   Глобус Билла
   Четвёртая книга. Дракон

   Александра Нюренберг

   Корректор Эстер
   Иллюстратор StockSnap

   © Александра Нюренберг, 2017
   © StockSnap, иллюстрации, 2017

   ISBN 978-5-4485-9317-8
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. НЛО, ДНК и УК

   Вспыхнул легонько запад и погас, следующая вспышка заставила себя ждать и томительное, высасывающее душу чувство устремилось в темноту, к затаившимся горам. Было подозрение, что они идут, ворочаются в темноте. Когда снова включили зарницу, одному рыжему отпрыску монархии не удалось рассмотреть чёрные вершины, изломанные гребешком из дядиной кунсткамеры.
   В общем – птичий шторм.
   Сегодняшним вечером произошло что-то за горизонтом, далеко в океане. По всему восточному полушарию Эриду широкими взмахами мёл воздушный поток.
   Да, долго бабье лето не протянуло. Осень не осталась равнодушной к своим правам. Ветер ознобный и напряжённое с проступающими проводками слабых молний небо придуманы наскоро.
   Язык океана задумчиво слизывал песчаные пляжи за пустырём, из окна исторической школы видно – вот молча поднимается и застывает загнутая кошачьим язычком волна весом в паровоз.
   Береговая линия, как наваленная к переезду мебель, и столбы прежних непонятных сооружений большого города, покинутого за одно поколение до катастрофы, выглядели одинаково.
   На континенте за проливом разгоралась вонючим угольком война. Грязный коптящий очаг был вдвинут в границы какой-то местности с названием, напечатанным на политической карте. Теми же, кто подбрасывает в чадящий огонь всякую сгораемую материю, называли две державы, некогда так охотно расставшиеся с рабством.
   Но так ли это? Разве? Целые две державы? Да вы что? Господа? Так-таки две державы? Множество людей, занятых своими жизнями, что ли? Вот так, за ранним завтраком, миллионы начали войну? Мы ведь с вами не дети малые, и не Билл Баст, который готов верить всяким пустякам. Два человека отдали эту пару приказов.
   Да вот же они. Что? Разверните газету… да нет, не разворачивайте – они всегда на первой странице. Не разворачивайте. Вы их знаете. Вот они.
   Это они и только они объявили войну. Но будут потом говорить не о них, таких временных, таких слабых и грозных, – будут говорить о двух державах, о миллионах людей, которые, читая газету, между двумя кусочками поджаренного хлеба двинули через океаны, через реки, по воздуху, под землёй машины со смертью и вонью.
   А эти двое мирно проживут свои жизни и возникнут переводными картинками на страницах уже не газеты – учебника.
   Повинуясь дяде Мардуку, они на свой страх и риск начали эту войну.
   Дядя Мардук имел свои резоны. Не думайте, что только одна мелкая мстительность и желание наказать неведомого каменщика из переулка, нарассказавшего всякой ереси его племяннику, послужили мотивом.
   Но пути дяди Мардука неисповедимы.
   Война начата, она будет идти, как говорят про войны, пока не сожрёт всё, что сможет.
   Малые звери лесостепи выглядели великанами, когда вылезали из норок и с мучительной любознательностью вглядывались в притихшую дорогу к проливу.
   Ловушки и звери, которые их обходят, занимали мысли Энкиду. Вместе с темноватым туманом в самой глухой части леса он рыскал в поисках следов.
   В доме дядины аномалии пока не проявлялись. Он притих после продажи пастбища, возможно, раздумывал о дальнейших судьбах этой земли.

   После бессонной ночи Билл принял решение погулять. Как и все незначительные решения, это было принято внезапно, с последним глотком нелюбимого Биллом чая, потому что кофию дядя перестал давать. Объяснил, что перебои. Мол, продукты выдаются нуждающимся по карточкам, а он не может транжирить дефицит, когда народ страдает.
   Билл умолял друзей нарисовать ему карточки, потом попытался купить кофий на чёрном рынке. Наконец, он прямо взмолился. Дядя злорадствовал.
   – Ну, если ты хочешь возвести социальные перегородки между собой и народом.
   Билл сказал, что ему всё равно, возведёт он перегородки или нет. Напрасно старался, кофию ему не дали.
   Он никому не сказался, ушёл в недавно рассекреченные дядей конюшни и окликнул самого большого и самого гнедого коня с квадратной от мышц грудью, с тонкими ногами, помеченными узлами силы в коленях.
   – Давай-ка от них… этот чай.
   Конь дружелюбно отозвался и, извернувшись, больно укусил Билла в плечо. Билл остался доволен лаской. Он посмотрел по сторонам и жарко поцеловал коня в белые, пахнущие травой зубы. Конь лязгнул зубами в сантиметре от щеки Билла, а когда тот отошёл за бархатом, чтобы обтереть запачканный конский лоб, попытался поддать Биллу нечестным и обидным манером.
   – Но, но. – Билл толкнул коня кулаком. – Будто ты не жаждешь побыть один одинёшенек и всё-всё обдумать. Ну, или почти всё. А?
   Конь прорычал что-то, но уже сдержанней. Когда большое тело Билла взгромоздилось в седло, он и ухом не повёл. И то – садился в седло Билл, как обрывок тополиного пуха, из тех, что летали по Гостиной в далёком июле.
   С коня далеко распечатан огромный осенний лист, накрывший полуостров. Холмы скоро из разноцветных сделаются бурыми и серыми.
   Рыжий на гнедом, оба раскачиваясь в такт движению полуострова на скользящей в океане плите, спустились с холма и вынырнули на плече нового вылезающего и не вылезшего из пучины земли краснокожего гиганта. Синий глаз следил сверху, смыкаясь в сонных осенних слезах. Клетчатый и пёстрый плед на холмах принимал формы тел и повиновался малейшему движению воздуха. Озёрный народ, выкупленный Асом одну полную луну тому, мало показывался и попадался, но если уж что – то именно в таких пледах на широких плечах. Ноги торчали внизу, как если бы холм приподнялся на столбах и пошёл себе.
   Быки скромничали – или пастухи узнали о том, что новые боги облагодетельствовали их, – но приключение с деревом не повторилось, хотя частенько Билл отправлялся погулять, то ли чтобы заново испытать терпение Судьбы… а может, ему всё-таки хотелось украсть телёночка.

   Мелькнула струйка дыма за холмами, скорее угаданная в остром приятном и волнующем полудне, нежели отражённая зрительным нервом… Билл и конь оказались вследствие своего неторопливого пути на площадке, нарочно выровненной кем-то для танцев. Кругла поляна, трава вытоптана, но любовно уложена, как солнце на фреске.
   Где горит? Запах огня, ни с чем не сравнимый, наполнил лёгкие… Билл привстал в седле, и конь замер, потом повертелся, предоставляя всаднику обзор.
   Осенний запах полз между холмов. Кто тут листья жёг…
   Никто.
   Вращающимися линиями очерчены холмы. Напряжённое движение самых крохотных частиц света, из которых сложен мир, здесь становилось явным. Это не зависело от качества освещения. И ночью вокруг звёзд возникали такие же круги. Всё это напоминало картинки одного нибирийца, доброго и очень нервного чистокровки.
   И таким же нимбом очертился силуэт на склоне поблизости, хотя сам силуэт был сложный, вроде отдельного пейзажа.
   Билл понимал, что его карие глаза округляются и светлеют, как всегда происходило с ним от изумления. В общем, никогда эти штуки так не округлялись и не светлели.
   Глаза, чей взгляд он встретил, были больше.
   Всё остановилось на площадке, только лист с ближайшего дерева летел, планируя на воздушной волне.
   Бурые с металлическим блеском, как перья у голубя, чешуи, соединяясь, создавали сплошную линию могучего тела. Металл густо зеленел, но когда конь сделал шажок – Билл простодушно изумился: вот он, лиловый!
   Какова стройность, как легко злобные бугры мышц спрягаются в целое, очерченное самой маленькой, самой нежной рукой художницы.
   Хвост огибал холм, как непереведённое предложение иностранного журналиста из комментария к отечественному приговору.
   А вот и глаза: тот взгляд, который втянул Билла прежде, чем тот осознал. Каждый размером с обугленную табличку из свайной избушки, пульсирующий, как готовая прорасти виноградина.
   Даже отсюда Билл увидел, что в глазу темнеет двойной зрачок.
   Что-то произошло, веко прикрыло взгляд… на мгновение Билл освободился от власти дракона. Он успел немножко подумать…
   Откуда он взялся? Как полёт такой массивной штуки, вдобавок отягощённой наверное, таких же габаритов душой, остался тайным?
   Повадка самолёта-истребителя, решившего передвигаться по земле. Билл, легко покачиваясь в люльке седла, расхаживал на лошадиных ногах на расстоянии…
   А какое считается безопасным?
   Конь издал звук, не разжимая рояльных челюстей. Вышло такое грозное ворчание, что громада дракона напряглась.
   Медленно дракон двинул к ним. Осень запахла острее, и дух её иссяк. Небо тоже остановилось. Билл не мог объяснить, но явственно увидел своё сердце – красное с трубками, вроде гнезда птицы возле почтового ящика.
   Встреча была неминуема и… встречу прервали.
   С небес рушился кусище подвесного потолка, что ли. Сначала казалось, что это нечто твёрдое, затем, когда предмет приблизился, привиделось движение: извивалось и дёргалось то, что небу чуждо.
   Что-то падало с ожившего задёргавшегося неба. Конь и дракон остановились в пылу враждебной страсти, и дракон скосился попугайчиком, а противник его, который чувствовал себя веселее с всадником, посмотрел в упор, основательно.
   Билл задрал голову. Нечто выросло в небе – взбесившееся облако, решившее жить разумной жизнью или морское животное, плавная лента для волос, покинувшая чьи-то мысли.

   Небесное неопознанное тело росло… Чёрт побери, это… Это!.. Да не мо…
   Но не призывай чертей.
   Конь повёл себя на удивление достойно. В панику он не впал, а гордо подняв химерический лик, в развевающемся дыме гривы смотрел в небо.
   Дракон тоже взглянул, а потом решив, что это-то и есть подходящая минута, вернулся к новому знакомству. Новые персонажи жизни занимали его сильнее обрушающихся потолочных балок. В небе для него всё прочитано.
   В том, что двухголовый неправильный дракон значится на втором плане, он не сомневался и собирался всё расставить по местам. Кого-то он этой самоуверенностью напоминал.
   Ну, конечно – дядю.
   Билл, краем глаза приметив краткий путь среди холмов позади, соскочил с коня, пихнул плечом в бок. Мог бы так стену приласкать. Упёрся ладонями в коня, вспоминая, как двигать упрямые диваны. Конь яростно и обидчиво заржал, устроил из себя новогоднюю свечку и, крепко впечатав передние копыта в землю, нечаянно и основательно приложил Билла.
   То, что в его храбрости усомнились, оскорбило аристократа.
   Штука валилась прямо на площадку. Билл, упавший на колено и кулак, вскочил и закричал на коня.
   Тут же с криком Билла неопознанный предмет рухнул.
   Билл, отвлёкшись в процессе отступления, не поверил – извините, но это так – глазам, вот этим карим, глуповатым. Стежки толстенного, в бедро толщиной, каната, полопались и торчали. Целостность утратилась, краски поблёкли, но узнать можно.
   – Спрут, милый! – Воскликнул Билл. – Как же ты… ну, здравствуй.
   Рухнул флаг государства Нибиру, рухнул с размаху, не сгорев в атмосфере, и дракон, задрав слишком поздно башку, ничего, вежливо выражаясь, не понял, хоть был не глупее Билла. Ткань трёх цветов скомкалась и распялилась на драконьем хребте, показывая сумасшедший символ чего-то там.
   Конь, не испугавшийся, от изумления прянул и поскакал. Он счёл исчезновение противника с поля боя доказательством нечестной игры.
   Билл с облегчением заметил, как он скачет прочь и изредка останавливается, оглядываясь.
   Билл подбодрил его, махнув.
   Дракон оказался в цирке шапито. Появился новый холм.
   Скиталец-флаг был утомлён и грязен: свинец прави и ржавчина цепей, отравленная кровь народа и скисшее вино аристократии пропитали его насквозь до ниточки, превратив эту ниточку в прут решётки вечной.
   Четверть года по нибирийскому гражданскому счёту он гнался за беглецами, преодолевая духоту безмолвия и увязая в чернилах, облипая пудрой утраченных сожжённых вселенных.
   И теперь настигнув Эриду, он нашёл-таки на кого обрушиться: на символ безраздельной власти.
   Тело дракона, светящееся под тканью, прожгло флаг в нескольких местах, будто там поместилось настоящее созвездие. Флаг был изжёван космосом, но опасен. Слюна спрута изменила структуру полимеров, а ядовитая пыль далёких уголков мира въелась в плетение ткани. Вершина творения лёгкой промышленности.
   Хребет дракона шевелился с отчаянной тщетностью под этим грузом. Билл пожалел дракона. Вот запопал…
   Дракон осознал, что очутился в ловушке, и звуки сопения и недоумения сменились испуганным воем бедного животного. Вой звучал приглушённо.
   Грохот, как положено, запоздал и обрушился из заповедника серебристых облаков, где должно рождаться только прекрасное, минутою позже.
   Билл смотрел… смотрел:
   – Да ты запутался.
   Разноцветный холм затих. Красавец дракон сделался тушей для разделки на второе. Где гордость, где высокомерие…
   Билл приблизился.
   – Бедолажечка, – сказал он себе. – Вот бы женщина увидела. Какие ласковые слова сказала бы.
   Дракон не двигался. Билл, опустившись на целое колено, посмотрел на тыл кулака, испачканный кровью, распустил пальцы, толстые ловкие, и принялся распутывать тухлую ткань флага.
   Сначала дракон слабо пинался одною лапой и растопыривал длинные загнутые когти. Занимая место между двумя скалами, в сущности, всю равнину, он казался себе малюткой.
   Затих.
   И вот он был распутан. Билл, обтерев изрезанные и окровавленные руки обо что ни попадя, приподнял лохмы грязного флага и грудой отшвырнул.
   Подскочил – глаз дракона смотрел. Хвост развернулся и сбил его с ног – в благодарность, конечно. И снова после этой вспышки агрессии освобождённый узник уронил голову.
   Билл из положения «а стоит ли вставать», ободрил:
   – Ну, ну.
   Дракон скосился на флаг. Тот лежал… ужасный… Дракон дыхнул, выпустив самый кончик языка.
   Гиблое дело. Тысячи солнц не сожгли его, тьма его хранила.
   Торчавшая из груды нитка засветилась на кончике. Фитилёк задвигался и красная точка ползла по нему, распустился цветочек – и вот целая клумба рыжего пламени отплясывала в сразу задрожавшем воздухе.
   Куча воспламенилась и, спустя минуту, полыхала вовсю, изгоняя духов тьмы во внешний свет. Материала для горения имелось предостаточно. Красные рога угрожали заволокшемуся небу. Они сделались похожими на деревья, поменявшие цвет в усталом глазу.
   А девушки-то шили, шепнул себе Билл. Все пальцы искололи. Ну, да ладно. Он встал всё же. Саднил бок, колено и локоть вставлены от другой куклы.
   Дракон и опять двуногий Билл смотрели в костёр. Оба постепенно задирали головы, всматриваясь в небо, ибо хвосты костра виляли в облаках. Дракон выглядел, как страшно усталый нибириец.
   – Ну? – Спросил Билл.
   Дракон не ответил, но Билл почувствовал вибрирующий звук. Он склонил голову к плечу и вслушался. Ахнул…
   – Да ты разумен, бедняга.
   Дракон лежал, и тоска скользила по нему нехорошей тенью, наползая на стекленеющие глаза.
   Поверженный государственной прогорклой тканью, он должен был вернуть себе чувство собственного достоинства. Тяжесть сумасшедшей тряпки легла ему на сердце. Он чувствовал себя осознавшим высшую власть и возненавидел её всей своей странной душой.
   Билл стоял возле громады его лика и шептал, безумно жалея:
   – Ну, что ты, маленький?
   Раздался треск и свист. Раздался крик с небес:
   – Ты убил его…
   Билл поднял голову.
   В ступе летел Мардук. Серое лицо его было искажено гневом и горем. Он с грохотом посадил ступу на воздух в метре над землёй. Дракон шевельнулся.
   Мардук выпрыгнул и побежал по кочкам. Ступа, припаркованная в воздухе, кое-как двинула к земле и ткнулась в кочку, издав слабеющий вой.
   – Ты убил…
   Он подбежал. Оттолкнул Билла.
   – Генерал… ты убил Генерала.
   Билл смотрел во все глаза.
   При звуке своего имени дракон дёрнулся, поднял и завёл блудливый взгляд потаскуна и любимчика. Открыв пасть, он издал беззвучную жалобу.
   – Вы всё отнимаете у меня… – С детским неистовством кричал Мардук, сжимая кулаки и наступая на Билла.
   – Вас всех нужно сжечь.
   Билл растерянно оправдывался:
   – Мы встретились… а потом этот флаг… чёртов флаг.
   – Что? – Как бы не веря острым ушам, крикнул Мардук.
   Он огляделся, шевеля ноздрями и увидев гаснущий костёр, вдохнул дымное зловоние с такой силой, что струя дыма, вставшая к небу, ей-Абу-Решит, поколебалась.
   Мардук, дыша, сгорбился.
   – Да как ты смеешь… разложенец. Негодяй… всегда, всегда такой был. Родина… превыше всего… Молчи! «Чёртов флаг»… Чёртов ты! Вот что. Ты вернулся… я так и знал, что так будет. Эти сны…
   И он пробормотал что-то про пылающее солнце и безобразный хохот.
   – Да кто – я?
   – Всегда ты хотел непонятно чего. Ты не патриот… – Дядя выкрикнул, как знаменитая барышня сорвавшимся голосом: «Не джентльмен!»
   – Мне стыдно, что я не оправдываю ваших надежд, дядя… но… я впервые на Эриду. Почему вы всё время намекаете, будто мы с вами и раньше были знакомы?
   Мардук сказал громко и горько:
   – Чтоб ты сгинул. Вот чего я всегда хотел.
   – Ну, знаете, как говорит командир.
   – Такие, как ты… не исчезают. Таких, как ты, вообще нет.
   – Это звучит, как признание… я тронут, но вы про кого?
   Он так сказал, потому что Мардук, выкрикивая и страдая, смотрел сквозь и мимо Билла, но адресуясь явно к нему, так как дракон определённо в любимцах у него ходил.
   Дракон, напоминая о себе, тихонько взвизгнул, как драконёнок.
   Билл отвлёкся на этот звук, по-прежнему в глубокой растерянности:
   – По-моему, он в полном порядке. Просто не в себе слегка…
   Мардук присел, огромный, как сложившаяся скала, и стал гладить болотную чешую дракона на холке. Дракон вздыбил хохолок и задрал огромную челюсть. Дядя Мардук, бормоча нежнейшие и бессмысленнейшие слова, почесал его под выставленным подбородком.
   Дракон смотрел на него, скося лошадиные лживые глаза и приплакивал.
   Вдруг он опустил челюсть, – Мардук вопросительно убрал руку, и – блестя на разные лады, поднялся.
   Он возвышался над ними искусственно возведённой преградой. Лапы глубоко вживались в землю, как у котёнка-топтуна. Когти забирали комья земли, лопатой каждый.
   Мардук прокричал, не вставая и указывая на Билла:
   – Убей.
   – Генералу не приказывают, – пробормотал Билл, озираясь. – Разве что у вас чин выше, дядя.
   Дракон сделал шаг передней лапой, похожей на декоративную ножку безвкусного карточного столика, и склонил гребнистую голову, точь-в-точь такую, какой положено быть голове дракона.
   Он приблизил острое рыло к Биллу и, вытащив фиолетовый язык со своим изображением, сильно лизнул, попав на щёку и шею. Билла качнуло, по коже пробежал ожог огоньком вдоль масляного ручейка поджигателя, но он устоял, отмахнувшись.
   – Старичочек, я тронут, но между мужиками, знаешь…
   Дракон выслушал, опять тоненько сказал что-то – от его звука развернуло крону деревца и повело как в ураган, сотворил пируэт и, отступив, попятившись так, будто сотню его красочных фото залистали на страничках блокнота, виртуозно взмыл. Блеск! Блеск и победа над невесомой стихией тяжкого тела восхитили Билла.
   Он задрал подбородок и только тогда понял, что почести предназначались ему. Он был опознан драконом. В тысячетомной памяти бронированной плоти хранилось его скромное изображение.
   Мардук остался неподвижен. Он посмотрел вверх, – на восток улетал уже ставший маленьким дракон, – потом на Билла. Вскочил лихо, понурил плечи и закрыл лицо, вновь садясь – на обрубленный драконом камень.
   Билл поизучал волнующее не на шутку зрелище. Лицо дядино маской прикрыло. Потирая лоб, из-под руки увидел – блеснувший тёмный знак повернул к западу, к лиловым теням.
   – Дядя, мне право жаль… что он меня не съел.
   Мардук спокойно ответил, умывая лицо сухими ладонями:
   – Ты отнял его у меня.
   Встал и, отряхнув руки, ушёл к ступе. Тут же, криво развернувшись и проехавшись по осыпи, так что сделалась колея довольно глубокая, ступа вылетела почти по прямой к земле и, вздрогнув, торкнулась в воздух до низкого облака. Повисела, дернулась, пугая птиц, разлетевшихся с испуганными ругательствами, чёрточкой метнулась к горам в сторону Нового Дома.

   Билл долго странствовал по влажной оранжевой низменности, спускаясь по шаловливым хватающим за подошвы тропам и влезая на обнажившиеся горки. Он брался за поводья ухватистых кустов, стряхивающих ему за шиворот по нескольку очень мокрых остро обжигающих капель. Одна долго стекала по широкой спине Билла к узкому поясу. В светлом небе тихо двигалась небольшая жемчужная луна.
   Ныряя, дорога неизбежно вывела его к рощице богатых зелёным цветом стройных деревьев. Осень никак не бралась за них. Это были те самые, с одного из которых в жаркий день высадки поклонник почвы собрал сладкие приторные плоды. Шанни и Ас рассказали Биллу о том, как вкусны эти чёрные и фиолетовые штучки, а Иннан объяснила, как они называются и какие поверья с ними связаны. Билл тогда оглядел обильные размашистые листья и тоненько захихикал.
   – Ну, что ещё?
   Шанни холодно – а тогда было ещё тепло – объяснила Иннан:
   – У него какие-то смысловые связи появились.
   Иннан из-под листьев подала сигнал только глазами: смысл ускользнул от всех, кроме Шанни. Обе девицы до такой степени натренировались в искусстве безмолвного диалога, что Асу, например, иногда становилось не по себе. Билл относился к козням прекрасной половины довольно беспечно, явно недооценивая опасность. Энкиду – тот, пожалуй, даже развлекался тем, как женщины успешно третируют их… ведь и они порой изводили Шанни в полёте своими перемигиваниями. Так что всё по справедливости.
   Билл взялся оправдываться:
   – Я подумал, что они такие обширные, эти листья… из них пожалуй, получатся… какие-нибудь принадлежности… в смысле, ими можно прикрыть вазу с фруктами, чтобы мухи не садились.
   Иннан, устроившаяся у корней древа, как только что превратившаяся в принцессу лягушка, посмотрела на Шанни и, протягивая ей один из двух найденных ею запоздалых плодов, вздохнула:
   – Да… невыносимо. – Причём Шанни ответила ей таким же взглядом, одновременно засовывая за щёку угощение, отчего стала ещё милее.
   – Что это вы не можете вынести, позвольте узнать? – Взъелся Ас, хотя разговаривали не с ним.
   Разумеется, ему никто и не подумал ответить, и он гневно таращил серые глаза на двух нарушительниц.
   Командирская выдержка пасовала перед убойной системой «две девицы и ихние штучки». Он, доставивший Глобус невредимым сквозь бездну в порт приписки, трепетал и беспокоился, когда невоеннообязанные лица использовали экстрасенсорный метод «ну, милая, ты же знаешь, что я хочу сказать…»
   – Все шутки у них связаны с производящей системой, да, милая… ну, ты же знаешь.
   Билл разобиделся:
   – Система какая-то… Это про капитализм?
   Ас продолжал негодовать:
   – Я-то тут причём?
   Энкиду еле заметно усмехнулся – он получал удовольствие от прохиндейства девиц, почти в той же степени, что и сами эти две.
   Шанни не обращала внимания:
   – Верно, Иннан… и самое интересное, что их система ничего не производит. Ничего, кроме шуток дурного тона.
   Тут не выдержал даже Энкиду:
   – Вот это уже грубо и бессмысленно.
   Но Иннан и Шанни уже уходили. Оставшимся удалось удержать вспышку бессмысленного грубого смеха ещё на десяток шагов. Во всяком случае, день и ночь – как поэтически окрестил про себя Энкиду два прелестных затылка – уже скрылись среди густо оперённых ветвей – как видно, на этом этаже равнины было что-то живительное, отводящее властную руку осени с зажатой в ней капающей кистью.
   Во дворе конь встретил Билла, пребывая в угрюмости и раздражении. Отворачиваясь и отводя с опущенными ресницами виноватые глаза, он дал понять, что не готов об этом говорить. Его плотное, как гобелен, природное одеяние покрылось солдатским мылом возбуждения. Конь принял услуги Билла, как сам Билл покорно принимал подобные услуги теми вечерами, когда они втроём слегка перебирали в тайных местах сада. Всякий раз, хоть они не сговаривались, один перебирал сильнее. Это было разумно, так как дотащить тяжёлое тело прилетевшего со звёзд бога до одра можно было только усилиями двоих таких же.
   В последний раз Ас снял со своей шеи руку Билла и опустил довольно небрежно огромное безвольное тело у ступеней. Энкиду перегнулся из окна передней и принял Билла под мышки. Он тянул его, откровенно кряхтя, через подоконник, пока Ас яростно и невнятно ворчал, пихая южную часть Билла вверх.
   Энкиду в таких ситуациях легче было убрать в ящик с игрушками – если помните, подоконник его комнаты почти сливался с подступающим холмом.
   Что же касается командира, то если вырубался он, то всегда не до полного бесчувствия, а настолько, что даже бывал в состоянии переставлять ноги по ступеням винтовой в огнях лестницы в свою башню. Хотя делал это сугубо технически и под уговоры терпеливого Энкиду и стоны пыхтящего Билла.
   …Коню казалось, что он поступил всё же неправильно. Уговоры Билла и заискивание укрепили коня в этой мысли. Отвергнув Билла и смахнув его руку с щёткой со своей высокой холки, он удалился в конюшню.
   Билл посмотрел ему вслед. В отражающие поверхности он не заглядывал, но кожу лица стянуло, будто ему наскоро сделали наколку. У него возникло ощущение, что в кровь сквозь кожу проникло неучтённое вещество и словно окрасило кровяной поток, омывший сердце фосфоресцирующей волной.
   Как Билл провёл весь оставшийся день в ознобно-тёплых дымках осеннего дня и что делали другие – неизвестно.
   К вечеру трое, чья производящая система никуда не годилась, встретились возле самой меховой части леса. Оттуда через чащу сквозь тьму и ветки можно было дойти до самого крыльца замка, минуя лагерь драконариев. Если те и следили за ними издалека, в светское общение на таком расстоянии дядина гвардия не вступала.
   Солнце ещё развлекалось на западе, но сумрак под деревьями скрывал подробности. Когда занялись приготовлениями костерка, Ас и Энкиду заметили знак на лице Билла. Вопросов особых не последовало.
   Только Ас, подёргав бровью насмешливо, без усмешки пробормотал:
   – Интересный грим.
   Энкиду тоже рассмотрел в круге новорождённых слабых огней лицо Билла. Он даже склонился поближе со своею основательною степной маской, вроде тех «открытых приятных лиц» из романов, которые сочиняли нынешние эридианские писатели. Траспортирчик холма в ста шагах был окружён ватным светом: печальная деревня ещё не легла спать.

   – Ничего такого?
   – Я упал. – Билл трогал глаз с красивым синяком.
   – На голубя похож. – Склоняя угол бородки к плечу, подтвердил с мерзким блеском в адски загоревшемся левом глазу, Ас.
   Опушка приходилась на кусок побережья. Здесь сбитые с толку неким порывом вдохновения части субконтинента делили между собой вечерний свет, отражённый ленивыми волнами и мир чернолесья с белочками или кем-то на них похожим.
   Костерок – сынок утреннего – сидел во впадине и разыгрывал в неведомую игру крупные камешки, уползающие к линии прилива. Камни увеличивались, как фигурки слонов на комоде в гостиной Шанни. Она отыскала их в ящике под креслом и восхитилась. Мардук смущённо объяснил, что эти фигурки считаются символом бюргерства и недомыслия. Мол, потому он и убрал с глаз долой, дабы не оскорбить утончённость гостьи.
   «Сир, при всём уважении», – искренне изумилась Шанни. – «Это скорее символ свободы, понимаемой, как ответственность… к тому же, работа резчика изысканна». И забавные игрушки остались, а дяде явно понравилось, что он больше не бюргер.
   Чёрные стволы густых и сурово-весёлых сосновых потомков расчертили игровую площадку. Сквозь ветви сквозящая Первая Звезда думала, садиться ей или подождать, в чуть взлохмаченную её же лучами линию горизонта. Выкупав своё отражение в воде, синей у края и разбавленной в желтизну угадываемыми отмелями, Солнце добавляло вовремя разожжённому костру неверности и даже тайны.
   Трое размышлявших, каждый на свою основную тему, расселись (Билл), разлеглись в чрезвычайно прельстительной позе с подниманием острого колена (Ас) и примостились лягушкой, обхватив широкие колени с возложенным на них мощным пресс-папье подбородка – Энкиду.
   – Дракон в башке засел. – Пожаловался Билл, лениво, как волна, падая на локоть.
   Он рассказал им… насколько мог припомнить. Труднее всего было сообразить, о чём рассказывать максимально подробно, а о чём лучше вообще не упоминать.
   Он потянулся и подтянул сползающую с плеча куртку. Она и была надета на одно плечо. Его колени сжимали горлышко пустой бутылки, но ничего вульгарного в такой композиции не видели духи леса: славен был нибирийский наследник.
   – Засел дракоша-то… – Закончил он осторожный рапорт.
   Неподвижный Александр вперил отяжелевший от впечатлений взгляд в садящийся и приобретающий округлые очертания овал света.
   – У фразы-то значеньице двойное.
   Билл боролся со своим одеянием так самозабвенно, будто пытался сбросить кожу. Наконец, он ослабел, прицокнул непослушным языком и забыл своё занятие.
   – Выходит, что так. – Согласился он и кивнул в сторону научного руководителя экспедиции. – А?
   Энкиду, выдернув из ямки в податливом песке новую бутылку, сначала отпил, потом протянул Биллу. Тот укоризненно покачал рыжим шлемом головы.
   – Невежлив ты. Яко зверь.
   – Дракон был в достаточной мере вежлив. – Отбил вместо смолчавшего Энкиду Ас.
   Сам он, застёгнутый в полюбившийся ему старый мундир, выглядел вполне официально для необъявленной вечеринки.
   В ветвях пролетел на расстоянии звёздного полугода метеорит. Энкиду его не видел, но передёрнул плечом, когда далёкое тело сгинуло в его собственном, потихоньку обрастающем пшеницей, затылке.
   – Звёздочка упала… – Сообщил сосне со страшной рожей вместо дупла, Билл.
   Он, заполучив, наконец, бутылку (несколько насильственно) у брата, почти не отрывался от неё. Потому реплика вышла из уст его попросту невнятно.
   Энкиду переспросил и тут же (поскольку Билл терпеть не мог повторять уже сказанное) восстановил текст:
   – Ах, да. Звёздочка….
   Он обернулся, натягивая на груди рубаху дяди Мардука.
   – Уже не увидишь. – Билл передал бутылку руке Александра, вытянутой из положения полулёжа. – Рука у тебя резиновая, что ли?
   Подивился.
   Ас, поглядев на губы Билла, розовые от вина, выгнул свои, ещё сиротливые. Потом что-то сказал.
   – Чего?
   Ас выставил серые недобрые глаза над бутылкой, и Билл сразу обиделся.
   – Нечего прибегать к дару слова, когда уста преисполнены вином. А ещё аристократ, понимаешь. Где твой этот… ну, как его, бишь?
   – Этикет. – Внезапно вспомнил Энкиду. – Это так называется.
   Ас закивал с бутылкой и подавился коротким смешком. Билл вырвал у него бутылку, мстительно сказав то, что в таких случаях полагается – так тебе и надо.
   Энкиду, глядя на заходящегося коротким кашлем командира, перебросил тело на корточки, и нанёс Асу несколько сокрушительных ударов по замундиренной спине.
   Ас, прокашлявшись, просипел:
   – Спасибо…
   Энкиду сел на место и, подскочив, вытащил из-под себя камень. Он издал звук, который рвётся из уст сильного, когда тот обжигается, и швырнул камень в Билла.
   Тот уже валялся от безмолвного смеха. Осушённая первой бутылка крутилась на песке, войдя в роль стрелки главных часов Эриду.
   – Нагрел на костре. И когда успел. – Посетовал Ас.
   Энкиду негромко и вполне литературно выругался.
   – Ты видел?
   – За кого ты меня принимаешь? – Возмутился Ас. – Я тебе что, дядя Мардук?
   – Горячий поцелуй… – Еле выговорил откатавшийся и севший, отряхивая сосновые иголки, Билл.
   Ас запустил руку за мундир. Билл, выдержав взгляд обиженного Энкиду, показал ему на Аса.
   – У него что-то расстегнулось.
   Энкиду принял извинение, выраженное таким неоригинальным, принятым в тесном кругу друзей звездолётчиков, способом. Он погасил глазами, смигнул свой взгляд, и Ас, что-то вытащивший из мундира, заметил, как они смотрят друг на друга.
   – Девятый калибр, вероятно. – Окончательно затёр ссору Билл.
   Энкиду отвернулся от него, улыбаясь уголком рта, таким трогательно изогнутым над грубой тяжестью подбородка, что, пожалуй, даже мохнатое сердце дяди дрогнуло бы.
   Ах, если духи деревьев, переживших потоп и войну, огрубевшие и приученные к лишениям, видят…
   Ас тем временем придирчиво занимался предметом, извлечённым из кармашка на сердце. Солнце исчезло, сразу стало темно, и предусмотрительный костерок оказался так к месту, что сердца троих – качество неизвестно – возрадовались едино.
   – Эге. Да посмотри, что у него.
   Ас вертел в пальцах коробочку, старинную, некогда одетую в полиэтиленовую плёнку, ныне почти сгоревшую. Вдарив по донышку, он извлёк этим вымеренным толчком двуцветную палочку и показал её присутствующим.
   – Сигарет! – Неграмотно употребляя грамматическое число, вскричал Билл.
   Энкиду неожиданно заинтересовался.
   – Сроду не пробовал… говорят, это страшно вредно?
   Билл ревниво потянулся, но Ас отдёрнул сигарету.
   – Э.
   – Где взял?
   Ас пробормотал, что там уже нет, следовательно, интерес Билла неоправдан логикой.
   – Ну, понятно. Не один я посетил музей дяди.
   Ас, поморщась на такую пошлость, покачал серыми волосами и, выглядя ужасно соблазнительно, с потупленными короткими ресницами, легко вкинул сигарету на угол рта, зажал, приподнял губами сигарету… посмотрел на них. Ах, ты. Билл не выдержал:
   – Дай.
   – Волшебное слово.
   – Дай, сказал.
   – Иди ты к чёрту, принц.
   Билл полез чуть не на карачках над костром. Энкиду, тихо смеясь широким ртом, так что тень прорезала подбородок, и вдруг откровенно и счастливо захохотав, оттолкнул Билла.
   – Пожалуйста. – Крикнул он.
   Ас выгнул губы.
   – Слыхал, как дикий разговаривает?
   Он протянул Энкиду, качая во рту сигарету, пачку над струями огня. Тот бережно принял и сел, охраняя приобретение от посягательств Билла.
   – Здесь половины не хватает. – Он с почтением, не иначе, рассматривал пачку.
   Ас отрезал:
   – Невиновен.
   – Кто-то из космолетчиков великого поколения курил очень основательно. – Размышлял Энкиду. – Вот, видно, что сигарету от сигареты поджигал. Поджёг и погасил, сунул в пачку. Любил, берёг. – Он протянул пачку Биллу, который сразу отвернулся.
   – Не буду я дыханье царское с ядом смешивать.
   – Тебе никто и не предлагает. Верно, дикарь?
   Энкиду без улыбки ровно проговорил:
   – Не смей так обращаться ко мне, плебей.
   Ас удовлетворённо кивнул.
   – Теперь я вижу, что ты Баст. Можешь не показывать мне родинку на интимном месте.
   Он нагнулся к костру и, зашмалив прутик, прикурил. Оба визави застыли и притаили дыхание, наблюдая за событием.
   Ас, не сминая сигарету губами, твёрдыми и прямыми, в которых всегда было что-то значительное и трагическое, сделал сильное движение мышцами лица, чуть не закашлялся опять и выпустил струю едкого и ужасного дыма через нос. Этот строгий прямой нос приковал внимание присутствующих, и может, даже дриад.
   Море снова принялось бормотать. Темнота густела, кончик сигареты двигался – космический шатун в маленькой, только что открытой галактике. Ветка тяжёлая, богатая тенями прикрывала чистое лицо Аса. Венец короля ночи ему пристал.
   Белый и сизый дым возбудил покашливание и зависть.
   Билл взялся воровски вытаскивать сигарету из пачки, которую Энкиду держал на груди. Кто-то прошёлся в ветвях, и они услышали недовольный шелест. Прилетела большая первая ночная бабочка, чьи крылья издавали негромкий шкворчащий звук.
   Её глаза отразили два кончика сигареты. Билл бездарно размял сигарету под страдальческим взглядом Энкиду, который не любил, когда с вещами обращаются кое-как.
   Помощь отверг.
   Вскоре к верхним веткам поднялся второй столб дыма.
   «Этак нас дракон найдёт». – Мелькнуло у Энкиду, но делиться мыслью он не стал, жадно вдыхая неприятный и тревожный дым.
   Впрочем, ту же мысль немедленно обнародовал Бил.
   – Скоро нас летунчик, тово… вычислит
   Говорил он, как поедатель больших липких конфет. И глаза слипались. Ас отверг и перечеркнул обе мысли одним движением белого дыма. Бабочка, испугавшись дыма, улетела.
   – Вот… не курит. – Сварливо заметил Билл и внезапно упавшим голосом пролепетал. – Ребята… мне жутко не нравится… сейчас меня как…
   – Но, но. – Ас отодвинул колено. – Только не здесь. Найди приличный повод и удались в лес.
   Билл осоловевшими глазами пободал чёрный мрак.
   – Меня там съедят. Там что-то ходит…
   В лесу и, правда, что-то двигалось. Один раз проплыла тень совсем рядом, и у добрых молодцев между лопаток морозцем потянуло. Никто и вида не подал – табачок притупил чувство самосохранения. Страх ощущался отдельно – за стеклянной дверью разума, если столь пышным словом дозволительно именовать остатки рассудительности в этих трёх набитых мыслями, мыслишками и вообще неуловимой мелочью, головах.
   Билл мужественно взбодрил себя. Дым проник в глубину, где уж и мыслей не имелось, одни инстинкты. Иголочка сосновая ткнулась в мозг: он вспоминал… и не мог вспомнить.
   Поэтому он заговорил о костях, оставленных в долине – светятся ли они в темноте, вот сейчас. Энкиду считал, что – да.
   – Он же светился. Ты говорил – он светился.
   – Только когда летел. – Возразил Билл и даже показал, как это дракон делал, к счастью, не стремясь к доскональности.
   Он подумал о новом ощущении в своей крови, которую видел со стороны. В воздухе вился-крутился пульсирующий серпантин, имеющий очертания биллова тела. Сердце, усыпанное блёстками, как дешёвый сувенир, опять показалось ему похожим на гнездо ремеза в конце аллеи.
   Энкиду поиграл пачкой в квадратной ладони. Короткие жёсткие пальцы с широкими ногтями с виду не предназначались для тонкой работы. Но вытянули сигаретку для жертвоприношения хирургически точно. Приметив, что слабак Билл оставил свою на камешке, где уже высился сталагмитик пепла, экономный обитатель первого этажа снова затолкал получившую отсрочку сигарету в пачку.
   – Я возьму твою?
   Билл кивнул. Бледность и гаснущий блеск в страдальчески прикрытых глазах свидетельствовали – он придумывает повод тот самый приличный. Энкиду под надзором Аса и вернувшейся бабочки прикурил от протянутой над пламенем руки Аса.
   Сел и без осторожности щедро втянул дым. Не закашлявшись, он прислушался к себе. Глаза его, яркие, как у брата, потемнели.
   Ас небрежно узнал:
   – Завещание-то где лежит? А то, кому штаны твои достанутся.
   – Цветам и травам. – Ответил смутным голосом Билл. И показал дрожащим пальцем. – Они у него… ха… ха… одни… – (Билл глухо задумался.) – Правда, штанин-то две.
   Ас хотел ответить, но они услышали шаги, и тут же, раздвигая ветви, вышла тонкая фигура. Мысль о жительницах деревьев, несомненно, посещала всех троих на протяжении сидения у костерка и приобщения ко злу цивилизации, потому что некоторое время они дико смотрели на золотые блики, одевшие голову подошедшей лёгким шлемом. Синь глаз на узком белом лице с алыми, начертанными неровной кистью губами, показалась им неземной, не эридианской.
   – Мальчики учатся курить. – Шанни следила за тем, как они пытаются приподняться и жестом учительницы усадила их, сев сама на ту ветку, с которой взлетела бабочка. (Куртку Билла обе отвергли.)
   – Где-то я это читала, причём помню точно, что было интереснее.
   Она зорко оглядела их, оценив ситуацию. Указала на Билла.
   – Придумайте ему причину, чтобы он мог пойти в лес.
   Билл от раздражения протрезвел.
   – Девочки не курят. Так что можешь спокойно…
   Шанни вытащила что-то из рукава.
   – Они зажигают.
   Энкиду как раз скромно сунулся за второй сигаретой. Шанни положила трофей ему на коленку.
   Билл ревниво вгляделся.
   – Чувствую, все тут, кроме меня, пошарились в музее дяди Мардука.
   – Зажигалка… тут почти ничего не осталось. – Энкиду щёлкнул затворчиком. Трое курильщиков вздрогнули при виде подпрыгнувшего огонька. – Спасибо.
   Получалось, что Шанни подарила игрушку леснику и тот подтвердил право собственности этой сдержанной благодарностью. Ас это впечатление разрушил – руку простёр ладонью, узкой длинной, вверх и пальцами пошевелил.
   Энкиду зашвырнул предмет в импровизированную колыбель для зажигалок. Ас на мгновение сжал пальцы в кулак, потом поднял исторический реквизит на свет.
   – На один запал тут хватит, чтобы в последний раз почувствовать себя нибирийцем.
   Билл промолчал. Ему кажется, стало легче, и он переводил взгляд попеременно на каждого и на Шанни.
   Затем они продолжали разговаривать, как ни в чём не бывало.
   Шанни посмотрела на его пальцы и отвернулась, вскользь оценив поделённое тенью лицо командира. Тот оставил курение и сидел молча, почти незаметно поменяв позу. Его лицо больше не было освещено костром, воображение коего разыгралось вместе с последними ветками, подброшенными тонкой фигурой с синими глазами. Энкиду заметил, что Ас продолжает держать в пальцах сигарету, а с нею прижатую к ладони двумя пальцами зажигалку. У многих есть такая привычка.
   Пора возвращаться…
   Четыре фигуры выросли в мечущихся языках костра.
   Шанни, переступая ствол дерева, поваленного и опалённого – не билловым ли новым знакомцем? – спросила – если это был вопрос:
   – Как ты думаешь, то, что он сказал…
   Она опиралась в этот момент на запястье Энкиду.
   – Кто? и что сказал?
   Лицо Энкиду находилось в темноте, самой настоящей темноте и даже далёкий огонь в верхней башне Дома не освещал его. Шанни ничего не ответила, и Энкиду в свою очередь показалось, что она тихо вздохнула, собираясь продолжить игру «остров на озере, а на озере остров».
   Шанни отступила и канула. В лесу треск и шаги, тень – и Энкиду понял, что она столкнулась с Биллом.
   – Он в чём-то меня подозревает…
   – А ты не понимаешь, в чём.
   В темноте кто-то прошёл, наверное, драконарий. Они слышали тихие голоса. Лягушки заквакали? Но лягушки разговаривают о любви.
   Билл, повинуясь лунному, проявляющему тайные желания свету, стал рассказывать Шанни, пару раз споткнувшись на кочке…
   – …о моём гербе.
   Шанни, озабоченная более своим равновесием, разговор поддержала в совсем необязательном ироническом варианте:
   – Ты любишь финтифлюшки?
   Билл обрадовался, что она отозвалась.
   – Конечно, я люблю. А кто не любит? Мой герб с животными, воплощающими внутреннюю свободу, мне бы не помешал. Всякие глазастые совы… волки со шпагами… леану, крылатый и гордый… скажем, с клювом орла.
   – То есть, целая лаборатория мутантов. И они разбежались, Билл. В твоей большой голове.
   Они подходили к светящейся парадной двери. Брусчатка выглядела рекой. Шанни обернулась возле крыльца, заинтересовавшись.
   – Дракон?..
   Билл покачал головой и улыбнулся.
   – Он так одинок… а леану живут всей семьёй. Лижутся, сердятся на детей… целуются, как все млекопитающие.
   Его шатнуло, и он был подтолкнут ночью к Шанни, нащупавшей кончиком туфельки ступеньку. Она со смешком отстранилась.
   – Верю на слово. Скажи своим млекопитающим, чтобы освоили новейшие методы ухаживания.
   Билл, извиняясь и прикладывая растопыренные пальцы к груди, замер. Он спросил у её тоненького силуэта, исчезающего за массивными вратами в домашний рай:
   – Я слушаю?
   – Пусть не забудут прополоскать рот… – Сказала Шанни кому-то в темноте. Прищурясь, он разглядел, что это Ас. – Ясно, Билл?
   Он неуверенно улыбнулся. Тщетно! Слишком сумрачно, чтобы его улыбку увидели.
   Билл помедлил… И вдруг указал, бросив застонавшую дверь и сбегая по ступеням:
   – Смотрите… НЛО! Вот, всегда мечтал увидать… хоть глазком. А ты, куряка, ты, – покусился кулаком на асово предплечье, – ты мечтал, сухарик космический, островок ты мой затерянный, военный вулканчик!
   В чёрном небе кружилась, меняя траекторию, сияющая точка. Метнувшись к луне, предмет на её фоне на мгновение сделался чёрным.
   Ас вяло посмотрел, послушно задрав железную бородку. Энкиду молвил:
   – НЛО… ДНК… и УК. Вот формула цивилизации. Все заблуждения в одном флаконе.
   – Надеюсь, – мрачно изрёк Ас, окончательно теряя интерес к небу, – на этом сосуде обозначено не менее сорока.
   – Нет, вы побачьте, какова манёвренность. – Шумно радовался Билл, танцуя и топая на вспученной брусчатке. – Ишь, забирает… крутится.
   Едва не полетев без помощи крыльев, он с упрёком оглядел отвернувшегося лётчика, будто это Ас виноват.
   – А ты вот не смотришь. – Пожурил Энкиду. – У тебя манёвренность ухудшилась. К дождю?
   Двор с фонарём над крыльцом теперь был им знаком, как знакома собственная ладонь – то есть, никак. Кто знает всё насчёт своей линии жизни? Хиромантия – трудная наука. Всякий раз открывалось что-то новое, хотя даже запах дома – высушенного духа южных башен и проветренного холла, дыма и винограда, подпола с его загадочным тысячелетним смрадом, разных домашних засолок и маринадов, реки неподалёку и запах девушек, их свежей розовой и белой кожи, шампуня, вечный дух кофия – хоть его и перестали давать, – вся эта обонятельная симфония срабатывала, как нажим клавиши на узнавание.
   А что им тут узнавать? Что у них общего с этим, очевидно, таящим многое «не к ночи» домом? С его хозяином…
   Ас ни разу не споткнулся в темноте, хотя его внимание было поглощено чем-то, что он нёс в ковшечке ладони.
   Любопытный Билл исхитрился привальсировать к командиру, но только он сунул нос, куда не надо, крепкие измазанные пеплом пальцы сомкнулись.
   – Осторожно, – бестрепетно молвил комр, – пальцы закрываются.
   Он показал Биллу кулак. Билл сильно потянул обиженным носом.
   – А, понятно. У тебя там окурок. И зачем?
   Энкиду притопал к ним из тьмы.
   – Билл, тебя многое удивляет в этой жизни. Нибириец не хочет сорить в девственном лесу.
   – Понятно. Чтобы какая-нибудь белочка не пристрастилась.
   Ас отрезал, суя сокровище на грудь себе за покровы:
   – Лишний след, лишняя проблема.
   Билл назидательно обратился к Энкиду:
   – Видал? Нравственность не по его части.
   – Верно. – В темноте показались в улыбке белые зубы. – Безопасность по моей части. Ты бы, когда мимо драконариев проходишь, принюхался бы… а то платком прикрываешься.
   Билл содрогнулся.
   – Зачем это мне их нюхать?
   – А ты слыхал, что такое селитра с золой смешанная?
   Энкиду пояснил:
   – Да у него платок такой, что я бы лучше селитру нюхал.
   – Те, те. Начались грубости всякие. Как девочки, честное слово.
   Билл сказал – и оглянулся: от пояса, как всадник, и на свету возник монумент в три четверти, с громадой плеч и узким станом, в точности, как на Стене Канона.
   – А чего ты озираешься?
   Билл не ответил, расслабился. Он ревниво следил за движениями сильной руки Аса, поглаживающего машинально окурок на груди.
   – Ты же себе так дыру прожжёшь.
   – Вот пустяки. Это же не от пули дырка.
   Вот на этой красивой фразе – ну, разве нет? Красивая же… – и закончить беседу в полутьме после курения. Но нет. Ведь тут был Билл.
   Пройдя после показа кулака до крыльца и взгромоздясь на единственное неплохо освещённое местечко, Билл, мигая от попавшего в глаза света, проговорил:
   – Вы чо же это? Сговорились?
   Энкиду, ступая на крыльцо, мирно удивился:
   – Нет. А что?
   – Ну, вы же друг друга ненавидите. Но, как я погляжу, вы оба готовы встать спина к спине в позе военной любви.
   – Зачем бы? – Поинтересовался Ас.
   – Потому что я – законный ребёнок, а вас обоих завидки дерут… особенно тебя, подкидыш в мундире. Бе-е!
   Билл говорил, как всегда – не поймёшь, шуткует… но что-то мелькнуло в его простодушном голосе, и на миг он сделался совершенно чужим и грозным.
   Ас, привычный ко многому и обученный в своей военной шкурне не удивляться, так и встал. Билл угодил в него, и не по-настоящему благородным оружием, а так – рогаткой в какое-нибудь место, которое такой воспитанный командир не назвал бы вслух даже экивоками.
   Он не знал, что и сказать. Билл, пустив эту струйку яда, развернул ко двору тыл нетронутый, и прошагал в дверь, не позаботившись придержать её для братана.
   Энкиду за спиной утешительно молвил:
   – Кому и нужен герб, так это особисту-аристократу… у него же владения…
   Но широкое, как степь, лицо Энкиду, стоявшего в медленно освещающемся проёме двери, светлое – со всхолмием подбородка и нежными, как песочные холмы на солнце, губами было насмешливым откровенно. Вид невыносимый.
   Ас отнёсся к издёвке терпимо – прошёл первым, сильно толкнув Энкиду плечом. Шанни ушла в дом своей какой-то тропкой в сдвоенной цепи фонариков. Неизвестно, слышала она распрю или просто подслушала.
   Энкиду в похожем на ящик под гильотиной простенке у прихожей опять столкнулся с братом. И только улыбнулся. Билл, поворачиваясь, задумчиво спросил:
   – Что было в твоём предсказании?
   Энкиду мог бы усомниться, с ним ли говорит Билл, так как взгляд брата был направлен за плечо Энкиду в густую тень виноградника.
   Но сомнения не появились.
   – Зачем тебе?
   – Или скажешь, что ты не помнишь?
   Энкиду повернулся так, что луна покрыла его лицо светом.
   – Билл, ты бы меня пропустил в дом. Я кушать хочу.

2. Билл и снег

   – Что у тебя с лицом, красавчик?
   Билл как будто не услышал, но принимая у доместикуса ложку и вбрасывая в свою тарелку много чего, попробовал затоптать тему:
   – Дядя, ну, до чего вы неделикатны. Я же стесняюсь.
   Он повёл широкой грудью и прикрыл половину лица, глядя почему-то на Аса. И тут же повернулся к доместикусу, цапнул за ускользающий фрак:
   – Любезный, давно хотел сказать – вот это красное, горячее… Решпект.
   Бледная немочь устроила на страшном лице такое выражение, что они все явственно услышали насекомый стрёкот – «с-спасибо…»
   Шанни передёрнуло, и Мардук, заметив, огнём глаз изгнал дворецкого.
   – Ну, всё, замолчи, Билл. Трещотка, ей-Абу-Решит. Ему слово – он в ответ целую декларацию сочинит.
   Они ужинали. Портрет над плечами хозяина среди старых фресок постоянно привлекал то целый взгляд, то взглядец – мимо не проходите. Портрет нашла в музее Шанни и пожелала повесить в Гостиной. Она уверяла, что это замечательное произведение, кисти кого-то там.
   Потом по поводу этой «кисти» было изрядно неумных шуток, отдающих духом предвечерней казармы, пока Мардук не поймал одну и сказал, что каждый из них рискует своей кистью, если не умолкнет.
   Что за произведение? Ну, раз такая образованная барышня сказала, куда уж мужикам неотёсанным лезть. Билл неизвестно чему учился и где, не считать же кое-как завершённый университет… Энкиду – уличный кот. Ас, тот, пожалуй, мог бы влезть с суждениями – производил впечатление кой-чего нахватавшегося офицера, – но опять же: хорошо воспитан, чтобы в художественные споры с женщиной вступать.
   Для Мардука же слово леди было законом – во всяком случае, в таких нетрудных проблемах, как меблировка и всякие повешенные на стенах – не примите дурно – господа.
   В общем, сегодня, под влиянием наркотика из заначки великого поколения или злых слов, трое мужчин были слегка под шофе и возбуждены, как биллов конь после своего бегства. Возможно, по одной из этих причин портрет – это не очень яркое пятно в тусклом окоёме света – сделался полноправным приглашённым, почти одним из них.
   Старые фрески казались вызывающе сочными и слегка двигались в густом слое превосходной штукатурки. Мардук проговорился, что собирается подновить «картинки» усилиями крепостных художников.
   Шанни так возмутилась, употребив слова «святотатство» и другие, что старый джентльмен только крякал и смущённо озирался. Наконец, он был отпущен, дав предварительно заклятие, что не совершит глупости и не возьмётся доморощенными средствами реставрировать музейную ценность, достояние двух планет, духовное наследие Космической Расы и тары-бары.
   Сегодня вопреки древности контуры планет на стенах обозначились отчётливее обычного. Казалось, что не минуло почти семь тысяч лет с того мгновения, когда беличий хвостик в последний раз коснулся стены и провёл финальную кривую вокруг мощного бока Кишара.
   Пылающий синим и багровым царь Клетки выглядел живым до ужаса. Мастерство художника, болтавшегося вверх ногами в опасной зыбке под потолком с кистью пресловутой и палитрою, на которой дивно смешались краски творения, устроило так, что в определённом освещении Кишар начинал движение – неотвратимо и спокойно. Вместе с ним рыцарь Привал в своих латаных доспехах и пригожая Незнакомка летели в пространстве над головами сидящих и пирующих богов Нибиру.
   – В самом деле, – Шанни поддержала хозяина, – рискуя прослыть грубиянкой… что означает эта боевая раскраска?
   Напомню, что речь шла о синеватой печати, оставленной языком присягнувшего Биллу дракона.
   – Он упал. – Уронил Ас.
   Ответил вместо царского сына? Взял на себя обязанность – уже позабытую – телохранителя сюзерена и соответчика за его глупости.
   – А выглядит так, будто сражался.
   Мардук в упор рассматривал Билла. Тот лопал, изредка приподнимая моську и отвечая дяде почтительным взглядом, непонятно – обращённым к венценосному родственнику или к содержимому тарелки.
   Шанни развлекала свою персону тем, что бросала в Энкиду зубочистками. Ас внезапно тоже попал в кадр, но радости от первой роли в дядином кино не испытал.
   – Ты видел, помещик?
   – Простите?
   – Не прощу, ты же знаешь. – Добродушно отозвался Мардук, вдруг, как это с ним всегда в опасные моменты происходило, теряя интерес к жертве. – Да Бог с вами. Хотел просто разнообразить беседу, чтобы заглушить ваше чавканье, а вы сразу надуваетесь и перемигиваться начинаете.
   Дядя опять принялся накаляться, как хорошо прогретая старинная сковорода, которой запросто можно убить нибирийца. Вдобавок, он раздул ноздри, и Биллу со страху показалось, что Мардук учуял ароматическую лесную добавку из музея.
   – Будто я вам враг какой.
   Едва они зашевелились, а Шанни метнула тревожный взгляд на Энкиду, а зубочистка, ударившись в щёку гиганта возле губ, рухнула копьём лилипутов на скатерть, как Мардук остыл. Он рассмеялся.
   – Ну, вот… опять за рыбу деньги. Расслабьтесь, мордовороты. Извини, леди…
   Он протянул руку и, задумчиво подняв зубочистку, вертел её – улыбаясь. Шанни не позволила себе перевести дух, но поняла – гроза пронеслась под самыми сводами потолка между росписей с планетами и улетела, как воющее привидение в окно.
   Дядя Мардук сгрёб со скатерти ломоть хлеба и погрузил его в красную подливку. Затем, отодвигаясь, чтобы доместикус мог забрать блюдо с тремя торчащими костями, сказал мимо фрака:
   – Чем-то пахнет…
   И ноздри его великолепного носа шевельнулись, подчёркивая твердость плоти. Шанни в который раз подивилась размеренности и красоте этого старого лица, изготовленного из крепких на диво материалов с чужих планет.
   Мальчики скромно промолчали, и командир, как и положено, увёл огонь на себя.
   – Сир, я весь день провёл на пастбище. Беседовал с местным жителем, курящим свою длинную трубочку…
   Дядя усмехнулся совсем почти незаметно.
   – Надеюсь, ты хотя бы пометил свою территорию древним способом?
   Билл прыснул. Энкиду с трудом удержал улыбку. Ас всем видом показывал, что ни слова не понял – вот так с ходу утратил знание родного языка, бывает, граждане. Мардук быстро глянул на Шанни.
   – Врыл пару столбиков с телятами?
   Билл замер с куском в зубах. Дядя решил, что виной упоминание недавнего приключения, но Билл смотрел выпученными глазами за его плечо.
   Портрет был другой. Но в чём он изменился, осталось ребусом.
   Мардук понял, что раскрыт, и повернулся, глянул за плечо.
   Но вообще не зудел, не приставал, а даже развлёк всех очень к месту историческим рассказом про этот самый портрет.
   Билла удивило, что все слушают и никто не замечает, что портрет изменился.
   – Билл, ты что – привидение увидел?
   Билл очухался – Мардук грозно смотрел на него в упор. Шанни погремела ложкой в чашке.
   – Сир, но он ведь считается легендарной личностью, а не исторической?
   Шанни удержала таким манером разговорчик за ниточку из подкладки и продолжала наматывать на пальчик, хорошенький и чуть чумазенький.
   – Оно ведь, как, леди… сегодня историческая, а завтра ты уже в сборнике сказок с лягушкой по душам разговариваешь. Такова цена власти. Сначала всё твоё, а потом… – он махнул, – тебя по косточкам разберут.
   – Это если вы не подписали указ по поводу ресурсов… тогда всё ваше останется.
   Мардук изумлённо поднял одну, другую и разом обе красивые брови.
   – Таки мне это дивно. Что, ещё и указ? Ну, дети, у вас же просто раскардаш… деспотия демократии.
   – А… – Только и вякнул любитель НЛО, Билл. – У вас, дядя, я так понимаю…
   Мардук повёл шестнадцатигранным, как на Нибиру, стаканчиком.
   – Здесь всё моё, мальчик. Всё моё… без всяких указов. А как иначе? А папа твой… дебошир, впрочем. Взял бы, что надо да и не шумел зря. Мыслящих существ зря волнует. Демократ, цуценя. Указы он издает.
   И хозяин всего издал губами сочный звук. Тут же извинился перед дамой.
   Шанни тихонько спросила:
   – Что у тебя с лицом?
   – Ты же слы…
   Она отвернулась.
   Мардук вёл себя хорошо, только в конце проворчал:
   – Уж коли грабите старика, могли бы и садик перекопать… с утра..
   Вслед поспешно поднимавшимся по разным лестницам Асу и Биллу добавил:
   – Может, чего ещё сыщете… стащить.
   – Спасибо, сир, – пролепетала скромница Шанни, – за то, что разрешили нам тут повсюду шастать. Так много всего.
   Мардук иронически покосился, показывая, что чует игру своей любимицы насквозь, и она это знает.
   Спустя час, на тихой и тёмной лестнице показался Билл. Он обернулся и громко зашипел. Выросший за его плечом Ас упрекнул:
   – Билл, ты змея, что ли, чего ты шипишь.
   Они сговорились собраться по настроению после ужина. К ним могла присоединиться Иннан. В одну из комнатушек в глубине второго этажа все потихоньку натащили, кто что – Билл даже зачем-то целую длинную рыбу. Девочки посмотрели на рыбу, но никто ничего не сказал, чтобы не обидеть Билла.

   В этот вечер ошибка Шанни, посеянная в полёте, дала всходы.
   Они засиделись, и, когда Ас сказал: «ну, знаете» и, пожелав всем по обыкновению увидеть во сне дядю Мардука на выпускном балу, ушёл, а следом и Энкиду, сладко зевнув в карты всеми белыми клыками, извинился перед леди и также удалился, обещав проводить Иннан, Билл не поспешил за ними, хотя обычно первым начинал клевать большим носом.
   Шанни отставила свою чашку.
   – Ну, я пошла и постараюсь увидеть что-нибудь получше. Как хорошо, что не надо убирать со стола.
   Но Билл вдруг сказал:
   – Секундочку.
   Она удивилась:
   – Так говорят, когда во время разговора звонит мобила, притом только нибирийцы некультурные.
   – Я и есть не культурный. Уж ты меня прими таким, как есть.
   И подмигнул.
   Шанни заинтересовалась:
   – Ты это подмигнул или мне от усталости показалось?
   – Ты устала? О, бедная… милая Шанни, ты устала?
   Он вскочил.
   – Сейчас постараюсь всё исправить.
   Наступило молчание. Билл подсел к Шанни ближе. Минутой позже у неё округлились глаза. Шанни сначала просто изумилась.
   – Билл… что это?
   Спустя ещё минуту она вскочила.
   – Билл?
   – Ну, я… – Промямлил он, тоже поднимаясь.
   – Билл, мне пощёчину – тебе? – Спросила она, снова садясь – подальше.
   – Ах, прости, ты же – леди. Дядя всё же втолковал мне кое-что.
   Он вытащил из кармана коробочку и поднёс.
   – Загляни.
   Она испуганно поправила волосы.
   – Что это, Билл? Что там? Чей-то загнутый кривой зуб?
   – Открой. Ну, ладно…
   – То, что там – это, действительно, то, что я подумала? Я на случай, если я всё же подцепила в космосе какое-то отклонение?
   – Да, это…
   – И зачем, позволь спросить?
   – Ну.
   Опустившись на колено:
   – Леди Шанни, я предлагаю вам… – И замолчал.
   – Но Билл, это же какая-то чушь. – Отчаянно воскликнула она. – Ты что хочешь этим сказать? Ты вообще хочешь что-то мне сказать?
   Билл как-то странно молчал… На сей раз Шанни просто его отпихнула мазиком, поспешно схваченным с биллиардного стола.
   – Не двигайся… сумасшедший. Встань, пожалуйста. Чёрт, моя туфля… нет, я сама подберу. Билл, не двигайся с места. Позвать, что ли, дядю или его призрак?
   – Но…
   Он выглядел не оскорблённым, а озадаченным.
   – Разве ты? Не?
   – Нет, Билл.
   – Совсем?
   – То есть, Билл, я, конечно, люблю тебя… я даже не знала, что произнесу это.
   – Вот видишь.
   – Как, ну, чёрт возьми, брата. А братьев, знаешь, как любят? Чтоб он провалился – вот как.
   – Брата? И…и всё?
   – Ну, да. Причём у меня такое чувство, что тебя целых сорок штук.
   – Сколько?
   – Сорок. По меньшей мере.
   И вот тут Шанни с чувством удивления и даже неожиданной досады убедилась, что он обрадован. Он поднялся, улыбнулся очень глупо, но стыда или смущения её радар не засёк. Она сказала, сообразив, что сейчас её ждёт нечто потрясающее, в стиле Билла – строго организованное безумие:
   – Ты собирался …жениться… на мне?
   – Ну, да.
   – А почему?
   – Я думал… ты… в общем, я думал, Шанни, что ты… Что ты… Ну, да – так я и думал.
   – Но откуда…
   Тут и всплыла ошибка.
   – Ты сказала… однажды…
   Билл спутано принялся объяснять, и цветные клубки завертелись в его голове.
   – Ах, Билл.
   Она молчала.
   – Даже не знаю, чем я больше ошарашена. Ты что же… – Её голос дрогнул. – Собирался жениться просто потому, что тебе показалось, что я?
   – Ну, да.
   – Сделать счастливой?
   – В общем…
   Билл выглядел, как если бы флаг свалился не дракону, а ему на голову. Даже его слегка проняло.
   – Ах, Билл.
   Она погладила его по руке.
   – Так нельзя.
   – Нет, я знал. Знал, конечно. – Он потёр затылок и сморщил нос. – Тогда мы ещё летели в Глобусе. Тебе снился кошмар, я кинулся оказать тебе первую помощь и ты, просыпаясь, произнесла имя. Мы знаем с тобой, какое это было имя.
   – Зачем же ты? Если ты знаешь?
   – Ну, мало ли…
   – Билл!
   – Ну, как это? В-третьих, ты могла передумать.
   – Какое самомнение. Во-вторых…
   – …мне могло показаться. Ну, и конечно, конечно – я всегда восхищался тобой, ну, ты же знаешь.
   Шанни покачала головой, выдохнула.
   – Билл, ты ведь очень неглупый… ты так весело и небрежно это сказал.
   – А в чём дело?
   Она помолчала.
   – Билл, если бы ты проснулся и произнёс имя…
   – Ну?
   – Билл…
   – Ты самая несчастная девушка на свете, так? Ну, признай? Ты это хотела сказать?
   Шанни вместо ответа спросила:
   – Ты по доброте душевной?
   – Ты обижена?
   – Нет… я в ужасе.
   – Вот странно. Словом, извини.
   – Да ничего. – Ответила она, недоумевая, почему же она, и вправду, не сердится.
   Он склонился.
   – Эй. – Она испуганно отскочила.
   – Туфлю! Туфлю хотел поправить, о Абу-Решит.
   – Знаешь, Билл…

   Конечно, грозные слова Аса, сказанные небрежно и в то же время благодаря этой небрежности, особенно отчётливо, не были забыты ни Биллом, ни Энкиду.
   Что подумал тот, а что подумал этот – в общем, разницы нет, но…
   Нет, она есть, но…
   Ас спал – или что он там делает ночью – на своём пафосном чердаке.
   Прокравшись вдоль тёмной аллейки под окнами первого этажа и сдавленно ругаясь, Билл заглянул в спальню Энкиду. Для этого ему пришлось встать на колено и пригнуться. Но в полутьме берлоги, едва прикрашенной из угла бликами фонаря, горящего в четверть мощности, он не нашёл признаков братнего тела, покоящегося на косматых шкурах, и вспомнил, что Энкиду теперь завёл модку ночевать во дворе в половинчатой беседке.
   Девочкам это не очень нравилось. Иннан уверяла, что после этих ночёвок остаётся запах дикого зверья, но Шанни попросила её потерпеть – скоро холодные ночи изгонят егеря в его логово.
   Билл не пожелал идти по двору под бдительными взглядами невидимых драконариев. Он нырнул в комнату брата и выбрался в дом.
   Голубым и розовым светом наполненный коридор вывел Билла, от нетерпения ломившегося, как тот ужасный холодильник в Глобусе, и несколько раз приложившегося об дядины страшненькие светильники, на низкую крышу. С неё спрыгнул и приземлился аккурат возле беседки.
   Запутав башку в шелестящей занавеске высыхающего виноградника, он высунулся. Издалека площадь двора была, как поверхность луны, но без признаков высадки нибирийцев. Сначала ему показалось, что брата здесь нет. Небось, услышал шаги и занял позицию с дубинкой. Мы теперь все нервные.
   Но тут сообразил, что золотой блик среди ветвей – это башка брата. Энкиду, освещённый луной достаточно целомудренно, и не подумал шевельнуться. Билл услышал:
   – Не спится из-за того, что Ас кое-что сказал?
   Билл запнулся и раздражился, почёсываясь. Энкиду зашевелился, сел. Билл видел, как свет перемещается по нему неторопливо.
   – Стало быть, не мне одному.
   Энкиду возразил:
   – Нет, ты не юморить пришёл. Тебе страшно, Билл.
   Билл принялся придумывать что-нибудь обидное. Энкиду обхватил свои драгоценные колени.
   – Мне, конечно, тоже. И самому лётчику. Насчёт леди – не знаю. Она бесстрашная.
   Билл спросил, чтобы хоть что-то сказать:
   – Интересно, что на этот счёт думает Иннан?
   Энкиду фыркнул:
   – Она же местная. К тому же, что там можно думать в таком возрасте.
   – Но ведь девочки умнее мальчиков. – Вспомнил Билл старую мудрость.
   – Это стереотип, Билл, стереотип. Теперь фиксируют случаи, когда всё наоборот.
   – Да-а?
   – В иных научных лабораториях, где полёт мысли не урезонен государственным финансированием.
   – Ну, вот… приятно, честное слово.
   – Обращайся.
   Билл посидел ещё и странным образом успокоился, слушая отрывистые реплики Энкиду – сплошь не толерантного характера. Но так и не понял, мог ли Энкиду услышать, хоть кусочек его разговора с Шанни. Под конец он уверил себя, что это его мнительность, и, пожелав брату, чтобы его тарантул укусил, отправился к себе через двор. Он почему-то напрочь забыл о драконариях.

   Наутро Шанни вышла к завтраку раньше обычного. Горы в окне выглядели незастланной постелью, да и сама она так торопилась, что не застлала свою. Синие и бурые рубашки смешанных карт – вот как постаралась осень. Горы гадали на встречу или на дальний путь. Всё это она разглядела за прямым плечом в домашнем мундире.
   Он обернулся и пожелал ей доброго утра. Шанни ответила рассеянно и, пошарив взглядом на столе, не обнаружила непарных предметов, которые можно было бы вдумчиво перекладывать с места на место.
   Ас посторонился, освобождая ей место у окна, чтобы она могла насладиться видом миллиарда оттенков между красным и жёлтым. Она так и сделала и, занимая позицию у подоконника, взялась за край занавески.
   Заодно она сказала Асу:
   – У меня с Биллом вышел разговор. В общем, он сошёл с ума и предложил мне… сам понимаешь, что… по всей форме…
   Ас помолчал.
   – Ну и ну. – Произнёс он, как «ну и что». – И ты?
   – Ну, знаешь.
   – Это моя реплика.
   – Верно.
   Ас прошёл к столу, провёл рукой по утренней лёгкой скатерти, непохожей на паруса с пиратского корабля, и собирался что-то сказать, но тут появился доместикус с широким и глубоким подносом, который вполне могли использовать вместо плота патрульные у ворот. Ас подождал. Когда сливочник, хлебница, маленькие ложечки, стопка хрустящих салфеток с серебряной, а не вечерней золотой монограммой на уголышках, две вазы с конфетами и многоэтажное блюдо с сыром, копчёными рыбками и круглишками паштета, а также два пакетика кофе – для Шанни, и только для неё, – заняли свои места, когда углы скатерти были одёрнуты заботливой рукой в перчатке, и поклон фрака с неподвижными над ним глазами состоялся, – Ас сразу приступил к допросу по форме:
   – А он, что?
   Голос был заинтересованный, чуточку насмешливый. Дожидаясь ответа, Ас смерил взглядом оба пакетика.
   – Не могу понять… – Дипломатично ответила Шанни. – Расстроился вроде. Ну, ты же представляешь себе.
   Ас вроде как кивнул. Это «представляешь себе» должно было означать, что все они осведомлены в особенностях реакции Билла на отказ дамы от предложения разделить престол и ложе.
   – Он так и не знает? – Спросил Ас, и погладил стебло ложечки.
   Совершенно ненужный жест, и сопровождать им текст – только стиль портить. Но жеста не выкинешь – он так сделал.
   – Нет, очевидно. – Небрежно ответила она.
   – Что же должно произойти, чтобы он узнал?
   – Не знаю.
   Шанни встрепенулась и удивлённо переспросила, показав, что её ответ был машинальным и необдуманным:
   – А ты о чём? Не понимаю…
   В эту минуту на крыльце Билл спросил:
   – Дядя? Вот, спросить хотел… Как вы меня нашли вчера?
   – Родственные узы. – Серьёзно ответил тот. – Огонёчек такой…
   Билл нахмурился – мысль ускользнула. Ну, да, со мной это бывает, как говорят государственные служащие, забыв отправить ваш чек.
   Завтрак игрался по нотам. После вчерашнего приобщения к никотину Билл обрёл богатый аппетит, то есть, ещё более богатый.
   Мардук, как всегда, острил, и никакого многозначительного блеска в его глазах никто не заметил. Горячий сладкий пар подымался над стопкой толстых блинов. Зацепив двузубой гнутой вилкой верхний, Мардук швырнул его на тарелку и подвинул к Шанни.
   Она поблагодарила, её лицо, прекрасное в клубах пара, – выглянула из облаков богиня утра, – почему-то выглядело очень довольным, более довольным, чем это мог бы вызвать вид блина.
   Огромный, покрытый кратерами и медленно опадающими огненными пузырями, красно-жёлтый по краям и каменисто-песчаный к центру, он в тютельку был похож на своего двойника на потолке. Воплощение домашнего очага, он напоминал, что дом для нибирийцев – в небе, а не лишь на поверхности бедной колонии.
   Шанни занялась блином. Мардук улыбнулся и замотал себе вилкой сразу два или три. Не глядя, он напихал в них серебряных рыб, и сунул в пасть целый свёрток папируса с торчащими блестящими хвостами.
   Билл последовал его примеру. Энкиду пожирал блины без ничего, и только раз потянулся и сгрёб себе светящимися от жира пальцами кирпичик сыра, нарочно оставленный доместикусом для сира Гурда.
   Заодно они обменивались взаимными остротами невысокого качества по поводу аппетита, не оправданного ни трудами…
   – Ни ночью любви. – Проговорил Энкиду, едва прожевав вязкий острый сыр.
   Пурпурные листья приправы свисали у него изо рта, будто у тигра, случайно прихватившего травки на пастбище.
   Мардук тут же зыркнул на Шанни, изящно резавшую блин на четыре части, но слава духам дома – девушка не расслышала вольности.

   Ас молчал, слушая обыденную богатырскую перепалку. Встал раньше обычного, сразу после того, как удалился Мардук, и, бросив салфетку на стул, направился к выходу. Ничего особенного, но почему-то все обратили внимание. Билл спросил:
   – Ты чего?
   Ас вместо того, чтобы – как и ожидал Билл – промолчать или брякнуть что-нибудь остроумное средней обидности, развернулся на плацу и, сверкнув глазами, слишком громко ответил:
   – Пардон? Ты мог бы задействовать навыки членораздельной речи? В чём смысл твоего вопроса? Спрашиваешь ли ты – кто я, откуда и куда иду, либо твой интерес носит фамильярный характер не прожевавшего свой мозг обывателя?
   Билл, слегка ошарашенный таким обвалом злых слов, пожал одним, другим плечом и движение его сопровождалось пристальным взглядом застрявшего у дверей Аса.
   – Да я, собственно…
   Что-то в глазах и на губах Аса зацепило его богатый внутренний мир. Билл, дожёвывая, и вытирая руки обо что-то, встал.
   Ас с удовольствием застыл у двери. Билл медленно и лениво приблизился.
   – Ты, очевидно, чай пересолил.
   Ас не шевельнулся, хотя Билл подошёл близковато. Шанни снова увидела, в чём между ними сходство и разница.
   Ас был чуть выше, Билл шире в плечах. Два их профиля, обращённых друг к другу, напоминали аллегорию в старой книжке о цветах, которую они любили рассматривать с Иннан – эльф шпажника и эльф чертополоха, вооружённые до зубов, застыли в воинственных позах. За плечами их должны были бы трепетать крылья, также прихваченные портупеей, а подошвы сапог едва касаться кончиков лепестка. А в целом – сходство очевидно. Холодноватое стремление к прямым линиям и открытая готовность нагого меча – таков характер гладиолуса. Всклокоченные жёсткие пряди волос и необузданное мужество лицевого угла, руки в боки – так запечатлел средневековый иллюстратор нрав репейника.
   Ас продолжил содержательную беседу следующим манером. Сделал ещё полшага к Биллу.
   – Ты бы помолчал, увалень.
   Билл опять хотел произнести оплёванное «чего тебе» – но передумал. Энкиду, о чём-то тихо спросивший Шанни, зашевелился и, взяв со стола чашку, прищурясь, метнул. Плеск недопитого чая, обрызгавшего говорунов, был услышан в напряжённой тишине.
   Треск чашки, вколоченной броском в стену возле портрета, заставил идиотов у двери вздрогнуть. Энкиду, вскочив, ловко встал между ними и двумя мощными ударами растолкал в стороны.
   Невысокий по сравнению с дуэлянтами, сложённый, как гора или тигр, он показался украдкой пожиравшей взглядом исподлобья тройную композицию Шанни заключительной ударной репликой, посылкой в конце строфы, убедительным, как степь безоглядная.
   – Вы бы прекратили разговор. А то дядя Мардук уже надышал на камеру слежения.
   Ас опомнился и, повернувшись, вышел. Билл хотел шагнуть за ним – но наткнулся на Энкиду. Егерь улыбался по обыкновению лениво.
   – Доверие, Билл… Трудно заслужить… и никто из нас… никто.
   С этими невнятными словами он отошёл и сел на прежнее место. Билл обернулся, удивлённо развёл руками и сиганул из комнаты. Шанни зорко смотрела в свою тарелку, где остался один треугольник всё ещё тёплого теста.
   Не поднимая глаз, спросила у Энкиду:
   – Ты думаешь… он…
   Мардук встретил их во дворе весёлым подтруниванием.
   – Господа, – серьёзно сказал он напоследок, – я против курения ничего не имею… но вот, что барышни скажут?

   Билл что-то забормотал и постарался невозбранно бросить умоляющий взгляд в сторону Аса. Тот едва заметно кивнул и внушительно обратился к Мардуку с вопросом относительно подрядчиков на строительство космопорта, которые, представьте, имели наглость заявиться на замороженную стройку на неделе.
   – Я имел поучительную беседу с этими господами.
   – Поучительна она была, несомненно, для этих господ. – Предположила вышедшая на крыльцо Шанни.
   – По-видимому, они свято убеждены в своей неприкасаемости, сир.
   Мардук, слушавший увлечённо и даже не притворявшийся бесстрастным, возразил:
   – Убеждён, что вы, дружище, сумели поставить их на место. Вернуть, так сказать, на шесток, подобающий им.
   Энкиду вмешался, поглядывая, как Билл пятится к выходу со двора:
   – Я видел каких-то типчиков в белых воротничках, садящихся в роскошные машины наземного типа. Они громко беседовали, употребляя слово «облом» и другие филологические новообразования, которые не решусь процитировать.
   Мардук добродушным хохотком приветствовал эту картинку нравов, предположив, что в дальнейшем у нового землевладельца не будет проблем с наглыми филологами.
   – А вы куда-то собрались? – Он оглядел подтаивающий в масляных лучах солнца серый утренний двор. – Где мой племянник?
   Шанни взяла хозяина под руку.
   – Да что вы, сир Мардук. Куда мог пойти Билл, сам Билл не знает, пока не придёт. А мы с вашей дочкой хотим сегодня посетить деревню… с благотворительными целями. Разумеется, если вы нам дадите охрану.
   Мардук хмыкнул. Он совсем не обрадовался этой новости, но пленённый цепкой тонкой рукой и дерзким согласием терпеть присутствие стукачей, сдался сразу.
   – Вытребеньки всё это. Бабская мура, не в обиду вам. Ну, да ладно. Я всё сделаю, только обещайте быть поразумнее.
   Шанни выгнула губки и сказала: «Утютю».
   – Понятие «разум» я отношу всецело к вам, леди. – Сердито и делая вид, что пытается высвободить руку, буркнул Мардук. – Потому как на моё отродье и вовсе надежды нет. Глупа-с. Одни гербарии на уме.
   Он снова дёрнул руку и не в силах удержаться, выпустил на свои алые губы восхитительную страшноватую улыбку.
   – Пойдёмте… гадкая вы. Я всё сделаю и распоряжусь. И оденьтесь потеплее, ветер переменчив сегодня.
   Обернувшись, он обнаружил, что остался наедине с Шанни. Трое канули в колодце двора, зато утро тишком, но верно расцветало – долину накроют последние яркие, как цыганские платки, дни…

   Они отправились поискать следы, а то и обиталище дракона. Никаких нехороших намерений, разумеется. Вообще, предложение исходило от командира, а Энкиду, подумав, сказал: «А что? Можно». По мнению Билла, не слишком одобрявшего затею, стоило довольствоваться тем, что старый символ государственности, древнее дитя великих экспериментов, счёл Билла своим другом и господином.
   – Он ведь не выполнил приказ дядюшки. – Напомнил Билл, пока Ас мрачно опробовал наземную машину из ангара, куда более низкого качества, нежели у помянутых знатоков филологии.
   – Вот это-то меня и тревожит. А ну, полезайте. Мотор разогрелся.
   – Что тебя тревожит? Тут тесно, друг, очень тесно.
   Билл заворочался и чуть не выпихнул посмеивающегося Энкиду.
   – Тьфу, это похоже на гроб. Я чувствую себя погребённым в своём авто, как тот бандит.
   Ас ловко залез на переднее сиденье и, с сомнением тронув болтающегося на верёвочке чёртика, обернулся.
   – Он предал своего сюзерена… как вы думаете, это часть механизации?
   Билл, мстительно поджимая губы, посоветовал:
   – А ты дёрни… тогда увидишь. Погоди – я сперва вылезу. На тот случай, если тут что-нибудь отвалится.
   Энкиду устроился поудобнее.
   – Сиди, друг.
   Он удержал лапищей плечо брата, и, перегнувшись вперёд, с силой зажал чёртика в кулаке, сорвал. Билл, натурально, вздрогнул и перевёл дух. Потом назидательно молвил, рассматривая игрушку:
   – Следует предупреждать. Я чуть не вскрикнул, а мне к лицу ли?
   Ас, слегка смущённый, что так оплошал с простодушной догадкой, сердито приказал захлопнуть дверцы, и, не дождавшись, когда приказание будет исполнено, так тронул машину с места, что Билла откинуло на затылок, и он-таки вскрикнул.
   Не своим голосом, – как он тут же уточнил.
   – Извини. – Не оборачиваясь, сказал Ас.
   Билл продолжал причитать, держась почему-то вовсе не за оскорблённое место.
   – Нет, ты соображаешь? Вот они, плоды скороспелого образования в техническом корпусе звездолётчиков.
   Он пытался словить глаза Аса в забавном зеркальце впереди, но там выскакивали всё время посверкивающие смехом фиалки брата или собственные негодующие глуповатые глаза леану.
   Энкиду утешил его:
   – Их учат по системе взлёт-посадка, иначе это станет экономически невыгодно. Остальное они доучивают налету, как пластические хирурги.
   Билл сопел и жаловался, так вертясь на заднем сиденье драндулета, что Энкиду наконец сказал:
   – Тиш, тиш… киса.
   Ас хихикнул, глядя на дикую грунтовку, заключённую, подобно тоннелю в серые высокие стены, когда-то ограждавшие закрытую для посещения территорию Старых Лабораторий. Дорога прыгала впереди, как живой проволочник, этот вредитель огородов, изловленный пронырой-дачником.
   Билл прямо руками всплеснул, так что Энкиду резко откинулся к низенькому окну, по которому стегали сухие чёрные ветки.
   – Это же вам не литература. Тут речь о жизни и смерти. Надо всех вас перевешать. Вот вернусь домой, так мигом займусь.
   Ас отозвался:
   – Сидите смирно, здесь дорога будто в пекло ведёт.
   Билл огрызнулся:
   – Чёртик в помощь. Дать тебе отвёртку, чтобы ты подкрутил под собой чего-нибудь?
   Энкиду вдруг сказал:
   – А я бы графоманов перевешал. По-моему, они хуже недоученных лётчиков.
   Билла обуял дух противоречия, и он сварливо возразил:
   – Что они тебе сделали?
   – Написали декларацию прав. – Ответил водитель-Ас.
   Билл примолк и переглянулся с Энкиду, понимающе кивнувшим.
   – Верно. – Медленно согласился егерь. – Ни одного слова правды на огромном листе бумаги.
   Билл заметил:
   – Так это ж талант нужен, чтоб так врать.
   – Пусть бы сожрал свою декларацию за такой талант. – Ласково сказал Энкиду.
   Билл призадумался.
   – Есть занятное мнение, как опознать графомана – он не правит.
   – Позволь?..
   – Ну… не режет.
   Энкиду, хмуро поразмыслив, посветлел лицом, лоб разгладился:
   – Ты имеешь в виду буквы… – Повернувшись. – Это он буквы имел в виду. – (Ас кивнул.)
   Билл подтвердил:
   – Не исправляет нечестного, не вырезает лишнего… не переписывает к чёртовой матери целый эпизод, не подметает, горшков не выносит… словом, мерзость запустения. Совы, лисы… тень рогатая туда-сюда.
   – А чё там, и мерзость бывает занятная. – Вступился Энкиду. – Всякие, понимаешь, развалины, по две луны зараз и пр.
   Ас, следя за дорогой, полез в разговор с кхеканьем и академическим апломбом:
   – Друг мой, сей господин не графоман, это просто бедолага, который не имеет тиража, вследствие чего он утрачивает ощущение гравитации. Он себе может здорово попортить сантехнику… а ещё бывает, так сильно героев своих любит, что уж всё им прощает и они всюду, как тараканы, лезут. Этот бедолага уже не видит их недостатков, а достоинства преувеличивает сверх меры. Неблагодарные пролазы в свою очередь в гробу видали своего патрона и, как испорченные подростки, лепят к дорогим обоям жвачкою гнусные афиши, от которых папа, едва дверь приоткрыв, шарахается.
   Билл оборвал разглагольствования:
   – А ну, останови.
   Ас только плечом пожал. Машина перестала скакать, как преследуемый кролик, и теперь показывала Биллу голубое – океан, Энкиду – жёлтое: они выбрались на западное побережье полуострова, и лиловые шляпы гор пару раз показались за мощной надбровной дугой старого низкого массива самых древних гор на планете.
   Билл сделал нетерпеливый жест. Ас продолжал крутить устройство, напоминавшее лакомке-Биллу кондитерское изделие, а самому Асу – фигуру тороид.
   Билл с помощью, признаем, выразительной жестикуляции дал понять, что остановиться – необходимо.
   – А потерпеть?
   – Останови сей секунд.
   – Маленький ты, что ли?
   Энкиду выказал солидарность.
   – В самом деле.
   – Это у вас поветрие?
   Энкиду возмутился:
   – Побойся ты духов огня, огнехвостых саламандр, дружище. Мы уж целый час едем!
   Ас сжал губы и так сильно выкрутил несчастный бублик, что машину приподняло и рвануло в бок к подпрыгнувшему океану.
   Билл заорал:
   – А, ну! Век тебе зажигалки не видать, умник.
   Машина встала неуверенно наискось, по полколеса в песке. Океан надышал аптечного духу, который застыл между оставленным позади взгорбьем и грядущим хребтом. Сухой совсем безлистный лес к югу расчертил бескрайнюю жёлтую долину.
   Билл, озираясь и громко вздыхая, вывалился на берег. Энкиду ловко выскочил и сразу встал, как на два каменных столба. Билл, проваливаясь по щиколотку, поплёлся к какому-то то ли строению, то ли «горному ребёнку», так называли здесь результаты обвалов, иногда весьма убедительно напоминающие дело рук человеческих.
   – А ты? – Заглядывая в машину, где печальный Ас привалился плечом к стеклу, спросил егерь.
   Билл уже яростно шёл к развалинам.
   – Он не желает с нами у одной стены стоять.
   Ас ждал терпеливо. Возможно, виноваты были игры послеполуденного октябрьского света, но, поймай кто его взгляд в зеркальце, мог бы поклясться, что видел саламандру, которая шмыгнула из одного огненного озерца в другое.
   Эти оба шли к машине. Билл, впихиваясь на сиденье, что-то говорил. Ас хлопнул дверцей, и Билл замер на полуслове.
   Высунулся.
   – Эй, ты куда, позволь?
   Энкиду сел поудобнее.
   – Надо было призывать нимф лесного ручья. – Искренне сказал он.

   …Никаких следов дракона, тем паче признаков обиталища этого существа, они не обнаружили. Путешествие на запад к лиловым теням завершилось возле глубоких заброшенных шахт у изрядно потрёпанного горной промышленностью хребтика некогда по-настоящему величественных гор. Теперь выкрошенные зубья застывшей гранитной волны напоминали скорбный рыбий скелет после того, как над ним поработали бульдожьи дядины зубы.

   Дракон дал дёру, а с ним и цветное лето метнулось платочком, улетело среди обещанной Энкиду двухнедельной смены времён года. Шёл дождь, превративший несколько суток в один непроглядный, но чем-то милый и чарующий, как мрачноватость Аса, вечер.
   И как-то под вечер дождь встал осликом, ударили ножи по лужам. Целое новое небо, когда-то обещанное, вырвалось с запада и тучи заструились на восток к волнам, но не добрались, были развеяны.
   Конечно, пришла ночь – но позднее обычного, и показалось, что в мире творится несусветное.
   Началось новое время – лето Скорпиона, ибо его это был час и место на небе.
   Чёрные силуэты подымали хвосты и угрожали на фоне рассвета, а неслыханное тепло таило в себе сладостное жало – холодок, позёмку, скорпионий хвостик.
   Среди наготы деревьев солнце засветило ярче, чем летом, и что-то странное, даже чуть пугающее было в этих потоках, столбах и реках солнечного света. Порою напоминало оно фонарь в подвале, и зажат тот фонарь в руке палача.
   Ну, да – выдумки это всё. Почему бы не порадоваться внезапному потеплению, когда и трава эвон зелёная полезла расти, как волосы на холмах.
   По зелёной мокрой травке бродили трое апашей, как именовал их хозяин на языке одной из провинций Эриду, откуда родом была по слухам, жена сира Мардука, ушедшая так рано и унёсшая с собою на ту сторону сердце возлюбленного. Говорят, эта женщина из рода людского была прекрасна, прекраснее звёзд предрассветных, и одна могла управиться с тем, кто ныне превратился в сира Мардука.
   В почти зимнем воздухе, в черноте застрекотал, заскрипел сверчок. Его голос часто путали с чайником-пискуном, любимцем леди Шанни.
   – Самое ценное, что есть в доме. – Сказала она, когда её уличили в пристрастии к этому домашнему божку.
   Быть может, оттого, что в этот момент она держала в руке горячую вещь, пышущую острыми капельками и взвизгивающую от избытка чувств, никто не осмелился возразить или продолжать глупое подтрунивание.
   Обугленный солдат с красным носиком водружён на деревянную старую подставку и в чашки налит на душистые чёрные шматочки чая кипяток. И когда чайный дух окутал кухню, все поняли, что она права. Хотя всем по-прежнему хотелось кофию.
   И вот после ошибки Билла прошла неделя, ибо Мардук считал время по старинке —по семи планетам, и в один из вечеров небо сделалось густым, а сквозь прорехи в быстро бегущих тучах проступили очень крупные и блестящие звёзды. Приблизилось новое время, а старое отошло. Давно они жили на Эриду, и время поглотило их четверых, и уже казалось, что ничего другого никогда не было.
   Никто не вспоминал про ярко красную и золотую родину, отлетевшую страшно далеко в угол мира.

   Близится тот день, когда год переступит из смерти в жизнь, когда секунда конца сомкнётся с секундой начала, ничем не в отличку. Декабрь первого года, с его скрытым обликом царя мира. Имя ему смерть.
   Отец зверей и людей, хозяин ледяных торосов двинет свои корабли с северо-запада, с материка, где база поколения великих испытаний покрыта коркой толщиной в зимнюю ночь.
   Два равных партнёра, подельщика, ночь и день, должны договориться. Это был почти что праздник, хотя и в духе беспросветности.
   – Это так необычно… когда и где проходит эта граница? Фильм прервался, и вы заново набираете с первой минуты. – Мудрствовала Иннан.
   После покупки пастбища прошло немеряно времени, но вроде бы ничего не изменилось. Тихо пожухло поле, а стройка космопорта так и стояла себе за высоким корявым забором. Господа в обруганных Энкиду воротничках не являлись, канули в свою суетливую жизнь.
   – А чего ты хочешь? – Огрызнулся Ас довольно неуверенно.
   Билл отвернулся от него и показал большим пальцем за плечо.
   – Этот всегда смотрит один и тот же фильм. В конце герой выносит на спине врага и оба спасены. Все бредут друг к другу и шепчут слово победа.
   – А ты что будешь делать в своей усадьбе? – Спросила Шанни.
   Она слышала недавно, как бывший командир и нынешний землевладелец говорил на углу площади с инженером из ангара. До неё донеслись иные слова, но того, которое упомянул Билл, она не слышала.
   В эту минуту створка окна шевельнулась, и они почувствовали, что стало холоднее. Энкиду приблизился к стеклянной фигуре и прикрыл окно. Да, ошибки нет… это он – ветер…

   Ветер решил растерзать этот край, от моря к реке, приподнимаемой им, он гудел в трубы где-то на высоте и раздувались щёки ангелов.
   Наутро – Билл проснулся и закаменел в постели. Ситцевая наволочка была холодна, в комнате было слишком тихо.
   Выпрыгнул и визгнул – пол заледенел. В окне закрасили белым всё, до чего дотянулся ветер.
   …Билл скатился с крыльца. Чёрные деревья торчали прутиками, на каждый прутик выдавили зубную пасту, белый и серый двор там, где снег не постарался.
   Дядя выдал ему зимнее обмундирование.
   Шуба из ошмётков всех шкур, когда-либо содранных на Эриду, волочилась за массивной фигурой, увенчанной рыжей косматой головой. Полы шубы продирали в снегу тропинку, оставляя по обочинам горстки снега, и позёмка курилась за разношенными сапожищами.
   Вдалеке у крыльца шевелилась гора согнутого дугой Энкиду. Он скрёб снег, дорываясь до столь любимой им земли. Куртка из невнятного материала «чёртова кожа», по-видимому, была тем самым волшебным одеянием из мифа, прочитанного на корабле во время полёта, ибо служила ему ещё с нибирийской весны.
   Билл издалека проорал:
   – Застудишься!
   Энкиду заторможенно распрямился. Во всём его развёрнутом формате ощущалась растерянность, но поклонник почвы не собирался сдаваться. Да и признаков обморожения Билл, подходя к брату, не приметил.
   Куртка была застёгнута под горло и большой квадрат лица, чуть побледневшего и как бы выгоревшего от мороза, показался Биллу готовым портретом для галереи их общего страшного дома.
   – Я укрыл пальму.
   Билл мысленно покаялся – ведь забыл.
   – Да ведь ты сам говорил, здесь погода меняется… – Виновато откликнулся он.
   Энкиду с чувством качнул башкой.
   – Это надолго.
   И с этими словами, поселившими в душе Билла смятение, снова принялся скрести лопатой затоптанный наст. За ним тянулась полоса ожившей испуганной земли.
   Билл прошёл несколько шагов и что-то почувствовал. В воздухе возникла трёхмерная декорация – падающий снег кружил голову.
   Билл оглянулся – на расчищенную тропу невинно падали огромные пушинки, похожие на тополиные июльские. Билл видел, что Энкиду остановился и глянул на одну… живёхонькая, она осела, вскипев, на его предплечье.
   Билл, с удивившей его самого поспешностью, отвернулся и зашагал со двора – туда, где снежная мягкая, как ангорская шерсть, дорога скатывалась к прибрежью, мимо чёрно-белого леса, за которым таились виденные летом разрушенные заводы с привидением… Билл поёжился, и не от холода.
   Пока Энкиду трудился, сражаясь с призраком, который и сам скоро сгинет, Билл думал. Ах, нет – бывало, что мысли сами пережёвывали его мозг, ту часть, что ответственна за воспоминания.
   …Мать, которая нашла убийц сына. Не забудь.
   За проливом снега полно, но и он не в силах запорошить войну, спрятать по самое дуло хоть одну пушку.
   Он мотнул головой и увидел, как снежинки вспорхнули с его рыжей щетины. Покровитель зимы нуждается в дамском шампуне от егозливых перхотинок.
   Дядины слуги, наконец, покажутся?

   – Оправа из самого простого металла. А камень, поверь, недорог.
   Кажется, он произнёс это вполголоса.
   Он отставил лопату, воткнул её в пирамидку снега и стебло вошло легче, чем ложка в полурастаявшую грудку сахара. Земля была верна руке Энкиду даже в этом обличье. Он взглянул на руку, размотав платок – в сердцевине широкой лопаты ладони отпечаталось клеймо поставщика. Он знал, что означает это углубление. Ромб сердца – знак хозяина земли.
   Камень. Статуя-валун… алмаз… кости земли… кого напоминали ему мягкие очертания рощи, где снег неподвижен и всё же, как всякая живая тварь, способен уползти, спасаясь?
   Кости под снегом так же белы, как были.

   Жестокий мороз сгустился из некогда тёплого воздуха, и луна среди шпилей дядиного города повисла в третьем часу дня.
   Водичку у берега сковало, синий лёд толщиной в бронированное стекло волновал воображение всякого, ступившего на этот чудовищный кубик из холодильника творения. Билл далеко зашёл от берега, и тёмная полоса песка казалась волной потустороннего моря.
   Подо льдом крутилась тень. Билл не сразу её приметил, как привидение, уже с полчаса дожидающееся за плечом, когда же ему окажут уважение.
   Тень поддала снизу, и пудовый слой льда еле приметно задрожал, будто запел кто-то, обладающим всеми нотами на семи линейках. В полусотне шагов поднялся завиток белого воздуха. В океане была оставлена кем-то полынья.
   Биллу блажилось, что сквозь лёд на него смотрят. Не признаваясь себе, что слегка испуган, он пошёл – но не к берегу, а в океан.
   Края полыньи потрясли его, как откровение из забытой книги пророчеств. Он замер у изломанного круга. В полынье всплыло что-то вроде реанимированной воды, и бурун тепла накрыл заплатанные сапоги Билла.
   Пар поднялся, завиваясь. И тотчас всё умолкло. Билл сообразил, что стоит над огромной глубиной, на стекляшке, но это не смутило его. Мохнатое небо нависало всё ниже, в середине тоже имелась прорубь, но стоял ли кто на её краю, неизвестно.
   Билл вернулся по насту, то и дело оскальзываясь и выражаясь, оглядываясь при этом. Белое убранство не украсило замок, не прикрыло неприглядностей – напротив, чёрные тени обрушения и трещины стали явнее, а плети вечного растения выглядели вовсе зловеще: эдакий мировой змей, сжимающий, ради тепла, наземное жильё.
   Синий нос Билла неприятно контрастировал с красным ободком на востоке, предвещающем новый, более жестокий мороз. След драконьей присяги выцвел, но в определённом ракурсе слабо подсвечивал под кожей.
   У крыльца выросла высокая фигура Аса. Тот отказался от щедрот хозяина, и теперь в блестящих сапогах и строгой шинели, натягивая скрипящие перчатки, соединял длинные пальцы замком, чтобы холодная кожа убиенного животного лучше обтянула его узкие ладони и широкие запястья. Образ немилостивого ангела шёл ему, и Билл ревниво спросил, щедро шмыгая:
   – Борода, как? Заиндевела? Чай, примёрзло хозяйство-то…
   Холодно сделалось в доме. Мардук в первую очередь позаботился, чтобы в комнатах девиц было тепло, и строго-настрого запретил «дышать там у них».
   Вечером Шанни пригласила на зимнее новоселье, это стало первым радостным событием зимы. Хозяйка была румяна, в обаятельном мешковатом свитере, безумно красящем её женственность, и очень мило грела маленькие руки у переносного камина. Корявую батарею прикрыли ящиком из тонких полос драгоценного дерева, и волны душистого тепла кочевали по комнатам резиденции. Иннан вошла, как напоминание о весне: джинсы её голубели, отцовский шлафрок делал образ власти домашним.
   Залезая в пушистых домашних туфлях на диван, Иннан молвила:
   – Косматое сердце у эридианской зимы.
   Этот поэтизм понравился Шанни, но мужчины как-то погрустнели – видать, забоялись, что их тоже заставят изысканно выражаться. Но девицы были умны не в меру, и тему после согласования взглядов сменили.
   Мужчинам этим вечером было откровение, надолго возбудившее их мысли тщетой вечного поиска и мелкого тревожного любопытства домашнего кота – что принесли в сумке? Зачем понесли на кухню? Что это значит всё?
   Иннан после ужина сказала:
   – Не люблю я этот новый год.
   Вот уже неделю, как Мардук раздражённо разрешил Иннан проводить время с молодыми господами сколько вздумается, «забыв приличия и законы» и «раз уж всё катится в этом мире в тартарары, сиди с ними, бесстыжая».
   Впрочем, ворчал он скорее, чтобы удовлетворить неведомых галактических клерков, следящих за соблюдением всеобщего неведомого кодекса, а сам еле удерживал в углах губ довольную ухмылку. Было и ещё кое-что приятное в этой перемене. Мардук стал всё реже оставаться с ними после трапезы. Он словно нарочно отдалился, воздвиг барьер и стал подчёркивать всё чаще свой возраст и разницу интересов.
   – Кроме того, вас пятеро… а я один. Куда я против таких умных да больших.
   Шанни вполне искренне просила его не дурачиться, но хозяин принял решение… оно интриговало, но задумываться насчёт его содержания не хотелось.
   – Да… не люблю. – Подтвердила Иннан в ответ на вопросительные взгляды аудитории. И тут последовала замечательная информация. – У меня же день рождения в канун нового года.
   И Иннан назвала какую-то дату, по летоисчислению Эриду после катастрофы. Биллу, который вообще был не на короткой ноге с цифрами, дата ничего не сказала.
   Но сначала все попросту, как говорится, онемели. Кроме Шанни, для которой подробности жизни Иннан не составляли тайны.
   Расспрашивать почему-то не спешили.
   Девушки свили гнездо из тысячи пледов на принесённом из заброшенных покоев диване, тютель-в-тютель лесная прогалина и размер подходящий. Разве что прогалины не бывают обтянуты натуральным шёлком.
   Шёлк побит временем, а пледы – империя моли, но всё освежено и проветрено. Да и сами девицы на диво новенькие, умытые зимой.
   Билл, вольготно расположившись на двух стульях, баловался с двумя бокалами, переливая из пустого в порожнее. Новость отвлекла его от философских упражнений, он с умным видом повернулся. Энкиду, пользуясь отсутствием дядиного ока, валялся во всю длину и ширину на полу – на пахнущем спитым чае ковре. Незримые дядины слуги признавали только это старинное средство из перечня домашних премудростей. Но не сердился даже Билл, корчивший рожи и уверявший, что ему от чая хочется читать чудесную старинную балладу «Огородник» в рабочем агитационном кружке. Он как раз толковал об этом, когда Иннан сделала своё потрясающее сообщение.
   – А ты ходишь в кружок? – Крутясь в гнёздышке, проворковала Иннан. – Душечка Билл.
   Шанни, возвышавшаяся в пушистом коконе, как наполовину вылупившаяся экзотическая бабочка, буркнула:
   – Да он двух слов связать не может, милая. А память у него, как у той двери в ванную, которая вас прищемит, а потом не понимает, отчего вы её пинаете.
   Но чувствовалось, что она отогрелась и колкость оказалась винной мушкой. Энкиду, умостивший локоть на край дивана, заметил своим ленивым тягучим, как сгусток вина, и низким, как летний гул, голосом:
   – Баллада стоит того, чтобы прочесть её… но это может разложить рабочих.
   Шанни высунула из пледа ножку и ткнула, спихнув, локоть Энкиду. Он успел склониться и мельком поцеловал пушистый залатанный носочек. Ас, ворочавший огонь в круговом камине кочергой, глянул через плечо. Тысячью багровых, как плавящийся сахар, и опасных огней пламя бродило вокруг комнаты, будто в их мир заглядывали дикие кошки Нибиру. Отбросил кочергу, взял с каменной скамьи два полных бокала и, подойдя, подал девицам.
   Энкиду выпрямился и, потирая локоть, вытащил изо рта ниточку. Девушки безмолвно пили из бокалов горячее вино, нагревая ладони до того, что кровь принялась бежать быстрее.
   Все молчали. Внезапно резкий звук заставил их, всех пятерых, вздрогнуть. Шанни ощутила, как мгновенно похолодела кровь. На середину комнаты прыгнуло нечто. Ас, стоявший у стола и продолжавший глядеть в самую глубину огня, встрепенулся и подойдя, поднял уголёк. В двух пальцах он светился. Ас не швырнул его обратно, а дождался, вертя в руке на свету, чтобы погас.
   Потом подошёл и бережно вернул в камин.
   Шанни и Иннан переглянулись лишь отчасти с иронией – да, лишь отчасти. Шанни, не глядя, протянула в пространство пустой бокал и все трое мигом бросились к ней, но она вновь поднесла бокал к губам.
   – Там осталась капля. – Объяснила она, и закидывая голову, всё прижимала бокал к губам.
   Иннан, как ни в чём не бывало, приластилась щекой к плечу подруги и забрала у неё бокал. Шанни задумчиво улеглась к ней на колени, и Иннан рассеянно гладила золотые рассыпавшиеся пряди.
   – А у меня нескоро… – Молвила Шанни. – Только на равноденствие. Это уж в следующем году.
   Иннан, как заметил Билл, суеверно глянула в окно через правое плечо. Там ледяной месяц старел…
   – Почему же ты нам не сказала во время полёта?
   Шанни отреклась:
   – Я вас тогда не знала совсем.
   Ас недобро скривил губы.
   – Ты боялась, что мы напьёмся.
   Ответ был достойный, как удар шпагой об шпагу, без затей:
   – Я не боялась… я знала, что вы напьётесь.
   Поворот к Иннан:
   – Представь, Нюшечка. Они это сделали в первый вечер полёта.
   – Это ужасно. – Согласилась Иннан, подчёркивая своей скромностью основательность отзыва. – Но ещё ужаснее иное, Шутик.
   – Да?
   Шанни уже, конечно, поняла. Иннан молвила:
   – Они хотят узнать не только день и месяц твоего рождения…
   – Да ну?
   Они обе уставились…
   – Да, я вижу. – Холодно согласилась Шанни. – Не только.
   – Но ты ведь прекрасна… зачем им это?
   – Ума не приложу.
   И Шанни назвала нибирийскую дату.
   – Смотри, смотри… какие у них напряжённые лбы сделались. Там у них под лобными костями кутерьма.
   – Выяснили? – Сочувственно отозвалась Шанни и толкнула Иннан, указывая кивком упрямого подбородка. – Губами шевелят…
   Иннан подхватила:
   – У меня калькулятор есть. Принести?
   – Ну, хватит. – Взмолился Билл. – Мы просто… мы ошеломлены… тем, что…
   – У красоты есть начало. – Ловко подхватил опасную фразу егерь.
   – А я-то тут причём? Ну, знаете ли.
   Шанни смерила Билла уничтожающим мужскую самоуверенность взглядом и отвернулась, обращаясь к Иннан:
   – Интересно, сколько той статуе из пустыни?
   – У них время по-другому считают. – С неожиданной сдержанностью ответила Иннан. – Кажется.
   Почуяв, что гнев иссяк, Энкиду мигнул Биллу. Тот не сразу сообразил, и Энкиду, кашлянув, предложил почитать чего-нибудь вслух. Шанни ответила насмешливым зевком и оживилась.
   – Расскажите лучше, куда это вы подевались, когда мы с Иннан выполняли наш гражданский долг? Мы отправились в деревню, с корзинками, полными пирожков и цитатников сира Мардука, а вы-то где пропадали?
   Девицы обратили внимание на то, что переглядов не последовало. Билл глубоко задумался, потом обратил в стену туманный взгляд, переполненный враньём.
   – Там и сям.
   Ас расширил географию, добавив:
   – Предприняли небольшую вылазку в глубь территории.
   – Ах, вылазку. И что же вы искали? – Спросила Иннан.
   Энкиду увидел, что оба товарища бросили сдвоенный, но с отчаянием на двоих взгляд в сторону его джинсов, которые он как раз перемещал поуютней.
   – Цели особой не было. Показывал им сидки. Тропки… Учил следы различать, хотя куда там. Тщетно. Этим обормотам, что синица, что пантера.
   Шанни едва дослушала щебет.
   – Ну, и, помимо того, что вы оставили свой генетический код на местности и распугали синиц, вы встретили кого-нибудь?
   Они ответили наперебой:
   – Нет, никогошеньки.
   – Ничего существенного…
   – Эти слабаки выдохлись на полдороге…
   Когда хор умолк, Шанни задумчиво спросила Иннан:
   – Процент?
   – Думаю, как всегда – около ста. Но в чём-то они не лгут.
   – Ну, вот, ну, как это?
   – Знаете ли…
   – Жить, подозревая… – Добавил Энкиду. – Что за скука. Этак и на солнце будешь с сомнением смотреть.
   Громко затрещали угли в камине. Ас, на которого почему-то все посмотрели, сказал, что-то про топливо, которое никуда не годится.
   – Завтра я пригляжу, чтобы всё было в порядке.
   С тем и разошлись, без особой охоты – из натопленной гостиной в холодные коридоры. Даже девицам, которых ждали наполненные блаженным душистым воздухом покои, неуютно стало.

3. Возраст дамы

   Наутро слуги, как пообещал Ас, справились с камином. Уже к полудню обод огня, кровавого и жаркого, опоясал комнату ровным квадратом, и никакой стрельбы угольками. Сердце замка оттаяло, но зима набросилась на полуостров со страстью.
   Белая высокая мебель зимы заполнила гигантский холл долины, и любимые холмы Энкиду осели, как пироги без пригляда.
   Деревня, выглядевшая молчаливой иллюстрацией, на которую опрокинули молоко, заставляла их отводить взгляды и спотыкаться.
   – Они же погибнут. – Пролепетал Билл.
   Шанни оборвала его:
   – Не тремти. Мало ты знаешь о Хорсах.
   Тем не менее, воспользоваться случаем и разузнать побольше Бильга сир Баст не поспешил. Он ни разу не был в деревне. Объяснить такое малодушие он не мог, а расспрашивать девиц не смел – боялся ли услышать что-нибудь поражающее в самую душу….ага, ну, точно – это самое, боялся.
   Но издалека кидать трусоватые взгляды его большая тёплая душа всё же решалась. Карие глаза Билла, такие ясные под тяжёлыми грозными веками, туманились от стыда, и он уводил их и прятал взгляд в кучевых облаках, нависающих над замком или среди чёрных дуэлянтов-деревьев, укоряющих Билла своим строгим видом. Превратись одно из этих деревьев в мужчину, разве стало бы оно уклоняться от участия в жизни своего народа?
   Хорсы ушли… или случилось с ними что-то похуже. Эти мысли мучали Билла до тех пор, пока он не увидел, дрогнув сердцем, тёплый дымок над одним из сугробов, в которые зима превратила жалкие усадебки Хорсов.
   Где были туареги, неизвестно… Билл особо на эту тему не размышлял. Не то, чтобы его не занимали эти крутейшие парни и фантастического вида дамочки – просто вот уж за кого не стоило переживать, так это за них. Вдобавок, у Билла сложилось двойственное отношение к тому, что он видел в двигающемся граде великих господ пустыни.
   Что-то в них было холодноватое – вопреки их жаркому обиталищу… и эта смесь эпикурейской привлекательности с монашеским аскетизмом будоражила и раздражала.
   Билл попытался побеседовать на эту тему с друзьями (мужского рода), но обнаружил, что тема цензурирована. Ас и вообще не склонен обсуждать что-либо, кроме технического прогресса туарегов – а Билла это, прямо скажем, не очень-то цепляло. Энкиду тоже оказался равнодушным к попыткам Билла поболтать на вольную тему: «Как ты думаешь, эти крошки… они такие ледяные с виду?»
   Словом, повёл себя вроде этих крошек.
   Пустыня опустела, стало быть.
   Их собственный дом – так выходит, мы теперь называем зубастый и шипастый замок, вовсе не пустовал. Билл особенно полюбил вечера, когда они, прирученные дядей Мардуком, волей-неволей сходились в Гостиной.
   Девицы радовали их взоры, без издёвок Шанни Билл чувствовал себя, как без какой-нибудь детали одежды.
   Чёрные волосы Иннан издалека на этих чистых страницах привлекали духов спрятанных под снегом растений, и дважды в тот первый день зимы Билл увидел робкие цветы на обочине тропинки, где она прошла. А белая кожа делала её почти невидимкой, одной из тех, кто по мнению Энкиду, приходил летом плясать на луг и морщил лбы от пения Билла.
   Золотые пряди за ушками Шанни также не оставляли безучастными потусторонних существ. Трижды она смеялась в тот день, и трижды на небе появлялся синий просвет.
   Вот такие сказки зимние.
   Следы на снегу увлекли Энкиду до самой пустыни, которая теперь выглядела совсем уж выдуманной.
   Просто белое.
   Так миновал день, и вечером Асу показалось, что девушки держатся с ними прохладнее обычного, пусть и пылал огненный обруч вокруг комнаты.

   У коновязи под низко надвинутой белой шляпой навеса они встретились почти случайно около одиннадцати следующего утра. Ас куда-то спешил, Энкиду выглядел не выспавшимся, Билл представлял себе, как к нему, вращаясь, летит чашка кипящего смоляного кофе. Он так зримо вообразил себе этот летательный снаряд, с выплёскивающимися клочками одной из жизненных субстанций нибирийца и вздымающейся кремовой пеной, разбивающейся об утёс кофейной волны, что сильно вздрогнул, услышав деловой глас землевладельца.
   «Хоть бы кустик кофе посадил бы у себя», подумал Билл с тоской ленивца и нехотя прислушался к тому, что вещал собственник гипотетической армады чашек кофе.
   – Нам следует устроить Иннан настоящий день рождения. Ей исполняется двадцать два нибирийских года. – Ас остановил их, готовых разбежаться, властным жестом. – Нужно придумать подарок и поздравление.
   – Зачем это… Нежности, фу. – Пронудил Энкиду. – К тому же, вы ничего не успеете. Разве что почесать друг у друга в затылке. Ну, этот ещё и в бороде.
   Ас, как раз занёсший руку ужасно приятным жестом, чтобы тронуть свою бороду – ничего грубого в его движении не было, – непринуждённо рый ийских года. – Сказал опустил руку. Энкиду продолжил:
   – Шанни исполнится тридцать три нибирийских года в день нового солнцеворота, когда Братья покинут небо. Вы такие тугодумы, но даже вам должно хватить времени придумать ей подарок и поздравление. Билл, слыхал? Эй, Билл.
   Оба посмотрели на Билла, глядящего с невероятно напряжённым видом в пространство перед собой. Он с трудом после третьего грубого окрика и тычка вздрогнул, отлепил взгляд от чего-то прельстительного и молвил – вид у него был сугубо интеллектуальный:
   – Интересно, а сколько… я хотел сказать, когда день рождения у этой… у той дивной… страшной той…
   – Ты про кого?
   – Бебиана… та, из пустыни?
   Ас покачал головой неодобрительно:
   – Билл, подобное любопытство не красит мужчину. Мало того, что мы предстали не в лучшем свете перед Иннан и Шанни из-за тебя…
   – Из-за меня? …Из-за меня!
   – Так теперь ты ещё вздумаешь опозорить нас, разузнавая, сколько… Эй, Энкиду, скажи ему, чтобы он не смел. Ты что?
   Энкиду посмеивался, в такт подёргивая обрывок вожжи, свисающей со столбика:
   – Друг, это совершенно естественно. К тому же, поверь, сколько лет Бебиане – никто не узнает… даже её муж. Это вам не две наши домашние простушки… туареги – народ, который славится на всю Эриду …а всё потому, что про них никто ничего не знает.
   Ас бессердечно заметил:
   – Будем надеяться, что у туарегов есть какой-нибудь кровавый обычай, связанный с попыткой узнать возраст дамы. В таком случае обещаю не вносить за вас залог.
   Билл из всего этого вычленил разумное зерно:
   – Так она… не?
   – Что не?
   – Бебиана не замужем?
   Энкиду пожал плечами:
   – Нет… кажется.
   – Мне нравится это «кажется». Она же с тобой разговаривала? Я видел…
   – Она мне не докладывала. К тому же, туареги – цивилизованный народ. Замужней даме не возбраняется беседовать с красивым и соблазнительным мужчиной.
   – Так она замужем…
   – Билл, ну, что ты пристал… ей-Абу-Решит, как что-то нехорошее прилип. Замужем – не замужем. Откуда мне знать? Я с ней знаком не дольше, чем вы.
   – О чём же ты с нею разговаривал так долго?
   Энкиду плямкнул ресничками, передёрнул плечами и чуть не плюнул, но не стал осквернять снег.
   – Ну, знаешь, Билл…
   – Ты флиртовал с нею?
   Энкиду цыкнул сквозь сжатые белые свои зубы – звук недовольства и даже возмущения братней бесцеремонностью. Но удержался и монотонно по обыкновению сказал:
   – Давеча… ещё снег не выпал… я видел, как ты…
   Стало тихо и снежно. Энкиду не договорил. Некоторое время длилось молчание. Энкиду оглядел их и сказал с удовлетворённым видом:
   – Забыл, что хотел сказать. В общем, хорошая идея. Туточки так муторно, что лишний праздник нам не помешает. Я подарю Иннан что-нибудь.
   Шагнул в снежную клетку, обернулся в стылом воздухе.
   – Но примазываться к моему подарку не позволю. Изобретайте сами.
   Глядя на торжественную спину егеря, удаляющегося слоновьей поступью, Ас изрёк:
   – Я тоже придумаю, что подарить.
   – Да, а то вдруг он забудет, раз он такой забывчивый.
   Ас доброжелательно отозвался:
   – Ага.

   Когда собственно родилась эта красавица Иннан. Днём или вечером?
   – Ночью или утром? Нет, ты должна знать, иначе когда нам хлопать пробкой от дядиного искристого?
   Иннан, смеясь, подняла ладони, но глаза сделались серьёзными.
   – Не ведаю, господа.
   Шанни откликнулась:
   – Уж я сира Мардука пытала…
   – Что же?
   – Ответил, что час ему не ведом. Мол, он не может знать, когда любая тварь Эриду вздохнула в первый раз.
   – Это подкупает. – Согласился Ас, покосившись на Иннан с осторожностью, но она только рассмеялась вновь. Похоже, слова отца она почла за ласку.
   Девицы приняли их намерение отпраздновать великий час весьма благосклонно. Неистовая и необъяснимая радость захлестнула Билла. Но тут же ему стало жутко. Это была их собственная хроника, и, начавшись, она тут же обрывалась на их собственных жалких пяти именах, затерянных в бескрайней нибирийской истории и не такой длинной эридианской.

   Ночью в коридоре – а в коридоре ночь особо чувствуется, Билл прошептал вслед брату:
   – Мелкий, ах, болтливый паскудник.
   Гора плеч в конце коридора застыла. Потом раздался звук, если позволите злоупотребить прилагательным, самодовольного смешка, и Энкиду скрылся за поворотом. Холм ходячий.
   – Что бы это значило? – Пробормотал Билл.
   – Пора спатеньки. – Раздалось из-за угла.

   Праздновать решили в покоях Шанни. Холостяцкие комнаты были предложены в качестве вариантов девицами, но все трое как-то замялись, застеснялись, по выражению Иннан, употреблённому ею позднее, когда девушки прибирали гостиную Шанни.
   – Это верно. Застенчивость их второе имя. Будь добра, закрой спальню на ключ…
   – Одно на троих. А зачем? Боишься, что кому-то взбредёт фантазия посетить будуар старой девы?
   – Любопытство их первое имя. Ну?
   – А гирлянды зачем?
   – Чтобы у Билла возникло неодолимое желание их поджечь.
   Обе всхохотнули – вспомнили выходку с горящим тополиным пухом. Что касается украшений по случаю рождения, Билл мог стараться сколько вздумается – Иннан пропитала их противопожарным составом, одолженным у какого-то рядового драконария.
   В назначенный час они обе уселись по обе стороны небольшого столика. Для господ расстелена на полу шкура, которой воспользуется, конечно, Энкиду. Ас наверняка попытается завладеть третьим стулом, из соображений гуманности оставленным у окна. Билл будет шататься туда сюда. Очевидно, по этим же соображениям лишние предметы изъяты, а старинный комод с неисчислимым множеством ящичков заперт маленьким ключиком, который поместился на верёвочке, обвивающей шею Шанни.
   Такое дополнение мало подходило к её очень нарядному платьицу, о чём ей сообщила Иннан.
   – Ты думаешь, это не выглядит слегка… провокационно?
   – Они суть сыновья нашей тоталитарной родины, детка. Правители то и дело вешают, но спровоцировать наш послушный народ всё не могут.
   Иннан шутка не понравилась – таких грубостей в день рождения ей слушать не хотелось.
   Платье из гардероба Иннан, на сей раз не зелёное, а изумительного жемчужного цвета, очень хорошо сидело. Во всяком случае, такое выражение попытается получасом позже употребить Билл.
   Шанни оглядела себя, а затем именинницу. Иннан выглядела головокружительно. Правда, она наотрез отказалась сменить излюбленные джинсы на что-нибудь более женственное, но её блузка была просто удачей.
   – Удачей было бы, – сухо заметила Шанни, пародируя кое-чьи манеры, – разглядеть её невооружённым глазом.
   Обе захихикали. Вообще, они пребывали в приподнятом настроении – так это, кажется, называется?
   Стол был накрыт заранее, чтобы избавиться от общества доместикуса. Блюда выбрали самые простые, но все составные сочные, свежие, сочащиеся соком и жиром, густо засыпанные пахучими пряностями.
   – Можно было бы так не стараться ради аннунаков, которые предпочитают получать калории в жидком виде. – Съязвила Иннан.
   Конечно, портить настроение гостям никто не собирался, но и провести сорок процентов праздника под фонограмму хлопающих пробок им тоже не улыбалось.
   Обе бросили быстрый взгляд на единственную, правда, гигантскую бутылку, которую поместили на полу поближе к старинному обогревателю. Сир Мардук, который пожелал сделать это единственный вклад в мероприятие, долго ворчал, уверяя, что скоты и не поймут, что им доведётся отведать. Ну, да ладно. Уж вы следите, наставлял он, чтобы они не пили крупными глотками. Вы у меня умницы.
   – Да, и держите его в тепле. Оно будто кровь… – Сказал он напоследок, покидая комнату Шанни.
   С того первого раза, когда он ввёл новую хозяйку во владение покоями, он не появлялся здесь. И сейчас вёл себя очень сдержанно и скромно, глаз ни разу не поднял. Нет, не так – на пороге быстро шебутнул зоркими летними зарницами по стенам. И, казалось, остался доволен. Что-то вроде удовлетворения в поспешно уведённом взгляде примерещилось Шанни, которая и сама, вопреки Кодексу Шанни, вела себя весьма жантильно: губы поджимала, ни одного острого словца, ну, и прочее.
   – Ты выглядела знатной дамой. – Поведала ей Иннан, когда они выждав приличное время и осторожно сунув носы за дверь, принялись делиться впечатлениями.
   – Но он так хотел… – Оправдываясь, пробормотала Шанни.
   И пожала плечом, розовым и выступающим в жемчужном рассеянном рассвете платья.
   – Вино он, видать, от сердца оторвал. – Добавила она, и у Иннан создалось впечатление, что приятельница попросту «съехала с темы».
   Иннан не собиралась её уличать.
   – Знать, не последнее.
   И вот теперь они бросили итоговый почтительный взгляд на лиловую, как небо Нибиру – представьте, это сравнение исходило от Иннан, которая кое-что знала о покинутом друзьями мире, – и покрытую, как серебром, тончайшей неядовитой пылью преданий и прахом семьи, бутыль.
   За окном послышались разномастные шаги по снегу, и стены вопросительно завибрировали – трое, идущих по выкрошенной брусчатке двора, нибирийских богов, это нешуточное испытание для старого замка.
   Ушки девиц задвигались, а глаза заблестели. Тш! Иннан и Шанни переглянулись. Они представили, как те трое сгрудились у двери, слегка встревоженные тем, что оказались на загадочной женской половине. Раздался стук, и по тому, как неробко, но вежливо он прозвучал, они поняли, что эту обязанность свалили на Аса.
   Это его худые крепкие пальцы могли извлечь столь благопристойный стук.
   Иннан вскочила и подбежав к подоконнику, выбила об стекло короткую дробь. И ничего! В комнате, готовой к праздничному откровению, по-прежнему было тихо – гости оказались чересчур скромны.
   Шанни вышла из гостиной и, остановясь в прихожей, освещённой обвившимся вокруг лампы драконом, негромко пригласила:
   – Не заперто.
   Дверь дрогнула, и тут же решительно открылась. В полутьме двора, просквожённой фонарём, трое пришедших праздновать ночь рождения, показались Шанни совсем новыми незнакомыми существами. Очевидно, мыслящими.
   Ас держал подмышкой небольшую коробку, у двух других ничего при себе не было. Отсутствие цветов было заранее оговорено. Иннан не сомневалась, что пройдохи без труда могли бы отыскать их и среди зимы, и объяснила заранее, что не терпит убитых цветов.
   А по поводу возможного горшка с растением высказалась Шанни.
   – Не вздумайте. У неё оранжерея забита. Она повесит это на меня, а я не собираюсь кого-то тут поливать.
   Урок они запомнили.
   Несмотря на то, что Ас так удачно постучался, выглядел он растерянным. Все трое что-то произносили, как сонные птички на ветке, и Шанни стало их жалко. Она сделалась сама приветливость, чем ещё больше напугала визитёров. Билл, косясь на дракона диким взглядом, боком прошёл вслед за ставшим ещё массивнее Энкиду и кренящимся, как мачта, Асом.
   В гостиной, оглядев всё и, как миноискателем нащупав взглядом, сразу обрётшим разум, средоточие жизни у обогревателя, Билл расслабился.
   – Можно сесть?
   И, едва дождавшись разрешения, рухнул на шкуру. Энкиду попытался оседлать стул, зарезервированный для Аса, а тот прошёлся по комнате и сразу задел сервировку своей коробкой.
   Иннан и Шанни понимающе переглянулись.
   – Как добрались? – Приветливо спросила Иннан.
   Билл, вытягивая шею, как бедный оголодавший кот, рассматривал бутылку.
   – Долго шли по кривым переулкам, где небо казалось почтовой маркой с письма, пришедшего не нам.
   Тут он, наконец, пришёл в себя, огляделся и вскочил, столкнувшись с Асом.
   – Ну, Иннан… – Начал он. – От лица… троих лиц… я тебя… и очень… всего… поверь.
   Произнеся это, он заткнулся в ожидании аплодисментов, которыми его и наградила Шанни, но под укоряющим взглядом Иннан опустила ладошки, а уголок рта приподняла.
   – Спасибо, Билл. – Внушительно произнесла именинница.
   От звука её голоса пришёл в себя Энкиду. Он с удивлением обнаружил, что сидит на стуле и с некоторой испуганной поспешностью сковырнул себя с поверхности декадентского предмета.
   Шанни и Иннан, бросившие автоматический и неизбежный взгляд, обнаружили, что он завесил верх своих джинсов рубахой. Шанни признала в ней одну из тех, что он изредка надевал во время полёта. Шанни почувствовала, что растрогана, но чувство было густо приперчено насмешкой.
   Энкиду заговорил голосом диктора из многократно осмеянной программы государственных новостей, которую регулярно слушал Мардук:
   – Поздравляю…
   Шанни сообразила, что всё идёт как-то не так. Конечно, они обе ожидали, что прекрасные господа с Нибиру будут слегка не в себе, оказавшись полностью во власти антиматерии, но акклиматизация затянулась.
   Шанни, поняв, что вернуть их в чувство можно только одним способом, немедленно к нему прибегла.
   – С вами ничего тут не сделается. Вы выйдете отсюда такими же, как вошли.
   Иннан поняла и подхватила, оглядывая ошарашенно таращившихся гостей:
   – Если глагол «идти» и придётся заменить, то это пустяки.
   Ас под ударом насмешки пришёл в себя – это было заметно по тому, как он поудобнее пристроил коробку.
   – Обещаю, что мы не напьёмся.
   Шанни приподняла брови.
   – Конечно, ну, что вы. У нас и в мыслях такого не было. – Наперебой заговорили девицы.
   Энкиду тоскливо оглядел бутылку. Стало быть, считать до единицы он умеет – уже хорошо.
   – А подарки? – Скромно напомнила именинница.
   Энкиду показал себе за плечо, где ничего не было:
   – Я отнёс его в твою оранжерею. Посмотришь утром. Так, ничего особенного. Просто неплохое удобрение для твоих тренировок с редкими селекционными видами.
   Иннан горячо его поблагодарила, будто получить в подарок кучу компоста было пределом мечтаний этой изящной барышни.
   Ободрённый таким приёмом, Ас протянул лицемерке коробку. Она была упакована в тонкую шелестящую бумагу и выглядела, как идеальный подарок. Шанни посоветовала:
   – Сразу открой…
   Она хотела добавить, мало ли, может там какое-то приложение к удобрению, помогающее его увеличению, но недюжинным усилием сдержалась.
   Иннан, как и подобает истинной женщине, выразила шумный восторг по поводу упаковки – так, на всякий случай, если содержимое не сможет выдавить из её эмоциональных центров ничего стоящего.
   Красивая и строгая коробка, в которой поместилась бы большая кукла с приданым, имела на боку изображение. Иннан, глянув с некоторой тревогой, покачала головой. На её лице начал потихоньку выражаться настоящий восторг, и Шанни испугалась, как бы подруга не переборщила.
   Но Иннан, похоже, не притворялась.
   Она оттолкнула Билла, щупавшего карман, и, усевшись за стол, так резко отодвинула блюдо с пирожными «картошка», что Шанни, как ветер, кинулась спасать сервировку.
   Коробка взгромоздили на скатерть, и она завесилась листьями сахарной травы, давеча заботливо присланной кем-то специально к пиру, будто было известно, что в нём примет участие вегетарианец-егерь, ибо на эту дрянь более охотников бы не нашлось.
   Они все обступили стол, и Билл, содействуя участи пирожных, был злобно отмахнут именинницей. Он смущённо забормотал и сиротливо отступил, бросив непогожий взгляд на Аса.
   Шанни помогла Иннан открыть коробку и своими собственными ноготками выдернула скрепки. Билл подыскивал эпитет обидно-приятного рода по поводу инструментария, но его бы всё равно никто не услышал. Иннан извлекла из коробки подарок и поставила его на скатерть. Теперь её руки успокоились, и она взялась за подарок опытным движением. Подняла такой благодарный взгляд на Аса, что тот самодовольно распрямился, хотя и до этого не крючком жил.
   Внимание в равной степени поделилось между Иннан, подарком, на котором зимней ночкой блеснул свет июльского полудня, и Асом.
   – Подумал, – молвил сей стервец, – тебе пригодится.
   Осталось только волосы за ухо заложить.
   Билл не утерпел.
   – А зачем тебе микроскоп?
   – Нас будет разглядывать, Билл. – Объяснил Энкиду.
   – Ну, хорошо, я спокоен за тычинки и пестики. – Вздохнул Билл. – Что ж, давайте обмоем именинницу с её микроскопом.
   Иннан поняла, что творится в завистливой душе Билла. Она ещё раз взглядом поблагодарила Аса и, как веточкой пальцами прикоснувшись, взяла Билла за рукав:
   – А ты что мне подаришь, Билл?
   Билл дёрнулся, но руку не высвободил.
   – Я тут гляжу, на такую учёную не угодишь… куда нам, дурням деревенским.
   Шанни ткнула его каблучком в лодыжку, Билл заткнулся. Он порылся свободной рукой в куртке…
   Вытащил и положил на стол такого изящества и прелести вещицу, что все ахнули.
   – Что же это? – Спросил Ас, стараясь не показывать, что задет переменчивой публикой.
   – Это маникюрный набор, дружище. – Ответила Шанни.
   Взгляд её был полон подозрения. Билл поспешно прошептал Иннан, расстегнувшей тоненькую молнию и любующейся блестящими инструментами:
   – Я не стащил это в музее.
   – Не в музее, понятно. – Отозвалась Шанни, и, подумав, замолчала.
   Подарок доставил Иннан удовольствие, это было видно.
   – Но, – подал голос Энкиду, – тут металл… ты должна выкупить свою кровь, Иннан.
   Та подняла непонимающий взгляд. На мгновение Шанни показалось, что Иннан испугалась.
   – Дай ему монетку. – Пояснил Ас. – Это глупое старинное поверье дикарь привёз со своей родины, которая сама есть предрассудок.
   Иннан облегчённо рассмеялась. Она вскочила, и, схватив с комода свою сумочку, вытащила оттуда горсть монеток.
   – Ну, как?
   Энкиду смотрел на Билла.
   – Как истинный жиголо я люблю женщин, которые носят при себе деньги. – Заявил Билл.
   Он выбрал на ладони Иннан самую маленькую монету.
   – Возьми ещё, жиголо. – Ас, с разрешения Шанни, устроился за столом и протянул руку за бутылкой.
   – Я не жаден…
   Тут он увидел, чем занимается Ас, и собирался издать возмущённый окрик, который завяз у него в горле.
   – Дай я. – Умильно попросил он, упрятывая монетку куда-то в недра.
   …Протекло ещё несколько минут, когда неловкость возвращалась и с надеждой отступала. Билл сжимал бутылку коленями и тащил пробку.
   – Ну, ладно. – Сжалился Ас. – Давай.
   Билл удручённо глянул на пробку, которая держалась из последних сил. Энкиду рассматривал щипчики из новой собственности Иннан. Та легонько ударила его и выхватила щипчики.
   – И не думай.
   Ас принял бутылку, пропечатанную множеством пальцев, и взялся за штопор. На виске у него вздулась жилка. Хлопнула пробка… странный запах старого наследия распространился по комнате, а по горлышку потекла капля, на которую, не отрываясь, глядел Билл.
   – Ну! Ну! – Закричала Шанни, и с её криком кончилось наваждение.
   Несколько часов спустя, она первая опомнилась и сказала, перекрывая смех и болтовню:
   – Вот… минута. Теперь тебе двадцать два года, Иннан.
   Оказалось, что вино почти выпито, и Шанни просительно взглянула на Аса. Тот вздохнул и взглянул с попрёком. Затем потянулся и извлёк из-за голенища плоскую бутылочку. Сапог и сосуд соперничали в умении блистать.
   – Я так и знала. – Опубликовала Шанни, а Энкиду в такт неизбежному заклинанию отбил по столу музыкальное сопровождение.
   – Сколько тебе лет, Билл? – Спросила Иннан. (В бутылочке оказалось что-то очень хорошее.)
   Билл так и подпрыгнул. В поисках помощи оглядел друзей, но те только уселись поудобней, чтобы насладиться домашним спектаклем – осталось с хрустом развернуть по дешёвой шоколадке.
   – Зачем тебе, о Господи, дорогая, дорогая?
   – Не уворачивайся.
   – Да я сижу смирно. – Ёрзая, ответил Билл.
   – Ну, и?..
   – Я ведь всего лишь один из своего поколения. Почему спрашивают только у меня?
   Ас явно получал удовольствие от вида царского сына, которого таскали в зубках две хищницы. Он радостно блеснул глазами – прямо два огня, два окна во внутренний мир командира…
   «Не рой яму», подумал Энкиду и в точку попал. Шанни, прищурившись, повернулась – Ас опомниться не успел:
   – А тебе сколько лет, командир?
   Все так и сомлели. Ас с достоинством ответил:
   – Зачем вам знать?
   – Ну, как же… я вот сказала… ты ведь не моложе меня?
   Ас брезгливо фыркнул.
   – Рад, что не выгляжу молокососом.
   Шанни покивала, ротик фигуркой.
   – Пожалуй, ты старше.
   Лицо Аса вытянулось, он смолчал. В этот момент Иннан, искренно веселившаяся, флюгером крутанулась:
   – Э, а где ловец?
   Но только дверь легонько повело, она их поддразнила тонким язычком. Энкиду, как принято говорить в таких случаях – след простыл.
   Тут же в окошко дважды стукнули – лицо Энкиду маской ночи возникло в окне.
   – Вот умник. – Раздражённо и одобрительно бормотнул Билл.
   Энкиду в стекле на продолжающиеся требования – Шанни растопыривала пальчики, – только пожимал плечами и показывал на уши. Потом растаял сахаром в темноте, они только увидели его помахавшую им, как бы отделившуюся от тела, руку.

   Мардук спросил, погружая руки в карманы полушубка:
   – Повеселились?
   – Ах, да, дядя. Жаль, что вы не почтили нас… Иннан расстроилась….
   – Не ври с три короба. – Не вынимая сжавшихся кулаков и передёргивая плечами, буркнул Мардук.
   Подёрнутое зимой, его лицо не выражало теперь вообще никаких чувств.
   – Была рада, конечно, что среди своих. Зачем вам я… надеюсь, девицы изрядно вас потрепали…
   Билл принялся описывать стол и угощение.
   Мардук слушал с затаённым вниманием, выражение жадности очень шло к его щедро очерченному, крепко слаженному лицу.
   – Подарок-то хоть какой девчоночке сыскали?
   – Конечно… – Воскликнул Билл. – Ей понравилось… а вы, дядя, что подарили дочке?
   Мардук сначала огрызнулся: «Много будешь знать…», потом вытащил успокоенную руку и повёл над ледяным пространством двора.
   – Зачем ей… умру, получит старый сад. Это для неё самое драгоценное на всей Эриду. Ясно, лулу, что ей понимать в драгоценностях.
   Билл сначала не понял, о чём толкует дядя – сад был так крепко застлан, что жест его выглядел насмешкой. Мардук протяжно вздохнул:
   – Уж ты не обдели бедняжку, Билл. Умру, и некому будет за неё заступиться. Проследи, чтобы сад был её.
   Билл понял, что шутить не след, и осторожно пообещал, что сделает всё как подобает.
   – А что вы Шанни назначили?
   – Ветер в поле.
   Билл хихикнул.
   – Но она же у вас в любимицах ходит.
   – Проныре этой – наследство? Сделает себе партию, и довольно с неё.
   – Какую, дядя, либеральную или Единой Эриду?
   – Шуточки. – Мардук осклабился. – Кого из вас охомутает, того и доля ей выйдет. А уж она не прогадает, не думай.
   Заснеженное поле – чистота отчаяния будто сломан кошачий клык, само безумие, воплощённая боль. Хорсы и деревня крутились в башке Билла, самого малодушного из тех, кто вообще имеет эту штуку, подлежащую измерению (душу).
   Энкиду в лесу вышел тяжёлыми, подминающими снег шагами к замёрзшему болоту.
   Пузыри, вмонтированные в лёд, роились у поверхности. В них, круглых и синеватых, было что-то лабораторное и в тоже время угрожающе законное. Как будто там развивались эмбрионы – плоды незаконных шашней духов воздуха и болотных нимф – кикимор.
   Энкиду какое-то время любовался на страшненьких кикиморят, потом отступил по влажному снегу – лесной паркет из веточек поскрипывал и глубоко вдавливался под пудовыми шагами.
   Он увидел кое-что, изменившее его настроение. Широкое лицо посветлело, издалека отозвалось спрятанное за тучами солнце.
   Ухмыльнулся в точности, как дядя Мардук…
   – Вот что, граждане Эриду, – молвил он, входя и стаптывая со ступней ошмётки прилипающего снега, – будет вам потепление.
   Шанни, сдержанно выбивающая чечётку на пороге и охватывающая себя обманчиво слабыми руками в огромных рукавах, взглянула безразлично. Нос её, в отличку от биллова, деликатно розовел, она промерзла насквозь.
   – Да ну. Термометр не забудь вынуть.
   – Иди в дом. – Останавливаясь, и ласково взглянув, велел он.
   Она не послушалась.
   – Я жду Иннан. – Ответила нетерпеливо, гундося, как кикимора, на которых вечно клевещут – голоса у них нежные.
   Энкиду не спросил, она сама, с досадой опуская руки, проворчала на совсем уж немыслимых нотах:
   – Кудрявая в деревне…
   Энкиду пожал скрипнувшими в коже плечами, скрываясь в аллее, ведущей к его собственному окну.
   – Что она там делает? – Спросил за вздрагивающими кустами голос, но уже другой, металлический. – Читает вслух или картошку чистит?
   – И не стыдно?
   Ас вышел на свет.
   Шанни наконец могла сорвать раздражение, но тут показалась пунцовая шапочка Иннан.
   – Где ты ходишь… – Завела простуженным дискантом Шанни и замолчала.
   Энкиду за кустами хлопнул рамой окна.
   Иннан – по уши в превосходном настроении – воскликнув:
   – Ого, моя шапочка тебе в тон, – увела продрогшую подругу в тепло.
   Они продолжали общаться, но Ас не мог расслышать или хотя бы догадаться, о чём можно так оживлённо болтать.

   На третий день Билл произнёс:
   – Как долго, однако, лежит этот чёртов снег.
   Сказано было у кромки леса, откуда помянутая штука казалась, и впрямь, отдельным существом, слегка бесформенным, но наделённым мыслью.
   Энкиду, только что выступивший под аркой безвкусного империалистического ампира, усмехнулся.
   – Тебя бесит, что твоя излюбленная вода приняла неестественный облик?
   Билл завздыхал. Энкиду сунул руку на грудь себе под куртку.
   – Но, к счастью, не вся жидкость заледенела.
   Билл мигом отмер и с чувством всмотрелся… Энкиду отвёл его протянутую руку и сказал:
   – Тиш. Давай подале. А то и у деревьев есть синапсы.
   За белым медведем опушки, вытоптав в снегу скромное пространство почти верной окружности, они оказались в абсолютной пустоте. Даже в чёрной комнате космоса не было у них такого ощущения отделённости от всего. В белизне пухлых лесных тел пунктиром угадывались чёрные кости ветвей. Энкиду, потеплевший и утирающий рот рукавом, взмахнул не вполне свободной рукой.
   – Что же. Могу тебя порадовать, Билл. Скоро будешь жалеть, что не насладился белым цветом. Оттепель!
   Билл огляделся и несмотря на то, что внутри у него разливалась жаркая река, осерчал. Отобрав у Энкиду малый сосуд, он принялся брюзжать:
   – Не понимаю…
   Огляделся. Да нет… что за оттепель? Белым бело, и всё тут.
   Они услышали за деревьями на дорожке голоса. Говорила Иннан, потом Шанни и смех рассыпался звёздочками.
   – Осторожно… – Сказала Иннан совсем близко. – Тут прошли большие ноги и разморозили райские кущи.
   Шаги замедлились. Оба спрятанных от мира не дышали. Билл бросил взгляд на боковую тропу, по которой они вломились в лес, и мысленно ахнул: Энкиду замёл след веткой. Билл с уважением посмотрел на брата. Тот лишь повёл бутылочкой.
   Шаги снова послышались, смех – и они уже удалялись, отдаваясь эхом – девицы добрались до крыльца.
   – Куда они ходят? – Спросил Энкиду.
   Протрезвевший от волнения Билл смурно ответил:
   – Куда бы не ходили, лишь бы нас в зубках не таскали. Ты… эй?
   Но Энкиду уже пошёл прочь сквозь лес. Остановился, и не оглядываясь, жестом поманил за собой. Билл потоптался, огляделся и поторопился за широкой спиной брата, мелькающей среди осыпающихся веток.
   Его замысел он сразу понял, но лишь когда подошли к безмолвствующей деревне, почти сровнявшейся с простым зимним рельефом, Билл осмелился:
   – Зачем бы?
   Энкиду не ответил. Они стояли на обрыве под защитой сквозной зыбкой ограды. Сверху открывалась деревня – на ладони гиганта: чёрные протоптанные наискось дорожки исчертили её, как въевшаяся в линии любви и ума весенняя грязь.
   Никого… кажется? Низкие домики с плоскими крышами и восковая пирамида в углу – засыпанная церковка, куда аборигены ходили пожаловаться богам на странные правила этого мира, – все строения казались пустыми. Над иными белыми холмиками подымались прямо из снега серые дымки. Это производило впечатление… затопили печку под снегом в могиле. Но в одном из исполинских сугробов что-то зашевелилось, открылась с выдохнутым паром дверца. Пригибаясь, вышел и распрямился некто высокий. Одеяние из мешковины не скрывало величественной осанки. На фоне снега возникло чёрное лицо, и Биллу показалось, что он видит сверкнувшие глаза.
   Возможно, тут ещё теплится оскорблённая жизнь. Энкиду отошёл, попятился и принялся спускаться, сделав знак Биллу вести себя потише. Билл последовал совету, но ветка над ним шорохнулась, что-то метнулось, махнув хвостом, и он, с ужасом поняв, что у него подвернулась нога, с воплем покатился, рыча по склону.
   Энкиду встал столбом, с несердитой досадой пожал плечами и не раздумывая кинулся вслед тем же манером.
   Пока они ехали по склону, обжигая рты забивающимся снегом, и губя целые кусты, внизу их ждали. Тёмная фигура подошла и тронув калитку, оказалась у финиша гонок. Билл с растопыренными ногами въехал на гладкое место и, подняв глаза, увидел, что ему протягивает руку Хорс.
   Энкиду, который так не шумел, не торопился встать – ледник, прибывший по расписанию. Казалось, он готов развалиться в снегу, как дома на ковре у дивана. Пока Билл сутолошно благодарил Хорса, тая в уме ощущение от горячей сухой ладони, Энкиду поднялся и обернулся на потёртый телами склон.
   Хорс что-то сказал и рассмеялся. Смех совершенно преобразил черты его лица. Биллу сперва показалось, что он слышит незнакомый язык, и тут же сознание донесло до него смысл слов, произнесённых очень низким и звучным, трубным голосом. Билл вдумался… Хорс пошутил и шутка была вольной. Билл не удержался и едва прижал рот рукой: его громкий хохот вспугнул несколько известковых шапок. Хорс мельком оглядел кусты наверху и спокойно вернул визитёрам внимание.
   – Итак, – разобрал Билл, – нибирийская раса состоит из милосердных дев и неуклюжих самцов.
   Энкиду выразил согласие беззвучно, но тут же обрёл дар речи.
   – Как часто милосердие изливается на эту местность?
   Хорс смотрел добрыми глазами, Билл осознал, сколь глубоки они, только когда Хорс увёл взгляд.
   – Довольно часто. – Ответил он. – В последнее время.
   В нём не было ничего знакомого – ни громоподобного величия и скрытой вспыльчивости сира Мардука, ни благородного высокомерия туарегов. Этот оборванец, возможно, самый совершенный из нибирийцев и людей, никого не напоминал Биллу. Разве что… только изредка в движеньях леди Сунн мелькало нечто подобное: как будто сдерживаемая возможность всё изменить и бережность… такая…
   – Если угодно, господа… продолжим, подкрепившись чем-нибудь.

   Деревня – маленькая толпа низеньких строений – веками отступала, как демонстранты от полиции, и вся оказалась зажата на юге, у невысокой ограды. Дядя Мардук поскупился на камни, справедливо полагая, что взращенное в душах послушание вздымает свои дымные стены до небес. Домик повыше прочих отошёл в сторонку: бюргер, созревший для местной революции. Под руководством векового семейного дерева, в осиных гнёздышках нескольких сараев, с башенкой колодца, он глядел молодцом.
   Перекрёстно падал снег, и, казалось иногда, что падают чёрные снежинки, так торопились друг к другу шахматно запорошённая земля и пухлое низкое небо.
   Рост Хорса напоминал о маяке в тумане.
   Исхудалые деревянные столбы, державшие на ладошках навес, были едва длиннее макаронины-хозяина. Вообще выглядело удивительным, что такие большие люди живут в таких маленьких домах. Громила-провожатый вошёл под столбами, и воображение Билла, сбитое с толку падающими вверх деревьями, крутануло в головокружении: человек разрастается, ломая и круша дом свой локтями и коленями.
   С этой возбуждающей пространственную философию мыслью Билл полез вслед за Хорсом под сразу прекративший снегопад и умствования навес в потёках весенней смолы.
   Дровишки карандашами великана в залетевших беленьких пятнах выглядели аккуратно, как хорошо организованное сознание.
   Знак охраны от злых начал космоса, закреплённый проволокой над входом, остановил взгляд Билла и Энкиду.
   – А это… – Произнёс Билл и осёкся.
   Хорс сделал рукою, выпростанной из плаща по воздуху знак, соответствующий его деревянной копии.
   Билл вспомнил о чёрном создании, прыгавшем в первую ночь по крышам, и содрогнулся. Хорс, как раз стукнувший в дверь, обернулся и расценив содрогание по своему, заботливо сказал:
   – Сейчас, сейчас… там у нас тёпленько, сударь.

   Энкиду за снегом выглядел пейзажем, изображённым посредством новой рисовальной моды – фрагментарно стёрт резиночкой. Хорс, впереди на крылечке, и его лохмотья выглядели монументально реальными.
   Как вошли в домик, Билл не понял. Себя он увидел уже в сенцах, до того крохотных, что, по умолчанию, они бы не смогли там поместиться. Билл сразу что-то сшиб и повалил.
   – Ничего, ничего. – Весело прошептал Хорс, когда к нему с вопросом выскочила женщина.
   Билл смутно заметил, что она – не Хорс, и одежда её не соответствует всему окружающему.
   В низенькой круглой комнате Билл боялся увидеть бедность удручающую. И здесь было бедно, но так будто это часть умысла. Чистота была такая, что почему-то в уме голос твердил – снег, снег…
   За холстом говорили детские голоса, детей кто-то убаюкивал. Печка разгоняла тепло, сухое и здоровое, по кругу.
   Женщина вышла из-за холстяной занавески, отодвинув складки с привычным домашним величием. Билл немедленно привстал, едва усевшись, но она, проходя, положила ему ладонь на плечо, а в другую руку встроила ему тяжёлую кружку.
   Дух огня властвовал надо всем. У очага кто-то сидел, повернувшись сгорбленными широкими плечами. Билл и Энкиду, быстро посмотрев, разом отвернулись, таким образом выказав полное доверие хозяевам, будто подписав какой-то договор.
   Хорс осчастливил табуреточку напротив и заговорил:
   – Вы не в полном составе…
   – А вам известен наш состав?
   Хорс не торопился с ответом, усаживаясь повольнее и укладывая длинные руки на коленях, так что пальцы раскрылись. На полу в глиняной тарелке лежала дымящаяся отнюдь не злым махорочным духом трубка.
   – Тот гордый воин, которого я часто вижу с вами…
   Энкиду взглянул на Билла.
   – Видите ли, добрый хозяин, – начал он, – его гордость равняется его осторожности.
   – Свойство, достойное воина…
   – И в настоящий момент его свойства находятся не в равновесии.
   Билл проворчал:
   – Он бы, как простак, не потащился вслед за подозрительным плебеем в замкнутое пространство.
   Хорс улыбнулся. Чудная улыбка…
   – Зачем вы прилетели, о боги? – Сказал он.
   Билл замер. Энкиду, пожимая плечами и крутя в руках кружку, приступил к дипломатической миссии:
   – Смотря, кто из богов. Вот гордый воин, тот, несомненно, со своими целями. Я хотел погулять по лесу. – (Хозяйка, отходя за сцену с подносом, улыбнулась.) – Кислород тут хороший, я слышал.
   Он вопросительно взглянул на Билла. Хорс, не дожидаясь, к чему приведёт передача мыслей на расстоянии, вновь заговорил:
   На полпути к побережью, если на северо-запад, можно объявить остановку. Скажете – Привал. Там за рощей скалы, за ними ровная местность. Кладбище для тех, кто воевал в последней по счёту войне.
   Он вопросительно взглянул на Билла.
   – Предков ваших там нет. Как они исчезли, неизвестно. Возможно, они оказались в эпицентре. Воздух, огонь, пар и капающий металл, разносимый ветром.
   Он перебил себя.
   – У вас был праздник?
   – Так, домашние посиделки. – Отозвался Энкиду.
   – Вам известно, кто вы, о боги?
   Билл разлепил губы и прошамкал, покачивая ладонью:
   – Так-сяк…
   – Есть древняя легенда о том, как появились короли. Когда-то Нибиру не была государством. Она была планетой, где множество народов жили во множестве стран. Каждым государством, как водится, правили худшие из своих народов.
   – Ух, вы меня чуть было в испуг не ввели. Вы паузу сделали и я решил, что вы скажете, что правили лучшие.
   – Нет, конечно… как и везде во Вселенной, жаждой власти наделены от рождения худшие. За редчайшими исключениями…
   – Коим конец всегда означен пулей.
   – Так. К чести мыслящих существ, худших меньше. Намного меньше.
   Хорс, взглянув на Билла своими ясными глазами, попросил о терпении. Билл устыдился, и вот, что они узнали об истории Нибиру.
   В одной из стран, пережившей множество политических режимов, явился некто, возжелавший абсолютной и безраздельной власти. Его-то самого никто не хотел. Он был самозванец, серый и крутившийся в пене какой-то безобидной партии. Мутная компания имела приличное обеспечение, пистолеты, мешки с чем-то сыпучим и, как водится, процент пустоголовых. С помощью этого нехитрого и древнейшего рецепта он навалил кучу мертвецов.
   – Как? – Перебил себя Хорс и с улыбкою взглянул на еле сохранявшего решпект Билла.
   – Взрывал дома и говорил, что их взорвали какие-то опасные из Северной Нибирии. И на подхвате кто-то крикнул – спаси. Он тотчас, разумеется, откликнулся. Но куда его после девать? Он пристрастился к власти и деть его никуда было нельзя. Уж он-то переизбирался. Для начала ещё кое-как следовали буковке ставшего сморчком, скукожившегося закона… затем вовсе потеряли стыд, и предложили его короновать. И что вы думаете? Конечно, нибирийцы хохотали… а потом проснулись на планете, которой правил по просьбе трудящихся царь-батюшка.
   – И не абы какой, а из священной династии… какой-то… – Вставил Энкиду и тут же извинился.
   Но Хорс взглянул на него благосклонно.
   – В том-то и штука, что когда нибирийцы смотрели на него, они не могли поверить, что этот маленький чиновничек причастен вообще любой династии… хоть хорьков, да не прогневаются на меня эти егозливые зверьки… не то, чтобы какой священной. И тогда умнейшие из тех, кто подсадил неказистую вертушку на престол, задумались. И вот, что придумали… Кто всех милее? Кто красив? Кто умеет притворяться так убедительно, что ему верят беспрекословно? Кто талантливо врёт и сам начинает верить в своё враньё?
   Хорс примолк. Энкиду кивнул.
   – О, да. Актёры…
   Билл ахнул.
   – Комедианты. И трагики. Но лучше, конечно, комедианты – они универсальней. Чувство юмора открывает такие бездны… Словом, умнейшие поездили по театрам в провинции и сыскали нескольких голодных и гениальных актёров, безвестных до степени ослепительной. Их обучили… накормили от пуза… облачили в лоснящиеся костюмы… и когда канул временщик – а он канул, не сомневайтесь, без следа… обрадованным гражданам, уже громящим на площади памятники, точь-в-точь в одно лицо с этим злосчастным высоко взлетевшим временщиком, как раз когда они отвинчивали башку одной из статуй, и юноша, оседлавший каменно-костюмные плечи, потирал саднившую руку… им объявили, что временщик, конечно, был подделкой… наглецом, пролезшим в банку с пшёнкой… а вот теперь их ждут истинные представители древних династий… вот взгляните.
   И когда горожане увидали их – во всеоружии красоты и набрякшей на лбу – накладки – мудрости, они заколебались, как всё, что может совершать колебательные движения.
   Им представили мужей и жён, столь великолепных, что первая звезда Нибиру, тогда светившая ярче, чем сейчас, и та устыдилась своего недостаточного света.
   Вот так и сделалось.
   Билл, с трудом разлепив губы, молвил:
   – Ужасы… так стало быть… все-все священные династии…
   Хорс помедлил… тут от огня обернулся неизвестный и сказал, сбрасывая капюшон:
   – За одним исключением.
   Билл и Энкиду тотчас признали одного из актёров мардуковой труппы. Он сделал жест, призывающий умерить возгласы и мягко продолжал:
   – О моём бегстве позже.
   Энкиду, не меняя выражения лица, спросил:
   – В какую сторону нам повернуться, чтобы сиру Мардуку сподручнее было сделать скриншот?
   Актёр кивнул.
   – Понимаю.
   Билл перебил:
   – Энкиду… примолкни.
   Он обратился к беглецу, возникшему волшебным образом:
   – Сир актёр… после того, что мы узнали, сомнения моего брата естественны. Но меня признаться, мало беспокоит и заботит, посланник вы тьмы или преисполнены благих намерений. И всё же… я слегка тщеславен.
   (Билл приосанился, а сидя на низеньком табурете, это не так-то просто.)
   – Не то, чтобы я был высокого мнения о своей личине, но я надеюсь, что вы схватите меня в нужном ракурсе. Вот этак… имейте в виду, слева я милее, а справа – старше и мудрей.
   Энкиду прибавил:
   – В общем, вы бы предупредили нас заранее… он бы хоть голову вымыл.
   Билл, как раз зачесавший гребнем толстых пальцев клоки волос со лба, так и замер с укором под раскат сдавленных смешков. Холстина затрепетала.
   Актёр с нерепетированным облегчением поднял ладонь.
   – Сир Баст… нет, нет. Я знаю, доверие нужно заслужить.
   – И как же вы это сделаете?
   Актёр смолчал и, понурив хмурое лицо, запустил руку в свои лохмотья. Билл и Энкиду не шевельнулись. Актёр, вытаскивая и протягивая предмет, заметил:
   – Оценил…
   Энкиду согласился:
   – Да… будь здесь гордый воин, вам бы пришлось продолжить объяснения в позиции, одобренной официальным пособием по государственной нравственности «Рекомендованных позиций».
   Рассмотрев протягиваемый предмет издалека, Энкиду перевернул руку ладонью вверх. Актёр придержал штуку.
   – Очень умная вещь. Прежде чем… секунду, сир, одно лишь мгновенье… видите эту кнопку?
   Энкиду, не обращая внимания на Билла, пытавшегося вставить слово и завладеть предметом, – спросил:
   – Вы хотите сказать, что она активна?
   Актёр с довольным видом усмехнулся.
   – Ещё как.
   Он откинулся поближе к очагу, и тени заскользили по его тряпью. (Величие в каждой свисающей нитке.)
   – Нажмёте на неё, и… сир Мардук немедленно получит меня. Мой образ встанет перед ним, где бы он не пребывал, с означением моих координат.
   Билл попытался пошутить, где бы сир М. мог быть захвачен этим зрелищем, но Энкиду буркнув: «Старо», вновь обратился к торжествующему актёру. Тот, вспомнив, что кое-что забыл, оглянулся, увидел, что хозяйка, уйдя к детям, задёрнула занавеску, и, нагнувшись, приподнял рванину плаща, закатал штанину. Билл высказался:
   – Ую-юй.
   Актёр был доволен и задёрнул занавес.
   – Вот именно. Итак – вот моя инвестиция в дело доверия, господа. Будете ли вы слушать, что я скажу?
   Энкиду примолк. Потом взглянул на Билла и сделал этак лицом. Билл смешался и пробормотал:
   – Ну… да.
   Энкиду, точно получив разрешение, поспешно молвил:
   – К делу.

   Спустя час покинули домик. Билл, топая в нападавшем снегу, говорил без умолку. Замолчал. Энкиду рассеянно обернулся.
   – Ты будто от престола отрёкся. Этак демонстративно – мол, я тут никто. Вот мой братец…
   Энкиду развёл руками, и снежинки поспешили рассесться на его рукавах.
   – Протокол. Представил, как бы себя вёл тот, чья гордость не помешала ему почтить забегаловку на территории диких пастухов.
   – Да что ты? И…
   – Не думаю, Билл. Это же его территория.
   – Хочет побыть наедине с вассалами?

   Под утро испуганный и обрадованный мгновенно позабытым сном Билл открыл глаза в фиолетовой темноте. Билл ненавидел просыпаться во тьме, это сбивало его с толку. Но сегодня в ней происходило что-то необыкновенное. Свет, приняв иную форму, под видом ночи струился из окна. Что за звуки… слабый едва угадываемый отблеск на западной стене комнаты подтверждал, что за большим занавесом кто-то наряжает ёлку для Билла.
   Зацепив все покровы постели Билл, зевая от волнения так, что заболела челюсть, сел и, облепившись, чем ни попадя, восстал и потащился к полузадёрнутому окну. Сначала он разочарованно и успокоенно облокотился, придерживая одеяло и множество пледов, украденных в Гостиной. Но прежде чем осознал, удивлённо отшатнулся и наступив на край шутовской мантии, едва не упал, как бык на льду, коего принято поминать в таких случаях.
   Вгляделся, прижавшись ладонью к стеклу, и, торопливо стирая своё дыхание с пейзажа, глазам пытался поверить.
   Да, творилось невесть что. Во-первых, та музыка, о которой тиран толковал ему, играла во всю мочь. Сладкие звуки падающей воды, разделённой на капли, – те, что присвоены музыкальными инструментами, – туманили мысль и в голове у Билла начало звенеть. Изредка с добродушным шлепком падали с крыши белые влажные хлопья. Вдалеке вода двигалась с меньшей поэтичностью – она торопилась и даже подволакивала камни. Вслушавшись, он понял, что проснулся прибой, и грудь океана вздымается мерно, но грозно.
   И вот, когда звон сделался почти невыносимым, Билл, не ощущавший остывших как у статуи, ступней, увидел, как тьма на востоке расступилась и с поклоном выпустила блёклый блеск, сперва принятый им за вновь падающий снег.
   Комната долины возникла в странном неестественном освещении, и тогда Билл увидел, что зима окончена.
   И он выпустил из рук свои покровы, расчувствовавшись. Тут же пожалел – холодно в первую минуту, хотя и не по закону.

   Где-то над океаном холодный воздушный вагон, полный ветра и снега, был встречен и сведён с рельсов, сброшен в тихие воды. Двигающийся ему наперерез флот южных ветров беспрепятственно проплыл в вышине. Незримые паруса были полны винным духом белых гор и тысячелетних виноградников.
   Так совершилась ежегодная встреча. Полуостров ждёт совершенно солнечная неделя. Низкое небо поднимется на выпрямленных руках, а две птицы уже облетают горизонт в знак того, что смерть неодинока.
   Здесь снова началась весна. Иннан долго рассматривала подарки и думала, что, прям с утречка сбежит в оранжерею.

   В последнюю ночь зимы Шанни увидела в глубоком сне, чьи картинки будут погребены в самом глухом колодце ночи, как Билл подносит ей кольцо. Она явственно видела, как он навинчивает кольцо на её палец, и тут же сообразила, что это не её палец… и рядом вовсе не Билл.
   Откуда он взял кольцо? Такова была мысль, и принадлежала мысль Шанни. Она проснулась, когда прелюдия к весеннему концерту переросла в громыхание основной части, и, разумеется, ничего не помнила.

4. Некоторые подробности родословной Баст

   На небе начнётся Большая Рыбалка. Звёзды, влажные и неторопливые, щурились и мигали. Вторую ночь шёл дождь, он шёл, заворачивая по кромке полуострова, и к утру исчезал, как предки Билла – оставив лишь призрачный блеск на стенах замка и брусчатке двора.
   Такое только на Эриду бывает. Вот вам зима, бац-бац.
   – Это вот что? – Зудел Билл, и непонятно, вправду ли он сердился.
   Он и Энкиду отправились в городок на той стороне пролива, чтобы купить немножко риса. Энкиду вызвался приготовить какое-то блюдо, для которого требовалось до чёрта риса, моркови и всяких пряностей.
   – Почему бы тебе не купить его в лавке?
   Энкиду возразил:
   – Здесь его не достать.
   Они стояли на гребне над рисовыми полями. Шанни не нашлась, что возразить.
   – Ну, поезжайте. – Пожала плечом, с которого съезжала вязаная кофта.
   Под кофтой телепалась крохотная белая блузочка без рукавов. День был насквозь солнечный, но ветреный, и в воздухе пахло ночным дождём.
   – Что ещё прикупить? – Любезно молвил Энкиду.
   Шанни отказалась.
   – Спасибо. Спроси у Иннан. Кажется, ей нужна какая-то пахучая дрянь для растительных препаратов. Да, и – кофе… конечно.
   Энкиду отозвался с мудрым цинизмом:
   – И кофе… ну, да. Да, конечно.
   Энкиду смутно упомянул о какой-то встрече, могущей состояться на полпути к побережью. Или нет. Как получится. В общем, не важно.
   Упаковка риса была куплена. Энкиду сунул её в карман куртки. Билл обложился пакетиками с кофе и весь шуршал при движениях. Деньги одолжили у Аса и все израсходовали, только Энкиду приберёг для проезда на маршрутке.
   Здесь весна не то, что вступила в свои права – она, по мнению Билла, уже злоупотребила ими. Трава была пронзительно зелёной, а под стаей возбуждённых голубей Билл пару раз присел и тревожным жестом эмпирика провёл по рыжей голове.
   – Благословился, помазанник? – Осведомился Энкиду.
   На остановке блестел асфальт, над крохотным магазинчиком, любимцем местной публики светилась вывеска, а гигант-универмаг мрачно посматривал кровавым оком «Работаем круглосуточно» с видом капиталиста на уличного лотошника. Неподалёку шебуршились шумные местные парни.
   На той стороне улочки встала машина.
   – Смотри, милота. – Вдруг изрёк Энкиду, и Билл, решив, что братан эстетизирует форму жизни, владеющую пятью чувствами, трусливо зашипел, вращая глазами.
   Но оказалось, что Энкиду смотрит на машину. Слегка подсвеченная хмурым солнцем, похожим на припущенный желток, она пребывала в задумчивом ожидании. Билл всегда был слабоват по части восхищения машинами, оставляя приоритет за иными объектами, но желая сделать приятное брату и подольститься к его мужественности, сказал неуверенным голосом:
   – Да… хорошенькая такая.
   Энкиду взглянул, приподняв бровь. Билл поспешил:
   – Бампер, что надо, и эта штука сзади…
   Энкиду отвернулся. А машина – Билл слегка обидевшись, тоже вгляделся – была редкостно хороша. На очень высоких колёсах, светлая, но не белая, а цвета нагретого песка, она выглядела хищным, не злым зверем, наскоро превращённым во внедорожник.
   Не новая, но благородно опытная, глядящая прозрачнейшими окнами, сквозь которые, однако, рассмотреть было ничего не возможно. Впрочем, там виднелась какая-то фигура.
   Раздался крик:
   – Саид, не уезжай!
   Окошко сдвинулось, и Билл разглядел там в полутьме туарега, незнакомого. Забрало спущено, строгое лицо не так уж строго глядит.
   Какой-то типчик из тех, что колготились у магазина, снова завопил:
   – Саид! Не уезжай! Я скуплюсь и бегу. У меня штаны падают. Я картошку покупаю, Саид…
   Дверца внедорожника открылась, и показалась фигура на сиденье водителя. С подножки спустилась нога в военном полусапоге столь небрежно щегольском, что Билл цокнул, как бельчонок, выронивший первый орех в своей жизни. Белая ткань заскользила вверх и показалась мускулистая смуглая голень.
   Билл ахнул.
   – Тьфу, соблазн. Как не стыдно. Тут ведь женщины!
   И алчно огляделся – женщин не было. Билл не унимался:
   – В такую прохладную погоду без этих. Они что, вообще ничего под не носят?
   Энкиду, отрешённо смотревший на водителя, пожал плечом:
   – Отчего же.
   Но Билл, вопреки столь окончательному разъяснению, увы, застрял в размышлениях. Его лицо приняло выражение напряжённое, свойственное ему во время подобных нечастых упражнений.
   – Всегда мучался узнать, что же они носят под.
   Энкиду смилостивился.
   – Насчёт женщин, естественно, не знаю…
   – Это чудесное «естественно»…
   – А мужчины, кстати, на этот счёт имеют весьма приличное и остроумное обеспечение. Это нечто вроде старинного обмундирования первых космических войск Нибиру. Надёжно, не оскорбляет достоинства, хотя не без юмора. Видел ещё до вылета в музее.
   Билл задумался.
   – В музее…
   Энкиду чуть поспешно – или показалось? – добавил:
   – Как-то заезжал к ним… в смысле, не в музей, а… кой-чего надо было… в общем, они мне любезно предложили помыться в общественной мыльне и…
   В эту секунду типчик снова раскричался:
   – Саид! Ты не уехал!
   И через дорогу ринулся чернявый паренёк с гигантским кулём картошки. Он обежал машину и стёрся в её недрах. Саид не спешил прикрыть дверцу. Он смотрел через дорогу. Энкиду слегка повернул голову и наклонил подбородок. Нога в сапоге втянулась, дверца беззвучно прикрылась. Красавица-машина поехала и как-то чрезвычайно быстро свернула за угол белого здания…
   Билл растерянно сказал:
   – Хорошие какие картохи. Крупные.
   Энкиду внимательно оглядел его.
   – А ты бы скупился. А то чего зря упускать качественный товар.

   Маршрутка на Эриду ничем от нибирийской не в отличку. Те же прорванные дерюжные сидения и тёплые горки монет в сжатой ладони.
   На сей раз никто не подсаживался и про самогон не рассказывал.
   Зато было людно, и оба хороших мальчика уступили свои рваные нагретые кресла. Их раскачивало из стороны в сторону, а благородный поступок не был оценён судьбой. Люди ворчали по поводу того, как много места занимают рослые ядрёные боги.
   – Уж лучше бы ты, сынок, сидел. – Пожелала ему симпатичная ведьмушка с огромным мешком, который она поставила на билловы ноги.
   В женщине ощущалась древняя кровь рода Алан – алые щёки были свежее плодов в ветвях бегущих за машиной деревьев.
   Крохотная свирепая старушка Хорс с другой стороны забитого пассажирами прохода пронзительно рассмеялась.
   – Будешь знать, белый, как делать добрые дела. – Сказала она звонким голоском, но Билл сообразил, что она шутит.
   Билла, шуршащего и шелестящего, оттеснило и прижало к самому месту водителя, и через него беспрестанно передавали деньги.
   Билл то и дело принимал в глубокий ковшик ладони то горсточки больших кругляшек, то смятые бумаги. Для этого ему приходилось на мгновение отнимать пальцы от поручня, и он боялся только одного – не обрушиться бы навзничь.
   Он мельком шепнул Энкиду:
   – Этак я бы себе на приданое насобирал бы.
   Он надеялся, что говорит тихо, да и постоянное гудение в автобусе должно было втоптать его шутку в небытие, но расслышал шофёр и расхохотался так, что маршрутку закачало.
   Расслышала и старушка Хорс, чьи острые уши – примесь Баст? – шевельнулись. Женщина, не взирая на умоляющий взгляд извернувшегося Билла, громко повторила шутку. Текст прокочевал по замкнутому помещению, машина продолжала ехать, начался ветерок, вылетевший из-за низких жёлтых и красноватых скал.
   Они увидели туман над мелькавшим морем, хвост прятавшегося ночного дождя. В тумане половина башни для ловли электричества проплыла, напомнив Биллу о виденной среди зимы подводной тени.

   Освободилось два места, когда у колоннады в большой и знаменитый сад, сошли целою группкой эридианцы-экскурсанты.
   Перед Биллом пролетела оса. Она уселась на стекло, рассматривая покинутый сад. Никто не шевельнулся, не взмахнул рукой с зажатой Говорилкой. Оса так и летала над головами, и ехала со всеми в другой город.
   За оградами в особняках распаковывали деревья, в неопавшей листве таились плоды. Биллу показалось, что он увидел быстрое движение сквозь листву, такое необычное и тревожное… но его внимание отвлёк целлофановый пакетик, повисший на ветке, вроде ангела он раскрывал отдуваемые ветерком крылья.
   Водитель включил маленький экран под потолком. Билл сразу принялся смотреть старый фильм. Люди в форме беззвучно говорили, на стене за их плечами виднелся аншароподобный циферблат.
   Билл привстал, вгляделся и начал:
   – Мы не опоздаем… это что же… уже?
   Он осёкся. Энкиду смотрел на него с огромным удовольствием и нескромным интересом. Билл надулся.
   – Это же часы. А вдруг…
   Энкиду обратился к осе, глядя над головами ездоков:
   – Того, кто проверяет время таким образом, несомненно ждёт успех.
   Билл пророптал:
   – Это не поддаётся разуму… ответ найти никак, никак…
   Энкиду пальцем придерживая занавесочку, за которой ярко блестела освежённая зимой зелёная трава и пританцовывали тоненькие трогательные деревца, негромко и вскользь заметил:
   – О… ну это… да, пожалуй, вполне поддаётся. А вот есть то, что не поддаётся. Зачем ты брал моё кольцо, например.
   Билл онемел. Энкиду, продолжавший глядеться в окно, где его занимали не столько отталкивающие друг дружку пейзажики разных стилей и эпох, сколько отблеск собственного отражения в стекле, помалкивал. Прекрасное лицо мог видеть егерь Энкиду – совершенное в своей мужественности, широковатое, как горизонт, и за ним рыбками играли два глаза Билла. Энкиду отчётливо видел два блика в зрачках и два слова «надо соврать».
   Энкиду не сразу обернулся… подождал и слышал, как заскрипело сиденье – только тело его брата могло исторгнуть из рассчитанных на века пассажирских кресел такой звук.
   Когда взглянул, без ожидания и даже без вопроса в выражении лица, Билл успел состроить на собственном трёхактное покаяние с прологом и прикладыванием растопыренных пальцев к груди. Он завёл:
   – Энк… Энк. Ты послушай, умоляю, ты только выслушай сперва…
   Водитель крикнул:
   – Трасса! Кто просил? Привал!
   Энкиду вскочил, но поскольку ему преграждал выход Билл, ему пришлось застыть на полусогнутых.
   – Билл…
   – Энкиду, я всё-всё тебе…
   Вместо ответа Энкиду оттолкнул брата и выкатился из маршрутки. Билл ошарашенно постоял и метнулся осенним листочком. Из-за рукава у него упал пакетик кофе. Билл обернулся и жалостно махнув, выскочил на заскользивший под ногами поребрик.

   Через дорогу висело море – обман: синюю в матовой плёнке лужу отделял от зрителя обрыв и долгий путь сквозь оживающие лесочки, тихий хуторок и неготовые к сезону заваленные камнями пляжи, над которыми поработал зимний шторм.
   Билл загляделся и, обернувшись, увидел, как скрывается плечо и макушка брата за низкими скалами, в точности повторяющими аппетитнейший срез всем известного торта. Билл сорвался с места, попрыгал на ножке, пристально изучив гигантскую подошву своего башмака с прилипшим осенним рыжим письмом, и припустил в эти кондитерские дебри.
   Там закрутила его лестничка – камни уложены шурупчиком, по обе стороны цеплялись, как люди у храма, жёлтые кусты. Билл с топотом, кроша узкие для него ступеньки, сбежал и едва сказав себе – тпру, – сдержал присвист.
   Простиралось древнее кладбище – террасы с ютившимися на них белыми огородиками за оградками. Густо населённый град.
   Высоченная трава, впору разве что биллову росту – как же нормальные люди-то продираются? создавала ощущение распадающегося пространства.
   Между тяжко поднимающихся вверх улиц молчаливого поселения Энкиду вёл брата, не оглядываясь. Подъём завершился у домика смотрителя – окна пустовали, калитка накручена проволокой, как магический знак над хорсовой дверью, на посечённые тёсом камни.
   Совершенно беззвучный источник красноватой воды изливался через половинку трубы в бассейн. Очевидно, здесь набирали воду для полива могильных цветов.
   Энкиду и тут не позволил остановиться и завернул вправо по трассочке, где бы и полмашины не проехало. Спрыснутые лаком жёлтые бороды всюду на полуострове царящего растения спускались до асфальта.
   Билл собирался уже что-нибудь вякнуть смиренно – но улочка вывернулась – из-под ног выдернули.
   Как так вышло, но далее была одна пустота.
   Пустыня-то простиралась подковой вокруг побережья, и сейчас Билл мог видеть её в такой перспективе, что голову ломить начинало.
   На сей раз пески были твёрже и рельефней, но зато сквозь них поднимался пар оживлённой зимой земли. Оттого фигуры, и машины, и мелькнувшее животное, подобное лебедю, двигались в чулочной дымке.
   Вдалеке парковалась на выглаженной песчаной дороге того же тона машина. Билл не стал бы уверять, что способен отличать эти почти одушевлённые предметы один от другого, но что-то ему подсказало, что он её недавно видел – именно эту… Дверца открылась. Билл с разинутым ртом ожидал явления сапога, но Энкиду отвлёк его прикосновением кулака к плечу.
   – Ну, осмотрись.
   К ним шёл тот, с нестрогим лицом, так терпеливо дождавшийся нерадивого покупателя картошки. Белые одежды целомудренно скрывали его, летел, храня складки, плащ.
   Как это они королевское в будень носят?
   С этой мыслью Билл разом ощутил, как резко поменялась суть воздуха. Стало тепло… пар, вздымавшийся, как глубокие вздохи земли, терял влагу. Сухие потоки начинали шевелить верхние слои песка. Вновь подъехавшая машина остановилась, рука водителя из окна прищёлкнула пальцами. Тотчас два туарега проехались по дороге, гусеницы устройства обрабатывали песок густой жидкостью. Дорога снова улеглась гладкой полосой.
   Ещё один, подкатав рукава, сильной смуглой рукой подносил к губам запаянный стаканчик. Билл пошевелил ноздрями, но кофейного духа не уловил. Зато дымок сигареты – но не вонючий дешёвый, как в ту ночь на опушке, а пряный и волнующий – прилетал откуда-то.
   Пуховое облако повисло между двух песчаных горок. Оно стронулось с места, как пришпоренное, и приятно изумлённый Билл сообразил, что это стайка огромных четвероногих лебедей.
   Из облака вынырнул крохотуля на длинных, как дядина клюшка, и трясущихся ножках. Сердце Билла защипало, когда он увидел, что к лебедям или кто они там в конце концов, спешит белый силуэт.
   Чадо издало взволнованный пискливый долгий звук.
   За городом, за парусами домов собирали высокий навес для животных. Передвижной колодец был остановлен громадным прорабом, которого Билл узнал по закатанным до плеч рукавам и царственной осанке, а так же по некоторым иным приметам, свойственным всем представителям этой профессии на Эриду и Нибиру.
   Там, где ближе к западу вздымались плавники посёлка, шла высокая фигура. И хотя в пустыне полным полно народу, и все видные и осанистые как на подбор, но что-то было в ней особенное.
   Шла, как воплощение покоя.
   Билл собирался спросить у Энкиду… но брата сфоткал так вдалеке, что орать было неловко. Для общего развития узнать бы, как часто братан бывает в этом движущемся городе удобств и комфорта, не виданных в замке сира Мардука с престарелыми кондиционерами и подтекающими батареями.
   Энкиду говорил со своим давним знакомым Саидом. Идут сюда, чуть не под ручку. Любитель картошки обернулся, и Билл заприметил, что туарег тихонько, но во весь рот улыбается, к слову, делаясь ещё неотразимей.
   Билл сразу надулся. Как все эгоцентрики, он был уверен, что когда ночью за окном через улицу смеются, то это над ним, конечно.
   Тут он обнаружил, что возле него стоит очень высокая женщина. Билл разволновался с места в карьер по-страшному.
   Она поздоровалась. Билл, спешно обдёргиваясь, отвернулся, что было невежливо. Он принялся извиняться.
   Бебиана смеялась глазами. Лепесток-забрало скрывал её лицо до самой двойной синевы, и слава Абу-Решиту.
   – Наша ежедневная война за Эриду слегка вас сбила с толку. – Известила она тягучим голосом. – Суета…
   Билл стал объяснять, что ничего прекрасней не видел.
   – Ваша суета такая несуетливая.
   Она с насмешливым полупоклоном проронила:
   – Ах, все вы иностранцы льстецы…
   И тогда у Билла отлегло, как говорится. Он облегчённо рассмеялся с ней вместе, и это было блаженством – смеяться вместе с Бебианой.
   Она примолкла, огляделась.
   – Наш день такой длинный. А ваш день длинный?
   Билл подумал.
   – Теперь да.
   – Вот вы будете, – медленно и твёрдо говорила она, будто кладонями воздвигая зримый осыпающийся конус, – теперь, как мы. Три дня жары, а мне кажется, что целое лето. Дождь третью ночь, а мне кажется, пора переименовать планету. Я веду дневник, чтобы понимать, как много событий вмещает один день.
   – Хорошая мысль. – Улыбнулся Билл, не став придираться к словам.
   Почему её собственная жизнь кажется ей странной? Хранит ли её память дни иной длины? Очевидно, туареги живут много дольше людей. Глина Эриду и кровь небесного командира спорят между собой, и плоть Бебианы изнемогает под тяжестью прожитых лет, но дух, пронизывающий плоть, рассчитан на длительный полёт.
   Память человека, а мысли бога. Отсюда её медлительность, возможно, обманчивая.
   Красота женщины была так разительна, что при каждом взгляде обжигала, хотя она была бела и холодна с виду. Так же как у Шанни – синева и золото, но как-то… иначе – страшнее. Её рост и стать напоминали Биллу даже не росписи в часовне, не детские книжки со сказками, а рисунки из старых журналов, прихваченных Энкиду из дядиного музея.
   Эти рисунки назывались комиксами.
   Только там можно найти изображение королевы с фосфорически светящейся кожей, – такой высокой, что деревья вровень с нею, а глаза чуть больше, чем очень большие – и это мучительно.
   Когда она отошла в сторону, чтобы обменяться парой слов с туарегом у колодца, ткань, окутывавшая её с ног до глаз, так двигалась, что следовало смотреть на неё бесконечно. И ноги – бесконечны. Они так приподнимали ткань, будто та имела вес, хотя была совершенно невесома.
   Раньше Билл думал, что белая ткань – маркая, вот и мама говорила, говорила…
   Что?..
   На камешке сидел лапочка скорпиончик. В знак приветствия поднял хвостик.
   Вспомнив увиденное в окрестностях Старого Завода, Билл сразу отогнал воспоминание. Он льстиво улыбнулся сидящему и, склонив нос, – в разумных пределах, – молвил:
   – Утютю.
   Бебиана вернулась.
   – Простите… сегодня столько лишних разговоров.
   – Мы не вовремя. – Трепыхался Билл. – Видите ли, чёртов сир Гурд… это его идея…
   Она прервала его.
   – Сир Гурд здесь?
   Билл завертелся, желая услужить этой королеве. Она поворачивала голову, как статуя, не торопясь. Сколько же ей лет?
   – Он был лучше. – Сказала она, бросив поиски Энкиду и взглянув на Билла, чей взгляд отпрянул и заметался туда-сюда.
   – Простите?
   – Вы рассматриваете меня и удивляетесь. Я красива, очевидно, на ваш вкус. Но наш предок был лучше… ещё лучше, чем я. Представляете?
   Билл воскликнул искренне, хотя она пошучивала:
   – О, нет. Мужчина – и такой красивый! Жаль, что я не… ну, вы поняли. Ей-Абу-Решит, жаль. Тогда я бы мог восхищаться его красотой иначе, более тепло, что ли. Вот как вами.
   – Так вы видели его?
   – Портрет видел.
   Билл понизил голос.
   – Он, может, был не в том настроении, когда позировал. Не хочу вас обижать… Но мне он всегда кажется несколько холодным.
   – Неправда. – Улыбнулась. – Вовсе он не был таким. Просто сдержан, воспитан… воспитание накладывает узы на проявление эмоций, но не делает ли чувства крепче? Конечно, он не выглядел таким открытым, вечно хохочущим…
   Билл понимающе усмехнулся.
   – Значит, я вам совсем не нравлюсь?
   Бебиана задумалась.
   – Билл… – Наконец, шепнула она и подняла глаза.
   – Понял. А вообще?
   – Все трое… нет, вы очень мне нравитесь. – Она немного замешкалась. – Вы совсем другие.
   – Вам, наверное, командир нравится? – Ревниво выспрашивал Билл. – Да? Он такой воспитанный… сдержанный… прям, как ваш предок. И не вечно хохочущий.
   – О… ну. Нравится, да. Такая осанка и походка изобличают мощную волю. А волосы у него удивительные… будто пепел.
   – Ну… вроде верно. Иногда он… неадекватный.
   Она кивнула… И схватила его за подбородок
   – Сказал незнакомое слово, чтобы сбить меня?
   – Нет… о, нет.
   Подчиняясь зажиму пальцев, потянулся в логическом направлении.
   – Да… Немножко.
   – Да ты с трудом выговорил… лингвист.
   Она выпустила предмет, Билл едва не закачался, как водитель маршрутки с растревоженным чувством юмора.
   – Употребляй понятные слова. Пользуйся другими словами, чтобы объяснить одно. Наш язык очень богат – куда богаче, лаконичней и сильней нибирийского – и, наверное, ты не захочешь, чтобы я в твоём присутствии говорила на нём.
   Билл согласился.
   – Ну, да… наверное. Как истинный гражданин Нибиру, то и дело повторяющий, что мы живём в многонациональном государстве и прядающий ушами всякий раз, когда на базаре кто-нибудь заговорит на местном наречии.
   Бебиана склонилась, зачерпнула песка, распрямилась и взяла его руку…
   – Камень.
   Она высыпала ему в покорно раскрывшуюся ладонь горсть чуть влажных песчинок. Комок распался под воздействием кровеносной системы Билла, нагревающей кожу… сквозь пальцы полился песок.
   – Камень. – Повторила она. – Сила земли.
   Приблизились два туарега, негромко беседуя – они никогда не шумели и не повышали голос, только их животные иногда нарушали установленный градус тишины. Билл услышал речь, повернулся с изумленным и недоверчивым видом, вслушиваясь в твёрдое и в тоже время неагрессивное течение фраз… и узнал.
   Улыбнулся.
   – Так вот, на каком языке он говорил.
   – Кто говорил?
   Билл, пятясь, отходил от приоткрытой двери в память.
   – Дядька мой, – поворачивая ручку ускользающей двери. – Нет, не его величество. Воспитатель… конюх…
   Он потёр загривок.
   – Он с тобой на этом языке разговаривал? – Спросила светловолосая, пугая синью глаз.
   Билл ужаснулся.
   – Что ты. Я и государственный… еле освоил. Не-е, он не со мной… ах, мама.
   – Это самый первый язык. – Пояснила она, продолжая смотреть на собеседника, не освоившего родную азбуку. – На котором говорили аннунаки. Ты – аннунак. Должен знать.
   – Говорю – неуч. – Отбился Билл.
   Он призадумался, и она поняла – с затаённой усмешкой глядела: Билл всегда бывал беспомощен в этом нечастом для него занятии.
   – Значит, мои предки…
   – Изменился язык, Билл. Пока мы жили, смешивая свою плоть в каждом ушедшем поколении вот с этим… – она тронула всё ещё повисшую в воздухе ладонь, на которой осталось несколько обособленных песчинок, – …и всходили новыми растениями, копившими в пыльце пыль памяти, язык менялся. Но основа – родственна тому, на котором говорим мы сейчас.

   Их тысячи – мелких и розоватых, с зародышем жизни внутри. Рассматривая семена на своей ладони, Иннан заслонилась от солнечного упорного луча. День за половину, и с утра она провела его здесь в оранжерее за разборкой стеллажа со снадобьями для ублажения растений.
   Она осталась, хотя Билл и предложил ей прогуляться с ними. Энкиду промолчал, и, когда она сказала, что так и мечтала трястись в маршрутке, облегчённо отвёл глаза. Так ей показалось, во всяком случае.
   Как долог путь света, но оранжерея, выстроенная умно и даже остроумно, весь этот долгий путь оставалась открытой для него. Она пересыпала семена в блюдечко. Между пальцев осталось одно. Она осторожно подняла его к свету. Крючок внутри, казалось, зашевелился – и её объял испуг: ей представился монстр, не нуждающийся в тёплом чреве почвы, бледный и остроликий, с желтоватой кровью, поющей, струящейся под землистой кожей.
   Она выронила семечко – оно закатилось в щель на полу и тогда она устыдилась своих бездарных фантазий. Тут же за стеной послышался еле слышный скрип гравия. Иннан удивилась – сегодня в замке и окрестностях никого из своих. Шанни согласилась побывать на строительстве, которое Ас затеял на самом краю своих владений. Что это за штука – никто не знал.
   Билл с Энкиду отправились за покупками. Так звучала официальная версия. Иннан подозревала, что подобное самопожертвование прикрывает иную цель. Но что они затеяли…
   Стеклянные стены светились радужными кругами. По углам старое стекло под воздействием ракурса выпустило на свет незнакомые фигуры и лица – так всегда бывает с потусторонним миром. Он даёт о себе знать без предупреждения. Существа подглядывали за ней, как узоры на семейном ковре.
   Её одежда прогрелась этим ярким днём возвращённого лета, и она сбросила куртку, лежавшую медвежонком в углу. Там же валялся свёрток с бутербродами и яблоком, и поблёскивал иногда совсем уж нестерпимо термос с молоком. Молоко было закрашено тремя ложками какао – отец прислал ей «в ночь рождения» старинную упаковку, с такой же старинной открыткой.
   Обтрёпанная картонка с фрагментом знаменитой картины – там изображалась новая планета с то ли высадившимися, то ли заново сотворёнными людьми. Старый картон на обороте общипан, чтобы уничтожить текст поздравления, написанного когда-то каким-то звездолётчиком или орбитальным «ангелом». Поверх сотворённого варварства твёрдой рукой папы нацарапано:
   «Лежало под подушкой около полувека. Попробуй сначала на ком-нибудь другом».
   И кое-как, нарочито криво:
   «Поздравляю».
   Иннан понимала, как много значит для отца написать этакое словцо. Для других, предположительных объектов для опробования напитка – для всех в мире – всего лишь обычное слово в таких обстоятельствах. Но для него – откровение…
   И не стоит думать, что он не понимает – что значит взять из музея бесценный артефакт былого, чтобы побаловать и без того избалованную дочь.
   В оранжерее пахло, впрочем, не какао. Густой травяной запах чая, заваренного ею вчера, стойко держался в большой прямоугольной комнате, где она была словно красавица из сказки, заключённая в стеклянный гроб.
   Чай – в грубой обертке, без надписей, – она извлекла из подарка Энкиду. Она поняла, – это столь же раритетный подарок, что и старинная открытка. Энкиду собрал травы в лесу и на лугах, и, конечно, сделал это в соответствии со всеми правилами и обрядами.
   Этот травяной сбор, когда она развернула бумагу, источал такой терпкий и пряный дух, что она даже отстранилась, как от человека, заглянувшего ей в глаза.
   В этом подарке был намёк, это было послание – я знаю твою землю лучше тебя. В оранжерее множество обитателей, выращенных на других континентах, но этих былинок нет и в самом потёртом атласе.
   Пальма, приголубленная, заглядывала сквозь запотевшее окно: Иннан объяснила аудитории, что та рождена свободной и нечего её развращать.
   – Ты, милая, декларации прав начиталась. Слово в слово…
   Итак, ей выпал ныне редкий день одиночества, которого раньше у неё скопилось на приданое – хоть отбавляй. Но собственное отношение к такой удаче ей было не вполне ясно. Осенние и зимние сорта давно требовали её внимания, и она сочла, что это попросту маленький знак Судьбы. Она только не подумала, как это свойственно всей этой маленькой компании, обосновавшейся в замшелом замке и неизвестно вообще чем занимающейся, зачем бы Судьбе делаться мелочной и придирчивой. Не ей же подарили увеличительный прибор?
   Блеск прошёл по стенам, и выползла тень, сперва маленькая, она разрослась и, перекрывая стену, вогнав в ночь половину оранжереи, исчезла, показав венец над чёрной головой.
   Отец сперва постучал. Ну, разумеется, этак небрежно – стук-постук костяшками пальцев, такими острыми под пергаментной кожей, будто их вырезали из чего-то покрепче, чем белая кость аннунака. Тем выразительнее была его деликатность. После постукивания стало тихо. Иннан тихонько усмехнулась. Сильное искушение пошалить и заставить отца дурак дураком маяться у дверей, коль он такой няшка, на мгновение овладело её теневой стороной.
   – Входи, папочка. – Её птичий голос ударился в стёкла, вызвав интригующий, почти музыкальный эффект.
   – Обыкновение завелось… – Раздался вкупе со стоном двери голос ворчащий. – Запираться, понимаешь… мне это не нравится, но кто тут заморачивается моим мнением.
   Продолжая играть роль капризной дочери при нарочито суровом отце с золотым сердцем, Иннан и не подумала подняться ему навстречу. Впрочем, она помнила его уроки. Ещё когда она была подростком, он втолковал ей, что женщина никогда не приветствует мужчину подобным образом… кто бы он ни был.
   – Но я ведь лулу? – Вырвалось у неё.
   Иннан сообразила, что почему-то сказала что-то не то.
   – В смысле…
   – Кто бы он ни был. – Упрямо сдвинув брови, повторил тогда отец.
   В оранжерее сразу всё изменилось. Эта сцена предназначена для представлений с одним исполнителем. Билл такие терпеть не может – ему подавай толкотню на сцене. Когда Шанни предложила ему на выбор несколько старых мистерий с единственным персонажем, Билл так сморщился, что Ас и Энкиду махнулись понимающими взглядами.
   Мардук приветствовал её, приподнявшуюся с пола, небрежно подставленной щекой. Тут же он отодвинулся и, углядев в одной из аллеек нечто, привлёкшее его внимание, отошёл.
   Большой ящик со множеством отделений, издающий сильные и разнообразные запахи, прятался под спустившейся веточкой разросшейся за пару дней желтобородой форзицией. Иннан знала, что теперь это не вполне то растение, каким оно было раньше. Его многочисленные родственники по всему побережью, пожалуй, сразу бы заподозрили подвох. Теперь же, привлечённое загадочными смесями Энкиду, оно принялось расти не по дням.
   Мардук подозрительно склонился.
   – Ну, и подарок.
   Уловив едва прикрытую ревнивую нотку. Иннан не отказалась от бесплатного развлечения. В конце концов, он заявился, чтобы разузнать то, что его не касается.
   – Да, он такой умница. Кажется, сам вырос в земле и знает, что нужно корням.
   – Знает он…
   Мардук неожиданно легко присел на корточки и пошебуршил в одном из отделений. Показал клок сильно пахнущих кореньев, напоминающих шерсть.
   – Раньше девицам нравились другие штуки. Фу, ты…
   Он слишком близко поднёс связку муравы к носу и брезгливо отбросив её в ящик, отёр руку о колено.
   Иннан угодливо улыбнулась.
   – Папа, это всего лишь трава, а не травка… в смысле, если ты обеспокоен.
   Мардук разозлился нешуточно.
   – Не понимаю, о чём ты толкуешь. – Жёстко бросил он.
   Подтянув на коленях джинсы, Иннан вскочила и подошла к нему.
   – Твой подарок гораздо лучше.
   – Я тебе? Ничего я не дарил.
   Иннан вкрадчиво возразила – стояла она под молодым деревом, едва ли выше её самой.
   – Ты позволил им быть здесь. Таких игрушек у меня никогда не было.
   Мардук прислушался, вгляделся в глаза красавицы-дочери. Лицо его разгладилось и он хохотнул.
   – Вот оно как.
   Она кивнула и отстранила прядь волос, смешавшуюся с оперенной веткой. Солнце передвинулось за стеклом и выпустило на первый план густые кусты, вспенившиеся кроваво-красными мелкими цветами.
   Иннан впервые почувствовала, что здесь жарковато. Запотевшие стены и блеск на стенах, населявший каждую каплю влаги, создавали ощущение клетки из тончайших позолоченных прутиков.
   Тени в покинутой части оранжереи вытянулись наперекрест. Прямой путь света кривил пространство. Иннан отступила в поисках тени и опустилась на прогретую землю, подобрав под себя ногу и делаясь похожей на синего чертёнка с фрески в её комнате.
   – Значит, я тебе угодил. К сожалению, их Судьба, – тихо добавил он, поднимаясь, вырастая вместе с тенью, – предрешена.
   Он выждал немного.
   – Я имею в виду, – сказал он совсем другим тоном, явно показав, что шутит, – их дурные привычки.

   – Он был курильщик?
   – Сир Баст?..
   – Тот космолётчик, с синими глазами, золотоволосый, с красивым подбородком? Покуривал?
   Билл изобразил трепетом двух пальцев что-то возле рта, еле сдерживающего улыбку. Последовал холодный ответ впору портрету зануды-предка:
   – Простительная слабость для того, кто на плечах удерживал ответственность, непосильную при любых обстоятельствах.
   Билл убрал жест, подумав, но к счастью, не сказав: «Да я же ничего… я так».
   Она не кивнула, но приняла его безмолвную попытку извиниться, погружённая в свои мысли.
   – Очень был он хороший аннунак, почти всегда поступал правильно. Рождён благородным, по нему это видно.
   Билл согласился:
   – Понимаю, по мне этого не видно…
   Бебиана возразила:
   – Не своди разговор к себе. Он так не делал. И к тому же – он никогда не находился в центре внимания. В центре внимания находился всегда совсем другой…
   Она нахмурилась.
   – Тот был не так красив… хотя считалось, что столь красивого мужчины не найти на двух обитаемых планетах. Он не был таким добрым… он вообще не был добрым… но его любили… просто в рот ему глядели, стоило ему заговорить.
   Похоже, Билл затронул тему, изрядно занимавшую песчаную принцессу. Надо бы запомнить, нечасто такому простаку доводится увлечь умную бабу одной лишь болтовнёй.
   – Командующий признан образцом нравственной личности. К женщинам априори относился с уважением и вовсе не считал себя неотразимым.
   Билл как-то неопределённо улыбнулся.
   – То-то я смотрю, у вас многожёнство… как непосредственное следствие нравственности.
   Бебиана внимательно посмотрела на него своими пронзительно синими глазами в тяжёлых веках ленивых и томных очертаний.
   – Ты не понимаешь, аннунак. Ты не понимаешь.
   Билл пожал плечами.
   – Ты, попробуй, это нашей барышне скажи. И меня предупреди, я хочу за скалу спрятаться, посмотреть.
   Бебиана безмятежно подбила:
   – Думай, что хочешь. От нас не убудет. Только помни, когда будешь смеяться над нашим предком, что мы – совсем небольшой народ. Мы должны сохранить наши вольности, дарованные нам доблестным происхождением, и наше достоинство, которое даровала нам трудная жизнь.

   – Я о другом. Совсем о другом, дочка.
   И голос отца прозвучал иначе. Шутки в сторону, сказали его ясные, посеребрённые памятью о преступлениях, глаза.
   Мардук ушёл по аллейке, пока говорил и его голос доносился из-за наглухо заросшего угла, единственного, куда не добиралось солнце. Значит, есть и такой. Она не знала. Внезапно он вырос прямо перед ней. Она отпрянула и удержалась, упираясь в пол ладонью.
   – Многие привычки есть у многих.
   Он играл стеблем, качавшимся у его лица.
   – И если он…
   Мардук слегка вздрогнул и поднёс руку к глазам, не доверяя осязанию.
   – Острые шипы у этой озорницы. – Иннан постаралась, чтобы голос звучал сочувственно и поднялась. – Ты укололся…
   Указательный палец Мардука со стекающей каплей густой медленной крови заворожил её. Мардук сжал пальцы, размазав каплю.
   – Ты помни…

   Она снисходительно ступала по мнущемуся полотну песка, и складки накидки пускали ростки в песке.
   Голова, закутанная в покрывало, по самые глаза – яркие синие глаза, чуть больше, чем просто большие… Разрез глаз странный, не вполне человеческий… впрочем, почти такой же, как у Билла.
   На прощание она избавилась от своего лилейного шлема и посмотрела над плечом, имея в виду, что это – подарок.
   Билл так и понял, и с благодарностью склонил голову. Но тотчас жадно вгляделся, чтобы не потерять подарка.
   Прямой нос был напоминанием о правильности мира, все выпуклости лица необычайно рельефны: высокий лоб и впадинка над верхней губой, слегка запавшие под скулами бархатно розовые щёки, и подбородок, любовно приподнятый и выдвинутый.
   Но губы и глаза были, как напоминание о совсем другом мире – рисунок и краски, и, главное, спрятанный очень глубоко негромкий смех свидетельствовал о себе чем-то неуловимым в тени золотых, очень густых ресниц и в том, как дрожали световые пятнышки в светлой синеве, и на будто выпачканных в вишнёвом соке губах.
   Билл вздохнул и отвлёкся. Мимо ехал, подрагивая овалом воды под колпаком, колодец. Билл сложил руки на груди и затем одну поднёс ко рту. Туарег немедленно остановился и, вскрыв колодец, снял черпачок. Билл выудил из недр своего существа пакетик с надписью, непонятной, на одном из континентальных языков.
   Билл оторвал кусочек металлической бумаги и, взяв черпачок из рук туарега, влил, высовывая от усердия кончик языка, немного воды – блестящей голубой – в пакетик. Поболтал сосуд и, спохватившись, полез искать ещё один. Но туарег с тенью улыбки вежливо отказался.
   Билл кивнул и, благодаря уже невнятно, отпил глоток.
   – Билл…
   Билл, помешивая пальцем в пакетике, вздрогнул и едва не пролил.
   Энкиду увязал в бархане, несерьёзно пытающемся его затянуть. Брат выглядел задумавшимся, но ничего такого Билл не усмотрел.
   – Нам предлагают здесь заночевать… маршрутку здесь поймать трудно, а завтра поутру нас отвезут к Старым заводам.
   Хвостик скорпиона представился Биллу, и он подавился. Облизывая мокрый палец, Билл откликнулся:
   – Хорошо… наверное.
   Он запрокинул голову и вылил содержимое пакетика в открытый очень широко рот.
   Потом взглянул. Энкиду показался ему бледноватым и ждал чего-то. Но тут же Билл сообразил, что это попросту солнце зашло за особенно высокий холм, из тех, что паслись в прибрежных водах.
   Энкиду напомнил ему, что они собирались взглянуть на могилу солдата, о которой упоминал Хорс. Билл, ей-Богу, запамятовал, когда это он собирался взглянуть на неё, но спорить не имело смысла.
   Они направились короткой дорогой по боку песков обратно к спуску. Здороваясь с иными, иным отвешивая кивок, Энкиду был тут, вроде как свой.

   Билл размышлял о том, что Энкиду быстрее их всех приноровился к силе тяжести нового дома. Его походка подминала почву, она поддавалась его ступням, припадая к ногам, точно ей здесь мёдом намазано.
   Ему вспомнились кем-то произнесённые слова: несёт сладострастье всё его тело. Почему-то слова эти произнеслись знакомым женским голосом…
   Бебиана тоже не отлипала. Ишь… Эта женщина и плывущий над песками колодец с кругом почти неподвижной воды сопровождали его по террасам. Билл спотыкался, путь вниз напрочь отличался от подъёма.
   – Копыта. – Рыкнул за плечо Энкиду.
   Билл расставил руки и выровнял равновесие. Заставив себя сосредоточиться, он заметил, что могильные плиты полны знаков: мелькали лица на выпуклых, вправленных в камень, фото, а уж звёздами, кругами и треугольниками так и пестрит.
   Дважды он приметил каменные фигурки и замедлил шаг. Тут же окрик Энкиду спугнул его, и, шагая по гигантским ступеням вниз, Билл спрашивал себя – не примерещились ли ему маленькие острозубые лики над навеки закаменевшими крыльями. Неужто государственный символ Нибиру так владел этими усопшими, что они и упокоиться решили под охраной драконов?
   Энкиду остановился. Эта внезапность так противоречила всей его плавной повадке, что Билл едва не налетел на спокойную громаду брата.
   – На крыльцо они поднялись, по двум ступенькам взошли.
   Билл хотел переспросить, но сообразил, вглядевшись, что Энкиду просто прочёл надпись на прожжённой доске, прибитой к литой из металла оградке. Металлические прутья не были согнуты в виде стеблей и листьев, – излюбленный мотив всех ворот и оград на полуострове. Эта выглядела, как взбунтовавшаяся клетка – прутья, согнутые под неожиданными углами, вызывали в памяти заглавия полночных книг. Даже потёки сплава стекали, застыв навсегда, каплями крови с готических букв.
   Он вспомнил, что им говорил Хорс. Похоже, они вышли к старому крылу кладбища – полю последней войны.
   Он робко, не дёргая непочтительной башкой, обвёл взглядом длинные тихие аллеи. Вдалеке несколько памятников вызывали мысль о руинах. Приглядевшись, Билл понял, что не ошибся. Это были обломки зданий, в одном виднелся угол оконной рамы. По другую сторону аллеи ржавое насквозь и густо покрытое поверх ржавчины лаком самолётное крыло.
   Осколок, кровавый Привал каменистый и жёлтый в скалах, – вспомнил Билл слова хрестоматийного текста на странице приложения к учебнику.
   Знаки спасения – око. Рука. И верёвка…
   Билл попытался вспомнить, что там дальше.
   Двое схожих…
   Что-то непрошенное скользнуло в глаза – свет ударил в какой-то предмет и на миг зажёг пожар в голове Билла.
   Это было оставленное кем-то зеркало, залитое в камень и забранное мелкой решёткой от вандалов. Энкиду властно шёл по аллее, почти задевая плечами дома мертвецов. Билл отвернулся, когда проходили мимо зарешёченного зеркала и сам себе в том не признаваясь, пригнулся – дескать, шипов боюсь.
   Энкиду встал столбом.
   Здесь над обрывом в симпатичный овраг, где мелкие красные ягоды шиповника облепили колючие кусты и суетились, скоморошничая, синицы, ютился каменный ободок, плотно увитый плющом.
   – Одна из семи могил. – Пояснил Энкиду и назвал Биллу имя.
   Тот присвистнул и в испуге прижал губы пальцами. Синица отозвалась и выскочила из шиповника. Она была удивительно мила и забавна в своей зловещей чёрной полумаске и, перевернувшись вниз головкой, принялась разглядывать визитёров.
   Билл сразу полез в карман в поисках гостинца, но извлёк только пакетик с кофе. Он просительно взглянул на Энкиду. Тот мотнул башкой.
   – Не дам.
   – Отчего же? Тебе хватит на твою кашу.
   – Есть приметы.
   – Вот вздор.
   Энкиду с видом чрезвычайной неохоты вытащил пакет, набитый красноватым круглым рисом.
   – Э! хваток, всё-то не вытруси.
   Билл, надорвав пакет, сыпал рис горкой в ладонь. Он протянул руку, и птичка, поломавшись для прилику, быстро скользнула над рукавом Билла. Он ощутил невероятно приятное прикосновение крохотных коготков к ладони.
   Из оврага неуклюже повылетали многочисленные грабители банков в кое-как натянутых чёрных чулочках. Они расселись по кустам вокруг, некоторые взволнованно бегали по стволу дерева. С ветки слетел, как птица, и медленно принялся падать к ногам Билла валет треф.
   Билл высыпал рис за оградку, нагнулся и поднял листок, разглядывая. Взглянул и на дерево, осенявшее могилу, опустил взгляд. Энкиду запросто перешагнул за оградку и сел, расставив ноги. Синицы, занятые рисом, не обратили на него внимания. Жёлтые и кругленькие, они бегали по сухой земле могилы, выбирая рис из-под серых комков.
   Прав у дохлого гения не больше, чем у бяки. Помер, так терпи. Жёлтые страницы тысячелетий дают права на гения, будто он проститутка, которой заплатили вперёд на миллион лет. И уж, конечно, уважения не ждите, дружище. Одна ирония, иногда до того добрая…
   С телом музыканта или художника, владеющего инструментами ловчее прочих, всякий может упражняться, как со своим. Валять классика так и сяк, пока из него сок не потечёт, давить в своём горшке. Засовывать ему в рот свои жалкие слова, и раздувать лёгкие собственным смрадным дыханием. И бедолага ничего сделать не может. Его череп обязан пережёвывать любую графомань заржавевшими челюстями, покоя – пшик.
   И главное, вот потеха, деньги! Валюта, фантики или кусочки металла с дыркой посредине. Он-то, как белочка крутился, выкусывал из себя блошек, бегал по мировому дереву, в поте лысеющего лба тащил в гнёздышко орешки. В то время, как тамбовские волки, цензоры и правители-гибриды его порицали, укоряли и в темницу того-сего пытались упрятать. Потом приходит час, и правительство принимается зарабатывать на его ночных фантазиях и красках, смешанных с его природными жидкостями. Какой-нибудь ящерка-бюрократ, прямой потомок той ящерки, которая грызла его панталоны, вписывает в ведомость сумму за его трындёж. За бабло, вырученное с его свободолюбивых выкриков, государство строит обезьянник на тысячу персон, и новорождённый гений нервно дёргает лодыжкой в браслете, скованном из его памфлета.

   Когда Сапфир был вон там.
   Вспоминал Билл, и в его расплывающемся мозгу, путаясь, как разноцветные нитки, закручивались в клубок второго, самого верного, сна все впечатления двадцати четырёх часов. Какой-то кончик ускользал – раздвоился, как тот несчастный канат, который пытаются просунуть в ушко иглы.
   Даже суетливый и хитропятый мозг Билла Баста не мог управиться с той фразой, которую старик произнёс среди прочих в то утро на берегу.
   Они спустились с братом и ждали обещанной машины. Туарег, чей возраст был сопоставим со степенью его власти, сопровождал их и сначала упорно молчал. Билл всё пытался егозливым глазом, не нарушая приличий, залезть спутнику в глаза. Стариков он любил ещё больше, чем актёров. Но пока, кроме дядюшки, старых обитателей Эриду ему удалось повидать раз и обчёлся.
   Туарег был, как и все господа песка – высок. Самостоятельное течение лет, принятое его народом, согнуло его широкие плечи, а походка сделалась до того уверенной, что Билл, кося сбоку, споткнулся – позавидовал.
   Ямки в песке, оставляемые его ступнями в полувоенных сапогах, долго и смиренно хранили себя. Прилив ещё успеет наполнить их, когда машина легко помчит ненужных гостей прочь по выстланной с помощью особого раствора временной дороге к городу.
   – Когда Сапфир был вон там.
   Билл услышал, как старик сказал это как бы между прочим – поместив фразу среди прочих, касающихся капризов погоды – истинный джентльмен, – превратностей дороги и особенностей прилива в бухте.
   Поскольку старик обращался к Энкиду, Билл не осмелился переспросить.
   Теперь во втором сне, уходя в ночь по собственной дороге, освещаемой вспышками лиловых пушистых звёзд и буржуазными фейерверками, Билл пожалел об этом.
   – И в тот час, когда на Нибиру, проходившей рядом, происходило сам знаешь что, Сапфир горел – ярче не бывает.
   Биллу уже снилась ось внутри его родины, сквалыжно меняющая наклон, отчего стонали горы и шагали деревья, вооружившиеся зелёными мечами. Звёзды спешили, но ни разу не спутали порядка.
   Тот, кто вымерял их полёт, следил издалека или изнутри.
   Тут хозяин беседы статуарно повернулся к Биллу и сказал учтиво:
   – Кажется, сир, на те годы приходится час вашего рождения.
   Билл кивнул.
   – Я давно не перечитывал свою метрику.
   Потом старик упомянул какие-то местные события, служившие меркой для времени, и Билл уловил слово.
   Слово было глуповатое – «шумиха».
   Ас не встретил их. Доместикус сообщил, что сир – он помялся, так и не найдя положенного титула, – с утра на пастбище.

   Месяц Единорога – туареги называли его по-другому, – приплыл к полуострову глубокой ночью и вышел на берег, блестя боками и отражая одинокую луну.
   Первая звезда каталась котом по зыбкому и твёрдому горизонту.
   Дюны уступили степи, и трава расселялась, как большая семья после долгого пути к обетованию. Большая птица в пятнах гуляла и гулькала. Громкий вспорх, и она отозвалась с вершины дерева-стража, тревожившего Энкиду своей неестественной стройностью.
   Чей-то мерный шаг предшествовал явлению большого медового тела. Леану шёл с вороватым видом.
   Он был один, и всё было для него.
   Из-за дюны мелькнул вызывающе красный костёр. Леану долго, и пригнув морду, смотрел. Уверенное простодушие тигра, вышедшего встретить гостя, ничуть не удивило Энкиду.
   Встреча леану и тигра разыгралась, как встреча полос и пятен, мёда и перца. Та ещё болтушка.
   Размахивая снопом жёстких волос, леану выдохнул облако своего дыхания, повисшее на мгновение над песком в траве. Тигр смотрел добрыми глазами. Оба большие и страшные, они замерли на поляне. Дерево, об которое каждый намеревался поточить когти, умоляюще шелестело.
   Энкиду, покачав головой – в движении был укор, непонятный ему самому, – громко вздохнул и медленно выпрямился. Две головы повернулись в его сторону. Леану фыркнул и, повернувшись, исчез сразу. Тигр ещё какое-то время показывал огонь сквозь ветки, но это так – больше для успокоения собственного самолюбия.
   Энкиду посмеялся и сам запропал туда же, где все трое больше не сойдутся.

   В прогревающейся густоте леса он увидел затянутую зеленью и ветвями яму. Приблизился. Луна светила мимо.
   Яма звала. Темнело нутро глубоко вскопанной земли и рядом – как зло – куча выбранной почвы. Решётка из ветвей была изломана. Оттуда донёсся звук. Он опустился на ладони и заглянул. Тень – сложная, из разобранных и заново кое-как сложенных деталей – ворочалась там, где луна поделила яму с ночью. Луна посветила ему. Пятнистая шкура высветилась и растворилась.
   Энкиду показалось, что он слышит отзвук дыхания. Он полез вниз, чувствуя своё тело сделанным из земли, луны и темноты. Тьма не была ему враждебна, она придерживала его локти и мощные колени. Он спустился в самую душу ямы, цепляясь за мокрые, мгновенно обвивающие его пальцы, корни.
   Прыгнул, и земля встретила его, как всегда – с любовью. Улитка, размышляющая о доме побольше, высунула крошечные рога. Энкиду дунул и антенны спрятались.
   Тепло постороннего тела явственно обдало его. Тепло было чистым и пахло травой. Спрятанного смрада вечно виноватого хищника не ощущалось.
   Шкура в пятнах лежала в углу, как снятый с постели плед. Спутанная тень больших рогов рифмовала улитку неправильным, но допустимым созвучием. Большое создание…
   Очень большое создание.
   Гигантское создание, сложное, как парусник, пятнистое и мускулами вздувающее Господне шитьё.
   Глаз моргнул…
   Сама ночь проснулась, прикорнув на минуту, и этот влажный, как виноградина, глаз был полон испуга.
   Создание рванулось, когда Энкиду, грандиозный и новый, склонился над ним. Вздрагивая от внутренней боли и острой неназванной любви, Энкиду высвободил из-под навала длинные ноги.
   Хрупкое сочленение колен под его пальцами трепетало. Бархатная кожа приятно грела руку.
   Животное осталось лежать. Дрожа и вздыхая, оно ожидало, что будет дальше. Энкиду нежно ощупал колено зверя. Цела была кость, цела.
   Но что-то надломилось в душе этого пятнистого.
   Энкиду отошёл и ударами кулака пробил в осыпающейся стене ловушки несколько ступеней. Припал к густо пахнущей тёплой земляной плоти и, уцепившись ни за что, полез. Поднимаясь и всовывая ступни в приготовленные ступени, всем телом мял землю. Ударил башкой…
   Спрыгнул вновь в колодец.
   Энкиду выпутал пятнистого из пропахших кем-то верёвок, и, встав на колено, взвалил на плечи непосильную ни для кого из живущих на Эриду ношу.
   Надулась жила на лбу. Заколотился в ней ручей крови.
   Не тяжелее Билла, животина-то, – сказал себе. И повторил для пятнистого, чтобы тот оценил шутку.
   Сделав шаг, пошатнулся. Уткнулся коленом в осыпь стены, и удержался. И полез вверх. Когда выбрался, замер с телом на плечах. Их встретила луна, её синие глаза слезились над лесом. Пот обтекал тело полукровки-бога. Ноги животного придерживал он большими руками.
   Замер – ему почудилось движение, тут же треснула ветвь в лесу, на непокрашенной луной опушке. Пошёл крупно, озираясь и блестя глазами. У опушки опустил пятнистого. Получилось не слишком нежно.
   И тогда он вместе со спутницей-луной заглянул в глаза зверя. Тот мигнул. Ресницы…
   Животное дёрнулось, вскочило. Помчалось, вильнув хвостиком и издалека на бегу вывернуло шею, глянуло. Чёрный ознобный воздух принёс вопросительный звук.
   Энкиду откликнулся. Откликом был смех.
   Пересечённая местность от леса к ручью струилась, как усталость, которую он вдруг ощутил в полной мере. Он обошёл выступ приподнятой здесь долины и успел увидеть, что зверь подошёл к воде – и озерцо замутилось, пошло кругами.
   Энкиду не успел в полной мере насладиться видением.
   Ничего не услышав, он уже обернулся. Сквозь ветки мигали два блика. Два огонька приблизились, потом поплыли прочь.
   Энкиду подумал, вернулся к яме и, громко застонав, спрыгнул. Подождал. Вскоре над краем засветились два огонька.
   Кто-то нависал над ловушкой.
   В эту минуту офицер-драконарий приподнялся в стременах и лицо его исказилось от гнева и отвращения. Перекрестил местность острым глазом – лагерь спал.
   Энкиду услышал хруст ветки и ухмыльнулся. В одно усилие выпрыгнул из ямы, подброшенный землёй.
   Послышался звук вторящего прыжка. Энкиду вгляделся сквозь луну, которая теперь помогала не ему. Он ощутил, как ослабели его мышцы и опустился на колено, прижав ладонь к земле.
   Но землю встревожила чья-то поступь, и помощи Энкиду не получил.
   – Добрый пастух. – Проговорила темнота, и ужасна была речь.
   Всё в ней понятно – осмысленные знакомые слова, сложенные из звуков, рождённых мокрыми красными связками в груди под клеткой из костей. Но слова распадались, сложенные из ледышек.
   Иное разумение… иной склад мыслей… течение их.
   – Это ты мне пакостишь. Пастух-вор.
   Темнота выпустила кого-то. Явилось создание, весьма складное. Ничуть природа не погрешила – пусть силуэт непривычен, пусть руки слишком длинны, а косо облитая луной линия затылка откровенно изобличала хищника с мощным костным гребнем там, где подобает находиться лишь скромной округлой кости. Не в этом заключался страх.
   – Из рук, сволочь, таскаешь.
   И руки показал. Сотканные из мускульной ткани в жёстких пучках шерсти, левая спрятана в кожаную перчатку: пара пальцев противостоит паре пальцев, смешно.
   Энкиду стоял, смотрел.
   Хозяин ночи оказался не чужд юмора. Он изобразил, как Энкиду нёс зверя, неожиданно проявив актёрские способности – эх, Билла тут нету.
   – Унес моё мясо.
   Шагнул, накреняя тело с килеобразным выступом груди, и луна покорно коснулась светлой ладошкой покрытой затейливым рисунком серой кожи.
   – Отдай своё.
   Энкиду, не произнося ни слова – ибо нельзя разговаривать с ними, – шагнул в зеркало, ибо он повторил движение нежити с зеркальной точностью.
   Но зеркало иногда лжёт. Так быстро совершилось движение, что Энкиду понял – камень поднят, брошен – лишь в то мгновение, когда было безразлично.
   В смысле, будь тут кто другой.
   Свист следовал за снарядом. Отпрянувший Энкиду отделался слабой контузией. Следом за камнем тот прыгнул, разворачивая в воздухе длинные, с лишним суставом, руки.
   И был схвачен в воздухе поднятыми руками Энкиду.
   Вонь накрыла егеря скорбная, свирепая, как оружие, ещё одно из арсенала этой мары. Кончик носа Энкиду никогда так не вертелся.
   Плечи любовника земли содрогались от тяжести существа, но расставленные и согнутые ноги были неподвижны, как столпы.
   Энкиду швырнул его грудой рук и лап оземь. Снизу воззрились две абсолютно чёрные прорези.
   В них появилось на миг что-то вполне нибирийское. Искреннее изумление сделало его живым, а Энкиду доступным жалости.
   – Ты… сильная добыча. – Глухо выплюнула три слова груда.
   Энкиду поднял камень, предназначенный убийцей для него, и молча, занёс, опустил.
   – Иди… сявка.
   Груда собралась и, распутав тело, прыгнула прочь на четвереньках. Распрямилась и обернулась.
   Что ж… сейчас, в миг прозрения его душа не будет обречена. Сойдёт за молитву.
   Энкиду легко окликнул:
   – Я передумал, – сделав шаг, убил ударом кулака в примеченное слабое место над переносицей.
   Сел возле убитого и долго смотрел, превозмогая затихавшую вонь. Поднял и сбросил в яму, взял в каждую руку по горсти земли и, чувствуя, как она, готовая вырастить из убийцы невинность, ползёт между пальцев, уронил в ловушку.
   Так быстро закопал… так быстро.
   У ворот замка его встретила молчаливая тень офицера на ездовом животном. Всадник был красив – сейчас Энкиду в полной мере осознал, как ладно испечено солнышком тело воина-драконария, увенчанное круглой головой с широким лбом, как отчётливы и лаконичны движения, каким достоинством отмечен смелый взгляд.
   Животное затревожилось и затосковало, учуяв запах поверженной нечисти. Энкиду не стал приближаться, просто кивнул… офицер негромко позвал:
   – Сир?
   Энкиду выпрямился – огромный, навек незнакомый… гость… неведомое существо из тьмы, и вдруг, – ну, конечно, – внезапно поверженный оглушительной тоской, – сглотнул и сказал, как мог, приветливее и ласковее:
   – Офицер.
   Кивнул. Драконарий, совершенно точно поняв что-то, ухитрился ответным кивком объяснить всё, что не имел права произнести: что он верен… что он знает… что он благодарен…
   И немедленно отвернулся и понудил животное уйти в темноту вокруг замка. Энкиду расслышал обрывок какого-то очень нежного междометия, с которым он обратился к животному.

5. Синяя рубашка лорда

   Ас строил космодром в мае, месяце ручьёв, прокладывающих тесные пути сквозь зелёные густо и высоко всходящие луга. Его горцы вроде бы никак не были связаны со строительством, но их повозки часто показывались на лугах вокруг озера.
   Туареги с машинами… Много талантливых машин – даже Билл теперь понимал, как хороши их высокие колёса. Они возникали на скате горы, которая служила дверью в их пустыню.
   Дядя Мардук ничего не говорил, но нравилось ли ему происходящее? Он предпочитал проверенное веками средство дядюшек – старую добрую ухмылку и фразы наподобие «молодо и зелено» и «чем бы дитё не тешилось». Почему-то в его устах – алых – всё это вечное лингвистическое добро утрачивало первоначальный смысл.
   Шанни согласилась участвовать в закладке первого камня фундамента. Книги из дядиной заветной комнаты были разбросаны по всему дому.
   Сир Мардук споткнулся об одну из них, брошенную у ножки кресла Энкиду. Все замешаны… Зараза. Прошёлся вдоль полок, поднял с пола смятый пакет, принялся читать надпись …бросил.
   – Всё выжечь и начать заново.
   – Дядя?
   Он обернулся. Билл расположился в дверях, добрый и наглый, ноги устроил так, что охота – под коленку ему. Грохнется?
   – Вы что-то сказали?
   Мардук улыбнулся вполне искренне – ему нравился племянник.
   – Ничего, мальчик. Ровным счётом.
   Билл расплёл ноги и вдвинулся в комнату.
   – Когда вы так говорите, дядя, у меня, – (ну, зачастил), – вот тут кто-то бегает, маленький и пугливый.
   Мардук толкнул носком туфли пакет.
   – Мусорите в комнатах. «Вечный клей»…Вечный, а? Бедному доместикусу убирать за вами, детёныши дикой свиньи?
   Он отбросил шутливый тон, как мусорок, и сухо спросил, еле шевеля губами и мотнув головой в окно:
   – Что за сброд?
   – Первые эвакуированные с соседнего материка. Ну, там… где идёт война.
   Мардук не удивился, задумчиво кивнул.
   – Идёт себе.
   Встрепенулся.
   – Ты вообще….зачем?
   Билл показал.
   – Книга? Такая старая… зачем это ей?
   – Ей?
   – Разве там не леди Шанни верховодит?
   – Хорошо, вас не слышит Ас.
   Мардуку поиграл губами – заставка к триллеру.
   – Полагаю, он, как и подобает джентльмену, разрешает ей думать, что именно так обстоит дело.
   Билл глубоко и тяжко задумался. Потом сообразил, что его из окна зовёт клаксон. Смешная штука была прикреплена к ездовому устройству, ничуть не похожему на машины туарегов или щегольскую старомодную и длинноносую машину одного из вызванных Асом загадочных людей. Один из рабочих подъехал на этом устройстве, похожем на путаницу деталей – колёс, палок и штурвала, – в целом слагающуюся в забавную, но явственную гармонию. Называется, кажется, велосипед.
   Мардук подошёл и выглянул.
   – Что за чепуховина?
   Билл пробормотал что-то.
   – Вот та получше будет. – Мардук указал на старомодную красавицу в устье двора. – Чья?
   Билл вспомнил:
   – Какого-то учёного.
   – Позволь, как? Учёные?
   Мардук развеселился.
   – Он и учёных сюда притащил… ну, и…
   Билл пробормотал, что приезжие расположились лагерем неподалёку от строительства и занимают полотенца и горячую воду у драконариев.
   Мардук добродушно ужаснулся.
   – Что обо мне подумают? Скажи эсквайру, чтобы расквартировал своих лулу здесь… пока не обзавёлся недвижимостью.
   Билл поблагодарил слабой улыбкой. Именно поэтому Ас и подверг важных гостей полевой жизни. Не хотел тратить свои драгоценные нервы и коротенькое чувство юмора на дядюшку, которого просвещать относительно причуд политкорректности придётся до следующего ледникового периода включительно. Оно ему надо, он же важный у нас. Не хуже дядюшки, ну, вот ни чуточки. А я тут между ними, неумытый… затюкали, вот честное вам благородное слово.
   Тем не менее, Билл послушно обещал, что передаст… постарается не забыть, предусмотрительно добавил он.
   Он заторопился – в последние дни ему всё больше делалось не по себе в обществе дядюшки. Мардук окликнул. Билл с обречённостью оглянулся. Мардук протягивал ему термос, – старый добротный, клетчатый.
   – Возьми… девки наши там всухомятку. Да, и после тащи всех лулу сюда. Только не в Гостиную. Гостиная – для семьи.
   Билл опять что-то промямлил и поспешно вышел. Сбегая по ступеням, он представил себе, как знаменитые эридианцы блуждают по седой паутине серых легенд и натыкаются на таблички «только для нибирийцев».
   Дядя, конечно, прелесть.

   Издалека поле выглядело так необычно, что Билл, хоть и знал, в чём там дело, остановился поглядеть.
   По всей его неровных очертаний шири разбрелись человеческие фигурки. Обычно мрачноватое и таинственное в своей звенящей безлюдности, сегодня оно казалось тревожно живым.
   Ближе к восточному пастбищу, там где невидимое с этой точки озеро, отражая небо, заливало травы блестящей волной, Билл углядел дерево. Он смущённо отвернулся, признав старого знакомого.
   Север владений нового дюка был огорожен простыми верёвками на колышках. Время от времени какая-нибудь из фигурок подходила к верёвкам, отодвигала их вверх или вниз – в зависимости от склада характера или комплекции, – и пролезала за эту нарочито условную преграду.
   Там фигурка останавливалась и начинала всматриваться, а затем присаживалась и снова всматривалась.
   Гигантский квадрат выбранной земли темнел посреди зелёной травы, но внутри чернел уже ночной чернотой глубинной почвы чудовищный и совершенный круг.
   Оттуда, где находился Билл, вся эта штука заключалась в циклопический овал луга. Билл подумал, что в довершении этой оргии слияний – с орбиты трапеция полуострова вписана в окружность эридианского полушария.
   И тут же вспомнил, что на орбите Эриду нет станции, с которой можно было бы повторить курс элементарной геометрии.
   Ближе к лесу громоздились выгруженные вчера с самолётов-грузовозов и наземных транспортов, переправленных морем, стройматериалы. Ас и человек из ангара провели там сутки на выгрузке и ещё часов семь, шныряя с прорабами между штабелей сборных домов для персонала.
   Билл знал, что ниже по дороге к реке, вдоль спешно и превосходно выглаженных пересменком туарегов двух дорог, разложены строго по кодам на упаковках коробки (высотой с помянутый коттедж каждая) с инструментарием, а завтра на побережье готовятся встретить подлодку с важнющей засекреченной чушью.
   Всё это хозяйство не бросалось в глаза, и раздражить дядю Мардука не могло, хотя вагоны огнеупорного кирпича и бронированного стекла, связанные, как старые книги бечевой, стопки солнечных батарей, на которые смотреть было нельзя, чтобы не ослепнуть, – всё это располагалось вне владений Аса. Тем не менее, споров о собственности никто не слыхивал… пока.
   На приподнятом искусственном плато предусмотрели место взлёта и посадки недорогого космолёта, испытания которого Ас, как они поняли из небрежно настойчивых расспросов сира Мардука и сверхпочтительных и совершенно неинформативных ответов командира, – начнёт или не начнёт где-то и когда-то, заключив с кем-то или не заключив важное или неважное соглашение относительно того или другого.
   Причём, придраться к нему или вспылить было невозможно. Даже сир Мардук не захотел бы терять лица из-за этого отменно воспитанного прохиндея, оттяпавшего у него историко-культурный заповедник и строящего военный полигон у него на переносице.
   Конструкторские бюро поместятся не в сборные дома – эти предназначены для инженеров и рабочих высшей квалификации. За озером Ас уже выстроил полегоньку парочку многоэтажек – спальный район для неквалифицированных рабочих.
   Условия отличные, правда, сир Мардук уверял, ознакомившись с планом, что его советник настойчиво предлагает снизить нагрев воды в спальных районах на десять градусов.
   Ас выслушал очень вежливо – я бы сказал, ласково, повествовал потом Энкиду, – и говорит старому людоеду… Билл, слушая с открытым ртом, быстро повернулся и посмотрел на дверь, а Иннан – ласково – пнула его в щиколотку… ну, вот, продолжал Энкиду, – а старый людоед – не вертись, Билл, все одним этапом пойдём, – всё рассказывает, какую выгоду сулит снижение на десять градусов в кранах, из которых интеллигентные рабочие будут смывать пот и пыль…
   – И что? – Не выдержала Шанни.
   – Ну, наше домашнее чека подумало и грит: сир, и всё такое, мол, нельзя словами описать, каковски я вам дюже благодарен за вашу информацию… а оставшиеся градусы пусть вашему советнику добавят в геенну огненную, пусть живёт сто одиннадцать лет.
   Иннан ахнула. Билл увидел, что в глазах Шанни мелькнули искры.
   – И что дядя? – Осторожно и чуя жжение в области воротника, спросил Билл.
   – Ну, что? Что… захохотал.
   Так или иначе, Мардук больше с предложениями по усовершенствованию рабочего квартала к Асу не обращался.
   Квалифицированные будут жить в закрытом посёлке паркового типа, представлявшем собой выстроившиеся вдоль четырёх перекрещённых улиц дома «из-под одной мамы», по выражению бессовестной Иннан. Правда, совести у неё хватило на то, чтобы убедиться, что Ас пересёк досягаемый для звуковой волны барьер. Дома, кстати, вполне милы: встречались даже мезонины и чердачные окошки славные, для домового в самый раз, а уж садовых фонтанчиков – «упиться можно». Шанни тут не выдержала и прикрикнула. Иннан сделала недоумевающие глаза.
   – Это же комплимент. Ну… почти.
   Посёлок помещался на самой границе владений Аса и был ограждён по периметру непристойно дорогой прозрачной стеной из рассеянного в пыль драгоценного камня.
   Въездной пункт помещался только с одной стороны.
   – Выехать, стало быть, нельзя?
   Ас посмотрел и сказал:
   – Да.
   И поди пойми. Билл не хотел, чтобы командир отправил его в геенну огненную и смолчал.
   Вышка с вороньим, по выражению Билла, патрульным гнездом на почти невесомых паучьих ногах дыбилась на юге. Такие же поднимутся вокруг взлётной площадки.
   Корабли?..
   Билл видел один – его допустили весьма небрежно, и он растерянно танцевал на порожке, от плеч своих выше всех, кроме Аса, – причём, мгновенно поняв, что он тут никто. В глубине небольшого ангара самолёт – весьма скромный, птичьего полёта, – вот, кто был тут главной персоной. Техники – все сплошь авторитеты, – крутились, ласкали его, почёсывали под острым крылом и высказывали глубокомысленные замечания.
   – На стенде? – Молвил один.
   Ас скромно возразил, что испытание вживую уже состоялось.
   – Сир сам? – Спросил техник и почесал собственный подбородок.
   Сир подтвердил, чуть ли не потупясь.
   Прочее было скрыто складными воротами, куда Биллу даже заглянуть не дали. Корабли былого и будущего, услышал он, должны были дать полузаконное потомство – удобный орбитальный шатун со множеством чад и домочадцев в образе беспилотников и целого выводка домашнего вьючного скота – гражданских и грузовых самолётов.
   Билл заскучал – такая бурная деятельность всегда наводила на этого природного лентяя печаль, и ушёл в поле, задев притолоку и едва не сбив какую-то модель. Техник подхватил модель за крылышко, но упрекающий насмешливый взгляд пропал втуне – Билл, пошатываясь, дышал свежим воздухом чуть серого светлого дня, одного из тех, которые предпочитают неброскую элегантность затенённого облаками неба.

   Учёных набралось целое поле. Они рассосались по нему, как прибывающая саранча. Были они разнообразные – худые и толстые.
   Биллу приглянулся один, который замечательно чесал в отличие от сухаря-техника лоб – учёные вообще склонны всё время трогать свои головы, справедливо полагая в них свою главную прелесть, мол, на месте, голубушка? – и встряхивал прядью вьющихся волос. Он был средней толщины и вообще сложён неплохо, симпатяга.
   Но все слушали другого, толпились вокруг и даже заглядывали в рот, когда учёный – с длинной жреческой бородой на молодом свежем без единой морщины иссиня-чёрном лице – отверзал уста и принимался говорить.
   Быстро, быстро.
   Билл ни слова не понимал, и даже принялся искать переводчика… пока не услышал, как неподалёку глухо взлаивает в такт лобастый симпатяга.
   – Что? – Переспросил Билл и сообразил, что он использует те же слова, что и длиннобородый. Кстати, не Хорс тот был.
   Симпатяга сердито, как показалось Биллу, ответил:
   – Др-р… др-р…
   Билл прислушался и робко, делая всем телом движение – отойдём – молвил:
   – Знаете, мне сперва показалось, что я ни слова не понимаю.
   – Вам не показалось. – Сердито ответил симпатяга и косо глянул на Билла.
   – Как будто, – продолжал развивать схваченную мысль, – он говорит на неведомом языке.
   Симпатяга прислушался – пригляделся и расхохотался.
   – Эт точно. – Сказал он и остро снова оглядел Билла, даже ботинки сфотографировал.
   Потом шагнул к нему и сунул вперёд руку – в задравшемся рукаве, с сильными пальцами, ногти, как слегка грязные брильянты.
   Другая рука почти полностью по самые брильянты пряталась в рукаве, который пытался восполнить недостаточную длину собрата.
   – Если кому и кажется, что цифра семь развёрнута в другую сторону, так это ему.
   – Что? Простите…
   – Говорю, никто из них и семи букв не понимает из того, что он речёт. Козёл…
   Билл сообразил, что это животное такое. Ах, да симпатяга ругается. Билл с пониманием взглянул.
   Он ревнует! И к кому? Не к командиру, очевидно…
   Билл понимал состояние этого, очевидно, крутого и востребованного парня. Сам он был никому не нужен и дулся.
   Билл склонился к учёному и, сконструировал заговорщицкое выражение лица.
   – Что, если нам пройтись? Я тут знаю пару мест…
   Симпатяга взглянул с глубоким пониманием и быстро продел свой короткий рукав под руку Билла.
   – Конечно, коллега. – Вдохновенно ответил он.
   Билл был покорён и растроган, хотя осадок остался.
   Тем паче, что даже после посещения второго или третьего места, симпатяга разума не утратил и, утирая рот, выстроил гипотезу:
   – Я смотрю, босс тут всех в чёрном теле держит.
   Чем окончательно ввёл Билла в уныние.
   И вот как-то раз Ас позвал Билла небрежным тоном:
   – Завтра последние сборы перед закладкой фундамента. Разрешаю посмотреть, что там… может, и ты брякнешь какую-нибудь глупость, которая сгодится… всяко бывает.
   Билл сказал:
   – Очень нужно.
   И наутро был первым на сборах.
   Трепетали флаги – ни одного государственного, сплошь штандарты компаний, с которыми Ас заключил контракты. Поле выглядело праздничным и буржуазным, только бутербродов с маслом, наспех намазанных чьей-нибудь тётушкой, не хватало. Ах, нет – вот и бутерброды. Вот и тётушка. Гуляющие гуляли упорядоченно. Билл поискал глазами симпатягу.
   – Работали в браслетах… – Услышал он, и тут же свежий мужской и сдержанный дамский хохот.
   Группка неизвестных, хорошо одетых мужчин и женщин непонятного сословия и возраста, попивала шампанское. Все они оставались в своём кружке и редко, кто отходил, чтобы завести беседу с кем-то на лугу.
   У всех у них было что-то роднящее их в одну касту, но Билл не сразу понял, в чём сходство заключалось. Ну, во-первых, костюмы мужчин и платья дам выглядели совершенно новыми. Все они в большинстве были очень стройны, и даже, не в обиду, тощеваты, и одежда была, натурально, великовата, как будто не сшита на заказ, а поспешно куплена в самых лучших магазинах.
   Когда Билл осторожно пригляделся, один из них как раз брал с пролетающего подноса новые бокалы для своих собеседниц. Тут кто-то пошутил, и господин щедро ухмыльнулся.
   Зубы его потрясли Билла – белее снега и абсолютно правильные. Дама – весьма привлекательная и, как показалось Биллу, не старше его самого, – вдруг отступила, отвернулась и оскалясь, причём снова обнажились прекрасные зубы, быстро коснулась своего лица, точно поправляя что-то надоедливое под кожей.
   Билл был смущён.
   Дама, поймав его взгляд – ничуть. Она приветливо кивнула ему. Но без улыбки. Потом вернулась к своим и сказала что-то, вызвавшее приступ хохота у других господ и дам. Они стали оборачиваться и смотреть на Билла. Самый старший из мужчин – невысокий и широкоплечий, прямо уставился на Билла. Глаза пожилого господина были чёрные и зоркие, под сдвинутыми к переносице угольными бровями.
   – Сир, – обратился он издалека, – как мы видим, новая челюсть нашей чаровницы поразила ваше воображение. Ей-Богу, мы не хищники. Идите же сюда и выпейте за успех нашего предприятия.
   Билл робко подошёл, и чаровница – она и в самом деле оказалась на редкость изящна и наделена опасной силой женственности, широкоскулая, со впадинками на щеках, – протянула ему бокал.
   У неё были длинные тонкие пальцы, длинные руки, ноги и даже ресницы точно под стать всему, что могло удлиняться максимально.
   – Спасибо. – Пролепетал Билл.
   Он, хоть зарежь, не понимал, кто эти люди и люди ли. Во имя всех духов неба и земли… в башке Билла пронеслось что-то виденное в газетах с материка, которые пересылали с нарочным для Энкиду. Не может быть…
   – И если вставная челюсть красивой женщины наделена такими чарами, – продолжал пожилой, тот широкоплечий, от всего существа которого исходила незримая, но очевидная сила, – то каковы же все иные составные её прелести?
   Снова все присутствующие расхохотались.
   В них Биллу почудилось что-то отталкивающее и притягательное одновременно. Какая-то невесомость в измождённых подобранных телах, привычка крепко браться тонкими фортепианными пальцами за хрупкое стекло закупленных командиром бокалов, и…
   О, Боже…
   – Когда тюремный врач выдрал мне последний цинготный зуб, – сказала Чаровница, – я так ему и брякнула… слегка шепелявя и сплёвывая алую незамутнённую кровь… он, бедняга, не смог удержаться от смеха.
   – Ты бы пощадила его, известная ты куртизанка… – Рокотнул низким клокочущим басом единственный коротышка среди мужчин, почти карлик, с брутальными чертами большого лица.
   Снова они растревожили светское пространство диковатыми всхлипывающими звуками.
   Теперь Билл понимал, в чьём обществе он оказался. Это были известнейшие учёные Эриду, и все они извлечены Асом из подземных и наземных тюрем, где они либо трудились на благо общества, либо дотягивали последние дни на койках тюремных лазаретов.
   Их имена были сплошь блеск и нескромное обаяние гениальности. Прогремел большой семейный скандал, когда Мардук проведал, чем занимается Ас.
   – Ты, мальчишка, – громыхал он, в то время как Билл прятался в коридоре, не желая попадаться на глаза, – что ты творишь? Ты нарушаешь баланс… они осуждены обществом. Есть же закон… ты закон нарушаешь, устраивая эти побеги…
   Металлический голос Аса возразил:
   – Сир, массу пользы могут принести.
   – Они отщепенцы…
   – Сир, столько идей, которые мы можем позаимствовать и обратить в свою пользу…
   Это ли «мы» растрогало Мардука или он расхотел надсаживать глотку, понимая, что пытаться перекричать холодного и бесчувственного нибирийца, говорящего едва слышно, значит, себе добра не желать – но он замолк, и Билл прильнул к приоткрытой двери. Мелькнул опущенный суровый профиль Мардука. Наконец, дядя поднял глаза.
   – Делай, как знаешь, офицер. – Гаркнул он. – Только ответь на последний вопрос во имя всей темноты, когда-либо спускавшейся вечерами на Эриду – зачем нам нужны идеи лулу… пусть и благородных до последней косточки?
   Ас почтительно ответил, не заставив дядюшку дожидаться:
   – В случае бунта, сир. Назревает масштабная революция…
   Мардук сильно передёрнул плечами, но ответил шутейно:
   – О которой мечтает мой наследник, стоящий ныне за дверью и подслушивающий нас?
   Билл вздохнул и условно постучав, вошёл.
   – Я тут проходил… слышу – гомоните… так я забоялся, что вы подеретесь и…
   Мардук перебил, по инерции проорав:
   – Брось, кровиночка. Гомонил тут только старый дурак… а молодой учил его уму-разуму.
   Ас принялся фальшиво оправдываться. Мардук махнул на него – последняя мельница, восставшая против проходимца.
   – Я уж сказал вам, сир, вы вольны поступать на своей земле, как вам вздумается. Что касается прочих дел с романтическими вашими штуками – то об этом я слышать не желаю и глаза закрываю. Вот эти глаза.
   Он пошёл к выходу и, не оборачиваясь, добавил почти просительно:
   – Только уж не перегибайте палку-то.

   – Он палку об меня сломал. – Под сдавленный хохот говорил бритоголовый чёрный, как смола, мужчина с выдвинутой нижней челюстью и громадным лбом.
   Он обернулся и схватил тяжёлыми пальцами бокал с подноса. Чаровница воскликнула:
   – Ну, вот бы у тебя тогда были такие зубы. Ты бы ему перекусил палку.
   Мужчина сморщил короткий сбитый набок нос и, почти откусывая край бокала, согласился:
   – А то.
   Билл отошёл и продолжал исподтишка разглядывать гостей командира.

   Харизматичное лицо одного – властное соколиное, исключительно приглядное в своей устремлённости, привлекло Билла.
   Эридианец был высоким, пожалуй, долговязым. Лицо его узкое и длинное, выдавало происхождение от когда-то сожжённого Мардуком северного народа, племени скитальцев рыцарей. Те, в свою очередь, считались потомками орбитальных «ангелов», самой брыкливой и неподатливой военной силы Нибиру.
   Однажды, по преданию, их попытались использовать во время подавления бунта в Северной Нибирии. Благородные рыцари – заметим, с виду типичные мужиковатые бандиты, – отказались бомбардировать население. Сброшенные на землю Нибиру, и лишённые всех прав, они были в них восстановлены, когда пришло время поколению великих испытаний лететь на территорию далёкой колонии.
   Безбрачие и сигаретный дым стали их уделом.
   Позднее они выторговали себе – как, лучше не уточнять, – право жениться и заводить семьи на Эриду.
   Так как привлекали безбашенные парни, ведомые легендарным командором, в основном дев Эриду себе под стать, то к моменту катастрофы немало имён их отвязных потомков вписаны были историей на свои собственные страницы, чтобы смыться вместе со всей прочей культуркой в волнах конца света.
   Но, очевидно, часть этого слегка опасного народа, для которого лишь слово честь имело вес, а слова жизнь и смерть только в зависимости от обстоятельств, – и обреталась на севере, холодном и злом севере.
   Синие глаза, густо синие и заточенные, как лезвия, волчья повадка, лёгкая поступь, готовая ежесекундно ускориться до гипнотической рыси хищника…
   Скобка волос венчала высокий лоб рыцаря, скупые уста скорбно сжаты, но тоской или обидой не веяло от него: деятельный и полнокровный, как слышал Билл, никогда не унывающий, успевший между двумя тюрьмами жениться и подержать на руках своих сыновей, этот всегда мог за себя постоять и, как два байта переслать, в огромном кармане его полувоенного сюртука прятался длинный ствол чёрного пистолета, бьющего с любого количества шагов без промашки.
   Горящие глаза человека напомнили Биллу о том, что когда-то Мардук, решив истребить этот народ, с помощью своих вечно четвероногих советников изыскал какую-то придирку… в чём суть её, никто уже не помнил… да и сформулирована она была так витиевато и туманно, что только одни лишь разрывные бомбы под гул самолётов смогли уверить всех, что всё происходит в реальности, а не на бумаге.
   Врали сплетники-диссиденты и повторяли, проклятые, под свист кнута и удары палки, что целью этого истребления было желание расчистить путь федеральных транспортов к некоему местечку, где дюже ладно всходили побеги наркотика, торговля коим составляла – опять же по уверению нехороших бяк-болтунов, – лютую долю доходов дядюшки.
   Билл мельком слышал, что это знаменитый властитель дум с материка.
   Мардук ненавидит его и содрогается от одного звука его звонкого имени.
   Человек срыву метко повернул голову, – как показалось Биллу, ухо его шевельнулось, точно он хотел услышать чьи-то мысли.
   Он посмотрел на Билла – глаза его были мрачные и недобрые.
   Но мимо, заслонив его, прошёл эридианец с белыми волосами, молодой и неловкий, неприветливый, но со светящимся добрым взглядом. Про него говорили, что он много лет просидел гостем-арестантом в каком-то посольстве дружественной и уже изнемогающей от своего гостеприимства стране.
   Он казался замкнутым и застенчивым, но все знали, что воля этого эридианца непреклонна, а нрав крутой и неуживчивый.
   Как удалось Асу извлечь его, Билл представить себе не мог. И сейчас за ним следили полицейские делегации, присланные почти всеми государствами. Стоило бы ему сделать один шаг за границы владения Аса, где кружили и стояли десятки машин со скучающими и ни во что не верящими агентами, как его, пожалуй, могли бы и упустить из-за того, что он всем был желанен.
   Могли и упасть с неба, но воздушное пространство над лугами и озёрами командира было наглухо перекрещено беспилотниками, готовыми бить без единого и самомалейшего предупреждения.
   Человек ни на кого не смотрел, и на Билла он тоже не взглянул. Так он прошёл один, провожаемый многими взглядами.
   Смех и звуки музыки не остановили его. Ближе к маленькому магазинчику с журналами и нелицензионными дисками развлекала себя беседой небольшая толпа, в основном, молодых людей. Толпились они вокруг кого-то, кого Билл не мог углядеть.
   Он спросил у киоскёра, так же мало занятого своей торговлей и старающегося расслышать разговоры весёлых.
   – А это же лорд такой-то. – Рассеянно ответил ему киоскер и обратил на Билла смеющийся взгляд.
   Он назвал фамилию, и Билл, от усилия нахмурившись, понял, о ком идёт речь.
   Этот из всех был много удачливее, либо в силу чувства юмора либо потому что происходил из знатной семьи самого могущественного клана власть имущих и ею не делящихся.
   Он стал изгнанником и проклятием для этого клана, раскрыв все их до единого тайны и секреты. Его имя люди повторяли как пароль всех, не утративших надежды, а ему самому было тесно на Эриду и он являлся там, где хотел.
   Его синяя рубашка мелькнула в толпе, а рядом Билл разглядел краснолицего его спутника, дядюшку Тоби, прилипчивого приятеля, всюду следовавшего за мятежным лордом, как поговаривали, не только из одного дружеского чувства.

   На зелёной траве, густой и короткой, дважды за весну съеденной единорогами, которых вместе с пастухами на время праздника увёл в какие-то одному ему известные веси Энкиду, не оставалось следов от множества ботинок и туфелек, ударной обувки рабочих со шпорами безопасности, беготливых кроссовок гражданской охраны Аса и полувоенных сапог туарегов, иные из которых почтили закладку фундамента своим присутствием.
   Хороша была трава.
   Повсюду имелись скамеечки для посиделок и неторопливого размена умными и непостижимыми для Билла мыслями.
   Он остановился, прислушался…
   – …
   Да, непостижимо…
   Цвело одинокое дерево, не таясь раскрывающее крохотные белые цветочки. Белый снег покрывал мысли Билла. Он вспомнил зимний огонь в доме Хорса. Отсюда деревни не видно. Билл знал, что она оцеплена драконариями – кто у нас отдал приказ? Ас у нас отдал приказ.
   Они с Энкиду не рассказывали ему о визите в белый полдень. То есть, Билл не рассказывал. Билл поискал взглядом широкие плечи и золотую голову брата, но вспомнил, что тот возится со своими злобными быками и обещал явиться чуть позже.
   – Если не забодают. – Успел высказаться Билл в спину брата.
   Кажется, лопатки под рубахой сдвинулись, а может, он выдавал желаемое за действительное.
   С этой мыслью стало тихо, и Билл решил, что это он что-то натворил. Но увидел, что люди все отворачиваются от него. По небу пролетело облачко, статист из тысячи невинных пушистиков, посетивших сегодня небесный потолок.
   Вдалеке ни на каком не взгорке, просто – сделавшись центром, хотя и стоял скорее на востоке, показался Ас, поднявший руку, не дать не взять – прикурить попросит.
   – Милые леди и все остальные, – отчеканил он и среди коротеньких вспышек смеха, Билл, наверное, один подивился, как гулок голос стервеца, обычно вовсе не оперный.
   – Час наш… время… – Ас повёл рукою в сторону, куда разом обратились все головы.
   Скромное здание диспетчерской космопорта в углу выбранного квадрата земли показалось ужасно значительным, точкой отсчёта.
   Удивительно, что именно это слово произнёс командир.
   – Точка отсчёта, господа. Смотрите, сейчас мы начнём строить наш первый космопорт.
   Циник Билл не хотел потерять гешефт и зашарил в толпе развинченным взглядом, чтобы засечь дядиных писателей, которым сейчас туго приходится: писать почти нечего… придётся им прибегать к ремаркам, а это дело сложное, под силу только членам профессионального союза с высшим литературным образованием.
   Он успел увидеть только двух патрульных. Тот, что с ящеричьей головкой, вертел ею и, кажись, почти не дышал, хотя поди разбери, как он там устроен.
   Так же он наткнулся на твёрдый взгляд медленно подходившего поближе рыцаря с волчьей повадкой. Тот отодвинул Билла взглядом, как пистолетом в плечо толкнул. Бездельник без понтов посторонился.
   Рядом с Асом выросла длинная фигура инженера. Он был сосредоточеннее обычного, то есть уже запредельно. Ас глянул куда-то вбок и, как понял Билл, это был знак начинать.
   Хороша, как трава, дисциплина в царстве командира, успел подумать Билл. Вот мне так никогда…
   Луг оцепенел. Поперёк себя толще тишина была наградой произнёсшему краткую речь и заменила любой ах.
   Инженер поднял руку. Здание, вызванное этим движением из, конечно, помещённого в центр фундамента выпрямителя, воздвиглось, подрагивая ирреальными боками. Оно в момент простёрлось сначала до вершин далёких гор, потом потянулось к низко охотящимся облачкам и проткнуло их шпилем.
   Фундамент весь зарос твердеющей на глазах стеной.
   Квадрат изъятой земли, и в нём ещё глубже чёрный влажный круг, померкли: перед публикой высился предсказанный космопорт человечества.
   И тотчас пропал. Стояли командир и его послушный, опустивший руку, строитель. Теперь толпа ахнула. Ас бросил:
   – Скоро…
   Все снова примолкли. Бил краем глаза увидел Энкиду, который, не проникнувшись историзмом минутки, с кем-то тихо говорил и, сунув руку в карман куртки, совершал искательные движения. Потом протянул руку и отдал что-то, не распознанное Биллом.
   – А сегодня – первый камень… господа.
   Рядом женский голос молвил прочувствованно и насмешливо, точно говорившая желала скрыть обуявшие её чувства:
   – Во имя духов неба и земли…
   Ас снова призвал всех помолчать и заявил:
   – Честь первого камня принадлежит тому, чьи предки ближе всех к легенде о творении.
   Из толпы вышел Хорс и тихоходкой приблизился к яме. Он сказал низким тяжёлым голосом, памятным Биллу по морозной беседе:
   – От имени всех народов Эриду этот маленький камешек…
   – До чего высокопарно. – Процедил чей-то холодный голос, но кому он принадлежал, Билл не понял.
   Хорс простёр руку и раскрыл кулак. Упало что-то, блеснувшее.
   – Алмаз. – Произнёс кто-то. – Господа пустыни сделали свой вклад… не промах.
   Потом Хорс отступил и сам запропал, как тот камушек. Билл увидел рабочих, патетично несущих большой блок с окном. Биллу запомнилась рука с ободранными пальцами и широкими ногтями, оставившая на стекле отпечаток, тут же исчезнувший.
   В воздухе что-то проскрежетало, все принялись задирать головы. Билл спешно искал Иннан. Беспилотник, призывно насвистывая, пронёсся, как хищная птица.
   Пистолет остролицего рыцаря вздёрнулся так быстро, что самого движения извлечения оружия Билл не заметил.
   Тотчас всё стихло. На лугу перешёптывались. Билл услышал, как говорят, что кто-то из ожидавших за границей владений агентов решился на авантюру, но теперь всё в порядке. Вероятно, схема защиты, придуманная Асом, сработала без задоринки.
   Раздумывая о судьбе карьериста-агента, Билл пошёл прочь от фундамента, тем паче вокруг сгрудилось столько этого диковатого народа, что не протолкнуться.
   Шёл откуда-то Энкиду и остановился у киоска, владелец коего не желал тратить зря ни одного мгновения новой жизни и лихо смахнул красавцу целый свиток свежих ещё влажных газет, привезённых час назад какой-то из полицейских машин и лично проверенных инженером из ангара на предмет нечаянно затерявшихся проводков.
   Рабочие расходились и возвращались, передавая готовые блоки и вёдра с клеем гостям. Послышался смех и визг – кто-то пролил клей. Побежали за водой и растворителем.

   Мельком среди гуляющих Билл увидел Иннан. Её чёрные вьющиеся волосы приподнимались на плечах и опадали – шаг её был очень быстр, она подлетала над травой. Выглядела она, как единственный реальный человек среди всего этого народца, странноватого и, честно говоря, внушающего Биллу некий трусоватый трепет. Он окликнул, но голоса своего не услышал, хотя и шума особого не приметил: над лугом, над всем неоглядным цветущим лугом, двигался тучей ропот негромких голосов, взрывающихся иногда лёгким смехом, который, как вспышка повисал в воздухе и медленно угасал маленьким ночным огоньком.
   Он успел заметить, протягивая руку и видя эту руку, как нечто отдельное, что Иннан подходит, лавируя в толпе, к группке белозубых учёных дам и господ. Она заговорила и тут же была с улыбками принята в круг. Билл хотел подойти, но перед ним возникла улыбающаяся физиономия дядюшки Тоби и сказала что-то.
   Когда Билл обошёл прихвостня, круг учёных сомкнулся и Иннан потонула в нём.
   Билл ощутил необъяснимое волнующее бессилие и умолк, опустив руки. Глаза его налились слезами от полноты ощущений, а по артериям и венам пробежала дрожь – вирус, занесённый вассальным поцелуем дракона, давал о себе знать.
   Билл видел ещё, как по лугу проехала маленькая коляска, в которую запряжёно белое ездовое животное драконариев. Правил бесстрастный с виду рядовой в высокой чёрной шапке, очевидно, он приоделся в парадную форму. В коляске сидел тот низенький учёный. Его крючковатый нос и выпяченный подбородок вертелись, на губах карлика играла довольная ухмылка. Он помахал кому-то и крикнул:
   – Час наш, господа!
   Или что-то вроде.

   Они остались вчетвером и принялись гулять, спускаясь по спирали в овраг тёплого фундамента. С оборотной стороны открывался совсем другой вид. Здесь слабо шарил в траве ветерок, а неподалёку тот же ветерок поскрипывал качелями на детской площадке. Стена величественного здания выглядела как задний двор многоэтажки. Стоп! Леди Шанни прервала прогулку. Билл, следовавший по пятам, так что ему было видать золотой затылочек с вихрящимся против часовой стрелки круговоротом макушки, встал столбом, пихнув хрупкое плечо пионервожатой.
   Шанни указала на плотную явь стены и обернулась с укоризной на Аса.
   – Эт что?
   Среди крепко схваченных раствором брусков сплава, использовавшегося когда-то для строительства мостов-шлюзов в орбитальных замках – Ас где-то добыл этот баснословный материал, – зияло досаднейшее отверстие.
   – В нём есть какая-то правда. – Сказал Энкиду.
   – В чём? Вот в этой дырище? – Сердито оборвала Шанни и посмотрела, на глазах превращаясь в совсем другое существо.
   В ту минуту Ас понял, что Шанни, действительно, строитель – вся гильдия от первых дикарей, вдохновенно вмазывающих ком единорожьего навоза в покатую стенку хижины до полуробота-спеца в защитке с ног до носа, под микроскопом вводящего тончайшую струю титана в позвоночник нового моста, все они смотрели на него парой синих неодобрительных глаз.
   Шанни нахмурилась – врасплох – и с раздражением отвернулась. Ас примирительно проговорил:
   – Не знаю, как я оплошал… опозорился… что же делать?
   Билл приготовился процитировать ему давнюю мудрость конюха насчёт беготни в отсутствии важной детали одеяния, но Шанни, не глядя ни на кого, молвила:
   – Надо его замуровать.
   Все по очереди заглянули в отверстие. Там в глубине виднелась суть стены: суставы и капилляры. Страшно даже и неловко.
   – Словом, мне нужна пара яиц и сахар.
   – Что-то я такое припоминаю. – Прищурился Энкиду. – Может, я вечный клей принесу?
   Шанни презрительным подёргиванием плеча дала понять, что она думает по поводу полуфабрикатов.
   Билл глупо хихикнул.
   – Кто бы знал, что всё так просто.
   – Это великолепный строительный клей. – Сухо ответила Шанни. – Уникальный в своём роде. Я знаю соотношение, при котором он станет более, чем вечным.
   – Как прикажете понять? – Поинтересовался Энкиду.
   – Вроде первого вещества. Один-два атома до той грани, где ничто переходит в нечто.
   Ас перебил новые готовящиеся расспросы:
   – Ступайте и принесите всё по списку.
   Билл демонстративно огляделся, но досчитал только до трёх. Я не я, и лошадь не моя – приказание, очевидно, относится к кому-то из присутствующих.
   – Снести пару яиц? – Сердито спросил он. – Мне неудобно. Тут?
   Энкиду примирительно поднял ладонь.
   – Я схожу…
   Шанни поманила пальцем.
   – Мне нужны свежие. И горсть муки. Сахар. Соль. И кое-что… не всё сразу.
   Энкиду кивал. Ас помалкивал. Энкиду ушёл и вернулся очень скоро, принеся всё по списку в импровизированной авоське из снятой им ради такого дела курточке.
   Шанни ждала, закатав рукава и обнажив золотистые тоненькие руки. Рядом на приступке лежала пара рабочих перчаток, но она ими не воспользовалась. Ас шатался рядышком, суя руки одну за другую так, что чуть не порвал мундир, и оглядывая окрестности супервластным взглядом. Билл уныло сидел в позе лесоруба где-то сбоку.
   Энкиду бережно развернул куртку и поочерёдно извлёк мешочки, из которых сыпались струйки ингредиентов вселенной. Под конец осторожно выкатил из карманов три крохотных пёстрых яйца.
   – Нашли в соломе… – Сообщил он с довольным лицом. – Всей деревней шарили.
   Шанни рассмотрела, понюхала… Билл оживился и собирался что-нибудь сказать, вставая и подходя, но передумал.
   Ас предупредительно склонился над плечом Шанни.
   – Порядок?
   Шанни пересыпала соль и сахар в миску, также захваченную Энкиду. Посмотрела на ещё не смешанные барханчики, отличавшиеся разными оттенками белого.
   – Сахар слишком чистый.
   Ас в похвальном намерении услужить леди утратил представления о приличии.
   – А ну, Билл. Встряхнись. Ты же вечно прячешь сладкое в карман.
   – Я? Пару раз купил дешёвые пряники по дороге домой…
   – Без комментариев.
   Билл укоризненно мотнул физиономией, но покорно сунув руки в карманы штанов, вытянул их нутро. Шанни ловко подставила ладони и вытряхнулись слежавшиеся комочки серого, смешанного с трухой, сахару.
   Шанни поискала глазами и подняла детский совочек. Помешала и, взяв яйцо, надбила об край миски.
   – Извинись перед детками, – под руку каркнул Билл, – которых ты отправила в небытие.
   – Они тут обретут бессмертие.
   Билл возмутился.
   – Это отговорки всех убийц, Шанни. Недаром ты дядюшке так нравишься. И не только ему…
   Никто на него и не посмотрел.
   – Сыпь.
   Все гипнотизировали миску, где среди россыпей крупного сахара и миниатюрных солевых копей глазели три ярко-оранжевых желтка в прозрачных дрожащих белковых капсулах.
   Туда же под шёпот и вскрики Билла насыпали драгоценный серый сахар с пряников, продаваемых в маленьких лавочках по берегу озера.
   Шанни сунула в миску обе руки. Она долго не вытаскивала их и еле заметно шептала что-то безмолвными губами. Золотистые исцарапанные локотки двигались в ритме старомодного винтажного танца, фигуры коего однажды продемонстрировал им Мардук. Потом обтёрла пальцы об край миски и подбоченилась так, чтобы не испачкаться.
   – Взбивайте по очереди.
   Ас с неприличной, на взгляд Билла, готовностью цапнул совочек.
   – Сколько взбивать?
   – До пены.
   Спустя некоторое время сам Билл оказался насильственно вовлечён в слегка комическое занятие и поработав с минуту усердно – (это оказалось страшно забавно), пропыхтел:
   – Выглядит аппетитно. Можно?
   Шанни предложила:
   – Подожди.
   Она смело обняла большой куль с асбестом и насыпала в миску. Натянула перчатку и взбила смесь. Миска зашипела и содержимое поднялось выше краёв. Шанни обернулась.
   – Теперь можешь попробовать.
   Билл не сводил глаз с плюющейся миски, до ужаса напоминающей иллюстрацию к статье о газо-пылевом зарождении планет.
   – Воздержусь.
   – А чё так?
   Ас не колеблясь, сунул палец в миску и, глянув на него (палец) с ужасом, мелькнувшим, как у кота, увидевшего пылесос, облизнул.
   Энкиду с незлой ухмылкой посмотрел. Билл угрюмо поддакнул:
   – Ты же такой худенький.
   Шанни спросила:
   – Ну, как?
   Ас, с силою сглотнув, ответил удивлённо:
   – Знаете…
   Шанни выхватила ком из миски и с некоторой небрежностью занесла его над отверстием. Ас, опомнившись после дегустации, воскликнул:
   – Мгновение… тысяча извинений.
   Он пошарил в кителе и вытащил из нутра командирского предмет длинцой в половину командирского мизинца. Билл удивлённо спросил глазами – что сие?
   – Послание? Тем, кто захочет построить новый светлый мир и начнёт, стоя на руинах твоего монстра?
   Ас не ответил. Он смотрел на стену, куда в последний миг вкинул предмет, в котором Билл узнал старинный накопитель информации. Вбитый Шанни кусок замазки начал странно себя вести. Пена облачно клубилась и собиралась выползти наружу, так что Энкиду даже глянул смятённо на строительницу. Но та оставалась спокойной, глядя в одной ей известные ноты.
   Клубок завертелся живёхонек и, меняя очертания каждое мгновение, пристроился поудобнее, бельчонком возле мамы. Его втянуло внутрь, стена центробежно подтягивалась к нему. Края принялись срастаться наподобие царапины на ладони вампира. Замазка изменила цвет и последний раз шевельнулась, раздумывая. Теперь она растянулась резиной, и край выполз погладить стену.
   И враз стена сделалась цельной. Замазка исчезла – был просто кусок стены и даже еле приметная трещинка продлилась, как завершаемый уверенной рукой рисунок.
   Если вглядеться – глаз лошади и даже очерк приподнятого уха читался на стене. Но это если вглядываться.
   Ас объявил сдавленно:
   – Хороша работа.
   С этими словами ветерок набрал силу, и качели приподнялись, издав долгий насмешливый скрип.
   – В самом деле. – Согласился знакомый голос. – Нет, чтобы памятник мне поставить.
   Позади высился незаметно явившийся Мардук.
   Билл рассмеялся и на вдохе остолбенел – понял, дядя не шутит. Вгляделся – глаза ясные… чувство юмора в крови у династии, но, видать, имеются исключения.
   Билл замер – надо сказать, он всегда пугался, когда дядя вот так возникал.
   Ас нашёлся:
   – Сир, накладно.
   Мардук сокрушённо прищёлкнул языком.
   – А то бы я мигом организовал пустоголовых… тут бы у вас толпы стояли и требовали, чтобы вы поставили мне памятник. Из золота, и глаза алмазные.
   И дядя, круглишками сдвинув пальцы, показал. У Билла отлегло от сердца – в глазах Мардука прыгали искры. Но Ас выглядел по-взрослому серьёзным.
   Когда Мардук отошёл посмотреть фундамент поближе, Билл посуетился и не выдержал. Склонился к самому ушку Шанни:
   – Он что, в натуре?
   Шанни посмотрела – ответила:
   – Тебе лучше знать… это же твой дядя.
   – Высоко строишь. – Услышали они.
   Показался Мардук, за ним сбоку следовал Ас – они завершили приватную беседу, состоявшую из пары реплик на нос. Мардук сделал жест за плечо. За ним вырос фрак доместикуса.
   Корзинка, и в ней горлышко заблестело. Шанни вздохнула и с признательностью улыбнулась.
   – Это так к месту.
   Мардук был доволен.
   – А вы думали, зачем старый маразматик притащил свои кости?
   Но когда Шанни обернулась, удерживая тяжёлую бутылку, Билл увидел в её глазах испуг, такой же, наверное, как у него самого.
   Подношение и присутствие Мардука нам в тягость… Мардук же радовался, как дитя единорога.
   – Окрестим твою махину. – Добродушно потребовал с баскетбольным жестом.
   Шанни перехватила горлышко в салфетку и едва не уронила. Мардук без малейшей раздражительности, хотя только что выбранил доместикуса, подхватил бутылку, не касаясь пальчиков Шанни.
   Шанни взглянула на Аса. Тот едва приметно прикрыл глаза. Шанни подошла, увязая каблучками, поближе и поудобнее взяв бутылку за горлышко, ударила сбоку по стене.
   Удар оказался, не взирая на девичью чувствительность, грамотным. Горлышко треснуло, и сделавшись острозубым рыбьим рыльцем, отлетело и упало в траву.
   Бутылка вспенилась. Мардук уже ждал с бокалами. Ас принял остов бутылки и струя влилась почти во все сосуды.
   Биллу попало на донышке и Мардук хлоп! – племянника по плечу.
   – Выходит, это не твоё.
   Ему самому тоже почти не досталось.
   Энкиду сунулся в свой бокал, – кружок пенился, – и вылил шампанское в мощное горло, задирая голову. Подбородок уткнулся в небо, а его шея, налитая мускульной силой, низкая, широкая, из обожжённого солнцем мрамора и со следами отчаянного бритья, привлекла внимание Мардука. Он так посмотрел, точно хотел впиться в эту звёздную плоть зубами и тут же мило улыбнулся, как подобает красивому старому господину, который вовсе не маразматик, а мудрее их всех.
   Беседа застопорилась, но согретая вином, снова заструилась. Билл не участвовал. Его разморило, в глазах двоилось. Не подсыпал ли дядя чего в своё крестильное молоко?
   Билл шагнул в сторону на траву к качелям.
   – Смотрите на него, – услышал он и увидел указующий перст Мардука.
   Билл улыбнулся и сделал ручкой.
   – Готов. – Провозгласил над ним голос Аса и привычный перехват двух пар рук успел почувствовать Билл, прежде чем постыдно отрубился.
   Это его утешило: не сосчитать сколько раз они оказывали друг дружке такие братские услуги.
   Когда двое вернулись, Мардук уже прощался с Шанни. Откуда-то появилась Иннан и остановилась, глядя на покачивающегося возле качелей Билла – голова и локоть на сиденьице, а постамент в траве.
   – Что это вы с ним… – Начала она.
   Энкиду, который вызвался вычитать контракты рабочих, пожал плечами.
   – Обыкновенное мужское. – Объяснил.

   Билл спал. Качели выскользнули из-под него, и он покоился под ними, навевающими, будем надеяться, только добрые сны. Энкиду, шелестя манускриптами на широком колене и трогая пальцем холодный твёрдый Мегамир, лежащий в густой траве, придирчиво оглядел Иннан и снова вернул вниманье картинке – двигающейся схеме со вспыхивающими знаками вопроса.
   – Если ты собираешься вдохнуть в него дыхание жизни, советую взяться за твёрдый предмет и действовать дистанционно. Мало ли что сулит пробужденье титана.
   Билл открыл глаза, не шевельнув даже пальчиком. Энкиду успокоенно вздохнул, Иннан начала, предусмотрительно сдвигая качели:
   – Соня, ты…
   Билл вздёрнулся, как на канате, зарычал, и камень под его локтем глубоко ушёл в песок. Потеряв опору, Билл повалился вбок.
   – Видал… – Пробормотал Энкиду.
   Рыжие волосы смешались с зелёными стебельками травы. Билл взлохматил некошеное поле.
   – Опять. Проклятые сны. – (Выходит, колыбельная была не ахти.)
   Выяснилось – после того, как в качестве утешения ему к носу поднесли пакетик из-под кофе, – что Биллу приснился посреди дня сон, который ему не понравился.
   – Кто кому? Сон – тебе?
   – Ах, перестань… – Вяло осерчал Билл, злобно растирая замутнённые глаза. – Вечно вот так.
   Когда-то, рассказал взбодрённый духом кофеина Билл, ему ещё там на Нибиру приснилась обманка. Привиделось одно, а сбылось совсем другое. У него, Билла, выползла изо рта змея, (фу, как не стыдно, Билл…) – и он всё думал – к чему бы?
   – И вот, я уж думал, у меня гады какие завелись… ну, эти… вечно ж ел немытыми руками… (Билл, вот честное слово… фу!)
   Но оказалось, что тот, кто посылал Биллу сновидение, имел в виду нечто совсем другое. На третий день поводья оборвались, конь сбросил Билла и удрал во поле. Насилу Билл его сыскал.
   – Ну, и что?
   – А то, что, ежли какие силы хотели меня предупредить, могли бы состряпать сон попонятнее. Мол, так и так – оборвётся повод, Билл, проверь упряжь, Билл, проверь упряжь, не будь упрямым жеребцом. Так нет – обязательно вот этакие замысловатые картинки… а я ведь простой парень, к чему этот абрст… абстракционизм.
   Билл раздражённо растопырил пальцы и яростно схватил пакетик.
   – Дайте… что – ни капли?
   Он втянул затрепетавшими мощными ноздрями призрак.
   – Всё обман и заковыки.
   Иннан попыталась его вразумить:
   – Билл, добрые духи не залезают в голову нибирийцу или человеку или коню. Они говорят с ним на обычном языке. А это твоя память пыталась подсказать тебе, что ты не соблюдаешь правила техники безопасности. Твой мозг, заключённый в шлем твоего черепа.
   Билл взглянул на неё с надеждой и тут же с досадой возразил:
   – Тогда на склад такой шлем.
   Энкиду рассудительно вернул к действительности обоих:
   – Так что за сон, братец? Быть может, ты просто поел чего-то такого… и… ну, хватит ломаться и пучить глаза. Рассказывай.
   И братец сбивчиво пересказал, путаясь в словах, и напоследок оглядев аудиторию. Стояли в растерянности. Нежное лицо Иннан в тенях задумчивости слегка рассеяло дурное настроение.
   – Видали? Попробуйте-ка растолковать.
   Тут, по счастью, послышался голос Шанни, окликающей их. Она, введённая в курс событий, быстренько всех успокоила.
   – Сны, увиденные днём, не исполняются, Билл. Это всего лишь твоя совесть, которая нуждается в мочалке, не более.
   Билл подумал и утешился. Он скорчился, сделавшись огромным яблоком, не желающим покидать родную ветку и, кажется, снова задремал. Его подпихнули кончиком сапога. Он поднял затуманенные глаза. Над ним стоял Ас.
   – Тебе, говорят, сны снятся.
   Билл послушно завёлся, как шарманка:
   – Да-а… Людоеды среди деревьев и белая лошадь… потом этот краснолицый… – Он задумчиво поморщился. – Что-то кричал о пиве и закусках… потом ты построил высокую башню, потом пришёл дядя Мардук и разрушил её.
   Ас смерял его взглядом.
   – Спи дальше.
   Отошёл.
   Билл смутился.
   – Он расстроился. Эй! Ты расстроился? Так это не сбудется! Шанни, скажи ему.
   Вечером Ас поскрёбся в биллово окошко. Билл вскочил очень охотно и с треском раскрыл старые рамы, возникнув, как портрет придворного художника, по ночам для отвода души рисующего правду. Ас пришёл с миром. Ничего не объясняя, он вытащил нужное и повёл Билла. Тот поспешал, вертя головой и, наконец, спросил:
   – А где тот, из-за которого ты застрелил дядиного агента? Куда ты его дел?
   Ас переспросил:
   – Кого? Агента?
   – Того, на кого все охотятся.
   Ас скривил губы.
   – Он же взрослый человек, откуда мне знать? Где-то…
   – Ну, а… агента?
   Возле распахнутого окна на холме возился Энкиду.
   – Ты что в карманах шаришь?
   Энкиду пояснил:
   – Остались ещё яйца.
   – Кто б сомневался. – Забухтел Билл.
   Ас пояснил:
   – Он предлагает сделать гоголь-моголь.
   – И хотя говорить о присутствующих в третьем лице не вполне соответствует правилам хорошего тона, – подхватил Энкиду, – в целом ты прав. Да, я предлагаю.
   – Зачем это? – Не успокаивался Билл, которому припало желание противоречить.
   – Обмыть строительство. И скрасить твою бестактность.
   Билл по правде не слишком алкал, – дядина чача на сегодня закрыла тему алкоголя, – но понял, что ломаться, значит утвердить товарищей в мысли, что он человек бестактный.

   С этого вечера строительство закрутило вокруг себя весь полуостров. Сдержанный гул и редкие взрывы грохота приучили обитателей старого гнезда покрепче сжимать чашки с чем-нибудь горячим. Издалека Билл видел, как кружат по лугу рабочие, между ними плыли белоснежные балки, и щёлкали в воздухе инструменты, похожие на произведения условного искусства. А посреди росло здание космопорта. Оно поднималось, как любимый колос в поле. Билл слышал голоса, то сливавшиеся в один весенний ручей, и звучащие даже громче, ибо ручьи уже начали мелеть, то разделявшиеся на отдельные, почему-то всегда многозначительные слова.
   Всё чаще мелькали в поле парусящие одежды туарегов, несколько раз он видел, как вышагивали высокие Хорсы.
   Сам Билл на луг не заходил, пытался сдержать буку, потревожившего его в пустом дневном сне и рычащего теперь в опечатанном подвале.
   Но что-то делалось не только на виду. Вся трапеция земной поверхности приподнималась и деревья шептали, сквозили свесившиеся волосы дриад. Глубоко под прогретой шагами строителей почвой, под слоями литосферы проветривали и готовили тайные комнаты.
   Словом, диковато или, как говорил Билл, упомнив кое-что из лексикона конюха – трошки моторошливо…
   Дни нанизывались на кривую проволоку для портков рабочих. Ясные дни с прозрачными облаками и маленьким ярким солнцем. Портки были тоже ничего, бесшовные, присылаемые знаменитым кутюрье ради пиара и участия в великом деле.
   Так длилось, и, казалось, – вечно будет строиться башня, пока в одно утро Билл не проснулся и не обнаружил, что он совершенно один на всём полуострове.
   Он прошлёпал по всем знакомым улочкам замка и не нашёл ни малого присутствия никого из компании… ни даже доместикуса, что, впрочем-то, расстроить не могло.
   Кое-как обмундировавшись во что-то, выдернутое из-под кровати и спешно проверенное старинным способом на степень свежести, Билл выбрался во двор. И там тишь. Такое же запустение одиночества. И день родился под стать – серый и тёплый, небо сдвинули ниже, клянусь, на километр. Солнце отдыхало, а трава выглядела так, будто на неё легла чья-то тень.
   Билл поплёлся по брусчатке… дядины бандиты давно не показывались, а то бы он и какой-нибудь машине с ветровушкой, разбитой концентрическими кругами, обрадовался.
   Хоть не желал он, но заставил свои ноги дойти до въезда на строительную площадку.
   Будь он повеселее, ахнул бы: башня была, в сущности, готова. Как он мог из окна не заметить её змеиную белую головку, с любопытством озирающую пейзаж?
   В её облике ощущалась жестокость юности, разглядывающей мир как он есть. Билл поёжился – ему показалось, что башня и на него посмотрела и о нём составила своё мнение.
   Никого на лугу. Болтались верёвочные заграждения, уже ненужные, вокруг надменного зиккурата.
   Патрульных не видать. Билл вспомнил, что Ас что-то говорил про выходной – день тишины. Дескать, Мардук ему присоветовал уважить какое-то местное поверье.
   Весна, вдруг понял Билл, закончила свой бег. Её широкие щедрые шаги покрыли зелёным весь мир, но душа Билла пребывала в сени белого деревца. Он поискал глазами – отцвело.
   Отчаяние, но странное, сродственное радости, всё сильнее овладевало им. Да где же хоть кто-то, так их?
   Ему показалось, что он увидел вдали блик на коротком обрезе патрульного и слабо окликнул… но голос его, поразивший его самого своей глубиной и мощью, прозвучал так жутко под серым низким небом, что Билл умолк и более рта не разевал.

   Он поспешил прочь от башни и прищёлкнул, как первого весеннего бедолажку-клещика на ногте, желание оглянуться. Нет… не удержался, хотя в деревьях, высаженных Иннан в неширокую аллею и принявшихся необыкновенно скоро, ему кто-то шептал: не оборачивайся, Билл.
   Глянул!
   Его передёрнуло. Широко открыв глаза, он смотрел… и смотрел. Потом встряхнул башкой – примерещилось.
   Он свернул с аллеи на хозяйственную площадку. Собственно, Ас и попросил Иннан пошустрить с саженцами, чтобы прикрыть это безобразие.
   Билл шёл, спотыкаясь между ещё запакованных коробок со стройматериалами. От скуки он пытался читать названия. Кажется, здесь месиво для склеивания плит – вечный клей. Приметив коробочку с надписью от руки «Прорабу вечером. Долг чести», Билл ухмыльнулся.
   Среди деревьев завиднелась черепица низенькой крыши. Билл сунулся и увидел, что под деревьями притулился домишко. Очевидно, торчал здесь сбоку припёка древней фермерской усадебки, заброшенной ещё в прошлом веке. Покинули имение внуки, оборвался волосок, сровнялся дом с землёй. Иннан не захотела уничтожить эту приятную мелочь и пылился хорошенький домик, не в духе Аса совсем. В таком бы ведьме жить. Даже смотреть на него – скука смертная.
   Билл стукнул в дверь костяшками кулака, отступил и одёрнулся, пригладил волосы. Вслед за невыносимой тишиной скрипнуло что-то за дверью. Домовой из-под веника вылез или половицы до того обветшали, что вспоминают шаги былых владельцев столетней давности? Билл коснулся понурой ручки, дверь отъехала.
   Билл просунул в дом голову и на темечко посыпалась труха. В сенцах тесно и скопился солнечный свет, хотя сегодня серое тепло стояло в воздухе кубом. Кажись, в домике ещё есть комнатка. Эвон и лесенка на полати ведёт. Ветхостью – вот диковинка – не отдавало, духи дома послеживали за ним, старенькие чистенькие, ещё до катастрофы воспитанные, а родившиеся в какую-нибудь кайнозойскую эру.
   Как они выглядят-то?
   Вот он – веник, а на полочке волосатый слоник – чья же игрушечка?
   Сторожка, словом, оказалась презабавная. Билл огляделся. С лесенки сонливо полетела паутина.
   – Эни бади хоум? – Неуверенно припомнив что-то из местного наречия, проблеял он и закашлялся.
   Ну, прям, счас.
   Билл увидал под ступеньками дверочку – ну, лаз мышиный – и пальцем тронул, заглянул… лохматые одеяния висят на крючках, старьё почтенное. Вдруг затрезвонило что-то наверху. Билл сильно дёрнулся и смущённо огляделся. Но смеха домового, небось, спрятавшегося под свой веник, не услыхал.
   – Вас из дас… – Пробормотал он.
   Шагнул к ступенькам и, не решившись обременять их своим рассыпчатым телом, наступил на приступку полуразрушенной печи и потянувшись, цапнул перекладину антресолей.
   Боги не дрыгают ногами, когда выполняют упражнение на подтягивание. И не сопят.
   Он увидел огромную полку, на которой можно было спать или кемарить со старыми журналами, на обложке коих заплесневевшие тираны былого кровожадно улыбались, процарапываясь в наше время и…
   – Сакременто! – Рявкнул он и чуть не свалился.
   Усевшись среди ветоши, он внимательно смотрел на снова затрезвонившую и жуком елозившую по полу Говорилку.
   Осторожно склонившись, он увидел, что по забавному окошечку скачет надпись: новое письмо.
   Билл, размышляя о том, как новые письма могут приходить в эту необитаемую сторожку, догадался что-то там нажать и перед ним возникло собственно письмо.
   «Привет. Спрячь мои свежие видосы».
   Тут же Говорилка сообщила ему, что к письму имеется приложение… Билл нетвёрдой рукой поднёс Говорилку к глазам и смотрел… смотрел.
   Прошло некоторое время и ему послышались голоса где-то снаружи – домашние будничные голоса. Биллу так хотелось найти их…
   Он не шевельнулся, положив Говорилку на пол и рассматривая. Встал и спустился по лесенке, которая оказалась вполне крепкой. Если она выдерживала посещения тех, кто регулярно обновляет впечатления об окружающем мире, то вряд ли подломится под ногами Билла.
   Ас смотрел издалека, стоя на приподнятой над складом площадке. Он навёл бинокль на Билла.
   Ишь, глазастый наш. Высоко сидит.
   Билл осерчал, как всякий, кого разглядывают под стёклышком и, приковыляв поближе, потёр ногу выше и ниже колена.
   – Надеюсь, среди этих подарков найдётся хоть одна коробка для леди Шанни. – Язвительно молвил он.
   – Конечно. – Спокойно ответил Ас, и Билл-разоблачитель прикусил язык. Сам он пока ничего не придумал заради дня рождения Шанни. Заприметив Энкиду, он сурово спросил:
   – А где все?
   – Спровадили девок с дядей на подлодке вдоль побережья. Посмотрят рифы и всякое.
   Энкиду слегка усмехнулся.
   – Он собирается показать Шанни свой подарок, чтобы понять, нравится ли ей.
   – Подарок?
   – Алмазную копь… он ведь обещал ещё летом.
   – Я думал, он шутит.
   – Видишь, Билл? – Нравоучительно отозвался Энкиду. – Алмазами он не шутит.
   Билл некоторое время пытался привести мысли в состояние слоников на комоде. И они послушно выстроились и поплелись, но лишь одно смущало – все были волосаты. Среди прочего вертелись – экскурсия на подлодке, день рождения и алмазная копь. Потом к ним присоединилась Говорилка со свежим письмом.
   Он помучился с этим клубком и очухался только тогда, когда увидел, что Энкиду кивает на него Асу. Билл встряхнул головой и – как заметил себе злой Ас – изо рта биллова тотчас выскочила идея.
   – Давайте мы подарим ей дуэль.
   Ас переспросил.
   – Ну, подерёмся в качестве подарка.
   – Ты собираешься подраться на день рождения леди?
   – Ей же нравится!
   Энкиду подтвердил:
   – Ей нравится.
   Он задумался.
   – А неплохая мысль.
   Ас возмутился.
   – И думать забудьте.
   Билл пожал плечиком.
   – Как скажешь.
   Он увидел, что по аллее идёт Иннан.
   – Эй, а где все прочие члены семейки? – Воскликнул он, приветствуя мурлычущую и озирающуюся с весёлым видом барышню.
   Она охотно объяснила:
   – Папа обнаружил неполадки. Он жутко расстроился и именинница осталась, чтобы его утешать.
   Иннан почувствовала, что текст требует больше убедительности.
   – Чтобы он там кого-нибудь не убил и не взорвал. – Добавила она, и забрав бинокль у Аса, принялась разглядывать собственные посадки вокруг космопорта.
   Ас порадовал Билла, вдруг сказав:
   – Опупеть можно.
   Он воззрился на Иннан, которая навела на него бинокль:
   – Это в чём же он обнаружил неполадки? В копи?
   – Алмазы, видать, мелкие. – Предположил Энкиду.

   Шанни, вернувшуюся в преддверии сумерек, когда и впрямь как бы дверь какая-то, от угла неба до глубоких озёрных теней, втягивая свет, прикрылась, – встретили сдержанными смешками, в которых звенело одобрение.
   Первым прорвало Билла. Протягивая ей, не снявшей строгой шляпки и разматывающей лёгкий прозрачный шарф, чашку нового напитка – какао с привкусом дядиного наследия, он сладко молвил:
   – Одна ложка сахара. Если что не так… можешь в меня горсть камешков кинуть.
   Эта глупая шуточка вызвала прилив необузданного веселья и отпущенные на волю смешки вспенили горячие кружочки в их собственных чашках.
   – О. О. – Сказала Шанни, бросая шарф на спинку кресла. Тонкая серая ткань плавно опустилась, задевая воздух, легче которого она была, и повисла, колеблемая паром какао.
   Мардука в тот день не видели. На расспросы Шанни отвечала в излюбленной стилистике беспросветного юмора и от неё скоро отстали.
   На сон грядущий Билл размышлял о другом вопросе, который ему хотелось задать, и отнюдь не Шанни. Вместо этого он стащил со столика в прихожей ворох газет, приготовленных для сира Мардука и долго в постели шуршал ими.
   Не вполне сведущий в газетных мифах Эриду, Билл, тем не менее, скоро приноровился. Шепча – ага… так я и думал, он развернул даже маленькую провинциальную газету и попытался продраться сквозь передовицу, используя свой небольшой языковой запас одного из полуостровных языков.
   Получалось очень забавно. Тыр-тыр-тыр… патриотизм… Тыр-тыр-тыр… антинародные элементы (он сначала прочитал «элементалы», и некоторое время сидел с выпученными глазами, решив, что редактор разоблачает сведущих в чёрной магии) …тыр-тыр… сплотились вокруг нашего президента (дядя Мардук предпочитал носить такой титул на этой территории) …тыр… клевета… тыр… арестованы зачинщики. (Билл прочитал – сначала кондитеры, потом – каменщики, и даже полез было за толстым разлохмаченным словарём, но плюнул – фигурально выражаясь – и положился на нибирийскую интуицию).
   Стоит ли говорить, что он уснул в облаке газет, как в коконе, сотканном из гусиного пуха и лжи? Не стоит, наверное.
   Напоследок над ним закрутился, разматываясь и снова свиваясь в кольца тончайший шарф и упал ему на лицо, плечи и грудь, на миг заставив ощутить немыслимую тяжесть. Он дёрнулся и слон поднялся с его сердца, виновато оглянувшись огромным влажным взглядом, полным живой и напряжённой мысли. Сплю я…

6. Спор о крови

   …Билл, чувствуя, что его глаза наполнены зелёным светом мая, вошёл и сразу провалился в колодец прихожей. Такой был день – снаружи светло, внутри мрак.
   Они вернулись из города – Энкиду опять понадобилось что-то из провизии. Билл, навязавшийся в общество к этому кулинару, ничего из поездки не поимел, за исключением пары перемигиваний с горожанками.
   Пока он обдумывал очередное перемещение фигур на шахматной доске площади, за спиной произошёл шум и, бросив взгляд за плечо, он увидел, как маршируют какие-то зелёные в крапочку, а за угол – ей-Абу-Решит, он карим глазам не поверил – заезжал танк.
   Такую машину даже Билл умел отличать. Подмигивание от этого финта пострадало.
   – Стягивают войска. – Сказал кто-то ускользающим в глубь толпы фальцетом, буднично.
   Леди, слегка раздражившаяся тем, что рука собеседника не перемещает короля, весело заметила:
   – Стройбат… дачу пошли ремонтировать и морковь полоть.
   После чего разговор она прекратила и сердечно, но не без насмешки, распрощавшись с Биллом, ушла, унося на локте пакет, из которого торчали зелёные хвостики.
   Очень интеллигентный старичок в квадратных очках и с таким же подбородком, перехватив этот цугцванг, ласково прихлопнул партию:
   – Переправу всё строят.
   Билл, поглядев вслед прелестному затылочку, вздохнул и расспросил утешителя.
   Оказалось, что полуостров, имеющий весьма смутный геополитический статус, опять перешёл из рук в руки. Так выразился старичок.
   – Опять внуку придётся учебник истории покупать. В школьной, вишь, библиотеке сказали, что старые, тово, износились. Потом правда, дали, но очень просили помалкивать.
   Больше Билл ничего нового не узнал и с печалью унося в сердце видение с морковкой, поплёлся за Энкиду.
   – Переправа? – Переспросил тот и нахмурился.
   Доехали в чудовищно огромном грузовике по неизвестной дороге. Билл рассеянно отвечал на вопросы Энкиду. А тот пару раз ещё нахмурился и замолчал.
   Полуостров на сей раз показался Биллу старым замком, ещё старше и запутанней, чем их собственное вековое гнездо: узкие в осыпи грунтовые дороги и какие-то странные фигуры вроде привидений, бредущие вдоль. Иногда казалось, что циферблат под почвой начинает крутиться навстречу стрелкам – в этом были виноваты чёрные деревья, и тут же время начинало умирать. Белые морские птицы крестили пространство с криками и дважды, причём это совпало с вопросами брата, резко пикировали, будто нажимали клавишу воспроизведения.
   Билл заторопился по коридору, чтобы найти кого-нибудь и немедленно выложить всякие милые подробности – как добрые горожане пытались поднять с асфальта крепко и сладко спящего эридианца и что построили новый большой магазин, весь стеклянный, где даже водяной пистолет можно купить.
   За углом он увидел мелькнувших Энкиду и Иннан. Ему показалось, что Иннан расстроена – не очень, но есть такое. Но как нерасторопный егерь успел его опередить, вот что следует разузнать.
   Он замедлил шаг, не желая им мешать.
   – Но это совсем не то… – Злился голосок Иннан.
   Энкиду, наверное, пожал плечами.
   – За что купил, за то и продаю. И потом, меня ждал Билл, я не мог шастать там часами…
   – Ах, Билл… – Протянула Иннан.
   Послышался бумажный звук. Тут уж Билл не мог удержаться – в конце концов, трепали его имя.
   – Что вам сделал Билл, хотел бы я знать? – Громко сказал он и улыбаясь оттого, что застукал их на какой-то мелкой пакости, вышел на веранду. Иннан, прятавшая что-то в свою кукольную корзинку садовницы, быстро посмотрела на него таким раздосадованным взглядом, что хорошее настроение Билла сразу испарилось. Он помрачнел.
   – Сопротивление взрывчатку закупает?
   Энкиду вздохнул и поглядел на слепые окна замка.
   – Ты бы потише. Дядя, если и имеет чувство юмора, то самое специфическое.
   Пока Энкиду говорил, Билл, естественно, пялился на него. Тут же он увидел, что Иннан отступила, придерживая что-то небольшое в корзинке под лохматыми саженцами, и без объяснений и уж без всякого чувства спустилась к аллее. Уходила она так легко и беззаботно, что у разозлённого Билла как-то сердце повернулось.
   – Секреты иметь не возбраняется, если вы при этом не поворачиваетесь спиной к собеседнику.
   – Кто ж знал, что крыльцо родного дома неподходящее место для передачи взрывчатки. – Отозвался Энкиду, но чужая для него попытка задобрить шуточкой, Биллу не понравилась.
   Иннан с безопасного расстояния обернулась и проводила ироническим взглядом их утреннее топтание брат напротив брата. Она выглядела сегодня иначе. Волосы зачесала по другому, и оттого лицо казалось иным.
   Всегда так хороша, что привыкнуть ну никак, и даже Ас будто бы слегка крякает от усилия стряхнуть это наваждение.
   Спросить его непременно – он крякает или кряхтит? Это очень важно.
   То, что тогда во сне, после закладки фундамента, увидел Билл, изредка возвращалось, и тогда он приноровился дёргать головою, чтобы избавиться от подробностей. Внезапно он уловил, что Иннан отметила его судорогу. Билл насторожился. Надо бы последить за собою. Ведь изведут.
   Он знал, что по всему их теперешнему миру идут толки, кой-где пресекаемые с помощью домашнего лекарства – резиновых дубинок и машин с неожиданным поливом. Там и сям на всех материках говорили люди о несусветных вещах. Это правда, что такой-то освобождён? Удивительно, шептали в ответ, что он оказался жив. Говорят, это новая политика, скрытый курс, объяснял кто-то третий.
   Какой такой курс?
   Свобода, помертвев лицом, шептал этот смельчак.
   Здесь же, на полуострове, где обитают чистокровные и полукровки среди немногих местных, было тихо. Улицы прибрежных городков, помещённых в кастрюльки между низкими горами и слабым приливом приручённых бухт, помалкивали. Даже сегодняшний глупый разговор возле волшебного магазина не смутил Билла. Что касается проехавшего в проулок танка, то он и вовсе выбросил видение из без того проблемной головы. А может ему показалось? И очень просто.
   Что – и старичок показался?
   Язвительно спросил кто-то внутри, под рыжими патлами. Билл огрызнулся:
   – Поди прочь. И старичок вполне мог. А что? Было бы решето.
   Необходимо записать в бортовой журнал – если кто его ведёт, – что и многие подобно визитёру со звёзд, особо вопросами не задавались, сознание своё не засоряли..
   Знали, видели, что много объявилось пришлого народу, но рабочих мест не убавилось и даже появились неслыханные вакансии для одичавших за починкой проводки и санузлов инженеров с высшим образованием.
   Говорили иногда об эвакуированных из горячих точек – выражение, изумлявшее Билла смешанной с правдой чистейшей ложью.
   Некое строительство открыло возможности для полуостровитян из рода людского. И не только.
   На стройке, куда Билл решил однажды зайти (озираясь, чтобы его не поймал Ас и не заставил надеть защитную каску), ему встретился Саид.
   Сперва неузнанный под комбинезоном, он был угадан Биллом по военному сапогу и полоске смуглой кожи на щиколотке – все складские размеры малы потомкам долговязого, как тополь, аннунака.
   Саид, не выпендриваясь, отвлёкся и потратил свой перекур на болтовню с Биллом. Хотя, по правде – любите правду? – на диалог это не было похоже. Усевшись сильно и грациозно, бочком, на инструмент, сильно смахивающий на гигантский пистолет – из него вливали в пазы между блоками так называемый живой цемент, – туарег в охотку слушал лепет Билла, неловко втиснувшегося в какое-то сиденье.
   Иногда он что-то произносил, но Билл в силу дурной привычки сразу ухитрялся его перебить, и тут же клял себя и извинялся, умоляя повторить. И всякий раз туарег вежливо откликался. Но Билл мог поклясться – говорил что-то прямо противоположное.
   Со стороны, как могли бы слышать дриады и духи почвы, и, возможно, новый домовой космопорта, звучало так:
   – …любопытничают и разузнают. Это ведь опасно.
   – Говорю вам, я не понимаю, что происходит. Война и толки об этом старом оружии… что? вы сказали… что вы сказали, Саид?
   – Здесь абсолютно безопасно, сир.
   – Да? А почему меня постоянно что-то тревожит и сны… как будто я всегда что-то не то съел. Территория вокруг резиденции сира Мардука – тёмный лес. Наследие моих проклятых предков… что? Саид, тысячу извинений?
   – Следует соблюдать разумную осторожность, сир. Если осмелюсь заметить, во время ваших вылазок. Старые Заводы полны нечисти… не всё подвластно даже нам.
   – И все мы стали такие скрытные. Никто друг другу ничего не говорит, где был, что делал. А ведь мы жили-поживали душа в душу, Саид, когда летели на этом чёртовом Глобусе. Нечисти? Где?
   – Сир, я имел в виду, что там могут быть обвалы… а вокруг, в трущобе, мало ли что могло завестись.
   Билл опять заговорил раньше, чем Саид закончил свою мысль, и внезапно ощутил ужасную усталость от того, что он ничего не знает о той штуке, которая крутится у него под ногами.
   Он хотел высказаться на этот счёт, но туарег поднялся и поклонился. Взглянул поверх билловой макушки.
   – Сир, если вам будет угодно…
   Билл завертелся и, задрав голову, увидел, что над ним в кабине машины, похожей на чёртову кобылку, корчит рожи водитель. Билл сообразил, что сидел в ковше землечерпалки и с виноватым видом поднял руки. Водитель закатил глаза и произнёс что-то беззвучно, но по артикуляции Билл прочёл сильнейшее ругательство.
   Он ушёл, растревоженный и смущённый своим промахом.

   – Ты можешь сказать ему, что мы не будем в стороне. Спрячь эти рисунки получше. Воинство вечного командора не только песчинки пересчитывает.
   Энкиду почтительно кивнул, почти поклонился.
   – Ты улыбнулся? – Спросил светловолосый, и синие глаза засияли. – Ты улыбнулся, как будто я сказал что-то смешное.
   Энкиду пояснил:
   – Видишь, у нас там, в обители богов, – показал в небо, но туарег вслед не посмотрел, – так называют, ну, вроде полицию. Таких, которые следят за всеми… рождённые следить… вроде прозвище смешное… просто, сколько не сменялось всяких правлений, а они всё есть. Поэтому мы называем их Вечными.
   Туарег в знак того, что оценил иронию семантики, всё же посмотрел наверх. Когда он снова вернулся из обители жалких невечных богов, то выяснил, что Энкиду смотрит ему в глаза.
   – Что, и никак?
   – И башку памятнику свернули их главному …демону. – Объяснял Энкиду. – А они потом опять.
   Туарег культурно и раскатисто похохотал.
   – Я понял…
   Он утёр глаз.
   – Ты хорошо рассказал. Теперь я понимаю, почему вы такие… робкие.
   – По привычке.
   – От привычек не стоит избавляться так уж сразу. – Став серьёзным, возразил туарег.
   – У вас тут… – Энкиду оглянулся.
   Туарег кивнул.
   – Аннунаки?
   – Нет… – Со вздохом. – Нибирийцы. Вот, можешь её расспросить.
   К ним приблизилась Бебиана, светлая красавица. Она вопросительно их оглядела.
   – Его мудрое сердце ищет друга. – Процитировал туарег из старого писания. Перешёл на деловой тон. – Вечностью, понимаешь, интересуются наши приятели из небесного дома.
   Бебиана направилась прочь, и непонятно, приглашение это было или намёк на то, что аудиенция окончена. Энкиду расценил происходящее в свою пользу и последовал, как авианосец за белым парусником.
   – Вы вернулись.
   – Неловкое словосочетание. – Заметил Энкиду.
   Она остановилась в тени, и некоторое время они пребывали в состоянии беседы, но большая часть сказанного исходила от Бебианы. Потом Энкиду спрятал что-то в карман.
   – Это здесь?
   Бебиана кивнула, указала ему на вход.
   – Если сир Гурд имеет в виду дом, то это не тот дом. Если место – то это не оно. Но если ты говоришь о своём сердце, то да – оно совершило свой первый удар именно здесь.
   Энкиду помолчал и вошёл следом. Бебиана коснулась его плеча и затылка быстрым взглядом и отвернулась. Затем она вошла следом и обогнула его столпообразную фигуру. Его глаза блестели, это было подобие слёз.
   Он огляделся – комнатка, окно, широкая низкая кровать. Энкиду смотрел на маленькую статуэтку, изображающую борца.
   – Урра кормчий, лучший лётчик на свете, волк и дракон.
   (Таково было пояснение относительно произведения искусства.)
   – Это её вещи?
   – Да, Энкиду. Здесь она грезила о сыне, который будет верным, как земля.
   Энкиду побыл здесь и, распрощавшись, ушёл. Дом на Нибиру не настоящий.

   Билл возвращался по зелёной траве пастбища, забирая мощными вялыми шагами севернее от башни.
   За маленьким озером замелькала низкая крыша, обугленная пристройка. Билл встал резко, осликом. Да неужто?
   Он повернул, и тут же здание скрылось за густо посаженными и состриженными чёрными деревьями. Но он не передумал и вскоре перебежал заросший склон, где там и сям, врезанные в осыпающуюся под травой землю, тускло светились обломки стекла.
   Конура для актёров, белый барак, где они гримировались к первому и единственному представлению, закончившемуся бесславно, обитель святого обмана предстала перед ним. Что-то было тут необычное. Билл повёл носом – в воздухе ощущался престранный запашок, чужеродный местности, но досадно знакомый.
   Пытаясь разгадать формулу, Билл подошёл к крыльцу, на котором были изловлены драконариями один за другим актёры.
   Внутри слышалось движение. Он помедлил самую малость и неуверенно улыбнулся. Лёгкие шаги и взмахи рук, перебирающих предметы – во всём этом отсчитывался известный ему ритм.
   Он постучал. Внутри не сразу расслышали и он проделал ритуал настойчивее. Тотчас звуки смолкли и – странно! – Билл явно ощутил тревогу.
   Он приблизил нос к двери и сказал:
   – Э-эй. Иннан… ты там во все бутылки взрывчатку разлила? Подсоблю?
   Голос ответил нервно и быстро:
   – Билл? Сейчас…
   И это слово повторил голос раз – ну, семь, девять.
   Билл набрался терпежу и был вознаграждён так: дверь приоткрылась, просунулся хорошенький нос Иннан.
   Изнутри она пригласила:
   – Входи….
   Комната, памятная бритьём Аса, выглядела понуро, всё вверх дном.
   Иннан пребывала в задумчивости. Ей к лицу. Ей всё к лицу, если блюсти честность. И выражение досады и тревоги. Вдобавок, волосы её были взлохмачены и разбросаны по плечам. В комнате висел тёмными клочьями резкий запах.
   Она спешно повернулась, задвинув ящик таким движением, что Билл разулыбался. Но улыбка повисла, как этот самый запашок.
   – Я слишком много знаю? Химическая лаборатория Мардук-корпорейтед приглашает одиноких рыжих добровольцев принять участие в закрытых опытах?
   Она пробормотала несуразицу (он даже не постарался вслушаться), следя за ним с незнакомым выражением.
   – Ты что-то сделала со своими волосами? Тебе идёт.
   Совершенно безобидная реплика и, как подсказывал жизненный опыт Билла, часто полезная, стыд тому, кто подумает дурно. Но Иннан совершенно не польстила детализация её облика.
   – А в этой пробирке гомункул? Надеюсь, ты не спародировала кого-то из нас? Всегда считал ботаников опасными людьми.
   Она убрала волосы за плечо.
   Билл пригляделся.
   – У тебя ива прорастает? У каждого из вас рано или поздно появляется сходство с любимым деревом.
   Он подошёл.
   – Ты измазалась…
   Он протянул руку к её пряди, она отстранилась.
   – Отойди.
   Билл продолжал улыбаться. Его всё это забавляло.
   – Может, ты подхватила блошек от Энкиду?
   Он почесался.
   – С тех пор, как я с ним познакомился, у меня ощущение, что в моей голове кто-то прыгает. Да и Шанни что-то такое говорила. Такой он неряха. Представь, она его штаны чуть не выкинула в космос. Так что – жуки у тебя?
   Иннан, похоже, размышляла, не согласиться ли на эту версию. Билл опять подошёл и коснувшись её волос, поднёс руку к глазам.
   – Что это?
   Чёрный густой потёк остался на пальце, точно в незаконченную картину ткнул.
   – Ты…
   – Да, я крашу волосы, Билл. – Свирепо проговорила она и тут же попыталась рассмеяться. – Это настолько бестактно с твоей стороны… на Нибиру принято говорить об этом?
   – Но зачем?
   Он внезапно схватил её за плечи… среди чёрных прядей блеснуло красноватое золото. Иннан вырвалась и издала возмущённое восклицание.
   Билл попятился.
   – Извини…
   Он, поднимая ладони, повторил:
   – Извини… конечно.
   (И ещё семь-девять раз).
   Она с досадой швырнула в него полотенцем. Билл поймал полотенце и скрутив, набросил себе на шею.
   – Так ты рыжая? И тебе стыдно?
   Иннан отвернулась.
   – Ты что делаешь, ты?
   – Просто пытаюсь понять, зачем закрашивать солнце… корни у тебя не такого цвета… светлые …или я ошибаюсь?
   – Красить волосы это преступление?
   – Наверно, нет, но…
   – Я хочу, чтобы волосы были, как у лулу.
   – Ты их любишь…
   – Я этого не говорила.
   – Значит, не любишь.
   – И этого я…
   – И этого ты не говорила.
   Билл вышел, чувствуя, как мысли сталкиваются в голове (прыгают) и на крыльце остановился. Аккуратно повесив полотенце на перила, он постоял. Солнце ослепило меня, луна меня одурманила.
   Он вспомнил лихорадочный час перед премьерой. Тюбик из-под чёрной краски, найденный Асом в коробке с реквизитом, действительно предназначался для спектакля.
   После разоблачения ему никуда идти не хотелось, но он понял, что нужно уйти. Он оглядел местность.

   Иннан, завершив преображение вяло и с неохотой, что было понятно, побросала всё и с яростью затолкав ящик под стол, отряхнула влажные волосы.
   Она покинула актёрское прибежище и решила найти то единственное лицо, которое ей бы, как раз, видеть не хотелось.
   Подходя закоулками к домику Шанни, она, как и её недавний визитёр, издалека услышала звуки, свидетельствующие о непонятной деятельности.
   Вошла без стука – такие церемонии они раз и навсегда отменили.
   Прошла пустую прихожую, погладив дракона, гостиную (где она впервые отпраздновала свой день рождения) и в спальне увидела склонившуюся над нижними ящиками комода Шанни.
   Та резко поднялась и повернулась: на щеках, конечно же, от физических усилий два пунцовых пятнышка.
   – Ты куда-то собралась?
   Шанни ответила точь-в-точь, как Билл:
   – Собралась? Я?
   Иннан не позволила поймать себя в ловушку и промолчала. Шанни присмотрелась к ней.
   – Что это с тобой?
   Заблестела глазами, вкрадчиво спросила, закладывая золотые волосы за ушки – такие они маленькие, умные:
   – Поссорилась?
   – Мамочка Шанни…
   Шанни прищурилась.
   – Что ты хотела этим сказать?
   Ответ? Его не было.
   – Хорошо. – С сердцем сказала Шанни. – Будем считать, что это был намёк на разницу в возрасте….что само по себе, конечно, тоже наглость первостатейная.

   Билл рассматривал в коридоре календарь на стене. Календарь был не этого года. Заодно он был не этого столетия, да и первая цифра непонятна без краткого курса хронологии. Вообще это было девятизначное число.
   Но развёрнут календарь на странице, где много зелёного цвета. Если вглядеться, со скалы свешивалась усыпанная цветами ветка. Цветы неведомые, но голубизна и синева понятны.
   Билл рассматривал квадратики со значками фаз луны и вдумчиво шевелил губами, чисто единорог, пережёвывающий особенно удачный пучок сена. Ближе к концу зелёного месяца состоится день рождения Шанни.
   А подарочка-то нет как нет.
   Размышляя, Билл решил разыскать хоть кого-то, чтобы посоветоваться…
   – А… – Изрёк он, проводив взглядом быстро прошедший в окне силуэт Иннан.
   Не с ней. Он покрутился в коридоре – за его спиной открыта дверь в помещение космовокзала, где неистовым ходом что-то встраивали в стены. Будем надеяться, что не прослушку. Он зацепил в окне взглядом спину Энкиду и высунувшись, заорал:
   – Где Шанни?
   – Ушла куда-то. – Приветливо ответил Энкиду.
   Он сошел с пути и приблизился на пару шагов.
   – Может, выпить красного вина с подругами из лулу, а, может, показывает сейчас фото, на котором кто-то высовывается из окна с развёрстым в крике ртом.
   Билл слегка опешил.
   – Чьё фото?
   – Ах, Билл… вечно ты не туда бьёшь. Главное – кому.
   Энкиду кивнул и хотел удалиться, но сжалился.
   – Сегодня с утра все разбрелись. Вот и я пытаюсь сделать так, чтобы меня искали.
   – А командир?
   – Ас готовит переворот на материке
   – Не готовит он.
   – А ты его самого спроси. Ты готовишь переворот?
   – А куда Шанни ушла? – Опять спросил Билл, на сей раз у какого-то рабочего.
   Никто не знал. Рабочий, со свитком громадной бечевы на плече, вежливо сделал всем лицом – не ведаю, а за спиной Билла переглянулся с Энкиду.
   Так как никто не хотел общаться с Биллом, Билл пойдёт себе. Его потянуло прочь от строительства.
   Билл ни с того ни с сего посетил озёрное предместье. Башня космопорта выглядела, удаляясь, как три ступени громадной лестницы – всё больше принимая сходство со схемой постройки, а на взгляд Билла – с великолепной змеёй, вставшей на хвост.
   Луг не изменился – все службы были устроены глубоко под землёй, под литосферой, чтобы не повредить естественную систему орошения пастбища и корневые сообщества почвы.
   Энкиду, правда, иронизировал, что «стало ещё лучше». Они помнили эту печально известную фразу с детства – после взрыва атомной станции так выразился в правительственном вестнике высокопоставленный чиновник.
   Ас смолчал с замороженным видом, а потом предложил сиру Гурду провести независимую экспертизу.
   – Можешь приволочь столько активистов, сколько стульев найдётся в дядином доме. Но поторопись – скоро я никого постороннего сюда не пущу. Надоело, знаешь ли, доказывать, что я не верблюд.
   – Кто? – Полез Билл, но его отмахнули.
   – В конце концов, это моя собственность.
   Энкиду вполне спокойно ответил:
   – Ну, ещё бы.
   И добавил, что непременно воспользуется разрешением – пусть сир Александр не сомневается.
   Билл мельком припомнил эту их перепалку, спускаясь к космопорту узкой тропой вроде модного среди мальчиков в его времена «неровного пробора», ещё называемого «нелёгкий путь к счастью». Пробор – тьфу, тропинка была единственным вариантом и предназначалась только для богов из старого замка. Для всех прочих имелся один въезд – он же выезд, исключая понятно, посадочные поверхности на всех трёх ступенях космопорта.
   Несолидный путь вниз, вроде генеральной извилины талантливого политического деятеля, никому не нравился, но все – и даже дядя Мардук – помалкивали и покорно, коль уж приспичило поглазеть, спускались к объекту, хватаясь за уже поредевшие от такой фамильярности кусты. Официально территория пастбища оставалась открытой для всех, но на деле свободно вести себя здесь могли только коренные жители этой озёрной страны.
   Уж как там Ас с ними договорился …но только их появление на землях командира никак не фиксировалось ни камерами, ни асовым вымуштрованным персоналом. Все остальные сразу оказывались под пристальным наблюдением.
   Билл посмотрел – зелено… далеко-далеко паслось стадо. Билл измерил глазами – в самом деле, далеко-далеко.
   Нового здесь, пожалуй, была станция на озере и лодочка, играющая вдалеке, пустая, что ли.
   Возле станции в ленивой тени большого дуба темнел старый кабак того же дня рождения, что и почтенное древо. Древо поил вечно юный ручей, а кабак выполнял те же обязанности в отношении аборигенов. Билл был знаком с этим источником сугубо теоретически и решил в кои-то веки восполнить пробел – пока Ас не воспользовался своим правом собственности. Кажется, ему кто-то говорил, что здесь нельзя подавать деньги левой рукой. Впрочем, Билл не собирался делать это дело никакой из конечностей. Штука в том, что у Билла не имелось того, что можно подавать хоть клешнёй. Вопрос денег был во все времена и на всех планетах вопросом щепетильным. То, что в качестве карманных денег – у папы-то не больно разживёшься – было привезено с собою на Глобусе, истратилось как-то.
   Как обстояли дела в этом отношении у Шанни и Энкиду, спросить неловко. При всей непринуждённости их совместной жизни, как-то язык не поворачивался.
   Словом, жили они дядиными иждивенцами, гостями, наследниками, а зарабатывать не зарабатывали. Мардук ни разу этой темы не касался и вообще так себя вёл, что никто из них не решился бы прояснить, как там у нас, аристократов, насчёт финансовой зависимости.
   Его шуточки касательно того, что его, старика, объедают да околпачивают – только подчёркивали странную семейственность их компании. Он также любил вслух порассуждать насчёт того, что вот он помрёт, а всё им достанется.
   А что всё?
   Стоило начать мысленное рассуждение о том, на чём зиждется абсолютная власть старика над Эриду, как чересчур далеко уводило оно. Разве что Энкиду, любитель этнографии, может, и вычитал что из своих книжек.
   Что же касается насущной темы, выяснилось, что Ас – богач и при том, увы, не транжира, но опять же расспрашивать о том, насколько велико его состояние, никто не стал. Поверили они в увлекательный рассказ об удачной ставке, неизвестно… разве что заподозревать, что демоны игры наняли этого привлекательного парня, чтобы пропагандировать азарт среди обитателей Вселенной?
   На пороге кабака Билл оглянулся, ещё раз окинул грандиозную постройку, видневшуюся отсюда, как белое облачко. Что ж, примерное количество нулей банковского счёта прикинуть можно. И окунувшись в добросовестную старомодность морёной древесины, пестревшей наклейками с деревенских напитков, тотчас узрел широкие плечи и тощий стан самого владельца космопорта, всё это размещено над стойкой в самой выгодной позиции.
   Ас, не оборачиваясь, сказал:
   – За счёт заведения не пей.
   Билл поздоровался с кабатчиком и покорно взял придвинутую ему Асом кружку. Сдержанный ропоток Мегамира, вдвинутого на полку между рядами стекла, привлёк внимание. Несколько знакомых силуэтов, сопровождаемые взволнованным голосом комментатора, возникли между бутылками.
   Пили. Двигая кубком по столешнице, Ас перетаскивал мокрый кружок. Кабатчик почтительно положил на уголышек антиквариата пару газет. Билл глянул искоса – недельной давности.
   В Мегамире разговаривали о побеге политического заключённого.
   – Несомненно, речь идёт о талантливой организации…
   – В первую очередь, – перебил другой голос, – нас должно интересовать финансирование… авантюристы с таким размахом выглядят весьма солидно.
   Билл показал кружкой на Мегамир. Ас поставил свою и прямиком на газету, окружив рамкой чью-то физиономию. Билла что-то привлекло в изображении… или нет, но в этот момент кабатчик, повинуясь почти незримому знаку Аса, позаботился о полноте его восприятия – то есть, о его кружке.
   – Я давно хотел спросить, как тебе удалось его вытащить. Ведь говорят – немыслимо. Кто не пытался… да никто не пытался.
   – Разумное вложение денег, дорогуша. Кто-то вкладывается в особняки и опасные научные опыты, а я в свободу.
   – Это мило.
   – Плати людям за работу. – Заметил кабатчик. – Смотри, чтоб были сыты. Чтоб кино у них имелось на вечер и варенье. Так открыли верхний полюс. Капитан Север не скупился и ему преподнесли земную ось, как зубочистку от канапешечки.
   Ас выразительно потемнел глазами и рукою сделал так, будто ладонь под плод, могущий упасть с потолка, подставил. Мол – слыхал?
   – Слыхал. А только…
   Билл почесал излюбленное думательное место.
   – Да на такие деньги, пожалуй, – вдумчиво заговорил Билл, – можно многое купить. Что там, трёхминутное невнимание отвернувшегося в сторону патрульного… это пустяки.
   Ас вполне приветливо предложил:
   – Если хочешь сказать что-нибудь, Билл, говори запросто.
   Но ничего не услышал в ответ. Тогда Ас прибавил без тени хвастовства:
   – На трёхминутное бы денег не хватило, к слову. К тому же, это слишком долго.
   Кабатчик – тот самый, в суровой и прельстительной одежде, ухмылялся изредка, показывая, что и не думает скрывать, что слушает. Это была его мудрость, его стойка.
   – У нас говорят, что следует катить деньгу перед собой. – Он и выкатил им по стойке пузатые бутылки.
   – И я умоляю, сир – за счёт заведения. Хоть раз.
   – Не могу. – Вздохнул Ас.
   Билл кивнул на него.
   – Воспитание не позволяет.
   Он повернулся, локоть поехал и смял государственное личико в газете. Дядино?
   – Не за всё надо платить, командир. Не за всё.
   Ас хлопнул его по локтю и дяде.
   – Ну, это только таким красивым парням, Билл. Только таким красивым и удачливым.
   Кабатчик, не удержав чувств, воскликнул:
   – Такие вы крутые. Ах, вы, и впрямь, боги. И ваша леди, если позволено сказать…
   – А что леди? – С ещё блаженной улыбкой переспросил Билл.
   – Леди? Она тут была… – Заговорщицки склонившись, поведал кабатчик.
   Ас выпрямился. Кабатчик медлил…
   – Не знаю, говорить ли. Но ведь вы… за ней? Ведь туда не следует ходить одной… да и вообще не следует.
   – Куда? – Как жестянку в кулаке раздавил Ас.
   – На Старый Завод.
   Кабатчик растерянно приглушил звук в Мегамире.
   – Зашла с час назад. Не говорила, куда собралась. Я сам понял… она была одета для прогулки в горы.
   Оба крутых профукали на обморочное девичье молчание секунд шестьдесят. Большая стрелка на командирских завершила круговую дистанцию и продолжила бег. Дико глянув на неё, Ас отмер.
   – Что, будем переглядываться или сразу кричать караул?
   Билл, как фрагмент галлюцинации, шагнул к выходу, ещё глядя на затрепетавший и покрывшийся полосами Мегамир.
   Ас задержался.
   – Вы поняли…
   Тот кивнул.
   – Вы всегда хорошо мне платили.
   Он уже снимал фартук и сняв, скомкал.
   – Я сейчас же организую поисковую партию.
   Ас буркнул:
   – Видать, я плохо платил. Коль ты отпустил женщину в пекло.
   – Но что я мог сделать? Она ведь леди… и до того властная, что и чёрт перечить не решился…
   – Нужно было сбить её с ног, дружище.

   Из-под ног дорога старалась вырваться, такое создавалось чувство. Лентой пишущей машинки, изысканного механизма Древних, дорога вела между холмов. Именно сюда сунулись дурни в один из первых дней, уверенные, что за ними никто не следит. Шанни при этой мысли невольно обернулась.
   Уже не впервой тонкий шумок осыпавшихся камушков привлекал её обострённое внимание. Лето шло вместе с ней по дороге, не больно-то разглядишь, что там за дела делаются в кронах деревьев. Густо-зелёный сок тихонько торопится по тысячам ладоней. Знаки судьбы и жизни в этот день обозначены необыкновенно чётко.
   Шанни огляделась. Осыпающаяся воронка в десятке её нешироких шагов за деревьями… земля высохла и растрескалась… Жерло напоминало о вдохновении, изредка посещающем планету.
   Картинка слева въехала в поле зрения, и Шанни, как застигнутая врасплох – хотя она была готова – остановилась, придержала дорогу каблучками.
   С той стороны, похожей, как отражение, которое всегда неверно – ибо нет во Вселенной зеркала абсолютно послушного – они приземлились с Асом. Она кое-что вспомнила. Могло это быть сном минутным? Бредом?

   Вечный лес цвета корицы сейчас в самом средоточии года, под зелёным сердцем Эриду заставил её содрогнуться – и она сделала это покорно.
   Шаги и почти незаметный скрежет когтя о камень могли быть просто выдумкой её хронически взбудораженного воображения. Шанни замерла, выжидая. В кустах близ дороги шебутнулось что-то приятное, шерстяное.
   Шанни вздохнула с облегчением. Белочка, что ли… Все любят белочек, сказала она себе. Во всяком случае, на двух известных ей планетах.
   Она вспомнила, как стояла у арки в слабо освещённую гостиную и чувствовала, как её глаза расширяются от ужаса. Вспомнила то, что видела…
   Проглотив осколок льда или что там, на миг остановило её дыхание, Шанни задумалась. Может, не идти туда…
   За лесом встала, преградив путь, обглоданная стена, за нею ветошь брошенной заводской площади. Шанни окинула несколькими пристальными взглядами обрубленный заводской корпус – очевидно, здесь применили тектоническое оружие. Ей расхотелось соваться в неизвестное – в прохладные тоннели осевшего, но крепкого здания.
   Но где-то оно хранится.
   Оно – это объяснение.
   Шанни втайне надеялась найти что-то вроде той бутылки, которая залетела к ним на полпути из Прави в Навь.
   Конечно, она говорила об этом сама себе с иронией, и не в коем случае не брякнула бы ничего подобного вслух. Разве что чернокудрой эридианской принцессе намекнула – ей, да.
   Уговорив себя, Шанни пересекла двор и вошла под обугленный свод потолка. Она спускалась, повинуясь плавным оборотам лестницы. Серые коридоры с прорезями, будто процарапанными гигантскими когтями, встретили её гулом неизвестного происхождения, задержавшимся здесь и не сумевшим найти выхода.
   Низкие стены двигались, а она застыла на месте. Так подействовало на неё однообразие пути. Оказавшись на перекрёстке, Шанни решила перевести дух. К слову – воздух имелся, но всё напоминало о том, что она очень глубоко под поверхностью Эриду.
   За косо срезанным косяком бывшей двери открылся зал. Здесь стоял старый столярный станок, а пол был покрыт тонким слоем пыли, испещрённой множеством чёрточек.
   Комната не пребывала во тьме.
   Наверху каким-то дивьим способом во время разъехался по живому потолок. Все переборки видны, и дранка и кровеносное сплетение проводков. Ведро кислоты пролили, не иначе.
   И теперь сквозь полутьму с потолка виднелась эта трещина, насыщенная светом. Шанни даже показалось, что она видит облако… там, над Эриду.
   Сзади в глубине коридоров отчётливо зашуршало. Шанни похолодела и обернулась, приподняв фонарь. Ничего. Ну, слава…
   Она заметила в зале краем глаза какое-то движение, очевидно, от её же фонаря…
   Обернулась.
   «Нет, это другое», – сказала она себе.
   Покачиваясь при движениях, вошло в зал сквозь пролом в стене напротив, это другое.
   Шанни успела подумать – «такого просто не может быть».
   То самое, что увидали издалека эти трое. Ах, как бы клял себя каждый из них, что промолчал тогда.
   Вот если я закрою глаза… Она вспомнила походку доместикуса и ещё всякие мелочи. Сказочки Энкиду и некоторые рисунки из старого альбома в портфельчике, из которого она так и не извлекла «доказательств», обещанных Биллу на пристани в нибирийской столице. Как водится, всё начало складываться – но слишком поздно.
   Оно шло с цокотком, со стрекотаньем. Шанни не разглядела подробностей. Бывают такие моменты ужаса, когда зрение обостряется, но и такие, когда мозг практически выключает восприятие.
   Более того, Шанни прикрыла глаза. Сквозь полусомкнутые веки она видела, как к ней – не по прямой – шагает что-то. Видела она только тоненькую полоску света и в ней покачивающееся движение.
   Это покачивание было самое ужасное, она почувствовала приступ тошноты.
   Оно приблизилось. Шанни ощутила не тепловую волну и не запах, а только поняла, что движение прекратилось.
   Что-то было близко от её лица.
   Я сплю. Меня нет, нет… ты меня не видишь.
   Похоже, что не видит.
   Или решает… да, похоже – решает, увидеть ли.
   Может, я мертва? Да, вот это находка. Проблема только в том, что я жива до ужаса. Я и есть ужас. Вспомнилась какая-то глупость, сказанная кем-то во время вечеринки по поводу прибытия посла. Она решила оставаться неподвижной.
   Потом оно убралось, и Шанни услышала, что стрёкот удаляется. Она разомкнула веки и вот тут чуть не закричала.
   Хотя существо уже уходило в свою персональную дверь.
   Шанни вздохнула с облегчением. И когда кончался её вдох, существо, в мгновение ока промчавшись по площадке, оказалось у самых её глаз, на сей раз широко открытых.
   Шанни почувствовала острую и какую-то приятную боль в горле слева и, падая, увидела в проломе крыши радужный блик.
   Глобус? Не может этого быть… обманщик ты.
   Шанни глубоко и крепко спала, и даже душа её, ушедшая в сторону, не знала, что сон этот – река, влекущая вниз к своим вратам под землю. Это была смерть.
   Но Шанни этого, повторимся, не знала.
   Кровь уходила из неё по жилам существа, питая его непонятную жизнь.
   Последнее, что она унесла с собой во тьму полную, где даже теней не осталось, это был радужный глаз Глобуса.
   Не услышала она, конечно, усилившегося шороха и шагов.
   И не уловила она, как спугнутое ударом камня бежало исчадие ада, несчастное чудовище.
   «Несчастное чудовище», были произнесены слова. Но кем?
   Она не знала, где находится, но в крови, оставшейся в её жилах, точно ритм кто отбивал.
   Будто она плыла, но шаги… будто она танцевала, не шевелясь.

   За окном во дворе возникли какие-то шумы, послышался тоненький крик. Билл, продолжая развивать свою мысль, подошёл и отодвинул занавеску. Наискось через весь двор, тенью по брусчатке, промчался патрульный. Его куриная нога мелко постукивала. Шапку он придерживал, а старый обрез колотился об сапог.
   Билл выпустил занавеску. В собственной комнате, куда он забежал в смятении, ему показалось, что всё переменилось, как лицо на портрете. Тут же в доме послышался стук… открылась где-то дверь. Кажется, на втором этаже по винтовой лестнице что-то покатилось.
   – Да что там?
   В дверь сунулась встрёпанная голова Иннан.
   – Шанни… её нашли. Патрульный…
   Билл растерянно взглянул на Энкиду, которому пытался рассказать сразу обо всём – о подозрениях, посетивших его в кабаке, о варенье капитана Севера и догадке Аса. Брат молча поднялся. Билл не видел, как бегает егерь – сейчас увидел. Зрелище было магнетическое – брат прыгнул, просится сказать – на четырёх лапах, и посмотрел бездумными тигриными глазами через бугор плеча. Выскочил за дверь. Билл, став неловким, как мягкая игрушка, – за ним, едва не застряв от волнения в косяках.

   Они узнали шаги Аса – тот появился из-за угла. Вот дела, Билл не заметил, какое у него лицо. Лица на командире не было. Имелась наспех натянутая маска.
   Бежал драконарий.
   …с разгону встал, зарывшись носками сапог в землю. Поискав глазами кого-нибудь подходящего, остановил свой выбор на командире:
   – Нападение на леди.
   Речь его звучала вполне ясно, но слова возникли в стороне, из воздуха и оставались там призрачной вывеской некоторое время.
   Ас, не задавая лишних сейчас вопросов, пошёл за драконарием, бестрепетно показавшем господам спину в кожаном мундире, затянутую десятком ремней поперёк невысокого гребня, сходящего на нет к поясу. Кожа мундира выглядела грубой и бугристой до того, что у стороннего наблюдателя возникли бы сомнения – мундир ли это. У Аса сомнений не возникало, он знал, в чём дело, но его внимание сейчас так напряглось, что он невидящими глазами пялился в скрещение ремешков и не мог отвести взгляд.
   Из-за угла показался патрульный, тот – с лицом ящерки. Он торжественно шёл возле ездового животного. В большом седле, прикрученный ремнём, покоился свёрток. Свешивалась золотая прядь. Билл вскрикнул. Все они разом сунулись, но всадник, шедший рядом и придерживавший поводья, очень деликатно поднял руку в перчатке. Билл оглянулся и увидел, что Ас издалека смотрит, в то время как офицер драконарий что-то говорит ему, показывая карту, вытащенную из-за голенища короткого сапога с прорезью для шпоры.
   Ранена… но жива. Карта Заводов… найдена при ней.

   Её внесли… тонкое, завёрнутое в клетчатый плед, тело. Из кокона выглядывала, свисая, придерживаемая большой ладонью Энкиду золотая голова, наполовину потемневшая от крови. Пока Энкиду, не ускоряя шага, шёл, Иннан, полуприсев и сделавшись похожа на дриаду, сопровождающую срубленное деревце, семенила рядом. Она заглядывала за тёмную завесу волос, убирала пряди и, кажется, что-то говорила – или так, просто листьями шелестела.
   Билл смотрел на всё это, как из-под подушки выглядывал, приговаривая себе – это сон, это сон. Но его окликнул гневный Ас, Билл вскинулся – очнулся.
   Ас промчался с полотенцем через руку и тазом, и показал на бегу гипсовое бородатое лицо. Он вызвал у Билла желание рассмеяться. И леану так и сделал. Свой короткий безумный смех Билл слышал со стороны.

   Иннан громко запричитала, и Билл отвлёкся. Взгляд Аса остался в памяти и тогда, когда входили в дом. Иннан рассудила разумно, и Шанни, сняв с седла, внесли через распахнутое окно в комнату Энкиду.
   Разумеется, момент не тот, но Билл всё же огляделся. Он давно не бывал в комнате брата – их тайные пирушки теперь, если и затевались, то подальше от замка.

   Ас, толкнув дверь в несвойственной ему манере, ворвался.
   – Вздор. Всё вздор.
   Едва взглянув на слабо изогнувшийся кокон, укладываемый Энкиду и офицером на пышные, духмяные от постоянного соприкосновения с цветущей мужской плотью, ковры, Ас произнёс тоном приказа:
   – Отнести немедля ко мне.
   Билл, толкавшийся без самомалейшей пользы, успел отметить это новое выражение, открыл рот, но Ас, снова направившийся к выходу, говорил бесчеловечным военным голосом:
   – Там имеется приличная походная больничка. Ни чёрт весть что, но всё будет больше толку.
   Иннан придерживала в ладонях лицо принесённой. Лицо лунного цвета, луна на ущербе. Переложив голову Шанни на подушке, сердито возразила, поднимаясь с колен:
   – Она обескровлена… её нельзя мотать туда-сюда. Это усугубит её состояние.
   Билл поразился умению друзей в столь нерасполагающих обстоятельствах не утрачивать владения навыками членораздельной речи. Ас, уже выглядывая из-за двери, огрызнулся:
   – Тем паче… болтать без толку.
   И канул, издалека, уже на ходу сказав:
   – Время ограничено и мы его тратим.
   Энкиду переглянулся с офицером. Бессловесный статист, тот едва приметно прикрыл плотные веки без ресниц, и тем изъявил полное согласье с приказом чужого командира. Билл возмутился, но сказать ничего не успел – Энкиду уже подхватил то, что наверное, было Шанни, и так, будто ни малейшего груза не держал, вмиг перемахнул через подоконник.
   Билл, подумав, поспешил за ними.
   Шли не через двор, а рощей, мимо лагеря драконариев, занятых кашеваркой и прочими тёплыми делами солдатских будней. Наклоняя свиток, в который превратилась раненая, и так поворачиваясь, чтобы ветки стегали только его, Энкиду продрался сквозь заросли невысоких и оборачивающихся деревьев.
   Въезд – увидели издалека – открыт бурей по имени Ас.
   Пройдя мимо диспетчера и оставив сбоку здание башни, где вовсю работала дневная смена, они увидели Аса. Тот маячил у заборчика, не слишком подходящего для этой элегантной местности.
   Нырнули в калитку.
   Крохотный и покосившийся, лепился к безразмерной стене домик. Пристройка не вызвала доверия у Билла. Но когда Ас, нагнувшись в низком проёме покосившейся двери, пропустил процессию, Билл оглядевшись, изумился.
   Они оказались в отменном медицинском пункте.
   Ас кому-то говорил, косо застыв в двери:
   – Послать за Терезием. Сей секунд.
   Ему что-то ответили, он перебил:
   – Чем бы ни был занят. Даже если он плечом удерживает башню от падения – пусть идёт сюда.
   Шанни уложили в её коконе на металлический стол и тотчас вошёл кто-то. Билл без удивления признал в нём инженера, которого запомнил на открытии космодрома.
   Тот почти с порога всё понял. Подойдя, он взглянул на Шанни и, склонившись, рассмотрел рану на шее.
   Не поворачиваясь, потребовал глухим твёрдым голосом:
   – Назовите мне полное имя леди.
   Билл фыркнул:
   – Хотите сначала заполнить бумаги?
   Но Ас без базара подошёл к шкафчику у стены и, встав так, чтобы им было не видно, набрал шифр на вполне допотопном устройстве. Повозившись и вытащив стопку бумаг, он перелистал и, выбрав одну, подал инженеру. Тот пробежал взглядом строчки и, возвращая, задумался ненадолго.
   Повернулся к ним.
   – Мне понадобится не меньше литра нибирийской крови.
   Отметив выражение их лиц, он поднял ладонь.
   – Я повторю, а вы будьте особенно внимательны.
   Он помолчал. Шанни что-то произнесла со своего страшного престола, и они содрогнулись.
   – Мне нужна беспримесная кровь тех, чьи предки урождённые Нибиру, из тех шести династий, что ближе всех к легенде о творенье.
   Странный инженер устроил третью паузу для того, чтобы до них дошло окончательно. Бросил пять слов-камней раздельно:
   – Должна быть без примеси человеческой.
   – Вот расизм. – Молвил дурак-Билл.
   Не глянув на него, Энкиду воскликнул:
   – Несправедливо!
   И взглянул, с позволения сказать, горестно на свои приподнятые мощные руки в золотистой шерсти. Связки сильных мышц приподнимали жилы, оплетающие его плоть под нежной кожей.
   Подняв взгляд, он произнёс своим крупным и тёплым, обычно мирным и безразличным, теперь вздрагивающим – холмистым баритоном:
   – Я бы уже вскрыл свои вены зубами, господа… но я кое-что узнал о том, какие обстоятельства сопутствовали моему жалкому рождению.
   Иннан с горькой насмешкой молвила:
   – Вот час, когда открываются семейные тайны.
   Насмешка растаяла. Маленькая лулу заговорила серьёзно и с непостижимым удовлетворением:
   – Итак, твоя кровь будет ядом для этой породистой леди.
   Билл оглядел себя. Бесполезный царский сын.
   Воцарилось, как тиран, молчание. Инженер ждал…
   Мысли всех, кто подчинился этой тишине, проявлялись в воздухе и гасли.
   Внезапно Билл очнулся и взглянул на командира. Дело в том, что уже минуту, очевидно, приблизившую Шанни ещё на один круг стрелок к полуночи, командир не подавал никаких признаков жизни.
   Это он-то, такой властный минуту назад, так стихотворно распоряжавшийся и готовый обрушить свой космодром, если бы это отсрочило медленное схождение их ненаглядной подружки в пекло чужой планеты.
   Теперь он маячил сбоку, безмолвный и потерянный. Билла поразило выражение его лица. Одновременно с Биллом прочие, кто раньше мгновением, кто позже, тоже заинтересовались этим феноменом.
   Неужто он колеблется? Если Ас оказался трусом, то это чудо, не иначе.
   Он даже не сразу понял, что все смотрят на него.
   – Вот вы что подумали.
   Он поднял руку к глазам и оттолкнул видение. Потом он предоставил свои глаза для рассмотрения компании.
   – Дело в том, что…
   Билл сердечно откликнулся:
   – Да, чистокровный покупатель священных пастбищ?
   Ас скрипнул зубами и подавив гнев, сказал ужасно тихим голосом:
   – Я не уверен…
   Он посмотрел на Билла страдальческим взглядом.
   – …в чистоте своей крови.
   Иннан расхохоталась. Неуместный звук заполнил все углы.
   Билл собирал разбежавшиеся мыслишки. Глаза командира не врали, во лбу красная лампочка не мигала. Да что там! Если бы и остались сомнения… Билл заметил нечто потрясающее. Заметил без злорадства.
   Ас стыдился! В такую минуту ему было стыдно, что он оказался самозванцем.
   – Что же делать, господа? – Осуждающе промолвил инженер.
   Им показалось, что его осуждение имеет адрес, кривовато прописанный на конверте. Но это им, конечно, показалось.
   Ас заставил себя произнести то, о чём никто не решался подумать.
   – Остался один вариант. Сир Мардук…
   И тотчас все дружненько содрогнулись.
   – Нет! – Вырвалось у Билла.
   Иннан пристально взглянула на него, но Биллу было не до тонкостей. Сумасшедший и неоправданный протест заполнил его собственную неправильную кровь, весь серпантин сосудов до самого сердца.
   Если это случится… А дядя, конечно, не будет против. Он у нас джентльмен и всем нам верный друг… Чем это будет чревато и представлять не охота.
   А Шанни? Если её спасёт дядюшкина натура? Квинтэссенция деспотии в буквальном смысле? Что она им скажет? Какие обязательства, какие страсти повлечёт этот долг крови? И все они, – как понял он со всей ясностью в эту минуту, связанные узами, которые и без того не разорвать, – какими мрачными цепями их соединит друг с другом, и навеки с самой подлой Навью?
   Ибо навь и нежить войдут в их тесный круг. Тонкие и розовые на солнце руки Шанни…
   Инженер обратился к ним попросту сурово:
   – Господа… осмелюсь настоятельно…
   Он оборвал себя.
   – Леди умирает…
   Чёрное упрямство обуяло их.
   – Отправить нарочного?
   За дверью делались шумы, на которые они не обращали внимания. Но Иннан отошла к двери и обернулась с округленными глазами.
   – В таком случае, решайте, что мы скажем… Папа идёт сюда.
   Никогда не забудут они мгновение, когда Шанни была принесена в жертву их общему безумству, их гордыне. Билл и Энкиду, набычась, заняли позицию спина к спине. Ас метнулся к двери.
   – Всем молчать и быть такими, как всегда.
   Инженер опустил голову.
   Иннан выглядывала в окутавшем её чёрном облаке.
   – Идёт… улыбается… так… встревожился. Встал столбом… Он говорит с
   патрульным, а эти дурачки лгать не умеют.
   Она отпрянула и молвила со спокойным торжеством:
   – Остаётся одно… ребята.
   Отбросив чёрную прядь, Иннан улыбнулась и подошла к инженеру:
   – Сир, когда спровадим моего отца, вы сможете приступить. Она сильна. Отсрочку выдержит…
   Инженер смотрел молча. Ас проговорил:
   – Что это значит? Время для шуток истекло
   Билл водил глазами, поглупевшими от напряжения. Энкиду первым понял.
   – Ты…
   Иннан отмахнула его. Она указала на Шанни.
   – Под стол её.
   Энкиду схватил свёрток и бедную Шанни спрятали под стол, опустив простыню до полу.
   – Сейчас нам надо побыстрей развеять его сомнения. Он не понял, что произошло.

   – Что тут у вас? – Сказал тяжёлый голос у двери и, не дав им сосредоточиться, воплотился в дядин крепкий дух – въевшийся в пергаментную кожу запах неубывающей силы, чутка старого коньяку и горячего утюга на угольях, которым доместикус наводил лоск на допотопные костюмы господина.
   Дух сам по себе обрёл очертания сира Мардука – большой треугольник превосходного торса, блеск запонок с введённым в алмаз рисунком бабочки и прочее, что каждой и каждому вспомнилось своё.
   Иннан нахмурилась и потёрла глаза. Разлохматила волосы, и кинувшись, прильнула к груди Билла, вконец опешившего от этой неожиданной чести.
   Громадное, как им показалось со страху, показалось лицо Мардука. Вдвинувшись в своей манере и заполнив и без того тесное из-за обилия взбудораженной плоти пространство, старый джентльмен заговорил очень сдержанно:
   – Глупцы толкуют, у вас какое-то горюшко. – Водя проницательным взглядом и цепко обшарив комнату.
   Иннан громко всхлипнула.
   Все они от мук нечистой совести потупились. Мардук заподозревал что-то и, вперившись по очереди во всех присутствующих, прорычал:
   – Что ещё… Я начинаю волноваться.
   Иннан, покинув Билла, бросилась к нему и, прорыдала:
   – Мой цветик …растоптали… такой редкий экземпляр…
   Мардук, слегка оттолкнув её, вгляделся в заплаканное лицо, и снова неистово прижал к груди, нырнул губами в её волосы.
   – Ах, ты, – молвил, – тьфу ты. То есть, ужасти какие. Я всех перевешаю, на кого пальцем покажешь.
   Он вздохнул вопросительно, оглядывая предположительно повешенных:
   – Ну, что? Кто из вас?
   Инженер холодно и с беспредельным почтением молвил:
   – Прекраснейший цветок Эриду был растоптан… госпожа Иннан любила его, как любят живое существо.
   Иннан взвизгнула:
   – Он и есть живой!
   – Ты полегче. – Усовестил Мардук инженера. – А то я тут наобещал уже… Что за чудь. – Расстроенно добавил он, и прижимая к себе дочь, громко заговорил:
   – Бесценное сокровище… я тебе сколько хочешь цветов подарю. Только ныть перестань…
   По мере того, как лгунья всё реже хлюпала, он успокаивался. Однако, как только беспокойство по поводу дочери угасло, подозрения, лишь ненадолго оставившие эту мелочную натуру, вновь обуяли его.
   – А где… где леди Шанни?
   Билл похолодел. Ему показалось, что взгляд Мардука нашарил неровно сдвинутую простыню и стон сквозь рыдания Иннан ему послышался. Вот сумасшедший дом, честное-то слово. Что за семейка.
   Тут же он услышал голос Энкиду:
   – Сир, она по настоянию вашей дочери осталась там… у неё кто-то на подозрении.
   – Вот молодец. – Одобрил Мардук. – Одна не теряет рассудка. Пойду сыщу её.
   Билл снова дрогнул.
   – Не стоит, сир. – Остановил Энкиду.
   – Почему?
   – Она спустилась в тайный сад леди Иннан… Следует уважать дамские секреты.
   Мардук, жизнь и рассудок которого были замешаны на тайнах, как ни странно, умел уважать чужие. Он кивнул и, прижимая к себе дочь, проворчал:
   – Воистину странные существа, эти дамы. Но что поделать. Мы вне закона, когда они включают свою оросительную систему.
   Он отпихнул Иннан.
   – Будет… будет. Не знаешь ты, какими бывают настоящие страдания… ты не узнаешь…
   Он, не прячась и не отворачиваясь, сделал охранный знак над её головой и, кивнув напоследок, вышел, поглаживая замоченную слезами Иннан рубашку.
   Они молчали какое-то время.
   Отирая слёзы, показавшиеся Биллу неподдельными, Иннан метнулась к окошку и проговорила: «уходит…»
   – Время!
   Ас проверил.
   – Точно… ушёл.
   Он отпрянул, потом осторожно взглянул.
   – Говорил с патрульным… обернулся и… он ушёл.
   Выудили из-под стола Шанни и чёрный комизм минуты усилил их отчаяние.
   – Сир, начинайте.
   Но инженер не спешил.
   – Госпожа Иннан приносит слишком большую жертву. Ей понадобятся восстанавливающие средства.
   Он быстро написал на листке.
   – Это можно найти в городской аптеке. Я тут пишу, что это от меня, иначе провизор без рецепта не отпустит.
   Ас отобрал листок и, выйдя, отослал кого-то.
   Терезий взглянул со строгой миной на Иннан.
   – Но вы уверены? Не будет ли дерзостью уточнить, что кровь должна быть самой чистой?
   Иннан с едва приметной ухмылкой кивнула:
   – Чище не бывает.
   И, глянув на услышавшего край разговора Аса, обнадёжила:
   – После объясню…

   Энкиду задержался на пороге и оглядел их. Молвил:
   – Так завершился страшный спор о крови между потомками Эриду и Нибиру.
   Рожа серьёзная, да и шутить – с тоскою подумала башка Билла – не скоро нам придётся.
   Но он ошибся. Шутки были у них в крови.

   Как был сделан первый надрез на разогнутой и розовой руке Иннан, и рядом на подушку легла бескровная с опавшими пальцами рука Шанни, Билл не видел. Стоял у прикрытой двери, со страхом ловя носом пугающие запахи антисептика, и трепетал.

   – Что за жуткое создание могло это сделать? – Спросил он.
   Вопрос был обращён к Энкиду. Тот бродил мимо крыльца, изредка превращаясь в странного зверя, со светлой головой и сгорбленными плечами, и при этом курил из кулака.
   Энкиду пожал плечом, скрыв голову в сером с красными искрами облаке. Билл подошёл к нему, стёртому дымом и, взяв брата за руку, курнул у него из пальцев, учуяв запах земли.
   Зашёлся в кашле, со вкусом губ Энкиду на губах и, давясь глухими звуками, попытался что-то сказать. Из кустов, впаянный в зелень архаичной статуей, посмотрел драконарий. В его глазах кашляющий Билл прочёл недоумение.
   – Я не смеюсь. – Едва проговорил он, дёргая головой. – Это… никотин. Яд.
   И едва не окончил жизнь, ибо дым змеёй вполз в его лёгкие. Энкиду отодвинулся от изрыгающегося вулканом Билла и сказал, мешая словами с выдохами:
   – Мало ли тут всякого нашутили предки.
   Билл, неистовым усилием восстановив тишину и увидев, что день стал тусклым и совсем тихим, распрямился и направился широким вольным шагом к крыльцу.

   Глядя на каплю крови, медленно сползавшую по игле, Билл видел, как тяжела её сущность.
   Отведя взгляд в окно, он сглотнул и поднёс руку к нагрудному карману. С какой стороны сердце, это он, пожалуй, знает. Дело было в том, что он вспомнил сон, о котором до этого даже не знал, что он его видел. Но… разве? Чёрный кипарис и спины чьи-то, его собственная. Крепкие руки, в том числе и его, Билла, удерживали нечто тяжёлое и прекрасное, завёрнутое в покрывало. Ткань накрывала, вероятно, красивый профиль… но не приподнималась от дыхания.
   – Что… ты? С тобой…
   Кто это сказал?
   Она открыла глаза…
   Он посмотрел на Шанни и понял, что вскрикнул или простонал.
   – Нет…
   Он отошёл к двери, не зная, как ужасно изменилось его лицо. Не выдержал и оглянулся. Ресницы Иннан были плотно прикрыты, но ему казалось, что она смеётся.

   Шанни подняла голову с подушки, и прядь, влажная и тёмная, потянулась, как последний отзвук боли. Она увидела реющее над ней лицо Иннан. Протянула руку, ощутив вспышку в локте.
   – Милая…
   Иннан села к ней на постель по-свойски, не отодвигая одеяла. Склонилась так, что её чёрные пряди скользнули по лицу Шанни.
   – Надеюсь, я теперь не изменюсь с этим стаканом новой крови внутри.
   – Ну, все изменения могут быть только к лучшему.
   Шанни задумалась, бледная. Рассмеялась, хотя смех острыми искрами просыпался в голове, – там внутри разбили пустой бокал.
   – Шанни, модель для сборки номер два.
   Она улыбнулась уже увереннее, и губы её принялись окрашиваться изнутри. Шанни твёрдо решила не обращать внимания на диковатое ощущение, вместе с миллиардом струек крови расходившееся по телу, впитываясь в плоть и меняя её.
   – С днём рождения, номер два.
   Шанни на мгновенье прикрыла ресницы, и её удивило в кончающемся бреду, что голос Иннан такой непохожий… мужской.
   Она услышала, как Иннан заворчала уже своим голоском, и с трудом подняла ресницы. У двери стоял Ас.
   – Звери толпятся в прихожей. – Тихо и внятно, понимая, что его слова падают на неё жгучими каплями металла, проговорил он. – Жаждут припасть к слабой ручке и наболтать всякой невнятицы. С трудом удержал.
   – Спасибо.
   Внезапно сон сошёл с неё, как поток воды. У окна затрепетала тонкая рваная занавеска. Похоже, ветер с запада. Смех заклокотал в груди и, повинуясь западному ветру, она села в постели. Иннан беззвучно вскрикнула и, подскочив, засуетилась, подбирая подушки.
   Ас не шелохнулся. В глазах его, хотя это было невозможно, Шанни увидела, как мечутся занавески на окнах и двух Шанни.
   – Впусти зверей. Но… слышишь?
   Он, взявшийся за ручку двери, послушно обернулся – в глазах была готовность выполнить всё, что пожелает исцелённая. Например, убить зверей.
   – Послеживай за ними.
   Он кивнул…

   Расспросили патрульных.
   – Там был господин из песка… ну, вы знаете. Он нёс леди. Увидел нас – а нам так страшно было, так… И говорит – вы донесёте? И мы сказали, что да…

   – Кто? – Спросила, приподнимая забинтованную руку.
   Он понял, в чём суть вопроса.
   Билл был допущен к оживающей. Иннан, поднося ко рту кружку с дымящимся варевом, а другую в закатанном рукаве, прижимая к сердцу, уже ушла, пообещав следить за собой.
   – Твоя сообщница, вместе с которой вы вечно замышляете проказы.
   Шанни кивнула и вздохнула с облегчением
   – Слава Абу-Решиту. Если б это был…
   Билл возразил:
   – Он даже не знает. И чтобы не узнал, тебе следует поправиться, как можно, быстрее и достовернее.
   Голос с порога сказал:
   – И чтобы никаких теней под синими глазами.
   Иннан, свежая и сияющая, вернулась. Шанни холодно, не шевельнувшись, отвечала:
   – Так это ты, плебейка, замутившая мою отменную кровь своей?
   Иннан кивнула. Она села к ней на кровать. Биллу показалось, что он видит двух заговорщиц.
   Шанни тихо молвила:
   – Билл мне всё сказал.
   – Классические фразы всегда в цене.
   Билл смотрел – ни удивления, ни попытки его изобразить.
   – Ты знала? Ах, вы.
   – Как я поняла, вы готовы были умертвить меня, только чтоб не сделать данницей владыки?
   – Ты правильно поняла.
   Билл спокойно возразил, поглаживая простыню возле опустившейся ладони Шанни:
   – Мы ему платим чистоганом. Глазеть на твои золотые волосы он может каждый день. Это с верхом искупает его затраты на наше содержание.
   – Надеюсь, я теперь не буду сушить цветы и травить Билла.
   – Детка, да ты и так его травишь.
   – Верно…

   Сквозь белую анфиладу комнат, устроенных хлопотливым хозяином космодрома позади большого зала, где не прекращалась во всё время страшного спора о крови суета диспетчеров, Иннан увидела его самого.
   Он прошёл к ней под арками и заговорил с обидным спокойствием:
   – Как вижу, ты оправилась после испытания.
   Иннан дерзко улыбнулась.
   – Такие мы, чистокровные. Наша кровь имеет свойство не скудеть от ущерба, и омываемая ею плоть не утрачивает своей цветущей прелести.
   Он пытался сдержаться, но не вышло.
   – Не смею упрекать тебя…
   – Но упрекнёшь…
   – Что ты так долго медлила, хотя спасение было в твоих руках.
   Иннан с невинным видом, поддразнивая, приподняла бровь:
   – Я всего лишь давала тебе шанс сделать ей подарок, неоценимый и бесконечный. Кто же знал, что ты обманщик, такой ты безупречный, стройный аннунак.
   Ас, пожалуй, изменился за эти часы, потому что ответил со всем доступным на тот момент смирением:
   – Если бы я знал…

7. «Перенеси меня через горы»

   – Принц Мардук родился на Эриду. Но его предки были самыми, что ни на есть, коренными жителями той планеты, которая отправила свободную охоту в темноту.
   Билл впервые видел этот заветный уголок Эриду, шалость наследницы, играющей в переодевания.
   Как найти, рассказала Шанни, уже поднявшаяся с постели и совершавшая прогулку по внутренним дворам космопорта. Перемежая навигацию неизбежным юмором относительно особенностей Билла в плане ориентировки, она была предельно точна и выбирала самые простые слова.
   Замок лежал зверем, могучей холкой задевая низкие облака и шпилем на западе сжигая крохотные молнии. Хвост и лапы располагались на юге. Таким образом, обойдя могучий семейный зад – вот плата за дурное сравнение, – Билл вышел вдоль сужающихся и ветшавших, словно он уходил всё дальше в историю, построек служебного назначения к пустому месту.
   На кончике, в кольце хвоста он покрутился и глупо оглядел пустырь со скамеечкой. Осталось бросить ворох вчерашних газет и посадить на скамейку городского приживалу с пакетом корма для голубей. Ну, и – голубей бы… Ему показалось, что из-под земли говорят:
   – Вот дурень.
   Он навострил уши. И вправду, голос слышится. Он посмотрел вниз и подвигал носками ботинок. Сбоку появился силуэт на длинных стройных ногах. Он спросил, довольно холодно, в духе Аса:
   – Ты где пряталась?
   Иннан поманила его, и Билл, пройдя пару шагов, остановился. За скамейкой спуск ракушечкой уводил, очевидно, в ад.
   Билл, держа равновесие растопыренными руками, спустился следом за легко сбегающей Иннан.
   Долго он смотрел…
   Особенное место нашла Иннан. Самым диковинным здесь было освещение. Под защитой скал сад оказывался полностью под солнцем, но солнечный прибой в пещере изменил свою природу. Почему-то вместо того, чтобы стать слабее, он набирал силу: круг деревьев и цветущих кустов оказался под увеличительным стеклом.
   Даже песчинки света в световых столбах, захочешь – разглядишь.
   Здесь было хорошо, хотя и слегка заморочно.
   – Я думал, это выдумка…
   Иннан возразила:
   – Уж если я лгу, то основательно, не прикопаешься.
   – Ты не лулу… теперь мне кажется, я это знал с первой минуты.
   Иннан оборвала речи и сама заговорила. Ждала этой возможности, но не надеялась на неё. Она рассказала кое-что про сира Мардука.
   Несколько лет назад он не был таким домоседом. Его потребность в общении выражалась в прогулках по окрестностям. Имеются в виду окрестности орбиты. Он летал на старых кораблях, которые потом надёжно запер в своём ангаре.
   Билл предположил:
   – Это что-то вроде тех парней, которые дичают после гражданских войн и продолжают держать высоту через сотню лет после того, как война окончена?
   – Нет скорее вроде тех, что рисуют на борту оскаленный в улыбке череп.
   Вот что узнал Билл Баст в подземном саду позади старого замка.
   В один из рейдов сир Мардук захватил и сжёг корабль. Но сначала он обнаружил пассажиров – недавно обвенчанную пару, бежавшую с Нибиру. На женщину, нибирийку и красавицу, у него, понятно, рука не поднялась.
   Сжигая корабль, он позаботился о том, чтобы вытащить судовую роль. Он убедился, что его невольная гостья, как и её супруг – из семей настолько знатных, что странно, как они не родились с двумя головами. Они вовсе не были революционерами. Просто возненавидели эпоху и страну. А по причине высокой образованности и природного чувства меры терпеть не могли гулять в сени памятников, воздвигнутых в честь вечно живых тиранов. А где ещё гулять? Они повсюду, и мёртвые глаза следуют за влюблёнными, раздражая юношей и портя их генетический материал.
   Вчерашние школьники были урождённые изгои, две случайности из особенно паскудного периода истории. Именно тогда очередной временщик затеял магический ритуал путаницы времён.
   – Какой ритуал?
   – Неважно.
   Век был молод, а временщик старел и не мог смириться со своей участью. Одно могло его утешить – воздвигнуть себе побольше памятников при жизни. С этим наши голубки совсем уж сладить не могли – мутило их, видите ли. И когда они убедились, что девушку мутит не только от вида каменного дурака, они всерьёз задумались о том, как будет жить их дитя в этом новом старом мире. Не исказится ли её представление о гармонии?
   Со всем радостным отчаянием, доступным лишь молодости, они взялись за дело. Деньги и связи были пущены в ход. Оба открыли в себе авантюристов и выяснили, что обманывать и подвергаться опасности куда интереснее, чем вечно жужжать по поводу того, куда катится Нибиру.
   К тому же, оба оказались одарены удачливостью. Тюрьма и подвиг не прельщали этих двоих. Став мужчиной и женщиной, они друг в друге увидели весь мир, и что ещё лучше – сообщников.
   Они восхищались друг другом и хотели нравиться друг другу.
   И до того момента, как из тьмы выглянул красный глаз дядиного корабля, Судьба, похоже, восхищалась ими и ни в чём не перечила.
   Молодая дама была в ожидании, и сир Мардук принял её со всей доступной учтивостью. Извинился за то, что убил её мужа и разрушил её жизнь, всячески заботился и, когда пришёл назначенный природой час, принял от повитухи девочку.
   – Я помню всегда-всегда его безумную любовь и шёпот: ты последняя из чистокровных в этом мире. Мне кажется, что он любит меня сильней, чем если б я была его родной. Потом однажды он мне сказал: детка, ради безопасности придётся тебе сыграть роль лулу. Пусть тебя утешит мысль, моя ненаглядная, что ты не первая принцесса, переодетая чернавкой.
   Он сказал, что ждёт гостей. Помню, он ворчал: я сам их вызвал, как безмозглый ученик чародея. Теперь вот налетят стервятники на старые кости. Мне он сказал, что дело в чувстве долга и коснётся семейной распри… но я могу не бояться, мол, мои интересы всегда будут на первом месте. Его задача, как отца и хранителя чистой крови – обеспечить мне красивую жизнь.
   К тому же, его всегда мучало, что он оставит меня без пары… он – нибириец, а значит, живёт под девизом – унаследовать всё. Ему нужен сын…
   Билл ухмыльнулся.
   – Боюсь, меня он вычеркнул из списка.
   Она возразила:
   – Бог ведает. Ведь ты – Хорс. К тому же, история со вспыхнувшей звездой… Так называемая Шумиха. Один из самых знатных и богатых Хорсов женился на деве-человеке, из потомков спасшихся во время катастрофы. Он был учёный, из тех, что прославили тайную империю Хорсов. Игры интеллекта – его и ему подобных – совпали с точкой отсчёта во Вселенной. Его дочь родилась, взяв у отца и матери все те дары, которые эти двое незаурядных влюблённых могли ей дать и – кое-что ещё…
   – Вечно юная планета Регулл… она похожа на дам из рода туарегов – об их возрасте, – она усмехнулась, – даже тебе и бездельникам-дружкам не допытаться.
   Благодаря чудовищной игрушке, придуманной твоим дедом, Билл, звезда Регулл щедро направила свои лучи к Нибиру. История приключилась года за два до рождения леди Сунн…
   Все дети, рождённые под звездой Регулл, куда-то делись. Только маленькая леди, под защитой всесильной империи Хорсов, была неприкосновенна…
   Позднее, став матерью наследника, она позаботилась о том, чтобы собрать и уничтожить всю родословную информацию обеих породнившихся семей. Как говорят, она и себе не оставила копии.
   – Почему? Зачем маме жечь мою метрику?
   – Она, ты сам свидетельствовал, умна. Стало быть, знала, что делает.
   – Как будто я какой-то скрытый монстр, и меня можно пробудить случайным заклинанием.
   – Шанни скажет – Билл, не издавай таких звуков за едой. Аппетит пропадает.
   – Да она тысячу раз так говорила, дай ей Абу-Решит здоровья.
   – Но, быть может, на тысячу первый раз это сработает, и ты восстанешь над столом, такой ужасный… куски изо рта падают.
   Билл рассердился.
   – Возможно, это сработает на Энкиду. Он мой брат, забыла?
   – Ни на одно мгновенье, Билл. К тому же, он и так чудовище. К твоей собственной формуле была добавлена ещё строчка.
   – Ты это знаешь?
   – Он мне всё рассказал. Забавно, – прибавила она лукаво, – меня он ни во что не ставит, к моим чарам равнодушен… но искренен со мной и откровенен. Так обращается со мной, будто я должна понимать его с полуслова.
   Внезапно, с изменившимся лицом, она проговорила:
   – Ты хочешь спросить… спасибо, что не спросил… почему ты не спросил?
   – А…
   – Отец сказал, что сделал всё, что мог… но, добавил: «такова уж была её Судьба». И разве я смею жаловаться? Мои родители были такими юными…
   – Как ты…
   – Такими неопытными…
   – Как ты?
   – Что они могли дать мне?
   Поскольку Билл промолчал, она вскипела.
   – Немедленно скажи, что мне повезло.
   Билл отступил под защиту неизвестного краснолистного дерева.
   – Надеюсь, ты сейчас не вытряхнешь из глаз линзы и не посмотришь вместо чёрных огненными глазами. Поскольку речь зашла о превращениях.
   Иннан пригляделась к нему.
   – Билл…
   – Да?
   – Подойди ко мне.
   Он так и сделал.
   – А теперь смотри в мои чёрные глаза.
   Билл изумился.
   – Этого не может быть?
   – Именно, Билл. И заметь, редчайшего оттенка. Теперь можешь отойти и осмыслить увиденное.
   – Я потрясён. Я потрясён.
   Иннан самодовольно объяснила:
   – Даже на Нибиру глаза такого цвета встречаются дважды на пять тысяч.
   – Тебе не противно болтать с полукровкой, таким, как я?
   Она отошла на пару шагов и, глядя перед собой, улыбнулась.
   – Тяжёлая, как кулечек с тростниковым сахаром.
   – Он так говорил? – Осторожно спросил Билл, глядя, как ветка с нежными розовыми листьями превращает лицо Иннан в призрачное лицо дриады.
   Она исчезла за деревом, и ему показалось, что она исчезла, растворившись в трёх бликах света.
   – Это всё ласковое, что он говорил?
   – Пожалуй… нет. – Послышалось из листвы.
   Она снова появилась, и он успокоился.
   – Как насчёт того, чтобы устроить твою Судьбу?
   – Какую судьбу ты подразумеваешь? Судьба всегда уже есть.
   – Он никогда не знакомил тебя с господами пустыни?
   Она озадаченно рассмеялась, вообще здесь всё взывало к смеху.
   – Зачем бы он стал это делать?
   – Ну, они же прямые потомки аннунака, и ему – на худой конец – следовало присмотреть тебе кого-нибудь более менее подходящего?
   Последние слова потонули уже в хохоте.
   – Ну, Билл… для него даже Ас, и тот под подозрением.
   Билл пробормотал:
   – И, как выяснилось, в данном случае дядя не вовсе лишился проницательности.
   Она уходила от него по тропинке.
   – Ты что… куда?
   – Теперь мне следует, – она остановилась возле роскошного куста роз и сняла рабочую перчатку, – создать вещдок.
   Она повернулась и посмотрела без улыбки, так что весь сад померк.
   – Выдрать и изломать самый лучший куст.
   Она прихватила одну из ветвей, гнущуюся под тяжестью массивных мокрых роз. Её пальцы, сминая листья, замерли. Она прикусила губу.
   Билл воскликнул:
   – Снова кровь, о нет… Оставь.
   Он содрогнулся, глядя, как не желает ломаться полная сока ветка, а по листку ползёт капля.
   Иннан на мгновение ослабила хватку.
   – Но отец должен увидеть своими глазами…
   Она дёрнула, как за шею, застонавший куст, и Билл, протягивая руки, шагнул к ней:
   – Нет.
   Куст полез из земли, показались белые тонкие корни. Иннан отпустила измятую ветку, и растение качнулось, пытаясь оправиться от головокружения. Она поднесла пальцы к губам.
   – Теперь луговой дух окажет тебе покровительство. Ты им замечен, ибо спас от гнева госпожи.
   Она отвернулась.
   – Покажу отцу другой, тот, что подрыли кроты.

   Иннан всё же сломала несколько веток в саду, когда Билл ушёл. Ей стало от этого неуютно, и она выбралась сквозь деревья на другую сторону сада.
   Когда она ушла, и ветка, которую она задела, перестала шевелиться, сад одичал и принялся играть в одиночество. Но почти сразу кусты ожили, кто-то вошёл. Рука придерживала корзину.
   Прислушавшись к странному звуку, поднимавшемуся над корзиной, как дымок, птица, приветствовавшая новое лицо тревожным вопросительным щебетом, улетела.
   Корзина была поставлена в траву, из неё что-то выскользнуло. Только движением кончиков трав отмеченное движение продолжилось и по стволу дерева, возле которого беседовали Билл и владелица сада, под листву, как будто ручеёк заструился.

   Выдалось утро холодное, и не летнее вовсе. Чем-то опасны такие часы, когда сходу и не поймёшь, какое теперь время года. Здесь на полуострове часто так бывает.
   Серый и сырой воздух спустился с гор. В переулке за маленькой площадью рабочего посёлка Ас разговаривал с Энкиду, среди листвы деревьев светились густым оранжевым светом фонари.
   Ас покосился на один такой, прямо над ними, потешный – луна загуляла. Ознобно, как в конце осени, и даже имелись сухие листья, аккуратно заметённые в углы дворником, чтобы окончательно сбить прохожих с толку.
   – Что она говорит?
   – Что не помнит. А тебе?
   – И мне. Биллу тоже.
   Энкиду сгорбился и позёвывал от прохлады, да и не выспался, возможно – час ранний. Он добавил небрежно:
   – Она думает.
   – Надеется вспомнить?
   – Нет… думает… обдумывает, что нам сказать.
   Поскольку Ас промолчал, Энкиду снова заговорил:
   – Нибирийка, которая в состоянии аффекта и потери крови способна промолчать о том, что видела, вероятно, прошла хорошую выучку.
   Ас не поддержал разговор на эту тему.
   – Ты был там?
   – На территории так называемых Старых Лабораторий? После тебя, очевидно. И поскольку ты не собираешься делиться впечатлениями, я охотно восполню пробел в разговоре, который мне хочется закончить. Мне показалось, что там орудовал не графоман.
   – Ты имеешь в виду учинённый там погром?
   – Неизвестным лицом или лицами? Криминальная формула. Именно, мой сдержанный товарищ. Талантливо убрано с полок лишнее – то есть, то, что могло бы дать ответы… остальное оставлено на виду… полусожжённые тетради опытов в каминах – сожжены так деликатно, что ценитель чтения на корточках вполне может разобрать пару строчек… ничего важного или ценного, рутина. Порядок дежурств и прочая ерунда.
   – То есть, кто-то создал такое впечатление.
   – Точно как подметил.
   – Прекрати дурачиться. – Неожиданно мягко молвил Ас. – Коль мы с тобой друг друга не порвали там, в большом чёрном колодце… давай не будем сейчас пыжиться. Мы заодно… хотим того или…
   Энкиду склонил голову, большую, как фонарь на дереве, который погас (перестал подслушивать).
   – Мы не хотим, дружище….не хотим.
   Ас сжал губы. Зубы, вероятно, тоже.
   – И тем не менее, нам нельзя вести себя так, чтобы он заподозрил. Ему только того и надо…
   (Энкиду полюбовался на феномен – нибирийца, говорящего со стиснутым ртом.)
   – А тебе-то что? Ты у него урвал волчий кусок.
   – Оставь этот тон. – Со сдержанной яростью сказал Ас. – Тебе-то не надо стараться… вам с баловнем и пальцем, одним на двоих, шевелить не надо. Будешь мне тут канканировать.
   Энкиду поразмыслил и внезапно пришёл к какому-то решению. Он заговорил, как его и просили, совсем другим тоном:
   – Следы погрома тоже обработаны. Понять, когда этот спектакль сыгран – даже мне трудно. В сейфах и холодильниках никаких ценных образцов. Валяются трогательные бутылочки, по-видимому, с яблочным соком, который сотрудники на завтрак приносили.
   – Остроумно, не находишь?
   – Он вообще незауряден. У нас в семье, – продолжал невинным тоном Энкиду, – бесталанных нету. Единственное, что может его подвести – это отсутствие чувства меры.
   Ас огрызнулся:
   – Это не только его может подвести.
   – Он захватил Лаборатории с нетронутым содержимым много лет назад, сразу когда представилась возможность. Они не успели или не хотели уничтожить всё это хозяйство.
   – Колбочки, откуда глядят большие добрые глаза или череп с некоторыми особенностями в строении клыков?
   – И не только это, красивый командир. Не только это. В бункере… ведь ты там был?
   Ас издал мычание, что ли. Энкиду с удовольствием послушал, прежде, чем покуситься на девственное мировоззрение военнообязанного чистоплюя.
   – Там остались полки… обыкновенные дощатые полки… не тронутые почему-то пожаром… хотя на потолке следы копоти и даже отсеки под сверхсплавом обуглились… а уж счётчик трещит… хорошо, что Баст не подвержены воздействию радиации.
   – И что же на этих полках?
   – Ничего.
   – Даже яблочного сока?
   – О, это был бы перебор. Правда, не всё и он предусмотрел. В частности, склонность исполнителей халтурить. Он сам очень старательный парень, но не мог же он везде поспеть. К тому же, годы берут своё… хотя сохранился он, дай Боже каждому. В общем, там я пошарил за полкой… руку нежную занозил. Нашёл вот эти замусоленные бумажечки, отклеившиеся от каких-то сосудов, очевидно…
   Вытащил руку с протянутой ладонью. Ас взглянул, не касаясь.
   – Жизнеспособные клетки… карта крови?
   – Умеешь бегло читать на родном языке. – Энкиду убрал улики, сделав вид, что не заметил досадливо отдёрнутых пальцев Аса.
   Разговор был кончен, и Ас вежливо проклацал:
   – Спасибо.
   – Нема за що, как бы сказал мой братец. Да, и тебе спасибо. В качестве бонуса, вот тебе ещё – подумай долгими летними вечерами о том, как она опасна.
   Ас весь дёрнулся.
   – Ты хотел сказать – они.
   – Что?
   Энкиду искренне, кажется, рассмеялся.
   – Эта девочка с увеличительным стеклом?
   Ас дал ему возможность посмеяться.
   – Эта девочка, которая, как оказалось, ловко обманывала больших мальчиков.
   – Не смеши. Я сразу увидел, что у неё зелёные глаза. У лулу не бывает зелёных глаз, по крайней мере, такого оттенка. Кого она могла водить за нос? Разве что Билла? Он верит всему, что ему скажут.
   – Я вообще-то не только о ней говорил.
   Энкиду посмотрел на погасший фонарь.
   – Туареги не враги нам.
   – И не друзья.
   Энкиду помедлил.
   – Если бы ты хоть иногда покидал свою стройку, ты бы многое понял.
   Ас сделал к нему шаг и отчётливо произнёс:
   – Я не нарушаю твои границы, князь степей и лесов.
   – Ого. Не помню, чтобы я на что-то заявлял права. Да меня дядя Мардук в кокаин сотрёт.
   – Не сотрёт тебя дядя Мардук. Ты здесь родился.
   Последовало молчание. Энкиду вздохнул.
   – Дело в том, – веришь ты мне или нет, – я не знал этого до самого последнего времени.
   Ас не смягчился, но промолчал уважительно. Энкиду этим удовлетворился.
   – Она работала в его актёрской труппе. Прочие подробности скрыты под песками навсегда. Что касается её происхождения, то ты правильно именовал меня.
   Ас склонил голову.
   – Леди Бебиана твоя сестра?
   – Что?
   Энкиду был потрясён.
   – Нет! – Горячо воскликнул он. Ас сердито оглянулся. – Нет… что ты.
   – Ладно, извини. Но…
   (Как он взбудоражился, однако… и щетина на князьке дыбом встала.)
   – Это были эмигранты, то ли анархисты, помешанные на евгенике, то ли, и вправду, благородные какие-то. Она согласилась стать матерью царского сына и освободителя, зная, что он будет всего лишь запаской, пятым колесом. Возможно, тут сыграли роль суеверия, которые тем сильнее, чем умнее и образованнее женщина.
   – Мардук знал? Это произошло с его ведома?
   – Да чёрт ведает о помыслах его величества. Но после этой истории он стал совершать рейды по орбите… попросту говоря, уничтожал все корабли и спутники, какие мог встретить во время своих барражировок, иногда довольно дальних. Он выжигал Вселенную в надежде извлечь из почвы всего одну былинку.

   Право, – достойна уважения такая цельность у того, кто вечно держит наготове не ведающую левую ладонь. Это уж Энкиду про себя добавил.

   – У нас тут переворотик готовится. – Объяснил Мардук.
   Это была первая фраза следующего дня, который всегда должен быть лучше предшествующего. Во всяком случае, так сообщают все философии эридийцев.
   Билл застал всю свою семейку, склонившейся над старенькой мерной картой. Под костлявыми и выразительными пальцами дяди воздымалось, как паутина, мировое тесто.
   Смутно виднелись недра и та сторона эридийского глобуса. Здешний континент, соседний с полуостровом богов, виден очень хорошо.
   – И кто у нас тут?
   – Вполне цивилизованная странишка с тиранчиком-чиновничком. – Ас высился за раздутым пирогом Эриду.
   Голубоватые вены трёх могучих рек просвечивали. На дне разложены блёстки металлов.
   – Не верят в тарелки, в смысле, летающие. Главная религия – газета.
   – С вытекающими подробностями? – Весело поинтересовался Билл, поковыряв нечистым когтем в залежах чего-то ярко жёлтого в излучинах самой толстой реки.
   Река жалобно хлюпнула, и за движением Билла потянулась детская сопелька. Дядя цокнул, как разгневанная белочка:
   – Не трожь.
   Шанни хлопнула Билла по костяшкам пальцев.
   Но было поздно – карта засопела и схлопнулась, пачкая дядины пальцы какой-то магнитной ерундой.
   Энкиду присел на стол рядом с обморочно опадавшей саванной, усеянной миллиардом бегущих фигурок.
   – Псевдомиры хорошие собирают и космическая программа очень милая.
   Ас резко отодвинулся.
   – Была.
   – Что? – Засуетился Билл, и, чтобы отвлечь общество от своего промаха, поспешно ретировался к утреннему щедро накрытому столу.
   (Кофия нету. Ага… нет…)
   – Билл, его нет.
   Билл тяжело вздохнул.
   – А я что? Я – ничего.
   – Программа свёрнута, потому что чиновничек перевёл ихний золотой запас на счета своего лучшего друга.
   Дядя сдвинул карту и, смотав в клубок, сунул в большой карман. Похожий имелся на полувоенном сюртуке северного рыцаря, наградившего Билла памятным ужасным взглядом.
   – Как получается? Когда лулу выбирает себе жену или мужа, столько придирок. И внешняя красота, и финансовая самостоятельность, и высокие моральные качества… просто не человек, а воплощённое эволюционное колесо… а когда выбирает власть, уподобляется нашему набору для специй.
   Иннан, быстро посмотревшая на стол и нашедшая взглядом трёх обезьянок, устроила такое выражение лица, что Билл искренне и с удовольствием рассмеялся.
   – Верно… верно. Насчёт особенно…
   Он приосанился.
   – С чего следует начать?
   – С чашки чаю. – Объявила Шанни, подходя к столу и придвигая поднос с музейным чайником.
   Она приступила к своим обязанностям хозяйки дома. Обтирая ложечки громко хрустящей салфеткой, приказала:
   – Сели. Кроме Билла, который идёт мыть руки.
   Удивительно, но Билл без разговоров смылся. Энкиду, устраиваясь на широкой стороне стола, которая сразу обмельчала под напором его огромных локтей, прошкворчал:
   – Ишь….побёг.
   Ас схватил чашку Билла – самую большую – и еле приметно мигнул. Пока Шанни занималась печеньями и сочащимися маслом лепёшками в сладком дыму, Энкиду раздобыл в джинсах – не нарушая благопристойности – комок соли, крупной степной и вкинул в небрежно протянутую чашку. Мардук, который не пропустил ни единой детали мелкой семейной пакости, ухмыльнулся. Шанни строго взглянула на него. Он сразу состроил дурашливую мину – грандфазер, умиляющийся на внучков. Иннан, перегнувшаяся через спинку стула и ворковавшая в окне с кем-то, забеспокоилась:
   – Чего? А? Чего?
   Мардук хлопнул её по выступающей части.
   – Веди себя прилично, лулу.
   Он не заметил – ибо они были осторожны – как они напряглись. Но что-то, вероятно, почуял, как та акула, про которую им уже третье утро рассказывал Билл.
   Он оглядел стол и рожи. Иннан, как безумная, дула в чашку, вздымая тучи огненных колючих брызг. Подвинув ей сливочник, он поинтересовался:
   – А где высшее существо?
   Энкиду показал вилкой с куском банана:
   – Вот он.
   Билл входя, заверещал:
   – Опять? Что вам всем от меня надо?
   – Так я по поводу переворота. – Начала Шанни, чинно поднося чашку к болтающим устам и придирчиво взглянув в поднесённые ей Биллом грабли. – Что же всё-таки за этим стоит?
   – Или висит. – Радостно включился в разговор Билл, усаживаясь во главе напротив дяди. – На ратушной площади…
   Ас превратился в стоп-сигнал хорошего тона:
   – Билл…
   – Всё, всё. Где тут у вас чай? Обожаю чай. Так вот, я недавно прочитал про акулу, которая водится в наших водах… я вам не рассказывал? Она такая умничка, представьте… и… что?
   Все молчали и ждали. Билл засунул за щёку лепёшку со шматком сливок и схлебнул сразу полчашки. Ас немедленно отвлёкся и заговорил с Иннан. Молчание, повисшее над столом, прервалось страшным криком Билла.
   – Так что акула? – Поддержала разговор Шанни за секунду до крика.
   Билл со скорбным лицом показал всем чашку. Взглянул на Шанни.
   Шанни ещё слаба. Тень страшного приключения легла на её душу, но, скажем так, золото её волос не потускнело. Билл, выражаясь пошловато, был не против. Да, потемнела глубина глаз… но как она держится! Да и сам Мардук не мог не оценить перемены. Происшествие на Старом Заводе ценой невероятных усилий скрыли от него… уж что там Ас делал – за ноги что ли, своих умников подвешивал или действовал по своему старому проверенному рецепту, – но удалось припрятать истину на виду.
   Что будет, если старик узнает… лучше не предполагать. В какую неистовую форму отольётся древнее самодурство – знает лишь тот, кто его гены на нитку нанизывал. Как бы не порвалась… эта ржавая проволока со стальными бусиками.
   Мы все сумасшедшие… сумасшествие наше священное политическое убежище, куда мы в случае крайней нужды можем вбежать и затвориться, тяжело дыша и прислонившись к двери, а то и припав мокрым виском, а на губах кривая ухмылка. Так или иначе – право имеем.
   – Слышишь, Билл? Билл!
   Он торжественно отёр рот протянутым ему Иннан платком, вслушиваясь в свои мысли – хотя и звучит дюже круто, но – именно так.
   Шанни смотрела на него негодующе.
   – Ты что, так уж обжёгся? Аптечку принести?
   Он сообразил, что они поглощены какой-то новостью. Ощущения Билла Баста, глотнувшего крепкого соляного раствора, вряд ли их заинтересуют.
   – Что думаешь, племянник?
   И Мардук смотрел на него.
   – Ас получил сведения относительно подозрительных, шнырявших в округе.
   – Маленькие в остроконечных шляпах? – Задумчиво молвил Билл.
   И внезапно приходя в себя, переспросил:
   – Маленькие? В остроконечных шляпах?
   Он нашёл непроницаемые командирские глаза там, где им и полагалось находиться, и спросил, также только глазами – ты спятил?
   Ас, как топырил высокомерные глазелки – так и продолжал этим заниматься. Вид глубокомысленный. На Энкиду Билл не стал тратить зрительный нерв. Очевидно, у них заговор, коль Ас решил поделиться информацией от своих агентов с Мардуком. Надеюсь, это более умно, нежели подбрасывание соли в его чай, и без того мерзкий.
   – Ты достаточно просолился? – Под шумок озаботился брат. – Теперь ты сможешь обсудить правительственный кризис со своей рыбой.
   – Иди… – Вяло попросил Билл.
   Мардук нахмурился.
   – Что-то вы не больно-то встревожены. А твои филёры, – обратился он к Асу, так прижав стол, что тот едва не накренился, – не свистят? Ну, чтобы придать себе важности и оправдать средства, которые ты на них тратишь.
   – Да, да. – Подхватил Билл. – Сколько у тебя от выигрыша осталось?
   Энкиду спросил разрешения у дам и монументально поднялся.
   – Сейчас и выясним. Спасибо за десерт.
   – Всё для клиента. – Задумчиво отозвалась Шанни и, смяв салфетку, стремительно встала. – Сир, мы и в самом деле…
   Мардук подставил ей щёку, которую она очень мило, со слюнкой, чмокнула. Ас приподнял брови – новые песни.
   – Вы там не очень. – Мардук отпустил стол на свободу. – Почаще заходите за спины этих крупных созданий.
   – Конечно. – Иннан уже упорхнула к дверям, где она пропустила доместикуса с корзиной для посуды на локте. – А для чего ещё они нужны?

   Прогулка по окрестностям не много дала. Пошатались там и сям вокруг да около деревни.
   Обошли полосу лесов позади Старого Завода, не глянув друг на друга. Открылось презабавное взморье – сюда высовывал жёлтый язык западный лиман.
   Клочковатое прибрежье кружило вокруг почти болотной тишины. Какая-то странная леди бродила по низкой воде. Билл переспросил и Энкиду, смеясь, окликнул: с громким пистолетным вспорхом улетела птица, повесив стройные ножки.
   Дальше шёл взгорок – ломаный. Камень не камень, осыпи – петроглифы. Из камня вытягивались руки по локоть – обломки горных пород, семь тысяч эридийских лет назад водивших знакомство с духами недр у самой огненной мантии.
   – Перенеси меня через горы. – Сказал Энкиду.
   Билл радостно засмеялся. Шанни пояснила:
   – Твой брат имеет в виду старинную традицию рассказывать интересные истории во время трудных горных переходов. Путешественники, увлечённые сюжетом, не ощущают тягот пути. Это и называется – перенести через горы.
   Билл заткнулся. Иннан заметила:
   – Кто же отнесёт нас?
   Вызвался Ас.
   – Знаешь такую историю?
   – Надеюсь, вас захватит. – Вполне по-человечески ответил командир, вместо того, чтобы ломаться и многозначительно произносить что-нибудь зловещее, вроде – я много чего знаю и пр.
   Но Шанни этим не удовлетворилась.
   – Ты ведь понимаешь, что если ты остановишься и уронишь нас…
   Ас встал – сапог на камень, рука к мундиру морской звездой – блеск!
   – Ни за что.
   Они приступили к подъёму, который на самом деле был вряд ли опасен, но скучноват. Карабкаясь, как тигр и выглядя слегка смешно, как всякая кошка, висящая на шторе врастопырку, Энкиду искренне взмолился:
   – Ну, валяй. А то девочки на меня сзади смотрят.
   Ас начал и сразу отвлёкся:
   – Вы, должно быть, слышали… …..Шанни, если ты дашь мне руку, это не погубит дело суфражисток… Билл, подсади Иннан…
   Иннан со смехом запротестовала – она вырастала там и сям на скале, как деревце:
   – Ни в коем разе…
   Билл в горах обнаружил не самые привлекательные стороны. Об одной из них в тонах юмористических высказалась Шанни, волею случая оказавшаяся в партере.
   Билл сразу расстроился и едва не свалился – леану на верхотуру не лазят. Не к лицу им. Величие большого тела предназначено для хождения по саванне, для красивого бега, максимум для лежания на невысокой скале. Тут он не смотрелся.
   – Тесно очень. – Пыхтя, проговорил он, ложась на живот.
   Иннан приложила руку ко лбу и оглядела – ширь головокружительная.
   Ас, взбиравшийся ловко, как ящерица, прижался боком к скале и, улыбаясь, просительно обратился к взлохмаченному и взопревшему обществу:
   – Но не получится ли так, что кому-то из вас история окажется знакома, и этот, просвещённый, начнёт громко восклицать: мне давно известно, старо… и прочие печальные вещи….или и того хуже – промолчит, а затем, нарушая целостность рассказа и настроение рассказчика, примется вздыхать и в самый неожиданный момент испортит замысел, как бы не в силах сдержаться, выдаст главный поворот и таким манером собьёт высокий дух рассказчика?
   – Что-то ты много заботишься о рассказчике. – Проворчала Иннан и подмигнула Шанни.
   Энкиду спокойно возразил Асу:
   – Можешь не тревожиться о своём замысле. Тебе никто не помешает. Девушки хорошо воспитаны, Билл громко сопит, а я всегда готов послушать историю, даже если слышу её не в первый раз.
   Билл переспросил, в чём дело, но когда принялся возражать, Ас поднял руку. Ветка, которую он отпустил, закачалась, призывая к вниманию.
   – Помните, что обещали. Стало быть, я перенесу вас.
   – Начинай уже. – Услышали они голос Иннан из-за третьего от них валуна.
   – Том. Его прозвали так, что означает «тайна» и «мечтатель». Он любил гулять по лугу в полдень. Там он встречал каких-то неизвестных, одетых не так, как принято. Он не заговаривал с ними, так как стремился побыть наедине с собой. И вот случилось, что у них завязалась беседа.
   – Как это произошло? – Спросила Шанни. – Ты уж не скупись на подробности.
   – Непременно расскажу. Он услышал, как они напевают старую песню про дни недели, и каждый раз пропускают, как нарочно, один из дней. Нет, Шанни, я не знаю, точно, какой именно. Но у него создалось впечатление, что они делают это нарочно…
   – Для него?
   – Поди пойми. Так он себе сказал.
   – Откуда ты знаешь, что он себе сказал?
   – Вы же требовали от меня подробностей, кажется. Кроме того, мне было обещано, что Билл будет занят.
   – Вот те раз. Оскорбления это тоже часть твоего замысла?
   – Хорошо, Билл… я знаю, так как он сам несколько позднее рассказал о своих мыслях и даже чувствах в тот памятный для него день.
   – Всегда добивайся своего, Билл.
   – Ты удовлетворён?
   – Скажу, когда услышу последнее слово.
   Прозрачное стёклышко крохотного катка, помещённого катастрофой в уютном отроге, миновали со вспышками смеха. Энкиду, делая вид, что не может уберечь равновесия, схватился за девушек, обеих разом, столь вольно, что это едва не стало новой катастрофой. Всеобщий хохот прервал повествование Аса. Дождавшись, когда неразбериха стихнет и Энкиду получит все положенные ему удары, он вновь заговорил с упрёком повествователя, чью книгу отложили на самом важном месте:
   – Томас, не вполне отдавая себе отчёт, подождал, когда они доберутся до куплета с прорехой… у него был музыкальный слух, Билл… и этак лихо, хотя и негромко вставил словечко по поводу пропущенного дня. Они продолжали петь, и вдруг, как оно бывает, с опозданием сообразили, что услышали новинку.
   – Да, так бывает. Но всё же это странно.
   – Том очень ловко это сделал. Наверное, песня стала лучше, и потому они не сразу поняли, что в ней прибавилось полку. Они только переглянулись… Том видел это, поглядывая – именно поглядывая, а не подглядывая, из-за дерева на краю луга. Не найдя ответа, они затянули песенку вновь, и, когда добрались до того места, которое по мнению слушателя, страдало от одиночества, услышали, как чей-то негромкий и довольно приятный голос прибавил нечто. Тут они, конечно, вразнобой остановились и принялись смеяться.
   – Это определённым образом их характеризует.
   – Да… и дальнейшее их поведение тоже. Девушка, – она сидела на расстеленной куртке, – поднялась и сказала: «Эй, дружище… хорошо поёшь. Давай-ка к нам». Так сказала, будто она всё время его видела, и отказаться он не смог, пожалуй, если б и захотел. Тут он вышел и представился им. Двое спутников девушки – юноша и старик, – оказались очень любезны и после того, как они порядком нашутились по поводу пропущенного дня недели, Том уже чувствовал себя среди них так, будто был знаком с ними всю жизнь. Хотя странным образом, он при этом ощущал себя кем-то другим…
   – Это нам всем знакомо. – Подтвердила Иннан.
   – Опять не угодил. Вы же хотели подробностей?
   – Может быть, Ас упомянул это, так как ощущение связано с дальнейшими событиями? Если, конечно, на этом всё не заканчивается? Он, стало быть, пошёл с ними?
   – Вроде так.
   – Но как?
   – Окно открылось…
   – Вроде того, что проделывали в бедном небе Нибиру древние ракеты, работающие на керосинке? Тогда бабушки ворчали, мол, пишут в газетах о необъяснимом похолодании, но распоследнему ёжику понятно, что «они» опять упражнялись в космоплавании.
   – Возможно. – Сдержанно отозвался Ас. – Но, скорее, речь шла о колечке, снятом с пальца. Девица поднесла его новому знакомцу. Том сунулся взглянуть, но колесо крутилось, как в цирке, в ободе огня. Огонь погас, но из окошка лился свет. Свет показался Тому беспощадным. В его голове поместилось небо, луг и все они четверо. Потом края раны срослись.

   Они вошли в дом, стояли на балконе. Потом он видит – они сошли в поле, – заметьте, ощущения не прерывались, и хранили верность логике, но при этом Том не мог бы сочленить их воедино.
   Поле было, впрочем, вполне обычным – довольно светлым и печальным, оттого, догадался Том, что там и сям высились чёрные деревья, стрелками на циферблатах.
   Они говорили, и пошёл снег. Том не удивился и даже завлёкся зрелищем. Он заметил, что среди снежинок, играя вместе с ними, летят и крутятся клочья белой шерсти, будто где-то старательная кошка умывается и чистится. Заодно летели клочья свитков. Том по привычке разбирать слова, пытался прочесть иные, врывающиеся в поле его зрения, но не успевал.
   Он, что естественно, крутил головой так, что она рассмеялась и он, подарив ей свой взгляд, тоже обрадовался – но чему, не знал.
   Промчался среди всё бешеней танцующих снежинок лоскуток, в котором он угадал где-то сорванные ветром семена. Том подумал, как они упадут где-нибудь и, распутавшись, вопьются в почву. Сразу сотня мощных деревьев поднялась в его воображении, и на краю поля показалась роща.
   Девушка, смотревшая на него всё время, сказала, что оставит его ненадолго и, указав на крыльцо дома, ушла. Он долго смотрел, как она уходит среди снега, теперь составившего в воздухе подобье пчелиных сот. У него закружилась голова, и он потёр глаза.
   Затем, забыв обо всём предшествующем, он поднялся в дом и вошёл в комнату.
   Окно обширное, строитель был ценитель света, но света-то проникало не так много и этакого, что дух захватывало.
   Комната показалась ему пустёхонька. В углу трёхногий стол, навроде карточного, но помещалось на нём бронзовое блюдо.
   На блюде большая рыба с острым носом. Тут же брошено блестящее украшение столь небрежно, что цепочка очутилась в блюде и хвост рыбы будто бы прикован.
   Томас, повинуясь внутреннему чувству и своему непомерному любопытству, которое, согласитесь, далеко его завело – берёт со стола медальон, весьма тяжёлый и почерневший до зелени. Цепочка скользнула, потянув за собой несчастную рыбу. Не то чтобы наш Том был совсем невинен по части поедания чужой плоти….но тут он слегка смутился, так как рыба вовсе едой не выглядела. Глянув мельком и высвободив рыбий хвост, Том своими ловкими пальцами вскрыл медальон. Он его не выронил, – нет, не до такой же степени он был неженка, но вздрогнул. Подошёл к свету. Сел на широкий низкий подоконник. За окном столбы света соединяли голубое небо с жёлтым осенним полем.
   Сам свет розовый, и в его потоке двойной портрет в медальоне высветился, как живой. Пальцы Тома слегка дрожали и оттого ли ему показалось, что два лица в серебряных рамках то приближаются, то отворачиваются? И даже почудился ему смех… издалека смешок.
   Тут он обернулся – или сделал этой мгновением раньше, вот так текло здесь время, – и понял со вздохом, что это она смеялась.
   Стоит в дверях, но, на самом деле, это были два дерева рамой. А вот они двое давно уже вернулись на дорогой его сердцу луг. Пока он озирался, она ему сказала:

   – Том… это девушка ему сказала… «Том, – говорит она, – тебе известно, что означает твоё прозвище?» Он засмеялся и, нежно глядя, отвечает, мол, ну, да – задавака и гордец, тот, кто смотрит в небо и спотыкается, а то и во что-то нехорошее наступит. Она – ему. «Так-то оно так. Но имеется и ещё одно значеньице». И она встаёт на цыпочки – а Том ли был долговяз, или она миниатюрна, неведомо, – и взяв своей милой ручкой за ворот на загривке, клонит его книзу. Том изумился, ибо ощутил, что дева сильна, как он сам, и подчинился ей с охотой, тем паче, что испытал при этом приятнейшие ощущенья. И вот он, повинуясь её руке, опускается на колени и видит, по его выражению, прямиком свою же рожу. В кустах, видите ли, среди травы пробирался тоненький ручей и здесь он разливался подобно зеркалу.
   «Кого ты видишь? – Томаса. – Смеясь, отвечает он, чувствуя запах травы и бег своей крови. – Он глядит сквозь землю, как будто пробрался насквозь откуда-то, и выражение у него презабавное. Дурак дураком. – Но он недурён? Он пытается изогнуться, чтобы взглянуть на неё и говорит: – Это я оставляю на усмотрение присутствующих. Она вдруг отпустила его, и он почувствовал себя покинутым, и его кровь заледенела вся разом. – Вот другое значение твоего прозвища. Двойняшка! Догадываешься, чем тебе это грозит? – Он не испугался, так как понял, что она имела в виду угрозу в другом смысле. Смолчал. – Итак, ты не знаешь. И это хорошо. Просто прекрасно».
   Здесь и сейчас ты – просто некто Томас.
   Когда ты придёшь на этот луг к ночи ближе – а ты это любишь… я знаю, Том… прямо над тобой повешен лик на небе. Голубоглазая Луна – твой верный друг, а глубже в небесах Последний у ворот. Близ него только крошка Плуто, маленький котёнок Ночи.
   Но когда к «когда» прибавится кой-что ещё, ты осознаешь в полной мере значение и смычку звуков.
   Было слово, обозначающее власть. Желание быть цифрой единица, среди людей – быть первым или первой в чём бы то ни было. Уверенность руки и твердыня воли – вот какое слово.
   Но слова путешествуют, как мысли или корабли. Слово пустилось в путь.
   Буква блуждала, теряя формы и находя новые на глине или в камне, и, повинуясь всякий раз новой руке хроникёра и возможностям материала, изменилась. Слово, рождённое одним из языков до катастрофы – фома, иль форма – стало словом «том».
   И это слово – ты.
   Твои цвета – багровый или чёрный.
   Аншар – мастер перемен и владыка, имеющий так много лиц, что сам не знает иногда – кто он и где, а также господин войны, жёлтый каменный Привал. Вот те, кто с неба следуют за властью, глаз не сводя.
   Запомни также формулу небес.
   Созвездие пугающее светит, разящее внезапно, ибо носит с собой оружие, взращённое своею плотью. А вслед за ним пропустишь, отступив, убийцу с более традиционным оружием. Когда в изножье года из вод морских родится Козерог, и к смерти жизнь присоединив, два острых рога, изловчась, нацелит – знай, это… победа.

   Иннан, отдыхавшая в большом дупле высохшего дерева и слушавшая не очень внимательно, вскинула голову.
   – Знай, это… Тут было бы уместно другое слово, с которым рифмуется Козерог. – Насмешливо сказала она, поглаживая пергаментную кору, на которой всё же зеленел один побег.
   – Том сообразил, что с ним говорят ломаным стихом, к которому прибегают заклинатели лишь в том случае, когда хотят полностью завладеть сознанием своей жертвы. Едва настроившись на единый тон и ритм, мысль дремлет по течению реки, но ошибка сбивает ток крови, вызывая раздражение и возмущение. Критикуя неумение сбивать овечек в стадо, жертва запоминает сказанное так прочно, что гвоздь приставь да выбей молотом – мысль ускользнёт.
   – А по-моему, – с мудрым видом заметил Энкиду, – это просто нелепые и выспренние псевдостихи, которых и так порядком накопилось в воздухе Эриду.
   – И это он тоже подумал…
   – Но не сказал?
   Ответ прозвучал уклончиво:
   – А Томас был из тех, кто позволит блохе напиться своей крови зимней ночью.
   – Дай догадаюсь. Сидя возле костра, возле которого лежат три остывающих тела тех, кто этого ни в каком разе не позволил бы. А вокруг шумит чёрный лес, и кикимора плачет в замёрзшей осоке?
   – В общих чертах.
   Ас вытянул руку и покачал ладонью. Энкиду легонько подбил снизу этот самолётик.
   – В смысле, числа могут варьироваться? А кикимора, на самом деле, кроткая дева, которая дрожит, укутанная его грубой шинелью. К её губам он подносит свою заветную манерку и умоляет сделать всего лишь один глоток.
   Ас покивал.
   – Где-то так.
   Билл заворчал:
   – Стало быть, не такой уж он добрый.
   Выпрямившись, он отёр лоб.
   Шанни воскликнула:
   – Тем не менее, командир выполнил своё обещание. Он перенёс всех нас через горы. Гляньте.
   Она показала картинку, нарисованную несколькими избранными красками, но множеством оттенков. Так обычно поступают очень хорошие художники. На сей раз командовали лиловый с чёрным, всё прочее – так сяк, желтовато.
   Они поднялись на самое высокое место.
   Шанни говорила что-то, Иннан молчала. Взяв Иннан за руку, Шанни глянула на Аса.
   – Ну, спасибо тебе за хорошо рассказанную историю.
   – Почему бы не сказать – за хорошую?
   Энкиду подтвердил:
   – Не тушуйся. Дело в том, что эта история напечатана в хрестоматиях по нибирийской литературе.
   – Да ты что?
   – В разделе сказок без авторства.
   – Вот я оплошал. А знаете, почему?
   – Шутки по поводу качества образования лётчиков все вышли, извини, дружище. – Пропыхтел Билл, массируя ноги выше колен.
   – Эту историю рассказали мне здесь… в окрестностях.
   – Что ж, понятно. Наши предки привезли её сюда, как пистолеты и манеру целоваться в губы и многое другое.
   Ас кивнул. Иннан с любопытством посмотрела на Билла.
   – Я тоже так подумал. Но дело в некоторых деталях. Место действия этой выдуманной талантливыми предками истории мне указали совершенно точно. И оно не здесь.
   – Всё ясно. – Рассеянно отозвался Билл. – Они помнят свою историческую родину, аж за сердце берёт.
   Ас медленным покачиванием бородки отверг предположение.
   – Они сказали, – раздельно и отчётливей обычного молвил он, – что эта история происходила совсем в другом месте.
   Энкиду прислушался. Он ласково распрямлял поникший стебель диковатого с виду цветика.
   – Значит, они не думают, что звёзды это гвозди, которыми к небу прибиты кухонные полки. Это радует.
   Шанни уже не слушала, расхаживая по стыку двух тесно наехавших друг на дружку возвышенностей. Она подозвала Иннан, но та медлила.
   – Так дело в астрономии, которую они изучают с первого класса?
   – Насколько я понял – нет. Подобно нам, они, – Ас обратился к Энкиду, – думали в те времена, что гвозди всё ж при деле. История Тома не там началась.
   Он указал бородкой в небо.
   – Но и не здесь. Они уточнили, что дело не «где» и «когда» совершилось. Тут следует назвать и третье условие, но ни в человеческом, ни в нибирийском языке нет подходящего слова.
   Иннан приподняла плечо, в знак того, что её объяли сомнения.
   – А это не твои горцы варят чудеснейшее пойло, которое, как говорят, авианосцами закупают владыки с континента?
   Билл оживился.
   – Э, брат, брат… всегда в горах души не чаял. Кстати, я тебе не говорил, как я тебя люблю?
   Энкиду тоже обрадовался, хоть и не так пылко.
   – Гляди-ко, у тебя есть солидный источник финансирования твоей космической бандуры.
   – Горцы не мои. – Срезал Ас. – И если у вас извращенные сведения, то попрошу не проверять, насколько они извращены… короче, застукаю на поле с манеркой, так я вам оттуда не дам сделать последнего глотка.
   Оказалось, отсюда открывается невероятно просторный ландшафт: увидели даже старую школу.
   К западу пригорок сходил на нет. Спустились, как сыр по маслу. Ас инстинктивно шагнул вперёд, пытаясь загородить свой беспутный отряд. Тогда и они увидели: вдали ползло что-то чудовищное. Это был поезд, только плыл он у горизонта без звука.
   Какой же он большой, если виден на таком расстоянии, подумал каждый. Но делиться мыслями не стали.
   Энкиду с намерением или случайно отвлёк их:
   – Я знаю, кто впервые рассказал эту историю. Его имя Шамас Мак Манус, оно проставлено на первой странице одной из старых книг, которыми я услаждал своё внимание во время полёта, в то время как иные пытались выкинуть мою одежду в черноту.
   Ас слегка обиделся, как всякий, кто рассказав историю, удочерил её.
   – Тогда, умник, ты должен знать и то, о чём те трое предупредили Тома. Каждый, кому он расскажет это, прилипнет к Тому навсегда.
   – Пока я влипла только в чей-то помёт. – Заметила Иннан. – Отличное удобрение, кстати.
   – Где бы и когда Том не появился, все, кто слышал о его приключениях, окажутся поблизости.
   Шанни воскликнула:
   – Ужасно. И ты сейчас только об этом вспомнил?
   Ас натянуто улыбнулся:
   – Увы. Сам вдруг сообразил.
   – К слову, ты не закончил.
   – А… ну, да. Есть три концовки. Том вернулся и жил обычной жизнью. Том не вернулся… Или – вернулся, но прежним уже не стал.
   – Сойдёт. – Замирился Энкиду. – Я уже себе выбрал.
   Лиловое поле с тенями экзотических снопов, каждый в круге камней, растекалось, как слабые чернила, которые пролил гигант. Ас взглядом остановил гражданских и сам первым поставил свою военную ногу на нехоженое поле. Рассматривая снопы, они тихонько продвигались вразброд.
   Иннан подтвердила общую мысль.
   – Ага. Все подумали одновременно.
   – Но у кого могут быть такие… гнёзда? – Всё же спросила Шанни.
   – И почему они брошены…
   Билл влез:
   – И брошены ли… Большие гнёзда. – Добавил он в задумчивости.
   Иннан издевательски взглянула:
   – Иногда ты очень точен, Билл.
   Здесь они никогда не бывали. Троп здесь не протоптано. Поле повиновалось иным законам движения – виднелись площадки вроде блюдец, вбитых в сырую тёплую землю.
   – Кто-то взлетал с места и садился.
   – И в гнёздах ни следа хрестоматий. Все лётчики одной породы. – Подхватил Билл.
   Движение за полем их встревожило, но это оказалась тихая река, мелкая и камешки видны в желтоватой водице. Это они выяснили, естественно, приблизившись и встав по берегу, как во фрунт, сообразила Шанни – вот забавно.
   Энкиду вспомнил водопад, родивший его из Яви. Его взгляд блуждал по берегам и натыкаясь на каменную стену по ту сторону, снова нырял в воды. Первым брод подсёк карим глазом Билл.
   Он сразу шагнул в воду, и тихая, почти стоячая, вода закрутилась вокруг его колен. Ас, молча, оглядел оставшихся и с заметным отвращением последовал за царским сыном в чуждую ему стихию.

   Стена, пусть и выглядела непроницаемой, приглашала несколькими входами. Непонятно только, задумывались они заранее, как часть пейзажного интерьера, или проделала их сила, разрешения не спрашивающая.
   Каким-то образом этот барьер имел отношение к гнездовью, оставленному по ту руку от реки. Пробравшись под аркой в свисающих корнях плюща, они ошеломлённо остановились. Вторая река с плоским берегом и статуей на той стороне была перекрыта мостом.
   Ас опробовал его и кивнул.
   Тот берег со смутно видимой статуей внезапно вырос, быстрее, чем диктовали законы приближения пропорций. Они шли к сооружению, постепенно задирая головы с риском рухнуть навзничь.
   Конь, похожий на шахматного, – или на дракона? фигура на доске отсутствует, – и цельный, только где нашёлся столь изрядный кус кварца? Биллу размах статуи напомнил ту, которую он видел на остановке, когда ему дядька на пальцах объяснял, что есть Абу-Решит и бытие.
   Билл замер, шевеля губами. Шанни злым шёпотом переспросила, что у него застряло. Он проговорил, вдумчиво, обеими руками, стирая видение, возникшее в опечаленном воздухе:
   – Пытаюсь определить местоположение… Если считать, стоя носом к главному входу в замок…
   Отбив повалившийся на них кусок чего-то с макушки статуи, Ас, ощерясь, просветил Энкиду:
   – Заметь, под главным входом он подразумевает дверь в свою комнату.
   – А почему собственно, он с тобой разговаривает про мою дверь?
   Билл чувствовал себя прекрасно, хотя штанины его были мокры выше мощных колен, а башмаки разнузданно хлюпали при каждом шаге. Ас, из соображений ложной гордости не подвернувший свои военные брюки, явно страдал от неудобства. Энкиду, умнее этих двоих, сейчас как раз усевшись, преспокойно обувался. Ас, глянув, с отвращением отвернулся – ни признака носочков, н-да.
   Энкиду поднялся и удовлетворённо молвил:
   – Здесь славно.
   За статуей они увидели хижину, убогая скромность коей противоречила туповатой торжественности монумента, как если б её свил воробей в качестве сатиры на империю.
   – Из тряпок, вымоченных в подобии цемента, и обломков кирпичей. – Резюмировала Шанни, обойдя хижину под бдительным оком Аса.
   – Ну, и чьи-то какашки. – Она отступила на шажок.
   – Это что, правда? – Осторожно узнал Билл.
   – Не все же лгут каждые, – Ас посмотрел на часы, – три минуты.
   Энкиду подошёл на три своих огромных шага.
   – Кто дома? – Пророкотал.
   Билл зашипел:
   – Не стоит пугать этого несчастного. Ты, как один из Вечных.
   – Отчего? В такой хижине может жить и миллиардер. Даже скорее всего – она бездарно сделана. Строительный материал подобран не в тему. Крыша тяп-ляп… – наклонил голову, – общего замысла не просматривается. Повторы, накладки.
   – Но и где же миллиардер? – Озираясь, молвил Ас. – Мог бы инкрустировать вход бракованными алмазами, что ли.
   Шанни внезапно разозлилась:
   – Да не дарил он мне алмазную гору. Успокойтесь. Иннан развела вас и купила за глупейшую из шуток.
   Трое так старательно принялись возражать, что ясно стало – они по-прежнему подозревают в ней владелицу сокровищ. Шанни тоненько вздохнула:
   – Но я её видела… Сир Мардук, если бы он смог вывести отсюда хоть то, что поместится за щёку, на Нибиру, мог бы…
   Ас закончил:
   – Там бы к вечеру был новый император.
   – Познавательно.
   Энкиду рассматривал землю. Они не поняли, к чему относилось его замечание. Не выпуская ветку, проросшую сквозь плоть хижины, присел, преклонив колено.
   Он поднялся и вошёл, как показалось им, сквозь стену. Потом высунулся и поманил:
   – Пусто. Ни одного миллиардера, самого завалящего. Так что, девочки, не поправляйте причёски…
   Ас скрыл раздражение, оттого что Энкиду нарушил субординацию и присвоил право командира рисковать собой при каждом удобном случае.
   – Твой светел лик, твои темны слова. – Вполголоса отвёл он душу.
   Шанни, разглядывавшая коморку, в которой редкий свет выстроил призрачную клетку, откликнулась почему-то неприязненно:
   – Не можешь забыть о Томасе, командир?
   Отсюда кто-то ушёл, но когда? Вот это было неясно, и само по себе запутывало. Во всяком случае, навряд ли здесь обитал кто-то из подозрительных.
   Ас оглядел превратившуюся в полупрах постель из шкур, но куда сильнее его заинтересовали скучные предметы, вбитые в стены.
   Он так долго рассматривал их, что Иннан не утерпела:
   – Возьмём с собой?
   Ас, не морализируя, взглядом отвёл её протянутую руку.
   – Не стоит…
   Без усилия сам вытащил из стены.
   – Вилка, ложка… Изящная работа, вряд ли они ему были нужны, чтобы съесть кусок корня или несчастную саранчу. Но вот что… это – железо и олово.
   – Ну, и что?
   – Так. Курьёзный подбор.
   Он пробормотал:
   – Вторник. Война… во вторник.
   Шанни нахмурилась.
   – Коль есть догадки, нечего строить из себя Мисс Марпл.
   Ас только задумчиво кивнул и, отойдя к другой стене, показал надменным зрителям пару предметов, в которых даже неискушённый в избытках цивилизации Билл признал нож для масла и сахарные щипцы:
   – Цинк и олово. Первая звезда с Луною вместе.
   Иннан приняла боевую позу, известную из Преданий, а также общепринятую на рыбном базаре в День посланца богов – руки в боки.
   – Ишь, и зачем понадобилось вколачивать обеденную утварь в земляные стены? Что у тебя, Билл?
   – Горсть монет… а это что?
   – Холодное оружие… для разделки саранчи. Сломанный перочинный нож.
   – А вот и горячительное.
   Ас отодвинул истлевшую постель и выразительно приподнял кончиком сапога предлинный пистолет, с которого осыпалась ржавчина.
   – Эпоха?
   – Трудно определить. Недурна дудочка для зазывания фей.
   – Каких ещё?
   – Той эпохи, когда его последний раз пускали в ход.
   Энкиду слабо присвистнул в углу, где он поместил себя на корточках. Оборачиваясь, показал в развёрнутой некогда белейшей тряпице множество того, что звякало.
   – Не заржавело…
   Шанни рассмотрела:
   – Похоже на орудия пыток.
   – Нет… не так зловеще. Это – хирургический инструментарий, не такой плохой, кстати. Вот это – нож для трепанации черепной коробки. И всё в идеальном порядке, хотя условия для операций, конечно, были не идеальные.
   – Нет, это не миллиардер. – Согласился Ас. – Если только имеющий высшее медицинское образование и отменный полевой опыт работы.
   – Смотрите, вот на этом – пятнышко.
   Энкиду потребовал:
   – У кого из присутствующих есть носовой платок?
   Все посмотрели на Аса. Билл пробормотал, что он бы дал… но давеча ему пришлось почистить ботинки, ради приёма в светском обществе. Ас с величайшей неохотой извлёк фокуснически нечто до того твёрдое и в клеточку, что даже Шанни с некоторым первооткрывательским изумлением посмотрела на командира.
   Энкиду ловко обернул предмет, похожий на шпатель, и протянул:
   – Иннан… держи-ка. Рассмотришь в свой микроскоп.
   Окошечко, в которое их рассматривала Эриду, проделано наспех и прикрыто ветошью. Занавески двигались, открывая перевёрнутый пейзаж – лиловый низ казался верхом, а блёклое небо сжатым полем. Тонкие струйки света вздрагивали на стенах.
   Ас, последним выходящий из хижины, ощутил необъяснимый ужас. Увидев залитый мертвенным светом пустырь и этих четверых у подножья статуи, он счёл необходимым высказаться:
   – Тот, кто обитал здесь со своими игрушками, расстался не только с ними, но и с жизнью.
   – Или начал новую.
   Ас хмыкнул.
   – Но это вряд ли.
   Энкиду покосился на небо с необъяснимым выражением – как в глаза кому-то.
   – Кому как.
   Ас пояснил:
   – Он был, судя по тому, что мы нашли, военным и врачом. Он давал присягу. С какой бы стати он её нарушил?
   Билл полез:
   – Может, сделал себе трепанацию?
   Командир не позволил перевести тему, или согласно вульгарному толковнику компашки – «не повёлся на юмор».
   – Это мне напомнило какую-то историю… в самом начале наших эридийских каникул. Но не могу поймать, когда и кто… Он мне кого-то…
   И, до времени забив на подгулявшие мыслишки, взглянул в сторону. Энкиду зачерпнул горсть земли и поднялся.
   – У тебя там?
   Вопросительно поднял бровь. Энкиду, выпрямив руку-ветку, разжал пальцы.
   – Ничего… показалось.
   Шанни присмотрелась – горсть земли смешалась с какими-то крапинками. Ей показалось, что земля шевелится, расползаясь. Она быстро подняла голову, Энкиду беззвучно что-то говорил.

   Вечером рассказали сиру Мардуку о том, что подозрительных не нашли (Ас) и вообще к чертям ничего не нашли, только обувку попортили (Билл). Мардук слушал вежливо, но вполуха – заворожённо большими синими мужскими глазами смотрел в Мегамир.
   – Да, молодца. – Рассеянно молвил он. – Детки… детки. А у нас тут весело.
   Указал в густое варево Мегамира.
   – Пожар в пепельнице расходился. Тиранчика отправили на скамейку запасных, – (дядя издал сочными губами негромкий звук), – а таперя правит вот эта обаяшечка.
   Взял по свойски широкое запястье Аса.
   – С шестнадцати пост эм.
   Энкиду одобрительно молвил, валясь задом на пол к углу стола и загребая свою чашку с блюдцем – хоть бы раз когда рука у стервеца дрогнула.
   – Как раз за шахматную партию садиться. Пообедали, час поспали… этак сразу грохнешь короля.
   Иннан вгляделась в экран, распутывая чёрные толстые косы и вынув из волос длинную густо оперённую веточку, положила на обеденный стол.
   В Мегамире двигалось прелестное существо, похожее на младшую нимфу ручья, до того хрупкое, с большими влажными глазами, поводимыми из стороны в сторону, что у мужчин разом носы повернулись в сторону обманного мира.
   – Я её узнала. – Сообщила Иннан.
   Отец взял двумя пальцами веточку и с упрёком посмотрел на дочь. Иннан веточку забрала и заткнула отцу за ухо.
   – Начало её политической карьеры поразительно. Бродила под дождём и внезапно решила принести пользу Родине. Забралась с большим водяным пистолетом в местный музей кустарного искусства и выкрала из запасника деревянную статую среднего размера. Пришла на митинг, держа её вот так.
   Иннан показала. Мардук рявкнул, но тут же вздохнул и сказал простодушно:
   – Лучше бы она мою статую держала.
   – Папа, ты бы не поместился.
   Мардук опять прикрикнул. Иннан заметила, что Шанни неприязненно смотрит в Мегамир.
   – Не бери в голову. Не в папином духе. Глупа, как пробка.
   Мардук возмутился.
   – Что ты говоришь. Такая умничка, внесла в парламент законопроект, чтобы всех после сорока лет объявлять недееспособными.
   Билл поперхнулся. Шанни подмигнула Асу:
   – Смотри… он мысленно считает на встроенном в династический мозг калькуляторе.
   – Этак он долго считать будет…
   Билл закатил глаза, как если бы у него на макушке стояла стопочка с дорогим (старым) напитком:
   – Но вы, дядя… извините, но вы сами-то…
   Мардук не рассердился, а глянул на Билла с усмешкой.
   – А что я? Меня это не касается. Это касается быдла, а не бога.
   Дорогое дядино лицо растрескалось от позитива – терракотовый артефакт.
   – Ты знаешь, герцогине всегда тридцать пять.
   Ему всё же пришлось принять пас от Энкиду.
   – А как же некто по имени Софокл? Сын хотел объявить его недееспособным, а тот под аплодисмент присяжных прочитал несколько строк из своей новой пьесы?
   Мардук отмахнулся большой сильной рукой.
   – Мало ли что. Книжечки… литература вообще не мужское занятие. Одно то, что он пьеску сочиняет уже доказательство…
   И Мардук покрутил пальцем у виска.
   – Почитывать… это ладно. Особенно, какие волнующие книжечки…
   Похоже, молодые решили его доконать. На пари, чья это реплика?
   – Сир Софокл был главнокомандующим… партийным лидером, уважаемым господином…
   Мардук выгнул губу.
   – Вот это дело.
   Билл прогундосил послушным голосом:
   – Дядя, если этот законопроект будет принят, я немедленно объявлю, что вы должны быть взяты под опеку?
   Мардук любознательно смотрел в незатуманенные ничем глаза. Ему-то казалось, что он уже составил формулу – как вычислить, когда Б.Б. не шутит, – напомнила себе Шанни и подкинула:
   – Но эта барышня должна знать, что конституция запрещает подобные фигли-мигли.
   – Неужели? – Галантно протянул Мардук.
   – Его величество нибирийский монарх через подставных шавок пытался пропихнуть такой же… извини, Билл… но выяснилось, что основной закон, хоть и здорово изгажен, такого не позволяет.
   Мардук очень уважительно послушал и счёл нужным растолковать:
   – – Штука в том, что у нас нету основного закона.
   Шанни изумилась:
   – Но вы же сказали – законопроект?
   – Это так-с… слова одни. Пропечатать в газете. А на самом деле, нету ни парламента, ни закона. У меня актёры есть… они что хочешь изобразят. Вы же видели. Правда, почему-то не все умеют. Была у меня в таком-то году труппа… так хоть кол на голове теши. Ни в какую. Я их и не сёк… понимал, что бесполезно.
   Он повернулся к Биллу.
   – А разве не везде так?
   Энкиду усмехнулся.
   – У нас на планете есть демократический орган… в него избирают реальных нибирийцев. Плохих, конечно, жалких, продажных… но самых настоящих, теплокровных…
   Он обнажил белые зубы, но тоже самое сделал сир Мардук.
   – Пустое… дети вы, дети. Уверен, что сир Баст-старший со мной в одну дуду дует. Может оно, конечно, у вас когда-то и был парламент… я извиняюсь. Ты же сам говорил, Билл, что они ведут себя как сумасшедшие…
   Билл пучил глаза – единорог, узревший новые ворота.
   – Но я думал…
   – Это актёры.
   Билл сказал твёрдо:
   – Я люблю актёров, дядя. И всегда отличу их от других людей или нибирийцев. Они особенные.
   – Глупости, Билл… глупости. Все мы, знаешь… склонны к этому делу.
   Он поклонился Шанни.
   – Иные играют превосходно. Другие, Билл, как ты.
   – Вот те раз. А я думал, из меня хороший актёр выработался.
   Ас, со злой радостью оглядев Билла, обратился к Мардуку:
   – Сир, вы жестоко обидели своего племянника. Он всегда полагал, что отлично играет.
   Билл вскользь глянул на него и, отворачиваясь, бросил:
   – Дядя, как аннулировать его права на землю? В конце-то концов, это тоже ведь понарошку?
   Мардук веско срастил брови.
   – Никак. – Молвил он грозно. – Это уже не шутки, племянник. Между нами, кровниками, всё по серьёзке.
   – Значит, – испуганно спросил Билл, – это непреложно? Земля – его?
   – Ага.
   – А как же я? Вы, дядя, моё наследие расфукиваете.
   Мардук посмеивался.
   – Всё остальное твоё.
   – Всё-всё?
   Мардук посерьёзнел вновь.
   – Да, Билл. – Он замялся, расправил лицо, пытаясь выпустить наружу Мардука-простака. – Ну, понятное дело, кроме…
   Все замолчали. Билл, в любую секунду готовый закричать «Полундра!», с оглядкой поторопил:
   – Дядя, вы что-то хотели сказать?
   – Кроме определённых территорий, на которые может быть заявлен равноправный династический иск.
   – Вот те раз.
   Билл быстро посмотрел на того, другого, третью, никого не отделяя взглядом.
   – Как будет доказана правомочность, он это хотел спросить. – Изобразил умного Ас.
   Мардук сделался страшно скрытным.
   – Как-то так.
   – А я, дядя? Я-то чем доказал?
   Мардук тихо проговорил:
   – А письмишко-то…
   Билл вздрогнул.
   – Надеюсь, у тебя хватило ума понять, что эта писанина и есть твоя грамота на эридийский стол?
   – Какое письмо? – Встрепенулась Шанни. Она заметила, что веточка за подвижным островерхим ухом хозяина высохла и обуглилась.
   Мардук воскликнул:
   – Сам не знаю, что говорю! Видать, у меня началось то самое, о чём та умница предупреждала.
   Он весело вытолкал их, приказав не опаздывать к….
   Выходя, Билл посмотрел на Энкиду.
   – Чего уставился? – Спросил тот, и Шанни опять подивилась тому, как спокойная, почти ленивая, интонация может изменить грубый смысл слов.
   – Да вот. – Ревниво засопел Билл. – Думаю насчёт всяких самозванцев.
   Энкиду остановился и тоже подумал – мощно, всем лицом изобразив безбурное течение мысли.
   – У тебя стрелялок всё равно нету.
   И, открыв дверь, вышел, но не уходил. Билл слышал, как он обратился к Иннан. Речь шла о каких-то особых камнях, которые он видел на восточном побережье, дескать, их хорошо бы отнести в оранжерею. И ещё что-то о свойствах, то ли магнетических, то ли ещё каких, труднопроизносимых.

   Билл – следом и остановился, как сдвинутый теченьем камень.
   – Ну… ни туда ни сюда. Билл…
   Он вцепился в волосы, как видно, выросшие на камне.
   – Да что ещё?
   – Каков удар. – Билл высоко поднял брови и смешно оскалился. – Актёры нанимают актёров.
   – Что ты бормочешь?
   Билл взглянул…
   – Только я смирился с тем, что происхожу из наймитов-свистоплясов, как тут меня подкашивают два слова дяди, по одному на каждую ногу. Выходит, актёры до того выродились, что уж сами и сыграть не могут.
   – Не могут, Билл.
   Ас, поставивший ногу на приступку для светильника, который давеча раскокал Билл, сочувственно разглядывал…
   Билл надолго умолк. Шанни тем временем вытаскивала с полок в открытой кладовой коробочки без надписей. Билл, оказывается, ворошил свою долговременную память.
   – Ради достоверности, вы забыли упомянуть, что сир главнокомандующий и партийный руководитель закончил свой путь, злоупотребив давней привычкой.
   Ас, любовавшийся сапогом, сердито перебил:
   – Он подавился виноградиной, ты это хотел напомнить?
   – Верно ли будет сформулировать, – сладко ответил Билл, – и если нет, то поправьте меня… что его погубили производные винограда?
   Энкиду, разговаривавший на крыльце, откликнулся:
   – Сплетня не стоит размышлений. Сир Софокл, что несравненно важнее, занимался землеустроением. Разве не он подтвердил необходимость муниципальных кладбищ?
   Иннан согласилась.
   – Да. И к тому же, был сторонником равноправия, сделав женщину защитницей закона и общественным истцом.
   – Не он ли плясал на студенческой пирушке, не имея на себе ни листка винограда?
   Ас, уже не обращавший внимания на болтовню, замер.
   – Гиматий свалился с него, Билл. Свалился.
   – Проклятый костюмер. – Посетовал Билл. – Я бы взял его на ставку. А ты, что скажешь, Шанни?
   Она, сунув подмышку коробочку, жестом заставила Энкиду посторониться.
   – Игра в мяч на сцене – вот это мне нравится. У тебя, Билл, не хватило бы на это тяму.
   Ас поднял руку.
   – Шанни, умоляю… Теперь нам придётся поберечь головы.

8. Билла выводят в свет

   Ас солгал во время разговора под унылыми честными фонарями. Энкиду это знал. А сам Ас догадывался, что Энкиду знает. Вот такая простая комбинация.
   Должно быть, поэтому, когда Саид во время краткой деловой беседы с Асом, который обходил стройку властным шагом, мягким движением положил на незамазанный кирпич письмо, Ас тотчас его взял. И более того – взял, не таясь и тут же вскрыв, принялся читать, не притворяясь, будто владеет фотографическим зрением.
   Наконец, он оторвал взгляд от бумаги.
   – Годится.
   На красивом – картина! – лице Саида изобразилось сомнение.
   – Хозяин ведь уверен в том, что дом его – стальная крепость? – Произнёс он совершенно невыразительно. – Я имею в виду провода. Их обычно такая уйма, всё время путаются… между ног, да простят меня духи приличий.
   Ас оглядел стройку так же, как читал до этого письмо, и посмотрел себе под ноги.
   – Сир, вам известно, – учтиво начал он, – что здесь всё принадлежит мне. И то, что на поверхности, и то, что под ней.
   – Но хозяину, – гнул своё Саид, – наверное, неуютно под землёй? Ведь он рождён для полёта, а там так тесно и темно.
   – Сир, это пустяки. Главное, чтобы имелся выход наготове. А лучше несколько.
   Ас вздохнул.
   – Саид, прошу вас говорить без этих штучек. Они бы позабавили сира Баст-младшего, но я – всего лишь кусок мяса в погонах.
   Саид кивком дал понять, что прекратил дурачиться, и, не меняя выражения, оправдался:
   – Сир Гурд меня сбил, дружище. Он тоже не чужд церемониала, как выяснилось.
   Ас искренне удивился.
   – Энкиду? Потеха. Никогда бы не подумал. Мне всегда казалось, что он простоватостью решил заменить воспитанность, и в этом даже что-то есть.
   Саид, подбирая слова, но с пляшущими чёртиками в глазах, возразил:
   – Просто у сира Гурд такая полоса в жизни. Обстоятельства сложились… ему хочется выглядеть лучше, чем он есть… он даже брился давеча.
   Ас вытаращил глаза – совсем, как сир Баст-младший.
   – Убил.
   В кратких выражениях Саид пояснил – понизив голос – с чем связано преображение их приятеля. Он не был скромен. Ас расхохотался – звук раскатистый и грубый. С некоторой оторопью отмечаю, что оба не остановили обсуждение полюбившейся темы и некоторое время поочерёдно высказывали разные предположенья, отличающиеся, как парадоксальностью, так и буквализмом. Это, – к вашему сведению, – и называется закрытой мужской беседой.
   Насладившись этим вздором и вдоволь истаскав доброе имя ближнего, они притихли. Оба воровато огляделись. Так они были оба хороши, каждый в своём роде, да и боялись-то своего собственного приятеля, бывшего ничем не лучше их, а вовсе не карательной машины дяди Мардука, – что у луговых духов, во множестве толпившихся и рассматривающих подробности строительства и сующих носы в бочки с цементом, никакого отвращения они не вызвали.
   Засим, слегка омрачившись, как всякий, кто вынужден прервать миг отдыха и от сплетен о душевном покое друга перейти к суровейшей из всех реальностей, командир, покашливая, молвил:
   – Саид, мой ответ – и без вопросов – да. Скажите тем, кто вас ко мне отправил, не зная, как сложится Судьба курьера… что Александр сир Александр, владелец всех земель от южной отмели до северного мыса, охотно принимает вызов.
   Саид на эту ересь слегка поклонился и еле слышно проговорил:
   – Дружище, он дважды в сутки моется в ручье… когда его никто не видит.
   Ас, храня чванливое выражение, прыснул, и углы его губ дрогнули. На том и распрощались.

   – Нам обязательно туда лезть? – Канючил Билл.
   Голос его звучал гулко и страшно, ибо весь он – вот по сих пор, – был погружён в глубокую дыру.
   Все трое сошлись возле заброшенных Заводов этим знобящим утром. Возможно, что знобило их вовсе не из-за раннего часа. Серое и всякому, кто летом встаёт до рассвета, знакомое небо держалось в воздухе чуть выше их макушек. И как бы долговязы не были они, всё же выглядело неуютно.
   Не решившие – остаться ли им чёрными, – рощи вдоль дороги блестели от росы или иных испарений нехорошего свойства. Невыспавшиеся и встревоженные, боги мечтали о чашке кофия (всё же раздобылись на чёрном рынке, спасибо одному молодому учёному-пройдохе) и толстой коротенькой солдатской сигаретке.
   Энкиду, всех прочих образованней в широком смысле, невольно вспомнил предание о том, что девы леса – кикиморы, русалки, мары, мавки, дриады и неотпетые красавицы, зарытые в изножье вековых деревьев, – плачут, когда предчувствуют опасность и слёзы орошают всё вокруг.
   Не зная, поделиться ли своим образованием с приятелями, он тоскливо взглянул на Билла. Вернее, на ту его часть, которая была доступна взглядам. Энкиду отринул нимф и сказал вяло:
   – Билл, вылези уж. Достало на твою махину пялиться.
   Билл проворчал что-то оскорблённо в нороподобный тоннель, к которому их обещал привести вчера на тайном перекуре командир, и, вновь наполнив земное ухо неприятными звуками, вылез. Взлохмаченный и красный, он разразился:
   – И что мы там забыли? Сам же говорил, что этих там полным-полно. Мол, они там гнездятся, соединяют судьбы и производят маленьких чудовищ, которым не нужно бронировать место в детском садике.
   Ас вмешался:
   – Во-первых, Билл… разве ты не помнишь, что произошло с леди Шанни?
   Билл прекрасно понимал, что на него давят военным бесстыдным пальцем, как на клавишу бесхарактерного Мегамира, но выскользнуть было непросто. К тому же, все трое содрогнулись. Они помнили… ещё как!
   – Нам нужно покончить с этими тварями… выкурить их оттуда.
   При слове «выкурить» Билл тяжело вздохнул, а Энкиду сглотнул. Ас возобновил нотацию:
   – Мы ничего не знаем… и не узнаем, смею тебя уверить. Даже наши леди, – а они, конечно, умнее и дотошней нас, – не смогли обнаружить ничего… даже кончика крысиного хвоста, за который можно было бы вытянуть это преступление на свет Абу-Решитов.
   Билл потоптался и, с силою заведя красные, дыбом вставшие вокруг лица волосы наперёд, заворчал, показывая пятерню:
   – Но эти неведомые твари – несчастные жертвы. Их вызвали к существованию насильно… они и сами не осознают, кто они и откуда, будто барышня из старой доброй мелодрамы с нюхательной солью возле хорошенького носика.
   – Вот мы и отправим их туда, откуда их вызвали. – Безжалостно оборвал Ас. – Пусть понюхают, как пахнет на том свете.
   Билл, с надеждой сыпанул взглядцем в сторону братишки, но мягкотелый Энкиду ответил твёрдо:
   – Билл, хватит тебе палочку тереть… ты не задуришь мне башку разговорами об экологии. Тут наш нехороший милиционер прав. Что до страданий живых существ… я тебе не Том, чтобы поить паразитов своею кровью… тем паче, кровью женщин.
   Билл заткнулся.
   Он снова оглядел источающий лёгкий смрад тусклый диаметр. По краям – железное кольцо, источенное ржой и в каких-то блестящих застывших потёках. Травяные семейки не окружали люк, хотя земля загустела от влажности и сытости.
   – К тому же, этот тоннель мне нужен.
   – С этого бы и начинал. – Огрызнулся Билл. – Когда полезем?
   Ас внезапно скорчил важную рожу.
   – На кой вы мне там сдались. Подежурите тут на всякий пожарный. Верёвочку подержите.
   Энкиду нахмурился:
   – Ты, очевидно, слишком налегал на традиционные закуски горцев. Нельзя же столько есть, командир.
   Ас пожал плечом.
   – Значит, подежурит Билл.
   Помянутый внимательно вгляделся в командира.
   – Почему это Билл?
   – Ты, как бы это поделикатнее сказать, не оставляешь много места в комнате обычных размеров. А там куда теснее, Билл.
   Тот, кого подвергли оскорблениям, утешил:
   – Не беспокойся… спроси Иннан, она тебе в три счёта разъяснит, что даже если мы сильно потрёмся друг о дружку, опыления не произойдёт.
   Ас как будто ждал именно таких слов.
   – Ясно.
   Энкиду вдруг разозлился:
   – Ты что ж это? Изволил нас испытывать на благородство, белая ты косточка, голубая кровь?
   Ас слегка покраснел и, отворачиваясь, процедил:
   – Спасибо за понимание. В общих чертах, рождённый поневоле, в общих чертах.
   Билл следил за перепалкой.
   – Теперь, когда вы обменялись символическими пощёчинами, может, покончим с этим?
   Ас вытащил из-за голенища смятую плоскую коробочку из-под сигарет.
   – Ты что делаешь? – Алчно поглядел на коробочку Билл.
   Ас встал на железный обод люка.
   – Мы никуда не полезем. Но мне приятно убедиться, что вы, невзирая ни на что, меня не бросили.
   – На что не взирая?
   – Помолчи. Этот порошок, горсть которого мне одолжили лесные нимфы, – быстрый взгляд в сторону Энкиду, – мы насыплем в отверстие и прикроем люк. Билл, это тоже следует прикрыть – тут птички, могут перепутать.
   – И что?
   – Вот и весь рецепт.
   – Позволь-ка, но где-то этот тоннель выходит на поверхность? Толпа скорпионолюдей может повалить туда с криком – спасение! Что тогда?
   – Ничегошеньки. Я знаю, куда выходит отводная ветка. Там их ждёт огромный камень, который им послужит заодно надгробием, и на всякий случай – несколько хорошо сложённых мужчин, вооружённых и лишённых всякой жалости.
   – Понятней некуда.
   – Затем, очистив эту превосходную подземную коммуникацию, построенную нашими предками для нас, мы сможем использовать её.
   – Но, что если…
   Билл осёкся. Ас присел и, опираясь на колено, старательно вытряхнул сыпучее и задымившееся вещество. Затем, отпрянув, взглядом показал – веселее!
   Они втроём подтащили к отверстию громадное железо, доставленное кем-то вчера ночью и позабытое у дороги. Энкиду, оглядевшись, зашагал к лесу и, выворотив на опушке валун, поднял его, распрямляясь с корточек, сначала на грудь, потом на плечо. Вернувшись размеренным шагом, он опустил камень и погладил его, желая передать изумлённому кристаллу свою мысль. Потом взглянул на них.

   Под утро Шанни проснулась от вскрика – над нею склонилось лицо. Жёстких очертаний с пронзительным взглядом.
   Она очнулась. Утренний туман льнул к стёклам. Она извернулась в постели – и в уходящем кошмаре ей показалось, что гигантское дерево, принявшее облик белки, вертится, устраивая ствол поудобнее в земле. Шанни вспомнила, что Энкиду и Иннан давеча возились возле него, укладывая у корней камни, о которых ей было сказано, что они полезны для корневой системы. Шанни не очень почему-то понравилось, что у неё не спрашивают разрешения. Вероятно, она воспринимала свои покои, как собственность в полном смысле. Она промолчала, и деятели довольно долго вертелись, переговариваясь односложно, как сообщники.
   Молчание вообще порой приносит пользу. Вот и сейчас она сообразила, что сон всего лишь ветер, любимое развлечение природы Эриду, её кисть и метла. Сон был принесён ветром.
   Весь день прошёл под его непостоянным знаком, а значит, весь день сон возвращался к Шанни.

   Отчаянный ветер сменился пронзительным светом, и эта перемена была мучительна для нервов. Природа, невинно заглядывая в окна, спрашивала, как заправская буянка: «Как я себя вчера вела? Не оскорбила ли кого?» и, едва они простили ей вчерашнее безобразие, ударила новым потоком ветра в окна, мигом согнув чёрные деревья вполовину.
   Позже выяснилось, что и космоплавание ни при чём. Это метеорит упал какой-то.
   – Что за… – Начал Билл, явно воспринявший это, как личное оскорбление.

   Иннан отправилась на студенческую сессию в университет на одном из островов. Мардук всегда злился, когда доместикус вытаскивал из ящика в конце аллеи, где по-прежнему висело пушистое гнездо ремеза, узкий длинный конверт с гербом университета. Доместикус безмолвно шествовал мимо господина, неся перед собой подносик с письмом, и Мардук только злобно всхрапывал, опуская чуб, и постукивал ножом по столешнице.
   До того, чтобы вскрыть конверт, он никогда не опускался. Он и так знал, что в нём. Вскоре Иннан спархивала вниз, помахивая посланием, отпечатанным по традиции синим по желтоватой бумаге в знак того, что знания даны нам небом и именно этому университету поручено распространять их и сеять там и сям.
   – Причём, всегда в пригородах, где содержание дома с бассейном обходится не меньше, чем та сумма, которую я вношу за твоё образование. Это не говоря о беспокойстве, которое мне сокращает жизнь. Но кого беспокоит старый маразматик, который не в состоянии осознать, что его дочь выросла и алчет самостоятельности? Меня давно надо пристрелить, и я удивляюсь, как это твои молодые друзья ещё не прищемили меня дверью.
   – Инкогнито, папа. Я еду инкогнито, и самый красивый мужчина на двух планетах может не ревновать меня к серой студенческой массе.
   – Я бы позвонил, чтобы тебя отчислили… – Говорил он, уклоняясь от руки дочери, обнимающей его мощную шею. – К чему, скажи, лулу, вдобавок, женщине – этот ритуальный сертификат?
   – Папа… – Капризно протянула она, и по тому, как дрогнул столп шеи правителя, им стало ясно, какой, на самом деле, властью пользовалась студентка Иннан в зелёном королевстве Эриду.
   Билл разулыбался и понимающе подмигнул.
   – Надеюсь, вы там с девочками закатите тайную пирушку.
   – Билл… там девочки, обычно дорабатывающие до пенсии… это же заочка.
   – А… но и женщины постарше бывают такими весёлыми, милыми…
   – Билл, прекрати.
   Иннан принялась деятельно собираться в дорогу и совала в карман куртки Энкиду записочки, какие ей учебники купить в городском книжном магазине.

   И вот как-то раз Энкиду на вопрос Билла, куда делась Иннан, ответил слегка невразумительно, зато прочувствованно:
   – Она уехала, наконец… учёба… так приятно иметь дело с учёной девой…
   Ас выглянул из газеты. Сегодня он устроил себе выходной.
   – Мне она сказала, что уехала повидаться с родственниками по линии… в общем, по какой-то линии. Она торопилась.
   Энкиду, который тоже решил остаться дома, откликнулся:
   – Интересно, что она сказала Шанни.
   Немедленно представился случай – Шанни прошла в окне, держа в ладонях растянутую мерную карту. (Какой местности, Билл не успел разглядеть.)
   – Что тебе сказала Иннан, куда она поехала?
   Шанни недовольно остановилась, схлопнув карту – склеилась синеватая каменистая долина.
   Окно-игрок посмотрело на них сердитыми глазами Шанни.
   – Никуда. Она сказала, что у неё ежегодная прополка… чего-то там.
   Шанни ловко произнесла такое длинное многоступенчатое название, что Билл дважды почесал в загривке.

   В оранжерее никаких признаков обманщицы, ни чёрного волоска, штопором повисшего на кактусе. В тайном саду, который разглядели, свесившись с уступа, никто ничего не пропалывал. Шанни не удивилась и, оставив их сетовать, ушла, вновь занявшись картой.
   Трое отправились к дому, но как-то криво и зашли уж вовсе не туда, оказавшись так далеко от родного крыльца, что увиделся уже берег.
   От берега, который неровно облизывало что-то прозрачное, лежала просто голубая бумага. И бумагу взрезало изнутри лезвие.
   Плавник дельфоса приподнялся и продолжал мягко кромсать воду. Он приковывал взгляд и влёк за собой. У скалы дельфос, подражая волне, приподнялся, показав гладкий бок с белой меткой.
   – Куда он?
   – Он вообще спит? – Суховато осведомился Билл. – Я вчера этого чувака бачил… во-во.
   Он щурился на солнце и норовил отмахнуть жгучий палец, тыкающий ему в глаз. Ас, который в этом круге огня чувствовал себя по-свойски, показал:
   – У дельфосов два мозга. Один они отключают, когда пора всхрапнуть.
   – То есть, не спят ни черта. – Заключил Билл. – На себе-то не показывай, чего у тебя два. Мне противно.
   – Ещё, – продолжал разбрасывать семена просвещения командир, – этот двойной мозг помогает ориентироваться в мутной воде. Куда повернуть, когда лампочки перегорели.
   – Вот бы тебе так. – Ласково заметил Энкиду, стоявший нахохлившись и сунув ручищи под футболку. Куртка лежала сброшенной кожицей у его ног, по щиколотки, ушедшие в песок. Кулаки шевелились под выцветшей тонкой тканью.
   Билл мрачно взглянул из-под огненных в этом освещении бровей. Голубое тело скрылось в голубой воде.
   – Я бы с ним поговорил.
   – Для них твоя речь, Билл, слишком медленная… топорная – в смысле ударов топора. В то время, как их речь – музыка. Они могут слушать, как болтает целый взвод мудрецов, и ещё компания военных на бортике бассейна обменивается междометиями. Проанализировать всё это богатство для них – детская игра. Заодно они беседуют между собой, шутят по поводу ковыряния в носу и умиляются на лейтенанта, посматривающего на девушку-тренера, пока генералы отвернулись на принесённое кормление и делят бутерброды, согласно табели о четырнадцати рангах. Четырнадцать тысяч вербоглифов… не меньше, вот чем они располагают, эти дельфосы.
   – Да у нашего… – Вскинулся Энкиду. – Я хочу сказать, это средний словарный запас нибирийского мальчика из интеллигентной семьи. И то, в момент наивысшего когнитивного напряжения.
   Билл автоматически начал:
   – Причём тут… – И осёкся.
   – Сфера мозга, – толковал Ас, – сбивает в плотную массу неисчислимое множество тропинок мысли. Видят ушами и слышат кожей, а зрение этих ребят имеет два уровня – в глубину и разухабистое. Будто бинокль, который прикладывают так и сяк, а увеличение мне неизвестно.
   – Страшно слышать. – Обескуражено отозвался Билл.
   Энкиду посочувствовал:
   – Пожалуй, беседу стоит отложить, пока ты не обзаведёшься ещё парой голов. Ну, прикупи хотя бы лексикон.
   Ас с самодовольным видом подхватил:
   – Если осмелюсь, могу посоветовать протоптать новые тропы, Билл.
   Тот, на кого обрушилась волна домашнего остроумия, сердито отвернулся, а в бухте появился ещё один плавник.
   Энкиду скользнул взглядом по лезвию, двигающемуся так, как будто кто-то изнутри порол неровно сшитую ткань.
   – Ого, да это биллова акула. Билл, видал? То-то дельфос приголубит её. Командир, ты ведь кровожаден, сейчас ты насладишься схваткой двух чудовищ. Можно сказать, игра добра со злом.
   Ас строго размерил диспозицию и возразил:
   – Она в кураже, сразу заметно. Я б на неё поставил.
   Энкиду прищурился:
   – Махнёмся?
   Билл с удивлением и даже лёгким ужасом увидел, как два демона азарта подают друг другу знаки за спинами этих болтунов.
   Ас коснулся лба двумя пальцами, Энкиду хлопнул себя по джинсам.
   – Сколько ставишь?
   Ас вытянул из нагрудного кармана и пошелестел с некоторого расстояния большим мятым прямоугольником в радужных полосках. Энкиду, порывшись в джинсах, показал Асу что-то на ладони.
   – А ты? – Внезапно спохватившись, спросил Ас. – Что ты думаешь?
   – Думаю, – промямлил Билл, – будет ничья.
   – Соглашатель. – Молвил вполголоса Энкиду, и непонятно было – ругается он или хвалит.
   – Ты ставишь?
   Билл встревожился.
   – И не подумаю. Я такие излишества презираю. Сплошной разврат.
   Ас оглядел его и повернулся к Энкиду.
   – Да у него и денег-то нет.
   – Как это? – Возмутился Билл. Он глубоко засунул руку в недра и, морщась, ловил нечто ускользающее.
   Ас поторопил его бесцеремонным окриком. Билл вытащил и показал монетку.
   – Выкуп за кровь… забыли?
   Он подбросил монетку, и она перевернулась, тускло рассмеявшись. Билл поймал её в кулак.
   – Так что я не ставлю просто потому, что не желаю участвовать в безобразии…
   Он ещё говорил, но оба отвернулись, поторапливаемые демонами. Энкиду прицокнул, понудив свои дивные губы и зубы извлечь этот омерзительный звук, а командир показал острый кончик языка и сапог водрузил на камень, спешно подползший, чтобы удружить.
   Билл, охваченный отвращением, отвернулся, но тут ему сунули заклады в обе руки. Оба тотчас жадно принялись следить за полем бухты. Билл же с жарким любопытством разглядывал платёжные средства.
   На просквожённой радугой ассигнации Билл увидел изображение человека, сидящего на дереве. Острым клювом, помещённым там, где подобает быть лицу, он, очевидно, колотил в ствол. В другой руке, облагодетельствованной Энкиду, он нашёл маленькую фигурку из непонятного материала, но до того искусную, что Билл едва её не выронил, сообразив, что держит нечто чрезвычайно ценное. Это была сова, выставившая когти.
   Расспрашивать владельцев бесполезно, понял Билл. Оба следили за расходящимися в стороны и вновь стремительно плывущими друг к другу плавниками.
   В один миг сделавшим ставки показалось, что схватка неизбежна, но, почти соприкоснувшись, оба лезвия, словно их разом потянули, разженились под правильным углом.
   Ас и Энкиду молниеносно потеряли интерес к треугольнику, всё дальше растягивающему свои боковины и норовящему захватить весь океан, и обернулись к Биллу. Тот поднял их заклады.
   – Оставлю себе?
   Ас шагнул к нему.
   – Ну, ну.
   – Не шути, парень. – Попросил Энкиду.
   Билл покачал всем торсом, сунув руки в карманы.
   – Тогда объясните, что это за штуки.
   Ас невдохновенно начал:
   – Я нашёл в одной из комнатушек на заброшенной ферме… это допотопные деньги, но сир Мардук, взглянув, уверил, что они в ходу.
   – А что это за страхотина там нарисована?
   – Всего лишь птица, Билл. Лесной кузнец и полевой хирург. Наши предки этой нехитрой аллегорией хотели показать, что помыслы их всегда будут чисты, а скверне нету места.
   – С таким-то инструментом вместо башки, ещё бы. А вот это?
   Ас подошёл и, выхватив ассигнацию, бережно расправил. Энкиду не так спешно, но тоже убрал с ладони Билла свою игрушку.
   – Материал пустяшный, но сделано с большим искусством, верно? Это работы неизвестного мастера. Известно его прозвище – Бубо Стрикс. Он обожал сов и сделал бесчисленное множество их трёхмерных копий, к которым многие из местных питают столь большое уваженье, что сделали их мерою всех благ. Этим крошкам место в музее, но, боюсь, меня не поймут, если я попробую заняться эстетическим воспитанием.
   Билл украдкой взглянул на свою монетку. Тяжёлая и стёртая, она прятала рисунок в глубине металла, как под кожей. Билл разглядел нечто вроде короны…
   – Да это ведь тоже птица! – Воскликнул он.
   – Лесной пастух. – Ответил Ас. – Птица королей и выглядит по-королевски. Но склонны к ссорам и неопрятны до абсурда. Другое имя – шут, ибо не все поклоняются короне. Есть те, кто уважает иные головные уборы.
   Энкиду рассмеялся.
   – Сразу скажи ему, что ты ни на что не намекал.
   – Я ни на что не намекал… обычная птица, непонятно, к чему ей место на монете. Вот дятел… он мужик добротный.
   Билл перебил:
   – На правительственного агента похож. Вид собственника и обывателя.
   – А сова и вовсе не птица. – Молвил Энкиду, поглаживая свою деньгу. – Напряжённая и осмысленная, единственная из всех пернатых не выглядит в полёте глупо.
   Сам он не выглядел глупо, и умно тоже – да и холмы, на которых он утвердил самозабвенно блуждающий взгляд, никак не выглядели: чего и ожидать, просто это были холмы.
   – Хищница натуральная…
   Билл погладил монетку и спрятал.
   Пари, после которого Ас и Энкиду слегка поскучнели, было виной – или отсутствие девиц, – но с полдороги к замку, и ожидать, просто это были холмы. оба кое-как распрощались и разошлись – один к белой башне, другой – к опушке леса.
   Билл посмотрел им вслед и, решив не обращать внимания на перепады настроения друзей, отправился в сторону лугов. Отъезд Иннан его не взволновал, он посмеивался, размышляя, что же затеяла маленькая садовая ведьма… затем и эти помыслы утекли от него.
   Он оказался на середине большого и чистого луга. Со стороны он видел и слышал, что идёт и поёт.

   Билл сам не понимал, что происходит с его кровью – в неё будто добавили чистейшего кофеина. Жёсткие пряди на шее вставали дыбом от возбуждения и радости, граничащей с отчаянием. Его тёплые руки дрожали, когда он поднял покрасневшие ладони к глазам. Губы его полуоткрылись, как после глотка лучшего вина. Он чувствовал каждую каплю крови в своих венах и артериях, сам себя – сосудом непочатым.
   Билл шёл по лугу, упал на колени и раскачивался, расставив руки, убаюкивая низкое небо. Зрачки его сузились на свету и почти пропали, растворясь в золотой радужке. Сердце ударяло в клетку мерно и весомо, и всё быстрее, всё быстрее.
   Рыжие волосы и солнце составляли удачную рифму. Остатки песни завяли на губах Билла.
   Билл сделал несколько телодвижений, какие видел у пляшущих цыганок. Это его самого позабавило. Томный и доброжелательный, он уронил голову к плечу и потёрся скулою… ворот мятой рубахи был влажен и собственный запах вкупе с густым ароматом травы довёл Биллов ослабевший ум до состояния восторга.
   И тотчас его уши дёрнулись, как у леану, услышавшего еле приметный звук. Его внезапно охватил холодными тисками за тёплые плечи страх – необъяснимый… какой-то чужеродной природы.
   Он немедленно вскинулся на колено и, озираясь в траве, смотрел мгновенно почерневшими глазами всегда готового к отпору хищника.
   Цветной клубок перелетел ему дорогу так быстро, что и ветер опоздал бы.
   Показалось, показалось. Он закинул лицо, и солнце сладко заплакало в его глазах. За спиной что-то… вихрь промчался. Билл повернулся – крутилось всё поле.
   Тотчас всё устоялось – точно зверь мохнатый улёгся. Билл поднялся с колен.
   Смотрите, это бог морей вернулся, и не иссякнут воды, и соль не истощится в недрах. Будет вам и посолить, и пострелять.
   Да будьте милосердны к врагам – солите их крепко или стреляйте, но не мучайте.
   Деревце в самом деле стояло. Нежная листва дрожала, а поле прогибалось под шагами кого-то невидимого.
   Кровь в жилах земли пульсировала под ногами успокоенного бога морей. На полуслове огромная поющая фигура пошатнулась. Билл успел поднять обе руки к горящей голове – камень попал в висок.
   – Это не та песня, Билл. – Произнёс резкий пронзительный голос.
   Чёртов Ас. Рехнулся он…
   Билл обернулся с намерением намылить длинную шею командира…
   Но это был не командир Глобуса, кто-то другой вышел из лесу.
   Тот, кто шёл к нему, сказал уже не асовым голосом, – своим:
   – Дурно поёшь, Билл. В такт не попадаешь.
   Билл машинально стёр с виска кровь. У ног его лежал маленький камушек. В следующую секунду Билл увидел у ног валун с заострённым концом, и тотчас тот упал песчинкой на стёблышко травы.
   Шедший к нему продолжал:
   – Но голос у тебя громкий и слова хорошие. Слушай сюда, Билл.
   Билл весьма неохотно посмотрел на того, кто всё ещё шёл к нему. Дело в том, что… Загривок Билла поднялся дыбом, волоски на теле топорщились. Волна ужаса сковала его движения и даже непокорный биллов язык. Тот, кто подошёл, обмахнулся беличьим рыжим хвостом и, усмехнувшись, проговорил:
   – Что, язык проглотил?
   Билл еле смог поднять, как бы освобождённую, ради исключения, руку к горлу.
   Страшное существо, хотя в общем ничего отталкивающего в нём не было, как ни в чём не бывало. продолжало, кружа возле Билла:
   – Тебя ведь предупреждали друзья твои, чтобы ты не шумел в полях благословенных. А ты поёшь, шумишь…
   Мастер белка, пугая Билла до того, что сердце заледенело, стоял прямо перед ним на земле. Билл скосился вниз. Вдруг колени его подкосило, и он рухнул, как тогда, когда пел про деревце, или по выражению Страшного гостя, – шумел.
   – Вот так… Билл, голубчик. – Говорила белка – или что это было – и её острые длинные зубки весело показались из маленькой розовой пасти. – Так мне больше нравится… нам так удобнее будет. А?
   Билл попытался ответить и разозлился. Существо почувствовало это и кивнуло. Мигом Билла вздёрнуло за шиворот вверх.
   – В самом деле… с чего ты должен преклонять колени перед каким-то недомерком?
   И в ту же минуту пред Биллом вырос огнедышащий кунштюк, мара, над запрокинутым лицом склонилась рожа, поросшая рыжей шерстью
   – Так лучше? – Прорычал озорной призрак в его ушах.
   На Билла пахнуло огнём.
   – Я давно за тобой слежу, Билл. – Сказал теряющему сознание Биллу нежный голос, будто деревце заговорило.
   И верно: Билл открыл глаза, и к нему склонилось тонкое личико из ветвей. Кто был тот с хвостом?
   – Я так давно тебя знаю. – Заговорил тот снова, являясь из-за ствола, и личико девы исчезло. – И там… когда мы летели… не смог удержаться. Видишь ли, ты мне нравишься… да, Билл. Что-то в тебе есть… и хвастлив ты, и духом слаб… но ты ведь бываешь и совсем другим… и ещё другим. Ах, Билл… сама Судьба завела тебя на благоухающие луга этого мира.
   – Когда, – прошептал шутник, – мы встречались с тобой… ты был не такой.
   Билл хотел спросить…
   Хвост мелькнул. Его собственный голос сказал за спиной, посмеиваясь:
   – Но ты не пой больше… разве что совсем не сможешь удержаться. Мы с тобой часто встречались… нравишься ты нам… встретимся и ещё, дорогой мой хозяин. До встречи.

   Круг травы…
   Билл приходил в себя, причём, не в каком-то там фигуральном смысле. Он видел вдали Билла Баста, сваленного грудой на лугу, и шёл к нему.
   Перед самыми глазами пролетела оса, и он махнул, отодвигая её. Тотчас он сообразил, что сидит, обессиленный, посреди травы, которая источает дурманный дух выжатого зелёного сока.
   Две стены дома сходились, хлопнули – это две ладони и занавес сошёлся. Из Глобуса выпрыгивали четверо каких-то…
   Билл повернулся, морщась и вытягивая из-под себя закостеневшую ножищу. Мельком показалось, что он видит идущую к нему по лугу полупрозрачную тень. Чей-то силуэт колыхался на ходу, и почему-то Биллу стало холодно за воротом куртки. Кто-то шаловливо сунул холодную маленькую лапку и пощекотал чувствительную от солнца кожу.
   Билл пытался вспомнить, но вспомнил только строчку песни. Он слабо произнёс её, продолжая выжимать из памяти звенящие струйки.

   Резкий голос сбоку отчеканил резко:
   – Не в лад не впопад.
   Билл повернулся. В поле зрения попали светлые пряди и острое мрачное мужское лицо.
   – Спит он, что ли? Скапустился…
   Другой голос, мягче и круглее, добавил:
   – Но слова подходящие и в нужном порядке…
   Билл увидел двоих. Второй был круглолиц и румян, с веснушками на коротком носу, но так же, как и его собеседник, имел самые твёрдые и мужественные черты лица, особенно его нижней части.
   Он очень приветливо глянул на Билла и воскликнул, обращаясь к остролицему:
   – Ба… господин начальник разведки, он проснулся, этот медвежонок.
   Остролицый взглянул тёмными быстрыми глазами… неуловимый нехороший взгляд.
   – Ваше величество, то, что глаза у этого человечка открыты – не значит, что он способен соображать.
   – Вы… – Сказал Билл и вдруг сел. Очевидно, гипноз —как грубое средство – к нему не применяли более.
   Он сел и голова закружилась. Только что ему казалось, что говорящие возле него совсем невелики… но сейчас он увидел рядом с собой двоих, если не такого же роста, как он сам, но вполне нибирийского размерчика.
   – Неважно… – Начал круглолицый, поименованный, если Билл не ошибся величеством. И осёкся, церемонно наклонив голову в сторону Билла.
   – Здравствуйте, сир. – Обратился он очень дружелюбно и, кажется, без подвоха, с королевской, действительно, простотой.
   Второй – разведчик, что ли – сухо и насмешливо поклонился. Билл осторожно сделал два кивка.
   Билл хотел представиться, но шпион, обладающий, по-видимому, навыками допроса, опередил:
   – Кто ты такой? Вы кто?
   Билл, у которого двоилось в глазах, не стал рыпаться – памятуя знакомство с блюстителем тишины на полях. Когда это было – при свете луны? Или при свете солнца, кстати, заходящего… зашедшего… сколько же часов прошло? В общем, рыпаться не стал.
   – Билл.
   Первый поморщился и рассмеялся. Он будет изображать доброго следака, или, и вправду – чем черти, а их тут, как видно, полно, не шутят – добр.
   – Разве ты не знаешь, что он – Билл?
   – Знаю, Джонатан… но с тех пор, как он в последний раз пересёк наш путь своими большими ногами, много рек утекло… а он ведь теперь бог воды.
   И снова позволил себе ухмыльнуться.
   Билл изумился.
   – Я? Когда? Пересёк? Парни… ваше, это величество…
   – Не «когда». Где.
   Джонатан перебил злого:
   – Это ведь другой Билл.
   – Как? …Ваше, это, ве…
   – И не нужно титула… между нами… слишком официально. Ах, дорогой Билл… я рад тебя видеть. А ты?
   – Простите… извините, но я…
   Джонатан махнул.
   – Не оправдывайся. Ничего страшного.
   Остролицый пристально вглядывался во что-то за плечом Билла, и тот, хотя и ожидал подвоха вроде неожиданного удара по башке, не выдержал, обернулся.

   Над поляной плыл кораблик с мачтой и спущенным парусом. В ладонь Биллову. На неё, вздёрнутую и развёрнутую, и сел, порезав килем чувствительно его кожу поперёк линий ума и сердца.
   Остролицый, напоминающий кого-то, стоял у перил. Он показался Биллу великаном… хотя, как это могло быть?
   – Ты придёшь… когда ты придёшь… в другом месте.
   Остролицый лениво приложил ладонь к виску – то ли сомневался в чьём-то душевном равновесии – что можно понять, то ли, как это принято у лиц на государственной службе, безвозмездно отдавал честь.
   – Приветствую. – Глядя на Билла, молвил великан.
   – О будущем и других местах говорить не стоит. – Сочувственно, как показалось Биллу, толковал Джонатан, сидевший на бочке, скрестив ноги и сложив на груди руки. – Мир имеет правую и левую сторону. Ты ведь знаешь, Билл…
   Он слегка замялся, и остролицый, вроде как сдержал смешок. Биллу это не очень понравилось. Ему надоело, что мыслящие существа шутят по поводу его особенности.
   Джонатан это почувствовал, в его планы не входило смеяться над Биллом. Вдобавок, не в его характере было осуждать других. Не имелось такой склонности.
   – Ваш… то есть, наш, – деликатно поправился Джонатан, – мир сложен с правой стороны стены.
   Он двинул локтем, не размыкая рук.
   – Если выражаться символически, конечно.
   – Из левых кирпичей, как не понять. – Пробурчал Билл.
   Его осенило – извините за такое выражение.
   – В дядюшкиной комнате, там…
   Джонатан не без важности кивнул.
   – Там зеркало хорошее – целое.
   Джонатан ещё что-то сказал, но тактично умолк. Он видел, что Биллу не по себе. Тогда он спрыгнул с бочки и отошёл, встал спиною. Одет он был в камзол и штаны с чулками, небрежно натянутыми, и ещё туфли с пряжками. Сложён он прекрасно, с мускулистыми икрами, а плечи широкие, и между ними ёрзала по воротнику коса, пропитанная смолой.
   Остролицый оставил штурвал и приблизился к своему господину, бывшему также и его другом. Камзол он снял, а военные узкие брюки были крепко заправлены в сапоги выше колен. Он без фамильярности положил руку на плечо его величеству, тот повернулся в профиль, и какое-то время они разговаривали вполголоса. Тот, что назывался Джонатаном, то и дело ласково и как-то на удивление приятно улыбался. Остролицый опустил локоть на поручень и стоял лицом к приятелю. Его великолепный подбородок двигался – он тоже смеялся, но совсем не так: зло и холодно, приподнимая угол тонкого рта.
   Внезапно они оба, точно договорившись о чём-то или просто вспомнив про Билла, забытого за милой беседой, развернулись к нему. Остролицый – спортивно, точно выхватывая пистолет, а его величество вальяжно.
   Остролицый и тот, что не хотел называться титулом, стояли против Билла. Роста оба немалого, оба крепкие здоровые парни, только король – кровь с молоком, а его остролицый приятель – тощеват и выжжен то ли солнцем, то ли чем-то изнутри. Король стоял, открыто глядя на Билла, ноги расставил, руки в боки.
   Теперь на нём было просторное одеяние, прихваченное пряжкой на плече, а вокруг простиралась зала с низким потолком и светильники стояли на полу, распространяя лиловый дым. Джонатан – рука в бок, другая удерживает полу тоги и заодно толстую книгу, смотрел и кивал ему. В глазах вопрос и надежда, что Билл вспомнит.
   Остролицый, как-то боком поместился и был он из тех, кто любит смотреть в сторону, и только изредка вдруг наведёт взгляд, да так, что немного неприятно сделается. Биллу эти изыски не вредили. Видал он такое в том заведении, где топил котлы и где как-то раз сделалось ему дурно над одним из котлов. Кто чему учился, как говорится. Поэтому он с весёлым равнодушием встретил один из таких острых взглядов, и нарисовал в своих тёплых карих глазах, как мог явственнее – не гони, гражданин начальник.
   Остролицый не стал настаивать, видно, был классом повыше, чем те, кто шлифовал своё мастерство в закрытых кабинетах по обе стороны коридора.
   Король, не сводя добродушного взгляда с окоченевшего Билла, наклонился и подобрал из травы что-то. Когда предмет оказался на уровне глаз, Билл дрогнул. Проклятый клубок!
   Джонатан – или как его – положил шарик на ладонь, полюбовался.
   – Ты знаешь, что это, Билл?
   Клубок нехотя вращался над ладонью короля, которая то увеличивалась, будто на неё наводили старую добрую лупу, то удалялась, луной в перевёрнутом бинокле.
   – Очевидно, это из тех вопросов, которые задают политические деятели, когда им показывают электорат в окошке. – Еле двигая онемевшими губами, выговорил Билл.
   Он чувствовал, как у него подгибаются колени. Джонатан рассмеялся и быстро посмотрел на остролицего. Тот – пижон чёртов – повёл плечом, совсем как один знакомый Билла – и кто бы это мог быть?
   Оба теперь были в будничных и привычных Биллу одёжках: такие же лоснящиеся рукава ношенных курток, застиранные рубахи, а джинсы его величества точь-в-точь как те, над которыми намедни хихикала юная ведьма, прячась за деревом… Но?..
   – Ты молодец, Билл. – Одобрительно сказал его величество луговая нечисть и посерьёзнел, что не совсем шло к его круглому ядрёному лицу, делая его чуть глуповатым и торжественным не в меру.
   – Билл, смотри. Это всего лишь… они.
   Клубок осел в ладони Джонатана, налился необъяснимой тяжестью. Билл видел, что сильная рука короля даже согнулась под этой массой, натянулась ткань монаршей курточки.
   – Да. Они бывают тяжёлыми. Мысли, Билл…
   Он протянул шар Биллу. Тот простёр руку – и рука повисла. От шара исходила такая тяга, что пальцы сомкнуло в кулак, и всё крепче стискивало, пока не захрустел валежник фаланг. Билл сделал усилие – тщетно!
   Шарик вновь приподнялся и медленно завращался, на сей раз несколько раз поменяв направление.
   Билл отдёрнул руку и расправил затёкшие пальцы, рассматривая ладонь.
   – Или невероятно лёгкими.
   Цветные соломинки, вьющиеся внутри шара, меняли оттенки, накалялись, твердели. В глубине заискрилось бенгальским огнём. По стягивающимся проволокам сбегали капли, потел металл под собственной тяжестью. Капли курились, и шар окутался дымом. Джонатан сдул пар, вытянув губы.
   В королевской ладони покоился живой мозг, пульсируя и оседая сквозь пальцы короля. Сквозь нежное желе всё ещё были видны отдельные нитки металла, торчали соломинки.
   Проступила и потекла крупная капля крови. Билл услышал шелестящий шёпот, неотвратимый и звучавший всё громче. Он услышал крик, пронзительный и затихший вдали.
   – Тебе.
   Билл не отшатнулся, когда Джонатан протянул к нему руку со страшным подарком.
   – У меня и своя черепушка есть. – Вежливо заверил Билл. – Хотя спасибки, конечно.
   Король снова посоветовался взглядом со своим пройдохой-приспешником и кивнул.
   Он сделал движение и цветной мозг рухнул в траву со звуком вороха плохо отжатого белья. Билл присел на корточки и пошарив среди тёплых травинок, вытащил из пожелтевших стерний маленький гладкий предмет.
   Он был в мизинец Иннан и почти невесомый. Билл разочарованно присвистнул.
   – Обыкновенный накопитель. – Вслух удивился он. – Устарел, но среди антиквариата не числится. Использовался в твёрдых Мегамирах. Хорошая человеческая выдумка, хотя до радио далеко.
   – А где его создали, тебе известно?
   Это прозвучал пронзительный голос остролицего.
   Билл обрадовался, что хоть что-то ему известно.
   – Здесь.
   На ладони Билла зашевелилось живое-живёхонькое. Невольно сделав малодушное движение, Билл выронил накопитель. Глянул – сквозь стебли травы убегало что-то, вроде большого насекомого.
   Убегал и луг, падал вниз, пока Билл не увидел его с высоты. Сообразил, что он всё же стоит у перил на корабле, и круг в траве удалялся, и крутящиеся против стрелки стёблышки травы крутились всё быстрее.
   Он уснул, в общем.
   – Когда-нибудь мы создадим этот мир.
   – Разве…
   Кто-то усмехнулся.
   – Пока нет. Играйте.
   Старичок сидел, как Энкиду, сложив ноги ветвями, на голове у него закреплены цветные клубки, от них тянулось множество нитей к блестящим спицам.
   Старичок вязал из нитей с неистовой скоростью, но что – Билл не увидел… ладонь прикрыла камеру – как это делают чиновники Нибиру.

9. Борода о девяти днях

   Шанни видела Билла издалека, когда поднималась от рощи, где состоялось одно неотвратимое свидание, и самое главное – она слышала, как Билл пел.
   У неё сразу поднялось настроение, хотя звуки были такие, что все луговые обитатели должны были бы обратиться к омбудсмену, если он у них есть.
   Ветки сквозили, время года здесь выглядело зловеще неопределённым. Туман протекал сквозь золото на глиняных ветках тоненьких кривых деревьев, а с востока подымалось синее небо с какими-то яркими точками возле звезды. Шанни прекрасно соображала, где находится. По левую руку кемарил в низине гигантский кот – старый лес, справа сквозь столбы света на фиолетовом высоком море виднелись высотки большого города.
   Шанни спустилась по жёлтой сахарной тропке, и всё сгинуло. Остался луг, бескрайний, как истинная навь. Среди густой и свежей травы она увидела башку и плечи Билла. Внезапно голос его пресёкся, и Шанни не могла сказать, что это было таким уж облегчением. Хотя «бис» она кричать не собиралась.
   Билл говорил сам с собой. Это не удивительно – они все разговаривают сами с собой, кроме тех случаев, когда они пытаются не сказать лишнего друг другу. Она снова погрузилась в размышления, весьма глубокомысленные, относительно тех немногих слов, которые были отданы ею и получены на опушке леса.
   Билл опустился на колени и что-то искал…
   Шанни умела делать несколько дел одновременно, но ведь и злоупотреблять этим нельзя. Когда она подняла свои потемневшие среди мыслей глаза от соломенного колечка, которое сплели и теребили её пальцы сами по себе, то – никакого вам Билла среди травы. Показалось вам.
   Она ухмыльнулась, прикидывая – стервец заметил её и сейчас выскочит с шумом за её спиной, как воспитанный на заднем дворе леану из сказки.
   Но вокруг по всему лугу и над ним стлалась тишь-тишина. Казалась она речкою, берущей начало из того великого океана, на берегу которого как-то раз видели они закат поутру, – до того привольно струились её воды, шевеля светлые волосы Шанни. Она внезапно поняла, что волосы шевелит не тишина, а страх.
   Билла нигде не видать. Выцветшая рыжина в виде вороньего гнезда нигде над травой посреди опрокинутого блюда не маячила. Да и то – при таком росте Биллу следовало лечь плашмя в зелёную траву и закрыть затылок ладонями.
   Шанни с некоторым усилием заставила себя продолжить путь к середине луга, где она заметила Билла – когда? Она сообразила, что утратила присущее ей чувство времени. В центре луга трава слегка примята, но не так, как можно ожидать. То ли трава распрямилась после соприкосновения с пышным телом Билла, то ли так уж он аккуратно передвигался.
   Шанни ощутила уклон под ногами – луг едва приметно понижался к северу. Она повиновалась подсказке и спустилась по затянутым редеющей травой всхолмиям к деревне. Не доходя до опустевших рисовых полей, она прошла той дорогой, которой они впервые вышли к воротам Дома. Мимоходом не удержалась и глянула поверх плетёных крыш, сквозь нежное смертоносное марево над болотцем. Ей всегда чудилось здесь движение, но такое быстрое, что рассмотреть невозможно. Вот и хорошо.
   Шанни ускорила шаг, и так была рада, обойдя угол дома по заросшей травой улочке и увидев свой дворик и крылечко, что Билл покинул её мысли.
   Но ненадолго. За ужином, когда Мардук спросил:
   – А где Билл? – Её обняла за плечи холодная рука охотно вернувшегося страха.
   Избавившись от внезапного ощущения, она спокойно ответила:
   – Я его сегодня видела.
   И не стала говорить, где. Мардук сначала промолчал, но дождавшись, чтобы Доместикус подал суп и уцокал, разворчался – мол, что за неуважение и как можно не явиться без причины к семейной трапезе. Дескать, разве он, старик, много просит – только побыть вместе со всеми в гостиной при свете камина. Одна дрянь удрала, теперь и обалдуй где-то к вареникам поспевает. Нет, нет – молодые все бесчувственные, очевидно, он зажился на белом свете… и зачем они летели сюда сквозь тьму и ледяной ветер? Чтобы скакать незнамо где, в то время, как он места себе не находит. До чего же вы все бесстыжие.
   И так далее. И всё в таком духе.
   При этом он метал злобные взгляды то на Энкиду, то на склонённые плечи Аса. Пока, наконец Энкиду не улучил момент и не подбросил дровец в постепенно угасавший костерок гнева.
   – Сир Мардук, а я-то тут причём? Я, как подобает, появился в установленный час. Почему вы на меня-то смотрите? Это ведь Билл виноват.
   Ас промолчал.
   Мардук закипел.
   – А ты бы помалкивал. Не умеешь себя вести. Хоть прояви уважение к хозяину дома. Бери пример с востроглазого. Смотри, сидит, зенок не поднимет, терпит.
   Энкиду вместо того, чтобы заткнуться, опять полез на рожон – видать, биллова бацилла у него сегодня ночевала.
   – Оно понятно, что он терпит. Он же военный. Им так положено. Терпелку вставляют.
   При этом он посмотрел на Аса с довольно мерзкой ухмылкой. Ас кашлянул и сел попрямее – и все дела. Мардук внезапно затих, заинтересованный сражением пьеро и арлекина.
   Шанни, только краем ушка ловила все эти мужские глупости, а сама снова принялась вспоминать что-то, связанное с Биллом и до крайности тревожное.
   – Голубка… – Услышала она вдруг.
   Она с трудом вынырнула из раздумий и увидела, что на неё во все глаза зырят три красивых мужика. Эта живая галерея не вызвала у неё ни самомалейшего энтузиазма. Сир Мардук с любовью и заботой повторил:
   – Голубушка, мы вам надоели? Гляжу – задумалась, понурилась, головушку повесила золотую. Это я виноват, но больно меня твои лыцари раздражают.
   Ас, секунду пристально глядевший на неё, резко увёл взгляд. Энкиду довольно приветливо улыбнулся ей, но она видела, что его лиловые глаза холодны и равнодушны – его тоже раздражал дядюшка. А ещё больше их раздражает Билл.
   После ужина Ас взял со стола карту теперь принадлежащих ему территорий и занялся ею, развернув с классическим треском над сложенными шасси. Мардук сел в подвинутом для него Энкиду кресле у камина и орудовал старинной кочергой в пламени, извлекая из чёрного угля и тонких поленец со вздувающейся золотой шкуркой ярчайшие огни. Наиболее удачные он показывал Шанни, вставшей за его плечом и положившей нежную руку на подлокотник его кресла. Наполнив таким образом зев камина драгоценностями, Мардук обменялся с Шанни взглядом.
   – Как чудесно смотреть на огонь, сир Мардук. – Искренне молвила она.
   В ту минуту после ужина в ускользающем подобии семейного мира она была всем довольна и прекрасное лицо старика с его ясным лбом и великолепным, щедро очерченным профилем, окружили тёплые красноватые блики домашнего покоя.
   Шанни забыла, что покоя на самом деле нет и быть не может, что они вовсе не семья… а если и связывают всех сидящих в комнате какие-то узы, то это узы странные и тягостные… что на самом деле из двоих превосходных молодых людей один готов другого схватить зубами за горло, если тот другой раньше не подстрелит его… что сама она помнит украденные у неё пистолеты… что красавец и умница хозяин – на самом деле самодур, а то и что похуже, и что удерживает его от того, чтобы в полную меру проявить свой нрав – неизвестно или известно слишком хорошо.
   Что у нас ночью-то будет?
   Наутро Билл не появился. Ни слуху, ни духу.
   – Черти его унесли. – Злился Мардук, но Шанни, бросив придирчивый взгляд сквозь струйку молока, увидела, что он растревожен.
   Даже выдал парням кофию от души, и словом не помянув про карточки и перегородки. Энкиду отнёсся к такой неслыханной щедрости совершенно бесчувственно и воспользовался случаем, чтобы пренагло отсыпать себе в быстро свёрнутый фунтик драгоценного продукта.
   Билл не пришёл днём, а к вечеру, облазив все его излюбленные местечки, Шанни убедилась, что случилось что-то… хорошее или не очень, просто – случилось. Предчувствия её молчали, и то слава Абу-Решиту. Натолкнувшись в чердачном полумраке на сидящего в углу Энкиду, Шанни поняла, что он также искал брата.
   Понимая, что он не сознается, Шанни молча встала перед ним. Энкиду нехотя поднял взгляд.
   – Ну, и что скажешь?
   – По размышлении, склоняюсь к версии, высказанной всеобщим дядюшкой.
   На третий день Мардук, уже не ругаясь, молча снарядил партию на розыски. Он отдал распоряжение своим драконариям, и Ас, и Шанни видели, стоя у окна башни, как офицеры разъехались на своих муштрованных животных на все четыре. Старшой поехал в пятом символическом направлении.
   – Где ты его видела в последний раз?
   Шанни отозвалась сразу:
   – Думала уже.
   – На лугу?
   – Откуда ты…
   Ас дёрнул плечом.
   Спустя час, он выплюнул травинку и с нею слово:
   – Чертовщина…
   Они исходили луг во всех направлениях и в третий раз познакомились с семейством луговой собачки, собиравшей траву. (Собачка тоже познакомилась с ними без малейшего удовольствия.)
   – Значит, здесь в последний раз видели Билла Баста?
   Они разом оглянулись. Энкиду стоял вдалеке и смотрел на собачку. А она на него. Потом животное засеменило прочь и принялось за работу – резало траву и относило её к скалам, где складывало на просушку. Движения потешного комка бархатной шерсти были такими разумными и слаженными, что Шанни вздохнула – в действиях нибирийцев никто бы не усмотрел ни особой слаженности, ни смысла.
   Собачка остановилась, бросила снопик травы и, развернувшись круглым умным личиком бюргера к лесу, издала долгий тревожный ноющий звук. Молчание, последовавшее за этим сигналом, выдалось бесконечным.
   – Это… – Едва выговорил Ас.
   Он повернулся в направлении, указанном собачкой, которая бросилась прочь со всех крохотных сильных лап. Шанни и Энкиду боялись пошевелиться, и впервые Шанни в полной мере осознала, как странно, что такой массивный нибириец может быть таким грациозным. Энкиду поднял пальцы к губам, придерживая рвущийся крик. Жест сокровенный. Было в егере что-то навеки неручное.
   Все они молча смотрели, как от опушки леса идёт к ним огромная полусогнутая фигура. Руки свисали и раскачивались, лицо опущено. Это не Билл.
   – Билл! – Негромко окликнул Ас.
   Фигура подняла голову.
   – Что с ним? – Испуганно спросила Шанни.
   Она рванулась побежать к нему, и тут же с двух сторон две руки накрепко ухватили её запястья.
   Шанни издала возмущённый вопль – собачка бы позавидовала, если бы не отсиживалась сейчас где-то под зелёным сочным покровом. Но Энкиду пробормотал что-то невнятное успокаивающее, а командир тихо роптал:
   – Погоди-ка… не пори горячку.
   Фигура в рыжем мятом ореоле, враскачку, как под воздействием большой дозы из дядиных подвалов, направлялась к ним. Дело одновременно с фигурой двигалось к закату, и подсвечивающая красноголового голема звезда на мгновение канула в сетку облачка. Этого оказалось довольно.
   Большие карие глаза в рыжей шерсти, будто у него зарос вечно ухмыляющийся рот, посмотрели прямо в сердце Шанни. Так она успела сказать себе и дико извернувшись, ударила ножкой раз! И два! По тому, что подвернулось.
   Пока Ас и Энкиду, шипя, очухивались от ударов и прыгали на одной ноге каждый, Шанни побежала к нему.
   Сразу она почувствовала его запах – необычный, сильный запах то ли морских водорослей, то ли свежей земли с вывороченными корнями. Так же сильно пахло нагретой от солнца шерстью и чем-то могильным, прохладным.
   Вот этак, не иначе.
   Он остановился и обрадовался, как тогда в первый раз на земле прародины. Его шатнуло – и Шанни ласково положила ладонь выше его локтя. Одежда выглядела неправильно, хотя и была той же, что в день исчезновения.
   Сзади Шанни услышала недовольные звуки – кашлянул Ас, и тихо ему что-то накручивал Энкиду. Надеюсь, я отдавила им ноги.
   – Старик. – Без выражения молвил Ас.
   – Брат. – Добавил Энкиду.
   Билл, широко улыбавшийся Шанни, с изумлением засёк новые лица и его опять захлестнула волна радости.
   – Ты снова здесь? – Сказал он звучным голосом, обращаясь к Асу. – Ну, ты и шустряк.
   Потом он сунулся к Энкиду не более не менее, как с объятиями, и тот стерпел. Пока Билл его тискал, называя почему-то каким-то титулом, Энкиду над плечом Билла, топорщившемся в мятой рубахе, выразительно делал знаки углами губ – не понимаю, говорила его широкая, вечно освещённая заходящим солнцем, рожа.
   Когда Билл, не без намёка со стороны брата, отлип от него, Ас посмотрел на Шанни, но та отвернулась.
   – Сам допрашивай. – Едва слышно ответила она.
   Ас отвернулся.
   – Билл, где ты был? – Громко спросил он, и эта случайная строчка из детской потешки страшно обрадовала Билла.
   – Шуткарь. – Молвил он.
   По всему было видно что он приходит в себя. Внезапно он провёл себя рукой по лицу и нахмурился с изумлённым выражением.
   – Это что?
   Шанни вздохнула – проблеск номер один.
   – Это называется борода, Билл. И этой не меньше девяти дней.
   Его глаза раскрылись так широко, что стал заметен голубой отблеск на глазном белке – знак его происхождения от Хорсов. Но ничего величественного сейчас в этом не отыскал бы и комментатор первого канала. Он растерянно улыбнулся – зубы в бороде, похожей на клочья огня, произвели на Шанни вполне определённое впечатление. Они молчали. Билл развёл руками и хлопнул себя по бокам.
   – Ну, вот, она смеётся. Слышите? А я заснул там… в лесу.
   – Где? – Придирчиво переспросил Ас.
   Билл обернулся через правое – левое – правое плечо.
   – Вон тама.
   – Продолжай.
   Билл послушно собрался продолжать, но Шанни перебила:
   – Тебя не было почти неделю. Ты всё время спал «вон тама»?
   Билл набрал воздуху, чтобы по всей форме отработать протест и вдруг воздух спустил и посмотрел невероятно хитро:
   – Да-а?
   – На тебе одежда болтается, Билл. Ты похудел.
   – Это хорошо. А то мне надоели шутки дяди Мардука по поводу мебели… кстати, как он?
   – Извёлся. – Коротко ответила Шанни. – Тебя ищут.
   – Кто?
   Ас со вздохом показал за плечо, где над лесом вылетело и пыхнуло:
   – Драконарии. Так что – беги, Билл.
   Тот так и сделал, и через минуту луг потонул в гиканье и грохоте копыт. Энкиду на ходу остановил за гриву ездовое и прогудел в задраенное железом лицо всадника:
   – Езжай, ваше благородие, к пахану и скажи ему, что его высочество нашлись. Гулять изволили по своим владениям.
   Всадник не дёрнулся в могучей руке. Отпущенный и не подумал слушаться, а помчался догонять отряд.
   – Спрашиваться побежал. – Ас застрелил всадника взглядом. – Если бы ему и Мардук приказал, он бы у своего офицера спросился.
   – Ты меня чего, утешаешь?
   – Нужен ты мне. Утешения сейчас понадобятся Биллу.
   За лесом послышались радостные вопли и хохот Билла. Они медленно пошли через луг.
   Когда вошли во двор, мимо них пронесли знакомую фигуру, привязанную к прогибающейся от тяжести ветке, как охотничий трофей. Отряд с трудом волок пойманного принца. Билл повернул к ним рыжее мохнатое лицо с налитыми кровью глазами.
   – Несут, понимаешь… – Проговорил он.
   Похоже, он получал настоящее удовольствие.
   Издалека он крикнул:
   – А я сон видел! Вот такой!

   – Ну, и верзила. Что за торчок?
   Начиналось всё превосходно. Эриду щедро потратилась, чтобы устроить это утро: синевы одной сколько пошло.
   И сир Мардук был уверен в том, что это – прекрасное летнее утро, в меру тёплое и предвещающее не слишком жаркий, но ещё пышнее прежнего цветущий день. Уверен до той минуты, когда поймал случайным взглядом что-то в окне и, сначала рассеянно вглядевшись, отодвинул от губ чашку и прогремел именно вот это:
   – Ну, и верзила.
   И так далее.
   На какое-то мгновение Шанни решила, что это не вполне приличное восклицание вызвал замеченный в окне новобранец-драконарий, и впрямь, для воина этой расы прямо-таки рельса.
   Но последовав за направлением дядиного взгляда Шанни поняла, что всегда предполагать лучшее – не всегда удачная затея.
   Мардук обвёл их всех свирепым взглядом и безошибочно остановил его.
   – Моя вторая башня, сир. – Безбурно сообщил Ас.
   – А что, тебе первой недостаточно?
   Они уже привыкли к тому, что над рощами поднимается трёхступенчатая акселератка. Её плоская голова с умными глазами окон смотрела сверху вниз на замок.
   Но теперь значительно дальше виднелось ещё кой-что. Белые ступени плыли в воздухе, соединённые веществом Мегамира, и тем не менее, хранили образ целого. На их глазах Вторая росла, и если приглядеться, можно было заметить, что вокруг вздымается бесчисленное множество лесов, как простых, так и антигравитационных, и на них муравьиные силуэты без суеты воздевают руки и опускают, будто совершая моление о дожде.
   Изредка вокруг строящейся башни пролетали самолёты строительной эскадрильи и подкидывали на следующий уровень то связку плит, то бочку с клеем, а то и кому-то в руки что-то небольшое – небось, проигранную вчера бутылочку кефира.
   Подробности они смогли рассмотреть, когда предупредительный Ас подал им бинокль. Мардук, тяжело поводя искусственными глазами, молчал. Ас счёл необходимым ответить на его вопрос, который не счёл риторическим:
   – Первая, вот эта… на пастбище, это гражданская, пустяшка. Детей в школу отвозить.
   Мардук, не дрогнув, отвёл окуляры, как две пушки.
   – А это значит, военная? И с кем ты воевать собрался?
   – Я не сказал, что она военная. На верхней площадке поместится завод для строительства кораблей дальнего полёта.
   Мардук молчал.
   – А нижняя где? – Бухнул он.
   Ас вытащил из кителя сложенную карту, бумажную, и, развернув, подвинул по столу. Мардук взглянул одним глазом, нацелил его в россыпь синих птичек и побагровел.
   – Ты перешёл границы. – Сказал он низким страшным голосом и прокричал, как на улице. – Недопустимо!
   – Сир, это пустыня.
   – Вижу, что пустыня. А кто тебе позволил в пустыне строить?
   Ас ответил очень спокойно:
   – Сир, те, кто называют себя «господа пустыни», а вам они известны под именем туарегов.
   Мардук хотел произнести грубость и сдержался с видимым усилием, аж зубы скрипнули и лицо съехало на сторону от удара.
   – Мне, и правда, известно их имя. – Справившись с собой, сдавленно произнёс он.
   Все сидевшие вокруг стола и не принимавшие участия в дуэли, физически ощутили нарастающий гнев.
   – Но вот, что я, старый хрыч, не понимаю… как вы смели, сударь, не спросить моего разрешения? Где это видано?
   Ас вступил в игру – наконец. Лицо его самоволкой принимало то выражение, которому его научили, вероятно, в заведении с прачечной.
   – Я вас не вполне понимаю… сир.
   Молчание копилось над, и за, и наверное, под столом – коль там мыша кака бегат, то уже ей дурно стало.
   – Как явствует из древнего и тайного земельного раздела, туареги, сиречь, господа пустыни, пустыней и владеют. Неотъемлемы и нераздельны их права на эту жестокую и никому иному неподступную территорию. С ними у меня выработана договорённость и достигнуто соглашение на использование части этих территорий на определённых условиях, каковые вас, сир, могут интересовать только в качестве семейного лица, частным порядком…
   Мардук сжал в лапе чашку. Приподнялся. Руки не отрывая от гипотетического снаряда. Ас тоже заполыхал над столом.
   Билл бросил, – не дыша, – масюсенький взглядик на Шанни с Иннан, в тайной надежде, что девицы используют своё древнее и тайное право, и вмешаются.
   Но Шанни с непонятным выражением смотрела перед собой, изредка метала дротик взгляда в одного из рыцарей, причём, в одного из них – объективно чаще.
   Назревал скандалище поперёк себя шире… что произойдёт минутой позже в Гостиной…
   Оказалось, что ничего.
   Мардук вернул себя в кресло, непредсказумо прикрыл глаза и губы его, как показалось Биллу, зашевелились. Это произошло так быстро, что и заметить было накладно. Одновременно и Ас тоже что-то сделал с собою.
   Затем Мардук поднёс чашку к губам и, отпив, сглотнув, сделав паузу и, потянувшись за печеньем, которое обе девки спешно двинули ему навстречу, – молвил своим обычным, чуть ленивым и насмешливым басом:
   – Вот вам сказка о том, как молодые боги обустроили Эриду.
   Они и вздохнуть не решались. Ас насильственно рассмеялся и сказал очень искренне:
   – Сир… я неправ. Моё поведение недостойно вашей дружбы. Конечно, мне следовало помнить о праве, куда более древнем, и сообщить вам первому нашу новость. Уверен, вы бы приняли её иначе….не будь я таким ослом.
   Мардук выслушал эту ахинею и сделал губами – пст.
   – Нишкни. Лучше расскажи, как ты протащил мимо меня, такого умного, свои чемоданы с инструментами и эти плиты и всё, что потребно для строительства твоего дива.
   Ас поспешно и едва ли не елейным тоном ответил:
   – Сир, системы первобытных коммуникаций… они были изрядно засорены…
   (Мардук снова слегка изменился в лице).
   – Но теперь они в полном порядке. С их помощью я транспортировал всё необходимое.
   Мардук соорудил на побледневшем лице комедию.
   – Ишь, клистир какой мне устроил. Продул начисто через всю планету.
   Он нахмурился.
   – Небось, заехал всё же на мою территорию?
   Ас поспешно повёл рукою.
   – Нет… вход в подземелье во владениях степного князя…
   Мардук насмешливо выпялил подбородок.
   – С которым у тебя договорённость и соглашенье заключено. Ясно.
   Он сожрал взглядом Энкиду.
   – А ты, потатчик? Небось, тоже чего-то там заключил с подземными существами?
   Энкиду потупился со срамным видом официального покаяния. Мардук отвёл от него глаза и сурово уставился на Шанни.
   – Ну, а вы, золотоволосая, вы, полагаю, мельницу построили и договорились с ветреными духами, что они унесут меня в Канзас?
   Шанни сделала губки.
   Иннан попыталась вмонтировать словечко, Мардук её прервал.
   – А ты, негодяйка….всё знала. Ты вдвойне, втройне виновна. Отцу не сообщить. Ты с ними заодно, с этими бунтарями.
   Он тяжело потянул носом.
   – Круговая порука… всё понятно. Ах, я старый…

   Вышли после завтрака, кое-как склеив отношения. Иннан, умнее прочих, – бессовестное поколенье! – исчезла, как троллейбусный карманник. Ей было не в интерес узнать, чем закончится распря душки Аса и дорогого папы. К тому же, ей хотелось обдумать всё то, что Шанни рассказала о луговом загуле Билла и его бороде. А уж лист табеля с отметками за сессию она и вовсе обсуждать не собиралась – никак найти не могла в дорожной сумке.
   Приблизился драконарий, тот новый и остановился в полутора шагах с бесстрастной скромностью. Мардук поманил его и принял доклад, навострив ухо и глядя, как тянется цепочка транспортов на север.
   Досада проступила с движением челюсти под кожей.
   – Что такое, дядя?
   – Так и встал во фрунт и доложился тебе, племянник. Ступайте, рядовой… нет, останьтесь, унтер… вы слыхали? Я доволен вами… хоть кем-то можно быть довольным.
   Шанни прикрыла один из двух синих глаз и подошла. Мардук засопел.
   – Ну, хорошо, всё равно эта выведает. Так лучше вам узнать от меня. Хоть увижу ваши ужимки, как вы меня передразниваете.
   Оказывается, драконарий был вызван констеблем из соседнего городка. Того, в свою очередь, вызвонил даже не по Говорилке, а по городскому телефону безымянный гражданин – столп общества.
   В подвале, в котором обитатели многоэтажки хранили картофель, нашёлся среди мешков с овощем, один какой-то с непонятным веществом.
   Шанни услышала «гексаген» и прихлопнула в ладоши.
   – А… это старинное снотворное в ходу у правящей верхушки.
   – Билл, фу. Дурная шутка.
   – Дурь у меня в крови. Вот потому и шутки… тоже… того.
   – Ну, вот опять. Что с тобой, Билл? – Не дожидаясь оправданий, обернулась к сиру Мардуку.
   Тот молчал… думал. Смотрел старыми глазами, до того лживыми, что ложь проступала даже сквозь благородную синеву старого рода.
   – Сир?…
   Проклятый новобранец шпарил:
   – Законопослушный гражданин сначала ушёл к себе, чтобы принести травилку для крыс, увидел в окне, как подъехали машины… и отъехали.
   – Бывает.
   – И сообщил…
   – Какой швыдкой. И, как нарочно, вишь ты, констебль прибыл вовремя…
   Вместе с констеблем, гражданин, вызвавшийся провожать представителя власти в подвал, показал мешок. Констебль страшно расстроился… вяло прикрикнул на толпу многоэтажников у входа. Вызвал драконария, и тот, не только зафиксировал наличие неизвестного вещества в мешке, но и необычайно сноровисто составил протокол.
   Вообще, всё делалось в то проклятое утро на редкость быстро.
   – И зачем ему картошка утром понадобилась.
   – На обед, сир. Семья большая. Теперь он шутит, что если бы так не спешил, ему бы не пришлось так много закупать картошки.
   – Остроумие, да…
   Тут явился доместикус со свежей оппозиционной газетой с материка. Мардук с тоской посмотрел на газету. Ас осторожно подцепил её с подноса. Передовица гласила «Как превратить конституцию в обёрточную бумагу».
   – Многократные случаи терроризма в провинциальных городах побудили президента принять экстренные меры. Рейтинг президента, до тех пор донельзя низкий, резко повысился. Взрывы домов напугали граждан, а президент выступил в роли спасителя нации. – Читала Шанни. – Всё коротко и понятно. Но почему этот популярный комикс не выглядит убедительным? Поправки к основному закону, принятые в качестве борьбы с терроризмом, сами по себе выглядящие террористическим актом, представляются слишком дорогой ценой за безопасность.
   – И сунул руку в мешок, а там… – Снова завёл драконарий.
   Энкиду равнодушно диагностировал:
   – Обычное дело. Правда, у президента могут быть проблемы… Если нация настолько неблагодарна, то, пожалуй, следующий выпуск воспламенится в почтовом ящике.
   Мардук отошёл, крючком пальца уводя за собой новенького унтера, обернулся.
   – Штука в том, что президент здесь я.
   Пояснил с досадой:
   – Ну, нравится мне. Вроде хобби.
   – Дядя, так вы не торопитесь… обдумайте.
   – Правда, Билл? Да ты у нас государственник. Может, сочинишь, как избежать правительственного кризиса?
   Вечером в официальных новостях Мегамир сообщил, что в провинциальном городке произошла досадная путаница. Граждане оказались сбиты с толку ложным сообщением о найденной в подвале взрывчатке.
   Все пятеро переглянулись. Представляете, сколько тут вариантов! Их взгляды, если бы тащили за собой нитки, катались бы клубком.
   – Но почему они отрицают, что предотвращено злодейство? Это ведь повысило бы дядин нежный рейтинг?
   В следующие полчаса последовало ещё три сообщения. Они гласили:
   Первое. Президент, который сейчас находится с официальным визитом в ла-ла-ла заявил, что предотвращён теракт.
   Второе, сделанное военным министром, который находится с официальным визитом в тра-та-та, заявил, что в данной местности проводились учения и в мешке было обычное бытовое содержание.
   Третье. Подписанное какими-то гражданами письмо с просьбой сделать сира Мардука царём и ввести прямое царское правление. Подписи неразборчивые.
   Словом, кунштюк, свистопляска.
   – Ручаюсь, они скажут, что это картошка проросла.

   Утром Энкиду направился к Мегамиру и обнаружил в Гостиной только девочек.
   – А где чудаки?
   Шанни пожала плечом и помахала – отойди, не заслоняй. Они смотрели передачу Большая Говорилка по одному из заблокированных каналов, который разблокировала Иннан.
   – …найден сахар. Именно – сахар.
   Говорил господин с такими бегающими глазами, что казалось, что это он сам бегает, оставаясь на месте. Рядом с ним стоял мешочек вроде тех, в которых пастухи носят свои припасы.
   – Что это у него? Краюха с салом? – Шепнул кто-то своей соседке и смешливая нибирийка прыснула тоненько, как мытое окно.
   Ведущий подошёл среди рядов к поднимающемуся почтенному господину. Тот обратился, но не к ведущему, а к глазастому господину:
   – Сир, со всем почтением… экспертиза, причём, не какая-нибудь независимая, а военная показала, что найденное вещество крупнее сахара… и по структуре отличается…. Скорее, вермишель, что ли…
   – Ну, видите ли, сахар в разных областях выращивают нескольких сортов. На северо-востоке белый и длинненький, а далее в глубину континента буроватый.
   В зале за спиною бегающего господина раздался хохот. Такой жизнерадостный, что душа радовалась за этот народ. Бегающий повертелся и заговорил сильным звучным голосом:
   – Мы получили справку – хохот – у министерства сельского – хохот – хозяйства. Граждане… господа… не понимаю вас.
   – Так и на вкус не сладко. – Не унимался осведомлённый господин. – Сапёр лизнул….по инструкции.
   И господин неожиданно высунул квадратный положительный язык. В зале на одно восхитительное мгновение стало тихо. Бегающий отчаянно посмотрел на этот уползающий обратно в логово флажок гражданского неповиновения.
   – Тут у меня, – погладил мешок, – улики.
   Голоса с подскакивающими макушками стали выкрикивать:
   – Покажите…
   – Не могу. Опечатаны.
   – Зачем же вы несли, старались?
   – У нас всё прозрачно…
   – Но, говорят, сир начальник полиции успел сказать, что это учения.
   Бегающий попытался сесть плотно, одновременно тщетно пытаясь запомнить всех, кого надо будет неотложно повесить:
   – А вы слухов не слушайте.
   – Так вот же он, – простодушно полез ведущий, – вот тута…
   И он ткнул в большой Мегамир, в котором спокойный голос повествовал:
   – …всего лишь плановые учения. Шумиха совершенно не….
   Тут же изображение спрыгнуло в зал, вместо него показалась большая голова сира Мардука и проплакала:
   – Дорогие граждане, силами наших доблестных….
   Фюйть! По Мегамиру побежали полосы, вспыхнули звёзды.
   – …предотвращён террористический акт… фюйть! Расследование… злостные… антинародные… какие силы стоят за…
   Негодяи-зрители разразились гоготом, как черти.
   – Бедолаги! – Крикнул кто-то.
   – Не сговорились. – Вторил ещё один негодяй.
   – У них Говорилки сахаром забило… – Молвил нехороший женский голосок, и передние ряды стали валиться друг на дружку, как новенькие скользкие карты.
   Бегающий кричал, как фольклорный козлёнок. Его голос пропал в разных видах смеха. Он с достоинством поднялся и выпрямился.
   – Улики не забудьте, тааришч. – Подсказал зал.
   Рассказчик вдруг полыхнул красным на обе щеки и, замкнувшись в своём внутреннем мире, пошёл к кулисе.
   – Пусть оставит, улики-то! – Взмолился, корчась кто-то, трефовый, кажется, валет. – Чаю попили бы.
   Ах, нибирийцы… смех продлевает жизнь, конечно.
   Око Мегамира на плече оператора-летописца скользнуло вольно – летописец был объят той же стихией, номер каков по счёту? Глаз мигнул и захватил две огромные фигуры, пробирающиеся на задах к выходу. Блеснуло и ослепило – влезла и заняла обзор рыжина, огненный клок волос и рядом острый профиль с выдвинутой пепельной бородкой. Лицевой угол до того гармоничен, что подсознательная тяга оператора к излишкам красоты сработала и око некоторое время следовало за двумя неведомыми зрителями. Зрители пропихнулись к выходу, бородатый толкнул рыжего под ребро и обоих поглотила таинственная тень фойе.
   Тотчас всё потускнело, и летописец напоследок повёл инструментом для поимки вечности и неугодных, но утомился сразу донельзя. Смех кончился. Искорка-другая ещё поиграла там и сям в тёмном чреве и…и…
   Передача кончилась, люди разговаривали вполголоса, рявкнул режиссёр, ведущий сел в пустеющем зале и, выковыривая наушник, уронил руку с текстом вопросов на колено, забыв подтянуть штанину.

   К обеду вернулись потерявшиеся. Их встретили бесчисленными подтруниваниями насчёт карьеры в кинематографе.
   – Вы оба смотритесь неплохо.
   Шутки, шпильки и прочие прелести большой семьи звучали слабо. Шанни побледнела – её миндальная кожа выцвела от переживаний, что сделало её похожей на луговую королевну из сказочки про Томаса.
   Ас, заметив это, заставил себя войти в свой лучший образ – отвечал на гнусный юмор с холодной миной, сам принялся иронизировать… словом, постарался. Иннан понимающе взглянула на него и переключилась на слова не сказавшего Энкиду.
   – Что же ты помалкиваешь? – Наконец не выдержала. – Как насчёт крупных планов?
   – Обольстительны. – Лаконично свидетельствовал тот. – Брат, правда, занимает слишком много места. Его следует брать, отъехав с камерой подальше.
   – Завистник.
   – Война… – Внезапно проговорил степняк, и все умолкли, с тоской поняв, что избежать серьёзных разговоров не удастся.
   – Семь тысяч лет Мардук и прихвостни ведут войну против разъединённых ими же народов. Самый лучший способ, как известно – заставить лулу убивать друг друга.
   Ас спешно оглядел аудиторию.
   – Все эти невкусные подробности стары и всем известны. Мы ничего не можем изменить.
   – Готов ты? Изменить? Ты пытался? План составил? Думал долгими ночами?
   Ас, внезапно сбросив маску из тонкого льда, сметливо устроил грамотное самосожжение:
   – Оставь, пожалуйста. Все мы, каждый из нас может только делать своё дело и молиться… я делаю своё.
   – Верно, командир. А молишься? Кому? Какому из калибров?
   Энкиду повернулся к Шанни, которая при этом внезапном нападении так крепко сжала пальцы, что они, наверное, захрустели.
   – А вы, альфа-леди? Столь утончённая, что здоровая кровь из жил Эриду может вас убить? Вы молитесь? Фундаменту или каркасу? Или всем ветрам, чтобы к чертям разметали этот дом? Каждый кирпич здесь смазан кровью, оттого и держится проклятый замок, оттого и выстоял все бури.
   Иннан ждала вспышки, но Шанни опустила голову. Золотые волосы скрыли её стыд. Иннан не выдержала. Базарно заверещала:
   – Эй. Твой дом – на песке, не так ли? Завёл себе политическое убежище на случай ссоры. И, очевидно, тёплое седло между белых взгорбий.
   Энкиду без удивления взглянул на убирающую за уши две чёрных пряди Иннан.
   – Поскольку ты теперь совершеннолетняя, – загудел вулкан, – очевидно, тебя нельзя отослать в постель.
   Иннан взвизгнула и вскочила, выдернув молоденькие сочные корни из дивана.
   – Ты…
   Билл вдруг заговорил таким чужим и тяжким голосом, что все они подпрыгнули – кроме Иннан – от ужаса. Им показалось, что вошёл Мардук. Билл сказал, роняя слово за слово:
   – Всё бесполезно. Мы отравлены… осталось подождать. Давайте, господа, взобьём подушки.
   Он помолчал и убито, уже своим голосом добавил:
   – Я люблю повыше. У меня давление высокое. А ты, братишка?
   Энкиду опешил от такой наглости. Ах, Билл, гадюка… истинно – змея! Хитёр. Не желая участвовать в представлении, он промолчал. Билл на сцене.
   Все остальные, не сразу сообразив, что открылась ретирада, восстанавливали дыхание. Иннан, вытаращив глаза – и в этом освещении было явно, до чего они зелены, – открыто любовалась склонившим на ладонь массивный лоб наглым леану.
   Внезапно Шанни принялась смеяться – сначала чуть нервно, так что все с тревогой посмотрели – уж не истерика ли?…но нет – глупейший с прыском женский хохот, с этими белыми зубками и синими сузившимися от слёз глазами, разутешил. В воздухе играли огоньки, вирус радости блуждал.
   – Он спит без подушки. – Шанни еле пробилась сквозь собственную шумовую завесу. – Локоть под голову и спит. И не любит укрываться. Я однажды оплошкою не постучала… навсегда запомню.
   Энкиду только вздохнул – теперь все они смеялись – отчаянно или в отчаянии? Даже Аса проняло, и этот сеанс протекал под его обжигающие всхлипывания.
   – Сир Барнум, где ты. – Молвил вполголоса Энкиду.
   Но сердиться он не мог. А надо бы. Довольно было и леденящей эскапады Билла-скотины. Тот с отлично разыгранным недоумением поднял башку и оглядел общество, заходящееся в разных видах смеха.
   Иннан не была злой. Она присела возле несостоявшегося извергателя и довольно крепко похлопала его по щеке.
   – Ну, нечего кукситься. А впрочем, тебе идёт.
   Энкиду с досадой отстранился.
   – Будучи дикарём, не ведаю приличий. Но знаю твёрдо – к лицу не прикасаются. Будь ты мужчина…
   – Но я женщина, Энкиду. – Не без пантомимы разочаровала Иннан. – Правда, как вижу, не та…
   Билл тем временем спрашивал:
   – А что?
   И в промежутках между гоготом, к которому Иннан присоединила свой смех, вырвавшийся при виде рассерженного фамильярностью Энкиду, снова и снова:
   – Что? Почему все смеются? Зачем? Что я вам сделал?

   Едва стали приходить в себя после истории с сахаром, как всё усугубили местные патрульные. Старый знакомец Билла с ящеричьей головой подтащил к воротам серый послушный мешок. Мардук едва увидел, схватился за голову и ушёл, сказав:
   – Развлекайтесь.
   Выяснилось, что солдатики в сарай залезли, чайку попить… а там чёрти что, в мешке. Шанни поняла, что с Мардука хватит и увела благонамеренных ребят. Вернувшись, она попросила Иннан нарисовать им какие-нибудь грамоты за бдительность.
   – Нехорошо, они старались.
   Энкиду пообещал:
   – Да я в городке куплю. Там их в лавке полно, на все случаи жизни.
   Билл кусал губы.
   – Вот незадача. А что дядюшка?
   – Сказал «дураки».
   – Так вот, почему там были кондитеры… – В задумчивости протянул Билл.
   – Они лгать не способны. – Иннан имела в виду патрульных. – Даже во спасение придумать ничего не смогут. Любое отчуждение от реальности для них, что шаг под каток. Потому им так понравилось твоё представление, Билл. Оно открыло им бездну, но безопасную.
   Бестактность Энкиду была забыта, сам он больше не позволял себе ни шагу из обычной роли. Но слова остались в воздухе – и делали своё дело. Пятеро обитателей замка менялись, хотели они перемен или нет.
   Война продолжалась уже на двух материках, хотя участвовали в ней лишь две страны, которые формально не воевали.
   Результатом было восстановленное в одной из колоний рабство, а в обеих патриархальных мозерлэндах конституции подверглись такой переработке, что, по выражению Билла, пугались себя, когда брились.
   При этом он метнул взгляд на Энкиду. Иннан тоже посмотрела – тигр мимикрировал и выглядел более ухоженным. Правда, джинсы остались те же, но тут уж ничего он поделать не мог, это было свыше разумения.
   (Так выразился премьер засахаренной страны по поводу правительственного кризиса и требований уйти в отставку вместе с кабинетом. Потому кабинет и не ушёл никуда.)
   Шанни, не удостоив метаморфозы Энкиду ни толикой внимания, (как и пытавшийся сохранить свою психическую целостность премьер – демонстраций протеста), вслух стала размышлять о том, что в двух державах набрали силу тайные общества. Те, что помудрее, связали древние учения с настроением сегодняшнего дня.
   – Что ж вышло?
   – Вышла революция, Билл. Пока она – малютка, у мамы в кенгурятнике. Но девочка растёт…
   Ас небрежно мудрствовал:
   – Это не так просто, как кажется, мэм. Человеческая раса – никто не спорит – гениальна… но ценой одарённости стала расхлябанность. Они плывут по течению и покорно протягивают руки художников, чтоб их заковали. Участвуют в поддельных выборах, платят налоги, отворачиваются, когда опричники дяди Мардука ломают руки редким демонстрантам… просто потому, что они хотят управлять лишь материалом, красками, нотами, значками на доске. Власть для них – актёрствовать со сцены, обольщать друг друга любовными играми, созывать детей к накрытому столу. Лишь малая их часть, – рождённые с изъяном, без жажды творчества, но с талантом приспособленцев, стремятся властвовать. Разжечь костёр сопротивления – неблагодарная задача.
   Он так старательно не посмотрел на Энкиду, что тот так же старательно не усмехнулся.
   Шанни ответила, но не философу в сапогах:
   – На двух материках уже трещит и тлеет. Их символ – каменщик. Всё, что прочно – души и дома – избежит огня, вся ветошь истребится.
   Энкиду, у которого вследствие хронической умытости, повысилась потребность поучать, заметил с важным видом:
   – Они однажды уже попробовали. Не получилось. Дракона можно увидеть раз в жизни. Герой не умирает дважды.
   – Почему же? Иногда, очевидно, умирает. Билл, помнится, выбрал для представления мистерию, где именно это и происходит. Поэтому ожидать можно всего.
   Ас внезапно прервал разговор, учтиво заметил Шанни, что хоть не согласен с нею, но мнение её достойно размышлений, коими он и займётся, пока же просит извинить, и, перекидывая через плечо маленький кожаный цилиндр для карт, вышел… размышляя о том, зачем же, о зачем, они дразнят друг друга.

   Неизвестно, куда завели его размышления, но через пару дней Ас предложил:
   – Если у вас нет планов на сегодня, я покажу вам вторую башню.
   – Сегодня?
   – Да… – Он строго клюнул взглядом своё запястье с большими командирскими. – Сегодня нет авианалётов, небо свободно.
   Билл восхитился:
   – Война кончилась?
   – Нет… у сира Мардука график. Бомбардировщики выходной.
   – Почему бы не взглянуть свысока. – Решил за всех Энкиду.
   К подножию подъехали в неказистой маленькой машине.
   – Нет, чтобы найти получше. – Разворчался Билл, когда его утрамбовали между девицами на заднем, сильно вздрогнувшем, сиденье.
   Энкиду обернулся к нему, локоть положил, на локоть подбородок.
   – Я думал, ты не разбираешься в прелестях техники.

   На стройке властвовали чистота и тишина. Мощная площадка с тайным посланием Аса с той стороны, где Шанни заштопала последнюю прореху, выглядела мирно: гражданский вокзал, ну не столичный, а в крупном уездном городе.
   – Теперь я понимаю, как чувствует себя телефон в дамской сумке, который не могут найти. – Жаловался Билл, взбираясь по сквозным дребезжащим прутьям в самое небо.
   Крылатые ступени башни соединялись синергией, отделённые друг от друга, реяли, обещая улететь или рухнуть.
   Ступив на плотно-упругий поток вечной энергии, сформированный в виде незримой лестницы, они на мгновение потеряли самообладание – все разом, кроме Аса, но по-разному. Ас нетерпеливо позвал их взглядом, утвердившись в пустоте.
   Как они справились с инстинктом, призывающим бежать отсюда, никто не помнил, но вот они стояли на площадке. Шанни вспомнила про кольцо, сквозь которое ушёл Том.
   Впрочем, не так уж они рисковали. Каждый был обвязан, как марионетка, и только колотун в коленях помешал Биллу озвучить шутку про политиков.
   Ас внимательно осмотрел крепления лонжи. Это он настоял на том, чтобы все они использовали технические средства страховки, подчеркнув формальность своего требования.
   – Башня в опасности только, когда перезагружается система. – Поведал Ас робким штафиркам и отдельно оскорбил Билла:
   – Тебе ничего не грозит.
   Билл подёргал портупею.
   – Если не шагнёшь влево или вправо. Иначе…
   – Будешь болтаться вот там. – Подхватила услужливая Шанни.
   Билл глянул и содрогнулся.
   Вид с башни… никакого вида. Сначала им показалось, что они валятся куда-то вверх, аж дыхание захватило. Понадобилось несколько минут, чтобы Шанни рассмеялась.
   Это было знаком того, что разум занял своё место. Теперь они увидели сквозь взбитую пену облаков землю, постепенно выкрашенную возвращёнными чувствами в зелёный, и сбоку – замок, выглядевший хрупким и стремящимся всеми иголочками шпилей к небу.
   Голос, возникший прямо в голове, заставил Билла помотать ею. Он свесился вниз и сообразил, что плотная зелёная земля была верхушками леса – кроны деревьев срослись так плотно, что выглядели лугом.
   Голос снова прокричал что-то насмешливое.
   Синергия – поток частиц, сопричастных разуму, – сообразила и сфокусировала расстояние так, что они, наконец, увидели истинную землю и у подножия башни – куколку.
   Иннан замахала, как вертолётчик, снизу. Ей отец категорически запретил восхождение.
   – Ты единственная, кто обязан меня послушаться. – Добавил он и горько посмотрел на Шанни.
   – Простите, сир. – Легко сказала та.
   Теперь они высокомерно, и с тайной завистью подавали знаки Иннан, спрятанной от них в другое измерение.
   Энкиду, которого отделяла от любимой земли воздушная подушка в Адцать единиц, трепетал, как младенец, впервые погружаемый в ванночку. Кровь отлила от лица, он без всякого стеснения держался за поручень, врастая в крепление огромными кулаками.
   Билл поглядывал на него с тщетно скрываемым уважением. Сам он сразу нашёл взглядом, да и нельзя было не найти синее: океан простёрся…
   – У тебя всё предусмотрено. – Дружелюбно проворковал он Асу.
   – Похоже, тебя ничем не проймёшь.
   И ошибся, представьте. Что-то в интонации начальника строительства проняло Билла, да как ещё!.. Он кинул вопросительный взгляд. Ас заметил, что Шанни вся в заботах об Энкиду, и почти не понижая голоса, молвил:
   – Не все возвращаются из волшебной страны. Точнее – никто. Так гласят предания. Спроси вот этого малого, когда он очухается.
   Билл, возможно, впервые понял, что лучше не отшучиваться. Многому подучился он с тех пор, как покинул Правь! Он промолчал.
   – Итак, что ты там видел?
   – Не понимаю, о чём ты.
   Гул заглушил лгуна, а насмешливые глаза Ас увёл вверх. Небо потемнело. Показалась птица – белая, большая. Она развернулась в воздухе и прокричала, но посторонний звук перекрыл её речи.
   Вышку качнуло. Шанни схватилась за перила и крикнула:
   – Что за штучки, господин начальник строительства?
   Билл сразу посмотрел вниз. Чёрные волосы Иннан развевались. Он вдруг ощутил беспокойство и крикнул, сложив руки ковшиком:
   – Иди домой и поставь чайник…
   Он разглядел, что она танцует твист – ритуальный танец растущего деревца.
   Энкиду, ощутив вибрацию земли, ожил и расправил плечи. Он смотрел на птицу.
   – Похоже, она спасается. – Громко угадал он. – И как порядочная предупреждает всех.
   Вышку повело, и тучное тело Билла представило угрозу для всех. Но тут же дрожь прекратилась. Вокруг поднялась, как пузырь от жевательной резинки, защитная сетка. Вышку всё равно качало, но уже не так основательно. Билл извинился перед Шанни и тут же опять налетел на неё. Ас указал в небо.
   С юга небо просело, заколебалось и выпустило чёрную тучу. Армада самолётов двигалась на север.
   – Они идут на материк.
   Обернувшись, Шанни в упор смотрела на Аса.
   – Выходной? – Тихо произнесла она.
   Ас ответил ей таким взглядом, что она тотчас замолчала.
   – Я… не понимаю.
   Билл, тот вот ничуть не удивился.
   – У нас в роду все трудолюбивые.
   Билл не поправил глагол Шанни. «Они», и впрямь шли по небу, перемалывая кренящимися крыльями попадавшиеся на пути облачка. На миг в серой пелене проглянуло солнце – яичница в метелице.
   Неестественное освещение окутало железных рыб в небе. Страшный скрежет и вой свидетельствовали, что машины созданы в эпоху, когда войну не эстетизировали. Парни там, как в консервных жестянках – с той лишь разницей, что военные консервы питательней.
   Энкиду свесился с поручней и натягивая пузырь, махал маленькой фигурке Иннан. Ас отвлёкся от наблюдений и тоже сделал несколько резких жестов – прочь.
   – А это, позвольте… – Пробормотал Ас.
   Билл, раскачивающийся и пытающийся одновременно удержать подобие равновесия и заодно рассмотреть летящие над ними самолёты, глянул в том же направлении.
   С запада вылетела тень и, наливаясь очертаниями, скользнула, хвостом погасив солнце. Воцарился блёклый сумрак, отчётливо пахло горелым маслом.
   Ас посмотрел – ну, на кого? – на Билла. Дракон в полёте был куда величественнее, чем на земле. И никакой унижающей государственной символики. Он подлетел под брюхо армаде.
   – Похоже, он счёл это нарушением своего пространства. – Проорала Шанни.
   – Что? – Завопил Билл.
   – Я говорю…
   И стало тихо.
   – …что они в его глазах захватчики.
   – И не только в его.
   Две реплики зарезали тишину – сначала вдоль, и тут же командирским гласом – поперёк.
   Дракон был очень близко, но блики на его броне отдаляли его в пространстве, растянутом простынёй между горизонтом и южным шпилем башни. Он увеличивался и растворялся в мутном от обилия движущегося железа воздухе, нарисованный только этими световыми полосками.
   Он летел прочь от них, сделавшись неровным железным ромбом, но шея дракона повернула массивный удлинённый лик так, будто дракон летел на них.
   Окинув их взглядом, отвернулся, швырнув себя на север: хвост выставил мечом, изобразив себя на классической гравюре.
   Змея и конь, смешивая свои образы, ссорились в воздухе, дракон выбирал удобное для него тело и не мог решить, кем лучше стать для следующего нападения.
   Самолёты, издавая ворчание неисчислимого множества бражников, зависли беззвучно.
   Один из них, по-рыбьи покачав хвостом, полоснул красной тонкой линией, прочертившей воздух по направлению к дракону.
   Эх, зря, сказал себе Ас. Пропал парень.
   Дракон с такой лёгкостью увернулся, хотя не ждал нападения, что Билл невольно порадовался… Извернувшись так, что голова оказалась вровень с подёргивающимся, как у кота, кончиком хвоста, дракон посмотрел на самолёт.
   Он потянулся всем телом довольно лениво и раскрыл лошадиную пасть. При этом не снизил скорости, а набрал пару километров. Его окутало красноватым туманом. Было ощущение, будто кости дракона расплавились и льются внутри раскалённым металлом, то застывающим в самых причудливых формах, то вдруг окатывающим изнутри всё его тело. Тогда дракон на миг превращался в статуэтку, твёрдую и маленькую, и падал вольно, с трогательной неловкостью. И тотчас вновь обретая гибкость, он завертелся и – плюнул кровью. Но то был огонь – его живая природа.
   Ас вздохнул, Билл видел его в профиль и один маленький огонь в его глазу.
   Драконий плевок оказался не только величественным, но и смертельно опасным.
   Огонь, приобретая форму старинной стрелы и тут же утрачивая – расплываясь в привиденьице, вляпался в бок самолёта-обидчика. Расплескался по железу, прилипая и вспыхивая маленькими хорошеньким огоньками. Самолёт сначала ничего не почувствовал, хотя безмолвное пламя расхаживало по его хребту. Пламя приняло облик маленького дракона, который прилёг мордочкой на крыло, выпрямился и поточил коготки. Потом зевнул и принялся грызть хвост самолёта.
   Тогда галлюцинация сгинула, и преспокойное традиционное пожарище объяло самолёт, распушилось в небе.
   Самолёт рвануло вниз, крылья встали на шесть часов – момент всегда необычный в сутках, когда ждёшь, что стена между мирами сойдёт на нет.
   Эти маленькие нибирийцы на вышке помалкивали. Самолёты тоже.
   Флагман дёрнулся было, собираясь красиво вмешаться, но его красненькие трассы жалко просвистели над, под и даже вокруг хвоста дракона, ибо этот шалун крутанулся в воздухе и намотал воздушный клубок себе на хвост.
   Флагман завис. Ведомый вылетел вперёд в намерении прикрыть сюзерена. Но затрепетал ни туда ни сюда. Флагман ударно повернул свою десятку. Другие эскадрильи армады тоже принялись разворачиваться.
   – Получили приказ отступать.
   В голосе Аса наличествовало сочувствие и что-то ещё: голос его дважды вздрогнул, будто этот рарог уголёк проглотил.
   – Когда он выпрыгнет? – Спросила Шанни, показывая на подбитый самолёт.
   Лётчик в коробке боролся с управлением и его намерение было понятно напросвет – он пытался увести самолёт подальше от замка и рисовых полей.
   – Ах, ты няшечка. – Энкиду очнулся от забытья и утратил страх от разлуки с материнской грудью. – Вот бы дотянуться…
   Свиреп степной князь. Их всех проняло, но спорить не приходилось. Лётчик направлялся на материк не капусту опылять.
   Посадить самолёт он не надеялся и мысль эту, видимо, в уме не держал. Дракон, лавируя на тёплых волнах подогретого им воздуха, отражающегося от низких туч, следил за борьбой самолёта. Армада спешно уходила, сменив курс, на северо-восток.
   Дракон подлетел и схватил самолёт поперёк туловища. Тотчас оттуда выпала маленькая фигурка. Дракон скосился на неё. Все на вышке, ощущая на лицах жар и видя, как шар прозрачно-алого воздуха разрастается над ними, успели увидеть, как фигурка переворачивается вверх ногами и полускрытая туманом, постепенно исчезает совсем.
   Дракон, выпустив из зубов самолёт и позволив ему валиться, бросился в облако, как гончая. Ас крикнул так, что дракон повернул на лету прекрасную голову и задумчиво глянул в глаза крикуну. Ас сбросил с плеча картографический цилиндр и вытряхнул оттуда длинный пистолет, показавшийся Биллу знакомым.
   Билл вцепился в локоть Аса в тот момент, когда самолёт навалился крылом на башенку фуникулёра и повис, лязгая растерянной отвалившейся закрылкой.
   – Не тронь животину.
   Ас, пытаясь стряхнуть навалившегося леану, тяжело дышащего сентиментами, прошипел, как, наверное, и дракон шипел в таких случаях:
   – А лётчик, по-твоему, шанса не имеет?
   Билл крикнул ему в острое ухо, ломая железную руку, отчего пистолет выставился в опасном направлении:
   – Дракон тоже лётчик!
   – Э! – Заорал Энкиду, закрывая тяжёлым плечом Шанни. – А как насчёт наших слабых тел?
   Он ловко шибанул сплетённые руки дураков и пистолет вылетел дугою. Дракон весело посмотрел.
   И тут Шанни, следившая за судьбой покинувшего самолёт, закричала:
   – Беленький!
   Они пропустили. Снежный квадратик раскрылся далеко под ними и левее, к полям. Дракон тоже заметил свой промах. Он рванул в сторону и порыв ветра крутанул парашютиста.
   Ас заскрипел зубами. Дракон полюбовался на крутящегося беспомощного лётчика и поддул ему: на воздушных колёсах лётчика оттащило на юг, к лесу. Ас пробормотал какую-то околесину, не веря глазам. Билл назидательно уставился на него, норовя поймать взгляд.
   – Видал? – Только и сказал он. – Лётчики всегда заодно.
   Возвращаясь, дракон небрежно пырнул приподнятым и затвердевшим хвостом повисший и раскачивающийся самолёт. Было отчётливо видно, как остриё живой плоти пронзило металл и оставило дыру в лоскутках. Иероглиф на боку самолёта измялся, поменяв смысл на противоположный.
   Билл скосился на запутанную систему парящих престолов и сил, стягивающих нитки синергии. Если порвётся трос фуникулёра, будет что рассказывать ребёночку, пришедшему к папиной коленке за сказками.
   – Детка… – Вырвалось у Билла.
   Он с упрёком смотрел на хвостатого лётчика, играющего с железякой. Широко разевая розовую пасть, дракон покусывал держащийся на живульке хвост самолётный. Трос ласково скрипел и постанывал от удовольствия. Из нутра перекорёженной машины вылетел рогатый руль управления и игнорируя законы физики, полетел куда-то вбок.
   Потом упала ещё одна штука. Энкиду качнул их колыбель.
   – Это….нет? это то, что я подумал? Она…
   Дракон оставил на минуту игру и посмотрел, свесившись с воздуха. Он прогудел что-то, спрашивая или отвечая.
   – Не говори с набитым ртом. – Сказала ему Шанни.
   Бомба как раз пролетела мимо них.
   Ас вывинтившимся болтом повернулся.
   – Найдите опору. Держитесь. Во что бы то ни стало…
   – Иннан! – Закричал Билл, свешиваясь и срывая, раздирая, лупцуя на себе защитную портупею, кинулся к ступеням.
   Энкиду схватил его выше локтя, под бугром вздувшейся мышцы.
   – Брат, она убежала. – Убеждающе повторял. – Она умная девочка. Она уже давно…
   Билл пихнул его неарестованным локтем в знаменитый щит осмеянных девицами кубиков. Ас рявкнул:
   – Остаёмся здесь. Билл, это приказ.
   Он шагнул к выходу и занял оборону.
   – Сейчас будет взрыв. Ты никуда не уйдёшь.
   Шанни обняла Билла за шею и наклонила его лицо к своему.
   – Билл, с ней точно ничего не случится. Если станешь ангелом, сможешь прилетать к ней.
   Штучка мягко влепилась в угол замка.

Глобус Билла Четвёртая книга. Дракон Александра Нюренберг