В поисках Минотавра

Валерий Михайлов

   Слушая песни защитника, можно узнать, кто притворяется. Только те песни, которые поются с душой, – его песни и получены от него самого. Остальные – в лучшем случае копии. Люди легко обманываются. Они поют чужие песни, даже не зная, о чем поют.
Карлос Кастанеда. «Учение дона Хуана».

   Не изменяй сознание ближнего без его или ее согласия.
   Не препятствуй ближнему изменять его или ее сознание.
Тимоти Лири. Две заповеди для Нейрологической Эпохи.

   Дизайнер обложки Меджнун Каландар

   © Валерий Михайлов, 2023
   © Меджнун Каландар, дизайн обложки, 2023

   ISBN 978-5-0059-8714-3
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Митота первая
Работа или смерть

   Это была обыкновенная коричневая папка, примерно с такой я более десяти лет назад ездил в институт. Нельзя сказать, что она мне сразу не понравилась, но и особых симпатий не вызвала. Вряд ли там были деньги или еще что-нибудь интересное. И если бы она лежала не перед воротами моего гаража, я бы прошел мимо. Но она, как назло, лежала именно перед воротами моего гаража, и мне оставалось либо ее поднять, либо проехать по ней колесом. Второе было непозволительным хамством, поэтому я ее поднял и заглянул внутрь. Там лежало несколько бумажных листов формата А 4, исписанных еще более неразборчивым, чем у меня почерком. В верхней части каждого листа был печатный текст:

   «Предупреждение: Данному файлу присвоена степень секретности «А». Если у вас нет соответствующего допуска, немедленно, не читая, уничтожьте данный файл и сообщите об этом в ближайший орган государственной безопасности.
   Любое отклонение от данной инструкции приравнивается к государственной измене».

   Никаких допусков у меня, конечно же, не было, но что-либо уничтожать или куда-то звонить я не стал. Вместо этого я отбросил папку подальше от собственных ворот.
   А через пару недель появились они: двое крепких парней и молодая, высокая брюнетка чертовски сексуальной наружности: Высокая, стройная, с красивым, властным лицом и средних размеров, но красивой формы грудью. На ней были джинсы, синяя блузка и босоножки на каблуках. Мужиков я не разглядывал. Они заявились часа в три ночи, открыли мою входную дверь своими ключами и ворвались ко мне в спальню. Когда я достаточно проснулся, чтобы более или менее адекватно воспринимать окружающую реальность, я уже сидел привязанный к стулу, а во рту у меня был кляп. Громилы стояли за моей спиной, а красотка ходила передо мной по комнате, задумчиво вертя в руках ручку. Я сидел на стуле, злился, боялся и хотел ссать одновременно. Когда я решил, что это будет продолжаться вечно, красотка остановилась, и, посмотрев на меня так, словно только что увидела, произнесла, обращаясь ко мне:
   – Видите ли, Константин Георгиевич… – она глубоко вздохнула и еще раз окинула меня взглядом, – не знаю, как вам лучше это сказать, но вы поставили меня перед практически неразрешимой дилеммой, и я, право же, не знаю, пристрелить вас сразу или попробовать с вами договориться.
   Разумеется, мне нравился второй вариант ответа, но кляп во рту лишал меня слова.
   – Думаю, вы все же предпочитаете переговоры? – спросила, наконец, она, как будто у меня могли быть иные предпочтения в сложившейся ситуации.
   В ответ я что было сил начал мотылять головой вверх-вниз и натужно мычать, дескать, да, черт возьми, да и еще раз да!
   – Объясняю правила, – продолжила она свой монолог. – Мы разговариваем тихо и спокойно. Как только вы начнете кричать, Кирилл разнесет вам башку из пистолета. Так что если вас устраивает такая смерть, можете звать на помощь. Вам понятно?
   Я повторил танец «да».
   – Будете кричать?
   На этот раз мне пришлось исполнить танец «Нет».
   – Очень хорошо. Развяжите ему рот. Надеюсь, вы не станете отрицать, что вам знакома эта вещица? – спросила она, сунув мне под нос фотографию папки, когда кто-то из громил освободил мой рот от кляпа.
   – Не стану, – признался я.
   – И вы заглянули внутрь. Мы обнаружили на внутренней стороне и на наших бланках отпечатки ваших пальцев.
   – Заглянул.
   – И вы не уничтожили документы и не позвонили в органы госбезопасности, – осуждающе констатировала она.
   – Я подумал, что это просто прикол.
   – Это никакой не прикол. И теперь вы ненужный свидетель, да еще и изменник Родины. Ну зачем вам понадобилось читать документы?
   – Да я их и не читал. Там все неразборчиво и непонятно.
   – Хотите сказать, что вы ничего не поняли? – в ее голосе появились нотки сочувствия.
   – Да, – старясь произнести как можно убедительней это короткое слово, ответил я.
   – А как вы думаете, шпионы, которые крадут документы, всегда разбираются в том, что они крадут? Или им достаточно просто скопировать информацию и передать заказчику?
   – Но я не шпион, я просто…
   – Да все это мы понимаем, – перебила она меня, – но инструкция есть инструкция, а по инструкции мы не можем оставлять вас в живых.
   – Разве что нам придется принять вас к себе на работу, – продолжила она после показавшейся мне вечностью в аду паузы.
   – Что?! – ее слова заставили меня усомниться в том, что я бодрствую.
   – А что, мы примем вас на работу задним числом, а потом вкатаем выговор за халатное отношение к документам. Думаю, выговор лучше, чем пуля.
   Я не верил своим ушам.
   – Так вы согласны? – спросила она.
   – А можно мне в туалет? – попросился я.
   – Только если вы согласны.
   – Я согласен. Вы даже не представляете, как я согласен.
   – Вот и отлично. А теперь идите в туалет, а потом продолжайте отдыхать. Завтра, а точнее уже сегодня часов так примерно в девять зайдете по этому адресу, – она положила на стол визитку. – Вам понятно?
   – Да, – ответил я, еле сдерживаясь, чтобы не обмочить трусы.
   – Я буду вас ждать, – предупредила она.
   Меня освободили от пут, и я смог добраться до унитаза. Когда я вышел из туалета, их уже и след простыл.
   Выматерившись, я взял со стола визитку. На ней было напечатано:

   «Сысоева Людмила Юрьевна. Директор филиала краеведческого музея г. Аксая. Адрес, телефон…»

   Я, конечно, подозревал, что в Аксае есть краеведческий музей, но то, что у него есть свой филиал…
   Разумеется, ни о каком отдыхе, не говоря уже о сне, и речи быть не могло. Оставшееся время я провел, ходя по комнате из угла в угол под аккомпанемент телевизора. Затем я принял душ, сварил и выпил кофе и отправился на поиски филиала. Он, как гордо гласила табличка на двери, находился на первом этаже одной из общаг в районе парка имени культуры и отдыха и состоял из кабинета директора, приемной и еще одной комнаты, куда посторонним был вход воспрещен. Как я узнал позже, это был шкаф.
   В приемной сидела за столом убого-бецветная дамочка и самозабвенно раскладывала на компьютере пасьянс.
   – Людмила Юрьевна меня ждет, – сообщил я, войдя в приемную.
   – Фамилия? – не отвлекаясь ни на мгновение от экрана допотопного монитора спросила секретарша.
   – Борзяк, – представился я.
   С явным сожалением на лице, – ну как тут работать, когда ходят всякие Борзяки, – она отвлеклась от игры и сняла трубку телефона.
   – Людмила Юрьевна, к вам Борзяк, – сообщила она, едва удержавшись, чтобы не сказать какой-то. – Проходите, – пригласила она меня в директорский кабинет, где, можно сказать, в спартанской обстановке сидела за столом моя ночная гостья.
   – Здравствуйте, – сказал я, входя.
   – Здравствуйте, – ответила она. – Подпишите, – протянула она мне договор.
   Я подписал.
   – А теперь здесь, – она положила на стол отпечатанный приказ, согласно которому мне полагался выговор и лишение премии.
   Про премию она мне ничего ночью не говорила, подумал я, и, словно, прочтя мои мысли, Людмила Юрьевна пояснила:
   – Я лишила вас премии за прошлый квартал.
   – И что теперь? – спросил я.
   – Ничего. Возвращайтесь домой. Ваша проверка еще не закончена. Я позвоню.
   Она позвонила через неделю.
   – Вы свободны сегодня в два часа? – спросила она, поздоровавшись и представившись.
   – До пятницы я совершенно свободен, – ответил я.
   – Тогда как вы смотрите на то, чтобы пообедать со мной в «Одном моменте»?
   – С удовольствием составлю вам компанию, – ответил я, и подумал, что с гораздо большим удовольствием составил бы ей компанию на свидании, чем на деловом обеде.
   «Один момент», наверно, единственное более или менее приличное кафе в Аксае, где можно без шика, но вполне нормально поесть и выпить съедобного пива. Поэтому привыкший к наливайкам с паленой водкой в качестве главного блюда народ обходил его стороной. И если вечером там было более или менее людно, то днем практически все столики пустовали.
   Тогда же, придя раньше Людмилы Юрьевны, я оказался единственным посетителем. Не успел я сесть за стол, как ко мне подбежал официант.
   – Двойной эспрессо, – попросил я.
   – Двойной эспрессо у нас американо, – сообщил он.
   – Американо – это вода без кофе, а двойной эспрессо – это два эспрессо в одной чашке, – попытался объяснить я.
   – У нас машина дает только одну порцию.
   – Тогда давайте просто эспрессо.
   – Что еще?
   – Позже.
   – Вы ждете кого-то?
   – Да.
   Удовлетворив любопытство официанта, я уставился в экран телевизора, показывающего какой-то музыкальный канал. Изображение было растянуто по ширине, и люди выглядели этакими карликами с толстыми ручками и ножками.
   Людмила Юрьевна появилась раньше, чем мой кофе.
   – Вы уже сделали заказ? – спросила она.
   – Только кофе.
   Подошедший официант положил перед нами на стол меню.
   Людмила Юрьевна заказала солянку, телятину с овощами и чизкейк. Я последовал ее примеру.
   – Я вот чего вас позвала, – начала она разговор, когда официант удалился, – несмотря на то, что проверка еще не закончена, и ни о какой серьезной работе и речи быть не может, зарплату вы у нас уже получаете, а ничто так не развращает, как халявные деньги, особенно в начале карьеры, вот я и подумала, что вы вполне могли бы отработать свою зарплату, сделав нашему филиалу сайт.
   – Вы хотите, чтобы я сделал сайт? Но я же не программист и не веб-дизайнер. Я…
   – Я видела ваш личный сайт. Такой уровень нас устроит.
   – Ну если так, то я с удовольствием.
   – Значит договорились.
   – А каким бы вы хотели его видеть? – спросил я.
   – Это я полностью отдаю на ваше усмотрение. Дерзайте. Если мне не понравится, я скажу.
   Вернувшись домой, я сел за компьютер и понял, что ни о каком дерзании и речи быть не может. Историю Аксая я знал примерно на том же уровне, что и географию Плутона. Помедитировав на эту тему минут двадцать, я позвонил Людмиле Юрьевне.
   – У вас уже есть что сказать? – спросила она, как мне показалось, с легкой иронией.
   – Мне нужно у кого-то проконсультироваться, так как я про Аксай толком ничего не знаю.
   – Понятно… Найдите Валентину Афанасьевну Никулину. Она должна быть в музее. Знаете, где находится музей?
   – Найду.
   – Только вы смотрите, Надежда Валентиновна – святая женщина, а святым о наших мирских делах знать не полагается.
   – Ну так я по вашему поручению создать сайт.
   Как и всякий нормальный проживший всю жизнь в Аксае человек, я понятия не имел, где у нас находится краеведческий музей. Поэтому, немного подумав, я решил, что будет проще поехать туда на такси, благо с исчезновением большевизма такси в Аксае развелось больше, чем в советские времена тараканов.
   – В музей, пожалуйста, – сказал я, садясь в машину.
   – Адрес подскажете? – спросил водитель.
   – Не подскажу, – признался я.
   – Ну хоть примерно.
   – А вы своему диспетчеру позвоните, может, там кто знает.
   Как оказалось, музей соседствовал с аксайской администрацией. Пройдя по заваленному историко-музейным хламом двору, я вошел в обшарпанное двухэтажное допотопное здание, где вломился в первый попавшийся кабинет. Там сиротливо скучало несколько человек.
   – Здравствуйте, – сказал я. – Скажите, пожалуйста, где я могу найти Валентину Афанасьевну Никулину?
   – Слушаю вас, – откликнулась женщина примерно пятидесяти лет. Она была неимоверно худой и одухотворенной. При виде ее я почему-то сразу же подумал о дубе, под которым сидел проездом Пушкин.
   – Я к вам вот по какому делу: Людмила Юрьевна поручила мне создать сайт, посвященный истории Аксая. Мне нужен материал для сайта, и хотелось бы выслушать ваши пожелания.
   – Ну, если коротко, – сказала она и одарила меня более чем двухчасовой лекцией на краеведческую тему. В результате я покинул музей с мешком папок и окончательно засранными мозгами. Вот только к созданию сайта мне приступить не удалось. Стоило мне устроиться за компьютером, зазвонил телефон.
   – Константин Георгиевич? – спросил женский голос.
   – Он самый.
   – Вас беспокоит секретарь Людмилы Юрьевны.
   – Очень приятно.
   Людмила Юрьевна просила вас срочно подойти к нам в офис.
   – Уже иду.
   – Все, Константин Георгиевич, – сказала Людмила Юрьевна. – Пришел ваш допуск, так что шутки в сторону. Завтра вы приступаете к выполнению своих обязанностей. А сейчас будьте добры пройти инструктаж. Адрес в направлении.
   – О, привет! – обрадовался мне, как родному таксист. Это был тот же водитель, с которым мы выясняли, где в Аксае находится музей. – Куда на этот раз? – спросил он.
   – В краеведческое отделение библиотеки, – сказал я.
   – Во как! У нас и такая есть? – выдал водитель и посмотрел на меня, как на официального представителя Марса на Земле.
   – У меня адрес есть, – поспешил сообщить я.
   – Ну, с адресом это мы быстро найдем. Однажды мы с одним типом искали дом с зеленым забором и железными воротами (в частном секторе Аксая почти все дома такие), и ничего нашли. А тут даже адрес есть.
   – Похоже, тебе нравится заниматься поисками.
   – А то! Вот так сядет кто-нибудь вроде тебя, и понимаешь, что нихрена родной город не знаешь.
   – Это точно, – согласился я.
   – Приехали, – сказал водитель, останавливая машину возле еще одной дореволюционной избушки, расположенной в районе развалин кинотеатра «Родина». Верхнюю часть избушки занимало, как следовало из таблички, какое-то очередное общество поддержки президента. Филиал краеведческой библиотеки ютился в подвале.
   В библиотеке пила чай очкастая грымза.
   – Здравствуйте. Мне нужна Савченко Галина Павловна, – прочитал я фамилию в направлении.
   – Давай сюда бумагу, – без малейшего намека на дружелюбие сказала она.
   Я дал ей направление.
   – Значит, на инструктаж? – спросила она, строго посмотрев на меня.
   – На инструктаж.
   – Тогда читай помеченное, – распорядилась она, всучив мне помятый экземпляр «Аквариума» Виктора Суворова.
   В книге было помечено ручкой: «Читать пролог».
   – Ознакомился? – спросила Галина Павловна, когда я положил книгу на стол, прочитав о том, как сожгли заживо проштрафившегося полковника ГРУ.
   – Ознакомился.
   – Выводы сделал?
   – Сделал.
   – Тогда инструктаж окончен.
   – Простите, а мне где-нибудь нужно расписаться о неразглашении? – спросил я.
   – А ты веришь в расписки? – язвительно поинтересовалась она
   – Честно говоря, не очень, – признался я.
   – Вот и мы в них не верим.
   – Понятно.
   – А если тебе все понятно, до свиданья.
   – До свиданья.
   Желудок показывал время обеда, и из библиотеки я отправился домой, где нажарил и съел полную сковородку картошки. После этого я позвонил Людмиле Юрьевне.
   – Инструктаж прошел. Что теперь? – отрапортовал я.
   – Теперь приезжайте сюда. Я познакомлю вас с непосредственным начальством.
   Я подумал сначала вызвать такси, но решил, что после еды неплохо пройтись.
   В кабинете Людмилы Юрьевны меня ждал немного всклокоченный мужчина лет сорока с копейками.
   – Кирилл Федорович, – представился он.
   – Константин.
   Мы пожали руки.
   – Кирилл Федорович покажет вам рабочее место и введет в курс дела, – сообщила Людмила Юрьевна, и мы с новоиспеченным начальником вышли из кабинета.
   – Что вам известно о драконах? – спросил меня Кирилл Федорович, когда мы сели в его машину.
   – Практически ничего, – ответил я.
   – Прекрасно, – обрадовался он. – Обычно о них пишут такую ерунду, что на глобус не натянешь. Приходится заново переучивать, а это лишние хлопоты и все такое… К тому же правда как всегда выглядит слишком буднично на фоне мифа, и… – он так и не нашел, что сказать после «и».
   Меня эта речь заставила поставить под сомнение вменяемость начальника. Когда он привез меня в какой-то доисторически покосившийся, затерянный в дебрях аксайского частного сектора, флигель и сообщил, что мои обязанности будут заключаться в сидении на стуле или на диване, это было отдано на мое усмотрение, перед запертой на ключ дверью в так называемую «спальню», я решил, что попал в дурдом «Снегурочка».
   – Дежурить будете ежедневно с 9 до 6, – объяснял Кирилл Федорович, – во время дежурства можете заниматься чем угодно… В разумных, конечно, пределах. Главное, не покидайте ни под каким видом свой пост и не водите сюда посторонних. Желательно, чтобы вообще никто не знал, где именно находится ваше место работы. Если что, звоните по этому номеру, – он положил на тумбочку с телефоном визитку. – Вот, собственно, и все. К выполнению обязанностей приступайте с завтрашнего дня. А чтобы было не так скучно, ознакомьтесь для начала с этим, – он положил на стол брошюру без названия. – Книгу из дома не выносить, так что придется читать ее здесь. Благо, для чтения времени у вас хоть отбавляй. Кстати, если вы сегодня не заняты, постарайтесь ее прочитать. Это понадобится вам для работы.
   Ладно, посмотрим, как вы мне будете за это платить, – подумал я, кивая в знак согласия.
   – Да, чуть не забыл, объект переходит в полное ваше распоряжение, так что располагайтесь, как дома.
   – Понятно, – сказал я, хотя мне ничего не было понятно.
   – В таком случае держите ключи, и до свиданья.
   – До свиданья.
   Когда Кирилл Федорович ушел, я, как прилежный ученик, попытался осилить брошюру, но на второй странице понял, что это выше моих сил. Судя по корявости стиля, ее написал какой-нибудь доморощенный гений краеведения аксайского масштаба, а судя по содержанию, – постоянный пациент психиатрической клиники. Автор брызгал слюной и кидался словесными испражнениями в другого гения местного масштаба, назвавшего его в какой-то статье в «Аксайской брехаловке» (народное название единственной аксайской газеты) академическим синонимом слова «дурак». На мой взгляд, назвал вполне заслуженно.
   Поняв, что чтение подобной ерунды выше моих сил, я решил обследовать дом. Беглая рекогносцировка заставила меня приятно удивиться. Дом оказался со всеми удобствами: газ, вода, нормальный сортир… В кухне кроме газовой плиты была микроволновка, а в ванной стояла стиральная машинка автомат.
   Воодушевленный этими открытиями, я решил немедленно здесь обосноваться. В результате остаток дня у меня ушел на сборы и перевозку разного барахла: посуды, кое-какой одежды, ДВД-плейера (телевизор там уже был), продуктов, чая, кофе…
   Кирилл Федорович наведался ко мне на следующий день ближе к обеду.
   – Ну как брошюра? – спросил он. – Все поняли?
   Я хотел уже сказать «да» но по глазам Кирилла Федоровича понял, что на этом наш разговор не окончится.
   – Она оказалась не по моим зубам, – признался я.
   – Ладно, в таком случае придется вас инструктировать лично. Вам не трудно заварить чай?
   – Ни сколечко, – ответил я по дороге на кухню.
   То, что поведал мне за чаем Кирилл Федорович, заставило меня скептически отнестись уже к своему психическому здоровью.
   – Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему драконов называют хранителями жемчуга? – спросил Кирилл Федорович, когда я заварил и разлил по чашкам чай.
   – Если честно, я вообще никогда не слышал, чтобы драконов так называли, – признался я.
   – Существует древняя эзотерическая легенда, согласно которой драконы являются хранителями жемчуга, имя которому Знание или Гнозис. Именно за этим знанием и отправлялись когда-то к драконам доблестные искатели Истины, чтобы, победив в честном поединке, получить одну из бесценных жемчужин из сокровищницы драконов. Поединком называлось испытание, выдерживая которое искатель Истины доказывал, что достоин великого дара. Это потом, с приходом христианства легенда извратилась и превратилась в истории про доблестных рыцарей, убивавших драконов ради того, чтобы затащить к себе в койку какую-нибудь средневековую дуру. В принципе, это даже к лучшему. Чем меньше знают о Традиции, тем лучше. Кстати, вам еще не рассказывали о Традиции? – опомнился он.
   – Думаю, что нет.
   – Так вот, – продолжил свой монолог Кирилл Федорович, – наша Традиция уходит своими корнями в те времена, когда на Земле еще не было ни Стоунхенджа, ни Пирамид.
   Однажды ее будущий Основатель возвращался с похода домой. Он был воином, и ни о каких драконах даже не помышлял. Однако судьба распорядилась так, что он встретился в пути с драконом и сумел настолько понравиться дракону, что тот взял Основателя Традиции к себе на службу в качестве личного телохранителя. Когда пришло время расставаться, дракон не только подарил Основателю Традиции одну из жемчужин Знания, но и рассказал о том, что наш мир и мы в частности находимся под протекторатом драконов, и примерно раз в сто лет один из них приходит в наш мир с инспекцией. Тогда же они заключили с Основателем Традиции договор. С тех пор, согласно этому договору, хранители Традиции всячески помогают драконам в их инспекции, а те делятся с ними своим жемчугом.
   Со дня на день должна состояться очередная инспекция, и вам, Константин Георгиевич, выпала большая честь первым встретить прибывающего в наш мир дракона.
   – Но почему я? – спросил я, надеясь, что смогу отмазаться от столь почетной и совершенно ненужной мне обязанности.
   – Дело в том, Константин Георгиевич, что незадолго до начала инспекции драконы сообщают нам о своем предстоящем прибытии. Также они делают запрос на должность помощника Инспектора. При этом они сами находят кандидата на этот пост и сами тестируют его при помощи специального теста. Нам остается только вовремя вычислить получившего эту должность счастливца, обеспечить его всем необходимым и заручиться согласием достойно исполнять возлагаемые на него обязанности. И если раньше такими тестовыми предметами были мечи в камне, волшебные молоты и Граали, то в вашем случае, согласно требованию времени, тестовым предметом стала папка. Эта папка оказалась у вас, следовательно, выбор драконов пал на вас. Ну а чем они руководствуются в своем выборе, только им и ведомо.
   – Подождите, так что же, выходит, все это шоу с угрозами и закос под спецслужбу были разводкой? – дошло до меня.
   – Не только. Во-первых, мы представляем очень и очень серьезных людей; а во-вторых, нам нужно было узнать, как вы поведете себя в нестандартных ситуациях. Ведь согласитесь, что встреча с драконом – это не то, о чем можно запросто рассказать друзьям за чаем.
   – А вам не приходило в голову, что я просто пошлю вас всех на хуй вместе с вашей Традицией и прочей фигней и пойду домой?
   Я был настолько злой из-за того, что меня развели, как последнего лоха, что готов был поубивать их всех собственными руками.
   – Не вы первый, не вы последний, – заметил Кирилл Федорович. – За те несколько тысячелетий, что существует Традиция, еще никто не смог отказаться от выпавшей чести быть помощником Инспектора. Нет, вы, конечно, можете отказаться, но я бы не советовал вам этого делать.
   – Вы мне угрожаете?
   – Ну что вы, Константин Георгиевич… Я и угрозы… Вы не так меня поняли. Это не я, а вы угрожаете, и не нам, а Инспектору, а они этого не любят. Все. Я вас предупредил, а дальше… – он развел руками.
   Я понимаю, что здесь напрашивается поток саморефлексии страниц на 10 печатного текста в духе «быть иль не быть», но никакой саморефлексии у меня не было. Когда Кирилл Федорович ушел, я попросту сел на свое рабочее место и уткнулся в томик Роберта Уилсона, который предусмотрительно прихватил на работу утром. Похоже, у драконов был свой способ ненавязчиво заставить кандидатов делать то, что им надо.

Митота вторая
Голодающий сталевар

   Свалившись с дивана, я больно ударился локтем и проснулся.
   Мне потребовалось чуть больше недели, чтобы понять, что лучшего места, для сна, чем моя работа просто не придумаешь. Тишина, покой, никаких деток под окнами, никаких соседей, никаких воющих сигнализациями машин… К тому же осознание того, что ты не просто спишь, а спишь за деньги, причем платишь не ты, а тебе, придавало процессу сна дополнительное удовольствие. Несколько раз, правда, я зарабатывался настолько, что оставался на службе сверхурочно, а за сверхурочную работу мне уже не платили, но в жизни бывают огорчения и похуже.
   Я только-только начал соображать, где я, и почему на полу, когда за вверенной мне дверью сначала что-то упало, затем был звук, как будто по телевизору кто-то выстрелил из пистолета, затем послышались шаги. Кто-то подошел к двери, вставил ключ в замочную скважину, отпер замок. Открылась дверь, и из охраняемой мной комнаты вышел мужик… этакая помесь вора-домушника и интеллигента районного масштаба. Среднего роста, щупловатый, лысоватый, лет пятидесяти, одет в клетчатую шведку, летние брюки и сандалии на босу ногу. Лицо хоть и не противное, но совершенно не располагающее. Подозрительное лицо.
   – Привет, – сказал он так, словно мы были давними приятелями.
   – Простите, а вы кто? – нервно спросил я, вспомнив, что мне не выдали ничего из того, чем можно обезвредить противника крупнее таракана. Приемами рукопашного боя я не владею, да и особой отвагой не отличаюсь. Так что появление незнакомца и, возможно, вора-домушника вызвало у меня сильное и вполне закономерное чувство страха.
   – Кто я? – удивился моему вопросу незнакомец. – Я-то дракон. А вот кто ты?
   – Какой еще нахрен дракон! – завопил я, автоматически ища путь к отступлению.
   – Какой дракон? – на мгновение мне показалось, что он растерялся. – Вот, пожалуйста, моя визитка, – он протянул мне визитку.
   На одной стороны визитки было указано:

   «Соломон Львович Дракон. Действительный Инспектор Объединенного Координационного Совета».

   На другой – был символ, образованный цифрами 6, 9 и 1. 6 и 9 подобно «рыбкам» Тай Дзи (инь-ян) образовывали круг в горизонтальной плоскости, а единица вырывалась вверх из его центра перпендикулярно кругу.
   – Я что, не туда попал? – спросил дракон. – Или, может быть, это вы не туда попали? Признавайтесь, что вы делаете в этом доме? Хотя, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы спали. Но вот какого черта вы здесь спали? Отвечай, сука, когда тебя спрашивают! – Оранул он так, словно лет 20 поработал следователем НКВД.
   Его вопль заставил меня плюхнуться на диван.
   – Ладно, оставим этот вопрос на потом, – уже спокойно произнес он. – Я устал и хочу перекусить с дороги, а посему будем считать, что я дракон, а ты мой ассистент, по крайней мере, до тех пор, пока факты не заставят нас думать иначе. Или ты против?
   – Так вы и правда дракон? – пролепетал я, когда ко мне вернулся дар речи.
   – Ну да, а ты думал, что отсюда выползет разящая пламенем крылатая ящерица размером с автобус? – ехидно поинтересовался он.
   Именно так я почему-то и думал.
   – Ну и как в таком виде я мог бы выйти из дома, не говоря уже о том, чтобы что-либо здесь проинспектировать?
   – Вы правы, – согласился я с очевидностью его доводов.
   – Разумеется, я прав, коль я не лев, а раз так, мой верный Санчо, пойдем для начала подкрепимся. Как, кстати, тебя звать?
   – Костя.
   – Значится Константин. А меня Алексей.
   – А вы разве не Соломон?
   – Соломон, но здесь я инкогнито. Понятно? Ладно, пошли.
   – Ты куда? – спросил он, когда я направился к входной двери.
   – Вы же сами сказали…
   – Что я сказал? И перестань мне выкать.
   – Хорошо.
   – Запомни, юнга, до конца нашей инспекции для нас работает эта дверь, – говоря это, он открыл охраняемую дверь. За ней была похожая на густой туман мгла, сквозь которую ничего не было видно.
   – Вперед, мой друг, – сказал он и толкнул меня во мглу.
   Стоило мне переступить порог комнаты, как я очутился посреди тротуара достаточно оживленной улицы. От неожиданности я инстинктивно отпрянул назад и чуть не сбил с ног дамочку стервозного вида. Она уже собралась на меня наорать, но, увидев мое лицо, решила не связываться. Перейдя на быстрый шаг, она ретировалась.
   Я стоял на слишком широкой для Аксая улице. Дома, из которого меня столь бесцеремонно вышвырнул дракон, нигде поблизости не было, как не было и следа от волшебной двери. Но хуже всего было то, что дракона тоже не было нигде. Почувствовав себя брошенным щенком, я готов был развопиться на всю улицу, но дракон вовремя вышел из торгующего мобильниками магазина.
   – Спокойствие, только спокойствие, – сказал он голосом Карлсона, который живет на крыше, и мне действительно стало спокойней. Я даже смог спросить:
   – Где мы?
   – В несколько иной модификации Аксая, – ответил он. – Сейчас тебе это ни о чем не говорит, так что давай поговорим об этом в ресторане. Хорошо?
   – Хорошо, – согласился я.
   Пройдя метров пятьсот по улице, мы подошли к близнецу Мавзолея. Только вместо «Ленин» на нем было написано «Голодающий сталевар». Судя по виду, «Сталевар» был слишком крут для моего кармана, что и заставило меня нерешительно остановиться перед покрытой ковром мраморной лестницей, ведущей к входу в ресторан.
   – Да ты не бойся. Голодающих сталеваров здесь нет, – попытался подбодрить меня дракон.
   – А там не очень дорого? – краснея, спросил я. – Дело в том, что зарплата у меня через неделю, а денег уже нет…
   – Ай-я-яй-я-яй-я-яй, – укоризненно произнес дракон, – но разве ж можно вот так, да еще в первый день знакомства. Я, право, даже и не знаю теперь…
   – Я растеряно посмотрел на него.
   – Тебя что, не проинструктировали? – спросил он, по-отечески посмотрев на меня.
   – Только на тему неразглашения.
   – Форменное безобразие… Ладно, это дело принципа, так что слушай внимательно и запоминай. Повторять больше не буду. Традиционно считается, что такие, как ты помогают нам исключительно из бескорыстного желания помочь без каких-либо намеков на благодарность, не говоря уже о зарплате. В конце нашей совместной деятельности мы дарим вам каждый раз по жемчужине, и каждый раз для вас это полный сюрприз. Такова официальная версия, и, по крайней мере публично, мы будем вести себя именно так. Понятно, что, как и любая официальная версия, это полнейшая чушь. Но раз уж эта официальная чушь просуществовала тысячи лет, давай постараемся отнестись к ней с видимостью уважения. А теперь пошли. У нас принято кормить своих вассалов.
   Стоило нам подняться по лестнице, как из ресторана выскочил швейцар и, загородив собой вход, с поистине швейцарской важностью изрек:
   – С двуногими никак нельзя.
   Двуногим, разумеется, был я, и от этой фразы швейцара, сопровождаемой тем презрительным взглядом, на который способны только профессиональные жополизы, мне стало настолько неловко, что я готов был провалиться сквозь землю. Ситуацию в корне изменил дракон.
   – Молчать! – рявкнул он, глядя сквозь швейцара, как будто того вообще не было.
   В мгновение ока швейцар из важного господина превратился в подобострастное пресмыкающееся, угодливо открывшее перед нами дверь.
   Не успели мы войти, как к нам подбежал метрдотель.
   – Добрый день, господа-с, прошу за мной. Наш лучший столик к вашим услугам.
   Если честно, я не особо обратил внимание на обстановку, мне было не до этого. К тому же я не мастер описаний природы и интерьеров, да и кто их сейчас читает? В общем, своей показной роскошью зал напоминал армянский или азербайджанский дворец времен упадка социалистической эпохи.
   Официанта ждать не пришлось.
   – Подожди, – сказал дракон, когда официант, положив меню, собрался ретироваться.
   – К вашим услугам, – ответил тот и замер, как вкопанный.
   – Давай на свое усмотрение, – распорядился дракон.
   – Будет исполнено.
   – Так вот, – начал свои объяснения дракон, – с нашей точки зрения ваша вселенная – это не мир, а картина мира в сознании Земли. Так что вы живете не на ее поверхности, а в ее сознании. А раз так, то для нас вы – своего рода плоды воображения. Вы осознаете себя, обладаете некими степенями свободы, и, тем не менее, вы всего лишь воображаемые образы. Более того, вся та вселенная, которую вы знаете, тоже является отражением реальности в сознании Земли, но никак не самой реальностью. Земля не единственный воображающий миры субъект. Фактически каждая планета или звезда обладают способностью к осознанию реальности, но их миры недоступны для большинства из вас, так как вы не имеете нужных ресурсов, чтобы выйти за рамки сознания Земли. Как я уже сказал, вы не можете пересекать границу между мирами, однако за пределами вашей реальности существует достаточно много тех, кто может путешествовать среди миров. Вы их воспринимаете как НЛО, маленький народец, ангелов, бесов и прочих якобы мифических существ. Также за пределами вашей реальности существуют те, кто является порождением субъектов более высокого порядка. Мы, например, являемся существами из мира грез нашей галактики, поэтому можем не только наблюдать за сознаниями планет, но также и вносить в них при необходимости некоторые коррективы. И в вашем случае нам приходится трудиться в поте лица, так как планета ваша слегка не в себе. У нее острый психоз. Она мечется в бреду, и в ее сознании одни кошмары сменяются другими. Ваша цивилизация – всего лишь одна из мимолетных картин, правда, в масштабах времени планеты, осознание которой функционирует в несколько ином временном диапазоне.
   Для того чтобы тебе это было понятно, сделаем несколько простых вычислений.
   Я хотел, было возразить, что понимаю, о чем идет речь, но он не стал меня слушать.
   – Для круглого счета, – продолжал он, – примем человеческий век за сто лет. Срок жизни планет вроде Земли составляет в среднем десять миллиардов лет. Теперь разделим десять миллиардов на сто. Получаем сто миллионов. Другими словами, один год Земли – это сто миллионов ваших лет. Идем дальше. Разделим теперь это число на триста шестьдесят пять, затем на двадцать четыре и два раза на шестьдесят. В результате одна секунда в масштабах времени Земли равна примерно ста годам вашего времени. А ваше рождество Христово по меркам Земли случилось 20 секунд назад. Отсюда и ваша иллюзия стабильности.
   Кстати, об эти вычисления разбиваются и уверения тех, кто считает, что стихийные катастрофы являются реакцией Земли на вашу деятельность. Да она попросту еще даже не заметила вашего существования.
   – Подожди, – дошло до меня, – но если ты работаешь с сознанием планеты, ты должен функционировать в ее временном масштабе. Как же ты тогда функционируешь в масштабе нашем?
   – А ты не такой тупой, как любишь казаться, – улыбнулся он. – Ты прав, некий планетарный психиатр функционирует в масштабе Земли. Он вмешивается в ее сознание, и это вмешательство, разумеется, отражается на ее картине мира, создавая некое отражение его персоны, которое вы и воспринимаете как инспекцию. Ну а я, тот, которого ты видишь перед собой, всего лишь отражение отражения, функционирующее уже в вашем масштабе времени. И в этом смысле я столь же реален, как ты или все, что вокруг. Вот только я больше вас знаю и умею в некоторой степени влиять на окружающую меня картину мира.
   – Подожди, но если все так, как ты говоришь, то ни твоя инспекция, ни мое в ней участие не имеют никакого смысла, – понял я.
   – А это уже как посмотреть. Если в масштабе планеты, то никакого. Но в нашем с тобой масштабе для нас только наша жизнь и может иметь значение, потому что кроме как нам она вообще никому не нужна. Сечешь?
   – Другими словами наша жизнь обретает смысл исключительно потому, что она бессмысленна?
   – Сказано в духе подражателя даосам, но верно.
   Принесли еду, и мы полностью ушли в поглощение поистине великолепной пищи и прекрасного вина. Закончив есть, мы выкурили по сигаре.
   – Пора, – сказал дракон, докурив сигару, и встал из-за стола.
   – А мы что, платить не будем? – удивился я.
   – А мы уже заплатили тем, что соизволили здесь отобедать. Как тебе, кстати, обед? – поинтересовался дракон, явно уходя от темы оплаты. В любом случае он лучше меня знал, как здесь надо себя вести.
   – По-моему, он был просто великолепным, – ответил я.
   – Баранина, правда, была самую малость жестковата, но это не ее вина.
   – В смысле? – не понял я.
   – По своей сути баранина – очень капризная субстанция, и она буквально терпеть не может, когда ее пытаются в чем-то обвинить. Она может годами таить обиду, но рано или поздно всегда мстит обидчику, заставляя его платить по полной за каждое неосторожное слово. Так что о ней как о президенте, либо хорошо, либо ничего. Лучше, конечно же, обходиться без нелицеприятных высказываний в ее счет, но если ты все же что-то ляпнешь, говори всегда, что это не ее вина, и тогда баранина тебя простит. Таков уж у нее характер, хотя, в прочем, это не ее вина. Ладно, перейдем от баранины к баранам. Когда у тебя начинается рабочий день?
   – В девять.
   – Отлично. И не опаздывай. До завтра.
   Попрощавшись со мной, он щелкнул пальцами, и я проснулся на своем рабочем месте. Сначала я решил, что все это мне приснилось, но ощущение сытости и застрявшее между зубами мясо говорили об обратном.

Митота третья
Хлеб-соль

   К тому времени, когда я на следующий день пришел на работу, у двери в комнату дракона уже выстроились все более или менее официальные представители нашего филиала. Из них я знал только Людмилу Юрьевну и Кирилла Федоровича. Незнакомцами были тучный мужчина в турецком костюме и застиранном галстуке под цвет того, что он не надел, красномордая дама с талией навыпуск, и три разного уровня страшности девицы в а-ля народных одеяниях. Средняя держала в руках поднос с хлебом-солью и широко скалила далеко не голливудские зубы. Короче говоря, картина Репина «Пошлость».
   – Ты почему не позвонил? – накинулся на меня Кирилл Федорович, едва я вошел. При этом его голос сорвался на интеллигентский визг, означающий крайнюю степень негодования.
   – Согласно вашим инструкциям или согласно ваших инструкций. Извините, не знаю, как правильно…
   – Что? – взвизгнул он октавой выше. – Да как вы можете…
   В своем негодовании он был настолько смешон, что мне с трудом удалось удержать себя в руках.
   – Вы мне сами сказали, чтобы в случае чего я вам позвонил.
   – Так какого, прошу прощения, черта?..
   – Я не позвонил, потому что «в случае чего» – это в случае чего-то неординарного. А если учесть, что я должен был ждать прибытия инспектирующего нас дракона, то прибытие инспектирующего нас дракона трудно назвать экстраординарным событием.
   Кирилл Федорович готов был похоронить меня под кучей своих аргументов, но Людмила Юрьевна не дала ему открыть рот.
   – А ведь он прав, – сказала она, еле сдерживая смех. – Впредь, Кирилл Федорович, давайте верные инструкции.
   – Но как же так, Людмила Юрьевна? – жалобно вскричал он. – Я же…
   – Вот так, – закончила она дискуссию.
   – Ну ничего. Дракон здесь будет не вечно. Я с тобой еще разберусь, – прошипел мне Кирилл Федорович театральным шипением.
   В ответ я мило улыбнулся. А в следующее мгновение в дверь со стороны дракона вставили ключ. Все, кроме меня мгновенно отреагировали на это, выполнив сначала команду в две шеренги становись, – в первой шеренге были барышни в костюмах, – затем равняйся, смирно и равнение на дверь. Я стоял в позе вольно чуть сбоку от этого цирка. Прежде, чем открылась дверь, Кирилл Федорович успел метнуть в мою сторону суровый взгляд, приказывающий, стать в строй сейчас же, но я решил его не заметить. С детства ненавижу быть в строю, особенно в таком пошло-убогом.
   Наконец, дверь открылась, и пред нашими очами предстал, зевая и потягиваясь в точности как Траволта в фильме, где он играет ангела, сам господин дракон. Одет он был поприличнее, чем Траволта: джинсы, футболка, туфли… Да, забыл сказать, что дело было в средине августа, а в средине августа, если кто не знает, в Аксае стоит жаркое лето.
   – Чего шумим? Чего негодуем? – спросил дракон, выходя из комнаты.
   – Добро пожаловать на донскую землю! – хором произнесли ряженые девицы. – Не побрезгуйте нашим хлебом-солью.
   Они собрались и дальше нести заученную наизусть патетическую чушь, но дракон их остановил.
   – Весьма рад с вами познакомиться, и обязательно уделю всем вам внимание, но чуть позже. Сейчас прошу меня извинить – дела.
   – Да… разумеется… конечно… – ответили разочарованные администраторы.
   – Прошу вас, друг мой Санчо, – сказал дракон уже мне, демонстративно распахивая дверь в свою комнату, – увы, но время к нам неумолимо.
   – Куда сегодня спешим? – спросил я, когда за нами закрылась дверь, и мы вновь перенеслись в очередную альтернативную версию Аксая.
   – Я никуда. А ты?
   – До пятницы я совершенно свободен, – процитировал я шедевр.
   – Тогда пойдем проинспектируем накатывающую силу.
   – В смысле? – не понял я. Разумеется, я читал Кастанеду, но поклонником его не был.
   – А в том смысле, что пойдем куда-нибудь накатим.
   Я не то, чтобы хотел накатить, но отказываться от приглашения не стал. В результате мы зарулили в милый, декорированный во французском стиле подвальчик, каких в привычной мне вариации Аксая отродясь не водилось.
   – Мне тут сегодня ночью плохо спалось… – начал рассказывать дракон, когда мы устроились за столом и заказали вино и еду. Подмигнув, он придвинулся ко мне и прошептал заговорщическим тоном мне на ухо, – я вообще не сплю. Никогда-никогда. – Затем он вернулся на место и продолжил: – Так вот, чтобы скоротать время, я заглянул в Интернет в библиотеку и всю ночь читал вашу фантастику.
   Должен признаться, я совсем не понимаю восторгов по поводу фантастических произведений, где во главе угла стоит описание техники того самого будущего, которое для нас уже стало настоящим. По мне так все это выглядит крайне убого, особенно описание громоздких компьютеров 22-го века. Что же до того, что эти люди задолго до появления ракет или подводных лодок описывали путешествия под водой или покорение космоса, так тут дело обстоит почти как в старом анекдоте про поручика Ржевского: если есть вода, то почему бы под ней не плавать, а если есть космос, то с чего бы его не покорять? Дракона рассмешило иное:
   – Вот что точно не знает границ, так это ваша самонадеянность. Так, попадая в чужой мир, герой или герои целой кучи таких с позволения сказать шедевров не только фактически моментально осваиваются на новом месте, зачастую даже не привлекая к своей персоне внимания аборигенов, но и легко разруливают любые конфликты планетарного масштаба, словно это самое простое из того, что они делали в своей жизни. При этом, судя по поведению этих самых героев, большинство из них можно смело отнести к разряду тех неудачников, которые не могут разобраться с мудаком соседом, наладить отношения с женой и починить водопроводный кран. Но еще круче, чем в разруливании чужих планетарных конфликтов, вы разбираетесь в вопросах мироустройства, знаете, какой должна быть вселенная, и ропщете на своих богов за то, что они не хотят все исправить, как говорите им вы.
   – Честно говоря, никогда об этом не думал, – признался я, – по крайней мере, в подобном ключе.
   – А вот поэтому и нужны мы – инспекторы-драконы, чтобы заставить хоть некоторых из вас пусть на какое-то мгновение взглянуть на всю эту хрень с иной точки зрения, – торжественно заявил дракон, изящно промокнул губы салфеткой и сделал солидный глоток вина.
   – Охеренная вещь! – оценил он напиток. – Жаль, что нельзя взять с собой. Так вот, – продолжил он, – неужели ты никогда не думал, глядя на тех же кошек, не говоря о родственниках и соседях, что совсем даже представить себе не можешь, что творится у них в головах, и какой они видят окружающую реальность?
   – Думал и не один раз.
   – А сколько? Два?
   Я хотел ответить ему достойной колкостью, но ничего интересного мне в голову не пришло. В результате колкостью я ответил себе, прикусив язык. К счастью, не очень сильно.
   После завтрака дракон решил побыть какое-то время в одиночестве, – драконам это необходимо для нормального пищеварения, как он сообщил перед уединением. Я тоже был не прочь немного поспать в рабочее время, так что возражать против технического перерыва на энное количество времени не стал. Вот только вернувшись в избушку, я обнаружил приклеенную к зеркалу записку:

   «Срочно позвони.
   К.Ф»

   Мысленно послав его в нирвану, я набрал номер шефа.
   – Как дела? – спросил он.
   – Пока вроде нормально, – ответил я. – Дракон захотел побыть в одиночестве, так что у меня выкроилась минутка позвонить.
   – Очень хорошо. Передай ему как можно деликатней, что завтра мы ждем его на торжественное мероприятие. Сначала, как водится, торжественная часть, ну а потом банкет в лучших, так сказать, традициях.
   – Хорошо.
   – Только на этот раз не забудь.
   – Я передам, но он ведет себя… мягко говоря, неординарно.
   Вопрос был разрешен, и я отправился на диван.
   Проснулся я от собственного храпа. Вставать не хотелось, но на кухне кто-то беззастенчиво тарахтел посудой и, скорее всего, этот кто-то был моим начальником. Конечно, я мог сослаться на то, что это дракон меня уложил спать в связи с предстоящей ночной работой, но я утром уже почти нарвался, и продолжать в том же духе мне не хотелось. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил на кухне самого дракона, готовившего какие-то микробутерброды и прочие закуски.
   – Ты любишь готовить? – спросил он.
   – Не очень, – признался я.
   – А я люблю и тебе советую научиться и полюбить. Девчонки просто обожают, когда ты кормишь их чем-то приготовленным своими руками. И это что-то должно быть съедобным. Опять же когда ты готовишь, тебе не приходится заниматься уборкой. Я серьезно. У нас сегодня будут гостьи, так что приведи в порядок наше скромное жилище, а заодно и себя.
   – Вас завтра приглашают на торжественное мероприятие, – сообщил я, чтобы и вправду не забыть.
   – Исключено. Знаешь, почему у вас борются с курением?
   – Наверно потому, что это вредно, – неуверенно ответил я, ожидая подвоха.
   – Каждая сигарета отнимает у курильщика пять минут жизни. Может, это и много, но любое собрание отнимает значительно больше времени у жизни, при этом без малейшего намека на пользу или удовольствие. И ни одна сволочь даже не предложит обязать заседателей хотя бы писать на дверях кабинетов начальников и конференц-залов, что участие в собраниях опасно для вашего здоровья.
   – Сказать, что вы заняты?
   – Найди приличную бумагу и ручку. И перестань мне выкать!
   – А ничего нет поприличней? – спросил дракон, когда я дал ему несколько листов бумаги для принтера и обычную шариковую ручку.
   – Даже за деньги, – ответил я.
   – Ладно, давай, если это для вас норма.
   Сев за стол, дракон начал выводить каллиграфическим почерком, проговаривая текст:
   – Милостивые дамы и господа. Позвольте вас поблагодарить за столь лестное приглашение, которое я к своему прискорбию не смогу принять в силу обстоятельств, которые требуют от меня следовать определенным правилам и отдавать все свои силы и время тому делу, ради которого я был прислан в ваш мир…
   – Завтра утром отдашь своему начальству, – наказал он, вручая мне письмо.
   – А не проще позвонить по телефону? – спросил я, не желая утром тащиться в филиал музея.
   – Проще, но по телефону придется отвечать на вопросы… к тому же письмо… Тебя что, не учили, что посылать людей нужно как можно вежливей и учтивей. И только тех, кто не понимает учтивости, следует нанизывать на острие шпаги.
   – Шпаг у нас тоже больше нет, – ответил я.
   – Да? И как же вы справляетесь со всяким мудачьем?
   – Скорее, это они справляются потихоньку с нами.
   – Ну так нельзя. Я понимаю, если бы вы заменили шпаги «Кольтами» или, на худой конец, «Вальтерами», но отменить шпаги в принципе. Тут ты меня извини… Ладно, приступай уже к уборке. Мы же не хотим предстать перед дамами жлобами. А у нас будут дамы. И чертовски хорошенькие, – после этих слов дракон плотоядно облизнулся.
   Девчонки действительно оказались высший класс. Роста они были выше среднего, стройные, но не костлявые. Брюнетки. Одна с длинными волосами, другая подстрижена почти под ежик. Одеты они были неброско: блузки, в меру короткие юбки и босоножки на средней высоты каблуках. Но главным в них была даже не внешняя красота, а грация и шарм, присущие им, судя по всему, от рождения. Вели они себя просто, но при этом каждый их шаг, каждое движение, каждый жест вызывали у меня восторг.
   Не знаю, в каком из параллельных Аксаев откопал их дракон, но я бы туда перебрался жить, не раздумывая. Привел он их сразу после того, как мы навели порядок и накрыли на стол в моей комнате. Дракон при этом настоял на том, чтобы я сначала разложил диван, обычно он стоял сложенным, постелил дорогущее новейшее белье, а потом застелил его покрывалом подстать белью. Белье с покрывалом он вынес из своей каморки.
   – Тебе лишние гости нужны? – спросил он перед тем, как отправиться за дамами.
   – Не-а, – ответил я.
   – Тогда запри дверь на все засовы и никому не открывай. Сошлешься, если что, на меня.
   Я пошел запирать двери на засов, а дракон исчез в своей комнате. Вернулся он минут через десять. С дамами.
   – Прошу в нашу скромную обитель, – сказал он, распахивая дверь. – Конечно, это не пентхаус, ну да как здесь принято говорить, не красна изба углами. Прошу. Располагайтесь, как пожелаете.
   Девчата попытались, было, разуться у порога, но дракон их остановил.
   – Ни в коем случае, богини, – воскликнул он и сам застегнул ремешок на босоножке, который успела расстегнуть одна из дам. – Уж если чему и поклоняться, так это вашей красоте, а не напольному покрытию.
   – Подошвы грязные, а у вас тут чисто, – попыталась воспротивиться длинноволосая.
   – Привычка разуваться пошла в этой стране от трепетного поклонения коврам во времена среднего социализма, когда ковры были гордостью их хозяев, и по ним нельзя было ступать даже в комнатных тапочках. К ним относились как к реликвиям. А что до грязи, так в форточку с хорошим порывом ветра ее залетает значительно больше. И довольно об этом. Давайте лучше я вам представлю моего соратника и ассистента Константина, Костю или Костика, в общем, как пожелаете.
   Длинноволосую красавицу звали Олей, а вторую Ниной. Простые милые имена. Барышни протянули для рукопожатия свои точеные руки с прекрасным маникюром без модного ныне наращивания ногтей, в результате которого руки становятся похожи на когтистые лапы исчадий ада, но я предпочел их (руки) поцеловать.
   После знакомства мы сели за стол. Дракон был на высоте. Он обеспечил непринужденную беседу, ни на мгновение не превратив ее в театр одного актера. В общем, к тому моменту, когда он заявил не терпящим возражения тоном:
   – А теперь танцы, – мы чувствовали себя если не друзьями, то очень хорошими приятелями.
   Я встал, чтобы включить музыкальный центр, но дракон меня остановил:
   – Ты куда это? – спросил он.
   – У нас вообще-то обычно танцуют под музыку, – ответил я.
   – Музыку я беру на себя, – сообщил дракон и хитро подмигнул.
   После этого он исчез в своей комнате и буквально через минуту появился с настоящим патефоном в руках. Девчонки при виде этого чуда старины буквально запрыгали от восторга, точно маленькие дети, когда любимый папа вернулся из командировки и привез им гостинец. Взгромоздив патефон на тумбочку, дракон включил музыку. Звук, правда, был непривычный, но вместо древних балалаечников, а я ожидал нечто в этом роде, заиграло что-то вполне современное танцевальное. Если честно, я не очень разбираюсь в попсе и на корчи, так мы называли дискотеку, ходил в последний раз, когда учился классе в восьмом. Дракон оказался великолепным танцором. Девчата были ему подстать. А я танцевал единственный известный мне танец, которому вполне подошло бы название «говномес».
   Когда заиграл медляк, дракон пригласил Олю, а я пошел танцевать с Ниной.
   – А он что, правда дракон? – спросила Нина.
   – По крайней мере, по паспорту, – ответил я.
   – А не по паспорту?
   – Те люди, которые платят мне зарплату, в этом не сомневаются.
   – А ты?
   – Меня трудно назвать специалистом по драконам.
   – Но ты ему веришь?
   – Я всем верю до тех пор, пока меня не попросят одолжить денег или дать ключ от квартиры, где деньги лежат.
   – А я не могу поверить. Всегда думала, что драконы – сказочные персонажи.
   – По мне, так это ты сказочный персонаж.
   – Да? И какой же.
   – Сказочная женщина.
   – Спасибо.
   – Это твоим родителям надо говорить спасибо.
   Перед окончанием танца дракон прошептал мне на ухо:
   – Они из другого мира, так что можешь не опасаться что-либо подхватить.
   А под финальные аккорды он взял Олю на руки и скрылся с ней за дверью своей комнаты. Я хотел поставить другую пластинку, но Нина меня остановила:
   – Давай побудем в тишине, – предложила она.
   Мы вернулись за стол, выпили немного вина, после чего она спросила:
   – А ты тоже дракон?
   – Куда мне, – ответил я.
   – А кто ты?
   – Не знаю… наверно, просто никто. Человек без определенного вида биографии. А ты?
   – Ты здесь живешь? – ушла она от ответа.
   – Живу я в квартире в другом конце Аксая. А это мое рабочее место.
   – И как?
   – Что как?
   – Как работается.
   – Еще не понял. Я с ним только второй день.
   – И чем вы с ним занимаетесь?
   – Ходим по кабакам. Едим, пьем. Он разглагольствует, я слушаю… Короче говоря, я как девочка из эскорт услуг, только без секса.
   – Хорошая работа.
   – Не жалуюсь.
   – А чем до этого занимался?
   – Да так, всякой ерундой.
   – Понятно. Ты не обидишься, если я разуюсь? Ноги устали.
   – Сделать массаж?
   – А ты умеешь?
   – Немного.
   – Тогда сделай.
   – Устраивайся поудобней и давай сюда ноги.
   – Сейчас, разуюсь.
   – Я все сделаю сам.
   Она легла на спину и положила ноги мне на колени. Я снял с нее босоножки и почему-то поставил их на стол. Когда я приступил к массажу, она закрыла глаза. Периодически она постанывала от удовольствия. Ее маленькие ступни со свежим педикюром были настолько восхитительными, что меня так и подмывало продолжить делать массаж ртом, но я не решился.
   – У тебя здорово получается, – сообщила Нина, когда процедура подошла к концу. – Чем теперь будем заниматься?
   – Целоваться.
   – Целоваться? – переспросила она.
   – Для этого есть минимум две причины.
   – Да? И какие?
   – Во-первых, это лучшее чем можно заниматься, когда вот так остаешься наедине.
   – А во-вторых?
   – А во-вторых, я до конца дней не прощу себя, если мы расстанемся, ни разу не поцеловавшись.
   – Я тебе нравлюсь? – спросила она, с обворожительной улыбкой на обворожительных устах.
   – Я в восхищении, – вспомнил я слова Бегемота.
   – А ты забавный, – сказала Нина и поцеловала меня в губы.
   – А ты божественная, – сказал я, целуя ее.
   Целовалась она… наверно лучше, чем Мэйлз Дэвис играл на трубе. Не знаю, как еще сказать. Наверно, даже если бы все и закончилось у нас поцелуем, это было бы мое самое яркое сексуальное переживание в жизни. Но за этим поцелуем последовали другие, после которых мы начали снимать друг с друга одежду, медленно, словно у нас впереди была вечность.
   – Какая классная постель! – прошептала Нина, когда я сорвал покрывало и положил ее голенькую в постельку.
   – Это потому, что я ждал тебя…

Митота четвертая
Мысли дракона

   Нина ушла по-английски, пока я спал. От нее остались чуть заметный аромат великолепных духов и незабываемые воспоминания. Вот в кого бы я влюбился, не задумываясь, только вряд ли мы сможем встретиться еще раз. А жаль. В постели она сразу же стала родной. С ней не существовало барьеров, и когда я целовал ее ноги, играл ртом с ее клитором или ласкал языком ее анус, у меня ни на мгновение не возникла мысль, что это может быть хоть сколько-нибудь неприятно. Я наслаждался вкусом и ароматом ее красивого тела, наслаждался ее чертовки приятной на ощупь слегка смугловатой кожей, наслаждался ее присутствием, ее ласками, ее страстью…
   Но ушедшее не вернешь, и от понимания этой грустной истины хотелось закрыть глаза, укрыться с головой одеялом и уснуть, грезя о действительно неземной красавице Нине. Желательно, навсегда. Вот только часы на стене напротив показывали, что я уже более двух часов сплю за деньги, и надо приступать к исполнению своих трудовых обязанностей.
   Выматерившись в никуда, я встал с постели. Посещение туалета внесло немного позитива в начало дня. В душе я вновь вспомнил о Нине, и это воспоминание настолько меня возбудило, что пришлось облегчаться юношеским методом. Интересно, какой идиот придумал, что это вредно? Наверно, тот же выживший из ума сексопатолог, который первым решил, что сексуальная норма мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет – два-три раза в неделю по полторы-две минуты. Хотя, может, он никогда больше и не мог? Тогда понятно, почему у него руки не доходили.
   Приняв душ, я оделся. Затем подошел к двери в вотчину дракона и приложил к ней ухо. Там было тихо, как у негра в гробу. Я уже собрался вернуться на диван и подремать в ожидании дракона, когда мне на глаза попалось его письмо. Разумеется, никуда переться я не хотел. Поэтому вопреки полученным инструкциям, я позвонил в музей по телефону.
   – Слушаю вас, – услышал я противный женский голос.
   – Здравствуйте. Могу я услышать Кирилла Федоровича?
   – А кто его спрашивает?
   – Борзяк. Он ждет этого звонка, так что…
   – Хорошо, – перебила она меня, – одну минуту.
   Минута продлилась целую вечность. Наконец, я услышал голос начальства.
   – У аппарата, – сообщил мне Кирилл Федорович.
   – Это Борзяк. Я звоню по поводу сегодняшнего мероприятия.
   – Ты передал приглашение дракону?
   – Разумеется, сразу же, как только он появился.
   – И что он ответил?
   – Он написал вам письмо. К сожалению, я не смог сразу же вам его передать, так как все это время был занят с драконом. Но вот теперь появилась свободная минутка, и вот я звоню.
   – Ну и что он там пишет?
   – Не знаю. Это же вам письмо.
   – А ты что, не знаешь, что там написано?
   – Откуда?
   – Ладно, вези его сюда.
   – Хорошо. Ждите.
   – А вообще нет, вдруг ты ему понадобишься, а тебя нет?
   – Тоже верно.
   – Ладно, я сам приеду.
   – Хорошо, я ему скажу, если появится, но вообще-то он существо капризное и совершенно непредсказуемое.
   – Слушай, а давай ты его мне прочтешь по телефону, – решил он после достаточно длительной паузы.
   – Одну минуту.
   – И что это значит? – спросил он, прослушав сочинение дракона.
   – Он так говорит, что не сможет принять ваше приглашение.
   – Ну и какого он черта? – в сердцах сказал Кирилл Федорович. – Вот ты с ним все время. Ты можешь объяснить. Вот какого еще ему надо?
   – Не знаю, – ответил я. – Он ведь только внешне похож на человека. Мозги же у него совсем не по-нашему устроены. Так что…
   – Тебе, наверно, тоже тяжело приходится?
   – Как Алисе в дурдоме «Снегурочка».
   – Понятно, – он тяжело вздохнул. – Ладно, держись, уже немного осталось.
   – Спасибо, – ответил я и положил трубку.
   Дракон появился минут через двадцать. Его лицо сияло от удовольствия.
   – Вижу, у вас была отличная ночь, – заметил я после того, как мы обменялись приветствиями.
   – У тебя тоже получилось не кисло, – ответил на это он.
   – А это что? – строго спросил дракон, обнаружив на тумбочке распечатанное письмо.
   – Я прочел его по телефону.
   – Сам предложил?
   – Дал возможность догадаться Кириллу Федоровичу.
   – Это правильно. А как отмазался от вопросов и комментариев?
   – Сказал, что вы только внешне похожи на человека, так что думаете вы не так, как мы.
   – А ты смышленый парень. Вот только опять выкаешь.
   – Какие планы на сегодня? – сменил я тему.
   – Ты уже завтракал?
   – Еще нет.
   – Тогда завтракай, а я пока приму душ.
   – А потом?
   – Не суетись под клиентом.
   Дракон пошел плескаться, а я отправился на кухню жарить яичницу и варить кофе. Во время водных процедур дракон что-то отвратительно пел, да так, что мог бы, наверно, перекричать не то, что взлетающий самолет, а взлетающий поезд. Мне ничего не оставалось, как проглотить его пение вместе с яичницей и кофе.
   Выйдя из ванной, дракон заявил:
   – Форма одежды походная. Идем на кладбище. Возражений нет?
   Возражений у меня не было, и минут через двадцать мы шли по родной для меня версии Аксая. Дракон отказался от идеи ехать на машине и предпочел пройтись. Настроение у него было игривое. Всю дорогу он что-то мурлыкал или насвистывал, а когда мимо нас проходила очередная красотка, он настолько откровенно и с удовольствием ее разглядывал, что от его беззастенчивого взгляда барышни становились застенчивыми. Мой оптимизм значительно поубавился, когда я понял, что дракон тянет меня не на старое, расположенное в центре Аксая кладбище, – оно же единственный аксайский парк времен моего детства, – а на новое, до которого идти хоть и не три дня лесом, но не меньше 40 минут. Я люблю прогулки не на столь марафонские дистанции.
   У входа на кладбище дракон остановился и торжественно изрек:
   – Вот он – истинный оплот вашего идиотизма!
   В этот момент он мне напомнил царя Петра, узревшего в северных болотах будущий град имени своего имени.
   – Та помпа, с которой вы подходите к вопросу утилизации мертвых тел, – продолжил он, медленно прогуливаясь между могилами, – поистине заслуживает торжественного осмеяния. Подумать только, вы так благоговеете перед разлагающейся человечиной, словно цель вашего бытия – произвести, вырастить, а потом захоронить труп. При этом вы даже думать боитесь о смерти, изобретя такую же трусливую семантическую успокоительную пилюлю, как переименование тринадцатого этажа в четырнадцатый. Вы так благоговеете перед собственной дохлятиной, что готовы жертвовать живыми ради благополучия и покоя мертвых. Я сейчас не говорю о том, что под свои кладбища вы отводите огромные территории, отнимая их у тех созданий, что жили там испокон веков; и не об уничтожаемых деревьях для производства гробов – вам давно уже на них наплевать, и ваши защитно-экологические выходки не более чем попытка сорвать с кого-нибудь бабки, продемонстрировать, какие вы хорошие и сколотить политический капиталец. Я говор о тех случаях, когда из-за идиотских предрассудков тупых родственников покойных не проводится вскрытие, которое могло бы сделать медицине пусть малюсенький, но шажок вперед; или о тех смертях, что случились из-за того, что очередной мудак предпочел быть закопанным целиком, а не поделиться с другими ставшими ненужными ему органами.
   При этом вы считаете глупыми дикарями тех, кто в отличие от вас догадался, что человечина – это мясо, а раз так – его можно есть. Это решение намного гармоничней вашего, так как, поедая тела убитых врагов, эти люди не убивают кого-то еще.
   Те же нацисты шокируют вас не столько своей индустрией массовых убийств – христианство, например, уничтожило гораздо больше народа, однако никто не призывает приравнять священников к нацистским преступникам; сколько тем, что они начали использовать убиваемых в практических целях: варить, например, из них мыло или ставить над ними опыты.
   Однако достаточно скоро вам придется начать использовать человеческие тела хотя бы для производства удобрений, и тогда хотел бы я посмотреть на рожи всех этих поборников Святого Идиотизма – единственной святыни, которой вы в своей массе самозабвенно способны поклоняться.
   Наверно, я должен был вознегодовать от лица оскорбленного человечества после этих слов дракона, но мне не негодовалось. Более того, я испытывал злорадное удовольствие от того, как дракон разносил их в пух и прах. Их? Все верно. Как написал когда-то Ницше: «Остальные – это всего лишь человечество», а я… Я «ушел от закона, но так и не дошел до любви», как пел Гребенщиков. Я был сам по себе. Скорее всего, поэтому выбор драконов и пал на меня, хотя в это хотело верить мое чувство собственной важности. Ведь, скорее всего, они попросту ткнули в первого попавшегося, и этим попавшимся оказался я.
   Тем временем дракон сменил тему монолога:
   – Ну да что можно ждать от тварей, которые сначала возомнили себя образом и подобием создателя вселенной, а потом, когда слишком многие смогли догадаться, что этот бог всего лишь пугало и успокоительная пилюля в одном флаконе для так и не повзрослевшей толпы, присвоили себе титул венец эволюции. А чтобы это выглядело достаточно правдоподобно, вы создали далекую от действительности идиллическую картину эволюции жизни, согласно которой все более совершенные твари сменяли своих менее совершенных собратьев, точно как обои на стенах квартиры, пока на свет не появился венценосный царь природы. О том же, что выживали далеко не самые совершенные, а те, кому больше других везло, вы как бы старались не думать.
   Ну да если подобная модель эволюции в каком-то там приближении соответствует реальному положению дел, то мысль о том, что любая эксклюзивно человеческая особенность автоматически является высшей по отношению ко всем остальным формам жизни, а особенно это подчеркивается, когда речь заходит о тех нелепостях, которые вы зовете нравственными или религиозными ценностями… так вот, когда подобная чушь провозглашается высшей формой деятельности сознания на том лишь основании, что она появилась относительно недавно и присуща исключительно венцам природы, это не выдерживает никакой критики. С тем же успехом можно утверждать, что раковая опухоль является следующим эволюционным шагом человека, а какой-нибудь новый «Ваз» значительно совершенней чуть более древнего «Феррари» только лишь потому, что это недоразумение сошло с конвейера на пару лет позже…
   – Я тебя еще не утомил? – спросил он вдруг.
   – Да нет, нормально, – ответил я.
   – Это хорошо. Предлагаю по этому поводу пойти куда-нибудь поесть.
   – Вызвать такси?
   – Зачем?
   – Так пешком отсюда пилять…
   – На ваших такси туда, где нормально кормят, хрен доедешь. Так что выход у нас один: пилять, пилять, и пилять. Вперед!
   Сказав «вперед», он двинул вперед уверенным шагом, обходя разве что непроходимые оградки. «В театре шел меж стульев по ногам», – вспомнил я, последовав за ним. Я так и не смог уловить, когда мы пересекли границу реальностей, и опомнился лишь тогда, когда могилы сменил луг, каких у нас со времен распаханной целины не было. А воздух… он был настолько чистым и благоухающим, что у меня закружилась голова.
   Мы шли по проселочной дороге, на которой не было ни следа от автомобильной шины. Похоже, до нас здесь проезжали только конные экипажи. Минут через пять мы подошли к большому деревянному дому, из которого вкусно пахло едой. Над входом висела вывеска: «Чрево кашалота».
   В «Чреве» был век девятнадцатый. За столами сидели соответственно одетые люди и если соответствующие достатку блюда. На этом фоне наши джинсы и кроссовки смотрелись, как на коровах седла, но дракону на это было плевать. Мгновенно сориентировавшись в пространстве, он двинулся к лучшему из свободных столов. Едва мы сели, к нам подбежал человек. Сапоги, штаны, рубаха, усы пробор на голове, изгиб спины… все выдавало в нем именно человека.
   «Человек – это звучит гордо!» – вспомнил я, вот только картина этой гордости меня не очень-то вдохновила быть гордецом.
   – Добрый день, господа. Чего желаете-с? – спросил человек.
   – Ты знаешь, кто мы? – строго спросил его дракон.
   – Конечно-с, ваше драконшество-с, как можно-с вас и не узнать-с.
   – Тогда обслужи нас так, чтобы мне не захотелось отправить тебя на конюшню.
   – Понял-с, одну минуту.
   И точно, прошло не больше минуты, как наш стол стал пристанищем таких деликатесов, описать которые по силам было бы разве что Гоголю. Так вкусно я не ел ни раньше, ни потом.
   За едой, запиваемой чем-то алкогольно-вкусным, дракон разговорился.
   – Причина большинства проблем вашего вида, – вещал он с набитым ртом, – заключается в том, что вы вляпались на своем пути развития в кучу, которую благополучно обошли все остальные представители фауны и флоры на вашей планете. Испокон веков отобрать что-либо у более слабого или заполучить хитростью или обманом было намного проще и выгодней, чем добыть самому. Поэтому сильный всегда старался либо отнять лакомый кусочек у слабого или сожрать этого самого слабого вместе с сожранным им лакомым кусочком. Поэтому жизненная стратегия любого живого организма всегда строилась на том, что видишь лакомый кусок – хватай и прячься, пока его не хватил кто-то другой, или пока этот другой у тебя его не отнял. Поэтому до сих пор в вечернее время при встрече с кем-то на пустой улице вы автоматически прикидываете, бежать в случае чего или драться. Это у вас в крови еще со времен появления первых живых клеток.
   Так вот, потому что, как я уже говорил, отобрать силой или выманить лакомый кусок намного проще, чем его найти, вырастить, поймать или создать, ваше общество еще со времен обучения прямохождению разделилось на две неоднородные группы: а именно на созидателей, тех, кто что-либо выращивает, изготавливает, находит или ловит, а в современном мире еще и развлекает, обучает, лечит и так далее; и на присваивателей или тех, кто живет тем, что присваивает себе созданное другими. Но если среди других видов присваивателями являются только отниматели, то люди развились еще и в разводил-манипуляторов.
   С отнимателями в принципе все просто: изначально это был нежелающий трудиться народ покрепче и поотчаянней, такие же бандюки, что у вас расплодились в девяностые. Со временем они переродились во всяких там дворян, королей и прочую знать. Сюда же можно отнести и военных.
   А вот разводители… Как и отниматели меньше всего на свете они хотели работать или что-либо созидать. Вот только челюстями и бицепсами они не вышли. Зато вышли смекалкой, да настолько, что смогли создать самое совершенное в мире оружие массового развода, а именно Великую Трехступенчатую Пирамиду Всеобщего Развода. И теперь любое ваше общество строится по принципу этой Пирамиды.
   В самом верху, на недосягаемой высоте над пирамидой они поместили некий Высший Идеологический Источник. В религиозных обществах это господь-бог, указывающий людям, что хорошо, что плохо, и как должно жить. В обществах светских – высшая духовная идея, господствующая идеология, высшие достижения науки и нравственности и так далее, любой пакет абстрактных идей и ценностей, определяющих, что в данном обществе является добром, а что – злом. В любом случае это некая Высшая Истина, само сомнение в которой считается уже как минимум нравственным преступлением, нечто, играющее роль Высшей Абстракции Небес.
   Между этими небесами с их небожителями и материальной землей они расположили высшую ступень пирамиды, куда поместили духовно-нравственные ценности, провозгласив их высшим достижением Человека или Посланием Господа Человеку. Себя они назначили хранителями и глашатаями Воли Небес, став, тем самым, из никого всем, как поется в одной дурацкой песне. В религиозных обществах это духовенство, а в светских – философы-идеологи и прочие глашатаи высших истин и великих идей, будь то построение бесклассового общества, воцарение высшей расы и так далее. А чтобы никто не мог посягнуть на их власть, они провозгласили себя людьми не от мира сего, а посланцами источника Высшего добра, будь то бог или господствующая идея, обязанностью которых является донесение до остальных понимания того, что есть Добро, а что – Зло.
   На второй и одновременно высшей земной ступени они поместили гражданственность, провозгласив от имени бога или высшего нравственного императива отнимателей высшей земной кастой, аристократией или белой костью.
   А созидателей они отправили в самый низ, сделав их презренной чернью.
   – По-моему, это чертовски воняет марксизмом, – не удержался я от комментария.
   – А вот хрен тебе, – в качестве контраргумента дракон поднес мне под самый нос дулю. – Маркс пытался стравить одних созидателей с другими, не трогая самой структуры пирамиды.
   – Вы считаете буржуев и торгашей созидателями?
   – А чего это мы снова на «вы»? Если для тебя это так важно, мы можем выпить на брудершафт, но должен сказать, целоваться я люблю только с красавицами.
   – Я тоже.
   – Тогда давай все же перейдем на «ты» без всяких брудершафтов.
   – Хорошо. Так ты считаешь буржуев и торгашей созидателями?
   – Конечно. Ведь буржуи – это хорошие администраторы, а иначе они становятся разорившимися буржуями, а торговцы – это сила, заставляющая течь создаваемое по артериям экономики.
   – А рантье и прочие бездельники? – не знаю, почему не унимался я. До этого разговора я так со времен своего лицемерно-советского прошлого не высказывал «левых» идей.
   – Это люди, сумевшие аккумулировать чей-то труд и позволяющие другим использовать его к обоюдному благу. Так вот, неважно, в какие тона время требует окрасить фасад пирамиды: в первобытные, рабовладельческие, феодальные, буржуазные, социалистические, тиранические, демократические, религиозные, атеистические, все равно людей с самого детства учили и будут учить тому, что есть высшие Добро и Зло, что есть Хорошо и Плохо; вам будут рассказывать истории о великих мошенниках и отнимателях, приучая к тому, что равняться нужно на тех, у кого на первом месте стоит служение Великой Идее, потом гражданский долг или служение отнимателю, и только потом мысли о хлебе насущном, то есть о себе.
   При этом сами Великие Идеи могут меняться сколько угодно. Сколько угодно одни отниматели могут приходить на смену другим: смена актеров не затрагивает самой сути лицедейства. Структура Великой Пирамиды Всеобщего Развода остается прежней. И даже там, где якобы воспевается созидатель, воспевается некая идея созидания, абстрактный образ труженика, создаются примеры для подражания, но суть остается сутью: восхваляется лишь идея, а самим созидателям вменяется в обязанность дружно вкалывать под присмотром отнимателей.
   И так будет продолжаться до тех пор, пока созидатель не осознает, что отниматели и разводилы, независимо от того, в какие одежды они рядятся – совершенно лишние, мешающие ему жить паразиты, что вся их высшая нравственность есть механизм предельно бессовестного паразитирования; что отниматели если и охраняют кого, так только себя, свои территории и своих разводил от соседних разводил и отнимателей, называя эти наделы Родинами и Отчизнами и заставляя, в случае чего, созидателей ложиться костьми ради своих паразитов; и что именно его, созидателя ценности являются единственно правильными и естественными, и что именно ради них, ради простого человеческого счастья и стоит жить и трудиться. Вот только вряд ли когда созидатели это поймут.
   С речью дракона закончился и наш обед, незаметно переросший в ужин – когда мы вышли из «Чрева», была ночь. Волшебная ночь полнолуния. Светло было настолько, что можно было читать. Луна казалась огромной, а звезды… Не знающее нынешнего городского смога небо буквально щеголяло ими. Столько звезд я не видел еще никогда, даже в горах, когда мы глубокой ночью с друзьями ехали на машине на море. Глядя на это великолепие, я буквально пьянел от восторга, и этому опьянению в подметки не годилось опьянение от прекрасной еды и вина или что там плескалось сначала в наших кружках, а теперь в животах. Мне вдруг захотелось раздеться до гола и пуститься в пляс, но дракон…
   – Постой, – сказал он. – Кажись, пришло время оставить мне след на этой планете, – затем приспустил штаны и присел на корточки прямо на дороге.
   – Ты не замечал, что наиболее одухотворенное выражение лиц у людей и животных бывает во время сранья? – спросил он, издав характерный ректальный звук.
   – Я об этом как-то не думал.
   – А зря. Посидишь вот так, посмотришь на небо, и задумаешься, а не срал ли Ньютон под той самой яблоней в свой знаменательный час? ЛаВей, кстати, не дурак, посвятил этому процессу целую главу в «Записных книжках Дьявола». Читал?
   – Читал, но не помню.
   – Перечти. Прямо сейчас, как вернешься домой, так и прочти. Я серьезно, – добавил он, видя, что я без должного почтения внимаю его словам.

Митота пятая
Познание

   «Как хорошо, что наши органы не умеют говорить!» – думал я на следующее утро в сортире, управляя струей. Представляю, что бы пришлось выслушивать от мочевого пузыря, печени, почек, легких желудка и прочей начинки, особенно на следующий день после весело проведенного времени. Ну да это все было б фигней по сравнению с воплями члена, когда в поле зрения глаз попадалась бы какая-нибудь красотка. Тогда бы пришлось, наверно, носить не только трусы, но и специальные намордники с кляпами для членов и выслушивать такое, пока ссышь… С другой стороны, органам не пришлось бы привлекать к себе наше внимание при помощи боли, а ради этого болтовню кишечника или члена можно было бы и потерпеть. Как говорится…
   Так и не решив, что говорится по данному поводу, я вернул своего героя в трусы.
   Все-таки душа человеческая анатомически находится где-то между кишечником и мочевым пузырем. А иначе с чего бы на душе становилось легче, когда опорожняешь то или иное? Раз так, то посещение туалета – дело сугубо духовное, и именно туалет является тем самым Истинным Храмом, где мы ближе всего к совершенно непонятной и немыслимой хрени, которую привычно называем богом.
   Чихнув, я потерял нить рассуждения.
   Пока я облегчался, в комнате свершилось очередное пришествие дракона, и когда я вернулся, он сидел на моей кровати и увлеченно читал или смотрел (не знаю, как называется то, что с ними делают) комиксы.
   – Я тут собирался подать тебе кофе в постель, но по дороге напоролся на это, и зачитался, – сообщил он, когда мы поздоровались.
   – Тебе понравились комиксы? – удивился я. В том, что никакой кофе он подавать не собирался, я был уверен на все сто.
   – А тебе они не нравятся?
   – По мне так это чтиво для идиотов. Супергерои, супрзлодеи и прочая хрень…
   – А ты, значит, предпочитаешь толстые книги с большим количеством слов и минимумом картинок? – говоря это, он улыбнулся не предвещающей ничего хорошего улыбкой.
   – И что тебе в этом не нравится? – решился я принять вызов, тем более что выбора у меня не было.
   – Да нет, с этим как раз все в порядке. Кому-то нравится такое соотношение слов и картинок, – он кивнул в сторону комиксов, – тебе другое. Но то, что ты гордишься своим предпочтением… извини, меня это забавляет.
   – Почему?
   – Возможно, я неправ, но, по моему скромному разумению, кино, музыка, живопись, литература и так далее должны цеплять либо за душу, либо за ум, либо за то и за другое. Поэтому для каждого хорошим является что-то свое… Так вот, лично я за редким исключением нашел между комиксами и высокодуховными творениями только два принципиальных отличия, а именно разницу в соотношении количества слов и картинок и то, что авторы комиксов достаточно адекватно относятся к своим творениям и не претендуют на роль вещателей Абсолютных Истин.
   – Но подожди, – попытался я с ним не согласиться.
   – Чего ждать? Ты только посмотри на персонажи, которых выводят размышлители о судьбах человечества: кулак-мироед, буржуй-эксплуататор, вечно голодный пролетарий, и бедный крестьянин. А пожиратель евреев Адольф или ростовщик кровопивец жид? Или вечно насылающий из любви к вам понос, золотуху и прочие радости господь, вечно строящий вам козни дьявол. Разводила поп или всегда знающий правду батюшка и все те же опасный идиот ученый и тупой спаситель отечества, мира и человечества. Или бескорыстный вечно ищущий Истину мудрец и опять же вечно сражающийся за свой идеал воин. А также народ как нечто однородное и реально существующее, такая же нация, царь-батюшка, дедушка Ленин, он же главный убивец века, и так далее. В зависимости от предпочтений автора одни и те же «парни» выводятся или хорошими или плохими. Третьего не дано. Причем все эти образы настолько однобокие, плоские и не имеющие ничего общего с реально существующими людьми и положением дел, что по сравнению с ними любые герои комиксов выглядят натуральными. А сюжеты? Пришел пролетарий трах бах дал в челюсть буржую и зажил счастливо с крестьянином под завистливые шипения трусливого обывателя, и худосочного интеллигента. Или наоборот, жил-был счастливый русский народ, которым заботливо управлял Царь-Батюшка-Отец-Родной при помощи патриотов-аристократов и святой церкви, и тут, откуда ни возьмись, свалились с неба на головы народные злодеи-большевики, поубивали заботливых аристократов и фабрикантов, зверски убили семью царскую, надругались над церквями и над служителями бога, а потом принялись издеваться над оставшимися в живых людьми, загоняя их силой в колхозы и прочий социализм.
   «Пейзанки с визгом мочатся в кустах»!
   Мыслители совсем не желают замечать однобокость, искусственность и натужность своих построений и не только продолжают играть в социальный тетрис, рассовывая персонажей по соответствующим ячейкам классификационных таблиц, но и пытаются воплотить свою пургу в жизнь. Вот только жизнь – штука объемная, да и человеческая природа, которую почему-то принято игнорировать, дает о себе знать. В результате все их преобразования заканчиваются тем, чем и должны закончиться по определению: резней и победой идиотизма над здравым смыслом.
   Но эти мыслители хотя бы пытаются думать о вещах пусть и непонятых, но осязаемых и существующих рядом, в том же пространственно-временном континууме, тогда как другие вообще позарились на сущность вселенского бытия. Имея об устройстве мира лишь догадки и смутные представления, то есть, не имея для своих выводов никаких оснований, они умудряются городить одни умопомрачительные словесные нагромождения на другие, упиваясь собственной крутостью, и считают всю эту хрень либо процессом познания бытия, либо откровением самого господа бога. Как будто можно умничая познать мир!
   Хотя с другой стороны, если использовать слово познание в том смысле, в каком библейские мужи познавали своих жен, то господа мыслители более чем правы, так как в этом случае их деятельность действительно можно назвать познанием себя, своих мозгов и мозгов публики.
   – А как же Ницше, Шопенгауэр, Макиавелли? – выпалил я первые пришедшие мне в голову имена.
   – Я же говорю: за редкими исключениями. Ну да не стоит эта тема того, чтобы тратить на нее свое время. А заговорил я о познании потому, что сегодня мы идем с тобой познавать.
   – И что мы будем познавать?
   – Не что, а кого. Сегодня мы будем познавать божественных красавиц мадам Евы.
   – Мы что, идем в бордель?
   – Только не вздумай произнести это слово в присутствии мадам Евы или ее красавиц! Бордель… скажешь тоже.
   – Но разве…
   – Бордель – это то, что творится тут у вас, а у мадам Евы – Дворец познания. Уяснил?
   – Уяснил.
   – Тогда легкий завтрак, тщательный душ и подготовка к познанию. Прежде чем идти к мадам Еве тебя надо привести в божественный вид.
   – Надеюсь, ты не собираешься прибивать меня к кресту.
   – Да нет, это частный случай. Я даже не собираюсь наряжать тебя в длинную рубаху и приделывать за головой сиденье от унитаза, – поддержал он шутку. – И постарайся не пользоваться никакими ароматизаторами!
   – А это еще почему? – удивился я.
   – Благородный муж, а других туда не пускают, пахнуть должен благородно. У тебя же нет ничего, что хоть отдаленно может напоминать благородный аромат.
   – Так я себя особо благородным и не ощущаю, – признался я.
   – Ничего, пока ты со мной, твое благородство вне подозрений.
   Пока я принимал душ, дракон приготовил омлет и заварил чай.
   – Что надевать? – спросил я, выходя из душа.
   – Подобающего одеяния у тебя все равно нет, так что надевай все, что хочешь. В любом случае сначала тебя придется приодеть.
   Всем, что хочу, оказались футболка, потрепанные джинсы и шлепанцы. Последний предмет гардероба дракон резко отверг.
   – Надень что-нибудь такое, в чем не испачкаешь ноги.
   Носки и растоптанные туфли его устроили.
   – Пошли, – сказал он, небрежно окинув меня взглядом.
   Несмотря на то, что я был готов к встрече с любой, даже самой что ни на есть фантастической реальностью, место, куда нас на этот раз занесло с драконом… Только представьте себе тихую, утопающую в зелени улицу. Под ногами прекрасно подогнанный друг к другу камень. В воздухе никакого бензина. Вместо него аромат прелых листьев и цветов. На улице только гуляющие люди. Никакой спешки, никакой суеты. По обе стороны милые, не более шести этажей в высоту дома с красивыми, узнаваемыми фасадами. И никакого асфальта, никакого рэпа, никакой бухающей на всю улицу музыки и диких воплей недополовозрелых особей… Эта улица существовала как бы вне времени и вне пространства. Она завораживала, вызывала восхищение… у нее был свой характер, своя неповторимая атмосфера… Тишина и покой подействовали на меня так, что я полностью расслабился душой. Впервые за всю свою жизнь я не боялся, не ждал нападения, или агрессии, не был готов непонятно к чему… Впервые в своей жизни я был абсолютно беззаботен и совершенно счастлив.
   К моему глубокому сожалению магазин готового платья, а мы шли именно туда, находился всего в двух кварталах от нашей резиденции. Он занимал весь первый этаж за вычетом общего холла, ведущего к лифту и лестнице, несколько помпезного пятиэтажного здания. Над лишенной следов сигнализации или иных средств защиты простой стеклянной дверью висела скромная вывеска, на которой было написано всего одно слово: «Шмуль». Входная дверь в здание тоже была стеклянной и тоже без малейшего намека на средства безопасности, поэтому я спросил дракона:
   – Здесь что, все это не охраняется?
   – Тут охрана не требуется, – ответил он, толкая дверь в магазин, куда мы и вошли под приятный звон колокольчика.
   Буквально через секунду из недр магазина вынырнул чем-то похожий на Бельмондо мужчина лет шестидесяти. На его лице сияла приветливая улыбка, которая совсем не выглядела искусственной. Одет он был в белоснежную рубашку, черный костюм и черные туфли, но, несмотря на это, его вид нисколько не ассоциировался с похоронно-кладбищенской темой.
   – Чем могу быть полезен господам? – спросил он приятным баритоном.
   – Привет, Шмуль, – ответил дракон. – Давненько мы не видались.
   – Господин дракон, – обрадовался Шмуль, – шаббат-шолом!
   – Познакомься, Шмуль. Это…
   – Константин, – представился я, видя, что дракон не помнит мое имя.
   – Очень приятно, молодой человек, – ответил Шмуль. – Чем могу помочь?
   – У Константина сегодня важная встреча. Сегодня перед ним открываются врата в сокровищницу мадам Евы, – пояснил за меня дракон.
   – О! – благоговейно произнес Шмуль.
   – Надеюсь, у тебя найдется что-нибудь для нас по этому случаю?
   – А разве у Шмуля когда-нибудь чего-то не находилось?
   – Ты прав. Похоже, у тебя нет разве что недостатков.
   – Ну… – замялся Шмуль. Затем опять скрылся в недрах магазина.
   Его не было минут пять. Вернувшись, он сообщил:
   – Вам, – дракону, – в примерочную справа, а вам сюда, – сказал он мне, распахивая занавеску в примерочной слева.
   Там меня ждал полный комплект одежды: трусы черные, майка белая, рубашка белая, костюм сочно-синий, но не пошлых тонов, носки и туфли черные. Шмуль как знал, что я терпеть не могу трусы плавками и уж тем более стринги. Обычно я покупаю ситцевые семейки размера на три больше, чем надо. Кому-то это может показаться неэстетичным, зато в них я чувствую себя, как дома. Трусы, которые приготовил для меня Шмуль, чем-то напоминали боксерские. Они были приятно мягкими на ощупь и на теле сидели так, что я их не чувствовал. Размер был идеально мой. Все остальное тоже было, как по мне сшито. Костюм сидел идеально. Это был мой единственный костюм, который не перекашивало, стоило сесть или поднять вверх руку. Если бы не рожа, в этом костюме я был бы похож на аристократа в минимум пятидесятом поколении, но рожа… она выдавала во мне коренного аксайчанина, кем я, собственно, и был.
   Дракон в сером костюме от Шмуля выглядел настоящим драконом. Явись он предо мной в первый раз в таком виде, у меня бы ни на мгновение не возникло никаких сомнений. Разумеется, внешне он оставался таким, как обычно, но костюму каким-то чудом удалось передать его истинную драконью сущность.
   – А куда свои вещи? – спросил я.
   – Они остаются здесь. Таковы правила заведения, – ответил дракон.
   – Надеюсь, вы не возражаете? – участливо спросил Шмуль.
   – Нисколько. Разве что представить себе не могу, зачем они вам нужны.
   – А это моя маленькая профессиональная тайна.
   Поблагодарив Шмуля, мы вышли из магазина.
   – Ну что, как говорится, в человеке должно быть все прекрасно: и душа, и тело, и ебало. Вот им родимым мы теперь и займемся, – сообщил дракон и взял курс на милый домик через дорогу с вывеской, на которой были нарисованы ножницы и бритва. Нарисованы они были так, как обычно рисуют масонский угольник и циркуль.
   Парикмахерская была словно для нас создана. Уютное помещение, два кресла и ни одного клиента. Заправляла этим хозяйством милая женщина лет пятидесяти.
   – Здравствуй, Вера, – сказал ей дракон, когда мы вошли.
   Никогда бы не подумал, что столько любви и нежности можно вместить в два слова. В ответ она бросилась ему на шею.
   – Прошу сюда, – услышал я приятный женский голос.
   Глядя на столь эмоциональную встречу, я и не заметил, как ко мне подошла барышня лет двадцати с копейками. Я послушно сел в кресло. Сколько я себя помню, я всегда любил, когда нежные женские руки занимались моими волосами. Здесь я улетел на второй минуте матча. Возвращение из нирваны совпало с сушкой и укладкой, – похоже, мое мнение о том, как меня стричь, мастерицу не интересовало даже из вежливости.
   После стрижки меня ждали маникюр (ногти я попросил не красить даже бесцветным лаком) и педикюр. Короче говоря, через пару часов я вышел из парикмахерской новой копейкой. Вот только у дракона на этот счет было другое мнение.
   – Так как ты не дареный конь, нам сюда, – сказал он у входа в стоматологический кабинет.
   – А может не надо? – взмолился я.
   Вместо ответа он так на меня посмотрел, что я безропотно вошел внутрь. Там меня, тоже ни о чем не спрашивая, усадили в кресло…
   Несмотря на то, что боли не было вообще, вспоминать, не говоря уже о том, чтобы описывать стоматологическую часть подготовки к встрече с прекрасным мне совершенно не хочется.
   – Ну вот, теперь ты готов, – решил наконец-то дракон и щелкнул пальцами.
   В тот же миг возле нас остановилось непонятно какими судьбами оказавшееся там такси.
   – К мадам Еве, – распорядился дракон, когда мы сели в машину.
   – Понял, – ответил водитель.
   В машине дракон толкнул речь о философии:
   – Представь себе такую картину, – рассказывал он. – Среди просторов Неведомого есть населенный людьми остров. Окружает его непроглядный Вечный Туман Незнания. А называется тот остров Известное, и, как следует из его названия, состоит он из того, что известно населяющим его людям.
   Главным занятием одних островитян является составление карт Неведомого, написание многих томов о том, из чего оно, по их мнению, состоит, создание красочных картин, призывающих островитян оставить свои домашние дела и отправиться в ту часть Неведомого, где, по мнению владельцев карт и картин, находится настоящий рай, где жизнь будет великолепной, и даже смерть не посмеет ее прервать. Только карты у этих умельцев разные, да и о местоположении Страны Всеобщего Блаженства у каждого из них свое представление. Иногда некоторым из них удавалось сорвать с места какое-то количество народа и увести в закрытую Вечным Туманом даль Неведомого. Но ничего хорошего из этого пока не получалось. Называют этих людей островитяне философами. И хотя многие островитяне нихрена не понимают, какой им от философов толк, философов справно кормят.
   Другая группа людей занимается тем, что медленно, миллиметр за миллиметром увеличивает площадь своего острова, превращая Неведомое по крупицам в Известное. Этих людей островитяне зовут учеными.
   Остальные, а их на острове подавляющее большинство, занимаются делами житейскими: сеют, пашут, ткут, куют, строят и так далее. Их называют обывателями.
   Временами, заинтересовавшись картой какого-нибудь философа, обыватель подходит к нему. Тогда философ начинает расхваливать свое детище.
   «Посмотри, – говорит он, – какая у меня карта красивая да ладная! Посмотри, какой я нашел прямой путь, как прорисовал все детали, какие использовал цвета. Не карта, а загляденье».
   «Так то оно так, – смущенно почесываясь, отвечает ему обыватель, – но скажи мне, ты сам-то там бывал? Ходил ли ты теми местами? Видел ли собственными глазами те чудеса, о которых рассказываешь?»
   «Я видел их глазами своего ума, а это не глаза презренной плоти!» – гордо заявляет философ.
   «Глаза ума – это хорошо, – с сомнением в голосе говорит обыватель, – но вот потрогать бы что-то оттуда руками. А то вдруг на самом деле ничего там такого и нет?»
   «Так ты сначала определись с тем, что есть твое „на самом деле“, и можно ли верить рукам? Да и как ты можешь ставить свои немытые руки выше прозрения моего ума?! Ты, не знающий даже что означает слово „предикат“, а также тезис и антитезис?»
   От этих слов обыватель обычно бежит прочь, а философ, фыркая презрительно, кричит ему вслед:
   «Да что ты вообще понимаешь, быдло ты неотесанное!»
   И вновь принимается дорисовывать разные яркие детали на своей карте.
   Мне было не до речей дракона. Я с ужасом думал, что совершенно не представляю, как там следует себя вести. Я не только ни разу не был в борделе, но никогда не имел дел с проститутками. Так уж вышло, что мне хватало бесплатной любви и рук. Здесь же мне предстояло знакомство с обитателями борделя высшего класса, которые…
   С другой стороны, какое мне в принципе дело, какое я оставлю там о себе впечатление, тем более что второй раз я вряд ли когда там окажусь? Убил бы того, кто вложил в нас это рефлекторное желание нравиться посторонним людям, из-за которого мы то и дело попадаем впросак. Почему мы всегда стесняемся официантов, продавцов, прохожих… то есть тех, чьим мнением мы без всякого для себя ущерба могли бы пренебречь? Могли бы, но из-за этой совершенно идиотской особенности нашего характера, мы готовы из кожи вон лезть, чтобы оставить после себя хорошее впечатление там, где это совершенно не обязательно делать, и наоборот, так и норовим без малейшего стеснения показать свою скотскую сущность наиболее родным, близким нам людям, в хороших отношениях с которыми мы заинтересованы в первую очередь.
   За размышлениями я пропустил, когда очаровательный городской пейзаж сменили сельские просторы. Теперь мы ехали среди лугов, на которых мирно кто-то кого-то пас. Дорога была не по-российски заасфальтированной, и не просто заасфальтированной, а заасфальтированной идеально. Вскоре мы подъехали к одному из тех домов, какие показывают в фильмах о жизни состоятельных британцев.
   Дверь нам открыл одетый во фрак слуга.
   – Госпожа Ева нас ждет, – сообщил ему дракон.
   – Входите, господа, – ответил он. – Она на веранде. Пьет чай. Прошу вас.
   Несмотря на свои «под пятьдесят», Ева выглядела аппетитно. Хорошо сохранившаяся, красивая, элегантная, с естественными прекрасными манерами, она скорее была похожа на аристократку, чем на содержательницу борделя, тем более что никаких красоток в обозримом пространстве не было.
   – Здравствуйте, господа, прошу к столу, – сказала она, когда мы вошли, – желаете чаю?
   – С удовольствием, – ответил дракон, целуя ее красивую руку. – Позволь представить тебе…
   – Константин, – назвался я, видя, что дракон как всегда не может вспомнить мое имя.
   – Очень приятно, – ответила она, подавая руку, которую я неловко поцеловал.
   – Думаешь, он готов пройти лабиринт? – спросила она, прервав начавшийся между ними разговор «о ценах на овес», во время которого дракон шутил в духе Уайльда.
   – Есть только один способ в этом убедиться, – ответил дракон.
   – Перейдем к делу?
   – Ради этого мы и прибыли.
   – Тогда приступим. Держите, – она протянула мне красивую деревянную коробочку размером с половину спичечной.
   Открыв ее, я обнаружил внутри темно-коричневый шарик примерно полсантиметра диаметром.
   – Вы должны это принять, – сказала Ева.
   – А это что? – спросил я, не желая брать в рот незнакомый предмет.
   – Эта пилюля откроет перед вами дверь в лабиринт. Без нее не получится.
   – Пей. Это – черный аламут, – пояснил дракон.
   – Тот самый?! – вырвалось у меня.
   Моя реакция заставила дракона и Еву рассмеяться.
   – С некоторыми доработками. Мы же не террориста-смертника готовим, – сказала она.
   – Пей давай, – нетерпеливо приказал дракон.
   Разумеется, я выпил. Разве можно отказываться от таких предложений? Ведь черный аламут это фирменный наркотик Хасана ибн Саббаха, при помощи которого он отделял семена от плевел, вербуя своих последователей.
   Короче говоря, я принял аламут, и…

Митота шестая
Адреналин

   – Я так понимаю, барин, что иллюминат должен быть в иллюминаторе, а ежели он не в иллюминаторе, то какой же он иллюминат? – услышал я и проснулся.
   Я все еще был немного под кайфом, поэтому мне потребовалось что-то около минуты, чтобы сообразить, что я лежу в домике дракона у себя в постели. Лежу, как и полагается, раздетым. Одежда аккуратно сложена на стуле. На теле никаких следов бурного секса: ни одного засоса или царапины.
   И ни одного воспоминания о том, что было после того, как я принял волшебную пилюлю. Поняв всю тщетность разобраться без помощи дракона с тем, что вчера было, мое сознание вернулось к разбудившим меня голосам. Сначала я решил, что дракон смотрит по телевизору какой-нибудь наш ответ Ларе Крофт, – а иначе, откуда бы взяться этой дурацкой фразе про иллюминатов и иллюминатор, – но в процессе возвращения в бодрствующее состояние, до меня дошло, что голоса настоящие, и их источник, а вернее источники находятся на кухне. Один из них принадлежал дракону, а другой… Это мне еще предстояло выяснить. Беседовали они, разумеется, ни о каких не об иллюминатах, – видно услышанная во сне идиотская фраза оказалась порождением моего подсознания.
   Одевшись, я направился сначала в туалет, а потом к ним, решив, что если бы дракон желал разговаривать конфиденциально, он пригласил бы гостя к себе.
   Гостем оказался бесцветный мужик неопределенного возраста в поношенном костюме и засаленном галстуке из тех, что были модными году так в семидесятом. Похоже, эта реликвия передается у них в роду по наследству.
   Гость вдохновенно что-то вещал, а дракон слушал с тем вниманием, с каким, наверно, апостолы слушали Христа в воображении авторов Евангелий.
   Увидев меня, дракон приветливо оскалил пасть.
   – А, проснулся? Присоединяйся к нам, – сказала он мне, и, обращаясь к гостю, добавил: – Геннадий Петрович, позвольте вам представить моего ассистента и правую руку.
   «Стремясь стать чьей-то правой рукой, следует помнить, что кроме всего прочего ей же вытирают задницу, держат член, когда ссут, и чаще всего онанируют», – промелькнуло у меня в голове. В слух я сказал:
   – Константин. Приятно с вами познакомиться.
   – Рад такой чести, – ответил гость, вставая и протягивая руку. При этом он чуть не перевернул свой чай – дракон потчевал его чаем с печеньем.
   – Геннадий Петрович диссидент старой закалки, – сообщил дракон, когда мы обменялись с Геннадием Петровичем рукопожатием. – У него свой метод борьбы с властью.
   – Я считаю, что власть ругать бесполезно, – вдохновенно сообщил Геннадий Петрович, при этом его глаза воспылали «огнем паранойи».
   – Вот как? – опрометчиво спросил я.
   – Именно так! – сел он на любимого своего конька. – Власти привыкли к ругани, они к ней готовы. В их руках есть все, чтобы противостоять ругне: милиция, СМИ, административный ресурс, спецслужбы, пиарщики и политтехнологи, и так далее. К тому же, ругая власть, мы льем воду на ее колесо, так как, борясь с руганью, она оттачивает свое мастерство. От ругани она становится сильней, изворотливей, находчивей.
   А посему власть надо хвалить, – продолжил он, громко глотнув чаю. – Хвалить до тошноты, до отвращения, до стойкого желания проблеваться. Надо рукоплескать в ответ на каждый ее шаг, петь дифирамбы, кричать осанна! Нужно восторженно воплощать в жизнь в первую очередь наиболее абсурдные решения власти, а то здравое, что она пытается воплотить, необходимо либо саботировать, либо доводить до крайней формы идиотизма и воплощать уже в этом виде.
   – А, по-моему, в СССР, да и сейчас все только этим и занимаются, – заметил я.
   – Ну и где этот ваш СССР? – всплеснув руками и чуть не перевернув чашку, воскликнул он!
   «Помилуйте, Геннадий Петрович! Этак вы к Эсесеру и наши чашки отправите», – чуть не ляпнул я, но в разговор вовремя вмешался дракон. Не желая выслушивать речь Геннадия Петровича по второму кругу, он сообщил:
   – Сегодня Геннадий Петрович сражается с властью на просторах Интернета.
   – Ну, это громко сказано, – засмущался тот.
   – Он создал прекрасный сайт: «Клевета и обман. Средство массовой дезинформации». Так кажется?
   – Совершенно верно.
   – Так вот, – быстро продолжил дракон, чтобы Геннадий Петрович, не дай бог, не решил сам рассказать о своем детище, – на этом сайте только дифирамбы и цитаты, цитаты и дифирамбы, да такие, что тошнить начинает уже с первой строчки.
   – Ну так… – попытался что-то сказать Геннадий Петрович, но дракон его оборвал.
   – Ну да вы, как я понимаю, человек занятой, прибыли ко мне по делу, а я так и не удосужился, так сказать… – выдал он несколько извиняющимся тоном.
   – Я, собственно, к вам вот по какому поводу: Из достоверных источников мне стало известно, что это именно жиды сначала помогли Гитлеру прийти к власти, затем его руками сотворили тот самый холокост, чтобы потом стричь со всего мира купоны. И вот теперь они спонсируют наших, русских скинхедов, чтобы сначала подбить их на погром, а потом раздуть из этого скандалище и добиться еще более привилегированного для себя положения. И, как истинный патриот, так сказать, я хочу сделать это достоянием всеобщей гласности, вот только боюсь, что чинимые жидами препоны окажутся непреодолимыми и…
   – То есть вы ищете защиты и покровительства?
   – Именно, – оживился Геннадий Петрович, – защиты и покровительства. И как только мне стало известно о вашем прибытии…
   – А откуда, позвольте спросить, вам стало известно о моем прибытии? – строго спросил дракон.
   – Надеюсь, вы позволите мне сохранить это в секрете…
   – Ну это пожалуйста. Но вы точно уверены в том, что полученные вами сведения о коварных замыслах жидов на сто процентов достоверны?
   – Могу поклясться на чем угодно.
   – Ну этого нам не надо – достаточно вашего слова. Ладно, я сделаю все, что в моих силах, а теперь…
   – Благодарю вас и не смею больше отвлекать.
   – До свиданья.
   – Похоже, ты не очень-то любишь комиков? – спросил дракон, когда за посетителем закрылась дверь.
   – Таких нет, – ответил я.
   – Ладно, – сказал дракон, – перейдем к повестке дня. Сегодня я буду занят своими делами, так что считай, что у тебя выходной.
   Решив, что разговор на этом закончен, он направился к себе, но я его остановил.
   – Подожди!
   – Ну что еще у тебя? – недовольно спросил он.
   – Я о вчерашнем… После той пилюли я ничего не помню.
   – Хочешь узнать, что вчера было?
   – Ну да.
   – Ничего интересного. Ева дала тебе слишком большую дозу. Так что ты вырубился и все.
   Что-то в голосе или в лице дракона заставило меня усомниться в его словах.
   – Это точно? – спросил я.
   – Точно-точно, – ответил он и, не дожидаясь моей следующей реплики, нырнул в свою комнату.
   Его «точно-точно» только усилило мои подозрения, но ни подтвердить, ни развеять их я не мог.
   Оставшись один, я поймал себя на том, что не знаю, чем заняться. За дни инспекции я настолько привык везде следовать за драконом и делать то, что он говорит, что вновь обретенная свобода… Наверно, похожее, но только многократно более сильное чувство испытали люди, когда в пятьдесят каком-то году откинулся их усатый нянь.
   Несколько лет назад я уже побывал в таком положении. Моя подруга, с которой я проводил все свободное время, окончив учебу в Ростове, вернулась куда-то там домой. В первое время после ее отъезда я, выходя погулять, ловил себя на том, что ноги по привычке несут меня к дому, где она снимала квартиру. А ведь мы даже не любили друг друга, а так, проводили время в совместных удовольствиях. С ней было хорошо, несмотря на ее сумасшедшие выходки. Так, например, когда я по ее мнению во время секса двигался недостаточно интенсивно, она начинала истошно орать: «Мув! Мув! Мув!» – подражая голивудским сержантам и тыкать в мои ягодицы зубочисткой. Она постоянно цитировала всякую хрень, и когда я поцеловал ее в первый раз, выдала сразу же после поцелуя:
   – Мокро.
   Минет она называла игрой в птичку, и прежде, чем взять его в рот, внимательно, – ей не хватало только лупы или двойного лорнета, – осматривала его «с ног до головы», а потом говорила «птичьим» голосом:
   – Какой миленький червячок! Сейчас я тебя съем, мой малыш.
   А еще она любила играть в ковбоев. Во время этой игры она надевала сапоги на тонких шпиляках, усаживалась на меня сверху и, пришпоривая каблуками, заставляла изображать необъезженного мустанга.
   Я в отместку смешил ее накануне оргазма, забавляясь тем, как она пытается совмещать смех и стоны, или кричал всякие глупости ей в письку, а потом прикладывал к ней ухо в надежде услышать эхо…
   Из зависания меня вывела мысль о доме, где я не появлялся уже несколько суток. Там пора было делать уборку, да и вообще дом – это все-таки дом. Только попасть домой мне не было суждено. Примерно на полдороги от дома меня окликнул мужчина лет тридцати совершенно незапоминающейся наружности.
   – Извините, молодой человек, вы не подскажете…
   И уже в следующее мгновение внутри меня что-то хрустнуло, в глазах вспыхнул и погас яркий свет.
   Очнулся я привязанный скотчем к стулу в довольно-таки просторной комнате без окон. Из декораций только бетонный пол, отштукатуренные стены и бетонный потолок. Дверь была у меня за спиной и, следовательно, вне моего поля зрения. Передо мной стоял письменный стол, на краю которого с моей стороны стола сидела дамочка лет тридцати. Рост средний, изящная, лицо красивое, волосы короткие. Одета в серую блузку какого-то казенного фасона и такую же казенную юбку почти до колен. На ногах красивые модные туфли на десятисантиметровых шпильках. Несмотря на дурацкую одежду, ее вполне можно было бы назвать привлекательной, если бы не выражение ее больших, темных глаз, от которого меня пробрало холодом до костей. Казалось, ее глазами смотрела сама смерть. Рядом с дамочкой стоял электрический чайник с кипятком, – из носика шел пар. Освещала эту картину свисающая на проводе с потолка лампочка ват так 150.
   – Ну? – спросила дамочка, окинув меня убийственным взглядом.
   Похоже, она от меня чего-то ждала. Скорее всего, подробного рассказа о делах дракона. Вот только, как говорится в фильмах, каждое сказанное мной слово могло быть использовано против меня, поэтому я выдал следующее:
   – Послушайте, – плохо пытаясь скрыть свой страх, промямлил я, а мне было страшно до усерачки, – я понимаю, что вы люди серьезные, и что я все равно скажу все, что вам нужно, поэтому я готов рассказать все и так, только скажите, что я должен рассказывать.
   – То есть ты готов рассказать мне все?
   – Совершенно верно.
   – Вот только все, что ты можешь мне рассказать, я и так уже знаю.
   – Тогда что вы от меня хотите?
   – Чего я хочу, Тварь! – рявкнула она, ткнув меня ногой в грудь так, что я упал вместе со стулом. – Я хочу, – продолжила она, поставив ногу на мое лицо так, что ее острый каблук упирался мне в кадык, – чтобы ты понял, мразь, что я могу сделать с тобой все, что захочу, и только от того, насколько хорошо ты будешь мне повиноваться, будет зависеть твоя судьба.
   – Я понимаю, – пробормотал я в подошву ее туфли.
   – Это очень хорошо, что ты понимаешь, – сказала она, возвращаясь к столу, – а раз так, я хочу, чтобы для начала ты поцеловал мои туфли. Или ты предпочитаешь, чтобы я ошпарила кипятком твои яйца?
   – Не надо кипятка, – взмолился я, чувствуя, что она не шутит, – я согласен целовать ваши туфли.
   – Согласен? Да ты, сука, должен умолять меня об этом одолжении!
   – Пожалуйста, умоляю, позвольте поцеловать ваши туфли.
   – Ладно уж, целуй.
   – Но я не дотягиваюсь.
   – А ты дотянись.
   – Как?
   – А ты ползи, извивайся со стулом.
   И я начал извиваться. Сначала у меня ничего не получалось, но постепенно я приловчился и вскоре смог подползти на нужное расстояние к ее туфлям и принялся их облизывать. Она поочередно подставляла мне верх, подошвы, каблуки…
   Целуя ее туфли, я поймал себя на том, что мне это нравится, что меня это жутко возбуждает, и что, несмотря на страх и унижение, а может и благодаря им, я испытываю офигенный кайф. Я готов был бесконечно долго целовать ее туфли, но она решила, что для первого раза достаточно и убрала ноги от моего лица.
   – О, да ты просто в восторге от этого! – насмешливо сказала она, заметив мою эрекцию. – Скажи, тебе ведь понравилось? Только не смей мне врать!
   – Это было чудесно, – признался я.
   – Вот видишь, я действительно сделала тебе одолжение, позволив слизать пыль с моих подошв.
   – Вы правы, – согласился я.
   – И ты не хочешь меня поблагодарить?
   – Спасибо, – пробормотал я, окончательно чувствуя себя идиотом.
   – То-то же, – она усмехнулась. – Ладно, теперь застолбим территорию, и можешь быть свободным.
   Сказав это, она, ударом ноги перевернула стул так, что я вновь оказался на спине, затем сняла трусики и, присев над моим лицом, начала ссать. Это тоже мне понравилось, и когда горячая струя заливала мне лицо, по моему телу прокатилась волна блаженства. Я кончил, испытав сильнейшее удовольствие и не менее сильную фрустрацию.
   Поссав, она вытерлась своими трусами и небрежно бросила их мне в лицо, но промахнулась. Затем она вытерла об меня туфли, на которые попали брызги мочи.
   – О, да ты приплыл, – констатировала она, заметив мокрое пятно на моих штанах. – Теперь ты принадлежишь мне.
   Это было правдой. Я действительно принадлежал ей и ничего не мог с этим поделать. Прикажи она мне сунуть руку в кипяток, я бы выполнил это, не задумываясь. Таков был результат ее действий и слов.
   Достав из ящика стола нож, она разрезала скотч.
   – Пойдем, я покажу твою комнату, – приказал она.
   Мы вышли из «пыточной», прошли по коридору и остановились перед одной из множества одинаковых дверей без каких-либо номеров или табличек.
   – Входи, – сказала она, открыв дверь, та была не заперта, – располагайся. Можешь пользоваться всем, что найдешь.
   Комната оказалась размером чуть больше купе в вагоне поезда. Кроме узкой кровати там были стул с аккуратно сложенной одеждой и тумбочка. И все, если не считать раздвижную дверь, которую я принял за дверь встроенного шкафа. Открыв ее, я обнаружил ванную комнату с ванной и унитазом. В углу стояла картонная коробка, на которой большими буквами было написано: Для грязной одежды и обуви.
   Раздевшись, я бросил туда все свое тряпье и забрался в ванну. Набирать ее я не стал, а просто лег в нее и пустил на себя воду из душа.
   Я никогда не был ханжой или пуританином и считал единственным сексуальным извращением возведенное в принцип целомудрие. Во время сексуальных игр я могу и туфли женщине поцеловать; а если она мне будет нравиться очень сильно, позволю, если ей этого захочется, умыть меня своей мочой; соглашусь я и в садо-мазо сыграть, и еще на разные штучки. Вот только ключевым моментом во всех этих случаях будет любовная игра.
   То, что проделала со мной эта женщина, не было игрой. Она смешала меня с говном, и мне это понравилось. Я тащился оттого, что она превращала меня в ничтожество, причем именно тащился, а не вынужденно подчинялся обстоятельствам, чтобы избежать пыток, увечий и смерти. Страх тоже играл свою роль, но только в самом начале. Позднее ее измывательства действительно были для меня одолжением.
   А ведь ее поведение было не только простым измывательством или ритуалом превращения меня в вещь или раба. Благодаря этому спектаклю она показала мне мою сущность с такой стороны, о которой я не мог бы даже подумать. Она продемонстрировала мне меня самого и в этом отношении она действительно сделала мне огромнейшее одолжение. И теперь мне все это следовало каким-то образом проглотить, свыкнуться, принять как часть своей природы. Вот только как это было сделать? Этот вопрос так и остался без ответа. Помедитировав вдоволь в ванне, я вымылся под душем, вытерся заранее кем-то приготовленным полотенцем и перешел в комнату.
   Там меня ждали трусы, футболка, джинсы, носки и кроссовки. Все было новым.
   – Ну что ж, уже неплохо, – решил я.
   Я надел трусы и футболку и лег в кровать. Дверь была открыта, но мысль о том, чтобы уйти без ее разрешения, не могла прийти мне в голову.
   – Это все хуйня, – сказал я себе, подытоживая свои мысли. – По сравнению со строительством узкоколейки это сущий пустяк.
   После этого я завалился спать.

Митота седьмая
Кошмар продолжается

   – Слышишь колокол? – спросил меня дракон.
   До этого вопроса я ничего такого не слышал, но, задав его, дракон заставил меня прислушаться, и я услышал едва уловимый колокольный звон.
   – На самом деле колокол – это камертон, указывающий, какой звук должна издавать голова истинного христианина в случае удара по ней, – продолжил он, убедившись, что я услышал.
   Он хотел еще что-то добавить, но колокольный звон стал непереносимо громким, и я проснулся… от надрывных воплей телефона. Пока я соображал, откуда в моей камере-келье телефон, до меня дошло, что лежу я в своей постели, у себя дома, раздетый; что моя одежда лежит более или менее аккуратно сложенная на стуле, что…
   «Неужели это был сон?» – до конца не веря в такое счастье, подумал я. Чтобы окончательно развеять сомнения я бросился к зеркалу. Мое тело было чистым. Никаких следов побоев, никаких царапин на нем не было.
   – Слава богу! – сказал я и вздохнул с облегчением.
   И только после этого я вспомнил про продолжающий надрываться телефон.
   – У тебя что, еврейская суббота? – услышал я в трубке недовольный голос дракона.
   – В смысле? – не понял я.
   – Они по субботам трубку не берут. Не знал, что ли?
   – Да я как-то этим не интересовался.
   – А зря. У них масса забавных заморочек. У них даже суббота начинается в пятницу.
   – Буду знать.
   – Я тебя, кажется, отпускал только на вчера.
   – Извини, сейчас буду.
   Я уже собрался класть трубку, когда дракон сообщил:
   – А я сегодня наблюдал, как дрались дед с бабкой. Какая лексика… Какая лексика! – он причмокнул губами. – Ладно, собирайся и приходи. Нас ждут великие дела.
   Положив трубку, я быстренько сварил кофе, затем, пока он остывал, принял душ и кое-как побрился. Еды в доме не было, и кофе пришлось пить натощак. Проглотив его в три глотка, я оделся и вышел из дома. А дальше было почти как в песне: «Увидел на миг ослепительный свет». Яркий солнечный свет ударил меня по глазам, и одновременно с обычной я увидел некую альтернативную реальность или так называемый тонкий мир.
   Свет был значительно более ярким, чем обычно, и имел… более сочный что ли цвет. Он падал на землю как бы пучками, между которыми было чуть более темное пространство. Все пучки света шли параллельно друг другу. Все вокруг было «оплетено» похожими на корни деревьев прозрачными образованиями, внутри которых медленно, словно свежий мед, тек ярко-золотой свет. Повсюду словно деревья или даже водоросли вверх тянулись длинные, слегка покачивающиеся штуковины, состоящие из разноцветного марева, похожего на «снег» на экране телевизора при плохом приеме сигнала. Среди корней и водорослей плавали состоящие из такого же марева шарообразные или продолговатые существа размером чуть больше футбольного мяча. Проплывая мимо, они с любопытством окидывали меня взглядом и продолжали свой путь.
   Это было похоже на прогулку по дну энергетического океана, населенного водорослями и рыбами. Люди свободно проходили сквозь этот мир, привычно не замечая ничего из того, что не вписывалось в их картину мира. Обитатели нашего мира, кстати, тоже выглядели иначе. Людей, животных, растения, птиц окружала светящаяся оболочка белесого цвета. А вокруг человеческих голов в ней были яркие синие, зеленые, красные вкрапления размером с кулак.
   Пораженный этим великолепием, я выглядел наверно совершеннейшим идиотом или обдолбанным наркоманом, но тогда мне было не до этого.
   Примерно на полпути к дому-музею дракона я увидел еще одних обитателей параллельного мира. Они вышли прямо из стены дома. Их было пять или шесть. Сотканные из того же марева, они напоминали своей формой людей, только были вытянутыми по вертикали. Видя, что я на них пялюсь, они обдали меня волной неприязни, в результате я ощутил, как по моей спине побежали мурашки и почувствовал тревогу и беспокойство.
   – Сами туда идите, – сказал я им и пошел дальше своей дорогой.
   Наконец, мне удалось без происшествий добраться до своего рабочего места.
   – Ну и рожа у тебя, Борзяк! – выдал голосом Глеба Жиглова дракон, едва я переступил порог. – Ты как будто победу коммунизма встретил.
   – Не бери в голову. Это все от аламута, – успокоил он меня, когда я подробно описал свое видение. Рассказывать сон я не стал, так как мне было неловко говорить о своем поведении, пусть даже во сне.
   – От него всегда такие глюки? – спросил я, решив, все списать на наркотик.
   – Аламут не вызывает глюки. Он открывает глаза.
   – Так что, это был не глюк?! – не веря своим ушам, спросил я. – И что, все эти твари живут здесь, среди нас?!
   – Ну да, и что?
   – Да я после этого не смогу заснуть, зная, что какие-то твари свободно шляются по моей квартире.
   – Да ты не бойся, они не шумные. Громко не топотят, музыку на всю не включают, а что до твоих страхов, так они здесь живут намного дольше, чем вы, и ничего, пока что вы уживаетесь.
   От этого утешения спокойней не стало.
   – И постарайся об этом поменьше трепаться. Они не любят, когда о них болтают.
   – И что?
   – Ничего. Просто не болтай, и все будет нормально. Ясно?
   – Ясно, – ответил я, хоть ясно мне не было.
   – Да, и раз уж мы заговорили об этом, – продолжил дракон, – признаюсь: то, что ты принял, было не совсем аламутом, а аламутом улучшенным. Периодически он будет тебя включать, причем каждый раз по-разному. Так что будь готов ко всему и ни к чему конкретно. В любом случае с тобой произойдет именно то, чего ты не будешь ожидать.
   – То есть, если я буду ждать, что мне упадет кирпич на голову, он никогда на нее не свалится?
   – Не болтай глупости, – тоном строгой училки оборвал меня дракон и отпустил несильный подзатыльник, кося под дзэнского наставника.
   – Но нахрена было поить меня этой гадостью?
   – Ее в тебя силой никто не пихал.
   – За малым.
   – Ладно, скажу, раз ты все равно не отстанешь, хотя лучше было бы тебе понять это самому. Аламут разрушает границы реальности или тот барьер, который отделяет тебя от понимания своих истинных потребностей.
   – Хочешь сказать, что без этой дряни я бы не догадался, что мне нужно?
   – Ну если ты такой противник кайфа, мог бы сразу об этом сказать.
   – Я ничего не имею против кайфа без последствий в виде ломки или смерти от передозировки. Но я люблю контролированный кайф, а не такой, который может накрыть тебя непонятно где.
   – В любом случае теперь уже поздно дискутировать. Пошли лучше куда-нибудь поедим. Я жрать хочу, как не знаю кто.
   – Я тоже, – признался я.
   На этот раз дракон выбрал для завтрака открытое кафе, раскинувшееся в тени высоченных деревьев на берегу живописного озера. По озеру плавали лодки, в которых кавалеры катали своих дам. Одеты все были, как во времена Мопассана.
   – Какой здесь век? – спросил я дракона.
   – По вашему календарю?
   – Ну да. Я в других не ориентируюсь.
   – По вашему календарю будет 2009 год. А ты что думал? – спросил он, видя мое удивление. – Мы ведь не на машине времени носимся.
   – Но тут все так одеты.
   – А они как эти ваши, толкиенутые. Только те напяливают на себя железные кофты и мутузят потом друг друга игрушечными мечами, тогда как эти упражняются в изящных манерах девятнадцатого века, мня себя как минимум графьями и их графинами.
   – Графинями, – механически поправил его я.
   – Ну да. Графиня для графа это, прежде всего, графин, – выдал он, и по его улыбочке я догадался, что это была скабрезная шутка.
   Вино, а мы пили замечательное вино, придало мне смелости, и я решился задать вопрос, который во время наркотического откровения по дороге на работу возник у меня в голове и с тех пор не хотел ее покидать.
   – А что мы все-таки инспектируем? – спросил я.
   – А ты как думаешь?
   – Если честно, то даже не представляю.
   – Да ну! – он хитро улыбнулся.
   – Нет, правда. Я прекрасно понимаю, что слово «инспекция» заставляет наших чиновников вставать на цирла и подобострастно заглядывать в глаза, виляя при этом верноподданнически хвостом. Вот только все это… не то.
   – А что еще ты понимаешь? – шутливым тоном, за которым скрывался серьезный интерес, спросил дракон.
   – А еще я понимаю, что все то, что ты рассказал мне в начале инспекции про сумасшествие нашей планеты, независимо от того, правда это или нет, ничего для нас ровным счетом не значит. А раз так… – я развел руками.
   – Очень хорошо. Продолжай.
   – Мы с тобой то и дело едим, пьем, развлекаемся с женщинами, словно вырвавшиеся в Турцию туристы.
   – Только давай без этих сравнений, – обиделся он. – По сравнению с вашими туристами…
   – Извини, – перебил его я, – я сейчас слишком пьян, чтобы фильтровать каждое слово. Так вот, ты же не вырвавшийся на свободу клерк, а раз так, то все это должно иметь второй, непонятный мне смысл, который…
   – А ты, значит, жратвой и бабами уже насытился, и теперь тебе смысл подавай, да не просто смысл, а какой-нибудь настоящий, с большой буквы. Смотри, чтобы от добродетели несварения не получилось.
   – Да нет, но я же вижу… я чувствую, что у тебя туз в рукаве.
   – А тут ты прав, – посерьезнел дракон. – И раз ты об этом догадался, я тебе расскажу.
   Не знаю, откуда взялась эта традиция, но раз в сто лет, мы приходим в ваш мир, чтобы дать шанс одному из вас взойти по лестнице экстаза. Это очень сложная, многоуровневая конструкция, на которой легко потерять ориентиры. Еда, наркотики, алкоголь, секс, любовь, мистический экстаз, экстаз власти, экстаз унижения, экстаз творения, отречения, преодоление себя, религиозный, дзенское просветление… Все это разные виды экстаза, разные маршруты, разные пути в этом поистине бескрайнем лабиринте, пройти который можно, только ориентируясь на внутренний свет. Вот мы и пытаемся найти твой источник внутреннего света, а потом заставить его гореть достаточно сильно, чтобы осветить твой путь хотя бы на шаг вперед. Этого вполне достаточно…
   – Погоди, – перебил его я. – Не хочешь же ты сказать, что то, чем мы занимаемся…
   – А почему нет?
   – Но разве к этому приходят не через молитву, йогу, медитацию и аскезу?
   – Для кого-то и это может служить источником экстаза… Вообще у вас какое-то странное отношение к счастью. Везде только и слышишь: поступай так-то и так-то, думай о том-то и о том-то, делай только так и не иначе, и будь от этого счастлив. Как будто можно быть счастливым по принуждению или следуя чьей-то прихоти. Общим у людей может быть только горе, тогда как счастье… оно у каждого свое. И чтобы его открыть, нужно заглянуть глубоко в свою душу с тем, чтобы понять, что же в действительности тебе надо, что есть твой экстаз или твой путь с сердцем, если этот термин тебя больше устраивает. А для этого нужно обеспечить себе тылы, которые создаются удовлетворением сначала таких вот житейских потребностей. Ведь если ты, скажем, будешь думать только о бабах, то куда бы ты ни пошел, ты будешь с ума сходить от сексуальных видений, и если не начнешь дрочить, свихнешься, как те святые, которых дьявол якобы искушал суккубами.
   – Делай, что хочешь – таков закон? А если я сопьюсь или сторчусь с такой философией?
   – А также вляпаешься в какую-нибудь веру или атеизм? Значит, либо именно это тебе и нужно, либо ты так и не сумел заглянуть в свою душу. В любом случае ты хотя бы сделал попытку быть счастливым. К тому же я здесь для того, чтобы тебя немного подстраховать.
   – То есть, мы с тобой как мастер и ученик дзен?
   – Не пори чушь! Популяризаторы давно уже так опошлили дзен, что он стал еще одним направлением эзотерического туризма, этакой пелевинщиной.
   – А мне нравится Пелевин. Не все, но…
   – Но только как хорошая развлекалочка на мистические темы.
   – Ну да.
   – Тут я с тобой не спорю, вот только…
   Дракону не дали договорить. К кафе подъехала совершенно неуместная здесь черная машина с тонированными стеклами, из которой вышли двое крепких парней.
   – Пойдем, она ждет, – сказал мне один из них.
   Я как на последнюю соломинку посмотрел на дракона, но он только развел руками.
   – Ты сам согласился пройти лабиринт, – сказал он.
   – Так это был не сон? – умоляюще спросил я.
   – Ты сам должен решать, что явь, а что видение, – ответил дракон.
   Наверно, если бы я не сел в эту чертову машину, парни повели бы меня силой, хотя кто его знает, как в этом случае повернулись бы события. Проверить я не рискнул. Меня втиснули на заднее сиденье между парнями. Услышав винный запах из моего рта, один из них молча протянул мне жвачку.
   – Спасибо, – сказал я, но он никак на это не отреагировал.
   Ехали мы недолго: минут десять-пятнадцать.
   На этот раз она приняла меня во дворе милого двухэтажного сельского домика для богатых дачников. Она сидела за столом и задумчиво перебирала какие-то бумаги. Конвоиры подвели меня к столу, затем, как на параде, развернулись и пошли прочь. Она подняла глаза от бумаг, посмотрела на меня, и я вновь оказался в роли кролика перед удавом.
   – Садись, – пригласила она, кивнув головой на траву у своих ног.
   Я сел. Тогда она закинула ногу за ногу и немного качнула ножкой (той, что была закинута за другую) в белой туфельке в мою сторону. Поняв, что от меня требуется, я склонился к ноге и поцеловал туфлю. При этом мое «я» совершенно не хотело участвовать в этой клоунаде, только телом управляло не оно.
   – Пришло время тебе показать, на что ты способен, – сообщила она.
   – Приказывайте. Я сделаю все, – прошептали мои губы помимо моей воли.
   – Держи, – она бросила мне фотографию, которую я поймал на лету.
   На ней была изображена миловидная женщина чуть старше сорока лет. Ее потухшие глаза выражали грусть и вековую усталость.
   – Хотите, чтобы я ее убил, – заикаясь от ужаса, спросил я, причем меня не столько пугала сама необходимость кого-то убить, до этого момента я никого не убивал и совершенно не представлял себе, каково это, сколько страх перед последующим наказанием.
   – Ну зачем так сразу, убить, – она улыбнулась улыбкой хищницы. – Ты должен будешь ее трахнуть.
   – Соблазнить?
   – Да нет же, войти в ее квартиру, дождаться и трахнуть, когда она войдет.
   – Но… я не знаю…
   – Кирилл уже позаботился обо всем. Тебе остается только выполнить приказ. Или ты хочешь отказаться?
   Мое «я» хотело отказаться, но тот, кто управлял моим телом, поспешно ответил.
   – Я выполню все, госпожа.
   – Тогда действуй, – приказала она и вновь чуть качнула ногой в мою сторону, давая понять, что аудиенция закончена.
   Поцеловав на прощанье ее туфельку, я встал и пошел к поджидающим меня возле машины парням.
   На этот раз на заднем сиденье сидел только один из них. Пока мы ехали, никто из нас не проронил ни слова. Когда машина остановилась возле одного из подъездов новостройки, сидящий рядом со мной мужчина, (как я решил, Кирилл), дал мне ключи и сказал:
   – Квартира на третьем этаже. Дверь без номера направо. Тут никто еще никого не знает, так что в квартиру входи смело. Она придет минут через пятнадцать. Войди и жди ее в спальне. Когда она войдет, набрасывайся сразу. Старайся с ней не разговаривать и не смотреть в глаза. И помни, для тебя она – только объект. Увидишь в ней человека, можешь облажаться. Понял?
   – Да, – нерешительно ответил я.
   – Тогда действуй.
   Не буду описывать негнущиеся ватные ноги, трясущиеся руки, пятнадцатиминутный диалог с самим собой в стиле быть иль не быть… и тварь я дрожащая или право имею. Описать это достойно я не смогу. К тому же из-за обрушившегося на меня тогда эмоционального шторма, мои воспоминания туманны и размыты.
   Я вошел в ее довольно-таки милую квартиру, запер дверь изнутри на ключ и прошел в спальню. Спальня мне понравилась, но я запомнил лишь фотографию в рамке на компьютерном столе. На ней была изображена моя будущая жертва. Только на этой фотографии она была на несколько лет моложе, и в ее глазах был блеск счастья. С одной стороны ее обнимал мужчина, а с другой – мальчик лет десяти. Глядя на фотографию, я чуть не расплакался, а потом еле сдержался, чтобы не рассмеяться истерическим смехом – тоже мне плачущий насильник. Плачущий убийца, – есть такой фильм, – еще куда ни шло, но насильник.
   Задержись она где-нибудь минут на тридцать, я бы, наверно, сошел с ума, но она пришла вовремя. Я слышал, как в замочную скважину вставляется ключ, как открывается дверь, как она входит, стуча каблучками, как снимает туфли. Почему-то мне вспомнилась мама, как в детстве я ждал ее с работы…
   Мне стало на душе так тошно, как не было никогда. Но надо было действовать. Мы встретились в коридоре. Она шла в комнату, из которой я выходил. Увидев меня, она вскрикнула от испуга.
   – Если я этого не сделаю, меня убьют, – зачем-то сказал я ей.
   Она оказалась не робкого десятка. Вместо того, чтобы кричать и молить о пощаде, она бросилась в драку и сразу же расцарапала мне лицо, чуть не оставив меня без глаз и больно стукнула ногой по голени. (Как все-таки здорово, что у нас принято разуваться в квартирах!) В результате я за считанные мгновения превратился из насильника в жертву. Защищая теперь уже себя, я двинул ее кулаком по лицу, да так, что она грохнулась на пол, что называется, со всех четырех. Не дожидаясь, пока она придет в себя, я бросился на нее, двинул еще раз кулаком, теперь в лоб, и, задрав подол платья, сорвал с нее трусы. Затем торопливым движением расстегнул штаны и достал свой инструмент насилия, который от происходящего сжался так, что стал меньше, чем был во младенчестве. А так, как насиловать, вылизывая клитор или обхаживая его пальцами, у нас не принято, я растерялся. Но не надолго. Схватив своего героя двумя пальцами за крайнюю плоть, я принялся остервенело тыкать его в ее влагалище, мысленно матеря все и вся.
   Остановил меня ее смех. Она лежала и смеялась надо мной обычным, а никаким не истерическим смехом.
   – Чего ржешь, дура? – растерявшись, спросил я.
   – Ты бы на себя со стороны посмотрел, горе-насильник, – ответила она сквозь смех.
   – Извини, но если я этого не сделаю…
   – Да ладно тебе, считай, что у тебя зачет.
   – Что?! – окончательно охренел я.
   – Добро пожаловать в лабиринт.
   – Так ты?..
   – Очередная веха на твоем пути к себе.
   – Ну и нахрена все это было? – чуть не плача, спросил я.
   – Чтобы сбить с нервов мох.
   – Лучше бы мне приказали тебя убить, – разозлился я.
   – И это вместо благодарности.
   – Какой еще, блядь, благодарности! – взорвался я.
   – Я тут ради тебя собой жертвую, по роже от тебя получаю…
   – Да ты сама на меня набросилась.
   – Скажи спасибо, а то бы ты свой стручок так и не вытащил.
   А ведь она была права! Наверно, если бы в тот момент, какой-нибудь случайно оказавшийся рядом мастер дзен дал бы мне палкой по голове, я бы стал просветленным.
   – Хочешь чаю? – спросила вдруг она.
   – Даже не знаю, – ответил я.
   – Ладно, пошли на кухню. Ты сам встанешь, или помочь?
   – У тебя платье порвано, – вместо ответа сказал я.
   – Издеваешься?
   – Нет, но теперь я знаю, что чувствовала Алиса в Стране Чудес.
   За чаем я более или менее пришел в себя, и даже сообразил, что мы незнакомы.
   – Меня Костей зовут, – представился я.
   – Неля, – назвалась она.
   – Ты меня извини…
   – Проехали, – оборвала она.
   Дальше мы разговаривали о всякой всячине, как будто я просто забежал к ней на чай. Кстати, несмотря на следы побоев, растрепанный вид и разорванное платье, выглядела она значительно лучше, чем на фотографии, да и глаза у нее были совсем не потухшими.
   Меня так и подмывало спросить, зачем она участвует в таких спектаклях, но я не решился. Попытка изнасилования – еще не повод требовать откровенности.
   Перед моим уходом она дала мне визитку с адресом.
   – Завтра ровно в восемь тридцать утра ты должен быть там, – сказала она.
   Прощаясь, я улыбнулся, но не ей, а сам себе.
   – Радуюсь, что не смог стать насильником, – пояснил я, увидев вопрос в ее глазах.
   – Подожди, – сказала она и дружески поцеловала меня в губы.

Митота восьмая
Дрочи и улыбайся

   Когда мнимая жертва и свидетельница моего позора закрыла за мной дверь, было начало одиннадцатого ночи. Я чувствовал себя так, словно из меня выжали все соки, а на душе было настолько погано, что хотелось обо всем забыть и никогда больше не вспоминать. Настроение было ниже плинтуса, и, вспомнив, как на военных сборах мы лечили меланхолию, наматывая километр за километром по пересеченной местности, я, несмотря на усталость, решил не вызывать такси, как требовало тело, а пройтись пешком. Тем более что погода была великолепной. Жара спала. Дул легкий ветерок. А небесную иллюминацию не закрывало ни единое облачко. Правда, были комары – куда ж без них-то? Комары у нас исчезают только перед появлением белых мух.
   Ночевать я решил дома: раз дракон отдал меня на растерзание кодле сумасшедших баб, значит, я ему не очень-то нужен. Пока я шел, настроение немного начало подниматься, зато дома…
   Дома на меня напала нервная дрожь. Раньше со мной такое было только однажды: давным-давно в лихие девяностые. Одна моя хорошая знакомая клюнула на предложение подзаработать деньжат в Турции. Там у нее, разумеется, отобрали паспорт, отлупили плетками и заставили ударно трудиться на панельном поприще. Вернувшись, она рассказала обо всем мужу, значительно приуменьшив, конечно, свои трудовые заслуги. Ему и этого хватило, чтобы разозлиться на виновного во всех грехах жены сутенера. Решив с ним поговорить, муж взял меня в качестве моральной поддержки. Пока мы собирались, пострадавшая рассказывала нам, какой этот сутенер крутой тип, что у него все везде схвачено, а убить человека для него, что семечек купить. В общем, поддержала наш боевой дух, как могла. Оскорбленного мужа это не смутило. Всю дорогу до дома супостата он рассказывал мне, как он сейчас с ним разберется, а идти нам надо было что-то около одной автобусной остановки.
   Короче говоря, мы пришли к нему, как сейчас помню, на третий этаж. Муж начал звонить в дверь, а я остался на площадке между вторым и третьим этажами.
   Открыла жена супостата. Начала объяснять, что муж только что откуда-то вернулся и теперь спит… в общем, приходите завтра. Однако муж оскорбленный требовал разговора немедленно, о чем весьма неласково сообщил жене супостата.
   – Хорошо, – сказала она и ушла в квартиру.
   Супостат вышел примерно через минуту.
   – Ты кто такой и чего тебе надо? – дерзко спросил он с порога.
   Муж начал как-то неуверенно объяснять, кто он такой, и зачем пришел, но супостат его не стал слушать.
   – Пиздуй нахуй отсюда, – буквально приказал он, а потом, увидев меня, спросил, – а ты еще кто?
   – Он со мной, – ответил муж.
   – Тогда пусть с тобой и пиздует нахуй. Понятно?
   Оказавшись понятливым, муж повернулся и пошел вниз по лестнице. Решив, что раз мужа этот разговор удовлетворил полностью, то мне тоже нечего дергаться, так что я молча присоединился к нему. Когда мы вышли на улицу, муж сказал:
   – Ничего, я ему еще устрою. Это я в подъезде связываться не хотел. Но ничего, я его еще поймаю…
   Насколько я знаю, он ловит его до сих пор. Значительно позже судьба меня вновь свела с этим грозой турецких проституток – мы оказались соседями по гаражу. Я его вспомнил, а он меня нет. В общем, тип оказался, как тип. Ничего выдающегося, а все связи у него были в лице сержанта милиции.
   Так вот, после того, как он нас послал с обиженным мужем, муж пошел домой докладывать жене о проделанной работе. Не знаю, что он ей рассказал, так как мы эту тему больше не поднимали. Меня ждало застолье. И когда я уже спокойно сел за стол, на меня напала дрожь, да такая, что я не смог налить вино в бокалы сидящим рядом дамам.
   Когда я пришел домой после горе-изнасилования, на меня напала такая же дрожь, только значительно сильнее. Скорее всего, если бы я был каким-нибудь литературным или киногероем, я бы вылакал приличную порцию водки прямо с горла. Вот только водки у меня дома не было, да к тому времени я уже знал, что водка все только усугубляет, и пить когда тебе хреново следует только затем, чтобы стало еще хреновей. Поэтому, не зная, что делать, я забрался в ванну и пустил горячую воду, почти кипяток. Настолько горячую, что мне даже стало немного холодно – так бывает от горячей воды. Постепенно дрожь начала уходить, зато в голову полезли всякие мысли.
   Моя интуиция заявляла, что во всем этом отвратительном действе должен быть какой-то смысл, что мне не только показали истинную сущность собственной чмошности, – о том, что я не герой, но и не садист-насильник, я знал как-то и без них, – но и что-то еще. Что-то очень важное, что я обязательно должен понять, иначе все пережитое будет напрасным… Рассудок ей отвечал, что в этой злобной клоунаде нет и не может быть никакого смысла, что мной просто играют, даже не как кошка с мышкой, а как дети с жуками, как библейские монстры с Иовом, как… Интуиция не желала слушать рассудок. Он перешел на крик. Она тоже ответила криком… Прямо, как муж и жена, но только без битья посуды.
   Почувствовав, что еще немного, и у меня вырастут жабры, я вылез из ванны. Скандал в голове нарастал и закончиться обещал не скоро. Оставалось либо сходить с ума, либо…
   К счастью, я вспомнил о пейотных песнях. Не о тех, которые описывает Карлос Кастанеда, а об одноименной медитативной практике, для которой не нужен никакой пейот.
   Я сел удобно в кресло, но так, чтобы спина оставалась ровной. Закрыл глаза. Расслабил тело. Затем я начал тихонько мычать: ммммммммммммммммм… – медленно повышая и понижая тон до тех пор, пока мое состояние, нечто внутри меня, – не ответило резонансом на мычание. Настроившись на резонанс, я как бы вобрал звук в себя, продолжая мычать, следуя за резонансом. По мере мычания я представлял, как из моей головы вместе со звуком уходят все терзающие меня мысли. Закончил петь я только около двух. Полегчало настолько, что захотелось спать. Я лег в постель и почти сразу же уснул.
   Срочная, неожиданная эвакуация. Только тот, кто пережил этот процесс, может себе представить всю его прелесть. Люди суетились, тащили вещи, зачастую какую-то ненужную хрень. Улицы были забиты, как площадь во время бесплатного концерта. Всюду сновали солдаты, менты… А куда эвакуироваться, если причиной эвакуации объявлено не стихийное бедствие или катастрофа, не война, не нашествие какой-нибудь нечисти, а конец света или тотальная реорганизация вселенной. Куда идти? Что брать? Что делать? Да и можно ли в такой ситуации что-либо сделать?
   Растерянные, мы с мамой вышли из дома, так ничего и не взяв. Мама то и дело чуть не терялась в толпе, и мне приходилось тащить ее за руку. Мы не знали, куда идти, что делать, как, впрочем, и все вокруг. Мы шли, потому что так создавалась хоть какая-то иллюзия действия.
   Вдруг толпа как-то резко рассосалась, и на пустой улице появились цыгане. Не грязные, не вонючие и в своих лучших одеждах. Они шли по улице, отплясывая один из своих полудиких танцев, а в центре этой группы людей шла цыганка с подносом, на котором стоял графин с водкой, опять же с водкой большой хрустальный бокал и тарелка с закуской.
   – А этим все нипочем, – как-то слишком громко сказала мама.
   – Так хозяин идет, – сообщила одна из цыганок. – Хозяина мы встречаем.
   – Какого хозяина? – спросил я.
   – А такого, который хозяин всего.
   Мы с мамой увязались за цыганами. Они привели нас на какой-то пустырь.
   Вдруг вдалеке заиграла гармошка, и я увидел, как к нам приближается среднего роста мужичок в высокой, как у суфийских танцоров шапке и с потешно торчащей веником черной бородой. Он играл залихватскую мелодию и шел, казалось, никого не замечая вокруг. Узнав хозяина, цыгане радостно загалдели, а я, глядя на них, понял, что сейчас он подойдет, выпьет залпом водку, закусит, чем глаз порадуется, а потом жахнет об пол бокал, и наш казавшийся еще вчера столь незыблемым мир распадется на кванты, чтобы в следующее мгновение собраться вновь, но уже без нас…
   Пока я об этом думал, мама успела от меня отойти. На пустырь хлынула толпа людей, и людской поток начал относить ее от меня. Поняв, что хочу оставшееся мне время провести рядом с ней, рядом с самым близким мне человеком, я бросился в человеческий поток. Работая локтями и кулаками, давая по морде и получая в ответ, я приблизился к маме. Я крепко обнял ее и сказал, что люблю ее.
   – Я тоже тебя люблю, – ответила мама.
   Проснувшись, я чуть не заплакал от глубины собственного идиотизма. Ведь, как и многие другие, я растрачиваю отведенное мне время на всякую ерунду, на ссоры, на пустяковые обиды и погоню за химерами, лишая себя возможности сделать что-нибудь действительно важное или хотя бы просто побыть с дорогим человеком или дорогими людьми, остановить начинающийся скандал, подарить вместо этого дорогим людям радость. Пусть даже маленькую. Ведь не делая этого, мы медленно, шаг за шагом убиваем свою жизнь, растрачивая ее на хрен знает что. И что самое страшное, мы убиваем так не только себя, но и тех, кого любим: родителей, детей, друзей, любимых…
   Мы постоянно об этом читаем, думаем после ударов судьбы, чтобы в следующую секунду забыть и накричать на любимого человека из-за какой-нибудь не стоящей дырки от бублика ерунды.
   Мне очень сильно захотелось позвонить маме, сказать, что я ее люблю, что она мой самый дорогой человек, но было еще рано, и я решил позвонить немного поздней. Мне пора было собираться и идти по полученному столь грязным способом адресу.
   Нужный офис располагался в бывшей квартире первого этажа «хрущевского» дома. Никакой опознавательной таблички у входа не было, а вот охранник был, этакий патриотично-серийный головорез из голливудского блокбастера.
   – Вы куда? – спросил он, преграждая мне путь.
   – Мне назначено, – ответил я, не зная, что говорить, если он спросит, кем и когда.
   К моей великой радости он не стал задавать вопросы, а, посторонившись, сказал:
   – Проходите.
   Я вошел и оказался в достаточно большом предбаннике, в котором, каждая за своим столом, сидели три барышни лет по двадцать в деловых костюмах и с еще более деловыми лицами. Других посетителей не было. Стоило мне войти, как барышни, забыв на время о своих пасьянсах, блогах и прочих важных вещах, уставились на меня, как Ленины на вошь.
   – Что вам угодно? – строго спросила одна из них и так на меня посмотрела, словно я был букашкой, которую она рассматривала, держа пинцетом.
   – Мне назначено, – повторил я открывшую мне входную дверь фразу.
   – Ваша фамилия?
   – Борзяк.
   Она несколько раз клацнула по клавишам клавиатуры, посмотрела на меня, потом в монитор, потом снова на меня и, наконец, сказала:
   – Все в порядке. Можете раздеваться.
   – Как раздеваться? – спросил я, так и не привыкнув к эротическому сюрреализму.
   – Полностью, – совершенно спокойно, словно речь шла о предельно будничных вещах ответила барышня. Хотя, это для меня происходящее было «чем-то из балета», у них же был обычный рабочий день.
   – Вы сами разденетесь, или нам охрану позвать? – недовольно спросила вторая барышня, видя, что я не спешу срывать с себя одежду.
   Перспектива быть раздетым при помощи охранника меня совершенно не устраивала, поэтому, зачем-то оправдываясь, я сказал:
   – Не пойму, куда складывать одежду.
   – Ах да, извините. Вот… – вступила в разговор третья барышня и поставила на стол достаточно вместительную картонную коробку, которая почему-то сильно пахла лекарствами.
   Делать было нечего, и я разделся и сложил вещи в коробку. Надо отдать должное барышням, их этот процесс совершенно не интересовал.
   – Что теперь? – спросил я.
   – Входите, – сказала первой заговорившая со мной барышня и кивнула в сторону двери в кабинет босса.
   Не зная, стоит ли стучать или нет, я открыл дверь и вошел.
   Кабинет… Примерно так у нас в Аксае выглядят кабинеты нотариусов. Огромный стол, стеллаж с папками, панели на стенах и потолке, линолеум на полу, вертикальные жалюзи на окне. Только вместо кресла и даже кресел для посетителей стоял обычный кухонный табурет в количестве одна штука.
   Зато хозяйка кабинета была поистине шикарной женщиной, хоть и не красавицей: хорошенькая, но не более. Одета… нижнюю часть я не видел, а верхняя состояла из белоснежной блузки и красивого серого пиджака в чуть заметную полоску. Шикарной ее делал неземной магнетизм что ли.
   – Здравствуйте, – сказал я, входя, – можно?
   – Проходите, – ответила она приятным голосом, – прошу вас на табурет.
   Сиденье было холодным, но нагреть его задницей мне так и не удалось. Едва я сел, хозяйка кабинета словно взбесилась.
   – Встать! – рявкнула она. – Вы вообще понимаете, где вы находитесь?!
   От этого вопля я буквально слетел с табурета.
   – Но вы же сами сказали… – растерялся я.
   – Я что, разрешала садиться? – строго спросила она.
   – Нет, но…
   – Вам же объясняли.
   – Ничего мне не объясняли. Только заставили раздеться.
   – Да нет же, – в ее голосе чувствовалось нескрываемое раздражение, – вам должны были все объяснить перед тем, как дать аламут.
   – Ничего мне не объясняли. Просто дали пилюлю и все.
   – И вы не подписывали протокол о проведении инструктажа? – удивилась она.
   – Я его в глаза не видел.
   – Такого не может быть! – уверенно заявила она, затем достала из стола папку с бумагами, порылась в ней, потом немного растерянно сообщила: – И правда. Что ж, это наше упущение. Но аламут вы уже приняли, значит обратной дороги у вас нет. Так что хотите вы того или нет, лабиринт вам придется пройти до конца.
   – А если я не пройду?
   – Аламут сожжет вам мозг. И в лучшем случае вы станете как этот… который нес всякую хрень про какого-то зверя и вавилонскую блудницу. Про худший вам лучше не спрашивать.
   – И что мне теперь делать?
   – Проходить лабиринт. Это делается пошагово… Просто делайте все, что вам говорят.
   – А что мне делать сейчас?
   – Сейчас у вас биометрический тест. Вам что, не объяснили, что это такое?
   – Нет.
   – Вам надо забраться на стул, как в детстве, когда читали стихи для деда Мороза.
   В детстве меня никто не заставлял читать стихи, стоя на стуле, за что родителям отдельное спасибо и низкий поклон, но я не стал этого говорить хозяйке кабинета. Зачем ей это? А просто забрался на табурет. Чувствовал я себя конченым идиотом.
   – Держите.
   Она всучила мне бланк, посреди которого было написано: «место для спермы».
   – И что теперь? – спросил я, не понимая, чего от меня хочет эта шикарная женщина.
   – Дрочите и улыбайтесь, – ответила она так, словно нет ничего более естественного, чем стоять вот так голым на стуле и дрочить.
   – Как дрочить? – обалдел я.
   – Вы что, никогда не дрочили? – удивленно спросила она.
   – Да нет, дрочил…
   – Вот и дрочите. Надеюсь, как улыбаться, вы знаете?
   Вместо ответа я взял член в руку и начал дрочить. А что мне оставалось делать? Узнавать на собственной шкуре, что бывает с теми, кто сходит с дистанции, я не хотел. Мне как-то и без зверей с вавилонскими блудницами хватало забот, тем более что отечественные психиатрические больницы не отличаются комфортом и уютом. По крайней мере, те из них, куда бы я попал в случае скисания мозгов.
   Убедившись, что я достаточно правильно дрочу и улыбаюсь, хозяйка кабинета вернулась к изучению бумаг. Вы когда-нибудь пробовали дрочить, стоя голиком на табурете перед шикарной женщиной, которая при этом совершено буднично просматривает в папке бумаги? Попробуйте. Бурю чувств и эмоций гарантирую. По крайней мере, вы долго не сможете этого забыть. Особенно, если хочется покончить со всем этим, как можно быстрее, а член не хочет вставать из-за далеко не радостного состояния души. Наконец, мне удалось заставить его сплюнуть точно в отведенное на бланке место.
   – Что теперь? – спросил я, когда дело было сделано.
   – Вы кончили?
   – Да.
   – Спускайтесь и давайте сюда бланк.
   Взяв у меня бланк, она сунула его в папку с бумагами, после чего протянула мне толстый журнал и ручку.
   – Распишитесь там, где галочки.
   Я расписался.
   – Ну вот, теперь все формальности соблюдены, – сообщила она, убирая папку в стол.
   – Я могу идти?
   – У нас еще по плану неформальная часть встречи. Или вы куда-то спешите?
   – До пятницы я совершенно свободен.
   – Надеюсь, вы клитор лизать умеете? – спросила она, как ни в чем не бывало.
   – Сложный вопрос, – ответил я, восприняв этот шокировавший бы меня еще несколько дней назад вопрос как нечто само собой разумеющееся.
   – Вы что, никогда ни у кого не лизали?
   – Лизал, но я не знаю, насколько я хороший в этом деле специалист.
   – А вот это мы сейчас и проверим, – сказала она, вставая и выходя из-за стола.
   Она обошла стол, и я увидел строгую юбку чуть выше колен из того же материала, что и пиджак, прекрасные ноги в черных чулках и шикарных туфлях на высоких каблуках. Трусики на ней тоже были черные. Трусики она сняла и положила на стол. После этого она села рядом с трусиками, предварительно задрав юбку, и раздвинула ноги.
   – Приступайте, – сказала она.
   Я приступил. Я целовал ее бедра, губы, ласкал языком клитор, засовывал язык во влагалище. Ее вагина реагировала на каждое мое движение, словно была самостоятельным живым существом. При этом она обильно мокрела. Вагинальная смазка была немного горьковато-пряной и напоминала какую-то знакомую приправу, но я не мог вспомнить, какую. И еще она пахла. Сначала она пахла, как пахнет ухоженная и недавно вымытая вагина любой не больной ничем этаким женщины, но постепенно, по мере приближения оргазма, в запахе начали появляться новые оттенки, которые буквально сводили меня с ума от удовольствия. И я слизывал все, что выделялось в ее промежности, боясь упустить даже самую малость.
   Хозяйка чудо-вагины сначала сидела на столе и, держа меня за волосы, управляла моей головой, затем откинулась на спину. Она лежала, стонала и царапала каблучками мне спину. А перед тем, как кончить, вновь схватила меня за волосы и прижала лицом к вагине с такой силой, словно хотела засунуть мою голову себе во влагалище, и принялась тереться клитором о мой нос. Когда она кончила и затихла, я жадно слизал и проглотил все, до чего мог достать языком.
   – Ну все, хватит, – сказала она, несильно оттаскивая меня за волосы от своей промежности. Окинув мою физиономию придирчивым взглядом, она вытерла ее своими трусиками, после чего их надела.
   – Я вижу, тебе тоже понравилось, – сказала она.
   – Это было чудесно, – ответил я и не соврал.
   – Ладно, теперь ты садись на стол, – приказал она, встав со стола.
   И когда я сел, она сделала мне такой минет, что я улетел в рай.
   – Все, можете идти, – сказала она буднично-казенным тоном, когда я пришел в себя. – Вам позвонят.
   – Большое спасибо, – только и нашел я, что ответить.
   Когда я вышел из кабинета, деловая троица не обратила на меня никакого внимания. Посторонних в приемной не было. Я, не спеша, оделся и вышел. Я был под впечатлением и, несмотря на весь абсурд происшедшего, впечатление у меня было прекрасное. Впервые со времени принятия аламута. Добравшись до ближайшей свободной лавочки (интересно, а чем лавочки отличаются от скамеечек?), я сел и позвонил маме. У нее все было хорошо. Она тоже меня любила.
   – Когда придешь? – спросила она в конце разговора.
   – Как только освобожусь, так сразу, – ответил я.
   Мне не хотелось идти на работу, но позвонил дракон.
   – Ты там уже освободился? – спросил он.
   – Вроде как, – ответил я.
   – Так освободился или нет? – недовольно проворчал он в трубку.
   – Сейчас я свободен, а что будет в следующую минуту…
   – В следующую минуту будет следующая минута. Ты мне нужен.
   – Уже иду.
   Когда я вошел, дракон не обратил на мое появление внимания. Он был весь в процессе изучения статуэтки-сувенира «рабочий и колхозница». Он вертел ее всячески в руках и даже пытался нюхать. При этом он напевал, ужасно фальшивя: «Поспели вишни в заду у дяди Вани», – вот уж действительно геморройная песнь.
   – Привет, – сказал я.
   – А, привет, – рассеянно ответил он и вновь углубился в изучении статуэтки.
   – Что ты пытаешься найти в этом шедевре пролеткульта? – спросил я.
   – Весьма, кстати, символическая вещь, – ответил дракон, не обратив внимания на мою иронию. – Ведь по сути она вполне может стать неким символическим мостом, объединяющим, что ли… Какая судьба! Созданная стать символом теперь уже ушедшей исторической эпохи, она вполне может стать главным символом эпохи нынешней, причем не только и не столько для вашей страны, сколько для так называемого цивилизованного мира. Ты только представь: «Союз пидора и феминистки!». Причем женщину можно вообще не трогать. Пусть держит в руке серп, как символ духовной кастрации мужского населения планеты. А вот, что дать в руки пидору, чтобы он действительно стал главным символом современной эпохи… об этом надо еще подумать. Ну да такие вещи нахрапом не решаются. Ты мне лучше скажи, как тебе лабиринт?
   – Чувствую себя конченым идиотом.
   – И правильно чувствуешь.
   – Хочешь сказать, что я и есть идиот? – немного обиделся я.
   – Знаешь, почему один из наших бывших ассистентов частенько рассказывал байки о сеятелях, виноградарях и прочих крестьянах?
   – Неужели он?.. – спросил я, не решаясь от волнения полностью сформулировать вопрос.
   – Ну да, – ответил дракон, – а что тут такого дикого?
   – Не знаю. Просто он и я…
   – Ну ты, батенька и замахнулся, – рассмеялся дракон. – Или ты думаешь, что раз и ты, и Пушкин учились писать буквы, то ты такой же поэт?
   – Я об этом не говорил, – поспешил заверить я, густо покраснев лицом.
   – Ну не говорил и не говорил, – миролюбиво согласился дракон. – Тем более что имевшие место события практически ничего общего не имеют с сюжетом тех бестселлеров.
   – Хочешь сказать, что все было иначе?
   – А что, тебе это надо еще говорить?
   – Нет, но…
   – Ну да, для тебя ключевое слово «было», – рассмеялся дракон.
   – А было? – сгорая от нетерпения узнать правду, спросил я.
   – Наверняка что-то было. Какая разница?
   – Только не говори мне, что ты не знаешь, – тоном обиженного ребенка произнес я. Это же надо сначала было так развестись, а потом обломаться! Я почти ненавидел дракона.
   – Я что, по-твоему, Воланд? Или думаешь, мне больше нечего делать, как прятаться на балконе у Пилата или трепаться о чем-то там с Кантом? Да и что этот ваш Кант с этим вашим Пилатом могли бы сказать мне столь интересного? Это вы сотворили из всего этого культ, а нам на это…
   Так вот, – продолжил он, возвращаясь к теме разговора. – Каждый человек – это ландшафт или элемент ландшафта. Есть люди-луга, люди-реки, люди-болота, люди-горы, люди-океаны и люди-пустыни. Есть очень-очень много людей, но нас как сеятелей, а мы сеятели, я имею в виду тех, кто раз в сто лет приходит к вам в мир, чтобы засеять новое плодородное поле… Вот только работать нам приходится с целиной, а целину нужно сначала очистить от камней, деревьев, бурьяна и кустов. Затем целину надо вспахать. Затем пробороновать. Затем обеспечить все условия для того, чтобы урожай не погиб. И только потом уже сеять. Потому что, засеяв поле, мы покидаем его навсегда. А оно остается взращивать наши посевы. Так вот, дорогой мой ассистент, ты мое поле, и я готовлю тебя под посев. И сейчас я выкорчевываю из тебя пни давно уже мертвых деревьев, которые, тем не менее, если их не выкорчевать, погубят весь мой посев. Так что терпи, мой друг. Тем более что тебе больше ничего и не остается.

Митота девятая
Приснится же такое

   – Ты уже ел? – спросил дракон без всякого перехода. – Я бы с удовольствием сейчас что-нибудь сожрал.
   – Только кофе и вагинальную смазку, – ответил я.
   От кофе, меня не сильно подташнивало.
   – Ну за вагинальной смазкой это не ко мне, – истолковал несколько иначе мои слова дракон.
   – Да нет, это я уже ел, – рассмеялся я.
   – Тогда пойдем куда-нибудь поедим. Пищу какой страны ты хотел бы отведать?
   – Мне все равно, – ответил я, чувствуя, как на меня наваливается вековая усталость – так я называю до одури противное состояние, когда кажется, что живешь уже более тысячи лет, и все эти годы давят тебе на плечи. Наваливается оно внезапно, без всяких окриков и предупредительных выстрелов.
   – Э, брат, да ты раскис! – совсем как бабушка всплеснув руками, воскликнул дракон.
   – Мне все это сносит крышу, – признался я.
   – Придется потерпеть. А как ты хотел?
   – Я бы хотел жить тихой спокойной жизнью где-нибудь на берегу теплого океана. И чтобы никаких партий и правительств, никаких президентов, никакой политкорректности, демократии и толерантности. Или нет, пусть даже все это будет, но как можно дальше от моей жизни. А в моей жизни, чтобы было немного денег, милое кафе в двух шагах от дома, где можно спокойно поесть и выпить; с десяток кустов марихуаны во дворе; пара-тройка ненавязчивых друзей; любимая женщина; и чтобы у мамы было все хорошо. И чтобы никакая падла не лезла в чужую жизнь!
   – Такая мечта стоит того, чтобы о ней мечтать, – согласился дракон. – А пока давай что-нибудь сожрем здесь, на месте, а потом ложись спать. У тебя сегодня экзамен.
   – Какой еще к чертям экзамен?
   – После. Об этом после.
   После так после. В таком состоянии я не любопытен.
   Настроившись на чай с какими-нибудь бутербродами, я был приятно удивлен нашим меню, которое включало:
   – картошку жареную,
   – курицу гриль,
   – всякие корейские разности,
   – горячий вкусный хлеб,
   – свежие овощи,
   – пахлаву,
   – ройбош.
   От обильной трапезы меня настолько разморило, что до дивана я брел уже в полусознательном состоянии, и стоило мне принять горизонтальное положение, как мой организм мгновенно перешел в спящий режим.
   Сначала были шаги, голоса, стоны, поскрипывания, крики, завывания и множество других звуков, для которых в человеческих языках еще нет названия. Кроме звуков у меня была способность мыслить, соображать, понимать человеческую речь. Понимать даже те вещи, которые, казалось бы, я никак не мог понимать. Например, значение словосочетания «зеленый кафель». Однако я понимал, что это за дрянь.
   Благодаря мышлению и звукам, я знал, что у меня приобретенный в результате автомобильной аварии паралич, понимал, что я неизлечим, как понимал и значение этого приговора: «неизлечим». Также я знал, что лежу в больничной палате, что совершенно не чувствую тела, и реагирую только на звук. Все остальные присущие нормальным людям чувства остались в прошлой, доаварийной жизни, которая почему-то была полностью стерта из моей памяти… хотя нет, не полностью. Ведь «зеленый кафель» и многие другие столь же далекие для меня в моем нынешнем положении понятия, такие, как руки, ноги, ногти, туфли на каблуках и без, свет, ветер, дождь, тепло, холод оставались понятными благодаря доаварийному опыту. А так как я не помнил, каково быть полноценным человеком, я не чувствовал себя ужасно.
   Я был, наверно, чем-то вроде бестелесного призрака или сознания, обитающего в нигде, но никак не человеком. Благодаря наличию слуха и разума я мог воспринимать пространство, и в этом пространстве были только мысли и звуки, причем звуки уже превращенные в мысли. Это распределенное в пространстве звукомыслие было местом моего обитания, моим миром, моей вселенной, в которой не было больше ничего, даже времени. Только пространство, мысли, звуки и вечность…
   Несмотря на столь убогое устройство моей персональной вселенной я жил весьма бурной социальной жизнью. Началом моего дня был поистине ужасающий грохот, который устраивали санитарки в больничном коридоре. Затем, за шваберно-ведерной разведкой шли основные силы – просыпался этаж. Люди шли в туалет, на процедуры, на завтрак… Они наполняли мою вселенную таким обилием звуков, что я с трудом протискивался сквозь них в погоне за заинтересовавшей меня мыслью.
   Затем в мою палату приходили люди, которые что-то там делали с моим телом, чтобы на нем не появлялись пролежни, и чтобы связки не так быстро ссыхались, превращая меня в нелепо свернувшуюся куклу.
   Когда они уходили, я вновь погружался в мир звуков в коридоре, периодически проваливаясь в сон. Во сне я ходил, ездил на машине, занимался любовью, от кого-то убегал, за кем-то гнался и делал еще массу обычных для нормальных людей вещей. После пробуждения эти действия превращались в пустые слова, так как мое бодрствующее сознание категорически отказывалось понимать происходившее во сне.
   Были дни, когда после ухода тех, кто работал с моим телом, я был предоставлен сам себе до следующего утра, но обычно ко мне приходили гости.
   Чаще всех приходила Наденька. Для меня она была красивым, печальным голосом. Она приходила, чтобы пожаловаться на судьбу, чтобы быть выслушанной хотя бы таким овощем, как я. Она рассказывала о своем муже, который, напиваясь, избивал ее и дочку. Сейчас ее дочка зарабатывает на жизнь в одном из турецких борделей. Пару раз в неделю она звонит матери по телефону, рассказывает, что у нее все хорошо. Присылает иногда подарки и деньги. А недавно прислала ей кофточку. Сказав про кофточку, она разрыдалась, долго плакала, а потом ушла, даже не рассказав, как обстоят дела с ее сыном. У него какое-то генетическое заболевание, поэтому он растет чем-то вроде меня, правда, он может сам ходить.
   Чуть реже забегала заведующая отделением. Она открывала форточку и, куря в окно, рассказывала о тяготах и лишениях своей работы, о том, какой идиот у нас главный врач, о том, что он вымогает, что медикаментов нет, а подчиненные один краше другого.
   Приходили и другие люди. Много-много людей, которым не с кем было поделиться своими бедами или наоборот своими удачами и тайными победами. Так что я больше кого бы то ни было из окружающих знал, что в действительности происходит вокруг, да и в душе у каждого исповедующегося мне человека.
   Ночами ко мне частенько приходили дежуранты. Они гремели стеклом, хихикали, кашляли, скрипели соседней кроватью и стонали сквозь стиснутые зубы, чтобы сильно не шуметь.
   Нередко я ловил себя на мыслях о том, каково это видеть, слышать, обонять, осязать, чувствовать свое тело, уметь ходить, двигать руками, головой, ногами… Каково это трахаться, целоваться, чувствовать дуновение ветерка, мерзнуть или наоборот, чувствовать вкус еды… Как я завидовал при этом нормальным людям, как хотел быть таким, как они… А потом я вспоминал про боль, вспоминал их крики, которые говорили мне о том, что многие из этих страдальцев могли бы позавидовать моему бесчувствию, если бы они знали о моем существовании. И тогда я начинал себя успокаивать, что в моем положении есть не только минусы, но и плюсы.
   Сначала в тот день все шло, как обычно. Потом в моей вселенной возникло движение. В ней появилось нечто столь огромное, что по размерам его наверно можно было бы сопоставить с галактикой. Эта галактика приближалась или же притягивала меня к себе – с точки зрения физики это одно и то же. И когда я был совсем уже рядом с этой махиной, она взорвалась, и поток освободившейся в результате взрыва энергии захватил меня и в мгновение ока отбросил от центра взрыва на огромное расстояние. Ощущение скорости, а я несся со скоростью света, было непередаваемо. Это было блаженство в самом своем естестве. Как было бы здорово лететь вот так до самой смерти!
   Но мое движение начало замедляться, и спустя каких-то несколько кальп, сознание остановилось, а потом начало двигаться назад, навстречу все еще мощному энергетическому потоку. По мере моего приближения к эпицентру взрыва, встречный энергетический ветер становился сильнее. Постепенно он достиг такой силы, что мысли больше не могли удерживаться в сознании. Они устремились прочь вместе со звуками. Мое сознание стало пустым, и энергетические потоки могли теперь легко сквозь него проходить. Ему больше ничего не мешало войти в эпицентр взрыва и там растаять. Мое сознание умерло, и вместе с ним умер я. Ничего не было чудеснее этой смерти! И если бы я был твердо уверен, что реальная смерть хоть отдаленно напоминает пережитую мной, я бы убил себя, не задумываясь, при первой же возможности. Вот только настоящая смерть вполне может оказаться совсем не такой, и что самое отвратительное, есть вероятность столкнуться после смерти с боженькой, наверняка припасшим каких-нибудь пакостей, чтобы отравлять нам и посмертное существование! Как же я ненавидел его, думая о том, что он может испортить мне не только жизнь, но и смерть, лишив меня блаженства абсолютного небытия.
   К сожалению, моя смерть оказалось не вечной, и сознание вновь вернулось в привычный мир, а перевернувшее все во мне событие кануло в вечности прошлого, оставив меня у разбитого корыта.
   Прошло сколько-то там минут, часов дней или лет. Мне не спалось, и я привычно вслушивался в ночные звуки. А что еще делать, если ничего больше не остается? Я лежал, слушал звуки и… поймал себя на том, что они свободно проходят сквозь мое сознание, как раньше сквозь него проходили энергетические потоки, когда оно стало пустым. Звуки приходили в меня, были какое-то время во мне, а потом уходили… И это было… прикольно хотя бы потому, что это было чем-то новым. Я наблюдал, как звуки проходят сквозь меня, не оставляя в сознании даже ряби, и в моем сознании появилась мысль: а что если взять и оседлать какой-нибудь звук? Сразу же после этой мысли звуки подхватили меня и понесли за собой.
   Вырвавшись из плена собственной вселенной, я очутился в океане сознания, который психологи нередко называют коллективным бессознательным, а эзотерики – коллективным разумом. Отдельные сознания, которые мы воспринимаем в качестве своих «я» являются волнами этого океана. Я был его глубинным обитателем. Я предпочитал плавать там, где живут такие твари, о существовании которых мы зачастую даже не подозреваем. Там я встретил боженьку. Он оказался одним из тех паразитов, которых порождает в своем невежестве толпа, питая их своими вожделениями и страхами. При ближайшем рассмотрении он оказался трусливым и жалким. Единственным его интересом является поток энергетической жратвы, которым его кормят толпы верующих своими молитвами, мыслями, страхами… Вот только единственный ли это бог?
   Еще там были твари, которые забрели к нам в океан сознания откуда-то извне. Рассмотреть мне их не удалось – при моем появлении они стремительно исчезали в темных водах сознания, стараясь не попадаться никому на глаза…
   Признаюсь, мне было не до них. В этом океане я был нормальным, полноценным существом, так как сознание мое не было повреждено, а тело здесь не играло никакой роли. Более того, нормальному человеку чтобы сюда попасть требовалось, прежде всего, отключить ощущения тела, что за меня сделала авария.
   Но и это было не все. Однажды, как обычно, ко мне забрела очередная парочка, воспользоваться тем, что соседняя кровать пустует. Самец, судя по его наглому поведению, был или хотел показаться бывалым гостем, а вот самка…
   – А он точно не соображает? – робко спросила она.
   – Да какой там ему соображать! – ответил он. – Это же овощ, кабачок обыкновенный. Вот смотри.
   Наверно, он сделал что-то нехорошее или оскорбительное, потому что она после короткой паузы воскликнула:
   – Прекрати! Это же живой человек!
   – Только юридически, – ответил он. – Я вообще не понимаю, зачем таких держат. Усыпляли бы, да и дело с концом.
   О, как же я был с ним согласен! Ведь всего лишь один укол отделял меня от того блаженства, которое я испытал, умерев тогда на время.
   – Нельзя так говорить, грех! – испугалась и от этого возмутилась она.
   – Хорошо, давай грешить по-другому.
   – Я не могу при нем, он смотрит.
   – Да ничего он не смотрит! А так и тем более.
   – Какой же ты, – в ее голосе прозвучало наигранное негодование. На самом деле ей понравилось, что он вытворил на этот раз. Когда у тебя есть только слух, хочешь не хочешь, начинаешь улавливать малейшие нюансы.
   – Давай, или я трахну его.
   – Прекрати…
   Послышалась обычная в таком деле возня, затем ритмичные поскрипывания, стоны… Пока они занимались своим делом на соседней кушетке, я случайно нашел его волну. В ней не было ничего особого, никаких отличий от других волн, но что-то внутри меня подсказало, что эта волна и есть его сознание, и что если я всплыву…
   Я всплыл, получив при этом такой удар по сознанию, что оно на какое-то время полностью дезориентировалось. А потом, придя в себя, я понял, что произошло. Я смог войти в его сознание и ощутить все, что ощущает нормальный человек. Вы только представьте, что несколько лет вас держали в каком-нибудь темном подвале, а потом выпустили на яркий солнечный свет. Только меня сенсорным ударом наградили все органы чувств за исключением разве что слуха.
   Поняв это (разумеется, тогда я рассуждал, используя иные, доступные мне понятия), я решил в следующий раз во время исповеди попробовать медленно войти в чужое сознание, и у меня получилось! Я не только забрался в сознание Наденьки, но и смог видеть ее глазами, чувствовать ее руками, дышать ее легкими. Я понял, чего был лишен, и, поняв это, возненавидел тех, кто лишает таких несчастных, как я права на быструю смерть. По сравнению с этими гуманистами даже нацистские преступники, даже палачи инквизиции, даже любые палачи мне кажутся ангелами! Надеюсь, для этих гуманистов кто-нибудь придумает ад, в котором они смогут испытать на себе те радости, на которые обрекли несчастных вроде меня.
   Обретя способность чувствовать чужими органами чувств, я легко научился тому, что не удавалось никому из нормальных или полноценных людей. Я смог воспринимать мир органами чувств всех мыслимых и немыслимых существ. Я мог быть кем угодно: человеком, собакой, кошкой, летучей мышью, муравьем, червем, амебой… Правда, я был всего лишь наблюдателем, пассажиром, шпионом в чужом сознании, но после вечности бездействия…
   А вскоре я научился ими управлять.
   Я был в сознании Наденьки. Мы шли с ней по улице, заходили в магазины, смотрели на кучу красивых всякостей… Нам было хорошо, пока мы не пришли домой. Там был пьяный муж. Не помню, что ему не понравилось, но он начал орать на нее во всю глотку, а потом не столько больно, сколько унизительно хлестать воняющими какой-то гадостью руками по щекам. Она просто стояла перед ним и покорно сносила издевательства… Тогда я схватил ее рукой что-то тяжелое с тумбочки или стола и со всей силы ударил его по голове. Сначала он от неожиданности опешил, а потом… Уж лучше бы я этого не делал. Правда, когда Надя в следующий раз пришла ко мне на исповедь, я понял, что она довольна, что смогла хоть раз дать этому уроду отпор. Довольна, несмотря на последствия.
   Тогда я решился. Я нашел его волну. Он снова был пьян и снова искал повод, чтобы над ней надругаться, вот только на этот раз его ждала другая забава. Я привел его на кухню, положил его руками на стол разделочную доску, нашел кухонный топорик, затем спустил штаны, положил член и яйца на разделочную доску и со всей силы ударил по ним топором.
   Так я узнал, что такое боль, настолько сильная, что от нее теряешь сознание.
   «В следующий раз надо будет выскочить за мгновение до финала», – решил я, придя в себя.
   Так началась эпоха игры с людьми. Я чувствовал себя если не богом, то, как минимум, дьяволом. Я мог вселиться в пилота и кайфовать, понимая, что одно мое движение, и эти люди пополнят собой статистику погибших в несчастных случаях. Я мог сколько угодно участвовать в войнах, – для меня они были всего лишь чем-то вроде компьютерных стрелялок, – и буквально купаться в адреналиновом море без малейшей угрозы для себя. Я ел самые изысканные кушанья во всех ресторанах мира; охотился на антилоп, находясь в шкуре льва, исследовал океанские глубины в теле глубоководных чудовищ… А как я занимался любовью! Вы даже представить себе не можете, каково это, трахаться, будучи слизнем или майским жуком, или богомолом! По сравнению с этим пресловутые ежики отдыхают. Кстати ежиком я тоже побывал во время секса, так что ответ на этот извечный вопрос мне известен не со стороны.
   А еще я помогал таким же несчастным, каким был до этого прорыва сознания. Обнаружив мечтающего покончить со страданиями калеку, я находил руку, которая ему помогала. При этом у меня не было и тени сомнения по поводу того, хорошо ли я поступаю. Я помогал людям, и люди были мне благодарны. Они были счастливы, что наконец-то их страдания оборвутся, и они перестанут быть привязанными к своим отказавшим телам.
   Потом я вновь вернулся в океан коллективного разума. И дело не в пресыщении – я не получил и малой доли доступных теперь мне впечатлений. Просто я вдруг понял, что все это обрушившееся на меня многообразие ощущений есть не более чем такая же тюрьма сознания, как и первая моя вселенная. За всем этим должно быть что-то еще, еще одна дверь к еще большей свободе, к еще более захватывающим впечатлениям, к еще более невообразимым возможностям. Я приступил к поискам преодоления, толком не понимая, что и как я должен преодолеть. Я был в точности, как герой русских сказок, которому предстояло идти туда – не знаю куда, и искать то – не знаю что. И я шел, и искал. Я бороздил океан сознания, искал различных гуру и святых, вот только их сознания походили не на вместилища разума, а на городские помойки, столько в них было всякого дерьма.
   Изредка я, правда, нарывался на поистине удивительные сознания, но туда для меня был вход закрыт, как рыбе в небесную синеву.
   Когда я понял, что надо делать, я долго мысленно смеялся над тем, что именно простота и очевидность ответа не позволяли мне его быстро найти. Точно также подслеповатые люди нередко ищут по всему дому очки, которые находятся у них на лице.
   Подобно тому, как звуки при правильном настрое открыли мне двери в океан бессознательного, правильный настрой на тишину откроет искомые двери. Вот только где ее взять, тишину, если повсюду нас окружают звуки? Ответ на этот вопрос тоже оказался простым и очевидным: тишина – это пространство звука. Об этом очень красиво говорил в свое время Ошо, сравнивая небо с покоем ума, а облака с мыслями. В моем случае облаками были звуки, а небо – тишиной. Для того чтобы услышать истинную тишину, мне нужно было суметь вклиниться между звуками, как корню растения между камнями, а потом, по мере роста увеличивать паузу, заполняя ее собой.
   На деле это оказалось не так просто, как на словах. Потребовалась еще одна вечность, прежде чем я смог сначала услышать паузу, потом сосредоточить на ней свое внимание, потом пропустить ее сквозь себя. Когда я смог-таки оседлать тишину, передо мной появилась она, так самая дама, которой я целовал туфли в самом начале путешествия по лабиринту.
   На этот раз она стояла на страже у искомых ворот.
   – Да ты смотри, какой ты шустрый! – воскликнула она, увидев меня.
   – Мне надо туда, внутрь, – жалобно попросил я.
   – Ты еще не готов, – рассмеялась она.
   – Но я же нашел дорогу.
   – Нашел, но пока что только во сне и только благодаря аламуту.
   – Но ведь нашел!
   Ответом мне стал ее смех, который заставил меня проснуться. Проснувшись, я не сразу сообразил, что я Костя Борзяк, ассистент дракона, что я лег вздремнуть после бессонной ночи на диване в доме-музее, что я никогда не был парализован, что та жизнь была сном…
   – Не бери в голову, – услышал я голос дракона, – это все аламут.
   – Все было, как на самом деле…
   – А все и было на самом деле, только во сне. Не бери в голову. Соберись. Тебя сегодня ждет экзамен.
   – Какой еще экзамен?
   – Самый серьезный в твоей жизни. Я же уже говорил.

Митота десятая
Экзамен

   Ты должен предельно серьезно отнестись к предстоящему экзамену, – предупредил в очередной раз дракон, когда мы выходили из дома. – Ты должен быть готов.
   – Как я могу быть готов, если даже понятия не имею о том, что это за экзамен? – в очередной раз повторил я свой вопрос.
   – Я тоже этого не знаю, – в очередной раз ответил дракон, и я в очередной раз ему не поверил. – Это будет сто процентная импровизация как для тебя, так и для экзаменаторов. Как в дзэн-эзотерическом туризме.
   – А раз так, то я не могу быть готовым по определению.
   – Тут уж позволь с тобой не согласиться. Ты можешь явиться на экзамен, как вялоопущенный член, а можешь прийти в прекрасной форме, готовым встретиться с любой неожиданностью и суметь максимально эффективно отреагировать на предложенную ситуацию.
   – И как ты собираешься превращать меня в гордо поднятый член?
   – Для начала я предлагаю прогуляться пешком, что мы уже делаем. Затем мы вкусно поедим и выпьем настоящего бодрящего чая в китайском ресторане, а потом ты пойдешь на экзамен.
   Возражений у меня по поводу плана действий не было, и, исчерпав эту тему, дракон перешел к следующей.
   – Сегодня я получил письмо от какого-то шизофреника по фамилии Михайлов, – включил он режим монолога. – И знаешь, что этот придурок пишет? Он утверждает, что жизнь – это процесс выкачивания энергии, чем-то напоминающий процесс пищеварения. По его словам ваша, да, наверно, и наша вселенная – это огромнейшая пищеварительная система, в которой мы все перевариваемся одновременно. То есть реальный мир существует где-то там, за пределами вселенной, и он состоит из энергетических образований. На эти образования охотится тот, чью пищеварительную систему люди ошибочно называют вселенной или объективным миром. При этом охотится он примерно так же, как и киты на планктон, то есть крупным оптом.
   Заглотив жертву, этот вселенский Гаргантюа окружает ее пищеварительными соками, которые высасывают из нее энергию. При этом сама жертва и другие ставшие кормом существа воспринимают это дело как рождение, взросление, а потом и старение. Когда последняя энергия оказывается высосанной, остаются не переваренные остатки в виде трупа.
   Причем это только мой пересказ выглядит коряво. Оригинал напечатан на 20 листах 12-м шрифтом. Там все логично и обосновано, где нужно вставлены цитаты, расчеты и выкладки. То есть человек не просто написал фигню, а сделал это обстоятельно, грамотно, перелопатив кучу литературы.
   Разговаривая, мы вышли из дома через апартаменты дракона и неторопливо пошли по красивой, выложенной плиткой алее, утопающей в цветущих деревьях, кустах и клумбах. Аллея напоминала что-то из детства, какую-то из поездок на море, но какую, я так и не вспомнил.
   – А нахрена ты вообще это читаешь? – спросил я.
   – Так многие почитаемые истины на деле оказываются таким же бредом, вот только их бедовость или менее очевидна, или слишком много экспертов подтвердило истинность этих истин. Причем от подобной писанины тоже пользу можно найти. Например, читая сочинение Михайлова, я понял, почему идеологи так не любят обывателей.
   – Да? И почему же?
   – Попробую объяснить на примере уринотерапии. Ты читал пособия по уринотерапии?
   Я поморщился.
   – Так вот, там все рассказано, показано, обосновано, разложено по полочкам с цифрами, фотографиями и прочими доказательствами. Куча народу регулярно пьет мочу, еще больше людей выпивают от случая к случаю. И все они твердят, как это здорово. Казалось бы, что еще надо, но нет, находятся тупые обыватели, которые на все это заявляют: «Да ну пить мочу! Эту гадость?». Идеологи им: «Но послушайте, все ведь логично. Вот свидетельства, вот доказательства, вот логика. Попробуйте опровергнуть. Слабо?» А обыватель на это отвечает: «Может, с логической точки зрения все выглядит и так, но я эту гадость пить не хочу. Да и зря что ли тело выссало ее из себя?» И готовый к любым контраргументам и контрдоводам, готовый вставить тысячу умных слов против любой критики идеолог оказывается бессильным против обывательского: «Возможно, вы и тысячу раз правы, но я эту гадость пить не хочу. Почему? Потому, что это – гадость. Не хочу и все».
   И обывателю глубоко наплевать, какой гадостью его хотят напоить: религиозной, большевистской, фашистской, толерантно-политкорректной или какой еще, для него оно все едино: гадость.
   – Тогда откуда войны, революции и крещения?
   – От недостаточной обывательности общества. Слишком мало еще у вас обывателей, и слишком еще не укоренились они в этой роли. Да и всякие разводилы-идеологи постоянно сбивают всех с панталыку, объявляя обывательщину чем-то позорным и недостойным, тогда как именно она, обывательская позиция неоднократно спасала вас от еще более отвратительной мочи, чем та, которой вас уже напоили господа идеологи. Нам сюда, – сказал он, направившись к массивной двери под дерево с солидной ручкой на первом этаже обычного пятиэтажного дома. У двери была кнопка звонка. Вывеской там и не пахло.
   – Странный какой-то ресторан, – заметил я вслух.
   – Это закрытое заведение. Только для своих, – пояснил дракон, нажимая на кнопку звонка.
   Буквально в тот же миг дверь открылась, и на пороге появился головорез со шрамом через все лицо, больше похожий на карибского пирата, чем на метрдотеля. На нем были черные брюки, черные туфли, черный смокинг, белая рубашка, белая манишка и черная бабочка. Смотрелся на нем этот костюм более чем нелепо, хотя носил он его так, словно в нем родился.
   – Прошу вас, – сказал он.
   Внутри ресторан тоже не был похож на ресторан. За входной дверью начинался узкий коридор, который вывел нас в круглое помещение с рядом одинаковых дверей на равном расстоянии друг от друга.
   – Прошу сюда, – сказал метрдотель, открывая одну из них.
   Как он их различает? – подумал я. – Наверно так же, как родители близнецов.
   За дверью была милая кабинка с удобными креслами. Едва мы сели за стол, как к нам, предварительно постучав, словно мы тут могли уже начать заниматься любовью, прибыл официант. Это был здоровенный негр с густой шевелюрой. На китайца он смахивал еще меньше, чем мы.
   – Что угодно господам? – спросил он без акцента.
   – Поесть и выпить чаю, – ответил дракон.
   – Понял.
   – А что, меню здесь не подают? – удивленно поинтересовался я, когда официант ушел.
   – Забудь. Они лучше тебя знают, что тебе нужно, – ответил дракон и тут же перевел разговор на другую тему. – Я тут заметил одну странную штуку. Альтернативная история у вас есть, как жанр, а вот альтернативной географии почему-то нет.
   – А это как?
   – Да точно также. Только отправляется человек, скажем, не во Францию, какой бы она была в случае победы нацистов, а в Москву или Нью-Йорк, но не в нынешние, а в альтернативные, существующие только в голове автора.
   – Ну так у нас любая география альтернативная. Даже самая что ни на есть географическая. Как говорил кто-то из путешественников, картам верить нельзя. Даже игральным. А нет у нас дофига чего. Я, например, не встречал ежиков в рекламе шампуня.
   – А это как?
   – А так. Чешет по лесу ежик, весь такой кучерявый или уложенный. Навстречу ему другой, нормальный. Увидел первого, сел на жопу, открыл пасть, типа, охренеть! А второй ему и говорит: «И ничего не охренеть. Я попробовал сегодня средство для волос такое-то. И слоган: «Шампунь такой-то. Любые волосы покорны!»
   Подали еду. Что-то неидентифицируемое, но необычайно вкусное.
   – Простите, может вам принести вилку? – спросил меня официант.
   – Спасибо, – ответил я, но я буду есть куайцзы.
   – Приятного аппетита, – пожелал он, улыбнулся и удалился.
   Поняв двусмысленность сказанной мной фразы, я тоже улыбнулся. Дракона поразило другое.
   – Ты знаешь, как эта дрянь называется? – удивился он.
   – Недавно я читал о них в энциклопедии.
   – Да? И что там пишут?
   – Появились эти штуки не менее трех тысяч лет назад. По легенде придумал их предок Юй, пытаясь достать из котла горячее мясо. Одноразовые палочки являются аналогом нашей пластиковой посуды. Нормальные китайцы используют многоразовые, которые нередко бывают настоящим произведением искусства. А в шестом и седьмом веках знать пользовалась серебряными палочки, так как у них считалось, что серебро меняет цвет при соприкосновении с ядом. Вот, собственно, и все, что я знаю.
   Кстати, есть палочками только на первый взгляд трудно. У меня, например, получилось есть ими с первого раза. Главное, чтобы был тот, кто покажет, как их правильно держать и принцип движения, а так почти то же самое, что брать еду пальцами.
   Немного труднее есть при помощи ножа и вилки, но это тоже далеко не китайская грамота. Для обучения этому искусству потребуется съесть какую-то дюжину отбивных. Чтобы понять принцип действия, возьмите кусочек хлеба, варенье и намажьте пальцем варенье на хлеб. Если вы правша, то для выполнения этого задания вы возьмете хлеб левой рукой, а указательным пальцем правой руки зачерпнете варенье. Теперь представьте, что левая рука у вас оснащена когтями для накалывания или набирания пищи, а ноготь указательного пальца правой руки позволяет легко разрезать пищу, и вы получите нож и вилку. Вилка у вас в левой руке, а нож в правой. При этом вилкой вы либо черпаете еду, либо накалываете, а ножом нагребаете или отрезаете лишнее. Главный секрет заключается в умении брать не больше пищи, чем удержится на вилке, чтобы она не плюхнулась на юбку или штаны, и не больше, чем можно положить в рот, не разевая пасть по самые гланды. Разумеется, прежде чем пытаться так есть публично, следует потренироваться дома. Вот, собственно, и вся премудрость.
   – Какой предпочитаете чай? – спросил официант, когда с едой было покончено.
   – Моего друга сегодня ждет серьезный экзамен, – сказал дракон.
   – Тогда «Весна четырех сезонов».
   – Хороший?
   – Отличнейший.
   – Давайте.
   Чай принесла барышня ростовской наружности. Выглядела она незапоминающейся. Зато чайные прибамбасы… Думаю, о них стоит сказать несколько слов. Начну с доски (китайские названия вылетели из головы). Весьма удобное, надо сказать, изобретение. Та, что принесли нам, выглядела, как маленький, около 10 сантиметров высотой столик с решетчатым верхом, бортами и поддоном. Чайник был стеклянный маленький, меньше, чем на полстакана воды. Кроме чайника была похожая на европейскую соусницу «чаша справедливости», «клюшки для гольфа», – это уже я дал такое названия стаканчику с различными деревянными штучками, – посудина для сухого чая и чайные пары.
   Сначала барышня дала нам посудину с сухой заваркой, чтобы мы могли ее понюхать. Чай пах цветами, но не как опрысканные одеколоном опилки, какие продаются в супермаркетах, а вкусно и благородно. Цвета он был бирюзового и был свернут в шарики.
   Затем она обдала кипятком посуду (использованная вода ушла в поддон), засыпала заварку в чайник, залила водой, подождала несколько секунд и слила в «чашу справедливости», из которой уже наполнила наши чашки. Для питья улунов («Весна четырех сезонов» – улун) китайцы изобрели чайные пары, состоящие из рюмки и пиалы объемом, наверно, в среднем грамм по 30. Чай наливается в рюмку и накрывается пиалой. Затем это дело переворачивается. Для этого под пиалу подсовывается вилка из указательного и среднего пальца. Этими пальцами надо взять рюмку, а пиалу придавить большим пальцем. После того, как пара правильно переворачивается, весь чай оказывается в пиале. Из нее его и пьют, но сначала нюхают рюмку, так как улуны очень ароматные чаи. Мне эта процедура напомнила игру в наперстки.
   Закончив мой инструктаж (дракон оказался искусным переворачивальщиком пар), барышня принялась рассказывать о самом чае, не забывая повторять процедуру заваривания по мере того, как мы его выпивали. Кстати, благодаря такому способу заваривания, чай выпивается полностью, причем каждая порция имеет свой запах и вкус… Короче говоря, за те несколько тысячелетий, что они пьют чай, китайцы научились с ним обращаться на высшем уровне.
   Так вот, «Весна четырех сезонов» или «Сы Цзы Чунь улун» – это улуновый тайванский чай, считающийся гордостью Тайваня. Улуны – это тип чая. И если у нас чаи бывают только черными и зелеными, у китайцев они делятся на белые, желтые, зеленые, красные, улуны и пуэры. Своим названием «Сы Цзы Чунь» обязан тому, что китайцы считают, что каждый сезон тоже имеет свою весну, лето, осень и зиму, а так как его собирают 4 раза в год в начале каждого сезона, то так его и назвали. Для производства этого чая используют только почки с двумя верхними листочками. В процессе приготовления их сворачивают в шарики, а во время заваривания они разворачиваются. Ну а для того, чтобы можно было любоваться этой красотой, заваривают улуны частенько в прозрачной посуде.
   От чая мне стало кайфово. Я словно самую малость курнул дури и выпил немного коньяка. Минут через тридцать все прошло, и мы, не забыв заглянуть в туалет, отправились на экзамен.
   Проходил он в том же офисе, где мне пришлось дрочить, стоя на табурете, правда, декорации были немного изменены. Охранника на этот раз не было. В первом помещении вместо столов стояли буквой «П» у стен ряды кресел, какие в советские времена были в залах кинотеатров, а теперь стоят в сельских клубах и зачуханных конференц-залах. Кроме нас в комнате не было никого.
   – Мы не опоздали? – спросил я. – Или…
   Дракон подтвердил мою догадку:
   – Ты прав. По лабиринту табунами не ходят. Но тебе пора. Поговорим после.
   Когда я постучал в дверь «кабинета», оттуда сначала послышалось:
   – Я же тебе говорила: мальчик с пальчик, а ты вибратор, вибратор! – а потом, – войдите.
   Голос был женским.
   Я вошел.
   В кабинете практически ничего не изменилось. Только табурет исчез, а на его месте у стола со стороны посетителя стояло хозяйское кресло. Меня встретили две девчушки-близняшки лет по 18. Хорошенькие. Белые блузки, темно синие короткие юбки, белые носочки до колен, туфельки на высоких каблуках. Они сидели на столе в настолько свободных позах, что будь на них трусики, их можно было бы увидеть прямо с порога. Вот только трусиков на них не было. Улыбнувшись, одна из них пригласила:
   – Проходите, присаживайтесь, – и указала своей красивой ножкой на кресло.
   – Чем можем быть полезны? – спросила другая девица с такой же улыбкой на лице.
   – Я на экзамен.
   – Фамилия? – спросила первая девица.
   – Борзяк, – ответил я.
   – Имя, отчество?
   – Константин Георгиевич.
   – Готовы к экзамену? – поинтересовалась уже другая девица.
   – Не знаю, – признался я.
   – Но хоть приступить к нему готовы?
   – Приступить готов.
   – Тогда скажите, пожалуйста: хуй – это духовой или ударный инструмент?
   – Я думаю, здесь надо подходить конкретно. Некоторые вполне можно признать ударными, а другие – духовыми.
   – А ваш?
   – Свой я бы отнес к духовым.
   – Очень хорошо, а к каким инструментам вы отнесли бы пизду?
   – Не знаю. Но думаю, что к смычковым.
   – Отлично, – обрадовалась вдруг она и кивнула своей копии.
   Та спрыгнула со стола, стала передо мной на колени. Она ловко расстегнула мои штаны и сунула мой член себе в рот. Слегка прижав его зубами сразу за головкой, она замерла в этом положении.
   – Нелечка назначена твоим экзаменатором, – пояснила вторая барышня. – Она будет оценивать твои ответы. Если они ей не понравятся, она сожмет свои челюсти, и ее красивые зубки враз откусят твоего жеребца, или как ты его называешь?
   Она замолчала.
   – Это вопрос, – сообщила она, поняв, что я не собираюсь отвечать.
   – Никак.
   – И что, никогда не пытался?
   – Ну иногда в шутку я называл его стариной.
   – При каких обстоятельствах?
   – Когда он меня подводил. Я брал его за шкирку и, стыдя, говорил: «Ну что же ты, старина?».
   – Так вот, – продолжила она, – а если ты честно ответишь на все наши вопросы, она доставит тебе несравненное удовольствие. Понятно?
   – Понятно.
   – Тогда, как ты думаешь, чем отличается херня от хуйни?
   – Скорее всего, ничем. Ну да я не специалист, поэтому не беру на себя смелость утверждать однозначно.
   – Тогда поговорим о твоем поведении во время знакомства с нашей госпожой. Ты ведь не мазохист?
   – Нет.
   – Но тебе понравилось, что она с тобой сделала?
   – Да, – признался я и покраснел.
   – Да ты не нервничай. Тут все в порядке. Скажи, дело ведь не в боли и не в унижении?
   – В ней есть что-то завораживающее. Она меня буквально околдовала. Как? Наверно, вам это должно быть виднее.
   – Но ведь это не все?
   – Не все. Я тащусь от красивых женских ног в красивых туфлях, – признался я, решив говорить правду, только правду и ничего кроме правды. В моей ситуации глупо было бы врать или что-то скрывать.
   – И давно это у тебя?
   – С детства. Когда я был маленький, я любил доставать из шкафа мамины туфли и сапоги, любил примерять их, любил прижимать их к лицу, любил целовать… Меня это не то, чтобы возбуждало – тогда я был для этого еще очень мал, а заставляло что-то приятно обрываться внутри. А когда в сказках по телевизору подданные целовали молодым красивым королевам ноги, я мечтал оказаться на их месте.
   Позже, когда я начал дрочить, я делал это, глядя на фотки или на видео баб в сапогах. Меня до сих пор сильнее возбуждают красиво одетые женщины с красивыми ступнями и в красивой обуви, чем голые.
   – Но ведь тебе понравилось не только это? – спросила она и хитро подмигнула.
   – Мне было хорошо, когда она на меня пописала. До этого момента я считал это извращением, тогда же… это было здорово, и все.
   – А как тебе мои ноги? – спросила она, выставив свое богатство напоказ.
   Ноги у нее были великолепные. Длинные, стройные, с красивыми щиколотками и маленькими ступнями. Сами ступни я оценить не мог из-за закрытых туфлей. Это я ей и сказал.
   – Можешь их снять, – разрешила она.
   Я снял с нее туфельки и поставил рядом на стол. Затем снял носочки и положил рядом с туфлями.
   Ступни не подвели. Аккуратные, со свежим педикюром и красивыми пальчиками, они были созданы для поцелуев.
   – Нравятся?
   – Ты еще спрашиваешь.
   – Хочешь их приласкать?
   – С огромным удовольствием.
   – Тогда вперед.
   И я принялся ласкать ее ножки сначала одну, затем другую. Я нежно их целовал, едва касаясь губами, лизал кончиком языка, покусывал, гладил руками… Она постанывала, лежа на спине и подставляла мне по очереди свои ножки… При этом было еще не известно, кто из нас получал больше наслаждения.
   – А теперь давай здесь, – приказала она, убрав ноги и подвинув ко мне промежность. Она кончила через пару минут орального секса.
   – Обуешь меня? – спросила она.
   – Конечно, – ответил я.
   Надевая ей туфли, я поцеловал их носы.
   – Все, – сказал я.
   – Высший бал, – прокомментировала она.
   Дождавшись оценки, Неля принялась ласкать мой член ртом, да так, что я улетел на первой минуте матча. Когда я пришел в себя, кабинет был пуст. Я встал с кресла, привел в порядок одежду и вышел.
   – Поздравляю, – сказал дракон, – свой первый экзамен ты сдал.

Митота одиннадцатая
Празднование

   Когда мы вышли на улицу после экзамена, дракон внимательно оглядел меня с ног до головы, потом спросил:
   – Как ты себя чувствуешь?
   Чувствовал я себя, Алисом в Стране Чудес или Перецем из Управления по охране, изучению и искоренению леса (это уже из «Улитки на склоне» братьев Стругацких), но, несмотря на свою прострацию, я понял по его настроению, что это далеко не праздный вопрос.
   – Не знаю, как сказать. Не то чтобы плохо, но и не так чтобы хорошо. Меня словно разобрали на части, вытряхнули все содержимое, а потом кое-как засунули внутрь, и теперь там все не на своих местах, – ответил я, пытаясь максимально точно описать свое состояние.
   – Это хорошо, – прокомментировал мой ответ дракон, – именно этого эффекта мы и добивались. Присядем? – предложил он, увидев свободную лавочку.
   Мы вновь были в одной из параллельных реальностей, а именно в живописном парке с ручными белочками (в моей версии Аксая когда-то жили белки, но их перебили местные быдлоиды), мощенными камнем дорожками и кучей цветущих растений всех размеров и цветов. Но меня больше радовала даже не эта поистине волшебная картина, а полное отсутствие быдлоидов, тупорылых мамаш с будущими героями быдлостроя, караоке, мусора и прочих атрибутов привычной для меня действительности.
   – А, может, погуляем? – ответил я на его приглашение.
   – Как хочешь.
   – Пришло время тебе кое-что узнать, – начал дракон разговор, ради которого он приглашал меня на лавочку. – Как ты уже понял, лабиринт был смоделирован специально для тебя. Помог в этом нам аламут. Каюсь, я должен был сначала тебе все рассказать, а потом заручиться твоим согласием и только после этого давать тебе аламут, вот только в любом случае о том, что такое лабиринт, и что дает его прохождение, ты сможешь понять лишь после успешного его завершения. А раз так, любой твой ответ был бы неадекватным. Поэтому я и пренебрег протоколом. Сейчас тебе пора начинать действовать, имея хотя бы смутное представление о том, что и для чего происходит. А происходит следующее.
   Вы появляетесь на свет свободными существами. То есть, говоря метафорически, ваше сознание в первое время после рождения похоже на нехоженый луг, по которому можно идти в любом направлении. И по мере своего развития вы начинаете двигаться, вот только двигаетесь вы по одним и тем же тропинкам, которые со временем становятся единственно возможными путями функционирования вашего сознания. Фактически, развиваясь, вы строите вокруг своего сознания лабиринт, пленником которого оно в подавляющем большинстве случаев остается до конца своих дней.
   Самое забавное здесь то, что многие из вас знают или догадываются об этом, и, тем не менее, продолжают строить все более непрошибаемые лабиринты. Единственным спорным вопросом для вас остается вопрос о наиболее приемлемом типовом проекте лабиринта, который вы называете общечеловеческой системой ценностей, которую должен принимать каждый член общества. Вот только к вашему счастью таких претендующих на роль общечеловеческих проектов лабиринта несколько. Несмотря на то, что конкуренция систем ценностей вызывает войны, терроризм, революции и прочие радости вашего бытия, по сравнению с появлением единой системы ценностей для всех и каждого она является благословением.
   Пока основная масса народа пытается согласовать друг с другом свои лабиринты, находятся редкие смельчаки, которые решаются положить свои жизни на поиски освобождения сознания. Некоторым из них это удается. Про некоторых уже из этих счастливцев узнают люди, и вокруг них создаются гностические школы… Со временем из этих школ уходит понимание, и они становятся сектами, тупо повторяя то, что когда-то для кого-то в совершенно ином виде стало путем к свободе.
   Мы своего рода хранители живой традиции освобождения. Поэтому периодически мы приходим в ваш мир, чтобы помочь одному из вас стать свободным. Это позволяет традиции продолжать жить, а тем смельчакам дает шанс обрести столь желанную свободу.
   – Но почему я? Я никогда не стремился ни к какой свободе, ни к какой истине, ни к чему, кроме тихой, спокойной жизни в максимально возможных уютных условиях.
   – В данном случае главным критерием выбора является способность к обучению, а она у тебя есть. К тому же, большинство из тех, кто рыскает в поисках тайны-тайн, ищут не свободу, а подтверждение своим предрассудкам, и толку от таких искателей истины никакого.
   Так вот, дав тебе пилюлю, к хасанскому аламуту, кстати, эта штука не имеет никакого отношения, мы смогли увидеть лабиринт твоего сознания, узнать его слабые места и подложить под них заряды, которые ты активируешь, проходя лабиринт. Вот почему очень важно, чтобы ты прошел его полностью, потому что взрыв состоится в любом случае, но если в результате рухнет не весь лабиринт, а лишь его часть, ты потеряешь рассудок, а не обретешь свободу.
   Тебе, кстати, еще повезло. Твоя работа над собой сплошняком состоит из обжорства и женолюбия. Другим приходилось терпеть лишения, уходить в пустыню, принимать мученическую смерть, вести аскетический образ жизни, отправляться в паломничества и так далее.
   К тебе судьба оказалась милостивой, поэтому смело иди по своему лабиринту и благодари судьбу, а иначе она может прогневаться и все переиграть.
   – Ладно, – продолжил он после небольшой паузы, – сегодня ты сдал очень важный экзамен. Несмотря на его внешнюю абсурдность, это был самый серьезный экзамен в твоей жизни. Возможно, в чем он заключался в действительности, ты никогда не поймешь, ну да это не важно. Важно то, что ты его сдал. Остальное…
   Внимание дракона привлекла табличка у входа в обычный с виду дом. На ней было выведено готическим шрифтом золотом по черному: «Всемирный музей городских помоек».
   – Не хочешь зайти? – спросил дракон.
   – Мягко говоря, не жажду, – ответил я.
   – Не любишь музеи?
   – Не люблю.
   – А сам в музее работаешь. Эх ты.
   – Так только в качестве прикрытия.
   – А городские помойки? Неужели тоже не любишь?
   – Ты издеваешься?
   – И даже выверенные временем?
   – В смысле? – не понял я.
   – Я тут заметил у вас странное отношение как к самим помойкам, так и к любителям помоек. Вот что ты, например, чувствуешь, когда идешь выносить мусор, а в баке уже какой-нибудь мужик или баба роется в поисках чего интересного?
   – Раньше меня от этого тошнило, а сейчас привык. Слишком поразвелось помоечников.
   – И ты прекрасно знаешь, что ты не один так на них реагируешь. Зато тех, кто находит помойку этак тысячелетней давности и тащит с нее домой всякую хрень вроде старых ботинок или разбитой крынки, уважительно называют учеными. Этих помоечников приглашают в приличное общество, а все, что они на этих помойках нарыли, раскидывают по лучшим музеям мира, и толпы народа ходят поглазеть, как выглядит полуобглоданный мамонт или старый башмак древней крестьянки.
   – Ну так одно дело хлам, а другое – история.
   – История, – передразнил меня дракон. – Сегодняшний хлам для следующих поколений тоже история.
   – Так что, вываливая мусор в лесополосах, мы тем самым проявляем заботу об археологах будущего?
   – Выходит, что так.
   – А вообще вам свойственно ставить во главу угла второстепенные вещи, и не обращать внимания на суть. Взять хотя бы жонглирование словами по поводу недавно умершего… этого, как его там?
   – Не знаю, я не слежу за событиями в мире.
   – Так вот, умер недавно один то ли физик, то ли еще какой ядерщик и вроде бы известный атеист. Умер, а перед смертью вроде как охристианился. Так попы по этому поводу разгалделись чуть ли не на всю страну: дескать, одумался человек, понял перед смертью, кто на том свете главный. Однако с тем же точно успехом можно было бы заявить, что, стоило человеку охристианиться, так он тут же сковырнулся с копыт. Не знаю, почему атеисты до этого не додумались?
   Другим хорошим примером может послужить описание кастовой системы. Так, описывая ее с позиции одобрения, можно сказать, что вершиной общества является духовная элита или жрецы (в зависимости от того, каким богам молится общество, жрецы могут быть не только религиозными, но и жрецами науки, жрецами демократии, жрецами потребления и гламура. Причем, играя роль жрецов, эти люди возводят до уровня религии науку, демократию, гламур… то есть все то, жрецами чего они и являются). Вторая ступень этой пирамиды – воины и правители. В самом низу стоят торгаши, ремесленники и крестьяне. А вот с точки зрения противников этой системы ее описание может выглядеть уже так: Во главе ее стоят всякие разводилы, которые дурят народ и обманом заставляют делать чуждые ему вещи. Чуть ниже – насильники и убийцы, которые живут исключительно за счет разбоя и грабежа, прикрываясь при этом всякими благородными словечками. А в самом низу оказались те, кто обеспечивает и себя, и этих паразитов едой, одеждой, крышей над головой и прочими благами, включая и реальные научные и технические разработки.
   – Ну и какое из них, по-твоему, более верно?
   – А никакое. Оба одинаково верны и оба грешат одним и тем же: они не столько описывают систему, сколько отношение к ней. И так повсюду, начиная с задачи про Васю, Колю и яблоки. Вроде бы спрашивая, сколько будет яблок, у Васи, если Коля располовинит свое богатство, эти задачи подспудно убеждают в том, что такое располовинивание является чем-то само собой разумеющимся. А многие авторы детских книг высмеивают саму попытку заглянуть в корень вопроса, вкладывая в уста какого-нибудь хулигана и двоечника вопрос: «А с какого хрена мне отдавать ему яблоки?», – в качестве примера глупости и непонимания математики. Вот только в реальной жизни ничего не добивающимися идиотиками чаще становятся именно те детки, которые очень хорошо усвоили такую математику и совсем не научились смотреть в корень вопроса. А вчерашние двоечники, уяснив, кому и сколько надо давать яблок, вне зависимости от того, что по этому поводу говорит математика, становятся большими людьми.
   Так, разговаривая в общем-то ни о чем, мы дошли до очередной двери без опознавательных знаков.
   – Нам сюда, – сказал дракон, открывая ее, – прошу.
   За дверью было что-то вроде недорогого молодежного кафе на десяток столиков, не больше. Как и следовало ожидать, мы были единственными посетителями. Едва мы сели за первый попавшийся столик, к нам подбежала официантка, – невыразительная барышня двадцати с копейками лет.
   – Что угодно господам? – спросила она.
   – Марта здесь? – поинтересовался дракон.
   – А кто ее спрашивает?
   – Те, кого она ждет.
   – Я сообщу ей.
   Минуты через три к нам подошла женщина лет пятидесяти. При виде ее у меня аж дух захватило, настолько она была красивой, очаровательной и элегантной. При ее появлении сначала дракон, а потом и я вскочили на ноги и чуть ли не вытянулись по стойке смирно.
   – Привет, – сказала она дракону.
   – Привет, – ответил дракон, – а ты все хорошеешь. Как тебе это удается?
   – Красота – это тяжкий труд, и со временем приходится трудиться все больше и больше, – ответила она.
   – Дорогая Марта, позволь тебе представить…
   – Константин, – представился я, видя, что дракон, как обычно, не может вспомнить мое имя.
   – Очень приятно, – ответила Марта и улыбнулась так, что я чуть не потерял от этой улыбки голову.
   – Константин справился сегодня с экзаменом, и теперь ему требуется отдохнуть.
   – А ты?
   – Я подожду тут.
   – Как хочешь.
   – Ты же знаешь, я на службе.
   Судя по тому, как они рассмеялись, это была дежурная шутка.
   – Тогда поскучайте пару минут.
   Проводив ее взглядом, мы сели на свои места.
   – Какая женщина! – восхищенно произнес дракон.
   – Не то слово, – согласился с ним я.
   Она вернулась действительно через пару минут в сопровождении официантки с подносом, на котором было нечто вроде табакерки с крышкой и кубок. Оба изделия были искусно сделаны из чистого золота и целой кучи драгоценных камней. А вот поднос был обыкновенным алюминиевым и слегка погнутым. Марта на этот раз без всяких церемоний села за наш стол, а официантка, поставив кубок и табакерку передо мной на стол, удалилась.
   – Прошу, – сказала мне Марта.
   Открыв табакерку, я обнаружил там похожую на жемчужину пилюлю.
   – Что это? – спросил я, решив после аламута вести себя более осторожно.
   – Это что-то вроде лифта, – ответила Марта. – Без него ты не попадешь в нужное место.
   – Пей смело. На этот раз никакого подвоха, – сообщил дракон.
   Заранее матеря себя за глупость, я проглотил пилюлю. Проглотилась она легко.
   – Запей, – Марта подала мне бокал.
   Там было нечто густое, темно-красное, чертовски приятное на вкус и пахнущее приправами и травами. Не успел я допить, как декорации изменились.
   Теперь мы сидели за столом в просторной зале древнего замка. Был вечер, и залу освещало множество свечей. В огромном камине горел огонь, а стоящие по углам доспехи казались живыми рыцарями, закованными в броню. Наш внешний вид тоже стал несколько иным. На нас с драконом были черные фраки, а на Марте – великолепное небесно-голубое платье с глубоким вырезом. Стол, что называется, ломился от угощений. Чуть поодаль играл струнный квартет.
   – Клиент созрел, – сообщил дракон.
   – Я вижу, – ответила Марта. – Пойдем, – сказала она мне, вставая из-за стола.
   У меня в глазах то плыло, то двоилось, как будто они разучились наводить резкость, поэтому я решил, что буду шататься, как пьяный, и даже приготовился сесть на место, при первых же признаках потери навыка прямохождения, но на ногах я стоял крепко.
   – Ты слишком быстро переместился. Сейчас все пройдет, – сказала Марта, беря меня за руку, чтобы повести за собой по бесконечной череде комнат замка.
   К тому моменту, как мы подошли к невзрачной двери, за которой мое воображение нарисовало пыльный чулан, я окончательно потерялся в этом чудовищно огромном строении. Останься я здесь один, я до конца своих дней искал бы выход.
   – Пришли, – сказала Марта, открывая дверь не то, чтобы в чулан, но в нечто похожее на кабинку лифта, противоположная от меня стена которой тоже была дверью, – прошу.
   Когда я вошел, она заперла за мной дверь на ключ, так что мне ничего не оставалось, как самостоятельно продолжать путь. Проклиная себя за то, что ввязался в эту авантюру, я открыл дверь и шагнул в неизвестность, которой оказалась мраморная купальня. Не знаю почему, но она сразу же вызвала у меня ассоциацию с чем-то античным. Купальня была размером с комнату в современной квартире. Основное пространство занимал бассейн с теплой водой. Перед бассейном было небольшое пространство, на котором кроме гибрида лавочки и шезлонга (не знаю, как правильно назвать эту конструкцию) ничего не было. Зато там были две смуглые красавицы с карими глазами и длинными черными волосами. Одежды на них не было. Едва я вошел, они, ни слова не говоря, взяли меня за руки, подвели к единственному предмету мебели, усадили на него и принялись раздевать. Когда они стаскивали с меня туфли и носки, я немного смутился, зато когда дело дошло до трусов, смущения уже не было. Похоже, я начал привыкать к наготе в обществе женщин.
   После раздевания мы вошли в воду, и барышни принялись меня мыть. Наверно, если бы они не поддерживали меня, я бы захлебнулся – мне было настолько кайфово, что я периодически улетал на встречу с нирваной. Удивительней всего было то, что, несмотря на незабываемое наслаждение и красоту этих женщин, обычного плотского желания совокупиться у меня не было. Не было даже эрекции, но я сам был, как эрегированный член.
   После купания девчата вывели меня из воды, уложили на кушетку (пусть эта хрень будет называться кушеткой) и вышли за дверь. Я собрался, было, помедитировать часок-другой, но в купальню вошли две другие красавицы, тоже смуглые, черноволосые и кареглазые. Их волосы были заплетены в смешные косички разной длины и толщины. Одеты они были в белые халатики и белые туфельки на высоких каблуках.
   Они подошли ко мне, стуча по мрамору каблучками, сели с двух сторон по-японски на пол возле кушетки и провели заплетенными в смешные косички волосами по спине. Меня словно ударило током, только вместо боли был кайф. Это был тот самый гипероргазм, о котором я читал в мистической литературе, когда выброс идет не через гениталии наружу, а внутрь, в результате кайф взрывается в голове фейерверком из тысячи солнц. Они продолжали гладить меня волосами, и кайф нарастал в геометрической прогрессии. Когда я решил, что это предел, что еще немного, и я умру от наслаждения, к нам присоединились еще две барышни со странными музыкальными инструментами, похожими на результат скрещивания кальяна и барабана. Внешнюю несуразность этих штуковин подчеркивали натянутые над рабочей поверхностью барабана струны. Эти барышни сели одна спереди, другая сзади кушетки так же, как и волшебницы с косичками. Что делала барышня сзади, я не видел. Передняя поставила перед собой инструмент, взяла в рот мундштук и, перебирая и постукивая по струнам руками, принялась в него дуть. В ответ на эти манипуляции инструмент сначала закашлялся, а потом принялся квакать.
   Это была совсем не та музыка, которую хотелось бы слушать по радио или на проигрывателе компакт-дисков. Но, воспринимаемая вживую, она погружалась в самые глубины моего естества, откуда всплывали предельно великолепные ощущения.
   Я где-то читал о том, что у китайцев вроде бы были специальные скрипки с похожими на мундштуки штуковинами. Эти штуки вставлялись знатным дамам в задницы, и музыканты играли особые мелодии. Вибрации передавались на засунутые в жопу детали скрипки и вызывали необычайно яркие эротические ощущения.
   Так вот, по сравнению со струнно-кальянно-барабанными штуковинами эти китайские скрипочки выглядели наверно, детскими барабанами в руках соседского детеныша.
   Барышни заиграли чуть интенсивнее, и я превратился в кайф. Я стал наслаждением в чистом виде, с которым уж не могло сравниться ничто…

Митота двенадцатая
Исповедь

   Утром меня разбудил Кирилл Федорович, заявившись в дом-музей чуть ли не с рассветом.
   – Надо поговорить, – сказал он, когда я открыл дверь, и вломился, не дожидаясь приглашения. Вломился он, не я.
   У меня еще перед глазами мельтешили остатки сновидения, а он, затащив меня на кухню, начал читать патетическую речь, полную цитат из Библии и прочих подобных книг.
   – Извините, вы кофе будете? – перебил я его на каком-то наверно весьма важном или волнующем месте, потому что после моего вопроса он сначала поморщился, словно у него вдруг заболели зубы, а потом только ответил:
   – Нет, спасибо.
   – Ну а мне позволите чашку?
   – Конечно. Разумеется, – поспешил позволить он вопреки своему желанию.
   Ему-то хотелось, чтобы я жадно внимал выдаваемой им белиберде, вот только в такое время, да еще с полным мочевым пузырем, – он не дал мне даже поссать, – я не был способен сделать вид, что мне интересно. Заинтересоваться искренне подобной чушью я не был способен в принципе.
   Получив позволение, я первым делом опустошил мочевой пузырь, затем приготовил себе кофе, – если Кирилл Федорович думал, что я буду долго уговаривать его составить мне компанию, то он во мне глубоко ошибался, – и только после этого вернулся за стол и сделал вид, что слушаю его внимательно. Проглотив обиду, он сразу же затарахтел, как я понял, о том, что посеянные драконом семена являются слишком драгоценным для человечества даром, чтобы позволить им упасть на камни и прочую гиблую (не помню, как там в источнике) почву. Короче говоря, Кирилл Федорович оказался одним из тех самовлюбленных и считающих себя чуть ли не центром вселенной придурков, которым кажется, что все мыслящие существа просто обязаны подобно волшебнику из песни прилететь к нам в голубом вертолете и мгновенно решить за нас все проблемы. Устав от его словоизлияния, я задал коварный вопрос:
   – Так вы что, сомневаетесь в качестве почвы? – строго спросил я.
   – А вы разве нет? – ляпнул он, затем, сообразив что он сказал, добавил: – Но только вы не принимайте это на свой счет. Конечно, в самом начале у нас, возможно, и были какие-то разногласия, но я ни в коей мере не ставлю под сомнения правильность выбора драконов. Я лишь хочу вас спросить, как вы собираетесь доносить полученное в ближайшем будущем откровение до человечества?
   – Понятия не имею, – признался я. – Я как-то об этом еще не думал. Тем более что моя роль до самого последнего момента была для меня загадкой.
   – Поэтому я к вам и пришел, что сейчас, в наш век информационной перегрузки, когда все что-то говорят, пишут и размещают в Интернете, и никто никого не хочет слушать, не говоря уже о том, чтобы читать, не так легко привлечь к чему-нибудь внимание человечества. И если раньше спасителю нашему Иисусу Христу для того, чтобы быть услышанным массами, пришлось принять крестное мучение, то сегодня, боюсь, это может уже не сработать.
   – Нет, крестное мучение я однозначно принимать отказываюсь, – поспешил я на всякий случай его заверить. Мало ли что ему могло взбрести в голову?
   – Так и я об этом говорю, что сегодня для того, чтобы быть услышанным, попросту не обойтись без опытной команды специалистов в медиасфере, которая поможет, так сказать, донести откровение до сердца практически каждого жителя нашей планеты.
   – И вы хотите сказать, что у вас есть такая команда? – спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
   – А вы не смотрите, что я выгляжу, как исконный провинциал. Я, между прочим, специально выбрал для себя такой образ, чтобы иметь возможность предложить вам в нужную минуту свои услуги.
   – Премного благодарен вам за это, – ответил я, решив, что спорить с идиотом себе дороже, а с идиотом, который по своей природе является самолюбивым ничтожеством, может быть опасно для жизни. К тому же он был весьма забавен в роли кандидата на пост главного холуя будущего спасителя человечества, которым он возомнил меня.
   – Меня еще рано благодарить, но можете не сомневаться, я берусь только за те дела, которые способен воплотить в жизнь. Я не ставлю перед собой невыполнимые задачи. А еще я не претендую на место по правую или по левую руку от вас, я понимаю, что эти места уже заняты теми, кто, по вашему мнению, их достоин, я претендую только на самое скромное место за вашим столом. Скажем, на роль официального вашего представителя в СМИ. И то только для того, чтобы максимально быстро и точно доносить до общественности ваши слова и мысли.
   Судя по вопросительному выражению его лица, он жаждал ответа прямо немедленно, и я выдал:
   – Уважаемый Кирилл Федорович, я понял, что вы хотели мне сказать, но, к сожалению, ничего конкретно я обещать вам не могу.
   – Понятно, – ответил он и сердито на меня посмотрел.
   – И ничего вам не понятно. Дело в том, что я совершенно не представляю, получим ли мы какие-либо зерна от дракона, и будут ли они предназначены человечеству или каким-то конкретным лицам, а раз так, то любые обещания с моей стороны будут, мягко говоря, неоправданными. Но если, как я все же надеюсь, все будет так, как вы это описали, я сразу же вспомню о вашем предложении.
   – Я был уверен, я знал, что мы найдем общий язык, – сказал он, вставая из-за стола, – а теперь прошу меня извинить. Не смею вас больше задерживать.
   – Принесет же с утра пораньше такого мудака! – проворчал я, закрывая за ним дверь.
   Минут через тридцать после его ухода заявилась Людмила Юрьевна.
   – Чего хотел от тебя этот клоун? – спросила она.
   Перед этим мы обменялись приветствиями, я пригласил ее в комнату, и она приняла приглашение выпить чаю.
   – Я толком не понял, но, похоже, он хочет стать моим гласом, обращенным к народу, – ответил я и пошел ставить чайник.
   – Ну и что ты об этом думаешь? – спросила она, когда я вернулся с кухни.
   – Пока что еще ничего.
   – Да? А он уже возомнил себя твоим апостолом. Ты бы видел, как он напыжился, задрал нос и начал дерзить.
   – Учитывая, что он мой непосредственный начальник, я воздержусь от комментариев.
   – Вот только в одном этот юродивый прав: будучи избранным драконами, ты становишься довольно-таки влиятельной персоной, и уже сейчас тебе стоит сто раз подумать прежде, чем сказать что-то вслух. Помни, не только клоуны типа Кирилла Федоровича будут воспринимать тебя кем-то вроде пророка.
   – А кто еще?
   – Очень серьезные люди. Ты даже не представляешь, насколько они серьезны и влиятельны. По сравнению с ними пресловутые масоны и иллюминаты кажутся шавками. Эти люди облачены фактически абсолютной властью. Их круг складывался даже не веками, а тысячелетиями. У этих людей свои интересы, свои правила, свои традиции, с которыми тебе следовало бы ознакомиться прежде, чем выступать перед ними с докладом по поводу откровений дракона. Думаю, тебе не надо объяснять, к чему приводят любые радикальные перемены.
   – Никаких радикальных перемен я не хочу. Что же до всего остального, у меня это как-то не укладывается в голове.
   – Сейчас главное, чтобы у тебя в голове уложилось понимание того, что все это серьезно, очень серьезно.
   – Это я уже понял.
   – А со всем остальным мы поможем тебе разобраться.
   На этом наш разговор закончился.
   Пока я думал, что делать с чаем, – сам-то я уже напился кофе, а Людмила Юрьевна ушла до того, как он заварился, – приперся еще один посетитель. Маленький, лысый, невзрачный, одетый с китайского рынка.
   – Покабатько Петр Петрович, – представился он.
   – Чем могу? – спросил я, не приглашая его войти.
   – Я, Константин Георгиевич, собственно, по тому же поводу, что и предыдущие гости. Может, позволите мне войти? Тема-то все-таки слишком уж деликатная, чтобы на улице обсуждать. Да вы не бойтесь, я не кусаюсь.
   – А вот этого я не знаю. Ладно, входите. Чай будете?
   – Буду.
   – Тогда идемте на кухню.
   – Хороший у вас чаек, – сказал он, сделав осторожный глоток. – Так вот, Константин Георгиевич, вы этого еще не понимаете, но вам уже в ближайшее время понадобится специалист по решению деликатных проблем. Такой, который и сам лишних вопросов не задает, и проблемы решает так, чтобы ни у кого никаких вопросов не возникло.
   – И вы как раз именно такой специалист?
   – А иначе зачем мне было бы вас тревожить?
   – Ну, мало ли…
   – Я понимаю, вы сомневаетесь в моей компетенции и все такое. Ну так если бы вы были из тех, кто готов довериться первому так сказать встречному, с вами бы никаких дел иметь было нельзя.
   – Вот именно.
   – Поэтому я и не прошу верить мне на слово. Поговорите обо мне с Людмилой Юрьевной. Скажите, Покабатько приходил, свои услуги предлагал. А уж она меня хорошо знает. Просто поговорите. Хорошо?
   – Хорошо.
   – Вот и славненько. А теперь позвольте мне откланяться. А чаек у вас действительно великолепный.
   – Спасибо.
   Когда он ушел, появился, наконец, дракон.
   – О, да ты уже приступил к формированию апостольского корпуса, – не без ехидства заметил он.
   – Да ну их всех в задницу! – в сердцах ответил я.
   – А что так?
   – Не хочу я никаких апостолов.
   – А как же столь драгоценные зерна? Не боишься за человечество?
   – Если честно, то мне все это духовное сельское хозяйство до одного места.
   – Да? А народ на тебя надеется.
   – Вот только я в спасители не набивался.
   – Понятно. Значит, ты не хочешь вписать свое имя золотым теснением в книгу истории?
   – Совершенно.
   – Да? А что ты тогда хочешь?
   – Тишину и покой.
   – Потомки тебе это не простят.
   – А это их проблемы. Знаешь, кстати, анекдот про проблемы?
   – Ладно, – посерьезнел дракон, – переходим к повестке дня. Сегодня тебя ждет исповедь.
   – Какая еще исповедь?
   – Понятия не имею. Лично я никогда не исповедовался и не собираюсь.
   – Я как-то тоже не горю желанием.
   – Но только ты проходишь сквозь лабиринт, а я нет. Так что хочешь ты того или нет… Короче говоря, машина уже во дворе.
   Машиной оказалась очень даже милая иномарка. Не членовоз, а нечто миниатюрное снаружи и просторное внутри. Едва я вышел из дома, как водитель, – негр в белоснежном костюме, – выскочил из машины и, открыв заднюю дверь, вытянулся по стойке смирно.
   – Спасибо, – поблагодарил я, садясь в машину.
   – Далеко ехать? – спросил я, когда мы выехали со двора.
   – Я не понимать, – со страшным акцентом ответило водитель, оскалив белоснежные зубы в улыбке людоеда.
   Ехали мы минут тридцать не больше. При этом мы умудрились пересечь, как минимум, пять пластов реальности, настолько резко менялся пейзаж за окном.
   Остановившись у входа в наиживописнейший парк, водитель выскочил из машины и открыл мою дверь.
   – Вам туда, – сказал он с жутким акцентом и показал рукой на милую, мощенную камнем дорожку.
   В парке было спокойно, но не безлюдно. Люди прогуливались, сидели на скамейках, играли с детьми, но они не орали, не путались под ногами и не мозолили глаза. При этом с виду они были такими же точно людьми, как и те, среди которых я вырос, но вот манерами они отличались, наверно, сильнее, чем какие-нибудь вновь прибывшие на Землю обитатели Сириуса.
   В центре парка стояла очаровательнейшая церквушка. Небольшая, без всяких мудрствований и излишеств, она настолько была приятной, что я подумал, что именно таким и должен бы быть дом бога. Зайдя внутрь, я решил, что церковь эта, скорее, католическая, чем православная, так как по обе стороны от прохода стояли скамейки, и кто-то что-то играл на органе. На скамейках сидели люди, человек пять не больше.
   Слева сразу за скамейками была черная будка, у входа в которую горела зеленая лампочка. Приняв это как приглашение, я вошел. Едва я оказался внутри, как дверца будки закрылась, и я отчетливо услышал, как в замочной скважине повернулся ключ. Два раза. Похоже, без отпущения грехов мне пути на свободу не было. Вот только получить его оказалось не так просто, как я думал.
   Должен признаться, я не из тех, кто таскается по церквям, но если в православные соборы я пару раз заходил посмотреть на достопримечательности, то в храмах иных конфессий до этого дня мне бывать не приходилось. А о том, как надо исповедоваться, я имел представление лишь по книгам и кино. Так вот в кино показывали, что в этих будках есть стул, а на уровне лица человека есть что-то вроде решетки, куда и следует на себя доносить священнику. В той будке не было ни стула, ни решетки. На противоположной от двери стене было написано синим маркером:

     «Рано-рано два барана хуй засунули в пизду.
     Та пизда была обманом – хуй пошел на колбасу».

   Под надписью тем же маркером была нарисована голая женщина, а там, где должна была находиться ее пелотка, в стене было проделано отверстие диаметром сантиметров шесть примерно на той же высоте от пола, на которой находились мои гениталии. Это смахивало на руководство к действию, вот только на такое действие я решиться не мог. Не зная, что делать, я решил подождать инструкций.
   – Ну? – услышал я через какое-то время недовольный шепот. Кто-то, я так и не понял, мужчина или женщина, шептал (а) по ту сторону отверстия.
   – Что ну? – громко ответил я вопросом на вопрос.
   – Ты что идиот?
   – Да нет, вроде.
   – Тогда действуй.
   Не зная, что мне ждать, я снял штаны и сунул писюн в отверстие. С той стороны его ласково взяли рукой, оголили головку, обмыли приятно теплой предположительно водой и взяли в рот. Минет получился грандиозный. После того, как я обильно кончил в чей-то рот, в двери вновь провернулся ключ. Я был свободен.
   По дороге к машине я думал о том, что если бы в нормальной реальности исповеди проходили именно так, то от желающих исповедаться не было бы отбоя. А потом я представил себе, как один и тот же рот мусолит в порядке живой очереди толпы членов, меня чуть не стошнило прямо на дорожку.
   И уже только в машине по дороге домой до меня дошло, какую свинью на самом деле мне подложил дракон. Я понял, что в моей жизни больше никогда не будет грандиознейших минетов; не будет экстатической музыки; не будет массажа женскими волосами; не будет ничего из того, к чему я уже успел привыкнуть за время инспекции. Конечно, если я действительно займу должность пророка, у меня будет приличная жратва, приличное питье, приличная травка или что посильней, и самые дорогие шлюхи или особо сексуальные фанатки, но это лишь жалкая копия кайфа, который обрушился на меня нескончаемым потоком с момента появления в моей жизни дракона. А это означало, что вся моя дальнейшая жизнь будет всего лишь воспоминанием, тоскливым приложением к нескольким дням счастья.
   Домой я приехал в отвратительном настроении, что, разумеется, не укрылось от дракона.
   – У тебя такая рожа, будто ты перепутал исповедальню с мясорубкой, – выдал он, едва я вошел в дом, – что там еще стряслось?
   Я выложил ему все, что было у меня на душе.
   – Твоя проблема в том, что ты мыслишь, как Трижды Мудак Советского Союза, – сделал вывод дракон из моего рассказа.
   – Это еще почему? – огрызнулся я.
   – Во-первых, потому, что вместо того, чтобы наслаждаться каждым отпущенным тебе мгновением, ты отравляешь себе жизнь всяческими сравнениями и мыслями о «потом». И чем короче кайф, тем большим преступлением является разбазаривание столь драгоценных мгновений.
   Во-вторых, потому, что ты рассматриваешь сексуальные отношения как какой-то сраный потребитель, относящийся к сексуальным партнерам как к вещам. Как в мафиозных фильмах: ничего личного. Однако, именно личное, именно близость с любимым человеком и делает взаимоотношения неповторимыми.
   А в-третьих, ты ищешь наслаждение в диаметрально противоположном от источника направлении, и это является самой распространенной и самой роковой ошибкой людей. Получая удовольствие от еды, выпивки, секса, творчества, достижений, наркотиков и так далее, вы склонны думать, будто именно эти вещи и являются источниками наслаждений. Думая так, вы отчаянно бросаетесь в поиск все новых и новых объектов удовольствия, практически не задумываясь над тем, что эти объекты на деле не более чем триггеры или пусковые механизмы, запускающие в вас процесс удовольствия. И если бы вы понимали, что само наслаждение в чистом виде находится внутри вас, что оно – ваше неотъемлемое свойство, вы бы не гонялись за химерами, а искали бы прямой доступ к кайфу как таковому. Ведь в случае нахождения такого доступа, вы стали бы неуязвимыми.
   Все внешнее можно отнять: баб, еду, удовольствия, наркотики, здоровье, жизнь… Но кайф, когда он становится естественным состоянием, вашей истинной сутью, отнять невозможно. Человек со своим собственным кайфом становится неуправляем, поэтом те, кто стремится и дальше удерживать людей в повиновении, столь негативно относятся к наслаждению, опасаясь, что рано или поздно люди смогут найти дорогу к своему кайфу, и тогда власть, религия, деньги перестанут быть главными идолами человека.
   Ну да это уже отдельный разговор.

Митота тринадцатая
О чем поведал минотавр

   К разговору об экстазе дракон вернулся за ужином.
   Мы сидели с ним на лавочке в районе больницы и разглядывали проходящих мимо красоток, когда он спросил:
   – А ты не хочешь поесть чего-нибудь простого?
   – Смотря, что ты под этим понимаешь.
   – Умнеешь, – дракон довольно оскалился. – Мне захотелось чего-нибудь незатейливо домашнего, без выебонов или изысков.
   – Предложение принимается, – ответил я.
   После этого произошло то, что ввергло меня в ступор: дракон хлопнул в ладоши, и мир вокруг нас рассыпался на мелкие осколки. Какое-то мгновение вокруг было только абсолютное ничто, затем образовался довольно-таки милый пейзаж донского берега. Мы сидели за столиком во дворике очаровательного ресторанчика, совсем непохожего на захвативших Левый берег Дона монстров супердорогого общепита. Было часов десять вечера, и жара сменилась приятным теплом. Вкусно пахло едой. И что было приятней всего, не было никаких комаров и прочей гадости.
   – Ну что ты как маленький, – укоризненно произнес дракон, когда я пришел в себя.
   – Ты… там…
   – Я всегда так делаю, когда надо переместиться. Только раньше я щадил твою психику, изобретая плавные переходы. Тебе заказать валерьяночки?
   – Спасибо, не надо.
   – Глядя на то, как ты открываешь и закрываешь рот, я заказал нам уху. Ты ешь уху?
   – Какую уху? – спросил я, все еще не чувствуя себя человеком.
   – Сазанью. Похоже, у вас тут ничего лучшего больше нет. А скоро не будет и сазанов. Ну да не будем о грустном. Эй! – он дернул меня за нос. – Проснись!
   Боль заставила мои мозги худо-бедно заработать.
   Подали уху, которую смело можно было назвать эталонной. Тогда-то дракон и заговорил об экстазе:
   – Как я тебе уже говорил, люди рождаются свободными существами, но со временем, по мере взросления, их сознание обзаводится излюбленными тропами или путями, которые составляют алгоритм поведения человека (его характерологические особенности, привычки, рефлексы, выработанные навыки поведения, образ мышления и так далее) или лабиринт, пленником которого становится сознание. По мере того как человек взрослеет, как укрепляется сознание на излюбленных тропах, все остальное пространство оказывается для него недоступно.
   Тут мы имеем два важных момента. Первый из них состоит в том, что, будучи заточенным в лабиринте, сознание не понимает своего положения. Оно попросту не замечает сам лабиринт, не видит, как он ограничивает его передвижение, а продолжает считать себя свободным, почти как бьющаяся в окно муха. Вот только если муха, по крайней мере, имеет непонятно откуда берущиеся тактильные ощущения, то сознание человека лишено и их, так как ему и в голову не может прийти, что можно попытаться прийти из пункта А в пункт Б иным, еще нехоженым маршрутом. Второй предельно важный момент заключается в том, что само человеческое сознание является структурой сложной, состоящей из энного количества субсознаний. Об этом в свое время постоянно твердил Гурджиев. Об этом же в стиле «эзотерический туризм» писал Пелевин в «Т». Так вот, каждое из этих субсознаний находится в своем отсеке лабиринта.
   Разумеется, лабиринт не является абсолютным экраном всего от всего, иначе бы узники никак не воспринимали бы информацию извне. Однако она к ним приходит в виде снов, видений, интуитивных прозрений, творческого вдохновения и так далее. Причем приходит в несколько искаженном или зашифрованном виде, который психологи называют образным языком подсознания.
   Рассказывающим об одном из наиболее глубоко спрятанных в лабиринте узников посланием является история о Минотавре.
   В зашифрованном виде она выглядит примерно так:
   Эта история произошла, когда Критом правил царь Минос. Его жена, царица Пасифая, воспылав страстью к предназначенному в жертву Посейдону быку, вступила в любовную связь с этим животным. Под «этим животным» я имею в виду быка, а не Посейдона. Минос, судя по всему, отнесся к случившемуся вполне спокойно, а вот Посейдон в отличие от него обиделся на столь неуважительное, по его мнению, обращение с его собственностью, и позаботился о том, чтобы царская чета надолго запомнила любовную шалость царицы. Так в результате совместных усилий Посейдона, быка и царицы на свет появился Минотавр – существо с телом человека и головой быка.
   Конечно, случись это в нынешний толерантный век, наверняка Минотавр стал бы кем-то вроде президента США, но тогда на подобные вещи смотрели несколько иначе, и Минос решил спрятать сына куда-нибудь подальше как от своих глаз, так и от глаз любопытных. С этой целью он позвал талантливого архитектора Дедала и подрядил его построить тюрьму, в которую легко можно было бы войти, но из которой невозможно было бы выйти. Дедал выстроил лабиринт, куда Минос отправил Минотавра погулять, после чего сжег все чертежи и путеводители по лабиринту.
   Спровадив сыночка к такой вот архитектурной бабушке, Минос решил, что, хоть он и не бык, но ему тоже есть чем привлечь Пасифаю. Результатом его усилий стали сын Андрогей и дочери Ариадна и Федра…
   Уху сменила селедка с уже извлеченными из нее костями и вареная картошка, политая подсолнечным маслом и посыпанная укропом.
   – Уууууууууууу, вкуснятина! – восхищенно прочавкал дракон и продолжил рассказ: – Однажды, когда Андрогей гостил у афинского царя Эгея, тот взял его с собой на охоту. Вот только богам было угодно, чтобы в тот день один из охотников сам стал добычей, и Андрогея растерзал лев. Разгневанный Минос отправился со своим войском на разборки к Эгею, в результате под шумок скорби и бряцанье оружия он возложил на плечи Эгея обязанность кормить Минотавра. Заключенный меж ними договор обязывал Эгея каждые девять лет отправлять на съедение Минотавру семь юношей и семь девушек – в принципе, не так уж и много.
   Но юные афиняне так и не успели приесться Минотавру, так как к Эгею приехал в гости сын Тесей. Узнав, о столь бесчеловечном налоге, он решил положить конец безобразию, и сам отправился к Минотавру под видом одного из продуктов питания.
   Прежде, чем отправить очередную партию корма к Минотавру, Минос пригласил их к себе во дворец, где устроил в их честь пир по всем законам гостеприимства. Несмотря на то, что весь вечер Тесей не сводил глаз с Федры, на него запала Ариадна, и, улучив момент, она поставила перед Тесеем условие:
   «Или я, или Минотавр».
   Тесей, не раздумывая, выбрал ее, за что и был вознагражден мотком ниток. В лабиринте он привязал один конец нити у входа, благодаря чему смог выйти наружу, предварительно прирезав Минотавра. Затем он вместе с Ариадной благополучно смылись с острова. Дальше, правда, была «Санта-Барбара», но к интересующей нас части истории она не имеет никакого отношения.
   – Кстати, – спросил меня вдруг дракон, – тебе не кажется странным, что Тесей завалил ни в чем не повинного Минотавра, который всего лишь жрал, что дают, а не устроившего все это Миноса?
   – А у нас всегда так: виноваты одни, а режут других, – ответил я.
   – Такова официальная версия тех событий, – продолжил дракон, видно, удовлетворившись моим ответом. – Вот только подобные истории имеют несколько смысловых уровней. Для того чтобы добраться до одного из них, предположим, что рожденный в результате страсти царицы и красавца-быка Минотавр, есть ни что иное, как экстаз или блаженство в своем истинном или чистейшем состоянии. Этот экстаз заключен в самой недоступной части лабиринта. Можно даже сказать в лабиринте внутри лабиринта. Как писал Шопенгауэр, человеческая жизнь – это извечное бегство от страданий и поиск удовольствий. Причем это не более чем стороны одной медали.
   Так вышло, что люди приучены искать удовольствие всюду, но только не там, где оно спрятано. Секс, наркотики, алкоголь, творчество, еда, питье, власть, радость побед и так далее, все это не более чем внешние раздражители, включающие встроенный в человека механизм, открывающий ему ненадолго вид на Минотавра. В результате все вы, как сумасшедшие, носитесь по свету в поисках того, чем можно приманить это чудище, чтобы еще и еще получать удовольствие от его лицезрения. И так до тех пор, пока не придет Тесей и не сделает свое черное дело. После этого окружающие начинают говорить, что такой-то повзрослел, перебесился, стал серьезным… Такие люди очень полезны церкви, партии и правительству, поэтому в мире столько запретов на удовольствие.
   При этом мало кто в погоне за удовольствием задумывается над тем, где на самом деле находится Минотавр или источник их наслаждения. Но, задумавшись над этим, они начинают искать его у себя внутри, осторожно идя по оставленному им следу. И когда они находят своего Минотавра, они становятся неуязвимыми, так как несравнимый ни с чем известным ранее источник блаженства находится у них внутри, и теперь они знают к нему дорогу, а это значит, что больше никто и ничто не может отобрать у них это блаженство или причинить боль.
   А еще они понимают, что, найдя Минотавра, они нашли и ту силу, которая способна уничтожить их лабиринт и вернуть им свободу.
   Так вот, – подытожил свой рассказ дракон, – все, что было с тобой до сегодняшнего момента, можно назвать виденьем Минотавра. С завтрашнего дня у тебя начинается охота на этого зверя.

Митота четырнадцатая
Очередной инструктаж

   На следующий день меня в семь утра разбудил настолько ужасный стук в дверь, что в первую минуту пробуждения я подумал, что кто-то пытается снести дом. Открывая дверь, я собирался высказать все, что думаю по поводу столь ранних и не менее бесцеремонных визитов, но выражение лица и габариты человека за дверью мгновенно заставили меня передумать.
   Разбудившему меня типу было под тридцать. Он был чуть ли не на голову выше меня массой бицепсов, трицепсов и прочих квадрицепсов. Рожа у него была рожей братка из 90-х, и выражала эта рожа крайнюю степень раздражения по поводу того, что ему пришлось вставать в такую рань и тащиться хрен знает куда, хрен знает зачем.
   – Константин Георгиевич Борзяк? – спросил он.
   – Наверно, – ответил я.
   – Что значит наверно? – недовольно переспросил он, посмотрев на меня, как чекист на врага народа.
   – В такую рань я и сам этого не знаю.
   – Понятно. Шутите. Вам повестка, – он протянул мне конверт.
   – Куда?
   – Что куда?
   – Куда повестка?
   – Там написано.
   На конверте вообще ничего не было написано. Не было на нем ни марки, ни разметки, ни каких-либо опознавательных знаков вообще. Разорвав конверт, я обнаружил небрежно оторванный от А-4 листа клочок бумаги, на котором было напечатано на компьютере:

   «Уважаемый Константин Георгиевич Борзяк. Вам предлагается прибыть в день получения повестки ровно в полдень по указанному ниже адресу для прохождения инструктажа в связи с ожидающим вас ритуалом-инициализацией».

   Дальше шел указанный адрес, неразборчивая подпись и очень четкий оттиск печати: свернувшийся кругом дракон. Вот только в отличие от всем известной змеи дракон этот не кусал хвост, а сосал свой болт.
   Надо обязательно показать повестку дракону, – не без злорадства решил я.
   Время было раннее, и я, посетив туалет, вернулся в постель.
   Приснился мне навеянный повесткой сон.
   Я был монахом в самом шаолинистом из шаолинистых монастырей, и меня, как и еще троих избранников, ждало посвящение в передаваемую на протяжении более трех тысяч лет от учителя к ученику тайну-тайн.
   Разбудив перед рассветом, учитель привел нас по тайной тропе на вершину священной горы. Там была небольшая ровная площадка, на которой мы, ученики, сели в позу лотоса лицом к востоку. Встретив восход и поблагодарив солнце за то, что оно о нас не забывает, мы закрыли глаза и погрузились внутрь себя. Когда же мы погрузились в это состояние достаточно глубоко, учитель принялся нараспев читать священные слова, расслышать которые мне не дал дракон.
   – Ты что не получил повестку? – спросил он, бесцеремонно меня растолкав.
   – Получил.
   – Тогда чего валяешься?
   – Так там написано прибыть в полдень.
   – Ну и что? Во-первых, это тебе не военкомат – когда прибудем, тогда и будет полдень. А во-вторых, тебе еще надо подготовиться.
   – К чему подготовиться, если я понятия не имею, что меня ждет.
   – Тебя ждет неизвестность.
   – Я к этому готовиться не умею.
   – Для начала тебе нужно вымыться, побриться, надеть приличное белье. Затем помедитировать, настроиться на готовность к встрече с тем, чего ты не ожидаешь. Ладно, собирайся и пошли. Да, не забудь повестку.
   Инструктаж походил в том же офисе, что и экзамен. Декорации несколько изменились. В первой комнате стояло всего два удобных кресла. Убранство второй комнаты заставило меня вспомнить вступление в комсомол.
   Посреди комнаты «лицом к двери» стояли составленные в ряд два письменных стола. За столами сидела уже известная мне троица: в центре заставившая меня дрочить и улыбаться шикарная женщина, а по обе стороны от нее – экзаменовавшие меня юные близняшки. Они были одеты в белые рубашки, черные брючные костюмы, черные туфли и черные галстуки. Различались только фасоны туфлей, да и то незначительно.
   – Что вам угодно? – строго спросила меня шикарная женщина.
   – Я по повестке, – ответил я.
   – Повестка с собой?
   – Разумеется.
   – Давайте сюда, – она протянула руку.
   – Вот держите, – сказала одна из близняшек, протягивая мне лист бумаги. – Ознакомьтесь с этим. Содержание методического пособия следует выучить близко к тексту. Идите. Как будете готовы, возвращайтесь.
   И это они называют инструктажем? – разочарованно подумал я, выходя из экзаменационной комнаты.
   Сев в свободное кресло (во втором уже дремал дракон), я приступил к изучению текста:

   «Методическое пособие по проведению обряда ускоренной инициализации кандидата, согласно программе «Лабиринт»

   1. Программа «Лабиринт» является ускоренной программой по подготовке кандидата к обряду инициализации, что требует проведения модифицированного специально для этой программы обряда инициализации (далее обряда).
   2. Обряд проводится только после успешного прохождения предварительного ускоренного курса прединициализаторной подготовки и успешной сдачи по окончанию подготовки предусмотренного пунктами 111.14.55 и 976. 58. 35 РПОНИАСА экзамена.
   3. В связи с ускоренностью как прединициаторской подготовки, так и самого обряда, перед началом предобрядной подготовки в организм кандидата перорально вводится ускоритель Т-917.
   4. После перорального введения ускорителя Т-917 кандидат проходит предобрядную подготовку, состоящую из двух этапов.
   4.1. Первый этап заключается в подготовке тела. Она включает обмывание тела кандидата с последующим нанесением на него специально предназначенных для этого средств.
   4. 2. Второй этап заключается в духовной настройке на предстоящий обряд. Для этого он принимает позу (приложение. Рис 1) и призывает в этой позе богиню.
   5. При появлении богини кандидат опускается перед ней на колени и поклоняется ее плоти в следующей последовательности:
   – вагина
   – ступни,
   – голени,
   – колени,
   – бедра,
   – живот,
   – грудь,
   – плечевой пояс, включая руки,
   – голова.
   6. После поклонения частям тела богини испытуемый поклоняется богине до тех пор, пока на него не снизойдет божественный дух.
   7. После того, как на кандидата снисходит божественный дух, богиня берет его за руку и отводит на ложе.
   8. На ложе кандидат с богиней смотрят друг другу в глаза, пока между ними не образуется энергетический мост.
   9. После этого кандидат и богиня принимают сакральную позу (приложение. Рис 2). При этом кандидат должен сохранять полную неподвижность во время всего акта инициации.
   10. Инициализация считается выполненной, если в результате Огненное Тело кандидата сумеет переродиться для последующей встречи с огнем.
   11. Приложение. Рис 1. Рис 2.
   12. Дополнение. На случай, если кандидат забудет или перепутает порядок ритуала, что, разумеется, недопустимо, ритуалом предусмотрен консультант, подсказывающий кандидату, что и как тому надлежит делать».

   Неразборчивая подпись. Печать с отсасывающим у себя драконом.
   На рисунке один был изображен мужчина в сидячей позе со скрещенными ногами. На рисунке два – сидящий в той же позе мужчина. На нем лицом к нему сидит женщина. Они обнимают друг друга руками. Их ноги удобно согнуты. В общем, ничего сложного.
   Прочитав текст пособия пару раз, я решил, что этого вполне достаточно, и вернулся в экзаменационную аудиторию.
   – Готовы? – строго спросила шикарная женщина.
   – Готов.
   – Вопросы есть?
   – Есть. Что такое перорально, что такое РПОНИАСА и что такое ускоритель Т-917.
   – С ускорителем вы уже знакомы. Вам его давала Марта. Перорально означает через рот. То есть берете в рот и глотаете. Что же до РПОНИАСА, то вам этим забивать голову нет нужды. Еще вопросы есть?
   – Спасибо. Больше нет.
   – Тогда ответьте на такой вопрос: Какой пункт данного методического руководства кажется вам наиболее важным?
   – Последний, в котором говорится о том, что во время ритуала мной будет управлять специально обученный человек.
   – У нас к вам тоже больше нет вопросов. Пригласите куратора, – попросила она близняшку, которая была ближе к двери.
   Та вышла и вскоре вернулась с заспанным драконом.
   Когда он встал рядом со мной, они тоже вскочили на ноги, после чего шикарная женщина голосом работника загса произнесла:
   – Уважаемый кандидат. От лица курирующих ваше продвижение по лабиринту лиц поздравляю вас с успешным прохождением предварительного этапа; успешной сдачей экзамена; успешным прохождением инструктажа. В связи с этим я торжественно объявляю, что вы официально приглашаетесь на обряд инициации в качестве инициируемого кандидата. От всей души желаю вам удачи.
   После этого все уставились на меня в ожидании ответной речи. Чувствуя себя полным идиотом, я сморозил:
   – От всей души благодарю вас за оказанное мне доверие. Рад, что не подвел вас. Считаю ваше приглашение огромной для меня честью.
   – Вопросы есть? – спросила шикарная женщина.
   – Только один. Когда состоится обряд?
   – Что значит когда? Сейчас. Когда же еще?
   – Сейчас? Но я…
   – Вы что, хотите отказаться от участия в обряде? – предельно ледяным тоном спросила она.
   – Конечно нет! Что вы! Просто это так неожиданно…
   – Так вы принимаете приглашение? – тон ее голоса стал просто строгим.
   – Да, я принимаю приглашение.
   – Тогда инструктаж окончен. Куратор, можете приступать.
   После этих слов дракон хлопнул в ладоши, и мир рухнул, рассыпавшись на мелкие осколки.

Митота пятнадцатая
Ритуал

   Мы вновь были у Марты. В той самой зале средневекового замка за тем же столом. Сидели так, будто за это время ни разу из-за него не вставали. На ней было то же самое платье, а на нас с драконом – те же костюмы.
   «Может, мне все это привиделось? – подумал я. – Накормили меня наркотой, вот теперь и прет». Но Марта развеяла мои сомнения.
   – Привет, – сказала она, очаровательно улыбнувшись, – рада нашей встрече.
   Она протянула руку, и я с огромным удовольствием ее поцеловал.
   – Ты с ним поосторожней, – сказала дракон Марте. – Еще немного, и он в тебя влюбится.
   – Ревнуешь? – ответила она, и в ее глазах на мгновение зажглись озорные искорки.
   – Ревную, – признался он, – потому что давно уже тебя обожаю.
   – И зря ревнуешь. У молодого человека встреча с богиней. А вот и пропуск.
   Она поставила на стол золотую «табакерку», в которой была точно такая же пилюля, как в прошлый раз. Бокал с напитком к ней больше не прилагался, поэтому я спросил:
   – Сегодня глотать всухомятку?
   – Напиток открыл тебе двери в дом, – пояснила Марта.
   – Пей, – нетерпеливо потребовал дракон, – богиня не станет ждать.
   Глядя на него, можно было подумать, что он действительно ревнует, но я уже достаточно хорошо его знал, чтобы понять, что это всего лишь игра.
   Я проглотил пилюлю.
   – Идемте, – сказала Марта и встала из-за стола.
   На этот раз купальня оказалась сразу же за соседней дверью.
   – Мы что в прошлый раз, ходили кругами? – спросил я.
   – И да, и нет, – ответил дракон, – это место имеет особые пространственно-временные свойства.
   В купальне меня ждали уже знакомые красавицы. Едва мы вошли, они начали меня раздевать. Дракон с Мартой остались стоять у входа. Впервые за всю инспекцию кто-то присутствовал во время процедуры. Для меня это было настолько удивительно, что я спросил:
   – А вы остаетесь смотреть?
   – Только не говори, что ты застеснялся, – проворчал в ответ дракон.
   – Да нет, просто раньше…
   – Раньше больше нет, – оборвал он меня, – думай о предстоящем тебе ритуале.
   Раздев, красавицы, как и в тот раз, взяли меня за руки и отвели в купальню, но теперь они ограничились исключительно купанием без возбуждающих игр и излишеств. Затем они отвели меня на кушетку, где намазали мое тело чуть ли не дюжиной разных кремов. После этого оно стало настолько легким, что я не удивился бы, если бы взлетел.
   Когда я поднялся с кушетки, дракон хлопнул в ладоши, и мир в очередной раз рассыпался на мелкие осколки. Теперь мы находились в огромном каменном зале. Посреди него в белом круге лежала небольшая подушечка для медитации. Чуть поодаль, но тоже внутри круга стояла поистине королевская кровать.
   В зале было людно. Мужчины были одеты во фраки, а женщины – в вечерние платья. Среди присутствующих были все те, с кем я уже успел познакомиться во время прохождения лабиринта, но было много и незнакомых людей. Нагим в этом зале был один лишь я, но меня это совершенно не смущало.
   С противоположной от нас стороны в зал вошел человек в длинном, до самой земли, плаще и с капюшоном на голове. В руке у него был посох. Подойдя с посохом к границе круга, он ударил им трижды об пол. Все присутствующие сразу же замолчали и, быстро обступив круг, замерли без движения.
   – Все ждут тебя, – прошептала мне в ухо Марта.
   – Так это вы мой консультант? – догадался я.
   – Надеюсь, ты не возражаешь?
   – Ну что вы. Я счастлив.
   – Тогда пойдем. Нельзя заставлять ждать богиню.
   – Закрой глаза и постарайся настроиться на эманации богини, – тихо сказала Марта, когда я сел на подушку. – И пусть тебя не смущает то, что ты понятия не имеешь, что это такое. Нужные структуры твоего подсознания знают, что надо делать. Так что просто доверься им. Просто доверься им…
   Сначала я просто думал об этих самых эманациях, невольно пытаясь вспомнить, что о них говорил дон Хуан Кастанеде. Затем я почувствовал, как во время вдоха нечто приятно теплое входит в мой позвоночник. Как мои кости жадно впитывают эту субстанцию, как начинают расслабляться. После расслабления позвонков начали расслабляться ребра. Затем кости таза и ног. После них расслабились плечи и руки, шея, кости головы… Расслабление костей принесло наслаждение и покой, а вскоре я почувствовал богиню. Я не могу объяснить или описать это ощущение, но я чувствовал ее, между нами была связь, был контакт.
   Через несколько секунд я понял, что богиня в зале, и открыл глаза. Ее на кресле вносили в круг четыре носильщика. Она тоже был нагой. Несмотря на ритуальные руны и знаки, нанесенные на ее тело, я сразу же ее узнал. Это была та госпожа, которой я облизывал туфли. По моему телу прошла приятная волна, а член подскочил, как новобранец при появлении командира. Я жаждал ее, и что самое интересное, жаждал с самого детства.
   С самого детства без всякой видимой причины периодически на меня нападало ощущение, будто кто-то меня ждет или зовет, кто-то очень замечательный, встречу с кем нельзя пропустить. Я выскакивал из дома, бежал, как дурак к предполагаемому месту встречи, но, разумеется, там не было никого. И тогда на меня нападал такая тоска, словно я упустил самое важное, самое дорогое в жизни. И вот теперь, глядя на богиню, я понял, что это были непроизвольные контакты, что я случайно находил ее волну… Так вот, значит, почему драконы выбрали меня! Тем временем богиню внесли в круг и поставили в нескольких шагах от меня.
   – Ты знаком с ней как с женщиной, – заговорила Марта, – но сегодня в честь твоей инициации она прошла обряд воплощения, и теперь она и богиня едины. Богиня пришла, чтобы познать тебя, и ты должен поклониться вратам познания. Поклонись ее божественной вагине, ибо она и есть первозданный источник благословения.
   Я встал с подушки, подошел к богине, опустился перед ней на колени и произнес, не сомневаясь ни в едином слове:
   – О, величайшая из богинь! Позволь мне благоговейно склониться перед твоей вагиной, как перед первозданным источником благословения.
   Затем я поклонился ее божественным стопам, голеням, бедрам, животу, грудям…
   Затем, когда всем частям ее тела были возданы почести, Марта тихонько сказала:
   – А теперь поклонись богине и попроси ее зачать и родить твое огненное тело.
   И я вновь склонился перед ней до самой земли и произнес:
   – О, величайшая из богинь! Благоговейно склоняясь к твоим божественным стопам, прошу тебя зачать, родить и наполнить пламенем мое огненное тело.
   – Твоя просьба услышана, – ответила богиня. – Встань и отведи меня к ложу.
   Когда я поднялся, богиня протянула мне руку. Я помог ей встать с трона и отвел к ложу. Мы сели друг напротив друга и стали, не мигая, смотреть друг другу в глаза. Вскоре между нами появилось нечто вроде облака из густого золотого света.
   После этого богиня села на меня, и мой член очутился у нее в вагине. Мы обняли друг друга и, продолжая смотреть чуть ли не в упор друг другу в глаза, замерли, словно окаменели.
   Тогда она заработала вагинальными мышцами. Оставлю свои ощущения без комментариев. Внешне я оставался неподвижным, зато внутри назревал взрыв сверхновой. И когда она взорвалась, я сначала на мгновение ослеп от вспышки внутреннего света, а потому почувствовал, как по моему телу струятся языки пламени огненного тела.
   И тогда помимо своей воли я закричал:
   – Свершилось!
   – Свершилось! – повторила богиня.
   – Свершилось, – констатировал человек в плаще и ударил посохом об пол.
   – Свершилось, – повторили за ним все.
   – Свершилось, но не все! – торжественно произнесла Марта. На это раз она говорила громко, чтобы ее могли услышать все. – Богиня оказалась настолько милостива к кандидату, что наполнила ради него священный Грааль хлебом и вином или кровью и плотью. И теперь кандидат может испить этот священный напиток.
   После этих слов богиня слезла с меня и легла на спину. Мой член, пах и простыня были в крови. Менструация, – понял я. Поняв это, я догадался о том, какой дар мне преподнесла богиня. Я уже слышал об эликсире стыда или эликсире бессмертия. Читал о том, что его вкушали Агриппа и Алистер Кроули, и вот теперь высокая честь вкусить его из чаши самой богини предоставлялась мне.
   – Благодарю тебя за столь драгоценный подарок, – сказал я богине и впился ртом в ее вагину, стараясь вкусить как можно больше драгоценного напитка.
   Не забывал я при этом и о том, чтобы доставлять ей удовольствие. Я пил, пил жадно, пил наслаждаясь каждым глотком, и во мне просыпалась изначальная звериная сущность. Я пил, а во мне просыпался Минотавр, и с каждым глотком он становился все сильнее и сильнее. Я пил, пока она не кончила мне в рот.
   После этого я вспыхнул и окончательно сгорел в пламени огненного тела, и это сожжение человека старого ради рождения человека нового было чертовски приятным делом.
   Когда мое тело догорело, не оставив следа, дракон хлопнул в ладоши, и этот мир тоже рассыпался на мелкие осколки.

Митота шестнадцатая
Жертвенный огонь

   Мы были на поляне в лесу. Была ночь, но огромная, как на фентезийных картинках луна прекрасно все освещала. Посреди поляны горел здоровенный, наверно, с меня ростом, костер. Наблюдающая за нашим с богиней совокуплением публика тоже была здесь. Но только теперь одежды не было ни на ком. Мужик с посохом здесь был водочерпием. Несмотря на то, что прежде я видел его только в плаще с закрывающим лицо капюшоном, а посох сменил странной формы черпак, которым он черпал теперь воду из бьющего на краю поляны родника, я сразу понял, что это он. Ему было под шестьдесят. Крепкий, с мужественным лицом и сиянием мудрости в глазах, он был похож на бога какого-нибудь племени воинов.
   Не было среди нас только богини.
   Я подошел к нему, и он наполнил мою чашу водой.
   – Слава богине! – сказал я.
   – Слава прекраснейшей из женщин! – ответил он.
   Я залпом выпил воду. Она сразу же опьянила меня намного более приятным опьянением, чем те, что бывают после алкоголя или наркотиков. Кровь в моих сосудах превратилась в свет, а мысли сменились пониманием без слов.
   Откуда-то из бесконечного простора осознания ко мне приплыли строки моего юношеского стихотворения:

     Поведал старый винодел за чаркою-другой:
     «Лишь то вино пьянит сердца, что стало вновь водой».

   Приплыли, посмотрели на меня и поплыли дальше своей дорогой.
   Между тем люди вокруг занимались, кто чем хотел: Кто танцевал под звучащую в их сознании музыку; кто беседовал, сидя на траве; кто ударно поглощал воду, не забывая славить при этом богиню и объясняться ей в любви.
   Богиня не приемлет рабов – она принимает только возлюбленных, – понял я.
   Другие прославляли богиню, занимаясь любовью прямо здесь, на поляне, и в своем любовном экстазе они были великолепны.
   А я был пьян. Пьян от эликсира, пьян от любви, пьян от происходящего. Я был пьян и счастлив, и я впервые был дома. Эта поляна, этот костер, эта луна, эти люди или нелюди… все это было домом моей души, местом, по которому я тосковал всю свою жизнь, и куда временами приходил во снах, после которых было так тоскливо просыпаться.
   Как же я был пьян! У меня все плыло перед глазами. Луна вместе со звездами отплясывала канкан, а земля рвалась из-под ног, как дикий, необъезженный конь. А из моего сердца лилась песня. Это было бессвязное бормотание почти без слов, но в нем выражалась вся моя безграничная любовь к богине, чьим возлюбленным я был несколько мгновений или несколько кальп назад. Да разве время здесь имеет хоть какое значение!
   Богиня появилась почти под утро. Она вышла прямо из костра. Все еще обнаженная. Увидев ее, присутствующие радостно закричали:
   – Слава богине! Да пребудет с нами ее любовь.
   Народ столпился вокруг нее, соблюдая почтительную дистанцию. Даже те, кто занимался любовью, прервали свое занятие, чтобы поприветствовать богиню. К ней приблизился водочерпий с чашей и, преклонив колени, произнес:
   – О, прекраснейшая из женщин, благослови праздник наш и наполни наши бокалы своим великим даром.
   Богиня взяла у него чашу и подмыла себя так, чтобы окрашенная менструальной кровью вода вновь вернулась в чашу. Затем, намочив в чаше пальцы, она брызнула водой в лицо коленопреклоненному водочерпию и торжественно произнесла:
   – Благословляю. Да пребудет с вами моя любовь.
   Все вновь закричали ура и слава богине, затем встали в очередь к водочерпию, который стал ловко наполнять бокалы благословенной водой. Когда вода была разлита по нашим бокалам, мы встали перед богиней на колени, и водочерпий произнес тост.
   – О, величайшая из богинь! В знак нашего преклонения из любви к тебе, пьем за тебя коленопреклоненными. Слава богине!
   – Слава богине! – повторили все и выпили залпом воду.
   После этого все встали с колен.
   Затем кто-то выкрикнул из толпы:
   – А теперь, несравненная, просим танец!
   Все тут же подхватили эту просьбу. Долго упрашивать богиню не пришлось. Она подняла руку, и все сразу же замолчали.
   – Хорошо, – сказала она, – я станцую для вас, мои возлюбленные. Пойте.
   Присутствующие запели очень тягучую и, я бы сказал, бездонную песню, и богиня начала свой танец.
   Не знаю, на кого как, а на меня ее движения оказывали гипнотическое воздействие. Каждое вызывало резонанс в глубинах моего сознания, и вскоре там, в бездонном океане бессознательного танцевало отражение богини. Сначала это было любовью в ее наиболее мистическом проявлении, и эта любовь вызывала небывалое даже по сравнению с тем, что я уже испытал, блаженство. Затем, когда ритм танца начал ускоряться, мне стало плохо. У меня потемнело в глазах, стало трудно дышать. Живот сводили непрекращающиеся спазмы, а в голову словно вбили огромный гвоздь. Мне стало страшно. В голову полезли мысли о бессмертной душе, о шабаше ведьм и о коварстве дьявола. Кто-то внутри меня кричал, что надо бежать; что еще немного, и моя бессмертная душа навсегда перейдет к дьяволу; что сейчас еще можно все спасти, все исправить, что господь милостив, что он простит… Этот кто-то убеждал меня в том, что сейчас я прохожу испытание дьяволом; что он искушает меня; что я должен быть тверд, и подобно тому, как наш спаситель отверг предлагаемое Сатаной, я тоже должен оставить все эти адские блага и отречься от них во славу господа… Мне было настолько страшно и плохо, что я готов уже был послушаться говорящего, но вдруг сошедшее на меня понимание осветило его лицо, и я понял, что это говорит мой тюремщик, что это его страх и боль, что он боится меня, боится Минотавра, боится, что мы вырвемся на свободу, и тогда ему несдобровать.
   Он был смешон и жалок… прямо как я. И понимание этого заставило меня рассмеяться ему в лицо. И тогда боль и страх исчезли, и я увидел Минотавра. Он сражался с Тесеем, сражался насмерть. Их силы были равны, поэтому даже такой никудышный боец, как я, мог решить своим вмешательством исход боя. Вот только как его можно решить, если и Тесей и Минотавр – неотъемлемые части твоей личности, части тебя, и убийство любого из них по своей сути является этаким психологическим аналогом лоботомии. Невмешательство же грозило смертью обоим бойцам. Вот уж поистине дзенский коан!
   Спасла меня богиня. Она схватила меня за руку и потащила танцевать под уже ставшую неистово дикой песню. Я никогда не был хорошим танцором, и лучшее, что у меня получалось – это танец говномеса, который я исполнял в гостях во время застолья, когда отмазаться от участия в танцах не представлялось возможным. В какой-нибудь танцевальный клуб меня вообще затащить было невозможно. Вот и здесь я начал неловко топать ногами, стараясь это делать примерно в такт, но постепенно богиня заразила меня своей страстью, и мной овладел танец. Настроившись на пение, тело само начало совершать танцевальные движения, и сознание вновь смогло вернуться в лабиринт, где меня ждал наверно самый большой сюрприз в моей жизни. Дело в том, что танец помог понять Минотавру, что сражается он не с Тесеем, а с загораживающим выход из лабиринта зеркалом. А это означало, что никакой Тесей не приходил в лабиринт убивать Минотавра, а сам Минотавр, приближаясь к выходу из лабиринта, принимал свое отражение за Тесея и в битве с самим собой попросту убивал себя, вместо того, чтобы разбить зеркало и обрести свободу.
   – Иди, он ждет! – крикнула мне богиня, и я понял, о ком идет речь.
   Без малейшего страха или сомнения я вошел в пламя, и оно осветило мой лабиринт. Не выдержав жара огня, зеркало лопнуло и рассыпалось на множество осколков. Минотавр обрел свободу, а вместе с ним обрел свободу я.
   Меня пламя встретило, как родного, как близкую часть себя. Оно ласкало меня, как искусная в любви женщина, и эти ласки заставили меня полностью отдаться огню, позволить ему сжечь меня, слиться со мной, стать со мной одним целым. Когда это произошло, я вспыхнул в последний раз яркой вспышкой, и превратился в свободное от тяжести материи чистое сознание. Я был нигде и одновременно повсюду среди звезд.
   И тогда я откуда-то издалека услышал, как богиня сказала:
   – Свершилось.
   Затем дракон вновь хлопнул в ладоши, и все вокруг вместе со мной рассыпалось на мелкие осколки.

Прощание

   – Ну вот и все, – сказал дракон, – моя инспекция завершена. Ты был достаточно хорошим помощником, поэтому, согласно нашему договору, держи, – он положил на стол небольшую коробочку с жемчужиной или волшебной пилюлей, открывающей принявшему ее истинное положение вещей.
   Мы разговаривали на кухне в доме-музее, где и материализовались после того, как дракон хлопнул в ладоши. О том, что это наш последний с драконом разговор, были оповещены все заинтересованные лица, и теперь они толпились во дворе, ожидая окончания таинства приема суперпилюли.
   – И что мне теперь делать? – растеряно спросил я.
   Несмотря на абсолютную ожидаемость такого финала, расставание с драконом застало меня врасплох. Нечто похожее бывает, когда заканчивается интересная книга.
   – Принять пилюлю. Подождать, пока она подействует, а потом выйти к людям и поведать им истину.
   – А какая она эта истина? – спросил я, чтобы хоть ненадолго отсрочить расставание.
   Так уж случилось, что за эти дни я сильно сроднился с драконом, и перспектива расставания с ним навсегда, заставляла меня чуть не плакать.
   – Не знаю. Я жемчуг никогда не принимал.
   – Почему?
   – А зачем? Мне нравится сам процесс постижения. К тому же мало ли какое оно, истинное положение дел.
   – Но ведь другие… Они что, тоже ничего не рассказывали?
   – А они ее тоже не принимали. Спускали в аналог унитаза, а потом несли бред, который считали истиной. Того же, кстати, и тебе советую. Только не забывай разбавить свою истину хорошей порцией дурацкого бреда, ибо без него она не усваивается в умах человеческих.
   – А если я не хочу вещать никакую истину? Если от одной мысли о том, что мне придется отправиться на съедение толпе, которая ждет, что я одним мановением руки разрешу всех их проблемы и сделаю их жизнь прекрасной… если об одной только мысли об этом меня тошнит, что тогда?
   – Ничем не могу помочь, – ответил дракон, – людям нужна истина, какой бы чушью она ни была. Прощай.
   Он уже взялся за ручку двери в свою комнату, когда меня осенило.
   – Подожди! А что если ты врешь, как обычно?
   – Почему это обычно я вру? – обижено спросил дракон.
   – Но ведь ты соврал, когда давал мне аламут; соврал, когда говорил, что я прошел лабиринт. Вы ведь его мне только показали, да к тому же только издали, так что основная работа ждет меня впереди. А теперь эта пилюля. Может и нет никакого истинного положения дел, а есть бесконечная вереница версий?
   – Да ты оказался смышленым, – сказал дракон и довольно оскалился. – Будем считать, что ты заслужил особого к себе отношения.
   – Скажи, эта пилюля… Она ведь просто конфетка?
   – Ну зачем ты нас обижаешь. Это одно из сильнодействующих слабительных. Истина, она ведь тоже требует жертв, и чтобы ею проникнуться, нужно, как минимум, порвать себе очко. Ответ на этот вопрос, это все, что ты хотел?
   – Нет. Послушай, ты можешь отправить меня в одну из реальностей, где можно жить в уютном доме; где можно иметь несколько кустов марихуаны во дворе для себя или для встречи с друзьями; где никто ни к кому не лезет, и каждый занимается своим делом; где рядом с домом есть приличное и недорогое кафе; где можно встретить милую женщину и полюбить с ней друг друга; где с мамой все будет хорошо.
   – И все?
   – И все.
   – А что делать с истиной.
   – Сейчас.
   Найдя карандаш и лист бумаги, я написал:

   «Дорогие мои коллеги! Я ухожу с драконом навсегда. Но чтобы не лишать вас Истины, я оставляю ее здесь на столе. И пусть она достанется тому, кто первый ее найдет – такова воля дракона.
   Я прощаюсь с вами и желаю вам удачи в вашем нелегком деле.
   С любовью и уважением, ваш Константин Борзяк»

   – Ну все, истина пристроена.
   – Тогда пошли, пока они не ворвались и не оставили тебя силой, – сказал дракон, открывая дверь.
   – Пошли, – ответил я, входя в его мир.

2009

В поисках Минотавра Валерий Михайлов

Митота первая Работа или смерть

Митота вторая Голодающий сталевар

Митота третья Хлеб-соль

Митота четвертая Мысли дракона

Митота пятая Познание

Митота шестая Адреналин

Митота седьмая Кошмар продолжается

Митота восьмая Дрочи и улыбайся

Митота девятая Приснится же такое

Митота десятая Экзамен

Митота одиннадцатая Празднование

Митота двенадцатая Исповедь

Митота тринадцатая О чем поведал минотавр

Митота четырнадцатая Очередной инструктаж

Митота пятнадцатая Ритуал

Митота шестнадцатая Жертвенный огонь