-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Роберт Бернс
|
| Стихи, песни, поэмы. В переводе Юрия Лифшица
-------
Стихи, песни, поэмы
В переводе Юрия Лифшица
Роберт Бернс
Переводчик Юрий Лифшиц
© Роберт Бернс, 2017
© Юрий Лифшиц, перевод, 2017
ISBN 978-5-4490-1449-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Стихи, песни, поэмы
На полосе ячменной
На полосе, на полосе,
на полосе ячменной
мне милой Энни не забыть
на полосе ячменной.
Под праздник, в ночь, я полем шел,
где рос ячмень отменный,
и к дому Энни подошел,
у полосы ячменной.
Минуты шли, ночная высь
светлела постепенно.
Я Энни убедил пройтись
по полосе ячменной.
Синело небо в тишине
и месяц плыл степенно,
и мы присели, как во сне,
на полосе ячменной.
Стучало сердце сердцу в лад
любовью несомненной:
мы целовались напропад
на полосе ячменной.
Я Энни сжал что было сил:
она была смиренной.
И я тот край благословил
на полосе ячменной.
Сияли звезды досветла
так ярко, так блаженно!
И Энни счастлива была
на полосе ячменной.
Нет-нет, мне дороги друзья
и шумные гулянки,
и деньгам радовался я,
и мыслям спозаранку.
Но сколько б ни стремился я
к забавам жизни бренной,
всего счастливей ночь моя
на полосе ячменной.
На полосе, на полосе,
на полосе ячменной
мне милой Энни не забыть
на полосе ячменной.
Примечание. Это стихотворение было положено на музыку и стало одной из самых популярных песен на стихи поэта. Энни – предположительно дочь фермера из Тарболтона Джона Рэнкина, с которым Бернс дружил в поздние годы своей жизни.
Ода хаггису
Как ты красив и толстомяс,
великий вождь колбасных рас!
Превыше ты паштетных масс
в кишках тугих
и стоишь всяческих прикрас
в строках моих.
Тарелки под тобой скрипят,
с горою схож твой крепкий зад,
твой вертел годен аккурат
для жерновов,
и жирным соком ты стократ
истечь готов.
Тебя, сдержав свой нетерпёж,
небрежно вскроет грубый нож,
чтоб ощутить начинки дрожь
и пряный жар,
и нас обдаст – о, как хорош! —
горячий пар!
И звякнут ложки тут и там:
кто опоздал – иди к чертям! —
и барабаном брюхо нам
раздует вмиг,
и всхлипнет «Слава небесам!»
седой старик.
Кто жрет французский антрекот,
от коего свинья сблюет,
иль фрикасе пихает в рот
отнюдь не с кашей,
не скроет отвращенья тот
от пищи нашей.
Несчастный! От гнилой жратвы
он не поднимет головы,
а ножки тощи и кривы
и слаб кулак,
не годный ни для булавы
и ни для драк.
А если хаггис парень ест,
земля дрожит под ним окрест:
рукой могучей схватит шест
или булат —
все головы с привычных мест
долой летят.
Прошу я, Господи, еды
не из отваренной воды —
шотландцы не едят бурды, —
но в наш оазис
подай – молю на все лады! —
любимый Хаггис!
Примечание. Едва ли не самое знаменитое стихотворение Бернса, регулярно читаемое шотландцами 25 января, в день рождения поэта, во время традиционных бернсовских ужинов.
Джон Ячмень
Три иноземных короля,
созвав честной народ,
великой клятвой поклялись,
что Джон Ячмень умрёт.
И в пашню бросили его,
засыпали землёй
и поклялись, что Джон Ячмень
навек обрёл покой.
Пришла веселая весна,
пролился дождь с небес,
и Джон Ячмень людей потряс,
когда опять воскрес.
Горячей летнею порой
окреп и вырос он
и копьями назло врагам
теперь вооружён.
Но, встретив свой осенний час,
он ослабел, поблёк,
главой поник – того и жди, —
повалится не в срок.
Когда ж он высох, поседел,
лишился прежних сил,
тогда и поквитаться с ним
коварный враг решил.
Был Джон подрезан поутру
отточенным серпом
и крепко связан, как злодей,
обворовавший дом.
Бросают наземь старика,
верша неправый суд,
пинают, вертят, теребят
и смертным боем бьют.
Нашли глубокую лохань,
водой залили всклень,
но как его ни окунай —
не тонет Джон Ячмень!
И вновь его, пока живой,
бьют об пол сгоряча,
потом таскают взад-вперёд,
ломая и топча.
И на костре его сожгли,
все кости расколов,
а сердце мельник в пыль растёр
меж парой жерновов.
Но пьёт святую кровь его
с тех пор весь белый свет,
и там, где пьют всего дружней,
конца веселью нет.
Лихим был парнем Джон Ячмень,
храбрейшего храбрей,
и пробуждает кровь его
кураж в сердцах людей.
Он – как лекарство от невзгод,
с ним – песня на устах,
с ним – хоровод ведёт вдова,
хоть слезы на глазах.
Так славься, старый Джон Ячмень!
Пока ты под рукой,
твое потомство будет жить
в Шотландии родной!
Примечание. Первоисточником стихотворения является старинная английская баллада. По словам Бернса, он однажды услышал «старинную песню с таким названием, очень мне понравившуюся, запомнил два-три стиха (1-й, 2-й и 3-й) и обрывки еще нескольких, которые я включил сюда».
«Тростник растет в сторонке, о…»
Тростник растет в сторонке, о;
тростник растет в сторонке, о;
на свете лучшие часы
дарили мне девчонки, о.
Забот у всех нас – полон рот:
не жизнь – сплошные гонки, о:
мужик свихнулся б от забот,
не будь при нем девчонки, о.
Все норовят надыбать клад, —
не всем даются клады, о;
а кто урвал свой капитал,
порой не слишком рады, о.
А мне б девчонку под бочок
и час из жизни тяжкой, —
наш озабоченный мирок
пошлю я вверх тормашкой!
Пусть я, по мнению ослов,
тупой, как все подонки, о:
был Соломон не бестолков,
но жили с ним девчонки, о.
Природа шла от ремесла
до ма́стерской подгонки, о:
сперва возник простой мужик,
потом пошли девчонки, о.
Тростник растет в сторонке, о;
тростник растет в сторонке, о;
на свете лучшие часы
дарили мне девчонки, о.
Примечание. Это стихотворение Бернс сопроводил рассуждениями о «двух великих типах мужчин» – «серьезном и веселом». По его словам, он бы хотел написать об этом «исчерпывающую диссертацию», но пока ограничится песней, «из которой, поскольку она выражает мое мироощущение, каждый поймет, к какому типу принадлежу я сам». И далее: «Разве умонастроение и занятия человека, подобного лирическому герою песни, человека, способного часами размышлять над Оссианом, Шекспиром, Томсоном, Шенстоном, Стерном, а в другое время бродить с ружьем, играть на скрипке, слагать песни, ни на минуту не забывая при этом любимую девушку… в меньшей степени отвечают нормам благочестия и добродетели, чем… погоня за богатством и почестями?».
«Коварны юные ткачи…»
Похожа на погожий день
была душа моя,
но из-за юного ткача
переменилась я.
Коварны юные ткачи,
красивые ткачи:
девчонок ночью не щадят
коварные ткачи.
Послала ткать из пряжи плед
меня в поселок мать,
но толку нет, и начала
я плакать и вздыхать.
И вот красивый юный ткач
поправил свой станок
и нитки сердца моего
перемотал в клубок.
А после колесо станка
крутила я с трудом,
и в душу сладкая тоска
вошла под стук и гром.
Бледнела тусклая луна,
светлел унылый дол,
когда меня красивый ткач
через поляну вел.
Что сказано, что сделано,
мне с той поры в укор.
Боюсь, в деревне про меня
начнется разговор.
Коварны юные ткачи,
красивые ткачи:
девчонок ночью не щадят
коварные ткачи.
Примечание. Комментируя стихи, Бернс пишет: «Припев этой песни – старинный, остальное написано мной». И не без иронии продолжает: «Здесь, раз и навсегда, позвольте мне извиниться за многие мои глупости, представленные в этой работе. Многим прекрасным мелодиям нужны слова; если бы я среди прочих своих занятий мог связать рифмы в нечто более терпимое, я бы с радостью позволил им прийти. Тот поэт превосходен, каждое сочинение которого превосходно».
«Я молода, я молода…»
Я молода, я молода,
и вы не сватайте меня,
я молода, и вам грешно
от мамы забирать меня.
Живем мы с мамою вдвоем;
чужие здесь некстати, сэр.
Боюсь, с мужчиной буду я
робеть в одной кровати, сэр.
Купила мама платье мне —
Господь, пошли ей благодать! —
а с вами лечь – боюсь, что вы
оборки можете порвать.
День всех святых давно прошел,
и ночи всё длиннее, сэр,
и с вами вместе лечь впотьмах,
боюсь, я не посмею, сэр.
Листва оборвана с ветвей,
бушуют ураганы, сэр.
А соберетесь снова к нам, —
я летом старше стану, сэр.
Я молода, я молода,
и вы не сватайте меня,
я молода, и вам грешно
от мамы забирать меня.
Примечание. Это – народная песня, переписанная Бернсом, оставившем старинный припев и добавившем новые стихи. Женщины, от чьего имени ведется речь в такого рода песнях, всегда откровенны и честны относительно cвоих сексуальных желаний.
Березы Эберфелди
Девочка моя, пойдешь,
ты пойдешь, ты пойдешь,
девочка моя, пойдешь
к березам Эберфелди?
Пылает лето на цветах,
в хрустальных плещется ручьях,
и заждались нас на холмах
березы Эберфелди.
В орешнике – веселый гам,
порхают птахи тут и там
и резво скачут по ветвям
в березах Эберфелди.
Утесы там стоят стеной,
ревет поток по-над горой
и тает аромат лесной
в березах Эберфелди.
Цветами коронован склон,
ручей белеет среди крон
и влагой насыщает он
березы Эберфелди.
Дары слепой Судьбы пусты,
им не отнять мои мечты,
где радости любви и ты
в березах Эберфелди.
Девочка моя, пойдешь,
ты пойдешь, ты пойдешь,
девочка моя, пойдешь
к березам Эберфелди?
Примечание. Эта песня и до Бернса пользовалась большой популярностью, но, переписанная им, обрела вторую жизнь. По признанию поэта, он написал эти стихи, «стоя над водопадами реки Монесс в Эберфелди», оставив от старого текста только припев. Эберфелди – небольшая горная деревушка в шотландском округе Перт-энд-Кинро́сс.
Девчонка-горянка
Среди речной долины, о
В предгорье у равнины, о,
Я буду о девчонке петь,
петь о моей Горянке, о.
Ни для каких прекрасных дам
трудиться Музе я не дам:
они не стоят ничего —
подайте мне Горянку, о.
И те холмы, и те поля,
вон те дворцы, вон та земля —
весь мир не знает одного:
что я люблю Горянку, о.
Судьба не жалует меня,
на смерть в морскую даль гоня,
но все же я из-за того
не разлюблю Горянку, о.
Хоть я умри в чужой стране,
девчонка не изменит мне.
Горит так сердце у кого?
Лишь у моей Горянки, о.
Не страшен мне пучины рев.
Весь мир я обойти готов
и все сокровища его
отдать моей Горянке, о.
Храню я в тайне, что душой
и телом предан ей одной.
Покуда сердце не мертво,
я твой, моя Горянка, о.
Я ухожу, долины, о,
Я ухожу, равнины, о.
В далеких землях буду петь,
петь о моей Горянке, о.
Примечание. В этой ранней песне Бернса говорится о Мэри Кэмпбелл, называвшей себя «горянкой Мэри» и скоропостижно скончавшейся в 1786 году от сыпного тифа. Ее преждевременная смерть вызвала несметное количество в значительной степени неправдоподобных предположений. Впоследствии Бернс считал себя до некоторой степени ответственным за «мифологизацию» памяти Мэри Кэмпблл.
Жестокий рок
Хоть мы судьбой разделены,
как полюса земли,
тобой навеянные сны
мне сердце оплели.
Хоть между нами вой ветров
и грозный рев стремнин,
я душу заложить готов
из-за любимой Джин.
Примечание. Стихотворение написано для Джин Армор, будущей супруги Бернса, которая родила ему пятерых детей.
«Ты коварна, дорогая…»
Ты коварна, дорогая:
ты меня бросаешь, зная,
что погибну без тебя я, —
сколько зла в твоей груди!
Сколько зла в твоей груди!
Ради попранного счастья,
ради неизжитой страсти
удали мои напасти, —
милая, не уходи!
Милая, не уходи!
Примечание. Бернс обожал скрипичную музыку, особенно печальные, запоминающиеся и нежные медленные мелодии. Эту лирическую песню он написал на мотив, услышанный им во время своего путешествия в 1787 г. по шотландскому высокогорью. По этим стихам Бернс самокритично называл себя «домашним скрипачом», то есть любителем, не достаточно профессиональным для публичных выступлений.
Джон-прыгун
Увлек верзила Джон-прыгун
и обманул девчонку!
Увлек девчонку Джон-прыгун
и отскочил в сторонку!
Пытались ей мать с отцом запрещать
гулять с ним с утра дотемна.
И плачет навзрыд, и пиво горчит,
что им наварила она.
Телка на развод, овцу и приплод
к приданому – тем, кто охоч, —
папаша не прочь прибавить за дочь
с глазами чернее, чем ночь.
Увлек верзила Джон-прыгун
и обманул девчонку!
Увлек девчонку Джон-прыгун
и отскочил в сторонку!
Примечание. Первый куплет отчасти заимствован Бернсом из популярной в те годы современной песенки, остальное написано им самим.
«Вставать с утра я не могу…»
Бушует ветер ледяной,
снег валит ежечасно.
Но я сквозь этот резкий вой
пою: зима прекрасна!
Вставать с утра я не могу:
будить меня – опасно!
Когда холмы лежат в снегу,
пою: зима прекрасна!
Пичуги пищу ищут зря,
дрожа в кустах ужасно,
а я ни свет и ни заря
пою: зима прекрасна!
Вставать с утра я не могу:
будить меня – опасно!
Когда холмы лежат в снегу,
пою: зима прекрасна!
Примечание. Припев в этой песне народный, стихи принадлежат Бернсу.
Пыльный мельник
Мельник в пыльном платье,
белый, как помол!
Шиллинг он истратил,
пенни приобрел.
Пыльным было платье,
пыльное, как дым,
поцелуй был пыльным
с мельником моим.
Мельник, много пыли
на твоих мешках!
Пыли много было
на твоих устах.
Пыльный мой, пылишь ты
пыльным кошельком!
Тесно мне и пыльно
в платьице моем!
Примечание. Народная песня, слегка обработанная Бернсом. Английская мелодия XVII в.
Юный горец
В снегу застыли скалы,
сорвался ветер лютый,
зима меня объяла,
когда наш дом уютный
оставил горец юный.
Где б ни ходил в стране своей:
по кручам или бродам,
вернется милый мой в Страспей,
в прекрасный замок Гордон.
Нахохленные птицы
вновь запоют на диво
и вновь заколосится
застуженная нива,
и мир вздохнет счастливо.
Придет конец тоске моей,
когда живым и бодрым
вернется милый мой в Страспей,
в прекрасный замок Гордон.
Примечание. Написано при посещении Бернсом замка Гордон в сентябре 1787 г. и посвящено принцу Чарльзу Эдварду Стюарту, одному из главных деятелей якобитского движения в Шотландии, претенденту на английский и шотландский престолы. Принц Чарльз посетил замок Гордон за 40 лет до поэта, накануне знаменитой битвы при Каллодене, в которой шотландцы-якобиты были наголову разбиты правительственными войсками англичан.
«Зиме конец пришел…»
Зиме конец пришел, расцвел зеленый дол,
в садах щебечут птицы вразнобой;
кругом веселый смех, а я несчастней всех:
навек меня покинул милый мой.
У звонкого ручья шиповник вижу я,
и пчелы там кружатся день-деньской;
им счастье и покой дарованы судьбой, —
меня ж навек покинул милый мой.
Моя любовь – заря, – горит, животворя,
ничем, как солнце, не омрачена;
его любовь – пора от ночи до утра,
изменчива, как новая луна.
Влюбленные сердца страдают без конца —
я всей душою сострадаю им;
но если грусть-тоска сразит наверняка,
то ни один из нас не исцелим.
Примечание. Три строфы из этой песни (1, 3 и 4) практически полностью заимствованы Бернсом из старинной баллады, опубликованной в 1765 г. В ней повествуется об ирландской девушке, плачущей по «юному Джонстону», своему возлюбленному, дорожному грабителю, повешенному в 1750 г. в поселении Керраг (графство Килдэр, Ирландия).
«Ты докатился, Дункан Грэй…»
Ты докатился, Дункан Грэй —
ого, какая скачка!
Ты повалился, Дункан Грэй —
ого, какая скачка!
Когда повсюду шла езда,
а я весь день ждала тогда, —
погарцевать туда-сюда, —
плохая вышла скачка.
Как месяц, поднимался он —
ого, какая скачка! —
чуть не уперся в небосклон —
ого, какая скачка!
Но рухнул конь в короткий срок, —
я потеряла свой платок;
паршивый, Дункан, ты ездок, —
с тобой плохая скачка!
Исполни, Дункан, свой обет —
ого, какая скачка!
Я буду счастлива сто лет —
ого, какая скачка!
Исполни, Дункан, мой наказ,
и пусть твой конь прокатит нас;
пойдем на исповедь тотчас, —
но это будет скачка!
Примечание. Основано на народной песне фривольного содержания, слегка подредактированной Бернсом.
«Выли бешеные шквалы…»
Выли бешеные шквалы,
вся листва в лесу опала,
море с ревом било в скалы,
Изабелла причитала:
«Скрылись солнечные годы
счастья, радости, свободы;
Ночь настала без отрады,
Ночь страданья и распада.
Грусть о том, что было прежде,
губит мысли о надежде;
Горе мне сковало силы,
Безысходность ум затмила.
Жизнь, суля златые горы,
дарит скорби и раздоры;
брошусь я без сожаленья
в омут вечного Забвенья!»
Примечание. Стихи написаны Бернсом из сочувствия к Изабелле МакЛеод, практически одновременно потерявшей своих родственников: сестру Флору и ее мужа, графа Лоудона, застрелившегося вследствие разорения.
«Тебя целую вновь и вновь…»
Тебя целую вновь и вновь —
ведь я навек в тебя влюблен, —
тебя целую вновь и вновь,
красотка Пэгги Элисон.
Не так красив, не так счастлив
на троне молодой король,
как я с тобой, ведь в час такой
в моей душе стихает боль.
Судьбой мне дан твой нежный стан:
в моих руках бесценный клад.
Что Небо мне – когда вполне
я на земле тобой богат!
Я голубым глазам твоим
клянусь вовек не изменять,
и мой обет тебе, мой свет,
заверит губ моих печать.
Тебя целую вновь и вновь —
ведь я навек в тебя влюблен, —
тебя целую вновь и вновь,
красотка Пэгги Элисон.
Примечание. Припев заимствован Бернсом из старинной песни, стихи принадлежат ему.
«Взбрело шальному Вилли…»
Взбрело шальному Вилли
на рынок завернуть:
загнать по ходу скрипку,
как следует кутнуть.
Но обревелся парень,
сплавляя свой товар.
Пора шальному Вилли
заканчивать базар.
«Давай загоним скрипку —
она тебе на кой?
Давай загоним скрипку:
успех обмоем твой».
«Как только сплавлю скрипку,
все скажут: вот дурак!
Мы с ней сто лет по свету
бродяжим как-никак».
В один кабак солдатский
я как-то заглянул,
а там с ватагой Вилли
опять ушел в загул.
Опять в загуле Вилли,
опять сплошной угар.
Пора шальному Вилли
заканчивать базар!
Примечание. Только последняя строфа принадлежит поэту, остальное заимствовано им из народной песни. Стихотворение посвящено, как пишет Бернс, «одному из самых достойнейших товарищей в мире Уильяму Данбару», президенту или полковнику клуба остроумцев «Крохалланский фехтовальщик» в Эдинбурге.
«Где бешенству зимы седой…»
Где бешенству зимы седой
холмы дают отпор,
пленила Пэгги красотой
мой изумленный взор.
Как тот, кто отыскал алмаз,
в дремучей из сторон,
ликует, осознав тотчас,
что камень огранен, —
так я благословляю дол,
благословляю миг,
когда я Пэг свою нашел
и власть ее постиг.
Зароет Смерть, палач людей,
меня в земную твердь,
но Пэгги из груди моей
не вырвет даже смерть.
Примечание. Одна из двух песен, написанной Бернсом для Пэгги (Маргарет) Элисон, кузины юриста Гавина Гамильтона, друга Бернса. Поэта связывали с Пэгги весьма сложные отношения.
К Тибби
О, Тибби, помню, как сейчас,
я твой презрительный рассказ
о тех, кто денег не припас!
А я молчал в ответ.
Вчера ты среди бела дня
промчалась вихрем близ меня,
и ни словца не пророня.
Но что мне твой привет!
Когда я шел воскресным днем,
меня почтила ты кивком
и фыркнула, входя в свой дом.
А мне и горя нет!
Ты полагаешь, что привлек
меня твой толстый кошелек:
мигнешь – и я, как дурачок,
пойду за ним вослед?
Беда, в ком есть такой изъян,
и потому что пуст карман,
к такой чуме попал в капкан,
какой не видел свет.
Пусть будет паренек умен,
но желтой грязью обделен, —
в твоих глазах увидит он
ничтожества портрет.
А будь жених из богачей,
впилась в него б ты, как репей:
хоть парень тот козла тупей,
зато в шелка одет.
Ах, Тибби, ты мошной красна,
а если б ты была бедна,
познал бы только сатана
твоей любви секрет.
Живет девчонка среди гор,
и мне ее простой убор,
милей, чем твой богатый двор,
не нужный мне сто лет.
О, Тибби, помню, как сейчас,
я твой презрительный рассказ
о тех, кто денег не припас!
А я молчал в ответ.
Примечание. Предположительно Тибби – Изабелла Стивен, жившая неподалеку от фермы Лохли, где семейство Бернсов занималось сельским хозяйством. Песня написана Бернсом примерно в 17-летнем возрасте и отражает комплексы поэта, связанные с женщинами, превосходящими его по социальному положению. Изабелла, как утверждают, была дочерью зажиточного человека, владевшего тремя акрами торфяника, вследствие чего и задирала нос.
«Любимого люблю тайком…»
Мой Сэнди О, мой Сэнди О,
мой милый, милый Сэнди О!
Хоть о любви я ничего
сказать не смею Сэнди О,
любимого люблю тайком,
о Сэнди О!
Мне Сэнди не дал ничего,
кроме колечка – в знак того,
что отдала я Сэнди О
ключи от сердца моего.
Мой Сэнди шиллинг пополам
сломал и волю дал слезам,
и будет полмонетки той
до часа смертного со мной.
Мой Сэнди О, мой Сэнди О,
мой милый, милый Сэнди О!
Хоть о любви я ничего
сказать не смею Сэнди О,
любимого люблю тайком,
о Сэнди О!
Примечание. Это народная песня фривольного содержания, переработанная Бернсом.
Горец Гарри
Мой Гарри – парень хоть куда:
красивый, гордый, боевой,
но изгнан был он навсегда
и не воротится домой.
Чтобы вернулся он домой,
мой милый Гарри, горец мой,
я б отдала родимый край,
чтобы вернулся он домой.
Когда все спят, брожу одна
иль горько плачу над рекой,
желанья страстного полна,
чтобы вернулся он домой.
Когда б злодеи поскорей
свой век закончили петлей,
мой Гарри – свет моих очей —
тотчас вернулся бы домой!
Чтобы вернулся он домой,
мой милый Гарри, горец мой,
я б отдала родимый край,
чтобы вернулся он домой.
Примечание. Припев Бернс заимствовал у одной женщины, проживавшей в городке Данблейн (графство Стерлинг, Шотландия). Остальной текст принадлежит поэту.
«Споткнулся портной и упал на кровать…»
Споткнулся портной и упал на кровать,
с наперстком и метром упал на кровать
и все умудрился сломать и порвать,
со всем своим скарбом упав на кровать.
Спала там девчонка без всяких хлопот,
проснулась девчонка без всяких хлопот:
притихла девчонка, замерзла и ждет,
что больше портной не доставит хлопот.
– Монетку мне, юноша, дать вы должны!
Всего лишь монетку вы дать мне должны!
Дни коротки очень, а ночи длинны,
и этой монетке не будет цены!
Там кто-то устал в одиночестве спать,
измучился весь в одиночестве спать
и грустно мечтает увидеть опять,
как снова портной поломает кровать!
Примечание. Только первая и четвертая строфы принадлежат Бернсу, остальное взято им из народной песни.
Садовник и лопата
Когда приходит Май в цветах,
земля ликует в зеленях, —
усердно трудятся в садах
Садовник и лопата.
Ручьи хрустальные нежны,
поют пичуги в честь весны
и ветрами окружены
Садовник и лопата.
Зажгутся ль небеса зарей,
шмыгнет ли заяц полевой, —
копаются в земле сырой
Садовник и лопата.
Когда на запад День бежит
и Мир вечерней мглой укрыт, —
в объятья нежные спешит
Садовник без лопаты.
Примечание. Кроме старинного заглавия, песня целиком принадлежит Бернсу.
«Джеми, будь со мной…»
Джеми, будь со мной,
Джеми, будь со мной!
Если любишь – не робей!
Джеми, будь со мной!
Если ждешь любви моей,
я – твоя, друг мой.
Если любишь – не робей,
Джеми, будь со мной!
Поцелуй меня скорей —
что нам суд людской!
Если любишь – будь смелей,
Джеми, будь со мной!
Джеми, будь со мной,
Джеми, будь со мной!
Если любишь – не робей!
Джеми, будь со мной!
Примечание. Эти стихи Бернс сочинил на старинную мелодию, опубликованную в сборнике шотландских песен.
Ленивый туман
Ленивый туман меж холмами залег,
скрывая извилистый темный поток.
Унылая Осень у всех на виду
сдается Зиме в поседевшем году.
Леса облетели, луга отцвели,
исчезло веселое буйство земли.
Брожу сам собой и сужу по себе
о Времени быстром и грозной Судьбе.
Как долго я жил, как напрасно я жил!
Как мало осталось слабеющих сил!
Как старое Время мешало вздохнуть!
Как злая Судьба изломала мне грудь!
Как дико, как глупо карабкаться ввысь!
Как больно, как стыдно обратно плестись!
А жизнь не имеет особой цены,
и мы для иной высоты рождены.
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса.
Любимая Мэри
Неси вина мне: буду пить
я из серебряного кубка.
Сегодня я в последний раз
пью за тебя, моя голубка!
На пирсе шлюпку бьет прибой,
в поселке заперты все двери,
гора осталась за кормой, —
я расстаюсь с любимой Мэри.
Зовет труба, трепещет стяг,
идут полки за бранной славой,
гремит кругом военный гром
и разгорелся бой кровавый.
И как бы шквал ни угрожал,
я вышел в путь, захлопнув двери;
мне нипочем военный гром, —
расстаться жаль с любимой Мэри!
Примечание. Первая строфа заимствована, остальное принадлежит Бернсу. Песня посвящена морскому офицеру, расстающемуся со своей возлюбленной Мэри, провожавшей его до пирса. Песня имеет и другие названия: «Серебряный кубок», «Тайный поцелуй».
Подруга капитана
По коням – и вперед
негаданно-нежданно!
По коням – и вперед,
подруга капитана!
Под канонадный гром
и барабанный бой
смотри, как напролом
идет любимый твой.
Но вот повержен враг,
на мир сменивший меч,
и ты спешишь в овраг
с возлюбленным прилечь.
По коням – и вперед
негаданно-нежданно!
По коням – и вперед,
подруга капитана!
Примечание. Это стихотворение Бернса значительно отличается от народной песни, на которой оно основано.
«Пропади все пропадом!»
Полагал я, что она
Небесами мне дана, —
Мэг теперь моя жена —
и пропади все пропадом!
Вроде Мэг была кротка,
безобидна и чутка, —
обманулся я слегка —
пропади все пропадом!
Как живем мы с ней вдвоем,
любим как, согласны в чем,
не забочусь я о том —
пропади все пропадом!
Я б кого скормил червям,
в саван завернув к чертям,
я б сказал – но здесь мадам! —
пропади все пропадом!
Примечание. Написано спустя год после женитьбы Бернса на Джин Армор, которой он добивался в течение нескольких лет. Рефрен «пропади все пропадом» использован поэтом в поэме-кантате «Веселые нищие» (песня скрипача).
«Душою в горах я…»
Душою в горах я, не здесь я душой;
в горах за косулей лечу я стрелой;
душой на оленя охочусь в горах;
в горах я, в каких бы я ни был краях.
Прощай, дорогая навеки страна,
где слава добыта и честь рождена.
Где б я ни бродил, на каком берегу,
тебя разлюбить я уже не смогу.
Прощайте, вершины, прощайте снега;
прощайте, лощины, поля и луга;
прощайте, чащобы дремучих лесов
и звонкие струи могучих ручьев.
Душою в горах я, не здесь я душой;
в горах за косулей лечу я стрелой;
душой на оленя охочусь в горах;
в горах я, в каких бы я ни был краях.
Примечание. Любимая песня Вальтера Скотта. Припев заимствован из широко известной песни «Крепкие стены Дерри», в которой рассказывается о беззаветной любви горца, уехавшего в Ирландию и там обнаружившего, что его возлюбленная вышла замуж за другого. Остальное написано Бернсом.
«Вел стада он без труда…» (вариант 1)
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
Когда я шла по-над ручьем,
то повстречалась с пастухом,
и он укрыл меня плащом,
назвал своей любимой.
– Давай присядем над водой,
где волны плещут чередой,
а там – орешник под луной,
средь ночи недвижимой.
– Меня не так учила мать,
чтоб дурочку с тобой свялять
и портить жизни благодать
тоской неутолимой.
– Тебя я усажу на трон,
одену в бархат и виссон
и буду твой лелеять сон
и звать своей любимой.
– Раз так, то под твоим плащом
пойдем – пастушка с пастухом;
я счастлива войти в твой дом
и стать твоей любимой.
– Пока вода бурлит в морях,
сияет солнце в небесах,
горит огонь в моих глазах, —
я твой, я твой любимый.
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
Примечание. Песня практически целиком написана «крестьянской» поэтессой Изобель Пейган, называвшей себя Тибби. Бернсу принадлежит только 3-я строфа (припев не в счет).
«Я был счастлив чинить гребешок…»
Я был счастлив чинить гребешок,
я был счастлив строгать табурет,
я был счастлив паять котелок, —
чтобы стиснуть в объятиях Кэт!
И весь день я стучал молотком,
и весь день пел я, как соловей,
и всю ночь был я с Кэтти вдвоем,
как счастливейший из королей!
Но я спутался с Бесс и дотла
все спустил от капризов ее.
В добрый час, как она померла,
поминает ее воронье!
Ты бы, Кэтти, вернулась ко мне;
воротись и целуй, как тогда!
Пьян ли трезв, я с тобой, как во сне,
счастлив, словно в былые года!
Примечание. Старинная песня, обработанная Бернсом.
«Пес брехливый, ваш папаша…»
Кто вас кормит круглый год?
Кто мне слезы оботрет?
Поцелует в свой черед? —
Пес брехливый, ваш папаша!
Кто у нас грешит слегка?
Повитухе даст пивка?
С ходу наречет сынка? —
Пес брехливый, ваш папаша!
Кто подсядет на скамью
на позорную мою?
Он, конечно, – слезы лью! —
пес брехливый, ваш папаша!
Кто болтает в выходной?
Кто терзает мой покой?
Кто целует, как шальной? —
Пес брехливый, ваш папаша!
Примечание. Бернс говорит: «Я сочинил эту песню, будучи очень молодым, и отправил ее юной девушке, моей очень хорошей, в ту пору беременной подруге». Хотя это не бесспорно, но, вероятно, получательницей письма была Элизабет Патон, родившая Бернсу ребенка. В отличие от других произведений такого рода, песня поется не от лица отца, а от лица незамужней матери.
«Сэнди и Джоки сильны и высоки…»
Сэнди и Джоки сильны и высоки.
Сэнди попроще счастливчика Джоки.
Джоки в округе владеет полями,
Сэнди в селе верховодит парнями.
Джоки вздыхает по Мэджи с приданым,
Сэнди – по Мэри с дырявым карманом.
Свадьбу сыграли они в одночасье:
Джоки для денег, Сэнди для счастья.
Примечание. Первые две строки заимствованы Бернсом, остальное написано им самим.
«Мой Джоки – парень хоть куда…»
Мой Джоки – парень хоть куда!
Он лучше всех в округе всей
сзывает дудочкой стада
и в танцах – лучший из парней.
Он хвалит талию мою
и синеву моих очей.
Когда я рядом с ним стою,
горит пожар в груди моей.
Мой Джоки трудится весь день
и не страшится вьюг, дождей,
а мне смотреть совсем не лень,
как он ведет волов с полей.
Когда ж к нему на склоне дня
я приласкаюсь понежней,
клянется он любить меня
вплоть до своих последних дней.
Примечание. Народная песня, обработанная Бернсом.
Тетка на страже
«Куда ты, милая, спешишь?
Куда спешишь, красотка?»
А та нахально говорит:
«Куда велела тетка!»
«А где ты, милая, живешь?
Ты где живешь, красотка?»
«Тут за ручьем домишко есть,
где я живу и тетка!»
Ручей под вечер перейдя,
я повстречался с милой,
и та до самого утра
нахальничать забыла.
Хоть петуха спугнул хорек,
петух шумнул при этом!
Старуха пробудилась вмиг,
почти перед рассветом.
Спихнула на пол злая тварь
девчонку в миг единый
и принялась ее учить
ореховой дубиной.
«Прощай, любимая моя!
Прощай, моя красотка!
К тебе не раз пришел бы я,
не будь на страже тетка!»
Примечание. По словам Бернса, эта песня была спета ему одной девушкой в Нитсдейле. Это произведение вообще включается в его собрание исключительно на том основании, что оно, возможно, обработано поэтом.
Голубоглазая девчонка
Как сладко я скорблю сейчас,
как грустно я вчера притих,
повержен парой нежных глаз,
невероятно голубых.
Мне смерть не в пурпурных губах,
не в золоте волос густых,
не в белой коже, а в глазах,
глазах небесно-голубых.
Ее смешок меня завлек,
я пьян от слов ее живых;
на сердце яд, в душе разлад
от глаз чудесно голубых.
Я клятвы для нее припас;
она должна поверить в них,
не то умру от нежных глаз,
немилосердно голубых.
Примечание. В песне говорится о Джин Джефри, дочери преподобного Эндрю Джефри, священника в Лохмабене (графство Дэмфрисшир).
Тэм Глен
Сестра, посоветуй скорее,
иначе не встану с колен.
Родных я гневить не посмею,
но кем же мне будет Тэм Глен?
С таким замечательным малым
не знала б я бедности сцен.
Но кем я была б с капиталом,
когда не супруг мне Тэм Глен?
Твердит мне: «Какая красотка!» —
мошной потрясая, джентльмен.
Но разве он спляшет чечетку,
как это умеет Тэм Глен?
Мне мать говорит постоянно,
что клятвы юнцов – это тлен
и нужно беречься обмана,
но разве обманщик Тэм Глен?
Отец, если Тэма я брошу,
сулит мне сто марок взамен.
Но разве мой выбор поплоше,
когда мне назначен Тэм Глен?
Искала вчера валентинки,
и был мой рассудок смятен:
мне трижды попались картинки,
где надпись имелась: «Тэм Глен!»
А в ночь Хэллоуина, у дома,
казалось, явился шатен:
по внешности очень знакомый —
в штанах сероватых Тэм Глен!
Не жалко мне черной хохлатки,
сестра, если гласом сирен
промолвишь ты нежно и сладко,
что станет мне мужем Тэм Глен.
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса.
Белая кокарда
Он – звонкий, шустрый парень мой!
Он – крепкий, статный парень мой!
Назвал бы он меня женой,
он, с Белою Кокардой милый мой!
Родился в Абердине он,
красивей всех, кто там рожден.
Сердца наполнил нам тоской
он, с Белою Кокардой парень мой.
Продам кудель, веретено,
коня с коровой заодно,
и он возьмет меня с собой —
он, с Белою Кокардой мой родной.
Он – звонкий, шустрый парень мой!
Он – крепкий, статный парень мой!
Назвал бы он меня женой,
он, с Белою Кокардой милый мой!
Примечание. Песня принадлежит Бернсу. Белая роза (кокарда) – цветок и эмблема якобитов.
«На кой мне, бедняжке, столетний сморчок…»
Куда мне, бедняжке, на что мне, бедняжке,
на кой мне, бедняжке, столетний сморчок?
Но мать во мгновенье просватала Дженни
за малые деньги и поля клочок!
Собачится жутко он круглые сутки,
от кашля и жалоб совсем изнемог;
безмозглый и злобный, и холоднокровный —
с девчонкой в постели! – столетний сморчок!
Он требует ласки, но сердится адски,
поскольку осечки мне ставит в упрек;
ревнует на ложе меня к молодежи —
откуда он взялся! – столетний сморчок!
Но старая тетка, жалея молодку,
бесить старикашку дала мне урок.
А сдохнет, проклятый, – на вдовьи деньжата
польстится иной молодой женишок.
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса, положенное на музыку Й. Гайдном.
«Прекрасна ты…»
Прекрасна ты – любой готов
влюбиться по уши, но я
не знаю подходящих слов,
чтобы зажглась душа твоя.
Прелестна ты, но так щедра,
даря от нежности своей,
как щедры глупые ветра,
когда целуют всех людей.
Красив шиповника бутон,
но цвет и нежный фимиам
утратит в одночасье он,
когда пойдет он по рукам.
Хотя живешь ты, веселясь,
но и с тобой поступят так:
сорвут и бросят прямо в грязь,
как омерзительный сорняк.
Примечание. Как пишет Бернс, «это переделка стихотворения сэра Роберта Эйтона. Я только добавил простоты чувств, переодев их в шотландское платье».
«Ощущений тонких чары…»
Ощущений тонких чары,
Нэнси, ведомы тебе,
ибо злой беды кошмары
были и в твоей судьбе.
Лилия красой блистала,
нежась в солнечных лучах,
но от бешеного шквала
разлетелась в пух и прах.
Дрозд веселый, звонко клича,
завораживает бор,
но глядит, как на добычу,
на него крылатый вор.
Чувства тонкого извивы —
это наш бесценный клад:
сладкозвучные мотивы
скорбной музыкой звучат.
Примечание. Бернс написал эти стихи для миссис Данлоп и Агнесс («Нэнси») Маклехоз, во-первых, как соболезнование миссис Данлоп по поводу смерти ее сына, а во-вторых, как дополнение к его циклу «Кларинда». Высказанное в этих строках заявление Бернса о том, что предрасположенность к тончайшим наслаждениям ведет за собой, как это ни ужасно, предрасположенность к страданиям, вызвала страстный отклик у английских поэтов-романтиков. В частности Вордсворт находил в Бернсе симптоматику этого страшного, маниакально-депрессивного чередования экстремальных эмоциональных состояний.
«Пустынные горы встают впереди…»
Пустынные горы встают впереди,
лелея поток на широкой груди,
где кормятся выводки перепелов,
где слышатся звуки пастушьих рожков.
Ни солнечный дол, ни речные струи
ничуть не милей, чем глухие ручьи.
Живет здесь на воле, проста и чиста,
девчонка, отрада моя и мечта.
Высоко в горах, где ручей за ручьем,
струится своим серебристым путем,
с любимой моею мы бродим подчас,
и время любви незаметно для нас.
Прекрасна едва ль, но пригожа она;
не очень учена, но сердцем умна;
совсем не знатна; но в нее я влюблен,
поскольку любовью ее покорен.
В бою с Красотою кого не сразят
румянец и вздох, и застенчивый взгляд?
А если ей стрелы Ума и Острот,
то прямо в сердца сквозь глаза попадет.
Но добрый, исполненный нежности взор
искрится слепому алмазу в укор;
взгляну лишь – и сердце в ней бьется сильней, —
вот крепкие чары любимой моей!
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса, основанное, по его словам, на реальной истории, приключившейся с ним, но «оставшейся без последствий и поэтому не нуждающейся в освещении».
«Кто в дверь стучит в глухую ночь?»
– Кто в дверь стучит в глухую ночь?
«Кто мог бы, кроме Финдли?»
– Что надо? Убирайся прочь!
«Да ладно!» – буркнул Финдли.
– Зачем, как вор, ты лезешь в дом?
«Ты знаешь», – буркнул Финдли.
– Пришел, наверно, не с добром?
«Да ладно», – буркнул Финдли.
– А вдруг войти тебе я дам?
«Ты дашь мне?» – буркнул Финдли.
– Мой сон ты превратишь в бедлам?
«Да ладно!» – буркнул Финдли.
– Положим, в дом войдешь ты все ж?
«Положишь!» – буркнул Финдли.
– Ты до утра ведь не уйдешь?
«Да ладно», – буркнул Финдли.
– Хотя бы раз тебя уважь…
«Разочек», – буркнул Финдли.
– Ты мне житья потом не дашь.
«Да ладно!» – буркнул Финдли.
– Что здесь случится промеж нас…
«Случится», – буркнул Финдли.
– Не скажешь ты и в смертный час!
«Да ладно», – буркнул Финдли.
Примечание. Диалогическая структура этой баллады восходит к старинной песне «Кто там в дверь мою стучит?»
«Так мила ты…»
Так мила ты, так нежна,
так светла, алмаз ты мой.
Чтоб его никто не выкрал,
я б носил тебя с собой.
Я тоскую, я слабею,
видя облик нежный твой.
В сердце боль, пока моею
ты не можешь стать женой.
Все в одном созвездье ныне:
Честь и Разум с Красотой!
Обожать мою богиню —
нынче долг священный мой!
Так мила ты, так нежна,
так светла, алмаз ты мой.
Чтоб его никто не выкрал,
я б носил тебя с собой.
Примечание. Стихотворение посвящено молодой уэльской девушке Деборе Дафф Дэвис, ответившей поэту взаимностью и умершей в раннем возрасте от чахотки.
«Поцелуй – залог прощанья…»
Поцелуй – залог прощанья
до нескорого свиданья,
слезы сердца, стон кручины
в каждой весточке с чужбины.
Кто ж Судьбу ругает плача,
если брезжит свет удачи?
Я ж ни проблеска не стою,
поглощен холодной мглою.
Я не грежу о любимой,
но она неотразима.
Взгляд ее – любви отрада,
счастье с первого же взгляда.
Не было б любви сердечной,
безоглядной, быстротечной,
встреч не будь, не будь разлуки,
мы б вовек не знали муки.
Так простимся, свет мой ясный,
друг мой нежный и прекрасный!
Пусть твоею станет былью
Мир, Блаженство, Изобилье!
Поцелуй – залог прощанья
до нескорого свиданья,
слезы сердца, стон кручины
в каждой весточке с чужбины.
Примечание. Одно из самых известных стихотворений Бернса; посвящено Агнесс Маклехоз. Написано, когда Агнесс решила воссоединиться с мужем, бросившим ее с тремя детьми ради любовницы и уехавшим с нею на Ямайку. Когда госпожа Маклехоз прибыла на остров, супруг ее даже не встретил, и она вынуждена была тем же судном вернуться обратно. К тому времени Бернс, с которым, несмотря на бурную переписку, ее связывали вполне платонические отношения, успел умереть. Агнесс намного пережила поэта и в 1831 г. записала в своем дневнике: «Этот день (6-е декабря) я никогда не смогу забыть. В 1791 г. я рассталась с Бернсом, чтобы никогда больше не встретиться в этом мире. О, может быть, мы встретимся на Небесах!»
Кудель для пряжи
Купил кудель, купил кудель,
жене купил для пряжи!
А пряжа ей – помрет скорей,
но проживет без пряжи.
Принес я льна – пряди, жена, —
хороший лен в продаже.
Но изо льна прядет она
моток прескверной пряжи.
В камине – пыль, в пыли – бутыль,
вблизи – жена в корсаже:
прядет кудель, глотает эль,
не думает о пряже.
Кричу ей: «Дрянь! В такую рань
не хлещут шлюхи даже!»
А мне в висок летит клубок
с веретеном без пряжи.
Когда потом я стал вдовцом,
я пел в безумном раже.
А вновь начну искать жену —
сплету петлю из пряжи.
Купил кудель, купил кудель,
жене купил для пряжи!
А пряжа ей – помрет скорей,
но проживет без пряжи.
Примечание. Основано на английской народной песне, которую, как говорил Бернс, он переодел в шотландское платье.
«Жена моя – моя вполне…»
Жена моя – моя вполне:
живу с ней только я:
рогов никто не ставил мне,
рогов не ставил я.
Кому за мой последний грош
скажу спасибо я?
С меня ни пении не возьмешь —
не одолжусь и я.
Я никому не господин,
но и слуга не я.
А мой заступник – меч один:
с ним отобьюсь и я.
Свободен, весел, босоног,
по ком заплачу я?
Нет никого, кто мне помог —
не помогу и я.
Примечание. Вопреки мнению многих истолкователей это не было написано Бернсом после его женитьбы на Джин Армор. В основе песни лежит старинная шотландская баллада, обработанная поэтом.
«Двадцать один мне скоро, Тэм…»
Двадцать один мне скоро, Тэм!
Двадцать один мне скоро, Тэм!
Такое родичам спою —
в двадцать один – умора, Тэм!
Меня бранят отец и мать
и смотрят, как на дуру, Тэм.
Спустя три года будут знать:
в двадцать один уйду я, Тэм.
Кусок земли, деньжат чуть-чуть
мне тетя подарила, Тэм.
Родным смогу я рот заткнуть
в двадцать один, мой милый Тэм.
Что мне деньжищи дурака —
сама кой-что имею, Тэм;
и стану – вот моя рука! —
в двадцать один твоею, Тэм!
Двадцать один мне скоро, Тэм!
Двадцать один мне скоро, Тэм!
Такое родичам спою —
в двадцать один – умора, Тэм!
Примечание. Собственная песня Бернса.
«Сражаться Кенмур вышел…»
Сражаться Кенмур вышел, Вилли,
сражаться Кенмур вышел!
Столь смелых лордов Галлоуэй
не видел и не слышал!
Сильна его ватага, Вилли,
сильна его ватага!
А с ним ей Виги не страшны:
при нем его отвага.
Налей вина в бокалы, Вилли:
за лорда пить пристало!
Трусливых Кенмуров в роду
от века не бывало.
Все Кенмуры – солдаты, Вилли,
Все Кенмуры – солдаты!
Узнает враг, что меч у них
и сердце – из булата.
Они умрут со славой, Вилли,
иль будут жить со славой!
Но пусть Победу возвестит
лорд Кенмур величавый!
Он далеко-далёко, Вилли,
он далеко-далёко!
Ждет роза – белая, как снег, —
его не одиноко!
Примечание. По предположению многих исследователей, основано на старинной галлоуэйской песне, но никаких свидетельств в пользу этой версии не найдено. Песня посвящена якобиту виконту Кенмуру, который «вышел»в 1715 г. и погиб. В июле 1793 г. Бернс со своим другом Саймом гостили у его внука Джона Гордона в замке Кенмур. Супруга виконта попросила поэта написать эпитафию на смерть ее собачки, на что Бернс был вынужден нехотя согласиться. Белая роза – эмблема (кокарда) якобитов.
«Мне прялка нравится моя…»
– Мне прялка нравится моя,
люблю сидеть за прялкой я:
она одежду дарит мне,
мне с ней тепло наедине.
Пою, тружусь, пока с высот
до завтра солнце не уйдет.
И ем всегда досыта я —
мне прялка нравится моя.
– Мой светлый огибая дом,
ручей встречается с ручьем,
боярышник к ветвям берез
ветвями накрепко прирос,
пичуги прячутся в гнезде
и рыбы мечутся в воде.
Мир видит, как довольна я, —
и прялка крутится моя.
– В дубраве – голубиный гам
с печальным эхом пополам,
в орешнике по-над горой
вьюрки свистят наперебой.
Вот дергачи на клеверах,
вот куропатки на полях,
вот ласточки, – всем рада я,
и прялка крутится моя.
Продать товар, купить еды,
быть выше горя и нужды, —
кто бы сменил такой удел
на пышный хлам великих дел?
Среди трудов, среди забав,
больших забот, ничтожных прав,
кто счастье чувствует сильней,
чем Бесси с прялкою своей?
Примечание. Если не форма и содержание, то, по крайней мере, заглавие этой баллады заимствовано из песни Аллана Рэмси «Влюбленная девушка и ее прялка». Посвящено пряхе Элизабет («Бесси») Берджесс из Воткэррика (приход Эксдаламейр в графстве Дэмфрис).
«Когда закончилась косьба…»
Когда закончилась косьба
и в поле зеленел овес,
и клевер на лугу белел,
и розами весь край зарос, —
Бесс призадумалась всерьез:
«Идти мне замуж или нет?»
Старушка ей: «Неплох вопрос,
когда хорош благой совет.
Есть ухажеры у тебя;
ты делай выбор, но с умом.
Не торопись, ты молода:
где есть еда, там есть и дом.
Возьми хоть Джони. Все при нем:
полно коров, полно земель.
Попомнишь, цыпочка, потом:
там нет любви, где пуст кошель».
«Из Буски-Глена Джони, что ль?
Он мне не нравится ничуть.
Ему милей поля и скот.
С ним будешь – о любви забудь.
А глянет Роби – ноет грудь.
Давно попал ко мне он в плен.
Он может только намекнуть —
я брошу весь твой Буски-Глен».
«Глупышка ты! Ведь жизнь – война!
Живешь в тиши – к беде придешь.
Воюет тот, кто при деньгах;
нужда страшней, чем острый нож.
Тот тратит, этот копит грош;
богат прижимистый народ.
Как сваришь эль, так и попьешь;
кто с головой, тот пиво пьет».
«Богатство купит горный кряж,
имущество и скот любой!
Но сердца, полного любви,
не купит никакой ценой.
Быть может беден милый мой,
и нелегко придется нам,
но будет счастлив он со мной,
как и не снилось королям!»
Примечание. Оригинальная песня Бернса.
«На прощание, Элиза…»
На прощание, Элиза,
на меня взгляни, как мать!
Или милому ты хочешь
сердце верное сломать?
На меня взгляни, Элиза!
Если разлюбила ты,
скрой жестокое решенье
под личиной доброты!
Оскорбил тебя я разве?
Провинился – полюбив?
Хочешь жизнь тому разрушить,
кто одной тобою жив?
Я живой еще – не надо
истязать меня вдвойне.
На меня взгляни, родная,
подари улыбку мне!
Ни пчела в лугу медвяном
в долгожданный летний зной,
ни порхающая фея
полнолунною порой,
ни поэт, счастливый пленник
вдохновенья своего,
не узнают наслажденья
от привета твоего.
Примечание. По словам Бернса, он «задал работу Музе», чтобы написать обещанную издателю Джеймсу Джонсону песню о любви к прекрасной леди.
Вилли Васл
Жил за Твидом Вилли Васл
в деревеньке Линкумдодди.
Вилли был отменный ткач
и мошенник по природе.
Спал с грязнулею женой,
дочкой матери-чернавки!
За любовь такой жены
я бы не дал и булавки.
Глаз один был у нее,
пять клыков во рту торчало,
а язык-трещотка мог
оглушить кого попало;
к подбородку нос прирос;
волосаты бородавки:
за любовь такой жены
я бы не дал и булавки.
Искривленная нога
тощих рук короче вдвое;
левый бок и правый бок
совпадали кривизною;
с тыла – горб, с фасада – горб
пригодились для подставки:
за любовь такой жены
я бы не дал и булавки.
Рожу Виллиной жене
днем вылизывали кошки;
впрочем, утиралась та
полотенцем из рогожки,
чтобы реку замутить
рожею, грязней канавки:
за любовь такой жены
я бы не дал и булавки.
Примечание. Предположительно речь идет о ткаче Гидеоне Томсоне, у которого несколько раз гостил Бернс. По свидетельству современников, у Томсона были красивые дочери, но поэт отчего-то невзлюбил его жену.
Милый Афтон
Журчи, милый Афтон, средь горных лугов!
Журчи – я пропеть тебе славу готов!
Пусть Мэри подремлет под шелест волны,
а ты не тревожь эти нежные сны.
Не пой по долинам, воркующий птах;
дрозды, не свищите в терновых кустах;
пронзительный чибис, уйми свою прыть, —
молю вас голубку мою не будить!
Вокруг, милый Афтон, холмы высоки;
петляют, сбегая по ним, ручейки!
Когда я со стадом там в полдень бреду,
домишко любимой моей на виду.
Прекрасен твоих побережий привет,
зеленых лужаек твоих первоцвет.
А если расплачется вечер всерьёз,
мы прячемся с Мэри под сенью берёз.
У домика Мэри притих ветерок
и нежно скользит твой хрустальный поток!
Ты белые ноги ей гладишь тайком,
спеша за подаренным ею цветком.
Журчи, милый Афтон, средь горных лугов!
Журчи – я тебя обессмертить готов!
Пусть Мэри подремлет под шелест волны,
а ты не тревожь эти нежные сны.
Примечание. В письме миссис Данлоп от 5 февраля 1789 г. Бернс пишет: «Неподалеку от Нью-Камнока впадает в Нит речушка Афтон, на чьих берегах имеется очаровательно дикий романтический пейзаж».
Славный ткач
Где к морю мчит поток речной,
цветы кругом, леса стеной,
живет там парень озорной,
мой парень – славный ткач.
Хоть сватали меня не раз,
дарили кольца и атлас,
но мне подарки не указ,
когда на сердце ткач.
Отец деньгу дает за мной
тому, кто сам трясет мошной,
но я и сердцем, и рукой
твоя, мой славный ткач.
Покуда слышен птичий гам,
пчелиный рой летит к цветам,
и зеленеть дано полям,
люблю тебя, мой ткач.
Примечание. Переделка старинной народной баллады.
«Она была мне неверна…»
Она была мне неверна —
а я ее люблю;
разбила сердце мне она —
чуть не попал в петлю.
Болван явился, но богач:
она за ним помчалась вскачь;
купил сокровище ловкач —
а я за все терплю.
Пусть даже насмерть ты влюблен,
но ты ведь не слепой:
фальшивы дамы всех времен —
видать, удел такой.
Прекрасны дамы искони,
по виду – ангелам сродни,
но обладают все они
не ангельской душой.
Примечание. По мнению исследователей, речь идет об Анне Стюарт, возлюбленной юриста Александра Каннингама, оставившей его ради эдинбургского хирурга Фореста Дьюэра. Но документального подтверждения этой версии не найдено. Комментаторы также считают первую строфу выполненной на любительском уровне и недоумевают, почему Бернс ее не отредактировал.
Непоседа Вилли
Ходишь ты, бродишь ты, мой непоседа,
ходишь ты, бродишь, а мне не уснуть.
Вилли, вернись и скажи, что ко мне ты
не изменился, пади мне на грудь.
Лютой Зимой мы с тобой расставались:
плакала я не от вьюги шальной.
Лето вернется и Вилли вернется:
Лето – на волю, а Вилли – домой.
Спите в пещерах, свирепые бури,
не нагоняйте на милого страх!
Волны, уймитесь – и к милой в объятья
Вилли примчится на всех парусах.
Если же Нэнни забыл он и бросил,
море, накрой меня штормом своим,
чтоб умерла я, не зная измены,
веря, что Вилли остался моим!
Примечание. За основу взята старинная шотландская песня, значительно улучшенная Бернсом.
Старый Роб Моррис
Вот старый Роб Моррис, живет у реки:
им грезят друзья, дорожат старики.
Имеет он золото, стадо и дочь,
которую я бы сосватать не прочь.
Свежа и пригожа, как утро весной;
нежнее, чем вечер, пропахший травой;
доверчивей резвых ягнят на лугах;
и мне дорога, словно свет в небесах.
И все старый Роб ей оставит потом,
а мне мой отец – лишь хозяйство и дом!
И так безысходно мое сватовство,
что я, кроме смерти, не жду ничего.
Восходит заря – но она мне скучна;
спускается ночь – мне совсем не до сна;
Блуждаю, как призрак, в ночной тишине,
а сердце грозит разорваться во мне.
О, были б доходы у ней поскромней,
быть может, ко мне б она стала добрей!
Как был бы прекрасен подобный итог —
нет слов, чтобы это я выразить мог!
Примечание. Основано на народной песне-диалоге между матерью и дочерью, откуда Бернс взял одно двустишие. Поэт изо всех сил пытался сохранить в песне впечатление сугубой простоты и восставал против изысканных выражений, предлагавшихся ему редактором для замены шотландских просторечий.
Открой мне дверь
Не ради любви впусти меня в дом,
но сжалься, прошу, надо мной.
Хоть мне ты лгала и ночью, и днем,
пожалуйста, дверь открой.
Мне холодно ждать, я бледен, как мел,
но ты холодней, чем лед.
Я из-за тебя весь окоченел,
а стужа меня добьет.
Луну замела, завьюжила мгла,
и Время спит наяву.
Мне лгали друзья и ты мне лгала —
прощайте, без вас проживу.
И дверь нараспах, и жена в дверях,
видит – лежит человек.
«Любимый!» – и пала на бедный прах,
чтобы не встать вовек.
Примечание. Здесь Бернс использовал старинную шотландскую песню, предложив для нее ирландскую мелодию.
«Любовь алее алых роз…»
Любовь алее алых роз
раскрылась в летний зной.
Любовь моя – мелодия
счастливая – со мной.
Подобна красоте твоей
моей любви звезда:
она горит, пока в морях
не высохнет вода.
Пока вода не высохнет,
земля стоит пока!
Люблю, пока в часах судьбы
достаточно песка!
Прости-прощай, любовь моя,
любовь, прости-прощай!
К тебе, хоть целый век шагать,
вернусь я, так и знай!
Примечание. Иные истолкователи готовы были обнаружить истоки этой песни в некоторых уличных балладах. Однако, по словам поэта и писателя Алана Каннингама, издавшего в конце 19-го века полное собрание сочинений Бернса, «она похожа на них так же, как спелый чернослив, на кислый терн».
«Само собой…»
Кто бедность честную клянет,
тот жалкий раб, само собой,
и быть таким, как этот скот,
нам не к лицу, само собой!
Само собой, само собой,
трудись, как вол, пока живой.
Жируют богачи, но мы
богаче их, само собой.
Мы рады скудному куску,
на нас тряпье, само собой,
а яства жрут глупцы в шелку,
хоть люди все, само собой.
Само собой, само собой,
вельможи блещут мишурой,
но тот король среди людей,
кто всех честней, само собой.
Милорд болтает невпопад,
глупец глупцом, само собой,
спесивый, как аристократ
и как болван, само собой.
Само собой, само собой,
кичится он своей судьбой,
но над сановным дураком
смеются все, само собой.
Любому звание «барон»
подарит принц, само собой
но честности не в силах он
дать никому, само собой!
Само собой, само собой,
гордится титулом любой,
однако Здравый смысл и Честь
куда важней, само собой.
Но час пробьет – когда? – Бог весть,
но он пробьет, само собой,
и всюду Здравый смысл и Честь
одержат верх, само собой.
Само собой, само собой,
наступит век совсем иной,
где человеку человек
навеки брат, само собой.
Примечание. В порыве самоуничижения Бернс пишет издателю Джорджу Томсону об этом своем шедевре: «Нет песни, куда не было бы дозволено, я думаю, вставить две-три очень хорошие прозаические мысли, упаковав их в рифму». Песня пользовалась огромной популярностью. Критики отмечали влияние на Бернса идеалов французской революции, видели в песне непосредственный и страстный демократический гуманизм, признавали мастерство поэта, умевшего выражать самые прекрасные и непосредственные чувства простых людей не как сторонний наблюдатель, но как брат и друг.
«О, как я страстно полюбил»
О, как я страстно полюбил
и как я захотел
всю жизнь, покуда хватит сил,
любить красотку Нелл.
Хоть проходила предо мной
красавиц череда,
подобных чар я ни в одной
не видел никогда.
Поверьте, всех она милей —
красавица моя,
но в лучшее, что есть у ней,
навек влюбился я.
Достоинство и скромность есть,
прекрасен внешний вид,
но ведь красавице и честь
ничуть не повредит.
Опрятны платья и чисты
всего лишь – ну и что ж:
с походкой дивной красоты
любой наряд хорош.
Прелестный голос и наряд
чаруют без конца,
но светлый непорочный взгляд
пронзает все сердца.
Все в милой радует меня,
и сколько ни гляди,
она сильней день ото дня,
царит в моей груди.
Примечание. Исторически первое стихотворение Бернса. Датируется приблизительно 1774 г. По словам поэта, это «первое из моих сочинений, сделанное в раннем периоде жизни, когда мое сердце пылало с честной теплой простотой, не знакомый и неразвращенный влиянием этого злого мира. Вещь является, действительно, очень ребяческой и глупой, но я рад этому, поскольку она напоминает мне те счастливые дни, когда мое сердце было честным, а мой язык – искренним».
«Пойду я в новобранцы…»
Какого беса мне стонать
и жить, как оборванцы?
Шесть футов рост, мне двадцать пять:
пойду я в новобранцы.
Я что есть сил деньгу копил
и не ходил на танцы.
Но вот пропал мой капитал:
пойду я в новобранцы.
Примечание. Бернс, возможно, не без иронии рассматривал возможность военной карьеры по экономическим соображениям, желая, как он пишет, «быть достаточно высоким, чтобы стать солдатом».
Девчонки из Тарболтона
На склоне том богатый дом,
где пребывает в неге
папаша-лорд, хотя при нем
скучает дочка Пэгги.
Там Софи есть – глаз не отвесть,
полна и боевита:
кто с ней не смог хотя б разок,
тот скверный волокита.
В трактире Фэйль хлебните эль,
а там чертовка Миси:
лицом грозна, но и она
вам спутать может мысли.
Зато добра ее сестра,
девчонка на отлично:
хоть нету в ней игры страстей,
но Дженни симпатична.
А там и Бэсси в свой черед
вас встретит непременно:
кивнет учтиво, подмигнет
и нежно скажет цену.
Пройди везде, где правит Джордж,
все города и веси,
девчонок лучше не найдешь, —
вам это скажет Бэсси.
Примечание. Эта веселая песенка напоминает туристический справочник молодого человека по доступным юным особам Тарболтона. Не публиковалась до середины 19-го столетия, поскольку перечисленных в тексте девушек современники поэта могли легко идентифицировать.
Красавица из Баллохмэля
Под вечер изумруд лугов
сверкал брильянтовой росой
и с ветром аромат плодов
лениво плыл по-над землей,
и раздавались над рекой
дроздов заливистые трели,
и Эхо из глуши лесной
неслось по склонам Баллохмэля.
Я сам не знал, куда идти,
душой от радости паря,
и вдруг приметил на пути
девчонку краше, чем заря.
С глазами ярче янтаря
и обликом свежей Апреля,
румянцем праздничным горя,
шла девушка из Баллохмэля.
Прекрасны Мая вешний цвет,
и кроткой осени закат;
приятно в лес пойти чуть свет
или забраться в летний сад.
Но Женщины – природный клад,
и все красоты, мысли, цели
разбил один веселый взгляд
прелестницы из Баллохмэля.
О, будь Пастушкою она,
я тоже стал бы Пастухом!
Мила мне эта сторона
с избушкой ветхой над ручьем.
Я честно б жил своим трудом
и в дождь, и в бурю и в метели,
чтоб обнимать в бреду ночном
ту девушку из Баллохмэля!
Пусть Гордость жаждет высоты,
где блещут слава и почет;
пусть ради золотой тщеты
на рудники Корысть идет.
А мне хватило бы забот
с землей и стадом, в самом деле,
лишь бы любить из года в год
красавицу из Баллохмэля.
Примечание. Стихотворение посвящено мисс Виллемине Александр (1753—1843), сестре Клода Александра лорда Баллохмэля и, как пишут комментаторы, представляет собой карикатуру на отношения Бернса с дамами высшего света. Бернс увидел ее в ноябре 1786 г., а 18 ноября отправил ей эти стихи, сопроводив их восторженным и настолько маловразумительным письмом, что Виллемина, которой на тот момент было уже 33 года (возраст, намного превышающий тогдашний брачный), поинтересовалась психическим состоянием поэта, после чего решила ему не отвечать. Умерла она в 90 лет, и единственным ее достоянием оказались эти стихи и это письмо Бернса.
Экспромт для Гавина Гамильтона, Или
Стансы по Пустяку
Письмо вам пишу я послушно,
Пегаса хлещу, как дурак.
Вы спросите: что же мне нужно?
Я честно отвечу: пустяк.
Не смейтесь над бедным Поэтом
за то, что живет кое-как,
хотя не поэтов при этом
любой занимает пустяк.
Торгаш умножает финансы,
а выглядит хуже бродяг;
в итоге он сводит балансы
и к черту идет – за пустяк.
Придворный склонился у тро
в затеях тщеславных мастак —
и вот он в короне барона,
а что есть корона? Пустяк.
Тот жаждет Пресвитера платье,
а этот – Епископа знак,
но в бой наши добрые братья
друг с другом идут за пустяк.
Тоскуя по некой вещице,
любовник согласен на брак,
но вскорости он поразится,
что в сети попал за пустяк.
Поэт вожделеет, рифмуя,
и лавров, и всяческих благ,
но, время потратив впустую,
получит в награду пустяк.
Задира бранится сердито,
пугает, блажит, как босяк,
но схватишь за шкирку бандита,
и вся его храбрость – пустяк.
Всю ночь не хотела Поэта
понять пуританка никак,
а я ей внушал до рассвета,
что все ее страхи – пустяк.
Ее пуританская штучка
познала блаженный напряг,
а я целовал ее ручки,
суля ей какой-то пустяк.
Священник меня с нею вместе
проклятьем сгоняет во мрак,
но если лишились мы Чести,
орудье святое – пустяк.
А скоро в дорогу морскую
пущусь я, совсем не моряк,
а если в пути утону я,
то смерть для Поэта – пустяк.
Засим остаюсь вам слугою,
когда вы не вовсе бедняк,
и другом, когда за душою
у вас совершенный пустяк.
Примечание. Впервые опубликовано только в 1858 г., более чем через 60 лет после смерти поэта. Не печаталось в силу ряда намеков политического и эротического характера, содержащихся в этом исполненном горечи саркастическом стихотворении.
Дорогой Вилли, или Письмо для друга
Мадам,
Пегасу я купил седло,
узду, и он за это
решил, вздыхая тяжело,
взять на Парнас поэта.
Хотя одру не по нутру
подолгу мерить мили,
но все ж бредет преглупый скот —
и это ради Вилли.
Быть может, услыхав о нем,
сгорите со стыда вы,
но я с ним хорошо знаком
и знаю ваши нравы.
Ваш нежный профиль и анфас
его заворожили,
и, право, не убудет вас,
отдай вы руку Вилли.
И Честь, и Правда подтвердят,
что вы весьма красивы,
и Скромностью ваш кроткий взгляд
благословлен на диво.
Запасы вашей доброты
святого бы пленили,
но почему ж они пусты
для мученика Вилли?
Вам Счастье подарить готов
святоша всем известный,
исполненный еврейских слов
и чопорности пресной.
Но в скуке пыльных словарей
вы б жизнь свою влачили,
ведь сердце голубых кровей
имеет только Вилли.
Для вас готов богач иной
тряхнуть своей мошною,
но потрясет он бородой,
а также болтовнею.
Увы, мадам, стучатся к вам
такие простофили,
что дай вам Бог собраться в срок
и топать вслед за Вилли.
Душа моя, для друга я
совсем измучил Лиру:
но, зная суть, не льстил ничуть
я своему кумиру.
Мне подан знак, что этот брак
уже благословили,
и каждый год вас ждет приплод
в союзе с вашим Вилли.
Примечание. Стихи написаны в 1786 г. «Мой хороший друг мистер Чалмерс, – пишет Бернс, – попросил меня написать поэтическую эпистолу для некой молодой особы, его Дульсинеи. Я видел ее и как только познакомился с нею, написал следующим образом».
Моя Пэгги
Ее умом и красотой
прельститься мог бы и святой,
а голос и фигуру Пэг
любил бы первочеловек.
Мне нравятся ее черты,
лицо небесной красоты,
ее непринужденный тон,
но в сердце Пэгги я влюблен.
Огонь речей и свет очей,
и кожа лилии белей, —
как мне взирать на этот клад
и знать, что ждет его распад?
Но страсть и нежность без причуд,
и честный благородный труд,
и взор, смиряющий врагов, —
вот вечных чар уютный кров.
Примечание. Маргарет (Пэгги) Чалмерс была категорически против публикации этой песни и добилась своего. Платоническое чувство Бернса к Пэгги не было взаимным. Намекая на благоговейный страх, испытываемый по отношению к ней, поэт пишет: «Я смотрю на женский пол с чем-то вроде восхищения, с которым я отношусь к звездному небу и морозной декабрьской ночи. Я восхищаюсь прекрасной работой Творца и очарован неистовой, но грациозной эксцентричностью их движений, а также желаю им спокойной ночи».
Охотничья песня, или Шотландская куропатка
Охотиться нужно с оглядкой, друзья,
охотиться можно с оглядкой, друзья:
кто целится влет, кто с колена пальнет, —
но всех проведет куропатка моя.
И вереск расцвел, и кончался покос,
и кто нас тогда на охоту понес?
Торфяник прошли, вересняк перешли —
и вдруг куропатку узрели вдали.
На розовой пустоши в тот самый час
была куропатка заметна для глаз:
ее оперенье сверкало светло,
но мигом вставала она на крыло.
Взошел над холмами старик-Аполлон,
озлился на птицу блиставшую он
и место, где грелась на солнце она,
лучом золотым озарил он сполна.
Гонялись за ней по лугам, средь холмов
глазастые парни из лучших стрелков:
ну, вроде сидит ни жива, ни мертва,
но порх! – и мгновенно была такова.
Охотиться нужно с оглядкой, друзья,
охотиться можно с оглядкой, друзья:
кто целится влет, кто с колена пальнет, —
но всех проведет куропатка моя.
Примечание. Здесь у Бернса эротическая подоплека. Стишок посвящен Агнесс Маклахоз, которая была против его публикации. Впервые напечатан только в 1808 г., когда Бернса уже 12 лет как не было в живых.
«О, я был там, где Элен спит…»
О, я был там, где Элен спит…
С тех пор меня терзает стыд,
ведь я был там, где Элен спит, —
в Кирконнелских лугах.
О, ты была прекрасней роз,
а эта прядь твоих волос,
пока не умер я от слез,
всегда в моих руках.
Да будет проклят тот курок,
да будет проклят тот стрелок!
Из-за меня она не в срок
погибла в ковылях.
Лежала Элен, не дыша,
была мертва, но хороша —
и умерла моя душа
в Кирконелских лугах.
И я схватился за клинки:
убийцу изрубил в куски,
убийцу изрубил в куски
в Кирконнелских лугах.
Ты для меня была святой,
я был благословлен тобой,
теперь вкушаешь ты покой
в Кирконнелских лугах.
Могилой станет мне трава,
засыплет очи мне листва,
но все-таки любовь жива
в Кирконнелских лугах.
Хочу туда, где Элен спит…
Меня давно терзает стыд,
ведь я был там, где Элен спит, —
в Кирконнелских лугах.
Примечание. Народная песня, переработанная Бернсом. Основана на реальной истории Эллен Ирвин, за которой ухаживали двое мужчин. Когда она сидела с одним из ухажеров на берегу реки, другой, стреляя в него, убил ее, после чего сам был убит соперником, бежавшим из Шотландии, но впоследствии вернувшимся, чтобы быть похороненным вместе с Эллен «в Кирконнелских лугах».
«Молли станом стройна…»
Молли станом стройна,
Молли радости полна,
Молли, словно весна,
и прекрасна, и нежна.
Девчонка шла погожим днем
вдоль по брусчатке босиком,
и девичьи ступни терзал
булыжник, словно наждаком.
С такими ножками пешком
шагать бы в легких башмачках
иль в экипаже золотом
кататься, сидя на коврах.
Ее волос густых поток
лебяжью шею обволок,
а звезды глаз в полночный час
спасли бы тонущий челнок.
Молли станом стройна,
Молли радости полна,
Молли, словно весна,
и прекрасна, и нежна.
Примечание. По словам Бернса, он написал эти стихи, будучи поражен красотой встреченной им деревенской девушки. Она шла босиком, держа в фартуке снятые ею чулки и башмаки.
«За наш минувший век…»
За наш минувший век, мой друг,
минувший добрый век,
мы кружку полную нальем
за наш минувший век.
Былую дружбу позабыть
как может человек?
Былую дружбу не избыть
и старый добрый век.
Ты, друг мой, пиво оплатил,
я оплачу ночлег!
Мы кружку добрую нальем
за наш минувший век.
Прошли мы столько горных троп
и в зной, и в дождь, и в снег,
что ноги истоптать могли
в тот старый добрый век.
С тобою переплыли мы
немало горных рек,
но разлучили нас моря
едва ли не на век.
Твоя рука, мой старый друг,
в моей руке навек!
Пригубим славно мы с тобой
за наш минувший век!
За наш минувший век, мой друг,
минувший добрый век,
мы кружку полную нальем
за наш минувший век.
Примечание. Первоисточником песни является стихи с таким же заглавием, напечатанные Алланом Рэмси. Однако и оригинальное авторство Бернса никем из комментаторов не оспаривается. По иронии судьбы, эта самая знаменитая песня поэта не была опубликована при его жизни.
Джорди
Погиб в сраженье Чарли Хэй
средь северных угодий:
убили лорды смельчака,
взвалив вину на Джорди.
Супруге пишет он письмо:
«Спеши назло природе
и в Эдинбурге разузнай,
что ожидает Джорди».
Открыв письмо, она была,
как маков цвет, пунцова,
но стала лилии белей,
прочтя всего два слова.
«Коня седлайте для меня!
За мной, друзья и слуги!
Не съем ни крошки, не узнав
о дорогом супруге».
Она вскочила на коня,
за ней помчались слуги;
не съела крошки, не узнав
о дорогом супруге.
И видит – эшафот, палач
и плаха с топорами,
и милый Джорди казни ждет,
опутанный цепями.
Хотя и был он в кандалах
из грубой ржавой стали,
но краше Джорди никого
там сроду не видали.
Она, колена преклонив,
едва собравшись с силой,
взмолилась: «Доблестный король,
любимого помилуй!
Отец он семерых сынов,
но не видал седьмого,
Не делай, доблестный король,
меня женою вдовой!»
«А ну, палач, поторопись!» —
король сказал сурово.
«Король, я все тебе отдам
за Джорди дорогого».
Сбежались Гордоны туда
ватагою большою,
твердя, что Гордонов семья
всегда готова к бою.
Старик-советник говорит:
«Король, не вышло б хуже.
Пускай пять тысяч фунтов даст
и забирает мужа».
Гинеи, марки, кроны ей
совали неуклюже.
Она пять тысяч собрала —
и ей вернули мужа.
Она глядит ему в лицо:
«Тебя я откупила.
Была б здесь бойня, прежде чем
тебя взяла могила».
И к сердцу он ее прижал,
и прошептал: «Родная,
прекрасней женщины, чем ты,
на свете я не знаю».
Примечание. Во времена Бернса существовали различные версии этой старинной баллады. Считается, что она была улучшена поэтом. Джорди – это либо Джордж Гордон, четвертый граф Хантли, очевидно, заключенный в тюрьму Эдинбургского замка в 1554 г.; либо пятый граф Хантли, признанный виновным в измене в 1563 г. Сэр Чарльз Хэй не был идентифицирован.
«Она совсем девчонка…»
Она совсем девчонка,
красивая девчонка,
любимая девчонка,
и женушка моя!
Жемчужину такую
с собой носить начну я,
такую дорогую
боюсь утратить я.
Она совсем девчонка,
красивая девчонка,
любимая девчонка,
и женушка моя!
И я преодолею
все беды вместе с нею
и испытать сумею
всю радость бытия.
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса, возможно, «поправленное» издателем Джорджем Томсоном, нередко позволявшем себе «редактировать» стихи поэта. Впервые опубликовано только в 1824 г.
На лугу
Когда велят лучи звезды
коров доить скорее, о;
и бык бредет из борозды
с натруженною шеей, о;
и шепчется листва берез
с ночным ручьем нежнее, о, —
я и встречаюсь на лугу
с возлюбленной моею, о.
Шагать над темною рекой
я в полночь не робею, о, —
так жажду встречи в час такой
с возлюбленной моею, о.
И хоть я за день устаю,
и ночи все чернее, о,
все же встречаюсь на лугу
с возлюбленной моею, о.
Охотникам на кабанов
заря всего милее, о;
а полдень – время рыбаков,
когда клюет сильнее, о.
А мне нужнее полумрак:
я сердцем веселею, о,
когда встречаюсь на лугу
с возлюбленной моею, о.
Примечание. Основана на стариной песне, значительно улучшенной поэтом. Более ранняя версия Роберта Фергюссона также хороша, но уступает стихотворению Бернса по глубине эротики.
Дункан Грэй
– Жениться Дункан Грэй пошел…
Ого! Каков жених!
– Поддав на святки хорошо…
Ого! Каков жених!
– Гордячка Мэг задрала нос,
со зла разгневалась всерьез,
и ноги он едва унес.
Ого! Каков жених!
– Он к Мэгги липнул, как смола…
Ого! Каков жених!
– А та и ухом не вела…
Ого! Каков жених!
– Рыдал он: слезы, словно град;
вздыхал по много раз подряд;
кричал, что прыгнет в водопад…
Ого! Каков жених!
– Жениться, значит, не судьба…
Ого! Каков жених!
– Любовь несчастная груба…
Ого! Каков жених!
– Я, – он сказал, – умом не слаб,
чтоб загибаться из-за баб:
я им не бессловесный раб!
Ого! Каков жених!
– А та слегла, зовет врачей…
Ого! Каков жених!
– А он здоровых здоровей…
Ого! Каков жених!
– У Мэгги разломило грудь:
невмочь ни охнуть, ни вздохнуть;
в глазах видна такая грусть…
Ого! Каков жених!
– Но Дункан славный паренек…
Ого! Каков жених!
– Он Мэгги не простить не мог…
Ого! Каков жених!
– Не то помрет, а он не зверь,
и мало ль впереди потерь…
И счастливы они теперь!
Ого! Каков жених!
Примечание. Существует в нескольких версиях, в том числе и скабрезной, написанной Бернсом для соответствующего сборника «Веселые музы Каледонии».
Любовь и Бедность
Любовь и Бедность разорвать
меня готовы ныне!
На Бедность мне бы наплевать,
не будь любимой Джини!
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в плену слепой Фортуны?
Кто приобрел богатства груз,
тому живется сладко —
но проклят тот ничтожный трус,
кто стал рабом достатка!
Сияет у девчонки взор,
когда мы с нею вместе,
но скажет слово – слышу вздор
о разуме и чести!
При чем тут разум, если я
наедине с любимой
и счастлива душа моя
любовью нерушимой?
Прекрасен бедный Жребий наш
и в счастье, и в раздоре,
и глупой Роскоши мираж
нам не приносит горя.
Зачем, Судьба, желаешь ты
любви расстроить струны?
И почему любви цветы
в плену слепой Фортуны?
Примечание. Бернс посвятил это стихотворение ослепительно красивой девушке Джин Лоример, которая вышла замуж за молодого фермера, а три месяца спустя бросила его, потому что тот задолжал кредиторам и был вынужден бежать за границу. Уехать вместе с ним Джин отказалась. По словам Бернса, у нее были длинные белокурые локоны, очаровательные ямочки на щеках и вишневый рот.
Лорд Грэгори
Темным-темно, грохочет гром,
и ночью нет пути.
Стучится странница в твой дом:
лорд Грэгори, впусти.
На дверь мне указал отец,
и ты тому виной,
и пусть любви твоей конец,
но сжалься надо мной.
Лорд Грэгори, не помнишь ты
лощину у ручья,
где прелесть юной чистоты
сберечь пыталась я.
Ты клялся, что не быть нам врозь,
и сердцу моему
в те дни причины не нашлось
не верить твоему.
Ты стал кремнем, лорд Грэгори,
твоя из камня грудь.
О Небо, в прах меня сотри,
но дай навек уснуть!
О Небо, ниспошли скорей
на грешницу огонь,
но не карай любви моей —
изменника не тронь!
Примечание. Основана на старинной народной 60-куплетной песне «Прекрасная Энни из Лохрайна». Доктор Джон Уолкот написал, что его собственная версия «Лорда Грэгори» вышла одновременно с бернсовской в 1798 г. Бернс, зачастую весьма скромно оценивающий собственное творчество, похвалил стихи Уолкота и вместе с тем оклеветал свои, заявив, что их главное достоинство заключается в «балладной простоте». Джон Сайм утверждает, что поэт читал «Лорда Грэгори» в доме графа Селкирка в 1793 г.
«Славно позади ягнят…»
Славно позади ягнят
я бродил холмами
беззаботным думам в лад,
освежен ветрами.
А теперь хожу смурной,
не до песен стало,
изболелся я душой, —
Лесли отказала.
Ничего ужасней нет
безнадежной страсти!
Застят мне весь белый свет
скорби и напасти!
Если мне она велит
жить в мученье лютом,
то земля среди ракит
станет мне приютом.
Примечание. Бернс написал эти стихи для мисс Лесли Бэйли. Поэт описывает песню как одну из «самых прекрасных песен, которую я когда-либо делал в своей жизни» и которую он посвятил «молодой особе, положительно самой красивой, самой прекрасной женщине в мире».
Холмы Логана
О Логан, славно ты скользил,
когда со мной венчался Вилл;
с тех пор ты летом был согрет
немало лет, а мужа нет.
Когда цветущий берег твой
был скован сумрачной зимой,
любимый мой встречал врагов
вдали от Логанских холмов.
И снова Май вернулся к нам
на радость нивам и холмам,
и снова слышно пенье птах
и пчел жужжанье на цветах.
Вскипает розовый Восход,
и Вечер слезы счастья льет,
но лишь бы Вилли был здоров
вдали от Логанских холмов.
Для самки дрозд в кустах поет,
отвлечь пытаясь от хлопот,
а та порхает над гнездом
в трудах о выводке своем.
А я с младенцами одна,
и помощь Вилли мне нужна,
но он моих не слышит слов
вдали от Логанских холмов.
Зачем вы, умные мужи,
велите братьям брать ножи!
Что вам средь ваших злых затей
стенанье вдов и плач детей!
Но горе любящих сердец
на вас прольется наконец,
и Вилли в свой вернется кров
средь наших Логанских холмов.
Примечание. Бернс знал несколько старинных песен, где упоминаются крутые берега реки Логан. Поэт берет лирический оригинал и превращает его в антивоенную песню, спетую, что характерно, женским голосом.
«О, превратись любовь моя…»
О, превратись любовь моя
в сирень, в лиловый вешний цвет,
и очутись там птицей я,
чьим крыльям передышки нет, —
я бы скорбел, найдя сирень
погаснувшей в осеннем сне,
но воспарил бы в Майский день
и пел в лиловой новизне.
О, если розой молодой
любовь нашла б сквозь камни путь,
и ночью каплей росяной
я бы упал любви на грудь, —
тогда, забыв блаженство слов,
я б с красотой затеял пир
на мягком дне ее шелков,
пока б не пробудился мир.
Примечание. Первая строфа написана Бернсом, вторая – взята им из народной песни. Поэт подчеркивал, что его творение не идет ни в какое сравнение с источником его вдохновения.
«Ты свистни, любимый, – приду я тотчас…»
Ты свистни, любимый, – приду я тотчас!
Ты свистни, любимый, – приду я тотчас!
Свихнутся мои старики из-за нас,
но свистни, любимый, – приду я тотчас!
Будь зорким, спеша на свиданье со мной,
и если откроется ход потайной,
проверь, что никто не следит за тобой,
но как бы на встречу иди не со мной,
но как бы на встречу иди не со мной.
И в церкви, и в лавке встречаясь со мной,
ко мне подходи, словно к мухе какой,
но взгляд мне пошли ослепительный свой:
смотри, но как будто не смотришь за мной,
смотри, но как будто не смотришь за мной!
На людях тверди, что не дружишь со мной
и не очарован моей красотой,
но бойся и в шутку встречаться с другой:
другой соблазнишься – простишься со мной,
другой соблазнишься – простишься со мной.
Ты свистни, любимый, – приду я тотчас!
Ты свистни, любимый, – приду я тотчас!
Свихнутся мои старики из-за нас,
но свистни, любимый, – приду я тотчас!
Примечание. Все, кроме припева, принадлежит Бернсу.
«Ты меня покинул, Джеми…»
Ты меня покинул, Джеми,
ты меня покинул,
ты меня покинул, Джеми,
насовсем покинул.
Клялся, мы с тобою вместе
будем до могилы,
но забыл ты о невесте
и навеки сгинул, Джеми,
и навеки сгинул.
Где любовь былая, Джеми,
где любовь былая,
где любовь былая, Джеми, —
у тебя другая.
Сердце мне, мой друг сердечный,
ты разбил, играя.
И теперь для ночи вечной
я глаза смыкаю, Джеми,
я глаза смыкаю.
Примечание. Оригинальное произведение Бернса, написанное в традиционной манере народной песни-причитания. Мелодия, на которую написана песня, зафиксирована лишь в середине XVIII в.
«Муж мой, муж мой, рот закрой…»
– Муж мой, муж мой, рот закрой.
Иль с утра под банкой?
Обзавелся ты женой,
но ведь не служанкой.
– Баб я слушать не привык,
Нэнси, Нэнси:
делай, что велит мужик,
женка Нэнси.
– Если мне сулит петлю
воля властелина,
я ко всем чертям пошлю
мужа-господина!
– Горько мне терять жену,
Нэнси, Нэнси,
но я все-таки рискну,
женка Нэнси.
– Дни мои уж сочтены:
в сердце перебои.
Что же без родной жены
станется с тобою?
– Я доверюсь небесам,
Нэнси, Нэнси,
да и я не промах сам,
женка Нэнси.
– Но к тебе ночной порой,
из другого мира,
прах являться будет мой
в образе вампира.
– Я сойдусь с такой, как ты,
Нэнси, Нэнси,
и тогда чертям кранты,
женка Нэнси.
Примечание. Оригинальное произведение Бернса, сочиненное в манере народной «песни-перебранки» между женой и мужем. Текст написан на мелодию английской народной песни, послужившей, вероятно, Бернсу образцом также и в текстовом отношении.
«Вел стада он без труда…» (Вариант 2)
Вел стада он без труда,
вел в долину, где всегда
вереск есть и есть вода,
вел стада любимый.
Услышав пение дроздов
в чащобе Клоденских лесов
ведет овец на этот зов, —
спешит ко мне любимый.
Мы с ним над Клоденской водой
следим за нежною волной,
орешник видим под луной,
средь ночи недвижимой.
А в замке Клоденском у нас,
в полночный полнолунный час,
в саду порхая, феи в пляс
пускаются незримый.
Ни дух ночной, ни домовой
не потревожит наш покой:
Любовь и Небеса с тобой,
а ты – со мной, любимый.
Страсти нежной не тая,
ты любил – влюбилась я;
пусть умру – но я твоя,
я твоя, любимый.
Примечание. Припев взят из одноименной песни Изобель Пейган. Клоден – приток реки Нит. На берегу Клодена расположен старинный замок. Как утверждает Канонгейт (первое научное издание стихотворений Бернса, увидевшее свет в 2003 г.), это все еще живописное место, особенно привлекательное в осеннее время года.
Зима жизни
Давно ль воскрес зеленый лес
погожим вешним днем,
и солнцу рад смеялся сад
под ласковым дождем?
И землю застудил
зимы угрюмый вид,
но в свой черед Апрель придет
и праздник возвратит.
А снег моих волос седых
растаять не готов!
И старика наверняка
погубит бой Часов.
О, Старость, ты больна
тоской бессонных глаз!
Неужто свет беспечных лет
не возродится в нас?
Примечание. Оригинальная песня Бернса, написанная на шотландскую народную мелодию.
«О, Филли, счастлив был тот час…»
Он.
О, Филли, счастлив был тот час,
когда ты шла, не пряча глаз,
и сердце ты мое в тот раз
собой пленила, Филли.
Она.
О, Вилли, благодать лесам,
где мир любви открылся нам
и ты поклялся небесам
моим стать, милый Вилли.
Оба.
Казны не надо золотой,
не надо мне судьбы иной,
когда со мной любимый мой,
когда любимая со мной, —
с тобой, родной мой Вилли,
с тобой, родная Филли.
Он.
Как птицы с каждым новым днем
поют все слаще над ручьем,
так я тебя в саду моем
люблю все крепче, Филли.
Она.
Как распускается цветок,
лелея каждый лепесток,
так и во мне расцвел росток
любви к тебе, мой Вилли.
Оба.
Казны не надо золотой…
Он.
Не солнце в синих небесах,
не урожай мой в закромах
зажгли огонь в моих глазах, —
но облик милой Филли.
Она.
Стремительный полет стрижей
в разгар цветущих вешних дней
так не ласкал души моей,
как встреча с милым Вилли.
Оба.
Казны не надо золотой…
Он.
Пчела, порхая взад-вперед,
со всех цветов нектар берет,
но не настолько сладок мед,
как губы милой Филли.
Она.
И жимолость, когда она,
ночной росой увлажнена,
не так душиста и нежна,
как поцелуи Вилли.
Оба.
Казны не надо золотой…
Он.
Назло проказливой судьбе,
дающей шанс и голытьбе,
мои все думы – о тебе,
возлюбленная Филли.
Она.
Казны не надо золотой,
не надо мне судьбы иной,
когда со мной любимый мой,
в меня влюбленный Вилли.
Оба.
Казны не надо золотой…
Примечание. В первоначальной версии Бернс использовал имена издателя песен Джорджа Томсона и его супруги Кэтрин, но впоследствии признал эти имена «не поэтическими». В исходном тексте Бернса нет припева, который имеется в песенном варианте, положенном на музыку Й. Гайдном. Вероятно, припев был написан все тем же Д. Томсоном.
«Смотри, как зелены кусты…»
Смотри, как зелены кусты,
травою дол зарос;
овеял ветер и цветы,
и лен твоих волос.
Дрозды поют – не для хором,
а для простых дворов.
Природа всех дарит теплом:
вельмож и пастухов.
Пускай на лире менестрель
бряцает у господ, —
пастух в лесу свою свирель
из сумки достает.
Тузы с тоской отводят взгляд,
увидев сельский пляс,
как будто в них сердца стучат
не так же, как и в нас.
Пастух среди цветущих нив
клянется, что влюблен,
но вряд ли сердцем так правдив
изысканный барон.
Пусть за любовь платить готов
завзятый богатей,
а я ищу среди цветов
слова любви моей.
Примечание. Песня посвящена Джин Лоример («Хлорис»), дружившей с Бернсом до самой его смерти.
«Не многому рад я…»
Не многому рад я, но многого жду,
а если я вдруг попадаю в беду,
вовсю отбиваюсь, тоску пережив
под свежее пиво и старый мотив.
Одна меня дума смущает порой,
что люди – солдаты, а жизнь – это бой.
Веселость моя – все равно что алмаз;
свободе моей и король не указ.
Невзгодами за год по горло я сыт,
но дружеский ужин меня воскресит;
а если счастливо закончился путь,
о тяжкой дороге и думать забудь.
Фортуна, шатаясь, бредет вполшага;
то ближе, то дальше слепая карга:
работа, покой, смех и горе при ней, —
а я им кричу: «Приходите скорей!»
Примечание. По словам Бернса, это квинтэссенция его автобиографической лирики. Следовало бы, пишет он, установить эти стихи вместе с его портретом, выполненным художником А. Ридом, чтобы «изображение моего лица и картина моего разума могли вместе плыть в потоке времени».
Крайгебернский лес
Прекрасны в Крайгеберне сны,
еще прекрасней зори,
но что мне дал приход весны,
помимо злого горя?
Я вижу травы и цветы,
я слышу птичье пенье,
но быть не можешь счастлив ты,
когда в душе сомненья.
О них я мог бы намекнуть,
но ты мне запретила,
и может разорвать мне грудь
сокрытой страсти сила.
А если будешь ты черства
и не пойдешь со мною,
листвой покроют дерева
мне ложе гробовое.
Примечание. Оригинальное стихотворение Бернса.
«Родная, дай мне эту ночь…»
Родная, дай мне эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
прошу я, сжалься в эту ночь,
дверь отопри, мой свет.
Ты, верно, видишь третий сон,
но спать сегодня не резон.
В тебя я до смерти влюблён, —
дай мне войти, мой свет.
Свирепый ветер, ливень, гром,
звёзд не заметно за дождём.
Я изнемог брести пешком, —
согрей меня, мой свет.
Пусть гром и град меня побьёт,
пусть даже рухнет небосвод,
раз у тебя на сердце лёд, —
это беда, мой свет.
Родная, дай мне эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
прошу я, сжалься в эту ночь,
дверь отопри, мой свет.
Она ему
отвечает
Ты просишь только эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
но дверь тебе я в эту ночь
не отопру, мой свет.
Выходит, ты из-за дождей
бранишь меня из-за дверей
Не надо мне таких гостей, —
прочь уходи, мой свет.
Жестокий ветер, дождь и снег,
распутица, сырой ночлег
милей, чем подлый человек
для девушек, мой свет.
Цветок, растущий напоказ,
растоптан, как сорняк, подчас —
и это девушкам наказ:
себя блюсти, мой свет.
Попасть в ловушку, как птенец,
для женщины плохой конец,
и это от мужских сердец
для нас урок, мой свет.
Ты просишь только эту ночь,
всего лишь ночь, одну лишь ночь,
но дверь тебе я в эту ночь
не отопру, мой свет.
Примечание. Непосредственным источником Бернсу послужила шотландская народная песня того же названия, из которой поэт заимствует припев, 1-ю строфу и обрабатывает 2-ю. Прочитав первую редакцию песни, завершавшуюся тем, что девушка впустила к себе юношу, Томсон требует переработки. Бернс не торопится и год спустя, посылая Томсону слегка измененную первую часть, не без иронии спрашивает: «Какой Вы все же хотели бы видеть развязку: успешной или наоборот? Впустить ей его или нет?» Одобрив окончательный вариант, Томсон тем не менее предлагает снять в «ответе» две последние строфы, чтобы девушка не выглядела слишком «многоопытной». Бернс отвечает: «Ваши возражения… едва ли справедливы. Моя героиня чиста и непосредственна, и когда она говорит о „мужском вероломстве“, то не дает повода думать, что знает об этом по собственному опыту…»
«Все тот же город снится мне…»
Все тот же город снится мне,
где тот же сад в цвету опять!
Все тот же город снится мне,
где к милой Джин приду опять.
Кто может знать, куда тайком
стремлюсь я всей душой опять,
но только твой, родная, дом,
где встречусь я с тобой опять.
Настанет день – ты выйдешь в сад
ко мне на склоне дня опять,
и твой один влюбленный взгляд
с ума сведет меня опять.
Все тот же город снится мне,
где тот же сад в цвету опять!
Все тот же город снится мне,
где к милой Джин приду опять.
Примечание. Скорей всего это народная песня, слегка обработанная Бернсом.
Жестокие родители
Родителям жестоким
важней всего расчет,
а дочку заполучит
богатый идиот.
Несчастная девчонка
не борется с судьбой,
поэтому становится
безропотной женой.
Так за голубкой ястреб
бросается в полет,
а та, спастись пытаясь,
крылами тщетно бьет,
но видя, что от смерти
не скрыться никуда,
она к ногам охотника
бросается тогда.
Примечание. Несколько измененная Бернсом старинная английская песня.
«Шиповник розовый растет…»
Шиповник розовый растет
как можно дальше от людей
и расцветает каждый год
в тени раскидистых ветвей.
От слез росы бутоны роз
сверкают чистотой весь день,
но клятвы милых чище слез,
о чем молчит ночная тень.
Хотя у розы есть шипы,
ее прекрасны лепестки,
но все ж в пыли земной тропы
прекраснее любви ростки.
Мы с нею об руку пойдем
кружным путем в глухую даль,
забыв о мире, где клубком
сплелись и радость, и печаль.
Примечание. Написано за год до смерти Бернса, опубликовано 6 лет спустя.
«В полях, где слышен вьюги плач…»
В полях, где слышен вьюги плач
среди снегов, среди снегов,
тебе я свой последний плащ
отдать готов, отдать готов;
а если скорби впереди
и тяжкий труд, и тяжкий труд,
найдёшь ты на моей груди
себе приют, себе приют.
Будь ты со мной в глухом краю,
где солнца нет, где солнца нет,
я был бы счастлив, как в раю,
с тобой, мой свет, с тобой, мой свет;
а если б я был наречён
царём земли, царём земли,
тебя возвёл бы я на трон
моей любви, моей любви.
Примечание. Одна из лучших и одна из последних песен Бернса. Написана для Джесси Льюарс, сестре сослуживца поэта по акцизному ведомству. Льюарсы жили по-соседству, и Джесси присматривала за детьми Бернса и ухаживала за ним во время его последней болезни. Поэт посвятил Джесси несколько песен.
«Девчонка в Инвернессе есть…»
Девчонка в Инвернессе есть,
не знает радости она,
не может пить, не может есть,
скорбит с утра и дотемна:
«Друмосси день, Друмосси дол —
печаль для всей моей земли!
Там гибель мой отец нашел,
моих три брата полегли.
Там, под зеленою травой,
в кровавой глине спят они;
там погребен любимый мой —
отрада женщин в оны дни!
Жестокий лорд, гори огнем!
Кровавы все твои дела!
Разбил ты каждый вдовий дом,
тебе не причинивший зла».
Примечания. Инвернесс – город в северной Шотландии, неподалеку от которого произошла знаменитая битва при Каллодене. Друмосси – вересковая пустошь в окрестностях села Каллоден, где 16 апреля 1746 г. шотландское ополчение, ведомое претендентом на английский трон Чарльзом Эдвардом Стюартом, потерпело сокрушительное поражение от англичан. Жестокий лорд – Уильям Август, герцог Кемберлендский, предводитель английских войск в бою под Каллоденом. Стихотворение положено на музыку Бетховеном.
Тэм Лин
Ходить по лесу Картерхоу
нельзя, девчонки, вам:
смущает златокудрых дев
Тэм Лин, живущий там.
А если все же в Картерхоу
зайдете хоть на час,
отнимет он кольцо, платок,
а то и честь у вас.
* * *
Джанет юбчонку до колен
надела летним днем,
тесьмою золото волос
стянула надо лбом
и поспешила в Картерхоу
едва ли не бегом.
Когда она пришла в тот лес,
Тэм Лин был на реке,
а конь его без ездока
стоял невдалеке.
Всего две розы сорвала
девчонка по пути,
как вдруг является Тэм Лин,
крича ей: «Прекрати!
Джанет, зачем ты розы рвешь,
зачем без спросу ты
ко мне явилась в Картерхоу
губить мои цветы?»
«Лес моего отца твоим
не мог быть отродясь.
Ходить я буду в Картерхоу,
Тэм Лина не спросясь».
Джанет юбчонку до колен
надела летним днем,
тесьмою золото волос
стянула надо лбом
и поспешила в отчий дом
едва ли не бегом.
* * *
Двенадцать девушек с утра
взялись играть с мячом,
и среди всех была Джанет
прекраснейшим цветком.
Двенадцать девушек теперь
за шахматной доской,
и среди всех одна Джанет
домой пошла больной.
Ей старый рыцарь говорил
на городской стене:
«Увы, Джанет, из-за тебя
краснеть придется мне».
«Старик, попридержи язык,
ведь ты почти мертвец.
Ребенок мой не без отца,
но разве ты отец?»
Родной отец ей говорил,
но кротко, не со зла:
«Увы тебе, моя Джанет,
ты явно тяжела».
«Но если тяжела, отец,
то грех лежит на мне,
но тот, кто имя сыну даст,
в иной живет стране.
Супруг мой – эльф, он не чета
всем рыцарям земным.
Своей любви не подарю
я подданным твоим.
Его скакун летит во мгле,
как смерч, неудержим:
сверкнет серебряным лучом,
растает – золотым».
* * *
Джанет юбчонку до колен
надела летним днем,
тесьмою золото волос
стянула надо лбом
и поспешила в Картерхоу
едва ли не бегом.
Когда она пришла в тот лес,
Тэм Лин был на реке,
а конь его без ездока
стоял невдалеке.
Всего две розы сорвала
девчонка по пути,
как вдруг является Тэм Лин,
крича ей: «Прекрати!
Джанет, зачем ты розы рвешь,
травой лесной шурша?
Неужто нашего убить
ты хочешь малыша?»
«Ради Того, Кто был распят,
скажи, скажи, Тэм Лин:
ведь посещал ты храм святой,
ведь ты христианин?»
«Роксбур, мой дед, с собою в храм
меня брал иногда.
Но вот в один ужасный день
со мной стряслась беда.
И вот в один ужасный день
дул ветер ледяной,
и я с коня упал, когда
мы ехали домой.
И, пойман Королевой Фей,
я зажил, как во сне,
в веселом сказочном краю —
но кто поверит мне!
И раз в семь лет для сатаны
готовим мы оброк,
и мне, как лучшему из всех,
для жертвы вышел срок.
День всех святых грядет с утра,
а ночью – Хэллоуин.
Ты можешь мне помочь, Джанет —
и будет жив Тэм Лин.
Вот в полночь сядет на коней
мой сказочный народ.
Пусть та, в ком есть ко мне любовь,
на перепутье ждет».
«Но как узнаю я в ночи
тебя, любовь моя?
Где раньше рыцарей твоих
могла бы видеть я?»
«Проедет вороной сперва,
за ним – скакун гнедой,
а с белого коня столкни
наездника долой.
И это буду я верхом
на белом скакуне,
ведь я был рыцарем земным
и славился в стране.
В перчатке будет у меня
лишь правая рука,
и будут волосы мои
растрепаны слегка, —
и сможешь ты меня в тот миг
узнать наверняка.
В твоих руках я превращусь
в змею – но что с того?
Держи меня, ведь я – отец
ребенка твоего.
Потом в медведя превращусь —
не бойся ничего:
держи меня, ведь любишь ты
ребенка своего.
Потом подобен стану я
горящему огню:
держи меня, и я вреда
тебе не причиню.
И стану я в твоих руках
расплавленным свинцом:
тотчас бросай меня в ручей, —
не утону я в нем!
В итоге обнаженным я
предстану, и тотчас
меня ты мантией прикрой
от любопытных глаз».
* * *
И ночь мрачна, и странен путь,
и тропку скрыла мгла,
но Дженни в мантии своей
на перепутье шла.
И слышится в полночный час
уздечек легкий звон,
и счастлива была она,
что это все не сон.
Промчался вороной сперва,
за ним – скакун гнедой;
столкнула с белого она
наездника долой.
Все было, как Тэм Лин сказал, —
и вот супруг спасен:
зеленой мантией накрыт,
как птица, счастлив он.
И молвит Королева Фей
из камышей густых:
«Джанет достанется Тэм Лин,
достойнейший жених».
И молвит Королева Фей,
до слез разъярена:
«Я отомщу тебе, Джанет,
и будет месть страшна:
был лучшим в свите мой Тэм Лин,
а прочим – грош цена.
Когда бы знала я, что он
предаст меня сейчас,
давно бы вставила ему
гнилушки вместо глаз».
Примечание. Основано на старинной балладе 16-го столетия. По-видимому, Бернс обработал версию, записанную его другом Робертом Ридделлом, антикваром из Гленридделла. Однажды поэт, публикуя в газете свое стихотворение «Элегия на 1788 год», воспользовался псевдонимом Томас А. Линн.
«Во поле ржаном…»
Дженни вымокла немножко
во поле ржаном,
перепачкала одёжки
во поле ржаном.
Во поле ржаном дорожки
не найти и днём
и не просушить одёжки
во поле ржаном.
Если хочется кому-то
во поле ржаном
встретить утро почему-то —
плакать ли о том?
Если кто-то отчего-то
во поле ржаном
хочет приласкать кого-то —
что ж болтать о нём?
Если кто-то с кем-то где-то
во поле ржаном
обнимался до рассвета —
мы-то здесь при чем?
Дженни вымокла немножко
во поле ржаном,
перепачкала одёжки
во поле ржаном.
Примечание. В одном из многочисленных вариантов этой шотландской народной песни, записанной в XVIII в., Бернс немного изменил текст. Известен другой, более натуралистический (с заменой «kiss» на «f…k») и, возможно, более распространенный вариант песни. Заглавие знаменитого романа Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye) навеяно этим стихотворением поэта.
Бондарь из Кадди
Бондарь за дверью хоронится пусть,
хоронится пусть, хоронится пусть,
бондарь за дверью хоронится пусть:
накроем его корзиной.
Бондарь из Кадди по бочкам мастак,
обруч насаживать был не дурак
и насадил он хозяюшке так,
что муж взбесился, дубина.
Где б ни искал их, повсюду скандал:
«Чтоб ты пропала!» и «Чтоб он пропал!»
Глупый слепец поражен наповал:
парочки нет и в помине.
Бондарь с хозяйкой бондарил, как мог.
Дар получил от нее муженек:
был он безрогим, а стал он двурог!
Лишился своей половины.
Бондарь за дверью хоронится пусть,
хоронится пусть, хоронится пусть,
бондарь за дверью хоронится пусть:
накроем его корзиной.
Примечание. Скорей всего это обработанный Бернсом вариант народной песни.
«Душа болит, не знаю как…»
Душа болит, не знаю как,
о том, Кто не со мною.
Могу прогнать я зимний мрак
над тем, Кто не со мною.
Хоть я совсем не стою
того, Кто не со мною,
пойду куда глаза глядят
за тем, Кто не со мною.
Любовь, согрей теплом своим
того, Кто не со мною.
Пусть будет он тобой храним
в беде и непокое.
Хоть я совсем не стою
того, Кто не со мною,
могу я жизнь свою отдать
тому, Кто не со мною.
Примечание. Возможно, Бернс заимствовал 2—3 строки для этой песни у своего предшественника, шотландского поэта, драматурга и фольклориста Аллана Рэмси (1686—1758). В песне идет речь о «Красавчике» принце Чарли, упоминать которого после восстания якобитов в 1745 г. было запрещено.
«И нить со мной, и ткань со мной…»
И нить со мной, и ткань со мной:
несу портному на раскрой.
С моей деньгой пропал портной,
подкладку прихватив с собой.
На плащ для Джони моего
взяла я шерсти дорогой.
Мне дорог более всего
мой Джони, ненаглядный мой.
Хотя мой Джони лысоват,
хотя мой Джони стал седым,
он мне всегда ужасно рад,
и город весь гордится им.
И нить со мной, и ткань со мной:
несу портному на раскрой.
С моей деньгой пропал портной,
подкладку прихватив с собой.
Примечание. Старинная песня, обработанная Бернсом.
«Та, что стелила мне постель…»
Горами брел я кое-как,
и зимний шквал меня терзал
и обнимал холодный мрак, —
и я устал искать привал.
Но я изведал благодать
по воле девушки одной,
пустившей переночевать
меня в уютный домик свой.
Отвесив девушке поклон
за доброту, за свет в окне,
я попросил ее сквозь сон,
чтобы постель постлала мне.
Перину взбила мне она
руками снежной белизны
и молвила, налив вина:
«Ложитесь: вы поспать должны».
И вышла, торопясь слегка,
а я сказал, что не усну:
подушка, мол, невелика,
мол, я прошу еще одну.
Другую принесла она,
доверившись моим словам,
и так была со мной нежна,
что я припал к ее губам.
Она в мою уперлась грудь.
«Иль вовсе нет у вас стыда?!
Но если любите чуть-чуть,
меня не тронете тогда».
Припухлость губ и влажность глаз
я видел, словно бы во сне;
зарею вспыхнула тотчас
та, что постель стелила мне.
Белели холмики грудей,
как первый снег на целине,
хотя была весны милей
та, что постель стелила мне.
И зацелованная мной,
не зная, что сказать в ответ,
меж мною лёжа и стеной,
она и встретила рассвет.
Пред ней, когда взошла заря,
я нежно извиняться стал.
Она краснела, говоря:
«Зачем ты жизнь мою сломал?»
Губами слезы на глазах
я осушал ей в тишине.
«Не плачь: я остаюсь в горах,
чтоб ты постель стелила мне».
Тогда из нового сукна
взялась, веселая вполне,
кроить рубашку мне она —
та, что постель стелила мне.
Где б ни была любовь моя —
та, что постель стелила мне, —
до смерти не забуду я
ту, что постель стелила мне.
Примечание. Сюжетная ситуация восходит к английской балладе «Кемберлендская девушка», излагающей легенду о том, как застигнутый ночной метелью будущий король Карл II нашел приют в доме девушки близ Абердина.
«На сердце тоска…»
На сердце тоска, льются слезы ручьем,
и праздник нисколько со мной не знаком:
свой груз я влачу, одинок, позабыт,
сочувствия голос в ушах не звучит.
Ты – счастье, любовь, – я безумно любил!
Ты – горе, любовь, – я остался без сил!
Изранено сердце, раздроблена грудь,
я чувствую кровь, мне уже не вздохнуть.
В том месте, где не было счастью конца,
стоят над рекою чертоги дворца!
Там думает тот над моею судьбой,
кто слезы осушит Филиссе родной.
Примечание. Судя по всему, это переделанная Бернсом старинная баллада.
«Желаю я, любовь моя…»
Желаю я, любовь моя,
чтоб ты была здорова!
К тебе теперь с любовью в дверь
не постучусь я снова.
Поверь, дружок, мне вышел срок:
с тобой не будет лада.
Скажу одно: мне все равно,
кому ты будешь рада.
«Важней покой, чем быть женой», —
твердишь ты то и дело.
Без лишних слов ответ таков,
что ждать мне надоело.
Велит родня прогнать меня,
искать другого мужа.
А вдруг судьба – слепа, груба, —
найдет кого похуже?
Пусть все язвят, что небогат,
но мне плевать на это.
Ведь я не раб, умом не слаб,
и есть в мошне монета.
Мое добро не серебро,
здоровье лучше злата.
Я весь в труде, а не в нужде:
по ремеслу и плата.
В чужой дали другой земли
порой прекрасна птица,
но птичий двор – ее простор,
а наша – ввысь стремится.
И вот когда взойдет звезда,
прощусь я с недотрогой,
ведь ради нас могу сто раз
пройти своей дорогой.
Примечание. По словам Бернс, изначальный текст принадлежит «неграмотному слесарю из Эйршира». Однако исследователи предполагают, что это, скорей всего, ранняя песня поэта, написанная им во время пребывания на ферме Мосгилл.
Плач вдовы-горянки
Спустилась я с горы родной —
ох, горе, ох, беда! —
Ни пенни нету за душой,
а мне нужна еда.
В горах кипела жизнь моя —
ох, горе, ох беда! —
Счастливей женщины, чем я,
там не было тогда.
Пасла коров я за холмом —
ох, горе, ох беда! —
Всегда богата молоком
была я в те года.
Овец я не считала там —
ох, горе, ох, беда! —
Они бродили по горам —
и шерсть была всегда.
Жила я лучше, чем весь клан —
как больно, нету сил! —
Мой Дональд был силен и рьян
и он меня любил.
Встал Чарли Стюарт за народ:
Шотландский край, вставай!
И Дональд мой ушел в поход
за наш любимый край.
Судьба повергла их во прах,
покрылся кровью дол.
И там, в Каллоденских полях,
мой Дональд смерть нашел.
О Дональд мой, увы, увы! —
Ох, горе, ох, беда! —
И нет несчастнее вдовы,
чем я, в мои года.
Примечание. Оригинальная песня Бернса с использованием распространенных якобитских мотивов. Мелодию, как утверждал поэт, он «услышал от одной женщины на севере Шотландии».
«У Вилли Грэя, малыша…»
У Вилли Грэя, малыша, есть сумка на дорожку,
из тонкой ивовой коры есть куртка и сапожки.
Цветок шиповника пошел на брюки и камзол,
цветок шиповника пошел на брюки и камзол.
У Вилли Грэя, малыша, есть сумка на дорожку,
из свежих лилий у него рубашка на застежке.
А на плюмаж для шляпы блошиный ус пошел,
а на плюмаж для шляпы блошиный ус пошел.
Примечание. Потешка, ставшая к тому же популярной детской песенкой, – редчайший случай в лирике Бернса.
«Хватай ее, покуда мать…»
Хватай ее, покуда мать
не тащится за ней, брат,
а не захочет уступать,
ты все же не робей, брат.
Влепи ей с ходу поцелуй
и пива не жалей, брат;
язык распустит – в ус не дуй:
дай побраниться ей, брат.
Хватай – но если даст отпор,
не церемонься с ней, брат:
пошли ее, окончив спор,
дорогою своей, брат.
Не хмурься, получив отказ,
и слезы лить не смей, брат:
одну не уломал сейчас —
с другою будь умней, брат.
Примечание. Первые четыре строки взяты из песенки Аллана Рэмси, остальное написано Бернсом.
«Жена мне месит спину…»
Жена мне месит спину,
дубасит, как скотину.
Не сладил с бабой – не похож
ты больше на мужчину.
Я счастья, как дурак, искал,
в любви не ждал обмана.
Едва ли был гнусней финал
у столь благого плана.
Мечтаю с грустью я о том,
что после жизни бренной
взойду на небо прямиком
из нынешней геенны.
Жена мне месит спину,
дубасит, как скотину.
Не сладил с бабой – не похож
ты больше на мужчину.
Примечание. Написано в традиции «песни о неудачном браке». Произведения такого рода часто встречаются в различных сборниках средневековых английских и шотландских песен. Исследователи, однако, склоняются к тому, что здесь Бернс взял за основу песню скабрезного содержания.
Добрый эль
А в упряжке шесть волов
плуг тянули – будь здоров!
Продал их и сел на мель —
греет сердце добрый эль!
Добрый эль, мои штаны
без тебя мне не нужны.
Продал их – в душе свирель! —
греет сердце добрый эль!
Добрый эль, я весь раздет,
у меня и девки нет.
Стыд и срам, но был бы хмель —
греет сердце добрый эль!
А в упряжке шесть волов:
плуг тянули – будь здоров!
Продал их и сел на мель —
греет сердце добрый эль!
Примечание. Скорее всего здесь в основе лежит народная песня, обработанная Бернсом.
Охота милорда
Миледи, ваш красив наряд,
где золотом цветы горят,
но юбка Дженни и корсаж
милорда вашего пьянят.
Милорд – охотник будь здоров,
но без собак и соколов:
его охота – в поле дом,
поскольку Дженни в доме том.
Миледи из себя видна,
роднёй богата и знатна,
но для его сиятельства
приданое важней родства.
За пустошью, где там и тут
бекасы в вереске снуют,
девчонка славная живет,
как лилия среди болот.
Ее движения нежны,
как песни милой старины!
А в голубых брильянтах глаз
улыбка плещется подчас.
Миледи стан, миледи речь
никак не могут не увлечь,
но та, кого ты ждешь любя,
счастливым сделает тебя!
Миледи, ваш красив наряд,
где золотом цветы горят,
но Дженни юбка и корсаж
милорда вашего пьянят.
Примечание. Оригинальная работа Бернса, сочетающая в себе традиции народной песни и баллады.
«Ладонью прикоснись к моей…»
Ладонью прикоснись к моей,
коснись моей, коснись моей
и поклянись рукой своей,
что будешь ты со мной.
Слепой Любви я был рабом,
страдал из-за нее тайком,
но стал теперь ее врагом,
пока ты не со мной.
Хотя пленял меня стократ
прелестный взор других девчат, —
твои глаза в душе царят, —
не уходи, постой…
Ладонью прикоснись к моей,
коснись моей, коснись моей
и поклянись рукой своей,
что будешь ты со мной.
Примечание. Песня написана весной 1795 г., но опубликована только в 1801 г., через пять лет после смерти Бернса.
«Если б я не оженился…»
Если б я не оженился,
то б вовек не знал забот,
а теперь жена и дети
просят каши круглый год.
Каша раз, два раза каша,
каша третий раз на дню.
У меня нет каши больше,
чтоб насытить ребятню.
С Голодухой и Нуждою
я дерусь уже давно:
только выпру их за двери, —
лезут в дом через окно.
Каша раз, два раза каша,
каша третий раз на дню.
У меня нет каши больше,
чтоб насытить ребятню.
Примечание. 1-я строфа и припев – текст народной баллады. В письме к миссис Данлоп от 13 дек. 1793 Бернс цитирует этот фрагмент (строфу и припев), прямо называя его «старинной шотландской балладой». 2-я строфа – оригинальное сочинение Бернса.
«Ты наслаждался, олух…»
Ты наслаждался, олух,
неверной красотою,
поймал надежды сполох
волшебною игрою.
Но в море ураганы
и ветер тихий самый,
и облако тумана, —
все это наши Дамы!
Любил ты без причины
их глупости и фальши,
но если ты мужчина,
пошли ты их подальше!
Найди друзей ватагу,
налей себе кларета
и спать ложись с отвагой
до самого рассвета!
Примечание. Приписывается Бернсу, хотя его авторство ничем и никем не подтверждено.
Тост
Пища есть – нет сил поесть,
силы есть – еда убога.
А у нас – и сил запас,
и еды – и слава Богу!
Примечание. Принято считать, что это экспромт, произнесенный Бернсом в конце июля 1793 за обедом у лорда Селкирка в его замке на острове Св. Марии в Киркудбрайте. Однако в весьма подробных воспоминаниях о посещении поэтом замка, которые оставил его компаньон по поездке Джон Сайм, такого рода эпизод не упоминается.
Поэмы
Два пса
Рассказ
Где, по преданью, в землях Койль
одноименный жил король,
там жарким летом как-то раз,
в полуденный примерно час,
двух псов, забывших про дела,
судьба случайная свела.
Скажу о Цезаре сперва,
любимце «их сиятельства».
Его размеры, шерсть, живот
являли всем, что он не скотт,
но завезен к нам с островка,
где славно ловится треска.
Ошейник именной имел он,
а значит, был он джентльменом,
достойным гордости ученым,
но напрочь гордости лишенным,
поскольку даже шавку мог
прижать к забору на часок.
В церквах, лабазах, кузнях, мельнях
не гнал дворняжек распоследних,
и все неслись к нему гурьбой
и с малой, и с большой нуждой.
Второй был колли – пес поэта.
Поэт – болтун, буян отпетый, —
звал своего дружка с хвостом
с младых когтей он Люатом —
в честь некой достославной псины
из песни вроде бы старинной.
Пес был умен, красив, здоров,
мог перепрыгнуть через ров
и мордой доброю своей
везде отыскивал друзей.
Был белогруд он, а спина
была кудлата и черна;
кольцом закручен и лохмат,
хвост украшал мохнатый зад.
Собаки очень были рады
сойтись тайком для променада
и сунуть нос в нору, где крот
или семья мышей живет;
пускались в долгие вояжи,
гонялись друг за другом даже,
пока, устав от всех забав,
на землю сев, хвосты поджав,
не стали меж собой опять
царей природы обсуждать.
Цезарь
Сказать мне, Люат, невтерпеж,
что ты собачью жизнь ведешь.
Дворяне-псы живут богаче,
дворовые – чуть-чуть иначе.
У лорда – рента и налог,
и уголь, чтоб он не продрог;
спит, сколько хочет, крепким сном;
сзывает слуг одним звонком;
в карете мчит на всем скаку;
сует в мошну с мою башку
монеты, не сказать, большие,
но все Георги золотые.
А в кухне днем и ночью труд:
шинкуют, жарят и пекут:
вконец объевшихся хозяев
меняет челядь, рты раззявив,
и фрикасе такое жрет,
что просто деньгам перевод.
Наш карлик-псарь – собаки злее,
зато он ест куда плотнее,
чем может бедный фермер съесть,
которому хвала и честь.
А харч какой у мужиков,
я и представить не готов.
Люат
Да, Цезарь, им хоть волком вой:
в земле копаться день-деньской,
ворочать камни, стены класть,
чтоб мужику поесть не всласть,
но накормить жену, детей,
полуодетых малышей,
ведь без его рабочих рук
семье тотчас придет каюк.
А заболеет в трудный год
или работу не найдет, —
прикинь, какая им житуха:
убьют мороз и голодуха.
Но как тут не сказать о чуде:
ведь счастливы порою люди,
причем рожают напропад
ребят прекрасных и девчат.
Цезарь
Но все пренебрегают вами,
гнобят делами и словами!
Скотов, крестьян и землекопов
милорды презирают скопом:
для них трудяга самый лучший,
как для меня барсук вонючий.
Не раз я видел в день суда,
(и сердцем плакал я тогда),
как фермер, не отдавший дань,
сносил приказчицкую брань:
под вопли, топот и божбу,
угрозы отобрать избу
стоял он, опустив лицо,
боясь промолвить хоть словцо!
Живут отменно богачи,
но голодранцы – хоть кричи!
Люат
Не так страшна, как смотришь ты,
их жизнь у края нищеты,
и так с ней сблизились они,
что не боятся искони.
То случай, то судьба слепая,
ведут их, кое-как питая,
а в час усталости для них
отраден краткий передых.
Но в жизни их всего важней
любовь жены да смех детей;
еще бедняк гордится всяк,
что и у них есть свой очаг.
А стоит кружку эля взять,
тогда и вовсе благодать:
забыв свое, твердят о том,
что в Церкви и в Стране разгром;
с одушевлением кричат,
чехвостя клир и патронат;
клянут налоги и народ,
что в Лондоне баклуши бьет.
А в Хэллоуин холоднолицый
есть повод им раскрепоститься,
когда все села всей страны
всеобщей радости полны:
веселье, шутки, переглядки —
и нет забот, и все в порядке.
И в Новый год ликует люд,
когда от вьюги дверь запрут,
и сладость пенистого эля
дарит сердцам людей веселье.
Кто курит, кто берет понюшку,
по кругу потчуя друг дружку;
дедки трындят, поддав едва;
по дому скачет пацанва, —
я сердцем таю, видя это,
и гавкаю из-за буфета.
Но прав и ты, что ежедневно
все завершается плачевно:
хороший, добрый, честный род,
несчастье в одночасье ждет:
его под корень рубит плут,
спесивый ненасытный шут,
желая подло подольститься
влиятельным и знатным лицам,
что, может быть, все силы тратя,
за родину шумят в палате.
Цезарь
Ну, друг-приятель, ты простак!
«За родину!» Как бы не так!
Милорд Премьеру смотрит в рот,
а лично слова не сболтнет.
Его труды – парад, ломбард,
театры, карты, маскарад,
а может он, приняв на грудь,
в Гаагу иль в Кале рвануть:
пошиковать, усвоить тон,
увидеть мир со всех сторон.
В Версале, Вене на зеро
кладет отцовское добро;
в Мадриде смотрит, как скотов
кончают под гитарный рев;
в Италии стремится в сквер
за дамами лихих манер;
в Германии пьет воду впрок,
чтоб снова нарастить жирок
и вылечить дары любви
от карнавальных визави.
«За родину?» Нет, за раздор,
ее погибель и разор!
Люат
Вот, черт возьми, каким путем
богатство тает с каждым днем!
Мы все в заботах и в нужде,
а наши деньги черт-те где!
Не при дворе бы сэры жили
и радовались сельской были,
счастливей были б кое в чем
Милорд и Фермер с Батраком!
Пусть мы грубы, беспечны, шумны,
порой не слишком дружелюбны,
пускаем лес дворян под нож,
пускай злословим их Госпож,
бьем куропатку или зайца,
но не обидим оборванца.
Но, Цезарь, по всему видать,
живет прекрасно ваша знать,
не зная ни забот, ни слез;
ничто ей голод и мороз.
Цезарь
Когда б со мной ты жил, дружок,
ты б им завидовать не смог.
Нет, не тревожит их покой
работа, голод, холод, зной;
и, как у бедных стариков,
не ноют кости от трудов.
Но гомо сапиенс – осел,
хоть он все Колледжи прошел!
Когда нет истинного горя,
он сам себя измучит вскоре:
при самой малости забот
малейшим злом себя гнетет.
Селянин попахал сохой,
возделал землю – и домой;
селянка с прялкой насидится,
но все равно поет, как птица.
Но Леди с Лордами от лени
приходят в умопомраченье:
угрюмы, вялы и сонливы,
хоть не больны, но еле живы;
их дни безвкусны и скучны;
их ночи смутны и длинны.
Их скачки, игры, буффонады,
в местах публичных галопады,
парады, роскошь, суета,
а в сердце – боль и пустота.
Мужчины, проиграв дебаты,
смягчают боль путем разврата:
в борделях затевают пьянку,
жизнь проклиная спозаранку.
А Дамы стайками с утра
щебечут, как с сестрой сестра,
но то, что говорят приватно,
и бесам слушать неприятно:
за чаем всех подряд честят,
глотая перетолков яд;
и от заката до восхода
гоняют чертову колоду,
спуская враз возы добра,
мухлюя, словно шулера.
Есть исключения, однако,
но в целом жизнь Дворян – клоака.
* * *
Но тут исчезло с глаз светило
и тьма ночная мир накрыла;
коровы замычали в стойле
и трутни загудели в поле;
и встали псы, лизнув носы,
решив, что лучше жить, как псы;
и прочь пошли своим путем,
условясь повидаться днем.
Примечание. Биографическая легенда связывает эту поэму с гибелью собаки Бернса по кличке «Люат». Поэт начал было сочинять «Стансы в память о четвероногом друге», но вскоре этот, в общем, тривиальный замысел уступил место более сложному, который и был осуществлен. Сатирическое изображение социальной жизни через ее восприятие «со стороны» простыми людьми или животными, или даже персонифицированными неодушевленными предметами имело к тому времени уже богатую традицию.
Тэм О’Шентер
Рассказ
Мегер и Магов сей исполнен Манускрипт.
Гавин Дуглас.
Когда торговцы спать идут
и жаждет выпить добрый люд,
на рынке тишь, и каждый рад
замок на свой повесить склад,
а кто уже надулся пенным,
себя почувствовал блаженным, —
так вот и мы давно забыли
канавы, рвы, болота, мили
меж нами и родной женой,
что копит ярость день-деньской,
по дому бродит, хмурит брови,
грозы мрачнее и суровей.
С подобной Тэм О’Шентер думкой,
из Эйра выехал, дотумкав,
что только там красивы девки
и парни вовсе не обсевки.
О Тэм, жену послушай, Кэтти,
и станешь всех мудрей на свете!
Она твердит, что ты болтун,
лентяй, кутила, глупый лгун;
что с октября, в базарный день,
до ноября ты пьяный в пень;
что с мельником гудишь, пока
не опростаешь кошелька;
что даже гвозди от подков
ты с кузнецом обмыть готов;
что по субботам неустанно
ты поддаешь в трактире Жана;
что в речке Дун когда-нибудь
и ты всплывешь, приняв на грудь;
что Аллоуэйской церкви бесы
тебя подстерегут, повеса.
О дамы! Не сдержать рыданья,
припомнив ваши пожеланья,
хотя мужчинам недосуг
внимать премудростям подруг.
Но я продолжу. – На базаре
Тэм пребывал в пивном угаре.
Горел камин и кружки эля
блаженно шли не мимо цели;
был рядом Джони-закадыка,
томимый жаждою великой:
они с неделю пили в лад,
и Тэму братом стал собрат.
Шумело песнями кружало;
еще вкуснее пиво стало;
с хозяйкой Тэм крутил амуры,
исподтишка ей строил куры,
пока хозяин скалил рот
на свежий Джона анекдот.
Снаружи завывал буран,
но Тэм плевал на ураган.
Забота, сдохни: пред тобой
везунчик, элем налитой!
Как пчелы в улей прут со взятком,
минуты шли в забвенье сладком:
король велик – и Тэм не мал,
поскольку зла не замечал!
Но радость – словно в поле маки:
нарвешь цветов – завянет всякий.
Так в речку падающий снег
становится водой навек;
так свет Полярного Сиянья
бежит от нашего вниманья;
так радуга горит в лазури,
пока лазурь не сгинет в буре.
Но время нам не обмануть,
и должен Тэм пускаться в путь.
И в полночь он – никак иначе —
седлает Мэг, родную клячу,
хотя отчаливать домой
не должен грешник в час такой.
Буянил ветер, в раж войдя,
гремя потоками дождя;
тьма пожирала молний стрелы,
гром грохотал осатанело.
Дитя в такую непогоду
поймет, что Дьявол мутит воду.
На серую кобылу Мэг
запрыгнул Тэм и, взяв разбег,
пошлепал по размытым тропам
назло ветрам, громам, потопам.
Берет покрепче нахлобуча,
во рту сонет шотландский муча,
глядел с опаскою кругом,
чтоб не столкнуться с ведьмаком,
ведь близко церковь, где ночами
хохочут совы с упырями.
А вот и брод, где как-то раз
один торгаш в снегу увяз.
Чуть дальше Чарли, пьян в дымину,
сломал себе о камни спину.
А там, под валуном, в сторонке,
нашли убитого ребенка.
А над колодцем, у омелы,
мамаша Мунгова висела…
Вот мрачный Дун: река бурлила
и ветер выл с двойною силой,
сверкали вспышки вразнобой,
бабахал гром по-над землей,
и Тэм сквозь рощицу узрел
той самой церковки придел,
где свет мерцал и шел вертеж,
и громкий слышался галдеж.
Но Джон Ячмень внушил бродяге
с прибором класть на передряги.
Нам с пивом – по колено море,
а с виски – Дьявола уморим!
И Тэм, упившись до бровей,
не ставил ни во что чертей.
Стояла Мэг, дрожа слегка,
но все ж, отведав каблука,
пошла на свет. Но Боже! Чем
донельзя ошарашен Тэм?!
С чертями ведьмы, видел он,
плясали – но не котильон, —
горели джига и страспей
в ногах у этих упырей.
В окне восточном Старый Ник
ощерил свой звериный лик,
а пудель черный, злой, шкодливый
возился с музыкой визгливой:
волынки скрежетали так,
что дребезжал дверной косяк.
Шкафам подобные, рядами
гробы стояли с мертвецами,
а те, поддавшись заклинанью,
держали свечи мертвой дланью.
Но Тэм, герой не поневоле,
приметил на святом престоле
труп некрещеного малютки,
скелет в оковах и ублюдка,
с удавкою, с открытым ртом
и высунутым языком;
пять томагавков, кровью мытых;
пять ятаганов, ржой покрытых;
петлю, душившую младенца;
клинок, что был папаше в сердце
вонзен сынком, а на клинок
налип седых волос клочок.
И было то, чего нет гаже,
о чем грешно подумать даже:
сердца святош – гнилье и прах, —
лежащие во всех углах,
и стряпчих языки с изнанки,
как ветхий плащ у оборванки.
Был Тэм раздавлен, потрясен…
Меж тем веселье шло вразгон:
волынщик дул на всю катушку,
танцоры тискали друг дружку,
скача, топчась, кружась без меры, —
как вдруг вспотевшие мегеры,
сорвав с себя свои тряпицы,
в исподнем кинулись резвиться.
Бедняга Тэм! Будь эти рожи
пригоже, глаже и моложе,
и не в засаленной фланели,
а в белых кружевах на теле, —
штаны последние, поверьте,
из плюша с ворсом синей шерсти
и я бы скинул с ягодиц
при виде этаких девиц!
А ведьмы – тощие, как былки,
костьми гремящие кобылки, —
скакали так через батог,
что я харчи метнуть бы мог.
Вдруг Тэм, взглянув на это стадо,
увидел ведьмочку что надо,
впервой пришедшую на бал, —
потом ее весь Каррик знал.
(Она шутя морила скот,
на дно пускала каждый бот,
глушила виски, эль пила
и всех пугала не со зла.)
Она была еще девчушка,
когда ей справили ночнушку:
белье короче стало вдвое,
но ведьме нравилось такое.
Бабуся, на последний пенни
купив исподнее для Нэнни,
не ведала, что внучка в нем
станцует в церкви с колдуном.
Но здесь опустит Муза крылья,
иначе рухнет от бессилья
воспеть, как Нэнни гарцевала
(сказать – как шлюха – будет мало);
как Тэм, завороженный в хлам,
не верил собственным глазам;
как Сатану смутил разгул,
волынку он в сердцах раздул;
как вновь распрыгались враги —
и Тэму вышибло мозги:
он рявкнул: «Ай да рубашонка!».
Погасло все. Его душонка
застыла. Тронул повод он —
и взвыл бесовский легион.
Как пчелы рвутся в бой жужжа,
спасая мед от грабежа;
как лютый враг летит на зайца
в надежде застрелить мерзавца;
как мчится лавочников свора
на дикий крик «Держите вора!» —
так Мэгги прочь несла копыта
от сатанинского синклита.
Бедняга Тэм! Как сельдь, поджарит
тебя в аду лукавый скаред!
Тебя дождется Кэт едва ль!
Ее удел – тоска-печаль!
Ну, Мэгги! План спасенье прост:
скорей промчаться через мост!
Хвостом вильнешь в конце пути:
чертям реки не перейти!
Но чтоб схватить за хвост судьбу,
за хвост пришлось вступить в борьбу,
ведь Нэнни во главе погони
летит, подобная горгоне,
чтоб ухватить за хвост кобылу, —
но знать кобылу нужно было!
Храня того, кто сел в седло,
крутя хвостом чертям назло,
она огузок свой спасла,
но хвост достался силам зла…
* * *
Пускай прочтут отцы и дети
правдивейшие строки эти,
чтобы мечта о крепком пиве
и рубашонке покрасивей,
напомнила об этой гонке
и Тэм О’Шентера клячонке.
Примечание. История создания этого произведения связана с именем Фрэнсиса Гроса разносторонне одаренного человека: художника, ювелира, лексикографа, любителя старины. Бернс познакомился с Гросом в 1789 г. и даже показал ему старинную церковь близ своей родной деревушки Аллоуэй (приход Аллоуэй в 1600 был объединен с Эйром, и полуразвалившаяся церковь с прилегающим к ней кладбищем представляла собой картину живописного запустения). Церковь пользовалась дурной славой: считалось, что там по ночам собираются на шабаш ведьмы и колдуны, и в народе на этот счет рассказывали всякое. Грос попросил Бернса записать для него две-три такого рода истории. Весной или летом следующего 1790 г. Бернс послал Гросу три небольших рассказа, составленных на основе народных преданий. Когда именно возник замысел написать на основе такого рода историй стихотворную повесть – не вполне ясно. Во всяком случае, первые редакции поэмы появились уже осенью 1790, а окончательная редакция – ранней весной 1791. Для эпиграфа Бернс взял 18-ю строку из пролога Гавина Дугласа к VI книге его перевода вергилиевской «Энеиды» (в оригинале – «Of Brownyis and of Bogillis full is this Buke»). Епископ Гавин Дуглас (1474? – 1522) – один из самых крупных шотландских поэтов 16-го века.
Веселые нищие. Любовь и свобода
Кантата
Речитатив
Когда листву с ветвей готов
смести, как стаю кожанов,
рассерженный Борей;
когда убогих и калек
зима, закутанная в снег,
терзает все сильней, —
в трактир идет веселый сброд,
бедовые отброски,
и Киске Нэнси отдает
за выпивку обноски.
И хохот, и грохот,
и песни за столом,
и ласки, и пляски,
и кружки кверху дном!
В лохмотьях, перед очагом,
сидел с мешком и тесаком
солдат молодцевато
и девку тискал, а она,
теплом и виски сморена,
глядела на солдата.
Он шлюху пьяную в уста
лобзал, объят желаньем,
но ротик свой держала та,
как блюдо с подаяньем.
Сначала – чмок, потом – шлепок,
как будто хлещет плеть;
встает солдат – сам черт не брат, —
чтоб песню прохрипеть.
Песня
Я Марсом был воспитан, привык к суровым битвам,
израненным, побитым хожу из дома в дом.
Ножом я в драке мечен и шрамом от картечи,
когда кипела сеча под барабанный гром.
Я ученик пехоты, я штурмовал высоты,
куда нас бросил ротный, погибший под огнем.
Но скоро мне приелась такой забавы прелесть,
когда мы взяли крепость под барабанный гром.
Потом я стал смелее во флотской батарее —
культяпкою своею я вам ручаюсь в том.
Но если в бой шагая, зовет страна родная,
и я поковыляю под барабанный гром.
Хоть я из нищей бражки, с ногой из деревяшки,
и прикрываю ляжки немыслимым тряпьем,
я так же счастлив в мире со шлюхою в трактире,
как счастлив был в мундире под барабанный гром.
Покрыт я сединою, в копне я сплю порою,
пещера под скалою – чем для меня не дом?
Но если с девкой пылкой уговорю бутылку,
дам черту по затылку под барабанный гром!
Речитатив
Закончил он. Раздался крик —
и задрожал кабак.
Две крысы, выглянув на миг,
забились под косяк.
«Анкор!» – промолвил напрямик
со скрипкою чудак.
Но голос девки тут возник,
запевшей для бродяг.
Песня
Когда – не припомню – была я девицей,
в парней молодых не могла не влюбиться.
Отец был драгуном, и кто виноват,
что мне приглянулся веселый солдат?
Мой первый любовник – задорный, румяный, —
как здорово бил он в свои барабаны!
Подтянут и строен, и молодцеват,
украл мое сердце веселый солдат.
Потом я дьячка-старичка полюбила
и кивер покинула ради кадила.
Он из-за меня мог отправиться в ад,
и мной был отвергнут веселый солдат.
Но мне опостылело пьянство святое,
и сделалась я полковою женою.
На мне и флейтист, и стрелок был женат —
любой по нутру мне веселый солдат.
Война умерла – я пошла по базарам
и вновь повстречалась с возлюбленным старым:
в армейских лохмотьях, ничуть не богат, —
но счастье принес мне веселый солдат.
А сколько мне жить, я не знаю, хоть тресни!
Но мне по душе и попойки, и песни.
Я пью, пока руки мои не дрожат,
с тобой, мой герой, мой веселый солдат!
Речитатив
Девчонку медника в углу
зажал один веселый малый.
На что им песни, ведь к столу
подносят чередой бокалы!
Но, обалдев от девки шалой
и снова пива пригубив,
скроил он рожу и устало
запел на сумрачный мотив.
Песня
Безумствует Умник, поддав;
в суде безрассудствует Плут:
такой у мошенника нрав —
а я по призванию шут.
Мне бабушка книжку дала,
и я на уроки побрел,
но надо ли было осла
учить, если это осел?
Башкой ради пива рискну;
полсердца извел на зазноб.
На что еще жизни весну
потратит такой остолоп?
Вязали меня, как вола,
за брань, за божбу и запой,
и церковь меня прокляла
за юбку молодки одной.
Кульбиты мои на ковре
не стоят решительных мер,
но сделать кульбит при Дворе,
способен министров Премьер.
А там преподобный мастак
дурачит толпу круглый год,
а нам, дуракам, ну никак
соперничать с ним не дает.
Под занавес песни моей
открою ужасный закон:
влюбленный в себя дуралей
глупее, чем я, охламон.
Речитатив
Пришел черед здоровой тетки,
сшибавшей бабки по наводке.
Крючком наудив кошелек,
она пускалась наутек.
Ее возлюбленный с тоскою
спознался с кленом и пенькою.
И вот поднялся скорбный стон,
каким был парнем горец Джон.
Песня
Мой Джони был рожден в горах,
с властями вечно не в ладах,
но обожал свой клан с пелен
мой верный горец, милый Джон.
Споем о Джоне о моем!
Споем о Джоне дорогом!
Как он, такого днем с огнем
мы горца больше не найдем!
Наденет килт, навесит меч,
накинет плед – теряют речь
все дамы, как выходит он,
мой славный горец, милый Джон.
От речки Спей до речки Твид
никто не делал нам обид,
и жил со мною, как барон,
мой храбрый горец, милый Джон.
Когда был сослан горец мой,
лила я слезы, но весной
вернулся, преступив закон,
в мои объятья милый Джон.
Но был повязан мой дружок
и упекли его в острог.
Да будет проклят тот бурбон,
кем был повешен милый Джон.
Теперь я в трауре вдова,
я не жива и не мертва,
и плачет сердце, что казнен
мой добрый, мой любимый Джон.
Споем о Джоне о моем!
Споем о Джоне дорогом!
Как он, такого днем с огнем
мы горца больше не найдем!
Речитатив
Скребущий скрипицу пигмей
от вдовьих обалдел грудей,
и, будучи по пояс ей,
от страсти рьян,
обвил ручонкою своей
роскошный стан.
И, гладя мощное бедро,
ничтожный Феб, пустой пьеро
глазенки закатил хитро,
почти сомлев,
и взялся надрывать нутро
под свой напев.
Песня
Ты не горюй и слез не лей,
а стань возлюбленной моей,
и каждый миг твоих скорбей
пусть пропадает пропадом.
Брожу со скрипкою в руках,
чаруя теток и девах
таким припевом на устах:
да пропади все пропадом!
Для нас и свадьбы – сущий рай,
и там, где пьют за урожай:
лишь наливай да напевай:
эх, пропади все пропадом.
Пусть будут кости на обед,
зато нас греет солнца свет,
досуг нам тоже не во вред —
и пропади все пропадом.
Доверься мне, любовь моя:
пока ласкаю струны я,
не знать нам скудного житья —
и пропади все пропадом.
Брожу со скрипкою в руках,
чаруя теток и девах
таким припевом на устах:
да пропади все пропадом!
Речитатив
Но медник, скрипуну под стать
пленен вдовицей сирой,
беднягу за бороду – хвать
и ну махать рапирой.
При этом клялся, что проткнет
несчастного, как птицу,
когда не перестанет тот
вокруг вдовы крутиться.
И перепуганный мозгляк,
упавший на карачки,
винился и молился так,
что не случилось драчки.
Хоть и страдал он, увидав,
как тискал тетку медник,
но подхихикивал в рукав,
когда запел зловредник.
Песня
Любовь моя, трудяга я:
лудить – моя забота.
Ходи-паяй из края в край —
солидная работа.
Служить могу, срубив деньгу
и в том полку, и в этом,
но день прошел – чиню котел,
удрав перед рассветом.
А тот дохляк – твой первый враг:
шумливый мужичишка.
Достойней тот, кто наберет
в передник золотишко.
Клянусь душой, у нас с тобой
не будет пусто в миске,
а если грош искать начнешь,
то чтоб я сдох без виски.
Речитатив
Бабенка меднику на грудь
упала без стыда:
влюбилась или же чуть-чуть
хлебнула, как всегда.
Сэр Скрипка, видя эту жуть,
поднял не без труда
бокал за их счастливый путь
на долгие года
плюс эту ночь.
В другую дамочку стрелу
смеясь пустил Амур.
Скрипач с ней спелся на полу
клетей, где держат кур.
Ее дружок на том балу,
Гомер для местных дур,
всадил словцо тому козлу
и этой помпадур
в такую ночь.
Он был беспечен, вечно пьян,
прихрамывал чуток,
но сердцу нанести изъян
никто ему не мог.
Был счастлив, осушив стакан,
тоску гнал за порог,
и выдал, Музой обуян,
немало добрых строк
он в ту же ночь.
Песня
Поэт хорош не для вельмож —
Гомер любим толпою.
Пою друзьям по городам, —
друзья поют со мною.
Смотрю на это и на то
и вдвое на другое:
с одной развод, другая ждет,
мечтая стать женою.
Пускай Парнас не манит нас
Кастальскою струею:
поскольку эль струится в цель, —
поэзия со мною.
Кто поражен красою жен,
тот станет им слугою,
но для утех отнюдь не грех —
амурничать с любою.
Теряю речь от нежных встреч
с красоткой молодою,
а если вдруг любви каюк, —
не спорить же с судьбою!
Проделки дам сведут в бедлам,
но мы готовы к бою.
И пусть хитрят – я очень рад
сразиться не с одною!
Смотрю на это и на то
и вдвое на другое:
с одной развод, другая ждет,
мечтая стать женою.
Речитатив
Поэт затих – и взвился сброд:
орет, поет, в ладоши бьет
и просит пива жбан.
И все, прикрыв свой голый зад,
продать исподнее спешат,
поскольку пуст карман.
И требует хмельной синклит,
не делаясь трезвей,
чтобы для них нашел пиит
балладу посмешней.
Меж теток, молодок,
он сел, глядя в упор
на шумный, безумный,
нетерпеливый хор.
Песня
Пенный кубок ходит кругом
оборванцев и пьянчуг!
Подпевайте друг за другом,
веселитесь все вокруг!
Нам законы не по вкусу:
нас пьянит свободы зов!
Правосудие – для трусов,
литургия – для попов!
Что нам титулы и слава,
капиталы и почет?
Если наша жизнь забава,
нас другое не влечет.
Мы проделку за проделкой
проворачиваем днем,
чтобы спать с красивой девкой
на конюшне, за гумном.
Нам ли с вами ездить цугом,
чтоб от скуки не пропасть?
И всегда ль постель супругам
стелет истинная страсть?
Наша жизнь подобна книге,
от которой проку нет.
Кто устал нести вериги,
тот скулит про этикет.
За блудниц и за приблудных,
за котомку, за сарынь,
за свободу беспробудно
будем бражничать – аминь!
Нам законы не по вкусу:
нас пьянит свободы зов!
Правосудие – для трусов,
литургия – для попов!
Примечание. Авторское обозначение жанра – кантата; под кантатой в то время понимался цикл песен, написанных от лица нескольких лирических героев, объединенный местом действия и краткими стихотворными характеристиками исполнителей («речитативами»). Место действия – кабачок миссис Гибсон, прозванной «Киска Нэнси», в Мохлине, где проводили время и бедняки из окрестных деревушек, и «залетные» бродяги. Заглядывал сюда и Бернс со своими тогдашними друзьями Джоном Ричмондом и Джеймсом Смитом. Принято считать, что кантата написана «с натуры». Сцены в кабачке Нэнси, разумеется, нашли отражение в кантате, вместе с тем она опирается на богатую поэтическую традицию: «Оперу нищего» Джона Гэя, «Счастливых нищих» Аллана Рэмси, на шотландские народные песни, которые поэт собирал повсеместно. При жизни Бернса не публиковалась.
Список использованной литературы
The Canongate Burns: The Complete Poems and Songs of Robert Burns (Canongate Classics). Paperback – 1 Jan 2003. Introduced by Andrew Noble, edited by Andrew Noble and Patrick Scott Hogg. Edinburgh – London – New York – Melbourne.
Роберт Бернс. Стихотворения. Сборник. Сост. И. М. Левидова. На англ, и русск. яз. – М.: Радуга. – 1982. – 705 с.
Приложение
Два ворона
Старинная шотландская баллада
Я шел в раздумье среди скал.
Внезапно ворон застонал.
Другой сказал, махнув крылом:
– Где нынче мы обед найдем?
– Лежит здесь рыцарь меж берез.
Об этом знает только пес,
хозяйский сокол да жена,
собой прекрасна и умна.
– Но пес охотится в лесах,
а сокол – в синих небесах,
жена милуется с другим…
Зато мы сладко поедим.
– Ты грудь проклюнешь до костей,
я выпью синеву очей.
А этой прядью золотой
гнездо обложим мы с тобой.
– Оплакать рыцаря хотят,
но он отыщется навряд.
Лишь ветры будут вечно дуть
в его обглоданную грудь.
Пьяный Шотландец
Старинная шотландская песня
По́д вечер Шотландец выполз вон из кабака,
где бедняга, как ни странно, перебрал слегка.
Чует он: не держат ноги, буря в голове,
и тогда он спать улегся прямо на траве.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
У дороги он разлегся прямо на траве.
Тут наткнулись две девчонки на пришельца с гор.
У одной из двух красоток разгорелся взор:
«Ах, какой чудесный парень, но слыхала я,
что под килтом у шотландцев нет совсем белья».
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Говорят – у них под килтом вовсе нет белья.
К спящему она подкралась тихо, словно мышь,
килт приподняла Шотландцу на два дюйма лишь,
и девчонки утолили любопытства пыл,
увидав, чем Бог в избытке парня наградил.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Бог парнишку с колыбели щедро наградил.
Рассмотрев, они решили улучить момент:
другу нашему оставить небольшой презент:
ленту шелка голубого повязать вокруг
булавы, что из-под килта выглянула вдруг.
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
Булава им из под килта подмигнула вдруг.
Тут Шотландца зов природы пробудил от сна.
У куста он килт приподнял, глянул – вот те на!
«Где ты, парень, был, – сказал он, осмотрев сюрприз, —
я не знаю, но, похоже, взял ты первый приз!».
Тили-тили, трали-вали о, тили-тили о!
«Где б ты ни был, но, похоже, взял ты первый приз!»
Уильям Гамильтон из Гилбертфилда
«Веселый Вилли – вертопрах…»
Веселый Вилли – вертопрах,
каких я сроду не видал, —
на каждой свадьбе был в гостях
как балагур и зубоскал.
Он куртку грубую носил,
а на оплечье – лисий мех,
и потому веселый Вилл
с ума сводил девчонок всех.
Был добродушен и силен,
не знал ни горя, ни забот,
и сколько б ни трепался он,
толпа ему глядела в рот.
Ходил в дырявых башмаках
он от села и до села,
и хоть бродяг встречал в лесах,
никто ему не делал зла.
Любовью Вилли был богат,
с женою жил в большом ладу,
а сам бросался на девчат,
как с голодухи на еду.
Шагал куда глаза глядят,
а с ним девчонок целый рой,
и целовал он всех подряд,
не пропуская ни одной.
На свадьбе был он как-то раз,
девчонок тискал, виски пил
и только он пустился в пляс,
жених спросил: «А где ты был?»
«С твоей невестой, добрый друг,
я танцевал, не чуя ног,
потом созвал ее подруг
и с ними в танце изнемог».
«Брось, Вилли, заливать зазря», —
и, зная все наверняка,
от горя и стыда горя,
он Вилли чуть не дал пинка.
К себе невесту он привлек.
«Дай я в глаза твои взгляну.
Ты с ним натанцевалась впрок, —
пора смениться плясуну».
«Жених мой, ты испортишь пляс:
для танцев ты не слишком скор;
ты Вилли вовсе не указ, —
он не чета тебе танцор.
Он всех, жених мой дорогой,
научит, как плясать всю ночь,
а нам не танцевать с тобой,
если прогоним Вилли прочь».
Постановки и публикации Ю. Лифшица
1. Шекспир У. Гамлет / Пер. Ю.И.Лифшица. Постановка Челябинского ТЮЗа, Сезоны 1991—92, 1992—93.
2. Шекспир У. Двенадцатая ночь / Пер. Ю.И.Лифшица. Постановка Омского ТЮЗа, 2012.
3. Шекспир У. Много шума из ничего / Пер. Ю.И.Лифшица. Постановка Санкт-Петербургского театра «Суббота», 2017.
4. Лифшиц Ю. И. Слово о полку Игореве: Переложение // Науч. зап. Института Шевченко. Тетрадь №5. Оренбург, 1995.
5. Лифшиц Ю. И. Тетрадь и Слово и полку: Сб. поэм. Черноголовка: Богородский печатник, 2001.
6. Лифшиц Ю. И. Поэма о Ничто // М.: газета «Школьный психолог», 2001.
7. Шекспир У. Сонеты 137, 152 / Пер. Ю.И.Лифшица // Шекспир У. Сонеты: Антология современных переводов. СПб.: Азбука-классика, 2004.
8. Шекспир У. Сонеты / Пер. Ю.И.Лифшица. Екатеринбург, Издательство Уральского университета, 2006.
9. Шекспир У. Сонеты 19, 55, 66, 71, 73, 74, 90, 106, 116, 130 / Пер. Ю.И.Лифшица // журнал «Веси»: Екатеринбург, 2007, №1.
10. Кэрролл Л. Охота на Снарка / Пер. Ю.И.Лифшица // Кэрролл Л. Охота на Снарка. СПб.: Азбука-классика, 2007.
11. Флоря А. В., Лифшиц Ю. И. 66-й сонет У. Шекспира в изложении Б.Л.Пастернака // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. – 2008. – №4. ISBN 1997—9886. С.323—333.
12. Лифшиц Ю. И. «Синий цвет» Николоза Бараташвили в переводе Бориса Пастернака / М.: Литературная учеба, 2009, №6. С.125—135.
13. Лифшиц Ю. И. И мы. Роман-CD / Вологда.: Вологодская литература, 2010, №10. С 348—394.
14. Лифшиц Ю. И. Венок сонетов Иосифу Бродскому / Вологда.: Вологодская литература, 2011, №11. С 238—239.
15. Век перевода-3. / Пер. Лифшиц Ю. И. // Век перевода-3. Антология русского поэтического перевода XXI века. Второе десятилетие. Сост. Е. В. Витковский. М. Водолей, 2012. С. 216—224.
16. Роллина М. / Пер. Ю.И.Лифшица // Роллина М. Неврозы. Пер. с фр. М: Водолей, 2012. С. 41, 53, 60, 82, 83, 84, 86.
17. Лифшиц Ю. И. Как переводить сонеты Шекспира. Краткое практическое руководство / Москва.: Сайт «Русский Шекспир», 2009.
18. Лифшиц Ю. И. Мое проклятие российскому футболу. Заметки бывшего футбольного болельщика / Москва.: Человек, 2014, 160 с.
19. Лифшиц Ю. И. // Новый Протей. Вып.1 / Под ред. А. Кольниченко. Винница.: 2015, 236 с.
20. Шекспир У. / Пер. Ю.И.Лифшица // Сонеты №№23, 47, 48, 51, 53, 73, 76, 97, 106, 126, 153 / Шекспир У. Сонеты / Литературные памятники / Изд. подгот. А. Н. Горбунов, В. С. Макаров, Е. А. Первушина, В. С. Флорова, Е. В. Халтрин-Халтурина; Отв. ред. А. Н. Горбунов. – М.: Наука, 2016, 884 с. С. 492, 509, 510, 511, 512, 530, 534, 552, 558, 571, 602.
21. Лифшиц Ю. И. Загадка гамзатовских «Журавлей» / газета «Кстати»: Сан-Франциско, 2017, №№1152, 1153.
22. Шекспир У. Пьесы / Пер. с англ. Юрия Лифшица. – М.: Водолей, 2017. – 704 с.