Александр Абрамов
Белые начинают…

Рассказ

Художник И. Блиох

1. «ДАЧНОЕ» ДЕЛО

   Подымаясь по лестнице, майор Жемчужный чуть не столкнулся с девушкой в сером легком костюме. Она стремительно пронеслась – другого глагола и не подберешь! – вниз, прикрывая носовым платком явно заплаканные глаза. «Сколько своего горя несут сюда люди», – подумал майор, но раздумья его тотчас же были прерваны: окликнула секретарша отдела. Жемчужного требовал к себе начальник отдела угрозыска полковник милиции Кершин. Он критически оглядел майора и усмехнулся:
   – Толстеешь…
   – Старею… – в тон ему ответил Жемчужный. – Возраст, товарищ полковник.
   – Есть шанс похудеть. «Дачное» дело знаешь?
   – Кутыринское? Немного знаю.
   – Придется познакомиться вплотную.
   Жемчужный удивился, «Дачным» делом здесь называли дело о недавнем убийстве профессора Заболотского, которое вел один из старейших и очень опытных работников уголовного розыска, подполковник Кутырин.
   – Ничего не понимаю, – сказал Жемчужный, – а Кутырин?
   – У него инфаркт, – вздохнул Кершин. – Вчера в больницу увезли.
   Жемчужный задумался. Жаль Кутырина. Поправится, уйдет на пенсию, а вместе с ним уйдет в прошлое еще одна живая страница истории милиции города. Без Кутырина даже трудно себе представить уголовный розыск.
   – А кто еще работал по этому делу? – после некоторого раздумья спросил Жемчужный.
   – От нас – капитан Парамонов и старший лейтенант Рыжов, – отвечал полковник. – А ведет следствие старший следователь прокуратуры Михайлов. Ты с ним работал?
   – Было дело…
   «Михайлов – опытнейший работник прокуратуры, да и Кутырин тоже, как говорится, краса и гордость угрозыска, – подумал Жемчужный. – Неужели они запутались?..»
   – Поговори с Михайловым, ознакомься с материалами и доложи свои соображения.
   …И разговор с Михайловым, и тщательное ознакомление с делом только подтвердили опасения Жемчужного: в процессе расследования пока ничего не прояснилось.
   Обстоятельства убийства профессора Заболотского, одного из крупнейших знатоков славянской филологии, были действительно загадочны. Труп его нашли воскресным утром на даче, в большой комнате, служившей ученому и кабинетом и столовой.
   Дверь комнаты была заперта изнутри. Окно в сад открыто настежь. Самодельная финка, искусно выточенная из напильника, торчала между лопаток. По заключению медицинской экспертизы, смерть последовала вскоре после полуночи от кровоизлияния в области сердца.
   Убитый лежал ничком на ковре возле шахматного столика. Два легких соломенных кресла, подвинутые к столику, несколько черных и белых фигурок на доске, кучка таких же фигурок на краю стола – все говорило о том, что шахматная партия была не закончена или прервана.
   Посреди комнаты на обеденном столе громоздились неубранные тарелки, рюмки, бокалы, бутылки из-под вина – следы ужина, сервированного на несколько человек. Повсюду – окурки и пепел: в комнате курили сигареты, папиросы и даже трубку. Она лежала с краю на шахматном столике, должно быть, ее курил сам хозяин. На зеленом сукне письменного стола обнаружили крохотные пятна крови: вероятно, кто-то из гостей профессора порезался о лезвие безопасной бритвы, торчавшее из-под толстого стекла на столе. А под столом найдена светло-серая пиджачная пуговица.
   В замочной скважине распахнутого сейфа торчала связка ключей, а на полке внутри лежали аккуратные стопки исписанных тетрадей. Профессор работал над книгой по истории древнеславянских языков и хранил черновики в сейфе. Из денег в сейфе нашли только одну двадцатипятирублевку, прикрытую упавшей тетрадью. А между тем накануне профессор получил в издательстве гонорар за монографию – около трех тысяч в банковских пачках. За ужином Заболотский и рассказал о гонораре, и о сумме упомянул. Сейф у него, по словам свидетелей, был в это время раскрыт. Кто-то из гостей сделал профессору замечание: мол, так крупные суммы не хранят. Профессор, как говорят, отмахнулся – кому, дескать, грабить? – сейфа не закрыл, а между тем все деньги исчезли. Значит, было кому…
   Под окном с трудом удалось обнаружить чьи-то следы, размытые дождем.
   Кто же был в гостях?
   Жемчужный взял листок бумаги, на котором рукой Кутырина были написаны несколько имен и фамилий.

   Валя.
   Маслов.
   Вера Тимофеевна – жена Маслова.
   Полковник Хмара.
   Сизов.

   Фамилии Сизова, Хмары и Маслова подчеркнуты красным карандашом – это соседи по дачному поселку. Валя приходилась профессору дальней родственницей, последнее время жила у него в мезонине. У отставного полковника Хмары и у доктора Маслова были собственные дачи, а лаборант Сизов снимал в поселке комнату с верандой.
   Гости разошлись около одиннадцати. Профессор спросил, не хочет ли кто-нибудь сыграть с ним партию в шахматы. Желающих не нашлось. Маслова увела домой жена. Хмара беспокоился о дочери, уехавшей «на ночь глядя» в город к подруге. А Сизов вообще казался чем-то раздраженным. Профессор даже спросил его, не случилось ли что… «Голова почему-то разболелась, – ответил Сизов. – Пройдусь немного. Буду возвращаться – может, зайду…»
   Обещал зайти и Хмара, «если Ленка уже дома». Валя, проводив Масловых, пошла к себе в мезонин и легла спать. К профессору она больше не заходила, хотя в его комнате горел свет и слышались чьи-то голоса.
   А утром Заболотского нашли мертвым.

2. РОДСТВЕННИКИ И ГОСТИ

   Ясным на первый взгляд казалось только одно: мотив преступления. Исчезнувшие деньги – это достаточно убедительно. Но убедительно ли? Убийство из-за трех тысяч?.. Михайлов сказал:
   – Слишком невелика сумма, чтобы из-за нее убивать. Кутырин, кстати, тоже сомневался… Подумай, майор, подумай…
   Жемчужный еще раз перечитал дело. Вот показания дочери Заболотского, Марии Львовны, сотрудницы одного из научно-исследовательских институтов. Она, хотя и жила отдельно от отца, иногда приезжала к нему на дачу. Отношения между ними уже давно были натянутыми. А за последнее время они еще более ухудшились.
   Несколько раз прослушивал майор магнитофонную запись допроса.

   «– Значит, отец жил один?
   – Один. Я не могла ужиться с его второй женой. А когда они разошлись, я все равно не хотела простить отцу: ведь после смерти матери он обещал мне никогда не жениться…
   – А давно он разошелся со второй женой?
   – Еще во время войны, в эвакуации. Мы жили тогда в Ашхабаде.
   – Где же она сейчас?
   – Там же, вместе со своим сыном от первого брака. Работает артисткой городского театра. Сыну, наверное, уже более сорока.
   – А как сложились ее отношения с вашим отцом после развода?
   – Никак. Разошлись – и все. Недолго прожили. По-моему, даже не переписывались. Только Виктор один раз и навестил его за последние лет десять…
   – Подружились?
   – Наоборот: расстались как чужие.
   – А что вы можете сказать о Вале?
   – Валя – это дочка троюродной сестры моего отца, студентка. Учится в юридическом институте. Ну, а с кем встречается и где бывает – право, не знаю…»

   Жемчужный снова и снова включал магнитофон. «С чего начинать? – думал он. – С кого? С гостей или родственников? Прежде всего необходимо установить всех, кто мог знать о хранящихся в сейфе деньгах. О них могли знать не только присутствующие на вечере».
   И все-таки начинать пришлось с участников ужина.
   Жемчужный взял чистый лист бумаги и крупно написал: «Черенцова Валя, двадцать два года…» Интересно, как она вела себя на допросах? Была искренней или играла? Трудно иногда судить об этом по протоколам: нет подтекста, нет ощущения живого человеческого слова, смысл которого порой зависит от того, как оно произнесено.
   Он с интересом прослушал еще одну запись: Парамонов беседовал с Валентиной.

   «– Как реагировали гости, когда профессор рассказал о деньгах? – спрашивал Парамонов.
   – Не помню. Смеялись, кажется… Кто-то даже зааплодировал почему-то… А вот еще: Вера в шутку попросила профессора немедленно закрыть сейф, а то она готова соблазниться такой суммой…
   – Кто упрекнул профессора в неумении хранить деньги? Не помните?..
   – Точно не помню. Кажется, Хмара.
   – А Сизов?
   – Он тоже пошутил. Только очень мрачно. Он вообще был в этот вечер в плохом настроении.
   – Что же он сказал все-таки?
   – Сказал, что в нем сидит Раскольников. Что-то в этом роде. Не помню».

   Жемчужному понравился характер допроса. Но почему Парамонов сосредоточил внимание на Сизове? Неужели из-за этой глупой шутки? А может быть, потому, что Сизов обещал вернуться и сыграть в шахматы? Но ведь и Хмара обещал заглянуть к профессору. И кто-то действительно был у профессора, когда Валя, проводив Масловых, вернулась домой.
   «Лестница в мезонин ведет из передней, куда выходит и дверь из комнаты профессора, – читал Жемчужный показания Вали Черенцовой. – Я задержалась на секунду, вытирая ноги: на улице было грязно, дождь. Из-за двери дядиной комнаты тянулась узенькая полоска света и слышались голоса. Я слышала, как дядя спросил кого-то: «А почему ты в перчатках?» Другой голос ему что-то ответил, но что именно, я не разобрала. Потом услышала уже сверху, как внизу щелкнул дверной замок: кто-то запер дверь изнутри. Я долго прислушивалась, но внизу было тихо. Потом вдруг что-то упало. Подумала, что дядя передвигал стол. Но звона посуды не слыхала. Постояла минутку у окна и легла спать… Вот только когда закрывала окно – из-за комаров, – увидела в саду мелькнувший огонек сигареты».
   Огонек сигареты в саду заметил и Сизов, возвращаясь домой с прогулки. По его словам, было около двенадцати ночи. У профессора в комнате горела лампа, окно было открыто. Сизов постоял у калитки, раздумывая, зайти или не зайти. Но время было позднее, и он направился к своему дому.
   Итак, Сизов не заходил к профессору после ужина. Масловы тоже не возвращались. Не приходил вторично и Хмара. Показания полковника подтвердил жилец, снимавший у него беседку с верандой: Хмара, по его словам, встретился с приехавшей дочерью и остался дома.
   Еще один листок привлек внимание Жемчужного. На четвертушке бумаги мелким почерком Кутырина было написано несколько неразборчивых строк. По всему было видно, что подполковник наспех записал мелькнувшие у него мысли.
   «Кто мог быть у профессора ночью? Подумать, необязательно учитывая участников ужина.
   Один или двое?
   «Почему ты в перчатках?» Может быть, «вы»? Обмолвка.
   Кому он так мог сказать? Проверить: с кем он общался на «ты».
   Кто играл в шахматы?
   Чей огонек был в саду?»
   Жемчужный внимательно пересмотрел всю папку, которую нашел в сейфе у Кутырина. Он знал о привычке подполковника записывать на клочках бумаги мысли и наблюдения. Однако таких листков в папке было немного и они не содержали ничего существенного. Лишь вот эти наспех записанные мысли представляли интерес для розыска. Видимо, собранные показания свидетелей еще не давали сформироваться какой-то определенной версии.
   «У меня ее тоже пока нет», – подумал Жемчужный.

3. СТРАННАЯ ПАРТИЯ!

   В дверь постучали. Чисто выбритый, подтянутый, словно на параде, в кабинет вошел капитан милиции Парамонов.
   – Разобрались, Леонид Николаевич? – кивнул он на папку.
   – Тут, милок, разбираться и разбираться! А я не Эркюль Пуаро.
   – Что-нибудь заинтересовало?
   – Кое-что. У Кутырина я обнаружил несколько отрывочных записей. Читал?
   – Читал. Только никого, кроме гостей за ужином, привлечь к этому делу не могу.
   – Кто, кроме них, мог знать об авторском гонораре профессора?
   – Среди дачников никто, по-моему. Профессор не любил хвастаться. Он и гостям-то о деньгах случайно сказал.
   – Но о получении трех тысяч знали в издательстве. В редакции, в бухгалтерии – наверняка. И у кого угодно может быть муж, брат, друг. Надо там поработать. Бросим на это дело старшего лейтенанта Рыжова. Ну, а мы гостями займемся. – Жемчужный взглянул на список ужинавших. – Кстати, вы не знаете, почему в кутыринском списке подчеркнуты фамилии Сизова и Хмары?
   – Это шахматные партнеры профессора. Хмара игрок попроще, а у Сизова первый разряд.
   – А другие?
   – Умеет и доктор. Только кто ж рискнет сражаться с кандидатом в мастера?
   – Положение фигур записано? – вдруг заинтересовался Жемчужный.
   – Вот! – Парамонов веером рассыпал по столу принесенную им пачку фотографий, на одной из которых был заснят шахматный столик с расставленными на нем фигурками. Партия явно заканчивалась. С каждой стороны короля поддерживали ладья, легкая фигура и пешка. Но единственную пешку черных защищал, кроме того, и черный ферзь, сама же она достигла последней линии и была уже не пешкой, а вторым ферзем. Катастрофа белых была очевидной.
   – Разобрались, Леонид Николаевич? – спросил Парамонов.
   Жемчужный кивнул, продолжая всматриваться в расположение фигур: он никак не мог понять, почему белые, потеряв ферзя без компенсации, все еще продолжали сопротивляться?
   – Странная партия, – сказал Жемчужный.
   – Почему странная? – робко возразил ему Парамонов. – Черные выигрывают, вот и все.
   – А какими играл профессор?
   – Белыми. Мы нашли отпечатки его пальцев на всех фигурах. А здесь вот видите… – Парамонов подвинул Жемчужному другой снимок, на котором виднелись десять симметрично расположенных оттисков пальцев. – Оставлены Сизовым на ладье, коне и ферзе, а также на нескольких пешках.
   Жемчужный, казалось, не слушал его, задумчиво хмурился и молчал.
   – Нелепо, все нелепо, – проговорил он глубокомысленно. – Профессор не мог играть белыми.
   Взгляды их встретились. Парамонов явно не понимал, к чему клонит Жемчужный. Майор протянул ему снимок доски:
   – Взгляните на белых… Будете доигрывать партию в таком положении? Нет. И я не буду. Профессор – тем более, если даже он зевнул на старости лет. Но до такого положения даже зевающий не доходит, особенно если у него равной силы противник.
   – Он сдался: белые все же не сделали хода.
   – До такого положения умный игрок не доводит. Сдаются раньше.
   Жемчужный все еще с сомнением глядел на доску. Что-то в этой партии смущало его. Но Парамонов упрямился.
   – Вы внимательно посмотрите, Леонид Николаевич, – настаивал он, – и станет ясно, почему он все еще продолжал игру. Но не в этом суть. Для нас важно сейчас, с кем он играл. Взгляните на отпечатки пальцев Сизова. Они на черных.
   – Оттиски могут сохраняться долгое время. Мы же не знаем, когда он играл. И сизовские оттиски очень отчетливы: жирные пальцы. А профессорские еле заметны: чистые, сухие руки… Может быть, играл кто-то третий, в перчатках? Ведь Сизов решительно отрицает, что играл с профессором…
   – Так он и признается, что играл, – покачал головой Парамонов. – Вы на это рассчитываете, Леонид Николаевич?
   – Я хочу, чтобы никто не делал скоропалительных выводов.
   Парамонов не стал больше возражать, а лишь подвинул к майору еще несколько снимков. На стакане в серебряном подстаканнике, стоявшем на шахматном столике, виднелись четкие папиллярные линии.
   – Пальцы Хмары. Мы попросили всех гостей помочь следствию – никто не отказался! – и взяли у всех отпечатки пальцев… Хмара, кстати, и не отрицает, что пил из этого стакана. Только за общим столом, а не за шахматным.
   – Стакан могли переставить.
   – Кто?
   – Убийца. Он же мог и сыграть партию. Я же говорил о перчатках… Вот только расположение фигур странное. Профессор не мог довести партию до такой позиции: он был первоклассным игроком…
   – Вы зря отводите Хмару, Леонид Николаевич, – заметил Парамонов. – Пепельница стоит тут же, на шахматном столике. В ней – два окурка «Беломора», а Хмара только его и курит. В пепельнице за общим столом – полпачки окурков, но вот как они к шахматистам-то перекочевали?..
   – Еще одна инсценировка. Причем явная. Курящий человек за шахматной партией двумя папиросами не ограничится. Кстати, еще окурок – сигаретный, со следами помады – это уже третья инсценировочка. Кто-то, по-моему, очень спешил подмалевать эту партию. Стакан и пепельницу переставили сюда уже после убийства.
   Парамонов словно поймал какую-то новую мысль.
   – А почему мы забываем Масловых? – вдруг спросил он.
   – Есть доказательства?
   – Хотя бы косвенные. Масловы уже два года мечтают о «Жигулях». Очередь, как я выяснил, подошла, а денег-то не хватает. Говорят, просили у профессора – не дал. Скуповат был старичок. Сослался на возможность приобрести редкие и очень ценные книги.
   Но Жемчужный не слушал:
   – Предположим, что кто-то третий вернулся. Но где он достал финку, так искусно выточенную из напильника? Такую только на заказ сделаешь.
   В кабинет заглянул Кершин.
   – Завтра-послезавтра можно будет навестить Кутырина. Его уже перевели из реанимации, – сказал он Жемчужному. – Побывай у него обязательно. – Он взглянул на возбужденного Парамонова и насмешливо подчеркнул: – Вон у капитана, похоже, и решение уже готово…
   – Пока только предположения, товарищ полковник, – замялся тот.
   – Мы включаем в круг расследования также и аппарат издательства, – сказал Жемчужный. – Следователь прокуратуры в курсе. Я командирую туда Рыжова.
   – Согласен, – подтвердил Кершин. – Когда выезжаете на место?
   – Завтра утром.
   – Приглядитесь поближе к Черенцовой. Одна ли она возвращалась на дачу? Интересна также и третья линия: кто из посторонних приезжал за последнее время в поселок? Мне кажется, что Кутырин как раз этого не учитывал.

4. ПОЛКОВНИК ХМАРА

   На другой день Парамонов и Жемчужный выехали на дачу Заболотского. Лесная тропинка от станции привела их в дачный поселок на берегу небольшого пруда, густо поросшего у берегов ярко-зеленой ряской.
   От пруда они свернули на дачную улицу и пошли вдоль невысокого забора, за которым тянулась живая изгородь акаций, прикрывающих от любопытных взоров грядки с клубникой и заросли малинника и крыжовника. В это воскресное летнее утро зеленая дачная улочка была совершенно безлюдна, только на скамейке перед голубым свежевыкрашенным забором сидел тучный человек в выцветшей майке. Его бритая голова сверкала на солнце как полированная. Сидевший, узнав Парамонова, вежливо поздоровался и с недоумением посмотрел на Жемчужного.
   – На таком солнцепеке да без шапки, – сказал Парамонов. – Голову не жалеете.
   – Привык. Но для сердчишка, пожалуй, вредновато.
   – А наш Кутырин как раз инфаркт схватил. Вот что делают жара да перегрузка. А это – майор Жемчужный, – представил майора Парамонов. – Будет вести расследование вместо Кутырина. Познакомьтесь. Это – товарищ Хмара.
   У Хмары даже лицо вытянулось от огорчения.
   «Чего он боится? – подумал майор и, не дожидаясь приглашения, присел на широкую скамью. – А типаж-то знакомый: дачный кулачок, клубничкой подторговывающий…»
   – Чем это вы играете? – спросил он отставного полковника.
   Тот перебирал какие-то камешки.
   – Вот горстку пуговиц собрал, – сказал он, показывая их Жемчужному.
   То были светло-серые, испачканные грязью пуговицы от какого-то пиджака.
   – Где вы их нашли? – заинтересовался Жемчужный.
   – В этой канавке у дорожки. Раньше здесь лужа была, дожди шли. А сегодня солнышко все высушило. Я их и подобрал, даже удивился: кто это такие хорошие пуговицы в лужу выбрасывает? И ведь все чисто с одного пиджака срезаны.
   – Покажите, – сказал Парамонов, забрав одну пуговицу. – Эти две – с переда, эти – с рукавов.
   – Все ясно, – уточнил Жемчужный. – Составьте протокол изъятия, капитан, и возьмите пуговицы.
   Хмара совсем нахмурился, оправдывая фамилию:
   – Я ни при чем здесь. Я действительно в этой канавке их нашел.
   – Мы вас ни в чем и не обвиняем. Вы помогли следствию. И никаких вопросов у меня к вам нет… Я – на дачу Заболотского, капитан. Закончите здесь и – туда.
   Отойдя в сторону, Парамонов шепнул майору:
   – Точно такая же была обнаружена под столом. Видимо, он здесь их и срезал. Лужа, ночь, трава… Вот он и подумал: кто их тут искать станет?
   – Интересно: кто – он? А, капитан?.. – усмехнулся Жемчужный. – Главный вопрос…

5. ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

   На ступеньках лесенки, спускавшейся с веранды, сидели двое – мужчина и девушка. Услышав скрип калитки, девушка привстала и, узнав Парамонова, побежала навстречу.
   Парамонов представил ей Жемчужного.
   – А где же Юрий Константинович? – удивилась она, обернувшись. – Он только что здесь сидел.
   – Кто это Юрий Константинович? – спросил майор.
   – Уже допрос? – откликнулась Валя.
   – Пока вопрос.
   – Сизов. Наш общий друг. И вообще – очень хороший человек. Да-да, – подчеркнула она, обращаясь к Парамонову.
   И по тону ее реплики, и по снисходительной усмешке Парамонова Жемчужный понял, что это какое-то продолжение их спора.
   – Разрешите осмотреть сад, – попросил он.
   – Пожалуйста.
   Он двинулся в ельник у забора, пересек лужайку, обратив внимание на примятую местами высокую и густую траву.
   – Валентина Васильевна! – позвал он. – А кто это здесь ходил?
   – За деревьями? Это я грибы собирала.
   – Когда?
   – Сегодня утром.
   – А вот эта примятость – вроде тропинки?
   – Не знаю, – задумалась Валя. – Сюда обычно никто не ходит. Может, кто-нибудь из гостей…
   Жемчужный вышел за калитку, медленно пошел вдоль забора, свернул за угол и сразу же остановился: в частом штакетнике две планки были оторваны, держались каждая на одном гвозде. Отодвинь и – пролезай. Жемчужный присел на корточки. На поперечине – прясле, как их называют, – остались кусочки рыжей глины. Он потрогал их пальцами: еще мягкие на ощупь, видно, кто-то недавно перелезал, задел подошвами…
   – Валя, скажите, – Жемчужный выпрямился, – кто-нибудь пользуется этим лазом?
   – Да нет, пожалуй, – Валя пожала плечами. – Насколько я знаю, никто. Разве мальчишки? Да им в саду и поживиться-то нечем…
   – Проверяете свою версию о сером в перчатках? – не без усмешки спросил Парамонов.
   – Все может быть, – отрезал Жемчужный. – Одно несомненно: недавно кто-то здесь пропутешествовал, вон – глина еще не засохла.
   – Чужой?
   – Валя утверждает, что свои ходят через калитку.
   – Это не улика.
   – Глина на заборе? Нет, конечно. Но на мысль наводит.
   – На какую?
   – Как раз о чужом…
   – Я все хотел спросить вас, Валечка, – догнал отходившую от калитки Валю Жемчужный. – Скажите, зачем вы приходили к нам в управление?
   – Мне показалось, что вы Сизова подозреваете. Но он действительно не играл с профессором в тот вечер в шахматы. Ему нельзя не верить. Он очень правдивый и честный человек. А Коля его почему-то особенно упорно допрашивал.
   Она запнулась и умолкла. «Решительность Парамонова придется чуть охладить», – подумал майор и сказал вслух:
   – Мы никого пока не подозреваем, Валечка, но допрашиваем всех, кто имеет прямое или косвенное отношение к профессору. Ряд вопросов к Сизову у меня, правда, еще есть…
   – Между прочим, он сам хочет с вами поговорить… Может быть, выпьем чаю?
   – С удовольствием. Вот и зовите его сюда. Вместе и поговорим.
   Майор совсем не хотел чаю, но именно такой разговор ему был нужен – непринужденный, неофициальный.
   Сизов оказался некрасивым, угловатым человеком лет тридцати пяти, с умными, насмешливыми глазами.
   – Допрос за чашкой чаю? – спросил он, оглядывая накрытый стол и вазочки с вареньем, только что принесенные Валей.
   – Юрий Константинович… – вмешалась Валя. – Не надо…
   – Знаете, что самое трудное в следствии? – подчеркнуто спросил Жемчужный. – Создать атмосферу доверия, преодолеть внутреннее сопротивление собеседника. Вот вы внутренне сопротивляетесь. А почему? Не верите, ждете всяческих подвохов, сбивающих вопросов. А у меня единственное желание – послушать вас! Может, вы скажете какую-либо мелочь, которая откроет перед нами завесу…
   – Какие уж тут мелочи, – перебил его Сизов: внутреннее напряжение его еще не угасло. – Давным-давно все переговорили.
   – А телефонный разговор? – вдруг вспомнила Валя.
   Сизов задумался:
   – Ну, уж это действительно мелочь. Я даже забыл о нем.
   – О каком разговоре вы забыли? – спросил Жемчужный.
   – В субботу я пришел к профессору первым, вы это знаете. Когда проходил мимо его открытого окна, он с кем-то говорил по телефону. Я запомнил только одну фразу: «Не может быть! Какими судьбами?» Я постоял у двери, чтобы не мешать разговору, потом вошел в комнату. И еще запомнилось заключительное: «Надеюсь, старика не забудешь?».
   – И профессор не говорил, кто ему звонил?
   – Он хотел сказать, – вмешалась Валя. – Когда я принесла вино, дядя сказал мне: «Ты знаешь, кто сейчас мне звонил?» Но в это время показались на пороге Масловы. Они сразу стали что-то ему рассказывать. Я так и не узнала, кто разговаривал с дядей по телефону. – Валя задумалась и потом не совсем уверенно сказала: – Но, судя по тону, каким спросил меня дядя, я должна была знать об этом человеке.
   – Может, это Мария Львовна?
   – Нет, речь, по-видимому, шла о ком-то другом. Иначе, зачем бы он стал объявлять мне об этом так многозначительно?
   – Возможно, вы правы, – заметил Жемчужный, допивая остывший чай.

6. НОВЫЙ ГОСТЬ

   В этот момент скрипнула калитка.
   От калитки к веранде смело шел человек лет сорока, в цветастой рубашке, лысоватый, с сединой на висках, без усов, но с широкой голландской бородкой, аккуратно подстриженной вдоль подбородка. В руках у него был большой мягкий чемодан, оклеенный с боков иностранными этикетками. Поставив чемодан у лестницы, он спросил:
   – Я не ошибся, это дача Заболотского?
   – Не ошиблись, – ответила Валя.
   – А где же он сам?
   Человек спрашивал вежливо, но без малейшей застенчивости или смущения.
   – Позвольте узнать, кто вы такой? – спросила Валя.
   – В известной степени – родственник.
   – А именно?
   – Степ-сон. По-английски – пасынок. Моя фамилия Шустиков. А ему скажите, что приехал Виктор Петрович из Ашхабада.
   Валя смущенно взглянула на Жемчужного, но тот молчал, разглядывая этикетки на чемодане.
   – Может быть, я не вовремя? – извинился гость. – Может, профессор уехал в город? Так я подожду…
   Валя опять растерянно взглянула на Жемчужного, не зная, что отвечать. На этот раз он тут же пришел ей на помощь:
   – Войдите на веранду, товарищ Шустиков, возьмите стул и садитесь.
   – С кем имею честь? – спросил гость.
   – С вами разговаривает старший инспектор уголовного розыска майор милиции. А профессор Заболотский, о котором вы спрашиваете, в прошлую субботу убит.
   Гость растерянно оглядел сидевших.
   – Как убит? – воскликнул он. – Я же в прошлую субботу ему из Ашхабада звонил.
   – Вот после этого он и был убит.
   – Кем?
   – Ищем.
   – Есть подозрения?
   – Пока допросы. Вот и вас допросим, благо вы ко времени прибыли.
   – Пожалуйста. Только у меня железное алиби. Жил и живу в другом городе. Только что прилетел из Ашхабада. Авиабилет и паспорт к вашим услугам.
   – Где работаете?
   – На ашхабадской киностудии. Снимаюсь в эпизодах, но регулярно. Сейчас в отпуску. У меня просьба… Разрешите немного пожить на даче…
   – Пожалуй, лучше в гостинице.
   – Хотя бы два-три дня.
   – Попросите временную владелицу… Валя, не уступите ли вы ему на несколько дней свою комнату в мезонине?.. А сами перебирайтесь вниз.
   – Да, пожалуйста… – Валя пожала плечами.
   – Большое спасибо, – сказал гость. – В городе знакомая матери живет. Я к ней потом и переберусь. К сожалению, я рассчитывал на помощь профессора. Все-таки родственник, хотя и не близкий…
   – С Марьей Львовной договоритесь, – заключила Валя.
   Жемчужный покинул дачу вместе с Сизовым. Его заинтересовали некоторые обстоятельства дела: обстановка во время ужина и, в частности, беседа у шахматного столика – до и после приезда гостей. О странной шахматной партии он пока не говорил, рассчитывая разобраться в ней сам. Вдвоем зашли они и к Масловым, беседа с которыми, к сожалению, ничего нового не дала. Масловы повторили рассказ об ужине, об открытом сейфе, о лежавших в нем деньгах, о шутливых разговорах за столом. За шахматным столиком они не сидели, и Вера Тимофеевна не оставляла там своего окурка.
   По возвращении в город Жемчужный нашел на столе записку: «Позвонить Рыжову». Тотчас же позвонил.
   – О выплате гонорара Заболотскому в издательстве никто не говорит, – сообщил Рыжов. – Обычное дело у них, да и сумма невелика. Знать о ней, конечно, мог кто угодно. Но точно знали директор издательства Телепин, главбух Кротова Нина Петровна. Ну и кассир тоже…
   – Побывайте завтра у них, поговорите – помягче только: вдруг они кому постороннему обмолвились о профессорских деньгах. Хоть путь этот и длинным может оказаться, а вдруг да что-нибудь засветится…

7. ВЕРСИИ НАМЕЧАЮТСЯ

   В понедельник старший лейтенант Рыжов уже к полудню вернулся к Жемчужному:
   – Есть новости, товарищ майор.
   – Хорошие?
   – Может, и неплохие, видно будет… Говорил и с директором, и с главбухом, и с кассиром. Все утверждают, что никому о гонораре профессора не сообщали. Даже удивляются: подумаешь, дескать, событие, Заболотский у них не один деньги получает… Тут вроде бы пусто. Но есть зацепочка. У Кротовой новая вещь появилась: серебряная брошь с сердоликами, старинная работа.
   – Во-первых, откуда узнал? Во-вторых, ну и что?
   – Отвечаю по мере поступления вопросов. Узнал от двух девчонок из бухгалтерии. Пока я Кротову ждал, они эту брошь на все лады обсуждали. Могу описание составить. Сам-то я ее не видел: Кротова не надела брошь. Как пришла, так девицы замолкли: боятся начальницу… А что касается вашего «ну и что», так брошь-то туркменская. И неделю назад ее у Кротовой не было.
   – Повторюсь: ну и что?
   – Товарищ майор, вспомните: Шустиков-то в Ашхабаде живет. И брошь оттуда.
   – Верно… Хотя и на совпадение похоже, но взять на заметку стоит, – согласился Жемчужный.
   Раздался звонок телефона. Следователь Михайлов сообщил, что ждет внизу: ехать в больницу к Кутырину.
   Кутырин лежал в отдельной палате. Широкое итальянское окно ее выходило в сад. Жемчужный рассказал подполковнику обо всем, что успел узнать об убийстве. Глаза Кутырина, казалось, говорили: «Знал, что приедешь. Не такое это дело, чтобы с маху решать».
   – Издательство проверили? – спросил он.
   Жемчужный рассказал все переданное Рыжовым.
   – Не отмахивайтесь сгоряча, – сказал Кутырин. – В Ашхабад можно за неделю слетать три раза.
   – Для доказательств этой совсем уж неожиданной версии, – уточнил Жемчужный, – у него должен быть еще серый костюм с новыми пуговицами. Кстати, если это он, то, удирая с дачи, успел их все срезать и зашвырнуть по дороге на станцию в лужу. Полковник Хмара их нашел. Без одной – оторванной раньше.
   – Стоит подумать.
   – А я все думаю о Сизове, – признался Парамонов. – И у него есть серый костюм, и он мог срезать ночью пуговицы. Даже удобнее по дороге, чтобы не тащить их к себе на дачу. А «странная» партия, как назвал ее товарищ майор, мне совсем не кажется странной. Профессор, подвыпив, вполне мог прозевать ферзя. И у тех, кто помоложе, это бывает. А защищался из упрямства, у него это упрямство в характере. Ну и сдался все-таки, хода-то он не сделал.
   – Заболотский партнеру говорил «ты», – подчеркнул Жемчужный.
   – Во-первых, Черенцова могла ослышаться, во-вторых – солгала.
   – Зачем ей лгать? – возразил Жемчужный. – Чтобы отвести подозрение от своего сообщника? Кого же именно?
   – Допустим, от Сизова: она с ним дружит. Да и обстоятельства могли сложиться так, что он после прогулки вернулся на дачу и скрылся в саду. А потом уж проник в дом с помощью Черенцовой.
   Теперь не только Парамонов, но и Кутырин с любопытством глядели на Жемчужного. Но он говорил не просто убедительно – убежденно:
   – Бесспорно одно: если Сизов преступник, то показания Черенцовой его не спасают. Они вообще никого не спасают – ни его, ни ее. Если она лгала, то неизвестно зачем. Да и потом, что говорит против него? Отпечатки пальцев на двух-трех фигурах? Или то, что ему были нужны деньги? А кому они не нужны? Для того чтобы поддержать больную жену, он мог пойти на грабеж и убийство? Чушь! А что еще? Что он в шахматы играет, что в этот вечер, кроме него, едва ли кто мог быть ночным партнером профессора? В этом, конечно, есть вероятность. Но… не верится, нет. На темные дела способны только темные души. Не научно сказано, но тем не менее это так.
   Кутырин улыбнулся и закрыл глаза.
   – Что нам известно о нем? – продолжал Жемчужный. – Прежде всего то, что профессор хорошо знал и ценил его как партнера. Он никогда не слыл мастером слесарного дела, а финка выточена именно мастером. На дачу пришел гость с оружием и с заранее обдуманной целью. Знал ли заранее о деньгах Сизов?
   Жемчужный помолчал, как бы собираясь с мыслями.
   – И еще: зачем ему было пользоваться проломом в заборе, когда он спокойно мог уйти через калитку? Откуда же тогда на штакетнике следы засохшей глины? И последнее: допустим, он лжет, что, вернувшись на дачу, не играл с профессором. Но подобная партия между такими игроками, как Сизов и профессор, честно говоря, меня очень смущает. Она непрофессиональна…
   Кутырин искоса взглянул на него.
   – Вы не можете понять, почему профессор не сдался ранее, когда выяснилось, что партия проиграна? – спросил он.
   – Вот именно. Бесспорный проигрыш должен быть обнаружен раньше. Такие партии доигрывают не упрямцы, а неумеки.
   – Новый гость приехал только вчера? – вдруг спросил Кутырин. – Проверено?
   – Точно.
   – Мой совет: проверьте в Ашхабаде, не прилетал ли он сюда неделей раньше. Это первое. Второе: есть ли связь между Кротовой и пасынком профессора? Не зря Рыжов обратил внимание на ее брошь. Третье: узнайте, кто он такой, наш ашхабадский вояжер. Короче, слетать туда стоит. На киностудии поспрошать, с матерью познакомиться…

8. ЗАГАДКА ЧЕРНЫХ

   Отправив Парамонова в Ашхабад, Жемчужный снова поехал на дачу, захватив с собой Рыжова. Валю они встретили поблизости от станции – она мчалась на велосипеде в трикотажных тренировочных брюках и красной мужской футболке, похожая на мальчишку, который вообразил себя гонщиком. Узнав Жемчужного, она на полном ходу затормозила, едва не свалившись в канаву. Жемчужного вполне устраивала эта встреча на окраине дачного поселка. Отойдя в сторону, они присели на придорожную траву.
   – Ну, как ведет себя ваш дорогой родственник? – шутливо спросил Жемчужный.
   – Он в город уехал, – равнодушно ответила Валя.
   – Валюша, вы у него серого костюма не видали? – Жемчужный понимал всю нелепость вопроса, однако ничего с собой поделать не смог: задал его – и все тут.
   Но Валя сразу охладила его:
   – Не видала. Он то в свитере, то в коричневом костюме, вельветовом. Еще куртка у него есть, джинсовая. Вот и все, пожалуй…
   Нет так нет. Жемчужный поймал невольную улыбку Рыжова, отвернулся, спросил сердито:
   – Вы с ним не ссоритесь?
   – Да мы и общаемся мало. А вообще он вежливый, неназойливый. Только… – она помялась, подыскивая слово, – какой-то парфюмерный. Слова в простоте не скажет.
   – Ну, ладно, – Жемчужный встал. – Мы в дом. Можно?
   – Конечно, конечно…
   На даче майор сразу прошел к шахматному столику.
   – Играешь? – спросил он Рыжова.
   – Разряда нет, но играю немножко…
   Расставив шахматы, Жемчужный попросил, чтобы его не беспокоили, запер дверь и продемонстрировал Рыжову оставленную на доске позицию.
   Он долго сидел над доской, потом сыграл сначала один вариант, затем другой, третий. Нелепость положения была совершенно очевидна. За пешку, проведенную в ферзя, черные получали минимум ладью, а там разгром неминуем. Сопротивление профессора в этом положении казалось глупым. Разобравшись как следует в партии, Жемчужный еще более укрепился в своем предположении, что так профессор играть не мог.
   Тем не менее он играл. Следы его пальцев, трубка и пепел подтверждали это.
   – Парамонов считает, что профессор зевнул, – сказал Рыжов. – В таком преклонном возрасте это возможно.
   Жемчужный пожал плечами:
   – Такие игроки, как Сизов и профессор, зевнув ферзя, тотчас же прекращают игру. Или играется вариант, или новая партия. Ну-ка взгляни внимательно.
   – Гляжу.
   – Нет смысла?
   – Нет.
   – Теперь сними ферзя и пешку. Черные, конечно.
   – Снял.
   – Смотри внимательно.
   Рыжов долго смотрел на доску. Жемчужный молчал.
   – Теперь белые как будто выигрывают. Или ничья… – недоуменно проговорил Рыжов.
   – Обязательно выигрывают! – подсказал Жемчужный. – Белые начинают и выигрывают.
   – Начинают и выигрывают, – машинально повторил Рыжов, не сводя глаз с доски. – Этюд? – вдруг оживился он.
   – Обыкновенный одновариантный этюд. Я уже решил его.
   – А зачем? – удивился Рыжов: он все еще не мог понять, что делает его начальник.
   – Затем, что в этой партии единственное решение, – Жемчужный поставил снятые фигурки на место. – Они стояли раньше на краю стола среди других фигур, не нужных в этюде. Не было никакой игры: профессор решал этюд. Вот так. Смотри, как все получилось.
   Майор сохранил позицию этюдного варианта, оставив лишние фигуры на краю стола.
   – Когда пришел ночной гость, Заболотский не садился за шахматный столик, а вставал из-за него. За этим последовал разговор, содержание которого нам пока не известно. Профессор спросил гостя, почему он в перчатках. Тот мог сказать, что у него болят пальцы или что-нибудь в этом роде. В шахматы, понятно, никто играть не садился, а финал разговора известен. Вероятно, убийца толкнул столик, полуоторванная пуговица упала на пол; забрать ее с собой он не успел или не заметил этого сразу. Затем инсценировал суетню у шахматного столика, перенес туда пепельницу с окурками, чужой стакан с общего стола и поставил две упавшие шахматные фигурки в этот уголок, не думая о позиции. Он просто хотел натолкнуть нас на версию о шахматисте-убийце. Затем забрал деньги, за которыми и приехал, запер дверь изнутри, а сам выбрался в открытое окно и пролом в заборе. В калитку уйти побоялся: вдруг встретит гостей или провожающих. Ночевал у знакомых или на вокзале, а утром улетел в Ашхабад. Воскресный приезд, уже вторичный, возможен для маскировки. Или, например: позондировать вопрос о наследстве. Этому шакалу ведь тоже что-то перепадает… Правда, наследства ему еще полгода ждать – по закону, но он захотел о себе заранее заявить.
   – А откуда же взялись на фигурках оттиски пальцев Сизова? – спросил Рыжов.
   – Сизов говорит, что помогал профессору расставлять шахматы, но бросил, потому что получил из дому неприятное известие. Да и оттиски-то были на пяти-шести фигурках из шестнадцати… Задача решена, Рыжов.

9. ПО СВЕЖЕМУ СЛЕДУ

   Остановившись в гостинице «Ашхабад», Парамонов тут же пошел по следу. След вел в уголовный розыск города, где у Парамонова уже были друзья. Шустикова в местном угрозыске знали отлично: внештатный киноактер, за границу не выезжавший, а только оклеивающий чемодан этикетками иностранных отелей, не чистый на руку игрок, раза два отсидевший за кражу и фактически живущий на средства матери.
   Артистку Еленскую тоже хорошо знали в городе, и не столько как местную кинозвезду, сколько как несчастную женщину, содержавшую лодыря и пьяницу сына.
   – Чем могу быть полезной? – сдержанно приветствовала она инспектора Парамонова.
   – Вы знаете о судьбе вашего бывшего мужа? – спросил тот.
   – Знаю. В газетах было сообщение о его преждевременной смерти. Отчего он умер?
   Парамонов рассказал.
   – Я приехал выяснить, не можете ли вы помочь нам в расследовании дела.
   – Едва ли. С Заболотским разошлась давно и не встречалась. К нему только ездил мой сын клянчить денег.
   – Для вас?
   – Что вы! Он и меня до копейки обобрал.
   – И вы терпели?
   – Что ж поделаешь? Сын.
   Парамонов отважился спросить прямо:
   – Вы не считаете его повинным в смерти вашего мужа?
   Без единой кровинки в лице Еленская долго молчала.
   – Вообще-то, он на все способен. Только не думаю, что он докатился до такой гнусности. Деньги у мужа были?
   – Три тысячи. Они исчезли.
   Еленская сжала синеватые губы:
   – Ничего не могу вам сказать. Способен? Да. Расследуйте, судите, наказывайте. Если виноват, слез не будет.
   Парамонов сообщил о разговоре по междугородному телефону. Трубку взял Кершин:
   – Вам придется задержаться, Парамонов. Не было никакой партии – это установлено. Профессор играл в одиночестве. Решал этюд: так это у них называется…
   – Взяли убийцу?
   – Вечером возьмем. Кротова сама к нам пришла. Она – давняя приятельница матери Шустикова. Он у нее тогда и ночевал, и брошь подарил. Подробности выясняйте у Еленской: пусть она расскажет о своей дружбе с Кротовой, об ее отношении к Шустикову. И еще: деньги, скорее всего, должны быть в Ашхабаде. Ищите.

10. БЕЛЫЕ НАЧИНАЮТ И ВЫИГРЫВАЮТ

   Жемчужный и Рыжов подходили к ярко освещенной веранде дачи.
   За столом Сизов и Валя пили чай.
   Из комнаты вышел Шустиков с сигаретой в зубах, затянулся и выбросил окурок в сад.
   – Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, – саркастически бросил он с порога.
   Жемчужный и Рыжов замедлили шаги, прислушиваясь к тому, что будет дальше.
   Валя нахмурилась, а Сизов ответил, не оборачиваясь:
   – Вы пошляк, Шустиков. Штампованный и самодовольный.
   Шустиков усмехнулся, действительно очень довольный и теплым вечером, и самим собой.
   – Обиделись, – процедил он сквозь зубы. – Угостили бы чайком жаждущего.
   – Чай остыл, – сухо сказала Валя.
   – Можно и подогреть. Хотя бы для проводов – последняя дань старомодной вежливости, – с наигранной учтивостью бросил реплику Шустиков.
   – Мы тоже хотим чаю! – весело крикнул Жемчужный, выходя на освещенную полосу дорожки. За ним почти вплотную вышел Рыжов.
   Жемчужный сразу отметил три ответные реакции: резкое недовольство Сизова, радость Вали и насмешливое любопытство Шустикова.
   – Как это мило, Леонид Николаевич! – воскликнула она. – Сейчас будет чай.
   – Ну как, шерлокхолмсы, нашли убийцу моего папы? – иронически спросил Шустиков.
   – Конечно, нашли, – без улыбки подтвердил Жемчужный.
   У Сизова даже выступили на лбу капельки пота, он стер их рукой. Валя машинально включила электрический чайник и вопросительно взглянула на Жемчужного.
   – Арестовали? – спросил Шустиков.
   – Пока еще нет.
   – А по каким признакам нашли?
   Сизов сидел, побелевший как полотенце, переброшенное через плечо Вали.
   – В основном по пуговице от пиджака, найденной под шахматным столиком. Пуговице от серого костюма, судя по светло-серым ниткам.
   – Это не улика, – сказал Шустиков. – У меня тоже есть серый костюм, только все пуговицы целы.
   – А кроме того, – заметил Жемчужный, – мы нашли все срезанные пуговицы в канаве по дороге на станцию. В ту субботу там была лужа.
   – Пуговицы можно пришить новые.
   – Опытный криминалист-эксперт любую перешивку определит.
   В голосе Шустикова уже сквозило волнение. Но он сдержался.
   – Мне-то что до этого? В прошлую субботу я в Ашхабаде был. Еще звонил оттуда.
   – Должно быть, я и слышал тот звонок, – вмешался Сизов. – Профессор стоял у окна и говорил по телефону.
   – Пофантазируем, – сказал Жемчужный. – Позвонить на дачу можно откуда угодно. Звоню же я сюда из города.
   Сизов заупрямился. Он даже подчеркнул это в своем ответе:
   – Мне товарищ Шустиков безразличен и, если хотите, даже неприятен. Но я просто настаиваю на правде. Товарищ Шустиков звонил из Ашхабада, потому что он был именно в этом городе. Ведь он приехал сюда не в прошлое, а в это воскресенье.
   – За неделю можно трижды прилететь сюда из Ашхабада…
   – Но зачем прилетать и улетать по нескольку раз? – удивилась Валя. – Билеты ведь дорогие… И потом: как вы докажете?..
   – Доказать легко, запросив ашхабадский и московский аэропорты, – сказал Жемчужный.
   Шустиков возбужденно ходил взад и вперед по веранде, уже не скрывая волнения.
   – Зачем фантазировать? – хрипло спросил он, останавливаясь у перил. – Ведь точно известно, что он убит во время шахматной партии после ужина.
   – Верно, – сказала Валя.
   – Вот что, Валя, – проговорил спокойно Жемчужный. – Я сейчас расскажу вам, как все это случилось. Вы ушли к себе, услышав вопрос профессора «Почему ты в перчатках?». Убийца и был в перчатках, потому что пришел сюда забрать деньги, полученные профессором, о чем узнал от главного бухгалтера издательства Кротовой, давней приятельницы его матери, и, если понадобится – он все продумал! – то и убить приемного отца. Для этого он и захватил с собой финку… Вероятно, он попросил старика одолжить ему эти деньги и, получив отказ, только подождал, пока профессор отвернется. Тогда он ударил его ножом в спину. Заболотский упал. Этот стук – стук тела – вы, Валя, и слышали наверху. Потом убийца поставил оброненные фигуры, добавил к ним еще две – первые попавшиеся, чтобы инсценировать партию, отнюдь не подозревая, что у профессора не было партнера. Ведь он решал простой одновариантный шахматный этюд. Так сказать, перед сном…
   – Вы решили его? – воскликнул Сизов. – Решили даже при наличии бессмысленно поставленных фигур?
   – В конце концов решил…
   И в ту же секунду Жемчужный прыгнул вперед. Он был напряжен, как охотник, наблюдающий за дичью. Чуть позже он опоздал бы, потому что Шустиков успел вскочить на перила веранды… Впрочем, помог Сизов: он не перехватил Шустикова, но сумел толкнуть его, и тот упал на песок. Жемчужный защелкнул на нем наручники.
   – Не понимаю, – раздался взволнованный голос Вали, – зачем же он возвращался сюда снова?.. После убийства…
   – За наследством, Валя, – жестко сказал Жемчужный. – Он верил, что рассчитал все точно, нигде не ошибся, и собирался еще поживиться за счет убитого им человека.
   А Сизов вдруг глубокомысленно добавил:
   – Значит, белые начинают и выигрывают…
   «Ну, это уж совсем глупо… – подумал Жемчужный. – Впрочем, шахматному делу и терминологию шахматную».

Александр Абрамов Белые начинают…