Царевна-лягушка
Русские волшебные сказки

   © Бордюг С. И., Трепенок Н. А., ил., 2020
   © Елисеева Л. Н., пересказ, насл., 2020
   © Карпенко М. М., насл., ил., 2020
   © Павлова К. А., ил., 2020
   © ООО «Издательство АСТ», 2020
//-- ⁂ --//

Царевна-лягушка

   В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицей; у него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.
   Говорит им царь такое слово:
   – Дети мои милые! Возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.
   Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичьего терема. Пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая. Пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.
   Говорит Иван-царевич:
   – Как мне за себя квакушу взять? Квакуша – неровня мне!
   – Бери, – отвечает ему царь, – знать, судьба твоя такова.
   Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.
   Призывает их царь и приказывает:
   – Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу!

Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?

   – Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб!
   – Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать: утро вечера мудренее!
   Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою, вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   – Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки.
   Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать!
   Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами.
   Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
   – Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.
   Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   – Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово неприятное?
   – Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.
   – Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать: утро вечера мудренее.
   Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   – Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать, чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!
   Как сказано, так и сделано.
   Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковёр давно готов, и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами.
   Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ: чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами.
   Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   – Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?

   – Как же мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу?
   – Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду; как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.
   Вот старшие братья явились на смотр со своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да над Иваном-царевичем смеются:
   – Что же ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс? И где ты эдакую красавицу выискал? Чай, всё болото исходил!

   Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся.
   Гости крепко напугались, повскакали со своих мест и не знают, что им делать, а Иван-царевич говорит:
   – Не бойтесь, гости дорогие! Это моя лягушонка в коробчонке приехала!
   Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.
   Стали гости есть-пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала.
   Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то же делать. Пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди. Царь и гости диву дались!
   А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – гостей забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их с глаз долой.
   Тем временем Иван-царевич улучил минуту, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи; приуныла, запечалилась и говорит царевичу:
   – Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если бы немножко ты подождал, я бы вечно была твоей; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного.
   Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
   Иван-царевич горько заплакал, помолился Богу на все четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
   Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли – попадается ему навстречу старый старичок.
   – Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
   Царевич рассказал ему своё несчастье.
   – Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась, он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушей быть. Вот тебе клубок: куда он покатится – ступай за ним смело.

   Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком.
   Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
   «Дай убью зверя», – думает Иван-царевич.
   А медведь говорит ему:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.
   Не тронул Иван-царевич медведя, пошёл дальше.
   Идёт он дальше, глядь – а над ним летит селезень; царевич прицелился из лука, хотел было застрелить птицу, как вдруг говорит она человечьим голосом:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.
   Он пожалел и пошёл дальше.
   Бежит косой заяц; царевич опять за лук, стал целиться, а заяц ему человечьим голосом:
   – Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.
   Иван-царевич пожалел зайца и пошёл дальше – к синему морю.
   Видит – на песке лежит, издыхает щука-рыба.
   – Ax, Иван-царевич, – сказала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море!
   Он бросил её в море и пошёл берегом.
   Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:

   – Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – ко мне передом, а к морю задом!
   Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич вошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
   – Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? – спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
   – Ах ты баба-яга, костяная нога, – говорит Иван-царевич, – ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила, напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
   Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
   – А, знаю! – сказала баба-яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить; смерть его на конце иглы, та игла – в яйце, то яйцо – в утке, та утка – в зайце, тот заяц – в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.

Указала баба-яга, в каком месте растёт этот дуб.
Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать. Вдруг – откуда ни взялся – прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги.

   Выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь – а за ним уж другой заяц гонится; нагнал, ухватил и в клочки разорвал.
   Вылетела из зайца утка и поднялась высоко, летит, а за ней селезень бросился, как ударит её – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море.
   Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами. Вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил его, достал иглу и отломил кончик. Сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть.

Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

Иван-Царевич и серый волк

   Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном. И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.
   Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.
   Царь перестал и пить и есть, затосковал.
   Сыновья отца утешают:
   – Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.
   Старший сын говорит:
   – Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.
   Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого не уследил, припал на мягкую траву и уснул.
   Утром царь его спрашивает:
   – Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?
   – Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
   На другую ночь пошёл средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
   Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошёл Иван-царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.

Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит – на яблоню села Жар-птица и клюёт золотые яблоки.

   Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от её хвоста.
   Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
   – Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?
   – Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принёс. Это, батюшка, Жар-птица.

   Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой Жар-птице.
   Позвал он сыновей и говорит им:
   – Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу.
   Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.
   Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.
   Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит – коня нет. Пошёл его искать, ходил, ходил и нашёл своего коня – одни кости обглоданные.

   Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?
   «Ну что же, – думает, – взялся – делать нечего».
   И пошёл пеший. Шёл, шёл, устал до смерточки. Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.
   Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:
   – Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил?
   – Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.
   – Это я, Иван-царевич, твоего коня съел… Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
   – Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
   – Фу, фу, тебе на своём добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живёт. Так и быть – коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.

   Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал – синие леса мимо глаз пропускает, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:
   – Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся – час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри – клетки не трогай!
   Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем – на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах какая – золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошёл по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивана-царевича и повели его к царю Афрону.

   Царь Афрон разгневался и спрашивает:
   – Чей ты, откуда?
   – Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
   – Ай, срам какой! Царский сын да пошёл воровать.
   – А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
   – А ты бы пришёл ко мне, по совести попросил, я бы её так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас… Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
   Загорюнился Иван-царевич, идёт к серому волку. А волк ему:
   – Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?
   – Ну прости же ты меня, прости, серый волк.
   – То-то, прости… Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
   Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
   – Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
   Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашёл на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку – она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять. Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошёл звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.
   Чей ты, откуда?
   – Я Иван-царевич.
   – Эка, за какие глупости взялся – коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У царя Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить её, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
   Ещё пуще пригорюнился Иван-царевич, пошёл к серому волку.
   – Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
   – Ну прости же меня, прости, серый волк.
   – То-то, прости… Да уж ладно, садись мне на спину.
   Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:
   – В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай путём-дорогой, я тебя скоро нагоню.
   Иван-царевич пошёл обратно путём-дорогой, а серый волк перемахнул через стену – да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину – и наутёк. Иван-царевич идёт путём-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нём сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:

   – Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.
   Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой – синие леса мимо глаз пропускает, реки, озёра хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:
   – Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
   – Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
   Серый волк отвечает:
   – Не разлучу я тебя с такой красотой – спрячем её где-нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
   Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повёл его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:
   – Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
   Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял её, посадил на коня, и едут они путём-дорогой. А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повёл он Елену Прекрасную в спальню, да только лёг с ней на кровать, глядит – волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.

   Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:
   – О чём задумался, Иван-царевич?
   – Как же мне не думать? Жалко расставаться с конём златогривым, менять его на Жар-птицу.
   – Не печалься, я тебе помогу.

   Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:
   – Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конём златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
   Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конём. Иван-царевич повёл его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с золотой клеткой.
   Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Жар-птицей и поехал путём-дорогой в родную сторону.
   А царь Афрон велел подвести к себе дарёного коня и только хотел сесть на него – конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутёк и скоро догнал Ивана-царевича:
   – Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
   Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли, с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
   – Не навек прощайся со мной, я ещё тебе пригожусь.
   Иван-царевич думает: «Куда же ты ещё пригодишься? Все желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краёв, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.

   Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят – у Ивана-царевича всё добыто. Вот они и сговорились:
   – Давай убьём брата, добыча вся будет наша.
   Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня, взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили её:
   – Дома не сказывай ничего!

   Лежит Иван-царевич мёртвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с воронёнком:
   – Ты лети-ка, ворон, за живой и мёртвой водой. Принесёшь мне живой и мёртвой воды, тогда отпущу твоего воронёнка.
   Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его воронёнка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принёс он живой и мёртвой воды.

   Серый волк спрыснул мёртвой водой раны Ивану-царевичу, раны зажили; спрыснул его живой водой – Иван-царевич ожил.
   – Ох, крепко же я спал!..
   – Крепко ты спал, – говорит серый волк. – Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
   Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.
   Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
   Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привёз отцу своему Жар-птицу, а себе – невесту, Елену Прекрасную.
   Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Иван-царевич рассказал, как помог ему серый волк достать добычу, да как братья убили его, сонного, да как серый волк их растерзал.
   Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.

Баба-Яга

   Жили-были дед да баба.
   И была у них дочка, хорошая девочка.
   Любили дед да баба свою девочку, баловали и холили. Баба для девочки пирожок пекла, а дед по головке гладил да приговаривал:
   – Расти-расти, умница, всех добрее и всех хитрее.
   Вот жили они, жили, а как померла баба, потужил-потужил дед да и взял себе другую жену.
   И стала у девочки мачеха.
   Невзлюбила мачеха свою падчерицу, хорошую девочку, день-деньской её поедом ела да колотушками угощала.
   А потом надумала и совсем девочку извести. Вот уехал как-то дед из дому, а мачеха и говорит девочке:
   – Поди-ка ты к своей тётке, к моей сестре, да попроси у неё иголочку с ниточкой, тебе рубашечку сшить.
   А тётка эта, мачехина сестра, была сама Баба-Яга – костяная нога.
   А хорошая девочка не глупа была, зашла прежде к своей родной тётке.
   – Здравствуй, – говорит, – тётушка!
   – Здравствуй, родимая! Зачем ты ко мне пожаловала?
   – Да вот так и так: послала меня мачеха к своей сестре попросить иголочку с ниточкой – мне рубашечку сшить.
   Выслушала её родная тётка да и научила:
   – Будет тебя, племяннушка, берёзка по глазам стегать – ты её ленточкой перевяжи. Будут там тебе ворота скрипеть да хлопать – ты подлей им под пяточки маслица. Будут там тебя собаки зубами рвать – ты им хлебца брось. Будет тебе там чёрный кот глаза когтями острыми драть – ты ему ветчинки дай… Коли всё так сделаешь – цела останешься. А теперь иди себе с Богом!..
   Поблагодарила девочка родную свою тётушку, взяла, как та учила, ленточки, маслица черепок, хлебца ломтик, собралась и пошла.
   Вот шла она, шла, шла-шла да и пришла.
   Стоит у леса на поляне избушка без окон, без дверей.
   Вот подумала девочка, подумала да и говорит:
   – Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.
   Избушка и повернулась.
   И видит хорошая девочка: Баба-Яга – костяная нога сидит, холстину ткёт, а сама злющая-презлющая.
   Поклонилась девочка Яге.
   – Здравствуйте, – говорит, – тётушка.
   А Яга в ответ хрюкает:
   – Здравствуй, родимая!
   – Меня мачеха послала попросить у тебя иголочку с ниточкой, мне рубашку сшить.
   – Ладно, – говорит Яга. – Садись покуда вышивать.
   Вот девочка села за пяльцы, а Яга вышла и говорит своей работнице:
   – Ступай, истопи баню пожарче да вымой мою племянницу, да смотри хорошенько ей все косточки распарь. Я её сегодня на обед жарить буду.

   А голос у Бабы-Яги громкий, так и воет, что ветер в печной трубе.
   Услыхала девочка Ягины слова, сидит, трясётся ни жива ни мертва. И просит потихонечку работницу:
   – Родимая моя! Ты не столько дрова разжигай, сколько водой заливай, а воду, родимая, решетом носи.
   И отдала девочка работнице свой платочек.
   А Баба-Яга дожидается, пока баня натопится.
   Не терпится ей, хочется поскорее девочку съесть.
   Вот подошла она к окну и спрашивает:
   – Вышиваешь ли, племяннушка, вышиваешь ли, милая?
   Отвечает ей девочка:
   – Вышиваю, тётушка, вышиваю, родимая.
   – Ну, вышивай, вышивай, да не путай.
   Отошла Баба-Яга от окошка… Смотрит девочка, а по горнице кот ходит. Сам чёрный, глаза жёлтые, хвост трубой. Ходит, жмурится, усищами шевелит, когтищами по половицам поскрёбывает.
   Вспомнила девочка родной тётки наказ, дала коту ветчинки и спрашивает:
   – Котик-коток, котик ласковый, научи меня уму-разуму, подскажи, как мне отсюдова уйти?
   И говорит ей кот человеческим голосом:

   – Вот тебе гребешок да полотенце, бери да беги. Станет за тобой Баба-Яга гнаться, а ты приклони ухо к земле да послушай. Как заслышишь, что она близко, брось сперва полотенце – и обратится оно в реку широкую-преширокую… Если же Баба-Яга нахитрит, реку перейдёт и тебя догонять станет, ты опять ухо к земле приклони и, как услышишь, что она близко, брось гребешок… Обратится он в лес дремучий, сквозь него уж ей не пробраться.
   Послушала девочка кота, взяла гребешок да полотенце.
   Как из избы выбежала, тут, откуда ни возьмись, кинулись на неё собаки, злющие-презлющие, так и хрипят – хотят девочку на куски разорвать.

   Испугалась девочка, да вспомнила родной тётушки наказ и говорит:
   – Собачки, собачки, не лайте, не пугайте, не трогайте. Вот вам хлебца кусок.
   Бросила им девочка хлеба, они её и пропустили.
   Побежала она дальше, добежала до ворот, а ворота скрипят, захлопываются, пропускать не хотят.
   Вспомнила девочка родной тётки наказ, подлила воротам маслица под пяточки.
   – Ворота, ворота, не скрипите, Ягу не зовите, распахнитесь да пропустите.
   Обрадовались ворота маслицу, пропустили девочку.
   Побежала девочка дальше, вдруг, откуда ни возьмись, стоит на дороге берёзка, ветками машет – глаза высечь хочет.

   Испугалась девочка, да вспомнила родной тётки наказ, перевязала берёзу ленточкой.
   – Берёзка, берёзка, пропусти меня.
   Берёзка её и пропустила.
   А кот сел за пяльцы и шьёт. Не столько вышил, сколько напутал.
   Подошла Баба-Яга к окну и спрашивает:
   – Вышиваешь ли, племяннушка, вышиваешь ли, милая?
   – Вышиваю, тётка, вышиваю, злющая!
   Удивилась Яга, что девочка вдруг так заговорила, бросилась в избу, смотрит, – а девочки и след простыл.
   Рассердилась Баба-Яга, на кота обиделась.
   Получилось, что даром она весь день зубы точила, девочку есть собиралась. И принялась Баба-Яга кота драть. Уж она его драла, била, лупила, ругала да приговаривала:
   – Как смел ты такой-сякой, вор, котище, девочку из дому выпустить и глаза ей когтями не выцарапать?
   Утёр кот слёзы и говорит Яге человеческим голосом:
   – Я тебе, Яге, столько лет служу, а ты мне никогда даже глоданой косточки не бросила, а она мне ветчинки дала.
   Побежала Баба-Яга, на собак накинулась.
   Била их, колотила их, всю шерсть на них в войлок встрепала.
   – Ах вы такие-сякие, псы, пустобрёхи, неверные! Как смели вы девочку пропустить, в клочья не разодрать?

   Обиделись собаки и говорят человеческим голосом:
   – Мы тебе, Яга, столько лет служили, а ты нам никогда даже горелой корочки не бросила, а она нам хлеба дала.
   Бросила Яга собак бить, побежала Яга ворота ругать.
   – А вы такие-сякие, как смели вы не скрипеть, меня не звать, девочку пропускать?.. Вот возьму топор, разрублю вас на дрова, на лучины расщеплю.
   И отвечали ей ворота человеческим голосом:
   – Мы тебе, Яга, столько лет служили, а ты нам никогда даже водицы под пяточки не плеснула, а она нам маслица подлила.
   Кинулась Яга на берёзку:
   – Ах ты такая-сякая, да я тебя на веники обдеру!.. Как смела ты девочку пропустить, глаза ей своими ветками не выхлестнуть?
   И отвечает ей берёзка человеческим голосом:
   – Я тебе, Яга, столько лет служу, а ты никогда меня даже ниточкой не обкрутила, а она меня ленточкой перевязала.
   Бросила Яга берёзку трясти, побежала за работницей.
   – Слуга ты моя неретивая, дармоедка ленивая, как смела ты девочку упустить, меня без обеда оставить?
   Бьёт Яга работницу кулачищами, скрипит на неё зубищами, костяной ногой по спине лупит.
   И отвечает ей работница:
   – Я тебе, Яга, столько лет служу, а ты никогда меня даже рваной тряпочкой не порадовала, а она мне платочек подарила.
   Хотела было Яга работницу насмерть загрызть, да уже некогда было, – девочку догонять торопилась.
   Полезла Яга под клеть, выкатила из-под клети медную ступу, взяла толкач и помело. Залезла в ступу и покатила – только гул да треск. Яга в ступе скачет, толкачом погоняет, помелом свой след заметает.
   Вот учуяла девочка, что земля трясётся.

   Приклонила она ухо и слышит – догоняет её Яга, уже близко совсем. Вспомнила она, чему её кот учил, да и бросила полотенце. Упало полотенце на траву и разлилось широкой рекой – в три дня не переплыть.
   Прискакала Баба-Яга к реке, смотрит – как быть, что же делать? В медной ступе в воду не сунешься. Заскрипела Яга зубами, застучала толкачом, покатила обратно. Прикатила домой, собрала своих быков, погнала их к речке и велела воду пить.
   Пили быки, пили, всю речку дочиста выпили.
   Залезла Баба-Яга опять в свою ступу, покатила посуху.
   Гремит, гудит, толкачом погоняет, помелом свой след заметает.
   И вот снова чует девочка, что земля дрожит. Приклонила ухо и слышит – гонится за ней Яга, уже близко совсем. Вспомнила тут девочка, чему её кот учил, схватила гребешок да и бросила на дорогу. И тотчас, откуда ни возьмись, поднялся из земли дремучий бор, огромный да густой. Не то что человеку – белке через него ни за что не продраться.
   А Баба-Яга ничего этого не знает, катит себе в ступе, толкачом погоняет – торопится девочку догнать.
   – Ничего, – говорит, – не удалось пообедать, плотнее поужинаю.
   Стучит, гремит, пыль столбом завивает.
   Прискакала Яга к лесу и – ни туда ни сюда. Никак ей через лес не продраться. Бросила Яга ступу, бросила толкач, подбежала к лесу, стала зубами деревья грызть. Грызла-грызла и десяти дубов не повалила. Только даром зубы сточила. И воротилась Яга назад.
   А тем временем вернулся дед домой и спрашивает у мачехи:
   – А где же моя дочка?
   А мачеха говорит:
   – Она к тётушке пошла.
   Не поверил дед. А там смотрит – бежит девочка домой, лица на ней нет. Спрашивает дед:
   – Где ты, дочушка, была?
   – Ах, – говорит, – батюшка, так и так, послала меня мачеха к тётке попросить иголочку с ниточкой – мне рубашку сшить, а тётка, Баба-Яга – костяная нога, меня съесть хотела.
   – Да как же ты, дочушка, ушла от неё?
   – Да так и так.
   И рассказала деду всё по порядку, как родная тётушка её уму-разуму научила, как чёрный кот её пожалел, гребешок дал и полотеничко, как работница не стала баню топить. И про ворота, и про собак, и про берёзку – про всё рассказала.
   А дед как услышал, что мачеха его дочку Бабе-Яге скормить собиралась, рассердился, схватил оглоблю и выгнал злую мачеху из дому. А сам стал с дочкой своей жить-поживать да добра наживать…
   И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

Про Емелю, или По щучьему веленью

   Жил-был старик, и было у него три сына. Старшие, уже женатые, были хитрые и ловкие. Они и хозяйством занимались, и торговлей. Младший, добрый и доверчивый, рад был бы им помогать, но братья смеялись:
   – Эх, Емеля! Тебя, дурачка, любой обхитрит! Сиди-ка ты на печке.
   Как умер отец, оставил сыновьям немного денег. Собрались старшие за товаром, говорят Емеле:
   – Всю мужицкую работу справляй. Помогай нашим жёнам да жди обнов. Привезём тебе красный кафтан, шапку и гостинцы.
   Обрадовался Емеля, пообещал всё по дому делать.
   Уехали братья. Утром будят невестки Емелю:
   – Емеля, проснись, ступай за водой!
   – Не барыни!.. Сами сходите по воду! Сегодня мороз больно велик. Лёд прорубать надо!
   – Ступай! Ступай!.. Или уж позабыл, что братьям обещал?!
   Слез Емеля с печи, обулся, оделся, взял топор, вёдра, пошёл на реку.
   Прорубил он лёд, зачерпнул воды и, только поставил вёдра, увидел в проруби большую щуку. Изловчился Емеля, ухватил её, да чуть не выронил из рук, как услышал:
   – Отпусти меня! Не губи!
   – Не отпущу! Из тебя знатная уха выйдет!
   – Не губи!.. Пусти меня в реку! Я тебя за то счастливым сделаю: все твои желанья будут исполняться!
   – Как это? Покажи!.. Коли правду сказала – отпущу!
   – Скажи тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью» – да назови желанье, всё и исполнится!.. Ну, говори!
   Тут Емеля и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью – вёдра с водой, ступайте домой!» Вёдра-то и пошли!.. Пустил Емеля щуку в прорубь. Рад-радёхонек побежал вёдра догонять. А они сами в избу вошли и на лавку встали.
   На другой день невестки говорят:
   – Ступай, Емеля, наруби дров.
   Не хотелось Емеле с тёплой печи слезать, но, как вспомнил про щуку, слез, обулся, оделся, взял топор, вышел во двор и только сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – топор, руби дрова; дрова, в избу идите, в печь ложитесь!» – вырвался из его рук топор, принялся рубить дрова, а дрова пошли в избу, в печь улеглись. Удивились невестки, испугались:
   – Что это у нас за чудеса начались?! Не наделал бы Емеля бед!
   А Емеля рад! Велят Емеле за водой идти – вёдра сами воду принесут; велят дров нарубить – топор нарубит, дрова лягут в печь. Только скажет он заветные слова – всё само сделается.
   Но вот закончились дрова, припасённые братьями.
   – Емеля, поезжай в лес! Привези новых дров! – говорят невестки.
   – Всё Емеля да Емеля!.. А вы-то на что? – стал он отговариваться. Больно не хотелось ему в лес ехать.
   – Не бабье дело деревья валить! Или без обнов хочешь остаться? Братьям ты что обещал?!
   Слез Емеля с печи. Обулся, оделся, взял топор, пилу, верёвку, вышел во двор, сел в сани, кричит:
   – Отворяйте ворота!
   Вышли невестки на крыльцо, засмеялись:
   – Лошадь-то не запряг, а в сани уселся!
   – Не вашего ума дело! Отворяйте ворота!
   Отворили невестки ворота. Тихо промолвил Емеля: «По щучьему веленью, по моему хотенью – сани, ступайте в лес сами!» Рванулись сани со двора, и покатил Емеля по дороге…
   А дорога-то шла через город. Увидели горожане такое чудо, стали друг друга звать, к самым саням полезли… А едут-то сани быстро! Кого зашибли, кого помяли…

   Обозлились горожане, хотели побить Емелю, да разве его догонишь?!
   Как приехал Емеля в лес, сел на пенёк и приказывает: «По щучьему веленью, по моему хотенью – пила, пили сухие дерева; топор, руби их; дрова, в сани валитесь, верёвкой сами вяжитесь!»
   Закипела тут работа: пила пилит, топор рубит, дрова в сани валятся, верёвкой вяжутся. Как стали сани полны, велел Емеля топору вырубить дубинку потяжелее. С ней и в сани сел, велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – сани, везите меня домой!»
   Покатили сани Емелю. Но горожане его уже поджидали. Стали тащить с саней, бить, ругать… Видит Емеля, что дело его плохо, – велит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, проучи обидчиков!» Принялась дубинка бить-колотить… Кинулся народ прочь, а Емеля – в сани, да и был таков.
   Мало ли, много ли времени прошло, узнал царь о проделках Емели. Приказал он воеводе привезти к нему этого мужика.
   Приехал воевода в ту деревню, спрашивает:
   – Где изба мужика, что ездит в санях без лошади?
   – Это Емеля-дурачок чудит, – говорят. – Вон его изба.
   Невесток в ту пору дома не было. Вошёл воевода в избу:
   – Где тут Емеля-дурак?
   – А на что он тебе? – отозвался с печи Емеля.
   – Ты – дурак Емеля? Собирайся живо! К царю тебя повезу!
   – Какой быстрый!.. Поезжай! Мне и тут хорошо!
   – Как ты смеешь? Я тебе! – Да и ударил воевода Емелю.
   Рассердился Емеля и приказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, проучи гостя-невежу!»
   Еле живой выскочил из избы воевода. Так царю ни с чем и воротился. Рассказал, как дело было.
   Разгневался царь. Приказал позвать главного советника.
   – Поезжай за Емелей сам! Не привезёшь – голову с плеч!
   Накупил царский советник гостинцев, приехал.
   Стал расспрашивать невесток: каков Емеля? Что любит?
   – Наш Емеля не дурачок. Любит, чтоб разговаривали с ним ласково. Гостинцы любит, обновы. Хочет красный кафтан и шапку…
   Подошёл царский советник к печке, дал Емеле гостинцы:
   – Здравствуй, Емелюшка! Царь тебе гостинцы прислал. Ждёт он тебя. Поедем к царю.
   – Неохота мне ехать. Мне дома лучше.
   – У царя тебя угостят хорошо, приготовлены для тебя обновы. Нарядишься в красный кафтан, наденешь шапку – то-то хорош будешь!
   – Коли так – поеду. Ты вперёд ступай. Я за тобой буду.
   Уехал царский советник. А Емеле с печи слезать неохота, он и скажи: «По щучьему веленью, по моему хотенью – печь, вези меня к царю!»
   Зашаталась тут изба, затрещала, откачнулась стена – пошла печь из избы. Да так быстро пошла, что вместе с советником и Емеля приехал ко дворцу.

   Увидел царь Емелю на печи, удивился, вышел на крыльцо:
   – Ты почему без лошади ездишь?!
   – А на что мне она? – отвечает Емеля, а сам дворец разглядывает. Приметил у окна девицу-красавицу да и повелел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – красавица, полюби меня!»
   А у окна-то Марья-царевна стояла. Полюбила она Емелю. Глядит на него – наглядеться не может… А царь тут и говорит Емеле:
   – Жалоб на тебя много! Подавил, побил народ… Наказать тебя надо!

   Не стал дольше слушать Емеля. Сказал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – печь, ступай домой!» Только его и видели…
   Пришла печь домой, встала на прежнее место, словно и не уходила никуда. Лёг поудобнее Емеля и заснул.
   А во дворце крик и слёзы. Как скрылась печь из глаз, бросилась Марья-царевна к батюшке. Просит-молит возвратить добра молодца. Полюбила она его, замуж за него хочет.
   Опешил было царь, а потом рассердился, закричал на дочь:

   – Что говоришь? Одумайся! Это же был Емеля – мужик-дурак! Я тебя за царевича замуж отдам!
   – Не нужен мне ни царевич, ни королевич. Емеля мне люб!
   Ни уговоры, ни угрозы – ничего не помогло. Загоревал царь. Думал-думал, призвал снова своего советника, велит ему:
   – Привези мне Емельку сонного! Чем хочешь опои! Мы его тут посадим в бочку да в море!..
   Взял царский советник гостинцев, мёду, сонный порошок.
   Приехал и стал Емелю уговаривать да потчевать:
   – Что ты, Емелюшка, так быстро уехал?! Царь хотел поругать тебя, а потом угостить, одарить обновами! А ты взял да уехал!
   Слушает его Емеля, ест пряники, чернослив, а как выпил мёду с сонным порошком, так и уснул. Связали его – и к царю.
   А там уже на берег моря прикатили большую бочку, смолу приготовили, ждут.
   Только прибыл советник, взяли сонного Емелю – да в бочку!
   Узнала царевна, бросилась в ноги к царю:
   – Батюшка, не губи Емелю! Не жить мне без него! Обвенчай нас!
   Кругом стоят царские советники, слуги… Разгневался царь:
   – Позоришь меня! Не дочь ты мне больше! Сажайте её к Емельке в бочку! В море, в море их!
   Царское слово закон! Бочку с царевной и Емелей засмолили и скатили в море. Плачет царевна, будит Емелю, а он всё спит… Страшно царевне: бочку бросает с волны на волну… Проснулся наконец Емеля. Никак не поймёт: где он? Спрашивает:
   – Где это я? Кто тут ревёт?
   – Я плачу – Марья-царевна. Как в окно увидела тебя, Емелюшка, так и полюбила. Просила обвенчать нас. А батюшка разгневался, приказал нас в бочке в море бросить! Пропадём мы. Утонем!
   – Так это ты во дворце у окна стояла? Люба ты мне. Не бойся, не утонем! – И тихо велел: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег в нашем царстве!»
   Налетели буйные ветры, заволновалось море, закружило бочку, понесло назад – да и выкатило на берег. По приказу Емели тут и рассыпалась бочка.
   Смотрит Емеля – рядом с ним сидит та девица-красавица, что приглянулась ему. А царевна говорит:
   – Как же мы жить здесь будем? Тут ведь и от дождя укрыться негде.
   – Не тужи, царевна. Обижена не будешь. – И добавил Емеля тихо: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дворец, встань, сад, раскинься кругом!» И тут же появился дворец, красоты необыкновенной, и сад.
   Ахнула царевна, заспешила ко дворцу.
   Как вошли они да увидел в зеркале Емеля рядом с царевной себя – неказистого, в плохоньком кафтанишке – так и пожелал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – чтобы стал я и красив, и умён, и богато наряжён!» Как пожелал, так и сталось.
   Увидала царевна, руками всплеснула:
   – Ой, Емелюшка! Да ты стал лучше прежнего! Прямо чудеса!
   Тут услышали они конский топот. Глянули в окно – скачут царские слуги. Царь-то уж одумался, разослал кого по берегу, кого по морю: бочку искать.
   Увидали слуги невиданный дворец и сад, подъехали, спрашивают:
   – Эй, хозяин, откуда ты прибыл? Что царю сказать?
   Вышел Емеля на крыльцо, говорит:
   – Скажите царю, что я его в гости жду. Всё ему объясню сам.
   Вернулись слуги к царю, докладывают:

   – Бочки нет нигде, а на пустом месте объявился дворец и сад. Хозяин – писаный красавец – в гости тебя зовёт.
   – Кто это посмел на моей земле дворец построить?! Карету!
   Подъехал царь ко дворцу Емели. Вышел из кареты и остолбенел: стоит на крыльце Марья-царевна, а рядом с ней такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
   Смотрит на них царь, рот открыл, глаза вытаращил…
   Ни слова сказать, ни шагу ступить не может.
   – Что, батюшка, или не рад, что мы живы? – спрашивает царевна.
   Опомнился царь, поднялся на крыльцо, обнял дочь и говорит:
   – Доченька! Как я боялся, что больше не увижу тебя! Да скажи ты мне, что это за добрый молодец рядом с тобой стоит?
   – Не узнал меня, царь? Емеля я. На печи к тебе приезжал!
   – Да как же узнать тебя?! Красавцем ты стал! Марьюшка, Емеля, простите меня, старого. Женись, Емеля, на Марье. Бери в приданое за ней моё царство. А я буду глядеть на вас, радоваться.
   Тут и свадьбу сыграли. Пировали и во дворце, и в саду. Всяк, кто приходил поздравить молодых, ел пироги, пил мёд, квас, а угощенья словно и не уменьшалось. Целый день шло веселье.
   Царствовал Емеля долго. Был добрым и справедливым. Тут и сказке конец. Кто дослушал – молодец!

Сивка-Бурка

   Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий – Иванушка-дурачок; день и ночь дурачок на печи.
   Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:
   – Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочерёдно, поймайте мне вора.
   Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.
   На вторую ночь пошёл средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.
   На третью ночь приходит черёд дураку идти. Взял он аркан и пошёл. Пришёл на межу и сел на камень: сидит – не спит, вора дожидается.
   В самую полночь прискакал на пшеницу разношёрстный конь: одна шерстинка золотая, другая серебряная; бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
   Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил – не тут-то было. Дурак упёрся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:
   – Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!
   – Хорошо, – отвечает Иванушка-дурачок. – Да как я тебя потом найду?
   – Выйди за околицу, – говорит конь, – свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» – я тут и буду.
   Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово – пшеницы больше не есть и не топтать.
   Пришёл Иванушка домой.
   – Ну что, дурак, видел? – спрашивают братья.
   – Поймал я, – говорит Иванушка, – разношёрстного коня. Пообещался он больше не ходить на пшеницу – вот я его и отпустил.
   Посмеялись вволю братья над дураком, только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
   Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане, и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней; и кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.
   Стали собираться на праздник и Иванушкины братья; не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
   – Куда тебе, дурак! – говорят братья. – Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.

   Уехали братья; а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошёл грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!»
   Конь бежит – земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей дым столбом валит. Прибежал – и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.
   – Ну, – говорит, – влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.
   Влез Иванушка к коню в правое ухо, а в левое вылез – и стал таким молодцем, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
   Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит – народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень – цены нет, собою красавица из красавиц. Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам, осерчал конь, прыгнул – только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
   Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шёлковой плёткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» – а Иванушки уж и след простыл.
   Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принёс домой.
   – Вот вам, хозяюшки, грибков, – говорит.

   Рассердились тут невестки на Ивана:
   – Что ты, дурак, за грибы принёс? Разве тебе одному их есть?
   Усмехнулся Иван и опять залёг на печь.
   Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели; а Иванушка лежит на печи да посмеивается.
   На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошёл за грибами.
   Вышел в поле, свистнул, гаркнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.

   Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит – на площади народу ещё больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бёдрам; осерчал конь, прыгнул – и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.
   Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.
   На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плёткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул – и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с её пальца перстень, повернул коня ускакал, не позабывши братьев плёткой огреть.
   Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» – а Иванушкин и след простыл.
   Пришёл Иванушка домой – одна рука тряпкой обмотана.
   – Что это у тебя такое? – спрашивают Ивана невестки.
   – Да вот, – говорит, – искавши грибов, сучком накололся. – И полез Иван на печь.
   Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенёк посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.

   – Перестань, дурак, с огнём баловать! – крикнули на него братья. – Ещё избу сожжёшь. Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать.
   Дня через три идёт от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует – тому голову с плеч.
   Нечего тут делать; пошёл на пир сам старик со всей семьёй. Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речь гуторят.
   В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему; а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана… просто страсть.

   – Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? – спрашивает царевна. – Развяжи-ка.
   Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень – так всех и осиял.
   Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:
   – Вот, батюшка, мой суженый.
   Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцем, что отец и братья глядят – и глазам своим не верят.
   Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир. Я там был: мёд, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.