и ту мы оплачиваем.
   ТОЛЬ. Гоц! Не вмешивайся сейчас! Не мешай!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Можно, я вообще пока уйду. Посплетничаю с домработницей Светочкой. Или, как говорят в эпоху политкорректности, с экономкой Светочкой.
   С экономкой Светланой. Так, наверное, в эпоху политкорректности. А вы здесь пока…
   ТОЛЬ. Да. Пойди пока к домработнице. Сходи.
   Пауза.
   Гоцлибердан уходит сплетничать с домработницей/экономкой.
   Ты знаешь, Игорь, я уже не хочу ни о чем расспрашивать. Это унизительно как-то. Даже для меня. Хотя я толстокожий, ты знаешь.
   КОЧУБЕЙ. Да. Я и позвал тебя в свое время в правительство, потому что ты толстокожий.
   ТОЛЬ. Ты?
   КОЧУБЕЙ. Что я?
   ТОЛЬ. Ты позвал меня?
   КОЧУБЕЙ. Я позвал. Ты сам всегда так говорил.
   ТОЛЬ. Да, наверное, ты позвал.
   Самое начало капели.
   Я только хочу сказать тебе несколько вещей.
   КОЧУБЕЙ. Разве можно говорить вещи? Раньше мы могли говорить слова. Не вещи. Слова.
   ТОЛЬ. Я только хочу сказать тебе несколько вещей. Остров в Южной Атлантике за десять миллионов совершенно не годится. Мы проверяли. Инфраструктуры никакой. Почти никакой. Газа нет.
   КОЧУБЕЙ. Может, и прекрасно, что газа нет.
   ТОЛЬ. Трубы девятнадцатого века. Никто не станет жить с трубами девятнадцатого века.
   КОЧУБЕЙ. Если только оркестр. Нет такого оркестра, который не любит старые трубы. Помнишь «Скрипки Андалусии», бывший оркестр Дома культуры Капотни?
   ТОЛЬ. Паром не ходит. Давно отменен. В восемьдесят третьем году еще отменен. После Фолклендской войны.
   КОЧУБЕЙ. Ты помнишь это?
   ТОЛЬ. Что? Что – это?
   КОЧУБЕЙ. Фолклендскую войну. Тогда была у нас в Москве Олимпиада. Я собирал бутылки. Пустые бутылки из-под фанты и пепси. Сдавал их. И на вырученные копейки покупал журнал «Новое время». Там было все про Фолклендскую войну. Про Мальвинские острова.
   Мягкое дребезжание.
   Ты только подумай, Толь. Какое название – Мальвинские острова! Итальянская сказка! Почти Буратино. Я назвал бы мой остров Артемоном. Если б он уже не назывался островом Святого Плотника. Так красивей. Конечно.
   ТОЛЬ. Прости, Игорь. Прости еще раз. Но Фолклендская война была в 83-м году. Тогда у нас уже не было никакой Олимпиады. И ты не мог собирать бутылки в восьмидесятом. Ты работал в журнале «Коммунист». Редактором отдела экономики комсомола. Ты разве забыл?
   Пауза.
   А я – я жил в Ленинграде. На проспекте Энергетиков. И не думал ни про какую войну. Я волейболом тогда увлекался. Чуть не стал чемпионом района. Очень расстроился, что не стал.
   КОЧУБЕЙ. Но и в журнале «Коммунист» можно собирать бутылки.
   ТОЛЬ. И «Новое время» ты получал по подписке. Как редактор отдела. Разве нет?
   КОЧУБЕЙ. Может быть, ты и прав. Даже, скорее всего, ты прав, Толь. А что ты хотел мне сказать?
   ТОЛЬ. Я хотел сказать тебе, что совершенно не нужен, вовсе не нужен остров этого дурацкого плотника. Это хрен знает где и никаких условий для жизни. Есть предложение гораздо лучше. Качественно лучше. Сейчас продается прекрасный остров в Адриатике. Запад Черногории. Бывший отель. Шестьсот метров превосходного пляжа. Песок. Мелкий серый песок. Остров Святой Софии. Он раньше принадлежал мужу Софии Лорен. Лоренцо да Понте. Ты слыхал о таком?
   КОЧУБЕЙ. Лоренцо? Действительно Лоренцо?
   ТОЛЬ. Да. Бывший оперный дирижер. Потом женился на Софии Лорен. И умер от разрыва аорты. Но остров успел переименовать в честь жены. Ты запомнил Софию Лорен?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Я не запомнил Софию Лорен. Кто она?
   ТОЛЬ. Когда мы с тобой служили в правительстве, она приезжала на кинофестиваль. На наш, московский фестиваль. Она была председатель жюри. Мы ужинали с ней в испанском ресторане. В гостинице «Москва». Неужели ты не помнишь?
   КОЧУБЕЙ. Да, кажется, помню. Она жива еще?
   ТОЛЬ. Муж ее скончался от разрыва аорты. А она жива.
   КОЧУБЕЙ. И она живет там же, на этом острове?
   Хворост.
   ТОЛЬ. Какой-то странный вопрос ты задаешь, Игорь. Она продает остров. Верней, ее сыновья продают. И если мы покупаем – то есть, если ты покупаешь – то никакой Софии Лорен там не будет. Ее, в сущности, и сейчас там нет. Она живет где-то совсем в другом месте.
   КОЧУБЕЙ. Почему? Ей разве не нравится адриатический остров? А если ей не нравится, почему там должен жить я?
   ТОЛЬ. Ты не должен. Ты ничего не должен, Игорь. Елкипалки. Я же говорю тебе. Прекрасный остров. Пятизвездочный отель. Легко переоборудуется в семейный дом. Толстые стены красного камня. Кругом кондиционеры. Винные погреба. Пляж шестьсот метров. Парк три гектара. Гольф-поле на полторы лунки. И всего полтинник! Всего. Из твоей доли – из твоей доли у нас – мы заплатим хоть завтра. Ты переедешь туда и забудешь эти сумерки. Отдохнешь как следует. Придешь в себя. Станешь человеком.
   КОЧУБЕЙ. Кем?
   ТОЛЬ. Это главное, что я собирался тебе сказать. Если ты согласен, я завтра же даю команду на оформление. Через две недели.
   КОЧУБЕЙ. Когда?
   ТОЛЬ. Ну ладно, через пять недель у тебя будет свой остров в Адриатике. Гражданство черногорское делается за семь секунд. Я проверял. Ты даже не представляешь, какой там климат! Не зря София Лорен в свои семьдесят выглядит на пятьдесят.
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, так просто можно купить?
   ТОЛЬ. Проще некуда. Нужно только твое согласие. У тебя на наших общих офшорах скопилось триста восемьдесят. Остров стоит всего пятьдесят. Твоя отмашка – и все. Пять недель. И никакого Святого Плотника.
   КОЧУБЕЙ. А там есть хорошая спальня?
   ТОЛЬ. Где?
   КОЧУБЕЙ. На острове. Ты же рассказывал мне про остров!..
   ТОЛЬ. О, Господи… То есть я хотел сказать совсем наоборот. Там есть лучшая спальня Адриатики. Спальня самой Софи Лорен. Белая кровать под пальмовым балдахином. Я видел на фотографиях. В каталоге адриатических отелей. Сам видел. Еще прошлой весной. Когда мы с женой собирались. Но.
   КОЧУБЕЙ. Если бы здесь был Гоц, он рассказал бы, как Лоренцо трахал жену под пальмовым балдахином. Это, должно быть, очень красиво, правда?
   ТОЛЬ. Я попросил Гоца подождать. Он кокетничает с твоей домработницей.
   Негромкий смех невидимого существа.
   КОЧУБЕЙ. Я мог бы поехать на Адриатику. Тут ты прав.
   Но сначала мне нужно закончить мое главное дело.
   ТОЛЬ. Какое главное дело?
   КОЧУБЕЙ. Покаяние.
   Пауза.
   Разве я тебе не говорил?
   ТОЛЬ. В каком смысле покаяние?
   КОЧУБЕЙ. В том самом. Я должен довести это до конца.
   Я начал, но до конца далеко. Я должен покаяться.
   ТОЛЬ. За что ты должен покаяться, извини?
   КОЧУБЕЙ. За кого. Не за что. За кого. За нас за всех.
   ТОЛЬ. Знаешь, я не хочу вдаваться в подробности. Всей этой несусветной фигни вдаваться не хочу. Я только обязан сказать тебе, как друг и соратник многолетний, что покаяние – самое гнилое слово, какое только бывает. Ты можешь вспомнить, откуда оно появилось?
   КОЧУБЕЙ. Не могу. Уже не могу. Как будто ниоткуда появилось.
   ТОЛЬ. Откуда, откуда! От грузинского режиссера. Году в восемьдесят шестом. Или седьмом. Хрен его разберет. Самые сытые люди, которые сидели в особняках на берегу Куры. Сначала подарили нам Сталина, а потом пили вино немереными бочками в особняках. Они навязали нам это чертово покаяние. И все начали вопить: покаяние, покаяние!.. Так и развалили страну, черти. С покаянием с этим все и развалили.
   КОЧУБЕЙ. А разве это не мы страну развалили?
   ТОЛЬ. Нет. С чего ты взял, что мы?
   КОЧУБЕЙ. Мне так показалось.
   ТОЛЬ. Тебе ничего не должно казаться, Игорь. У тебя есть фактура. Все как было на самом деле. Мы сделали эту страну. С нуля. Из руин. Голод, гражданская война – помнишь? Мы все предотвратили. А потом построили страну. Нам никто и спасибо не сказал, а мы построили.
   Повышая интонацию.
   Но мы и не ждем никакого спасибо. Мы работали не за спасибо. Мы.
   КОЧУБЕЙ. Толенька, я так люблю слушать тебя. Особенном в этом пиджаке. Он молодит тебя лет на восемь. Честное слово. Именно эта кокосовая клетка. Очень молодит.
   ТОЛЬ. Это шотландский пиджак. Из чистого овечьего вымени. Нового урожая.
   Смотрят в разные стороны.
   Вот, ты знаешь, Игорь. Я вчера проезжал мимо консерватории. И что я увидел? Четыре «Майбаха» и два «Бентли». Ты можешь себе представить? Там вчера нищие старухи толпились. Меняли лишний билетик на пачку гречки. А сегодня – четыре «Майбаха» и два «Бентли».
   И туча охраны. С рациями. В ушах. Первый, первый, я прикрою.
   Вздох.
   Вот какую страну мы построили!
   КОЧУБЕЙ. И там не было ни одного «Роллс-Ройса»?
   ТОЛЬ. Чего?
   КОЧУБЕЙ. Ни одного «Роллс-Ройса». Это мой любимый дизайн. Я очень люблю «Роллс-Ройс Фантом». С квадратной мордой. Маленькими круглыми глазками. И дверьми, которые открываются наоборот. От конца к началу. А не от начала – к концу. Больше я любил только хурму из сада отца. Сорок лет назад. Ташкент. Или больше.
   ТОЛЬ. Ты пытаешься шутить, Игорь?
   КОЧУБЕЙ. Нет. Уже не пытаюсь. Я делаю покаяние. Я хочу его сделать.
   ТОЛЬ. Прекращай этот бардак. У меня не так много времени. Пусть Маша позвонит мне сегодня, и мы срочно займемся Адриатикой.
   КОЧУБЕЙ. Ты сердишься на меня, Боренька?
   ТОЛЬ. Я не могу на тебя сердиться. Не имею права. Ты всех нас привел к власти. Всех сделал людьми, в конце концов. Но я больше не могу сдерживать эту ситуацию. Меня уже все спрашивают. Меня президент спрашивает: а что, Корпорация вечной жизни финансирует эти Кочубеевы эстакады?
   КОЧУБЕЙ. Что финансирует?
   ТОЛЬ. Эстакады. Я что-то не так сказал?
   КОЧУБЕЙ. Я вроде никаких эстакад не строил. Надо посмотреть в словаре. Зачем мне эстакады?
   ТОЛЬ. Я могу в чем-то ошибаться, но слова президента я всегда передаю точно. Ты знаешь. Я не какой-нибудь легкомысленный аспирант.
   КОЧУБЕЙ. Аспирант Школы Тициана.
   ТОЛЬ. Кого? О ком ты сейчас сказал?
   КОЧУБЕЙ. Если ты не очень сердишься на меня, то послушай. Я тут дал интервью немцам. «Зюддойче Цайтунг». Нет. По-другому. Да. Точно. «Зюддойче Цайтунг». Я сказал им, что вся твоя приватизация была коррупционная.
   Вот так и сказал. Что раздали собственность своим людям бесплатно. А толку потом – ноль.
   ТОЛЬ. Ну что ж. А ты сказал им, что подо всей приватизацией стоит твоя подпись? Что я все делал по твоим постановлениям? По распоряжениям председателя правительства Игоря Тамерланыча Кочубея, елки-палки?
   КОЧУБЕЙ. Я сказал, что первые полгода я все подписывал. Ты говорил мне, что это нужно для борьбы с коммунизмом. А потом я ушел. А еще потом, много лет спустя, я понял, что ты нас всех обманул. Что для борьбы с коммунизмом это было вовсе не нужно.
   Кашель или что-то подобное.
   Но я очень вежливо сказал, Боренька. Ничего личного. Там только один раз упомянул твое имя, и – строго вскользь. Исключительно вскользь.
   ТОЛЬ. Ты прекрасно знаешь, что это и было нужно для борьбы с коммунизмом. Чтобы когда коммунисты снова придут, никакой собственности у государства уже не осталось. Я никогда не думал, что Игорь Кочубей превратится в жалкого паяца. Что наш пророк станет каким-то юродивым.
   КОЧУБЕЙ. Ты думаешь, Боря, между юродивым и пророком есть разница?
   ТОЛЬ. Я не знаю. И знать не хочу. Прощайте, Игорь Тамерланович. Со своим покаянием разгребайтесь сами.
   Удары.
   И не звоните мне больше. Если что надо – скажете Маше. Марии Игнатьевне скажете. Она у меня попросит.
   Уходит.
   Возвращается.
   А все-таки, Игорь, бамбук расцвел у меня. Все говорили, что не расцветет. А у меня – расцвел.
   КОЧУБЕЙ. Где бамбук?
   ТОЛЬ. На кладбище. В деревне Абрамцево-Лонское. Наро-Фоминского района. Московской области.
   В луче света.
   Мои ученые давно еще сказали – если посеять сортовой бамбук на кладбище, где лежат только убитые священники, то на третий год он заколосится и расцветет. Мы нашли такое кладбище. Много миллионов истратили только на поиски. И посадили бамбук. И никто не верил. А он расцвел. И заколосился. Сначала заколосился, потом – расцвел. Вот так вот, Игорь Тамерланович. Будьте здоровы и счастливы.
   Уходит совсем.
   Вместо него – Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну что, ни о чем не договорились? Я так и думал.
   КОЧУБЕЙ. А вот Боря сказал, ему думать вообще неинтересно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не клевещи на Борю, Игоряша. Он так не говорил. Он так говорить не умеет. Ты, стало быть, собрался за всех покаяться?
   КОЧУБЕЙ. Как ты угадал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мне сказала твоя домработница. Светочка. То есть, прости, экономка. Смазливая телочка. Жалко, у нее шофер-алкоголик и сын-неврастеник. Я такого не люблю. Да и жопа с излишествами, по правде сказать.
   КОЧУБЕЙ. Разве она что-то знает?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно. Все знают. Ты всегда слишком любил саморекламу, чтобы уметь скрывать. Вот ты теперь, стало быть, хочешь покаяться. Как христианин, понимаешь. Это тебя сучий потрох Сирин развел. А какой же ты христианин, если ты и Библии не читал? Не читал ведь? Признайся!
   КОЧУБЕЙ. Не читал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. О-о-о… Нэ чытал! А я вот читал. Досконально читал. И не в лоховском переводе, как поп якутский, а на самом что ни на есть иврите читал.
   КОЧУБЕЙ. Как же ты это мог Библию на иврите читать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Очень просто, блядь. На курсах Геры Фишбрухта. Одна тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Зима. Зима у нас вечно. Метро «Водный стадион». Улица Авангардная. Я тогда в Израиль отваливать собирался. Спал и видел этот Израиль. Отец путеводитель польский достал – по святым местам. Так я с этим путеводителем чуть ли не трахался. Все знал. Храм Гроба Господня, Назарет, Кана Галилейская. Вода – в вино. Гора блаженств, еби ее в душу. А Гера, сученыш, по десятке за урок брал. У нас была группа. Пять человек. По полтиннику в неделю с нас только сшибал. А таких групп у него было штуки четыре. Двести рублей в неделю безо всяких налогов. Гера Фишбрухт. Как сыр в некошерном масле, уебок, катался. Он и заставлял нас куски из Библии заучивать. Адонай натан, адонай, блядь, лаках. И все под статьей ходили, между прочим! Пока ты в правдинской столовой диетическим кефирчиком баловался. Зашел бы случайно мент на Авангардную – и три года колониипоселения. И вся молодая жизнь насмарку, облезлому псу под хвост.
   КОЧУБЕЙ. Я первый раз слышу, что ты хотел уезжать в Израиль.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не срослось. Хотел. Но тут маза подвернулась – стать секретарем комитета комсомола экономфака. Так и пошло.
   КОЧУБЕЙ. Пошло. Точно. Ты пришел к нам в лабораторию из комитета комсомола.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да. И стал твоим денщиком. Выносил восемь лет твои помои. Помнишь, как тебе тощая аспиранточка из тринадцатого отдела понравилась, так ты нажрался вермута и заблевал диван у профэссора? И я тогда срочно бегал, чтобы до утра диван заменить. Этот ебаный диван искал по всей Москве, потом грузчиков. Пьяных грузчиков. Потому что трезвых грузчиков тогда не существовало в природе. Помнишь?
   КОЧУБЕЙ. Что я должен помнить, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все. Ты все должен помнить. Ты наш бог-отец. А бог-отец не может ничего забывать. Если бог-отец что-то забудет, на кого же тогда надеяться?
   Помнишь, как я тебе гондоны покупал для южных командировок?
   КОЧУБЕЙ. Как ты сказал это слово?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Гон-до-ны! Второе о. А не а, как думают некоторые. Я русскую письменность знаю хорошо. Помнишь твой первый визит в Молдавию. Кишинев. Коньяк. И телки. Много телок. Ты еще очень переживал, как там жена твоя мерзнет на совминовской даче. А я пока гондонами занимался. Я-то знал – триста грамм, и ты уже не откажешься.
   КОЧУБЕЙ. Чего триста грамм?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все равно чего. Ну, коньяка молдавского, например. Пойло жуткое. Но на потенцию влияет положительно. Особенно, если с похмелья. Молдаване тогда расстарались. Был декабрь, помнишь? Советский Союз уже распустили. Но окончательно еще ничего не поняли.
   КОЧУБЕЙ. Не поняли?
   ГОЦЛИБЕРДАН. А помнишь, как мы с тобой Онкоцентр отключали? Забыл?
   КОЧУБЕЙ. Мы с тобой ничего такого не отключали. Это точно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Точно? Точно! Я тебе расскажу заново. Чтобы ты записал на память, в случае чего. Ноябрь девяносто второго. Ельцин тебя на хуй вытащил на какое-то заседалово с врачами. Академия медицинских наук или такая же другая хуйня. И там врачи тебя замочили. А особенно старался академик Кадышев, директор Онкоцентра. Он просто вопил, что правительство Кочубея, блядский ужас, всю медицину развалило, и нам теперь сто лет не подняться.
   КОЧУБЕЙ. Я не хотел, чтобы мы поднимались сто лет. Я думал совсем о другом.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Когда Кадышев выступал, Ельцин ухмыльнулся. Он услышал этого мудака. А ты – ты увидел, как он услышал. И когда мы вернулись, ты велел мне срочно связаться со всеми службами и проверить, сколько Онкоцентр должен. По налогам, за тепло, за газ и все прочее. И если есть просроченные долги – от всего отключать на хуй. И счета – арестовать до единого. Помнишь?
   Молчание.
   Ты это помнишь. Я позвонил. Конечно, у Онкоцентра было дохуища долгов. Просто до большой мохнатой пизды. И я связался с Мосгазом. И с Мосэнерго. И тут же стали все отключать. И свет, и газ. Там шли три операции. И прямо во время операций – хуяк, и нет больше никакого света. Только тьма египетская. Где плач и скрежет зубов. Хотя ты ж Библию не читал. И помчались арестовывать счета. Тем же вечером. Нельзя было медлить. Я старался. Я должен был выполнять твои указания. Волю верховного главнокомандующего русского либерализма. Спасшего страну от голода и гражданской войны. Я был простой ординарец. Петька. А ты – Василий Иваныч и Фурманов в одном лице. Я счастлив был отключить Онкоцентр на хуй. Ибо тот, кто злокачественно страдает, должен уйти. Уйти навсегда. Не цепляться за поручни на скользком мосту истории. Правильно?
   Молчание.
   А ты помнишь, что было потом? Помнишь?
   Молчание.
   Там, в Онкоцентре лежала жена какого-то гэбэшного генерала. Нет, не какого-то. А очень большого генерала. Генерал-полковника, который охранял тещу Ельцина. И тестя его охранял. И еще любимую любовницу на Чистых прудах. Помнишь? Генерал дозвонился Ельцину и пожаловался: мол, все от рака груди и так помираем, а нам еще свет вырубают. И Ельцин тебя с постели поднял. В полпервого ночи. Помнишь?
   КОЧУБЕЙ. Я еще не спал. И не ложился даже. Я только что распечатал бутылку «Наири». С черной этикеткой. Мне друг-премьер прислал из Еревана.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот видишь – из Еревана! Да ты дергался, как паяц на ниточках. Ельцин тебе – какого хуя, блядь, отключили главное лечебное учреждение? А ты ему, голосочком молоденькой козочки, – не могу знать, Борис Николаич, сейчас же все исправим.
   КОЧУБЕЙ. Как же ты это рассказываешь?! Ты не слышал этого разговора. Ты не мог его слышать.
   Гоцлибердан. В прямом эфире – не слышал. А в записи – очень даже слышал. Ты думаешь, этого разговора уже не существует?! Дудки, блядь. Разговоры не исчезают. Они все в базе данных. В базе данных у Господа нашего, как сказал бы аферист Сирин, Царствие ему небесное.
   Пауза.
   Кто-то поет.
   КОЧУБЕЙ. Но я…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что ты? Ты позвонил мне. И велел срочно прибыть к тебе на дачу. А я жил-то тогда – в городе. На проспекте Ебаных Ударников. В двушке обычной. И машины у меня своей не было. А казенную ты прислать не догадался, товарищ фельдмаршал. И я перся ночью на такси, да на каком такси – на стремном частнике, азере бородатом, на раздолбанной «шестерке», за тыщу рублей в один конец. Помнишь, какая была инфляция.
   КОЧУБЕЙ. Помню. Мы ее победили. Кажется.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я выгрузился тогда у ворот твой дачи. И в дикий колотун, минус двадцать три или двадцать четыре, твоя охрана меня минут десять за воротами держала. Что надо, блядь, проверить, ждет Игорь Тамерланыч гостей в такое время суток или не ждет. Там в лесу волки выли, а им бы все проверять. Чтоб чужой человек, не дай Бог, в лицо самому Игорь Тамерланычу больным воздухом не надышал.
   КОЧУБЕЙ. Охрана мне не подчинялась. У них свои порядки, ты же знаешь.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А потом – ты пытался орать на меня. Дескать, зачем отключили свет, гребаные распиздяи, я, мол, так не приказывал, я просил только долги проверить, и то чтоб не больно. И я мог сказать тебе, что ты брешешь, паскуда, я же все отработал, как ты сказал, а ты обоссался перед Ельциным – и теперь. Но я ничего такого не сделал. Я стоял навытяжку, по стойке «смирно». Во фрунт, можно сказать, стоял. Потому что знал: мы делаем одно великое дело. Дело русского либерализма. И вождь этого дела – ты. Других нет. И не будет, ибо невозможно. Значит, если прикажешь тебе хуй сосать – буду сосать. Не причмокивая.
   КОЧУБЕЙ. Как ты грубо говоришь, Гоц. Я не должен выслушивать такие грубости.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Разве это грубо? Грубо будет на Страшном суде. Когда подойдет к тебе какой-нибудь апостол Петр и ткнет твою пастозную рожу в блевотину на профессорском диване. И скажет: что за сукаблянах ты в кабинете профессора наблевал, скотина? Знаешь, кто такой апостол Петр? Тебе твой Сирин успел рассказать? Мордатый такой, как Ельцин, только с бородой. И вечно со связкой ключей от амбарных замков.
   КОЧУБЕЙ. Гоц. Пожалуйста, Гоц. Я не переношу таких разговоров.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты очень нежный, я знаю. Не больше двух бутылок виски в одни руки. На пять часов линейной дистанции. Москва, Дублин, далее навсегда. «Улисса» – то осилил ты, наконец?
   Выстрел.
   Никаким не покаянием ты занимаешься, христианнейший ты мой. А пиаром. Знаешь, что такое пиар? Тоже на пэ, но совсем другое слово. Ты всю жизнь обожал пиар. А тут тебя забывать начали, вот ты и решил. 27 реформаторских ошибок, ебаный в рот. Ты и остров этот гребаного плотника купить решил, чтобы стать как Наполеон. Такой Наполеон lights, понимаешь. И чтобы все журналисты говорили: вот, удалился в изгнание император либеральных реформ, создатель русской демократии. Нам всем обещает полмира, а только Россию – себе.
   КОЧУБЕЙ. Я хотел купить остров, потому что он – далеко.
   И туда очень трудно доехать. Просто так доехать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Или мы не помним, отчего ты в премьеры так рвался?
   КОЧУБЕЙ. Помним. Я рвался в премьеры, чтобы удержать жену.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ну и как – удержал?
   КОЧУБЕЙ. Что ты имеешь в виду?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я ничего не имею в виду. Я тебя прямым текстом спрашиваю – ты жену удержал, мудила?
   Вглядываются.
   И еще одним словом на пэ ты занимаешься, Игоряша. Нет, не то, что ты подумал. Гораздо интеллигентнее. Предательство. Тоже на пэ. Предаешь людей, которые пятнадцать лет с тобой носились как с писаной торбой. Нет. Двадцать лет. Двадцать пять лет носились! С первых дней нашей преговеннейшей лаборатории. Тебя бы в болоте давно утопить, так нет – машины, охраны, конференции, офшорные кубышки. Чтобы ноги не замерзли у нашего бога-отца, чтобы лысина не запотела. Шелковым платочком сопельки подберем.
   Яростно.
   И что нам за это? Говно, которое ты рассказываешь в «Нью-Йорк таймс»? Ты – на Святого Плотника, а мы – в наше русское говно?
   КОЧУБЕЙ. Ты и правда думаешь, что я предаю вас?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, блядь, ты щедро благодаришь нас за долгие годы любви и заботы. А ты вообще для кого стараешься? Ты перед этим быдлом выслужиться хочешь?
   КОЧУБЕЙ. Перед каким быдлом, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Перед народом русским, богоносцем, еби его в душу мать. Ты народу хочешь сказать, что ты весь из себя покаянный, а мы из ослиной мочи придуманы?
   Затмение.
   Так знай же: народу ты со своим покаянием абсолютно по хую. Ты к ним будешь свои розовые губки в трубочку тянуть, а они – отрыгнут тебе в лаборантское твое лицо рябину на коньяке, и только перевернутся на другой бок. Ты знаешь, когда этот народ бывает счастлив? Когда у него хуй в жопе. Чей-то чужой стальной хуй. По самое не балуйся. И главное – никогда этот хуй из жопы не вынимать. Чтобы быдло это наглость не потеряло. А таких, как ты, оно миллиард переварило, и еще полтора переварит.
   КОЧУБЕЙ. Гоц! Ты неправ, ты совершенно неправ, но я сейчас не могу тебе ответить. Берешит говорит, у меня предынсультное состояние.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Врешь, как всегда. Набиваешься на жалость. Берешит говорит, есть угроза инсульта, если не сменишь образ жизни. За два месяца не сменишь. А предынсультного состояния нет никакого. Это ты щас придумал, чтобы я над тобой сжалился. Я ж тебя знаю. Двадцать пять лет знаю, Игоряша.
   Обнимает Кочубея.
   И я сжалюсь, сжалюсь над тобой. Ведь ты мой друг, мой светоч, мой учитель. 25 лет! Наша дружба стара, как русский либерализм. Если б не ты, я уехал бы в Израиль, и стал бы водителем грузовика, и меня убило арабской пулей. Или палестинские мальчишки камнями бы закидали. На базаре в солнечный день. А так я – уважаемый человек. Здесь, в России. Не такой уважаемый, как ты, но все-таки. И когда все ебнется – а ебнется все обязательно – для меня останется место. Место диджея в доме для престарелых. И все это благодаря тебе, Игорюня. Если бы не ты, никогда в богадельнях не устраивали бы дискотек.
   Целует Кочубея в губы.
   Ты – мой самый любимый, гигант и гений. Только не надо никакого покаяния. Я прошу, я умоляю тебя. Всей силой моей любви. Никто не любил тебя эти двадцать пять лет так, как я. А покаяние – это блажь, минутная слабость. Это все из страха перед инсультом. Помнишь, ты мне говорил еще в комнате отдыха, там, в правительстве – вот, разобьет меня инсульт, и кому буду нужен? Ни слова, ни строчки.
   КОЧУБЕЙ. Вот, разобьет меня инсульт, и кому буду нужен? Ни слова, ни строчки.
   ТОЛЬ. Адриатика вылечит тебя. Тебе же всегда она нравилась. Адриатика. Помнишь саммит на Корфу? Прозрачноголубая вода, и ты, такой весь внезапно повзрослевший, в молочно-кремовом – от Кардена. На верхней палубе яхты греческого премьера.
   Пауза.
   КОЧУБЕЙ. Какое это страшное место!
   ГОЦЛИБЕРДАН. А?
   КОЧУБЕЙ. Какое это страшное место!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты про Россию, надеюсь? Ничего такого уж страшного. Да, страшновато. Но не совсем страшно. С нормальными деньгами протянуть можно.
   Пауза.
   Или ты про свою деревню Большие Сумерки?
   КОЧУБЕЙ. От инсульта надо скрываться далеко. Это я правда знаю.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вот и славненько. Если ты хочешь полететь в Гондурас, к убитому архиепископу Марадьяге, мы можем попросить у Борьки космический корабль. Звездолет, еб твою мать. С проверенным экипажем. Хочешь, мы попросим?
   КОЧУБЕЙ. Попросим? Зачем?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не хочешь – не попросим. Мне пора, Игорюня. Время. Дела. У меня же нет славы гения, чтобы хуячить весь день на диване. Будь умницей. Не совершай лишнего. Ты все равно не умеешь. Ты же вот хотел приют собачий в Серебряном Бору сварганить?
   КОЧУБЕЙ. Хотел.
   ГОЦЛИБЕРДАН. и что же – ни тпру ни ну?
   Потому что ты не умеешь. Не надо тебе и пробовать. Если хочешь, купим тебе целые Фолклендские острова и свезем туда всех бездомных собак. Со всей Вселенной. Сто миллионов собак. Нет. Сто миллиардов собак. Боря оплатит. Я знаю, как его хорошо попросить.
   КОЧУБЕЙ. Мальвинские острова? Не шути над ними, Гоц. Пожалуйста.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Над собаками? Их отстреливать надо, а не вышучивать. Андрюшка Полевой был двадцать семь раз прав. Я не знаю, зачем ты его заложил. Ему теперь визу в Америку, говорят, не дают. А с другой стороны – на хуя Андрюшке в Америку! Что там Америка у него не видела.
   Поднимается во весь рост.
   Здоровеньки булы, господин основатель! Не забывайте меня. Я скоро вернусь.
   Уходит.
   Возвращается.
   Да, Игорь. Я совсем забыл напомнить. В Онкоцентре тогда человек двадцать сдохло. Три – в операционных, и еще типа семнадцать – в реанимации. Из-за отключения света. Я еще бабло возил, чтоб они не кипежевали. Ну, не они, а родственники, конечно. Мертвецы-то не кипежуют. Помощник премьера самолично бабло развозил. Совковым объедкам всяким. Маршальским детям на Толстого и цековским внукам на Грановского. Всем развез. Все успокоились.
   Пауза.
   Хотя двадцать человек – это разве много? Двадцать человек ежедневно умирают в Нижнем Нечерноземье от автомобильных катастроф. Ежедневно. И никто никогда больше не знает про эти 20 человек. И никаких денег им не развозит. И в газетах не пишут. В Интернете не сообщают. И Ельцин никому не звонит. Даже мертвый Ельцин никому не звонит. А тут – всего лишь 20 человек во имя вождя либеральных реформ. Какая, в сущности, хуйня!
   Пауза.
   Держись, Игорь. Да хранит тебя Господь от этих глубин!
   Окончательно.

XLV

Кочубей.
КОЧУБЕЙ. Ноэми! Ноэми, это ты? Привет, моя дорогая. Как ты? Да, я тоже ничего. Скоро уезжаем. Да, надолго. На остров. Юг Атлантики. Атлантический океан. Слышала такой? Как? Все вместе. Мы с женой и ты. Втроем? Разве ты не хочешь на юг Атлантического океана. Там такой отдых. Такие массажи. Фитнес. Как ты любишь. Я книжку «Улисс» дочитал. Буду тебе пересказывать. На ночь почитаю. Жена? Какая жена? Моя жена. Она не против. Она даже за. Она давно хотела уехать из Москвы. С папой? Зачем тебе с папой? Разве я тебе не вместо папы? Да, неудобно. Я согласен. Посоветуйся, конечно. Там очень хороший климат. Погода, то есть, хорошая. Лучше, чем в Гондурасе. Одни только птицы, яркие, как канарейки. И еще цветы невероятные. Название какое-то длинное, на «а». Я вроде забыл сейчас. Но в Интернете обязательно посмотрю. Недели через две. Три. Ты успеешь посоветоваться. Обязательно успеешь. Но я не про то. Там мне машину подарили. На 55 лет. В прошлом году. На юбилей. Министерство экономики подарило. Точно помню, как называется: «Астон Мартин Рапид». Что? Не спортивная? А какая? Как? «Грантуризмо»? Ого-го, какие слова ты знаешь. Даже в книжке «Улисс» их нет. Так вот. Я хотел тебе ее подарить. Мне-то не нужно – я машину-то не вожу. Новая. Конечно. Новая. Ненадеванная, так сказать. Пробег – ноль. Так, кажется, правильно говорить. Нет, ну что ты! В теплом гараже стояла. Там у меня, дома, на подземной стоянке. На Малой Потемкинской. На ходу полностью. Видишь, как ты умеешь задавать правильные вопросы. Это очень пригодится у нас на острове. В Южной Атлантике. «Грантуризмо»! Кто бы мог подумать! К тебе подъедет мой помощник. Антон Хлебородов. Молодой, приличный парень такой. Из Школы Тициана. Художник. Он оформит доверенность. И машину тоже передаст. Он аккуратно водит. Не поцарапает. Убили? Кого убили? Да нет, вроде. Все живы. Живы будем – не помрем, как говорится. Я дам Антону твой телефон. Думай об острове, пожалуйста. Думай побыстрее. Без твоих танцев я там умру от тоски. Нет, просто заболею сначала. От тоски. Умру – потом. «Астон Мартин Рапид». Да, как раз «Рапид». Прощай, мое солнышко. Нет, я хотел сказать – до свиданья. До свиданья, мое солнышко. Скоро увидимся. Скоро увидимся. Еще до заката. Может быть. Как скажешь. Завтра. Я позвоню.

XLVI

   Толь, Дедушкин, Гоцлибердан.
   ТОЛЬ. Начинай, Гоц. Время ограниченно.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Время ограничено только вечностью, друзья мои.
   ТОПЬ. Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ладно, ладно, сразу быка за рога. Нам стало достоверно известно, в чем причина проблем Игоря Тамерланыча Кочубея. Проблем, которые мы все вынуждены в последнее время с глубоким прискорбием наблюдать.
   ДЕДУШКИН. И в чем же?
   ТОЛЬ. Да, в чем же?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь Тамерланыч попал в героиновую зависимость.
   ДЕДУШКИН. Простите, Гоценька, это наркотики? Я не очень разбираюсь.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, именно так. Премьер-министр Кочубей увлекся наркотиками героиновой группы. И не по своей воле увлекся, как уже очевидно.
   ДЕДУШКИН. А по чьей же? По чьей же?
   ТОЛЬ. Да, по чьей же?
   ГОЦЛИБЕРДАН. По воле группы бывших и нынешних сотрудников КГБ, взявших в его плотное кольцо.
   ДЕДУШКИН. КГБ? Да что вы говорите?
   ТОЛЬ. КГБ? Ты уверен, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не я уверен. Мы все уверены. Потому что это непреложный факт. Библейский факт, можно сказать.
   ТОЛЬ. Ты сказал лишнее слово, Гоц.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я больше не буду, Борис Алексеевич.
   ДЕДУШКИН. А откуда пришли эти работники КГБ?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Они никуда и не уходили. Следили за Игорем все эти годы. И когда поняли, что он скучает, и тоскует, и может быть, даже ностальгирует по дням своей великой власти над одной восьмой частью суши, взяли его в оборот.
   Очень маленькая пауза.
   Подсадили на героин. Как мальчишку!..
   ДЕДУШКИН. Страшные вещи вы говорите, Гоценька. Правильно я делал, что никогда с этими кагэбэшниками не связывался. Я помню, когда я еще ездил на аспирантскую практику в Энгельс, лето было очень жаркое…
   ТОЛЬ. А зачем бывшие и нынешние сотрудники КГБ так поступили, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Разумеется, чтобы манипулировать Игорем Кочубеем и управлять им. Подталкивать его на вопиющие высказывания и непредсказуемые поступки.
   ТОЛЬ. Им это удалось?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Им это почти удалось. Игорь Тамерланович, которого мы все считали, и все еще считаем, и вполне справедливо считаем, и полностью справедливо считаем подлинным богом русского либерализма, стал забываться и заговариваться. Он попытался публично осудить наше общее прошлое и сказал обо всех присутствующих немало обидных, причем – подчеркиваю! – необоснованно обидных слов.
   ДЕДУШКИН. И обо мне он тоже что-то сказал?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Конечно. В интервью новозеландскому радио «Голос Пастора» он назвал профессора Дедушкина старым мелочным жуликом. Правда, тут же поправился и назвал профессора мелочным жуликом солидного возраста.
   ДЕДУШКИН. Игорь Тамерланч такое сказал?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы не слушаете радио «Голос Пастора», профессор?
   ДЕДУШКИН. Признаться, я свой радиоприемник хороший, за двадцать тысяч долларов, который мне кабардинские товарищи подарили, Танечке отдал. Дочке моей отдал. Ей нужнее. Она слушает ценовые прогнозы. Цены на медь там, на алюминий. Она же работает на кафедре случайных цен, вы знаете, ребята. А в машине водитель всегда музыку включает. «Европу Плюс» или там что-то еще. А мне неудобно просить его переключить. Он молодой, у него вся жизнь впереди. А мне-то что…
   ГОЦЛИБЕРДАН. То есть вы никогда не просили вашего водителя включить вам новозеландское радио «Голос Пастора»?
   ДЕДУШКИН. Никогда, Гоценька. Совсем никогда.
   ТОЛЬ. Ладно. Что дальше?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Эти сотрудники КГБ, движимые стремлением отомстить всем либералам и уничтожить либеральное движение в России, подослали к Игорю двух агентов. Первым был псевдосвященник Гавриил Сирин. Вторым – национал-большевик, люмпен Антон Хлебородов. Оба передавали Игорю средства героиновой группы и помогали делать инъекции.
   ДЕДУШКИН. Как это чудовищно!
   ТОЛЬ. Дальше!
   ГОЦЛИБЕРДАН. По мере времени обоих агентов убрали. У кагэбэшников принято убирать агентов, когда они перестают быть нужными.
   ДЕДУШКИН. Как это правильно, мальчики, что мы с вами так никогда и не стали агентами КГБ!
   ТОЛЬ. И теперь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. И теперь они шантажируют Игоря. Они говорят, что больше не дадут ему ни одной дозы наркотика, если он не осуществит покаяние. Полное и безоговорочное покаяние.
   ДЕДУШКИН. О чем покаяние, Гоценька?
   ТОЛЬ. В чем покаяние, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Дорогие коллеги, во всем. Во всем, что мы делали и делаем под руководством Игоря Кочубея.
   Страшный кашель.
   ТОЛЬ. И что Игорь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У Игоря осталось два выхода. Первый – пойти на условия кагэбэшников и покаяться. Но Игорь – мужественный человек. Мы все его давно знаем. Он умеет быть смелым до потери инстинкта самосохранения. Он не хочет каяться.
   ДЕДУШКИН. Что же он будет делать? Кагэбэшники же убьют его. Я их знаю. Точнее, знал когда-то по старой работе. Они уничтожат его. Они ужасные люди.
   ТОЛЬ. Что же будет делать Игорь?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорь приготовил ампулу с ядом. Абсолютно современный яд, разработанный учеными нашей Корпорации. Лабораторией счастливой старости. Действует за несколько часов. Шесть часов или семь, точнее забыл. Вызывает отек легкого. Смерть – и никаких внешних признаков отравления. Вскрытие покажет, что Игорь скоропостижно скончался от отека легкого.
   ТОЛЬ. Ты хочешь сказать, Гоц, что Игорь готов покончить с собой?
   Легкая пауза.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Видите ли, коллеги. Игорь не просто готов. Вы же знаете его твердый, непреклонный характер. Мы все знаем его твердый, непреклонный характер. Не случайно этот человек спас страну от голода и гражданской войны. Точнее, мы все под его руководством спасли страну от голода и гражданской войны. Если на четвертый день, отсчитывая от нынешнего, Игорь не получит от кагэбэшников очередную дозу препаратов героиновой группы, он примет яд. Ничего иного. Простите меня.
   ДЕДУШКИН. Мальчики, какой ужас! Я такого ужаса со сталинских времен не слыхивал. Если вы мне позволите, я не буду рассказывать ни Танечке, ни Алисочке, внучке моей. И супруге ничего говорить не стану. Они сентиментальные женщины, они не сразу переживут.
   ТОЛЬ. Скажи, Гоц. Всему, что ты рассказал, есть документальное подтверждение?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Безусловно. Двадцать семь часов аудиои видеозаписей.
   ТОЛЬ. Законным ли путем получены эти записи?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Несомненно. Только законным путем. На основании решения местечкового военного суда гуманитарного округа Большие Сумерки.
   Разглядывают.
   ТОЛЬ. Прежде всего. Я хочу сказать, прежде, чем перейти к конкретике, мы должны ответить на главный принципиальный вопрос.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я согласен, Борис Алексеевич. Мне представляется, вы должны его сформулировать.
   ДЕДУШКИН. Я припоминаю нашу лабораторию. Марксистско-ленинскую, середина восьмидесятых. Как в тумане все. В бумаге из-под любительской колбасы. С такими пятнами жирными, помните. Меня все жена бранила, что я пальцами от колбасы брал академические записки. Боренька блестяще умел формулировать вопросы. Превосходно умел. Игорь все больше отвечал, а вот Боря, Боря – вопросы!..
   ТОЛЬ. Спасибо, коллеги. Вопрос стоит так: готовы ли мы вмешаться в жизнь и судьбу нашего товарища в этот критический момент?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Действительно. Не ответив на этот вопрос, мы не можем двигаться дальше.
   ТОЛЬ. Что ты думаешь, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я думаю, история, характер и природа наших отношений с Игорем исключают возможность, чтобы мы не вмешались в его жизнь и судьбу в этот критический момент.
   ТОЛЬ. Я тоже так думаю. Считайте, друзья, что я уже дал ответ.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Теперь вы, профессор.
   ДЕДУШКИН. Что-что?
   ТОЛЬ. Нам хотелось бы услышать вашу точку зрения, профессор. Что вы думаете по главному принципиальному вопросу?
   ДЕДУШКИН. Вы же знаете, друзья мои. Я гуманитарий. Стопроцентный советский гуманитарий. Мне сложно отвечать на такие вопросы.
   ТОЛЬ. Но это уже вопрос сугубо гуманитарный. Не так ли, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Сугубо гуманитарный. И даже сугубо советский. Кафедра социалистической морали. Третий курс. Второй семестр?
   ДЕДУШКИН. Что я должен ответить, мои дорогие?
   ТОЛЬ. «Должны» – это не очень правильное слово.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Модальность неправильная.
   ТОЛЬ. Мы хотели бы, чтобы вы дали нам ответ на главный принципиальный вопрос.
   ДЕДУШКИН. А разве вы, Боренька, уже не ответили на него?
   ТОЛЬ. Я ответил.
   ГОЦЛИБЕРДАН. И я ответил.
   ТОЛЬ. Мы с Гоцем ответили. Теперь нам важен ваш ответ. Дедушкин. Мой ответ?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ваша точка зрения, профессор. Вы же наш учитель. Наша теоретическая опора. Куда же мы без вас.
   ДЕДУШКИН. Бог с вами, ребята, какая я опора? У вас давно совсем другие опоры, гораздо прочнее, чем старый Дедушкин.
   ТОЛЬ. Евгений Волкович! У вас есть позиция по данному вопросу?
   ДЕДУШКИН. Простите, Боренька, по какому вопросу? ТОЛЬ. Ну, по этому. По главному. Ты помнишь, Гоц, как он формулируется? Он длинный довольно, этот вопрос.
   ДЕДУШКИН. Вот видите! С моей память уже не до длинных вопросов. Пока отвечаешь на первую половину, забываешь вторую.
   Глядят вверх.
   Или наоборот. Пока смотришь на вторую, забываешь первую.
   Пауза.
   ТОЛЬ. Ты можешь повторить вопрос, Гоц?
   ДЕДУШКИН. Для профессора?
   ТОЛЬ. Конечно. Для профессора.
   ДЕДУШКИН. Я и вправду не расслышал вопрос, ребята. Старые уши. Барабанные перепонки уже негибкие. Когда-то бабушка моя, со Среднего Поволжья, ничего почти не слышала. Я хотел ее спросить, где в буфете ежевиковое варенье, так по пять раз спрашивать приходилось. А теперь вот сам.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ежевичное.
   ДЕДУШКИН. Что вы сказали, Гоценька?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Варенье не ежевиковое, а ежевичное. Так по-русски называется.
   ДЕДУШКИН. Ох, чего только как по-русски не называется.
   ТОЛЬ. Я так и не понял, Гоц, почему ты не повторяешь вопрос? Мы ждем. У нас мало времени.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Скоро вечность, господа. А вопрос звучит так…
   ДЕДУШКИН. Впрочем, не надо, Гоценька. Не утруждайте себя. Не тратьте время на старика. Борис Алексеевич же ответил на вопрос.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ответил.
   ТОЛЬ. Я ответил. Но нам хотелось бы услышать ваше мнение.
   ДЕДУШКИН. Мое мнение состоит в том, что этот вопрос – целиком в вашей компетенции. Я не вправе оспаривать ваш ответ, даже если б и хотел это сделать.
   ТОЛЬ. А вы хотели бы это сделать?
   ДЕДУШКИН. Нет-нет, что вы, я не хотел бы этого делать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А почему вы не хотели бы этого делать? ДЕДУШКИН. Я привык доверять вам, мальчики. С той нашей лаборатории еще привык.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Значит ли это, что ваш ответ совпадает с ответом Бориса?
   ДЕДУШКИН. Простите, Гоценька, а какой был ответ Бориса?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ответ Бориса был, что типа да, вмешаемся в жизнь и судьбу.
   Пауза.
   В критической ситуации.
   ДЕДУШКИН. Наверное. Я думаю, процентов на восемьдесят.
   ТОЛЬ. А остальные двадцать? Евгений Волкович?
   ДЕДУШКИН. Двадцать? Зачем двадцать?
   Пауза.
   Вы знаете, моя тетя, Оксана Эрнестовна Энгельгардт, она жила на даче под Саратовом, и там крыжовник был неописуемый, красно-зеленый в трещинках, говорила такую фразу: из меня делается двадцать. Так и говорила: из меня делается двадцать! Если ей что-то не нравилось, так и говорила.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы не готовы подтвердить, что согласны с ответом Бориса на сто процентов?
   ДЕДУШКИН. Почему не готов? Вы сказали не готов?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Тогда вы готовы подтвердить, что согласны с ответом Бориса на сто процентов?
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, я всегда ценил умение Бориса отвечать на сто процентов. До конца. Ведь потому Игорь Тамерланч и доверил ему ключевой пост в правительстве. До конца.
   ТОЛЬ. Мы сейчас какой вопрос обсуждаем, коллеги?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Главный. И принципиальный.
   ТОЛЬ. И ваш ответ на него, профессор?
   ДЕДУШКИН. Разве я для вас профессор? Давно уж не профессор!..
   ТОЛЬ. Почему вдруг? Мы вас чем-то обидели? Гоцлибердан. Вас, дорогой вы наш?
   ДЕДУШКИН. Ну что вы, что вы. Вы просто уже намного ученей и образованнее меня. Если я профессор, то вы – академики. А разве академик станет называть профессора профессором?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как вы думаете, Борис Алексеевич, академик станет называть профессора профессором?
   Тяжкая пауза.
   ТОЛЬ. Евгений Волкович.
   ДЕДУШКИН. Да, Боренька.
   ТОЛЬ. Я все забывал вам сказать.
   ДЕДУШКИН. Ну что вы, Боренька. У вас же шикарная память. Роскошная. Как «Зил-117» какой-нибудь. Помните, был такой брежневский лимузин?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Карбюраторный, еби его в сраку.
   ДЕДУШКИН. Как-как-как-как-как?..
   ТОЛЬ. Гоц!
   Перевод духа.
   Евгений Волкович, я недавно говорил с президентом.
   ДЕДУШКИН. С президентом?
   ТОЛЬ. Да, с президентом. С нашим президентом. И я его прямо спросил: кто мог бы возглавить Академию рыночной экономики, если столь любимый всеми нами Евгений Волкович захочет сосредоточиться на заслуженном отдыхе. На давно заслуженном отдыхе.
   ДЕДУШКИН. Вы его спросили? Или президент вас спросил?
   ТОЛЬ. Я его спросил. Прямо спросил.
   ДЕДУШКИН. И что же президент?
   ТОЛЬ. Президент ответил мне: я считаю.
   ДЕДУШКИН. Вы считаете?
   ТОЛЬ. Президент ответил мне, что он считает. Президент считает, что следующим главой Академии рыночной экономики должна стать Татьяна Евгеньевна Дедушкина. И только она.
   ДЕДУШКИН. Он так считает?
   ТОЛЬ. Он так считает.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Профессор, а разве она Дедушкина? Я думал, она Альтшулер или там Шилкопер. У Изьки-то ейного какая фамилия? Он у нас на курсе был главный преферансист. Полфакультета, сука, обобрал. Потом ему чечены так рожу начистили.
   ТОЛЬ. Гоц!
   ДЕДУШКИН. Нет, Танечка – Дедушкина, как я. То есть как жена моя, женского народа. Они с Изечкой не разводились, просто он сам ушел. Но бумаги-то все на Дедушкину. На старую фамилию. Дипломы все. Дедушкина она.
   Пауза.
   А президент сказал, он сам предложит Татьяну Евгеньевну? Танечку мою?
   ТОЛЬ. Президент сказал, что вмешиваться в дела независимого учебного заведения не имеет права.
   ДЕДУШКИН. Не имеет?..
   ТОЛЬ. По Конституции – не имеет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. И по закону.
   ТОЛЬ. И по закону – не имеет.
   ДЕДУШКИН. Не имеет? Как же не имеет?
   ТОЛЬ. Но морально и профессионально очень хочет, чтобы Татьяна Евгеньевна Дедушкина возглавила Академию. И в ближайшее же время пошлет всем все необходимые сигналы.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Земля-земля, кто я.
   ДЕДУШКИН. Так и сказал?
   ТОЛЬ. Так и сказал.
   Маленькая пауза.
   ДЕДУШКИН. Я всегда был уверен, что наш президент – человек выдающийся. Еще когда увидел его в игорном доме лет семнадцать назад.
   ТОЛЬ. Где увидели?
   ДЕДУШКИН. В игорном доме. Казино, это, кажется, так теперь называется. Иду мимо столов, любуюсь молодежью. И вдруг – проницательный взгляд такой, как будто насквозь меня пронзил. Я поднимаю глаза – молодой мальчик, лет двадцати пяти, прекрасный как…
   ГОЦЛИБЕРДАН. Прекрасный, как мертвый принц.
   ДЕДУШКИН. Вот-вот, Гоценька, вы очень хорошо придумали. Даже, скорее, как спящий красавец. Черненький, кучерявый такой. Нет, не очень кучерявый, а только слегка. Я ему сразу сказал: вы так проницательно смотрите, молодой человек, что точно станете президентом. Гоцлибердан. Так и сказали?
   ДЕДУШКИН. Так и сказал.
   Еще пауза.
   Ребята, если вас интересует мое мнение, я точно считаю, что мы должны помочь Игорю Тамерланчу. Вмешаться, как вы сказали, в его жизнь и судьбу. В критической ситуации. Разве не так?
   ТОЛЬ. Все так, профессор. Я знал, что мы можем на вас положиться.
   Скромное подобие грома.
   ДЕДУШКИН. Да что вы, Боренька. Это я теперь должен на вас полагаться. Конечно, конечно. Только Танечка справится с этим страшным хозяйством. 22 объекта только в России. 147 000 квадратных метров. Филиал в Лондоне. Филиал в Женеве. Сейчас думаем еще в Лас-Вегасе филиал открывать. Взяли пансионат в Сочи. Построили на Новой Риге, где был военный городок. Нельзя все это бросить. Она же очень терпеливая у меня. Усидчивая. Она все перетерпит. Только диссертацию мы пока не закончили. Докторскую. Не закончили. Хотели к весне, но не получается. Просто так происходит, по правде сказать, что Танечка попивает. С тех пор, как Изечка ушел, попивает. Они не развелись, он просто так ушел. Тяжело ей. Дом, работа. Кафедра случайных цен. Внучка наша, Алисочка. Хотим вырастить, чтобы никому не стыдно. Но мы докторскую закончим. Обязательно. К лету теперь закончим. Надо только, чтобы президент не забыл послать всем все сигналы. Не забыл чтобы. Честное слово. Я так думаю.
   ТОЛЬ. Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, Борис Алексеевич.
   ТОЛЬ. У нас есть план помощи нашему другу?
   ГОЦЛИБЕРДАН. У нас есть три варианта помощи нашему другу.
   ТОЛЬ. Почему три варианта? Я же просил тебя разработать план.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это и есть план. Он разработан в трех вариантах.
   ТОЛЬ. И все три варианта предполагают помощь нашему другу в этот критический момент?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Все три варианта предполагают помощь в этот критический момент.
   ТОЛЬ. Хорошо. Переходи к изложению.
   Перед собой.
   ТОЛЬ. Вы не очень простудились, профессор?
   ДЕДУШКИН. Что вы, Боренька, я совсем почти не простудился! В моем возрасте ни за что нельзя простужаться. Ангина, знаете ли, а потом и мгновенная смерть. Гоцлибердан. Отек легкого?
   ДЕДУШКИН. Да, отек легкого. Или что еще бывает похлеще.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Итак, на основании поручения президента Корпорации вечной жизни господина Толя Бэ А перехожу к изложению.
   Пауза.
   Вариант первый: предложить нашему другу Игорю наши собственные препараты героиновой группы. Вместо тех, что дают ему бывшие и нынешние сотрудники КГБ. Тогда они больше не смогут им манипулировать, а манипулировать им сможем только мы.
   ТОЛЬ. Мы хотим им манипулировать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Нет, мы не хотим им манипулировать.
   ТОЛЬ. Это правильно. Игорь наш друг, и манипулировать им было бы с нашей точки зрения морально необоснованно.
   ДЕДУШКИН. Я вот и хотел сказать – ни в коем случае нельзя манипулировать Игорем Тамерланчем. Я это понял еще у нас в лаборатории, когда…
   ТОЛЬ. А есть ли у нас собственные препараты героиновой группы?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, у нас есть собственные препараты героиновой группы. Их выпускает компания «Героин России» – дочернее предприятие Корпорации вечной жизни.
   ТОЛЬ. Мы уверены в качестве этих препаратов?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы уверены в качестве этих препаратов.
   По силе воздействия наша продукция примерно на 20 процентов превосходит средства, которые предоставляют Игорю бывшие и нынешние сотрудники КГБ. Нашему другу Игорю средства которые предоставляют.
   ТОЛЬ. Если мы передадим Игорю препараты героиновой группы, будет ли это соответствовать федеральному законодательству?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Если мы передадим нашему другу Игорю.
   ДЕДУШКИН. Вот-вот, тут очень важно подчеркнуть, что он наш друг. Чтобы ни у кого не было никаких сомнений. Ни малейших.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это не будет соответствовать федеральному законодательству. Федеральное законодательство не предусматривает возможности передавать препараты героиновой группы бывшим премьер-министрам страны.
   ТОЛЬ. Значит, мы можем передать Игорю.
   ДЕДУШКИН. Нашему другу Игорю. Другу Игорю Тамерланчу!
   ТОЛЬ. Препараты только с нарушением закона.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Выходит так. Только с нарушением закона. Правда, с легким нарушением. Ничего тяжелого. Обычное нарушение закона. Как принято у нас в России.
   ТОЛЬ. Я не знаю, как принято у вас России.
   ДЕДУШКИН. О, у нас в России!..
   ТОЛЬ. Но я никогда не соглашусь на то, чтобы мы своими действиями или бездействием нарушили закон. Даже в мелочах. Даже ради нашего друга Игоря.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Признаться, и меня всегда несколько коробит от перспективы нарушить закон. Даже в мелочах.
   ТОЛЬ. А вы что думаете, профессор?
   ДЕДУШКИН. Вы знаете, если я дожил до 77 лет и меня все еще окружают молодые люди, то потому, что никогда не нарушал закон. Я, когда читаю первокурсникам лекцию, 1 сентября, всегда говорю им: вы юные, талантливые, прекрасные, у вас все впереди, растите, расцветайте, делайте вообще все, что хотите, только прошу вас, умоляю вас, заклинаю вас, мои дорогие: никогда не нарушайте закон! Никогда!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ибо я пришел подтвердить каждую букву из закона. А совсем не то, что вы могли подумать.
   ТОЛЬ. Итак, Гоц, первый вариант отпадает. Потому что мы не можем нарушать закон. И не хотим нарушать закон. Какой у нас второй вариант?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Второй вариант у нас – излечение Игоря от наркотической зависимости. В клинике.
   ДЕДУШКИН. Блестящий вариант, по-моему. Блестящий.
   Только Гоценька мог такое придумать.
   ТОЛЬ. Мы знаем клинику, где хотим его лечить?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы знаем одну хорошую клинику. Очень хорошую. Доктора Валентина Солянникова. Там на постоянном излечении находится до тридцати процентов сотрудников нашей Корпорации. И до половины членов семей работников аппарата правительства.
   ТОЛЬ. Там успешно лечат?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Коэффициент излечимости составляет одну целую семнадцать сотых человека на килограмм чистого героина.
   ТОЛЬ. По мировым меркам, это довольно высокий показатель.
   ГОЦЛИБЕРДАН. По европейским меркам – очень высокий.
   ДЕДУШКИН. Господа! Я почти 60 лет занимаюсь экономикой, так я вам скажу. Позвольте мне вам сказать: вы даже не представляете, какой это высокий показатель!
   ТОЛЬ. Клиника доктора Солянникова согласится лечить Игоря бесплатно?
   ДЕДУШКИН. Они обязательно должны согласиться бесплатно. Такой человек!
   ТОЛЬ. Может быть, за рекламу? Все-таки не каждый день бывший премьер-министр попадает в такую клинику.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы со всей очевидностью можем утверждать, что клиника доктора Солянникова не станет лечить нашего Игоря бесплатно.
   ТОЛЬ. Почему? Им не нужна реклама?
   ДЕДУШКИН. Всем нужна реклама, мальчики мои. Поверьте мне, всем! Если кто-то говорит, что ему не нужна реклама, он просто лукавит. Обязательно лукавит.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Лекарства от наркомании нынче очень дороги. А реклама не нужна самому Игорю. Он не хочет, чтобы все знали о его героиновой зависимости.
   ТОЛЬ. Игорь – наш друг. Его интересы – наши интересы. Мы не можем допустить, чтобы кто-то узнал о его героиновой зависимости. Никакой рекламы! Это очевидно.
   ДЕДУШКИН. Эти рекламисты вечно нас обманывают. Жариться им на самой страшной сковородке!
   ТОЛЬ. А сколько стоит излечение в клинике на рыночных основаниях?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Тысячу американских долларов в день.
   ТОЛЬ. Тысячу в день? Это не слишком дорого?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это дорого. Но мы не найдем эффективного лечения за меньшую цену.
   ТОЛЬ. Клиника не готова сделать скидку?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Цена, которую я назвал, – уже со скидкой. Обычные наркоманы платят полторы в день.
   ДЕДУШКИН. Как дорого быть обычным наркоманом! Вот у меня, по правде сказать, Танечка попивает. Доченька моя. Но чтобы наркотики – ни-ни. Даже и в мыслях никогда. Детские книжки, знаете ли, «Алиса в Стране чудес», «Хижина дяди Тома». А сколько стоят две бутылки водки в день? Ну, пятьсот рублей. Ну, тысячу. Но не эти же безумные доллары!
   ТОЛЬ. А сколько по времени занимает лечение?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Месяц. Минимум месяц.
   ТОЛЬ. Значит, нужно минимум тридцать тысяч американских долларов.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Именно так. Тридцать тысяч. Или больше, если лечение затянется.
   ТОЛЬ. Внимание, господа. Сейчас мы должны ответить на вопрос, готовы ли мы оплачивать лечение нашего друга Игоря. Ясно, что его семья этого делать не будет.
   ДЕДУШКИН. Мы? Оплачивать?
   ТОЛЬ. Разумеется. Я сразу хочу сказать, что готов давать сто долларов в день. Из моих личных доходов. Не меньше. Но и не больше. Я все-таки руковожу государственной Корпорацией вечной жизни. У меня сорок восемь всяких проверок в год. И если я буду тратить на лечение Игоря больше ста долларов в день, проверяющие этого не поймут. Они сообщат президенту, что у меня есть теневые доходы. И мне придется долго потом доказывать, что это не так.
   ДЕДУШКИН. Что вы, Боренька! Все же знают, что у вас нет никаких теневых доходов!
   ТОЛЬ. Все знают. Но доказывать все равно придется.
   Вздох.
   Гоц?
   Гоцлибердан. я готов был бы дать пять тысяч за все про все. Но сейчас не могу, увы. Начал ремонт подвесного потолка в сауне. Надо закончить. Нельзя входить в сезон без рабочей сауны.
   ТОЛЬ. А вы, профессор?
   ДЕДУШКИН. Я? У меня, признаться, сауны никакой нет. Здесь, в Горках семнадцатых, точно нет. То есть там, в Горках семнадцатых. На минфиновской даче. А что будет на Новой Риге, в бывшем военном городке – пока, честно сказать, и не знаю. Супруга там с архитектором занимаются.
   ТОЛЬ. Я имею в виду немножко другое. Вы готовы были бы финансово участвовать в лечении Игоря?
   ДЕДУШКИН. Финансово? Финансово.
   Пауза.
   Зарплата профессорская пятнадцать тысяч рублей. Плюс надбавки, стаж, выслуга лет. Набегает, понимаете ли. Мы с супругой живем нормально. Не жалуемся. Мы ж такие голодные времена видели. Вы, ребятки, таких и не видели.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Еще увидим, профессор. Главный голод у нас впереди.
   ДЕДУШКИН. Я готов был бы дать, сколько есть. Тысячу рублей, например. Даже две тысячи рублей готов был бы дать. Но сейчас такая ситуация. Внучка моя, Алисочка, едет в Южную Африку. На майские праздники. Ненадолго. Дней на десяток. На слонов немного поохотиться. Учеба у нас в Академии очень трудная, вы же знаете. А когда стреляешь в слонов – расслабляешься. Глубокое расслабление. Выстрелил слону в хобот – и так расслабился, что даже смех разбирает. Вот мы и собираем деньги, чтобы Алисочка поехала в Южную Африку. Можно, конечно, гроши эти профессорские забрать и сделать, чтобы внучка моя никуда не ехала…
   ТОЛЬ. Не надо, профессор. Спасибо. Пусть едет в Южную Африку.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Поголовье слонов в последние годы опасно увеличилось. Слоны вытаптывают посевы и нападают на придорожные кафе. С этим надо что-то делать. Пусть едет.
   Пауза.
   Удивительно. Когда-то Россия была родиной слонов. И вот уже за слонами надо ехать в Южную Африку. Какую страну развалили, суки!
   ТОЛЬ. Итак, мы видим ясно, что не сможем профинансировать излечение Игоря. Следовательно, второй вариант отпадает.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Второй вариант помощи нашему другу Игорю в критической ситуации отпадает.
   ДЕДУШКИН. Нашему другу! Священное слово – друг. Сколько лет на свете живу, ничего более священного не слыхал.
   ТОЛЬ. Гоц!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Да, Борис Алексеевич.
   ТОЛЬ. У нас есть третий вариант?
   ГОЦЛИБЕРДАН. у нас есть третий вариант.
   ТОЛЬ. В чем он состоит?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он состоит в том, чтобы дать нашему другу Игорю возможность принять яд.
   ТОЛЬ. Чтобы не мешать ему?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Чтобы не мешать.
   ТОЛЬ. Что думаете, профессор?
   ДЕДУШКИН. Вы говорите уже про какой-то другой вариант?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Мы говорим про третий вариант. Не мешать Игорю Тамерланычу принять яд.
   ДЕДУШКИН. Разве Игорю Тамерланчу можно помешать?
   Это было бы неудобно. Страшно неудобно. Я бы сказал.
   ТОЛЬ. Значит, профессор, вы поддерживаете третий вариант?
   ДЕДУШКИН. Уже третий вариант? Как быстро летит время!
   ТОЛЬ. Оно летит действительно быстро. Потому я и прошу вас. Вы – наш главный моральный авторитет. Вы – совесть русского либерализма. Потому вы должны сказать, поддерживаете ли третий вариант. Без вашего слова мы не сможем перейти к действиям.
   Проблески.
   К активным действиям.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы хотели сказать, к пассивным действиям, Борис Алексеевич?
   ТОЛЬ. К пассивным? Почему к пассивным? Я сказал то, что я хотел сказать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Но если мы просто не помешаем Игорю принять яд, то это пассивные действия, а не активные. Вам не кажется?
   ТОЛЬ. Конечно, это пассивные действия. Я это и имел в виду. Мы должны активно перейти к пассивным действиям.
   ДЕДУШКИН. Дорогие мои! Хотите я вам расскажу такую историю. Мою историю. Про меня. Знаете, когда я защищал кандидатскую диссертацию? В одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году. При Никите Сергеевиче Хрущеве. А где защищал? В городе Энгельсе, в филиале Тимирязевской академии. Даже в Саратове защищаться не рискнул. Побоялся. А тема диссертации была – «Народно-хозяйственное значение озимой кукурузы». Тогда все про кукурузу писали, и я тоже. Время было такое. И я такой был экономист. Женька Дедушкин со Среднего Поволжья. А вы, ребята, – вы же люди двадцать первого века! Гиганты вы, гиганты. Титаны. Умы нечеловеческие. Зачем вам мое бедное старое слово?!
   Воздевает трость вверх.
   Вослед рукам.
   ТОЛЬ. Вы – наша совесть, Игорь Волкович. Наша коллективная совесть. А мы не можем принимать решение без совести.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Совсем без совести – не можем.
   ДЕДУШКИН. А разве не Игорь Тамерланч наша совесть?
   ТОЛЬ. Он – наш мозг.
   Пауза.
   Это – совсем другое.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Он – наш бог-отец. У бога-отца не бывает совести. Он выше этого.
   ДЕДУШКИН. Кого, Гоценька, вы имели в виду?
   ГОЦЛИБЕРДАН. я разве кого-то имел в виду?
   ДЕДУШКИН. Да-да, конечно-конечно. Вы сказали – он выше этого. Вот какого этого вы имели в виду?
   ТОЛЬ. Простите, профессор, Гоц сказал лишнего. Он слишком устал и переволновался сегодня. Он ведь очень любит нашего Игоря. Мы все любим. И Гоц тоже любит.
   ДЕДУШКИН. Я еще в восемьдесят пятом году заметил, как Данечка любит Игоря Тамерланча. Я даже иногда сидел под главной дверью лаборатории и любовался.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Чем любовались?
   ДЕДУШКИН. Любовался, как любит.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Кто как любит? Что вы несете?!
   ДЕДУШКИН. Моим студентам, Данечка. Все, что узнал. Все, что запомнил. За семьдесят семь лет. При Сталине. При Хрущеве. При Брежневе. При Андропове. Стал заместителем директора. А там уже и Горбачев. Сделали вашу лабораторию. Сколько всего – и не унесешь. И вроде уже помирать пора, а как-то все хочется чего-то, хочется. Когда ложишься спать во втором часу ночи, и все гул какой-то в ушах. Как будто недослушал чего.
   Перебивка.
   ТОЛЬ. Да, Евгений Волкович, я хотел. то есть мы хотели узнать. Согласны ли вы с тем, чтобы мы позволили Игорю принять яд?
   ДЕДУШКИН. Игорю Тамерланчу?
   ТОЛЬ. Нашему Игорю. Вы его знаете.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Игорю Тамерланычу Кочубею. Вы его пока еще знаете. Все еще знаете.
   ДЕДУШКИН. Да. Двадцать пять лет.
   Пауза.
   Как вы думаете, мои молодые коллеги. Может быть, я знаю его не так хорошо, чтобы ему помогать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Помогать не требуется. Надо не мешать.
   ДЕДУШКИН. Разве я когда мешал Игорю Тамерланчу? Вот помню, когда он хотел встретиться с Ельциным, в составе группы, там молодые всякие, я сразу.
   ТОЛЬ. Евгений Волкович.
   ДЕДУШКИН. Да-да, Боренька.
   Углубленно.
   ТОЛЬ. Когда я последний раз был у президента.
   ДЕДУШКИН. Когда вы последний раз были у президента.
   ТОЛЬ. Я спросил его. А что, если Татьяна Евгеньевна Дедушкина возглавит, наконец, Академию вечной жизни.
   ДЕДУШКИН. Какую Академию? Какую-какую Академию?!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты перепутал. Академию с Корпорацией.
   ТОЛЬ. Да. Несомненно. Академию рыночной экономики. Я перепутал, потому что долго не пил свежей воды. Мы слишком давно разговариваем, коллеги.
   ДЕДУШКИН. Слишком давно. Сколько уже времени протекло.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Протекло. И хотя мгновений мне немножко жаль, вечное, конечно, впереди.
   Громко.
   ТОЛЬ. И когда я спросил у президента, он мне сказал. Когда Татьяна Евгеньевна Дедушкина возглавит Академию рыночной экономики, что будет делать на заслуженном отдыхе Евгений Волкович Дедушкин, спросил я его.
   ДЕДУШКИН. Вы спросили?
   ТОЛЬ. Я спросил.
   ДЕДУШКИН. И он вам сказал.
   ТОЛЬ. Он мне сказал.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Что он тебе сказал, ебаный в рот?
   ТОЛЬ. Он мне сказал. Наверное, сказал мне он, Евгений Волкович Дедушкин любезно согласится поработать нашим послом в Гондурасе.
   ДЕДУШКИН. В Гондурасе? Он сказал – в Гондурасе?!
   ТОЛЬ. Да, а что удивительного? В Гондурасе. Года на три хотя бы, сказал он, а там – как пойдет.
   ДЕДУШКИН. Чертов водочник! Он все испортил. Он не так донес президенту. Я же просил – в Сингапуре! В Сингапуре, не в Гондурасе!
   ТОЛЬ. А может, и в Сингапуре. Экономическое чудо – где было?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Экономическое чудо было как раз в Сингапуре. Недавно закончилось.
   ТОЛЬ. Значит, в Сингапуре. Президент сказал – в Сингапуре. Года на три хотя бы, а там – как пойдет.
   ДЕДУШКИН. Слава Богу!
   Вытирает пот с некоторых поверхностей.
   ТОЛЬ. Простите, Евгений Волкович, я совершенно не хотел взволновать вас. Или разволновать вас. Как там правильно, Гоц?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я совершенно не хотел переволновать вас, Евгений Волкович.
   ТОЛЬ. Я знаю, что вы будете прекрасным послом в Сингапуре.
   ДЕДУШКИН. Ой, Боренька… Супруга так хотела погреть старые кости. У океана. У самого океана, в двадцати сантиметрах песка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Под рокот обезьян.
   ДЕДУШКИН. Там еще коктейли очень хорошие. «Мошонка». Знаете, такой коктейль – «Мошонка»? Зеленый. И семь градусов алкоголя. Меня в 2003 году на семинаре угощали. Сингапурцы угощали. Там был прием.
   ТОЛЬ. Вы думаете, нам надо согласиться, чтобы Игорь принял свой яд?
   ДЕДУШКИН. Мне кажется, нам стоило бы согласиться. Чтобы Игорь Тамерланч принял. Но только свой яд. Никакого чужого. Чужим можно селезенку испортить. А когда такой возраст, за пятьдесят.
   ГОЦЛИБЕРДАН. За пятьдесят пять.
   ДЕДУШКИН. Мне Машенька, Мария Игнатьевна, говорила, тем более, он попивает. Танечка моя тоже попивает, признаться, но ей-то и пятидесяти еще нет. Только в следующем семестре, в следующем семестре будет. Но мы докторскую сделаем. Непременно. Если даже там президент спросит или что-то еще, мы сделаем. Так и скажите им, если что.
   ТОЛЬ. Отлично, профессор. Вы нас очень выручили.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы даже не представляете, как вы нас выручили.
   ДЕДУШКИН. Я гуманитарий. У меня не очень сильное представление.
   ТОЛЬ. Вам дать машину?
   ДЕДУШКИН. Мой «Лексус» здесь. Под воротами. А разве все уже закончилось?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не закончилось. Но вот-вот закончится. ДЕДУШКИН. Боренька, вам прислать анкету Танечки?
   ТОЛЬ. Татьяны Евгеньевны Дедушкиной?
   Молча вопрос.
   Пришлите, если не сложно. Отсканируйте и файлом PDF пришлите. У вас секретари умеют сканировать?
   ДЕДУШКИН. Они так все умеют. Я даже диву даюсь.
   ТОЛЬ. Спасибо вам огромное, Евгений Волкович. Я всегда знал, что совесть русского либерализма меня не подведет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это мы всегда знали, что совесть нас ни разу не подведет.
   Обнимаются.
   Все втроем.
   Дедушкин слезится.
   ДЕДУШКИН. До свидания, мои дорогие! Прощайте!
   ТОЛЬ. Прощайте, профессор!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Счастливо вам доехать до вашей минфиновской дачи.
   Сквозь силы.
   В Горках-17. На вашем мягком, вашем счастливом «Лексусе». Час пик еще и не начинался. Быстро доедете, минут за сорок. Если разрешит русский разреженный воздух.
   Дедушкин исчезает.
   Возвращается.
   ДЕДУШКИН. Да, Боренька, но вы так и не сказали, что вы решили.
   ТОЛЬ. Как не сказал? Про что?
   ДЕДУШКИН. Ну, про Игоря Тамерланча. Вы только выслушали мое мнение, а свое решение так и не сказали.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Действительно, Борис. Профессор прав. Ты принял решение?
   Пауза.
   ТОЛЬ. Решение. Вы знаете, коллеги, что я экономистматематик. В нашей марксистско-ленинской лаборатории я занимался эконометрикой. Первым делом.
   ДЕДУШКИН. Еще бы! Эконометрика! У нас на кафедре постпереходной эконометрики до сих пор висит ваш портрет. Хотя сейчас вот, может быть, сняли. Там потолки красят. В розовый цвет. Психологи говорят, розовый цвет очень расслабляет.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Как хобот мертвого слона. Не меньше.
   ДЕДУШКИН. Но как покрасят – сразу же назад и повесят.
   ТОЛЬ. Я считаю, что если два варианта из трех отпали, остается только третий. Третий вариант. Методом исключения.
   ДЕДУШКИН. Какие у вас ясные мозги, Боренька! Как я вам завидую, если б вы знали! Белой-белой завистью.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Значит, решение в том, чтобы Игорь принял яд?
   Раздраженно.
   ТОЛЬ. Значит, решение. Не заставляй меня бесконечно расшифровывать.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Решение принято, профессор. Борис Алексеич все решил. А вы боялись.
   ДЕДУШКИН. Значит, я могу ехать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Значит, можете.
   ТОЛЬ. Вы можете ехать. Я скоро позвоню вам по поводу Гондураса. Черт побери, Сингапура.
   ДЕДУШКИН. Вот-вот. Сингапура. Сингапура. Ни в коем случае не Гондураса. В Гондурасе-то и коктейлей приличных – днем с огнем, как говорила моя бабушка. Со Среднего Поволжья.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Вы можете ехать, профессор.
   ДЕДУШКИН. Я могу ехать! Я могу ехать!!!
   Уезжает.
   Пауза.
   ТОЛЬ. Гоц!
   Гоцлибердан. Да, мой повелитель.
   ТОЛЬ. Ты уже знаешь, что нужно делать?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты хочешь, чтобы я сказал Андрюхе? Это бессмысленно. Я тебе говорил еще, когда с попом. Мы с ним на равном положении. Он все равно пойдет переспрашивать у тебя. Ты сам должен ему сказать.
   ТОЛЬ. Нет, ты не совсем понял. Нельзя ничего говорить Андрюше. Это слишком тонкое дело. Здесь все-таки наш старый товарищ. А это не поп какой-нибудь. Убогий.
   ГОЦЛИБЕРДАН. У тебя есть другой способ? Расскажи. Сделай милость.
   ТОЛЬ. У меня есть другой способ. Это ты, Гоц.
   ГОЦЛИБЕРДАН. В каком смысле? Я, кажется, и в самом деле не совсем понял.
   ТОЛЬ. Очень просто. Ты возьмешь вещество и доставишь его Игорю. Прямо в виски. Из твоих рук он выпьет. Гоцлибердан. Прямо из рук?
   ТОЛЬ. Из бокала. В который будет положено из рук.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Из бокала?
   ТОЛЬ. Или стакана. Чем там пьют виски – бокалами или стаканами?
   Пауза.
   Терпеть не могу эти одинаковые слова!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это ты серьезно?
   ТОЛЬ. У тебя есть основания не считать меня серьезным человеком? За 25 лет?
   ГОЦЛИБЕРДАН. За 25 лет у меня есть все. Но.
   ТОЛЬ. Почему но? Ты же читал «Моцарта и Сальери»?
   Вспышка.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я читал «Моцарта и Сальери». Но я никогда бы не подумал, что ты читал «Моцарта и Сальери».
   ТОЛЬ. Напрасно. Я тоже кое-что читал. Когда-то. Особенно когда понял, что мне не стать чемпионом района по волейболу.
   ГОЦЛИБЕРДАН. А?
   ТОЛЬ. Не спрашивай лишнего. Ампулу не потеряешь – возьмешь обратно и отдашь в службу утилизации. Навсегда. Ты понял?
   Молчание.
   Ты понял? Или я должен еще объяснять?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ты не должен, мой босс. Ни одного объяснения сверх того.
   ТОЛЬ. Я подустал чего-то. Я обещал Альтшулеру приехать к нему на футбол. Он специально приготовил мне мой любимый «Шато Гайяр» времен Наполеона Второго. Я хочу отдохнуть.
   Оборачивается.
   Немного пока отдохнуть.
   Уходит.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Отек легкого. Какая странная вещица в самой середине весны.
   Смотрит на воздух.
   Дитя его печали и позора! Вот яд – последний дар моей Изоры.
   Проваливается.

XLVII

Анфиса.
АНФИСА. Нет. Вы не поняли. Он конкретно мне обещал. Мы обручились. Обручились! Это точно так называется. Я переспросила. Два раза. Нам митрополит это сделал. Митрополит. Я не помню. Это не важно. Толстый такой. Борода лопатой. Как у Санта-Клауса. Плохой Санта. Его Билли Боб Торнтон играл, смотрели. Муж Анджелины Джоли. Тогда муж был, щас уже нет. Только рыжая. Не совсем рыжая, а рыжая с черным. Нет-нет. Помню. Вспомнила! Митрополит Фома. Так у нас кота звали. В Краснодаре. Где я с родителями жила. Фома. В большом белом здании. Напротив «Ванили». Напротив ресторана «Ваниль». Вы что, не знаете, где «Ваниль»? Ясно. Вот мое кольцо. А его – должно быть у него. У Игоря. Он его носил. Я его в кольце видела. Он был в кольце. Когда мы последний раз виделись. В рыбном бутике на Петровке. По закону мне положено двадцать пять процентов. Я не знаю. Юристы так говорят. Они точно знают, что говорят. А про обручение у меня запись есть. DVD. Щас. Адвокат мой тебе его передаст. Я согласна и на двадцать процентов. С учетом, что на доверии. Без суда. Послушай, на хрена тебе эта запись? Отдать двадцать процентов тебе все равно придется. А если до суда дойдет – двадцать пять. По закону потому что. Сука. Это ты, сука, его отравила, чтобы он не ушел от тебя! Я знаю! Ты боялась, что он тебя бросит! И чтоб не опозориться, отравила! Сука! Он и трахать-то тебя не хотел. А я с ним трахалась. Ты думаешь, огромное удовольствие? Рыхлый, жирный. Гоц говорит, это называется пастозный. От слова «паста». Я не знаю. Не зубная паста. А такая, как макароны. У меня рядом с домом ресторан есть «Мамина паста». Ты, сука, все равно все сделаешь. Сделай, если умная, без суда. Я тебе звонить не буду. Адвокат позвонит. Если будешь долго тянуть – отдам DVD. На телевидение. Там уже сотку предлагают. Так что торопись. Не затягивай. А то опозоришься, а потом двадцать процентов все равно отдавать. Конечно-конечно. Ты думаешь, я не знаю, как вы там с Гоцем кувыркались. Запись тоже есть. В клубе у нас все записывается. Если ты не заметила. Не скучай, блядь. До свидания. Пока. Спасибо за вечер. Не скучай.

XLVIII

   Гоцлибердан.
   В ночном халате и праздничном сюртуке.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Увы, дамы и господа. «Рейтер-Ройтер», хрен его через сраку разберет, потому что не учили английский, когда было надобно, а сейчас уже слишком поздно учить, сообщил нам трагическое известие. Только что, в половине четвертого пополуночи, в своем загородном доме в деревне Большие Сумерки, что в 33 киломе трах от Москвы, скончался бывший премьер-министр России, известный экономист Игорь Тэ Кочубей. Бригада «Скорой помощи», приехавшая в три часа сорок семь минут, диагностировала смерть от мгновенного отека легкого. Семейный врач Кочубеев доктор медицинских наук Яков Берешит, осмотревший тело в семь часов сорок минут эй эм, подтвердил, что он скончался естественной смертью.
   Подпрыгивает.
   Пробует танцевать.
   Как сообщил профессор Берешит, хотя почему он профессор, «Рейтер-Ройтер» этот ебучий ни хера не понимает в наших ученых званиях, в степенях наших русских ни рожна горячего не волочет, Игорь Кочубей страдал целым букетом хронических заболеваний. Страдал букетом! Только фанатик, повернутый на медицине, может так вот сказать. Или наоборот – только настоящий поэт. Стихотворец. Я никогда не подпевал поэтам, поэтому страдал твоим букетом. Диабет. Гипертония. Жировой гепатоз. Третьеразрядная плазмоафазия заднего легкого. Больной переживал в России от отсутствия климата. Как заявил Берешит, в декабре прошлого года г-ну Кочубею была рекомендована интенсивная терапия на термальных источниках в Сингапуре, но больной от госпитализации отказался.
   Еще танцует.
   Игорь Тэ Кочубей родился в 1954 году. В семье представителей видной советской номенклатуры. Его отец, Тамерлан Пэ Кочубей, был одним из руководителей агропромышленного комплекса в советский период нашего времени. Его дед, Пуруша без отчества Кочубей, в 20-е годы XX века занимался установлением советской власти в Средней Азии. Он был известен как самый успешный в истории отравитель колодцев. В 1927 году Пуруша Кочубей получил почетную грамоту Иосифа Сталина за отравление 448 колодцев в течение двух с половиной недель.
   Неужто дед Пуруша травил колодцы при Сталине? Не может этого быть. Его бы расстреляли. Нет, он травил колодцы при Ленине. Когда устанавливал советскую власть. А грамоту ему дали – при Сталине. С опозданием. Как многое в этой жизни. Игоряшка наш тоже умер с опозданием. Лет десять назад – он ушел бы совершенно счастливым. Здоровым, как помидор. Ташкентский помидор с посевов его отца. А сейчас? Диабет, гипертония, жировой гепатоз. Лошадиные дозы виски и брауншвейгская колбаса. В самом деле, зачем все это? Отек легкого избавляет от стольких вопросов.
   Пируэт.
   Когда кто-то умирает, за гробом все равно идет военный оркестр. И играет праздничный марш. Не будем горевать. В нашем доме для престарелых все доживают ожиданием дискотеки. И она обязательно произойдет. Дискотека «У Лис’са». Та самая. Дискотека!
   Праздничный марш.

XLIX

   Толь.
   ТОЛЬ. С захоронением вопрос решен однозначно. Игорь Тамерланович будет похоронен в фамильной усыпальнице Кочубеев на Новодевичьем кладбище в Москве. Рядом со своим дедом, Героем Советского Союза Пурушей Кочубеем и отцом, лауреатом Государственной премии Тамерланом Кочубеем. Впрочем, Тамерлан Кочубей еще жив. Но в данном случае это не имеет значения.
   Легкий кашель.
   Хрип.
   Сейчас решается вопрос об увековечении память Игоря Тамерлановича. Управление делами президента предлагает назвать его именем Лобное место и Мавзолей Ленина. На Красной площади, разумеется. По Лобному месту – мы за. Что касается Мавзолея – то мы, скорее, против. Покойный, как и мы все, его друзья и соратники, был решительным врагом большевизма и всегда выступал за перезахоронение Ульянова-Ленина. Потому «Мавзолей Ленина имени Кочубея» – будет звучать несколько двусмысленно. С заметными инициативами уже выступили некоторые региональные власти. Например, правительство Карелии предлагает присвоить имя Игоря Кочубея острову Валаам. Администрация Краснодарского края вышла с предложением переименовать станицу Ясиноватая, где покойный неоднократно бывал проездом, в поселок городского типа Малый Кочубей. Мы обобщаем все идеи, все предложения, и думаю, скоро необходимые решения будут обнародованы.
   Необязательный вздох.
   Еще директор Новодевичьего кладбища предлагает назвать Центральную аллею «Дорогой Кочубея». Но это будут решать родственники покойного. У меня нет мнения по данному вопросу.
   Очень маленькая пауза.
   Кроме того, сегодня, в 16:00 по Москве, состоятся интернет-поминки по Игорю Тамерлановичу Кочубею. Первые в истории онлайн-поминки пройдут в режиме реального времени во всех 24 городах, где есть филиалы Корпорации вечной жизни. Спонсор поминок – поисковая система «Гугл». «Гугл» – лучшая поисковая система для свободного мира. Благодарю за внимание.

   Пол Морфин.
   МОРФИН. Господин Толь, у вас есть две минуты?
   ТОЛЬ. Ровно две. Не больше, чем две.
   МОРФИН. Окей, спасибо. Первый вопрос: это есть правда или нет, что в своем завещании доктор Кочубей поручил похоронить его на острове Святого Плотника в Атлантическом океане?
   ТОЛЬ. Мне ничего не известно о существовании так называемого завещания Игоря. Дальше.
   МОРФИН. Господин Толь, в интервью нашей газете несколько месяцев назад вы сказали, что у Корпорации вечной жизни уже есть препараты, которые позволяют продлевать жизнь больных диабетом на 20–25 лет. Почему эти препараты не использовались для спасения жизни господина Кочубея?
   Оглядываются.
   Я уточняю: для предотвращения смерти господина Кочубея.
   ТОЛЬ. Это провокация. Этот человек – гэбэшный провокатор. Уберите его от меня немедленно.
   Убирают.
   Мы с Гоцем поспорили позавчера – играть на похоронах Шуберта или Шопена. Решили – подойдем к окну. Окну моего кабинета. Тому, что выходит на бульвар Макинтоша. И посмотрим. Если первым проедет «Мерседес» – тогда Шуберта. А если «БМВ» или «Ауди» – Шопена. Подошли. Стали смотреть. Стали быстро смотреть. А там – первой едет «Газель». Старая, ржавая, пыльная. Ну, мы тогда решили – ни Шуберта, ни Шопена. Вивальди надо играть. Раз «Газель» – значит «Вивальди». «Скрипки Андалусии», бывший оркестр Дома культуры Капотни. Надо нашим напомнить, чтобы не забыли немного нала.

L

   Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Митрополит Фома, постоянный член Священного синода, куратор православных учебных заведений, предложил присвоить имя Игоря Кочубея хору мальчиков Антиохийского подворья в Эль-Аламейне. Это очень изящно. Хор мальчиков. Только в том беда, что покойный не любил мальчиков. У него было три дочери. Ни одного мальчика. Но это – зарастет.

   Пол Морфин.
   МОРФИН. Зарастет? Вы сказали – зарастет?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это совсем не в том смысле. Сельское хозяйство здесь ни при чем. Хотя медицина, наверное, тоже.
   МОРФИН. Простите. Я еще не мог запомнить все новые русские традиции. Из-за смерти Кочубея надо бить бамбуком о столб?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В рельс. Не о столб, а в рельс.
   МОРФИН. О, да. Рельс. Железнодорожный рельс. Это не то же самое, что столб.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Не надо. Не надо бить. Это другой праздник. Тогда был день тысячи праведников. А сегодня. Сегодня – другое. К тому же бамбук наш покрылся цветами смоковницы. Весь покрылся цветами смоковницы. Мы еще не говорили Борису. Чтобы не огорчать его.
   МОРФИН. Бамбук? Где это бамбук?
   ГОЦЛИБЕРДАН. В деревне. Абрамцево-Лонское. Под Наро-Фоминском. Московской области. Сперва думали, он просто зацветет и заколосится. Сначала заколосится, потом зацветет. Но сейчас выяснилось, что генетически измененный бамбук всегда покрывается цветами смоковницы. Так говорят наши ученые. Борис будет очень расстроен. Не надо ему пока говорить.
   Берет в руки рельс.
   Я серьезно! Я сейчас совершенно серьезно! Не надо Борису ничего говорить!!!
   МОРФИН. Смоковница. Я не знал этого слова. Что это поанглийски – смоковница?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Неизвестно. Неизвестно, что это поанглийски. Когда надо было учить английский, я зачемто бегал по бабам. А потом стало уже поздно. Значит, смоковница останется просто смоковницей. По-русски.
   Как в Евангелии.
   МОРФИН. Я слабый в русской религии. Евангелие – это ривилейшнз или ламентейшнз?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Ивангелие – это от слова Иван. Совсем по-русски. Книга специально для русского человека. Но русский человек не читает книг, которые написаны для него специально. Он читает совсем другое. Всегда читает совсем другое.
   Перенос голоса.
   Хотя сегодня и не день тысячи праведников. Все равно умер большой человек. Очень дорогой человек. По ликвидационной стоимости. Вы знаете, как оценивать человека по ликвидационной стоимости?
   МОРФИН. Я не очень понял смысл этого вопроса. Слишком сложная лексика.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Скоро выйдет моя диссертация, и вы все поймете. Всю эту сложную, еби ее в душу, лексику. А сейчас – айда на интернет-поминки. Первые онлайнпоминки в мировой истории. Корпорация вечной жизни вместе с «Гугл». Триста двадцать журналистов уже аккредитовались. А вы?
   МОРФИН. Я пойду с вами, если можно. Это должно быть очень яркое мероприятие.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Если можно. Только и обязательно если можно. Очень яркое. Там будут даже танцы. Скорбные танцы. Вы умеете танцевать?
   МОРФИН. Немного умел, когда был в колледже. Сейчас забыл как.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Я вам напомню как. Я же дискжокей. По ночам веду диско-клуб в доме для престарелых.
   МОРФИН. Реально так?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Реально. Так реально, как смерть Кочубея.
   МОРФИН. Это – хобби?
   ГОЦЛИБЕРДАН. Это – судьба.

LI

   Хор мальчиков Антиохийского подворья в Эль-Аламейне в составе: Толь, Гоцлибердан, Дедушкин, Пол Морфин, Анфиса – исполняет любимую песню Кочубея.

     Мы помчимся в заоблачную даль
     Мимо гаснущих звезд на небосклоне,
     К нам неслышно опустится звезда,
     И ромашка останется в ладони.
     Облака, белогривые лошадки,
     Облака, что вы мчитесь без оглядки,
     Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
     А по небу прокатите нас, облака.
     Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
     А по небу прокатите нас, облака.

LII

   Гоцлибердан.
   ГОЦЛИБЕРДАН. Забавная, елки-палки, история приключилась. Как сообщает какое-то информационное агентство, название которого остается неизвестным по причине неразборчивости, вчера на курорте Момбаса, который в Кении, арестовали четырех человек. Двое из них – находящиеся в международном розыске крупные мошенники. Сэм Кляйман и Уолтер Хаймовиц. Выходцы из СССР, прожившие более 20 лет в США. Еще двое – граждане России, сотрудники Корпорации вечной жизни, которую возглавляет известный либеральный политик и русский реформатор Борис Толь. Имена арестованных русских пока не раскрываются. Операцию по задержанию проводили совместно ФБР США и морально-политическая полиция Кении. При задержании у арестованных были изъяты сто пятьдесят миллионов американских долларов наличными и два магнитных носителя. По данным спецслужб, Кляйман и Хаймовиц должны были передать российским контрагентам устройства USB с расшифрованным геномом человекообразной обезьяны – китовраса, которая еще водилась в Центральной Африке в начале прошлого века. Общая сумма сделки составляла 300 миллионов, первый платеж в размере половины суммы прошел еще 4 с половиною месяцев тому назад. В Момбасе стороны должны были закрыть сделку. Как установили эксперты ФБР, на магнитных носителях, которые Кляйман и Хаймовиц собирались передать русским, никаких данных о геноме какой бы то ни было обезьяны не было. Там находилась лишь оцифрованная копия кинофильма «Анжелика – маркиза ангелов», записанного в обратном порядке. От конца к началу. Как сообщил агентству профессор Майкл Бредшоу из Центра человекоподобных исследований Принстонского университета, обезьяны под названием «китоврас» никогда в истории не существовало. Соединенные Штаты уже потребовали от Кении экстрадиции Сэма Кляймана и Уолтера Хаймовица, которые в США обвиняются в многочисленных мошенничествах с ценными бумагами и другими предметами. Российские официальные лица пока никак не отреагировали на случившееся.
   Пауза.
   В Момбасе сейчас неплохо. Самый пляжный сезон. Потом пойдут муссоны, горькие дожди, а сейчас – сезон. И песок белый, а не каменный, как на Кипре. Смертельно белый, как дорогой кокаин. Схватил бы Машку и рванул бы туда на пару уик-эндов. Заставил бы ее надеть пляжные очки. «Дольче и Габбана». Для сверхсексуальности. Не знаю почему, но люблю только женщин в очках. Черные очки на совершенно белом лице. С привкусом пегого волоса. Но сейчас уже не схвачу. Не рвану. Не заставлю. Тюрьма. Полицейское государство. Судьба людей повсюду та же. Лишь волосы немного глаже. И глуше отзвук старых ран.
   Почти уходит.

LIII

   Все действующие лица.
   ДЕДУШКИН. Машенька, Мария Игнатьевна!.. Ой, понимаю, как вам сейчас тяжело. А нам-то с женой как непросто. Если б вы только представили. На новую квартиру переезжаем. Дом сдали. Только что сдали. Нашей Академии дом на Крупном Спонсорском переулке. Восемь квартир всего. Наверху – пентхаус, 540 метров. Там, конечно, человек особой пробы. Правая рука президента по всей говядине. Мы туда и не лезем. А еще семь квартир – по двести метров, для профессорскопреподавательского состава. Мы с женой там будем. Танечку хочу перетащить. Алисочку. Лучше, когда все вместе. Я бы за Танечкой последил. Вы же знаете, она попивает после ухода Изечки. Куперштока попивает. Было б лучше, если мы с супругой в соседней квартире. Диссертацию бы быстрее доделали, докторскую. Не колбасу. Диссертацию. Вам, кстати, не нужна свежая квартира? Они по два пятьсот продаются, но я бы вам за два отдал. Поговорил бы, чтоб за два отдали. Да, миллиона. Долларов, конечно. Там как раз одна квартира осталась незанятой. У вас же остались наличные Игоря Тамерланча. Я знаю, он всегда собирал наличные. А Большие Сумерки вы все равно не удержите, поверьте мне. Я знаю Варвару – бывшую жену вашего покойного мужа. И Надьку, дочку его, знаю хорошо. Они же – стервы, настоящие выдры. Они вырвут у вас все, что смогут. Что вы, Мария Игнатьевна. Какие отношения! Они из Игоря Тамерланча все соки сосали, и вашей крови попьют. На ребят тоже рассчитывать нельзя. Я имею в виду на Борю, на Гоцика. Я с ними двадцать пять лет работаю. Они все через меня прошли. Только с виду интеллигентные. А так – своего не упустят. Не будут они вам помогать, помяните мое слово. Я еще много лет назад их попросил операцию жене оплатить. Недорогую, во Франции. Я тридцать раз к ним ходил, унижался. Нет. Буквально тридцать раз. Так и не оплатили. То у них сметы не было, то бюджета. А когда моими бутербродами пробавлялись в Институте экономики, про смету с бюджетом не думали. Они вот такие, ребята. Хищные больно. И денег вам никаких не дадут, даже не думайте. Я их знаю. Столько лет вместе. Интеллигентных людей мало осталось. Потому надо нам держаться вместе, чтобы не съели нас. Я ведь что хотел у вас попросить. Там наверняка осталось факсимиле Игорь Тамерланча. Оно ведь вам уже не нужно, правда? А мне как раз очень, очень нужно. Осталось три письма подписать. Игорь Тамерланч как раз перед самым отеком обещал, но не успел. Досада какая. Там благодарственное письмо президенту, за то, что Танечку на Академию назначают. Ставят то есть Танечку на Академию. Еще два письма. А у меня знаете что? Новая инвалидная коляска есть. Осетинские родители подарили, неизвестно отчего. То есть известно отчего – от сострадания к старости моей подарили. Отличная коляска, радиоуправляемая. Захотите по Москве прогуляться – лучший способ. А то ведь пешком – ноги устают, да и хулиганы напасть могут. Сейчас время-то какое. Всех хулиганов со строек поувольняли, вот они напасть-то и могут. А так – сели на коляску и поехали. Нажали на кнопочку – и вперед. Другую кнопочку – назад. Никаких усилий. Я бы сам ее взял, но меня ж президент назначил послом в Сингапуре. Нашим послом. Да, в Сингапуре. Вчера вечером указ пошел в рассылку. А коляску я до Сингапура не довезу. В салон самолета с ней не пускают. Габариты большие, говорят. А в багаж ее тоже не сдашь. За перевес слишком много платить. Да и багаж пропадает, бывает. Особенно ценные вещи. Прилетаешь в Сингапур, выходишь к багажной ленте, – а колясочка-то и тю-тю. Того-с. А осетинские родители-то, они от всей души. Супер инвалидная коляска. То ли «Феррари», то ли «Ламборгини». Лучших сейчас не делают. Я думаю, она вам очень нужна. Я завтра же скажу, чтоб вам ее доставили. А мне – факсимиле, маленькое факсимиле, всего лишь. Как нет? Не может быть, чтобы не было. Игорь Тамерланч когда попивал, за него кто подписывался? Нет, не может быть, чтобы сам. Я его руку знаю хорошо. С института, с лаборатории знаю. Это точно было факсимиле. Да и рука бы дрожала, с двух бутылок водки-то. Виски? Тем более, тем более, поверьте мне. Я Игоря Тамерланча больше вашего знаю. То есть больше вашего знал. Щас-то уже не знаю. Нет же больше Игоря Тамерланча. Как теперь-то его знать? Так и он после трехсот грамм ничего уже подписать не мог. Его, как он в «Правде» работал, всегда водитель выносил. Пашка, здоровый такой был водитель. Потом бандитом в Люберцы устроился, его и убили. Ну зачем вы так, Машенька? Я старый человек. Я учитель вашего мужа. Вашего бывшего мужа. Бывшего, который только что был. Не стало которого. Игоря учитель. Мне всего лишь факсимиле. Как вы сказали? Я такие слова только от Гоценьки слышал. Разве можно так с российским послом разговаривать? С чрезвычайным и полномочным? Ох, Машенька, Машенька. Мария Игнатьевна, ох. Я и простил бы вас, но мне нужно факсимиле. Факсимиле, черт рогатый вас всех побери!
   ЖЕНЩИНА. Здравствуйте. Меня зовут Вера. Вера Остаповна. Я давеча у Игоря Тимофеича двадцать семь тысяч рублей заняла. Чтоб доехать до Краснодарского края. Станица Ясиноватая. Так я двадцать семь тыщ обратно принесла. Так сказано было. Принесешь, мол обратно, когда помру. Игорь Тимофеич сказал. Где тут гроб? Я в гроб хочу положить. Говорят, деньги в гроб – на доброе расставание.
   ДЕДУШКИН. Кто пустил сюда этого старого люмпена? Она нас обирала при жизни, и после смерти пришла обобрать! Где охрана? Почему не смотрит! Хоронят премьерминистра России, никто никуда не смотрит! Выведите ее немедленно. И проследите, чтобы уехала на автобусе. Чтобы духу ее тут не было. Скоро поминки, интернетпоминки, электронные поминки, первые поминки онлайн в истории. А тут ходит старая шваль, вшей распространяет. От нее пахнет, как от железнодорожного проводника. Поезд Брянск – Москва. А здесь собрались интеллигентные люди. Платок, подайте платок!
   Получает платок.
   Вы не поверите, но я даже мог бы жениться на ней. В пятьдесят седьмом году. Деревня Бедные Холмы. Саратовской области. Так она мне нравилась. Фактуристая девка была. А я парень простой. Застенчивый. Сгорбленный. От стыда сгорбленный.
   Садится. Играет на туркменской трости.
   Поет.
   Там, за деревней Марьино, где я с тобой гулял, как марево, как зарево пылает краснотал….
   ТОЛЬ. Сейчас, когда Игоря нет с нами, мы должны еще плотнее и тверже сплотиться вокруг того, что он делал и говорил. Игорь никогда не любил алкоголь. Лучше сказать, Игорь всегда не любил алкоголь. Ценил, но не любил. Поэтому я не предлагаю тостов. Тем более у нас – интернет-поминки. А на поминках онлайн тостов быть не должно. Так решили мы вместе со спонсором мероприятия – компанией «Гугл». Хочу заметить, что Игорь Кочубей именно «Гугл» считал лучшей поисковой системой для свободного мира, и никогда не отходил от этой точки зрения. И еще я хочу сказать. Премьер-министр Кочубей, наш друг, наш лидер, Игорь Тамерланович Кочубей, был абсолютный бессребреник. Таких людей сейчас уже практически не бывает. Когда мы проверили его счета, выяснилось, что на них осталось сто семнадцать долларов тридцать центов. В рублях, разумеется. По курсу ММВБ. По текущему курсу. Игорь был соавтором валютного законодательства России и всегда строго его придерживался. Я не хочу вам пожелать, чтобы после вашей смерти осталось только сто семнадцать долларов тридцать центов. Но я желаю вам быть такими же скромными в потребностях и запросах, как мозг и душа русского либерализма. Будем!
   Выпивают.
   Хочу сообщить вам. Я только что говорил с отцом Игоря, Тамерланом Пурушевичем Кочубеем. Он подтвердил мне, что жив, и навестит могилу сына при первой возможности. Мы, правда, не говорили ему, что Игорь умер.
   Чтобы не расстраивать. Потому лучше и дальше не говорить. Если будет утечка, этим займется корпоративная служба безопасности. Андрея Полевого вы все хорошо знаете. С ним нельзя связываться. И я еще раз убедительно прошу вас: не допускать ни малейших утечек о смерти нашего друга Игоря! Время еще не пришло.
   Звенит.
   Вполголоса.
   Накануне смерти, о которой никому нельзя говорить, я получил несколько писем от Игоря. Электронных писем. Он подробно рассказал мне, как его мучили сотрудники КГБ. Это подлинные письма. Но доказать их подлинность невозможно. Там нет подписи Игоря. Его мокрой подписи. Его человеческой подписи. Но скоро мы возьмем факсимиле доктора Кочубея. Андрюша уже занимается. Мы возьмем его. И поставим на всех его письмах. И мир, наконец, поймет, что такое сотрудники КГБ. Главное – факсимиле!
   ГОЦЛИБЕРДАН. Машка-Машка, привет-привет. Ну что, все закончилось? Махнем теперь в Монтеземоло? Ты помнишь тот наш ресторан? Любимый? С безногим арфистом. Играл у входа на самодельной арфе. Ты еще так смеялась. А я? Я не умею толком смеяться, ты же знаешь. Потому до сих пор и не миллиардер. А какие там были тортеллини ин бродо, помнишь? Собирайся. Бери очки. Я тебе куплю, если нет. Остальное и так при тебе. Монтеземоло! Всегда впереди – Монтеземоло!
   Успокаивается.
   Знаешь, мне нужен Игоряшин отзыв. На диссертацию. Докторскую. Нет, он уже сделан. Уже готов. Только подпись осталась. У тебя же есть его факсимиле? Сдашь мне его в аренду? Ненадолго. Лет на двадцать. Мне действительно очень нужно. Я всегда готов выебать тебя лишний раз. Только лишний. Факсимиле – это же от слова ебаться! По-английски. Но английский я не учил. Я был занят тогда другим. Факсимиле! Только и всегда впереди – факсимиле.
   Типа танец.
   МАРИЯ. Ты знаешь, Игорь, я рада, что все случилось именно сейчас. Я не выдержала бы еще. Я бы тебя разлюбила. Страшно разлюбила бы. А теперь – снова люблю. Как тогда, когда мы не поехали в Ирландию. И ты говорил про луга, полные асфоделей. Странно. Удивительно. Снова любовь. Тебя нет, и – снова любовь.
   Взгляд.
   Я решила переименовать себя. Буду теперь Марфа. Марфа Игнатьевна Кочубей. По паспорту. Мария – это плохо. Столько израсходовать драгоценной жидкости. Ни с того ни с сего. Марфа – лучше. Ты хотел меня так называть. И ты меня так называл. Так теперь и будет. Раз и навсегда. Я сшила тебе то, что ты хотел. Красную мантию. Ты же хотел. Чтобы живот не так видно. Чтобы не выпирал. Твой пастозный живот чтобы казался красивым. Под мантией. И – красная. Потому что не пачкается о дорогу. С краями не выше, чем по щиколотку щек.
   Многофигурная композиция.
   КОЧУБЕЙ. Тут, Машенька, в целом все ничего. Побудка только ранняя. В шесть утра. А потом уже не скоро ляжешь. На завтрак дают какую-то мешанину. Но не паэлью, нет. Что-то типа яиц. Скремблд еггз или там рюрайер. По-немецки. Ты помнишь. Коридоры очень длинные. Белые. Горячую воду часто отключают. Только хочу зубы помыть – сразу же отключают. И небо – какое-то трехмерное. Трехразмерное. Как в кино. Помнишь, мы смотрели «Алису в Стране чудес»? Как раз в начале апреля. Перед этой смертью. 3D «Алиса в Стране чудес». Вот такое небо. И немного тошнит. От такого неба. И земля ходит чуть-чуть под ногами. Как будто сейчас что-то случится. А что случится – никто не знает. До самого от боя. До десяти вечера. А здесь ведь и поговорить не с кем. Моих знакомых нет почти никого. И даже мантия не помогает. Та самая, красная мантия. Это так здорово, что ты вовремя ее зашила. В общем, я тебе скажу: какое это страшное место! Я никогда не думал, что это такое страшное место. Пусть лучше Господь избавит вас от этих глубин!
   Занавес (если есть).

Любовь провокатора

   Провокатор – это я.
   Многую часть моей жизни меня называли профессиональным провокатором. Это было с 2003 года, когда я организовал дело ЮКОСа и посадил Ходорковского. (Не знаю, говорят ли вам что-то эти имена и названия, и если нет – найдите их в интернете, они там есть). И хотя я не организовывал дело ЮКОСа и не сажал Ходорковского, объяснить это уже никому никогда нельзя. Когдя я говорю, что не сажал, мне отвечают: ну, это ты специально, чтобы отмазаться. Когда я в шутку говорю, что сажал, слышу в ответ: ну вот ты и признался.
   Все бесполезно.
   Точно так же я, по тем же версиям, провоцировал русских националистов то ли идти на Кремль, то ли, напротив, его защищать. Украинский народ провоцировал на свержение своих правителей. В общем, чего только не. И ведь не убедишь, и не разубедишь никого – в равной мере и степени.
   Если же я профессиональный провокатор, думал я в те ранние годы (мне было только тридцать с небольшим), то есть и профессия провокации. Раз я известный провокатор, может быть, один из самых известных в стране России, то я мог бы преподавать профессию. И даже завести кафедру в каком-нибудь университете. Или создать Высшую школу (русской) провокации. Платную, которая бы кормила меня до конца.
   Но что же такое провокатор, подумал я тогда? Чему за деньги учить? Ибо бесплатно никто не учится: за все в жизни надо платить, но дороже всего – за то, что как бы ничего не стоит. Если ты дышишь бесплатным воздухом, ты обязываешь себя перед Богом – а что может быть тяжелее и неотвратимее этих обязательств? О, если бы ты мог за воздух заплатить всего лишь материальными средствами! Разве что поднявшись к непальской вершине или опустившись к тихоокеанской впадине. Это было бы совсем другое дело.
   Но я отвлекся, простите.
   Провокатор – это человек, который для кого-то другого создает вызов. А потом этот другой хватает на лету вызов и бросает его еще кому-то. Встав со своего космического дивана.
   Вот, например, ты провоцируешь объект стать президентом Российской Федерации. Не важно, может или не может он им стать. Важно, хочет или нет. Если нет – провокация не удалась. Если да – то его жизнь уже никогда не окажется прежней. И даже если он погибнет на пути вызова, путь принесет ему столько удовольствия, что объект не пожалеет. Если пожалеет – по эту сторону фокуса, то по ту – точно нет.
   Стало быть, провокатор – перводвигатель. Он придумывает вызов, перепасовывает объекту, тот дальше – следующему. И впредь. Возникает цепная реакция вызова. Невозможная без первопровокации, подобной акту Творения, он же и Большой взрыв.
   Искусство провокатора состоит, по большому счету, в том, чтобы заставить схватить вызов. Это психологическая работа. Ну, например, ты знаешь, что твой первичный объект болезненно, прежде всего и всех, любит финики. Говоришь ему: знаешь, став президентом, ты сможешь есть финики пять раз в день. На завтрак, второй завтрак, обед, полдник и ужин. Финики будут лежать у тебя под подушкой. Свисать с люстр. У каждого твоего охранника в карманах застрянет их государственный резерв, он же прикосновенный запас.
   А не станешь президентом – финики уйдут от тебя к другому (к другой).
   И кто знает: может, сквозь финиковый аромат уже продвигается пороховой смрад будущей революции? Очень большие дела старухи-истории часто начинаются с очень маленьких вызовов.
   Дело провокатора – оно едва ли не самое ценное и благородное в природе и человечестве. Вот что я осознал.
   Можно ли ему научить? Пока не понял. Если бы понял – уже озолотился бы на Высшей школе провокации. И перестал беспокоиться о своей нищете.
   Но вот что еще оказалось. Вызов, создаваемый провокатором, имеет эротическую природу. Там лежит любовь.
   С этого места (момента) на нее и переключаемся.
   Что такое любовь?
   Если заглянуть в энциклопедию (не последняя книга в человечестве, поверьте мне), то можно в ней увидеть такое.
   Любовь – дофаминэргическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей.
   По-простому это вот примерно что значит. Есть гормон удовольствия – дофамин. И когда человек спаривается, т. е. в разных формах начинает вот именно что любить другое живое существо (хотя почему только живое? трупы тоже вполне идут в дело, некрофилию никто не отменял, особенно, в историческом контексте/разрезе), выделяется куча дофамина. Вкупе с другим гормоном – окситоцином, отвечающим вроде как за прочную взаимную привязанность, – они и создают то самое ощущение любви.
   А еще из античных источников мы знаем, что любовь бывает множества видов: эрос (ну, понятно что), сторге (любовь-нежность), агапе (жертвенная любовь), людус (любовь-игра, живет пока есть азарт), прагма (что-то глубоко прагматическое, типа по расчету) и иные, смотря по какой классификации считать. Грузить вас этим не буду, если понравится, в энциклопедии сами повсюду заглянете.
   А Карл Маркс и всякие поздние классики психоанализа не без Эриха Фромма (помните таких? – их барельефы будут у нас в Высшей школе провокации на главной стене) разъясняли, что любовь – просто абстракция. Сама по себе не существует. А рождается только как связь между двумя (или больше) субъектами, во всех смыслах и проявлениях понятия связь. Нет любви как таковой, есть только любовный акт.
   В общем, я для того давал краткие характеристики этих умных воззрений, чтобы с ними не согласиться.
   Любовь – особая субстанция, которая в особых ситуациях может выполнять миссию субъекта. Иначе не могла бы двигать Солнце и светила, как говаривал Данте Алигьери.
   Всякому человеку в каждый день жизни отмерено сколько-то любви. Кем отмерено – другой вопрос, мы его здесь не трогаем. И когда количество любви на единицу объема человека достигает критического предела, любвеноситель должен эту субстанцию куда-то излить. Изливается любовь методом бросания вызова. То есть – приятия или распространения провокации.
   И наоборот. Когда ты созрел для того, чтобы бросить вызов, у тебя рождается избыток любви, готовый к извержению.
   Что было раньше, курица или яйцо, молния или гром, Бог весть.
   Я вам такой пример приведу. У меня есть приятель, большой бизнесмен. Когда-то он увидел вблизи дочку крупного государственного начальника. Сразу же типа влюбился в нее, ушел от жены и так далее. Многие окружающие показывали на него пальцем и говорили: приятель, ну нельзя так нагло и по расчету! На что он всегда отвечал: я люблю ее по-настоящему, и вы все не понимаете, что эта любовь для меня – огромное бремя. А не доступ к большому начальнику.
   Кто здесь прав? Все.
   Почему любовь должна противоречить доступу к большому начальнику? Ведь доступ – вызов, а значит, он создает критическую массу любви. И все, что окружает биг босса, немедленно окрашивается для соискателя в ультравиолетовые эротические тона.
   А коль скоро первичный вызов, отец и мать всех вызовов – провокация, то в ней и заложен механизм любви. Так что – нечто такое естественное и само собою, как горькая иголка вечной сосны.
   Я не знаю, сколь понятно я объяснил. Я старался.
   Ваш автор хотел предупредить, что он совершенно пуст. У него нет и никогда не было должностей, чинов, званий, степеней, наград, государственных или частных, премий, престижных или непрестижных. Полный ноль, как и было сказано.
   У него была и есть только любовь. Не к кому-то или чему-то, а вообще, как амброзия – наполнитель сосудов и жил.
   Которая потом, в случайно-закономерный момент, уступит место смерти.
   Эта книжка, Вы будете смеяться, – о любви и смерти. Даже если вам сперва покажется, что не очень так.
   Наслаждайтесь.
   Станислав Белковский

На том берегу

1

   Прогрессивная общественность устроила дикий скандал по поводу агитационных роликов за Владимира Путина, которые записали глава благотворительного фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматова и худрук столичного Театра наций Евгений Миронов. Лейтмотив свободолюбивых выступлений: Хаматова и Миронов выступать в поддержку Путина категорически не хотели, но их заставили. Выкрутили руки, и не только. Первой пригрозили, что лишат финансирования фонд, помогающий тяжелобольным детям, и созданный под его патронажем Центр детской гематологии, второму – что прикроют его свежеотстроенный театр. Причем по поводу Хаматовой со всех сторон зазвучало, что ролик она записывала дрожащим голосом, со слезами в прекрасных глазах, а кровавый тиран превратил больных детей в своих заложников. И потому он упырь, которому нет места на этой земле.
   Когда я все это читал и слушал, у меня в мозгу вертелся любимый вопрос Альберта Эйнштейна: «Кто из нас сумасшедший?»
   Итак.
   Владимир Путин, используя свои государственные возможности, серьезно помог Чулпан Хаматовой создать/наполнить деньгами благотворительный фонд, за счет которого построили детскую гематологическую клинику. До самого последнего времени фонд имел репутацию «околопутинского», что, кстати, само по себе стимулировало многих спонсоров давать деньги. За это актриса должна премьера презирать и ненавидеть, а акцией в его поддержку – брезговать?
   Тот же Путин с использованием тех же возможностей помог сделать в центре Москвы новый современный театр. И потому худрук этого театра должен плюнуть премьеру в лицо?
   Чего ради, спрашивается? Ради потных аплодисментов прогрессивной общественности?
   Я не знаком лично ни с Чулпан Хаматовой, ни с Евгением Мироновым и не берусь обсуждать их мотивы. Но они, я считаю, имели не только право, но и моральную обязанность как-то поддержать Путина в его архитрудной, скрипящей и дребезжащей избирательной кампании. И поддержка эта свидетельствует не о чем ином, как об их порядочности – извините, что я употребляю это слово, давно выпавшее из русского общественно-политического словаря (за ненадобностью).
   Я – один из старейших (по стажу) критиков Владимира Путина и его команды. Мой товарищ, известный политолог Андрей Пионтковский, назвал меня основоположником клептопутинистики, т. е. учения о подлинных устремлениях людей, которые уже много лет правят Россией, и о монетократии – всевластии денег в нашей нынешней РФ.
   Моя статья «Бизнес Владимира Путина» вышла еще в 2005-м, а одноименная книга (написанная в соавторстве с блистательным Владимиром Голышевым) – в 2006 году. И тогда, я помню, все те антипутинские рассуждения и откровения были восприняты прогрессивной общественностью довольно прохладно. Я слышал из уст наших свободолюбцев в основном разглагольствования двух типов:
   1. Все ерунда, Путин – не бизнесмен, а неосоветский диктатор-империалист сталинского толка.
   2. Белковский потому так откровенно говорит о Путине и Ко, что у него есть мощная крыша в ФСБ.
   Что касается п. 1, к сегодняшнему дню, по-моему, все всем уже ясно (за исключением отчаянных маргиналов). А по п. 2 я и тогда всем предлагал: уважаемые дамы и чуваки, если вы считаете, что право независимого высказывания у нас гарантирует только/именно ФСБ, то залезайте все под крышу этой организации – и тогда настанет у нас такая свобода слова, что американцы с французами обзавидуются!
   Так что нынче у меня есть моральное право Владимира Путина защитить и даже слегка воспеть.
   Можно обвинять его в том, что он за 12 правящих лет так и не создал инфраструктуру, которая позволяла бы фонду «Подари жизнь», Театру наций и вообще любым некоммерческим учреждениям находить деньги без прямого или косвенного участия власти. Но не в том, что Хаматова и Миронов оказали ему ответную любезность.
   Да, Путин – противник демократии европейского образца. Но при этом он, берусь утверждать, – высокоморальный человек. Если под моралью понимать классическое: «свод правил поведения в определенной социальной среде». Путин не сдает и не предает. Давайте вспомним, как он спас Анатолия Собчака от ареста. Как обеспечил все интересы Бориса Ельцина (и ельцинской семьи) после отставки первого президента. Хотя с конъюнктурной точки зрения и первое, и второе было Путину совершенно невыгодно.
   Путин может обижаться (есть такие предварительные данные) на Алексея Кудрина или Ксению Собчак за то, что они, люди его круга, в последнее время позволяют себе слишком много фронды. Но он их и пальцем не тронет.
   Наконец, сакраментальное: а судьи кто? Посмотрим хотя бы на системную оппозицию, которая на днях в лице Геннадия Зюганова и Владимира Жириновского провела пресс-конференцию о преступном/тотальном засилье Путина в телеэфире.
   Когда меня просили прокомментировать это мероприятие, я впервые за долгие годы честно не знал, что говорить. Может, лидеры КПРФ и ЛДПР заранее не предполагали ничего подобного и телевизионный перекос стал для них шокирующим сюрпризом? Или они не знают, что сами участвуют в выборах по договоренности с Кремлем, чтобы легитимировать победу Путина, желательно в первом туре?
   Кто возьмется осуждать Путина? Зюганов, который с 1996-го последовательно и методично отказывался от власти, некогда плывшей ему прямо в мозолистые руки, а в конце 1990-х обеспечивавший утверждение в Госдуме любого ельцинского премьер-министра, хотя легко мог это дело заблокировать?
   Жириновский, который первым в постсоветской истории России превратил большую политику в большой бизнес, еще в 1993-м разменяв громкую электоральную победу ЛДПР на постоянное теплое место в системе формировавшейся тогда монетократии?
   Чубайс и правые либералы, которые с середины «лихих» девяностых уверяли нас, что русскому народу нельзя давать право свободного выбора, иначе он не тех выберет, а результаты приватизации священны и никакой ревизии не подлежат?
   Михаил Прохоров, у которого Путин служил рекламным агентом его непонятного «ё-мобиля»? Помните, как премьер всеприлюдно, под взглядами десятков телекамер проехал за баранкой этого пылесоса из своей резиденции Ново-Огарево в медведевские Горки? Интересно, сколько по рыночным расценкам стоила бы такая реклама? Миллиард долларов? Два?
   Системные оппозиционеры осуждают нечестные выборы, да-да. Но почему-то депутаты «оппозиционных» фракций не собираются сдавать свои мандаты, чтобы делегитимизировать нечестную Думу. А «оппозиционные» кандидаты в президенты так и не приходят выступать на Болотные площади, хотя поначалу отчаянно грозились. К чему бы это? К страху? К тайным соглашениям с Кремлем, о которых не принято говорить вслух?
   Вам не нравится Путин, которого вы уже не боитесь называть кровавым тираном? Но вы, дамы и господа, и есть его создатели, спонсоры, защита и опора. Он долгие годы устраивал вас тем, что позволял кормиться с его руки, не требуя взамен никакой ответственности за судьбы страны. О, как вам это нравилось! Но теперь, когда ВВП зашатался, когда стало очевидно, что режим его неэффективен…
   Я по-прежнему считаю, что Путин должен уйти. Вероятно, значительно раньше, чем в 2018 году. Но не потому, что он плохой человек. Не хуже многих, как по мне. А потому, что его курс ведет страну не туда. Что Россия за 1 200 лет своей истории выстрадала право быть европейской страной. Потому, что мы подошли вплотную к тому историческому пределу, когда может реализоваться вековечная мечта нашего человека: стать европейцем, оставшись при этом русским.
   Азиатчина в виде архаичного авторитаризма и тотальной коррупции нас больше не устраивает и устраивать не может. Но смена режима отнюдь и далеко не сводится к уходу Путина. Реальные перемены невозможны без нового нравственного климата в обществе. А новый климат – без покаяния элит.
   Не надо говорить, что во всем виноват Путин. Да, с капитана корабля всегда спрашивается по максимуму. Но виноваты мы все. В том числе и я (хотя к элите я по определению не отношусь, так как не участвую в принятии важных решений).
   В 2004 году Михаил Ходорковский написал статью «Кризис либерализма в России», в которой призвал системных либералов к этому самому покаянию. В ответ Егор Гайдар, идеолог первых ельцинских реформ, пафосно ответил: «Каяться не намерен!» Но ему таки пришлось покаяться. Чуть позже и через силу. (Рекламная пауза: об этом написана моя пьеса «Покаяние», 2010 год).
   Хочется, чтобы мы хоть на мгновение отвернулись от Путина и посмотрели в зеркало на самих себя. И на Россию, которую сделали такой, как она есть, мы, а не только он.
   И последнее. Я хочу, чтобы Путин ушел от власти живым и здоровым. Как говорят у евреев, до 120, Владимир Владимирович!

2

   Есть люди, которые прилагаются к своим чинам и званиям. А есть – которые наоборот.
   Наоборот – это, например, Михаил Ходорковский. У него отобрали весь бизнес. Посадили в тюрьму. Дали сначала восемь, потом еще двенадцать с половиной лет колонии. Восемь с лишком он уже отсидел. Много раз бывал в карцере, чуть не погиб от ножа сокамерника. Вся государственная пропаганда долго и упорно работала на то, чтобы объяснить: нет никакого Ходорковского, забудьте. А Ходорковский все равно остается на авансцене. Весь мир его знает и полмира – уважает.
   Типичный же пример человека-приложения – Владислав Сурков. Бывший кремлевский куратор внутренней политики, ныне – вице-премьер по несуществующей модернизации (забавная синекура получилась, не спорю). Долгие годы строил из себя великого демиурга, который чуть ли не придумал «Единую Россию» и даже Путина с Медведевым. Читал умные книжки. Сам писал романы, очерки, рецензии, стихи и песни. И вот – два месяца назад сняли с должности Владислава Суркова, заменив на Вячеслава Володина. И как-то все сразу «великого демиурга» взяли да и позабыли. Земная слава прошла быстро, как парад по брусчатке.
   Больше того. Вопреки опасениям многих интеллектуалов, круто промышлявших в свое время рецензиями на роман «Околоноля» и утечками, что, дескать, «великий демиург» есть вынесенный мозг (во всех смыслах) Владимира Путина (он же Дмитрий Медведев), Вячеслав Володин как начальник внутренней политики оказался получше своего предшественника. Может, он и не читал Борхеса. Зато и не ссорит Кремль на ровном месте с теми, с кем вполне можно не ссориться. Надо Кремлю (с сугубо прагматической точки зрения), чтобы оппозиционеры, ораторы Болотной площади – проспекта Сахарова Сергей Удальцов, Владимир Рыжков и Борис Немцов посидели за одним столом со Медведевым, а сам Володин вел бы протокол, – значит, посидят. При Суркове сцена «Удальцов читает нотации президенту, первый замруководителя кремлевской администрации терпеливо записывает» могла случиться лишь в фотошопе. Сегодня это политическая реальность. Реальность перестройки-2, которую Сурков в день своей отставки назвал «дивным новым миром», для которого он уже не годится. И был на сей раз совершенно прав.
   Но я, в сущности, хотел сказать не о Суркове/Володине и даже не о Ходорковском. А о Дмитрии Анатольевиче. Медведеве.
   После «рокировки» 24 сентября 2011 года многие стали говорить, что он, дескать, хромая утка, которая уже никогда не встанет на две уверенные лапы. Да и сидел-то, мол, в президентском кресле, чтобы всей магией юридической души отогреть его для вечного возвращения патрона. Сам Медведев таким трактовкам категорически сопротивляется. И всякий раз напоминает, что в мае 2012-го, сразу после третьей инаугурации Путина, станет премьер-министром, получит карт-бланш для формирования своего кабинета, пропремьерит все шесть следующих путинских лет, а в 2018-м снова явится нам главой государства. И уже не в формате «тандема», ибо 65-летний патрон все-таки соберется на давно заслуженный отдых. В общем, «не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела».
   Медведеву многие не верят. А кандидат (фиктивный, конечно) в президенты Михаил Прохоров и экс-министр финансов Алексей Кудрин смутно, но ясно дают понять: премьерство – это их удел. Потому что, во-первых, у них лучше получится, а во-вторых – только такого типа кадровое решение примирит Путина с Болотной площадью. И побудит русских образованных горожан (РОГов), выступающих ныне движущей силой коллективного протеста против политической азиатчины, хоть на пару лет разойтись по домам. И по клеткам обитаемых офисов, где творится русская финансово-экономическая реальность.
   Да и сам уходящий президент, кажется, верит в свои перспективы не вполне или по крайней мере недостаточно искренне. Только этим можно объяснить случившуюся истерику Института современного развития (ИНСОРа) – признанного ДАМского мозгового центра. Глава ИНСОРа, давний фанат Медведева Игорь Юргенс несколько раз официально заявил, что действующему (до 7 мая) президенту главой правительства становиться ни в коем случае не нужно, ибо его аппаратно загрызут путинские вицепремьеры: Игорь Сечин (титульный злодей par excellence), Дмитрий Рогозин и, конечно, все тот же Владислав Сурков. Так что пусть лучше премьером будет Кудрин, которому никакая «кровавая гэбня» с борхесианской постмодернизацией не страшны.
   Чует мое трепетное сердце, Юргенс творит провокацию. Цель которой – таки застолбить права Медведева на премьерство. Логика здесь такая. Путин никак не любит ИНСОР и все, что с ним связано, – ведь именно Юргенс и Ко многократно призывали Медведева отправить путинское правительство в отставку и решительно пойти на второй срок (уже в 2012-м, а не в 18-м). Стало быть, когда такая институция говорит: Путин, ты кинь его, нарушь все, что обещал всеприлюдно, – национальный лидер из самых глубин раздраженной души своей должен ответствовать: а вот хрен вам, сказал, что сделаю Медведева премьером, – значит, сделаю!
   Я тоже думаю, что ключевое обещание Путин в мае исполнит. Не в путинской традиции обманывать тех, кто не подводит его. А Медведев – ни капельки не подвел. В этом смысле он был и остается лучшим кадровым достижением Владимира Владимировича.
   Если вдуматься, 24 сентября 2011 года – это совершенно евангельский сюжет. Третий президент, разрази меня гром, хотел, очень хотел остаться на своем посту. Это подтверждали самые разные информированные люди – от все того же Алексея Кудрина и Анатолия Чубайса до Михаила Горбачева. Но молиться он должен был за то, чтобы исполнилась не его воля, но воля его политического отца. Владимира Путина. Она и исполнилась.
   Путин промахнулся. Сделай он ставку на верного ДАМа – и никаких Болотных площадей в помине не было бы. Активная часть российского общества, те самые РОГа, еще пару-тройку лет верили бы в медведевскую либеральную реформацию и продлили бы третьему президенту кредит надежды. Надежды не факт, что оправдались бы, но Кремль еще какое-то время чувствовал бы себя спокойно. Однако на Путина, судя по всему, произвела неизгладимое впечатление «арабская весна». Особенно полутруп Хосни Мубарака, который возили на больничной каталке в немилосердный суд. ВВП не поверил, что все это случилось в силу внутренних арабских причин, а главное – из-за патологического нежелания некоторых правителей уходить вовремя. Он решил, что все это сделали внешние злобные силы: США, Европа и т. п. А раз так, они могут учинить подобное и в России. И ДАМ в решающий момент с такой атакой не справится. В результате Дмитрий Медведев вынужден был подставить обе щеки под удары прогрессивной общественности.
   Еще когда прогрессивная общественность восторгалась выбором путинского преемника (конец 2007 – начало 2008 гг.), я умудрился добавить к этому делу свою ложку дегтя, публично сказав, что большого президентского толку от него не будет и по взглядам он от Путина на самом деле фундаментально не отличается. Так что теперь, когда ДАМ уходит, а многие уже демонстративно не ставят его ни в ломаный евро, я обязан сказать о нем пару абсолютно теплых слов.
   На троне он не был злодеем – для российского правителя, если полистать учебник истории, это уже много. Да, были всякие странные решения типа отмены летнезимнего времени (до сих пор не могу разобраться, какое же время отменили, знаю только, что утром зверски темно). Но было и смягчение уголовного законодательства. Благодаря чему тысячи людей уже вышли на свободу и десятки тысяч – скоро выйдут. Даже Владимир Переверзин – человек из самого страшного ЮКОСа, отказавшийся оклеветать Ходорковского на суде, – уже дома.
   Собственно, нереализованные ожидания, зерна которых посеял Медведев, и вывели РОГов на Болотную – Сахарова. Это тоже немало.
   Давайте же, перед концом его президентского служения, скажем ДАМу наше скромное «спасибо». И дадим только один товарищеский совет. Дмитрий Анатольевич! Не идите вы в премьеры! А то ведь испортите себе всю оставшуюся репутацию. Будет кризис, да и модель экономики надо, наконец, менять. Для этого нужно жесткое коалиционное правительство, без маниловщины и ноздревщины.
   Оставайтесь в истории тем, кто вы есть. Не больше, но и не меньше.

3

   Ну что.
   Дни и события вокруг инаугурации Владимира Путина, включая московский «Марш миллионов» и акцию «Оккупай-Абай» у памятника Абаю Кунанбаеву на Чистых прудах, показали, в общем и целом, что мы с вами, дорогой читатель, не промахнулись. Мы по-прежнему можем быть уверены, что:
   а) запрос активной части общества – русских образованных горожан (РОГов) – на то, чтобы стать полноценными европейцами и жить в России как европейском государстве, никуда не рассосался, он стабилен и долгосрочен, он – до победного конца;
   б) застоя таки не будет, кто бы что ни говорил; почему – см. п. А;
   в) перестройка-2 продолжается и набирает обороты.
   «Марш миллионов» подтвердил еще один важный тезис, с которым автор этих строк давно носился, как с писаной торбой: радикальная часть протеста стимулирует сугубо мирную, и потому их не надо противопоставлять. Помните, мы с вами уже обсуждали: если бы группа оппозиционеров не пошла на прорыв к ЦИКу/Лубянке 5 декабря 2011 года и лидеров бы не арестовали, еще неизвестно, состоялись бы Болотная площадь и проспект Сахарова в таком неубиенном масштабе.
   Ошибся я – как, впрочем, и подавляющее большинство активных/пассивных наблюдателей – лишь в оценке численности марша 6 мая. Я помню, за пару дней до этого события мы перетирали грядущий марш с депутатом Госдумы Ильей Пономаревым и сошлись во мнении, что 20–25 тысяч – это предел. Потом, когда выяснилось, что народу пришло примерно втрое больше, я спросил Илью Владимировича:
   – А чего это мы с тобой так лоханулись? Почему столько пришло?
   – Потому что накануне прошел дождь, – со всей неприкосновенной твердостью всеобщего избранника ответил мне Пономарев.
   Я, правда, забыл у него уточнить: может, он имел в виду телеканал «Дождь», действительно сделавший немало для мобилизации/консолидации протестного актива? Но в любом случае Пономарев прав. И был бы столь же прав, ответив, что причина – неурожай кофе в Колумбии или пожар в Вороньей слободке. Грубо говоря, на поверхностном уровне смысл ответа: «а фиг его знает», оно же «по кочану».
   Но на глубинном уровне – смысл иной, куда более интересный. Как любил говаривать в аналогичных ситуациях старший коллега Ильи Пономарева по левому движению Владимир И. Ленин, такова воля истории. Что еще может быть сформулировано в виде известного (вам, мой преданный читатель) «закона Белковского»: в истории всегда происходит то, что должно произойти. Потому что субъект истории – Господь Бог, и Он, как водится, располагает.
   Значит, если России суждено стать национальным государством европейского образца, то так и пойдет дальше. К 2018 году мы будем жить в другой России без кавычек. Только не надо просить у меня бизнес-план и график мероприятий. Все произойдет как-то вроде само собой, в соответствии с упомянутым законом. Мы-то с вами помним, например, что 19 августа 1991 года ситуация казалась совершенно безвыигрышной: «против меня войска, против меня штыки, против меня – тоска, руки мои тонки». А уже 21-го история прямиком пошла туда, куда только и могла пойти. А украинская революция 2004 года? Никто (ну, почти никто) ведь в нее не верил, пока она таки реально не началась.
   Что-нибудь такое случится и на этот раз. Ведь Тот, Кто располагает – не фраер.
   Хотя скачку участников акции 6 мая есть и вполне рациональное объяснение. В команде протестующих произошла замена. Многие из тех, кто делал атмосферу на Болотной/Сахарова, разъехались по дачам, Турциям и тем самым Европам. А их место заняли люди, которые так поступать не привыкли или привыкли, но не всегда. Протест стал менее столичным, добрым и гламурным. А более – провинциальным (а значит, глубинным), злым и серьезным. И еще: более левым (в идейном смысле).
   И это хорошо. Потому что чуть позже первая колонна вернется с дач и объединится со второй. И протестная жизнь продолжится.
   Что бы там себе ни думал Владимир Путин.
   Хотя я сам давно уже призывал оппонентов власти перестать поминать Путина всуе. Ведь чем чаще поминаешь – тем он сильнее. Он напитывается энергией этого бесконечного поминовения.
   Повторю еще раз мысль, которая кажется мне не архи-, но все же важной. Путин никакой не кровавый тиран. Примеров и доказательств тому – вагон и большая телега. Но, если совсем уж просто. Когда проект «Гражданин поэт», в котором тирана жестко костерят через слово, концертирует в Barvikha Luxury Village, в трех км от путинской резиденции, или в Театре эстрады, чей директор Геннадий Хазанов столь трепетно относится к первому лицу РФ, – это что?
   Путин – не только не тиран, но даже, строго говоря, и не лидер. Он – бренд, символизирующий сложившийся у нас с позднеельцинских времен гламурный авторитаризм. Свою функцию бренда он выполняет заподлицо. Кто-то с помощью бренда берет миллиардные кредиты в госбанках (о которых сам ВВП, как правило, ничего не знает, а если/когда узнает, то даже уже и не удивляется), а кто-то – оправдывает свою скороспелую оппозиционность. Проблема же Путина не в ручном управлении, как многие думают – страна управляется таким количество шаловливых рук, что за ними уже никак не уследить, – а в том, что всякий бренд успешен только тогда, когда он модный. А бренд «Путин» таким быть перестал. И потому придется ему сойти.
   Но помимо Путина-бренда есть, конечно, и Путин-человек. Возможности его не стоит преувеличивать (опять же см. выше), и дело, конечно, не в нем. Но понимать это го человека, раз мы уж так любим перемыть ему упругие кости, нам придется.
   Почти 13 лет (собой и Господом храним), что ВВП так или иначе находится при большой власти, его многочисленные слова и доминирующие действия все-таки уже позволяют сделать нам некоторые выводы, раз мы тут типа аналитики, а не просто пришли компоту с белым хлебом покушать.
   Путин – не диктатор и не властолюбец. Он просто легкий мизантроп в целом и тяжелый русофоб в частности.
   С ВВП в его относительной молодости (первой половине 1980-х годов) случилась страшная история. Оказавшись на работе в ГДР, он неожиданно увидел живого немца. И обалдел.
   Он вдруг понял, что в мире есть категория человеческих существ, способных работать даже без дула автомата, приставленного к коллективному виску, и выдавать результат без семикратного напоминания в течение дня. Что можно быть на работе трезвым, причем даже в рабочее время. Это антропологическое открытие смутило Путина. И, похоже, он пришел к выводу, что власть (не в России, а вообще), как и философия (здесь сошлемся на Венедикта Ерофеева), должна быть немецкой. Если получится.
   Судя по всему, Путин должен думать примерно так. Русский человек – он, конечно, добрый и хороший, сострадательный и созерцательный, рыбак и батрак и мира осеннего мрак. Но он не пригоден к последовательному целенаправленному труду, к мирному неэкстремальному созиданию. Русский – это машина генерации проблем (а не их решения), человек-пиздец, способный смести все на своем пути, неукротимый сеятель энтропии, живое воплощение второго начала термодинамики. Часть той силы, что вечно хочет блага, а получается как всегда. Герой старого анекдота, который, оказавшись в тюремной клетке с двумя шарами, один шар сломал, а другой – потерял.
   Потому ему (этому человеку) нельзя давать выходить на оперативный простор. Ему надо четко указать его узкое место, изолировать от пространства возможностей, время от времени утирая сопли холщовым (но ни в коем случае не шелковым, чтобы не зазнался) носовым платком (это и есть социальная политика). Ну, и время от времени утешать рассуждениями/пояснениями, что, дескать, Россия в очередной раз встала с колен, а быть бессловесным рабом Империи – это честь и счастье, не доступные всяким заморским дуракам.
   Задача Путина – не мобилизовать русский народ. А наоборот. Предельно расслабить, чтобы не рыпался. Риторика ВВП должна проходить по категории седативных препаратов аминазиновой группы. Ибо вокруг – что-то двойное сплошное имени легендарного Кащенко. Потому формальное содержание этой риторики не имеет значения, и не надо даже об этом думать (и особенно – говорить, т. к. жизнь коротка, времени до конца света все меньше). Вообще, ВВП был бы идеальным главным врачом советской психушки, но жизнь, как это нередко бывает, указала ему совсем иной путь.
   Вот президент РФ подписал стратегический суперуказ «О долгосрочной государственной экономической политике». В указе обещано: создание и модернизация 25 млн. высокопроизводительных рабочих мест к 2020 году, увеличение объема инвестиций не менее чем до 25 % ВВП к 2015 году и до 27 % – к 2018 году. Перед правительством (тем, которое во главе с Дмитрием Медведевым, ха-ха-ха) поставлена задача увеличить производительность труда к 2018 году в 1,5 раза относительно уровня 2011 года, а долю продукции высокотехнологичных и наукоемких отраслей в ВВП к 2018 году – в 1,3 раза относительно 2011 года.
   Разумеется, будучи человеком по-своему вполне разумным, Путин не может верить, что обещания будут выполнены. Космические корабли не начнут бороздить Большой театр. Хотя бы по двум причинам: 1) космических кораблей у России теперь нет – «спиздили, бляди» (© В.В. Геращенко); 2) после реконструкции, проведенной влиятельными бизнесменами братьями Магомедовыми под патронажем Д.А. Медведева, Большой театр больше не готов к приему космической техники. Для обоснования обратного, конечно, существует какой-нибудь случайный вице-премьер Дмитрий Рогозин, но, глядя в его честное лицо, истерзанное многолетними устрицами брюссельского розлива, быстро приходишь к выводу, что это никак не может быть серьезно.
   Потому, собственно, истинный message высочайшего повеления только один: дорогие россияне, отгребитесь! Вам указ, вы и выполняйте. Если сможете, неразумные подданные мои.
   Путин ничего не строит и никуда не ведет. Его самодовлеющая сверхидея – стабильность. Сделать с этой страной (по вышеуказанным причинам) все равно ничего невозможно. И раз уж я оказался у власти по какой-то иронии постсоветской судьбы, то единственное, чего могу добиться – чтобы не развалилось. Я это и делаю. Кто может, пусть сделает лучше. Хотя не сможет никто. Ибо кругом одни жулики и сволочи, алкоголики и тунеядцы, туды их в качель.
   Вот, помню такую историю. В начале 2000 года я через своего тогдашнего босса Бориса Березовского как-то слегка взаимодействовал по касательной с предвыборным штабом ВВП. Однажды я принес им (штабу) несколько тем и идей – с моей точки зрения, находившихся на опасной грани гениальности. Темы и идеи призваны были помочь Путину резко нарастить хрупкий рейтинг. Штаб все взял и через пару дней ответил:
   – Идеи прекрасные, Владимир Владимирович от всего отказался.
   – Почему, раз идеи прекрасные? – спрашиваю я, слегка опешив (ну молодой был еще, что возьмешь!).
   – А потому, что рейтинга и так хватает для победы в первом туре. А самое главное, как считает Владимир Владимирович – не расплескать.
   Вот это «не расплескать» и есть неформальный слоган путинского президентства. Отсюда и мания стабильности.
   Что из этого вытекает? Что Путин – не безудержный самодур, а все же политик, действующий в предлагаемых обстоятельствах. В начале нулевых годов перед ним стояла задача защитить собственность ельцинского правящего класса – он ее решил. (Чему сам до сих, кажется, удивляется, хотя щипать себя за мягкие части тела, за истечением срока давности, уже перестал).
   И если сегодня он через силу и слабость поймет, что активный, длящийся и неразрешимый обычными седативными методами конфликт с РОГами несет угрозу его фирменной стабильности, он, вполне возможно, таки пойдет на уступки. Не только политические, но даже психологические.
   Во многом потому, что РОГа – это люди, которые не вполне соответствуют путинскому представлению о русском предмете. РОГа внутренне готовы к ответственному европейскому созиданию.
   Так что борьба за власть только начинается, не бойтесь.
   Надо сказать, что у Путина в нашей истории был предшественник. Император Петр Великий.
   Нет, я вовсе не хочу сравнивать их напрямую. У Петра были огромные планы и амбиции, у ВВП их нет. Петр строил великое государство, европейское по форме и азиатское по содержанию. Путину бы – только то самое «не расплескать».
   Но что-то общее у них есть. А именно – отношение к русскому народу. Потому что Петр тоже в молодости увидел немца (в широком смысле). И тоже прибалдел.
   Император, как мы знаем, нещадно обращался со своим народом. Но самая изощренная месть русским, которую он задумал и учинил – это Санкт-Петербург. Иезуитски названный как бы не в честь основателя, а совсем даже во имя святого апостола Петра.
   Петр I решил построить имперскую столицу на болоте, в депрессивном климате, любой ценой. Во влажной атмосфере, где всякий мыслящий человек рано или поздно понимает: пора идти убивать старушку, ибо семый час давно. Не случайно титульный славянофил Иван Аксаков призывал ненавидеть Петербург всем сердцем и видел в том ключевую задачу истинно русского человека.
   И правящая династия в таком месте тоже может быть только немецкой. Не случайно же, как только немецкая династия слилась, столица уехала обратно в Москву, где до сих пор и остается. А новообретенный Ленинград, город-герой поэмы без героя, стал просто крупным населенным пунктом.
   По сути, в имени главного оппозиционного места нынешней России заложена поистине гоголевская мистика. Ведь Болотная площадь – это и есть Санкт-Петербург, в его полном объеме, заочный и дослезный, достоевский и бесноватый. Помните анекдот: у наркомана спрашивают, как найти площадь Ленина? Наркоман отвечает: очень просто – длину Ленина умножить на ширину Ленина.
   И вот из глубин этой самой Болотной площади, подобно плевку, сделанному некогда в Солярис, вышел на поверхность российского государства Владимир Путин. Ему ли не постичь эмоций тех, кто сегодня стоит против него?
   Попробуем сделать выводы.
   Итак, для продолжения протестов, а значит, и политических реформ, есть все основания.
   Когорта новых оппозиционных лидеров в основном построена. Это, прежде всего, (по алфавиту) Алексей Навальный, Илья Пономарев, Сергей Удальцов, Илья Яшин. Отдельно (вне алфавита) – Ксения Собчак, чья политическая капитализация за последние месяцы выросла многократно.
   Еще, пожалуй, вскорости появится два-три новых человека той же плеяды. Если я не ошибаюсь.
   Преимущество молодых лидеров не только в том, что они мыслят по-новому, не как предшественники, привыкшие за любым чихом бегать в Кремль. Но и в новой эстетике, которая для политики весьма важна. Ведь когда смотришь на портрет Собчак с Навальным, где-то на чистопрудной сцене – это Боттичелли. «Весна» и «Рождение Венеры» в одном флаконе. А съезд «Единой России» – чистый, конкретный Босх. И здесь уже ничего не изменишь.
   Ну и, конечно, остается еще Михаил Ходорковский. Который по полной программе побывал в аду при жизни, потому у него – особые права. Молодежь, так или иначе, должна к нему прикоснуться.
   И, хотя в России нормальным внутренним неискусственным состоянием остается пессимизм, я вижу поводы для оптимизма.
   Стандартное кухонное рассуждение, что смена власти не приведет к исцелению вечных русский болезней, прежде всего – коррупции, лишено как бытовой, так и научной логики. (Хотя в нем и сквозит типичная, роковая путинская обреченность). Во-первых, потому что дорога в тысячу ли начинается с одного шага, а все в жизни когда-то бывает в первый раз. Во-вторых: если у корейцев и (почти) бразильцев почти получилось, то мы-то чем так уж хуже?
   Прорвемся.

4

   Кажется, в жизни Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Гундяева начинается светлая полоса. Активная часть российского общества наконец оценила беспрецедентные труды предстоятеля РПЦ МП на ниве православной миссии: Святейшему присуждена «Серебряная калоша» – премия за самые сомнительные достижения в шоубизнесе. Формально – за таинственное изъятие (путем т. н. фотошопа) с фотографии патриарха его возлюбленных часов «Брегет» каталожной ценою в $30 тыс. Фактически же – по совокупности улик (простите, заслуг).
   Как принято восклицать в подобных случаях, «аксиос!» («достоин!»). За три года патриаршества Кирилла РПЦ МП действительно практически полностью ушла в шоубизнес. Я лишь пунктиром напомню самые запоминающиеся моменты «православной миссии» по-гундяевски: мотопробеги с обнаженными девицами, почетные караулы в мини-юбках, специальный православный дресс-код, идея миссионерских ночных клубов, 666 одноразовых храмов шаговой доступности по Москве и окрестностям, бесноватые «православные эксперты», призывающие арестовать всех мыслящих людей страны, ибо «союз патриарха Кирилла и Владимира Путина спасет Россию» (хотя непонятно, чего там спасать, если, по версии тех же людей, Россия давно встала с колен). Апофеозом этого нонстоп-шоу стало крещение дочери Филиппа Киркорова в закрытом на спецобслуживание московском храме, где народный артист обратился к собравшимся с амвона. Причем рожден младенец, как мы помним, был от суррогатной матери, что в православии, мягко говоря, не приветствуется. А главным достижением новоявленного субъекта шоу-бизнеса можно считать дело «Пусси Райот» – и чует мое сердце, получат девицы настоящий срок, иначе мрачное шоу с постоянным продлением их предварительного заключения не имело бы репрессивного смысла.
   Впрочем, в самой РПЦ МП к заслуженной победе предстоятеля относятся почему-то неоднозначно. Так, руководитель пресс-службы патриарха диакон Александр Волков раскритиковал ведущую церемонии «Серебряной калоши» Ксению Собчак за то, что она, по версии клирика, «…называла предстоятеля церкви „господином Гундяевым“ и производила другие не менее непристойные реплики». Не анализируя это высказывание с точки зрения норм русского языка, отметим, что диакон Волков считает непристойным само мирское имя Святейшего Патриарха, а это уже бунт, притом уже и не очень тихий. Кириллу Гундяеву надо бы как-то разобраться со своими подчиненными. А один православный публицист, который будет отмечен в учебнике РФ-истории тем, что его в моем офисе когда-то не накормили бутербродами, просто предложил отлучить от Церкви всех, кто вознаградил предстоятеля РПЦ по достоинству. Ну не хамство, а?
   Так или иначе, акулы шоу-бизнеса признали патриарха за своего, за равного, что и есть главный промежуточный (он же предварительный) итог его предстоятельства.
   Впрочем, на ниве шоу-бизнеса отметились на днях и вполне светские деятели. Например, премьер-министр России Дмитрий Медведев. Он тут слетал в г. Грозный и лично пообещал главе Чечни Рамзану Кадырову включить республику в т. н. проект горно-туристического кластера на Северном Кавказе. Говоря проще, к середине текущего десятилетия в Чечне должен появиться горнолыжный курорт мирового значения, на который толпами будут ездить европейцы и похожие на них физлица. Причем курорт, как нам сообщили, уже вроде как начал строиться. Бизнесмен чеченского происхождения Руслан Байсаров, бывший зять главной российской попшоу-звезды А.Б. Пугачевой, созидает туристический объект «Ведучи» в Итум-Калинском районе воинственной республики. Смета строительства – 14,5 млрд руб. (почти полмиллиарда долларов), из которых 70 % дает федеральный Внешэкономбанк (значит, на самом деле дает все, т. к. в современной РФ сметы меньше, чем на 30 %, не завышаются).
   Пожалуйста, если вы мне доверяете, уберите с лица скептическую ухмылку. Лично я, аки Медведев, верю в перспективы чеченских лыж. Ибо для будущего курорта есть огромный рынок. Судите сами.
   По официальной статистике, в странах Евросоюза ежегодно порядка 150 тыс. человек завершают жизнь самоубийством. И делают они это как-то банально: кто из окна бросится, кто веревку намылит, а еще в ходу всякие сильнодействующие препараты, предназначенные для передозировки. Согласитесь, всем этим людям может быть предложена качественно новая концепция: если тебе надоело жить, покупаешь путевку на горнолыжный курорт, а там… ну, как повезет. В полном соответствии с заветами Роберта Льюиса Стивенсона, автора «Клуба самоубийц» (по его мотивам был снят культовый советский фильм «Приключения принца Флоризеля»), можно было бы создать Международный клуб самоубийц, своего рода суперпрофком, ведающий путевками в чеченские горы. Курорт, способный занять абсолютно свободную туристическую нишу suicide resort (суицид-ресорта), может окупиться в рекордные сроки. Так что Медведев-шоу в Грозном прошло не зря.
   В плане интеграции в индустрию развлечений российская оппозиция стремится ни в чем не отставать от властей, духовных и светских. Например, один влиятельный оппозиционер, имя которого я не разглашаю в интересах следствия, предложил мегапроект, призванный раз и навсегда положить конец кровавому режиму им.
   В.В. Путина. Идея в следующем: ставить штамп «Единая Россия» – партия жуликов и воров» на отечественных деньгах. Попалась тебе купюра любого достоинства производства ЦБ РФ – сразу ставишь штамп и тем самым запускаешь идею в массы. Так постепенно те, кто еще чего-то не понимает про «Единую Россию», все поймут и снесут существующий строй.
   Что ж, замысел по-своему грамотный. Уже хотя бы потому, что в эпоху монетократии, т. е. всевластия денег, над писи на купюрах априори приобретают полусвященный характер. Но это не значит, что проект (в полном соответствии с канонами шоу-бизнеса) нельзя усовершенствовать. Я бы предложил всем гражданам РФ и лицам без гражданства делать соответствующие татуировки прямо у себя на лбу. Это проще – поскольку всяких денежных бумажек бывает много, а лоб у человека, как правило, один. Кроме того, такая татуировка всем окружающим сразу видна, ибо, вопреки всесильному Рамзану Кадырову, на большей части территории РФ скрывать лица пока не принято. И когда первый миллион человек выйдет на улицы Москвы с лобовой заповедью про жуликов и воров, кремлевские стены падут даже без иерихонских труб и прочих аудиоприспособлений.
   Некоторые другие оппозиционеры решили развлечь публику (а главным образом самих себя) войной с Ксенией Собчак, чья роль в российской фронде за последние месяцы сильно выросла. Утверждается, что Собчак должна дистанцироваться от «инфраструктуры массового протеста» (кто-нибудь эту инфраструктуру живьем видел?), пока не объяснит ситуацию с большими деньгами, изъятыми у нее при обыске.
   Я бы на это сказал следующее. В неискоренимые времена Владимира Путина российская оппозиция финансировалась в основном черным налом (если интеллигентнее: неучтенной наличностью), зачастую весьма сомнительного происхождения. Ситуация начала меняться с появлением на арене Алексея Навального, который предметно показал, что антивластные проекты могут финансироваться безналично, легально и прозрачно. А затем явилась г-жа Собчак, которая продемонстрировала и вовсе прежде невиданное: оказывается, критик власти может оплачивать свою деятельность сам, без спонсоров. Рисковать своими собственными деньгами, заработанными в данном конкретном случае совершенно понятно как – посредством пресловутого шоу-бизнеса. Чего Ксении Анатольевне, конечно, простить нельзя, ибо конкуренция в бизнесе слишком жесткая.
   Главное же шоу текущего сезона выдала нам сборная России по футболу. Которая доказала на практике: если уж ты доехал до чемпионата Европы, то играть совершенно не обязательно. Ибо миллионы свои все равно получишь и уже получил. А что еще требуется индивидууму при монетократии?
   Мы все жалуемся, что российская экономика целиком зависит от сырьевого комплекса. Это уже неправда: мы диверсифицировались. Важнее любой нефтянки в нашей стране стал шоу-бизнес.
   Show must go on, это понятно. А идеальное шоу должно начинаться как комедия, а заканчиваться драматически. Когда уже занавес, как вы думаете?

5

   В российском обществе до сих пор царит не вполне здоровый ажиотаж по поводу широко объявленного развода В.В. и Л.А. Путиных.
   Ну, не знаю, не знаю. Лично мне вся эта история очень нравится. По нескольким фундаментальным причинам.
   В первую очередь, я представляю себе глубоко одухотворенные лица начальников Общероссийского народного фронта (ОНФ), которые только что объявили совершенно традиционную семью, где нет места скандалам и тем более разводам, одной из важнейших духовных скреп российского общества. И решили, чует мое болезненное сердце, срубить очень много бабла на реализацию программы предотвращения разводов по всей стране. И вот, буквально за несколько дней до судьбоносного учредительного съезда ОНФ, его лидер выкидывает такой фортель. Насколько я знаю, в ночь после легендарного представления балета «Эсмеральда» в Государственном кремлевском дворце организаторы съезда стояли на ушах, чтобы оправдать случившееся и сохранить финансовый поток. Удалось или нет – посмотрим. Но место в ОНФ в новейшей истории РФ Путин, кажется, засветил недвусмысленно.
   Еще очень интересно, как отреагирует на верховный развод РПЦ МП и непосредственно ее предстоятель Кирилл Гундяев. Положивший немалую часть своего пастырского служения на жесточайшую антиразводную пропаганду. (Ему-то разводиться, понятно, не с кем, во всяком случае, официально.) Осудить решение Владимира Владимировича и Людмилы Александровны он не может – не ровен час, иссякнет поток большого общенационального бабла, которое есть главный предмет поклонения вверенной священноначалию РПЦ МП. Поддержать – тогда срочно нужно найти каноническое обоснование, что для опытного богослова, в сущности, не проблема. Но все равно интересно, как предстоятель и иже с ним выкрутятся. Это должно быть премного эстетично.
   Ну да Бог с ними, со всеми этими персонажами. Возлюбленный ВВП так приложил их просветленными ликами об единый мраморный стол, что даже стебаться над ними пока неприлично. Надо дать им легкий необязывающий тайм-аут.
   Интереснее другое. Например.
   Я вот не сомневаюсь, что на разводе – после долгих усилий – настояла Людмила Александровна. Чтобы реализовать понятное в веках женское желание – привести формальное положение дел в соответствие с давно уж фактическим.
   Но почему ВВП не отказался? Ведь прежде, должно быть, уклонялся, ссылаясь на кучу условностей, сопровождающих, подобно команде охранников и пажей, сумбурные и муторные президентские обязанности. А здесь – прямо под телекамеру резанул всю правду-матку в федеральном объеме. Сославшись на некую свою тотальную публичность. Что, конечно, милое вранье – как мы знаем, в вопросах личной и семейной жизни Путин всегда был предельно непубличен.
   Значит, он уже расслабился. Он не боится, что враги вынесут его из Кремля в неправильном направлении. И, в то же время, не собирается, судя по всему, сидеть там вечно.
   Такой расслабленный (постневротический) президент часто бывает лучше перенапряженного (невротического). Меньше спонтанных реакций у него должно случаться по разным поводам.
   Кроме того, ВВП еще раз показал и доказал, что для него личное важнее политического. Пойти, в конце концов, навстречу многолетней жене – главнее, чем какой-то там ОНФ. ОНФы приходят и уходят – «уж сколько их упало в эту бездну» ©, «а живы будем, будут и другие © – тридцатилетний брак все равно остается.
   Мы, собственно, за это его всегда ругали. Что всякие там друзья с их хотелками для Путина бывают много важнее и политики, и экономики.
   На что хозяин Кремля с укоризненным взором безмолвно нам отвечал: а вы хотите, чтобы ВАШИ друзья были мне дороже политики/экономики?/и своих друзей тоже? А кто меня выручать станет, если что?
   В общем, Путин еще раз доказал, что он все-таки человек, а не железная политическая машина. Что само по себе симпатично, как бы ни оценивать Путина-лидера.
   Да здравствует развод, черт побери!

6

   26 марта 2000 года Владимир Путин был впервые избран президентом России. Юбилей. Такими словами, наверное, начнутся сотни разных текстов на заданную тему. И все они будут посвящены лидеру, который может оставаться правителем России еще вроде как сколько угодно.
   Я же хочу по случаю высокой даты написать про другого персонажа. В 10 000 раз (примерно) менее интересного, чем Путин, но в принципе тоже имеющего какое-то право на существование. Про себя, Белковского. (Кто-то скажет, что я законченный нарцисс, он же павлин, и будет не совсем не прав. Но в конце концов нарциссизм и павлинизм есть важные части мужской привлекательности, а кокетство – привлекательности женской. Никуда не денешься).
   Итак, в нарциссическом порядке.
   Когда Путин пришел, мне было 29. Сейчас – 44. Определяющий отрезок жизни. Этот отрезок прошел для меня под знаком и дыханием Владимира Владимировича.
   Сегодня я должен признаться (впервые? пока и уже не помню): я люблю Путина. И на то есть причины, хотя правильная любовь – она беспричинная.
   Для меня путинское время – это полная, беспримесная стабильность. 15 лет назад я был рядовым: ни должностей, ни званий, ни наград. Сейчас я такой же рядовой: ни должностей, ни званий, ни наград. Все стабильно.
   Хорошо это или плохо? Ну почему плохо, рассуждать можно долго и как бы лежит на поверхности, а вот почему хорошо, я скажу: меня почти невозможно уволить/разжаловать. Неоткуда. Как прочно сказал по этому поводу Александр Галич:
   Я был рядовым и умру рядовым всей щедрой земли рядовой, что светом кормила меня даровым, поила водой даровой.
   Земля под ногами и посох в руке торжественней всяких божеств, а маршальский жезл у меня в рюкзаке – свирель, а не маршальский жезл.
   Когда окончательно привыкаешь, что ты рядовой, – перестаешь поклоняться любым звездочкам на любых погонах. Это очень успокаивает, упрощает жизнь. За это успокоение-упрощение я благодарен эпохе Путина, а значит, и самому ее символу-предводителю.
   Но при всем при том благодаря Владимиру Владимировичу я смог-таки удовлетворить свое нехилое тщеславие. Став человеком и публицистом, довольно известным в узких кругах.
   На 80 % (или больше?) я обязан этой известностью – она еще в нашем мире называется «узнаваемость» – статьям и книгам про Путина. Чуть ли не весь мир требовал от меня комментариев и оценок по поводу В.В. И получал их, преумножая перечень муторных трудов, в совокупности тянущих уже на полное (в крайнем случае неполное) собрание сочинений В.И. Ленина.
   Конечно, зачем мне эта известность, я полностью и непротиворечиво объяснить не могу. Она лежит в глубинах моего лица мертвым грузом. Может быть, затем, что я таки не умер от неудовлетворенного тщеславия. Тоже результат.
   Я имел наглость жестко ругать (мягче: критиковать) лидера, чья популярность ныне стремится к 100 %. И он за то никак всерьез не наказал меня. Меня не убили, не посадили. Разумеется, это можно объяснить так: ты, старик, слишком мелок, чтобы великий тобой интересовался. И это правда. Но ведь в этом мире, а особенно в этой стране, ничтожество не избавляет от ответственности, не так ли? Так что я вкусилтаки сладчайших плодов от древа путинского милосердия.
   Путин вообще не заслонял мне солнце – не мешал жить и работать. Он великодушно плевал на меня и тем самым дал возможность заниматься почти всем тем, чего я хотел.
   Путинская администрация где-то лет десять назад закрыла мне доступ на федеральные телеканалы и тем самым оказала огромную услугу. Я сэкономил кучу жизненного времени, потребного для поездок в «Останкино» и холостого сидения в студиях – в ожидании собственной реплики. Но еще главнее – я избежал соблазнительной участи сказать в телевизоре кое-каких больших глупостей, которые зафиксировала бы история. Не говоря уже о том, что отсутствие присутствия в федеральных СМИ убило во мне коварные зачатки самоцензуры.
   Притом путинская администрация ничуть не закрыла мне дорогу в независимые СМИ – а там мне было (и есть) хорошо-интересно, там моя аудитория, которая ко мне благосклонна. И где я говорю и пишу, что считаю нужным, без предварительных инструкций-согласований.
   Путин даже разрешил мне публично быть против «крымнашизма». Это дорогого стоит.
   15 лет назад у меня, еще вовсе не старого дурака, было много иллюзий. Что вот мне вскоре найдется государственное место в строительстве какой-то новой России. А потом, когда-нибудь, и еще более важное место и т. п. Теперь я знаю, что ничего этого – ни места, ни строительства – не было, нет и не будет. И если про строительство еще надежда есть – когда-нибудь, потом, если мы все захотим, – то с невозможностью места все устаканилось на 100 %. И на счастье. Путин объявил мне, что я для власти не гожусь никак, что чистая правда. А не объявил бы – я зачем-то прорывался бы туда еще долго.
   Лишив меня «вертикальной мобильности» (это так поумному типа называется), начальник удалил меня от самого изощренного зла текущих времен. Мне повезло.
   Крушение иллюзий – это эмоционально плохо, но практически – супер. Тому, кто разрушил твои базовые иллюзии, можно поставить памятник в темных глубинах души. Должность сторожа на кладбище иллюзий – невысокооплачиваемая, зато надежная.
   Еще я премного благодарен путинскому времени за то, что оно, оставив меня во тьме и тишине, дало распознать в этом сумраке себя. Определиться с самим собой.
   Понять, например, что по формату я маленький человек, а не большой. Что по основной предназначенности – криэйтор и консультант, а не менеджер. Что я не ньюсмейкер – т. е. персона, самой своей жизнью генерирующая новости, а комментатор чужих новостей. Чем могу быть и остаюсь кому-то интересен.
   Если бы я был вовлечен в монументальную суету больших государственно-частных дел, я никогда не успел бы разобраться с собой и, наверное, быстро погиб бы под обломками этой монументальности.
   Путинская система позволила мне стать включенным свидетелем больших исторических событий – например, постсоветских «цветных» революций – и при этом не выколола глаза. Оставив уникальную возможность свидетельствовать и дальше. Спасибо.
   Благодаря Путину я расстался с положительным отношением к понятиям «империя» и «тиран». Я больше не считаю, что «лес рубят – щепки летят». А ведь раньше считал. Я понял, что очень важное – это банальность добра. Что не в редком подвиге состоит подлинная добродетель, а в умении достойно нести бремя обыденной жизни.
   Это все – Путин. Это было при нем. А значит, хотя бы отчасти, – благодаря ему.
   Все путинское время, но особенно последний год из пятнадцати, окончательно убедили меня, что от наследия СССР надо отказаться, Иосифа Сталина – запретить, а Владимира Ленина – мирно похоронить ради Бога. И если бы не политика Путина, я не уверен, что это понимание пришло бы ко мне своевременно.
   Остановив водоворот разрушительно-созидательных реформ и замедлив тем самым ход русского исторического времени, Путин сделал это время материально различимым. Его можно теперь разрезать на куски, накапливать, засаливать на зиму. Счетчик материального времени отчетливо тикает в моей голове.

     Что войны, что чума, конец им виден скорый, им приговор почти произнесен.
     Но кто нас защитит от ужаса, который был бегом времени когда-то наречен?

(Анна Ахматова)
   В какие-то годы, когда я был сильно недоволен Путиным, – думал уехать из России, чтоб поработать где-то еще. Потом понял, что все-таки хочу остаться здесь, на русской природе. Может, удастся посмотреть, что случится после Путина; может, и не удастся, но это другой вопрос.
   Владимир Владимирович за 15 лет правления был не слишком почтителен к своему фундаментальному народу. Он отобрал у народа права выбирать себе власть и наказал бесконечными авралами (саммиты, Олимпиада, чемпионат) за отсутствие склонности к систематическому труду. Он по полной программе вложился в поверх зубов вооруженные войска, которые ни при каких обстоятельствах не должны дать народу выйти из берегов.
   Но все-таки он был к этому народу и сострадателен. Он действительно хочет защитить его от унижения злыми внешними врагами. Ведь мы и сами себя можем унижать как угодно.
   При Путине закончилась моя молодость, началась средняя жизнь, а там уже скоро – и история, как говорил Довлатов.
   Спасибо за понимание.
   Как говорил великий детсковзрослый писатель Корней Чуковский, в России надо жить долго – до чего-нибудь и доживешь. (Цитата апокрифическая, потому в кавычки не заключается.)
   Вопрос о том, чтобы очень долго жить (а не приказать долго жить), да еще и неограниченно продлить так называемую молодость, резко актуализировался в российских элитах лет 15 назад. Когда люди ощутили не просто сладость и прелесть субстанции, именуемой в просторечии «миллиарды долларов», но – даруемую этой субстанцией власть над людьми, государствами, ходом истории и природой вещей. А всякая власть хороша тогда, когда она может быть доведена до логического конца. Если с помощью больших денег можно устроить войну или революцию, поменять правительства и законы, то, стало быть, должно быть и товарно-денежное решение проблемы старения и, далее по расписанию, физического бессмертия. Скажем мягче: дожития до нереальных прежде возрастных величин, типа 130–150 лет.
   Новым и новейшим хозяевам РФ стало тогда очевидно, что пролонгация избранных жизней есть высшее отражение принципа универсальной справедливости. Действительно: логично ли, чтобы красавец-богач, источающий вкус и воздух эпохи, дающий работу сотням тысяч безымянных людей, летающий на сверхзвуковых самолетах и благотворящий Большому театру, жил столько же, сколько какой-нибудь склонный к дешевой водке закройщик из Торжка или потерявшая счет неплатежеспособным клиентам проститутка Магаданского вокзала? Одна из олигархических звезд конца 1990-х годов прямо говорила вашему покорному слуге: дескать, ты не думай, я уже планирую жизнь на 50–60 лет вперед. Как так? Да очень просто. Через 10 лет будут созданы индивидуальные лекарства, которые позволят прямо отключать гены, отвечающие за старение. Они окажутся очень дорогими, эти лекарства, но мыто их купим. А еще через 10 лет – другие лекарства на туже тему, только гораздо более мощные. И мы снова их купим. И так, как принято желать у простых смертных евреев, до ста двадцати.
   С тех пор, когда наши элиты потянулись к вечной посюсторонней жизни, немалые деньги вложились в российские, зарубежные и комбинированные исследования на эту тему. Не будучи ученым вообще и медико-биологом в особенности, я не буду тут перед вами делать вид, что суть и результаты научно-жизненных изысканий хорошо понимаю. Я, скорее, так, осваивал их на ощупь, чтобы как-то постичь интуитивно и перевести общий смысл на русский газетный язык.
   Итак.
   Есть вроде бы две основные теории старения.
   Первая – стохастическая – учит нас, что организм стареет и движется на всех парах к пресловутой смерти под влиянием всяких внешних и внутренних гадостей. Неожиданных падений кирпичей на головы, перманентных стрессов, неумеренного употребления вредных веществ и т. п. В результате в человеческих клетках накапливается много всякой ерунды, биологические процессы в нас становятся вялыми и бессмысленными, и так – до гробовой доски. Бывай здоров.
   Вторая – генетическая – предполагает, что у каждого двуногого человека есть своя собственная, генетическая программа старения. Которая гораздо важнее, чем то, сколько кирпичей на вас попадало в единицу времени и т. п. Можно, по Уинстону Черчиллю, всю жизнь пить виски ведрами, паровозно курить сигары, полностью игнорировать спорт – и протянуть до 90 лет. (Т. е., по нынешним меркам, с учетом возрастной инфляции, до 97–100.) А можно отдавать всего себя исключительно здоровому образу жизни, спать только на свежем воздухе, пить лишь дистиллированную воду – и заполучить в сорок с небольшим смертельный инфаркт.
   Как мне – полному профану в глубинах всяческих биологий – представляется, обе теории все же где-то смыкаются. И образуют одну большую метатеорию.
   Так или иначе, все ныне созданные или создаваемые лекарства от старости/смерти стремятся помочь нам изменить некое потайное функционирование на клеточном уровне. Чтобы, с одной стороны, вернуть стареющему телу молодежный обмен веществ, с другой – подкорректировать генетическую программу старения путем своего рода «хакерского взлома».
   Есть, например, такие «ионы Скулачева». Которыми давно занимается под сенью МГУ, а в последние 8 лет – на деньги госкорпорации «Роснано» им. А.Б. Чубайса – наш РФ-академик Владимир Скулачев. Ожидается, что скоро мир будет завален антисмертельными и антистарческими препаратами на базе «ионов Скулачева», позволяющими устранять из клеток т. н. «свободные радикалы», накапливающиеся с возрастом. И играющие для клеток ту же вредоносную роль, что финансируемые из-за рубежа некоммерческие организации – в жизни современного российского общества-государства.
   Со всех сторон звучат и другие названия, которые хочется выучить наизусть, как школьную басню: ресвератрол, рамапицин и т. п. Они здорово в свое время помогли пожить мышам, почему теперь бы и не людям? Впрочем, не буду я такие препараты пропагандировать, а то: а) меня могут заподозрить в тайной рекламе; б) кто-нибудь из читателей действительно ненароком сагитируется, а мне потом отвечать.
   Есть и другие универсальные методы победы над смертестаростью. Например, заморозить себя лет на 20–25 и разморозиться тогда, когда стремительно развивающаяся медицина точно сможет гарантировать полноценное полубессмертие. Или – поместить себя в неближний космос, где, как утверждают многие ученые, из-за пониженной гравитации все разлагается куда медленнее.
   Не говоря уже о клонировании и т. п.
   У меня же есть своя собственная – сугубо антинаучная – теория продления жизни (ее же можно, при желании, назвать теорией приближения и отдаления смерти).
   Согласно мне, Белковскому, человек умирает тогда, когда полностью исчерпано его базовое жизненное задание. И, напротив, может человек даже при изрядных, страшных болезнях прожить долго-долго, если жизненное задание не отпускает его.
   Например. Народный артист СССР Николай Анненков был движим принципиальным заданием – встретить 100-летие на сцене родного Малого театра. Так и получилось. А буквально через несколько недель Анненков умер, ибо перечень заданий оказался предательски пуст.
   А помним ли массу примеров того, как совершенно бравые молодцеватые старики, выглядевшие на 15–20 лет моложе объективных лет, начинали стремительно угасать и умирали вскоре после банального выхода на пенсию? (Потому-то я и считаю, что повышение пенсионного возраста до 67 лет, причем для мужчин и женщин одновременно, – очень положительная мера. Не столько экономически, сколько социально-психологически. Ведь пенсионный возраст – это, для его носителя, психологическая черта старости. Мы до сих пор хотим утверждать, что в 60 лет мужчина старик, а женщина есть старуха и вовсе в 55? Абсурд.)
   И наоборот. Вот такой пример. Одна известная дама была больна раком в четвертой стадии. Оставались ей считаные месяцы. И тут узнала она, что, оказывается, у нее есть родной сын. Которого от нее при рождении скрыли в детдоме, сказав, что ребенок умер. И теперь сын хочет покинуть детдом и прийти к матери. Она прожила еще лет 15, несмотря ни на какой рак.
   А как молодеют пожилые мужики, в 50–60 лет родив очередных (или тем более первых в жизни) детей. Свидетельств тому вокруг вас и меня – премного.
   Значит, чтобы продлить физическому лицу жизнь и молодость, надо дать такому лицу качественно новое жизненное задание.
   Для активной части российского общества у меня такое задание есть. Дожить до дня, когда Владимир Путин уйдет от власти. Чтобы познать сенсацию, о которой не без дрожащей гордости можно рассказывать внукам и правнукам.
   Ведь когда-то такой день настанет. Рано или поздно. И встретить его надо обязательно: а) живым; б) молодым.
   Можно, конечно, в предвкушении его сакрального ухода заморозить себя или отправить куда-нибудь к комете Чурюмова-Герасименко. Но это, во-первых, только для тех, у кого денег много. А таких мало. А потом: ждать этого дня куда прикольнее в полном сознании, в разгаре активности, прямо на русской земле.
   Праздник ожидания праздника – это покруче любых ионов Скулачева, да простит мне все на свете премудрый академик.
   И чем дольше ВВП решит оставаться, тем больше у нас окажется стимулов держать себя на плаву.
   Вечная молодость – это реальность. Докажем себе и другим.

На другом берегу. Часть 1

1

   26 июня 2013 года наша страна, также известная как Российская Федерация, отмечает неофициальный, но весьма примечательный праздник – 50-летний юбилей самого известного в РФ заключенного, бывшего держателя контрольного пакета нефтяной компании ЮКОС Михаила Ходорковского.
   Ходорковский сел в тюрьму почти 10 лет назад. В недавнем интервью одному из столичных изданий он заявил, что покончил бы с собой, если бы знал, чем именно станут его тюремно-лагерные мытарства.
   Кремль так и хотел. Мы хорошо помним, что в 2005-м, когда экс-олигарх получил первый срок, кумир интеллектуалов Владислав Сурков, тогдашний административный куратор общероссийской внутренней политики, дал указание «всем постам» (то есть многочисленным комментаторам и СМИ, находившимся в поле решающего влияния администрации президента) говорить и писать, что от МБХ скоро ничего содержательного не останется. «Следствие закончено, забудьте». Это, правда, не мешало тому же г-ну Суркову в интервью западным СМИ (например Der Spiegel) похваливать Ходорковского и даже называть сидельца своим, типа, учителем. Понятно почему и зачем. На случай внезапной перемены конъюнктуры. Чтобы и начальственное поручение выполнить заподлицо, и перед мировой либеральной общественностью не особо подставиться. А то, знаете ли…
   Все получилось. С точностью до наоборот.
   «Ходорковского скоро никто и не вспомнит», – таков был лейтмотив подсурковских публикаций 2005 года. В день своего 50-летия МБХ – второй по известности человек в стране. И я не уверен, что первый по известности ощущает себя намного счастливее второго.
   Конечно, Ходорковский не мог покончить с собой – видимо, в упомянутом выше интервью случилась не очень удачная формулировка. Ибо жизнь и смерть дает Господь Бог. А олигарх, даже очень бывший, опальный и знаменитый, все же не может присвоить божественные прерогативы.
   Профессиональные астрологи говорили мне, что 2003-й – сороковой год жизни МБХ, обернувшийся арестом на неопределенный срок, должен был стать одним из самых успешных в его жизни. Астрологи, в отличие от спецпропагандистов, не ошиблись. Так и вышло.
   Что было бы с Ходорковским, не сядь он в тюрьму? Он остался бы одним из пошлых деятелей нашей экономической элиты, которые хорошо умеют плавать на океанских яхтах, летать на частных самолетах и ползать на брюхе перед большим политическим начальством.
   Русская тюрьма, которая есть самый надежный в мировой истории способ убиения всего живого в человеке (см. Варлама Тихоновича Шаламова), – напалм и газовые камеры на этом эпическом фоне выглядят блюдами из меню элитного санатория, – превратила МБХ в главного политического мыслителя современной России. Я согласен, что это тоже звучит пошловато. Но известно, что пошлость плоха всем, кроме одного: она, как правило, совершенно верна. По смыслу и самой себе.
   Соскочив с самолетов и яхт, Ходорковский начал формулировать представление о России, старой, нынешней и еще не наставшей. И у него, надо признать, получилось.
   Первый его заметный труд – статья «Кризис либерализма в России» – появился 29 марта 2004 года. В ней заключенный призвал статусные либеральные круги к признанию своей ответственности за неоднозначную ситуацию в стране и покаянию за ошибки 1990-х годов, в том числе при проведении ключевых рыночных реформ. Статья произвела фурор и вызвала крупный скандал одновременно. Ведущие либералы подвергли «Кризис либерализма в России» достаточно жесткой критике, несмотря на их декларированно лояльное отношение к автору. Икона официального либерализма Егор Гайдар дал программное интервью журналу «Итоги», заголовок которого был вынесен на обложку: «Каяться не намерен!». Основной пафос интервью был столь же традиционен, сколь и ожидаем для людей этого круга: да, ошибки были, достаточно серьезные и болезненные, но они явились естественной платой за переход от советской системы к постсоветской, а заслуги официальных либералов перед страной гораздо значительнее и ценнее ошибок.
   Впоследствии г-н Гайдар испытывал серьезные проблемы во взаимоотношениях с алкоголем. Что приводило к различным эксцессам, например, его знаменитому «отравлению» в Ирландии в конце 2006 года. (Убежден, что в действительности дело было всего лишь в передозировке ирландского виски Tullamore Dew, которое щедро подают в бизнес-классе летящих в город Дублин рейсовых самолетов). В декабре 2009 года идеолог либеральных реформ 1990-х годов, глава Института экономики переходного периода (ИЭПП) Егор Гайдар скончался в возрасте 53 лет. Царствие ему небесное.
   А Ходорковский тем временем написал трилогию «Левый поворот» (2005-2008 гг.), в которой весьма точно описал глобальные и локальные политико-экономические процессы, призванные изменить и уже меняющие облик мира. Дальше пошли «Тюремные люди» – серия очерков о персонажах, из которых состоит, которых делает и которыми делаема та самая русская тюрьма.
   И так далее.
   Нынешний юбиляр состоялся как главный политический мыслитель эпохи по нескольким причинам, но одну из них стоит выделить как главную. Все, что он писал, было нечеловечески серьезно. Ибо творилось во всамделишном, посюстороннем аду, филиале полубессмертного ГУЛАГа.
   Ключевая же проблема российской политики – почти полное отсутствие серьезности. «Амуры, черти, змеи на сцене скачут и шумят» (©). Единороссы как самопровозглашенные воплотители русских консервативных начал так же смешны и нелепы, как, скажем, харизматичный Владимир Вольфович Жириновский, очень талантливо говорящий по-русски с густым еврейским акцентом, в роли и нише главного националиста. Который всегда, типа, за русских и неизменно за бедных.
   Русские образованные горожане (РОГа), составляющие основу того самого неведомого социологам нового гражданского общества, требуют новой серьезности. Но политический класс ее им не предлагает. Потому что в этой реальности куда удобнее быть клоуном и фигляром. Получается много популярности при полном отсутствии ответственности.
   Но в том, что Ходорковский – это серьезно, сомневаться уже не приходится. Не всякий добропорядочный еврейский мальчик из хорошей московской семьи способен провести 10 лучших («цветных», как сказала автор «Крутого маршрута» Евгения Гинзбург) лет в тюрьме и не просто остаться – а стать самим собой. Второе куда интересней и принципиальнее первого.
   Лезвие ножа заключенного Кучмы, которое лишь по трансцендентной случайности не принесло МБХ настоящую смерть, – это вам не устрицы, поглощаемые в г. Париже мнимым политбеженцем, членом совета директоров пяти компаний с государственным участием, профессором Сергеем Маратовичем Гуриевым.
   Президент Владимир Путин, как мне видится и слышится, переживает из-за Ходорковского, потому что всей силой своей природной интуиции понимает: это он, попустительством решению о долгой тюрьме, сам сделал себе человека-проблему. А вовсе не разрешил ее (его), как может казаться поверхностным наблюдателям.
   Ходорковский не выйдет по амнистии – это мы уже понимаем. Ибо выйдут лишь те, кто признает свою вину перед РФ. А МБХ делать этого не готов.
   Но истина, как мы видим в душный юбилейный день, – в этой самой вине.
   Мы все с детства виноваты перед РФ. С помощью этого комплекса и чувства вины нами управляют всю нашу утлую жизнь. И когда я слышу очередное измывательство широкощекого функционера типа «вице-премьер Дмитрий Рогозин» на тему «раньше думай о Родине, а потом о себе», то у меня прорывается единственно возможное: а не пошли бы вы во всем известное место!
   Можно, я сначала подумаю немножко о себе, о родных и близких меня, беспокойного? А уже следующим шагом – о так называемой родине (со строчной буквы, простите), которая, как примерно говорил неистовый Виссарион Белинский, есть лишь понятие прикрытия для корпорации государственных воров!
   А заодно подумаю и о Ходорковском. Потому что если к 50 годам о тебе есть что думать – ты уже победил.
   Этот юбилей – «Рим, который взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез» ©. МБХ посмотрел Медузе Горгоне прямо в завидущие глаза. И не сошел с ума. Скорее наоборот.
   Меня долго обвиняли в том, что написанный мною в 2003 году в соавторстве еще с 10 политологами доклад «Государство и олигархия» помог посадить Михаила Ходорковского. Я долго отрицал и оправдывался, но больше не буду. Если я действительно это сделал, то поспособствовал появлению в России очень серьезного политика-философа.
   И это хорошо.
   Это нам надо.
   Дай Бог нам теперь в Ходорковском не разочароваться. А ему – не разочаровать нас.

2

   25 октября 2013 года исполнилось ровно 10 лет аресту Михаила Ходорковского. В 2003-м тогдашний главный совладелец крупнейшей нефтяной РФ-компании ЮКОС был взят сотрудниками Генеральной прокуратуры (еще не лишившейся своих могущественных следственных подразделений) и ФСБ прямо на борту чартерного самолета, в аэропорту Новосибирска. На дворе стояло раннее утро осенней сибирской субботы. Время ареста главные оппоненты Ходорковского образца 2003 года – заместитель руководителя кремлевской администрации Игорь Сечин (ныне – глава «Роснефти») и Генпрокурор Владимир Устинов (сейчас – полпред Президента РФ в Южном федеральном округе) определили со всей федеральной ответственностью: в Москве еще царила глубокая ночь, традиционно наследующая пятничному вечернему расслабону. Вероятность, что олигарх успеет дозвониться до какой-нибудь большой столичной шишки и отменить (приостановить) арест, была минимальной.
   В тот же день Ходорковского доставили в СИЗО «Матросская Тишина». Он должен был там оказаться, ибо организаторы ареста убедили самих себя и заодно своего верховного босса Путина в том, что по мере продолжения сибирского путешествия магнат станет, например, сенатором. Скажем, от Эвенкийского автономного округа (поглощенного впоследствии Красноярским краем). И тогда сенаторская неприкосновенность помешает давить на него так, чтобы он убоялся карающей мощи государственной машины.
   Вокруг тюремного похода экс-владельца ЮКОСа наверчено немало слухов, переходящих в мифы. Один из самых распространенных, по крайней мере в первые годы ходорковского сидения, – что олигарх-де сам подвел дело к собственному аресту. Мол, мог бы и уехать из страны, но не уехал, чтобы продолжать бескомпромиссную борьбу с путинским режимом и стать знаменем либерального сопротивления. А тюрьма, дескать, помогает стать знаменем куда быстрее, чем банальная свобода.
   Уверен, что эта версия высосана из пальца и садиться МБХ совершенно не собирался. Он просто верил, что его, такого богатого, знаменитого, умного и красивого, не арестуют, потому что не арестуют никогда. А еще – доверял гарантиям безопасности, которые дала ему расширенная «семья» Бориса Ельцина, включая руководителя администрации президента Александра Волошина. Да и сама «семья» считала свои гарантии надежными. Она не столько обманывала Ходорковского, сколько обманывалась сама. Действительно, казалось, что Сечин и Устинов, о ту пору еще не выглядевшие средоточием околопутинского могущества, не посмеют пойти на столь радикальный шаг без согласования с Волошиным. Который по многим вопросам был де-факто таким же главным, как президент, а то и главнее.
   Но Сечин – Устинов со своей задачей справились. И шеф кремлевской администрации вынужден был тут же подать в отставку, уступив место Дмитрию Медведеву. Иначе у самого прославленного арестанта и у всего прогрессивного человечества сложилось бы устойчивое впечатление: г-н Волошин сознательно заманил г-на Ходорковского в западню.
   Хотя западня, конечно, была. Просто не столь примитивно организованная.
   Большая «семья», играя на проснувшихся общественнополитических амбициях МБХ, пыталась использовать его как «тролля» – против так называемой питерскочекистской (понятие очень условное, но мы его используем как самое простое и знакомое читателю) части сотрудников президента Путина. Прежде всего – против Сечина, который в 2002–2003 гг. стал усиливаться гораздо быстрее, чем от этого прежде неприметного, местами сероватого аппаратчика ожидали. Напомню, конфликт между Путиным и Ходорковским начался в феврале 2003-го, на встрече президента с крупными капиталистами в Кремле. Когда олигарх поставил перед главой государства вопрос о возможной коррупции при покупке «Роснефтью», уже попавшей на территорию сечинского решающего влияния, небольшой компании «Северная нефть». Путин с улыбчивым раздражением осадил собеседника. Видимо, проговорив для себя в голове свой любимый тезис: если ты обвиняешь меня (вариант: моих близких людей) в коррупции, то сам должен быть белее снега альпийских вершин. И в анамнезе у тебя должна быть лишь бескорыстная борьба за свободу и/или справедливость, а не большая приватизация 1990-х, помноженная на череду сомнительных смертей простых физических лиц.
   Почему Кремль, презрев репутационные издержки, все же посадил Ходорковского? По справедливости. В ее путинском понимании. Или ты с нами, и тогда на тебя распространяется круговая порука. Или ты против нас, и тогда давай узнаем, кто из нас сильнее. Только спорить будем по-взрослому, а не понарошку. Одному остается власть, другой расплачивается свободой.
   Впрочем, в СИЗО и последующие колонии Михаилу Ходорковскому помогла попасть и прогрессивная РФобщественность, на словах как бы жутко его защищавшая. Вокруг будущего сидельца в 2003-м велась истерическая PR-кампания под общим лозунгом: победа или смерть! Или Путин выгонит своих зарвавшихся силовиков, или мы объявляем ему вендетту вкупе с джихадом! Ходорковский – наше знание, сила и оружие! Надо валить Путина или валить из страны! И т. п.
   Несомненно, прогрессивная общественность думала вовсе не о судьбе Ходорковского-человека. А о возможности еще долгие годы кормиться с барского ЮКОС-стола. Чтобы кормление не прекращалось ни днем ни ночью, надо было поддерживать вокруг фигуры МБХ максимальный градус напряжения. В результате олигарх оказался заложником чужих интересов и упустил шанс прийти к договоренности с Кремлем. Шанс, который летом 2003-го еще существовал.
   Разумеется, справедливостью по-путински и всем общественным контекстом вокруг МБХ-драмы воспользовались Игорь Сечин и Ко. Они постепенно довели ЮКОС до банкротства якобы из-за гигантской недоплаты налогов.
   (Заметим в скобках: большую роль в этом играл руководитель Федеральной налоговой службы Анатолий Сердюков, еще не упавший в объятия прекрасной Евгении Васильевой, зато премированный в 2007-м году за успехи в борьбе с МБХ постом министра обороны). И забрали основные ходорковские активы в «Роснефть», превратив ее в крупнейшую нефтяную корпорацию страны. Роман Абрамович, Александр Волошин и др. очень горевали по бывшему партнеру, но сделать для него в критический момент ничего не захотели: ну не ссориться же с Путиным из-за таких второстепенных вещей, в самом деле!
   О том, что принесло «дело ЮКОСа» российской политике и экономике, уже говорилось в разных жанрах и форматах многие тысячи раз. Повторяться я не хочу. Попробуем лучше оценить, что 10 лет тюрьмы дали самому Михаилу Ходорковскому.
   Представим себе, что никакой спецоперации, увенчанной арестом 25.10.2003, не произошло. Все со всеми договорились, конфликт улажен еще тогда.
   Сегодня МБХ был бы обычным олигархическим упырем. Может, купил бы какой-нибудь английский футбольный или американский баскетбольный клуб. Ездил бы по цивилизованному миру с лекциями типа: в путинской России, конечно, коррупция и стагнация, есть отдельные атипичные отступления от демократии, но в целом, guys, – неслыханный прогресс, какого не знала русская история со времен Рюрика, Трувора и Синеуса. Стал бы полпредом зимней Олимпиады-2014 в Сочи и, чего доброго, пробежался бы мимо собственного офиса с неугасимым олимпийским огнем…
   Разгром бизнеса и 10 лет тюрьмы превратили Ходорковского в крупнейшего политического мыслителя (реально) и общественного деятеля (потенциально) современной России. Стоило ли оно страданий и мучений, подталкивавших МБХ, по его собственному признанию, к мыслям о самоубийстве? Не знаю. Только он может ответить на этот вопрос ответственно и достоверно.
   Для нас же – простите, Михаил Борисович, – это все хорошо. Потому что в Вашем лице мы получили все-таки источник надежды. Мы увидели, что бывают несгибаемые люди. Которые в эпоху постмодерна, когда везде и во всем царит сплошная симуляция, остаются собой. Несмотря на гнет репрессивной машины, по сути не сильно изменившейся со сталинских времен.
   Свобода нулевых годов XXI века высветила бы худшие качества Ходорковского. Тюрьма – высветила лучшие. Так тоже бывает в истории. 10 лет дали МБХ сертификат настоящести. Сертификат неподдельный, потому что русская тюрьма – это настоящее, а не мнимое.
   В отличие от многих, я не вижу в самом знаменитом российском заключенном наших дней классического политика – в прикладном, утилитарном смысле этого слова. Тексты МБХ – особенно если читать их под лупой и немного в сердцах – не дают оснований считать, что он снедаем чисто политическими страстями. Выйдя на свободу – что, дай бог, должно случиться в августе 2014 года, – он не бросится со связкой гранат на Кремль. Он может возглавить что-нибудь типа Совета НКО или начать крупный образовательный проект. Может даже поддержать кого-нибудь на разных выборах, включая Мосгордуму-2014, но скорее с моральных, а не с политических позиций.
   Если Ходорковский и станет для кого-то угрозой, прямой или косвенной, то не для Путина, а для своих собственных вчерашних соратников, привыкших паразитировать на олигархе. Похоже, ВВП это понимает. Потому, кажется, смирился с мыслью, что МБХ выйдет еще при его президентстве. (Впрочем, не хотелось бы сглазить).
   Накануне «Левада-центр» опубликовал данные социологического опроса, согласно которым большинство – 65 % – москвичей хотят освобождения Ходорковского. Надеюсь, что те люди, от которых это действительно зависит, тоже входят в состав большинства.

3

   Ну что, без ложной скромности, я могу сказать: впервые за много лет встретил мужчину умнее себя. И если бы я был Путиным (скажем шире – президентом России), я бы, конечно, Ходорковского тоже посадил в тюрьму. Именно и только его. А не вообще «абстрактного олигарха».
   (Много я этих олигархов на своему веку перевидал, но Ходорковскому из них никто и в подметки не годится. Точнее, знал только одного такого же крутого по интеллекту – Березовского. Но Боря, царствие ему небесное, был по психотипу криейтор, а не менеджер. И в этом смысле полярен пути и самоопределению Ходорковского. Березовский покончил с собой потому, что исчерпал себя как творец. Ходорковский не покончил с собой в тюрьме потому, что, как всякий типичный менеджер, умеет смотреть на все творение Господне отстраненно. В том числе и на ад, полноправный филиал которого – русская тюрьма. Ну ад и ад, и что? В этом плане экс-главный политзаключенный России – аналог Данте, на которого соотечественники показывали пальцем на улицах: он был в аду!.. А Данте было все равно.)
   Потому что Михаил Борисович действительно опасен. Для любой власти и наипаче – для русской власти. Опасен своим всепроникающим умом и чувством юмора. Я, в общем, и себя никогда не считал человеком совсем уж скучным, но могу сказать: у Ходорковского юмор уж очень незаурядный. И он, конечно, наделен главным в таком случае умением: не ржать в голос над собственной шуткой, а дать возможность оценить шутку другим. Если эти другие, конечно, смогут.
   Мне кажется, я чего-то понял про историю «Путин – Ходорковский».
   …Кино называлось «Звездные войны», производства Джорджа Лукаса и Ко. Думаю, вы это кино тоже помните.
   «Страх есть путь на темную сторону. Страх порождает гнев; Гнев порождает ненависть; Ненависть – залог страданиям. Я сильный страх в тебе ощущаю, – это слова Йоды, сказанные Энакину во время Совета Джедаев». (Цитата по Википедии)
   В 2003 году Путин был магистром Йодой, а Ходорковский – Энакином Скайуокером.
   Тогдашний президент России (вы мне, конечно, скажете, что он же и нынешний, но будете не совсем правы) Владимир Путин очень сильно изменился за эти годы. Ранее он не совсем верил в то, что он действительно хозяин этой страны.
   Со временем Владимир Владимирович постиг, что не боги горшки обжигают. Что быть и служить президентом этой страны не так уж сложно, ибо народ готов поклоняться любому, сидящему на троне. Независимо от объективных и субъективных достоинств/недостатков сидящего.
   Еще, как мне представляется, Владимир Владимирович не без некоторого тщательно скрываемого удивления обнаружил, что и во главе других великих мировых держав сидят люди, скажем так, ничем особенно не выдающиеся. Простые такие чуваки и чувихи, которые зачастую перед путинским умом и обаянием устоять не умеют. (Обалдеть, правда?) И вообще, к 2013 году выяснилось, что Путин – чуть ли не самый яркий из лидеров большой восьмерки (G8) и даже большой двадцатки (G20). Кто мог это себе представить в 1999-м, когда Борис Ельцин сказал своему преемнику «берегите Россию»? Может, кто-то и мог, но мне человек с таким богатым воображением не знаком.
   И потому – опять же, как мне кажется, ибо доказательств здесь нет и не может быть – Путин перестал бояться. Перестал бояться вообще. И Ходорковского в том числе. Отчего и решил своего главного оппонента помиловать, а дело ЮКОСа – типа в корне пересмотреть.
   В общем, Путин отпустил Ходорковского тогда и только тогда, когда понял, что не уступает своему главному оппоненту ни в чем. Немецкая тайная дипломатия, о которой принято говорить с подачи политолога Александра Рара, искусно вписавшегося в кадр встречи в берлинском аэропорту «Шонефельд», конечно, сыграла роль, но сугубо второстепенную. Без главного условия, описанного выше, Ходорковский не вышел бы на свободу.
   И, как мне показалось, сам он это прекрасно понимает. Слишком умен, чтобы не понимать.
   Именно потому Путин так хотел, чтобы Ходорковский написал прошение о помиловании. Ибо с точки зрения не столько формального права, сколько фактических понятий, по которым живет наша Россия, прошение – это признание. Но не вины, а ошибки. Мол, ввязался в серьезный бой в 2003 году, не просчитав ресурсов. Недооценив соперника. Управленческая ошибка – с кем не бывает?
   А для человека с классическим управленческим сознанием, коим в полной мере наделен (и вознагражден?) Ходорковский, признание ошибки – это круче, страшнее, это более болезненно, чем признание вины. Т. к. менеджер имеет право быть виноват, но скорее всего не должен ошибаться. На то он и менеджер.
   Путин и Ходорковский сегодня не враги. Они оценили друг друга по гамбургскому счету и пришли к выводу, что дальше воевать не надо. Ибо самое трудное для мужчины – это найти, с кем воевать. А самое распространенное – воевать против себя самого. «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой» (©). И если ты находишь реального противника, с которым воевать-таки стоит, за пределами собственного ума и плоти, – то ты уже победил.
   Потому Ходорковский и Путин сегодня оба – победители.
   А самое страшное наказание для победителя – одиночество.
   Посмотрим, как и в каком темпе они все это переживут.

Часть 2

1

   Мои многочисленные, как песчинки в Аравийской пустыне, друзья по отечественной оппозиции долгое время объясняли мне, что не стоит Белковскому выступать перед большими скоплениями людей. По трем научно обоснованным причинам: а) я не выговариваю букву «р»; б) я еврей; в) мальчик некрасив. И потому большие скопления русских людей будут уязвлены самим моим желанием что-то им сказать.
   Я, конечно, огрызался, как мог. Пытался напомнить оппозиционным друзьям, что два весьма влиятельных российских политика XX века – В.И. Ленин и А.Д. Сахаров – тоже не выговаривали букву «р». И по этому поводу не комплексовали. Что лучше не выговаривать одну букву, чем, по известному анекдоту про чукчу (послушайте, не является ли прямое использование этого прославленного этнонима проявлением неполиткорректности?), угадать все буквы и не суметь назвать слово (а именно этим, в сущности, занимается наша оппозиция после Болотной площади и проспекта Сахарова). Что ссылка на мое еврейство есть полуправда, т. к. по отцу я не еврей, а еврей только по жизни, как один из лучших ораторов современной РФ В.В. Жириновский. Но в целом, несмотря на отдельные аргументы, я с позицией друзей соглашался. Ибо, как говорит одна моя знакомая, «картавость – это твой самый маленький дефект».
   Впрочем, отринем стихийный, как народные протесты, нарциссизм и перейдем к делу. Произошло нечто странное. Я неожиданно похудел на 15 кг и методом рефлексии пришел к выводу, что настал мой звездный час. Если и когда я поправлюсь обратно, широкие народные массы меня уже точно не примут. Потому я отправился в лагерь «Оккупай-Арбат» (у памятника Булату Окуджаве) и прочитал там две публичные лекции.
   И что же я увидел? Что собравшиеся – простые, недорогие россияне, зачастую не москвичи, во-первых, хорошо понимают, что я им говорю, во-вторых, искренне хотят политических перемен. Не потому, что у них сломалась последняя стиральная машина, купленная на потребительский кредит в благословенные путинские годы. А просто и только потому, что надоело быть быдлом. А хочется быть – европейцами. То есть людьми, которые уважают себя, свое государство и уважаемы своим государством, им же принадлежащим.
   За последние месяцы был мною вычленен из муторного потока реальности еще один интересный феномен. Дорогие россияне, т. е. крупные капиталисты и приравненные к ним лица, вдруг проявили интерес к финансированию оппозиции и некоторых протестных проектов. Еще год назад при попытке заговорить с ними на эту тему они стремительно удалялись в комнату отдыха, попросив секретаря вызвать Скорую психиатрическую помощь (телефон 06, если кто не знает). Сегодня они сами нередко выходят на связь и всерьез спрашивают: а что бы такое оппозиционное поддержать? А то уже, мол, достал режим, который отчетливо, как пресловутый Колобок, катится в коррупционную и вообще неуправляемую пропасть.
   Что все это значит? Что в стране назрели реальные перемены; что неуклонно растет и ширится перестройка-2 (впервые предсказанная вовсе не Центром стратегических разработок, как ошибочно полагает прогрессивная общественность, а газетой «МК» при помощи мини-пророка С. Белковского); что в обществе есть говорящий запрос на подлинную, неиллюзорную оппозицию.
   В общем, как говорил в некоторых аналогичных случаях Б.А. Березовский, «ситуация динамичная, надо действовать». (Это утверждение нельзя считать призывом к насильственной смене несуществующего строя?) И вся наличная в РФ оппозиция действует. Так же как и привыкла. Она всемерно укрепляет свою прочную, как гора Эверест, и древнюю, как Гомер, репутацию полного трэша, отстоя и неадеквата.
   С одной стороны, есть системная оппозиция в составе КПРФ, ЛДПР и в некотором роде «Справедливой России». Эта часть противников режима ничего не видит и не слышит, поскольку полностью сконцентрирована на сакральном акте молитвенного сидения в Государственной думе. Точнее, молитвенного стояния на коленях перед В.В. Путиным. Молятся они за Путина же. Потому, если, не дай бог, с нынешним президентом что-нибудь непредвиденное случится – и он удалится под сень струй, устроив себе отпуск с привкусом восковых фигур, уже нельзя будет говорить, что Путин никогда не уйдет. А значит, придется все бросить и начать бороться за реальную власть, чего системные оппозиционеры не любят, не умеют, а главное – категорически не хотят.
   С другой стороны, имеется несистемная оппозиция, возросшая на энергии всяких Болотных площадей и проспектов имени не выговаривавшего букву «р» лауреата Нобелевской премии мира. Здесь тоже расцветает сотней цветов неотцветающий жасмин. Эта оппозиция ведет себя в полном соответствии с идеологией старого еврейского анекдота. О том, что вызывают Рабиновича в КГБ СССР и просят написать письмо его родному брату, живущему в Израиле. И Рабинович пишет: «Дорогой Хаим, наконец-то я нашел время и место тебе написать».
   Передовой отряд оппозиции тоже нашел время и место. Именно сейчас, когда ситуация динамичная, надо действовать, непримиримые враги режима ответственно заявляют:
   – ничего конструктивного мы делать не будем;
   – объединиться и договориться промеж себя мы не можем, поэтому обязательно разругаемся.
   Типа – аминь.
   Возьмем, к примеру, Алексея Навального. Которого я, как и прежде, совершенно искренне и без иронии считаю одним из самых перспективных российских политиков. У мыслящих представителей протестных масс все чаще возникает вопрос: а где Навальный-то? Почему ничего серьезного не делает? (Инициативу расклеивания на заборах объявлений «Путин – вор, Тимченко – по договоренности» мы рассматривать не будем.) Закрадывается смутное, как февральское небо, подозрение, что Навальный перестал делать нечто сногсшибательное, поскольку у него заняты руки. Обеими руками он вцепился в свою корону главной оппозиционной звезды, чтобы она не свалилась с его покатой головы.
   Хватка – мертвая. Герой «РосПила» боится, что, ввязавшись в некий коллективный проект, т. е. объединившись с себе подобными (конечно, не такими красивыми и умными, но таких красивых и умных, как Навальный, не бывает) и сделав что-нибудь прорывное, перейдя тем самым в новое политическое качество/измерение, он растратит уникальный имиджевый ресурс. Правда, перенапрягшись на короне, Алексей не успевает поднять глаза вертикально вверх и увидеть, что часть драгкамней на этом объекте уже склевали вороны и прочие летучие чудища. И, если так пойдет дальше, алмазный его венец рискует превратиться в траченную молью шапку-ушанку.
   Но хватка – она хватка и есть, не только у Навального. Пытаются оживиться (в прямом смысле слова) ветераны либеральной оппозиции, которых я не буду называть по их настоящим именам, поскольку на самом деле отчаянно люблю их, как товарищ Деточкин – болезненных родственников в разных городах СССР. Воскресить их, почти и счастливо забытых паствой, должен все тот же Навальный. К чьей короне тянется из либеральной могилы их костлявая рука. Ненавидя Алексея Анатольевича (т. к. завидуют), они ему в то же время беззастенчиво льстят и объявляют почти уже Мессией.
   Что по-своему справедливо – кто, кроме Мессии, может воскрешать из мертвых? В общем, хотят въехать в постпутинский рай, где реки текут дорогим виски, на навальном горбу.
   Стало быть, каждый занят своим делом – и бороться за власть уже некогда.
   (Предыдущие два абзаца написаны из зависти к Борису Немцову, которому, как известно, любая телка даст.)
   Всякий оппозиционер, словно бабушка-гадалка с Казанского вокзала, знает: если не повторять слово «Путин» хотя бы три раза в минуту, то удачи не будет. Я же знаю: использование этого термина повышает читаемость и цитируемость текста в среднем на 30 %. Потому и упомянул Путина трижды.
   А Ксению Собчак, которая действительно, несмотря на всю ревностную злобу к ней традиционных оппозиционеров, может стать политическим лидером, я приплел по двум причинам. Нигде выше ее имя не упоминается. А это противоречит основам заложенной мною публицистической традиции.
   Если ее имени в тексте не будет, она не поставит ссылку на него в своем твиттере. И рейтинг заметки в результате упадет на 70 %.
   Желаю успеха Маршу миллионов 12 июня, а всем нам – неизбежной победы. Над самими собой.

2

   Много лет подряд – примерно с осени 2001 года – я пытался принимать посильное участие в судьбе российской оппозиции. Ну, то есть искал для оппозиции типа деньги (также известные в тусовке как «бабло»), подкидывал кое-какие идейки (некоторые были даже неплохие и почти сработали) и так далее.
   Почему я так делал?
   Потому что считал и считаю, что Владимир Путин – нехороший правитель России. Нет, я вовсе не о том, о чем оппозиция говорит все эти годы. Путин никакой не кровавый. Он никого не убивал. Он всегда выручал своих друзей. ВВП, в отличие от большинства оппозиционеров, очень порядочный человек.
   Вопрос в другом. У Владимира Владимировича, да продлит Господь его нудные дни, нет стратегического видения того, что надо делать с этой нашей Россией. Он просто молится за то, чтобы все не развалилось. А если развалилось, то не совсем. А нам был бы нужен лидер, который смог бы совершить решающий рывок вперед-и-вверх. Но это точно не Путин.
   Однако с возрастом я понял, что человеческие качества, они, наверное, куда важнее политических. Поэтому поддерживать оппозицию перестал. И заступил на руководящую должность в весьма солидную организацию – ФСБ. Да-да, именно так. ФСБ – это Фонд Станислава Белковского, где я выступаю учредителем и вроде как почти директором.
   Поскольку основная задача русского интеллигента – обязательно куда-нибудь переметнуться, причем, как правило, в самый неподходящий момент, я решил, что солидная контора ФСБ в состоянии разработать эффективный план кремлевской борьбы с оппозицией в России. Этот план уже разработан. Ниже (то есть далее) приводятся его основные положения.
   План хронологически привязан к важнейшему событию в русской оппозиционной жизни – выборам в Координационный совет оппозиции (КСО), которые официально состоятся в Интернете 20–21 октября 2012. А пока – идут дебаты кандидатов в главные враги кровавого режима на моем любимом (без иронии и дураков, без которых обходиться, впрочем, почти невозможно) телеканале «Дождь».
   Мы (ФСБ) в плане борьбы с оппозицией предложили Кремлю примерно следующие тезисы.
   1. Очень важно понимать, что магистральная оппозиция в РФ не очень сильно, во всяком случае, не качественно, отличается от власти. Это люди тех же базовых ценностей. У оппозиции и власти практически одна кровеносная система. Они как асимметричные сиамские близнецы: пуповина, связующая номинальных врагов, прочна, как сибирский валенок, только один близнец сильно больше другого. Так бывает: чтобы в этом убедиться, посетите на досуге петровскую Кунсткамеру, она же Музей антропологии и этнографии РАН (г. Санкт-Петербург). Потому воевать против оппозиционеров со всем звериным оскалом, который натужно пытается придать себе Кремль с помощью телеканала НТВ и других подручных приспособлений, никакого смысла нет. К оппозиционерам надо, скорее, милеть людской лаской, чем вставать железа тверже ©. И все будет хорошо.
   2. Исходя из п. 1, не следует делать всевозможные мочильные проекты типа «Анатомии протеста». Единственный конструктивный результат фильма «Анатомия протеста-2», показанного на НТВ – это лютый, бешеный пиар координатора организации «Левый фронт» Сергея Удальцова. О котором он еще недавно и мечтать не мог. Теперь вся страна знает: Удальцов – это круто. Ему сами грузины, которые, насколько можно понять из кремлевской пропаганды, решают судьбы России, предлагали все здесь у нас на фиг взорвать. Разве несерьезному человеку такое предложат?
   3. Напротив. Оппозиционеров надо нежнейшим образом гладить по прическе. Ну, например. Почему бы не снять фильм «Физиология протеста» (я еще с детства, когда появилось первое импортное порно, считал, что для советски образованного зрителя физиология интереснее анатомии)? Посвященный всего лишь тому, как группа особо продвинутых кандидатов в члены КСО выпивает и закусывает в каком-нибудь престижном и дорогом баре напротив Кремля. В режиме реального времени. Тогда народ сразу поймет, насколько режим кровав, а судьба оппозиции незавидна. (Львы, арены, кандалы, наручники, тюрьмы, заговоры и т. п.).
   4. Очень желательно выборочно хвалить оппозиционеров по кремлевскому так называемому ящику, известному в просторечии как «телевизор». Например. Надо пригласить пару видных кандидатов в КСО для участия в некоей праймтаймовой программе Первого канала. Скажем, в «Спокойной ночи, малыши!». Чтобы кандидаты рассказали Филе, Хрюше, Каркуше и другим избирателям, в чем там состоят их базовые идеи по освобождению страны из-под кровавого путинского заложничества. Это решит сразу две проблемы. Во-первых, приглашенный в праймовую программу оппозиционер сразу решит, что Кремль сделал на него тайную ставку, и дистанцируется от политической борьбы (в которой он на самом деле и не участвовал, а сто тысяч лет только делал вид). Во-вторых, все остальные [квази]оппозиционеры обязательно подумают, что чувак реально продался власти, пусть даже и всего лишь за благосклонную улыбку Каркуши/Хрюши, и предадут его анафеме. Ну, и конец после этого несчастному, неблагоразумному оппозиционеру.
   5. Также неплохо было бы, чтобы кто-то из высшего политического руководства страны (не будем говорить кто, хотя это был вроде как слоненок) поцеловал пару видных оппозиционеров в их народолюбивые животы. (Помните такой прецедент, типа из 2006 года?) Тогда раскол оппозиции неизбежен уже на животном уровне.
   6. Никогда не следует использовать для распространения компромата на оппозицию кремлевские каналы. Компромат надо передавать непосредственно самим оппозиционерам. Дерьмом про самих себя они унавозят информационное поле так эффективно, как это и не снилось никаким властным пропагандистам.
   7. Надо иметь в виду еще несколько моментов. Скажем, кое-какие «лидеры народного протеста» плотно сидят на транквилизаторах. Почему бы не выписать им вместо дешевых народных «колес» качественные кремлевские таблетки, которые привязали бы врагов «кровавого режима» к этому самому режиму уже однозначно и навсегда, пока самая настоящая мертвая смерть не разлучит их?
   А еще некоторые лидеры, вполне способные даже выиграть выборы в КСО, страдают социопатией (диссоциальным расстройством личности). Это значит: не верят ни в какие человеческие привязанности, а только в систему взаимных интересов. Какой тут простор для манипуляций! Достаточно послать к такому лидеру народного протеста возмущенного до стадии кипения разума подполковника ФСБ (в хорошем смысле), который объяснит ему, что все прочие оппозиционеры просто цинично пытаются его использовать, обмануть и кинуть. И – дело в шляпе, вся наша оппозиция загорится изнутри.
   Как вы, надеюсь, понимаете, дорогой читатель, вышеприведенные 7 тезисов – строго-настрого конфиденциальные. Поскольку подготовлены непосредственно для Кремля. И потому у меня к вам огромная просьба: не пересказывайте их никому, совсем никому.
   А вне рамок режима секретности я хочу сказать следующее. Тоже по пунктам:
   а) Оппозиционность в России стала модной, а Владимир Путин – немодным. Это необратимо. И на этом голубом знамени есть и моя капля крови, чем горжусь.
   б) Выборы в Координационный совет оппозиции (КСО) хороши уже тем, что из их чрева появляются совершенно новые политики: молодые, красивые, умные. Чтобы никого не обидеть, не стану называть остальных.
   в) Я назову тех кандидатов, которых самолично как интернет-избиратель планирую поддержать на выборах в КСО. Это: Елена Лукьянова (адвокат, в т. ч. Михаила Ходорковского); Татьяна Лазарева (всемирно известная телеведущая); Изабель (Белла Казбековна) Магкоева (левый активист-феминист); Даниил Константинов (умеренный националист, безо всякой вины почему-то сидящий в тюрьме); Роман Доброхотов (журналист, единственный из кандидатов в начальники оппозиции, кто по ошибке программистов был упомянут в предвыборном списке КС О дважды подряд, потому за него уже нельзя не голосовать).
   ФСБ везде расставит своих людей.

3

   10 декабря 2012 года – годовщина первого митинга на Болотной площади, положившего начало тому, что названо «массовыми народными протестами». Этот праздник многие уже готовятся отмечать со слезами на глазах – усталыми и немного едкими. Сквозная минорная тема: год назад было столько надежд, столько возможностей и ожиданий, и вот – все профукали. Волна народного энтузиазма схлынула, катимся обратно в застой.
   Это очень хорошо.
   Потому что в нынешней России, если по некоему поводу царит дрожащая эйфория – значит, ничего хорошего не жди. Сколько нам говорила прогрессивная общественность, что президент Дмитрий Медведев вот-вот развернет недетские либеральные реформы сверху (только плохой Путин с охранительными силовиками мешает). Дело закончилось позорным пшиком 24 сентября 2011 г. (широко объявленной «рокировкой», если кто забыл). А если на повестке дня – пессимистическое занудство, значит, дело движется в правильном, победном направлении.
   На самом деле Болотная площадь принесла огромные результаты, значение которых еще не оценено.
   Во-первых, она показала, что на свежий воздух может в изрядном количестве выйти не политический активист, готовый на равных сразиться с ОМОНом, а простой обыватель. Которому пусть страшно, но уже не так, чтобы очень. 50 000 человек на Болотной стали шоком для города, где буквально накануне 8-тысячный митинг считался апофеозом массовости.
   Во-вторых, Болотная дала этому обывателю имя: РОГ – русский образованный горожанин. У РОГа – три фундаментальные характеристики: 1) он хочет, чтобы было как в Европе; 2) он не хочет власти, которая представляет, по преимуществу, село, люмпенов и национальные окраины; 3) он интересуется результатами выборов, потому что желает, чтобы власть формировалась на выборах (а не где-то на Марсе, как долгие века принято в России).
   В сущности, год назад на Болотной произошло рождение нового российского гражданина. А ведь «гражданин» и «горожанин» – слова однокоренные, о чем многие всю жизнь не догадываются. Гражданское общество не может появиться в селе, где время отсчитывают по солнечным восходам и закатам. Демократия – дитя города. Этот город, впервые за долгое время осознав и осмыслив себя, решил заявить себя живым общественным существом и сказать что-то очень внятное своей формальной власти.
   «– Болото иной раз издает очень странные звуки. То ли это ил оседает, то ли вода поднимается на поверхность, то ли еще что, кто знает?
   – Нет, нет! Это был голос живого существа».
   (А. Конан-Дойл, «Собака Баскервилей»).
   В-третьих, Болотная интегрировала весь протест политических активистов, начиная с Маршей несогласных 2006-2007 гг. и акций 2008-2011 гг. имени Э.В. Лимонова в защиту 31-й статьи Конституции. Все эти протестные форматы не надо противопоставлять. Как декабристы разбудили Герцена, так и многочисленные неудачные попытки вывести на улицы много народу таки конвертировались в Болотную. Если бы 5 декабря группа активистов во главе с Алексеем Навальным и Ильей Яшиным не пошла бы к Центризбиркому, загремев в итоге на 15 суток, еще неизвестно, сколько бы народу пришло на Болотную. Ведь именно пятого поздно вечером выход на массовый митинг стал для многих из просто формы неприятия РОГами балаганных думских выборов, но моральным долгом – поддержать заключенных.
   В-четвертых, Болотная площадь породила проспект Сахарова – 24 декабря. Эти два суперсобытия внешне очень похожи, но различаются внутренним качеством.
   Болотная еще была озорным праздником непослушания, неся на себе печать всей прошлой протестной маргинальности. Многие достойные люди, включая десятки моих знакомых, в последний момент не вышли 10 декабря на площадь только потому, что реально боялись: бить будут.
   И немудрено: Кремль накануне митинга нагнетал всеми своими телеи прочими каналами слухи о «кровавых провокациях» и «жестком ответе». Организация события была кустарная, звук, шедший со сцены, тонул в первых же рядах собравшихся. Из музыкальных коллективов прийти на Болотную не побоялась лишь культовая группа «Рабфак» с хитом «Наш дурдом голосует за Путина».
   Другое дело – проспект Сахарова. Когда уже стало ясно, что бить и разгонять никого не будут, в дело пошел полный мейнстрим. На сцене, оборудованной по последнему слову РФ-гламура, обнаружились и Алексей Кудрин, и Михаил Прохоров, коих на Болотной и духу не было. На Сахарова уже выступала Ксения Собчак, впервые заявив о своих амбициях общественного лидера. Да и места для героического «Рабфака» больше не нашлось, ибо спеть и станцевать захотели слишком многие.
   Создав проспект Сахарова, Болотная сделала протест не просто разрешенным, но модным. Что и есть один из важнейших признаков перестройки-2, которая именно в декабре 2011-го из сферы теории окончательно перешла в зону практики.
   В-пятых, Болотная (вкупе с последующим Сахаровым) породила новую ситуацию безлидерного протеста. РОГа выросли на площади не ради какого-то вождя, а исключительно для себя. Попытки некоторых оппозиционных фигур заявить, что «все это сделали мы», быстро сошли на нет, ибо изначально выглядели как неумная шутка. Не случайно так возмущен все тот же Эдуард Лимонов – один из самых ярких протестных лидеров. Он всю жизнь делал ставку на жесткую вождистскую организацию. А Болотная поставила под сомнение саму эту парадигму.
   И дело не в том, что «протест увели с площади Революции» и тем самым не дали восставшему народу захватить Кремль. Все равно никто штурмом ничего бы не взял – единственным продуктом радикального сценария стал бы очередной мартиролог героев сопротивления. Дело именно в девальвации вождизма как такового. Что само по себе толкает нас в морозную спину к парламентской форме правления – единственно приемлемой для РОГов в частности и будущей России (если мы хотим-таки быть Европой) вообще.
   Кремль не заставил себя долго ждать. Политические реформы – возвращение губернаторских выборов, облегчение создания партий, создание Общественного телевидения – были объявлены сразу после Болотной/Сахарова, в предновогоднем послании уходившего президента Медведева. Хотя, конечно, это финальное послание было прежде всего жестом президента возвращавшегося – Путина.
   Можно сколько угодно говорить, что реформы эти сплошь половинчатые и непоследовательные и воспользоваться ими невозможно. Кто хочет – тот воспользуется. Даже о таких мерах по состоянию на начало Болотной мы не могли и мечтать.
   А нынешняя антикоррупционная кампания, судорожно затеянная Кремлем на финише 2012 года? Да, можно исходить из того, что все это – борьба кланов. Допустим.
   Ну и что? Главный объективный результат антикоррупционной движухи – все равно в другом. Власть, подобно заправской унтер-офицерской вдове, с остервенением сечет саму себя, уже окончательно показывая не только РОГам (они и раньше о многом догадывались или знали), но и народу в целом, что в России царит система тотальной коррупции. Экономика РОЗ (распил, откат, занос). И атланты, на плечах которых покоится эта система, – не какие-то стрелочники или реликты лихих девяностых. А невзбитые сливки общества, ключевые фигуры путинской элиты, ближайшие соратники президента.
   Никакая антикоррупционная кампания, состоящая из расклеенных по лифтам слепых листовок про партию жуликов и воров, ничего не даст, пока общие и частные сведения о всеобщем воровстве не польются на россиян сквозь легитимные каналы информации – прежде всего государственное телевидение? Вот нынче-то оно и случилось. Всевозможные фильмы про Сердюкова, Скрынник и бесчисленных сочувствующих объективно, независимо от желания их создателей и тем более от кураторов, сыграют в перестройку-2 ту же роль, что легендарная программа ЦТ «Взгляд» – в горбачевскую перестройку-1. (Это сравнение, конечно, условно, но, на мой взгляд, уместно.)
   А ведь именно Болотная толкнула Путина на то, чтобы прервать действие многолетнего пакта «демонстративная коррупция в обмен на бюрократическую лояльность». Ветшающий президент, у которого 13 лет позади и бог весть сколько еще впереди, борется не столько за власть, коей он пресыщен, сколько за любовь активной части общества, РОГов, которым, как ему кажется, он сделал много хорошего, даровав безграничные бытовые свободы. Он тянет свои заскорузлые пальцы к раскаленной болотной поверхности, отдергивает, боясь обжечься, – но тянет их все равно. Путин опоздал: в честность и искренность его антикоррупционной кампании поверили бы 5–6 лет назад, но не сейчас. Но спусковой крючок уже нажат, и этот фарш невозможно провернуть назад.
   Всем этим мы обязаны Болотной – а значит, самим себе.
   Что теперь делать? Выходить в очередной протестный день. Вам не нравится оппозиция? Да ее от самой себя уже тошнит! Она даже митинг проводить не будет, чтобы не сболтнуть лишнего.
   Выходим – ради себя. Для нашей победы на том пути, который начался 10 декабря 2011 года.

4

   Новогодние каникулы ничего кардинально не изменили. В нашей России все как всегда.
   Власть работает на оппозицию, а оппозиция – на власть.
   Весь 2012 год оппозиция только и делала, что складировала народный протест на серебряный (для золотого ресурсов не хватило) поднос, чтобы вручить все это дело власти. И сказать: не волнуйтесь, пока мы живы, протест не представляет для вас, власти, никакой реальной угрозы. Мы, классические вампиры, сожрем всю его энергию целиком.
   Власть же, в свою очередь, отвечала оппозиции совершенно соразмерным великодушием. Когда многим (ошибочно, но это уже другой разговор) казалось, что протест захлебывается, Кремль снова начал принимать решения, не совместимые с политической жизнью. В первую голову – тот самый «закон Димы Яковлева». И, таким образом, возродил протест.
   Я уже писал про этот закон, и вроде как слишком сильно повторяться нельзя. Но есть вещи, про которые нельзя не повторяться. К тому же есть и кое-что новое, о чем нельзя не сказать.
   Психологическая подоплека закона вполне ясна.
   Долгие годы президент России Владимир Путин в соответствии с заложенной в него стартовой программой делал все возможное, чтобы способствовать легализации российских элит на Западе. И в личном, и в экономическом качестве.
   Переводя с порой сложного белковского на банальный русский язык, это значит следующее: представители российской элиты должны были стать органичной неотъемлемой частью элиты мировой. А наворованные в процессе бесчисленных приватизаций деньги – легальными активами на зарубежных счетах. А заодно западной недвижимостью и прочими благами так называемой цивилизации.
   Но Путин – умный человек, пусть и не стратегически мыслящий. Он еще в 2004 году понял, что схема, она же машинка, как-то не работает. Когда США обещали ему, что не помешают победе пророссийского кандидата (в то время – Виктора Януковича) на выборах президента Украины, а потом… Потом, осенью 2004-го, случилась «оранжевая революция». И Путин так и не смог поверить, что революцию организовали НЕ американцы. Понятно, это был вопрос самолюбия. Ну кто в самом деле еще мог так унизить президента России, дважды приезжавшего агитировать за Януковича, кроме единственной сверхдержавы современного мира?
   Хотя на самом деле революцию организовала определенная часть украинской элиты при финансовой поддержке – страшно даже сказать! – опального РФ-олигарха Бориса Березовского. По моим скромным и предварительным подсчетам, из $50 млн революционного бюджета Березовский дал три четверти. Не получив взамен практически ничего. Он все это делал только из почти мальчишеского желания насолить Путину. Ну, типа, насолил. Чем все потом закончилось – это другой вопрос.
   Хочу подчеркнуть: люди на киевский Майдан выходили, конечно, бесплатно. Деньги требовались на организацию инфраструктуры революции: палатки, питание, безопасность и т. п. Это я так, на всякий случай, даю бесплатные советы бесплодному Координационному совету нашей оппозиции.
   Потом Владимир Владимирович неоднократно высказывал Западу все свои обиды. Например, в знаменитой мюнхенской речи 2007 года. Недалекие наблюдатели сочли ту речь чуть ли не объявлением новой «холодной войны», не понимая одной простой вещи: «холодная война» между вассалом и сюзереном невозможна по определению. Точнее, она идет всегда и постоянно, но никогда не конвертируется в осмысленные последовательные слова.
   То не война была, но концентрированное выражение обиды. Мы идем к вам с большими деньгами, которыми хотим вас завалить, мы не угрожаем вам ракетами и танками, как наш близкородственный Советский Союз, мы любим вас, а вы, суки, нас отвергаете. И совершенно непонятно – почему. В силу старых предрассудков, что ли?
   Вот что говорил в Мюнхене-2007 тогдашний и нынешний президент РФ Владимир Путин. И – как некогда сказал покойный Виктор Степанович Черномырдин – отродясь не было, а вот опять…
   Американский закон имени русского Магнитского поставил крест на многих РФ-усилиях. Соединенные Штаты, как легитимный и эксклюзивный мегапредставитель все того же цивилизованного мира, сказали российской элите: чуваки, легализации не будет. Любой конгрессмен только скажет, что ваши деньги грязные, и – бывай здоров! Хорошо, если не в американской тюрьме.
   А как это можно терпеть, если основные капиталы уже в тамошних банках, дети учатся в западных университетах, да и вообще. В Тыве и Карелии (ничего, кроме хорошего, не хочу сказать об этих восхитительных российских регионах, где тоже имел честь лично бывать), конечно, любит отдыхать принц Монако Альбер. Но лишь потому, что в Европе есть большие проблемы с разрешениями на охоту – одна Брижит Бардо, новейший претендент на российское гражданство, с потрохами сожрет всякого реального/потенциального охотника. А охотиться под прикрытием многосильного Путина – одно удовольствие.
   И вот здесь-то ситуация и пошла вразнос.
   Российские элиты по-прежнему надеются на Западе легализоваться и жарко шепчут на ухо коллективному западному сознанию: это Он принимает решения про сирот, а мы-то совсем не такие. Но сам Владимир Владимирович, похоже, обижен на Запад вообще и на США в частности нипадеццки (как принято сегодня говорить среди интернет-молодежи). И он пройдет свой недетский путь до конца. Усугубляя предсказанный еще в 2010 году автором этих строк (да простится мне эта маленькая нескромность) процесс перестройки-2, смысл и суть которого сводятся к одному: отчуждению элит от власти. Иначе: отвращению людей, получивших от правящей системы все, от самой системы. Так было в конце 1980-х, так происходит и сегодня.
   Главным политическим событием начала 2013 года стали не законы и митинги, при всем к ним отрицательном и положительном отношении, а новейший голливудский фильм «Анна Каренина». Снятый по сценарию Тома Стоппарда – лучшего там у них, в Голливуде и окрестностях, специалиста по России и ее (нашим) зимним реалиям.
   Я смотрел эту «Анну Каренину» уже трижды. И могу сказать со всей уверенностью, которая только может быть присуща русскому (в широком смысле) публицисту: ничего лучшего за последние годы я не видел. И хорошо понятно, почему это получилось.
   Чешский еврей по происхождению, 75-летний Том Стоппард (первозданное имя – Томас Штрауслер) разбирается в России, как никто иной на Западе. Это он написал 10 лет назад пьесу «Берег утопии», где блестяще разобрано на элементы специальное русское политическое мышление. С его навязчивой тягой к невероятному и постоянной готовностью отвергать реальное.
   С «Анной Карениной» получилось нечто похожее. Пусть формально и совершенно неполитическое. Стоппард понял, чего, собственно, добился Лев Николаевич Толстой в своем романе (который стоило бы назвать великим, если бы это не звучало абсолютной пошлостью): он стопроцентно проник в психологию, больше того – мозг женщины. Что почти никогда не удавалось писателяммужчинам (кроме закоренелых геев).
   Но Стоппард сделал и нечто большее. Действие его «Анны Карениной» происходит прямо и натурально в театре. Актеры перемещаются в пространстве этого театра: между партером и сценой, между галеркой и гримерками. И скачки, на которых лошадь Вронского Фру-Фру ломает себе хребет, происходит на театральной сцене. И заснеженный паровоз, под колеса которого бросается главная героиня, – игрушечный, сценический.
   Только смерть под его колесами – она настоящая. Нипадеццки.
   Так и существуют российские элиты. И оппозиция вместе с ними. Они не выходят за пределы своего маленького, уютного, плюшевого театра. Потому что за пределами – бесконечная Россия. А там – очень страшно. Там-то – по-настоящему. Чего никогда не хочется.
   Облепленный грязью и снегом поезд истории несется прямо на нас. Мы не хотим оказаться под его колесами. Но можем оказаться.
   Если Россия бросится под паровоз – этому не стоит удивляться. Это надо будет принять как данность.

Об РПЦ

1

   В последнее время Русская православная церковь Московского патриархата (РПЦ МП) резко наращивает свою социально-политическую активность. Видно, что товарищи, также известные как «священноначалие РПЦ МП», ощущают потребность не остаться в стороне от нависающих над страной Россией перемен.
   Свою принципиальную позицию РПЦ МП уже определила: она решила окончательно дистанцироваться от активной части российского общества и превратиться в придаток исполнительной власти, т. е. «партии жуликов и воров». Бесспорно, церковь жуликов и воров – это вещь пикантная, хотя в истории совершенно не новая. Даже нашей истории, хотя семейство Борджиа в этом смысле еще более показательно.
   Ну да ладно. Перейдем к конкретике.
   Пока были митинги на Болотной площади и проспекте Сахарова, где собрались русские образованные горожане, представляющие собою, кстати, наиболее перспективную основу новой православной паствы, РПЦ МП четко выполнила поручение исполнительной власти отвратить русских от защиты гражданских прав и политических свобод. Правда, предстоятель РПЦ МП Кирилл (в миру Гундяев) повел здесь себя относительно осторожно. Он бросил в бой своего формального духовника – некоего схиархимандрита Илия Ноздрина. Который типа выдает себя за святого, хотя… Ну-ну. Господь разберется. Не будем опережать события. Будем только надеяться, что по мере технического прогресса адские сковородки стали делать с антипригарным покрытием, и никому не придется слышать запах жареного схиархимандрита.
   Так вот. Ноздрин по поводу митингов по поводу фальсификации думских выборов изрек следующее: «В чем суть нынешней ситуации и многих разговоров в нашей стране? Это не что иное, как провокации людей, которые стремятся вызвать в России смуту, организовать беспорядки, что на руку тем, кто так ненавидит нашу страну и желает подорвать в ней стабильность, благополучие и мирный ход жизни. Деяния недругов нашей страны привлекают из бездны темные силы, тем самым провоцируют хаос, который более опасен, чем период украинской так называемой оранжевой революции. В этот сценарий вполне вписываются те события и выступления, которые мы наблюдали в Москве и Санкт-Петербурге в минувшие дни. Эти вопли, которые раздавались на Болотной площади, по свидетельству очевидцев, нередко оплачены организаторами этих событий, являются проявлением страстей и ненависти в нашем Отечестве, которое становится на путь мирной жизни».
   Выдвинув на авансцену этого мощного старика, г-н Гундяев еще раз дал понять давно очевидное: РПЦ МП вообще не заинтересована в пастве. Она заинтересована только в государственном финансировании. Но не Ноздриным единым жив Московский патриархат. Есть типы и помощнее, хотя и не столь бородатые. Например, руководитель отдела по взаимодействию Церкви и общества (ОВЦО) о. Всеволод Чаплин. Он тут вообще развил нечеловеческую активность по политической части. В частности, призвал создать православную партию. Видимо, сама РПЦ МП с проблемой выбивания/освоения бюджетов уже не справляется, нужна еще и партия. О. Чаплин отдельно сказал, что протестные выступления русских образованных горожан были спровоцированы безнравственными людьми, и добавил, что главными ценностями православных партий должны быть «неприятие коррупции» и «борьба с безнравственностью в СМИ».
   Это все выглядит особенно логичным и последовательным, если учесть ту проповедь нравственности, которую отец Всеволод, дай ему Бог здоровья и долгих лет жизни, учинил в одном из московских ресторанов. На проповеди присутствовали (главным образом случайно) несколько моих знакомых, которые не только поделились со мной своими впечатлениями, но и покинули заведение в знак протеста – поведение святого отца показалось им уж слишком циничным и неприличным.
   Отец Чаплин, изрядно приняв на грудь хреновухи (для несведущих: жидкость, несколько отличающаяся по химическому составу от вина Нового Завета, за многих изливаемого во оставление грехов), устроил настоящее шоу. Придется процитировать рассказ одного из участников события, опубликованный в Интернете. «Знаете, люди болотныя (видимо, речь идет об участниках митинга на Болотной площади. – С.Б.), – сказал отец Чаплин, – внутри я либерал! Но как поп-толоконный-лоб и государственник вынужден банду Путина – Гундяева поддерживать. Иначе мне нельзя!».
   «Чуров-то прихожанин моего храма! – продолжил святой отец, призванный не только транслировать официальную точку зрения РПЦ МП, но и убеждать общество в истинной святости священноначалия. – Исповедуется у меня. После выборов не был еще, но я точно знаю: он страдает. А придет время – покается!» После чего, по свидетельству очевидцев, заревел: «Банду Путина под суд! Гундяева – в ссылку!»
   Я не знаю, собирается ли Гундяев в ссылку. Думаю, более приличествовал бы ему монастырь, хотя бы даже и в VIP-исполнении. Но у него в запасе есть кадры не менее мощные, чем отец Чаплин. Например, некий Кирилл Фролов, представляющийся как глава Ассоциации православных экспертов (АПЭ). Проповедь истинной веры он ведет в основном в своем блоге (хотя г-н Гундяев тут намедни, перебив инвективы схиархимандрита Ноздрина, призвал ни фига не доверять социальным сетям). В основном там обсуждаются вопросы геополитики и геоэкономики, особенно же – влияние России на Украину. А также роль РПЦ МП в построении «русского мира».
   Типичная цитата из Кирилла Фролова: «ОБСЕ не нравятся выборы в России… Декабрьские 2011 года и любые, где побеждают не “их” кандидаты». Кто бы сомневался. Я помню, как эта ОБСЕ протаскивала в 2004 году неконституционное «переголосование второго тура» президентских выборов на Украине, лишь бы привести Ющенко к власти. Ну кому еще не ясно, что за «Болотом» и за готовящемся «Макфол шоу» 4 февраля стоят Вашингтонский ЦК и Брюссельский горком? Так они же и не скрывают этого…».
   Притом все эти люди утверждают, что занимаются «православной миссией» и привлекают в Церковь заблудшие души. Истинно, кого Господь задумал погубить…
   Один из важнейших (негативных, на мой взгляд) результатов политического 2011 года – моральный крах РПЦ МП. Когда предстоятелем стал Кирилл Гундяев, казалось, что Русская церковь может стать духовным лидером русского народа и предводителем перемен. Сегодня представляется, что священноначалие РПЦ МП – какая-то группа злобных клоунов, будто специально посланная для дискредитации Московского патриархата как такового. Они рассуждают про какие-то несусветные вещи типа «православных ночных клубов», «одноразовых храмов шаговой доступности» и т. п. Но единственное словосочетание, которое, как правило, отсутствует в их рассуждениях, – это «Иисус Христос». Притом что Он остается главой Церкви, и, кажется, Его от этой должности Никто не освобождал.
   Есть Книга, которую, видимо, в сегодняшнем руководстве РПЦ МП давно не перечитывали. Там говорится, например, следующее.
   «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно.
   20 Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях.
   21 и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его.
   22 Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его.
   23 И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его.
   24 и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем.
   25 Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь.
   26 и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.
   27 Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего.
   28 ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения.
   29 Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их.
   30 Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются.
   31 Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят».
   И еще.
   «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное».
   Отдельному вниманию Ассоциации православных экспертов: не надо меня ругать за эти цитаты. Автор Книги – не я.
   Церковь без Гундяева – это, на мой взгляд, сейчас даже более актуально, чем «Россия без Путина».

2

   Прогрессивная общественность спорит, началось ли сразу же после объявленной победы Владимира Путина на выборах оголтелое закручивание гаек. И как тяжела и неказиста будет доля активистов, причастных к организации мероприятия в пустом фонтане на Пушкинской площади 5 марта. Ведь не ровен час впаяют молодым политикам по 15 суток – и тогда мы окончательно поймем, что кровавая тирания возвращается…
   А тем временем две молодые москвички – Надежда Толоконникова и Мария Алехина – арестованы на два месяца (!) за участие в панк-молебне в храме Христа Спасителя. Обе женщины – матери маленьких детей: дочери Толоконниковой Гере – 4 года, сыну Алехиной Филиппу – 5 лет. Обе вроде бы имеют какое-то отношение к девичьей панк-рок-группе Pussy Riot («Бунт кошечек»), которая 21 февраля устроила тот самый молебен «Богородица, Дево, Путина прогони» в главном официальном культовом учреждении страны. И теперь им грозит до 7 лет самого настоящего лишения свобод – по статье 213 УК РФ («Хулиганство»).
   Поначалу почти никто, даже и в самой Русской православной церкви Московского патриархата (РПЦ МП), не воспринял историю с выходкой Pussy Riot слишком уж всерьез. Известный православный публицист, протодиакон Андрей Кураев написал в своем блоге: «Какие-то девчонки что-то самочинно спели в храме Христа Спасителя будь я ключарем этого храма, я бы их накормил блинами, выдал по чаше медовухи и пригласил бы зайти вновь на Чин Прощения. А если бы я был мирянином-старостой, то на прощание еще бы и ущипнул их малость… По-отечески. Для вразумления. Ибо учиненное ими, конечно, безобразие, но – законное безобразие. Масленица на дворе. Время скоморошества и перевертышей… Ну такая вот НОРМАльная выходка. Эти юные хулиганки могли об этом и не знать (о традициях Масленицы). Но нам то, продумывая нашу реакцию, забывать про них негоже». И даже уполномоченный рупор патриархии о. Всеволод Чаплин прореагировал на случившееся вполне спокойно. 22 февраля в интервью телеканалу «Дождь» он сказал буквально следующее: «Об этом узнаю впервые от вас, но могу сказать, что ничего нового в этом нет. Две тысячи лет наш Храм осаждают».
   Но уже через пару дней все вдруг изменилось. Проректор школы православного миссионера при храме Апостола Фомы Дмитрий Пахомов и сопредседатель православного общественного движения «Народный собор» Олег Кассин обратились не куда-нибудь, а в Генеральную прокуратуру РФ со свирепым требованием проверить храмовый экспресс-концерт на предмет наличия в действиях его участниц преступных деяний – хулиганства и даже вандализма (ст. 214 УК РФ). И уже 26 февраля, аккурат в Прощеное воскресенье, пресс-служба ГУВД заявила, что уголовное дело по статье о хулиганстве возбуждено, полиция принимает меры к розыску участников акции. А 3 марта более 30 (!) сотрудников Центра по противодействию экстремизму ГУВД, угрозыска и ФСБ произвели спецоперацию, в результате которой Надежда Толоконникова и Мария Алехина были арестованы. Далее – суд впаял им меру пресечения в виде двухмесячного ареста. Думаю, герои пушкинского фонтана о таком могли только мечтать – их настолько всерьез, видимо, пока не воспринимают.
   Скорость реакции силовиков, равно как и масштаб спецоперации поражают воображение. Давно ли мы видели/слышали, чтобы с такой ответственностью и таким размахом правоохранители занимались убийствами? терактами? крупными коррупционными делами? Едва ли силовая машина могла так резко стартовать с места в карьер без серьезных лоббистских усилий на самом верху. Чьих? Скорее всего, Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, в миру – Владимира Михайловича Гундяева.
   И тут уже отец Чаплин не пожалел негодования для арестованных дам. Назвав панк-молебен не чем иным, как уголовным преступлением, он отметил: «Прекрасно, что правоохранительные органы всерьез отнеслись к расследованию преступления, совершенного в храме Христа Спасителя. Симптоматично, что одна из участниц группы уже сказала, что они не могут исполнить очередное свое “произведение”, то есть пресечены следующие правонарушения». По мнению святого отца, имело место не просто хулиганство, а оскорбление чувств верующих, разжигание ненависти по отношению к ним, осквернение священного места, и оценка этого должна быть такой, «чтобы ни у кого в будущем и мысли даже не было сделать что-то подобное. И если не действует разум и уважение к чувствам других, пусть действует хотя бы страх, если без него эти люди не способны ничего понять».
   Апофеозом кампании против Pussy Riot стало выступление Владимира Путина. Избранный президент во время встречи с журналистами в Белом доме 7 марта сказал вот прямо так: «… я приношу свои извинения всем верующим и священнослужителям. Надеюсь, что этого больше не повторится». Простите, дорогой читатель, вы не припомните, когда и за что Путин в последний раз перед нами извинялся? А то у меня в последнее время с памятью не очень.
   Друзья и защитники арестованных пытались оправдаться по существу. Они говорили, что песнопение «Богородица, Путина прогони» – именно радикальный молебен, обращенным к Богородице с просьбой урезонить власть земную и идущую у ней на поводу власть церковную».
   Но никто во власти – гражданской, силовой и церковной – не захотел этого слушать и слышать.
   Возникает резонный вопрос: почему РПЦ МП, которая, как правило, никогда не обращает внимания на творящиеся в стране страшные преступления – от насильственных до коррупционных, – так яростно взялась за девчачью панк-группу, которая, может, и похулиганила, но ничего чудовищного, видит Бог, не совершила? Почему именно против Толоконниковой и Алехиной патриархия задействовала всю мощь репрессивной машины государства?
   Моя версия такова. Многоуважаемое священноначалие увидело в Pussy Riot опасных конкурентов… для самих себя.
   Дело в том, что в последние три года патриарх Кирилл (В.М. Гундяев) и его близкие соратники выступали почти исключительно в стиле панк. С элементами стиля трэш. Этот круто замешанный панк-трэш стал доминирующей эстетикой, а если угодно – и этикой начальников РПЦ МП.
   Крестные ходы байкеров с голыми девицами. Православные ночные клубы. Православные же показы мод, на которых самыми заметными персонажами были открытые геи (всю блогосферу обошла фотография чернокожего в сверкающих лосинах, рекламирующего «православный дресс-код»). Пресловутые «одноразовые храмы шаговой доступности», против которых восстают даже те горожане, кто еще вчера симпатизировал РПЦ. Если это не панк-трэш – то что?
   А знаменитое программное выступление нетрезвого о. Всеволода Чаплина в одном из московских клубов? Разве оно оскорбило чувство верующих меньше, чем выходка поющих девиц в ХХС? Осудила ли патриархия одного из своих ключевых сотрудников, дезавуировала ли она его латентный бред? Вроде бы нет.
   Апофеоз панк-трэша им. В.М. Гундяева – т. н. Ассоциация православных экспертов (АПЭ), возглавляемая не укротимым льстецом патриарха неким Кириллом Фроловым. Мирянином, снискавшим в Москве репутацию городского сумасшедшего (возможно, ошибочную – в конце концов врачи и урбанологи разберутся). Кирилла Гундяева Фролов провозглашает не иначе как новым патриархом (Г)Ермогеном, беспримерным подвижником благочестия, призванным – вместе с не менее героическим В.В. Путиным – спасти Россию. Правда, зачем спасать страну, которая давно уже встала с колен, не объясняется.
   Фролов невероятно плодовит: ежедневно он прогоняет в своем блоге несколько записей весьма внятной идеологической направленности. Прежде я читал его блог регулярно, потому что порой было очень смешно. Например, 24 сентября 2011 года, сразу после объявленной «рокировки» Путин – Медведев, глава АПЭ уподобил диалектическую триаду президент – премьер – патриарх Святой Троице. А в последнее время стало уже даже как-то и несмешно. Вот, например, характерное выступление Фролова после требования Болотной площади отправить в отставку председателя ЦИК Владимира Чурова: «Этим пособникам ни в чем нельзя идти на уступки. Они требуют головы Чурова, они не должны ее получить. Чуров – православный христианин, мы вместе причащались, один из самых уважаемых священников в Москве благословляет Чурова облачаться в стихарь. Это серьезный священник, лицемера и фальсификатора он бы к Причастию не допустил».
   Как вы считаете, этот, выражаясь языком Интернета, аццкий трэш, от которого патриархия ни разу не отмежевалась, привлекает мыслящих людей в Церковь – или наоборот? Оскорбляет умы верующих – или как?
   Господь невероятно креативен. Не случайно именно Ему удалось создать Небо и Землю, а заодно и так называемого человека. Он мог бы испепелить Гундяева и Ко. Но Он поступает тоньше. Он дает им возможность полностью дискредитировать самих себя. Чтобы, когда деятельность нынешнего священноначалия РПЦ МП достигнет логического предела, можно было поставить вопрос об учреждении новой Русской Церкви. Параллельно с новым государством Российским.
   Кажется, вопрос потихоньку назревает.

3

   Русская православная церковь Московского патриархата (РПЦ МП) неожиданно обнаружила, что у нее, оказывается, есть проблемы с репутацией и авторитетом (некриминальным). Нет, конечно, наши (имею право употребить это местоимение, поскольку вот уже почти 20 лет принадлежу к числу прихожан РПЦ МП и ни в какую другую «юрисдикцию» ни разу в жизни не переходил) священноначальники ни в коем случае не подумали, что эти проблемы как-то связаны с их скандальными действиями и вырви-глаз-высказываниями. Методом глубокого погружения в материал они выяснили, что против них, а наипаче против предстоятеля РПЦ МП Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Гундяева, ведется целенаправленная и масштабная информационная война, за которой стоит, ясный перец, опальный олигарх Борис Березовский. И от этой всепроникающей «березовщины» святая церковь решила защититься всеми доступными ей средствами.
   Для начала некая организация «Общественный комитет по правам человека», близкая к священноначалию, составила и обнародовала список врагов РПЦ МП, он же «Всеобщий перечень агрессивных антихристианских ксенофобов и наветчиков». В этом списке есть и ваш покорный слуга, причем на почетном 7-м месте. Впрочем, перечень составлен по алфавиту, поэтому относительно своей значимости в среде христианофобов я, бесспорно, не обольщаюсь. Но раз уж я стал, что называется, врагом церкви со справкой, то придется отрабатывать. А так как я еще и аналитик (этого не отрицает даже околоцерковный Комитет по правам человека), то придется проанализировать всю честную PR-кампанию, которую развернули Кирилл Гундяев и Ко в собственную защиту.
   Прежде чем приступить к анализу, расскажу один апокриф из жизни злейшего противника РПЦ МП (по ее собственной версии), того самого олигарха Березовского. Некоторые помнят, что в январе 2012 года, пробудившись от длительного политического анабиоза, он вдруг призвал Владимира Путина передать всю полноту власти в РФ Комитету национального спасения (не путать с правами человека) во главе с… патриархом Гундяевым. Вскоре мы с полуинфернальным олигархом повидались в Израиле (спешу засвидетельствовать, что в зеркале Березовский по-прежнему отражается, хотя тень отбрасывает не всегда, а только по настроению), и я, давясь безвкусным хумусом, намазанным на сделанную из крови ортодоксальных младенцев мацу, сказал ему:
   – Борь, ты разве никогда не слышал, что Патриарх нынче преизрядно дискредитирован и быстро превращается в посмешище?
   – Да? – зачесал лысину Березовский и как-то отчетливо погрустнел. Стало ясно, что священный план национального спасения оказался как никогда близок к провалу.
   Возможно, именно в тот момент олигарх и решил оттоптаться на Кирилле Гундяеве, чтобы поквитаться с ним за собственный прокол, вызванный недостаточной осведомленностью лондонского изгнанника в наших тут, русских делах. Хотя не знаю – с Березовским мы с тех пор практически не виделись.
   Зато мы все точно знаем, как РПЦ МП оттаптывается на себе самой. Да так, что никакой Березовский (даже и вместе с Белковским) уже просто не нужен, какие бы коварные замыслы он ни вынашивал.
   В защиту своей эксклюзивной духовной роли в российском обществе святая церковь организовала автои мотопробег. Который завершился молитвенным стоянием участников пробега на столичной улице Волхонка, напротив храма Христа Спасителя.
   Услышав о спасении души патриарха Гундяева посредством автопробега, я осознал эзотерический смысл великого романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Я вдруг понял, что этот роман был величайшим религиозным произведением русской литературы XX века. И только агрессивная антирелигиозность коммунистического режима, при котором писался и издавался «Золотой теленок», помешала авторам сказать некоторые вещи более открыто.
   Например. Мне стало очевидно, что сюжет с Адамом Казимировичем Козлевичем и ксендзами – это про угрозу католической экспансии на канонической территории РПЦ МП. А в роли защитника православных твердынь, нейтрализующего неканоническое воздействие ксендзов на предводителя «Антилопы гну», выступает истинный подвижник традиционного благочестия – Остап Ибрагимович Бендер-бей, сын турецкоподданного. Если бы не он, не миновать России растворения в пучине латинства, экуменизма и цезарепапизма. Тем более что по своему литературно-художественному образу О.И. Бендер-бей как никто близок к иерархам сегодняшней РПЦ МП. У них с легендарным литературным персонажем, похоже, одинаковые ментальные, этические, эстетические да и экономические приоритеты.
   Потому в следующий раз – а с учетом PR-бюджетов святых отцов этот раз может случиться довольно быстро – я, как ветеран отечественных политтехнологий, хотел бы посоветовать устроить молитвенное стояние в белых штанах. А предстоятелю РПЦ МП – провести пасхальное богослужение в милицейской фуражке с гербом города Киева. В результате наше священноначалие подчеркнет преданность идеям Книги, которой оно по-настоящему достойно. Ну а уж про эсхатологию «Золотого теленка» – когда при попытке пересечения румынской границы у подвижника Бендер-бея отнимают любимую бранзулетку – я и вовсе молчу. Это сюжет, достойный самых выдающихся толкователей с религиозным образованием – уровня руководителя Отдела по взаимодействию церкви и общества (ОВЦО) РПЦ МП о. Всеволода Чаплина, не меньше.
   Надо сказать, что отец Чаплин отметился серией высказываний, призванных защитить ядро русского православия от хулителей. То, что у священников должно быть как можно больше предметов роскоши, ибо так они воплощают торжествующего Христа, мы уже обсуждали. Потом была история с Моцартом – отец Чаплин сравнил его с современной певицей-наркоманкой Бритни Спирс, указав, что Моцарт – галимая попса. Возможно, таким образом эти люди готовят/выдвигают на роль главного композитора всех времен и народов митрополита Илариона Алфеева, бывшего студента Московской консерватории, правую руку Патриарха. (Тут вспоминается бессмертный риторический вопрос М.М. Жванецкого: может, в консерватории что-то не так?).
   Но я все же рискнул бы напомнить о. Чаплину отдельные нетипичные подробности моцартианской жизни. Величайший композитор мира (я, увы, не владыку Алфеева имею в виду) был, как известно, похоронен в общей могиле. А для чего? А только для того, чтобы Шарль Гуно сказал потом: есть три периода в человеческой жизни, первая – только я, вторая – я и Моцарт, третья – только Моцарт. («Только Алфеев» как-то сюда не ложится, ну хоть ты тресни). И вообще: слава, отец Чаплин, бывает двух видов: прижизненная и посмертная. Настоящая – только вторая. Но это так, к слову пришлось. Тем более что митрополит Иларион на днях отметился во время патриаршего визита в Болгарию тем, что демонстративно долго на глазах офигевшей паствы говорил по мобильному телефону Vertu стоимостью порядка $10 тысяч. Наверное, на это шеф ОВЦО РПЦ МП заметил бы, что определенный тип разговоров не может вестись с помощью более дешевых средств связи, т. к. в таком случае торжествующий Христос не сможет разобрать, о чем, собственно, идет мобильная речь.
   Однако не Чаплиным единым жива РПЦ МП. Но и всяким действием, подчеркивающим ее эксклюзивный статус в российском обществе. Например, один из московских храмов, подобно заправскому ресторану, был закрыт на спецобслуживание: нар. арт. РФ Филипп Киркоров крестил свою дочь Аллу-Викторию, рожденную от суррогатной матери. Притом по окончании церемонии (слово «таинство» здесь прозвучит не вполне в контексте) певец обратился к собравшимся VIP-приглашенным прямо с амвона, совершив то, за что девочки из группы Pussy Riot нынче сидят в тюрьме. Эта история возмутила даже ведущего церковного интеллектуала, протодиакона Андрея Кураева, который прямо заявил, что дитя суррогатного материнства не может быть крещено в православном храме. За что подвергся полному словесному разгрому со стороны высшей иерархии РПЦ МП. Что-то с ним будет теперь?
   Может, кому-то покажется, что все это смешно. Но мне, вы будете смеяться, так не кажется.
   Не может выжить государство, в котором рушатся основные системообразующие конструкции. Возьмем, к примеру, современную Россию. Бюрократия воспринимается уже не иначе как сборище жуликов и воров. Если и есть где-то честный бюрократ, в существование его уже никто (почти) не верит. Армия – аналог и филиал тюрьмы, в которую главное не попасть. До недавнего времени как моральный авторитет оставалась церковь. Но всего за каких-то три года позолоченная ржавчина сожрала и этот форпост.
   Сколько сможет выстоять стол, у которого отпилили три ноги? Я ничего не утверждаю. Я просто спрашиваю.

4

   Невиданное за последние 600 лет отречение Папы Римского от Святого Престола вызвало волну бурных эмоций, и не только по эту сторону обитаемого мира. 11 февраля 2013 года, когда пришло известие об отречении, в Риме разразилась страшная гроза, и молния ударила в купол собора Святого Петра.
   Впрочем, для всех, кто следил за устными и письменными выступлениями папы за последние 8 лет – с тех пор, как кардинал, глава ватиканской Конгрегации по вопросам веры (бывш. Святая Инквизиция) Йозеф Алоиз Ратцингер стал Бенедиктом XVI, – отречение не стало полной сенсацией. Уходящий Папа Римский неизменно обозначал главную проблему вверенной его попечению Церкви: явный кризис католичества в Старой Европе.
   «Храмы пустеют», как говорил по другому, но очень схожему поводу покойный Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Европа, былое средоточие католичества, становится совсем секулярной, а исповедание христианской религии – чистой формальностью. Европейские политические лидеры, которые сегодня превозносят Бенедикта XVI за его «мужественный поступок», на деле проводят политику, с которой Церковь согласиться не может ни при каких обстоятельствах. Повсеместно легализуются однополые браки, усыновление детей гомосексуальными парами, на очереди – легализация эвтаназии. Огромный удар по авторитету Римской католической церкви нанесли и скандалы вокруг священников-педофилов, разразившиеся как раз при Бенедикте XVI. Открылось то, что скрывалось десятилетиями, но ответственность за случившееся, по негласным канонам истории, пришлось взять на себя старику Ратцингеру.
   «Я поздно встал и на дороге застигнут ночью Рима был» (© Ф.И. Тютчев). Папа Ратцингер признал, что он не в силах остановить процессы, нивелирующие влияние католичества в Европе. Это можно сделать, только пойдя на кардинальные реформы в самой Церкви. Но, очевидно, Бенедикт XVI посчитал, что его 86 лет – не лучший возраст для начала таких реформ. Да и сил, физических и душевных, для попытки изменить заданный логикой Просвещения ход европейской истории уже не осталось. Отсюда и отречение. Ратцингер поступил абсолютно честно и уже благодаря этому не будет забыт историками Церкви.
   Уход Папы Римского важен для нас еще и потому, что напоминает о проклятых вопросах, касающихся судьбы нашей Церкви – Русской православной церкви Московского Патриархата (РПЦ МП). Ведь она тоже нуждается в кардинальных (прошу прощения за неудачный каламбур) реформах. Именно 2012 год высветил потребность в таких реформах ярко, как ничто и никогда.
   Некоторые ошибочно полагают, что РПЦ МП есть историческая правопреемница Русской ортодоксальной церкви. Это, мягко говоря, не совсем так. РПЦ МП фактически основана в сентябре 1943 года Генералиссимусом Иосифом Сталиным. Тогда великий учитель и вождь народов принял в Кремле местоблюстителя патриаршего престола Сергия Страгородского, митрополитов Алексея Симанского (будущего патриарха Алексия I) и Николая Ярушевича. И поручил Церкви быть верным и надежным отрядом советской власти, ее агентом среди тех, кто не отрицает существования Бога, а заодно помнит словосочетание «Святая Русь». Апокриф гласит, что Сергий Страгородский явился на встречу с вождем в светском платье, а не в епископском облачении. На что лукавый слушатель семинарии со своим фирменным акцентом спросил местоблюстителя: «Меня – боишься, Его (Господа Бога. – С.Б.) – не боишься»?
   Подлинность этой сталинской реплики экспериментально не установлена. Но слова вождя вполне могли стать девизом РПЦ МП – перетяжку с таким текстом стоило бы вывесить у ворот официальной резиденции патриарха в столичном Чистом переулке. Потому что основная задача нашей титульной Церкви с 1943 года – обслуживание интересов власти. А Господь Бог – подождет. У него ведь все равно в запасе вечность, как сказал бы Владимир Владимирович (Маяковский).
   Собственно, поэтому РПЦ МП всегда четко соответствует той государственности, которая существует в данный момент исторического времени, – подобно тому, как жидкость принимает форму объявшего ее сосуда. При советской власти патриархия выгораживала безбожный коммунизм. Духовный наставник и политический отец нынешнего патриарха Кирилла Гундяева, ключевая фигура РПЦ 1960–1970-х годов митрополит Никодим Ротов даже призывал различать виды атеизма: дескать, есть плохой атеизм, а есть хороший – коммунистический, ибо он, по версии владыки Никодима, по сути своей есть почти христианство.
   При горбачевской перестройке и в годы правления Бориса Ельцина казалось, что воздух свободы может сыграть с профессором Плейшнером, т. е. РПЦ МП, хорошую шутку. Что Церковь сможет избавиться от тотальной кремлезависимости и действительно стать духовным водителем русского народа. Но то был обман приблизительного зрения. Просто РПЦ МП опять приняла форму сосуда – хаос свободы породил брожение и в ней. Но как только обрушилась на нас путинская стабильность, официальная Православная церковь снова подстроилась под ситуацию, покорившись всем основным направлениям государственной работы.
   Но если при патриархе Алексии II (Ридигере) РПЦ еще сохраняла некоторое чувство собственного достоинства, самосознание особости и инаковости своей природы, то при Кирилле Гундяеве она рухнула в пучину обслуживания казенных интересов безвозвратно. Похоже, в гипотезе о существовании Бога эта церковь уже не нуждается. Ее бог живет в резиденции «Ново-Огарево», апостолы же подвизаются в профилированных кремлевских корпусах.
   В РПЦ МП нынче последовательно вытаптывается и уничтожается все живое и мудрое. Например, в январе этого года был запрещен в служении известный и популярный молодой священник отец Димитрий Свердлов. Формальный повод: он якобы отлучился от своего прихода без согласования с церковным начальством. На самом же деле он лишь на несколько дней съездил в Крымск, чтобы помочь там жертвам страшного наводнения. Истинная причина гонений на отца Димитрия в том, что он открыто высказывался о нечестности и несправедливости думских выборов-2011 и симпатизировал протестному движению.
   Мне часто задают вопрос: какая программа должна быть у легальной оппозиции в современной России? Я часто отвечаю на него развернуто, хотя не все слышат и слушают. Так вот. Один из ключевых пунктов – это назревшая (и уже даже перезревшая) реформация Русской церкви. Пока РПЦ МП остается – и все более становится – придатком исполнительной власти, реальные политические перемены в нашей стране невозможны, в этом я убежден.
   Итак, основные положения доктрины церковной реформации, на мой взгляд, должны быть следующими.
   1. РПЦ МП как общественная организация, единое бюрократическое целое должна быть ликвидирована.
   2. Русская церковь – желательно, чтобы она вернула досталинское название и стала Российской православной церковью – должна трансформироваться в конфедерацию независимых приходов.
   3. Прихожане будут избирать себе пастырей, пастыри – епископов, епископы – патриарха. Неизменную со сталинских времен модель вертикального управления Церковью следует упразднить.
   4. Необходимо возродить процедуру оглашения (катехизации) – всякий член Церкви должен понимать, почему он становится православным и что есть Бог, который главнее всех земных начальств.
   5. Следуя (только в данном случае) католическому примеру, надо ввести институт конфирмации: любой взрослый человек, даже если он крещен в детстве, должен подтвердить, что принадлежит к православной Церкви.
   Это если вкратце.
   Реформация необходима для того, чтобы Церковь стала институтом раскрепощения русского человека, перестав быть агентом авторитаризма и служанкой светской власти.
   Это, на мой взгляд, хорошо понимают все. И верующие миряне, и священники, и даже архиереи, многие из которых не возлагают на нынешнее руководство РПЦ МП уже никаких надежд. Ибо оно (руководство) отделило себя от верующих русских людей стеной повыше кремлевской.
   Да, мне, конечно, скажут, что эта программа слишком радикальна. Сразу согласен. Но, как наглядно показывает богатая отечественная история, в России удаются только быстрые и радикальные реформы. Наверное, это из-за нашего климата: при такой погоде планировать что-то надолго и постепенно нельзя. Любые реформы в России – петровские ли, ленинско-сталинские, ельцинские – были жесткими и стремительными. Остальные же либо буксовали, либо откровенно проваливались.
   Правда, церковная реформа займет не меньше пятисеми лет. Ибо сам организм РПЦ МП крайнен инертен и неповоротлив. И мы должны отдавать себе в этом отчет.
   Но что такое 5–7 лет по сравнению с русской вечностью, которая нависает над нами гигантским светлым облаком?
   И, конечно, для православной реформации есть необходимая предпосылка. Отречение патриарха Кирилла Гундяева. Который, подобно Бенедикту XVI, должен закончить свою карьеру в женском монастыре.
   Там ему самое правильное место.

5

   В Пскове убит священник Павел Адельгейм. Ему было 75 лет. Убийца – вроде как душевнобольной. Которому, по его собственным словам, ударить ножом святого отца приказал сам сатана. Скорее всего, так оно и есть – здесь нет оснований сомневаться в истинности версии, заявляемой самим преступником. Кто, кроме дьявола, мог направить эту убийственную руку?
   Отец Павел Адельгейм, отсидевший по политической статье еще в советское время и лишившийся в лагере ноги, считался церковным диссидентом. Хотя, конечно, это слишком пошлая формулировка. Очень правильно сказал о покойном другой известный священнослужитель, протодиакон Андрей Кураев: «Убит последний свободный священник Московской патриархии. Кто из священников, да еще семейных и штатных, теперь сможет не анонимно и публично сказать «владыка, вы неправы»? Он не был диссидентом. То есть он не искал специально поводов для критики и конфликта. У него не было аксиомы предустановленной неправоты церковной власти. У него была одна тема – тема удушения общинно-приходской жизни. И в этом он был вполне каноничен. Сатана душил его через псковского митрополита (да-да, страсти и капризы могут быть и у архиерея). А минувшей ночью перешел к более решительным действиям».
   Да, еще в 2008 году отца Адельгейма убрали из настоятелей псковского храма Святых Жен-мироносиц. Потому что РПЦ МП такие независимые священники совершенно не нужны. Покойный резко критиковал многие церковные порядки и отдельно – церковный суд, превратившийся в инструмент расправы с неугодными священнослужителями, полное подобие мирского басманно-мещанского правосудия. Но не только. Например, вопреки официальной позиции Московской патриархии святой отец выступал против обвинительного приговора девицам из группы Pussy Riot. И сказал об этом деле так, как никто (почти никто) из церковных людей не осмелился бы сказать.
   «Реакция на панк-молебен в храме Христа Спасителя была естественной и возникла не на пустом месте. Она выразила общественную оценку симфонии, повторившей историческое заблуждение, приведшее к катастрофе 1917 года. Молебен заявил протест против смычки несовместимых начал: государственного механизма с церковным организмом, свободы с насилием, любви с корыстью… Ответ спровоцирован государством, презревшим общественное мнение, и РПЦ, отвергнувшей народ Божий.
   …Если правоохранительные органы нарушают права и свободы граждан, жаловаться некому. Легитимные средства защиты не работают. Государство толкает граждан на «несимметричный ответ», а потом расправляется с ними «по закону».
   …Как РФ поступает вопреки декларациям собственной Конституции, так РПЦ поступает вопреки канонам и традициям. Попран догмат о соборной Церкви. Упразднены Поместные соборы, приходы превращены в торговые точки, народ Божий отлучен от церковной жизни. РПЦ пренебрегает легитимными протестами, на вопросы паствы не отвечает, изгоняет несогласных. Либо лопай что дают, либо уходи. РПЦ опирается не на Евангелие и догматы, не на каноны и собственные установления. РПЦ опирается на правовые и силовые структуры РФ, давя несогласных, не считаясь с церковным правом. Под именем «церковного суда» создана неканоническая организация для расправы с неугодными епископу клириками и приходами. Жаловаться некому. Нравственную оценку акции в ХХС следует начинать с провокационных причин, породивших ее, а не делать вид, что акция совершена на пустом месте из хулиганских побуждений: «вот плохие женщины ни с того ни с сего пошли плясать в храм». Это лицемерное объяснение исключает собственную вину власть имущих. Из каких бы побуждений женщины ни совершили акцию, их поступок ответил на многолетнее поругание церковных канонов Священным начальством. Женщины не объяснят, какие устои Церкви нарушены, но они обнажили неправду РПЦ и ее противоестественные связи с РФ. Это объясняет невероятный успех акции. Реакция госструктур, РПЦ и общества показала, что выпущенная стрела попала в болевую точку и вызвала мощный резонанс, которого женщины заранее не могли предположить, и указывает на провиденциальный смысл акции».
   Сегодня практически невозможно представить себе честного, не берущего взяток чиновника. Не потому, что таких не бывает в принципе. Как ни странно, бывают. Но такого типа люди не могут быть востребованы самой правящей системой, которая есть надстройка над базисом тотальной коррупции – «экономикой РОЗ» (Распил, Откат, Занос). Никто не позволит, чтобы некий начальственный пост занял человек, не мотивированный воровством. Иначе как таким человеком управлять, заставлять делать то, что нужно системе?
   Точно так же РПЦ МП нужен кто угодно, но только не святые люди. Официальная церковь хочет подмигивать окружающим, как бы давая понять: да ладно, все свои, кто в наше время боится Бога? Нас, как и все большие статусные структуры в этой стране, интересует прежде всего бабло. Особенно – государственное и окологосударственное. От церковной кружки, от простых прихожан уже ничего не зависит. Главная задача – пробить какие-нибудь очередные бюджетные мегаресурсы. И освоить их так, чтобы мало никому не показалось (во всех смыслах словосочетания). Как говорится, священник не обязан верить в Бога, он просто должен делать свою работу.
   Мне повезло – удалось несколько раз пообщаться с отцом Павлом. Как мне представляется, он действительно верил всем сердцем. И тем самым отличался – к счастью или к сожалению – от великого множества клириков РПЦ МП.
   Отец Адельгейм погиб от руки одинокого безумца. Но его мученическая смерть – свидетельство того, что вообще происходит сейчас с религиозной организацией «РПЦ МП».
   За четыре с половиной года предстоятельских трудов патриарху Кириллу Гундяеву удалось почти невозможное – полностью убить представления об официальной Православной Церкви как силе, способной быть духовным лидером российского народа. Те, кто сегодня рассуждает о «росте влияния Церкви», или плохо информированы о РФ-реалиях, или неудачно шутят. О каком «росте влияния» можно говорить, если даже введение преподавания основ православной культуры в средней школе сталкивается с колоссальной оппозицией со стороны и педагогов, и родителей (простых и высокопоставленных)! А ведь еще лет 15 назад, я уверен, тема бы прошла на ура.
   Но от тех времен, когда РПЦ МП могла порождать у паствы неиллюзорные надежды на свою совершенно иную роль в государстве и обществе, не осталось уже и следа.
   Московский патриархат хочет быть не инстанцией духовного/нравственного водительства, но госкорпорацией – типа «Газпрома» или «Российских технологий». И такой подход встречает понимание у многих влиятельных мирян. Которым кажется, что можно много и безоглядно грешить, ежедневно и круглосуточно, а потом отвалить денег на типа церковь и ни о чем уже не беспокоиться. На эту тему есть неплохой анекдот (да простится мне его цитирование на фоне трагических псковских известий).
   Умер олигарх. Стучится в двери рая. Говорит апостолу Петру: я столько денег отгрузил Московскому патриархату, мне точно говорили, что попаду в рай. На что апостол отвечает: принято решение деньги вам вернуть и отправить вас по назначению в ад.
   «Авраам сказал ему: у них есть закон и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если закона и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лук. 16, 19–31).
   От лица РПЦ МП сейчас все больше говорят люди, очень напоминающие бесноватых. Таких, которые могут убить ножом священника и вообще кого угодно.
   К примеру, так называемая Ассоциация православных экспертов (АПЭ) устами своего начальника, несчастного юноши Кирилла Фролова, постоянно призывает посадить в тюрьму всех, кто хоть в чем-то не согласен с официальной позицией Кирилла Гундяева и Ко. Любимый клиент АПЭ – это, как ни странно, автор этих строк. На меня щедрые сердцами «православные эксперты» написали уже сотни (я не шучу) заявлений в Генеральную прокуратуру. Счастье мое, что у Генпрокуратуры есть дела и более (особо) важные.
   А всевозможные православные хоругвеносцы? Нормальному человеку достаточно увидеть их один раз, чтобы бежать от РПЦ МП во все возможные стороны света.
   Все эти персонажи страшно озабочены созданием в Москве «быстровозводимых храмов шаговой доступности». Хотя сам этот текст, выдержанный в сугубо магазинной стилистике, за сто верст воняет кощунством. А ведь покойный патриарх Алексий II говорил, что храмы пустеют. Что не в отсутствии зданий и сооружений, но в растущем равнодушии церковных прихожан и «захожан» (тех, кто время от времени заходит в храмы, но реально не воцерковлен) и состоит проблема. Впрочем, кто будет думать о пустеющих храмах, когда в полном соответствии с каноническим правом экономики РОЗ важны земельные участки и деньги, выделяемые на строительство?
   Трагическая гибель честного и независимого священника отца Павла Адельгейма еще раз напомнила нам: курс на всемерное обслуживание власти, взятый руководством РПЦ МП, это прямой и ускоренный путь в тупик; ее надо и пора заменить конфедерацией православных приходов, независимых ни от каких вертикалей. В прошлый раз, когда я это сказал, 40 депутатов и сенаторов разных направлений потребовали возбудить против меня уголовное дело по статье 282 УК РФ. Получается, что РПЦ МП не может уже защититься ничем, кроме уголовной статьи.
   Все это, хотя и выглядит смешно и нелепо, скорее все же печально.

6

   Русская Православная Церковь Московского Патриархата (РПЦ МП) остается архиважной пристяжной лошадью в упряжке современного российского государства. Ее высокие представители постоянно высказываются по наиболее актуальным вопросам политики, экономики, социальной и культурной жизни страны, активно предлагают различные меры, направленные на спасение России в тех или иных формах (вариантах). Пользу, которую приносит Московский Патриархат отдельным членам общества, трудно переоценить. Говорю об этом со всей уверенностью, ибо 11 ноября 2014 года, РПЦ МП круто облагодетельствовала лично меня.
   В тот день заседал XVIII Великий русский народный собор (ВРНС). Озаботившись одним из важнейших гуманитарно-стратегических вопросов нашей эпохи, Собор под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла принял Декларацию русской идентичности. Текст ее недлинный, зато умный и красивый. А ключевой пассаж Декларации звучит так:
   «На основе программных тезисов настоящего документа предлагается следующее определение русской идентичности: русский – это человек, считающий себя русским; не имеющий иных этнических предпочтений; говорящий и думающий на русском языке; признающий православное христианство основой национальной духовной культуры; ощущающий солидарность с судьбой русского народа».
   Так вот – лично я, Белковский С.А., строго подхожу по всем вышесформулированным критериям. Стало быть, я стопроцентный русский. И если раньше мне еще приходилось это кому-то доказывать, то теперь мой статус и полномочия подтверждены Церковью. И беспокоиться более не о чем.
   Пользуясь случаем, я хотел бы вступить со священноначалием РПЦ МП в заочный диалог и предложить к обсуждению некоторые вопросы, волнующие меня как типичного представителя русского народа. (Ведь можно сказать, что моими устами нынче говорит русская душа, но это было бы слишком пафосно даже для меня).
   1. За неделю до завершения формирования русской идентичности, 4 ноября 2014 года, в Успенском соборе Московского Кремля Патриарх Кирилл произнес программную речь о западных санкциях против группы российских физических и юридических лиц. По версии Святейшего, санкции призваны дезорганизовать русскую нацию, заставив каждого ее представителя думать строго о своем, личном, шкурном и меркантильном. В крайнем случае – о своей семье. В то время как мы, русские, должны противопоставить санкциям грандиозную мобилизацию вокруг существующего начальства. Отринув частное, предать себя в руки общего. В качестве примеров позитивной мобилизации Патриарх привел Отечественную и Великую Отечественную войны.
   Исходя из сказанного, надо ли понимать, что: а) РПЦ МП приветствует санкции, равно как их дальнейшее расширение; б) для преодоления духовно-душевной смуты Россия сегодня нуждается в войне, не иначе, т. к. без войны мы не мобилизуемся и не консолидируемся?
   2. Еще чуть ранее, на Валдайском форуме в г. Сочи (наша русская география порой бывает весьма причудлива), было практически официально заявлено, что президент РФ Владимир Путин равен России, как и наоборот: «Есть Путин – есть Россия, нет Путина – нет России». РПЦ МП скромно уклонилась от комментирования данного системообразующего тезиса. А хотелось бы выяснить позицию Церкви: как она видит свое место в нарисованном пейзаже? Сохраняет ли она некую, хотя бы формальную автономию или уже находится как бы внутри президента РФ, тождественного самой РФ?
   3. Глава Отдела Московского Патриархата по взаимодействию Церкви и общества (ОВЦО) протоиерей Всеволод Чаплин сделал несколько фундаментальных заявлений по вопросам экономической политики страны. Он предложил фактически отделить российскую финансовую систему от международной, указав, что мы не можем зависеть от параметров (курс доллара и т. п.), на которые не влияем.
   Идея о. Чаплина – создать банковскую систему, которая была бы «основана на этических правилах». Указав на то, что это получилось у мусульман, которые отказались от ростовщичества, ссудного процента, но при этом «эффективности у исламского банкинга это не убавило», отец Всеволод предложил создать «православную систему банкинга без ростовщичества, входящую в прямые отношения с Китаем, исламским миром, иными возрастающими в мире центрами влияния; отказаться от диктата по отношению к отечественной экономике тех глобальных центров, которые все больше и больше проявляют свою недружественность; максимально отказываться от тех валют и экономических инструментов, которые связаны с недружественными нам центрами; закрутить мировую экономику по нашим собственным правилам».
   Планирует ли Московский Патриархат использовать все свое влияние в российском обществе, чтобы реализовать подобный план? Станут ли в случае воплощения плана приходы РПЦ МП лицензированными банковскими учреждениями? С учетом непростой ситуации в финансово-экономическом блоке российской власти, будет ли выдвинута кандидатура Всеволода Чаплина на пост председателя Центробанка РФ?
   4. РПЦ МП неизменно – как и подобает Святой Церкви – проповедует солидарность, сострадание, милость к падшим. Не планирует ли Московский Патриархат использовать свои особые отношения с президентом РФ, чтобы добиться помилования узников по так называемому «болотному делу», которые получили суровые тюремные сроки за весьма незначительные правонарушения (или даже при отсутствии таковых)?
   5. Неизменное внимание уделяет наша Церковь нашей же оппозиции. В частности, хедлайнерами (ключевыми выступающими) первого дня XVIII Всемирного русского народного собора (РВСН) стали председатель ЦК КПРФ Геннадий Зюганов и лидер ЛДПР Владимир Жириновский. Люди, безусловно, более чем уместные на подлинно православном мероприятии. Но не все оппозиционеры в равной мере пользуются благосклонным вниманием РПЦ МП. Возьмем, к примеру, находящегося под домашним арестом Алексея Навального. Так называемый Христианский правозащитный центр решил пикетировать жилище г-на Навального в связи с тем, что последний призвал не отменять концерт известной рок-группы «Лайбах» («Любляна») в Санкт-Петербурге.
   Стоит ли разменивать христианнейшие силы на решение столь скромных задач? Не лучше православным правозащитникам посвятить себя другим богоугодным делам, например, защите русского православного христианина Алексея Навального и группы его соратников, которые подвергаются реальным уголовным преследованиям по смехотворным поводам типа изъятия с забора во Владимире некоей любительской картины?
   6. Многие активисты православных организаций, считающихся чувствительно близкими к РПЦ МП, активно поддерживают Новороссию и приводят ее в пример в качестве оазиса христианского благочестия. Насколько это совпадает с официальной позицией Патриархата? Известно ли Святой Церкви что-нибудь о расстрелах, проводившихся под патронажем легендарного министра обороны ДНР Игоря Гиркина-Стрелкова, и самосудах, патронируемых иными командирами новоросских войск?
   7. По-видимому, избыточная занятость на ниве формулирования вопросов русской идентичности помешала РПЦ МП прокомментировать многие законодательные акты, принятые российским парламентом в последние годы. От «закона Димы Яковлева», существенно ухудшающего положение ждущих усыновления российских сирот, – до «закона Ротенберга», предполагающего компенсацию убытков наших олигархов на Западе за счет налогоплательщиков РФ. Теперь, когда проблема идентичности решена, не готова ли Святая Церковь дать ответственную оценку ряду элементов законотворческой активности в стране?
   8. Как РПЦ МП относится к отдельным новациям в сфере социальной политики? В частности, к существенному сокращению количества медицинских учреждений? Видит ли Святая Церковь в этом предпосылку к национальной мобилизации и консолидации? Не хочет ли кто-то из официальных представителей Московского Патриархата прокомментировать сюжет с компанией «Медстройинвест», в ведение которой переходят здания ликвидируемых лечебных учреждений, и поведением ее главы Жомарта Каменова, который недавно получил очень мягкое наказание (1 год ограничения свободы) за участие в избиении экипажа машины «скорой помощи», не уступившей дорогу «Роллс-Ройсу» бизнесмена?
   9. В каких валютах хранятся финансовые резервы РПЦ МП? Каков удельный вес китайского юаня и северокорейской воны в этих резервах?
   10. Планирует ли РПЦ МП обратиться в Фонд национального благосостояния (ФНБ) РФ за финансовыми средствами для реализации своих амбициозных политико-социальных программ? (На мой взгляд, надо торопиться, иначе все может достаться иным государственным корпорациям).
   Это, конечно, далеко не все вопросы, волнующие меня как русского человека, но надо же с чего-то начинать. Все-таки мы, русские, заслуживаем, чтобы нам хоть изредка отвечали.
   Не так ли?

7

   2015 год Русская православная церковь Московского патриархата (РПЦ МП) начала с обозначения своего актуального места в системе российского государственного устройства. Место это представляется столь же широким, сколь и многоугольным.
   Прежде всего РПЦ МП заявила свои претензии на особую роль в управлении экономикой и финансами РФ.
   В рождественском интервью телеканалу «Россия-1» (программе Дмитрия Киселева «Вести недели») Патриарх Московский и всея Руси Кирилл сформулировал приоритеты экономической теории РПЦ:
   – обменный курс валюты (какой бы то ни было, рубля ли, доллара ли, иены ли) ни в коей мере не отражает ее реальную цену;
   – доллар США, хоть и вырос нынче по отношению к рублю, на самом деле не стоит почти ничего и есть явление сугубо символическое;
   – приговор (да-да, именно с ударением на первом слоге, видимо, сказывается углубленное общение Святейшего с лидерами силовых структур РФ) рублю выносить крайне рано;
   – русский народ никогда не жил так хорошо, как в последние годы, а потому можно немножко и перетерпеть всякие социально-экономические неурядицы;
   – русские всю свою историческую судьбу рожали детей в нищете, почему бы не продолжить в том же духе.
   И так далее.
   В 2010 году автор этих строк опубликовал в «Новой газете» концепцию объединения РПЦ МП и МВД РФ (в контексте развертывавшейся тогда под патронажем президента Д.А. Медведева реформы органов внутренних дел). Сегодня, кажется, более актуальной была бы уже доктрина формально-фактического слияния Московского патриархата с Центральным банком РФ. Что, вероятно, позволило бы отмолить курс рубля вкупе со стабильностью банковской системы – если и когда других эффективных мер воздействия у мегарегулятора уже не останется.
   Другим финансовым голосом РПЦ МП говорил руководитель отдела по взаимодействию церкви и общества (ОВЦО) протоиерей Всеволод Чаплин. В декабре 2014 года он сформулировал основные положения идеологии православного банкинга. Например:
   – России надо создать параллельную банковскую систему, которая строилась бы не на ссудном проценте, а на участии банка в прибыли финансируемых им проектов (по образу и подобию исламского банкирства);
   – православный банкинг должен быть развернут лицом к Китаю/исламскому миру и, по возможности, независим от Запада;
   – все это дело позволит нам избавиться от принятых на Западе критериев и стандартов, а значит, понять, что никакой катастрофы в экономике в РФ нет и не предполагается – такие мрачные представления лишь навязывают нам международные недроброжелатели, движимые конъюнктурно-корыстными целями.
   А в январе 2015-го о. Чаплин перешел к практическим действиям по части православного банкинга. Он разослал письма главам пяти регионов – Белгородской, Кемеровской и Псковской областей, Республики Марий Эл и Ставропольского края – с призывом включиться в пилотный проект создания христианнейшего финансового института. С уставным капиталом 400 млн руб. Среди прочего, протоиерей сообщил адресатам:
   «Система, основанная и действующая вразрез с христианскими запретами на занятие ростовщичеством, демонстрирует сегодня разрушительные, губительные тенденции. Это требует взращивания новых, более разумных и справедливых принципов и механизмов работы финансовой системы, основанных на традиционных общественных ценностях. Православные нормы жизни, применяемые и в деловой сфере, должны, наконец, решительно встать преградой на пути хаоса, разрушения и анархии».
   Обнародован был уже и первый серьезный инвестор православизации банковского дела. Это известный бизнесмен Василий Бойко-Великий. В лихие девяностые, равно как и благословенные нулевые годы нынешнего века, бизнесмен назывался просто Василий Бойко (не Великий) и возглавлял компанию «Ваш финансовый попечитель», запомнившуюся агрессивным участием в череде жестких корпоративных войн. Потому г-ну Бойко пришлось отсидеть пару лет в тюрьме по обвинению в причастности к мошенничеству с землями нескольких подмосковных колхозов-совхозов. Испытание привело к преображению: бизнесмен взял двойную фамилию, став действительно Великим (говорят, так позиционировалась его бабушка с одной из сторон), и выступил крупнейшим внедрителем православных ценностей в деловую и прочую практику. В частности, потребовал от всех своих сотрудников, женатых нецерковным браком или тем более живущих безо всякой регистрации в непосредственном грехе, срочно обвенчаться (под угрозой увольнения). В конце 2011 года, потрясенный деструктивными протестами креативного класса на Болотной площади и проспекте Сахарова, Бойко-Великий открыл на территории своего офиса часовню в честь святого благоверного мученика, христианского государя Ивана Васильевича Грозного. Видимо, с намеком.
   Злые финансовые аналитики, зачастую далекие от святых начал нашей национальной жизни, тут же не преминули напомнить обществу, что РПЦ МП прежде была вполне активна в самом что ни на есть традиционном, т. е. неправославном банкинге. Например, в незапамятные времена создала банк «Софрино», который в 2014-м благополучно обанкротился. И банк «Пересвет», где современный Патриарх Кирилл некогда был даже членом совета директоров. И еще – финансовый институт с откровенно стремным названием «Банкхаус Эрбе» (на самом деле по-немецки это значит всего лишь «Банковский дом «Наследие»), до 2008 года именовавшийся по-русски и более торжественно – Международный банк Храма Христа Спасителя. Но что тут поделаешь: видимо, долгий опыт банковской жизни и привел священноначалие РПЦ МП к пониманию, что правильный банкинг должен быть совершенно иным. Не вкусив горького опыта, как бы церковники это постигли?
   Но не финансовой системой единой жива официальная РФ-церковь. Она тщательно рисует границы своей идеологической нише в текущей РФ.
   Через три дня после Рождества Христова все тот же неутомимый отец Чаплин дал развернутое интервью радиостанции «Эхо Москвы». Где, среди прочего, определил в положительные герои христианской истории России генералиссимуса Иосифа Сталина. Согласно о. Всеволоду, Сталин очень хорош тем, что:
   – слышал голос собственного народа и всегда был проводником его потаенных чаяний, но никогда не пытался сломать русских или навязать им свою волю (см. «Архипелаг ГУЛАГ», «Колымские рассказы» и другую классику на эту тему);
   – совершенно не был гонителем православия, а напротив, восстановил и возродил Церковь;
   – расстрелял далеко не всех православных священников, а только большую часть; да и расстрелянные частенько погибали не за веру, а за неправильные политические взгляды – а по такому поводу расстрелять никого не грех, особенно попа.
   В общем, актуальный девиз священноначальника в принятой ныне форме – «Я Сталин» (а не какой-нибудь там Отрицательные же герои по версии отца Чаплина – Михаил Горбачев и Борис Ельцин. Т. е. те лидеры, при которых – как бы ни оценивать их иные результаты и достижения – Церковь получила подлинную свободу. Но свобода эта, как намекнул протоиерей, не особенно и нужна. Административное влияние – вот что гораздо нужнее РПЦ МП. И если бы Московский патриархат развязал себе руки прямо при Владимире Путине, да и не при обычном Путине, а при сверхновом, образца 2014 года, то было бы совсем зашибись.
   О свободе рассуждал намедни и сам Святейший. В своем программном выступлении, случившемся в стенах Государственной думы в рамках Рождественских чтений. Причем присутствовали многие благочестивые депутаты, включая Владимира Жириновского и Сергея Железняка, сенаторы, служители культа (включая форменно людей в ермолках).
   Патриарх Кирилл изложил важнейшие позиции РПЦ МП примерно так.
   Свобода – это в принципе ничего, но далеко не так важно, как солидарность и справедливость.
   Революции XX века в России были инспирированы зарубежными центрами влияния, а исполнены – западными марионетками. Но марионеток можно и пожалеть, ибо они были, несмотря ни на что, исполнены идей справедливости.
   Окружающий мир катится к духовно-нравственной катастрофе; выживем только мы, потому что у нас нравственности очень много.
   Справедливость есть, по большому счету, Бог, и потому она непостижима. А значит, не надо спрашивать, сколько получают руководители госкомпаний, где у нас православное шубохранилище и зачем кто-то из священноначальников ездит на бронированном «Мерседесе» в сопровождении государственной охраны.
   Самое главное в церковном служении – борьба с абортами. Надо исключить аборты из системы ОМС, и тогда в РФ немедленно настанет демографический бум.
   Все.
   Что ж.
   РПЦ МП наконец-то достигла того, к чему стремилась все последние годы. Она полностью превратилась в придаточное звено государственной политико-идеологической машины. И теперь вынуждена будет следовать любым кульбитам власти, как бы они ни соотносились собственно с христианским вероучением.
   Взамен РПЦ МП фактически отказалась от миссии духовного водителя русского народа. Ибо такая миссия в принципе не может быть доверена никакому звену бюрократической машины. Но это не повод для скорби. Верховные и приравненные к ним попы получили ровно то, что хотели. Их надо поздравить с успехом. Тем самым они взрыхлили почву для будущей Русской Реформации (РР). С чем надо поздравить уже всех, а не только попов.

О банальности добра

1

   «И колос взрос, и час веселый пробил, и жерновов возжаждало зерно». (© М.И. Цветаева).
   Сорок (!) депутатов Государственной думы и членов Совета Федерации обратились в Генеральную прокуратуру и Следственный комитет РФ с призывом возбудить против автора этих строк (Белковского С.А.) уголовное дело по факту экстремизма. А сам факт был ими типа обнаружен в моей статье в «МК» от 15 февраля 2013 года – «Папа указал путь патриарху». Дескать, я совершенно неправильно и даже возмутительно изложил концепцию реформирования Русской православной Церкви Московского Патриархата (РПЦ МП).
   «Инда взопрели озимые» (©). Депутаты, которые инициировали уголовное преследование вашего покорного -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

слуги, один достойнее другого.
   Например, единоросс Андрей Исаев. Мы с ним знакомы много лет. Но твердое убеждение, что я экстремист, разжигающий религиозную рознь, пришло к нему именно в тот момент, когда его коллега Дмитрий Гудков из «Справедливой России» откопал у Андрея Константиновича какую-то незадекларированную недвижимость (кажется, отель) в Германии.
   Или, скажем, член (в хорошем смысле) фракции «Справедливая Россия» Татьяна Москалькова. В прошлом высокопоставленный милиционер (ныне это называется «полицейский»), она запомнится в политической истории РФ, скорее всего, двумя вещами:
   а) Яростной активностью по защите унтер-офицеров МВД РФ Дмитрия Целякова и Александра Носенко, которых суд признал виновными в банальном вымогательстве.
   б) Желанием выдвинуться от «Справедливой России» в губернаторы Московской области на выборах, пока что (если не отменят) запланированных на сентябрь 2013 года), вместо ее сопартийца Геннадия Гудкова. Замысел понятен: выдвинуть того, кто не сможет составить никакой конкуренции кандидату от «Единой России». Т. е. совершенно порядочная женщина хочет угробить политикоэлекторальные шансы собственной партии, с чем я, как политолог по особо важным делам, ее искренне поздравляю.
   Там еще таких много. Например, вице-спикер Госдумы, известный политтехнолог Сергей Железняк. Я с ним неоднократно за руку здоровался. И как сторонник идеи Учредительного собрания, которое призвано в обозримом историческом будущем принять новую российскую Конституцию, хотел бы отметить: без человека по фамилии Железняк проводить это мероприятие было бы не вполне логично. Правда, на этот раз сакраментальные слова «караул устал» скажет не он нам, а мы – ему. И ему подобным.
   Готовьтесь, пацаны. Всякие шутки когда-нибудь заканчиваются.
   Впрочем, думцам, призывающим отправить меня в тюрьму за концепцию реформирования Церкви, не откажешь в известной логике. Особенно, конечно, единороссам – представителям «партии власти». Намеренно беру это словосочетание в кавычки, потому что, в отличие от КПСС, «Единая Россия» никогда не контролировала власть и не была, если выражаться особо умным политологическим слогом, ее субъектом. «ЕдРо» всегда оставалось лишь инструментом Кремля, который можно было использовать и в хвост, и в гриву. И ведь использовали, черт побери. И продолжают.
   Дела у «ЕдРа» в последнее время идут из рук вон плохо. Репутация «партии жуликов и воров» (© Алексей Навальный) пристала так, что не «отмыть ни водкой, ни мылом» (© Армен Григорян). Депутаты-единороссы как подорванные начали в массовом порядке слагать мандаты. Ветеран партии Владимир Пехтин, председатель думской Комиссии по депутатской этике (! – лучшего политического анекдота нарочно не придумаешь) попался на многомиллионной недвижимости в США. И убежал из Думы, пока не поймали. Правда, знающие люди говорят, что не по доброй воле: г-на Пехтина вызывали в Администрацию Президента РФ и сообщили ему пожелание Владимира Путина: не позорь партию, отваливай. Пехтин очень не хотел, но пришлось. Все-таки ослушаться Путина единороссам пока не дано.
   Тем же верным путем Паниковского последовали депутаты Ломакин и Толстопятов, оказавшиеся чрезвычайно богатыми людьми без явных признаков (источников) средств к существованию. А все те же информированные источники утверждают, что в ближайшее время еще от 6 до 8 единороссов сложат мандаты, чтобы не дискредитировать себя и других (особенно президента Путина).
   Репутация «партии власти» упала ниже стандартного советского плинтуса. На муниципальных и возвращенных нам (благодаря Болотной площади и проспекту Сахарова) губернаторских выборах единороссы в аморфной массе своей все чаще скрывают партийную принадлежность и идут типа самовыдвиженцами. Потому что упоминание бессмертного бренда «Единая Россия» вызывает у большой части электората тошнотно-рвотные позывы.
   Что в такой ситуации остается делать?
   Только переключить внимание на мнимый экстремизм Белковского и объявить его врагом народа. Плавали, знаем.
   Примечательно, что сама Русская Православная Церковь Московского Патриархата молчит практически как рыба об лед. От ее имени по поводу моей концепции церковных реформ высказались только один человек и два персонажа.
   Человек – профессор Московской духовной академии Андрей Кураев – внятно сказал, что со мной не согласен, но уголовного моего преследования категорически не желает. И готов дискутировать со мной в мирном, спокойном режиме. Ибо есть о чем говорить.
   Спасибо, святой отец.
   Оставшиеся два персонажа высказались мерзко, но не слишком убедительно.
   Начальник Отдела по взаимодействию церкви и общества (ОВЦО – забавная аббревиатура, не правда ли?) Всеволод Чаплин сказал, что Белковский боится быть забытым, потому якобы и заявляет программу реформ РПЦ МП. Что ж. Следуя логике Чаплина, можно прийти к выводу, что репрессивное письмо сорока депутатов и сенаторов организовал я сам. Тем самым глава ОВЦО провозглашает мое Вселенское могущество, превосходящее буквально небо и землю. И за это «я благодарю тебя, великий цезарь» ©.
   Думаю, что в такой ситуации Всеволод Чаплин мог бы встать передо мной на колени и поцеловать мне руку с диким воплем «батюшка, благослови!». Но заранее предупреждаю о двух вещах: а) благословлять его я не буду; б) просьба не пытаться поцеловать меня куда бы то ни было, т. к. с учетом личных особенностей г-на Чаплина это выглядело бы очень двусмысленно.
   Еще чего-то там начал лепетать Николай Усков, историкмедиевист, подвизающийся ныне главным редактором интернет-издания «Сноб» им. олигарха М.Д. Прохорова. Г-н Усков позволил себе заявить, что роль Мартина Лютера мне, Белковскому, не подходит.
   Мотивация этого персонажа мне понятна чуть более чем полностью. Он достаточно тесно связан с той частью иерархии РПЦ МП, где в чести далеко не латентный сами додумайте что. По моим данным, одно время шла даже речь о том, что Николай Усков может стать в РПЦ МП всамделишным епископом (т. е. монахом задним числом). Сорвалось это лишь потому, что Усков решил в известный момент совершить coming out. А РПЦ МП официально такие вещи не одобряет. К сожалению, coming out околоцерковного публициста почему-то задержался, о чем паства может лишь сожалеть. «Нельзя ли ускорить процесс?» – спрашивал в аналогичном случае герой незабвенной повести Стивенсона «Приключения титулованной особы» (известной советскому народу по снятому на ее содержательной основе фильму «Приключения принца Флоризеля»).
   А теперь я хочу обнародовать собственное, совсем не депутатское (неприкосновенности у меня никогда не было и нет) обращение к Генеральной прокуратуре и Следственному комитету РФ.
   Дорогие друзья!
   Я хочу сесть. Поверьте. Потому что я устал стоять на ветру русской истории. Ибо он, как правило, бывает слишком ледяным. И очень-очень изредка – ласковым.
   А всякий, кто устал стоять, должен ненадолго присесть. Таков нравственный закон, который в отличие от звездного неба существует внутри нас.
   К тому же я давно хотел перейти на государственное содержание, на коем не пребываю уже более двадцати тягостных лет. Да и пиар выйдет такой, что мало никому не покажется, особенно «Единой России» и РПЦ МП.
   Но.
   Такой исход, предупреждаю, наверняка расстроит Президента РФ Владимира Путина. Потому что все мировые СМИ опять несправедливо обвинят его в кровавой тирании. И Путин на ровном месте, безо всякой осмысленной причины, будет страдать.
   Поэтому решите – чьи интересы вам ближе: Белковского или Путина.
   Если Белковского – вы меня посадите.
   Если Путина – откажете в возбуждении уголовного дела.
   Решайтесь.
   Время пошло (с ударением на второй слог, хотя можно было ударить и на первый).
   Спасибо.

2

   Помните такой жанр: «покаяние диссидента»? Это когда самых разных диссидентов, советских и несоветских, прессовали в КГБ СССР и других охранительных органах и заставляли публично признаваться в собственной неправоте. Меня еще никто не начинал прессовать, но я хотел бы принести диссидентское покаяние уже сейчас. Так сказать, превентивно.
   Но сначала – о той ситуации, которая сложилась в связи с аннексией (прошу прощения, добровольным присоединением) Крыма.
   Сейчас, конечно, принято считать это огромной победой России. Только ленивый не кинет в меня камень. Но все же я считаю случившееся российским поражением.
   Как сказал великий православный поэт Борис Леонидович Пастернак, «пораженья от победы ты сам не должен отличать».
   Признаюсь: дело в том, что почти всю мою сознательную жизнь я культивировал в себе мечту – жить в Германии, но чтобы эта Германия называлась Россией, говорила по-русски (уже потому, что мой единственный бизнес – это русский язык), исповедовала православие и была Россией на самом деле. Я имею в виду не оккупацию Германии нашими танками, о возможности которой со страхом и трепетом уже на полном серьезе шепчутся в Европе, а наоборот: оккупацию России европейскими ценностями. Иными словами, я хочу, чтобы моя страна Россия превратилась из дряхлой азиатской постимперии в современное национальное государство европейского образца и уровня. Чтобы преодолеть нашу русскую провинциальность и приобрести какую-никакую, но столичность, чтобы быть не медвежьим углом и не больным человеком Европы, а большим самодостаточным европейцем в полный рост. Я знаю, что несколько процентов народа моей страны – лучшие, талантливейшие люди нашей эпохи – тоже так думают. Подавляющее большинство, конечно, пока против. Тем более на фоне триумфального «добровольного присоединения». Но так уж сложена старуха история, что большинство должно идти за активным творческим меньшинством, а не наоборот. Согласно известной теории историка Арнольда Тойнби, если активное творческое меньшинство перестает выполнять свою созидательную функцию, создавая для нации позитивные образцы, нация умирает. Это лишь вопрос времени, которого никогда не бывает слишком много.
   Хорош тот правитель, который культивирует в своем народе позитивные черты и борется с негативными. А не наоборот – использует недостатки для поддержания собственной власти. Так ли нынче в России или наоборот?
   Углубление государственности, построенной на тотальной коррупции и административном произволе, я никак не могу считать победой России. Возможно, я не прав, но многоопытная старуха история все равно всех рассудит. И кого-то даже и оправдает. А вся эта история еще отнюдь не закончилась. Посмотрим, что будет хотя бы через полгодагод. Как известно, с разными великими властями, бывает, происходят неожиданные вещи. См. единый учебник старухи истории.
   Есть еще одна вещь. Вослед Иосифу Александровичу Бродскому (я не сравниваю себя с великими. – С.Б.), я могу сказать, что эстетика для меня важнее этики. Очень трудно находиться в атмосфере, где театральным режиссером считается, скажем, не живой Юрий Петрович Любимов, а Сергей Ервандович Кургинян. В этом плане даже тоталитарный СССР был получше – там все-таки режиссерами считались Любимов, Г.А. Товстоногов и А.В. Эфрос.
   Я полагаю, что Украине уже не стоит насмерть биться за Крым. А лучше было бы сконцентрироваться на строительстве того самого национального государства европейского образца, которое мы пока не можем построить в России. Теперь для этого открываются совершенно новые возможности. Важно только, чтобы в краткой перспективе страна перенесла горечь текущего поражения и поняла, что в той же самой истории многое плохое тоже делается к лучшему. Вон Германия проиграла за сто лет две мировые войны – и сегодня все равно ведущая держава Европы.
   Я не знаю, будут ли закручиваться гайки в России. Как показывает опыт, президент Владимир Путин идет на всяческие ужесточения, когда он нервничает. Сейчас, когда он на коне, он может даже расслабиться и допустить отдельные вольности. Хотя, разумеется, безнаказанно бить полицейских никому не позволит.
   Теперь хочу сказать вам о предмете значительно менее интересном – себе. Публицисте Станиславе Белковском. Которого вы уже и еще знаете.
   Трагические моменты истории многим плохи, но хороши тем, что простой человек типа меня имеет все возможности ощутить полноту своего ничтожества. Теперь позвольте немного порассуждать о почти личном.
   Несколько человек сыграли в моей жизни очень важную положительную роль.
   Это мой отец, Александр Донатович Белковский, который, будучи инвалидом-колясочником (Советской Армии) первой группы, никогда не впадал в уныние. И даже тогда, когда умирал в 47 лет в страшных мучениях.
   Это Борис Абрамович Березовский, который научил меня любить безумные идеи. Как неожиданно выяснилось, безумные идеи в жизни реализуются не реже небезумных. Ибо безумие века сего есть мудрость перед Господом (это, правда, сказал не Березовский, а Кто-то Другой).
   Это Владимир Владимирович Путин. Он, во-первых, сделал меня относительно известным человеком, потому что эту чахлую известность я приобрел на комментариях о нем. Во-вторых, Владимир Владимирович ни разу не наказал меня за те нехорошие слова, что я про него (скорее, его политику) говорил.
   Это Михаил Борисович Ходорковский. Который тоже приложил руку к моей известности, возникшей после доклада «Государство и олигархия» (2003 год). А заодно показал мне еще один пример большого житейского мужества.
   А кроме того, один очень умный человек, который сказал мне короткую, но жизнеобразующую фразу: ты не фронтмен. Что в развернутом переводе означает: если ты не герой, не надо геройствовать; если ты не готов отсидеть десять лет, не лезь на рожон; если ты не Наполеон Бонапарт, не веди людей на Аркольский мост. Грубо говоря, если ты клоун, то становись хорошим и лучшим клоуном, но не рвись на роль Гамлета. Как говорил по схожему поводу народный артист СССР Сергей Филиппов, «не по таланту пьешь». Фраза Ходорковского, прозвучавшая для меня тихим весенним громом относительно недавно, мне исключительно помогла.
   Есть еще несколько важных (для меня) людей, которых я мог бы вспомнить. Не хочу занимать ваше время и место, дорогой читатель.
   Как сказал все тот же Борис Леонидович Пастернак, «позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Это относится ко многим – и ко мне тоже. Чем быстрее это поймешь – тем целее, во всех смыслах, будешь.
   По собственному опыту я, например, могу сказать, что постоянное участие в телевизионных передачах примитивизирует текст и даже само сознание выступающего. Потому что ты все время подстраиваешься под широкую аудиторию, большая часть которой не готова к восприятию действительно глубоких/важных мыслей. В итоге твой текст постепенно становится проще, проще, проще, проще – и далее везде. Хотя ты сам можешь этого пленительно, до поры до времени, не замечать. Так что лишний раз вылезать на телеэкран не следует просто по соображениям защиты собственного сознания. В этом плане я рад, что меня давно запретили на основных федеральных телеканалах. Что бы я там говорил, в сущности?
   Хорошие мысли рождаются, как правило, в молчании и одиночестве. И произноситься они должны после того, как родились, а не до. Иначе это называется мыслительный выкидыш.
   Я тут намедни решил попросить украинское гражданство, так как прекрасно понимаю: государству Российская Федерация я не нужен. Одна из основных идей моего любимого китайского мегаромана «Троецарствие»: ключевая фишка человека – родиться вовремя. Бывают эпохи созидательно-разрушительные, когда одновременно разрушается старое и созидается новое. А бывают – паразитические, когда утилизируется уже созданное. Сейчас – вторая, а не первая. И в такое время человек типа меня объективно не требуется, нравится это самому человеку или нет.
   При этом я вдруг отчетливо понял, что никаких особых заслуг перед Украиной у меня нет. Под пулями на Майдане-2014 я не стоял. Я, правда, значительную часть жизни провел в моем любимом киевском ресторане «Горчица», но это, увы, далеко не особая заслуга. Так что буду ползти тихо, без истерики.
   И уже несколько лет назад я хотел сосредоточиться только на писательских делах, но помешало мне банальное тщеславие. Как же откажешься от похода на какой-нибудь престижный эфир, тем более если там говорят про самого Путина! Или Ходорковского.
   В результате я хотел бы прямо сейчас, не отходя от компьютера, заведомо и заранее попросить помилования у всех субъектов, которые его осуществляют. Включая самого главного Субъекта (это, как ни странно, не Путин).
   Хотелось бы, чтобы пока рот не забили глиной ©, а благодарности у меня хватит на всех.

3

   Как-то так получилось, что географически мы живем на краю обитаемой суши. А исторически хотим прорваться поближе к центру. По карте мира – строго налево. Бесспорно, вниз и направо от нас на карте тоже что-то нарисовано. Но прорыв туда не есть преодоление провинциальности, а есть лишь ее усугубление.
   Романтическое свидание в Париже – это для нас само собой разумеется, если получится. Такое же свидание, например, в Улан-Баторе – скверный анекдот; да простит меня великий монгольский народ, основатель нашей государственности, в которой мы живем по сей день, не смея поднять пристыженных глаз. Конечно, есть еще паллиативные азиатские варианты типа Гонконга или Дубая. Но это все, если по-честному, – точки Азии, оформленные как филиалы Европы.
   Несколько лет назад мне предложили съездить в КНДР. Дескать, прикольно очень. В прикольности я и не сомне вался. Но как-то с вызовом и ложной буржуазностью отказался, узнав, что на границе КНДР, прямо в аэропорту Пхеньяна, надо сдать мобильный телефон. И вернут его тебе только при вылете обратно. А еще тебя будут постоянно сопровождать полтора агента местных спецслужб, ибо агентов у них гораздо больше, чем иностранных туристов, за коими предписано следить.
   А вот в Южной Корее я пару раз был. Понравилось. Особенно французский ресторан Pierre Gagniere, франшиза одноименного легендарного парижского заведения, на последнем этаже сеульской гостиницы Lotte Plaza. В этой Республике Корея как-то все хотят быть похожими на европейцев всем – кроме языка, истории и разреза глаз.
   Одна шестая (седьмая?) часть суши зачем-то мучает нас клаустрофобией: все время не хватает пространства. Я вообще в личном качестве слегка этим страдаю. В свое время всенародно известный врач Яков Маршак научил меня, что делать, если застреваешь в лифте: сразу начинаешь раздеваться (в хорошем смысле) – и клаустрофобия отступает. (По правде, ни разу не проверял, но доброму доктору верю). Вот и русский человек преодолевает свою клаустрофобию, лишь оказавшись в тесной Европе, по пространству в подметки не годящейся одной шестой (седьмой). Потому что только там он может начать, наконец, в переносном смысле раздеваться: снять погоны и прочие знаки отличия, ослабить галстук, чуть-чуть распрямить спину, разжать сведенные губы, отпустить в свободный полет переполненные напряжением челюсти, привстать с продрогших колен – и… В КНДР не разоблачишься.
   О преодолении русской провинциальности написана добрая треть нашей великой литературы. Пушкин женился потому, что его не выпустили за границу. Да весь Чехов, собственно, об этом. «В Москву! В Москву! В Москву!» – звучит сегодня еще слезливее, только на место Москвы надо подставить Лондон. Драма русского образованного человека – это мечта стать иностранцем, что в более прикладном плане означает «европейцем», но остаться при этом русским по культуре и языку. «Сделайте меня немцем», – как бы в шутку говорил императору Александру I генерал Ермолов. Но как бы и не в шутку. Нет, потом можно двигаться и в Азию, но только в качестве европейца. Ибо в Азии своих родных азиатов уважают, как правило, несколько меньше.
   25 лет тому назад, когда я был молод, как пресловутая черепаха Тортила, многим казалось, что при нашей жизни Россия станет полноценной и официальной частью Европы. Слово «Евросоюз» тогда еще не прижилось, но что такое Европа – уже было всем примерно понятно. Это где чисто, дают колбасу и клубнику с пяти утра (© М.М. Жванецкий), есть демократия со свободой слова, Британский музей и Шартрский собор, кто-то по-доброму неведомый платит большую зарплату, а ты, как и у нас, делаешь вид, что работаешь. Жизнь оказалась жестче. Выяснилось, что Европа вообще-то довольно противное место. И к ней есть-пошло сразу несколько фундаментальных, системообразующих претензий.
   1. Работать все-таки надо, причем регулярно и систематически. Иначе ничего не сложится. Да, конечно, есть куча людей, сидящих на всяких пенсиях и социальных пособиях, причем не унизительных и не символических (в отличие от наших). Но работающие кормят неработающих. И чтобы чувствовать себя уверенно, по-европейски, надо все-таки рано или поздно оказаться в числе первых, а не вторых.
   2. Требуется знать и соблюдать законы. Вовремя платить налоги и переходить улицу на зеленый свет, а на красный – только стоять. Это гораздо хуже, чем у нас: законы соблюдаем тогда и только тогда, когда в зоне прямой видимости есть страх полицейского наказания, а во всех остальных случаях – не блюдем и даже этим бравируем.
   3. Европеец туп. Он свою задачу чаще всего понимает буквально: делает то, что ему поручено, и не делает того, что не поручено. Русский же подлинно креативен, потому зачастую любит поступать ровно наоборот. Вот, к примеру, наш таксист: он досконально разбирается в политике, экономике, астрофизике, даст вам совет по части ботинок и макияжа; единственное, чего он толком не знает, – это маршрут поездки. Маршрут должен объяснить ему ты, т. е. платежеспособный (в меру) клиент.
   4. Европеец невежествен. Вполне возможно, он не читал своих «Гамлетов» и «Фаустов». В отличие от русского, который на всем этом вырос, – чтобы стать русским европейцем и узнать, насколько нерусский европеец ни фига не читал.
   5. Европеец беспечен. Его со всех сторон уже окружают и подпирают арабы, турки, курды, бушмены, кентавры и сфинксы, понаехавшие к нему неизвестно откуда, и скоро все эти амуры, черти и змеи свергнут проклятого европейца и установят такой строй, который очень похож на наш доморощенный. Нам, цивилизованным людям, такая перспектива очень не нравится.
   6. Европеец забюрократизирован. Он готов создать регламент даже на кривизну огурцов. То ли дело у нас – и авиационный двигатель делается с таким творческим размахом, что новейший самолет исчезает с экранов радаров, еще толком не появившись на них.
   7. Европа катится к гибели. Фактически с момента своего создания. Известный «Закат Европы» Освальда Шпенглера издан в 1918 году, и с тех пор уже ясно, что закатится вот-вот. Над нашей же евразийской империей никогда не заходит мраморное Солнце.
   Итого: Европа – это дом рабства, а Россия – дом свободы. У нас сплошь и рядом можно нелегально черпать деньги из бюджета экскаваторным ковшом и выкидывать новорожденных в мусорные баки. Это, в общем, не предосудительно. Воруют все, только в разных масштабах. А уполномоченный по правам ребенка занимается, по преимуществу, проблемами Калифорнии. Так что некому унять нашу свободу.
   Хотим ли мы в дом рабства?
   И здесь вдруг скандально, но социологически выясняется, что, оказывается, немного, отчасти, всеми 20 % народонаселения, – хотим. Несмотря на кричащие во весь переполненный успехами рот достижения нашего древнего государства.
   Что же делать?
   Если графа Монте-Кристо не выходит – переквалифицироваться в управдомы. Если невозможна евроинтеграция вообще, в страновом масштабе, она возможна в частности. По отдельности, «пугливыми шагами» ©, на уровне отдельных личностей и семей, кто и как желает. Только нужно понять все страхи и комплексы Европы, чтобы интегрироваться в нее ментально. Постепенно стать таким же тупым, формальным и тошнотворным, как обычный европеец. И заодно привыкнуть к тому, что если ты забыл в приличном баре мобильный телефон, то тебе его вернут в любой момент и не скажут, что ты его никогда здесь не забывал.
   Центральная европейская идея – это банальность добра. Чтобы делать добро, достаточно платить налоги, заботиться о близких и выкладывать мусор в профильный бак, а не на балкон к соседу. Разрывать на груди рубашку и совершать подвиги во имя добра совершенно не обязательно. Скорее, даже вредновато.
   А нам, как всей целокупной стране, еще совсем не поздно окончательно перевыбрать традиционную монгольскую модель. И гордиться этим, как нашивкой за неизлечимые исторические ранения.

4

   Вы будете смеяться, но долгожданное открытое общество в нашем мире победило. Определился и лидер открытого общества – это пресловутый Большой Брат (ББ) прямо из романа Джорджа Орвелла «1984». Который все время смотрит на тебя, следит за тобой, чтобы никогда не потерять из виду твои планы и намерения, слова и мысли.
   Однажды мы сидели в городе Тель-Авиве с одним известным израильским специалистом по общим вопросам выживания человека, и он вдруг говорит:
   – Вот ты треплешься по мобильному и не знаешь, что какой-нибудь авианосец, стоящий неподалеку от Гибралтара, всего тебя уже записал.
   И, насладившись моментальным шоковым эффектом, добавил:
   – Можешь расслабиться. Твои разговоры на фиг никому не интересны. И хорошо, что неинтересны. А то слишком интересной стала бы уже твоя жизнь.
   Истории Джулиана Ассанжа и Эдварда Сноудена, прогремевшие в последние годы, – я не оцениваю мотивы этих людей, я о последствиях их сомнительных поступков – еще раз нам показали, что все мы под колпаком. Жизненных тайн в их старом, традиционном понимании больше не существует. Все скелеты, базирующиеся во всех шкафах мира, готовы выйти на смотр своих непогибших частей и ждут лишь приказа. Простой разговор по телефону уже не сильно отличается от прямого эфира по телевизору. Если кому понадобится – все узнают про тебя все. Это плод технологических побед, которых добилось человечество.
   Вскрыть вашу электронную почту для профессионала – пару часов работы. Если на столике в кафе перед тобой стоит декоративный цветок – стебель его может транслировать сигнал в Центр сбора какой-нибудь глобальной информации. Мимо проходит голубь (не мира, а обычный) – приглядитесь, может, вместо одного глаза у него суперсовременная видеокамера. Если вам иногда кажется, что прослушивающее устройство каким-то образом встроено вам прямо в мозг – необязательно отвергайте эту мысль. Как гласит постсоветская народная пословица, если у вас нет паранойи, это еще не значит, что за вами не следят.
   Правда, супертехнологии принадлежат не всем, а только избранным. Но это пока. Ведь и ядерное оружие как-то расползается по Земле сетевой опухолью – и остановить это дело почему-то не получается. Так же могут расползтись и все ноу-хау Большого Брата. В роли которого выступают в основном США вкупе с еще несколькими серьезными странами.
   Это и есть то открытое общество имени Большого Брата. Мы мечтали о первом и забыли как-то о втором. О том, что у открытости есть совершенно другая сторона. Как правильно говорил американо-канадский экономист Ричард Флорида, автор теории креативного класса: если ты очень любишь прозрачность в Интернете, постоянно думай о безопасности своей кредитной карточки. А то абсолютно прозрачно можешь лишиться всех и всяческих денег.
   Собственно, и государственная Россия, хоть и отстала от Америки технологически на много световых лет, вполне способна воспроизводить наше открытое общество новейшего типа. Вспомним: как только какой-нибудь оппозиционер начинает выпендриваться не по чину, отведенному ему политической системой, например звать народ к топору (а Владимир Путин опасается прежде всего этого, ибо русский человек, вышедший из берегов, может стать надолго недоговороспособен), большие телеканалы тут же говорят и показывают про оппозиционера такое, чего некрепкие нервы могли бы и не выдержать.
   К тому же, чтобы видеть нужных людей насквозь, совершенно необязательно быть государством. На такое способна любая крупная корпорация, у которой есть силы и средства поддерживать высокие технологии открытого общества.
   Можно ли спрятаться от Большого Брата? Как ни удивительно, можно.
   Рецептов два – менее и более надежный.
   1. Менее надежный: изменить привычный технологический уклад своей собственной жизни. Покинуть зону всеобладающего прогресса. Отказаться от современных мобильных телефонов, компьютеров, электронных букридеров и прочей злокозненной ерунды. Жить в глухой провинции у моря, предаваясь обветшавшим бумажным книгам. Правда, чтобы использовать способ 1, необязательно удаляться под сень провинциальных струй. Вполне достаточно быть президентом крупной страны. Например, России. Недавно нам открыто рассказали, что Владимир Путин принципиально не пользуется планшетниками и прочими современными гаджетами, в Интернет заходит только по большим праздникам, чтобы узнать прогноз погоды, а мобильный телефон держит на почтительном расстоянии – где-то в застегнутом на все пуговицы кармане охранника. Потому-то о его украинских планах иностранные спецслужбы, несмотря на их поистине голливудское мегамогущество, узнают не первыми.
   2. Более надежный: избрать путь маленького человека. Усмирить незрелые амбиции. Признать, что гениями и героями становятся (точнее, рождаются) немногие. А официант бывает – в европейском мире по крайней мере – должностью не менее почетной, чем фельдмаршал. Если, конечно, он хороший официант и блюдет себя в этой роли. Это у нас, в России, «маленький человек» звучит несколько трагически – так, что великая русская литература над звучанием этого двучлена уже обрыдалась. В Европе же маленьких уважают. Тяни лямку, занимайся близкими, возделывай свой сад – и ты банально не нужен старшему брату. Но русское сознание, в основе своей, маргинально – и в положительном, и в отрицательном смысле слова. Несложно закрыть амбразуру дзота, написать «Войну и мир» или, наоборот, спиться, не отходя от буфета Курского вокзала. Все эти варианты для нас более понятны и приемлемы, чем банальная судьба добропорядочного мещанина.
   Иными словами, если ты маленький человек, можешь смело тратить часть скромных семейных доходов на передовые технические устройства и проводить в Интернете все доступное время. Большому Брату ты не требуешься, у него других хлопот достаточно. Например, послушать задушевные телефонные разговоры канцлера ФРГ Ангелы Меркель (о том, что их слушает Агентство национальной безопасности США, мы недавно узнали по линии г-на Сноудена) или определить, в каком из бетонированных коттеджей пакистанского Абботабада все еще скрывается недопойманный Усама бен Ладен.
   Впрочем, есть категория людей, для которых вышеописанные рецепты 1, 2 в принципе неприемлемы. Это публичные политики. (Еще не достигшие высот путинского просветления). В самых разных странах и кластерах обитаемой суши.
   Политики, по определению, идут к власти. Иначе нет смысла заниматься политикой (хотя в современной России и приравненных к ней странах политика превратилась в форму бизнеса, но этой уже другая история). А значит, они:
   а) не должны ощущать себя маленькими людьми;
   б) обречены на использование всех технических достижений этой прекрасной эпохи.
   Притом политики за долгую историю своего ремесла научились профессионально лгать. Это им приходится делать так часто и помногу, что политик лжет на автомате – даже тогда, когда это совершенно не требуется практически.
   Но теперь, когда открытое общество пристально смотрит на политика глазами своего лидера Большого Брата, – что же дальше?
   Выходов, опять же, два.
   Первый. Политик должен стать честным, а политика – территорией тотальной правды. Нереалистично, скажете вы? А как иначе? Если разоблачение может последовать уже через несколько исторических минут после стандартного сеанса черной политической магии.
   Второй. Можно официально провозгласить для сильных мира сего отдельную мораль. Мол, большим (немаленьким) людям в качестве компенсации за висящий на них груз неподъемной ответственности открыто разрешается все, что не позволено иным. Стал большим политиком/начальником – получи лицензии на убийство и изнасилование, распишись в путевом листе.
   Критик скажет мне, что второй путь стар как мир – «что позволено Юпитеру, не позволено быку». Так-то оно так. Но вот официального объявления о необходимости параллельных моралей еще не было. Ждем?
   Европа, кстати, все ближе к первому пути. Там карьера Доминика Стросс-Кана, который был без пяти минут президент Франции, прервалась из-за его приставаний к отельной горничной. Карл-Теодор цу Гутенберг, надежда немецкой политики, потенциальный преемник г-жи Меркель, не только ушел с министерского поста, но и отчаянно убыл в США после обнаружения скромного плагиата в его диссертации. Про эстонского министра внутренних дел, которого уволили за поездку на дачу в казенном авто, и говорить нечего, так как имя его я не вспомнил.
   А каким путем собирается двигаться наша Россия? Какие есть версии?

5

   Авторитетный Американский институт общественного мнения, он же Институт Гэллапа, опубликовал данные нового большого опроса. Результат: 63 % жителей США считают, что править страной должны, по возможности, женщины.
   Считается, что часть респондентов (т. е. тех, кому хватает желания и сил отвечать на социологические вопросы) сказали так под властью предчувствия, согласно которому следующим (2016 год) президентом США станет Хиллари Клинтон – по крайней мере, она сейчас наиболее вероятный кандидат от Демократической партии, а конкуренты-республиканцы пока никакими яркими фигурами в этом смысле не радуют. Но дело не в перспективах конкретной женщины, пусть даже весьма выдающейся. Дело в принципе.
   Я с относительно давних пор отношу себя к сторонникам женского правления. И хочу воспользоваться опросом Гэллапа, чтобы порассуждать на заданную тему.
   Согласно одной из важных научных теорий, женщины правили миром изначально. Т. е. сперва был матриархат, а все остальное – потом. Хотя бы уже потому, что только женщина непосредственно дает человеческую жизнь. И тем самым выполняет определенную эксклюзивную функцию, представителям других полов не очень доступную. И пока наши предки обеспечивали свою жизнь коллекционированием и собирательством, никому бы и в голову не пришло поставить под сомнение власть Женщины, наипаче Матери.
   Но потом человечество ударилось во всякие занятия, требовавшие грубой физической – преимущественно мужской – силы. От охоты до пахотного земледелия. И, воспользовавшись сменой экономической модели раннечеловеческого бытия, мужчины как-то вышли на политическую авансцену. С которой все никак не соберутся уйти.
   А дальше – началась война. С помощью тяжелых вооружений, своих для каждой эпохи. И выяснилось, что раз человек-мужчина пригоден для ведения боевых действий – в отличие от женщины, которую слишком жалко расходовать попусту, – то он и должен править. Получилось, таким образом, что не война – продолжение политики иными средствами, как учил нас много позже Карл фон Клаузевиц, а как бы наоборот. Политика – продолжение войны. Ибо война – источник власти.
   Так началась цивилизация войны, из которой мы и не думали вываливаться, даже если нам казалось, что за окном – мир. Я где-то прочитал (честно говоря, не помню где), что после 1945 года, в самую спокойную человеческую эпоху, у нашего биологического вида было всего 26 полностью мирных дней. Откуда такая цифра получена и почему мы уверены, что в один из двадцати шести этих дней где-нибудь на границе Того и Бенина никто ни в кого не стрелял из автоматов Калашникова, неизвестно. Хотя если там и стреляли, то это значит лишь одно: мирных дней было еще меньше. Может, даже ни одного.
   Иными словами, мужчины вовлекли мир в перманентную войну, которая и есть главное (единственное) основание их власти (доминирования).
   Война, если разобраться с ней не только по Клаузевицу, – вообще очень интересная штука. Не случайно маскулинно-патриархальное человечество так любило и любит повоевать.
   Во-первых, война дает жизни очень предметный и прикладной смысл. В мирный день, которого, как мы теперь знаем, почти не бывает, ты валяешься на диване и занимаешься одним из двух дел: а) ловишь этот день; б) убиваешь этот день как отрезок общего времени, которое ты тоже должен убить. После мирной ловли и условного убийства приходя к выводу: жизнь бессмысленна, кругом одна всяческая суета.
   Совсем другое дело – война. Здесь ты должен чисто конкретно и в самом прямом смысле глагола убить врага, иначе он убьет тебя. Ты предельно концентрирован и отмобилизован. Никаких сомнений в осмысленности твоей жизни, могущей прерваться в любую секунду, не остается. Война уничтожает стенания, сомнения и рефлексии, присущие мирному дивану.
   Во-вторых, война как ничто иное дает человеку ощущение устойчивой общности. Помогая тем самым бороться с самым страшным – одиночеством. Космическим одиночеством, если угодно.
   Воюют ведь, как правило (есть исключения), не потому, что дорог тебе твой дом ©. Дом-то можно спасти вполне, сдавшись в плен. Или конвертировать в новый дом, спешно продав уязвимое имущество прямо перед началом войны и куда-нибудь сбежав (эмигрировав). Воюют – из чувства принадлежности к чему-то существенно большему, чем ты сам и даже твоя аморфная семья. К тому, что есть до тебя, во время тебя и будет после тебя, неопределенно долго. И потому чем более одинок человек, чем холоднее ему в мировом пространстве, пронизываемом реликтовым излучением температурой в три кельвина (-270 градусов по Цельсию), тем пуще порой тянет его на войну. Даже придуманную, несуществующую. Если перелистать всяких литературных классиков войны, можно найти немало подтверждений только что сказанному.
   В-третьих, война толкает человечество вперед, то есть вглубь его собственных скрытых возможностей. Ведь где была бы вся великая наука и нынешние неизмеримые технологии, если бы не угроза войны? В предвкушении мира человечество не почесалось бы – и в итоге осталось бы без трех четвертей своих важных свершений.
   В-четвертых, война оправдывает мир. Чем мы занимаемся в мирное время? Готовимся к войне и тем самым предотвращаем ее. Это объясняет наше существование? Более чем.
   Стало быть, положить конец перманентной войне можно, лишь забрав власть у мужчин…
   В чем я вижу принципиальные преимущества женского правления?
   1. Чтобы уже закончить с военной тематикой.
   Женщина способна ценить мир гораздо больше мужчины, поскольку война – настоящая, горячая война – отнюдь не настолько нужна ей для внутренней легитимации. Мать – она и есть мать, других доказательств исключительного положения в мире не требуется.
   Кроме того – дополнительное, но важное: в эпоху сверхвысоких технологий женщина может воевать почище мужчины, а значит, половые ограничения, наложенные старой и недоброй цивилизацией войны, во многом теряют значение и смысл.
   2. Власть – вещь скорее интуитивная, чем дискурсивная. Важнейшие правильные решения правитель принимает путем интуитивного озарения, вглядываясь в реальность, открытую только ему.
   Именно поэтому успешные правители не так часто бывают классическими интеллектуалами. Или суперумными людьми в формальном, мужском смысле ума.
   Недаром многомудрые советники, изучившие сотни веков наук, часто так бывают раздражены, что их советы не востребованы властителями. Людьми, которые нередко кажутся кондово-крестьянскими по сравнению с их гиперначитанными консультантами. Но раздражаться здесь не на что. Хорош тот правитель, который видит единственно верное решение сразу и насквозь, через толщу пространствавремени, а не в силу муторных, часто верных формально и при том ошибочных по сути логических рассуждений.
   Интуицией же сильны прежде всего женщины. Именно поэтому власть органически принадлежит им.
   3. Хорошо, когда формальное удается привести в соответствие с фактическим.
   Женщины на самом деле правят миром. Сегодня меньшая их часть делает это открыто, с высоты занимаемого положения. Как, скажем, какая-нибудь Ангела Меркель. Большая часть – скрыто, косвенно, умело манипулируя мужскими страстями, слабостями и комплексами. Я почти уверен, что биографию любого крупного политика, не являющегося стопроцентным недвусмысленным геем, можно разложить на решения, принятые во имя женщин.
   Возьмем, к примеру, Наполеона Бонапарта. Он зачем ввязался в войну с Россией-1812? Да, конечно, из-за нарушения нашей страной условий Тильзитского мира, Континентальной блокады и т. п., – скажет нам умный дискурсивный мужской историк и будет прав. Но прав и тот, кто скажет: у Наполеона был комплекс вины перед польской графиней Марией Валевской, матерью его старшего сына Александра, и потому он должен был поставить последнего польским королем при регентстве матери. Что никак не получалось без системной военной победы над Россией.
   Еще простой общечеловеческий пример на тему подлинной власти. Вот если мужчина делает сексуальное предложение женщине и получает отказ – то что? Да, в общем, почти ничего. В порядке вещей. А если наоборот? Это уже, простите, для женщины форменное оскорбление. Можете не сомневаться, что, если оскорбленное создание захочет, «отказник» довольно быстро приобретет репутацию гея или импотента (или того и другого сразу). Так кто на самом деле главнее-то?
   В общем, пора догадаться о приличиях и пропустить даму вперед – на дороге к власти. Это я пишу в один из дней, когда кажется, что у нас тут мир. Но это только кажется. Война – это ведь не только когда стреляют тебе в грудь или спину. Но и тогда, когда автоматная очередь дребезжит прямо у тебя в голове.

О русском космосе

1

   Видит Бог – я никогда ни строчки, ни словечка не написал о Сергее Ервандовиче Кургиняне. (Кто такой Сергей Ервандович Кургинян, читатели хорошо знают, потому я не расшифровываю и не привожу его титулов).
   Почему не написал? Потому что я очень хорошо отношусь к С.Е. Кургиняну.
   Для меня именно Кургинян – а никакой не Путин, положим – есть настоящий гарант стабильности. Знак того, что, как было сказано, «память спасена».
   Вот ведь включаешь первую программу постсоветского телевидения, а там – Владимир Познер и Сергей Кургинян. Вместе. Точно как в 1989 году. И если Владимир Владимирович (Познер) за 20 лет отчетливо постарел, то Кургинян – ни на йоту. И говорит он почти тот же самый текст, что и 20 лет назад.
   А ведь сменилось уже три поколения. На смену первому секретарю МК КПСС Прокофьеву пришел, скажем, Березовский, а на смену Березовскому, скажем, Сурков. И все слушали Кургиняна. И никто ведь не сказал: на что нам весь этот набор слов? Нет. Слушали и дослушали. Но не до конца, ибо конца все не видно.
   И здания во Вспольном переулке, в любимом некогда центре покойной Москвы, где должен был разместиться театр Кургиняна «На досках», стоят как вкопанные. За 20 лет все большое имущество в стране уже несколько раз поменяло хозяев. ЮКОС ушел бесплатно в частную собственность и так же бесплатно вернулся в государственную (начальственную). Квартиры и дачи членов Политбюро ЦК КПСС стали достоянием сначала новых, а потом – новейших русских. И сам театр «На досках» едва ли сегодня есть. А комплекс во Вспольном – по-прежнему существует и принадлежит Сергею Кургиняну. Несколько поколений рейдеров прошли мимо – кто в небо, а кто и в землю. Кургинян с его недвижимостью – остался. Недвижим и подвижен, как потомок Сфинкса.
   Недавно один мой политический друг сказал: смотри, кто в неизменности сохранился от самых ранних постсоветских лет – только трое: Зюганов, Жириновский, Чубайс. Да, действительно. Даже Явлинский, несмотря на всю занудность, сошел, как сходит городской снег перед весенним равноденствием. Но еще прежде Зюганова, Жириновского и Чубайса возник Кургинян. И он тоже с нами, по-прежнему. Из букв его имени, наверное, можно собрать слово «вечность». Если попробовать.
   И чем больше я с ностальгическим восторгом вспоминаю 1989 год, когда деньги еще ничего не решали, а внезапная весна, казалось, никогда не обернется бетонной духотой, тем больше уверяюсь, что очень нужен и важен мне Сергей Ервандович – последний живой свидетель тех времен, поручитель их прошлой истинности и подлинности. Пока в пыльном воздухе Москвы рассеяна субстанция Кургиняна, можно быть уверенным, что те времена нам не приснились. «Но был он, пламень, был».
   А потому – никогда ничего про него не хотел ни писать, ни говорить.
   Ибо если бы захотел – что же должен был бы написать или сказать?
   Что безразмерный цикл Кургиняна о модернизации и развитии так похож на триллер категории «Б»? Когда сначала тебе, кинозрителю, по идее, должно быть страшно, но вскоре становится просто смешно. Но не очень смешно, потому что как-то немного скучно. А потом и вовсе уходишь, бросив на месте остатки попкорна. Ведь невозможно смотреть, как отставной вампир в 1377-й раз от сотворения мира корчит одну и ту же «ужасную» рожу. И зал должен типа цепенеть. А зал и ухмыляться уже не в силах. Даже те три зрителя, что все еще остались. Просто потому, что им не нравится идея идти домой. У них нет дома, чтобы туда идти.
   Я же не могу так написать про Кургиняна. Потому что очень хорошо к нему отношусь.
   Или – что я могу сказать про виртуозное умение Сергея Ервандовича, прочитав семь слов на сайте «АПН Северо-Запад», написать диссертацию на тему «Выпадение АПН Северо-Запад из культуры как предпосылка консенсуса Юргенса-Белковского»? Вот вы, может, не верите, а я про это в газете «Завтра» читал. На полном серьезе.
   Традиционный читатель, конечно, вряд ли поймет, при чем здесь Юргенс с Белковским и откуда берется их консенсус. Я это, признаться, тоже понимаю не до конца. Но рискну предположить. Сергей Ервандович, допустим, просто знает, что какой-нибудь староплощадной начальник не любит Юргенса и Белковского одновременно. А также и последовательно. Никаких других оснований для их консенсуса – равно как нарочитого упоминания его на огромной полосе «Завтра» – не существует. Вот вам и вся культура с последующим выпадением из нее.
   И что же – я должен сказать, что такой плодовитый публицист, как Сергей Кургинян с опасной скоростью теряет ощущение языка? Например, когда совершенно не чувствует откровенной двусмысленности пассажей типа: это мне, замшелому, все содержание да содержание. Здесь ведь – прямая отсылка к бессмертному щедринскому: «поступив на содержание к содержанке, он сразу так украсил свой обывательский формуляр, что упразднил все промежуточные подробности».
   Вот всего этого я, конечно, писать не хотел и не собирался, но, в конце концов, кто-то же должен был это сделать.
   Неправда, что в России ныне нет свободы слова.
   Напротив – может быть, никогда в русской истории у нас не было такой свободы слова, как сегодня. Можно говорить все что угодно: слова потеряли силу. Девальвировались. Обесценились. Раньше стоили, может быть, $1 000 за баррель. А сейчас – доллар за тонну в базарный день.
   Владимир Путин, когда был президентом, восемь с половиной лет подряд говорил, что нам нужно «слезть с нефтяной иглы». И все эти восемь с половиной лет принимались только решения, усугублявшие зависимость России от этой самой нефтяной иглы. И содержимого соответствующего шприца.
   Россия восстановила свое влияние в мире – много лет говорили почти все и почти везде. И продолжают говорить, хотя Россия полностью потеряла влияние даже на просторе своей бывшей Империи.
   И так далее – примеров не счесть.
   Позднероссийская власть денег, она же монетократия – освободила слово, умножив его на нечто, близкое к нулю. Кто сказал, что мы обречены молчать? Мы обречены говорить. Но нас некому слушать. Мы обречены писать, но некому нас читать.
   Что ж – пошлем привет царю Мидасу: наши желания исполнились. Мы хотели свободы слова, и мы ее получили.
   Когда слово в России было запретным и дефицитным, как черная икра XXI века, когда за него сажали и убивали, когда слово гремело оружием и вызывало привыкание, как наркотик, – тогда-то оно ценилось. И Солнце останавливали словом, и куда-то бросались гроба шестеркою дубовых ножек и т. п.
   Потом мы вошли в эпоху перепроизводства слова. Когда за слово даже в морду никто уже не даст. Нет, кто-то даст. Человек из Чечни, например. Потому что в Чечне тотальной власти денег не наступило. Нет, конечно, деньги там тоже очень важны. Но там еще важна сила. А слово – составная часть силы. Так уж повелось из традиционных эпох.
   В основной, материковой России слово потеряло силу, как соль. И перестало быть частью силы. Кричи, ори – не слышат; мертвецы – не слышат.
   Меня часто спрашивают: «А как же это они тебе разрешают такое говорить?» Отвечаю: говорить вообще можно все. Если к разговору не прилагается, как минимум, миллиард долларов. А у кого нет миллиарда, те, как сказал один из идеологов правящей российской Системы девелопер Полонский, могут идти в одно мягкое место.
   Чтобы слово снова начало расти и приобрело хоть какую-то силу, его надо сначала запретить. Хотя бы – с помощью главного санитарного врача Геннадия Онищенко. Который мог бы найти в определенных словах очертания свиного гриппа и сенной лихорадки.
   Нет, не совсем запретить. Скорее, ограничить оборот. Чтобы те или иные слова использовали только люди со специальными разрешениями. Лицензиями на убийство.
   В первую очередь – надо ограничить свободный оборот слов, уже доведенных почти до полной потери истинного значения. К числу таких слов относятся, безусловно, «модернизация» и «развитие».
   О модернизации сегодня говорят очень много. И далеко не всякий может объяснить, что конкретно он имеет в виду.
   Зато я возьмусь объяснить, что понимает под модернизацией российская правящая элита.
   Для современных российских правителей модернизация – это система финансово-технологических мероприятий, позволяющая решить две задачи:
   – качественно сократить потребление нефти и газа внутри России;
   – ответить на исторический вопрос, каким образом все-таки можно унести деньги в могилу.
   Рассмотрим обе задачи чуть-чуть подробнее.
   Самое выгодное, что умеет делать российская правящая элита – поставлять на экспорт отечественные нефть и газ. Аналогичные поставки российским предприятиям и особенно гражданам – далеко не так рентабельны. Можно, конечно, повышать внутренние тарифы, но только до определенного предела. Из-за ограниченной платежеспособности большинства предприятий, но особенно – граждан.
   Тем временем резервы роста добычи нефти и газа – исчерпаны. Потому что за постсоветское время инвестиции в разведку и разработку новых месторождений были критически недостаточными. Главное было – гнать на экспорт. А там – хоть трава не расти.
   Что же делать в такой ситуации?
   Во-первых, резко сокращать потребление всей и всяческой энергии внутри страны. Отсюда, например, и берется идея о тотальном запрете «лампочек Ильича» и переходе на энергосберегающие лампочки китайского производства (своего такого производства у нас нет и не предвидится).
   Во-вторых, переводить самое Россию с нефти и газа на другие виды топлива. Например, на уголь. Эта идея пришла в голову нашим правителям еще несколько лет назад. Собственно, и приснопамятное «Мечел-шоу» годичной давности, когда Путин обещал прислать к угольщикам доктора, было прелюдией к собиранию нескольких больших угольных компаний в единый холдинг, который правильно бы обеспечивал страну теплом и светом. Кризис помешал довести это дело до логического оздоровительного конца.
   Но, какой бы там ни был кризис, жизненную философию нашей элиты никто не отменял. Потому первым важнейшим проектом в рамках так называемой «модернизации» станет энергосбережение.
   Еще в 1990-е гг., когда люди, взявшие власть в России, поняли, что деньги правят миром, возникло ощущение: человек с большими деньгами не может умереть, как простой смертный. Не должен. Не имеет права.
   Безусловно, погибнуть в бою за деньги, как за высшую сакральную субстанцию – это можно. Но не в бою, а дома, в своей постели, в окружении плачущих тещ и слезящихся лакеев – это было бы чересчур пошло. Для чего же тогда деньги и почему они бог, если они не обеспечивают бессмертия?
   В 1999-м, один РФ-олигарх говорил мне почти точно следующее:
   – Ты не понимаешь… Человек, у которого много денег, отличается от человека, у которого мало денег, не количественно, а качественно. Скоро, скоро мы вложим большие деньги и создадим индивидуальные лекарства. Соответствующие геному каждого человека с большими деньгами. Эти лекарства продлят нашу жизнь лет на 20–30. Ну, скажем, до 95–105 лет. А пока лекарства будут действовать, мы вложим еще большие деньги и придумаем что-нибудь следующее. В общем, до 120, как минимум…
   Отсюда – повышенный интерес к нанотехнологиям. Мало кто из российских силу имущих знает, что это такое. Но много кто знает, что нанотехнологии как раз и нужны для создания эликсира физической жизни. Чтобы конвертировать большие деньги в бессмертие. Настоящее, посюстороннее бессмертие. А не фиктивное, обещанное былым Господом по ту сторону гробовой доски.
   Серьезный человек с серьезными деньгами вообще не вправе доверять Господу. Ведь у последнего, как честно признано в Писании, нет денег. А раз нет – чем же он будет отвечать, если кинет – и жизни вечной таки не существует?!
   Нельзя рисковать и доводить дело до ворот кладбища.
   Так они думают.
   И потому вторая часть программы модернизации – разработка технологий, побеждающих физическую смерть. Для избранных, конечно. Ибо для всех званых на скудную русскую землю бессмертия не напасешься.
   Ведь, кажется, даже тот прежний, ветхий Господь, которого к нам посылали до возникновения Больших Денег, рассуждал почти так же?
   Итак.
   Никакой модернизации в нынешней России при нынешней ее элите – кроме энергосбережения и поисков пролонгации жизни богатых – не будет и не может быть.
   Не будет реиндустриализации.
   Не будет воссоздания ВПК. Ни новой науки и/или образования.
   Никто не станет заниматься модернизацией институциональной, т. е. построением новой политической системы.
   Никому не интересно гражданское общество (которое, как и все реальное в России, может быть создано только сверху).
   Все это решительно выходит за рамки жизненно важных интересов правящей элиты и, с ее точки зрения, относится лишь к области совершенно неоправданных издержек.
   Потому все разговоры о модернизации следует прекратить. И дальнейшая дискуссия, имеющая целью сформулировать что-то, что выходит за рамки тандема «экономия сырья + финансовое бессмертие», способна лишь выхолостить и обесценить понятие «модернизация» окончательно. Потому что Кремль будет умно кивать головой, а поступать – исключительно по-своему. Так, как он и должен, в соответствии со своей внутренней логикой, поступать.
   Подлинной модернизацией для России может стать лишь построение качественно нового государства. У которого, возможно, есть шанс возникнуть на руинах существующей Российской Федерации.
   Важнейшими предпосылками создания нового государства являются:
   – прекращение – по естественным причинам, о которых мы поговорим во второй части этой статьи – существования Российской Федерации;
   – уход нынешней правящей элиты после завершения (исполнением) ее центральной внутренней (заветной) миссии – утилизации наследства СССР;
   – формирование критической массы новой элиты; сейчас очертания новой элиты практически не видны; мы выдвигаем гипотезу, согласно которой решающую роль в создании этой следующей элиты для постРФгосударства могут сыграть русские иностранцы, потомки разных волн эмиграции, но преимущественно – первой волны; возможно, с течением последнего РФ-времени эту гипотезу придется поправить и уточнить;
   – установление в России конституционной монархии при участии и под давлением со стороны внешних сил.
   О том, почему такое может произойти и как оно будет организовано, мы поговорим в следующей серии.

2

   Прежде чем перейти к попытке описания ключевых параметров нового государства, которое может возникнуть на руинах РФ, коснемся вопроса о российской политической традиции и ее роли в формировании будущей нашей государственности.
   Традиция эта складывалась почти 1 200 лет – со времени призвания варягов (а не 700 и тем паче не 500 лет, как полагают многие исследователи). Соответственно, российская политическая традиция есть ровесница и непременная историческая спутница нашей цивилизации как таковой. Подошедшей к своему критическому, «изломному» возрасту (все те же 1 200 лет).
   Важнейший компонент российской политической традиции: государство не имманентно русскому человеку (народу), а трансцендентно ему. Государство не формируется русскими людьми, а дается им извне. Сверху или сбоку – как получится.
   Для нашей страны – это единственно нормальное и привычное положение вещей, первейшая предпосылка как существования государства, так и его пакта с народом, живущим и жизнедействующим в формальных пределах государственных границ.
   Источник происхождения государства не может быть доподлинно известен и стопроцентно понятен русскому человеку. Дистанция между государством (верховной властью) и народом всегда должна быть ощутимой (осязаемой) и непреодолимой. Дистанция поддерживает тайну этого трансцендентного государства. Если и когда дистанция и тайна исчезают, русский человек перестает уважать государство, ценить его и, соответственно, повиноваться ему. На нашей живой памяти так было. В конце 1980-х. Когда выяснилось, что власть КПСС не дана свыше, а Михаил Горбачев – вовсе не верховный жрец единственно правильной религии коммунизма, а обычный «Райкин-муж», которого можно убрать простым человеческим голосованием. То же случилось далее и с Борисом Ельциным. При Владимире Путине дистанция вновь появилась, а устранение верховной власти обычными людскими руками стало невозможным. В результате чего психологически комфортное для русского человека восприятие власти/государства было, в известной немалой степени, восстановлено.
   Русский житель не ждет от государства милости и заботы, нежности и облегчения. Государство в России существует не для того. Его основная миссия сводится к четырем «П»: принуждение, пространство, победы, подвиги. Принуждение народа к труду и образованию; удержание гигантских пространств и границ расселения русского человека, что никак не возможно без архимощной государственной силы; победы над внешними противниками и обстоятельствами; подвиги, о которых будет говорить «цивилизованный мир» (спасли-прикрыли Европу от монголов; спасли человечество от нацизма; открыли для человека дорогу в космос; пусть не богоизбранный народ, зато народ-богоносец, и неизвестно еще, что круче – ведь добровольное бремя без отчетливого призвания есть жертва больше еврейской). Пока государство соответствует в народном сознании четырем «П», оно – легитимно. И имеет право на все, включая попрание любых формальных законов и насилие в отношении своего народонаселения.
   Популярность власти для русского политсознания (а наипаче для бессознательного) – это и есть, по существу, легитимность. Наша традиция не предполагает, что народ выбирает себе верховную власть.
   Поэтому оценка народом может быть не количественная, рейтинговая (20 % туда или 30 % обратно), а только качественная, в рамках двоичного политического кода: правитель или легитимен, или нет. Третьего не существует. Пока власть легитимна, она устойчива. Когда она преодолевает сверху вниз качественный барьер и теряет легитимность – текущей государственности приходит конец (1605, 1917, 1991 гг.). Соответственно, оппозиция бывает легитимной – то есть сильной и право имеющей – только при нелигитимной власти. Никак иначе и никогда. Например, при Ельцине КПРФ была – в народном восприятии, а не на самом деле, конечно, – серьезной силой, готовой и способной прийти к власти. При Путине – КПРФ закончилась, хотя число приверженцев ее взглядов не уменьшилось.
   Правитель, который в полной мере воплощает все четыре государственные «П», всегда легитимен и достоин уважения со стороны русского народа. При жизни и после смерти. Не случайно за два посткоммунистических десятилетия так и не удалось, несмотря на сверхназойливые усилия, развенчать Иосифа Сталина. Точнее: не удалось убить народное уважение к Сталину. Генералиссимусом всемерно стращали, потом пытались делать его смешным – ничего, по большому счету, не сработало. Лучшие русские актеры играли «плохого Сталина», «недостойного Сталина», даже «трусливого Сталина», а потом поражались, почему зритель в массе своей все-таки сочувствует тирану. Образу, которому не хочет сочувствовать даже несущий его актер. Все это потому, что с точки зрения нашего традиционного политического бессознательного, Сталин полностью справился со своей миссией как большой государственный лидер (4 «П»). А то, что миллионы людей поубивал, – так то нормальная цена для истинного вопроса. Человеческая жизнь у нас никогда не ценилась слишком дорого. И если пробил час отдать мириады таких недорогих материальных жизней заради воплощения государственного идеала – почему нет?
   Надо до алмазного закала Прокалить всю толщу бытия!
   Если ж дров в печи плавильной мало,
   Господи – вот плоть моя!
   Стихи Волошина, между прочим.
   Государство Российское для его постоянного, завсегдашнего обитателя – не друг и не родственник, не отец и не мать. И уж тем более – не «наемный менеджер», каким грезили наши либералы из начала 1990-х. А – строгий учитель. Который неизвестно кем назначен. Да нам и не важно кем. Кем надо, тем и назначен – потому и учитель. Учитель заставляет нас приходить в школу каждый Божий день к восьми тридцати утра. Мы не хотим. Хотим спать. Лениться хотим. Но встаем и идем. Потому что только подавляющей волей учителя мы сможем стать людьми. Мы не то чтобы любим учителя, даже подчас ненавидим его. Но мы признаем его право принуждать и подавлять нас. Ради нашего же блага. Ведь если б не острая указка и грубая линейка учителя, его угрожающий взгляд и тамтамовый голос, мы никогда не проснулись бы до рассвета. Мы расползлись бы в наших просторах и растворились бы в чужой истории. От учителя жаждем мы не снисхождения и доброты, но победительного насилия, берущего верх над нашим органическим нежеланием трудиться и просвещаться. Насилием, за которым потом и всегда приходит благодарность.
   Нам не требуется знать, с кем спит учитель, что он пьет и где покупает огуречный рассол. Более того: все эти знания нам вредны. Ведь узнай мы это все, исчезнет дистанция – и учитель станет слишком плотским, слишком понятным, и, тем самым, как бы уже и не учителем вовсе. А всего лишь одним из нас, незадачливых разгильдяев.
   В нашей школе нет закона кроме того, что установлен учителем. И жаловаться на учителя некому. Надо терпеть. Ибо все, что терпим, – ради нашего выживания и спасения, в конце концов.
   Но все сказанное не значит, что государство для русского человека тотально. Это не так. Государство – макромир, обнимающий человека со всех внешних сторон. В макромире государство реализует свои цели, высокие и внешние, перпендикулярные обычному человеку. А у этого обычного русского человека есть еще микромир, сотканный из бытовой, культурной и религиозной традиций. И та самая «тайная свобода», воспетая главными русскими поэтами, названная своим именем или неназванная – это право жить в микромире, защищенном от государственного проникновения. Русские микромиры неисчислимы. У древнего крестьянина был свой микромир. А у позднесоветского интеллигента – свой. Но сам принцип прошел через нашу историю в неизменности. «Мы принадлежим помещику, но земля принадлежит нам». «Мы порабощены государством, но нашу скромную святость и бедный обряд никто у нас не отнимет». «Мы ходим на партсобрания, но под одеялом читаем Солженицына, и это наше право, и наше безмолвное счастье». Потому мы спокойно жили и под монгольским игом, и под коммунистическим тоталитаризмом. Ничего страшного.
   Учитель велик и страшен, но он никогда не знает, когда ученик курит в дальнем углу школьного двора. Учитель священен, но пространство, куда не проникает луч глаза его, – еще святей.
   И по этой самой причине все реформы в России, которые затрагивали сложившиеся микромиры, всегда были болезненными и непопулярными. Начиная с Крещения Руси. Включая великие освободительные реформы 1860-х, покусившиеся на тайну крестьянских отношений с мистическою русскою землей. «Верхушечные реформы», которые не затрагивали тайную свободу и «бедный обряд», всегда проходили спокойно и мирно. Глубинные, нутряные – никогда.
   Но народ, недовольный реформами, принимали их результаты при условии, что государство могло заставить его. Все те же четыре «П» – строгий учитель, ломающий ученика через колено ради блага последнего. Те реформы в русской истории считались и считаются успешными, какие удалось «дожать». Не бросив на полпути. Каких бы жертв реформы ни стоили.
   Эти успешные реформы делались теми, кто твердо понимал для себя благо народное лучше, чем сам народ. Благо народа – вторично по отношению к благу государства. Не наоборот. Такова русская политическая традиция.
   Тот же, кто в реформах преизбыточно рефлексировал, пугался треволнений, останавливался на полили четвертьпути, обречен был поражению. Но никогда еще русский народ не сказал «спасибо» за отмененные или непроведенные реформы. Начал – заканчивай.
   На этих четырех ножках по имени «П» стоит стол под названием «Россия». Если одна ножка надломилась – государство теряет устойчивость. Сломались две ножки – валится набок. О трех и четырех уже и не говорим.
   Почему ельцинское государство постоянно страдало тяжелой истероидной лихорадкой? Потому что было злым, «антинародным»? Полноте! После всех веков темной крови?! Ельцинское государство не выполняло обязательную программу из четырех «П», вот почему. Оно не удержало русского пространства, бестрепетно отдав даже сердечную сестру Украину. Часто проигрывало, когда надо было побеждать, но главное – не могло скрыть от народа своих поражений и придумать помпезных побед. Не совершило достоверно известных подвигов. И не могло, увы ему, как следует принуждать.
   По тем же причинам русский народ Ивана Васильевича Грозного признавал, а Бориса Годунова – сдал. К тому же происхождение Годунова-царя было слишком уж из земли, а потому, с русской точки зрения, и вызывало неисчерпаемые сомнения.
   Чтобы создать новое государство, надо понимать традицию. Но надо и знать, что все новое в России возводится на болоте, как Санкт-Петербург. Твердой почвы, чтобы оттолкнуться рациональным усилием конечностей, не существует. Строить должен тот, кто: а) очень хочет строить, во что бы то ни стало; б) понимает свой собственный образ русского будущего; в) верит, что именно его план строительства нужен и необходим России; г) способен навязать себя – заставить Россию принять себя и свой план; д) умеет догадаться, где и в чем лежит заветная награда.
   Только так. Не надо спрашивать у России, что ей требуется сегодня. Надо объяснить России, что ей потребуется завтра.
   В обозримом историческом будущем России необходимо демократическое государство, официальной и фактической целью которого будет сохранение и развитие русской (российской) цивилизации.
   Здесь и далее слова «русский» и «российский» используются как синонимы.
   Предпосылки новой государственности:
   1. Крушение Российской Федерации.
   Российская Федерация есть реализация классической государственной модели, которую для удобства можно назвать «постсоветской» (хотя этот термин, разумеется, отнюдь не идеален, но развернутая полемика по его поводу не относится к задачам читаемого вами текста). Постсоветская государственность предполагает прежде всего: случайность как принцип формирования правящей элиты – «в нужное время в нужном месте»; авторитаризм и застой как способы закрепления результатов счастливой исторической случайности и, таким образом, грубого/чернового состава элит; паразитизм элит как принцип их существования и управления подведомственной территорией; невозможность созидательной стратегии, принцип вечного транзита из СССР в никуда, позволяющий отказаться от советских обязательств (при сохранении части советских символов), не возлагая на себя никаких новых принципиальных/системных обязанностей.
   В современной российском исполнении постсоветский режим есть классическая монетократия – власть денег.
   Эта государственность должна рухнуть в близком историческом будущем по одной лишь главной причине. Источником легитимности монетократической государственности по определению являются деньги. Субстанция денег. Эта субстанция – и только она – обеспечивает связность элит, а также управленческого механизма и по вертикали (от начальников к подчиненным, от Центра к регионам), и по горизонтали (между важными административно-экономическими партнерами). Государственные деньги РФ скоро заканчиваются. По оценке Минфина РФ, финансовые резервы, позволяющие решать любые вопросы экономического, социального, политического и метафизического свойства, истекают в конце 2010 г. Значит, на самом деле – еще раньше. Когда денег не станет, не станет и клея, скрепляющего скелет страны. «Если у вас больше нет чудотворного эликсира денег, то зачем вы нам»?
   Мы помним: точно так же советская власть прошла точку невозврата в своем движении к краху тогда и именно тогда, когда у нее закончился коммунизм – ее источник легитимности. Распад советской империи стал необратим 15 марта 1990 года – в этот день Михаил Горбачев избрался президентом СССР, обесценив тем самым сакральную жреческую вертикаль во главе с Генеральным секретарем ЦК КПСС. «Если у вас больше нет сакрального эликсира эксклюзивно эффективной идеологии, зачем вы нам»?
   Крушение РФ не зависит от наличия либо отсутствия политической оппозиции в стране. Сегодня оппозиции нет, но систему это не спасет. Если у человека иссякают жизненные силы, он должен умереть – независимо от того, есть ли у его жены любовник, готовый жениться навдове после кончины законного супруга. Есть любовник – хорошо, вдова не останется одинокой. Нет любовника – останется. Пока и если прекрасный принц не явится на захудалой кобыле. Как писал академик Опарин (по учебнику которого я готовился некогда к поступлению в медицинский институт), все процессы в природе, включая старение и смерть, необратимы.
   2. Кризис российской цивилизации.
   Сама наша цивилизация, существующая в разных государственных оболочках с IX века, находится в глубоком кризисе. Опираясь на сумму выводов, к которым пришли в разные времена классики полицивилизационного подхода (Шпенглер, Тойнби, К. Леонтьев и другие), мы можем констатировать в сегодняшней РФ наличие некоторых важнейших признаков упадка.
   В частности, такие.
   Правящая элита полностью сняла с себя обязанность производства позитивных этических и эстетических образцов для народных масс. На любые беды – у них один ответ: «Мы снимаем и показываем «Дом-2», потому что народу нравится». Представьте себе учителя, провозглашающего: я ругаюсь матом на уроках, потому что моих учеников это забавляет. Я даю детям наркотики, потому что детям это нравится. Я продаю ученикам алкоголь, потому что их родители готовы за него платить.
   Элита, которая забыла, что ее исключительное право принимать важнейшие решение жестко обусловлено обязанностью генерировать позитивные образцы и распространять их, в том числе и собственным примером – первейший признак упадка цивилизации. См. всемирную историю.
   Далее. Правящая элита уже совершенно открыто декларирует, что не знает, как решать острые и острейшие проблемы страны. И элиту это не смущает. Ее основной посыл: эти проблемы не нами созданы и, по-видимому, в принципе не подлежат решению. А значит – и ответственному обсуждению. Например – проблема Чечни и кадыровщины как политического явления/стандарта. Правители России признают, что индивидуальноколлективный Рамзан Кадыров полностью вышел из-под контроля и в любой момент может сделать данницей Чечни всю Россию (точнее, любую точку ее пространства – вся экстенсивная Россия Кадырову просто не нужна, ибо слишком обременительна). И что же они собираются делать? Ничего. Просто ничего. А что бы вы сделали? – вот их ответ.
   То же – и с экономическим кризисом. Мы уже много раз слышали, что кризис пришел к нам из США. В этом утверждении – вся антикризисная стратегия. Другой нет. Позиция РФ-элит: мы не виноваты, а раз мы не виноваты, почему мы должны отвечать?
   Власть в современной России не подразумевает ответственности. А предполагает только право приобретения материальных и приравненных к ним благ за счет того или иного властного ресурса. Такое поведение правящей элиты безусловно указует на состояние цивилизационого упадка.
   И, конечно, – народные массы. У масс и элит в сегодняшней РФ нет общих интересов. Они живут в разных мирах, граница между которыми охраняется куда тщательнее государственной. Это – третий признак кризиса цивилизации.
   Газетный формат не позволяет нам углубляться в дальнейшие подробности. К сожалению или к счастью, все уже понятно и без избытка слов.
   Можно ли преодолеть цивилизационный кризис и сохранить русскую цивилизацию, открыв перед нею новые перспективы развития? Вероятно, можно. Но только путем создания нового российского государства.
   Следовательно, новая государственность, альтернативная умирающей нынешней, становится императивом для тех, кто считает, что русская цивилизация представляет собою непреходящую ценность и должна жить в истории до последних ее, истории, дней. Старая государственность может просуществовать еще некоторое время, но спасти русскую цивилизацию в рамках и пределах этой государственности – невозможно.
   Для создания новой российской государственности необходим коллективный субъект – зародыш правящей элиты следующей России. Основные критерии, которым должны отвечать индивидуальные члены этого коллективного субъекта, примерно и в основном таковы:
   а) онтологическая и психологическая готовность заниматься столь сложным и, возможно, неблагодарным делом, как построение нового государства на российской территории;
   б) органическое и честное отчуждение от базовых ценностей постсоветской монетократии;
   в) отсутствие криптонаркотической зависимости от общества потребления, его фундаментальных установок;
   г) способность мыслить историческими и политическими категориями скорее, чем деловыми и финансовыми;
   д) отсутствие комплекса неполноценности перед Западом (метафизической Большой Европой).
   В России такие люди есть, но их мало. Критической массы точно нет. Значит, новая элита должна быть импортирована. Ее основу, вполне возможно, составят потомки трех эмиграций, преимущественно – первой. То есть: западные жители, ощущающие себя русскими и способные увидеть позитивный вызов в проекте построения новой российской государственности.
   Вероятно, особую роль в этой импортной критической массе могут сыграть потомки российских дворян, рожденные на Западе после и по причине эмиграции их прямых и косвенных предков. Опыт общения с такими людьми показывает: там есть, на что надеяться, кого ловить. Может быть.
   В России к таким людям могут присоединиться редкие – при том не уставшие и не разочаровавшиеся до конца – носители контрольного пакета вышеперечисленных ценностей. В первую голову, провинциальная интеллигенция, оставшаяся вне пространства гламура, зато сохранившая (каким-то непостижимым с точки зрения социальной физики образом) основные интеллигентские черты: ответственность и боль. И тем отличающаяся принципиально от постсоветской постинтеллигенции, которая сегодня стала доминирующей интеллектуальной прослойкой, несущей себе подобным и неподобным сообщение о спасительном избавлении от ответственности: все попытки русской интеллигенции решить проблемы России и народа заканчивались плохо для всех троих: России, интеллигенции, народа. Потому благословим эпоху, которая не призывает нас ни к чему подобному. (Это их точка зрения, не моя и не наша).
   Барон Мюнхгаузен умел вытащить сам себя из болота за волосы. Но мы так не сможем.
   Для построения на историческом пустыре нового государства потребуются и внешние по отношению к России энергии. Источников этих энергий потенциально – три:
   – пассионарные кавказские племена, гордые и жестоковыйные; но у нет них никакой необходимости, а равно и возможности выстраивать большую Россию с нуля нет – и не будет;
   – Китай; здесь есть потребность в малонаселенных территориях и изобильных природных ресурсах Сибири/ Дальнего Востока, но – ни малейшей потребности в России как целостном, внутренне непротиворечивом государстве; наверное, Китай в перспективе не возражал бы разделить территорию современной РФ по Уральскому хребту все с теми же пассионарными кавказскими племенами – не более и не менее того;
   – Запад (США + титульная Европа).
   В нашем случае реален, а потому и прагматически продуктивен только третий вариант. До периода Обамы многие члены Запада склонны были – хотя и далеко не все, разумеется – считать Россию абсолютным злом, которая пусть бы и распалась на несколько единиц или даже десятков квазигосударств. В обамический период все они должны осознать, что возвышение кавказских племен по древнемонгольскому сценарию плюс фактическое (пусть даже не формальное) приобретение Китаем контроля над азиатской частью нынешней территории РФ – это для Запада катастрофическая комедия. Не обязательно осознают, но шанс объяснить есть.
   А если объяснить – они станут коспонсорами нашей новой государственности. На каких условиях? Отдельный вопрос. Обсудим немного позже.
   Теперь – несколько слов о государственной модели/ политическом строе следующей России.
   Демократия, безусловно, нужна России, так как только демократия позволит рекрутировать из отечественного (неимпортного) человеческого материала элитный пласт, замещающий отлетающих монетократов.
   Но традиционная западная (евроатлантическая) демократия на российской почве невозможна. Почему? Потому что необходимым условием такой демократии является имманентность государства народу. Которая и определяет формы и контуры гражданина как субъекта политики.
   В России же исторически государство, как мы излагали здесь выше, трансцендентно народу. И по-другому у нас государство никогда не приживалось и не жило.
   Отсюда: единственная форма, при которой в России возможна демократия, есть конституционная монархия.
   При такой форме и волки истории сыты, и овцы вожделения целы. Монарх – трансцендентен, отделен от своего народа той самой сакральной дистанцией, существует прежде всякой политики (предполитичен) и независим от нее, невыбираем, неизменен и несменяем (во всяком случае, вопреки собственной воле и/или на протяжении своей физической жизни). Но исполнительная (Правительство, корпус глав регионов) и законодательная (общенациональный Парламент и региональные парламенты) власть формируются на вполне свободных демократических выборах. У этих ветвей власти не будет сакрального статуса, но и необходимости в подобном статусе у них нет. Сегодня одни выбраны – завтра другие. Важно, чтобы монарх гарантировал существование государства как такового во веки веков.
   В описываемой системе, наряду с монархом, существует двухпалатный парламент. Почти как сейчас, но не совсем. Нижняя палата – Государственная дума – избирается целиком по партийным спискам и самостоятельно, без вмешательств извне формирует Правительство. А также, если и когда нужно, отправляет Правительство в отставку. Верхняя палата – Сенат – формируется путем прямых выборов по мажоритарным округам. Сенат наделен правом вето на законы, принимаемые Думой, а также назначает некоторые властные и/или контрольные инстанции, не относимые к исполнительной власти: главу Центробанка, аудиторов Счетной Палаты, некоторые др.
   Монарх в такой системе:
   – выступает гарантом Конституции – обладает правом вето на любые конституционные изменения, предлагаемые (одобренные) законодательной и исполнительной властью;
   – гарантирует права и свободы человека; среди прочего, единолично назначает Уполномоченного по правам человека;
   – назначает судебную власть – судей и генерального прокурора (возможный путь к независимости третьей власти от первых двух);
   – является верховным политическим арбитром – в частности, распускает Государственную думу в некоторых определенных Конституцией случаях (неспособность Государственной думы своевременно сформировать правительство, систематическое неисполнение Думой ее конституционных обязанностей и т. п.); имеет право увольнять губернаторов на основании ходатайств законодательных собраний регионов или, напротив, распускать законодательные собрания по просьбе Сената – и кое-что еще, вполне подобное изложенному;
   – называется Верховным главнокомандующим; объявляет и прекращает войны; присваивает высшие воинские звания и награды; во время официальной войны держит в непосредственном подчинении Генеральный штаб.
   Вот такие функции. Достаточно, чтобы гарантировать целостность системы, с одной стороны, и независимость ее ключевых элементов друг от друга (но не от монарха) – с другой.
   Монархия, разумеется, должна быть династическая и наследственная. Наследник определяется волей царствующего монарха, и только ею (но не династическими законами). Лучше всего – вернуть формально Романовых, чтобы легче было объяснить народу, откуда династия вообще взялась и почему есть историко-правовые основания для ее возвращения. Монарх, разумеется, должен соответствовать критериям, означенным выше для новой элиты в целом. Это значит, что он, вероятно, будет настоящим иностранцем, но с российско-имперской династической кровью и хотя бы относительно четким представлением, где и в чем находится сегодня Россия. Оптимальный (хотя совсем не единственный) кандидат – принц Майкл Кентский, двоюродный брат британской королевы Елизаветы II и легитимный потомок новомученика Николая II. Впрочем, обсуждение подходящих фигур для русского престола останется за пределами этой статьи. И без того – слишком много всего.
   Кто установит (восстановит) монархию в России? Учредительное собрание. Которое было незаконно прервано в 1918 году. Приходит время прекратить его перерыв. Это же Учредительное собрание примет новую Конституцию России.
   Вы думаете, все это – фантастика? Конечно. Кто бы спорил. Но в России сбываются, как правило, именно фантастические сюжеты. Если бы летом 1989-го, вам, дорогой читатель, сказали, что Советского Союза вот-вот не станет, потом всю Россию очень быстро, сплошь и наискось приватизируют, а править ею будет групповой киборг по имени Абрамович, – как бы вы это прокомментировали? Тогда, не сейчас?

3

   Немалую роль в легитимации следующей российской государственности предстоит сыграть Русской Православной Церкви. Хотя бы уже потому, что вослед Учредительному собранию, которое установит основы и опоры нового государства, последует коронация монарха – в Успенском соборе. Что же и где же еще?
   Кажется, легитимирующая роль Церкви по отношению к светской власти вполне отвечает амбициям нашего нового Патриарха Кирилла. Многие действия Патриарха указуют на то, что он не намерен ограничиваться доктриной «секторальной Церкви», которая занимается лишь окормлением верных и не особенно интересуется делами государственными/общественными. Кириллу, вероятно, близка концепция «тотальной Церкви», которая не только вправе, но и должна высказываться по всем важным вопросам – больным и здоровым – национального бытия. Играя важнейшую роль в созидании национального сознания. Важно только в процессе «тотализации» не перепутать Церковь с самим государством.
   Если государство сложилось и устоялось в русской истории как носитель четырех «П» (принуждение, пространство, победы, подвиги), то Церковь, исторически оправданная и право имеющая, – это, скорее, четыре «С»: святость, сострадание, созерцание, солидарность.
   Сила Церкви определяется ее инаковостью, перпендикулярностью по отношению к государству. Ее органическая (для русской почвы) цель – не столько участвовать в утверждении государственного макромира, сколько выступать защитницей русских микромиров, непобедимым стражем той самой тайной свободы.
   Не случайно в монгольское время, получив особый, отдельный статус, Церковь оберегла нашу духовную и культурную идентичность. Так же, теми же вечными силами Патриарх Гермоген предотвратил восшествие польского короля на русский трон (хотя на уровне светского государства все было почти уже решено).
   Нет сильнее способа убить влияние Церкви, чем превратить ее в часть государства. Этого захотел Петр I, он поступил так, и преуспел. Недаром уже при Николае I пришлось запрещать уход из официального православия, чтобы государственная церковь не обвалилась. Когда большевики после прихода к власти уничтожили Церковь как связный целостный институт, русский народ этого, по большому счету, и не заметил.
   И, напротив – при коммунистах, будучи не просто отдельной от государства, но гонимой, Церковь начала восстанавливать свое влияние и доверительные отношения с паствой. Отныне в Церкви вновь искали заступничества от внешней государственной реальности. И пусть церковные иерархи принуждены были отрабатывать идеологическую барщину участием в разных публичных компаниях советской власти – типа «борьбы за мир». Церковь стала частью иного, и там вновь была святость.
   Если и сравнивать Русскую Церковь, то – с русской литературой. Ее негласной соперницей на протяжении XIX–XX веков. Как и Церковь, наша литература предполагает духовное водительство. Всякий по-настоящему великий писатель – крипторелигиозный лидер (Достоевский, Толстой, даже Солженицын). Наша литература, как Церковь, – вселенская по замыслу и национальная по воплощению. Потому христианская и языческая одновременно. Миссия русской литературы – гарантировать «тайную свободу». Защищать маленькую бездонную душу от насилия со стороны каменного макромира. Литература влияет, пока она тотальна. Теряет влияние, становясь секторальной. (Как в наши дни). И/или – государственной. Для своей паствы «государственный писатель» так же искусственен и бессмыслен, как «государственный священник».
   РПЦ вновь слишком опасно сблизилась с государством в постсоветское время. Нет, прямых попыток подчинить Церковь уже не было. Но соблазн подчиниться – в обмен на широкий поток невиданных возможностей и материальных благ – воскрес и разросся. Церковь позволяла себя использовать и для возвращения советского гимна, и для возвеличения победительного подвига наших футболистов в матче с голландцами на Евро-2008. Это все не пошло Церкви на пользу, нет.
   Сейчас Церковь снова решает – стать в полной мере придатком, инструментом уходящей светской элиты, тем самым умерев для будущей России. Или – одной из точек консолидации элиты будущей. Той, о которой мы говорили в предыдущей части этой статьи.
   Рассматривая Патриарха Кирилла, слушая его, трудно поверить, что он предпочел бы первый путь.
   Но, в тот же час, очень смущает скороспелая «миссия», предполагающая едва ли не политические и даже маркетинговые технологии «раскрутки» Церкви, какие мы имеем несчастье наблюдать буквально в последние месяцы. Сомнительный шоу-бизнес с байкерами и рокерами, «православная смена» на Селигере, в лагере официально-молодежного цинизма и разврата – неужели можно предположить, что соучастие в подобном укрепит авторитет Церкви? И кого могут привести в Церковь бесноватые фрики из всяческих «союзов православных граждан»?
   Впрочем, пока не будем углубляться сюда. Предоставим времени накопить свой ответ.
   Следующая Россия уже не будет называться «Российской Федерацией». Тем не менее, она должна стать таковою по сути. Иначе удержать под единым контролем целое русское пространство не удастся.
   Как известно из истории, Россия создавалась путем постоянной и последовательной колонизации новых земель. Так мы дошли до подлинного балтийского берега на Северо-Западе, до Черного моря – на Юге, до Тихого океана – на Востоке. Русский принцип: взять новую землю и вгрызться в нее, не особо рассчитывая на этой земли неизменную благодарность. А завтра, может быть, – новый поход, и снова вперед.
   Но, если посмотреть из другого угла, русский человек живет на краю мира. В своих огромных пространствах он одинок. Маргинален, если угодно. Больнее всего мы переживаем свою неизбывную провинциальность. Тянем вожделеющие ладони к столицам – «В Москву! В Москву! В Москву», а оттуда – к Европе. Где, по нашему тайному разумению (что бы мы там ни утверждали явно в запальчивости и раздражении) – центр мира. Обитаемой суши. Но дотянуться умеем – не всегда.
   Реальный федерализм был самой – и почти единственной – удачной находкой постсоветской России. Поскольку федерализм, и только он, позволяет поставить дух колонизации выше провинциальности. А инстинкт вгрызания в землю – выше стремления «бросить эту проклятую дыру».
   Если и когда русскому человеку дают выбирать себе все региональное начальство – это уже аргумент против провинциальности. А если на соискательный конкурс является большая столичная знаменитость – тем более.
   Если и когда у данной территории (региона) есть существенные права, включая право выбирать себе политическое руководство, создаются основы для создания настоящих региональных элит, привязанных к месту, отождествляющих себя с ним. И с большой Россией, объемлющей данную территорию, – тоже.
   Сейчас перед нами вновь стоит двуединая задача:
   – создать (может быть, точнее – возродить) полноценные региональные элиты;
   – закрепостить их судьбами/интересами регионов.
   Почему от федерализма фактически отказались при Путине? Потому что федеральная элита не хотела делиться деньгами с регионалами. Только и всего.
   А что там эксперимент с назначением губернаторов? Провалился, сомнений нет. Те мастодонты, кто никогда не хотел уходить от региональной власти (а ради их устранения антифедеративный переворот якобы публично и затевался) – остались. А вновь назначенные кремлевские наместники – да ладно, кто-то помнит, как их зовут? Хоть одно имя назовете без запинки и Интернета?
   Правда, в постсоветском федерализме была одна ошибка, которую в начале следующей России надо сразу устранить. Чтобы не заблуждаться и четко знать, как соотносится Империя с ее составными частями.
   Должно изначально понимать, что суверенитет не делится между Россией и регионами. 100 % суверенитета – принадлежат России. А губернатор – не глава региона, а руководитель соответствующей исполнительной власти. При том он может, по горделивой местной традиции, называться и «президентом». Но это – ритуальное название, а не государственный смысл.
   Тогда все встает на свои места.
   Конституция следующей России, которую придется принимать возобновленному Учредительному собранию, будет включать:
   – прямые выборы законодательных собраний регионов;
   – выборность губернаторов (председателей правительств регионов) этими самыми законодательными собраниями;
   – прямые мажоритарные выборы сенаторов – по 2 от каждого региона.
   Из властных инстанций, сидящих в столице, только монарх может убрать губернатора до истечения срока его полномочий – но исключительно по просьбе законодательного собрания того же самого региона. При том монарх может распустить и региональное заксобрание – но только по ходатайству Сената, если тот увидит в деятельности данного конкретного заксобрания опасные антигосударственные (антиобщественные) вещи. Федеральное Правительство, создаваемое Государственной думой, вмешиваться в судьбы региональных правителей – не сможет.
   Чтобы дать стартовый толчок новейшему федерализму, этого пока достаточно.
   Автор этих заметок, понятное дело, – не экономист. Потому не станет говорить о нашей жалостной экономике подробно. Но несколько слов все равно придется сказать. Таково требование жанра.
   Сегодня почти для всех, чьей функцией не является трансляция кремлевской пропаганды самого грубого помола, ясно: постсоветская модель экономики РФ исчерпана. Потому что эта модель построена на нещадной эксплуатации промышленности и инфраструктуры, унаследованной от СССР (советской власти). Безо всякой, хотя бы малейшей модернизации. А гарантийные сроки советского промышленно-инфраструктурного комплекса – вышли давно.
   Стало быть, следующей элите придется строить экономику (и экономическую модель) с нуля. (Черт побери!).
   Основные установочные параметры экономической модели следующей России, примерно, по нашему мнению, таковы:
   – Надо в полной мере использовать наши естественные сырьевые преимущества – но только не для безудержного экспорта сырой нефти и природного газа, а для реиндустриализации страны; дешевые энергоносители должны достаться, в первую очередь, внутреннему рынку;
   – Следующая экономика должна востребовать весь не до конца исчерпанный интеллектуальный и технологический потенциал страны – и создать импульсы для расширенного воспроизводства такого потенциала;
   – Новейшая российская экономика должна сформировать предпосылки для восстановления нашего политического лидерства – хотя бы в региональном масштабе (на глобальный пока не замахиваемся, разумеется, не до того нынче).
   Концепция, которая отвечает всем параметрам – энергетическая империя. Да-да, вы будете смеяться. Это она.
   Но это – не та «энергетическая империя», которую провозгласили Владимир Путин и Ко в 2005–2006 гг. У них империя – это бессрочное сырьевое процветание, экономическая обломовщина, царство-лежа-на-боку. Им, правда, по совету из Европы пришлось от их любимого термина отказаться. Потому мы можем взять термин на вооружение. Бесплатно, ибо не запатентовано.
   И объяснить, что наша энергетическая империя – это система, в рамках которой Россия сможет стать региональным лидером в области альтернативной (неуглеводородной) энергетики.
   У нас есть для этого все возможности, каких нет у сопредельных стран. Например. Возможности мобилизации финансов. Концентрации определенного интеллектуального потенциала. Разработки современных технологий.
   Совершив рывок в области альтернативной энергетики, за которой – будущее, мы займем эксклюзивную нишу на пространстве бывшего СССР. За это стоит побороться.
   О том, что сказано, хочется говорить куда подробнее. И требуется еще сказать о многом другом.
   Например, о политической столице, которую надо бы перенести в Санкт-Петербург (город-проект, символизирующий возможность самой русской победой над провинциальностью). И деловые столицы, которых должно быть, как минимум, две: в русской Европе и русской Азии. Например: Москва, Иркутск.
   И про создание новейших ядерных сил. Вокруг которых может кристаллизоваться следующая российская армия. Не компот из обломков армии давно уснувшего СССР, а – Вооруженные силы будущего государства российского.
   Но – пришло время заканчивать. Пора дать слово другим. Я очень надеюсь, что эта дискуссия продолжится другими, более мудрыми и достойными. Не по поводу моих заметок, конечно, а о близкой судьбе России во времени и пространстве…

4

   Я почти уверен, что в современном мире, отравленном едким цинизмом и болезненной склонностью человека к баблу, все-таки существует настоящая любовь. Безрассудная, беспредельная, бесцельная и часто, увы, безответная. Например, такая, как моя любовь к российской прогрессивной общественности.
   Подобно всякому влюбленному, я не могу не переживать за психосоматическое состояние моей виртуальной пассии. Пассия же в последнее время грустна и тревожна. Пр. общественность (это я так ее уменьшительноласкательно называю) до дрожи переживает по нескольким отчетливым жизненным поводам. И хочет, хоть меня и не очень любит, чтобы я переживал вместе с нею.
   Например. Мне было предложено как следует поволноваться и даже несдержанно порыдать на тему «Судьба Совета по правам человека при Президенте РФ». Точнее, он полностью называется «Совет при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека», но так и язык сломать можно, а великий и могучий, правдивый и свободный язык Белковского нам с вами, дорогой читатель, еще пригодится.
   Вы представляете? Из совета только что ушли несколько достойнейших людей, и прежде всего – Игорь Юрьевич Юргенс! Глава Института современного развития (ИНСОРа), бывшего мозгового центра бывшего президента Дмитрия Анатольевича Медведева. Еще немного – и совет лишится кворума, и тогда его безвременно покинет почтенный председатель Михаил Федотов, автор действующего до сих пор федерального закона «О печати»…
   В общем, недалек тот темный час, когда кровавый путинский спецназ неотвратимо явится прямо в московское кафе «Жан-Жак», оплот остатков русской демократии. И расстреляет каждого пятого. Что, с моей точки зрения, было бы неплохо, потому что вечером в этом самом «Жан-Жаке» фиг найдешь свободное место, а более дешевого виски в столице РФ не бывает. Разве что где-нибудь в Химкинском лесу, но в моем возрасте лень вштыривает сильнее жажды.
   Я почти уже приготовил лошадиную, как врачебная фамилия, дозу соленых слез и проглотил несколько сырых яиц, чтобы мои стенания по части трагической участи Совета по правам человека (СПЧ) хоть немного напоминали крик простреленной навылет волчицы (© И.М. Воробьянинов). Но тут внутри меня что-то неожиданно надломилось.
   Я задумался над несколькими вещами.
   Первое. А чем, собственно, занимался СПЧ все эти годы? Выражаясь суконно, посконно, домотканно и сермяжно (© О.И. Бендер-бей), в чем состоял (точнее, состоит, поскольку СПЧ еще никто, даже страшный Путин, не разогнал) предмет деятельности данного уважаемого государственно-общественного утверждения?
   За исторический период непосильных трудов совет изготовил несколько заключений (в хорошем смысле) о том, какие плохие у нас в России законы и судебные приговоры. Ай, молодца! А то мы с луны свалились и Салтыкова-Щедрина не читали! Лучше бы вручили Президенту РФ (не важно, Путину, Медведеву) собрание сочинений Михаила Евграфовича, и ситуация с правами человека, глядишь, прояснилась бы, как апрельское небо.
   Эти заключения Президент РФ неизменно отправлял, слегка поморщившись, прямо в агрегат, именуемый в просторечии шредером (не путать с бывшим канцлером Германии, который друг Путина и может нам всем, если обидится, отомстить нипадеццки). Что, конечно, само по себе было очень прогрессивной технологией: скончавшийся политолог-фантаст (почти как Белковский) Рэй Брэдбери считал, что для уничтожения всевозможных бумаг, связанных или вовсе не связанных с правами человека, надо разогреть атмосферу до 451 градуса по Фаренгейту. Температура, при которой вопреки всесильному Воланду, утверждавшему, что рукописи не горят, все же воспламеняется бумага. А в наше время – все просто. Кинул в изящную машинку – и забыли.
   При этом СПЧ неизменно и активно надувал щеки, а его босс Михаил Федотов даже числился помощником Президента РФ. Ну, в общем, серьезные люди, влиятельные без дураков. Вы понимаете.
   А теперь я хочу сказать второе. И главное.
   Хотя, прежде чем это главное скажу, я обнародую нечто, что среди современной интернет-молодежи называется дисклеймером. А на ВМПСе (т. е. Великом, Могучем, Правдивом и Свободном) может именоваться скорее предупреждением.
   В совете, бесспорно, есть умные и порядочные люди. Например, Елена Лукьянова, адвокат вообще и защитник Михаила Ходорковского в частности. Дисклеймер (он же – предупреждение) окончен. Вернемся к делу.
   СПЧ в целом и отдельные его члены в последнее время активно защищал всевозможных борцов за народное счастье. Как правило – пэтэушниц из Усть-Урюпинска (Нижнего Мухосранска), подравшихся с ОМОНом или типа того. Почему подравшихся? Да, да, я знаю, из ненависти и отвращения к кровавому режиму. Но если серьезно, то, скорее всего, по двум основополагающим причинам.
   У пэтэушниц периодически заканчиваются дешевые наркотики (системы «винт»), и тогда у них предметно сносит башню (думаю, современно мыслящий читатель понимает смысл приведенных мною политологических терминов). Девицы призывного возраста часто страдают нестабильностью гормонального фона, из-за чего их воленс-ноленс тянет учинить с омоновцем что-нибудь глубоко физическое.
   Правда, в России есть один человек, на которого СПЧ конкретно забил болт с прибором. По странному стечению обстоятельств, этот человек – один из самых известных публицистов РФ. Как вы уже догадываетесь, речь идет обо мне, Белковском.
   К сведению уважаемых правозащитников. Со мной произошли следующие вещи:
   а) Спикер парламента Чечни Дукваха Абдурахманов, за которым стоит могущественный, как Зевс-громовержец, Рамзан Кадыров, официально предложил выслать меня из России. В нарушение Конституции РФ, поскольку гражданина нашей типа страны – а никакого паспорта, кроме российского, у меня нет – принудительно изгнать с канонической РФ-территории, согласно Основному закону, нельзя.
   б) Болезненные активисты из скандально известной Ассоциации православных экспертов (АПЭ), возглавляемой потенциальным насельником больницы имени Алексеева (Кащенко) мирянином Кириллом (Фроловым), публично призвали посадить меня в тюрьму по 282-й статье Уголовного кодекса («экстремизм»). В Интернете активно тиражируется обращение, недвусмысленно озаглавленное «Белковский должен сидеть в тюрьме».
   И – вот что странно – отечественная правозащита, в том числе в коллективном лице СПЧ, молчит, как рыба об лед. Никто не возвышает свой глуховатый голос в защиту ветерана протестного движения.
   Я хочу обратиться в Совет по правам человека при Президенте РФ с формальным вопросом: почему вы меня не защищаете? Ведь все поводы налицо.
   Предлагаю варианты ответа:
   – Белковский – не человек;
   – у Белковского нет прав человека, т. к. их отобрали – например, за превышение скорости жизни;
   – Белковский не есть региональная пэтэушница, которая только и достойна СПЧ-защиты;
   – иное.
   А теперь, уважаемые знатоки, внимание, правильный ответ. Вы меня не защищаете, потому что на мне особенно не капитализируешься. Я хоть и добавил за свою жизнь в бороду кровавому режиму пачку седых волос, не произвожу впечатления профессиональной жертвы. А значит, вашей скупой правозащитной слезы я недостоин.
   Кроме того, тут имеет место фактор банальной человеческой трусости. Одно дело – напропалую попрекать кровавостью Владимира Путина, который, если посмотреть на него внимательно, кроток и безответен, как бездомный котенок. И совсем другое – полемизировать с уважаемыми чеченскими товарищами. Здесь сразу всплывают в памяти бренды «Анна Политковская», «Наталья Эстемирова» и некоторые другие. А правозащитникам хочется жить на дачах и ездить с мигалками, а не искать себе приключений в кавказских зинданах и свежевспаханных рвах.
   В общем, очень жаль, что В.В. Путин не пользуется моими советами. Я бы ему посоветовал: чтобы истерику по поводу того, кто входит в СПЧ, а кто из него выходит (в бизнес), прекратить, совет надо вообще ликвидировать. А функции его передать МВД РФ. В конце концов, «внутренние дела» – это понятие куда более глубокое и емкое, чем просто «полиция».
   Можете вывезти меня на окраину Венского леса и избить волшебной флейтой, но я не понимаю, чем парадные придворные правозащитники отличаются от столь жестко мочимого ими режима. По-моему, у них общая кровеносная система. И умрут они, долго и счастливо, в один день.
   Надеюсь.
   Еще же вы спросите меня, почему вопреки фундаментальной традиции я не упомянул Ксению Собчак, отвечаю: я только что это сделал.

5

   Состоявшийся в Москве так называемый «Марш в защиту детей» (против иностранного усыновления) обернулся, как и следовало ожидать, позорным провалом.
   Несмотря на нечеловеческие административнофинансовые усилия, приложенные его организаторами, собралось, по официальным (значит, скорее всего, завышенным) данным, типа 12 000 человек. Примерно в 4 (!) раза меньше, чем 13 января 2013 – на марш против антисиротского «закона Димы Яковлева», мероприятие совершенно добровольное и безбюджетное.
   Причем значительную часть этих второмартовских 12 тыс. составляли гастарбайтеры из стран Центральной Азии (их индивидуальные и групповые портреты обильно опубликованы в Интернете) и откровенно оплаченные люди, которых свезли из регионов РФ. Причем отдельных коммерческих участников «детинга» (неформальное название позорного марша) организаторы попытались даже кинуть на деньги, после чего те написали заявление в полицию. Если кого-то по итогам этого заявления посадят – было бы совершенно справедливо.
   Но самой позорной звездой «детинга» стала дама по имени Ирина Бергсет (в девичестве – Фролова), как бы лидер свежеслепленного из того, что было, некоего движения «Русские матери». С главной трибуны мероприятия она заявила, что ее бывший муж, норвежец Курт Бергсет, организовал целую индустрию по изнасилованию их общего 4-летнего сына. Которого, согласно версии российской общественной активистки, одевают в костюм Путина, а потом принуждают к сексуальному контакту последовательно 12 норвежских человек мужеского и женского пола.
   Отдельно она пожаловалась, что в момент сватовства инфернальный педофил Курт представлялся инженером, а потом, после всеобщего прибытия в Норвегию, оказался банальным рабочим на буровой. (Если есть разница, значит, она его не любила, а просто хотела любой ценой свалить из вожделенной РФ за границу.)
   Я не берусь оценивать степень морально-материальных страданий г-жи Бергсет: с ней не знаком и, надеюсь, Господь убережет от такого знакомства. Но все же, как говорил М.С. Горбачев, вопросы остаются. Например:
   а) Что такое «костюм Путина»? Кимоно дзюдоиста? Оперение журавля-стерха? И не слишком ли это велико маленькому мальчику?
   б) Почему г-жа Бергсет-Фролова перепутала возраст своего младшего сына, причем в полтора раза? По официальным данным, он родился в январе 2007 г., т. е. ему должно быть 6 лет, а никак не 4.
   Странноватенько все это. Включая экстравагантные заявления мадам великой русской матери типа «Европа для детей – ад, Россия – рай» и «Карательные отряды феминисток осуществляют план всеобщей и принудительной геизации Норвегии». Здесь уже возникают большие сомнения в психической адекватности главной героини «детинга». Равно как и в основах кадровой политики тех, кто делает г-жу Бергсет лицом своей публичной кампании.
   А теперь попробуем перейти от частного к общему.
   Главный вопрос: откуда вообще берется эта истерическая история с запретом иностранного усыновления русских сирот?
   Признаться, уже некоторое историческое время я не мог найти ответы на два вопроса.
   1. Почему «закон Димы Яковлева» считается симметричным ответом на американский «акт Магнитского»?
   Какая связь между РФ-коррупционерами и бедными российскими же сиротами, получающими шанс обрести полноценные семьи в Америке? Что же здесь симметричного?
   2. Почему речь уже постепенно зашла о полном запрете иностранного усыновления, если другие страны, которые не США, ничего аналогичного «акту Магнитского» не принимали и вроде бы пока не собираются (согласно официальным заявлениям их представителей)?
   Тут-то меня и осенило. «Ищу рукавицы, а обе за поясом» ©.
   Америка ни при чем. Геополитика ни при чем. Месть за «магнитский закон» – ни при чем.
   Ну а русские сироты – ни при чем вдвойне.
   Планируется грандиозная экономическая афера. Самым циничным образом организуемая под флагом защиты детей.
   Для начала присмотримся к организаторам – идеологам кампании против иностранного усыновления (вобравшую в себя провальный «детинг»). Это уполномоченный по правам ребенка в РФ, экс-адвокат Павел Астахов, и политтехнолог, бывший театральный режиссер Сергей Кургинян. Персонажи весьма примечательные и вполне характеристические (для нашей эпохи).
   Астахов известен тем, что, как правило, проигрывал все дела своих клиентов – кроме тех, где клиенты включали собственный недетский административный ресурс. Провалы у адвоката случались весьма громкие. Скажем, дело американского как бы шпиона Эдмунда Поупа (2000 год) – тогда адвокат не нашел ничего лучше, чем состряпать свое выступление в суде. в стихах. Причем очень плохих. В результате суд Поупа приговорил. А выручил Астахова (в первый раз) президент Владимир Путин, «шпиона» вскоре помиловавший. Другая история – защита Астаховым интересов холдинга «Медиа-Мост» и его эксвладельца Владимира Гусинского, закончившаяся, вестимо, плачевно. Я как-то спросил одного из бывших руководителей «Медиа-Моста»: а чего вы взяли адвоката с такой-то репутацией? Ответ: ну, нужен же был нам в команде хоть один защитник-нееврей…
   Точно так же всю жизнь работал и Сергей Кургинян. Он начал консультировать последнего премьер-министра СССР Валентина Павлова и первого секретаря Московского горкома КПСС Юрия Прокофьева за несколько месяцев до их полного политического краха. За год до расстрела Верховного Совета – подписал в клиенты его руководство во главе с Русланом Хасбулатовым. Принялся окормлять Бориса Березовского незадолго до его конфликта с Кремлем и эмиграции. Наконец, в 2010 году публично вписался за Юрия Лужкова. Тогда, помню, один мой приятель-политолог сказал: ну, если Кургинян за Лужкова, значит, скоро – отставка мэра. Излишне говорить, что так и произошло (в сентябре 2010 г.).
   Но при всем при том назвать этих людей олухами Царя Небесного никак нельзя. В современном РФ-обществе, где титульный критерий успеха – количество заработанных любым образом денег, они – люди скорее успешные. Ибо из каждой клиентской передряги выходили с солидной материальной выгодой. Недаром Кургинян заседает в большом особняке в Вспольном переулке (в самом центре Москвы), а Астахов часто защищает права русского ребенка, не выходя из личной резиденции в Монте-Карло.
   Они – крутые специалисты по разводке лохов. Только не простых и незамысловатых, а высокопоставленных и небедных. И у них это часто получается.
   Вот так и сейчас.
   По данным аппарата уполномоченного по правам ребенка в РФ, у нас официально зарегистрировано чуть более 100 000 сирот, находящихся на полном государственном обеспечении.
   Вполне возможно, что скоро мы узнаем: да, 100 000 усыновителей для них уже найдены. Но нет жилищных условий для усыновления. Значит, нужны 100 000 квартир минимальной себестоимостью $100 000 каждая. А это – $10 млрд, без малого. Такие деньги в стране, конечно, есть. Их освоением будет заниматься какая-нибудь госкорпорация в форме некоммерческой организации «Детспецстрой», которую совершенно случайно возглавит, условно, однокурсник Астахова по Высшей школе КГБ СССР или юрфаку Питтсбургского университета.
   На днях Астахов написал в своем Твиттере, что очень озабочен состоянием детских домов Забайкалья. Это, чует мое сердце-вещун, толстый намек. Надо же дать как минимум $25 млн каждому региону на окислительно-восстановительные работы. В совокупности – около $2 млрд.
   А кампания по пропаганде усыновления?
   Как минимум придется снять два полнометражных фильма: российский и голливудский. Первым сможет заняться нар. арт. РФ Никита Михалков, вторым – великий клипмейкер Тимур Бекмамбетов. Поскольку в обоих фильмах Астахова должен играть Брэд Питт, Кургиняна – Джонни Депп, норвежского изверга Бергсета – Джек Николсон, а Барака Обаму, как главное воплощение расправы над русскими детьми, – Уилл Смит, бюджет каждой из картин – типа $100 млн. Не меньше.
   А издание тиражом 100 млн экземпляров учебных пособий по усыновлению?
   Астаховы и кургиняны (совпадения фамилий случайные) неплохо нажились на постсоветской Экономике РОЗ (Распил, Откат, Занос). Но им кажется, что мало. Они укра… заработали миллионы, а хотят – миллиарды. Чтобы стать как абрамовичи и прохоровы. Купить в складчину футбольный клуб «Манчестер Юнайтед» и карибский остров Сан-Бартелеми.
   Афера с запретом иностранного усыновления и бюджетом, как мы можем подсчитать, под $20 млрд – их последний шанс. И они, кажется, намерены его использовать. Напропалую торгуя нашими сиротами, и больше никем и ничем.
   И сейчас они разводят самого главного VIP-клиента в их жизни – Путина.
   Впрочем, судя по последним кадровым решениям, Путин устал от таких разводок и не хочет быть лохом.
   Владимир Владимирович! Так и не будьте им.

6

   В России, кажется, назревает большая амнистия.
   Вроде бы по экономическим статьям. Из которых самая главная – всеподметающая (© А.И. Солженицын) 159-я – мошенничество. Как и 58-ю статью УК СССР, по которой в сталинские годы можно было посадить кого угодно, за что угодно и ни за что вообще (помните мрачный анекдот: «Ни за что десять дают»?), 159-ю в последние лет пятнадцать использовали в хвост и в гриву. Чтобы уничтожить кого угодно, отнять собственность, отомстить за личную обиду и т. п. Жертвами ее становились совершенно необязательно предприниматели, а просто дорогие и недорогие россияне, оставшиеся с «правоохранительной» (без кавычек здесь никак) системой РФ беззащитными, один на один.
   Номинально говорится, что амнистия коснется типа бизнесменов. А плюс к ним – ветеранов всех и всяческих войн, революций, кавалеров наград бывшего и нынешнего государств, беременных женщин и т. п.
   Это, возможно, так, но это не совсем так.
   Амнистия касается всех.
   И тех, кто выйдет – в случае если Госдума эту несчастную амнистию утвердит и подтвердит – на свободу.
   И тех, кто не выйдет.
   И тех, кто вообще не сидит (в тюрьме).
   «Ко всем относится», – как говорил министр-администратор в пьесе Евгения Шварца «Обыкновенное чудо».
   Н.Я. Мандельштам в своих знаменитых воспоминаниях писала, что сама формулировка «избежать террора» – абсурдна. Ибо государственный террор, когда он происходит, уничтожает всех. И репрессированных (государственно затерроризированных), и нерепрессированных. Первые погибают физически, вторые – морально и духовно. Ибо всесжигающий ужас, запрещающий оставаться человеком, поселяется в них (нас) навсегда.
   То же можно сказать о русской тюрьме вообще – не просто как о пенитенциарном учреждении, но как об общественном явлении и институте.
   Тюрьма в России – больше чем тюрьма. Это не учреждение для исполнения наказаний или исправления преступников. Оно (здесь уместен только средний род, ибо ничего женского и женственного в русской тюрьме нет, даже смерть гораздо больше женщина, чем тюрьма) – злой волшебник, источник вечного страха русского человека. От тюрьмы-то у нас не зарекаются, потому что с момента зачатия обучают: если что – сядешь. Страх тюрьмы сопровождает нас всю жизнь. И мы точно знаем: нечего рассуждать о вине. Точнее, вина у нас всегда запредельна. Тебя сажают не за нарушение закона, а за то, что ты как-то неформально кармически виноват.
   И чем меньше ты считаешь себя достойным тюремной камеры, тем вероятнее она придет в твою жизнь. Характернейший пример из нашей эпохи – Михаил Ходорковский. Много лет существовала и действовала легенда, что он, дескать, сознательно хотел сесть. Потому и сел. Убежден в обратном. Ничего МБХ не хотел сидеть. Он, напротив, считал, что такого умного и красивого мальчика, как он, посадить не могут. Потому что он слишком безукоризненно нежный – как облако в штанах. Ну вот вам и результат. Да, конечно, он еще полагался на гарантии безопасности со стороны своих условно-досрочных друзей в Кремле – типа тогдашнего (2003 год) руководителя администрации президента РФ Александра Волошина. Который после ареста Ходорковского вынужден был подать в отставку, чтобы никто не посмел подумать, что гарантии свободы – реальные ли, мнимые ли – не выполняются. Но суть не в гарантиях. Владимир Путин еще много лет назад говорил по этому поводу с одним моим знакомым и вынес (хоть и юрист по номинальной специальности) такой неюридический вердикт: может, Ходорковский нефть сам у себя и не воровал, но это не важно – сидитто он все равно по справедливости. Потому что много чего насовершал, чего доказать невозможно, но – есть.
   Сейчас амнистию многие обсуждают в контексте судьбы бывшего главы ЮКОСа. И это понятно: он – самый известный заключенный России, и о ком здесь говорить, как не о нем. Впрочем, до сих пор неизвестно, коснется ли его амнистия. Хотя формально решение принимает Государственная дума, мы-то понимаем, что без Путина эта машинка не заработает. Как он в конечном счете скажет, так и будет. И мы пока не знаем, считает ли президент, что справедливость в отношении МБХ уже свершилась, а значит – хватит сидеть. Хотя не без его участия (иначе быть в данном случае не могло) самому известному заключенному уже скостили 2 года, и, так или иначе, он должен выйти не позже октября 2014-го. Значит, наверное, путинским современным понятиям о справедливости эта милость уже соответствует.
   Но бог с ним, с Ходорковским. Если с амнистией все выгорит в ее нынешнем проектном варианте, из тюрем на волю выйдут, по разным подсчетам, от 110 до 150 тысяч человек.
   Это еще мало – по сравнению с 800 тысячами всех российских официальных заключенных. Но уже много – в сравнении с тем, что было раньше.
   Такая большая амнистия впервые в постсоветской истории поставит под вопрос всевластие ГУЛАГа над русской душой и телом.
   И если Путин это сделает – а, повторюсь, невзирая на формальный механизм принятия решения через парламент, активные хлопоты бизнес-омбудсмена Бориса Титова и представителя правительства РФ в высших судах Михаила Барщевского, все зависит от главы государства, – то его президентство уже можно будет считать успешным. Как бы ни оценивались другие результаты этого правления. В конце концов экспрессивного самодура Н.С. Хрущева мы вспоминаем в первую голову не благодаря царице полей кукурузе, сколько бы ни иронизировать – и справедливо – по этому поводу.
   В жизни любого политического лидера – особенно долго и последовательно находящегося у власти – возникает момент, когда его уже должен волновать не текущий контроль над неизбывной ситуацией, а, как бы пафосно ни звучало, место в истории. Формулировки, с которыми он войдет в единый учебник, ждущий своего неотвратимого написания и издания.
   Царствование ВВП противоречиво и неоднозначно – это уже ясно. Невиданные в русской истории бытовые свободы, равнозначные демонстративному невмешательству государства в этику и психологию лично-семейной жизни, совпали с безумным разгулом коррупции и развалом социальных систем, унаследованных от СССР.
   Но позитив перевесит негатив, если Путин выпустит много людей из тюрем. И нанесет тем самым удар по самой концепции ГУЛАГа как способа мотивирования русского человека и управления им (человеком).
   А.А. Ахматова говорила, что в нашей стране половина народа сидела, а вторая половина охраняла сидевших. И самое страшное – это взгляд, которым одна половина смотрит на вторую (и наоборот – вторая на первую).
   Благодаря амнистии – не сразу, но постепенно, за ближним историческим горизонтом – в стране может появиться третье сословие. Те, кто не сидел и не охранял. Для кого тюрьма не есть неизбежность, действительная или недействительная, материальная или моральная.
   Если бы наши большие – и необязательно такие уж большие – бизнесмены, которым формально амнистия и посвящена, не были эгоцентричными глупцами, они давно вложили бы немалую часть своих шальных миллиардов в строительство новых тюрем. Чтобы «исправительные учреждения», как где-нибудь в Скандинавии, больше напоминали профсоюзные здравницы, чем пыточные камеры.
   Но русский бизнес устроен по принципу: пока петух жареный не клюнет. Да и когда клюет, общих выводов никто не делает. Только частные: какому следователю, прокурору и/или кремлевскому чиновнику дать на лапу, чтобы выскочить из смертельно-тюремной игры. Предприниматели, о которых мы так неистово печемся, сами по большому счету водрузили ГУЛАГ себе на шею. Потому что заказывали друг против друга те самые уголовные дела, чтобы поживиться чужой собственностью. А не пытались изменить правила игры в направлении подлинной свободы, экономической и внеэкономической.
   Но мы их все равно амнистируем. Даже если этого не сделают Дума и ВВП. Системное и систематическое государственное насилие над человеком, именуемое русской тюрьмой, должно быть прекращено.
   Без этого европейцами мы никогда не станем. Хотя и очень хотим и даже мечтаем об этом, если и не признаемся сами себе.

7

   Министр иностранных дел России Сергей Лавров принял активное участие в судьбе конкурса «Евровидение». Он немножко нервно заявил, что кто-то там украл все азербайджанские голоса, поданные за российскую участницу конкурса Дину Гарипову. Из-за этого Гарипова типа не победила. И это, воля ваша, ужасный ужас и кошмарный кошмар.
   Я хотел бы, пользуясь нечаянным и несчастным случаем ©, прокомментировать случившееся. По пунктам.
   1. «Евровидение» – это, как всем и давно известно, своего рода гей-фестиваль. Хочу сразу подчеркнуть, что не вкладываю в только что сказанное какого-либо негативного смысла. Я сугубо платоническим образом гей-сообщество очень уважаю. У меня там много друзей (хороших знакомых). Потому единственный способ гарантированно выиграть «Евровидение» или как минимум получить там победоносное место – это отправить туда козырного, более или менее известного в европейской тусовке органического носителя однополой любви. Всякий, кто анализировал (в хорошем смысле) результаты конкурса за последние лет двадцать, это поймет. Вот и вся любовь. К музыке.
   2. Я, как гражданин РФ, не имеющий никакого другого гражданства и не собирающийся эту самую РФ покидать, впервые за долгие годы испытываю чувство гордости за свою страну. У нее не осталось никаких других международных проблем, кроме «Евровидения» с его бесконечно прекрасными и неповторимыми геями.
   Например.
   Россия почти полностью потеряла решающее влияние на постсоветском пространстве. Я об этом неоднократно писал, но все же повторюсь, ибо повторение – мать любого вечного живого учения.
   Давайте слегка пройдемся по этому буфету, именуемому бывшим СССР.
   Украина. Сколько бы ни говорили безответственные и/ или ангажированные комментаторы, якобы пророссийский президент Виктор Янукович оказался не другом, а совсем даже недоброжелателем официальной Москвы. Как и предупреждал автор этих строк, вопреки истерике прогрессивной общественности, видящей во всем формально пророссийском угрозу ее жизненно важным интересам. Газовый конфликт заходит в такой глухой тупик, который при номинально антироссийской «оранжевой» власти (2005–2010 гг.) был, честно говоря, труднопредставим. Украина начинает покупать газ в Центральной Европе, чтобы только не зависеть от чувственно дружественной РФ. В Таможенный союз с РФ, Белоруссией и Казахстаном вторая по значению постсоветская страна не вступает, ну хоть ты тресни. Не хочет, так как это противоречит ее приоритетным планам создания зоны свободной торговли (ЗСТ) с Евросоюзом. Соглашение о пролонгации аренды базы Черноморского флота в Крыму так и не поимело какого-либо политического значения, как мы и предупреждали. Ну, есть на острове Крым какой-то склад ржавой посуды, почему это важно с точки зрения мировой или хотя бы региональной политики?
   Дальше – не меньше.
   Белоруссия. Вроде как лучший друг РФ президент РБ (Республики Беларусь) Александр Лукашенко несколько лет дружил с нашим опальным олигархом Борисом Березовским, чтобы насолить Владимиру Путину. Олигарх жил под Минском, несмотря на то, что по официальному соглашению между странами – членами так называемого (уже несколько иронично, но все же) Союзного государства РФ и РБ, его должны были немедленно выдать России и поместить в наш родной СИЗО в связи с разными уголовными делами, возбужденными против него на родине. Путем нечеловеческих усилий официальная РФ заставила-таки выпереть Березовского из Беларуси – хотя и вовсе не в алчущую его плоти и крови Россию. Но уже после этого Лукашенко отказался размещать на территории своей страны базу российских ВВС. Причем с особым цинизмом – сначала пообещал, потом совсем немного кинул. И Москва сделать ничего не смогла.
   Продолжаем разговор. Центральная Азия. Казахстан устами своего бессменного лидера Нурсултана Назарбаева собирается переводить своей казахский язык на латиницу – вместо учрежденной (или навязанной, смотря какими эмоциями руководствоваться) имперским руководством кириллицы. Ну?
   Узбекистан вообще уже не скрывает своего раздражения Москвой, бойкотирует ОДКБ (Договор о коллективной безопасности) и прочие совместные структуры. Обида эта написана у президента страны Ислама Каримова на лице, хотя он и страшно пытается улыбаться. (Что сделаешь – восточное правило. Там так умеют).
   Поехали налево (по карте). Закавказье.
   Отношения с Азербайджаном, за чьи голоса на «Евровидении» так борется министр Лавров, во всех политикоэкономических сферах никак не улучшаются. Скорее наоборот. Республика все более становится сателлитом Турции. А Турция, где исламисты медленно, но верно вытесняют идейных последователей Ататюрка и связанных с ними военных, – региональной силой, совершенно и отчетливо альтернативной РФ.
   Грузия. Да, минеральная вода боржоми возвращается в Россию, но скорее благодаря лоббизму группы «Альфаконсорциум», которая унаследовала от безвременного погибшего в петле истории Бориса Березовского все это уникальное добро. Бывший российский олигарх и владелец (как утверждается методом оценочного суждения) банка «Российский кредит», а ныне – трудящийся премьер Востока Борис Григорьевич (Бидзина) Иванишвили много раз публично заявлял, что его страна движется строго в ЕС и НАТО, а независимость Абхазии и Южной Осетии признавать никак не собирается. Скорее, если переводить с тайного грузинского на явный русский, собирается заставить РФ сдать обе республики в обмен на формальные объяснения в ситуационной непринужденной геополитической любви (да простятся мне три подряд прилагательных, что правилами русского письма практически запрещено).
   Далее получается уже почти совсем неприлично.
   На президентских выборах (2012 год) в Приднестровье Россия всеми постимперскими фибрами поддерживала спикера местного парламента Анатолия Каминского, а победил – с разгромным счетом – его не любимый Кремлем оппонент Евгений Шевчук. Сейчас, конечно, Кремль делает вид, что Шевчук тоже наш кандидат, но… Как говорится, не надо ля-ля своим-то ребятам.
   Примерно то же случилось на выборах в Абхазии и Южной Осетии – не признанных де-факто почти никем государствах, зависимых от РФ политически и экономически чуть более, чем полностью.
   Ну, а про отношения с США и говорить не приходится. Они напоминают пролонгированный диалог психиатра с хорошо проверенным пациентом. Врач (Америка) говорит: успокойтесь, мы вас любим, все будет хорошо, и выпишем. Пациент (Россия) с ярко выраженной обидой отвечает: не, еще немного, и я захвачу полную власть в этом сумасшедшем доме. А пока это не получается – просто нахамлю, чтобы получить очередную дозу норсульфазина и оказаться закатанным в мокрые карательные простыни по полной программе. Что и есть единственный конструктивный результат такого программного/прогрессивного противостояния.
   Итого.
   Последняя сфера мировой политики, в которую эта РФ еще способна и хочет вмешиваться, – это гей-конкурс «Евровидение». Других проблем и вопросов, достойных внимания главы МИДа, у нас нет. Так надо понимать.
   Простите, но по всем меркам это откровенный балаган. А всякий балаган когда-нибудь да кончается. И совсем не так, как хочется и представляется хозяевам балагана.
   Можно сколько угодно убеждать себя в том, что Россия встала с колен. Если и встала, то сильно ударилась непокорной головой о сферу неподвижных звезд. После чего голова, судя по всему, стала работать несколько не в ту сторону.
   Путин – умный человек.
   Надо одуматься, пока не поздно.
   Историческое время России уходит. Причем чуть стремительнее, чем хотелось бы. И, перефразируя классика отечественной геополитики О.И. Бендер-бея (что очень характерно в нынешней геостратегической ситуации, сына турецкоподданного), это время, которого мы не имеем…

8

   Я очень люблю иностранных журналистов, а равно и зарубежных экспертов по России. За много последних лет мне довелось сотни раз встречаться с ними, выпивая белое вино за счет соответствующей иностранной редакции (и/или зарубежного аналитического центра). Чтобы выслушать очередной набор весьма забавных мифов о России. И попытаться эти мифы, они же стереотипы, хоть как-то опровергнуть.
   Очередной разоблачительный момент настал сегодня.
   Солидные (про несолидные и говорить не хочется) мировые СМИ переполнены комментариями по случаю учреждения в московском Манеже Общероссийского народного фронта (ОНФ). Который теперь, правда, называется несколько более коряво – «Народный фронт – за Россию» (НФЗР, почти нрзб), но суть дела от смены аббревиатуры не меняется. Основной смысл позиции внешних наблюдателей: формализация ОНФ – НФЗР, лидером которого избран, как ни странно, тот самый Владимир Путин, подчеркивает консервативный поворот в российской внутренней политике – к традиционным семейным ценностям, евразийству и т. п. под духовным водительством Русской православной церкви Московского патриархата (РПЦ МП). Сюда же относят и свежепринятые Госдумой законы: о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних и об ответственности за оскорбление чувств верующих.
   Этот взгляд сам по себе весьма консервативен, но притом, увы, неверен.
   Никакого реального поворота в сторону традиционных семейных ценностей в России быть не может. Потому что Россия – вообще не семейная страна. Используя запрещенный прием, приведу цитату из ведущего нашего консервативного мыслителя Константина Леонтьева, его классической работы «Византизм и славянство», которой большинство титульных РФ-консерваторов разве что не поклоняется: «Я, признаюсь, не понимаю тех, которые говорят о семейственности нашего народа. Я видел довольно много разных народов на свете и читал, конечно, как читают многие. В Крыму, в Малороссии, в Турции, в Австрии, в Германии, везде я встретил то же. Я нашел, что все почти иностранные народы, не только немцы и англичане (это уже слишком известно), но и столькие другие: малороссы, греки, болгары, сербы, вероятно (если верить множеству книг и рассказов), и сельские или вообще провинциальные французы, даже турки, гораздо семейственнее нас, великороссов. Пример: раз я прочел в какой-то газете, что одна молодая англичанка или американка объявила следующее: «Если женщинам дадут равные права и у меня будет власть, я велю тотчас же закрыть все игорные и кофейные дома – одним словом, все заведения, которые отвлекают мужчин от дома». Русская дама и девица, напротив того, прежде всего подумала бы, как самой пойти туда, в случае приобретения всех равных с мужчинами прав».
   Да что и говорить, если главный семейный роман русской литературы – «Анна Каренина»!
   Семью русским традиционно заменяло государство, в крайнем случае – община. А твердокаменная семья – это скорее идеал из серии «банальность добра», что русскому сознанию чуждо. У нас добро не может быть обыденным. Оно всегда сопряжено с разрыванием на груди рубашки, экспериментами в духе «каждой каплей слезовой течи распял себя на кресте» ©. Как сказал тот же Леонтьев, русский человек может быть святым, но не умеет быть банально честным. К семье и ее пресловутым ценностям это относится в более чем полной мере.
   И лидер ОНФ, который за пять дней до учредительного съезда своей страшно консервативной организации объявляет на всю страну о разводе с многолетней женой, – живое свидетельство об истинной роли семейных ценностей на этой нервной почве.
   Теперь пару слов о евразийстве. Никакая евразийская доктрина в условиях данной России не может быть успешной. Всяческое евразийство – концепция романтическая на грани истерики. Ибо стандартный русский человек внутренне ощущает себя европейцем. Просто периферийным европейцем, которого в центр событий пока не очень пускают. Отсюда жуткий комплекс неполноценности («низкопоклонство» ©) перед Западом и всяческое желание Европе понравиться. Даже в оголтелых криках «Запад, я тебя убью!», которые время от времени прорываются сквозь наш разорванный рот, звучит «Я тебя люблю!», и ничто иное. Азии же для русского сознания как партнера и ориентира не существует. Да, мы сами чувствуем в себе азиатчину, вбитую монголами, но хотели бы скорее вытравить ее, нежели культивировать. Легко можно представить себе русское романтическое свидание в Париже, но не в Улан-Баторе. Какое уж тут евразийство.
   Дальше – РПЦ МП. Сегодня эта институция может быть каким угодно водителем, только не духовным. Огромный, многосоттысячный приток паствы в Русскую церковь на рубеже 80–90-х годов XX века был связан не только с перестроечной либерализацией, но с ожиданием или, если угодно, предощущением святости, которую искали заблудшие наши души. Сегодня от духа святости в теле Московской патриархии не осталось и следа. Да и где там глаголемый консерватизм? В предстоятельских часах Brequet, удлиненных бронированных «Мерседесах», чартерных самолетах, православных мотопробегах, почетных караулах из девиц в мини-юбках, встречающих патриарха Гундяева? Это все может в соответствии с новым законодательством попасть в категорию «оскорбление чувств верующих», но до духовного лидерства – космически далеко.
   И не надо слишком серьезно вчитываться в Манифест и прочие программные документы ОНФ – НФЗР. Мало ли, по анекдоту, что на сарае написано? Уверен, что большинство членов Фронта завтра не сможет уверенно ответить на вопрос, о чем был Манифест. Просто положено готовить такие бумажки к съездам – вот и готовят.
   Теперь об «антигейском» законе. По правде сказать, никогда еще в истории России гей-лобби не было так могущественно, как ныне. Оно царит не только в шоубизнесе и сопутствующих сферах, но и в политике. Не пугайтесь, но среди ведущих создателей того же НФЗР есть весьма влиятельные люди гомосексуальной ориентации. Подобный рост влияния гей-сообщества объясним и закономерен. В эпоху распада крупных структур и систем (к числу которых может быть отнесена российско-советская империя) на авансцену часто выходят разнообразные меньшинства. Которые в силу многолетних гонений на них всегда более сплочены, солидарны и отмобилизованы для борьбы. И если кто-то почему-то хочет ослабить гей-влияние в РФ, то следовало бы, наоборот, – легализовать гей-браки. В таком случае однополая любовь стала бы обычным делом, и сама основа для сверхконсолидации геев постепенно растворилась бы в толще современности.
   А новый «кровавый» закон никакую пропаганду гомосексуализма, конечно, не ограничит. Прежде всего непонятно, как, по Эзопу, отделить море от рек, т. е. агитацию среди несовершеннолетних от апелляции к взрослым – если и большие, и малые смотрят один и тот же телевизор и сидят в одном Интернете. Так что создан закон совсем не для утверждения русского консерватизма, а как орудие конкурентной борьбы на открытом рынке. Ну, например, надо создать проблемы какому-нибудь телеканалу. И вдруг выясняется, что там недавно в урочное время показывали фильмы типа «Смерть в Венеции» или «Любовь Свана». Дальше – понятно: Роскомнадзор, Генпрокуратура, Следственный комитет.
   Вообще западный ум до сих пор не в состоянии понять, что в России многие законы делаются не для их тотального применения. А так – про запас, на всякий случай. Когда надо кого-то конкретного прищучить. В перерывах между всякими случаями такие законы можно совершенно не соблюдать. Никто и не поморщится.
   Или вот еще что иностранцы мне говорят: мол, у вас начались системные гонения на либералов, которые пачками бегут из страны в страхе и трепете перед «кровавым режимом».
   Да-да. Вот только что знаковый либерал, один из ключевых идеологов второго президентского срока Дмитрия Медведева Игорь Юргенс, до недавнего времени возглавлявший легендарный Институт современного развития (ИНСОР), призван не куда-нибудь, а в ОНФ-НФЗР. Как главный консультант по ЕвраЗЭС. Когда в 2011 году, когда об ОНФ было впервые объявлено, г-н Юргенс публично костерил эту идею на чем свет стоит. Но прошло два года – и словно ничего не было.
   А профессора Сергея Гуриева, эмигрировавшего в Париж, навестил вице-премьер Аркадий Дворкович. Который потом сообщил, что профессор вернется в Россию, как только к тому созреют необходимые предпосылки.
   Я сразу представил, как вице-премьер СССР Л.М. Каганович посещает в конце 1940-х годов в Париже, скажем, Н.А. Бердяева. И уговаривает того вернуться. И мне сразу захотелось заплакать кровавыми слезами, взятыми по разнарядке со складов соответствующего режима.
   Любимые мои иностранцы, этими красными слезами я расплачусь за ваше белое вино.

9

   Ну да.
   Ведущие социологические организации страны сообщили нам, что от 76 % до 88 % взрослого населения РФ выступает против легализации гей-браков и вообще пропаганды гей-супружества в любых доступных формах.
   Вы будете страшно смеяться, но еще один календарный год назад к этим 88 % принадлежал и я. Но я перестал. Под влиянием двух факторов.
   Фактором первым был мой приятель, известный журналист Антон Красовский. Который мне все объяснил и очень порадовал, совершив coming out – т. е. признав, что он гей, и в том нет и не может быть ничего неприличного.
   Второй фактор – это лицемерие российских элит.
   Ну мы же, черт побери, знаем, что едва ли не половина руководителей у нас – геи. И?
   Еще мы знаем, что один человек, похожий на вицепремьера (не будем называть его по имени, хотя это был Слоненок ©), имеет обыкновение ходить за пределами служебных обязанностей в женском платье. Буквально. Что заставляет вспомнить апокриф про сватовство известного исторического гея, короля Франции Генриха III (Валуа) к еще более знаменитой британской монархине Елизавете I. Жених, как гласит предание, явился к невесте в женском платье. И в ответ на недоуменный вопрос заявил: ну и что, вы тоже в женском платье!..
   И эти люди собираются запретить мне ковыряться в носу? ©
   Да уж.
   А еще, оказывается, более половины наших сограждан, по данным опросов авторитетных социологических центров, поддерживают законодательство о защите чувств верующих.
   Хочу заметить, что в 2004 году я организовал – силами более чем известных специалистов, почище ВЦИОМ, Левады и Ко – социологическое исследование, результаты которого показали: дорогие россияне категорически не поддерживают кандидатуру Виктора Януковича на пост президента Украины. Как так получилось? А очень просто. Был правильно сформулирован вопрос. Который гласил типа так: «Поддерживаете ли вы дважды судимого за уголовные преступления кандидата в президенты на пост большой постсоветской страны?».
   И как-то народ наш в том самом исследовании Януковича не поддержал. Хотя по всем остальным социологическим данным – носил его на руках.
   Но руки в известный момент времени и места оказались слабы.
   Точно так и с однополыми браками.
   Достаточно было спросить у россиян: а как вы считаете, лояльность (безразличие) к тому, как человек распоряжается собственным телом, это хорошо или плохо?
   И 80 процентов респондентов (отвечающих) сказали бы, что хорошо. И это, при известной интерпретации, означало бы, что большинство российского народа – за легализацию гей-браков. И никаких гвоздей.
   Социология – это вещь такая, очень, скажу я вам, специфическая.
   Она позволяет достигать любых результатов, которые хочет услышать и увидеть заказчик конкретного исследования.
   В наше время социолог превратился в гуру, отца политических и приравненных к ним решений.
   Он (социолог) твердо уверовал, что от его выводов зависит судьба мироздания. Как он скажет – так и будет.
   Святая простота!
   Если бы Наполеон Бонапарт проводил социологический опрос на тему «Становиться ли императором?» или «Побеждать ли при Риволи?», ясно, что не случилось бы ни первого, ни второго.
   Если бы большевики социологическими методами определяли необходимость Октябрьского переворота 1917 года (он же – Великая Октябрьская социалистическая революция, ВОСР), то никогда В.И. Ленин не залег бы в свой фирменный Мавзолей.
   Социология в ее современном понимании – это не столько научная дисциплина, сколько способ оправдания комплекса неполноценности правящих элит.
   Ну, давайте проведем тщательный опрос на тему: а сколько джентльменов поддерживают лечение печени с помощью алкоголя? Особенно крепкого, типа водки и виски?
   Я вас уверяю, результат будет в диапазоне 70–90 процентов.
   И вот мы спрашиваем народ, хочет ли он свободы, она же, в данном примитивном понимании, и демократия. И он отвечает нам, что не хочет.
   И мы готовы с этим мириться только по одной причине. Потому что мы сами этого не хотим. И все.
   Социологическое беснование последних 20 лет обусловлено только двумя (не одной и даже не тремя) вещами.
   Элиты как социальная группа, призванная принимать важнейшие решения, не уверена в себе и в тех вариантах решений, которые она предлагает. Посему она нуждается в постоянной перепроверке своей позиции через данные социологических опросов.
   У российской элиты нет программы развития страны. Была бы – никто б никого и не спрашивал. Просто бы выполняли все, что намечено.
   Но аудитория не единственная жертва этого социологического беснования.
   Жертва № 1 – это сами социологи.
   Они, кажется, всерьез поверили, что диктуют в этой стране политику. Что от их тщательно сформулированных вопросов что-то очень реальное действительно зависит.
   Это не так, но социологу этого уже не объяснить. Он и дальше будет считать, что его подсчеты решают все.
   Дай Бог.
   Здесь ведь есть еще один фактор. Когда правящая элита не может сказать своей целевой аудитории, в просторечии 196 именуемой народом, правду, она вынуждена пересказывать правду языком мертвых цифр. Что она и делает.
   Она говорит: это вы считаете, дураки, что надо запретить гей-пропаганду, курение в общественных местах и т. п.
   А мы-то что? С нас взятки гладки. Мы же типа слуги народа. Вот социологи рассказали нам, что вы думаете.
   Мы думаем, что вас всех нужно ограбить и обобрать. Вы же не против, правда? Вот соцопросы свидетельствуют. А что?
   Этот нечеловеческий роман закомплексованных элит, которые не знают, как оправдать свое безудержное воровство, и так называемых социологов, которые хотят оправдать свое место в истории и жизни, меня поистине восхищает.
   Этот альянс несокрушим. Хотя к общественному мнению и науке он никакого отношения не имеет.

10

   Большие кризисные эпохи, когда трещит и пенится миропорядок – «интересные времена», по вечнокитайской терминологии, – многим плохи. Но одним все-таки хороши: в такие времена ты не просто можешь, но должен «остановиться, оглянуться» ©, выпасть из рутины – кому-то печальной и скучной, кому-то радостной и веселой – и задуматься над тем, как, в чем и почему прошла твоя предыдущая жизнь. В мире, государстве, обществе, семье и наедине с собой.
   Четверть века назад распад нашей российско-советской империи (известно, что Иосиф Сталин в 1922 году предлагал назвать старо-новую империю просто РСФСР, но Владимир Ленин настоял на экстерриториальном и внеэтническом бренде СССР) перешел в решающую и необратимую стадию. Россия по этому случаю сумела избежать мировой войны с огромными жертвами. Повезло.
   Но за все в жизни надо платить. За относительно спокойный сценарий имперского краха мы заплатили превращением в классическую страну третьего мира с тотальной коррупцией, примитивизацией экономики, технологической деградацией, полураспадом всех основных социальных систем. Мы приобрели безответственные элиты, которые, как правило:
   а) куют деньги в России, чтобы легализовать и использовать их на Западе;
   б) осязают себя в постмодернистской реальности, где слова и/или политические жесты ничего (почти ничего) не стоят, где очень многое – заведомо понарошку и не всерьез.
   Украинская история пахнула на нас холодным воздухом старого недоброго модерна с его возможной самой настоящей, неигрушечной войной. Но политический и медийный классы этого «не», похоже, в полном объеме еще не поняли. Постмодернистские игры продолжаются. Без должной оценки широких последствий этих игр по эту сторону нашего морально-материального мира.
   Вот, например, гиперпопулярный среди широких слоев народа РФ Дмитрий Киселев, телеведущий и руководитель информационной группы «Россия сегодня», за последние годы призывал нас к разным интересным вещам, например, «сжигать сердца геев». В искренность его людям типа автора этих строк с самого начала не верилось. А потом и сам г-н Киселев на собрании сотрудников «России сегодня» дал понять, что все это сердцесожжение – гипербола, которую не надо понимать буквально. Что ж, неплохо. От несожженного сердца как-то отлегло. Одно только замечание: миллионы телезрителей про гиперболу не догадываются, им забыли подробно разъяснить. Они принимают яростные призывы за чистую монету. В результате в стране существенно растет гомофобия, независимо от истинной личной позиции влиятельного телеведущего. И если вдруг начнутся гей-погромы, то кто примет ответственность за гиперболы, которые типа не всерьез?
   Или, скажем, дама-депутат (не привожу ее имя, чтобы не нагнетать на ровном месте парламентский пиар), только что призвавшая россиян жить по северокорейским идеям чучхе (опоры на собственные силы). Это вы серьезно? – как спрашивал знаменитый актер Стивен Фрай скандального петербургского депутата Виталия Милонова по схожему поводу. Как на собственные силы обопрется элита, привыкшая эксплуатировать, по преимуществу, собственные слабости? Разве элитные люди действительно хотят в КНДР? Где только что любимый лидер Ким Чен Ын официально и легально сжег из огнемета провинившегося министра безопасности, а несколько месяцев тому расстрелял собственного дядю, заподозренного в неполной лояльности («если у вас нету дяди, вам его не расстрелять» ©). По более жесткой версии, высочайшего дядю заживо скормили собакам. Насколько уместен этот наш доморощенный чучхе-юмор с привкусом смерти?
   А еще бригада депутатов из «Единой России», КПРФ и ЛДПР призвала отдать под трибунал первого-последнего президента СССР Михаила Горбачева. За развал СССР, приведший, по депутатской логике и в конечном счете, к сотне человеческих жертв в революционном Киеве-2014. Я, признаться, без восторга отношусь к исторической роли Михаила Сергеевича. Но, опять же, насколько серьезно требовать расправы над 83-летним лауреатом Нобелевской премии мира? Депутаты просто хотят отпиариться, это ясно. Но как отзовутся их не слишком ответственные слова в разгоряченных свежепойманным крымским солнцем головах избирателей, не разбирающихся в тонкостях пиара и толком не слышавших про постмодерн?
   Я и сам, конечно, премного грешен в этом плане, признаю. Ради красного словца наговорил в разные годы немало вещей, которых можно было бы вполне избежать. Частичное (неполное) мое оправдание лишь в одном: я никогда не сидел во власти и не обращался непосредственно к многомиллионной аудитории. В прежние годы я нередко жалел об отсутствии таких амбициозных шансов. Сейчас – рад: как хорошо, что не сидел и не обращался! Если ты небольшой человек, то ты можешь не прорваться к вершинам великого добра, зато у тебя больше шансов избежать участия в великом зле.
   С течением лично-исторического времени вообще многие политические поступки воспринимаются по-иному. Вот я, например (простите, что снова про себя, но таким примером пользоваться легче, чтобы поменьше людей невзначай обидеть), долго критиковал Геннадия Зюганова (КПРФ) и Владимира Жириновского (ЛДПР) за их упорно-стойкое нежелание бороться за реальную власть.
   А сегодня я бы воздержался от жестких выпадов против них. Да, Зюганов и Жириновский поступали плохо, постоянно и систематически вводя своих актуальных и потенциальных избирателей в заблуждение относительно реальных карьерных намерений. Но, с другой стороны, не говорит ли их жизненная стратегия об их достаточно адекватной самооценке, присущей в этом мире далеко не каждому? Вполне возможно, что лидеры КПРФ и ЛДПР, остановившиеся в середине 1990-х годов в сантиметре от власти, просто понимали, что не сдюжат? Что кризисная Россия тех лет им не по силам и не по нервам? Что пусть лучше все делает Борис Ельцин, которому не так трудно и залезть на танк, и тем же танком разогнать парламент?
   А как мы все упивались особыми отношениями президента Ельцина с алкоголем! Как мы то смеялись, то возмущались, то брезгливо морщились! Сегодня я бы уже так не наморщился. Некоторые драматические решения тех звонких лет трудновато было бы принять на совершенно трезвую голову. А принимать (во всех смыслах) – требовала острая необходимость.
   Довольно легко кричать «банду Путина под суд!», почти наверняка зная, что тебя не сожгут из огнемета и не скормят злобным собакам. Совсем другое дело – пережить на самом ответственном посту, например, «Норд-Ост» и Беслан. Не покинув в решающее время должность, как это сделал в прошедшем феврале украинский Виктор Янукович.
   Эпоха постмодерна породила представление о том, что политическим лидером может стать любой. Главное – каким-то образом влезть в общенациональный телевизор и, по возможности, не вылезать оттуда никогда, пока тебя с ним не разлучит политическая смерть. Ну, или, на худой конец, завести мощный блог и раскрутить его до пары миллионов посещений в день.
   Я же как политический консультант на пенсии считал бы, что все претенденты на большую политику, движимые скороспелыми публичными амбициями, должны в обязательном порядке проходить психологическое лицензирование. Дипломированный психолог по итогам специального обследования должен дать ответы на два вопроса:
   а) Способен ли претендент на политическое поприще постоянно и помногу, комфортно и беспечно, не испытывая угрызений совести и нарастающего страшного стресса, лгать – без чего публичная политика до недавних пор не существовала?
   б) Готов ли он, если понадобится, легко отдавать смертельные приказы, без чего тоже нередко не обходится современная власть?
   В этом смысле демократическая политика, кстати, сущностно отличается от автократии. При демократии ответственность за тяжелые и тяжкие решения перераспределена между многими легитимными институтами. И потому психологический груз, выпадающий на долю всякого начальника, куда меньше. Автократ, живущий по принципу «что хочу, то и ворочу», гораздо больше подвержен риску сойти с ума, чем обычный демократический лидер.
   Пребывая на обитом пороге кризиса постмодерна, мы должны многое передумать и пересмотреть. Прежде всего – пересмотреть в зеркало. Действительность оказывается куда богаче наших желаний.
   Если еще вчера мы не знали, что управлять собственным письменным столом куда проще, чем государством, то сегодня-завтра нам придется это понять. Чем скорее, тем потому что – как говорил один известный в России и уже, увы, покойный политический консультант.

11

   2014 год начался для России под знаком извечной тяги к теплому морю. Сначала триумфально прошла зимняя Олимпиада в Сочи – и выяснилось, что граница между зимой и теплом не так непроницаема, как нам казалось всю жизнь. Потом РФ присоединила Крым. Дальше, 17 апреля, на прямой линии с верным народом президент Владимир Путин дал понять, что присоединил бы и Аляску, пересмотрев рыночные договоренности Александра II, но только зачем – холодно там, братцы, холодно, а холодных территорий у нас у самих пруд пруди. Нет, нам подавай тепло. Которого нам так не хватает и не хватало всю нашу всемирно-историческую жизнь.
   И в этот момент неизбежно возвращается в голову Василий Палыч Аксенов со своим «Островом Крымом». Великий писатель, ушедший 5 лет назад, когда о возвращении Крыма в Россию никто всерьез не задумывался. Хотя любить Аксенова сейчас не очень модно, надо признать, что он смог сформулировать некоторые важнейшие свойства русского человека. Это две основные задачи:
   а) стать иностранцем, оставшись при этом русским;
   б) вырваться из плена вечной русской мерзлоты (побег!) и найти Другую Россию, какая лежит непременно у теплого моря.
   И тот не русский, кто всю свою жизнь не решает – хотя бы даже и тайно, для собственного бессловесного душеупотребления, – задачи а) и б).
   Уже в аксеновской «Затоваренной бочкотаре» появляется далекая страна Халигалия, о которой грезит русский интеллигент Вадим Афанасьевич Дрожжинин. Умеющий кушать кофе с яблочным пирогом в гостинице «Националь» – о, вершина советской западной буржуазности! Аксеновский персонаж – главный и почти единственный специалист по этой стране из недосягаемого теплого моря. Все ее обстоятельства и подробности он знает наизусть. «По сути дела, Вадим Афанасьевич жил двойной жизнью, и вторая, халигалийская, была для него главной».
   Но, конечно, попасть в Халигалию ему не суждено. Не дают виз – ни въездной, ни выездной. Зато в Халигалии на халяву запросто побывал другой герой «Бочкотары» – Володя Телескопов, простой русский разгильдяй, не знавший о Другой России ничего такого рационального. «Божий плотник», непонятно как пристроившийся на теплоход «Баскунчак» – единственное европейское судно, побывавшее в Халигалии за последние 40 лет.
   Потом была виртуальная Апельсиния, в самом сердце вечной мерзлоты («Апельсины из Марокко»). В романе «Ожог» все становится уже более определенно: альтернатива вечной нашей Сибири – Европа. Мы – европейцы, лишь ошибкой Господней заброшенные на холодный, бесконечно остывающий край Вселенной. «Боже, боже, есть ли конец одиночеству?…даже тогда, безденежный и брошенный в ночь наводнения на Аптекарском острове, я был не одинок и чувствовал за своей спиной мать-Европу, и она не оставляла меня, юношу-европейца, и была она, ночная, великая и молчала. Где ты?» (© В.П. Аксенов).
   Надо бежать. Больше того, улетать – другого варианта не остается. «Глухой крик цапли, В Котором Слышался Шелест Сырых Европейских Рощ, Тяжелый Полет Цапли в Европу Над Костелами Польши, Через Судеты, Через Баварию, Над Женевой, В Болота Прованса, Потом В Андалусию».
   Но чтобы бежать – необходимо отделиться от России. Здесь вновь всплывает проект русского сепаратизма. Который самому Аксенову воплотить не удалось – он-то полностью остался в составе России.
   В полный рост идея Другой России встает, конечно, в «Острове Крыме». Хотя «Крым» как сакральная земля появляется еще в «Ожоге». Так называется магаданская яма, в которой освобожденные из лагерей зэки ждут парохода на материк. (Беглецы – корабля на Большую Землю, которая может оказаться Европой, а может – чем-то другим). В «Острове Крыме» – заветный сепаратистский проект реализовался. Не в индивидуальном, а в коллективном варианте.
   Вот именно так только и может выглядеть идеальная Россия – маленькая страна у теплого моря. Не имеющая ничего общего с гигантскими, нечеловеческими «льдами Йошкар-Олы». Если Другая Россия и проникает в первую, основную, огромную, страшную и холодную, то только с этнографическими целями.
   «Лучников пошел по обочине обледеневшего шоссе в сторону города. Он поднял воротник своего кашемирового сен-жерменовского пальто, обхватил себя руками, но мокрый злой ветер России пронизывал его до костей, и кости тряслись, и, тупо глядя на тянущиеся в полях длинные однообразные строения механизированных коровников, он чувствовал свою полную непричастность ко всему, что его сейчас окружало, ко всему, что здесь произошло, происходит или произойдет в будущем».
   А там, на песчаном и галечном берегу, – мечта русского сепаратиста. «Считалось почему-то, что Симферополь с его нагромождением ультрасовременной архитектуры, стильная Феодосия, небоскребы международных компаний Севастополя, сногсшибательные виллы Евпатории и Гурзуфа, минареты и бани Бахчисарая, американизированные Джанкой и Керчь, кружева стальных автострад и поселения богатейших янки – менее опасны для идейной стойкости советского человека, чем вечно пританцовывающая, бессонная, стоязычная Ялта, пристанище киношной и литературной шпаны со всего мира».
   И тут начинается, развертываясь во всей полноте, та самая главная русская трагедия. Описанная еще А.П. Чеховым невозможность ухода. Из ледяных объятий канонической России, лежащей то ли на одной шестой, то ли на одной седьмой части суши, вырваться – невозможно. Особенно если ты русский интеллигент – представитель особого, объективно существующего и данного нам в ощущение подвида представителей русской цивилизации.
   Андрей Лучников, главный герой «Острова Крыма», подчиняет себя Идее Общей Судьбы (ИОС). В результате воплощения которой Другая Россия должна слиться с Россией-Матерью в лице СССР и, конечно, погибнуть.
   Эта будущая гибель очевидна для Лучникова, как и для всех прочих идеологов Общей Судьбы, но нимало не смущает его/их. Он свободно идет гибели навстречу, увлекая за собой всю маленькую и успешную ДР, счастливо и странно состоявшуюся на Черном море.
   Так и должно быть. Идея Общей Судьбы терзает и пронзает русского человека, как Вселенную – холодное (температурой три кельвина) реликтовое излучение, возникшее в момент Сотворения мира. Бежать навстречу России, чтобы она наказала тебя за это, – вот тоже неразрешимый секретный код русского и русскости.
   Россия никогда не бывает благодарной своим чадам и порождениям. Особенно за то, что они хотят сделать или уже сделали для нее. Всякий, кто хочет почему-то быть русским, должен это понимать.
   Освободиться от смертельных объятий России может только тот, кто поставил себе защитный экран от реликтового излучения, транслирующего Идею Общей Судьбы. Во времена Империи это удавалось немногим. После Империи, в эпоху Заката России, это уже удалось миллионам. Это и есть первая настоящая русская революция, какую познала история, если разобраться.
   Крым как сакральная земля в последний раз всплывает (во всех смыслах) в финальном романе Аксенова «Таинственная страсть». Здесь, как ни странно, Другой Россией становится утонувший Советский Союз – точнее, его теплая часть, после гибели Империи переставшая быть Россией. (Это просто наказание с особым цинизмом, не иначе). А храмом ДР – крымский парк Литфонда. Оказалось, что путешествие к теплому морю возможно не только в пространстве, но и во времени. И оттого главное русское путешествие выглядит еще более безнадежным.
   Еще в 2009 году я сформулировал свой первый план системного РФ-прорыва к теплому морю: купить у Греции, терпящей финансовое бедствие, семь Ионических островов, чтобы сделать там Другую Россию. Республику Семи Островов, как она называлась и встарь. Там бы мы избавились от клаустрофобии (отчего всю жизнь так рвались взять Константинополь с его проливами!) и непреодолимой зимы. В конце концов, те земли нам не чужие. Там были и Каподистрия, и адмирал Ушаков. Кто знает, может, на волне сочинско-крымских успехов, размыкаемых в глобальное измерение, и этот план может быть взять на вооружение? Неясно только, где теперь деньги у экономики с ее прогнозируемым (официальным Минфином РФ) экономическим ростом в 0 (ноль) процентов.
   «Я люблю этот Остров, память о Старой России и мечту о Новой, порты скалистого Юга, открытые на весь мир, энергию исторически обреченного русского капитализма, девчонок и богему Ялты, архитектурное буйство Симфи, тучные стада восточных пастбищ и грандиозные пшеничные поля Запада, чудо индустриальной Арабатской зоны, сам контур этого Острова, похожий на морского кота. Я столько лет отдал этому чуду натуры и истории, и неужели все это может пропасть по велению какого-нибудь Пренеприятнейшего, вопреки всем смыслам… О Боже, я должен этому помешать»!

12

   Некоторые, заметные многим свежайшие перемены во внешне-внутренней политике нашего Отечества влекут за собой последствия, и весьма благоприятные – только не осознаваемые нами сразу и совершенно.
   Благодаря ужесточению позиций властей по многим вопросам, равно как и безупречному единению огромного большинства народа вокруг темы «Крым наш», публицист-комментатор получил возможность не заморачиваться текущими политическими интригами и скандалами, которым еще недавно он уделял столько безжалостного времени. В конце концов, кому будут нужны все эти мелкие сюжеты хотя бы год спустя, и стоит ли изводить на них, вместе с компьютерной памятью, благосклонное внимание окружающих? Нынче есть возможность заняться сюжетами большими, историческими, и вряд ли стоит упускать такой момент.
   Еще недавно мы могли считать, что главное событие 6 июня 2014 года – это, скажем, саммит в Нормандии, где серьезные мировые лидеры собираются в честь 70-летия высадки союзных антигитлеровских войск. И судьба мира, особенно в украинской его части, во многом зависит от того, получится ли разговор Барака Обамы с Владимиром Путиным. А если получится, то каким – по духу, тону и психологии.
   А сейчас мы можем вспомнить, что союзники высадились в Нормандии как раз в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, и посвятить часть своих переживаний – ему.
   Повод вспомнить Пушкина в России есть всегда. Каждый день. Но сегодня я привлек бы внимание читателя к тому, что А.С. – в некоторой степени основоположник, классик и систематизатор российской политической философии. В том смысле, что он прежде многих дал нам незамутненный общественно-политический портрет базового обитателя наших тутошних мест – русского человека. Наш общий и отдельный портрет.
   Если мне когда-нибудь пришлось бы преподавать любознательной молодежи что-то из политической теории, я начал бы с курса Пушкина. Или даже с совета перечитать нашего главного классика.
   Если какой въедливый критик зачем-то заинтересуется этим текстом, он сможет сказать мне, что сам термин «политическая философия» использован здесь весьма условно и не вполне точно. Готов принять этот упрек сразу и с гнетом его двигаться дальше. «Пугливыми шагами» ©.
   1. А.С. Пушкин дал и показал нам важнейшую русскую общественно-политическую идею – идею инобытия.
   Политика, в общем, находится за гранью русской практической реальности, она же и повседневность. Понятия типа «местное самоуправление» или «гражданские обязанности» звучат слишком скучно и оттого нам несколько чужды. Вот войны, революции, всякие прочие фатальные катастрофы – это то, что надо. Чтобы оказаться в политике, русский человек должен выйти за пределы своего банального наличного бытия и оказаться в некоем зазеркалье. Этим мы существенно отличаемся от европейцев.
   Тяготение к инобытию проявляется в доминировании двух важных склонностей, живущих в русском человеке бессознательно: а) к самозванству; б) к побегу.
   Самозванство – это решительно-отчаянная попытка найти себе альтернативную идентичность. Потому что изначальная идентичность, данная Богом, родителями и страной, вполне устраивать не может. Русский человек вообще любит не ценить то, что у него есть, и ценить то, чего нет. В этом плане мы – стихийные реформаторы, чей порыв в иное измерение сдерживается крепостью и суровостью нашего исторического государства. Как только хватка государства ослабевает, начинается такое переустроение, что хоть святых выноси.
   «Борис Годунов» дает нам сразу двух самозванцев, связанных между собою подобно головам державного герба. Самозванец – не только Григорий Отрепьев, но и сам царь Борис, тоже получивший трон не вполне корректным образом. Притом настоящий, правильный самозванец всегда отличается тем, что верит в собственную альтернативную идентичность чуть более, чем полностью. Вроде как на самом деле считает себя царем или кем-то еще подобным. В этом смысле уже и не так важно, кем самозванец является на самом деле. «Димитрий я иль нет, что им за дело?» Самозванец – большой актер, который на сцене полностью перевоплощается в персонажа, становится неотделимым от него. Главное – чтобы спектакль продолжался как можно дольше, в идеале – до земной бесконечности. И Емельян Пугачев, пушкинский и непушкинский, никогда не добился бы стартовых побед, если бы не объявил себя Петром III. Ведь какой толк в нашей России жить и гибнуть НЕ за царя?
   Не случайно, как принято считать, именно Пушкин дал Гоголю сюжет «Ревизора».
   Самозванство – это форма побега, так сказать, по вертикали. Из одного существа – в другое. А есть и побег по горизонтали, тоже проявление тяготения к инобытию. «Давно, усталый раб, замыслил я побег в обитель дальную трудов и чистых нег». Куда бежать – непонятно, но важно не терять надежды, что побег все же возможен. Здесь – природная русская клаустрофобия. Выражающаяся хотя бы в том, что всякое расширение территории считается благом, независимо от последствий. А всякое сокращение территории порождает рефлекторное удушье. Каким будет наше счастье, если – и когда – мы все-таки прорвем турецкие проливы (Босфор, Дарданеллы) и окажемся прямо на Средиземном море, о!
   Еще формы вертикального побега – безумие (Германн в «Пиковой даме», Евгений в «Медном всаднике»). И, конечно, смерть. Которая в России бывает вполне предпочтительнее обыденной жизни.
   2. Добрый русский царь – это злой царь.
   Государство не воспринимается нами как друг, сподвижник или тем более слуга. Оно – строгий учитель. Призванный выбить из нас природную дурь всеми доступными и недоступными способами. Фамильярность с учителем невозможна, иначе его указки перестанут бояться. Страх – основа легитимности. Мы часто благодарны злому царю за добрую науку, но не спешим благодарить за милости и послабления, которые более свойственны правителям ничтожным. «Я думал свой народ в довольствии, во славе успокоить, щедротами любовь его снискать, но отложил пустое попеченье: живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мертвых – безумны мы, когда народный плеск иль ярый вопль тревожит сердце наше!» («Борис Годунов»).
   Уже, кажется, все сказано про Иосифа Сталина, но мы не перестали его премного уважать. Один очень известный актер, ныне, увы, уже покойный, жаловался на то, что очень хотел сыграть Сталина смешным – но это так и не получилось. А вот сделать посмешище из Горбачева или Ельцина – чего проще! Нынешняя власть это во глубине души хорошо знает. Образование и всякое прочее здравоохранение – абстракции, подлинная цена которым неясна. То ли дело национальная безопасность – вот это вещь конкретная. Чтобы народ не вышел из берегов, его надо держать в узде, во его же собственное благо. Ибо без строгого (м)учителягосударства заблудится этот народ в истории, потеряется и пропадет. А еще одной революции мы не переживем.
   3. Волшебный фарт – вот двигатель русской души.
   В России ничего не может быть постепенно, умеренно, аккуратно. Всякие слишком длительные реформы обречены уже потому, что они длительные. Счастье достигается только чудесным образом, оно не есть банальный результат протяженного эволюционного пути.
   «Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои верные три карты», – заговаривает себя Германн в «Пиковой даме». Но заговаривает напрасно. Три карты, действительно способные изменить его судьбу, – тройка, семерка, туз, иначе никак. Он идет на авантюру, ведущую к безумию и смерти. Это лучше, чем расчет, умеренность и трудолюбие.
   Не обещайте русскому народу долгих лет добросовестного труда. Обещайте чудо: в него поверят гораздо скорее – и простят вас, если (и когда) чуда не произойдет. В крайнем случае, всегда можно убедить себя, что оно-то и свершилось.
   4. Земная власть не ограничена никем и ничем, кроме власти неземной. Над людьми земная власть тотальна, перед неземной – ничтожна. В этом смысле тотальность и ничтожество – одно целое.
   Вот, к примеру, «Медный всадник», политический пейзаж с наводнением. «В тот грозный год покойный царь еще Россией со славой правил. На балкон печален, смутен вышел он и молвил: с Божией стихией царям не совладеть».
   5. Главное русское счастье – вовремя уйти. Уйти по собственному выбору, а не по воле других. Здесь мы вновь обращаемся к побегу.
   «Блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна бокала полного вина, кто не дочел ее романа и вдруг сумел расстаться с ним» («Евгений Онегин»).
   Я всегда считал «Моцарта и Сальери» пророчеством о самоубийстве Пушкина. А Дантеса – орудием и другом Александра Сергеевича. Хотя, возможно это вовсе не так.
   О политической философии Пушкина еще можно написать диссертацию. Но сейчас это все так дискредитировано… Подождем лучших времен.
   Ждать – также одно из любимых русских занятий.

13

   В давние юные времена один из моих учителей сказал мне: если тебя кто-то сильно не любит, а явного мотива нелюбви ты не видишь, попробуй поискать зависть.
   Вполне возможно, что именно зависть движет западными лидерами, заставляя их вновь и вновь возвращаться к теме санкций против России. Еще бы. Ведь эти лидеры нелюбимы собственными народами. Посмотрим относительно свежую социологию.
   Например, Бараком Обамой удовлетворены лишь 40 % американцев. 54 % им недовольны, а его внешняя политика отчетливо не нравится целым 60 %. Ну а у какого-нибудь Франсуа Олланда (это президент Франции, если мы вдруг забыли) рейтинг доверия и вовсе порядка 15 %. Даже уже не смешно.
   У нас, в русском мире, все по-другому. Только что авторитетный социологический фонд «Общественное мнение» (ФОМ) опубликовал новые данные: 66 % россиян хотят, чтобы Владимир Путин оставался президентом и после 2018 года. Другой монстр жанра – ВЦИОМ – утверждает, что 74 % наших сограждан готовы через 4 года снова проголосовать за действующего главу государства. А если б выборы случились вдруг в это воскресенье, то ВВП получил бы более 80 % голосов.
   Что должен чувствовать по такому поводу пятнадцатипроцентный, как творог, Олланд, нервически кутаясь в пафосный интерьер Елисейского дворца? Что пришло время очередных санкций?
   Многие представители российской прогрессивной общественности в прежние годы попрекали меня тем, что я, мол, кремлевский наймит. И вообще посадил Ходорковского. Особенно убедительно эту версию излагали традиционные получатели кремлевских грантов, члены всяческих экспертных советов при президенте/правительстве и другие истинно независимые от власти общественные деятели. Я пытался отбрехаться, но у меня не всегда получалось. С ходом времени слава кремлевского наймита померкла сама собой, и я уже ощущаю тревожные приступы зависти. К себе же – но прежнему, когда кто-то мог действительно и всерьез поверить, что я работаю на Кремль.
   И если бы сегодня меня пригласил какой-нибудь средней руки государственный человек и сказал бы: «старик, ты можешь написать краткое, но развернутое оправдание нашему сегодняшнему режиму?» – я взял бы виртуальный белый лист и накорябал бы примерно следующее:
   1. Исходить надо из принципа реальности. Уже ясно, что Россия никогда не станет Европой. Да, русский человек хотел бы как-нибудь превратиться в европейца, примерив поверх ватника торжественный камзол. Но делать мы для этого ничего не хотим. Хотя бы потому, что европейцем быть весьма трудно. Платить налоги, переходить улицу на зеленый свет, приходить на работу трезвым – все это большая морока. Не говоря уже о том, что тянуть европейскую лямку очень уж скучновато. Нет в этом типично русской фишки, прикола, которые мы так любим. Ибо нам, как напомнил недавно на телевизионной прямой линии В.В. Путин, на миру и смерть красна, и душа наша слишком уж широка для упорядоченных европейских экзерсисов. А потому стране нужна реалистическая власть, которая и не ставит несбыточных задач. А действует согласно категорическому императиву: используй то, что под рукою, и не ищи себе другое. Как гласит пошловатый, но умный анекдот про Снежную королеву, трудно сложить слово «вечность», имея в распоряжении только буквы «ж», «о», «п» и «а». Наша власть это понимает, так и действует. Отсюда и фронтальная стабильность, не дозволяющая великих потрясений.
   2. Вопреки уверениям разных пропагандистов, полезных и вредных, никакого имперского проекта у путинской России нет. Мы не создаем Империю и не возрождаем ее. Опять же следуя принципу реальности: нет у нас на империю ни средств (материальных), ни сил (человеческих). Мы просто обороняем наш исторический тупик, чтобы он раньше времени не сломался. Наша концепция – страна всеобщего психологического комфорта. Комфортно здесь должно быть каждому. И олигарху, живущему между дворцом на Рублевке и океанской яхтой. И алкоголику, коротающему время на лавочке в публичном саду. И представителю т. н. креативного класса (креаклу), на чем свет стоит костерящему власть в своем победоносном Твиттере. Всякий человек, волею судеб приписанный к России, должен понимать, что на привычный ему образ жизни государство теперь не покушается. При одном условии: если этот человек не пытается лезть немытыми руками непосредственно и прямо во власть.
   3. Хотя на самом деле хотеть во власть могут только безответственные люди, не понимающие, что это все взаправду означает. Многие ведь думают, что власть – это бесперебойная система безопасного распределения материальных (деньги) и моральных (слава) благ. Что ж, на коротких отрезках времени бывает и так. И если успел вовремя соскочить – молодец. А не успел… Власть может обернуться и кабинетом следователя, и тюремной камерой. Власть – ответственность, великая и страшная. И когда история вдруг случайно зевнет пастью гроба, очень важно не оказаться ни А.Ф. Керенским, ни В.Ф. Януковичем. А устоять в критической ситуации способны немногие. Избранные в правильном смысле слова. Те, кто не рвался на высокие посты, но был призван на них могучей силой, которой невозможно сопротивляться. Власть – не увеселение, а бремя и наказание. И мы должны благодарить за то, что нам не дают возможности бороться за власть. А если б не ровен час выиграли в этой борьбе, то что бы стало с нами и со страной?
   4. Ругать сырьевую экономику можно сколько угодно. И сколь угодно справедливо. Невозможно только придумать ей никакой замены. Ну, допустим, возьмем мы весь заработанный на нефти-газе триллион долларов и вложим его в какие-нибудь высокотехнологичные отрасли. И что? Отраслей таких все равно не будет по двум причинам: а) триллион – в основном – разворуют; б) пока мы будем строить, Запад все равно опередит нас на световые года. В итоге останемся и без триллиона, и без новой экономики. Завиральная авантюра способна только разрушить сложившийся статус-кво всеобщего русского комфорта: олигархи обеднеют, лавочные алкоголики останутся без водки, а креаклы – без работы с доступом к Интернету.
   5. Критики власти упирают на то, что народ РФ из-за сочинских олимпиад и территориальных присоединений, точнее, сопряженных с ними гигантских расходов, станет хуже кушать. Разводить демагогию им, конечно, никто не запрещает. Но если понимать русские вещи и называть их своими именами, то: нашего человека накормить (в прямом смысле) в принципе невозможно. Чем лучше он живет, тем больше у него времени и пространства для всяческих незрелых сомнений. По-настоящему же сыты мы можем быть только чувством принадлежности к некоему великому целому. Прежде всего – к стране, перед которой снимают головные уборы прочие народы и государства. Еще недавно мы бессознательно презирали себя, потому что так и не смогли пережить историческое поражение 1991 года. А сейчас, одним махом, – снова себя зауважали. И, заметьте, для этого не потребовалось даже серьезной войны. Всего лишь – Олимпиада и практически мирная комбинация в Крыму. Вы помните в России власть, которая убедила бы нас в нашем величии столь малой кровью?
   6. Только нынешняя верховная власть, вызывающая обожание и трепет одновременно, может сдержать трех наших страшных псов, рвущихся с цепей на волю: русский национализм; кавказскую пассионарность; сибирскодальневосточный сепаратизм. Если с этим режимом что-то случится, то псы сорвутся. И разнесут все к чертям прежде, чем сложится какой бы то ни было новый осмысленный режим. Мы этого хотим?
   7. Мудрецы давно учат нас, что в эпоху подъема нацию надо усиленно гнать вперед, к великим свершениям, чтобы выжать из энергии подъема максимальный результат. Зато в период упадка – а мы, чего греха таить, переживаем именно цивилизационный упадок – нужна власть, которая замораживает все процессы, заливает национальную почву жидким азотом. Тогда есть шанс, что оборона тупика окажется долгоиграющей, а значит, на наш век хватит и еще поживем.
   Итого. Прежде, чем пролить демократическую слезу над фомовско-вциомовскими процентами, не сулящими нам никакой смены власти никогда, перечитайте, друзья, вышеприведенные пп. 1–7. И вам полегчает.
   Впрочем, их можно не читать и не перечитывать. Потому что госчеловек даже самой средней руки никуда меня не звал и ни о чем просил. И черновик, предварительно как следует смяв, я уже бросил в виртуальное мусорное ведро.
   Я пп. 1–7 готов понимать, но все еще не готов в это верить. Как русский человек, я все-таки хочу преодолеть свою провинциальность и стать европейцем. Я не могу знать, как это получится, но надежда может оказаться прочнее даже нынешней власти с ее бесценными, стремящимися к небу процентами.

14

   Роль и образ кремлевского наймита затягивают. От них весьма нелегко отказаться. Особенно если существуют они исключительно в воображении – неважно, твоем или чьем-то еще. Ранее в качестве этого самого наймита я предложил манифест из семи пунктов, полностью или частично оправдывающий нынешний режим. Сегодня мы с вами пойдем дальше по тому же пути и изучим некоторые стороны русской жизни, ставшие в последнее время объектом пристального внимания оправданного режима.
   Например, Интернет.
   Различные органы и ветви нашей власти уделяют проблеме Интернета повышенное внимание.
   И это глубоко не случайно.
   Во-первых, слабый (или вовсе отсутствующий в ряде случаев) контроль со стороны государства над интернетресурсами, особенно так называемыми социальными сетями (Твиттер, Facebook, ВКонтакте и др.) может приводить к самым настоящим революциям (государственным переворотам). Как это уже было, скажем, в Египте 2011 года (там свержение законной власти и вовсе назвали твиттерреволюцией, а менеджер египетского Google Ваэль Гоним стал одной из ключевых фигур революционных событий) или на (в) Украине конца 2013-го – начала 2014 гг. Потому группа депутатов Государственной думы уже предложила законопроект, согласно которому все социальные сети с 2016 года должны держать свои серверы с данными российских участников исключительно на территории России. Чтобы спокойнее было. А по другому закону, уже совершенно принятому парламентом, можно отправиться в тюрьму даже за простой комментарий или лайк под каким-нибудь неблагонадежным сообщением с экстремистским душком. Досудебная же блокировка сайтов с антинациональным содержанием уже освоена правоохранительными органами в должной мере.
   Во-вторых, Интернет является средой неограниченного распространения порнографии, особенно детской. Этим особо озабочена депутат Елена Мизулина, которая только что предложила установить специальные фильтры, не пускающие в мир особого, «взрослого» Интернета, а доступ к рискованным участкам глобальной Сети предоставлять гражданам РФ исключительно по предъявлении паспортных данных.
   Все эти меры могут показаться своевременными. Но они недостаточны. Ибо уводят нас от разговора об истинной опасности Интернета для народа РФ и человечества в целом. Эта опасность отнюдь не сводится исключительно к радикальной политике или развращению невинных младенцев.
   Основная угроза психическому и физическому здоровью современного человека – это интернет-зависимость. Которая пострашнее будет зависимости алкогольной и даже наркотической.
   Обобщая данные ряда ведущих психиатров, психологов и социологов, можно прийти к следующему выводу: здоровый, ментально адекватный человек проводит в Сети не более полутора часов в день. Все, что больше, – уже признак патологической зависимости. Признайтесь честно: сколько времени Интернет ежедневно отнимает у вас?
   Среди моих знакомых очень мало людей, которые проводили бы в Сети меньше 4 часов в день. А появление всевозможных смартфонов и планшетных компьютеров привело к тому, что Интернет стал доступен повсеместно и круглосуточно. Работа, учеба, любовь, секс, общение с друзьями и близкими, воспитание детей, искусство, физкультура, сон – все приносится в жертву Сети.
   А что такое четыре часа в день (на самом деле миллионы россиян тратят больше) с финансовой точки зрения? Предположим, что час вашего рабочего времени стоит 500 рублей. Значит, вы теряете минимум 2 000 руб. в день, или 60 000 руб. в месяц. Приличная, между прочим, зарплата. А потом мы с вами жалуемся на профессиональную невостребованность и безденежье.
   Интернет фатально меняет саму структуру личности человека. Ведь в тех же социальных сетях присутствует не человек как таковой, а его виртуальная версия. Которая может совершенно не совпадать с изначальной, «досетевой» («внесетевой») личностью. И по мере нарастания интернет-зависимости разрыв между реальной и виртуальной ипостасями человека лишь нарастает, причем стремительно. Тяга к самоутверждению и нарочитая потребность в чужом одобрении (признании), которые культивирует Сеть, может легко превратить милейшего, добропорядочного семьянина в агрессивного развратника, а тихого законопослушного обывателя – в патологического истероида, одержимого идеей совершения преступления.
   Постоянно генерируя виртуальные, не имеющие оснований в реальной жизни, но при том весьма жесткие конфликты, Интернет возбуждает и развивает в постоянном пользователе агрессию и деструктивность, которые накапливаются и в любой момент могут привести к подлинному взрыву по «эту сторону» экрана, в обычной жизни.
   По мере усугубления интернет-зависимости мы все более начинаем полагать реальным только то, что существует там, в Сети. Только сетевые образы и объекты вызывают у нас настоящие, живые чувства и эмоции. Для «оффлайнового» мира этих чувств уже не хватает.
   Мы можем ужасно сопереживать сетевому котику, сломавшему лапку, и при том совершенно игнорировать тяжкие страдания собственных близких, отнюдь не виртуально нуждающихся в помощи и сочувствии. Мы способны сутки напролет общаться с сетевыми «друзьями» (или «последователями»), забывая о том, как выглядят и звучат наши настоящие, «посюсторонние» друзья.
   Интернет убивает подлинность. Мы не можем сказать, насколько сетевая дружба действительно соответствует дружбе обычной, физико-человеческой. Слова в социальных сетях зачастую означают совсем не то, что значили бы в реальной беседе между людьми.
   Интернет меняет иерархию событий. Важным становится лишь то, что активно обсуждается в социальных сетях. Если падение какого-нибудь популярного блогера с велосипеда стало хитом Твиттера или Фейсбука, то оно имеет значение. А если ураган, унесший жизни тысяч наших сограждан, не заинтересовал тех, кто диктует базовые информационные запросы в соцсетях, то, значит, он никакого значения не имеет.
   Интернет уничтожает потребность в классическом образовании. Системные знания оказываются ненужными, если любой факт ты можешь выяснить или проверить за несколько секунд с помощью Сети. Раб Википедии – это современная интернет-альтернатива образованному человеку в старом добром смысле.
   Интернет перегружает человека совершенно не нужной информацией. Нейтрализуя тем самым возможность сознательно стремиться к приобретению информации действительно нужной. Нет ведь никакой необходимости смотреть новости каждые полчаса. За этот временной отрезок – или ничего не произошло, или не произошло ничего такого, о чем было бы поздно узнать через час-другой. Но нет: мы уговариваем себя, что должны не пропустить очередную, чаще всего – совершенно бесполезную новость. Успеть, не опоздать к ней. Превращаясь в заложника бесконечного информационного потока, структурируемого по правилам, на которые мы никак не можем влиять.
   Самый драгоценный ресурс человека – время. Вас, наверное, раздражают люди, которые навязывают вам многочасовые обсуждения совершенно маловажных вещей? Тогда почему вы не боитесь Интернета, который есть самый эффективный и потому страшный убийца времени?
   Как и все наркотики, Интернет изначально помогает справиться со стрессом и нарастающим чувством одиночества. И, как всякий источник зависимости, требует постоянного «увеличения дозы». Преобразуя психологическую зависимость в физиологическую.
   Вы обратили внимание, что вместо четырех часов (пару лет назад) проводите в Сети уже все восемь? Что вы начинаете сильно нервничать, оказываясь на территории без доступа к территории? Если вы хотя бы пару часов не «залезали», у вас начинается «ломка»? Вы испытываете жгучую потребность в новой интернет-инъекции?
   Интернет стимулирует и другие, параллельные формы наркомании. Ведь когда выясняется, что в сутках только 24 часа и больше провести в Сети невозможно, недостаток кайфа приходится компенсировать водкой или чем-то похлеще. Интернет-зависимость – верный путь к полинаркомании.
   Благодаря своей всепроникающей силе и наркотическому эффекту Интернет порождает огромное количество дутых авторитетов и фиктивных лидеров. Вытесняя на периферию авторитетов настоящих. Это происходит и потому, что фиктивным авторитетам/лидерам гораздо легче дается общение в формате, исключительно пригодном для Интернета. Стремительном и неглубоком.
   Разумеется, главная жертва Интернета – дети и подростки с их неокрепшими душами. Чем раньше возникает интернет-зависимость, тем к более разрушительным последствиям для личности – а как следствие, и для общества – она приводит. Доступность Сети оборачивается своей темной стороной, стимулируя возникновение и развитие зависимости.
   Итак, мы видим, что всякие порнореволюционные процессы – лишь только верхушка айсберга, именуемого Интернетом. Что оценить надо весь айсберг, во всей его пугающей полноте.
   Что делать?
   С занятых позиций кремлевского наймита я бы порекомендовал следующее.
   1. Ограничить доступ россиянина к Интернету пресловутыми полутора часами в день. Технически это несложно, хотя потребует введения индивидуальных кодов доступа, по которым гражданин только и сможет проникать в Сеть. Если «кредит времени» исчерпан – с тем же индивидуальным кодом ты сможешь оказаться в Сети только завтра.
   2. Сделать Интернет относительно дорогим удовольствием. Не слишком доступным детям и малоимущим. Для чего обложить провайдеров дополнительным налогом на общественный вред, ими приносимый.
   Честно: я верю, что эти меры реализуемы. И слава Богу. Ведь я не настоящий кремлевский наймит, а только интернет-версия. Которая не требует, чтобы к ней относились совершенно всерьез.

15

   В нашем государстве и обществе стремительно нарастает количество и масштаб всевозможных запретов. Запреты охватывают все новые и новые сферы жизнедеятельности человека, разумного и умелого.
   Вот, например, на днях столичные правоохранители дали понять, что скоро нельзя будет ни подавать милостыню, ни просить ее. Причем даже в пассивной форме – т. е. стоя с жалобным видом в подземном переходе. И доноры, и акцепторы милостыни будут привлекаться к административной ответственности. Почему? Потому что нищие и убогие одним фактом своего присутствия на социальной сцене парализуют крупнейшие транспортные институции города, в первую голову метро, где просителей подаяния особенно много. А те, кого удается развести на скудное подаяние, также замедляют движение человеческого потока, особенно в часы пик, заодно культивируя социальное иждивенчество, равно как и представления о том, что нищенство относится к норме (а не извращению). И с этим надо что-то делать.
   Про прочие новые и новейшие запреты, касающиеся всего или почти всего – от митингов до курения – уже много рассказано-проговорено. Прогрессивная общественность, к которой я одним своим крылом тоже имею отношение, привыкла такими нововведениями ярко возмущаться, в крайнем случае – горько высмеивать их. И я тоже, конечно, не чужд этому объединяющему возмущению вкупе с желанием посмеяться.
   Но в иной моей ипостаси – тайного кремлевского наймита – я предложил бы подойти к проблеме повальных запретов более широко и глубоко. С метафизических или, если угодно, философских позиций. Попытавшись понять не только истинную подоплеку принимаемых запретительных решений, но их объективные и долгосрочные – а не эмоциональные, сиюминутные или рекламные последствия.
   Итак, по порядку.
   1. Всякий запрет несет в себе огромную потенциальную энергию новых, до поры до времени скрытых от поверхностного взгляда возможностей.
   Что эта глубокомысленная фигня значит, спросите Вы? А вот что. Всякий запрет хорош тем, что его можно со временем частично отменить. (Не полностью, конечно, иначе не стоило запрещать.) Или – скажем мягче – пересмотреть. По крайней мере, изменить пространственновременные границы его применения.
   Например, 7 лет назад у нас (помните?) запретили игорный бизнес. По всей стране, кроме четырех специально предназначенных для того игорных зон. Для которых тщательно подобрали такие привлекательные места, куда никакой уважающий себя игрок не поедет. Стало быть дефакто запрет оказался тотальным.
   Но вот – политико-социальная ситуация изменилась. Сначала случились Сочи, где после Олимпиады надо загружать гигантскую туристическую инфраструктуру. Потом присоединили Крым, которому тоже нужно много новых денег – как минимум, чтобы уменьшить последствия экономического разрыва с Украиной. И что же? Совершенно легальные игорные зоны теперь будут в Сочи и в Крыму. А туда уже игроки более-менее могут поехать – в погоне за климатом, ностальгией и видовой панорамой. А если бы игорный бизнес никогда не запрещали, то он оказался бы уныло размазан по всей стране. И уникальных возможностей поддержать Сочи и Крым мы бы не обнаружили.
   Это – характерный пример того, как запрет, тактически кажущийся неразумным, создает стратегические возможности, разглядеть которые сквозь толщу надвигающихся лет может лишь самый зоркий глаз. Не будем говорить чей, ибо и так понятно.
   Кстати, и введенный запрет на курение в общественных местах может стать мощнейшим локомотивом развития российских территорий, в таком развитии приоритетно нуждающихся. Почему, например, не принять законодательные поправки, согласно которым в Сочи и Крыму создаются специальные курительные зоны. Где можно курить везде – от ресторанов до отделений милиции? Это не только станет мощным стимулом интенсификации туристического потока, но и мотивирует миграцию многих тысяч россиян в направлении главных жемчужин российского Причерноморья. Что, в свою очередь, может облагородить демографическую ситуацию в Сочи и Крыму. На фоне нарастания международной напряженности в черноморском бассейне здесь мы видим еще и существенное военно-политическое значение.
   2. Частичная отмена (пересмотр параметров) запрета, о чем мы с Вами говорили в п.1, существенно улучшает – пусть и на ограниченном временном отрезке – психологический климат в обществе. Вызывая прилив социального оптимизма. По принципу старого еврейского анекдота: «Как осчастливить человека? – Отобрать у него все, а потом вернуть половину».
   Никто не станет по-настоящему ценить половину, предварительно не лишившись всего, так ведь?
   3. В запрете важно видеть не только ограничение, но и стимул. Порождающий большое количество косвенных позитивных социальных последствий. Опять же – не сразу распознаваемых простой обывательской оптикой.
   Возьмем, к примеру, то же курение в общественных местах. Означает ли, что курящие россияне станут меньше курить? Разумеется, нет. Изменится лишь география эксплуатации привычки. Курить будут все больше дома, на приусадебных участках, в гостях у друзей и т. п. Что это означает? Что среднестатистический россиянин будет, воленс-ноленс, больше времени проводить с семьей, среди детей, живых физических друзей и т. п. А значит, начнут восстанавливаться межличностные и межгрупповые коммуникации, о крайнем ослаблении и даже распаде которых мы так грустим и печалимся с конца советских времен. Разве плохо, что дети станут чаще видеть родителей, а друзья привыкнут устраивать товарищеские вечеринки не раз в год, а раз в неделю?
   Нанесет ли запрет ущерб розничной торговле, как о том много говорили табачные лоббисты? Нет. Даже наоборот, у россиян появился внятный мотив закупать табачные изделия впрок. В том числе – из опасений новых, следующих запретов. Это значит, что оборот табачной розницы только вырастет. Вместе с количеством рабочих мест в данной ключевой отрасли национальной экономики.
   Скорее можно говорить, что курительный запрет приведет к оттоку клиентов из заведений общественного питания. Но здесь мы имеем дело лишь с краткосрочным негативным эффектом, который с лихвой перекрывается вышеописанными позитивными последствиями. В среднесрочной же перспективе рестораны и кафе, оказавшись в ситуации обостренной конкуренции, вынуждены будут улучшить показатели своей деятельности по интегральному критерию «цена + качество». Что для многих населенных пунктов РФ, особенно для Москвы, где ресторанные цены зашкаливают, а качество кухни не улучшается, сегодня представляет собою серьезный вопрос. К тому же со временем, в соответствии с базовой логикой, описанной в пп. 1–2, определенным заведениям (скорее даже, сетям заведений) можно будет присваивать статус национально или социально значимых, освобождая их от полного запрета на курение. Такая перспектива простимулирует социальную ответственность ресторанного бизнеса, обострит в нем чувство некоммерческой сопричастности проблемам страны и общества.
   4. Запрет часто ведет к сакрализации объекта запрета, т. е. к приобретению этим объектом особого, священного статуса. Не случайно само слово «табу» (запрет религиозного свойства) означает «священное».
   В этом контексте совсем по-иному выглядят новые ограничения для организаторов и участников уличных акций. Прежде всего – акций оппозиционных, ибо ограничения, по сути, на них и направлены. (Демонстрация, скажем, сторонников зимнего времени вряд ли рассматривается авторами запретов как угроза).
   В 2011–2012 гг., на фоне массовых выступлений на Болотной площади и проспекте Сахарова, оппозиционная деятельность стала восприниматься едва ли не как форма развлечения, а то и светской столичной жизни. Нечто среднее между большим пикником и очень большим корпоративом. Оппозиционерами оказались неожиданно объявлены люди, которые имеют гораздо больше общего с властью, чем с народным протестом. Можно сказать, что произошла определенная десакрализация, профанация оппозиции.
   В новой ситуации это невозможно. Перескакивать с олигархического бала на корабль возмущенной улицы уже не получится. Оппозиционером сможет считаться лишь тот, кто действительно каждый день рискует последними сбережениями (штрафы новыми законами введены недетские), а то и свободой. В российском оппозиционном деле вновь появится священный пафос, очищенный от гламурных наслоений. И в тот исторический момент, когда запреты будут смягчены, среди лидеров народного протеста останутся только твердые, стойкие, натерпевшиеся, в общем, истинно достойные. Так что не будем торопиться поносить новое законодательство о массовых акциях слишком громко.
   5. Многовековые исследования русского национального характера показывают, что для нашего народа запрет вообще исторически является важнейшим побудительным мотивом к действию. Грубо говоря, русский может и не проявлять никакого интереса к купанию в бурной реке, но если видит грозное «Купаться запрещено!» – тут уж надо полезть в воду из принципа.
   Так что чем больше запретов – тем больше причин и поводов для индивидуальной и коллективной мобилизации россиян.
   Да и с милостыней, думаю, все скоро устроится. Примут какое-нибудь решение, что подаяние просить, давать и получать можно, допустим, только у храмов. На специально оборудованных папертях. Создадут ФГУП (госкорпорацию) «Роспаперть», которая получит большие бюджетные деньги на благоустройство соответствующих объектов. Сюда же – и лицензирование профессиональных нищих, чтобы исключить из получателей подаяния явных мошенников и антиобщественные элементы. И все станет совершенно цивилизованно, вот увидите.
   Это говорю вам я – виртуальный кремлевский наймит.

16

   Мыслить штампами катастрофически удобно. Ибо так очень легко примириться с окружающим тебя политическим/околополитическим пейзажем. А главное – собственным местом в нем.
   Например. Много лет подряд российский истеблишмент пестовал миф о том, что в российской власти существуют две основные группировки: «либералы» и «силовики». Первые – хорошие, вторые – плохие (или наоборот, в зависимости от позиции наблюдателя). От первых исходят экономические реформы, подоходный налог в 13 % и дружба с Западом. От вторых – уголовные гонения на бизнес, милитаризм и самоизоляция. И, конечно, «силовики» давно бы уже сбросили атомную бомбу в самое сердце Европы, если бы либералы их не сдерживали.
   По собственному опыту знаю: очень непросто отстаивать альтернативную точку зрения о том, что нет идеологически противостоящих друг другу «либералов» и «силовиков», а есть лишь множество кланов и кружков по интересам. И когда надо – из чисто практических соображений – «силовик» у нас легко становится «либералом», а «либерал» – «силовиком».
   Всякого носителя такой альтернативщины стремительно записывали в интеллектуальную обслугу какого-нибудь мрачного субъекта (чаще всего все тех же мифических «силовиков»).
   Шли годы, смеркалось. И в какой-то момент героическая схватка «либералов» с «силовиками» куда-то рассосалась. Мы перестали о ней знать и вспоминать. Штамп вышел из моды и перестал быть орудием описания этой реальности.
   Впрочем, давно уже выросли и взяты на вооружение другие штампы. Которыми так же удобно оперировать для вторичного смесительного упрощения (© К. Леонтьев) всего и вся. Например, миф о том, что современная Россия практически вернулась в СССР. Что РФ – это Советский Союз, версия 2.0.
   Доказательства: в Российской Федерации, как и в СССР, есть проблемы со свободой слова, собраний, политической деятельности, слышен грозный рев в одночасье восставших из пепла несметных войск, способных сокрушить все живое, а главное – проявления и продукты советской эстетики на каждом шагу. При президенте Путине мы начали возвращение на всеобщую историческую Родину и вот наконец вернулись. Enjoy.
   А если разобраться?
   Общие симптомы двух болезней еще не означают их тождества или хотя бы близости. Голова может болеть с похмелья, при мигрени и от опухоли мозга. Однако диагнозы в трех приведенных случаях – существенно разные, как и методы лечения. И не дай Бог перепутать опухоль с похмельем.
   Попробуем разобрать ситуацию по пунктам, чтобы убедиться: Россия – это не СССР 2.0., а страна более чем антисоветская. Поверхностные черты сходства никак не должны отвлечь нас от осознания глубинных, сущностных различий.
   1. СССР был идеократией – своеобразным религиозным государством, где высшая власть принадлежала институтам религии коммунизма (разноуровневым комитетам КПСС). Как многие уважающие себя религии, коммунизм претендовал на глобальность и экстерриториальность. Согласитесь, государство с названием «Союз Советских Социалистических Республик» могло бы возникнуть с любой части мира, ибо в этой формуле нет никакой четкой географической привязки. Власть в СССР предметно руководствовалась господствующей идеологией в своей деятельности.
   РФ – государство типично светское, без какой-либо преобладающей идеологии, тем более – религиозного свойства/толка. Идеократии у нас нет и в помине. То, что формально именовалось идеологией в постсоветские годы, – почти забытая ныне «суверенная демократия» и т. п. – являло собою лишь набор пропагандистских конструкций, призванных объяснить отдельные действия власти. Но власть от такой псевдоидеологии было совершенна независима. И списывала очередную «концептуальную» модель в утиль, как только для того улучалась практическая возможность.
   Советский Союз неудержимо двинулся к своему развалу, когда (конец 1980-х гг.) выяснилось, что коммунизм таки не победит, а стране придется становиться банальной частью «цивилизованного человечества». Для чего, разумеется, идеократия становилась препятствием, подлежащим устранению со столбовой дорогие истории.
   РФ изначально строилась на стремлении интегрироваться в «цивилизованное человечество». И нынешние попытки отбрыкаться и отбрехаться от глобального «старшего брата» обусловлены не какими-то существенно новыми идеями, обрушившимися на нас метеоритным потоком из ночных глубин русского космоса, а внезапным осознанием, что строить мегакоррумпированную страну третьего-четвертого миров и одновременно сидеть на высокой скамье европейской цивилизации – нельзя. По крайней мере весьма затруднительно.
   2. В развитие п. 1, но отдельно, чтобы первый пункт не показался читателю слишком длинноскучным. СССР предлагал миру некий универсальный проект. И выступал экспортером этого проекта. РФ ничего такого не делает. Единственный предмет ее цивилизационного экспорта – это коррупционно-отмывательные технологии. Но и здесь нет эксклюзива. Многие страны на разных континентах освоили коррупцию и ее производные не хуже нашего.
   3. Советский Союз был, по сути, детищем и последствием двух мировых войн. Он принадлежал эпохе модерна, где все настоящее – война и революция, плоть и кровь, любовь и смерть. Российская Федерация – детище и последствие холодной войны, проигранной СССР. Она принадлежит эпохе постмодерна, где игрушечное превалирует над настоящим. В войне и мире, крови и лимфе. Только смерть остается самой собою, как водится и всегда.
   4. В силу пп. 1-3, РФ, в отличие от СССР, не может быть империей. Можно сколько угодно фантазировать на эту тему, только фантазии невоплощаемы в жизнь. Кроме того, РФ не может быть империей согласно второму началу термодинамики (грубо говоря, разбитая чашка сама собой не может собраться из осколков). Эту мысль я развивать сейчас не буду, т. к. она сложновата даже для меня самого. Пытливого читателя хочу для начала адресовать к словарям. А в обозримом будущем, Бог даст, вернемся к теме.
   5. СССР строился на относительно низком уровне коррупции. РФ отличает весьма высокий уровень коррупции, лежащий в основе нашей экономики РОЗ (Распил, Откат, Занос). Которая предполагает, что коррупционные соображения – именно они – служат ключевым мотивом принятия многих важных и важнейших политикоэкономических решений.
   Если коррупционные надежды и чаяния подточили советскую бюрократию и властную машину в целом (во второй половине 1980-х), то в России дело обстоит ровно наоборот: если вдруг в некий День гнева коррупция будет упразднена (чудесным образом, поскольку иного варианта пока не видно), аппарат госуправления схлопнется, ибо исчезнет сам смысл его существования.
   6. Советская экономика была гигантским механизмом обслуживания своей сердцевины – военно-промышленного комплекса. Позволявшего нашим Вооруженным силам делать свое главное дело – ждать большой войны с целью обеспечения мира во всем мире.
   РФ-экономика есть механизм обслуживания своей сердцевины – нефтегазового комплекса. Отрасли и сферы, в которых нефтегазовый комплекс особо не нуждается, неизбежно отмирают. Можно считать доказанным, что все многолетние разговоры о «диверсификации экономики», «новом технологическом укладе» и т. п. – заведомый фарс и блеф. Имеющий такое же отношение к реальной политике, как всякая «суверенная демократия» – к государственной идеологии.
   7. В Советском Союзе деньги играли второстепенную роль. В Российской Федерации они определяют все или почти все. Превратившись из экономического инструмента в сакральную субстанцию, способную, как и положено всякой субстанции такого рода, обеспечивать физическое бессмертие. Систему власти в России можно описать как монетократию – господство денег.
   8. СССР ориентировался на автаркию, т. е. полное обеспечения себя всем необходимым – от ядерных ракет (хороших) до легковых автомобилей (плохих, но все же своих) и колбасы (по-разному). РФ же изначально ориентировалась на импорт всего, что слишком дорого и муторно делать дома при избранной модели экономики. Потому сегодня РФ совершенно зависима от Запада, прежде всего технологически. И коллективный рогозин, на полном серьезе рассуждающий о некотором стремительном «импортзамещении», просто морочит голову – если не себе, то наиболее доверчивым из сограждан.
   9. Постсоветская РФ-элита – это корпорация по утилизации советского наследства. Только одни приватизировали нефтяные месторождения и НПЗ, вторые – мясокомбинаты, а третьи – культурные символы и эстетические образцы. Поиски высокой неосоветской эстетики начались вовсе не с Путина, а с культовых программ нашего телевидения 1990-х годов: «Старые песни о главном» и «Намедни 61-91». Именно там СССР был очень талантливо показан как сусальная страна нашего детства, а не мрачное вместилище таежного ГУЛАГа. Национальный лидер стал во многом ответом на эти «Старые песни». Паразитическая эпоха, начавшаяся в конце минувшего века и устоявшаяся в нулевые годы столетия нынешнего, попросту не могла создать собственных символов и потому приспособила для своих нужд надежные советские, слегка модернизировав их. Но это вовсе не является истинным возвращением в СССР.
   10. Пародист может быть очень способным и профессиональным, но не может взаправду занять место пародируемого артиста. Жанры не пересекаются. Как и эпохи.
   А к чему это я все? Ну не про Украину же нынче, в самом деле, писать.

17

   Мой давний приятель, ветеран русской журналистики Игорь Дудинский, написал манифест о войне. Ключевой фрагмент манифеста такой:
   «Война – сакральная святыня русских. Недаром у нас такое трепетное, болезненное отношение к Победе. Дискредитируя последнее, что у нас осталось, власть окончательно добивает творческий потенциал нации. Уж так исторически сложилось, что только война позволяет русским проявить свои лучшие человеческие и метафизические качества. Вне войны у нас связаны руки и обрезаны крылья. В «мирное» время мы лишены возможности заявить о себе как нация. Поэтому война – наше естественное, созидательное, пассионарное состояние.
   Закончится война – и от нашей сегодняшней окрыленности и вдохновения не останется и следа. Мы снова превратимся в рабов системы».
   Со сказанным можно спорить, но классик на то и классик, что всегда дает повод и причину порассуждать.
   Последние 25 лет мы, как теперь выясняется, жили хорошо. Даже слишком хорошо.
   Большие войны прошли мимо нас. Точнее, они достались и нам, но как-то больше по телевизору. Главный пропагандистский тезис брежневских времен «лишь бы не было войны» вошел в наш позвоночник достаточно глубоко, чтобы мы не мечтали о радикальных приключениях.
   Чем мы занимались эти 25 лет? Жили.
   В процессе проживания к нам приходили то хамон и пармезан, то нищета и депрессия, то «Санта-Барбара» и богатые, которые тоже плачут, то выборы и их результаты, то отказ от выборов и совершенное политическое спокойствие. Но война как-то ушла с переднего плана. Она осталась в прошлом. В настоящем сохранилась Великая Победа – нужная, впрочем, для того, чтобы никогда таки больше не было войн.
   И Советский Союз мы распустили вроде как бескровно, потому что слишком боялись именно повторения большой войны. Правда, в Приднестровье, Закавказье, Центральной Азии какие-то войны за советское наследство произошли. Но не у нас, не в центре, не в метрополии. Брежневское воспитание помешало нам всесторонне втянуться в процесс сражений. Мы решили жить ради жизни, тихо, по-обывательски. Мы радовались сугубо мирной радостью и грустили гражданской грустью.
   Забыв о том, что после 1945 года, согласно официальной статистике, у человечества было только 26 мирных дней. И это – не учитывая всякие незарегистрированные вооруженные конфликты где-то в дебрях Вселенной. А у нас – целых 25 лет! Но может ли так продолжаться до бесконечности? Тезисы Леонида Ильича забыты, а мир должен доказать свою несостоятельность. Сейчас у нас тут, в наличном и окружающем русском человечестве, пахнет войной. И не маленькой, которая идет скромной кровью на чужой территории, а очень большой, даже если это пока не так заметно. Запись Игоря Дудинского (см. выше) – тому, конечно, не доказательство, но, как минимум, подтверждение.
   Есть всякие теории, которые объясняют войну рационально. Дескать, люди берутся за оружие, чтобы переделить какие-нибудь территории, ресурсы, сферы влияния и т. п. И не жалко этим людям жизни своей ради ресурсов, которые им после смерти уже никогда не достанутся.
   Такие теории имеют право на существование. Как и другие, согласно которым, война – просто одно большое благо. Потому что значительную часть человечества куда проще убить, нежели прокормить. Вот почему и возникают периодические войны – с целью оптимизировать численность нашего прожорливого биологического вида. И, кстати, совсем не случайно Европа, которая после 1945-го зареклась устраивать большую войну на своей территории, отличается такой умеренной рождаемостью. Чем меньше людей родится – тем меньше их (нас) придется, в крайнем случае, убивать.
   Но есть и другой комплекс теорий. Объясняющий, почему таки война – естественное состояние человека. Существа, стремящегося к войне и порождающего ее постоянно, несмотря на все прекраснодушные аргументы о вреде массовых убийств.
   Здесь надо привести сразу несколько соображений.
   Во-первых, война придает человеческой жизни абсолютный, целостный смысл. Вот живешь ты себе, тянешь лямку, встаешь по будильнику, смотришь телевизор, забираешь детей из вечного сада, снова ложишься спать, уже под рюмку водки. Эта реальность, в которой один день не отличается от другого, бессмысленна. Твоя жизнь в ней не отличается от любой другой. Ты принужден постоянно думать, почему существуешь ты – маленький обыватель, не совершивший подвигов и не стяжавший славы. Совсем иное – война. Здесь ты совершаешь подвиг каждый день, даже если сам не пребываешь на фронте. Выжил – уже подвиг. И всегда можно будет рассказать потомкам, что ты прошел войну. Круто.
   «Я хожу, чтобы, с этою книгой побыв, из квартирного мирка шел опять на плечах пулеметной пальбы, как штыком, строкой просверкав». ©
   Во-вторых, война приносит человеку столь необходимую людской голове ясность. В мирной жизни полно всяких нюансов и полутонов. То ли сосед хороший человек, то ли плохой – в общем, прямых формальных и логических оснований ликвидировать его на первый взгляд нет. Во время войны есть ты – и есть враг. Как и почему он оказался твоим врагом – не важно, этот вопрос подлежит анализу мирной жизни, которая во время войны забывается. Сделал врагу плохо – значит, у тебя все хорошо.
   В-третьих, война обесценивает конкуренцию за мирные блага. Чем примиряет человека с его неудовлетворительным бытием. Какая разница, есть ли у тебя/твоего соседа большой дом, если его можно разрушить одним попаданием снаряда, или красивая машина, в мгновение ока превращающаяся в металлолом. Что, в сущности, есть для войны карьера, добытая в мирное время? Фикция и блеф. На войне важно, кто выстрелит первым и максимально точно. А перед лицом пули все регалии, звания и прочие активы мирного времени прочно теряют смысл. «Все слиняло, один голый человек остался», – как говорил персонаж пьесы А.М. Горького «На дне».
   В-четвертых, только война обнажает саму ценность физической жизни. В мирное время человек длит ее каждый день, не очень понимая, чего бы ему завтра не умереть – днем раньше, днем позже, не все ли равно. Только на войне важно выжить, потому что иначе нельзя победить врага. А победить его надо обязательно. Чем ближе смерть, тем сильней и явственней работает инстинкт самосохранения.
   В-пятых, война позволяет перезагрузить жизнь посредством умолчательного списания грехов. Ну и что, что при мирной жизни ты был пьяницей, вором или даже мелкобытовым убийцей? Ты пошел на войну – и все это исчезло. Ты начал жизнь с нуля. Если погиб – мертвый герой, выжил – живой. Но все равно типа герой. В любом случае, ты имеешь право не спрашивать себя, почему ты так бестолково жил до войны и вместо нее. Это ли не счастье?
   В-шестых, война дает острое чувство принадлежности к общности себе подобных. Еще вчера ты ненавидел Сидора Петровича с пятого этажа за то, что его прыщавая дочь слишком громко играет на расстроенном пианино. А сегодня вы вместе идете уничтожать врага, и проклятущие гаммы сливаются в сладостный марш победы. Ты понимаешь, для чего судьба объединила тебя с Сидором Петровичем под одной жизненной крышей. Вы просто ждали войны, чтобы пойти на нее вместе и умереть, если получится, в один день.
   В-седьмых, война обостряет все ощущения. Ведь каждое из них может оказаться последним. Один знакомый мне авантюрист всячески пропагандировал идею секс-туризма в места боевых действий – ведь такого оргазма, как под грохот канонады, больше ни при каких обстоятельствах не бывает. Если этот бизнес еще не налажен, скоро, возможно, для него создадутся все достаточные условия.
   Пролонгация мирной жизни – это безумно скучно. Ожидание войны сравнимо с ожиданием праздника. Оно главнее, больше и удивительнее, чем сам праздник.
   Вот почему мы, типа великий народ, потерявший за 25 мирных лет ощущение собственного величия, снова подошли к грани представления о пользительности сражений. И это, конечно, вовсе не маленькая война за независимость условных сопредельных территорий. Это совершенно новая мировая война.
   По итогам которой выжившие снова захотят мира, хамона и пармезана. Если эти слова сохранят хоть какое-то положительное значение.

18

   Когда живешь в информационном потоке, постоянно узнаешь много всякой разной избыточной ерунды.
   Вот я, например, слышал, что против России многие страны (так называемые западные, хотя их весомая часть находится не на Западе) ввели санкции. Ограничив нам доступ к западным (опять же в широком смысле) технологиям и деньгам. Еще правительство, кажется, изъяло (это очень деликатный термин, не правда ли?) пенсионные накопления граждан за 2015 год. Из-за бюджетных и прочих проблем. Министерство финансов в лице заместителя его главы Алексея Моисеева грозится, что скоро нефтяная цена упадет ниже $100 за баррель и тогда с государственными деньгами станет вовсе туго. Кто-то грозит нам приостановлением членства России в ФИФА и УЕФА – и если так случится, мы не станем свидетелями неизбежного триумфа нашей футбольной сборной на каком-нибудь очередном чемпионате мира/Европы. Да – еще, судя по всему, в близком будущем запретят импортные лекарства, которые многим из нас позволяли не умирать раньше времени. А импортные продукты во главе с устрицами, хамоном и пармезаном уже запретили.
   Но самое удивительное – многие говорят и пишут, что совсем неподалеку от России нынче идет война. Настоящая, большая и горячая, как спелый чебурек. Я, правда, сам на эту войну не заглядывал, но опять же: когда живешь в информационном потоке…
   Выйти из этого потока на берег разума можно только одним способом: оторваться от компьютера, занять удобную точку на свежем воздухе и поднять голову резко вверх. И если осенняя погода позволит, увидеть главное – Космос.
   Я мало что понимаю в астрономии (как, впрочем, и в большинстве других дисциплин), но из детства запомнил: если ты посмотрел на звездное небо и тебе сразу же попалось на глаза что-то особенно яркое, то это – как раз не звезда, а планета Венера. Потом уже, вскоре после Венеры, глаз привыкает, и ты видишь все остальное. А если что-то кажется слишком красным, то это, скорее всего, Марс.
   Отдельное же удовольствие – разглядывать Луну. Во-первых, потому что она близко. Во-вторых – всегда вызывающе разная, как изысканная дама. То белая, то кровавая, а то даже какая-то голубая. Она бывает всех размеров и форм. С поверхности московской земли – одна Луна. А из бара на крыше какого-нибудь высотного здания – совсем иная. Иногда хочется ущипнуть себя и спросить: да полноте, Луна ли это? Или какая-то космическая мистификация в особо крупных размерах?
   В общем, согласно поэту, «в венцах, лучах, алмазах, как калифы, излишние средь жалких нужд земных, незыблемой мечты иероглифы, вы говорите: вечность – мы, ты – миг».
   И там, где есть все эти труднопознаваемые светила, нет ни пенсионных накоплений, ни нефтяных цен, ни футбола, ни даже войны. Там царит гробовая космическая тишина – лучшее из того, к чему человеку стоит прислушаться.
   А слышит эту тишину не только простое обывательское ухо, но и тонко настроенное высокопоставленное.
   Вот, например, вице-премьер правительства РФ Дмитрий Рогозин, только что сопровождавший президента в поездке на Дальний Восток (это примерно там, где новый космодром «Восточный»), анонсировал создание сверхтяжелой ракеты, которая десятилетие спустя унесет нас прямо на Марс. Это очень правильно – ведь оптимизма по поводу того, что случится за предстоящие десять лет на пресловутой Земле, нет и не может быть.
   Помните, это было еще у американского писателя Рэя Бредбери в «Марсианских хрониках»:
   «Он хотел улететь с ракетой на Марс. Рано утром он пришел к космодрому и стал кричать через проволочное ограждение людям в мундирах, что хочет на Марс. Он исправно платит налоги, его фамилия Причард, и он имеет полное право лететь на Марс. Разве он родился не здесь, не в Огайо? Разве он плохой гражданин? Так в чем же дело, почему ему нельзя лететь на Марс? Потрясая кулаками, он крикнул им, что не хочет оставаться на Земле: любой здравомыслящий человек мечтает унести ноги с Земли. Не позже чем через два года на Земле разразится атомная мировая война, и он вовсе не намерен дожидаться, когда это произойдет. Он и тысячи других, у кого есть голова на плечах, хотят на Марс. Спросите их сами! Подальше от войн и цензуры, от бюрократии и воинской повинности, от правительства, которое не дает шагу шагнуть без разрешения, подмяло под себя и науку и искусство! Можете оставаться на Земле, если хотите! Он готов отдать свою правую руку, сердце, голову, только бы улететь на Марс! Что надо сделать, где расписаться, с кем знакомство завести, чтобы попасть на ракету?».
   Но ближе (во всех смыслах) Марса – Луна. Как еще намного раньше говорил тот же вице-премьер Рогозин, а с ним и многие другие чиновники космического профиля, уже типа к 2025 году мы сделаем базу на Луне. И специальные роботы (человекообразные или нет, я, по правде сказать, не помню) будут там добывать нам полезные ископаемые. Да, еще к тем же временам появятся специальные лунные автомобили, чтобы нам было удобнее ездить по поверхности Луны. Не метро же там прокладывать, в самом деле, – а то пришлось бы завозить в космос неисчислимое множество стрелочников на случай возможных аварий.
   Верят ли наши официальные лица в эти лунномарсианские проекты? На мой взгляд – да, верят. Не могут не верить. Доказательства? Ну, они бы очень громко засмеялись в присутствии первого лица РФ, если бы не верили. А все космические обсуждения происходят на полном серьезе. Да и как можно думать о полете на Марс, если хоть на минуту сомневаться, что когда-нибудь, к 2030 году (на русской земле тогда, вы будете смеяться, должны пройти еще очередные выборы президента), мы таки окажемся на Красной планете? Не в полном составе, конечно, но делегацией из максимально достойных.
   Но даже если сверхамбициозная космическая программа все же гикнется – а этого нельзя исключать с учетом неясных нефтяных цен и поступлений средств в бюджеты всех уровней, – она все равно принесет немалую пользу. По меньшей мере тем самым чиновникам, которые отвечают за марсианские перспективы. Ведь все равно какое-то финансирование будет, а будет оно немаленькое, по обычным человеческим меркам. И часть финансирования удастся освоить. А если конечный результат окажется недостижим – что ж, мы хотя бы попробовали, разве плохо?
   В конце концов, во всем так или иначе будут виноваты США, которые, движимые глобально-имперскими амбициями, на ровном месте, без ощутимой причины оставили нас без доступа к международному финансированию, а заодно и весьма полезным нам технологиям. Нет, мы ей-ей добрались бы до Марса и Луны в полном расцвете сил, если бы не иррационально-империалистическое поведение Вашингтона.
   Но мы, россияне, конечно, все же расстроимся, если не попадем на сопредельные планеты. Хотя вообще-то мы почти никогда не расстраиваемся. Ну отобрали у нас пенсионные накопления – и что? Все равно они куда-нибудь со временем рассосались бы. Да и кто верит, что в России XXI века можно действительно жить на одну пенсию?
   Говорят, вот еще у нас есть проблемы с образованием и здравоохранением. Нас это не должно беспокоить. Как известно из авторитетных источников, лишние знания умножают печаль. А печаль и есть конечная (она же и первичная) причина всех болезней. Не сомнительный импортный медикамент, который вот-вот запретят, а постоянная радость на сердце продлит нам жизнь выше планки пенсионного возраста.
   А вот без космических путешествий мы не обойдемся. Можно смириться со всем, но только не с крахом звездной мечты.
   У нас, конечно, есть еще Крым. Не полноценная замена Марсу, но тоже хорошо. Хотя Крым все-таки слишком близок и материален. Говорят – я не проверял, – что там есть даже какие-то проблемы с электроэнергией и паромом, чего в принципе не может быть на Луне, населенной нашими роботами и автомобилями.
   Весь этот космос необходим нам, чтобы сбежать из земного измерения нашей жизни. Побег – это вообще очень русская идея. И он совсем не географичен. Мы бежим от самих себя, чтобы не предъявлять к себе никаких требований по части обыденного существования. Это побег по вертикали, а не по горизонтали. Побег от ощущения, что земная жизнь все равно не сложится. Так собака, которой злые насмешники привязали к хвосту пустую консервную банку, бежит, подгоняемая и пугаемая ее грохотом. И чем быстрее бежит – тем пуще грохочет банка, а чем громче банка – тем быстрее надо бежать.
   Мы не в состоянии поверить, что кто-нибудь когда-нибудь достроит полноценную дорогу из Москвы в Санкт-Петербург (или хотя бы обратно). Но в Марс мы верим.
   И не надо нас этого лишать, эта вера куда важнее устриц, хамона и пармезана.
   Главное только, чтобы профильный вице-премьер Рогозин не раскололся и не захохотал в самый неподходящий момент, например, на важном совещании и в прямом эфире. Такого разочарования наша нация беглецов, боюсь, не переживет.

19

   К сожалению или к счастью, я не слишком долго прожил в Советском Союзе. Родная империя развалилась, когда мне было лишь немногим более двадцати.
   Но советскую антиамериканскую пропаганду – во времена от позднего Брежнева до раннего Горбачева – я помню неплохо. Была она, честно говоря, усталой и вялой. Беззадорной. Пропагандисты той волны отбывали номер, не веря в собственную правоту и не особенно надеясь убедить в чем-то других. США – исчадие ада? Ну исчадие и исчадие, подумаешь. Мало ли у нашего теплого ада исчадий. Совсем другое дело сейчас.
   Антиамериканизм в современной РФ достиг концептуальных и технологических высот, о которых идеологическая машина СССР не могла и мечтать. В этой сфере стальной «Майбах» пришел-таки на смену крестьянскому «Запорожцу». (Кстати, почему до сих пор не запрещен импорт украинских автомобилей? Надо как-нибудь разобраться).
   Мы в последнее время поняли про США сразу все. Например:
   – Америка уничтожила Советский Союз, потому что она всегда хочет уничтожать нашу страну, как бы та ни называлась;
   – Америка 23 года подряд стремилась развалить независимую РФ, но мы с большим трудом устояли и сдюжили;
   – США специализируются на принесении миру больших несчастий; их бизнес – кровавый хаос; почти все войны и революции конца XX – начала XXI века организовал Вашингтон;
   – Государственный департамент (пресловутый легендарный Госдеп) США всегда финансировал и продолжает финансировать непримиримую антигосударственную оппозицию у нас в РФ;
   – тот же Госдеп готовит серию майданов по всей территории РФ – от Калининграда до Курильских островов;
   – США оккупировали Украину и превратили ее в посмешище (причем посмешище, опять же, кровавое);
   – США не соблюдают никаких законов и пытаются править миром по беспределу; в частности, средь бела дня похищают на курортах мирных торговцев оружием, арес товывают родственников наших депутатов, облыжно обвиняя их в хакерстве, и т. п.;
   – США нагло и беспардонно, методами грубой силы и вежливого шантажа подчинили себе Единую Европу, Канаду, Австралию, Японию и еще тучу государств/народов; государства/народы не хотят американского владычества, стонут, сопротивляются, но отбиться от гегемона пока не могут;
   – в самих США неукоснительно нарастают фашизм и нацизм;
   – американцы безответственно умудрились избрать себе на голову чернокожего президента, который, с одной стороны, лидер слабый и никчемный, с другой – ястреб почище покойного Рональда Рейгана;
   – наконец, с помощью околоземных спутников и других новейших приспособлений (айпады, айфоны и др.) Америка в состоянии контролировать сугубо частную жизнь любого человека в мире: прослушивать разговоры, перлюстрировать почту, вести деликатные съемки в спальнях;
   – в общем, Большой Брат смотрит на тебя такими завидущими глазами, каких еще не знала мировая история.
   При позднем Брежневе/раннем Горбачеве многие мои знакомые, хотя и не особенно любили Америку, но и люто ненавидеть ее как-то не стремились. Сегодня прямо вокруг меня стремительно нарастает число людей, вполне разумных и вменяемых, которые преисполнили себя подлинной ненавистью к США. Они совершенно искренне убеждены, что все наши проблемы, от неурожая бобовых до эпидемии свинки, порождены американцами. Так говорят по телевизору, а по телевизору врать не будут.
   Да я и сам, как выясняется, чему-то плохому про Америку вполне верю. Например, я так и не понял, что хорошего принесла война в Ираке (2003-й – наст. вр.). И удастся ли ее когда-нибудь закончить, если не иметь в виду под желательным концом триумф Исламского государства (Ирака и Леванта).
   Но во многом остальном антиамериканская мифология все же представляется мне сильно преувеличенной. Ей-ей, далеко не во всех революциях США играли инфернально решающую роль. Нередко они шли за событиями, легитимируя уже свершившийся без них результат: на постсоветском пространстве в 2003–2005 гг., в Тунисе и Египте (2010–2011 гг.). Не все чисто, конечно, в Ливии, где без Америки, а заодно Франции и Великобритании, режим Муаммара Каддафи еще несколько лет продержался бы. Но и там без внутреннего конфликта не было бы иностранного вмешательства. И уж в чем я действительно уверен – делайте со мной все, что угодно, – что вовсе не США свергли Виктора Януковича в феврале 2014 года. Как пристальный наблюдатель я берусь утверждать: Янукович пал потому, что решил узурпировать (опять же, по беспределу) всю возможную власть, а украинские элиты и вообще активная часть общества этого решительно не захотели.
   Да и в принципе на постсоветском пространстве после 1991 года всемирный жандарм был скорее стражем границ, чем их нарушителем. Можно сколько угодно выдумывать, как США хотели распустить РФ на мелкие кусочки, только фактических доказательств тому почему-то не найдено. Если не считать позднейшие пропагандистские изобретения.
   Что же до глобального наблюдения со спутников за человеческим муравейником – страхи здесь несколько преувеличены. По крайней мере, для христианского сознания (а мы вроде как православная страна). Ведь гораздо эффективнее любого американского агрегата за всяким человеком следит непосредственно Господь Бог. И репрессивные меры он подчас принимает такие, что кровавому Госдепу и не снились. Так что если хоть немного бояться Бога, то спутник уже не так страшен.
   Впрочем, я понимаю, насколько я сейчас малоубедителен. Даже для узкого круга моих знакомых, не говоря уже о большой аудитории.
   Что же произошло с нами? Почему мы так яростно и истово возненавидели США?
   Ответ: от большой любви. Мы просто влюбились. В Америку. Причем давно. Только до некоторых пор были не готовы себе в этом признаться.
   Ведь любовь и ненависть – практически синонимы. Общий же антоним их – безразличие. Мы нынче относимся к США как угодно, но только не безразлично.
   Америка – не та, что существует в реальности, а та, которую мы сами себе надумали, – реализовала русскую мечту. Воплотила нашу тягу к вселенскому размаху. Наше стремление жить и действовать, не сковывая себя скучными рамками законов. Наше желание дать миру последнее и окончательное представление о справедливости.
   От этой Америки мы хотим ответной, встречной любви. Ее-то нам и не хватает. Нам кажется, что нас, таких красивых и умных, глобальный гегемон пытается не просто проигнорировать, но даже задвинуть в медвежий угол истории с географией. А это неправильно, нехорошо. Мы хотим сидеть с Америкой за одним пиршественным столом, говорить комплименты, сыпать анекдотами и тостами, а не как бедные родственники подъедать отбросы на сиротской кухне.
   Столетиями мы страдали от нескольких профессиональных недугов.
   Во-первых, от нашей маргинальности (и в хорошем, и в плохом смысле слова) – чувства обитания на краю Ойкумены; ощущения огромного, но заброшенного пространства, из которого надо хоть немного выйти, чтобы подойти к глобальному мейнстриму, теснящемуся где-то на Западе.
   Во-вторых, от чувства провинциальности, этой маргинальностью порожденного. Преодолеть собственную провинциальность – важнейшая сознательно-бессознательная задача русского человека. И вот – Америка хочет втоптать нас в эту провинциальность? Нет, так не пойдет. Она обязана нас полюбить, иначе мы за себя не ручаемся.
   А спутник этой смертоносной любви – зависть.
   Реальная (невыдуманная) Америка все-таки выиграла у нас холодную войну. Потому что ее модель к концу XX века оказалась для разных стран и народов привлекательнее нашей.
   Будучи страной молодой, возникшей в XVIII столетии буквально на ровном месте, эта проклятая Америка научила разные народы забывать свое самодовлеющее над ними прошлое. Хотя бы отчасти. Чтобы на пространствах, свободных от роковой памяти, громоздить проамериканское настоящее-будущее. А это совершенно убойная технология.
   Ведь любой, наверное, человек хотел бы стереть какую-то часть своего прошлого, точно зная, что это невозможно. А США вторглись в память целых цивилизаций, чтобы перепрограммировать их. Вот что такое настоящее американское вторжение, а не всякие там ракеты с авианосцами.
   Мы тоже так хотели, но у нас не вполне вышло. А в последние годы выходит все меньше и меньше. Коррупция, конечно, вещь по-своему более добрая, чем коммунизм, но совершенно непривлекательная с точки зрения всеобщей этики и эстетики. На ее базе экспорт цивилизации не построишь.
   Любовь и ненависть к Америке у нас когда-нибудь закончатся. Одновременно. Вопрос лишь в том, до какой степени мы готовы себя изнурить ради этих сверхценных чувств. И сколько еще продлится церемония изнурения.

20

   В России все более популярным становится домашний арест. В первую очередь благодаря известным людям, которые стали его объектами (жертвами): от оппозиционера Алексея Навального и поэта-художника Евгении Васильевой до олигарха Владимира Евтушенкова.
   Конечно, условия этой меры пресечения фактически для всех разные: скромную квартиру Навального в Марьине не сравнить с пышной резиденцией Васильевой в Молочном переулке и тем более с поместьем Евтушенкова на Рублевке. К тому же г-же Васильевой, как мы помним, разрешили по нескольку часов в день гулять центром Москвы. Навальный такой чести не удостоился, Евтушенков – пока неизвестно.
   Но все же много и совершенно общего. Не покидать жилище без начальственного разрешения. Не пользоваться ни телефоном, ни Интернетом. Не общаться ни с кем, кроме близких и адвокатов (и, конечно, следователей, которые через суд и устроили тебе новую надомную судьбу). И еще электронный браслет, который с помощью спутника всегда расскажет и покажет, где ты есть. И не нарушил ли режим, определяемый мерой пресечения.
   Все познается в сравнении. Думаю, Михаил Ходорковский в 2003-м сильно предпочел бы домашний арест «Матросской Тишине». Но и первое – это мрачно. Особенно для русского человека, исторически страдающего:
   – бессознательной клаустрофобией, подчиняющей жизнь поиску расширенного пространства;
   – манией побега, в географическом или надгеографическом смыслах.
   Особенно же тягостным домашнее заточение должно быть для тех, кто привык к каждодневной демонстрации своей популярности, власти и/или влияния. К десяткам, сотням, тысячам наставленных глаз, восторженных, подобострастных и/или заискивающих. Осознание собственного большого (национального, государственного, мирового) значения – это наркотик, постоянно требующий новых инъекций. Делать такие инъекции под домашним арестом намного сложнее, чем на воле.
   Стойкий человек всегда может утешить себя тем, что каждый день заточения – это монетка в копилку будущей великой славы. И что терпение вознаградится результатом на следующей, постарестной стадии жизни. Хотя запас подобной уверенности со временем истончается. Тем более с нарастанием вероятности, что завершится домашний арест не возвратом в привычный мир свободных перемещений, а обвинительным безусловным приговором со всеми вытекающими последствиями.
   Но.
   Можно посмотреть на домашний арест чуть более широко. С позиций, так сказать, метафизических и даже, если угодно, цивилизационных. И если употребить такой взгляд, то может оказаться, что домашний арест – это не только драма/большая проблема, но и благо. Для арестованного и некоторых людей, его окружающих.
   Ибо домашний арест позволяет человеку, не принося (в отличие от полноформатной русской тюрьмы) избыточных жертв, круто изменить жизнь в направлении очищения и самоограничения.
   Прежде всего посмотрим на выпадающие коммуникации: Интернет, телефон.
   Систематизацией смертельного вреда, наносимого Интернетом, мы с вами уже занимались, повторю главное.
   Интернет – наркотик, по убойной силе сопоставимый с героином. Сетезависимый человек с каждым днем своей утлой жизни все больше времени проводит во Всемирной паутине, отодвигая далеко вглубь книги, спорт, природу, еду, секс и т. п. Он находится в непрерывном потоке новостей, 90 % которых – лишние, избыточные или фейковые. Несколько астрономических часов каждый день проходят в социальных сетях – легко посчитать, какую часть жизни в итоге посвящается этому иллюзорному псевдоспособу преодоления одиночества.
   В результате интернет-наркоман превращается в заложника некоей альтернативной реальности. Которая трудно соприкасается с подлинной жизнью по эту сторону баррикад. Какие-нибудь 100 минут без Интернета – и уже начинаются ломка, лихорадочные поиски «точки доступа», позволяющей погрузиться в эту закабаляющую реальность вновь.
   Слезть с интернет-иглы весьма непросто, а домашний арест дает такую возможность, быструю и эффективную. Да, это суровая терапия. Но ведь и наркоманов нередко приковывают наручниками к кроватям и батареям – вспомним прославленный опыт Евгения Ройзмана, нынешнего мэра Екатеринбурга. Условия домашнего ареста все же помягче будут.
   Дальше – телефон. Вы никогда не задумывались, сколько лишних, ненужных звонков вам поступает каждый день? Сколько времени вы проводите в общении с собеседниками, которые на поверку оказываются случайными неопознаваемыми объектами в вашей жизни? Какой стресс порождает аппарат, каждые 5 минут разрывающийся от чужого желания сообщить вам нечто совсем бесполезное или задать абсолютно никчемный вопрос? Находит ли на вас время от времени нарочитое стремление выключить мобильный ко всем чертям на неведомое время?
   Домашний арест снимает эту проблему.
   Избавившись от телефонно-комьютерного крепостничества, человек воленс-ноленс вновь, как в прошлые эпохи, начинает читать. Домашний арест реанимирует и реабилитирует книгу – еще непознанную или хорошо забытую. (Неплохо, кстати, своевременно задуматься, хватит ли вашей нынешней библиотеки на весь срок домашнего ареста или ее надо заблаговременно расширить.)
   Но есть блага и более глубокие.
   Семья. Сколько времени современный городской человек, муравей сумасшедшего мегаполиса, уделяет своим родным и близким? Утром он растворяется в городе с его офисами, ресторанами, пробками, выхлопными газами, случайными связями, чтобы лишь поздним вечером/ранней ночью приземлиться дома. 2/3 жизни (как минимум) проходят без жены и детей. Горожанин – заложник не только Интернета, но и всего духа времени, помноженного на дух места. Обыденные мечтания удалиться под сень струй и поселиться с семьей где-то на отдаленном озере никогда не воплощаются в реальность – по меньшей мере без готовности к обрушению всей предыдущей жизни с системой ее целей и результатов.
   Домашний арест отвечает на эти вопросы.
   Будучи ограничен собственным домом и электромагнитным браслетом, человек возвращается внутрь семьи. Ему вновь становится ясна истинная цена отношений с родными и близкими. Их присутствия (равно как и отсутствия) в его жизни. Цена верности и солидарности. Измены и безразличия. Из фона для тараканьих бегов семья превращается в неотменимую среду обитания.
   Более того – домашний арест создает новую философию Дома.
   Наш неутомимый герой, постоянно бегущий по лезвию современности, давно утратил патриархальные представления о Доме. Дом – это место для регулярного сна, поскольку все прочее совершается во внешнем (по отношению к дому) мире. Еще – объект финансовых инвестиций. И в некоторых случаях знак/символ престижа. Не более и не менее того.
   Но если ты знаешь, что твой дом – место твоего будущего заключения, где тебе придется провести один из самых драматичных периодов жизни, 24 часа в сутки, то отношение к жилищу не может не измениться. Дом становится твоим альтер эго, вернейшим другом и надежнейшим партнером. Который, если что, не сдаст и не предаст. Пространством не просто идеального комфорта, но взаимной любви. Тогда априори меняется представление о назначении дома. Он снова твоя крепость – в самом старом и правильном смысле слова. Ты вовремя в и полном объеме посвящаешь себя дому – и даже если тебя никогда не арестуют, тьфу-тьфу-тьфу, любовь и дружба с домом принесут свои достойные плоды. Возвращение из чужого холодного муравейника в собственный теплый дом – сладостное путешествие.
   Накануне и вскоре после краха тоталитарной советской системы мы много говорили о необходимости самоограничения. О том, что соблазны свободного мира, рухнув на голову после десятилетий тотального «нельзя», могут оказаться непосильными для наших слабых душ и мозгов. Так во многом и получилось. Окунувшись в безграничный океан «можно», мы утратили берега. Нам нужен инструмент принуждения, чтобы вновь выйти на сушу.
   Домашний арест – такой инструмент. Его неплохо было бы сделать и добровольным, по контракту с правоохранительной системой. Заодно у этой системы появился бы новый легальный источник внебюджетного финансирования. Захотел – отсидел у себя дома на общих правовых основаниях. Месяц, три, год. Столько – сколько необходимо для обратного превращения из монстра в человека.
   Вообще в стране, где в соответствии с глубокой традицией уголовным обвиняемым может в любой момент времени оказаться всякий, по надуманной причине или вовсе без таковой, где самое неверное – зарекаться от тюрьмы, очень правильный режим жизни – ожидание ареста.
   И очень хорошо, если домашнего.

21

   Есть такой старый короткий анекдот.
   Умирает Рабинович (уточнение: наш, русский, православный Рабинович). Предстает пред лицом апостола. Сумбурно отчитывается за прожитую жизнь. Получает, как ни странно, направление в рай. И на радостях задает апостолу запрещенный вопрос:
   – А вы не подскажете, в чем, собственно, был смысл моей жизни?
   – А помнишь, – отвечает апостол, – в 1987 году в вагоне-ресторане поезда Москва – Ростов тебя попросили соль передать?
   – Ну?..
   – Ну вот…
   Русский человек неплохо умеет совершать подвиги. Со знаками «плюс» и «минус». Но вот бремя обыденной жизни, в которой нет места подвигу, дается нам гораздо труднее.
   Одна из невыносимых русских проблем – честно, официально, на полном серьезе признать себя маленьким человеком. Признать необратимо. Как факт и данность.
   Среднему европейцу в этом плане почему-то гораздо легче. Свою протяженную, пожизненную обыденность он воспринимает как должное.
   Родился, учился, честно каких-нибудь 50 лет служил официантом, платил скромные налоги, женился (вышла замуж), породил детей, воспитал их, прочитал несколько книг (5–6, а зачем больше, когда и в тех все написано?). Когда дети выросли, научился путешествовать, посмотрел мир, закончил строительство дома. 30 000 недель подряд не забывал поливать жасминовые кусты. Болел за «Баварию» или «Ювентус», когда-то даже взял автограф у самого… Арьена Роббена, Фернандо Торреса – нужное подчеркнуть. Бывал в церкви, не причащался, но исповедовался. Посмотрел 128 телесериалов по 256 серий каждый, собрал коллекцию бронзовых колокольчиков, отмечал юбилеи в кругу семьи, дождался правнуков, умер. Все. Не тянет ни на героический роман, ни на волшебную сказку.
   Этот средний европеец тоже кому-то когда-то передал соль. И частенько бывал счастлив. Совершенно не зная, что он, по нашему Константину Леонтьеву, есть, оказывается, орудие всемирного разрушения. Возможно, он даже думал, что имеет отношение к машине всемирного созидания – как ее рядовой мирный винтик, коих миллиарды и мириады.
   Можно еще по-умному сказать, что маленький ничтожный обыватель шел срединным путем, который и есть путь культуры (по Аристотелю).
   Но это не наш путь. В чем мы давно убедились.
   Мы привыкли жить в огромном труднозаселенном пространстве на краю суши. И оттого остро, хотя бы и бессознательно, ощущаем свою оторванность от остального мира. Опять же – и в хорошем, и в плохом смысле. Тот же Константин Леонтьев сказал, что русский человек умеет быть святым, но не умеет быть честным. Из этого сырья можно, как известно, сделать икону Спаса или дубину народной войны, но только не платяной шкаф системы IKEA.
   Маленький человек, как мы знаем, – распространенный персонаж русской литературы. Примеров столько, что их даже не надо и приводить.
   Маленький человек вызывает, как правило, острый приступ жалости. Проистекающий из самой безнадежности его существования. Он мог бы стать большим – но это не получилось. По объективным социальным причинам. Тогда он превращается в среднекрупного монстра. В просто тихого алкоголика, ускоренно сокращающего бессмысленную жизнь. В убийцу, справедливого в запальчивости и раздражении. Или даже в посмертного вампира, готового отомстить прижизненному миру простых людей.
   В общем, выходит из невыносимости обыденного существования в мир подвига, пусть даже и с тем самым знаком «минус».
   Маленького человека, как он описан мейнстримом великой русской литературы, можно воспринимать очень сострадательно или слегка презрительно. Но никогда – нейтрально/уважительно.
   А ведь в жизни наступает момент, когда ты должен ответить себе, кто ты: маленький человек или фронтмен мировой истории. Можно признать первое – и зажить скучнейшей европейской жизнью. Которая чем правильнее, чем тошнотворнее. А можно все-таки, вопреки объективной наличной реальности, причислить себя к лику героев. Для этого есть несколько технологических способов.
   1. Вписать себя в некую великую эпоху.
   Возьмем, к примеру, нашу эпоху. Еще недавно, в ее преддверии, все было трудновыносимо скучно. Другое дело – ныне, после февраля – марта 2014-го. Мы присоединили Крым. У наших границ началась всамделишная война. Вроде как за права русских и собирание т. н. Русского мира. Ничего, что русские из сопредельных государств хотят скорее остаться там, где они сейчас есть, и ни о каком русском мире, достигаемом путем войны, не просили. Наша задача – нести человечеству счастье. Независимо от того, правильно ли понимает человечество его условия и параметры.
   Как только эпоха буржуазной тоски сменилась временем постбуржуазной доблести, провинциальный обитатель пропыленного дивана ощутил себя героем. И уже по факту стал им. Ведь великие события происходят при нас, а значит – вроде как и благодаря нам. Среди моих знакомых, добрых и не очень, есть как минимум 127 человек, считающих себя идеологами «Русской весны», авторами грандиозных побед на Донбассе, хранителями тайны всемогущего ядерного оружия и т. п.
   Жизнь – удалась. Ради ощущения принадлежности к сообществу больших людей мы, конечно, готовы отказаться и от импортной колбасы, и от остатков свободы слова. За великую эпоху мы бы отдали и свою зарубежную недвижимость, если б она у нас была. Правда, наше новейшее самоощущение несколько пахнет смертью, но уж так исторически повелось: для нас, как верно напомнил нам Президент РФ во время весенней прямой линии с народом, на миру и смерть красна.
   2. Найти себе альтернативную идентичность.
   Бывает, например, что человек совершенно традиционной сексуальной ориентации объявляет себя геем. И даже становится активным борцом за гей-права. Почему? Потому что быть гетеросексуалом невероятно скучно. Особенно если в твоей практической действительности нет предметного секса. Лучше уйти в параллельную половую реальность и там стать тем самым фронтменом.
   Или можно взять псевдоним. Например, простой Иван Иванович Хаймович становится сложным Раулем Мигелем Сааведрой. И в собственном представлении сразу превращается, скажем, в троюродного прапрапраправнука Христофора Колумба. Точно знающего, где спрятано золото партии. Больше по жизни уже можно ничем не заниматься. Кроме как укреплением и развитием своей новой идентичности, разумеется.
   3. Пойти на радикальное снижение уровня своей жизни (дауншифтинг). Например, начать жить в собачьей конуре. Чтобы все рассуждали, отчего и почему ты так поступил.
   Мотивация: аморально жить в буржуазной недвижимости, созданной из пота и крови трудящихся. Заодно можно не отдавать долги, ибо какой спрос с человека, переехавшего в собачью конуру.
   4. Совершить большое моральное преступление.
   Например, взять и опубликовать многолетнюю тайную переписку с кем-нибудь из близких друзей. Чтобы несколько дней социальные сети об этом вкусно говорили.
   Мотивация: нет больше моральных сил скрывать частную тайну, и, будучи не банальным обывателем, но человеком сверхъестественно высоконравственным и вообще героем, я решил предать ее гласности!
   5. Совершить большое физическое преступление.
   Какое именно, советовать не будем. А то еще обвинят нас в подстрекательстве. И пойти за него в тюрьму. Потому что удел героя – тюрьма. Пресная свобода – удел сверхобычного человека.
   6. Спиться и/или сторчаться.
   Состояние измененного сознания всегда приносит чувство превосходства над окружающими. А предельное ускорение физической жизни дает ответ на вопрос, что делать с бременем времени.
   Но если вы ищете способ избежать выперечисленных вариантов (и еще пары дюжин аналогичных), то задумайтесь: сколь сладостно и почетно все-таки быть маленьким человеком!
   Когда последнего китайского императора династии Хань Сянь-ди (III век нашей эры) пришли свергать с престола и убивать, он возразил этому намерению так:
   – Мы (императору положено называть себя во множественном числе. – С.Б.) талантами не обладаем, но и большого зла не совершили.
   Это, пожалуй, и есть формула оправдания маленького человека. В мире, где добро и зло могут быть одинаково банальны, уклонение от зла – уже есть добро.
   Не надо рассчитывать на подвиг, если он тебе не по плечу. Не надо делать из себя героя, ибо героев не может быть слишком много.
   Вспомните, сколько счастья, если разобраться, даровано обыкновенному обывателю. И никогда не забывайте про соль, которой Господь вас не обнесет.

22

   Споры пикейных жилетов на российской политической – или, скажем точнее, околополитической – кухне в последнее время часто сводятся к двум тезисам:
   1) мы в глубокой заднице;
   2) ну а Запад вообще полностью сошел с ума и идет к гибели.
   (Таким образом, с точки зрения прикладной сравнительной политологии задницу можно определить как нишу или тихую гавань, где мы традиционно укрываемся от гибельного безумия т. наз. цивилизованного мира).
   К Западу много претензий. Прежде всего: он недостаточно эффективно борется с нами. Мы бы и сами призвали себя к порядку, но не хотим покидать нашу эксклюзивную нишу (см. выше). Так что вся надежда до недавнего времени была на Запад. И вот теперь надежда тает прямо на слезливых глазах.
   Запад окончательно потерял рычаги управления ситуацией в мире. (Предполагается, что эти рычаги у него всегда были и прежде работали безотказно). Потому, по вине Европы и Америки, нас ждет смерть от трех неискоренимых факторов риска, обозначенных главным начальником Запада, президентом США Бараком Обамой, на Генеральной ассамблее ООН.
   A) Лихорадка Эбола.
   Уже ясно, что она унесет миллионы жизней в кратчайшие сроки. Как чума XIV века, от которой тогда погибла четверть населения Европы, или 25 млн человек.
   Правда, врачи-скептики (они же оптимисты, это с какой стороны посмотреть) утверждают, что участи заболеть Эболой достоин не каждый, так что не надо преувеличивать. Да и я сам, как простой обыватель, живущий на свете не то чтобы давно, но и не совсем недавно, помню, что на моем веку человечество должно было умереть от трех страшных недугов: СПИДа, атипичной пневмонии и птичьего гриппа. Так, может, и Эболу переживем?
   Б) Исламское государство (ранее известное как Исламское государство Ирака и Леванта, ИГИЛ).
   Виноваты в его появлении целиком США и союзники. Потому что они сначала ввели войска в Ирак, а потом решили вывести обратно. Что в целом оказалось крайне безответственно и непоследовательно. Надо было или не вводить, а если уж ввели – никогда не выводить.
   Скоро Исламское государство захватит российский Северный Кавказ, параллельно войдет в Ташкент, в Душанбе, и противостоять этому изнеженный Запад не сможет. Итог: всему конец. Чему всему – точно сказать нельзя, но – конец.
   B) Мы, т. е. Россия.
   Широта русской души в сочетании с ее непредсказуемостью не позволяют ожидать от нас ничего хорошего. Сами мы контролировать себя не в состоянии и вообще за себя не ручаемся. А поскольку Запад после краха СССР почему-то не догадался нас раздолбать, то теперь ему придется нас же расхлебывать. И ведь не расхлебает, потому что морда треснет и вообще сил нет.
   В общем, если верить нам самим, то свой мандат на всемирное руководство евроатлантический мир позорно профукал. Начинаются новые века мрака и всемирного разрушения.
   А почему?
   А потому, что на Западе произошло катастрофическое вырождение политических лидеров и политической элиты вообще.
   Когда-то этим миром правили титаны уровня Гая Юлия Цезаря, Уинстона Черчилля, генерала Шарля де Голля. Каждый из них выиграл по своей мировой войне, формальной или неформальной. Все они многократно побывали на передовой, под самыми пулями. Повидали смерть с ультраблизкого расстояния. Они знали истинную цену большим победам – жизнь – и потому умели этих побед достигать.
   Ну или, возьмем попозже, Рональд Рейган и Гельмут Коль. Первый благодаря своей подлинно голливудской неколебимой решимости довел до логического конца «холодную войну» и развалил СССР. (Сам СССР в том, конечно, не виноват). Второй не прощелкал тевтонским клювом финал «холодной войны» и воссоединил Германию.
   С такими героями никакая Эбола никому не была -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

страшна!
   А что сейчас?
   Самые главные мировые начальники – Барак Обама и Ангела Меркель. Кто они на фоне богатырей прошлого? Пигмеи. (Это метафора. Не надо путать с теми настоящими пигмеями, которые, питаясь зараженными обезьянами в диких саваннах Африки, и стали первичными разносчиками Эболы).
   Господин Обама ни дня нигде не работал, кроме как в политике. На войнах не был, пороху не нюхал. Не имея серьезного опыта госуправления, не говоря уже о международных конфликтах высокой степени сложности, стал президентом. Потом – тут же – исключительно за пацифистскую демагогию, без единого практического деяния получил Нобелевскую премию мира. И, отрабатывая незаслуженную репутацию миротворца, шесть с половиной лет судорожно предотвращал какую бы то ни было войну. Не предотвратил. Даже Сирию раздолбать не сумел, пойдя на поводу у Владимира Путина. Говорят, правда, что он устроил «арабскую весну» и как-то приложил руку к революции 2014 в Киеве. Но это его нимало не оправдывает.
   Госпожа Меркель в своей доканцлерской карьере тоже ничем выдающимся не отметилась. Долгие годы была функционером партии Христианско-демократический союз (ХДС) и даже снискала прозвище «девушка Коля» (в хорошем смысле, разумеется). А главным промежуточным событием ее карьеры стал скандал 1999–2000 гг. – тогда г-жа Меркель почему-то поспособствовала разоблачению незаконного финансирования ее собственной партии, что сильно ударило все по тому же Гельмуту Колю, боссу и наставнику будущей лидерши ФРГ. В результате Коль навсегда ушел в тень, а для Меркель открылись новые волнующие возможности, коими она чуть позже воспользовалась.
   Ну а президент Франции Франсуа Олланд даже на этом фоне выглядит посмешищем. Служил он раньше то депутатом, то мэром провинциального городка, отсиживался в тени своей экс-супруги Сеголен Руаяль. Затем, на совершенном политическом безрыбье, заскочил дуриком в Елисейский дворец. Чтобы через два года обнаружить, что рейтинг его упал до скандально позорных 12 %.
   И эти люди могут что-то сделать, например, с нашим Владимиром Путиным, образцом политической мощи? М-да. Так что падение современного мира неизбежно, остается лишь завороженно подождать.
   С такой концепцией можно было бы согласиться, если бы не хотелось несколько возразить.
   Да, классическая западная демократия, которую мы научились презирать быстрее, чем сумели в ней разобраться, ведет к некоторому вырождению правящего человеческого материала. К усреднению всего и вся. Люди сильные и яркие, но неформатные, склонные тянуть политическое одеяло резко и строго на себя, сейчас не очень в чести. Да, они прорываются на поверхность по-прежнему – взять хотя бы Сильвио Берлускони. Но, подобно Берлускони, завершают правящую карьеру далеко не самым красивым образом.
   На смену лидерам-харизматикам демократия привела устойчивые политические и общественные институты. Парламенты, партии, суды, независимые СМИ. Которые стали выше личностей. И не дают этим личностям взять реванш, как бы последним ни хотелось. Кроме того, при институциональной демократии резко возросли требования к прозрачности политика. Да, Обама признался, что в знойном гавайском детстве нюхал кокаин, но ничего действительно радикального с ним с тех пор не произошло. Он никого не убивал и даже не превышал автомобильную скорость. Меркель? Там даже кокаином не пахнет.
   А люди без скелетов в шкафу, не пережившие многих запретных приключений, как правило, куда скучнее изощренных авантюристов и вообще азартных игроков с жизнью. Вот, помните, был такой французский социалист Доминик Стросс-Кан, который должен был, по всем опросам, стать президентом своей страны вместо Олланда? И что же? В нужный момент выяснилось, что у него крайне отвратительный сексуальный облик. Скрыть который не удалось. Большой игрок сошел с дистанции, уступив трассу бледной тени.
   В таких условиях ожидание подлинных героев старинного образца – дело неблагодарное. Да, телевизионная картинка очень страдает. И очень сосет под ложечкой от предчувствия нового Черчилля. Но…
   А если могучий харизматик все же прорывается к власти, особенно в той стране, где институты не особенно устоялись, то рано или поздно он начинает крошить демократию и возводить себя на бессменный пьедестал. Вот, например, Реджеп Тайип Эрдоган в Турции. Прекрасный лидер, не правда ли?
   Нарастание и упрочение демократии означает и широкое распространение политической посредственности. А по-иному – того самого среднего класса, в том числе и среди лидеров, на котором, как нас учили, держится стабильность западного мира. Но мы не поверим в эту стабильность, пока она не приобретет знакомые нам, как никому другому, черты с усами генералиссимуса. Вот тогда мы и успокоимся. И, может быть, поверим в демократию вновь.

23

   «День как день, только ты почему-то грустишь» © Виктор Цой.
   День народного единства – 4 ноября – вроде бы главный официальный праздник современной РФ.
   Праздник был учрежден в 2005 году, и сегодня, почти на грани его юбилея, приходится констатировать: судьба у Дня народного единства как-то не сложилась. Кажется, не вызывает он у среднестатистического россиянина ни особой гордости, ни целенаправленной радости. Ну, выходной – и слава Богу.
   Возможно, произошло это потому, что концепция суперпраздника изначально была не очень ясна. Нам объяснили, что 4 ноября 1612 года народное ополчение под командованием гражданина Минина и князя Пожарского очистило Кремль от ограниченного контингента польских и приравненных к ним интервентов. Что типа и подвело черту под Смутным временем. И в нулевые годы XXI века у нас будто бы закончилось Смутное время-2 и воцарилась стабильность. Т. е. 4 ноября – это День стабильности.
   В общем, вы понимаете, к чему это и про что.
   Но многие историки тут же заявили, что с датами вышла путаница. Ограниченный контингент капитулировал 5 ноября (по новому стилю, он же григорианский календарь), а днем раньше не произошло вообще ничего существенного. Отсюда, собственно, и смысловая неполнота главного госпраздника.
   Неофициально же властные и околовластные люди дали понять, что новый праздник создавался не сам по себе, а для отмены предыдущего памятного дня – 7 ноября, годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, с некоторых пор известной под брендом «Октябрьский переворот». А поскольку россияне уже привыкли немного отдыхать и развлекаться в начале ноября, то и сдвинуть радостный день надо было в пределах статистической погрешности. Ну и почему бы не на 4-е, в конце концов? К тому же это день Казанской иконы Божьей Матери, что придает отмечанию добавочную святость.
   Но вышло так, что по-настоящему после 2005 года отмечали 4 ноября только русские националисты. Которые неизменно устраивали в этот день Русский марш. Мероприятие столь же мирное, сколь и зловещее.
   Всякий раз накануне Дня народного единства националисты делали вид, что готовы пройти русским маршем прямо до главных кремлевских покоев или, по меньшей мере, устроить большую бучу, от которой содрогнется земля московская. Власть картинно хваталась за сердце, делая вид, что боится-боится-боится. Прогрессивная общественность заходилась в праведном негодовании по поводу того, что вот – деды воевали, а у нас тут нынче фашизм вовсю поднимает голову.
   (О том, что эксклюзивные права на современный фашизм принадлежат Украине, мы узнали только в этом году). Потом Русский марш проходил своей дорогой – и ничего особенного не случалось. Страх и ужас складировались на антресолях, до следующего изрядного праздника.
   Позднее дополнительное внимание к 4 ноября привлекал ключевой российский национал-демократ Алексей Навальный. Вопрос «Пойдет ли Навальный на Русский марш?» неизменно становился одним из главных в предпраздничной политической повестке дня. В 2011 году Навальный пошел – и его за это сильно ругали. Потом не ходил – и его за это ругали еще сильнее. В этом году оппозиционер, увы, сидит под домашним арестом, а потому самая яркая интрига Русского марша рассосалась сама собой.
   Но, так или иначе, до 2014 года 4 ноября воспринималось благодаря фактическому наполнению праздника как День русского национализма. Что едва ли соответствовало концепции кремлевских чиновников, придумавших сдвинуть 7 ноября на трое суток назад.
   Однако и здесь ситуация серьезно меняется. Похоже, в этом году классического Дня русского национализма мы не увидим.
   Дело в том, что с национализмом у нас случился психологический кризис. До некоторых пор было очевидно, что:
   1. Национализм у нас в основном оппозиционный, власть его не любит и даже опасается;
   2. Националисты сконцентрированы на внутриполитической повестке, включая тему нелегальной иммиграции и неправильных иммигрантов вообще;
   3. Ради успеха в борьбе за власть националисты могут объединиться с либералами, образовав некий единый национал-демократический фронт; Болотные площади и проспекты Сахарова 2011–2012 годов служили тому некоторым подтверждением.
   Но в 2014-м вышеописанная триада сломалась. Это случилось после стремительной крымской эпопеи и начала войны на Украине.
   Во-первых, многие националисты ощутили внезапный прилив лояльности к власти и лично Владимиру Путину. Они вдруг подумали, что президент все эти годы в основном разделял их взгляды, даже если тщательно скрывал. А значит, оппозиционность национализма ушла куда-то на задний план, вглубь русской души.
   Во-вторых, внешнеполитическая повестка в одночасье уничтожила внутриполитическую. Ну что такое таджикский дворник, если Америка собирается нас расчленить и уничтожить, и мы должны все чохом объединиться для отпора смертельной угрозе? Стало быть, националисты забросили свои привычные дела и всецело посвятили себя страстям геополитическим.
   В-третьих, кардинальные расхождения в оценке националистами и либералами темы «крымнаш» разом обрушили нарождавшийся национал-демократический фронт.
   А ведь власть-то на самом деле никаким боком не стала лучше относиться к националистам, о чем вполне может рассказать, например, отправленный в тюрьму лидер движения «Русские» Александр Белов (Поткин). Она просто сделала так, что национализм, еще недавно такой большой и страшный, добровольно отдал любые претензии на политическую инициативу и согласился стать малой величиной на подпевках в кремлевском праздничном концерте.
   Так что Русский марш свое кошмарное символическое значение утратил. Надолго или накоротко – неизвестно, но 4 ноября 2014-го Днем националиста точно уже не будет.
   В этот день, правда, подкремлевские партии при поддержке знаменитого доктора Лизы (Елизаветы Глинки) проводят какое-то шествие прохладной Москвою, но интерес к акции у обывателя РФ стремится к нулю. Ну, какая-то формальная демонстрация псевдотрудящихся, не более и не менее того.
   Итак, День народного единства, утратив оппозиционное содержание, оказался на грани потери содержания вообще. Что априори было вполне закономерно.
   Ведь главный государственный праздник – он, как правило, про две вещи:
   – источники нынешней государственности;
   – основания ее легитимности.
   Например, в США 4 июля – день оформления Декларации независимости, в которой британские заокеанские колонии впервые были названы Соединенными Штатами Америки. Во Франции 14 июля – это Великая революция с ее свободой, равенством, братством. Ну и наше прежнее 7 ноября туда же – ведь всем своим счастьем мы были обязаны Октябрьскому перевороту, по старому стилю – Революцией.
   Поэтому, как мне представляется, надо готовиться к постепенному упразднению бессмысленного 4 ноября и придумывать новый день, имеющий прямое отношение к сути и естеству нового российского государства.
   Конечно, эти суть и естество разными мозгами можно понимать по-разному.
   Если кто-то считает, что Российская Федерация – демократическое государство, родившееся на руинах тоталитарного СССР, то отмечать надо 21 августа – в день падения ГКЧП, триумфа первого избранного президента РФ Бориса Ельцина.
   Если же Россия, как нас проинформировали, полностью тождественна личности Владимира Путина, то праздновать необходимо 7 октября. Которое, сообразно концепции, вполне может считаться Днем рождения России.
   Если же верить в чудесное спасение России после всех ее прошлых и современных выкрутасов, то главным наци ональным праздником должно в итоге стать 1 апреля – Всемирный день дурака.
   Не обижайтесь. Тот дурак, в честь которого 1 апреля будет праздноваться у нас, – человек вовсе не глупый. Даже наоборот.
   Это наш Иван Дурак. С большой буквы. О котором в энциклопедии сказано, что он «воплощает особую сказочную стратегию, исходящую не из стандартных постулатов практического разума, но опирающуюся на поиск собственных решений, часто противоречащих здравому смыслу, зато в конечном счете приносящих успех».
   Пока что многие любимые нами с детства чудесные качества мы добровольно приписали своему президенту, отчего он и стал в наших глазах фигурой сакральной. Но все же 1 апреля как главный в России день будет получше, чем 7 октября. Как минимум по двум причинам:
   – отмечать главный российский праздник предпочтительно весной, а не осенью, весной надежда на лучшее будущее всегда отчетливей;
   – президент, как известно, не любит публичности при отмечании своего персонального дня рождения.
   К тому же это ведь будет не его праздник. Как пел все тот же Виктор Цой, с которого мы начинали, это – НАШ день, и мы узнаем его по расположению звезд.
   Необязательно кремлевских.

24

   21 ноября 2013 года, в Киеве начался Евромайдан. Мы все, конечно, знаем, что это был проект США по смещению законной украинской власти, истинная цель которого – зверски насолить Российской Федерации, лишив ее традиционного влияния на драгоценную страну-соседку.
   Как и многие американские провокации международного значения, Евромайдан удался. Потому что США – страшная сила, которой весьма трудно сопротивляться. А желание Вашингтона принизить непокорную РФ неизменно нарастает в пространстве/времени.
   Впрочем, Россия не проглотила американскую обиду просто так, чем она неоднократно грешила в своем постсоветском прошлом. В ответ на Евромайдан мы присоединили Крым, а потом поддержали доведенных киевскими властями до отчаяния жителей Донецкой и Луганской областей, решивших с оружием в руках отстоять свою автономию вплоть до де-факто отделения от Украины.
   Такова официальная версия. Есть и другая. Неофициальная. Всю ответственность за ее содержание автор этих строк берет на несчастного себя.
   Дело, по Белковскому, было так.
   В феврале 2010 года президентом Украины был избран Виктор Янукович. Избрали его честно, без фальсификаций. Во всяком случае, никто всерьез не жаловался. Конечно, кроме проигравшей те выборы Юлии Тимошенко. Но у Юлии Владимировны, как правило, так: если она не выигрывает – значит, все не по-честному.
   Путь Януковича к главному украинскому креслу был тернист и извилист. Впервые его объявили президентом страны в ноябре 2004-го. Но Украина объявила этот факт не соответствующим действительности. Собрался первый Майдан. Верховный суд Украины при негласном одобрении уходившего, но еще не ушедшего президента Леонида Кучмы признал наличие фальсификаций при подсчете избирательских голосов и назначил повторное голосование во втором туре, вошедшее в историю как т. н. «третий тур» выборов президента. И там уже Янукович уступил Виктору Ющенко порядка 8 % голосов. После чего почти единодушно был признан политическим трупом.
   Но труп оказался жизнелюбив. Человек, пришедший в политику из самых донецких низов, прошедший два сеанса тюремного заключения, захотел отомстить времени и человечеству за унижение-2004. И показать, что вполне способен восстать из гроба во имя больших свершений. Что вскоре Януковичу и удалось. В 2006 году, воспользовавшись непримиримым конфликтом между вождями «оранжевой революции» Виктором Ющенко и Юлией Тимошенко, он стал премьер-министром. То есть, в условиях парламентско-президентской республики, – фактически главным человеком в стране. В 2007-м он этот пост, правда, потерял. Но извлек из очередной неудачи полезные уроки.
   К выборам-2010 Виктор Федорович подошел как компромиссный кандидат, не враждебный гражданским свободам и правам человека, искренний украинский патриот, спокойная, конструктивная альтернатива труднопредсказуемой и ненадежной Юлии Владимировне. Умудрившейся за время своего премьерства (декабрь-2007 – февраль 2010) серьезно подпортить себе политическую репутацию. И многие верили, что Янукович образца 2010 года – это вовсе не то же самое, что он же, но в 2004-м.
   Однако, сделавшись-таки главой государства, Янукович решил поставить эксперимент: можно ли совершенно и полностью узурпировать украинскую власть, и так, чтоб тебе за это ничего не было?
   Поначалу эксперимент шел успешно. Первым шагом Янукович вернул себе большие президентские полномочия, предусмотренные Конституцией 1996 года и отмененные в 2004-м. Ничего страшного не случилось – никто не восстал. Потом отправил в тюрьму г-жу Тимошенко и несколько членов ее бывшего правительства. И здесь Украина отнюдь не взорвалась. Наконец, в 2012-м, после очередных парламентских выборов, В.Ф. сформировал кабинет министров, почти полностью подконтрольный его семье (в прямом смысле последнего слова). По признанию экс-соратника Януковича Юрия Бойко, бывшего вицепремьера по ТЭКу, главным специалистом по кадрам в стране стал сын президента Александр Янукович по прозвищу Саша-Стоматолог (такова его первая специальность) – без одобрения этого молодого джентльмена ни одно серьезное назначение не обходилось.
   Украина отреагировала на такую постепенную узурпацию унылым раздражением, которое вылилось в драматическое падение рейтинга Януковича. По данным соцопросов на ноябрь 2013-го, на выборах-2015 В.Ф. был обречен проиграть любому из соперников-оппозиционеров: Виталию Кличко (рейтинг боксера был тогда максимален), Арсению Яценюку, Юлии Тимошенко и даже радикалу Олегу Тягнибоку. Но – при условии честного подсчета голосов, в который верилось все меньше. В общем, страна, более или менее согласившаяся с умеренным Януковичем в 2010-м, вовсе не хотела видеть его у себя на шее в образе диктатора.
   К тому же «семейный» кабинет уверенно вел страну к экономической катастрофе. Потому что при определенном уровне коррупции уже не может сойтись ни один бюджет, независимо от благосклонности конъюнктуры. И тогда Янукович решил затеять хитрую игру с целью выжать из зарубежных партнеров – неважно каких – большие деньги на спасение украинской экономики и себя вместе с ней. Он вроде как уверенно (во всяком случае, так казалось) двинулся в направлении подписания соглашения об ассоциации Украины с ЕС. Послав сигнал, что хочет получить от богатой Европы $160 млрд (не меньше!) на проведение больших реформ. Параллельно В.Ф. начал непубличный торг с Россией на тему: если дадите много денег и скинете цену на газ – могу с Европой ничего не подписывать. И своего он почти добился: Москва согласилась дать Киеву $15 млрд за счет нашего Фонда национального благосостояния и снизила газовую цену на целых 40 %.
   И тогда Янукович сорвал подписание соглашения с ЕС. Причем с особым цинизмом, в последний момент, стремительно отказавшись от всех своих прежних обещаний. Данных не столько Европе, сколько своей собственной Украине. Активная часть украинского общества восприня ла такое поведение президента как уже открытый плевок в национальное лицо. Что и стало детонатором взрыва, т. е. Евромайдана. Хотя, если б не соглашение об ассоциации, Майдан случился бы все равно. Ибо не вопрос интеграции с Европой был на самом деле главным в повестке дня. А упорное нежелание украинцев жить при диктатуре, под властью беспредельных в своей наглости жуликов и воров.
   Мне кажется, Янукович, с его развитой тюремной интуицией, уже год назад почувствовал, что дело его пахнет керосином. Но уцепился за власть, понимая, что ему, в отличие от старика Кучмы, уйти по-хорошему не получится: слишком уж много делов наворочал за неполные 4 президентских года.
   Сначала он хотел запугать майдановцев пакетом репрессивных законов (приняты 16 января 2014-го). Потом – прямой физической силой посредством вернопреданных войск. Многие многомудрые наблюдатели (помните?) каждый день повторяли, что уличные протестанты вот-вот не выдержат давления и разойдутся. Что запах крови перебьет тягу к свободе. Но Майдан победил, а Виктор Федорович закономерно слился: 21 февраля подписал бумагу о возвращении Конституции-2004 и досрочных выборах президента, а 22 февраля и вовсе бежал. По маршруту, как позже выяснилось, Харьков – Крым – Ростов-на-Дону. Так закончился проект украинской узурпации.
   Мы все, конечно, знаем, что, избавившись от мегакоррумпированного тирана, Украину ввергла себя в пучину бедствий. Из-за Майдана страна потеряла Крым, почти потеряла Донбасс, втянулась в настоящую горячую войну, на которой уже погибли тысячи человек. И, конечно, оказалась перед лицом больших экономических лишений: газ снова дорогой, а разухабистых средств ФНБ РФ Киеву больше не выделяют. И те же самые люди, что год назад и чуть позже предрекали Майдану скорое поражение, снова успокаивают нас: потерпите немного – и Украина вовсе перестанет существовать, т. к. она не государство даже вовсе, а какое-то историческое недоразумение.
   А мне кажется, что считать Украину недогосударством если и можно было, то только до Евромайдана. Но не после. Народ, который может победить страх смерти ради свободы, заслуживает безусловного права на то, чтобы быть и жить в истории. Что же до войны и лишений – то за все в этом мире, как мы знаем, приходится платить. А свобода – самый дорогой товар на мировом рынке. Ее баррель гораздо дороже нефтяного.
   И лично мне нимало не жалко украинцев. Их выбор можно считать плохим или хорошим, но он логичен, последователен и внутренне непротиворечив.
   Нет, я отнюдь не идеализирую новую, послемайданную украинскую власть. За ней уже замечены и ошибки, и глупости, и много еще чего. Но эта – как и все последующие власти, которые на Украине когда-либо будут, – знает, что на нее есть управа. Майдан, если что, всегда может собраться вновь. А значит, вариант позднего Януковича – клептократическое всевластие по лекалам третьего мира – невозможен.
   Наверное, все это очень плохо, и в этом всем виновата Америка. Конечно, Америка. Кто сильный – тот и виноват, тому и за все отвечать.

25

   Среди моих знакомых есть некоторое количество людей, которые:
   а) имеют некоторое отношение к так называемому политико-экономическому истеблишменту РФ;
   б) искренне поддерживают президента этой РФ В.В. Путина.
   Подчеркиваю – искренне. То есть это не какие-то дежурные подхалимы-конъюнктурщики, а идейные, убежденные путинисты.
   Потому мне нетрудно время от времени проводить небольшие социологические исследования на тему «Точка зрения нелюмпенизированного путиниста». Примерно два раза в месяц я устраиваю неформальные опросы на тему «Что вы думаете о растущей международной изоляции России и конфликте с Западом?».
   Так вот – по этому вопросу эти люди придерживаются двух диаметрально противоположных, притом практически равноправных позиций.
   Около половины опрошенных мною считают, что скоро грядет ядерная война, и это, по крайней мере, неплохо. Запад получит по зубам и успокоится, и никогда уже эксклюзивная роль России в окружающем нас мире не будет поставлена под сомнение.
   Оптимистический сценарий здесь таков. Какой-нибудь шальной взвод диких натовцев случайно или закономерно заходит на каноническую территорию РФ. В районе Крыма, Калининграда или, скажем, Южных Курил. Не дав опомниться ни взводу, ни всему остальному человечеству, мы наносим ядерный удар. По кому-нибудь или чему-нибудь. Что подвернется под наш пристальный прицел. После чего сразу наступает долгожданный мир. Эпоха вечного спокойствия. Время от времени прерываемого лишь овациями, которыми неизбежно будет награждать странупобедителя и ее лидера умиротворенное человечество.
   У адептов такой точки зрения наша победа в ядерной войне сомнений не вызывает. Причем победа легкая, малой кровью, в основном – чужой, т. е. нерусской. Центральный аргумент: В.В. Путин никогда не проигрывает, он – фельдмаршал удачи. А какой-нибудь жалкий Обама, скованный по рукам и ногам врожденной нерешительностью и благоприобретенными избирателями, просто не успеет дотянуться до своего ядерного чемоданчика от Louis Vuitton.
   Изложение такой концепции, как правило, заканчивается патриотическим заявлением в духе: у меня есть недвижимость на Западе, но ради Родины и Победы я готов ею пожертвовать. (Хотя зачем жертвовать, если все равно мы быстро и бескровно выиграем войну?).
   Другая (вторая) половина идейных путинистов считает примерно наоборот. Да, В.В. Путин велик, в этом нет сомнений, и всю большую политическую жизнь он шел от победы к победе. Но сейчас, воля ваша, все же какая-то фигня творится. Ну да, Запад, конечно, оборзел, и надо было поставить его на место. И революция на Украине – это гнусный выпад против России, ясный перец. Но до таких санкций дело можно было и не доводить. И рубль с нефтью удержать от столь свободного падения. И если нам всем западные визы позакрывают, а детей придется эвакуировать из гарвардов-оксфордов, то это уж совсем смертная тоска будет. И западной недвижимостью, которая у нас имеется в наличии, мы жертвовать не готовы. Ибо она полита нашим реальным потом и виртуальной кровью. А что до ядерной войны – то об этом даже рассуждать нельзя, потому что ее не будет, на само рассуждение уже до добра не доведет.
   А значит – полагает половина № 2 – надо срочно искать план примирения с Западом. Что-нибудь придумать, чтобы официальная Россия там, у них, снова стала вполне рукопожатной, а санкции, хотя бы частично, отменили. Здесь обычно следует предложение автору этих строк как большому криэйтору (помните, как это было у Пелевина: «творцы на… не нужны, нужны криэйторы») «вместе подумать» над миролюбивым сценарием. Как будто В.В. Путину, всемогущему и всеобъемлющему, наши жалкие идеи нужны.
   Так сложилась моя жизнь, что к путинистам – идейным или безыдейным, мейнстримным или маргинальным – я не принадлежу. Я порой и сочувствую нашему президенту, и местами ему симпатизирую, но все равно я – не путинист. И если бы даже захотел им стать, уже не смогу: возраст, здоровье и т. п.
   Но тема ядерной войны и примирения с Западом меня все равно интересует. В войне на всеобщее уничтожение я никогда не участвовал и хотел бы умереть, не познав подобного опыта. Кроме того, я не хочу, чтобы моя страна, которая Россия, превращалась в мирового изгоя. Хоть я член пятой колонны и национал-предатель, но все равно, как выясняется, – патриот. Исходя из такого политологического определения: «патриот – физическое лицо, которое: а) четко знает, какую страну считать своей; б) небезразличен к судьбе своей страны.
   Поэтому тема всеобщего примирения – желательно вместо большой войны, а не после нее, – меня беспокоит.
   Раньше я полагал, что для организации диалога Запад – Кремль нужны обоюдоприемлемые посредники. Отвечающие прежде всего таким критериям:
   • Пользуются несомненным авторитетом и уважением в большей части обитаемого мира.
   • Никогда особенно не критиковали Россию и Путина, особенно за миролюбивую внешнюю политику образца 2014 года.
   • Отвечают базовым кремлевским представлениям о большом (вариант – серьезном) человеке.
   Кандидатов на посредническую роль я пока придумал троих: Папа Римский Франциск (кстати, в 2013 году как бы поддержал мирные усилия Путина в Сирии, сказав, что рвущиеся к власти исламисты истребят всех тамошних христиан, что было бы очень нехорошо); Билл (Уильям) Клинтон, который был лидером США в краткий период максимального западничества Путина (кстати, Клинтон не только бывший президент сверхдержавы, но и, возможно, супруг будущего); Тони (Энтони) Блэр – ну, в общем, тоже правильный джентльмен.
   Однако по мере углубления полухолодной войны я все больше стал задумываться, что индивидуального посредничества уже маловато будет. Договору о безвоенном мире могут и должны способствовать большие структурированные человеческие группы, имеющие во всем том непосредственный интерес.
   И как раз в этот момент сомнений и тягостных раздумий свалилась трагическая весть: Исламское государство Ирака и Леванта (ИГИЛ) начало расправы над гомосексуалистами.
   Похоже, подумал я, тут мы можем прийти к правильному решению. Ведь давайте посмотрим пристальнее.
   1. ИГИЛ – террористическая организация, которую не любят ни Россия, ни коллективный Запад. Мы ее не любим не только в силу общего предубеждения против экстремизма во всех его формах, но и потому, что игиловцы уже грозились прийти к нам на Северный Кавказ и вроде как оттяпать его.
   2. Торжество ИГИЛа несет страшную угрозу много кому, но особенно – гей-сообществу тамошних мест.
   3. Стало быть, гей-сообщество больше других заинтересовано в том, чтобы Россия и Запад объединили усилия в борьбе с общим врагом.
   4. Следовательно, все геи доброй воли должны стать посредниками в примирении между Москвой и Вашингтоном – Берлином – Брюсселем (далее – везде).
   С учетом влияния, которым пользуются геи в РФ, это вполне реально. Мы ведь уже не маленькие, знаем, что все эти законы про запрет гей-пропаганды среди несовершеннолетних и т. п. – это так, милая шутка для широких народных масс. А на самом деле геи у нас занимают многие ключевые позиции в системе исполнительной и законодательной властей, равно как и в руководстве системообразующих госкорпораций. И все это серьезное лобби может сыграть исключительную роль в предотвращении большой войны.
   Также, как известно, во многих пропагандистских конструкциях через запятую с геями используются и евреи. И как русскому человеку еврейского происхождения мне казалось бы несправедливым отстранять евреев от урегулирования всемирного кризиса.
   Тем более что РФ в последнее время все активнее позиционируется как цитадель и средоточие борьбы против нацизма и фашизма. Мы спасли евреев в XX веке, можем спасти и в XXI. А взамен они (евреи) помогут нам спасти самих себя, а заодно и весь мир.
   Мне представляется, что в чисто практической плоскости в ближайшее время можно было сделать следующее.
   1. Силами МЧС РФ (возможно, при поддержке некоторых благотворительных фондов, специализирующихся на публичном спасении) организовать тотальный вывоз геев с территории, контролируемой ИГИЛ. (Разместить спасенных можно, например, в Новой Москве, куда органы госвласти уже переезжать явно не собираются, и вкусная территория начинает без вести пропадать).
   2. Превентивно предоставить политическое убежище в РФ всем евреям, актуально или потенциально страдающим от нацизма. Особенно нацизма на Украине. (Кстати, губернатор Днепропетровской области, крупный европейский еврей Игорь Коломойский, объявленный нами в международный розыск, и многие ему подобные вскоре могут убедиться, что СИЗО «Матросская Тишина» – почти идеальное убежище от неотвратимого геноцида).
   В таком случае западное человечество не просто убедится в миролюбии РФ, но и вынуждено будет пойти с нами на стратегические договоренности, гарантирующие полную мировую стабильность на 10 000 лет вперед. Ибо там, где затронуты интересы геев и евреев, – там и лежит глобальная истина.
   Прошу рассмотреть.

26

   Изучение официальной пропаганды – занятие не самое легкое и отнюдь не всегда веселое. Но порой необходимое. Особенно для политических аналитиков, к числу которых я все еще принадлежу. (Впрочем, осталось не так долго: согласно очередным идеям российского законодателя, уже с 2020 года для любых легальных занятий потребуется официальное профильное образование, и политаналитиком я быть уже не смогу. Так что надо мне торопиться).
   Чтобы вам, мой любимый читатель, не тратить дефицитное время на просмотр всяческого широкоформатного трэша, я изложу вам ситуацию кратко. Всего в нескольких абзацах.
   Итак, в мире постоянно растет количество плохих стран.
   Самые плохие, что нам понятно уже не менее года, – это США и Украина.
   США хотят нас (РФ) уничтожить и расчленить, потому что вконец сошли с ума от сверхдержавных амбиций. С этой целью они ввели против нас санкции, не порожденные и не обусловленные никакими нашими действиями. Просто так возникли санкции, на ровном месте, по вашингтонской злобе и ненависти к нам. Вторжение американо-натовских войск на территорию РФ вполне вероятно. Сдерживают вашингтонских безумцев только: наш ядерный потенциал, едва не проданный и не пропитый в проклятые 1990-е гг., но сейчас возрожденный; стремительная – за последние 2 года – модернизация Вооруженных сил РФ в целом; депутаты, которым вот-вот предстоят ночные учения в московском метро; губернаторы, которых скоро призовут на сборы и объяснят особенности ведения ядерной войны в мирное время.
   Сами же США тем временем разваливаются, и довольно быстро. Президент Обама не пользуется никаким авторитетом и через пару лет с позором уйдет в последнее забвение.
   Недавние события в г. Фергюсоне показали, что американские власти далеки от соблюдения прав человека, в их судах царит телефонное право, а хрупкий межрасовый мир (которого, впрочем, никогда и не было) сменится тотальной войной представителей всех цветов кожи между собою. Так что если мы еще день простоим и ночь продержимся, то Америка рухнет, а с ней отпадет и главная угроза.
   Украина – это, как мы знаем, несостоявшееся государство, где власть 22 февраля 2014 года захватили США, чтобы насолить нам, РФ. Американские марионетки, поставленные править Украиной, – это ультранационалисты, фашисты и олигархи. Правда, от них все равно ничего не зависит, так как правят страной прямо из Вашингтона. Недаром США поставили на ключевые укродолжности неких Порошенко и Яценюка: эти сомнительные личности свободно владеют английским и потому понимают хозяйские команды («фас», «апорт», «к ноге» и др.) без перевода. Но не надо печалиться: под гнетом экономических проблем, а также из-за непрерывного хаоса во власти Украина погибнет еще раньше, чем США. Большая часть ее территории отойдет к России, прочие объедки – к Польше, Венгрии и Румынии. Что явится логическим завершением исторического недоразумения со столицей в Киеве.
   К сожалению, и с Европой в последнее время пошло что-то не так.
   Еще нынешней (минувшей) весной мы знали, что Европа не любит Америку, крайне зависима от России (товарооборот – свыше 400 млрд евро в год) и плевать хотела на Украину. Поэтому в преддверии мировой войны, начинаемой США, Евросоюз окажется с нами. Как пить дать. Конечно, Вашингтон давит на европейских лидеров, но давить ему не передавить.
   А летом-осенью случился не вполне предвиденный облом.
   Сначала совершенно плохой предстала Германия, вчера – наш лучший друг на евромировой арене. Она не только поддержала все санкции против РФ, но и стала активно склонять к тому же всех своих партнеров по Евросоюзу. И вообще канцлер Ангела Меркель принялась постоянно критиковать наше политическое руководство.
   Это все, конечно, объяснимо. У США на г-жу Меркель есть мощный компромат, с помощью которого главный мировой шайтан контролирует канцлера. Не зря, как сообщил нам легендарный Эдвард Сноуден, Агентство национальной безопасности (АНБ) США много лет подряд прослушивало все заветные Меркелины телефоны. К тому же канцлер – не исключено, что и лесбиянка, поскольку не смогла принять жесткой позиции в отношении сексуальных меньшинств, которую исповедует православная Москва. Но дело не только в Меркель и ее вашингтонозависимости. А и в том, что всякий немец в глубине души так и остался нацистом, мечтающем о Четвертом рейхе. А чтобы возродить рейх, надо убрать с дороги Россию. Так всегда было в истории, есть и будет.
   Следующий Плохиш – Франция. Конечно, только очень недалекие люди могли избрать своим президентом Франсуа Олланда. Который очень боится и поставить нам пресловутые «Мистрали» (в таком случае Вашингтон и Берлин его убьют), и потерять корабельные деньги. С другой стороны, эти «Мистрали» нашему флоту на фиг не нужны, так что терзания Олланда нам просто смехотворны. Это еще и потому не беда, что во Франции есть порядочные люди во главе с лидером Национального фронта Марин Ле Пен. Национальный фронт, в рамках русской православной программы борьбы против национализма и фашизма, получил от каких-то пророссийских источников то ли 9, то ли 40 млн евро. Скоро г-жа Ле Пен станет президентом вместо Олланда, после чего мы получим-таки совершенно ненужные нам «Мистрали». Есть и другой вариант: французский народ скинет иго вашингтонско-берлинских марионеток, ликвидирует Пятую республику и восстановит монархию. Которая будет априори пророссийской – хотя бы в силу общности монархических традиций. Кандидат на престол Франции – принц Генрих Сикст Бурбон Пармский – побывал в Москве по приглашению благочестивой общественности во главе с олигархом Константином Малофеевым. Так что процесс пошел, как говаривал один наш бывший лидер.
   Про какую-нибудь жалкую Литву, чей лидер бездетная, тоже, похоже, лесбиянка, с комсомольско-партийным прошлым Даля Грибаускайте перешла к прямым оскорблениям в адрес РФ (моська и должна лаять на слона, что поделаешь!), и вспоминать отдельно не стоит. Но тут подвернулось под наши вельможные ноги еще одно геополитическое чмо – Болгария. Она стала очень плохой страной в последние несколько дней, когда было решено окончательно отказаться от проекта газопровода «Южный поток».
   Что говорить, болгары всегда пользовались нашими благодеяниями, чтобы неизменно предавать нас. Мы им дали в XIX веке независимость от Турции, а они за это воевали против нас на стороне Германии и Ко сразу в двух мировых войнах подряд. О ненадежности болгар и опасности дружбы с ними предупреждали нас великие мыслеписатели – и Константин Леонтьев (автор работы «Наше болгаробесие»), и Федор М. Достоевский. И, конечно, в наши дни именно Болгария должна была сорвать проект «Южного потока», принеся свой суверенитет на алтарь низкопоклонства перед Западом и скрытой, но застарелой ненависти к русским.
   И вообще все эти уроды воюют с нами, потому что завидуют человеческому и политическому калибру нашего лидера. Ведь у них-то в результате демократии наступило полное лидерское вырождение, о чем метко сказал на днях представитель МИД РФ.
   Да и хрен с ними со всеми. Мы все равно всех одолеем. Они умрут, а мы останемся. Потому что когда русский человек ощущает собственную правоту – он непобедим ©.
   Вот примерно так.
   Хоть я до 2020 года остаюсь типа политологом, хотел бы прокомментировать все это дело не с высоких политических, а с глубоких психологических позиций.
   Есть такие люди, которым остро необходимо сознание собственной правоты. Для них признать себя неправыми, даже по частному поводу, не говоря уже о большом серьезном деле, – все равно что покончить с собой.
   Такие люди не совершают ошибок. «Я слишком умен, мудр и нравствен, чтобы ошибаться». Если же дела идут не очень хорошо, то тому есть два объяснения.
   1. На самом деле они идут хорошо, просто не все это понимают. Если я напился пьян, свалился в сугроб и схватил воспаление легких, я тем самым уберег себя от СПИДа, чумы и рака. Только дураки и циники думают иначе.
   2. Все окружающие хотят меня подставить и оскорбить, и исключительно из ревности к моим достоинствам.
   Такие люди не признают поражений. Если они даже где-то в чем-то проиграли, то на самом деле – победили. Я провалился на вступительном экзамене – да на черта мне был этот дерьмовый вуз, я достоин гораздо большего! и т. п.
   На самом деле это все очень закомплексованные персонажи, которые на бессознательном уровне ощущают свою глубокую неправоту, равно как и неспособность справиться с окружающим их миром. И потому на сознательном уровне транслируют и миру, и самим себе ровно обратное. Чтобы не ужаснуться и выжить.
   Конечная точка таких людей – как правило, полное одиночество. Ведь если я такой красивый, смелый и умный, а вокруг меня – одни вонючие козлы, то как я могу не остаться один?

27

   В 2014 году, в контексте Крыма и не только, мы немало говорили о праве наций на самоопределение. Задаваясь в очередной раз нелегким вопросом: где та околица, которая точно отделяет одну нацию от другой? Есть ли право на самоопределение у леса, поля, города, микрорайона, квартала, подъезда?
   Но кроме самоопределения наций есть еще самоопределение каждого отдельного человека. И это не только человеческое право, но и обязанность.
   Самоопределение человека происходит всю жизнь – от самого рождения и до конца. И для многих не заканчивается ничем внятным. Ведь и на смертном одре кто-то нередко не может дать себе ответ на вопросы: что это было? почему? зачем? «Жизнь прошла, будто и не жил», – говорил чеховский Фирс из «Вишневого сада».
   Чем раньше любое физическое лицо займется вопросом о своем самоопределении – тем больше надежд, что это священное право-обязанность будет своевременно реализовано.
   Например.
   Неплохо бы задаться вопросом: герой ли ты? Нет, героями, конечно, считают себя многие, особенно по юностимолодости. А на самом деле?
   Ведь за участь и статус героя надо платить дорогую цену. Можно героизировать себя в своем воображении, не вставая из-за обеденного стола. А вот способен ли ты, скажем, закрыть грудью амбразуру дзота? Или сесть в тюрьму за свои убеждения? Если нет – то лучше не провозглашать себя героем. Чтобы потом в решающий жизненный момент не испытывать разочарования в самом себе – наигорчайшего из разочарований.
   Притом я вовсе не хочу сказать, что быть героем лучше, чем обывателем. Нет, обыватель ничуть не менее матери истории ценен. Сегодняшний демократический миропорядок европейского образца, собственно, и держится на обывателе. На идее и практике банальности добра. Когда очень простые действия, повторяемые непременно и регулярно, – от выноса мусора до уплаты налогов, – постепенно превращают свое количество в качество свободного, эффективного общества.
   Герои же предназначены скорее для дестабилизации общества. Не только/столько для созидания, сколько для разрушения. Они сознательно и бессознательно летят на пламя подвига, потому что не выносят бремени обыденности и банальщины. Зачастую провоцируя критические ситуации, в которых подвиг становится совершенно необходим, а их героическая миссия – отчетливо заметна всему человечеству. Не надо идеализировать героев – их главным мотивом может быть дьявольское тщеславие, скорее чем ангельское благородство.
   Так что брехтовский вопрос, какая страна несчастнее – та, в которой нет героев, или та, что нуждается в героях, – остается открытым.
   Но выбор – обыватель ты или герой – все-таки лучше сделать. Чтобы в единственно правильный момент не пойти против самого себя и себя этим не разрушить.
   То же касается и понятия «святой».
   Я знаю людей, которые совершенно искренне (по-другому в таких случаях не бывает) считают и называют себя святыми. И считаются святыми в далеких-близких кругах почитателей/обожателей. Почему? Ну, типа, по роду занятий и долгу службы. Например, они распределяют благотворительную помощь детям и старикам, и уже потому святые. Особенно если их в этом качестве постоянно показывают по телевизору. И не дай Бог попытаться объяснить таким людям, что святость не предполагает пиара, тем более назойливого. Что святой приносит себя скорее Богу, чем человеку. Что готовность кротко выносить не только нищету, но и пытки на колесе – неизменная часть подлинной святости. А потому не может быть святых по профессии. Никогда.
   И в общем, если ты действительно ощутил себя святым, то готовься к нравственному подвигу, о котором будет сказано уже после твоего конца. А если это не твое – то не заявляй себя в качестве святого. Будь просто хорошим, добрым обывателем, который может регулярно и банально (см. выше) помогать себе подобным без включенных телекамер и торжественного пафоса с элементами сентиментализма.
   Самоопределение человека может/должно происходить и на более мелких, поверхностных, если угодно, уровнях. Например, в какой-то момент жизни неплохо бы понять, кто ты: ньюсмейкер или комментатор?
   Ньюсмейкер – тот, чья жизнь создает постоянный поток новостей. Сделал ли такой субъект какое-нибудь заявление, сходил в ресторан или просто протер лоб шелковым платком – все это есть события. О которых другие, особенно СМИ, обязаны и будут говорить и писать. Вот, скажем, В.В. Путин, М.Б. Ходорковский и А.Б. Пугачева – ньюсмейкеры. Они такой статус стяжали всеми своими судьбами.
   Комментатор же самим фактом своей жизнедеятельности информационных поводов не порождает. И если он чем-то может быть интересен широкой аудитории, то лишь высказываниями по поводу ньюсмейкеров. Не первичными своими фактами, но вторичными словами о чужих фактах. Характерный пример – автор этих строк.
   Я знал и знаю немало комментаторов, которые искренне относят себя к ньюсмейкерам. Искренне думают, что они всем интересны сами по себе, а не в приложении к царям, святым и героям. И очень обидятся, если раскрыть их повернутые внутрь себя глаза. Потому никаких примеров приводить не буду. Рано или поздно – все сами догадаются.
   Или вот еще выбор из самоопределенческой колоды: руководитель ты или советник? Что есть твоя стезя – принимать сложные решения или обеспечивать их экспертизу? Конечно, бывает, что сразу и то, и другое, но редко.
   Основная иллюзия советника – думать, что он может легко заменить руководителя. Потому что глубже знает предмет. Мысль о том, что на руководительском месте есть совершенно другая ответственность, часто невыносимая для советнического сознания, не приходит в голову своевременно.
   Основная иллюзия руководителя – думать, что он может обойтись без советников. Что его опыт и интуиция всегда посоветуют ему лучше, чем субъективные люди, заложники своих страстей и страстишек. А значит, советники нужны не для реальных советов, а для дополнительного подкрепления уже принятого решения. Не больше и не меньше того. Когда большой босс заряжается такой иллюзией – чему история знает прорву примеров, – начинается его закат, порой быстрый.
   О самоопределении человека можно говорить еще долго. В конце концов, обнаружение своей национальной, культурной, гражданской и всякой прочей идентичности – тоже часть самоопределения. Только тот может жить в гармонии с собой, кто безошибочно дал системный ответ на комплексный вопрос «кто я?».
   2014 год стал для нас годом ускоренного самоопределения. Поскольку поставил некоторые вопросы, уклоняться от ответов на которые уже невозможно.
   Как политический аналитик я вынужден был многие годы подряд наблюдать за людьми, которые считались критиками Кремля и чуть ли не врагами Владимира Путина, одновременно заседая во всяческих советах при президенте/ правительстве России, получая обильное бюджетное финансирование, не слезая с экрана большого федерального телевизора. Представляя себя изряднопорядочными и рукопожатными, они как бы боролись с «кровавым режимом», но так, чтобы с этим режимом ничего ни в коем случае не произошло, ибо его падение равносильно потере кормильца.
   Ответ, как они умудряются совмещать яркую оппозиционность с недвусмысленной сервильностью, был у них всегда прост и высок: если мы исчезнем, на смену нам придут люди куда хуже, и тогда уже точно стране настанет полная труба (даже не газовая). И в таком режиме изряднопорядочные могли существовать очень долго, до бесконечности, потому что режим никакой тяги к самопрекращению официально не испытывает.
   И вот сначала наступила крымская эпопея, а потом украинская война. И рассуждение на тему «с кем вы, мастера» (культуры и не только) перестало быть схоластическим. Или туда – или сюда. Пробежать между дождевыми струйками, не замочив благородных волос, стало уже практически невозможно. Здесь-то и произошло для многих ускоренное самоопределение – фактически какой-то несексуальный камингаут. И год, который потребовал от многих четко определиться – что, куда и где, не может не остаться в истории в добром ореоле. Ведь многие из нас давно ждали такого года.
   И, быть может, 2015-й будет в этом плане не хуже. Он поможет нам понять, кто действительно верит собственным обещаниям умирать за Родину до победного конца – а кто на самом деле предпочитает лозунг «пора валить». Кто может отлучить себя от государственной кормушки ради заявляемых ценностей – а кто отлучит от себя ценности ради кормушки. Кто и как у нас умеет говорить, а наипаче – молчать.
   Позади остается год – лакмусовая бумажка, впереди год – детектор лжи. Неплохое сочетание для интересных времен, в которые вошла наша Россия.

28

   В официальной России, кажется, зафиксирован новый виток культа Иосифа Сталина.
   Коммунисты (КПРФ) снова (сколько раз уже было!) предлагают переименовать Волгоград в Сталинград, назвать именем генералиссимуса какую-то площадь в центре Москвы и поставить памятник Сталину на самом видном месте. Впрочем, с КПРФ взятки гладки. Эта политическая структура возникла и сформировалась для того, чтобы НЕ бороться за власть. А слиться в политический унитаз при первой же актуальной возможности. Каковая им и представилась еще в далеком и прекрасном, как детская любовь, 1996 году. С тех пор КПРФники делали вид, что борются за права избирателей, коих было немало (и ваш покорный слуга в том числе, почти все нулевые годы XXI века напролет). На самом же деле – отстаивали свою нишу в политико-технологической системе Кремля. Выступая то жупелом, призванным отпугнуть все общество от левых идей, то группой скандирования, вернее и прежде всех разучившей речовку «Крым – наш!». Ими рулит и еще долго будет рулить многолетний Геннадий Зюганов, а главной звездой русского коммунизма стал какой-то там депутат Валерий Рашкин, чья единственная заслуга в том, что он почему-то попал под западные санкции. Попал не вполне оправданно: никакого политико-экономического значения Рашкин никогда не имел и иметь не будет. Просто в Европе с ее базовым принципом банальности добра доминирует сугубо формальный подход: наговорил с три короба чего-то лишнего – получи, распишись. Кстати, Рашкин, по-моему, санкциям счастлив: он получил новый шанс прославиться и сделал рывок к тому, чтобы стать лет через пять-десять преемником бессмертного Зюганова. (В аппарате КПРФ поговаривают, что об этом жертва санкций мечтает более всего).
   Однако же на этот раз призыв к новой сталинизации был услышан единороссами, которые живут не сами по себе, а всегда послушно выполняют волю Кремля. Их типа представитель, зампред Комитета Государственной думы по федеративному устройству Виктор Казаков, считает, что Иосифа Сталина можно по-новому увековечить в Москве на Поклонной горе, потому что он дважды кавалер ордена Победы. Можно переименовать и Волгоград, только это должна решать на месте городская Дума. А другим Думам на то полномочий не выдано.
   Напомню, что недавно в Ялте, сменившей в 2014-м государственную прописку, был-таки установлен памятник Сталину. Да, в компании с Франклином Делано Рузвельтом и Уинстоном Черчиллем, но все же. К 70-летию Ялтинской конференции, определившей раздел мира между тогдашними сверхдержавами.
   К чему это все? Да много к чему.
   Во-первых, Российская Федерация, исходя из своей новейшей международной политики, решила переписать всемирную историю. И постановила считать, что мы до сих пор живем в Ялтинско-Потсдамском мире, где есть фиксированные зоны влияния тех или иных государств, а сила страны определяется количеством вооруженных войск на единицу площади.
   То есть мы (РФ) пытаемся сделать вид, что не было никакой «холодной войны», которая завершилась поражением СССР в конце 1980-х годов. Условно – 9 ноября 1989 года, когда рухнула Берлинская стена, главный бетоннозрительный символ Ялтинско-Потсдамского миропорядка. (Шутка, что компания им. братьев Ротенбергов получит подряд на восстановление Берлинской стены, становится в последнее время все более распространенной).
   Причем государство «Российская Федерация» в его нынешних границах и с нынешним державным устройством, определяемым Конституцией 1993 года, возникло именно в нелегкой борьбе с СССР. Которая закончилась победой Бориса Ельцина и Ко над ГКЧП Советского Союза. Потому РФ может считаться членом коалиции державпобедительниц в «холодной войне». И саму себя такой считала довольно долго: по крайней мере, еще в начале минувшего десятилетия Владимир Путин не скрывал намерений вступить-таки в НАТО.
   Но позже все изменилось. Стало ясно, что стать частью евроатлантического мира мы не хотим. Потому что тогда придется жить по европейским законам, а это очень болезненно. Ведь пришлось бы, например, покончить с разнузданной коррупцией, а это полностью противоречит нашему суверенному историческому принципу: хоть день – да мой.
   И вот где-то в районе февраля – марта 2014 года возникла у нас идея, что надо отменить современный мир и вернуться в Ялтинско-Потсдамский миропорядок. А кто ключевой создатель этого миропорядка? Конечно, Иосиф Сталин. Тут уж без него не обойтись. Вот как он прогнул Рузвельта – Черчилля, так и мы пережмем Обаму-Меркель. И пусть весь мир трепещет.
   Это важная, но не главная роль Сталина в российской истории. Главная – он стал идеальным типом нашего национального правителя.
   К Сталину можно относиться очень хорошо или очень плохо. Единственное, чего он никогда не вызывает ни у почитателей, ни у отрицателей, – это ирония. Сталин – это серьезно, неважно – со знаком «плюс» или «минус». Знаменитый артист Игорь Кваша, игравший генералиссимуса на сцене театра «Современник», сказал однажды, что его основная идея – сделать Иосифа Виссарионовича смешным и презренным. И если это не получится – план провалился. Он и провалился. Сталин стал каким угодно, но только не смешным.
   Исходя из русской истории, мы не ищем свободы в государстве. В сфере политического. Нет, у нас есть свое представление о свободе, и оно, возможно, совершеннее западного. «Иная, лучшая потребна мне свобода», – как сказал Пушкин. Выбирать парламент или регулировать налог – это не наш удел. Слишком уныло для русской души, жаждущей не узкоформатной свободы, но подлинно большого беспредела. Свобода у нас наступает, когда мы вообще не соприкасаемся с государством. Днем голосуем «за» на партсобрании, а ночью – в упоении читаем под подушкой «Архипелаг Гулаг». Вот свобода!
   Государство для нас – не наше продолжение, функция или там наемный менеджер, как любят говорить титулованные либералы. Государство – суровый учитель, который лупит нас указкой по пальцам, чтобы мы беспрекословно учили урок. Если нет государственного принуждающего механизма – мы перестанем работать, сопьемся и растворимся в гигантском пространстве от Владивостока до Лиссабона. Мы страшно боимся учителя. Но и ужасно любим его: ведь он придает нам форму, которой от рождения русскому человеку не хватает.
   Сталин – тот самый великий учитель. Который если бьет, значит, по делу и ради нашего же блага.
   Многие помнят фразу историка Исаака Дойчера (часто ошибочно приписываемую ялтинскому бронзовому Черчиллю): «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с ядерным оружием». А каким же образом получилось это ядерное оружие? Да с помощью ГУЛАГа и системы шарашек. Без того мы, разгильдяи, никогда бы не ушли от вседовлеющей сохи.
   И Вторую мировую войну мы выиграли потому, что Сталин объяснил нам: нет таких жертв, на которые не пойдет Россия ради победы. Русская жизнь стоит ноль, куда важнее русская смерть. Нет проблемы, которую нельзя завалить трупами. Вот почему мы сильнее Европы: там человеческая жизнь, изнеженное существование временного куска мяса, стала стоить неприлично дорого. Им ли с нами тягаться?
   И еще: Сталин убедительно и подробно рассказал нам про наше главное национальное достоинство – терпение. Тост за терпение русского народа он произнес на победном кремлевском банкете в мае 1945-го. И этот тост с тех пор стал классикой русской речи, как «Евгений Онегин» или «Война и мир». Может быть, никакой иной народ не вытерпел бы таких тягот. Но мы – смогли. И воздвигли себе тирана, чтобы он никогда не лишил нас уверенности в правоте безмерных страданий. Легитимности нашего безмолвного выбора, сделанного за нас и без нас, но – с нашего подразумеваемого согласия.
   И потому, сколько ни выноси Сталина из Мавзолея, он все равно невыносим. Сталин воскресает так часто, как нам снова хочется страдать, и терпеть, и обожествлять жестокого государственного учителя. Отбрасывающего сталинскую тень. Сталин живет не просто в русской истории, он проник нам в костный мозг. Нужна серьезная химиотерапия, чтобы от этого избавиться. А сил пока не хватает, да и желания нет.
   Первого марта я пойду на оппозиционный марш, хотя меня многие отговаривают – просто надо же в первый весенний день растрясти зимний жирок. И я как бывший избиратель КПРФ пойду туда со своими личными, негромогласными лозунгами.
   1. Запретить Иосифа Сталина в принципе, как Гитлера в Европе.
   2. Ликвидировать КПРФ как партию злобных клоунов, отравляющих национальный воздух.
   3. Похоронить политического отца Сталина – Владимира Ленина – в Санкт-Петербурге. В соответствии с его волей.
   Россия – страна революционная, постепенные меры здесь не работают. Надо все сделать быстро и решительно. Если только мы захотим.

29

   Примерно 20 лет назад, когда Россия вошла в эпоху монетократии (всевластия денег), стало модно оценивать человека и его физическую жизнь в финансовых цифрах. Например, если у кого-то есть активы на 10 млрд долларов, то этот кто-то стоит $10 млрд. А если у кого-то активов мало, а долгов много – скажем, как у А.С. Пушкина перед дуэлью, – то такой человек стоит меньше нуля.
   В моей пьесе «Покаяние» (прошу прощения за самоцитирование, но на этот раз оно может оказаться уместным) один из персонажей, типа политтехнолог, пишет диссертацию о методах оценки стоимости человека.
   Один метод – исходить из ликвидационной стоимости. То есть из того, какие расходы потребуются, чтобы человека гарантированно ликвидировать. Без плохих последствий для инициатора/заказчика/организатора ликвидации. Вот нелегал-гастарбайтер, работающий на московской стройке, имеет ликвидационную стоимость ноль. Если с ним происходит несчастный случай, его можно замуровать в стену, а по документам такого жителя Земли вовсе не существует. И разыскивать его не придется.
   А вот устранить лидера крупной страны – это многие миллионы. Надо ведь не только преодолеть разветвленную эшелонированную охрану, но и нейтрализовать потенциальный ответный удар, а за ним и месть сохранившихся соратников ликвидируемого.
   Альтернативная методология – оценивать человека по восстановительной стоимости. Это значит, что надо получить ответ на вопрос: если человек умрет, сколько денег удастся собрать (общество готово заплатить) за его воскрешение? если считать, что за деньги можно сделать все, в том числе – вернуть мертвого в состав живых?
   (Во избежание кривотолков сразу обращаю внимание, что в предыдущих трех абзацах приведены не мои лично-собственные соображения, а измышления литературного персонажа, неположительного участника пьесы «Покаяние»).
   Конечно, если провести социологический опрос на тему «Поддерживаете ли вы оценку человека по ликвидационной либо восстановительной стоимости?», то процентов восемьдесят российских респондентов ответят решительное «нет». Нельзя же так грубо и цинично подходить к самой категории человеческой жизни, не правда ли?
   Но на бессознательном уровне, представляется мне, именно такое отношение к жизни и человеку вообще в РФ куда более популярно.
   Ведь как мы привыкли оценивать самих себя, а также систему создания и воспроизводства благ в нашей благословенной стране?
   Есть территория. На которой расположены уникальные природные ресурсы. Прежде всего сырая нефть и природный газ. Большие корпорации (государственные или нет) добывают эти ресурсы и продают. Полученные деньги частично разворовываются (это плохо, но неизбежно), а частично – распределяются между людьми, т. е. жителями страны, т. е. как бы нами. Стало быть, люди, они же мы, – не создатели ценностей, а нахлебники сырьевого благополучия. А государство со всеми его поверх зубов вооруженными войсками – сторож благополучия, т. е. системы, при которой не все углеводородные доходы разворовываются большими дядями-тетями, а часть их все же достигает худосочных народных карманов. Да, расходы на силовые структуры стали уже непомерно большими, но такова плата за стабильность машины, которая всех нас кормит. И без которой мы бы померли с голоду.
   В этой картине мира человек не есть эксклюзивный субъект или ресурс. Добывать сырье из земли может любой дурак. Точнее, это сырье как-то само собой добывается, с помощью сакрального железа, поставленного еще советской властью. Прочность нашей жизни определяется почти на 100 % всемирной ценой на нефть. А последняя – странными игрищами больших дядь-и-теть, только уже на международной поляне. В общем, почему нефть то дорожает, то дешевеет, мы узнать не сможем, ибо это тайна мировой власти. До которых – тайны и власти – мы никогда не будем допущены. Так что нам остается только знать, сколько сегодня дают за баррель, и принимать это как должное.
   При таком раскладе – когда человек есть не создатель благ, а их проедатель и пропиватель – населению вообще лучше снижаться, а не расти. Чем меньше потребителей – тем больше к распределению плодов сырьевого экспорта, не так ли? Почему нельзя разделить все на всех? Потому что всего мало, а всех много».
   Следовательно, при такой философии нашего РФмироздания цена и ценность человека зависят исключительно от его места в системе распределения сырьевых доходов. Если ты большой начальник где-то в «Газпроме», то цена и ценность твои весьма высоки. А если преподаватель физики в провинциальном вузе – т. е. человек, никакого отношения к производству национального богатства не имеющий, – то грош тебе цена в базарный день. Интеллект, образование, нравственные качества – все это не имеет значения, ибо никак не влияет на место героя в нефтегазовой иерархии.
   Эта философия жизнеустройства однозначно определяет, что абстрактная ценность человеческой жизни вообще стремится к нулю. Ибо человек сам по себе – голый, взятый вне его должностей, чинов, регалий и званий, – не представляет интереса. Такого можно спокойно, например, послать воевать в другую страну, предварительно отобрав паспорт (военный билет) и объяснив, что на самом деле он ни с кем не воюет, а просто погибает в отпуске, как от солнечного удара или банальной скуки.
   Обо всем этом я решил снова подумать после гибели Бориса Немцова.
   В последние 15 лет я чего только не наслушался о Борисе Ефимовиче. И что он давно изжил и пережил себя. Что места ему в большой политике нет и не будет. Что он дергается и рыпается только потому, что завидует Владимиру Путину, лихо обскакавшему его в гонке преемников Бориса Ельцина. Что ему давно пора перестать строить из себя молодого плейбоя и официально постареть. И т. п.
   Причем так говорили не только патентованные враги (скажем мягче – оппоненты), но и некоторые номинальные друзья политика.
   И сейчас, когда Немцова нет, я хочу предложить еще один метод оценки ценности человека. Назовем его «методом дыры». С его помощью мы определим, дыра какого размера образуется среди нас, когда тот или иной человек уходит.
   После гибели Бориса дыра образовалась какая-то гигантская, не правда ли?
   И сегодня уже точно ясно, что Немцов был очень серьезным государственным деятелем, а не порхающим мальчиком на тонких эротических ножках. Что совершенно он не завидовал никакому Путину, а действительно боролся за свои идеалы. (А ведь мог бы, мог бы, как бывший первый вицепремьер, т. е. человек самой высокой номенклатуры, и любимец Ельцина, которого нынешний президент всегда очень уважал, вовсе не бороться, а найти себе уютное место на углеводородных хлебах). И что личностей масштаба Немцова на сегодняшних властных вершинах, где творятся миллиарды долларов в секунду, мы едва ли найдем.
   Мы все это безупречно поняли, когда Немцова убили. И образовалась та самая дыра, позволяющая изучить человеческую ценность. При жизни Бориса нам не хватало воображения, чтобы представить себе будущую дыру. Впрочем, так часто бывает. Мы так привыкли. Даже и после убийства на Большом Москворецком мосту кто-то из нас говорил нечто вроде: да нет, это не власть, ей это невыгодно, потому что Немцов был никому не опасен, и т. п. Надо понимать, что если бы он сидел на огромных товарно-финансовых потоках, то был бы опасен и убить бы его, конечно, стоило. Ну, а так…
   Да, и еще. Плох тот русский патриот, который не думает и не говорит сегодня, что Немцова убили американцы (Обама) и украинцы (СБУ). Чтобы перевести стрелки на Кремль, дискредитировать российскую власть и дестабилизировать обстановку в РФ. Ответом на эту провокацию должно стать дополнительное сплочение россиян вокруг нашего лидера. И т. д.
   Ибо для настоящего патриота не существует ни личности, ни ее масштаба. Только всепоглощающее государство и его злые враги.
   Мы много рассуждаем о том, что требуется для превращения России в полноценную Европу. Требуется, конечно, много чего. Не в последнюю очередь – принять идею банальности добра, о чем мы с вами много говорили не раз, и отказаться от тотального сознания, в котором только одна идея может быть правильной, а все остальные – вредны.
   Но прежде всего надо научиться любить и ценить человеческую жизнь. Как самостоятельную субстанцию, а не приложение к чему-либо.
   Ценить всякого человека как уникальное и неповторимое создание Божие.
   Понять, что люди создают себе государство, а не государство изобретает людей.
   Так, потихонечку, поскрипывая окровавленными мозгами, мы, может быть, и доползем до Европы.
   Если доживем.

30

   До недавнего времени самой счастливой страной в мире считалось маленькое тихоокеанское Вануату (слышали про такое?). Но за все в жизни надо платить, а особенно – за счастье. В марте 2015 года на острова Вануату обрушился страшный ураган «Пэм», погубивший десятки людей и разрушивший 90 (!) процентов зданий в столице страны.
   Место счастливейшего из государств оказалось вакантным. Но ненадолго. Ибо свято место пусто не бывает. Заняла его, как вы уже, наверное, догадались, Российская Федерация. Достойный (право)преемник Вануату.
   На днях Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) опубликовал результаты исследований о счастье и несчастье, оптимизме и пессимизме россиян. Получилось примерно следующее.
   Счастливыми считают себя 80 % наших сограждан. Притом 29 % – совсем счастливыми, а 51 % – скорее (т. е. почти совсем) счастливыми.
   Кроме того, мы, т. е. россияне, считаем нынешнюю ситуацию в стране лучшей за 5 лет. Несмотря на падение рубля, инфляцию, войну в сопредельном «братском» (этот эпитет без кавычек уже и не используешь) государстве, закручивание гаек, нарастание духовно-скрепленного маразма и т. п.
   Так называемый индекс социальных настроений (показывающий, как люди оценивают ситуацию в их собственной стране) достиг 70 пунктов – оказывается, это абсолютный положительный рекорд за всю историю измерений. Оценка россиянами их личной жизни – и того выше: 84 пункта. Рекорд рекордов.
   (Примечательно, впрочем, что о личной жизни лучше всего отзываются небедные люди в возрасте от 18 до 24 лет. Ну еще бы: по анекдоту, чукча был тогда молодой, его девушки любили.)
   А индекс социальных ожиданий, показывающий, как люди оценивают свое будущее, а не настоящее, с января по март вырос на 20 пунктов. Как утверждают социологи, положительная динамика связана с удвоением доли тех, кто уверен: тяжелые времена уже позади (с 11 % в январе до 22 % в марте с.г.).
   В общем, жить хорошо, а станет еще лучше. ©
   Правда ли все это? Можно ли доверять таким цифрам.
   И да, и нет.
   Уверен, что ВЦИОМ свою работу сделал профессионально и качественно, без каких-то там фальсификаций. В этом смысле цифры верны.
   Формально – верны.
   Социология – вещь очень хитрая, если не сказать изощренная. Сама постановка вопроса здесь кардинально влияет на результат. Не говоря уже об интерпретации результата.
   Вот недавно был проведен опрос среди русских людей: кого бы вы поддержали в схватке исламистов – ИГИЛ (Исламское государство Ирака и Леванта) или Талибан? 90 % респондентов ответили: Талибан. Этот итог можно при желании интерпретировать так: подавляющее большинство россиян – сторонники талибов.
   И с точки зрения социологической формы не подкопаешься. Но, как говорил в подобном случае наш вчерашний юбиляр В.И. Ленин, по форме – все правильно, а по сути – издевательство.
   Но дело не только в тонкостях социологических методов. Позволяющих при желании установить, например, прямую причинно-следственную связь между длиной носа (формой ушей) человека и его политическими взглядами. Скажем, избиратели с носом длиннее 6 см голосуют преимущественно за либералов, а более коротконосые – за «Единую Россию». Тоже вполне себе был бы научный результат.
   Дело еще и в том, что в ответах на вопросы социологов респонденты часто не говорят правды.
   Во всяком случае, всей правды.
   Поскольку они боятся этой правды сами. Ведь одно из качественных психологических определений гласит: правда – это устраивающая версия. Грубо говоря, если меня устраивает версия, что я хорошо пою (на самом деле нет), то я поверю в нее сам и постараюсь заставить поверить других. И если социологический интервьюер меня спросит, я, конечно, скажу, что пою хорошо. Поди проверь!
   А если опросить людей, совершали ли они в жизни мелкие кражи в магазинах, многие постарались бы стереть воспоминания об этих дурацких эпизодах через неправдивый ответ. Не так ли?
   Принципу «правда – устраивающая версия», круто искажающему социологическую оптику, подвержено все человечество. По крайней мере изрядная его часть. Но есть еще и отдельная болезнь авторитарной системы, которая существует у нас в России.
   В такой системе интервьюер воспринимается многими как полицейский агент власти. Желающий понять не твои подлинные мысли, а степень твоей мыслелояльности этой власти.
   Вот ляпнешь, допустим, ты, что не любишь Путина, а завтра вызовут тебя в местное ФСБ. И ты 30 000 раз пожалеешь, что ляпнул. Так чего рисковать, раскрывая свои никому в общем-то не нужные мысли? В этой ситуации респондент зачастую отвечает не то, что полагает истинным, а то, что, в его понимании, власть хочет от него слышать. Вы хотите убедиться, что я люблю Путина? Да, люблю, люблю, ради Бога. Только отгребитесь.
   И этот феномен усугубляет искажение опросной картины.
   Так что не все так уж ясно с реальным социальным оптимизмом и счастьем нашим с вами, возлюбленные россияне.
   Здесь, конечно, мой критик может усмехнуться и сказать: ну ты загнул, старик! Ведь наш народ действительно счастлив. Независимо от опросов. Счастлив не просто количественно, а качественно. Доказательства? Да вот хоть история с только что случившейся поездкой Владимира Путина в Хакасию, к местам страшных пожаров. На вопрос, как они поживают, погорельцы – непосредственные жертвы пожаров, лишившиеся всего небогатого добра, – громко и последовательно кричали: хо-ро-шо! И щедро благодарили власть, которая не смогла смертоносные пожары предотвратить.
   «Кажется, трудно отрадней картину нарисовать, генерал?». © (Генерал – это не я, если что).
   И критик мой будет абсолютно прав.
   Счастье – вещь глубоко субъективная. Цельная и целостная. Она не разлагается на отдельные компоненты и детали. Не зависит от цен на нефть и курсов валют.
   Счастье – как легендарный Винни-Пухов мед: это такой странный предмет – или он есть, или его нет.
   Счастливым можно быть в одиночку. Это, как правило, удел гениев, героев, маньяков, безумцев.
   Счастлив наркоман, сделавший себе инъекцию героина. Счастлив пожилой профессор, влюбившийся в юную студентку и сбежавший с ней из привычного мира, бросив все прежнее. Счастлив тиран, упивающийся обществом своей единственной возлюбленной – власти.
   Но для многих счастье – вещь коллективная. Быть среди своих, в своей среде. Понимать окружающих и быть понимаемым ими. Говорить с ними одним языком и на одном языке (что не одно и то же). Чувствовать свою уместность именно в этом обществе, здесь и сейчас. (Несчастен тот, кто родился не вовремя или не к месту. Впрочем, это тема для отдельного большого разговора, не в этом тексте.)
   И Владимир Путин действительно подарил счастье многим миллионам людей. После аннексии Крыма многие миллионы словно вернулись в молодость. Когда деревья были большими, а страна – великой. Где право унижать и бить нас принадлежало исключительно нам самим. В меру нашего трудноискоренимого исторического мазохизма.
   Говорят, тогда мы жили голодно? Да мы и потом, после СССР, нимало не жировали.
   Исчезают наши гражданские свободы? Но зачем нам свободы, если они не приносят счастья?
   Счастье для многих – антоним свободы.
   Счастлив тот, кто смог сбросить самый тяжелый груз – бремя ответственности.
   У нас что-то не клеится? Виноват Барак Обама, это уже ясно. И пока он жив, клеиться и не может. А после Обамы придет какой-нибудь другой негодяй, и все пойдет по следующему кругу.
   Трудно объяснить счастливому, что он не должен радоваться. И главное – почему не должен.
   И раз правда – устраивающая версия, а нас устраивает версия, что мы счастливы, то так оно и есть.
   Это не значит, что отрезвление не придет. Скорее наоборот.
   С этого мы начинали. За все в жизни надо платить. И самую высокую цену – за неосновательное обогащение счастьем. Помните ураган «Пэм», расчистивший России дорогу к престолу наисчастливейшей страны?
   Может быть, какой-то друг этого урагана уже вызревает в океане времен.

31

   Накануне светлого Праздника весны и труда, Первомая депутаты законодательного собрания Санкт-Петербурга вышли с инициативой ввести (точнее – вернуть из советских времен) уголовную ответственность за тунеядство. Еще раз напомнив нам тем самым о священной роли труда в нашей жизни. (Впрочем, есть еще мнение, что питерская депутатская идея приурочена не столько к Первомаю, сколько к отмечаемому 24 мая 75-летию нобелевского лауреата Иосифа Бродского, который некогда был осужден советским судом именно за тунеядство.)
   Проблематика тунеядства в контексте праздника труда мотивировала меня порассуждать о труде в России. В нашей истории и современной жизни.
   Классическое русское отношение к труду прекрасно сформулировал писатель Андрей Новиков-Ланской, которого в данном случае было бы обидно не процитировать.
   «В связи с разговорами о тунеядстве и пр. имею заявить – очевидное и неприкрытое зло. Труд превратил человека в обезьяну. Вместо того чтобы размышлять о высоком, творить, познавать и совершенствовать себя, человек вынужден тратить драгоценное время жизни и энергию на бессмысленный механистический труд, превращающий его в роботоподобную машину. Когда Христос говорит «Будьте как дети» и «Будьте как птицы», он имеет в виду именно это – прекращайте трудиться и займитесь уже, наконец, собой. Все это, разумеется, относится к подневольному вынужденному труду. Творческая, плодотворная, подвижническая работа – это уже не просто труд, а служение – совсем другое дело».
   Умри, Новиков-Ланской, лучше не скажешь!
   В школе нас учили – со ссылкой на Фридриха Энгельса – что как раз наоборот: обезьяна выбилась в люди благодаря труду. Дескать, и заговорила эта обезьяна человеческим голосом, т. е. обрела членораздельную речь, потому что не могла работать молча – в силу переполнявшего ее трудового восторга. И тогда Чарльз Дарвин в процессе эволюции переделал обезьяне гортань, чтобы из животного рта начал доноситься некий вменяемый текст.
   Правда, нам тут же объясняли – уже по Карлу Марксу – про отчуждение труда, которое делает работника заведомо несчастным. Но это, нам говорили, случается лишь при капитализме, где эксплуататор, эксклюзивно владеющий средствами производства, присваивает результаты чужого труда. А при социализме и грядущем коммунизме труд становится непреходящей радостью, коей не испытывали и молчаливые приматы доисторических времен.
   Но все это, воля ваша, звучало как-то неискренне. И даже сами учителя/преподаватели предательски вздыхали, следующее. Труд рассуждая о благотворной роли труда. Не верилось им самим в тщательно произносимый текст.
   И вспоминались в те академические часы чеканные русские пословицы – от «работа дураков любит» до «с трудов праведных не наживешь палат каменных».
   Нет ничего более чуждого русскому космизму, чем регулярный последовательный труд. Чтобы долго-долго работать в одной точке пространства, возделывая свой сад (вариант: подстригая уимблдонский газон), наш темперамент не предназначен. Не случайно труд у нас проходит по категории подвига. Отсюда и «трудовая доблесть», и звание «Герой труда». Закрыть амбразуру дзота порой оказывается легче, чем нудно выполнять в протяженном времени порученное тебе – кем-то или даже самим собою – задание.
   Специалисты говорят, что такое отношение к труду сформировалось у нас издревле, из-за нестабильного климата и неплодородных почв. Вот работаешь ты, работаешь на земле, а результат – все равно непредсказуем. Между трудозатратами и урожаями нет прямой причинноследственной связи. А потому рождается представление, что ни количество, ни качество труда не связаны с успехом. Как и наоборот.
   Может, и так. А может, здесь есть и нечто глубоко религиозное. Ведь Господь оценивает заслуги человека не по 304 труду, а по вере его и праведности. Работай, не работай – к попаданию в рай это существенного отношения не имеет. А если не в рай, то какой смысл?..
   Вот в Европе, которую мы не любим, но с которой, даже по свежайшей версии спикера Госдумы Сергея Нарышкина, хотим слиться, дело обстоит несколько по-другому. Там работа – привычный элемент банального добра. А никакой не подвиг. И героев труда в Европе не бывает. Ибо героизм здесь неуместен. Особенно это касается Севера Европы. Вот поэтому, наверное, Германия, проиграв подряд две мировые войны, как-то снова оказалась экономическим лидером континента. Способным кормить не только себя, но еще и Грецию, Испанию, Италию…
   Но что немцу здорово – русскому, как известно, смерть. А умирать-то пока не хочется.
   Как, впрочем, не хочется и просто так, обыденно жить. Жить хочется изощренно, изобретательно, с подвохом, чтобы окружающие народы и государства смотрели с завистью и подозрением. Труд же – это сверхобыденно. Ни зависти, ни подозрения он не вызывает.
   «Нас жизнь томит, как тяжкий путь без цели, как пир на празднике чужом». ©
   В самом русском словосочетании «человек труда» есть что-то горделиво-жалостливое, как в смертельном диагнозе. Скажешь о ком-то «он (был) человек труда» – и хочется прослезиться.
   Русский труд по определению не приносит удовольствия – он отнимает время от удовольствий. Лучше всего это понимают бомжи, люмпены и прочие социальные маргиналы, которые четко отграничили актуальное доступное удовольствие от потенциального несбыточного труда. Как говорил горьковский Сатин из пьесы «На дне», «сделай так, чтоб работа была мне приятна – я, может быть, буду работать… да!.. Когда труд – обязанность, жизнь – рабство!».
   А помните мрачноватый околополитический анекдот советских времен про Рабиновича у газетного киоска: «Правды» нет, «Россию» продали, один «Труд» остался»? Это ли не квинтэссенция противопоставления мучительной процедуры труда сакральным образам Правды и России? А можно понять и так: где труд, там не может быть ни Правды, ни России.
   Есть еще один важный элемент всей этой смысловой конструкции. Труд в России никогда не вознаграждается. То есть – не вознаграждается по заслугам. Посредством работы невозможно стяжать денег. Деньги – настоящие, в правильном понимании этого слова, – можно получить тремя путями:
   – родиться в семье большого начальника и стать со временем членом правления какого-нибудь «Газпрома» или ВЭБа;
   – выгодно жениться (выйти замуж);
   – украсть.
   Иными словами, деньги у нас образуются исключительно сразу и методом обыкновенного чуда. К труду/работе они никакого отношения не имеют. Потому классический русский человек, когда ему нужны деньги, как правило, не ищет работы. Ибо незачем.
   Философию нашего отношения к работе хорошо понимал величайший тиран русской истории Иосиф Сталин. Потому для индустриализации СССР он создал ГУЛАГ – жесточайшее в истории учреждение для принуждения к труду.
   Эту же философию неплохо знает и нынешний великий правитель РФ Владимир Путин. Он ясно видит, что русский человек может добиться трудового результата только в условиях катастрофы, аврала, когда дедлайн дышит в спину и сроки перенести совершеннейшим образом нельзя. Потому президент увлеченно заваливает Россию авральными проектами – от сочинской Олимпиады и саммита АТЭС на острове Русский до чемпионата мира по футболу-2018. Да и про западные санкции ВВП рассуждает в том же духе: чтобы мы начали чего-то делать, нас нужно поставить в безвыходное положение. Потому санкции – не только зло (в краткосрочном измерении), но и добро (вдолгую). Ничего мы бы никогда не импортозаместили, если б не санкции. А так, может, и заместим.
   И все разговоры о том, что мы выгоним из России гастарбайтеров, – от лукавого. Выгнать можно кого угодно, разумеется. Вот только не станем мы сами методично мести дворы. Не русское это занятие, честное слово.
   Труд – процесс эволюционный. «Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». © А русское сознание – революционное. Мы должны прыгнуть из одного агрегатного состояния в другое, минуя все промежутки. Отрицая компромиссы и полутона.
   Не случайно Россия стала первой страной победы коммунистического проекта (впоследствии развалившегося и провалившегося, но это другая история). «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям» – вот формула нашей мечты. Ресурсов же для удовлетворения потребностей у нас полно.
   Россия – очень богатая страна, как известно. И богатство это – нерукотворное и немозготворное. Господь Бог засунул нам в недра нефть и газ, чтобы исполнить нашу истомленную душу непритворным весельем. И сама концепция «энергетической империи» – отсюда же. Жить надо не напрягаясь. В кайф. «Используй то, что под рукою, и не ищи себе другое».
   С Праздником весны и труда Вас, дорогие товарищи! Ибо, кроме бессмысленного труда, у нас все-таки есть вполне осмысленная весна.

32

   Бывает, залезешь с утра в Википедию и вспомнишь такое, отчего замирают руки и наворачивается сердце. Юность, бедную и прекрасную, вспоминаешь.
   Вот, к примеру:
   «16 мая 1985 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством и алкоголизмом, искоренении самогоноварения», который подкреплял эту борьбу административными и уголовными наказаниями. Соответствующие Указы были приняты одновременно во всех союзных республиках».
   Многие политики и эксперты (например, покойный Егор Гайдар) считали и считают, что СССР рухнул из-за резкого падения во второй половине 1980-х годов цен на сырую нефть, спровоцированного Саудовской Аравией и Ко. Я традиционно придерживался иной точки зрения: Родина моя прекрасная прекратила свое сверхдержавное существование из-за морально-исторической дискредитации коммунистического проекта. Ради которого Союз Советских Социалистических Республик (согласитесь, государство с таким названием могло бы существовать в любой части суши, никакой территориальной или этнической привязки в гордом словосочетании нет), собственно, и создавался.
   Но я готов принять и компромиссную позицию: не из-за нефти и не ввиду идеологического краха коммунизма распался СССР, а из-за водки. В широком и глубоком смысле слова «водка». А что вообще может быть в России шире и глубже, чем водка? Она велика, как евразийский хартленд, и глубока, как глаза любимой женщины.
   Я в 1985 году вообще не пил – читателю трудно в это поверить, но придется – однако же антиалкогольный абсурд той эпохи помню хорошо. Помню, как к 11 утра выстраивались поистине похоронные очереди к магазинам. Как устраивались «безалкогольные свадьбы». (Не знаю, что должна быть за женщина, согласная и готовая выйти замуж за устроителя безалкогольной свадьбы). Помню, как в Центральном конструкторском бюро Госкомнефтепродукта РСФСР, где я тогда служил, устраивались авральные проверки на предмет, не хранит ли кто в столе или другом месте заветную бутылочку винно-водочного изделия. (В комнате отдыха при кабинете директора бутылочками был заставлен целый большой холодильник – а не какой-то там жалкий мини-бар гостиничного типа, – но на эту сакральную территорию проверки, вестимо, не распространялись).
   Михаил Горбачев тогда был всенародно прозван Лимонадным Джо и «минеральным секретарем». Город Винницу предлагали переименовать в Чайницу. А доходы бюджета СССР от продажи алкоголя упали в 1985–1986 гг. на 30 (!) процентов. Вы можете себе представить последствия такого падения доходов, скажем, в сегодняшней РФ? И кто после этого скажет, что во всем виновата нефть?
   В те легендарные времена появился самый смешной, по моему утлому чувству юмора, анекдот про чукчу. Звучал он так.
   Приезжает чукча в Москву купить водки, ибо на Чукотке – Роман Абрамович был еще слишком молод – водки тогда не было в принципе. В аэропорту спрашивает: где у вас тут водку продают? Ему отвечают: вот как найдешь самую длинную очередь, становись в нее – водки и купишь. Возвращается чукча домой с пустыми руками. Сородичи его упрекают: что ж ты, блин, в столицу ездил, а водки так и не купил? А, говорит герой анекдота, ерунда какая-то приключилась. Я все сделал как мне сказали, встал в самую длинную очередь, отстоял полтора часа, а как до прилавка дошел, то продавец почему-то умер.
   (Если кто-то не совсем понял, мораль такова: несчастный гость столицы стоял в Мавзолей В.И. Ленина).
   Уже в тот исторический момент мы должны были понимать – на внезапно трезвую голову, – что СССР обрекает себя на смерть. Но не понимали, молодые были. А Советский Союз – обрек.
   А ведь таким же путем шла и Российская империя, предшественница СССР. В августе 1914 года император Николай II подписал сухой закон, разрешавший использование алкоголя только в медицинских целях. Можно подумать, мы принимаем алкоголь внутрь не в медицинских, а в каких-то иных целях, хе-хе. Водка есть важнейшее средство успокоения русской души, мятежной и мятущейся, и что может быть более медицинским?
   Официально императорский престол и двор объясняли необходимость сухого закона уроками поражения в Русскояпонской войне. Дескать, проиграли войну не из-за бездарности командования и не потому, что Николай II был несколько фатально оторван от жизни, а потому, что миллионы резервистов в определенное время дружно ушли в запой и их не удалось мобилизовать, т. е. отправить на заведомо проигрышную войну. Да-да, конечно. Политики и военные проигрывают все, что им доверено и поручено, а виновата наша водка. Мы все, типа, виноваты.
   Известный Дэвид Ллойд Джордж, который тогда готовился стать премьер-министром Великобритании, сказал весьма иронично про российский сухой закон: «Это самый величественный акт национального героизма, который я только знаю». И он не ошибался.
   Надо ли говорить, что Россия без водки скатилась в революцию, Брестский мир и гражданскую войну. Кстати, гражданская война в достаточной мере завершилась именно и только тогда, когда советские власти сняли антиалкогольные ограничения.
   Нечто всерьез винно-водочное заложено в сам генезис нашей государственности. Как утверждает летописец Нестор (которого, возможно, в реальной действительности и не существовало, как коньяка Hennessy на прилавках советских магазинов), святой равноапостольный князь Владимир сказал: «Руси есть веселие пити, не можем без того быти». Именно поэтому Российская Федерация под руководством князя Владимира приняла греческое православие, а не исламский ислам. А так, глядишь, по трезвяку могла бы исламизироваться и стала бы сегодня, скажем, частью ИГИЛа, т. е. халифата. И если мы (ну, условно мы) присоединяем Крым ради того, чтобы прижать к любящей груди место крещения св. Владимира в Корсуни, то мы должны в полном алкогольном объеме вспомнить, чем мы обязаны князю.
   Водкой.
   Если бы не он, мы нынче нервно курили бы в нашем историческом медвежьем углу траву. Во всех смыслах этого многогранного выражения.
   Водка спасла нас от поглощения исламским миром. Поклонимся ей.
   Водка (точнее, ее отсутствие) ликвидировала самое мощное тоталитарное государство в мире. И на руинах Берлинской стены, павшей в результате многих решений и страданий горбачевской эпохи, следовало бы поставить огромный памятник водке. К сожалению, немцы в основе и массе своей слишком аскетичны и сдержанны, чтобы согласиться с таким радикальным эстетическим решением.
   Водка – это механизм и мерило русской свободы. Формула «с утра выпил – весь день свободен» родилась не случайно. Оковы нашего авторитарного общества/государства падают только с утра и только в определенных случаях.
   Водка позволяет русскому человеку выжить в этих бесконечных снегах. В которых не выжили даже мамонты. Ибо не успели раскупорить судьбоносную жидкость, которая могла бы оставить их на поверхности Земли до наших, сегодняшних дней.
   Водка адски согревает. И физически, и морально. Это тепло круче, чем любые результаты переработки углеводородов.
   Вкус водки слаще глубокого поцелуя фотомодели. Ты пробуешь, пробуешь ее – в смысле водку – и никак не можешь распробовать. Тот, кто назвал водку «горькой», просто в свое время решил постебаться.
   Водка – это наш национальный феномен, актив и бренд. Коньяк и шампанское бывают только французскими, если подходить к этому серьезно. Водка – только русской, если подходить к этому серьезно. Мне никогда не были понятны люди, которые пьют условный Grey Goose. Это все равно что иметь в полном распоряжении парутройку лучших женщин России, а спать с дешевой вокзальной проституткой.
   И я, конечно, истово рад, что моя Россия на втором тысячелетии существования заполучила – выстрадала – практически мудрых правителей.
   Владимир Путин недавно определил важнейшей задачей государства не допустить серьезного роста цен на водку. В Москве разрешили ее продажу с 8 утра, а в Московской области – продлили до 23:00. А ведь еще недавно было до 21:00.
   Вот потому-то, как верно недавно подметил солидер движения «Антимайдан», известный байкер Александр «Хирург» Залдостанов, Майдана у нас в РФ не ожидается.
   С такой политикой нам и никакие санкции не страшны. И пусть проклятый Барак Обама подавится. Желательно русской водкой.

33

   Есть такая легенда, она же апокриф. Экс-президент США Джордж Буш-младший в день своего 40-летнего юбилея (1986 год), еще ни в одном глазу не будучи лидером свободного мира, проснулся с похмелья и вдруг понял, что бездарно растратил всю свою жизнь. Несмотря на принадлежность к весьма статусной семье нефтепромышленников – а может быть, именно в силу такой случайной принадлежности – он не добился ничего, а стал банальным американским алкоголиком. И когда он это понял, то вдруг, встав с кровати, резко изменил жизнь и вскоре оказался 43-м президентом США. Не последняя должность в мироздании, поверьте. Хотя, конечно, большую роль в сломе образа жизни и обретении новой карьеры сыграла его жена. Библиотекарь. Библиотекарь – это вообще довольно большая должность, если формально отвлечься от главной темы нашего повествования. Такой человек расставляет на полках книги, а книги расставляют на полках жизни нас, простых смертных.
   12 июня считается большим праздником Российской Федерации. Как раз 12 июня 1990 года Верховый Совет имевшей в то время место РСФСР под председательством Бориса Ельцина, двумя неделями ранее избранного на этот пост, принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, объявившую приоритет российских законов над союзными. (Наша страна была не просто типа федеративной, а советской и социалистической, вы будете смеяться.) А еще год спустя – 12 июня 1991 года – г-на Ельцина избрали президентом РСФСР (впоследствии – РФ).
   Так начался процесс выхода России из состава собственной же (Российской, по формальному определению) империи. Процесс, который мог счастливо завершиться уже к началу нулевых годов XXI века, но так до сих пор и не закончен. Потому что некоторые преемники Ельцина – в интересах следствия не будем называть их великолепные имена – не очень владеют вопросом, как и почему империи живут, умирают, строятся и возрождаются прямо сегодня. В том самом XXI веке, когда и где мы, несмотря на все наше сопротивление жизни, таки живем.
   Многие классики разнообразных жанров – включая нобелевского лауреата Александра Солженицына, например, – считали, что империя есть не актив, но колоссальное бремя для России. Колонизация многоквадратнокилометровых территорий евразийского хартленда (есть такой умный термин, он означает континентальное пространство, волею всех судеб и единственного Бога занимаемое нашей страной) обернулась для нас гигантскими расходами. Но не доходами – ни в финансовом, ни в политическом, ни в моральном смыслах. В составе СССР разные национальные республики – скажем, Грузия – жили гораздо лучше, чем собственно Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика. Не случайно рождались титульные анекдоты про грузин. Например: «Предложили «Волгу» купить. Я не против, но подумал: зачем так много воды и так далеко от дома?».
   Солженицын в 1990 году в легендарной статье «Как нам обустроить Россию» официально предлагал все среднеазиатские и закавказские республики от России отделить. Как паразитические наросты, мешающие становлению национального государства Россия, иными солженицынскими словами – «нации-личности». Прямо вытекающей из праздника Троицы (Пятидесятницы), когда «Господь нисходил на апостолов языками разными». Но вот чего не предполагал классик – что отделение зайдет слишком далеко и совершенно квазирусские и уж точно славянские Украина с Белоруссией тоже отпадут от России.
   А почему не предполагал? Потому что, будучи стопроцентным гуманитарием, хоть по первой в жизни формальной специальности и учителем математики, считал зачемто, что одноименные заряды притягиваются. А они по законам физики как раз жестоко отталкиваются. Только у близких может быть навязчивая тяга к размежеванию – у далеких она, скорее, вытесняется силой притяжения. «Враги человеку домашние его», как сказал все тот же Господь. Который не ошибается, и все тысячелетия человеческой истории это вполне выпукло доказывают.
   Украина и Белоруссия сбежали от России так быстро, сверкая бриллиантовыми поверхностями босых исторических пяток, как никогда не сбежали бы Казахстан с Киргизией. Последние, напротив, хотели оставаться в орбите России – по крайней мере, до тех пор, пока не случился «Крымнаш», напугавший всех, но особенно тех, кто еще мог хотя бы теоретически считать себя независимым государством в статусе нахлебника (любовника? любовницы? ненужное зачеркнуть) Российской Федерации.
   12 июня достаточно долго – пока был жив Борис Ельцин и считал себя прямым продолжателем его дела Владимир Путин – отмечалось. Как день рождения русского национального государства, отказавшегося – во время провокации 19 августа 1991 года, названной путчем, – от имперского статуса.
   Концепция праздника была несложной и вполне понятной. Эпоха империй в старом понимании этого термина прошла. Войсками и террором уже никого не прижмешь к любящей груди, как бы ни был ярок мазохизм отдельных земных народов (включая русский, к которому я, польский еврей, по праву и тем более обязанности рождения принадлежу и преодолеть эту принадлежность божественно и чертовски не в состоянии, что бы ни происходило).
   Управлять странами и народами можно только за счет экспорта идей и технологий. Это своевременно поняли США, но окончательно – только при нынешнем президенте Бараке Обаме. Которого считают слабым, поскольку он не разбросал по миру достаточно атомных бомб. Но которого единый учебник мировой истории (если будет когда-то кем-то написан, что само по себе проблематично) признает сильным: Обама не только прыгнул выше головы, решив невозможную еще недавно для чернокожего задачу стать главой Америки (а косвенно – всего мира), но подарил нам обамическую модель миробытия, которая по сути дела гласит: живите как угодно, избирайте кого угодно себе президентами и/или терпите любую тиранию, хозяин, как говорится, барин – но в практических измерениях жизни и творчества вы будете следовать американским стандартам. Любой Ким Чен Ын (малолетний диктатор КНДР, если кто не помнит), пользуется айфоном и айпадом и потому же критически зависим от США. От норм и стандартов того самого обамического мира.
   Россия имела – и до сих пор имеет, конечно, – все шансы стать национальным государством европейского образца. По Солженицыну, и не только. Раз уж Белоруссия и Украина отпали – не довести ли процесс до логического конца? И, как мне кажется, стоит в будущем предоставить полную государственную независимость исламским регионам Северного Кавказа. Чечне, Ингушетии и Дагестану. Такое решение диктует не только логика истории, но и весь истекающий чьей-то кровью Большой и длинный Москворецкий мост. Северный Кавказ завоеван был Россией в XIX веке как сферический поводок, позволяющий поддерживать прямую коммуникацию с верноподданным (вроде как) Закавказьем. Сейчас, когда Закавказья у нас больше нет, зачем нам поводок от навсегда (как минимум – очень надолго) сбежавшей собаки? Не отягощает ли он наши трудные национальные руки? Это, подчеркиваю, никакие не призывы к сепаратизму, а просто предложение хоть немного подумать.
   12 июня – это день, когда мы начали отчетливое движение в Европу. Из которой, как Афина Паллада из головы Зевса, мы и родились. Ведь варяги (викинги) Рюрик, Трувор и Синеус, основавшие нашу (ту и эту самую, русскую, не сомневайтесь) государственность в IX веке нашей эры – точный год остается предметом споров, открытых, как перелом бриллиантовой руки, – пришли к нам из Европы. Чтобы навести так называемый порядок. Русский народ силен креативом, но с менеджментом у него (у нас) проблемы. Великий русский писатель Венедикт Ерофеев, автор поэмы «Москва – Петушки», говорил, что философия в России должна быть немецкой. Я бы перефразировал это так: при русском креативе менеджмент должен быть немецким. Или британским, как считал мой покойный друг Борис Березовский, от русской безнадежности повесившийся на шарфе (в истинности этой версии я почти убежден, кто бы за это меня ни критиковал). Успешные русские лидеры – от Петра Великого через Екатерину Великую, далее надолго – такую точку зрения, кажется, разделяли.
   Бесспорно, монгольское завоевание XIII века надолго втоптало нас в Азию. По самые наши дни втоптало, можно сказать. И эта Азия, подогреваемая интеллектуально инфантильными евразийцами, все еще держит нас за все чувствительные места.
   Но смысл наш – в Европе. Стране святых чудес, как сказал о ней славянофил Хомяков. Только в европейской тесноте наши бескрайние мысли могут обрести конструктивную форму, коей нам так не хватает.
   А праздник выдвижения в Европу, наш Исход, наша светская Пасха – не покушаемся на святые образы, не дай Бог, а просто делаем метафору – 12 июня. Тогда все началось. Как, скажем, 9 ноября 1989 года рухнул – вместе с полуинфернальной Берлинской стеной – Ялтинско-Потсдамский мир. Чтобы уступить дорогу в вечность миру современному, где сталинский циничный вопрос: «Сколько дивизий у папы римского?» – уже неуместен.
   Сейчас большинство моего народа не хочет праздновать 12 июня. Забыли. Но придется.
   Россия окончательно будет Европой. Это вопрос только небольшого времени.
   Не сомневайтесь.
   «Это наш день, и мы узнали его по расположению звезд».

34

   Не только св. князем Владимиром и Феликсом Дзержинским жив в эти дни русский народ. Но и продвинутым старцем Федором Кузьмичом. Который, как известно, умер в Томске в 1864 году (почему и называется, кроме всего прочего, Феодором Томским) и был канонизирован РПЦ в 1984-м, при патриархе Пимене. А на поверку оказался, по одной из популярных исторических версий, лично императором Александром I. Не скончавшимся (после непродолжительной болезни) в Таганроге в ноябре 1825-го, а сменившим имя и образ, отправившимся в долгое путешествие по России и нашедшим, рано или поздно, пристанище в Томске.
   Именно в этом городе только что прошел конгресс, посвященный Александру Благословенному. На котором непосредственно президент Русского графологического общества Светлана Семенова ответственно заявила, что анализ разных рукописей императора и старца почти не оставляет сомнений: почерк принадлежит одному и тому же человеку. Так что дело теперь остается лишь за генетической экспертизой останков старца. Правда, пока непонятно, кто ее будет финансировать. И удастся ли для сопоставления ДНК провести эксгумацию останков Николая I, вроде как родного брата Федора Кузьмича. Но если все получится, легенда окончательно станет официальной историей.
   По ходу александровского конгресса графологи и филологи, не участвовавшие в нем, доложили нам, что все эти старческие экспертизы почерка, проводившиеся и в советские времена, – заведомый фейк и блеф. Дескать, многоязычный Александр Павлович писал без ошибок и по-французски (в основном), и по-русски (в меру скромной необходимости). А монокультурный Федор Кузьмич – только ВМПСом (великим, могучим, правдивым и свободным) и отнюдь не всегда грамотно. И нечего здесь, по большому счету, сличать.
   Впрочем, какая бы из версий ни победила, теория перевоплощения грешного государя в святого старца продолжит жить. Недаром за последние 150 лет ею тщательно занимались десятки, сотни серьезных людей, не исключая даже Льва Толстого. И хотя сам Лев Николаевич, написавший о казусе Федора Томского не вполне законченную книгу, достоверность теории не подтверждал, сама она (теория) якобы повлияла на его решение удалиться перпендикулярно прежней жизни. Мимо станции Астапово, далее навсегда.
   Я совершенно не готов прочно судить, убежал ли император из жизни, еще на 40 лет оставшись. Но, судя по изученным мною источникам, такое вполне могло быть. И дело не в том, что Александр Павлович так уж пролонгированно терзался соучастием в убийстве отца. В конце концов, он оправдывал себя тем, что играл от обороны: отец мог в любой момент заточить старшего сына в крепость, а наследником престола сделать, например, принца Евгения Вюртембергского. Нет, здесь, пожалуй, иное. Еще в первое десятилетие правления император убедился, что, сколько бы желания и полномочий у самого абсолютного правителя ни было, радикальные реформы в России провести невозможно. Как не построить небоскреб на болоте. Эти пространства и эти люди не приуготованы для постепенных, милых, улыбчивых преобразований в сторону Европы. В ходе таких вот реформ дорогие россияне – и беспородные, и особенно элитных пород – обрушат царство и превратят все в один степной хаос. Так что если браться за перемены, то сугубо кровавым образом, как Петр I или большевики (о первом император что-то помнил, вторых как-то предвидел).
   Дальше случилась война 1812 года. Которую выиграть России было, строго говоря, невозможно. Никак не по чину. Лучшие умы Европы систем «Меттерних» и «Талейран», конечно, считали, что Наполеон Бонапарт без особого труда уделает русского царя. Хотя сами-то заветно желали поражения императору французов (фактически же – главе тогдашнего Евросоюза). Да не только умы. Вон и ближайшие родственники Александра I – вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Константин Павлович – к началу осени советовали своему монарху сдаваться, пока еще могут быть сколько-нибудь почетные условия. Но наш император почему-то не сдался. Он типа отмолил победу. Крах Наполеона явился, в понимании Александра, не победой русского или еще какого-то оружия, а банальным чудом Господним (о чем почти прямо и говорится в царском манифесте от 31 декабря 1812-го). С тех пор безраздельный хозяин земли Русской стал окончательно впадать в глубокий мистицизм, замешанный на осмыслении, что никакой реальной власти у земных царей, по делу, нет и не может быть. Последним гвоздем в страдательный крест императора стало петербургское наводнение 1824 года – очень страшное по тем временам. Да, кем бы ты ни был по эту сторону земных баррикад, Его стихия – во веки веков сильнее. И любой тиран, способный держать в страхе миллионные орды подданных, – лишь песчиночка из Господнего решета.
   При таком духовно-умственном состоянии поиск путей финального отхода был более чем оправдан, возможен и вероятен.
   Но. Сверх того.
   Как по мне, не так важно, был ли Федор Кузьмич когда-то императором и что там скажут безошибочные ДНК. Я давно остаюсь убежден, что история, строго говоря, не может считаться наукой. Поскольку к ней не применим базовый критерий научного знания – фальсифицируемость, по Карлу Попперу. Историческое знание практически невозможно опровергнуть: на любое опровержение всегда найдется контропровержение, столь же аргументированное многими устно-письменными свидетельствами. Возникновение всяческих доктрин типа альтернативной хронологии Фоменко – Носовского не случайно: эти люди, по большому счету, высказали те претензии, которые математик и должен предъявить историку, в силу полуполной несовместимости их базовых подходов к мирозданию и миропониманию.
   Я могу сказать, что участвовал – сбоку и/или по касательной – в некоторых громких событиях совсем уж новейшей истории. Например, кое-каких революциях на постсоветском пространстве. И знаю, что уже сегодня в учебниках пишут совсем не то, что я видел своими глазами. Но это не точно означает, что учебники лгут. Это может говорить, что искажает моя собственная оптика. Как нередко бывает у людей с шизоидным типом личности и сопутствующим богатым воображением.
   Кто знает? На самом деле?
   История – это, скорее, конвенция. Система договоренностей членов нации о знании/понимании общего прошлого. Именно поэтому, кстати, я сторонник единого учебника истории. Если нет конвенции, нет и нации как государственно-политического субъекта. А нет нации – значит, Россия никогда не становится европейским национальным государством, а остается азиатской постимперией со среднесрочной тягой к окончательному распаду.
   В эту конвенцию под видом доказанных фактов попадают версии, важные для самоощущения и самопонимания нации. И здесь у Александра-Федора Павловича-Кузьмича сохраняются нарастающие шансы на успех. Ибо царственный старец воплощает три фундаментальные русские идеи, они же и темы. (В определенный момент тема становится идеей, а идея – темой, это нормально, как прохладный русский июль).
   Побег. Самозванство. Невозможность.
   Находясь в тотальном гравитационном поле родной земли, русский человек мечтает о побеге. О том, чтобы оторваться от почвенной массы, сковавшей его по всем допустимым конечностям. Эмигрировать – в пространстве, времени или совсем уже как-то трансцендентно – другой вопрос. Лозунг «Пора валить» – один из главных для России во все времена. Лучше всего – к теплому морю, которого нам всегда так страшно (во всех смыслах слова «страшно») не хватало. Отсюда, отчасти, и истерика вокруг Крыма – из-за, скажем, Курильских островов такой истерики бы не было. Никто же ведь, кроме сугубо местных жителей, не осуждает ползучую передачу кое-каких сибирско-дальневосточных земель Китаю. А еще «Пора валить!» всерьез замешано на русской клаустрофобии, растущей из подсечно-огневого земледелия. Сколько нам территорий ни давай – все мало. Оттого-то мы так грезим разнообразными проливами и прорывом к теплому морю, уже чуть ли в межгалактическом масштабе. Я давно говорил: если б после кризиса 2008 года мы догадались купить у стонущей Греции Ионические острова, где есть некоторая традиция русского владычества, никакое «возвращение» Крыма уже не понадобилось бы.
   Но легально и нелегитимно свалить отсюда нельзя. Не даст государство, трепетно созданное для нас монголами. Так как это государство по определению никуда отпустить человека не может. Потому здесь не может не быть, в тех или иных формах, крепостного права. Иначе все как-то свалят, и некому будет колонизировать эту необъятнейшую сушу. А точнее, контролировать ее, чтоб не развалилась и не расползлась. Значит, идеальный способ побега – это самозванство. Смена идентичности. Можно из монаха превратиться в царевича, а можно из монарха – в старца. Обо всем этом конечно, еще Пушкин все написал в «Борисе Годунове» и даже других местах, чего и повторяться. Мне представляется, бизнес по смене идентичности – такое себе алиби-агентство, но не для короткого времени, а для всей оставшейся жизни – стал бы одним из самых прибыльных у нас. Может, как-нибудь его и создать? Я подумаю.
   Ну и, конечно, главное – принципиальная невозможность реализации задуманного. Мы ведь не готовы к долгим последовательным усилиям. Нам надо сразу – или никогда. Если не получается сразу, то уже никогда. Русские мечты не сбываются, в этом их соль.
   Последнее особенно относится к русской власти. Любой главный начальник которой постоянно терзаем основным противоречием: «нельзя остаться» (т. к. ничего сделать все равно не получится) vs «нельзя уйти» (тогда порвут на части вместе с семьей, оскандалят и осмеют). Бессмысленность дальнейшего пребывания у власти, родящая смертную усталость-печаль, борется со страхом катастрофы, которой призван обернуться обычный, обыденный, позаконный уход.
   Быть может, Александр Павлович нашел единственно правильный способ дать себе и побег, и самозванство, и преодолеть невозможность. И, стало быть, Федор Томский, кем бы он там ни был и существовал ли вообще, заслуживает стать национальным героем. Вот кому надо бы поставить памятники и на Лубянке, и на Боровицкой площади, и даже на Воробьевых горах.
   И – кто знает – если превратить резиденцию «Ново-Огарево» в монастырь, там тоже найдется место для старца. С компьютерным почерком, довольно похожим на путинский.

35

   Разумеется, я просил бы уважаемых несовершеннолетних (россиян в возрасте до 18 лет), а также наших сограждан, независимо от физического возраста считающих себя несовершеннолетними, это не читать. Уж лучше как-нибудь в другой раз, годы спустя, в архиве. Благо Интернет, как Господь Бог, хранит все, невзирая ни на какие законы о забвениях. А если уж читать прямо сейчас – то как-нибудь невнимательно. Не вчитываясь. От греха и Роскомнадзора подальше.
   Итак, речь пойдет о легализации однополых браков. В Российской Федерации.
   Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ), все больше воспринимаемый официальной РФ с отчетливым раздражением, принял очередное судьбоносное решение. Рассмотрев иск трех итальянских гомосексуальных пар, ЕСПЧ единогласно постановил, что отсутствие в законодательстве Италии норм, официально признающих однополые союзы, есть нарушение права на уважение частной и семейной жизни. Гарантированное статьей 8 Европейской конвенции по правам человека.
   Как ни странно, итальянские власти в ответ на решение не оскорбились, а вовсе даже обрадовались. И парламент Итальянской Республики под шумок поручил премьерминистру Маттео Ренци провести реформу, полностью легализующую в стране однополые союзы.
   (Полноценными браками они пока не называются, но влекут за собой практически такие же правовые последствия, как и обычное супружество.)
   Россия ни в одной строчке этого судебного решения не упоминалась. Но определенные лица в нашей стране уже возбудились. Видимо, думая, что следующим историческим ходом Европейский суд может добраться и до нас. Многие маститые юристы высказались в том духе, что вердикт ЕСПЧ – вовсе не прецедентен и если уж речь зайдет о РФ, то все будет решаться в соответствии с ментальнокультурными особенностями нашей необъятной Родины. К тому же, как выяснилось, Конституционный суд РФ еще в 2006 г. постановил, что «ни из Конституции Российской Федерации, ни из принятых на себя Российской Федерацией международно-правовых обязательств не вытекает обязанность государства по созданию условий для пропаганды, поддержки и признания союзов лиц одного пола».
   (Ну и что? – замечу я. Отсутствие обязательств не означает отсутствия прав. Захотим – так и создадим все условия в лучшем виде. Никто не запрещает.)
   Так или иначе, глубоко удовлетворенный итальянский иск снова побудил нас вспомнить роковой вопрос: доживет ли когда-нибудь Россия до легального института гомосексуальных браков?
   Позиция консерваторов понятна без слов: никогда! Может, у нас разрешат повсеместно эпизодические гейпарады, но страной сплошного и тотального гей-шествия Россия никогда не станет. Пока не исчезнет с лица Земли.
   Позиция реформаторов (людей с реформаторским складом мышления) – и про-, и антикремлевских – как ни странно, почти такая же. Ну да, со злобной гомофобией пора заканчивать. Но вопрос легализации однополых браков не надо ставить вообще, чтобы не ассоциировать его с реформами как таковыми и не отпугивать окончательно от реформаторского дискурса благонравный русский народ.
   Я же полагаю, что никакие реально радикальные преобразования, выводящие страну на слегка заезженный, но по-прежнему сверкающий в столетиях европейский путь, невозможны без:
   а) церковной реформации;
   б) всеобъемлющей легализации однополых союзов.
   Эти реформы, как ни крути, стратегически важнее, чем любые трансформации экономического, социального, даже политического свойства.
   Ссылки на инерцию народного мышления, якобы препятствующую таким реформам, не представляются убеди тельными. Россия – страна крайностей. Мы любим одномоментно сжигать то, чему поклонялись, и поклоняться ранее сжигаемому. Потому-то у нас нередко удаются стремительные, революционные преобразования. От которых пресыщенное обыденностью русское сердце приходит в состояние экстатического биения. А медленные, сонные, эволюционные реформы – получаются крайне редко. И на определенной стадии воплощения завершаются, как правило, отказом от всяких реформ – поскольку, согласно классической аксиоме консервативного ума, риски, порождаемые большими трансформациями, всегда выше, чем прибыль от чаемого их успеха.
   Потому-то у нас, пусть даже пока чисто теоретически, гомосексуальные браки могут легализоваться быстрее, чем во многих государствах, считающихся ныне более демократичными и развитыми.
   Постараемся для начала отринуть традиционные аргументы против такой реформы.
   Гомосексуальность, разумеется, никакая не болезнь, а одно из естественных состояний человека, это за последние 100 лет доказано-передоказано всеми возможными медиками, психологами и т. п. Еще Зигмунд Фрейд утверждал: лечить гомосексуала следует от болезненного стыда за свою ориентацию в обществе, такую ориентацию жестоко порицающем.
   Гомосексуальность разлита в природе, как электронная свежесть после майской грозы. Любой неленивый зоолог расскажет вам, что однополая любовь присуща полутора тысячам видов животных. Причем у 500 видов это уже строго доказано – должно быть, на уровне видео-, аудио-, свидетельских показаний и т. п.
   Я не хочу излишне концентрироваться на хорошо известных примерах из судьбы нашего человечества. Например, первобытных племенах Африки, Азии и Океании. Дальше, потом – древних греках и римлянах. У которых для нас и великую классическую философию создали форменные геи (Сократ, Платон, Аристотель). И суперполководцами, учителями больших войн были джентльмены с весьма разнообразными сексуальными предпочтениями – от Александра Македонского до Юлия Цезаря. Сюда же – бесчисленные поэты, художники, музыканты и пр. всех возможных и невозможных полов. Мы помним, конечно, что в сакрально наследуемой нами античности однополая любовь была почетнее и престижней разнополой. Ибо предполагала особую духовную составляющую, которая выше обычной похоти. Сюда же – и возвышенная любовь старшего к младшему. По ходу которой младший получает от старшего особую науку, бесценную для дальнейшей жизни.
   В принципе древний мир не знал четкого разделения на гомосексуальную и гетеросексуальную любовь. Все могли практически все. И люди, и особенно – боги. Отрицание однополого секса – вкупе с десексуализацией божественного и утверждением суровых семейных ценностей – появляется вместе с Библией и становлением иудаизма.
   Оно и понятно. Евреям, народу избранному и гонимому одновременно (а избранности без гонимости как-то по жизни не получается), нужно было, во-первых, ограничить себя от безудержного разнообразного секса. Чтобы сублимировать (конвертировать) его нерастраченную энергию в священные национальные и наднациональные свершения. Вовторых, обеспечить себе нарастающее потомство, чему гомосексуальные вещи/практики никак не способствовали.
   Со временем, правда, геи стали чем-то вроде внеэтнического народа, живущего под системными гонениями. И заслужили/выстрадали свой нематериальный Израиль в виде повсеместной легализации. Происходящей, быстрее или медленнее, в разных частях мира последние 30 лет.
   (Отсюда, собственно, и мифология могущества гомосексуального лобби. Которое, по кое-чьему мнению, вместе, параллельно с евреями или же перпендикулярно им, правит миром.)
   Отвержение однополых союзов перешло из иудаизма и в христианство. И, скажут мне мои критики, для России как православной страны гомосексуальные браки неуместны.
   Здесь мы не будем обсуждать, насколько современная Россия – страна действительно христианская, а не атеистическая-и-языческая. Это другой вопрос. Но если выступать с православных позиций, я сформулировал бы следующее.
   Гомосексуальность в основном предопределена (скажем мягче: предзадана) генетически. Стало быть, до физического появления конкретного человека на свет.
   Да, конечно, процесс воспитания ребенка на очень ранних стадиях тоже очень влияет. А все тот же Фрейд неумолимо утверждал, что человек изначально бисексуален, а там – как получится. Все это, наверное, не противоречит теории о генетической предзаданности, как и сказано в нашем предыдущем абзаце.
   Потому гомосексуалов в мире, как принято считать, всегда было и есть примерно 6–7 %. Не больше, но и не меньше. И раз Господь создал гомосексуалов, он не может не желать им жизни и счастья. А Господь стоит выше Писания, невзирая на весь сакральный статус Последнего.
   Аргумент для особых скептиков. Думаю, легализация однополых союзов лишит геев статуса притесняемого (или элитного, что во многом одно и то же) меньшинства. И ликвидирует основания самой конфликтной оппозиции сексуальных «большинства» и «меньшинства» как таковых.
   Кроме всего прочего.
   Мне думается, что в поисках выхода из международной изоляции легализация гей-браков – мощный геополитический маневр. Причем начинать столь важную реформу можно, в экспериментальном порядке, с отдельных регионов страны. Например, Республики Крым. Согласитесь, лозунг «Крым – наш!» на поверхности радужного флага, одного из символов гей-сообщества, резко повысит мировую популярность тезиса об имманентной принадлежности заветного полуострова к России.
   В общем, пока не поздно, прошу рассмотреть.

36

   Как говорил Достоевский, из русского хаоса образуется русский космос. В последнее время русский космос расцветает все ярче и болезненней.
   С одной стороны, где-то около нас растет интерес к инопланетному разуму и внеземным цивилизациям. Известный IT-бизнесмен, изначально образованный физик Юрий Мильнер выделил $100 млн на вознаграждение любым физическим/юридическим лицам, способным помочь в установлении контакта с этим отдаленным разумом. Духовно-интеллектуальным лидером движения иноплатнетных поисков г-н Мильнер провозгласил легендарногениального ученого Стивена Хокинга, с которым продуктивно взаимодействует.
   В отличие от IT-магната, я не могу похвастаться ни хорошим знанием трудов Стивена Хокинга, ни тем более личным знакомством с гением. Но в некоторые работы последнего я все же заглядывал. Г-н Хокинг исходит из предположения, что человечество погибнет, если не прорвется в космос. А инопланетные братья подстерегают нас почти на каждом шагу – осталось только определить план и траекторию каждого шага.
   Что ж. Поскольку полноценно постичь способ мышления физического гения обыкновенному уму затруднительно (я в данном случае имею в виду себя, а никоим образом не солидных инвесторов типа г-на Мильнера), не исключаю, что речь идет о сложной системе научных и околонаучных метафор. Подразумевающих и Господа Бога, и маршрут перемещения человечества в лучший мир, где оно встретится со своими собственными людьми, только пришедшими в тот самый мир из прошлого (нынешними актуальными покойниками) или будущего (нерожденными существами). Кто знает.
   Я бы – ни в коем случае не ставя себя на одну доску с великими – представил следующее. Как и сказано в Священном Писании, человечество должно погибнуть, чтобы возродиться. И открыть для себя совершенно новый космос, не вполне постижимый по эту сторону бытийных баррикад. Ну, что-то подобное. И тратить $100 млн по большому счету не требуется. Все случится самой собой, практически бесплатно, если измерять цену вопроса в деньгах. Впрочем, я вовсе не планирую вмешиваться в чужие затратно-инвестиционные решения, не дай Бог.
   Тот самый Бог, который вполне способен преодолеть человеческое одиночество без достаточных научных поисков и изысканий, в этом смысле выступает в роли инопланетного (надпланетного) разума. Считай, молишься (если искренне, а не чисто формально) – уже вступил в контакт с таким разумом.
   Но в нынешней России резко просыпается и иной интерес к освоению космоса. Олицетворяемый не столько фигурами уровня г-на Хокинга, сколько персонажами системы вице-премьера Дмитрия Рогозина и иже с ними.
   За последние пару лет мы чего в этом смысле только не наслушались. Самым громким проектом имени г-на Рогозина стало анонсированное строительство российской космической базы на Луне. Что не только откроет нам доступ к экономически чистым лунным энергоносителям (а то вдруг они на Земле к тому часу закончатся), но и позволит лучшим представителям российских элит пересидеть, в случае чего, временные социально-политические трудности – например, очередной кризис, подчеркнутый каким-нибудь новым падением нефти и рубля, – на безопасной лунной поверхности.
   Правда, станцию построят типа к 2050 году. Потому, увы, не слишком многие из взрослых читателей смогут лично проверить выполнение рогозинских обещаний. Так что вице-премьерскую теорию лучше пока проповедовать в школах и детских садах.
   Хотя, наверное, и для полного скепсиса нет избыточных оснований. Ведь отчитываться создатели станции 2050 должны непосредственно перед Владимиром Путиным. А он, согласно актуальной государственно-политической теории, вечен, как сама Россия. Так что будет кому принимать лунный парад. И без нас.
   Еще космический вице-премьер и его соратники обещали к 2020 году лишить зловредных американцев средств доставки грузов на Международную космическую станцию (МКС). После чего, как нас проинформировали, США придется снабжать МКС с помощью банального батута. Это, правда, несколько не соответствует современным представлениям о развитии американских средств космической доставки, причем не только по линии государства, но и абсолютно частным способом (мы, наверное, слышали про какую-нибудь компанию Space X и ее основателя Элона Маска). Но Дмитрий Рогозин – яркий оратор и порой может звучать куда убедительнее фактов.
   Тем временем, правда, у нас обнаружено воровство в особо крупном размере на строительстве космодрома «Восточный». Откуда в декабре 2015-го должны состояться первые запуски. И пока неизвестно, состоятся ли. Да и уже запускаемые из всяких действующих космодромов ракеты валятся одна за другой. А согласно свежим данным, подавляющее большинство серьезных сотрудников российской космической отрасли пребывают в возрасте от 50 до 65 лет. Система воспроизводства кадров здесь нарушена, если не почти разрушена. И лет через 10 некому особенно будет развивать и осваивать русский космос.
   На это любой сторонник теорий Рогозина возразил бы примерно следующее. Мы банально расплачиваемся за небрежение к космосу, которое преступно наблюдалось на русской земле в последнем десятилетии XX века и еще десять лет потом. Но сейчас мы вложим поистине гигантские деньги, осуществим тотальное импортозамещение, поменяем менеджмент на еще более эффективный, применив универсальный космический ресурс под названием «тяжелый взгляд Владимира Путина» – и снова станем мировым лидером в освоении внеземных пространств.
   Такая уверенность (иногда даже честная) – чистое проявление сугубо гуманитарного сознания, помноженного на извечные спецслужбистские приколы. Такой тип сознания не всегда может понять, что всякая сложная (высокая) технология должна не просто поддерживаться, но совершенно регулярно обновляться. Иначе – погибает, словно неполиваемый райский цветок. Так что новейшее лидерство в космосе с каждым годом будет все более напоминать классический пропагандистский блеф.
   Но и отказаться от такого блефа правящая Россия нынче не может. И понятно почему.
   С одной стороны, космическая отрасль есть уцелевший – пусть и условно-сверхсрочно – символ советского имперского величия. И этот символ, наряду с немногими другими, надо культивировать, чтобы поддерживать самосознание якобы возрождающейся (возрожденной?) империи. Транслируемое более федеральным телевизором, чем актуальной общенациональной реальностью, но сути дела это не меняет.
   А с другой и главной стороны, наш космос есть необходимая и неотъемлемая часть системы нейтрализации глобальных угроз для нынешней России. Пусть даже на бумаге и в компьютерных презентациях. Тем не менее.
   Разочаровавшись в идее построить новую Россию, наши вожди нашли новое публичное оправдание своему собственному безразмерному существованию во власти. Они спасают нынешнюю, ветхую Россию от неминуемого уничтожения. Со стороны сонма, коалиции, консоруцима и конклава внешних врагов. Если нынешнее начальство уйдет – уничтожение неизбежно. И тогда под обломками ветхой России погибнем мы все. Точнее, те из нас, кто все же уцелеет в оборонительно-спасительном процессе.
   На Земле нас, понятное дело, хотят ликвидировать США (вкупе с бессловесными, лишившими себя прошлого и будущего европейскими сателлитами). И космос здесь премного важен. Потому что критический американский удар по Кремлю может быть нанесен со спутника. А чтобы прикрыться от удара, следует создать систему тотальной космической обороны. Что и вроде как произойдет – к 2020-му, 2030-му или, в крайнем случае, 2050 году. В общем, надо успеть, пока США не собрались со спутниковыми мыслями.
   Еще же один очевидный источник угрозы – инопланетные субъекты. Сначала неодушевленные – Дмитрий Рогозин давно уже говорит о потребности в дорогостоящей системе защиты от космического мусора, астероидов и прочих небесных тел (не знаю, насколько здесь уместен последний термин). А там уже подойдут и носители инопланетного разума. Для выявления и разоблачения которых нужны будут очередные триллионные инвестиции до две тысячи какого-нибудь ирреального года.
   Судя по всему, часть правящей элиты всецело поверила в угрозу американо-инопланетного уничтожения. Ведь человек часто начинает верить в то, во что хочет, более того – внутренне обязан верить. «Как верит солдат убитый, что он проживает в раю». ©
   Но большая часть верит едва ли. Здесь ведь для них главное – источники средств для купирования угроз. И еще – любовь.
   Пугая верноподданный народ Западом, инопланетянами и еще хрен знает чем, наши властители на самом деле добиваются любви тех, кто якобы хочет их (и нас всех) уничтожить. Настоящей космической любви. Которую обретает школьный троечник, дергая за косичку красивую отличницу (такие тоже бывают).
   Но любви нет. И не предвидится. Черный космос окружающего мира, насмотревшись на наши опыты последних лет, задумчиво и местами брезгливо отвечает нам ледяным молчанием.

37

   4 сентября 1980 года, случилось нечто знаковое в истории русской литературы. Была подписана в печать системообразующая книга генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева «Малая земля». Совокупный ее тираж превысил 15 млн экземпляров – по популярности книга превзошла «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Тихий Дон» и «Архипелаг ГУЛАГ», вместе взятые. Да что говорить, если «Малая земля» метеоритом ворвалась в школьную программу. Откуда была исключена по конъюнктурно-идеологическим соображениям лишь в конце 1980-х годов. (О чем, возможно, нынешние поколения школьников и пожалели бы, если б независимо знали творчество Брежнева).
   Мы пытаемся достойно отметить юбилей. Именно 4 сентября 2015 года вышла в свет моя (т. е. Белковского) книга «Зюльт», главный герой которой – генсек Леонид Ильич. А время действия – конец 1979 года, жесткие дни принятия рокового решения о вводе войск в Афганистан. Работая с архивными документами и общаясь с людьми, знавшими покойного советского лидера не понаслышке, я пришел к выводу: война началась из-за женщины. Брежнев принял решение вводить войска, потому что не смог добиться руки своей последней молодой возлюбленной.
   Как известно, многие считают, что афганская война – вкупе с драматическим падением цен на нефть, конечно, – погубила Советский Союз. Так что великий СССР пал жертвой большой частной любви.
   Это заставляет нас еще раз вернуться к бессонно-тревожному вопросу: как и кем вообще принимаются важнейшие исторические решения? Грубее говоря, кто правит миром?
   Конечно, вопрос поставлен не очень четко. Надо для начала определиться, о каком географическом мире и о каких временах мы говорим.
   Вот в наши дни официальная российская пропаганда, транслируемая, главным образом, через федеральный телевизор, уверяет, что все контролируют США. И если чего где-то в мире происходит плохое – то это прямое дело рук Америки. Ибо ничего хорошего Вашингтон производить не в состоянии по определению.
   Ну, скажем, взорвались некие химические заводы в Китае. Все понятно. Это специальный акт и жест накануне визита президента РФ в Пекин и торжественного парада по поводу 70-летия окончания Второй мировой войны. Чтобы испортить праздник, а заодно атмосферу переговоров Путина и председателя КНР Си Цзиньпина. Двух больших дяденек, пытающихся хоть как-то сгладить всеохватную американскую гегемонию.
   А почему в Европе вдруг наблюдается резкий всплеск притока нелегальных мигрантов, сносящих пограничные кордоны, захватывающих вокзалы и порты? Ну, понятно почему. Волну миграции – военным, как в Сирии, или невоенным, как на Балканах, путем – инспирировали американцы, чтобы из-под стола показать кулак Европе: дескать, если кто-то в Евросоюзе сомневается в необходимости продления и расширения антироссийских санкций, то мы вам устроим человеко-демографическую катастрофу.
   Если в Швейцарии арестовали в хлам проворовавшихся функционеров ФИФА – так это США хотят присвоить себе исключительное право определять места проведения чемпионатов мира по футболу. И прежде всего, отобрать ЧМ-2018 у нас (России).
   Или, скажем, где-то произошла революция. Неужели кто-то думает, что народ или даже элиты революционной страны сами решают такие вопросы?! Вот, скажем, на Украине в 2014-м. Дело ведь вовсе не в том, что бывший правитель Виктор Янукович пошел путем узурпации всей возможной и невозможной власти, довел до запредельных высот уровень коррупции и демонстративно унижал свой народ. Просто Америка захотела окончательно выгнать с Украины все русское и российское, а заодно, для верности, ввести войска НАТО в Крым. Откуда в бинокль видна заветная Москва.
   Москва согласно этой теории – главный предмет и объект американских вожделений. Вашингтон не успокоится, пока его авианосец «Джордж Буш» не войдет в акваторию Московского моря. Потому что наша Россия – почти (разве что еще вместе с Китаем) последняя в мире страна, не признающая американского всевладычества.
   У американцев, согласно нашей официальной версии, для воплощения своего господства есть не только многиемногие войска и станок, печатающий доллары – главную резервную валюту современного мира. У них есть еще спутники, с которых они прослушивают все элиты мира. Ежесекундно пополняя запас разномастного компромата – и на своих врагов, и особенно на друзей, чтобы последние невзначай не вышли из-под контроля. Недаром президент России не носит при себе мобильного телефона, доступного всеслышащему спутнику.
   (Меня давно несколько удивляет: почему люди, считающие себя верующими, боятся прослушки? Ведь за нами постоянно наблюдает Господь Бог, фиксирующий не только наши слова, но и мысли, причем с достоверностью, не доступной никаким техническим устройствам. И решения, что с нами делать, этот Субъект принимает быстрее, чем любой президент США. Ну да ладно. Это уже к иному вопросу – об искренности веры, в котором со стороны никак не разберешься.)
   Согласно другой теории, которой придерживаются многие наши специалисты, особенно входящие в созданный под патронажем администрации президента РФ так называемый «Изборский клуб», вся история человечества сводится к борьбе двух семейств – Рокфеллеров и Ротшильдов. Правда, в последнее время заговорили еще о каких-то Барухах, которые древнее и богаче первых двух вышепомянутых. И если у известных нам Биллов Гейтсов и пр. жалкие десятки миллиардов долларов, о которых в приличном обществе стыдновато говорить, то у Рокфеллеров, Ротшильдов и Барухов – триллионы. Совсем другой порядок и масштаб.
   Я читал некоторое количество трудов адептов подобной теории. Среди которых есть и мои хорошие знакомые. Понял я примерно следующее.
   Рокфеллеры контролируют преимущественно США, а Ротшильды – Китай. В России первые ориентируются на либералов (прежде всего системных, типа Силуанова-Набиуллиной – Чубайса), а вторые – на силовиков и патриотов (системы Сечин – Глазьев). Так что битвы кланов в окружении президента, о которых так любят рассуждать доморощенные аналитики, включая автора этих строк, – это лишь бледное отражение столкновения глубинных рокфеллеро-ротшильдианских интересов. Сам же президент, согласно этой теории, стоит над схваткой и остается тем самым одним из единичных политиков мира, не купленных ни первыми, ни вторыми. Вот за что его и ненавидят многие в мировых элитах.
   Царская Россия была под Ротшильдами. Потом Рокфеллеры устроили революцию-1917, привели к власти большевиков и организовали СССР. В котором распоряжались почти 336 безраздельно. Например. В сентябре 1964 года глава клана Дэвид Рокфеллер встретился с первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым в Москве и пришел к выводу: главный советский начальник, что называется, съехал с катушек. Вскоре Хрущева сняли решением Пленума ЦК. И Л.И. Брежнев, с которого началось наше повествование, всегда делал все от него зависящее, чтобы не раздражать папашу Рокфеллера.
   Потом Ротшильды, желавшие все-таки вернуться в наши края, оплатили перестройку и распустили созданный Рокфеллерами Советский Союз. Но то была не их победа, а билет на очередную войну. Продолжающуюся, как мы уже поняли, по сей день. Скажем, дело ЮКОСа организовали Рокфеллеры, чтобы насолить Ротшильдам, чьим прямым агентом и порученцем был (и остается?) Михаил Ходорковский. В ответ Ротшильды устроили сделку между «Роснефтью», THK-BP и кем-то еще. В общем, все продолжается – см. выше распределение клановых обязанностей.
   Да, чуть не забыл про древних Барухов. Они вообще стоят над всеми, где-то в седьмом измерении. Между прочим, теракт 11 сентября 2001 г. (помните такой?) был устроен для того, чтобы самолетом протаранить офис Барухов в одной из башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке – так как более простого способа уничтожить их офис просто не было (и нет). А второй захваченный самолет использовали для подстраховки: вдруг бы первый промахнулся?
   Вот так все примерно обстоит.
   У меня тоже есть конспирологическая теория. Я вот считаю, что все ключевые решения принимаются под прямым или непрямым влиянием женщин. Ради них, собственно. К примеру, Наполеон Бонапарт начал войну 1812 года из чувства вины перед своей польской возлюбленной Марией Валевской: их общего сына Александра он хотел сделать королем Польши, что было невозможно без разгрома нашего императора.
   Впрочем…
   Долгое любительское изучение истории привело меня 337 к фундаментальному выводу, оформленному мною как «закон Белковского». В истории всегда случается то, что должно случиться и когда оно должно случиться. Брежнев ввел войска в Афганистан, потому что Советскому Союзу уже пришла пора умирать. И Наполеон к 1812 году себя исторически исчерпал. И т. д.
   А решает все эти вопросы – и, соответственно, правит миром – иной Субъект. Который действительно живет в седьмом измерении. Но не Барух.

О русской смерти

1

   Наблюдая за постсоветским политическим пространством-временем и изучая его почти 20 лет, я могу сказать с высокой степенью внутренней уверенности: в политику весьма редко идут психически здоровые люди. В самом прямом, клиническом смысле термина «психическое здоровье». Мозг политика – это вместилище всевозможных маний и фобий, с которыми так называемый нормальный человек (при всей кричащей условности этого понятия) справиться просто не в состоянии.
   Хочу сразу оговориться, что в данном случае не имею в виду бюрократов, по недоразумению принимаемых за политиков – типа большинства представителей сегодняшнего политического РФ-мейнстрима. Бюрократ на политической должности – совсем не то же самое, что подлинный, органический политик. Хотя в определении, кто из них есть кто, нередко случается путаница.
   Потому 90 % настоящих политиков бывают или шизофрениками, или параноиками.
   Шизофреники – криэйторы и заводилы, параноики – менеджеры и стражи. Первые хороши в эпоху нестабильности, больших рывков и скачков. Вторые – когда появляется мода, она же запрос, на стабильность, а контроль становится важнее развития.
   Шизофреник живет сугубо и всецело в придуманном им мире, где царят его собственные законы. Потому-то ему не страшно. Он может висеть на волоске и ходить по лезвию бритвы, не испытывая паники или хотя бы навязчивой тревоги. Мир шизофреника ему совершенно не враждебен – хотя бы уже потому, что это Страна чудес/ Зазеркалье, которого в наличной материальной реальности не существует.
   Иное дело – параноик. Он мыследействует в настоящей, земной реальности. Которая к нему холодна и ему враждебна. Он многого боится и еще больше – подозревает. Вечно и профессионально «сидит на измене», как принято говорить в определенных кругах постимперского ада. Его основная задача – себя «от ветра, от лагуны священной шалью оградить». ©
   Скажем, если для политика-шизофреника охрана – символ статуса и вообще «по приколу» (приятно же, когда тебе кто-то открывает автомобильную дверь и бегает за виски в ближайшее сельпо), то для параноика – отражение его истинного ужаса перед унижением и смертью.
   В этом смысле и плане Березовский был типичный шизофреник. Путин же (второй и четвертый президент независимой РФ) – доподлинный параноик. В этом и была главная, фундаментальная причина их конфликта. А не в политике и тем более не в деньгах.
   Ну не мог Путин поверить, что в сентябре 2000 года БАБ устроил скандал вокруг катастрофы АПЛ «Курск» не от ненависти или тайных планов свержения недавнего протеже, а просто, как говорится, не подумавши. Как и Березовский долго так и не понимал, чего уж такого плохого тогда совершил. Предательство? Это слово не из шизофренического запаса. Увольте.
   Долгие годы подряд я говорил Березовскому:
   – Боря, ты понимаешь, что это семья Ельцина тебя слила, потому что ты перестал быть ей нужен? А Путин – только орудие, но не источник твоей проблемы.
   – Старик, ты ничего не понимаешь, – с фирменным раздражением отвечал опальный олигарх.
   Согласился он со мной, кажется, году только в 2006-м. Тогда и созрело предварительное решение судиться с Романом Абрамовичем как символом и казначеем пресловутой Семьи. Но и здесь не ненависть, но обида двигала нашим шизофреником. Если бы Абрамович заплатил БАБу какой-нибудь жалкий миллиард долларов, то и процесса бы не было, и мы бы еще увидели их всех вместе в изысканной компании В.В. (Познера, а не Путина) на Сан-Бартелеми.
   А процесс таки доконал Бориса. И дело не в пяти с половиной миллиардах, шанс получить которые был буквально ничтожен – это признавали все знакомые мне эксперты по англосаксонскому праву. Проблема в том, что судья Высокого суда г. Лондона баронесса Элизабет Глостер разоблачила БАБа так, как еще никто его не разоблачал. Она выявила в нем шизофреника и объявила об этом со всей силой своего прецедентного правосудия. В вердикте баронессы присутствует кошмарное слово self-delusion – суд, равного которому не знает новейшая история, признал, что Б.А. обманывает не только (и, кстати, не столько) других, сколько себя. А это уже трагедия. Опять же, она не в том, что никто не стал бы иметь дело с жертвой такого вердикта. А в том, что после разоблачения экс-магнату было уже трудно иметь дело с самим собой. Как же жить с главным обманщиком, сидящим прямо внутри тебя, как инфернальный голливудский Чужой?!
   Поверхностно принято считать, что Березовский был великий комбинатор, готовый и способный кинуть любого, встреченного на пути. В действительности – не совсем. Или даже, скорее, наоборот. Немало знаю я людей, которые профессионально кидали Бориса, да так, что он отнюдь не сразу понимал, что же взаправду произошло. Про семью Бориса Ельцина я выше уже сказал. Других обманувших «беглого олигарха» было тоже предостаточно.
   От персон относительно мелких – например, владельца газеты «Завтра» Александра Проханова. Который в 2002 году получил от БАБа $300 000 «на развитие издания», соблазняя шизофреника туманными обещаниями стать оппозиционным кандидатом в президенты. (О, как я мутновато жалею, что не получил с тех средств заслуженный откат. Не такие уж маленькие деньги были по тем обывательским временам.) Никакого «развития издания» не случилось, вместо коммунизма объявили Олимпиаду: развивать А.А. Проханов решил собственную дачу. Сотрудники «Завтра» тогда подваливали ко мне с прозрачными намеками: а чего Березовский жмотится-то? Мы тут его интервью публикуем во всю ивановскую, а он – ни копья. Связанный обязательством молчания, я не мог предложить им со своей стороны ничего, кроме полувнятного мычания. Теперь, как любят утверждать ветераны разведок боем, «об этом можно рассказать».
   Но главной ошибкой БАБа оказался, на мой взгляд, его ключевой партнер Бадри (по паспорту Аркадий Шалвович) Патаркацишвили. С какого перепою Б.А. посчитал его финансовым гением, так до сих пор и неясно. Гений, кажется, специально делал так, чтобы собственность Березовского последнему не принадлежала. Самой эффектной сделкой, которую А.Ш. насоветовал Б.А., было вложение $500 млн в акции холдинга «Металлоинвест» имени А.Б. Усманова. Причем, чтобы только получить право потратить полмиллиарда долларов, Березовский должен был (по идее и инициативе г-на Патаркацишвили) подарить передаточному звену – младшему совладельцу «Металлоинвеста» Василию Анисимову – самолет. Гениально, не правда ли?
   К началу 2008 года эта БАБская инвестиция подорожала в пять раз – до $2,5 млрд. И тут как раз А.Ш. скончался в Лондоне, будучи джентльменом сравнительно молодым (52 года) и не то чтобы сильно больным. Заинтересованность определенных людей в этой смерти была столь очевидной, что я не понимаю логику Скотланд-Ярда: ведь именно тогда выяснилось, что доказать свои права на акции металлического холдинга БАБ не может (и никогда не сможет). Почему никто ничего не расследует, фиг его знает. В конце концов, у Бадри Шалвовича были сложные психоделические отношения с разными спецслужбами, и отнюдь не только российскими.
   И вот в феврале 2008-го, сразу после странной бадрисмерти, выяснилось, что Березовскому вообще ничего не причитается. Все его дорогие покупки – от сказочного острова Fisher's Island близ Майами до дворца в Марракеше (Марокко) – вдруг стали собственностью родных и близких А.Ш., типа нажитой непосильным трудом. Особенно Б.А. жалел о своих грузинских активах – заводах «Боржоми» и телекоммуникационном операторе Magticom. Ведь Грузия была почти последней страной, дарившей ему надежду на вечное возвращение и право поговорить порусски и за пределами собственного дома.
   Примерно год назад (начало 2012-го) один наш общий с Б.А. знакомый мне сказал:
   – Захожу я как-то раз в рейсовый самолет Тель-Авив-Лондон и думаю, что начинаю сходить с ума: в салоне сидит Березовский! Пригляделся: действительно он. М-да…
   Для человека, который с 1993 года летал только чартерами, потеря статуса была чересчур болезненной. Его шизофренический мир из цветного стал подозрительно черно-белым. Словно отключили что-то очень важное в глубине завидущих глаз.
   А украинская революция 2004 г., на которую БАБ выкинул $38 млн? Не говоря уже о вложенных в грудь майдана всякоразных больших мозгах. Бенефициары майдана обещали ему целый «Укртелеком», а потом побоялись даже пригласить в Киев.
   А смерть Александра Литвиненко? Да-да, все мы слышали миллион раз про полоний со свежим гамлетом и кровавых РФ-отравителей. А почему никто не думает, что г-н Литвиненко тесно работал с испанскими силовиками и собирался давать в суде показания против некоторых паракриминальных партнеров Патаркацишвили? А? Ведь именно А.Ш. с пеной у рта убеждал Б.А., что экс-майора грохнула русская охранка. И убедил ведь, черт побери. Сомневаться Березовский стал только в последний год своей жизни, когда истинная роль Бадри в его судьбе прояснилась внезапным апрельским небом.
   «Час ученичества, но зрим и ведом другой нам час – еще заря зажглась. Благословен за ним грядущий следом ты – одиночества верховный час». ©
   Один из творцов и символов ушедшей эпохи, Б.А. прошел подлинное ученичество в последние 13 лет. За ним неизбежно пришло одиночество. Выход из которого один – шарф.
   Историко-гуманитарный закон гласит, что человек умирает не от старости и/или болезней. А тогда, когда исчерпано его жизненное задание. Зафиксированное в картотеке у ГБ (не путать со службами безопасности).
   Бывают эпохи созидательные и паразитические. Как говорил Бердяев, времена «про что-то» и «ни про что». В первом случае – «посмею быть Даниилом, посмею один против всех». Во втором – то же самое, только с огромной частицей НЕ.
   БАБ, как бы к нему ни относиться, был человеком первого типа времен. Как и положено шизофренику. В эпохе паразитизма, где царят исключительно распильщики и охранники, ему места не было. Объективно. Но люди такого склада ума (чтобы не повторять навязшее «шизофреник») ведь объективными не бывают. Его погубил не злодейский заговор, а паранойя здешних/нынешних времен.
   Я его оплакиваю, потому что с ним было очень интересно. Всю ночь – не побоюсь этого темного слова – мы могли с ним обсуждать «Великого инквизитора». А с кем еще из людей его формата/круга такое возможно? Не знаю.
   Бывай. Я тебя целую.
   Увидимся.

2

   Технический ассистент (так его специальность официально определена всезнающей интернет-энциклопедией «Википедия») Эдвард Сноуден может стать лауреатом премии имени А.Д. Сахарова «За свободу мысли!». Об этом сообщили нам не какие-то мелкие жулики со стороны, а представители самого учредителя премии – Европарламента. Причем изначально в списке ключевых претендентов на премию 2013 года присутствовал, например, Михаил Ходорковский. Но на фоне сверкающего величия технического ассистента его фигура как-то померкла и была из круга соискателей скоропостижно исключена. Действительно, какой тут Ходорковский, вскоре (25 октября 2013 года) отмечающий десять лет пребывания в российской тюрьме, условия содержания в которой приравнены институциями все того же Евросоюза к пролонгированной пытке, когда у нас нарисовался целый Сноуден, проведший месяц в номере капсульного отеля московского аэропорта «Шереметьево»!
   Ответ на вопрос, кто такой Сноуден, очевиден для любого непредвзятого сознания: он – профессиональный предатель. И больше никто и ничто. В неполные 30 лет он успел поработать в разных компьютерных фирмах – подрядчиках крупнейших спецслужб мира: ЦРУ и АНБ (Агентство национальной безопасности). Потом он подумал, что жизнь проходит зря, и решил заработать всемирную славу одним из самых доступных путей. Посредством продажи (за деньги и без) секретных и полусекретных документов, попавших в его руки по долгу службы. Если считать такое поведение образцом свободы мысли, то технический ассистент действительно заслуживает престижной правозащитной премии. Носящей к тому же имя одного из крупнейших ученых и общественных деятелей XX века – Андрея Дмитриевича Сахарова. Который, возможно, поперхнулся коктейлем из райских плодов, узнав о номинации Сноудена из сообщения Агентства неземных новостей (АНН).
   Молодежь часто склонна полагать, что Сноуден совершил некое подобие подвига, огласив сам факт слежки спецслужб США за всем миром, включая президентов разных стран на всех континентах, и даже штаб-квартирой ООН в Нью-Йорке. Популярно утверждение, что Сноуден, дескать, предал не конкретных людей, а лишенную человеческого лица государственную машину сверхдержавы.
   Молодежь в данном исключительном случае неправа.
   Сноуден, конечно, предал и подставил вполне конкретных людей, физических лиц из плоти и крови, которые брали его на работу, хлопотали за него и отвечали за ассистентскую порядочность перед той самой сверхдержавой. Для которой Ирак расфигачить из новейших оружейных систем – раз плюнуть и растереть. Что уж говорить о наказании, коему подвергнутся – формально или неформально – гаранты Сноудена!
   Я долго вглядывался в разосланное по всему миру фотографическое лицо человека, сначала бежавшего от своих работодателей в Гонконг, а потом нашедшего приют в шереметьевском спальном ящике. И вот что я в нем увидел.
   Свое предательство г-н Сноуден совершил, конечно, не из каких-то идеологических или гуманитарных соображений. А из обычного человеческого тщеславия. Жажды славы, иначе говоря. И он приобрел славу. Главным рекламным агентом этого джентльмена стало, конечно, правительство США. Которое ровно в день его 30-летия, 21 июня 2013 года, предъявило своему косвенному экс-сотруднику страшные обвинения в госизмене, о чем сообщили сотни мировых СМИ. А потом пошли чудеса похлеще. Франция, Италия, Испания и Португалия закрыли воздушное пространство для летевшего из Москвы самолета президента Боливии Эво Моралеса, ибо на борту лайнера мог оказаться сам Сноуден! После чего истребители ВВС США (!!!), поднявшиеся с легендарной авиабазы Рамштайн в Германии, посадили боливийский борт в Вене, чтобы на глазах у обалдевшего Моралеса безуспешно поискать технического ассистента в самолетном салоне.
   Вот это слава так слава!
   А мы не все и не всегда понимаем, что слава – наркотик покруче героина. И нас не должно удивлять, что ради очередной порции славы подсевший на нее потребитель, как наркоман в погоне за новой дозой, готов буквально на все: обмануть, ограбить и даже убить кого угодно и как угодно.
   В этом плане я сочувствую Сноудену. В дежурном режиме человечество забыло бы его через год. Когда совсем закончились бы документики, похищенные у подрядчиков ЦРУ/НБ. Надо заметить, что и сами секретные материалы оказались какими-то хилыми. Можно подумать, ответственные люди по всему миру никогда не знали, что США прослушивают всех и вся, включая президентов, императоров и римских пап! Знали прекрасно. Только говорить вслух об этом было не принято. Самое интересное из раздобытого перебежчиком – некие сведения о взломе АНБ системы бронирования российского авиаперевозчика (интересно, что важного американские спецслужбы могли бы в ней найти? информацию о запредельных ценах на авиабилеты по России?). И еще – записи пары телефонных разговоров нашего премьера Дмитрия Медведева. Из которых, наверное, можно узнать совершенно сенсационные вещи типа «свобода лучше, чем несвобода».
   В общем, когда-то в 2014 году обретший временное убежище в земной России Сноуден перешел бы в стадию ломки с последующим шоком от невыносимой внутренней боли, вызванной утратой доступа к наркотику-славе. И в итоге отправился бы по назначению – в самый страшный, ледяной девятый круг ада, куда Господь совершенно не случайно поместил именно всевозможных предателей.
   Но премия Сахарова могла бы продлить ассистенту его посюстороннюю славу. И отсрочит печальный конец. Само по себе это вполне гуманитарненько и может оправдать присуждение премии «За свободу мысли» классическому, эталонному предателю.
   Другое дело, что таким решением Европарламент – все же не последняя институция в современном западном мире – полностью дискредитирует саму премию. И в немалой части себя как ее учредителя. Потому что объявит банальное предательство из корыстных (в данном случае это не обязательно означает «денежных») мотивов универсальной правозащитной добродетелью.
   Хотя есть один субъект, который должен аплодировать такому решению. Это российская общественно-политическая элита, буквально замешенная на предательстве. Для которой измена – хлеб жизни и двигатель судьбы.
   «Кровавый режим» им. В.В. Путина держится вовсе не на каких-то мифических гэбистах, грозящих расправой всякому инакомыслию и инакодействию. А на патологической готовности всех, кто так или иначе вписан в машину/систему власти, к немедленному и всеобъемлющему предательству.
   Видели ли мы за последние 20 лет политика, который, будучи поманен сладкими объедками с кремлевского стола, не предал бы свой электорат? Кажется, нет. КПРФ, ЛДПР, полузабытая ныне «Родина», почивший в бозе СПС, условно-послесрочно здравствующее «Яблоко» – все они отказывались от предвыборных обязательств только ради того, чтобы зацепиться за чисто конкретные блага, раздаваемые ныне существующей (и номинально враждебной им) властью. Из-за этого они, собственно, и осточертели избирателям, что показали недавние (8 сентября) выборы. Только объяснить им это невозможно, ибо «к предательству таинственная страсть» (© Б.А. Ахмадулина) для них уже много сильнее всех прочих страстей.
   (Кстати, на полях замечу: взлет Алексея Навального во многом связан с тем, что своим сторонникам, прошлым, настоящим и будущим, он кажется уникальным непредателем. Человеком, который не готов расторговать свою оппозиционность при первой же возможности. Так оно или нет, покажет завтрашнее время, но сейчас это воспринимается так).
   Или возьмем, к примеру, историю с фактической ликвидацией Российской академии наук (РАН). Да, мы знаем, какие плохие Путин с Медведевым, снесшие многовековую цитадель нашей науки (потому что при сырьевой экономике серьезная наука просто не нужна). Но почему мы отказываемся признать, что РАН слила самое себя? Разве президиум РАН в знак протеста ушел в отставку? Нет. Академики ограничились требованиями отставки вицепремьера Ольги Голодец и главы Минобрнауки Дмитрия Ливанова (что было заведомо бессмысленно, ибо эти чиновники вопросы фатального уровня все равно не решают) и готовностью поверить в косметические улучшения закона о ликвидации.
   И понятно, почему власть не испугалась пойти на столь дерзкий, стремительный и радикальный шаг. Она знает, что в осаждаемой крепости предатели всегда составляют контрольное большинство. Так не кооптировать ли заодно Сноудена в президиум «обновленной» Кремлем академии? Проживет вопреки предательскому закону забвения еще много дольше. Академик не умирает раньше времени, если только он не Сахаров.

3

   Как известно человечеству, любовь и смерть часто идут рука об руку. Ибо это две главные силы во Вселенной. Любовь, согласно классику, движет Солнце и светила, а смерть – это такой субъект, который уравнивает всех. Независимо от морально-материального положения. И, в общем, если разобраться, смерть – это неизбежная расплата за любовь. За все в жизни надо платить, и за высшее из ощущений – особенно.
   Сегодня доминирующее чувство в России – это любовь. К одному-единственному мужчине – Владимиру Путину.
   А где любовь – там, понятно, и смерть. Например, смерть Бориса Немцова.
   Глава Чеченской Республики Рамзан Ахматович Кадыров всегда высказывался о Владимире Владимировиче Путине в смысле исключительной любви. Дескать, великий человек, и все тут. Ну и высказался тоже вполне определенно: если надо, умру за Путина. Без типа разговоров.
   Впрочем, пока умер кто-то другой. И, насколько позволяют нам судить всякие источники и составные части в кругу федеральных силовиков, нити этой трагической смерти (а разве бывает не трагическая? надо подумать) на банальном мосту рядом с неизменным Кремлем могут вести на юг современной России, во владения Рамзана Ахматовича.
   Зачем это могло быть нужно?
   Ну, во-первых, во имя любви, большой и чистой. Верховный главнокомандующий, чье имя не разглашается в интересах Роскомнадзора, рассказал, что на территории РФ есть национал-предатели, то есть враги России. Так вот – мы их и уничтожаем. Ничего, что нет ни приказа, ни конкретных имен, они же фамилии. Мы их сами знаем. Пресс-секретарь верховного главнокомандующего, конечно, опровергает наличие расстрельного списка, куда вместе с погибшим Немцовым входят все еще живые Михаил Ходорковский, Алексей Венедиктов и Ксения Собчак. А вот я бы так категоричен не был: не исключено, что список существует. Ибо его участников объединяет важный критерий, он же параметр: о них весьма резко и негативно высказывался в последние минувшие месяцы Рамзан Ахматович. (Дай бог всем фигурантам расстрельного списка крепкого здоровья и долгих лет).
   Но ситуация в стране такова, что г-на Путина искренне любит не только г-н Кадыров. Но и федеральные силовики. Обязанные – как и Рамзан Ахматович – Его Высокопревосходительству своим особым положением в политикоэкономической системе современной России.
   И, если я не ошибаюсь, в последние дни эти силовики, обычно вежливые и интеллигентные, как чеховский дядя Ваня, немножко озверели. Поскольку, по их мнению, убивать большого оппозиционного политика прямо у стен древнего Кремля – это некоторый перебор. Да, отдельным товарищам в России все можно. Даже играться с золотыми пистолетами. Но вот так утешать собственные амбиции и подставлять тем самым всю государственную машину во главе с возлюбленным президентом – это… кхе-кхе.
   Но Рамзан Ахматович – тоже ведь силовик. Одна из опор господствующего режима. Он и в Грузии, и в Крыму, и на Донбассе может порешать таких вопросов, что не многие отважатся. А если с Рамзаном Ахматовичем Кадыровым (известным также как РАК) что-то случится, то начнется новая чеченская война, хотя бы даже и глубоко гражданская. Чего, конечно, ВВП допустить не хочет и не может. Ведь до присоединения Крыма умиротворение Кавказа было и оставалось его главной исторической заслугой. Он сделал ставку на Рамзана – и как будто выиграл. Этот фарш невозможно провернуть назад. Переписать можно учебник любой истории, но только не своей собственной.
   За минувшие годы РАК совсем перестал быть горным пацаном в тренировочных штанах, каким явился он к Путину в главный кремлевский кабинет в 2004-м, после гибели родного отца Ахмата-хаджи. Он не просто воцарился в Чечне и распространил свое влияние на весь российский Северный Кавказ. Он смело вошел во всякие федеральные сферы влияния, в крупный бизнес. Началось все с партнерства с семейством бывшего мэра Москвы Юрия Лужкова (см., к примеру, гостиницу Four Seasons, которая бывшая «Москва» имени И.В.Сталина). Впрочем, что там жалкий столичный девелопмент. Это всего лишь сотни миллионов долларов. Для современного РАКа – уже не масштаб. Вот есть такая компания «Стройгазконсалтинг», призванная строить магистральные трубопроводы для «Газпрома» и прочих главных корпораций российской жизни. Там номинальный владелец (скажем более политкорректно, бенефициар – красивое слово, правда?) – Руслан Байсаров, страшно гламурный персонаж чеченского происхождения, бывший зять нар. арт. СССР А.Б. Пугачевой. А фактический владелец кто? Как говорил в таких случаях Эрнест Хемингуэй, если читатель может догадаться, то можно уже дальше и не писать.
   И вот – государственная машина вошла в самый большой ступор со дня воцарения Владимира Путина. С одной стороны – мы привыкли слышать, что в этой России все решают чекисты. (Это не так, но привыкли же!) С другой – выясняется, что кто-то может убить Немцова, причем сделать это в непосредственной зоне ответственности так называемых чекистов. И если у этого кого-то неожиданно о чем-то спросить, то он, возможно, ответит:
   – А что? Вот чекисты у нас в Чечне тоже много кого поубивали. И меня не спрашивали. А мы люди гуманные. Почти как евреи. Око за око и зуб за зуб.
   Да и врагов России никто не отменял. А кто ставит лишние вопросы, а особенно еще если лично пытается оскорбить РАКа, то оно враг и есть. Мы этого врага видим своим тяжело вооруженным взглядом, и лишние инструкции нам не нужны.
   В конце концов, все же знают, что враги погибают от РАКа совершенно самопроизвольно, безо всякого его участия. Руслан и Сулим Ямадаевы, Мовлади Байсаров, другие официальные и неофициальные лица. И Бориса Немцова, конечно, ликвидировали американские шпионы, чтобы подставить Рамзана Ахматовича и поставить под сомнение его непреходящую любовь к Владимиру Владимировичу.
   Но любовь, как учил нас Иосиф Виссарионович Сталин, всегда побеждает смерть.
   Президент Путин, по слухам, слегка захворал, и из-за этого пришлось перенести евразийский саммит, назначенный в Астане. Якобы по этой же невнятной причине президент не прибыл вчера на коллегию ФСБ. Той государственной организации, которая могла бы что-то внятно сформулировать про особенности поведения РАКа в период весеннего обострения. И, отвлекшись от распила и крышевания, объяснить, чем новейшая методология РАКа угрожает основам основ путинской государственности.
   Пресс-секретарь высочайшую болезнь опроверг. И правильно сделал. Большой кризис в сфере национальной безопасности – не повод болеть. Скорее – лишь повод крепко задуматься. Насколько прочна система, один из столпов которой – крутой пацан (пахан?) с неформальной (а ведь бывают и сугубо формальные, как у Джеймса Бонда) лицензией на убийство.
   Я бы на месте Путина в такой ситуации точно бы заболел. Хорошо, что я не на его месте. И никогда не буду.
   Но когда Владимир Владимирович выйдет из временного отсутствия, вызванного, как сообщает пресс-секретарь, необходимостью «непубличных встреч», то ему придется все-таки дать ответ на вопрос, открыто поставленный еще Болотной площадью и проспектом Сахарова в декабре 2011 года: кто здесь власть?
   До недавнего времени мы считали, что Путин. Нравилось это кому-то или нет – другой вопрос.
   Но спецслужбы, раскрывая убийство Немцова, кажется, объяснили нам нечто иное.
   Ответ на извечный русский вопрос «Что делать?» я предпочел бы оставить тем, кто долгие годы восхвалял позитивную роль РАКа в судьбе нашего несчастного государства.

Станислав Белковский Русская смерть