Ольга Рёснес
Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)

Вместо предисловия

   Неподалеку от того места, где я живу сегодня, высится среди леса древний, трехтысячелетней давности, могильник: груда морских валунов, наваленных на выступающее из почвы мощное каменистое плато. Смысл этого погребального возвышения над «этажом ниже» растущими березами, елями, соснами и зарослями вереска состоял исключительно в том, чтобы перед умершим открывался вид на море, которое в те давние времена подступало вплотную к нынешним пашням, одарив их обилием крупных и мелких камней. Вид на море был символом странствий – прежде всего, странствий в духе – к которым было исключительно предрасположено немногочисленное пока еще население европейского севера: странствия должны были продолжаться и после смерти.
   Сегодня это место, расположенное в пяти милях от Осло, является формально охраняемым историческим памятником, своего рода заповедником, своеобразный ландшафт которого практически не изменился на протяжение многих столетий. Здесь встретишь, пожалуй, любителя многокилометровой пробежки или сборщика черники, в остальном же местность полностью предоставлена самой природе, с ее неспешными ритмами роста и смены времен года, брачным ревом косуль, ночными стонами лис, беззвучным полетом сов, царственной невозмутимостью лося. И тот, кто склонен вслушаться в таинственную речь замшелых скальных стен и открытых солнцу вересковых пустырей, тот не прогонит мысль о том, что именно природа и держит Норвегию в ее физической и духовной целостности.
   Норвежская природа не так подвержена разрушению, как, скажем, среднерусская равнина, нынешний вид которой не имеет ничего общего со своим первоначальным, лесным или степным, обликом. Норвегия стоит на камнях, ее деревья прорастают из каменных трещин, и бонды ежегодно выворачивают из почвы своими мощными тракторами кучи валунов, когда-то лежавших на дне моря. Камни с вкрапленными в них следами металлов – это своего рода концентрат памяти севера: камень помнит те могучие откровения Одина, в ветре, непогоде, шторме, что сформировали его вековой облик и придали ему твердость, и эти камни-свидетели молчаливо хранят в себе то, что когда-то осенило души живших на севере людей их своеобразной внутренней формой. Будучи народом Одина, норвежцы имеют свою, совершенно особую задачу: жить в духовном единении с природой и свои знания передавать всем остальным людям после смерти. Это одна из тех духовнонаучных истин, которые остаются сегодня совершенно неизвестными большинству норвежцев, и это знак того, что «что-то в этом королевстве не так». Сегодня норвежца перевоспитывают в полном соответствии с идеалами глобально-демократической стадности, и если дело пойдет так и дальше – многое именно об этом и говорит – норвежцы как нация прекратят свое физическое существование. Ни одна форма «благоденствия» не придет тут на помощь, никакие нефтяные запасы не отменят сурового приговора сути вещей: либо Норвегия банально американизируется и перестанет быть одним из центров германской Я-культуры, либо ценой огромных внутренних усилий норвежцы придут к сознательному контакту со своей Народной душой, Одином. В свое время, будучи в Норвегии, Рудольф Штейнер вступил в такой контакт с могущественным Народным Архангелом, неся Ему навстречу один-единственнуй вопрос: «Что делать?» И ответ Одина был таков: «Научись понимать мой язык».
   Дух Одина, принесшего северным людям их мышление и их язык, навсегда вписан в природу Норвегии, и вместе с ним в природе живет великая тайна севера: однажды погребенный в камне Один снова окажется деятельным среди людей, и не только как Народная душа севера, но уже как Дух Времени, действующий из Асгарда, духовного центра Европы. Вопреки искусственно созданному сегодня «управляемому хаосу» демократического многокультурья, призванного упразднить Европу как таковую, в глубинах самой европейской душевности неизменно присутствует тот дух порядка, который есть ни что иное как германский дух, дух единения морали, воли и чувства. Реальность германского духа совершенно недоступна тем, кого сегодня принято называть «власть имущими»: этим специально отобранным и вышколенным безмысленным экземплярам политического пустословия. В скорлупе своей политкорректности, политик сегодня просто трясется от страха и ненависти при одном лишь упоминании о германском духе, не находя ничего для себя более удобного пропагандистской отмашки типа «фашизма» или «нацизма». Но суть вещей такова, что единственным импульсом дальнейшего развития всех людей на этой грешной планете является как раз сознательное принятие своей индивидуальной духовности – без ссылок на «демократию», «глобализацию» и прочие не имеющие отношения к действительности вещи – что оказывается возможным только благодаря силе Я, из которого, собственно, и исходит германский дух: дух Христа. Здесь кроется загадка той безудержной ненависти к германскому духу, которую, не стесняясь, проявили «победители» Гитлера и проявляют сегодня их либерально-демократиченские потомки во всем мире: это ненависть к Христу. Германский дух – даже в таком люциферическом облачении, каким он выступает в немецком национал-социализме – есть единственно верный указатель будущего. И смыслом первой и второй мировых войн является именно предотвращение этого будущего, в котором личность, вырабатывая Я-сознание, становится индивидуальностью. Нет ничего страшного в том, что люциферический элемент (к примеру, злоупотребление изображением свастики) на какое-то время выходит на первый план в обширной панораме духовного возрождения, связанного с пробуждением Я-сознания. Это попросту «детская болезнь», которая лишь укрепляет организм и помогает ему выработать необходимые качества, не достижимые иным путем.
   Активизация Я, в противовес свирепо рыщущим над миром каннибалистским групповым интересом, вежливо именующим себя «корпоративностью», является сегодня самой трудной для человека задачей, хотя бы уже потому, что это крайне «неудобно», да, некомфортно. Но как раз к этой, наиважнейшей сегодня внутренней активности предрасположены именно германские народы – и сегодня именно они-то и являются ведущими, и вовсе не американцы с их иудаистскими претензиями на мировое господство – и этот прорыв к более высокому, чем сегодняшнее «предметное», сознанию неизбежно произойдет на севере Европы, где природным, естественным путем, из самого своего существа норманн извлекает ясные духовнонаучные истины.
   Германский дух космополитичен по самой своей сути, глобален. Это та самая неизбежность, мимо которой невозможно пройти дальнейшей эволюции Земли. Это в принципе космический феномен, проекция в земные условия могущественной силы Христа, исцеляющей перекосы усеченной материализмом реальности. Социальным аспектом развития германского духа является его оплодотворяющая сила, несущая едва только пробуждающемуся Я-сознанию восточноевропейцев импульс восхождения к Самодуху. Вот где прочно завязан узел будущего: в духовном единстве германского и русского, в построении единой, русско-германской культуры. И чтобы этого не произошло, сегодня задействованы самые различные изощренные средства ослабления личности, вплоть до ее полного стирания. Отсутствие в обществе личности, способной развиться в индивидуальность, прерывает связь данного народа с его Народной душой: не поступки и чувства, но только лишь духовные устремления интересуют Народного Архангела. Иначе говоря, Народная душа безразлична к тому, какое количество людей в данный момент живет или уже умерло в этом народе, но предельно внимательна к тем понимающим личностям, через которые Народный Архангел, собственно, действует. Все важнейшие импульсы развития передаются народу его Народной душой, развивающейся вместе с этим народом и отступающей прочь, когда национальная задача, миссия, оказывается исполненной. Многие народы уже исполнили свои миссии, германским народам это сделать еще только предстоит, в связи с чем именно на них и оказывается сегодня такое чудовищное разрушительное воздействие со стороны препятствующих развитию сил.
   Сохранение Европы, в ее ведущей развитие роли, для будущего связано сегодня с возрождением мистерии Одина, теперь уже – в отличие от бессознательно ясновидческих времен – в полном сознании Я, обретенным на основе естественнонаучного мышления. Собственно, Один никуда и «не девался», оставаясь на протяждение столетий Народной душой норманнов, но для повседневной практики он как бы «умер», ушел в Вальхаллу, в духовный мир, куда, в связи с развитием материалистического естественнознания, доступа человеку уже не было. Путь к Одину возможен сегодня исключительно благодаря силе Христа, питающего индивидуальное восхождение к духу. Те немногие североевропейцы, кто осенен сегодня очищающим импульсом Одина, они идут впереди Европы, черпая больше и будущего, чем из настоящего, имена их неизвестны, а поступки «не нормальны». Но именно на них-то и смотрит Народная душа, посылая им золотой дождь своих вечных истин.

1. Мистериальность и рассудочность: от Одина к Марксу

   «Ложное учение опровергнуть невозможно, ибо оно основано на убеждении в том, что ложь является истиной».
Гёте

   Сегодня принято считать, что еще не в столь отдаленные времена, на рубеже XIX–XX веков, Норвегия была бедной крестьянской страной, ничего не значащей окраиной Европы, да просто медвежьим углом, где «ничего не происходит». Тот, кто исследует сегодня эту тему, склонен объяснить такую национальную «забитость» особенностями норвежской географии: конфигурация страны напоминает оброненную над морем каплю, едва коснувшуюся в своем полете лишь соседней Швеции, если не считать короткой северной границы с Россией. Такая отстраненность от мира сказывается на устройстве норвежской государственности: формально независимой Норвегия становится только в 1905 году, до этого будучи глухой провинцией Дании и Швеции. Эта неизбывная норвежская «провинциальность» отражена в повествованиях Гамсуна, для которого совершенно не актуально, что происходит в современной ему Европе и каков сам этот европейский дух: Гамсун тотально погружен в стихию внешних фактов исключительно норвежской повседневности, с ее рассудочно-деловитой озабоченностью куском хлеба. Чисто географически Гамсун совершенно на своем месте, но только все описываемое им, со всем пристрастием его наблюдательности, является в лучшем случае лишь зеркальным отображением внешней стороны народной жизни, без малейшего намека на какую-либо попытку проникнуть пристальным взглядом в духовную суть этой жизни. Будучи великим «описателем деталей», Гамсун не имеет никакой внутренней потребности прикоснуться к тому в норвежце наивнутреннейшему, что, собственно, действует творчески, созидательно, что строит мост в будущее. Правда, в глубокой старости, Гамсун проникается устремленностью к спасению норвежской национальной идеи прививкой ей «немецкого духа», понимаемого им поверхностно материалистически, в плане приверженности чисто практическим мероприятиям. В автобиографических записках писателя «По заросшим тропам» совершенно очевидна ориентация Гамсуна на норвежскую Норвегию, на ее монокультурность и самодостаточность: это последний значительный призыв, собственно, к народному в послевоенной норвежской культуре.
   Примечательно, что как раз «от имени норвежского народа» Гамсуна, нобелевского лауреата, лишают принадледжашей ему недвижимости, банковских сбережений, имущества, заточив к тому же на долгий тюремный срок в дом умалишенных престарелых, а его романы долгое время в Норвегии не издавались. То изначально норвежское, что Гамсун сумел выхватить из окружавшей его жизни, даже при всей своей поверхностной описательности, не отвечало скороспелым идеалам послевоенной социал-демократической «перестройки» традиционного норвежского уклада: уже в конце сороковых годов началось активное разрушение национального, сопровождаемое разрушением норвежской природы, веками державшей в целостности самосознание норвежца. Превращенные в электростанции девственныее горные водопады, торчащие среди заснеженных вершин мачты высоковольтных линий, подчистую вырубленные вековые леса, истребление многих животных видов – в этом современном натиске на природу нет ничего «норвежского». И хотя сегодня еще изредка встречаются в норвежской глубинке атавистически ясновидящие, способные воспринимать «духов местности» и «духов моря», видеть хвостатую хульдру и эфирных призраков умерших, встречаются также «помнящие» себя викингами, этому чисто норвежскому, скажем так, типу места в современном обществе не предусмотрено. Более того, начиная со школьных лет, норвежцу внушается мысль о том, что викинги, к примеру, были всего лишь отъявленными злодеями, ни словом не упоминается не имеющее себе равных культурное влияние норманнов на всю Европу, включая области России до самой Волги. Норвежец постепенно «забывает» свою идентичность, волей-неволей приспосабливаясь к стандарту «члена европейского союза». Этот путь гибели нации усыпан цветами благоденствия, и мало кто сегодня понимает, что изобилие нефти есть национальная катастрофа. То, что сегодня именуется «моделью развития страны», на деле есть тщательно продуманный план уничтожения страны как места обитания четырехмиллионной нации норманнов. И даже на зависть соседям имеющийся в Норвегии нефтяной фонд, вроде бы задуманный как гарантия благоденствия народа, и тот оказывается под полным контролем всемирных банков, попросту качающих деньги из маленькой, трудолюбивой нации. Этот нефтяной фонд стал с некоторых пор визитной карточкой страны, гарантом «открытых дверей» и тех демократических свобод, с которыми воображение «нормального» человека связывает мечту о хорошей жизни. Скажем так, мечту о хорошей социалке: более трети сегодняшнего населения страны получает от государства пособия, и число получателей год от года растет. Жить, не работая, вот идеал сегодняшней деградации. С учетом никогда не работающих мигрантов, число которых угрожающе растет, страна неуклонно превращается в разлагающееся, благоденствующее болото.
   Собственно, все идет по плану: по дальноприцельному плану марксистов, прочно внедрившихся в норвежскую политическую жизнь с конца 1940-х годов, воспитанных самим Лео Троцким, который почти три года отдыхал на небольшом острове Утойя, неподалеку от Осло. Именно Троцкий, организовавший в 1917 году иностранную интервенцию в Россию, свержение царя и установление античеловеческого режима «военного коммунизма», и был крестным отцом Норвежской рабочей партии, многократно находившейся у власти.
   Разумеется, норвежский троцкизм выглядит куда более прилично, чем гулаговский, и темпы разрушительного наступления на норвежскую культуру несколько снижены в сравнение с практикой неприкрытого геноцида в «революционной» России. Тем не менее, троцкисты всегда верны себе, и их цель – всегда одна: разрушение. В условиях Норвегии, где, в сиду природных особенностей, население никогда не группировалось в большие городские сообщества, но жило «на хуторах», где пролетариат появился впервые лишь в середине ХХ века, да и то в связи с порчей природы (первые электростанции), у Троцкого не было возможности сесть в бронепоезд и расстреливать всех подряд. Подбираясь к власти, норвежские троцкисты поэтапно ликвидировали те в значительной степени народные инициативы, благодаря которым долгое время норвежцы жили спокойно и мирно, совсем не тяготясь своей «бедностью». Значительным успехом троцкистской социал-демократии было устранение патриотического движения Квислинга, этой последней серьезной опоры национального государства, и пришедший вслед за этим террор «мнений» покончил с Норвегией индивида, с самим стилем народной жизни, в угоду обезличивающему, всепроникающему «мы». Это была скрытая троцкистская революция, и норвежцы ее попросту проспали, в своей посведневной озабоченности малым. Никто ведь и сегодня не задается в процветающей Норвегии вопросом: а что, собственно, процветает? А то, что как раз и делает страну единым трудовым лагерем: чисто материалистический интерес. Троцкий не зря провел время на живописном острове Утойя: удавкой для норманнов должно стать, согласно его великому замыслу, материальное благоденствие.

Благоденствие без духовных устремлений и интересов

   В начале 1920-х годов Рудольф Штейнер отметил на одной из своих лекций в Кристиании: не развивая духовных устремлений, норвежцы попросту вымрут физически, такова духовная конституция этого народа. Так что цель троцкистов как в России, так и в Норвегии, одна: геноцид коренного населения.
   В основном построенное к началу 1980-х годов «общество благоденствия» ждал еще один удар из-за угла: премьер-министр и лидер Норвежской рабочей партии Г.Х.Брундтлаг декларировала свободный въезд в страну иностранным рабочим. Сопровождаемое звучными марксистскими лозунгами, это интернационалистское начинание перевернуло с ног на голову всю экономику страны, попросту заставив норвежцев работать вдвойне, за себя и за пакистанского-вьетнамского-афганского-турецкого «товарища». Этот исторический момент норвежцы опять дружно проспали, попросту не разглядев далеко идущих перспектив «интернационализации» своей маленькой страны. Все еще самоуверенным потомкам викингов казалось, что их национальная идентичность никуда не денется от присутствия на соседней улице семьи мусульманских беженцев. И чтобы ничто уже не мешало великим планам троцкистов, над головами норвежцев взвился и повис многообещающий социал-демократический лозунг: «Больше того же самого!» Больше, еще больше благоденствия! Больше демократии: помощь слабому, сильный пусть выживает как знает, пусть хоть даже уступит слабому – а это ведь наши новые сограждане – свое место под солнцем. Кстати, кофе, который так любят пить норвежское моряки и рыбаки, отныне будет называться «Али», это так демократично.
   Этот идеологический мотор отменно действует и сегодня, он будет действовать и завтра, когда на развалины глубокомысленной, одухотворенной Одином нордической культуры свалят мусор со всего мира. Если это не война с нацией, то что? Война, ведущаяся мирными средствами.
   Г.Х. Брундтлаг, в бытность свою статс-министром считавшаяся «матерью страны», комфортно живет сегодня на своей вилле в Ницце, и кажется ей, что Норвегия все еще не достаточно «черна», что надо удвоить усилия по приему беженцев и предоставлению им всех гражданских прав. Она, «матерь страны», несомненно, герой своего времени, и один академический час ее троцкистских докладов соответствует гонорару в два миллиона рублей.
   Одним из пунктов ее долгосрочной программы благоденствия стал отказ от прежней, питаемой немецким идеализмом культуры: культура не только должна стать массовой, но в конечном итоге должна упразднить себя как «потусторонний» феномен, сделавшись просто отраслью производства. Попробуй только намекнуть сегодня на что-то духовное, и тебя немедленно заподозрят в чем-то нехорошем: ты случайно не экстремист?.. не наци?
   С принятием долгосрочной программы благоденствия, с ее центральным лозунгом «Больше того же самого», у норвежца стираются последние воспоминания о том патриархальном балансе между духовной, правовой и производственной сферами, благодаря которому Норвегия очень долго оставалась своего рода «нетронутым раем», в котором отсутствие роскоши сполна компенсировалось переживанием свободы, независимо от социального статуса личности. Сегодняшний «глобализированный» норвежец знает в лучшем случае только традицию, охотно наряжается в национальный костюм, при этом нисколько не озадачиваясь собственной ролью в судьбе Европы. Это именно то безмыслие, на которое и расчитывают неизменно стоящие за мировыми кулисами силы разрушения. Но безмыслие безмыслию рознь: то, что совершенно нормально для негра, непростительно для норманна. И задачей номер один для сегодняшней демократии является как раз низведение норманна до уровня сомалийца. Скажем так, фантастическая задача, но… выполнимая. Спрашивается, зачем это кому-то нужно?
   Эволюция человека к более высокому, чем предметное, сознанию может иметь место лишь при определенном лидерстве определенной части людей, и если эту наиболее продвинутую в умственном и духовном плане часть человечества – а это ведь европейцы, прежде всего германские народы – изъять из обращения, никакой эволюции не будет. Именно этого и желает «мировая закулиса», ориентированная исключительно на материальное господство над всеми ресурсами Земли. Норвегия долго «ждала» своего смертного приговора: ни первая мировая война, ни последующие ужасные события в России, ни циничный версальский суд над Германией вроде бы совсем и не коснулись норвежской жизни. Благодаря этой «отсрочке», духовная жизнь норвежцев стала обретать такую конфигурацию, которая напрямую вела личность к пониманию духовнонаучных истин: осмысливая одну только нордическую мифологию, норвежец мог полняться в своем сознании гораздо выше других европейцев, сознание которых было значительно замутнено разрушительной пропагандой войны. Пока Европа переживала свой кровавый Верден, норвежец проникался тайнами неспешно ткущей свои письмена суровой северной природы, выслушивая в грохоте водопадов вечные истины Одина. «Благословенная в спиритуальном отношении Норвегия», – писал Р.Штейнер в 1912 году, и не случайно оба купола Гётеанума были покрыты природным норвежским шифером, жемчужно отливающим на солнце и в лунном свете, а само строительство здания велось норвежским архитектором. Тем не менее, уже тогда, почти сто лет назад, Р.Штейнером было замечено разрушительное веяние на души норвежцев набирающего силу американизма: это был именно интерес к футболу. Примечательно, что всего каких-то двадцать лет спустя одним из типичных доводов «исправления» или «перевоспитания» все еще преданных Гитлеру немцев американские оккупанты считали приобщение этой нации Гёте и Моцарта к… бейсболу! Иначе говоря, кто-то всерьез думал, что всю великую немецкую философию, весь взвившийся к небу немецкий романтизм можно запросто вытравить из немецкого менталитета, научив немцев бить ногой по мячу. Но, как бы нелепо это на первый взгляд не выглядело, дело обстоит именно так: согласно духовнонаучным наблюдениям Р.Штейнера, определенные виды спорта – футбол, бейсбол, баскетбол и подобные им – развивают у человека способности, имеющиеся в природе у некоторых видов обезьян. Это прежде всего ориентация всей душевной жизни исключительно на материальное и подматериальное, на полное забвение себя как духа. Другими словами, футбол является средством разрушения человека, причем, добровольного разрушения. Сегодня лучшими норвежскими футболистами являются негры, и одно это могло бы навести норманнов на мысль о перспективах умственной деградации. Кто-то, разумеется, возразит: но ведь весь мир играет в футбол. Ответ на это возражение ясен и прост: те, что склоняются к умственному уровню обезьяны, пусть играют в футбол (хоккей и тому подобное) и дальше, но есть ведь и требования к человеку.
   Сегодня мы наблюдаем в целом в Европе и особенно на севере жесткую ломку Народной души, попросту насилие над Народным Архангелом, в данном случае насилие над Одином. И это ведь не может продолжаться просто так, как того хочет «мировая закулиса», это обязательно вызовет противодействие со стороны Архангела. Являясь одним из самых сильных Народных Архангелов, воспитанный Духом экзотерического христианства, Один не отступит просто так от своего народа. Что такое народ для Народного Архангела? Это земной опыт, получаемый Архангелом исключительно через людей и необходимый для развития самого Архангела. Народный Архангел ведет свой народ в связи со своеим, архангельским, развитием. И если в народе что-то не так, Архангел отступает, прекращает свое водительство, и Ему предстоит долгое ожидание возможности нового водительства с новым народом, подходящим для дальнейшего развития Архангела. Но прежде чем отступить от своего народа – и тем самым дать народу погибнуть – Народная душа будет разъяснять ситуацию, воздействуя на наиболее расположенные к себе личности. Они, несомненно, есть сегодня в Норвегии, хотя чисто внешне, зримо, они мало что могут сделать, и это означает, что время социальной общности прошло, теперь время асоциальных персон, каждая из которых несет народность в себе и для себя, тем самым подготавливаясь к принятию импульса Христа. Сегодня не политик и не банкир, и даже не «мировая закулиса» определяют ход дальнейшего развития, но отдельно взятый, сам по себе и для себя, духовный центр, имеющий живую связь с Народной душой. Есть много препятствий для этой отдельности, но что можно сделать с тем, что по своей сути бессмертно!
   Планомерно вытравливая из культурной жизни Норвегии саму ее духовную подоснову, восходящую к древнескандинавским сагам, сегодняшнее, назначаемое «мировой закулисой», правительство ни в малейшей степени не является «норвежским» (как не является «немецким» правительство Меркель), и это знак того, что в ближайшие десятилетия страну ожидает культурный коллапс, по крайней мере, есть такая возможность. Такой исход тем более вероятен, что достаточно большое число норвежцев даже не подозревает о таких перспективах, комфортно затуманивая свой разум повседневной зримостью благоденствия. Люди попросту глупеют, сами того не замечая, и только очень немногие имеют сегодня в Норвегии (как, впрочем, и везде в мире) свои мысли. Всеобщее помутнение умов – неважно, по какой причине – есть первое условие кризиса, столь необходимого «мировой закулисе» для ужесточения своей смертельной хватки. Нет нации, нет и проблемы, в данном случае с Норвегией – нет перспективы дорастания личности европейца до индивида.
   Решающим аргументом того, что и дальше все будет так продолжаться, согласно сценарию «больше того же самого», является вполне рациональное стремление к этому «большинства»: стремление к наколдованному «мировой закулисой» мультикультурно-цифровому порядку. Эта слепота по отношению к собственному будущему является прямым следствием нежелания норвежцев и в целом европейцев выполнять возложенную на них самой эволюцией задачу: вникать в истины духовной антропософской науки. Ничего не надо искать, все уже найдено: антропософия есть единственный путь к здоровому будущему. Та прививка бездуховности, которую «мировая закулиса» непрерывно вкачивает в повседневность, нейтрализуется лишь «противоядием» Христовой духовной науки. Чтобы подчеркнуть предрасположенность душевно-духовной конституции норманнов к усвоению духовнонаучных истин, достаточно указать на то, что сегодня в Норвегии есть люди, способные созерцать эфирный облик Христа (то есть второе пришествие Христа). Такие люди есть, и питающие «мировую закулису» силы разрушения вовсе не намерены этого допускать: непредвзятое, самостоятельное мышление (а оно-то как раз и есть основа духопознания) должно быть полностью исключено из повседневного производства.
   Сегодня вопрос о том или ином «пути развития», это вопрос об истине, какой она предстает перед отдельно взятой личностью. Никакие внешние попытки «омассовления» не могут отнять у личности ее свободы, но добровольный отказ от возможности свободы – это мы видим на каждом шагу. В каждом человеке космически, в жизни между прошлой смертью и состоявшимся рождением, закладывается чувство истины, и именно оно-то и определяет неравенство между людьми. Ни один человек не равен другому, такова суть вещей. Но поскольку сущностный, душевно-духовный, аспект человека сегодня нигде не принимается во внимание, «гражданин» попросту становится жертвой правовых институтов, этого иудейского спрута, внешне украшенного вывесками «общечеловеческих истин», таких, как «гуманизм», «права человека», «свобода слова» и т. п. Это сплошь истины рассудка, доказать или опровергнуть которые с помощью того же рассудка совершенно невозможно: на каждое «мнение» всегда есть «противомнение». Да и сам рассудок все больше и больлше уподобляется некой компьютерной игре, выход из которой уже невозможен. Критерий истины обретается сегодня вовсе не в строгих формулах (когда-то проодухотворенного) естествознания, и тем более, не в «социальных науках», неправомерно подчиненных естественнонаучным законам. Для обретения истины эволюцией «зарезервирована» в самом человеке часть его эфирного пространства, которая, собственно, и есть в человеке Христос, пока еще не осознанный. Именно из этой скрытой в глубинах человеческого существа области и выступает наружу то безошибочное внутреннее чувство, которое, единственно, и может быть сегодня критерием истины. Никакие силы разрушения вместе с подчиняющейся им «мировой закулисой» ничего с этим поделать не могут: против Христа они бессильны. Но поставить человека в такие внешние условия, при которых он добровольно отвернется от своей сути, это делается сегодня с большим успехом. Взять хотя бы обязательную вакцинацию новорожденных: входящему в мир человеку попросту всаживают дозу «лекарства», предотвращающего всякие духовные потребности на основе мозговой, рассудочной деятельности. Рассудок становится мертвым, идеально манипулируемым автоматом. Такой рассудок совершенно непригоден для усвоения антропософских истин (что как раз желаемо «мировой закулисой»), однако с помощью именно антропософии можно все же «дозваться» до таящегося в человеке Христа. Собственно, формула наступления «мировой закулисы» предельно проста: отвратить человека от самого себя. В состоянии такого душевного обморока принимаются сегодня все политические, экономические и культурные решения. Кричащим примером бездушевной, бесчеловечной рассудочности стало распоряжение Й. Столтенберга, в его роли норвежского статс-министра, бомбить Ливию: один звонок из Вашингтона, и норвежские военные летчики принялись за дело. Не было нужды даже обсуждать вашингтонский приказ в правительстве, а тем более, спрашивать согласие избирателей. Вскоре после этого Й. Столтенберг «пошел на повывшение», сделавшисть шефом НАТО, безумие полной безответственности стало нормой (аналогичный пример с разрушившим Ирак и казнившим Саддама Хусейна «приличным англичанином» Т. Блэром, который абсолютно ни за что не отвечает). В такой ситуации, когда ни премьер-министр, ни король, ни какие-либо административные и информационные руководители не имеют и не желают иметь возможность действовать, исходя из своего Я, норвежский Народный Архангел испытывает определенное беспокойство, активизируя свой контакт с теми немногими, у кого еще есть воля к самому себе: так появляются норвежские террористы. Этот гром средь ясного неба как раз и есть голос Народной души или, скорее, крик, предупреждающий об опасности: дальнейшее развитие по принципу «больше того же самого» ведет нацию к смерти. Терроризм – это красноречивый показ скрытой от обыденного взгляда сути происходящего: на пути к смерти следует принять реальность смерти. С этим трудно смириться, еще труднее понять: многокультурно-либеральное общество является конвейером разрушения всякой социальности.
   Обычно говорят о мусульманских террористах, Народная душа которых, стиснутая рамками «параллельного общества» беженцев, попросту оказывается не на своем месте и потому «рвет удила»: Народный Архангел зовет «своих» домой. Наилучшей перспективой развития для приехавших в Норвегию (и в целом в Европу) беженцев была бы их поголовная депортация обратно. Вместо этого негр надевает национальный норвежский костюм и, танцуя, поет на своем урду о своей патриотической любви к… африканскому отечеству. Смешение воздействий различных Народных душ (в Швеции, например, живут сегодня представители более пятидесяти наций) на таком тесном географическом пространстве, как Норвегия (или даже Европа) чрезвычайно затрудняет правомерную в данной местности работу Народного Архангела, все чаще и чаще вынуждая Его отступать от своих задач. В целом по-своему гениальный план «мировой закулисы» расчитан на повсеместное ослабление и в конечном итоге отступление Народных душ от своих народов, под лозунгом «глобализации» и «демократии», что на деле означает попросту гибель наций.
   Ежегодно семнадцатого мая «вся Норвегия» озадачивается празднованием дня национального единства, которому вторит песня «Мы любим эту страну». Трудно себе представить более глупое и циничное зрелище: машущую норвежскими флагами афро-арабо-латино-китайскую толпу. Королева тоже машет со своего балкона, и все вместе любят одно и то же: чтобы и завтра было так же, и послезавтра… больше того же самого! И когда последний, еще не потерявший разум норвежец спросит, озираясь по сторонам: где же Норвегия, никто не даст ему никакого ответа. Этот ответ он найдет лишь в самом себе: вокруг лишь смерть. «Мы любим эту страну, мы, паразиты и вымогатели со всего мира, мошенники и каннибалы, мы тут вовсе не гости, мы – хозяева, но вы пока работайте на нас, работайте!»
   Рассудочные истины, которыми закупорено сегодня мышление девяности девяти процентов «граждан», создают некую иллюзию порядка, охотно называемого то «шведским социализмом», то «норвежской моделью развития», и иллюзорность этого «порядка» состоит в том, что человек здесь рассматривается лишь как физическое тело, вне своего культурно-исторического наследства, духовного потенциала и какой-либо национальной задачи. Учредители такого «порядка» нисколько не сомневаются в том, что если пропустить через одну и ту же школу, одинаково одеть и накормить сомалийца и этнического норманна, то получится одно и то же: некий духовно-душевно отшибленный, без нации, расы и воспоминаний о прошлом, тотально компьютеризированный, удобный в обращении автомат. Но одно и то же не получится, ведь даже цвет кожи, и тот определяется Я, и само это Я проделало совершенно различный путь развития у сомалийца и у норманна. Более того, среди расквартированных в Норвегии представителей находящихся в глубоком упадке рас – среди негров и малайцев – есть и такие крайне ослабленные экземпляры, которые вообще впервые воплощены на Земле, но и к ним также обращен лозунг «интеграции». Безумие таких устремлений очевидно. Окажись однажды «приезжие» в большинстве, и от национальной норвежской задачи ничего не останется, она попросту утонет в нарастающем хаосе требований иных Народных душ. Интеграция, о необходимости которой постоянно долдонят политики, есть чистейшая иллюзия рассудка, и поскольку сегодня никакого иного мышления, кроме рассудочного, в обществе не задействовано, идея интеграции – под крышей экономических законов – выглядит для поверхностного взгляда правомерной. Схема ингеграции предельно проста: национальность подменяется гражданством. Здесь уместно напомнить программу Адольфа Гитлера, в которой ясно сказано, что немецкое гражданство может получить только этнический немец, тогда как проживающие в Германии иностранцы могут удовольствоваться лишь статуса «дружественной персоны». Аналогичную позицию занимало в Норвегии правительство Квислинга, и в обоих случаях немецкой и норвежской Народным душам были созданы приемлемые условия для работы со своим народом. Но если кто-то сегодня говорит об этом вслух, его немедленно проштемпелевывают как расиста и нациста. Как раз в этом-то и заключается демократическая «свобода слова»: «свобода» выражать мнение своего убийцы.
   Рассудочное мышление является идеальным материалом для манипулирования: логичность, предоставленная самой себе, без выхода «наружу», в сферу образных представлений и интуиции, есть своего рода кладбище, с раз и навсегда установленным на нем порядком. Оперируя исключительно мертвыми величинами, рассудок строит всегда одно и то же, нуждаясь поэтому не в красочном одухотворении мышления, но в схеме. Люди не замечают, как их медленно, постепенно, планомерно превращают в стадо, пусть даже сытое. И чтобы выжить на пути к собственной индивидуализации, сегодня нужен не «взрыв мозга», к чему ведет, собственно, сегодняшняя реальность, но отказ от доминирования рассудочности над душевностью. Рассудочность – это не «высшая мера» ума, но всего лишь инструмент познания материального мира, поэтому перенос рассудочных истин в правовую и культурную сферу – что происходит сегодня повсеместно – несет этим сферам гибель: вроде бы есть законы, но они не действуют, вроде бы ведется разговор о культуре, но это все сплошь рэп и футбол.
   Мертвый рассудочный «порядок», заранее регламентирующий потребность в свободе, может в какой-то степени удовлетворить потребности празвития негра, тогда как для этнического норвежца это своего рода гулаг, подступающий вплотную к области Я: личность попросту тонет в клоаке счастья.
   В Рагнароке, этом профетическом откровении ясновидческих времен, говорится не только о «гибели богов», т. е. о потере совершенно особых способностей, которыми эволюция наделила северные народы, но еще и об «отмстителе Одина», которому надлежит «убить того, кто убил Одина». Убить внешне ориентированный, компьютеризированный рассудок? Не убить, но превзойти. Работа рассудка как чисто мозговая деятельность есть процесс непрерывного умирания: мысль выпархивает, словно бабочка, из кокона разрушающейся материи нервов. Но это всего лишь отраженная нервом мысль, сам нерв не мыслит, и построенная исключительно на рассудке материалистическая наука не может своими силами придти к знанию того, что мыслит в человеке его эфирное тело, где, собственно, и обретается сегодня Христос. Эфирное мышление, в отличие от мозгового, является живым, оно той же самой природы, что и силы Одина, оно возвращает Одина обратно. Собственно, предельной целью действующих сегодня сил разрушения является как раз недопущение перехода от мозгового мышления к эфирному (образному, имагинационному). Что для этого нужно? Как можно эффективнее ослабить сам процесс мышления (мозгового), свести его на нет, заменив готовыми манипуляторскими формулами. Так что «убийство Одина» продолжается сегодня со всей основательностью великой материалистической науки и технологии, со всей дотошностью манипуляторской, материалистически ориентированной психологии. Из очерченного рассудочно-компьютеризированным мышлением круга нет никакого выхода, круг замкнут, разве что «поднять себя за волосы», превзойти себя как «физическое тело», в котором действуют силы смерти. Тогда становится очевидным, насколько демонизирован окружающий мир, в его тотальной подчиненности электронике, насколько он пуст. И будущее этого патологически счастливого мира уже сегодня заявляет о себе двумя своими цветами: черным и серым. Достаточно взглянуть на норвежские новостройки: черные, черные, черные… серые… Стиль тоже один: черный квадрат. Даже победившая на всемирном дизайнерском конкурсе норвежская кружка, и та имеет вид четырехугольного стакана серого цвета. Черно-серое будущее Норвегии обусловлено именно сегодняшним отказом норвежцев от выполнения своей национальной задачи и заменой ее бездумным служением закулисному «интернационалу».
   Существует только два способа приближения к истине: доопытный и послеопытный. При этом, в духе сегодняшней материалистической науки, под опытом понимается исключительно «внешний», физический опыт, осуществляемый как на основе органов чувств (плюс «прибор»), так и путем мозговой, рассудочной активности (в том числе и «мысленного эксперимента»). Если же под «опытом» понимать еще и сверхчувственный опыт индивида, то, разумеется, нет смысла говорить о «доопытном» или «послеопытном», поскольку в этом случае сквозь «внешний» опыт просвечивает опыт «внутренний». Но поскольку к такой ситуации люди еще не пришли, за исключением отдельных случаев, то и говорят сегодня об опыте как только о «внешнем». Что же касается доопытного способа познания, то здесь индивид имеет дело ни с чем иным, как с мистерией своего собственного восхождения к сути изучаемого явления, и суть эта имеет идеальный характер. Эта внутренняя активизация означает в конечном счете расширение Я до сферы мировой причинности, где Я встречается с деятельностью духовных начал. Окажись, к примеру, Гамсун способным к такому доопытному познанию, он немедленно перенесся бы своим внутренним существом в живую реальность того самотворчества норвежской души, которое отражено в северной мифологии: в реальность Одина, Тора, Фрея. При таком углублении в живую подоснову «внешней» реальности совершенно иначе прозвучали бы голоса его литературных персонажей, а их «необъяснимые» порой поступки обрели бы ясность. «Гораздо больше может быть познано тщательным изучением основ этих мифов и легенд, – пишет Р. Штейнер в «Оккультном значении крови», – чем путем абсорбации интеллектуальной и экспериментальной пищи современности». При всей объемности и внешнем разнообразии гамсуновских фактов, ни один из них не указывает на глубину норвежской души, в которой, окажись она изученной, незамедлительно обнаружилась бы тревога по поводу норвежского будущего. В своих публичных лекция в Кристиании в 1912 году Р.Штейнер указывает на то, что норвежцы являются единственным народом в Европе, который без соответствующих духовных устремлений обречен на физическое вымирание. Это говорит об особой уязвимости норвежской Народной души, о ее безусловной зависимости от внутреннего состояния личности, от того, в какое отношение к истине ставит себя человеческое Я.
   Современность формирует норвежца таким образом, что индивидуальное сознание освещает лишь «послеопытные» истины: рассудочный механизм отвечает потребностям «технологизации» всей культуры, тогда как интуитивно-созерцательное начало, восходящее к ясновидческой просветленности Бальдура, остается невостребованным. Рассудок мог бы придти к такому заключению: Рагнарок, гибель богов, состоялась, и сегодня нам не до этого, сегодня мы заняты куда более важными вещами. При этом компьютеризированному рассудку безразлично, что, как таковая, гибель богов – явление временное, что Один и его сын Бальдур призваны однажды воскреснуть. Это и есть национальная задача норвежца: изыскать в своем Я силы, способные поднять Бальдура, эту прежнюю неосознанную просветленность души, на новый, теперь уже сознательный, уровень. Эта национальная и вместе с тем мировая миссия (которую никто, кроме норвежцев, не осилит) выполнима только в ходе мистерии: Бальдура поднимают из его могилы силы Христа.
   Сегодня о таких вещах в Норвегии говорить невозможно, а то, о чем постоянно говорят, относится большей частью к благоустройству расово чуждых беженцев: Норвегия насильно повернута к выполнению совершенно нелепой для себя задачи. Разрушительный характер троцкистских программ «благоденствия» виден хотя бы на примере того, что лидер Рабочей партии предлагает передать мировому банковскому спруту неприкосновенный норвежский нефтяной фонд, гарантирующий пенсионное и прочее социальное обеспечение всего населения страны. И это наверняка произошло бы, окажись Рабочая партия и дальше у власти: Норвегия перестала бы существовать как (все еще) национальное государство. Согласно далеко идущим планам товарища Троцкого, проводившего время на курортном острове Утойя, правящая элита этой маленькой, но весьма продуктивной нации должна постепенно и демократично быть заменена выходцами из каких угодно, только не европейских, стран: норвежская элита должна стать черной. Так, чтобы никакие мысли об Одине больше не приходили никому на ум, а ум стал недалеким. Специально для этого Рабочая партия создает свой надежный резерв в виде мультикультурного комсомола, в составе которого преобладают партийные секретари местных ячеек, с детства ориентированные на служение победоносному марксистскому делу. Ежегодно летом эти молодые марксисты собираются на острове Утойя, где внимают наставлениям своих троцкистских кумиров вроде Г.Х. Брундтлаг и Й. Столтенберга. И вот на острове появляется один, всего только один террорист и объявляет цель своего появления: «Марксисты, сейчас вы умрете!» Они, разумеется, не думали, что смерть – это для них, хотя вполне допускали, следуя за тогдашним лидером Рабочей партии Й. Столтенбергом, что миллионы досрочных смертей в Ливии и Ираке, Йемене и Сирии – это нормально, как нормален нескончаемый поток в Европу финансируемых кем-то беженцев. Нет, умирать они вовсе не желали, и в свои пятнадцать-восемнадцать лет знали наверняка, что они – лучшая часть страны. Но смерть явилась к ним в виде переодетого в полицейскую форму террориста, и никто из марксистов, ни один из них, не крикнул террористу в ответ: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!» Вместо этого все бросились бежать, подставляя спины под снайперские пули. Всесилие марксистского учения манифестировало себя в паническом бегстве с острова лидера Рабочей комсомольской организации, гомосексуального К. Педерсена, оставившего без присмотра свыше ста раненых и семьдесят семь трупов.
   Смерть назвала все своими именами, сказав попросту, что марксизм – это и есть смерть. Подобно тому, как в молнии и громе изъявляют свою волю стоящие над человеком духовные существа, смерть на острове Утойя была таким же изъявлением воли, теперь уже Народной души: «То, что вы делаете, есть смерть!»
   Может быть, кто-то понял этот суровый язык Народного Архангела? Нет, никто ничего не понял, и уже на следующий день на улицы Осло хлынула многотысячная волна любви, в поддержку марксистской, интернациональной, гомосексуально-радужной солидарности с рабоче-партийной элитой. Это был, собственно, праздник: были закуплены в Голландии тонны живых роз, люди шли рядами и пели «Мы – дети радуги», известные артисты выступали на походных сценах, члены правительства вместе с членами королевского семейства показательно роняли фотогеничные ислезы на розетки из национальных флажков. Да, это был истинно марксистский праздник, заглушающий страх перед истиной парадно-массовой показухой и громкоголосным пустословием. Не хватало только режущих пируэтами воздух военных самолетов и вечернего, во все небо, салюта.
   Тысячи голосов, скандирующих одно и то же: «Улицы Осло полны любви!», розы, флаги, решимость всеми вместе отстоять «правое дело». Именно эта любовь-ненависть годится, согласно Марксу, для объединения в пролетарские стада и стаи всех тех, кто вовсе не имеет никаких мыслей: вожделение к корпоративу, неприятие тех, кто опирается исключительно на самого себя. Сквозь эту показательную сплоченность проступает паническое нежелание прикоснуться к той суровой и требовательной истине, которой попросту нет места в сегодняшней «культуре благоденствия». Родители, потерявшие детей, хотят ли они знать об истинных причинах их гибели? Они ведь, родители, и сейчас думают что продавать свою, накопленную столетиями и трудом многих поколений культуру, это нормально, главное – продать выгодно. Этот совершенно не норвежский менталитет преуспевающих троцкистских комсомольцев и есть причина их смерти на острове Утойя. Показательно, что никто из родителей не остался сидеть дома и скорбеть о случившимся наедине с собой и своим внутренним чувством правды: люди сбились в толпу и требуют… огромной денежной компенсации! Для сравнения: в «обычных» случаях родственникам убитого выплачивается примерно двести тысяч крон (около полутора миллионов рублей), в данном же, «особом», случае речь идет о компенсации в несколько миллионов крон: троцкистская комсомольская элита стоит куда дороже простых граждан. Это так по-марксистски, назначать цену товару.
   Товарищ Троцкий, впрочем, остался бы доволен: сразу после бойни на острове Утойя марксистское правительство Норвегии организует «группы наблюдения за населением», в состав которых входят полицейские и психологи, и это ни что иное, как тайная полиция, впервые за всю историю страны. То есть по малейшему подозрению (донесению) на дом к человеку может явиться полиция и снять с него «мерки». На практике дело выглядит так, что «приезжих» – насилующих, убивающих, грабящих – полиция особенно не беспокоит, тогда как в отношение этнических норвежцев власти применяют весьма жестские меры, вплоть до выселения с места жительства, значительных денежных штрафов, конфискации средств связи и запрета на пользование социальными сетями. Эти чисто внешние превентивные меры не могут повлиять на внутреннюю активность личности, которая по своей духовной сути «не от мира сего». Но поставить личность в условия повседневного, «хронического» выживания, в чисто экономический тупик с долгами и растущими налогами, дело совершенно обычное в обществе «всеобщего благоденствия».
   Тут важно помнить, что мы имеем дело как раз с демократией, с ее законным противодействием знанию истинного положения дел. В чем же тогда ее, демократии, суть? А суть эта в эгоизме уменьшенного до повседневной функциональности «я», прячущегося за точно такое же соседское эгоистичное «я». Суть демократии – в нагромождении внешне неодолимых препятствий на пути личности к своему вечному, надличностному Я, а «демократические права» ограничивают каждого лишь его внешней ролью. Дальнейшее развитие нации в режиме демократии есть всего лишь один из троцкистских вариантов превращения страны в пустыню, разновидность социалистического эксперимента, цель которого всегда одна: погасить внутреннюю сознательную активность личности.
   Наиболее распространенным способом контроля за мнениями являются сегодня в Норвегии всякого рода семинары, курсы, а также дискуссии. Эти регулярные чистки мозгов не устраиваются разве что в психушке, где и так все согласны с мнением главврача. Зато почти каждый день норвежское телевидение сервирует тот или иной «круглый стол», за которым спорят, перебивая друг друга, хорошо оплачиваемые «оппоненты», а люди сидят у своих телевизоров и шлют смс-реплики в студию. В этой игре успешно отрабатываются навыки самоцензуры, поскольку всякое отклонение от задающей тон «точки зрения» немедленно фиксируется группой надзора. Мнение, у кого оно еще есть, попросту тонет в заранее оплаченном «позитиве» сидящих за круглым столом. Смысл всех без исключения официальных дискуссий можно выразить краткой формулой: никаких мнений. В демократической практике «мнение» давно уже отменено, есть только «сообщения», ставящие личность «в известность». Официальная дискуссия, этот знаковый код демократии, как раз и «доказывает» правоту единственной, официальной точки зрения, которая таким образом и побеждает. Дискутировать на базе одной-единственной точки зрения – не сродни ли это сумасшествию? Нет, это вполне нормальная демократическая практика. У демократии есть, конечно, свое светлое будущее: на открытом весеннему солнцу кладбишенском газоне. Само же солнце светит изнутри индивида, которому вовсе не обязательно с кем-то свое мнение «делить».

2. Мистерия «Пер Гюнт»

   Ничто в такой степени не обезображивает человека, как незнание им своей собственной сущности.
Р.Штейнер

   Задолго до того, как Норвегия стала страной «передовой демократии» и вожделенным местом «убежища» для тысяч мусульман, в норвежской духовной жизни произошло значительное событие, поставившее норвежца перед дилеммой: превзойти себя в духе или эгоистично упиваться собой. Именно так ставится Ибсеном вопрос в «Пер Гюнте», драме-мистерии, опубликованной в 1867 году. И хотя многие и по сей день видят в «Пер Гюнте» исключительно «патриотический» мотив, вздымающий до этого незаметный национальный норвежский характер на общеевропейскую высоту, дело обстоит иначе: с появлением «Пер Гюнта» в норвежской Народной душе сверкнула искра новых мистерий. Это совершенно новое настроение выношено индивидуальностью Ибсена на протяжение трех его, следующих одна за другой, земных жизней, на что обстоятельно указывает Р.Штейнер. Первоначальный импульс этого особого настроя исходит из духовных устремлений личности посвященного, жившего в третьем столетии христианской эры на юге Европы, из напряженной попытки понять будущие судьбы христианства. В лице одного из последних римских императоров, Юлиана Отступника, трагическая судьба христианства проступила особенно отчетливо: развитие пошло в сторону внешне-церковной формализации, минуя свою изначальную внутреннюю спиритуальность. Этот импульс надлома душевно-духовного человеческого существа, затемняющий дальнейший путь человека к Христу как могучей космической силе, и стал для прежнего христианского посвященного, воплотившегося в XIX веке как Ибсен, основным вопросом жизни: в «Пер Гюнте» речь идет по сути о симптоме Юлиана, на этот раз бессильного соединить воедино древнее, наследственное ясновидение, мистериальную мудрость, с чувственно-внешним познанием мира. Р.Штейнер указывает на то, что в индивидуальности Ибсена живет совершенно осознанная убежденность: «придет время, когда христианство останется только традицией и никто не будет знать, что в Иисусе из Назарета жил возвышенный Солнечный Дух» (Р.Штейнер. Эзотерические рассмотрения кармических связей). Феномен Пер Гюнта состоит именно в том, что еще не умершее, наследственное ясновидение тщится узреть что-то за гранью «внешнего», находя лишь отражение своей ограниченности. И эта духовная куцесть и есть надвигающееся на европейца мрачное будущее: будушее мультикультурной Европы.
   При всей известности «Пер Гюнта» в мире, сегодня нет оснований говорить о понимании самого существа поэтических образов драмы. Спектакли ставят в Нью-Йорке, Дели и Москве, примешивая к внешним сценическим аксессуарам еще и «местный колорит», не говоря уже о тех гротескных «модернизациях», с которыми в последние годы выносят «Пер Гюнта» на сцену в Осло: вот Пер катит свою мать Осе на тележке из супермаркета, а вот сам он, прикованный к инвалидной коляске и насилуемый проститутками из ночного клуба (в сибирском варианте изнасилование происходит на красного цвета рояле)… Сознательное извращение смысла великой ибсеновской драмы совершенно очевидно: здесь налицо страх перед одной только возможностью оказаться наедине с истиной. Ни один театральный критик, конечно, не решится сказать, что тут нет и в помине ничего ибсеновского, зато охотно станет говорить о «новаторстве», заимствованном из дешевых шоу и комиксов. Это и есть типичное сегодня, упоение поверхностным, однодневным спектаклем абсурда.
   Истинный, мистериальный «Пер Гюнт» пока еще не поставлен ни на одной сцене мира.
   Ни одна из внешне описательных биографий Ибсена не затрагивает те глубинные душевные импульсы, благодаря которым писатель смог увидеть драму современного норвежца. Пока другие пророки современности, среди которых был и Б.Бьёрнсон, грезили о «великой и могучей» Норвегии, связывая это могущество в лучшем случае с мощью норвежской природы, а в остальных же случаях попросту давая себя опьянить поверхностному, чисто материалистическому патриотизму, Ибсен вслушивался в то тайное звучание норвежской души, что жило как бы «для себя» и «на будущее», нисколько не давая себя касаться ни пресловутому внешнему «национальному подъему», ни сиюминутному патриотическому ликованию. Как индивидуальность, прошедшая в одной из своих прежних жизней христианское посвящение, Ибсен смог ощутить в себе подлинные силы Одина, пребывающие в томлении небытия и предназначенные для воскресения. Это и есть тот первоначальный, природный импульс Пер Гюнта, с которым он врывается в свою полную испытаний жизнь:

     Скалу опрокинуть, сосну корчевать,
     Сдержать водопад – вот она, благодать!
     Лишь так пробуждаются души во мраке.

   В своем повседневном сознании норвежец Ибсена еще не порывает, как это произошло уже со среднеевропейцем, живую связь с природой, с ее духовной подосновой, столь красноречиво являющей себя во все времена года. Срывающиеся с неба норвежские водопады, грохот, гул и стон каменистой почвы, множество сияющих, в брызгах и пене потока, радуг, вечное, неумолкаемое пение уносимых течением камней… И даже сегодня, когда на почтительном расстоянии от отвесных скал останавливается рейсовый, из Осло в Берген, автобус, отголосок мощных вибраций ощущается под ногами на асфальте, и люди смотрят, запрокинув головы, вверх, словно там, на недоступной высоте, хранится тайна этой горной страны. И когда вдруг, как в неудачном эпизоде любительского фильма, на горном склоне замирает, словно застигнутый врасплох вор, закутанная в черное мусульманская фигура, сознание пробивает искра внезапной догадки: кто-то ведь предал эту страну.
   От Пера Гюнта до сегодняшнего политизированного «мультикульти» расстояние весьма велико, и в отличие от ибсеновского персонажа, персонаж современного театра абсурда не задается вопросом о смысле происходящего. Спрашивается, почему? А потому что сам этот орган вопрошания, душа, подвергся в течение двадцатого столетия неслыханной доселе деградации. Душевность имеет сегодня только исход вовне, в физический мир вещей и связанных с ними чувственных переживаний, обрабатываемых рассудком. Для Пера Гюнта еще существует различие между ясновидческим и рассудочным мировосприятием, и по самой своей норвежской натуре он явно склонен к первому: он и шага не сделает без того, чтобы при этом не «рассказать» себе «сказку». Как личность, Пер Гюнт вырастает именно в лоне того сказочного мира, к которому с рождения приобщает его мать Осе: вместе они предпринимают «странствия», ориентирами которых оказываются древние природные духи. Примечательно, что внешним побуждением Осе к сказительству оказывается ее отвращение к невыносимости повседневных обстоятельств: к бессмысленному расхищению накопленного дедами богатства. Высокодуховная культура викингов стерта в прах суетно-мелочными устремлениями современности, расхищена и продана. Но то, что все еще связывает норвежца с его Народной душой, укоренено в мире саг и древних преданий, и Осе живет именно в том, одухотворенном мире, увлекая за собой сына Пера, который не только наследует от нее этот дар душевного видения, но также и злоупотребляет им. Так, повзрослев, он без труда обманывает мать, пересказывая ей от нее же услышанные предания и выдавая их за свои приключения. И только он сам и его мать знают, что никакая это не ложь: события на внешнем, физическом плане есть только отзвук стоящего позади них духовного мира. Поэтому, защищая сына от нападок «нормальных» соседей, Осе уверенно бросает им в лицо: не им, но Перу удалось прокатиться на мистическом олене и прыгнуть в зеркальное озеро. У Осе нет никаких сомнений по поводу того, какой опыт более ценный: повседневно-рассудочный или мистически-ясновидческий, вопрос для нее только в том, устоит ли Пер перед соблазнами рассудка. Так материнское, ясновидческое прошлое всматривается в расчетливо-рассудочное сыновье настоящее: убережет ли сын последнее, накопленное поколениями норвежцев добро?
   Каждый шаг Пера сопровожден насмешками и нападками: он «не такой», как остальные, хотя все и признают, что сильнее его нет никого. Люди признают, что Пер Гюнт сильнее всех, но никто ведь не задается вопросом: в чем источник его силы. Пер ищет в природе дух, как это и положено норвежцу, и как бы странно это не выглядело, Пер живет правильно, хотя и не осознавая этого. На пути Пера то и дело вырастает могучая фигура кузнеца Аслака, презирающего фантазии Пера и заявляющего в конце концов, что вместе им тут не жить. Чисто внешне Перу и Аслаку делить нечего, тем не менее, оба готовы к смертному бою: закон, на стороне которого рассудочная сила принуждения, не желает терпеть «беззаконие» стихийной, ясновидческой вольности. И как же поступает Пер Гюнт с «кузнецом закона»? Он хватает его левой рукой, а правой – дубасит. На стороне закона – достаточно уже развитая рассудительность, на стороне Пера – пока еще безрассудный порыв, и эти силы не равны. Пер не может осознать свою правоту, за него это делает природа, и чтобы научиться осознавать, надо пройти школу рассудка. Пер пока к этому не готов, и тяжба с Аслаком заканчивается для него отступлением, несмотря на то, что сам он сильнее. Ясновидческая наследственность дает Перу образ истинной понятливости, поднимающей сознание над уровнем рассудка:

     К чистому свету подняться,
     И окунуться в купель.

   Это ни что иное, как предчувствие импульса Христа, импульса глубины и подъема. Но внешне, материалистически ориентированное, рассудочное христианство ничего не может Перу дать:

     Потерял я свое Писание…

   Сам же себе дать подлинную, в духе Христа, свободу Пер пока не в силах. В этом ключ к разгадке ибсеновской драмы: жить своим повседневным, земным, национальным, локальным, эгоистическим «я» или превзойти его на пути к «Я» космическому? Это вопрос к Народной душе: вопрос о ее способности родить Дух.
   В каком же отношении к норвежской Народной душе стоит индивидуальность Пера Гюнта?
   Имея архангелическую сущность, Народная душа ведет свое самостоятельное существование, преследуя цели своего развития, а потому становясь в совершенно различные отношения к отдельным личностям одного и того же народа. Моральные устремления личности и есть, единственно, предмет наблюдения для Народной души, предмет ее идеального чувствования, своего рода «физическая реальность». Сами же человеческие чувства Народная душа не воспринимает, как бы человек не страдал и не мучался, и эта «бесчувственность» Народного Архангела сродни математическим рассуждениям гораздо более мощного, чем человеческий, ума. В конечном счете, Народной душе безразлично, сколько людей живет в этом народе и сколько уже умерло, но важно лишь то, есть ли в народе морально устремленные к духу индивиды. Только с ними Народная душа и работает, вступает в тесную связь, одухотворяя телесность человека: появляется так называемый народный тип, Пер Гюнт. В то же время индивидуальность, Я этого народного типа не идентична Народной душе, поскольку с индивидуальностью (а не с физической телесносттью) работает Народный дух. Таким образом, попадая в поле действия народной душевности, пронизывающей материальную сторону жизни, индивид может и не соответствовать Народному духу этой земной области, а может просто «не дотягивать» до его идеальных высот. Так же как и Народная душа, Народный дух имеет своих избранников, и ими становятся посвященные.
   Пер Гюнт склонен к тому, чтобы стать «королем», как он сам об этом постоянно говорит: он предчувствует в себе для этого внутренние основания. Даже сегодня, в эпоху растления национальных ценностей, за Пером Гюнтом признают статус народного типа, но никто не задается вопросом о масштабе самой его личности. Питаемая мощными импульсами Одина, личность Пера все же оказывается добычей Великой Кривой, добычей лжи: воспринятые бессознательно, силы Одина схватывают в Пере лишь «природу», вырваться из которой можно только сознательными усилиями Я. Проверкой на прочность становится для Пера сватовство к Ингрид, чужой невесте: он впервые вступает в изначально чуждую ему область расчета, в область ненависти к ближнему, и эта игра полностью увлекает его: сначала он желает насолить недалекому жениху, потом с тем же безразличием бросает Ингрид. Здесь Ибсен вбивает свой первый «гвоздь» в судьбу Пера Гюнта: отсутствие в его моральных устремленностях любви. При всем своем крайнем самолюбии, нисколько не преодоленном даже и на склоне лет, после всех пройденных испытаний, Пер Гюнт даже и не подозревает о возможности самоотверженной любви, пока не возвращается в свою лесную избушку, где его ждет Сольвейг. Можно было бы сказать и так: где его ждет солнечный (sol) путь (veg), путь к Солнцу, к Христу. Пер скитался по всему миру, но солнечный путь для него возможен только в области Одина, в лесной избушке, когда-то построенной им самим. Что приобрел Пер в своих скитаниях? Рассудок. Но в отличие от кузнеца Аслака, для которого рассудочные истины являются единственными и окончательными, Пер не верит своему рассудку, что, собственно, и заставило его вернуться домой, в лес. И он возвращается не с пустыми руками, хотя и бедняком, теперь у него есть самосознание, выносящее ему самому приговор словами встретившегося на дороге пуговичника: «На переплавку!» На переплавку наследственного, стихийного, бессознательного отношения к Народной душе.
   Пока мир меняется на глазах Пера Гюнта к худшему, а смысл жизни стремительно утекает в прошлое, солнечный путь скрывается где-то «в лесу», где никто не хочет жить, куда никто не стремится, чему никто не завидует. Сольвейг ждет, потеряв в своем ожидании внешнее зрение и обретя зрение внутреннее, позволяющее ей продолжать жить вместе с Пером, хотя тот и далеко. Тайна верности Сольвейг – в ее слиянии с Народной душой, пусть даже вдали от мира. Единственный контакт Сольвейг с людьми – в ее посещении по праздникам деревенской церкви: из своей лесной избушки она приносит туда свежесть вопрошания к Одину, к неизбывной переменчивости настроений – гнева, скорби и радости – Народного Архангела. В индивидуальности Сольвейг, неимущей, отвергнутой обществом женщины, Народная норвежская душа обретает не только свой дом, но свою неприступную крепость. Именно женщина, с ее мужским эфирным телом, внутренне расположена к стойкости и мужеству, питающими самоотверженную любовь. Для Сольвейг ничего не значат внешние обстоятельства, и никакое рассудочное «счастье» не стоит ее просветленного внутреннего покоя. Именно сила любви делает Сольвейг избранной среди своего народа: сила Христа.
   Еще будучи дома, Пер Гюнт «украл» для себя Сольвейг, спрятал ее в лесу, словно зная наперед, что ждет его в будущем. Он не может вступить с Сольвейг в брак: она слишком чиста, а сам он полон сомнений. Пер сказочно богат, получив от своей матери Осе наследственный ясновидческий дар, но силу любви каждый развивает в себе сам как силу познания, в том числе и путем заблуждений и ошибок. В сказке о самом себе Пер Гюнт летит на олене над озером и падает прямо в свое отражение, чего бы не произошло, окажись его Я достаточно сильным, чтобы перенести всадника вместе с оленем на другой берег. Но ведь Пер Гюнт и не погнался бы за оленем, если бы не предчувствовал в себе эту будущую силу Я, силу такого Народного духа, который «сам уже содержит звучание духа, возвещает о духе» (Р.Штейнер), и это – дух германизма.
   Германский дух (или немецкий, поскольку он с наибольшей силой выражен у немцев) всегда, как подчеркивает Р.Штейнер, способен подняться в духовный мир. Это дух превосходства над материализмом, способ видения внутреннего одновременно с внешним, гармония рассудка и созерцания. Германский дух проявляется во взгляде на мир из глубин Я, но достичь этих глубин можно лишь, покончив с повседневно-эгоистическим, поверхносно-рассудочным, бытовым «я»: принести это эгоистическое «я» в жертву Христу. Норвежская индивидуальность, при всей своей наследственной ясновидческой оснащенности и при всей своей рассудительности, еще не готова в лице Пера Гюнта к такой внутренней жертве: Пер поступает «по-домашнему», столковавшись в конце концев с троллями.
   Проводя уместную параллель между Пером Гюнтом и Фаустом, можно в обоих случаях говорить о той германской духовности, которая устремлена в будущее Европы: будущее сильного индивида. Только сильное Я и может вступить в диалог с Народной душой, перелететь на олене через бездну. В противном же случае «народное» просто валится в свое же мертвое, «традиционное», националистическое отражение.
   Европейская мистическая традиция связывает душевно-духовное в человеке с женскими образами, поскольку искателями духа обычно оказываются мужчины, а у них эфирное (мыслящее) тело – женское. Ибсен связывает душевно-духовное Пера Гюнта, с одной стороны, с его матерью Осе, а с другой стороны – с девушкой Сольвейг. Эта двойственнность не случайна: Осе – это наследственность, кровь, нечто принимаемое личностью пассивно, Сольвейг – это активное начало, свободный выбор, жертвенность «своим» ради познанного в озарении идеала, абсолютность веры в действительность этого идеала. Кровь дается, но солнечный путь ищется всю жизнь, и в конце концов Пер Гюнт это признает, вернувшись в когда-то построенную им самим избушку в горах: его приводит туда кровь, сохраняющая отголосок прежней стихийной одухотворенности Одина. Пер умирает на руках у Сольвейг, баюкающей его как ребенка, и это знак того, что ему еще предстоит стать взрослым, созреть для духа, вернуться в свою народность.

     Пройдет зима, и весна пройдет,
     Пройдет, пролетит и за годом год…
     Но знаю, ты вернешься, вернешься назад…

   Норвежская Народная душа имеет свою цель развития, и чтобы подняться на более высокий уровень, ей необходимо, чтобы индивид «вернулся» в свой прежний, построенный им дом, в дом Одина, но уже сознательно. Ожидая Пера, Сольвейг состарилась и ослепла, но она узнает его и баюкает его, старика, как свое единственное дитя. Смерть уносит того Пера, который всю свою жизнь лишь упивался собой, и благодаря верности Сольвейг, дождавшейся этого мгновенья истины, обе души наконец вступают в брак.
   Если проследить всю историю отношений Пера и Сольвейг, то в ней нет ничего, кроме тоски по адеалу, проистекающей из скрытого в глубинах души ощущения истины. И если Пер постоянно отталкивает от себя «мешающее» его необузданным желаниям внутреннее чувство правды, оставляя его «на потом» или просто переступая через него, то для Сольвейг идеал является единственной действительностью, на фоне которой внешние обстоятельства мало что значат. Сольвейг уже состоялась как индивид и способна жить одним лишь ожиданием будущего, тогда как Пер только завоевывает себе рассудок и расчетливый ум, на пути к самопознанию. Здесь налицо некая «запаздываемость» норвежского менталитета в сравнение со среднеевропейским, немецким, некая перманентная «провинциальность» Норвегии: немецкий народный ум рождает великую философию и великую музыку, норвежский – баюкает себя в колыбели саг. Не будучи для этого зрелым, Пер Гюнт преждевременно «схватил оленя за рога», думая «просто так» перемахнуть через пропасть, но результатом стало его падение в собственную назойливую персону. И сегодня норвежец технически «схватывает оленя за рога», прежде всего, выкачивая из моря нефть, в то время как духовная сфера социальности пребывает в затмении эгоистического, расчетливого рассудка и попросту «не тянет» на что-либо национальное и народное. Сегодняшний Пер Гюнт растлевается противоестественными, насильственными «благами» мультикультурализма, теряя восприимчивость к собственной деградации и попросту вырождаясь в свое собственное «отражение».
   Среди ясновидческих переживаний Пера Гюнта особое место занимает «мистерия дна», «сумерки личности», пренебрегшей внешними законами общества, но не пришедшей к своему внутреннему закону и потому всецело обращенной к саморазрушению. Три блудницы, с которыми Пер вступает в связь на своем «пути в никуда», есть отрицание его собственной «тройственности», физически-душевно-духовного, отрицание его человеческого существа. Пройдя такую «подготовку», Пер без труда сходится с теневым миром троллей, в котором собирается стать королем. Его прежние неясные предчувствия своей неодолимой силы уступают теперь натиску иллюзорных ценностей (мёд в виде жидкого помета, золото в виде гнилого тряпья и т. д.), принять которые можно лишь рассудочно. Обращенный исключительно к миру внешних явлений, рассудок Пера Гюнта то и дело наталкивается на упорное сопротивление внутреннего, душевного, излитого Народной душой в физический мир, и одно только воспоминание о дедовском доме готово смести сверкающие видения мира троллей:

     В нем не гниют половицы,
     Он не убог и не сир,
     Свет из окошек струится.

   «Народная душа, – пишет Р.Штейнер в своей книге «Народные души», – родственна всей духовности, пронизывающей материальное». Ее проявления видны и сегодня в несравненном норвежском народном костюме, совершенно уникальной норвежской народной музыке, старой деревянной архитектуре, домашней утвари. Вещи, созданные народными умельцами, несут на себе отсвет Народной души, и если сегодняшняя культура спешит от всего этого отделаться, предпочитая серый или черный квадрат, это может означать лишь одно: норвежская культура перестает быть… норвежской. Пер Гюнт, в отличие от сегодняшних политиков, еще осознает это:

     Все расхищается спьяну,
     Все обращается в пыль.

   Осознает он и то, что сам он обречен в этом разрушительном процессе на пребывание во тьме Ничто, в иллюзорном царстве троллей. И только наследственность, кровь, и удерживают Пера от полного разрыва с Народной душой, и Пер временами слышит голос Народного Архангела:

     Пер, выступай из потемок,
     Ты, великанов потомок,
     Будешь, выходит, велик!

   В теневом мире троллей, столь похожем на сегодняшнее мультикультурное Ничто, Пера ждет тотальный распад и самоистребление, но одно лишь воспоминание о матери способно предотвратить катастрофу: это есть ничто иное как активизация Я, возобновление связи с Народной душой.

     Здесь мать моя правит сурово и гневно.

   Природа, как физическое откровение Народной души, стоит на стороне Пера, и эти материнские силы удерживают его как от полного уподобления троллю, так и от плена набросившейся на него Кривды, при этом силы разрушения констатируют, что «хранят его женщины, и тут ничего поделать нельзя». То, что Гёте называет «вечно женственным», а именно, та не тронутая рассудком часть эфирного тела, в которой пребывает Христос, и удерживает Пера от соблазна «ослепления по имя счастья», согласно рецепту Доврского деда:

     Глаза, как угроза для счастья, опасны,
     Не стало бы слез, кабы не было глаз.

   Сегодняшний Пер Гюнт охотно дает себя не только ослепить, но совершенно добровольно отказывается от возможности зрения как таковой, зрение ему заменяет идеология. Попавший же к троллям, Пер Гюнт категорически не желает расстаться с глазом, даже при всей незрелости своего Я понимая, что «зрить» означает нечто гораздо большее, чем просто воспринимать контуры внешних предметов, и не случайно, например, в немецком языке почти полное совпадение слов sehen (видеть) и sein (быть). Тролли намерены отобрать у Пера способность зрения, прежде всего, как зрения внутреннего, ясновидческого, ограничив его материально-подматериальным иллюзорным комфортом небытия. Соблазн «счастья» велик, но Пер, в отличие от троллей, имеет, пусть даже слабое, предчувствие свободы, оно-то и удерживает его от согласия на ослепление. Быть «счастливым», но лишиться при этом самой сокровенной своей сути, свободы, это для Пера неприемлемо, и тут снова действует материнская защита, одухотворенная Одином наследственность.

     Но знать, что нельзя помечтать о свободе…

   Весь вопрос в том, чтобы понять сущность свободы, но это сделать невозможно, оставась в пределах своего повседневного «я». Рассудок, опирающийся на это эгоистическое «я», способен лишь логически переработать ставшие уже мертвыми картины прежнего, бессознательного ясновидения, но даже блекнущие воспоминания о Народной душе способны удержать Пера от сползания в пропасть: его ужасает перспектива ближайшего будущего, которое грозят принести в жизнь его собственные потомки, бастарды бездуховного рассудка и душевной слепоты. Доврский дед, этот великий прорицатель среди троллей, с удовлетворением рисует Перу типичную картину мультикультурного хаоса грядущего столетия:

     Обильно расти твое будет потомство,
     Ведь помеси быстро потомков плодят.

   Цель тролля прямо противоположна цели Одина: смешать человека с бездуховным Ничто, истребить саму человеческую суть, заключенную в его Я. И когда все тролли наваливаются на Пера Гюнта, ему не остается ничего иного, как воззвать именно к Народной душе:

     Погибаю, спаси меня, мать!

   Пер Гюнт обращается к своей наследственности, и это помогает, но… не спасает. Его повседневное, эгоистичное «я» опутывается ложью Великой Кривой, и выхода из этого своего рассудочного «я» он не видит:

     Куда ни ступи, что вперед, что назад,
     Внутри и снаружи и жмут, и теснят.

   В подобной ситуации Пер Гюнт оказывается сегодня, барахтаясь теперь уже в глобальной паутине партийно-мафиозных, мультикультурных, ростовщических амбиций, и именно сегодня выявляются предпосылки опутывающей мир лжи: «затишье» духа и омертвелость души.

     Великий Кривой ждет побед от покоя.

   Таким «покоем» как раз и является сегодняшнее благоденствие, как норвежское, так в целом и европейское: покоем разложения. «Давайте гнить все вместе!» – вот истинный лозунг любой из действующих сегодня в Норвегии партий. И этот бодрый призыв покрывается хором большинства: «Больше того же самого!»
   Наследственность в который раз спасает Пера: поставленный вне закона, опираясь лишь на самого себя, он строит себе дом, вдохновленный мечтой о свободе. Теперь Пер близок Народной душе, как никогда, теперь он выполняет свою национальную задачу: искать в природе дух, смиренно и преданно. Действовать в единстве с природой, но не против нее (для сравнения мичуринское: «мы не можем ждать милостей от природы»), в этом основа уникальной культуры викингов и успехов арктических экспедиций Нансена, и еще сегодня едущий по саамской тундре на собачьей упряжке во многом руководствуется «подсказками» внезапно появляющихся в промозглой тьме природных духов. Речь идет не только об умении выжить в суровых условиях севера, но о способности ощутить в себе несокрушимую силу Я: силу германского духа. Сознательно поставив себя выше трудных жизненных обстоятельств, попросту отбросив их от себя, Пер совершает свободный поступок, исходя из себя самого, без всякой посторонней помощи: он строит себе дом. И именно теперь, среди зимы, к нему в лес приходит на лыжах Сольвейг. Солнечный путь, он не для всех, и Пер оказывается избранным, ведь это он, в полном одиночестве, пережил мгновенье свободы.
   Но чтобы удержаться на той высоте понятливости, с которой связан приход Сольвейг, Перу необходимо расстаться со своей личной судьбой, пожертвовать ею. На это он пока не способен, и его личное – это как раз и есть теневой мир троллей. Его «законная супруга», Зеленая баба, уже тут как тут, и за ее подол держится «сынок», недвусмысленно грозящий Перу. Страх перед собственным карикатурным отражением-двойником заставляет Пера бежать из дома, от Сольвейг, бежать в никуда, навстречу Ничто. Тем не менее, нисколько не интересуясь низменными деталями жизни Пера, Народная душа по-прежнему с ним «на связи», с его трудно прорастающим сквозь повседневность Я. И пронизанная светом Одина Сольвейг остается ждать Пера: для нее важно, что он есть.

     К чему ты стремишься, мне не было вести,
     Но знаю я: быть нам положено вместе.

   Как бы минуя настоящее, Сольвейг живет исключительно будущим: это ее солнечный путь, ее судьбоносное предназначение, соединиться с Пером.

     Я выбрала путь, и не знаю иного.

   Отношения Пера и Сольвейг – чисто идеальные: их неизменно разделяет неодолимое расстояние. Первое, что говорит Пер внезапно появившейся в его лесной избушке Сольвейг, что он «не тронет ее»: здесь налицо не радость неожиданной удачи, но тревожное предчувствие несвоевременности обращенного к нему дара. Наследственность, сохраняющая в подсознании образ истины, какой ее напечатлел своему народу Один, удерживает Пера от совершенно обычных для него в других случаях низменных устремлений, но свет, исходящий от солнечного пути, пока для него невыносим, и он попросту уходит в лес, не связывая себя никакими обещаниями. Отвернувшись от Сольвейг, Пер тут же оказывается в компании Зеленой бабы и своего собственного от нее потомства уродливых бастардов, увлекающих его в хаос странствий, в хаос внешнего опыта, ничего не прибавляющего к внутреннему опыту его Я. Это опыт погони за счастьем, за мимолетностью благоденствия, и в целом – опыт саморазрушения. Все больше и больше Пер становится похожим на свое, от троллей, потомство:

     Он так же хромает ногой,
     Как ты головой хромаешь поныне.

   Чем же занят, собственно, тролль-Пер? А тем, что «разбивает на куски мир, и складывает вновь из осколков миры», тренируя тем самым рассудок. Это и есть, собственно, задача глобализации, адекватно выраженная словами марксистского «Интернационала»: разрушить мир до основания и на его руинах построить теневой мир Ничто («кто был ничем, тот станет всем»). Став интернационалистом, Пер истощает свою связь с Народной душой настолько, что в конце концов забывает собственное имя, и кровь, наследственность уже не могут служить «противоядием» далекого от действительности рассудка. В своих странствиях по миру Пер перестает быть норвежцем:

     Равно близки вам все народы.

   Став таким образом предтечей мультикультурализма, Пер Гюнт выстраивает ту самую «модель благоденствия», с которой носится сегодня норвежское (да и любое европейское) правительство: больше того же самого. Мультикультурная фата-моргана настолько захватывает Пера, что он готов погубить саму наследственность норманнов, она ему больше ни к чему:

     Примесь арабская будет нам кстати.

   Это именно его, Пера Гюнта, рецепт: адаптировать в области Одина совершенно чуждые этому Народному Архангелу души. И с присущей ему предприимчивостью Пер готов осуществить это на практике: зачем ему Норвегия, если у него уже есть весь мир. Это – вывернутый наизнанку импульс великой нордической культуры: вместо того, чтобы нести обновление и продуктивность вовне, в другие, отстающие культуры, культура Пера Гюнта собирает со всего мира мусор и складирует его у себя дома. Как раз этим и заняты сегодня все европейские правительства.
   В своих победоносных глобалистских аферах Пер Гюнт больше уже не оглядывается на Осе и Сольвейг, обе они навсегда забыты. Остатки его ясновидческих способностей угасли, налицо лишь изворотливый, расчетливый, эгоистичный рассудок, изобретательно покрывающий любые изъяны совершенно уже измельчавшего «я»:

     Я не стремлюсь воспарить к небесам,
     Но ни за что свое «я» не отдам.

   Эта одержимость собой, эгоистическое опьянение одной и единственной жизнью, состоящей исключительно в накоплении и потреблении того же самого, и есть сегодняшнее лицо «нормального» норвежца. Повседневное, рассудочное «я» обращено лишь к физической реальности, к той физической телесности, которую ждет смерть. И все оценки, предпринимаемые этим «не воспаряющим к небесам» бытовым «я», касаются лишь вещей, подверженных разрушению, но никак не внутренней, бессмертной сути человека. Всепоглощающие масштабы этой рассудочности таковы, что вся сегодняшняя социальность, на всех ее уровнях, отвечает лишь критериям смерти. Но подлинная катастрофа начинается для личности как раз после смерти: привязанный к материальному миру рассудок оказывается отброшенным, а иного разумения человека при жизни не выработал, и ему не остается ничего иного, как рухнуть в бездну Ничто, в полном соответствии с программой троллей. Не случайно поэтому эгоистический рассудок выискивает пути «обхода смерти», ослепленный иллюзией «физического бессмертия», наиболее гротескным, каннибалистским примером которой стала сегодня практика «трансплантации органов».
   Предельно закрутив гайки своего победоносного рассудка, Пер Гюнт наконец-то становится королем: в сумасшедшем доме, куда согнаны судьбой такие же, как и он, рассудочные интеллектуалы, переступившие через свою душу. Это – предельный случай благоденствия, когда нет уже больше оснований тревожиться о смысле жизни.
   Подобное «благоденствие в психушке» становится сегодня уделом Европы, включая Россию, поскольку «главный врач» для всех один: всепоглощающий рассудочный глобализм. Другое дело, кто способен в условиях сегодняшнего глобального кризиса найти путь к социальному выздоровлению: найти в себе Христа-целителя. Сегодня к этому пригодна лишь зрелая германская душа, прошедшая либо через высочайшую культуру духа (немцы), либо живущая в духовном единении с природой (норманны). Русские народы пока только ждут своей исторической миссии, и в лучших своих намерениях учатся у германских народов. Если германские нации не сумеют найти в себе силу пробуждения от психушечного эгоистического благоденствия, то этого уже не сделает никто, мир попросту застынет в ступоре нагнетаемого аморальной «наукой» материализма. Если не германцы – то никто, выбора у мира нет. При одном лишь дуновении той мощи, которую способен развить германский дух, весь мультикультурно-глобалистский порядок тут же обращается в прах, вычеркивается из эволюции. В связи с этим не кажутся удивительными не подлежащие никаким моральным нормам претензии к Германии, якобы «задолжавшей» мировой закулисе еще со времен первой мировой войны: против германских наций уже более ста лет ведется война на уничтожение. Здесь уместно напомнить, что то, что принято называть «русским», в действительности есть некий славяно-германский плод, да и само название «Россия» германского происхождения (пошлые сказки о «хазарском каганате» выдумываются исключительно ради усыпления исторической бдительности русских). Согласно антропософской науке, нынешний европейский период эволюции продлится еще около полутора тысяч лет, не все еще сказано Европой, многому предстоит измениться. А собственно, что должно измениться? Отношение личности к Народной душе.
   Став королем в психушке, Пер Гюнт вполне мог бы считать себя счастливым, если бы не пронизывающее его эгоистическое «я» жало воспоминаний: он летел когда-то на олене через пропасть. Воспоминания, это последнее, что осталось у Пера, и они-то и не дают угаснуть в его слабеющем сознании предчувствию свободы. Где она, эта свобода, не во вседозволенности ли дома умалишенных? Воспоминания удерживают на поверхности рассудочного хаоса тонущее в пустословии повседневное «я», и его овевает со своих идеальных высот никуда от норвежца не уходящий Один: вернись! Это не только призыв, это приказ, заложенный в самой конституции личности норманна: поднять молот Тора и силой своей наследственности сокрушить «титанов» ростовщического рассудка. Сам Пер Гюнт вряд ли на это способен, он выжег себя до тла в своих мультикультурных странствиях, и единственное, что он еще может, это доползти до когда-то им самим построенного дома.

     Пер Гюнт, не свершивший предписанный труд.

   Жизнь Пера подходит к концу, и она прожита неправильно, в полной подчиненности троллям. Но тот внутренний резерв, вечно женственное в нем самом, оберегаемая Христом часть эфирного тела, его Сольвейг, солнечный путь, есть подлинная суть личности Пера, обращенная к Народной душе. Сольвейг не видит больше внешний мир, лишь отдаленный звон церковного колокола да пение птиц очерчивают контуры ее затянувшегося ожидания: здесь, на земле. Ожидание Сольвейг могло бы оказаться бессмысленным, окажись оно чисто земным, рассудочным, но веяние Народной души таково, что собственно чувства, даже сильные в молодости, нисколько не интересуют Народного Архангела, направляющего свой импульс исключительно в моральную сферу личности. Отсюда «безразличие» Сольвейг к тому, жив Пер иди мертв, она ждет, собственно, его прорастающее через эгоизм повседневности, вечное Я:

     И если нет тебя на земле,
     То встретимся мы на небе.

   Не совершая «предписанный труд», сегодняшний нормальный норвежец (европеец) попросту не подготавливает для последующего поколения подходящие тела, как физические, так и душевно-духовные. Достаточно того, что в Норвегии вводят компьютерное обучение уже в детском саду, плюс «прививки от всего», плюс «прогрессивное питание» («материнское молоко вредно для здоровья ребенка») и тому подобные извращения. Детей убивают в самом раннем возрасте, убивают в них возможность стать индивидом. Неизбежным результатом такой «практики благоденствия» окажется уже в ближайшем будущем невозможность придти на землю для тех, кто должен в этой нации родиться, а рождаться будут умственно заторможенные и отсталые. Дурдом Пера Гюнта будет неуклонно расширяться, выкачивая из остатков продуктивной культуры даже ее неприкосновенные запасы. Ведь речь идет сегодня о гарантиях «одного и того же»: об административных, финансовых, полицейских гарантиях бездуховности. Поэтому Пера Гюнта сажают на инвалидную коляску, а Сольвейг оказывается всего лишь неискушенной в «технологиях любви» простушкой и асоциальной «отщепенкой». При этом никому не приходит в голову, что Ибсен не имеет к этому спектаклю никакого отношения. Мистериальное постигается не рассудком, но душой.

3. «Сновидческая песнь» Улова Остесона и Сумерки богов

   Человек по своей природе есть человек в той мере, в какой он происходит непосредственно из духовного мира.
Р.Штейнер

   В крестьянском доме, построенном в 1763 году и ставшем моим норвежским жилищем, я обнаруживаю редкую книгу: английский перевод норвежской средневековой «визионерской поэмы», первоначально написанной на древнескандинавском языке, «Сновидческую песнь». Текст издан в 1946 году, то есть как раз в то время, когда Гамсуну были предъявлены обвинения в «измене отечеству», как «изменник» был расстрелян Квислинг, а о норвежских месторождениях нефти никто еще не подозревал. Это одно из последних изданий уникального дневнескандинавского сказания, о котором сегодня большинство норвежцев ничего не знает. Показательно, что издатель преследовал исключительно литературные цели, нисколько не задаваясь вопросом о сущности того сознания, благодаря которому это «видение» и было принесено в жизнь. К тексту даются комментарии, в целом согласующиеся с аналогичными комментариями Р.Штейнера, чей перевод поэмы с древнескандинавского на немецкий язык рецитировался в 1912 году на собраниязх антропософского общества. Тогда же, посещая Норвегию, Р.Штейнер отмечает, что «в Норвегии существует большое движение, которое хотело бы оживить древние времена, оживить древний язык, весьма близкий к прагерманскому, хотело бы дать ожить древнему норвежскому языку… За последние 10-15 лет она («Песнь») проникла не только в народное сердце, но даже и в школы. Ее повсюду поют, рецитируют, повсюду слышно, можно сказать, то, в чем душа обращается к древней народности».
   Эти слова сказаны ровно сто лет назад, но сегодня они воспринимаются в Норвегии так, словно речь идет о каком-то другом, незнакомом народе: сегодняшнее норвежское общество никоим образом не волнуют подобные «мелочи», и более того, само проявление интереса к «древненорвежскому» воспринимается как «странность», а то и просто как «склонность к нацизму». Дистанция, отделяющая норвежца времен Р. Штейнера от сегодняшнего благоденствующего «мультикульти», огромна. Не помогает и то, что на ежегодно проводимых театральных «Играх Улова» фигурируют рыжебородые, одетые в длинные рубахи и подпоясанные мечами «викинги», умеющие к тому же управляться с многовесельным деревянным ботом, как не помогают сшитые в Китае или на Тайланде праздничные национальные норвежские бунады: чего нет в этих показушных мероприятиях, так это народного норвежского духа. Он прячется, народный дух, в резерватах горной, пока еще не тронутой природы, но «разборка» с ним – это всего лишь вопрос времени: в горы по-хозяйски шагают мачты высоковольтных электропередач, горные реки и водопады перекрываются плотинами, скалы взрываются, дробятся, буравятся скоростными туннелями. Нельзя сказать, что это нравится в Норвегии «всем», но тех, кому это не нравится, никто и не спрашивает: дела решаются «наверху» и… по-марксистски однозначно. Окажись в Норвегии средь бела дня такой политик, который заявил бы, что неплохо было бы прислушиваться к народному мнению, его тот час же обвинили бы в… экстремизме! Лозунгом сегодняшних политических партий в Норвегии становится абсурдный девиз: «За норвежскую мультикультурность!»
   Стесненная подобной нищетой устремлений, норвежская Народная душа ослабляет свою связь со все большим количеством норвежцев: они становятся ей неинтересны. Народная душа по-прежнему живет в норвежском пейзаже, который востребуется сегодня не как источник духовности, но чисто меркантильно: на Пасху едут в горы кататься на лыжах, на Рождество устраивают дорогостоящую и безжалостную охоту на косуль и лосей, летом оккупируют «приватизированные» прибрежные зоны. Кстати, никто в Норвегии уже и не знает, в чем, собственно, состоит смысл Рождества, и в газетах поэтому нередки «пояснения» такого сорта: рождественские праздники – это время обильной и вкусной еды плюс подарки друг другу. Эта внешне комфортная материалистическая сторона рождественских праздников начисто сметает саму суть Рождества: никто уже не ощущает особенности самых темных в году дней.
   Исторически главным праздником северо-германских народов был Юль, в ходе которого посвященным открывалось «полуночное Солнце», а остальные благоговейно внимали их рассказам. Эта ежегодная мистериальная «подпитка» поддерживала народную духовность на уровне той здоровой восприимчивости духа в природе, благодаря которой и сложилась культура норманнов. Приток «питания» из духовного мира плюс постепенное развитие внутренних сил личности навстречу духовным потокам, таков нормальный ход эволюции. Если же что-то в этом двуедином процессе нарушается, развитие народа затормаживается и сходит на нет. Гарантом здорового развития является дух народа, достаточно сильный для того, чтобы посвятить индивидуальную душу в духовность Народной души. Для норвежцев это именно германский дух, выражением которого становится надличностное Я человека. Это – дух восхождения или «возврата» индивида на его вечную родину, и для норвежца ближайшим этапом этого восхождения оказывается ясновидческий, но только уже осознаваемый, мир Одина. Осталось только решить вопрос, как прорваться к этому восходящему духу Я. Сегодня ситуация такова, что без антропософской науки это сделать невозможно, исключения могут составить лишь отдельные, особо одаренные индивидуальности, к которым Народная душа обращается непосредственно. Поэтому, учитывая особенности норвежской духовно-душевной конституции (остаточное ясновидение плюс развитое я-сознание), можно вслед за Р.Штейнером утверждать, что моральным, этическим долгом норвежца является как раз духовнонаучное рассмотрение как внешних, так и внутренних фактов действительности. «Чисто человеческое», обыденное рассмотрение жизни, даже в плане того или иного «гуманизма», может представлять сегодня лишь ту нищету духа, которая требует «больше того же самого». Такое «чисто человеческое» отношение к фактам совершенно лишено той тонкой чувствительности и проницательной восприимчивости, которые можно развить, единственно, приобщаясь к антропософии. Однако несмотря на то, что в Норвегии давно уже существует Антропософское общество и есть множество так называемых штейнеровских школ, а также Высшая штейнеровская школа, духовная жизнь нации неуклонно сходит на нет, уверенно ведомая в пропасть благоденствующими лакеями мировой закулисы. Все дело в том, что сами «антропософы», внешне соблюдая «порядок и форму», внутренне остаются антропософии совершенно чужды, попросту не понимая, что одним лишь рассудком тут не обойтись. Это можно было бы попытаться назвать «трагедией невежества», если бы не совершенно определенное устремление «штейнеровских педагогов» как можно полнее вписаться в разлагающую личность официальную систему образования, в обмен на получение бюджетной денежной поддержки. Можно с уверенностью сказать, что никто из «учителей», включая тех, кому довелось пройти обучение в Гётеануме, не имеет никакого понятия о сути норвежской Народной души. Так к чему же призовут своих учеников эти учителя? Быть полностью «социализированными», исполнительными рабочими в мультикультурно благоденствующем аду. То, что призвано стать основой воспитания более совершенного, чем рассудочно-предметное, мышления, отступает от своей задачи и тем самым лишает нацию будущего. Ведь сами учителя штейнеровских школ работают, как и все остальные рабочие, «за деньги», нисколько не озадачиваясь состоянием собственного духа, комфортно приспосабливающегося даже к самой заскорузлой лжи и вовсе не склонного куда-то там «воспарить». Особый вес, придаваемый, как и во всех других школах, методике, означает по сути удушение внутренней активности учителя, его подчиненность «норме», чего как раз и не желал Р.Штейнер. Кстати, в Высшей штейнеровской школе ничему, кроме методики, и не учат.
   И вот в правительственном учреждении, социальной конторе или школе появляется вдруг… Святой Улов! Тот, что ввел в Норвегии в 1030 году христианство, делая ставку лишь на свои видения и казнив к тому же много людей. И вот он, с мечом в руке, является в социальную контору… а там, само собой, не верят, что он и есть тот самый Святой Улов, там его примут за опасного террориста и сумасшедшего, там скажут ему жестко и определенно: «Иди работай!» Он мог бы, Святой Улов, тут же снести голову конторской крысе, благо что меч всегда под рукой, но тысячелетний опыт привил святому терпение, и он только укоризненно замечает: «Но ведь я же работаю!»
   Это худшее, что мог бы сегодня сказать о себе клиент конторы «общества благоденствия»: «Я работаю над своим внутренним развитием». Это было бы воспринято как крайне опасное асоциальное явление, справедливо заслуживающее наказания. Каждый должен вертеть колесо проиводства, таков лозунг марксистской демократии, что же касается культуры, то это всего лишь одна из отраслей производства: культура обязана быть приземленной. Сегодняшняя норвежская культура – это Пер Гюнт на инвалидной коляске.
   А тем временем Святой Улов ждет к себе внимания в социальной конторе, пока еще медля обнажить свой меч.
   Почти восемь столетий пребывала в забытии и безвестности важнейшая в духовной истории Норвегии «хроника странствий» Улова Остесона: текст народной поэмы был обнаружен в 1850 году (является ли «случайностью» то, что в 1851 году въезд и проживание в Норвегии евреям был официально запрещен), в глухой горной деревушке в Телемарке, уединенность и малонаселенность которой и способствовали сохранности древней хроники. Эта «Сновидческая песнь», по словам Р.Штейнера, «живет в сердце норвежского народа», и более того: она была усвоена большинством северных народов. Указывая на то, что эта народная поэма «как бы сама собой воскресла» среди норвежцев и очень быстро распространилась, Р. Штейнер говорит тем самым о ее внутренней принадлежности самой народности, о ее «изначальности» в судьбе норвежца. Норвежцы – народ особый, гораздо дольше других германских народов сохранивший ясновидческие способности на фоне я-сознания. «У норвежского народа, – пишет Р.Штейнер, – у которого даже в народном языке имеется много такого, что вплотную приближается к границе оккультных тайн, дольше сохранялась возможность быть духовно связанным с тем, что живет и действует за внешними материалистическими явлениями». И вот норвежец вступает со своим наследственным, остаточным ясновидением в двадцатый век, и навстречу его индивидуальности устремляется новая, пока еще единично проявляющаяся человеческая способность созерцать Христа в эфирном теле. Это и есть встреча прошлого с будущим-настоящим. Такая ясновидческая непрерывность и есть, собственно, норвежское качество: внутренне ощущать действие творящего духа в природе, ожидая, когда этот дух откроется сознательному эфирному восприятию. Сама география Норвегии долгое время оберегала норвежца от расхищения его наследственных способностей слишком ранним приобщением к среднеевропейскому материалистическому нигилизму: норвежец – это мост между Одином и Христом. Как отмечает Р.Штейнер, сам поэтический образ Улова Остесона «указывает на тех людей севера, которые еще в средние века, примерно с середины Средневековья, имели возможность переживать подобное», а именно, переживать явление Христа. Это и есть подлинное рождественское переживание. Христианство пришло в Норвегию как глубочайшая внутренняя потребность, как весть о спасении Одина, побеждаемого материалистическими устремлениями Нового времени. Это – не заимствованная у славян религия и не политическая акция объединения норвежских князей-хёвдингов, как привыкли говорить историки, но осуществление решающего внутреннего индивидуального поступка: попытка связаться с духовным миром силами своего развивающегося Я.

     Я шел в духовную страну
     По полю из шипов.

   Так заявляет о себе восходящий северо-германский дух, осенявший Улова Остесона в течение тринадцати ночей, в последнюю неделю декабря и первую неделю января, в течение которых он переживал, «во сне», мистерию Христа. Это самый тяжелый труд, который только может выпасть на долю человека: усилиями своего Я продраться через «шипы» своего повседневного «я». В ряде известных исторических романов (в том числе в романе В.Хенриксен «Святой Улов», в моем переводе), Улов представлен как совершенно невыносимый в бытовом и личном плане тиран, самовольно назначивший себя святым и заранее позаботившийся о том, чтобы его останки, хранившиеся в церкви, периодически «обновлялись», дабы казаться прихожанам «нетленными». Никаких других фактов о жизни Святого Улова в норвежской литературе нет, не считая кратких описаний его внезапной «странности» в разгаре боя: орудуя, как воин, в первых рядах, Улов вдруг отбрасывает в сторону меч и падает на колени, словно сраженный какой-то неземной вестью, и подоспевший викинг одним ударом сносит ему голову. Этот последний эпизод жизни Улова стал предметом многих преданий, но ни одно из них не вскрывает с такой полнотой мистерию посвящения души, как это представлено в «Сновидческой песне». Что, собственно, произошло тогда, в ходе битвы при Стиклестаде? Что происходило в течение тринадцати рождественских суток с «заснувшим» Уловом Остесоном? Народная норвежская душа, действующая через индивидуальность Улова, «вступает в брак» с восходящим духом Я, духом Христа. Предания гласят, что в самый последний свой миг Улов увидел Христа и поэтому, отбросив меч, упал на колени. И в тот же момент прагматически мыслящий викинг отсекает ему голову: это всего лишь «смерть врага». Как раз это обстоятельство и могло бы обратить на себя внимание: «победитель», он же будущий хозяин «благоденствующей» Норвегии, нисколько не интересуется причиной внезапной «слабости» Улова. И то, что запечатлено в «Сновидческой песни», прагматически отбрасывается, как «пустая фантазия», строителем новой, чисто рассудочной культуры.
   Странствия Улова Остесона (матерью Святого Улова была Оста) есть христианская рождественская мистерия, в которой, по словам Р.Штейнера, согласно «северному духовному распорядку жизни души после смерти», навстречу индивиду выступают, как «мировые судья», Христос и Архангел Михаил. Никакое будничное «я», с его эгоистическими вожделениями, не в силах вынести свет их космической сущности, и только несущая сила духа Я, единственно, и «доставляет» индивидуальность к этим высотам.

     Там бил меня духовный змей,
     И рвал духовный пес,
     Там бык поднялся на дыбы,
     Три твари, яростны и злы,
     Загородили мост…

   Эти индивидуальные испытания и являются первым необходимым условием развития Народной норвежской души: это внутренняя продуктивность индивида. Чтобы наследовать Одину, т. е., собственно, быть норвежцем, мало одной только внешней активности: нужна перманентность внутреннего строительства. Если, к примеру, русский впитывает духовность как отраженный от почвы свет, то норвежец должен непрерывно отыскиваеть ее в себе, отфильтровывая суровую истину Я от удобства лжи повседневного «я». Но кто же сегодня на это способен? Эта задача – одна из самых «крутых», и не случайно норвежцы во все времена считались «сильной нацией», и эта сила заключена именно в приверженности истине.

     Не перейти тот мост тому,
     Кто истину не чтил.

   Это важный момент: устремленность к истине как национальная черта, как внутренний ориентир личности. При этом важно не путать «истины» повседневные, во многом продиктованные эгоизмом, расчетом и удобством, и истину самого северо-германского духа: Я есть Христос. Сегодня большинство норвежцев признают лишь первые, сдобренные демократической демагогией «истины», тогда как истина индивидуальная ставится вне закона. Выходит, «сновидческие» усилия Улова были напрасны?
   Сто лет назад Р.Штейнер писал так: «Эти стихи говорят о том, что духовное все еще является само собой разумеющимся в некоторых областях Земли, где оно все еще является объектом непосредственного опыта». За сто лет ситуация в Норвегии изменилась настолько, что норвежская принцесса Марта открыто торгует оброненными ангелами «перьями», которые, по ее же словам, падают прямо в ее кошелек, а другая принцесса, Метта-Марит, торгует суррогатными детьми по заказу однополых пар, и обе принцессы уверены, что они-то и есть соль нации. Народный Архангел Один безразличен к такого рода предприимчивости, попросту самоустраняясь из оккупированных глупостью областей жизни. Но что, если такой «областью» станет вся Норвегия? Куда податься Народной душе? Тогда одной из ближайших задач Народной души становится расчистка своей территории.
   Уходящее, старое поколение норвежцев все еще внутренне связано с жизнью и ритмами природы. Оторвать норвежца от природы равносильно национальной катастрофе, но этот отрыв все больше и больше дает о себе знать. «Совсем еще недавно, – пишет Р.Штейнер, – население, проживающее в малолюдной горной местности, обладало внутренним сопереживанием процессов, протекающих в природе. В современности таких переживаний встречается не так уж много. Они исчезают, если в ландшафт вторгаются локомотивы и фабричные трубы. Во многих местностях дело обстоит так, что даже предания об этом древнем мире пришли в забвение. В местностях, которые еще не слишком поглощены новейшей индустриально-транспортной культурой, еще сохранилась прекрасная частица этого мира сказаний». К этому остается добавить, что недавно норвежским правительством принят закон, исключающий какие-либо поправки со стороны населения в деле повсеместного использования природных ресурсов. Для хозяйственных нужд самой Норвегии нет ни малейшей необходимости разрабатывать новые нефтяные месторождения или производить еще больше дешевой электроэнергии: все утекает из страны, а цены на норвежский бензин и электричество – самые высокие в мире. Норвежская природа больше не рассматривается «культурными людьми» как нечто одухотворенное и самоценное, но только как «ресурс»: как труп Одина. И то, благодаря чему Один призван однажды воскреснуть, что пережил в своем сновидческом странствии Улов Остесон, то попросту изгоняется из сегодняшней норвежской культуры. Тем не менее, «если бы кто-нибудь пришел к Улову Остесону, – пишет Р.Штейнер, – и сказал: естествознание доказало, что такого не бывает, то он ответил бы: бывает больше, чем ты можешь себе вообразить со своей школьной мудростью». Но кто сегодня готов ступить на этот одинокий путь?
   Развитие норвежской культуры идет сегодня полным ходом (не отставая от общеевропейского развития) к своему Рагнароку, к гибели изначальных, коренных ценностей. И вряд ли найдется сегодня в Норвегии много людей, понимающих, в чем состоит существо Одина. Для повседневной школьной мудрости это всего лишь наполовину забытый «сказочный персонаж», не имеющий никакого отношения к реальности. При этом «реальность» ограничивается жесткими рамками материального мира, и в такой недействительной реальности Одину и вправду нечего делать. Но вот как гласит предание Рагнарока: «Три зимы пройдут кряду, без лета, с великими войнами по всему свету. Братья из корысти убивают друг друга, и нет пощады ни отцу, ни сыну… Тягостно в мире, великий блуд, век мечей и секир… И тогда свершится великое событие: волк поглотит солнце, другой же волк похитит месяц. Звезды исчезают на небе. Все цепи и оковы разорваны».
   В этой затяжной «зиме без лета» мы как раз и пребываем сегодня, и сколько позади осталось зимнего времени, столько еще будет впереди. В «зимних условиях» мысль застывает в догму, смерзается душа, расходуя свой энтузиазм разве что на тот или иной «гешефт», обледенение становится тотальным.
   Красноречивым свидетельством омертвелости интереса к другому человеку является сегодня норвежское правосудие вкупе с драконовской налоговой системой, помноженной на потусторонние нормы штрафов: это и есть безупречная машина корыстного братоубийства, беспощадность которой сравнима разве что с патологической целеустремленностью маньяка. Достаточно сказать, что все норвежцы являются сегодня должниками банков, и этот долг передается по наследству, так что дети порой не могут выкупить у ростовщиков свой родной дом. С другой стороны, корыстные домовладельцы отдают целые поместья, дачи и отели под убежища для проходимцев со всего мира: им за это хорошо платит государство. То, что было немыслимо среди норвежцев в прежние времена, а именно, наплевательское отношение к соседу, сегодня стало нормой. Главное сегодня – принять как можно больше негров. Безумие сложившейся ситуации подкрепляется периодическими требованиями политиков экономить на всем, и это на фоне гигантских расхищений национальных ресурсов, без какого бы то ни было контроля перекачиваемых, к примеру, «на помощь Африке» (а в действительности – в карман интернациональной мафии). По всей стране ежегодно закрываются школы, библиотеки, родильные отделения больниц (до ближайшего роддома нередко приходится ехать сотню километров и рожать… в дороге: один машинист поезда принял, к примеру, пятнадцать родов в пути), и в то же время за многие тысячи миль от страны строятся комфортабельные «школы для мусульманских девочек», а норвежские пилоты доставляют неграм воду, которую те тут же проливают на землю… У норвежского министра культуры, пакистанки Хадьи Таджик, спросили, переварит ли такая маленькая, всего в четыре миллиона, северная нация неконтролируемый наплыв беженцев, и вот какой был ответ:
   «Норвежцы достаточно грубы, они выдержат». Точно такой же ответ на тот же вопрос дает фрау Меркель: «Wir schaffen», мы справимся. Иначе говоря, грубые норманны вовсе не предназначены мировой закулисой ни к какой духовности, а только лишь для того, чтобы стать пищей для запланированного потока мигрантов. И наиболее эффективным способом самоуничтожения является искреннее желание принести в жертву интернационалу себя и свое будущее.
   Стойкое международное реноме Норвегии как «самой миролюбивой в мире страны» соответствует действительности не больше, чем марксистский миф о «всеобщем благоденствии»: Норвегия победоносно бомбила Югославию и Ливию, и сегодня производит всю сверхточную электронную технику для нужд НАТО. Норвежские солдаты в Афганистане задаются сегодня вопросм: за что, собственно, воюем? И, оказывается, за «освобождение угнетененых мусульманских женщин». При этом почти половина норвежских солдат оказываются бабами, что как раз свидетельствует об их полном «освобождении». В целом же нет сегодня в мире такой войны, в которой так или иначе не участвовали бы миролюбивые норвежцы. Это уже не двойной стандарт, но однозначная, без маски, ложь: ложь как способ существования. Солнце истины проглочено волком демократического умопомешательства, и пасть этого зверя такова, что «верхняя челюсть до неба, нижняя до земли». Волк Фенрир, он же заблуждение и ложь, всегда находит доказательства своей правоты, и его невозможно обуздать рассудком. Принимая во внимание лишь материальную сторону жизни, ничего нельзя поделать и с волком, похитившим луну: с якобы «научным» подходом к наследственности и формообразованию человека, выливающимся в античеловеческую «гендерную» практику и торговлю человеческим биоматериалом. Основополагающее «научное» понятие гена, за которым не стоит никакой действительности, ставит человека на один уровень с неживой природой, полностью исключая его духовную основу. Чисто «генетический» подход к человеку совершенно исключает какую-либо религиозность, состоящую, собственно, в благоговейном отношении к высоким духовным иерархиям. Человек становится пустым. Все, что как «сновидческое» устремлено в душе человека к истине, попросту «стирается с небосвода»: нет больше никаких звезд, но есть только видимые в телескоп «объекты наблюдения».
   «Сновидческая культура» Улова Остесона не востребована сегодняшней узко рассудочной практикой, но она живет в норвежских душах как воспоминание «о себе самом», как некий ориентир в кромешной тьме. Это «сновидческое» и есть гарантия норвежского будущего, каким бы опустошительным не было настоящее.
   Все, что люди совершают автоматически, бездумно, бессознательно – а это большая часть совершаемого сегодня – становится добычей разрушительных сил, непрерывно строящих свою «восьмую сферу». Сегодняшняя демократия, с ее глобалистской подосновой, как раз и обеспечивает непрерывный отток человеческих ресурсов в… никуда: в «восьмую сферу» всасываются целые отрасли культуры и производства. «На сушу плывет корабль, построенный из ногтей мертвецов»: повседневное, рассудочное сознание осаждается азурическими паразитами, «вгрызающимися» в само человеческое «я». Рагнарок шествует дальше не только «по трупам», но по тонкосплетению самих мыслей людей, иссушая рассудок и выхолащивая воображение и фантазию. Особой задачей Рагнарока становится в настоящее время запуск «мирового змея, пропитывающего своим ядом воздух и воду»: это ни что иное, как сегодняшний мультикультурализм, подрывающий духовную и этническую основу Европы, требующий мирных уступок своим агрессивным интересам.
   Красноречивой уступкой мультикультурализму стала внесенная норвежским правительством поправка к конституции: норвежская христианско-лютеранская церковь, происходящая от церкви Святого Улова, отделена от государства. Теперь церковь стала в Норвегии «народной», то есть, в принципе, ее религиозная направленность может оказаться любой, в том числе и мусульманской. Теперь дело только за мусульманами, они и до этого уже неоднократно предлагали передать в их пользование «пустующие» здания лютеранских церквей.
   Эта революционная поправка сравнима по своим катастрофическим перспективам с наиболее кричащими в истории страны предательствами, и какой-либо механизм народного противодействия этому в Норвегии сегодня отсутствует. Согласно преданию Рагнарока, на борьбу с мировым змеем выходит Тор, могущественный ангел наследственности и крови, и он побеждает чудовище, хотя сам при этом гибнет, будучи отравленным ядом: национальное побеждает мультикультурализм, единственно, умертвив себя как «кормовую базу». Но есть ведь еще посмертные жизни, и именно после смерти норвежец и призван выполнить свою национальную задачу: приобщить другие души к природному духопознанию.
   Иначе обстоит дело с немцами: «сломавшись» при жизни, дав себя отравить ядом глобалистско-демократической лжи, эти немецкие души становятся непригодными для дальнейшего развития навстречу германскому духу. Так что норвежцы оказываются единственной германской нацией, способной удержать – в посмертной жизни – высоту европейской духовности. Об этом, разумеется, известно мировой закулисе, планирующей в ближайшие десятилетия покончить с «белой» Норвегией.
   Но не слишком ли велика жертва, ценой смерти нации умертвить присосавшегося к ней мультикультурного паразита? Как победить змея и самому остаться в живых?
   Серебряный молот Тора есть пульс крови, в которой, как известно, пребывает «я» человека. Будучи одним из самых могучих Ангелов, Тор навсегда связан с водительством северо-германской индивидуальности: он вливает в нее импульсы Народной души, и это – импульсы Одина. Оба они всегда рядом, Один и Тор, хотя каждый из них призван вести свою собственную борьбу: Один, как северо-германская Народная душа, выходит на бой с Фенриром-Ложью, Тор борется со змеем, замутняющим сознание, отравляющим менталитет, вгрызающимся в саму наследственность норманнов. Гибель обоих, Одина и Тора, обусловлена тем, что в ход пущены лишь «старые» средства: атавистическое ясновидение и наследственность. Победа над ложью обеспечена Одину лишь в том случае, если прозрение в суть вещей станет сознательным; Тор же победит не заботой о генах, но просветлением «гуляющего в крови» Я.
   Проигрывая схватку с волком лжи, Один не может, разумеется, «просто так» исчезнуть: даже терпя поражение за поражением, этот Архангел продолжает выполнять свою великую миссию, работать над индивидуальной душой норвежца, над всем тем, что пока еще духовным образом включается в повседневную жизнь. Будучи не просто Архангелом, но жертвенно отрекшимся от своего высокого статуса Архаем, Один призван в конце концов, по завершении «проделанной работы», стать Духом Времени, выдвигающим на первый план именно северо-германское духовное начало: нордические законы станут мировыми законами. Но выхода в действительность этому пока нет: эти будущие северо-германские законы написаны духом и могут быть только духом восприняты.
   В драме Рагнарока противостоят друг другу два типа сознания: ясновидческое, созерцающее духовный мир (Бальдур), и обыденное, «слепое» сознание (Хёдур). Это братья, сыновья Одина, но если первый из них, Бальдур, является любимым сыном и олицетворяет собой свет и мудрость, то второй из них, Хёдур, всегда стоит как бы в стороне, олицетворяя в определенном смысле «невежество». Невинное, непорочное ясновидение Бальдура противоречит намерениям соблазнителя Люцифера-Локи, который сам стоит на высокой ступени духа и хочет заслонить собой остальной духовный мир, «закрыть» его для людей, сделав их своими автоматическими копиями. Локи истребляет Бальдура как раз с помощью «братского» невежества, снабдив Хёдура, то есть обыденное сознание, чисто «технологическим» инструментом: рассудочным знанием-паразитом, сосущим соки из дерева жизни, омелой, убивающей могучий Иддраггсиль. Будучи ядовитым растением, омела широко применялась в древнегерманской медицине, и этот ее «прикладной», целебный, характер нисколько не умаляет ее изначальной ядовитости: использвать омелу надо «с умом», и обыденного ума тут недостаточно. Локи подсказывает слепому Хёдуру, как убить наследственное ясновидение; но как обрести ясновидение сознательное, Локи не ведает, поскольку это уже сугубо человеческая задача: развивать дух Я. Ни Бальдур, ни Хёдур не призваны к завоеванию надличностного, космического Я: если Бальдур пассивно созерцает духовный мир и берет оттуда готовую мудрость, то Хёдур даже и не помышляет о духовном, будучи целиком «опущенным» в материальное. Оставаясь на позиции Хёдура, культура приходит к выдающимся технологическим достижениям, будучи духовно бедной, если не сказать, пустой. Но ведь и Бальдур не ведет человека к развитию, всего лишь «показывая» готовые божественные картины. Следуя этим ясновидческим образцам, культура достигает известных вершин, но только до определенного предела, одолеть который можно лишь силой космического Я. Эта несущая сила германского духа, как ее определяет Р.Штейнер, облагораживает в конце концов и самого Люцифера-Локи, обращая его высокую духовность в светоносность, шествующую впереди Христа. Тогда-то и воскресает Один, становясь наконец Духом Времени.
   Роль Локи в мистерии Рагнарока огромна: в астральном теле человека он плодит эгоизм и себялюбие, в эфирном теле – ложь, в физическом теле – смерть. Одно связано с другим и друг без друга не существует: где нет стремления к истине, там правит самовлюбленность, прямиком ведущая человека в Хель, в страну смерти. Если сегодня взглянуть на молодое поколение норвежцев, то первое, что бросается в глаза, это физическая несбалансированность многих подросткох: перекормленные тела, вялое выражение лиц, склонность к простуде и к психическому стрессу, патологическая приверженность комфорту. В этом поколении «стариков», если не сказать, идиотов, каждый пятый не в состоянии закончить среднюю школу (бесплатную в Норвегии), как правило, получая от родителей «все», включая жилье, машину, счет в банке. Такое положение только усугубляется новейшими тенденциями в системе норвежского образования, сводящими образование к приобретению тех или иных чисто практических навыков, «мгновенно» себя окупающих: не развитие, но «полезность обществу». При этом никто не в состоянии задать себе вопрос: какая польза обществу от потерянного индивида?
   Психопатическая озабоченность «ранней диагностикой», с ее многократным ультразвуковым облучением еще не рожденного человека, приносит в мир одно ослабленное поколение за другим, причем, ослабленность эта идет по линии духовного развития, и последующая вакцинация «от всего» планомерно доводит до нуля духовные потребности как таковые: производится расчетливый, рассудительный, гиперактивный продукт, исключительная полезность которого состоит именно в его приземленности. И если перед нами шестнадцатилетний партийный секретарь, он же член городского управления, он же участник летних партийных школ, он же общественно ангажированный активист, без малейших препятствий публикующий любой вздор в центральных газетах (особенно, если он к тому же еще и мусульманин), то можно сказать наверняка: вот он, культур-марксистский идеал демократически благоденствующей Норвегии. Этот психопатический идеал «имплантирован» в самую сердцевину системы образования и воспитания: на место душевно-духовного авторитета поставлен авторитет рассудочный, мертвый, подкрепляемый чисто марксистской установкой на групповое, корпоративное «мы» – сознание. Выход из этого комфортабельного кошмара возможен лишь на пути осознания «сновидческой» истины Севера: жизнь есть только суровая школа, которую необходимо пройти на пути к миру духовному. Эта мысль несет в себе идею временности самого физического, в противоположности вечности мира Бальдура, который ведь только скрылся от взора людей. Бальдур вернется, если всё, что есть в мире, все без исключения, станет на его сторону: если всё проникнется светом.

4. На просторах мультикультурализма: ложь о правде

   Непонимание должно с необходимостью господствовать у тех, кто в качестве социал-демократа хочет установить удовлетворяющее всех состояние.
Р.Штейнер

   Сознание, с которым сегодня имеет дело норвежская культура, академические теоретики склонны называть «массовым», при этом безнадежно путая особенности поведения «толпы» с сущностью самого сознания, за которой стоит активность астрального тела человека. У каждого свое астральное тело, своя, а не «соседская», душа, и эта автономность душевно-духовного есть, собственно, человеческий признак, в отличие от животности, которой как раз присуща групповая душевность. Что же касается «эффекта толпы» и «манипулирования сознанием», то в этом случае налицо понижение уровня сознания, которое по-прежнему остается индивидуальным. Пониженное сознание, это некая «вялость» духа, «вдавленность» Я в повседневно-бытовое «я», «прилипание» рассудка к догме и стереотипу. Это в определенном смысле измена самому себе, добровольная (или безвольная) уступка паразитирующим на человеческом мышлении разрушительным азурическим силам. При всем здравомыслии норвежцев, тон в разного рода общественных дискуссиях неизменно задает элитарная корпоративность, главной особенностью которой является нетерпимость к диалогу. Еще в 1980-х годах в своих «Заметках о действительности» К.Скаген отметил, что социальная критика в Норвегии мертва, ибо в расчет принимается (все той же «элитой») лишь одна точка зрения. Именно тогда, более тридцати лет назад, и выплыло на поверхность «общественного мнения» нелепое представление о некой над-общественной группе как об абсолютной «элите» (получающей указания непосредственно от глобальной закулисы). Фальшивый идеал «партийности» полностью оттеснил здоровые народные представления о смысле жизни, нарушив тем самым баланс в душевно-духовном строе норвежцев. Ранее ориентированное на индивидуальную борьбу за выживание на фоне добровольной помощи соседу, сознание норвежца «модулировало» в сторону крайнего эгоизма и меркантильной расчетливости, тем самым поставив себя в рабское положение по отношению к «задаюшему тон» ростовщическому менталитету. Одним из наиболее смехотворных выражений этой подчиненности потомков викингов интернациональному мафиозному кагалу стала передача виллы Квислинга (последнего патриотически настроенного норвежского политика) одиозному лже-музею холокоста, отравившему своими дешевыми поделками не одно уже поколение легковерных норвежцев. Именно рациональность норвежского мышления с перевесом в сторону техницизма, пресловутое «стоять ногами на земле», и стала первой жертвой ползущего на мир «змея»: «элитарность» административной верхушки переросла всякие партийные рамки, став в первое десятилетие XXI века прочно укоренившейся во всех сферах норвежской жизни системой контроля мнений. Сегодня в Норвегии имеется тольно один тип политика, оснащенный одними и теми же закулисными устремлениями, и эта своего рода эпидемия «одного и того же» беспрепятственно распространяется везде, где только есть устремление к «благоденствию». Так создается «мнение большинства» как гарант «демократических ценностей», которые отнюдь не являются ценностями индивида.
   Индивид, как нечто абстрактное и потому безобидное, является излюбленной темой норвежских официальных дискуссий, при этом строго соблюдается основное правило: никоим образом не касаться индивида самопознающего, готового немедленно улизнуть из надуманной дискуссионной схемы. Самопознающий индивид (хотя в действительности речь идет только о личности) есть сегодня своего рода табу, так что даже невинный намек на самопознание выглядит весьма подозрительно. Служить обществу, не разбираясь в себе самом и максимально гася в себе познавательные способности, вот норма сегодняшнего норвежского – и в целом европейского – благоденствия. На этом фоне, разумеется, не может идти речь о народном характере, каким выступил в свое время Пер Гюнт, сегодня это крайне неактуально и… неприлично. Сегодня норвежец пьет кофе марки «Али», и этим все сказано. На судебном процессе Брейвика была вскрыта «вопиющая ложь» со стороны подсудимого, заявившего, что через десять лет большинство населения в Норвегии будут составлять чернокожие и мусульмане, и его поправили: не через десять, но через тридцать лет. Это типичный пример сегодняшней мертвой рассудочности, больше уже не относящей себя к сути дела: своего рода цифровой сатанизм. И что бы не сказал «подсудимый» – а ведь им сегодня может оказаться любой здравомыслящий – все будет считаться «вопиющей ложью», именно потому, что это мнение индивида. Начиная с 22 июля 2011 года, дня массовой бойни на острове Утойя, Норвегия поставленна перед судьбоносной дилеммой: двигаться и дальше по пути «больше того же самого», или ступить на иной, обращенный к Народной душе и народному характеру путь. Так называемое «большинство» уже сделало свой выбор и намерено свирепо «рвать зубами» всякого, кто настроен иначе. Это глупое большинство представляет для Норвегии не меньшую опасность, чем, собственно, нашествие мигрантов, и суть глупости такова, что глупость всегда кому-то «социально близка», она всегда «своя». Можно ли объяснить массовое ликование норвежцев по поводу голой задницы уродливой мусульманки Шабаны Рехман, спускающей на сцене пивной розовые шаровары, как-то иначе, чем глупостью? И глупость плодоносит тем обильнее, чем больше самоуверенности дают «нормальному норвежцу» его доходы. Потомки викингов, когда-то одаривших Европу своей Я-культурой и открывших Америку, выродились попросту в скучнейших и примитивных потребителей того же самого. Время физической жизни норвежской нации угрожающе подходит к концу, и только самые крайние меры могут изменить ситуацию, своегот рода чудо, заключающееся в поступке индивида, инспирированного Народной душой.
   Ждать подобного чуда от расово чуждых мигрантов, даже натасканных в демократических институтах, совершенно бесполезно: никто из них, включая пресловутого пакистанского «министра культуры», в принципе не может «интегрироваться», имея в самом себе иное душевно-духовное устройство. Вопрос об интеграции как таковой не имеет под собой никакой действительности, это чисто рассудочная выдумка, способ «продажи» негодного товара. Ведь вопрос об индивиде как о духовной сущности, возвышающейся над обыденным, рассудочным «я», в принципе не может быть поставлен «норвежским мусульманином», негром или китайцем: это не их задача. Вопрос об индивиде, о солнечном кресте человеческого космического Я, прорабатывается исключительно германскими народами, в каком бы политико-культурном угнетении они сегодня не находились, и этот импульс Я передается народам Восточной Европы, с последующим его закреплением в русско-германской культуре Самодуха. Мультикультурнвя «нагрузка», которую мировая закулиса насильно навязывает Европе, сыграет, конечно, свою удушающую роль, но что может поделать приземленный рассудок с рвущимся к свободе Я? Именно Я-сознание, продвинутое к пониманию космических закономерностей, и называет сегодня всё своими именами: негр есть негр, находящаяся в глубоком упадке человеческая раса, сегодняшней задачей которой может быть только освоение рассудочных навыков – и это всё. Сам феномен «отставания» или меры развития есть часть Божественного замысла, и в этом нет никакой «дискриминации» или «расизма». Напротив, всякое умаление ведущей роли европейцев, и прежде всего германцев и есть расизм, в том числе и на уровне геноцида.
   Существует форма человека как таковая, но существуют и ее варианты, каждый из которых имеет свою задачу в мировой эволюции. Спрашивается, какова роль человека, родившегося в Норвегии от китайских родителей? Она та же самая, что и роль китайца в Китае: усвоив, как «свой», норвежский язык и порядки, этот человек будет развиваться по-китайски, следуя своей внутренней, душевно-духовной конституции и только лишь копируя окружающую его жизнь. К примеру, в Германии, в Высшей школе музыки имени Р.Шумана, что в Дюссельдорфе, половина профессоров китайцы, каждый из которых является професисоналом высокого класса. «Профессионал» сегодня означает попросту «технолог», то есть тот, кому совершенно необязательно вдаваться в суть дела, достаточно лишь владеть теми или иными техническими приемами. Представители китайской нации как нельзя лучше подходят как раз для этого: для копирования. Полное отсутствие каких-либо религиозных устремлений – тут китаец попросту копирует индийца – делает китайского технолога идеальным душителем европейской культуры. Китайский профессор в немецкой школе музыки – это не просто исторический нонсенс, но грозное свидетельство растления той части европейской культуры, которая в своей прагматической рассудочности не обращена к духу. Что «производят» в Германии китайские профессора? Они производят одно и то же, а именно, копии усвоенного ими образца, тем самым закупоривая поры дальнейшего европейского развития. А тем временем рядом с парком, окружающим школу имени Р. Шумана, и прилегающим к нему старинным немецким кладбищем грохочет Рейн, этот вечный выразитель германской души, с лежащими на ее дне сокровищами духа, упрятанными рассудительной жадностью нибелунгов. Они и сегодня те же, что и прежде, эти нибелунги, понуро трудолюбивые, политкорректные исполнители воли подземных, подматериальных сил, являющихся ничем иным, как силами сатанинскими. Исключительно материальное, рассудочное, денежно-вещевое, это и есть царство нибелунгов, вход в которое украшает их вечный лозунг: больше того же самого.
   Современный норвежский нибелунг живет по очень простой, доступной любому негру схеме: мы не хотим ничего знать. Достаточно спросить любого политика, не желает ли он, вооружившись документированными фактами, доказать, что праздник холокоста действительно имел в истории место, и ответ будет в точности как у фрау Меркель: это и так ясно. Строжайший запрет со стороны мировой закулисы хоть как-то касаться этой темы уже сам по себе является доказательством чудовищной лжи изобреталетей «религии холокоста», тем не менее, ложь эта следует своими путями дальше. И когда нибелунгу-политику не хватает аргументов в пользу привычного и комфортного вранья, на подмогу к нему спешат… комики. Самыми комичными из норвежских комиков оказываются сегодня мусульмане: со всей серьезностью «голодного приезжего» эти дети Корана вгрызаются в совершенно не аппетитную для них реальность, все еще сохраняющую намек на какой-то, чуждый им смысл. И только их неприязнь к нордической культуре и придает их сценическим попрошайничествам привкус натуральности. Мусульманский комик и мусульманский политик – в принципе одно и то же: и там и тут налицо ничем не прошибаемая серьезность глупости. И кто-то как назло спрашивает пакистанского министра норвежской культуры: а в чем она, суть этой нордической культуры, выражается? Да как, в чем, да в тушеной с бараниной капусте. Не в мече же Зигфрида, побеждающего дракона. Норвежский национальный характер? Пер Гюнт на инвалидной коляске. Самое популярное норвежское имя? Али. Будущее Норвегии? Норгестан. Мусульманский политик, он же комик, закулисно питающийся кошерным, даже во сне видит радужную, как флаг гомосексуалиста, мечту: Норвегия – наша страна. Мечта, конечно, так себе, банальна, учитывая рыбьи симпатии нормального норвежца: вот оно, наше мусульманское будущее. Рыба ведь тоже, бывает, вздыхает, однако плывет себе дальше, плывет… Кто-то, явно не нормальный, подсказал случайно оказавшейся в самом центре Осло негритянке: езжай к себе домой в Конго. Он был конечно же расистом, даже не подозревавшим о том, что гордость своей африканской кровью погонит негритянку в редакцию «Афтенпостен», чтобы оттуда предупредить будущее национальное меньшинство: «Мне принадлежит будущее этой страны». Такого рода каннибалистское пожирание другой нации, по типу «кукушонок в гнезде», полностью отвечает кошерному принципу вильсонизма, пресловутой «самоопределенности наций» в лоне ведущей нации и отвечающей ей Народной души. Это и есть та самая, заранее спланированная балканизация Европы, с которой мировая закулися связывает сегодня свое – на руинах национальных культур – благоденствие. К примеру, в Швеции сегодня насчитывается более пятидесяти культурно не связанных друг с другой национальностей, непосредственным результатом чего оказывается тотальная криминализация целых областей страны и полная беспомощность шведской полиции. Это – идеальная для кошерной закулисы ситуация, гарантия того «мира во всем мире», который есть ничто иное, как война всех против всех.
   Важным инструментом балканизации Норвегии является сегодня «помощь чужой бабушке»: за одним прорвавшимся в страну «беженцем» – дорогу оплачивает Ротшильд через «Вестерн Юнион» – тянется бесконечный хвост родственников, каждому из которых никак нельзя жить плохо. То, что честный норвежский тугодум зарабатывает себе на протяжение десятилетий, сомалиец получает мгновенно, в день своего приезда, и вовсе не озадачивается поисками какой-то там «работы», занимаясь, единственно, жеванием наркотической травки кхат и производством детей (восемь, двенадцать и более).
   Некоторое время назад специально для норвежских сомалийцев были выделены значительные средства для повышения их «культурного уровня», и вот какой результат: четыре миллиона крон (почти тридцать миллионов рублей) оказались «без вести пропавшими», как и до этого «пропадали» все аналогичные дары, и тому, у кого есть сомнения в том, что это чисто кошерный гешефт, тому придется и дальше содержать в своем гнезде кукушку. Не менее кошерно устраиваются в Норвегии косово-албанцы, проникшие в страну в ходе югославской войны: регистрируют фиктивные предприятия, получают в банке щедрый кредит на чужое имя и… ищи их свищи. Несколько проще обстоит дело с чеченцами: как можно больше детей, бесплатная квартира, пособия, пенсии, и все это в обмен на жалобные «ку-ку» по поводу «тирании Кадырова». Среди «норвежских чеченцев» нашелся даже «писатель», ухитрившийся выбить из местного бюджета средства на издание своей «нетленки», в переводе с хромающего русского на мультикультурный. А вот кого Норвегия ждет с удвоенным нетерпением: любого цвета однополую пару, невинных в своей извращенности содомитов, на родине которых за такие штучки полагается смертная казнь. Этим нарушителям собственных национальных этических норм немедленно предоставляется политическое убежище, ежемесячное пособие, в рублях составляющее порядка семидесяти тысяч на каждого, плюс «личный психолог» в местной коммуне, плюс бесплатное жилье и много других явных плюсов, ни один из которых не светит этническому норвежцу. В довершение всего обоим содомитам дают общую, и притом, норвежскую фамилию: теперь это «свои».
   В центре Осло есть целый квартал, куда «не ступает нога норвежца»: стоит случайно оказаться в этом гетто, и вмиг забываешь, что ты в Европе, а тем более, на севере. Кстати, гетто во все времена было совершенно добровольным предприятием, суть которого неизменно заключается в неприязни его обитателей к окружающему миру. Именно из гетто испокон веков совершаются всякого рода террористические вылазки, это всецело криминальная среда. Если вспомнить хотя бы «варшавское гетто», эту сливную яму всякого рода мошенничества и преступлений, то вряд ли возникнет удивление по поводу того, что немецкие национал-социалисты распорядились закрыть «заведение». Сегодня подобными гигиеническими операциями заниматься в Европе некому, а тем более, в Осло, где большинство уже составляют «приезжие». Согласно далеко идущим планам мировой закулисы, Европа должна быть насквозь «прошита» чуждыми ей параллельными обществами, должна быть растерзана ими в клочья. В этом состоит истинный смысл придуманной Вудро Вильсоном концепции «самостийности» малых народов, и антропософская наука подтверждает, что сам этот американский президент получал инспирации от Аримана (Сатаны). Стоит всегда обращать внимание на то, что гетто, как правило, располагается в лучших, центральных районах города, и если взять в качестве примера пражское гетто, то как раз в этом месте цены на квартиры самые высокие. В любом провинциальном норвежском городке центр занят мигрантами, покупающими дома вскладчину на деньги, даваемые им норвежским государством, и этот процесс захвата территории усиливается с каждым годом. И как же реагирует на это «нормальный» норвежец-тугодум? А так: трясется от страха. Страх перед ясно вырисовывающейся перспективой гибели норвежской нации полностью парализует какаую бы то ни было инициативу, загоняет норвежца в дурман благоденствия, душит в нем чувство ответственности за будущее: сегодня никто ни за что не отвечает. И чтобы хоть как-то заполнить пустоту своей обворованной рассудком души, нормальный норвежский тугодум бросается помогать неграм, которые его за это только презирают. Так постепенно складывается ситуация национального самоубийства, полностью согласующаяся с планами закулисных глобалистов.
   Практика миграционных гетто целиком и полностью строится на однозначном расизме «приезжих»: все вместе и каждый в отдельности не только «гордятся» своей африканской, арабской и прочей не-европейской кровью, но ставят себя выше так по-дурацки благодушно принимающих их норвежцев. Так, первое, что сделала гаитянская негресса, став министром воспитания, так это предложила ввести негритянские «нормы» воспитания (они же «нормы» мусорной кучи), аргументировав свое новаторство именно превосходством гаитянских обычаев над нордическими (!) И то, что в Европе повсеместно мусульмане желают жить по законам шариата, как раз и делает их расистами, и чтобы тугодуму это было непонятно, закулисная власть финансирует всякого рода «антирасистские центры», занятые тем же глобальным надувательством, что и «центр холокоста».
   Сегодняшний мультикультурный «микс» есть свидетельство о смерти северо-германских народов, заранее заготовленное мировой закулисой и предъявленное в качестве неоспоримого требования: никаких национальных государств. Единственной полноправной «нацией» оказывается в такой ситуации сама мировая закулиса, с ее шизофреническим «больше того же самого». Глобальная теневая власть неустанно вколачивает в головы тугодумов болезненную идею «гибели Европы», и делает это тем более успешно, чем более склонно «нормальное» сознание к комфортным грезам о материальном благоденствии. Это и есть, впрочем, гибель Европы: погоня за благами «мира сего». Сегодня принято считать самой черной страницей новейшей европейской истории Третий Рейх, но кто же задумывается над тем, что как раз по причине разгрома Гитлера в Европе и наступили сегодняшние «мультикультурные» времена, с их однозначной нацеленностью на истребление европейской культуры и всей цивилизации. Даже будучи люциферическим искажением здорового социального триединства духовной-правовой-производственной сфер, германский национал-социализм питался высокого порядка истинами, он был духовен, и именно поэтому был заранее обречен все той же мировой закулисой на истребление, сопровождаемое безудержно наглой о нем ложью. Именно ложь, принятая в качестве основного правила игры, и воспитала то новое поколение политиков, которых в старой доброй европейской традиции именовали глупцами. Они правят сегодня Европой, эти худшие из худших, выращенные в космополитическом питомнике политкорректных «курсов» и «семинаров», заправленные до отказа волей к разрушению и вовсе не склонные к какой-либо самостоятельности суждений.
   Политики стоят сегодня незыблемой стеной, крепко взявшись за руки, подчиняясь одному и тому же глобальному окрику и совершенно одинаковым способом разлагаясь на виду у голосующих за них тугодумов. Политик видит сегодня воочию результаты своей высокооплачиваемой работы, и он ими горд. К примеру, очередное миграционное цунами снесло разом крышу у шведского короля, финского премьер-министра и норвежского министра иностранных дел: эти трое глупцов (плюс многочисленные их копии) предложили для размещения голодных, разутых и раздетых негров свои дворцы, дома и виллы. Может, разутые и раздетые мигранты тоже королевских и вообще избранных кровей? Откуда охотящийся в джунглях на крокодила негр может знать, что в мире есть Норвегия или Швеция? Кто настропаляет негра рвануть неизвестно куда? Кто дает доллары?

Спасибо заботливой мировой закулисе

   Согласно закулисным чаяниям политиков, гибель Европы должна произойти как можно скорее, пока достаточное количество европейских индивидов не выработало себе надличностное, созерцающее мышление, обращенное непосредственно к Сущности Христа. Этого, согласно глобальлной концепции благоденствия, произойти не должно. Миграционное цунами призвано не только потеснить европейцев из обжитых мест, но прежде всего взорвать европейскую культуру изнутри, из самой ее сердцевины: морали. Именно для этого и выдвигается требование тотальной толерантности по отношению к любым проявлениям криминалитета со стороны мигрантов. Зажатый в тиски «общественных норм», сегодняшний европеец не имеет практически никаких условий для маневра, позволяющего ему придти в себя. Так, на виду у сожалеющего о происходящем, но социально недееспособного норвежца норвежцем считают не только его самого, но вообще всякого, кому не лень было прикинуться беженцем, в результате чего национальная идентичность сводится к норвежскому виду на жительство, а единственной моралью многоцветного, радужного норвежца становится получение денег, вовсе не обязательно зарабатываемых каким-то трудом, что полностью противоречит исконной морали германцев и сводит на нет их основную сегодняшнюю задачу: передать миру наследие великой культуры. «Мультикультурный германец», в том числе и имеющий германские гены, на это не способен: он сам становится частью гниющей, разлагающейся реальности.
   Моральные силы каждый развивает в себе сам, согласно своей устремленности ко Христу, и никакими иными путями моральное к человеку не приходит. Так называемая «слабость моральных устоев» есть попросту признак умственного и физического вырождения, и если к этому добавить далекое от христианских понятий мультикультурное окружение, можно смело говорить о самоубийстве целой нации. Примером того, с какой легкостью норвежское правительство топчет свою же конституцию, восходящую к мудрости Святого Улова, явилось изменение закона о мигрантах, вызванное самопиарной активностью незаконно проживающей в стране дагестанки. Дочь кавказского водочного миллионера, в свое время входившего в «круг Ельцина», эта бедная и бесправная беженка не только мошеннически, под чужим именем, получила в Норвегии бесплатно высшее образование, но издала, что стоит немалых средств, собственную биографию («Норвежец незаконно») и с самоуверенной наглостью послала «нетленку» премьер-министру Йенсу Столтенбергу. Тот нашел время прочесть кошерную стряпню и немедленно распорядился о срочном (пока дагестанку законно из страны не выслали) изменении норвежской конституции: дорогу приезжему специалисту! То есть дорогу тому, кто даже не отчитывается перед законом о своих незаконных поступках. Стоит ли удивляться тому, что, пнув подобным образом норвежскую конституцию, Йенс Столтенберг распорядился без малейших на то оснований бомбить в пыль Ливию. Какая, спрашивается, связь между беспрецедентной уступчивостью норвежского правительства требованиям наглой «беженки» и мгновенной готовностью стереть с карты мира процветающую Ливию? А такая, что в обоих случаях речь идет о беспрекословном подчинении мировой закулисе, о полной сдаче всех национальных позиций. В течение года после «взлома» норвежской конституции в Норвегию въехало несколько тысяч фальшивых «специалистов», в основном, мусульман, связанных со «своими» мафиозными структурами. В «демократических» же кругах Норвегии теле-пиарное шоу с «чоузанной» дагестанкой вызвало просто панику восторга: даешь еще больше того же самого! Даешь слом конституции и замену норвежских законов на глобальные!
   Вот так, мультикультурно, норвежская «элита» сводит счеты со своей культурой, истощая и сводя на нет диапазон действия Народной норвежской души. Свежайшим примером воинствующей глупости норвежского правительства стала еще одна «поправка» к конституции, касающаяся школьного образования: никаких больше уроков пения. Удар расчитан совершенно точно: хоровое пение, еще во многом сохраняющее связь с традициями народного музицирования, есть попросту «незаконный» и опасный с точки зрения мультикульта прорыв к национальному. Антропософская духовная наука показывает, что музыка является самым духовным видом искусства, так что отмена в школе уроков хорового пения есть прямая атака на личность этнического норвежца.
   Даже с учетом того, что никто, ни один из депутатов Стортинга не понимает, что делает, то есть вроде бы с дурака какой спрос, следует определить практически все действия норвежского правительства – от рыбного хозяйства до миграционной службы – как предательские. Коль ты глуп, так и не лезь в «правители». То же самое можно сказать и о королевской семье, состоящей из паразитических потребителей «того же самого» и не отмеченной никакими выдающимися качествами. Идеальным самовыражением «царствующей» ныне королевы Сони стала пустая картинная рама на стене: королева – это произведение искусства типа «голый король». Но что вы хотите от бывшей лыжной инструкторши? Или вы хотите чего-то еще большего от бывшей наркоманки и потребительницы дешевой «попсы», принцессы Метте-Марит? Мировая закулиса рискует обмочиться от умиления, глядя на этих царствующих особ: их умственный уровень вполне политкорректен, да, мультикультурен. Вот принцесса идет к только что прибывшим в страну неграм и щедро, не ей же платить, раздает направо и налево: «Теперь вы в Норвегии, теперь у вас прекрасные возможности для развития!» Ничего подобного в действительности не происходит, поскольку единственно используемой возможностью оказывается для девяноста девяти процентов «приезжих» паразитирование на материальных благах демократии. И даже те, что не получают «убежища», не остаются в обиде: им предлагают бесплатное «овладение профессией» и значительную сумму «подъемных», если они соглашаются покинуть Норвегию добровольно, и некоторые соглашаются, чтобы уже в ближайшем аэропорту пересесть в самолет, летящий обратно в Осло, где их снова приветствует норвежская принцесса. Одних только «законных супругов» беженцев ежегодно забрасывается в страну несколько десятков тысяч, а там еще тещи, бабушки и дети от прошлых браков, и все они хотят жить «не хуже других».
   Сегодня, в эпоху Архангела Михаила, мир в очередной раз «перемешивается» ради достижения определенных общечеловеческих устремлений. Архангел Михаил как регент солнечной интеллигенции, а сегодня как Дух времени, указывает на индивидуальность, способную переработать в себе национальное и влиться в поток, собственно, человеческого, душевно-духовного, строящего космическое Я. Дух времени никого к этому не принуждает, но ждет от каждого определенной решимости сделать выбор: вверх или вниз. Вверх к созерцательному, имагинативному мышлению или вниз, в рассудочные схемы материально-подматериального. Без определенного лидерства – индивид и целый народ – тут не обойтись, учитывая еще и то, что эпоха Михаила длится чуть более трехсот лет, более ста лет уже прошло, и упущенное время равносильно смертному приговору. Вся история двадцатого века есть по сути отказ от михаэлического принципа одухотворенности, в пользу упаднического, разлагающего все культуры рассудочного материализма, вылившегося сегодня в пустопорожнюю игру с демонизированными технологиями всего (одна только «гендерная технология» чего стоит). Сегодняшнее так называемое «научное мышление», ведущее на правах суверена все социальные инициативы, совершенно лишено какой-либо возможности понимания действительоности повторных человеческих жизней и сопутствующей им кармы. Современная слепая наука – этот бредущий наощупь Хёдур – бессильна объяснить не только происхождение и смысл пятен на Солнце, но и практически любое повседневное явление, сводя всё исключительно к механике. Так, с «научной» точки зрения национальная принадлежность человека определяется даже уже не генами, что вполне разумно, но чисто бюрократическими показателями, в первую очередь, гражданством. Такого рода «американизация» окончательно запутывает вопрос о европейской идентичности, подводя Европу к самому краю этнической и культурной бездны. Каждый рождается именно от этих родителей и именно в этом месте в силу своей кармы, ведущей человека от предыдущей его жизни к следующей. У человека нет какой-то одной, «постоянной» нации: в каждой своей жизни он рождается в разных народах (исключение могут составлять лишь высокоразвитые европейцы), в соответствие с проделанной в прошлой жизни «работой». В случае же мультикультурного развития Европы налицо искусственное, действующее против кармы, насильственное смещение человеческих судеб. Всякое же противодействие своей карме есть серьезное, если не сказать, катастрофическое нарушение Божественного промысла, что не замедлит сказаться в последующей жизни человека: ему придется всю следующую жизнь распутывать узлы. И если для развитого европейца длительное пребывание среди этнически далеких и отсталых народов оказывается большей частью «безвредным», то обратная ситуация выглядит совершенно иначе: рожденный от сомалийских родителей в Норвегии бросает вызов своей карме.
   Индивидуальная карма приводит человека в данный народ, в лице одной-единственной пары родителей, генетическая принадлежность которых соответствует совершенно определенной области земли. В так называемых «черно-белых» браках всегда побеждает «негр», хотя бы уже потому, что африканская мозговая активность не в силах нести на себе европейскую, и в этом случае «смешанный» европеец попросту везет на себе негра, манифестируя этим собственную деградацию.
   Кроме индивидуальной кармы каждый следует еще и карме своего народа, и вряд ли найдется много общего между афганской, турецкой, чилийской или балтийской народной кармой.
   Устремляясь «к лучшей жизни», люди бросают свои судьбы в котел многокультурности, при этом неминуемо становясь в оппозицию к тому, что не требует для себя посторонних примесей: к самому Народному духу оккупируемой ими местности. Приезжим с иной расовой и культурной подоплекой совершенно не нужен веками взращиваемый в Европе дух, но зато нужны питаемые этим европейским духом материалдьные ценности. На это и делает ставку мировая закулиса, организующая все миграционные цунами: ставку на примитивность страждущих оккупантов, каждый из которых, включая «пакистанских министров норвежской культуры», желает Европе скорейшей гибели.
   Мультикультурализм является не только насильственным общежитием коллидирующих друг с другом наций, это – разлад личности с собой и планом своей судьбы, это – превентивное «закупоривание» мертвыми рассудочными схемами естественных путей развития, соответствующих генетической основе человека.
   Организация социальности по принципу «американского котла» пригодна лишь для Америки, Народный Архангел которой по своей сути глобален, будучи отставшим в развитии Духом времени, и вовсе не привержен какой-то одной нации. Сущность американского Народного Архангела близка космополитической сущности Агасфера, и вместе они как раз и питают глобализаторские устремления мировой закулисы. В этом смысле неустанное американское «присутствие везде» не может быть снято каким бы то ни было внешним способом, включая атомную войну, но прекратится лишь с угасанием самой американской «нации» и ее «глобального» Народного Архангела.
   Являясь на практике американизмом на марше, мультикультурализм есть всецело паразитическое предприятие, неизбежно связанное с геноцидом коренного населения. Ведь всё, что делается ради «приезжих», делается за счет «принимающей» нации.
   Постепенно, шаг за шагом, мигранты отвоевывают себе в Европе жизненное пространство, наивно полагая, что мировая закулиса позволит им жить по законам пресловутого «шариата»: отвоеванный у европейцев «лебенсраум» призван стать вовсе не «халифатом», но каганатом, в полном соответствии с глобализаторским духом мультикультурной миграции. В мультикультурном проекте мусульманам поручается всего лишь черная работа, и «хозяин» вовсе не намерен делиться с ними «благами» полученного результата. Но пока эта черная работа еще идет, пока в Европу не заброшено достаточное количество «чернорабочих», для приезжих тут и там расставляются приманки-ловушки в виде гротескных копий «домашних» обычаев, совершенно неуместных в европейских условиях. Так мусульмане в Норвегии осчастливлены тем, что теперь в каждой школе отводится помещение для дневной молитвы, и это против воли норвежских родителей, дети которых «вдруг» очутились в мусульманской среде (вдобавок к этому мусульмане требуют отдельные плавательные бассейны для девочек, купающихся в черных платках). Согласно проведенным опросам, все мусульманские родители предпочитают для своих детей не «норвежское», но исламское образование, и это как нельзя лучше согласуется с планами мировой закулисы: не приобщенное даже к европейской рассудочности, с примитивным, эгоистически-родовым менталитетом, будущее черно-мусульманское большинство Европы неминуемо окажется в им же самим устроенном капкане, и теперь уже некому будет этих горемычных мусульман спасать. Такова перспектива мультикультурного строительства.
   Своей душевной жизнью (связанные с характером и темпераментом душевные составляющие наследуются) мусульмане связаны с иной культурой мышления. Мусульманское мироощущение тянется за каждым «приезжим» как наследственный «шлейф», даже если бывший мигрант усваивает европейские нормы поведения и имеет вузовский диплом. Что его, собственно, выдает как мусульманина? Немощь мысли. Повторение одного и того же, из поколения в поколение, украшаемое лишь сиюминутным орнаментом конкретной ситуации, это и есть мусульманский менталитет, бездуховный продукт воинствующего в своей ограниченности материализма. Какими комичными выглядят старания «норвежских» пакистанских политиков говорить умные вещи! За каждым таким высказыванием угадываются «свои», клановые цели, главная из которых – максимально легализировать давно уже прогорклый и протухший ислам. Ислам, видите ли, собираются «модернизировать»: придать негодному продукту товарный вид.
   Сегодняшнее мусульманское цунами инициировано – через мировую закулису – демоническим импульсом Зората, активизируюшегося каждые 666 лет и направленного против импульса Христа. Как всего лишь «чернорабочие» антидуховной оккупации Европы, мусульмане нисколько не обеспокоены своим полным невежеством относительно своей собственной роли разрушителей, поэтому дискутировать с ними по вопросам миграции совершенно бесполезно: их надо депортировать обратно в их страны. К такому «экстремальному» выводу не решается сегодня придти ни один политик, хотя правомерность такого решения понятна здравомыслящему, коих в Норвегии становится все меньше и меньше. Мусульманское цунами несет с собой не только захват чужого жизненного пространства, но, прежде всего, отравляет германскую душевно-духовную атмосферу грубыми, мертвящими материалистическими устремлениями без малейшего проблеска одухотворенности. Зачем, спрашивается, рискующей остаться у себя же дома в меньшинстве нордической нации везти на себе неподъемный груз чуждого ей черного большинства? Только затуманенное, ослабленное сознание, над которым основательно поработала школа и всякого рода «курсы», и может находить в мультикультурализме «позитив»: сознание самоубийцы. И когда 17 мая «вся Норвегия» машет на улицах национальными флажками, никому не приходит в голову далеко не праздничная мысль о том, что внешне общий характер поведения миллионов людей, так или иначе собранных на вполне определенной территории, еще не есть выражение Народной души и Народного духа. То, что ежегодно наблюдается в Норвегии в день «национального единства», есть как раз отступление от германского духа Я в пользу поверхностного (и теперь уже мультикультурного) «мы»: уйти от собственной народности, утопить ее в мультикультурном хаосе, но самое главное – преградить путь индивиду к его самопознающему Я. «Дух народа, – пишет Р.Штейнер, – есть нечто большее, чем жизнь людей на данной территории, доступная познанию внешних чувств». Делая ставку исключительно на «внешнее», подлежащее статистике и расчету, сегодняшняя правящая «элита» попросту обворовывает будущее своей страны, ни за что при этом не отвечая. «Помоги слабому, сильный справится сам!» – вот рабочая формула мультикультурализма, и в действительности суть ее такова: убей лучшего ради прозябания серости! Суть мультикультурализма противоречит смыслу человеческой эволюции, где обязательно должен быть лидер, причем, не в силу искусственно созданных внешних обстоятельств (как в случае с сегодняшней «элитой»), но в силу самой его душевно-духовной конституции. И это естественное лидерство таково, что низшее должно уступать дорогу высшему, а не наоборот. «Если акула отказывается пожирать мелкую рыбешку из соображений гуманности, – пишет Р.Штейнер, – она подписывает себе смертный приговор». Михаэлический импульс приобщения многомиллиардного человечества к ценностям наивысшей культуры, а ею сегодня является культура германских народов, исходит из германского региона Европы и направлен вовне, подобно тому, как предыдущий михаэлический импульс, исходящий из греческой Спарты, был вынесен вовне и распространен по миру Александром Македонским, которому наверняка показалось бы безумием звать в Спарту весь некультурный мир. Александр нес в мир передовую по тем временам культуру Спарты на гребне военных походов, не стесняясь добиваться своего силой, которую он к тому же имел. В нынешней же ситуации распространение плодотворного влияния германского духа блокируется с помощью встречного антикультурного цунами, и вопрос сегодня лишь в том, хватит ли у германских народов духа. Стать караван-сараем для паразитического «убежища» наиболее неразвитой части населения планеты? В этом состоит уникальная задача Европы?
   Под новую роль приюта для приезжих подстраивается сегодня вся экономика и значительная часть законов Норвегии. Так, правительство решает уже в самые ближайшие годы построить вдоль линии местро Осло жилой комплекс на миллион (при этническом населении в четыре миллиона) квартир, куда вселятся исключительно мигранты. На практике это означает, что проживающее в означенном районе этническое норвежское население окажется стремительно вытесненным со своих мест, а в перспективе – вытесненным из Осло. Это не злостный расистский прогноз, аналогичный процесс наблюдается, к примеру, в Нидерландах, где оказались покинутыми этническими голландцами целые города, а также в Дании (в том числе и на родине Х.К. Андерсена, на острове Фюн), не говоря уже о рабочих провинциях Англии, полностью отнятых, вместе с рабочими местами, у коренного английского населения.
   Стремление марксистски ориентированных политиков построить материальный «рай на земле», доступный для «всех», есть наиболее живучая иллюзия и ложь современности, на практическое осуществление которой тратятся ни с чем не сравнимые ресурсы. Культур-марксистский взгляд на мир таков, что духовное в человеке если и не отрицается (хип-хоп-культурые потребности), то ставится неизмеримо ниже потребностей размножения и производства. Вовсе не обязательно называть себя культур-марксистом, важно им быть, что и можно уверенно сказать о всей сегодняшней политической «элите»: ни один из ныне действующих норвежских политиков не допустит даже мысли о том, что «между людьми действуют сверхчувственные существа» (Р.Штейнер). А они тем не менее действуют, как в положительном, так и в отрицательном смысле, и их между собой борьба внешне выражается в революциях, войнах и тому подобных катаклизмах. Ориентация сегодняшнего «нормального» сознания исключительно на внешний, чувственный мир есть ни что иное как инвалидность, преодолеть которую можно лишь антропософскими средствами.
   Дух народа, Архангел, способен извне управлять физическим и эфирным телами людей, втягивая их в свою собственную деятельность. Дух народа есть инспиратор народа, и каждый народ представляет собой индивидуальную миссию своего Архангела. В мультикультурности же, взятой в ее глобальном, общечеловеческом масштабе, правит Дух Времени, осложняющий работу Народной души, ставящий ее перед необходимостью преодоления все новых и новых препятствий, подвергающий испытаниям Дух народа, и через него – отдельную индивидуальность. Мультикультурность как таковая, а тем более, в пределах одной нации – вовсе не самоцель Духа Времени, Михаила, но неизбежный «шлак» в выплавке более высокого уровня сознания, охватывающего не только материальное, но и духовное. Работа Михаила направлена вовнутрь каждого, но внешне-поверхностным образом происходящие с человеком перемены выступают сегодня как некая новая информационная «глобальность» (варианты «информационного общества»), иллюзорно «усредняющая» как национальное, так и индивидуальное. Иначе говоря, есть михаэлическое углубление личности, и параллельно с этим идет мультикультурное измельчение личности. Оба эти процесса, сталкиваясь в душевно-духовной реальности человека, ставят личность перед дилеммой: устраиваться в жизни поудобнее, подгоняя себя под общий знаменатель мультикультурья и связанной с ним идеологии благоденствия, или же, навсегда покинув берега благоденствия, рискнуть плыть в одиночку в неизвестном сегодняшней культуре направлении, имея в качестве ориентира лишь внутреннее чувство истины. Эта внутренняя потребность есть результат тесного сотрудничества индивида со своим Ангелом, который, будучи посредником между Народным духом и индивидом, приносит человеку его жизненное «задание». Разумеется, далеко не все достаточно развиты для принятия этого «задания», но тот, кто осенен этой ангельской вестью, уже не считается с препятствиями и смело идет к цели, уготовленной Народной душой для всего народа. Через своего персонального Ангела индивид становится «деятельным органом в миссии народа» (Р.Штейнер). Действуя в астральном теле человека, Ангел добивается наибольшего успеха в случае проработанности душевной жизни индивида созерцающим мышлением, но совсем ничего не может поделать в случае жестко материальной ориентации индивидуальных стремлений. Отсюда – совершенно различное у различных людей одного и того же народа отношение к Народной душе: «материалист» (а сегодня это практически «все») не желает о Ней ничего знать, «идеалист» же ради Нее жертвует «всем» (это те самые герои, мученичество которых признается лишь посмертно и спустя много времени).
   Народная душа, как архангелическое существо, действует из своего высокого Я и еще более высокого Самодуха, охватывая своим действием эфирное тело человека: над каждой областью земли, указывает Р.Штейнер, есть эфиро-аура данной области, обладающая в течение длительного времени определенным основным тоном. Чисто практически эта работа Народной души выражается в продуктивности данного народа, и вся внешняя история севера (хотя бы история викингов) говорит об особом напряжении как физических, так и душевных сил в сотрудничестве человека с природой. Довольно высокий потенциал продуктивности виден в Норвегии еще и сегодня, однако направленность творческих усилий в сторону «больше того же самого» постепенно гасит продуктивность как таковую, подменяя ее мертвым копированием уже достигнутого. На внутреннем, душевно-духовном плане дело обстоит так, что личность, ослабляя или вовсе упуская связь со своим Ангелом, отступает от задач Народной души, становится глухой к призывам Народного духа. На практике, внешне, это может выразиться, например, в сознательной американизации культуры, в том числе и в предпочтении английского языка норвежскому (как это уже имеет место в академической норвежской среде), в безжизненной «стерильности» архитектуры, стереотипности поведения, фразеологии и даже мимики. Рождающиеся в Норвегии эфиопы, сомалийцы, китайцы, пакистанцы, да что там, представители почти всего мира, принимаются в поток норвежского языка, и этим вроде бы каждому из них обеспечивается гарантия развития. Но нет, развитие есть нечто иное, обусловленное согласованностью крови (наследственности) и ее Народного духа, либо, если Я может уже подняться над кровью, питаемое непосредственно из духовного мира. В последнем случае речь идет о безродности, при которой личность становится уже «представителем человечества». Тот, кто попадает в Норвегию из абсолютно мусульманского окружения, из Ирака, Пакистана, Афганистана, рано или поздно усвоит внешние «правила движения», но никакого внутреннего скачка с этой личностью не происходт: такой человек строит в «самой богатой в мире стране» именно свою бедность, следуя в своих устремлениях совершенно иным принципам, напечатляемым духом мусульманских народов. Присутствие в области Одина иных эфирных аур самым решительным образом влияет на основной характер духовности этой местности. И хотя Один прочно закреплен в норвежской природе, в ее почве, скалах, морской воде, в самой конфигурации местности, этого недостаточно для будущей его работы в качестве Народного Архангела: в случае, если мусульманское население составит в Норвегии большинство (а это может произойти в течение ближайших двух-трех поколений), если выходцы из Азии и Африки захватят эту область, эфирная аура Норвегии тотально изменится. Так что напрасно норвежские политики «утешают» тревожно вопрошающих обещаниями того, что «все останется как прежде»: Норвегия попросту исчезнет, норвежцы вымрут физически, Один же будет окончательно погребен, так и не исполнив своей миссии. Опасность такого Рагнарока усиливается в последнее время небывалым доселе хищническим вторжением в норвежскую природу: меняется сам норвежский пейзаж, являющийся изначально телом Народной души, ослабевает и сходит на нет народный норвежский характер. Сумасшедшая мечта Пера Гюнта основать мусульмано-норвежскюе государство, Гюнтиану, оказывается сегодня посрамленной бешеными темпами «денорвегизации» самой Норвегии (к тому же Пер Гюнт намеревался строить «новую жизнь» в Сахаре, предварительно затопив ее морской водой), да и сам он, будучи воплощением народного норвежского характера, вряд ли оказался бы популярным в Северной Гюнтиане, пропустив вперед бесхарактерных марскистских интернационалистов.
   Архангелическая Народная душа работает над своим народом совместно с Гениями речи, проникающими своим влиянием вплоть до физического тела человека. В мультикультурном же со-обществе дело обстоит так, что отдельные группы, живущие на данной территории, имеют своих Гениев речи: в условиях демократии дети «приезжих» имеют возможность изучать в школе «свой» язык, к тому же религиозное мусульманское воспитание, охватывающее всех потомков мусульман, идет исключительно по арабским текстам Корана. Гений речи, будучи гораздо более мощным, чем Народный Архангел, духовным существом, «вываривает» в мультикультурном «котле» совершенно чуждые данной Народной душе группы, и разрастание таких «прослоек» сравнимо с раковой опухолью, единственным средством избавления от которой может быть сегодня ее удаление.
   В последние годы в мутном миграционном потоке выявилось совершенно радикальное направление: детская миграция. Несовершеннолетние, от восьми до восемнадцати, со всего мира! Целеустремленность, с которой эти дети прорываются сквозь тысячи препятствий на пути к «лучшей жизни», а также факты пропажи почти половины из них уже в Норвегии (как и в других странах Европы), то есть в достигнутом ими «раю», есть только подтверждение глобальной практики человекоторговли, совершенно нормальной для мировой закулисы.
   Те же «дети» (ввиду отсутствия документов «несовершеннолетним» может оказаться и двадцатипятилетний), которых пока не украли в бордель или на «мясокомбинат», охотно идут на улицы и бьют витрины, ночуя и питаясь в «детских приютах», содержание которых обходится государству в копеечку. Что если собрать всех этих «детишек» и выслать обратно, в ближайшую мусульманскую страну? Нет, это было бы «негуманно», и поскольку большинство их них наркоманы, им надо помогать… помогать… И вот что сообщает по этому поводу газета «Афтенпостен» (29.05.2012): «Насилие, грабеж, торговля наркотиками… бездомные приезжие и нелегальные иммигранты в возрасте до 18 лет, из 26 стран мира… в одном только 2011 году ими совершено в Осло свыше двухсот преступлений… они перемещаются по территории Норвегии, избегая контакта с полицией и вспомогательным аппаратом, многие из них являются жертвами человекоторговли…» Это сказано так, между прочим, и совершенно не меняет сути дела: Норвегия должна вынянчивать и выкармливать несовершеннолетних преступников со всего мира. Впрочем, иногда культур-марксистское мероприятие срывается по вине не слишком политкорректных норвежцев. Вот пример: владелец обширного поместья сдает его под приют для несовершеннолетних беженцев, это теперь становится нормой, размещать «приезжих» в прекрасных старых усадьбах, среди великолепной, чистой природы, а также в номерах люкс-отелей, расположенных в курортной горнолыжной области. На вид все эти мусульманские детишки вполне совершеннолетние, большинство из них бреют бороды, и их самоуверенный, сытый вид говорит о готовности быть счастливыми в этой, пока еще не их стране. Забавно, что сам факт мусульманского «несовершеннолетия» устанавливается сегодня в Норвегии в результате осмотра… зубов, ввиду полного отсутствия у «приезжего» каких-либо «проездных» документов. В детском приюте бородатый ребенок немедленно получает бесплатный велосипед и мобильный телефон с оплаченным абонементом, и каждый желающий может получить бесплатно водительские права, на что не у всякого норвежца есть под рукой средства. И тут происходит накладка: проживающие вблизи учреждения «местные» воспротивились виду «негра на лыжах» и добились закрытия приюта, придравшись к тому, что система канализации старой усадьбы не расчитана на такое количество гостей и попросту «выплевывает» мусульманские фикалии в экологически чистые воды фьорда, являющегося заповедником для многих видов птиц, в том числе лебедей и серых гусей. С точки зрения норвежского правительства это ничто иное, как расизм: предпочесть благополучие диких птиц, крабов, медуз и всякой рыбы законному счастью мусульманских беженцев.
   Дух Времени гонит людей по свету. «Индивидуальности вырастают из вполне определенных условий времени, – пишет Р.Штейнер, – которые организуются высшими существами: это действительно физические условия, определенные соотношения в физическом целом Земли. Когда Дух Времени тем или иным образом проводит свои идеи, должна наступить совершенно определенная физическая констелляция». Среди основных признаков такой особой констелляции выступает сегодня глобальность: информационная, транспортная, политическая. Дух Времени, Михаил, пишет свои картины крупными мазками, детали же доделывает индивид. С учетом же вновь пришедшего, на рубеже XXI века, импульса Антихриста-Сората, михаэлический импульс к «общечеловеческому» обретает чрезвычайно опасную примесь растления мультикультурностью того, что не успело еще вполне одухотвориться, в соответствие со своей Народной душой. В целом ни один европейский народ по-настоящему еще не готов к принятию «общечеловеческого»: Народные души еще не вычерпали свои национальные задачи. И хотя ближе всех к «общечеловеческому» стоят сегодня немцы, даже им не удается пока превзойти навязанную им мировой закулисой роль тупого «поставщика техники», прежде всего, военной техники, с помощью которой идет «зачистка» до этого сонного мусульманского мира. Как указывает Р. Штейнер, немецкий Народный Архангел не пребывает постоянно со своим народом, но периодически «отходит в сторону», тем самым давая народу полную самостоятельность в выработке индивидуального Я. Скорее всего, это имеет место сегодня: в немецкой нации зреет новое качество, которому суждено однажды бурно излиться вовне. Без этой душевно-духовной революции немцев вряд ли что-то существенное произойдет и на севере Европы, ведь духовная миссия норманнов, связанная с восхождением к космическому Я, осуществляется лишь после смерти. И если норвежец должен правильно, по-норвежски, в одухотворенном контакте с природой прожить свою жизнь, то немец должен привести жизненный опыт к формам созерцающего мышления, открывающего доступ германскому духу.
   Культур-марксистский принцип «все расы равны» вынуждает сегодня нормального политика привлекать к организационной, административной, а также культурной работе все больше и больше «приезжих», в частности, мусульман. Самое главное в этой мультикультурной затее, что воспитанные на арабских текстах Корана «норвежцы» в принципе не могут стать в оппозицию к своей же душевно-духовной конституции, коренящейся как в генетике, так и в групповом менталитете мусульманской среды. Не было еще ни одного случая, когда мусульманин заговорил бы о германском духе! Самое большее, что может вынести мусульманская душа, так это критика ислама, попытка «примирения» ислама с европейской реальностью, в которой мусульманин видит лишь правовую, удобную для себя практику. Что принес в Европу в свое время преследуемый среди мусульман Салман Рушди, добросовестно описывающий в своих «Сатанинских стихах» договор Мухаммеда и Сатаны? Это, бесспорно, большое для мусульманина достижение, разобраться в перипетиях создания ислама, в самой его антидуховной, да, сатанинской сути. Для Европы же это старая истина, на которую сегодня наброшен покров политкорректности, и обсуждать сатанинскую сущность ислама, а тем более, его «перспективы», сегодня крайне неактуально. Это удел самих мусульман, это вызов их сонному менталитету, и вовсе никакая не «европейская» проблема, как это хочет представить мировая закулиса. Проблемой сегодняшней Евроопы является рывок к созерцающему, одухотворенному мышлению, и каждый европеец решает эту проблему для себя индивидуально. Что же касается смелого писателя Рушди, то Европа для него всего лишь место пожизненного убежища, не более того. Окажись Рушди на пути к тому, чтобы действительно стать «европейцем», ему следовало бы, например, проникнуться духом венской классики или немецкой классической филослофии… Но это мусульманину не нужно. Даже сомневаясь в благонамеренности лжепророка Мухаммеда, мусульманин не в силах оборвать родовую пуповину, связывающую его с групповым «я» его народа. И чтобы скрепить навсегда условия добровольного духовного плена, мусульманские сообщества в любой европейской стране имеют свой Исламский совет, хорошо оплачиваемый назначаемыми мировой закулисой правительствами.
   Дух Времени работает в физическом теле человека, придавая совершенно новый облик китайцу, арабу или африканцу: теперь это нечто расчетливо-рассудочное, с дежурным набором «общечеловеческих» понятий, нечто вполне «демократическое». Но это чисто внешне, тогда как душевно-духовное существо араба или китайца питается импульсами своей Народной души, что, собственно, и не позволяет «демократии» стать однажды действительностью. Демократично ли желание мусульманок носить, по самые глаза, платки?
   Вовсе нет, это всего лишь один из видов психологического террора, превозносящего «непорочность» мусульманки над «распущенностью» норвежки, что провоцирует бессодержательные «демократические дискуссии». На «фестивале тюрбанов» в Осло многие норвежки охотно накручивают себе на голову хитроумные сооружения; но в фестивалях норвежской исторической культуры (пусть даже в ее сегодняшнем деградированном варианте) ни один мусульманин участвовать не способен, хотя формально эта культура «приняла» его: его душевный строй к этому не пригоден. Чтобы как-то «замазать» эту душевную непригодность мусульман к «норвежскому», руководство центрального телевидения Норвегии поручило роль телеведущего программы «По Норвегии»… пакистанцу. И какой-то школьный учитель-тугодум уже дает дельный совет мусульманам: «Изучайте, ребята, наши нордические мифы, и все будет в порядке!» Но этого никогда не произойдет.
   Народная душа связана с личностью через идеалы, посредством которых высшее Я человека обращено к «народному», и уже поэтому «идеал мультикультурности» не может быть воспринят Народным Архангелом данной местности (равно как и Народными Архангелами тех областей, из которых прибыли «приезжие»). С другой стороны, ориентация тех же самых норвежцев на «удовлетворение потребностей мусульман» вносит в духовную жизнь страны совершенно не свойственные ей задачи: духовный потенциал личности, выступая в роли «скорой помощи», попросту истощается. А духовно бедный, как отмечает Р.Штейнер, не интересует Народного Архангела. Поэтому мультикультурность заведомо обрекает всякое общество на непродуктивность.
   Мультикультурной «матерью страны» стала в 1980-е годы Г.Х.Брундтланд, внедрившая марксистский принцип «интернационализма» в правительственную практику и сделавшая этот принцип политической доктриной. Внешним основанием для «ввоза» в Норвегию неквалифицированной рабочей силы из Турции, Пакистана, Вьетнама и других, в основном мусульманских, стран явилась временная активизация норвежской легкой промышленности, связанная с началом «эры благоденствия». Однако уже через пятнадцать-двадцать лет после «интернационального бума» в производственной жизни Норвегии обнаружилась другая тенденция: преуспевающие предприятия, производящие местную качественную продукцию (к примеру, стекло, бумагу, хлебопекарные изделия и т. д.), вдруг оказываются закрытыми, промышленные корпуса сносят и на их месте строят «дешевое жилье» (дешевое строительство, но дорогое проживание); 2012 году была закрыта последняя в Норвегии бумажная фабрика. Сегодня можно видеть там и тут заброшенные фабричные корпуса, постепенно превращающиеся в развалины, и это в действительности – история непродуктивности мультикультурализма, с которым норвежские политики связали будущее страны. Норвегия получила «интернационализм», а заодно и сопутствующее ему многокультурье упадка, низложение самой северо-европейской культуры до понятного сомалийцу хип-хопа.
   На одном из фото 80-х годов Г.Х. Брундтланд позирует на фоне майского парада, в обнимку с двумя мусульманками, обласканными новой для них возможностью: стать в Норвегии всем.
   Тридцать лет спустя, в году 2011, Андерс Брейвик берет охотичий нож и отправляется на остров Утойя, намереваясь отрезать этим ножом голову бывшему премьер-министру.
   История не повторяется, но всегда пишется заново.

5. «Безродность» Брейвика – путь к Народной душе

   Безродные люди всех времен знали, что если бы они дали полное описание характера безродности, они встретили бы очень мало понимания.
Р.Штейнер

   В апреле 2012 года в Осло начался исторический судебный процесс над Андерсом Берингом Брейвиком, совершившим два из ряда вон выходящих теракта. И хотя результат судебных разбирательств был назначен заранее, с прилагающейся к нему рутиной допросов и освидетельствованием психиатров, «загадка Брейвика» так и осталась нерешенной: случай этот настолько «не типичный», что не работает сама система общепринятых понятий, попросту не удерживая смысл происходящего.
   Почти одновременно с началом судебного процесса норвежское правительство принимает закон об отделении церкви от государства, одновременно узаконивая равноправие всех других вероисповеданий с лютеранско-христианским, при этом само христианство трактуется как всего лишь «гуманитарное наследство». В центральной прессе замечается вскользь, что на такой шаг правительство пошло, дабы «не обижать проживающих в Норвегии мусульман», при этом как бы само собой разумеется, что норвежцы конечно же «не обидятся», несмотря на то, что об этой реформе конституции даже не было заранее объявлено. Теперь в Норвегии имеется «народная церковь», под которой при желании можно подразумевать все что угодно: священником в ней может стать тот же мусульманин, которому теперь незачем выбивать у государства деньги на постройку мечети. Такой щедрый подарок не сделало мусульманам ни одно правительство в мире. Но самое «прикольное» в этой правительственной революции состоит в том, что, как отмечает «Афтенпостен» (30.05.2012), «теперь высшим церковным органом является Стортинг»! То есть, с одной стороны, христианство, введенное в Норвегии Святым Уловом, отменено как государственная религия, зато отменившее его правительство само становится «главным священником» и может беспрепятственно (неподотчетно и безнаказанно) манипулировать религиозной жизнью страны: «Если церковь не ведет себя церковно-народно, как это понимают политики, – пишет «Афтенпостен», – государственная финансовая помощь снижается… Стортинг не желает предоставлять норвежской церкви статус юридического субъекта». Такое жесткое закабаление не только религиозной, но и духовной жизни в целом (академическая наука, искусство и школьное образование давно уже подпали аналогичному контролю) происходит не случайно: противовес индивида мультикультурью пока еще дает о себе знать. Создается впечатление, что правительство «спешит успеть» ввести фатальные для судьбы страны антиличностные законы.
   Свой известный (хотя и в целом плагиаторский) «Манифест» Брейвик помечает «загадочной» цифрой «2083», и никто пока не видит в этой цифре какого-то особого смысла. Но если вспомнить слова Р.Штейнера о том, что в 80-е годы двадцать первого столетия «по всей земле» будут строиться здания, напоминающие первый Гетеанум, то смысл приведенной Брейвиком цифры мгновенно проясняется, выявляя неотступность своих перспектив: речь идет о духовном возрождении Европы, о ее истинно христианском возрождении (рядом с цифрой 2083 стоит тамплиерский крест). Тем самым Брейвик манифестирует суть стоящей перед Европой задачи: индивид должен поставить себя в соответствие с восходящим духом Я, Духом Христа.
   Ровно семьсот лет назад, под влиянием антиличностного, антихристианского импульса Сората, был зверски разгромлен и опозорен Орден Тамплиеров, ставивший перед собой задачу придти к одухотворенному, космическому христианству, к познанию Христа как ведущей эволюцию человека космической силы. Не окажись тамплиеры в то время уничтоженными, развитие Европы приняло бы совершенно иные очертания: имея свои многочисленные филиалы во всех европейских странах, тамплиеры являли собой пример многосторонней продуктивности, питаемой добротными навыками познания духовных закономерностей. Обращает на себя внимание то, что почти одновременно с гибелью тамплиеров во Франции возникает мощная духовно-христианская Шартрская школа, представители которой искали не веру, но знание о Христе; и по свидетельству Р.Штейнера, эти мощные индивидуальности должны снова появиться в мире, родившись в конце ХХ столетия, чтобы возглавить борьбу за индивида, за его надличное, космическое Я. Или: рубеж XX–XXI веков, совпадающий с третьим приходом в мир ариманического импульса Сората, есть своего рода старт мощного восхождения духа Я. Как отмечает в своих последних публичных лекциях Р.Штейнер, на этом рубеже веков должны снова родиться те индивидуальности, которые в силу своей кармы оказались связаны с антропософским духопознанием. Игнорировать такие пояснения более чем недальновидно: эта суровая весть будет неумолимо давать о себе знать, и тот, кто не готов ее воспринять, обречен бродить наощупь в потемках массово-коммуникационных манипуляций, не имеющих ничего общего с действительностью.
   В судебном процессе над Брейвиком четко видна основная линия противоречий: опирающийся на самого себя одиночка и «демократическое большинство». Брейвик отказался иметь адвоката, намереваясь «защищаться» самостоятельно, и навязанный ему, согласно официальной процедуре, юрист так же мало понимал суть дела, как и судья, которую Брейвик отказался признать в качестве судьи. Самым возмутительным, раздражающим и невыносимым для «справедливого демократического большинства» оказалось в этом судебном процессе полное спокойствие террориста, с явням оттенком сочувствия к задействованному в шоу-процессе контингенту юристов, психиатров и полицейских. Это сочувствие к непонимающим могло бы навести хотя бы психиатра на мысль о том, что здесь как раз случай здоровья, а не болезни. Но кто такой сегодня психиатр? Нанятый заказчиком исполнитель черной работы. Так что единственной задачей «защищающего» Брейвика адвоката оказалось избежание для подсудимого психушки, и надо отметить, что в самый критический момент в адрес судьи поступило столь много протестов от «просто людей», что пришлось – с огромным нежеланием – признать Брейвика «дееспособным».
   Объявив самого себя рыцарем Ордена Храма, Брейвик, разумеется, понимал, насколько фантастичной покажется «большинству» сама эта идея, но именно в «фантастичности», выпадающей из рутинного хода мультикультурной повседневности, и заключается смысл террористического маневра Брейвика: уйти от поверхностно-зримого в самую суть вещей. А сутью мультикультурного строительства является смерть. Брейвик доказал это на острове Утойя, на острове имени товарища Троцкого, противопоставив культур-марксизму свое ничем внешне не защищенное «Я сам». И даже с учетом «недозрелости» Брейвика как индивида – с его наивными симпатиями к американской академической элите или к «домашним», играющим в «свободу слова» блогерам – его надо воспринимать как часть врывающегося в мультикультурный хаос очищающего потока: Брейвик не дал себя смешать с «остальными». И если предположить, что в одной из своих предыдущих жизней Брейвик действительно был тамплиером, он ведь, имея достаточно развитое «я», может об этом помнить.
   Сама идея «храма» понимается сегодня чисто меркантильно, в полном соответствии с глобально-закулиснымти планами тотальной иудаизации мира. Исторические тамплиеры вовсе не намеревались понастроить всюду «храмы Соломона», хотя охотно пользовались этим символом в своих вполне разумных предприятиях. Храм тамплиера – дело чисто индивидуальное, и именно поэтому Орден Храмовиков и был уничтожен, а само духовное наследие украдено и присвоено масонами, упразднившими дух и оставившими лишь рутинную процедуру. Поэтому если кто-то сегодня утверждает, что Брейвик «выполнял задание» масонствующих сионистов, заказавших «детское жертвоприношение» на острове Утойя, тот – в силу корпоративности своего менталитета – не может себе представить, что Брейвик дал себе «задание» сам и сам же его, на свой страх и риск, выполнил, потратив на это годы тяжелого труда, изобретательности и находчивости, практической сообразительности и дерзкой конспиративной предприимчивости. Никто не может отрицать факт того, что Брейвик – исключительно продуктивная личность. Разумеется, на него могли «положить глаз» известные вербовщики террористов-одиночек, и ряд незрелых высказываний самого Брейвика по поводу, например, палестинского вопроса вполне годятся для предъявления ему «счета» как симпатизёру сионистам. Тем не менее, ни один сионист со своим корпоративно-стадным душком не только не стал бы делать то, что проделал в одиночку Брейвик, но попросту оказался бы на это неспособным: не хватило бы духа. Приписать же своим заслугам чье-то из ряда вон выходящее предприятие сионисты готовы постоянно (к примеру, перевести в разряд «своих» Адольфа Гитлера и Рихарда Вагнера), такова их паразитическая природа. Самым криминальным в деле Брейвика является как раз то обстоятельство, что он проделал все один: это абсолютный вызов глобальному «мировому порядку». Один – против всех.
   Продуктивность личности Брейвика могла бы проявиться иначе, окажись у него возможность официально дискутировать по принципиально важным вопросам. Но как раз на рубеже двадцать первого века дискуссия как таковая, диалог, становится невозможным ввиду тотального «запрета на мнения», продиктованного оккупационными амбициями США. На глазах у двадцатилетнего Брейвика была разгромлена национал-социалистическая норвежская группа «Вигрид», и хотя сам Брейвик национал-социалистом не был, он посчитал несправедливым подобную расправу «в условиях демократии», а запрет на критику такого рода полицейских мер определил для себя как террор со стороны государства. Будучи некоторое время членом критически настроенной по отношению к мигрантам «Партии прогресса», Брейвик оказался фактически среди масонов, идеология которых, хитро сплетенная из интеллигентного иезуитизма и театрального тамплиерства, в значительной мере повлияла на внешний облик будущего террориста, совершенно не затронув его внутренний, тщательно скрываемый от жадного любопытства мир идеалов. В чем, собственно, состоит мечта Брейвика? Да в том, чтобы мужчина снова стал мужчиной, а женщина женщиной, «только и всего». Это идеал семьи, любви и заботы, как бы «дико» это не выглядело на фоне семидесяти семи подростковых трупов и более сотни раненых на острове Утойя. Там, на троцкистском курортном острове, вольно гуляют на деньги налогоплательщиков геи и лесбиянки, цепкие партийные карьеристы и просто «дети политиков», заранее обреченные высокопоставленными родителями на тупую безбедность среди подслащенной королевским блеском «элиты». У них-то как раз и отсутствуют какие-либо идеалы, если не считать «идеала корпоративности», а попросту стадности: мы все блеем одно и то же. Полагая «идеал» чем-то старомодно-отталкивающим, о чем даже говорить неприлично, задающая сегодня тон «элита» попросту выполняет задание мировой закулисы по размыванию и стиранию в культурной памяти европейцев сути самой европейской истории. А там, где нет идеала – то есть жизненной подпитки со стороны духовного мира – там немедленно устраиваются всякого рода «гендерные» безобразия, единственной целью которых оказывается низведение человека до уровня скотины. Нечто подобное, анти-идеальное и беспредметно-пустое, представляет собой сегодня официально признанное, например, в России, «тамплиерство», политкорректное и даже получающее медали от Патриарха. В мире ощущается приход чего-то очень важного, чего еще не было, и мировая закулиса заранее строит ловушки и капканы, надеясь и тут перехватить инициативу. Среди «превентивных» мер на первом месте стоит сегодня тотальный запрет на какую-либо критику «религии холокоста», призванной и в дальнейшем обеспечить отсутствие у «трудящихся» их собственных мыслей. Быть сегодня «социальным» означает быть не только политкорректным, но еще и пустым: быть своего рода «товаром на продажу». И только единицы, в числе которых оказывается Брейвик, еще способны сегодня жить асоциально, сознательно ставя перед собой отрицаемые «жизнью» европейские идеалы. Это трудная работа и большое моральное испытание для личности, этому не учат ни в одной школе. Такого рода асоциальность является сегодня единственным средством избежать массово-эпидемического заражения мультикультом, и в этой асоциальности расцветает подлинно социальное, исходящее не из внешнего принуждения, но из глубин самой личности. Этот путь от личности к индивиду неизменно сопровождается построением своего, стойкого по отношению к внешнему окружению мира-храма. Это путь воссоединения с историей и со своими прошлыми жизнями, это мост к поступку.
   Считается, что Брейвик «придумал» себе «Орден Рыцарей Храма», назначив самого себя его командором. Сколько норвежская полиция не старалась, никаких физических следов данного «ордена» обнаружить не удалось. При этом Брейвик не скрывает, что постоянно находится «на связи» со своими соратниками, подчеркивая, что связь эта тайная. И если для судебного психиатра такого рода признания есть доказательство безумия, то для антропософской духовной науки это совершенно реальные вещи: глубоко проникнутая идеалами, способная жить в духе личность закономерно встречает своих соратников. Брейвик постоянно медитирует, в своем асоциальном одиночестве он не один, на его стороне силы, питающие надличностное Я, и именно это и дает ему не объяснимую никакими внешними причинами стойкость.
   Процесс Брейвика застал врасплох обслуживающую «элиту» высшую гильдию юристов, психиатров и журналистов: отменно работавшие до этого, удобные в обращении словоблудные понятия увязли в своей же бессодержательности, и никому так и не удалось пробить брешь в выстроенной подсудимым духовной крепости. И не только задействованные в судебном процессе «специалисты», но вся норвежская культура оказалась вмиг перед закрытой дверью: дальше хода нет, дальше начинается безумие. Собственно, безумие для того, кто не считает для себя нужным развивать надличностное мышление. Мир «сходит с ума» по той простой причине, что отказывается признавать свое же существование в духе.
   Антропософская духовная наука рассматривает современного человека как некую совокупность духовного и физического: на три четверти человек состоит из духовных субстанций (эфирное тело, астральное тело и Я), тогда как «физика» – это всего лишь одна четвертая часть целого, тем не менее, «нормальное» современное мышление считается только с этой одной четвертой частью. Ограниченная же исключительно физической реальностью сегодняшняя наука занята лишь «протоколированием следствий», без всякого доступа к исследованию причин, лежащих именно в духовном мире. Политику, психиатру или журналисту не придет в голову искать причины терактов Брейвика в той же самой области, откуда пришла «Сновидческая песнь» Улова Эстесона, поэтому все попытки «объяснить» ужасные поступки террориста его «трудным детством» или его патологическим «нарциссизмом» заканчиваются ничем. Брейвик улизнул из собственной жизни, оставив ей лишь кое-какие «реликвии» в виде ученического «Манифеста», программного антимусульманского ролика и музейной полицейской униформы с подбитыми гвоздями ботинками. И все, на что оказались способны «судьи», так это только «осудить теракт», без всякого суждения о его истинной сути. Никому не понятный феномен Брейвика есть грозная манифестация истинного храмового рыцарства, в котором храмом является сам индивид, завоевавший себе в своей автономности и самодостаточности силу восхождения в духовный мир. Официальная жизнь Норвегии, со всеми своими разветвленными институтами и службами, оказалась противопоставленной одному, всего лишь одному индивиду, что нашло свое адекватное выражение в ежедневных отчетах прессы: он и все остальные.
   Собственно, это единственное, в чем состоит «большой судебный процесс» над Брейвиком: всесторонне, со ссылкой на максимальное количество «источников», доказать, что один в поле не воин, что один, зримо выразивший свое, и только свое мнение, есть не более, чем сумасшедший. Таковы «критерии истины» сегодняшнего «нормального» европейского менталитета, и стоящая на его стороне материалистическая наука готова биться «за правду» до полного абсурда и самоистребления, лишь бы не допустить в «нормальное» сознание мысль о человеке как духе. «Мы победили! – с энтузиазмом вопят те, кто пережил на острове Утойя массовый расстрел, – Мы и впредь будем оставаться культур-марксистами!» И поскольку эта «победа» состоит исключительно в паническом бегстве – никто не посмел глянуть в глаза преследующей их истине – ее можно уверенно взять за образец мультикультурной нормальности. Впрочем, есть одно счастливое исключение: пока остальные культур-марксисты подставляли под пули спины, отбившийся от стаи тринадцатилетний подросток упал перед террористом на колени и стал просить Бога, чтобы его не убивали, и Брейвик не стал в него стрелять. Сам же Брейвик на судебном процессе пояснил этот случай так: «Что общего с культур-марксистами имеет эта юная и чистая душа?»
   Ответственность перед самим собой, перед своим внутренним чувством правды, а не перед навязанными кем-то «долгом» или «приличием», и есть основа того спокойствия – без малейшей ненависти или злобы – с которым Брейвик осуществляет свои теракты. По словам переживших массовую бойню свидетелей, он был абсолютно спокоен, словно занимался самым обычным в жизни делом, и несколько раз, продолжая расстреливать «элитную молодежь», сам звонил в полицию, «отрапортовав» под конец, что «задание выполнено». Потом, уже на суде, его спросили: «Кто дал тебе это задание?» Этот вопрос задавали Брейвику в самых различных вариантах, надеясь в конце концов «расколоть» его на выдачу «всей организации», но ответ был неизменно один и тот же: «Я сам». От этого спокойного «Я сам» на «нормальное» корпоративно-коррумпированное сознание веет чем-то чрезвычайно опасным: тут речь не только о «терроризме» как таковом, но прежде всего о странно всепроникающем предчувствии какой-то очень уж большой, долго скрываемой правды. Теракты Брейвика подвели черту под неустанной «благотворительностью благоденствия», зазывающей в страну человеческие отбросы со всего мира, и эта черта прошла через сознание «нормального» норвежца: доколе мне вас терпеть?
   Когда, вскоре после терактов, к Брейвику подпустили двух опытных психиатров, вместе проведших пятьдесят одно судебное дело, причем, один из них долгое время был шефом другого, оба специалиста, без споров друг с другом, заключили, что перед ними параноидный шизофреник, живущий в нереальном, выдуманном им самим мире. Вот как, к примеру, раскручивается процедура их допроса: «пациент» сидит, для безопасности допрашивающих, за стекляннвм экраном, не шелохнувшись, словно приросший к стулу, и это является бесспорным признаком психомоторной заторможенности (два других психиатра поясняют в связи с этим, что «пациент» попросту пристегнут к стулу транспортными ремнями и в наручниках). Особенно много претензий оказалось у первых двух психиатров в связи с «неологизмами» Брейвика, такими, как национал-дарвинист, суицид-марксист, коммандор-юститиариус и др., в чем они видят «явный симптом психоза». Другие же психиатры поясняют, что образование неологизмов – дело самое обычное в любом языке, что, кстати, делает язык интересным и жизненным. И если первый отчет (два чемодана макулатуры) был принят судебно-медицинской комиссией без единого замечания, то к мнению других психиатров постоянно требуются «пояснения», что само по себе уже ставит в неравное положение обе, совершенно различные, оценки: правительственная официальность делает все, чтобы низвести индивидуальность Брейвика к «недееспособности», тем самым сводя на нет сам феномен «бунта индивида», феномен прорыва высшего, надличностного «Я» сквозь рассудочные заграждения бытового, укрощенного корпоративной логикой «я». В своем предельном рассмотрении это феномен обретения Христа, обретения той внутренней силы, которая, единственно, и дает человеку пронизанный ясностью мысли душевный покой. Ожидающий воплощения в себе Христа, юный Иисус прогнал из храма фарисеев с помощью обыкновенной дубины, то есть, «взял в руки оружие», то есть стал «террористом» с точки зрения терроризирующих истину фарисеев. Иначе говоря, террор террору рознь, и сегодняшний официальный террор мнений – это «тот, какой надо» террор. Дух Европы, ее германский дух, дух восходящего над рассудочным материализмом «Я», дух Христа несовместим с контролем над «мнениями», и всякий «террор», направленный против такого контроля, сегодня более чем уместен. Что бы там не заключали нанятые мировой закулисой «специалисты», в норвежском народе существует стойкое мнение о геройстве Брейвика, и подобно «Сновидческой песне» Улова, это мнение передается из уст в уста. Никакая громогласность подконтрольных мировой закулисе прессы и телевидения не идет в сравнение с силой одухотворенной Христом мысли, пусть даже и не высказанной вслух. Не существует каких-либо средств, позволяющих проникнуть в «Я» другого человека, это абсолютно суверенная территория, где каждый все решает сам. Что же касается всякого рода «психогенной техники», якобы позволяющей управлять личностью, то это всего лишь область рассудка, намертво привязанного к физической реальности. На судебном процессе Брейвик сказал, что через десять лет (то есть в начале 2020-х годов) станет регентом Норвегии, и над ним только посмеялись. Это совершенно нормальная реакция нормальных людей, пользующихся своими мыслительными способностями лишь в пределах рассудка. Стесненному куцей логикой политкорректности уму невозможно представить себе нечто совершенно безродное, поднявшееся над «средой» и «родиной», «карьерой» и «счастьем», принявшее на себя особую миссию. Независимо от того, как отзовется исполнение этой миссии во внешнем, физическом мире, внутренней сущностью ее остается диалог с Народным Духом, с германским духом Я. Не случайно на допросах Брейвик характеризует себя как «исключительно психически сильную индивидуальность», и допрашивающий Брейвика в течение семидесяти часов полицейский только подтверждает это: «вдумчивый, внимательный, терпеливый, вежливый, добродушный, самоироничный, аналитичный, держащий в фокусе суть дела, желающий сотрудничать и способный «хорошо работать, убежденный в своей правоте и убедительно доносящий свои мысли до других». Но вот приходит специалист по холокосту и тут же объявляет Брейвика фашистом, тем самым – не понимая этого – «привлекая» Гитлера к разборке с мультикультом (хотя Гитлер был не фашистом, а национал-социалистом). Спрашивается, зачем вообще на судебном против Брейвика процессе понадобился «специалист по холокосту»? Это на тот случай, если кто-то, усомнившись в истинности глобальной религии холокоста, вздумает взять в руки дубину. Заодно напомнить всему человечеству, кто в мире хозяин. Однако Брейвик, массовый убийца и сумасшедший, «специалиста» разочаровал, совершеннло искренне признавшись, что «убить индивида – это самое экстремальное, что только может сделать человек» (Aftenposten 24.05.2012). «Я никогда не переживал ничего более ужасного, – сообщает Брейвик на суде, – Когда я увидел этого мальчишку, я тут же подумал: «Это никуда не годится, убивать ребенка», и я подумал: «Что делает этот мальчуган на острове, в этом политико-манипуляторском лагере?» И я попросту прошел мимо него, расстреливая остальных… потом я обернулся, и он по-прежнему стоял на том же месте». На это спокойное признание специалист по холокосту, оперирующий карикатурой «бесноватого Гитлера», так и не нашел, что ответить.
   «Феномен Брейвика» оказывается настолько «не типичным», что все до этого «работавшие» понятия и оценки попросту рассыпаются в прах: вся рассудочно-манипуляторская, хорошо отлаженная система «мнений» вдруг обнаруживает свою тупиковость, свое бессилие перед «тайной индивида». Психиатр хочет во что бы то ни стало, без малейших обязательств перед истиной, объявить террориста «недееспособным», и это при всей чрезвычайной активности, изобретательности, изворотливости, настойчивости, волеустремленности Брейвика, не говоря уже о мастерском овладении чисто практическими «производственными» навыками, сопровождающими подготовку и проведение теракта. Психиатрическая рутина обнаруживает в «деле Брейвика» свою безнадежную, неизлечимую лживость, что, в свою очередь, говорит о востребованности лжи в демократическом «обществе благоденствия». Брейвик убил именно тех, кто с детства поставил свою жизнь на службу этой лжи, – и он убил их совершенно сознательно и спокойно.
   Чувство истины есть в душе каждого, и оно подсказывает тому, кто еще способен прислушиваться к себе: подобная психиатрия есть позор европейской культуры. Тут речь не просто о «заблуждении» или даже «профессиональном невежестве»: в сегодняшней европейской культуре отсутствует тот духовный центр, который мог бы, исходя из духовных (а не естественнонаучных, применимых лишь в сфере неживой природы) закономерностей мира, выносить правильное решение об индивиде.
   Процесс Брейвика, это не столько суд над террористом, сколько суд над индивидом, действующим исключительно из своих внутренних, а не каких-то корпоративных, насильственных побуждений. За спиной Брейвика не стоит никакая партия или организация, никаких «спонсоров» или «советников», и скрупулезный полицейский розыск только подтверждает это: один человек сделал так много… зла. В своих террористических намерениях Брейвик собирался снять с плеч по меньшей мере две головы: бывшего премьер-министра Г.Х.Брундтландт и действующего премьер-министра Й. Столтенберга. Он не сделал это лишь по причине их отсутствия на острове, так что чисто внешне зла оказалось содеяно меньше. Но уже через пару лет Й.Столтенберг бомбит в «лунный пейзаж» благоденствующую Ливию, а «матерь страны» Г.Х. Брундтландт истерично зазывает в Норвегию новые потоки беженцев. Так что зло, связанное с обезглавливанием этих высокостоящих персон неминуемо обернулось бы добром, и можно лишь догадываться о масштабах троцкистского наступления на остатки норвежской культуры, окажись семьдесят семь расстрелянных комсомольцев в живых. Очень трудно принять такую истину, но это не меняет сути дела: претворение зла в добро есть индивидуальное дело каждого, каждый решает это с самим собой. «Неудача» же Брейвика привела к тому, что Йенс Разрушитель Ливии выслужился до шефа НАТО и сегодня размещает «интернациональные» войсковые подразделения у самых границ России, попутно инструктируя «оранжевые оппозиции», в частности, в Сирии. Что же касается мультикультурной «матери страны», то самым свежим ее, в 2017 году, призывом оказывается прокисший еще в 1980-х годах лозунг: «Больше равноправия!» К примеру, женщина должна работать наравне с мужчиной, как можно скорее «сбросив» детей в детсад, в местной администрации должны сидеть мусульмане, а в Стортинге – геи и лесбиянки, и самым большим для Норвегии благом оказался бы темнокожий премьер-министр. Брейвик неоднократно высказывал сожаление по поводу своей «неудачи», заодно уточнив, что убил бы всех культур-марксистов, будь у него такая возможность.
   Тот, кому сам тон и характер моего изложения «дела Брейвика» кажется шокирующим, пусть подумает о том, что действующий под крылом мировой закулисы культур-марксизм убивает целую страну, целую нацию, убивает Европу.
   Судебный психиатр смотрит на «пациента Брейвика» и находит, что тот «холоден, как лед, непрошибаем, как скала», из чего и заключает, что перед ним – «больной». Но вот что думает по этому поводу представитель норвежской христианской Миссионерской организации, Э.Оттосен: «Террорист уверен, что в Норвегии идет война… что исконное население подвергается истреблению. Когда мусульмане составят в Норвегии большинство, страна станет адом шариата… На войне убийство становится необходимым. В этом случае логично подавлять свои чувства… И мы ведь не озабочены тем, что у погибших (врагов) были друзья, младшие сестры и матери, полагая, что насилие в данном случае оправдано… Несколько десятилетий назад марксистская революционная молодежь сажала своих родителей в тюрьмы».
   Озабочен ли Йенс Душитель Ливии тем, что миллионы людей лишились крова, а законный правитель страны зверски растерзан наемниками? Но это же «тот, который надо» террор.
   Когда неторое время назад чеченские террористы захватили московский театр с сотнями мирных зрителей, норвежские культур-марксисты митинговали в поддержку чеченцев: какие они храбрые и самоотверженные ребята, как они жаждут «свободы». Никто, разумеется, не выяснял, чьи это наемники, к тому же чеченец по своему духовному развитию не тянет даже на личность и потому «не опасен» для антииндивидуального «общества благоденствия», с его упором на «мы». Брейвик же именно опасен своей независимостью от физического окружения: Брейвик безроден.
   Внутреннее чувство правды присуще в той или иной степени каждому, но это чувство двояко: есть «маленькая», ориентированная исключительно на внешний мир «правдивость», заботящаяся о нуждах «одноразового», пригодного лишь для «этой» жизни, «я»; но есть, собственно, Правда, и она-то доступна только высшему Я человека, его «надличной» части. Эта истина Я, являющаяся единственной истиной о мире, постоянно и неотступно душится повседневным «я» человека, желающим только комфорта. Идеологи общества благоденствия делают ставку исключительно на это повседневное «я», имея к высшему Я человека (а это и есть «Христос во мне») нулевой интерес. С духовнонаучной точки зрения это перманентное насилие и убийство вечной, переходящей из жизни в жизнь, сущности индивида: убийство на фоне иллюзии физического «благоденствия». В этом и состоит «предмет» той «гражданской войны», которую вынужден неотступно вести индивид в заболоченности общества благоденствия: это борьба за самого себя. Нашествие мусульман на Европу только способствует ослаблению позиции индивида, тогда как главным полководцем наступления на германский дух Я остается внешне-материалистически ориентированное сознание «элиты», политической, академической, производственной. Германский дух, он же Дух Христа, имеет отношение не к крови, но к душе, и проявляется только духовно. Именно отсюда, из германского духа Я, и проистекает «загадочная» сила Брейвика. И никакая психиатрия, имеющая дело лишь с материальными процессами, не в состоянии понять, в чем тут дело. Психиатрия без знаний о духовных закономерностях. Чтобы докопаться до «истоков болезни» Брейвика, «специалисты» перелопачивают его детство, отрочество и все семейные обстоятельства, опрашивают бывших одноклассников, сравнивают фотографии… Но нет, «загадка» не решается. Взятая тем же самым психиатром «в оборот» мать Брейвика (от расстройства – она ведь даже не подозревала, чем занимается дома ее сын – она угодила в психиатрическое отделение, шефом которого оказывается «приговорщик» ее сына), не подозревая о том, что каждое ее слово будет обращено против сына, «пожаловалась» на его «отчужденность» (он как раз делал в то время бомбу и писал «Манифест»), и это «важное свидетельство» тут же, без какого бы то ни было согласования с беспомощной пожилой женщиной, оказывется «пришитым к делу»: «явный признак шизофрении». Исходя из такого понимания дела, аналогичный диагноз следовало бы ставить каждому мало-мальски творческому человеку.
   Вся «ненормальность» Брейвика состоит именно в том, что его самосознание не отчуждено от его Я. Нормально же, как это происходит со «всеми», человек уже в детстве начинает «подстраиваться» под свое окружение: вживается силами своей души в то, что не принадлежит его Я. Это – измена самому себе, «нежелание «признать Я в его собственном облике» (Р.Штейнер), вечное рабское ученичество у других. Именно такими, совершенно «нормальными» личностями, повернувшимися «спиной» к самим себе, и были те, кто оказался убитым на острове Утойя. Не случайно одна из подстреленных Брейвиком комсомолок заявила журналисту газеты «Афтенпостен»: «Когда мы возьмем власть в свои руки (а ей всего-то восемнадцать лет!), мы будем действовать жестче, чем наши родители». То есть, война с индивидом станет открытой.
   На фоне материального благоденствия, когда «все потребности» удовлетворены, противостояние «мы» – индивид легко обретает характер особого рода вожделения, своеобразного «чувства справедливости», некоего «общего дела», доделать которое можно лишь сообща. «У нас все уже есть, так чего же ты еще хочешь?» Один из постоянных комментаторов «Афтенпостен» откровенно злорадствует, перечисляя те блага, которых лишил самого себя Брейвик: он никогда не увидит моря, не съездит на выходные в Париж, не выпьет с друзьями пива, располагая лишь пятнадцатью квадратными метрами «жилья» и телевизором. Тут нелишне вспомнить, как один известный немецкий писатель, проведший несколько лет в тюрьме, попросту «садился в поезд и уезжал…»: дух человека несравненно шире внешних, материальных обстоятельств.
   Антииндивидуальное вожделение может, как указывает Р.Штейнер, «заражать, как эпидемия, целые массы людей, оглушающих себя тем, что схвачено внешне, поскольку человек не хочет оставаться лишь в своем Я». Наиболее гротескным примером такой массовой, многомиллионной антииндивидуальной «пандемии» явилось троцкистско-ленинско-сталинское «строительство коммунизма», отголоски которого дают о себе знать и сегодня в скрыто большевистской, троцкистской России: налицо ничем не ограниченная яростная ненависть к «одиночке», моральный закон которого пребывает в нем самом (именно из этого «русского» отношения к индивиду и проистекает нормальное непонимание русскими немецкой души).
   В ходе процесса над Брейвиком было затронуто неимоверное количество фактов, подробностей и деталей, но это нисколько не приблизило следствие к понимаю сути дела.
   «Мы далеки от того, – пишет в «Афтенпостен» адвокат К. Шётц, – чтобы понять, какие силы и отношения стоят за гротескными поступками Брейвика». В самом деле, понять это невозможно, оставаясь при таком взгляде на человека, согласно которому индивид есть не более, чем «набор генов». Но является ли случайностью то, что одновременно с недоуменным вопрошанием адвоката о сущности «совершенно особого случая Брейвика, целенаправленно и успешно истребившего конкретную группу людей» (Aftenposten, 19.06.2012), в прессе появляется сообщение о выходе в печать «автобиографии Брейвика», написанной никем иным, как… Христовым Вестником! Это и есть ответ на вопрос многих и многих «специалистов», полагающих себя таковыми на базе одних только знаний о внешней, чувственной действительности. Но надо отдать должное профессиональной порядочности в их тесных рядах: все чаще и чаще раздаются голоса в пользу «обычного чувства справедливости», то есть, в пользу интуиции, судящей уже не «согласно параграфу закона», но в силу своего родства с духовным миром, как миром Истины. В норвежской истории это далеко не первый случай, когда сами «законодатели» ищут опору в «народном здравом смысле». В подсознании норвежца стойко живет убежденность в том, что общественные законы и нормы получены «свыше», от духа, и поэтому могут быть поняты только духовно: «Мы получили наши законы от Света». И в каждом случае, когда какая-то общественная проблема оказывается «неразрешимой» (так было, например, при надуманном резком повышении цен на электроэнергию, при «бесплатности» гидроэлектростанций), на помощь призывается в конце концов здоровое внутреннее чувство истины, «народная смекалка». И в случае с Брейвиком адвокат осторожно спрашивает: «В какой мере можем мы опираться на прирожденное чувство правды народа?» Это великий, исторический вопрос, и он не был бы поставлен, не окажись «принесенными в жертву», по словам самого Брейвика, убитые им люди. Не потому ли Брейвик называет эту «жертву» необходимой?
   Как бы это чудовищно не звучало, но необходимой была многомиллионность смертей в первой и второй мировой войнах: все эти люди родятся снова, с нерастраченной в предыдущей жизни волей, которая как раз понадобится для того, чтобы Европа выстояла и выполнила свою историческую задачу. Другое дело, переживания родных и близких погибших, их отчаяние и скорбь, нормально заслоняющие собой какие-то иные соображения. Но именно эта скорбь мира оказывается совершенно не интересной для Народного Архангела, занятого лишь ходом идей и идеальных устремленностей. Как бы парадоксально это не звучало, но Народная душа бесчувственна, как бесчувственны, к примеру, математические построения. Обычно же «народную душу» понимают как темперамент или характер, которые являются низшими, наследуемыми элементами душевности, ориентированными исключительно на «внешнее». Личностть, развивающаяся до индивида с его теперь уже надличностным Я, становится тем самым безродной, пригодной для выполнения поставленной Народным Архангелом задачи. И чем сильнее в индивиде импульс безродности, а это и есть импульс Христа, тем интимнее его отношения с Народной душой. В предельном случае Народную душу не интересует даже национальность индивида, но только сила его духовных устремлений, как раз и обеспечивающая понимание задач Народной души.
   Если признать, отбросив мертвые «критерии» психиатров и других «специалистов», что в индивидуальности Брейвика со всей определенностью заявляет о себе германский дух Я, делающий индивида безродным по отношению к своему внешнему окружению, то все сразу станет на свои места. «Брейвик представляет собой тот особый случай, который ставит под сомнение как обычные модели понимания, так и психиатрические критерии», – пишет отнюдь не симпатизирующий Брейвику политический редактор «Афтенпостен» Х.Стангхелле. Вся норвежская культура оказывается поставленной перед необходимостью освоения иных критериев понимания происходящего: это и есть начало «мести за Одина», и «мстителем» оказывается антропософская духовная наука, а единственнымгарантом ее действенности становится сам индивид, будущий Христовый Вестник.
   Судебный процесс над Брейвиком построен так, что говорит только одна сторона: в официальной телетрансляции даже предельно короткие реплики подсудимого остаются «неслышимыми» – ни одного слова! Уже это само по себе, равно как и запрет каким-либо образом касаться политической подоплеки массового расстрела, могли бы довести слабонервного подсудимого до коллапса. Но Брейвик терпелив и спокоен, и только особая наблюдательность и может распознать в его обостренном внимании что-то вроде «сожаления» в адрес «обвиняющего непонимания»: ничего, кроме смерти, односторонняя рассудительность в себе не несет, это и есть тот самоубийственный марксизм, но уже не в качестве «неологизма», а в своей непосредственной действительности.
   На протяжение многих месяцев следствие тщетно бьется над неразрешимым вопросом: что делает Брейвика таким несгибаемо сильным? Ведь никто из судей не вынес бы и малой доли тех испытаний, на которые добровольно обрек себя «рыцарь Храма». Вот здесь бы и заметить наконец, что «не хлебом единым» жив человек, что движет им в основном-то «незримое», для определения сути которого у судей попросту отсутствуют понятия. И это «незримое» есть ничто иное, как живое существо германского духа, которое, как пишет Р.Штейнер, «ощущается так, как если бы человек в своей душе вступал в диалог с этим существом и позволял ему инспирировать себя во всех отдельных подробностях… Как только человек имеет такое переживание, ему не надо ничегоь другого, как только уверенности в том, что этот Дух стоит за ним как инспиратор, – и человек, таким образом, излагает то, что имеет свою добротную доказательную основу».
   Эта истина ровным счетом ничего не значит ни для судей, ни для бесчисленных, с ученой степенью, «специалистов». А ведь многие из них читали труды великого немца Гердера, который сказал следующее: «То, чем являются внешние исторические события, имеет для человеческого рассмотрения ценность только тогда, если человек принимает во внимание духовные силы, из которых явственно происходит то, что воспринимается чувством».
   Уже внешняя биография Брейвика дает достаточно фактов в пользу его «безродности», сознательного ухода от «нормы благоденствия»: будучи одним из лучших учеников в классе, Брейвик внезапно бросает школу, и все добытые им позже средства вкладывает «в бомбу», не оставив себе ни жилья, ни пропитания; предлагает на суде смертный приговор самому себе (а также пытки), не желает для себя никаких адвокатов и т. п. Совершенно ясно, что внешние обстоятельства (в том числе и его собственное «физическое тело») не являются для Брейвика определяющими: согласный на смертную казнь, он в то же время утверждает, что «через десять лет станет регентом Норвегии», и речь тут идет, конечно, о духе, который инспирирует его самого, о восходящем духе Я. Именно с позиции такой инспирации индивида и следует рассматривать «дело Брейвика»: «Человек находит свое направление, уверенность своей жизни только тогда, если он в состоянии не только оставаться лишь в своем Я, но и вносить свое Я во все страдания и счастье, успехи и неудачи» (Р.Штейнер). Это крайне необычно сегодня, отсюда «загадочность» и «нетипичность» Брейвика, равно как и «трудность постановки диагноза». Почему речь неизменно заходит о «диагнозе»? Да потому что общество благоденствия настолько уже больно, что сама эта болезнь выглядит как здоровье, а здоровье штемпелюется как безумие. Нет ничего более безумного, чем полагать индивид лишь отражением его внешнего окружения, и именно так и полагают «судьи» («а судьи – кто?»). Индивид вправе поставить вопрос: способно ли общество в лице своих «избранников» (в Норвегии правительственную «элиту» приравнивают к «прекраснейшим розам среди роз») судить о нем с позиций духа, природа которого и есть природа индивида?
   Прокурору, заранее озадаченному постановкой Брейвика на «пожизненный психучет» с принудительным «лечением», вовсе незачем вдаваться в те глубокие сомнения честного психиатра (а такие все еще есть, несмотря на пройденную ими развращающую школу материализма), со всей профессиональной скромностью утверждающего: «У нас нет ни методики, ни компетенции, чтобы судить об этом… Мы не можем опытно доказать, что что-то не существует (речь идет об организации «Орден Рыцарей Храма»)» (Aftenposten.20.06.2012). Честный психиатр чувствует себя загнанным в познавательный тупик, выход из которого невозможен «обычными» средствами. Однако инерция материалистического воспитания столь велика, что никто пока не сделал ни шагу в сторону антропософской духовной науки, единственно и дающей ответ на «безответный» вопрос. «Судебная психиатрия, – пишет в своем комментарии Х.Стангхелле, – буквально становится на рога, чтобы втиснуть Брейвика в систему привычных понятий… Суждения повсеместно натыкаются на препятствия, и то же самое можно сказать о фактах… Далеко не всегда присутствует воля к поиску альтернативы психическому заболеванию» (Aftenposten, 20.06.2012). К этому проницательному замечанию следует добавить, что подобного рода «недостаток доброй воли» есть в действительности избыток злой воли, что, к примеру, находит свое примитивное выражение в высказывании «культур-дамы» И.М.Хансен: «Мерзкое чудовище из серого цемента, в галстуке, с прилизанными волосами и стриженой бородкой. Он выглядит мертвецом – и я этому только рада» (Aftenposten, 20.06.2012). Это совершенно типичное «мнение» представителя «элиты», и тут можно дать основанные на «зримых» фактах пояснения: ежедневные многочасовые допросы на протяжение нескольких месяцев сделали бы «мертвецом» любого другого; Брейвика же сломить невозможно, и именно это и вызывает такую яростную злобу и ненависть. Что же касается цвета лица Брейвика, то он, несмотря на невозможность пребывания на солнце, поразительно свеж и здоров, тут «культур-дама» просто фантазирует. Еще одна «культур-дама», и к тому же историк религий, оказалась крайне возмущенной тем, что «Брейвику позволяют ходить в костюме и менять каждый день дизайн-галстуки» (Aftenposten, 10.06.2012). Откуда такая поразительная мелочность? А именно оттуда, что Брейвик есть сила духа, с которой ничего поделать нельзя. Могла ли эта сила духа проявить себя сегодня иначе? В тот-то и дело, что нет. Процесс бездуховного благоденствия зашел в Европе слишком далеко, но этот процесс должен быть остановлен. В евангелии от Луки Христос Иисус говорит так: «Я пришел к вам не с миром, но с разделением». И разделение наступает тогда, когда индивид, а потом и целый народ, приходит к самопознанию. Для склонного к самопознанию уже сегодня не имеет ни малейшей ценности общественный статус «прекраснейшей розы в саду», самозванно присваемый себе политической «элитой». Самопознание не имеет ничего общего со «статусами», оно безродно и выпадает из любой статистической картины действительности. Самопознание есть разделение себя как «статистического индивида» с Собой как индивидуальным космическим существом: эгоистичное повседневное «я» при этом зреет, «тянется вверх» к «покинувшему» его надличностному, космическому Я, и в этом «разделяюще-соединяющем» духовном процессе вырисовываются уже сегодня черты истинного христианства, которое предстоит еще завоевать Европе.
   Все «претензии» судей и психиатров к Брейвику касаются только его «статистического «я», отсюда бесконечная возня с «подробностями». Брейвик жертвует этим своим персональным «я», причем, сознательно, лучше всех остальных понимая как крайнюю «преступность», так и «спасительность» своих террористических действий. И шокированные его поступком норвежцы находят в себе душевные силы, чтобы понять, что тут речь идет не только о «преступлении»: речь идет о внутренней расчистке индивида, выявляющей степень его правдивости, и среди «мнений народа» присвутствует и такое суждение: «Разобрался с мусором» (на острове Утойя).
   Одним из самых «сильных» аргументов психиатров в пользу «психоза» Брейвика является его… улыбка. «Характерно, – пишет С.Э.Гюллестад, профессор психологии университета в Осло, – что они (психиатры) считают его улыбку лишь знаком болезни, а не чем-то таким, что можно рассматривать в обычном контексте. В диалоге с прокурором Брейвику был поставлен вопрос, почему он улыбается, когда речь идет о его действиях на острове Утойя. И Брейвик ответил, что улыбается не в связи с совершенным им массовым убийствам, но потому, что понимает, куда метит своим вопросом прокурор» (Aftenposten, 21.06.2012). На фоне улыбки Брейвика сами психиатры и ряд солидарных с ними «специалистов» выглядят как настоящие безумцы, и никто из них, кстати, не улыбается. «Изначальной задачей правосудия, – пишет С.Э.Гюллестад, – является осуждение Брейвика как недееспособного» (Aftenposten, 21.06.2012). Иначе говоря, «право» делает свое дело, опираясь исключительно на «параграфы закона» и игнорируя живое содержание «осуждаемого» им явления. Так, одним из постоянно обыгрываемых психиатрами пунктов «болезни» Брейвика стало его «полноправие решать, кому жить, а кому умирать». Однако Брейвик только показывает, что сами эти политизированные подростки уже сделали для себя выбор в пользу самоистребляющего филистерства. Этого не понимает ни один из участников судебного шоу-процесса, принимающий во внимание лишь внешние факты. Но есть и другие, несравненно более важные, внутренние факты: индивиду тесно в клетке господствующего повсюду «римского права». Индивид, созревший для принятия в себя импульса высшего Я, который ведь есть импульс Христа, попросту сам дает себе свободу, не зафиксированную ни в одном «римском» законодательстве. Мораль индивида, с его судящим Я, есть мораль будущего истинного христианства, и эта мораль противоречит «мирной морали» общества благоденствия. Брейвик улыбается потому, что на его стороне Христова свобода, и никаких знаний об этом у «специалистов» нет. С этим своим невежеством они, пожалуй, осудили бы самого Христа Иисуса за его «ненормальность», с их филистерской точки зрения. Единственное, что может предложить профессор психологии университета в Осло, так это традиционный метод Фрейда, «с его анализом бессознательных динамических движущих сил, таких, как восстановление поруганной чести, как ненависть и жажда мести…» (Aftenposten, 21.06.2012). Но что, если поднятые в сознание, эти «движущие силы» высвобождают в подсознании место для куда более значительных сил Народной души? Фрейд ничего не знал о духовной основе человека, оперируя лишь низменными, на уровне инстинкта, душевными переживаниями, что само по себе уже антинаучно, но именно такой желает быть сегодняшняя наука. С точки зрения Фрейда, причиной нехорошего поведения Брейвика на острове Утойя являются, например, его школьные разборки с одноклассниками-мусульманами, в результате одной из которых ему сломали нос… а может еще и «комплекс неполноценности» в связи с пластической операцией.
   Ежедневно комментирующий судебный процесс политический редактор «Афтенпостен» Х.Стангхелле наконец-то «разгадал мистерию» Брейвика: речь идет о политическом продукте некой «субкультуры», питающей ненависть к мусульманам. Иначе говоря, сам Брейвик тут не причем, его «сделала» таким «среда». В качестве достойной этого мнения карикатуры выступает «ведущий представитель» названной «среды», по кличке «Человек с фьорда»: он не может простить Брейвику, что тот украл у него, Фьордмана, «честь первенства». Фьордман вовсе не открывает Америку, считая, что мусульмане должны быть изгнаны из всех европейских стран, но каким образом, не поясняет, попросту этого не зная. А Брейвик знает: путем гражданской войны. Никакой мирный исход расово чуждых «приезжих» из Европы сегодня невозможен, и прежде всего потому, что мусульманский «родовой» дух этому категорически воспротивится: теперь Европа – их территория. Воспротивится этому и демократия в своих бесчисленных шоу-учреждениях: ее, демократию, как раз и учреждали для того, чтобы в подходящий момент перемешать белое с черным и навсегда утвердить в Европе серость. Кроме того, не надо быть «конспиратором», чтобы разглядеть в захлестнувшем Европу чужеродном цунами совершенно особый, привилегированный элемент: хазаро-курдских представителей будущего Великого Курдистана, создание которого запланировано мировой закулисой и последовательно проводится в жизнь. Исход этой войны против Европы решается сегодня каждым европейцем в отдельности: хватит ли духа подняться над своим «благоденствием»? От того, станет ли Европа на путь овладения германским духом Я, зависит характер ее отношений с остальным, в том числе и мусульманским миром.
   Соблазн «мирного решения» вопроса о «приезжих» стоял и перед Брейвиком, когда он размышлял об убийстве африканского мулата в пригороде Осло: виноват ли этот полунегр в том, что его отцу предоставили в Норвегии «убежище»? Или виноваты те, кто ему это убежище предоставил? Убивать на улицах негров, как это делают некоторые террористические «экстремистские» группы, например, в Германии, все равно что лить воду в буздонную бочку: приедут новые вместе с женами, детьми и бабушками. Вопрос о расово чуждых «приезжих» решает не ненависть к ним, но понимание их полной непригодности строить нордическую культуру. Их вина не в том, что их душевно-духовное, а значит, и ментальное развитие отстает от европейского, но в том, что они поддаются соблазну получить даром нажитое европейцами потом и кровью в течение долгих веков. «Соблазнителями» же оказываются всегда те или иные глобальные «гуманитарные организации» вроде «Красного креста» или «Врачей без границ», попросту загружающие самолеты и теплоходы «черной биомассой». Свою вину перед европейцами «приезжие» успешно могут искупить, вернувшись к себе домой. Вина же политиков, манипулирующих миграционными цунами, намного серьезнее: политиков надо убирать.
   Этот «страшный» вывод Брейвика официальные комментаторы стараются всячески завуалировать «обычными», бытовыми неурядицами, пережитыми Брейвиком и встречающимися сегодня на каждом шагу: будто бы он «мстит» за сломанный разозленным мусульманином велосипед и за удар бильярдным кием, будто бы все дело в слухах об изнасиловании знакомой девушки или в угрозах «разборки» в кинотеатре и т. д.) Бытовые стычки с «приезжими», равно как и прочие обстоятельства «трудного детства» Брейвика только стимулировали развитие его внутренних, душевных сил: он учился искать опору в самом себе. Многократно преодолеваемая конфронтация с самим собой, конфликт повседневного «я» и надличного Я, расширяют душу до созерцания ею духа, посредством чего, как отмечает Р.Штейнер, «душа вживается в опыт, который затем может быть выражен в качестве мысли высших духовных существ». И таким высшим духовным существом оказывается Народная норвежская душа, Архангел Один, одухотворяющий тело человека, душа которого соединена с Народным (германским) духом. Такая телесная одухотворенность Одином есть неизбежно пожертвование собой Народной душе как чему-то совершенно живому и действительному. И Брейвик неоднократно говорит о жертвенности своего поступка: он убивает не только множество людей, но и самого себя, как их «современника». При этом самым парадоксальным образом его персона становится в глазах окружающих нарциссической, как бы «любующейся собой», хотя в действительности это акт прощания с жизнью (в ходе допросов Брейвик неоднократно дает знать, что готов на любые пытки). Пресловутое «ледяное спокойствие» Брейвика, изредка осеняемое «загадочной улыбкой», просто так никому не дается: это внешнее свидетельство того, что человек уже «по ту сторону» внутренних катастроф, по ту сторону своих душевных взлетов и падений. Такой человек склонен больше жить в духе, в его инспирациях, чем следовать «зову дня». Отсюда – неприменимость к нему «нормальных» критериев, и именно только с ними и имеет дело сегодняшняя официальность.
   Сегодняшнюю норвежскую (как, впрочем, и европейскую) культуру можно с полным правом назвать агасферической: погрязшая в материальном благоденствии, запутавшаяся в преходящих «ценностях», ориентированная на вечное повторение одного и того же. Такая культура заведомо вычеркивает себя из эволюции: это культура смерти. Эта культура к тому же крайне антипатична, в ней отсутствет любовь, как сила познания и восхождения к духу. И когда в лоне такой самоомертвляющейся культуры вспыхивает достаточно сильное Я, совершенно самостоятельно устанавливающее связь с Народной душой, тогда речь идет о преступлении. О Брейвике не говорили бы так много и так подробно, будь он каким-нибудь наркоманом-чеченцем, которому «все равно». Нет, о Брейвике говорят как о «враге номер один», которого непременно надо «победить». Победить самую сокровенную суть Европы: индивида. Победить дух Христа. И чья же это победа?
   Культура суждений в сегодняшней Норвегии носит исключительно «послеопытный», внешне ориентированный характер, что уже само по себе противоречит Народному духу, указуюшему на внутреннюю глубину индивида. И это не просто «недоученность» университетского профессора или нахрапистая поверхностность журналиста: это вполне состоявшееся воспитание личности, опустошающее и разрушительное. Что на самом деле происходит на историческом «процессе Брейвика»? Преданная интересам мировой закулисы юридическая и психиатрическая «элита» совершенно эгоистически, в обход духовных путей к истине, перевирает представленные на обсуждение факты. В этом и состоит смысл «культуры всеобщего благоденствия»: в подмене выстраданных европейской душой ценностей броскими агасферическими иллюзиями и в конечном счете в «упрощении» самой сути человека. Победа над Европой, ради чего мировой закулисой устраивались обе чудовищные мировые войны и сегодня впрыскивается в европейские души антиличностный яд материального благоденствия, это всего лишь иллюзия, распознать суть которой невозможно без духовной антропософской науки. Фокусник, в данном случае мировая закулиса, потому и проделывает под аплодисменты свои трюки, что никто не в курсе его махинаций. Современный развитый рассудок способен на самый утонченный обман, но этот «победоносный» рассудок бессилен перед созерцающим эфирным мышлением, осененным силой Христа.
   В фарватере судебного процесса ряд ловких специалистов «втирают» в очередной раз «народу» профессорские басни о норвежской истории. Так, можно с изумлением узнать из статьи «Немного того, немного сего» (Aftenposten, 4.06.2012), что, оказывается, угрозу, подобную мусульманской, в былые времена представляли для Норвегии… шведы! И ничего ведь, пережили присутствие «милого брата», и даже стало лучше, поскольку брат-то почти родной и к тому же зверски трудолюбивый. Заодно следовало бы упомянуть, что практически все автобаны в Норвегии построены в свое время «немецкими оккупантами», по-братски.
   В статье двух университетских профессоров не указано, что в момент наибольшего наплыва шведов, в начале ХХ века, значительная их часть была принудительно отправлена обратно в Швецию, чего, конечно, никто и не думает делать сегодня с мусульманами. Хотя Фьордман, может, и думает, да не знает, как это сделать, он ведь «противник насилия». Однако насилие может и не понадобиться там, где достаточное количество этнических европейцев сознательно устремлено к идеалам своей Народной души: мусульманам просто негде будет развернуться со своим Кораном, а провоцирующая мусульманское цунами мировая закулиса окажется перед накрытой дверью.
   Германский дух Я интернационален в самом позитивном смысле: тут дело не в крови, но в устремленности ко Христу самого индивида. Может ли человек с арабской, например, кровью проникнуться германским духом? Здесь вопрос только в том, сумеет ли он поднять свое бытовое эгоистическое «я» до надличного, космического Я и поставить его выше крови, выше «рода и племени», сумеет ли стать безродным. В условиях демократического многокультурья, неизбежно замыкающего в гетто различные группы «приезжих», ни о каком преодолении семейно-родовых связей не может быть и речи, что подкрепляется к тому же духовновно выхолощенной системой европейского образования. А с учетом перспективы «мусульманского большинства» также и коренное европейское население вынуждено будет делать ставку на «род» и национализм, отодвинув на несбыточное «потом» свою эволюционную задачу.
   Историческая миссия норвежцев не в том, чтобы «поить нефтью» ломящихся в страну расово чуждых «беженцев», но в том, чтобы поднять Народную норвежскую душу до Духа Времени: в Европе должно наступить время Одина. Время индивидуальной устремленности к своему наивнутреннейшему существу, Христову Я. И тут истинный демократ наверняка воскликнет: «Но давайте же дискутировать на эту тему! Давайте соберемся, обсудим, вместо того, чтобы расстреливать на острове невинных детей!» Так говорят сегодня в Норвегии многие. Хотел дискутировать в свое время и Брейвик, активно публиковавший свои «замечания» в социальной сети, но дискуссии как таковой не получается: нет никаких иных суждений, кроме послеопытных, нет ни одного суждения, основанного на интуиции, на знании, полученном непосредственно из духовного мира. При таком положении дел «дискутироваться» могут только те или иные «технологии» того же самого. Так, в статье с обнадеживающим названием «Вопрос о взгляде на человека» (Aftenposten 6.05.2012) профессор С.Е. Гюллестад решительно развенчивает «научность» такой психиатрии, для которой любая инакость, в том числе и употребление неологизмов, является признаком параноидной шизофрении. Вместо подобных, постыдных для ученого «заключений», автор статьи призывает начать масштабные политические обсуждения (чего как раз и хочет сам Брейвик), но… в рамках исключительно политики. А это значит, что «дискуссия» снова окажется на нуле. Чтобы выйти из заколдованного круга «одного и того же», нужны более сильные, чем «политика», средства, а именно, нужна сила индивида, его обращенное к Народной душе Я. Индивидуальность Брейвика развивалась в сторону «безродности» таким образом, что внутренние импульсы оказываются для него важнее внешних обстоятельств, благодаря чему и был сформирован – на основе внутреннего чувства правды – совершенно невообразимый тип террориста: судья-спаситель-палач.
   Нетрудно усмотреть в «доктрине Брейвика» след старых европейских духовных традиций, как манихейских, так и розенкрейцерских, согласно которым долгом индивида является стремление к зрелости духа. И если говорить о возрождении того же Ордена «Рыцарей Храма», то возрождается тут не выработанная историей форма (что было бы само по себе злом, наглядным примером чего служит сегодня шизофреническое устремление мировой закулисы возводить повсюду так называемый «храм Соломона»), но живое, духовное содержание тамплиерства. Не случайно сам Брейвик называет «помпезным» многое из того, что представлено в его рекламном фильме: сущность его тамплиерства не в этом. Его «безродность» есть ничто иное, как школа Лаэнгрина, как обучение, основанное на «вести» из духовного мира. Те, кто допрашивал Брейвика, единодушно отмечали, что он говорит о своем «предприятии» так, как говорят о Боге глубоко верующие: с внутренним жаром и благоговением. Это и есть «феномен Лебедя»: открывшаяся созерцательному, эфирному мышлению Истина, излитая Народным Архангелом в эфирное тело человека. Лоэнгрин приходит с одной-единственной целью: постоянно обновлять процесс одухотворения индивида, что само по себе является задачей истинного христианства. «Позволив действовать спиритуальному, – пишет Р.Штейнер, – вы увидите повседневность в совершенно ином свете».
   Одним из узловых пунктов в «загадке Брейвика» остается его «встреча с сербом», от которого, по словам самого террориста, он и получил «задание». С этой «встречей» следствие связывает поиски «движущей силы зла» и, не обнаруживая никаких физических следов этого контакта, заключает, что это скорее всего «трагическая мечта неудачника, так и не ставшего чем-то значительным и превратившегося в террориста благодаря возрастающему чувству поражения» (Aftenposten, 22.06.2012). Заключение вполне банально, учитывая хотя бы то, что в течение десяти недель ежедневной судебной пытки Брейвик не проявил ни малейшего намека на «слом», что само по себе есть признак значительности. Но вот как обстояло дело, согласно показаниям самого Брейвика. В том возрасте, в котором у человека пробуждается Я-сознание, примерно на двадцать первом году жизни, Брейвик встречается с «таинственным сербом», своего рода инициатором той напряженной и одинокой, самоубийственной работы, которая завершилась массовым расстрелом на острове Утойя. Судебное следствие предприняло много ожесточенных попыток выведать у Брейвика, кто был этот «серб», но безрезультатно. В конце концов судьи сошлись на том, что никакого-такого «серба» в действительности не было: ложь и игра воображения. С другой стороны, прорабатывались версии того, что «сербом» мог оказаться живущий вне закона югославский военный преступник (для натовских стран военными преступниками в бывшей Югославии оказываются исключительно одни сербы). Брейвику неоднократно задавали «коварный вопрос»: как он поддерживает связь со «своими», на что он отвечает, что связь эта осуществляется «необычным способом» (в частности, он открыто говорит, что способен «читать мысли»). Но кому же придет в голову, что речь идет о духовной связи? О таком «контакте», в котором не задействован мозг (мозг ведь можно легко разрушить с помощью «оздоровительных» инъекций), но задействованы эфирные силы. На эфирное тело непосредственно действует Народная душа, «сотрудничает» с эфирным телом, укрепляет его.
   Не будь это так, Брейвик не проявил бы такую несгибаемую выносливость и психическую силу как на судебном процессе, так и в ходе самого теракта (многие из выживших на острове Утойя отмечают, что он убивал без какого бы то ни было следа ненависти или садизма). Террорист не скрывает, что ежедневно медитирует, дабы освободиться от «внешних» чувств и устремлений: концентрирует внимание на своем Я. И как только об этом заговорили в зале суда, тот час же нашлись «комментаторы», уличающие Брейвика в «нарушении Бушидо-кодекса», при этом полагается как бы само собой, что дело тут именно в Айкидо-упражнениях. К такому выводу нетрудно придти, учитывая обычную боевую подготовку НАТО: «норвежские летчики-истребители, – отмечает «Афтенпостен» (8.06.2012), – совершившие 569 бомбовых налетов в Ливии, совершенно зависимы от умения подавлять крайне стрессовые состояния». Да, американские солдаты и норвежские пилоты медитируют; медитируют к тому же музыканты-исполнители (курс медитации входит в обычные учебные программы вузов), да мало ли кто еще… Это говорит, бесспорно, об актуализации такого Я-состояния, в котором индивид больше прислушивается к осеняющему его духу Я, чем к «самому себе», к своему уязвимому чувствами повседневному «я». И если говорить о силе действия, то медитация «в германском духе», в духе Христа, не идет ни в какие сравнения с восточной: «победителя» германского духа Я не существует. Уместно тут же напомнить, что дух мусульманства действуя в строго противоположном направлении – вниз, к материи – никогда не может быть «примирен» (как об этом мечтают мультикультуралисты) с духом Я Европы. Достаточно это понять один раз, чтобы не тратить больше время и силы на бесполезные споры.
   Вырывая себя волевым усилием из повседневности, с ее симпатиями и антипатиями, с ее надиктованными «общепринятыми» целями, статусами и «общественным мнением», индивид вступает в чисто духовную область, его личная душа ширится навстречу импульсам Народного Архангела. И тогда, в «одеждах» его укрепленного Я, к Народной душе подступает германский дух и вступает с Ней в «брак». Речь идет о Лоэнгрине, но никак не о «кодексе Бушидо», являющемся всего лишь «технологией». В своем заключительном слове Брейвик сказал так: «Суд желает дознаться, кто дал мне мандат на акцию 22 июля. Организация «Рыцарей Храма»? Это универсальные права человека и право народа на самооборону дали мне мандат на проведение превентивной атаки» (Aftenposten, 23.06.2012).
   Так, в явлении теракта, Народная норвежская душа заявляет о себе в благополучном и сытом мире «благоденствия»: рвет правовые и моральные оковы этого мира. Архангел Один не может больше ждать «мирных решений», их время катастрофически упущено, ему нужны сегодня «отмстители», способные устоять как против лжи, так и против себялюбия и, собственно, против смерти: нужны борцы в духе.
   Бросив все свои догматические и авторитарные ресурсы на «доказательсво» совершенно абсурдной «недееспособности» Брейвика, сегодняшняя правовая норвежская система делает ставку на «выдумку о несуществующем сербе», как на своего рода «галлюцинацию». И то, что Брейвик, по вполне понятным соображениям конспирации, отказывается вдаваться в детали «встречи с сербом», немедленно трактуется как «искаженное представление о действительности», принятие вымысла за реальность. Никто, разумеется, не может «доказать», что этой «встречи» на самом деле не было (документально подтверждено, что Брейвик был в Либерии, где, по его словам, он и встретил «серба»), поэтому суд выносит свой приговор о «недееспособности» на основе всего лишь… сомнения. В тот же день в ходе теледискуссии обнаруживается, что три четверти норвежского населения считает Брейвика дееспособным – и даже исключительно продуктивным в своих действиях. Получается буквально следующее: три с половиной миллиона норвежцев, с одной стороны, и несколько человек (психиатры и судья), с другой стороны, и эти «несколько» буквально плюют в лицо народу, от имени «норвежских традиций правосудия». Тут же слышатся тревожные голоса о «переделке» всей судебно-правовой системы в стране, о пересмотре несоразмерно большой роли «государственных психиатров» в судопроизводстве. Такие голоса звучат как бы в вакууме, не находя себе немедленного подтверждения в правовых действиях. Римское право имеет, разумеется, огромную инерцию «наката», но становится все более и более очевидно, что это – агония формального права. Об этом свидетельствуют, впрочем, и «честные» замечания прокурора о том, что «опытный тюремный медперсонал ни разу не отмечал ни одного признака психоза у Брейвика… встречавшиеся с Брейвиком психологи и психиатры ни одной секунды не допускали мысли о том, что перед ними параноиндный шизофреник… рапорт о результатах 21-дневного круглосуточного наблюдения является свидетельством безрезультатного поиска психоза…» (Aftenposten 22.06.2012). Одновременно с этим прокурор обходит многозначительным молчанием тот красноречивый и общеизвестный факт, что «в течение 220 часов полицейского допроса ни один из допрашивающих не отметил, что Брейвик сумасшедший» (Aftenposten, 22.06.2012).
   Ярким косвенным доказательством того, что Брейвик «в своем уме», явились заключения «специалистов по экстремизму», которых никак нельзя уличить в симпатиях к террористу: мир его мыслей «является, к сожалению, не единичным искаженным представлением, но выражением извращенного представления о действительности, характерного для субкультуры всей Европы» (Aftenposten,22.06.2012). «Извращеннность» этого общеевропейского «субкультурного» представления о действительности состоит, единственно, в предупреждении о вредоносности мультикультурализма в Европе. И никак невозможно считать «случайностью» первую в Норвегии демонстрацию против исламизации, имевшую место как раз в завершающий день судебного процесса.
   Сегодня в Норвегии охотно называют «культурой» любое проявление мусульманской, африканской и какой-либо еще чужеродной «общественной ангажированности», тогда как отличные от официоза мнения немедленно штемпелюются как «субкультура» (в том числе, правоэкстремистская, неонацистская и т. д.). К разряду «субкультуры» норвежский официоз охотно относит и «антропософское движение» (хотя никакого движения давно уже нет и в помине), попутно задевая и штейнеровские школы (сегодня это единственная в Норвегии школа, где не хотят учиться мусульмане). В целом же «субкультура» должна быть, согласно планам мировой закулисы, полностью вытравлена из общества благоденствия, а ее причина – индивид – сведена к легко излечимым «психозам».
   В случае же с Брейвиком штамп «субкультуры» не помогает: слишком уж «выпирает» его Я. И ни один психолог при этом не замечает, что в мир приходит более высокий, чем «стандарт благоденствия», уровень сознания: личность больше не умещается в своем куцем, параноиндно-шизофреническом, эгоистичном, видящим лишь материальный мир, благоденствующем «я». Психолог не замечает, как сам же и говорит, имея в виду Брейвика: «Он и мы, все остальные». Линия «мы», с ее мулькультурным «погашением» Я, неизбежно упирается в Знак Зверя, в очередной раз ворвавшегося в поток мирового свершения на рубеже XX–XXI веков. Следовать Зверю-Сорату, питающему мусульманство и «исламизацию Европы», или следовать Христу, так стоит сегодня вопрос. За Соратом идут «все вместе», ко Христу продираются в одиночку («Я шел в духовную страну по полю из шипов»).
   Однако те «христианские нормы», с которыми сегодня имеет дело западный европеец, попросту «не тянут» на удовлетворение потребностей Я, оставаясь нормами коллективной морали. Такие «нормы авторитета» хорошо уживаются со всякого рода «строительством»: делай, как мы. Этому чрезвычайно способствует тотальное непонимание того принципиального обстоятельства, что Христос не есть авторитет. Поэтому с такой легкостью личность ловится сегодня на приманку той или иной «христианской доктрины», садясь на липучку различных сект. Окажись это уделом Брейвика, судебное разбирательство пошло бы как по маслу, и именно ради этого террорист штемпелюется как «активный масон» и «иудохристианин». Так удобнее сводить с личностью счеты.
   Даже «соратники» Брейвика, так же как и он проштемпелеванные «правоэкстремизмом» и «неонацизмом», и те «подозревают», что Брейвик хотел «отрезать голову» марксистскому гомосексуальному молодежному лидеру К. Педерсену только за то, что тот поддерживает палестинцев, что Брейвик якобы «мстил» за Израиль. Это не более чем обычная ловушка израильских спецслужб: приписывать себе заслугит там, где получился прокол. Ведь Брейвик намеревался «отрезать голову» также и премьер-министру Й. Столтенбергу, хотя тот чего только не делает, чтобы угодить произраильскому «мнению», как в Норвегии, так и в самом Израиле. И сегодняшний лидер троцкистской Рабочей партии, Г. Стёре, надевает в синагоге кипу на все еще имеющуюся у него голову.
   Как в масонстве, так и в тамплиерстве Брейвика интересвует лишь индивидуальный импульс, внутренний рост «к себе», завоевание своего Я. Это не имеет ничего общего с антиличностной агасферической доктриной иудаизма. С другой стороны, остается «загадочным» замечание самого Брейвика о некоем «иудохристианском союзе против мусульман», на чем охотно спекулируют как противники, так и «соратники» террориста. Можно, разумеется, рассматривать обращение Брейвика к «иудохристианству» как своего рода незрелость или даже «экспериментальность», учитывая то, что сам термин «иудохристианство» есть своего рода «кокетство лжи», подсовывающей себя под чужим именем. Примером действенного иудохристианства был зарубленный топором отец Мень: этот батюшка попросту изымал из обращения вековую православную традицию, ставя на ее место бесцветно-рассудочное «служение» материалистическим естественнонаучным истинам. В целом же иудохристианство «изобретено» только лишь для прикрытия деструктивности иудаизма, каким он сегодня является, для придания «жизненного блеска» разложившемуся трупу. И в центр самой иудохристианской доктрины поставлен не Христос как Космический Солнечный Дух, но Иисус как человек (еврей). Отсюда – открыто антихристианский характер иудохристианства.
   Брейвик, определенно, не мог придти к такому рассмотрению иудохристианства, не будучи знакомым с положениями антропософской духовной науки, он лишь «догадывался», что современность нуждается в таких индивидуальностях, которые уже прошли достаточное развитие для «встречи» с восходящим к космическому Я германским духом. И сегодня такие души, пригодные для усвоения импульса Христа, воплощаются, с одной стороны, среди европейцев, а с другой – среди тех, кто ассоциирует себя с евреями. Однако такая «пригодность» сама по себе не гарантирует действительный результат: принятие в себя Христа. И если говорить в целом о некоем «иудохристианском» союзе на базе одной лишь «пригодности» к усвоению импульса надличностного Я, надо понимать это только как возможность, вовсе не обязательно реализующуюся на практике. Свое достаточно развитое для принятия импульса Христа «я» европейцы (они же «христиане») и иудеи обрели совершенно по-разному: европеец (душа которого прорабатывается, начиная с греческой античности, Архангелом эзотерического христианства, воспитавшего самого Одина, и кельтскаим Архангелом экзотерического христианства), вырабатывает свое «я» потом и кровью, выстраивая на протяжение столетий свою культуру, тогда как иудей, не строя никакой внешней культуры, получает «я» как напечатленный элоимом Яхве дар, передаваемый по наследству. Смысл дара Яхве как раз и состоит в добровольном принятии импульса долгожданного Мессии, и первыми христианами, принявшими в свои души Христа, были именно иудеи. Однако всякий «дар», в том числе и «свыше», легко коррумпируется и работает в пользу своей противоположности: созданная Яхве благодатная почва для христианства оказалась «стартовой площадкой» для деструктивной работы иудеев среди других народов, добро обратилось в зло. И если искать сегодня какой-то позитивный смысл в «иудохристианстве», то им окажется именно «самороспуск» паразитической иудейской корпоративности, прокаливание германским духом Я обращенных исключительно к материальному душ. Подобно тому как мусульманин увязает сегодня в болоте родовых отношений, еврей прочно приклеен к деструктивному во всех отношениях корпоративу, и оба они, каждый на свой лад, воюют против индивида. Призыв Брейвика к «иудохристианству против мусульманства» можно считать лишь пожеланием или даже мечтой, имеющей сегодня очень мало шансов стать действительностью.
   Брейвик начал «собираться в поход» под грохот американской бомбежки цветущей Югославии, бомбили также и в день православной Пасхи, и было ясно, что таким и запланировано будущее Европы: одни лишь руины.
   Процесс Брейвика есть в действительности демонстрация непонимания сути дела, в свою очередь разоблачающего надуманность, метафизичность тех «критериев истины», с которыми пытаются подступиться к индивиду сегодняшние «специалисты». О чем все они разом кричат? Да совершенно ни о чем. Ни один из этих «экспертов» не признает в человеке свободный дух, который, единственно, и ответственен как за благодеяния, так и за преступления. «Безродность» этого духа и есть незыблемый гарант защищенности индивида от любых внешних обстоятельств: индивид живет в духе. Это самое криминальное, что только мог бы представить себе сегодняшний хорошо оплачиваемый «специалист»: дух есть действительность, которая к тому же еще и познается, причем, познается духовно. Дух Лоэнгрина, германский дух Я, пришел вовремя именно к той Народной душе, всечеловеческая миссия которой и заключается в становлении сознательного ясновидения. И если бы этого интуитивно не чувствовали норвежцы, процесс Брейвика не привлекал бы к себе столько внимания. Тот, кто еще не окончательно погряз в мулькультурализме (или в напрасной, внешней борьбе с ним), тот «чует нутром» большие перемены, и многие со всей очевидностью восхищаются Брейвиком.
   Многозначительным примером «альтернативного подхода» к заранее осужденному на «безумие» террористу оказалась статья известного писателя Я. Кьерстада «Чего-то не хватает» (Aftenposten.11.06.2012). Начинает писатель с того, что «трудно представить себе, как кто-то стреляет в лицо подросткам», и тут же «успокаивает» себя тем, что Брейвик «всего лишь одинокий, необразованный парень с окраины Осло», после чего «логично» вопрошает., что же мог бы натворить в таком случае «гениальный преступник». Однако, даже не будучи квалифицированным как «гений», но представленным в виде персоны, «ненавидимой всем народом», Брейвик оказывается для Я.Кьерстада, равно как и для других «специалистов», некой «великой загадкой»: «Почему он не надломился? Почему не надломился он уже тогда, когда в первый раз оказался в стальных наручниках, окруженный охранниками, под прицелом сотни кинокамер, в здании суда, оцепленном полицией, с висящими над ним вертолетами? Кто этот человек?» Вот тут бы и прекратить излишние и дорогостоящие «дискуссии» и честно признать: человек есть дух. Человек несет в своем Я самого Христа. Вместо этого Кьерстаду приходится согласиться с тем очевидным фактом, что психиатрия, увы, не является «точной наукой». Точной наукой об индивиде является антропософия, но кто же из «специалистов» склонен это признать? Специалисты, которых Кьерстад величает «мудрыми людьми», твердят, по его же словам, «все время одно и то же», и сам писатель напрасно жаждет встретить среди них такого, кто смог бы «деконструировать» Брейвика, найти «загвоздку» в его мистерии, что могло бы привести к новому способу понимания индивида. «Представляет ли собой массовый убийца «что-то новое», – справедливо вопрошает Я.Кьерстад, – является ли он такой же случайностью и редкостью, как большой метеорит, с которым еще можно что-то поделать, или же это предупреждение о возможностях, к которым следует отнестись с максимальной серьезностью?» Уже в самой постановке вопроса заложена полная неосведомленность писателя о природе и назначении тех же метеоритов: с ними не надо что-то «делать», их надо с благодарностью принимать от Космоса. Метеорит не «случайность» и, кстати, не «редкость»: Космос постоянно орошает Землю метеоритными дождями, тем самым поддерживая здоровье планеты. Поэтому, раз уж известный писатель соизволил сравнить «явление Брейвика» с метеоритом, надо тут же и уточнить: и то, и другое, на пользу. Но не имея никаких духовнонаучных знаний, Я.Кьерстад беспокойно резюмирует: «Тут чего-то не хватает. Я не знаю, чего именно, но чего-то не хватает… Может быть, А.Беринг Брейвик в индивидуальном плане являет нам совершенно новый, чего мы еще не видели и о чем не слышали, потенциал сегодняшнего человека? Думаю, что это индивид, для которого мы не имеем пока определения. Он перечеркивает все психологические теории и модели, имеющиеся сегодня в нашем распоряжении».
   Это чрезвычайно важное признание: весь сегодняшний менталитет попросту не работает, когда речь заходит об индивиде. То, на чем, собственно, строится стратегия «общества благоденствия», оказывается в действительности заурядной манипуляторской кухней, ограничивающей человека его физическим телом и внешними условиями. Так далеко, однако, Я.Кьерстад не заходит в своих заключениях, пытаясь свалить всю вину на компьютерные игры, к которым Брейвик имеет большое пристрастие: «виртуальный мир (с храмовниками и прочим) оказывается равноценным физическому миру… складывается новый взгляд на действительность, в котором виртуальное и реальное переплетается друг с другом». Несчастье Я.Кьерстада, равно как и всех остальных «специалистов», состоит именно в отрицании духовного как действительного, поэтому «храмовничество» принимается только как «игровая виртуальность». Но писатель Я.Кьерстад честнее и проницательнее тех, кто решает исход «дела Брейвика» в зале суда: «Меня не покидает беспокойное чувство того, что в случае с А.Б. Брейвиком мы пока еще не пришли к решающему знанию, которое помогло бы нам быть начеку относительно будущих устрашающих акций… Мы не можем исключать того, что он является предупреждением о новом типе человека, имеющим отношение к развитию общества в целом».
   То, чего «не хватает» Я. Кьерстаду в его попытке понять сущность «феномена Брейвика», так это именно духовнонаучного подхода к делу. Вот ведь и у самого писателя есть в душе некое смутное чувство «недосказанности», словно что-то очень важное осталось невычерпанным. Но что если дать ход этому скрытому, подсознательному? Попытаться осознать идущую из глубины «подсказку», пожертвовав ради этого своим «обычным», повседневно-статусным сознанием, став в некоторой степени «безродным». Тогда в душу индивида вливаются силы Народной души: «Так мы открываем в ставшей пустой душе путь для вмешательства духовных импульсов, – пишет Р.Штейнер, – Эти импульсы пылают в нашей воле, согревают наше чувство… дают нам уверенность в жизни: в душу втекает спокойствие, равновесие и уверенность». Это как раз то состояние, в котором пребывает Брейвик и которое, не будучи понятым «специалистами», оценивается как «заторможенность личности», «нарциссизм» или «психоз». И даже те из «специалистов», которые уверенно заявляют о «нормальности» террориста, оказываются, как отмечает «Афтенпостен», «поразительно неуверенными, когда речь заходит о переходе от идеи к массовому убийству: нет такого учебника, в котором можно было бы найти утешение» (Aftenposten, 12.06.2012). На самом же деле такой «учебник» есть, а именно, необъятные тома сочинений Рудольфа Штейнера, но на процесс Брейвика ни один антропософ приглашен не был. И если бы антропософски ориентированные суждения все же оказались высказанными, на них бы обрушились, без исключения, все: «мы» пока еще прочно стоим на том, что человек есть «общественное животное», и никакой не «дух».
   Вместе с прорывом импульса германского духа Я сквозь толщу «патологической нормальности» общества благоденствия, в мир является еще не известное доселе «зло» неуправляемости индивида с помощью хорошо отлаженной манипулятивно-пропагандистской машины. Брейвик «загадочно» улыбается, пока «специалисты» спорят между собой, существует ли «в действительности» Орден Рыцарей Храма или это плод безумной фантазии. На этом фоне комично выглядит замечание защитника Брейвика, Липпестада, о том, что «если Брейвик говорит, что Орден существует, значит, так оно и есть». И самое главное – что так оно на самом деле и есть: Белое Братство Грааля есть братство духовное, оно никогда не сходит на землю «ногами». Брейвик говорит о духовном феномене, совершенно для него действительном, тогда как «судьи» намерены отправить его за это в психушку.
   О содеянном Брейвиком зле можно говорить много, и он сам будет первым, кто оценит массовое убийство «детей» как «чудовищное». Это с точки зрения «внешних обстоятельств». Обстоятельства же «внутренние», а ими является долгожданный «брак» Народной норвежской души и германского духа Я, совершенно безразличны к возрасту, полу и национальной принадлежности убитых: с дороги убирается препятствие. Убирается то, что в этой жизни не способно ни к какой одухотворенности, распространяя, как заразу, безличностный, мультикультурный взгляд на человека. Если представить себе, что мусульман в Норвегии оказывается большинство и что они обучаются «всему», от торговли до политики, то полученное при этом общество будет скорее всего жизнеспособным, учитывая уже наработанное норвежцами плюс нефтяные ресурсы. Но это общество не будет норвежским, не будет выполнять норвежскую миссию, потеряв всякую связь с Народной норвежской душой, собственно, с Одином. Именно на такое общество активно работают уже сегодня «комсомольцы с острова Утойя», и Брейвик собирался убить не семьдесят семь человек, но всех, а их было около пятиста… Не является ли это зло услугой добру?
   В ходе второй мировой войны в ежедневных советских сводках с фронта сообщалось, что такой-то Иванов уложил столько-то десятков или сотен «фрицев», за что и был представлен к награде. Брейвик тоже говорит о полагающейся ему «медали за военные заслуги», что, в отличие от случая с Ивановым, воспринимается как признак сумасшествия. Те, кого Брейвик убил на острове Утойя, считали делом своей жизни политику «равноценности всех культур»: высочайшая культура народа Гёте «равноценна», к примеру, низкопробной «культуре» курдов. Они-то, культур-марксисты, и есть подлинные убийцы! Эти политизированные подростки-троцкисты, оставляющие свое эгоистическое «я» на вечно незрелом, подростковом уровне. Безутешность потерявших своих летей родителей, это одно, но есть и объективно существующая истина: их дети были развращены и убиты культур-марксистской идеологией, убиты как индивиды, и сами стали убийцами, поставив «общественную ангажированность» выше потребности в свободе. Как правило, член троцкистской Рабочей партии совершенно непригоден к какому-либо труду, и подавляющее большинство сегодняшних рабоче-партийных советников Стортинга никогда нигде не работало. В действительности, Утойя – это филиал той «высшей партийной школы», где собирается наименее продуктивная часть норвежцев, в высшем смысле потребители и «сосатели», чьей единственной задачей является «единомыслие мультикультурья». Ставя незаконный знак равенства между сомалийцем и норманном, сегодняшние культурмарксисты строят в Норвегии безумную Гюнтиану, о которой не мечтал даже Пер Гюнт. И если пристально присмотреться к цели, которая уже «не за горами», то ею неизбежно оказывается самоубийство народа: уйти самому, дав дорогу мусульманину. Поэтому Брейвик называет убитых им «необходимой жертвой» ради предотвращения уничтожения Норвегии.
   Преследуя цели своего развития, Народный Архангел (в данном случае Один) всегда находит достаточно сильные средства, чтобы показать свои намерения: Архангел непосредственно воздействует на эфирные тела определенных, сильных индивидуальностей. Не будучи знакомыми с духовными закономерностями мира, норвежские «специалисты» задаются совершенно «разумным», но безответным вопросом: «Что привело Брейвика к массовому убийству?» (Dagbladet,12.06.2012). И это несмотря на то, что террорист неоднократно уже отвечал на этот вопрос: «Я сам». Но нет, в такую самостоятельность и автономность, в такую безродность индивида никто сегодня не верит. К примеру, один из психиатров, раз в неделю и в течение полугода встречавшийся с Брейвиком, «разумно» заключает, что «истории об организации рыцарей храма есть просто тактическая ложь, предназначенная для нагнетания страха и повышения влияния и статуса самого Брейвика» (Dagbladet, 12.06.2012). Обращаясь к внешней истории, не трудно заметить, каким уважением и доверием современников пользовался Орден Тамплиеров вплоть до своего предательского разгрома: для своего времени этот Орден был во многих отношениях выражением того «божественного огня», который, единственно, и может стать основой порядочности и честности (к примеру, только тамплиерам можно было доверить свой капитал, будучи уверенным в его полной сохранности). И если представить себе, что та же самая честность перемещается в насквозь коррумпированную действительность XXI века, ища себе достойное применение, то вряд ли покажется странным то, что теперь, прокладывая себе дорогу, она становится террором. Брейвика спросили в ходе судебного процесса, позволил бы себе исторический тамплиер убивать безоружных, и к тому же детей, и тот ответил, что, без сомнения, тамплиер убил бы и детей, окажись на это причина. Во время последней чеченской войны русских солдат обвиняли в таком «расстреле детей», но при этом никто почему-то не уточнял, что этим детям их же родители всучили гранаты и отправили настречу танкам. Родители убитых на острове Утойя тоже «всучили» своим детям властолюбивую, насквозь эгоистическую «общественную ангажированность», ценой которой и стала их жизнь. Тамплиер же потому и остается рыцарем храма, что истина для него важнее меняющихся во времени обличий. Не потому ли последний исторический комммандор тамплиеров, де Молле, предпочел быть заживо сожженным, так и не отказавшись от верности Храму? «Та же самая сила, – пишет Р.Штейнер, – которая в свое время была выражением божественного огня, в другую эпоху является как божественный гнев. Это необходимо, чтобы развитие шло дальше». Никакой «феномен Брейвика» не имел бы места, не окажись совершеннными массовое убийство и взрыв правительственного здания: никаким, даже самым прекрасным и истинным словам никто не придает сегодня значения. Время «прекрасных слов» кануло в омут «общественных дискуссий», окончательно запутавшись в тине манипуляторских «технологий массовых коммуникаций». В одном из своих романов К.Скаген описывает характерный для сегодняшнего дня случай: отчаявшийся, в полной депрессии, человек выходит на проезжую часть улицы, становится лицом к мчащимся на него автомобилям, но ни одна из машин не останавливается… Надо было взорвать правительственную контору и «поштучно» расстрелять «отдыхающую молодежь», чтобы то, что называет себя «обществом благоденствия», наконец обратило внимание на индивида. Чисто рассудочное объяснение «трагедии 22 июля» не лишено истинности: Брейвику понадобился «фейерверк» на острове Утойя, чтобы привлечь всеобщее внимание к его «Манифесту 2083».
   Тем не менее, к индивиду применяются «научно обоснованные» статистические схемы и «строго выстроенные» критерии «болезни»: «Профессиональная загвоздка в оценках Брейвика свидетельствует о том, – пишет в газете «Дагбладет» Й.О. Эгеланд, – что он является персоной, неуловимой для этой системы» (Dagbladet, 12.06.2012). Отсюда – один шаг до «выхода» из этой «системы», в сферу подлинного духовнонаучного знания об индивиде. Но как раз этот решающий шаг сделать чрезвычайно трудно: «поведение человека может быть освещено посредством обществоведения, истории, экономии, антропологии и прочих разделов культуры» (Dagbladet, 12.06.2012). Хождение по замкнутому кругу.
   Что же показал своему народу Архангел Один на острове Утойя? Именно то, что материалистическая ориентация суждений на «послеопытность» (мультикультурализм является лишь одним из характерных выражений такого взгляда на мир), без доопытного духовного просветления индивида (укрепления его Я, духовная «пропитка» германским духом) ведет к самоистреблению. Этот «способ показа» был дан в лице Брейвика, сделавшего наглядной суть бездуховного мультикультурья: так называемое «светлое будущее» есть смерть. Они же сами, эти «элитарные» недоросли, отдали свои судьбы «производству смерти», изменяя духу индивида. Их собственная смерть под пулями Брейвика могла бы послужить школой вдумчивому политику, если бы такие имелись сегодня в Норвегии. Но нет, желая только повторения того же самого, сегодняшний политик работает против исторической миссии своего народа. «Если бы какой-то народ, – пишет Р.Штейнер, – еще до того, как он исполнил свою миссию, был бы уничтожен или его существованию был бы нанесен вред, то его место не может занять индивидуальность другого народа. Народы должны реализовывать, изживать себя». Не мусульманин, негр или китаец является «будущим Норвегии», но сам норвежец, как достаточно сильный индивид. Процесс Брейвика стал той необходимой и своевременной встряской всего общества, при которой рушатся прежние лживые «критерии истины».
   Но встряска не есть еще движение, которое может ведь и не состояться: «пошумят-поспорят» и разойдутся. Однако есть уже первые, слабые знаки того, что в духовную жизнь Норвегии пробивается новый принцип: духовная деятельность должна быть независимой как от правовой, так и от производственной сфер. Это пока еще едва заметный намек, предчувствие, касающееся в основном деятельности судебно-медицинской комиссии на процессе Брейвика. Работа первой «команды психиатров» целиком и полностью соответствовала корпоративному принципу «общности мнений»: судили «всем колхозом», при этом находясь друг с другом в отношении «шеф-подчиненный», завершив процедуру «общим голосованием», при котором, как отмечает «Афтенпостен», «все подняли руки» (Aftenposten,13.06.2012). Но если до встречи норвежского общества с Брейвиком подобная марксистская практика считалась нормальной, то теперь – и именно в связи с абсурдным диагнозом – всем бросается в глаза очевидная лживость корпоративной кухни. Станет ли этот пример началом освобождения норвежской духовной жизни от ее сегодняшней подчиненности Мамоне, покажет уже ближайшее будущее.
   Идеал «общества благоденствия» с его мультикультурным «филиалом» не является в подлинном смысле идеалом душевным. Душе нужно не «то же самое», но новое, чем может оказаться только духовное. И что же может сказать об индивиде, а тем более, об «уникальном менталитете террориста» (Aftenposten, 13.06.2012), такой психиатр, базой суждений которого является материалистическое естествознание, с его ориентацией исключительно на неживую природу? Ничего он сказать не может, и на «помощь» ему спешит куцее корпоративное «единомыслие».
   Душевный идеализм, который, собственно, и движет ходом внешней истории, есть принадлежность индивида, но не «общества в целом». В этом смысле каждый в отдельности отвечает за духовное состояние общества, и если речь идет о «бездуховности», то это ведь дело «приватное», дело свободного выбора индивида. Чтобы иметь душевные идеалы, но не схемы поведения, индивид «отказывается от Мамоны» и идет «в ученичество к Архангелу Михаилу» (Р.Штейнер), тем самым ставя себя в соответствие с сегодняшним уровнем борьбы за самого себя. Ниже этого уровня простираются заболоченные равнины «общественного интереса», будь то экономико-гегемонический интерес китайца, родовой интерес исламиста или глобально-финансовый интерес еврея. На этом пути «общественной мамонизации» индивид как таковой сходит на нет, уступая свое Я корпоративно-функциональному эгоистическому «я». Общество – это не муравейник и не компьютер, но нечто, призванное к духовному восхождению. Почему, например, столь сильна в Германии устремленность к европейскому «верховодству»? Да потому, что в немецкой индивидуальности сильнее, чем в какой-либо другой, действует германский дух Я, ничего так не желающий, как духовного единения людей. Чисто внешне это может проявляться в «политике евро» и тому подобных меркантильных мероприятиях. Но прежде чем дать германскому духу «заговорить», надо его иметь, и передовые Народные души, к числу которых относится Народная норвежская душа, постепенно «вступают в брак» с исцеляющим духом Михаила (Р.Штейнер). Если же развивать в обществе такие силы, которые призваны загнать индивида в тупик эгоистического благоденствия (в наиболее откровенной форме это выражено в концепции нанотехнологического благоденствия) – и это силы Мамоны – то индивид будет поставлен на грань исчезновения, и на его место – на место целой нации – будут приходить другие люди, уже более примитивного склада (мусульмане вместо этнических норвежцев). Стратегия мультикультурализма, с ее ориентацией на подавление Я силами «мы», это лишь один из неисчислимых путей такого развития. Брейвик «взрывает» эту концепцию стойкостью своей «безродности», заявляя тем самым о действительности духовного универсумаи – и о его действенности.

   28 апреля – 14 июня 2012
   август-сентябрь

Ольга Рёснес Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)