-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Народное творчество (Фольклор)
|
| Все самые любимые русские народные сказки
-------
Все самые любимые русские народные сказки
© Аникин В. П., пересказ, 2017
© Елисеева Л. Н., пересказ, насл., 2017
© Нечаев А. Н., пересказ, насл., 2017
© Толстой А. Н., пересказ, насл., 2017
© Ил., Бордюг С. И. и Трепенок Н. А., 2017
© Ил., Булатов Э. В., 2017
© Ил., Васильев О. В., насл., 2017
© Ил., Глазов И. Н., 2017
© Ил., Каневский В. Я., 2017
© Ил., Карпенко М. М., насл., 2017
© Ил., Коровин Ю. Д., насл., 2017
© Ил., Курчевский В. В., насл., 2017
© Ил., Митрофанов М. С., 2017
© Ил., Павлова К. А., 2017
© Ил., Перцов В. В., насл., 2017
© Ил., Рачёв Е. М., насл., 2017
© Ил., Савченко А. М., насл., 2017
© Ил., Салиенко Н. П., 2017
© Ил., Тржемецкий Б. В., насл., 2017
© Ил., Устинов Н. А., 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
//-- * * * --//


Мои первые сказки

Репка
Посадил дед репку – выросла репка большая-пребольшая.

Стал дед репку из земли тащить.
Тянет-потянет, вытянуть не может.
Позвал дед на помощь бабку.

Бабка за дедку, дедка за репку.
Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвала бабка внучку.

Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку.
Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Кликнула внучка Жучку.

Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку.
Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Кликнула Жучка кошку Машку.

Машка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку.
Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Кликнула кошка Машка мышку.

Мышка за Машку, Машка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку.
Тянут-потянут – вытащили репку!

Курочка Ряба
Жили себе дед да баба,
И была у них курочка ряба.
Снесла курочка яичко:
Яичко не простое,
Золотое.

Дед бил, бил –
Не разбил;
Баба била, била –
Не разбила.

Мышка бежала,
Хвостиком махнула:
Яичко упало
И разбилось.

Дед и баба плачут;
Курочка кудахчет:
– Не плачь, дед, не плачь, баба.
Я снесу вам яичко другое,
Не золотое – простое.

Колобок

Жили-были старик со старухой.
Вот и просит старик:
– Испеки мне, старая, колобок.
– Да из чего испечь-то? Муки нет.
– Эх, старуха! По амбару помети, по сусечкам поскреби – вот и наберётся.
Старушка так и сделала: намела, наскребла горсти две муки, замесила тесто на сметане, скатала колобок, изжарила его в масле и положила на окно простынуть.

Надоело колобку лежать; он и покатился с окна на лавку, с лавки на пол, да к двери, прыг через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, а там и за ворота, дальше и дальше.

Катится колобок по дороге, а навстречу ему заяц:
– Колобок, колобок! Я тебя съем!

– Нет, не ешь меня, косой, а лучше послушай, какую я тебе песенку спою.
Заяц уши поднял, а колобок запел:
– Я колобок, колобок!
По амбару метён,
По сусечкам скребён,
На сметане мешён,
В печку сажён,
На окошке стужён.
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
От тебя, зайца,
Не хитро уйти.
И покатился колобок дальше – только заяц его и видел.
Катится колобок по тропинке в лесу, а навстречу ему серый волк:
– Колобок, колобок! Я тебя съем!
– Не ешь меня, серый волк: я тебе песенку спою.

И колобок запел:
– Я колобок, колобок!
По амбару метён,
По сусечкам скребён,
На сметане мешён,
В печку сажён,
На окошке стужён.
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от зайца ушёл,
От тебя, волка,
Не хитро уйти.
Покатился колобок дальше – только его волк и видел.
Катится колобок по лесу, а навстречу ему медведь идёт, хворост ломает, кусты к земле гнёт:
– Колобок, колобок! Я тебя съем!
– Ну где тебе, косолапому, съесть меня! Послушай лучше мою песенку.

Колобок запел, а Миша и уши развесил:
– Я колобок, колобок!
По амбару метён,
По сусечкам скребён,
На сметане мешён,
В печку сажён,
На окошке стужён.
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от зайца ушёл,
Я от волка ушёл,
От тебя, медведь,
Полгоря уйти.
И покатился колобок – медведь только вслед ему посмотрел.

Катится колобок, а навстречу ему лиса:
– Здравствуй, колобок! Какой ты пригоженький, румяненький!
Колобок рад, что его похвалили, и запел свою песенку, а лиса слушает да всё ближе подкрадывается.

– Я колобок, колобок!
По амбару метён,
По сусечкам скребён,
На сметане мешён,
В печку сажён,
На окошке стужён.
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от зайца ушёл,
Я от волка ушёл,
От медведя ушёл,
От тебя, лиса,
Не хитро уйти.
– Славная песенка! – сказала лиса. – Да то беда, голубчик, что стара я стала – плохо слышу. Сядь ко мне на мордочку да пропой ещё разочек.
Колобок обрадовался, что его песенку похвалили, прыгнул лисе на мордочку да и запел:
– Я колобок, колобок!..
А лиса его – гам! – и съела.

Гуси-лебеди

Жили мужик да баба. У них была дочка да сынок маленький.
– Доченька, – говорила мать, – мы пойдём на работу, береги братца! Не ходи со двора, будь умницей – мы купим тебе платочек.
Отец с матерью ушли, а дочка позабыла, что ей приказывали: посадила братца на травку под окошко, сама побежала на улицу, заигралась, загулялась.
Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крыльях.
Вернулась девочка, глядь – братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда – нету!
Она его кликала, слезами заливалась, причитывала, что худо будет от отца с матерью, – братец не откликнулся.
Выбежала она в чистое поле и только видела: метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за тёмным лесом. Тут она догадалась, что они унесли её братца: про гусей-лебедей давно шла дурная слава – что они пошаливали, маленьких детей уносили.

Бросилась девочка догонять их. Бежала, бежала, увидела – стоит печь.
– Печка, печка, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
Печка ей отвечает:
– Съешь моего ржаного пирожка – скажу.
– Стану я ржаной пирог есть! У моего батюшки и пшеничные не едятся…

Печка ей не сказала. Побежала девочка дальше – стоит яблоня.
– Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси-лебеди полетели?
– Поешь моего лесного яблочка – скажу.
– У моего батюшки и садовые не едятся…
Яблоня ей не сказала. Побежала девочка дальше. Течёт молочная река в кисельных берегах.

– Молочная река, кисельные берега, куда гуси-лебеди полетели?
– Поешь моего простого киселька с молочком – скажу.
– У моего батюшки и сливочки не едятся…

Долго она бегала по полям, по лесам. День клонится к вечеру, делать нечего – надо идти домой. Вдруг видит – стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается.
В избушке старая баба-яга прядёт кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками.

Девочка вошла в избушку:
– Здравствуй, бабушка!
– Здравствуй, девица! Зачем на глаза явилась?
– Я по мхам, по болотам ходила, платье измочила, пришла погреться.
– Садись покуда кудель прясть.

Баба-яга дала ей веретено, а сама ушла. Девочка прядёт – вдруг из-под печки выбегает мышка и говорит ей:
– Девица, девица, дай мне кашки, я тебе добренькое скажу.
Девочка дала ей кашки, мышка ей сказала:
– Баба-яга пошла баню топить. Она тебя вымоет-выпарит, в печь посадит, зажарит и съест, сама на твоих костях покатается.
Девочка сидит ни жива ни мертва, плачет, а мышка ей опять:
– Не дожидайся, бери братца, беги, а я за тебя кудель попряду.
Девочка взяла братца и побежала. А баба-яга подойдёт к окошку и спрашивает:
– Девица, прядёшь ли?

Мышка ей отвечает:
– Пряду, бабушка…
Баба-яга баню вытопила и пошла за девочкой. А в избушке нет никого. Баба-яга закричала:
– Гуси-лебеди! Летите в погоню! Сестра братца унесла!..

Сестра с братцем добежала до молочной реки. Видит – летят гуси-лебеди.
– Речка, матушка, спрячь меня!
– Поешь моего простого киселька.
Девочка поела и спасибо сказала. Река укрыла её под кисельным бережком.
Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка с братцем опять побежала. А гуси-лебеди воротились, летят навстречу, вот-вот увидят. Что делать? Беда! Стоит яблоня…
– Яблоня, матушка, спрячь меня!
– Поешь моего лесного яблочка.
Девочка поскорее съела и спасибо сказала. Яблоня её заслонила ветвями, прикрыла листами.

Гуси-лебеди не увидали, пролетели мимо.
Девочка опять побежала. Бежит, бежит, уж недалеко осталось. Тут гуси-лебеди увидели её, загоготали – налетают, крыльями бьют, того гляди братца из рук вырвут.
Добежала девочка до печки:
– Печка, матушка, спрячь меня!
– Поешь моего ржаного пирожка.
Девочка скорее – пирожок в рот, а сама с братцем – в печь, села в устьице [1 - Устьице – устье, наружное отверстие в русской печи (Прим. ред.).].

Гуси-лебеди полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели к бабе-яге.
Девочка сказала печи спасибо и вместе с братцем прибежала домой.
А тут и отец с матерью пришли.

Петушок – Золотой гребешок

Жили-были кот, дрозд да петушок – золотой гребешок. Жили они в лесу, в избушке. Кот да дрозд ходят в лес дрова рубить, а петушка одного оставляют.
Уходят – строго наказывают:
– Мы пойдём далеко, а ты оставайся домовничать, да голоса не подавай, когда придёт лиса, в окошко не выглядывай.

Проведала лиса, что кота и дрозда дома нет, прибежала к избушке, села под окошко и запела:
Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шёлкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Петушок и выставил головку в окошко. Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.
Закричал петушок:
Несёт меня лиса
За тёмные леса,
За быстрые реки,
За высокие горы…
Кот и дрозд, спасите меня!..

Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню и отняли у лисы петушка.
В другой раз кот и дрозд пошли в лес дрова рубить и опять наказывают:
– Ну, теперь, петух, не выглядывай в окошко, мы ещё дальше пойдём, не услышим твоего голоса.
Они ушли, а лиса опять прибежала к избушке и запела:
Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шёлкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Петушок сидит помалкивает. А лиса – опять:
Бежали ребята,
Рассыпали пшеницу,
Курицы клюют,
Петухам не дают…
Петушок и выставил головку в окошко:
– Ко-ко-ко! Как не дают?!
Лиса схватила его в когти, понесла в свою нору.
Закричал петушок:
Несёт меня лиса
За тёмные леса,
За быстрые реки,
За высокие горы…
Кот и дрозд, спасите меня!..
Кот и дрозд услыхали, бросились в погоню. Кот бежит, дрозд летит… Догнали лису – кот дерёт, дрозд клюёт, и отняли петушка.
Долго ли, коротко ли, опять собрались кот да дрозд в лес дрова рубить. Уходя, строго-настрого наказывали петушку:
– Не слушай лисы, не выглядывай в окошко, мы ещё дальше уйдём, не услышим твоего голоса.

И пошли кот да дрозд далеко в лес дрова рубить. А лиса тут как тут – села под окошечко и поёт:
Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Маслена головушка,
Шёлкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Петушок сидит помалкивает. А лиса – опять:
Бежали ребята,
Рассыпали пшеницу,
Курицы клюют,
Петухам не дают…
Петушок всё помалкивает. А лиса – опять:
Люди бежали,
Орехов насыпали,
Куры-то клюют,
Петухам не дают…
Петушок и выставил головку в окошко:
– Ко-ко-ко! Как не дают?!
Лиса схватила его в когти плотно, понесла в свою нору, за тёмные леса, за быстрые реки, за высокие горы…

Сколько петушок ни кричал, ни звал – кот и дрозд не услышали его. А когда вернулись домой – петушка-то нет.
Побежали кот и дрозд по лисицыным следам. Кот бежит, дрозд летит… Прибежали к лисицыной норе. Кот настроил гусельцы и давай натренькивать:
Трень, брень, гусельцы,
Золотые струночки…
Ещё дома ли Лисафья-кума,
Во своём ли тёплом гнёздышке?
Лисица слушала, слушала и думает:
«Дай-ка посмотрю – кто это так хорошо на гуслях играет, сладко напевает?»
Взяла да и вылезла из норы. Кот и дрозд её схватили – и давай бить-колотить. Били и колотили, покуда она ноги не унесла.
Взяли они петушка, посадили в лукошко и принесли домой.
И с тех пор стали жить да быть, да и теперь живут.

Заюшкина избушка

Жили-были лиса да заяц. У лисы избушка ледяная, а у зайца – лубяная [2 - Лубяная – сделанная из луба, т. е. коры липы (Прим. ред.).]. Вот лиса и дразнит зайца:
– У меня избушка светлая, а у тебя тёмная! У меня светлая, а у тебя тёмная!
Пришло лето, у лисы избушка растаяла.
Лиса и просится к зайцу:
– Пусти меня, заюшка, хоть на дворик к себе!
– Нет, лиска, не пущу: зачем дразнилась?
Стала лиса пуще упрашивать.
Заяц и пустил её к себе на двор.
На другой день лиса опять просится:
– Пусти меня, заюшка, на крылечко.
– Нет, не пущу: зачем дразнилась?

Упрашивала, упрашивала лиса, согласился заяц и пустил лису на крылечко.
На третий день лиса опять просит:
– Пусти меня, заюшка, в избушку.
– Нет, не пущу: зачем дразнилась?
Просилась, просилась лиса, пустил её заяц в избушку.
Сидит лиса на лавке, а зайчик – на печи.
На четвёртый день опять лиса просит:
– Заинька, заинька, пусти меня на печку к себе!
– Нет, не пущу: зачем дразнилась?
Просила, просила лиса, да и выпросила – пустил её заяц и на печку.
Прошёл день, другой – стала лиса зайца из избушки гнать:
– Ступай вон, косой! Не хочу с тобой жить!
Так и выгнала.
Сидит заяц и плачет, горюет, лапками слёзы утирает.
Бегут мимо собаки:
– Тяф, тяф, тяф! О чём, заинька, плачешь?
– Как же мне не плакать? Была у меня избушка лубяная, а у лисы – ледяная. Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась лиса ко мне, да меня же и выгнала.
– Не плачь, зайчик, – говорят собаки. – Мы её выгоним.
– Нет, не выгоните!
– Нет, выгоним!

Подошли к избушке:
– Тяф, тяф, тяф! Пойди, лиса, вон!
А она им с печи:
Как выскочу,
Как выпрыгну –
Пойдут клочки
По заулочкам!

Испугались собаки и убежали.
Опять сидит зайчик и плачет.
Идёт мимо волк:
– О чём, заинька, плачешь?
– Как же мне не плакать, серый волк? Была у меня избушка лубяная, а у лисы – ледяная. Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась лиса ко мне, да меня же и выгнала.
– Не плачь, зайчик, – говорит волк, – вот я её выгоню.
– Нет, не выгонишь. Собаки гнали – не выгнали, и ты не выгонишь.
– Нет, выгоню.
Пошёл волк к избе и завыл страшным голосом:
– Уыыы… Уыыыы… Ступай, лиса, вон!
А она с печи:
Как выскочу,
Как выпрыгну –
Пойдут клочки
По заулочкам!
Испугался волк и убежал.
Вот заяц опять сидит и плачет.
Идёт старый медведь:
– О чём ты, заинька, плачешь?
– Как же мне, медведушко, не плакать? Была у меня избушка лубяная, а у лисы – ледяная. Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась лиса ко мне, да меня же и выгнала.

– Не плачь, зайчик, – говорит медведь, – я её выгоню.
– Нет, не выгонишь. Собаки гнали, гнали – не выгнали, серый волк гнал, гнал – не выгнал. И ты не выгонишь.
– Нет, выгоню.
Пошёл медведь к избушке и зарычал:
– Рррр… ррр… Ступай, лиса, вон!
А она с печи:
Как выскочу,
Как выпрыгну –
Пойдут клочки
По заулочкам!
Испугался медведь и ушёл.

Опять сидит заяц и плачет. Идёт петух, несёт косу.
– Ку-ка-реку! Заинька, о чём ты плачешь?
– Как же мне, Петенька, не плакать? Была у меня избушка лубяная, а у лисы – ледяная. Пришла весна, избушка у лисы растаяла. Попросилась лиса ко мне, да меня же и выгнала.
– Не горюй, заинька, я тебе лису выгоню.
– Нет, не выгонишь. Собаки гнали – не выгнали, серый волк гнал, гнал – не выгнал, старый медведь гнал, гнал – не выгнал. А ты и подавно не выгонишь.
– Нет, выгоню.
Пошёл петух к избушке:
Ку-ка-реку!
Иду на ногах,
В красных сапогах,
Несу косу на плечах:
Хочу лису посечи,
Пошла, лиса, с печи!
Услыхала лиса, испугалась и говорит:
– Одеваюсь…
Петух опять:
Ку-ка-реку!
Иду на ногах,
В красных сапогах,
Несу косу на плечах:
Хочу лису посечи,
Пошла, лиса, с печи!

А лиса говорит:
– Шубу надеваю…
Петух в третий раз:
Ку-ка-реку!
Иду на ногах,
В красных сапогах,
Несу косу на плечах:
Хочу лису посечи,
Пошла, лиса, с печи!
Испугалась лиса, соскочила с печи – да бежать.
А заюшка с петухом стали жить да поживать.
Курочка, мышка и тетерев

В далёкие времена жили-были курочка, мышка и тетерев. Однажды нашла курочка ячменное зерно и от радости даже раскудахталась:
– Нашла зерно, зерно нашла!.. Надо его смолоть! А кто понесёт на мельницу?
– Не я, – сказала мышка.
– Не я, – сказал тетерев.

Не́чего делать, взяла курочка зерно и понесла. Пришла на мельницу, смолола зерно.
– Кто домой муку снесёт? – спросила курочка.
– Не я, – сказала мышка.
– И не я, – сказал тетерев.


Не́чего делать, взяла курочка муку и принесла домой.
– Кто хлеб замесит? – спросила курочка.
– Не я, – сказала мышка.
– И не я, – сказал тетерев.

Замесила курочка тесто, и печку затопила, и хлеб сама посадила в печь. Вышел каравай на славу: пышный да румяный. Курочка на стол его поставила и спрашивает:
– А кто есть его будет?
– Я, – крикнула мышка.
– И я, – крикнул тетерев.
И оба уселись за стол.

Собака и волк

Была у хозяина собака – Серко. Пока была собака молода и сильна, хозяин кормил её, а как состарилась, сил не стало, так и прогнали её со двора.

Идёт Серко по полю, а навстречу ему волк.
– Чего ты тут бродишь? – спрашивает волк.

А Серко в ответ:
– Да что, брат, – пока был силён, кормил меня хозяин, а как состарился, – и прогнал он меня.
– Плохо твоё дело, – говорит волк. – А хочешь я так сделаю, что хозяин снова кормить будет?
– Сделай, голубчик. Может, и я тебя когда чем отблагодарю.
– Ну, слушай. Как выйдет хозяин с женой на поле жать да положит хозяйка ребёночка на копну, так ты поблизости ходи, чтобы я знал, где то поле. Я схвачу ребёнка и понесу, а ты выскакивай, кидайся на меня и отнимай ребёнка. Я будто испугаюсь, брошу его, а ты его хозяйке неси.

Вот вышли хозяин с женой на поле жать. Хозяйка положила ребёночка под копну. Сама жнёт, а на ребёнка поглядывает.
Вдруг волк изо ржи как выскочит, – ухватил ребёнка и потащил. Серко на него как кинется, – лает, хватает! А хозяин кричит:
– Серко, лови! Серко, отнимай!

Отпустил волк ребёнка, а Серко поднял и тащит хозяйке.
Хозяйка ребёнка подхватила, а хозяин вынул из сумы ковригу хлеба, отрезал ломоть и даёт Серку. Пошли вечером домой и Серко с собой зовут.

Дома хозяин и говорит жене:
– Жена, вари галушек побольше да салом заправь пожирней.
Сварила жена галушки; сел хозяин за стол и Серко посадил.
– Ну, клади нам, жена, – будем ужинать.

Положила жена в миску галушек, а муж набрал их в чашку да подул, чтоб Серко не обжёгся, и дал собаке.
Так и зажил Серко у хозяина лучше прежнего.
Вот и думает Серко: «Надо теперь мне волка отблагодарить, что помог мне так».
А тут хозяева стали дочь замуж выдавать, стали пир пировать.
Серко и пошёл за волком в поле. Нашёл волка и говорит ему:
– Приходи под вечер к плетню. Я тебя в избу проведу, – хозяева пируют, тебя не заметят. Вот и накормлю тебя на славу.
Дождался волк вечера и пришёл туда, куда Серко велел. А у хозяев уж веселье идёт.
Вышел Серко к волку, привёл его в избу и посадил под стол.
Схватил Серко со стола ковригу хлеба, – и под стол. Схватил кусок мяса, – тоже под стол.
Увидели гости, закричали, хотели собаку бить, а хозяин говорит:
– Не бейте Серко: он какое добро мне сделал, – ребёнка от волка спас, – теперь я его по самую смерть кормить буду.

Хватает Серко со стола что получше, и всё волку. Наелся волк с голодухи, развеселился и говорит:
– Весело мне, Серко, – буду теперь песни петь.
Да как завоет.

Тут хозяин и гости испугались, из-за стола повыскакивали, кричат, хотят волка бить. А Серко на волка навалился, будто загрызть хочет, а сам его к дверям да к дверям толкает.
Хозяин кричит:
– Не бейте волка, ещё Серко убьёте! Серко сам с волком справится!

Вывел Серко волка из избы, провёл в поле и говорит:
– Ну, прощай, волк. Ты мне добро сделал, и я тебе отплатил, как мог.
Так они и распрощались.

Теремок

Бежит мышка по полю. Видит – стоит теремок:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
Никто не ответил. Отворила мышка дверь, вошла – стала жить.
Скачет лягушка. Видит – теремок:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
– Я, мышка-норушка, а ты кто?
– Я лягушка-квакушка. Пусти меня.
– Иди.

И стали они вдвоём жить.
Бежит зайка. Увидел – теремок:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
– Я, мышка-норушка.
– Я, лягушка-квакушка, а ты кто?
– Я, зайка-побегайка, ушки долги, ножки коротки. Пустите меня.
– Ладно, иди!

Стали они втроём жить.
Бежит лисичка, спрашивает:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
– Я, мышка-норушка.
– Я, лягушка-квакушка.
– Я, зайка-побегайка, ушки долги, ножки коротки, а ты кто?
– Я лисичка-сестричка, Лизавета-краса, пушистый хвост. Пустите меня.
– Иди, лисушка.

Стали они вчетвером жить.
Бежит по полю волк. Видит – теремок, спрашивает:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
– Я, мышка-норушка.
– Я, лягушка-квакушка.
– Я, зайка-побегайка, ушки долги, ножки коротки.
– Я, лисичка-сестричка, Лизавета-краса, пушистый хвост. А ты кто?
– Я – волк-волчище, большой ротище. Пустите меня.
– Ладно, иди, только смирно живи.

Стали они впятером жить.
Бредёт медведь, бредёт косолапый. Увидел теремок – заревел:
– Кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в невысоком живёт?
– Я, мышка норушка.
– Я, лягушка-квакушка.
– Я, зайка-побегайка, ушки долги, ножки коротки.
– Я, лисичка-сестричка, Лизавета-краса, пушистый хвост.
– Я – волк-волчище, большой ротище. А ты кто?
– Я – медведище, тяпыш-ляпыш!


И проситься в теремок не стал. В дверь ему не пройти, полез наверх.
Закачался, затрещал – и развалился теремок. Едва успели выбежать – мышка-норушка, лягушка-квакушка, зайка-побегайка, ушки долги, ножки коротки, лисичка-сестричка, Лизавета-краса, пушистый хвост, волк-волчище, большой ротище.
А медведище, тяпыш-ляпыш, в лес ушёл.

Лиса и волк

Жили себе дед да баба.
Дед и говорит бабе:
– Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани, поеду за рыбой.
Наловил дед рыбы полный воз. Едет домой и видит – лисичка свернулась калачиком, лежит на дороге.
Дед слез с воза, подошёл, а лисичка не ворохнётся, лежит как мёртвая.
– Вот славная находка! Будет моей старухе воротник на шубу.
Взял дед лису и положил на воз, а сам пошёл впереди.
А лисица улучила время и стала сбрасывать полегоньку из воза всё по рыбке да по рыбке, всё по рыбке да по рыбке.
Повыбросила всю рыбу и сама потихоньку ушла.
Дед приехал домой и зовёт бабу:
– Ну, старуха, знатный воротник привёз тебе на шубу!
Подошла баба к возу: нет на возу ни воротника, ни рыбы. И начала она старика ругать:
– Ах ты, старый, такой-сякой, ещё вздумал меня обманывать!
Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мёртвая. Погоревал, погоревал, да что ты будешь делать!
А лисица тем временем собрала на дороге всю рыбу в кучку, села и ест.
Приходит к ней волк:
– Здравствуй, кумушка, хлеб да соль…
– Я ем свой, а ты подальше стой.
– Дай мне рыбки.
– Налови сам, да и ешь.
– Да я не умею.
– Эка! Ведь я же наловила. Ты, куманёк, ступай на реку, спусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала, и велика! Ловись, рыбка, и мала, и велика!» Так рыба тебя сама за хвост будет хватать. Как подольше посидишь, так больше наудишь.

Пошёл волк на реку, опустил хвост в прорубь, сидит и приговаривает:
– Ловись, рыбка, и мала, и велика,
Ловись, рыбка, и мала, и велика!
А лисица ходит около волка и приговаривает:
– Ясни, ясни на небе звёзды,
Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!
Волк спрашивает лису:
– Что ты, кума, всё говоришь?
– А я тебе помогаю, рыбку на хвост нагоняю.
А сама опять:
– Ясни, ясни на небе звёзды,
Мёрзни, мёрзни, волчий хвост!

Сидел волк целую ночь у проруби. Хвост у него и приморозило. Под утро хотел подняться – не тут-то было. Он и думает: «Эка, сколько рыбы привалило – и не вытащишь!»
В это время идёт баба с вёдрами за водой. Увидела волка и закричала:
– Волк, волк! Бейте его!
Волк туда-сюда, не может вытащить хвост. Баба бросила вёдра и давай его бить коромыслом. Била, била – волк рвался, рвался, оторвал себе хвост и пустился наутёк.
«Хорошо же, – думает, – ужо я отплачу тебе, кума!»
А лисичка забралась в избу, где жила баба, наелась из квашни теста, голову себе тестом вымазала, выбежала на дорогу, упала и лежит – стонет.
Волк ей навстречу:
– Так вот как ты учишь, кума, рыбу ловить! Смотри, меня всего исколотили…
Лиса ему говорит:
– Эх, куманёк! У тебя хвоста нет, зато голова цела, а мне голову разбили: смотри – мозг выступил, насилу плетусь.
– И то правда, – говорит ей волк. – Где тебе, кума, идти, садись на меня, я тебя довезу.
Села лисица волку на спину. Он её и повёз.

Вот лисица едет на волке и потихоньку поёт:
– Битый небитого везёт,
Битый небитого везёт!
– Ты чего, кума, всё говоришь?
– Я, куманёк, твою боль заговариваю.
И сама опять:
– Битый небитого везёт,
Битый небитого везёт!
Царевна-лягушка
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицей; у него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.

Говорит им царь такое слово:
– Дети мои милые! Возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.
Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичьего терема. Пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая. Пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.

Говорит Иван-царевич:
– Как мне за себя квакушу взять? Квакуша – не ро́вня мне!
– Бери, – отвечает ему царь, – знать, судьба твоя такова.
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.

Призывает их царь и приказывает:
– Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу!
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?
– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.
– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки.

Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами.

Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
– Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.
Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?
– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.
– Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать, чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!
Как сказано, так и сделано.

Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковёр давно готов, и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами.
Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ: чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?
– Как же мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу?
– Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду; как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.
Вот старшие братья явились на смотр со своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да над Иваном-царевичем смеются:
– Что же ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты эдакую красавицу выискал? Чай, всё болото исходил!
Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся.
Гости крепко напугались, повскакали со своих мест и не знают, что им делать, а Иван-царевич говорит:
– Не бойтесь, гости дорогие! Это моя лягушонка в коробчонке приехала!

Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть-пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала.
Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то же делать. Пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди. Царь и гости диву дались!
А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – гостей забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с глаз долой.
Тем временем Иван-царевич улучил минуту, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи; приуныла, запечалилась и говорит царевичу:
– Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если бы немножко ты подождал, я бы вечно была твоей; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного.

Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Иван-царевич горько заплакал, помолился Богу на все четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли – попадается ему навстречу старый старичок.
– Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?


Царевич рассказал ему своё несчастье.
– Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась, он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушей быть. Вот тебе клубок: куда он покатится – ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
«Дай убью зверя», – думает Иван-царевич.
А медведь говорит ему:
– Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.
Не тронул Иван-царевич медведя, пошёл дальше.

Идёт он дальше, глядь – а над ним летит селезень; царевич прицелился из лука, хотел было застрелить птицу, как вдруг говорит она человечьим голосом:
– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.
Он пожалел и пошёл дальше.
Бежит косой заяц; царевич опять за лук, стал целиться, а заяц ему человечьим голосом:
– Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.

Иван-царевич пожалел зайца и пошёл дальше – к синему морю. Видит – на песке лежит, издыхает щука-рыба.
– Ax, Иван-царевич, – сказала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море.
Он бросил её в море и пошёл берегом.

Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:
– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – ко мне передом, а к морю задом!
Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич вошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
– Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? – спрашивает Баба-Яга Ивана-царевича.
– Ах ты Баба-Яга, костяная нога, – говорит Иван-царевич, – ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила, напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
Баба-Яга накормила его, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
– А, знаю! – сказала Баба-Яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла – в яйце, то яйцо – в утке, та утка – в зайце, тот заяц – в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.
Указала Баба-Яга, в каком месте растёт этот дуб.

Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать. Вдруг – откуда ни взялся – прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги.

Выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь – а за ним уж другой заяц гонится; нагнал, ухватил и в клочки разорвал.
Вылетела из зайца утка и поднялась высоко, летит, а за ней селезень бросился, как ударит её – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море.


Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами. Вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил его, достал иглу и отломил кончик. Сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть!
Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

Сказки про любимых героев
Иван-царевич и серый волк
Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном. И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.
Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.
Царь перестал и пить и есть, затосковал.
Сыновья отца утешают:
– Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.
Старший сын говорит:
– Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.
Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.
Утром царь его спрашивает:
– Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?
– Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошёл средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошёл Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит – на яблоню села Жар-птица и клюёт золотые яблоки.
Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от её хвоста.

Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
– Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?
– Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принёс. Это, батюшка, Жар-птица.
Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой Жар-птице.

Позвал он сыновей и говорит им:
– Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.
Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.
Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит – коня нет. Пошёл его искать, ходил, ходил и нашёл своего коня – одни кости обглоданные.
Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?

«Ну что же, – думает, – взялся – делать нечего».
И пошёл пеший. Шёл, шёл, устал до смерточки. Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.
Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:
– Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?
– Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.

– Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
– Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
– Фу, фу, тебе на своём добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живёт. Так и быть – коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал – синие леса мимо глаз пропускает, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:
– Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся – час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри – клетки не трогай!

Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем – на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах какая – золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошёл по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
– Чей ты, откуда?
– Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
– Ай, срам какой! Царский сын да пошёл воровать.
– А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
– А ты бы пришёл ко мне, по совести попросил, я бы её так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
Загорюнился Иван-царевич, идёт к серому волку. А волк ему:
– Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?
– Ну прости же ты меня, прости, серый волк.
– То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
– Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашёл на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку – она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять. Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошёл звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.
– Чей ты, откуда?
– Я Иван-царевич.
– Эка, за какие глупости взялся – коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить её, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
Ещё пуще пригорюнился Иван-царевич, пошёл к серому волку.
– Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
– Ну прости же меня, прости, серый волк.
– То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:
– В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай путём-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван-царевич пошёл обратно путём-дорогой, а серый волк перемахнул через стену – да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину – и наутёк. Иван-царевич идёт путём-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нём сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:
– Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.

Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой – синие леса мимо глаз пропускает, реки, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:
– Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
– Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
– Не разлучу я тебя с такой красотой – спрячем её где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повёл его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:
– Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял её, посадил на коня, и едут они путём-дорогой. А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повёл он Елену Прекрасную в спальню, да только лёг с ней на кровать, глядит – волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.

Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:
– О чём задумался, Иван-царевич?
– Как же мне не думать? Жалко расставаться с конём златогривым, менять его на Жар-птицу.
– Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:
– Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конём златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конём. Иван-царевич повёл его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.
Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путём-дорогой в родную сторону.

А царь Афрон велел подвести к себе дарёного коня и только хотел сесть на него – конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутёк и скоро догнал Ивана-царевича:
– Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
– Не навек прощайся со мной, я ещё тебе пригожусь.
Иван-царевич думает: «Куда же ты ещё пригодишься? Все желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краёв, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят – у Ивана-царевича всё добыто. Вот они и сговорились:
– Давай убьём брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили её:
– Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-царевич мёртвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с воронёнком:
– Ты лети-ка, ворон, за живой и мёртвой водой. Принесёшь мне живой и мёртвой воды, тогда отпущу твоего воронёнка.

Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его воронёнка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принёс он живой и мёртвой воды.
Серый волк спрыснул мёртвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой – Иван-царевич ожил.
– Ох, крепко же я спал!..
– Крепко ты спал, – говорит серый волк. – Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!

Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.
Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привёз отцу своему Жар-птицу, а себе – невесту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Иван-царевич рассказал, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.
Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.

Сивка-Бурка


Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий – Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.
Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:
– Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочерёдно, поймайте мне вора.
Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.
На вторую ночь пошёл средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черёд дураку идти. Взял он аркан и пошёл. Пришёл на межу и сел на камень: сидит – не спит, вора дожидается.
В самую полночь прискакал на пшеницу разношёрстный конь: одна шерстинка золотая, другая серебряная; бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил – не тут-то было. Дурак упёрся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:
– Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!
– Хорошо, – отвечает Иванушка-дурачок. – Да как я тебя потом найду?
– Выйди за околицу, – говорит конь, – свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» – я тут и буду.

Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово – пшеницы больше не есть и не топтать.
Пришёл Иванушка домой.
– Ну что, дурак, видел? – спрашивают братья.
– Поймал я, – говорит Иванушка, – разношёрстного коня. Пообещался он больше не ходить на пшеницу – вот я его и отпустил.
Посмеялись вволю братья над дураком, только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи [3 - Бирюч – вестник, глашатый (Прим. ред.).] от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней; и кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.
Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
– Куда тебе, дурак! – говорят братья. – Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.

Уехали братья; а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошёл грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!»
Конь бежит – земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал – и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.
– Ну, – говорит, – влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.
Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез – и стал таким молодцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит – народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень – цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам, осерчал конь, прыгнул – только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шёлковой плёткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» – а Иванушки уж и след простыл.

Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принёс домой.
– Вот вам, хозяюшки, грибков, – говорит.
Рассердились тут невестки на Ивана:
– Что ты, дурак, за грибы принёс? Разве тебе одному их есть?
Усмехнулся Иван и опять залёг на печь.

Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается.
На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.
Вышел в поле, свистнул, гаркнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.
Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит – на площади народу ещё больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам; осерчал конь, прыгнул – и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.
Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.
На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плёткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул – и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с её пальца перстень, повернул коня, ускакал, не позабывши братьев плёткой огреть.

Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» – а Иванушкин и след простыл.
Пришёл Иванушка домой – одна рука тряпкой обмотана.
– Что это у тебя такое? – спрашивают Ивана невестки.
– Да вот, – говорит, – искавши грибов, сучком накололся. – И полез Иван на печь.
Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенёк посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.
– Перестань, дурак, с огнём баловать! – крикнули на него братья. – Ещё избу сожжёшь. Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать.
Дня через три идёт от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует – тому голову с плеч.
Нечего тут делать; пошёл на пир сам старик со всей семьёй. Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речь гуторят.
В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана… просто страсть.
– Зачем это у тебя, мо́лодец, рука обвязана? – спрашивает царевна. – Развяжи-ка.
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень – так всех и осиял.


Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:
– Вот, батюшка, мой суженый.
Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцем, что отец и братья глядят – и глазам своим не верят.
Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир. Я там был: мёд, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.

Маша и медведь
Жили-были дед и баба, и была у них внучка Маша. Собрались подружки по ягоды, зовут с собой Машу.
– Сходи, – сказали дедушка и бабушка, – да смотри, не отставай, где все, там и ты будь.
Пошла Маша.

Стали ягоды брать. Чем дальше в лес, тем их больше. Отстала Маша и потерялась. Аукалась – никто не откликнулся. Пошла назад – дорогу к дому ищет.
Вдруг откуда ни возьмись – медведь. Испугалась, заплакала Маша. Схватил её медведь и понёс.

А подружки в деревню прибежали и рассказали, что потеряли Машу. Искали-искали её дедушка с бабушкой, да не нашли, стали плакать, стали горевать.
А медведь принёс Машу к себе домой и сказал:
– Не плачь, не съем я тебя! Мне одному скучно, останешься у меня.
Слезами горю не поможешь, стала Маша думать, как от медведя уйти. Живёт она у медведя. Медведь натаскал ей мёду, ягод, гороху – всего.
Не рада Маша.
– Что ты ничему не радуешься? – спрашивает медведь.
– Чему мне радоваться? Как мне не горевать! Дедушка и бабушка думают, что ты съел меня. Снеси им от меня гостинец – кузов с пирогами. Пусть узнают, что я жива.
Принёс медведь муки, напекла Маша пирогов – большое блюдо. Нашёл медведь кузов, куда пироги сложить.

Сказала Маша медведю:
– Понесёшь, доро́гой не ешь. Глядеть буду с горки – увижу.
Пока медведь собирался, Маша улучила время, залезла в кузов и блюдом с пирогами себя накрыла.
Взял медведь кузов, взвалил на спину и понёс.
Идёт по тропкам мимо ёлок и берёзок, где в овраг спускается, вверх поднимается. Устал – говорит:
– Какой тяжёлый кузов!
Сяду на пенёк,
Съем пирожок.
Маша услышала и закричала:
– Вижу-вижу!
Не садись на пенёк, не ешь пирожок –
Недалеко до дедушкина двора.

Проворчал медведь:
– Вишь, какая глазастая!
Высоко сидит,
Далеко глядит.
Не сел на пенёк, не съел пирожок. Пошёл дальше.
Идёт-идёт, опять говорит:
– Сяду на пенёк,
Съем пирожок.
А Маша снова закричала:
– Вижу-вижу!
Не садись на пенёк, не ешь пирожок –
Совсем близко до дедушкина двора!
Медведь не сел на пенёк, не съел пирожок, пошёл дальше.
Дошёл до деревни, отыскал Машин дом. Тук-тук в ворота! Залаяла собака. И другие отовсюду сбежались. Такой лай подняли!
Только дедушка и бабушка открыли ворота, медведь скинул со спины кузов – и наутёк. А собаки – за ним, догоняют, кусают. Еле убежал.
Дедушка с бабушкой увидели кузов, подошли ближе, вылезла из него внучка, живая и здоровая. Глазам своим дедушка и бабушка не верят. Обнимают её, целуют. А про Машу что и говорить! Так была рада!
Стали дедушка, бабушка и Маша жить по-старому, добра наживать, а плохое забывать.

Царевна-Несмеяна

В царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему красовалась Несмеяна-царевна. Какое ей было житьё, какое приволье, какое роскошье! Всего много, всё есть, чего душа хочет, а никогда она не улыбалась, никогда не смеялась, словно сердце её ничему не радовалось.
Горько было царю-отцу глядеть на печальную дочь.
Открывает он свои царские палаты для всех, кто пожелает быть его гостем.
– Пускай, – говорит, – пытаются развеселить Несмеяну-царевну. Кому это удастся, тому она будет женою!
Только это вымолвил, как закипел народ у царских ворот!
Со всех сторон едут, идут – и царевичи и княжевичи, и бояре и дворяне, полковые и простые.
Начались пиры, полились мёды – царевна всё не смеётся.
А на другом конце в своём уголке жил честной работник. По утрам он двор убирал, вечерами скот пас – в беспрестанных был трудах.
Хозяин его – человек богатый, правдивый – платою не обижал. Только покончился год, он ему мешок денег на стол.
– Бери, – говорит, – сколько хочешь!
А сам в двери и вышел вон.
Работник подошёл к столу и думает: как бы перед Богом не согрешить, за труды лишнего не положить? И выбрал одну только денежку. Зажал её в горсти да вздумал водицы напиться, нагнулся в колодезь – денежка у него выкатилась и потонула на дно.
Остался бедняк ни с чем. Другой бы на его месте заплакал, затужил и с досады б руки сложил, а он нет.
– Господь, – говорит, – знает, кому что давать: кого деньгами наделяет, у кого последние отнимает. Видно, я мало трудился, теперь стану усердней!
И снова за работу – каждое дело в его руках огнём горит!
Кончился срок, минул ещё год, хозяин ему мешок денег на стол.
– Бери, – говорит, – сколько душа хочет!
А сам в двери и вышел вон.
Работник опять думает, как бы за труд лишнего не положить. Взял денежку, пошёл напиться и выпустил невзначай из рук – денежка упала в колодезь и потонула.
Ещё усерднее принялся он за работу: ночь недосыпает, день недоедает. Поглядишь: у кого хлеб сохнет, желтеет, а у его хозяина всё бутеет [4 - Бутеет – здесь: всё в достатке (Прим. ред.).]; чья скотина ноги завивает, а его по улице брыкает; чьих коней под гору тащат, а его и в поводу не сдержать.
Хозяин разумел, кого благодарить, кому спасибо говорить. Кончился срок, миновал третий год, он кучу денег на стол:
– Бери, работничек, сколько душа хочет. Твой труд – твоя и деньга!
А сам вышел вон.
Берёт работник опять одну денежку, идёт к колодезю воды испить – глядь: последняя деньга цела, и прежние две наверх всплыли. Подобрал он их, догадался, что Бог его за труды наградил; обрадовался и думает: «Пора мне бел свет поглядеть, людей распознать!»
Подумал и пошёл куда глаза глядят.
Идёт он полем, бежит мышь:
– Ковалёк, дорогой куманёк! Дай денежку; я тебе сама пригожусь!
Дал ей денежку.
Идёт лесом, ползёт жук:
– Ковалёк, дорогой куманёк! Дай денежку; я тебе сам пригожусь!
Дал и ему денежку.
Поплыл рекой, встретился сом:
– Ковалёк, дорогой куманёк! Дай денежку; я тебе сам пригожусь!
Он и тому не отказал, последнюю отдал.
Сам пришёл в город. Там людей, там дверей! Загляделся, завертелся работник на все стороны, куда идти – не знает.
А перед ним стоят царские палаты, сребром-золотом убраты, у окна Несмеяна-царевна сидит и прямо на него глядит. Куда деваться? Затуманилось у него в глазах, нашёл на него сон, и упал он прямо в грязь.
Вдруг откуда ни возьмись – сом с большим усом, за ним жучок-старичок, за ним мышка-стрижка. Все прибежали!
Ухаживают, ублаживают: мышка платьице снимает, жук сапожки очищает, сом мух отгоняет.
Глядела, глядела на их услуги Несмеяна-царевна и засмеялась.
– Кто, кто развеселил мою дочь? – спрашивает царь.
Один говорит: «Я!», другой: «Я!»
– Нет, – сказала Несмеяна-царевна. – Вон этот человек!
И указала на работника.
Тотчас его во дворец, и стал работник перед царским лицом молодец-молодцом!
Царь своё царское слово сдержал: что обещал, то и даровал.
Я говорю: не во сне ли это работнику снилось? Заверяют, что нет, истинная правда была, – так надо верить!


Хаврошечка


Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.
К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли её эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткёт, она и прядёт, она и прибирает, она и за всё отвечает.
А были у её хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя – Двуглазка, а меньшая – Триглазка.
Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала – и слова доброго никогда не слыхала.

Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
– Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
А коровушка ей в ответ:
– Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь – всё будет сработано.
Так и сбывалось… Отнесёт Хаврошечка холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке ещё больше работы задаст…

Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:
– Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой, да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:
– Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка всё наткала, и побелила, и в трубы скатала.
Так ничего хозяйка и не дозналась и послала вторую дочь – Двуглазку:
– Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.
И Двуглазка забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:
– Спи, глазок, спи другой!

Двуглазка глаза и смежила! Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка всё спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь – Триглазку, а сироте ещё больше работы задала.
Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.
Хаврошечка поёт:
– Спи, глазок, спи, другой!

А о третьем глазке и забыла.
Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и всё видит.
Триглазка вернулась домой и матери всё рассказала.
Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу.
– Режь рябую корову!
Делать нечего. Стал точить старик ножик.

Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:
– Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
– А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка всё сделала, что коровушка ей завещала: голодом голодала, мяса её в рот не брала, косточки её зарыла и каждый день в саду поливала. И выросла из них яблонька, да какая! – яблочки на ней висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо – останавливается, кто проходит близко – заглядывается.
Много ли времени прошло, мало ли, гуляли сёстры раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек – богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки.
– Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесёт, та за меня замуж пойдёт.

Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне. А яблочки-то висели низко, а тут поднялись высоко, далеко над головами. Сёстры хотели их сбить – листья глаза засыпают, хотели сорвать – сучки косы расплетают.
Подошла Хаврошечка – веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.

Про Емелю, или По щучьему веленью

Жил-был старик, и было у него три сына. Старшие, уже женатые, были хитрые и ловкие. Они и хозяйством занимались, и торговлей. Младший, добрый и доверчивый, рад был бы им помогать, но братья смеялись:
– Эх, Емеля! Тебя, дурачка, любой обхитрит! Сиди-ка ты на печке.
Как умер отец, оставил сыновьям немного денег. Собрались старшие за товаром, говорят Емеле:
– Всю мужицкую работу справляй. Помогай нашим жёнам да жди обнов. Привезём тебе красный кафтан, шапку и гостинцы.
Обрадовался Емеля, пообещал всё по дому делать.
Уехали братья. Утром будят невестки Емелю:
– Емеля, проснись, ступай за водой!
– Не барыни!.. Сами сходите по воду! Сегодня мороз больно велик. Лёд прорубать надо!
– Ступай! Ступай!.. Или уж позабыл, что братьям обещал?!
Слез Емеля с печи, обулся, оделся, взял топор, вёдра, пошёл на реку.
Прорубил он лёд, зачерпнул воды и, только поставил вёдра, увидел в проруби большую щуку. Изловчился Емеля, ухватил её, да чуть не выронил из рук, как услышал:
– Отпусти меня! Не губи!
– Не отпущу! Из тебя знатная уха выйдет!
– Не губи!.. Пусти меня в реку! Я тебя за то счастливым сделаю: все твои желанья будут исполняться!
– Как это? Покажи!.. Коли правду сказала – отпущу!
– Скажи тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью» – да назови желанье, всё и исполнится!.. Ну, говори!
Тут Емеля и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью – вёдра с водой, ступайте домой!» Вёдра-то и пошли!.. Пустил Емеля щуку в прорубь. Рад-радёхонек побежал вёдра догонять. А они сами в избу вошли и на лавку встали.
На другой день невестки говорят:
– Ступай, Емеля, наруби дров.
Не хотелось Емеле с тёплой печи слезать, но, как вспомнил про щуку, слез, обулся, оделся, взял топор, вышел во двор и только сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – топор, руби дрова; дрова, в избу идите, в печь ложитесь!» – вырвался из его рук топор, принялся рубить дрова, а дрова пошли в избу, в печь улеглись. Удивились невестки, испугались:
– Что это у нас за чудеса начались?! Не наделал бы Емеля бед!
А Емеля рад! Велят Емеле за водой идти – вёдра сами воду принесут; велят дров нарубить – топор нарубит, дрова лягут в печь. Только скажет он заветные слова – всё само сделается.
Но вот закончились дрова, припасённые братьями.
– Емеля, поезжай в лес! Привези новых дров! – говорят невестки.
– Всё Емеля да Емеля!.. А вы-то на что? – стал он отговариваться. Больно не хотелось ему в лес ехать.
– Не бабье дело деревья валить! Или без обнов хочешь остаться? Братьям ты что обещал?!
Слез Емеля с печи. Обулся, оделся, взял топор, пилу, верёвку, вышел во двор, сел в сани, кричит:
– Отворяйте ворота!
Вышли невестки на крыльцо, засмеялись:
– Лошадь-то не запряг, а в сани уселся!
– Не вашего ума дело! Отворяйте ворота!
Отворили невестки ворота. Тихо промолвил Емеля: «По щучьему веленью, по моему хотенью – сани, ступайте в лес сами!» Рванулись сани со двора, и покатил Емеля по дороге…
А дорога-то шла через город. Увидели горожане такое чудо, стали друг друга звать, к самым саням полезли… А едут-то сани быстро! Кого зашибли, кого помяли…

Обозлились горожане, хотели побить Емелю, да разве его догонишь?!
Как приехал Емеля в лес, сел на пенёк и приказывает: «По щучьему веленью, по моему хотенью – пила, пили сухие дерева; топор, руби их; дрова, в сани валитесь, верёвкой сами вяжитесь!»
Закипела тут работа: пила пилит, топор рубит, дрова в сани валятся, верёвкой вяжутся. Как стали сани полны, велел Емеля топору вырубить дубинку потяжелее. С ней и в сани сел, велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – сани, везите меня домой!»
Покатили сани Емелю. Но горожане его уже поджидали. Стали тащить с саней, бить, ругать… Видит Емеля, что дело его плохо, – велит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, проучи обидчиков!» Принялась дубинка бить-колотить… Кинулся народ прочь, а Емеля – в сани, да и был таков.
Мало ли, много ли времени прошло, узнал царь о проделках Емели. Приказал он воеводе привезти к нему этого мужика.
Приехал воевода в ту деревню, спрашивает:
– Где изба мужика, что ездит в санях без лошади?
– Это Емеля-дурачок чудит, – говорят. – Вон его изба.
Невесток в ту пору дома не было. Вошёл воевода в избу:
– Где тут Емеля-дурак?
– А на что он тебе? – отозвался с печи Емеля.
– Ты – дурак Емеля? Собирайся живо! К царю тебя повезу!
– Какой быстрый!.. Поезжай! Мне и тут хорошо!
– Как ты смеешь? Я тебе! – Да и ударил воевода Емелю.

Рассердился Емеля и приказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, проучи гостя-невежу!»
Еле живой выскочил из избы воевода. Так царю ни с чем и воротился. Рассказал, как дело было.
Разгневался царь. Приказал позвать главного советника.
– Поезжай за Емелей сам! Не привезёшь – голову с плеч!
Накупил царский советник гостинцев, приехал.
Стал расспрашивать невесток: каков Емеля? Что любит?
– Наш Емеля не дурачок. Любит, чтоб разговаривали с ним ласково. Гостинцы любит, обновы. Хочет красный кафтан и шапку…
Подошёл царский советник к печке, дал Емеле гостинцы:
– Здравствуй, Емелюшка! Царь тебе гостинцы прислал. Ждёт он тебя. Поедем к царю.
– Неохота мне ехать. Мне дома лучше.
– У царя тебя угостят хорошо, приготовлены для тебя обновы. Нарядишься в красный кафтан, наденешь шапку – то-то хорош будешь!
– Коли так – поеду. Ты вперёд ступай. Я за тобой буду.
Уехал царский советник. А Емеле с печи слезать неохота, он и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью – печь, вези меня к царю!»
Зашаталась тут изба, затрещала, откачнулась стена – пошла печь из избы. Да так быстро пошла, что вместе с советником и Емеля приехал ко дворцу.
Увидел царь Емелю на печи, удивился, вышел на крыльцо:
– Ты почему без лошади ездишь?!
– А на что мне она? – отвечает Емеля, а сам дворец разглядывает. Приметил у окна девицу-красавицу да и повелел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – красавица, полюби меня!»
А у окна-то Марья-царевна стояла. Полюбила она Емелю. Глядит на него – наглядеться не может… А царь тут и говорит Емеле:
– Жалоб на тебя много! Подавил, побил народ… Наказать тебя надо!
Не стал дольше слушать Емеля. Сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – печь, ступай домой!» Только его и видели…
Пришла печь домой, встала на прежнее место, словно и не уходила никуда. Лёг поудобнее Емеля и заснул.
А во дворце крик и слёзы. Как скрылась печь из глаз, бросилась Марья-царевна к батюшке. Просит-молит возвратить добра молодца. Полюбила она его, замуж за него хочет.
Опешил было царь, а потом рассердился, закричал на дочь:
– Что говоришь? Одумайся! Это же был Емеля – мужик-дурак! Я тебя за царевича замуж отдам!
– Не нужен мне ни царевич, ни королевич. Емеля мне люб!
Ни уговоры, ни угрозы – ничего не помогло. Загоревал царь. Думал-думал, призвал снова своего советника, велит ему:
– Привези мне Емельку сонного! Чем хочешь опои! Мы его тут посадим в бочку да в море!..
Взял царский советник гостинцев, мёду, сонный порошок.
Приехал и стал Емелю уговаривать да потчевать:
– Что ты, Емелюшка, так быстро уехал?! Царь хотел поругать тебя, а потом угостить, одарить обновами! А ты взял да уехал!

Слушает его Емеля, ест пряники, чернослив, а как выпил мёду с сонным порошком, так и уснул. Связали его – и к царю.
А там уже на берег моря прикатили большую бочку, смолу приготовили, ждут.
Только прибыл советник, взяли сонного Емелю – да в бочку!
Узнала царевна, бросилась в ноги к царю:
– Батюшка, не губи Емелю! Не жить мне без него! Обвенчай нас!
Кругом стоят царские советники, слуги… Разгневался царь:
– Позоришь меня! Не дочь ты мне больше! Сажайте её к Емельке в бочку! В море, в море их!
Царское слово закон! Бочку с царевной и Емелей засмолили и скатили в море. Плачет царевна, будит Емелю, а он всё спит… Страшно царевне: бочку бросает с волны на волну… Проснулся наконец Емеля. Никак не поймёт: где он? Спрашивает:
– Где это я? Кто тут ревёт?
– Я плачу – Марья-царевна. Как в окно увидела тебя, Емелюшка, так и полюбила. Просила обвенчать нас. А батюшка разгневался, приказал нас в бочке в море бросить! Пропадём мы. Утонем!
– Так это ты во дворце у окна стояла? Люба ты мне. Не бойся, не утонем! – И тихо велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег в нашем царстве!»
Налетели буйные ветры, заволновалось море, закружило бочку, понесло назад – да и выкатило на берег. По приказу Емели тут и рассыпалась бочка.
Смотрит Емеля – рядом с ним сидит та девица-красавица, что приглянулась ему. А царевна говорит:
– Как же мы жить здесь будем? Тут ведь и от дождя укрыться негде.
– Не тужи, царевна. Обижена не будешь. – И добавил Емеля тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дворец, встань, сад, раскинься кругом!» И тут же появился дворец, красоты необыкновенной, и сад.
Ахнула царевна, заспешила ко дворцу.
Как вошли они да увидел в зеркале Емеля рядом с царевной себя – неказистого, в плохоньком кафтанишке – так и пожелал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – чтобы стал я и красив, и умён, и богато наряжён!» Как пожелал, так и сталось.
Увидала царевна, руками всплеснула:
– Ой, Емелюшка! Да ты стал лучше прежнего! Прямо чудеса!
Тут услышали они конский топот. Глянули в окно – скачут царские слуги. Царь-то уж одумался, разослал кого по берегу, кого по морю: бочку искать.
Увидали слуги невиданный дворец и сад, подъехали, спрашивают:
– Эй, хозяин, откуда ты прибыл? Что царю сказать?
Вышел Емеля на крыльцо, говорит:
– Скажите царю, что я его в гости жду. Всё ему объясню сам.
Вернулись слуги к царю, докладывают:
– Бочки нет нигде, а на пустом месте объявился дворец и сад. Хозяин – писаный красавец – в гости тебя зовёт.
– Кто это посмел на моей земле дворец построить?! Карету!
Подъехал царь ко дворцу Емели. Вышел из кареты и остолбенел: стоит на крыльце Марья-царевна, а рядом с ней такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Смотрит на них царь, рот открыл, глаза вытаращил…
Ни слова сказать, ни шагу ступить не может.
– Что, батюшка, или не рад, что мы живы? – спрашивает царевна.
Опомнился царь, поднялся на крыльцо, обнял дочь и говорит:
– Доченька! Как я боялся, что больше не увижу тебя! Да скажи ты мне, что это за добрый молодец рядом с тобой стоит?
– Не узнал меня, царь? Емеля я. На печи к тебе приезжал!
– Да как же узнать тебя?! Красавцем ты стал! Марьюшка, Емеля, простите меня, старого. Женись, Емеля, на Марье. Бери в приданое за ней моё царство. А я буду глядеть на вас, радоваться.

Тут и свадьбу сыграли. Пировали и во дворце, и в саду. Всяк, кто приходил поздравить молодых, ел пироги, пил мёд, квас, а угощенья словно и не уменьшалось. Целый день шло веселье.
Царствовал Емеля долго. Был добрым и справедливым. Тут и сказке конец. Кто дослушал – молодец!

Сестрица Алёнушка и братец Иванушка

Жили-были старик да старуха, у них была дочка Алёнушка да сынок Иванушка.
Старик со старухой умерли. Остались Алёнушка да Иванушка одни-одинёшеньки. Пошла Алёнушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
– Сестрица Алёнушка, я пить хочу!
– Подожди, братец, дойдём до колодца.
Шли-шли – солнце высоко, колодец далёко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце, полно водицы.
– Сестрица Алёнушка, хлебну я из копытца!
– Не пей, братец, телёночком станешь!
Братец послушался, пошли дальше.

Солнце высоко, колодец далёко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце, полно водицы.
– Сестрица Алёнушка, напьюсь я из копытца!
– Не пей, братец, жеребёночком станешь!
Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
Идут, идут – солнце высоко, колодец далёко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце, полно водицы.
Иванушка говорит:
– Сестрица Алёнушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
– Не пей, братец, козлёночком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца. Напился и стал козлёночком…
Зовёт Алёнушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козлёночек.
Залилась Алёнушка слезами, села под стожок – плачет, а козлёночек возле неё скачет.
В ту пору ехал мимо купец:
– О чём, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Алёнушка про свою беду.
Купец ей говорит:
– Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козлёночек будет жить с нами.
Алёнушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
Стали они жить-поживать, и козлёночек с ними живёт, ест-пьёт с Алёнушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись приходит ведьма: стала под Алёнушкино окошко и так-то ласково начала звать её купаться на реку.
Привела ведьма Алёнушку на реку. Кинулась на неё, привязала Алёнушке на шею камень и бросила её в воду.

А сама оборотилась Алёнушкой, нарядилась в её платье и пришла в её хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся – и тот не распознал.
Одному козлёночку всё было ведомо. Повесил он голову, не пьёт, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовёт:
Алёнушка, сестрица моя!..
Выплынь, выплынь
на бережок…
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козлёнка…
Купцу жалко было козлёночка, привык он к нему. А ведьма так пристаёт, так упрашивает, – делать нечего, купец согласился:
– Ну, зарежь его…

Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козлёночек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
– Перед смертью пусти меня на речку сходить, воды испить, кишочки прополоскать.
– Ну, сходи.
Побежал козлёночек на речку, стал на берегу и жалобнёхонько закричал:
Алёнушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок.
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
Алёнушка из реки ему отвечает:
Ах, братец мой Иванушка!
Тяжёл камень на дно тянет,
Шёлкова трава ноги спутала,
Жёлты пески на груди легли.

А ведьма ищет козлёночка, не может найти и посылает слугу:
– Пойди найди козлёнка, приведи его ко мне.
Пошёл слуга на реку и видит: по берегу бегает козлёночек и жалобнёхонько зовёт:
Алёнушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок.
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
А из реки ему отвечают:
Ах, братец мой Иванушка!
Тяжёл камень на дно тянет,
Шёлкова трава ноги спутала,
Жёлты пески на груди легли.
Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шёлковые и вытащили Алёнушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули её в ключевую воду, одели её в нарядное платье. Алёнушка ожила и стала краше, чем была.
А козлёночек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.

Баба-яга

Жили себе дед да баба. Дед овдовел и женился на другой жене, а от первой жены осталась у него девочка. Злая мачеха её не полюбила, била её и думала, как бы совсем извести. Раз отец уехал куда-то, мачеха и говорит девочке:
– Поди к своей тётке, моей сестре, попроси у неё иголочку и ниточку – тебе рубашку сшить.
А тётка эта была Баба-яга, костяная нога.
Вот девочка не была глупа да зашла прежде к своей родной тётке.
– Здравствуй, тётушка!
– Здравствуй, родимая! Зачем пришла?
– Матушка послала к своей сестре попросить иголочку и ниточку – мне рубашку сшить.
Та её и научает:
– Там тебя, племяннушка, будет берёзка в глаза стегать, ты её ленточкой перевяжи. Там тебе ворота будут скрипеть и хлопать, ты полей им под пяточки маслица. Там тебя собаки будут рвать, ты им хлебца брось. Там тебе кот будет глаза драть, ты ему ветчинки дай.
Пошла девочка. Вот идёт, идёт и пришла.
Стоит хата, а в ней сидит Баба-яга, костяная нога и ткёт.

– Здравствуй, тётушка!
– Здравствуй, родимая!
– Меня матушка послала просить у тебя иголочку и ниточку – мне рубашку сшить.
– Хорошо, садись покуда ткать.
Вот девочка села за кросна [5 - Кросна – старинный ткацкий станок (Прим. ред.).]. Баба-яга вышла и приказывает своей работнице:
– Ступай истопи баню да вымой племянницу, да смотри – хорошенько, я хочу ею позавтракать.
Девочка сидит ни жива ни мертва, вся перепуганная, и просит она работницу:
– Родимая моя, ты не столько дрова поджигай, сколько водой заливай, решетом воду носи. – И дала ей платочек.
Баба-яга дожидается. Подошла она к окну и спрашивает:
– Ткёшь ли, племяннушка? Ткёшь ли, милая?
– Тку, тётушка! Тку, милая!
Баба-яга отошла прочь, а девочка дала коту ветчинки и спрашивает: нельзя ли как-нибудь уйти отсюда?
– Вон на столе лежит полотенце да гребешок, – говорит кот, – возьми их и беги-беги поскорее. Будет за тобой гнаться Баба-яга, ты приклони ухо к земле и, как заслышишь, что она близко, брось сперва полотенце – сделается широкая река. Если Баба-яга переплывёт эту реку и снова станет догонять тебя, ты приклони ухо к земле и, как услышишь, что она близко, брось гребешок – встанет дремучий-дремучий лес, сквозь него она уже не продерётся!

Девочка взяла полотенце и гребешок и побежала. Собаки хотели её рвать, она бросила им хлебца, и они её пропустили. Ворота хотели захлопнуться, она подлила им под пяточки маслица, и они её пропустили. Берёзка хотела ей глаза выстегать, она её ленточкой перевязала, и та её пропустила.
А кот сел за кросна и ткёт: не столько наткал, сколько напутал. Баба-яга подошла к окну и спрашивает:
– Ткёшь ли, племяннушка, ткёшь ли, милая?
– Тку, тётка, тку, милая! – отвечает грубо кот.

Баба-яга бросилась в хатку, видит, что девочка ушла, и давай кота бить да ругать:
– Ах ты, старый плут, зачем пропустил беглянку? Ты бы у ней глаза выдрал, лицо поцарапал!
– Я тебе сколько служу, – говорит кот, – а ты мне косточки не бросила, а она мне ветчинки дала.
Баба-яга накинулась на собак, на ворота, на берёзку и на работницу: давай всех ругать и колотить.
Собаки говорят ей:
– Мы тебе сколько служим, ты нам горелой корочки не бросила, а она нам хлебца дала.
Ворота говорят:
– Мы тебе сколько служим, ты нам водицы под пяточки не подлила, а она нам маслица не пожалела.
Берёзка говорит:
– Я тебе сколько служу, ты меня ниточкой не пожаловала, а она меня ленточкой перевязала.
Работница говорит:
– Я тебе сколько служу, ты мне тряпочки не дала, а она мне платочек подарила.
Баба-яга, костяная нога, поскорее села в ступу, толкачом погоняет, помелом след заметает и пустилась в погоню за девочкой.
Вот девочка приклонила ухо к земле и слышит, что Баба-яга гонится и уж близко; взяла да и бросила полотенце – сделалась река, такая широкая-широкая!
Баба-яга приехала к реке и от злости зубами заскрипела, воротилась домой, собрала своих быков и погнала к реке. Быки выпили всю реку дочиста. Баба-яга пустилась опять в погоню.

Девочка приклонила ухо к земле и слышит, что Баба-яга близко; бросила гребешок – сделался лес, такой дремучий да частый! Баба-яга стала его грызть, но, сколько ни старалась, не могла прогрызть и воротилась назад.

А дед уже приехал домой и спрашивает:
– Где же моя дочка?
Немного погодя и девочка прибежала.
– Где ты была? – спрашивает отец.
– Ax, батюшка, – говорит она, – меня матушка послала к тётке просить иголочку с ниточкой – мне рубашку сшить, а тётка, Баба-яга, меня съесть хотела.
– Как же ты ушла, дочка?
Так и так, рассказывает девочка.
Дед, как узнал всё это, рассердился на жену и прогнал её из дому, а сам с девочкой стал жить-поживать да добра наживать.
Я у них был, мёд-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало.

Мужик и медведь

Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришёл к нему медведь:
– Мужик, я тебя сломаю.
– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.
– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушёл в дуброву.
Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:
– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.
– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.
Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повёз в город продавать.
Навстречу ему медведь.
– Мужик, куда ты едешь?
– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
– Дай-ка попробовать – каков корешок?
Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается:
– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.
Мужик говорит:
– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увёз домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.
Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.

Петухан Куриханыч

Жила-была старуха, у неё был сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:
– Ничего у меня нет горяченького: печка не топлена и щички не варены.
А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:
– Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать.
Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:
– Бабушка! Скотина-то на улицу вышла.
Старуха заохала и выбежал скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлёбкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.
Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:
– Загадаю я вам, служивые, загадку.
– Загадай, бабушка.
– Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородинском, сидит Петухан Куриханыч.
– Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске был Петухан Куриханыч, да переведён в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку.
Но старуха не поняла солдатской загадки.
Солдаты посидели, поели чёрствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над её загадкой, простились и ушли.
Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок, – думает про себя, – вишь как разварился – достать не могу». Достала, ан… лапоть!

Летучий корабль


Был себе дед да баба, у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо – в чёрной сорочке ходил. Прослышали они, что пришла от царя бумага: «Кто состроит такой корабль, чтобы мог летать, за того выдаст замуж царевну». Старшие братья решились идти пробовать счастья и попросили у стариков благословения; мать снарядила их в дорогу, надавала им белых паляниц [6 - Паляница – хлеб (Прим. ред.).], разного мясного и фляжку горелки и выпроводила в путь-дорогу. Увидя то, дурень начал и себе проситься, чтобы и его отпустили. Мать стала его уговаривать, чтоб не ходил: «Куда тебе, дурню; тебя волки съедят!» Но дурень заладил одно: пойду да пойду! Баба видит, что с ним не сладишь, дала ему на дорогу чёрных паляниц и фляжку воды и выпроводила из дому.
Дурень шёл-шёл и повстречал старика. Поздоровались. Старик спрашивает дурня: «Куда идёшь?» – «Да царь обещал отдать свою дочку за того, кто сделает летучий корабль». – «Разве ты можешь сделать такой корабль?» – «Нет, не сумею!» – «Так зачем же ты идёшь?» – «А бог его знает!» – «Ну, если так, – сказал старик, – то садись здесь; отдохнём вместе и закусим; вынимай, что у тебя есть в торбе». – «Да тут такое, что и показать стыдно людям!» – «Ничего, вынимай; что бог дал – то и поснедаем!» Дурень развязал торбу – и глазам своим не верит: вместо чёрных паляниц лежат белые булки и разные приправы; подал старику. «Видишь, – сказал ему старик, – как бог дурней жалует! Хоть родная мать тебя и не любит, а вот и ты не обделён… Давай же выпьем наперёд горелки». Во фляжке наместо воды очутилась горелка; выпили, перекусили, и говорит старик дурню: «Слушай же – ступай в лес, подойди к первому дереву, перекрестись три раза и ударь в дерево топором, а сам упади наземь ничком и жди, пока тебя не разбудят. Тогда увидишь перед собою готовый корабль, садись в него и лети, куда надобно; да по дороге забирай к себе всякого встречного».
Дурень поблагодарил старика, распрощался с ним и пошёл к лесу. Подошёл к первому дереву, сделал всё так, как ему велено: три раза перекрестился, тюкнул по дереву секирою, упал на землю ничком и заснул. Спустя несколько времени начал кто-то будить его. Дурень проснулся и видит готовый корабль; не стал долго думать, сел в него – и корабль полетел по воздуху.
Летел-летел, глядь – лежит внизу на дороге человек, ухом к сырой земле припал. «Здоров, дядьку!» – «Здоров, небоже». – «Что ты делаешь?» – «Слушаю, что на том свете делается». – «Садись со мною на корабль». Тот не захотел отговариваться, сел на корабль, и полетели они дальше. Летели-летели, глядь – идёт человек на одной ноге, а другая до уха привязана. «Здоров, дядьку! Что ты на одной ноге скачешь?» – «Да коли б я другую отвязал, так за один бы шаг весь свет перешагнул!» – «Садись с нами!» Тот сел, и опять полетели.


Летели-летели, глядь – стоит человек с ружьём, прицеливается, а во что – неведомо. «Здоров, дядьку! Куда ты метишь? Ни одной птицы не видно». – «Как же, стану я стрелять близко! Мне бы застрелить зверя или птицу верст за тысячу отсюда: то по мне стрельба!» – «Садись же с нами!» Сел и этот, и полетели они дальше.


Летели-летели, глядь – несёт человек за спиною полон мех хлеба. «Здоров, дядьку! Куда идёшь?» – «Иду, – говорит, – добывать хлеба на обед». – «Да у тебя и так полон мешок за спиною». – «Что тут! Для меня этого хлеба и на один раз укусить нечего». – «Садись-ка с нами!» Объедало сел на корабль, и полетели дальше. Летели-летели, глядь – ходит человек вокруг озера. «Здоров, дядьку! Чего ищешь?» – «Пить хочется, да воды не найду». – «Да перед тобой целое озеро; что ж ты не пьёшь?» – «Эка! Этой воды на один глоток мне не станет». – «Так садись с нами!» Он сел, и опять полетели.
Летели-летели, глядь – идёт человек в лес, а за плечами вязанка дров. «Здоров, дядьку! Зачем в лес дрова несёшь?» – «Да это не простые дрова». – «А какие же?» – «Да такие: коли разбросить их, так вдруг целое войско явится». – «Садись с нами!» Сел он к ним, и полетели дальше.
Летели-летели, глядь – человек несёт куль соломы. «Здоров, дядьку! Куда несёшь солому?» – «В село». – «Разве в селе-то мало соломы?» – «Да это такая солома, что как ни будь жарко лето, а коли разбросаешь её – так зараз холодно сделается: снег да мороз!» – «Садись и ты с нами!» – «Пожалуй!» Это была последняя встреча; скоро прилетели они до царского двора.
Царь на ту пору за обедом сидел: увидал летучий корабль, удивился и послал своего слугу спросить: кто на том корабле прилетел? Слуга подошёл к кораблю, видит, что на нем всё мужики, не стал и спрашивать, а, воротясь назад в покои, донёс царю, что на корабле нет ни одного пана, а всё чёрные люди. Царь рассудил, что отдавать свою дочь за простого мужика не приходится, и стал думать, как бы от такого зятя избавиться. Вот и придумал: «Стану я ему задавать разные трудные задачи». Тотчас посылает к дурню с приказом, чтобы он достал ему, пока царский обед покончится, целющей и живущей воды.

В то время как царь отдавал этот приказ своему слуге, первый встречный (тот самый, который слушал, что на том свете делается) услыхал царские речи и рассказал дурню. «Что же я теперь делать буду? Да я и за год, а может быть, и весь свой век не найду такой воды!» – «Не бойся, – сказал ему скороход, – я за тебя справлюсь». Пришёл слуга и объявил царский приказ. «Скажи: принесу!» – отозвался дурень; а товарищ его отвязал свою ногу от уха, побежал и мигом набрал целющей и живущей воды: «Успею, – думает, – воротиться!» – присел под мельницей отдохнуть и заснул. Царский обед к концу подходит, а его нет как нет; засуетились все на корабле. Первый встречный приник к сырой земле, прислушался и сказал: «Экий! Спит себе под мельницей». Стрелок схватил своё ружьё, выстрелил в мельницу и тем выстрелом разбудил скорохода; скороход побежал и в одну минуту принёс воду; царь ещё из-за стола не встал, а приказ его выполнен как нельзя вернее.

Нечего делать, надо задавать другую задачу. Царь велел сказать дурню: «Ну, коли ты такой хитрый, так покажи своё удальство: съешь со своими товарищами за один раз двенадцать быков жареных да двенадцать кулей печёного хлеба». Первый товарищ услыхал и объявил про то дурню. Дурень испугался и говорит: «Да я и одного хлеба за один раз не съем!» – «Не бойся, – отвечает Объедало, – мне ещё мало будет!» Пришёл слуга, явил царский указ. «Хорошо, – сказал дурень, – давайте, будем есть». Принесли двенадцать быков жареных да двенадцать кулей хлеба печёного; Объедало один всё поел. «Эх, – говорит, – мало! Ещё б хоть немножко дали…» Царь велел сказать дурню, чтобы выпито было сорок бочек вина, каждая бочка в сорок вёдер. Первый товарищ дурня подслушал те царские речи и передал ему по-прежнему; тот испугался: «Да я и одного ведра не в силах за раз выпить». – «Не бойся, – говорит Опивало, – я один за всех выпью; ещё мало будет!» Налили вином сорок бочек; Опивало пришёл и без роздыху выпил все до одной; выпил и говорит: «Эх, маловато! Ещё б выпить».

После того царь приказал дурню к венцу готовиться, идти в баню да вымыться; а баня-то была чугунная, и ту велел натопить жарко-жарко, чтоб дурень в ней в одну минуту задохся. Вот раскалили баню докрасна; пошёл дурень мыться, а за ним следом идёт мужик с соломою: подостлать-де надо. Заперли их обоих в бане; мужик разбросал солому – и сделалось так холодно, что едва дурень вымылся, как в чугунах вода стала мёрзнуть; залез он на печку и там всю ночь пролежал. Утром отворили баню, а дурень жив и здоров, на печи лежит да песни поёт. Доложили царю; тот опечалился, не знает, как бы отвязаться от дурня; думал-думал и приказал ему, чтобы целый полк войска поставил, а у самого на уме: «Откуда простому мужику войско достать? Уж этого он не сделает!»
Как узнал про то дурень, испугался и говорит: «Теперь-то я совсем пропал! Выручали вы меня, братцы, из беды не один раз; а теперь, видно, ничего не поделаешь». – «Эх ты! – отозвался мужик с вязанкою дров. – А про меня разве забыл? Вспомни, что я мастер на такую штуку, и не бойся!» Пришёл слуга, объявил дурню царский указ: «Коли хочешь на царевне жениться, поставь к завтрему целый полк войска». – «Добре, зроблю! Только если царь и после того станет отговариваться, то повоюю всё его царство и насильно возьму царевну». Ночью товарищ дурня вышел в поле, вынес вязанку дров и давай раскидывать в разные стороны – тотчас явилось несметное войско; и конное, и пешее, и с пушками. Утром увидал царь и в свой черёд испугался; поскорей послал к дурню дорогие уборы и платья, велел во дворец просить с царевной венчаться. Дурень нарядился в те дорогие уборы, сделался таким молодцом, что и сказать нельзя! Явился к царю, обвенчался с царевною, получил большое приданое и стал разумным и догадливым. Царь с царицею его полюбили, а царевна в нём души не чаяла.

Про солдата и Петра I

Было это или не было – поди знай, а как слышал, так и рассказываю.
Охотился как-то раз царь Пётр Первый, погнался за красным зверем, да и заблудился.
Вправо повернёт – лес; влево поедет – лес; куда ни повернёт – везде лес стеной стоит. Деревья вершинами в небо упираются.
Кружил, кружил, в рожок играл – никто не отзывается. Должно стать, далеко от своих охотников отбился.

День к вечеру, а дороги нет как нет. Конь притомился, и самому отдохнуть захотелось. Только спешился [7 - Спешиться – слезть с лошади (Прим. ред.).], как услыхал – неподалёку кто-то песню поёт.
Вскочил на коня, поехал на голос и скоро выбрался на неширокую дорогу.
У обочины на камне солдат сидит и заунывную песню поёт.
– Здравствуй, служба!
– Здорово, – солдат отвечает.
– Откуда, куда, зачем? – спрашивает Пётр.
– Из отпуска, в полк, службу править. А ты кто будешь?
– Зовусь Петром, гнался вот за красным зверем да сбился с пути, а теперь хорошо бы в город попасть.
– Ну, ладно, – солдат говорит, – надо нам с тобой, друг, ночлег искать. До города и в день отсюда не добраться, а через час ведь совсем стемнеет. Стой тут, а я полезу на дерево, что повыше, погляжу, нет ли где поблизости жилья.
Влез солдат на самую вершину и крикнул:
– Тут влево, недалеко отсюда, дым вьётся и, слышно, собака пролаяла.

Спустился и повёл Петра в ту сторону, где дым виден.
Пробираются напрямик, разговаривают. Пётр про службу спрашивает да про войну со шведами.
Солдат рассказывает:
– Солдатская доля – не своя воля. На войне-то всяко приходится: и жар донимает, и ветер обдувает, и дождём мочит, и ржа сердце точит. Офицеры да генералы, а особливо из чужеземцев, нашего брата, русского солдата, и за человека не считают, бьют батожьём без разбору: правого и виноватого. Коли бы солдатская воля да орудий и припасов поболе, давно бы шведа одолели. А так что: тянется война, конца-краю не видно. Вот солдаты скучают: иному хочется отца с матерью повидать, иной о жене молодой тужит, а иной скажет: «Хорошо бы царя повидать, все ему солдатские думы бы и рассказать».
– А ты-то царя видал? – Пётр спрашивает.
– Нет, не привелось, а слышал, будто он нашим братом, солдатом, не гнушается. Справедливый, говорят, ну и крутенёк: за провинность и генерала палкой отлупит, как рассказывают.
Так они идут и идут и скоро вышли на широкую прогалину.

Перед ними высокая, большая пятистенная изба, крепким забором обнесена. Постучали – ответу нет, только собаки лай подняли.
Перемахнул солдат через забор, а на него два страшенных пса накинулись. Солдат саблю выхватил и зарубил собак.
Потом ворота отпер:
– Заезжай, Петруша; хоть и не по сердцу жильё, а всё от ночи ухоронимся, да и харчами разжиться не мешает.

Только поднялись на крыльцо, как навстречу им старуха.
– Здравствуй, бабушка, приюти дорожных людей на ночь да дай чего-нибудь поужинать, – солдат говорит.
– Нет у меня ничего для вас, и ночевать негде, уходите, откуда пришли.
– Коли так, придётся нам, Петруша, самим поглядеть, что тут творится.
Зашли в горницу, на лавке девушка сидит.
– Собери, красавица, поесть, не даром просим, за деньги, – говорит солдат.

Девушка в ответ только мычит да рукой показывает и приветливо улыбается.
– Видишь, Петруша, немая на печь да на сундук показывает.
Открыл солдат заслонку, вытащил из печки жареного гуся; открыл сундук, а там чего-чего нет: и ветчина, и масло, и заедки разные – всяких кушаньев и напитков на двадцать человек достанет.
Поужинали, солдат говорит:
– Хорошо бы теперь на боковую. Куда эта дверь ведёт? Подавай, бабка, ключ!
– Нет у меня ключа, – ворчит старуха.
Приналёг солдат плечом, понатужился – с треском дверь распахнулась.
А в той горнице оружие разное: пистолеты, кистени, сабли, кинжалы.

Заглянул солдат в горницу, закрыл дверь, сам думает: «Вот оно что, не к добрым людям угодили. По всему видать, хозяева – разбойники».
А Петру только и сказал:
– Тут негде лечь, пойдём на чердак ночевать, там просторнее да и посветлее.
Разыскал солдат два снопа соломы. Поднялись по приставной лесенке на чердак.
– Ты, Петруша, видать, очень крепко умаялся, ложись первый, а я караульным останусь, потом я посплю, а ты покараулишь.
Пётр только успел лечь – сразу уснул как убитый.
А солдат примостился возле люка с саблей наголо.
Немного времени прошло – шум, свист послышался. Ворота распахнулись, слышно – трое верховых приехали. Переговариваются:
– Куда девку девать?
– Запри в чулан покуда, сейчас некогда с ней возиться.

В ту пору старуха вышла во двор, рассказывает:
– Приехали на одном коне двое каких-то, собак зарубили, в горнице хозяйничали как хотели.
– Где они?
– Спят на чердаке, – старуха отвечает.
– Ну и пусть спят, вот поужинаем и управимся с ними – век не проснутся.
Ушли разбойники в горницу, стали пировать, и скоро все захмелели.

Старший саблю взял.
– Ну-ка, пойду гостей проведаю.
Идёт по сеням, слышит – спят, храпят в два голоса на чердаке. Пётр спит, беды-невзгоды не чует, а солдат притворяется: храпит, будто тоже спит; сам весь подобрался, сидит над люком, и сабля занесена. Разбойник безо всякой опаски раз, раз по лесенке – и только высунулся, как солдат отсёк ему голову, словно кочан капусты снял.
– Одним меньше!
А те два разбойника вино пьют, третьего ждут, дождаться не могут. Поднялся один, кинжал прихватил:
– Куда он там запропастился? Наливай, я сейчас ворочусь.
Идёт по сеням, пошатывается. Слышно, на лесенку вступил… Солдат и этому голову отсёк так же, как первому. Потом таким же манером и с третьим разбойником управился.
Стала заря заниматься, будит солдат Петра:
– Вставай, друг Петруша, вставай! Ты поспал, а я повоевал; пора в путь-дорогу отправляться.

Проснулся Пётр, стал спускаться вниз, увидал – разбойники валяются:
– Чего меня не разбудил, вдвоём-то бы легче справились.
– Мне не привыкать стать, со шведами сражался, управлялся, а эта пакость не устрашит. Знаешь поговорку: русский солдат в воде не тонет и в огне не горит.
В сенях встретила их немая, стала мычать и руками размахивать. Насилу догадались, про что она сказать хочет: «Старуха убежала из дому».
Потом повела к чулану, на замок показывает и топор солдату подала.
Сбил солдат замок, распахнул дверь – а там девушка, писаная красавица, связанная лежит.

Развязали, освободили девушку. Немая повела их на двор, указала на каменную плиту, знаками учит: «Подымайте, дескать».
Плиту подняли, а там ход в подземелье. Спустился солдат в тайник и видит богатства несметные: и серебро, и золото, и бархат, и парча, и каменья самоцветные.
Набрал солдат в походный ранец золота, сколько мог унести, набрал и для товарища мешочек золота, выбрался, плиту на прежнее место сдвинул.
– Ну, Петруша, станем коней седлать, ехать надо.
Оседлали четырёх коней, девушек обеих усадили, сами сели и поехали.
– Я человек походный, – солдат говорит, – а ты, Петруша, коли не женат, приглядись к девушке-то: красотой не обижена, да и отец у неё богатейший купец, сказывает – приданым наградит.
Усмехнулся Пётр:
– Там видно будет.

К вечеру добрались до столицы.
– Ну, вот что, служивый, у заставы мы расстанемся. Ты с девушками поезжай вот на такой-то постоялый двор, а я поеду знакомого разыскивать. Как разыщу, так дам тебе знать.
На том они и расстались.
Солдат привёз девушек на постоялый двор, куда охотник указал. Заказали ужин богатый.
И только сели за стол, как вдруг к воротам подкатила карета, шестериком запряжённая. Карету конные солдаты окружают. Впереди офицер едет.
«Что такое? – солдат думает. – Уж не проведали ли, что я разбойников порешил да маленько разбойничьими деньгами попользовался?»
В ту пору как раз вошёл офицер и строго так спрашивает сидельца:
– Где тут такие-то постояльцы: солдат и с ним две девушки?
Сиделец дрожит, слова вымолвить не может.
«Так и есть, за мной», – смекнул солдат и говорит:
– Я век по судам не хаживал и сейчас в полк тороплюсь, недосуг мне, а что до денег, так берите их, прах их возьми, на войне только лишний груз таскать.
– Ладно, ладно, не разговаривай, – приказывает офицер, – садитесь все трое в карету, там разберутся без нас!
Сел солдат с девушками в карету. Поехали.
Подкатила карета к царскому дворцу.
На крыльце генералов видимо-невидимо, и все к одному высокому повёртываются, честь отдают, государем называют. А он обличьем всем – ну как есть вылитый вчерашний охотник Петруша.
Подозвал царь солдата:
– Ну, служивый, здорово! Узнаёшь меня?

Солдат стал во фрунт, глядит на царя, глазом не сморгнёт. Царь обнял солдата, подмигнул:
– Не робей, служба, при мне и чужеземные генералы не посмеют без вины батожьём бить.
– Ох, государь, – говорит перепугавшийся солдат, – я ведь с тобой по-простому говорил, а коли что и не так сказал, не вели казнить: лучше я на войне за отечество голову сложу.
Засмеялся Пётр:
– Ты ведь сам говорил, что царь хоть и крутенёк, да только с тем, кто в чём-нибудь провинился, а ты за твои мне услуги и не солдат теперь, а офицер. Будешь ротой командовать, а как шведов разобьём, высватаем тебе ту красавицу, что ты спас от разбойников. Коли у меня все солдаты такие молодцы, как ты, так мы шведов как пить дать разобьём.
– Ну что я за молодец, – солдат говорит, – у нас есть орлы, куда мне до них!
– А коли так, – смеётся царь, – тогда тебе недолго неженатому ходить: победа не за горами!
И правда, после Полтавской баталии Пётр произвёл солдата в полковники и сам гулял у него на свадьбе.
