Василий Шукшин
ДО ТРЕТЬИХ ПЕТУХОВ

   Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок – ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.
   – Да нет, – говорила библиотекарша, – я думаю, это пшено. Он же козел… Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику… Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» – посидим… Тюлень тоже придет, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю…
   – Ничего не понимаю, – тихо сказал некто в цилиндре – не то Онегин, не то Чацкий – своему соседу, тяжелому помещику, похоже, Обломову.
   Обломов улыбнулся:
   – В зоопарк собираются.
   – Почему все козлы-то?
   – Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А?

   Господин в цилиндре поморщился:
   – Вульгаритэ.
   – Вам все француженок подавай, – с неодобрением сказал Обломов. – А мне глянется. С ножками – это они неплохо придумали. А?
   – Очень уж… того… – встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. – Очень уж коротко. Зачем так?
   Обломов тихо засмеялся:
   – А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.
   – Да мне что, в сущности? – смутился чеховский персонаж. – Пожалуйста. Почему только с ног начали?
   – Что? – не понял Обломов.
   – Возрождаться-то.
   – А откуда же возрождаются? – спросил довольный Обломов. – С ног, братец, и начинают.
   – Вы не меняетесь, – со скрытым презрением заметил Пришибленный.
   Обломов опять тихо засмеялся.
   – Том! Том! Слушай сюда! – кричала в трубку библиотекарша.
   – Слушай сюда! Он же козел!
   – У кого машина? У него? Нет, серьезно? – Библиотекарша надолго умолкла – слушала.
   – А каких наук? – спросила – она тихо. – Да? Тогда я сама козел…
   Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.
   Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями…
   – В темпе, в темпе! – покрикивал некто канцелярского облика, лысый. – Продолжим. Кто еще хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И – короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?

   – Позвольте? – это спрашивала Бедная Лиза.
   – Давай, Лиза, – сказал Лысый.
   – Я сама тоже из крестьян, – начала Бедная Лиза, – вы все знаете, какая я бедная…
   – Знаем, знаем! – зашумели все. – Давай короче!
   – Мне стыдно, – горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
   – Выгнать! – крикнули с места.
   – Тихо! – строго сказал Лысый конторский, – Что ты предлагаешь, Лиза?
   – Пускай достанет справку, что он умный, – сказала Лиза.
   Тут все одобрительно зашумели.
   – Правильно!
   – Пускай достанет! Или пускай убирается!…
   – Какие вы, однако, прыткие, – сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке – не мог встать. – Разорались. Где он ее достанет? Легко сказать…

   – У Мудреца. – Лысый, который вел собрание, сердито стукнул ладонью по столу. – Илья, я тебе слова не давал!
   – А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.
   – Ну, начинается!.. – недовольно сказал Обломов. – Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не…
   – Цыть! – громыхнул Илья. – Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану!
   Тут какой-то, явно лишний, заметил:
   – Междоусобица.
   – А? – не понял Конторский.
   – Междоусобица, – сказал Лишний. – Пропадем.
   – Кто пропадет? – Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. – Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок…
   – Требую удовлетворения! – вскочил Лишний.
   – Да сядь! – сказал Конторский. – Какое удовлетворение?
   – Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.
   – Сядь, – сказал и Обломов. – Чего с Иваном-то делать?
   Все задумались.
   Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.
   – Думайте, думайте, – сказал он. – Умники нашлись… Доктора.
   – Не груби, Иван, – сказал Конторский. – О нем же думают, понимаешь, и он же еще сидит грубит. Как ты насчет справки? Может, сходишь возьмешь?
   – Где?
   – У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь…
   – А я не склоняюсь! – бухнул опять Илья. – Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали – справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?!
   – А ничего – воскликнула Бедная Лиза. – Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдет у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. – И она еще раз сказала звонко и убедительно: – Надо что-то делать!
   Все задумались. А Илья нахмурился.
   – Какая-то «сидячая агитация», – проворчал он. – Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?
   – Да такая самая! – вскинулся на него Обломов. – Сидячая, тебе сказали. «Ка-ка-ая». Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?
   – И все же я требую удовлетворения! – вспомнил свою обиду Лишний. – Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.
   – Сядь! – крикнул Конторский на Лишнего. – Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами. Тут все взволновались, зашумели одобрительно.
   – Я бы вообще запретил эти дуэли! – крикнул бледный Ленский.
   – Трус, – сказал ему Онегин.
   – Кто трус?
   – Ты трус.
   – А ты – лодырь. Шулер. Развратник. Циник.
   – А пошли на Волгу! – крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. – Сарынь на кичку!

   – Сядь! – обозлился Конторский. – А то я те покажу «сарынь». Задвину за шкаф вон – поорешь там. Еще раз спрашиваю: что будем делать?
   – Иди ко мне. Атаман, – позвал Илья казака. – Чего-то скажу.
   – Предупреждаю, – сказал Конторский, – если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.
   – Сказать ничего нельзя! – горько возмутился Илья. – Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь – все не так.
   – Только не делайте, пожалуйста, вид, – с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, – что только вы одни из народа. Мы тоже – народ.
   – Счас они будут рубахи на груди рвать, – молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. – Рукава будут жевать…
   – Да зачем же мне рукава жевать? – искренне спросил казачий атаман. – Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.
   – Все – междоусобица, – грустно сказал Лишний. – Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок еще и пропадем.
   – Айда на Волгу! – кликнул опять Атаман. – Хоть погуляем.
   – Сиди, – сердито сказал Обломов. – Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.
   – А-а-а, – вдруг зловеще тихо протянул Атаман, – вот кохо я искал-то всю жизню Вот кохо мне надоть-то… – И потащил из ножен саблю. – Вот кому я счас кровя-то пущу… Все повскакали с мест…
   Акакий Акакиевич птицей взлетел па свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:
   – О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!
   Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:
   – Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный!
   – А вот похлядим, – говорил Казак, – похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секеть.
   Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и Конторский отскочил.
   – Бей, казаче! – гаркнул Илья. – Цеди кровь поганую!
   И бог знает, что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:
   – Закрыто на учет!
   И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю. Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.
   – Азия, – тихо и горько сказал Конторский. – Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то в голову не пришло – закрыть на учет.
   – Илья, у тя вина нету? – спросил Казак Муромца.
   – Откуда? – откликнулся тот. – Я же не пью.
   – Тяжко на душе, – молвил Казак. – Маяться буду…
   – А нечего тут… размахался, понимаешь, – сказал Конторский. – Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать…
   – Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, – сказала Лиза звонко и убежденно.
   – Если он к третьим петухам не принесет справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас.
   – Куда же ему? – спросил Илья грустно.
   – Пускай идет в букинистический! – жестко отрезала Лиза.
   – О-о, не крутенько ли? – усомнился кто-то.
   – Не крутенько, – тоже жестко сказал Конторский. – Нисколько. Только так. Иван…
   – Аиньки! – откликнулся Иван. И встал.
   – Иди.

   Иван посмотрел на Илью.
   Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе, – все, видно, искал вино.
   – Иди, Ванька, – тихо сказал Илья. – Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… ученые. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь.
   – Хошь мою саблю? – предложил Казак Ивану.
   – Зачем она мне? – откликнулся тот.
   – Иван, – заговорил Илья, – иди смело – я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: «Ванька, смотри! «
   – Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? – спросил Казак.
   – Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь. Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошел к двери.
   – Не поминайте лихом, если где пропаду, – сказал с порога.
   – Господь с тобой, – молвил Обломов. – Может, не пропадешь.
   – Придешь со справкой, Иван, – взволнованно сказала Лиза, – я за тебя замуж выйду.
   – На кой ты мне черт нужна, – грубо сказал Иван. – Я лучше царевну какую-нибудь стрену…
   – Не надо, Иван, – махнул рукой Илья, – не связывайся. Все они… не лучше этой вот.
   – Показал на Лизу. – На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он ее справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там…
   – Без справки нельзя, дядя Илья, – решительно сказала Лиза. – А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!
   – Иди, иди, Иван, – сказал Конторский. – Время позднее – тебе успеть надо.
   – Прощайте, – сказал Иван. И вышел.

//-- * * * * --//
   И пошел он куда глаза глядят.
   Темно было… Шел он, шел – пришел к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенек, закручинился.
   – Бедная моя головушка, – сказал, – пропадешь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто. Но никто ему не помог.
   Посидел-посидел Иван, пошел дальше.
   Шел, шел, видит – огонек светится. Подходит ближе – стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.
   – Есть тут кто-нибудь? – крикнул Иван.

   Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана спрашивает:
   – Кто ты такой? И куда идешь?
   – Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, – ответил Иван. – А где его найти, не знаю.
   – Зачем тебе справка-то? – Тоже не знаю… Послали.
   – A-a… – молвила Баба-Яга. – Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги Есть небось хочешь?
   – Да не отказался бы…
   – Заходи.
   Зашел Иван в избушку.
   Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати…
   – Кто с тобой еще живет? – спросил Иван.
   – Дочь. Иван, – заговорила Яга, – а ты как дурак-то – совсем, что ли, дурак?
   – Как это? – не понял Иван.
   – Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмет – крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз как заору: у, дура та'кая1 А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди; дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А?
   – Не пойму, ты куда клонишь-то?
   – Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: «Ох, и талантливый парень! „ У тебя же на лбу написано: «талант“. Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты – дурак?
   – Ничего я не поверил! – сердито сказал Иван. – Как это я про себя поверю, что я – дурак?
   – А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался?
   – Ну, как?.. С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем?
   – Понимаешь, хочу коттеджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмешься?
   – Мне же справку надо добывать…
   – Да зачем она тебе? – воскликнула Баба-Яга. – Построишь коттеджик… его увидют – ко мне гости всякие приезжают – увидют – сразу: кто делал? Кто делал – Иван делал… Чуешь? Слава пойдет по всему лесу.
   – А как же справка? – опять спросил Иван. – Меня же назад без справки-то не пустют.
   – Ну и что?
   – Как же? Куда же я?
   – Истопником будешь при коттеджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали – куда? – пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать – Иванушка…
   – Карга старая, – сказал Иван. – Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?
   – А-а, – зловеще протянула Баба-Яга, – теперь я поняла, с кем имею дело; симулянт, проходимец… тип. Мы таких – знаешь, что делаем? – зажариваем. Ну-ка, кто там?! – И Яга трижды хлопнула в ладоши. – Стража! Взять этого дурака, связать – мы его будем немножко жарить. Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.
   – Последний раз спрашиваю, – еще попыталась Баба-Яга, – будешь коттеджик строить?
   – Будь ты проклята! – сказал гордо связанный Иван. – Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут.
   – В печь его! – заорала Яга. И затопала ногами. – Мерзавец! Хам!
   – От хамки слышу! – тоже заорал Иван. – Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растет!.. Дармоедка!
   – В огонь! – вовсе зашлась Яга. – В ого-онь!.. Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.
   – Ох, брил я тебя на завалинке! – запел Иван. – Подарила ты мене чулки-валенки!.. Оп-тирдарпупия! Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело! Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.
   – Дочка едет! – обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно. – У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.
   Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.
   – Змей Горыныч едет, Змей Горыныч едет! – закричали они. – Эх, погуляем-то! Эх, и попьем же!
   Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.

   – Фу-фу-фу, – сказала она. – Русским духом пахнет. Кто тут?
   – Ужин, – сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: – Ха-ха-ха!..
   – Чего ты? – рассердилась дочка. – Ржет, как эта… Я спрашиваю: кто тут?
   – Ивана жарим.
   – Да ну? – приятно изумилась дочка. – Ах, какой сюрприз!
   – Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво, – не хочет строить коттеджик, паразит.
   Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг – не то плач, не то хохот.
   – Ой, не могу-у!.. – стонал Иван. – Не от огня помру – от смеха!..
   – Чего это? – зло спросила дочка Бабы-Яги. И Яга тоже подошла к печке. – Чего он?
   – Хохочет?..
   – Чего ты, эй?
   – Ой, помру от смеха! – орал Иван. – Ой, не выживу я!..
   – Вот идиот-то, – сказала дочка. – Чего ты?
   – Да усы-то!.. Усы-то… Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь…
   – Как все… А чего? – не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.
   – Да усы-то!
   – Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.
   – Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь…
   – А чего мужу? Куда ты гнешь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? – вовсе встревожилась дочка.
   – Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: «Черт те что: солдат не солдат и баба не баба». И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то еще возьмет да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей. Баба-Яга и дочка призадумались.
   – Ну-ка, вылазь, – велела дочь.
   Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.
   – Хорошо погрелся…
   – А чего ты нам советуешь? – спросила Баба-Яга. – С усами-то.
   – Чего, чего… Свести надо усы, если хочете семейную жизнь наладить.
   – Да как свести-то, как?
   – Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.
   – Не кинем, Ванюшка, – заговорила ласково дочь Бабы-Яги. – Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.
   Тут наш Иван пошел тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.
   – Это не просто, – заговорил он, – это надо состав делать…
   – Ну и делай!
   – Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться…
   – Давай так, – заволновалась Баба-Яга, – слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца. Иван призадумался.
   – Быстрей! – заторопилась усатая дочь. – А то Го-рыныч войдет.
   Тут и Иван заволновался:
   – Слушайте, он же войдет и…
   – Ну?
   – Войдет и с ходу сожрет меня.
   – Он может, – сказала дочь. – Чего бы такое придумать?
   – Я скажу, что ты мой племянник, – нашлась Баба-Яга. – Понял?
   – Давайте, – понял Иван. – Теперь так: мой состав-то не сразу действует…
   – Как это? – насторожилась дочь. – Мы его счас наведем и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской…
   – А обманет? – заподозрила дочь. – Мам?
   – Пусть только попробует, – сказала Баба-Яга, – пусть только надует: навернется с поднебесья – мокрое место останется.
   – Ну, елки зеленые-то!.. – опять заволновался Иван; похоже, он и хотел надуть. – Ну что за народ! В чем дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, – нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет?
   – При чем тут «уважаете»? Ты говори толком…
   – Нет, не могу, – продолжал Иван тараторить. – Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ! Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: «Мама, а что это у тебя? « А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: «Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами! « Легко будет ребенку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него – с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальется слезами и пойдет домой… к усатой мамке…
   – Хватит! – закричала дочь Бабы-Яги. – Наводи свой состав. Что тебе надо?
   – Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза и пригоршню мягкой глины – мы накладываем на лицо такую маску…
   – На все лицо? Как же я дышать-то буду?
   – Ну что за народ! – опять горько затараторил Иван. – Ну ничего невозможно…
   – Ладно! – рявкнула дочь. – Спросить ничего нельзя.
   – Нельзя! – тоже рявкнул Иван. – Когда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой – будешь дышать. Все.
   – Слышали? – сказала Яга стражникам. – Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!
   Стражники побежали за навозом, глиной и пометом.
   А в это самое время в окно просунулись три головы Змея Горыныча… Уставились на Ивана. Все в избушке замерли. Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил:
   – Кто это?
   – Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, – сказала Яга. – Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.
   – Здравствуй, дядя Горыныч! – поздоровался Иван. – Ну, как дела? Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.
   – Да ну что, елки зеленые? Что? Ну – племянник, ты же слышал! Пришел к тете Ежке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай, будем гостей жрать! А семью собираемся заводить – всех детишечек пожрем, да? Папа называется! Головы Горыныча посоветовались между собой.
   – По-моему, он хамит, – сказала одна.
   Вторая подумала и сказала:
   – Дурак, а нервный.
   А третья выразилась и вовсе кратко:
   – Лангет, – сказала она.
   – Я счас такой лангет покажу!.. – взорвался от страха Иван.
   – Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тетя, где моя волшебная сабля? – Иван вскочил с лавки и забегал по избушке – изображал, что ищет волшебную саблю. – Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! – Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него, – жутко было смотреть на эти три спокойные головы. – Такое счас устрою!..
   – Он просто расхамился, – опять сказала первая голова.
   – Нервничает, – заметила вторая. – Боится.
   А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.
   – Шпана, – сказал Иван. – Я тебя сам съем.
   Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца.

   – Ванька, смотри! – сказал Илья.
   – Да что «Ванька», что «Ванька»! – воскликнул Иван. – Чего ванькать-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! – Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько.
   – Жри, – сказал он, отвлекаясь от дудочки. – Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! – И Ванька опять засвистел в свою дудочку.
   – Горыныч, – сказала дочь, – плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.

   – Но он же хамит, – возразила первая голова. – Как он разговаривает?!
   – Он с отчаяния. Он не ведает, что творит.
   – Я все ведаю, – встрял Иван, перестав дудеть. – Все я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш… для будущего батальона…
   – Ванюшка, – заговорила Баба-Яга кротко, – не хами, племяш. Зачем ты так?
   – Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет – тогда вращай. А счас нечего.
   – Нет, ну он же вовсю хамит! – чуть не плача сказала первая голова – Ну как же?
   – Заплачь, заплачь, – жестко сказал Иван. – А мы посмеемся. В усы.
   – Хватит тянуть, – сказала вторая голова.
   – Да, хватит тянуть, – поддакнул Иван. – Чего тянуть-то? Хватит тянуть.
   – О-о! – изумилась третья голова. – Ничего себе!
   – Ага! – опять дурашливо поддакнул Иван. – Во, даеть Ванька! Споем?
   – И Ванька запел:

     Эх, брил я тебя
     На завалинке,
     Подарила ты мене
     Чулки-валенки…

   Горыныч, хором:
   – Оп – тирдарпупия! – допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо.
   – А романсы умеешь? – спросил Горыныч.
   – Какие романсы?
   – Старинные.
   – Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хоть. Завалю романсами. Например:

     Хаз-булат удало-ой,
     Бедна сакля твоя-а,
     Золотою казной
     Я осыплю тебя-а!..

   А? Романс!.. – Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошел к нему и похлопал одну голову по щеке. – Мх, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой.
   – Не ерничай, – сказал Горыныч. – А то откушу руку.
   Ванька отдернул руку.
   – Ну, ну, ну, – молвил он мирно, – кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.
   – Будешь, – оказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. – Я тебе возьму и голову откушу.
   Две другие головы громко засмеялись. И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.
   – Тогда-то уж я и вовсе не спою – нечем. Чем же я петь-то буду?
   – Филе, – сказала голова, которая давеча говорила «лангет». Это была самая глупая голова.
   – А тебе бы все жрать! – обозлился на нее Иван. – Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то.
   – Ванюшка, не фордыбачь, – сказала Баба-Яга. – Пой.
   – Пой, – сказала и дочь, – Разговорился. Есть слух – пой.
   – Пой, – велела первая голова. – И вы тоже пойте.
   – Кто? – не поняла Баба-Яга. – Мы?
   – Вы. Пойте.
   – Может быть, я лучше одна? – вякнула дочь; ее не устраивало, что она будет подпевать Ивану.
   – С мужиком петь… ты меня извини, но…
   – Три, четыре, – спокойно сказал Горыныч. – Начали.

     Дам коня, дам седло, —

   запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:

     Дам винтовку свою-у,
     А за это за все
     Ты отдай мне жену-у.
     Ты уж стар, ты уж се-ед,
     Ей с тобой не житье,
     С молодых юных ле-ет
     Ты погубишь ее-о-о.

   Невыразительные круглые глазки Горыныча увлажнились: как всякий деспот, он был слезлив.
   – Дальше, – тихо сказал он.

     Под чинарой густой,

   – пел дальше Иван, —

     Мы сидели вдвое-ом;
     Месяц плыл золотой,
     Все молчало круго-ом.

   И Иван с чувством повторил еще раз, один:

     Эх, месяц плыл золотой,
     Все молчало круго-ом…

   – Как ты живешь, Иван? – спросил растроганный Горыныч,
   – В каком смысле? – не понял тот.
   – Изба хорошая?
   – А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.
   – Хочешь отдельную избу?
   – Нет. Зачем она мне?
   – Дальше.

     Она мне отдала-ась…

   – повел дальше Иван, —

     До последнего дня…

   – Это не надо, – сказал Горыпыч. – Пропусти.
   – Как же? – не понял Иван.
   – Пропусти.
   – Горыныч, так нельзя, – заулыбался Иван, – из песни слова не выкинешь,
   Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.
   – Но ведь без этого же нет песни! – занервничал Иван. – Ну? Песни-то нету!
   – Есть песня, – сказал Горыныч.
   – Да как же есть? Как же есть-то?!
   – Есть песня. Даже лучше – лаконичнее.
   – Ну ты смотри, что они делают! – Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. – Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Все.
   – Ванюшка, – сказала Баба-Яга, – не супротивничай.
   – Пошла ты!.. – вконец обозлился Иван. – Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить…
   – Господи, сколько надо терпения, – вздохнула первая голова Горыныча. – Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования…
   – Насчет «немножко жарить» – это он хорошо сказал, – молвила вторая голова. – А?
   – На какие усы ты все время намекаешь? – спросила Ивана третья голова. – Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы?
   – А па-арень улыбается в пшеничные усы, – шутливо спела первая голова. – Как там дальше про Хаз-бу-лата?
   – Она мне отдалась, – отчетливо сказал Иван. Опять сделалось тихо.
   – Это грубо, Иван, – сказала первая голова. – Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живешь… как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца ее знал… Она невеста твоя?
   – Кто? Лизка? Еще чего!
   – Как же? Она тебя ждет.
   – Пусть ждет – не дождется.
   – Мда-а… Фрукт, – сказала третья голова. А голова, которая все время к жратве клонила, возразила:
   – Нет, не фрукт, – сказала она серьезно. – Какой же фрукт? Уж во всяком случае – лангет. Возможно даже – шашлык.
   – Как там дальше-то? – вспомнила первая голова. – С Хаз-булатом-то.
   – Он его убил, – покорно сказал Иван.
   – Кого?
   – Хаз-булата.
   – Кто убил?
   – М-м… – Иван мучительно сморщился. – Молодой любовник убил Хаз-булата. Заканчивается песня так: «Голова старика покатилась на луг».
   – Это тоже не надо. Это жестокость, – сказала голова.
   – А как надо?
   Голова подумала.
   – Они помирились. Он ему отдал коня, седло – и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?
   – На самой верхней… Рядом с Ильей и донским Атаманом.
   – О-о! – удивились все в один голос.
   – Понятно, – сказала самая умная голова Горыныча, первая.
   – От этих дураков только и наберешься… А зачем ты к Мудрецу идешь?
   – За справкой.
   – За какой справкой?
   – Что я умный.
   Три головы Горыныча дружно громко засмеялись. Баба-Яга и дочь тоже подхихикнули.
   – А плясать умеешь? – спросила умная голова.
   – Умею, – ответил Иван. – Но не буду.
   – Он, по-моему, и коттеджики умеет рубить, – встряла Баба-Яга. – Я подняла эту тему…
   – Ти-хо! – рявкнули все три головы Горыныча. – Мы никому больше слова не давали!
   – Батюшки мои, – шепотом сказала Баба-Яга. – Сказать ничего нельзя!
   – Нельзя! – тоже рявкнула дочь, И тоже на Бабу-Ягу. – Базар какой-то!
   – Спляши, Ваня, – тихо и ласково сказала самая умная голова.
   – Не буду плясать, – уперся Иван.
   Голова подумала:
   – Ты идешь за справкой… – сказала она. – Так?
   – Ну? За справкой.
   – В справке будет написано: «Дана Ивану… в том, что он – умный». Верно? И – печать.
   – Ну?
   – А ты не дойдешь. – Умная голова спокойно смотрела на Ивана. – Справки не будет.
   – Как это не дойду? Если я пошел, я дойду.
   – Не. – Голова все смотрела на Ивана. – Не доидешь. Ты даже отсюда не выйдешь. Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил:
   – Сени!
   – Три, четыре, – сказала голова. – Пошли.
   Баба-Яга и дочь запели:

     Ох, вы сени, мои сени,
     Сени новые мои…

   Они пели и прихлопывали в ладоши.

     Сени новые-преновые
     Решетчатые…

   Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.
   – А почему соколом не смотришь? – спросила голова.
   – Я смотрю, – ответил Иван.
   – Ты в пол смотришь.
   – Сокол же может задуматься?
   – О чем?
   – Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, – взмолился Иван.
   – Ну сколько уж? Хватит…
   – А-а, – сказала умная голова. – Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. Шмакодявки. Свистуны. Чего ты начал строить из себя?
   Иван молчал.
   – Становись лицом к двери, – велел Горыныч.
   Иван стал лицом к двери.
   – По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.
   – Со звуком – это ты лишка хватил, Горыныч, – возразил Иван. – Я не сумею так.
   – Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре! Иван вылетел из избушки.
   Три головы Горыныча, дочь и Баба-Яга засмеялись. – Иди сюда, – позвал Горыныч невесту, – я тебя ласкать буду.

//-- * * * * --//
   А Иван шел опять темным лесом… И дороги опять никакой не было, а была малая звериная тропка Шел, шел Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.
   – В душу как вроде удобрения свалили, – грустно сказал он. – Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка…
   Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину.
   – Чего такой печальный, мужичок? – спросил Медведь.
   – Да как же!.. – сказал Иван. – И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо – ложись и помирай.
   – Где это ты так?
   – А в гостях… Черт занес. У Бабы-Яги.
   – Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?
   – Да зашел по пути…
   – А «уда идешь-то?
   – К Мудрецу.
   – Во-он куда! – удивился Медведь. – Далеко.
   – Не знаешь ли, как к нему идти?
   – Нет, Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду – не знаю.
   – Прогнали, что ль?
   – Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдешь. Эт-то вот недалеко – монастырь; ну, жили себе… И я возле питался – там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь, – их внутрь-то не пускают, – с утра до ночи музыку заводют, пьют, безобразничают…
   – А чего хотят-то?
   – Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражников-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино навяливают – сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу – завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился…

   Медведь достал пачку сигарет и закурил.
   – Нет житья никакого… Подумал-подумал – нет. думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж…
   – Это скверно.
   – Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот – иду.
   – Не знают ли они про Мудреца? – спросил Иван.
   – Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.
   – Да ну… чего, поди?
   – Пропадешь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они.
   – Я сам злой счас.. Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.
   – Кто?
   – Змей Горыныч.
   – Бил, что ли?
   – Дайне бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал… Тьфу! Лучше бы уж избил.
   – Унизил?
   – Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?
   – Брось, – сказал Медведь, – не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.
   Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.
   – Прощай.
   – Прощай, – откликнулся Иван. И тоже поднялся.
   – Аккуратней с чертями-то, – еще раз посоветовал Медведь. – Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них – захомутали.
   – Ничего, – сказал Иван. – Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время – до третьих петухов только.
   – Ну, поспешай, коли так. Прощай.
   – Прощай.
   И они разошлись. Из темноты еще Медведь крикнул:
   – Вон, слышь, музыка?
   – Где?
   – Да послушай!.. «Очи черные» играют…
   – Слышу!
   – Вот иди на музыку – они. Вишь, наяривают! О, господи! – вздохнул Медведь. – Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.

//-- * * * * --//

   А были-ворота и высокий забор. На воротах написано:

   «Чертям вход воспрещен».

   В воротах стоял большой стражник с пикой в руках и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам – пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты… Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски – выпивали. А четверо – три музыканта с гитарами и девица – стояли прямо перед стражником; девица красиво пела «Очи черные». Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах… Однако стражник спокойно смотрел на нее – почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
   – Хлеб да соль! – сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.
   Его оглядели с ног до головы… И отвернулись.
   – Что же с собой не приглашаете? – жестко спросил Иван.
   Его опять оглядели.
   – А что ты за князь такой? – спросил один, тучный, с большими рогами.
   – Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
   Черти изумились… Смотрели на Ивана.
   – Я кому сказал?! – Иван дал ногой по бутылкам. – Стать!!
   Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону. Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках.

   – В чем дело, дружок? – заговорил он, беря Ивана под руку. – Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо?
   – Надо справку, – зло сказал Иван.
   К ним еще подошли черти… Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
   – Продолжайте, – крикнул Изящный музыкантам и девице. – Ваня, какую справку надо? О чем?
   – Что я – умный.
   Черти переглянулись… Быстро и непонятно переговорили между собой.
   – Шизо, – сказал один. – Или авантюрист.
   – Не похоже, – возразил другой. – Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
   – Одну.
   – А какую справку, Ваня? Они разные бывают… Бывает – характеристика, аттестат…
   Есть о наличии, есть об отсутствии, есть «в том, что», есть «так как», есть «ввиду того, что», а есть «вместе с тем, что» – разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?
   – Что я умный.
   – Не понимаю… Диплом, что ли?
   – Справку.
   – Но их сотни справок! Есть «в связи с тем, что», есть «несмотря на то, что», есть…
   – Понесу ведь по кочкам, – сказал Иван с угрозой. – Тошно будет. Или спою «Отче наш».
   – Спокойно, Ваня, спокойно, – занервничал Изящный черт. – Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять – какую? Мы тебе сделаем…
   – Мне липовая справка не нужна, – твердо сказал Иван, – мне нужна такая, какие выдает Мудрец.
   Тут черти загалдели все разом.
   – Ему нужна только такая, какие выдает Мудрец.
   – О-о!..
   – Липовая его не устраивает… Ах, какая неподкупная душа! Какой Анжелико!
   – Какой митрополит! Он нам споет «Отче наш». А «Сухой бы я корочкой питалась» ты нам споешь?
   – Ша, черти! Ша… Я хочу знать: как это он понесет нас по кочкам? Он же берет нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесет нас?
   Подошли еще черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками.
   – Он опрокинул коньяк!
   – Это хамство! Что значит, что он понесет нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж?
   – Кубок «Большого орла» ему!
   – Тумаков ему! Тумаков!
   Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили.
   – Ша, черти! Ша! – крикнул Иван. И поднял руку. – Ша, черти! Есть предложение!..
   – Ша, братцы, – сказал Изящный черт. – Есть предложение. Выслушаем предложение. Иван, Изящный черт и еще несколько чертей отошли в сторонку и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил нм, посматривал в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же. Перед стражником по-прежнему «несли вахту» девица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку «Разве ты мужчина!» Она пела и пританцовывала.
   – Я не очень уверен, – сказал Изящный черт. – Но… А?
   – Это надо проверить, – заговорили и другие. – Это не лишено смысла.
   – Да, это надо проверить. Это не лишено смысла.
   – Мы это проверим, – сказал Изящный черт своему помощнику.
   – Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего черта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть.
   – Но без обмана! – сказал Иван. – Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками… беру вашего черта…
   – Ша, Иван, – сказал Изящный черт. – Не надо лишних слов. Все будет о'кей. Маэстро, что нужно? – спросил он своего помощника.
   – Анкетные данные стражника, – сказал тот. – Где родился, кто родители… И еще одна консультация Ивана.
   – Картотека, – кратко сказал Изящный. Два черта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал.
   Прибежали с данными. Один доложил:
   – Из Сибири. Родители – крестьяне.
   Изящный черт, Иван и маэстро посовещались накоротке.
   – Да? – спросил Изящный.
   – Как штык, – ответил Иван. – Чтоб мне сдохнуть! – Маэстро?
   – Через… две с половиной минуты, – ответил маэстро, поглядев на часы.
   – Приступайте, – сказал Изящный.
   Маэстро и с ним шестеро чертей – три мужского пола и три женского – сели неподалеку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались… Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули:

     По диким степям Забайкалья,
     Где золото роют в горах,
     Бродяга, судьбу проклиная,
     Тащился с сумой на плечах.

   Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином – в любви, в сострадании.

     Бродяга к Байкалу подходит,
     Рыбачью он лодку берет,
     Унылую песню заводит,
     О родине что-то поет.

   Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копье к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем.

     Бродяга Байкал переехал, —
     Навстречу родимая мать.
     Ой, здравствуй, ой, здравствуй, родная,
     Здоров ли отец мой и брат?

   Стражник подошел к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперед.
   – М-мх… – сказал он.
   А в пустые ворота пошли черти.
   А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни – звала на простор, на вольную волю. А черти шли и шли в пустые ворота. Стражнику поднесли огромную чару… Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал;
   – М-мх…

     Отец твой давно уж в могиле,
     Сырою землею зарыт.
     А брат твой давно уж в Сибири —
     Давно кандалами гремит.

   Стражник дал кулаком по колену, поднял голову – лицо в слезах.

     А брат твой давно уж в Сибири —
     Давно кандалами гремит, —

   пропел он страдальческим голосом. – Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай «Камаринскую»! Пропади все пропадом, гори все синим огнем! Дай вина!
   – Нельзя, мужичок, нельзя, – сказал лукавый маэстро. – Ты напьешься и все забудешь,
   – Кто?! – заорал стражник. И лапнул маэстро за грудки: – Кто тут меня учить будет?! Ты, козел? Да я тебя… в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!..
   – Что они так обожают кочки? – удивился Изящный черт. – Один собирался нести по кочкам, другой… Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? – спросил он стражника.
   – Цыть! – сказал стражник, – «Камаринскую»!
   – «Камаринскую», – велел Изящный музыкантам.
   – Вина! – рявкнул стражник.
   – Вина, – покорно вторил Изящный.
   – Может, не надо? – заспорил притворяшка маэстро. – Ему же плохо будет.
   – Нет, надо! – повысил голос Изящный черт. – Ему будет хорошо!
   – Друг! – заревел стражник. – Дай я тебя поцелую!
   – Иду! – откликнулся Изящный черт. – Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесем по кочкам! Мы их всех тут!..
   Иван удивленно смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный черт.
   – Ты-то чего раздухарился, эй? – спросил он его.
   – Цыть! – рявкнул Изящный черт, – А то я тебя так понесу по кочкам, что ты…
   – Что, что? – угрожающе переспросил Иван. И поднялся. – Кого ты понесешь по кочкам? Ну-ка, повтори.
   – Ты на кого это тут хвост поднимаешь? – тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана.
   – На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю!
   – Опять лангет, – сказал Иван, останавливаясь. – Вот дела-то!
   – «Камаринскую»! – раскапризничался Изящный черт. – Иван нам спляшет. «Камаринскую»! Ваня давай!
   – Пошел к дьяволу! – обозлился Иван. – Сам давай… с другом вон.
   – Тогда я не посылаю с тобой черта, – сказал Изящный черт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана. – Понял? Попадешь ты к Мудрецу!.. Ты к нему ни-ког-да не попадешь.
   – Ах ты, харя ты некрещеная! – задохнулся от возмущения Иван. – Да как же это? Да нечто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял – научил вас, как за ворота пройти.
   – Последний раз спрашиваю: будешь плясать?
   – О, проклятие!.. – застонал Иван. – Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие?
   – «Камаринскую»! – велел Изящный черт. – «Пошехонские страдания».

   Черти-музыканты заиграли «Камаринскую». И Иван пошел, опустив руки, пошел себе кругом, пошел пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
   – Эх, справочка!.. – воскликнул он зло и горько. – Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!..

//-- * * * * --//
   И вот – канцелярия. О канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не черт. Черт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приемную Мудреца.
   – Минуточку, – оказал черт, когда вошли в приемную. – Посиди тут… Я скоро. – И куда-то убежал.
   Иван огляделся. В приемной сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только эта другого цвета, и зовут Милка. А ту – Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам.

   – Ой, ну это же пшено! – говорила она в одну трубку и улыбалась. – Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя желтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чем тут ломать голову? О чем? И тут же – в другую, строго:
   – Его нету. Не зна… А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю.
   – Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно… Она одна была? Она кадрилась к тебе?.
   – Слушайте, я же ска… А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю.
   Иван вспомнил: их библиотекарша, когда хочет спросить по телефону у своей подруги, у себя ли ее начальник, спрашивает: «Твой бугор в яме? « И он тоже спросил Милку:
   – А бугор когда будет в яме? – Он вдруг что-то разозлился на эту Милку.
   Милка мельком глянула на него.
   – Что вы хотите? – спросила она.
   – Я спрашиваю: когда бу…
   – По какому вопросу?
   – Нужна справка, что…
   – Понедельник, среда, девять тире одиннадцать.
   – Мне… – Иван хотел сказать, что ему нужна справка до третьих петухов. Милка опять отстукала:
   – Понедельник, среда, с девяти до одиннадцати. Тупой?
   Это пшено, – сказал Иван. И встал и вольно прошелся по приемной. – Я бы даже сказал, компот. Как говорит наша Галка: «собачья радость на двух», «смесь козла с „грюндиком“. Я спрашиваю глобально: ты невеста? И сам отвечаю: невеста. Один к одному. – Иван все больше накалялся. – Но у тебя же – посмотри на себя – у тебя же нет румянца во всю щеку. Какая же ты невеста? Ты вот спроси меня – я вечный жених, – спроси: появилась у меня охота жениться на тебе? Ну-ка, спроси.
   – Появилась охота?
   – Нет, – твердо сказал Иван.
   Милка засмеялась и захлопала в ладоши.
   – Ой, а еще? – попросила она. – Еще что-нибудь. Ну, пожалуйста. Иван не понял, что «еще»?
   – Еще покажите что-нибудь.
   – А-а, – догадался Иван, – ты решила, что я шут гороховый. Что я – так себе, Ванек в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как… Во мне суть есть, а в вас и этого нету. Одни танцы – шманцы на уме. А ты даже говорить толком со мной не желаешь. Я вот как осержусь, как возьму дубину!..
   Милка опять громко засмеялась.
   – Ой, как интересно! А еще, а?
   – Худо будет! – закричал Иван. – Ой, худо будет!.. Лучше вы меня не гневите, не гневите лучше!..
   Тут в приемную влетел черт и увидел, что Иван орет на девицу.
   – Тю, тю, тю, – испуганно затараторил черт и стал теснить Ивана в угол. – Чего это тут такое? Кто это нам разрешил выступать?.. Ая-я-я-яй! Отойти никуда нельзя. Предисловий начитался, – пояснил он девице «выступление» Ивана. – Сиди тихо, счас нас примут. Счас он придет… Я там договорился: нас примут в первую очередь.
   Только черт сказал так, в приемную вихрем ворвался некто маленький, беленький – сам Мудрец, как понял Иван.
   – Чушь, чушь, чушь, – быстро сказал он на ходу. – Василиса никогда на Дону не была.
   Черт почтительно склонил голову.
   – Проходите, – сказал Мудрец, ни к кому отдельно не обращаясь. И исчез в кабинете.
   Пошли, – подтолкнул черт Ивана. – Не вздумай только вылететь со своими предисловиями… Поддакивай, и все.

//-- * * * * --//

   Мудрец бегал по кабинету. Он, что называется, рвал и метал.
   – Откуда?! Откуда они это взяли?! – вопрошал он кого-то и поднимал руки кверху. – Откуда?!
   – Чего ты расстроился, батя? – спросил Иван участливо. Мудрец остановился перед посетителями, Иваном и чертом.
   – Ну? – спросил он сурово и непонятно. – Облапошили Ивана?
   – Почему вы так сразу ставите вопрос? – увертливо заговорил черт. – Мы, собственно, давно хотели…
   – Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель?
   – Разрушение примитива, – твердо сказал черт. Мудрец погрозил ему пальцем.
   – Озоруете! А теоретически не готовы.
   – Нет, ну серьезно… – заулыбался черт на стариковскую нестрашную угрозу. – Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят!
   – Что им, в полупендриках ваших ходить?
   – Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положа руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадежно отстали? Вы скажете – мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совершают…
   – Тут, очевидно, следует говорить не о моде, – заговорил старик важно и взволнованно, – а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали…
   – Конечно! – воскликнул черт, глядя на Мудреца влюбленными глазами. – Конечно, о возможном положительном влиянии.
   – Всякое явление, – продолжал старик, – заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Все дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается; моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию – все явление подпрыгивает и продвигается вперед, если раздражитель попал на тормозную – все явление, что называется, съеживается и отползает в глубь себя. – Мудрец посмотрел на черта и на Ивана. – Обычно этого не понимают…
   – Почему, это же так понятно, – сказал черт.
   – Я все время твержу, – продолжал Мудрец, – что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит «да», другая говорит «нет».
   – Я видел явление о трех головах… – вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
   – Ударим одну голову, услышим «да»; ударим другую, услышим «нет». – Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта. – Какую ударили вы?
   – Мы ударили, которая сказала «да», – не колеблясь, ответил черт. Старик опустил руку.
   – Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит «да», – крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И – с теорией, с теорией мне!.. – Старик опять погрозил пальцем черту.
   – Манкируете! Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу! Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу… Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез. Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом.
   – Батя, – взмолился он, – ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь…
   – Ну?.. Встань-ка, встань – я не люблю этого. Встань, – велел Мудрец. Иван встал.
   – Ну? И как же ты их научил? – с улыбкой спросил старик.
   – Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника… Они там мельтешили перед ним – он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его… Они и запели…
   – Какую же они запели?
   – «По диким степям Забайкалья».
   Старик засмеялся
   – Ах, шельмы! – воскликнул он. – И хорошо запели?
   – Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
   – А ты петь умеешь? – быстро спросил Мудрец.
   – Ну, как умею?.. Так…
   – А плясать?
   – А зачем? – насторожился Иван.
   – Ну-ка… – заволновался старичок, – вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю – боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
   Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
   – Сообщают: вулкан «Дзидра» готов к извержению, – доложила она.
   – Ага! – воскликнул старичок и пробежался по кабинету. – Что? Толчки?
   – Толчки. Температура в кратере… Гул.
   – Пойдем от аналогии с беременной женщиной, – подстегнул свои мысли старичок. – Толчки… Есть толчки? Есть. Температура в кратере… Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее – это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул… – Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку: – А что такое гул?
   Милка не знала.
   – Что такое гул? – Старичок нацелился в Ивана.
   – Гул?.. – Иван засмеялся. – Это смотря какой гул… Допустим, гул сделает Илья Муромец-это одно, а сделает гул Бедная Лиза – это…
   – Вульгартеория, – прервал старичок Ивана. – Гул – это сотрясение воздуха.
   – А знаешь, как от Ильи сотрясается! – воскликнул Иван. – Стекла дребезжат!
   – Распушу! – рявкнул старичок. Иван смолк. – Гул – это не только механическое сотрясение, это также… утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять…
   – Ухо-то не может воспринять, а… – не утерпел опять Иван, но старичок вперил в пего строгий взор.
   – Ну что тебя, распушить?
   – Не надо, – попросил Иван. – Больше не буду.
   – Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается.
   – Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите. Секретарша Милка так и записала. И ушла.
   – Устаю, Ваня, дружок, – продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался.
   – Так устаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз… – Старичок тонко, блудливо засмеялся.
   – Захочется иной раз пощипать… травки пощипать, ягодки… черт те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение… восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая… царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
   Опять вошла секретарша Милка: – Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
   – Разбился?
   – Разбился.
   Старичок подумал…
   – Запишите, – велел он. – Кот Тимофей не утерпел.
   – Все? – спросила секретарша.
   – Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
   – Семьсот сорок восьмая.
   – Перекур.
   Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
   – К царевне, дружок! – воскликнул освобожденный Мудрец. – Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех… А?
   – Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
   – Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
   – Я не про тот грех… Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то.
   Старичок значительно подумал.
   – Чертей-то? Да, – сказал он непонятно. – Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то… А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!

//-- * * * * --//
   Несмеяна тихо зверела от скуки.
   Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла.
   – Повешусь! – заявила она.
   Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно.
   – Повешу-усь! – закричала Несмеяна. – Не могу больше!
   Молодые люди выключили транзисторы.
   – Ну, пусть, – сказал один. – А что?
   – Принеси веревку, – попросила его. Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел, – А потом – стремянку? – сказал он.
   – А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
   – Не надо, – сказали. – Пусть вешается – может, интересно будет.
   Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
   – Люстру сними пока, – посоветовали.
   – Сам снимай! – огрызнулся парень.
   Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез па стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
   – Веревку-то надо намылить.
   – Да, веревку намыливают… Где мыло?
   Пошли искать мыло.
   – Есть мыло?
   – Хозяйственное…
   – Ничего?
   – Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?
   – Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна. – Сколько весишь?
   – Восемьдесят.
   – Выдержит. Намыливай.
   Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
   – Давай, Алка. Алка – Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
   – Скажи последнее слово, – попросил кто-то.
   – Ой, только не надо! – запротестовали все остальные. – Не надо, Алка, не говори.
   – Этого только не хватает!
   – Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
   – Ни петь, ни говорить я не собираюсь, – сказала Алка.
   – Умница! Давай.
   Алка надела на шею петлю… Постояла.
   – Стремянку потом ногой толкни.
   Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
   – Тоже скучно-о!.. – не то пропела она, не то заплакала. – Не смешно-о! С ней согласились.
   – Действительно…
   – Ничего нового: было-перебыло.
   – К тому же патология.
   – Натурализм.

   И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
   – Вот, изволь, – бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, – дуреют от скуки. Ну-с, молодые люди!.. Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? А, Несмеянушка?
   – Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, – капризно сказала Несмеяна со стремянки.
   – А я и придумал! – воскликнул старичок весело. – Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь народ не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех… Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди… А то мы… слишком уж остроумные, интеллектуальные… а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
   – Что ты придумал? – спросила Несмеяна.
   – Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок.
   – К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
   – Да мне как-то неловко: они нагишом все… – сказал Иван. – Пусть хоть оденутся, что ли.
   Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторге от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.
   – Ваня, это… Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку! Принесли балалайку.
   Иван взял ее. Потренькал, потинькал – подстроил… Вышел за дверь,.. И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой:

     Эх, милка моя,
     Шевелилка моя,
     Сама ходит шевелит…

   – О-о!.. – застонали молодые и Несмеяна. – Не надо! Ну, пожалуйста…
   – Не надо, Ваня.
   – Так, – сказал старичок. – На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!
   – Пошел к чертовой матери! – рассердился Иван. – Что я тебе, Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
   – А справка? – зловеще спросил старичок. – А? Справка-то… Ее ведь надо заработать.
   – Ну вот, сразу – в кусты. Как же так, батя?
   – А как же! Мы же договорились.
   – Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то… Ну стыдно же, ну…
   – Не мучай человека, – сказала Несмеяна старичку.
   – Давай справку, – стал нервничать Иван. – И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
   Но старичок решил все же развеселить молодежь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт – решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей «царевне», так невтерпеж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
   – Справку? – спросил он с дурашливым недоумением. – Какую справку?
   – Здрассте! – воскликнул Иван. – Я же говорил…
   – Я забыл, повтори.
   – Что я умный.
   – А! – «вспомнил» старичок, все стараясь вовлечь в нехорошую игру молодежь тоже. – Тебе нужна справка, что ты умный, Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
   – У тебя же есть печать…
   – Да печать-то есть… Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты – дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь – дам тебе справку, не ответишь – не обессудь.
   – Давай, – с неохотой сказал Иван. – Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
   – Предисловия пишут… Знаешь, кто предисловия пишет?
   – Это что, первый вопрос?
   – Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так… Вопрос вот какой: что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою «царевну» и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. – Ну? Что же сказал Адам?
   – Не смешно, – сказала Несмеяна. – Тупо. Плоско.
   – Самодеятельность какая-то, – сказали и другие. – Идиотизм. Что он сказал? «Сам сотворил, сам и живи с ней»?
   Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил.
   – Очень близко!.. Очень!
   – Мог бы и поостроумнее сказать.
   – Минуточку… Минуточку… – суетился старичок. – Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
   – А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь спросил Иван. – Потом…
   – Нет, сначала ответь: что сказал…
   – Нет, пусть он спросит, – закапризничала Несмеяна. – Спроси, Ваня.
   – Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?
   – Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
   – Ну-у, это уже ребячество, – огорчился старичок. – Хорошо, спроси, Ваня.
   – Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван. подражая старичку, нацелился в него пальцем.
   – То есть? – опешил тот.
   – Нет, нет, не «то есть», а почему? – заинтересовалась Несмеяна. – И почему ты это скрывал?
   – Это уже любопытно, – заинтересовались и другие. – Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..
   – Так вот вся мудрость-то откуда!
   – Ой, как интересно-о!
   – Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Молодые люди стали окружать старичка.
   – Ну, ну, ну, – испугался старичок, – зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
   Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны – Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
   – И скрывать действительно такое преимущество… Зачем же?
   – Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!
   – Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. – Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они… Иван, скажи, что ты пошутил!
   – По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает, – вовсю шуровал один здоровенный парень. – У него тут еще майка… Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку…
   С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.
   – Это безобразие! – кричал он. – Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства – все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
   Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.
   – А это… разве не отклонение?
   – Руки прочь! – завопил старичок. – Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки…
   В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.
   – Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
   – Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же… Ха-ха-ха!.. Это же… Ха-ха-ха!..
   – Дайте ему сказать.
   – Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением… Ха-ха-ха!.. О-о-о!.. – И тут старичок пукнул, так это – по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился.
   А с молодыми началась истерика, Теперь хохотали они, но как! – взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане… И нашел. Печать. И взял ее.
   – Вы пока тут занимайтесь, – сказал он, – а мне пора отправляться.
   – Зачем же ты всю-то… печать-то? – жалко спросил Мудрец. – Давай, я тебе справку выдам.
   – Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд. – Иван пошел к двери. – Прощайте.
   – Это вероломство, Иван, – сказал Мудрец. – Насилие.
   – Ничего подобного. – Иван тоже стал в позу. – Насилие – это когда по зубам бьют.
   – Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой. – Наложу ведь – запляшете!
   – Слабо, батя! – крикнули из компании молодых. – Клади!

   – Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна. – Наложи! Колыхни атмосферу!
   – Решение! – торжественно объявил Мудрец. – Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.

//-- * * * * --//
   И грянула вдруг дивная, стремительная музыка… И хор. Хор, похоже, поет и движется – приплясывают.

//-- Песенка чертей --//

     Аллилуйя – вот,
     Три-четыре – вот,
     Шуры-муры. Шуры-муры,
     Аллилуйя – a! Аллилуйя – a!

     Мы возьмем с собой в поход
     На покладистый народ —
     Политуру. Политуру.
     Аллилуйя – а! Аллилуйя – а!

     Наше – вам
     С кистенем;
     Под забором,
     Под плетнем —
     Покультурим. Покультурим.
     Аллилуйя – a! Аллилуйя – a!

   Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э – э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся. Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь; над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник – черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
   Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина: хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван – постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил. Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора… И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.
   – Ну-ка, брысь! – сказал он черту. – Ты как здесь?
   Черт-стражник снисходительно улыбался.
   – Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
   – Эт-то што такое?! – изумился монах. – По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
   – Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!
   Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
   – Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
   – Ах ты, харя! – заругался монах. – Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
   – И выражаться не положено, – строго заметил черт. – А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те по – обзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
   – Агафангел! – позвали монаха. – Отойди… А то наживешь беды. Отойди от греха.
   Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел:

     По диким степям Забайкалья,
     Где золото роют в горах,
     Бродяга, судьбу проклиная…

   Черт-стражник захихикал ему в спину.
   – Агафангел… – сказал он, смеясь. – И назовут же! Уж скорей-«Агавинус». Или просто-«Вермут».
   – Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам. – Выгнали?
   – Выгнали, – вздохнул один седобородый. – Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
   – Беда, беда, – тихо молвил другой. – Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
   – Надо терпеть, – откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. – Укрепиться и терпеть.
   – Да что же терпеть-то?! – воскликнул Иван. – Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
   – Молодой ты, – урезонили его. – Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь – вишь, сила какая! – Это нам за грехи наши. – За грехи, за грехи… Надо терпеть. – Будем терпеть.
   Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
   – Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
   – Ну, ну, ну, – стали его успокаивать. – Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
   – Эх-х!.. – сокрушался Иван. И даже заплакал. – Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!..
   – Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
   Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
   – Мужички, – сказал он, – есть халтура! Кто хочет заработать?
   – Ну? А чего такое? – зашевелились монахи. – Чего надо-то?
   – У вас там портреты висят… в несколько рядов…
   – Иконы.
   – А?
   – Святые наши, какие портреты?
   – Их надо переписать: они устарели.
   Монахи опешили.
   – И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах.
   – Нас.
   Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
   – Гром небесный, – сказал старик монах. – Вот она, кара-то.
   – Ну? – торопил Изящный черт. – Есть мастера? Заплатим прилично…
   Все равно ведь без дела сидите.
   – Бей их! – закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочило… И кинулись на черта, ко тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.
   Какие вы все же… грубые, – сказал им Изящный черт из-за частокола. – Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. – И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечетку. Иван взялся за голову и пошел прочь.

//-- * * * * --//
   Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал – так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошел Медведь и тоже присел.

   – Ну, сходил? – спросил он.
   – Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил…
   – Что? Не дали справку?
   Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить. Медведь прислушался к далекой музыке… И все понял без слов.
   – Эти… – сказал он. – Все пляшут?
   – Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
   – Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли?
   – Прошли.
   – Ну, все, – сказал Медведь обреченно, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
   Они помолчали.
   – Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?
   – Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
   – Как насчет питания, интересно… Сколькиразовое?
   – Шут его знает. Хочешь в цирк?
   – Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдешь. Куда больше?
   – Да… – вздохнул Иван. – Дела.
   – Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то?
   – А что же… смотреть, что ли, будут!
   – Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. —
   Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Еще откажут вот… в цирке-то – собрался. Забракуют. Легкие как тряпки стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
   – Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван.
   – Зачем? – не понял Медведь.
   – Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…
   – Да какой интерес-то?
   – Это уж я не знаю.
   Медведь задумался. Долго молчал. – Ну и ну, – сказал.
   – У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван
   – Где!.. – горько, с отчаянием воскликнул Михаило Иваныч. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он еще помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
   – Зачем же монастырь-то?
   – Они же там!
   – Нет, Михаило Иваныч… не надо. Да ты и не попадешь туда.
   Михаило Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
   – Ты не пьешь? – спросил.
   – Нет.
   – Зря, – зло сказал Михаило Иваныч.. – Легче становится. Хошь, научу?
   – Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая.
   – Кто?
   – Водка-то.
   Михаило Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.
   – Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?
   – Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
   – Прощай, – сказал Медведь. И они разошлись в разные стороны.

//-- * * * * --//
   И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:
   – Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
   Оглянулся Иван – никого.
   – Да здесь я, – опять голос, – в сортире! Видит Иван-сортир, а на двери – замок пудовый. А голос-то – оттуда, из сортира.
   – Кто там? – спросил Иван.
   – Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь?
   – Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
   – Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.
   Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
   – Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою…
   – Это Горыныч тебя туда законопатил?
   – Горыныч.., Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад. – За что он тебя? – спросил Иван. – Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая.
   – Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. – Слушай, – сказала она, – хочешь стать моим любовником? А? Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше – и грудь, и все такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.
   – Я что-то не понял… – замялся Иван. – Как-то это до меня… не совсем… не того…
   – Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца. – Смотри, Ванька!
   – Начинается! – поморщился Иван. – Заванькал.
   – Что начинается? – не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено.
   – Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
   – Да нет, – сказал Иван, – зачем? Я в том смысле, что… значит, это… дело-то такое…
   – Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову. – А Баба-Яга – то?
   – Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
   – Пошли, – решился Иван. – У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
   Вошли они в избушку… Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
   – Устал, – сказал он. – Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся…
   – Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
   – Давай чего-нибудь на скорую руку… Время-то – к свету.
   – Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то – посытней. – Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
   – Пусть пока разогревается… Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь? – И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться.
   – О – о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
   – Кто не умеет? – взвился Иван соколом. – Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты… Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
   – Держу? Ну?..
   – Отпускай-ай, – заорал Иван.
   – Погоди, сковородка перекалилась, наверно, – сказала дочь Бабы-Яги.
   – Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
   – Чего же не сделать? – вовсю раздухарился Иван. – Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни… знаешь сколько!
   – Я уже пеленать умею, – похвасталась дочь Бабы-Яги. – Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю… и покажу.
   Иван засмеялся:
   – Ну, ну…
   – Счас увидишь. – Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. – Ложись.
   – Зачем я-то?
   – Я тебя спеленаю. Ложись.
   Иван лег… И дочь Бабы-Яга стала пеленать его в простыни.
   – Холосенький мой, – приговаривала она, – маленький мой… Сынуленька мой. Ну-ка, улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?..
   – У-а-а, у-а-а, – поплакал Иван. – Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..
   Дочь Бабы-Яги засмеялась:
   – А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька… Ну, вот… мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим… все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке. Иван улыбнулся «мамочке».
   – Во-от… – Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть. Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спеленатого Ивана… И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
   – Утютюсеньки, – ласково сказал Горыныч. – Маленький… Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка, улыбнись, Ну-ка?
   – Мне не смешно, – скачал Иван.
   – А-а, мы, наверно, того?.. Да, маленький?
   – По-моему, да, – признался Иван.
   – Мамочка! – позвал Горыныч. – Иди, сыночек обкакался.
   Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с яишенкой… Остолбенела. Молчала.
   – Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. – Горыныч улыбался всеми тремя головами. – Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят… Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка… С косточками! – Горыныч перестал улыбаться. – С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! – загремел он хором. – Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз!
   – Горыныч, – почти безнадежно сказал Иван, – а ведь у меня при себе печать… Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь… того… штука! Так что ты не ори тут. Не ори! – Иван от страха, что ли, – стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. – Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он… Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то, – глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда…
   Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк… Только еще сказал тихо:
   – Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
   Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.
   – Возлюбленный мои, – заговорила она, – только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусненькое… тепленькое, в простынках,
   – Вот твари-то! – изумился Иван. – Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во, парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас! И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
   – Доигрался, сукин сын?! – закричал он на Ивана. – Допрыгался?! Спеленали! Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы…
   – Эт-то что еще такое? – зашипел он.
   – Пошли на полянку, – сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку.
   – Там будет способней биться. – Он опять посмотрел на Ивана. Укоризненно сморщился.
   – Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
   – Оплошал, Атаман.. – Ивану совестно было глядеть на донца, – Маху дал.. Выручи, ради Христа.
   – Не горюй, – молвил казак. – Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то… Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли, цапнемся. Ну и уродина!.
   – Какой у меня завтрак сегодня! – воскликнул Горыныч. – Из трех блюд. Пошли.

   И они пошли биться.
   Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала. Иван и дочь Бабы-Яги ждали.
   – А чего это он про три блюда сказал? – спросила дочь Бабы-Яги, – Он что, не поверил мне? Иван молчал. Слушал звуки битвы.
   – Не поверил, – решила дочь Бабы-Яги. – Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.
   Иван молчал. Женщина тоже некоторое время молчала.
   – А казак-то!.. – льстиво воскликнула она. – Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет?
   Иван молчал.
   – Я за казака, – продолжала женщина. – А ты за кого?
   – О-о, – застонал Иван. – Помру. От разрыва сердца.
   – Что, плохо? – участливо спросила женщина. – Давай я распеленаю тебя. – И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась. – Нет, подождем пока… Черт их знает, как там у них? Подождем.
   – Убей меня! – взмолился Иван. – Приткни ножом… Не вынесу я этой муки.
   – Подождем, подождем, – трезво молвила женщина. – Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.
   В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы-Яги замерли в ожидании… Вошел, пошатываясь, Атаман.
   – Здоровый бугай, – сказал он. – Насилу одолел. А где эта… А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?
   – Тю, тю, тю, – замахала руками дочь Бабы-Яги. – О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!
   – А то я не знаю вас! – Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: – Что же тут было?
   – Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения… И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый – так и обжигает!.. – И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала.
   – Прямо огонек!
   Атаман удивленно посмотрел на Ивана.
   – Иван…
   – Слушай ее больше! – воскликнул Иван горько. – И правда бы, убить тебя, да греха на душу брать неохота – и так уж там… невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!
   – Но какой он ни боевитый, – продолжала женщина, словно не слыша Ивана, – а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.
   – А что, тебе так глянутся боевитые? – игриво спросил Атаман, И поправил ус.
   – Брось! – сказал Иван. – Пропадем. Не слушай ее, змею.
   – Да ну, зачем пропадать… Мы ее в плен возьмем. – Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.
   – Ты иди, – велел Атаман, – а я тебя догоню. Мы тут маленько…
   – Нет, – твердо сказал Иван. – С места без тебя не тронусь. Что нам Илья скажет?
   – Мх-х, – огорчился казак. – Ну, ладно. Ладно… Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь… усы на усы! – Атаман громко засмеялся. – Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье – он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?
   – Да вот.. вишь, мы какие боевитые… Не послухал.
   Иван с Атаманом ушли.
   А дочка Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.
   – Ну, и кто же я теперь? – спросила она сама себя. И сама же себе ответила:
   – Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.

//-- * * * * --//
   В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.
   – Слава богу, живы – здоровы.
   – Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!..
   – Ванюша! – позвала Бедная Лиза. – А, Ванюша!
   – Погоди, девка, не егози, – остановил ее Илья, – дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?

   – Целую печать добыл – вот она. – И Иван отдал печать.
   Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак… Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья; он тоже долго вертел в огромных пальцах печать… Потом спросил всех:
   – Ну, так… А чего с ней делать?
   Этого никто не знал.
   – И зачем было посылать человека в такую даль? – еще спросил Илья.
   И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом:
   – Как это ты говоришь, дядя Илья…
   – Как я говорю? – жестко перебил ее Муромец. – Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот – печать… Что дальше?
   Этого и Бедная Лиза не знала.
   – Садись, Ванька, на место и сиди, – велел Илья. – А то скоро петухи грянут.
   – Нам бы не сидеть, Илья! – вдруг чего-то вскипел Иван. – Не рассиживаться бы нам!..
   – А чего же? – удивился Илья. – Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? – Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана.
   – Эка… какой пришел.
   – Какой? – все не унимался Иван. – Такой и пришел – кругом виноватый. Посиди тут!..
   – Вот и посиди и подумай, – спокойно молвил Илья.
   – А пошли на Волгу! – вскинулся и другой путешественник, Атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол. – Чего сидеть?! Сарынь!..
   Но не успел он крикнуть свою «сарынь», раздался трубный глас петуха: то ударили третьи. Все вскочили на свои полки и замерли. – Шапка-то! – вскрикнул Атаман. – Шапку оставил на полу.
   – Тихо! – приказал Илья. – Не трогаться! Потом подберем… Счас нельзя.
   В это время скрежетнул ключ в дверном замке… Вошла тетя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.
   – Шапка какая-то… – увидела она. И подняла шапку. – Что за шапка?! Чудная какая-то. – Она посмотрела на полки с книгами. – Чья же это?
   Персонажи сидели тихо, не двигались… И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка. Тетя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться. Тут и сказке нашей конец. Будет, может быть, другая ночь… Может быть, тут что-то еще произойдет… Но это будет уже другая сказка. А этой – конец.

Василий Шукшин ДО ТРЕТЬИХ ПЕТУХОВ

Василий Шукшин
ДО ТРЕТЬИХ ПЕТУХОВ