   Римская сага
   Том I. Город соблазнов
   Игорь Евтишенков

   Особая благодарность
   Космыниной Марине Константиновне
   Гусеву Сергею Борисовичу
   Дэвиду Харрису

   © Игорь Евтишенков, 2016
   © Сергей Борисович Гусев, дизайн обложки, 2016

   Редактор Марина Константиновна Космынина
   Корректор Ирина Юрьевна Бралкова

   ISBN 978-5-4474-4414-3
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

   Идея этой книги основывается на реальных исторических событиях, а также ряде исследований Дэвида Харриса и Х. Дабса, которые установили, что в I веке до н. э. на территории провинции Гуаньсу был построен город Лицзянь, что соответствует китайскому названию Рима. Такое же название встречается в списке городов, датированном 5 г. н. э. Этот город, предположительно, построили римские легионеры, которые попали в Китай после поражения армии Красса в 53 г. до н. э.

   Также сведения о пленных легионерах содержатся у Плутарха в биографии Красса, где он пишет, что парфяне отправили их в город Маргиану или Мерв. Из Мерва те попали к хунну, которые проживали на территории современного Казахстана и Туркменистана. Там легионеры принимали участие в строительстве столицы хунну на реке Талас, в 15 км от современного города Джамбул. В 36 г. до н. э. этот город был разрушен китайским генералом Таном, и римляне оказались в плену в Китае.

   Упоминание об этих людях есть и в «Истории ранней Хань» китайского историка Баня. В 1989 г. профессор Гуань Ицюань с исторического факультета Института национальностей, г. Ланьчжоу, представил новые карты, на которые нанес еще четыре города, основанных жителями Лицзяня. Согласно его топонимическим исследованиям, город Лицзянь был впоследствии переименован в Цзелу, что означает «пленники, захваченные при штурме города».

//-- *** --//
   Жизнь в Риме в середине первого века до нашей эры была полна войн, потрясений и невероятных сражений. Любовь, месть, предательство, победы и поражения сопровождают главного героя на протяжении всей его жизни. Блестящая карьера в армии Гая Юлия Цезаря неожиданно прерывается из-за планов трёх самых влиятельных людей Римской Республики разделить власть между собой и добиться, таким образом, ещё больше славы, почёта и влияния. Молодой легионер Лаций Корнелий Сципион вынужден заняться сбором бывших легионеров и их подготовкой для службы в новой армии Марка Лициния Красса, решившего покорить Парфию и Индию. Выполняя это задание, он встречается с бывшими боевыми товарищами, из которых не все сохранили к нему хорошее отношение. Сталкиваясь с неожиданными препятствиями как чиновников, так и простых разбойников, ему приходится не раз прибегать к оружию, чтобы спасти свою жизнь и вернуться в Рим, где он неожиданно встречает свою любовь и сталкивается с неизвестными врагами, которые хотят узнать тайну его отца. Однако сам он эту тайну ещё не знает.

Глава 1

   Из тумана появились два всадника. Сидевший у костра человек вскочил на ноги и кинулся им навстречу. Не заметив свой щит, он сильно ударился о него ногой.
   – Ну что, они дадут лошадей? – скривившись от боли, спросил он.
   – Гай Цинна тут без нас скучал, да? – хрипло бросил через плечо всадник и устало усмехнулся.
   – Публий, я задушу тебя своими руками! Ну, говори! Что там? – Гай явно нервничал и постоянно оглядывался по сторонам.
   – Дадут, дадут лошадей! Только для того, чтобы получить лошадей, надо было достать у жрецов вот этот медальон. А чтобы получить медальон, надо было привести им лошадей. Замкнутый круг, короче, – Публий Сципион сполз с лошади на землю и сразу сел у камня. Затем провёл ладонями по щекам. – Вода есть?
   – Да, есть! На, держи! И как ты это сделал? – не унимался Гай. На его узком, болезненном лице были написаны нетерпение и страх. – Расскажи! Хоть чуть-чуть… Я тут ждал…
   – Марк помог. Я сам бы не додумался, – он кивнул на третьего друга, который привязывал в это время свою лошадь к столбу.
   – Ну, говори! Не мучай! Я уже все караулы сто раз оббежал, такое в голову лезло!
   – Не волнуйся ты так, – пробасил третий широкоплечий товарищ по имени Марк Сцевола и похлопал его по плечу. Марк был старше, спокойнее и неповоротливее. Ему мешал небольшой живот, который уже трудно было прятать под старый нагрудный панцирь. Гай Цинна с трудом сдерживал своё волнение, и Марку это нравилось. – Мы пообещали жрецам спасти их от смерти и привести лошадей. А они сказали, что отдадут медальон, если мы найдём варвара с татуировкой на плече. У него ещё такое странное имя…
   – Хого, – подсказал Публий и довольно улыбнулся.
   – Да, Хого. Мы добрались до кимвров1, подарили им несколько подарков, привезли много вина и нашли этого Хого. Это их вождь. У него на плече был вот такой знак, – Марк поднял рукав туники и показал на плече татуировку в виде трёх улиток. – Мы решили, что я очень похож на варвара. Особенно, если переодеть в шкуры. Потом сделали татуировку, и, вот, как видишь, получилось. Публий тоже себе сделал себе на всякий случай. Вдруг со мной что-нибудь случилось бы… Короче, пришли мы к жрецам, показали моё плечо, они подумали, что я варвар, который будет их защищать, и отдали нам медальон.Мы отвезли его варварам, те поплясали с ним немного, потом дали нам взамен лошадей, и мы вернулись за жрецами, чтобы спасти их.
   – Ну, и как? Что, просто так всё и прошло? Поменяли медальон на лошадей, и всё? А золото нашли? Всё нашли? – Гай дёргался и заламывал руки, как женщина.
   – Да нашли, нашли, не ори ты так! – уже без улыбки прикрикнул на него широкоплечий Марк.
   – Слава богам, мой брат Луций не соврал! Я думал, он это придумал перед смертью. Он всё время повторял, что боится диктатора. Говорил, лишь бы только Сулла [1 - Луций Корнелий Сулла – 138—78 г. до н.э. – римский полководец и государственный деятель. Победил Гая Мария в 1-ой гражданской войне и объявил его сторонников врагами. Списки врагов Суллы вывешивались на площадях и назывались проскрипциями. Указанные в них люди считались врагами Рима и подлежали уничтожению.] не узнал! Лишь бы не узнал…
   – Не паникуй ты так! Успокойся! Брат твой не соврал. Жаль, что порадоваться с нами не может. Но на его совести тоже немало невинных людей. Они с Марием [2 - Гай Ма́рий – ок. 157 г. до н.э. – 86 г. до н.э. – римский полководец и политический деятель. Семь раз был избран в консулы, в том числе пять раз подряд в 104—100 г. до н. э. Провёл реорганизацию римской армии. Защитил Рим от Югурты.] почти весь Сенат вырезали. Ты это помнишь? – назидательно произнёс Публий Корнелий.
   – При чём тут это?
   – При том! Боги тебе указывают, что не надо идти по стопам брата. Будь спокоен, не нервничай, не кричи, и дольше всех проживёшь, – назидательно сказал Марк.
   – Тише ты! – взвился от страха Гай. – Услышат! Что дальше делать будем? Публий, ты что молчишь? – нервно спросил он второго друга, который лежал на камне и задумчиво смотрел на свою ладонь.
   – Там много золота. Этруски не соврали. Но оно не в храме.
   – Я так и знал! – стукнул себя по коленям Гай и довольно ухмыльнулся.
   – Ты дашь рассказать или будешь прыгать тут, как лягушка? – грубо оборвал его Марк.
   – Короче, мы не убили жрецов… – выдохнул Публий Корнелий и поднял взгляд на замершего от испуга Гая. В свете полной луны его и без того узкое лицо вытянулось ещё больше, и он уже открыл рот, чтобы возмутиться, но потом выдохнул и безвольно опустился на землю. Публий похлопал его по плечу. – Не расстраивайся! Да, бывает… так вот получилось… Не смогли. Нельзя было. Поверь. Это всё, что я могу сказать. Знаю, что брат твой предупреждал тебя и говорил не верить жрецам. И Сулла приказал их всех убить, но так получилось. Они знали, что мы пришли за золотом и должны были их убить. Знали. Представляешь?
   – Как же так? – пролепетал Гай. – Брат говорил, что этого никто, кроме него и Суллы не знает… Кто же им сказал?
   – Не знаю, – тихим голосом произнёс Публий Корнелий. – Но сейчас это неважно. Когда я взял у жреца медальон, то не сразу отвёз его кивмрам. Мы с Марком остановились в городе, и я сделал в кузнице такой же. Потом расскажу, почему. Мы отвезли варварам поддельный медальон. Они отдали нам лошадей, и мы привели их жрецам. Жрецы вывезли на них свои таблички из храма. Но их верховный понтифик сказал, что мы его обманули и не отдали талисман вождю кимвров. Как он догадался, для меня остаётся загадкой. Он сказал, что тот, кто надевает этот талисман, должен погибнуть. Обязательно. А я вернулся живым. Я, конечно, в это не верю, но как-то не по себе было. Потом мы жрецов вывели из храма и показали, куда ехать. Но они и здесь нас обхитрили. Оказывается, с нами вышли не жрецы, а их слуги. Правда, когда они узнали, что мы действительно хотим их спасти, а не убить, то вывели своих жрецов и уехали. Вот и всё.
   – Как всё? А золото где? Вы его нашли?
   – Публий нашёл, – пробасил Марк. – Его даже верховный жрец обнял. Вот как бывает! Расчувствовался старик, – он покряхтел и кивнул другу. – Ну, расскажи! Умрёт ведь от любопытства.
   – Да, жрец обнял меня… Он сказал, что я держу всё в своих руках, – продолжил Публий. – А в руках у меня был только медальон. Вот я и подумал, что надо искать то место, где есть три таких круга, – продолжая смотреть на тёмное пятно на ладони, сказал он.
   – И где же ты его нашёл?
   – Там же, в саду храма. Три дерева. А вокруг – дорожки из камней. По кругу. Под ними, оказывается, есть вход в длинный подвал. Вот там всё и лежит. Хитро, очень хитро спрятали. Без жреца не нашли бы.
   – О-о… боги всемилостивые! Я так долго ждал этого часа! Когда, когда мы поедем за ним?
   – Э-э, понимаешь, тут не всё так просто, – перебил его Марк и почесал затылок. – Жрецов-то мы отпустили. И медальон варварам не тот отдали… Так что они сейчас ждут нас на всех дорогах.
   – Подожди, – перебил его Публий, увидев, как испуганно забегали глаза несчастного Гая. – Послушай, к этрускам в храм мы сейчас не проберёмся. Там уже наверняка нас ждут кимвры. Это точно. Твой легион мог бы прикрыть нас, но что говорить гастатам? Осторожней, вы грузите наше золото?
   – Нет, ни за что! – горячо воскликнул Гай Цинна.
   – Вот видишь… – Публий Корнелий задумчиво покачал головой. – Этрурия сдалась. Всё! Теперь Сулла займётся Митридатом Понтийским. Ты это знаешь. Там идёт война из-за Вифинии. А меня Сенат собирается отправить на Сицилию, наводить порядок. Там сейчас никого нет. Сулла убрал на острове всех своих врагов, но и друзей не осталось. Я был с ним на Сицилии, и теперь сенаторы хотят доверить мне поставки хлеба, оливок и масла для Рима. Тебя с Марком они хотят отправить в Азию. Так что я за этот год смогу поставить своих людей на Сицилии и вернуться сюда, чтобы вывезти наше золото. Это наше предложение с Марком.
   – И где оно потом будет? – недоверчиво спросил Гай.
   – У меня. Двоюродный брат сейчас как раз собирается покупать землю для дома рядом с Палантином. Может, вместе и купим. Он в этом деле понимает. Построю дом и сделаю такой же подвал. А сверху посажу сад с тремя деревьями в центре. Как было у жрецов. Чтобы не забыть. Или придумаю что-нибудь ещё, чтобы никто не догадался.
   – Слушай, лучше не придумаешь! Тогда возвращаемся назад, да? Остались два города, и всё. Потом либо Азия с Суллой, либо придём к тебе в сад, Публий! – весело заключил Гай.
   – Согласен, – сказал тот. Трое друзей поднялись и, отвязав лошадей, устало направились в сторону лагеря. – Слышь, Марк, возьми его себе! – неожиданно сказал Публий, протягивая медальон другу.
   – Чего это ты? Это ж твой талисман теперь! Подаришь Лацию маленькому или дочке Корнелии. Что, не хочешь?
   – Они далеко. Пока доберусь, боюсь, потеряю. Пусть лучше у тебя до встречи побудет. Как примета.
   – Ну, ладно, давай. Отдам дочурке Лицинии. Она любит такие всякие штучки. Всё бегает в храм Весты. Может, ей понравится. Или сестре. Валерия тоже любит такие странные вещи.
   – Отдай, кому хочешь, нам он теперь ни к чему, – одобрительно кивая головой, произнёс он, испытывая облегчение от того, что расстался со странным медальоном. Друзья Публия не знали, что старый жрец, обняв его, сказал напоследок очень странные слова: «Ты найдёшь то, что ищешь, потому что ты выжил. Но медальон тебя больше не спасёт. Он уйдёт от тебя к другому человеку после твоей смерти. Этот человек будет охранять его дольше, чем ты. А медальон будет охранять его. Прощай…»
   И теперь Публий повторял эти слова про себя, не зная, как их толковать. Умирать ему не хотелось, даже, несмотря на то, что он не верил словам старого жреца. Однако, избавившись от медальона, он почувствовал в душе облегчение и решил, что лучший способ забыть обо всём – это сосредоточиться на Сицилии и доме в Риме, и тогда всё это забудется само собой.

Глава 2

   После этих событий прошло двадцать лет. Гай Цинна погиб в одном из сражений на севере Италики, так никому и не рассказав об их тайне, добродушный великан Марк Сцевола вернулся в Рим, подарил медальон своей сестре Валерии и ждал возвращения с Сицилии третьего друга, когда его имя неожиданно появилось в списках врагов Отечества. Он направился к диктатору Сулле, чтобы выяснить это недоразумение, и больше не вернулся. Когда третий друг, Публий Корнелий, узнал об этом, он вернулся в Рим, чтобы забрать спрятанное золото, но сделать это не успел. Кто-то узнал об их тайне и решил сам завладеть несметными богатствами этрусков. Однажды утром их вместе с женой нашли в доме мёртвыми, со следами пыток. Родственники, усыновив их сына и дочь, решили ничего не говорить детям о страшной смерти родителей.

   – Варгонт, ты похож на черепаху! Нож надо бросать быстро, – раздался за спиной голос Лация. Потом раздался смех легионеров, которые устанавливали палатки. Крепкий, широкоплечий воин со злостью поднял с земли камень и бросил его в столб. Тот с силой ударился и отлетел под ноги караульному.
   – Камнем быстрее, чем этим… – недовольно пробурчал Варгонт, поднимая с земли свой нож и вытирая его о край туники.
   – В тумане мог бы и в него попасть, – Лаций кивнул на караульного. – Ладно, хватит глупостями заниматься! Пошли к легату! Бросай лучше камни и дротики. У тебя это лучше получается.
   – А ему больше нечем заниматься! – крикнул один из легионеров. – Он вчера Лукро все деньги в кости проиграл. И ещё хотел шлем поставить.
   – Ну, это неправда… – поправляя на ходу пояс, оправдывался Варгонт. – Мы немного поиграли, и у меня ещё остались деньги. А шлем, ты сам знаешь, я никогда… это же, как меч! Ну, ты понимаешь, они шутят…
   – Понимаю, – вздохнул Лаций. – В прошлый раз тебе повезло, что смог отыграться. С Лукро это не прошло бы. Ладно, пошли быстрей! Легат что-то разнервничался. Всех собирает. Может, дальше надо идти. Пока непонятно…
   Ещё с утра хмурые горы Галлии, такие же насупленные и недоверчивые, как и жившие здесь варвары, купались в ярких лучах весеннего солнца. Однако уже к полудню их вершины покрылись дымкой тумана, который стал постепенно густеть и медленно сползать по расщелинам вниз. К вечеру всю низину у реки заполнила плотная густая пелена. Пятый легион цизальпинской армии Гая Юлия Цезаря прибыл сюда, чтобы разбить лагерь, но легионеры с трудом различали, что происходит на расстоянии вытянутой руки. Такого тумана они не видели уже давно. Старший трибун [3 - Старший трибун – помощник легата, командира легиона.] Лаций Корнелий Сципион с улыбкой наблюдал за расхаживавшим по палатке легатом [4 - Легат – назначаемый командир легиона. Офицер сенаторского ранга.]. Тот заметно нервничал. Но никто не понимал, почему. Племена варваров, по сведениям разведчиков, находились далеко за рекой. Здесь они появиться не могли. Та деревня, рядом с которой они остановились, давно помогала римлянам продовольствием и пенькой, поэтому опасения её жители не вызывали. Купцы из Рима уже успели установить хорошие отношения со старейшинами, и причин для волнений здесь не было. Но легат Теренций Юлиан не спешил отпускать своих подчинённых. И только Лаций знал, что тот ждал возвращения своего гонца.
   Когда раздался стук копыт, легат опередил ликторов [5 - Ликторы – почётная свита высших должностных лиц в Риме и исполнители их распоряжений. Диктатору полагалось 24 ликтора, консулу – 12, претору – 6, легату – 4. Носили с собой фасцы – розги и топор – знаки исполнительной власти.] и сам выбежал из палатки.
   – Что с ним такое? – недовольно проворчал стоявший рядом Варгонт. Лаций усмехнулся и похлопал его по плечу. Они подошли к выходу. – Что молчишь? Смотри, как будто невесту встречает…
   – Почти невесту, – тихо ответил Лаций, чтобы его не слышали остальные. – Только из мальчиков.
   – Ах, вот оно что! – догадался Варгонт. Пользуясь покровительством Цезаря и влиятельного патрона в Риме, Теренций Юлиан позволял себе проявлять знаки внимания к молодым легионерам, что, в принципе, не считалось большим грехом, хотя в столице у него остались жена и сын. Во время скучной и однообразной жизни в Галлии легат любил проводить время с юными легионерами или молодыми повесами из Рима, которые изредка заезжали сюда, чтобы посмотреть на настоящую армию.
   – Да, видишь, целый легион привёл для встречи, – сквозь зубы процедил Лаций. Варгонт ответить не успел, потому что легат Теренций неожиданно повернулся в их сторону и позвал его друга к себе.
   – Лаций, они едут, – нервным голосом, с трудом сдерживая волнение, произнёс он, когда гонец отошёл в сторону, и рядом никого не было.
   – Они?
   – Да, да, они. Я тоже думал, что будет один… человек… короче, неважно! Едут разные путешественники. И среди них… есть один очень важный посланник.
   – Я понял. С ним что-то случилось? – удивился Лаций.
   – Пока нет. Но они поехали вдоль реки. Там может быть опасно. Чуть выше есть брод. Варвары могут узнать, что там едут сенаторы и аристократы из Рима, и тогда…
   – Сенаторы и аристократы?! – он с удивлением посмотрел на легата. Дело принимало совсем другой оборот. Вместо одного молодого римского юноши им надо было теперь встречать несколько десятков аристократов со всей их свитой.
   – Да, старики любят путешествовать, ты же знаешь! Нашли время. Решили посмотреть на лагерь Цезаря. И этот… тоже там! Говорил ему… – легат снял шлем и вытер лоб дрожащей рукой. – Надо выехать им навстречу. Слушай, бери центурию [6 - Центурия – минимальная организационная единица легиона. Состояла из 80 человек.] или, лучше, две и выдвигайся вперёд вдоль реки до северного моста. По узкой дороге.
   – Прямо сейчас? Но ведь скоро ночь… – Лаций не понимал, к чему такая спешка. – Кто пойдёт ночью? Без факелов и сопровождения? Ведь ночью все спят.
   – Ну и что! Возьмите факелы в обозе, – не слыша его, ответил Теренций. – И выступайте прямо сейчас! А я поеду с всадниками по большой дороге. Надеюсь, что они поедут там. Но, на всякий случай, ты прикроешь сбоку. Вдруг, захотят полюбоваться рекой или отдохнуть на берегу. Дело молодое, люди странные. Так что, бери центурию Варгонта и – вперёд! – легат был настроен решительно, и Лацию оставалось только подчиниться.
   – Слушай, а кого ты хоть встречаешь? Кто нам нужен?.. – спросил он, но Теренций уже исчез в палатке и не слышал его вопроса. Лаций с недоумением пожал плечами и отправил Варгонта за легионерами. Вскоре две центурии покинули лагерь и отправились в сторону реки. Все шли молча, и казалось, что вокруг ничего нет, кроме тумана и тёмных холмов. Но это было не так. Из всех неказистых хижин, наполовину вросших в землю, покрытых мхом и лишайниками, за ними следили сотни внимательных глаз. Такого большого количества римлян местные жители ещё не видели. Обычно к ним за запасами приезжали не более ста человек, но на этот раз чужие воины заняли все холмы и даже часть деревни. Однако легионеры не видели не только это. Они не знали, что на другой стороне реки к шуму в деревне прислушиваются многочисленные всадники в меховых шапках и шкурах, которые, по всем сведениям разведчиков, должны были находиться от этого места очень далеко. Это были варвары из племени гельветов.
   Легат Теренций Юлиан ускакал по дороге на восток, старший трибун Лаций увёл сто шестьдесят человек вдоль реки на юго-восток, а оставшиеся четыре тысячи человек стали расставлять последние палатки, обновлять частокол, углублять рвы и готовить еду по своим восьмёркам [7 - Легионеры были объединены в группы по восемь человек для ведения совместного хозяйства и помощи в бою (контуберналис).].
   На следующий день, проехав несколько десятков миль, всадники легата так никого и не встретили. Они продолжили свой путь дальше, пока не доехали до удалённого поста, где их ждали несколько сенаторов и их многочисленные слуги. Долгожданного римского юноши среди них не было. Оказалось, что «юные пташки», как их называли пожилые аристократы, решили поехать вперёд, и, наверное, разминулись с ним по дороге. Теренций, кусая губы, приказал всадникам сопровождать патрициев. Он не мог покинуть почётных гостей, которые ехали к консулу, и ему оставалось надеяться, что Лаций найдёт уехавших смельчаков до того, как с ними приключится какая-нибудь неприятность.

Глава 3

   Лаций сразу понял, что, добравшись до реки, молодые люди беспечно оставили лошадей на пригорке, а сами спустились вниз и теперь радостно плескались в реке. Чуть в стороне, в небольшой заводи тоже кто-то плавал. Ему показалось, что он заметил над водой две головы. Солнце уже прошло на небе середину пути, ветра не было и воздух буквально звенел от полуденной тишины. Он спустился с коня на землю и вздохнул. Усталость давала о себе знать, и Лаций махнул рукой гастатам [8 - Гастаты – «копейщики», воины авангарда тяжёлой пехоты римского легиона.], чтобы те тоже сели и отдохнули. Варгонт сразу повторил команду, и легионеры опустились на землю прямо там, где стояли. Какое-то время всё было спокойно. Наконец, со стороны реки стали доноситься громкие голоса, и среди невысоких деревьев показались первые купальщики. Внезапно их голоса стихли, и по изумлённым лицам было видно, что они не ожидали увидеть здесь столько воинов.
   – Всё? Накупались?! – громко спросил Лаций, продолжая сидеть в тени большого куста рядом с лошадьми. Ответа не последовало. – Давайте, быстрей! Одевайтесь и поедем! – приказал он голосом, не терпящим возражений, и вытер внутреннюю сторону шлема пучком сухой травы.
   – Я – Марк Туллий… – дрогнувшим голосом попытался представиться первый юноша, который, судя по всему, был среди них главным.
   – Марк Туллий Цицерон [9 - Цицерон Марк Туллий – 106—43 г. до н. э. Консул 63 г. до н. э. Знаменитый оратор и политический деятель.]? Или его брат? – с иронией спросил Лаций. – Поправь тунику, оратор, а то весь зад голый! Так на лошади быстро до костей сотрёшь, – добавил он под смех гастатов. Одному из друзей покрасневшего купальщика это замечание и, тем более, смех простых легионеров показались унизительными.
   – Ты – воин армии Рима, – надменно обратился он к Лацию, вытянув руку вперёд. – Как ты смеешь оскорблять сына одного из самых влиятельных людей нашего города? Ведь тебя послали сюда, чтобы защищать Рим от варваров, а не смешить этих… – он замялся, не зная, как назвать легионеров, и, видимо, подыскивая правильное слово, чтобы показать их низменное положение.
   – Как тебя зовут, храбрый защитник? – устало спросил Лаций.
   – Антоний Клавдий Нозон! – гордо ответил молодой человек и гордо поднял подбородок, чем вызвал новый приступ смеха у легионеров.
   – Так вот, послушай, Антоний! Меня послали сюда, чтобы спасти ваши голые задницы, которые могли бы уже плавать в этой реке отдельно от ваших голов, – резко ответил он.
   – Мы могли бы сами защитить себя в случае необходимости! – нервно реагируя на смех простых воинов, произнёс Антоний, подойдя к одной из лошадей.
   – Чем? Голыми руками? Или у тебя в реке было другое оружие?
   – У них в Риме только одно оружие. Оно ночью хорошо работает, – не сдержался Варгонт, и легионеры расхохотались ещё громче.
   – Прикажи своему воину закрыть рот! – резко вспыхнул молодой аристократ. – Иначе…
   – Иначе что? – вяло откинувшись на локоть, прищурился Лаций.
   – Иначе ему придётся пожалеть о своих словах… в лагере.
   – А почему не здесь? Или там ты убьёшь его своим тайным оружием? – скривился он под смех легионеров, чувствуя, что ему начинает надоедать эта детская болтовня.
   – Да, теперь я всё понимаю, – многозначительно бросил юноша, отвязав, наконец, коня и сделав вид, что говорит со своими друзьями. – Какой старший трибун, такие и гастаты. Видимо, в роду Сципионов приёмных детей только кормили и совсем ничему не учили. По внезапно наступившей тишине он догадался, что его оскорбление услышали все. Он откуда-то знал, что Лаций Корнелий был приёмным сыном рода Сципионов, и теперь посмел так его унизить. Все ждали развязки. Но юноша явно не рассчитал силы. За спиной Лация было столько детских и юношеских обид, что эта нелепая выходка вызвала у него на лице только улыбку. Он встал, отряхнул колени и тунику и вздохнул.
   – Кажется, в том году на смотре всадников был какой-то Юлий Клавдий Нозон, – спокойным голосом произнёс он, но в тишине его слова были слышны всем. – Я принимал у него выездку и владение мечом… – сделав небольшую паузу, как будто вспоминая это событие, Лаций широко улыбнулся и, повернувшись к дерзкому юноше, с иронией в голосе добавил: – Он упал с коня на первом круге. За это у него забрали и коня, и оружие. И отправили домой, помогать по хозяйству. Это не твой брат, случайно?! – все снова весело зашумели, а молодой Антоний, вспыхнув, хотел кинуться на него с кулаками, но его вовремя остановили подоспевшие товарищи. Они схватили его за руки и стали уговаривать успокоиться.
   – О, нас здесь уже встречают! – раздался вдруг чей-то радостный голос. Внимание всех сразу же обратилось в ту сторону, где показались три человека. Среди них была одна девушка. Лаций на мгновение замер, удивившись её появлению, но в этот момент первый подошедший обратился прямо к нему:
   – Не может быть! Лаций, друг мой, это ты! – и с этими словами молодой человек в мокрой тунике, разведя руки в стороны, сделал шаг навстречу и крепко обнял его.
   – Брут?.. – пробормотал он. – Марк Юний? Что ты тут делаешь? Ты разве не на Сицилии?
   – Нет, нет. Дела заставили срочно вернуться в Рим, а оттуда меня направили к Цезарю. Сложные дела, отец, мать, ссора с дядей. Потом расскажу, – он украдкой оглянулся на своих спутников и многозначительно поднял брови.
   – Это их мы встречаем? – тихо спросил Лаций, показав глазами на двух спутников Брута. Тот поджал губы и вздохнул. Потом растянул лицо в доброжелательной улыбке и повернулся к ним.
   – Да, этот огненный жеребец по имени Александр, друг сенатора Валерия Мессалы Руфа, а это – великолепная Эмилия, известная в Риме своими непревзойдёнными гетерами, – он мечтательно закатил глаза и слащаво улыбнулся. Стоявший позади Брута светловолосый юноша был не похож на римлянина, и на его коже не было видно загара. Он манерно наклонил голову к плечу и поправил мокрые волосы, как это обычно делают женщины. Лацию стало ясно, что именно за этим человеком легат Теренций отправил целый легион. Он перевёл взгляд на девушку. Она была очень привлекательной, но её лицо с правильными чертами не сразу привлекло его внимание, потому что прилипшая к мокрому телу туника совсем не скрывала два упругих полукруга с острыми тёмными треугольниками посередине. Рядом напряжённо закряхтел Варгонт, со стороны гастатов послышались короткие эмоциональные выкрики, в глазах стоявшего рядом Брута тоже проскользнули весёлые искорки. – Венера [10 - Венера – богиня любви (римск.).] завидует ей по ночам, а днём просто ненавидит, – добавил он, – но я не знаю никого, кто мог бы похвастаться тем, что она подарила ему свою любовь… Её вместе с Александром опекает сенатор Руф. Так что, будь осторожен! – по-дружески посоветовал он и хлопнул Лация по плечу.
   – Подъём! – коротко приказал Лаций гастатам, стараясь не смотреть на девушку. Но Эмилия, видимо, уже привыкла к тому впечатлению, которое производила на мужчин, поэтому внешне была спокойна, и только уголки губ насмешливо смотрели вверх, как бы подчёркивая её превосходство.
   – Это что? – спросил его на ходу Варгонт, не переставая оглядываться на девушку. – Подкрепление? Или боги перепутали мои глаза местами?
   – Не знаю, но мне кажется, что она перегрелась в римских термах и не нашла дорогу домой.
   – Ну, так может, покажем ей дорогу домой? – гордо стукнул себя в грудь весельчак, но, не находя больше поддержки у боевого товарища, с сожалением направился к своим легионерам. – Становись! Труби возвращение! – крикнул он горнисту и ещё раз оглянулся назад. Вскоре в клубах пыли, которую подняли первые шеренги, уже ничего нельзя было разглядеть, и ему оставалось только прикрыть глаза рукой и довольствоваться приятными воспоминаниями.
   Лаций всю дорогу до лагеря проговорил с Брутом, с любопытством слушая последние римские новости в его изложении и стараясь уловить, где тот привирает, а где не договаривает. Новости касались, в основном, городских развлечений, споров на Форуме [11 - Форум – четырёхугольное, ограниченное со всех сторон удлинённое пространство, преимущественно площадь или рынок, в городе или вне его, как самостоятельный рыночный центр ряда окрестных населённых мест. В каждом городе имелся центральный форум – главное средоточие политической, административной и торговой жизни города, от которой остальные форумы отличались разными эпитетами, указывающими на специальное назначение или отличительный признак площади. Римский Форум лежал в долине между двумя наиболее важными в первоначальной истории Рима холмами, Палатином и Квириналом, простираясь в виде удлинённого прямоугольника.], слухов о неверных жёнах и любвеобильных мужьях, а также о том, кто за последнее время разорился и кто умер. О двух любимчиках сенатора Брут сказал, что тот навязал ему их в последний момент, чтобы показать дикие земли варваров, потому что сам не смог покинуть Рим из-за политической борьбы в Сенате.
   До деревни они добрались только на следующий день. Легата Теренция и всадников ещё не было. К удивлению Лация, «молодые путешественники» не стали отдыхать, а сразу отправились в деревню, чтобы посмотреть, где живут оседлые варвары. К тому же, судя по разговорам, они собирались потом поехать к реке, чтобы снова искупаться. За время короткого перехода до деревни он заметил, что наибольшим влиянием в их группе пользовались девушка и её странный женоподобный греческий друг. И хотя Лаций несколько раз видел его томно разговаривавшим с другими юношами, в пути тот постоянно старался держаться рядом с ней.
   Брут наотрез отказался ехать в деревню вместе с молодёжью, и Лацию пришлось возложить эту обязанность на Варгонта. Сам он собирался отправиться навстречу легату Теренцию, чтобы побыстрее сообщить ему радостную новость и заодно разослать разведчиков вдоль реки. Однако этим планам не суждено было сбыться. В лагерь неожиданно вернулся Варгонт и раздражённо сообщил, что молодые зазнайки обозвали его крестьянином, после чего посоветовали держаться от них подальше.
   – Я оставил их у деревни, – буркнул он и недовольно повернул голову в сторону.
   – Ты что, серьёзно? Тебя обидели эти дети? Держался бы от них подальше. Что тут такого? Главное, нельзя оставлять их одних. Придётся поехать с тобой, – с кислым лицом произнёс Брут и поднялся с деревянного настила. Лаций почувствовал, что ему снова придётся вмешаться, потому что Варгонт был его центурионом [12 - Центурион – командир центурии (80 человек).].
   – Отдыхай, я поговорю с ними, – махнул он рукой и направился к лошади. Слуги сразу же отвязали поводья и протянули щит. Подумав, Лаций всё-таки взял его и крикнул Варгонту, чтобы тот не отставал. Они быстро добрались до деревни, но в том месте, где должны были находиться молодые аристократы, уже никого не было. Восемь легионеров, которых Варгонт оставил здесь на всякий случай, прятались от солнца в тени кустов.
   – Клянусь Фуриями [13 - Фурии – богини мести (римск.).]… – пробормотал центурион и зло прищурил глаза. – Их забрали на небо боги! Слава Минерве [14 - Минерва – богиня мудрости (римск.).] за помощь!
   – Помолчи! Где они? – Лаций сначала не понял, что произошло. – Где юноши? – крикнул он.
   – Уехали туда, – ответил один из легионеров, кивнув в сторону приземистых жилищ варваров. – Не захотели ждать. Гордые! – сказал он с насмешкой, но Лацию было не до смеха. Всё это могло кончиться большими неприятностями, и он знал это лучше других.

Глава 4

   Никто ещё не успел понять, что произошло, а Лаций уже представил себе несколько вариантов гибели молодых повес.
   – Варгонт, отправь одного человека в лагерь! Быстрее! Пусть приведёт ещё две восьмёрки. Дождись их и двигайся к реке. Понял?
   – А ты куда? К реке? Один? – недоверчиво спросил центурион.
   – Да, один. Буду у реки. Если они снова решили там купаться, я им… – он не закончил фразу, не зная, какое наказание придумать.
   – Может, взять сети? Отловим, как рыбу! – как всегда, попытался пошутить старый друг, но Лаций уже не слушал. Его мысли были заняты другим.
   Облако пыли вырвалось из-под копыт его коня, и когда она осела, ни всадника, ни лошади не было видно. Однако в деревне всё оказалось не так плохо, как он предполагал. Молодёжь нашла общий язык с одним из старейшин, подарив ему какие-то мелкие подарки, и, когда Лаций увидел их, они все вместе медленно двигались в сторону стоявшего у леса крайнего дома.
   – Мы будем сейчас говорить с их богами! – возбуждённо воскликнул один из юношей. – Поехали с нами! – предложил он.
   – Вы едете к старухе? – всё ещё испытывая раздражение, спросил Лаций.
   – Да. Этот человек обещал, что мы увидим много интересного, – ответил юноша.
   – Она покажет нам, как общаться с их духами и богами, – весело добавил другой молодой аристократ. Лаций недоверчиво покачал головой, но сопровождавшие римлян старики и дети не внушали опасений: они улыбались, радуясь подаркам, и внешне всё выглядело спокойно. Где-то в глубине души он на мгновение даже испытал чувство зависти по отношению к этим весёлым римским арделионам [15 - Арделион – праздношатающийся (римск.).], способным так беззаботно вести себя вдали от родного города. Пробежав взглядом по спинам удалявшихся всадников, Лаций поймал себя на мысли, что не видит среди них девушки и светловолосого грека.
   – Стой, а где эта… – он скривился, почувствовав, что начинает испытывать раздражение, и, догнав тех юношей, с которыми только что разговаривал, спросил: – С вами были ещё двое. Где они?
   – Э-э… Ты о ком?
   – С рыжими волосами и девушка. Они были с вами. Где они?
   – А, Эмилия и Александр! О, прекрасная Венера! – мечтательно закатил глаза один из них. – За ней не угнаться. Но её охраняет храбрый Фавн [16 - Фавн – бог лесов, охотников и пастухов, всей природы (римск.).], – юноша весело подмигнул своим друзьям, и те дружно рассмеялись.
   – Он готов охранять всех нас по очереди, – добавил кто-то. – Он очень любит мужчин. Может, ты ему тоже понравишься, трибун? У тебя такие сильные руки!
   – Где они? – прорычал Лаций, чувствуя, что начинает терять терпение.
   – Эмилия такая храбрая и у неё всегда так много интересных идей… – начал было один из них, но, заметив выражение его лица, быстро сменил тон: – Они поскакали к реке. Туда, по дороге. Эти варвары сказали, что там можно купаться.
   – Злосчастные Фурии… чтоб вам… – процедил он сквозь зубы, разворачивая коня в противоположную сторону. Молодые аристократы не слышали его слов, поэтому с недоумением пожали плечами и продолжили свой путь к хижине старой колдуньи.
   У спуска к реке Лацию пришлось спрыгнуть с коня и дальше идти пешком, ведя его за поводья. Он знал, что в том месте, где жители набирают воду, берег был неудобным, но чуть дальше тянулась песчаная коса и там можно было купаться. Путь до неё проходил по верхней части берега, а потом надо было долго спускаться вниз по узкой извилистой тропе между кустарниками и корявыми стволами растущих на отвесном склоне деревьев. Лаций подъехал к деревянному мостику. Следы на берегу показывали, что два человека направились в сторону косы. Он последовал за ними. Когда впереди показался спуск к песчаному берегу, до него донеслись весёлые голоса и плеск воды. Две лошади стояли привязанными к самому крайнему дереву и осторожно перебирали ногами, опасаясь оступиться и упасть вниз. Снисходительно вздохнув, он отвязал их и привязал чуть дальше. Внизу была полная идиллия: светловолосый грек, виляя бёдрами, как женщина, убегал по краю воды от преследовавшей его юной амазонки. Та бросала ему в спину мокрым песком и брызгалась, поддевая воду ногами. Её упругое, гибкое тело ещё не было отмечено складками намечающейся полноты. Стройные ноги грациозно скользили над водой. Он засмотрелся на благородный изгиб спины, который в Риме старые матроны с детства пытались прививать своим дочерям, заставляя их ходить с откинутыми назад плечами, и для этого специально привязывали к спине палку, чтобы те не сутулились. Но в этом теле крутой изгиб явно был унаследован от матери, и две ямочки в конце спины плавно переходили в две крепких, плотных ягодицы, какие обычно бывают у девушек, когда они уже простились с детством и с каждым днём всё больше и больше начинают напоминать женщин.
   Атлетично сложенный грек притворно кривлялся, делая вид, что ему сильно досаждают брызги юной нимфы, но на одном из поворотов притворство его подвело – он зацепился за свою ногу и неуклюже упал лицом в воду. Девушка рассмеялась, остановилась перед ним и склонилась, как над жертвой. Лаций уже хотел крикнуть им, чтобы они поднимались, но в этот момент его в щиколотку укусил комар. Он опустил взгляд, чтобы убить кровососа. Стерев кровь с кожи, он почесал место укуса. В это время второй комар укусил в плечо, и ему пришлось засунуть руку под рукав, чтобы добраться до места укуса.
   Лаций уже собирался встать, как сбоку, в кустах, что-то зашуршало, и звук этот был не громче, чем шум обычного ветра. Ветки раздвинулись, и между ними показались большие светлые глаза и чёрные брови. Его взгляд столкнулся с ними, и рука медленно потянулась к мечу. Незнакомец вдруг сделал странный жест, как бы призывая его молчать. Потом кивнул в сторону и показал туда рукой. Лаций медленно повернул голову, стараясь не отрывать взгляда от куста и касаясь пальцами рукоятки меча. Там, куда показывал незнакомец, ничего не было видно, деревья слегка покачивались, но за ними явно что-то двигалось. Присмотревшись, он сквозь просветы в деревьях заметил силуэты всадников в чёрных шкурах. Они двигались очень медленно и почти бесшумно. Коренастые, приземистые лошади с косматыми гривами и поросшими шерстью ногами были похожи на своих наездников, которые прижимались к их головам и почти сливались с ними, напоминая издалека кентавров. Воинов было много, и торчавшие за спиной луки не оставляли сомнений в их намерениях.

Глава 5

   Лаций не успел повернуть голову обратно, как незнакомец уже оказался рядом с ним. Его ноздри раздувались от волнения, в глазах мелькали настоящие молнии гнева, и он что-то шептал своими невероятно красивыми тонкими губами, к которым прилипли длинные волосы. Сначала он ткнул ему пальцем в плечо и что-то спросил. Лаций не понял. Комар укусил его в то место, где была татуировка, и теперь её можно было видеть из-под приподнятого рукава.
   – Хого? – снова спросил незнакомец тонким голосом, но Лаций отстранился назад и ничего не ответил. Лицо юноши показалось ему очень странным. Варвар тоже был чем-то удивлён и странно смотрел на его плечо. Молодое лицо было перепачкано чёрным цветом, и на нём ярко выделялись большие глаза. Но рассмотреть остальные черты было трудно, потому что длинные пряди волос закрывали его почти наполовину. Толстая грубая накидка из шерсти, которая заменяла варварам любую одежду, была подвязана на поясе простой кручёной пенькой. Рукавов не было, и ему сразу бросилось в глаза, что у юноши очень красивые руки. Тот вдруг схватил его за кисть и дёрнул в сторону. Тонкие пальцы обладали невероятной силой, и этот рывок заставил Лация вскочить на ноги. Только теперь он заметил, что перед ним не юноша. Грубая ткань прижалась к телу, и округлые очертания груди и талии убедили его в том, что это была девушка.
   – Давай быстрее! – с мольбой в голосе прошептала она на его языке. – Ну, быстрее же! – девушка снова рванула его за кисть, но Лаций уже пришёл в себя и, не думая, откуда она знает его язык, ответил:
   – Стой! Там люди! – он отдёрнул руку и показал на сидевших у самой воды мускулистого грека и его спутницу.
   – Нет, нет, нет, – отчаянно зашептала девушка, мотая головой. – Они убьют нас. Они убьют нас…
   – У нас есть лошади, – Лаций показал на привязанных у деревьев животных.
   – Нет, нет, нельзя. Они очень много! Они идут по нашей дороге, – пыталась объяснить она. Лаций вдруг понял, что всадники наверняка уже обогнули край леса и теперь они оказались в ловушке. Но ведь их ещё не обнаружили!
   – Стой, не дёргай! – прошипел он, стараясь не сорваться на крик. – Они уже обошли лес. Там не пройти.
   – Они убьют тебя… – прошептала девушка и сделала шаг назад. – Они услышат твоих лошадей и придут сюда. Ты не спастись!
   – Их бросать нельзя, – нахмурившись, прошептал он.
   – Убей их! – громким шёпотом произнесла девушка. – И уплывай. Я знаю, ты умеешь плавать.
   – Подожди, а ты умеешь плавать? – спросил он, внезапно осенённый догадкой.
   – Умею, – кивнула девушка.
   – Ты сможешь доплыть до деревни?
   – Да, – снова кивнула она.
   – Но они тоже умеют плавать, – широко улыбнувшись, сказал Лаций. – Пошли быстрей! Ты покажешь нам, куда плыть.
   – Они тоже умеют плавать?.. – растерянно повторила странная незнакомка, но он не ответил, устремившись по отвесному склону вниз, к спасительной воде.
   Когда двое беспечно болтавших римлян с удивлением обернулись на звук ломающихся веток, перед ними уже стоял совсем другой старший трибун: без нагрудного панциря, шлема и защитных накладок на коленях и надкостницах. На плече у него висел ремень с наградами и двумя мечами. Покрутив головой из стороны в сторону, он подскочил к большой коряге и, приподняв её, сунул вниз шлем, щит и накладки. В это время позади него появилась тёмно-серая фигура с грязным лицом. По движениям можно было догадаться, что это была женщина. Через мгновение она скинула с себя шерстяную накидку, и они увидели загоревшее мускулистое тело молодой варварки. Она скрутила накидку, и привязав к голове, шагнула в реку. Грек Александр и его спутница не успели ничего сказать, как Лаций схватил их за руки и потащил в воду.
   – Плывём! – коротко приказал он, и по его решительному виду они поняли, что это была не шутка.
   – Куда? – обиженно спросил грек, но его вопрос так и остался без ответа…
   Плыть пришлось долго. В одном месте они даже выходили на берег, чтобы обойти плававшие у берега коряги и стволы. Когда, наконец, они добрались до небольшого мостика, где жители деревни набирали воду, сил уже почти не было. Выбравшись на берег, все четверо упали ничком и, тяжело дыша, какое-то время молча лежали, приходя в себя.
   – А если бы я не умела плавать? – надменно-гордым голосом спросила римская девушка.
   – Ты бы утонула, – коротко ответил Лаций и встал. – Бегом! За мной! – резко приказал он и сжал кулаки. В его взгляде было столько решимости, что второй вопрос, который она хотела задать о своей одежде, застрял у неё в горле.
   Они пробежали через крайние дома и оказались прямо перед домом старейшины. Напротив, лениво развалившись, сидели легионеры Варгонта. Лаций остановился и, тяжело дыша, упёрся руками в колени, чтобы отдышаться. Светловолосый грек упал на четвереньки рядом и хрипел, как загнанная лошадь. Обнажённая Эмилия сначала тоже хватала ртом воздух, но потом присела на землю и облокотилась на руку. Никто из них не заметил, что черноволосой молодой спасительницы с ними уже не было. Ехидные усмешки и удивлённые взгляды на лицах воинов постепенно сменились недоумением и тревогой.
   – Там варвары! – всё ещё прерывисто дыша, выдавил из себя Лаций. Он махнул рукой в сторону верхнего конца деревни. – Одного в лагерь, остальные – туда! Первую когорту [17 - Когорта – боевая единица римского легиона. Состояла из 480 человек.] сюда! Быстрее! – приказал он, чувствуя, что уже может свободно говорить и двигаться. Короткая туника неприятно прилипла к телу, и он дёрнул её за нижний край, чтобы стряхнуть влагу. Мелкие капли брызнули в лицо стоявшему рядом Варгонту.
   – Так если… там варвары, зачем туда идти? – недовольно спросил тот и вытер лицо ладонью.
   – Остальные поехали смотреть на колдунью, – ответил Лаций, кивнув в сторону двух молодых людей. Он уже снял меч и закрепил его на ремне с широкими медными накладками. – А эти, вот, решили покупаться… Надо спасать арделионов, иначе убьют всех. Пошли!
   – По мне, так лучше пусть убьют. Сами бы себя защищали, – еле слышно пробурчал Варгонт и добавил: – А этих двоих куда? С собой, что ли? Голыми задницами варваров не сильно испугаешь!
   – Пусть посыльный возьмёт с собой в лагерь! Только быстрее! Всё, пошли, – он резко махнул рукой, и, построившись в две колонны, легионеры быстро зашагали вперёд.
   – А сколько их там? – догнав Лация, спросил Варгонт.
   – Было очень много. Не меньше сотни. Если не больше. Бегом туда! – стараясь не думать об этом, приказал он. Центурион только покачал головой и перебежал на другую сторону строя. Ровный стук подкованных калиг [18 - Ка́лиги – солдатская обувь, полусапоги, покрывавшие голени до половины. Она состояла из кожаных чулок и сандалий с ремнями. В подошву для долгой службы забивались гвозди. Во время ходьбы они стучали, и солдат было слышно издалека.] гулким эхом перекатывался от лачуги к лачуге, из которых за бегущими римлянами наблюдали десятки испуганных глаз. Но Лацию было не до этого. Он не знал, сколько врагов могут ждать их впереди, и в голове у него не было никакого плана. Когда они выбежали к последнему дому, в котором жила старая колдунья, всё сразу изменилось.

Глава 6

   Перед полуразвалившейся лачугой стояли несколько стариков. Они смотрели в сторону поворота, откуда к ним приближались первые всадники в тёмных шкурах. Позади стариков, ещё не понимая, что происходит, беззаботно болтали молодые римляне. Их лошади стояли на привязи у соседнего дома, но настолько скученно и неудобно, что сесть на них они уже не успевали. Лаций сразу оценил ситуацию и не стал ждать. Легионеры выстроились в одну линию и соединили щиты.
   – Эй, бегом сюда! – громко крикнул он, обращаясь к стоявшим к ним спиной юношам. – Бегом! Это не местные жители!
   Опешив, молодые люди сначала не поняли, что им говорят, и ещё какое-то время кислые улыбки на их лицах говорили о том, что они склонны перевести всё это в шутку. Легионеры Варгонта прижались плечом к плечу и выставили вперёд короткие копья. Молодёжь всё ещё улыбалась, думая, что это развлечение. Резкий свист стрел и глухие удары о щиты мгновенно стёрли улыбки с их лиц, и они, падая и крича, кинулись за спины гастатов. К счастью, стрелы никого не ранили. Они посыпались на вросший в землю дом, пробивая разросшийся на старой коре зелёный мох. Одна из них встряла прямо перед ногами старейшин, которые тоже попятились назад, но за спины римских солдат отходить не стали. К дому подъехали несколько заросших всадников с длинными волосами и что-то прокричали, обращаясь к старикам. Те отошли чуть дальше, опустив головы и исподлобья глядя на нежданных гостей. Варвары стали что-то спрашивать, показывая луками в сторону дома, затем спрыгнули на землю и забежали внутрь. Их было четверо. Один остался стоять с лошадьми. Сбоку раздался голос Варгонта:
   – Полшага назад! – и две шеренги, как один человек, сместились на локоть назад. Сразу же последовала вторая команда: – Полшага назад! – и легионеры снова, не разрывая строя, все вместе отступили назад. Лаций видел, что им надо постепенно отходить к дальнему дому, у которого начиналась дорога. На ней было бы легче защищаться, двигаясь в сторону лагеря.
   – Надо позвать стариков! – крикнул он Варгонту.
   – Не пойдут. Их потом за это убьют, – категорично ответил центурион.
   Странное появление варваров не давало Лацию покоя. Их было мало, и вели они себя слишком уверенно. Даже выстрелили в сторону легионеров несколько раз, как будто хотели отогнать, как комаров. Значит, они не собирались нападать, иначе уже давно бы шёл бой. Тогда зачем они сюда приехали? И почему так мало? Может, остальные прячутся за домами? И почему так долго нет сигнала тревоги из лагеря? Посыльный с двумя молодыми римлянами уже давно должен был добраться до первого караула…
   Внутри хижины раздались приглушённые крики, которые вскоре переросли в яростную брань. Оттуда показался варвар. Он тащил за собой старую женщину в длинном шерстяном балахоне. Седые волосы закрывали ей лицо, но Лаций сразу узнал в ней местную врачевательницу и гадалку. Два воина вышли следом, держа в руках небольшие кожаные мешки. Они несли их легко, как будто внутри ничего не было. Они пытались посадить старуху на лошадь. Та сопротивлялась и падала на землю, яростно отталкиваясь от разозлённых варваров руками и ногами. Наконец, один не выдержал и ударил её по голове. Женщина обмякла и медленно сползла на землю. Лаций поднял руку, и Варгонт замер, приготовившись действовать. Легионеры ждали приказа. Что-то было странным в поведении этой четвёрки, но Лаций никак не мог понять, что. Зачем им нужна была эта старуха? Почему до сих пор не было сигнала из лагеря, и никто не спешил к ним на помощь?..
   Сделав несколько шагов вперёд, он присмотрелся к повороту дороги. Ему показалось, что там было заметно какое-то движение, но пыль ещё не осела, и всё было спрятано в сером облаке. Вдруг в воздухе раздался пронзительный крик. Это кричали варвары. Они отчаянно замахали руками и стали бить себя по головам. Вдоль дома старухи промчалась быстрая тень. Она схватила беспомощное тело старухи под руки и стала отчаянно тащить его в сторону. Всё произошло так быстро, что никто не успел даже опомниться. Лаций не верил своим глазам – это была та самая девушка, которая спасла их сегодня у реки! С решительностью, которой позавидовали бы многие мужчины, она пыталась оттащить старую женщину в сторону римлян. Девушка, видимо, обладала немалой силой, потому что ей удалось преодолеть целых десять шагов, пока один из варваров не заметил её и не заорал, показывая в сторону беглянки. Но стоявшие рядом товарищи только тёрли глаза и громко кричали. Она бросила им в лицо пыль, чтобы успеть спасти старуху. Или это была не пыль? Потому что они слишком долго тёрли глаза, чихали и орали, не в силах от неё избавиться. Но тот, кто заметил девушку, видимо, пострадал меньше других и поспешил догнать её. Он уже подбежал к ней и занёс над головой короткий меч, как вдруг ему в лицо ударило что-то яркое и блестящее. Это был меч Лация. Их разделяли пять—шесть шагов, и он с сожалением заметил, что в полёте меч развернуло и удар пришёлся плашмя. Однако этого оказалось достаточно, чтобы не дать варвару нанести удар. От неожиданности тот не удержался и упал назад. Пока он поднимался, мотая головой и пытаясь понять, что произошло, Лаций успел подбежать и поднять его. Однако после этого ему пришлось выдержать яростную атаку пришедшего в себя воина. Тот с невероятной скоростью стал размахивать из стороны в сторону своим оружием, бросаясь вперёд, как дикий зверь, и только хладнокровие и большой опыт помогли Лацию избежать ранений. Он несколько раз вынужден был отбивать удары, чувствуя, что не успевает вовремя уклониться, но, в конце концов, силы у нападавшего иссякли и он остановился, тяжело дыша и хищно раздувая ноздри. В его глазах по-прежнему кипела ненависть, но руки и ноги уже не слушались, так как все силы были отданы этому бешеному рывку. Лаций ждал этого момента, но он не стал убивать врага. Девушка уже успела оттащить старуху к шеренге гастатов, и теперь он тоже мог сделать несколько шагов назад. Показав варвару на его спутников, он махнул рукой несколько раз, давая понять, чтобы тот шёл назад. Но нападавший, видимо, почувствовал прилив сил и бросился на него снова. Храбрец был уверен, что на этот раз всё будет иначе. Однако ему не удалось сделать и двух шагов, как высокий римлянин, который вроде бы был так далеко, вдруг шагнул ему навстречу, присел и всадил в живот острое лезвие своего меча. Продолжая тянуться рукой в сторону безмолвной шеренги легионеров, варвар медленно опустил голову и увидел поднимающегося с колен врага, который спокойно выдернул у него из живота лезвие и отошёл в сторону. Тело в чёрной шкуре и мохнатой шапке упало вперёд, пыль ударила варвару в лицо, забилась в нос и глаза и больше в этой жизни он уже ничего не видел.
   – Назад, Лаций! – раздался голос Варгонта. – Там лучники! – он увидел прятавшихся за домом многочисленных врагов и спешил предупредить его об этом. Лаций не стал испытывать судьбу. Он занял место рядом с Варгонтом, когда в воздухе засвистели стрелы. Половина из них долетела до щитов легионеров, а другая – упала в пыль и на головы нечастных товарищей убитого, которые в этот момент поспешили ему на помощь. Пронзённые стрелами своих собратьев, они упали рядом с ним, не добежав до римлян всего несколько шагов. На мгновение в воздухе повисла напряжённая тишина.
   – Отходим! – приказал Лаций. Варгонт громко повторил команду. Легионеры стали медленно отступать назад. Придя в себя, варвары с криками выскочили из кустов и кинулись вперёд. Их было не больше тридцати человек. Но вдалеке было видно ещё столько же. Они спешили к ним на помощь. В этот момент со стороны лагеря раздался хриплый сигнал горна. Так и не успев доиграть команду, он прервался, и этот звук неприятным эхом зазвенел у Лация в ушах. Там явно происходило что-то неладное.
   – Сомкнуться! – громко выкрикнул Варгонт и посмотрел на него. – Метать?
   – Да, – кивнул головой Лаций.
   Когда до нападавших оставалось десять—двенадцать шагов, легионеры сделали шаг вперёд и бросили дротики. Затем по команде присели, и вперёд полетели дротики второй шеренги. После этого перед ними сразу образовалось пустое пространство, которое постепенно стали заполнять спускавшиеся с дороги враги. Увидев перед собой тела своих соплеменников, они сначала остановились, но потом всё же бросились вперёд и с шумом ударились о щиты передней шеренги. Когда половина из них отхлынула назад, вторая половина осталась лежать на земле. Прозвучала очередная команда Варгонта, и гастаты снова сделали несколько шагов назад. Варвары не решались больше атаковать. Один из них вышел вперёд и поднял руку. Обведя тяжёлым взглядом лежавшие в пыли тела, он что-то сказал громким голосом, глядя на край шеренги, где выделялся шлем Лация с красным гребнем.
   – Нам нужна женщина, – перевёл его слова один из легионеров.
   – Зачем? – коротко спросил Лаций. Но кочевник снова повторил, что ему нужна женщина. Вдруг он произнёс какое-то слово, но легионер не смог его перевести. – Что он сказал? – спросил Лаций.
   – Не знаю. Хого, говорит, и всё, – пожал плечами воин.
   – Скажи ему, что Хого – это я! – неожиданно улыбнулся Лаций. – Говори, говори!
   Когда кочевник услышал ответ, то не смог скрыть своего удивления и какое-то время стоял без движения, глядя на него с непониманием и недоверием. Потом нахмурился и постучал себя по плечу:
   – Хого! – снова донеслось до Лация. Варвар показал татуировку и повторил это слово. Лаций поднял рукав и показал своё плечо. Там был такой же рисунок. Варвары зашумели и стали что-то кричать друг другу. Они были в замешательстве и уже явно не собирались нападать. Лаций кивнул Варгонту, и тот снова дал команду к отступлению. Римляне начали медленно двигаться назад. Но варвары не обращали на них внимания. Вскоре они что-то решили и замолчали. Угрюмый бородач, который требовал отдать старую колдунью, ещё раз посмотрел в сторону Лация, как бы стараясь его запомнить, после чего повернулся к нему спиной и поехал по дороге к лесу. Все его воины последовали за ним и вскоре исчезли за поворотом.
   Легионеры Варгонта перестроились и быстрым шагом направились в сторону лагеря. Старуху оставили в доме старейшины в деревне, а девушку забрали с собой, чтобы позже расспросить в лагере. Однако когда вдали показались знакомые очертания невысокого ограждения, стало ясно, что там идёт бой. Вокруг были видны тёмные фигуры многочисленных всадников. Это были гельветы. Легионеры остановились. Варгонт в замешательстве повернул голову в сторону Лация, ожидая команды. Девушка из деревни, увидев врагов, сжалась и втянула голову в плечи. Надо было срочно принимать решение. Где-то вдалеке раздался сигнал горна. Затем ещё один. Это был сигнал атаки. Ударив варварам в спину, они могли надеяться на неожиданность. Тогда можно было пробиться к своим товарищам, которые сейчас, видимо, собрались в одном месте и пошли в атаку.

Глава 7

   Удар в спину не получился. Варвары были на лошадях и, заметив приближение римлян, просто разъехались в стороны. Однако это позволило пехотинцам проскочить мимо них и попасть за частокол. В лагере шёл бой. Оказалось, что в лесу Лаций видел основные силы, которые спешили напасть на оставшихся в лагере легионеров, пока там не было легата.
   Неожиданно варвары засуетились и стали разворачиваться. Вскоре с другой стороны лагеря появились всадники в блестящих шлемах с гребнями. Это была конница их легиона во главе с легатом Теренцием. Они вернулись вовремя. Раздался звук рожка. За конницей должны были появиться и тяжеловооружённые гастаты. Лаций с Варгонтом опустили щиты, так и не вступив в бой. На этот раз всё обошлось без серьёзных потерь. Погибли лишь несколько человек из караула и два горниста. Но зато удалось взять в плен несколько сбитых с лошадей всадников. Те сначала молчали, но когда к ним применили силу, рассказали, что уже давно следили за «большим» лагерем главного римлянина. Под ним они подразумевали основной лагерь Цезаря. Но он был очень большой и напасть им никак не удавалось. Римлян было больше. Когда из «большого» лагеря вышел легион, их вождь решил напасть хотя бы на него. Они долго ждали римлян за рекой. И когда конница с легатом покинула лагерь, вождь приказал перейти реку вброд.
   Оказывается, никто не собирался нападать на местных жителей. Варварам просто нужна была старая колдунья, так как у неё был волшебный амулет. При помощи него она помогала жителям выращивать много лошадей, коров и буйволов и продавать их подлым римлянам. Благодаря этой старухе, здесь никогда не было засухи и каждый год был урожай хлеба. Эта деревня в долине у реки славилась своим богатством. Поэтому вождь решил забрать её в своё племя и заодно разбить ненавистных римлян.
   – Взяли бы свою старуху и ушли к себе. Зачем нападать на лагерь? Это же глупо, – сказал легат с недоумением.
   – Римляне – враги. Так говорит вождь, – снова прозвучал такой же ответ.
   – Может и не напали бы… Если бы не любовь Лация к старым колдуньям и их дочерям! – раздался вдруг нервный голос Марка Юния Брута. Легат с удивлением посмотрел на него, потом обернулся к покрасневшему Лацию и спросил:
   – Скажи, а зачем ты стал спасать эту старуху? Может, они действительно не напали бы на лагерь? Ведь если бы мы опоздали, тогда… – он пожевал губы, подыскивая нужное слово, но Марк Брут снова вставил своё слово:
   – Нас бы уже всех убили! Ты понимаешь это?
   Лаций смотрел на них и не мог поверить своим ушам.
   – Брут, ты же знал, что мы отправились за этими молодыми патрициями… – с недоумением попытался напомнить он. – Или их надо было бросить? Ты же…
   – Я не просил тебя спасать эту старуху! – взвизгнул молодой аристократ. – Надо было отойти в лагерь, и пусть бы они убирались с ней куда подальше!
   – Брут, что ты несёшь? – он всё ещё не мог прийти в себя. – Они напали на лагерь раньше, чем оказались в деревне! Но ведь ты же римлянин! Ты мог бы взять в руки меч и защищаться. Что тебя так испугало?
   – Он, видимо, не понимает! – гневно раздувая ноздри, обратился Брут к легату. – Надо рассказать об этом Цезарю. Может, он объяснит ему, что меня так испугало!
   – Успокойся, я сам доложу консулу об этом нападении. Но Лаций не заслужил таких слов…
   – Ты тоже его защищаешь? Ты тоже? Мне говорили, что у вас тут все друг друга прикрывают. Если бы я погиб, за это пришлось бы дорого заплатить. Всем вам! – почти кричал он.
   – Тебя выбрали богом? – не сдержался Лаций. – Или ты потерял руки и голову? Что случилось, Брут?
   – Меня выбрали в Сенате главным квестором, – сквозь зубы процедил тот, – и я не должен отчитываться перед старшим трибуном! – было видно, что дальше с ним разговаривать бесполезно.
   – А я думал, что тебе сказали присматривать за любящими друг друга мальчиками… – презрительно бросил Лаций, потому что ненавидел самовлюблённых патрициев, которые считали, что весь Рим принадлежит им.
   – Стой, стой, стой! – выкрикнул легат Теренций, заметив, что Брут готов броситься на Лация с кулаками. – Кстати, где сейчас эти молодые люди? С ними была девушка. Эмилия. Она не пострадала? – его взгляд задержался на Бруте, потом перешёл на Лация.
   – Я отправил её и грека в лагерь в сопровождении гастата, – спокойно ответил он.
   – Грека? Какого грека?
   – С ней всё время был странный… э-э… молодой грек по имени Александр. Друг сенатора Мессалы Руфа, – снова пришлось говорить ему, потому что Брут отвернулся и сделал вид, что не участвует в разговоре. Ликторы, префекты и помощники молча стояли в стороне, так как ничего об этом не знали.
   – Ах, он всё-таки приехал! – радостно воскликнул легат и как-то странно замолчал. На его лице застыла мечтательная улыбка, как будто он ждал встречи со своей любимой женой.
   – Да, Мессала Руф послал его к тебе с поручением, – буркнул Марк Брут через плечо.
   – Надеюсь, вы оба успокоитесь и снова будете друзьями, – примирительно произнёс легат. – Всё, уберите этих варваров! – приказал он охране. – Пойдёмте, быстрее познакомимся со всеми приехавшими, – с этими словами он первым поспешил выйти из палатки, а Лаций с недоумением посмотрел ему вслед, подумав, что раньше Теренций Юлиан старался тщательней скрывать свою любовь к молодым юношам.
   Девушку и молодого грека нашли в деревне в одном из домов. Сообразительный гастат, увидев варваров, вернулся обратно и спрятал их там. Лаций больше не видел ни этих двоих, ни остальных молодых римлян, которых сразу же отправили в основной лагерь Цезаря. Правда, на следующий день Варгонт как бы невзначай сказал, что утренняя смена видела на рассвете десять всадников, среди которых был один странный светловолосый грек, сильно напоминавший вчерашнего гостя, купавшегося в реке с девушкой.
   Оставив Варгонта в карауле, Лаций решил отвезти варварку в деревню, которая всё ещё находилась в лагере. Ему не давала покоя мысль о том, откуда эта юная дикарка знает их язык.
   По дороге девушка рассказала ему, что её мать в юности убежала из большого города. Они долго жили в соседней деревне, которая сгорела много лет назад. Там её мать потеряла второго мужа. Через несколько лет погибли остальные дети, и выжила только она. Рассказ был настолько противоречивым и странным, что он, в конце концов, перестал слушать, думая только о том, откуда эта девушка, хоть и плохо, но всё же говорит на его языке.
   Старуха уже пришла в себя. Она была дома, приводила в порядок своё убогое хозяйство. Посмотрев на своего спасителя, она ничего не сказала. Только кивнула головой дочери, чтобы та помогала ей и не стояла у входа. Так Лаций познакомился с Ларнитой и её матерью Валрой, странной колдуньей из странной деревни. И лишь позже он узнал, что своим знанием их языка юная Ларнита обязана ей. Старая Валра отлично говорила на нём, но не говорила Лацию, где и как его выучила.

Глава 8

   Брут, как всегда, говорил много и слишком эмоционально. Он пожаловался сначала на легата Теренция Юлиана, который покрывал своих легионеров, затем на старшего трибуна Лация Корнелия Сципиона, из-за которого его, квестора Сената, чуть не убили, потом ещё на кого-то… Цезарь прятал улыбку в уголках глаз, стараясь не обидеть сына Сервилии [19 - Сервилия Цепиона – римская матрона, любовница Юлия Цезаря, мать его убийцы Марка Юния Брута.], и молчал. Он помнил, какой умной и красивой женщиной была его мать, сколько в ней было силы и энергии, и удивлялся, почему боги так обделили этими достоинствами её сына. Когда Цезарь подарил ей огромную жемчужину, купленную у Сергия Ораты [20 - Сергий Ората – известный инженер, изобретатель и торговец. Основал остреарий и произвёл модернизацию гипокауста.] за шесть миллионов сестерциев, пол-Рима чуть не задохнулись в истерическом припадке ревности, а вторая половина задумалась, откуда у него такие деньги. Но взгляд Сервилии был полон такой искренней благодарности, что ему потом ещё целую неделю не удавалось вырваться из её дома. Хотя, он и не сильно хотел…
   – …ведь так? – голос Брута замер.
   – Что?.. – Гай Юлий вздрогнул, почувствовав по интонации, что тот задал вопрос.
   – Но ведь ты накажешь его?! Не так ли? – нахмурив брови, почти потребовал Марк.
   – Кого? Легата или старшего трибуна? – спокойно переспросил Цезарь, думая, что не зря несколько лет назад расторг помолвку этого горячего и не очень уравновешенного юноши со своей дочерью Юлией Цезарией. Он снова вспомнил горящие глаза Сервилии, которая во время отдыха между любовными утехами пыталась узнать его планы на будущее и постоянно настаивала на браке их детей. Но партия с Гнеем Помпеем [21 - Гней Помпей Великий Магн – 106—48 г. до. н. э. Римский государственный деятель и полководец.] была намного выгодней и, как он сейчас видел, правильней во всех отношениях. Помпей стал его другом и, как ни странно, искренне влюбился в его дочь Юлию. В такое сложное время его помощь в Сенате была бесценна. В отличие от Помпея, Марк Брут был фигура менее значительная и совсем невлиятельная. С ним почти никто не считался. К тому же, он не любил Юлию, и вряд ли смог бы помочь ему в Сенате так, как Гней Помпей.
   – Старшего трибуна, конечно! – донёсся до него голос Марка. – И легата. Обоих!
   – Ах, да. Конечно, накажу, – усмехнулся Цезарь и покачал головой. – Обязательно накажу. Всех!
   – Благодарю тебя. Мне приятно слышать эти слова, – не чувствуя подвоха, выдохнул, наконец, молодой аристократ и замолчал. – Эти варвары пришли за старухой, но напали на нас из-за Лация. Вот. И мы все могли из-за этого погибнуть.
   – Успокойся, Марк. Ты ведёшь себя так, как будто не умеешь держать в руках меч, – впервые серьёзно ответил Цезарь. – Иди, мне надо встретиться с легатами, – вежливо прервал он разговор, показав взглядом на выход из палатки.
   – Но если бы мы погибли… – попытался ещё раз возмутиться Марк Брут, но понял, что это бесполезно, и вышел.
   Гай Юлий позвал ликторов и приказал разослать посыльных за легатами. Скоро должны были произойти серьёзные изменения, и ему надо было укрепить свою армию. Он чувствовал, что существование Римской республики близится к закату. Умелое управление торговыми отношениями и быстрое расширение границ в результате грандиозных военных походов привело к невероятному обогащению Рима. Но присоединёнными территориями надо было управлять так же быстро и эффективно, как и Римом. Сенат, к сожалению, этого уже делать не мог. Однако народ Рима привык к спокойной жизни и жаждал постоянных развлечений и новых побед своих полководцев. Для побед необходимо было оружие, а платить за него Цезарь сам не мог. В этом ему помог старый патриций Марк Красс [22 - Марк Лициний Красс – 115—53 г. до н. э. Древнеримский полководец и политический деятель, участник первого триумвирата, один из богатейших людей своего времени.], который страдал тщеславием и жадностью и хотел в ответ получить его поддержку на выборах консулов. Армия Цезаря набирала опыт, увеличивалась в размерах и превращалась в серьёзную силу не только в борьбе с варварами. И одним из наиболее способных и талантливых легионеров в ней был тот самый старший трибун Лаций Корнелий Сципион, которого требовал наказать Марк Брут. Лаций был храбрым воином и талантливым командиром, снискавшим почёт и уважение как среди простых легионеров, так и среди легатов. Его лично знал Помпей и, как и Цезарь, уважал за воинские и человеческие качества.
   Лаций родился на Сицилии, в семье римского патриция, который был назначен Сенатом управлять одним из городов на севере острова после удачного подавления восстания в Этрурии. Однако, родившись там, он почти не помнил проведённое на острове время. Он был совсем маленьким, когда семья вернулась в Рим и там родители неожиданно умерли. Что с ними произошло, юноша знал только по скупым рассказам приёмных родителей, но те старались избегать подробностей. Во время их гибели Лаций с сестрой были в загородном имении, которое отец купил вместе с домом. Их усыновили дальние родственники матери, у которых незадолго до этого умер от простуды маленький сын. Родить ещё одного ребёнка они так и не смогли. Это была дальняя ветвь известного рода Сципионов, и приёмные родители очень любили их. Вся семья по завещанию его отца жила в купленном им доме.
   Лаций хорошо учился и много читал, но его всё время тянуло к оружию. Он мог часами выполнять упражнения на деревянных мечах и к пятнадцати годам уже добился больших успехов. Ему легко давался греческий, потому что половина учителей были греки. Все ученики в гимнасие знали наизусть отрывки из «Одиссеи» и принимали участие в беседах греческих философов и поэтов. Единственное, что ему не нравилось, это вникать в суть витиеватых рассуждений адвокатов, судей и их помощников. Но без ораторского искусства, которому учились именно в выступлениях на Форуме и, в основном, в многочисленных тяжбах с присутствием большого количества людей, обойтись было невозможно. Поэтому ему приходилось учиться праву и выступлениям так же настойчиво, как и воинскому искусству. Лацию трудно было смириться с мыслью, что в юриспруденции самый короткий удар может оказаться самым бесполезным и глупым. В отличие от фехтования на мечах…
   Однако приёмный отец настаивал на изучении этой дисциплины, и он скрупулёзно учился составлять документы на продажу коровы, которая была больна, но ещё могла давать молоко; купчую на продажу имения, но без земли, чтобы, при этом, виноградник остался в пользовании старого хозяина; закладную на выдачу ссуды мяснику в выгодном квартале города под такие проценты и на таких условиях, чтобы тот, в итоге, не мог расплатиться и его имущество перешло к кредитору. Также его учили, как выступать в суде и составлять речи для защитника и обвинителя. Смирившись внешне, в душе юный Лаций, тем не менее, мечтал о том, чтобы научиться владеть мечом и стать настоящим легионером.
   Однажды он заступился за товарища на улице, и ему пришлось отбиваться палкой и камнями от трёх вольноотпущенников. Узнав об этом, друг его приёмного отца предложил ему поупражняться с гладиаторами. Несмотря на то, что родители были против, Лаций всё же пошёл с ветераном в школу гладиаторов, чтобы попробовать свои силы. Тогда приёмный отец заключил с ним соглашение, что он будет добросовестно изучать юридическое дело, а за это ему можно будет ходить туда и учиться военному искусству. Год занятий в школе гладиаторов заменил ему десять лет военной службы. Именно здесь он услышал самое главное правило, которому потом следовал всю свою жизнь: «Будь быстрее!». И Лаций старался во всём быть быстрее остальных. В школе жил тогда один старый одноглазый гладиатор по имени Зенон, которого не продали лишь потому, что он ещё мог носить воду молодым бойцам и убирать после них оружие. Как-то он подошёл к Лацию и подсказал, как бить коротким мечом снизу. Тот попробовал, и у него получилось. Потом старик убедил его разучить несколько ударов по ногам, которые среди детей патрициев считались нечестными.
   – В игре это, может, и нечестно, а в бою поможет, – криво усмехаясь, посоветовал ему опытный старик. Последнее, чему он успел научить его, был быстрый, короткий удар мечом в пах. Для этого надо было присесть и выпрыгнуть вперёд на полусогнутых ногах, чтобы выпрямленная рука с мечом превратилась в копьё. Таким неожиданным длинным ударом можно было достать противника, который стоял на расстоянии трёх—четырёх шагов. Там же Лаций узнал негласное правило гладиаторов, которое его сначала сильно удивило: «В бою правил нет». Но после нескольких десятков синяков и моря пролитых от обиды слёз, он всё-таки усвоил его и до конца жизни неукоснительно следовал. Впоследствии это не раз спасало ему жизнь.
   Но в юности Лаций старался научиться не только этому. Он много читал и любил выступать перед своими товарищами, рассказывая наизусть тексты древних греков, которые давал ему раб-учитель из Греции. Друзья поначалу смеялись над ним, пока старшие педагоги не заметили, что его речь отличается правильным построением и грамотностью. С тех пор сверстники стали ему завидовать. Когда он уже подрос, его способности заметили и стали просить о помощи, но занять государственную должность в Сенате или даже мечтать о том, чтобы стать сенатором он ещё не мог. Для этого нужны были либо очень большие деньги, либо военная слава. Для него оставался единственный выход – идти в армию. Именно здесь он понял, что его место среди этих грубых и отчаянных воинов, собранных сюда со всех частей Римской республики. Во время долгих походов и стоянок в лагерях он любил расставлять камешки на земле и обсуждать с друзьями все детали тех боёв, в которых они принимали участие. Нередко он рассказывал им о больших битвах прошлого, и те с замиранием духа слушали его полные счастья и горя слова. Даже о Сиракузах, где римляне потеряли много воинов, он рассказывал так, что грубые гастаты проникались уважением к неизвестному им Архимеду и его зеркалам, которые поджигали римские корабли. Но больше всего его воображение мучила битва с Ганнибалом при Каннах, где погибло более пятидесяти тысяч римских воинов и ещё двадцать тысяч были взяты в плен. Когда он рассказывал об этом, у него к горлу всегда подкатывал комок, и он сравнивал это сражение с теми битвами в Азии и Галлии, где войска Помпея и Цезаря теряли не более ста или двухсот человек. Слушавшие его товарищи проникались в эти моменты чувством невольного уважения к своим великим полководцам. Да, Лацию нравилось служить в армии, потому что здесь всё было предельно ясно: друг был другом, а враг – врагом, но никогда уже ему не было так тепло и спокойно, как в милом, беззаботном детстве, от которого в памяти оставалось всё меньше и меньше следов. А когда год назад пришло известие о смерти приёмных родителей, он долго переживал это, и даже лучший друг Варгонт не мог успокоить его.
   Сестра вскоре вышла замуж за Тита Мария, представителя известного, но не очень богатого рода, у которого самым большим богатством была, пожалуй, слава его предков. Но она любила его, а в Риме в это время ещё нередки были случаи, когда замуж выходили по любви. Лаций был не против этого брака. Корнелия с мужем жили в их доме и часто ездили на виллу, где Тит занялся выращиванием винограда и земледелием. Сестра передавала Лацию небольшие денежные суммы от продаж винограда и зерна, но её жизнь в Риме стала совсем другой. Всё это постепенно отдалило их друг от друга, и он, в конце концов, почувствовал, что остался совсем один. Поэтому Лаций полностью отдался службе в легионе, где его заметил сам Цезарь. За многочисленные заслуги и храбрость он назначил его старшим трибуном.
   К началу лета Цезарь уехал в Рим, оставив вместо себя префекта [23 - Префект – военачальник, командующий одной из частей армии – всадниками, пехотой и т. п.] конницы Верра. Варваров вблизи границ Римской республики пока не было, и легионеры занимались строительными работами и личными делами. После того, как Лаций встретил Ларниту, он стал всё больше и больше времени проводить с ней в деревне. Многие его товарищи были удивлены этим, потому что знали, какие женщины заглядывались на него в Риме и других городах республики. Причём, среди них было немало замужних матрон.
   Позже Лацию удалось узнать, что Ларнита была дочерью старой колдуньи, которая ещё совсем молодой пришла в эту деревню с маленькой дочкой из другого поселения и была принята старейшинами благодаря своим знаниям во врачевании людей и животных. Её дочь выросла в этом племени, превратившись в красивую, но своенравную и независимую девушку. Она унаследовала от матери красоту лица и стройность фигуры, переняла все знания и, благодаря постоянной жизни в полях и в лесу, со временем стала знать даже больше её. Ларните тоже понравился молодой римлянин, который ничего не боялся и часто приезжал в деревню один, без слуг и охраны. Однажды свидетелем их разговора стал старейшина племени Горк. Он всегда считал колдовство страшной силой и не удивился тому, что дочь колдуньи могла разговаривать с римлянином на его языке. Позже Лацию удалось добиться расположения упрямого и подозрительного Горка, подарив ему несколько ножей, топор и даже лопату, которая вызвала у старика неописуемый восторг. Лопата и топор в этих местах ценились больше золота. Когда Лаций приезжал в деревню, они с Ларнитой уходили к реке или в поле и проводили там время вдвоём, стараясь не попадаться на глаза другим жителям. Так было и на этот раз.

Глава 9

   – А ты научишь меня так драться? – с искренним желанием спросила она, обняв его за руку и прижавшись щекой к плечу.
   – Научу, научу, – шутливо ответил он.
   – Нет, я тоже хочу так быстро, как и ты – раз, раз, и всё! – Ларнита схватила его короткий меч и стала с силой рубить высокую траву. Лаций смотрел на неё и думал, что она была единственным человеком, с которым ему было так легко и спокойно. И ещё весело. – Что ты смеёшься? – заметив его взгляд, с притворной сердитостью спросила она и прищурила глаза.
   – Я не смеюсь. Ты слишком сильно сжимаешь пальцы и напрягаешь кисть, – Лаций показал ей, как надо держать меч.
   – Нет, ты смеёшься! – крикнула Ларнита и бросилась на него, как тигрица. Он еле успел увернуться от её цепких пальцев и откатился в сторону.
   – Прекрати! – ещё надеясь на спокойное продолжение, попросил он. Но всё было зря. Ларнита уже схватила его за шею, и они покатились по траве, причём Лацию пришлось приложить немало усилий, чтобы усмирить дерзкую воительницу. Она злилась, не в силах вырваться из его крепких рук, и обещала отомстить, но это были лишь слова. Потом они лежали рядом на берегу и смеялись, радуясь тому, что могут быть вместе в это утро.
   Ларните всё больше и больше нравился этот широкоплечий римлянин с открытой улыбкой маленького ребёнка, который вёл себя с ней, как самый близкий человек. Она гладила его мускулистые руки с упругими мышцами, и не хотела верить, что когда-то он уйдёт в свой город, как говорила ей по ночам мать. Это щемящее чувство всегда заставляло её сжиматься в комок и закрывать глаза от страха, что он увидит в них слёзы и боль.
   Внешне она почти ничем не отличалась от других женщин деревни. Только кожа была немного светлее в тех местах, где её не коснулись солнечные лучи. Лицо, шея и руки были у неё бронзового оттенка, в то время как у остальных жителей деревни – землянисто-серого. В этом племени она уже считалась взрослой женщиной – ей было восемнадцать лет. Но никто из молодых мужчин не хотел брать её в жёны. Она была слишком не похожа на остальных низкорослых, покладистых и молчаливо послушных женщин. В отличие от коротконогих и ширококостных соплеменниц, она была стройная и высокая. Ларнита была почти на голову выше любой из них, всегда открыто смотрела в глаза и часто радовалась таким мелочам, которые жителям деревни казались глупостями: расцветающим деревьям, запаху трав, мычанью коров, с которыми она часто разговаривала, а ещё – грозе и молнии, что вообще было непонятно и страшно для остальных её сородичей. И, тем не менее, все мужчины невольно заглядывались на её сильную, полную энергии походку, радостно поддерживали её танцы криками на праздниках урожая и цокали языками, когда её молодое, разгорячённое тело мелькало в разрезах свободной накидки. Встретившись у дома или у реки, они бросали в её сторону короткие, многозначительные взгляды, а женщины злобно плевали на землю и люто ненавидели дочь Валры.
   Но сегодня все были в поле, и они остались в лесу одни. Ларнита упала ему головой на грудь и радостно пощекотала под подбородком. Ей было хорошо. Лаций даже не мог вспомнить, когда он в последний раз так беззаботно смеялся. Наверное, только в детстве. В далёком детстве. Ещё когда были живы мать и отец. Это было так давно, что воспоминания были похожи на утренний туман, который рассеивался с первыми лучами солнца. Они исчезали всякий раз, как, только он пытался напрячься и вспомнить что-нибудь более чётко. Только смех, радостный смех остался у него в памяти, и больше ничего. Они всегда смеялись в семье. Тогда им всем было весело.
   Вот почему он так радовался этим встречам с Ларнитой. В этот день ему уже давно пора было уходить, но он не хотел торопить время. Они повстречались у реки всего несколько месяцев назад. Тогда она ещё плохо говорила на его языке и путала многие слова. Но за это время Ларнита многому у него научилась, и теперь он уже редко подшучивал над её ошибками в словах. Она много рассказывала ему про травы и животных, и он с радостью узнавал для себя много нового. Но больше всего Ларнита любила слушать его рассказы о Риме, его героях, битвах с варварами и завоевателями, карфагенянами и Ганнибалом. А когда Лаций описывал ей Азию, жаркие страны, где люди одевались в жару, как зимой, и поклонялись огню, а женщины поражали плавными танцами и огромными глазами, она сжималась в комок и буквально впивалась в него горящим взглядом, сравнивая себя с этими далёкими красавицами и представляя, смогла бы она так же поразить его воображение, как они.
   Лация тянуло к ней с каждым днём всё больше и больше. Поэтому, когда два дня назад временный командующий Верр приказал срочно приступить к постройке лагеря на другом берегу реки, Лаций очень расстроился, но старался сегодня не показывать это Ларните. Он сказал, что они увидятся через месяц, что постройка лагеря для легионеров дело не сложное и обычное, что они даже города строили, и ей надо просто тоже чем-нибудь заняться, чтобы время прошло быстрее. А потом они снова встретятся. Но Ларнита только кивала головой и молчала. Она явно не слушала, что он говорит. Для неё важно было то, что они не будут видеть друг друга, а сколько, месяц или два, об этом она не думала.
   – Я чуть не забыла, – вдруг встрепенулась она. Её лицо стало неожиданно серьёзным и напряжённым. – Возьми вот! – она протянула ему медальон. – Это дала мне мама в детстве. На нём такой же знак, как и у тебя на плече. Она сказала, что я должна отдать его. Отдать тому, кто станет моим мужчиной. Я хочу, чтобы ты был моим, – Ларнита широко улыбнулась и надела ему на шею кожаный ремешок с круглым медальоном из странного дерева. Он был очень крепкий и прочный. И даже тяжелей, чем казался на вид. На нём были изображены три круга, похожие улиток, которые касались друг друга своими ракушками.
   – Откуда он у тебя? Может, Валра знает?
   – Не знаю, – пожала плечами она. – Не спрашивала. Хочешь, спроси сам. Когда она увидела у тебя на плече три круга, – Ларнита коснулась его руки и показала на расплывчатую татуировку, – то долго потом мне что-то объясняла, но я так ничего и не поняла. Тебе лучше поговорить с ней самому. У неё тоже такой знак на плече. Она сказала, что ты – великий воин и медальон принесёт тебе удачу и счастье. Большое счастье.
   – Счастье? – удивлённо переспросил Лаций. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна, но подумал, что Ларнита, наверное, что-то перепутала или не так поняла свою мать.
   – Да, счастье, – кивнула головой девушка. – И ещё богатство. Он принадлежал великому воину. Самому главному в своём племени. Только не отдавай его никому. Этот талисман помогает только тем, у кого есть знак. Его нельзя сломать. Он очень старый. Кажется, мать говорила, что он старше, чем отцы отцов и их отцы в десяти поколениях в этом племени, – с несвойственной ей серьёзностью пыталась объяснить ему непонятные истины Ларнита. – Его сделали далеко-далеко отсюда. Там, где земля поднимается до самого неба и из неё вырывается огонь.
   – Странно. Надо поговорить с Валрой, – с удивлением произнёс Лаций, глядя на странный круглый медальон, сделанный из неизвестного ему дерева. Он попытался его сломать, потом попробовал на зуб, но чёрный круг не поддавался. Тогда он провёл по нему мечом. На поверхности медальона не осталось даже царапины. Он положил его на середину ствола упавшего дерева и несильно ударил мечом. Потом ещё сильнее. Когда после самого сильного удара медальон вошёл в кору вместе с лезвием, Лаций с недоумением взял его в руки и увидел, что тот не пострадал. Ларнита, которая до этого хранила молчание, рассмеялась.
   – Как же здесь сделали отверстие? – недоумевал он.
   – Я же тебе говорила, что его нельзя сломать. И ещё он не горит.
   – Да, кажется, ты права, – пробормотал Лаций. – Но что это? Дерево? Железо? – его разбирало любопытство.
   – Не знаю. Разве это важно? Он такой же сильный и непобедимый, как и ты. Пошли к реке, – она потянула его за руку вниз. Ей хотелось, чтобы он снова посмотрел на неё, как раньше. Ей казалось, что этот медальон украл у неё любимого. – Пойдём, пойдём. Там лучше! – требовала она. Лаций повесил медальон на шею и пошёл за ней вниз.
   Они спустились к самой воде, постояли немного и зашли по колено в воду.
   – Хорошо, – вздохнул он, наслаждаясь приятной прохладой воды.
   – Пойдём, я покажу тебе, где живут речные белки, – предложила она.
   – Кто? – не понял он.
   – Идём. Там увидишь, – она повела его по воде вдоль берега к самому мосту. Одежда на ней намокла, и Лаций не мог оторвать взгляд от идущего впереди стройного и красивого тела, полного сил и радости жизни. Да, он знал, что Ларнита красивая, что в любви она полностью отдаётся своей страсти, становясь ещё красивее в своём полуживотном желании, доводя его до безумства своей безграничной любовью. Он знал каждую частичку её тела, и сейчас, идя за ней по мелководью, он не мог не смотреть на её сильные, напористые движения, на обтянутые мокрой тканью бёдра и спину, и, только когда у него под ногами вдруг исчезла тонкая полоска камней и его с головой накрыла холодная вода, это наваждение прошло. Ларнита уже была на берегу и заливисто смеялась, глядя, как он, вынырнув, недовольно отфыркивается и быстрыми гребками плывёт к ней.
   – Три шага от берега надо идти. Не подходи ближе, там глубоко и много деревьев в воде. И не отходи дальше. Там тоже глубоко, – она показала руками ширину прохода. Так Лаций узнал об этом водном пути к деревне, хотя раньше считал, что туда ведёт только одна единственная дорога – через мост и лес. Они забрались выше, и Ларнита, не стесняясь его, сняла своё намокшее длинное платье. Бросив его на ветви ближайшего куста, она села на ноги Лацию и прижалась к нему холодной спиной. Он обнял её за живот и поцеловал в затылок. Они лежали и смотрели на полупрозрачное небо, думая друг о друге.
   Речные белки оказались простыми выдрами, но Ларнита радовалась им, как ребёнок. Они долго наблюдали за животными, лежа на небольшой поляне прямо над самой водой, и не догадывались, что это была их последняя встреча.

Глава 10

   Лаций вернулся в лагерь поздно вечером. Строительные работы начались ещё утром, но вместо него оставался Варгонт, который успевал работать и командовать за двоих. Строительство шло очень медленно, потому что тяжёлые брёвна приходилось переправлять с другого берега реки. Лаций с утра до самого вечера был занят в лагере. Оставшийся вместо Цезаря командующий Верр хотел показать всем, что за время отсутствия консула он сможет создать огромное укреплённое сооружение с водой и запасами не хуже, чем основной зимний лагерь римлян возле города Лукка. Легат Теренций Юлиан, командир Лация, уехал вместе с Юлием Цезарем в этот лагерь. Часть его легиона командующий Верр отправил на север, проверить слухи о появившихся там гельветах. Второй части было поручено обеспечить доставку воды из реки. Этим они и занимались, пока остальные легионеры возводили стены и копали рвы во на другом берегу. Но закончить строительство лагеря они не успели…
   Через неделю после встречи Лация с Ларнитой в их деревню прискакал отряд легионеров. Командовал им легат Теренций Юлиан, который после встречи с несколькими патрициями в Лукке неожиданно был отправлен Цезарем обратно. Среди прибывших в город римских аристократов был один человек, который в первый же день беспрепятственно встретился с Юлием Цезарем, после чего Теренцию Юлиану было приказано срочно вернуться назад. Никто не знал, о чём говорили Цезарь и этот патриций, но было ясно, что тот представлял интересы какого-то могущественного человека, которому Гай Юлий не мог отказать. Впрочем, после вечернего пира никто уже не помнил о том, что Цезарь какое-то время не выходил из своей палатки, заставив нескольких сенаторов и их слуг ждать его в одиночестве. А на следующее утро все аристократы благополучно отправились обратно в Рим.

   В старом пыльном поселении галлов под названием Тарога уже давно стемнело, когда на пыльной дороге раздался стук копыт. Старейшина Горк сидел у огня и ел жидкое варево из грибов и старого зерна. Новое зерно ещё не набрало силу, солёное мясо кончилось в прошлом месяце, и еды почти не было. Рыбы этой весной было мало, и когда она появлялась, её съедали прямо сырой. Два дня назад мужчины собрались на охоту. Вчера они все ушли к дальним горам, где был густой лес и можно было найти добычу. По словам гадалки Валры, туда должны были прийти олени.
   Увидев странных всадников с факелами, Горк отставил деревянную чашку в сторону и вышел недовольный из своей невысокой хижины. Ночью все предпочитали оставаться дома, чтобы не злить духов. Нахмурив брови, старик остановился у шеста с сеном. Всадники оказались римлянами. Их серые от пыли лица были похожи на кору деревьев под лунным светом – на всех застыло одно и то же выражение усталости и безразличия. Горк почувствовал, что их приезд не сулит ничего хорошего.
   – Нам нужна ваша ведьма. Где она живёт? – коротко сказал главный, в шлеме с большим гребнем. Горк нахмурил брови и опустил голову. Он ожидал чего угодно, но только не этого. Зачем им нужна старая Валра? Что она сделала? Или они хотят, чтобы она позвала галльских духов? Но римляне не верили в их богов. Валра нужна была его племени больше, чем римлянам. В душе Горк побаивался старуху, но без неё нельзя было пасти скот и собирать урожай и ещё задабривать злых духов. Это было самое важное. Если все посевы погибнут, им нечего будет продавать купцам из Рима.
   – Ты что? Не слышишь? Где живёт ведьма? – устало повторил человек в плаще. В его словах не было злобы.
   – Что случилось? Мы заключили с вашим Цезарем мир, – ответил старейшина.
   Главный римлянин что-то резко ответил, и всадник перевёл:
   – Нам нужна ведьма. Покажи, где она живёт, – на этот раз в голосе простого всадника прозвучало раздражение, передавшееся ему от командира. Старик вздохнул и взял прислонённую к стогу палку.
   – Я покажу, – произнёс он, нахмурившись. По дороге к ним присоединились ещё несколько старых мужчин племени. Ничего не спрашивая, длинноволосые и длиннобородые, они молча брели рядом с Горком, бросая на римлян короткие, настороженные взгляды. Когда все дошли до последней хижины, за которой начинался поворот к реке, старейшина остановился и повернулся к всадникам.
   – Зачем она вам нужна? – спросил он.
   – Здесь? – вместо ответа спросил воин. Горк кивнул головой и поджал губы. Главный римлянин что-то сказал всадникам. Те спешились. Двое остались держать лошадей, а остальные направились к огромной накидке из коровьей кожи, которая висела на входе вместо двери. Старейшина обвёл взглядом своих сородичей и последовал за ними в жилище Валры.
   В полутьме был виден только слабый свет прогоревшего костра и глубокие тени нехитрого скарба хозяйки: какие-то мешки с травой, сваленные в кучу обрывки кож, пучки трав и цветов. Он заметил протянутые к углям дрожащие руки старой женщины, чьё лицо не было видно из-за наброшенного на голову края грубой шерстяной ткани. От висевших везде кож сильно воняло тухлым жиром и проложенной между ними кислой травой.
   – Вставай! – резко приказал римлянин в большом шлеме. Горк вошёл с ним и успел услышать это слово. Он удивился, что тот обращается к их гадалке на своём языке.
   Ткань с головы старой женщины упала на спину, и все увидели её лицо: немного вытянутое, с удлинёнными скулами, которое когда-то, наверное, было красивым, но сейчас, в скудных отблесках небольшого огня глубокие тени искажали его выражение, делая зловещим и страшным. Эти тени увеличивали впадины в углах глаз и морщины вдоль носа по обе стороны рта. Верхняя губа была покрыта глубокими складками, которые напоминали потрескавшуюся кору дерева. Ровный нос с небольшой горбинкой выглядел в свете костра полупрозрачным. Седые и редкие волосы жалко прилипли к голове и щекам, и от этого она казалась тщедушной и маленькой. Она держалась спокойно, и только в чёрных, немного навыкате глазах застыли невыносимая тоска и усталость. Для Горка и его сородичей Валра выглядела почти такой же, как всегда. Но то, что произошло дальше, удивило его и остальных старейшин племени ещё больше.
   – Ты кто? – ровным, уверенным голосом спросила она римлянина. Старый Горк удивился, услышав звук незнакомой речи. Он знал, что дочь старой Валры встречалась с молодым легионером и разговаривала на его языке, но считал это настоящим колдовством, идущим от чёрной земли и кислого дыма мокрой травы, которую жгли осенью, чтобы на следующий год был хороший урожай. Но старая Валра… как она могла говорить на этом языке? Откуда она его знала? Пока он и остальные мужчины племени удивлённо переглядывались, между ней и главным римлянином произошёл короткий разговор. Горк вспомнил, что молодой легионер в знак дружбы подарил ему прекрасный топор. Острый и не очень тяжёлый. Им легко было рубить деревья, и он удобно лежал в руке. Горк старался не расставаться с ним, потому что ни у кого не было такого топора, и он боялся его потерять. Он хотел рассказать им об этом, но римляне не обратили на него никакого внимания.
   – Вставай! – вместо ответа произнёс главный воин, обращаясь к колдунье, и положил руку на рукоятку меча. Старая женщина улыбнулась.
   – Ты меня боишься, сын Юлия? Старую женщину? – она усмехнулась.
   – Откуда ты меня знаешь? – неожиданно смутившись, пробормотал тот.
   – Теренций Юлиан, я знала, что он пришлёт за мной, но не думала, что это будешь ты. Ты был слишком молод, когда…
   – Кто он? О ком ты говоришь?.. – растерянно спросил римлянин, но потом пришёл в себя, и резко выкрикнул: – Ты – колдунья! Мне сказали, что ты опасна. Возьмите её! – кивнул он легионерам.
   – Не спеши! – прервала его женщина. Её взгляд бы таким решительным, что воины невольно остановились. – Ты уверен, что тебе нужна именно я?
   – Да, уверен, – римлянин наклонил голову. – Ты – Валерия Клавдия, двоюродная сестра Марка Сцеволы. Ты обвиняешься в убийстве, и тебя надо доставить в Рим.
   – Женщин в Риме не судят, – усмехнулась колдунья. – И ты это знаешь. Как не судили и твоего отца. Его просто убили, как раба. Задушили в лодке, а потом выбросили в море. Сказали, что сам утонул. Ты разве это не знал? – явно довольная произведённым впечатлением, улыбнулась она. – Спроси об этом тех, кто выполнял проскрипции Суллы.
   – Хватит! Хватайте её! Ты специально отвлекаешь меня, – прохрипел Теренций, еле сдерживаясь, чтобы не кинуться с мечом на эту наглую женщину. Она вывела его из себя, но была нужна живой.
   – Ты не сказал, зачем я тебе нужна, – всё таким же тоном продолжила она, когда легионеры схватили её за руки. – Может, ты ошибся, и тебе нужна другая женщина? – она смотрела на него с такой уверенностью и спокойствием, как будто здесь командовала она, а не он. Бедным старикам из деревни казалось, что в их колдунью вселился злой дух. Потому что никто не мог себе позволить так разговаривать с римлянами. Они невольно подались назад, к выходу, опасаясь, что сейчас произойдёт что-то страшное.
   – Нет, не ошибся, нам нужна ты, – нервно дёрнул головой Теренций Юлиан. Он повернулся к старейшине и спросил: – Она одна? – солдат перевёл.
   – Нет, две, – тихо ответил Горк, ещё не понимая, что происходит. Никогда он ещё не видел, чтобы женщина так гордо и независимо разговаривала с мужчиной. Тем более, женщина их племени, которая, как он считал, всегда была с ними. Или не всегда?..
   – Две? Как две? – переспросил римский начальник. – Как две? Кто вторая?
   – Её дочь, – нахмурившись, ответил старейшина. Он смотрел на Валру, и ему казалось, что та вот-вот превратится в дикую птицу: худые руки, в которые вцепились два легионера, были разведены, как крылья, в стороны, грубая шерстяная накидка свисала с плеч, пряча в складках ткани тысячи теней от чахлого огня, а глаза напоминали глаза загнанного на охоте оленя – огромные, чёрные, выпуклые и полные отчаянного желания сражаться с охотниками до конца. Старик не мог оторвать от неё взгляда, но тут римский командир снова что-то сказал своим воинам. Те сдёрнули с плеч женщины грубую ткань и придвинули её к слабому огню. Римлянин шагнул вперёд и наклонился к её плечу. Там был какой-то знак. Горк не понимал, о чём они говорят, но видел, что главный воин остался доволен.
   – Да, это ты. Валерия Клавдия, этот знак на плече говорит, что нам нужна именно ты. Твоя дочь нам не нужна. Свяжите ей руки! Выводите, – устало закончил он и повернулся к выходу из убогого жилища колдуньи.
   – Ты ищешь Хого, а не меня. Тебе нужен он, – пробормотала она. – Значит, тебя прислали за мной ради этого, да? Ему мало золота? Всё мало? – старуха резко дёрнула руки на себя, и солдаты остановились. Теренций Юлиан обернулся.
   – Что стали? – бросил он легионерам. – Ведите. Не слушайте её глупости.
   – Ну, тогда спроси у него, кто убил твоего отца. И спроси, за что. Узнай, кто после его смерти купил ваше именье за Марсовым полем! Твоё именье, нищий Теренций! – она расхохоталась диким смехом, и даже римлянам стало не по себе от её резкого высокого голоса.
   Когда колдунью увели, Теренций Юлиан подошёл к старейшине Горку.
   – Где её дочь? – устало спросил он.
   – Не знаю, – пожал плечами тот. – Всегда была с матерью тут. Раньше уходила с одним римлянином. Но он не появляется здесь уже много дней.
   – С каким римлянином? – удивился Марк Антоний.
   – Я не знаю его имени, – пожал плечами старик.
   – Теренций, я его знаю. Это Лаций Корнелий Сципион, – вмешался легионер, который переводил слова Горка. – Он часто сюда приезжал к молодой колдунье. Я её тоже видел. Она страшнее матери. Злая. Смотрит страшно. Убить может.
   – Лаций? Мой старший трибун? – с лёгким удивлением переспросил Теренций и, не скрывая удивления, посмотрел сначала на легионера, а потом – на старейшину, который не понял ни единого слова, кроме имени молодого римлянина, с которым встречалась дочь колдуньи.
   – Да, он, – кивнул головой всадник.
   – Лаций? Мой дорогой и наивный Лаций… Так вот, куда он всё время ездил с Варгонтом! Теперь мне всё понятно. Но что он нашёл в этой грязной колдунье? Хотя он и сам по рождению…, – задумчиво усмехнулся легат, но уже через мгновение его лицо снова стало серьёзным. – Ладно, сейчас это неважно. Ты скачи вперёд, в Лукку, предупреди, что мы везём её.
   – Скачи, скачи, гонец смерти, – раздался позади голос старой колдуньи. Теренций недовольно повернулся и сделал резкий жест рукой двум воинам, которые пытались посадить её на лошадь.
   – Свяжите ей руки и перекиньте через спину лошади, – раздражённо добавил он. – Быстрее. Нам ещё десять дней скакать до Рима.
   – Ты ещё пожалеешь об этом, – глухим голосом произнесла Валра. Она вдруг обмякла, как будто потеряла жизненные силы, и после этого они легко забросили её костлявое тело на лошадь. Там она вдруг встрепенулась и повернула голову в сторону легата: – Ты так и не смог стать достойным сыном своего отца. Ты умрёшь в безвестности. Боги смеются над твоей трусостью, Теренций Юлиан. Скоро, уже скоро… Я слышу скрежет железа. О, этот звук! Это Парки [24 - Парки – три богини, дочери Ночи, управляющие судьбой человека. Первая, Клото, прядёт нить жизни; вторая, Лахесис, тянет эту нить и определяет судьбу; третья, Атропо, «неизбежная», отрезает нить жизни. Они знают наперёд участь, ожидающую каждого человека, и люди должны подчиняться этим могущественным богиням (римск.).] занесли ножницы над нитью твоей судьбы. Бедный Теренций… – еле слышно прошептала старая гадалка, которой, видимо, уже совсем не хватало воздуха. Она ткнулась щекой в жёсткие волосы на рёбрах лошади и замолчала.

   У поворота к реке стояли несколько невысоких сутулых мужчин с длинными седыми волосами и заросшими лицами. Они хмуро смотрели вслед ещё не осевшей пыли, которая плавно клубилась над узкой дорогой в эту безветренную погоду. Луна, наконец, полностью вышла из-за кромки леса и ровным холодным светом накрыла всю деревню, пустой дом старой колдуньи и медленно оседавшую на дороге ровным слоем пыль. На небе не было ни единого облака, и в такую погоду было хорошо видно, что происходит вокруг. Но никто из стариков не видел, как плавно качались за поворотом ветви высокого дерева и из листвы смотрели на дорогу чьи-то внимательные и сосредоточенные глаза. Даже старая гадалка не видела их, потому что была привязана поперёк лошади и хрипло охала при каждом резком движении животного. Только под утро серая тень медленно спустилась с дерева и, низко припадая к земле, проскользнула в покинутый дом старухи. Несколько поленьев легли на угли уже почти остывшего костра, и к медленно разгоравшемуся огню протянулись две тонких руки.
   Всё произошло так, как и предупреждала мать. Ларнита была готова к этому, но всё же не могла сдержать слёзы. Они текли по щекам двумя тонкими ручейками, и она вытирала их плечом, на котором виднелся такой же, как и у её матери, странный витиеватый знак – три круга, похожих на ракушки улиток.

   Через десять дней в деревню прискакали кимбры и ещё какие-то варвары из других северных племён. Их было много. И им тоже была нужна «старая колдунья». Узнав, что её увезли римляне, их вождь сильно разозлился и чуть не убил Горка, но ему вовремя сказали, что в деревне осталась дочь старухи. Когда её притащили, он задал ей только один вопрос, но Ларнита в ответ лишь покачала головой. У неё не было того, что он искал. А сама девушка была ему не нужна.
   – Отдай мне талисман! Он принадлежит мне по праву, – пригрозил он. – Иначе я сожгу всю деревню.
   – Лучше сожги меня, – тупо глядя куда-то вдаль, ответила Ларнита. – У меня его нет.
   В этот момент из толпы жителей раздался голос:
   – Она отдала его римлянину!
   Вождь варваров резко посмотрел туда, но потом повернулся к девушке:
   – Это так? Ты отдала его римлянам? – прошипел он.
   – Какая разница? – пожала плечами она. – У меня всё равно ничего нет.
   После этого кимбры нашли того, кто кричал, и забрали его с собой. Старейшине Горку приказали привести всех лошадей и коз. Когда они уехали из Тароги, старейшина собрал мужчин и стал совещаться, что делать дальше. Так как у них был мир с римлянами, они решили просить их о защите. Вскоре их гонец ускакал на старой лошади прямо в ночь, хотя раньше после захода солнца никто из жителей деревни этого не делал.
   От римлян прибыл отряд всадников. Они выслушали рассказ старейшины Горка, и главный воин сказал, что передаст слова старейшины своему командиру, Марку Корнелию Верру, который остался в лагере вместо Цезаря. После этого римляне долго не появлялись в деревне. Почти месяц. Зато вместо них снова появились кимбры. Они были очень злыми. Опять приказали собрать всю еду и забрали последние припасы. Старейшина Горк слышал, как они обсуждали нападение на римский лагерь и говорили о своей победе. Поэтому он решил подчиниться и молчать. Весна только закончилась, трава ещё не набрала силу, и в лесу почти не было еды. Запасов совсем не осталось, потому что прошлой осенью родилось много детей. Горку было не до борьбы. Семь дней подряд женщины по ночам носили остатки зерна, сухих грибов и ягод в лес, а утром делали вид, что собирают последнее для кимвров. Горк был рад, что те ели и пили больше, чем наблюдали за сбором продуктов, и всё было бы хорошо, если бы неожиданно не появился этот молодой римлянин.

Глава 11

   Привычную тишину ночного лагеря разорвал отчаянный крик караульного:
   – Варвары!… Вар-ва-ры… ааа-рыыы!!!
   Лаций только недавно заснул, и сначала этот резкий голос показался ему частью сна. Но уже через мгновение он был на ногах, лихорадочно застёгивая пояс с мечами. Со всех сторон раздавались крики людей и ржание лошадей. В ещё не остывшем после знойного дня воздухе стоял запах сухой горькой пыли.
   – Будь ты проклят, Верр! – донёсся до него голос Варгонта. Тот стоял рядом с палаткой. В одной руке у него был факел, а в другой – меч. В двух шагах справа, у столба, лежало тело часового. Варгонт крутил головой из стороны в сторону, пытаясь определить, откуда произошло нападение. Но варвары, казалось, были повсюду – крики неслись со всех сторон.
   Лаций остался командовать легионом вместо легата Теренция, и сейчас ему надо было найти горнистов, чтобы собрать вокруг себя легионеров. Однако сделать он этого не успел…

   Префект Марк Корнелий Верр, назначенный Цезарем командующим на время своего отсутствия, не стал слушать возражения легатов и приказал разделить войско на две части. Оба лагеря он приказал расположить на противоположных берегах реки. Разведчики не раз докладывали ему, что к ним приближается враг. И хотя до ближайшего римского гарнизона было два дня пути, Верра это не остановило. Он всё равно приказал строить второй лагерь. Разделять легионы было глупо и опасно. Воины потратили две недели на переправу и возведение ограды и ещё не успели закончить рвы…

   – Сзади! – заорал Лаций, увидев, как со спины на Варгонта надвигается большая тень лошади, но тот не услышал. Ему повезло – тяжёлое копьё просвистело над головой и с силой вонзилось в пустую палатку. Варгонт ткнул факелом в морду лошади. Та встала на дыбы, не удержалась и рухнула на спину, придавив собой всадника. Он сразу же добил его коротким мечом. Где-то впереди были слышны дикие визги, стук копыт и стоны раненых. – Это у передних ворот! – крикнул Лаций – Бегом к горнистам! Команда – отход к реке. Прямо к броду! – сам он повернулся в сторону привязанных лошадей.
   – Горнистов убили! – крикнул Варгонт, и, как бы подтверждая его слова, над лагерем раздался короткий звук рожка, который сразу же оборвался. Лаций стиснул зубы, видя потери: его ликторы и слуги были убиты прямо у палатки. Сделав шаг в сторону, он споткнулся о какую-то палку, схватился за неё и почувствовал древко копья. Навалившись на него всем телом, чтобы встать, Лаций попытался выпрямиться, когда услышал стон. Руки сами опустились вниз. Он вздрогнул, коснувшись скользких пальцев, сжимавших основание копья. На земле лежал пехотинец, копьё пригвоздило его к земле. Это был часовой их ряда. Совсем рядом раздался стук копыт. Лаций поднял голову и еле успел увернуться от удара. Меч просвистел близко от головы, мимо проскакал взлохмаченный всадник. Лаций рванулся к шестам. Но лошадей там уже не было. Сверху по плечу ударило что-то тяжёлое, похожее на копьё. Он успел схватиться за древко рукой и резко рванул на себя. Сзади раздался злой крик и глухой звук упавшего на землю тела. Но в темноте ничего не было видно.
   Где-то неподалёку вспыхнул огонь. Край пламени выхватил из тьмы небольшую чёрную лошадь, с бешеными глазами и оскаленной пастью. Она была совсем рядом. Всадник в шкуре и шапке схватил её за гриву. Ещё мгновение, и он будет верхом! Лаций рванулся вперёд. Невдалеке загорелась ещё одна палатка. Блик пламени осветил бок лошади. Варвар уже запрыгнул животом ей на спину и начинал закидывать ногу на другой бок. До него было не более двух локтей: грязное, волосатое колено согнулось, пятка упёрлась в круглые бока лошади. Лаций резко полоснул мечом по икре. Нога в кожаном сапоге дёрнулась вверх, раздался короткий вскрик. Второй удар он нанёс ему прямо под локоть, в бок. Пальцы на рукоятке сразу стали липкие и скользкие. Кровь, как и ночь, была густой и чёрной. Тело врага медленно стало заваливаться набок и упало ему на плечо. Лаций отшатнулся, стараясь схватить лошадь. Невдалеке послышалось ржание ещё одной лошади, скорей всего, раненой. Стоявшее перед ним животное дёрнулось от этого звука, наступило несколько раз на тело своего бывшего хозяина, развернулось и несколько раз всхрапнуло. Лаций вытер ладони о жёсткую гриву и сел верхом. Впереди показались несколько всадников. Это были варвары. От разгоревшихся палаток стало светлее. Один из них выделялся крепким телосложением и шапкой из светлого меха. Увидев Лация, он странно наклонил голову, как будто присматривался к нему, потом вытянул руку вперёд, постучал несколько раз по груди и что-то крикнул своим воинам.
   – Хого! Хого! – громкими гортанными голосами повторили они. Двое сразу же рванулись вперёд, но сбавили ход – им мешали горящие палатки. Лаций не стал ждать, пока они обогнут их, и рванулся навстречу. Первый всадник не успел развернуться и сам подставил спину под удар; второй, оскалив зубы, стал отчаянно размахивать мечом из стороны в сторону, и Лацию пришлось прижаться к гриве, чтобы его не задело. Рассвирепевший дикарь так хотел достать его, что опасно перегнулся и чуть не упал. Пытаясь выпрямиться, он схватился за шею своего коня, и тот стал крутиться на месте. Лаций не мог достать его, но круп лошади был совсем рядом. Он ткнул в него мечом изо всех сил. Животное дёрнулось и заржало от боли, варвар, не удержавшись, упал на землю. Однако впереди был ещё один всадник. Лаций почти достал его, но тот в последний момент увернулся, и лезвие рассекло ему только кожу на плече и бедре. Решив не добивать его, он развернул лошадь и поскакал в проход между догорающими палатками. Выскочив к дальним воротам лагеря, Лаций наткнулся на несколько варваров, которые прижали к стене около десятка римлян.
   – Видуус [25 - Видуус – бог, отделявший душу от тела (римск.).]! – прошептал он, держась одной рукой за гриву, а другой – стараясь вытереть ладонь и удержать меч. Дальше всё закружилось, как будто боги устроили водоворот смерти. Варваров было около десятка, но они не видели его. Он напал на них сзади и стал рубить чёрные спины в мохнатых шкурах, крупы лошадей, ноги и головы. Пламя уже охватило почти все палатки. Когда они превратились в огромный костёр, только тогда нападавшие заметили, что на лошади сидит враг. Его меч рубил всё подряд. Лошади вставали на дыбы, обезумев от боли и роняли на землю своих всадников. Лаций в душе ещё раз поблагодарил богов и кузнеца из Дертона, который после долгих уговоров всё-таки сделал ему этот меч.
   Опешившие пехотинцы пришли в себя и кинулись на помощь. Несколько оставшихся в живых варваров предпочли ускакать. И тут Лаций заметил Варгонта.
   – Ты, прямо, как Юпитер… – прохрипел центурион.
   – Спускаемся все к реке! – вместо ответа приказал он. Но на берегу не было видно ни одного римлянина. Только чёрные тени всадников. Загнав лошадей по самое брюхо в воду, они добивали спасавшихся вплавь легионеров. Идти туда было нельзя, а переплывать здесь, в самом широком месте – очень опасно. Но выхода не было.
   – Плывём! – наконец, принял решение Лаций. Все бросились в воду, и только Варгонт задержался. Он плохо плавал, хотя и учился вместе со всеми легионерами.
   – Я сейчас… Ты плыви! Я догоню… Сейчас… – отрывисто повторял он.
   – О, боги, только не это… – прошептал Лаций. – Намотай на руку и держись! – он протянул ему поводья лошади. Центурион молча схватил рукой кожаные ремни, взял лошадь за гриву и сделал шаг вперёд. Лаций ткнулся коленом о твёрдый предмет. Это был мёртвый гастат. От толчка его тело перевернулось, и вместо лица показалась сплошная зияющая рана: череп был разрублен сверху от волос до самого глаза, который свесился на щёку и, как живой, косил в сторону. В свете луны этот белый круг выглядел зловеще. Перекошенный рот напоминал заброшенный колодец. Он смотрел в небо чёрными губами, застыв в последнем крике. Лаций оттолкнул труп в сторону и шагнул в глубину. Сзади послышался стук копыт и гортанные голоса варваров. Надо было торопиться. Холодная вода накрыла его с головой. Один из всадников, загнав коня в воду по брюхо, с досадой прокричал что-то вслед и, видя, что не может достать уплывающих римлян, ткнул мечом один из трупов. Раздражение хозяина передалось его коню: тот встал на дыбы и заржал.
   Лаций слышал голос лошади и шум воды, но они уже отплыли от берега на десять—пятнадцать шагов и теперь их могли достать только стрелы или копья. Но стреляли по ним или нет, он уже не видел, стараясь грести как можно быстрее. Только на другом берегу он позволил себе оглянуться. Варгонта нигде не было. Лошади – тоже.
   – Варгонт! – заорал он. Никто не ответил. – Варгонт, ты где? Варгонта не видели?! – стоя по колено в воде, кричал он тем, кто стоял или сидел рядом. Кашляя и тяжело дыша, легионеры уныло качали головами.
   – Один не доплыл на лошади. Совсем рядом утонул, – сказал кто-то сбоку. Лаций развернулся к реке.
   – Ты куда? – раздался сзади испуганный голос.
   – Варгонт, – пробормотал он. – Варгонт там…
   Лаций нырнул в том месте, где должен был плыть центурион. До дна было недалеко. Ему повезло, что там не было течения. Огромное тело лошади оказалось совсем рядом. Она не шевелилась. Лаций на ощупь проплыл вдоль тела: хвост, спина, грива, уши, опять спина. Пришлось вынырнуть и сразу нырнуть опять. Он нашёл копыта, ил и песок, голову лошади и туго натянутую уздечку! Пальцы потянули её и нащупали сжатый кулак с намотанным кожаным ремешком. Рывок, ещё один. Грудь, казалось, вот-вот разорвётся от нехватки воздуха. А он крутил и крутил эту скользкую тонкую кожу, пока она, наконец, не соскользнула с неподвижной руки. Лаций рванул её вверх, схватил голову, запустил пальцы в волосы и из последних сил потащил её вверх. Это был Варгонт.
   Их подхватили ещё в воде. Прямо на берегу ветераны сложили тело Варгонта пополам и стали давить на грудь и живот. Они старались изо всех сил. Когда тот вдруг выплюнул изо рта струю воды и захрипел, как раненая лошадь, Лаций впервые слабо улыбнулся. Затем развернулся и поплыл обратно, помогать другим. В этот день ему удалось вытащить из воды ещё одиннадцать человек. А через два дня из Рима вернулся Гай Юлий Цезарь. Префект Марк Корнелий Верр, разбивший войско на две части, был сразу же арестован и отправлен в Рим.
   Всю неделю Лаций не мог отлучиться из лагеря. Как, впрочем, не мог это сделать и целый месяц до этого. Он собирал раненых и убитых, организовывал расположение своего легиона в старом лагере, выезжал с разведчиками вверх по реке, но всё это время он с нетерпением ждал возможности съездить в Тарогу, где оставил свою юную дикарку. Вспоминая оставшуюся там Ларниту, он сжимал круглый талисман, который она подарила ему во время последней встречи, и улыбался, представляя, как снова обнимет её и увезёт к реке.

   Легионы построились перед лагерем, прощаясь со своими погибшими товарищами. После жертвоприношений Цезарь сам поднёс огонь к первому помосту. Маленький огонёк перебежал от факела к мелким веткам и постепенно охватил большие стволы. С треском и шипением пламя постепенно распространилось по всем погребальным алтарям.
   – Легионеры, враг всегда беспощаден и всегда старается напасть неожиданно. Они боятся нас. Двери двуликого Януса [26 - Янус – древнеримский бог начала. Изображался в виде двух голов, смотрящих в разные стороны. В Риме стояли ворота двуликого Януса, которые открывали, когда римляне с кем-то воевали, и закрывали, когда война прекращалась.] не закрываются в Риме уже много лет. Поэтому мы и находимся здесь. Сорок лет назад, кимбры, тевтоны, херуски, маркоманы, тигурины были разбиты здесь Гаем Марием, но теперь варвары снова становятся опасны. И вы все это видели. Однако римская армия сильнее их. Её нельзя победить, пока есть такие воины, как Лаций Корнелий Сципион! – торжественно произнёс он. – Подойди! – позвал он его. – За спасение боевых товарищей награждаю тебя дубовым венком [27 - Гражданский венок из дубовых листьев (Corona civica), высшая награда для любого легионера вне зависимости от его звания.]! За мужество и храбрость воины дают тебе прозвище Фиделий [28 - Верный.].
   – Благодарю тебя, Гай Юлий Цезарь, – склонив голову, ответил Лаций.
   – Народ Рима благодарит тебя и гордится тобой! Подними голову и поблагодари богов! Ты спас двенадцать человек!
   – В душе я считаю тех, кого не спас, – ответил он.
   – Похвально… – Цезарь покачал головой и возложил ему на голову самую главную награду римской армии.

Глава 12

   Через несколько дней в сторону гельветов и кимвров были посланы большие группы разведчиков, а в лагере стали готовиться к походу на север. На севере, по мнению Цезаря, вскоре должны были сосредоточиться основные силы варваров. Снаряжение, обувь и оружие проверяли несколько трибунов. Все центурии были подготовлены хорошо, поэтому во второй половине дня центурионы построили легионеров перед забором лагеря и стали отрабатывать движение строем, выполнение команд под звуки рожка и тренировочный бой в парах. Лаций тоже присоединился к ним, с радостью показывая, как надо двигаться и закрываться щитом, атаковать коротким мечом и даже несколько раз показал, как кидает меч и нож. Во время перерыва между упражнениями он скинул нагрудник, шлем и пояс и присел с Варгонтом у въездного столба, в нескольких шагах от караульных у ворот. Они были в одних туниках, пот тёк по лицу, плечам и рукам и в таком состоянии от пехотинцев их не отличало ничего, кроме обуви. Через некоторое время внимание Лация привлекло движение на дороге. Вскоре к воротам подъехали несколько всадников в дорогих туниках и нагрудных щитках, покрытых золотом. У одного даже шлем был разукрашен золотыми звёздами. Они ярко блестели на солнце и неприятно слепили глаза.
   – Арделионы, – процедил сквозь зубы Лаций.
   – Да нет, ты ошибаешься, – с наигранной серьёзностью громко заметил Варгонт, который уже давно искал повод, чтобы развлечься. – Это важные люди. Они приехали сюда прямо из Рима. Я даже вижу пыль Марсова поля на копытах их лошадей! Наверное, выехали сразу после праздника в его честь. Смотри, даже костюмы не сняли. Правда, мечи, наверное, деревянные, но зато лица радостные. А может, это чьи-то слуги или бродячие артисты? Как ты думаешь?
   – Нет, на артистов не похожи, – подыграл ему Лаций. – Хотя, кто его знает! Может, от мамы с папой сбежали… поиграть в легионеров. Но скоро пройдёт, – прищурив глаза, спокойно добавил он.
   – Главное, когда варвары появятся, успеть снять такой роскошный шлем. А то они оторвут его вместе с башкой, – иронично заметил Варгонт. Он небрежно бросал камешки в столб и даже не пошевелился, когда возмущённые всадники, прекратив разговаривать с караульными, резко повернули коней в их сторону.
   – Эй, ты! – надменно окликнул Варгонта хозяин шлема со звёздами. – Слышишь, гастат, я обращаюсь к тебе! – копыта его лошади уже были в полушаге от ног Варгонта, но тот бросил очередной камешек и только после этого небрежно бросил взгляд в его сторону. Лаций отвернулся, чтобы скрыть невольную улыбку. Немногие трибуны ходили в простых туниках и без помощников. Он знал, что сейчас они с Варгонтом больше напоминали двух отдыхающих от службы пехотинцев, чем центуриона и трибуна. Правда, у Лация были высокие калиги, но всадник их, видимо, не заметил.
   – Твоя лошадь загораживает мне солнце! – с наигранным возмущением произнёс Варгонт.
   – Что?! – в бешенстве воскликнул аристократ и так сильно сжал бока лошади, что та встала на дыбы и заржала. Лаций знал, что будет дальше, поэтому поджал ноги и приготовился быстро встать. Всё произошло так, как он и предполагал: когда лошадь подняла передние ноги вверх, невысокий Варгонт резко бросился ей под брюхо, упёрся плечами и на мгновение оторвал её от земли вместе с всадником. Перепуганное животное задёргало ногами и стало заваливаться на бок. Молодой аристократ успел соскочить на землю и тем самым избежал сильного увечья, только немного ударил локоть и колено.
   – Эта лошадь стоит дороже, чем сто таких, как ты, – уже с меньшим пылом, но всё же злобно выкрикнул он. За его спиной появились четыре ликтора. Перед ними был легат, но Варгонта это не остановило.
   – Я с удовольствием поймаю эту лошадь в германском лесу, когда на ней уже не будет всадника, – рассмеялся он. Оскорблённый хозяин покрытого звёздами шлема сделал жест ликторам, и те выдвинулись вперёд.
   – Легат! – резко и громко крикнул Лаций. Он знал силу своего голоса, который помогал ему на поле боя собирать легионеров в боевые ряды. «Звёздный» всадник и четверо его ликторов вздрогнули и повернули головы в его сторону. Лаций кивнул на столб: – Смотри!
   Короткий меч, сделав один оборот, с силой вонзился в плотное дерево. В воздухе раздался звонкий дребезжащий звук. Если бы вместо столба стоял человек, то лезвие пронзило бы его насквозь. По лицам ликторов было видно, что они впервые видят такой трюк. До Лация донеслись их приглушённые голоса: «Как это? Как это?…»
   – Ты кто? – нахмурил брови всадник.
   – Неважно, – ответил Лаций и положил руку на рукоятку второго меча. – Мне не надо бегать за врагом. За ним бегает мой меч, – он позволил себе, наконец, широко улыбнуться.
   Сзади послышались голоса – из лагеря вернулся караульный. За ним подъехали ещё два легата и их слуги. Один из них увидел помпезного всадника и сразу же направился к нему.
   – А, Юлий Клавдий, ты опять нашёл, с кем повздорить, – с улыбкой произнёс он. Заметив стоявших рядом Лация и Варгонта, он на мгновение замолчал, скривил лицо, потом увидел меч в столбе и покачал головой. – Тебе повезло. Мог бы сегодня и не доехать до Цезаря, – тихим голосом заметил он.
   – Что ты говоришь, Серпилий! – возмутился всадник. – Эти нахалы посмели напасть на меня и моих людей. Они даже повалили мою лошадь и теперь угрожают мне оружием!
   – Юлий, – понизив голос и приблизившись к всаднику, произнёс легат, – не надо так громко говорить. Перед тобой два человека в туниках, без оружия и охраны. Со стороны ты выглядишь смешно. Как они могут тебе угрожать? Но тебе повезло… старший трибун Лаций Корнелий Сципион – лучший старший трибун в армии Цезаря, а центурион Варгонт – его лучший друг, – процедил он сквозь зубы. – Если бы они напали на тебя, я бы с тобой уже не разговаривал, – пожилой римлянин растянул губы в тонкой улыбке, покачал головой и повернулся к Лацию. – Ты кого-то ждёшь, Лаций Корнелий? – вежливо спросил он.
   – Благодарю тебя, Серпилий! Мы проверяли гастатов и оружие по приказу легата Теренция Юлиана, – ответил Лаций, вынимая из столба меч.
   – Он только что вышел от Цезаря. Если он тебе нужен, поспеши! Кажется, он будет занят до самого вечера, – легат показал рукой в сторону ворот, – Удачи тебе! – Серпилий повернулся к всаднику с золотым шлемом и сказал: – Идём, Гай Юлий уже ждёт тебя. И постарайся больше не делать глупостей, – уже тише добавил он.
   – Да что тут происходит? Я – гражданин Рима! Клянусь богами… – попытался возмутиться тот, но ликтор схватил его за локоть и с силой сжал. Молодой аристократ залился краской, открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент его кто-то окликнул и оскорблённый всадник решил отложить свой спор с двумя дерзкими легионерами на потом.

   Легат Теренций Юлиан стоял возле палатки и читал короткий свиток, когда к нему подошёл Лаций:
   – Теренций, слава богам, я успел тебя найти!
   – А, это ты, мой дорогой Лаций… – с отеческой вежливостью, за которой проглядывалось гораздо больше, чем просто уважение, ответил тот, но Лаций только вздохнул. Он уже привык к постоянным намёкам и долгим взглядам легата, который испытывал к нему особую симпатию. Лаций принадлежал к небольшому количеству легионеров, которые не тяготели к неестественной любви между мужчинами даже во время походов. В детстве он слышал, как в соседнем доме дико кричал раб-подросток, которого наказали за то, что он не захотел ублажать своего хозяина. Патриций решил повеселиться с друзьями и потребовал, чтобы юный раб удовлетворял его гостей по очереди, пока они пировали. Что произошло потом, точно никто не знал, но говорили, что мальчика до смерти забили палками. Лацию повезло, что он узнал об этом случае от помощницы мачехи, рабыни Миолы. Та рассказала ему об том без всяких подробностей. Она сыграла в его судьбе очень важную роль и была первой женщиной, с которой он узнал, какими должны быть отношения между мужчиной и женщиной. Ей было около тридцати, ему – чуть больше четырнадцати. Нежность и забота случайно переросли в близость. Об этом никто не знал, но когда Миолу продали, Лаций сильно переживал, и ещё долго хранил в душе наивную юношескую любовь к этой женщине, которая волею богов, сначала была для него почти матерью, а потом – любовницей и другом. Однажды в походе Помпея один центурион обозвал его «сладким мальчиком» и при всех легионерах положил руку на колено, намекая на близость. Лаций отбросил его руку и вынужден был защищать своё мнение кулаками. Ему немало досталось, но и центурион потом две недели пролежал в палатке, находясь между жизнью и смертью. Сразу после этой стычки Лаций познакомился с Варгонтом. Тот видел всё с самого начала и, когда дело дошло до драки, не дал товарищам любвеобильного центуриона прийти ему на помощь. С тех пор они с Варгонтом всегда были вместе, что тоже было иронией судьбы, потому что в римском войске отличить дружбу от любви было практически невозможно.
   Теренций знал об этом происшествии, но считал, что время всё меняет. Он был старше Лация и умел ждать. В его отношении к молодому трибуну всегда сквозило лёгкое снисхождение. Он старался сделать так, чтобы Лаций ему доверял и считал, что между ними установились хорошие отношения. При этом он всё время рассказывал ему, как нежно относится к своему молодому брадобрею, который каждое утро на рассвете приводил его лицо и волосы в порядок и отвечал ему взаимностью.
   Легат Теренций Юлиан служил Риму верой и правдой в той степени, которой они не угрожали его жизни. У него был свой покровитель в столице, с которым в прошлом его связывали близкие узы любви и который благодаря своим связям спас ему жизнь во время проскрипций Суллы, а потом помог жениться на красивой и богатой вдове Лауре Кипринии. Поэтому Теренций всегда выполнял его просьбы, которые были, скорее, приказами. Они, порой, казались ему странными, но это не нарушало воинской дисциплины и не мешало службе. Теренцию не нужна была слава великого полководца, он устал от постоянной борьбы с более сильными противниками в политической жизни Рима и решил попытать удачи в армии. Стать консулом в Риме у него не получилось. Его считали слишком бесхарактерным и даже трусливым. Более того, он не преследовал тех, кто открыто смеялся над ним в Сенате, стараясь всё время лавировать между различными политическими течениями. Но эта роль была для него слишком тяжела. Пользуясь своим званием сенатора, он стал легатом в армии Цезаря и теперь служил в Галлии, стараясь как можно меньше участвовать в боевых действиях. К счастью, для этого у него был незаменимый старший трибун Лаций Сципион, который с охотой выполнял все самые сложные поручения и в бою был просто незаменим. Даже во время своего отсутствия он был уверен, что легион находится в надёжных руках молодого трибуна, которого уважали и слушали даже префекты.
   В душе Теренций мечтал разбогатеть и купить дом на Палатинском или Капитолийском холме. Прослужив в Галлии уже несколько лет, он понял, что стать богатым, как стали некоторые легаты в Испании или Помпей в Азии, можно было и здесь, в тихой Галлии. Торговля, торговля и ещё раз торговля – вот что приносило доход, несравнимый ни с какими военными трофеями. Когда в Риме не хватало масла или пеньки, купцы готовы были платить любые деньги, лишь бы получить этот товар. А получить его здесь, в провинции, не составляло никакого труда. Особенно при наличии такой силы, как армия.
   Но совсем недавно, выполняя очередное поручение своего патрона в галльской деревушке Тарога, Теренций узнал одну новость, благодаря которой у него появилась идея, как стать не просто богатым, а сказочно богатым. Причём, достаточно быстро и ничем не рискуя. Но перед этим ему пришлось терпеть проклятия старой колдуньи целых десять дней…
   С трудом оторвавшись от своих воспоминаний о странной старухе и её откровениях, он попытался сосредоточиться на словах Лация. Подняв голову, Теренций упёрся взглядом в тёмный медальон на груди старшего трибуна. Именно о нём говорила старая ведьма. Теренций с недоверием покачал головой, не веря, что эта деревяшка может сделать человека счастливым.
   Лаций заметил его взгляд и спрятал медальон под туникой.
   – У тебя есть новости из Рима? – спросил он. – Ты видел Корнелию?
   – Если честно, то не успел, – как-то отвлечённо ответил легат, как будто не видел его и думал о своём. – Были кое-какие проблемы, но на днях вернутся мои слуги и привезут новости от твоей сестры. Обязательно. Я приказал им зайти к ней лично. Может, придёшь вечером? Побудем вдвоём… Я расскажу тебе кое-что о Суббуре, есть новости с Форума, продаются сады на той стороне Тибра…
   – Благодарю тебя, – перебил его Лаций. – Подожду твоих слуг. Просто какие-то странные слухи ходят о сестре, но никто ничего толком не говорит.
   – Слухи? – Теренций поднял брови вверх. – О чём?
   – Да так. А ты не слышал? Говорят, в Риме неспокойно. Вечером люди боятся выходить на улицы. Цицерон находится в изгнании. Его дом сожгли. Многие патриции уехали из города. Их дома разграблены.
   – Да не волнуйся ты так. Говорят всякое. Но Цезарь приехал в хорошем расположении духа. Когда разберёмся с гельветами и кимврами, то вернёмся в Рим, и Сенат назначит тебя легатом. Цезарь обещал.
   – Правда? Но ведь Сенат не одобряет без… – Лаций был удивлён этой новости, потому что никто об этом ещё не говорил ему. Это было очень важно, но сейчас он хотел попросить его о другом. – Теренций, мне надо на два дня покинуть лагерь. Я хочу съездить в Тарогу.
   – В Тарогу? – искренне удивился тот. – Это где? А, это та деревня, где мы собираем пеньку и лозу, да? А зачем?
   Лаций осторожно оглянулся по сторонам. Варгонт стоял на почтительном расстоянии. Больше рядом никого не было.
   – Ну, я не знаю, как тебе сказать. Там живёт одна девушка. Она мне нравится. Я слышал, что в деревне были варвары с севера. Но ещё ходят слухи, что там были римляне. И никто ничего об этом не знает. Я хотел бы сам съездить туда.
   – Лаций, ты совсем не хочешь слушать меня… – снисходительно с улыбкой произнёс Теренций.
   – Только не говори мне, что я должен думать о Риме и богатых римских невестах, пожалуйста! – взмолился он. – Я подумаю о них потом. Но сейчас мне надо только попасть в эту деревню. Дай мне всего два дня!
   – Я не собираюсь ничего говорить тебе о римских невестах, – пожал плечами Теренций. – Твоя судьба в твоих руках. Ты мог бы обсудить своё будущее со мной. Но не посреди лагеря под палящим солнцем, а во время тихой, спокойной беседы в прохладной палатке…
   – Так, значит, можно? – с надеждой спросил Лаций.
   – Ты неисправим… – вздохнул Теренций. – На два дня?
   – Да.
   – Ты будешь один?
   – Один? – Лаций был удивлён, услышав этот вопрос. – Нет, я хотел взять восьмёрку из центурии Варгонта.
   – Ну да, куда же ты без своего Варгонта, – Теренций усмехнулся и потрепал его по плечу, подумав, что с таким же успехом он мог бы постучать по мраморной колонне. Воспользовавшись моментом, он осторожно погладил Лация по предплечью, но решил не спешить, чтобы тот постепенно привыкал к его нежным намёкам. Легат считал, что в отношениях между мужчинами важны ласка и терпение. Поджав губы, Теренций одобрительно кивнул: – Конечно, можно. Только будь осторожен, и пусть твои легионеры никому об этом не говорят. Кстати, у тебя такой интересный медальон. Может, оставишь его мне, чтобы не потерялся? – как бы невзначай предложил он.
   – Благодарю тебя, Теренций! Я твой должник! Медальон? Зачем он тебе? Но… – Лаций задумался. Что мог сделать легат с этим медальоном? Ничего плохого. Если он вернётся, то заберёт его обратно. А если нет, то зачем ему пропадать в лесах Галлии? – Да, конечно! Береги его. Я заберу его, когда вернусь! – с неожиданно искренней радостью ответил он, чем поверг Теренция сначала в недоумение, а затем – в трепетный восторг, потому что тот воспринял его слова как следствие своего терпеливого ухаживания. Результат был налицо, и чувство удовлетворённого самолюбия вместе с предчувствием скорой победы над упрямым трибуном приятной волной прокатилось по всему его телу. – Только не потеряй его! – ещё раз повторил Лаций. – Это защитный медальон. Не отдавай его никому! И благословит тебя Венера! – искренне пожелал он, прижав кулак к груди. Сам он уже мысленно мчался по дороге на север, и теперь ничто не могло остановить его на пути к Ларните.

   Теренций Юлиан посмотрел вслед своему старшему трибуну, который на ходу что-то живо объяснял невысокому широкоплечему Варгонту, и перевёл взгляд на небольшой чёрный кружок. Медальон был размером с два сестерция, но гораздо легче. Он занимал почти всю ладонь и, похоже, был сделан из дерева. Неужели это ключ к тайне старухи? Как-то просто и странно… Но если она права, то лучше не шутить с этой деревяшкой… Теренций покачал головой и приказал позвать брадобрея. В душе он был очень суеверен и хорошо запомнил слова старой Валерии, что надевший медальон умрёт страшной смертью. Когда брадобрей откинул полог и со сладкой улыбкой на лице вошёл в палатку, легат пожалел, что сейчас день и он не может прямо сейчас уединиться здесь с этим молодым сицилийцем.
   – Возьми этот медальон на два дня, – проворковал он на ухо юному парикмахеру, медленно надевая ему на шею кожаный ремешок. – А потом вернёшь его мне. Он принесёт тебе счастье. Мы съездим с тобой в Лукку, и там проведём время вместе. Тебе понравится, – пообещал он, не говоря брадобрею, что тот нужен ему как перевозчик медальона. В городе Теренций собирался сделать у кузнецов копию и отдать её Лацию. Настоящий медальон он хотел оставить у себя.
   – Благодарю тебя, Теренций, – опустив глаза, ответил молодой сицилиец. – Тебя так долго не было…
   – Потерпи, сегодня вечером я постараюсь вернуться пораньше. А пока иди!
   Брадобрей вышел, а легат был вынужден вернуться к своим делам. Он приказал ликторам позвать трибунов, которые стояли всё это время у палатки в ожидании разрешения войти. Они долго что-то ему говорили, но Теренций их не слушал. Он думал о своём будущем. Цезарь вернулся из Рима с хорошими новостями. Скорей всего, он нашёл там поддержку у богатых землевладельцев и сенаторов. Значит, они пообещали ему деньги для продолжения войны в Галлии. Недаром он сказал сегодня, что скоро всё может измениться. Новое настроение Цезаря беспокоило Теренция, потому что мешало его собственным планам. Особенно теперь, когда у него в руках оказался медальон. Он прекрасно помнил, что Цезарь ответил ему, когда он осторожно описал ночное нападение, сказав, что оставил в лагере вместо себя старшего трибуна Лация Сципиона.
   – Да, я знаю, что тебя не было. Тебе повезло, – он даже не скрывал насмешку в голосе. – Твой старший трибун смог спасти людей и с честью сражался с варварами. Не то, что этот самовлюбленный Верр.
   – Консул, ты знаешь, что хотя трибун Лаций Корнелий происходит из очень знатного и известного рода Сципионов… он сам не принадлежит к этому роду по крови. Его усыновили ещё совсем маленьким, когда его родители погибли…
   – Да, я это прекрасно знаю, – недовольно перебил его Цезарь. – Что ты хочешь сказать? Ты всегда так издалека заходишь, что я теряю мысль, – он недовольно фыркнул и нахмурил брови. Теренций знал, что тот недолюбливает его из-за покровителя в Риме и считает внешне убогим и некрасивым. Только благодаря своему патрону Теренцию удавалось оставаться в армии. – Что молчишь? Разве его предок, Сципион Африканский [29 - Сципион Африканский – покоритель Карфагена. Победитель Ганнибала.] не был тоже усыновлён этим благородным семейством?
   – Был, – осторожно кивнул головой Теренций.
   – А ведь это он стёр с лица земли Карфаген и добился смерти Ганнибала, – жёстко добавил Цезарь и уставился на него своим колючим взглядом. Услышав имя Ганнибала, Теренций вспомнил, как в детстве родители пугали их, говоря: «Ганнибал у ворот Рима». И даже у взрослых эти слова вызывали страх.
   – Я не хочу принижать достоинства старшего трибуна Лация Корнелия Сципиона, но он собирается просить тебя лично о том, чтобы Сенат назначил его легатом, – соврал Теренций. – И мне интересно…
   – Ах, вот ты о чём! – криво улыбнулся Цезарь. – Тебе интересно? Не волнуйся, я не Сенат. И на твоё место он вряд ли будет претендовать. Ты это хотел услышать?
   – Нет, нет, что ты! Но ты хотел… – Теренций хотел добавить, что его волновало совсем другое, что до него дошли слухи о возможной отправке Лация в Испанию, и что он очень не хотел терять такого надёжного трибуна… Слухи были неявными, но Теренций так долго ждал возможности близости с Лацием, что не хотел бы так неожиданно быстро с ним расстаться.
   – Сейчас не до твоих хитрых вопросов. Оставь их при себе. У тебя отличный легион. Иди и занимайся им. Скоро мы выступаем на север против гельветов и кимвров. Лучше проверь оружие и ветеранов в обозе ещё раз! – по напряжённой интонации в голосе консула Теренций понял, что больше не стоит злоупотреблять терпением наместника, и молча кивнул. Гай Юлий повернулся к нему спиной. Разговор был закончен.
   Вспомнив этот неприятный разговор, Теренций поморщился. Золото, о котором говорил его покровитель в Риме, должно было храниться где-то совсем рядом. И ключ к нему был теперь у него в руках. Старуха так и сказала: «Медальон покажет место в храме». А к храму может привести только Лаций. Она сказала, что он должен вспомнить. Они спрятали там сто повозок с золотом. Сто повозок… Огромное количество! В Риме она это уже не повторила. И не ответила ни на один вопрос. Даже, когда её пытали. Только визжала от боли и проклинала известных и неизвестных ему людей. Его патрон был очень недоволен. О том, что она рассказала ему по дороге в Рим, Теренций решил никому не говорить, потому что об этом больше не знал никто. Но почему старая Валерия рассказала эту тайну именно ему? Внутренний голос подсказывал ему, что история с ведьмой и её дочерью может сулить большие неприятности, но он слишком хорошо знал своего покровителя. Тот ни за что не стал бы интересоваться какими-то варварами и круглой деревяшкой просто так. Здесь пахло деньгами. Большими деньгами. И старая колдунья Валерия Корнелия это подтвердила. Теперь Теренций был уверен, что богатство ждёт именно его, ведь боги сами вручили ему этот медальон! Как это часто бывает свойственно самовлюблённым личностям, он быстро перестал думать об опасности, предавшись мечтам о благополучном будущем. Нет, он не собирался искать это золото сам. Это было безумием. Он не верил, что оно вообще есть и его не забрал ещё Сулла во время покорения Этрурии. Но Валерия сказала, что кимвры готовы заплатить за медальон золотом, а это уже было более реально, чем поиск иголки в стоге сена. Продать медальон своему патрону он не мог, а вот варварам – да. Теперь ему оставалось только найти их вождя и договориться с ним о цене. Чтобы успокоиться, он решил пойти принести жертву богам, чтобы они указали ему правильный путь.
   На полпути к алтарю Теренций заметил приближающегося всадника.
   – Легат, наши разведчики сообщили, что на севере снова появились варвары.
   – Что? – опешил Теренций.
   – На севере – варвары. Они заняли несколько деревень, но потом их основные силы повернули на юг. В нашу сторону. И пошли вниз по реке. В пяти деревнях они оставили небольшие отряды. Собирают еду.
   – А в каких деревнях? – осторожно спросил Теренций.
   – В Тароге, Кварде, Сарбите… – начал перечислять посыльный, но легат сразу перебил его:
   – В Тароге? Понятно. Я сейчас сообщу об этом Цезарю. Разведчики все вернулись?
   – Да, но… – хотел что-то добавить всадник, но Теренций не стал его слушать и, развернувшись, быстрым шагом направился к палатке Цезаря. Жертвоприношения могли подождать. Надо было думать, как спасти Лация.
   Гай Юлий выслушал его доклад о варварах и приказал ничего не предпринимать. Теренций снова удивился такому решению, но на этот раз не стал перечить консулу. Он много отдал бы за то, чтобы оказаться в этот момент в Тароге, но было уже поздно. Если Лаций вернётся, то боги услышат его, и он сразу предложит ему остаться в палатке на ночь. Если нет… об этом Теренций предпочитал пока не думать. Потому что тогда он лишился бы удовольствия от общения с ним и ему пришлось бы самому выполнять многие обязанности в легионе. И позабыть на время о продаже медальона варварам. Оставалось только ждать, и эти два дня стали для него самыми томительными и неприятными за всё время службы в армии Цезаря.

Глава 13

   Лаций вывел легионеров к реке поздно вечером. Там они решили отдохнуть у моста. Дальше к Тароге вела одна единственная дорога. По ней всегда ходили жители и воины. После короткого отдыха они прошли вперёд шагов триста, но что-то не давало Лацию покоя. Земля была плотная и сухая, дождей не было больше месяца. Но в лесу стояла странная тишина. Обычно ночью он был полон звуков: где-то хрустнет ветка, раздастся шорох, филины ухают или просто хлопают крылья ночных птиц, тихо шелестят верхушки деревьев и изредка вскрикивают животные – всё живёт своей жизнью. Однако на этот раз всё как будто вымерло, даже ветер затих, и это настораживало.
   – Не нравится мне тут, – пробормотал Варгонт, как будто прочитав его мысли. Где-то вдалеке послышался странный звук, похожий на голос совы. – Кажется, там кто-то есть, – шёпотом произнёс центурион.
   – Это лошади, – с еле скрываемой досадой сказал Лаций. – Там варвары. Жаль, не хотелось идти вдоль реки, но придётся, – добавил он. До них снова донёсся такой же звук – теперь уже ясно был слышен храп лошади.
   – Засада? – прошептал Варгонт.
   – Не знаю. Но проверять не хочется. Если они в деревне, то на дороге будут их лучники. Хорошо, что сюда не послали. Так бы нас уже заметили.
   – Тогда как? По реке? Ты точно дорогу знаешь?
   – Да, вдоль берега по мелководью. Я проведу. Смотри мне в спину и иди ровно, не отходи в сторону. Передай всем!
   Легионеры молча выслушали короткий приказ и, подняв мечи над головами, зашли по грудь в воду. Один остался на берегу с лошадьми. Лаций пошёл первый, за ним – все остальные. Вода была не очень холодная, но на дне лежало много камней, на них можно было легко поскользнуться и упасть. Поэтому шли очень медленно. Когда показалась небольшая полоска земли, Лаций остановился и прислушался. Луна ярко освещала неподвижную гладь реки, и если бы в это время кто-то спустился вниз, то длинные тонкие волны на серебряной поверхности воды сразу бы выдали их присутствие. Какая-то птица громко проухала на другом берегу и стихла. Со стороны деревни не было слышно ни звука. Узкая, еле заметная тропинка вела к крайним домам, в которых было так же тихо, как и в лесу. Легионеры вышли из воды и поднялись вверх. Лаций первым увидел незнакомцев, которые, переговариваясь, медленно брели им навстречу. По его команде легионеры сразу же присели и растворились в невысокой траве по обе стороны от тропинки. Трава была мокрая и пахла горечью ранних цветов, которые распускались в это время на этой скупой и недружелюбной земле. Он раздвинул высокие стебли и осмотрелся. Судя по одежде спустившихся к реке людей, это были не жители деревни. Те обычно не выходили ночью из домов и предпочитали заранее набирать воду в большие деревянные корыта. Хижина Ларниты была на противоположном конце деревни.
   Сердце бешено стучало в груди, предчувствуя смертельную опасность. Лаций жестом подозвал Варгонта и стал объяснять, что делать: легионеры должны были обойти деревню по кругу и ждать его на главной дороге за большим старым деревом, которое росло в ста шагах от дома Ларниты. Сам он хотел пройти с другой стороны, чтобы увидеть, что происходит в деревне. Варгонт быстро передал приказ своим воинам. Когда Лаций сделал несколько шагов в сторону ближайшего дома, то услышал позади шорох. Это был Варгонт.
   – Ты что? – опешив, спросил он.
   – Я с тобой! – хрипло прошептал тот.
   – Варгонт, я же сказал… – скривился он, но легионеры уже исчезли в густой траве и делать было нечего. Варгонт был опытный воин и способный центурион, но ещё он был его другом. Лаций покачал головой. Объяснять что-то сейчас было бесполезно.
   Всю дорогу до дома старой колдуньи он прошёл, ожидая засаду. Но, к его удивлению, на пути не встретилось ни одного варвара. Это насторожило Лация ещё больше. В хижине виднелись слабые блики огня – значит, старая Валра и Ларнита были там. Он представил, как они сидят у огня и греются, протянув руки к жёлтым языкам пламени…
   Подойдя ко входу, Лаций ещё раз оглянулся. Но тишину ничего не нарушало. Старая коровья кожа, которая служила дверью, легко подалась в сторону, и он лицом к лицу столкнулся с высоким, толстым варваром! Лаций схватился за меч, но в последний момент увидел, что это не человек, а большой мешок с сухой травой. Осторожно протиснувшись внутрь, он огляделся. Варгонт стоял сзади. Внутри хижины всё было перевёрнуто: мешки разорваны, пучки трав сорваны с потолка и разбросаны по полу, кожи животных свалены в кучу у самого костра. Одна из них попала краем на угли, и кислый палёный запах распространялся по всему жилищу. Варгонт наступил на какой-то корешок, раздался хруст, который в напряжённой тишине прозвучал неожиданно громко и резко. Лаций схватился за меч и заметил в дальнем углу какое-то движение. Две тени медленно отделились от стены и приблизились к костру. Это были варвары. Они спали и теперь спросонья протирали глаза. Увидев римлян, оба оторопели, не зная, что делать. Кивнув на меч, один из них нахмурился и что-то промычал. Другой ничего не сказал, а просто вытянул руку и ткнул пальцем в сторону Лация.
   – Хого! – негромко произнёс он. Лаций стал медленно отступать к выходу. Варгонт уже был снаружи, когда те пришли в себя и кинулись вдогонку. Но двигались они очень медленно и глупо. Два быстрых удара в низ живота, а потом два сверху, по голове, остановили варваров прямо у входа. Лаций откинул старую коровью кожу и упёрся Варгонту в спину. Тот стоял, вытянув вперёд свой меч и вертел головой то вправо, то влево. Перед ним в десяти шагах шевелилась тёмная масса тел. У некоторых людей были факелы. Они все были в шапках и тёмных шкурах. Слабый свет выхватил из темноты копья и мечи, слабыми бликами промелькнул по настороженным, хмурым лицам и остановился на большой тени стоявшего впереди главаря. Лаций схватил Варгонта за локоть и рванулся назад. Они едва успели скрыться внутри, как им вслед полетели копья и дикие проклятья на незнакомом языке.
   Оказавшись в хижине, Лаций выхватил из костра тлеющую головёшку и прыгнул через огонь в дальний угол. Там за прислонёнными к стене ветками скрывался узкий проход. Варгонт с трудом протиснулся между стен. В темноте ничего не было видно, и они пробирались на ощупь, держась за стены. Мелкие комки глины сыпались на плечи и лицо, на зубах скрипела пыль, несколько раз пришлось протирать глаза, но за ними никто не гнался. Когда над головой показался лунный свет, Варгонт перевёл дыхание и оглянулся. До хижины было шагов пятьдесят. Оттуда раздавались громкие гортанные крики. Впереди виднелось дерево, у которого их должны были ждать товарищи. Обернувшись, Варгонт увидел, что Лаций раздувает головёшку.
   – Ты что? – ещё не отдышавшись, спросил он.
   – Помоги! – Лаций кивнул на ветки, которые укрывали проход. Он торопился и часто дул на огонь. – Надо поджечь всё вокруг… и лес тоже. Лошадей испугать. Иначе нас догонят.
   Варгонт стал помогать. Скрывавшие проход ветки были сухими. Когда пламя разгорелось, они схватили несколько палок и, прижимаясь к земле, побежали к дереву. Легионеры ждали Лация там, где договорились, и он ещё раз в душе поблагодарил богов за ту дисциплину, которой отличались воины Варгонта. Все сразу стали раздувать сухие ветки и траву вдоль узкой дороги, пока до них не донёсся шум приближавшейся погони. Варвары были на лошадях. Но огонь ещё не успел разгореться так сильно, чтобы лошади испугались и повернули назад.
   – Идите дальше, поджигайте как можно больше кустов! Они горят быстрее. Мы остановим первых лошадей здесь, – приказал Лаций легионерам. Вместе с Варгонтом они вернулись назад к небольшим зарослям, где дорога начинала уходить в лес. Став на колено, они достали мечи и стали ждать.
   Первая лошадь вылетела из темноты так быстро, что Лаций успел достать мечом только до задних ног. Но этого было достаточно, чтобы животное, заржав от боли, упало вместе с всадником на землю. Вторая лошадь перевернулась, подсечённая под передние колени Варгонтом. Третья сама споткнулась о корпус второй и завалилась набок, четвёртую снова покалечил Варгонт. Остальные успели замедлить ход и остановились. Они не стали ждать, пока варвары спешатся и подойдут ближе. Центурион успел добить двух уцелевших всадников и отбежал назад, спрятавшись за следующими кустами. Огонь за спиной был ещё слабым, значит, надо было оставаться на месте. Но боги в эту ночь были на их стороне. Всадники покрутились перед погибшими товарищами, затем развернулись и поскакали обратно. Лаций с Варгонтом сразу бросились помогать товарищам поджигать лес и траву, опасаясь, что варвары отправились за помощью. Они долго ещё разбрасывали в разные стороны горящие ветки, разнося пламя пожара всё дальше и дальше.
   К утру большая часть леса между деревней и рекой сгорела. Вместе с ней сгорели и все запасы, которые так тщательно прятали там жители Тароги. Плакали женщины, стоя на коленях у края громадного серого пепелища, хмуро молчали мужчины, исподлобья глядя вдаль пустого пространства и с тоской оборачиваясь к своим неказистым жилищам. Гельветы до полудня ездили по деревне, стараясь найти остатки запасов еды. Но всё было тщетно, в деревне ничего не было.
   Ближе к вечеру воины пришли в хижину к старейшине, но его там не было. Не было с самого утра. Обыскав всю деревню, варвары разломали несколько домов и, ничего не найдя, направились в сторону моста.
   Когда лёгкий ветер гонял по деревне пепел и пыль, разнося по домам запах гари и ужаса голодной смерти, к дому старейшины Горка подошли несколько старейшин. Ларнита всю ночь просидела у него в доме, она не спала, только смотрела на женщин и детей дикими глазами и дрожала, забившись в кучу мятой травы под стеной. Горк зашёл в дом, взял её за руку и молча вывел наружу. Они присоединились к старейшинам, и теперь все вместе направились в дальний лес. Горк нёс с собой небольшой глиняный кувшин с дырками, в котором лежали угли из домашнего очага. Через некоторое время они вышли к той части леса, которая уводила в горы. Здесь все остановились. Он усадил Ларниту под небольшое дерево, и старики стали привязывать её к стволу кожаными ремнями. Она не сопротивлялась. Сам Горк начал разводить огонь. Но сырая кора и тонкие ветки никак не разгорались. Из-под большой кучи веток тянулось несколько струек жидкого дыма, но пламя не появлялось. Его сородичи что-то бормотали и бросали на ветки пучки трав. Те повисали на них тонкими волнами и тлели, мешая огню разгореться. Дым был плотным и едким, он заставлял всех щуриться, кашлять и моргать. Ларнита сидела и неподвижно смотрела прямо перед собой. Горький дым то и дело попадал ей в лицо, вызывая слёзы. Но она плакала с широко открытыми глазами, как будто не чувствовала этого.
   Горк был раздосадован. У него кружилась голова, а огня всё не было. В конце концов, он поднял руки к небу и, тяжело дыша, сказал:
   – Римляне – зло, старая колдунья – зло, медальон – зло, огонь – зло. Дочь зла – тоже зло. Она привела с собой огонь. Пусть с ним и уйдёт, – он замолчал, и все старики, каждый по очереди, кинули в слабый костёр стебли полыни. По земле снова пополз горький дым, заставляя всех кашлять. Полынь потушила слабое пламя. Ларнита дёрнулась, верёвки из сырой кожи впились ей в кисти и локти, но от влажной травы они стали немного скользкими. Она зарычала, как дикий зверь, а потом вдруг завыла диким, протяжным голосом, и на всех, кто его слышал, повеяло первобытным страхом и ужасом. Последние гельветы, которые подходили в это время к мосту, поспешили перейти его, то и дело оглядываясь назад, как будто вместе с этим диким воем из пепла сгоревшего леса мог появиться страшный дух тьмы. Жители деревни, услышав его, замолчали, а женщины, испугавшись, стали прижимать к себе детей. Мужчины, нахмурившись, опускали взгляды и отворачивались. Все знали, что происходило там, откуда доносился этот звук.
   Тем временем, старики стали собирать сухие ветки и сносить их к дереву, где сидела Ларнита. Они обкладывали её со всех сторон и ждали Горка. Тот всё ещё никак не мог разжечь пламя. Устав дуть на угли под ветками, он встал и сказал:
   – Надо принести огонь из леса! – все встали и пошли за ним в сторону реки, где ещё дымились остатки стволов и пней. Там можно было взять большие тлеющие головешки, которые помогли бы разжечь костёр. Они ушли, а дикий вой Ларниты за спиной постепенно сменился протяжным пением. Когда им удалось найти несколько толстых тлеющих веток, которые можно было унести с собой, её голос ещё был слышен. Старики собрали дымящиеся головёшки и отправились обратно, туда, где должны были ждать их привязанная к дереву дочь гадалки и самый старый из старейшин, которого они оставили её сторожить. Дикое пение обречённой девушки неожиданно прекратилось. Когда они через некоторое время вышли на поляну, обваленное сухими ветками дерево уже пылало ярким огнём, а в десяти шагах от него трясся от ужаса единственный свидетель самосожжения Ларниты. Он сказал, что девушка прямо на его глазах подожгла себя и прыгнула в кучу веток. Горк хотел спросить его, как она развязалась, но кто-то сказал, что её забрал злой дух ночи, и все сразу с этим согласились. Он не стал перечить, но, подойдя ближе к большому костру, стал пристально всматриваться в яркое пламя. Однако жар был такой силы, что там ничего нельзя было разглядеть.
   Старейшины дождались, когда всё догорело, и стали осторожно разбрасывать дымящиеся головешки. Но, как и ожидал Горк, ни костей, ни черепа там не оказалось. Однако всех остальных это только укрепило в мысли, что Ларниту забрал с собой злой дух.
   В деревню они вернулись уже на рассвете. Дочери старой колдуньи с ними не было, и жители со страхом перешёптывались ещё несколько дней, то и дело оглядываясь в сторону страшного леса. Никто из них не видел, как на другой стороне реки, осторожно пригибаясь к кустам и поваленным деревьям, брела вдоль берега худая девушка в изорванной накидке. Она знала, что где-то на севере была другая деревня, откуда её мать пришла сюда много лет назад, и надеялась, что там можно будет спрятаться от этих страшных людей, желавших ей смерти.

Глава 14

   Лаций успел вернуться до полудня и сразу поспешил рассказать Теренцию Юлиану о гельветах в деревне и пожаре в лесу.
   – Боги благоволят к тебе, безумец, – напряжённо усмехнулся легат. – Но ты хоть увидел свою дикарку?
   Лаций грустно покачал головой:
   – Хижина была пустая. Внутри только двое варваров. Но нас они не ждали. Перевернули там всё. Наверное, что-то искали. Больше никого не было. Когда нас увидели, сказали только «хого» и кинулись на нас. Потом я слышал это слово из толпы у хижины. Наверное, так они называют римлян. Хотя меня так раньше не называли… – он задумчиво сдвинул брови, вспомнив Ларниту. Она действительно так никогда его не называла.
   – Сейчас это неважно. Иди в палатку, отдохни. Вечером твоя очередь заступать в караул. И возьми у писаря Страбона свой медальон, – как-то чересчур безразлично добавил он.
   – Легат Теренций! – раздался голос ликтора. Теренций повернул голову:
   – Да?
   – Консул собирает военный совет, – коротко сообщил тот.
   – Ясно, – кивнул он и повернулся обратно. – Увидимся вечером. Может, ты придёшь ко мне и расскажешь всё поподробней…
   – Да хранят тебя боги, – поднял руку Лаций, сделав вид, что не услышал последней фразы. Глаза почти ничего не видели. Ему казалось, что они забиты песком, который нельзя было вымыть даже водой. В голове гудело, и палатки плыли по кругу, как по воде. Добравшись до своего настила, он упал на него и сразу же провалился в сон. Он не видел, как пристально смотрел ему вслед Теренций Юлиан, видевший перед собой только золото.
   Вечером писарь Страбон завёл Лация к себе и подвёл к небольшому столу. Открыв коробку для чернил, он молча кивнул на неё и сделал шаг назад. Всё это было странно, но Лацию было не до этого. Он быстро достал свой медальон и повесил его на шею. Ему бросилось в глаза, как скривилось лицо старого слуги и как тот постарался побыстрее закрыть коробку и выпроводить его из палатки. И только в карауле ему рассказали, что случилось. Молодой брадобрей Валерий, якобы, два дня назад украл этот медальон у легата, а накануне днём, спустившись к реке, поскользнулся и упал головой в воду. Выплыть он не смог, потому что кожаный ремешок медальона зацепился за корягу, и бедолага захлебнулся. Лаций поспешил к легату, чтобы узнать об этом, но тот был у Цезаря. Тогда он пошёл к писарю. Тот подтвердил историю, сказав, что легат Теренций рассказал ему то же самое, но, вот, легионеры, которые вытащили несчастного Валерия, говорили, что один из них хотел взять талисман себе. И когда они пришли в лагерь с телом утопленника, воришка хотел спрятать медальон под тунику, но неловко перехватил дротик. Тот выскользнул у него из рук и пробил стопу. Легионеры рассказали это легату, и тот приказал отдать медальон на хранение писарю, а Страбон, зная всю историю, благоразумно спрятал эту кругляшку в пустую коробку из-под чернил. Лаций поблагодарил его и по-дружески похлопал старика по плечу, заверив, что теперь можно ничего не бояться – медальон был в надёжных руках. Когда он попрощался и пошёл в свой квадрат, старый писарь неодобрительно покачал головой и тяжело вздохнул. Он был не согласен с Лацием и считал, что этот медальон ещё причинит тому немало вреда. Но старый слуга не знал, что два дня назад легат Теренций носил медальон на кузницу и там с него сняли два отпечатка. Там же он спросил, можно ли сделать такой же медальон из какого-нибудь чёрного дерева. И когда мастера сказали, что смогут сделать копию из чёрного дуба, он с радостью расстался с несколькими монетами, чтобы те сделали это как можно быстрее. Когда всё было готово, произошла трагедия с любимым брадобреем, и Теренций Юлиан ещё больше поверил в слова старой колдуньи. Однако его отношение к Лацию не изменилось – он по-прежнему верил, что тот рано или поздно согласится уединиться с ним в палатке. Хотя Теренций обманул писаря и подсунул ему в коробку деревянный медальон, ему всё равно хотелось добиться от молодого трибуна взаимности, потому что его личные чувства, как он считал, не имели ничего общего с тайной этрусского золота.

Глава 15

   Когда все легаты собрались в большой палатке консула, Гай Юлий Цезарь сказал им, что через неделю в Лукку, рядом с которой был разбит сейчас основной лагерь, должны были приехать представители Сената. Так как гельветы находились слишком близко к городу, надо было выслать разведчиков, чтобы они постоянно следили за врагом и сообщали обо всех передвижениях. Теренций сообщил консулу о передвижениях гельветов и пожаре возле деревни Тарога, за что тот впервые похвалил его на военном совете.
   – Это хорошо, – задумчиво добавил Цезарь через какое-то время. – Мы направим наших воинов во все деревни вдоль реки прямо сейчас.
   – Ты хочешь организовать там гарнизоны, консул? – воодушевлённый похвалой, осмелился спросить Теренций.
   – Нет. Зачем? – с небрежной ухмылкой ответил тот. – Пусть разберут все мосты вдоль реки, – он показал на карте места и добавил: – Надо разобрать брёвна так, чтобы потом можно было быстро всё восстановить. Если мосты старые, лучше уничтожьте их и начните готовить новые. Здесь, здесь и здесь, – он ткнул пальцем в изгибы реки на карте. – После этого сожгите все леса вдоль реки и оставьте только посты у брода, – Гай Юлий обвёл легатов взглядом, ожидая вопросов, но все молчали.
   – Некоторые деревни могут полностью погибнуть, – осторожно заметил кто-то сзади.
   – Это неважно. У нас достаточно запасов, чтобы обеспечить наступление в середине лета. Осенью в южной Галлии будет новый урожай. Так что пусть лучше варвары думают о том, где им найти еду на той стороне реки.
   Четыре легиона были отправлены в разные места. По иронии судьбы, легат Теренций Юлиан с половиной своего легиона был отправлен в Тарогу, а его помощник, старший трибун Лаций Корнелий Сципион, остался со второй половиной в лагере в качестве начальника караула. Таков был приказ Цезаря.
   Через две недели Теренций вернулся уже совсем другим. Он стал более строгим и меньше общался с легионерами, чем раньше. Он больше не улыбался и часто сидел в своей палатке, о чём-то размышляя. Как только представилась первая возможность, Лаций сразу пришёл к нему, чтобы расспросить о деревне и Ларните. Легат скупо сообщил о том, что легионеры разобрали мост возле Тароги и оставили там одну центурию для охраны. Но Лаций ждал от него других новостей. Тогда Теренций сел и рассказал всё, что ему удалось узнать от местных жителей.
   – Вы подожгли лес, помнишь?
   – Да, – кивнул он.
   – Жители Тароги прятали там от гельветов запасы еды. Пожар её уничтожил, – Теренций посмотрел на него сочувствующим взглядом и покачал головой. – Вот так-то! – на его лице застыло выражение скорби и сочувствия.
   – Но…
   – Что «но»? Варвары ушли. Убили несколько человек, как всегда, и ушли. Когда мы пришли, в деревне их уже не было.
   – Как это? – Лаций искал глазами взгляд Теренция, но тот постоянно отводил глаза в сторону и избегал встречаться с ним взглядом. Это подтверждало худшие опасения Лация.
   – Вот так: только голодные и злые женщины с детьми. Я понимаю, что тебя волнует твоя дикарка. Я ничего не могу точно тебе сказать, это всё слухи… Кое-кто из выживших жителей говорил, что…
   – Что? – хрипло спросил он.
   – Это сказали двое охотников. Мы встретили их у старого моста.
   – Теренций, что случилось? – не отрывая взгляда от легата, повторил Лаций.
   – Короче, они сказали, что старейшины разрезали её на части и сожгли. Это была жертва их богам, – на лице легата застыла гримаса раздражения. Былов видно, что ему не хотелось об этом говорить.
   – Жертва богам? – одними губами прошептал Лаций, не веря услышанному.
   – Они сказали, что её мать была злом, она сама была злом, и на плече у них был знак зла, который и навлёк на деревню все эти беды. Поэтому её сожгли.
   Когда легат произнёс эти слова, Лаций опустил голову и замолчал. Теренций внимательно наблюдал за ним, поглаживая по плечу, где у того был точно такой же знак, как и у Ларниты. Но Лаций не замечал этого.
   – Нет, этого не может быть, – всё ещё не желая смириться с услышанным, пробормотал он. Потом встал и, не прощаясь, сделал несколько шагов в сторону выхода. Теренций, расстроившись, протянул руки вслед, но потом опустил и спросил вкрадчивым голосом:
   – Может, ты придёшь ко мне вечером, чтобы успокоиться? – он выжидающе замолчал, но Лаций ничего не ответил. Ему было не по себе. В висках стучало, как будто сердце от волнения вдруг стало биться не в груди, а в голове. Такое иногда бывало и раньше. Однажды в юности он подготовил выступление для беседы с философами в школе, но заболел и решил записать речь на дощечке. Вечером пришёл его друг, и Лаций показал ему своё выступление. Тот прочитал и ничего не сказал. А через несколько дней, когда Лаций вернулся в школу и стал выступать перед учителем и учениками, все стали смеяться и показывать на него пальцами. Педагог сказал, что воровать чужие мысли нехорошо. Это, как он заметил, иногда даже хуже, чем воровать чужие вещи. Тогда, спрятавшись в тёмном сарае, Лаций от обиды и бессилия только плакал и сжимал кулаки. Позже это чувство несправедливости и собственного бессилия не раз вызывало у него отчаяние, которое, порой, переходило во вспышку непроизвольного гнева. В такие моменты он мог что-нибудь сломать или затеять драку, но тогда, обманутый близким другом, он чувствовал себя сломанным клинышком, который однажды показывал им старый грек в школе.
   – Сломать стилус легко, – говорил тот. – Я вот привык к своему и берёг его столько лет. Но он сломался, и всё. Как я ни старался потом соединить две части, ничего не получилось. Поэтому берегите то, что цените. Может так случиться, что уже никогда не найдёте замену этой вещи. Кажется, она не имела для вас никакой цены, а, сломавшись, стала бесценной.
   Лаций стоял у выхода из палатки и сжимал в руках край полога. Он чувствовал себя «сломанным стилусом». Если бы в руках у него в этот момент оказалось копьё, он сломал бы его пополам. Теренций с нетерпением повёл плечами и вздохнул.
   – Не стоит так переживать. Боги всё видят. Считай, что это они так решили, – попытался успокоить он. Лаций повернулся и покачал головой. В его глазах застыла тоска, глубокая и бездонная, и Теренцию Юлиану на мгновение даже стало его жаль. – Займись чем-нибудь, чтобы отвлечься, – посоветовал он.
   – Нет. Я думаю, что ты всё-таки ошибся…
   – Может, и ошибся. Конечно, всякое бывает. Это же всего слова каких-то варваров, – охотно согласился легат. – Они могли это выдумать. Может, всё совсем не так. Потом узнаем. Ну, ты подумай, может, тебе стоит провести сегодня ночь здесь? – на всякий случай добавил он.
   Лаций отрицательно покачал головой и весь остаток дня и всю ночь провёл с караульными за стенами лагеря. Здесь он мог остаться один, чтобы в одиночестве пережить своё горе и смириться с ним. Через несколько дней в Лукку прибыли сенаторы. Один из них привёз Теренцию Юлиану очередное послание от его римского покровителя. Прочитав его, легат какое-то время задумчиво смотрел в угол палатки, потом вздохнул и скрутил свиток обратно. В дружеском послании его патрон сообщал, что ему надо продолжать общаться с Лацием и рассказывать тому обо всех новостях, которые он сочтёт интересными. Там же было сказано, что о старой Валерии можно забыть, потому что этруски не доверили ей свой секрет. Золото спрятали их жрецы, а не она. А Валерия просто каким-то образом узнала об этом от своего брата, который был вместе с Суллой в столице Этрурии, и там ему достался этот круглый кусок дерева. Теренций готов был согласиться со всеми этими словами, но зачем же тогда вождь гельветов предлагал ему за «круглый кусок дерева» и человека с татуировкой два таланта золота? Никто не знал, что недавно, во время посещения обезлюдевшей деревни Тароги он встретился с ним и сумел убедить в том, что у него есть этот медальон.
   Теренций сел и написал два письма. Одно было ответом его покровителю, где он во всём соглашался с ним и подтверждал намерение заниматься для него поиском товаров в деревнях, как и раньше. А другое содержало полное описание всего, что он узнал за последнее время в Галлии и Риме о таинственном золоте этрусков. Здесь же он подробно описал всё, что случайно услышал от старой колдуньи, когда та по дороге в Рим заболела и стала бредить, разговаривая с ним, как со своей дочерью. В отличие от своего патрона, Теренций был здравомыслящим человеком и быстро сообразил, что единственный способ извлечь из всего этого выгоду – это продать медальон тому, кто его ищет. Однако, привыкнув вести записи важных событий, он решил на всякий случай всё-таки описать «легенду» старой колдуньи в отдельном свитке. Закончив писать, он запечатал его и спрятал в небольшом сундуке.
   Довольный своей сообразительностью, он уже не испытывал огорчения от решительного отказа Лация и с радужными мыслями направился к палатке нового молодого легата Юлия Клавдия, у которого с ним оказалось гораздо больше общего, чем с этим старшим трибуном.
   Розовощёкий, светловолосый Юлий Клавдий действительно разделял взгляды Теренция на отношения между мужчинами и, увидев его за пологом, сразу снял с кровати шлем с золотыми звёздами и предложил новому другу доверить ему тайны души в более близком телесном общении.

Глава 16

   – От имени Сената и народа Рима [30 - Senatus Populusque Romanus (S.P.Q.R) – фраза «Сенат и граждане Рима», которую изображали на штандартах римских легионов и которая использовалась в Римской республике и Римской империи.] приветствую вас в этой маленькой деревеньке, друзья! – Гай Юлий Цезарь улыбнулся и сделал жест рукой в сторону небольшого стола. – После нескольких месяцев суровых галльских лесов и гор это место кажется мне настоящим Римом. К сожалению, для вас Лукка [31 - Небольшой город на южной границе Цизальпинской Галлии. Современная Лукка. Встреча произошла в 56 г. до н.э.] – очень маленькое поселение, поэтому здесь всё маленькое: и дома, и мебель, и даже люди. И вам может показаться, что здесь всё не так, как в Риме, – добавил он и наигранно вздохнул. В последние годы ему редко приходилось бывать в городе на шести холмах, но Цезарь, тем не менее, не терял связи с самыми влиятельными людьми и был в курсе всех происходивших там событий.
   – Не верится, что ты долго будешь этим довольствоваться, – с усмешкой произнёс Марк Лициний Красс. Этот стареющий патриций с острым, пронзительным взглядом в последнее время стал одним из самых богатых людей в Римской республике, и Гай Юлий Цезарь уже несколько раз брал у него деньги в долг на свои военные походы. Двадцать пять лет назад, чудом выжив во время ссылки в далёкой Испании, когда его отец и брат погибли, Красс вернулся после окончания первой гражданской войны в Рим и стал скупать за бесценок дома бывших врагов диктатора Суллы.
   Красс был таким же осторожным и внимательным, как и раньше: смотрел на Гая Юлия Цезаря и думал о своём. Цезарь тоже не сильно изменился: всё те же узкие скулы, надломленные брови и внимательные, с искрой смеха, глаза. Только лёгкая тень усталости на лице. Его накидка была помятой, и это говорило о том, что он, скорее всего, спал прямо в ней. Судя по всему, его брадобрей тоже не видел его с утра – лёгкая щетина покрывала щёки и подбородок. Однако тонкие, нервные губы улыбались открытой и непривычно радостной улыбкой. Если бы Марк Красс не знал его, то мог бы поверить в искренность и лёгкость той интонации, с которой тот поприветствовал их. Но их предыдущие встречи и умение Цезаря перевоплощаться ещё не улетучились из его памяти. Красс понимал, что Цезарь не стал бы приглашать их сюда только ради приятной беседы. К тому же это был пока единственный человек, который сумел вернуть ему большую часть одолженных денег. Это заставляло его уважать и, вместе с тем, опасаться.
   – Ты, как всегда, шутишь! – громко рассмеялся третий участник встречи, Гней Помпей. Он был уже не тот молодой Гней Магнус Помпей Великий, по которому вздыхали все женщины Рима и которому поклонялись, как богу. Но следы былой красоты ещё были заметны на его благородном лице. Ему было уже пятьдесят, но он не спешил признавать это, стараясь вести себя так, как будто ему по-прежнему было двадцать пять. Помпей широкими шагами подошёл к столу и сел, не дожидаясь остальных. Он был женат на Юлии, дочери Гая Юлия Цезаря, и поэтому вёл себя свободно и раскованно. Даже больше, чем надо. Уже несколько лет он не участвовал в военных походах после того, как распустил свои легионы и жил в Риме как простой гражданин. С тех пор многие успели позабыть его прежние заслуги, и это сильно его расстраивало. Он тоже жаждал глотка былой славы.
   – Помпей, я приложил все силы, чтобы мы могли обсудить наши проблемы в спокойной обстановке, – начал Цезарь, но тот небрежно перебил его:
   – Да, да, я видел! Мне уже сообщили, что одних сенаторов сюда приехало двадцать человек. И сто ликторов. Значит, здесь, помимо нас, обитает ещё сотня—две бездельников и разных магистратов [32 - Магистраты – должностные лица в Риме, обычно избиравшиеся на год.]. Странно, что здесь нет жриц Венеры и легиона молодых мальчиков.
   – Я слышал, что ты прячешь здесь сто жриц любви из Испании, не так ли? – усмехнулся Марк Красс.
   – О, да! От тебя ничего не утаишь. Я хотел порадовать вас и сделать приятный подарок, но разве такое скроешь? – наигранно вздохнул Цезарь
   – Ты завоевал их в Испании вместе с мужьями? – съязвил Помпей.
   – Нет. Как ни странно, они сами решили последовать за мной, узнав, что здесь будешь ты! – парировал тот, и оба гостя дружно расхохотались, потому что прекрасно знали, что в последнее время Гай Юлий отдавал предпочтение юношам, а не замужним женщинам. – Но давайте о деле. Помпей, мы с Марком Крассом уже встречались в Равенне. Поэтому здесь нам надо прийти к единому мнению. Наши общие враги в Сенате – Катон [33 - Катон Марк Порций Младший (Утический) – 95—46 г. до н.э. был образцом нравственности и порядочности. Выступал против Цезаря и Красса.] и Агенобарб [34 - Луций Домиций Агенобарб – консул 54 г. до н.э., противник Юлия Цезаря.] – хотят стать консулами. У них уже есть план, что делать с нами после того, как они добьются власти. Неужели ты ещё не слышал об этом? – в голосе Цезаря прозвучала ирония. – Ты, Гней Помпей, должен будешь покинуть Рим и отправиться наместником на Крит, – Цезарь многозначительно поднял брови. – Тебе нравится остров Крит, Помпей? – по лицу бывшего прославленного полководца было видно, что тот не ожидал услышать такое. Цезарь продолжил: – Так вот, на Крите ты застрянешь лет на пять. Этого хватит, чтобы состариться и похоронить все твои мечты о походах и триумфах. Дальше – Марк Красс. Он лишится своих южных провинций на полуострове, и его клиенты [35 - Клиенты – класс населения древнего Рима, стоявший в зависимых отношениях к патрицианским родам и отличавшийся от плебеев. Патрон принимал клиента под свою защиту и покровительство, охранял его от обид как со стороны посторонних лиц, так и других членов рода, представлял его интересы в суде и предоставлял ему для обработки участки земли.] больше не получат заказы на сбор налогов и строительство дорог. К тому же, ему придётся поехать в Испанию наместником тоже на пять лет. А Марку Крассу не нравится Испания, как тебе – Крит. Хотя он очень любит испанок, однако общаться с ними предпочитает в Риме. Несмотря на то, что я навёл в Испании порядок, до Рима там ещё далеко. Ты согласен, Помпей?
   – Да, – кивнул тот и впервые поднял глаза на Марка Красса. В его взгляде читались сочувствие и понимание. Цезарь усмехнулся.
   – А я, как гражданин Рима, должен буду предстать перед Сенатом, чтобы ответить за самовольное объявление себя наместником Цизальпинской и Трансальпийской Галлии.
   – Это я слышал, – махнул рукой Помпей. – Многие недовольны твоей наглостью, хотя никто не может понять, что тебе тут нужно, в этой холодной Галлии.
   – Поэтому тебе надо стать консулом и спокойно управлять Римом, – нанёс последний удар Цезарь. Его слова не отвечали на вопрос Помпея, но обращались к его самолюбию. Таким образом, он старался добиться большего результата, чем объясняя цель своего пребывания в Галлии. И это был правильный шаг.
   – Как это? Есть надежда, что я снова смогу стать консулом? – Помпей заёрзал на кресле, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
   – Так же, как и четырнадцать лет назад. Ведь вы уже были с Марком Крассом консулами, помнишь? И борьбу с пиратами, и войну в Азии, и великую славу – всё это ты получил благодаря должности консула, – Цезарь не скупился на красивые слова. Марк Красс внимательно слушал его, улыбаясь одними уголками глаз. – Так что, вы снова должны стать консулами в следующем году. После этого вы сразу же одобрите в Сенате ещё пять лет моего наместничества в Галлии. Чтобы я смог окончательно рассчитаться с долгами, – Цезарь крепко держал в руках нить рассуждений и не давал Помпею от неё отклониться. – Затем вы назначите Гнея Помпея, то есть тебя, наместником в твоей любимой Испании на пять лет, а Марка Лициния Красса – наместником в Сирии на пять лет. Красс соберёт войско и отплывёт в Азию. А ты останешься в Риме единственным консулом на оставшийся срок. Ведь ехать в Испанию тебе будет необязательно. Я – в Галлии, Марк Красс – в Азии, а ты – в Риме. Дальше ты уже знаешь, что делать. Вся власть будет у тебя в руках.
   – А как же мы обеспечим победу на выборах? – осторожно спросил Помпей. В душе он уже согласился с предложением Цезаря и теперь его волновало только своё будущее.
   – Помпей, ты меня расстраиваешь! Так же, как и четырнадцать лет назад – при помощи денег. Или тебе известен другой способ? И ещё… вам надо будет сделать всё возможное, чтобы перенести выборы на осень, поближе к зиме [36 - Выборы консулов в Римской республике проходили 1 июля.].
   – Зачем? – удивился Помпей. – Это нарушит закон. И создаст много проблем. А мне ещё надо успеть открыть большой театр к майским идам.
   – Подожди с театром! – в голосе Цезаря впервые послышалось раздражение. – Летом у вас будет мало сторонников. Надо на время изменить закон, чтобы выиграть. Слушай: поздней осенью я отправлю большую часть легионеров в отпуск. Они сразу поедут в Рим, чтобы принять участие в выборах, как настоящие граждане республики. И тогда у вас будет гораздо больше сторонников, – снисходительно улыбнулся он.
   – И сколько? – не унимался Помпей.
   – Достаточно. Их приведёт с собой Публий, сын Марка Красса, – ответил Цезарь.
   – Да, тогда, пожалуй, может и получится, – задумчиво протянул Помпей.
   – Получится, получится, – заверил его Цезарь. – Только ты не забудь, что гражданам Рима придётся платить! И немало. Половина плебса всегда готовы продать свои голоса.
   – Я согласен! Мне эта идея нравится, – с живостью согласился Помпей. Потом он посмотрел на Красса и спросил: – Но что Марку Крассу делать в Азии? Лукулл [37 - Лукулл Луций Лициний – около 117—56 г. до н.э., римский полководец и политический деятель. Командуя в 74—66 г. до н.э. римскими войсками в войне против Митридата VI, добился значительных успехов, уничтожив, при этом, почти всю армию Армении. Вскоре после возвращения в Рим Лукулл отошёл от политической деятельности.] ведь уже разгромил Армению. Теперь это бедная страна. Кстати, мне пришлось там немало потрудиться после него. Он же просто сносил города с лица земли. Даже те, которые не сопротивлялись. А когда дошёл до Тигранокерта, вообще озверел. Армяне ему выслали самых знатных послов, сыновей своей знати. Он взял, отрубил им головы и катапультами забросил обратно через стены. И ещё устроил себе потом в главном театре представление… – Помпей осёкся, посмотрел на терпеливо ждущих его Цезаря и Красса и вернулся к разговору: – Что там ещё? На юге Азии, насколько я знаю, есть несколько еврейских поселений, пару десятков храмов, полных золота. Но золото из храмов – это не повод для триумфа, – задумчиво заключил он.
   – Ты прав почти во всём, мой мудрый друг, – улыбнулся Цезарь, и Помпей внимательно посмотрел ему в глаза. Цезарь не врал. – Дело в том, что ты совершенно забыл об одной страшной угрозе, которая может превратиться для Рима в ужасный кошмар. В любой момент.
   – Ты имеешь в виду… Парфию [38 - Государство на территории современных Ирана, Афганистана, Пакистана.]? – удивлённо поднял брови Помпей.
   – Именно! – радостно воскликнул он и хлопнул двумя ладонями по столу.
   – Проблема только в армии, – добавил Красс.
   – Ты прав. У тебя будут легионы Рима, Марк Красс. Поначалу – два. Один легион даст Помпей, а другой – я, – увидев в глазах Красса немой вопрос, Цезарь продолжил: – По моим сведениям, сейчас в Риме можно набрать около двадцати-тридцати тысяч человек. Вопрос только, кто и сколько им будет платить. Не будем сейчас это обсуждать. Половина этих людей – сброд. Но другая половина – настоящие воины.
   – И как я их найду?
   – Тебе и не надо будет их искать, – ответил Цезарь. – За тебя это сделают другие. Я пошлю с тобой старшего трибуна Лация Корнелия. Его знают многие бывшие легионеры Помпея. Он был с ним в последнем походе. Лучше него их знает только твой сын, но его отправлять на сбор легионеров нельзя. Наши враги сразу поднимут шум и натравят на нас пол-Рима. После этого тебя вряд ли изберут консулом. А этот молодой и очень способный трибун может помочь тебе в этом деле. Поверь мне, он – настоящий римлянин!
   – Да, он был ещё совсем молодым у меня, – кивнул Помпей. – Я его тоже помню. Я слышал, он вытащил из реки двенадцать легионеров во время ночного нападения варваров.
   – Да. Там был его друг. Он ушёл под воду с головой. Лошадь затащила. Лаций Корнелий нырнул и нашёл его под водой. И вытащил на берег. Боги спасли его друга, не дав воде попасть внутрь.
   – Слава богам! – воскликнул Помпей.
   – Он хороший воин. Но чем он ещё мне поможет? – осторожно спросил Красс, стараясь говорить так, чтобы Цезарь не заметил, что он хорошо знает человека, о котором тот говорит.
   – Марк Красс, он сделает за тебя основную работу. Никто лучше его не знает, как говорить с отставными легионерами и ветеранами в Риме. Он служил практически со всеми более-менее опытными людьми. Его многие знают. Он предпочитает думать головой и не бросает своих людей на копья просто так. К тому же он хорошо разбирается в оружии. Помнишь, каждый год, при отборе всадников его просили показывать, как он владеет мечом и копьём на коне? Так вот, он умеет даже бросать меч и нож! Тебе обязательно надо на это посмотреть! Кстати, он не раз снимал с лошадей сынков южных патрициев. Клод Пульхер [39 - Клодий Публий Пульхер около 93—52 г. до н.э., римский политический деятель. Народный трибун 58 г.д.н. э. Происходил из патрицианского рода Клавдиев. Принимал участие в 3-й Митридатовой войне (74—64 г. до н.э.) под руководством Лукулла (своего зятя).], кажется, до сих пор ненавидит его за то, что он опозорил его тогда перед всем Римом.
   – Да, это точно. Он даже поклялся убить Лация, но его тесть Лукулл вовремя забрал этого «красавчика» в поход, – улыбнулся Помпей.
   – Лукулл спас Пульхера от смерти, но не от позора. Лаций убил бы его одной рукой, – усмехнулся Цезарь.– Его бой с Мегабакхом на празднике Марса до сих пор помнят многие легионеры. Как он тогда одолел этого гиганта, до сих пор не понимаю, – покачал головой он. – В Риме Мегабакха любят больше, потому что он дружит с сыном Красса. А Лация – меньше, потому что у него нет такого богатого покровителя, как у этого темнокожего гиганта. К тому же Лаций всегда старался доказать, что он лучше других. Всегда хотел быть героем.
   – Ну, в Риме героев любят только один день. Сам знаешь. На следующий день эту любовь надо завоёвывать снова. Даже консулам, – усмехнулся Марк Красс. Помпей, поняв намёк, покраснел. – Наверное, поэтому Лаций и предпочёл пойти с Цезарем, а не оставаться с тобой в Риме.
   – Но ты же знаешь, я не мог поступить иначе. Если бы я не распустил легионеров… – Помпей хотел что-то возразить, но только махнул рукой.
   – Он настоящий сын своего отца. Жаль, что тот погиб, – вздохнул Цезарь. – Но всё происходит по воле богов. Помпей, скажи, ты согласен стать консулом?
   – Если это послужит укреплению Рима и на благо его граждан, я согласен, – ответил тот. Цезарь повернулся к Марку Крассу:
   – Ты уже виделся с Публием [40 - Публий Лициний Красс – 86 или 82– 53 г. до н.э., сын Марка Лициния Красса.]?
   – Ещё нет, – покачал головой Красс.
   – Он очень хорошо проявил себя в Арморике и Аквитании. Серьёзные были битвы. Он спешит добиться славы на поле боя в первых рядах. Молодой и храбрый.
   – Спасибо за добрые слова, Юлий, – спокойно ответил Красс. – Но ты же знаешь, что слава – богиня без возраста. Она любит и молодых, и старых. Правда, и тех, и других рано или поздно предаёт.
   – О, как это правильно! Ты прав, да услышит меня Юпитер! – снова чересчур рьяно воскликнул Помпей.
   – Думаю, правильно будет оставить твоего сына пока здесь. Перед выборами, когда ты примешь решение выступить в Сирию, я вышлю его к тебе вместе с его галльской конницей. Пусть почувствует разницу и порадует отца. Согласен? – предложил Цезарь
   – Да. Ты, как всегда, смотришь далеко вперёд, Гай, – кивнул Красс.
   – Марк, прекрати. Не надо лишних слов. Ты бы на моём месте сделал то же самое. Разве не так?
   – Пожалуй, – согласился Красс. Он прислушивался к внутренней интуиции, но сердце молчало и билось ровно. Предложение Цезаря на этот раз не предвещало ничего плохого.
   – Не говори ему пока ничего! Подожди. Пусть юноша пока остаётся в неведении. На выборах консулов всё и объяснишь, – Цезарь повернулся к Помпею. – Ну, что ж, пора уже чего-нибудь поесть. Помпей, ты не против? Помпей, очнись! – окликнул он задумавшегося полководца. Тот встрепенулся. Было видно, что он почти не следил за их беседой.
   – Ты же знаешь, что я голоден. Я целый день был в пути. И не успел даже воды попить, сразу – сюда.
   – Ну, ладно, ладно. Верю. Сейчас мы исправим эту беду. Пойдём в палатку ликторов. Там попросторней, и уже накрыты столы. Помпей, ты по-прежнему хочешь, чтобы тебе прислуживали испанки?
   – О, да!
   – Кстати, смотри, какие на тебе высокие сандалии! Кожа очень тонкая, явно молодого телёнка. Хорошая алута [41 - Алута – тонкая, мягкая кожа, выделанная и обработанная квасцами.]. Делается при помощи квасцов в Галлии. Друг мой, я всё знаю, – Цезарь похлопал его по плечу. – И какие у тебя дорогие духи, Помпей! – наигранно удивился он. – Узнаю этот утончённый запах, – он втянул воздух носом и закрыл глаза. Помпей от удовольствия покраснел. – Это же духи из цинамома! Они стоят по тысячу сестерций за фунт! А ведь кто-то должен их привозить и продавать таким щёголям, как ты?
   – Ладно, хватит меня учить, – пробурчал недовольно Помпей. – Не такой уж я и щёголь. Покажи лучше, что тут можно поесть в твоём маленьком городке.
   – Почти ничего, друг мой, у нас скромная триклиния [42 - Триклиния – столовая. Обычно это деревянный помост, вокруг которого с трёх сторон располагались три ложа на трёх человек. Подавали блюда с четвёртой стороны. Ели лёжа, облокотившись на левый локоть и изголовье.], – с притворным вздохом ответил Цезарь. Марк Красс усмехнулся. До этого в Равенне ему пришлось несколько раз прибегать к рвотным таблеткам, чтобы только попробовать все блюда, которые подавали на столе Цезаря. Но там он был один. Теперь оставалось только догадываться, что приготовил этот гурман для такого количества на этот раз.
   Скромная трапеза состояла из закуски, горячих блюд и десерта. После молитвы богам Помпей радостно поднял первый бокал вина за Цезаря.
   – Да, пожалуй, стоит задуматься, – поджав губы и пробуя вино на вкус, сказал он, – может и мне заняться торговлей? Вино у тебя разбавлено в меру. Очень приятно. Спасибо, Юлий, – он поднял чашу над головой. Гай Юлий Цезарь снисходительно улыбнулся. Перед ними стояли перепелиные и гусиные яйца, салаты из овощей и мяса, артишоков, спаржи, тыква и дыня с приправой из перца, огурцы, мальва, отваренный в вине лук-порей. В центре располагались несколько больших блюд с разными лесными ягодами, трюфелями, оливами, брюквой и репой, дальше – солёная и маринованная рыба, устрицы и птица.
   – Помпей, ты готов к наступлению на главные блюда? – спросил его Цезарь, заканчивая морского ежа.
   – Не совсем, – с трудом ответил тот. – Но ты не стесняйся, скажи, чтобы подавали! На пирах у Гортензия [43 - Гортензий (Дионисия) – известный адвокат и оратор, современник Цицерона. Кроме Цицерона, он не имел соперников в красноречии. Стиль его отличался цветистостью, и он так заботился о производимом им впечатлении, что самым старательным образом располагал складки своей тоги. Он обладал абсолютной памятью, но не мог похвалиться такой же неподкупностью.] в Риме мне бывало и хуже, – добавил он.
   – Я слышал, что этот взяточник скупает на рыбном рынке всю рыбу, чтобы кормить своих миног в баульском имении? – спросил Цезарь.
   – Да, это так, – со смехом ответил Помпей. – Марк Красс тоже любит это дело. У него мурены. Однажды так горевал, когда у него умерла любимая мурена, что даже надел траур. Мурены у него в большом почёте. Он даже отдал за одну из них десять гладиаторов! – Помпей расхохотался, а Марк Красс от возмущения даже перестал есть. Но Цезарь сделал ему знак рукой и подмигнул.
   – Помпей, вино ударило тебе в голову. Пора нести главные блюда, – он вытер руки о салфетку из холста и махнул слугам. На полу сразу стало чисто, и постепенно, вместе с запахами жареного мяса, стали появляться огромные блюда с коровьим выменем, отдельно – со свиными рёбрами, сваренными в сладком вине, жареными утками, варёными чирятами, зайцами в уксусе и перце, жарким из какой-то птицы, филе косули и дикого кабана, оленьей холкой и жареной рыбой. Между подносами мелькали загорелые женские тела, едва прикрытые полупрозрачными тканями. Их узкие, продолговатые скулы и чёрные, масленые глаза выдавали в них испанок, которые считались в Риме самыми лучшими танцовщицами и куртизанками.
   Помпей погладил себя по животу и рассмеялся.
   – Даже если я останусь здесь на ночь, мне не осилить и половины, – сказал он.
   – Возьмёшь с собой, я не жадный, – в тон ему ответил Цезарь. – Но не торопись, а то живот будет мешать обнимать этих красавиц, – добавил он, но Помпей уже набил полный рот и не мог говорить…
   – До десерта, боюсь, мы не дойдём, – пробормотал Красс, вытирая руки, чтобы взять кусок нежной зайчатины.
   – Не волнуйся, – усмехнулся Цезарь, – время есть. До вечера ещё далеко. Расскажи лучше, что там творится в Риме, раз тебя не волнуют женщины.
   – Женщины меня всегда волнуют, просто нельзя столько есть и волноваться. Может не выдержать сердце, – попытался отшутиться Красс. – Ну, что в Риме? Никто ничего не делает. Люди ждут чего-то нового.
   – Все веселятся! – громко выдохнул с кривой усмешкой Помпей. – Твой красавчик Клод Публий Пульхер после Цицерона сослал из Рима ещё десяток людей. Но мне удалось вернуть Цицерона в прошлом году. Правда, вражда между ними не затихает. Кстати, дом ему Пульхер так и не вернул. Разграбил, купил и сам там живёт. А теперь собрал себе толпу из всякого сброда, шляется по ночам по городу и делает, что хочет. Люди уже боятся выходить из домов, – Помпей явно был в приподнятом настроении. Цезарь поморщился. Любимец женщин – Публий Клодий Пульхер – был очень скользким человеком и попросил простого римского гражданина, плебея, усыновить его, чтобы его выбрали народным трибуном [44 - Трибуны (или народные трибуны) – народные защитники, обладавшие правом вето, приостанавливавшим любое решение. Трибуны избирались из числа плебеев (народа) в количестве двух человек.]. Он поменял имя Клавдий на Клод и гордился этим. Плебейское родство формально давало ему определённую власть. Но Помпей не знал главного – Цезарь ненавидел, но терпел этого смазливого выскочку только потому, что тот был под защитой Марка Красса. Но об этом мало кто знал, и большинство считали Пульхера новой звездой на политическом небосклоне Рима.
   – Клод такой же мой, как и твой, – спокойно ответил Цезарь.
   – Ну, это я не так выразился, – попытался оправдаться Помпей. – Я имел в виду тот случай с твоей женой… когда он переоделся на празднике и подкрался к ней, хе-хе. Э-э, ну, да, что-то я не то говорю, лучше о другом.
   – Он ведь женат на дочери Лукулла? – усмехнулся Цезарь, заметив, как стушевался Гней, попытавшись напомнить ему о несносной выходке Пульхера с его первой женой. – Кстати, одобряю, правильный выбор. Лукулл – богатый зять. Но в Азии это Клоду не помогло. Лукулл так и не научил его думать головой. Как был, так и остался бестолковым мальчишкой. Добром он не кончит. Так что, лучше оставим эту тему. Как там моя дочь?
   – О, Юлия! Очень хорошо. Передаёт тебе привет. Правда, болеет часто.
   – Заботься о ней.
   – Не надо напоминать, я и так ношу её на руках! – с широкой улыбкой ответил Помпей. Он действительно любил хрупкую и нежную Юлию, которая, к сожалению, не отличалась хорошим здоровьем. – И жена твоя, Кальпурния [45 - Кальпурния Пизонис – ок. 76 – 44 г. до н. э. Римская матрона, третья жена Юлия Цезаря, дочь Луция Кальпурния Пизона Цезонина, консула 58 г. до н.э.], тоже передавала тебе много чего. Ну, ты знаешь, она, как всегда наговорила столько, что я просто не запомнил. Она часто бывает у нас.
   – Благодарю тебя. Передай ей тоже добрые слова, когда вернёшься.
   – Кстати, ты сказал тут о легате Лации Корнелии, – заметил Помпей.
   – Да, а что? – спросил Цезарь.
   – Там такая странная история с его сестрой произошла. Её муж задолжал денег и вынужден был продать их дом за долги. Они, насколько я слышал, уехали из Рима в имение. Но оно тоже в плохом состоянии.
   – Хм-м, – Цезарь нахмурился. – У них, кажется, нет другого источника дохода?
   – Получается, да. И, знаешь, что интересно? Дом за долги купил всё тот же Пульхер. Хотя, если сравнивать с домом Цицерона, который он захватил со всеми богатствами почти за бесценок, там смотреть не на что. Ни статуй, ни мрамора, бассейн внутри маленький, и всего три фонтана у входа, ступени из старого мрамора. Маленький, очень маленький дом. Непонятно, зачем он ему понадобился. Зато в центре Рима. Может, хочет отдать его кому-нибудь из своих головорезов?
   – Не знал, – сказал Цезарь. – Спасибо, что сказал. Я подумаю над этим, – в этот вечер он почти не пил вино. Позже ему предстояло ещё сделать много дел.
   Марк Красс, который сидел напротив, с трудом покачал головой. Он уже столько всего попробовал, что не мог даже дышать, не то что есть. Он только слегка надкусывал сочные куски, пока совсем не сдался. Даже сухое вино не помогало ему протолкнуть жирную пищу дальше.
   На десерт подали сушёные персики, абрикосы и финики, свежий виноград и яблоки, мучной крем и бисквиты. В перерыве шуты и клоуны устроили весёлое представление с грубыми шутками и пошлыми намёками, но Цезарь знал, что его гостям это нравится, поэтому приказал показывать именно истории Приапа. Артисты разыгрывали сцены деревенской жизни, соблазнение пастушки, сон винодела, любовь в пекарне и ещё кучу всяких популярных историй. Гости радовались от души. Обольстительные испанские гетеры уже сидели рядом, поглаживая и обнимая их за плечи.
   – Цезарь, хотя у тебя руки и не в перстнях, как у наших богатых щёголей, – заметил Помпей, – но стол твой… – он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, – стол твой не уступает лучшим столам Рима. Даже Лукуллу и Сцеволе.
   – Благодарю тебя, Помпей. Я рад, что моя скромная пища доставила тебе удовольствие, – ответил Гай Юлий, пряча улыбку за чашей с водой. Помпей и Красс, уже изрядно подвыпившие, весело рассмеялись.
   – Надеюсь, твои скромные обеды не повлияют на твои выплаты по процентам, – язвительно заметил Марк Красс, поглаживая свой живот, который никак не удавалось втянуть внутрь.
   – Ну, если бы ты снизил их хотя бы на два пункта, я смог бы угостить вас намного лучше, – в тон ему ответил Цезарь. Марк Красс, хоть и пребывал в тумане винного дурмана, но всё же заметил, что Цезарь не сдержался и выразил своё недовольство высокими процентами по кредиту. «Но ведь ты сам попросил в долг», – подумал Красс и сказал:
   – Боюсь, что мне вместо снижения процентов придётся попросить тебя оплатить счета врачей за лечение моего желудка после этой скромной трапезы.
   – Тогда лучше пей сладкое лидийское вино. Оно лучше всяких лекарств, – примиряюще произнёс Цезарь. Марк Красс и Гней Помпей ещё долго обсуждали жизнь в Риме и последние новости с северных территорий. По мнению Цезаря, там зрело восстание венетов и в Аквитании тоже было неспокойно. Так постепенно наступил вечер, который навсегда изменил судьбу старшего трибуна Лация Корнелия Сципиона.

Глава 17

   После встречи с Помпеем и Крассом, Гай Юлий Цезарь вызвал к себе старшего трибуна Лация Корнелия Сципиона, юного Публия Красса и несколько других воинов. Лаций был одним из его любимых воинов, на которого он мог положиться в бою, как на самого верного друга. Этот молодой баловень судьбы был очень похож на своего отца, которого Цезарь хорошо помнил и уважал за честность. У него были глаза матери – светло-серые, с томной глубиной, которые на солнце становились сине-голубыми, а в сумерках подёргивались светло-серой пепельной дымкой, как туманом. Цезарю нравились его азарт, смелость и умение биться до конца в самых безнадёжных ситуациях. Несмотря на явные способности в управлении, Лаций не имел таких связей и поддержки, как сын Красса, поэтому в армии он мог лучше выразить все свои качества, в то время как все остальные рассматривали службу здесь как ступеньку в политической карьере. Цезарь видел, что этот молодой трибун пока ещё не задумывался о том, что будет делать после окончания службы. Да, у него было много друзей. Достойных и верных. Которые готовы были пойти за ним в самую гущу сражения. Но они были не из сословия сенаторов и аристократов, которые могли бы пригодиться в будущем. Цезарь знал, что для настоящего легата, которым хотел стал Лаций Корнелий, этого было мало.
   – Слушайте внимательно, – обратился к ним Гай Юлий. – Завтра двое из вас – Лаций Корнелий и Марк Флавий покинут лагерь, – коротко произнёс он. – Вы поедете с сенатором Марком Крассом и Гнеем Помпеем. Безо всякого сопровождения. Слуг оставьте здесь. Они будут только мешать. Нужны только надёжные воины. Насколько я знаю, вы оба можете побриться и причесаться сами. Не неженки из Сената, – усмехнулся он. Лаций и Марк улыбнулись в ответ. Похвала Юлия даже в таком виде была редкостью. Цезарь тем временем продолжил: – Ты, Публий Красс, выдвинешься к границе на реке. Будешь находиться там до моего указания. Следи за перемещением варваров на той стороне. Высылай мне гонцов каждый день с подробными донесениями. Это очень важно. Всё. Лаций и Марк, останьтесь!
   Когда двое легатов вышли, Цезарь подошёл, внимательно посмотрел сначала на Лация, потом на Марка, как будто видел их в последний раз. Те почтительно молчали. Цезарь взял свиток.
   – Марк Флавий, ты завтра поедешь с Гнеем Помпеем в Рим. Твоя задача добраться туда целым и невредимым. Следи за едой и охраной по ночам. Не полагайся на его слуг. В Риме ты передашь эти письма моей жене Кальпурнии и будешь выполнять все её указания до прибытия старшего трибуна Лация Корнелия. Понятно?
   – Да, Цезарь, – чётко ответил Марк Флавий.
   – Иди, – кивнул он и повернулся к старшему трибуну. Какое-то время Цезарь задумчиво смотрел ему в глаза, потом отвернулся и подошёл к столу. Два раза он отъезжал в Рим, и оба раза, как назло, сначала венеты, а потом сарматы с кимвры нападали на их лагерь. В первый раз опытного префекта лагеря убили прямо в палатке. Прилетевшее от стены копьё пригвоздило его к земле, как щепку. Тогда Лаций успел при помощи корниценов [46 - Корницен – горнист.] быстро организовать защиту лагеря. Они оттеснили варваров к стенам и забросали их короткими дротиками и пилумами [47 - Короткое тяжёлое копьё с металлическим наконечником. Пробивало щиты противника с небольшого расстояния.]. Затем он поставил две когорты у стен изображать движение, и пока легионеры, крича и стуча мечами по щитам, быстрым шагом двигались по кругу, отвлекая внимание, Лаций с отрядом конницы вышел с другой стороны лагеря и ударил венетам в тыл. Из лагеря в этот момент ему помогли пехотинцы-гоплиты, и удар получился с двух сторон. Пленных в том бою практически не было. Римляне потеряли около пятидесяти человек, что, учитывая ночное нападение, было просто невероятно. В основном, погибли те, кто оказался не готов защищаться в первые минуты боя. Цезарь потом наградил Лация дорогим медалью и венком, но тот попросил помощь для своего легиона – заказать мечи в городе Дертоне, небольшом поселении на севере Этрурии. Это всех немало удивило, даже Цезаря. Но, как оказалось, там делали самые лучшие мечи во всей Италике, и Лаций сам давно мечтал заказать себе редкий меч у одного старого мастера в этом городе. Гай Юлий перед этим получил от Марка Красса большую ссуду и был очень рад, что ему не придётся набирать новый легион благодаря храбрости и сообразительности этого молодого воина. Поэтому он согласился. Помнил он и то, что легат Теренций Юлиан в последнее время отправлял Лация на задания, которые часто выглядели слишком глупыми. Два раза тот чудом вырвался из засады, а один раз спасся со своими людьми только благодаря умению плавать. Убрать легата Теренция и оставить старшего трибуна Лация вместо него не имело смысла – для этого потребовалось бы приложить слишком много неоправданных усилий в Сенате, где многие в этот момент были не на его стороне. Игры, игры… Но с этими старыми аристократами пока надо было считаться…
   Цезарь знал, что в Риме Лация будут ждать неприятные новости. Но если оставить его здесь, он всё равно узнает и о доме, и о сестре, и будет думать, как решить эту проблему. Здесь, в Галлии, он ничего сделать не сможет, и будет только мешать своей горячностью – начнёт проявлять свой характер и рваться в бой. В бою он тоже ничего не добьётся. Только погибнет. К тому же все эти слухи о сокровищах этрусков, какие-то глупые попытки новых молодых аристократов в Риме найти эти сокровища, переписка Клода Пульхера с Теренцием Юлием, которую они затеяли втайне от него – всё это мешало будущим планам Цезаря. И Лаций Сципион тоже каким-то образом оказался замешан в эту нелепую историю. Поэтому сейчас лучше было отправить его из Галлии подальше.
   Он улыбнулся, собрал несколько папирусов и повернулся к молодому трибуну.
   – Ну, что ж, пришло время поработать не только мечом. Ты поедешь с Марком Крассом на Сицилию. А потом – в Рим. Или наоборот. Я ещё не знаю, – он замолчал на мгновение, но Лаций не спешил задавать вопросы. Он всегда предпочитал выслушать до конца. – Ты должен будешь найти всех тех легионеров, да и не только легионеров, кто способен держать меч в руках. Там сейчас должно быть много ветеранов из твоих бывших друзей. На Сицилии всегда тепло, много вина и хлеба. К тому же, там самый большой храм Венеры, где бывшим воинам никогда не отказывают в любви.
   – Да, я слышал об этом. Но…
   – У тебя будут полномочия Сената. Красс поможет, – Гай Юлий на мгновение замолчал. Лаций немного удивился серьёзности его тона. Возможно, тот хотел сказать что-то более важное. Цезарь продолжил: – Всех их надо будет разместить под Римом. В город везти нельзя. Пусть ждут команды Красса. В принципе, с завтрашнего утра ты поступаешь в его распоряжение. Он всё тебе скажет. Ты должен помочь ему собрать двадцать—тридцать тысяч человек. Понятно? Когда и в какие сроки, он тоже тебе объяснит. Все расходы будет оплачивать он. Вопросы о деньгах будешь задавать ему. Ясно?
   – Почти.
   – Говори! – Цезарь внимательно посмотрел ему в лицо.
   – Зачем надо столько людей? Мы собираемся в новый поход? И почему я? Есть люди, достойнее и почётнее меня. Например, Публий Красс. Он – его сын…
   – Лаций, ты должен хранить это в тайне, – перебил его Цезарь. – Публий не был с Помпеем в военных походах. Он не знает легионеров, как ты. И он не сможет собрать столько людей. Понятно? Эти люди понадобятся Марку Крассу, а не мне. Понадобятся через год. Но начать их собирать надо уже сейчас. Причём не легатов и перфектов, а именно самых опытных центурионов, трибунов, их помощников опционов [48 - Опцион – помощник центуриона. Заменял его в бою в случае смерти.], знаменосцев, горнистов-корниценов и особенно – ветеранов. Они нужны будут для третьей линии в центуриях и для обозных работ. Ты сам всё знаешь, тебя не надо учить!
   – Но в Риме есть закон о наборе в армию, дилектус. И новобранцы…
   – Да, да, ты прав. Но у тебя другая задача. Простых пехотинцев можно будет набрать из любых других провинций, даже кастатов [49 - Кастат – рождённый в лагере от легионера. Хотя жениться легионерам было запрещено, случаи рождения детей от живущих рядом с лагерями женщин были повсеместны.] и гладиаторов. Красс даст им потом римское гражданство. Но среднее звено он не соберёт. Тут одним законом не поможешь. И даже деньгами. Здесь надо знать людей, чтобы они тебе доверяли.
   – Странно. Но тридцать тысяч – не много ли? У нас сейчас здесь, в Галлии, не больше двадцати.
   – Нет, не много, – коротко ответил Цезарь. – Но ты думай не об этом. Твоя задача – командиры. Понял?
   Лаций покачал головой.
   – Что можно делать с такой армией? – спросил он.
   – Отправить её как можно подальше от Рима. Такой ответ тебя устраивает? – впервые улыбнулся Цезарь.
   – Значит, Марк Красс станет консулом? – догадался Лаций.
   – Ты против?
   – Нет-нет, я просто хотел понять…
   – Кажется, теперь ты всё понял, не так ли? – в голосе Гая Юлия послышалась усталость.
   – Да, – чётко ответил Лаций.
   – Помни, что ты собираешь людей для легионов Цезаря. Так ты должен говорить всем магистратам. Люди должны думать, что Цезарю надо укрепить границу в северной Галлии и для этого тебе надо отправить легионы на север. Риму ничего не должно угрожать. Так всем и говори.
   – Вроде бы похоже на правду. Даже почти правда.
   – Ну, вот и отлично. Когда сам веришь в то, что говоришь, то скоро забываешь, что это не так… Ну что, теперь всё? Или ты хочешь что-то спросить? – Цезарь опёрся руками о стол.
   – Всё.
   – Да, кстати. Забыл тебе сказать. Когда приедешь в Рим, тебе надо будет найти время и заехать к моей жене Кальпурнии. Наверное, на виллу. Она хочет познакомить тебя с дочерью своей сводной сестры Валерии. Это девушка очень порядочная и воспитанная. И ещё красивая. Её зовут Оливия. Моя жена поможет тебе произвести на неё хорошее впечатление. Ты не противься сразу, хорошо? Веди себя нормально, сдержанно. Будь помягче. Постарайся присмотреться к ней. На это надо время. Может, она тебе даже понравится. Спокойная и преданная жена – очень важный момент. Женские дела сложные. Это только кажется, что женщины сидят дома и ничего не делают. Они тоже играют свою роль в нашей жизни. Поэтому познакомься с ней, проведи некоторое время, удели внимание. Подумай о ней как о возможном выборе после окончания своей военной карьеры. Пизонисы – очень древняя семья и очень обеспеченная. Ты меня слышишь?
   – Да, – поморщился Лаций.
   – Не надо делать такое лицо! Я знаю, что ты не спешишь стать толстым и ленивым патрицием. Но жизнь меняется. Научись думать о будущем. Иначе ты никому не будешь нужен. Всё. Встретишься с Оливией и дальше решишь, нравится она тебе или нет. Я тебе не отец и не диктатор. Поэтому женить тебя силой не буду.
   – Благодарю тебя, – вздохнул Лаций и немного расслабился. Отсутствие обязательств перед Цезарем было очень важным условием. Теперь он с лёгкостью мог отказаться от встречи с этой Оливией, раз она его ни к чему его не обязывала.
   – Возьми у квестора [50 - Квестор – помощник консула. Полномочия каждого квестора определялись Сенатом Римской республики при его назначении. В его обязанности входило хранение казённой наличности воинского формирования.] сто тысяч сестерциев, – добавил Цезарь. – В Риме тебе передадут ещё сто тысяч на личные расходы.
   – Сколько? – опешил Лаций. – Сто тысяч? Но у меня есть деньги, – он не мог скрыть своего удивления. – Мне их регулярно передаёт сестра из Рима. Имение отца на севере…
   – Тогда скажу тебе так: это деньги на те расходы, о которых ты ещё не знаешь. Задание очень сложное. А Красс не всегда платит вовремя. Короче, это приказ! – закончил Цезарь и хлопнул ладонью по небольшому круглому столу.
   – Да, я понял, – кивнул Лаций.
   – Ну, тогда всё. Вот письмо для моей жены. Не потеряй его! Передай ей в руки. Собери самых надёжных людей! Теперь иди. Всё. Пусть Морфей [51 - Морфей – бог сна (римск.).] позаботится о твоём сне ночью, а с утра – Аквилон [52 - Аквилон – бог северного ветра (римск.).] дует тебе в спину до самого Рима. А Марсу [53 - Марс – бог войны (римск.).] сейчас нужно немного отдохнуть, – он вздохнул, и Лаций с благодарностью склонил перед ним голову.
   – Благодарю, Цезарь! – он приложил руку к груди и вышел. Гай Юлий посмотрел ему вслед. «Тоже ещё молод, но не так безрассуден, как сын Красса. Может, и добьётся чего-нибудь в жизни», – подумал он. Лаций даже предположить не мог, что больше никогда уже не увидит этого великого полководца. Через какое-то время Гай Юлий Цезарь вернулся к столу и достал пергамент. Сверху было написано «Записки о Галльской войне».
   Старший трибун Лаций Корнелий Сципион в это время отдавал последние приказания центурионам. Отобранная восьмёрка включала самых надёжных и преданных друзей. Возглавлял её Варгонт, которого тоже хорошо знали бывшие легионеры Помпея и Цезаря. Лацию оставалось только попрощаться с легатом Теренцием и встретиться с Марком Крассом, который уже ждал его у себя в палатке.

Глава 18

   Около палатки Красса стояли всего два легионера, у столба были привязаны четыре лошади, и ничто не говорило о том, что внутри находится один из богатейших людей Римской республики. Лаций назвал себя, и его сразу провели внутрь. В глубине, за небольшим столом сидел Марк Красс. Лаций сразу узнал его. Красс что-то рассматривал с серьёзным выражением лица, но издалека не было видно, что именно. Светильники были маленькие и тусклые. Если бы он мог разглядеть несколько разложенных на столе пергаментов, то заметил бы, что это были закладные и расписки. У самого края стола лежала небольшая восковая дощечка, на которой Красс обычно считал проценты.
   – Лаций Корнелий Сципион, – громко представился он и остановился в нескольких шагах от стола. Пожилой патриций посмотрел на него пристальным взглядом. Лацию стало неуютно, но лишь на мгновение – он сразу подавил в себе неудовольствие и произнёс: – Гай Юлий Цезарь направил меня к тебе. Он сказал, что я должен теперь выполнять твои поручения.
   Марк Красс снова не ответил. Он откинулся в кресле и продолжал внимательно смотреть на старшего трибуна. Лаций опустил глаза вниз: всё, вроде бы, было на месте: пояс, короткий меч, шлем в руке и… чёрный кружок медальона. Он быстро спрятал его под тунику. Может, этот аристократ тоже оценивает его, как легат Юлиан? Но ведь если бы ему был нужен любовник, он не стал бы ехать за ним в такую даль, логично заключил он про себя и успокоился.
   – Да, завтра утром мы должны отправиться в Рим, – спокойно произнёс Красс. – Но разными дорогами. Тебе придётся сначала побывать на Сицилии.
   – Я знаю. Цезарь предупредил меня, – сказал он. Красс одобрительно кивнул головой.
   – Ну, что ж, тогда слушай, что надо сделать, – и он подробно рассказал ему, сколько воинов надо будет собрать, какую цену им обещать, где и у кого останавливаться, а также срок, к которому ветераны и новобранцы должны оказаться под Римом.
   – Прости, но я ничего не услышал о том, как я буду оплачивать расходы такого количества людей, – осторожно произнёс Лаций.
   – Ты ничего не будешь оплачивать, – ответил Красс. – Ты будешь только обещать. На дорожные расходы деньги тебе выдадут завтра. На Сицилию с тобой поедет мой человек, которому я доверяю… и который будет помогать тебе там. Он знает на острове всех наших сторонников, если их можно так назвать. Или, проще сказать, людей, которые кое-чем мне обязаны. Они примут тебя и всех твоих воинов, дадут еду и воду. Об этом не беспокойся. За корабли заплатит тоже он. Он будет ждать вас в Фермене. В гарнизоне у коменданта. Его зовут Оги. Оги Торчай. Этот человек встретит вас там, когда ты туда приедешь. Он всегда будет рядом и не будет тебе мешать. Просто не обращай на него внимания больше, чем нужно, и всё будет хорошо. Делай своё дело, – Красс многозначительно поднял вверх брови. – Понимаешь?
   Лаций кивнул, но попытался ещё раз вернуться к этой теме:
   – Но людей будет очень много…
   – У меня много должников, – уверенно прервал его Красс, и в его голосе прозвучали властные нотки. – Твоя задача – командиры. Надёжные, настоящие опытные воины, а не пьяные воры. Ты понял?
   – Да, пока всё ясно. Двадцать тысяч воинов… Это немало.
   – И ещё, – Красс поднял руку, как бы привлекая его внимание. – Будь осторожен с новым наместником на Сицилии. Его зовут Фабий Кантон Сикстилий. Предыдущий наместник оставил после себя одни долги, поэтому там сейчас надо быть очень осторожным. Не надо ссориться с этим человеком. Но и обещать много не надо. Моя власть не распространяется на Фабия Кантона. Он человек из чужого лагеря. Но у него есть свои слабости. Ему сейчас очень нужны будут деньги. Поэтому не перечь ему и постарайся не говорить, что ты платишь легионерам. Если с тобой что-то произойдёт, я не смогу бросить дела в Риме и поехать на Сицилию, чтобы спасти тебя от его, как бы это сказать… – Красс замолчал, подбирая нужное слово, но не нашёл его и просто закончил свою мысль: – Короче, не делай глупостей.
   – Постараюсь, – кивнул головой Лаций.
   – Тогда иди. Помни: мне нужен гонец с коротким письмом из каждого города! Но тебе не дадут об этом забыть. Оги Торчай будет напоминать…
   – Да, конечно, – ещё раз кивнул головой Лаций и вышел из палатки. Теперь ему оставалось только зайти к легату Юлиану, чтобы забрать письма для его жены. У него в груди поселилось новое чувство, и Лаций с любопытством наблюдал за ним: тело всё ещё было здесь, посреди лагеря в Галлии, а душа где-то далеко-далеко и часть мыслей уже не принадлежала ему. Он видел, как скачет по дороге на юг, к морю, как садится на корабль, пересекает море и попадает сначала на Корсику, которую греки называли «каллисте», прекраснейшая, а потом – на Сицилию… Дальше его воображению не дал разыграться вопрос караульного:
   – Ты к легату, Лаций?
   – Да. А что, он занят?
   – Вроде да. У него там близкий человек, – многозначительно усмехнувшись, хмыкнул караульный.
   – Понятно, – пробормотал он. – А не знаешь, надолго?
   – Ну, сложно сказать. Они давно уже там. Должны были уже наиграться, – шёпотом ответил легионер. Лацию пришлось присесть у столба для лошадей и подождать.
   Через некоторое время из палатки вышел человек в плаще легата, в котором Лаций сразу же узнал надменного повесу в шлеме с золотыми звёздами. Тот бросил в его сторону короткий взгляд, но ничего не сказал и молча прошёл к своей лошади, которую держал для него слуга. Вслед за ним вышел Теренций. На лице у него играла сладкая улыбка, а глаза ещё хранили отпечаток сладострастия. Увидев Лация, он сразу пригласил его войти.
   – Идём, идём, – похлопав по спине, он взял Лация за локоть и провёл его внутрь. – Не ожидал, что ты так быстро вернёшься. Думал, консул будет более словоохотлив. Тут старый знакомый ко мне зашёл. Тоже недавно из Рима. Пойдём, я передам тебе письма. Кстати, куда вы направляетесь завтра с Крассом? – как бы невзначай спросил он.
   – Красс сказал, что поедет сразу в Рим. У него там дела, – ответил Лаций. – А я – на юг, в сторону Генуи, а оттуда – на Корсику.
   – Да? – искренне удивился Теренций. – Ты поедешь через Фермену или Брацу?
   – Красс сказал ехать через Фермену. Там нас будет ждать его человек, с которым мы поедем дальше.
   – А-а.. – с пониманием протянул Теренций и как-то загадочно улыбнулся. – Ну да, конечно… Удачи тебе! Вот письма для жены и родственников. Передай Флавию. Он едет с Помпеем прямо в Рим?
   – Да.
   – Значит, говоришь, через Фермену? – вдруг снова спросил он.
   – Ну, да. А что? – не понял Лаций.
   – Ну, через Фермену, конечно, ближе к Генуе, чем через Брацу, – как бы оправдываясь, быстро произнёс Теренций. – Пусть боги хранят тебя и твоя дорога будет лёгкой!
   – Благодарю тебя за всё, Теренций. Ты прав, надо пойти принести богам жертву. Я не сделал это тогда, после нападения. И после Тароги тоже не успел. Но теперь до утра время есть.
   – Конечно, конечно, принеси жертву, – натянуто улыбаясь, закивал головой легат, думая уже совсем о другом.
   Разговор с Варгонтом был недолгий, и Лаций направился к авгуру [54 - Авгу́р – член римской жреческой коллегии, выполнявший гадания (ауспиции) по природным явлениям, знакам и поведению животных для предсказания исхода тех или иных мероприятий.], чтобы заплатить за двухлетнюю овцу и принести её в жертву на алтаре у ворот. В самом лагере было темно и тихо. Только в углах квадратов, возле часовых, были видны точки факелов и ещё несколько – у ворот. Уставшие за день легионеры всегда рано ложились спать, чтобы с рассветом приступить к многочисленным работам. На стенах виднелись фигуры караульных, слабые пятнышки их небольших факелов казались на расстоянии маленькими звёздами, которыми в эту тихую ночь было усыпано всё небо. Пока жрец выполнял ритуал, Лаций, закрыв глаза, благодарил Аврору и Марса, а потом и всех остальных богов за покровительство и удачу. Авгур что-то невнятно бормотал, разделывая овцу, в костре уютно потрескивали ветки, и Лацию не верилось, что рано утром он уже покинет это место. В это время всего в ста шагах от костра встретились два других человека. Они отошли к самой стене лагеря, где их точно никто не мог бы увидеть и услышать. Их разговор имел к Лацию самое непосредственное отношение. И если бы он его услышал, его судьба, скорей всего, сложилась бы по-другому.

Глава 19

   – Откуда ты узнал об этом? – скучно спросил молодой голос.
   – От того человека, которому это нужно.
   – Тайны какие-то. Не верится… И что тебе с этого?
   – Честно?.. Я хочу бросить службу и купить землю. Поэтому мне надо золото.
   – Ты шутишь?
   – Послушай, мы сможем с тобой хорошо жить, не думая о будущем. Поверь. Это не просто амулет!
   – Кому нужен кусок деревяшки?
   – Плевать, кому! Главное, что за неё готовы заплатить.
   – И какой глупец готов заплатить за неё столько золота? Кстати, сколько тебе обещали? – последнюю фразу сомневающийся голос произнёс уже не так небрежно.
   – Очень много. На двоих хватит, поверь.
   – Это не ответ, – в темноте раздался усталый вздох. – Ты просишь меня помочь, но это опасно. Мы рискуем своим положением в Риме и даже жизнью, и ты не хочешь сказать мне ради чего?
   – Ты что? Чем ты рискуешь? Отдать медальон, получить золото, и всё!
   – …сколько?
   – Десять талантов золота [55 - Талант золота в Риме как единица веса равнялся кубическому футу, примерно объёму одной амфоры (26 литрам).], – прозвучало еле слышно в ответ. На какое-то время воцарилась тишина, и только тихие шорохи за стеной лагеря напоминали о существовании ночной жизни.
   – Десять талантов золота? – медленно повторил молодой голос.
   – Да, десять талантов.
   – Это же… очень много. Не может быть…
   – Да, да, много! Ну, что? Согласен? – прозвучал уверенный вопрос.
   – Не верю. Бахус напоил тебя неразбавленным вином. Ты, наверное, пьян. Десять талантов – это очень много!
   – Но это так, поверь мне. Всё, что говорил Клод, оказалось неправдой. Этруски спрятали золото у жрецов, а не у варваров. А жрецы умерли. Все, все семь человек. И золота у них после смерти не нашли. И никто не знает, куда они его спрятали. Так что этот медальон никому не нужен, кроме этого главаря. Он верит, что сможет пойти туда и найти золото сам. Понимаешь?
   – Нет, не понимаю. Как он попадёт в Этрурию? Но даже, если доберётся, зачем же ему тогда этот медальон? Он, что, глупее тебя? Почему ты сам не можешь взять медальон и найти это золото?
   – Потому что его нет! А варвар верит, что есть! Он думает, что медальон обладает силой и поможет ему найти золото этрусков. Вот и всё. Пусть берёт его и идёт себе искать своё золото! А нам отдаст десять талантов. Согласен?
   – Глупость какая! – молодой голос затих, и какое-то время длилась пауза. – И ты собираешься отдать ему медальон? – наконец, с интересом спросил он.
   – Нет. Я делал второй. Такой же. На всякий случай. Вот, у меня на груди. Посмотри. Отдадим его, возьмём золото и вернёмся назад.
   – А если он не отдаст золото?
   – Тогда нам не повезёт. Но он дал мне две золотых монеты. Вот, держи одну! Потом посмотришь. Я никогда таких не видел. Он сказал, что заплатит ими. Так что можно попробовать.
   – Похоже на золото. Мягкое. Хм-м. Как-то всё просто очень. Но… хорошо, я согласен, – после некоторого раздумья ответил молодой голос.
   – Хвала Юпитеру! Ты разумный человек. Иди! Я сейчас тебя догоню. Жди меня в палатке. Выехать надо будет рано утром.
   Когда первая тень отделилась от деревянной стены и исчезла в проходе между палатками, вторая остановилась у столба для привязи. Это был Теренций Юлиан. Он поднял голову к небу и вознёс хвалу богам. Да, он не сказал своему собеседнику, что вторым условием было привезти человека со знаком на плече. Но Лаций и сам ехал туда. Правда, Теренций на всякий случай сделал себе на плече такой же знак, как у него. Вдруг с трибуном что-то приключится в дороге или он опоздает…
   На чёрном небосклоне промелькнули несколько светлых линий. Эти звёзды явно посылали ему боги. Это был знак, что настало время подумать о возвращении домой, в Рим, в тёплые термы [56 - Термы – бани (римск.).] с горячей водой и паром, к спокойной жизни, вечерним обедам и развлечениям в Суббурском квартале.

Глава 20

   Солнце едва поднялось из-за горизонта, а восьмёрка Варгонта с Лацием уже стояли у ворот лагеря. Цезарь приказал выделить им ещё двух лошадей из обоза, хотя обычно пехотинцы передвигались пешком рядом с лошадью старшего легионера и такой роскоши им не полагалось. Но для посланника Красса было сделано исключение. Некоторые воины в его восьмёрке умели ездить верхом, и только Варгонт осторожно относился к этим животным, говоря, что не любит слишком высоко отрываться от земли. В детстве отец посадил его на молодого жеребца, и маленький Варгонт, естественно, упал, сильно ударившись о землю. С тех пор он не любил отрываться от земли выше, чем мог подпрыгнуть сам, что тоже выглядело смешно, так как его приземистая, широкоплечая фигура больше напоминала в этот момент оторвавшуюся от горы глыбу, чем прыгающего человека.
   Караульные стояли у ворот с серыми, как придорожная пыль лицами. Они безразлично открыли ворота, ещё двое подошли к краю стены, чтобы посмотреть им вслед. Короткие приветствия, два-три приказа, одно слово прощания – и всё, лагерь остался позади. Через некоторое время их невыспавшиеся лица на стене растаяли в утреннем тумане, и теперь Лация и легионеров сопровождал только лёгкий прохладный воздух с каплями утренней росы на траве.
   В то же время от противоположных ворот этого же лагеря отъехали два человека в накидках и шлемах простых всадников. И даже сандалии у них на ногах были из грубой свиной кожи, как у простых гастатов. Они быстро поскакали в сторону видневшегося вдалеке леса. Было видно, что дорогу они знали хорошо.

   Лаций ехал молча. Легионеры изредка перекидывались короткими фразами, но, в конце концов, устали шутить и затихли. Солнце поднималось всё выше и уже начинало приятно греть спину. К полудню его нежность обещала превратиться в беспощадную жару, но, как это часто бывает в гористых или близких к морю землях, небосклон подёрнулся лёгкой дымкой почти невидимых облаков. К полудню всё небо заволокло тучами, и к вечеру должен был пойти дождь.
   – Надо бы найти, где остановиться, – недовольно глядя на небо, пробурчал Варгонт. Лаций посмотрел на него и вздохнул.
   – Полпути ещё не проехали. Здесь нет деревень.
   – В грязи потонем, – не меняя выражения лица, добавил старый друг. – И завтра точно в Фермену не попадём.
   – У нас нет топоров. И лопат. Что ты предлагаешь? – спросил Лаций.
   – Можем остановиться у края леса, вон там, – он показал рукой в сторону от дороги. – Похоже, там старые деревья. Нарубим веток и спрячемся под корнями.
   – А если до утра не пройдёт? Тут низина. Окажемся в болоте, – покачал головой Лаций.
   – Может и так быть, – согласился Варгонт, – но если дождь долгий, будет ещё хуже. Заблудимся и ноги лошадям переломаем. И ещё неизвестно куда выедем. Лучше уж переждать здесь.
   – Пожалуй, ты прав, – Лаций ещё раз посмотрел на небо и согласился. Надо было спешить, чтобы не промокнуть.
   Ливень разразился, когда они укладывали последние ветки поверх корней старого дерева. Но им повезло – к этому моменту они уже успели расширить небольшое углубление, и теперь там могли поместиться все девять человек. Огромные кроны зашумели от резкого порыва ветра, и первые тяжёлые капли глухо застучали по земле и листьям. Просидев до темноты, все постепенно заснули. Лаций в это время обсуждал с Варгонтом, что они будут делать на Сицилии и что потребуется для организации временных лагерей новобранцев. Так незаметно наступила ночь. Ливень оказался сильнее, чем они ожидали, и он вряд ли должен был закончиться к утру. Варгонт оказался прав. Делать было нечего – пришлось сидеть и ждать. Хорошо, что они взяли с собой больше еды, чем требовалось, и не страдали от голода. Так прошло два дня.

   В это время всего в нескольких милях от этого места, с другой стороны леса, быстро скакали два всадника. Если бы они не знали дороги, то легко заблудились бы в наступившей прямо посреди дня темноте. Казалось, тучи зацепились за верхушки деревьев и накрыли весь лес плотными нескончаемыми потоками дождя. Но остановиться они не могли, потому что очень спешили. Им надо было оказаться в Фермене раньше Лация и его людей. Теренций не хотел, чтобы покупатель медальона случайно увидел в городе его старшего трибуна и отказался платить за медальон. Поэтому он торопился приехать туда раньше их. Если легионеры не остановились и двигались сейчас по дороге, то ему надо было спешить, чтобы опередить их. Если же Лаций принял решение остановиться и переждать дождь, то всё будет хорошо. Так полагал легат Теренций. Его новый молодой друг, вынужден был молча соглашаться с его доводами. Он продолжал следовать за своим старшим товарищем, чуть отстав и постоянно думая о висевшем у него на шее медальоне, который тот дал ему, чтобы не спутать с поддельным. Золотая монета и невероятная прочность круглого талисмана убедили молодого Юлия Клавдия в искренности слов легата Теренция, и теперь он вынашивал в голове свои планы о том, как самому завладеть и медальоном, и золотом. Проще всего было получить его от варваров, а потом избавиться от старшего товарища. Но для этого сначала надо было сначала добраться до города Фермена.

Глава 21

   Дождь лил до поздней ночи следующего дня. Последние капли ударились о землю с такой же силой, как и первые, и после этого неожиданно наступила тишина. Легионеры переглянулись и осторожно стали выбираться из наполовину промокшего укрытия. Всё небо было усыпано звёздами, воздух буквально звенел от тишины. Вокруг было полно луж, в которые тихо капали с листьев крупные капли. Дорога представляла собой сплошную реку. Оставаться в укрытии смысла не было, и Лаций принял решение идти вдоль леса по мокрой траве. Передвигаться здесь было мучительно тяжело, так как сандалии сразу же размокли и болтались на ногах, как тяжёлые цепи.
   – Не люблю я эти мокрые лесные термы, – пробурчал Варгонт.
   – Что ты всё время недоволен? Тебе бобы невкусные попались? Или Фернопонт не дал хлеба? – спросил с улыбкой Лаций.
   – Наоборот, слишком много дал! – ответил вместо него гастат Фернопонт. – Ты, что, не слышишь, как у него бурчит в животе, что ли? – все легионеры засмеялись, а Варгонт пригрозил ему кулаком.
   – Смейся, смейся, чёрная твоя морда. Посмотрим, что ты запоёшь, когда встретишь ночных духов.
   – Я им предложу с тобой побороться, – всё так же беззаботно ответил его друг. Дальше до самого города легионеры молчали. Им потребовалось почти полтора дня, чтобы добраться до широкой дороги. Вскоре впереди показались городские стены.
   Город Фермена был достаточно большим галльским поселением, с высокими стенами и большим римским гарнизоном. Через него постоянно проходили войска и большое количество торговых поставок из портовых городов, куда купцы отправляли пеньку, вино, ткани, мясо, шкуры, хлеб, сало, шерсть и много других припасов, за которые в Риме платили втридорога. Такие промежуточные города имели много складов и, конечно, городские рынки, где постоянно шла бойкая торговля, поэтому ворота города, практически, никогда не закрывались – через них днём и ночью шли люди. Поэтому, когда на следующий день вечером Лаций с товарищами увидели закрытые ворота, перед которыми скопились десятки телег и сотни людей, они сильно удивились.
   – Варгонт, ты никому не говорил, что едешь в Фермену? – спросил один из легионеров. – Может, они тебя испугались?
   Но никто не улыбнулся. Закрытые ворота города всегда были неприятным знаком.
   – Смотрите внимательно! – приказал Лаций, но он мог бы и не говорить этого. Все и так прекрасно знали, что ворота в городе закрывают только от врагов. Значит, эти враги находились сейчас где-то рядом и их было очень много, раз комендант такого большого гарнизона принял решение об обороне. Они ещё не знали, что два дня назад в город тайно прибыли два легата. Они спешили приехать раньше Лация и его людей, но именно эта спешка и затянувшийся дождь сыграли с ними злую шутку.
   – Караульных не вижу, – процедил сквозь зубы Варгонт. – Ну, что стали? – крикнул он на остановившихся товарищей. – Смотрите по сторонам, не спите. Давайте, живее вперёд!
   Всё объяснилось, когда они, наконец, добрались до городских стен и прокричали часовым свои имена. Их сразу пропустили. По дороге в лагерь стражники рассказали, что городские ворота закрыли накануне, так как в городе кого-то убили. Сам пехотинец ничего точно сообщить не мог, он слышал только, что на постоялом дворе нашли двух римлян, но не мог сказать, ни где был этот постоялый двор, ни кто были эти римляне.
   – Комендант вчера ночью собрал всех купцов и менял. Посадил у себя. Они там говорили и спорили. Думают, как поймать убийц, – закончил свой короткий рассказ караульный.
   Они подъехали к дому коменданта и спешились. Эта улица единственная была выложена камнем. Остальные все представляли собой утоптанную до твёрдого состояния землю. Сейчас, после дождя, повсюду лежали доски и брёвна, по которым бегали торговцы и женщины с корзинами. В воздухе стоял запах помоев и гнили, но всё же в каждом городе был ещё свой оттенок, который отличал его от других. В Фермене это был запах мокрого камня и плесени. Почти все большие дома в городе были сложены из плоских камней различной формы, которых в округе было более чем достаточно. И на всех стенах были видны мох и плесень. После дождя эти пятна увеличивались в размерах, чернели и становились скользкими, как грязь на дороге, и лишь дома богатых купцов или важных граждан города регулярно очищались от этой напасти многочисленными рабами.
   Комендант Марк Валерий Клавдий оказался ветераном Лукулла. Ему было около пятидесяти лет, но он отлично выглядел и следил за дисциплиной своего гарнизона со всей строгостью, которая только была возможна в этом торговом городе.
   – А-а, вы из Лукки? – без приветствия, недовольно буркнул он, как будто они там отдыхали и пили сладкое вино. Комендант вёл себя так, как будто они знали друг друга давно, но он не очень ценил это знакомство. Это было свойственно опытным воинам, оставшимся на службе после больших походов и видевшим разницу между мирной и военной жизнью. – Никого там не заметили? – он кивнул в сторону городских ворот. Лаций и Варгонт покачали головами.
   – Нет. Мы должны были приехать вчера вечером, но попали под дождь и переждали в лесу, – сказал Лаций.
   – Эти двое тоже попали под дождь. Даже просохнуть не успели. Только вопросов тут больше, чем ответов, – с досадой бросил комендант.
   – Нам сказали, что на постоялом дворе были убиты два римских гражданина. Это так? – спросил Лаций.
   – Да, – коротко ответил ветеран. – Это так же верно, как то, что меня зовут Марк Клавдий. А вас?
   Лаций представился. Потом снова спросил:
   – Кто убит? Имена известны?
   – Имён пока не знаю, но они точно не отсюда. Одеты странно. Может, вы поможете? Пошли, заодно и посмотрите. С собой у них ничего не было, кроме оружия. Но оно дорогое. Одеты, как простые всадники, в простых туниках. Непонятно… И почему не заехали ко мне, не представились? Значит, прятались? – он недовольно махнул рукой и кивнул в сторону выхода. – Ладно, идём! Посмотрите сами.
   До постоялого двора было недалеко. По дороге им встретились несколько патрулей, которые обходили дома горожан и осматривали склады. Лаций чувствовал напряжение во всём: в осторожных взглядах редких горожан, которые с испугом и любопытством выглядывали в щели приоткрытых окон и дверей; в нервных движениях коменданта; в необычно большом количестве солдат на улицах, которые уже давно стали частью городского населения; в тишине на базарной площади и даже в том, как одинокая собака, выглянув из-под забора, пятилась обратно, чтобы, исчезнув, с той стороны разразиться нервным испуганным лаем.
   – Сначала думали, что это специально кого-то подослали, чтобы за нами следить, – с досадой бросил комендант Марк Клавдий, – но потом… – он не успел закончить, потому что за забором постоялого двора послышались громкие крики, забегали люди, что-то разбилось, и он сразу же рванулся вперёд. Лаций с легионерами поспешили за ним.
   – Держи крепче, давай ремень! – закричал кто-то в дальнем углу. Несколько человек, среди которых были видны туники легионеров, подняли целое облако пыли, и со стороны это было очень похоже на драку. Наверное, то же самое пришло в голову и коменданту, поэтому он громко крикнул:
   – Стой! Именем Рима прекратите! – он держал в руках короткий меч, вытянув его в сторону пыльного облака, и там, услышав его голос, остановились. Движение в облаке замерло, и из него вынырнул высокий, худой человек, с выпученными глазами и широко открытым ртом. Он тяжело дышал и держался за бок. Одежда на нём была вся в пыли, одного рукава на рубашке не было. Судя по всему, рукав только что оторвали. Худая, жилистая рука ещё не успела покрыться пылью и торчала из ткани на плече, как будто принадлежала другому человеку. Большой, мясистый язык то и дело вываливался изо рта, он хватал воздух, как рыба на берегу, и никак не мог восстановить дыхание, показывая голой рукой в сторону стены. Тем временем пыль понемногу осела, и позади него стали видны грязные фигуры остальных участников странного события. Это были два легионера и ещё два местных жителя в длинных, по колено, рубахах, скорей всего постояльцы. Внизу, на земле, прямо у их ног, сидел маленький комок грязи, который они пытались связать кожаными ремнями. Когда его подняли, оказалось, что это был подросток. Он дёрнулся, но, обессилев, повис на руках легионеров.
   – Феликс, что случилось? – уже спокойно спросил комендант. Одна из пыльных фигур, к которой он обращался, издала странный звук. Не отпуская юношу, стражник сплюнул пыль и повернулся к коменданту.
   – Вот, поймали его. Сидел в той самой комнате, где нашли убитых.
   – Как сидел? Где? – старый Марк Клавдий от удивления даже опешил и опустил меч.
   – За дрова забился, гадёныш. Всё время там сидел. Мартин подошёл к котлу ещё раз посмотреть и заметил его там, – легионер кивнул в сторону второй пыльной фигуры.
   – Шустрый, – провёл рукой по лицу тот легионер, которого звали Мартин. – Толкнул дрова на меня и бежать! Хорошо, вот, хозяин его с ног сбил, а то бы удрал через забор, – он показал на человека в рубашке без рукава, который держался за бок. У того на лице сразу появилась угодливая улыбка, но сказать он по-прежнему ничего не мог.
   – Веди его вниз, там поговорим, – приказал комендант и сделал знак Лацию, чтобы тот следовал за ним.
   За большим невысоким строением, в котором разместился постоялый двор, располагались две маленьких пристройки для хозяина, его семьи и прислуги. В одну из них они и зашли. У входа валялся перевёрнутый стол, в дальнем углу были видны разбросанные поленья, в пепле потухшего очага, накренившись на бок, застыл старый чёрный котёл, вдоль стен стояли две деревянных кровати, на которых неподвижно лежали два тела. В глаза бросались торчащие голые ноги в простых сандалиях. От колен до головы тела были накрыты плащами.
   – Сажай его сюда, – комендант показал на стол. Легионеры быстро подняли стол, приставили к нему две лавки и усадили на одну из них юного беглеца. Комендант подошёл к дровам и быстро осмотрел углубление в стене. – Понятно! Он там, в дырке, прятался. Ну, ничего, позже всё расскажет. Идите сюда! – подозвал он Лация и Варгонта. Остальные легионеры остались снаружи. – Вот, смотрите! Не знаете их? – он быстрым движением откинул плащ с первого трупа. Маленькое окошко располагалось высоко вверху, почти под самым потолком, на уровне земли, и служило одновременно источником света и дымоходом. Поэтому, попадая внутрь, свет рассеивался, не доходя даже до середины комнаты, и внизу было совсем темно. Но Лацию этого оказалось достаточно, чтобы распознать в полутёмных очертаниях залитого кровью лица своего легата, Теренция Юлиана. Комендант заметил, как он изменился в лице, и сразу всё понял. Но его опередил Варгонт.
   – Это же Теренций, – вырвалось у него. – Клянусь Орком [57 - Орк – божество смерти, а также само царство мёртвых (римск.).], это он!
   – Ты его знаешь? – спросил старый воин, но вместо Варгонта ответил Лаций.
   – Это легат пятого легиона армии Цезаря в Галлии, – дрогнувшим голосом произнёс он. – Я, Лаций Корнелий Сципион, – его старший трибун. Варгонт Рукумон – центурион первой центурии этого легиона, – он кивнул в сторону друга, потом оторвал взгляд от мёртвого лица Теренция и посмотрел на коменданта. – Я говорил с ним два дня назад. Ночью, перед отъездом.
   – Хорошо. Тогда, может, ты и второго знаешь? – старый ветеран небрежно набросил край плаща на лицо мёртвого легата, и Лацию бросилось в глаза, что угол ткани зацепился за подбородок и не закрыл всё лицо – часть щеки осталась видна. – Идите сюда! – позвал их он уже из другого угла.
   Здесь было намного светлее, потому что деревянная кровать стояла напротив окна, и лучи заходящего солнца попадали прямо на верхнюю часть стены, освещая её более равномерно, чем остальную часть комнаты. Пол вокруг кровати был весь залит кровью, но она уже впиталась в землю, и теперь на поверхности остался только тонкий липкий слой, который скользил под подошвой сандалий, и они неприятно прилипали, чавкая при каждом шаге. На столе стояла пустая медная чашка с маслом и потухшим фитилём. Хозяин постоялого двора сразу же кинулся за огнём, чтобы зажечь его. Лаций заметил, что на стенах не было видно ни крови, ни следов борьбы. Значит, их убили спящими или на полу. Дрова в углу лежали ровным столбиком, и зола под котлом осталась не потревоженной. В котле даже осталась какая-то похлёбка, которую они, наверное, собирались есть, но не успели…
   Противные мухи – от огромных и медленных до мелких и юрких – с шумом летали по комнате и нагло ползали по кроватям. Их жужжание сливалось воедино и превращалось в низкий гул, который всегда вызывал у Лация неприятные воспоминания. Он ненавидел мух, но сейчас надо было потерпеть, потому что интуиция подсказывала ему, что Теренций оказался в Фермене не зря и убили его тоже не просто так. Запах крови был уже слабым, но сами тела ещё не начали гнить, поэтому в этой небольшой комнате хоть и было душно, но пока ещё можно было дышать.
   Когда он приблизился ко второму настилу, у него перехватило дыхание.
   – Не может быть, – прошептал он.
   – И этого, значит, знаешь, – довольно хмыкнул комендант. – Кто ж это? Только не говори мне, что это тоже легат.
   Сзади подошёл Варгонт. Он посмотрел на Лация, потом на труп и остановился взглядом на Марке Клавдии.
   – А где же шлем? – спросил он.
   – Что? Какой шлем? – опешил тот. – Зачем тебе шлем?
   – У него был шлем с золотыми звёздами, – задумчиво произнёс Варгонт. – Такой, с прорезью, новым гребнем и кантом вдоль задней части, – он провёл рукой вокруг головы, как бы показывая, где это всё было.
   – Шлем? С золотыми звёздами? Да что это такое?! Кто это?
   – Боги всё видят, – не меняя интонации, назидательно добавил Варгонт. – Парки быстро обрезали нить его судьбы.
   – Перестань, – оборвал его Лаций и повернулся к коменданту. – Это легат Юлий Клавдий. Он недавно прибыл в наш лагерь под Луккой. Совсем недавно.
   – Юлий Клавдий, Юлий Клавдий… – задумчиво глядя на мёртвого легата, повторил комендант несколько раз. – Не знаю такого. Не из нашей ветви, не из наших Клавдиев. Наверное, он из дальнего рода. Мне неизвестен. Но это дела не меняет. Два легата, два сенатора в городе. В одежде всадников. И оба мёртвые. Все боги разом разгневались на меня, раз решили устроить такое в моём гарнизоне, – он был явно раздражён и недоволен неизбежными последствиями этого убийства, но сама смерть двух римских граждан его уже не волновала. – Ладно, – кивнул он, – теперь очередь этого юнца. Пусть расскажет, что знает, – комендант снова небрежно накинул плащ на лицо трупа, даже не посмотрев, как легла ткань, и, отвернувшись, решительно шагнул к столу.
   Хозяин постоялого двора сразу же вызвался быть переводчиком, и хотя Марк Клавдий понимал местное наречие, подумав, он решил согласиться. Юноша, как оказалось, был сыном одной бедной женщины, которая жила за счёт оказания разного рода услуг солдатам гарнизона. Начинала она как дешёвая проститутка для солдат и торговцев, но с годами сообразила, что помимо похоти мужчинам нужны еда, одежда, уход и разные мелочи, без которых те тоже не могли жить. Поэтому она расширила перечень своих услуг: приносила им еду, стирала вещи и шила новые. Так как она была ещё молодой и довольно привлекательной, то в её услуги также входили и плотские утехи, за которые, она правда брала уже меньше, чем раньше. Юноша, заикаясь, рассказал, что мать попросила ему побыть с этими римлянами, помочь им с огнём и едой, выполняя их приказы. Они ей хорошо заплатили. Она знала одного из них, более старого. Он всегда хорошо платил, когда бывал в городе. Мальчик просидел с ними целый день. Римляне всё время ругались. Они кого-то ждали. А потом ночью неожиданно пришли дикие люди. Очень странные. Он сначала думал, что это варвары с севера. Но они все говорили на римском языке, а потом один из них рассмеялся, и все замолчали.
   – Я слышал только слово «нон» [58 - Non – нет (лат.)], – пробормотал в конце юноша. – Его говорил один, самый большой. А эти два его долго просили о чём-то. Потом вот этот, молодой, кинулся на большого варвара, и его сразу убили. А этого, – он кивнул в сторону Теренция, – положили на кровать. Ему меч к груди придавили, вот так, – юноша показал, как он держит руками воображаемый меч и давит вниз. Комендант только хмыкнул, а Лаций осторожно посмотрел в сторону тела своего бывшего легата. – Воткнули в грудь и что-то в рот засунули. Вот и всё.
   – Да, у него во рту нашли золотую монету, – добавил комендант и провёл рукой по коротким волосам. – Странная какая-то. Очень старая. Непонятно, чья. Три кружочка, как у этого на плече, – он кивнул в сторону свисавшей руки Теренция. Вверху, на предплечье было видно какое-то тёмное пятно.
   Больше подросток ничего толком не помнил. Поэтому комендант приказал найти его мать и тоже привести к нему. Двум охранникам было приказано оставаться в комнате и продолжать охранять тела. Когда Марк Клавдий встал и устало направился к выходу, Лаций спросил его:
   – Можно я попрощаюсь с легатом?
   Комендант ничего не ответил, только пожал плечами и вышел. Лаций подошёл к телу Теренция и откинул плащ. Порванная туника свисала с края деревянных досок. Кровь на ней уже потемнела и стала чёрного цвета. Но его интересовало не это. Теренций лежал к нему правым боком, и в тусклом свете заходящего солнца было хорошо видно оголённое плечо. Лация наклонился ближе, чтобы рассмотреть интересовавшее его пятно. Это был рисунок. Раньше он у Теренция такого не видел: тонкие линии кругами расходились в разные стороны, но их края были неровными и бугристыми. Их явно сделали совсем недавно. Судя по цвету и толщине линий, в рану просто втёрли золу с соком диких ягод. Тонкие порезы уже успели затянуться, но их края ещё бугрились и не растянулись в сплошную поверхность, как это бывает через несколько месяцев после нанесения татуировки. Три закручивающихся круга, похожие на панцири улиток, были такой же формы, как и на плече Лация. И как на медальоне.
   – Это что? – тихо спросил Варгонт, заметив, что Лаций как-то странно смотрит на плечо легата, где в зловещем вращении замерли три водоворота.
   – Да, так, ничего, – тупо ответил он, чувствуя, как неприятно сжалось сердце. – Татуировку сделал, – ему было непонятно, зачем Теренций попытался повторить этот знак. Но то, что это имело отношение к нему, Лаций не сомневался.
   Прямо посередине груди легата виднелась продолговатая колотая рана. Кровь застыла в ней, образовав небольшое овальное пятно с бугристой поверхностью. Надоедливые летние мухи, не стесняясь, ползали по лицу и рукам трупа и недовольно зажужжали, когда Лаций резким движением попытался отогнать их. Он уже взялся за край плаща, чтобы накрыть тело, когда вдруг его взгляд привлёк небольшой выступ у края раны, похожий на сломанное ребро. Присмотревшись внимательнее, он понял, что это не кость. Лаций вынул короткий меч и, бросив короткий взгляд на сидевших у входа легионеров, осторожно поддел этот выступ. Лезвие упёрлось во что-то твёрдое. Несколько коротких движений, и оттуда показался полукруглый предмет. Он был похож на половину сестерция, только в два раза больше. Лаций перевернул обломок и даже ткнул его остриём меча. Это было дерево. Обломок дерева. Он протёр его краем накидки легата. Когда почти сухой и чистый обломок оказался у него в руках, сомнений не осталось – это была половинка его медальона. От сильного нажима тот раскололся пополам. На поверхности медальона были вырезаны три круга в виде улиток – такие же, как на плече у Теренция. Дырки для верёвки на этой половинке не было, она должна была быть на второй части, которая, наверное, осталась глубоко в ране. Кто же были эти незваные гости? Или, может, наоборот, званые? Лация одолевали самые разные мысли. Зачем надо было приставлять к груди Теренция медальон и вдавливать его в грудь острым лезвием? Чтобы сломать? Но ведь он не ломался! Значит, это был не тот медальон. Получается, что убийца Теренция тоже это знал? Знал и решил доказать это легату, который, видимо, попытался обмануть этих людей? Но зачем он сделал деревянный медальон? И что хотел за него получить? Неужели, золото? Но тогда зачем надо было делать себе татуировку на плече?
   Все эти мысли роем кружились у него в голове, смешиваясь с гудением мух и мешая сосредоточиться. Варгонт осторожно взял его за локоть.
   – Зачем его куском деревяшки убили? – с недоумением спросил он.
   – Не знаю, – еле слышно ответил Лаций, теряясь в догадках. – Парки плетут нити судьбы очень странно.
   – Не плетут, а запутывают, – хмыкнул тот. – Ты не против, если я выйду? Очень тут… душно и гадостей этих много, – отмахиваясь от очередной жирной мухи, фыркнул он.
   – Да, иди, – согласился Лаций. Сам он подошёл к телу молодого легата Юлия Клавдия и откинул плащ. Обезображенное сильным ударом лицо, было всё сине-бордового цвета. Над ухом в черепе зияла большая рана. К ней присохли его слипшиеся кудрявые волосы. Кровь запеклась и скаталась маленькими чёрными катышками по всей коже лица и шеи. Стекая по подбородку, капли постепенно застывали, образуя друг над другом плавные волны. Шея тоже была в крови, но на ней что-то вздыбилось, как напрягшаяся от напряжения вена. Лаций присмотрелся – это был кожаный ремешок. Он поддел его кончиком меча, и из-под отвердевшей туники появился круглый медальон. Такой же, как у Теренция… и у него. Лаций положил меч прямо на труп и достал свой медальон. Что-то в нём было не так. Он сжал его пальцами, но тот не поддался. Тогда он положил его на лавку рядом со скрюченными пальцами Юлия Клавдия и придавил мечом. Лёгкий хруст – и на пол упали две половинки. Значит, у него был деревянный талисман! Оставалось проверить последнее. Он разрезал кожаный ремешок на шее молодого легата и надавил мечом. Ничего не произошло. Тогда он навалился всем телом, но тоже безрезультатно. Обтерев медальон о край плаща Юлия Клавдия, Лаций поднёс его к глазам и присмотрелся. Да, это был именно тот медальон, который подарила ему Ларнита. Но зачем они всё это делали? Зачем подделали медальон? И ещё эта татуировка. Что могло заставить двух легатов пойти на это? Неужели золото?.. И тут десятки вопросов снова нахлынули, как водопад, запутывая его всё больше и больше, пока уставший Варгонт не пришёл и не позвал его к коменданту.
   Когда они подъехали к его дому, тот отдавал у входа последние распоряжения посыльным.
   – Всё, ждать не будем. Пусть сообщат в Рим. Завтра похороним, – сурово добавил он, заметив их. Дальше Лацию и Варгонту пришлось ответить на много вопросов, которые писари усердно записывали на длинные пергаменты, а когда всё закончилось, они вместе со старым воякой отправились в небольшую триклинию, чтобы поесть и отдохнуть.
   Легионеры Варгонта всю ночь обсуждали этот случай, а Лаций, не в силах ответить ни на один вопрос, который порождало его воображение, ворочался с боку на бок и не мог уснуть. Хорошо знакомое ему с детства тайное волнение засело в глубине души и не давало успокоиться. По прежнему опыту он знал, что теперь оно, как глубокая заноза, будет ещё долгое время волновать его, пока он не найдёт ответы на все эти вопросы. Даже если ждать придётся до конца жизни.

Глава 22

   На следующий день тела легатов сожгли за городской стеной. Авгуры принесли жертву богам на большом камне перед сотней караульных.
   Во второй половине дня Лаций пришёл к коменданту и сообщил, что они собираются покинуть город следующим утром.
   – Хорошо, что зашёл. Тут тебя, кстати, уже ждут, – он кивнул в сторону сидевшего в углу невысокого худощавого горожанина с немного вытянутым тёмным лицом и выгоревшими светлыми волосами. От жары они неровно прилипли к коже и напоминали высохших на солнце змей. Его чёрные, как маслины, глаза осмотрели Лация с головы до ног, и тонкие, нервные губы слегка изогнулись, изобразив улыбку.
   – Оги Торчай, – негромко произнёс он и встал. Этот человек с тёмной, загоревшей кожей и выпирающими скулами был на целую голову ниже Лация, но держался так спокойно и уверенно, что, казалось, ни в чём ему не уступает. На вид ему было лет тридцать пять, но выглядел он немного моложе, и только спокойный, внимательный взгляд выдавал в нём опытного и повидавшего жизнь человека.
   – Я знаю, – нахмурил брови Лаций, вспомнив слова Красса. – Меня зовут Лаций Корнелий Сципион.
   Они постояли немного, как бы оценивая друг друга, и вместе повернулись к коменданту.
   – Нам пора идти, – спокойно произнёс Оги Торчай.
   – Хорошо, – устало ответил Марк Клавдий и тоже встал. – Пусть боги будут к вам милостивы. Удачи вам в пути. Запасы еды получите у ветеранов на складе.
   Когда они вышли, новый попутчик первым начал разговор, который оказался довольно коротким:
   – Я получил письмо Марка Красса. Я знаю, что делать. Если я буду тебе нужен, ты всегда сможешь найти меня в десяти шагах сзади.
   – Может, поменяешь этот плащ и накидку? – кивнул Лаций на его одежду.
   – Нет, спасибо. Мне удобно в этой одежде. Она достаточно просторная и длинная, – произнёс Оги. Больше говорить было не о чем, и они распрощались до утра.

   Из-за плохой погоды на море путь до Сицилии занял две недели. Легионеры устали от вынужденного безделья, поэтому, добравшись до берега, стали с радостью выполнять приказания Варгонта и Лация. Остров встретил их тихой погодой, ярким солнечным светом и жарой, от которой надо было где-то укрыться. Тут, как нельзя кстати, оказалась помощь Оги Торчая. Он отвёл их в дом торговца рыбой, где по испуганному и недружелюбному лицу хозяина было видно, что их визит оказался для него неожиданным, но долг перед Крассом сразу согнул его спину и привнёс в раздражённый голос мягкость и уважение. После того, как рабыни омыли им ноги, всех провели во внутренний двор и принесли еду. Сочный сыр и хлебные лепёшки оказались невероятно вкусными, легионеры улыбались и шутили, а когда подали дымящуюся баранину и жаренную на листьях рыбу с крупно нарезанным луком, вымоченными в вине оливками и разными приправами, Варгонт удивлённо развёл руки в стороны и сказал:
   – Хорошо тут живут рыбаки! Рыбу ловят… А она у них в мясо превращается. Я уже недели три не ел мясо! Хочу быть рыбаком!
   – Боги благосклонны к нам, – опустив глаза, скромно произнес хозяин.
   – Да, это видно, – покачал головой Варгонт и отправил в рот очередной сочный кусок. Лаций заметил, что Оги Торчай закончил есть и подозвал к себе торговца рыбой. Они отошли вглубь двора и стали что-то обсуждать. Говорил, в основном, Оги, а хозяин дома лишь подобострастно соглашался и кивал головой, то и дело прижимая ладони к груди и закатывая вверх глаза. Когда разговор закончился, Оги вернулся за стол и повернулся к Лацию:
   – Хозяин был не готов к нашему приезду, поэтому не успел приготовить развлечения. Но здесь неподалёку есть храм Венеры, да и в порту можно найти вполне подходящих женщин. Меретрициум [59 - Публичный дом.] здесь не очень большой.
   – Надо срочно сравнить, – подхватил эту мысль Варгонт. – Вот в Риме хорошенькие стоили полсестерция за ночь, а на Каллисте в два раза меньше! Интересно, сколько здесь? Кто со мной? – он поднялся из-за стола и обвёл всех взглядом. Легионеры переглянулись и, как по команде, встали. Варгонт вытер руки о длинную тряпку, которая лежала у всех на коленях, и отбросил свою часть на стол. – Слава Венере, слава Бахусу! Лаций, ты с нами?
   – Я присоединюсь к вам попозже. Постарайся ничего не сломать в порту, – попросил он, но Варгонт уже не слышал. На самом деле, Лаций хотел пройтись по этому маленькому городу и посмотреть, как здесь живут люди. Когда-то на этом острове они жили всей семьёй. Но он почти ничего не помнил, и ему хотелось проверить, возникнут ли у него какие-нибудь новые чувства и эмоции при виде этой земли.
   С тех пор, как в детстве их родители покинули этот остров, они с сестрой так ни разу здесь и не бывали, поэтому детские воспоминания уже совсем стёрлись из памяти, и всё теперь казалось для него новым. Однако маленькие дома и лодки не вызвали у него никаких воспоминаний, поэтому он вскоре тоже присоединился к Варгонту и его друзьям. Оги Торчай тоже рекомендовал отдохнуть, потому что впереди была встреча с наместником, и надо было к ней подготовиться.
   Наместником на Сицилии совсем недавно был назначен Фабий Кантон Сикстилий, патриций лет пятидесяти, который, как предупреждал его Гай Юлий Цезарь, ещё не успел разбогатеть так сильно, как его предшественник, и теперь старался наверстать упущенное, занимаясь поборами с населения по всем городам. Чтобы получить формальное разрешение на вербовку новобранцев, Лацию надо было встретиться с ним лично и передать письмо от Красса. Оги Торчай подсказал, что наместник через неделю должен вернуться в Сиракузы, где находилась его основная резиденция, и они сразу же поспешили туда. Дорога на юг была одна – через плодородные долины Сегесты, гористую местность Энны и дальше – в Леонтины. Оттуда до Сиракуз было рукой подать.
   По дороге Лаций решил не терять время даром и в каждом городе стал собирать сведения о бывших легионерах и ветеранах. Но больше всего в этой работе ему помогали менялы. Их посоветовал навещать всё тот же Оги Торчай. Он сказал, что имя Красса должно помочь в этом деле, потому что менялами во всех городах на Сицилии были только римляне. Впрочем, как и во всех остальных провинциях Римской республики. Они знали всех текущих и потенциальных должников по именам до десятого колена, поэтому Лаций быстро узнавал, кто, где жил, в чём нуждался, сколько и кому был должен, и, следовательно, кто из этих людей готов был пойти служить за деньги. Хотя в каждом доме менял ему оказывали почёт и уважение, но за спиной он чувствовал колючие взгляды знавших свою выгоду скряг, и от этой неискренности ему было не по себе. Именно здесь, в тесных, узких лачугах обезумевших от жадности «хозяев денег», предпочитавших проводить ночи с крысами и насекомыми в полуподвальных помещениях, а дни – на базаре, а также в богатых домах тех немногих, кто старался окружить себя роскошью и изобилием не хуже римских домов именитых патрициев, именно здесь Лаций понял, что никогда не смог бы стать одним из них и жить так, как живут эти люди. Он даже наивно поклялся Оги Торчаю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не опустится до такого состояния, когда деньги превратят его в серую крысу. Выходя на свежий воздух ночных улиц, он с радостью вдыхал ночную прохладу с запахом осевшей горячей пыли и разных примесей неприхотливой народной кухни. Летом люди здесь начинали есть после захода солнца, потому что днём, в жару, хотелось только пить и неподвижно сидеть в тени. Его встречи проходили, в основном, по ночам, а утром легионеры уже садились на низкорослых лошадей с широкими копытами, которых с испуганной щедростью предоставил им один из купцов в порту Дрепана, и ехали к следующему городу.
   Когда они приблизились к воротам Сиракуз, Лаций уже знал, что делать дальше, и прикидывал в уме, сколько новобранцев и ветеранов сможет собрать до наступления осени. Старые, высокие стены древнего города уже были давно восстановлены и частично даже перестроены. За несколько сот шагов до ворот кишели толпы людей и животных, сами ворота были открыты, но часовые, тем не менее, проверяли каждого входящего, не говоря уже о повозках и грузах. Но, судя по их поведению, делали они это только для того, чтобы нажиться на отчаявшихся торговцах. Стоявшие впереди повозки перегородили въезд, и Лаций с товарищами стали невольными свидетелями спора между взмокшим от волнения купцом и недовольным караульным.
   – Мне же надо сначала продать его! – пытался что-то объяснить высокий сутулый мужчина с короткой бородой и вьющимися волосами.
   – Сто, – осклабившись, произнёс караульный.
   – Да откуда же я их возьму? У меня нет ни одной монеты, – взмолился тот. – Я же только еду торговать.
   – Сто, – неумолимо повторил стражник.
   – Клянусь Деметрой [60 - Деметра – богиня полей и плодородия (греч.).], мне столько не заработать за месяц, – вскинул руки к небу торговец, который явно был греком.
   – Сто, – снова прозвучал приговор.
   – Эй, Гиппократ, что ты жадничаешь? – раздался сбоку чей-то весёлый голос. Говоривший обращался к греческому купцу.
   – Публий, приветствую тебя! – с невероятной радостью воскликнул торговец, увидев подошедшего к ним начальника караула. Тот подбрасывал на ладони небольшой кожаный мешочек, в котором звенели монеты. Этот звук доставлял ему явное удовольствие, и римлянин подкинул его ещё несколько раз, прежде чем убрал за пояс.
   – Что, не хочешь делиться? – не ответив на приветствие, но очень весело спросил он.
   – Хочу, хочу, – закивал головой грек. – Но зерном не берут… – он осторожно скосил взгляд на стражника.
   – А куда нам его девать? Мы же не пекари! – расхохотался начальник караула.
   – Но у меня пока нет монет, – с мольбой в голосе произнёс торговец, и его плечи опустились ещё ниже, превратив сутулую фигуру в изогнутый полукруг.
   – Ладно, сегодня Меркурий на твоей стороне. Заплатишь сто двадцать, когда домой поедешь. Поклянись и проезжай.
   – Сто двадцать!? – у грека перехватило дыхание. – Но… – он осёкся, заметив, как лицо начальника караула скривилось в нетерпеливой гримасе, и сразу же затараторил: – Да, да, я понял… сто двадцать. Хорошо, хорошо, торговля будет хорошей. Клянусь… э-э… деус фидиус [61 - Deus fidius – бог честного слова у римлян.]. Честное слово, сто двадцать, – и, не разгибая спины, он суетливо стал бегать между телегами, покрикивая на рабов, чтобы те помоги волам пройти вперёд.
   Заметив Лация, начальник караула поднял подбородок вверх и, придерживая шлем, прищурил глаза. Он ждал, чтобы ему представились.
   – Старший трибун Лаций Корнелий Сципион от Марка Лициния Красса к наместнику, – коротко произнёс Лаций, у которого уже давно пересохло во рту. Он начинал испытывать постепенно нарастающее раздражение к размеренной жизни местных магистратов и ленивых легионеров и с трудом сдерживался, чтобы говорить спокойно. Теперь ему было понятно поведение старого коменданта в Фермене.
   – У тебя есть с собой письмо к наместнику, Сципион? – не меняя выражения лица, небрежно спросил начальник караула.
   – Конечно, есть, центурион, – чуть жёстче, чем хотел, произнёс он. – Надеюсь, тебе не надо его показывать? Или ты хочешь его прочитать? С каких пор центурионов стали назначать в городских гарнизонах начальниками караулов? У тебя есть имя, легионер?
   – Да, меня зовут Публий Тиберий.
   – И где твой меч, Публий Тиберий? Где пряжка на плече? Легионеры на Сицилии уже давно забыли, как строить лагерь и укрепления, поэтому и лошадей здесь настоящих тоже нет, – намекая на стяжательство странников, брезгливо сказал Лаций. – Проводи нас к наместнику и не задавай больше глупых вопросов.
   – Я бы хотел увидеть хоть какое-то письмо, – уже совсем другим тоном произнёс центурион.
   – Вот письмо, подписанное римскими консулами Луцием Домитием Агенобарбом и Аппием Клавдием Пульхером, – раздался из-за спины голос Оги Торчая. – Здесь написано, что все караулы должны нас пропускать.
   Центурион развернул папирус и какое-то время смотрел на него, шевеля губами и хмурясь, как будто пытался разобрать, что там написано. Но он вряд ли мог читать. Затем протянул письмо Оги и повернулся к стражнику:
   – Проводи этих людей к наместнику и возвращайся назад. Понял?
   Стражник кивнул головой и направился к воротам. Легионеры молча проехали мимо пяти караульных, которые с кислыми лицами ждали, когда они уедут, чтобы продолжить досмотр ждущих своей очереди жителей.
   Сиракузы встретили Лация такой же жарой и пылью, как и все остальные города, только пыли, жары, домов и людей тут было во много раз больше. И ещё здесь, как и везде, был свой запах – запах большого города. Он смешивался с запахом выброшенных на берег водорослей, который приносил морской бриз, и резким запахом свежей рыбы, которую разгружали в порту, с запахом сотен волов, ослов, лошадей и мулов и ещё с запахом большой торговой площади, камня и глины. Отдельно в воздухе витал запах горячей пыли и сухой пшеницы, в огромных количествах хранившейся в больших каменных амбарах. И, как ни странно, здесь совсем не пахло цветами, растениями и маслами. Раскалённый солнцем большой торговый город встречал его, но не обещал гостеприимного приёма, и Лаций это чувствовал.

Глава 23

   Фабий Кантон Сикстилий, новый наместник Рима на Сицилии, встретил гостей очень радушно, предложив им разделить с ним скромную трапезу, состоявшую из разбавленного вина, сыра и фруктов. Наместник страдал от жары и всё время смешно раздувал щёки, вытирая маленькой ладонью раскрасневшееся лицо. Его глаза были такого же непонятного светлого цвета, как и волосы, поэтому когда собеседнику удавалось поймать его взгляд, то ему казалось, что он смотрит в мутную воду. Внушительный животик сильно округлял свободную тогу Фабия Кантона, выдавая его любовь к праздному образу жизни и обильной еде. Но удивительней всего было то, что рядом с этим безликим, обрюзгшим существом находилась невероятно красивая юная девушка, которая явно тяготилась его обществом. На ней была одета длинная белая палла, подпоясанная под грудью широкой лентой песочного цвета. Судя по мягкому блеску ткани, её накидка был сделана из тонкого шёлка. Она всего лишь один раз посмотрела в сторону Лация и больше не поднимала взгляд, но её муж заметил это и невероятно разнервничался.
   – Нет, нет, сейчас даже говорить ни о чём не будем! – замахал он руками, когда Лаций попытался рассказать о цели своего приезда. – Я целый месяц не видел свою жену, – он повернул голову к юной красавице и добавил: – Это моя жена, Виргиния Метелла. Подойди ближе, не бойся, это легионеры из армии Цезаря, – он как-то нервно хихикнул, но потом осёкся, дёрнул головой и продолжил: – Я только что вернулся из Гераклеи, у меня всё внутри горит, я как будто жарился на костре, – пыхтел он, продолжая обмахиваться руками, хотя двое рабов делали то же самое за его спиной опахалами и внутри дома царила приятная прохлада. Лаций не сдержался и бросил взгляд в сторону Виргинии, пока Фабий Кантон вытирал пот. Её красивая, высокая шея переходила на затылке в плотный узел тёмных волос. Продолговатые скулы, круглый подбородок, ровный, тонкий нос без горбинки, маленькие ноздри и две дуги бледно-розовых губ – всё это было настолько гармонично и цельно, что, казалось, будто она была высечена из мрамора греческим скульптором. И даже чёрные полосы накрашенных бровей не портили этого впечатления. По еле заметным линиям ткани, облегающей её бёдра и грудь, угадывалась стройная и красивая фигура, ещё не испорченная родами, болезнями и возрастом. Лаций чувствовал, что испытывает приятные чувства к этой юной матроне. Однако его взгляд, к сожалению, заметил наместник, и теперь это могло помешать их планам на Сицилии. Чтобы не рисковать, Лаций зажмурился, как будто ему что-то попало в глаза. Жена наместника, казалось, не заметила его взгляда, но её щёки покрылись красными пятнами, и она несколько раз медленно и глубоко набрала в грудь воздух, стараясь сделать это как можно медленней и незаметней. Наместник взял жену за руку и посмотрел на остальных легионеров. – Как ты волнуешься, моя милая… Но я ведь уже дома, с тобой. Поприветствуй воинов Рима, дорогая, – игриво проворковал он.
   – Приветствую вас, легионеры, – негромко произнесла Виргиния, не поднимая глаз. Её нежный голос напоминал журчание ручья, и на Лация снова стало накатывать странное чувство сладкой радости от того, что он наслаждается красотой этой женщины.
   – Благодарю тебя, – смог ответить он и склонил голову. Остальные не ответили. Варгонт стоял дальше всех и думал, что его будет не видно. Во время поездки он так устал, что сейчас не удержался и прижался к холодной мраморной колонне щекой, закрыв от блаженства глаза. Фабий Кантон не сдержал улыбку:
   – Вот, видишь, трибун, твои товарищи тоже изнывают от жары, – он кивнул в сторону Варгонта, – так что давай встретимся завтра вечером. Приходи, у меня будет много гостей. Тут и поговорим. А сейчас мне срочно надо охладиться и заняться другими делами.
   Лаций хотел сказать, что ему не надо так много времени, но Оги Торчай и Варгонт уже сделали несколько шагов назад. По их лицам он понял, что будет лучше прийти на следующий день.
   – Странный человек, – недовольно произнёс он, когда они вышли за ворота.
   – Очень, – согласился Варгонт. – Знаешь, кого он мне напоминает? Кусок сыра в кипящем масле. Скользит, скользит, но никак не выпрыгивает. Не прост, очень не прост. Глаза видел? Опасные глаза! А вот его жена… ух, красивая, как Венера.
   – Да, странно видеть такую красоту здесь. Я тоже подумал, что так и останусь там стоять. Повезло наместнику.
   – Наверное, это награда за его подвиги в какой-нибудь битве, – с насмешкой пробурчал Варгонт.
   – Наместник никогда не служил в армии, – заметил Оги Торчай, неся на руке свой неизменный плащ. – Зато у него хорошие связи в Сенате, – хриплым голосом добавил он.
   – Это, пожалуй, важней, – многозначительно произнёс Лаций.
   – На Сицилии – да, – серьёзно ответил Оги.

Глава 24

   На следующий день они пришли к дому наместника во второй половине дня, но, оказалось, что тот ещё утром уехал в другой город. Почему, никто не знал. Слуга предложил им прийти на следующий день или прислать посыльного, чтобы узнать, когда вернётся его господин Фабий Кантон, и даже Оги удивлённо покачал головой, услышав эти слова. К концу недели наместник, наконец, прибыл в город, и сразу прислал за ними слугу. Когда в полдень они в очередной раз вошли в ворота его дома, он встретил их на ступеньках, как ни в чём не бывало.
   – Слава богам, сегодня не так жарко, – сказал он, уже не так суетливо, как при жене. – Урожай останется цел. Пшеницы в этом году много. Проходите, проходите в дом, в триклинию. Там уже много гостей.
   Лаций увидел знакомую картину: в большом зале по кругу расположились около двадцати человек, вокруг них неспешно прохаживались слуги, подавая еду на больших подносах, разбавляя вино и меняя тряпки, которыми гости вытирали руки. Два артиста подкидывали в воздух апельсины, поочерёдно перехватывая их друг у друга. Потом они стали кидать оливки и ловить их ртом. После них вышли несколько молодых девушек. Две из них, по виду, египтянки, начали петь, а остальные – медленно кружиться в танце перед гостями. Их длинные, до пяток платья были разрезаны до самых подмышек, и когда танцовщицы кружились, они распахивались, обнажая их тела. Лаций не раз был свидетелем подобных праздных обедов в Риме. Обычно они затягивались до поздней ночи, и он не любил подолгу задерживаться в триклинии, но сейчас ему надо было дождаться разговора с наместником, чтобы потом уже спокойно покинуть Сиракузы и никогда больше сюда не возвращаться. Одна из танцовщиц села перед ним и взяла в руки кувшин с водой. Лаций одобрительно кивнул, и она с улыбкой налила ему воды. Время текло невероятно медленно, и, казалось, что конца этому чревоугодию не будет.
   Хотя в Риме всегда были в изобилии самые изысканные кушанья, Сицилия славилась своей рыбой, сырами и фруктами. Когда стали разносить красную кефаль и серебристого морского окуня, Лаций показал на небольшой кусок, но Варгонт, который ни разу до этого не был на таких обедах, сразу положил себе полрыбы. Не стеснялся он и с синевато-зелёными сардинами, а сочное, тёмно-красное мясо тунца вызвало у него такой восторг, как будто это была говядина с приправами. После того, как принесли разрезанную вдоль позвоночника рыбу-меч, Варгонт икнул, приложил руку к животу, но не сдержался и ткнул пальцем в бледно-розовую мякоть на спине рыбы. Раб несколькими ловкими движениями сразу же вырезал ему этот кусок. Однако на чёрно-синих мидий, розовых креветок, громадных лобстеров и сиреневых кальмаров сил у него уже не хватило – Варгонт смотрел на них печальными глазами, не в силах пошевелиться. Его отупевший от переедания взгляд тупо провожал новые блюда, и изо рта раздавалось громкое икание. Лаций с усмешкой посматривал в его сторону. Танцовщица переместилась к нему на колени и удачно сидела, гладя спину, пока он вёл вежливый разговор с купцом из города Энны. Тот жмурился от удовольствия, когда его рабыня особенно сильно сжимала ему плечи и шею, но продолжал вздыхать и жаловаться на погоду, налоги, рабов и неурожаи. Этот дородный землевладелец вливал в уши Лация сотни слов, не утруждая себя даже выслушивать его ответы, чем вскоре заставил его перейти на кивки и неопределённые звуки, которые, в зависимости от настроения собеседника, могли выражать любую эмоцию. Наблюдение за Варгонтом доставляло Лацию больше удовольствия, чем эта скучная беседа. Когда пресытившийся друг увидел, что всё съеденное до этого было всего лишь закуской перед основным блюдом, он невероятно расстроился и чуть не заплакал. Лаций не смог удержаться и рассмеялся. Видимо, его смех не понравился собеседнику, который на мгновение перестал жевать и повернул к нему голову.
   – Они же его убили, – с недоумением произнёс он.
   – Да, понимаю, – кивнул Лаций. – Просто мне показалось, что эта рыба-меч сейчас ударит моего друга носом по руке. Это было смешно.
   – А-а, понятно, – сосед кивнул головой и продолжил свой рассказ.
   Триклинию стало заполнять мясо всех сортов. Оно было запечено в сыре и чесноке, от блюд шёл лёгкий дым и неповторимый аромат вкусной еды, от которого даже у переевших гостей рты стали наполняться слюной, дальше шли овощи и птица, яйца, вымоченные в вине, птица с оливками, петрушкой и луком, и ещё много разных блюд, которые не знал даже Лаций. Всё это повергло Варгонта в уныние, и он тоскливо озирался по сторонам, не понимая, как остальные гости продолжают есть, а он не может засунуть в рот даже половину оливки.
   Перед десертом к Лацию подошёл слуга и попросил подойти к наместнику. Варгонт проводил его остекленевшим взглядом, одна рука у него лежала на животе, а другая соскользнула в чашку с мёдом и сыром, которые он порекомендовал ему попробовать ещё до рыбных блюд. Но с таким же успехом Лаций мог бы предложить это лакомство мраморным львам, которые стояли вдоль стен триклинии.
   – Как там Цезарь? – начал разговор Фабий Кантон. – Говорят, он задумал новое наступление на галлов и германцев на севере?
   – Да, но для этого ему нужны легионеры.
   – Я так и думал, – произнёс наместник, не глядя на него и улыбаясь гостю, который хвалил его обед с поднятой чашей. – Но у меня в гарнизоне очень мало людей. И все они нужны. Ты же знаешь, Сицилия пока ещё слишком неспокойное место. Здесь много рабов, а за ними нужен глаз да глаз…
   – Мне не нужны легионеры из гарнизонов, – перебил его Лаций.
   – А кто же тебе нужен? – удивился Фабий Кантон. Он буквально сверлил его взглядом, и было непонятно, что вызывает у него такой неподдельный интерес.
   – Мне нужны ветераны, которые готовы были бы снова пойти на службу.
   – Лаций, Лаций, Лаций Сципион, ты случайно не сын Публия Корнелия? – неожиданно как-то задумчиво спросил он.
   – Да.
   – Твой отец был щедрым человеком. Я хорошо знал его ещё до его трагической и загадочной кончины, – высокопарно произнёс наместник. – Он умер от болезни. Я знаю.
   – Благодарю тебя, – кивнул он, решив не спорить.
   – Не благодари. Просто запомни, что за каждого человека ты должен будешь мне заплатить. Вот и всё.
   – Но это же набор в армию Рима, – попытался возразить Лаций.
   – Тогда почему Сенат сам не проводит мобилизацию? – губы у наместника презрительно опустились вниз, и в голосе прозвучала насмешка.
   – У меня есть человек, который сможет договориться с тобой, – вспомнил он об Оги Торчае. – Но сейчас его здесь нет.
   – Хорошо, пусть придёт завтра, – снисходительно вздохнул наместник. – Значит, завтра и поговорим.
   На этом разговор закончился, и Лаций решил для приличия немного подождать и уйти. Два раба с трудом помогли Варгонту подняться и дойти до дверей. Вино сильно ударило бедолаге в голову. На ступенях слуги не удержали его могучее тело, и все трое покатились вниз. Лацию пришлось помогать другу, который уже не мог держаться на ногах. Такого обжорства вместе с опьянением тот ещё не испытывал в своей жизни никогда.
   Вечером Оги Торчай выслушал рассказ Лация и задумался. Потом покивал головой и сказал:
   – Хорошо, завтра я схожу к Фабию Кантону. Но для этого мне надо поговорить ещё кое с кем.
   Лаций понял, что Оги пойдёт к менялам. Они его очень хорошо знали, что было удивительно, так как на вид этому странному южанину, как считали остальные легионеры, было не более тридцати пяти—сорока лет, и трудно было поверить, что за свою жизнь он успел повидать так много людей. Но Красса всегда окружали непростые люди…
   На следующий день Оги вернулся только к полудню. Он подошёл к нему и тихо сказал:
   – Надо как можно быстрее набирать людей и уплывать отсюда, – по напряжённой интонации в его голосе чувствовалось, что разговор с наместником прошёл непросто.
   – Почему? – не сдержался он, хотя понимал, что прямого ответа не получит.
   – Может, ты слышал историю про то, как в городе Акцие поймали вора по имени Проктий? – спросил Оги. Лаций отрицательно покачал головой. – Странно. Так вот днём этот воришка служил в магистрате, а по ночам грабил суда в порту. Днём капитаны приходили к нему за разрешением отплыть, загрузиться или что-то ещё, а ночью – раз, и всё, товар пропадал. Чистый трюм. У него было много помощников. Их поймали и прибили большими клиньями к портовой стене, чтобы другим видно было. Суда не было. Только устный приказ наместника.
   – Ты хочешь сказать, что на нас могут напасть ночью? Тоже по приказу наместника? Но что мы сделали? – спросил Варгонт, который внимательно слушал их разговор. – Или я что-то не понимаю? При чём тут мы?
   – Я ничего не хочу сказать, – с досадой отрезал Оги и нахмурился. На лбу у него появились две глубокие морщины. Лаций подумал, что, пожалуй, он на самом деле старше, чем кажется. – Но лучше бы ты не смотрел тогда на жену наместника, – наконец, с досадой произнёс он. Теперь всё стало ясно.
   – О боги, неужели этот старый ревнивец… – рассмеялся Лаций.
   – Такими вещами не шутят, трибун, – заметил Оги. – Особенно здесь, в провинции. Здесь нужно быть повнимательней!
   – Да, ему точно надо быть повнимательней! – с насмешкой поддержал разговор Варгонт. – Я хорошо его знаю. Не хотелось бы потерять его из-за ещё одной красивой женщины.
   – Это ты мне говоришь? Сам-то в Суббуре не пропустил ни одной женщины! – усмехнулся Лаций.
   – Конечно тебе! Теперь мне понятно, почему жены наместника не было вчера на обеде, – со знанием дела заметил Варгонт и подмигнул Оги Торчаю. – Эх, зря ты не давал нам подольше погулять среди виноградников. Мы хотели помочь там женщинам подвязать лозу в деревне. Какие у них были бёдра! Какие ноги!
   – Если бы вы начали подвязывать лозу вместе, то мы бы так и не уехали с этого виноградника.
   – Прекратите! – резко перебил их Оги Торчай, и по его интонации сразу стало ясно, что он не шутит. – Наместник увёз свою жену из дома ещё на прошлой неделе. Значит, он за неё боится. Раз боится, значит, готов избавиться от нас. Я не говорю убить, но…
   – Откуда ты знаешь? Но почему нас? Почему он нас боится? Кто тебе это сказал? Мы же граждане Рима! И видели его всего один раз. Это был приём… – возмутился Варгонт.
   – Просто поверь! – резко ответил Оги.
   – Да, видно он ревнует её к каждому встречному, – задумчиво покачал головой Лаций. – Ну, раз так, тогда будем собираться и поедем в Мегару. А затем – в Леонтину, – он посмотрел на Варгонта. – Скажи, чтобы все собирались. Здесь, среди купцов и менял, мы вряд ли найдём нормальных воинов.
   К вечеру они уже покинули Сиракузы, надеясь, что больше никогда сюда не вернутся. Но наместник Фабий Кантон Сикстилий оказался не просто жадным и глупым патрицием, как думал о нём Лаций, но ещё злопамятным мужем. И серьёзное столкновение с ним было у них впереди.

Глава 25

   В первом же городе, Леонтинах, к Лацию подошёл Оги Торчай.
   – Мы не сможем быстро собрать всех людей, если будем ехать все вместе, – сказал он.
   – Что ты предлагаешь? – прищурился Лаций.
   – Надо отправить по одному человеку вперёд. Мы втроём, – он показал на Лация, себя и Варгонта, – поедем в город Мессану [62 - Мессана (Мессина) – портовый город на востоке Сицилии.]. Там много работы в порту. И людей там побольше.
   – В Сиракузы возвращаться не будем? – спросил Варгонт.
   – Нет. Я отправлю из Мессаны человека. Если там остались люди, их найдут.
   – И что нам троим делать в Мессане? – сделав глоток воды из чашки, спросил Лаций.
   – Надо найти место для новых людей, – коротко ответил Оги. – Их будет много. Надо же будет их где-то держать и кормить! Это непросто.
   – Из Мессаны поплывём в Регий [63 - Регий – портовый город на Апеннинском полуострове, расположенный напротив Мессаны на Сицилии.]? Там всего пару миль.
   – Ну, не пару, но всё равно не надо туда плыть. Скорей всего, высадимся чуть дальше. Регий – маленький порт. Лучше в другом месте. Но для этого надо подготовить продукты, выслать корабль с едой и людьми на полуостров, – Оги Торчай вёл себя так, как будто всю жизнь только и занимался тем, что набирал новобранцев в армию.
   На следующий день семь легионеров разъехались по разным городам, а Лаций, Варгонт и Торчай поскакали в портовый город Мессану.
   Мессана была древним городом, который существовал на востоке Сицилии ещё задолго до прихода первых греков. Он находился на самом краю той части острова, которая почти касалась большой земли. От него до расположенного на большой земле Регия было ближе всего, и в ясную погоду с острова хорошо было видно противоположный берег.
   Когда дорога, сделав очередной поворот среди невысоких холмов, вывела их к краю обрыва, вдали показались расположенные у самого моря многочисленные постройки. По мере приближения из-за возвышенностей и расщелин постепенно появлялись более подробные очертания лежащих по всему побережью лодок, небольших лачуг и узких дорог, на которых было заметно слабое движение. Ближе к полудню все трое, наконец, добрались до верхней части возвышенности, внизу которой, как рассыпанные ветром листья, громоздились друг на друге многочисленные домишки рыбаков и разного другого бедного люда, а с другой, чуть выше, аккуратно располагались дома богатых людей, но уже не так плотно, как лачуги внизу. Дома состоятельных граждан были сделаны из разных пород камня, ворота и фасады украшали статуи и фигуры животных, и рядом с ними почти не было людей, в то время как внизу они кишели, как муравьи, и, казалось, это движение не прекращается в порту ни днём, ни ночью.
   – Ну, что, вниз? – тронул лошадь Варгонт.
   – Нет, сначала надо заехать к одному человеку, – сказал Оги. – И дом префекта города тоже неподалёку. Так что навестим сразу всех.
   Он не поехал с ними к префекту, сказав, что не хочет терять время. Пока Лаций и Варгонт вели долгие беседы с очередным магистратом, понимающе кивали головами и сочувствовали его жалобам на местную жизнь, которая была так не похожа на римскую, наступил вечер.
   – Мы задерживаем тебя, Валерий Аврелий, – наконец, не выдержал Лаций. – Уже вечер. Мы целый день были в пути, и нам надо ещё найти место для ночлега.
   – Ах, я и не заметил, как пролетел день! – с притворной наивностью вскинул вверх руки худощавый префект города Мессана. – Вы – настоящие воины, гордость Рима, и мне было невероятно интересно слушать ваши рассказы, – услышав эти слова, Варгонт, который уже почти спал, подавился и закашлялся. Но тот не обратил на это внимания. – Я не приглашаю вас остаться в своём доме и приношу вам свои извинения, но видят боги, и особенно Венера, – он сладострастно улыбнулся, – у меня есть на то причина.
   – Мы сами не хотели злоупотреблять твоим гостеприимством, – начал было Лаций, чувствуя, как его воротит от этого слащавого тона, но префект города снова замахал руками и перебил его:
   – Как это приятно! Поверьте!.. Но я не могу принимать гостей. Просто не могу. Да, вот так, – лицо его изменилось, глаза потускнели, и дымка сладострастия, которая витала в них после упоминания имени богини любви, исчезла окончательно. – Ни одного приёма уже две недели. Представляете? И неизвестно, сколько ещё ждать. Хоть уезжай в другой город! – он чуть не плакал. По его лицу было видно, что отсутствие пиров и приёмов было для него настоящей трагедией. Лаций и Варгонт, опешившие от такой неожиданной откровенности, переглянулись.
   – Но что случилось? – постарался быть вежливым Лаций, хотя ему очень хотелось побыстрей распрощаться с этим словоохотливым магистратом и уйти. Варгонт вообще прикрыл рот рукой, чтобы не сболтнуть ничего лишнего и нечаянно не обидеть его.
   – Ну, это, конечно… ну, как бы это сказать, – было видно, что тот запутался в своих мыслях. Ему хотелось что-то им рассказать, и, в то же время, он не знал, как это сделать.
   – У тебя кто-то тяжело болен? – не сдержавшись, мрачным, почти могильным голосом с небольшой хрипотцой спросил Варгонт.
   – О, нет, нет, да будут благословенны великие Парки и Пенаты [64 - Пенаты – боги-хранители продовольствия и домашнего очага (римск.).]! – вскинул руки к потолку Валерий. – Нет, все здоровы, но я остался один, – он снова заёрзал на кресле, оглянулся несколько раз и махнул рукой рабам с опахалами. Через мгновение в зале никого, кроме них, не осталось. Префект сделал глоток воды и продолжил: – Две недели назад ко мне приехал один человек, он привёз своего родственника, или, так сказать, свою родственницу, чтобы она побыла у меня тут, пока он будет не тут… э-э… но он сказал, чтобы никаких гостей и приёмов, короче, вот так, – сбивчиво протараторил он без остановки.
   – Прости, но кто может заставить тебя выполнить такую глупую просьбу, кроме консулов Рима? – искренне удивился Лаций. Растроганный его вниманием и не в силах сдержать навернувшиеся на глаза слёзы, тщедушный Валерий с трудом выдавил из себя:
   – На Сицилии есть свой консул, – он многозначительно закатил глаза вверх и откинулся на спинку кресла.
   – Ах, вот оно что… – тихо произнёс Лаций, догадавшись, наконец, кто был этот таинственный незнакомец.
   – Теперь моя жена всё время проводит с ним, то есть, с ней, ну, с этим родственником, они так хорошо поладили, что страдаю от этого я. Но если это продлится ещё две недели, я сойду с ума. Моя Эмилия, вы не поверите… раньше она умела сделать так, что на обедах все гости летали на крыльях счастья, как Амуры [65 - Амур – бог любви (римск.).] и Музы [66 - Музы – девять богинь поэзии, искусств и наук (греч. и римск.).]! Она собирала всех артистов Сицилии, и прежний наместник признавал, что не видал такого даже в Риме! О, моя Эмилия, как я по тебе страдаю! Ты понимаешь, – он наклонился вперёд, уставившись на Лация жалобным взглядом, – сейчас начинаются отгрузки зерна в Рим. Купцы везут урожай в Регий. Раньше всё это обсуждалось здесь, у меня за столом, каждый вечер. Понимаешь? А утром они отплывали. Или не отплывали и приходили снова… Понимаешь? – уже в который раз спросил префект. Лаций кивнул. Рано или поздно вопрос всегда и везде сводился к одному – деньгам. Префект шёпотом добавил: – А теперь разрешения выдаёт его человек! Вместо меня! Пусть и временно, но это же существенно… – снова заохал несчастный «владелец» города.
   – Твоё горе поистине велико, – постарался искренне выразить ему своё сочувствие Лаций. – И если мы сможем тебе чем-то помочь, то будем только рады. Когда мы соберём всех новобранцев и будем готовы к отплытию, я обещаю тебе, что мы обязательно придём к тебе, чтобы обсудить это лично. Мы не обидим тебя, – Лаций приложил ладонь к груди, давая понять, что не забудет о плате за перевоз людей. С этими словами он встал и поклонился. Варгонт замешкался, но тоже поспешил схватить свой шлем и сделал несколько шагов назад.
   – Слушай, что он там нёс по поводу приёмов и гостей? Кто там у него сейчас остановился? Что-то я совсем ничего не понял, – растерянно спросил он, когда, спустившись по ступенькам, они оказались на дорожке, ведущей к главным воротам.
   – Хочешь честно, друг мой? – с усмешкой сказал Лаций. – Чем меньше мы будем знать о его гостях, тем быстрее найдём вкусную и полезную пищу, которой сможем набить наши желудки. Ты согласен?
   Этот аргумент всегда безоговорочно действовал на Варгонта, а когда он был так сильно голоден, как сейчас, одно упоминание о еде уничтожало все остальные мысли. Поэтому он только хмыкнул и отчаянно проглотил слюну.
   Как только позади закрылись ворота, к ним подошёл Оги Торчай и отвёл их в небольшую таверну. Там через некоторое время они уже с удовольствием ели холодную рыбу и сыр вместе с большими кусками нарубленного лука и оливками. Рассказав ему о визите к странному наместнику города, Лаций услышал от Оги более точное описание жены магистрата. Всё оказалось просто: эта стареющая матрона питала склонность к девушкам и не очень любила противоположный пол. А сам наместник обожал подглядывать за тем, как рабыни ублажают свою госпожу. В конце концов, они стали устраивать приёмы и обеды чуть ли не каждую неделю, где сначала эротические сцены разыгрывали знаменитые сиракузские артисты, а затем – простые жрицы из храма Венеры, за что храм получал хорошее вознаграждение. Обычное театральное представление к ночи заканчивалось распределением жриц любви среди гостей, и те всегда оставались довольны. Жена наместника тоже принимала участие в этих постановках в качестве главной героини, которую соблазняли то мужчины-герои, то женщины-амазонки. Её муж пребывал от этого зрелища в крайней степени эмоционального и телесного возбуждения, которое заканчивалось в термах или на втором этаже, в беседке с женой или её рабынями. Однако, услышав о том, что префект надолго остался без жены, и, узнав, почему это произошло, Оги перестал есть, посмотрел на Лация удивлённым взглядом и задумался. Никто на это не обратил внимания.
   Неделя ушла у них на встречи с владельцами кораблей и капитанами, и ещё одну неделю пришлось ждать возвращения судов, которые были в море. Приступив к сбору людей, Лаций понял, что слова менял и их обещания в частных беседах не имели ничего общего с тем положением дел, которое было на самом деле. Половина сильных и трудоспособных мужчин сразу же отказывались разговаривать, когда дело заходило о вербовке в армию, хотя они действительно были обременены большими долгами. Вторая половина ничего не обещала, но и особого желания не проявляла. В основном, сразу соглашались только те, кто надеялся покормиться за чужой счёт, чтобы потом подобрать удобный момент и исчезнуть ночью раз и навсегда. Таких быстро определял Оги Торчай. Он сразу отправлял их обратно, в порт, попрошайничать или собирать отбросы на побережье. Лацию и Варгонту приходилось много ездить вокруг города в поисках тех, кого можно ещё было прельстить рассказами о службе в армии и военном братстве. Ещё приходилось перепроверять людей, чтобы среди них, по крайней мере, не было хромых и немощных. Ветеранов здесь было не так уж много, но им действительно удалось найти несколько центурионов и горнистов.
   Собрав в Мессине почти всех, кого можно, Лаций и Оги Торчай оставили Варгонта в городе, а сами направились навстречу остальным легионерам. Несколько недель понадобилось на то, чтобы объехать прибрежные города – Гераклеи, Лилибею, Триокале, Гелу, Агригент, Селинунт, Лилбей, Панорм и Гимеру. Оги уехал вперёд, объяснив им, с кем надо встречаться и о чём нужно говорить. Лаций чувствовал себя неуютно, потому что вынужден был подчиняться этому странному полукупцу—полуменяле, который носил тогу римского гражданина только в домах патрициев, а среди горожан часто появлялся просто в тунике и плаще.
   Объехав почти весь остров, они снова вернулись в Мессану, где их встретила плохая погода. Приближалась осень, и надо было выбрать правильное время для отплытия. На море начинались штормы. Многие капитаны откладывали выход в море. Пора было начинать сборы. У Лация оставалось очень мало времени на сбор людей и переправу.
   Большая часть этой разношёрстой толпы была размещена северней Мессаны, на заброшенном поле вокруг огромного дома, принадлежавшего другу Красса. Дом пустовал, и местный купец с огромной радостью предоставил его в распоряжение легионеров. По вечерам легионеры Варгонта часто спускались к кораблям, проводя время в забегаловках для матросов и рыбаков. Лаций с удовольствием участвовал в таких сборищах, которые обычно заканчивались драками. Сам он редко принимал участие в потасовках, предпочитая наблюдать за ними со стороны. Благодаря этому можно было найти ещё двух-трёх крепких простолюдинов, готовых послужить на благо Рима. Обычно они соглашались присоединиться к ним после убедительного звона монет в кожаном мешочке. Этот звук всегда оказывал на людей магическое действие.
   Иногда, чтобы собрать толпу, Варгонт устраивал представления. Он на спор поднимал лошадь на плечах или бросал камень дальше других. Ещё он предлагал бороться или с разбегу сталкиваться грудью с кем-нибудь из наивных простаков, которые покупались на его небольшой рост, не замечая гору мышц под неказистой накидкой. Варгонт только хохотал, празднуя очередную победу, а в их войске становилось на одного новобранца больше.
   В конце месяца уже большая часть людей была готова к отправке. Корабли стояли в порту. Красс обо всём побеспокоился заранее. Казалось, что у него везде были свои люди, которых, при этом, совсем не было видно. Но Лация это не волновало. В один из вечеров он возвращался в лагерь с корабля, на котором должен был отплыть со своими друзьями и ещё двумя сотнями новобранцев. Когда он сошёл на землю, по трапу сразу же поднялся какой-то пожилой сицилиец с мальчиком. Лацию запомнилось его озабоченное выражение лица, седые волосы и сутулые плечи. Он сильно прихрамывал на правую ногу и всё время оглядывался. Чёрные доски трапа протяжно заскрипели под их весом, послышались слабые звуки падающих в воду маленьких камешков, и после всё стихло.
   Дойдя до большого дома, в котором находился трактир, Лаций услышал звуки музыки и громкие голоса и постепенно позабыл о старике и мальчике. Голоса впереди сменились криками, послышался звук бьющейся посуды и из дверей начали выбегать взбудораженные люди. При этом они старались ткнуть друг друга кулаком в лицо или пнуть ногой. Лаций остановился неподалёку, наблюдая за ними со стороны. Вскоре драка достигла своего наивысшего накала. Почти все способные стоять на ногах уже были за дверями трактира и дрались, как попало и чем попало. Кто-то притащил деревянные палки, и ситуация сразу же ухудшилась. В середине было несколько легионеров Варгонта. Надо было спешить им на помощь. Лаций успел схватить одного рыбака за плечи и отбросил назад, выхватив у него палку. С ней дело пошло быстрее. Колотя пьяных горожан и рыбаков по головам, они быстро расчистили вокруг себя небольшое пространство, как вдруг сбоку раздался резкий свист, кто-то ахнул, и все, как по команде, замерли. Невысокий, кучерявый рыбак, голый по пояс, с огромными мускулистыми руками, упал на колени и схватился за грудь. Он был всего в пяти шагах от Лация. Не устояв на коленях, его тело качнулось вперёд и рухнуло лицом на землю. Из спины торчала рукоятка ножа.
   – Кореох! – разнеслось эхом по толпе. Драчуны сразу же забыли свои обиды и разбежались в разные стороны. Из темноты появились несколько человек. Двое из них были на голову выше остальных. Они подошли к телу, один вытащил нож и передал его невысокому человеку. Его фигура показалась Лацию знакомой. Легионеры уже пришли в себя и стояли неподалёку. Кое-где по углам барака шептались любопытные горожане. Человек с ножом вёл себя очень спокойно, в его движениях чувствовались уверенность и власть. Лаций поймал себя на том, что засмотрелся, как тот мягко, почти по-кошачьи, передвигается по земле.
   – Да, это он, – пробасил один из громил, перевернув убитого.
   – Хорошо, – ответил хозяин ножа. Услышав голос, Лаций сразу вспомнил его.
   – Корх! – громко позвал он. Все, кто стоял вокруг тела рыбака, обернулись. Человек с ножом прищурился и внимательно посмотрел в его сторону. Лаций увидел густые брови, маленькие, внимательные глаза, цепкие и колючие, как когти сокола, и нос с горбинкой у бровей, которой не было ни у кого, кроме этого человека.
   – Лаций! – воскликнул тот с удивлением. Его сухое, морщинистое лицо расплылось в кривой улыбке. Маленькие чёрные глаза блеснули, как угли в костре, и засияли искренней радостью. Он издал что-то, типа «Ха!», оголив щербатый рот с жёлтыми зубами, и сделал шаг навстречу.
   – Да, я, – кивнул Лаций. – Ты только что убил человека, – добавил он с осуждением.
   – Я убил должника, а не человека, – дерзко ответил Корх. – Или ты хочешь заплатить мне его долг и вернуть его душу на землю? – громилы рассмеялись.
   – Ты убил человека без суда, Корх, – повторил Лаций, немного громче.
   – Ну и что?! – дерзко усмехнулся тот, подойдя ближе. Легионеры тоже приблизились. – Так ты встречаешь старого друга? Какой-то вор дороже тебе боевого товарища?
   – Ты должен был подать на него в суд. Ты – гражданин Рима, – настаивал Лаций.
   – Что? – Корх даже поперхнулся. – Ты шутишь? Да ты что, с неба свалился? Какой суд? Я – гражданин Рима? – он рассмеялся громко и открыто, как будто они обсуждали какую-то шутку. – Вы слышите, – Корх обратился к своим товарищам, – подать в суд! – и теперь уже все остальные закатились от смеха. – Это я, Корх! Ты же спас мне жизнь на Гроке. Мы с тобой столько киритов положили! Ты снёс голову их главарю. Ещё ты убил его жену, когда она кинулась меня добивать. Ха! Что же ты не обратился к судье, когда убил её, а? А я бы выступил свидетелем.
   – Ты бы уже никем не выступил, если бы не я, – усмехнулся Лаций. – Ведь она чуть не проткнула тебя копьём.
   – Она промахнулась, – с бравадой отмахнулся рукой его бывший боевой товарищ.
   – Да, она попала тебе в локоть. Но вторым ударом она бы тебя добила. Ты лежал без движения.
   – Ну, не совсем. Я просто отдыхал, – попытался превратить всё в шутку Корх.
   – Тогда ты мог бы остаться там отдыхать навечно, согласись? – не уступал Лаций.
   – Ну, и что ты хочешь сказать?
   – Там ты был воин, а здесь – убийца, – резко произнёс он.
   – Убийца… – как-то тихо хихикнул Корх. – А ты видел тех рыбаков из Трасконы, которые умерли прошлым летом? После того, как сборщики налогов отобрали у них лодки? Они тоже подавали в суд. И даже к наместнику ходили. К римскому сенатору Юлию Флавию Назону. Знаешь такого? Удрал полгода назад, а на своё место прислал новенького, похлеще себя, – лицо Корха перекосилось от злобы. – А я не пошёл! Я выкрал свою лодку и удрал. Потому и выжил. А они – нет. Потому что поверили наместнику, поверили в его суд. А он про них забыл и уехал в Рим. Просто забыл… а двести человек умерли. И их семьи – тоже! – Корх ткнул ножом в сторону легионеров. – Или, может, ты расскажешь им, как лживый Туллий Марк обещал нам земли на Сицилии, а потом у него возникли срочные дела в Риме, и мы больше никогда его не видели? Расскажи! Это было не так давно. Лет семь назад. Ты должен это хорошо помнить, Лаций, хотя и был молод.
   – И ты взял на себя право судить его от имени Рима? Смотри, боги покарают тебя раньше, чем закон, – попытался воззвать к разуму Лаций. Но в ответ услышал со всех сторон только смех.
   – Закон! Да ты точно свалился с неба! Какой закон? Я и есть закон. Здесь я сужу, кому жить, а кому умирать. Я и Фемида [67 - Фемида – богиня правосудия (греч.).], и Юстиция [68 - Юстиция – богиня правосудия (римск.).] в одном лице. Для греков и римлян. Для всех! И люди не жалуются. Как ты думаешь, если бы я не помогал им, – он указал ножом на толпившихся за углом местных жителей, – они бы слушались меня? Да плюнь ты! Лаций, скажи, что ты шутишь? Ну, скажи! Мы же не виделись столько лет. Пойдём, посидим вместе. Выпьем хорошего вина, вспомним прошлое. Покидаем ножи…
   – Почему тебя называют Кореох? – спросил он, понимая, что дальше спорить бесполезно.
   – Кореох? А, это неважно. Тут мало людей из Италики. У местных по-другому звучит моё имя. Какая разница, Корх или Кореох? Пошли, лучше поболтаем о прошлом. Покажу тебе пару новых штучек. Ты совсем не изменился. Такой же большой и сильный. И туника чистая. И пенула. Тебе в ней не жарко? Ты ещё не легат? Шучу, шучу, не хмурься! Пошли, пошли. Здесь я хозяин. И я тебя приглашаю, – отказываться не было смысла, тем более что Корх мог бы посоветовать, где найти бывших легионеров, чтобы усилить простолюдинов, которых они набрали.
   – Ну, пошли, – согласился Лаций.
   – Вот так бы и сразу! – довольно произнёс тот и вытер нож о землю.

Глава 26

   Внутри трактира хозяин занимался уборкой разбитых стульев и посуды. Увидев Корха, он побледнел. Его сутулость, казалось, мгновенно превратилась во врождённую горбатость, а колени просто перестали выпрямляться.
   – Неси всё, что есть! – крикнул Корх. – И не бойся. Сегодня мы просто покидаем ножи. На, вот тебе! – он бросил серебряную монету, и лицо хозяина трактира сразу просияло. Сопровождавшие Корха разбойники убрали столы в сторону, освободив стену. Несколько простолюдинов и женщин в ярких платьях всё ещё жались к стенам и заискивающе улыбались. – Эй, станцуйте, что ли! Чего стоите? – махнул рукой «благородный» разбойник. Женщины быстро разошлись по кругу, а мужчины стали играть какую-то незатейливую мелодию. Прерванное дракой развлечение продолжилось. Корх какое-то время смотрел на странные движения танцовщиц, но потом выругался и повернулся к Лацию.
   – Разве это танец, а? Не трогает тут, – он стукнул себя кулаком по груди. – Давай ножи! – крикнул он одному из громил. Тот сразу же выложил на стол несколько штук.
   Корх метнул их один за другим, не вставая из-за стола. Казалось, что все движения его были небрежными и слишком быстрыми. Но Лаций заметил, что тот явно преуспел в этом деле и кидал лучше, чем раньше.
   – Теперь ты, – кивнул он ему. Перед Лацием разложили пять ножей. Он взвесил каждый в руке. На первый взгляд они показались ему неуклюжими и непривычными. Лезвия были ржавыми и грязными. Но длина и вес у всех были одинаковыми. Примерившись, он спокойно всадил их в лавку у стены. Только для этого ему пришлось встать.
   – Расслабься, – бросил ему Корх. – Давно не кидал?
   – Давно, – кивнул он.
   – Ты с близкого расстояния даже быка пробьёшь. Очень сильно кидаешь. Но вот с десяти шагов, клянусь Марсом, в лавку не попадёшь. А с пятнадцати и не кинешь! – усмехнулся он. – Смотри, тут не сила нужна, а ловкость, – Корх отошёл к противоположной стене и, заведя руку за голову, сделал длинный шаг вперёд. Нож просвистел через весь трактир и вонзился в середину лавки.
   – Да, пожалуй, я так не смогу. Надо долго кидать. Далеко.
   – Конечно! Но зато ты меч кидать умеешь. Покажи им, как ты это делаешь! – попросил его бывший товарищ, отпив из большой кружки. Она была грязная, с подтёками, в некоторых местах выщербленная и с большой трещиной на ручке. Корх поставил её на стол, взял кусок лепёшки и с удовольствием впился зубами. Хозяин трактира принёс бобы, которые выглядели как каша, грубый ржаной хлеб и две огромных рыбы, от которых ещё поднимался горячий дымок углей. – Оливки дай! – крикнул ему вдогонку Корх. – И вина тоже! – он аппетитно уплетал нехитрую пищу за обе щеки, не переставая разговаривать с Лацием.
   Несколько мечей Лаций бросил без вращения. Они летели прямо, как копьё. Чтобы бросок получился сильным, надо было научиться расслаблять кисть. С пяти—семи шагов он обычно попадал без проблем. Но дальше меч летел уже неточно. Он либо терял скорость, либо отклонялся в сторону. Поэтому Лаций всегда ценил умение Корха бросать ножи. Они летели дальше, и их не было видно.
   – Вот это да! – искренне порадовался за него бывший боевой товарищ. – Смотрите, смотрите, вы, болваны! – рассмеялся он. – Вот, как надо! Отлично! Боги любят тебя. У меня никогда так не получалось. Хотя здесь, на Сицилии, это не надо. Ладно, я тебе тоже кое-что покажу. Эй, поставь лавку боком! – крикнул он хозяину. Тот уже знал, что надо делать, и развернул её боком.
   – Это что? – спросил Лаций. – Ты хочешь попасть в край доски, в торец?
   – Нет. Смотри, – процедил тот сквозь зубы. Легионеры сгрудились вокруг них и тоже с интересом наблюдали за происходящим. – Тебе само сиденье отсюда не видно. Так? А ты подумай, что человек стоит к лавке спиной, – с блеском в глазах продолжал Корх. Он вытер рукавом рот, сделал большой глоток из глиняной кружки и взял нож. Потом замахнулся и кинул его так, как будто косил траву, по кругу. Раздался короткий свистящий звук, и нож вонзился в лавку. Но не в узкую часть, которая была видна всем, а в плоскую широкую поверхность, которой видно не было. Нож в ней торчал не острием, а лезвием, как будто мясник рубил мясо и оставил его в доске.
   – О-о-о! – раздалось со всех сторон. Даже легионеры шумно выразили своё одобрение топаньем ног. Женщины взвизгнули и радостно захлопали в ладоши. Корх никак не отреагировал на их восторги.
   Лаций только покачал головой. Он подошёл к лавке и потрогал нож. Тот вошёл в лавку на два пальца. Достаточно, чтобы убить, особенно если попасть в горло.
   – Да, красиво! Бросок из-за угла. Так от тебя даже за деревом не спрячешься, – искренне восхитился он.
   – Ладно, ладно! Это всё так, забава, – спрятав огонёк самолюбия в прищуре хитрых глаз, ответил тот. – Чепуха! Давай лучше выпьем и поговорим, – предложил он, и Лаций удивился, что Корх не стал бахвалиться, как раньше. Он сел напротив и внимательно посмотрел на бывшего товарища. Тот стал немного меньше, как будто жизнь придавила его к земле, но в широких плечах и мускулистых руках ещё чувствовалась прежняя сила. Он откинул назад давно не стриженые волосы и усмехнулся.
   – Ты почти не изменился, – произнёс Лаций. Корх покачал головой, но ничего не ответил. – Не женился?
   – Я уже говорил. Тема неприятная. Когда лодки отняли, все стали ждать. Я не ждал. За это жену и двоих детей продали в рабство.
   – Кто?
   – Старый наместник, Юлий Флавий Назон.
   – Лично не знал его, – покачал головой Лаций.
   – И хорошо, что не знал. Он вовремя сбежал. С новым пузатым тунцом всё нормально. Уже договорились. А ты как? Дети, жена?
   – Пока нет. Но, может, через пару лет…
   Они постепенно разговорились, вспоминая старых друзей и прошлое, поэтому время до утра пролетело незаметно. Когда первые лучи солнца заглянули в невысокие окна, они ещё продолжали говорить. Уставший хозяин в ожидании приказаний заснул за соседним столом, ткнувшись лицом в ладони и спрятав в них обрюзгшие щёки, а легионеры пристроились по углам, где поудобней. После очередной паузы, длившейся гораздо дольше, чем остальные, Лаций поднял на Корха красные глаза и сказал:
   – Кажется, пора уже. Устали все.
   – Да, ты прав, – кивнул тот и махнул рукой. Он пил неразбавленное вино и с трудом держался за стол. – Я останусь тут. Отосплюсь со своими людьми.
   – Давай. Мы пойдём. Нам надо кое-что ещё сделать днём. Пойду будить, – ответил Лаций и встал. Легионеры поднимались молча, но было видно, что всем было очень тяжело. Когда они добрались до дома на вершине холма, Лаций отправил их спать. Двое охранников у ворот делали вид, что просидели всю ночь, не смыкая глаз, но постоянно зевали и отчаянно тёрли глаза. Он, ничего не говоря, поменял их на других, а сам ушёл спать во двор. Там уже расположились несколько десятков новобранцев. Имение было большое, но немного обветшавшее. Здесь уже не жили больше года. Дом с пустым бассейном, фонтанами и садом был неубран, но все постройки стояли под крепкими крышами. Из конюшни до сих пор доносился запах конского навоза, а на площадке для упражнений было разбросано много мячей, гантелей и палок для тренировок. Лаций решил, что лучше спать не в доме, а здесь, хотя его легионеры уже расположились у стены и могли бы понаблюдать за новобранцами сами. Он спустился по ступенькам вниз, перешагнул через чьи-то ноги и прошёл мимо разбросанной еды. На плаще лежали жалкие крохи сыра, хлеба, бобов, олив, рыбы и ещё каких-то овощей. Рядом валялись несколько пустых мешков. В воздухе пахло кислым дешёвым вином. Дальше никого не было видно до самой конюшни. Там, на жалких клочках сена и кожаных накидках, спали вперемешку мужчины и женщины. Местные служанки часто приходили к ним по ночам, и новобранцы развлекались с ними до самого утра. С этим ничего нельзя было поделать. Лаций прошёл вдоль конюшен. Один юноша лежал, по-детски поджав под себя колени. На нём не было ни штанов, ни рубашки, ни даже грубой тряпки. Рядом храпел бородатый крестьянин с широченными ладонями. Одна рука лежала у него на животе, мерно поднимаясь и опускаясь в такт могучему дыханию. Вторая крепко сжимала платье женщины, которое задралось, обнажив босые ноги до самых бёдер. Она спала, странно раскидав в разные стороны руки и ноги, как будто Марс застал её врасплох и пригвоздил к земле своими молниями. Но, судя по полупьяной улыбке на грязном лице спавшего рядом тела, врасплох её застало совсем другое, более приземлённое существо.
   Лаций поднял взгляд на караульного. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Что с них возьмёшь? Бывает…» Найдя место под дальним навесом, он устроился там на своём плаще и, подложив под голову руку, сразу же заснул.

Глава 27

   Следующий день принёс неожиданную новость. Неожиданную и очень неприятную – жадные владельцы кораблей вдруг все, как по команде, подняли цену. Они поначалу хмурились и послушно кивали головами, а через несколько дней снова нарушали свои обещания. Даже капитан того судна, на котором не раз плавал Красс и к которому он сам порекомендовал обратиться, не хотел даже слышать о переправе людей на юг полуострова. Как будто это было путешествие в Сирию, а не однодневный переход из порта в порт. Капитан оправдывался, что на острове скоро будет большой праздник, и он должен быть в это время в городе, где у него почти в каждом квартале были родственники. Каждый хотел заработать. Как назло, Оги Торчай целую неделю плохо себя чувствовал, и Лаций не мог прибегнуть к его помощи.
   Очередное утро превратилось в знойный день, но без посещения префекта. Заставить капитанов согласиться на перевоз людей было невозможно. Добравшись до высокого дома с колоннами из красного мрамора, Лаций с Варгонтом спешились и передали лошадей слуге. Худощавый префект Валерий, сутулясь и поглаживая выпуклые костяшки пальцев, встретил их необычайно радостно.
   – Проходите, проходите, великие воины, подобно героям древней Эллады защищающие наш великий Рим! – защебетал он.
   – Слушай, может, лучше завтра придём? – осторожно спросил Варгонт, но Лаций отрицательно покачал головой. Дальше ждать уже было нельзя.
   Выслушав их проблему, Валерий напустил на себя важный вид, нахмурил светлые брови и хлопнул в ладоши. Сразу же появился писарь. Он что-то сказал ему тихим голосом, и тот быстро исчез.
   – Всё, теперь рассказывайте, как вам понравилось на Сицилии? – с удовольствием спросил словоохотливый магистрат. – Я слышал, что у вас там целое войско за городом. Неужели варвары так опасны? Зачем Цезарю так много людей? Но всё равно, это прекрасно, прекрасно… – непонятно чему восхищался он, и всю оставшуюся часть разговора до появления всё того же писаря не давал никому открыть рот. – Знаете, я, наконец, стал свободен. Ну, вы понимаете, он приехал, и всё, забрал свою… то есть своего родственника. Моя жена, конечно, страдала. Она даже принесла богам жертву, но они расстались. Вот. Но это к лучшему. Он перевёз своего родственника в другой дом. Там стоят его люди. Везде. Представляете? – Валерий многозначительно поднял брови вверх, и Лаций повторил его жест, ловя себя на мысли, что ему становится интересно, зачем наместник Сицилии целый месяц держит свою жену в Мессане.
   – Он целый месяц тут живёт со своим родственником? – спросил он.
   – О, что ты! Нет, конечно. Родственник жил один, а он приезжал пару раз. Но вчера утром он приехал, чтобы кого-то наказать. О-о, я видел его. Он был очень зол. Очень. Никто не знает, что он приехал… – на этих словах Валерий осёкся, и на его лице застыло выражение ужаса. До него слишком поздно дошло, что он сказал лишнее.
   – Мы уже забыли твои слова, – тихо произнёс Лаций. – Мы ничего не слышали. И завтра начнём грузиться на корабли. Через неделю здесь никого не будет, – он покачивал головой в такт своим словам, а Варгонт даже закрыл глаза, чтобы показать, что он не только ничего не слышал, но и не видел.
   – Да, завтра же начинайте погрузку, – нервно дёрнув шеей, сказал префект. В этот момент появился писарь и передал свиток. – Вот вам моё письмо. Все капитаны обязаны теперь вам подчиняться.
   – Благодарю тебя, мудрый и благородный Валерий! – взяв письмо, склонил голову Лаций. – Твоё терпение – признак настоящего мужества. Мы не забудем тебя. Сегодня наш человек придёт, чтобы рассчитаться с тобой.
   – Ах, да что там, это всё такие мелочи! Ради славы Рима и таких героев, как вы, чего не сделаешь, – попытался пафосно ответить префект города. Потом, быстро оглянувшись, он полушёпотом добавил: – Точно завтра начинаете погрузку? – и, получив утвердительный ответ, свободно вздохнул. – Ладно, пусть твой человек зайдёт. Надеюсь, ты его предупредишь, чтобы он не спорил со мной, да? – уже совсем другим, настойчиво-требовательным тоном произнёс он, и в его глазах загорелся огонёк алчности.

   – Что он такой суетливый? Как будто на ноже сидит и слезть не может. Несёт всякую чушь, и понять сразу невозможно. Надо ехать к Оги. Без него у нас ничего не получится, – сокрушённо покачал головой Варгонт, садясь на лошадь.
   – Да, странный человек. Оги завтра придётся с ним встретиться. Надо заставить его подняться и прийти в любом случае. Даже на носилках, если он не может ходить. Этот Валерий может отказаться от своих слов в любой момент, если не получит деньги. Ладно, поехали, посмотрим, как он там, – с досадой произнёс Лаций и направил коня в сторону города.
   – Едем вниз?
   – Да, постарайся не отставать, – он ударил пятками по рёбрам коня и перешёл на галоп.
   К их огромному удивлению, Оги дома не оказалось. Купец, у которого тот остановился, сказал, что постоялец ушёл к торговцу травами. Не дождавшись от них ответа, он осторожно закрыл дверь. В это время к воротам подошёл слуга купца. Он возвращался с рынка с корзиной, полной овощей.
   – Придётся расспросить его, – сквозь зубы процедил Лаций и передал повод Варгонту. – Эй, слышишь? – окликнул он человека с корзиной.
   – Да, господин? – босые ноги остановились, и сразу же слились с цветом пыли. Возраст этого человека определить было невозможно, потому что он смотрел вниз, и лица видно не было, но на вид ему было лет сорок. В таком возрасте он уже должен был уже знать цену деньгам.
   – Наш друг остановился у твоего хозяина. Его зовут Оги… – Лаций сделал паузу.
   – Да, я знаю его. Очень важный человек, – подобострастно закивал головой тот.
   – Он немного приболел и пошёл за травами… И сейчас его здесь нет. Ты можешь оставить свою корзину и показать нам, где живёт этот лекарь? – произнеся последние слова, он протянул на ладони полсестерция. Взметнувшиеся вверх брови и полуоткрытый, замерший в идиотской улыбке рот, едва не заставили его рассмеяться, но Лаций сдержался. Расчёт оказался верным – слуга знал цену деньгам. Когда они направились вверх по дороге, серая пыль в лучах заходящего солнца превратилась на ней уже в тёмно-красный бархат. Наступал недолгий вечер, и приятный, свежий ветер с моря дул им в спину, подгоняя вперёд.
   – Послушай, а разве лекари живут не с той стороны города? – спросил Варгонт слугу, когда они миновали последний поворот за городом и выехали на ровные плиты, ведущие к верхней части города, где располагались дома зажиточных горожан и аристократов.
   – Лекари? Нет, они живут в другом месте, – охотно согласился слуга, крепко сжимая в кулаке монету. Он всё ещё не верил, что ему улыбнулась такая удача. – Но ваш друг пошёл туда, – он протянул руку вперёд. Варгонт только пожал плечами, а Лаций махнул ему, чтобы он перестал спрашивать. Вскоре они добрались до левой части окружённых садами и колоннами домов.
   – Так быстрей, – почему-то сказал слуга и показал на тропинку вдоль холма. Легионеры ничего не ответили. Они даже не догадывались, куда он их ведёт.
   Через пять или шесть сотен шагов тропинка делала поворот и поднималась вверх. Отсюда было видно, что происходит внизу, и Лаций, который ещё не до конца потерял бдительность после изматывающего и бесполезного дня, вдруг резко остановил лошадь и соскочил на землю. Варгонт сразу же последовал за ним.
   – Присядь, – негромко приказал он слуге. Отдав уздечку Варгонту, он, согнувшись, подбежал к небольшому камню и осторожно выглянул. – Иди сюда! – позвал он слугу. – Только тихо!
   Тот послушно зашуршал босыми ногами по пыли. Посмотрев вниз, тот округлил глаза и испуганно замотал головой. У подножия холма, как на ладони, были видны стены трёх ближайших домов. Перед ними громоздились кучи камней, которые сбрасывали туда, когда строили дома, и теперь они образовали сплошной вал высотой в рост человека. Именно за этим валом прятались человек двадцать в тёмных штанах и коротких накидках.
   – Это тот дом? – коротко спросил Лаций. Слуга только кивнул. – И Оги там? – слуга снова кивнул. – Ты уверен? – на этот раз тот пожал плечами и испуганно заморгал глазами.
   – Я видел, как он ходил туда, – только и смог произнести бедняга. В этот момент к первому дому подошёл человек. Лаций присмотрелся и сразу же узнал в нём Оги Торчая. Тот спокойно прошёл в ворота, закрыл за собой небольшую дверь и какое-то время его не было видно.
   – Кто там живёт?
   – Не знаю. Лекарь, наверное, – пожал плечами босоногий помощник.
   – Какой лекарь?! – не сдержался Варгонт. – Ты что, с ума сошёл?! Ладно, как пройти к дому?
   – Я не пойду, – с дрожью в голосе прошептал слуга.
   – И не надо. Мы пойдём, – сказал Лаций. – А ты получишь ещё полсестерция, если подержишь наших лошадей. Согласен? – он взял бедолагу за руку, и тот, поняв, что его не потащат вниз и ещё за это заплатят, с благодарностью закивал головой. Повернувшись к дому лицом, он стал сбивчиво объяснять, как туда добраться, не столкнувшись с людьми в засаде. Лаций уже всё понял и повернул голову, чтобы позвать Варгонта, но тут ему показалось, что он заметил краем глаза какое-то движение у стены дома, куда вошёл Оги. Он присмотрелся. Наступившие сумерки мешали рассмотреть всё в деталях, но он видел, что тень человека приблизилась к стене с одной стороны дома, а через несколько мгновений появилась уже с другой стороны. Значит, в стене между двумя домами была дверь! У Лация не было сомнений в том, кто это был. Планы сразу же поменялись, и он уже знал, как проникнуть в соседний дом незамеченным – последовать за Оги. Оставалось только спуститься вниз. Сидевшие в засаде люди пока не проявляли никаких признаков беспокойства. Но если они ждали его, то Оги был в ловушке. Его надо было спасать, потому что без него отплытие кораблей было невозможно.
   Варгонт сразу всё понял. Он только вздохнул, когда Лаций сказал, что желательно меч в ход не пускать. План был прост: спуститься вниз к ближайшему дому, перелезть через забор и потом через ту же самую незаметную дверь в заборе попасть в дом, где был Оги.
   Когда они добрались до первого дома, наступила ночь. Но облаков на небе не было, и луна светила очень ярко. Лаций пообещал в душе принести жертву Ноксу [69 - Нокс – бог ночи (римск.).], Луне [70 - Луна – богиня ночного света (римск.).] и Аквилону [71 - Аквилон – бог северного ветра (римск.).] за помощь и первым перелез через забор. Внутри всё выглядело заброшенным. Масляных светильников и факелов видно не было. Под ногами предательски шуршали неубранные листья и какие-то ветки. В этот момент Лаций увидел старого слугу. Шаркая ногами, тот шёл в их направлении. На ходу он с кем-то разговаривал, но его речь казалась непонятной. Дойдя до двери, он протянул вперёд руку и пошарил ею в темноте. Нащупав щеколду, старик поднял её вверх, потом опустил вниз и подёргал за ручку. Убедившись на ощупь, что дверь закрыта, он развернулся и пошёл обратно. И тут Лаций понял, что тот был слепой. Вот почему он шёл так медленно, и именно поэтому у него не было с собой факела! Значит, он не мог их увидеть. Но, оказалось, что слепой очень хорошо слышит! Не дойдя до дома, старик замер и прислушался. Лаций и Варгонт перестали дышать. Седая голова повернулась в их сторону. Он сделал пару шагов, но неожиданно споткнулся о ведро и чуть не упал. До их слуха снова донеслись слова на непонятном языке.
   Когда всё стихло, и слуга ушёл в дом, они вышли из-за кустов и добрались до небольшой двери в заборе. Щеколда поднялась легко и без скрипа. За дверью в лицо им ударили листья виноградных лоз. Они вились прямо по стене и скрывали дверь. Ещё в воздухе чувствовался запах цветущих роз. Дверь закрылась так же тихо, как и открылась. Раздвинув руками виноградные листья, они увидели перед собой большой дом с верхней надстройкой, длинные портики по бокам и дополнительные пристройки у задней стены для слуг и лошадей. В доме горели светильники. Значит, там были люди. У ворот виднелись четыре фигуры воинов с мечами и щитами, ещё двое сидели рядом с мраморными львами на лестнице. Наверняка, позади дома тоже была охрана. Но как же тогда Оги попал в дом?
   Лаций осмотрелся. Виноград, как это часто было принято на юге, вился по всей стене, образуя живую изгородь. Им ничего не оставалось, как попытаться пройти вдоль стены к задней части дома под прикрытием этого зелёного занавеса. Сделав несколько осторожных шагов, Лаций вдруг почувствовал под ногами что-то твёрдое. Это была плита, на ощупь – гладкая, но не из мрамора. За ней была небольшая пустота и ещё одна плита. Получалось, что с одной стороны плиты упирались в обвитую виноградом стену, а с другой уходили к самому дому. Над ними росли небольшие кусты барбариса.
   – Что там? – прошептал сзади Варгонт.
   – Не знаю. Кажется, яма под плитами.
   – Не нравится мне это…
   Лаций медленно опустил вниз руку. Дна не было. Зато по запаху ему сразу стало ясно, что было под плитой.
   – Клоака, – прошептал он, повернувшись к Варгонту.
   – Чувствую. Мы полезем туда?
   Лаций не ответил. Он осторожно сел на край, придерживая лезущие в лицо листья. Его неудержимо тянуло чихнуть. Расстояние между двумя плитами было не больше трёх ладоней. Перевернувшись на живот, он медленно сполз вниз, стараясь не поцарапать спину, и с удивлением обнаружил, что сточная канава была неглубокой, ему по грудь. Варгонт мог бы пройти по ней, слегка нагнув голову. Сзади уже было слышно его недовольное сопение. Зная, что дно клоаки должно быть полукруглым, он попытался поставить ноги пошире, но сандалии предательски зачавкали по илистым отложениям, и им пришлось, пересилив отвращение, идти на носочках по самой середине. Лаций дал себе слово сразу же выкинуть обувь после того, как выйдет из этого дома. Оставалось только радоваться, что в доме в этот момент не сливали помои.
   Клоака привела их к комнате для умывания. У самой ямы стояли две больших корзины с остатками пищи. Рядом никого не было. На стене висели тряпки. Сбросив их на пол, они обтёрли о них подошвы. Но запах всё равно остался.
   Как ни странно, на узкой лестнице никого не оказалось. Они подошли к двери в женскую половину и осторожно заглянули внутрь. В маленькой комнате прислуги горел небольшой светильник. Дверь в комнату хозяйки была закрыта. Несколько быстрых шагов – и они оказались у входа. Но внутри никого не оказалось. Два небольших светильника на медных подставках освещали широкую постель с белоснежным бельём и откинутое лёгкое одеяло. Оскалив в немом молчании хищные пасти, в изголовье замерли деревянные львы. Варгонт быстро обошёл комнату. В его глазах читался один вопрос: «Где?». Лаций показал глазами наверх. Они поднялись на второй этаж. Там обычно располагалась летняя триклиния и площадка для наблюдения за ночным небом. У самого выхода на крышу он чуть не споткнулся о сидевшую на ступеньке девушку. Она тихо ойкнула, но он успел зажать ей рот рукой. Что-то подсказывало ему, что Оги был совсем рядом.
   – Где Оги Торчай? – наклонившись к самому уху служанки, спросил Лаций. Та замычала и отчаянно замотала головой. – Его хотят убить. Мы – его друзья. Мы пришли его спасти. Где он?
   Видимо, эти слова подействовали на девушку, и она, испуганно обернувшись, указала дрожащей рукой в сторону небольшой крытой беседки. Проёмы в ней были закрыты какими-то вставками. Даже отсюда казалось, что внутри никого нет.
   – Сиди тихо! – прошептал Лаций служанке. – Останься с ней, – кивнул он Варгонту.
   Дверь в круглую беседку была плотно прикрыта, но на таких дверях обычно никогда не ставили засовов или щеколд. Луна светила очень ярко, и отсюда можно было разглядеть даже холм за дальним забором и то место, где их должен был ждать слуга с лошадьми. До беседки было шагов десять. Пригнувшись, Лаций быстро пробежал это расстояние и потянул дверь на себя. Старое дерево тихо скрипнуло, и в небольшую щель пробился слабый свет. Это был небольшой светильник в напольной чашке. В конце беседки, у мраморной лавки, спиной к нему стоял Оги. Он молчал. За его плечом было видно лицо жены наместника. Лаций с облегчением вздохнул и быстро шагнул внутрь.
   Застывший в немом крике рот и полные ужаса глаза – первое, что он увидел, осторожно закрыв за собой дверь и подняв взгляд. Виргиния, которую почти не было видно из-за спины Оги, ещё продолжала держать того за плечи, но всем телом уже откинулась назад. Она попыталась сделать вдох, но задохнулась и закашлялась, затем снова вдохнула, но уже через мгновение пришла в себя и резко оттолкнула Оги от себя. Схватив с лавки толстую шерстяную накидку, она набросила её поверх палы. Лицо её побледнело, она зашаталась и качнулась назад. Оги Торчай подхватил её и помог присесть.
   – Что ты здесь делаешь? – сузив глаза и наклонив голову вперёд, как бык, сквозь зубы произнёс он зловещим голосом.
   – Пришёл тебе помочь, – честно ответил Лаций.
   – Зачем? – спросил Оги и прищурил глаза. Но вместо ответа снаружи послышался приглушённый стук копыт, голоса прислуги и легионеров. Небольшая башня-беседка располагалась почти у самого края дома, и Лаций, задув светильник, осторожно выглянул наружу. У ворот толпились десятка два пехотинцев. Несколько человек были с факелами. В десяти шагах от них медленно покачивались дорогие носилки важного магистрата, покрытые алой тканью. Когда из них показался наместник Фабий Кантон, Лаций резко отпрянул назад.
   – Что там? – одними губами прошептала Виргиния.
   – Наместник, – догадался Оги. Он сжал кулаки, потом повернулся к ней и громко прошептал: – Он убьёт тебя!
   – Уходи! Уходи так же, как и пришёл! – приказал Лаций. – Там собаки за забором. Слепой старик может их выпустить. Мы не пройдём туда. А тебя они знают. Уходи быстрей! Я знаю, где спрятаться, – и, не дожидаясь ответа, потащил Виргинию к выходу. На ступеньках их ждал Варгонт.
   – Что? – нервно спросил он.
   – Наместник вернулся, – бросил на ходу Лаций. – Иди за мной. Служанка твоя? – спросил он Виргинию. Та кивнула головой. – Тащи её за собой. Быстрей, – прошипел он, с трудом сдерживая голос. Сердце билось, как леопард в клетке перед схваткой на арене, но мысли стали более ясными и чёткими.
   Они успели спуститься в спальню, и Виргиния по его приказу сразу же легла в кровать. Прятаться больше было негде. Оставалась лишь небольшая узкая комната для умывания слуг и ночного туалета у самого входа. Там же был уже знакомый слив в клоаку. Нырнув вниз, Лаций схватил опешившую служанку за ногу и прошипел:
   – Садись быстрей! И подними юбку!.. Выше!.. Не забудь, что у тебя болит живот! – после этого его голова исчезла внизу. Куда пропал Оги Торчай, он так и не заметил.

Глава 28

   Вскоре вверху раздались шаги наместника и сопровождавших его легионеров. У дверей в женскую половину они затихли, и внутрь вошёл один Фабий Кантон Сикстилий.
   – Что за олере [72 - Вонь (лат.)]! – воскликнул он и заткнул нос. – О боги, откуда такой запах? Надо закрывать дырку в полу!
   Взявшись за ручку двери, он оглянулся и заметил в дальнем углу служанку. Та сидела в позе, которая не оставила у наместника никаких сомнений. Ему сразу стала ясна причина ужасного запаха.
   – Это твой стеркус [73 - Дерьмо (лат.)] так воняет? – брезгливо бросил он служанке. – Что ты здесь делаешь? Кто позволил тебе… – он не договорил, потому что из спальни раздался слабый голос Виргинии:
   – Я разрешила ей. Она сидела со мной весь день, пока мне было плохо. У неё болит живот…
   Фабий Кантон, фыркая носом, вошёл в спальню и сел на кровать жены.
   – Надеюсь, тебе сейчас намного лучше, потому что я хочу попросить тебя подняться со мной наверх, – после этих слов и без того бледное лицо Виргинии стало совсем прозрачным, и она почувствовала, как стены медленно поплыли по кругу. Но она ещё помнила слова странного римлянина, который застал их в беседке, и, сделав несколько глубоких вдохов, ответила:
   – Я сделаю для тебя всё, что ты скажешь. Ведь ты мой муж перед богами и народом Рима.
   Эти слова произвели на Фабия Кантона странное впечатление: он передёрнулся и криво усмехнулся, собираясь сказать что-то резкое и неприятное, но потом сдержался.
   – Пойдём со мной! Поговорим наверху.
   Он внимательно следил за тем, как жена с трудом поднималась с постели, как медленно надевала вторую палу и завязывала волосы в узел. Сомнений в том, что ей было действительно плохо, не было… но он всё равно ей не верил! Когда они поднялись на крышу, наместник не повёл её в беседку, а остановился у одной из мраморных скамеек. Затем молча сел. Виргиния опустилась на другом конце, боясь приближаться к нему. В это время внизу послышались шаги легионеров, которые носились по всему дому, как будто начался пожар.
   – Не буду скрывать от тебя, Виргиния, зачем я приехал. Я обвиняю тебя в измене и накажу сразу же, как только поймаю того человека, который ходил к тебе сюда целый месяц. Мне сообщили, что тебя посещает другой мужчина, но я не поверил в это. Он появился сразу после того, как ты уехала из дома префекта Валерия и его жены Эмилии. Сейчас этого преступника найдут и приведут сюда, после чего тебе останется только самой прыгнуть с этой крыши вниз. Я не стану тебя удерживать. А вот его… подвешу головой вниз и прикажу бить между ног палками, пока он не сдохнет, как последний вор. И я уже знаю, кто это! – Фабий Кантон откинулся назад в предвкушении унижения, которому будет подвергнута Виргиния. Однако, к его изумлению, она подняла на него взгляд, полный отчаяния и обиды, после чего медленно, но твёрдо произнесла:
   – Если ты, Фабий Кантон, мой муж и гражданин Рима, собираешься обвинить меня в измене, то, по законам Рима, ты должен сначала доказать это перед судом. Но ты, как последний трус, прячешься от всех, следишь за мной и угрожаешь только лишь потому, что тебе кто-то что-то сказал. Почему ты не хочешь спросить об этом меня, твою законную жену? Или, может, ты боишься, что в суде тебя спросят, почему ты целый месяц молчал и ничего не делал? Ведь для нормального, любящего мужа неестественно ждать так долго, чтобы обвинить свою жену в измене. Или, может, ты боишься, что в суде мне придётся рассказать о том, что в других городах ты развлекался с гетерами, забыв о своей законной жене? Или стоит вспомнить об Агриппине Строкулле, этой старой потаскухе из театра твоего друга Павла Антония из Сиракуз? Может, она расскажет, сколько месяцев ты провёл в её постели?
   – Откуда ты… – вырвалось у опешившего Фабия. Тот человек, которого он подозревал в обольщении своей жены, не мог сообщить ей эти сведения. Он просто не мог этого знать! Но тогда кто же?.. Однако Виргиния не дала ему продолжить.
   – И если ты, жалкий потомок торгового рода, набрался наглости сказать такое мне, наследнице великого Суллы, то давай тогда и ты выполнишь моё требование. Если ты никого не найдёшь в этом доме, то сам прыгнешь с этой крыши! Головой вниз! А пока твои воины позорят мой дом, прикажи привезти всех гетер из Сиракуз! Чтобы сбросить их вниз тоже! Не забудь и театральную шлюшку Агриппину Строкуллу!
   – Фух, фух, фух, – не успев прийти в себя от такого напора, запыхтел Фабий Кантон, раздувая щёки и вытирая лоб. Наконец, взвесив все «за» и «против», он взял себя в руки и ответил: – Ты – моя жена. Я – твой хозяин. И даже если этот Амур улетел из твоего дома на крыльях любви, это не значит, что я поменяю своё мнение.
   – Тогда наберись смелости и скажи всё это при легионерах и всех слугах. Они тоже граждане Рима и имеют право знать правду.
   – Сядь и замолчи! Ты – моя жена и должна слушать меня! Кто же тебе наговорил столько? А? – наместник уже пришёл в себя и начинал понимать, что его жена могла знать больше. Осторожность и страх уступили место гневу. Он стал бояться Виргинии, но показывать это не собирался. В его изворотливом уме крутились самые разные мысли, но все они сводились к тому, что простой римский легионер не мог рассказать его жене столько неприятных подробностей о его личной жизни. Значит, это был не простой римский легионер. Он посмотрел на жену. Та отвернулась в сторону и не смотрела на него. Фабий Кантон встал и начал прохаживаться по крыше. Спустя какое-то время, в лестничном пролёте показался шлем центуриона, не решавшегося подняться на последнюю ступеньку.
   – Наместник… – осторожно позвал он.
   – Да, Фидий! – выкрикнул тот. – Что там? Вы нашли его?
   – Э-э… Мы сделали всё, как ты сказал… но никого не нашли… даже в мешках с едой… – огромный воин чувствовал себя обманутым ребёнком и ничего не мог с этим поделать.
   – Вы вынесли всё? – недовольно спросил Фабий Кантон.
   – Да. В амбарах не осталось ни одного мешка, ни одной фляги, ничего. Мы всё вспороли и перевернули.
   – А в доме?
   – Кроме крыши мы перевернули всё, что было на полу и на стенах.
   – Точно всё?
   – Да, наместник. Даже две корзины с отходами высыпали в клоаку. В них ничего нет. Может, он превратился в крысу и спрятался в норе?
   – Какая нора, Фидий! – взвился наместник. – Огромный, сильный легионер, такой, как ты, куда, я тебя спрашиваю, он мог деться? Куда? Ищите ещё! Переверните все кровати…
   – Мы разломали их, как ты сказал.
   – Разбейте все кувшины и корзины!
   – Уже так и сделали.
   – Изрубите все кусты и виноград вдоль стены!
   – Хорошо, ты прав… это мы ещё не сделали, – растерянно произнёс огромный центурион и исчез. Через какое-то время шум переместился во двор, и восемьдесят воинов стали осматривать все углы и кусты. Часть людей были с факелами. Рубка цветов и клумб заняла у них не очень много времени. У стены, где была дверь, один воин оступился в яму и чуть не сломал ногу. Он стал громко ругаться и орать. Фабий Кантон сбежал вниз, но обнаружив, что дело всего в ободранной ноге и порванной сандалии, поморщил нос и приказал снести витую перголу, которая вместе с кустами барбариса прикрывала плиты клоаки от дома до самой стены. Стоя спиной к дому, он так и не заметил в свете факелов встроенную дверь, которая под виноградными лозами сливалась с поверхностью забора и была практически незаметна. Когда вокруг ничего не осталось и весь двор превратился в огромную кучу мусора, Фабий Кантон почувствовал, что у него начинает стучать в висках и к голове приливает кровь.
   – Если вы не найдёте мне его прямо сейчас, я всех вас закую в цепи и отправлю на корабли! – заорал он, сжав кулаки. – Всех!
   Легионеры в страхе разошлись в разные стороны, не зная, что делать.
   – Ещё раз, ещё раз все в дом! Выносите всё наружу! – командовал центурион. – За мной!
   Всё началось с самого начала. Но когда даже вся мебель и мраморные лавки были вынесены во двор, а в каменных купальнях разбиты все вазы и тазы, спущена вода и опустошены все флаконы с маслами, у легионеров опустились руки. Они даже раздели всех служанок и рабов, но среди них не оказалось того, кого они искали. По дому разносился приторный запах масел, как в термах у массажистов. Прислуга испуганно жалась в кучку у ворот, боясь непредсказуемого гнева их господина. Но Фабий Кантон не сдавался. Он снова поднялся в женскую половину, открыл дверь спальни, поморщился от запаха, идущего из большого сливного отверстия, и недовольно бросил центуриону:
   – Неужели нельзя было чем-нибудь закрыть эту дыру?
   Один из воинов сразу же выполнил приказ, накрыв отверстие стоявшей у стены деревянной крышкой. Наместник прошёлся по пустой спальне, пнул ногой оторванные ножки кровати и сжал голову руками. Толстые, припухлые пальцы с большими кольцами впились в жидкие волосы, и на его дряблом, покрытом красными пятнами лице отобразилась душевная мука. Какое-то время он стоял неподвижно, потом вдруг опустил руки на круглый живот, прищурился и криво усмехнулся правой стороной рта.
   – Ждите меня у лестницы! – приказал он центуриону и направился на крышу дома.
   Продрогшая Виргиния ютилась на краю лавки. На небе ярко сияли звёзды, и луна уже прошла половину пути между холмами. Виргиния сидела, обняв себя за плечи и наклонившись к коленям. При звуке шагов она выпрямилась, однако не встала. Фабий это заметил, но промолчал.
   – Я докажу тебе, что он был здесь. Не знаю, как боги помогли ему спрятаться от меня, но это ещё не конец. Я докажу тебе…
   – Прыгни с крыши, Фабий! – с презрительной улыбкой ответила Виргиния. – Будь честен перед собой! Как ты можешь требовать от меня то, чего не можешь сделать сам? Хотя, да… ты же никогда не отличался честностью, даже в отношениях с моим отцом.
   – Не надо так со мной говорить! – снова стал закипать он. – Ты… Ты! – он поднял руку, но потом махнул в сторону и набрал в грудь воздух. – Хорошо. Ты останешься здесь до завтра. Под охраной моих людей. Завтра я сообщу тебе своё решение, – он хотел ещё что-то добавить, но вместо этого развернулся и бросился по ступенькам вниз.
   – Наместник, здесь тебя ждёт человек, – полушёпотом произнёс центурион в комнате перед женской половиной. Фабий повернулся в ту сторону, куда указывал легионер. Там стоял невысокий рыбак в тёмных штанах и короткой накидке. Из-под насупленных бровей смотрели колючие, настороженные глаза. Маленькие ноздри горбатого носа то и дело дёргались внутрь, как будто он к чему-то принюхивался. За поясом у него было несколько ножей. Одной рукой он постоянно держался за рукоятку.
   – Что там? – коротко спросил его наместник.
   – Ничего и никого. Что делать дальше? Скоро уже утро. Когда ты нам заплатишь? – сказал странный незнакомец.
   – Сидите и ждите. Деньги будут утром. Пришли сюда двух человек. Срочно! Пусть спрячутся на крыше. Центурион Фидий их проводит, – наместник кивнул в сторону высокого воина. – Кстати, Фидий, проводи мою жену… – на последнем слове он поморщился, вздохнул и добавил: – К ней в спальню. Пусть рабыни помогут ей как-то там устроиться. И не выпускать её оттуда без моего ведома. Понял?
   – Да, – выдохнул центурион.
   – Давай сюда быстро двух своих людей! Остальные пусть будут там! – эти слова уже относились к незнакомцу. – Этот негодяй не мог отсюда уйти. Не мог. Он, наверняка, где-то спрятался. Я оставлю слуг и охрану перед домом. Поэтому единственный путь, куда он сможет пойти – это задний двор. А там – через стену. Устроим ему засаду. Ждите его там. Я уверен, что он прячется где-то здесь. Предупреди своих людей, чтобы смотрели внимательно. Как только увидят его, пусть сразу дадут знать. Не пропусти. Понял?
   – Понял, – сцепив зубы, ответил человек в чёрном и исчез в полумраке коридора.
   – Ну, всё, Фидий. Я ухожу. Отведи Виргинию в комнату. Прямо сейчас!
   – Да, наместник! – кивнул центурион.
   Фабий Кантон устало забрался в свои носилки и какое-то время смотрел на дом, переводя взгляд с крыши на окна, а затем – на лестницу дома и снова на крышу. Несмотря на огромную усталость, которая неожиданно навалилась на него после этой неудачной попытки, мозг лихорадочно продолжал работать. Он так долго готовился к этому моменту, так сильно хотел поймать этого врага, этого обидчика, который так хитро обманул его… что теперь просто не мог поверить, что в доме никого нет. Но ведь слуга видел всё своими глазами! Он видел этого римлянина, видел, как тот приходил сюда по два-три раза в неделю, оставался до вечера и потом так же уходил, ни от кого не скрываясь. Фабий жалел только об одном – что оставил с Виргинией её слуг. Но ничего, теперь надо было дождаться утра. Утром, считал он, всё станет ясно.
   Носилки медленно растворились в темноте вместе с жёлтыми пятнышками факелов. Вскоре весь дом погрузился в темноту. Легионеры пытались разжечь несколько костров, но те быстро прогорели. Дрожа, они сидели на ступенях и возле забора, стараясь согреться и уснуть. Шум и брожение продолжались почти до самого рассвета, пока всё не утихло.

   Лаций нашёл плечо Варгонта и наклонился к самому уху.
   – Пошли, – прошептал он, задыхаясь от смрадного запаха. Они так долго просидели в сточной клоаке, что, казалось, сами уже превратились в испражнения и отходы. В тот момент, когда на ступеньках дома послышались шаги наместника и Виргиния стремительно влетела к себе в комнату, они сразу же нырнули в дырку, которая вела в клоаку. Лаций ещё протискивался вниз, а вверху уже гремели шаги легионеров. Подумав, что те могут посветить в клоаку факелом, они согнулись и как можно тише отошли на несколько шагов, прижимая к груди мечи. Но, как назло, легионеры Фабия Кантона ходили в этот момент возле дома и забора, и выбраться незамеченными тем же путём, каким они пришли, было невозможно. Оставалось только ждать.
   И вот теперь, когда наверху всё стихло, Лаций решил рискнуть. Осторожно приподнявшись над плитой, он зажал нос, чтобы не чихнуть. На голове у него высилась куча листьев, щепок и земли. Он сжал губы и задержал дыхание, потом медленно отодвинул листья в сторону. Здесь он сделал глубокий вдох чистого, прохладно воздуха. Всё пространство до дома было похоже на огромную кучу мусора. Он подождал, пока глаза привыкнут к бледному свету и осмотрелся. Прямо в двух шагах от него на земле спали четыре легионера. Дальше – ещё трое, и так до самых ворот. Несколько человек сидели на ступеньках у входа. Лаций опустился вниз и снова чуть не чихнул.
   – Они везде. Не пройдём. Надо возвращаться в дом.
   Варгонт взял его за руку и сжал. Лаций остановился.
   – Лучше в другую сторону, – услышал он шёпот друга. Тот говорил о сливе с другой стороны. Они не знали, куда ведёт клоака, но она не могла быть длинной. Поэтому стоило рискнуть. Лишь бы она не заканчивалась решёткой, как это обычно делали в Риме. Лаций вздрогнул, почувствовав под пальцами скользкую поверхность полукруглой стены, передёрнулся от отвращения и медленно двинулся вперёд. Гниль и тошнотворный сладковатый смрад окружали их уже так долго, что, казалось, проникли даже внутрь желудка, вызывая слабые рвотные позывы. Привыкнуть к этому было невозможно.
   Решётки в конце пути не было. Зато внизу был крутой обрыв, на дне которого виднелась большая длинная лужа. Её поверхность, как зеркало, отражала лунный свет. Прыгать в это зловонное болото было самоубийством. Оставалось попробовать с разбегу допрыгнуть до дальнего края, чтобы там уже вкарабкаться вверх по земле. Но тут Лаций заметил сбоку от отверстия узкий выступ. Это был декоративный бордюр. Он взял Варгонта за руку и попросил поддержать его. Затем выглянул из клоаки. Бордюр был шириной в две стопы и шёл вдоль всей стены. Это было спасением! Они с трудом добрались до того места, где сточная канава внизу стала настолько узкой, что её можно было перепрыгнуть. Оттолкнувшись от бордюра, они спрыгнули вниз. Ноги по колено ушли в вонючую жижу.
   – Всё, хватит, – выдохнул Лаций, с чавканьем вытаскивая сандалии и выбираясь на сухой склон. – Подожди, сейчас я сниму эту гадость. Пойду босиком.
   – У меня тоже пропитались дерьмом, – хриплым голосом произнёс Варгонт и стал с брезгливостью стаскивать с себя обувь. Но если у Лация они были высокими и закрывали низ икры, то у его друга – полуоткрытые, с ремешками, и ничто не мешало жидкости попадать внутрь.
   – Смотрите, кто к нам пришёл! – раздался вдруг рядом чей-то голос. В нём слышалось искреннее удивление. Лаций с Варгонтом вздрогнули от неожиданности и схватились за мечи. – Без сандалий будет тяжело! Поверьте, – теперь в этом голосе послышалась ирония.
   – Корх, это ты? – Лаций не мог поверить своим глазам, но перед ними действительно стоял бывший боевой товарищ. – Что ты тут делаешь?
   – А ты? – вопросом на вопрос ответил тот.
   – Я… мы… – замялся Лаций.
   – Проверяли устройство клоаки, – с раздражением произнёс Варгонт.
   – Я так и думал, – усмехнулся «благородный» разбойник и оглянулся. – Лаций, мне приказали тебя убить, – совсем просто и как-то даже безразлично произнёс он.
   – Что? Ты… – ему сразу стало всё ясно. Но старый боевой товарищ не дал ему продолжить.
   – Я здесь слежу за одним беглецом. Мне надо его поймать живым или… убить, – сообщил он.
   – И что ты собираешься делать? – спросил Лаций.
   – Мои люди сидят за камнями. Они вас не видят. Поэтому я могу выбрать… Я не вернул тебе долг, Лаций. Тогда, на Горке, с киритами, помнишь? Ты спас меня.
   – Корх, ты…
   – Подожди, у нас мало времени. Если вы не станете высовываться и пойдёте по этой канаве в другую сторону, то до рассвета сможете обогнуть холм и выйти на дорогу. Она ведёт к городу.
   – По этой вони? – не сдержался Варгонт.
   – На крыше дома сидят два моих человека. Если они вас увидят, то сразу дадут знак, и здесь уже мои люди найдут и догонят вас.
   – Корх, ты… настоящий товарищ! – с признательностью произнёс Лаций и приложил руку к груди. Тот усмехнулся и покачал головой.
   – Натяни сандалии, иначе останешься без ног, – порекомендовал он.
   – Я тоже благодарю тебя, – насупившись, пробормотал Варгонт, спускаясь обратно вниз. Затем он обернулся и спросил: – Скажи, а что ты делал тут внизу?
   – Справлял нужду… и заодно смотрел, где можно сделать новую клоаку, – с усмешкой бросил Корх на ходу и пошёл вверх. Через несколько шагов он обернулся и сказал Лацию: – Но больше я тебе ничего не должен. Теперь – ничего!
   Лаций пожал плечами и толкнул Варгонта вниз. Он боялся только одного – что слуга на холме испугается и убежит обратно в город. Вместе с лошадьми. Поэтому они очень торопились. И когда, задыхаясь, выбежали из-за поворота и увидели перед собой лошадей, у него отлегло от сердца. Босой слуга трясся от холода и страха. Варгонт тихо выругался и снял сандалии. Лаций размахнулся и бросил дорогие кальцеи с обрыва вниз. Варгонт не стал подходить к обрыву и просто отшвырнул свои сандалии в сторону. Дав слуге ещё полсестерция, Лаций предупредил, что ему лучше молчать и никому не говорить о том, что он видел. Оставив без ответа его вопрос о странном запахе, они поспешили в сторону стоянки новобранцев, и всю дорогу Лаций лихорадочно думал о том, как ему избежать встречи с наместником Фабием до отплытия в Регий.

Глава 29

   На следующий день их разбудил Оги Торчай. Он приехал в лагерь рано утром, но терпеливо ждал, пока они проснутся. К полудню его терпение кончилось. У него тоже были красные глаза, осунувшееся лицо, плечи странно торчали вперёд, делая его фигуру сутулой. На этот раз он был в тоге. Они отошли к невысокому забору и присели на старую деревянную лавку.
   – Что молчишь? – постоянно моргая и протирая кулаком глаза, спросил Лаций. – Ты мне даже умыться не дал, – он провёл ладонью по щетине и недовольно поморщился.
   – Не знаю с чего начать, – вздохнул Оги. – Хочется сказать, что от тебя плохо пахнет, но… это не то. Благодарю тебя за помощь!
   – Ха! Благодарю за помощь. Ты скуп, как и твои друзья-менялы, – потянулся Лаций. Он зевнул и, заметив, как Оги брезгливо воротит нос, нахмурился. – Что, действительно чувствуется запах? – он понюхал руки, плечи и посмотрел на Торчая. Тот утвердительно кивнул головой. – Не может быть! Мы просидели в бочке с водой до восхода и ещё обтирались уксусом! – на лице Лация было написано искреннее разочарование.
   – Надо пойти в термы. Там горячая вода. Кстати, я договорился встретиться там с некоторыми людьми. Вас бы отмыли, а я пока решил бы все вопросы с отплытием.
   – Так мы же решили их… вроде бы? У нас есть разрешение местного царька, префекта города. Чудом удалось достать. Правда, я сказал, что ты потом зайдёшь и решишь с ним вопрос о дополнительной плате.
   – Это разрешение только отпугнёт капитанов, потому что префект города никогда не платит за услуги. Половина кораблей сразу же выйдут в море и будут ждать там, а нам останется добираться до Регия вплавь.
   – У тебя есть чувство юмора, Оги. Хотя и довольно странное. Ладно, пойдём в термы. Будешь решать по-своему. Но сначала скажи, почему ты оказался в доме у жены наместника?
   – А ты?
   – Ха! Это как раз несложно. Без тебя мы не уплывём и не прокормим всю эту армию новобранцев, – хмыкнул Лаций. – За тобой следили. Мы решили предупредить тебя. Разве это плохо?
   – Значит, тебя привели туда деньги…
   – Ну, да! А что ещё? Не женщины, это точно! Хотя эта Виргиния действительно прекрасна. У тебя отличный вкус! Ладно, я попытался пошутить, не делай такое лицо. Ты сам как там оказался?
   – Это долгая история… – отвёл взгляд в сторону Оги.
   – Думаю, в термах ещё не нагрели воду, – усмехнулся Лаций. – Время есть.
   – Виргинии было пятнадцать, когда мы познакомились в доме её родителей.
   – Ничего себе! – воскликнул Лаций.
   – Публий Метелл был очень богатым человеком, но после смерти Суллы потерял много земель. Он хотел найти для своей дочери богатого мужа и держал её в очень строгих условиях. Он не позволял ей встречаться ни с кем, кроме сверстниц из других семей. Рядом с ней постоянно находились рабыни и служанки. Но она любила много читать в библиотеке отца и обсуждала это с приезжими греками и местными философами. Ей очень нравились скульптуры. Я был в Греции. Ещё в юности… с братом. Он тоже был скульптором. Потом занимался философией. Сейчас живёт в Риме…
   – Ты – скульптор? Не может быть! – у Лация от удивления вытянулось лицо. Оги посмотрел на свои руки и с сожалением покачал головой.
   – Да, было дело. Но потом всё изменилось. Её отец пригласил нас украсить ворота, лестницу, портики и бассейн новыми статуями. Ему понравились наши статуи. Хотя, думаю, у него просто не было денег, чтобы купить греческие. Мы часть фигур делали сами, часть покупали у других мастеров. Тогда, кстати, я и познакомился с менялами и чеканщиками монет. Я понял, что у них денег намного больше, чем у любого консула и сенатора. Из-за денег я бросил заниматься скульптурами. И брат тоже. Но это неважно… Мы работали на заднем дворе у Метелла. Виргиния часто приходила к нам со служанками, задавала вопросы, рассказывала о том, что прочитала. У её отца была огромная библиотека. Она узнавала богов и богинь в наших фигурах. Так, просто развлекалась. Мы работали, а она щебетала, рассказывая всякие истории. Я сначала из вежливости поддерживал с ней разговор. А потом, когда она стала задавать уже более сложные вопросы, пришлось отвечать… стало интересно. Как-то завязалась дружба, интерес какой-то. Брат предупреждал, чтобы я был осторожен, но всё случилось как-то само собой. Каждое утро она ждала, когда мы придём, и мне уже нравилось наблюдать за ней, не только разговаривать. Буквально на глазах она за полгода из тонкой девочки превратилась в настоящую женщину. Ты, наверное, знаешь, как это бывает.
   – Нет, не знаю, – буркнул Лаций. – Я – евнух. И что дальше?
   – Как-то она призналась мне, что хочет сбежать от отца. Он был очень строгим. Я тогда пошутил, что ворота открыты, иди куда хочешь. Она так удивилась, подошла к воротам, оглянулась, даже сделал несколько шагов по улице, но потом вернулась. Ребёнок, да и только. Наивная была.
   – Наивная?
   – Очень. Однажды утром все ушли на праздник на Марсово поле. Служанки были в порту, на рыбном рынке. Она пришла, как всегда, села и молча смотрела, как мы работаем. Потом предложила показать библиотеку отца. Мы с братом пошли. Огромная комната с бесконечными полками и свитками. Она спросила, сможем ли мы сделать фигуры для беседки на крыше. Брат с нами на крышу не пошёл. Она показала мне эту беседку… она оттуда наблюдала за звёздами. И вдруг сказала, что любит меня. Она просто обняла меня там…
   – А-а, вот откуда у тебя любовь к беседкам! – с иронией заметил Лаций.
   – Наверное, да, – Оги опустил голову. – Потом мы ещё несколько раз встречались… и решили, что когда я соберу побольше денег, убежим на Сицилию или в Азию. Тогда я не мог похвастаться таким богатством, как наместник Фабий Кантон. Но я уже стал зарабатывать на обмене монет. Ты, наверное, знаешь, что его брат чеканил монеты для Сената.
   – Брат Фабия Кантона? Не знал! Он же из сословия всадников.
   – Да, но с очень хорошей хваткой. Мой брат многому научился у него. Потом научил меня. Менялы зарабатывают гораздо больше и быстрей, чем торговцы.
   – Это я уже понял! Золото – тоже товар. Только стоит дороже золота! – рассмеялся Лаций. – Божественная сила!
   – Ну, можно и так сказать, – согласился Оги.
   – А что дальше?
   – Мы тайно встречались два года, а когда ей исполнилось семнадцать, её отец, Публий Метелл, познакомился с Фабием Кантоном. Метелл помог ему стать сенатором, а потом – наместником на Сицилии. За деньги его брата-монетария, естественно. Затем выдал за него дочь. Тоже за большие деньги. Вот… А этой зимой старый Метелл умер. Я не видел Виргинию больше года. Здесь она рассказала мне, что после его смерти осталась одна и теперь её уже ничего не сдерживает. Для неё Сицилия превратилась в темницу.
   – Да, весь мир держится на любви, – задумчиво протянул Лаций. Оги только поджал губы и промолчал. – Так это она тогда из-за тебя так покраснела, в Сиракузах, когда мы первый раз были у наместника? – спросил он. Оги Торчай кивнул головой. Лаций рассмеялся. – Ну и ну! А я-то, дурак, подумал, что из-за меня…
   – Кстати, наместник – тоже. В этом и проблема! Теперь он ненавидит тебя больше всех в мире.
   – Да ладно! Пусть ненавидит! А что ты хотел сделать? Бежать? Куда? Ведь он везде найдёт.
   – Мы хотели бежать в Египет. Но теперь не получится. Я приходил к ней всего несколько раз…
   – Странно, а кого же этот старый болван ловил целый месяц?
   – Откуда ты знаешь? – удивился Оги.
   – Слышал, как он кричал это ей наверху. В клоаке, знаешь, хорошо всё слышно!
   – Я каждый день посылал к нему в дом переодетого слугу. В тунике и с поясом легионера. Но всегда днём. Он приходил ненадолго и уходил до захода солнца. Люди Фабия следили за ним, но не за мной. Я приходил вечером, как сегодня.
   – Вот это да! – искренне восхитился Лаций. – Значит, ты хотел пустить его по ложному следу! Но ведь этот легионер был похож на меня, да? Ты мог бы подставить меня, наместник приехал бы в лагерь и натворил здесь таких дел… Э-эх! А ты, значит, по ночам перелазил через стену и портил ему репутацию!
   – Мы знакомы с Виргинией четыре года. И я…
   – Ты её любишь. Это я понял. А ты знаешь, что нас там чуть не убили? За стеной, у слива клоаки. Хитрый Фабий оставил там двадцать разбойников, чтобы они поймали подлого римлянина и привели к нему живым или мёртвым.
   – Нет, не знаю. Но Фабий мог. Он коварный. Я благодарен тебе и никогда этого не забуду. Но как вам удалось убежать?
   – Они нас не заметили, – решил не говорить всей правды Лаций. – Там клоака выходит вбок, а не прямо, как у всех, поэтому они не увидели нас сверху. Прошли сквозь дерьмо, если тебе это интересно.
   – Вы выбрались через клоаку?! – искренне удивился Оги и фыркнул, представив себе ужас зловония и грязи. – Теперь понятно, почему ты так воняешь… Фу!.. Да, вам повезло!
   – Очень. Но скажи ещё одну вещь, – Лаций наклонился вперёд и посмотрел ему в глаза. – Дальше что?
   – В смысле? – не понял тот.
   – Дальше с твоей любовью что? Что Парис будет делать с Еленой? Где твоя Троя? Куда ты её увезёшь? Ведь, я так понял, ты не собираешься оставлять её здесь, чтобы уехать с нами в Рим? – он заметил, как загорелое лицо Торчая потемнело и на скулах вздулись желваки.
   – Пока придётся оставить. А потом я за ней вернусь, – коротко ответил он и скривился, как будто у него внезапно заболел зуб. – Может, лучше поедем в термы? Пора уже. Солнце клонится к закату. Обычно они закрываются перед заходом солнца, – сменил тему Оги.
   – Странно. В Риме люди могут мыться до рассвета. А потом приходят новые люди и моются уже до заката.
   – Это Рим. Там много людей.
   – Да, родной город, – мечтательно протянул Лаций. – Ну, ладно. Варгонт, пошли! – позвал он друга. – Надо кое с кем повидаться!
   Стоявший неподалёку Варгонт радостно направился к лошадям и отвязал их от столба.
   – Не смотри так, – усмехнулся Лаций, заметив его взгляд, когда они сели верхом. – Мы всё обсудили с Оги, но он говорит, что местным цветам, как и местным женщинам, на которые они так похожи, может не понравиться наш странный запах. Поэтому надо помыться в термах.
   – Как ты красиво говоришь! Как будто влюбился. Это хорошо, – хмыкнул Варгонт. – А можно задать два вопроса этому доброму советнику? – он повернул голову к Оги и, не дожидаясь разрешения, спросил: – Скажи, как ты пробрался в дом, а потом – обратно? По воздуху?
   – Нет, по дорожке вдоль перголы. Она ведёт прямо к двери. Вдоль барбарисов.
   – Да, но эта пергола чуть выше колена! – воскликнул тот. – И барбарисы вот такие! Как же ты прошёл?
   – На коленях, – пожал плечами Оги, потом улыбнулся и добавил: – Прополз на четвереньках. Тебе внизу, кажется, тоже пришлось немножко пригнуться? Наверху было бы удобней, поверь. Можно было даже ползком пролезть, не обязательно становиться на четвереньки. Зато не воняло бы, – последние слова возмутили Варгонта, но Лаций так искренне расхохотался, что тот сдержался и не стал больше приставать к Торчаю.
   – Ты видишь, Оги, эта гадость проникла даже в наши души. Мы стали злые, – попытался пошутить он. – Но у меня есть к тебе ещё один вопрос. Где здесь находятся кожевенные ремесленники? Кажется, недалеко от терм?
   – Да, а что? – настороженно спросил Торчай.
   – Надо заехать. Кстати, Оги, а женщинам в эти термы вход разрешён, как в Риме?..
   – Это Сицилия, Лаций, здесь разрешено даже больше, чем в Риме, – сокрушённо покачал головой тот и первым тронул лошадь. – Главное, не забудь оттуда выйти. А то может понравиться…
   Большие, вместительные склады с высокими крышами встретили их раскрытыми воротами и тяжёлым запахом гниющих и невыделанных шкур. На длинных шестах под солнцем висели сотни овечьих, коровьих, собачьих, лисьих и буйволиных шкур. В широких бочках, высотой по пояс, вымачивались десятки разных кож. Оттуда воняло чем-то кислым и едким.
   – Здесь мы можем чувствовать себя своими. Пахнет так же, – пошутил Лаций и стукнул Варгонта по плечу. Но тот всё ещё был обижен замечанием Оги и в ответ только скривил лицо.
   Небольшая лавка, похожая больше на высокие носилки, чем на мастерскую, располагалась в самом конце широкой пыльной улицы. Добротный дом позади неё говорил о том, что дела у этого торговца шли хорошо. Сам он уже сидел внутри и резал ремни из кожи.
   – Приветствую тебя, друг Вулкана [74 - Вулкан – бог огня и кузнечного ремесла (римск.).] и Меркурия! Нам нужны сандалии, – сразу по-деловому начал Лаций.
   – И тебе всего самого доброго пусть принесёт прекрасная Венера, – с хитрой улыбкой ответил мастер. Дальше они стали обсуждать, какие сандалии надо сшить, с каким пятками, ремнями и как они должны крепиться к подошве, так что со стороны могло показаться, будто Лаций сам до этого всю жизнь только и делал, что шил обувь. Варгонт заказал себе обувь попроще, но тоже из очень дорогой выделанной кожи.
   – Хорошо, завтра заходите, – довольно произнёс мастер, а деньги – половину вперёд.
   – Насчёт денег – вот, наш друг сейчас всё оплатит, – Лаций повернулся к Оги, который от изумления даже открыл рот. – Ты ведь не против оказать нам такую услугу, наш щедрый друг?
   – Но зачем было заказывать такие дорогие сандалии? – недовольно пробубнил тот. – И ему тоже… – он кивнул в сторону Варгонта, который сделал вид, что не слышит этих слов, и отвернулся.
   – Как измерить благодарность богов, которые послали тебе такое чудо любви, Оги? – прищурив глаза, произнёс Лаций. – Любовь такой женщины, а также маленькая помощь двух друзей – что может быть ценнее? Неужели тебе жалко для нас нескольких сестерциев?
   – Нескольких сестерциев?! Но тут не несколько, а целых… – хотел возмутиться Торчай, однако Лаций крепко сжал его за предплечье и коротко сказал: – Плати!

Глава 30

   Носилки Фабия Кантона появились на вершине холма на следующий день после посещения терм. Лаций с Варгонтом пробыли там до полуночи, не в силах отказаться от общения с двумя местными молодыми «рыбачками», как те назвали себя, за что, естественно, снова пришлось заплатить Оги Торчаю. Поэтому утром они спали дольше, чем обычно. Новобранцы уже были готовы к погрузке на корабли и заканчивали грузить свои нехитрые пожитки на повозки. Тяжёлый храп десятка лошадей, яркие плащи свиты и пурпурный цвет самих носилок привлекли к себе внимание ещё не привыкших к дисциплине оборванцев, и всадникам наместника пришлось немало потрудиться, чтобы отогнать их на приличное расстояние.
   Лаций, Варгонт и ещё два гастата из его восьмёрки вышли встретить наместника прямо к воротам виллы.
   – Да, мне говорили, что это осиное гнездо, а не лагерь легионеров, – вместо слов приветствия небрежно произнёс Фабий Кантон. Лаций сразу заметил в его голосе нескрываемое пренебрежение. Ещё он обратил внимание на то, что все новобранцы стояли молча и не просили бросить им несколько монет, как это обычно бывало, когда важный патриций приезжал в бедный район города. Видимо, Корх был прав – Сицилия сильно отличалась от Рима. В воздухе повисла напряжённая тишина.
   – Мы приветствуем тебя в нашем скромном лагере, – с трудом выдавил из себя Лаций. – Прости, в доме негде присесть… Варгонт, принеси наместнику лавку! – приказал он центуриону.
   – Да, я вижу, – снисходительно произнёс Фабий. – Эй! – он сделал знак чиновникам позади. Один из них позвал слугу, и на твёрдую землю упал завязанный мешок. Лаций уже пришёл в себя, и к нему вернулось самообладание. Хотя позади всадников было человек двадцать пехотинцев, в общем, охраны было человек сорок. Даже если наместник и задумал что-то недоброе, ему пришлось бы сильно напрячься, чтобы взять их силой. И ещё Лаций очень не любил, когда с ним начинали играть в странные игры, пытаясь выставить в роли дурака.
   – Твой визит настолько растрогал меня, что я не могу даже описать те чувства, которые сейчас испытываю, – с натянутой улыбкой произнёс он, стараясь подавить в себе раздражение. – Да будут боги всегда благосклонны к тебе, великий наместник Рима на Сицилии! Позволь мне вспомнить бессмертные строчки, – с наигранной вежливостью добавил он, бросив взгляд на странный мешок:

   «Там голова безобразной Горгоны видна, —
   Символ всесильного Зевса, смотрящего грозно! —
   Шлем золотой многогранный надела она,
   Сто городов этим шлемом накрыть было можно.

   На колесницу, объятую пламенем, гордо взошла,
   Достала копьё из глубин золотого чертога,
   Древко его угрожающе вверх подняла,
   Чтобы врагов сокрушать, прогневивших всесильного бога!»

   Я не сомневаюсь, Фабий Кантон, что ты совершил великий подвиг, и, подобно Персею из этого стиха, боги помогли тебе победить страшного врага. Такого, как Медуза Горгона. Надеюсь, в этом мешке не её голова? Ведь если ты похож на Персея, – при этих словах Лаций попытался сохранить серьёзное выражение лица, – то я – не царь Полидект и у меня нет никакой Данаи.
   Надо было оценить выдержку наместника, который всё же понял, что Лаций издевается над ним, намекая и на его возраст, и на его молодую жену, но он не спешил выпускать свой гнев на волю, хотя во всех его движениях и речи чувствовалось большое напряжение.
   – Прекрасно! – медленно и протяжно хлопая в ладоши, сказал он, растянув круглое лицо в хищной улыбке. – Тебе надо было стать актёром, а не воином, Лаций Корнелий Сципион, – это уже был ответный удар, но Лаций не спешил отвечать. – Ты прекрасно знаешь поэзию, но сегодня, я думаю, тебе пригодилось бы знание римских законов, – наигранное сожаление на его лице превратилось в неприятный оскал.
   – Я знаю Законы Двенадцати Таблиц [75 - Законы Двенадцати таблиц были выгравированы на двенадцати бронзовых табличках и законодательно закрепляли отношения плебеев и патрициев в Риме. Описывали основные нормы и правила жизни и поведения на протяжении нескольких столетий.] наизусть, как и ты, надеюсь… – дерзко парировал Лаций.
   – Да, да. Не сомневайся! А если я что-то подзабыл, то мои ораторы и адвокаты напомнят, – наместник медленно показал на кучку угодливо толпящихся позади него магистратов в тогах. Те подобострастно заулыбались.
   – Что же привело тебя к нам? Ты мог бы позвать нас к себе, и я бы счёл за честь прийти в твой дом, помня, как гостеприимно ты принял нас в Сиракузах.
   Фабий Кантон покраснел, ему было трудно сдерживаться дальше, но он, видимо, хотел сыграть свою роль до конца. А также насладиться полным унижением врага. Поэтому если бы он сразу обрушился на этого дерзкого любимчика Марка Красса, как ему отрекомендовали Лация, то путей к отступлению у него уже не было бы, как не было бы и удовольствия от публичного унижения этого дерзкого трибуна, опозорившего честь его жены.
   – Четыре дня назад в дом одного из патрициев залез вор, – медленно растягивая слова, начал он. – Вора поймать не удалось. К сожалению… – он покачал головой. – Но это временно. Благородный хозяин дома не подозревал, что для таких людей, как этот вор, нет ничего святого и они готовы на всё. Вор спрятался в клоаке и по ней убежал за стены дома.
   – Да, это ужасно, – с отвращением передёрнулся Лаций. Он сделал это непроизвольно, но очень искренне, вспомнив, как ужасно воняла сточная канава в доме наместника. – Как это мерзко! Даже не представляю, как можно находиться там хотя бы одно мгновение! – стоявшие неподалёку Варгонт и Оги Торчай опустили головы, чтобы скрыть невольно появившуюся на лицах усмешку. Варгонт только сокрушённо покачал головой, как бы поддерживая негодование наместника. Однако тот следил только за Лацием и был немало удивлён его ответом. – Фабий Кантон, поверь мне, тебе трудно будет найти этого человека среди рыбаков и нищих в порту, потому что у них нет клоак и они живут в нечистотах каждый день, – с искренним сочувствием добавил он.
   – Не думаю, – прищурившись, ответил наместник, и Лаций насторожился. Но на его лице это никак не отразилось, оно по-прежнему выражало сочувствие и грусть. Наместник продолжил: – Так вот, как и любой вор на его месте, этот подлец, оказавшись за забором, обрадовался счастливому побегу и потерял бдительность. Дело в том, что он оставил после себя свою обувь, – наслаждаясь своим доказательством, наместник сделал паузу и расплылся в улыбке. – Ему явно не хотелось возвращаться в домой в вонючих сандалиях. Значит, это был не простой пролетарий, рыбак или нищий, ты согласен? – как бы приглашая Лация принять участие в рассуждении, спросил он. Лаций знал об этом ораторском приёме, но сейчас он ничего не мог противопоставить и ему пришлось следовать за логикой рассуждений наместника до конца.
   – Да, это логично, – кивнул он.
   – Как ты думаешь, если бы у тебя украли что-то очень ценное из дома и ты бы нашёл обувь вора, ты бы посмотрел на неё?
   – Да, конечно.
   – А если бы ты увидел, что обувь принадлежит грузчику, ты бы попробовал найти грузчика или хотя бы расспросить людей, не знают ли они человека, который потерял сандалии?
   Лаций нахмурился, изображая задумчивость. Если Фабий Кантон был у кожевенного мастера, то это конец. Но почему он не привёл его с собой? За спиной наместника не было видно ни одного простолюдина. Значит, мастер либо уже мёртв, либо Фабий его не нашёл. Значит, не нашёл. Тогда он обманывает.
   – Ты рассуждаешь, как настоящий греческий философ, – начал Лаций, – но у нас в лагере нет грузчиков, а остальные люди находятся здесь уже целый месяц. Хотя до гавани тут недалеко, – как бы рассуждая вместе с ним, заключил он.
   – Лаций Корнелий, эти сандалии принадлежат не грузчику, – многозначительно повысил голос наместник и сделал паузу, предвкушая удовольствие. – Они принадлежат легионеру. Это самые обыкновенные калиги с гвоздями! – после этих слов все, кто слышал их, замерли и устремили свои взгляды на Лация. Тот удивленно поднял вверх брови и открыто улыбнулся. Фабий Кантон чуть не бросился на него с кулаками.
   – Слава богам, я ношу кальцеусы [76 - Кальцеусы – высокая обувь типа башмаков, завязывающаяся на икрах (римск.).], – развёл руки в стороны Лаций, как бы приглашая всех убедиться, что никогда не носил обуви простых легионеров. Варгонт не сдержался и несколько раз хмыкнул, с трудом сдерживая смех. Оги открыто улыбался, и даже чиновники за спиной наместника одобрительно зашептались. Лаций с сожалением вздохнул и спросил: – Надеюсь, ты не хочешь сказать, что эти калиги принадлежат кому-то из живущих здесь людей?
   – Да, хочу! – грубо произнёс Фабий и сделал знак слуге. Тот кинулся вперёд, развязал мешок и вытряхнул из него два комка грязи. Вокруг сразу же разнеслась ужасная вонь, и магистраты за спиной наместника прикрыли носы руками. Лаций поморщился, а Варгонт застыл, как каменная статуя. Это были его калиги с дополнительными накладками на пятках и на носках. Но Фабий, к счастью, смотрел только на Лация. И тому ничего не оставалось, как принять вызов. К счастью, теперь защищаться было легче.
   – И что ты хочешь этим сказать? – глаза Лация сузились, и в голосе появилась жёсткость. – Если у тебя есть какие-то обвинения, ты должен представить свидетеля народному трибуну и судье.
   – Народный трибун и судья здесь, не волнуйся. У меня есть свидетель, который видел, как… – наместник остановился, подбирая выражение, – как человек высокого роста, широкоплечий, в тунике легионера и сандалиях два раза в неделю посещал этот дом. Так? – он повернулся к какому-то полулысому молодому слуге с бледным лицом.
   – Да, наместник. Этот человек очень похож на него, – не поднимая головы, произнёс тот. Лаций молчал, хитро прищурив глаза. Фабий Кантон снова заметил эту насмешку и больше не смог сдерживаться.
   – По решению трибуна и судьи ты будешь взят под стражу и предстанешь перед судом! – закричал он. – Все обвинения говорят против тебя!
   – Подожди, наместник, – Лаций поднял руку, перестав улыбаться, но пребывая, к удивлению своего оппонента, в хорошем настроении. – Где эти люди? – он вопросительно посмотрел в сторону магистратов. Из толпы робко вышли вперёд два человека.
   – Трибун Аврелий, – пролепетал один.
   – Судья Торквилл, – более уверенно произнёс второй.
   – Прошу вас от имени народа Рима и по его законам, которые вы, клянусь богами, знаете лучше всех остальных, ответить мне на несколько вопросов. Ведь я могу задать им несколько вопросов? – спросил он наместника таким покорным и наивным тоном, что тот не мог отказать.
   – Задавай! – снисходительно, но с явным нетерпением бросил тот.
   – Этот свидетель говорит, что видел человека, похожего на меня, много раз. Пусть так. Но у нас есть ещё второе свидетельство – эти калиги. Правильно?
   – Да, ты прав, – ответил судья, опустив второй подбородок на грудь и сосредоточенно нахмурив брови.
   – Наместник считает, что я переоделся в простого пехотинца и ходил в какой-то дом, чтобы обокрасть его. Давайте согласимся и с этим, – предложил он, и оба чиновника кивнули головами в знак согласия. – Значит, – продолжил Лаций, – если этот человек, похожий на меня со стороны, совершил воровство и убежал, а потом бросил эти калиги, то они должны быть моими. Вы согласны?
   – Да, согласны, – снова ответил судья за двоих. Трибун с подозрением поднял глаза и внимательно следил за ним.
   – Ведь мы не можем верить только глазам всего одного человека, который всегда может болеть, плохо видеть или просто перепутать двух людей. Правда?
   – Да…
   – А вещи никогда не ошибаются. Поэтому я сейчас могу надеть эти сандалии, и, если этот свидетель прав, то они должны быть мне впору? – с весёлой наивностью заключил Лаций, показав на два комка грязи, которые держал на вытянутой руке раб наместника.
   – Конечно, должны, – кивнул вторым подбородком тучный судья.
   – Если ты не против, наместник, пусть все эти люди станут свидетелями моего позора, и если эти калиги сейчас налезут на меня, я прямо в них последую за тобой в тюрьму, – он протянул руку в сторону слуги, который стоял, отвернув голову и держа сандалии на вытянутой руке. Фабий Кантон заподозрил что-то неладное, но никак не мог понять, откуда исходит угроза. Он несколько мгновений стоял, тяжело дыша и раздувая ноздри в разные стороны. Судья повернул к нему голову, ожидая разрешения. На его лице тоже застыл немой вопрос. Без приказа наместника он не мог сейчас сказать ни «нет», ни «да». Каждое мгновение ожидания только ухудшало положение Фабия Кантона, и он видел, что по лицам окружающих начинают расползаться насмешливые улыбки.
   – Это твои калиги, – вдруг не сдержался он. – И ты должен предстать перед судом за нарушение законов Рима!
   – Я и не спорю. Я согласен. Ведь так? – Лаций снова обратился к двум магистратам. Те замялись и снова посмотрели на наместника. – Но люди должны знать, что законы Рима справедливы, как и исполняющие их граждане, – настойчиво и громко добавил он. После этой фразы у Фабия не оставалось выбора. Он кивнул головой, слуга поставил калиги перед Лацием. Наполовину засохшие, пропитанные вонючими отходами, они с трудом распрямились, ослабляя прилипшие ремешки и завязки. Стараясь не дышать, Лаций снял свои новые кальцеусы и с грустью положил рядом. Потом даже Оги Торчай говорил, что в жизни не видел более проникновенного и трогательного обращения римского гражданина с грязными сандалиями. Лаций натянул на половину стопы сначала одну, а затем другую сандалию. Они были широкими, но явно короткими. Намного короче, чем его стопа. В душе Лаций поблагодарил Варгонта, который сделал в своих сандалиях защитные носки. Его пальцы упёрлись в них, а пятки остались висеть далеко за краем подошвы, не доставая до задника – нога Лация была на три пальца длиннее, чем у Варгонта.
   Сев на землю, он поманил рукой двух магистратов:
   – Подойдите, уважаемые граждане Рима, и посмотрите, как сидят на моих ногах эти прекрасные сандалии, – в его голосе сквозила явная издёвка, но судья и трибун всё-таки подошли. – Подходят ли они мне? – спросил он. Оба покачали головами. – Но ведь это обувь вора, не так ли?
   – Да, – нерешительно произнёс судья.
   – Тогда скажите громко всем остальным гражданам Рима и тем, кто верит в справедливость его законов, что сандалии вора не подходят Лацию Корнелию Сципиону.
   Судья беспомощно обернулся к наместнику, указывая рукой на Лация, который лёг на спину и поднял ноги вверх, чтобы всем были видны его стопы. Но Фабий Кантон уже сам видел, что сандалии не подходят ему, и лихорадочно прикидывал в уме, как выйти из этой ситуации.
   В этот момент из-за спины Варгонта вышел Оги Торчай.
   – Фабий Кантон, позволь мне сказать несколько слов, которые помогут разрешить этот трудный спор, – прижав руку к груди, обратился он. Наместник, кажется, был рад этому вмешательству со стороны Оги и коротко бросил:
   – Говори!
   – Дело в том, что неделю назад у всех наших легионеров ночью украли сандалии. В том числе и у Лация Сципиона. Это, конечно, вина того беспорядка, который царит в этом лагере, пока эти люди не покинули Сицилию. Наверняка, среди них есть много таких, кто промышлял и раньше воровством, или те, кто были сообщниками разбойников. Здесь слишком много людей, чтобы ручаться за каждого. Кто-то из них помог ворам украсть нашу обувь. Это точно. В связи с этим, мне пришлось три дня назад обратиться с письмом к помощнику судьи Павлу Эмилию. Он стоит позади тебя и может это подтвердить, – услышав это, наместник резко обернулся, и чья-то тога сложилась пополам в подтверждающем поклоне. – Ты уже знаешь, что я по приказу Марка Красса отвечаю за снабжение этой… этого… как бы это сказать… этих людей, – он провёл рукой перед собой, показывая, что отвечает за весь лагерь. – Поэтому я сразу обратился к поставщикам кожи, которые помогли мне сделать новые сандалии для всех легионеров. Зачем я всё это говорю? Дело в том, что человек, укравший калиги наших легионеров, и человек, ограбивший этот дом, скорей всего одно и то же лицо, – Оги Торчай сделал короткую паузу, и все вокруг одобрительно зашептались, удивлённо покачивая головами и отдавая должное его уму. Даже судья одобрительно выпятил вперёд толстую нижнюю губу и гладил себя рукой по животу, соглашаясь с его доводами. Оги продолжил: – Мне кажется, прости за смелость, что, возможно, твой наблюдатель не потрудился узнать, зачем приходил в злополучный дом этот большой и странный человек, переодетый, как легионер. Он ведь мог приносить письма хозяину дома или его жене. Кстати, если ты позволишь сказать, то вот этот огромный, как Голиаф, центурион за твоей спиной ничуть не меньше похож Лация Корнелия Сципиона, чем тот, кого он описал, и мог бы издалека тоже напоминать его фигуру, – заметив на лицах легионеров наместника и магистратов смятение, Оги сразу же поспешил добавить: – Но и на его ногу, поверь мне, тоже не налезут эти калиги, – он кивнул на два чёрных комка грязной кожи, лежавшие у ног Лация. Все рассмеялись. Напряжение спало. Но Фабий Кантон не разделял всеобщего восторга. Он не мог понять, почему все доказательства, которые ещё вчера были за него, сегодня вдруг стали против?
   – У тебя есть пять дней, чтобы покинуть Сицилию со всем этим сбродом! – резко произнёс он, ткнув рукой в сторону новобранцев и непроизвольно дёргая левым глазом.
   – Благодарю тебя, наместник, – Лаций приложил руку к груди. – Прошу тебя только разрешить помыться в термах бесплатно, потому что теперь даже собаки в порту будут шарахаться от запаха моих ног, – попросил он. Фабий Кантон ничего не ответил и, развернувшись, быстрым шагом направился обратно. Когда он садился в носилки, рот его был перекошен от злобы и было видно, что в этот момент лучше было не попадаться ему под горячую руку.
   – А термы мог бы и оплатить, – со вздохом произнёс Лаций, когда носилки удалились на безопасное расстояние и его не было слышно.
   – Благодари богов, что он не оплатил омовение твоего тела и последний сестерций [77 - Последний сестерций или любую монету клали в рот умершему.] во рту, – в тон ему, не поворачивая головы, поцедил сквозь зубы Оги Торчай.
   – Кстати, ты что, действительно купил всем легионерам новые калиги? Целых восемь пар? – спросил Лаций. – Откуда такая щедрость?
   – Да. Ты не поверишь, но это случайное совпадение. Я предвидел, что ты потребуешь переобуть их перед отплытием и решил сделать это подешевле. Семь пар стоили ровно в два раза дешевле, чем одни твои кальцеусы, – скорбно ответил тот.
   – И жалобу ты тоже написал? – не поверил Лаций.
   – Да. За пять сестерциев.
   – А что с ремесленником? Он жив? – поинтересовался Варгонт.
   – Он согласился срочно съездить к своей сестре в Сиракузы на месяц, – у Оги Торчая на всё были готовы ответы.
   – И это тоже стоило в два раза дешевле, чем мои кальцеи? – усмехнулся Лаций.
   – Приблизительно, да. Но сейчас главное поторопиться и начать погрузку. Не хотелось бы оказаться здесь на шестой день утром, – вздохнул Оги и пошёл вместе с Варгонтом к повозкам, которые уже наполовину были загружены вещами и продуктами.
   Лаций посмотрел на стоявших рядом легионеров из восьмёрки Варгонта. На них действительно были новые калиги. Заметив его взгляд, они сказали, что кожа отличная, и пошли помогать Оги Торчаю и Варгонту.

Глава 31

   Первые партии новобранцев прибыли в порт. Со всех сторон раздавались разноголосые крики капитанов и матросов, скрип дерева и ругательства тех, кто с трудом поднимался по шатающимся трапам; тяжело скрипели сами корабли, покачиваясь из стороны в сторону верхушками мачт – всё было, как обычно. Новобранцев сопровождали Варгонт и Оги Торчай.
   Подходя к последнему кораблю, Лаций неожиданно заметил знакомый силуэт.
   – Корх, ты? – удивлённо спросил он, подойдя ближе.
   – А, Лаций, – с кислым выражением лица, ответил разбойник и с досадой посмотрел на корабль.
   – Что ты тут делаешь? Надо в Регий?
   – Да, дело там есть. Срочное.
   – И в чём проблема?
   – Ты забрал все корабли.
   – Неужели для одного человека не найдётся место?
   – Я не один.
   – Что, так много людей? Тоже собираешь новобранцев? – в голосе Лация прозвучала ирония.
   – Что-то типа этого.
   – Какой ты неразговорчивый. Ну, ладно. Кстати, благодарю тебя ещё раз за помощь.
   – О чём ты? – Корх наигранно удивился.
   – Ну, о том, что ты…
   – Лаций, мне надо идти, – неожиданно прервал его старый товарищ. – Люди ждут. Знаешь, важное дело.
   – Ну, иди, конечно. Но если надо помочь, дай знать… – последние слова уже прозвучали Корху в спину, и тот, не оборачиваясь, поднял руку вверх, давая знать, что услышал его.
   На следующий день Лаций увидел, как от пристани отходит большой корабль.
   – Кто это? – спросил он Агриппу, капитана своего судна.
   – Один очень нехороший человек, – ответил тот.
   – Тут много нехороших людей, как я посмотрю.
   – Да. Чтоб его рыбы съели! Сборщик податей бывшего наместника. Увозит награбленное, – вздохнул широкоплечий капитан с белёсыми глазами и светлой кучерявой бородой. Широкие ладони с короткими, одинаковыми пальцами, напоминали небольшие лопаты, а торчащие вены и жилы говорили о тяжёлом труде.
   – Были проблемы? – сочувственно спросил Лаций. Раньше капитан не отличался разговорчивостью, поэтому Лаций немного опешил, когда в ответ на свой вопрос услышал отборную ругань и длинный список претензий к бывшему наместнику. – Но ведь вы можете подать жалобу в суд и Сенат Рима, – посоветовал он, но не очень напористо, потому что хорошо помнил разговор с Корхом и то неловкое положение, в которое попал со своими неуместными замечаниями по поводу соблюдения законов Рима на Сицилии.
   – Подадим, подадим. Пусть не думает, что всё так с рук сойдёт. Ты же понимаешь, хитрец какой! Теперь я ещё должен следующему наместнику платить по его долгам. Долг в долг, понимаете ли!
   – Фабию Кантону? За долги прежнего наместника? – переспросил Лаций с удивлением.
   – Да! Получается, он приехал на готовые долги и будет жить себе, как бог, а я буду горбатиться на своём судне ещё лет пять, чтобы выплатить всё. А там, глядишь, они и следующему наместнику перейдут. И новые накопятся. Но и долг-то выдуманный! В прошлом году они придумали налог на заход в порт и простой без выхода в море. А к нему ещё налог на каждый груз! Но даже если груз у тебя всего один, всё равно плати столько, сколько вместилось бы на весь корабль! Это же грабёж! Нет, ты послушай: старый наместник потребовал у нас прошлой весной собрать все корабли, чтобы бороться с пиратами. Все города прислали ему корабли, не мы одни. Он брал в матросы всех подряд, даже хромых и глухих. А кормить – не кормил. Сами должны были искать еду. Но ведь мы ещё платили за оружие и еду! Сын моей тётки чудом вернулся оттуда. Говорил, что они от голода ели даже пальмовые корни и пили дождевую воду. Ты можешь себе это представить? Что ж это за флот такой? Хвала богам, я тогда сильно болел и не успел на место сбора. Пираты всех их разбили. В первой же битве. Старый наместник, Юлий Назон, приказал казнить тогда всех капитанов! Но не сразу, а через месяц. Чтобы его ликторы успели собрать родственников. Знаешь, зачем?
   – Зачем? – уже не зная, что думать, спросил Лаций.
   – Чтобы те принесли по десять тысяч сестерциев! Ха, догадайся, за что?
   – Выкупить?
   – Наивный! Нет! За то, что пообещали отрубить головы с одного удара. Ведь казнят у нас здесь ликторы. А деньги за это передают наместнику. И что ты думаешь? Почти все родственники заплатили. Кому же хочется думать, что родного человека из-за него будут рубить по шее пять-шесть раз тупым топором. Да и то, с перерывами! Они это умеют!
   – Платить за казнь? – переспросил Лаций, нахмурившись. Такое он слышал впервые.
   – Да! – капитан схватил его за локоть и с жаром продолжил: – А потом ещё по сто тысяч за выдачу тела! Как тебе? Это же надо, а! За мёртвое тело сто тысяч…
   – Ты шутишь, клянусь Марсом!
   – Не-ет! Вот, Корхеос, с которым ты тут говорил, кстати, тоже среди этих бедолаг был. Он подтвердить может! Люди потом взбунтовались. Так наместник взял их посланника, Токия Мария, арестовал и посадил в тюрьму. Тот сбежал, потому что у него были свои люди среди стражников, и хотел уплыть в Рим, чтобы подать жалобу в Сенате. Он сам был из бывших рыбаков, но знал законы. Наместник поймал его здесь, в Мессане, прямо перед посадкой на корабль и приказал целый день бить железными розгами, а потом привязал к кресту и оставил умирать на солнце. Я сам слышал, как он кричал: «Смотри на Италику, смотри! Ты – римский гражданин! Ты хотел пожаловаться на меня в Сенат? Жалуйся! Как тебе? Видно сверху Рим? Видно Сенат?». Вот так… а ты говоришь – справедливость! Что же ты после этого хочешь?
   – Всё равно надо подавать жалобу в Сенат и в суд, – решительно повторил Лаций.
   – Старый Борхеос с сыном поедет, – оглянувшись по сторонам, чуть тише произнёс бородач. – Он знает законы. Их местная община снарядила. С нами на корабле будут. Недавно приходил, мы с ним это дело обсуждали. Так что есть надежда. Он в городе был старшим по сбору зерна. Много чего знает. Уже все жалобы собрал и таблички написал!
   – Это хорошо, – согласился Лаций, стараясь не продолжать беседу дальше, потому что жалобы на стяжательство и произвол местных магистратов были самой любимой темой в любом городе римских провинций и, слушая их, можно было потратить остаток жизни.
   На следующий день пошёл дождь. Лаций не любил сырую погоду. Хотя дождь был мелким, как пыль, для него это всегда был знак богов, и внутренне он был готов к внезапным проблемам. И интуиция его не обманула.
   Накануне вечером перед самым отплытием, когда все люди уже были на борту и луна прошла по небу почти полную дугу, он стоял у трапа и ждал сигнала о готовности каждого корабля. Гонцы приходили, чётко произносили заученные фразы и уходили обратно. Когда последний из них растаял в ночной полутьме, он поднялся на борт и хлопнул капитана Агриппу по плечу:
   – Всё, поднимай трап! Больше ждать некого. Мы последние. Говорят, до утра надо стоять с поднятым трапом, так?
   – Подождём немного, – как-то странно произнёс капитан. Почувствовав, что Лаций насторожился, он поспешно добавил: – Примета есть такая – не поднимать трап до соседей. Они должны первые… Нехорошо это. Нельзя дразнить море. Смотри, никто не поднимает, – кивнул он в сторону других кораблей. Лаций оглянулся. Несколько ближайших судов действительно не поднимали трапы. Он посмотрел в другую сторону. Там два или три корабля в зоне видимости тоже стояли с опущенными трапами. Только потом, гораздо позже ему пришло в голову, что если каждый капитан будет ждать соседнего судна, то никто не выйдет в море, и Агриппа специально обманул его. Но это было потом.
   Становилось прохладно. Сырой воздух вместе с мелкой морской пылью проникал под плащ и тунику, и по коже то и дело пробегали мурашки. Лаций поёжился и приказал выставить охрану: по два человека у трапа и два – на носу. Ещё по одному – с каждого борта в середине. Корабль для него был маленьким лагерем. Маленьким и ещё не вооружённым, но всё же лагерем. И вести себя надо было в нём по всем правилам.

Глава 32

   Лаций сидел в трюме у вёсельных отверстий, когда на верхней палубе раздались чьи-то голоса. По звукам шагов можно было сказать, что там находились четыре или пять человек. До него донеслись приглушённые голоса. Один из них принадлежал капитану Агриппе. Голос у него, правда, был какой-то странный – мягкий и даже робкий. Но Лаций не придал этому значения. До рассвета он проспал на канатах, укрывшись овечьей шкурой. Все новобранцы спали тоже. На восходе его разбудил часовой, который стоял у трапа.
   – Лаций Корнелий… – он осторожно потряс его за плечо. – Мы отходим. Капитан приказал разбудить тебя.
   – Да, я уже встал! Что, отплываем? – он уже был на ногах и сразу направился к шестерым караульным, спящим у мачты. Они должны были сменить предыдущую смену.
   Наверху, казалось, стало ещё прохладней – сырые канаты и поручни оставляли на руках влажные следы. Вся смена ушла, но двое не спешили спуститься в трюм и стояли у борта, ожидая, пока Лаций отдаст последние указания и повернётся к ним. Один новичок ещё не до конца пришёл в себя после сна и решил присесть на канаты. Лаций заметил это, остановился, медленно вернулся назад, набрал в ковш воды и вылил ему на голову. Тот испуганно вскочил и захлебнулся криком на вздохе.
   – Не спать, не спать, – мягко произнёс он, как будто разговаривал с ребёнком. – Второй раз замечу, полетишь за борт, прямо в воду. Там сразу проснёшься. Понял?
   – Да, понял. Прости! Заснул, – новобранец смешно раздувал щёки и тёр глаза ладонями, как будто это могло помочь.
   – Вижу, что заснул. Один раз любой может ошибиться. А второго уже не будет. Просто вместо воды мог быть и меч, – Лаций сделал характерное движение рукой, и испуганный новобранец вжал голову в плечи. – Как зовут? – спросил он.
   – Феокл, – тихо ответил юноша. Его неказистая фигура съёжилась, он вжал голову в плечи и стал на две головы меньше. «Не воин», – с сожалением подумал про себя Лаций.
   – Береги голову, Феокл, – бросил он напоследок и повернулся к двум сменившимся часовым. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу. – Что вы тут топчетесь? Вам спать пора.
   – Э-э… – протянул один из них и с опаской посмотрел на второго. Тот поджал губы и оттолкнул его рукой. Потом шагнул навстречу Лацию и заговорил громким шёпотом:
   – Ты сказал докладывать обо всём, что увидим. Мы тут стояли. Сразу после твоего обхода ночью пришли несколько людей. Капитан их приказал пропустить. Сказал, купцы с ним едут.
   – И что? – Лаций пока не видел повода для беспокойства. Да, Агриппа не предупредил его о новых людях на корабле, но была ночь, и у кого-то могла возникнуть срочная необходимость отплыть в Регий. Тем более, что купцы часто так поступали, особенно во времена засухи или отсутствия продовольствия. Это было нормально. Но почему Агриппа позже не пришёл к нему и не сказал об этом? Этот вопрос уже был неприятным. В этот момент новобранец продолжил:
   – Мы видели этих людей. Они пошли к нему, туда, – он махнул в сторону носа судна. – Но капитан как-то странно с ними говорил. И денег они ему не дали. Говорили всё время на своём языке. Мы поняли только «хорошо, хорошо». Мы это слово знаем. Это они ему говорили. Но люди очень плохие. Они все в чёрном, и штаны у них чёрные.
   – И всё?
   – Ещё они часто ночью на палубу выходили. Но не только они. И мы тоже отходили… за борт. Нужде ведь не прикажешь, – смутились часовые.
   – Я не об этом говорю, – усмехнулся Лаций. – Хвалю вас за то, что почувствовали что-то неладное. Значит, чутьё у вас есть. Понятно? Так вот об этом и надо было мне рассказать сразу. А не о том, как все за борт ночью ходят. Дошло?
   – Да уж. Дошло, – закивали они. Один из них протянул руку и добавил:
   – Только вот мне кажется, видел я где-то одного из этих людей. Видел точно. Только не припомню, где. Невысокого. Он ночью не выходил. Другие выходили. Спал, наверно. Но я его точно где-то видел. Плохое чувство у меня. Не хороший он человек, не хороший. Нос острый, как клюв, глаза маленькие. Сам весь, как щепка, сухой, но ходит – не услышишь. Тихо-тихо. И люди эти всё время ходили к задней части, туда, где спуск вниз идёт, – новобранец показал на ведущую в трюм небольшую лестницу.
   Лацию уже не терпелось проверить свои подозрения, тем более что с носа корабля раздался зычный голос Агриппы. Его команду повторили матросы на корме. Лёгкий, приятный ветер стал надувать большой раскрывшийся парус. Матросы ругались, крича на гребцов, друг на друга и просто так. Высыпавшие на палубу новобранцы тоже смеялись и кричали, хватаясь за канаты и борта, падая и ударяясь друг о друга от лёгкого покачивания судна. Лация волновало пока одно: что могло находиться в задней части судна? Обычно там были несколько довольно больших отсеков для хранения канатов, запасных парусов и всякой другой рухляди, которая скапливалась на корабле месяцами до очередного шторма, который всегда добросовестно смывал всё это за борт. На этом судне таких помещений было два. Он подошёл к ближнему и потянул дверь на себя. На него пахнуло запахом слежавшейся парусины, вонючих канатов и ещё какой-то давно прокисшей гадости. Он сразу закрыл дверь. У второй двери Лаций приостановился, потому что изнутри раздавались странные звуки. Шум на палубе мешал ему расслышать, что говорили внутри. Он не хотел пока привлекать внимание и сделал вид, что наблюдает за удаляющимся берегом вместе со всеми остальными. Но тут из-за узкой наклонной двери донёсся приглушённый голос:
   – Где он? Говори, где? Сейчас выпущу тебе кишки, старая сволочь! – Лаций напрягся, улыбка застыла на губах, и рука привычно легла на рукоятку меча. Внутри раздался глухой стук по доскам палубы, потом несколько тихих ударов, как будто бросали мешок с бобами и после этого послышались чьи-то глухие стоны. Лаций знал этот звук. Так стонали жертвы с закрытым ртом. Дальше ждать не было смысла. Он рванул дверь на себя и увидел на палубе связанного человека. Тот лежал прямо у его ног. На досках виднелись пятна крови. Ярко-красный цвет сразу бросился в глаза из-за ворвавшегося внутрь солнца. Над телом склонились два человека в странных одеждах: на них были чёрные штаны и чёрные короткие рубашки с длинными рукавами. Один стоял на коленях и держал жертву за волосы. В руках у него был нож. Второй просто наклонился рядом. Оба подняли головы и на мгновение замерли. Они не ожидали увидеть перед собой римского легионера. Лезвия ножей вспыхнули у них в руках солнечными бликами, и Лаций, не думая, ударил ближнего ногой прямо в голову. Там что-то хрустнуло, скорей всего нос, и тело в чёрной рубашке безвольно повалилось прямо на жертву. Второй мучитель не стал ждать своей очереди и прыгнул вперёд. Ему удалось сбить Лация с ног. Удар пришёлся головой в живот, и на мгновение у него перехватило дыхание. Но сознание он не потерял. Лёжа спиной на палубе, Лаций успел заметить, как нападавший, приподнявшись на коленях, занёс над ним нож. Руки сами поднялись вверх, защищаясь от удара, и это спасло ему жизнь. Бандит оказался неопытным и спешил убить его как можно быстрее. Поэтому он не смог остановиться даже когда увидел перед собой вытянутые руки. Он обрушил на Лация удар такой силы, что, не подставь тот руки, нож пригвоздил бы его к палубе, как кусок овечьей шкуры, легко и быстро. Однако направление немного изменилось, и лезвие, разрезав кожу от локтя до плеча, звонко вонзилось в палубу. Жгучая боль пронзила плечо, Лаций дёрнулся изо всех сил, и сидевший на нём бандит отлетел в сторону, прямо к телу своего неудачливого товарища. Нож так и остался торчать в доске, войдя в неё почти наполовину. В пылу борьбы Лаций не обратил внимания на рану. Противник привстал и начал вытаскивать из-за пояса второй нож. Лаций среагировал мгновенно – меч вошёл нападавшему в спину ещё до того, как тот успел выпрямиться и напасть на него. Вокруг сразу же столпились новобранцы.
   – Назад! – резко приказал Лаций. – Ты и ты, – он ткнул мечом в сторону тех, кто стоял ближе всех, – поднимите его. Осторожно, он ещё жив. А ты, – он кивнул ещё одному новобранцу, – бегом неси воды. Побольше. Будешь поливать на голову старику. Второго свяжите!
   Все кинулись выполнять команды. Новобранцы прислонили живого разбойника к стене, а Лаций в это время наклонился и разрезал верёвки на руках и ногах жертвы. Это был тот старик, которого он видел накануне с мальчиком у трапа. Подтащив к стене, новобранцы усадили его рядом со связанным бандитом. В это время прибежал человек с водой. Он стал поливать старика, но тот никак не мог открыть глаза, хоть и пытался что-то сказать.
   – Подожди! – сказал Лаций. – Займись пока этим, – он кивнул на разбойника. Тот послушно перенёс струю воды на другую голову. Убийца сразу же пришёл в себя. Он дёрнулся, чтобы встать, но верёвки не дали ему этого сделать.
   – Ну, и кто ты такой? – раздражённо спросил Лаций. Разбойник бросил взгляд в сторону и увидел тело своего товарища. Большая лужа крови расползалась под ним по палубе во все стороны. Он перевёл взгляд на окровавленный меч Лация, и в его маленьких, немного косящих глазах застыл страх. – Говорить будешь? – Лаций тоже заметил этот страх и положил меч ему на плечо. Красные волнообразные линии на лезвии стали медленно стекаться к острию, где плавно перекидывались на одежду бандита, впитываясь в грубую шерстяную ткань на плече. Он задрожал, сделал судорожное движение горлом и кивнул. Вдруг глаза его расширись, он открыл рот, чтобы что-то крикнуть, но не успел. Его взгляд указывал куда-то за спину Лация. Раздался глухой звук удара, и глаза разбойника, застыв, стали покрываться серой дымкой. Голова упала на грудь и ткань на груди начала темнеть. «Стрела?!» – мелькнуло в голове у Лация. Нет, из груди торчало небольшое лезвие, почти без рукоятки. Он вскочил на ноги и обернулся. Толпа новобранцев испуганно расступилась, пропуская какого-то невысокого человека в темной одежде. Его лица почти не было видно, но Лаций готов был поклясться, что знает его. В руках у незнакомца блеснуло лезвие, и второй нож со свистом врезался в то место, где только что сидел избитый до полусмерти старик. Лаций обернулся. Старик был без сознания, и когда его перестали поддерживать под руки, его тело наклонилось вперёд и, не встретив препятствия, завалилось на палубу. Нож торчал как раз у него над плечом. Это его спасло. Было видно, что лезвие вошло глубоко в стену. Как будто его всадили туда молотом. Но у убийцы могло быть много ножей. Теперь Лаций знал это точно. Он бросился к старику и оттащил его в сторону. Как раз, когда ноги старика спрятались за канатами, в стык между стеной и полом вонзился огромный нож с двусторонним лезвием. Таким можно было перерезать человека пополам, или отрубить руку.
   – Хватайте его! – заорал Лаций, видя, что новобранцы всё ещё пребывают в шоке. Неожиданное нападение застало их врасплох. – Что вы смотрите, хватайте его!
   Люди заволновались, заметались из стороны в сторону, но никто не осмелился даже приблизиться к незнакомцу. Лаций выбежал на палубу и увидел, что тот стоит спиной к борту, держа в каждой руке по ножу.
   – Ну, кто хочет проглотить яркую рыбку? – с издёвкой спросил он. Зловещая улыбка перекосила его лицо, и маленькие чёрные глаза быстро пробежали по передним рядам, ожидая любого неудачного выпада с их стороны. Горбатый нос дёргался из-за раздувающихся ноздрей, губы брезгливо кривились в непонятной улыбке и на шее торчали вздувшиеся вены.
   – Корх, брось ножи! – громко крикнул Лаций и вышел вперёд.
   – А-а, это ты, – уголки губ опустились вниз, и две глубокие линии пролегли вдоль щёк от глаз к подбородку. – Не надо, Лаций! Ты же знаешь, нож летит быстрее меча. И дальше. Тем более что теперь я тебе ничего не должен.
   – Брось ножи, Корх! – жёстко повторил он.
   – Зачем? – весело ответил бывший товарищ. Его спина коснулась борта, и он краем глаза покосился на воду. – Они мне ещё пригодятся, – добавил он. – Рыбку половить. Или, вдруг, если от дураков придётся отбиваться, – с этими словами он спокойно засунул их за пазуху и с лёгкостью перепрыгнул через борт. Толпа ахнула, Лаций кинулся к борту, но Корха уже нигде не было видно. Лука и стрел на корабле не было. Копья – тоже. Он стукнул ладонью о борт и зло выругался.
   – Пусть Парки вырвут у тебя печень и скормят её голодным собакам! – Лаций знал, что кровь на корабле в день отплытия считалась на Сицилии недобрым знаком, и поэтому предполагал, что многие новобранцы могут выразить своё недовольство. В любом виде. Надо было срочно поговорить с капитаном.
   – Вон он! – крикнул кто-то из-за спины. Лаций посмотрел в ту сторону и увидел над водой голову. Корх плыл к берегу. От кормы до него было десять—пятнадцать шагов. Он не торопился, зная, что погони не будет.
   – Сволочь! – раздался за спиной голос капитана. Лаций резко повернулся, готовый наброситься на того с самыми неприятными словами, но у Агриппы и без того был вид побитой собаки. К тому же, он был сильно расстроен. – Обе лодки пробиты, – добавил он сквозь зубы, глядя в сторону, как будто не хотел смотреть Лацию в глаза. – Дырки в пол-локтя. Ночью продолбили! – он поджал губы и хотел что-то добавить, но только покачал головой. Лаций держался за плечо – нож оставил глубокий след. Кровь просачивалась сквозь пальцы и капала на палубу. Он пока ещё не чувствовал боли и слабости. – Не спешит. Знает, что не поплывём, – сказал капитан. – Лодки ночью пробили.
   – А из твоих, что, никто плавать не умеет? – с раздражением спросил Лаций.
   – Шутишь? – с удивлением покачал головой капитан. – За этим человеком никто не поплывёт. Неохота кишки сардинам скармливать.
   – Понятно. А что ж тогда этот старик сделал, что его чуть не скормили сардинам? – он повернулся к Агриппе и вопросительно поднял брови вверх.
   – Смотри, у тебя кровь, – не ответил тот. – Надо руку замотать!
   – Что? Проклятые Фурии, да. Немного щиплет. Давай, – согласился Лаций.
   – За борт их! – резко рявкнул Агриппа двум матросам, которые тупо глазели на трупы. – Палубу вымыть, старика несите ко мне в каюту. Живее! Я сейчас буду.
   Матросы бросились выполнять приказ. Агриппа не любил шутить. Мог и высадить, если человек не понравится. В любом месте. Даже посреди моря. Это знали все.
   Они отошли на нос и сели. Лаций вопросительно посмотрел капитану в лицо. Тот скривился и неуютно покрутил головой, как бы стараясь почесать ухо плечом. Ему принесли куски парусины и какие-то другие тряпки. Другой матрос незаметно подсунул под руку мешок с водой. Агриппа молча стал промывать Лацию рану и стягивать её тканью.
   – Они ночью пришли, – наконец произнёс он. – Дали денег. Я отказался. Сказали, что утром надо будет поговорить с Борхеосом. Я сразу понял, зачем. Но они просили не говорить, что пришли. И ещё Корхеос дал слово, что никого трогать не будет. Вот и всё.
   – А что ж ты мне тогда не сказал, а? – с нескрываемой досадой спросил Лаций.
   – Думал, не стоит. Поговорят на рассвете и уйдут.
   – Ну, а почему не стал за ними наблюдать? Людей не выставил?
   – Ты что? Если бы Корхеос заметил, убил бы сразу! – возмутился Агриппа.
   – Эх, ты, дырявая голова! – с сожалением произнёс Лаций. – Страх тебя съест, поверь мне. Боишься ты Корха больше, чем моря.
   – Это тебе легко, – зло огрызнулся капитан. – У тебя на берегу никого нет. А у меня жена, дети, внуки, родни полгорода. Ты знаешь, что он в том году в Сиракузах сделал?
   – Что?
   – Вырезал всех детей у одного купца, который отказался ему платить. Никто, правда, доказать не смог. Но люди знают. Это точно. Потому что они перед этим поссорились. Вот! А ты говоришь, страх. Тут не страх, а осторожность. Сам бы я хоть на дно морское к Нептуну [78 - Нептун – бог морей и землетрясений (римск.).] нырнул. Ну, а как меня дома нет, что делать? Я тебе уже говорил, что старый наместник совсем за порядком не следил. Одни поборы устроил. А новый с Корхеосом договорился. И теперь тот везде на берегу заправляет. Думаю, бывший наместник прознал про то, что мы жаловаться собрались. Борхеос должен был в Риме жалобу на него подать в суд и в Сенат тоже.
   – Понятно… – Лаций задумчиво посмотрел вдаль. – С ним ещё мальчик был. Где он?
   – Вот тебе на! – хлопнул себя по бокам Агриппа. – Про Павла я и забыл! А где же он, правда?
   – Пойдём сейчас лучше к старику, как его, Борхеосу? Мне кажется, он сам спрятал сына. Там и поговорим.
   – Да, пойдём. Ты как? Нормально? – с тревогой спросил капитан, поливая себе на руки воду.
   – Пока ничего. Потом надо будет масло достать, смазать рану, – скривился Лаций.
   – Масло точно надо, – согласился Агриппа. Он засеменил своей ковыляющей походкой к каюте, и вскоре они сидели рядом со стариком. Тот уже пришёл в себя и мог говорить.

Глава 33

   – Благодарю тебя, спаситель мой… – слабым голосом прошептал старик и протянул дрожащие руки к Лацию. – Они хотели убить меня и сына. Им нужны были жалобы в Сенат… с подписями. Там свидетельства против старого наместника. Я отдал их сыну. Я знал, что его люди не дадут мне отплыть просто так. Я знал. Они остались после него везде!
   Вскоре вернулся матрос, отправленный за сыном старика. Скрипнули двери, и в каюту вошёл худой сутулый юноша. Он смотрел исподлобья и не очень обрадовался встрече с отцом.
   – Садись! – коротко сказал Агриппа.
   – А вот и он! – воскликнул отец. – Поблагодари моего спасителя, сынок! Этот воин спас нам жизнь. Проклятый Корхеос и его убийцы чуть не отправили меня в царство мёртвых. Мужественный легионер убил двоих, а Корхеос уплыл на берег.
   – Благодарю, – произнёс, насупившись, юноша, не поднимая головы.
   – Не слишком разговорчивый он у тебя, – заметил Лаций.
   – Э-э… ты прав… бывает. Дай мне свитки, Павел, – попросил старик. Юноша протянул небольшой мешок. Старый Борхеос открыл его и пересчитал таблички. – Здесь все! – выдохнул он с облегчением.
   – Что-то длинный у тебя список, как я погляжу, – хотел посочувствовать Лаций, но вскоре понял, что сделал это зря. Старика как будто прорвало:
   – Большой список? Да здесь нет и десятой части всех его преступлений. В первый же месяц прежний наместник Юлий Флавий Назон заявил, что магистраты в городах были назначены неправильно и незаконно. Тем пришлось откупаться. Кто не захотел, оказались в тюрьме. Вот, смотри, Варрон заплатил миллион сто тысяч сестерциев, Бавий – девятьсот тысяч сестерциев, Марнил – миллион сестерциев… И тут ещё пятьдесят человек. Потом каждый год он заставлял всех префектов в городах платить ему за назначение на должность. Все шестьдесят пять человек платили.
   – Не может быть! – искренне удивился Лаций, вспомнив Оги Торчая и его рассказы про менял и долги.
   – Да! На суде по спорному имуществу Аврелия Сигмы он выгнал судью, отменил его решение и забрал наследство Аврелия себе. Сына Аврелия он обвинил виновным в смерти отца! Представляешь? Видите ли, тот не заботился о больном отце так, как сын должен заботиться о престарелом родителе. Он не приехал вовремя, чтобы быть рядом, когда тот умирал. Как будто это помешало бы Аврелию Сигме умереть! Я знал старого Аврелия, он был тяжело болен. Однако наследство-то составляло семь миллионов сестерциев! Судью наместник выгнал из города и запретил заседать в сенате любого города. Вот, ещё, смотри: жители города Агирия пожаловались на двойные подати. Юлий Флавий за это целых три дня порол их депутатов розгами. Город выплатил ему штраф четыреста тысяч мер хлеба и шестьдесят тысяч сестерциев. Вот, посмотри: его сборщики забрали для казны в Этне в шесть раз больше хлеба, в Леонтинах – в семь раз больше, в Гербите – в пять раз больше. И так по всем городам!
   – Успокойся, старик, может, он просто любил эти цифры больше других? И добавлял их везде? Не горячись! – попытался свести всё к шутке Лаций, но его улыбка не нашла места в сердце разгневанного сицилийца.
   – Это не всё! Он дарил своим друзьям целые города… направо и налево: город Липари – своему другу Феликсу, город Сегесту – своей любовнице из театра – Юнии Дайрии, её здесь все знают; город Гербиту – Понтию Антонию за хорошее вино из Италики. В наших городах уже нет половины людей! Вот, у меня тут есть списки городов с жителями… – старик засуетился, стараясь дрожащими руками развернуть пергамент шире.
   – Верю, верю тебе! – попытался остановить его Лаций, представив себе, что тот сейчас начнёт зачитывать население городов Сицилии по именам. Но всё было тщетно…
   – Ничего, у меня есть на него управа! Он в прошлом году получил из Рима пятьдесят пять миллионов сестерциев на закупки хлеба, а в позапрошлом – шестьдесят миллионов. Представляешь, он оставил все эти деньги себе, а хлеб поставил в Рим с наших складов. Он просто забрал его у наших крестьян! Хлеб на Сицилии уже три года подряд стоит два-три сестерция за штуку. А вот в своих письмах в Рим Юлий Флавий требовал выделить ему на каждый круг хлеба целых двенадцать сестерциев! Это же в пять раз больше! И Рим платил ему эту цену! Золотом! Где оно, это золото? У него в кармане. А вот посмотри на списки кораблей, которые он за последние два года отправил себе домой, в Рим, с награбленным имуществом. Сорок четыре корабля! Золотые украшения, статуи, посуда, серебро, колонны, кувшины, картины, бюсты, книги, вазы, чаши – там на сотни миллионов сестерциев будет. Из храма в городе Мессина он перевёз себе в сад статую Амура работы Праксителя, из города Агригента – редкий серебряный кувшин мастера Боэта. Но терпение людей лопнуло, когда он забрал статую Дианы из города Сегесты, а из города Гонна – статую Цереры. Ведь их знали не только здесь и приезжали поклониться и принести жертву даже из Рима! Служители храмов направили жалобу в Рим, но корабль с их посланцами затонул посреди пролива…
   – Да услышат твои справедливые слова боги, – ладонь Лация легла на острое плечо старика. – Ты прекрасно умеешь говорить, и твои слова будут услышаны судьями и народом Рима.
   – Там матросы приготовили кое-что поесть, – раздался в дверях низкий голос Агриппы. Лаций с облегчением вздохнул, потому что Борхеос не видел двести тысяч гельветов, в основном, женщин и детей, которых Гай Юлий Цезарь продал в рабство два года назад. Тогда они целый месяц потратили только на то, что связывали их, считали и отправляли партиями на юг. Перед этим ещё сто тысяч гельветов-мужчин погибли в сражениях. Причём, тридцать тысяч сдались в плен, и их пришлось убивать, как скот, одного за одним… И всё из-за того, что не захотели освободить свою землю и уйти к морю, как предложил им сделать Сенат Рима. Но гельветы были варварами, в отличие от многих сицилийцев, среди которых было немало римских граждан.
   – Слушай, а ты не возьмёшь с собой этого юного помощника? Похоже, ему здесь скучно, – предложил он Агриппе, кивнув на сына старика. Тот с пониманием кивнул головой.
   – Пойдём, – коротко произнёс капитан и освободил юноше проход. Когда они вышли, Лаций повернулся к старику и хотел тоже попрощаться, но тот протянул к нему руку.
   – Воды, – попросил он. Лаций посмотрел в бочонок. Вода была на вид свежая. Он зачерпнул немного деревянным ковшом и протянул старику. – Да хранит тебя Венера! – прошептал тот.
   – Тебя тоже, – терпеливо ответил Лаций и взял из его рук ковш. – Ещё?
   – Нет, не надо, – тот отдышался и продолжил: – Но я хотел тебе ещё кое-что сказать… У меня есть несколько виноградников и полей с пшеницей за Энной [79 - Энна – город в центре Сицилии.].
   Дверь заскрипела, и в неё просунулся Агриппа с большой миской. За ним стоял матрос. В руках у него были два мешка – с водой и вином.
   – Вот, что есть, то и едим, – пробасил капитан. Он разложил на небольшом столе несколько кусков сыра и брынзы, свежий, но уже помятый лук, варёные луковицы, тонкие длинные куски сушёного мяса, вяленую рыбу, ржаной хлеб, сало и оливы.
   – Для моря – это настоящий пир, – усмехнулся Лаций. У него закружилась голова, и он прислонился к стене.
   – Я тут ещё вина подогрел ему, – Агриппа кивнул в сторону старого Борхеоса. – Но и тебе глоток не помешает. Он открыл глиняную бутылку с чёрным от копоти дном, достал две старые деревянные кружки с рассохшимися краями без ручек, дунул пару раз внутрь, избавляясь от пыли, и поставил на стол с чувством выполненного долга. – Ну, вот. Держи. Теперь всё чисто!
   – Ты его даже не разбавил, – скривился Лаций, поднеся кружку ко рту. – Что это такое?
   – Это вино с мёдом. Такое, особое. Хорошо помогает. Поверь мне. Сам не раз пил. Вам обоим сейчас надо чуть-чуть отдохнуть. Так что – раз, одним махом глотай, и всё!
   – Агриппа, ты убийца! – выдохнул Лаций, выпив полкружки одним глотком. – Если я не умру от твоего напитка, то только благодаря моим богам-покровителям, – прохрипел он осипшим голосом и поставил кружку на стол. Старый Борхеос ничего не говорил. Он пил горячий напиток маленькими глотками и постоянно поджимал губы, закатывая глаза.
   – Ладно, мы пойдём. С парнем всё в порядке. Ест пока, – сказал капитан и вышел.
   Лаций хотел закрыть глаза и отдохнуть, но расчувствовавшийся сицилиец решил излить ему душу до конца. Глядя ему в лицо, но видя только своё прошлое, старик с болью и чувством рассказывал о своей нелёгкой жизни. Его слова с трудом доходили до ушей Лация, и он запомнил только, что тот женился не по любви на богатой наследнице. Она родила ему сына. А потом он купил в Греции много рабынь для работы на удалённых виноградниках возле Энны. Одна из них оказалась такой умной и хозяйственной, что он без памяти в неё влюбился. И вскоре гречанка тайно родила ему дочь. Борхеос забрал девочку к себе в поместье, чтобы никто о ней не узнал. Но когда сын вырос, он, как будто в наказание за грехи отца, влюбился в дочь рабыни. Отец не мог рассказать ему, что это была его сестра и им нельзя быть вместе. Поэтому он очень нервничал. Законная жена по глупости заподозрила его в любви к этой юной рабыне и насильно отдала девочку сыну для опыта взросления. На Сицилии, как и в Риме, обычно отдавали молодых рабынь юношам богатых семей для обучения их ночным ласкам и подготовке к взрослой жизни. Когда старый Борхес узнал о решении жены, то сразу забрал юную рабыню у сына и отправил её в Рим, к своему двоюродному брату. Это только усилило подозрения жены, и она, увидев однажды в саду двух змей, подумала, что боги посылают ей знак. В её роду увидеть двух змей в саду означало близкую смерть. А она очень сильно верила в приметы! Поэтому, проведя ночь в храме в молитвах, несчастная женщина решила не ждать, когда Парки разрежут нить её судьбы, и сама приняла яд. Но хуже всего было то, что перед смертью она сказала юному Павлу, что во всём виноват его отец. Так старый Борхеос сразу лишился и жены, и доверия сына, который не смог ему простить расставание с юной рабыней-гречанкой по имени Валерия.
   – Плохо, что сын знает не всё. И тем более, не от тебя. Мой тебе совет: поговори с ним. Будет легче. Долго так не продержишься. А ему полезно будет всё услышать от отца. Ведь мать ему сказала, что ты любишь эту рабыню. И он видит в тебе угрозу. Как мужчина. Скажи ему, что она – его сестра и ты её не любишь! Сын всегда должен доверять отцу. Всегда!
   – Ты думаешь? – пробормотал старик.
   – Да. Я доверял своему отцу, – уверенно ответил Лаций, хотя в душе сомневался, что тот одобрил бы его отношения со взрослой рабыней Миолой, с которой он познал первую радость любви.
   – Может, ты и прав, – глядя остекленевшим взглядом в стену, прошептал старик. – Я подумаю. Сейчас не могу. Мне бы полежать, – он откинулся к стене, и Лаций помог ему выпрямиться. Вскоре тот, тяжело дыша, провалился в беспамятство. Пол-лица посинело, все пальцы были в ссадинах и кровоподтёках. Лаций взял тряпку со стола, намочил водой и положил ему на лоб. Потом вышел из каюты и отправился искать Агриппу. Тот стоял у мачты с одним из матросов. Увидев его, он с удивлением спросил:
   – Ты ещё не спишь? Парня, это… там накормили… Так что всё нормально. Нелюдимый он какой-то.
   – Вспомни себя в таком возрасте, – сказал Лаций, подумав, что Агриппа не говорил бы так, узнав его историю. – Хотя вряд ли. Ты же не помнишь, что было вчера, не то что в прошлые иды [80 - Середина месяца – 13 или 15 число], – слабо улыбнулся он, а капитан, спрятав ухмылку, почесал затылок.
   – Ну, не то, что бы не помню… Но просто не запоминаю.
   – Да тебе и не надо запоминать, – всё ещё злился на него Лаций за то, что тот не сообщил ему о Корхе. – Кстати, проблем с кровью не будет? – он кивнул в сторону матроса, отмывавшего палубу. Ради этого он и вышел на палубу, чтобы убедиться в том, что люди ведут себя спокойно. – Бунтовать не будут?
   – Не будут, – буркнул Агриппа. – У меня люди с севера. У них там в это не верят.
   – А ты? – осторожно спросил Лаций.
   – Я переживу. Не такое видел. Море тут спокойное. Пролив небольшой. Боги простят нас за это. Надеюсь, шторма не будет. Тут плыть-то – за два дня доберёмся. Даже без ветра. Что ж, из-за этих бандитов теперь корабль разворачивать? Пока жрецы соберутся, пройдёт неделя. Потом ещё пока жертву принесут – на это тоже время надо. Да и зачем с Корхеосом ещё раз встречаться? – он обвёл взглядом сидящих невдалеке новобранцев.
   – Согласен. Ведь на другом берегу тоже можно принести жертву? Через два дня? Там быстрее будет, – предложил Лаций.
   – В принципе, можно, – задумался капитан. – Какой ты хитрый! – он уже не хмурился, и на его широком лице заиграла довольная улыбка. – Хорошо придумал! Матросам скажу, что жертву принесём на берегу! Ладно, пойду передам парню, чтобы следил за отцом. У меня у самого людей мало. Да хранят тебя Кастор и Полидевк [81 - Кастор и Полидевк – боги мореплавателей.]!
   – Давай-давай! Меня хранят другие боги, – покачал Лаций головой. – Что-то я устал, – медленно произнёс он, чувствуя, как внезапно закружилась голова.
   – О, да ты совсем плох! – воскликнул Агриппа. – Да, не доглядел я. Иди, полежи! Сейчас воды принесу. Нет, с такой раной лучше вина, – он быстро заковылял в сторону своей каюты и вскоре уже стоял рядом с небольшим кувшином. Лаций безвольно сидел на канатах.
   – На, вот, выпей! – капитан протянул ему кувшин с характерными тёмными разводами на глиняной поверхности.
   – Это что? Опять сладкий огонь? – спросил Лаций и, сделав глоток, снова чуть не задохнулся. Он сидел и хватал ртом воздух. Горло жгло огнём, на глаза навернулись слёзы. Кашель рвал грудь, как будто там был огонь, но вскоре стало лучше, жжение опустилось в глубину желудка, и тёплые волны слабости ударили в ноги и руки. – Это что? – еле слышно переспросил он. Агриппа ничего не ответил, только загадочно улыбнулся и присел, чтобы размотать ему руку. – Неразбавленное вино? – спросил Лаций и сам ответил: – Нет, не может быть. Вино так не обжигает.
   – Это из старых запасов. Когда в море холодно, иногда надо согреться.
   – Так можно и умереть. Даже согреться не успеешь, – выдавил из себя он. Ему стало невероятно тепло и хорошо. Всё тело расслабилось, но Лаций чувствовал, что не может пошевелиться, не то, что встать и идти.
   – Поэтому глоточек, два, и достаточно! Иначе не встать. Где глотнул, там и остался. До утра. Если волной не смоет! – расхохотался капитан и только покачал головой, увидев его лицо. – Потерпи немного.
   – А что ты… – хотел спросить его Лаций, но не успел. Пронзительная боль ударила в рану, и он отдёрнул руку к груди. Но было поздно. Агриппа с довольным видом уже закупоривал горлышко, из которого только что плеснул ему туда странную жидкость.
   – Немного поболит, а потом пройдёт, – со знающим видом кивнул он. – Но гнить уже точно не будет. На себе пробовал, – он надорвал зубами край тряпки, разорвал её на несколько полос и стал заново заматывать руку.
   – Благодарю тебя, – прошептал Лаций. Внезапно нахлынувшая усталость придавила его к канатам с такой силой, что теперь он не мог пошевелить даже пальцем. Кожа на руке вздрагивала, но по опыту он знал, что так болит нормальная рана и опасности в этом нет.
   – Ну, вот и всё, – радостно сказал капитан и встал, подхватив кувшин. – Посиди здесь немного. Скоро придёшь в себя.
   Но Лаций сразу провалился в сон и пришёл в себя только к вечеру.
   Город Мессана на краю Сицилии давно исчез позади. От него до Регия через пролив было рукой подать. Но предусмотрительный Оги Торчай предложил высадиться чуть выше на побережье, чтобы легче было организовать лагерь и не мешать людям в городе. Тем более что как раз оттуда начиналась дорога, которая вела вдоль побережья прямо до Капуи [82 - Капуя – город недалеко от Рима].
   Короткое плавание, несмотря на его опасения по поводу осенней непогоды, оказалось спокойным. Лаций был благодарен Нептуну, что тот взял столь малую плату за пролитую кровь. В душе он тоже верил в эту примету.
   После того, как Агриппа совершил торжественное жертвоприношение Плутону и Прозерпине [83 - Плутон – у римлян бог царства мёртвых. Прозерпина – жена Плутона, царица преисподней, грозная повелительница теней умерших.], Варгонт со своими легионерами приступил к обучению новобранцев. Здесь же, на берегу, Лаций попрощался со старым Борхеосом и его сыном.
   – Помни, сын всегда должен доверять отцу! – сказал он напоследок юноше, когда старик в очередной раз поблагодарил его за спасение.
   – Да, я знаю, – по-взрослому ответил тот.
   – Я ему всё рассказал, – опустив взгляд, со вздохом сказал Борхеос. Но лицо его выражало радость.
   Через неделю настал день, когда будущие легионеры выдвинулись в сторону Капуи. Недалеко от этого города они должны были разбить лагерь и ждать новых указаний Красса. Туда им уже привезли снаряжение и тренировочное оружие. Лаций радовался, что скоро отправится в Рим. Однако письмо Красса заставило его изменить планы. Тот писал, что сначала ему надо отправиться на виллу Папирусов к жене Гая Юлия Цезаря, а новобранцев оставить на Варгонта. И только после этого можно было ехать в Рим.

Глава 34

   Путь до города Геркуланума занял несколько дней. Здесь Лаций свернул в сторону моря. На узкой дороге людей стало сразу значительно меньше. Изредка встречались подводы с хлебом, вином и другими товарами, два или три раза мимо прошли несколько крестьян, но теперь его, в основном, окружали гористые склоны с невысокими кустарниками, длинные зелёные кипарисы, небольшие стада овец и тишина. Проводника он отправил назад ещё до поворота у большой дороги, хотя тот настойчиво убеждал его не ехать в направлении моря одному. Но Лацию хотелось проехать оставшиеся несколько десятков миль [84 - Римская миля равнялась 1478,8 м.] в тишине и не слышать бесконечные рассказы о прошлогоднем голоде, многочисленных родственниках, беременной сестре и девяти племянниках. Даже лошадь, казалось, устала от медлительности этого пустомели и с радостью восприняла удар пятками.
   Лаций знал, что иногда в голодные годы на дорогах встречались банды разбойников из беглых рабов и крестьян, но в тех городах, которые они проехали, ни на рынках, ни в домах аристократов, где обычно жёны и дочери состоятельных римлян любили обсуждать последние слухи, никто об этом не говорил. Поэтому он без страха отпустил проводника и поехал дальше один.
   До Геркуланума оставалось не больше двадцати миль, а оттуда до самой виллы Папирусов было рукой подать. Он надеялся добраться туда до заката. Лошадь не спеша скакала рысью вдоль неширокой петляющей дороги, вокруг не было ни души, только изредка налетал порыв ветра, и деревья шумели, как будто перешёптывались между собой об осенних тайнах, да ещё иногда со склона срывался одинокий камень, тихо шурша осыпавшейся вслед за ним сухой глиной. Лаций бывал в этих местах в детстве с приёмным отцом и надеялся, что легко вспомнит направление к городу. Скоро тот должен был показаться справа. Неожиданно прямо перед ним посреди дороги вырос человек с длинной палкой в руке. Лошадь фыркнула и остановилась.
   – Ты кто? – резко спросил Лаций.
   – Слазь, сейчас узнаешь! – совсем беззлобно и даже как-то лениво произнёс незнакомец. На нём была длинная рубаха до колен, из-под которой виднелись оборванные штаны. Однако на ногах были самые настоящие сандалии. Они были все в пыли, но очень напоминали сандалии легионеров. Нестриженные волосы, коротко обрезанная борода и многочисленные браслеты на грязных руках не позволяли отнести его к высшему сословию римской аристократии. Но, судя по обуви, он точно принадлежал к аристократии разбойников. В этом у Лация уже не осталось никаких сомнений. – Давай, не слышишь, что ли? – повторил оборванец. – Мне нравится твой гребешок! Давно не видел такого яркого цвета, – разбойник явно был уверен в том, что Лаций послушается, и без страха спокойно подошёл к его лошади. – Не делай глупостей, ты не герой. Не надо, – покачал он головой, как будто читая его мысли. – Не убежишь! – он повёл палкой вокруг, и только теперь Лаций увидел, что за камнями сидят около десятка таких же оборванцев с короткими самодельными копьями, а впереди, за поворотом виднеются тени ещё двух спрятавшихся за камнями бандитов. Наверное, у них тоже были копья или луки. Но слезть с лошади было самоубийством – пешим убежать от них было невозможно. Поэтому он резко дёрнул лошадь за уздцы и, развернувшись, ударил пятками, чтобы попробовать ускакать обратно. Но она не успела сделать и несколько шагов, как под копытами у животного натянулась верёвка. Разбойники ждали этого. Лаций еле успел остановить лошадь. В этот момент что-то тяжёлое ударило его в плечо, и он упал на землю.
   В бок упёрлась острая палка. Потом ещё одна. Это были самодельные копья. В голове всё кружилось. Слышался шум голосов и топот босых ног. Приоткрыв глаза, Лаций увидел, что у ног лежит небольшая бочка из-под оливок – это она сбила его на землю. Хорошо, что она была пустая. Налетевшие бандиты связали его, забрали оружие, ремень и, перебросив через лошадь, повезли в сторону от дороги. А главарь в сандалиях шёл позади и громко смеялся, радуясь новому шлему с большим гребнем.
   Когда лошадь остановилась, стали видны ворота богатой виллы. Слуг и охраны не было. Но, скорее всего, их уже убили. Другого объяснения не было. Лация бросили в небольшой сарай для скотины на заднем дворе, заново связав кисти рук и локти. Ноги оставили свободными. На дверях был тяжёлый засов, поэтому он всё равно не смог бы выбраться оттуда без посторонней помощи. Судя по громким и радостным крикам снаружи, разбойники нашли в его вещах деньги и стали их делить. Когда всё закончилось, почти все оборванцы сразу же сели неподалёку играть в кости. По отрывочным фразам Лаций понял, что они готовились поужинать, но овца слишком долго жарилась, и поэтому они, не дожидаясь еды, стали пить вино, заедая его луком и хлебом. Судя по этому, слуги здесь когда-то были, дом и строения вокруг ещё не выглядели заброшенными. Вдруг чей-то громкий голос возвысился над остальными, и бандиты замолчали. Слышно было, как один человек что-то спрашивает, а другой мямлит, не зная, что ответить. Потом оба замолчали, и рядом с сараем послышались тяжёлые шаги. Вдали снова загалдели игроки, а перед Лацием в проёме открытой створки показались три человека. Первым зашёл главарь в сандалиях. На вид ему было лет пятьдесят, в бороде виднелась проседь, а под длинной рубашкой покачивался небольшой живот. Но широкие плечи не оставляли сомнений в том, что он ещё сохранил силу в руках и может за себя постоять.
   – Эй, ты, хочешь жить? – предельно просто спросил он. Лаций кивнул и сел поудобней. Теперь ему были видны все трое, и он мог оценить свои шансы на побег. – Только не спеши умереть, ладно? – опять сказал главный бандит. – По глазам вижу, сбежать хочешь. Но лучше не надо. Поверь мне, ты не первый уже. Скоро увидишь. Вон, полный подвал таких, как ты, смелых. Только мёртвых.
   – Тогда зачем спрашиваешь? – спросил Лаций.
   – Что спрашиваю? А-а, это другое дело, – хмыкнул громила. – Если хочешь жить, прочитай нам, что написано в твоём письме. Там, кажется, что-то про большие деньги.
   – Каком письме? – удивился Лаций. Он догадался, что это было письмо Цезаря, но тянул время.
   – Не притворяйся. Вот письмо! – главарь ткнул в сторону маленького оборванца, у которого на голых плечах был наброшен длинный шерстяной плащ явно с чужого плеча. – Ты – Лаций Корнелий Сципион? – спросил он.
   – Да, я.
   – Что там дальше! – широкая волосатая рука нетерпеливо протянулась к человеку с письмом. – Прочитай!
   – Дорогая… ты знаешь, сколько трудностей…
   – Да не это. Потом всё это читать будешь! Про деньги читай!
   – Ах, да! Конечно, – с готовностью кивнул головой «грамотный» разбойник. – Вот: передай Лацию сто тысяч сестерциев и пусть в Риме твоя сестра тоже выдаст ему пятьдесят тысяч сестерциев серебром. А дальше… дальше непонятно. Не понимаю, что написано.
   – Где деньги, Лаций? – хмыкнул главарь.
   – У меня их нет, – как можно спокойней ответил он. – Там была печать. Ты её сломал?
   – Да, сломал! А что?
   – Письмо было запечатано, я вёз его другому человеку, поэтому я не знал, что там написано.
   – Он не знал! Ты шутишь? Тебе тут тысячи сестерциев с неба падают, а ты не знал! Ты видел? – бандит толкнул локтём своего напарника, который до этого молчал.
   – Может, это? – тот показал на нож в руке и сделал колющее движение, фыркнув носом.
   – Успеем, – остановил его главарь. – Эй, патриций, скажи, куда ты вёз это письмо? Мы знаем всех владельцев вилл вокруг города. У кого же сколько золота и серебра? Ну, говори.
   – Мне должны были сказать об этом в Геркулануме, – соврал он. – Я не доехал. Человек, которому я вёз письмо, должен был мне сказать, куда ехать дальше, – продолжил он. – Наверное, там всё написано. Прочитай сам, – делая вид, что не понял предыдущих слов бандита, сказал Лаций.
   – Ты, что, заболел? Или обманываешь меня? Тут непонятно написано!
   – Я письмо не читал, поэтому не знаю, что там написано, – твёрдо произнёс Лаций. – Я тебе уже говорил.
   – Хитрец, – сквозь зубы процедил громила в сандалиях. – Ну, посмотрим, как ты будешь просить о пощаде, когда мы тебя к воротам прибьём и подвесим вверх ногами!
   – Ты зря так говоришь, – покачав головой, сказал Лаций. – Я обыкновенный легионер. Я не герой и не гладиатор. Мне не нужны те деньги, которые ты забрал. Отпусти меня. Я никому не расскажу о вас.
   Вместо ответа все трое разбойников расхохотались так громко, как будто он сказал невероятно смешную шутку.
   – Я же говорил тебе, что и этот будет говорить то же самое! Йо-хо-хо, – хватался за живот главарь. Второй бандит тоже смеялся, широко открыв рот. Лишь худой, сутулый «грамотей» тихо подхихикивал, угодливо глядя на них. – Ладно, скоро мы вернёмся с писарем, который все языки знает! – пообещал громила. – А этого не трогай! Закрой его и не выводи никуда, – приказал он второму своему товарищу и кивнул помощнику с письмом: – Пошли к писарю Заруте! Быстрей!
   Дверь скрипнула, и солнце исчезло. Остались только тонкие лучики, которые пробивались сквозь щели между досок. Тысячи пылинок, поднятые в воздух хлопнувшей дверью, плавно заскользили внутри этих светлых полосок, как крошечные птицы, и стали опускаться вниз. Лаций тупо смотрел на тонкие полоски света и думал, как развязать руки. Сдаваться он не собирался, но умирать с завязанными руками не хотелось. Прошло довольно много времени, разбойники затихли, заснув прямо там, где играли. Несколько человек ещё толпились у огня в дальнем углу двора. Но они тоже еле держались на ногах. Друг главаря сидел неподалёку от дверей и аппетитно ел кусок мяса. Лаций отодвинулся от щели и закрыл глаза. Ему тоже хотелось есть. Запах жареной баранины заставлял его глотать слюну и мешал думать. Кисти уже начинали ныть и покалывать. По опыту он знал, что скоро они онемеют и перестанут слушаться. Тогда будет ещё хуже. Всё тело станет вялым и тяжёлым, и ноги не смогут бежать. Вскоре захотелось помочиться. С трудом встав, Лаций наклонился и упёрся лбом в стену. Аккуратно сделать это не получилось. Он попал себе на тунику и сандалии. Сделав шаг назад, он за что-то зацепился и упал. Звук услышал охранник. Он перестал есть и повернул голову.
   – Эй, ты что там? – буркнул он.
   – Ты не дашь мне кусок мяса? – как можно жалобней попросил Лаций. Сейчас нужна была хитрость. Тех, кто сопротивлялся и спорил, обычно сразу убивали. А ему надо было, чтобы разбойник не видел в нём угрозу. Он добавил: – Я не ел с утра.
   – А тебе и не надо! – прозвучал издевательский ответ.
   – Ну, хоть чуть-чуть. Я буду просить за тебя Марса и Аврору, – искренне пообещал он.
   – Не надо просить. Орка попросишь. Он всем богам потом передаст.
   – Ну, что тебе стоит? – протянул Лаций, лихорадочно думая, что ещё сказать, чтобы разбойник подошёл к нему. Он подполз к щели и прильнул к ней глазом.
   – Мне ничего не стоит. А тебе это может стоить очень дорого. Но денег у тебя уже нет. Ха-ха-ха! – расхохотался он.
   – Почему нет? – не думая, выпалил он, вспомнив, что главарь хотел найти деньги. Услышав его ответ, бандит замер и повернулся к сараю лицом.
   – У тебя есть деньги? – даже в наступающих сумерках было видно, как хищно оскалилось в улыбке его лицо и в глазах заблестел огонёк разгорающейся жадности.
   – Конечно, есть! – приободрённый таким поведением охранника, обрадовался Лаций. Он уже хотел сказать, что надо только отъехать немного, а там он отдаст ему все деньги… Но разбойник сказал раньше:
   – Не врёшь? Ну, тогда покажи! – он злорадно усмехнулся, и в его голосе послышалось недоверие. Лаций понял, что обещание сделать это позже не пройдёт. Он снова задел что-то внизу. Раздался тихий звенящий звук. Бандит замер с открытым ртом, потом медленно поднялся и протянул недоеденный кусок мяса перед собой. – Эй, ты! – позвал он негромко. – Это что? Деньги?
   – Да, – так же тихо ответил Лаций, припав губами к щели.
   – Эй, ты!.. Я тебе брошу мясо, а ты бросишь мне деньги. Сюда! Понял?
   – Не могу. Руки связаны.
   – Ну и что? Всё равно кидай! – не подумав, сказал разбойник. Губы и щёки у него блестели от жира, а взгляд горел от мысли о лёгкой наживе. Наконец, до него дошло, что так он ничего не дождётся, и, достав нож, бандит усмехнулся: – Да, как же ты бросишь? Ногами?
   – Благодарю тебя, Марс, – прошептал Лаций и добавил уже громко. – Ты прав, я не могу достать их.
   – А где они? – снова с недоверчивостью спросил охранник и остановился перед дверью.
   – Э-э… – мысли лихорадочно крутились в голове, но ни одна не казалась подходящей. Сердце снова бешено заколотилось, предчувствуя беду. И снова захотелось помочиться. Лаций сжал колени, и вдруг его осенило: – Мне неудобно тебе сказать. Понимаешь, я спрятал их между ног, – сказал он громким шёпотом, чтобы это прозвучало как можно стыдливее.
   – Ха-ха-ха! – снова расхохотался разбойник. – Вот это да! Туда-то мы и не подумали заглянуть! Ну и хитрый ты, патриций!
   – Я не хитрый.
   – Молчи и отойди от двери, – приказал он, открывая засов. – Где там твои деньги?
   – Понимаешь, я не мог сдержаться… и намочил их немного. Прости, – скривившись, с сожалением произнёс Лаций.
   – Что? – не понял тот. – Ну-ка выйди сюда, на свет! – приказал он. Лаций сделал шаг к двери. Разбойник стоял в просвете и пристально смотрел на его тунику.
   – Ты что, обмочился?
   – Да… Прости, от страха. Не сдержался, – опустив голову, пробормотал он.
   – Как же я теперь возьму твои деньги? – прорычал разбойник.
   – Мне всё равно надо как-то есть мясо. Развяжи меня, и я брошу тебе деньги, а ты мне – еду, – предложил он.
   – Что? Мясо тебе бросить? Нет, будешь жрать с земли. Вот! – кусок жареной баранины полетел в темноту открытой двери и шлёпнулся на землю. Лаций внимательно посмотрел в просвет дверей. У слабого огня возились два человека, остальные лежали вповалку по всему двору прямо на земле. Ещё один сидел на ступеньках дома и двое – у ворот. Отсюда не было видно, что они делали, но движений заметно не было.
   – Благодарю тебя, – он наклонил голову и сделал шаг назад. – Я такой голодный. Ты прав, я съем мясо и так.
   – Стой! – заревел разбойник, вытянув в его сторону нож. Он шагнул внутрь, и теперь их разделяли всего два шага. – Раздвинь ноги! – забыв об осторожности, рявкнул он и сделал ещё один шаг вперёд. Затем наклонился и быстро приподнял ножом край туники. Там, естественно, не было никаких денег. – Ах, ты… – в круглых, вытаращенных глазах бандита появилась злость, которая в следующее мгновение готова была смениться яростью, но ничего этого не произошло. Он не успел ещё выпрямиться, как резкая боль пронзила ему пах, и, тихо ойкнув, он схватился за промежность. Второй удар, уже по рукам, тоже был болезненным. Колени подогнулись, и, выронив нож, он опустился на землю. Два удара между ног подкосили разбойника, как стебель травы под копытом лошади. Третий раз он ударил сандалией в лицо. Большое тело, охнув, завалилось на бок. Лаций присел рядом и прислушался. Два человека у костра услышали шум и повернулись в сторону сарая, но из-за наступивших сумерек ничего не разглядели. Им лень было вставать, и они отвернулись. Охранники у ворот даже не пошевелились. Значит, спали, понял он. Больше никого видно не было. Он быстро опустился спиной на землю и с трудом вытащил из-под тела нож. Пальцы слушались с трудом, и он всё время выпадал. Но даже с ножом в руках Лаций не сразу смог придумать, как перерезать узкие кожаные ремни, которые впились ему в кисти и локти. Пока он пристраивал нож то в одном месте, то в другом, за воротами раздался шум. Это вернулся главарь с «грамотным» помощником. Лацию удалось стать на колени и зажать нож между пяток. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Не видя ножа, он всё время натыкался на остриё и царапал руки, подстраиваясь под лезвие. На какое-то время он даже потерял слух и подумал, что оглох от напряжения, но когда лопнул первый кожаный ремешок, он с облегчением вздохнул и стал дёргать кистями из стороны в сторону, чтобы растянуть остальные ремни. Когда это удалось, Лаций попытался сжать нож, но пальцы не слушались. Он выглянул из-за двери. Темнота, как это обычно бывает в горах, быстро опустилась на землю, и теперь слабый огонь костра освещал только дальнюю часть двора.
   Он начал дёргать руками из стороны в сторону. Кисти, ладони и пальцы постепенно начали ныть и покалывать. Не сводя глаз со светлого пятна у дальней стены, он поблагодарил в душе своих богов-покровителей и стал растирать кисти, сжимая и разжимая пальцы, чтобы быстрее прийти в себя. Когда покалывания прошли и руки стали горячими, как будто их окунули в кипящую воду, Лаций снова взял нож и сделал несколько движений. Теперь пальцы слушались. Под ногами что-то зашевелилось. Думать было некогда. Он нанёс один удар в горло и один – в грудь. Тело неподвижно застыло на земле. Тени у костра снова повернулись в его сторону.
   – Прапус, ты там не заснул? – это был голос главаря.
   – Нет, – ответил за него Лаций и осторожно шагнул за дверь. В темноте на таком расстоянии его вряд ли можно было разглядеть. Под ногами громко храпели несколько пьяных разбойников.
   – Сейчас мы идём. Подожди. Хорошее мясо сегодня. Сейчас!
   – Иди, иди, – прошептал Лаций и стал лихорадочно обыскивать спящих в поисках оружия. Но ни копий, ни мечей не было. Зато прямо на камне, где бандиты играли в кости, лежали несколько ножей. Вздохнув с облегчением, он собрал их вместе и ощупал. Один оказался очень лёгким, его пришлось сразу отбросить. Остальные были потяжелее. Теперь можно было защищаться.
   Его лошадь стояла чуть правее костра, поэтому, чтобы добраться до неё, надо было сначала пройти мимо тех, кто стоял у жарившейся на костре туши. Лаций ещё раз потёр кисти, покрутил плечами и взял первый нож за лезвие. Подойдя к костру на десять шагов, он понял, что сейчас его увидят и поспешил подойти поближе. Первым его заметил костровой, который жарил мясо. Он единственный стоял к нему лицом и сразу увидел, что из темноты появился чужой. Однако первый нож предназначался не ему, а главарю. Лезвие сделало два оборота и вошло ему под лопатку. Тот вскрикнул, но не упал. Пока он тщетно пытался закинуть руку за спину и достать до рукоятки, второй нож вонзился в спину его товарищу. Тот упал на колени и, не удержавшись, схватился руками за висевшую на вертеле тушу овцы. Жирное мясо проскользнуло под ладонями, и он рухнул лицом в огонь. Третий повернулся и закричал от страха. Но Лаций только моргнул перед броском и резко выдохнул. Нож вошёл точно в живот, и на грубой ткани стало расплываться тёмное пятно. Видевший всё это костровой стал пятиться от ужаса назад, наступил на тело упавшего в костёр товарища, поскользнулся и сам упал спиной на угли рядом с ним. Раздался дикий вопль, который прервался после четвёртого броска – нож попал ему прямо в открытый рот. «Грамотей», который стоял чуть поодаль, только теперь опомнился и кинулся бежать к воротам. Сначала Лаций подумал, что тот решил сбежать. Но сутулый писарь, который читал письмо Цезаря, оказался не робкого десятка. Он схватил одно копьё и бросил его в своего ужасного врага, затем – второе, третье… Если бы он умел держать его в руках, то Лация не спасли бы даже боги-хранители. Но неопытность и страх сделали своё дело, и все три копья пролетели мимо. Больше он бросить не успел. Нож попал ему рукояткой в лоб, но этого было достаточно, чтобы сбить «храбреца» с ног. Пока грамотей приходил в себя и пытался встать, Лаций подхватил упавшее рядом копьё и пригвоздил его к земле. Прислонившись спиной к воротам, он затаил дыхание, прислушиваясь к странной тишине. Никто не проснулся и не бежал на помощь, и это было странно. Боги снова помогли ему, и Лаций с облегчением выдохнул, отойдя от ворот.
   Искать другое оружие было опасно. Из двух десятков людей кто-то всё равно мог проснуться и разбудить остальных. Оставалось сделать то, чему его научили старые легионеры во время одной из ночных вылазок во Фракии – тихо убрать всех по одному. Приставив нож к груди, он зажимал спящему нос и рот, после чего резко надавливал на нож. Так он не давал им закричать. Первыми были пьяные часовые у ворот. Взяв их ножи, он прошёл по двору и хладнокровно перерезал горло всем остальным разбойникам. Это был самый быстрый и тихий способ, хотя и «грязный» – руки и ноги были в крови, и ему постоянно приходилось вытирать пальцы и нож о накидки разбойников. В пристройке для слуг на заднем дворе он нашёл несколько факелов. Искать подвал, в котором должны были находиться трупы предыдущих жертв, Лаций не стал. К счастью, меч и пояс оказались рядом с лошадью – они висели прямо на пустом ящике для зерна. Постояв какое-то время посреди двора, он вдруг понял, что не знает, куда ехать. Скакать по ночной дороге в безлунную ночь было опасно. Лошадь легко могла попасть копытом в яму и сломать ногу. А быстрого слуги, который обычно бежал перед лошадью с факелом, у него не было. В этот момент Лаций, пожалуй, впервые пожалел, что не послушал проводника. Но теперь было уже поздно. Найдя у главаря своё письмо, он решил, что раз его писал Цезарь, то выкидывать его он не имеет права. Но и отдавать его он теперь тоже не собирался. Если там было написано только о деньгах, то он имел полное право от них отказаться. А раз так, то зачем унижаться?
   Каменные чаши в лаватрине [85 - Лаватрина – комната для умывания (римск.).] ещё были полны воды. Воткнув факел в руку мраморной богини, он с удовольствием смыл с себя грязь и кровь. Туника была в ужасном состоянии, но второй не было. Сняв и прополоскав, он оставил её сушиться на шесте возле лошади, а сам завернулся в плащ, который не успели унести бандиты. В триклинии валялись несколько кусков ткани. Лаций собрал их и ушёл на крышу, где продремал в беседке до рассвета, прислушиваясь сквозь сон к каждому шороху.
   С первыми лучами солнца он с отвращением натянул на себя сырую холодную тунику и накинул на плечи единственную чистую вещь – плащ. Обведя последним взглядом разбросанные по земле тела, он вывел за ворота лошадь и поехал по дороге в направлении города.

Глава 35

   У того места, где вчера вечером его захватили бандиты, дорога раздваивалась, и Лаций вспомнил, что узкая тропинка вела в обход вокруг города. Он ударил пятками в бока лошади, и та сразу перешла на бодрую рысь, изредка всхрапывая от новых запахов и быстрого движения.
   Солнце уже достигло зенита, когда он выехал на небольшой участок дороги, который волной нависал над спуском, образуя полукруглую площадку. Отсюда открывался прекрасный вид на море и плоскую прибрежную полосу, утопающую в зелени растений и цветов. Ровное, спокойное море выглядело как серебряная тарелка. Возле берега ветер поднял мелкую рябь, и солнце отражалось в ней тысячами бликов, напоминая рыбью чешую. Отовсюду веяло тишиной и благополучием. «Здесь, должно быть, живут боги», – вспомнилась ему строчка из какого-то греческого стиха. Со стороны моря изредка долетали лёгкие порывы ветра, которые неприятно обдували тело, заставляя его дрожать. Казалось, что здесь даже холоднее, чем на вилле разбойников. И только теперь Лаций почувствовал, что очень устал. Напряжение спало, и тело стало вялым и уставшим, как будто лишилось крови.
   – Скоро уже, старина, – похлопал он по холке лошадь. Вдали были видны тёмные тучи. – Скоро… Наверное, будет дождь.
   Облака были ещё далеко, но в прибрежных провинциях дождь мог начаться в считанные мгновения. Или не начаться вообще. Море всегда было непредсказуемым. Дорога кружилась, как змея в траве, и, казалось, никогда не закончится. Боги явно испытывали его на прочность: голова стала тяжёлой, глаза то и дело останавливались в одной точке, и он пару раз чуть не свалился с обрыва, тупо глядя в пустоту и не видя, куда идёт лошадь. Вилла папирусов, как её называли в Риме, находилась совсем близко. Но, опасаясь очередной засады, Лаций остановился на одном из поворотов над обрывом, чтобы осмотреться. Вилла была видна, как на ладони: она вытянулась в длину ровным прямоугольником, и, судя по голубой полосе посередине, там был большой бассейн. Вокруг него двигались несколько маленьких точек – это были слуги. В конюшне стояли две лошади. Похоже, там царили мир и покой. Он мечтательно вздохнул, тронул лошадь и стал медленно спускаться вниз.
   Ворота со статуями Венеры и Минервы появились так неожиданно, что он даже не обратил на них внимания, продолжая качаться на лошади и тупо смотреть вперёд. Придя в себя через несколько шагов, Лаций остановил лошадь и спешился. На стук в ворота из крошечного окошка с решёткой донёсся осторожный голос:
   – Кто там?
   – Лаций Корнелий Сципион, – постарался громко произнести он. К его удивлению, ворота, надсадно заскрипев, открылись, и перед ним появился смуглый раб, который, придерживая одну половину створа, склонил голову в знак уважения. Затем он сделал шаг в сторону, пропуская его внутрь. Лаций сразу заметил сильные мышцы плеч и рук, которые не скрывала короткая накидка без рукавов.
   – Что с тобой? – с нескрываемым удивлением воскликнул раб, увидев его тунику.
   – Немного испачкался в дороге, – краем рта усмехнулся Лаций.
   – Давай, мы поможем тебе, – пробормотал тот и добавил: – Госпожа Кальпурния уже давно тебя ждёт, Лаций Корнелий Сципион.
   – Благодарю тебя. Как твоё имя? – спросил он.
   – Икадион, – ответил тот.
   – Ты быстр, Икадион. У Цезаря хорошие рабы, – похвалил он.
   – Цезарь великий человек. А его жена – величайшая из женщин. Она подарила мне свободу.
   – О! – удивился Лаций. – Так ты либертус, вольноотпущенник?
   – Да, господин. Меня зовут Кальпурний Пизоний Икадион, по имени великой женщины, даровавшей мне это счастье.
   – Как хорошо ты говоришь. Ты, наверное, умеешь читать и писать?
   – Да, я смотритель библиотеки на этой вилле.
   – Воистину, здесь живут боги, – повторил он пришедшую ему на возвышенности мысль и устало провёл ладонью по лбу.
   – Здесь проживают боги и богини всех небес, – поправил его по-гречески Икадион. – Проходи и насладись покоем!
   – Ух, ты! – уже в который раз удивился Лаций. – Откуда ты это знаешь?
   – После того, как я сломал руку в гимнасие, госпожа назначила меня смотрителем библиотеки. Поэтому у меня появилось много времени, чтобы прочитать величайшие строки многих поэтов.
   – Так ты ещё и в гимнасие занимался? – удивлению Лация не было предела.
   – Не совсем. Только на мечах и с копьём, – с внутренним благородством ответил Икадион и добавил: – Я плохо учился, неважно бегал, но хорошо боролся. И скакал на лошади. У нас здесь много хороших лошадей.
   – Ладно, пойдём. Потом расскажешь, как будет время. Сейчас нехорошо задерживать твою благородную хозяйку. Наверняка, она уже ждёт.
   – Да. Мы заметили тебя ещё на спуске. Она сразу сказала, что это ты. Поэтому я стоял у ворот.
   – Вот это да! Чувствую себя консулом! – широко улыбнулся Лаций. – Надеюсь, сначала в лаватрину? Идти к такой женщине в таком виде… – он обвёл взглядом свои пыльные ноги и руки. На предплечьях и кистях были видны ссадины и синяки. Щека тоже саднила, значит, там тоже была царапина. Калиги вообще потеряли свой цвет и были сплошь прокрыты толстым слоем пыли.
   – Конечно! Прости, я не ожидал, что с тобой что-то произойдёт! Справа находятся термы. Софокл тебя проводит. Рабыни уже ждут тебя, чтобы омыть тебе ноги. Я только поставлю коня и присоединюсь к тебе.
   – Благодарю тебя, Кальпурний Пизоний Икадион, – уважительно произнёс Лаций. Он не старался изображать из себя зазнавшегося патриция, вершителя судеб и владельца жизней своих и чужих рабов. И не только потому, что устал. Он прекрасно помнил, как бывший раб Ферех спас его от смерти в горах, промыв рану и напоив каким-то настоем из местных трав. Загноившаяся рана затянулась через неделю. А когда их окружили галлы, вольноотпущенник Никанор прикрыл его со спины, хотя мог бы убежать и спрятаться за деревянной стеной лагеря. Проданный в рабство и сбежавший оттуда пехотинец Кратий тащил его на себе в Киликии до самой реки, хотя тоже мог бы оставить на поле боя. Лаций тогда был без сознания, и Кратий даже не знал, живой он или мёртвый. Все они до службы в армии были людьми «странного» происхождения. Но он никогда не напоминал им об этом, предпочитая помнить только то, что видел сам. У Лация была хорошая память, а шрамы не давали забыть о помощи бывших товарищей.
   Вилла оказалось большой и красивой. Повсюду стояли скульптуры богов и философов, на перголах цвели красивые душистые цветы. В самом начале бассейна красовалась статуя дельфина с Посейдоном на спине. Изо рта дельфина била струя воды. Лаций поймал себя на мысли, что с удовольствием прыгнул бы туда прямо сейчас. Когда они, наконец, дошли до терм, слуга открыл боковую дверь, и он оказался в большой и просторной лаватрине с многочисленными светильниками из бронзы. Почти все они горели. Это говорило об уважении, которое ему оказывала хозяйка дома. Рабыни помогли ему умыться и переодеться. Усталость немного отступила, и Лаций поспешил в дом, чувствуя бодрость во всём теле.
   Кальпурния Пизонис встретила его в атриуме. Это была невысокая, стройная и, скорее привлекательная, чем красивая женщина. Хотя она была ещё молода, внешняя суровость немного старила её. Жёсткие складки вдоль губ делали её улыбку строгой, выдавая властный характер, однако внимательный и спокойный взгляд красивых глаз смягчал это впечатление. Тонкий нос с еле заметной горбинкой посередине заканчивался такими же тонкими и немного вздёрнутыми ноздрями. Бледная кожа лица и рук говорила о том, что она не любит проводить время на солнце. Это была женщина среднего роста, она едва доставала Лацию до плеча. Угловатые плечи скрывала белоснежная палла, но жена Цезаря не казалась худой и хрупкой. У неё была утончённая талия и стройные ноги, движения которых легко угадывались под мягкой тканью накидки. Открытые руки плавно изгибались в локтях внутрь, повторяя изгиб талии, и переходили в изящные, похожие на цветки лотоса кисти. Лаций обратил внимание на это, потому что красивые ладони и пальцы были у женщин редкостью. Но удивительней всего были волосы – золотистые и вьющиеся. Служанка умело уложила их на голове в виде широкого круга, закрепив на затылке заколкой в виде виноградной лозы. Благодаря этому, её стройная шея оставалась открытой, подчёркивая плавный изгиб подбородка. Можно было бы сказать, что скулы у Кальпурнии Пизонис были немного продолговатые, но Лаций решил, что это было бы уже придиркой. Они ещё не произнесли ни слова, но он уже чувствовал, что эта женщина видит его насквозь. От неё веяло благородством римских матрон, перед которыми хотелось стать на колено и склонить голову. Она сразу поняла, кто перед ней, и ей было приятно, что она произвела на этого воина ожидаемое впечатление. У Лация промелькнула мысль, что с такими женщинами, наверное, нет смысла разговаривать. Они понимают всё без слов. Он замешкался, подбирая слова, но жена Цезаря, привыкшая к такому поведению, снисходительно улыбнулась и начала разговор первой:
   – Лаций Корнелий, Кальпурния Пизонис приветствует тебя в своём доме. Надеюсь, тебе здесь понравится.
   – Благодарю тебя, Кальпурния, – слегка закашлявшись, ответил он. – Гай Юлий Цезарь просил передать тебе, что он сражается с варварами на благо народа Рима и всегда помнит о твоей любви и поддержке.
   – Прямо так и просил передать? – с усмешкой спросила Кальпурния, и в её голосе послышались весёлые нотки.
   – Да, а что? – смутился он. От её серьёзности и важности не осталось и следа. Лаций опешил. Ему казалось, что она сейчас рассмеётся.
   – Обычно Юлий так не говорит, – снисходительно улыбнулась Кальпурния. – Но это неважно. Всё меняется. Мы – тоже. Значит, меняются и наши слова. Проходи, мы давно тебя ждали. Расскажи, что ты делал на Сицилии? Мне интересно послушать тебя.
   – Меня? – снова удивился Лаций. – Я же здесь совсем недавно. Ты знаешь намного больше. И Юлий сказал, что у тебя ко мне дело.
   Только теперь она заметила на его руках ссадины и синяки.
   – Что с тобой? Ты упал с лошади или на тебя напали? – тонкие чёрные брови сошлись на переносице. Лаций вздохнул и вкратце рассказал ей о странных разбойниках, о которых никто не знал в близлежащих городах и которые жили неподалёку на вилле богатого римлянина.
   – Ах, вот оно что! – воскликнула жена Цезаря. – Я слышала, что несколько раз пропадали люди с той стороны Геркуланума, но не более… Вот, оказывается, кто это делал. Интересно, чья же это вилла? Надо сообщить в город, консулу и преторам.
   – Да, но может, это сделает кто-то другой? Я бы хотел отдохнуть, – вяло усмехнулся Лаций.
   – Конечно! Не думаю, что тебе это стоит делать прямо сейчас. Но я отправлю слугу. Прямо сейчас. А ты можешь побыть с гостями. Они хотели бы послушать твои рассказы о Сицилии и вообще, о твоих приключениях. А потом мы могли бы поговорить отдельно. Тебе надо отдохнуть и поспать хотя бы до вечера. Потом ты можешь присоединиться к нам в триклинии.
   – Благодарю тебя. Я согласен. Но только не надо рассказывать им об этих разбойниках. С меня хватит и Сицилии, – кивнул он. Либертус Икадион провёл его в одну из комнат в дальней части здания, где Лаций сразу же упал и заснул.
   Ближе к вечеру всё тот же Икадион разбудил его, и они прошли в триклинию, где уже собралось много людей. В середине, как всегда, ходили рабы с подносами, подавая еду полулежащим на невысоких кушетках гостям. Здесь не было артистов и полуголых рабынь, из развлечений были только девушки-музыканты, которые играли на арфах. Но после еды они не должны были присоединяться к гостям для услады тела, как это обычно происходило в Риме. Кальпурния познакомила Лация с соседями, которые приехали к ней в этот вечер, и ему пришлось долго отвечать на их вопросы о Сицилии.
   – Самое странное, что в Риме ничего не знают об этом, – сокрушённо покачал головой какой-то патриций, узнав о ценах на хлеб. Он протянул руку с чашей рабу, который с готовностью налил в неё разбавленное вино из кувшина.
   – Да, это наши жадность и праздность! – покачал головой другой, не замечая, что ему на тогу капает жир с плавника рыбы. – В этом весь Рим!
   – И, как ни странно, это притягивает и завлекает, – покачал головой Лаций. – В армии всё подчинено работе. С утра до самого вечера. А во время войны – сражению. Там тоже есть зависимость друг от друга, потому что твой товарищ спасает тебя в бою, а ты – его. Здесь же всё наоборот… – его перебили и стали сразу поучать и давать советы, потому что все вокруг считали себя опытными и мудрыми советчиками, имеющими полное право помочь в жизни молодому воину. Перед десертом гости вышли немного погулять. Лаций и Кальпурния поднялись на второй этаж в беседку для наблюдений. Он невольно улыбнулся, вспомнив беседку на крыше дома Виргинии Метеллы в Мессане. Эта была намного шире и просторней, в ней не было дверей и ставень, одни только колонны и лавки из мрамора. Отсюда открывался великолепный вид на море.
   – Я нигде не видел таких вилл, – сказал он. – Прекрасное место. А бассейн! Такой длинный. Там пол-Рима, наверное, может поместиться. Ещё твой либертус Икадион сказал, что здесь есть большая площадка с отдельными малыми бассейнами. И конюшня! Просто божественное место, а не дом! Теперь я понимаю, почему такую красоту прячут так далеко от праздной суеты Рима.
   – Ты говоришь слишком красиво даже для старшего трибуна, – усмехнулась Кальпурния.
   – Просто я нахожусь под впечатлением твоей красоты, которую невозможно встретить в далёких краях Азии и Галлии. В римских женщинах воплощена настоящая женская красота. Это красота богинь, и ты – тому подтверждение.
   – Тебе надо выступать на Форуме, а не воевать с варварами, – со вздохом удовольствия ответила она, отвернувшись и скрыв улыбку польщённого самолюбия. – Но всё равно, благодарю тебя за такие прекрасные слова.
   – Не благодари, это я должен благодарить тебя и Цезаря.
   – Ладно, будем считать, что твоё красноречие было воспитано хорошими педагогами и они, помимо этого, также ещё научили тебя, как надо вести себя с замужними женщинами, – Кальпурния подняла на него взгляд, и в её глазах вместе с искоркой смеха промелькнула тень предупреждения.
   – О, да, – Лаций прижал руку к груди и склонил голову. – Но я не мог не выразить своего восхищения твоей красотой, – со вздохом сожаления добавил он и улыбнулся. Кальпурния не выдержала и рассмеялась чистым, искренним смехом, махнув на него рукой.
   Лаций понял: расстояние между ним и этой женщиной настолько велико, что преодолеть его просто невозможно.
   – Ты – хитрый льстец, Лаций Корнелий Сципион, и я не знаю в твоём роду ещё таких красивых и привлекательных молодых людей, как ты. Разве что Сципион Африканский, но он смотрит на нас с небес сейчас вместе с Марсом.
   – Благодарю тебя! Твоя речь тоже впечатляет, – заметил он.
   – Ты должен нравиться девушкам, и я уверена, что они нравятся тебе. Но, чтобы мы прекрасно понимали друг друга, я скажу тебе одно правило, которое ты должен принять. Я не люблю повторять эту фразу, но она объяснит тебе всё. Жена Цезаря вне подозрений. Ты меня понимаешь? – она вопросительно подняла брови. Увидев, что он кивнул головой, она продолжила: – Вот и прекрасно. Страсть – это первая ступенька в храме любви, а вторая – это взаимопонимание. Некоторым удаётся достичь его, и они, взявшись за руки, вместе идут по дороге своей судьбы, свитой небесными Парками. Но на третью ступеньку поднимаются единицы. Это уже дарованное богами единство души и тела, когда ты понимаешь, что готова делать всё, что делает твой муж, и знаешь, что он, оказавшись на твоём месте, сделал бы то же самое для тебя. В бою я возьму его меч и буду сражаться рядом с ним и вместо него. Но есть сражения более опасные, чем эти. И в них побеждает не меч, а безграничная вера друг в друга. И тут мужчина с женщиной превращаются в непобедимого бога Януса с двумя лицами, которые видят всё вокруг.
   – Как прекрасно ты говоришь! – восхищённо произнёс Лаций. – Благодарю тебя за мудрый совет!
   – Это не мои слова. Новых слов вообще нет. Мы всегда повторяем чужие. Это сказала великая женщина из твоего рода – Корнелия Африканская, мать братьев Гракхов, дочь победителя Карфагена.
   – Мне следовало бы знать, – опустил глаза он.
   – Ничего страшного. Но я говорю тебе это только лишь потому, что вижу в тебе молодого и искреннего воина, который ещё не нашёл свою вторую половину, и поэтому ты будешь оценивать всех женщин по внешнему виду.
   – Наверное, ты права.
   – А я, наверное, уже старею и начинаю поучать всех вокруг, – рассмеялась она.
   – Нет, нет, что ты! Венера должна завидовать твоей молодости и красоте! – с таким воодушевлением возмутился Лаций, что Кальпурния покраснела и погрозила ему пальцем.
   – Ты специально льстишь мне. Но надолго тебя не хватит.
   – Почему? Я разве должен остаться здесь надолго? Скажи, а от Помпея не было второго гонца? Он должен был ждать меня здесь, – спросил Лаций, уже вспомнив о Крассе и Помпее.
   – Насколько я поняла, у него всё хорошо, – очаровательно улыбнулась Кальпурния. – Но он спешил. Было много дел. Он сейчас в портовом Брундизии [86 - Брундизий – порт на востоке для отправки в Сирию.]. Не стал ждать тебя и решил договориться с капитанами сам. Поэтому у тебя будет время отдохнуть до следующих ид.
   – Почти четырнадцать дней?! – не сдержавшись, воскликнул Лаций.
   – Да, а что? – удивилась Кальпурния. – Надеюсь, что за это время ты сможешь набраться мудрости и подумать о том, как найти свою избранницу.
   – Это очень много, – расстроено произнёс он. – Просто… я бы хотел побыстрее вернуться в Рим. Подожди, ты сказала, избранницу?
   – Да. Разве Юлий тебе не сказал? Дело в том, что та девушка, о которой я хотела с тобой поговорить, приедет через несколько дней. Поэтому тебе придётся погостить здесь до её приезда.
   – Я понимаю. Но кто это?
   – Очаровательное создание шестнадцати лет. Её зовут Оливия. У неё есть старшая сестра Клавдия. Они – дочери моей сводной сестры Валерии. Её муж, Антоний Кальпурний, дальний родственник моего отца, тоже из рода Пизонисов. Они хотят заехать к нам на виллу и провести здесь вечер.
   – Я должен дать какой-то ответ сразу? – осторожно спросил Лаций.
   – Нет, что ты! Это просто знакомство. Они знали твоих родителей, но тесно не общались. Возможно, тебе понравится характер Оливии и ты сможешь подумать о своём будущем с этой семьёй, – Кальпурния перевела взгляд на море и замолчала.
   – Ты хочешь ещё что-то сказать? – помолчав немного, спросил он.
   – Да, – вздохнула она. – Давай присядем. Мне придётся объяснить тебе то, что должен объяснять родственник или другой человек, но так уж сложилось…
   – Что-то не так? С Корнелией? Или с её мужем? – Лаций напрягся, почувствовав, как изменился тон Кальпурнии.
   – Нет, с твоей сестрой сейчас всё в порядке. И было всё хорошо. Её муж, Тит Марий тоже, наверное, уже чувствует себя хорошо.
   – Что случилось? – коротко спросил Лаций.
   – Скажем, так… Тит взял большую сумму в долг у одного человека и не смог вовремя вернуть.
   – И что?
   – Он решил оспорить этот договор в суде и выступил на Форуме против своего кредитора…
   – Ну, говори быстрее! Что дальше?
   – Он проиграл. Поэтому весь дом по суду перешёл в руки кредитора.
   – Как это? Кому? Сколько он занял? – Лаций сразу задавал все вопросы, которые возникали у него в голове, и с нетерпением ждал ответа.
   – Тит занял миллион сестерциев.
   – У кого?
   – У Клода Публия Пульхера.
   – У кого?! У Клода?!
   – Да, – коротко ответила Кальпурния и поджала губы. Оба некоторое время молчали, думая каждый о своём.
   – Но зачем ему было столько денег? – прошептал Лаций.
   – Торговые дела. Мечтал разбогатеть. Он хотел получить разрешение на торговлю хлебом и виноградом в одном из районов Самнии, недалеко от Рима. Надо было заплатить много денег, чтобы стать клиентом у одного сенатора.
   – И что?
   – Скажем так, у более могущественного сенатора там уже был свой клиент… и он помог ему остаться на своём месте. А муж твоей сестры впустую потратил большую часть денег, и его сенатор ему не помог.
   – Но почему он пошёл в суд?
   – Не знаю. Важно, что он проиграл. А потом его встретили ночью у своего дома и сильно избили. Он чудом остался жив. Поэтому твоя сестра предпочла продать оставшиеся пристройки и уехать в Самнию, на вашу старую виллу.
   – Когда это произошло?
   – Весной.
   – Но почему мне никто не сказал? – он схватился за голову.
   – Не знаю. Прости, я действительно не знаю. В Риме некоторые слухи разносятся со скоростью ветра, а некоторые – не узнаешь и до конца жизни.
   – Я, кажется, помню этого Клода Пульхера. Он так ни разу и не смог пройти отбор во всадники на Марсовом поле. На полголовы ниже, но весь, как оливковая ветка, гибкий и вёрткий. Два раза с лошади упал. Потом в армии Лукулла пытался служить всадником, но его выгнали.
   – Это, наверное, было давно, – уклончиво заметила Кальпурния. – Он теперь сын простого малоимущего гражданина Рима, пролетария. Так что старайся не вспоминать эти события на улице, среди простых граждан.
   – Ты что, серьёзно? Что за глупость?
   – Это долгая история. У него не получилось попасть в Сенат и стать консулом от партии патрициев. Тогда кто-то посоветовал ему пойти другим путём и занять должность поменьше. Он выбрал должность народного трибуна. Для этого ему надо было распрощаться со своим аристократическим происхождением и стать пролетарием. Так требуют Законы Двенадцати Таблиц. Он так и сделал. Заплатил какому-то нищему, стал его приёмным сыном и поменял имя Клавдий на Клод. Его мать была не против.
   – Но откуда у него столько денег?
   – Не знаю. Не спрашивай. Могу только сказать тебе, что он добился изгнания Цицерона из Рима несколько лет назад. А ты помнишь, как Катон назвал Цицерона после того, как тот раскрыл заговор Сергия Катилины?
   – Отец нации… – пробормотал Лаций.
   – Да, именно! Так вот, после того, как Цицерона сослали, его дом разгромила банда возмущённого плебса. И Клод Пульхер приобрёл его почти даром.
   – Ах, вот оно что! Тогда его надо наказать!
   – Лаций, он купил его на законных основаниях, – Кальпурния сделала ударение на последних словах.
   – Ну и что! Всё равно он заслуживает наказания!
   – Тебе нельзя в Рим. Ты погубишь себя, – вздохнула она.
   – Не погублю! Я накажу этого дерзкого щёголя.
   – Как? У него целая банда бедняков и бывших гладиаторов.
   – Я найду людей.
   – Ты не первый, – с сожалением покачала головой жена Цезаря. – У него уже нашёлся достойный враг, который решил это сделать сам. Говорят, по ночам они сталкиваются. Разгораются целые битвы. Страдают простые люди и их дома. Подумай о том, что Клод всё ещё жив. Значит, он силён и это кому-то надо. В Риме такие люди без поддержки долго не живут, поверь мне. Поэтому ты можешь пострадать и не от его рук.
   – За ним стоит кто-то из сенаторов?
   – Думаю, не только сенаторов. Он слишком хитёр и ублажает не только старых патрициев, но и их молодых жён, когда мужей нет рядом. А те потом помогают ему, общаясь с мужьями. Но, всё равно, у него есть свой могущественный покровитель.
   – Я не могу поверить своим ушам. И это Рим? – на лице Лация отразилась боль.
   – Послушай, ты не из простого рода, ты сам патриций. Но, прости за правду, ты беден и у тебя нет поддержки.
   – Мне поможет Марк Красс.
   – Возможно. Он это обещал? – она сделал паузу и, заметив, как Лаций опустил голову, вздохнула. – Вот видишь. Ты думаешь, у тебя одного произошла такая трагедия? Нет. Но бросаться на Клода Пульхера с мечом глупо. Тебя схватят и казнят.
   – Но мой дом! – простонал Лаций.
   – Твой дом тоже попал к Пульхеру на законных основаниях. Сегодня такой закон. Но если ты хочешь чего-то добиться, тебе надо поступать по-другому.
   – Как? – с отчаянием спросил он.
   – Приехать в Рим и наблюдать. Ждать и наблюдать. Завтра законы могут измениться.
   – Ты говоришь, как Гай Юлий… Законы могут измениться! Но сколько ждать?
   – Столько, сколько надо. Всё меняется очень быстро. Поверь мне. Ты можешь следить за Пульхером и его ошибками, пользуясь покровительством Марка Красса. Но только не сталкивайся с ним лицом к лицу. Ни в коем случае. Это мой тебе совет. И совет Цезаря.
   – Так он знал? – опешил Лаций.
   – Да, поэтому и попросил тебя приехать сюда. Ведь ты бы не поехал на Сицилию, если бы узнал о доме, не так ли?
   – Конечно, нет!
   – Вот видишь! – она с пониманием покачала головой.
   – Но где мне жить? Где взять деньги? Как вообще дальше жить?
   – Если ты готов последовать моему совету и набраться терпения, я скажу тебе, что делать.
   На какое-то время в беседке повисло напряжённое молчание. Лаций сравнивал в голове все варианты мести, и все они кончались одним и тем же. Наконец, он поднял глаза и сказал:
   – Хорошо, я готов тебя выслушать.
   Кальпурния сжала ладони и посмотрела ему в глаза:
   – Семья Пизонисов знает о твоей трагедии. И они были бы не против, если бы ты какое-то время пожил у них в доме.
   – У них в доме?
   – Да. Конечно, не просто так. Они очень надеются на то, что ты согласишься стать мужем их младшей дочери. Им нужен человек из рода Сципионов.
   – Но зачем?
   – Клод Пульхер бывал в их доме и вёл себя неприлично по отношению к их старшей дочери, – она опустила взгляд и вздохнула.
   – В каком смысле? – не понял Лаций.
   – Неважно. Много обещал… Он причинил им много неприятностей. К тому же, он допустил большую ошибку с предыдущей женой Гая Юлия. Возможно, ты знаешь, что он переоделся в женскую паллу и тайно проник ночью на женский праздник в храм. Из-за этого Гай вынужден был развестись с Помпеей. Именно тогда он и сказал, что жена Цезаря должна быть вне подозрений. А Клод Пульхер до сих пор жив. Этот пример должен тебе показать, что Цезарь тоже умеет терпеть и ждать. Хотя он, с его связями, мог бы избавиться от Клода Пульхера гораздо быстрее, чем ты.
   – Вот оно что! Я не знал об этом, – сказал Лаций. – Но ты права…
   – Итак, ты встретишься с Оливией и её матерью здесь. А потом согласишься на их предложение пожить в их доме. Хорошо?
   – Да, – тихо ответил он. – Но сколько мне ждать?
   – Пока не вернётся Цезарь, – многозначительно ответила Кальпурния.
   – А для этого ему надо, чтобы я помог Крассу собрать армию и отправить его в Азию, – догадался он.
   – Ты знаешь больше, чем я думала. Тогда у тебя нет другого выхода. Если ты умный человек, ты сумеешь дождаться перемен в Риме. Цезарь тебя не забудет.
   – Даже не знаю, как тебя благодарить, – смущённо пробормотал Лаций.
   – Постарайся понравиться Оливии, – уже другим, не таким строгим и назидательным тоном ответила Кальпурния. Теперь она снова была похожа на слабую и беззащитную женщину. Вздохнув, она добавила: – У её матери, моей сводной сестры, тоже была нелёгкая судьба. Будь мягким. Дай мне слово, что не станешь упоминать о Пульхере, пытаться отомстить ему и показывать свои чувства! Это ранит их ещё больше.
   – Обещаю, – кивнул Лаций. После этого они спустились вниз, и слуги принесли десерт. Тихие разговоры и красное терпкое вино навевали сон. Он то и дело проваливался в легкую дрёму и утром даже не мог вспомнить, кто и как проводил его вечером в комнату для гостей. Не обременённый заботами повседневной военной жизни, он встал на следующий день около полудня и очень удивился, что его никто не разбудил.

Глава 36

   – Почему ты не разбудил меня раньше? – спросил он Икадиона, который пришёл пригласить его к столу.
   – Зачем? Ты же не просил меня об этом? – честно признался тот. – И госпожа тоже ничего не говорила.
   – Эх, беззаботность! – только и мог сказать Лаций. Но в его голосе прозвучала радость. Он был бодр. Голова не болела, хотя на теле ещё болели ссадины и синяки. – Прекрасный день! – сказал он Икадиону, проходя мимо бассейна и стараясь, чтобы его слова прозвучали искренне. Вчерашний разговор с женой Цезаря оставил в душе глубокую рану, но мудрое решение Кальпурнии, как бальзам, помогло этой ране затянуться, хотя и не излечило её.
   – Да, Лаций Корнелий. День прекрасный. Если пожелаешь, я позже мог бы показать тебе гимнасий.
   – Судя по всему, ты любишь это место больше всего?
   – Столько лет отдано упражнениям! – вздохнул вольноотпущенник. – Привык. Теперь там не учат подростков и не тренируют воинов.
   – Ладно, давай сходим.
   Гимнасий представлял собой несколько площадок для разного вида упражнений. Икадион привёл Лация на самую большую, с ровным земляным покрытием. Вдоль стен были разложены диски, палки, каменные шары, гантели, копья и много всяких других приспособлений. Он с упоением рассказывал ему о каждом снаряде, поднимая с земли, показывая, как им работать, и отмечая все недостатки и преимущества. Лацию всё это было знакомо, но он всё равно слушал с вниманием. Когда они дошли до деревянных мечей, он остановил Икадиона.
   – Дай-ка, – он протянул руку. Тот дал ему меч. – Немного легковат, но в руке лежит хорошо, рукоятка не мешает, – Лаций сделал несколько взмахов, потом покрутил меч из стороны в сторону, постучал им по ладони и посмотрел на Икадиона. – Может, попробуем? – он кивнул на вторую палку и по ответному взгляду понял, что «вызов» принят. Лаций снял плащ и тунику, оставшись в набедренной повязке, и положил чёрный медальон сверху на одежду. Заметив заинтересованный взгляд Икадиона, он коротко сказал: – Подарок друга.
   – Странный подарок, – покачал головой тот. – Я видел такой круг только один раз. У одной старой гадалки. Но я тогда был маленьким. Помню, как она вызывала своих богов, зажав его между ладоней. Это было вчера, – он покачал головой.
   – Я ношу его на шее. И мои боги не против этого. Так что давай, попробуем без их помощи постучать палками по плечам!
   – Ну, ты даёшь! – впервые рассмеялся Икадион. – Держись, сейчас я тебя проучу! – тоном отца, призывавшего сына к порядку, произнёс он.
   – Посмотрим, – ответил Лаций и переложил палку в другую руку. Он не стал долго ходить по кругу, выжидая противника, как делал это обычно с настоящим мечом. Здесь он сразу же напал на Икадиона, наслаждаясь свободой движения и частичной безнаказанностью, которую предоставляло ему деревянное оружие. Либертус защищался, но не нападал, с улыбкой отскакивая в сторону, когда оставаться на месте уже было нельзя. Прошло довольно много времени, и Лаций стал чуть чаще дышать. Но он ещё был полон сил. Это было приятное чувство, скорее напоминавшее лёгкую усталость от долгой разминки, чем от серьёзной нагрузки. Его соперник не заметил этого и решил, что настало время перейти к решительным действиям. Он развил такую скорость, что Лацию не оставалось ничего другого, как просто бегать от него по кругу. Наконец, Икадион зажал его в угол и с радостными возгласами стал вращать меч перед собой, как колесо. Он был почти уверен, что Лаций либо сдастся, либо подставит свой меч под удар, и тогда он точно выбьет его из рук. Между ними было всего два шага, когда Лаций вдруг присел и сделал кувырок вперёд, прямо ему навстречу. Для Икадиона это движение оказалось настолько неожиданным, что он не успел ничего сделать. Фигура соперника нырнула под вращающийся меч и исчезла. И только когда Лаций вскочил на ноги и оказался прямо перед ним, буквально лицом к лицу, а деревянный меч отлетел в сторону, Икадиону стало ясно, что тот его перехитрил. Они стояли друг перед другом на расстоянии ладони. Один широко улыбался, а другой не мог прийти в себя и поражённо молчал, как будто Юпитер пригвоздил его молнией к земле. В воздухе повисла тишина. Двое слуг наблюдали за ними, открыв рот. Им давно не приходилось видеть подобные «сражения». Наконец, Лаций расхохотался и крепко обнял Икадиона.
   – Ну, что, понравилось? А? – со смехом спросил он.
   – Как ты… как ты это сделал? – ещё не в силах понять, что произошло, обескуражено спросил либертус. Он медленно перевёл взгляд на слуг, те стояли с вытянутыми лицами и пожимали плечами.
   – Ничего сложного. Особенно для такого атлета, как ты! – ответил Лаций. – Смотри, я научу тебя прямо здесь, – он стал к стене и подозвал его к себе. Тот приблизился. – Подними меч! – приказал он. Икадион поднял палку. – Смотри, вот он у тебя впереди. Так? – Лаций ещё тяжело дышал после упражнений.
   – Так, – согласился Икадион.
   – Между нами два-три шага. Ты из-за меча не видишь, как я приседаю. Вот так: приседаю, обнимаю колени и делаю кувырок вперёд. Только очень быстро. Понял?
   – Да, – понял тот.
   – Давай, попробуй!
   – Ух! – выдохнул Икадион, выпрямившись после кувырка.
   – Видишь, как всё просто! – снова рассмеялся Лаций. – Всё дело в скорости. Надо делать это очень быстро!
   Они стали на глазах удивлённых рабов отрабатывать этот приём. И ни те, ни другие не видели, как в окне дома напротив показались две женщины. Улыбаясь, они с интересом стали наблюдать за их упражнениями.
   Валерия Пизонис и её дочь Оливия приехали на виллу накануне вечером и сразу же известили об этом жену Цезаря. Та попросила Оливию прийти утром для предварительного разговора. Сразу после восхода солнца девушка уже была у неё в доме, но Лаций и Икадион об этом не знали. Теперь обе стояли у окна и смотрели на них с нескрываемым любопытством.
   – Ну, как он тебе? – спросила Кальпурния из-за плеча девушки.
   – Он выглядит, как бог, – прошептала Оливия, не отрывая взгляда от Лация.
   – Не только выглядит. Поверь мне, – Кальпурния загадочно улыбнулась. – В твоём возрасте я бы, не раздумывая, согласилась. Хорошо, что твоя мать осталась в триклинии. Тогда бы мы не смогли прийти сюда.
   – Но, я боюсь его, тётя, это всё так странно… и страшно. Я никогда с ним не разговаривала. И вижу его впервые, – прошептала, не оборачиваясь, девушка, продолжая смотреть на полуобнажённые тела Лация и Икадиона. Её распущенные чёрные волосы красиво струились по молодой коже, ещё не требующей масел и заботы. Кальпурния вздохнула, а Оливия, приняв это за сочувствие, повернулась к ней и ткнулась лбом в плечо. – Я боюсь, – прошептала она.
   – Чего? Я же не заставляю тебя идти к нему в армию новобранцем, – она погладила девушку по голове.
   – Я бы лучше пошла новобранцем! Но замуж – ещё хуже. Мне просто страшно.
   – Какая ты упрямая! – поджала губы Кальпурния. – Тебе надо хотя бы познакомиться с ним. Ты меня слышишь, Оливия? Просто познакомься! В Риме ты разговариваешь с другими мужчинами? Вот и представь себе, что это просто разговор.
   – Да, я понимаю, тётя. Но он такой красивый и большой. Мне страшно. Он похож на всесильного бога, спустившегося с небес, чтобы соблазнять нас, простых девушек. Какие у него плечи! А руки! Мне кажется, что если он меня обнимет, я умру.
   – Ох, дурочка. Какая же ты глупая! Послушай меня, я была такая же. Постарайся понравиться ему. Все через это проходят. Давай сейчас не будем говорить о твоих страхах. Отдохни до завтра у меня на женской половине. Я договорилась с твоей матерью. А ночью мы поговорим с тобой ещё раз.
   – Да, конечно. Спасибо, тётя, – Оливия с благодарностью посмотрела на Кальпурнию, и та, поцеловав её в лоб, прижала к груди.
   – Эх, – вздохнула жена Цезаря, увидев, как Лаций и Икадион, в сопровождении двух слуг, направились к бассейну. Её губы грустно улыбнулись и прошептали: – «Юностью боги прельщают женщин земных…»
   Они сбросили накидки, и Лаций первым прыгнул в воду. Икадион задержался и пристально посмотрел в сторону окна. Ему показалось, что там кто-то есть. Кальпурния улыбнулась, и, хотя либертус из-за яркого солнца не мог видеть её улыбки, он тоже улыбнулся и только после этого прыгнул в бассейн. Вид мускулистых тел вызвал у Кальпурнии лёгкое сердцебиение, и она поспешила отвести юную Оливию вглубь дома, чтобы та невзначай не обернулась. «Хотя, может быть, ей и надо было бы посмотреть?» – мелькнула у неё безрассудная мысль, но она сразу же её отбросила.
   Вечером Кальпурния Пизонис, как ни в чём не бывало, поужинала с Лацием и двумя другими матронами, которые приехали к родственникам на соседние виллы. С ними были их мужья, поэтому Лаций не чувствовал себя в одиночестве. Он подробно расспрашивал пожилых сенаторов о событиях в Риме, и она поняла, что тот внял её совету и пытается как можно больше узнать о ситуации в городе. Старые патриции с радостью отвечали на его вопросы, потому что чувствовали в его словах искреннюю заинтересованность.
   Следующее утро наступило вместе с пением незнакомых птиц, возрадовавшихся восходу солнца, как будто это был последний день в их короткой птичьей жизни. Лаций долго лежал на огромном матрасе, слушая весёлый щебет, и с ужасом представлял себе, что второй посланник, Марк Флавий, должен вернуться из далёкого Брундизия ещё только через тринадцать дней. И это в лучшем случае…

Глава 37

   – Сегодня приедут Валерия Пизонис с дочерью Оливией, – сообщила ему Кальпурния, и Лаций с облегчением ответил:
   – Я действительно рад, хотя и не знаю, что им говорить.
   – Не притворяйся! Ты же римлянин!
   – Рядом с такой римской матроной, как Кальпурния Пизонис, любой римлянин чувствует себя неловко.
   – В твои годы это простительно, – рассмеялась Кальпурния. – Ты ещё действительно молод и видел мало красивых женщин.
   Лаций вздохнул и замолчал. Помимо Валерии и её дочери в гости снова пожаловали многочисленные пожилые соседи с других вилл, так что знакомство с потенциальной спутницей жизни оказалось для Лация не очень напряжённым.
   – Лаций Корнелий Сципион Фиделий. А это – моя сестра Валерия Кальпурния Пизонис и её дочь Оливия, – представила их Кальпурния.
   – Благодарю богов за эту встречу! Я рад знакомству, – произнёс он и внимательно посмотрел на двух женщин. Старшая из них, мать Оливии, улыбалась с такой же иронией во взгляде, как и Кальпурния, но её дочь стояла с опущенным взглядом и нежным румянцем на щеках.
   – Мы много слышали о тебе, Лаций Корнелий, – ответила мать девушки. – Особенно о твоих приключениях на Сицилии.
   – Из таких рассказов рождаются легенды, – с улыбкой сожаления ответил он. За два дня ему уже порядком надоело рассказывать всем подряд о наместниках на острове и происшествии на корабле. Тем более что слушатели сами дополняли его рассказы разными подробностями из своей жизни и в конце уже путали, что было с ним, а что они слышали от кого-то другого много лет назад. Лацию оставалось только кивать головой и соглашаться.
   Кальпурния и Валерия с интересом наблюдали за статным легионером. Оливия не произнесла ни слова. Он несколько раз поднимал на неё взгляд, но безответно. У девушки были чёрные волосы, которые она, в отличие от матери, не уложила на затылке в причёску, а оставила распущенными на плечах. Овальное личико, полукруглые брови с еле заметной линией краски, естественный румянец щёк и всего лишь одно украшение – нитка жемчуга на шее – всё это делало её похожей скорее на юную пастушку, чем на невесту. Широкая белая лента на палле прижимала ткань к телу, обтягивая небольшую острую грудь. Оливия явно волновалась. Он выглядела совсем юной – скорее, девочкой, чем девушкой, и следы наивности и страха, отражавшиеся на её испуганном лице, подтверждали это.
   Лаций ещё никогда не выступал в роли мужчины, которому ищут спутницу жизни. Он никогда не испытывал недостатка женского внимания, ему было с чем сравнивать, поэтому наивная Оливия не вызывала у него в душе ничего, кроме сочувствия. Это юное создание ещё не отличалось той силой коварства, кокетства и интриги, которыми обычно завлекали в свои сети мужчин более опытные женщины. Она выглядела, как беззащитный ребёнок, который, зная о неизбежности происходящего, растерянно молчит и не знает, что делать. Им обоим нужна была помощь, и помощь пришла.
   – Я вижу, какое впечатление произвела на тебя красота моей племянницы, – проворковала Кальпурния. – Тебе не надо говорить нам об этом. Присядь, Оливия. Поговори с этим мужественным воином. Расскажи ему о вашей вилле, о твоих цветниках. Они живут в десяти милях южнее, – повернулась она к Лацию.
   – Приветствую тебя, Лаций Корнелий, – тихо произнесла девушка.
   – И я тебя, – выдавил он из себя. Ему было неловко от того, что все знали, зачем они здесь. Но это тоже был, своего рода, бой, и ему надо было сражаться. Потому что цель была намного важнее. Дом в Риме и ставший ненавистным Пульхер постоянно напоминали ему об этом. – Мне очень трудно говорить, – начал он хриплым голосом, – потому что я воин, а не адвокат на Форуме. Но ты очень красивая, Оливия. И очень молодая.
   – Спасибо, – тихо ответила девушка. Это было всё, что они могли сказать друг другу. Какое-то время они обменивались ничего не значащими фразами, отвечали «да» и «нет», почти ничего не ели и смущённо улыбались. Наконец, Кальпурния решила поступить по-другому:
   – Оливия, я говорила Лацию, что ты часто бываешь у нас на вилле и любишь её. Пожалуй, ты знаешь её лучше меня.
   – Да, тётя.
   – Не согласишься ли ты показать библиотеку и сады нашему гостю и рассказать всё, что знаешь, пока мы с твоей мамой поговорим с гостями? – Кальпурния наклонила голову и вопросительно посмотрела на Оливию. Та вспыхнула и покрылась ярким румянцем.
   – Да, конечно, – кротко ответила она, поняв её намёк.
   – Ну, вот и хорошо. Тогда я останусь здесь, а вы пойдите, поговорите снаружи. Надеюсь, наш гость не против? – Корнелия призывно посмотрела на Лация и сделала движение бровями.
   – Конечно, нет, – поспешно ответил он. Они вышли к бассейну, и Лаций полной грудью вдохнул приятную вечернюю прохладу.
   – Да, это чудесное место, – неожиданно с восторгом произнесла Оливия. – Не зря Геркулес построил здесь город. Ты знаешь, что это он построил Геркуланум?
   – Да, слышал.
   Прохаживаясь по портикам, Оливия рассказывала ему обо всех постройках, статуях, колоннах и бюстах, о беседке для наблюдения за звёздами. Когда они поднялись на крышу, она некоторое время молчала, смотря вдаль. Лаций по-прежнему молчал.
   – Прости, я должна сказать тебе честно: я тебя не люблю! – вдруг выпалила она и сжалась в комок, спрятавшись за статуей Эроса.
   – Да? – не нашёлся, что ответить он. Это было так неожиданно и по-детски наивно, что у него вырвался невольный смех.
   – Почему ты смеёшься? – она нахмурила маленькие тонкие брови.
   – Прости, – Лаций чувствовал себя глупо, потому что не мог сказать ей честно о своих чувствах. Для него она была ещё совсем ребёнком, и это могло сильно её обидеть.
   – Даже если мать и отец выдадут меня замуж, я всё равно буду любить другого. Я хочу, чтобы ты это знал сразу, – отчаянно произнесла Оливия и вышла из тени. Было видно, что она очень волнуется: её грудь часто поднималась и опускалась, лицо в свете луны стало тёмным, она тяжело дышала и смотрела в сторону. Какое-то время девушка ещё пыталась сдерживать рвущиеся наружу рыдания, но, в конце концов, не выдержала и расплакалась.
   – Ты что? Ну, ну, ну… прекрати, – он прижал её к себе и погладил по голове. – Знаешь, я уважаю твою смелость, – через некоторое время произнёс Лаций. – Я тоже любил одну девушку. Очень сильно любил, – он глубоко вздохнул. Оливия перестала плакать и пристально посмотрела ему в глаза.
   – Правда? А сейчас что? Ты её разлюбил? – прошептала она дрожащим голосом.
   – Не знаю… мне, кажется, нет, но… просто её нет в живых. Вот и всё.
   – Прости, я не хотела тебя обидеть!
   – Чем? Глупая девочка, наоборот, это хорошо, что ты сказала правду, и теперь нам не надо притворяться.
   – Притворяться? Ты тоже хотел мне рассказать об этой девушке?
   – Да.
   – Но что сказать родителям? И как же тётушка? Как мои родные?
   – Что-нибудь придумаем. А ты за это время решишь, как тебе быть с твоим любимым, – с облегчением произнёс он.
   – Нет, не решу, – ответила она, прижав кулаки к груди. Её чёрные глаза блеснули холодным лунным светом, и в них застыло отчаяние.
   – Почему? – осторожно спросил Лаций. – Его тоже… нет в живых?
   – О, нет! Хвала богам, он жив. И ещё как жив! Он радуется жизни больше меня! – с жаром выпалила она и потом прошептала одними губами: – Он меня не любит и требует от меня невозможного!
   – Фух! А я-то думал! – покачал головой он.
   – Это страшней, чем смерть! Ты не можешь себе представить! – снова заплакала она.
   – Ну, и что же такого страшного в том, что он тебя не любит? Это может измениться. Потом, может, и полюбит, – попытался неловко успокоить её Лаций.
   – Не полюбит! – с отчаянием прошептала она. – Не полюбит! Он любит мою сестру. И она его – тоже.
   – Э-э… – протянул он, чувствуя, что ситуация усложняется. Кальпурния что-то говорила об этом, но он не помнил, в чём именно заключалась проблема.
   – И ещё у него есть жена. У них будет ребёнок. А он только шутит и смеётся надо мной. Везде, где мы встречаемся. Сестра сейчас часто болеет. Совсем не выходит из своей комнаты. А я…
   – Ну, да… Это плохо. И кто же это? Кто смеет так безжалостно играть с чувствами такой юной и красивой девушки? – попытался пошутить он.
   – В Риме его все знают, – вздохнула Оливия. – Это Клод Пульхер.
   – Кто?! – не поверил своим ушам Лаций. – Как ты сказала? Клод Пульхер?
   – Да, – кивнула она. – Ты его знаешь?
   Лаций набрал в грудь побольше воздуха и сжал кулаки. Он готов был схватить мраморный бюст с ближайшего постамента и забросить его на крышу виллы. Но надо было успокоиться, ведь он обещал Кальпурнии держать себя в руках.
   – Почти не знаю, – пробормотал он.
   – Клод – народный трибун. Он… он очень известный и популярный… он красивый и так одевается! – щебетала Оливия. – У него тонкие белые руки и лицо, как у Аполлона! Раньше он дарил мне красивые подарки, когда приходил к нам в дом, но в последнее время его часто нет в Риме. Потом он стал нравиться моей сестре, и она с ним встречалась втайне от меня! Вот! – с упрёком закончила Оливия, и её глаза снова наполнились слезами.
   – О, боги, этого не может быть, – прошептал Лаций, с трудом сдерживаясь. – Ты знаешь, могу тебя утешить: ты зря страдаешь по этому человеку. Это не тот случай, чтобы убиваться. Видят боги, он добром не кончит. Это… это… поверь мне, не тот человек, которого ты достойна.
   – Но я его люблю! Как ты можешь так говорить? Ты же его совсем не знаешь!
   – Он свёл с ума не один десяток женщин. И ещё сведёт. Я его лично не очень хорошо знаю, потому что он служил у Лукулла, когда я был у Помпея. Но он…
   – Я знаю. Я всё это знаю. У него были неудачи на войне. Ему не повезло. Прости… Но чем больше я думаю о нём, тем больше люблю. И ничего не могу с собой поделать.
   – Тогда просто жди. Может, всё пройдёт само собой, – повторил он слова Кальпурнии.
   – Я никому об этом не говорила. Ты – первый, кто узнал…
   – И не говори. Так будет лучше. Давай подумаем, что делать дальше. Ведь нам надо что-то сказать твоей тётушке.
   – Да, ты прав. Прости, я не сдержалась, – она всё ещё хлюпала носом, но слёзы на щеках уже высохли и только слегка припухшие губы говорили о том, что она плакала.
   – Ничего страшного. Мы можем просто дружить, как брат и сестра, проводить время вместе, ну… и это будет наш секрет. А твоим родителям скажем, что решили подождать до возвращения в Рим. Поверь, там у меня будет столько дел, что мы очень редко будем видеться. Я буду постоянно занят с новобранцами. Мы скажем твоим родителям, что ты ещё очень юная, и тебе надо привыкнуть ко мне. Как я придумал? Тебе нравится?
   – Очень! Только говорить будешь ты. Хорошо? – попросила Оливия и с преданностью посмотрела ему в глаза.
   – Конечно. Это несложно. Так что договорились: возвращаемся в Рим, а там посмотрим, да?
   – Да! Как хорошо, – запрыгала от радости она, и Лаций заметил, что напряжение в отношениях прошло и ему начинают нравиться её молодость и открытость.
   Валерия и Кальпурния с радостью выслушали их решение и согласились, что торопиться не стоит – надо поговорить и пообщаться побольше. До прибытия второго посланника они каждый день гуляли по вилле, вместе с Икадионом читали греческие книги в библиотеке, ходили к морю и производили впечатление людей, которым приятно и интересно проводить время вместе.
   Через неделю вернулся Марк Флавий. Он был уставший и злой. В Брундизие он пытался договориться с капитанами больших кораблей и составил список судов, способных переправить большое количество войск в Азию. Но никто не хотел говорить с ним так рано. Впереди был ещё целый год. В разговорах незаметно пролетела ночь. Утром Кальпурния вышла к воротам, чтобы лично проводить их. Это был знак большого уважения.
   – Лаций Корнелий, – неожиданно обратилась к нему она. – С тобой выразил желание поехать либертус Икадион. Он тоже остановится у моей сестры Валерии и заодно поможет тебе. Надеюсь, он не будет для тебя обузой.
   – Да что ты! – радостно воскликнул он. – Это не обуза, а помощь. О таком товарище можно только мечтать!
   – Я так и думала, – улыбнулась Кальпурния. – Надеюсь, Оливия быстро привыкнет к тебе, хоть она и сопротивляется.
   – Я тоже надеюсь, – улыбнулся в ответ Лаций, помня об их договоре. – Она ещё слишком юная.
   – Да. Ты прав. Но всё зависит от тебя. Помни об этом!
   – Благодарю тебя, Кальпурния Пизонис. Я всегда буду помнить об этом.
   – Пусть дорога будет удачной, и да помогут вам боги! – пожелала она напоследок, потом повернулась к Икадиону и, с грустью посмотрев ему в глаза, сказала всего одно слово:
   – Удачи!
   Лаций видел, как либертус сник и у него на лице застыло мучительное выражение плохо скрываемого страдания. Икадион тяжело вздохнул, стиснул зубы и, ничего не ответив, опустил голову на грудь.
   – Поехали! – кивнул Лаций, и эти слова заставили всех тронуться в путь.

Глава 38

   Последние дорожные столбы-миллиарии [87 - Миллиарии – каменные столбы, ставившиеся римлянами на дорогах на расстоянии миллиария один от другого.] вдоль Аппиевой дороги [88 - А́ппиева дорога была проложена при цензоре Аппии Клавдии Цеке в 312 г. до н.э. из Рима в Капую. Считалась самой главной дорогой Рима.] закончились перед самым въездом в Капенские ворота Рима. Был яркий солнечный день, люди, лошади, всадники и повозки постоянно двигались как в город, так и из города. Повсюду стоял шум, в голосах людей было больше радости, восторга и даже бахвальства, чем в других городах республики. И хотя это могло быть поверхностным впечатлением, потому что они долго не видели Рим, Лаций и Марк Флавий не могли сдерживать свои чувства и тоже радовались, обмениваясь восторженными фразами и весёлыми замечаниями. Даже потемневшие грязные камни в высокой стене казались им родными.
   – Слушай, я не помню этого портика! – воскликнул Лаций, не проехав ещё и двух сотен шагов.
   – Я тоже… – удивлённо оглядываясь по сторонам, ответил Марк.
   – Смотри, какие колонны! Какой мрамор! Как будто прозрачный! Такой только в храмах Киликии был.
   – Точно, – соглашался его товарищ. – А это что такое? – он показал в сторону Авентинского холма.
   – Похоже на новый цирк, – пробормотал Лаций, вглядываясь вдаль. На Форуме виднелись несколько новых статуй, но над всем этим по-прежнему высились храмы Юпитера и Венеры.
   – Сколько новых вилл на той стороне Тибра. Рим богатеет, – почему-то с недовольной интонацией произнёс Марк.
   – Да ладно тебе дуться! Что, завидуешь, что ли? – Лаций был рад возвращению и не видел повода для плохого настроения. – Или боишься, что места не хватит? – пошутил он.
   – Может и не хватить, – не разделяя его радости, пробурчал Марк.
   – Построишь тогда дом на Суббуре! Там всегда весело, – сказал Лаций.
   – Вряд ли. Ты видел, что там творится? Места свободного нет, чтобы пройти, – не согласился с ним Марк.
   – Да, ты прав. Я не думал, что инсулы будут уже в четыре этажа. Как только держатся! – сказал Лаций, глядя на новую крытую клоаку для домов на Авентине. Так же, как и раньше, был слышен лай собак оставшегося позади Суббура, на мостах теперь шумели торговые ряды, и везде на улицах были люди в тогах – отличительной одежде настоящих римлян. Лаций не мог поверить, что в этом городе происходят те события, о которых рассказала ему Кальпурния Пизонис. Эти воспоминания заставили его нахмуриться, но всё же он был в Риме, а для каждого римлянина этот город был частичкой дома.
   В доме Пизонисов его ждало сообщение от Красса. Тот находился на своей вилле далеко за городом и ждал его у себя, как только они приедут в столицу. Марк Флавий попрощался с ним и отправился к дому своего отца. В доме Пизонисов царила радостная суета, которую не разделяла только Клавдия, сестра Оливии. Она так и не покинула женскую половину, сославшись на сильную усталость и головную боль. Оливия поймала на себе вопросительный взгляд Лация и в ответ только пожала плечами, как бы отвечая: «Я же тебе говорила…»
   На следующий день на рассвете, не дожидаясь слуг, Лаций проверил коня и собрался в дорогу. Хотя рабы приготовили вещи ещё с вечера, он предпочитал всё проверять сам. На этот раз лошадь хорошо почистили и накормили, кожаные удила были не слишком старые и хорошо вымочены в воде, копыта – без сколов и трещин, а накидка чистой и гладкой. Лаций стал на колено раба и запрыгнул на лошадь.
   – Ну, поехали, – потрепал он её по гриве и стукнул пятками в бока. Лошадь тронулась с места и перешла на рысь.
   Вилла Красса находилась на полпути к Остии. От Рима это было не очень далеко, но дороги всегда были забиты повозками с солью и разными товарами. Он добрался туда уже после захода солнца, почти в полной темноте.
   – Марк Красс попросил тебя подождать его здесь, – сообщил слуга, проводив его в отдельную комнату. – Воды, вина, что ты хочешь? – спросил он.
   – О, благодарю тебя! Давай немного воды! Как тут у вас тепло, – он сразу упал на стул и выпрямил ноги.
   – Ты прав. Квинт Ората в прошлом году проложил под полом тёплые воздушные трубы.
   – Боги любят твоего господина! – потянувшись, сказал Лаций, подумав, каких денег должна была стоить замена полов в этом огромном доме. Он закинул руки за голову и незаметно для себя заснул. Когда Красс вошёл, он уже спал глубоким сном.
   – Не трогайте его, – приказал он слугам. – Приготовьте для него комнату рядом с библиотекой и еду. Пусть ждёт там, – после этого он поспешил вернуться к двум сенаторам, с которыми обсуждал вопросы их вознаграждения за помощь в избрании его консулом.
   Лаций проспал всю ночь и проснулся от того, что у него сильно затекла рука. Голова была тяжёлой. Он долго заставлял слугу поливать его холодной водой, чтобы прошла неприятная тяжесть в висках. Наконец, по телу пробежали мурашки, и он с удовольствием завернулся в большую простыню. Ткань была настолько тонкой, что Лаций не удержался и несколько раз провёл по ней ладонью. Огрубевшая кожа пальцев, казалось, касалась воздуха. Он попробовал помять её пальцами.
   – Что это, шёлк? – с удивлением спросил он слугу, лысого упитанного подхалима с бегающим взглядом и короткими ручонками, которые он всё время смешно складывал на круглом животе, как на подставке. Услышав вопрос, тот с самодовольным видом улыбнулся, как будто эта ткань была предметом его персональной гордости, и с нотками снисхождения, но всё же вежливо ответил:
   – Это подарок проконсула из Азии.
   – Хм, и из чего она сделана? – он приблизил ткань к глазам, но поверхность была настолько ровной и гладкой, что не было видно ни одной нити.
   – Из очень тонкой паутины, которую делают специальные круглые черви далеко на востоке.
   – Черви? На востоке? – Лаций удивлённо посмотрел на этого странного лысого человека и сделал вид, что не замечает его снисходительной улыбки.
   – Да, на востоке. Такую ткань привозят в Сирию на верблюдах из очень далёкой страны. Её называют Серика [89 - Серес – греческое название Китая, которое использовали греки и римляне древнего мира. Оно обозначает «шёлковый» или «страна шёлка».].
   – Серика? Это по-гречески Серес? Из страны шёлка? Да, я слышал об этой стране от одного грека. Она находится на краю земли, и люди живут там вместе с богами в одном доме. Они помогают им делать такие вещи. Но такого тонкого шёлка я ещё не видел, – он открыто улыбнулся, вспомнив уроки со старым педагогом. – А ещё там делают очень тонкие и лёгкие чаши. Они легче воздуха. И в таких кувшинах можно долго держать холодную воду, – добавил Лаций, уже окончательно поняв, о чём идёт речь.
   – Да, ты прав, – со вздохом ответил слуга, потому что ему не дали до конца продемонстрировать свои познания. Лаций надел тунику. Выполняя приказ Марка Красса, его проводили в столовую и предложили поесть. Это было весьма кстати. Он сразу забыл о головной боли и накинулся на рыбу с овощами.

Глава 39

   Марк Красс вернулся поздно вечером и сразу же позвал его к себе.
   – Приветствую тебя, мой друг! – радостно воскликнул он, разведя руки в стороны и крепко обняв его. – Не перестаю удивляться, какой ты большой и сильный! – добавил он.
   – Благодарю тебя, Марк Красс. Но это не главное, ты же знаешь, – усмехнулся Лаций.
   – Да, твой отец всегда любил повторять, что сильный человек без ума похож на огромный дуб, а умный человек без силы – на ивовую ветвь. А ты кто, Лаций Корнелий? – Красс хлопнул его по плечу, и Лаций, усмехнувшись, ответил:
   – Я подстраиваюсь под обстоятельства. Если надо сражаться, я превращаюсь в дуб, если надо думать, то я становлюсь ивовой ветвью.
   – Ладно, ладно, научился красноречию. Вижу. Но давай поговорим о наших делах. Садись! – Красс показал ему на деревянный стул возле небольшого стола с фруктами.
   – Благодарю тебя, – кивнул Лаций.
   – Что у тебя с новобранцами? – сразу же перешёл к делу тот.
   – Около пяти тысяч, – сдвинув брови, ответил он. – Думаю, четыре тысячи останутся. Полный легион. Я пока разбил их на центурии и манипулы, чтобы потом добавить к легионерам и ветеранам. Сейчас тренируются под руководством Варгонта около Капуи.
   – А, помню, помню. «Варгунтей-кол-забей», кажется, его звали? Всегда выигрывал у других. Забивал кол камнем глубже всех в землю. Силач. Но, по-моему, не очень смышлёный.
   – Настоящий воин и верный товарищ, – уклончиво ответил Лаций.
   – Ну, конечно. Цезарь рассказывал мне, что ты спас его во время отступления.
   – Он бы поступил точно так же.
   – Не в этом дело. Легатов назначает Сенат. Ты же знаешь, это закон. А у нас проблема с трибунами и центурионами. Они должны участвовать в пяти кампаниях, чтобы получить это звание. Где мне взять таких, кто прошёл бы по пять кампаний? Да ещё по шесть человек на легион! Таких сейчас почти нет. Ну, что ты так нахмурился?
   – В Риме много опытных легионеров. И по провинциям вокруг я могу собрать людей. У нас ещё есть время.
   – Это хорошо. Времени у тебя много. Почти год. Я уже договорился с некоторыми людьми о встречах. Нам нужны те влиятельные патриции, у кого есть клиенты в Лигурии, Циспадане, Этрурии и Умбрии. У них сильные крестьяне. Из крестьян получаются самые лучшие легионеры.
   – Но это не трибуны и не центурионы. Крестьянами надо командовать.
   – Да. Поэтому тебе надо будет сходить к некоторым сенаторам на утренние приёмы, познакомиться с ними, так сказать. У них можно будет купить много вольноотпущенников и крестьян.
   – Понятно.
   – У меня есть разрешение Цезаря предложить всем вам должности в новых легионах, – неожиданно сменил тему Красс и внимательно посмотрел ему в глаза.
   – В каких легионах? – осторожно спросил Лаций.
   – В этих, – с широкой улыбкой ответил Красс. – Которые ты собираешь, друг мой.
   – Но ведь я должен вернуться обратно… в Галлию?
   – Лаций, что с тобой? Ты ведёшь себя как осторожная лиса, а не воин.
   – Я пока не понимаю, с кем сражаюсь, – настороженно ответил он.
   – Да, ты достойный сын своего отца! – польстил ему Красс. – Я предлагаю тебе возглавить легион гастатов и гоплитов в новой армии или стать префектом конницы. Ты уже был квестором, поэтому, честно говоря, я был бы очень рад видеть тебя префектом конницы. Или легатом, – Красс замолчал и вопросительно посмотрел на Лация. Тот не спешил с ответом.
   – Но я не был сенатором, – уклончиво ответил он. – Это необходимое условие.
   – Помпей тоже не был, однако триумф ему всё-таки разрешили. Помнишь? – Красс усмехнулся, и у него в голосе прозвучала зависть.
   – Да, помню, – ответил Лаций. Он прекрасно помнил это безумное трёхдневное шествие нагруженных золотом и оружием лошадей, верблюдов и повозок, которое Гней Помпей устроил по возвращении из Азии.
   – Ну, что, какое твое решение?
   – Я не могу принять его так быстро. Тем более, я не разговаривал с Цезарем. Я бы хотел сначала поговорить с ним…
   – У меня есть его разрешение. Там твоё имя. Если ты откажешься, можешь вернуться. Если согласишься, Цезарь будет не против.
   – Странно, – Лаций не знал, что сказать, и пытался осознать эту новость. Предложение было слишком неожиданным и слишком странным.
   – Подумай, подумай. Это всегда отличает умного человека от глупого. Хоть ты и не сенатор, но ты умный человек, – такие слова от Красса редко кто мог услышать, и они были приятны, однако он чувствовал, что за этим скрывается что-то другое. – В любом случае, ты всегда можешь присоединиться ко мне. Даже в походе. А теперь давай поговорим о легионах. Все списки ветеранов и отпускников находятся у Сцинны, моего слуги. Он передаст их тебе сегодня же. Надо объехать все эти города вокруг Рима, чтобы собрать людей и оттуда. Сцинна просто не успел этого сделать.
   – Хорошо.
   – Он указал там центурионов, горнистов-корниценов [90 - Корницены передавали команды офицеров в бою.], знаменосцев-сигниферов [91 - Сигниферы несли знамя легиона, вокруг которого осуществлялось построение легиона. С военной точки зрении были важны для определения воинами своего места на поле боя и быстрого перестроения. Потеря знамени и знака легиона считалась позором, легион обычно подлежал в этом случае расформированию.], опционов [92 - Опцион – заместитель центуриона], тессерариусов [93 - Тессариус – офицер караульной службы. Обычно вместе с опционом в бою загонял легионеров обратно в строй длинным посохом.]. Молодец, хорошо поработал. Тебе надо будет только собрать их. Хотя если где-то будут отпускники, их надо брать тоже.
   – Да, Цезарь мне всё это объяснил.
   – Хорошо. Все денежные вопросы здесь будет решать Сцинна. Он будет сопровождать тебя повсюду.
   – Как Оги Торчай? Ещё один денежный мешок? – усмехнулся Лаций.
   – Нет, скорее плотина. Без него я бы погиб. Остался бы без последней тоги. Кстати, Оги – старший брат Сцинны.
   – Да?! Не может быть! Вот это да! – Лаций не мог скрыть своего удивления. Теперь всё понятно, – с улыбкой добавил он.
   – Да, да, посмейся. Эта предвыборная кампания может разорить кого угодно. Поэтому надо полагаться только на самых верных людей, – недовольно проворчал Красс, но глаза его блестели от внутреннего возбуждения и предвкушения великого будущего.
   – Хорошо. Тогда лучше бы мне поговорить с этим Сцинной сегодня. Я всё равно хорошо выспался, – предложил он, заметив перемену в настроении Красса. Лацию не хотелось слушать долгие и пространные рассуждения о Сенате, друзьях и врагах, судьбах Республики и многом другом, о чём обычно тот начинал говорить в приподнятом настроении.
   – Подожди, есть ещё один вопрос, который надо обсудить, – Красс отвёл взгляд в сторону и помолчал.
   – Я слушаю, – Лаций снова сел.
   – Предлагаю тебе пока расположиться в моём доме.
   – Спасибо, Марк Красс, но у меня есть дом, – с благодарностью кивнул головой Лаций. – Я остановился у Валерии и Антония Пизонисов.
   – Ты уже знаешь о своей сестре и её муже?
   – Да, мне рассказала жена Цезаря.
   – Я мог бы и догадаться…
   – Значит, Клод Пульхер живёт теперь в моём доме? – с нескрываемой злобой спросил Лаций.
   – Нет, он живёт во дворце, который отстроил на месте дома Цицерона. А в твоём доме живёт его мать, Цецилия Метелла Балеарика.
   – Но как это возможно? – он сжал кулаки.
   – В Риме всё возможно, – философски ответил Марк Красс.
   – Я хочу подать в суд!
   – Это можно. Но тогда велик шанс самому пойти в рабство или в гладиаторы… если проиграешь, – покачал седой головой Красс. – Платить-то тебе будет нечем. Договор был подписан твоей сестрой и её мужем в присутствии свидетелей.
   – Ты дашь мне деньги, чтобы выиграть суд? – резко спросил Лаций.
   – Давай говорить честно, – Красс повернулся к нему и посмотрел в глаза. – Это пустая трата времени и денег. А на проигрышные дела денег я не даю, – он помолчал и добавил: – Тем более что процент снова начинает подниматься. Уже не четыре, а шесть годовых. К весне будет восемь. Лучше дать эти деньги купцам. Так что, зачем тебе эти проблемы? – Лаций молчал, Красс ждал его ответа.
   – Но почему сестра мне ничего не написала? – спросил он.
   – А что бы ты сделал? – усмехнулся Красс. – Кинулся в Рим, чтобы восстановить справедливость, да?
   – Да.
   – И всё, больше бы тебя никто не увидел. В тот момент её мужу было очень плохо. Он, кажется, смог встать на ноги только через три месяца.
   – И что же мне делать? – невольно вырвалось у него.
   – Что делать? То, что и делал, – усмехнулся Красс. – Собирать новобранцев и искать бывших надёжных воинов. А жить можешь у Пизонисов. И, мне кажется, тебе всё-таки стоит серьёзно подумать над моим предложением. Из Азии ты можешь вернуться не просто богатым, а сказочно богатым человеком. У тебя будут деньги выкупить обратно свой дом. И ещё купить имение, – Красс посмотрел на Лация, но тот молчал и думал о чём-то своём. Тогда он встал и добавил: – Хорошо, подумай, время есть. Я пока пришлю к тебе Сцинну. Кстати, он умный человек и хороший управляющий. Рекомендую тебе найти с ним общий язык.

Глава 40

   С самого раннего утра Рим приходил в движение, и люди с безумием начинались носиться по улицам, как будто это был последний день в их жизни. В городе и раньше было многолюдно и шумно, но в последнее время арделионов стало намного больше. От их суеты в голове начинало кружиться, и Лаций ловил себя на мысли, что ему тоже хочется сорваться с места и куда-то бежать, бежать, чтобы тоже чувствовать себя причастным к этому вечному неугомонному движению. Каждый раз, направляясь на встречу со знакомыми Марка Красса или возвращаясь обратно, он старался пройти мимо своего бывшего дома. Поначалу он мечтал поймать Пульхера в доме Пизонисов, потому что понял, что Клод приходил туда ради Клавдии. Но тот, как назло, совсем исчез, и вообще, затаился, как будто разгадал его планы. Ради встречи с ним Лаций даже отпускал носилки со слугами домой, а сам возвращался к дому Оливии пешком. Но всегда с оружием. Ему очень хотелось встретить кого-нибудь из старых рабов или знакомых, с которыми можно было бы поговорить. Однако ворота дома всегда были закрыты, стена увеличилась на два локтя вверх, на ней появились статуи новых богов и богинь, а в соседних домах уже давно жили другие владельцы. Из них выходили другие рабы и слуги. Даже те постройки, в которых раньше сдавали часть комнат в аренду приезжим, сильно изменились: они из одноэтажных стали двух– и трёхэтажными, разрослись вширь, в них жило, судя по крику из окон и вони из открытых сточных канав, гораздо больше людей, чем раньше. Почти все приезжие снимали в этих инсулах комнаты для ночлега, а днём работали либо на торговых рядах, либо в гавани, либо, если повезёт, на Суббурской улице. У многих из них были свои рабы, которые жили вместе с ними здесь же.
   Днём, после обеда, Лаций несколько раз ездил с Марком Крассом на прогулки и встречи с сенаторами. Постепенно становилось ясно, кто из аристократов на его стороне, а с кем Крассу придётся встречаться позже, уже осенью. Они часто выезжали в открытых носилках на Аппиеву дорогу. Перед ними обычно бежали четыре чёрных раба, а носильщики были одеты в красные шёлковые туники. Каждый раз надо было пройти пять-шесть миль в одну сторону, а потом в другую, приветствуя таких же вальяжных патрициев и их жён, возлежащих в своих паланкинах.
   – Смотри, – Красс кивнул Лацию на приближающиеся носилки, – это Септим Валерий Мессала Руф, влиятельный землевладелец. У него много земель на юге. И ещё у него есть брат – сенатор Марк Валерий Мессала Руф [94 - Марк Валерий Мессала Руф – 101—26 г. до н. э. Происходил из знатного рода Валериев. Консул 53 г. до н.э.]. Для нас он очень и очень нужный человек! Кстати, тоже подумывает о том, чтобы стать консулом. Но его крестьяне сейчас для нас важнее.
   Рабы остановились, и они спустились на землю. Красс представил Лация сенатору, его жене, сыну и дочери.
   – Моей жене будет интересно услышать твой рассказ о нападении страшных морских разбойников, – сказал Септим и улыбнулся своей жене. – Вот он, тот герой, о котором рассказывал нам Марк Красс. Оставляю тебя с ним, Корнелия, разузнай всё получше. А ты, – он обратился к сыну, – слушай внимательно! Таких героев сейчас в Риме мало! Расскажешь нам потом, – Септим Валерий и Марк Красс отошли в сторону, оставив его общаться с двумя женщинами.
   Лацию пришлось в очередной раз пересказывать историю нападения на корабле. Правда, на этот раз он последовал совету Красса и не старался отделаться двумя-тремя предложениями, как раньше, стараясь говорить много и красиво. В Риме любили развлечения и тех людей, которые могли рассказать что-то новое. Мальчику было лет десять, и он слушал его, раскрыв рот. Глаза ребёнка сияли от возбуждения, и он, казалось, переживал все приключения вместе с ним. Когда Лаций закончил, мимо них проплыли открытые розовые носилки с большим количеством подушек, на которых, как богиня, лежала роскошная женщина с длинными тёмными волосами. Лацию сначала даже показалась, что на ней ничего не было – настолько явно были видны линии её фигуры под прозрачной тканью воздушной накидки. Волосы красавицы струились по плечам и бёдрам, частично прикрывая грудь, и не обратить на неё внимания было просто невозможно. Она это знала и снисходительно переводила взгляд с одних гуляющих на других. Увидев Лация, женщина на мгновение задержалась на нём взглядом, в глазах у неё промелькнуло что-то отдалённо похожее на любопытство, но это изменение было таким мгновенным, что его никто не заметил. Полуголая богиня посмотрела на стоявших с ним двух женщин, снисходительно улыбнулась, как бы прощая им отсутствие даже намёка на ту красоту, которой обладала сама, и что-то сказала рабам. Те остановились. Жена сенатора и её дочь замерли в напряжении. Они чувствовали это превосходство и сильно переживали: их лица покрылись румянцем, ноздри затрепетали, дыхание стало частым и тяжёлым, а во взгляде читалась неприкрытая ненависть. Красавице на носилках это явно понравилось. По крайней мере, так показалось Лацию. Рядом с носилками шёл атлетично сложенный темнокожий раб с огромной чёрной собакой, и это только усиливало впечатление превосходства.
   – Корнелия Мессалина! – низким бархатным голосом проворковала красавица, не меняя позы и даже не приподнявшись со своих подушек.
   – О, как приятно тебя видеть здесь, Эмилия, – с натянутой улыбкой ответила жена сенатора. Её губы растянулись в тонкую полоску и стали похожи на тонкое лезвие ножа. Со стороны казалось, что они прилипли к её побледневшему лицу. Жена сенатора явно не питала особой любви к этой женщине. К тому же, ей точно не хотелось общаться с ней в присутствии Лация. – Расскажи, пожалуйста, гостю о нашем имении, – натянуто попросила она свою дочь. – Я сейчас подойду. Марк, побудь с сестрой, – ласково улыбнувшись сыну, добавила она, наклонившись к малышу и потрепав его по голове.
   – Да, мама, – ответила девушка. Маленький Марк взял её за руку, но не сводил восхищённого взгляда с Лация. Когда их мать отошла к носилкам, её дочь вдруг резко выдохнула, как будто хотела нанести удар: – А я её знаю!
   – Кого? Эту женщину? И кто же она? – спросил Лаций, удивлённый такой реакцией. Он увидел, как брат дёрнул её за руку, но она даже не посмотрела на него. Лаций перевёл взгляд на носилки. Разговор там носил далеко не милый характер. Полуобнажённая Эмилия, как её назвала жена сенатора, что-то назидательно рассказывала пунцовой матроне с насмешливым снисхождением во взгляде. При этом, увидев проезжавшего мимо аристократа в других носилках, она сделала такое сладострастное выражение лица, что тот чуть не выпал на дорогу, потянувшись к ней всем телом, и затем ещё долго смотрел назад, перегнувшись через край и вывернув шею. Обнажённая красавица, тем временем, накинула на плечи длинную накидку и приказала опустить носилки. Тонкий красный ремешок проходил у неё посередине прозрачного платья. На нём блестели разноцветные драгоценные камни. Эта тонкая красная полоска специально была поднята так высоко, что почти касалась высокой полной груди, очертания которой дерзко просвечивались сквозь шелковистую ткань. Два тёмно-коричневых соска бесстыже раскачивались из стороны в сторону при каждом шаге и, казалось, готовы были пронзить любого смотрящего на них человека. Эмилия, наверняка, знала об этом и специально держала накидку на плечах так, чтобы та прикрывала ей только плечи. Чуть удлинённое, открытое лицо улыбалось одновременно всем и никому. Губы и щёки были накрашены яркими красками, но это, как ни странно, совсем его не портило. Скорее, наоборот, только подчёркивало редкую красоту этой женщины. Брови были соединены над переносицей по-восточному в одну линию. Это было необычно и в то же время красиво. На затылке красовалась большая золотая брошь в виде раскинувшей крылья птицы. Слегка приоткрытая шея выглядела высокой и хрупкой. Над левой ключицей круглым пятнышком темнела небольшая родинка, которая, впрочем, не сильно бросалась в глаза. Кожа рук поражала нежной белизной и бархатистым оттенком.
   – Это Эмилия Цецилия Секунда! Она – римская меретрикула [95 - Меретрикула – куртизанка (римск.).]! – возбуждённым голосом, в котором зависти было не меньше, чем возмущения, произнесла юная дочь сенатора. Маленький брат снова возмущённо дёрнул её за руку, но она вырвала её и грозно посмотрела на него сверху вниз.
   – Откуда ты знаешь? – удивился Лаций. – Кто тебе сказал?
   – Это все знают! – горячо выпалила девушка.
   – Ну, вот, я, например, не знаю, – соврал он, потому что вдруг вспомнил, что уже где-то слышал имя этой женщины. А когда в голове всплыли события в Галлии, он уже по-другому посмотрел на юную куртизанку. Ему не верилось, что это была та самая дерзкая девчонка, которая бесстрашно путешествовала с юными аристократами и чуть не погибла у деревни Тарога. Пожалуй, её самоуверенность была единственным, что связывало эту красавицу с той юной беззаботной девушкой. Всё остальное в ней казалось ему абсолютно другим.
   – Ей помогает наш дядя. Он любит её и всё для неё делает. Даже папа с ней не спорит. Но она ведь не матрона! У неё полный дом гетер. Она держит их для богатых патрициев и даже сенаторов. Она была в гостях у Теренция Аврелия, нашего соседа. Она свела с ума его сына, Октавия. А он такой красивый!
   – Свела с ума? Как это? – с наигранным удивлением Лаций. – Странно. Если она куртизанка, то он мог за деньги решить этот вопрос, – в его голосе прозвучала ирония, но дочь сенатора этого не заметила.
   – Ну, нет! С Эмилией так нельзя! Совсем нельзя. Она не простая куртизанка, а очень знатная. Так вот, он влюбился в неё, а Эмилия уехала в Афины, в путешествие, с другим сенатором.
   – И что? Этот, как его, Октавий, помчался за ней? – усмехнулся он.
   – Ну да, но она его высмеяла. И он бедный, вернулся домой. Ему было очень плохо. Очень… Он страдал. Я знаю.
   – Понятно, – Лацию ничего не оставалось, как поддакивать и сочувственно кивать головой. Он понимал, что это юное создание, видимо, было влюблено в соседа и поэтому так переживало его горе. Это было очень похоже на неразделённую любовь Оливии Пизонис к Клоду Пульхеру.
   – А ещё она всего на три года старше меня! Это несправедливо… – еле слышно пробормотала девушка и закусила нижнюю губу. Лаций с удивлением поднял брови вверх, но в этот момент возле носилок произошло какое-то движение, и он отвлёкся. Жена сенатора отошла в сторону, и Лаций заметил, что её собеседница внимательно и беззастенчиво смотрит на него, как будто оценивает. На вид ей было не больше девятнадцати-двадцати лет, и если бы не этот опытный, пронзительный взгляд, можно было бы сказать, что она не сильно отличается от юной Оливии Пизонис. Но Эмилия смотрела так, как могут смотреть только женщины, познавшие в жизни немало трудностей и разочарований. Это был взгляд уверенной в себе женщины, знавшей цену себе и умевшей оценивать других. У Лация даже мелькнула мысль, что среди мужчин, наверное, не многие обладали таким взглядом и ещё меньше могли бы его выдержать. Разве что Цезарь и Марк Красс…
   Куртизанка что-то говорила жене сенатора, но, при этом, продолжала смотреть на него, и её снисходительная улыбка надолго осталась у него в памяти. Лаций чувствовал себя так, как будто на него смотрит опытный игрок в кости, который, заметив денежного клиента, сразу же оценивает толщину его кошелька.
   В это время к женщинам вернулись сенатор Септим Валерий Мессала и Марк Красс. Они поприветствовали Эмилию, и та, сказав им несколько фраз, грациозно распрощалась. При этом взгляды двух мужчин не отрывались от её точёной фигуры до тех пор, пока она не легла на подушки и не кивнула им на прощанье красивой улыбкой. На их лицах читалось одинаковое выражение восхищения и скрытой страсти. Эмилия обворожительно повела глазами из стороны в сторону и грациозно откинулась назад, слегка прогнувшись в спине. Сенатор, покачав головой, повернулся к своей жене.
   – Неисправима, неисправима… – прошептал он, и после этого Красс сообщил ему, что Лаций на днях заедет к ним домой, чтобы рассказать о своих приключениях более подробно.
   – Завтра утром поедешь к его брату, – сказал он, когда носилки сенатора Руфа, его жены, дочери и сына отъехали на достаточное расстояние.
   – К брату? Ты же обещал ему совсем другое… – Лаций всё ещё находился под впечатлением от красоты знаменитой куртизанки.
   – Это потом! Сейчас нам нужен его брат, сенатор Марк Валерий Мессала Руф. Запомни это имя. У него много крепких крестьян.
   – О, нет… – с тоской в голосе вздохнул Лаций. – Опять потерянное время!
   – Не потерянное! Не надо делать такое лицо! Я уже встречался с ним на прошлой неделе по поводу новобранцев. Сейчас вот поговорил ещё с братом, сказал… чтобы он напомнил ему о нашей просьбе. Он обещал поговорить с ним сегодня вечером. Не всё можно сделать так быстро и просто, как хочется. Терпи! Съездишь, посмотришь, как он живёт, похвалишь его дом. Руф это любит. Пусть люди привыкают к тебе. Обязательно возьми Оливию Пизонис! В этом нет ничего страшного. Её мать разрешит такой первый выход. Тебе самому придётся в будущем устраивать утренние приёмы. Так что, учись! Этот человек для нас очень важен. Он может помочь.
   Лаций не хотел ехать утром к сенатору, но богиня судьбы Фортуна сделала так, что именно в тот день он случайно встретил своего старого друга, с которым расстался несколько лет назад после очередного похода.

Глава 41

   Приём у сенатора Марка Мессалы Руфа был посвящён утреннему надеванию тоги. Скучнее мероприятия в Риме не было. Но горожане ходили на них, чтобы встретиться и обсудить последние новости, а также приобрести новых друзей. И Лацию надо было тоже этому учиться.
   Насчёт родителей Оливии Красс оказался прав, потому что, когда он вечером попросил их отпустить дочь вместе с ним к сенатору, они с радостью согласились. Мать сразу же взволнованно закружилась вокруг дочери, как будто та готовилась к свадьбе. Оливия тоже разволновалась, потому что это был её первый подобный выход и она не знала, как себя вести и что ей надо будет делать. Но мать обещала всё рассказать.
   Когда утром носилки остановились около огромного дома, Лаций с трудом открыл глаза. Чтобы прибыть к первому часу дня [96 - Через час после рассвета. День начинался у римлян с рассветом, около 5 часов утра и длился 12 часов, до заката. Обычно в 8 часов, т.е. в 13.00 по настоящему времени, вся деятельность прекращалась и начиналось время обеда и развлечений, которые длились до самого вечера или, иногда, до глубокой ночи.], как это полагалось, им пришлось встать ещё до рассвета, и хотя в армии это было нормальным явлением, здесь, в Риме, ему почему-то всё время хотелось спать.
   Стукнули приставленные слугами лесенки, и Лаций приоткрыл занавеску. В глаза бросился белоснежный купол над высокой оградой. Сверху, в самом центре стояла статуя Юпитера. Шум и крики у ворот заставили его удивлённо повернуть голову и присмотреться.
   – Знаешь, я не хотел спешить, но там так много людей, что лучше выйти прямо сейчас, – сказал он Оливии. Та послушно последовала за ним. До ворот было около ста шагов, и всё это расстояние занимали такие же носилки аристократов, как и у него.
   – Сколько людей! – воскликнула Оливия. – А рабов! Какие тоги! Смотри, здесь даже с пурпурной полосой [97 - Знак сенаторского отличия.]! – она всему удивлялась, как ребёнок. Судя по внезапно раздавшимся крикам, рабы стали разгонять палками случайных прохожих и чужих клиентов, которые ждали удачного случая проскользнуть на мероприятие вместе с приглашёнными или вслед за ними, притворившись их слугами.
   Лаций сделал знак слугам, чтобы те ждали где-нибудь подальше, и они не спеша направились к воротам. Сквозь ограду было видно, как какие-то молодые люди в пышных белых тогах с аккуратно уложенными острыми складками отчаянно жестикулировали перед самым лицом распорядителя, а тот, закрывая спиной проход, отталкивал их и отрицательно качал головой. Один из юношей попытался протиснуться между ним и стеной, но распорядитель довольно грубо оттолкнул его и ударил по голове тростниковой палкой. Завязалась потасовка, послышались новые крики, в воздух полетели какие-то предметы. Из дома сразу же выбежали несколько рабов. Они довольно быстро и бесцеремонно вытолкали молодых римлян на дорогу. Лацию бросилась в глаза фигура странного человека в длинном сером шерстяном плаще с капюшоном, который в это время о чём-то разговаривал с рабом у ворот. Судя по бороде и чертам лица, это был греческий философ, который добивался возможности попасть внутрь, чтобы предложить там свои услуги в качестве учителя. Но всё было тщетно. Бедных учителей вообще никуда не пускали. Лацию стало интересно, сможет ли этот оборванец проникнуть внутрь или нет, но Оливия отвлекла его в этот момент каким-то вопросом.
   Дойдя до ворот, они показали свою табличку с приглашением и прошли внутрь.
   – Я волнуюсь, – донеслось до него от идущих впереди седого патриция и молодого сопровождающего.
   – Почему? – спросил старик. – Что тут волноваться? Всё будет тихо и спокойно.
   – Нет, я о людях. Тут столько известных людей. Вон сенаторы. Я боюсь, что я не так одет.
   – Поверь, сынок, всё просто прекрасно. Я не вижу никаких недостатков, – спокойно произнёс старик.
   – Да? Правда? Но, может, эти духи слишком слабые? Я взял сегодня персидский нард, – громко прошептал он. Лацию было видно, как юноша с мольбой смотрит на отца, и он еле сдержался, чтобы не вмешаться в их разговор. Оливия прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться, но ему было не до смеха – они прошли рядом с этой парой всего несколько шагов, но он уже не мог дышать от сильного запаха корицы.
   – Это самый изысканный запах, – донёсся до них голос старика. К ним подошёл распорядитель, и Лаций с радостью вздохнул – «благоухающую» пару отвели на другую сторону зала.
   Всех гостей рассадили строго по важности и социальному статусу. Вскоре появились слуги сенатора, и церемония началась. В самом начале стояли несколько лавок, на которые рабы аккуратно положили тогу. Со стороны она выглядела как тонкий кусок ткани – настолько сильно были сжаты её складки. Потом вышли парикмахер, несколько рабов и слуги. Наконец, под поощрительные возгласы толпы и приветствия патрициев появился сам Марк Мессала Руф. В белоснежной тунике и высоких красных кальцеях он вышел вперёд и остановился между гостями, переводя взгляд с одних на других и поочерёдно кивая головой знакомым. При этом он не утруждал себя улыбкой, и его лицо выражало скорее досаду и усталость, чем вежливость. Слуги с торжественной важностью стали оборачивать его тело плотной белой материей, постоянно наклоняясь и поправляя какие-то одним им видимые изгибы и складки. Когда всё было готово, к делу приступил парикмахер. Лаций от скуки отвернулся и стал наблюдать за толпой клиентов и арделионов, которые, не обращая внимания на сенатора, толкались в толпе у входа, здоровались друг с другом, о чём-то договаривались, передавали приветы патрициям через их слуг и чувствовали себя неприлично свободно. У всех была одна цель – показать себя всем, кому можно, и увидеть всех, кого они знали. Главное, чтобы их запомнило как можно больше людей. В конце этой суетливой массы вдруг мелькнул тёмный плащ греческого философа. Лаций улыбнулся. Значит, этому пройдохе тоже как-то удалось пробраться мимо привратника. Или заплатить. Люди вокруг стали зевать и тихо разговаривать. И тут в самом начале длинной очереди гостей, почти в двух шагах от самого сенатора Лаций увидел знакомую фигуру. Сонливость мгновенно пропала, в груди что-то сжалось, и сердце застучало быстрее обычного.
   – Ты смотришь на Эмилию Цецилию? – раздался сбоку шёпот Оливии. Он медленно повернул голову, чтобы это движение не выглядело слишком резким и, сохраняя на лице натянутую улыбку, прошептал:
   – Ты её знаешь?
   – О, да! Она известная сердцеедка. Столько молодых людей пыталось ухаживать за ней, но она настоящая Фурия – ни одному так и не ответила.
   – Странно. Я слышал, что она куртизанка, – он смотрел прямо перед собой, как раз туда, где сидел старик со своим юным щеголеватым сыном, но, на самом деле, прислушивался к словам Оливии.
   – Откуда ты знаешь?
   – Неважно. Ну, так что? Почему эти юноши ей не заплатят?
   – Не знаю. Наверное, потому что платят сенаторы. Она только с ними и появляется везде. Вон, смотри, даже сейчас рядом с ней Кретон Милетский.
   – Говорят, он предпочитает юношей.
   – Прекрати! – она сжала его за локоть. – Это не смешно. Хотя… я тоже это слышала. Но она всё равно очень опасная.
   – Опасная? – Лаций настолько удивился этому слову, что даже повернулся и посмотрел Оливии в глаза. – Эта женщина может быть опасной?
   – Да, – тихо произнесла девушка и кивнула головой. Все вокруг уже, не стесняясь, разговаривали друг с другом, поэтому её тихий голос никто не услышал. – Она вернулась в Рим за месяц до нашего приезда с виллы. И с тех пор Клод Пульхер перестал ходить к моей сестре. Понимаешь?
   – Ах, вот ты о чём! – многозначительно протянул он. – Пусть лучше ходит к гетере, чем к сестре?
   – Да нет же! – опять тихо возмутилась Оливия его мужской непонятливости. – Она его окрутила и заставила в себя влюбиться. Вот что!
   – Этого просто не может быть, – спокойно ответил Лаций. – Пульхер – человек без принципов. А любовь – это принцип.
   – Я ничего не понимаю из того, что ты сказал, но она влюбила его в себя. Это все говорят. Точно!
   – Ну, хочешь, подойдём к ней потом и спросим об этом? – с наигранной простотой предложил он.
   – Ты что, с ума сошёл? Венера покарает тебя за такие слова. Ты смеёшься надо мной, а я с тобой серьёзно…
   В этот момент сенатор хлопнул в ладоши, и слуги сразу разошлись в разные стороны. Он спустился вниз и поздоровался с каждым приглашённым лично.
   – Лаций Корнелий Сципион Фиделий, старший трибун пятого легиона Гая Юлия Цезаря, – представился Лаций. – Благодарю за приглашение, сенатор!
   – Да, да, помню, – кивнул головой тот. – Брат и Марк Красс говорили о тебе. Ты – славный воин, – он повернул голову к следующему приглашённому, но вдруг задержался и уже тише добавил: – Кстати, через три недели у нас будет гость из Александрии. Я пришлю за тобой. Приходи к началу обеда. Там будет ещё одна персона, которая тобой очень интересуется, – сенатор многозначительно поднял брови вверх и перешёл к следующим гостям. Лаций опешил, и, пока он размышлял над тем, что услышал, Мессала Руф уже прошёл дальше. Спросить о новобранцах не получилось. Он понял, что день снова был потрачен впустую. Оставалось ждать три недели. Лаций был так этим расстроен, что даже позабыл о намёке сенатора на какого-то человека.
   – Познакомь меня с этим молодым воином, пожалуйста, – неожиданно раздался сбоку настойчивый женский голос с бархатной хрипотцой. Лаций не успел повернуть голову, но по той силе, с которой впилась ему в локоть Оливия, понял, что она очень испугалась.
   – Лаций Сципион, – полнеющий сенатор снова стоял напротив него, как будто и не уходил. Мессала Руф, слегка выпятив нижнюю мясистую губу и стараясь растянуть лицо в улыбке, показывал на него. Позади распорядитель и слуги поддерживали беседу с гостями, и у всех были такие радостные лица, как будто эти люди с утра до вечера испытывали невероятное счастье от лицезрения друг друга. Но без улыбки здесь было нельзя. Лацию стало весело. Казалось, в Риме люди только и делали, что притворялись, и это даже стало своего рода состязанием – кто кого обманет и кто притворится лучше всех. Стоявшая рядом с сенатором молодая женщина, видимо, была в этой игре непобедимой. Мессала Руф приподнял руку и повернул голову в её сторону. – Позволь представить тебе… это моя очень близкая знакомая, одна из самых прекрасных женщин Рима, – немного сбивчиво произнёс он. Было видно, что её желание познакомиться с легионером оказалось для него неожиданным. – Это Эмилия Цецилия Секунда и сенатор Кретон Милетский.
   – Приветствуем тебя, Эмилия Цецилия, и тебя, Кретон Милетский, – со сдержанным уважением произнёс Лаций за двоих. Оливия чуть-чуть сместилась назад и спряталась за его плечо.
   – Говорят, ты – прекрасный воин, Лаций Корнелий. Может быть, ты найдёшь время рассказать нам о своих подвигах? – с интересом спросила Эмилия, но в её голосе слышалась лёгкая ирония и это было неприятно.
   – О подвигах не рассказывают. Их совершают, – ответил он, не отводя взгляда и продолжая смотреть ей прямо в глаза. – А рассказы для женщин – это совсем другое дело. Они лучше получаются у тех, кто никогда не держал в руках меч и был ближе к женщинам, чем к врагу, – от Лация не скрылось, как старый сенатор смущённо наклонил голову и почесал кулаком нос, но при этом в его глазах заплясали искорки смеха, а на лице спутника Эмилии Цецилии застыла глупая улыбка. Ему явно нечем было поддержать разговор.
   – Иногда женщина тоже может стать врагом, и тогда лучше рядом с ней не находиться, – её большие чёрные глаза сузились, уголки губ вздёрнулись верх и опустились вниз, а ноздри над верхней губой хищно разошлись в стороны. Это было грозное предупреждение, но оно ещё больше развеселило Лация.
   – О, да, в этом я с тобою полностью согласен! – с такой искренней улыбкой и весёлой интонацией произнёс он, что даже сенатор удивлённо посмотрел на него. – Римские женщины всё чаще стали думать о том, как увести мужей у других матрон. Дети и дом их больше не волнуют. А римские мужчины уже не хотят защищать Рим. Они всё чаще стали страдать от неразделённой любви и белить руки и лица, как больные девушки. Им больше нравится следовать за длинными палами своих любовниц, чем за своими полководцами. И рассказывать о сердечных ранах, которые, как им кажется, похожи на раны, полученные на поле боя.
   – Красиво сказано! Призываю в свидетельницы Венеру и Феба, ты прав, – покачала головой Эмилия. – Значит, ты выбрал себе этот нежный цветок для того, чтобы самому вырастить из него роскошную розу и избежать сердечной раны? – она кивнула на Оливию, которая от этих слов ещё сильнее вцепилась ему в руку и задрожала мелкой дрожью.
   – Кому, как ни тебе, знать, что любой цветок надо беречь с юности. Если все будут восторгаться его красотой, передавать по очереди из рук в руки, вдыхать аромат его свежести, дёргать лепестки, то из него вырастет сорняк, а не роза. Даже если ты будешь усердно поливать его водой и красить розовым маслом, он не станет от этого лучше. Такие сорняки редко бывают красивыми, но их можно приукрасить. На какое-то время. Однако от них всегда плохо пахнет. Так что их срывают только те, кто либо вообще не любит цветы, либо хочет спрятать за ними свои тайные желания, – он не видел лица спутника Эмилии, но понял, что уже стал для него заклятым врагом.
   – Ты очень красиво говоришь, – поджав губы, заметила Эмилия. – Так учат говорить в армии Цезаря? Если да, то я первой поеду к нему учиться! – она с усмешкой подняла взгляд на тучного Марка Валерия и добавила: – Надо порекомендовать Клоду Пульхеру вернуться туда, чтобы поучиться у тебя.
   – Лучше этого не делать, – услышав его имя, с напряжением в голосе ответил Лаций. От окружавших не укрылось это изменение в его голосе, и все, как один, повернули головы в его сторону. – Клоду Пульхеру это уже не поможет. У него лучше получается переодеваться в женское платье и притворяться женщиной, соблазняя чужих жён. Поэтому, боюсь, что при личной встрече я не смогу удержаться от того, чтобы сделать из него настоящую женщину, – очень жёстко закончил он. Старый Мессала Руф охнул, затем набрал воздуха, чтобы что-то сказать, но не смог и закряхтел, стараясь сдержать каркающий смех, затем замахал на Лация руками и, продолжая кашлять в кулак, отошёл к другим гостям. Эмилия Цецилия была настолько удивлена ответом Лация, что не сразу нашлась, что ответить, а Кретон Милетский с нескрываемым удивлением посмотрел на позволившего себе такую дерзость человека. Лаций понял, что к вечеру количество врагов у него сильно прибавится.
   – Ах, вот оно что, – наконец произнесла Эмилия. – Да, я вспомнила об этом, – она покачала головой. – Прости, Лаций Корнелий, я совсем забыла об этой истории с домом твоей сестры.
   – Ничего страшного. Главное, чтобы ты ещё помнила об истории с первой женой Цезаря, – посоветовал он, и, чувствуя, как дрожат руки Оливии, понял, что им пора уходить. Девушка была на грани потери сознания и могла упасть прямо здесь. – Нам было очень приятно с тобой познакомиться, Эмилия Цецилия Секунда, но уже далеко за полдень и у меня много дел, которые ждут моего присутствия.
   На этом их короткое знакомство закончилось, однако ему было суждено продолжиться при не совсем обычных обстоятельствах.
   Когда они сели в носилки, Оливия с белым, как ткань её платья, лицом, откинулась назад и схватилась за голову.
   – Завтра весь Рим будет знать о твоих словах! И даже Клод Пульхер. Ему всё расскажут. А я была рядом!
   – Наверное, это лучше, чем молчать и улыбаться всем подряд. А насчёт Пульхера не бойся. Он сам себя погубит. Дай время.
   – Этого я и боюсь, – прошептала она, с трудом понимая смысл его слов из-за нахлынувшего волнения, и закрыла глаза.

Глава 42

   Во второй половине дня Лаций вместе со Сцинной Торчаем отправился к оружейникам, а затем они долго ходили по Суббурской улице, в поисках подходящих поставщиков кожи, дерева и железа. Когда споры закончились и все вопросы были, наконец, улажены, Лаций решил, что сегодня Сцинну снова можно будет отправить с носилками одного. Помощник Красса всегда был рядом с ним, когда надо было решать денежные вопросы, но возвращаться домой он предпочитал в носилках, а не пешком, как Лаций. После долгих походов по городу счетовод всегда чувствовал себя плохо.
   Попрощавшись с ним, Лаций свернул на улицу, ведущую в квартал Суббура. Здесь жили все торговые люди Рима: цирюльники, сапожники, продавцы кнутов, врачи, учителя, менялы, похоронные агенты и эпиляторы [98 - Специалисты по удалению волос.]. На маленьких улочках всегда было людно и шумно. Лаций вышел у конуры бедного грамматика, который ел чёрный хлеб, запивая его чем-то отдалённо похожим на разбавленное вино. Рядом сидели три ученика – они усердно выводили слова на восковых табличках. Из-за угла с лаем вылетела свора собак, Лаций пнул самую наглую подошвой сандалии, и её визг, как сигнал горниста, послужил громким сигналом к отступлению для менее смелой части нападавших. Неподалёку виднелся дешёвый трактир, попинае, хотя трактиром его назвать было трудно: хозяин крутился вместе с женой у печки, а под навесом стояли всего два столика. Сидеть здесь можно было везде, даже на земле. Главное условие – надо было что-нибудь купить у хозяина. Подобные трактиры служили местом встречи самых нищих римлян. Лаций не раз видел здесь воров, убийц, матросов, беглых рабов, палачей и гробовщиков. Сегодня в дальнем углу улицы спали жрецы Кибелы. Они громко храпели возле своих цимбал. Прямо за ними высились большие кучи мусора. Похоже, это были остатки стен дома, который, наверное, рухнул тут совсем недавно. Места для строительства в Риме было ещё много, но люди предпочитали ютиться поближе к торговым местам. Лаций помнил эту улицу ещё двухэтажной. Сейчас здесь уже не было домов ниже четырёх этажей, но на некоторых крышах торчали странные боковые пристройки, которые сначала возводились рядом, а потом – друг над другом, как ласточкины гнёзда. Все эти многоэтажные и многокомнатные дома назывались инсулы. Комнаты и пристройки в них были низкими, люди наклонялись, чтобы войти туда, и передвигались в согнутом положении. Но это было неудивительно, потому что большинство из них попадали туда только для того, чтобы провести ночь.
   Хозяин трактира носил штаны, что выделяло его среди многих других владельцев подобных заведений, которые не могли позволить себе такую роскошь и работали в одних набедренных повязках. Неподалёку колола дрова рабыня-сириянка. Топор то и дело выпадал у неё из рук, но на это никто не обращал внимания. Она была уже слишком стара для такой работы, но хозяин, видимо, не хотел покупать новую, пока эта ещё могла шевелиться и хоть что-то делать по хозяйству. В двух котлах бурлило странное варево. Лаций знал это место ещё с юных лет. И ему было приятно, что с тех пор ничего не изменилось. Только хозяин потолстел ещё больше, да его жена потеряла почти все волосы. У неё на голове вместо бывших чёрных прядей виднелся теперь только лёгкий белый пушок.
   – Эй, Лаэтус! – окликнул он хозяина. Его имя означало «толстый» и как нельзя лучше подходило его круглой и грузной фигуре.
   – О, кто пришёл! Не может быть! Неужели мои глаза не врут? Лаций Корнелий? Не может быть! Ты один? Жаль, без друзей! О, какой ты стал! – булькающим от восторга голосом затараторил хозяин, то и дело взмахивая длинной раздвоенной щепкой для отлавливания мяса. – Присядешь? – спросил он.
   – Конечно! Мы столько не виделись… У тебя есть сирийское вино? – спросил Лаций.
   – Нет, такое здесь уже не пьют, – с сожалением покачал головой толстяк. – Но есть у соседа Масера [99 - Масер – «худой».]. Могу принести. Очень быстро, – его лицо выражало готовность выполнить любую прихоть Лация.
   – Неси, посижу немного. А что ты там готовишь? – запах из котла привлёк его внимание, и Лаций потянулся носом в ту сторону.
   – Мясо и суп из чечевицы. Знаю твой вопрос! Сегодня будет свинина. Настоящая. Можем сделать твои любимые сосиски. Ты, кажется, очень любил, чтобы их ещё поджарили на огне, так? – улыбнулся Лаэтус. Он был прав, Лаций с детства любил эту еду простолюдинов, которую часто готовили у них в доме рабы с севера Этрурии. Они набивали вычищенные кишки шкурой свинины, рублеными жилами и, если повезёт, тем мясом, которое оставалось после хозяйского обеда, а затем поджаривали их на огне. Запах от горячего жира мог свести с ума кого угодно…
   – Покажи! – сказал Лаций. Толстяк быстро поддел два куска старого мяса длинной вилкой и покрутил их у него перед носом. Пахло вкусно, хотя ему показалось, что свинья успела немало пожить на этом свете. – Ладно, давай! – согласился он и присел на вдавленный в землю стул. Хозяин исчез. Его жена стала копаться в каких-то сундуках, видимо, в поисках специй. Лаций устало вытянул ноги и упёрся взглядом в огромную кучу тряпок у стены напротив.
   – Что тут у вас, помойка теперь? – спросил он жену Лаэтуса. Обычно тот хлам, который не растаскивали нищие и воры, жители улицы должны были стаскивать в одну кучу, чтобы потом это можно было вывезти в ямы за городом. Так было заведено в каждой курии [100 - Курия – одно из древнейших территориальных делений римского населения. Согласно традиционным представлениям, Ромул разделил римлян на три трибы, Тиции, Рамны и Луцеры, а каждую из триб – на десять курий.].
   – Нет, дом упал в прошлые иды, – не поворачиваясь, ответила она. – Никак не уберут.
   Прохладная вода в кувшине, который толстый хозяин принёс от соседа, приятно охладила руки и ноги. Из этого же кувшина тот наполнил чашу, и Лаций сделал несколько глотков. После этого он кивнул хозяину попинае, чтобы тот откупоривал кувшин с вином. Кувшин был тяжёлый, и на горлышке было много воска. Вино обещало быть хорошим. Лаций сначала понюхал его, потом плеснул на руку и лизнул. Похоже, этот привоз у скряги-соседа был неплохим. Раньше вино у него часто бывало прокисшим. Лаций плеснул немного на землю, принося жертву богам, а затем смешал вино с водой и с удовольствием сделал несколько глотков.
   – Эй, быстро! – крикнул Лаэтус рабыне, и та, бросив топор, вышла перед навесом. Там, разведя руки в стороны, она стала танцевать. Лаций смотрел на её неподвижные кисти, которые оставались на месте, в то время как остальное тело качалось и извивалось, как верёвка, и ни о чём не думал. Пожилая сирийка ещё помнила танцы своей молодости, но возраст подводил её. Зрелище было грустным. Лаций скривился и покачал головой.
   – Пусть лучше принесёт ещё воды, – предложил он.
   – Да, конечно, – с охотой согласился хозяин и сразу же приказал ей скрыться. Вскоре зашкварчали сосиски, и в воздухе вкусно запахло капающим на огонь жиром. Лаций сглотнул слюну. На столе появились чёрный хлеб, лук, чеснок и кусок твёрдого сыра. Ждать оставалось недолго.
   – Это жареная свинина, разорви меня Цербер [101 - Пёс Цербер охранял царство мёртвых у входа.]! – раздалось вдруг из кучи мусора у стены, и Лаций удивлённо поднял брови. Хозяйка у котла вздрогнула и обернулась. Лаэтус стоял с другой стороны и не слышал этих слов. – Нет, у меня сейчас просто выпадут все кишки! – ещё громче проговорила куча. – Да, да, это жареная свинина. О, Диана, покровительница моего желудка! Не дай мне умереть от удушья! Не губи меня этим запахом! – после этих слов куча зашевелилась, и из неё показался грязный нос. Широкий и мясистый, он явно принадлежал большому и прожорливому человеку, любившему в лучшие времена побаловать себя не только вкусной едой, но и другими развлечениями. – Нет, пусть я лучше умру, чем снова попаду в кандалы к трибунам! – произнёс он. – Я останусь лежать здесь и буду глубоко вдыхать этот ядовитый, убийственный запах, пока Цекул не лишит мои глаза света, Видуус не отделит мою душу от тела и Морс [102 - У изголовья умирающего стоят Цекул, лишающий его глаза света, Видуус, отделяющий его душу от тела, и Морс, которая заканчивает дело смерти.] не закончит своё дело, отправив меня по вечной реке в царство Орка! О, Парки, богини судьбы, сжальтесь надо мной! Не дайте умереть мне такой ужасной смертью! Пошлите мне хотя бы каплю надежды, хоть какой-то знак! Клянусь Юпитером и Дианой, я принесу вам в жертву первых трёх ягнят, которых смогу честно купить на торговом рынке. Я последую за вашим посланником даже в пасть к Церберу, только дайте мне надежду… – голос затих, и вместе с ним и движение лохмотьев.
   Лаций, на лице которого недоумение сменилось хитрой улыбкой, осторожно привстал со стула, приложил палец к губам и махнул хозяйке рукой, чтобы та не шумела. Затем он быстро подошёл к Лаэтусу.
   – Дай мне сосиску. Быстрей! – шепнул он ему на ухо.
   – Что?.. – толстяк от неожиданности вздрогнул, но Лаций так красноречиво округлил глаза и зажал пальцами губы, что тот сразу всё понял. Горячая сосиска с капающим жиром ещё не до конца прожарилась, но на вид уже была вполне съедобной. Грязная деревянная вилка с тихим скрипом вонзилась ей в бок, и из дырки вырвался горячий шипящий пар. Лаций взял её и осторожно подошёл к куче мусора. Присев, он внимательно посмотрел на лежащее под тряпками тело и поднёс сосиску как раз к тому месту, откуда торчал странный грязный нос. Нос зашевелился из стороны в сторону, ноздри раздулись до самых щёк, потом сжались в узкую полоску и глубокий вздох отчаяния вырвался из могучих лёгких:
   – Да, я сдаюсь. Я сдаюсь. Этот запах просто невыносим. Мой желудок готов грызть землю невыросшими зубами. Зови теперь бога смерти Видууса, пусть прекратит мои муки! Эх, Парки, вьющие нити моей несчастной судьбы, я так надеялся на чудо… – в это время от сосиски оторвалась большая жирная капля. Она пролетела мимо вымазанного в саже носа и упала как раз в то место, откуда неслись к небесам жалобные призывы. Несколько мгновений было тихо. Потом вторая капля повторила путь первой, и из кучи раздался странный гортанный звук – что-то среднее между глотком и икотой. После этого прозвучал хриплый голос: – Это знак! Нет, не знак, а путь! О, боги, неужели я уже покинул землю? Как сладок вкус этой божественной амброзии, попавшей мне в рот. Я боюсь открыть глаза, чтобы не увидеть перед собой страшные лица трибунов. Но соблазн велик! Вы испытываете меня, я знаю. Но пусть я лучше стану жертвой Дианы во время охоты, чем буду ждать дальше. Да, я повторяю ещё раз: я благодарен вам, боги, за всё. Даже если я сейчас умру, я умру ради вас. Но если я увижу перед собой знак или что-то большее, – человек под лохмотьями сглотнул слюну, – то клянусь принести вам в жертву трёх ягнят… а дальше – хоть в пасть к Церберу! – после этих слов грязные тряпки разлетелись в разные стороны, и вместе с носом появилось грязное лицо нищего оратора, измученного невыносимой пыткой голода.
   – Не-ет! – закричал он от неожиданности, увидев так близко перед носом пузырившуюся сосиску. Его глаза сошлись на переносице, как будто он неожиданно стал косым.
   – Да-а-а!!! – ещё громче крикнул в ответ Лаций, и этот крик произвёл на нищего не меньшее впечатление, чем сама сосиска. Он вжался в мусор спиной и замер.
   – Мясо… – пробормотал несчастный. Он скорее чувствовал горячее присутствие пищи перед лицом, чем видел её, потому что фигура Лация на фоне солнца заслоняла сосиску и вообще выглядела для него сплошным чёрным пятном. – Я умер… – прошептал он, отчаянно моргая и силясь хоть что-то разглядеть.
   – Атилла Кроний! – раздался вдруг сверху торжественный голос, и нищий в ужасе прижался спиной к стене. Перед ним высилась большая чёрная тень с поднятой вверх рукой. – Ты молил богов, и они услышали тебя. Они посылают тебе спасение. Но за это ты должен выполнить своё обещание – тебе придётся пойти в пасть Цербера за их посланником! – эхо страшного голоса ещё дрожало в ушах голодного оборванца, а половина сосиски, так и не успев коснуться зубов, уже проскользнула в бездонный желудок.
   – С удовольствием последую, – бормотал он, а вторая половина уже последовала за первой. Оборванец поднял глаза, икнул и замер, с ужасом уставившись перед собой.
   – Лаций… – пробормотал он и ещё раз громко икнул.
   – Да, старый друг, это я! – со смехом подтвердил тот. – Ну что, теперь ты готов оторвать своё тело от земли, несчастный оратор?
   Атилла приподнялся. При этом скрывавшие его лохмотья упали, и он остался в одной набедренной повязке. Сделав несколько шагов и не отрывая взгляда от друга, он с трудом нащупал стул и сел.
   – И с каких пор ты, гроза варваров, стал бояться римской стражи? – с усмешкой спросил его Лаций. Атилла запустил пальцы в отросшие длинные волосы и рассказал ему всю свою нехитрую историю: как проиграл все деньги в кости, потом продал оружие, как пытался стать грамматиком в доме у одного патриция, учил его детей. Но дети выросли, и его выгнали. Затем питался подаянием, и вот, в конце концов, оказался даже без туники и сандалий, не говоря уже о тоге.
   – Да, труд педагога к богатству не приведёт. Скорее, наоборот. У меня для тебя кое-что есть, Цицерон немытый, – улыбнулся Лаций и рассказал ему о наборе новобранцев. – Так что есть возможность продемонстрировать своё красноречие в центурии. Будешь таким же педагогом, но только с мечом. И платить будут намного больше. Станешь центурионом, – закончил он. – Руки ещё смогут держать меч?
   Ответить Атилла Кроний не мог, потому что рот у него был забит едой. Но он так отчаянно замахал куском чёрствого хлеба, головой и пустой ложкой, что всё было ясно без слов. Так в списке Лация оказался центурион Атилла Кроний.

Глава 43

   Вечером Марк Красс выслушал с улыбкой короткий рассказ Лация о приёме у сенатора и ответил, как всегда, по-отечески снисходительно:
   – Привыкай! Весь Рим сегодня – город пустого и праздного времяпровождения. Но именно из этого и делаются деньги. Кстати, с Эмилией будь поосторожней. Она может обидеть твою юную невесту. Это никому не нужно. Эмилия опасная куртизанка и может помешать твоему браку. Семья Пизонисов – хороший выбор, они богатые, и тебе надо за них держаться.
   – Понял. Надеюсь, через три недели Валерий Мессала Руф хоть что-то мне скажет о крестьянах. Как же тут всё долго! – перевёл разговор Лаций.
   – Да, немного долговато, но что поделаешь? – вздохнул Красс. – На следующей неделе нам с тобой надо сходить к одному очень влиятельному человеку. На обед.
   – Из твоих уст это звучит странно. Кто ещё может быть влиятельнее, чем ты? – Лаций не хотел льстить Крассу, но тот воспринял его слова как похвалу.
   – Есть люди и поважней меня, – скромно ответил он. – Это, например, Тит Помпоний Аттик.
   – Банкир и торговец греческими статуями? Да, слышал о нём. И в Галлии, и в Риме. Но он никогда не воевал.
   – Ты его знаешь?
   – Лично – нет. Он, кажется, не патриций.
   – Нет, он из всадников.
   – Слышал, что он даёт деньги под огромный процент.
   – Ну, не такой уж огромный! Бывают проценты и побольше, – со знанием дела заметил Красс. – Он живёт в Афинах и редко приезжает в Рим. С таким человеком, кстати, будет интересно поговорить. Он составлял библиотеку Цицерону. Я тоже заказываю у него много статуй и книг из Греции. Торговля книгами приносит ему очень хороший доход. Кстати, там будет и Луций Цецилий Юкунда из Помпеи.
   – Я не слышал этого имени, – удивился Лаций.
   – Ещё бы! – усмехнулся Марк Красс и покачал седой головой. – Он – вольноотпущенник. Сумел сколотить капитал на аренде домов и жилья для провинциалов. Первым стал строить пятиэтажные инсулы. Представляешь? Потом стал сдавать в аренду дома для плебса. Дёшево, но много. Сейчас он, наверное, один из трёх самых состоятельных людей в республике. Рим незаметно меняется, мой дорогой Лаций, и теперь другие люди становятся влиятельными и важными. Без званий и родовых фамилий. Как Юкунда. В отличие от тех аристократов, которые путешествуют и живут то в Афинах, то на Крите и Родосе, он живёт здесь, в Риме и меньше склонен к философии и витиеватым рассуждениям. К его советам тебе стоит прислушаться. Он знает, как делать деньги из воздуха каждой инсулы.
   – Красиво звучит… Хорошо, я с удовольствием выслушаю его советы. Советы – не утреннее одевание тоги!
   – О, об этом не беспокойся. Эти люди лишены многих радостей жизни. Особенно простого общения. Они работают днём и ночью. Так что на таких обедах они дают волю своим чувствам. Главное – слушай и не перебивай их. Там ещё должен быть Ситтий Публий Ниццерин.
   – О! Его я его отлично помню! – воскликнул Лаций. – Он воевал в Африке и Азии на стороне Гая Юлия Цезаря.
   – Да, но ты не знаешь, что в Риме он больше известен как удачный банкир.
   – Ситтий Ниццерин? – не мог скрыть своего изумления Лаций. – Он стал менялой?!
   – Да, да, да, – открыто улыбался Красс, кивая головой. – Тот самый Ситтий Ниццерин стал менялой, как ты говоришь. Он чеканит деньги вместе с Юкундой и держит меняльные дома по всей республике. Кстати, он тоже не патриций. И тоже из рода всадников. В Африке и Азии он обложил долгами столько городов, что тебе и не снилось. Очень умный человек. Никогда ничего не покупает за свои деньги. Всегда всё берёт в долг на большой срок и под маленький процент. Большой срок займа – это его секрет! Ты знаешь, я слежу за его выплатами. Из-за долгого срока кредита половина его кредиторов не доживает до конца выплаты. Это интересно. Нет, ты не подумай ничего плохого, он не имеет никакого отношения к их смерти. Просто люди сами внезапно смертны из-за болезней и возраста. Это позволяет Ниццерину не выплачивать им половину своих колоссальных долгов. Умный человек! Ещё он делает такую вещь – берёт большие суммы у банкиров в Риме под пять процентов, а Африке и Азии отдаёт их под пятнадцать или восемнадцать. Понимаешь?
   – Да, очень даже много. Но зачем ты мне всё это говоришь? Я не собираюсь становиться банкиром или менялой. Я помню Ниццерина как отличного старшего трибуна. У него было немало побед. Я знаю о них. Мы обсуждали их с Юлием Цезарем. Его преимущество в скорости и внезапности.
   – Наверное, – согласился Красс. – Так же быстро он теперь получает свои баснословные проценты с целых городов, не то что людей! И я бы хотел, чтобы ты этому тоже научился.
   – Я не думал о таком способе… – честно признался Лаций. – Я знаю только один случай, когда квестор Гай Публий Маллеол продал всё своё имущество и раздал деньги под проценты в провинции, куда его направил Сенат.
   – Кстати, он сделал это в нужный момент и не прогадал. Он тоже из всадников и тоже не патриций. А теперь он чеканит монеты в Испании. Что, вижу, ты и этого не знал? Лаций, я хочу, чтобы ты смотрел чуть дальше лезвия своего меча. Золото приходит в Рим с армиями победителей, но оседает оно в домах банкиров и менял, как ты сам говорил.
   – Я понимаю, но…
   – Ничего ты не понимаешь! Пока не понимаешь… Но послушай меня, тебе надо запомнить имена этих людей. Сегодня они делают политику в Риме, и Сенат всё больше и больше зависит от них. Это они дают деньги Сенату, если надо что-то строить в Риме или с кем-то воевать. Новобранцев нанимают на взятые у них в долг деньги. Понимаешь? Они вряд ли оставят свои имена в истории, как Павел Эмилий или Сципион Африканский. Но на них сегодня держится вся Римская республика.
   – Но если Сенат берёт у них в долг на армию, то кто возвращает проценты? – спросил Лаций. – Золото варваров?
   – Нет, – презрительно фыркнул Красс. – Налоги – вот чем сенаторы платят по долгам.
   Красс усмехнулся и прошёлся по атриуму. Лаций задумался над его словами, хотя не понимал, зачем тот так подробно обо всём этом рассказывал. Предложение стать легатом в будущей кампании в Азии не стоило таких усилий. Он не был его сыном и даже близким родственником. За этим что-то крылось, но Красс пока избегал прямых ответов.

Глава 44

   Роскошный дом, обложенный нежно-розовым мрамором, утопал в цветущих садах, часть которых росли здесь ещё до его постройки. Другая часть была посажена искусными рабами из Греции и Македонии. Дом принадлежал Септиму Валерию Мессале Руфу, сенатору, с которым Лаций и Красс встретились во время прогулки по Аппиевой дороге. У входа их ждали высокие черные рабы из Африки, одетые в белые туники с венками из белых цветов на головах. Белки их глаз напоминали рыбьи глаза, и контраст одежды с кожей удивлял всех гостей, которые, направляясь в дом, проходили мимо чернокожих гигантов.
   Вместительная триклиния непривычно располагалась на втором этаже. Каждое ложе было накрыто ковром, под которым лежали мягкие матрасы. Красивые разноцветные подушки были расшиты разными сценами из жизни богов и древних героев. Здесь Лаций впервые увидел, что одно ложе рассчитано на двух, а не трёх человек, как обычно, и вокруг каждого стола лежали шесть гостей, а не девять, как обычно. Это было редкостью и устраивалось только для особых случаев. Гости были действительно особые, потому что сенатор сам встречал их у входа в триклинию, а его жена и дочь провожали дальше к заранее назначенному месту. Но удивительным было другое – приходившие люди выглядели не так напыщенно и гордо, как хозяин или даже Марк Красс. Их всех отличала какая-то общая черта, которая оставалась для Лация пока неуловимой. То ли это был цепкий, внимательный взгляд, буквально пронизывающий собеседника до глубины души, то ли спокойная, размеренная речь с серьёзным и понимающим выражением лица – Лацию пока было трудно понять. Красс познакомил его практически со всеми банкирами, о которых говорил накануне вечером. И все они, как один, выразили ему соболезнование по поводу трагедии с домом. Лаций был удивлён, что столько серьёзных, занятых людей знали об этом случае, а также то, что они не посчитали ниже своего достоинства выразить ему своё сочувствие. В среде патрициев это было невозможно. Эти люди, наоборот, предупредительно проявляли внимание к тому, кто потенциально мог стать надёжным партнёром или клиентом. Вкаждом человеке они видели источник дохода, и это было смыслом их жизни. Для Лация такое отношение тоже было непривычным.
   После закуски хозяин устроил настоящий пир: под восторженные возгласы в зал внесли огромные носилки с оленем, кабаном, косулей, десятью ягнятами и двадцатью молочными поросятами. Лаций выбрал ягнят, чтобы мясо не застревало между зубами. Дальше на холмах из брюквы и тыквы медленно вплывали огромные рыбы; от них шёл сильный аромат вина и корицы. Они были украшены сочными ягодами и яблоками. Несмотря на то, что он уже имел опыт подобных «сражений с чревоугодием» и отказывался от половины блюд, через какое-то время Лаций всё равно потерял способность наблюдать за этой бесконечной чередой яств и опустил руки. Рабы накладывали ему очень маленькие куски еды, однако после рыбы есть он уже не мог. Из развлечений были только несколько арф и артистов с бубнами и флейтами, которые негромко играли спокойные мелодии, не мешая собравшимся вести беседы. Это действительно сильно отличалось от привычных аристократических обедов.
   – Что, трудно с непривычки? – спросил его кто-то напротив. Голос был весёлый, но незнакомый. Лаций присмотрелся. Он не знал этого человека. – Меня зовут Гай Кассий Лонгин [103 - Гай Кассий Лонгин – умер в 42 г. до н. э. Представитель плебейского рода Кассиев. Был назначен Сенатом на должность квестора в войске Красса. Главный заговорщик и убийца Гая Юлия Цезаря.], – открыто улыбнулся собеседник. Его узкое лицо с высоким лбом и тонким носом было ему незнакомо, но спокойный, уверенный взгляд, искренняя улыбка с искорками прятавшейся в уголках глаз иронии и приятный голос сразу расположили его к Лацию.
   – Приветствую тебя, Гай Кассий, – поднял руку он. – Меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий.
   – Много слышал о тебе. Особенно о твоих приключениях с пиратами на Сицилии, – сказал он, и Лаций поморщился от мысли о том, что сейчас придётся снова рассказывать эту сказку в очередной раз. Хотя, судя по словам Гая Кассия, это уже была не сказка, а легенда. – Не волнуйся, я не попрошу тебя рассказывать мне об этом ещё раз, – к его удивлению, произнёс тот. – Я знаю, ты уже устал от глупых вопросов. Может, ещё мяса? – он кивнул в сторону наполовину разделанного кабана. Лаций отрицательно замотал головой. Гай Кассий весело рассмеялся.
   – Надо пройтись, иначе я умру прямо на этом ложе, – простонал он, держась за живот.
   – После обеда мы идём в цирк. Можно пройтись туда пешком. Будет легче.
   – До цирка надо ещё дожить, – икнул Лаций.
   – Хочешь, можем подняться в сад, – предложил Лонгин. – У сенатора на крыше есть летняя триклиния. Там можно походить.
   – Походить – да, но только не есть, – охотно согласился он.
   Когда они поднялись на крышу, там уже стояли несколько человек, уставшие от бесконечного поглощения изысканных блюд. К своему удивлению Лаций увидел, что здесь же находится Эмилия Цецилия Секунда, которую он раньше не заметил. Она разговаривала с Марком Крассом, и они постоянно улыбались друг другу. Лаций был неприятно поражён этим, но не понимал, что ему так не нравится. Эмилия заметила его и едва заметно кивнула. Красс вообще даже не повернул головы, продолжая что-то увлечённо ей рассказывать.
   – Хороша, да? – тихо шепнул новый знакомый, поймав его взгляд.
   – Очень, – согласился он.
   – Роскошная женщина. Жемчужина! Украшение Рима! Когда я её вижу, мне кажется, что все богини на Олимпе должны лопнуть от зависти.
   – Да, я тоже удивляюсь, что она ещё жива, – не думая, ответил Лаций и, только заметив удивлённый взгляд Гая Кассия, пояснил: – Ну, обычно богини не терпят, чтобы смертные женщины были красивее их. Представь себя на месте Венеры или Минервы. Ты бы смог такое терпеть?
   – Ну, ты даёшь! – рассмеялся Гай Кассий. – Я думал, ты о жёнах сенаторов, а ты о богинях! – он снова рассмеялся, но потом добавил: – Думаю, у Эмилии среди простых женщин врагов будет побольше, чем среди богинь.
   – Ты прав. Уверен, что они все её враги, – вздохнул Лаций, вспомнив, как смотрели на Эмилию женщины во время утреннего одевания тоги у Валерия Мессалы Руфа.
   Вскоре они присоединились к беседе стоявших рядом людей. Те разговаривали о ценах на товары, о кредитных процентах, о голоде на севере Италики, бандах в Сардинии и возле портовых городов. Лаций слушал невнимательно, думая об Эмилии, которая произвела на него очень сильное впечатление и даже задела самолюбие своей небрежной невнимательностью, в то время как Гай Кассий почти весь был поглощён разговорами с новыми деловыми людьми и часто задавал уточняющие вопросы. Тем не менее, через какое-то время они оба пришли к выводу, что легче переносить трудности военного лагеря на границе республики, чем постоянно воевать с обжорством в Риме. Так Лаций познакомился с одним из самых главных участников будущих событий, о которых они оба пока даже не догадывались.
   После обеда, попрощавшись с хозяином, Красс пригласил Лация в свои носилки. Он посмотрел на него насмешливым взглядом и сказал:
   – Слышал, что ты познакомился с Эмилией Цецилией? – не получив ответа, он вздохнул и добавил: – Ну, ладно, не хочешь говорить, и не надо. Но, говорят, ты часто ходишь вокруг своего прежнего дома. И один. Это правда?
   – Кто говорит? – опешил Лаций.
   – Это неважно. Важно, что ты можешь попасть в неприятную ситуацию. И здесь тебя уже не спасут ни твой меч, ни моё влияние. Всё может произойти случайно… и очень быстро. Ты слышал фразу «пиррова победа»?
   – Да. Пирр был великий полководец, – кивнул Лаций.
   – А знаешь, как умер великий полководец Пирр?
   – Нет, а что? Разве не своей смертью?
   – Не своей, в том-то и дело. Ему на голову упала черепица. Шёл себе, шёл по солнечной улице маленького городка в Македонии, и бац! Черепица упала и проломила череп. Кто бы подумал!
   – Ты думаешь, что мне на голову тоже может упасть черепица? – спросил он.
   – В Риме её легче сбросить, чем ждать, пока она упадёт сама, – кисло усмехнулся Красс.
   – Это сказала Эмилия Цецилия?
   – Нет, конечно, нет. Но какая разница, кто сказал? Здесь не Галлия и не Дакия. Здесь люди редко видят лицо врага перед смертью.
   – Ты так обо мне заботишься, что я даже не знаю, что думать. Для старшего трибуна легиона это слишком много. Я давно хотел тебя спросить…
   – Всему своё время, – перебил его Красс. – Не спеши. Пока делай то, что я тебе говорю. И прислушайся к моему совету, не ходи по этой улице один, – носилки остановились, и на этом их разговор закончился.

Глава 45

   Ещё две недели пролетели в поездках по северным провинциям вместе со счетоводом Красса. Там нашлось чуть больше пятисот желающих стать легионерами. Сцинна Торчай, вздыхая, смотрел на них и платил за еду и снаряжение. Новобранцы представляли собой жалкое зрелище, они никогда не держали в руках меча. Их сил хватало только на полдня упражнений. Потом они просто падали от усталости. Но делать было нечего. Приходилось каждый день всё равно заставлять их строить и сносить лагерь, копать рвы и выполнять команды под звук рожка. Самое сложное для них было поворачиваться по команде налево и направо. Особенно ужасно это выглядело, когда поворачиваться надо было под звуки горнистов. Эти команды приходилось вдалбливать в новобранцев палками. Этим занимались немногочисленные ветераны.
   Вернувшись в очередной раз в Рим, Лаций узнал, что отец и мать Оливии – Антоний и Валерия Пизонис – уехали на виллу проверить запасы зерна, чечевицы и другой еды, сестра Клавдия всё ещё продолжала болеть, а сама Оливия, к сожалению, всего один раз виделась с Пульхером у одной знакомой, где тот подмигнул ей и даже коснулся локтя, о чём она бесконечное количество раз рассказывала ему до самого захода солнца. Вечером девушка спросила его, не может ли он поехать помочь её родителям на вилле. Лаций отказался, сославшись на непредсказуемость распоряжений Красса, хотя, на самом деле, мог бы туда поехать. Он не придал значения особенному трепету в её голосе, когда она рассказывала о сестре и Пульхере, хотя обратил внимание, что Оливия в последнее время стала больше нервничать, когда начинала говорить об этом ненавистном ему человеке. Но Лаций считал, что это всё были дела Амура, а в них он был бессилен.
   Однажды после полудня Красс собирался отъехать на публичные чтения, а он – пойти на Марсово поле посмотреть на игры молодёжи. Публичные чтения были введены для облагораживания городского населения. Лаций был там всего один раз. Он с Марком Крассом и его друзьями посидели полдня в соседнем доме, а рабы Красса время от времени ходили и узнавали, какой оратор выступает. Когда им сообщили, что скоро должен выйти последний выступающий, Красс встал, и они все направились на слушания. Войдя с ним в здание, Лаций увидел, как все гости Красса сделали удивлённые лица, как будто случайно опоздали и искренне выражали сожаление о случившемся. После этого он всегда старался найти предлог, чтобы не ездить с ним на публичные чтения. С другой стороны, Марк Красс, как никто другой в Риме, тратил деньги на обучение своих рабов и слуг, которых потом сдавал в аренду своим друзьям по очень большой цене. Этот старик умел делать деньги практически из всего.
   За день до встречи у сенатора Валерия Мессалы к Лацию подошёл Сцинна.
   – Завтра ты едешь к сенатору Руфу. У него в термах вы, наверное, будете говорить о новобранцах, – как всегда вежливо начал он. – Его надо сначала выслушать, а потом сказать, что ты рассчитываешь не меньше, чем на три тысячи человек. Лучше, конечно, пять. Только не спеши, подожди, пока он выговорится. И ещё, надо сделать так, чтобы он остался доволен.
   – Что ты имеешь в виду? – удивился Лаций.
   – Он человек богатый и избалованный. Ты был у него на приёме. Похвали его, его дом, гостей, еду. Ему надо подыграть. Своим случайным молчанием ты можешь поставить его в неловкое положение, – Сцинна Торчай многозначительно поднял вверх брови.
   – Ничего не понимаю. Что же там может быть такого странного? Он, что, меня в колесницу запряжёт и пустит по цирку? – недовольно фыркнул Лаций. – Вот в старых термах возле Марсового поля много странного, а тут… Надеюсь, у сенатора не будут продавать пирожки с сыром и устраивать драки и песни прямо у меня перед носом, как там? – с возмущением спросил он.
   – Не будут, – успокоил его Сцинна. – Но всё равно, я прошу тебя помнить о моих словах и поменьше пить вина. От горячего воздуха оно может быстро вскружить тебе голову.
   – Спасибо за совет. Я запомню твои слова. А ты разве не будешь меня сопровождать?
   – Нет, это невозможно. Там будут слишком важные люди. Тем более, в последнее время я плохо себя чувствую.
   – А Марк Красс?
   – Он не любит горячие термы, ты же знаешь, – ответил Сцинна и встал. – Но если я тебе буду нужен, у дома будет сидеть мой раб. Если что-то случится, он сразу прибежит за мной.
   – Если что-то случится, ты уже будешь не нужен, – недовольно пробурчал Лаций. – Слушай, Торчай, почему ты так обо мне заботишься? – спросил он и увидел, что Сцинна не ожидал этого вопроса. – Я же тебе не брат, не отец… вообще чужой человек.
   – Ну… это просто и, в то же время, сложно, – подняв на него уставшие, болезненные глаза, сказал помощник Красса. – Ты помог моему брату. И он ничем не смог тебя отблагодарить. Думаю, ты достаточно умён, чтобы никому не говорить об этом.
   – Конечно! Странно всё это, – пробормотал Лаций, когда счетовод Красса ушёл. День был долгим, и он чувствовал непривычную усталость. В доме Пизонисов, к его удивлению, ещё не спали. Оливия после того, как помирилась со своей сестрой, часто проводила с ней время в небольшом саду за домом. Иногда они даже гуляли все вместе по улицам и вокруг Форума, и Лаций в эти редкие моменты рассказывал им о своих поездках по землям Рима. Порой его удивляло, с каким вниманием девушки слушают его скучные «мужские» рассказы. Всегда грустная и немного отрешённая Клавдия в такие моменты оживала и проявляла участие, спрашивая его о бывшем доме, родителях и друзьях, о чём он с удовольствием рассказывал, не замечая, что часто повторяется, особенно когда описывал свой дом. Однажды она даже поинтересовалась его медальоном, но он не стал рассказывать о нём в подробностях, упомянув лишь, что это подарок близкого человека.
   В тот вечер ему бросилось в глаза, что Клавдия была непривычно оживлённой и радостной. Служанки вернулись из храма только к концу дня, Оливия в это время гостила у подруги, и её рабыни были там вместе с ней. Никто, кроме старого раба у ворот, не знал, что Клавдия ненадолго уходила из дома и встречалась с каким-то молодым патрицием. Но старика редко о чём-то спрашивали, поэтому вечером вся семья просто радовалась хорошему настроению Клавдии, прекращению болезни и ещё письму отца с виллы, в котором тот сообщал, что ему удалось дополнительно собрать много зерна и теперь он мог вернуться к ним. Лаций тоже улыбался и пребывал в приятном расслабленном состоянии. Все смеялись, суетились, о чём-то щебетали и не приставали к нему со своими расспросами, как это бывало раньше. Правда, если бы он узнал, что Клавдия и Оливия в этот день встречались с Клодом Пульхером в разное время и в разных местах и тот расспрашивал их о его медальоне, его настроение сильно бы испортилось. Но Лаций пока этого не знал.

Глава 46

   Термы сенатора Марка Валерия Мессалы Руфа находились на живописном берегу Тибра на окраине Рима. Ещё десять лет назад личные термы были только у самых богатых патрициев, но за это время количество состоятельных людей значительно увеличилось и теперь многие могли позволить себе такую роскошь. Хотя это строение, наверное, было одним из самых роскошных. Лаций оценил удобное расположение и удивился, что трубы, по которым поступала вода, и сливные клоаки были полностью спрятаны под землёй. Обычно их частично располагали сверху, а сам дом стоял на высоком фундаменте, за счёт чего обеспечивался естественный сток. Но в этих термах всё было по-другому.
   У входа стояли два больших льва из полупрозрачного белого камня. Когда лучи заходящего солнца падали на них, казалось, что они светятся изнутри. Он даже задержался на несколько мгновений, чтобы полюбоваться необыкновенной красотой этих фигур.
   – Лаций Корнелий Сципион? – раздался вкрадчивый голос номенклатора [104 - Номенклатор – раб, в обязанности которого входило знать имена граждан города, клиентов, рабов и называть их своему господину. Также он объявлял названия блюд на обеде.].
   – Да, – с удивлением на лице ответил он.
   – Термы нашего господина ждут тебя, – поклонился раб. Лаций ещё раз посмотрел на львов и последовал за ним. Зал для массажа располагался в большой комнате с полом из тёмно-красного мрамора и греческой блестящей плиткой. Здесь уже лежали около двадцати человек, над телами которых трудились специально обученные рабы-массажисты. Высокие стены заканчивались вверху скульптурами мускулистых атлетов, поддерживавших потолок. Сам потолок был разделён на квадраты из прозрачного и жёлтого стекла, благодаря чему свет в массажной комнате смешивался и воздух переливался разными красками. Лаций покачал головой, прикинув, во сколько сенатору обошлась доставка этого стекла из Греции. Он не ожидал увидеть такой роскоши в частном доме одного человека, потому что это могли себе позволить только невероятно богатые люди. Обычно простые римляне и даже сенаторы ходили в небольшие бани, построенные в разных районах города на небольших площадях. Они состояли из бассейнов с тёплой водой, массажных лавок, комнат с горячим воздухом и залов для мытья. Здесь же всё было настолько богато украшено и удобно устроено, что вызывало невольное удивление.
   – А, вот и Лаций Корнелий! – раздалось кряхтенье сенатора Валерия Мессалы Руфа. Он лежал на третьей лавке и улыбался ему, как будто они были давно знакомы. – Проходи, проходи. Ты как моешься? Маслом сначала натираешься или потом? Мы предпочитаем натираться до горячей кальдарии [105 - Кальдарий – парильное помещение.], а после – только массаж и совсем чуть-чуть масла, – прокряхтел сенатор. Красс предупреждал его, что тот любит термы и может говорить о них часами. Лаций тоже любил водные процедуры и даже участвовал со своим легионом в постройке терм в двух городах возле Традента и Немоута.
   – Я люблю натираться маслом перед кальдарией. Чтобы потом оно вышло из кожи, – сказал он.
   – О, ты знаешь толк! Ну, тогда ложись вон там, прямо передо мной, тут у нас свободно, – он кивнул на лавку напротив. – Кстати, скажи нам, как человек знающий, за сколько ты добрался бы от Меотийского болота [106 - Меотийское болото – Азовское море.] до Рима?
   – За десять дней. Но это давно было. Сейчас, может, и за семь доскакать можно. Зависит от лошадей на перегонах.
   – Вот видишь, Ората! – обратился к своему соседу Валерий Мессала. А ты ехал целый месяц! Наверное, тебе мешали не устрицы, а твоя любимая Менея, – рассмеялся он и повернулся к Лацию. – Кстати, ты, может, слышал о Гае Сергие Орате [107 - Гай Сергий Сил Ората – первая половина I в. до н. э. Отличался роскошью в быту и придумал много различных бытовых приспособлений.]? Это его внук – Квинт, – кивнул он на неподвижное тело неподалёку, которое изредка постанывало от удовольствия. Лаций отрицательно покачал головой. Сенатор пояснил: – Это он первый у себя дома сделал термы над подвалом с горячим воздухом. Представляешь?
   – Да, мне кто-то говорил. Это невероятно. Я видел такие же у Красса. Очень полезно. Я слышал, что теперь многие под бассейнами глиняные трубы проводят, – ответил Лаций.
   – Да… – неопределённо протянул старый сенатор и замолчал. Некоторое время слышалось только кряхтенье довольных тел. – Ну, что, ты готов идти жариться? – раздался вдруг над ухом его голос. Лаций поднял голову. Некоторые гости уже встали и заворачивались в простыни, другие шли в направлении дальних дверей, где, судя по всему, располагались горячие кальдарии.
   – Наверное, да, – бодро ответил он. – Очень хороший массаж, – Лаций кивнул в сторону мускулистого раба. Тот довольно улыбнулся и поклонился. – У меня кожа, как у жертвенного ягнёнка, – он провёл по рукам и груди.
   – Мои рабы одни из лучших в Риме, – с довольным видом сказал Мессала Руф. Было видно, что ему тоже приятно слышать эти слова. – Ты в греческом кальдарии когда-нибудь был? – спросил он.
   – Нет. Только в римском, с водой и паром.
   – Не то! Сейчас они уже не обливаются водой, как раньше. Придумали получше, – подмигнул ему сенатор. – Мало пара, мало толку. Пойдём, покажу! – он взял его за локоть. – Вот и Асклепиад с нами пойдёт, – он кивнул на соседа Лация. – Пойдёшь, старый лекарь? – со снисходительной усмешкой спросил он. – Покажешь нам, как правильно выгонять пот из тела?
   – С удовольствием, – подобострастно кивнул головой бородатый толстяк и направился вслед за ними. По имени, кучерявой бороде и мягкой речи Лаций понял, что это был грек.
   – Какой ты мускулистый и сильный! – удивился Мессала Руф, как будто видел Лация впервые. Он похлопал его по плечу и покачал головой.
   – Настоящий Геркулес, – добавил кто-то сбоку. Лаций повернул голову и увидел высокого юношу с развитой мускулатурой, рыжими, непривычно коротко подстриженными кучерявыми волосами и странной светлой бородкой. У него были светло-голубые глаза и неприятная игривая улыбка, так похожая на улыбку того молодого грека, которого они спасали в Галлии…
   – Это мой друг, Александр, – дрогнувшим голосом представил его Валерий Мессала.
   – Приветствую тебя, Александр. Я – Лаций Корнелий Сципион, – не зная ещё, как себя вести, представился он.
   – Да, я тебя знаю. Мы уже знакомы, – кокетливо наклонив голову, сказал он. – Очень приятно видеть такого красавца в этом кругу, – улыбка Александра превратилась в полное намёков обещание. – Увидимся в бассейне, – многозначительно добавил он.
   – Всегда ведёт себя так с новыми людьми, – сенатор скривил губы и недовольно вздохнул.
   – Да, я уже знаю. Мы вытащили его из реки, когда он чуть не стал добычей варваров, – напомнил ему Лаций.
   – Ах, да! Точно! Я и забыл совсем! Благодарю тебя. Надо будет напомнить ему при случае, чтобы не зазнавался, – Мессала Руф позвал лекаря-грека, и они все вместе вошли в длинное узкое помещение, за которым находились кальдарии.
   – Наш греческий друг Асклепиад, – громко сказал сенатор, – рекомендует на какое-то время останавливаться в этом промежуточном тепидарии [108 - Тепидарий – тёплое помещение перед парилкой.], чтобы немного согреться перед горячим воздухом. Говорит, что в кальдарии слишком жарко и тело должно привыкнуть.
   – Сердце и грудь должны привыкнуть к тёплому воздуху, – подтвердил старый грек с большим животом.
   Наконец, он подал знак, и они вошли в ближнюю кальдарию. Лаций краем глаза успел заметить, что таких комнат было четыре. В каждую заходили по несколько человек. В дальней, как ему показалось, он заметил женскую фигуру, но горячий воздух из открытой двери с такой силой ударил ему в лицо, что он сразу зажмурился и шагнул вперёд. Рядом с печкой их уже ждал раб. В руках у него была толстая простыня из грубой ткани, которая быстро впитывала воду, и небольшая глубокая чаша. У печки стояла красивая лавка из тёмно-коричневого дерева, с резными подлокотниками и ножками в виде копыт Фавна. Раб положил на неё длинную толстую простыню. Все сели, и после этого он открыл в печке большую заслонку. В лицо ударил жар открытого пламени. Лаций невольно откинулся назад.
   – Не бойся, – успокоил его сенатор. Горячий воздух выгонит из тебя лишнюю воду. Потерпи! – и вдруг, не меняя тона, добавил: – Ну, что там у тебя за нужда?
   – Э-э… – замялся Лаций. Он не ожидал этого вопроса в таком неудобном месте. – Мне нужны новобранцы. К лету.
   – Хм-м… Объяви набор в Риме. Арделионов много. Сразу прибегут на Марсово поле.
   – Нужны не арделионы, а крепкие крестьяне. Выносливые и сильные.
   – Понятно. Зачем? Дороги строить? – хмыкнул сенатор.
   – И дороги тоже, – кивнул он, потому что половину службы легионеры занимались строительными работами.
   – Для кого? – сенатор бросал вопросы, как копья, быстро и точно.
   – Для Гая Юлия Цезаря.
   – Не хватает, что ли? Там же галлов полно.
   – Хватает. Но не везде. Пошире надо закрыть границу. Варвары с разных сторон могут напасть.
   – Слышал… Говорят, ты уже с ними несколько раз сталкивался.
   – Да, – кивнул Лаций, обливаясь потом. Жар был нестерпимый.
   – Тысячи полторы найду. Не больше. Но цена будет высокая. Сразу предупреждаю.
   – О цене можно договориться, – пробормотал Лаций. – Но надо тысячи четыре—пять, – пот тёк не только по лицу, но уже по всему телу, причём, так, как будто внутри него была целая амфора с водой. Сенатор посмотрел на него, но ничего не сказал. – Очень нужно, – добавил Лаций и открыл рот, дыша, как выброшенная на берег рыба.
   – Закрывай! – крикнул Мессала Руф и махнул рукой. Раб закрыл заслонку, и жар сразу же исчез. Лаций чувствовал, что кожа на лице и плечах ещё продолжала гореть и в висках глухо стучало. Сенатор встал. Раб услужливо обернул его толстой простынёй. Грек последовал за ним. – Что сидишь? – бросил Мессала на ходу. – Пошли!
   Лаций вышел и вместе с ними прыгнул в чашу с ледяной водой. Ему показалось, что с него начинают срывать кожу, а волосы на голове зашевелились и отошли от черепа. Но потом стало приятно. Сенатор, как большой слон, пофыркал, вылез из маленькой мраморной чаши, и они направились в большой бассейн. Голова приятно кружилась, тело было лёгким, и ноздри с жадностью вдыхали прохладный воздух.
   – Лаций Корнелий, – кто-то позвал его у самого спуска в воду. Он обернулся. Сенатор только взглянул краем глаза и кивнул ему:
   – Тащи этого лентяя в бассейн, не забалтывайся с ним на портике.
   – Я скоро сам спущусь, – улыбнулся подошедший к ним Квинт Ората. Он повернулся к Лацию и отвёл его в сторону. – Говорят, что ты скоро будешь покупать дом, – вкрадчивым и доверительным тоном начал он. – Так вот, я бы взял на себя смелость предложить тебе купить роскошный участок. Ты уже встречался с монетариями, я слышал. Тут проценты будут в два раза меньше, поверь. Я помогу! И ещё я могу сделать тебе более дешёвые термы, обогрев всего дома и даже пристроек, – Ората заговорщицки прищурился и кивнул головой. – Я знаю, как это сделать. Мой дед первым придумал это.
   – Я пока не могу купить дом… – начал, было, Лаций, но молодой торговец сразу же перебил его:
   – Понимаю! Я всё понимаю, тебе трудно, но я же говорю, как друг. Ты же видишь? Когда такая возможность появится, а она появится, я в это верю, ты просто дай мне знать, – он опять кивнул с видом знающего человека, и у Лация вдруг возникло ощущение, что этому человеку действительно можно верить. Лицо Квинта Ораты светилось изнутри искренним вдохновением. Было видно, что он говорит о том, что знает и любит делать. – Лаций Корнелий, запомни, я всегда буду рад тебе помочь. Ведь проложить глиняные трубы под уже построенным домом – это целая проблема! А если ещё плиты в основании лопнули, то вообще невозможно. Сейчас в Риме зимний дом без подогрева уже никак нельзя иметь. Я недавно придумал новые трубы, из туфа. Ты не поверишь, но дров надо в десять раз меньше, чем в глиняных трубах, и обжигать их не надо. По секрету скажу тебе: Марк Мессала для своего любимчика Александра делает сейчас дом на горе Пинцио, возле парка Лукулла… – заметив, как округлились его глаза, Ората закусил губу и отвёл взгляд в сторону. – Ну, об этом пока никому говорить не надо, а вот сами трубы в подвале мы делаем из этого туфа. Внутри обкладываем стеклянной плиткой. Это тоже я придумал. Такие трубы по два дня держат тепло! Таких ещё ни у кого нет! Сверху, на трубы, надо класть уже не битую глину, чтобы пол не раскалялся, а тот же колотый туф или лёгкий камень. А плиты на пол уже ставятся на небольшие столбики, а раньше – на цельный камень. Чувствуешь разницу? Я тебе всё покажу и расскажу! Ты же умный человек. Ты ведь сразу понял, что постройки вокруг дома тоже можно сделать с такими подвалами и трубами? Тогда комнаты всегда будут тёплыми. А тёплые комнаты зимой – это очень ценится! Ведь тёплые комнаты можно сдавать подороже. И заработать на этом. Понимаешь? Ещё можно провести такие же трубы под бассейном для рыб или устриц. Всё зависит от твоего желания. Но в готовом доме это сделать будет намного дороже. А зачем тебе в твоём положении тратить лишние деньги?
   – Нет, мне вообще пока нечего тратить, – опять попытался возразить Лаций.
   – И я об этом же говорю, – не унимался Ората. – Например, ты знаешь, как сделать такие водопады в стенах? – он подвёл его к стене, где в отверстиях были видны несколько небольших дырочек. Ората повернул небольшой золотой рычажок, и из них полилась вода. Лаций с удивлением покачал головой. – Ну, согласись, ведь удобно мыться, когда вода течёт сама, тем более тёплая, а? – с гордостью произнёс он. Вот поэтому я и говорю: ты посмотри, повыбирай, но помни, что у меня для тебя уже есть кое-что очень ценное. Очень хорошее! – он взял Лация за кисть и с силой сжал, как бы стараясь убедить его крепким рукопожатием.
   – Вот ты где! – послышался вдруг у них за спиной нежный женский голос, и Квинт Ората сразу же переменился: он расплылся в сладкой улыбке, осанка приобрела вальяжность и небрежность, он поднял руку в приветствии и почти пропел:
   – Менея, мы заняты деловым разговором.
   – Тебе не хватает разговоров со своим отцом? И ты ради этого взял меня с собой в термы? Ведь за этим и ходят в термы, да? За разговорами? Я хочу с тобой порезвиться, – притворно выпятив нижнюю губу, обиженно протянула девушка и, опустив голову, посмотрела на него из-под длинных ресниц. Она не была полной, но невероятно узкая талия делала её бёдра намного шире, чем они были на самом деле. Ноги слегка сходились у колен, из-за чего высокие полные ягодицы при ходьбе зазывающее перекатывались из стороны в сторону. Менея подтянула вверх промокшую в некоторых местах простыню. Та прилипла к телу и почти не скрывала форм.
   – Пойду немного поплаваю, – вздохнул Квинт Ората и с извиняющейся улыбкой развёл руки в стороны. – Вино и еда, кстати, тоже подогреваются в отдельной комнате на гранитной плите… – попытался добавить он.
   – Ну, идём уже… – обиженно перебила его девушка и потянула за руку к бассейну.
   – Да, да. Иду. Ну, ладно, всё, – он исчез. Лаций посмотрел на бассейн, в который по лестнице медленно спускались пожилые патриции. В стену были встроены фонтаны в виде трёх женских голов, сделанных, судя по чёрным теням, из серебра. Из них лилась вода, которая, как по зеркалу, равномерно растекалась по наклонной мраморной плите и затем падала в бассейн. Молодые девушки, приглашённые специально для развлечения богатых гостей, с визгом и весёлыми криками съезжали по ней вниз. Лаций стоял спиной и не видел, как из соседней комнаты вышли сенатор Валерий Мессала Руф и красивая женщина с родинкой над ключицей. В руках у них были золотые чаши с горячим вином. Они обменялись улыбками и разошлись в разные стороны. Женщина подошла к молодым девушками и что-то сказала одной из них, показав в сторону Лация. Та поднялась и сразу направилась к нему.
   Маленькие, но сильные руки легли ему на плечи, и он от неожиданности вздрогнул.
   – О, как ты испугался! – рассмеялась светловолосая девушка. – Мне это нравится. Я хочу предложить тебе горячее вино и немного тёплой еды, – она протянула руку к подносу, который держал чёрный, как ночное небо, раб, и взяла оттуда две чаши.
   – Благодарю тебя… – сказал Лаций, беря вино.
   – Пассия Фелица, – произнесла девушка.
   – Ты рабыня сенатора?
   – Нет. У меня другой господин. Но разве это важно? Я счастлива у него.
   – Я вижу это по имени [109 - Второе имя «Фелица», счастливая, обычно давалось рабыням, у которых были хорошие хозяева и относительно лёгкая работа.], – улыбнулся Лаций.
   – Мы могли бы пройтись, – предложила девушка. – Здесь есть несколько уединённых мест. Мы можем полежать в тёплой ванне или постоять под дождём Ораты, – она взяла его за руку и увлекла в сторону. Раб последовал за ними. Они дошли до угла фригидария. Там находился красивый круглый бассейн с круглыми ступенями по периметру. Пол был сделан из дорогого мрамора с вкраплениями ярких камней, которые в лучах льющегося с потолка света переливались красным и голубым цветом. Они опустились в воду. Раб поставил поднос на край бассейна и отошёл. Девушка забралась Лацию на колени и обняла за шею.
   – Ты мой Феб, – проворковала она ему на ухо и прижалась к груди. – Ты такой сильный…
   – Правда? – Лаций запустил ей руку в волосы и посмотрел в глаза. Они были чистыми и спокойными – ни тени желания или даже притворной поволоки сладострастия.
   – Да, – бесчувственно ответили её губы.
   – Ты похожа на Сирену. Но я не люблю приносить жертву Амуру во владеньях Посейдона. Вода разбавляет чувства, – он говорил серьёзно, только в уголках глаз притаилась искорка смеха. Рабыня была молодой и привлекательной, но он ценил в женщинах не столько спелость, сколько зрелость. В этой девушке, привыкшей дарить любовь всем подряд, ему не хватало игры и интриги, разговора и тайны, пусть притворной и несуществующей, но искусно разыгранной. Пассия Фелица этим не отличалась.
   – Как ты странно говоришь, – она попыталась откинуться назад, чтобы посмотреть ему в глаза, но Лаций крепко держал её за волосы.
   – Почему странно?
   – Я тебе не нравлюсь? – с лёгкой обидой спросила она.
   – Нравишься, – честно ответил Лаций.
   – Тогда почему Амур не толкает тебя ко мне?
   – Не знаю, – улыбнулся Лаций. – Наверное, много воды. И мрамор очень скользкий. Просто неудобно, – он отпустил её волосы и обвёл бассейн взглядом.
   – Хочешь, я разолью вино у тебя на груди и буду пить прямо с тела? – спросила девушка и стала поливать Лация из чаши. Он улыбался и не мешал. Она несколько раз припала губами к его телу и опустила руки под воду. – Ты, что, любишь юношей? – удивилась Фелица, думая, что нашла причину его безразличия.
   – Нет, я очень люблю женщин. Таких, как ты, – не переставал улыбаться Лаций, но Пассия восприняла его улыбку как насмешку.
   – Тогда где твоя сила? Коснись моего тела, разбуди в себе силу страсти, – она схватила его руку и прижала к своей груди. Что-то просвистело в воздухе и шлёпнулось девушке на грудь. Лаций опешил.
   – Вот тебе! – раздался за спиной громкий голос, и второй кусок паштета упал в воду рядом с её локтём. Лаций повернул голову и увидел рыжего грека Александра, любимца сенатора Мессалы Руфа. – Иди отсюда, негодная нимфа! – с притворным кокетством воскликнул он и кинул в неё куском хлеба с оливой. Хлеб не долетел до цели, а олива попала девушке прямо в щёку. Она вспыхнула и, наклонившись к Лацию, прошептала:
   – Вот и пришёл тот, кто тебе нравится. Но будь осторожен, он принадлежит другому. Лучше не купаться с ним вместе. Сенатор всё равно узнает, – Фелица, как ни в чём не бывало, вышла из воды и направилась к большому бассейну, где по-прежнему с шумом катались на водной горке её весёлые подруги.
   – Ты, как Нептун, попираешь стены этой чаши, грозя всем нимфам скорою расправой! – Александр соскользнул в бассейн, но Лаций брезгливо отмахнулся от плававшего в воде хлеба, не обращая внимания на его слова. Тот сразу же воспринял это, как знак. – Ах, да. Грязное море не место для таких людей. Давай пойдём в триклинию, там много места.
   – Я не хочу есть, Александр, – сохраняя спокойствие, ответил Лаций. Но проходивший мимо гость услышал слова грека и присоединился к ним:
   – Вы идёте в триклинию? Я тоже пойду с вами. Говорят, сегодня там будет что-то особенное. Я ужасно проголодался.
   Лаций с сожалением вздохнул и вылез из воды. Раб сразу же подал простыню. Он завернулся и пошёл за Александром. Большие ложи у столов ещё были пустыми, но полукруглые углубления в стенах манили мягкими кушетками и креслами. Там можно было присесть и отдохнуть. По кругу стояли бюсты политиков и полководцев, греческие статуи и цветы. С потолка свешивались медные светильники, полные масла. Александр скромно присел в кресло, и возле него сразу же поставили фрукты и вино. Их случайный спутник отошёл к широкой лавке, и Лаций снова остался один на один с молодым греком.
   – Неужели ты не видишь, как сильно стучит моё сердце при виде твоего мужественного лица? – спросил Александр.
   – Послушай, – резко прервал его он. – Ты прекрасно выглядишь, но боги дали мне счастье любить женщин.
   – Не-ет, не верю, – хитро прищурившись, ответил Александр. – Я наблюдал за тобой. Ты был холоден, как жертвенный камень зимой в храме Юпитера.
   – В бассейне была холодная вода, – скривился Лаций.
   – Нет, меня не обманешь! Ты смотрел на неё, как на мраморную статую. Я знаю, так смотрят только те, кто ценит настоящую, мужскую любовь. Только она, как солнце на небе, может подняться над животными чувствами к женщине. Эта любовь благороднее и честнее. Она скрепляет сердца мужчин на всю жизнь, и никто не в силах её разрушить.
   – Стой! – снова перебил Лаций и даже вытянул вперёд руку, чтобы привлечь его внимание. – Ты либо глухой, либо не понял. Мне не нравятся мужчины, слышишь? – с нарастающим раздражением произнёс Лаций и, заметив, что его слова не произвели на Александра никакого впечатления, добавил: – Хорошо, скажу тебе прямо: мне скучно с такими простыми рабынями, которые падают на тебя, как листья оливы на землю после сбора урожая. В них нет опыта, желания, страсти, борьбы, чтобы доставить мужчине настоящее удовольствие.
   – Вот истинные слова настоящего мужчины и воина, достойного славы богов! Как красиво ты говоришь, – воспрянул молодой грек. – Твои слова, как музыка, вливаются в мои уши, и я уже чувствую, что у нас есть много общего. А хочешь, пойдём в гимнасий и там покидаем мячи? Сбросим эти ненужные простыни и предстанем перед богами в том виде, в котором они сами проводят большую часть своего времени? Я бы показал тебе такие интересные упражнения!
   – Мне не нужны твои упражнения! – резко отрубил Лаций.
   – Ты не любишь ласку и заботу? Ты предпочитаешь борьбу и страдание? – вдруг воскликнул он. – Я понял тебя! – Александр вдруг подскочил и, схватив небольшой бюст, метнул прямо в него. Лаций едва успел убрать руку, как мраморная голова учёного мужа ударилась о край кресла. От неё что-то откололось, и она с грохотом упала на пол. Лаций вскочил, но в него уже летел другой бюст, чуть больше и тяжелее. Он снова увернулся. Осколков на полу прибавилось. В этот момент в комнате, как по команде, появились почти все гости, к Александру кинулись рабы, которые сразу же увели его в другое место. Сенатор Марк Мессала перевёл всё в шутку и пригласил гостей прилечь за столами. Но пока он говорил, Лаций не спускал глаз с вошедшей следом за ним женщины. Это была Эмилия. Она прошла к своему месту и ни разу даже не посмотрела в его сторону, продолжая разговаривать с толстым врачом-греком, который был явно польщён таким вниманием. Тот подобострастно кивал головой, не отрывая от неё взгляда, и всё время поддакивал. Однако Лацию показалось, что улыбка на её лице была слишком напряжённой и за ней скрывалось внутреннее раздражение. Все мужчины и сопровождавшие их рабыни тоже смотрели на Эмилию. На этот раз её роскошные длинные волосы были заплетены в несколько кос и уложены высоко на затылке. Всех поражала стройность её ног и крепкие, полукруглые ягодицы, которые чем-то напоминали круп лошади – они так же упруго вздымались под простынёю, без намёка на жир или дряблость, притягивая к себе взгляды и вызывая желания. Вокруг было много красивых девушек, но Эмилия выделалась среди них не только своей природной красотой, но и умением её показать. Прямая спина слегка прогибалась назад, и лопатки, которые у многих девушек торчали под простынями, как крылья Гефеста, были у неё незаметны. Верхняя часть оголённой до копчика спины находилась прямо над ягодицами, благодаря чему грудь выдавалась с другой стороны вперёд, как два самнитских щита, и казалась больше, чем была на самом деле. Эти две полусферы с острыми наконечниками напряглись под взглядами такого количества людей и напоминали большие гранатовые зёрна. На коленях у Марка Мессалы Руфа сидела рабыня, грудь которой напоминала две больших спелых дыни, но ни у одной из гетер она не была такой высокой и красивой, как у Эмилии. Вздрагивая при каждом шаге, эти два магических шара раскачивались в разные стороны, чертя своими упругими вершинами тонкие короткие линии на почти невесомой ткани – розовое на белом. Когда она остановилась, чтобы сесть прямо в центре триклинии, мужчины засуетились и отвели взгляды, девушки заулыбались, и всё пришло в движение. Лаций ещё раз посмотрел в её сторону и наткнулся на её взгляд. Глаза Эмилии были в этот момент полуприкрыты, подбородок гордо приподнят вверх, полные, выступающие вперёд губы сжаты в ровную полоску – этот образ врезался ему в память и остался там на целых полгода, до их следующей встречи. Через мгновение Эмилия уже повернулась к греку, и на её лице появилась прежняя вежливая улыбка, от которой кучерявый шарообразный старик сразу же потерял дар речи.
   Обед, как всегда, был невероятно обильным и сытным, но Лаций старался теперь пробовать только каждое третье блюдо, показывая на самые маленькие куски, поэтому к концу мероприятия его живот не мучили страшные колики, как это бывало раньше. Обильное поглощение вина закончилось откровенными сценами с рабынями, причём гости не стеснялись своих жён, которые уединялись с молодыми рабами позади колонн. Перед десертом Мессала Руф хлопнул в ладоши и махнул Эмилии. Та подошла к жене одного из сенаторов, и они вышли на середину. Окружившие их девушки стали танцевать, взявшись за руки, и их движения напоминали танец плавно летящих птиц. Венки на головах постепенно растрепались и упали под ноги, но они продолжали танцевать. Наконец, девушки сняли накидки с глубокими разрезами, которые носили только гетеры, и стали махать ими над головой. Из-за этих вращений казалось, что они заполнили всю триклинию своими взмахами и прыжками и что их больше, чем на самом деле. Но все гости старались смотреть не на них, а в центр, туда, где происходило главное действие. Там, взявшись за руки, танцевали Эмилия и молодая жена одного из сенаторов. Лаций повернул голову в сторону пожилого соседа – тот, не отрывая взгляда от своей жены, гладил грудь лежавшей рядом с ним рабыни. На плечи Лацию легли две маленьких, сильных ладошки, которые стали приятно сжимать и разжимать мышцы шеи, гладить его по груди и плечам – это очередная рабыня приступила к выполнению своих обязанностей. Но он продолжал смотреть на Эмилию. Опустившись на колени, две женщины в круге начали гладить друг друга по плечам и бёдрам, потом прижались телами и обнялись. Жене сенатора это явно нравилось: она томно закатывала глаза и откидывала голову назад, наслаждаясь красотой Эмилии. Гости с удовольствием шутили и сами обнимались с рабынями, пока вид лесбийской любви и вино не затмили им рассудок. Чревоугодие превратилось в оргию. Лаций заметил, что подошедшие рабыни заменили Эмилию и теперь жену сенатора уже ублажали они. Он проследил за ней взглядом до дальнего конца триклинии и там потерял из виду.
   Всё закончилось далеко за полночь. Тех, кто ещё мог стоять на ногах, выводили под руки слуги. Остальных выносили на небольших носилках. Прощаясь с Лацием уже на лестнице, сенатор Валерий Мессала Руф потрепал его по плечу и сказал:
   – Надеюсь, Александр не сильно тебя расстроил?
   – Ну, что ты! Это всё детские шалости. Ему надо попасть на год в армию в Галлии, и эта болезнь сразу пройдёт, – улыбнулся Лаций.
   – Да, ты прав. Сегодня ты меня не разочаровал. Благодарю тебя за стойкость! Ты доказал ему… Ну, ладно. О деле: я подумаю над твоими словами. Ничего пока не обещаю, но через две или три недели дам знать насчёт людей. Повторяю: я ничего не обещаю! – он поднял указательный палец вверх. – Да хранят тебя боги! Удачи тебе. Ну, ладно, мне надо проводить других сенаторов, – запахнув красный халат [110 - Богатые патриции уезжали из терм в красных халатах.], он устало повернулся в сторону рабов, которые помогали другим гостям передвигаться к своим носилкам. Эмилии нигде не было видно. Лаций запахнул полы своего халата, который был ему явно мал, поёжился и полез в носилки. Через какое-то время они остановились у дома Красса. Он добрался до гостевой комнаты, где сон окончательно овладел им, и проспал там в таком виде до самого утра.

Глава 47

   На следующий день Лаций с самого утра уже был на Форуме. Ему хотелось послушать последние новости. Здесь можно было узнать о ветеранах и отставниках не меньше, чем в Суббурском квартале. После обеда он посвятил себя полностью переговорам с коллегией оружейников. Его волновали две вещи – оружие и подготовка людей. Но если с оружием вопрос можно было решить, то с размещением людей в правильных лагерях и создании там воинской дисциплины не могло быть и речи. У него просто не хватало помощников. Атилла Кроний взял на себя организацию самого большого лагеря около города Перузия, выше по течению Тибра. Там ему удалось занять людей постройкой новой гавани для города. Но в остальных местах дела были намного хуже. Икадион согласился помочь в Генуе, но у него было мало опыта, и он не умел командовать, больше прощая, чем наказывая, поэтому старался все проблемы решать без помощников. Новобранцы со временем сели ему на шею и ничего не делали. У Лация опускались руки. Приближалась зима. Холодные ветры с дождями должны были скоро смениться снежными ветрами и морозами. Тёплых плащей и палаток у них не было, и он уже начинал злиться на Красса, который так долго отсутствовал в Риме.
   Но самой большой неожиданностью оказалось короткое послание от сенатора Руфа. Лаций только вернулся в Рим из самого дальнего лагеря и пообещал Оливии и её матери после полудня сходить в храм весталок. Однако его планы прервал неожиданный визит слуги сенатора, который пришёл обсудить стоимость крестьян со Сцинной Торчаем.
   – Марк Валерий Мессала Руф, мой хозяин и сенатор Рима, приветствует тебя, Лаций Корнелий Сципион, – с важностью произнёс образованный раб и поднял вверх подбородок.
   – Как же ты меня застал? Я только пришёл! – искренне удивился он. Сцинна поджал губы и многозначительно посмотрел на него. Лаций вздохнул и уже другим тоном ответил: – И я приветствую твоего господина, сенатора Марка Валерия Мессалу Руфа.
   – Мой господин передаёт тебе послание, – из-под плаща показались худые руки цвета обожжённой глины – раб был либо с Крита, либо с Родоса или Азии. Взяв протянутую ему дощечку, Лаций прочитал, что там было написано. Он поднял взгляд на Сцинну, и на какое-то время его глаза застыли, как будто он ничего вокруг не видел.
   – Что там? – вывел его из задумчивости слуга Красса.
   – Посмотри сам, – он протянул ему послание, и тот тоже на какое-то время замолчал. Потом вздохнул и, повернувшись к рабу, сказал: – Передай сенатору, что Лаций Корнелий Сципион с глубокой благодарностью относится к его словам и пожеланиям. Для него большая честь быть в числе друзей Марка Валерия Мессалы Руфа. Поэтому Лаций Корнелий Сципион, конечно, подождёт до весны и будет рад любым новостям от сенатора.
   Раб повернулся к Лацию и вопросительно поднял брови:
   – Так и передать?
   – Да, да. Всё правильно, – вынужден был согласиться Лаций. – Просто я думал и не успел изложить всё так… точно. Иди и передай сенатору всё слово в слово.
   – Благодарю тебя, Лаций Корнелий Сципион, – важно произнёс раб, как будто он сам был сенатором и эти слова предназначались именно ему. – Я запомнил твои слова и передам их моему господину. Мой хозяин просил вернуть ему дощечку, – он выжидающе замер. Сцинна пожал плечами и отдал ему восковую табличку. Тот сразу же затёр большим пальцем написанные на ней слова и, поклонившись, вышел.
   Когда они остались вдвоём, Лаций отошёл от окна и со злостью стукнул кулаком по ладони:
   – Как же так!? Он пишет, что у него нет людей. Много болезней. Урожай большой. Некому работать… Это что, отказ?
   – Не надо так волноваться, – устало произнёс Сцинна и прижал ладонь к правому боку. – Ох, что-то болит сильнее. Надо попить воды… Это не отказ. Просто хочет больше денег.
   – За что?
   – Сейчас цена на рабов упала, летом мора не было. Разбойников в окрестностях Рима всех поймали. Лето было хорошим, урожай у всех большой. Значит, долгов у простых людей мало. Хлеб есть у всех. Продавать в рабство за долги некого. А вот по весне многие разорятся и снова пойдут за кредитами. Тут их и можно будет перепродать нам. Но уже по другой цене. Ведь весной обычно никто своих крестьян не продаёт. Только больных рабов… и втридорога.
   – Знаю.
   – Ну, вот. Тогда почему так кричишь? Он не хочет сейчас лишаться сильных людей. Так что не волнуйся. Это вредно для твоего тела и сердца. Видишь, какого раба он прислал? Ох, бок болит.
   – Какого?
   – Старого. Он у него уже лет двадцать, не меньше. Всё расскажет, даже улыбки и жесты передаст. Есть такие люди, как собаки преданные. С ними надо быть осторожным. Да тут со всеми надо быть осторожным, – Сцинна встал и проковылял в угол, к столу с водой и небольшими кувшинчиками. Он отлил из двух чаш по нескольку капель, добавил горячей воды из кувшина и сделал несколько глотков.
   – Что-то ты совсем разболелся. В прошлый раз у тебя бок не болел, – сочувственно произнёс Лаций.
   – Болел. Только не так сильно, – вздохнул тот. – Ветер плохой, видишь? Дожди, дожди, вода холодная вокруг. Наверное, простудился ещё. Кашляю.
   – Тебе надо к лекарям на рынок. Там даже этруски есть.
   – Я сам лекарь и сам могу… – он замолчал и махнул рукой. Ладно, не будем об этом. У меня тут проблема. Мой брат, которого ты хорошо знаешь, собирается вернуться на Сицилию. Он пишет, что твой легионер Варгонт Рукумон оказался очень хватким парнем и уже разбирается в денежных вопросах не хуже его. Думаю, он преувеличивает, но кроме Варгонта в лагере никого больше нет. Если ты ему не доверяешь, то тебе придётся поехать туда, чтобы самому оплатить на месте все расходы и следить за лагерем. А если доверяешь, то напиши письмо.
   – Варгонт? – задумчиво протянул Лаций, вдруг неожиданно ярко представив себе события полугодовой давности и вспомнив слова Оги Торчая о том, что он всё равно собирается вернуться на Сицилию и увезти оттуда жену наместника, Виргинию Метеллу.
   – Почему ты так задумался? – спросил Сцинна.
   – Нет, ничего. Варгонту я доверяю полностью. Как и твоему брату. Просто вспомнил о нём… Зря он хочет вернуться на Сицилию. Наместник стережёт свою жену, как золотую статую. Он может убить твоего брата, – покачал головой Лаций.
   – Знаю, – нахмурился Сцинна и опустил голову. – Но сделать ничего не могу… Ты ведь тоже не смог его переубедить. Поэтому давай делать, что можем, – он снова стал серьёзным. – Завтра снова пойдём к твоим оружейникам, а потом тебе надо будет поехать на север.
   Они договорились, что выехать на север можно будет через два дня. Лацию хотелось ещё пару дней провести в поисках тех людей, которые помнили его родителей и могли бы хоть что-то рассказать о причинах продажи дома, хотя на самом деле он просто пытался узнать как можно больше о связях Клода Пульхера в Риме. Всё, что он слышал до этого, говорило только об одном: кто-то в Сенате помогал ему и нуждался в его услугах, защищая от наказания за соблазнение чужих жён, дерзкое поведение и драки, которые устраивали его телохранители по ночам, выходя на улицы Рима ради развлечений. Этого было мало, чтобы что-то предпринять, и Лаций хотел узнать, кто является хозяином Клода и кому тот служит.
   Ближе к вечеру он сказал Оливии и Клавдии Пизонис, что пойдёт в гавань к одному старому знакомому, кожевенному мастеру, который собирался уезжать на несколько лет в Остию. Недавно он вернулся в Рим и жил теперь в том же самом доме у дочери с мужем, которые тоже занимались покупкой и продажей кожи.
   – Это случайно не Тиберий Пробус [111 - Пробус – честный (лат.).]? – вдруг спросила Оливия. Она улыбалась, но глаза смотрели напряжённо и внимательно. Лаций сначала даже не понял, о чём она его спросила, настолько странным показалось ему выражение её лица, но потом воспоминания о детстве, играх в гавани с детьми Тиберия и походах с отцом за сандалиями нахлынули с новой силой и стёрли это впечатление.
   – Что ты говоришь? Ах, да, Тиберий? Да, Тиберий Пробус. Хороший человек. Ну, ладно, пойду. Да хранят вас Пенаты и Лары [112 - Лары – божества, покровительствующие дому, семье и общине (римск.).], – пожелал он напоследок и вышел.
   Когда его фигура скрылась за поворотом, в воротах открылась дверь, и старый раб выпустил служанку, которая сразу же направилась в сторону Палатина. Там находились виллы самых богатых людей Рима и бывший дом Цицерона, в котором жил сейчас Клод Пульхер. Раб постоял у ворот и вернулся на свою лавку, не видя, что на ступеньках дома стоит Оливия и с волнением смотрит вслед служанке.

Глава 48

   Дом старого кожевника Тиберия выглядел совсем по-другому: у него вырос второй этаж, фасад был выкрашен известью, и рядом с домом появился большой склад, который раньше принадлежал его соседу.
   – Кто к нам пришёл! – сразу узнал его старый мастер и обнял Лация дрожащими руками. Его взрослая дочь с мужем тоже вышли из комнаты, чтобы поприветствовать дорогого гостя. С ними были какие-то заказчицы. Они с любопытством стали выглядывать в двери и весело пересмеиваться. Лаций заметил, что внутри дом стал богаче, если так можно было сказать о двух столах, нескольких лавках, одном длинном шкафе и досках на полу. Раньше ничего этого не было – только стол и две лавки. Сейчас дом вырос в глубину, и там появилось много комнат.
   – Приветствую тебя, Тиберий, – Лаций был искренне рад старику как собственному отцу. – А где же твои сыновья Юлиан и Марк?
   – Они сейчас в Остии. Там у них хорошо идут торговые дела. Продают соль, – ответила дочь Тиберия. – А мы вот тут, с отцом, шьём сандалии и продаём кожу.
   – Да, я вижу, – кивнул Лаций в сторону двери, – у вас полный дом клиентов.
   – Очень важные клиенты, – округлив глаза, многозначительно прошептала женщина. – Каждый месяц заказывают по несколько пар. Девушки из знатного дома. И хозяйка их тоже у нас заказывает себе дорогие кальцеоли [113 - Кальцеоли – женские башмачки из мягкой разноцветной кожи (римск.).] с золотым орлом на застёжке..
   – Какие красивые! – кивнул Лаций на обувь и застёжки. – Стоят немало.
   Дочь Тиберия стала рассказывать, как они шьют эти кальцеоли, но её перебил отец.
   – Да ладно тебе, Флора! – махнул рукой старик. – Что ты ему про свои дела рассказываешь. Не видишь, Лаций ко мне пришёл поговорить, – он повернулся к нему и улыбнулся беззубым ртом: – Ну, ты садись, давай, поговорим. Эй, – окликнул он слугу, – принеси нам вина и сыра!
   Время, казалось, остановилось, пока они вспоминали старые времена, родителей Лация и всё, что произошло за это время. К своему огромному сожалению, старый Тиберий ничего не знал о молодом Клоде Пульхере. Лишь его дочь, Флора, случайно услышав их разговор, брезгливо бросила:
   – Кобель он последний с гладкой шкурой! Из него бы хорошие сандалии получились. Эти девушки тоже подтвердят, – она кивнула в сторону закрытой двери, за которой клиентки примеряли обувь. Но больше Лацию ничего так и не удалось узнать ни о своей сестре, ни о её муже, ни о Клоде, ни о своём доме. Солнце уже давно опустилось за горизонт, и город погрузился во тьму. В этом районе масляные лампы на улицах не ставили, потому что все ремесленники ложились с заходом солнца. Пока они разговаривали, чашка с фитилём оставалась единственным источником света. Лаций решил не засиживаться допоздна, хотя ему очень хотелось ещё послушать рассказы Тиберия Пробуса об их детстве и юности.
   Когда он вышел на улицу, было уже очень холодно. Пришлось завернуться в плащ, который уговорил его взять Сцинна – длинный, на две ладони ниже колен, с тёплой шерстяной подкладкой и плотной широкой полосой вверху, набитой овечьей шерстью. Этот воротник приятно закрывал затылок от ветра, и Лаций в душе лишний раз поблагодарил слугу Красса за настойчивость. Сначала он хотел сразу направиться через холм Авентин к дому Пизонисов, но потом решил ещё раз пройти мимо своего дома. В темноте его всё равно никто не видел.
   Лаций прошёл два квартала в полной тишине, иногда спотыкаясь на неровных поворотах, но когда он дошёл до холма Палатина, из-за туч вышла луна и вокруг стало непривычно светло. Весь Рим теперь был одного цвета – бледно-серебряного, цвета запотевшего меча.
   – Благодарю тебя, Нокс, – пробормотал он, – теперь хоть камни видно.
   – Ты потерял дорогу, цельсус [114 - Цельсус – высокий (лат.).]? – раздался вдруг впереди чей-то голос. Лаций даже опешил от неожиданности. Он был готов поклясться Манией [115 - Мания —божество безумия (римск.).], что когда поворачивал на эту улицу, впереди никого не было. Позади тоже послышался шорох, и, оглянувшись, он увидел пять человек, которые медленно приближались сзади. Впереди стояли ещё шесть. – Ну, что же ты молчишь, цельсус? Может, ты ещё и сурдус [116 - Сурдус – глухой (лат.).]? – развязно спросил тот же голос.
   – Нет, он мутус [117 - Мутус – немой (лат.).]! – добавила вторая тень.
   – Фух, добежали, – раздался из темноты ещё чей-то хриплый запыхавшийся голос. – Он… не туда пошёл, но, слава богам, вы его догнали, – как бы извиняясь, добавил человек, переводя дыхание.
   – Ну, мы ему сейчас покажем, где надо ходить по ночам, – с угрозой прозвучал первый голос, и из тени дома появилась высокая фигура с палкой. За это короткое время Лаций уже успел оглянуться. До его старого дома было ещё три квартала по прямой. Но бежать туда не было смысла – преследователи могли кинуть палку и легко сбить его с ног. Тогда ему точно пришёл бы конец. Двери в домах вокруг были наглухо закрыты, и стучаться в них было бесполезно. Оставалось только одно – прижаться спиной к стене и попробовать выстоять до прихода ночной стражи или эдилов, если они вообще здесь ходили. Все эти мысли промелькнули у него в голове с быстротой молнии, и когда первый громила произнёс последнее слово, Лаций уже знал, что делать. Он не боялся, скорее, наоборот, был рад возможности наказать дерзких воришек. Он ещё не знал, что это были не грабители, и поэтому пока был уверен в своих силах. Однако когда у них в руках появились мечи, Лаций понял, что им его деньги не нужны. Он быстро выхватил свой меч и шагнул вперёд. Разбойник охнул и, схватившись за ногу, упал на колено. Звук его голоса ещё не успел отразиться от стен домов и затихнуть в ушах припавших к щелям перепуганных хозяев и их рабов, как один из приблизившихся сзади разбойников с таким же вздохом схватился за пах и с протяжным стоном завалился на бок.
   «На два меньше», – мелькнуло в голове у Лация. Он спокойно ждал остальных, моля богов только об одном – чтобы те не закрыли Луну тучами. Ночные грабители, видимо, не ожидали от него такой прыти и замешкались. Это стоило им ещё одного человека, который оказался ближе всех к стене, к которой Лаций прижался спиной. Меч рассёк невнимательному бандиту ногу под коленом, и он тоже упал в пыль вслед за своими товарищами. Всё произошло так быстро и неожиданно, что остальные опешили и теперь не решались что-то предпринять. Вдруг первый громила, держась за бедро и, видимо, истекая кровью, встал и прорычал:
   – Отойди! Дай мне его! Я порву его голыми руками! Я рвал ими тигров в цирке… – он выступил вперёд и, прихрамывая, вытянул вперёд меч. Лаций подумал, что ему не помешал бы сейчас короткий меч, но кто думал, что визит к старому продавцу кожи закончится таким образом!
   Лезвие со свистом разрезало ночную мглу, но он видел этот удар очень хорошо. Бандит хотел обрушить меч ему на голову, но делал это слишком медленно. Пока его рука поднималась вверх, пока опускалась, Лаций уже успел сместиться в сторону и сделал шаг навстречу. Громкий выдох прозвучал, как шум лопнувшего мешка для воды. Следом за ним послышался тихий звук упавшего тела. Главарь разбойников был мёртв, и его тело удачно лежало прямо перед Лацием, преграждая дорогу остальным. Но нападавшие думали не об этом. Они видели перед собой тело своего вожака, и их обуяла ярость. Лаций понял, что они вот-вот кинутся на него со всех сторон. Он занёс меч над плечом и согнул колени. С угрозами и оскорблениями разбойники действительно рванулись вперёд, но первые два не добежали – один споткнулся о ногу главаря, а другой поскользнулся, наступив ему на спину. Это было нелепо. Трое слева двигались быстрее упавших. Но они так и не успели понять, что с ними произошло. Ведь их было трое, и они были явно сильнее… Когда до стоявшей у стены туники оставалось не более двух шагов и им казалось, что они легко смогут проткнуть её длинными ножами, белая тень вдруг присела и предательски нанесла им удар по ногам. Все трое, как мешки с мукой, попадали буквально в полушаге друг от друга. В это время с земли поднялись те двое, которые поскользнулись на теле главаря. Они остановились и вытянули вперёд мечи. Лаций наклонился, поднял с земли чей-то выпавший нож и перехватил его за лезвие. Взмах, тихий свист и глухой удар вместе с крякающим выдохом – вот и всё, что успел заметить предпоследний уцелевший разбойник. Стоявший рядом с ним последний живой бандит видел, как его товарищ уронил оружие, схватился за торчавшую в груди рукоятку и, не в силах ничего сделать, плашмя упал на землю.
   Лаций готов был отпустить последнего разбойника живым, тем более, что тот явно не собирался на него нападать, но в этот момент из темноты появились ещё десять—двенадцать человек. По кожаным нагрудникам и коротким мечам он понял, что это были не простые разбойники.
   – Что с Бразой? – резко спросил невысокий широкоплечий человек, внешне похожий на Варгонта. Последний бандит кивнул на труп, и в воздухе повисла тишина. – Вас же было десять человек, – процедил сквозь зубы крепыш. Лаций всё это время старался медленно смещаться в сторону гавани, потому что внешний вид и оружие прибывшего подкрепления говорили ему о том, что вести они будут себя по-другому. Упёршись плечом в дверь очередного дома, он вдруг услышал шёпот:
   – Возьми нож. Вот… и ещё два… – кто-то просунул дрожащими руками в щель несколько лезвий. Лаций осторожно взял их и, продолжая прижиматься спиной по стене, переложил поудобней в ладонь. Они были очень острыми, как будто их только что наточили.
   – Как твоё имя? – спросил он.
   – Руфус [118 - Руфус – рыжий (лат).], кузнец Сило Руфус, – прошептал в щель неизвестный помощник.
   – Эй, ты! – резко крикнул новый главарь. – Что ты там шепчешь? Молишься богам? Уже поздно! – он вёл себя так же нагло, как и первый, как будто ничего не боялся и даже не видел перед собой вытянутый меч Лация. Перешагнув через труп и оттолкнув ногой одного из раненых, он почти упёрся в него грудью. Их разделяло не более двух шагов. Лаций развернулся боком. Бандит усмехнулся: – Тебе всё равно не уйти. Лучше сам прыгни на меч, иначе я разрежу тебя на куски и разбросаю твои кишки по всей этой вонючей улице!
   Лацию не хотелось шутить. Он прикидывал, сможет ли нож сделать хотя бы один оборот, но разбойник не стал ждать. – Убить его! – приказал он и отошёл назад, уверенный в том, что скоро увидит перед собой его труп. Вперёд выдвинулись крепкие фигуры с такими же широкими плечами и короткими мечами. Они были очень похожи на гладиаторов.
   – Эй, ты, главный! Я сдаюсь! – выкрикнул Лаций и опустил меч. Вся его фигура, с опущенными, сутулыми плечами и полусогнутыми коленями, выражала покорность и отчаяние. По крайней мере, так казалось со стороны. Нападавшие тоже остановились. До них было три—четыре шага. «Один оборот ножа», – мелькнуло в голове у Лация. Бандиты оглянулись назад, ожидая ответа. Эта неосторожность стоила им жизни. Два ножа один за другим просвистели в холодном ночном воздухе и вонзились точно между подбородком и панцирем. Завалившись вперёд, они издали одинаковый хриплый стон. Этот звук неприятно поразил стоявших рядом с ними товарищей, которые видели, как в свете луны два облака пара, два последних выдоха, как след души, покидающей тело, вырвались у них изо рта, и они умерли. Теперь перед Лацием остались уже два человека вместо четырёх. Главарь стоял спиной и не видел, что произошло.
   – Делайте с ним, что хотите. Он мне не нужен. Оставьте только тело, – ещё не поняв, что потерял двух своих людей, крикнул он, думая, что это был стон Лация. Но тот сделал выпад вперёд, нанёс несколько быстрых ударов, и сначала один из бандитов, схватившись за предплечье, выронил меч и сразу после этого получил удар в горло, а затем другой, не успев отдёрнуть руку, заорал диким голосом, лишившись кисти вместе с мечом. Второй удар проломил ему череп. Они не ожидали такой скорости, хотя и были опытными бойцами. Но Лаций помнил закон жизни, которому научил его старый гладиатор Зенон: «Будь быстрее!».
   Внезапно наступившая тишина, казалось, задрожала от закипевшей ненависти, и в воздухе раздался тихий звон. Но это был звук медных гвоздей на подошве калигий Лация, который не стал ждать, пока бандиты опомнятся, и со всех ног кинулся бежать к ближайшему повороту. Однако когда он уже почти добежал до угла, оттуда неожиданно показались ещё человек двадцать—двадцать пять. В блеклом свете луны они были, как две капли воды, похожи на его преследователей. Он чуть не врезался в них, и, вытянув перед собой меч, остановился. Сзади слышались крики и быстрые шаги преследователей.
   – Ты кто? – спросил его высокий мужчина в тёплой накидке. Лацию показалось, что боги помутили его разум, но он решил ответить.
   – Лаций Корнелий Сципион, – произнёс он, тяжело дыша.
   – Ну и что? Не знаю такого, – человек подошёл к нему ближе. – Опусти меч. Ты не похож на Бразу… и не похож на Митридата, – покачал он головой.
   – Я – Лаций Корнелий Сципион, старший трибун из пятого легиона Гая Юлия Цезаря, – добавил он.
   – Да хоть из легиона Марса или Юпитера! – небрежно бросил ему воин в тёплом плаще. – Мне всё равно!
   – Отойди, Тит! – раздался вдруг сзади громкий голос одного из преследователей. – Это мой враг!
   – Это кто это там мне приказывает?! – недовольно спросил тот, кого назвали Титом. Стоявшие вокруг него люди, очень похожие на гладиаторов, придвинулись к нему ближе. – Это ты, Митридат? Ха! Ты смеешь приказывать мне, Титу Аннию Милону? Где твой женоподобный хозяин, а? Сегодня его снова нет с тобой? Тогда я отвечу тебе так: твой враг – это мой друг. И тебе придётся сначала сразиться со мной, чтобы добраться до этого несчастного.
   – Тит, я готов сказать, что не слышал ни одного твоего слова и мои люди тоже ничего не слышали. Мы даже не видели тебя. Но этот человек мой. Он опасен. Он убил десять моих людей. И по справедливости, ты должен дать мне отомстить ему.
   – Ого-го! Клянусь Марсом, тут дело пахнет чем-то другим! – ответил Тит и зашёл Лацию за спину. – Ну-ка, отойди подальше, дружище, – сказал он. – Ты, кажется, действительно важная птица. Эй, Митридат, мне ничего не доставляет такого удовольствия, как твоё испорченное настроение. Поэтому доставай меч и, если ты не трус, попробуй доказать это прямо здесь.
   – Красиво говоришь, Тит, красиво… Но я обрежу тебе язык.
   Лаций не стал ждать, чем закончится этот странный спор на ночной улице, и медленно повернул за угол. Пробежав сто шагов, он неожиданно упёрся в двухместные белоснежные носилки с золотыми цветами, вокруг которых стояли чернокожие рабы с факелами. Тяжело дыша, он прижал руку с мечом к груди и остановился. В этот момент одна из занавесок приоткрылась, и не требующий возражений женский голос приказал:
   – Быстрее сюда! Ну же!
   Его не надо было уговаривать дважды, и когда, упав лицом на подушки, он оказался внутри, то какое-то время не шевелился и старался почти не дышать. Через какое-то время Лаций поднял голову и остолбенел – перед ним была Эмилия Цецилия. Не веря своим глазам, он инстинктивно наклонился вперёд, чтобы рассмотреть её получше.
   – Надеюсь, ты не выпадешь из носилок? – с усмешкой спросила она.
   – Что? – от её голоса он пришёл в себя. – Откуда ты здесь?
   – Я возвращалась к себе домой, но заметила бегущего по улице человека и остановилась. Разве не так должен поступать настоящий римлянин? – раскачиваясь в такт носилкам, произнесла она.
   – Прекрати! Зачем ты затащила меня сюда? – сдерживая ярость, прошептал он. Эмилия вдруг изменилась в лице и нахмурила брови. Снаружи что-то происходило. До них донеслись громкие голоса. Она быстро наклонилась вперёд и зажала ему рот ладонью. Лаций не успел опомниться, как её губы прошептали ему в самое ухо:
   – Накройся этой простынёй! Лежи и не шевелись! Что бы ни происходило, не шевелись!
   Она откинулась назад как раз в тот момент, когда к носилкам подошли какие-то люди.
   – Эмилия Цецилия Секунда, я – народный трибун Гай Атей Капитолина. Со мной два караульных эдила и римская стража. Мы ищем убийцу. Мы хотели бы спросить тебя, не видела ли ты или твои рабы высокого человека в плаще и тунике с мечом?
   – Дорогой Гай Атей, – нежно проворковала Эмилия, – я ничего не видела. Но если бы ты чаще проводил время не только с гражданами Рима, но и с его женщинами, то уже давно бы поймал всех врагов в городе. Поверь мне, – снаружи раздался громкий грубый смех стражников.
   – Эмилия, мне не до шуток. Властью, данной мне народом Рима, я должен защищать его жизнь и покой. Кроме тебя на этой улице никого не было. А люди говорят, что убийца побежал сюда.
   – Ах, правда? И кто же это говорит? Наверное, те, кого он не успел убить? – с иронией спросила она. Лаций лежал под простынёй, но сквозь небольшой просвет между складок видел край занавески и правую руку Эмилии.
   – Прости, но мне некогда разговаривать с тобой, – нервно ответил народный трибун. К нему кто-то обратился, но внутри трудно было разобрать, о чём они говорили. До слуха Лация донеслись только последние слова: – Да, я имею на это право!
   Лаций видел, как напряглась Эмилия и какое-то время не шевелилась.
   – Эмилия Цецилия, я, как народный трибун, требую, чтобы ты открыла занавески и показала мне своё лицо! – раздался суровый голос Атея.
   – Если бы ты хоть раз пришёл ко мне в дом ночью, то никогда бы не забыл мой голос, – низким обворожительно бархатным тоном ответила она, как будто говоривший был её любовником, и Лаций поразился, как этой женщине удаётся так умело скрывать своё волнение. Или, может, она совсем не волновалась? Он замер и затаил дыхание.
   – Эмилия, открой занавески, иначе я сам… – начал было Атей, но осёкся. В маленькую щель Лаций увидел, как дрогнуло покрывало и внутри носилок запрыгали блики света от приблизившихся факелов. Но Лаций сам чуть не подпрыгнул, потому что факелы осветили обнажённое тело Эмилии, которой перед этим удалось быстро снять палу, чтобы предстать перед Атеем обнажённой. Она, не стесняясь, смотрела на него, улыбаясь и наслаждаясь своей властью над его взглядом. Её рука опустилась на накидку, под которой было бедро Лация, и стала медленно его поглаживать.
   – Атей, не шуми, ты и так уже испугал мою Аонию, – в её голосе прозвучало капризное неудовольствие. Если Лацию в полутьме были видны лишь некоторые части тела Эмилии, то народному трибуну и окружающим его эдилам и стражникам должна была открыться более полная картина. Так и было. Молчание, которое последовало за её словами, было красноречивее любых объяснений. Такое поведение куртизанки было встречено громким вздохом удивления.
   – О, тут не только эдилы и стражники, – чувствуя свою власть над голодными мужскими сердцами, с иронией произнесла она. – Клод, откуда ты взялся? Ты тоже ищешь убийцу? – обратилась она к кому-то, стоявшему вдалеке, но ответа не последовало. Лаций, услышав имя ненавистного врага, дёрнулся, но острые ногти впились ему в кожу сквозь покрывало с такой силой, что он чуть не закричал и закусил ладонь. – Кстати, твоей сестре Клодии вряд ли понравится, что этот, не знающий ласки женщин трибун, испугал её любимицу. Ты же знаешь, как она любит мою Аонию. Даже больше, чем я, – Эмилия намекала на любовь его сестры к женщинам, и это тоже был отвлекающий манёвр. Она прижалась телом к скрытой под покрывалом ноге. – Кстати, Клодия должна приехать ко мне на днях. Ей понравились юные испанки…
   – Ты не должна появляться без охраны на улицах в такое позднее время, – недовольно пробурчал народный трибун.
   – Прекрати, Атей! В отличие от тебя, мне есть чем заплатить настоящим мужчинам. Даже убийцам, – хитро ответила она и сделала знак рукой рабам. Под смех и грубые шутки стражников носилки тронулись с места и двинулись вперёд. Эмилия плотно закрыла занавеску и устало откинулась назад. Её почти не было видно – только очертания плеч и локтей. Лаций стянул с головы простыню и тщетно пытался рассмотреть её лицо в бликах факелов, которые рабы несли с той стороны. Через несколько шагов Эмилия, наконец, вздохнула полной грудью и как ни в чём не бывало стала надевать паллу. Прошло какое-то время, прежде чем он тихим голосом спросил её:
   – Зачем ты это сделала? – Лаций смотрел в такое далёкое и такое близкое лицо с длинными чёрными бровями, стараясь угадать его выражение, но ответа так и не услышал. Рабы подошли к какому-то дому, раздался звук открывающихся ворот. Заскрипела галька, и носилки опустились на землю.
   – Тебя проводят до ворот. Дальше ты найдёшь дорогу сам, – всё обаяние, с которым она совсем недавно говорила с трибуном, исчезло. Теперь перед ним была уставшая и раздражённая женщина. Правда, очень красивая…
   – Зачем ты всё это сделала? – снова спросил он. Но Эмилия вместо ответа распахнула занавески и указала на приставленные ступеньки. Лаций покачал головой и вздохнул. Его взгляд упал на две тонкие, грациозно поджатые ноги. На сандалиях блеснула застёжка. Он присмотрелся и увидел крылья птицы. Он уже где-то видел эту застёжку и такие же кальцеусы из нежной кожи, и видел совсем недавно. Что-то знакомое мелькнуло в памяти, но потом догадка куда-то исчезла, всё закружилось, и мысли стали путаться. Он думал о Клоде Пульхере, рабыне Аонии, затем опять об Эмилии и так без конца.
   Подошедший раб отвёл его к дальней стене, где был второй выход из дома. Лаций не видел, как Эмилия спустилась вслед за ним и, покачав головой, прошептала:
   – Если бы я сама это знала…
   Оказавшись на улице, он увидел, что её дом находится на самом склоне Палатинского холма. Дальше шёл спуск к Авентинскому холму, где жила семья Пизонисов. Но что-то остановило его от того, чтобы спуститься вниз. Где могли ждать его эти странные враги? Только дома. А его дом был пока в семье Оливии Пизонис. И они это тоже знали.
   Налетел порыв холодного ветра, и Лаций натянул тёплый воротник плаща на затылок. Умный Сцинна Торчай не зря был так настойчив… Да, сейчас лучше всего было вернуться в дом Красса, окончательно решил он. Там Сцинна помог бы разобраться в этой странной головоломке, которая была ему не под силу.
   Когда счетовод Красса, заспанный и недовольный, пришёл в боковую комнату, Лаций вкратце рассказал ему всё, не упомянув только о поступке Эмилии. Тот некоторое время молчал, попивая свою жёлтую воду с травами, потом вздохнул и сказал:
   – Я могу сказать только одно, и ты это точно знаешь – Клод Пульхер за тобой охотится так же, как и ты за ним, хотя Марк Красс предупреждал тебя и просил быть терпеливым. Так? – он посмотрел на него маленькими глазами больного человека.
   – Так, – кивнул тот и вспомнил жену Цезаря, которая говорила то же самое.
   – Но ты ждать не хочешь. Теперь, как ты говоришь, тебя могут объявить убийцей, что очень на руку твоим врагам, и правосудие сделает своё дело уже без их участия. Тебя казнят. Твой кожевник Тиберий Пробус тоже странный человек. Ты долго пробыл в его доме. И твои враги об этом как-то узнали. Потому что гнались за тобой. Ты говоришь, что убил их и тебя спас Тит Анний Мелон. А Тит – заклятый враг Клода Пульхера. Их банды, которые ты видел, враждуют между собой. Тут всё ясно. Кроме одного. Если бы тебя объявили убийцей, то трибун и стражники уже давно были бы здесь. Поверь мне. Я знаю, как это быстро делается в Риме. Значит, у Клода Пульхера есть основания бояться твоего ареста. Он этого не хочет. Почему?.. Не знаю… Но, слава богам всесильным и милостивым, которые спасли твою голову и привели сюда! – он поднял руки к потолку и добавил уже менее возвышенно: – Позволь мне дать совет: сейчас тебе лучше будет взять лошадей, слуг и списки людей, которых надо набрать в армию. Всё сходится, как нити судьбы в руках всемогущих Парок: в Риме тебе оставаться нельзя, Валерий Мессала Руф со своими крестьянами молчит, а новобранцев набирать надо. Так что самое время уехать из города и заняться набором в провинциях. А я пока разузнаю, что тут происходит, и постараюсь понять, как исправить то, что ты натворил этой ночью. Ты согласен?
   – Но зачем я нужен Пульхеру? И почему он сам избегает встречи со мной?
   – Я не всевидящий Феб, – покачал головой Сцинна. – Но я обещаю что-нибудь разузнать.
   И после этого Лаций на несколько месяцев с головой ушёл в привычные заботы лагерей и набора новых воинов.

Глава 49

   Так для него началась трудная и долгая зима, и это была его последняя зима на родной земле. Лацию пришлось вызвать из лагеря Варгонта и всех легионеров, чтобы разослать их по тем городам, где были самые крупные группы новобранцев. Он приказал направлять их со всех провинций только в эти семь лагерей, иначе толпы нищих и голодных людей с лёгкостью могли превратиться в банды разбойников. Этого допустить было нельзя. Единственный путь добиться разрешения о сборе такого количества людей лежал через магистраты тех городов, рядом с которыми располагались сами лагеря. Но здесь всё обошлось «малой кровью», как говорил Сцинна Торчай. Взятки за приём у местных чиновников были в разы меньше, чем в Риме. К тому же, Лаций научился давить на их самые слабые стороны – обустройство общих городских территорий. Несмотря на наступившую зиму, благодаря новобранцам практически в каждом из этих городов началась постройка дополнительных клоак, которых не хватало во все времена. Обычно эти строения выдерживали не более пяти лет и потом требовали полного обновления. Городские жители делать это не хотели. Оставалось только одно – заставлять богатых купцов и землевладельцев платить за эти работы. Поэтому когда Лаций предлагал сделать это за символическую плату в виде зерна, бобов, чечевицы, лука, овечьих шкур и дров, все магистраты с удовольствием соглашались. В трёх приморских городах они дополнительно приступили к постройке новых пристаней из камня. Но самое главное, ради чего их всех собрали, оставалось в зачаточном состоянии. Центурионов и опционов набирать было трудно. Поэтому к весне их с трудом удалось научить строить походные лагеря и нести караульную службу по сменам. К середине весны Лаций приказал узнать, кто умеет плавать. Оказалось, что половина вообще не умеет держаться на воде.
   В те дни, когда ему удавалось попасть в Рим, он старался не выходить из дома Пизонисов, отдыхая в цветущем саду и слушая поучения пожилого Антония Пизониса, отца Оливии, о тех временах, когда тот был таким же молодым, как и он. Оливия за эти полгода превратилась в стройную девушку, выражение детской наивности исчезло из её глаз, но она по-прежнему делилась с ним своими мыслями и переживаниями, рассказывая последние новости о светской жизни Рима и, конечно же, сплетни. Правда, Лаций заметил, что теперь она совсем перестала упоминать в своих разговорах Клода Пульхера, и хотя он несколько раз спрашивал её о нём, девушка хмурилась и говорила, что не хочет говорить о человеке, который её обманул, либо меняла тему разговора. Лаций не настаивал.
   Сцинна Торчай был недоволен тем, что ему удалось узнать о ночном столкновении, потому что это ещё больше запутало ситуацию. Клод Пульхер, судя по слухам, никогда ни с кем не встречался на ночных улицах, хотя все признавали, что его банда иногда дралась с вольноотпущенниками и гладиаторами Тита Анния, но жертвы были редкими, и такого, чтобы были убиты пять или десять человек, никто даже не слышал. Народный трибун Гай Атей Капитолина не хотел общаться со слугами Марка Красса, потому что ненавидел их хозяина, считая его врагом Рима. Старый торговец кожей Тиберий Пробус оказался глупее последней овцы, а его дочь и зять – ещё хуже. Но у них заказывали сандалии половина красавиц Рима, а также много молодых щёголей, которые не считали деньги, украшая куски кожи драгоценными камнями и золотом. Сцинна предположил, что в тот день кто-то из них мог быть в доме у Тиберия и видел его, после чего сообщил об этом Пульхеру. Также Сцинна рассказал об этом происшествии своему господину, Крассу. Тот устало выслушал его и довольно погладил себя по подбородку.
   – Это хорошо. Значит, Лаций не врёт. Перестань тратить время на расспросы и займись куриями и трибами. Я поговорю, с кем надо, и улажу этот вопрос. Его никто не будет трогать. Нам пора начинать готовиться к выборам. Надо узнать, сколько старшие в куриях запросят за выборы.
   После этого всё вдруг забылось, как будто ничего и не было, и это тоже было странно, так как римлян больше всего интересовали скандалы, убийства и ссоры. Но ни Сцинна, ни Лаций не знали, что на следующий день вечером Красс встретился с Клодом Пульхером на обеде у Мессалы Руфа.
   – Что ты принёс мне? – спросил Красс, увидев в руках Пульхера небольшой мешок.
   – Очень интересные вещи, – с наигранной весёлой интонацией ответил соблазнитель римских матрон. – Думал, дай занесу тебе по дороге. Давно не виделись…
   – Хватит! – резко оборвал его Красс. – Что там?
   – Несколько писем бывшего легата Теренция Юлиана. Его жена так страдала, что поделилась со мной своим горем… Кстати, его убили вместе с Юлием Клавдием в Фермене. Жаль, молодой легат подавал надежды.
   – Не надо было гоняться за этим медальоном! Я тебе сколько раз говорил прекратить поиски? Это – кусок дерева. Он ничего не скажет. Ладно… Давай теперь о главном. Я запретил тебе приближаться к Лацию Корнелию. Ты помнишь?
   – Ты уже знаешь? Ну, да, случайно произошло так… Но меня там не было. Поверь! Я и не приближался. Просто он попался на пути… э-э… моим людям.
   – И где эти люди? Покажи мне их!
   – Это сложно сделать… Ему явно помогает медальон. Половины нет в живых… – недовольно заметил Пульхер.
   – Половины? – Красс был явно озадачен. – И ты опять во всём винишь медальон? Хватит нести чушь! Кусок деревяшки ничего не может сделать. Ты проверил его дом?
   – Да, мне пришлось купить сто египетских рабов. Они перекопали всю землю ещё раз и проверили даже полы и стены. Но ничего не нашли, как и в прошлый раз. И на вилле нет ничего.
   – Вот видишь! – Красс нервно ходил взад-вперёд. – Медальон – чепуха. И татуировки эти тоже глупость. Даже в завещании ничего нет. Я сам его читал. Надежда только на то, что он случайно вспомнит или сам догадается, где оно. Поэтому ещё раз говорю тебе, прекрати преследовать Лация! Он нужен мне живым.
   – Я его не трогаю. Я согласен с тобой. Если кто-то знает об этрусках и их золоте, то только он. Наверняка, он что-то слышал в детстве. Просто сейчас не думает об этом. Так все говорят. И моя мать, и… Валерия.
   – Да, я слышал, что ты замучил старую гадалку. Но ведь она тебе ничего не сказала…
   – Мог бы выйти из соседней комнаты и сам с ней поговорить, – обиженно ответил Пульхер. – Ты же сам приказал вытащить из неё всю правду вместе с жилами.
   – Жилы ты вытащил, а правду – нет!
   – Ну… да. Поэтому я и хотел бы поймать Лация где-нибудь в тёмном месте и узнать из него эту тайну. Заодно и медальон взять. Мои люди любят это делать. А он часто ходит по тёмным улицам один… – с мечтательным злорадством протянул Клод Пульхер.
   – Нет, так нельзя! Надо дождаться удобного момента. Он должен вспомнить, что было в детстве. В завещании есть слова о детстве. Поэтому пока подождём. Кстати, выборы уже близко. Поэтому мне не надо проблем с Лацием! Ты понял? Если он умрёт, мы ничего не узнаем. Все три человека, которые были в храме этрусков, уже давно мертвы. Поэтому приказываю тебе: не трогай его! Если с ним что-то случится, ты мне тоже будешь не нужен. Ты понял? – Клод никогда ещё не видел Марка Красса в таком состоянии. Седые волосы разметались по голове, щёки раскраснелись, губы стали тёмными, как сажа, и в глазах горел огонь ненависти. Похоже, он не шутил.
   – Понял. Просто я хотел одолжить у него этот медальон. Я не думал, что этот увалень тебе так дорог, – пробормотал Клод, отведя взгляд в сторону. – Я не буду его замечать, пока он не исчезнет сам. Но я не могу дать гарантию, что кто-то из моих людей не захочет сам ему отомстить.
   – Если ты не можешь управлять своими людьми, то ты и собой управлять не можешь! Говорю тебе в последний раз: прекрати погромы и не трогай Лация! Мне не нужны проблемы перед выборами. После выборов делай, что хочешь. Меня здесь уже не будет.
   – Хорошо, хорошо, – примирительно закачал головой Пульхер. – Не волнуйся. Я всё сделаю.
   – Как ты научился быстро менять своё мнение, – уже более спокойно произнёс Марк Красс и даже улыбнулся. – Настоящий плебейский сын!
   – Ты сам подсказал мне этот путь. Без тебя бы я не догадался стать сыном пролетария. Так что, в каком-то роде, ты тоже пролетарий или даже отец пролетария, – нагло пошутил Пульхер.
   – Хорошо, прекрати спорить. Сейчас мне нужен порядок в городе. Поэтому убери своих гладиаторов. Так, теперь о письмах…
   – В них Теренций описал свои разговоры со старухой. Они в пути много общались. Очень интересно, кстати. Я заметил, что его тоже заинтересовал медальон Лация… и рассказы старой гадалки о золоте, – сказал Клод и, заметив на лице Красса брезгливую улыбку, добавил: – Не волнуйся, об этом уже никто не узнает. Теренций унёс эту тайну с собой, но доверил её папирусу. Видишь, я тоже умный, как и ты. Я уже не тот мальчишка, которого ты знал десять лет назад.
   – Это точно… – Красс больше не хотел разговаривать с самодовольным красавчиком, который возомнил о себе слишком много. Теперь в его голове зрел другой план. И для Клода Пульхера места в нём не было. Вздохнув, Красс устало посмотрел на повесу и сказал: – Итак, мы договорились? Ты получишь деньги для нового дома своей сестры и займёшься строительством. Можешь найти себе ещё пару любовниц. И твои громилы должны исчезнуть с улиц Рима до выборов. Повторяю: до выборов!
   – Договорились! – Клод встал и направился к двери. – Деньги, как всегда?
   – Да, пришли человека, и Сцинна отсчитает ему пятьсот тысяч! Но сам не появляйся! – махнул рукой Красс.
   – Не забудь обо мне, если узнаешь что-то о золоте этрусков! Я готов помочь тебе за десять процентов! – с дерзкой улыбкой напомнил он и вышел. Красс со злостью пнул стул ногой, но потом сел и уставился на мешок с письмами легата Теренция. Надо было их прочитать. Дочитав последние строчки, он с сокрушённо покачал головой и принял окончательное решение. Вскоре пришёл новый слуга Клода Пульхера и несколько вольноотпущенников из гладиаторов. Этот уже немолодой повеса никогда не откладывал вопрос денег на потом. Слуга передал табличку с подтверждением, что он действительно служит ему и вышел. В комнату вошёл Сцинна и вопросительно посмотрел на Красса.
   – Да, это один из наших помощников по выборам… Дай ему денег, пусть пока идёт! – брезгливо произнёс он.
   – Пятьсот тысяч? – осторожно переспросил счетовод.
   – Да, да, пятьсот тысяч. Спокойствие сейчас дорого стоит, – когда тот через некоторое время вернулся, Красс по-прежнему сидел на том же месте и задумчиво смотрел перед собой. Это было знаком грядущих перемен. – Глупость правит миром, – покачал головой он. – Но мы всё изменим. Ну, что там у тебя?
   – Пришли клиенты из Неаполя. Они привезли долг. Звать их?
   – Да! Ты же знаешь, что клиенты никогда не должны ждать, если они хотят расстаться с деньгами! Кстати, возьми эти письма, – Красс протянул ему мешок, – и отнеси их Таберу, в бывший дом весталки Лицинии [119 - Весталки – жрицы богини домашнего очага Весты, поддерживающие неугасимый огонь в храме. Давали обет невинности. Служили в храме до 30 лет. После могли вернуться к обычной жизни или продолжить служение в храме до конца жизни. Жили при храме. Имели право отменить смертную казнь приговорённому, если встречали его по дороге к месту казни. При нарушении обета девственности закапывались в землю живыми (римск.).] на Авентине. Знаешь? Пусть хранятся там. Там надёжней всего. В моей библиотеке эту глупость лучше не оставлять, – пробормотал он и, вспомнив о клиентах и долге, оживлённо поторопил Сцинну: – Давай, давай, побыстрее! Веди этих жадных мерзавцев. Они должны были вернуть долг ещё в прошлом месяце! – и, потирая руки в предвкушении больших процентов, Красс быстро зашагал по комнате. Жизнь текла своим чередом: и бедные, и богатые, смиряя гордыню, преклонялись перед властью Плутона [120 - Плутон – бог богатства (римск.).], с которым он давно заключил надёжный союз. И тот ещё ни разу его не подводил.

Глава 50

   Спустя месяц после начала нового года [121 - У римлян новый год начинался 1 марта.], как раз перед майскими идами, Красс приказал Лацию начинать переброску всех новобранцев к городу Нир, который находился посередине между Римом и Анцием, а самому заняться оружием. Теперь Лаций большую часть времени проводил в Риме, занимаясь приёмкой оружия у нескольких групп оружейников. Дело было нелёгким, потому что половину дня приходилось самому рубить, колоть и гнуть мечи, кидать дротики и пилумы, прыгать на щитах, замерять толщину медных накладок на них, проверять шлемы, нагрудники, луки и многое другое. По опыту он знал, что доверить это ремесленникам было нельзя – половина оружия оказалась бы негодным. Обычно трибуны и легаты таким делом не занимались, однако потом всё это сказывалось на поле боя. Теперь в город за снаряжением постоянно приезжали легионеры из восьмёрки Варгонта, и Лаций тоже привлекал их к этой работе. Варгонт сдружился с Атиллой, и они, в отличие от замкнутого Икадиона, всё свободное время проводили под мостом за Суббуром у дешёвых гетер, где, зачастую, оставляли все имевшиеся у них деньги. Других развлечений в Риме эти двое не признавали и веселились от души, зная, что вдали от города, в походе, избытка женской ласки, вина и еды у них точно не будет.
   К середине июня почти всё было закончено. Красс теперь постоянно был в городе и часто встречался с сенаторами. Сцинна несколько раз отъезжал в Этрурию к лекарям, и действительно возвращался оттуда посвежевшим. Но бок у него по-прежнему болел. Марк Красс снова стал брать Лация с собой на разные странные встречи, которые, как он говорил, были чрезвычайно важны, но для самого Лация они казались скучными и бесполезными.
   Однажды после полудня он сидел в кресле и слушал Сцинну, а Лаций ждал, пока тот освободится. В этот момент доложили о гонце.
   – Мой хозяин Марк Валерий Мессала Руф приветствует тебя, Лаций Корнелий Сципион! – раздался в дверях знакомый голос, который на последнем слове осёкся. – И тебя, Марк Лициний Красс, – замешкавшись, добавил вошедший. Это был всё тот же раб с коричневой кожей, который приходил полгода назад.
   – Юпитер-Громовержец! – воскликнул Лаций, не сдержавшись. – Солнце растопило лёд в верховьях Тибра… – с издёвкой произнёс он, но Сцинна Торчай перебил его:
   – Сенатор Марк Лициний Красс и старший трибун Лаций Корнелий Сципион тоже с радостью приветствуют твоего хозяина, Марка Валерия Мессалу Руфа. Проходи, – он сделал жест рукой. Посланник сделал несколько шагов вперёд, с опаской поглядывая на молчавшего Красса. Тот смотрел на стену, устало откинувшись на спинку кресла и потирая седые виски ладонями. Его худое лицо было бледным и измождённым от недосыпания, потому что вчерашний приём у Лукулла закончился почти на рассвете, а когда он вернулся, у ворот его уже ждали очередные клиенты.
   – Вот послание моего господина, – раб протянул точно такую же восковую дощечку, как и в прошлый раз, но было непонятно, кому именно – Крассу или Лацию.
   – Возьми, – устало бросил Красс Сцинне. Тот сразу передал ему послание. Прочитав до конца, Красс хмыкнул и небрежно протянул её Лацию. – Посмотри, – кивнул он. Когда тот прочитал, Сцинна вернул табличку рабу и сказал:
   – Марк Красс и Лаций Сципион благодарят Марка Валерия Мессалу Руфа за оказанную честь, – в конце он даже попытался изобразить на лице улыбку, хотя не улыбался уже довольно давно. Как и в первый раз, старый раб затёр воск большим пальцем, поклонился и вышел.
   – Ну что, завтра этот человек предложит тебе цену. Не спеши соглашаться. Но и не отказывайся. Потяни время. Хотя, тебе, наверное, это будет тяжело, – с кислой улыбкой сказал Красс. – Ты давно не был в мраморных термах? Там хорошо. Мы были там как-то поздней осенью, помнишь? Осенью там хорошо, тепло…
   – Мне точно надо туда идти? – с сомнением спросил Лаций.
   – Да, точно. Сцинна тебе расскажет, что надо делать. Придётся поиграть с Мессалой несколько дней. Не думаю, что он придёт завтра и назовёт цену. Хотя, всё может быть. Это уже начало. Он тоже чувствует, что настало время торговаться. Нам надо выжать из него всех его крестьян. Всех! Это крепкие люди. Ох, как же болит голова… – он с трудом встал, и Лаций снова поразился, как этот человек в его возрасте выдерживал ночные пиры в таком количестве. Худощавая фигура Красса, ссутулившись, исчезла в дверях, и Сцинна стал объяснять Лацию, что надо говорить на следующий день в мраморных термах. Из его долгих и подробных объяснений Лаций понял, что самое главное – это не привлекать к себе внимания окружающего плебса до встречи с сенатором, а во время встречи вести себя как можно спокойнее. Остальные слова пролетели у него мимо ушей, потому что напоминали брюзжание старого учителя на занятиях по грамматике.
   – Слушай, может, ты сам сходишь за меня? – с надеждой в голосе спросил он. – Или, может, моего брадобрея отправим? Он любит туда ходить. Всё равно сенатора там не будет. Красс сам сказал.
   – А вдруг будет? Но я не хожу в термы. Мне туда нельзя. Внутри болит, – показал Торчай на свой живот. – Не бойся, там ничего страшного нет. К женщинам не приставай, к банщикам – тоже, даже если просить будут. Ну, вот и всё. У Валерия Мессалы Руфа есть пять тысяч крестьян. Они Марку Крассу очень нужны.
   – Ладно, понял, – смирившись, вздохнул Лаций. Он больше любил строить лагерь с новобранцами в пыли и грязи, чем по несколько дней отмокать и нежиться в бане, как старый патриций. Хотя он вспомнил, что в мраморных банях были гимнасий и библиотека, и настроение у него сразу улучшилось. Ну, не заставит же сенатор ждать его там полдня!
   Однако, как оказалось, в Риме может быть всё.

Глава 51

   Эти большие термы назывались мраморными, потому что принадлежали курии торговцев мрамором, одной из самых богатых и влиятельных общин в Риме. В последнее время самые состоятельные из них закупили несколько десятков кораблей и стали сами возить мрамор из северной Африки, Крита, Лисса, Македонии, Долмации и даже Испании, целенаправленно направляя суда только за тем или иным видом дорогого мрамора, которым раньше украшали только самые важные храмы города. Спрос в Риме на дорогую отделку из этого камня рос из года в год. Патриции и новые богатые землевладельцы, когда вопрос касался их личных вилл, платили щедро и не торгуясь. Все хотели выделиться и поразить других.
   Построенные недалеко от Авентина, почти на самом берегу Тибра, эти общественные термы всегда были полны народа, хотя в день здесь приходилось платить целых два аса, а женщинам – три, что считалось очень дорого. Только дети могли проходить бесплатно. Женщины обычно приходили рано утром и мылись до полудня, а мужчины должны были приходить после полудня. Но за этим никто строго не следил, городские трибуны и эдилы сами любили проводить здесь время, поэтому женщины оставались в термах и после полудня, а многие приходили ещё позже. Даже богатые римляне наведывались сюда, чтобы пообщаться, погулять, посмотреть на спортивные соревнования в гимнасие, а также почитать в библиотеке книги и узнать последние новости. Многие просто спали и купались, а потом, проснувшись, шли искать друзей и знакомых, чтобы продолжить развлечения.
   Лаций прошёл в дальний бассейн и опустил ноги в тёплую воду. Согревшись, он лёг на каменную лавку к массажисту, и тот стал предлагать ему различные масла для натирки. Когда к лавке подошли три человека, он не сразу обратил на них внимание. Только услышав своё имя, Лаций повернул голову и посмотрел на пришедших. Перед ним стоял уже знакомый ему раб-номенклатор из дома Валерия Мессалы Руфа. Рядом с ним переступал с ноги на ногу щуплый темнокожий житель южных провинций. Он всё время суетился, дёргал руками и что-то говорил.
   – Да, да, вижу, вьющиеся волосы, похож на Феба, взгляд открытый, большой, сильный человек… – бормотал он под нос, не переставая чесать волосы то на затылке, то под мышками, потом начал вытирать нос ладонью и шмыгать носом, при этом успевая бросать быстрые, любопытные взгляды по сторонам.
   – Что это такое? – с недоумением спросил Лаций. Номенклатор наклонил голову в знак почтения и, повернувшись, пошёл в направлении выхода. Лацию бросилось в глаза, что за несколько последних лет рабы перестали кланяться и теперь только наклоняли голову, хотя в провинциях они стояли, согнувшись, пока хозяин сам не поворачивался к ним спиной. – Ты кто такой, трепидус [122 - Трепидус – суетливый (лат.)]?
   – Кто? Я? Я не трепидус, нет. Я ищу Лация. Ведь ты – Лаций? – скороговоркой спросил тщедушный человечек, перестав на мгновение дёргаться. Его маленькие, узко посаженные глаза прищурились и замерли у переносицы.
   – Я – Лаций Корнелий Сципион. А ты кто? Суетишься много, болтаешь что-то себе под нос. Ты кто такой? Гонец от Марка Мессалы Руфа?
   – О, слава моей покровительнице Диане! Она помогла мне найти тебя. Меня зовут Гортензий.
   – Так ты что, охотник? – усмехнулся Лаций. Его начинал веселить этот скользкий тип с бегающими глазами и странной манерой говорить.
   – Да, я охотник. Я клиент сенатора Марка Валерия Мессалы. Поставляю ему птицу и оленей из Циспаданы.
   – Ну, молодец. А я думал, ты с Сицилии. Тёмный очень. Хорошая у тебя птица. Я у сенатора пробовал. Вкусная. Но ты не за этим сюда пришёл? Я птицей не торгую. Понимаешь?
   – Конечно, конечно, – как женщина, жеманно всплеснул руками Гортензий. – Но давай после массажа. Тут много другой дичи, которая греет уши, – подмигнул он, чем вызвал у Лация весёлый смех – настолько неестественным было видеть это сморщенное, угодливое лицо, пытавшееся изображать серьёзность.
   – Ладно, ладно, подожди там, – он махнул рукой в сторону бассейна. Гортензий сразу же нашёл там своего клиента и сразу превратился в важного человека: его речь стала спокойной, взгляд – покровительственным, а улыбка – снисходительной. Лаций только покачал головой и отвернулся.
   Когда он, разморённый и расслабленный, спустился вниз, Гортензий снова попросил его немного подождать и очень долго вёл с клиентом беседы на отвлечённые темы, чем вызвал у Лация сначала недоумение, а потом раздражение. Этот странный гонец ходил в бассейны и кальдарии, делал массаж и тянул время, не отвечая на его вопросы. Сидевшего рядом сухощавого клиента он называл лентяем, а тот рьяно доказывал ему обратное. Лация всё это уже начинало раздражать.
   – Слушай, Гортензий, – сказал он, присев рядом с ним на лавку, – перестань разыгрывать здесь Паппу, Макку и Букона из ателлианы [123 - Ателлиана – народная комедия. Папп, Макк и Букон – постоянные герои комедии.]! Скажи, что велел передать мне твой хозяин, иначе… – Лаций уже хотел дать ему подзатыльник, но тот, видимо, почувствовал это и сразу же затараторил:
   – Сенатор просил сказать тебе, что в том году был хороший урожай в районе Бовиана, Эсернии и Аллифы. Кредиты почти никто не брал, люди надеялись на лучшее. Но не всё так хорошо, как хотелось бы, поэтому, возможно, не сейчас, но, как ты понимаешь, к концу лета всё изменится, придёт много людей… Уже к августу, сентябрю, наверное… Сенатор заплатит по их долгам, а тебе придётся заплатить сенатору. Вот и всё.
   – Клянусь твоей покровительницей Дианой, – процедил сквозь зубы Лаций, – если ты не будешь говорить короче и понятнее, я сделаю из тебя дичь прямо здесь. Ты понял? – Гортензий испуганно икнул и сразу же закивал головой. – Сколько человек точно? – спросил Лаций.
   – Много. Больше обычного. Но это немало. Думаю, даже очень, очень много.
   – Что ты несёшь? Сколько много? И какая цена?
   – Ну, это так быстро не решается!
   – Что?! И ради этого ты просидел в термах полдня? Полдня я слушаю твою глупую болтовню, и ты мне теперь говоришь, что так быстро не решается?! – Лаций чувствовал, что начинает терять терпение. Такое бывало с ним редко, только когда кто-то долго и настойчиво водил его за нос. – Ты меня начинаешь злить. А когда я злюсь, то…
   – Прости, конечно, я пришёл не только для этого. Мне ещё надо было встретиться с одним человеком, но я уже встретился, так что теперь всё нормально, и я могу идти.
   – Что?.. Что ты несёшь, болван?! – Лаций взял Гортензия чуть выше локтя, и остальная часть руки стала сразу же синевато-лиловой.
   – Ой, – тихо произнёс тот и жалобно посмотрел ему в глаза. – Клянусь Дианой, это чистая правда! – пробормотал он.
   – Ты либо полный дурак, либо твой мозг давно продан на мясном рынке вместе со свиными ушами! – уже не сдерживаясь, выкрикнул Лаций. – Зачем мы здесь сидели столько времени? Зачем?! – он приподнял его за локти вверх, и ноги несчастного существа, в которое превратился Гортензий, оторвались от мраморного пола. Он повис в воздухе, вытаращив глаза от ужаса и боли.
   – Отпусти, отпусти, – наконец, пришёл он в себя. Но было поздно. Лаций перехватил его под мышки и поднял высоко над головой. Потом, подойдя к краю бассейна, немного присел и изо всех сил бросил сжавшегося в комок болтуна в воду. К неописуемой радости наблюдавшей за этим праздной публики, тот долго плевался и не мог вылезти, пока ему не помог его клиент. После этого Гортензий подошёл к Лацию и уже совсем другим голосом сказал:
   – Цену я не знаю. Тебе скажут её в библиотеке. Там, за последней полкой, есть небольшая комната для специальных гостей.
   – И что же ты молчал? – опешил Лаций. Он понял, что всё это время его дурачили, но делали это специально, видимо, по приказу сенатора, который не мог приехать раньше.
   – Тогда я не знал… А теперь вот уже знаю. Видел, что нужный человек пришёл. И тебе хорошо, и мне хорошо, – он сделал характерный жест ладонью, как будто подбрасывал на ней мешочек с деньгами.
   – Понятно, – кивнул он. – Иди, продажная птица! – Лаций хотел пнуть Гортензия под зад, но тот, видимо, уже не раз получал такие тычки, поэтому быстро оказался на безопасном расстоянии. Следом за ним последовал и его клиент. – Чтоб ты подавился своими деньгами! – пожелал ему напоследок Лаций.
   – Э-эх… – Гортензий был уже на безопасном расстоянии, поэтому притворно вздохнул и сказал: – Разве эта мизерная сумма покроет мои волнения и то потрясение, которое я испытал, превратившись в дельфина? – он сделал широкий жест рукой, как бы напоминая ему о полёте в бассейн.
   – Ах, ты, мерзавец! – он кинул в него куском пирожка с сыром, который тот не доел, рассказывая ему перед этим всякие глупости. Сыр выпал, но тесто долетело до спины Гортензия, и тот, притворно охнув, исчез за колонной.
   Лаций знал, что в этих термах есть отдельные комнаты для встреч состоятельных граждан, которые иногда не хотели обсуждать свои дела прилюдно и предпочитали уединяться. Марк Красс несколько раз встречался здесь со своим клиентами по судебным вопросам. Там было тихо и удобно. Всего за пять дополнительных асов в такой комнате можно было провести целый день. Лаций встал и, взяв у раба простыню, направился в библиотеку. Единственное, чего ему в этот момент искренне хотелось, это чтобы Мессала Руф приехал в термы без своего слащавого грека Александра.

Глава 52

   Библиотека находилась за гимнасием, и Лаций немного задержался, наблюдая за борьбой двух атлетов, пытавшихся повалить друг друга на землю. Их шумно поддерживали зрители. Многие в пылу даже побросали на землю свои простыни и, обнажённые, продолжали кричать и махать руками, обращаясь то к атлетам, то друг к другу. Он дождался развязки, тоже крикнул несколько слов в поддержку победителя и пошёл дальше.
   В библиотеке в это время никого не было. В конце длинных рядов с бамбуковыми чехлами виднелся поворот к комнатам для чтения. У входа в одну из них стояли два чёрных раба в набедренных повязках и один маленький финикиец в белой накидке. Они повернулись к нему. Финикиец с лицом цвета спелой сливы поклонился и открыл дверь. Лаций вошёл и остановился. Сначала ему показалось, что внутри никого нет, потому что он искал взглядом крупное тело Валерия Мессалы Руфа. Того просто нельзя было не заметить в такой небольшой комнате. Спрятаться здесь было негде: три стола, шесть кушеток с матрасами и коврами, колонны и бюсты – всё это стояло вдоль стен, чтобы собеседники могли хорошо видеть и слышать друг друга. Но, присмотревшись, он заметил, что на последней кушетке, в дальнем конце комнаты, где читатели обычно оставляли папирусы, кто-то сидел, поджав под себя ноги. Это была женщина. Теперь Лаций понял, почему не сразу заметил её – на ней была розовая шёлковая простыня, которая сливалась с цветом ковра на кушетке. Удлинённые краской глаза, сведённые в одну линию брови, высокая шея, собранные на затылке волосы, голые плечи, открытые ключицы и небольшая родинка с левой стороны – он сразу узнал её. Это была Эмилия Цецилия.
   – Проходи, Лаций Корнелий Сципион Фиделий. Кажется, так тебя зовут? – она сделала движение рукой, показывая на диван. Он на мгновение замер, вслушиваясь в приятный звук её бархатистого голоса. Эмилия восприняла это как нерешительность и покровительственно улыбнулась. – Ну же?
   – Я ожидал увидеть здесь другого человека.
   – Присядь, – она положила руку на подушку рядом с собой. Перед ней стоял круглый стол с финиками, абрикосами, яблоками, сушёной тыквой, виноградом, сыром и мёдом. В двух чашах темнел какой-то тёмный напиток, похожий на вино. Лаций почувствовал его терпкий аромат ещё у входа. В руке Эмилия держала свиток из библиотеки, но, скорей всего, просто так, чтобы произвести впечатление.
   – Ты пришла вместо сенатора Марка Валерия, чтобы обсудить со мной вопрос цены?
   – Сенатор не смог прийти. Он попросил меня передать тебе эти слова. Но почему ты так удивлён? – она слегка приподняла брови. – Сюда ходят многие матроны и жёны сенаторов. Хотя там, – она кивнула головой в сторону бассейнов и хитро улыбнулась, – все моются вместе, да? – несмотря на улыбку, глаза у неё не улыбались, продолжая внимательно наблюдать за его лицом, и Лаций это видел.
   – Да, – кивнул он, вспомнив весёлые игры простолюдинов в бассейне и даже в большом водном кальдарии, где из-за мокрого и тёплого воздуха, порой, ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки.
   – Это всё естественно. Но ведь ты же меня не боишься? – спросила она таким тоном, что Лаций удивлённо поднял брови.
   – Боишься? Я не боюсь. Однажды ты уже была рядом без одежды. Даже ближе, чем сейчас, – намекнул он на носилки ночью. Но Эмилия сделал вид, что не поняла его. Она назидательно, как педагог, продолжила:
   – В термах всегда так было. Ещё во времена Помпилия Нумы [124 - Помпилий Нума – по легенде, второй царь Древнего Рима. Правил с 715 по 673/672 годы до н. э.] и позже. Мужчины и женщины равны и моются здесь вместе. Я обожаю эти термы. Только почему-то женщины никогда не были гражданами Рима. Тебе не кажется это странным? Почему вы, мужчины, граждане Рима, а мы – нет? Ведь в Законах Двенадцати таблиц нет никаких запретов.
   – Спасибо за урок! Ты любишь разговаривать о политике? – он присел рядом с ней на кушетку.
   – А о чём любишь разговаривать ты? О любви к юношам? – не замечая его иронии, спросила она.
   – К юношам? Я не люблю юношей. Мне это кажется слишком неестественным, – не скрывая удивления, возразил он.
   – Значит, тебе не нравится молодое и сильное тело? – коварно посмотрела на него из-под чёрных ресниц Эмилия.
   – Ну, почему ты это спрашиваешь? Мне очень нравится бороться и видеть, как на сильном теле напрягаются мышцы. Особенно в трудные моменты.
   – И тогда тебя тянет к этому телу? – уточнила она. Лаций с удивлением посмотрел на неё и покачал головой.
   – Нет, это другое… Что ты хочешь сказать? – спросил он. – Тебя волнует, люблю ли я красивых юношей? Нет, не люблю и никогда не любил. Но почему тебя это интересует?
   – Значит, тебе не понравился тогда Александр? – прищурила глаза она.
   – И ради этого ты пришла сюда? Это же было полгода назад! – в его голосе прозвучала насмешка.
   – Да, давно. Но меня интересует не только это, – уклончиво ответила Эмилия. – Скажи, почему ты отказался тогда от моей рабыни Пассии Фелицы? Она была некрасивой?
   – О, боги! Что за вопросы волнуют тебя! – воскликнул он.
   – Но ты можешь ответить? – она протянула ему чашу с вином, а сама взяла другую. Лаций остановил её руку и поменял чаши. От неожиданности Эмилия даже не нашлась, что сказать, с искренним удивлением переводя взгляд с Лация на чашу и обратно. Но он поспешил успокоить её:
   – Я хочу почувствовать здесь тепло твоих рук, тепло, которое оставила твоя ладонь, – хитро прищурившись, произнёс он, чтобы не рассказывать ей о том, как его ещё в юности научил этому старый гладиатор Зенон, который не раз видел, как отравляли неугодных слуг и рабов, протягивая им чашу с ядом.
   – Чтобы почувствовать тепло моих рук, не надо менять чашу, – с усмешкой ответила она и положила ладонь ему на плечо. Указательный палец коснулся ключицы и стал медленно гладить её, смещаясь к шее. – Значит, Пассия тебе не понравилась?
   – Понравилась, – честно ответил Лаций.
   – Но тогда почему ты отказался от неё?
   – Потому что она совсем этого не хотела. И ещё она была слишком юная и скучная. Как красивое яблоко – большое, но не спелое. Тебя такой ответ устраивает? – он смотрел ей прямо в глаза, делая вид, что совсем не обращает внимания на её руку.
   – А-а, значит, тебе нравятся опытные женщины.
   – Мне нравятся женщины, которые горят желанием изнутри, а не ищут источник его вдохновения снаружи.
   – Красиво говоришь. Значит, ты любишь сильных женщин… – пальцы Эмилии уже гладили его шею.
   – Всё зависит от того, что ты называешь силой.
   – Не играй словами, Лаций. Сила – это власть. Но ты не всё сказал мне об Александре. У вас ничего с ним не было?
   – Ни-че-го, – по слогам громко произнёс Лаций, – абсолютно ничего! – он протянул руку к Эмилии, чтобы обнять её, но она отвела её в сторону и откинулась на спинку.
   – Значит, ты любишь властных женщин, не так ли? – ещё раз спросила она. Лаций удивлённо поднял на неё взгляд.
   – Да. А ты, как я вижу, больше любишь разговоры, чем дела. Власть и сила – это поступок. Словами власть не завоюешь. Надо что-то делать, даже если ты женщина! – в его глазах уже была не ирония, а издёвка. Он явно насмехался над ней.
   – В чаше ещё много вина, – кивнула Эмилия, опустив взгляд, и сделала глоток. – Выпей немного, и я отвечу на все твои вопросы.
   Лаций сделал небольшой глоток. Вино было густым, как у Атиллы на корабле, но не таким жгучим. Душистый аромат винограда приятно обволакивал рот, и на языке оставалось ощущение сладости, а не терпкости, как от обычного вина. «Наверное, его настаивали в свинцовых кувшинах», – подумал он.
   – Хорошее вино… Это амброзия богов? – спросил он и поставил чашу на стол.
   – Это подарок человека, который умеет делать вино, – ответила Эмилия.
   – Ты оказала ему поистине божественную услугу, раз он подарил тебе такое вино.
   – Да. Но я могу оказать такую услугу и тебе! – она протянула руку и дёрнула за край его простыни. Лаций не успел опомниться, как ткань упала на кушетку, а Эмилия оказалась у него на коленях.
   – Посмотри на меня: я сильная и властная, – прошептала она и обняла его за шею. – Я сама докажу тебе это! – её простыня тоже соскользнула на пол, она толкнула его на спину, медленно опустившись всем телом на грудь. – Люблю укрощать сильных мужчин, – проворковала она, и маленькие, нежные ладони стали гладить его грудь.
   – А я – сильных женщин, – он хотел взять её за локти и перевернуть, но Эмилия выскользнула из его объятий и отстранилась назад. Лаций отчаянно попытался прижать её за плечи, однако она не давалась, выскальзывая с поразительной лёгкостью. Тогда он схватил её за бёдра, но она снова с лёгкостью избавилась от его рук. Он посмотрел на свои ладони – они блестели. Её тело было намазано каким-то маслом. Ему стало ясно, что Эмилия сделала это специально. Он лежал на спине, и их лица были так близко друг к другу, что он чувствовал у себя на лице её горячее дыхание. Наконец, ему удалось сжать её бёдра коленями и быстро обнять за талию сзади. Теперь их тела соприкасались животами, но больше он ничего не мог сделать. Она в любой момент могла выскользнуть, стоило ему только ослабить хватку. Хитрые глаза Эмилии смотрели на него сверху вниз и ждали, что он будет делать дальше.
   – О-о, бог любви Амур уже готовит свою стрелу, – тяжело дыша, прошептала она, упёршись ему руками в грудь. – Пора вставать.
   – Вставать?! Сейчас Амур докажет дерзкой Волупии [125 - Волупия – богиня наслаждения, удовольствия и веселья (римск.).], что он сильней, – прорычал Лаций.
   – Мне больше нравятся Либурна и Любентина [126 - Богини любовного удовлетворения.]! – прошептала на ухо она, стараясь выкрутиться. Не разжимая рук, он лихорадочно думал, как перевернуть это гибкое тело на спину и придавить к кушетке. Тогда можно было бы разжать руки и…
   – Ты доиграешься! Амур сейчас превратится в Марса и поразит тебя своей молнией! – уже с нотками нетерпения процедил он сквозь зубы.
   – Правда? Как интересно! Меня ещё никто не поражал без моего желания. Даже молнией, – проворковала она и, вдруг, полностью расслабившись, прижалась к его груди. Нежная щека коснулась лица, и Лаций услышал тихий шёпот: – Но мне от тебя ничего не надо. Я получила всё, что хотела. Ты не был с Александром, ты не любишь мужчин и тебя возбуждают женщины. Это самое важное. Вот и всё, что мне надо было узнать. Тебе я тоже всё сказала, – Эмилия убрала его руки со своих бёдер и встала. У неё на лице не было заметно ни тени страсти или желания, только спокойствие и неприступность. Лаций опешил от такого признания.
   – Как это? – растерянно спросил он. Куртизанка ничего не ответила, подняла с пола простыню и повернулась, чтобы уйти. Он схватил её за руку, но она снова с лёгкостью выскользнула. – Зачем ты намазалась этим маслом?..
   – Это придаёт мне силы. А тебя делает слабым. Ведь так? Я же говорила, что я – сильная женщина, а ты требовал подтверждения. Вот оно! – Эмилия посмотрела на него свысока, но лучше бы она этого не делала. Волна внутренней ярости и гнева захлестнула Лация, и он потерял над собой контроль. Через мгновение она снова оказалась у него в руках. Он схватил её под руки и поднял вверх. Маленькие ноги отчаянно задёргались в воздухе, ладони ожесточённо упёрлись ему в лицо, но было уже поздно. Перевернувшись в воздухе, Эмилия оказалась на спине на том самом месте, где только что лежал он. Она била его руками и ногами, как могла. Но он видел перед собой только её глаза! Полные смеха и желания, они не врали, хотя она изо всех сил старалась доказать ему обратное. Однако победить эту женщину было очень трудно – скользкое тело извивалось под ним, как змея, и проклятое масло помогало ей с каждым движением всё больше и больше. И чем сильнее он пытался придавить её к кушетке, тем больше она освобождалась. Если он хватал её за плечи, но она сразу же выскальзывала у него под локтём. Почувствовав, что свобода близка, Эмилия рванулась изо всех сил, и они оба упали на пол, задев столик с вином и фруктами. Он с шумом упал, фрукты рассыпались по полу, две чаши, вращаясь, со звоном покатились к стене. Лаций замер, прислушиваясь к звукам за дверью. Эмилия воспользовалась этим, чтобы встать. Всё тело у неё было в красных полосах, как будто охвачено пламенем. Красивая грудь поднималась и опускалась, дыхание было тяжёлым, но на лице играла радостная улыбка амазонки. Подняв с пола свиток в бамбуковом чехле, она сказала:
   – Тебе надо больше тренироваться, юный атлет! В тебе мало желания. И я тоже не горю страстью к тебе. Ты испортил мне кожу. Теперь мне придётся целую неделю провести под паллой, – она явно издевалась над ним. – Но это того стоило. Я победила. Валерий Мессала Руф обманул меня. Он сказал, что у тебя с Александром была любовь, а я ему поверила.
   – Что? О чём ты говоришь? При чём тут он?
   – Я поспорила с ним, что ты любишь женщин. А он сказал, что его любовник Александр соблазнит тебя быстрее, чем любая женщина. Позже он сказал, что всё так и было. К тому же ты отказал моей рабыне. И я поверила. Значит, он обманул меня. Я отдала ему сто тысяч сестерциев.
   – Не может быть… – в голове у Лация всё смешалось. Он был поражён такой откровенной наглостью и чувствовал себя униженным и оскорблённым. С ним играли, как с вещью, на него спорили, его проигрывали и выигрывали, и после этого она ещё смела об этом говорить! И кто? Куртизанка! Пусть дорогая и из рода патрициев, но всё же куртизанка. Она говорила ему это прямо в лицо и теперь собиралась уйти, растоптав его гордость. Лаций смотрел на её блестящее стройное тело, усыпанное капельками пота, и чувствовал, что расстояние между ними увеличивается. Она уходила… Этого он допустить не мог!
   Если бы под рукой оказался нож, он, не задумываясь, бросил бы его в спину. Но под рукой оказалась простыня. Он схватил её, чувствуя с нарастающим отчаянием, что от него ускользает что-то большее, чем просто красивое тело Эмилии, и это чувство ничем не отличалось от того, что он ощущал в бою с врагом: возбуждение, азарт, внимание, ловкость, сила и даже страх – в такие минуты всё сливалось воедино, превращая его скорее в животное, неосознанно сражающееся за свою жизнь, чем в человека. И победить его тогда было почти невозможно.
   Тяжело дыша, Лаций сжал простынь в руках и вдруг понял, что делать! Эмилия, видимо, тоже ощутила угрозу и обернулась. Увидев у него в руках простыню, она, не стесняясь своей наготы, дерзко упёрла руки в бёдра и с издёвкой спросила:
   – Нравится моя простыня? Можешь оставить её себе. На память. Будешь заворачиваться в неё по ночам.
   Но лучше бы она этого не говорила! Лаций понял, что, раз слуги не вбежали на звук упавшего столика, значит, она заранее приказала им не входить, что бы ни случилось. Поэтому они не войдут и на крик. Если, она, кончено, будет кричать…
   Взмах – и простыня оказалась у неё за спиной. Эмилия от неожиданности даже не пошевелилась. Её большие, красивые глаза замерли и стали ещё больше – в них он увидел растерянность. Но потом она опомнилась и рванулась назад изо всех сил. Однако простыня, в отличие от рук, не скользила по её телу. Она, наоборот, с каждым рывком только плотнее облегала его. Лаций еле сдерживался, чтобы не схватить и не раздавить её в своих руках. Тяжело дыша и чувствуя, как напряжены мышцы, он медленно стал подтягивать её к себе. Его хищный взгляд испугал Эмилию, и она забилась, как оливковое дерево во время урагана, отчаянно дёргая руками и ногами. Наступал час расплаты. Наконец, живот Эмилии коснулся его тела, и Лаций ощутил бешеный стук её сердца. И ещё – напряжённое ожидание в глазах. Оно было еле заметно из-за кричащего возмущения и ярости, но он его видел и чувствовал, что она ждала его победы. Простыня закончилась, и красивая грудь Эмилии упёрлась в него, выпятившись вверх двумя упругими куполами вверх. Закусив нижнюю губу, она продолжала давить ему в подбородок ладонями, но силы были неравными.
   – Я буду для тебя… и Марсом… и Волупией. Вместе… – прохрипел он и потянул её назад. В глазах Эмилии кипела ярость. Но недолго. Она вдруг расслабилась, как бы показывая, что сдаётся, и опустила голову вниз. Однако он знал эту уловку и ещё сильнее прижал её к себе.
   – Отпусти меня, – задыхаясь, произнесла она, и Лацию показалось, что он слышит в её голосе слёзы.
   – Ты же сильная женщина, – с иронией напомнил он. – Вот и докажи мне это. Постарайся победить настоящего мужчину, а не тех, у кого силы остались лишь на то, чтобы заплатить тебе сестерций за услуги, – он рассмеялся с таким наглым превосходством, что Эмилия не сдержалась и, подняв голову, попыталась укусить его за подбородок. Лаций успел откинуться назад, но именно этого она и ждала. Между ними образовалось небольшое пространство, куда она сразу протиснула руки. Упёршись в грудь, хитрая женщина смогла немного отодвинуться назад, после чего резко согнула ногу и попыталась ударить его коленом в пах. К счастью, колено попало в надкостницу и соскользнуло в сторону.
   – Я разорву тебя на части, – прошипела она, корчась от боли в ноге.
   – Приступай! – предложил Лаций и, не отпуская простыни, опустился с ней на кушетку. – Если сможешь, конечно, – добавил он шёпотом, думая о том, как перехватить руки и связать свою жертву. Придавленная большим телом, страдая от боли, Эмилия не могла сопротивляться. Она покраснела, ей стало тяжело дышать. Рот раскрылся, красивые полные губы задёргались и стали жадно хватать воздух. Он хотел поцеловать её, но коварная куртизанка рванулась из последних сил и снова попыталась укусить его. Подождав, когда у неё собьётся дыхание, Лаций подтянул её колени вверх и зажал руками. Эмилия слабо дёрнулась ещё раз, но его живот безнадёжно прижимал её бёдра к кушетке, грудь не могла дышать, он придавил её, как мраморная плита, и сил совсем не осталось. – Не спеши, не всё сразу, – с издёвкой прошептал Лаций. – Прибереги свою силу, когда Амур вонзит в тебя свою стрелу, – он вздрогнул, почувствовав удар в левый бок и болезненные, царапающие удары на левой лопатке. Оказывается, она как-то сумела дотянуться до бамбукового чехла от папируса! Он схватил её за кисти и развёл руки в стороны. Теперь Эмилия не могла даже пошевелиться.
   – И что дальше? – хрипло произнесла она.
   – Если бросишь этот чёртов свиток, я тебя отпущу, – пообещал он.
   – Хорошо, – поверила она и разжала пальцы, однако, увидев на его лице самодовольную улыбку, нахмурилась и приподняла голову. – Что ты делаешь?! – прошипела она. Ей показалось, что он встаёт, однако Лаций быстро вытащил простыню и связал ей кисти. Эмилия опешила и несколько мгновений смотрела на него широко открытыми глазами. Когда пришло понимание, было уже поздно – её руки оказались намертво связаны узлом. – Ты меня обманул! – возмутилась она.
   – Вовсе нет, – спокойно ответил Лаций, протянув руку за своей простынёй. – Я же не обещал отпустить сразу? Отпущу, значит, когда-то отпущу… но не сейчас. Перед этим надо кое-что сделать, – с серьёзным видом, выпятив для важности нижнюю губу, сказал он и привязал её локти к коленям. Эмилия дёрнулась и замерла. – Ты, что, хочешь меня всю связать? – огромные глаза превратились в две узких полоски ненависти.
   – Уже связал. Не заметила? Кстати, ты прекрасно выглядишь! – изображая искреннее восхищение, с издёвкой произнёс он. Она собралась с последними силами и рванулась в сторону. Из горла раздался странный звук, похожий на рычание и хрип одновременно. – О, как страшно! Прямо львица с чёрными бровями! – он похлопал её по коленям ладонью и с выражением отеческой заботы на лице добавил: – Осторожней, ладно? А-то на руках могут остаться следы. Будет больно. Твоя нежная кожа не выдержит таких рывков, – он ещё раз сокрушённо покачал головой и положил руку ей на живот.
   – Не смей! – Эмилия слабо дёрнулась, но всё было бесполезно.
   – Ты похожа на лягушку, – обведя её бесцеремонным взглядом, заметил он.
   – Что? Как ты смеешь!.. Я сейчас закричу, – с угрозой в голосе сказала она.
   – Не закричишь. Я заткну тебе рот. Вот так, – Лаций поднёс к её лицу ладонь и аккуратно прижал к губам. Она сразу же впилась в неё зубами. Он хмыкнул, терпеливо прищурил глаза и навалился всем телом сверху. Наклонившись к её лицу, он прошептал: – Это всё? Теперь моя очередь! – Эмилия ещё какое-то время пыталась царапать его скрюченными пальцами и кусать ладонь, но вскоре всё закончилось так, как и должно было: богиню соблазнения Любию сменила богиня наслаждения Волупия, после чего им на смену пришла богиня удовлетворения Либурна.
   Лаций откинулся на кушетке и поискал глазами кувшин с водой.
   – Может, ты освободишь меня? – раздался голос Эмилии. Она нежно посмотрела на него, и он даже замер, удивившись такой сильной перемене. Горячие губы были слегка приоткрыты, обнажая край ровных красивых зубов, глаза не скрывали усталости и удовлетворения и были подёрнуты томной поволокой сладострастного удовольствия, но больше всего его удивил голос. В нём была нежность. Этого чувства Лаций от неё не ожидал. Он наклонился, чтобы поцеловать её, но Эмилия отвернулась в сторону.
   – Да, конечно, прости, – вздохнул он. Простыня медленно сползла на пол. – Забыл тебя развязать. Ух, какая ты вся красная!.. Скажи, почему ты спасла меня тогда ночью?
   – Не знаю, – её круглые плечи поднялись вверх и в нерешительности замерли. – Наверное, это Венера играла с моей душой.
   – Но ведь ты же видела Пульхера и могла выдать меня? Его люди хотели меня убить.
   – Убить? Зачем? Странный ты. Может, я просто не хочу твоей смерти… Пульхер до сих пор бегает за моими носилками. Он меня боится. Ведь я точно знаю, что он был любовником Помпеи, первой жены Цезаря. Но время от времени он пытается завоевать моё сердце дорогими подарками. Хотя, у него вряд ли это получится.
   – Тогда, ночью, ты специально пришла на эту улицу?
   – Не совсем. Я собиралась на встречу к одному патрицию, когда вернулись мои рабыни. Они были у одного обувного мастера в гавани и там увидели тебя.
   – Ах, вот откуда я помню эту птицу на твоих застёжках! – воскликнул Лаций. – Я видел её там, на кальцеях. Эти девушки у кожемяки были… Теперь всё ясно!
   – Это орёл, – кивнула она головой. – Они сказали, что видели тебя там, и ты собирался уходить. К тому же, до этого тебя несколько раз видели около твоего старого дома, – добавила она, заметив, как изменилось его лицо. – Я решила на всякий случай проехать мимо… Потом просто всё совпало.
   – Я твой должник, – пробормотал Лаций. – Но почему меня не объявили убийцей и не стали искать?
   – Не знаю. Я даже не интересовалась этим. А ты – убийца? – она игриво протянула руку. – Это так волнует меня…
   – Тогда, ночью… Мне пришлось защищаться. И несколько человек…
   – Иди сюда, – она потянула его за локоть и прижала к себе. Какое-то время они так и лежали, наслаждаясь новым, ранее неизвестным им чувством. Оно возникло уже после того, как их тела соединил бог страсти Амур, и теперь пытались запомнить волшебное ощущение приятной и тихой радости, чтобы потом вспоминать о нём снова и снова.
   – Странно, мне не хочется от тебя уходить.
   – Мне тоже, – она погладила его по руке.
   – Ты сегодня была просто Фурией! Наверное, из-за этого? – пробормотал он. Они выпили воды и некоторое время молча смотрели друг другу в глаза. Эмилия была невероятно привлекательна. С размазанной на щеке чёрной краской, покрасневшими губами, пунцовыми щеками и подбородком она была похожа на жрицу Вакха после священных жертвенных танцев. Длинные ресницы смешно торчали в разные стороны и на щеках виднелись тёмные потёки краски. Но глаза были полны чувства.
   – Нет, я не Фурия, – покачала она головой. – Ты, кажется, позабыл, как выглядят настоящие богини. Сейчас я тебе покажу это! Только сними свой амулет, он мне сильно давит на грудь, – она протянула руку и обняла его за шею. Лаций послушно снял с себя медальон, и теперь уже Эмилия бросилась на него сверху. Ему это очень понравилось. После чего всё повторилось снова.
   Когда в Риме наступил вечер, и солнце медленно опустилось за горизонт, она подняла свиток и, кое-как завернувшись в мятую простыню, сказала:
   – Мне пора. Надо ехать к Валерию Мессале, – и в её голосе прозвучало торжество.
   – Зачем? Ты поедешь к сенатору? – удивлённо спросил Лаций.
   – Да, поеду. Не хочешь со мной?
   – Нет, нет! – махнул рукой он. – Вдвоём с Александром вы будете сильнее меня, – его смех вызвал у неё ироничную улыбку. Эмилия присела рядом.
   – Напиши на этом пергаменте, что у тебя ничего с ним не было, – попросила она, принеся со стола чернильницу и стиль. – Ведь ты же мне не соврал? – последняя фраза сыграла свою роль, и Лаций написал: «У меня ничего не было с Александром. Лаций Корнелий Сципион Фиделий». Эмилия довольная спрятала папирус в бамбук и спросила:
   – Ну, что, тебе понравилась Фурия? Праздник сатурналий удался? – она прищурила глаза и погладила его ладонью по щеке.
   – Ты не Фурия, ты – сама Клоасина [127 - Клоасина – богиня грубых, разнузданных страстей.]! – искренне ответил он.
   – Не совсем, – предупредила она. – Я не продаюсь за деньги и не устраиваю оргии. Это делают мои рабыни. Поэтому у меня всё-таки другая репутация в Риме, – бархатный голос проник ему в самое сердце, и Лаций был готов поклясться, что она близка к тому, чтобы пробудить в его душе настоящее чувство.
   – Подожди, но Марк Валерий должен был передать тебе кое-что ещё, – удержал её он.
   – Что? Ах, да. Он сказал, что пока не готов сказать точную цену. Сейчас цена на рабов поднимается, и один раб стоит 500 динариев [128 - Динарий – название римской серебряной монеты времён Республики, равнялась 10 медным ассам.]. Это мало за крепкого, сильного крестьянина. Он готов отдать их тебе за 900 динариев, если ты согласен.
   – Три тысячи человек по 900 динариев?! – воскликнул Лаций, но сразу же осёкся, вспомнив Сцинну и его советы. – Мне надо подумать. Я не могу сразу дать ответ. Но почему сенатор доверил тебе говорить со мной? – спросил в конце он. – Какие у тебя с ним отношения? Он тебя тоже любит? Или только хочет, как Клод Пульхер?
   – А ты, что, ревнуешь? Успокойся! Никогда не знаешь, где могут быть твои друзья, – странно ответила Эмилия. – Итак, я передам Валерию Мессале, что ты пока подумаешь насчёт цены. Так?
   – Да, – кивнул он, и она вышла из комнаты, оставив его в глубоком раздумье. Образ куртизанки и доверенного лица сенатора никак не укладывался у него в голове, порождая новые и новые вопросы. Лаций не знал, что через несколько месяцев узнает всё, но будет это уже совсем в другом месте и при других обстоятельствах.

Глава 53

   Через неделю приехал Марк Красс. Отложить важную встречу и вернуться в Рим его заставила весть о болезни одной богатой женщины, с которой он в последнее время находился в плохих отношениях. Однако её наследники открыто выступали на стороне его врагов – Катона Младшего и Цицерона. Эти двое не хотели, чтобы Марк Красс стал консулом в следующем году. Наследство этой женщины могло оказать им ощутимую материальную поддержку. Достаточно сказать, что даже известный богач и растратчик Квинт Сергий Ората однажды на обеде у Красса обмолвился, что её состояние не меньше, чем у него. Поэтому Марк Красс вернулся в город и сразу же написал письмо больной женщине с просьбой о встрече. Сцинна всё ещё плохо себя чувствовал и передвигался с трудом, поэтому в назначенный день Марк Красс попросил Лация поехать с ним, чем снова вызвал у него недоумение.
   – Считай, что мы едем набирать новобранцев. Ведь это твоя работа? – весело хлопнул он его по плечу.
   – Но там нет новобранцев, – недовольно буркнул Лаций.
   – Есть, есть. Ты просто их не видишь. Миллионы меленьких кругленьких новобранцев, с одинаковыми лицами. Все сильные и здоровые, как на подбор. Они не стареют и не болеют. Они всегда молодые. И если с ними правильно обращаться, они становятся всё больше и больше.
   – Ты о чём?
   – О миллионах сестерциев, которые есть у этой старой торговки солью, – радостно фыркнул Красс и махнул рукой. – Пошли!
   По дороге они обсуждали, что делать с хитрым Валерием Мессалой Руфом. Красс был осторожен:
   – Выждал всё-таки своё время, хитрец. Придётся платить за его крестьян такие деньги.
   – Но это слишком большая цена.
   – Три тысячи крестьян – это не три тысячи разжиревших, ленивых плебеев c окраин Рима. Но ничего, за моих чтецов и писарей, которые ему понадобятся уже этой осенью, он заплатит больше, чем за этих крестьян. Сцинна обучил тридцать писарей и пятьдесят счетоводов. Грамотные рабы стоят сейчас дороже его мускулистых должников, – он приоткрыл занавеску в носилках и выглянул наружу. – Слушай, давно не видел такой красоты. Всё цветёт. Солнце такое тёплое, – на лице Красса отразилось блаженство. – Значит, в этом году будет хороший урожай оливок, – он откинулся назад и посмотрел на Лация. – Знаешь, хочу тебе кое-что сказать, – неожиданно произнёс он. – Не моё дело советовать тебе, как и с кем встречаться в личной жизни, но всё-таки послушай меня: никогда не подписывай никакие папирусы, не прочитав перед этим их содержание. Особенно, если их подсовывает тебе женщина.
   – Что? Ты о чём? – удивился Лаций. – Я вроде бы ничего не подписывал. Ах, да, это… – он вспомнил об Эмилии и скривился, как от зубной боли. – Она попросила меня написать всего несколько слов… – не договорив, он замолчал.
   – Это их игры, их споры, их отношения. Хорошо, что они такие мелочные и пустые. Пусть бы сами себе разбирались, кто кого там обманул. Но впредь это должно послужить тебе хорошим уроком. Будь осторожен в таких делах, Лаций. Ведь она могла написать потом совсем другое. Например, что ты, наоборот, приятно провёл время с этим рыжим рабом. Кто знает, что у неё на уме? Ты сам знаешь, что за такие встречи и игры с мальчиками, какие ты видел у сенатора в термах, любой магистрат лишился бы своей должности за один день. Даже диктатор Сулла вынужден был бросить своего любимого юношу, когда пришёл к власти. Dura lex, sed lex, [129 - Закон суров, но это закон.] – Красс снова выглянул за занавеску и прищурился от яркого солнца. Вдруг выражение его лица изменилось, и он резко повернулся к Лацию. – Подожди! У тебя с ней ничего не было?
   – В смысле? – оторопел Лаций. – А что у меня может быть?
   – Ты с ней был близок или нет?
   – Нет, – соврал он.
   – Смотри, не попадись на её нежные речи. Это – сладкоголосый Цицерон в женской палле! Ты ничего не знаешь о её отношениях с Валерием Мессалой. Ну, это к лучшему. Но сейчас она тайно встречается с Помпеем. Поэтому не хотелось бы, чтобы из-за какой-то куртизанки у нас возникли проблемы, – Красс замолчал. Лаций лихорадочно соображал, что делать. Говорить ему о том, что он был близок с Эмилией, теперь уже не имело смысла. Тот в это время продолжил: – Хорошо, что ты не разочаровал сенатора на обеде. Молодец! Тот не прощает измены своего любовника. То есть, он не прощает тех, кто его соблазняет. Не знаю, как тебе удалось избежать приставаний этого юного Амура, да и знать не хочу. Главное – результат. За это он тебя и простил. Так что теперь они с Эмилией в ссоре, но не с тобой. Хотя, по-настоящему, они вряд ли когда-то поссорятся, – пробормотал он. – Ну, вот и приехали. Выходи! – носилки опустились перед домом с плоской крышей и большим количеством маленьких фонтанов вдоль невысоких стен. Деревья в садах цвели белыми, розовыми, жёлтыми и нежно-зелёными цветами, и ветер иногда доносил до ворот их лёгких сладкий аромат. Вдалеке виднелись Капитолийский холм и храм Юпитера. Дома в этом месте принадлежали зажиточным торговцам и выходцам из сословия всадников. Почти все они были с роскошными мраморными ступенями, высокими колоннами у ворот и большими статуями богов, которых привезли либо из Греции, либо купили при смене владельцев домов на Палатинском холме. На улице было непривычно тихо: не лаяли собаки, не просили подаяние нищие и не бродили продавцы воды, призывно кричащие о своём товаре одно и то же слово: «Вода!». При этом они стучали черпаком по бочке, давая о себе знать ещё задолго до своего появления.
   – Приветствую тебя, Марк Красс, – встретил их у порога лекарь. Лаций удивился, что нигде не было видно родственников. Красс покачал головой:
   – Приветствую тебя, Квинт Эмилий, самый опытный и мудрый врачеватель Рима! – льстиво и громко произнёс он и, выждав несколько мгновений, пока лекарь краснел от смущения, уже совсем другим тоном поинтересовался: – Как дела у больной Антонии Теренции?
   – Не очень хорошо. Но говорить может.
   – Ну, так ты дай ей какое-нибудь лекарство, чтобы поддержать. Ты же лекарь и знаешь, что делать. Вот тебе десять сестерциев. Или нет, вот пять, а пять получишь потом.
   – Сейчас же дам ей корень лаванды.
   – Дай, дай. Идём. А дети там? – бросил Красс на ходу.
   – Нет. Они будут позже. Но она не против.
   – Хорошо. Адвокат приехал?
   – Кажется, да. Но я раньше его не видел. И больная с ним тоже никогда раньше не встречалась.
   – Знаю. Это мой человек и лучший специалист по завещаниям. Позови его прямо к ней! – Красс повернулся к слуге и сделал знак рукой. Тот сразу же достал из-под носилок небольшой полированный круг, похожий на железный поднос, который служил зеркалом, и замер перед хозяином. Марк Красс внимательно осмотрел себя, поправил седые виски, нахмурил и выпрямил брови, придал взгляду скорбное выражение и грусть, поджал губы и несколько раз тяжело вздохнул – всё было готово. Теперь можно было идти.
   Их проводили в дальнюю большую комнату, которая вся была убрана в траурном стиле: на окнах висели тёмные шторы, по углам стояли коленопреклонённые статуи мужчин и женщин. Одни были изображены на коленях перед любимыми, другие склонились над цветами. Четыре высоких масляных светильника стояли прямо у кровати и ещё четыре – по углам комнаты. У них были узкие высокие чаши, благодаря чему свет не рассеивался по сторонам, а поднимался вверх. Поэтому нижняя часть комнаты оставалась в гнетущем полумраке. Две рабыни сидели у кровати, а одна стояла у изголовья. Пожилая, ещё не очень старая женщина с бледным лицом и жёлтой кожей лежала на высоких подушках. Глаза у неё были полуприкрыты, и Лаций не мог понять, видит она их или нет. Лекарь подошёл первым и дал ей выпить какой-то раствор. Женщина задышала чуть чаще и открыла глаза. Её взгляд задержался на эскулапе, потом соскользнул в сторону, и только теперь она заметила Красса и Лация.
   – От имени Сената и всех наших общих знакомых приветствую тебя, благородная Антония Теренция! – мягким, не свойственным ему голосом, произнёс Марк Красс. Он не дал ей ответить и быстро продолжил: – Я был по делам в Карсиолах, когда меня настигла весть о твоей болезни. Поэтому я не решился продолжить свою поездку, зная, что ты сердита на меня… за мои дела и поступки. Я принёс жертву богам, и авгуры сказали, что им был знак – мне надо было срочно вернуться к тебе и попросить у тебя прощения.
   – Присядь, Марк Красс, – еле слышно произнесла больная. – Мне трудно смотреть вверх.
   Рабыни подали небольшую табуретку с мягким кожаным верхом, но Красс отодвинул её и опустился на колени. Он стоял у самой кровати, почти касаясь руки больной. Лаций удивлённо округлил глаза, но, к счастью, на него никто не смотрел. Адвокат, врач и ещё один человек, которого он не знал, замерли в нескольких шагах сзади. Слуги толпились в дверях, зевали, прикрывая рты ладонями, и полушёпотом разговаривали друг с другом.
   – Я не могу сидеть рядом с твоим ложем, так как причинил тебе немало горя своими словами, – склонил голову Красс, и все вокруг сочувственно завздыхали. – Я приехал с искренними намерениями просить у тебя прощения за возможные неудобства… и за моё поведение, – он был сама кротость. – Но перед лицом богов нет разницы ни в рождении, ни в богатстве. Поэтому я прошу тебя облегчить мою душу и простить за всё.
   Лаций поднял глаза на больную и увидел, что та плачет.
   – Марк Красс, мне трудно говорить. Ты видишь, я скоро покину этот мир. Клянусь Фебом, я не думала, что ты приедешь ко мне. Видеть тебя здесь… Даже не знаю, что сказать… Ты скоро собираешься стать кандидатом в консулы. Это требует много времени и денег, я знаю. И, тем не менее, ты здесь. Ты нашёл время для меня, бедной и безродной торговки. Боги видят, не скрою, мне это приятно, – она с трудом дышала, и было даже удивительно, как у неё хватило сил на такую длинную речь.
   – Не говори так, прошу тебя, Антония. Ты достигла много в своей жизни. О тебе знает народ Рима. О тебе будут помнить потомки, проходя мимо храма Юпитера, на который ты пожертвовала столько денег. А скольким людям ты дала приют, построив частные дома на Авентине? Ты сеяла добро везде и всегда. По крупицам. Южные клоаки носят твоё имя, и все граждане Рима в пролетарских районах благодарят тебя за то, что не живут теперь в своих нечистотах. Разве это не достойно похвалы? Эти маленькие зёрнышки в деле великого возрождения Рима дадут свои всходы, из них вырастут настоящие благие дела, на их примере будут учиться будущие поколения граждан! Они будут говорить о тебе только с благодарностью, и все будут помнить, сколько добра ты сделала нашему городу!
   – Ах, Марк, ты… – Антония захлюпала носом, и по щекам снова полились слёзы. Седые брови изогнулись в страдальческой дуге, и дряблые, полупрозрачные щёки с кожей цвета старого пергамента задрожали от нахлынувших рыданий.
   – Не говори, спасительница Рима, не надо! Береги силы! – протянул к ней руки Красс. – Тебе ещё надо проститься с родными и близкими, которые любят тебя не меньше меня. Молчи, твои дела говорят за тебя лучше тысячи ораторов под Рострами на Форуме. Мне и самому уже немного осталось до того, как боги закроют мои глаза и Парки перережут нить моей судьбы. Ты видишь мою седую голову. Разве могу я заботиться о чём-то ещё, кроме благополучия нашего города, как это делала ты? – Красс уже несколько раз хотел привстать, чтобы ему было легче говорить, но вовремя вспоминал, что этого делать нельзя, и незаметно переступил с колена на колено.
   – Марк Красс, как я могу держать зло на тебя после таких слов? Ты признался мне в своих самых сокровенных чувствах, – всхлипывала Антония Теренция. Лаций с недоумением обвёл взглядом присутствующих, но у всех на лицах застыло одинаковое скорбное выражение. Он тоже опустил глаза и замер. «Хороший пример. Уже за одно это надо было поблагодарить Красса», – подумал он, и на него снова нахлынула волна ностальгии по армейской жизни и сражениям. «Лучше не дожить до такого конца», – мелькнула в голове разумная мысль.
   – Антония, с возрастом понимаешь, что всё, что копил, нельзя унести с собой в тот мир. Можно взять только часть, да и то небольшую. Остальное должно служить нашему народу и славе Рима. Так поступали все великие люди, независимо от своего положения. Вспомни Аттея Прокла, его пожертвования для храмов.
   – О, да! – закатила глаза Антония. – Я помню…
   – А Капитолину Лицинию, эту великую спасительницу Рима? Помнишь её арку у храма весталок и дома для их ночного сна?
   – Конечно!
   – А Катон Старший, – при этом имени Марк Красс поморщился, но продолжил, – в отличие от своего сегодняшнего внука, он потратил все свои трофеи на восстановление клоак Рима. Разве это не великий пример для гражданина?
   В это время больная оторвала руку от постели, и он замолчал. Антония смотрела на него взглядом, полным невыразимой благодарности и счастья.
   – Марк Лициний Красс, – довольно громко для умирающей произнесла она. – Только теперь я понимаю, что ты настоящий гражданин Рима, и древность твоего рода, которой я всегда втайне завидовала, хранит в себе гораздо больше, чем просто богатство, – внезапно лицо её побледнело, и глаза стали закатываться вверх. Красс сделал нетерпеливый жест рукой, и лекарь сразу же подскочил к кровати. Сжав пальцами бледные щёки больной, он влил ей в рот несколько капель лекарства. Жизнь на какое-то время снова вернулась в её неподвижное тело, и Антония Теренция увидела перед собой коленопреклонённого Марка Красса, скорбно смотрящего на неё преданным взглядом.
   – Я здесь, – произнёс он.
   – Марк Красс… ты благородный человек. Твоё имя хранит в себе благородство. Я считаю… что никто не смог бы лучше… – на лице Красса застыла настоящая мука, он сцепил пальцы и замер. Антония еле дышала, но в тишине все хорошо слышали её голос, – да, никто не смог бы лучше, – повторила она, – распорядиться моим наследством на благо Рима, чем ты. Я собралась… сегодня составить завещание, – слова давались ей с трудом, и Красс покосился на врача, но тот только пожал плечами. – Уже несколько дней… меня преследуют приступы. У меня останавливается дыхание, – Красс скорбно покачал головой. Костяшки его пальцев побелели от напряжения. – Поэтому я прошу тебя помочь мне… Помоги мне разделить моё имущество между моими сыновьями, тобой и городом, – закончила она.
   – Я с огромной благодарностью и ответственностью приму эту честь, – склонил седую голову Марк Красс, – Я даже готов пожертвовать свою долю городу, чтобы никто не мог упрекнуть тебя в том, что ты обделила своих сыновей.
   – Нет, что ты, никто не имеет права так думать! – с непонятно откуда взявшимся воодушевлением сказала больная. – Дети должны расти в труде… иначе они перестают ценить деньги. Для меня огромная честь… что наследник такого знатного рода… примет от меня часть… моего имущества… – глаза Антонии наполнились торжественной серьёзностью, она сделала глубокий вдох и продолжила: – Я решила отдать тебе не четверть, а половину своего имущества… потому что теперь для меня нет разницы между Марком Крассом и Римом… Ты и Рим – это одно и то же… В этом городе я жила… и в этом городе я смогла… встретить много благородных… и честных людей… Поэтому, я надеюсь, что мой поступок… тоже будет выглядеть благородно, – закончила она самую главную и последнюю мысль, которая терзала её угасающее сознание. Красс сделал знак адвокату, и тот сразу же развернул пергамент. Лаций поразился, с какой скоростью тот начал писать текст завещания, иногда задавая вопросы больной женщине, которая продолжала тихим голосом разговаривать с придвинувшимся ближе Крассом. Прошло довольно много времени, но, в конце концов, все формальности были закончены, и Антония Теренция в присутствии свидетелей поставила свою подпись под документом. Одним из свидетелей был Лаций. Увидев её подпись, Красс потерял всякий интерес к продолжению беседы и вяло отвечал на её вопросы. Затем встал и под предлогом необходимости поговорить с врачом вышел из комнаты.
   – Мы могли бы продолжить давать ей корень лаванды до следующей недели, – предложил лекарь, преданно глядя в глаза Крассу.
   – Зачем? – коротко спросил тот. Эскулап нервно дёрнул головой.
   – Завтра придёт корабль из Египта. Там будет корень кактуса, зубы кобры, кожа ящериц и ещё горчичное масло. Они могут помочь ей…
   – И что? Ты собираешься всё это купить? – Красс раздражённо поморщился.
   – Ну, в принципе, да, если можно ещё чем-то помочь.
   – Слушай, Квинт Эмилий, ты же лекарь и прекрасно понимаешь, что мучить больного человека – плохо.
   – Да, – понимающе кивнул тот.
   – А если ты, как опытный врачеватель, видишь, что больная, – Красс кивнул в сторону двери, за которой находилась Антония Теренция, – неизлечимо больна, то все твои старания отсрочить конец будут только увеличивать её страдания и горе близких, которые не могут спокойно смотреть на эти муки. Так?
   – Так, но…
   – Что «но»? Перестань давать ей всякие свои настойки и травы! С сегодняшнего дня применяй одно лекарство – чистую воду. Ты понял?
   – Да, но она моя пациентка, – промямлил Квинт Эмилий. Красс достал три золотых, подкинул их на ладони, посмотрел на потерявшего дар речи врача и положил их обратно в мешочек. Лекарь проглотил слюну. Красс улыбнулся и всё-таки достал один золотой.
   – Держи, – протянул он его Квинту. – Это на воду… и молчание. Второй золотой получишь, когда я получу приглашение на похороны.
   – Благодарю тебя, Марк Красс, – согнувшись в поклоне, сказал несчастный эскулап. В этот момент подошёл адвокат, и они все вместе покинули дом больной. На выходе, у самых ворот, Красс немного задержался и попросил Лация подождать. К дому подошёл человек в грязной тоге с заплатами. На ногах у него были старые, но ещё не до конца изношенные сандалии. Чернильница на поясе и чехол для стилусов выдавали в нём старого адвоката.
   – Клодий, ты куда? К Антонии Теренции? – устало спросил Красс.
   – Да, – с удивлением ответил тот.
   – Она уже не нуждается в твоих услугах. Ей сейчас очень плохо, – он кивнул в сторону стоявшего рядом врача, и тот с готовностью закивал головой. – Понимаешь, Клодий, ей очень плохо, о-о-чень! Поэтому завещание она решила составить заранее.
   – Но я же только вчера разговаривал с её сыном… – начал, было, старый адвокат, но Красс поднял руку и прервал его:
   – Ты, видимо, не слышишь меня. Ей стало очень плохо. Прямо сегодня ночью. Понятно? Она уже подписала завещание. Так что можешь идти обратно домой, – Красс дождался, пока грязная тога не скрылась в дальнем конце улицы, и только после этого сел в носилки.
   – А как же её дети? – спросил Лаций.
   – Они придут за завещанием завтра.
   – Как это?
   – Они получили письмо о переносе даты.
   – Красс, ты распоряжаешься судьбами людей, как будто ты бог, – заметил Лаций.
   – Спасибо. В моём возрасте это уже можно.
   – Зачем ты всё мне это рассказываешь? Зачем возишь с собой, как сына? Почему не учишь всему этому его? – не сдержался он. Красс сдвинул брови и потёр виски ладонями. Его лицо как-то сразу осунулось и постарело.
   – Уже лето. Скоро выборы. Поэтому ты должен будешь принять решение. И я почему-то уверен, что судьба приведёт тебя ко мне в армию, хоть ты и молчишь. Но стать просто легатом – это не трудно. Рано или поздно ты им всё равно станешь. Важнее другое.
   – Что?
   – Ты видишь, что Сцинна болен.
   – Да.
   – Он был моей тенью много лет. Но он скоро уйдёт. И он это знает. Поэтому мне нужен такой же надёжный помощник, как и он. Но не просто помощник, а человек, который смог бы после моей смерти так же помогать моему сыну.
   – Ты хочешь, чтобы я стал твоим слугой? – с недоверием и растерянностью спросил Лаций.
   – Это всё слова. Слуга – не слуга. Когда дело касается денег, люди становятся либо врагами, либо друзьями до конца своих дней. Я не хочу снова затевать этот глупый разговор о твоём доме, Клоде Пульхере, твоих ночных похождениях, Оливии Пизонис и всей этой чепухе, которая перестанет для тебя существовать, когда ты станешь богатым. Ты сможешь всем этим управлять, и все люди будут подчиняться тебе, потому что ты будешь им платить. Прости, друг мой, но сегодня тебе платить нечем. Завтра, если ты захочешь вернуться в Галлию, тебе придётся искать деньги даже на лошадь. Но ждёт ли тебя Цезарь? И сможешь ли ты завоевать там столько трофеев, сколько в Азии и далёкой Индии?
   – Индии? – переспросил Лаций.
   – Да, Индии. Там всё сделано из золота, даже мечи и шлемы воинов, потому что у них нет железа. Оттуда ты сможешь вернуться богаче этой старой вдовы, которую почему-то жалеешь.
   – Я не жалею…
   – Жалеешь, я вижу по глазам! Но это пройдёт. Пойми, пока для тебя открыт только один путь – со мной. Потом ты сможешь преумножать свои богатства в Риме точно так же, как и я. Но для этого ты должен помочь мне в Азии, а потом – моему сыну Публию в Риме. Не спеши с ответом. До выборов консулов ещё есть время. Лаций, этот поход принесёт нам славу. Большую славу. И много золота. Я точно знаю. Чтобы ты поверил мне, я обещаю тебе помочь избавиться от Клода Пульхера, когда вернёмся. Я дам тебе деньги, чтобы выкупить дом. Хотя, честно говоря, у тебя будет их столько, что ты сам сможешь купить пол-Рима!
   На некоторое время в носилках воцарилась тишина. Марк Красс снова погрузился в грёзы.
   – Сколько же стоит её имущество? – спросил его через некоторое время Лаций. Этот вопрос вывел Красса из задумчивости и он, потерев переносицу, ответил:
   – Чьё? Этой старухи? Думаю, около тридцати миллионов сестерциев. Но в мою долю входят только дома в Риме и ещё склады в гавани. Так что через год всё это будет стоить уже в два раза дороже, – он снова погрузился в раздумья, и Лаций решил до возвращения ни о чём его не спрашивать.
   Через день гонец принёс Марку Крассу приглашение на похороны Антонии Теренции. Тот с самым прискорбным видом принял его и даже приказал Сцинне дать гонцу медный ас. Сразу после этого он поехал не на похороны, а в Остию, чтобы осмотреть соляные заводи, которыми владела покойная. Её дома в Риме он собирался оценить позже.

Глава 54

   Сцинна уже давно и тяжело болел. Но временами ему становилось лучше. Однажды он смог пойти с Лацием на окраину Суббура, в район торговцев оружием. Дом Красса находился с другой стороны Палатина. Поэтому они не брали носилки. Кузнецов здесь уже почти не было. Зато появилось много торговцев из разных провинций, предлагавших отличные мечи и шлемы, нагрудные панцири и наплечники, кинжалы, кольчуги, пряжки, ремни и защиту для лошадей.
   У одного из домов их внимание привлёк громкий шум. Он доносился из-за угла, где, судя по надписи, располагалась винная лавка, винариае. Лаций предложил Сцинне присесть неподалёку и заодно понаблюдать за оборванцами.
   – Я не люблю дешёвые трактиры, все эти попинае. Что ты в них нашёл? – поморщил нос Сцинна. – Тут слишком воняет.
   – Можешь зайти в термопол [130 - Термополы – таверны для простолюдинов с достатком. Обычно в них заходили бродячие философы, путешественники или торговцы.], если хочешь. Там лучше, – предложил Лаций. Он знал, что тот боится оставаться один в подобных заведениях.
   – Ладно, я посижу немного с тобой, – согласился Сцинна.
   – Посиди, посиди, – кивнул он и подозвал хозяина. – Принеси вино. Ардейское или Анцийское.
   – У меня такого нет, – с виноватым видом улыбнулся босоногий владелец десяти столов и пятнадцати стульев.
   – Тогда сходи в винную лавку и возьми там! Что, мне тебя учить? Смотри, чтобы оно было с восковыми пробками! – предупредил его Лаций. – И ещё воды похолоднее! А то у тебя тут одни лягушки плавают. Хозяин поторопился в сторону толпы, которая уже разрослась и гудела, как растревоженный улей. – Ты не любишь развлечения, Сцинна? – спросил Лаций.
   – Нет, – покачал головой тот. – За них всегда слишком дорого приходится платить.
   – А если платят за тебя?
   – Тогда это не развлечение, а оргия. И тебе приходится в ней участвовать.
   – Понятно, – протянул Лаций. – Ты у нас философ. А что же тогда, по-твоему, это? – он кивнул в сторону толпы у винной лавки.
   – Толпа, – коротко ответил Сцинна. – Толпа пролетариев. И, кажется, будет драка.
   – Посмотрим, – пробурчал он, рассматривая кувшин, который услужливо протянул ему вспотевший хозяин.
   – Ра-аззз-ба-а-а-ви-ил! – раздался чей-то громкий зычный голос, и Лаций оторвался от кружки, чтобы посмотреть, кто это кричит. Высокий, худой римлянин со всклоченными волосами держал над головой мешок с вином и не реагировал на крики двух торговцев, которые отчаянно пытались отобрать у него этот сосуд счастья. Это было нелегко – вес торговцев не позволял их сандалиям оторваться от земли больше, чем на два пальца. Несколько сторонников худого борца за справедливость отталкивали от него прыгающих толстяков. Второй рукой этот римлянин прижимал к себе мальчика, который от страха жался к нему, не зная, что делать.
   – Ну-ка, разойдись! – крикнул кто-то с другой стороны улицы, и толпа сразу перестала качаться. Все замерли. – Павел, дай мне мешок! – приказал тот же голос.
   – Марий, это ты, хвала Бахусу, – выдохнул низким грудным голосом худой нищий и опустил руку. Лацию не было видно, что творилось за спинами любопытных зевак, поэтому ему оставалось только догадываться.
   – Эй, Страбо [131 - Страбо – косоглазый], мой брат говорит, что ты разбавил это вино.
   – Клянусь тебе Юпитером, он врёт! – раздался писклявый голос из толпы. Похоже, это кричал один из толстяков.
   – Но как нам проверить это, Страбо? – спросил его некто по имени Марий.
   – Ты можешь сам попробовать, – донеслось из толпы.
   – Да, попробуй, – согласился тот, кого звали Страбо.
   – Но я же брат Павла. Значит, я лицо заинтересованное, – сказал Марий, и никто не смог ему возразить. Наверное, такие рассуждения были слишком сложны для владельца винной лавки, и он тоже ничего не ответил. – Вино твоё, и эти люди вокруг могут доказать твою правоту, только если ты дашь им попробовать своё вино. Ты согласен? – подсказал ответ Марий.
   – Да, конечно, – еле слышно пробормотал владелец винной лавки.
   – Итак, вы все, граждане Рима, сейчас должны попробовать это вино и сказать, кто прав – мой брат Павел или Страбо. Вы согласны? – спросил толпу Марий. Ответом ему был яростный рёв жаждущих глоток. – Вот и хорошо, – добавил он, когда те поутихли. – Неси чашки, Страбо. Толпа немного растянулась, все стали передавать друг другу деревянные чашки и ждать своей очереди. Хромой римлянин с мешком прошёл мимо каждого из них, разливая вино. Лаций внимательно присмотрелся к этому человеку и хлопнул себя по колену:
   – Марий, клянусь Парками! Это он, – но эти слова были произнесены не слишком громко, поэтому их никто не услышал.
   – Ну, что, граждане Рима, – повысив голос, спросил хромой римлянин, – какое это вино? – он ещё не успел задать вопрос, как вся толпа недовольно загудела, награждая выпитую смесь самыми непристойными сравнениями. – Страбо! – громко позвал он хозяина винной лавки. – Ты обманул нас. Ты обманул граждан Рима. А за это, ты знаешь, что бывает: закон суров, но это закон.
   – Подожди, это случайность. Наверное, мне просто принесли не то вино, – послышался обречённый голос хозяина. Толпа сгрудилась у входа в его заведение, и Лаций приготовился наблюдать, как сейчас оттуда полетят доски и кувшины и радостные оборванцы станут разбегаться во все стороны с винными бурдюками под мышками.
   – Заклинаю вас Юпитером, стойте! – раздался над всем этим громогласный голос худого Павла. – Марий хочет сказать! – пропел он эти слова, и Лацию показалось, что тот был бы неплохим Юпитером в театре у Катулла.
   – Хватит орать! – донёсся до него голос Мария. – Страбо, ты продаёшь хорошие вина и знаешь, что я не желаю тебе зла.
   – Да, Марий, – еле донеслось до Лация.
   – Ведь ты никогда не покупал у меня плохие сандалии, не так ли?
   – Никогда, – согласился тот.
   – И я всегда ставил заплатки на сандалии твоих слуг и женщин. Так?
   – Да, Марий.
   – Тогда ты должен согласиться, что я могу по справедливости рассудить тебя и Павла, чтобы твоя винная лавка не превратилась в груду камней.
   – Конечно, Марий! – наконец-то понял Страбо и ухватился за эту надежду, как за спасительную соломинку.
   – Ты вынесешь сейчас этим людям… всем, кто стоит здесь, самое лучшее неразбавленное вино и дашь им воду, чтобы они сами его разбавили. Если кто-то попросит ещё, ты не откажешь ему. Любой, кто стоит здесь, сможет выпить столько вина, сколько влезет в его желудок, и ты не откажешь никому. За это мы не будем вызывать эдилов и трибунов, – закончил Марий. Толпа, которая ещё мгновение назад была готова разгромить винную лавку, теперь уже ликовала от предвкушения невероятного глоткобесия.
   – Воду мог бы и не просить, – пробормотал Лаций.
   – И кружки тоже, – добавил Сцинна и посмотрел на кувшин. Лаций молча налил ему воды. Солнце уже нагрело землю и камни домов, поэтому даже в тени было очень жарко.
   Тем временем толпа приступила к усердному поглощению самых лучших вин Страбо. А хромой римлянин со своим братом направились к небольшому узкому сараю. Покосившиеся ворота этого убогого строения служили входом в мастерскую, которую он каждое утро открывал, чтобы принять заказы от клиентов. Дальше, в глубине располагались кровати и нехитрый скарб жильцов: два сундука, печка, кувшины с зерном и кувшины для остатков пищи, чаши, тазы, лопаты и сваленные в кучу куски кожи, которые, должно быть, ужасно воняли, потому что хранить их в развешенном состоянии было негде. Лаций нагнулся и посмотрел на обувь Сцинны: у того были старые кальцеи тёмно-коричневого цвета. На правом, у самого носка, уже намечалась дырка, а на левом, вверху, порвались отверстия для ремешков.
   – Пойдём! – сказал он ему с улыбкой. – Сейчас мы отремонтируем твои кальцеи у самого лучшего башмачника в Риме!
   – Зачем? Не надо! – запротестовал тот, но Лаций потянул его за локоть с такой настойчивостью, что тому ничего не оставалось, как согласиться. Сцинна даже не успел поставить стакан, и шёл, держа его в другой руке и не зная, как от него избавиться.
   Ворота сарая были раскрыты настежь. Солнце ярко светило на вытоптанную перед входом площадку, где прямо на земле лежали тонкие шнурки, завязки, куски кожи, несколько пар крепид и солей [132 - Крепида – сандалии с задником из кожи и ремешками вокруг стопы и икры; солея – сандалии с задником из кожи и ремешками только вокруг стопы.], много перронов [133 - Перон – грубая обувь, которую носили, в основном, крестьяне.], одна пара кальцей и толстые куски для подошвы. Высокий худой римлянин с сильным голосом стоял с другой стороны сарая. Там ему помогали умыться рабыня и мальчик. Хромой сапожник, только что спасший от уничтожения винную лавку несчастного Страбо, сидел на невысоком табурете и накладывал заплатку на очередную сандалию. Лаций подтащил Сцинну и поставил его прямо перед башмачником. Сам он спрятался у него за спиной.
   – Скажи, можно починить эту кальцею? – спросил он. Хромой, не поднимая головы, бросил быстрый взгляд на выставленную вперёд ногу и ответил:
   – Можно. Дырка на носке, дырка на подошве, шов вверху разошёлся, дырки для шнурков. Всё можно.
   – И сколько?
   – Сестерций, – так же кратко ответил он.
   – А скажи, можешь ты сделать мне калиги на заказ? – неожиданно спросил Лаций. Сцинна повернул голову, чтобы что-то спросить, но Лаций сжал его локоть и всем своим видом показал, что просит его помолчать. Башмачник поднял голову и прищурился. Солнце светило ему прямо в глаза, и он видел только очертания тоги и полукруг небольшой лысой головы с оттопыренными ушами на фоне неба.
   – Можно, – задумчиво произнёс он и опустил голову вниз. В глазах пошли пятна, и он отложил работу, чтобы потереть их кулаком. – Какие тебе кальцеи?
   – Мне надо, чтобы ремешки крепились не сбоку, а снизу, к подошве. Пришей их к подошве.
   – Это зачем ещё? Я же из одной заготовки делаю всю калигу. Как я тебе ремешки к подошве прикреплю? – удивился башмачник.
   – А ты снизу пришей ещё одну подошву.
   – Ещё одну, говоришь? – усмехнулся тот.
   – Да, – сказал Лаций. – Только носок сделай закрытым, чтобы пальцы об камни не стёрлись.
   – Об камни, говоришь? – снова усмехнулся хромой башмачник.
   – Да, об камни. А гвозди набей больше на пятке и на носке.
   – Ты, что же, как Фавн, по горам будешь в них карабкаться? – хмыкнул он и вдруг нахмурился. – Да ты кто такой? – Марий поднял голову и приложил ладонь ко лбу. – Что-то я плохо тебя вижу.
   – Ну, так что, сделаешь ты мне такие калиги, старый опцион Марий Домициан Пауллус [134 - Пауллус – невысокий.]? – громко спросил Лаций.
   – Марс-громовержец! Лаций Корнелий! Ты жив? – воскликнул хромой Марий и вскочил на ноги так живо, что удивил даже Сцинну. – Тебя же тогда убили вместе с Никанором. Не может быть! Святые Парки! Откуда ты взялся? Какая на тебе тога! Да ты ещё выше стал! Не верю своим глазам!
   – Это ты стал ниже, Марий, а не я выше, – пошутил он. Они вернулись за стол в трактире, и Лаций рассказал ему о наборе в армию, не говоря при этом, для кого она собирается.
   – Куда мне? – со вздохом сказал Марий. – Я даже для ветерана стар. Могу только в обозе лошадей водить.
   – Ну, не скажи, – не согласился Лаций. – А начальником обоза мог бы стать?
   – Ой, не знаю, – покачал головой тот. – Брат на мне слепой, Павел. Плюс, раб-мальчишка и рабыня ещё. Куда их? Продавать? Нет, не смогу я. А когда набор-то будет? Сразу после выборов консулов? – спросил он.
   – Да, – ответил Лаций.
   – Ну, так дожить до этого надо. Времени сколько впереди! – протянул Марий.
   – Ещё один философ, – хмыкнул Лаций, посмотрев на молчаливо потевшего рядом Сцинну. – Ты его запомни, – обратился он к нему. – Умеет считать, читать и писать, говорит по-гречески и на самнитском диалекте. Я на него могу положиться, как на самого себя, – Сцинна записал на табличке имя и курию. После этого они ещё долго сидели, не обращая внимания на его настойчивые вздохи, и вспоминали боевых товарищей, поднимая за них деревянные кружки с белым вином. Тёплый закат покрыл серые пыльные улицы и глиняные дома глубоким красным цветом, тени стали удлиняться и постепенно наступили сумерки. В некоторых жилищах появились еле заметные точки масляных светильников. Марий принёс гнутую медную чашку, налил в неё масло и положил кусок витого льна. Жёлтый круг слабого света еле освещал их лица, но это не мешало им разговаривать и даже мечтать о будущем. Казалось, что впереди у них была вечность. И только Сцинна Торчай иногда вздыхал и пил горячую воду, которую приносила ему заботливая рабыня.

Глава 55

   Спустя неделю, совсем незадолго до выборов консулов, в город вернулись Икадион, Варгонт и остальные легионеры из его восьмёрки. Они собрались все вместе в одном из трактиров на Суббурской улице. Варгонт был радостный, постоянно смеялся и шутил над остальными товарищами. Икадион, как всегда, молчал, но тоже улыбался.
   – Кажется, скоро всё закончится, – сказал Лаций, когда все немного подкрепились. – После выборов консулов надо будет возвращаться в Галлию, – он обвёл их пристальным взглядом. Варгонт скорчил недовольное лицо и поднял кружку, чтобы скрыть свои эмоции. Остальные опустили головы. Лацию стало всё понятно, но он продолжил. – Марк Красс предложил мне остаться в новой армии, – продолжил он. – Думаю, он предложил это и вам, не только мне.
   – Не знаю, мне никто ничего не предлагал, – удивился Икадион.
   – Наверное, ты далеко был. На севере. Там много диких племён. И много красивых диких женщин, которые не просят за ночь целый ас, как в Риме. Вот поэтому тебя и не нашли, – пробормотал Варгонт, но его шутку никто не поддержал. Либертус с сожалением покачал головой.
   – Я хочу, чтобы вы все знали – я никого не заставляю ехать со мной, и у каждого из вас есть выбор. Если вы хотите, то можете остаться здесь. Я решил вернуться к Цезарю, – в этот момент к столу подошёл хромой слуга, чтобы убрать блюдо и кости, и Лаций замолчал.
   – Вина принести? – тоненьким голосом поинтересовался он. Лаций кивнул. Пронося пустой кувшин над столом, слуга посмотрел на него и задержался взглядом на медальоне.
   – Ну, что стоишь? Неси быстрее! – поторопил его Варгонт.
   – Да, да, сейчас, – засуетился хромой.
   – Так вот… – хотел продолжить Лаций, но Варгонт перебил его:
   – Ты прости, но мы тут уже поговорили. Как-то так всё сложилось, что нам кажется, что лучше остаться.
   – Много обещает. Очень много, – добавил один из легионеров.
   – Я знаю, – вздохнул Лаций. – Но у меня недоброе предчувствие. Боги не дают мне знак, хотя я несколько раз просил авгуров принести жертву и помолиться в тишине на рассвете, – он вздохнул и задумчиво замолчал.
   – И что? – не выдержал кто-то.
   – Чёрные вороны и дым, – нехотя ответил он.
   – Это плохо… Дым и чёрные вороны – это к неудаче… Может, действительно, лучше в Галлию? – сразу засомневались воины.
   – Вам лучше держаться всем вместе, – остановил он их, подняв руку. – Эти советы боги давали мне, а не вам. Я говорю вам, что это я не могу и не хочу туда ехать.
   – Понятно, – протянул Варгонт. – Но это как-то нехорошо, что ли… – он не знал, как выразить свои чувства и в замешательстве гладил широкими ладонями по столу, смахивая с него крошки. Вскоре вернулся слуга с кувшином. Сначала никто не обратил внимания, что это был уже не тот хромой и босоногий оборванец, который подходил в первый раз. Он зашёл со стороны Лация и, пронося кувшин над краем стола, зацепил кружку. Причём так, что она упала Лацию на колени. Он откинулся назад и поднял голову, чтобы возмутиться, но слуга упал на колени и испуганно затараторил:
   – Прости, прости, прости! Что я наделал! Не убивай меня, прошу тебя, – довольно искренне умолял он, стряхивая капли с его туники и коленей и пытаясь дрожащими руками поставить чашку на стол.
   – Что за Фурии вселились в тебя?! – прорычал Лаций, думая, как ему избавиться от бестолкового слуги и быстро поменять тунику. Он оттолкнул его от себя ногой, но в этот момент из-за спины появился хромой оборванец с грязной тряпкой. Он протянул её через плечо Лация, и тряпка одним концом упала ему на плечо.
   – Сейчас, сейчас! Вот, надо вытереть, – угодливо произнёс он. От старой ткани в лицо пахнуло протухшим жиром и кислым вином. Лаций дёрнулся в сторону и отвернулся.
   – Пошли вон, тараканы! – рявкнул Варгонт. Виновник скандала вылез из-под стола, и они вместе с хромым, стали пятиться назад, не разгибая спины. – Эй, ты, скунк [135 - Skunk – вонючка (лат).]! Забери свою тряпку! – крикнул Варгонт и, засунув её в пустую кружку, кинул вдогонку одному из слуг. Хромой оборванец успел поднять голову, но это не спасло его от удара. Деревянная кружка угодила ему прямо в нос, и он, покачнувшись, упал на четвереньки. Со стороны это выглядело так, как будто он медленно и бесшумно клюнул носом вперёд, тихо опустившись на колени. На дворе был день, поэтому светильники не зажигали, и в трактире с трудом можно было различить только столы и лица людей. Всё, что находилось ниже столов и лавок, казалось одной сплошной серой тенью.
   – Что потерял? Глаза свои ищешь? – со смехом спросил один из легионеров. Все обернулись в его сторону. Рядом с хромым оборванцем, лихорадочно шаря руками по земле, ползал второй слуга. Лаций с недоумением повернулся назад и нахмурился – что-то здесь было не так. Он случайно провёл рукой по груди и замер. Там не было кожаного ремешка. Медальон исчез! Хромой вдруг подскочил и рванулся к выходу. В руке у него была видна короткая верёвка.
   – Ах, ты… – только и успел произнести Лаций. Через мгновение он нёсся следом. – Этого придержи! – крикнул он на ходу Варгонту, пнув стоявшего на коленях второго слугу. Тот отлетел в сторону и сбил пустую лавку у соседнего стола, но сразу вскочил и бросился в другую сторону, где был выход во двор. Когда туда добрались Варгонт и легионеры, его уже и след простыл. Не зная, что делать, они решили разбиться на две группы и побежали за Лацием.
   Хромой оказался совсем не хромым, и Лацию пришлось напрячься. Узкая улица вела к порту, и свернуть было некуда. Поэтому шагов через сто оборванец стал тяжело дышать и сбавил скорость. Когда тяжёлая рука легла ему на плечо, он рухнул на землю, как подкошенный и закатил глаза вверх. Лаций наклонился и схватил его за кисть. Тот сразу же разжал кулак. Там был обрывок льняной верёвки, которой скрепляли ножки лавок. Видимо, она валялась на полу в трактире, и он случайно схватил её вместо медальона.
   – Нет, нет… не убивай… – прохрипел вор. Он тоже увидел, что схватил не то, что надо, и теперь может умереть ни за что. – Меня попросили! Мне сказали, что иначе убьют.
   – Кто сказал? – прохрипел Лаций.
   – Они, они, – простонал оборванец, испуганно показывая ему за спину.
   – Эй, ты, хитрец! Кажется, теперь тебе уже никуда не уйти, – раздался позади чей-то голос, и Лаций, вздрогнув, обернулся. Только теперь он заметил, что стоит в конце узкого двора. Ворота на улицу были открыты, и внутрь вошли около десяти человек в кожаных нагрудниках с короткими мечами на поясе. За спинами у них виднелась полуголая фигура слуги из трактира. В руках они держали длинные палки. Видимо, не хотели шума. Впереди стоял широкоплечий мускулистый главарь, с которым они столкнулись на улице в ту злополучную ночь, когда он навещал башмачника Тиберия Пробуса. Ворота со скрипом закрылись…
   – Ну, что, теперь ножей у тебя нет? Может, попробуешь наших палок? – криво усмехнулся он, и по застывшей в его глазах ненависти Лаций понял, что тот давно ждал этого момента. Последовавший за этим страшный удар с другой стороны ворот и треск досок заставили его людей обернуться. Второй удар разнёс большую часть створок в щепки, и во двор вкатилась небольшая повозка. За ней появилась квадратная фигура Варгонта Рукумона. Он тяжело дышал, и перекошенное от злобы лицо было красноречивее всяких слов. За ним вбежали его товарищи. В руках у них были мечи. Лаций хотел что-то сказать, но не успел. Главарь кинулся на него с такой скоростью, что ему чудом успел отбить первый удар. Завязался бой, который так же быстро закончился, как и начался. Когда бандит заметил, что остался один, то опустил меч и предложил отпустить его живым.
   – Не делай глупости, Лаций Корнелий, – тяжело дыша, сказал он. – Я – гражданин Рима… и за мою смерть… тебе придётся заплатить… очень дорого. Отпусти меня… и тебе ничего не будет.
   – Дай, я его сам убью, – рванулся вперёд Варгонт.
   – Стой, – схватил его за плечо Лаций. – Кто твой хозяин?
   – Ты отпустишь меня? – спросил бандит.
   – Да. Говори!
   – Клод Пульхер.
   – Ах, ты, змея ползучая! – снова рванулся Варгонт. – Что ж он сам не пришёл сюда?
   – Подожди, не спеши, – снова остановил его Лаций. – А зачем ему всё это надо? – он ткнул мечом в сторону лежащих тел.
   – Ему нужен был какой-то медальон, – хмуро произнёс он.
   – Зачем?
   – Не знаю. Я должен был принести медальон, и всё.
   – Воры в трактире – твоя работа?
   – Да. Я заплатил им, чтобы не было крови.
   – Да уж. Без крови не получилось, – процедил сквозь зубы Лаций.
   – Не получилось, ты прав. Я могу идти? – он сделал шаг в сторону телеги, перегородившей проход.
   – Иди, – кивнул он.
   – Иди, иди. Да побыстрей! Иначе я тебя догоню, – не сдержался Варгонт. Он засунул руку за отворот туники и достал медальон. Кожаный шнурок был разрезан.
   – Где ты его нашёл? Ладно, расскажешь по дороге. Пошли отсюда быстрей, – сказал Лаций. Они вышли со двора, и Варгонт рассказал ему, как прижал хозяина трактира, и тот сказал ему, куда могли побежать эти двое странных слуг.
   – Слушай, тебе не кажется, что боги дают тебе явный знак присоединиться к нам? – спросил он, подняв глаза к небу.
   – Даже не знаю. Но если бы ты всё знал … – вздохнул Лаций.
   – Что всё? – спросил Варгонт и, не дождавшись ответа, продолжил: – Смотри, Меркурий уже изо всех сил толкает тебя в спину, но ты упрямо не хочешь его слушаться, разве не так? – он бросил косой взгляд на Лация, но тот шёл, задумавшись и, казалось, не слышал его слов. – Может, давай убьём этого Клода Пульхера?! – неожиданно предложил он.
   – Что? Убить? – Лаций пришёл в себя от этих слов и перевёл взгляд на друга. – Ты с ума сошёл?
   – Смотри, как бы не было поздно.
   – Ладно, ладно. Я подумаю. Но сейчас мне надо к Крассу.
   Они разошлись, и Лаций снова погрузился в свои мысли, стараясь понять, почему медальон привлекал к себе внимание стольких людей и в чём его ценность. Он ещё раз достал его и посмотрел на три круга. Но за всю долгую дорогу до дома Марка Красса его так и не посетила ни одна новая мысль.
   Старый патриций встретил его в дальней комнате и, выслушав все подробности, долго молчал.
   – Дай посмотреть, что это за кусок деревяшки? – наконец спросил он. Лаций протянул ему медальон.
   – Ну и что? – хмыкнул он. – Чушь какая-то… Хочешь мой совет?
   – Конечно, – охотно сказал Лаций.
   – Я не могу понять, что нашёл Пульхер в этой игрушке. Пусть и очень странной. Ещё я не понимаю, зачем он нужен был легатам Теренцию Юлиану и Юлию Клавдию и за что их убили. Хотя, по твоим словам, тут какая-то тайна. Может, это и плохо так говорить, но я не верю в легенды о таинственной силе или богатстве, которое он может принести, – в словах Красса не было слышно лжи или хитрости, он открыто смотрел ему в лицо, и Лаций не сомневался, что тот говорит правду.
   – Да, я тоже слышал это, – кивнул он в ответ.
   – В такие истории верят молодые. Но я уже стар и в это не верю. Золото делают люди. Но не из дерева. Пусть даже такого прочного. Поэтому мне ясно одно – он кому-то нужен. Пусть это будет Пульхер или Катон, Теренций Флавий или Гай Юлий Цезарь. Это неважно. Важно, что у тебя из-за него сплошные проблемы и неприятности. Так?
   – Наверное, так.
   – Ты готов за него умереть?
   – Умереть? За медальон? Конечно, нет. Он мне дорог, его дала мне… – Лаций осёкся, но потом продолжил: – Одна девушка. Но зачем умирать?
   – Подожди, зачем и почему – это меня не волнует. Умирать ты не хочешь за него, так?
   – Так.
   – Тогда пойди и продай его. И выпей на эти деньги хотя бы чашу хорошего вина.
   – Продать? Но…
   – А-а! Он тебе дорог, я забыл, – усмехнулся Красс. – Тогда отдай его или подари тому человеку, который тебе близок. Ведь до медальона у тебя не было проблем?
   – Нет.
   – Вот видишь! Значит, и после не будет. Найди подходящего друга или девушку. Кстати, твоя юная невеста прекрасно подойдёт для этого. Ты согласен?
   – Я подумаю, – задумчиво ответил Лаций.
   – Ну, так вот, иди и подумай. Поговори с Оливией, с её родителями. Они мудрые люди. А завтра приезжай в цирк. Начинаются празднества в честь Юпитера. Тебе стоит на это посмотреть.
   – Ты думаешь?
   – Да. Ты должен это увидеть. Мы организуем их с Помпеем для народа Рима! Ведь перед выборами всегда надо развлекать народ! – Красс многозначительно поднял брови вверх и изобразил на лице почтение и важность.
   – Всё понятно. Буду, – кивнул Лаций и встал. Идея подарить медальон Оливии ему не приходила в голову раньше, но он сразу от неё отказался, вспомнив, что происходило с теми, кто хотя бы на время надевал его себе на шею.

Глава 56

   На следующий день ближе к полудню Лаций и Оливия прибыли в цирк. Когда они вышли из носилок, то сразу влились в толпу народа, медленно заполнявшую большое здание. Все были возбуждены и с радостью спешили занять места, чтобы успеть поговорить с друзьями и соседями, а также купить пирожки и воду. Последний раз Лаций видел бои гладиаторов только после возвращения Помпея из Азии. Тогда его триумф отмечали целых семь дней, и весь город на это время превратился в место пьющих, едящих и спящих на улицах людей.
   Когда они подошли к своему ряду, то увидели Красса. Тот сидел на два ряда ниже. К радости Лация, рядом с ними оказался общительный Гай Кассий Лонгин, с которым он познакомился на вечернем обеде у одного из сенаторов.
   – Боги дают нам знак! – радостно поприветствовал он Лация. – Это твоя невеста? Я много о ней слышал. Она прелестна, – Гай Кассий кивнул ему, а Оливия вся залилась ярким румянцем.
   – Благодарю тебя! Оливия, это Гай Кассий Лонгин, – коротко представил он своего нового товарища. В этот момент к ним повернулся Марк Красс. Он поднял в приветствии руку, как бы говоря, что видит их, и сразу отвернулся к другому сенатору, который что-то ему рассказывал, подкрепляя свои слова резкими рубящими движениями рукой. Красс внимательно слушал.
   Вся сцена посередине цирка была закрыта тканью, которая висела на высоких шестах. Сидящие вокруг люди высказывали самые разные предположения, не зная, что скрывается внутри, стараясь при этом купить побольше лепёшек с мясом, воды и разбавленного вина, чтобы хватило до конца представления. Наконец, затрубили рожки, в разных местах цирка появились глашатаи, которые стали громко выкрикивать приветствия богам. Потом они объявили о начале праздника в честь Юпитера и сказали, что он был организован благодаря помощи двух великих граждан Рима – Гнея Помпея и Марка Красса. Народ на трибунах радостно зашумел. Верхние ряды загудели гулким эхом и на какое-то время заглушили слова глашатаев.
   – Сегодня граждане Рима увидят, как пал самый страшный враг нашего города – Карфаген! – прокричали они. Зрители стали выражать нетерпение резкими криками и громким топотом. – А сразу после выборов консулов все граждане Рима смогут бесплатно прийти на представление в новый театр Гнея Помпея Великого! Слава Помпею! – напрягали голоса эти распространители новостей, явно заставляя всех запомнить, какую важную вещь дарит Помпей Риму. Лаций заметил, как недовольно поморщился Красс, потому что его имени на этот раз не произнесли.
   – Кажется, сегодня мы увидим подвиг твоего предка, – прокричал ему на ухо Гай Кассий.
   Лаций кивнул головой. Оливия взяла его за локоть и показала на сцену. Из внутренних помещений выбежали рабы и стали быстро дёргать за верёвки. Ткани поползли вниз, и перед зрителями предстала невероятная картина: арена цирка была залита водой и по ней плыли настоящие лодки с парусами и вооружёнными гладиаторами. Они были одеты, как настоящие римляне и карфагеняне: оружие и одежда помогали зрителям определить, где были «свои», а где – «чужие». У дальней части цирка была построена настоящая городская стена, на которой стояли вооружённые защитники города. Они стали кричать и стучать мечами о щиты. Воины на кораблях не кричали, они готовились к столкновению. Одни гребли, слушая команды кормчего, другие держали длинные мостки с шипами для абордажа вражеских судов, а остальные толпились позади них, готовясь ринуться вперёд, как только доски с гвоздями вонзятся в палубу или борт чужого корабля. Те рабы, которые снимали занавес, теперь раскачивали длинные шесты с мешками из набитой пухом светлой ткани. Это были облака.
   – Слушай, а ведь очень похоже! – крикнул Гай Кассий.
   – Да, – согласился Лаций.
   – Главное, чтобы только карфагеняне не победили, – рассмеялся Гай. – В прошлый раз были самниты, но в цирке не смогли отобрать нормальных гладиаторов и самниты стали побеждать. Представляешь?
   – И что потом? – спросил Лаций.
   – Ничего. Выгнали ещё толпу рабов и закидали самнитов камнями и копьями. Смотри, клянусь Юпитером, началось! – Гай Кассий показал в сторону первого судна, которое с треском врезалось в борт карфагенской лодки. Гладиаторы почему-то не успели перебросить мостки, и теперь половина нападавших оказались в воде. Многие из них не умели плавать и истошно орали, стараясь зацепиться за скользкие борта. На палубе тем временем началось настоящее сражение, и к тем, кто случайно оказался за бортом, полетели первые тела убитых и раненых. Вода окрасилась в красный цвет.
   – Не хватает огня, – громко сказал Лаций.
   – Зачем? Они же в воде! – удивился Гай Кассий.
   – Надо бросить им за спину, на палубу. Тогда они разбегутся. Так будет легче! – прокричал он ему на ухо, потому что в этот момент остальные суда уже сошлись бортами и зрители, бурно выражая свои эмоции стали кричать громче, чем гладиаторы. – Смотри, там Сципион! – кивнул Лаций в сторону большой лодки, над которой был виден знак легиона. Он заметил, что у римлян было на две лодки больше, чем у карфагенян. Поэтому пять римских судов застыли, сцепившись с пятью вражескими, а ещё два, включая лодку консула, приблизились к стене города. Сверху посыпались копья, но Лацию было видно, что даже те копья, которые попадали в римлян, отлетали в сторону. Скорей всего, это были палки без наконечников. Римские воины поднялись на стену, и там тоже завязалась битва. Переодетые карфагеняне отчаянно сопротивлялись. Внизу, в воде, уже плавали несколько десятков тел в римских туниках. Лаций с Гаем Кассием тоже кричали, поддерживая переодетого Сципиона Африканского и его воинов на вершине стены. Они искренне радовались, когда те под оглушительные крики зрителей закололи и сбросили в воду оставшихся пленных врагов. Оливия тоже что-то говорила, но не так эмоционально и громко, как они.
   – Мне показалось, что многие из них говорят на нашем языке. Неужели это были римляне? – спросил Гай Кассий после того, как они вышли из цирка.
   – Не знаю, но граждан Рима запрещено продавать в рабство, ты же знаешь. Скорей всего, это землепашцы из провинций, – пожал плечами Лаций.
   – Тогда лучше было бы их продать в армию, а не в гладиаторы. Ты ведь собираешь опытных воинов, я слышал? Вот и выбрал бы себе оттуда людей, – предложил он.
   – Подумаю, – пообещал Лаций. Оливия уже села в носилки.
   – Подумай! Я слышал, что часть этих людей нужны не Юлию Цезарю, а кому-то другому? – как бы невзначай спросил он.
   – Говори прямо, Гай, – нахмурился он.
   – Возможно, так много людей нужны для другого полководца. Например, Помпея. Как ты думаешь?
   – Какая разница, кому они нужны? Главное – они послужат народу Рима и будут охранять его от варваров. Разве это не важнее всего?
   – О, да! Конечно, ты прав, – с хитрой улыбкой закивал головой Гай Кассий и добавил уже открыто и весело: – Не хочешь говорить, не говори. Твоё дело. А насчёт гладиаторов подумай. Ты хороший человек, Лаций. Я не буду тебе врать.
   Лаций кивнул головой, и они попрощались. В это время вдали показался Марк Красс. Он махнул ему рукой.
   – А почему бы нам не купить гладиаторов? – спросил Лаций, когда тот подошёл ближе.
   – Гладиаторов? – удивился Красс. – Это тебе Гай Кассий предложил? – неприятно усмехнулся он. – Опасный человек. С виду простой, а в душе – очень хитрый. Думаю, что он не на нашей стороне. Держись от него подальше. Слишком умный и честолюбивый. Слишком.
   – Странно… Но ты считаешь, что гладиаторы будут дороже крестьян?
   – Намного дороже. Но не в цене. А в расплате. Лучше научить крестьянина сражаться за свою родину и пообещать ему землю и свободу после похода, чем получить меч в спину от гладиатора. Поверь, ты ещё неопытен в этих делах, – Красс покачал головой. – Так что забудь о гладиаторах. Пока просто забудь.
   – Хорошо, – с сожалением пожав плечами, согласился он. Было глупо не доверять Крассу, который много лет назад беспощадно подавил самое большое восстание рабов и гладиаторов на Сицилии.

Глава 57

   Праздник в честь выборов консулов длился три дня, и после морского сражения в этом же цирке устраивали на следующий день ещё более впечатляющее представление. Оно называлось «Сад зверей». Красс сказал, что Лацию надо быть там все три дня, и тот решил взять с собой Варгонта, который был в это время в городе. Юная Оливия Пизонис не захотела оставить свою сестру Клавдию, которой снова стало плохо, а Икадион сказал, что хочет отдохнуть и сходить на Суббурскую улицу, чтобы заказать себе новую тунику и плащ. Варгонту пришлось согласиться.
   Они сидели на одной скамье с Крассом, но тот постоянно разговаривал с патрициями ниже и выше, лишь изредка вставляя комментарии по поводу происходивших на арене событий. На этот раз на арене был воссоздан настоящий сад с деревьями и кустами, камнями и ручьями. На деревьях сидели диковинные птицы, внизу прохаживались павлины и прыгали кролики, на небольших лужайках паслись козы, овцы и коровы, среди деревьев были видны несколько оленей.
   – Хорошо сделали, – одобрительно сказал Красс.
   – Даже глаза разбегаются, – удивлённо покачал головой Лаций.
   – Смотри, сейчас начнётся охота! – Варгонт вытянул руку в сторону открывающихся ворот.
   У дальней стены появилась группа мужчин и женщин, одетых в шкуры и напоминавших варваров с севера. Они были босыми и держали в руках только луки и копья. Разойдясь по арене, «дикари» начали охотиться на животных, но делали это как-то медленно и вяло. Зрители стали кричать, свистеть и топать ногами, но охотники по-прежнему неуклюже гонялись за быстрыми антилопами и никак не могли попасть ни в одного кролика. Некоторые поднимали над головами дротики с рыбой, которую поймали в ручье, но зрителей это возмущало ещё больше. Они подняли невообразимый шум. Красс сидел, сложив руки на груди и кисло улыбался.
   – Что ж они, попасть не могут, что ли? – возмутился Варгонт.
   – Да, хотя бы в больших зверей попали, – согласился патриций.
   На арену быстро выскочили воины с крюками и стали оттаскивать одного или двух убитых животных. В считанные мгновения в огромном саду с золотыми и серебряными деревьями не осталось ни одного убитого зверя, только привязанные к веткам птицы и переодетые охотники.
   – Это всё? – спросил Лаций, но Красс не успел ответить, потому что раздался скип решёток и до них донёсся грозный рык десятков голодных хищников. Диких и страшных. Цирк замер. Охотники на арене прижались друг к другу, сгрудившись в центре, но вдруг один из них рванулся в сторону и, подбежав к дереву, стал карабкаться вверх. Привязанные ветки ломались и падали, несчастный несколько раз упал и после этого направился к стене. Там стояло ещё одно большое дерево, на которое он попытался забраться, опираясь ногами на камни. Но стражники бесцеремонно столкнули его вниз длинными палками.
   Варгонт упёрся руками в колени и немного приподнялся.
   – Тигры, – прошептал он, но в грозной тишине его голос прозвучал очень чётко.
   – Не только, – добавил Марк Красс и самодовольно усмехнулся.
   – Смотри, смотри! Тигры! А вон ещё там… это же львы! Не может быть! Вон ещё чёрные и с пятнами. Это кто? – сразу закричали со всех сторон.
   – Пантеры и леопарды, – ответил Варгонт, как будто эти глупые вопросы мешали ему наблюдать за происходящим. Тем временем животные, которых явно не кормили уже несколько дней, сразу почувствовали запах крови и кинулись искать мясо. Однако на песке, коре деревьев и камнях остались только красные следы. Тигры несколько раз лизнули камни и глухо зарычали. Тот бедолага, которого стражники столкнули с дерева, поднял голову и увидел в нескольких шагах от себя огромную гриву льва. Зверь раскрыл пасть и громко зарычал. Охотник стал пятиться назад, сидя на песке. На затылке у него была видна кровь. Но добраться до дерева несчастный не успел – лев сделал два прыжка и приземлился ему прямо на живот. Человек истошно завопил и стал отталкивать зверя руками и ногами. К ним подбежали ещё две львицы, и крик резко оборвался. Глухое рычание львов только усилило раздражение остальных зверей, которые уже заметили охотников и поняли, что другого мяса здесь нет. Люди вытянули вперёд дротики и мечи, но по их лицам было видно, что сражаться с дикими зверями они не умеют.
   – Ах, чтоб тебе! Не так надо, не так. Песком их! И не отходить! – стучал себя по коленям кулаками Варгонт. Марк Красс с любопытством взглянул на него и улыбнулся.
   – Пойди, помоги, – предложил он.
   – Уже поздно, – вздохнул тот. – Сейчас прыгнут.
   Тигры действительно перестали ходить кругами и присели, громко рыча. Один из них прыгнул вперёд и сбил с ног одного человека. Остальные кинулись в разные стороны. Это их и погубило. Следуя древним инстинктам, за людьми погнались даже леопарды. Крики раздираемых на части охотников смешались с неистовыми воплями зрителей, возбуждённых сценой дикой расправы.
   – Палкой его, палкой! Так его! – кричал рядом с Лацием Варгонт, повторяя в воздухе движения несуществующим оружием. Но силы были неравные, и вскоре на арене остались только хищники. Они стояли, склонившись над бездыханными телами мёртвых людей. Варгонт с кислым выражением лица сел обратно на каменную скамью и откинулся назад.
   – Ну, что, ты доволен? – спросил его Лаций.
   – Слишком много денег на эти деревья выкинули, – пробурчал тот. – Лучше бы нашли настоящих охотников. До самого дома Пизонисов он недовольно ворчал себе что-то под нос и неохотно отвечал на вопросы Лация о лагере и новобранцах.
   На следующий день утром Варгонт отправился в храм Юпитера, чтобы принести жертву и передать подарки авгурам. После этого он должен был встретить остальных легионеров из своей восьмёрки. Они возвращались в этот день в Рим. Икадион неохотно согласился пойти с Лацием в цирк, да и то только потому, что это был последний день праздника.
   Марк Красс прибыл отдельно на больших носилках, вслед за ним приехал Гней Помпей, и они вместе выступили перед собравшимися людьми. Проехав по кругу на двух роскошных колесницах, они вознесли хвалу Юпитеру и другим богам, после чего также отметили важность народа Рима и самого города, его основателей, Ромула и Рема, и предложили всем присутствующим сразу после представления пройти к длинным столам с едой. Их расставили вокруг стен цирка, чтобы все желающие могли подкрепить свои силы и продолжить там славить всесильных богов. А желающих, как всегда, было немало…
   В этот день разыгрывалось сражение Энея против войск Агамемнона во время Троянской войны. Но против гладиаторов, переодетых в спартанцев и македонцев, вместо одной колесницы выехали пять. В каждой стояли возница и стрелок. У них был луки и копья. Однако сначала вперёд выехала только одна колесница, в которой находился огромный воин. Это был Эней. Он указал вознице копьём на ощетинившихся дротиками греков, и они понеслись вперёд. Шлем Энея и длинные острые лезвия, торчавшие из колёс по бокам колесницы, ярко блестели в лучах полуденного солнца. Погоня продолжалась не очень долго, потому что когда бегавшие по кругу греки старались увернуться от мечей колесницы, они неизбежно попадали под удары копья или стрелы Энея. От стены их постоянно отталкивали палками стражники цирка, поэтому спрятаться было негде. К тому же, остальные троянцы на четырёх колесницах тоже стреляли в них из луков. Вскоре из главных ворот выпустили ещё одну группу гладиаторов, переодетых в греков. Видимо, среди них были опытные воины, потому что они по команде бросили вперёд два десятка дротиков и быстро разбежались в разные стороны. Один дротик попал вознице Энея в плечо, и лошади, почувствовав ослабшие поводья, сбавили скорость и перешли на шаг. Колесница оказалась в окружении, но гладиаторы не спешили нападать на рослого великана и старались подобраться сзади. Тот схватил лук и с удивительной ловкостью стал стрелять в них стрелами. Они легко попадали в скучившихся гладиаторов. Кто-то попытался кинуть в него дротик, но он пролетел мимо. Вскоре вокруг остановившейся колесницы образовался круг из тел раненых греков. Огромный Эней соскочил на землю и бросился на врагов с копьём и мечом. Пронзив несколько человек, он бросил копьё на землю. Оно оказалось слишком неудобным, и тогда в ход пошёл меч. Но врагов было много, и, похоже, самые сильные из них благоразумно ждали, пока гигант ослабнет. Круг стал сжиматься, и тогда на помощь Энею поспешили стоявшие вдалеке четыре колесницы. Они врезались в толпу бегущих греков-гладиаторов и стали стрелять в них из луков. Но бегущих было так много, что торчащие из осей колёс лезвия, врезаясь в их тела, тормозили колесницы, и те вскоре остановились. И тут оказалось, что паника среди обратившихся в бегство греков вдруг превратилась в отчаянную ярость. Они развернулись и кинулись обратно на своих преследователей, стащили их с колесниц и стали добивать короткими мечами уже на земле.
   Герой Эней тоже оказался в трудном положении. Его пленили спартанцы, ранив в бедро, и их предводитель поднял вверх меч в знак победы. Зрители возмущённо стали стучать ногами о пол, махать руками и кричать. Икадион, который за всё это время не проронил ни слова, вздохнул:
   – Эней не должен погибнуть. Так?
   – Конечно. Ведь это против правил, – возмущённо ответил Лаций и замолчал, увидев, как из-за спины предводителя спартанцев выскочил вдруг какой-то маленький, юркий воин. Его никто не заметил, потому что все взгляды гладиаторов были обращены к трибунам, от которых ждали либо пощады, либо смерти для Энея. Воспользовавшись этим моментом, маленький гладиатор подскочил к стоявшему на одном колене гиганту и ударил его мечом в живот. Большое тело согнулось и медленно завалилось на бок. Цирк оцепенел от такой дерзости – никто не смел решать судьбу побеждённого гладиатора вместо зрителей. Предводитель спартанцев заметил эту перемену на трибунах и обернулся. Там он с ужасом увидел Энея, лежащего на боку в луже крови, которая текла у него из груди и живота.
   – Смерть убийце! – разорвал тишину чей-то крик, и трибуны взорвались громким рёвом: казалось, что все готовы спуститься вниз и голыми руками разорвать предателя на части.
   Стража нашла юркого убийцу. Его вытащили на середину арены и привязали ко дну перевёрнутой колесницы. Гладиаторов разбили на две части и заставили сражаться друг с другом. В итоге в живых остались двое, один из которых не мог идти из-за ранения в ногу. Им дали мечи и подвели к перевёрнутой колеснице. Первому приказали отрубить убийце Энея руки. Тот сразу же сделал это. Второму – отрубить стопы и голову. Но раненый гладиатор так ослаб, что не мог даже поднять меч. Тогда зрители опустили большой палец вниз, и его закололи рядом с колесницей, а первый гладиатор закончил за него начатое дело – отрубил голову истекавшему кровью нарушителю законов.
   – Как-то всё быстро и глупо, – процедил сквозь зубы Лаций.
   – Да, не очень как-то, – кивнул Икадион. – Слишком вяло и грустно… Так в жизни не бывает.
   Они оба замолчали и направились к выходу вслед за бурлящей толпой. По пути Лаций услышал, что эти три дня представлений в цирке были оплачены Крассом и Помпеем чистым золотом. Кто-то даже посчитал, что золота было так много, что для него потребовались целых три повозки. Однако сказано это было не с завистью, а с уважением и даже каким-то удовольствием, с которым обычно немощные старики принимают знаки уважения от молодёжи, зная, что сами уже никогда не смогут стать юными. Да, зрителям такие развлечения нравились, а для Красса и Помпея перед выборами это было самое главное.

Глава 58

   До дня выборов оставалось совсем немного. Страсти накалялись, и в воздухе витало предчувствие больших неприятностей. На Форуме обсуждали кандидатов в консулы, но, по большей части, это были слухи об их недостатках, плохих поступках в прошлом и, естественно, семейных проблемах и сердечных делах. Каждый рассказчик клялся, что знает это от своего друга, который точно всё сам видел и даже участвовал во всех ужасных событиях лично. На улицах постоянно выступали глашатаи, нанятые специально для того, чтобы призывать граждан Рима голосовать за своего кандидата, на столбах висели многочисленные таблички с такими же призывами и именами щедрых пожертвователей, которые лично вносили деньги на предвыборную борьбу выбранного ими кандидата. Город кипел, предвкушая самое главное событие года, которое, впрочем, нередко заканчивалось трагическими событиями.
   Красс был занят с утра до вечера. Лаций иногда слышал, как он разговаривает со Сцинной, одновременно читая чьи-то письма и давая указания слугам.
   – …мы написали больше пятнадцати тысяч объявлений о тебе и Помпее, – тихим голосом говорил больной помощник. – Все торговцы и мастера золотых дел будут голосовать за тебя, суконщики снова разделились на две половины, торговцы лесом – почти все за тебя, плотники, столяры и остальные ремесленники – тоже готовы голосовать за тебя, торговцы живностью, едой и рыбаки – согласились даже за меньшие деньги. А вот с булочниками и торговцами зерном договориться не получилось. Там, видно, Катон сильнее. Денег не взяли. Красильщики, портные, парфюмеры, цирюльники, погонщики мулов, носильщики, книготорговцы… – Сцинна с дотошностью менялы, ищущего выгоду в каждой монете, докладывал Крассу обо всех представителях римской общины, по памяти называя потраченные суммы и сразу оценивая количество тех, кто будет голосовать против Красса.
   И вот долгожданный день настал. На рассвете первого июля 699 года [136 - 699 год со дня образования Рима / 55 год до нашей эры.] все жители Рима собрались на Марсовом поле и построились по трибам и куриям [137 - Территориальное деление избирательных округов.]. Согласно закону, новые выборы всегда проводил один из текущих консулов. В этом году на избирательном собрании председательствовал консул Гней Корнелий Лентул Марцеллин, человек властный и честолюбивый, но не умевший ладить с людьми в силу своего аристократического воспитания. Всех пролетариев он считал недостойными внимания лентяями. После принесения жертвы богам и обряда верховного понтифика [138 - Понтифики – жрецы, ведавшие всем общественным и частным культом. Глава коллегии понтификов (великий понтифик), занимавший должность пожизненно, был главой римской религии.] консул приказал своему помощнику приступить к разделению граждан по классам и центуриям. Когда они выстроились в квадраты, старшие родов стали тянуть жребий, чтобы выбрать центурию, которая будет голосовать первой. Обычно по результатам голосования первой центурии можно было уже судить об общих итогах всего голосования. Эти кандидаты обычно всегда становились победителями.
   Марк Красс и Гней Помпей волновались. Их противники – Катон Марк Порций и Луций Домиций Агенобарб – тоже. Они не доверяли Крассу и постоянно проверяли счётчиков, спорили с народными трибунами и эдилами, требовали соблюдения правил и указывали на несущественные нарушения, нервничали сами и, тем самым, заставляли нервничать остальных. Красс в это время находился возле первой центурии. Казалось, он был само воплощение спокойствия, но Лаций, находившийся рядом с ним с восхода солнца, видел, что это всего лишь застывшая маска. Внутри тот был напряжён и внимательно следил за происходящим. Народ постепенно начал волноваться, и не только из-за того, что его возмутили придирки Катона и Луция. Внимательному наблюдателю сразу бы бросилось в глаза, что волнение пошло из задних рядов курий. Вскоре оно охватило всех, кто был на Марсовом поле. Лаций заметил, что кое-где уже начали возникать потасовки, но никто не вмешивался и не останавливал их. Противники Красса и Помпея совсем рассвирепели: Катон с пеной у рта стал обвинять всех в нечестности и подкупе избирателей, которые, якобы, срывали выборы и не хотели идти голосовать. Всё кончилось тем, что Катона ранили в толпе, и он вынужден был покинуть Марсово поле. Его товарищ Агенобарб, оставшись в одиночестве, почувствовал нарастающую угрозу и тоже предпочёл скрыться. Раздосадованный консул Гней Корнелий Лентул Марцеллин чувствовал, что его используют, как пешку в этой игре, но ничего не мог поделать. Как он ни старался, но заставить граждан прекратить драки и приступить к выборам, было выше его сил. Поэтому консул был вынужден официально объявить о переносе выборов. Его помощники громко сообщили об этом по всему Марсову полю, и толпа дерущихся сразу же стала редеть, как будто они только этого и ждали.
   Гней Помпей подошёл к Марку Крассу, и они перекинулись несколькими фразами. Лицо Красса расслабилось, и только усталые глаза говорили о пережитом волнении. Он покачал головой, вздохнул и направился вслед за Помпеем в город. Лаций не стал догонять их. Он не спеша прошёл через поле к воротам и ещё раз оглянулся: как ни странно, там не было ни одного пострадавшего. Напряжение спало, теперь оставалось только ждать, кто окажется терпеливее и выносливее. Он понял, что Красс подготовил этот розыгрыш, чтобы дождаться подкрепления от Цезаря.
   Вторые выборы были назначены на август. Но великий понтифик заявил, что авгуры провели гадание и знаки богов показали, что это время будет неподходящим для такого события. Жрецы сказали, что небо в ночь гадания было тёмное, звёзды исчезли, дул сильный ветер. К тому же, с правой, «несчастливой», стороны постоянно раздавались странные звуки и земля вздыхала, как человек. Эти знамения были расценены всеми как неблагоприятные. Выборы перенесли ещё на месяц. Теперь уже на сентябрь. Первая и вторая недели сентября были посвящены празднованию священных Римских игр. Их отменять было нельзя. Проводить выборы за три дня до игр тоже считалось дурным предзнаменованием. Таким образом, выборы были перенесены ещё раз. Теперь уже на первое октября. Терпение, подкреплённое деньгами, давало свой результат. А в конце сентября в Рим вернулся молодой Публий Красс. Вместе с ним прибыли двадцать тысяч солдат, которых Гай Юлий Цезарь, как и обещал, отпустил из Галлии на зимние каникулы. Марк Красс и Гней Помпей вздохнули с облегчением. Теперь можно было приступать к решительным действиям и с новобранцами, и с сенаторами. Настало время подбора ключевых фигур на должности в будущей армии, чтобы ускорить их одобрение в Сенате после выборов. Но, как показывал опыт, это не всегда проходило так гладко, как планировали те, кто собирались стать консулами.
   В отличие от летних выборов, в этот осенний день не произошло никаких происшествий. Хотя небо было затянуто тучами и дул холодный ветер, никто не возмущался и не устраивал беспорядков, как летом. Соперники Красса и Помпея – Катон и Агенобарб – за это время потеряли влияние во многих районах города, так как они продолжали призывать только к честности и справедливости. В качестве примера они напоминали гражданам города о славной истории Рима и равенстве всех перед законом. Поэтому количество их сторонников изрядно поубавилось. Аргументы Красса и Помпея оказались сильнее: они помогли тем, кто раньше голосовал против них, забыть о своих прежних взглядах при помощи определённого денежного вознаграждения.
   После того, как на Марсовом поле выбрали первую центурию, её представители медленно потянулись к мосткам через ров, а оттуда – к загонам. Первая центурия с большим перевесом проголосовала за Марка Красса и Гнея Помпея. Счётчики табличек пересчитали результаты с невероятной скоростью два раза и разложили перед наблюдателями для выборочной проверки. Но нарушений не было. Катон стоял весь красный от злости, но ничего изменить не мог. После окончания голосования начали окончательный подсчёт. Он длился долго, но люди не расходились и ждали результата. Когда Красса и Помпея объявили победителями, римляне подхватили их на руки и согласно тем традициям, к которым взывали ранее их противники, понесли новых консулов на руках в город. Там повсюду уже начались заранее подготовленные празднества. Дома консулов были открыты для всех, но, в основном, туда приходили богатые люди, а плебс зачастую не успевал туда дойти, потому что его обильно кормили и поили неразбавленным вином в других местах.
   План Цезаря полностью сработал. И ставка, сделанная на неудовлетворённое самолюбие Красса, оправдалась полностью. Лаций увидел это своими глазами и ещё раз убедился, что Гай Юлий Цезарь был мудрее всех. Поэтому решение вернуться к нему теперь казалось Лацию ещё более правильным. Пора было собираться назад, в Галлию. Возможно, вместе с Публием Крассом и его всадниками.
   Через две недели Сенат одобрил наместничество Гнея Помпея в Испании, а Марка Красса в Сирии. Ещё через месяц, после ожесточённого сопротивления недоброжелателей Цезаря в Сенате, Крассу и Помпею всё-таки удалось утвердить его наместником в Галлии ещё на пять лет. После этого Марк Красс начал готовиться к формированию своей армии для похода в Азию. Однако сенаторы даже не хотели говорить об этом, считая такой поступок нарушением всех законов. Предложение Красса вызвало бурю негодования, и почти все первые списки легатов, префектов и квестора были отвергнуты. Но Марк Красс знал, что так будет, и поэтому внёс туда всех тех, кого не хотел бы видеть в качестве своих помощников. Хитрость сработала. Теперь он мог подавать списки с другими именами. До его вступления в должность консула оставалось два месяца.

Глава 59

   Сразу после успешных выборов Помпей, как и обещал, освятил театр на Марсовом поле. Здание построили в честь одного из его триумфов, который был семь лет назад. Это был первый каменный театр в Риме, и, говорили, что там могут разместиться более сорока тысяч человек. На первых представлениях Лаций не был и поначалу вообще не хотел туда идти, хотя Оливия и её мать с восторгом пересказывали впечатления других зрителей о первых постановках и музыкальных выступлениях, называя театр «божественным». Поэтому, когда Варгонт с Атиллой упомянули о предстоящем «весёлом» представлении в честь Бахуса, Оливия сразу же встрепенулась и сказала, что тоже с удовольствием посмотрела бы новоримскую сатиру о сельской любви какого-то молодого и популярного Флавия Назона. При этом она добавила, что на представлении будет ненавистная ей Эмилия Цецилия, за которой в последнее время постоянно увивается красавчик Клод. Мать осторожно заметила, что постановки в честь Бахуса могут закончиться дракой, поэтому ей лучше туда не ходить. Лацию пришлось невольно взять на себя ответственность за её безопасность и пообещать, что с Оливией ничего не случится. Чувствуя на себе благодарный взгляд девушки, он согласился потратить полдня на так называемое «нудное блеяние в сопровождении большого количества певцов и артистов». Атилла с Варгонтом удивились, что он покидает «лагерь мудрых философов», как они между собой называли Лация с Икадионом, и были рады, то смогут к ним присоединиться.
   Огромное здание на Марсовом поле поразило его своим величием и большим количеством высоких колонн, которые вблизиказались ещё выше и уходили в самое небо. Небольшой портик был выложен бледно-красным мрамором, колонны сделаны из белого мрамора, а стены отделаны жёлтоватыми плитами с блестящими вкраплениями камня, похожего на золото. Солнце тысячами искр отражалось в них, вызывая приятный внутренний восторг. Внутри воображение поражали уходящие вдаль длинные ряды каменных лавок. Они образовывали огромный полукруг овальной формы. Театр действительно был большим.
   Заняв места поближе к сцене, Варгонт и Атилла сразу стали жаловаться, что сидеть на камнях жестковато и надо бы найти мягкие подстилки. Потом они отвлеклись, разглядывая входящих зрителей, и стали обсуждать тех, кто был интересен. Лаций с Оливией сидели на ряд выше. В этот день здесь было не меньше сотни сенаторов. Лаций видел даже Катона Младшего и Мессалу Руфа с Александром, но старался не смотреть в их сторону, чтобы избежать неприятного разговора с любовником сенатора. Глядя в другую сторону от входа, он, наверняка, пропустил бы и Эмилию, если бы не Оливия, которая в последнее время стала проявлять женскую стервозность.
   – Вон, смотри! Гетера для богатых трупов появилась.
   – Что? – не понял Лаций.
   – Пусть Фурии испортят тебе лицо… – прошипела она сквозь зубы, уже не обращая на него внимания и полностью поглощённая тем, что происходило у входа. Там, в сопровождении пяти высоких, сильных телохранителей появился Клод Пульхер. Рядом с ним шла Эмилия Цецилия, которая то и дело гладила его по голове и нежно трепала за щёку. За ними следовали стройные, красивые девушки в коротких паллах с разрезами на груди, что сразу говорило об их профессии. Девушек сопровождали мускулистые чернокожие рабы, призванные защищать их от пролетариев во время представления. При этом более состоятельных граждан допускали к их телам, разрешая забирать по одной к себе домой или пользоваться прямо в театре за отдельную плату.
   Лицо Оливии пошло красными пятнами, и она, прищурившись, снова что-то злобно прошептала. Лаций улыбнулся и повернулся к друзьям, но, к его удивлению, их там уже не было. Внизу сидели другие люди. Ему показалось, что где-то сбоку мелькнула широкая спина Варгонта и раздался грубый смех Атиллы Крония, но в этот момент затрубили рожки и глашатаи объявили о начале представления.
   Мучения пастушка и его нелюбовь к мачехе, тяжёлый труд отца-хлебопашца и веселье уродливых неродных сестёр – всё это заняло половину представления, большую часть которого хор пел о любви пташек, мягкости овечьей шерсти и тёплом ветре, который был единственным другом подрастающего юноши. В это время юркие лоточники быстро разносили по рядам пирожки и лепёшки, вино и воду, сладости и сушёные фрукты. Зрители постепенно разогревались и уже начинали громко обсуждать актёров, не стесняясь соседей. Лаций то и дело поглядывал по сторонам, стараясь найти друзей, но всё было тщетно. Ему стало неспокойно, и он перестал следить за представлением, поэтому пропустил тот момент, когда нелюбовь пастушка к своей мачехе неожиданно сменилась пламенной страстью. Нарастающий шум на сцене привлёк его внимание только тогда, когда Оливия вцепилась ему в руку и уставилась полным ненависти взглядом в другую сторону. Лаций посмотрел туда и увидел Клода Пульхера, обнимающего темнокожую рабыню, причём обнажённую. На сцене, тем временем, действие подошло к интимной близости между пасынком и мачехой. Актёры в нерешительности замерли, глядя в зал, где сидел Катон Младший, блюститель нравов и благочестия. Чувствуя, что его присутствие мешает всем присутствующим, Катон встал и, закрыв лицо плащом, чтобы не смотреть на голых людей на сцене, направился к выходу.
   – Боюсь, что нам тоже лучше уйти, – прошептал Лаций на ухо Оливии, но та ничего не ответила, продолжая следить из-за его плеча за Пульхером. Тот уже, не стесняясь, гладил грудь и живот рабыне-куртизанке, а она целовала его в шею своими большими губами. Рука Лация онемела от впившихся в них пальцев – Оливия, ты слышишь?! – резко позвал её Лаций. Он не знал, что совсем недавно, во время короткой встречи, Клод обещал Оливии свою любовь и даже поцеловал её. Но просил пока немного подождать, чтобы этому не мешала его беременная жена. И Оливия ему снова поверила…
   – Да, слышу, – со злостью ответила она. – Я готова его убить! – её громкий голос перешёл на визг, но вокруг уже стоял такой шум, что никто этого не услышал. Мужчины искали подходящих женщин, а те старались сбежать от них или нехотя отбивались на месте, делая вид, что сопротивляются. Вино и вид десятков обнаженных тел на сцене сделали своё дело: зрители сами превратились в актёров, при этом, мужья находили замену жёнам прямо на соседних рядах, пока те ублажали других мужчин и даже женщин.
   – Оливия, нам лучше уйти, – быстро повторил Лаций, заметив, как кто-то показывает на неё с верхнего ряда. Ему показалось, что там были трое крепких незнакомых мужчин, похожих на гладиаторов-вольноотпущенников
   – Нет, давай посмотрим, как он всем изменяет! – отдёрнула руку девушка. – Негодяй!.. – попыталась выкрикнуть она как можно громче, но в этот момент её схватила чья-то сильная рука и с силой потащила вверх. Оливия завизжала от ужаса и вцепилась в край каменного сиденья. Лаций успел оттолкнуть нападавшего и рванулся с ней к выходу. Ему пришлось буквально тащить Оливию по проходу. Но та вела себя так, как будто боги затуманили ей разум: она кричала на всех вокруг и обзывала людей самыми бранными словами. За это на неё несколько раз кидались, пытаясь ударить или повалить на землю. Её палла была уже порвана в нескольких местах, и Лаций понимал, что надо спешить, иначе всё кончится ещё хуже.
   В самом конце ряда перед ними неожиданно выросли пять широкоплечих фигур. Лаций остановился и сделал шаг назад. Вокруг раздавались безумные крики и визги беснующейся толпы.
   – Иди сюда! – приказал стоявший ближе всех к нему человек и сделал знак рукой. Лаций наклонил голову, как будто не расслышал, и отрицательно покачал головой. – Эй, ты! Я не шучу с тобой, сын собаки! – рявкнул этот похожий на мясника боец, увидев это. – Я тебе говорю! Иди сюда, иначе… – он не успел договорить, потому что раздался глухой удар, и он от неожиданности упал на колено, схватившись за ухо. По щеке текла кровь вперемешку с вонючей жижей. – Ах ты, грязная тварь! – зарычал он, повернувшись в ту сторону, откуда прилетел горшок с дерьмом. Лаций заметил про себя, что здесь горшка не могло быть, потому что рабы обычно носили их за богатыми гражданами в театрах.
   – Кто грязный?! – раздался дерзкий голос Варгонта. – Я? А ты – чистый? Понюхай себя!
   – Убить его! – бросил разозлённый верзила своим людям, показывая на Лация, а сам кинулся к Варгонту. Два крепких незнакомца сделали шаг вперёд, но им под ноги выкатился любвеобильный пролетарий в обнимку с крупной раскрасневшейся женщиной. Они свалились им под ноги прямо с лавки и радостно смеялись. Женщина была выше мужчины на голову, и, при этом, радостно повизгивала, когда он прижимал её к себе за широкий зад и зарывался лицом между двух необъятных грудей. Те волнами раскачивались из стороны в сторону, а толстуха тем временем тщетно пыталась стянуть с себя застрявшую на бёдрах паллу. Однако невысокий пролетарий не спешил приступить к таинству соития, заводя её всё больше и больше. Его затылок показался Лацию знакомым, особенно, когда этот крепыш щекотал повизгивавшую от удовольствия избранницу, чем мешал двум нападавшим подойти к нему ближе.
   – Отойди! – рявкнул один из них и неосторожно повернулся к нему спиной: – Эй, обойдите его сверху… – приказал он остальным, показывая в сторону Лация. Затем он повернулся, чтобы убрать пролетария с дороги, но вместо этого получил удар такой силы, что подлетел вверх и упал на двух мужчин, которые на нижнем ряду ублажали юную девицу. Поливая его отборной бранью, те оттащили испуганную девушку в сторону и продолжили оргию.
   – Подожди, малышка! – низким голосом попросил толстуху странный римлянин. – Я сейчас вернусь и прыгну на тебя, как молодой Фавн на Музу. Ты пока сними эту тряпку и покажи мне все свои прелести! – он обернулся, и Лаций узнал Атиллу. Но тот не стал ждать и сразу бросился на второго нападавшего в белоснежной тунике. Они сцепились и покатились по широкому каменному полу. Лаций отпустил Оливию и быстро оглянулся. До спасительных колонн оставалось не более десяти шагов.
   – Беги туда и жди меня за колоннами! – приказал он, подтолкнув её в спину. Следить за ней уже не было времени, потому что с верхнего ряда перепрыгивая через копошащиеся тела, к нему спешили ещё два широкоплечих атлета в тогах. Один успел схватить его за локоть, а другой – за пояс, крепко прижав к себе. «Правил нет…» – мелькнула в голове поговорка старого гладиатора Зенона.
   – А-а-а!.. – заорал первый нападавший Лацию прямо в ухо, получив удар сандалией между ног. После этого локоть оказался свободным. Второй крепыш продолжал прижимать его к себе спиной, как любовника. Он давил кулаками прямо под рёбра, и у Лация перехватило дыхание – хватка была невероятно сильной. Оставалось только схватить силача за волосы и дёрнуть изо всех сил к плечу. С трудом сделав это, Лаций услышал возле уха натужное сопение. Противник прикладывал невероятные усилия, чтобы не отпустить захват. Лаций с силой надавил ему пальцем в глазницу. Сзади послышалось громкое пыхтение, переходящее в хрип, но хватка не ослабла. Тогда он ударил в этот же глаз прямым пальцем. Потом ещё и ещё. Сильнее и сильнее! Пока, палец вдруг не провалился вглубь и не упёрся во что-то твёрдое и скользкое. Лаций отдёрнул руку, и через мгновение железная хватка ослабла. Задыхаясь, он дёрнулся вперёд и вырвался из страшных объятий. Дыхание сбилось, перед глазами плыли круги, и он чувствовал, что пока не может драться, но нападавший не спешил на него нападать: упав на плиты, он схватился руками за лицо и громко кричал. Надо было срочно бежать за Оливией. Однако когда Лаций перебрался через последний верхний ряд, её там не оказалось. Впереди мелькнула похожая розовая палла с жёлтым поясом, и он кинулся за ней вдогонку. Через десять шагов впереди показалась голова Оливии. Трое невысоких горожан, похожих на рыбаков с пристани, несли её на плечах. Лаций с разбегу врезался в них, сбив с ног, но не успел подхватить девушку. Оливия упала и разбила колено в кровь. Она закусила губу и вцепилась в него обеими руками. Теперь она уже не кричала на окружающих, и в глазах у неё застыл страх. Они поспешили к выходу, стараясь быстро переступать через ноги и тела веселящихся граждан.
   У высоких колонн Лаций остановился. Варгонта и Атиллы нигде не было видно, зато впереди их ждал тот несчастный, которого он ударил между ног. Вытянув шею вперёд, он пристальным взглядом искал Лация по рядам и, к счастью, не смотрел в их сторону. Рядом с ним стояли около десяти похожих на него суровых громил. Вдалеке, у портика виднелась фигура Пульхера. Всё, дальше идти было некуда. Лаций сделал несколько шагов назад. В боковых нишах между статуями копошились какие-то люди. Это были, в основном, скромные матроны, которые ещё чего-то стеснялись в своей жизни и чересчур сильно отбивались от своих поклонников. Он рванулся к одной нише, потом к другой, но везде были люди. Вдруг из-за статуи Венеры показался толстый римлянин с шарообразным животом. Он, радостно хмыкал и что-то выкрикивал, ковыляя на тонких кривых ногах в сторону выхода. За статуей была видна обнажённая спина женщины. Она сидела, опершись на стену и безвольно опустив руки вдоль тела. Рядом стоял кувшин с вином и кожаный мешок с водой. Видимо, они уединились здесь ещё в самом начале представления и уже успели насладиться друг другом. Лаций дёрнул Оливию за руку, и они спрятались за широким мраморным плащом Венеры. Женщина повернула голову и посмотрела на него пьяным взглядом.
   – Сиди и молчи! – прошептал он. Она охотно кивнула головой и обняла Лация за шею. Прижав её к себе, он выглянул в проход. Возле соседней ниши стояли трое людей Пульхера. Лаций посмотрел на Оливию, потом на пьяную женщину и подтянул к себе кувшин. Резко опрокинув его, он сделал несколько глотков неразбавленного дешёвого вина и обильно плеснул себе на тогу. Потом так же полил паллу Оливии. – Пей! – приказал он. Широко раскрыв глаза, она хотела воспротивиться, но, видимо, у него был такой грозный вид, что, испугавшись, девушка сделала несколько глотков и закашлялась. Пока она кашляла и хваталась за горло, он затащил повыше на колени пьяную женщину и обнял её. Та не сопротивлялась и была этому только рада. Второй рукой Лаций схватил тяжело дышавшую Оливию за шею и прижал к груди, спрятав её лицо в мокрой тоге. Она фыркнула и замерла. Когда к статуе Венеры подошли три широкоплечих мужчины с палками, они увидели пьяного римлянина в залитой вином тоге. Он целовал сидевшую у него на коленях голую матрону. Та с неистовством ёрзала сверху и пыталась забраться ему под тогу.
   – Смотри, какой жадный, – хмыкнул один из громил. – Ему не много? Вторую даже не отпускает. Ух, ты, хорошенькая какая! Кажется, молоденькая ещё.
   – Хочешь помочь? – спросил второй. – Давай, дойдём до десятой ниши и вернёмся. Мне тоже нравится.
   – Сначала надо всех осмотреть, – насуплено буркнул третий, который был недоволен тем, что они не могли присоединиться к толпе, и тоже хотел побыстрее пристроиться к какой-нибудь парочке или найти свободную женщину, хотя это уже было невозможно. – Посмотри, этот, вроде похож на него. Снимите её! – приказал он своим товарищам, и те оттащили пьяную женщину в сторону. Она еле шевелила руками и ногами. Пьяный римлянин непонимающе смотрел на них, продолжая прижимать к себе второй рукой совсем юную девушку.
   – Он или не он? – спросил один из них. Угрюмый крепыш отодвинул товарища, присел рядом со статуей и отодвинул Оливию в сторону. Пьяница продолжал тупо смотреть на него и икать. Девушка вдруг задёргалась, сжалась в комок и стала рыдать.
   – Ух, какая… Недотрога! Я бы тебя… – пробормотал из-за спины второй бандит. Ему явно не терпелось побыстрее сжать её в объятиях.
   – Нет, не он, – покачал головой главный. – Тот больше и сильнее! А этот пьяный… и без меча. Нет, не похож.
   – Да, – кивнул головой тот, что был рядом.
   – Пошли дальше, – он встал, постукивая по ладони палкой и с сожалением глядя на испуганную девушку у стены. Три широких спины направились к следующей нише, а рука пьяного римлянина тихо погладила голову рыдающей девушки.
   – Вот ты где! – раздался вдруг громкий голос Варгонта, и Лаций вздрогнул, испугавшись, что это вернулись люди Пульхера. Он наклонился вперёд и выглянул из-за статуи. Три фигуры уже отошли шагов на двадцать. Варгонт сидел рядом и с удивлением переводил взгляд с Оливии на опрокинутый кувшин с вином и с кувшина – на Лация. Заметив голую женщину с другой стороны, он вообще потерял дар речи.
   – Ну, ты даёшь! Силён! А я думал, ты только с аристократками, да с дорогими куртизанками общаешься, – попытался пошутить старый друг. Лаций скривился и показал ему на удалявшихся телохранителей Пульхера. Варгонт сразу всё понял. – Атилла стоит у выхода, – быстро сказал он. – Сможешь дойти?
   – Смогу. Что ж, я с двух глотков упаду? Вот она, боюсь, не сможет.
   – Да, выглядит плохо. Давай, вставай! – наклонился он к Оливии.
   Однако та сама вскочила на ноги, услышав о Пульхере.
   – Я смогу, смогу, только пошли быстрей отсюда! Ненавижу его! Домой, хочу домой…
   Когда они подошли к выходу, там их уже ждал Атилла Кроний. Под глазом у него был большой синяк. Он хмыкнул и вопросительно посмотрел на Лация.
   – Там Пульхер и ещё человек десять его гладиаторов. Что делать? – спросил он. Но у Варгонта уже был готов план:
   – Сделаем так: я подойду к нему и ударю. И побегу. За колонны, потом к выходу. Они – за мной. Ты придержишь их у выхода и завалишь там ещё пяток. А Лаций с ней как раз успеет к носилкам. Ну, как? Пойдёт?
   – Пойдёт, – кивнул Лаций, который не мог сейчас предложить ничего лучше. Они посмотрели, как Варгонт, поправляя тогу, прошёл мимо слуг и телохранителей Пульхера. Те стояли у одной части портика, чтобы не мешать остальным гражданам и не привлекать к себе внимание. Они проводили его взглядом, но не заметили, как тот вдруг остановился, как будто что-то вспомнил, и резко направился обратно. Но только не к ступеням, а прямо к Пульхеру. Один стражник успел сделать шаг навстречу, и это помешало Варгонту ударить Пульхера так, как он хотел. Но и этого было достаточно, потому что, если бы он попал, то мог бы и убить его. Пульхер охнул и упал, как подкошенный. Дальше всё произошло, как и сказал Варгонт: гладиаторы и часть слуг кинулись за ним в погоню, а Лаций с Оливией беспрепятственно прошли мимо остальных телохранителей, которые толпились у носилок Пульхера. Никто из них не знал, что ищут именно его, поэтому Лация никто не остановил. Атилле тоже повезло – слуги Пульхера не сообразили, куда бежать, поэтому драться ему не пришлось. Кроний дождался, пока носилки Оливии скроются за поворотом и спокойно отправился обратно в театр, к своей пышке, которой он перед этим уже второй раз обещал вернуться и больше не покидать до самого вечера. Бедному Варгонту пришлось немало побегать от таких же выносливых и сильных громил, как и он сам, пока за спиной не остался один, самый настойчивый и быстрый. Он упрямо не хотел отставать и всё-таки догнал его у Суббурского моста. Но здесь Варгонту был знакома каждая лачуга, где, в основном, жили недорогие женщины, которых они с Атиллой любили посещать во время своих приездов в Рим. Он нырнул в первую же открытую дверь, протянул руку вниз, нащупал край кувшина для помоев и быстро поднял его над головой, прислонившись спиной к стене и затаив дыхание. Через мгновение дверь распахнулась, и в проёме показалась голова его преследователя. Сделав первый шаг, он успел заметить Варгонта с поднятыми руками, но было уже поздно – глиняный кувшин со зловонным содержимым опустился ему на голову. Когда из клеток, где проститутки обычно принимали клиентов, показались испуганные лица, довольный Варгонт уже шагал обратно к Авентинскому холму, чтобы встретиться с Лацием и узнать, нужен ли он ему этим вечером.
   Тем временем Лацию по пути домой удалось успокоить Оливию и добиться от неё обещания молчать и ничего не говорить родителям. Для её же блага. К счастью, она так и не поняла, что было нужно от неё этим людям, и искренне считала себя виновницей происшедшего. На следующий день она отправилась в храм Венеры и принесла храму большие дары, после чего жрецы принесли жертву богам, а Оливия полдня провела там, плача и благодаря их за чудесное спасение в театре. Лаций, который вынужден был находиться рядом, тоже поблагодарил богов, но уже за то, что у него были такие верные и преданные товарищи, а у его врага – не очень умные телохранители.

Глава 60

   Через несколько дней после событий в театре Лаций приехал к Крассу обсудить снабжение «сицилийского легиона», как он называл собранных на Сицилии ветеранов и крестьян. По ночам становилось холодно, и они нуждались в тёплой одежде. Лаций отдал их пока в распоряжение эдилов, которые использовали новобранцев для ремонта дорог и чистки открытых клоак. Но эдилы кроме благодарности ничего не могли им дать. Сенат не спешил назначать легатов, квесторов и преторов в армии Красса, поэтому всё могло затянуться ещё на несколько месяцев.
   Подъезжая к огромному дому, он чувствовал, что с удовольствием нашёл бы любую причину, лишь бы не встречаться с новым консулом. Но таких причин не было. На душе было неспокойно. Хотелось скорее сесть на коня и уехать через северные ворота в Галлию. Однако нельзя было уезжать, не попрощавшись с человеком, который не сделал ему ничего плохого и даже несколько раз предлагал свою помощь. У входа он столкнулся с двумя патрициями и красивой пожилой женщиной. Номенклатор был явно недоволен их приходом и не собирался пускать в дом. Увидев Лация, он засуетился и, не зная, что делать, отправил одного из рабов куда-то внутрь здания.
   – У тебя тут что, очередь? – спросил Лаций. Слуга съёжился, но в сторону не отошёл. – Или ты спрашиваешь у граждан Рима, как правильно носить тогу? – уже с нотками угрозы в голосе добавил он.
   – Консул Рима Марк Лициний Красс просил проводить новых гостей в гостевые комнаты, но так получается, что… комнаты, которые были там… – слуга замялся.
   – Ты забыл, где находятся комнаты в доме консула? – медленно спросил он и положил руку на меч. – Тогда тебе не стоит носить табличку номенклатора, – слуга поднял взгляд и сделал два шага назад.
   – Нет, что ты, Лаций Корнелий, я не забыл. Проходите, я ничего не забыл, – залепетал он, заискивающе улыбаясь женщине и двум сопровождающим. – Мне только надо узнать, всё ли готово для приёма таких важных гостей, как весталка Лициния и народный трибун Гай Атей Капитолина.
   – Не знаю, почему ты ещё жив, – исподлобья посмотрел на него Лаций. – Я уже горю желанием принести тебя в жертву Фуриям.
   – Прошу подождать буквально… э-э… совсем чуть-чуть. Консул не ожидал такого неожиданного визита… – совсем потерялся номенклатор.
   – Мы действительно не предупреждали Марк Красса о своём визите, – раздался вдруг приятный женский голос. – Поэтому он нас не ждёт. Не вини этого несчастного в грехах его господина. Возможно, ему достанется уже за то, что он позволил нам войти сюда, – женщина повернулась к Лацию и грустно улыбнулась. Время наложило свой отпечаток на её красивое лицо, разметав вокруг глаз и уголков рта мелкие морщины, но даже сейчас от него трудно было оторвать взгляд, и Лаций удивился, что никогда раньше не встречался с ней. Большие светло-серые глаза смотрели так же открыто и искренне, как, наверное, лет двадцать назад, когда от этого взгляда замирали сердца всех мужчин Рима.
   – Марк Красс никогда не заставляет гостей ждать на ступенях, – с уважением ответил он, продолжая смотреть на неё. Гордость и благородство, с которыми она себя вела, сразу покорили его сердце.
   – Только не в моём случае, – горько усмехнулась она. – Но я благодарна тебе, что мы оказались хотя бы здесь. Теперь, надеюсь, Марк Красс к нам обязательно придёт.
   – Я не сомневаюсь. К такой женщине невозможно не прийти, – с искренним восхищением произнёс он.
   – Когда-то он тоже говорил мне такие слова… но это уже неважно. Меня зовут Лициния Корнелия Сцевола. Я бывшая весталка. А ты легионер? – спросила она. Номенклатор был рад, что на него перестали обращать внимание, и почтительно стоял в стороне.
   – Да, я старший трибун в пятом легионе Гая Юлия Цезаря. Меня зовут Лаций Корнелий Сципион, – он приложил руку к груди.
   – Какой странный у тебя медальон, – Лициния с удивлением покачала головой. – Это древний знак этрусков. Обычно его выкалывали или выжигали на плече их верховных жрецов. Они все носили такие медальоны. Когда-то очень давно я видела такой у своего отца. Но это было очень давно.
   – Да? – не смог скрыть своего удивления Лаций. – Не знал… но я никогда не был жрецом. И мои родители – тоже. Хотя знак на плече есть, – он приподнял край рукава и показал татуировку.
   – Действительно странно, – согласилась бывшая весталка, но продолжить ей не дал слуга, который пригласил их пройти в одну из комнат внутри дома. Весталку Лицинию Сцеволу и её спутников сразу же увели куда-то вправо, где находились гостевые комнаты и можно было уединиться для разговора, а Лация пригласили в другое крыло, за дальний портик в глубине двора. По дороге он спросил номенклатора:
   – Скажи, а кто был отец этой женщины?
   – Марк Лициний Сцевола, – сразу же ответил тот, надеясь хоть как-то загладить перед ним свою вину. – Умер в последний год правления Суллы Великого. Был внесён в список проскрипций, – раб посмотрел на него, ожидая ещё вопросов, но Лаций вдруг вспомнил, что его отчим упоминал это имя и даже говорил, что отец дружил с этим человеком. Однако в этот момент перед ним распахнулись украшенные золотом резные двери, и эта мысль сразу уступила место другим, более трудным и неприятным – надо было выдержать последнюю, как он думал, встречу с консулом и искренне поблагодарить его за помощь.
   – Приветствую тебя, Марк Красс, новый консул Рима! – сказал Лаций, входя в круглую комнату. Судя по довольной улыбке, тому было приятно слышать эти слова. Он уже весь был готов к исполнению обязанностей, хотя ещё не вступил в должность. Новая туника, красная брошь на плече, пояс с головой быка на пряжке – всё это можно было пока и не надевать, но такова была его натура. Если он добился консульства, то видеть это должны были все! Лаций усмехнулся. Красс разговаривал с какими-то судьями и адвокатами и сделал знак рукой, чтобы он подождал. Затем снова повернулся к собеседникам, а Лацию пришлось отойти на время в сторону.
   – Хорошо. Что ещё? – донёсся до него голос Красса.
   – Ещё суд с весталкой. Пока его отложили на месяц.
   – Прекрасно. Я не останусь в долгу.
   Консул попрощался с адвокатами и подошёл к другим сенаторам. Им он стал рассказывать о выборах и трудностях, которые пришлось ему преодолеть, и теперь в его голосе уже было больше гордого патриотизма, чем краткости и ясности. В атриуме, триклинии и других комнатах дома тоже было много гостей. Они то и дело подходили к нему, выкрикивая приветствия и прерывая его речь. Наконец, Красс подошёл к Лацию и взял его за локоть. Однако в этот момент за его спиной показался слуга и тихим шёпотом сообщил, что пришла весталка Лициния, которую, к сожалению, успели увидеть несколько гостей. Марк Красс поморщился и хотел сказать слуге, чтобы тот нашёл способ избавиться от этой женщины, но в этот день у него в доме были слишком важные люди. Их было много. Любая оплошность в поведении с бывшей весталкой могла ему сильно навредить. Особенно сейчас, когда Рим раскололся напополам из-за его намерения стать наместником в Сирии и по городу поползли неприятные слухи о войне с Парфией.
   Лаций понял, что поговорить с консулом в такой обстановке не получится. Вокруг было слишком много гостей. К тому же эта странная история с весталкой, которую он видел у входа… Он снова удивился, вспомнив странные слова Красса о суде с ней. Раньше Лаций никогда не слышал о ней и даже не догадывался, какую роль сыграла эта красивая женщина в жизни нового консула Рима.

Глава 61

   Всё началось более двадцати лет назад, когда никто даже в страшном сне не мог себе представить, что ловкий торговец недвижимостью Марк Красс, чудом выживший в далёком изгнании во времена гражданской войны Суллы и Мария и успешно подавивший восстание рабов на Сицилии, когда-то вновь воспылает полководческими амбициями. Казалось, что в те времена его больше интересовали деньги, чем политика и слава. Когда Сулла победил, Красс вернулся в Рим и, пользуясь его покровительством, скупал жилища погибших патрициев, которые подвергались разграблению и продавались почти за бесценок. Однажды ему понравился большой красивый дом на другом берегу Тибра, но Красс никак не мог найти способ заполучить его в собственность. В недавнем прошлом это строение и земля принадлежали Марку Корнелию Сцеволе, отцу юной весталки Лицинии, и после его странной смерти всё перешло по наследству к дочери, служившей в храме Весты. Весталки в Риме вообще никогда ни в чём не нуждались, потому что жители города ежедневно приносили им в храм многочисленные дары. Поэтому главный аргумент Красса – деньги – в этом случае был бесполезен. Но ему всё равно удалось договориться с хозяйкой дома о встрече, и та приехала к нему из храма в сопровождении великого понтифика и двух пожилых сестёр-весталок. Однако первый разговор ни к чему не привёл. Правда, Крассу показалось, что юная жрица несколько раз посмотрела на него с интересом и даже любопытством, поэтому через месяц он решился написать ей ещё одно письмо. И боги услышали его просьбу – она ответила.
   Во время второй встречи две весталки постоянно стояли у дверей, поэтому Марку Крассу так и не удалось изменить тему разговора. Ему пришлось всё время говорить о скучных делах – о состоянии её дома и его стоимости, земле, строениях, деревьях и статуях. Но весталка Лициния, сидевшая к своим сёстрам спиной, не отрываясь, смотрела ему в глаза и внимательно слушала. Изредка она улыбалась, видя, как он нервничает. Разговор закончился тем, что она пообещала провести неделю в храме Весты, чтобы спросить разрешение богов на продажу дома.
   Молодой и амбициозный Марк Красс был невероятно рад. Он с нетерпением ждал результата, пока она молилась. Но боги не давали ей знак, в то время как её тяжело болевшая наставница, старшая весталка Виргиния, у которой она попросила совета, молилась вместе с ней, не вставая с ложа, и ей было видение, что впереди у этого человека только ужас и мрак. Старая жрица хорошо знала Марка Красса и прекрасно помнила тот день, когда два года назад отец юной Лицинии Корнелии собирался ехать на холм Авентина для решения спорных земельных вопросов, но доехал только до площади у храма Юпитера. Там собралась толпа народа. Гонец зачитывал список новых проскрипций, которые разрешали убивать врагов Рима на месте. Вторая табличка уже была прибита к столбу. Когда в воздухе прозвучало имя Марка Корнелия Сцеволы, все обернулись в сторону отца Лицинии. В воздухе снова прозвучало его имя. Слуги с побледневшими лицами медленно расступились. Но в толпе не оказалось жаждущих его крови, и Марк Корнелий Сцевола решил немедленно направиться к Сулле, чтобы убедиться, что это ошибка. Больше его никто не видел. Их дом через несколько дней разграбили местные жители в надежде, что его всё равно выставят на продажу по мизерной цене, как это всегда происходило с владениями других жертв. Но благодаря заступничеству жрецов – понтификов и фламинов – дом остался принадлежать дочери Марка.
   – Я умираю, – прошептала старшая весталка Виргиния, – поэтому решила доверить тебе одну тайну. Выслушай мои последние слова. Я молилась. Мне было видение. Если твой дом достанется Марку Крассу, его будущее наполнится мраком. Но это не всё… Имя твоего отца в списки врагов Суллы занёс патриций Луций Голконий Приск… Он хотел купить твой дом для… – жрица хотела сказать что-то ещё, но внезапный спазм сдавил ей горло, и, вздрогнув несколько раз, она тихо умерла. Лициния опустила голову, вознося молитвы Атропо, третьей богине Парок, которая обрезала нить её жизни именно в этот момент. И вдруг ей открылась истина – это был знак! Боги услышали её молитвы и ответили. Ей нравился этот молодой патриций. Поэтому устами умершей боги сказали ей, чтобы она предупредила Марка Красса о грозящей ему опасности. Она сразу же написала ему письмо с просьбой о встрече. Второе письмо она написала другу своего отца – адвокату Фабию Травеусу. Она просила его разузнать, кем был этот жадный патриций Луций Голконий Приск.
   В тот год лето было очень жарким. Марк Красс нервничал, перечитывая письмо юной весталки. Она сама захотела обсудить с ним продажу дома. Причём, так быстро – уже следующим утром. Он не знал, что делать. Женщины всегда ведут себя непредсказуемо.
   – Что приготовить к приходу весталки Лицинии? – согнув голову в поклоне, спросил молодой раб Табер.
   – Что-что! Не знаю что! – вздрогнул от неожиданности Красс. – Что едят эти… эти непонятные жрицы? Они вообще что-нибудь едят? Или весталкам запрещено заходить в триклинию?
   – Не знаю. Но в триклинии есть она точно не станет, – покачал головой Табер. – Даже если здесь будет великий понтифик. Может, просто принести фрукты? – предложил он.
   – Фрукты? Для весталки? Ты уверен? – Красс не хотел сейчас думать о еде. Его волновало совсем другое.
   – Да, господин, – спокойно произнёс раб. – Это очень красиво.
   – Ладно, тогда так и сделай. И вина побольше. Может, ей понравится.
   – Весталки не пьют вино, – не меняя интонации и выражения лица, заметил Табер.
   – Ах, да! Я и забыл, – Красс явно нервничал. – Тогда сделай так, чтобы стол был усыпан цветами и фруктами. Пусть их будет много. Очень много. Понял?
   – Да. Всё будет сделано, – раб поклонился ещё раз и вышел.

   Когда молодая весталка подъехала в носилках к дому Красса, с ней были две служанки и четыре раба-носильщика. Лициния хотела рассказать ему о предостережении старой жрицы. Только об этом. И совсем не собиралась продавать свой дом. Ведь это принесло бы Крассу только вред! Но руки сами почему-то положили в корзинку вторую паллу и ленту. Она взяла с собой так, на всякий случай… Чем больше она думала о Марке Крассе и зловещем предзнаменовании старой жрицы, тем больше убеждала себя, что хочет искренне помочь ему, предупредить… и не более. Молодая весталка не знала, что случайно проснувшаяся жалость – это первый предвестник любви. Поэтому она никак не могла понять, почему, снова увидев Марка Красса, у неё так сильно забилось сердце и участилось дыхание. Все мысли сразу спутались, и в ногах появилась слабость, как будто они лишились последних сил.
   Солнце щедро посылало свои лучи с безоблачных небес, ярко освещая роскошные статуи и фонтаны. От блеска мрамора и гранита резало глаза. Зелёные деревья и кустарники прятали в своей тени цветы и небольшие бюсты и скульптуры богов. Посыпанные мелкой крошкой дорожки были чистыми и ровными. Лициния улыбнулась. Она уже была здесь, и видела всё это, но никак не могла понять, что же так сильно волновало её сейчас?

   Сомнения, сомнения… Красс быстро мерил комнату широкими шагами, ожидая прибытия весталки. Когда Табер доложил о ней, он подошёл к холодной мраморной колонне и прижался лбом. На мгновение стало легче. Приятная прохлада отвлекла от безумных мыслей, и он поспешил ей навстречу, стараясь избавиться от волнения и выглядеть спокойным и гостеприимным.
   – Приветствую тебя, Лициния!
   – Здравствуй, Марк Красс, – улыбнулась она в ответ, и его сердце вздрогнуло, как будто он не ожидал услышать её голос. Красс готов был проклясть Амура и всех других богов за такие испытания, но его разум ещё сопротивлялся. Он понимал, что ему надо было взять себя в руки и справиться с волнением. Не глядя на неё, он повторял себе, что это всего лишь весталка, жрица богов, и у него к ней деловое предложение. А где-то рядом витала другая мысль: почему богам всегда достаются самые красивые женщины?..
   Красс сделал глубокий вздох и постарался вернуться к деловому предложению.
   – Ты сегодня одна? А где же понтифик? Или он ждёт тебя у ворот?
   – Ты почти угадал. Сегодня все авгуры собираются для жертвоприношения Марсу-Квирину, поэтому он должен быть в храме. Но со мной прибыли две сестры-весталки. Они согласились подождать прямо у входа в атриум. Может, твой раб проводит их пока в тень? – она кивнула на Табера.
   – Да, да, конечно! – он сделал знак, и Табер пригласил двух женщин в правое крыло дома. Красс повернулся к девушке. От её улыбки у него снова сжалось сердце и в голове послышался гул. – Лициния, ты настолько красива, что я не могу скрыть своего удивления. Скажи, зачем ты стала весталкой? Ты могла бы жить в своём прекрасном доме и ни в чём себе не отказывать, – неожиданно вырвалось у него.
   – Но я же не спрашиваю тебя, Марк Красс, зачем ты просыпаешься утром или ложишься спать вечером, правда? Или почему ты родился римским гражданином? На всё воля богов, – она подождала некоторое время и добавила: – Есть некоторые вопросы, на которые я бы не хотела отвечать. Хотя, если честно, я не знаю сама, почему. Просто это моё предназначение. Меня выбрали боги ещё задолго до смерти моего отца. А разве ты против? – в её вопросе прозвучало озорное лукавство, неожиданное и интригующее. Крассу была приятна такая беседа, но на её вопрос он ничего не мог ответить. Они стояли возле фонтана, в тени высоких деревьев, и воркующие переливы воды приятно ласкали слух. Красс даже провёл рукой по лицу, чтобы избавиться от охватившего его наваждения.
   – Лициния, ты невероятно красива… – произнёс он с волнением. – Наверное, я говорю глупости, но если бы закон позволял, я взял бы тебя в жёны… Вместо Тертуллы [139 - Тертулла – жена Марка Красса. Следуя старому обычаю, который к тому времени почти уже не соблюдался в Риме, Красс взял её в жёны после смерти своего старшего брата. Тертулла родила ему двух сыновей. Прожила в браке с Марком Крассом 35 лет.]. Это правда! – он не верил, что сам произнёс эти слова. Лицо всё горело, и в груди клокотало.
   – Не надо так кричать, Марк Красс. Боги всё слышат. Но не всегда то, что слышат боги, надо слышать людям. Мне никогда не надеть паллу огненного цвета и не носить столу [140 - Одежда невесты на свадьбе.]. Я никогда не скажу тебе: «Где ты, Гай, там и я – Гайя» [141 - Фраза, которой скреплялся брачный обряд в древнем Риме.]. Так что смирись с этим. Скажу тебе честно: мне не странно слышать такие слова от взрослого и женатого мужчины. Но очень странно слышать их от самого богатого человека в Риме. И самого беспощадного. Не делай такое лицо, пожалуйста! Ты можешь купить себе самых красивых рабынь в мире. И тебе не нужна жена. Ты зря женился на Тертулле. Да, я знаю, что она жена твоего старшего брата, а ты всегда чтишь законы Рима, – саркастично заметила она. – Но я не завидую ей. И после этого ты считаешь, что я могла бы согласиться на твоё предложение? Красс, ты наивен, как ребёнок. И непостоянен во всём… – она посмотрела на него кокетливым взглядом. Он подумал, что с её стороны это было слишком смело. Лициния подняла вверх брови и добавила: – Кстати, на следующей неделе начинается продажа критских и сарматских рабынь для храмов. Для тебя это может быть хороший шанс.
   – Ты меня не слышишь, Лициния! – прорычал Красс. Ему казалось, что она издевается над ним. Своими словами она сводила его с ума. Хорошо, что жены сегодня не было дома. Та сразу бы заметила его состояние. Красс разрывался между двумя чувствами, терзавшими его душу – страстью к женщине и страстью к деньгам. И впервые в жизни он не мог определить, какое из них было сильнее. – Мне не нужны наложницы. Они меня не интересуют. Хотя, я мог бы ими заинтересоваться, если бы мне было, где их содержать. Например, в твоём огромном доме. Продай мне его, и я подумаю о том, как заселить его самыми прекрасными рабынями в память о твоей красоте. Обещаю тебе, – наконец, выдавил из себя он, пытаясь вернуться мыслями к покупке дома.
   – Узнаю тебя, Марк Красс. Ты умеешь найти выход из любой ситуации, – она улыбнулась с иронией и снисхождением, посмотрев на него долгим пристальным взглядом. Он тоже не мог оторвать от неё глаз: ровный нос с аккуратными ноздрями, гладкая, нежная кожа, ровные скулы, чуть удлинённые щёки, из-за которых лицо выглядело утончённым, обворожительные, полные намёка и сладострастной изменчивости губы, властно зовущие и недоступные, аккуратно собранные на затылке вьющиеся волосы, падающие кольцами на плечи, – всё это было лишь дополнением дымчато-серых глаз Лицинии, которые казались ему настолько большими, что иногда он не замечал ничего, кроме них. В свете солнца они становились нежно-голубыми, как небо над Римом после летней грозы, и, казалось, что эти глаза никогда не лгут. Её взгляд был ясным и открытым, как утреннее солнце на семи холмах. У Красса перехватило дыхание. Он попытался проглотить подкативший к горлу комок, но это не помогло. В горле стало сухо. Он закашлялся…
   – Давай, пройдём в дом! Здесь становится жарко, – предложил он.
   Войдя в комнату, Лициния опешила.
   – Марк Красс, тебе не стоило так стараться. Наверное, во всех окрестностях Рима не осталось больше ни одного спелого персика или яблока. А сколько винограда! Ты не знаешь границ в своих желаниях. Это опасно, – проворковала она, обводя удивлённым взглядом это фруктовое безумие посреди зала. Затем поставила у входа корзинку и подошла к столу.
   – Я ждал тебя, – с улыбкой произнёс он. – И хотел удивить.
   – Зря, – улыбнулась она. – Я всегда ношу фрукты с собой. В этой корзинке. Но я не знала, что их будет здесь так много…
   – Ты очаровательно выглядишь, Лициния, – ответил Красс, проследив взглядом за изгибом её бедра. Лёгкая, тонкая палла была подвязана под грудью узкой белой лентой. Прикрывавшая тело белоснежная ткань казалась безупречно гладкой и плотной. На плечах у неё не было никаких украшений, на груди висел круглый медальон весталки, а на голову наброшено тонкое покрывало. Стройность фигуры подчёркивали утончённые изгибы локтей, повторявших контур талии. Взгляд Красса пробежал по её лицу, двум круглым упругим полусферам груди, которые плавно раскачивались под тканью при ходьбе, снова соскользнул вниз по талии к высоким бёдрам и замер от удовольствия. Глаза подёрнулись маслянистой плёнкой, он замялся, не зная, что сказать, и тяжело вздохнул.
   – Ты мне льстишь, Марк Красс, – усмехнулась она. – Я самая обыкновенная женщина. Тем более, весталка.
   – Нет, ты не обыкновенная женщина, – наигранно возразил он, и Лициния это почувствовала. Её улыбка погрустнела. Красс заметил это и постарался исправить ошибку: – Ты самая красивая женщина в мире. Я никогда не видел такую красоту, – почти искренне произнёс он.
   – Наверное, ты видел мало красивых женщин в своей жизни, поэтому так и говоришь, – насмешливо ответила она. Крассу казалось, что она играет с ним, но это было не так. В голове у Лицинии крутились разные мысли, но она никак не могла сосредоточиться и начать разговор о главном. Ей мешало его присутствие. Он был слишком близко, так близко, что она почти чувствовала его дыхание. Или ей казалось, что чувствовала.
   – Лициния… – Красс на мгновение растерялся. – Мне достаточно тебя, чтобы забыть об остальных женщинах мира!
   – Не говори так, – опустив взгляд, сказала она. – Я пришла не за этим. Я хочу предупредить тебя о страшной опасности, – она набрала воздух и продолжила: – Боги говорят, что в будущем ты отправишься в дальние страны, в какой-то далёкий поход. И у тебя будет много женщин и много золота.
   – Мне плевать на будущее. Что будет, то будет. Но сегодня… – он не закончил, потому что Лициния перебила его:
   – Не спеши так говорить! Боги дают знак, что в этом походе ты можешь погибнуть. И все, кто будут с тобой, тоже.
   – Какой поход? Лициния, ты что, серьёзно? Я не собираюсь ни в какой поход. Мне достаточно Рима. С меня хватит одной войны! – он не понимал, о чём она говорит. В памяти ещё были свежи воспоминания о смерти отца. Тот был объявлен врагом Мария и погиб вместе со старшим братом Красса, когда войска Мария вошли в Рим [142 - 654 год со дня образования Рима = 87 г. до н.э.]. Тогда Марк Красс был вынужден бежать вместе с юным рабом Табером в Испанию, где они скрывались в прибрежной пещере целых восемь месяцев.
   – Это ты сегодня так считаешь и не собираешься в поход. Но ты не знаешь, что думают богини Парки и когда перережут нить твоей судьбы своими острыми ножницами, – с сожалением покачала головой Лициния, вспомнив слова старой наставницы Виргинии. – Постарайся запомнить, что я тебе говорю. Может, ты вспомнишь об этом в будущем. Боги дают знак: впереди у тебя мрак и ужас. За ними дальше только царство Орка.
   – Будущее меня интересует только, если там будешь ты и не надо будет думать о деньгах, – усмехнулся он, удивившись, как легко ему удалось совместить комплимент с делом всей жизни. Лициния вздохнула. Она видела, что разговаривать с ним сейчас было бесполезно.
   – Я же говорила тебе, что ты слишком много думаешь о золоте, – с сожалением произнесла она.
   – О, милосердный Феб! – прорычал он. – Дай мне силы сдержаться и не совершить ошибку перед твоим взором, – он закатил к небу глаза и проговорил сквозь зубы: – Неужели нельзя хоть раз сделать исключение? Я готов принести богам любую жертву! Пусть Морфей [143 - Морфей – бог сна.] усыпит весь пантеон хотя бы на один день. Ты сама написала мне, что хочешь поговорить о доме!
   – Я хотела предупредить тебя об опасности, – тихо произнесла она.
   – Пять миллионов сестерциев, Лициния! Ты слышишь? Я готов заплатить за твой дом пять миллионов! – он приблизился к ней и коснулся пальцами локонов около уха. Весталка видела, что в нём борются страсть и жадность и он не в силах сделать между ними выбор.
   – Не надо так сильно умолять тех, кто не в силах изменить ход времён, – тихо произнесла Лициния. Пальцы Красса касались её волос, и всё вокруг начинало медленно кружиться.
   – Я тебя не понимаю, – обескуражено прошептал он, стараясь успокоить сильное сердцебиение. – Ты согласна продать мне дом или нет?
   – Ты слишком упрям, – ответила она и оттолкнула его руку. Однако не слишком настойчиво, чтобы он мог воспринять это как отказ. Голова у Красса пошла кругом. Весталка вела слишком опасную игру. Однако он решил всё равно добиться своего, чего бы ему это ни стоило. Природная красота девушки была неотразима, но её коварное сопротивление, тем более, в вопросах торговли, в которых, как он считал, ему не было равных, заставляло его кровь кипеть от возмущения и страсти. Ведь он предложил ей сумму в пять раз большую, чем хотел! Он коснулся заколки на платье, и Лициния, покраснев, молча опустила взгляд. Этот человек не был так обворожительно красив, как другие. Многие молодые римляне были красивее и мужественнее его, и она ловила себя на мысли, что не испытывает к нему никаких чувств, когда он находится на расстоянии. Но всё менялось, кода Марк Красс оказывался рядом. Она ощущала его волнение, и её сердце отвечало взаимностью. Губы молчали, но глаза готовы были сказать всё. Она одновременно наслаждалась этим чувством и боялась его. Когда Красс смотрел на неё так, как сейчас, она терялась, но ещё могла контролировать свои движения. Однако когда он подходил ближе, волна тёплого воздуха касалась её и в груди всё замирало. Это ощущение осталось у неё с самого детства. Отец часто брал её на руки и играл. Она помнила силу его рук, форму мышц и то, как долго и отчаянно старалась не отпускать его, прижимая к себе своими маленькими ладошками. Но сейчас это детское воспоминание изменилось и стало совсем другим. Чувствуя присутствие Красса рядом с собой, Лициния представляла себе, как касается его кистей, предплечий и с силой сжимает их. Этого момента она боялась больше всего, потому что за гранью бушующей страсти предвидела потерю благоразумия. Красс неожиданно коснулся её плеча, она подняла руку, чтобы остановить его и не смогла этого сделать. Он с силой прижал её к себе и жадно поцеловал. В комнате стало тихо.
   Стоявший с обратной стороны дверей Табер был предан своему хозяину, потому что тот спас его от смерти. Но теперь Табер вырос, и ему тоже нравились женщины. Особенно весталка Лициния. Она казалась ему настоящей богиней – недоступной и всевластной. Когда Красс разговаривал с ней в комнате, на лице Табера легко можно было прочитать все те чувства, которые он переживал, стараясь скрыть их под накинутым на голову плащом. Он любил эту женщину и понимал всю тщетность своего чувства. При её виде сердце готово было выпрыгнуть у него из груди. Ещё в середине разговора он отошёл подальше от входа и, грустно покачав головой, присел на каменную ступень в тень кипариса. Здесь ничего не было слышно. Табер был благодарен Крассу хотя бы за то, что у него была возможность иногда видеть такую красоту в их доме. Глядя на воду в фонтане, он предался своим мечтам, в которых везде и всегда была только одна Лициния.
   В это время внутри дома бог любви Амур праздновал победу. Марк Красс сам не понял, как весталка оказалась в его объятиях и они отдались друг другу, подобно молодым любовникам. Когда всё кончилось, он с ужасом осознал, что чувство не прошло. Обычно страсть, отбушевав, остывала, и он не раз испытывал это с рабынями, но сейчас этого не произошло. Его снова тянуло к Лицинии. И он напряжённо размышлял, что делать с этим новым чувством. От него надо было срочно избавиться. Но для этого надо было избавиться от весталки. Рядом с ней он терял способность рассуждать и думать.
   – Подожди у стола, Марк Красс, мне надо кое-что сделать… – попросила она, мягко оттолкнув его от себя. Он, как заколдованный, не мог оторвать от неё взгляд: без накидки она была прекрасней любой богини. – Отвернись! – шёпотом попросила Лициния.
   – Что? Ах, да, – с опозданием понял он.
   – Мне надо достать кое-что из корзины, – тихо произнесла она.
   – Зачем?.. – удивился Красс.
   – Так надо. Просто постой у стола и не оборачивайся! – попросила Лициния.
   – Интересно, что же ты так тщательно скрываешь от меня? – недовольно проворчал он и замолчал. Ему пришлось ждать, пока она разрешит повернуться. В это время ему в голову пришла мысль, что её палла вся испачкана фруктами и теперь ему придётся искать новую. Это было опасно… Через некоторое время Лициния подошла к нему, и коснулась плеча. Красс повернулся и изумлённо воскликнул: – Ах, вот оно что! Ты слишком хитра, даже для меня. У тебя там была вторая… – Лициния приложила палец к губам, и Красс замолчал.
   – Не кричи. Не надо таких слов. Я хотела тебе сказать… – она опустила взгляд, и сердце Марка Красса дрогнуло от неприятного предчувствия. – Прости, но я не могу продать тебе дом, – как гром, прозвучал её голос в полной тишине. В воздухе повисло напряжённое молчание.
   – Лициния, скажи, что ты пошутила? – могильным голосом спросил он.
   – Нет, – ответила она. – Я долго думала, но так и не смогла решиться на этот поступок. Это не вопрос денег. Я сразу не хотела его продавать. Я приехала сюда, чтобы предупредить тебя. Мне было бы очень жаль, если бы ты погиб. Ты должен был знать свою судьбу. Если ты…
   – Стой, стой! – вдруг возмутился Красс. – А как же всё это?! Ты не можешь так вот просто взять и уйти.
   – Почему? Что меня держит? – усмехнулась она. Теперь это была уже совсем другая женщина, спокойная и уверенная в себе. От слабости и нежности не осталось и следа. – Ты думаешь, меня удержит здесь твой огромный фруктовый стол?
   – Лициния, подожди! – Красс отчаянно искал возможность задержать её, чтобы найти хоть какую-нибудь зацепку и вернуться к разговору о продаже. Всё уплывало вдаль, надежда таяла как туман, и оскорблённое самолюбие ядом унижения отравляло его мысли. «Как же так?», лихорадочно думал он. «А всё, что было между ними сейчас? Разве это не обещание? Разве это не залог согласия?» Он не мог смириться с мыслью, что дом весталки останется у неё. Разве стоило их опасное безумие такого разочарования? Разве он решился бы на близость с ней просто ради удовольствия? Или решился бы?..
   Красс чувствовал, что начинает сходить с ума. Его провели самым наглым и бесстыжим образом! Использовали, как мальчишку! И кто? Весталка, которую за близость с мужчиной должны были живьём закопать у ворот! Он уже хотел пригрозить ей разоблачением, но они вышли из дома и она опередила его:
   – Следующая неделя – начало праздника Венеры. Мне надо будет уехать. Прости, Марк. Я действительно не могу продать этот старый дом и землю. Они напоминают мне о родителях, – Лициния шла, держа перед собой корзинку, а он спускался за ней следом. Табер, который не ожидал увидеть её в белоснежной палле, так и застыл с открытым ртом. «Богиня!» – прошептал он одними губами, наблюдая, как у ворот к ней присоединились две сестры-весталки.
   Марк Красс опёрся рукой о стену. Он невыносимо страдал. И жалел, что не купил этот дом тогда, когда это было можно сделать за бесценок. Хотя в то время этому помешали Сулла и жрецы… Теперь судьба, жестоко посмеявшись, окончательно отвернулась от него. Он стоял и с огорчением смотрел вслед весталке, не замечая, что рядом с таким же грустным видом стоит его раб.
   Однако события последующих трёх дней доказали, что богини судьбы Парки вьют свои нити не всегда так, как этого хочется людям.

Глава 62

   На следующее утро после визита юной Лицинии в дом Марка Красса пришёл городской претор с охраной. Он передал ему требование явиться на следующий день в Сенат. На табличке было написано, что там ему будет предъявлено обвинение. Красс опешил и растерялся. Пока он приходил в себя, претор допросил его слуг, Табера и Атиллу, которые несколько раз видели здесь весталку, а потом забрал их с собой от имени Рима и римского народа. Ничего хорошего это не сулило. Красс немедленно послал к Лицинии старого раба Феофана. Пока того не было, он волновался всё больше и больше. Претор напугал его до смерти, потому что подобные разбирательства ничего хорошего не сулили. Красс метался по атриуму из угла в угол, не веря, что ещё вчера так беззаботно общался с весталкой. В этот момент домой вернулась жена. Она была очень удивлена, застав его в таком состоянии. Ей не терпелось рассказать, каких рабов купила её подруга-соседка, но он не стал её слушать.
   – Что-то случилось? – спросила она.
   – Да. Мне надо встретиться с весталкой Лицинией, чтобы убедить её продать мне дом.
   – Ну, и что же в этом страшного? – скривила губы Тертулла.
   – Мне бы не хотелось ради этого продавать нашу виллу, – соврал на ходу Красс.
   – Она так много запросила? – удивилась она.
   – Пять миллионов сестерциев! – выпалил он с яростью, и это чувство было искренним. Тертулла, как все опытные женщины, заметила это сразу и ещё раз удивилась, какую власть имеют деньги над мужчинами.
   – О! – она округлила глаза и надула обиженно губы, как бы сочувствуя мужу. Но тот этого не заметил. Тогда она вздохнула и отвела взгляд. – Не волнуйся, всё обойдётся, – ей хотелось его успокоить, но получилось не очень искренне. – Кстати, ты завтра пойдёшь со мной к Валерии? Она поедет к жене Гая Юлия. Ты как?
   – Нет, завтра у меня дело в Сенате. Надо будет подготовиться.
   – Что, опять пристают эти старые скряги? – усмехнулась Тертулла.
   – Да.
   – Кстати, а где Табер? Что-то его не видно.
   – Он тоже готовится к завтрашнему заседанию! – резко бросил Красс и вышел из комнаты, чтобы не наговорить ей грубостей. Тертулла восприняла это с пониманием и молча удалилась на свою половину.
   Лето было очень жарким. Красс нервничал и сильно потел. Он уже два раза обливался холодной водой. Это на какое-то время помогало, но потом жара снова превращала его разум в скисшее молоко и он терял способность думать. Время таяло, как песок. Надо было срочно подготовиться к выступлению в Сенате. Старые враги явно готовились предъявить ему серьёзные обвинения. Тем более, если они станут пытать Табера и Атиллу… те могут не выдержать…
   – Что случилось, Марк Красс? – раздался голос Лицинии. Его даже не успели предупредить о её прибытии – она ворвалась прямо в комнату, не дожидаясь приглашения. В волнении и тревоге она была ещё обворожительнее.
   – У нас, кажется, серьёзные неприятности, – опустив взгляд, произнёс Красс.
   – Говори. Что случилось? – повторила она.
   – Завтра мне следует явиться в Сенат. Меня собираются обвинить в связях с весталкой. То есть, с тобой. Вчера приходил претор и забрал двух моих рабов. Они могут выбить из них любые признания. Но я буду защищаться.
   Однако Лициния оказалась не просто красивой женщиной, но ещё и очень умной. Она мужественно выслушала истерические комментарии Красса. Когда тот успокоился, она предложила ему купить у неё дом за ничтожно малую сумму в двести пятьдесят тысяч сестерциев. Для всех остальных это выглядело бы довольно смешно, но она предложила аргумент, против которого не мог поспорить ни один истинный гражданин Рима: дом простаивал и медленно разрушался, принося одни убытки, в то время как под управлением Красса его земля могла начать приносить городу прибыль в виде налогов. Сама Лициния могла бы в будущем выкупить дом обратно уже в нормальном состоянии за такую же сумму, если пожелала бы. Все выигрывали: Красс минимум на десять лет приобретал стабильный доход, она – нормальный дом и землю, а Рим – налоги. Он вынужден был склонить голову перед мудростью молодой весталки.
   – Скоро сюда должен подъехать адвокат Фабий Травеус, – сказала она. – Он заверит подписи свидетелей и поставит печать. Я на всякий случай попросила его помочь в этом деле. Как видишь, оказалось, очень кстати.
   – Фабий Корнелий Травеус? – переспросил с удивлением Красс, который недолюбливал старого принципиального адвоката.
   – Да, – ответила Лициния. – Он тебе не нравится?
   – Ну, что ты! Но разве у тебя какие-то дела в суде? – нахмурившись, спросил он.
   – Нет. Просто он старый друг отца, – Лициния явно не желала продолжать разговор на эту тему, но Красс не заметил этого. Его любопытство требовало удовлетворения.
   – Тогда зачем он тебе? Ты ищешь выгодную сделку? Или интересуешься будущими?
   – Иногда необходимо изучить прошлые сделки, чтобы не ошибиться в будущих, – резко ответила Лициния, и Крассу ничего не оставалось, как приступить к составлению договора.
   Когда на папирус были нанесены последние слова, он передал договор Лицинии. Вскоре раб доложил о прибытии Фабия Корнелия Травеуса. Старый адвокат немного задержался у входа, но справился с эмоциями и шагнул внутрь. Приветствуя всех собравшихся, он старался не смотреть на Марка Красса.
   – Как хорошо, что ты приехал, Корнелий, – попытался улыбнуться тот. – Нам необходима будет твоя помощь. В ответ адвокат только кивнул головой, не выразив взаимного радушия. Он недолюбливал Красса. Несколько раз они сталкивались в судебных тяжбах, в которых тот вёл себя недостойно, пользовался подкупом и прикрывался своим положением. Вместо ответа он обратился к Лицинии:
   – Мне бы хотелось сказать тебе кое-что по интересующему тебя вопросу.
   – Прямо сейчас? – удивилась она.
   – Да, – коротко ответил адвокат. – Это не займёт много времени.
   Поведение старого Травеуса оказалось неожиданным даже для неё, и манера, с которой он произнёс своё требование поговорить наедине, не предполагала отказа. Всем это бросилось в глаза, поэтому Лициния, привыкшая сглаживать напряжение, пребывала в замешательстве.
   – Разве великий Фабий Корнелий оставляет нам хоть какой-то выбор своим красноречием? – попытался уколоть старика Красс, но тот даже не повернул голову в его сторону, что только подчеркнуло важность сообщения, которые он собирался передать Лицинии. Когда они вышли из комнаты, оставив Красса и свидетелей внутри, Фабий огляделся по сторонам и, понизив голос, сказал:
   – Слушай внимательно, Лициния, – начал он. – Помнишь, ты написала мне письмо о неком Луции Голконии Приске?
   – Да, – тихо ответила она.
   – Так вот, этот Приск был наместником в Галлии и Этрурии вместе с твоим отцом несколько лет назад. Именно он внёс имя твоего отца в списки проскрипций Суллы два года назад по просьбе Марка Лициния Красса, – старый Фабий видел, как побледнела после этих слов девушка, но всё же продолжил: – После смерти твоего отца ваш дом должен был купить Марк Красс… всего за пятьдесят тысяч сестерциев, чтобы затем перепродать его Гнею Помпею за десять миллионов. Деньги с Луцием Приском они договорились поделить пополам. Твой отец погиб у ворот дома Суллы, и сделка уже была одобрена всеми, когда вмешались жрецы-авгуры и даже великий понтифик, потому что ты была весталкой. Если бы не это, то… прости за эти слова, ты бы тоже уже погибла. Сулла отменил продажу дома и передал его жрецам. Те, ничего не говоря ему, оставили дом за тобой. После этого Луция Приска нашли мёртвым на вилле. Его задушили во сне. Вот и всё. Не спрашивай меня, откуда я всё это узнал. Марк Красс точно добьётся моей смерти, если узнает, что это рассказал тебе я. Сулла ещё жив, хотя и отказался от власти. Он покровительствует Крассу. Поэтому подумай ещё раз, точно ли ты хочешь иметь дело с этим человеком?
   – Значит, он убийца моего отца… Спасибо, старый друг, – одними губами прошептала Лициния, и Фабий поразился, как стойко она перенесла эту новость, не расплакавшись и не выплеснув внезапно нахлынувшие эмоции наружу. Старый адвокат печально опустил взгляд голову и вздохнул. – Благодарю тебя, – ещё раз повторила она. – Ты действительно помог мне. Да, бог честного слова и богиня удачи столкнулись с богом торговли [144 - Бог честного слова (deus fidius), богиня случайности и удачи (fors fortuna) и бог торговли (mercurius) повсеместно употреблялись в речи римлян.]… – задумчиво произнесла она. – Но добрые души [145 - Души усопших – «добрые» – по представлениям римлян не переставали жить в виде теней среди живых.] всё видят. Они среди нас, – Лициния на мгновение замолчала, потом, посмотрела на старого Фабия грустным взглядом и сказала: – Прости меня, не обращай внимания. Я только что почувствовала дыхание богов. Твои слова совпали с видениями старой Виргинии. Она была права. Так что, всё идёт своим чередом. Надо только подождать. Время для бессмертных богов значит слишком мало. Для них наши жизни – всего лишь мгновения. Спасибо, Фабий. Спасибо!
   Старый оратор нахмурился, потому что слова Лицинии показались ему странными и загадочными. Он хотел переспросить её о Виргинии и видениях, и о том, почему она вдруг заговорила о помощи богов. Но девушка уже развернулась и направилась в комнату. На её лице не было видно даже намёка на только что пережитое потрясение. Они молча вошли в комнату. Все взоры устремились на Лицинию. Она улыбнулась мягкой улыбкой и сказала:
   – Ну, что ж, давайте побыстрее закончим с этим договором! Простите, что я заставила вас ждать. Надеюсь, недолго. Что у нас там осталось? – она обратилась к Крассу. Тот сразу же протянул ей два папируса.
   – Приготовь двести пятьдесят тысяч сестерций, Марк Красс, – недовольным голосом произнёс Фабий Корнелий после окончания всех формальностей. Красс усмехнулся – пусть теперь этот старик бесится, сколько угодно! Дом и земля Лицинии были у него в руках. Он принёс мешочек с деньгами и вежливо передал его весталке. Когда они прощались, он так и не посмотрел ей в глаза. Если бы он осмелился это сделать, то мог бы прочитать в них своё будущее. Но в тот момент он менее всего был склонен к философским рассуждениям, потому что его больше волновала предстоящая «битва» в Сенате.

Глава 63

   Защищаться от выдвинутых обвинений оказалось сложно. Марк Красс не знал, что случилось с его слугами и выдержали ли они пытки, поэтому потратил почти всю ночь, продумывая разные варианты ответов. Однако уже в Сенате, во время ответов на обвинения, ему стало ясно, что Атилла и Табер ничего не сказали, потому что в таком случае их показания должны были огласить в самом начале, как самое главное обвинение. Но этого не произошло. Также обвинители ничего не сказали о понтифике и сёстрах-весталках, которые сопровождали Лицинию. Значит, у тех тоже не было ничего против него. В конце Красс зачитал Сенату свой договор с весталкой, и откровенный смех, который сопровождал первые строчки текста, сменился удивлённым гудением в конце. В итоге, его противники вынуждены были смириться со своим поражением.
   – Марк Лициний Красс, ты молод и должен быть осторожней в делах и поступках, – сказал Квинт Аврелий, один из обвинителей. – В такое сложное время, которое сейчас переживает Рим, все наши силы направлены на поддержание порядка и моральных устоев, завещанных нам богами и предками. Поэтому такие люди, как ты, должны быть примером, а не объектом для подозрений. Думаю, я выражу общее мнение, если скажу, что таких домов, как у этой весталки, предостаточно по всей Италике. И необязательно затевать ненужные деловые споры там, где не надо, – снисходительно заметил он, и сенаторы одобрительно зашумели.
   – Ты прав, Аврелий. Поэтому я пока и не купил твоё знаменитое альбанское имение, – согласился с ним Красс.
   – Всё продаётся и покупается, Марк Красс, – с иронией ответил тот. – Назови цену, и, может, мы сойдёмся!
   – Не думаю, что тебя устроит моя цена, – спокойно ответил Красс.
   – Но ты всё же скажи. В этом же нет ничего страшного, – настаивал Квинт Аврелий. Красс на минуту задумался и сказал:
   – Наверное, двести… или двести пятьдесят тысяч сестерциев. Как и за дом весталки. Не больше.
   После этих слов сенаторы рассмеялись так громко, что Марк Красс не удержался и тоже улыбнулся. Если бы они знали, какую злую шутку сыграет судьба с Квинтом Аврелием чуть позже, то вряд ли смеялись бы так громко. А пока все улыбались и махали руками в сторону Красса. Остальные слова были уже не так важны. Важно было, что Сенат оправдал его и отпустил рабов, которые были преданы ему до последнего.
   Одним из них был Табер, тот несчастный Табер, который лучше других знал, что происходило в комнате Красса, хотя и не видел этого. Претор забрал его с собой, не дав сообщить Крассу одну очень важную новость. Вернувшись домой из тюрьмы, бедняга целый месяц лежал в тени на заднем дворике, и темнокожие африканские рабыни отхаживали его, как могли. Когда он всё-таки смог встать на ноги, то сразу направился к Крассу.
   – Что тебе? – нервно спросил тот, явно недовольный тем, что его оторвали от подсчётов процентов по распискам.
   – Господин, – тихим голосом произнёс Табер, – я убирал эту комнату от фруктов и цветов… тогда… в тот день… – попытался начать он, но сбился.
   – И что? – Красс посмотрел на него исподлобья.
   – Я нашёл тут одну такую белую ленту и заколку от женской накидки. В тот день я не успел передать их тебе, потому что меня забрали люди претора… – Табер волновался.
   – Ты?.. – запнулся Красс. Его победа в Сенате вместе с договором о продаже дома предстали теперь в другом свете. – Ты… хороший слуга, Табер, – выдохнул, наконец, он, чувствуя, как бешено стучит и не может успокоиться внезапно разволновавшееся сердце. – Я подумаю о твоём будущем. Ты заслуживаешь быть свободным. Я обещаю тебе. В скором будущем. Или, может, у тебя есть какая-то другая просьба? – Красс растрогался, но старался не показывать это рабу.
   – Благодарю тебя, господин, – Табер склонился в низком поклоне и не разгибался. Он не рассчитывал на такую благодарность и даже опешил. – Могу ли я попросить тебя… отправить меня работать помощником управляющего в твой новый дом? Который ты купил у весталки Лицинии? – он затаил дыхание, боясь услышать отказ или приказ о наказании.
   – Помощником? – Красс задумался, следуя принципу осторожности. Но интуиция подсказывала ему, что это будет правильное решение, поэтому он спокойно согласился: – Не помощником, а управляющим. Найдёшь себе жену, и будете управлять домом как положено. Читать и писать ты умеешь. Старый Атилла будет тебе помогать. Думаю, он не против присоединиться к тебе.
   – Благодарю тебя, благодарю, мой господин, – пробормотал Табер, упав на колени.
   – Не благодари. Просто хорошо работай и исполняй всё, что я тебе говорю, – Красс уже был прежним хозяином – строгим и суровым. – Ну, что тебе ещё? – нервно спросил он, заметив, что Табер стоит в выжидательной позе и не уходит.
   – А что делать с брошкой и лентой? – глупо улыбнувшись, спросил он.
   – Принеси их мне. Я позабочусь о них сам, – самым милым тоном произнёс он и расплылся в слащавой улыбке. Однако к нему вот-вот должна была зайти Тертулла, и Красс изменил решение. – Нет, не надо, – остановил он Табера уже в дверях. – Выбрось их сам. Как можно скорее. Хорошо?
   – Да, господин, – ещё раз поклонился Табер и направился в свой угол на заднем дворе. Так случилось, что туда он так и не дошёл. Его отвлекли другие работы. А когда ему, наконец, удалось добраться до своей подстилки, на дворе уже была ночь. Поэтому белоснежный пояс и скромная брошка в виде виноградного листа так и остались лежать под тростниковым матрасом и потом ещё долго грели его сердце, напоминая о неземной красоте этой сказочной женщины. Боги оставили его в покое на некоторое время, чтобы в один прекрасный день полностью изменить его судьбу. Но для этого нужны были эти брошка и пояс.

Глава 64

   Тогда, почти двадцать лет назад, в страшные времена правления диктатора Суллы, Марк Красс чудом избежал наказания в Сенате, но его не избежали те, кто обвинял Красса. Жизнь в Риме была полна слухов и страха. Все боялись выходить на улицу вечером и старались успеть сделать все свои дела до захода солнца, чтобы потом крепко закрыть двери и ворота и замереть до наступления утра. Напуганные проскрипциями патриции и все остальные богатые горожане давно покинули пределы города. Бедный плебс продолжал жить ожиданием очередных развлечений и грабежей, которые происходили почти каждый день. Приближалась осень, и каждое утро становилось прохладнее предыдущего. Сенатор Квинт Аврелий, обычно далёкий от вопросов политики, но строгий и принципиальный в вопросах морали, уже успел позабыть о том случае в Сенате, когда он, послушавшись уговоров своих соседей, Веспасиана Квенутллы и Апрона Сцеволы, принял участие в осуждении Марка Красса за его возможную связь с весталкой. Тем более не помнил он и ту цену, которую Марк Красс назвал в Сенате, оценивая его знаменитую альбанскую виллу. Дела торговые, как всегда, вышли на первый план, и Квинт Аврелий продолжал вести размеренный образ жизни, лишь изредка морщась, когда узнавал о гибели купцов и патрициев, с которыми когда-то был знаком. Но римляне не зря считали, что боги иногда любят подшутить над людьми, причём у них на небесах не было злых или добрых шуток. Чего нельзя было сказать о простых людях.
   Один из таких дней начался для сенатора Квинта Аврелия с приятных водных процедур и визита парикмахера. Накануне сенатор рано лёг спать и, проснувшись, чувствовал себя бодро и уверенно. Солнце радостно заглядывало в окна его дома, служанки весело щебетали во внутреннем дворе, услужливые рабы аккуратно расправляли складки тоги, плавными линиями укладывая ткань на плече и левой руке. Когда всё было готово, довольный своим внешним видом, он вышел из дома и направился на Форум вместе с номенклатором и двумя десятками ждущих милости клиентов. Брадобрей в это утро был безупречен – на лице у Квинта Аврелия не было ни одной царапины. В нынешнее время такие опытные люди считались редкостью. За это сенатор и платил ему в два раза больше, чем всем остальным. Квинт Аврелий всегда ценил хорошее качество работы.
   Когда он подошёл к углу храма Весты, в глаза бросилась огромная толпа у столба глашатаев. Там опять развешивали списки проскрипций. Квинт Аврелий поморщился. Ему не нравилась наглая и беспринципная политика силы, которую проводил Сулла на мечах своих легионеров. Но он, как и весь Сенат, ничего не мог поделать с этим диктатором, пока того поддерживала армия.
   Тем не менее, праздное любопытство взяло верх, и Квинт Аврелий решил подойти поближе, чтобы прочитать в списках имена знакомых ему людей, которые успели за эту ночь стать врагами Суллы, а, следовательно, и римского народа. Пролетарии что-то кричали и повторяли имена вслух. Его рабы растолкали зевак, стоявших у него на пути. Наконец, Квинт приблизился настолько, что уже мог разобрать слова, наскоро написанные охрой на тёмной доске. Он поднял глаза и замер. Потом моргнул несколько раз, и медленно оглянулся вокруг. Все почему-то молчали.
   – Нет, этого не может быть, – прошептал он одними губами, чувствуя, как земля медленно уходит из-под ног. Рабы и вольноотпущенники неожиданно зашумели, обмениваясь шутками, и стали предлагать друг другу пойти на поиски новых врагов Рима. За каждого полагалась награда. И немалая. Раб или гладиатор мог получить свободу! Квинт Аврелий снова повернул голову направо, потом налево. Его слуги подошли к столбу и тоже прочитали его имя. Да, там, было его имя! Пространство вокруг Квинта стало расширяться, рабы и слуги постепенно отступали назад и в какой-то момент он не выдержал и побежал. «Меня преследует моё альбанское имение!» – пробормотал он и дико закричал от ужаса. Плебс рассмеялся, увидев патриция в панике. А Квинт Аврелий, не видя ничего на своём пути, бежал и кричал что-то странное и несуразное. Простые люди не реагировали, они наблюдали такие сцены не раз. Для некоторых это даже превратилось в своего рода развлечение. Поэтому, когда какой-то рослый раб пустился за ним вдогонку, никто его не остановил. В конце улицы ему без труда удалось нагнать несчастного сенатора, проявившего в этой ситуации немалую прыть. Одним движением ножа раб перерезал ему горло, затем отделил голову от туловища и гордо направился с ней искать городского претора в надежде сразу получить свободу за уничтожение врага Рима. А через неделю после этого события знаменитая альбанская вилла Квинта Аврелия была продана за двести пятьдесят тысяч сестерциев. Покупателем был Марк Лициний Красс. Боги весело смеялись, а самые влиятельные патриции Рима после этого стали бояться Красса ещё больше. С тех пор его состояние увеличилось во много раз, и через двадцать лет, к моменту выборов в консулы, оно составляло уже более пятидесяти миллионов сестерциев только одним золотом. Именно это имела в виду Лициния, когда говорила о том, что он был беспощаден…

   Красс с ужасом подумал, как быстро пролетели двадцать лет. Но ему так и не удалось победить хитрую весталку! И это его раздражало. Он сидел у окна и думал, как ему поступить с нежданными посетителями. Теперь, когда, спустя столько лет, он, наконец, стал консулом, когда перед ним открылись такие перспективы и покорение Азии стало реальностью, эта старая дура вдруг вспомнила об условиях договора и решила забрать свой дом обратно! Ради этого она ушла из храма и теперь решила воспользоваться его трудами. Нет, это было несправедливо, но сейчас не было времени для эмоций. Раньше он старался использовать все свои связи, чтобы избежать встречи с ней и её адвокатом. Однако сегодня, когда решалась судьба его похода в Сирию, он не мог отказать ей во встрече в присутствии такого количества важных людей. Более того, находясь в его доме, она могла выйти к ним на террасу и устроить скандал прямо там!
   Красс не знал, что когда Лициния услышала о его планах отправиться в Азию, то сразу пошла в храм и принесла жертву богам. После этого ей приснился сон, что Красс войдёт в золотую реку, из которой Орк утащит его в своё царство мёртвых. Утром она проснулась в холодном поту и поняла, что если Марк Красс не вернётся из далёкой Азии, она никогда уже не увидит свой дом. Поэтому она решилась на отчаянный шаг.

Глава 65

   Набравшись терпения и изобразив на лице улыбку, он толкнул дверь в комнату, где его ждала весталка. Однако он не подумал, что Лициния пришла не просто так. Она подготовилась, как и в прошлый раз.
   – Красс, я предлагаю тебе заключить новый договор, – перешла она сразу в наступление, не приветствуя его и игнорируя его общественное положение.
   – Так ты приветствуешь консула Рима?.. – начал, было, он, но сразу понял, что такой тон с ней неуместен. – Ну, ладно. Опять будешь просить по поводу своего дома? – с нескрываемым раздражением в голосе спросил он.
   – Нет. Я больше не буду ничего просить. Теперь я готова предложить тебе другой договор, – спокойно и уверенно произнесла Лициния. Она всё ещё была красивой, отметил про себя он. Но молодость прошла, и Красса больше не волновала красота женщин. Власть золота оказалась намного сильней и беспощаднее, чем любовь. Она уже поработила его полностью.
   – Интересно, какой же? – с сарказмом спросил он. – Только не тяни время, – на его лице отразилось нетерпение. – Говори, чего ты хочешь? – теперь к снисхождению добавилось пренебрежение, и Лициния с трудом сдержалась, чтобы не высказать ему всё, что накопилось за эти долгие годы. Но вера в кару богов помогла ей сдержаться.
   – Ты знаешь, что если любой обличённый властью римлянин совершает проступок, порочащий его честь, а, значит, и честь Рима, то его отстраняют от должности до выяснения обстоятельств? – заявила она.
   – Я так и знал! – Красс закатил глаза к небу. – Тебе же самой не поздоровится, глупая! – снисходительно произнёс он. – Хотя ты уже и не весталка, всё равно накажут.
   – Я готова понести наказание, если таковое будет, – резко оборвала его Лициния. В её голосе прозвучал металл, и Красс насторожился. Неужели эта странная женщина, спустя столько лет, действительно захочет рисковать своей жизнью, чтобы проучить его? Нет, не может быть… Но природная хитрость заставила его промолчать.
   – Ну, и что же ты хочешь? – проклиная себя за то, что пришёл сюда, прошипел он.
   – Я предлагаю тебе другой договор, – не меняя тона, продолжила Лициния. – Ты останешься консулом. Ты поедешь в Сирию. Ты станешь победителем всего мира. Только если тебе не запретит это народ Рима. А народ Рима может запретить всё, – Лициния еле сдерживалась, видя, как кривится в брезгливой гримасе лицо человека, когда-то покорившего её сердце, а до этого убившего её отца. Она собралась с силами и продолжила: – Поэтому я принесла тебе новый договор. Короткий. Ты соглашаешься передать мне мой дом… – она остановилась и набрала в лёгкие побольше воздуха, чтобы не сбиться, – и работающих в нём рабов… – она почувствовала, что у неё пересохло в горле.
   – А рабы-то тебе зачем? – с наглой усмешкой спросил Красс.
   – Дослушай! Всё это безоговорочно перейдёт в мою собственность… только при одном условии – если ты в этом походе погибнешь, и твоя смерть будет подтверждена в Сенате, – когда Лициния произнесла последние слова, Красс, несколько раз моргнув, посмотрел на неё с недоумением и откинулся на спинку кресла. Он постучал пальцем по лбу и отрицательно покачал головой. Лициния вспыхнула и встала. Красс с издёвкой скрестил руки на груди, но вскоре пожалел об этом. – Трибун Атей Капитолин и сенатор Марк Публий Метелл! – громко позвала она. Красс вздрогнул, услышав имена своих заклятых врагов. Через мгновение в комнату вошли грузный сенатор и сутулый, суровый трибун. Его недружелюбный, хмурый взгляд не обещал Крассу ничего хорошего. – Как я и говорила вам, мы не можем прийти с Марком Крассом к общему мнению по вопросу возврата моего дома. Поэтому теперь я хочу при вас сказать самое главное, о чём я молчала столько лет. Народ Рима должен знать…
   – Я согласен, – вдруг резко перебил её Красс. Его голос был нежным и сладким, как будто он собирался признаться ей в любви. Это было так неожиданно, что все в недоумении замерли. – Я согласен подписать твой договор, Лициния, – он вздохнул, закатил глаза к потолку и с обворожительной улыбкой продолжил: – Видят боги, я давно собирался предложить тебе нечто подобное. Ведь ты же не собираешься последовать за мной в Азию, чтобы убить меня там? – он выдавил из себя улыбку, но в душе трясся от ненависти и страха, и только колючий взгляд выдавал его мысли. Поэтому он старался не смотреть на присутствующих. С ним давно не поступали так подло и низко. И в душе он проклинал подлую весталку, обещая свести с ней счёты, как только вернётся из Азии. Мысль о том, что он может оттуда не вернуться, даже не приходила ему в голову. Удивлённые трибун и сенатор с интересом наблюдали за этой сценой. Таким они его ещё никогда не видели. И даже не подозревали, что в Риме есть человек, который имеет над ним такую власть. Тем более, женщина… Лициния достала два пергамента и положила их перед Крассом.
   – Я прошу вас быть свидетелями и скрепить наши подписи под договором, – обратилась она к своим спутникам после того, как Красс поставил свою подпись.
   – Лициния, уважая твои годы и заслуги в храме Весты, я преклоняю перед тобой колени, – медленно произнёс трибун Атей Капитолин. – Но я не могу пойти против своей воли. Ты скрывала от народа Рима что-то страшное столько лет, а теперь из-за давления на Марка Красса эта правда должна остаться неизвестной? Это несправедливо по отношению к римлянам, чьи интересы я представляю как народный трибун. Поэтому я требую от тебя сказать то, что ты намеревалась произнести в случае отказа Марка Лициния Красса подписать этот безумный договор.
   На какое-то время воцарилась полная тишина. Трое мужчин смотрели на Лицинию, а она, опустив взгляд, стояла посреди комнаты с двумя свитками в руках. Наконец, она подняла голову и посмотрела на трибуна глазами, полными безумной боли.
   – Я скажу тебе, Атей, что я хранила столько лет в своём сердце. И пусть ты уже не в силах что-либо изменить, дай мне слово, что после этого ты подпишешь договор.
   – Я не вижу никаких преград к этому, – ответил трибун. Марк Красс схватился за грудь и упал на мраморную скамейку. Он не мог ничего изменить и вынужден был только молчать и слушать.
   – За несколько лет до смерти Суллы мой отец был объявлен врагом Рима и убит. После этого наш дом и землю должен был купить некто Луций Голконий Приск. И он должен был это сделать по просьбе вот этого человека, – она ткнула свитком в сторону Красса. Тот сидел с побелевшим лицом и не шевелился. – Марк Красс узнал, что Гнею Помпею понравился дом моего отца. Луций Приск занёс моего отца в списки проскрипций. За это Марк Красс пообещал Луцию Приску поделить деньги Помпея пополам. Меня спасли жрецы-авгуры и великий понтифик. Я хранила эту боль в сердце много лет. Теперь ты, трибун, знаешь об этом. Подпиши договор, как обещал, – Лициния протянула ему два свитка, и тот, почти не глядя, поставил на них свою подпись. Следом за ним с растерянным выражением лица то же самое сделал и сенатор Марк Публий Метелл. Красс постепенно приходил в себя. Да, он видел, как Лициния блестяще отвела от себя угрозу. Но тем самым она отвела её и от него. Он был далёк от намерения проявлять по этому поводу какие-либо эмоции. Сейчас его это не волновало. Слава богам, эта старая сорокалетняя дура должна была теперь отстать от него навсегда, и он, наконец-то, смог бы беспрепятственно отплыть в Сирию. А договор… Опять договор! Она и в прошлый раз навязала ему своё решение. Уже во второй раз. Но что из этого вышло? Ничего. Дом всё равно принадлежит ему! Так что пусть ждёт его возвращения из Азии. Вряд ли она станет доводить дело до суда. А этим двоим правдолюбцам будет трудно доказать его участие в смерти её отца, основываясь лишь на словах глупой весталки. Пусть подёргаются, поищут доказательства, если хотят. Это потребует немало сил. К тому времени он уже вернётся в Рим с триумфом. А весталка опять останется ни с чем. Пусть тешится своим договором! Он совсем не собирается там умирать, в этой Азии!..
   Красс вздохнул полной грудью и поднялся, чтобы уйти. Он хотел попрощаться с безмолвно следящей за ним троицей, но потом передумал и вышел, не сказав ни слова. Он оказался прав. Позже попытки трибуна и сенатора воззвать к справедливости и наказать его за прошлые поступки так ни к чему и не привели. Луция Голкония Приска уже давно не было в живых, а те, кто остался, не хотели ворошить прошлое, потому что сами сильно обогатились за счёт тех же самых проскрипций. Но, конечно, не так, как Марк Красс.

Глава 66

   Многочисленные гости в триклинии радостно шумели, предвкушая роскошный десерт после долгой прогулки по саду. На холодном воздухе они успели немного проголодаться и теперь с радостью потирали руки, обсуждая блюда, которые начали выносить рабы. Расставшись с весталкой и её свидетелями, Красс с радостью присоединился к гостям. Он поднял кубок за Рим и его народ, а потом все гости выпили за здоровье нового консула – Марка Лициния Красса. Взяв чашу, он вышел на портик и подошёл к Лацию.
   – Жизнь в Риме сложна, Лаций Корнелий, – патетически заявил он. Морозное дыхание вырвалось у него изо рта, как белое облачко, и сразу же растаяло в воздухе.
   – Я согласен с тобой. Поэтому благодарю за помощь и те связи, которые ты помог мне здесь наладить! – Лаций невольно улыбнулся, вспомнив случай с рыжим греком Александром в термах сенатора Валерия Мессалы. – Ты не замёрзнешь? Возьми мой плащ! – предложил он.
   – Не надо. Я жду от тебя другой благодарности, – заметил Красс. Он замолчал и поставил кубок с вином на невысокую колонну без бюста. – Не буду повторяться, но ты всегда можешь изменить своё решение. Кстати, почему ты не рассказал мне о стычке с людьми Пульхера в таверне?
   – Я… не хотел беспокоить тебя такой мелочью. Тем более что никто не пострадал, – растерянно ответил Лаций, а который раз убеждаясь, что у Красса везде были свои осведомители.
   – Зря. Ты мог погибнуть. Его люди не шутят.
   – Я это понял.
   – Тебе повезло. А Пульхера ещё накажут боги. Обязательно! Видишь, как они благосклонны к тебе. Они ещё раз напоминают, что твоя судьба связана с великими делами и ты должен об этом задуматься. Но я всё это уже тебе говорил. И не раз. Вот и Сцинна завтра покидает мой дом. Он совсем плох. Я отпускаю его, – добавил консул.
   – Я слышал. Здоровье? – сочувственно спросил Лаций.
   – Не только. Кстати, ты тоже имеешь к этому отношение! – Красс повернулся к нему. – На следующей неделе в тюрьму Рима привезут десять человек, которых обвиняют в неповиновении наместнику Рима на Сицилии. Их обвиняют, знаешь, в чём? В заговоре и подготовке убийства, – он помолчал и добавил: – Среди них жена наместника. Говорят, молодая и очень красивая женщина. Её зовут Виргиния. А ещё там оказался брат Сцинны.
   – Оги? – с удивлением спросил Лаций.
   – Да, Оги Торчай.
   – Я же его предупреждал! – с сожалением произнёс он.
   – Не ты один. И Сцинна, и я в своё время. Но этот очень способный меняла решил, что сможет обмануть весь мир. Теперь его ждёт смертная казнь. Как, впрочем, и изменницу-жену глупого наместника.
   – А Сцинна? – спросил Лаций.
   – Что Сцинна? Он умный человек… и молча скорбит. Поэтому я его и отпускаю, чтобы он мог заранее подготовиться к тяжёлой утрате любимого брата. Ну, и ещё, чтобы его имя не помешало кое-каким моим планам. Чтобы никто не сказал, что у меня в доме живёт брат преступника.
   – Да, суд может остановить тебя…
   – Вот именно! Поэтому мне придётся выступить в Азию, скорей всего, без решения Сената, – Красс поднял взгляд и увидел неодобрительный взгляд Лация. – Не смотри на меня так! Да, такова ситуация. Сенаторы не видят в Азии никакого врага и не считают необходимым посылать туда армию нового наместника.
   – Я знаю. Но ты рискуешь, – осторожно сказал он.
   – Рискую? – усмехнулся Красс. – Это ты мягко сказал. Я не просто рискую. Я рискую всем и сразу. Второго шанса у меня уже никогда не будет! Ни-ког-да! – он облокотился руками на мраморные перила и уставился невидящим взором вдаль. В этот день Лаций впервые заметил в нём начинающиеся изменения. Марк Красс напоминал живую статую с подёрнутыми дымкой глазами и устремлённым вдаль времён взглядом.
   – Консул… – позвал его он.
   – Да? – встрепенулся тот. Он снова был здесь. – Мне нужен ты, Лаций Корнелий. Не буду скрывать, ты мог бы очень сильно мне помочь в будущем. Возьми всех своих легионеров. Я заплачу, сколько скажешь!
   – Марк Красс, я не могу. Я долго думал. Но я не могу. Боги не дали мне знак, – отрицательно покачал головой он.
   – Я заплачу сейчас. Или ты не хочешь присоединиться ко мне из-за свадьбы с Оливией? Я слышал, ты спас её в театре. Молодец. Но Оливия – не проблема. Я понимаю. Женись и приезжай потом. Ты всегда можешь присоединиться к нам.
   – Нет. Я не могу… потому что мне не по душе эта затея.
   – Ты уже говорил об этом. Но война – это не дело души. Это дело меча. Какая разница, где тебе будут платить? Я готов заплатить тебе в сто раз больше, чем Цезарь!
   – Дело не в этом. Я чувствую, что не готов идти туда… потому что там нет врага.
   – Ты говоришь, как старый сенатор, а не молодой воин. Разве ты не понимаешь? – Красс начинал закипать. – Враги есть всегда и везде. Рим всегда был окружён врагами, даже когда они притворялись друзьями. И так будет всегда! – он вспомнил разговор с весталкой и заскрипел зубами.
   – Да, но Рим никогда не нападал первым, – попытался возразить Лаций.
   – Это спорный вопрос. Всё зависит от того, как это преподать людям. Но если завтра Сирия или Иудея попросят о помощи, что ты тогда будешь делать?
   – Ты прав, но сейчас я… пока не могу принять такое решение.
   – Хорошо, – Красс поджал губы и поёжился. – Давай договоримся об одном: если у тебя будет возможность присоединиться ко мне, ты сразу же это сделаешь. Даёшь слово? – от прежнего внимательного и осторожного Красса не осталось и следа. Теперь перед Лацием стоял жёсткий и властный консул Рима, способный на любой поступок. Поэтому лучше с ним было не спорить.
   – Но это…
   – Лаций, я говорю прямо: если ты захочешь прийти ко мне в армию, я всегда приму тебя. Всегда. Дай слово только, что если боги помогут тебе изменить решение, ты не остановишься на полпути и придёшь?
   – Хорошо. Я даю тебе слово, что подумаю, – решил согласиться он.
   – Надеюсь… – добавил Красс. – Не забудь об этих словах!
   – Да хранят тебя боги! – пожелал ему Лаций, не зная, что совсем скоро эти слова пригодятся ему самому. Марк Красс в ответ усмехнулся, положил руку ему на плечо и прищурился. Он хотел что-то добавить, но только покачал головой и молча вернулся в дом, оставив его на ступенях одного. Внизу, у ворот ему встретился Сцинна. Лаций подошёл к нему.
   – Прости, я говорил Оги не делать этого, – сокрушённо покачал головой он. – Но он меня не послушал… Это всё из-за Виргинии. Он любил её.
   – Меня он тоже не послушал. Ты уже всё знаешь? – тихим голосом спросил бывший счетовод Красса.
   – Да, Красс рассказал. Прости…
   – Не надо. Ты ничем уже не поможешь. Оги рассказал мне, что ты сделал для него там, на Сицилии. Я не одобряю это… но ты – мужественный человек. И твой друг Варгонт – тоже. Я благодарен вам за это.
   – Разве ты не сделал бы то же самое для меня?
   – Не думаю… Мой опыт и моё здоровье не позволяют мне идти на поводу моих чувств. Я вынужден буду скоро уехать. Мне надо подлечить мой бок, – он опустил взгляд и вздохнул. – Кстати, как ты думаешь, есть ли такое место, где можно было бы сейчас спокойно провести полгода или даже год, чтобы не было войн?
   – Даже не знаю. Я давно хотел побывать в Карфагене. Его стёр с лица мой предок, Сципион Африканский. Но там сейчас ничего нет, одна пустыня. Может, в Вифинию, туда, где умер страшный Ганнибал? Или Коммагену. В Азии много небольших прибрежных городов, где можно затеряться навсегда. Александрия, Антиохия, Иссы…
   – Вифиния… Там умер Ганнибал? Не знал… Интересно…
   – Сцинна, а ты сам откуда? Может тебе поехать домой? Говорят, родные места лечат лучше всего.
   – Наши родители жили в Хараксе. Это далеко отсюда. Очень далеко. Дальше Азии. Там очень жарко. Они жили в греческом полисе. Но это неважно. Значит, говоришь, Вифиния и Коммагена?
   – Да, – кивнул Лаций.
   – Благодарю тебя. Пусть боги хранят тебя!
   Они расстались, каждый думая о превратностях судьбы и о том, что их может ждать в будущем. И хотя их судьба уже была предопределена всесильными Парками, Лаций продолжал поступать им наперекор, поддаваясь порывам молодости, в то время как Оги Торчай пытался сопротивляться и отчаянно цеплялся за жизнь совсем по другой причине – он хотел помочь попавшему в беду брату.

   Пока они говорили у ворот дома, Марк Красс вернулся в ту самую комнату, в которой совсем недавно состоялся его разговор с весталкой Лицинией. Вместо неё здесь теперь находился Тит Анний Мелон, заклятый враг Клода Пульхера. Именно его вмешательство спасло Лация от преследования гладиаторов Клода Пульхера. Красс решил, что настало время использовать его в своих целях.
   – Твои руки развязаны, Тит, – бросил он с порога вместо приветствия. – Можешь делать всё, что угодно. Дай мне время уйти из города, и потом можешь с ним встретиться.
   – Это точно? – нахмурившись, спросил широкоплечий римлянин, больше похожий на гладиатора-вольноотпущенника, чем на городского магистрата, чей плащ красовался у него на плечах. – Ты позвал меня только из-за этого? Разве ты сам не можешь избавиться от этого красавчика?
   – Если бы тебя это не волновало, разве ты примчался бы сюда весь в пыли? – с иронией ответил вопросом на вопрос Красс.
   – Да, – согласился тот. – Но ты можешь дать мне слово…
   – Тит, сколько слов тебе надо? Я не могу написать тебе это на папирусе, потому что не буду в Риме, когда всё это произойдёт. Я могу только повторить, что твои руки свободны. Всё! Клод мне больше не нужен. Мне нужен только его дом. Выкинь его оттуда! И из дома Цицерона тоже. Но будь осторожен, Пульхер не простой гражданин, он очень хитёр и коварен.
   – Не беспокойся. У меня есть голова на плечах. Я подожду, когда он ошибётся. Благодарю тебя, консул! Я редко говорю такие слова. Особенно, когда дело касается такого неблагодарного человека, как Клод, и… его женоподобных друзей. Ты не можешь себе представить, как я тебе благодарен. Я этого никогда не забуду!
   – Хорошо, хорошо! Иди! У меня сейчас много дел. Позже я помогу тебе с клиентами в Сардинии. Дай срок, и все виноградники там будут твои. Ну, всё, иди, иди, – быстро закончил он, заметив, как растерянно развёл руки в стороны собеседник. Предчувствуя, что разговор может затянуться надолго, он поспешил проводить его до дверей. Оставшись один, Красс упал в широкое кресло и закрыл глаза. День оказался очень тяжёлым. Но он, слава богам, всё сделал правильно. В Риме всегда побеждает сильнейший. А сильный – это тот, кто может что-то дать окружающим. Желательно, деньги. Эта мысль его всегда успокаивала.

Глава 67

   Был редкий для зимы солнечный день, время приближалось к полудню. Воздух казался лёгким и прозрачным. Лаций чувствовал, что дышится свободно, но уже несколько дней после разговора с Марком Крассом у него было плохое настроение. Какое-то неприятное предчувствие томило душу, но боги молчали. Никаких знаков и намёков не было. От этого становилось ещё хуже. Накануне он принял решение возвращаться в Галлию. Рим тяготил его, и Лаций думал, что если откровенно поговорить с Цезарем, то тот сможет помочь ему советом или делом… Но ждать, как советовали все вокруг, он больше не мог. Оливия как-то странно разволновалась вчера, когда он сказал ей об этом. И убежала к сестре в комнату. Может, привыкла к нему? Всё это ему изрядно надоело, и помочь мог только мудрый Цезарь.
   Вернувшись в дом Пизонисов, он столкнулся в воротах с Икадионом. Тот совсем недавно вернулся из их имения, где отец семейства был занят проблемами с урожаем и закупкой зерна. Пизонисы решили заготовить продовольствие на два года вперёд. В прошлом году многие патриции пострадали от неурожая и голода, обрушившихся на юг Италики, поэтому наиболее благоразумные старались теперь заготовить еду не на год вперёд, как раньше, а на целых два или даже три.
   – Что ты такой уставший? Что случилось? – спросил Икадион, снимая плащ.
   – Не знаю. Как-то не по себе. Надо как-то отвлечься.
   – Может, заболел? Холодно. Да что ж вы все сегодня какие-то странные! Может, пойдём в гимнасий? – предложил он. – Позанимаемся упражнениями? Согреешься.
   – Да, нет. Не хочу. Настроение не то.
   – Это из-за Оливии? Ты её видел? Это она тебе что-то сказала? – Икадион не знал об их договорённости на Вилле папирусов и, как все остальные, искренне верил, что между ними существует настоящая любовь.
   – Нет, не она. Кстати, что с ней? Вчера расплакалась, как ребёнок, – Лаций снова почему-то вспомнил про медальон, встречу со своими старыми товарищам по оружию, Пульхера и его бандитов. За несколько дней до этого Варгонт сказал, что Красс пообещал сделать его легатом, а всем остальным после окончания похода раздать участки с рабами в Сирии. И ещё много золота.
   – Оливия ещё ребёнок. С утра не в себе. Зайди к ней, – пожал плечами Икадион. – Она какая-то странная. Вся в слезах. Может, успокоишь. Я, если что, буду в саду.
   – Хорошо.
   Оливия сидела в комнате вместе с матерью. Обе выглядели взволнованными. Валерия Пизонис встала и подошла к Лацию.
   – Оливия совсем грустная. Ты не мог бы её как-то отвлечь? – с каким-то странным неестественным напряжением в голосе сказала она.
   – Что-то случилось? – нахмурился Лаций, постепенно забывая о разговоре с Крассом и легионерами.
   – Утром к нам в дом приходил Клод Публий Пульхер, – напряжённо произнесла Валерия. – Нас не было дома, он встретился с Клавдией и её сестрой, – мать кивнула на Оливию, которая сидела, не поднимая головы. Наверное, они поругались, и бедняжка Оливия приняла всё это близко к сердцу… Может, он ей сказал что-то плохое… Сейчас она ничего не говорит, просто плачет.
   – Кто же его пустил? Как же так? Прямо в дом? – изумился Лаций. – Не люблю этого человека. Хотя не сталкивался с ним ещё. Он один приходил?
   – Конечно, да! Его пустил старый раб. Клод был весь в перстнях и сиял, как купол храма Юпитера. Какая наглость! В нашей семье это не принято, а он посмел… Но речь не об этом… Старый раб говорит, что Клод приходил сюда не раз, когда нас не было… И это ещё что!.. Ну, да ладно, с этим мы сами разберёмся. Постарайся поговорить с Оливией. Она оказалась крайней в этой глупой ситуации.
   – Валерия, ты не волнуйся, я с ней поговорю, – шёпотом произнёс Лаций. – Только оставь нас наедине.
   – Благодарю тебя, – пожилая мать, вся серая от слёз, вышла из комнаты. Лаций подошёл к девушке. Та, согнувшись, сидела на краю лавки и плакала. Её хрупкие плечи тихо вздрагивали. Ему захотелось погладить её по спине, обнять и хоть как-то успокоить.
   – Оливия, – Лаций сел рядом. Она оторвала руки от лица и посмотрела на него красными глазами. Даже в слезах её лицо оставалось трогательно-милым и не вызывало отвращения, как это бывает у многих даже очаровательных женщин, чьи лица во время плача меняются до неузнаваемости. – Оливия, ты можешь сказать, что произошло? – спросил Лаций. Она кивнула. – Давай поговорим спокойно. Ты можешь? – попытался улыбнуться он и понял, что говорить о спокойствии в такой ситуации было глупо. Но Оливия постаралась успокоиться и ответила:
   – Да, смогу.
   – Что случилось? Здесь утром был Клод Публий Пульхер, так?
   – Я целый месяц не была у сестры, – она поджала губы.
   – Месяц? Ничего не понимаю…
   – Да, хотя для тебя это странно… Прости. Она не болела, – Лаций медленно набрал воздух в грудь и ничего не сказал. Надо было ждать. Оливия продолжила: – Она не болела. Всё это время. Понимаешь? Она совсем не болела! А он мне врал!
   – Э-э… Да, понимаю. Но что же тогда с Клавдией? Я долго её не видел.
   – Она беременная! – снова разрыдалась Оливия. – Вчера к ней приходила повитуха… – она уронила голову в ладони.
   – Беременная? Как это? Э-э… Ну, и что? Что в этом страшного? – наивно спросил Лаций.
   – Она никому не говорила. Вчера ей стало плохо. И теперь не говорит. Даже матери.
   – Что не говорит?
   – Не говорит, кто отец ребёнка.
   – Но кто же это? Может, это Пульхер? И он приходил, чтобы…
   – Нет, нет. Он сказал, что это неправда. Он даже наорал на меня, – Оливия отчаянно закивала головой и снова разрыдалась.
   – Хм-м… – Лаций пытался понять, что произошло, но она сквозь слёзы продолжила:
   – Я целый месяц встречалась с ним. Сначала по просьбе сестры, а потом он сказал, что я ему наконец-то понравилась и он хотел бы узнать меня поближе. Он просил меня доказать, что я действительно его люблю. Его так часто обманывали и бросали. Он боялся, что я его тоже обману. Он говорил, что сестра его тоже обманула. И теперь он любит только меня! И просил доказать ему, что я не обману.
   – Как? Стать его любовницей?
   – Нет. Он попросил украсть у тебя медальон и принести ему. Но у меня не получилось. Прости…
   – Медальон?!. – Лаций опешил, но смог взять себя в руки. – И что дальше?
   – Тогда он разозлился и сказал, что я его тоже предала. Но я не предавала. Я сказала, что готова на всё. И он этим воспользовался! Он сказал, чтобы я доказала это. Мы были вдвоём… и теперь я не знаю, что делать дальше! Это позор и горе! Он обесчестил меня! И я тоже буду беременная, как Клавдия!
   – Это уже совсем как-то… – Лаций развёл руки в стороны, не зная, что сказать.
   – А сестра молчала… всё это время. Она никому… никому ничего не говорила. Даже матери. Пока ей не стало плохо. Потом мама всё узнала. Но мне тоже ничего не сказала. Я до сегодняшнего дня ничего не знала. Если бы я знала, я бы ни за что не согласилась с ним остаться вдвоём… это такой позор!
   – Согласен, но что тебе сказал Пульхер?
   – В том-то и дело, что ничего-о-о! – протяжно завыла она.
   – Да что ж ты так ревёшь?
   – Он был у Клавдии. Требовал что-то. Потом сказал ей, что у него родился сын. Два дня назад. С ним сидит рабыня, потому что жена не может прийти в себя.
   – А что говорит твоя мать?
   – Она хочет отправить Клавдию на виллу. После родов.
   – Надо было это сделать раньше, – пробормотал Лаций.
   – Да. Но никто не знал. Она же от всех скрывала!
   – Чего ждала? Непонятно… – вздохнул он. – Ну, перестань плакать. Как будто это тебе рожать, а не ей. Ты говорила с сестрой?
   – Да! Она попросила меня съездить к нему…
   – К кому? К Клоду Пульхеру?
   – Да!
   – Зачем? – Лаций искренне не понимал женские мысли.
   – Клавдия любит его и хочет, чтобы он пришёл. И… – Оливия задохнулась от нахлынувших чувств, – она хочет, чтобы Клод был рядом, когда она будет рожать. Она хочет показать ему ребёнка. Она думает, что это вернёт его… – слёзы снова хлынули у неё из глаз рекой.
   – О боги! – прошептал Лаций и задумчиво покачал головой. – Это же не его ребёнок! Или я что-то не понимаю? – он вдруг вспомнил, что семья Клода Публия Пульхера жила у него в доме, и тут ему в голову пришла одна безумная мысль. Он резко повернулся к Оливии. Та испугалась, увидев решительное выражение у него на лице.
   – Что ты? Ты… – она не нашлась, что сказать. Его глаза горели каким-то странным задором и возбуждением, не похожим на благородное негодование и сочувствие, которые она ожидала в них увидеть.
   – Слушай, ты же не хочешь сделать сестре больно?
   – Не-ет, – в недоумении протянула Оливия, перестав всхлипывать.
   – Тогда тебе надо съездить к нему. Чтобы передать эту просьбу.
   – Как? Ты сошёл с ума? Я не хочу его видеть!
   – Это как раз хорошо, – возразил Лаций. – Значит, ты сможешь высказать ему в лицо всё, что думаешь. Так?
   – Нет, не так. Ты не всё знаешь.
   – Ну, что я ещё не знаю?
   – Ничего. Ничего.
   – То, что ты его любишь?
   – Да!
   – Это я как раз знаю, – с трудом сдержал улыбку Лаций.
   – Но что скажет мама?
   – Мама? Твоя мама останется дома. Она и знать ничего не будет. Зачем ей об этом говорить? До вечера ещё далеко. Мы смогли бы успеть туда и обратно до темноты.
   – Мы? – ещё больше удивилась Оливия.
   – Да. А что? Это же мой дом. Бывший мой, к сожалению… Поэтому я мог бы поехать с тобой.
   – Правда? – чёрные глаза Оливии округлились, и она перестала всхлипывать, поражённая его предложением.
   – Да, да, правда. Моя сестра продала Клоду Пульхеру этот дом за долги своего мужа. Я прожил в юности там много лет. Только не говори никому. Лучше об этом молчать.
   – А что же мы ему скажем? – вдруг нахмурилась она.
   – Мы? – удивился Лаций. – Нет, ты. Потому что ты одна пойдёшь к нему. А мы будем тебя только сопровождать. Как носильщики.
   – Тогда как же мне сообщить ему? Я же не могу ехать со служанками прямо к мужчине!
   – Но ты можешь поехать к его матери. Правильно?
   – Да. И что? Потом позвать его?
   – Ну, конечно. Там уже сама решишь. Скажешь, что не могла поехать напрямую к Пульхеру из-за сложности этого дела. Его мать не дура. Она должна всё знать. Не может быть, чтобы не знала. И потом попросишь встретиться с Клодом Пульхером.
   – Ты прав. Сестре сказать? – вскочила она.
   – Ты что! Не вздумай! Ей и так тяжело. Лучше расскажешь потом.
   – Да, да, конечно. Тогда мне надо собраться. Быстрее…
   – Ну, давай. Жду тебя в саду. Мы будем там с Икадионом. Пойду его уговаривать, – Лаций улыбнулся и подбадривающе кивнул головой. Оливия тоже впервые за долгое время улыбнулась, и её глаза подёрнулись томной дымкой предвкушения встречи с любимым и ненавистным человеком.
   Когда она сбежала по ступенькам, то растерянно остановилась, ничего не понимая.
   – Это что такое? – спросила она, увидев Лация и Икадиона в длинных красных плащах носильщиков. Особенно бросались в глаза грубые сандалии на ногах.
   – Мы должны выглядеть как слуги, а не патриции, Оливия, – успокоил её Лаций. – Нет смысла привлекать внимание к носилкам молодой женщины и двум всадниками на лошадях.
   – Да. Но это…
   – Это просто наше желание. Какая тебе разница, будем мы ехать верхом или нести носилки? Нести безопаснее. Всё равно в дом пойдёшь одна, без нас. Со слугами Пульхера. В такой одежде на нас никто не будет смотреть. Поэтому мы сможем узнать кое-что, пока будем ждать тебя у входа.
   – У кого узнать? – спросила она.
   – О, всесильные боги! У слуг, у людей вокруг, понимаешь? Они тоже носят такие же сандалии. Поэтому с ними будет говорить намного проще.
   – Лаций, я полностью доверяю тебе, хотя ничего не понимаю. Но у нас проблема. Мать взяла большие носилки.
   – Твоя мать уехала?! – нахмурился Лаций.
   – Да.
   – Странно, а как же сестра? Ведь повитуха ещё не пришла…
   – С ней сидят служанки, но странно, что мама ничего мне не сказала, – Оливия была в растерянности.
   – Хорошо, но у вас есть ещё носилки?
   – Да, для Клавдии. Это её носилки.
   – Берём их! – махнул рукой Лаций.
   – Но она же старшая сестра! Слуги Клода могут подумать, что к нему приехала Клавдия, – понизив голос, прошептала Оливия.
   – Пусть его слуги тебя не волнуют, – настойчиво произнёс Лаций и взял её за локоть. – Садись!
   – Ну, да. Наверное, ты прав.
   – Тогда идём вместе с носилками, как и договорились, – кивнул он Икадиону, и они, подхватив небольшие носилки вместе с шестью слугами, вышли за ворота. Если бы он знал, что произойдёт дальше, то ни за что не покинул бы дом Пизонисов этим вечером. Но было уже поздно. Лаций спешил навстречу своей судьбе и искренне верил, что вершит её сам.

Глава 68

   До последнего поворота на северном склоне Палатина оставалось ещё шагов десять, когда Лаций поднял руку и носилки остановились. На улице было тихо, издалека доносился шум торгового квартала Суббура и прилегающих улиц. Он осмотрелся. Вокруг всё было спокойно. В роскошных домах никого не было видно: не высовывались обычные зеваки, не возвращались с рынка рабыни, и хозяева не выходили на ступеньки, чтобы посмотреть, кто прошёл по улице в послеобеденное время.
   – Что там? – донёсся из носилок негромкий голос Оливии.
   – Надо осмотреться. Вдруг у него гости? – так же тихо ответил Лаций. Икадион, медленно потянулся от усталости и направился к углу улицы, чтобы посмотреть, что происходит у дома Клода Пульхера. Оттуда он вернулся уже сильно взволнованным.
   – Ну, что? – с нетерпением спросил Лаций.
   – Там… там носилки Валерии Пизонис, – ответил либертус. Лаций поднял брови вверх и с недоверием уставился на друга. Но тот утвердительно кивнул головой и сделал жест в сторону улицы, предлагая ему самому в этом убедиться. Лаций быстрым шагом побежал вниз по улице. Когда он вернулся, Оливия от нетерпения даже приоткрыла занавеску.
   – Почему мы стоим? – спросил она.
   – У Пульхера сейчас твоя мать, – растерянно ответил он. На лице у него застыло недоумение. Оливия ойкнула и откинулась назад, вглубь носилок.
   – Посиди пока тут. Надо подумать. Не высовывайся, – попросил он.
   – Что будем делать? – тихо спросил из-за спины Икадион.
   – Пока ничего. Оставайтесь здесь. Я хочу обойти дом с другой стороны. Перепрыгну через забор у дальнего выхода. Я там всё знаю. Вдруг повезёт, может, кого-то увижу.
   – Не нравится мне это, поверь. Что-то подсказывает, что не надо туда ходить, – недовольно пробормотал друг.
   – Вроде никаких знаков боги не посылают, – постарался улыбнуться Лаций, но сердце у него дрогнуло.
   – У меня недоброе предчувствие, – повторил либертус.
   – Хорошо, давай договоримся, что если меня долго не будет, ты увозишь Оливию домой. Понял? Вот, как тень дойдёт до этого угла, то всё, уходите.
   – Когда тень будет здесь, наступит вечер. Это слишком долго, Лаций.
   – У тебя есть ещё шесть рабов. Так что носильщиков хватит.
   – Не о рабах речь. О тебе.
   – Икадион, мы зря теряем время. Послушай меня! Это мой дом. Я там всё знаю. А ты следи за носилками Валерии. Если она выйдет раньше меня, то уходите сразу. Ты помнишь, как мы шли сюда через торговые ряды за рынком?
   – Да.
   – Так и иди. Выиграешь точно. Вернётесь раньше её.
   – Лаций…
   – Ну, что ещё?
   – Будь осторожен. У меня действительно дурное предчувствие, – Икадион был мрачнее тучи.
   – Расскажи это старым Мойрам [146 - Мойры – богини судьбы (римск.).]! У них тоже всегда плохие предчувствия. Лучше следи за тенью дома, как договорились, – с натянутой улыбкой сказал он напоследок, но эта шутка не вызвала у Икадиона радости. Лаций поднял руку в прощальном приветствии и поспешил к углу забора с другой стороны улицы.

Глава 69

   У ворот соседних домов никого не было. Он обошёл стену несколько раз и ни с кем не столкнулся. Несмотря на то, что ещё не наступил вечер, вокруг было тихо. Он не видел рабов, которые обычно возвращались в это время с рынка, и за стеной тоже не было слышно ничьих шагов. За последние десять лет стены выросли на два локтя в высоту, на них появились тяжёлые статуи богов, и даже старая деревянная дверь, которая раньше служила боковым выходом, превратилась в толстую неприступную дверь. Только вверху виднелась небольшая решётка, через которую их верный раб Марио раньше обычно смотрел, кто пришёл. Лаций оглянулся. Никого не было видно. Надо было перелазить через забор, но сначала он хотел посмотреть под дверь. Однако теперь она плотно прилегала к камням на дороге. Порыв холодного ветра вырвался из-за угла, подняв столб пыли, и унёс её вдаль по улице. Пыль попала в глаза, он отчаянно заморгал и стал кулаками протирать глаза. В этот момент за стеной что-то зашуршало, дверь вздрогнула, и изнутри послышался осторожный скрип засова. Лаций даже не успел отойти в сторону, когда в проёме показалась невысокая женщина в длинной серой накидке, сутулая и старая. Низко опустив голову, она шагнула вперёд и чуть не ткнулась головой ему в грудь. Ему пришлось сделать шаг назад. Старуха подняла голову и, судя по выражению лица, хотела сказать что-то резкое и неприличное, но вместо этого её глаза округлились, лицо замерло и она, оцепенев, уставилась на него, как на мертвеца. Лаций от удивления тоже опешил. Сморщенное, вытянутое в длину лицо со странными, белёсыми глазами, нижние веки которых ужасно свисали вниз, безобразно оголяя нижнюю часть белка, большая нижняя губа тёмно-синего цвета и острый подбородок – весь внешний вид этой старой женщины производили неприятное и даже пугающее впечатление. Не говоря уже о всклоченных седых волосах, которые доходили ей до пояса. Тем временем, неприятная старуха первая пришла в себя, как-то странно дёрнула головой, плюнула под ноги, что-то пробормотала и, низко наклонив голову, двинулась вдоль забора по улице. Лаций пристально посмотрел ей вслед. Память молчала – он никогда её не видел, это точно. Что же тогда могло её так удивить?
   – Это ты, Лаций? – вдруг донеслось до него из глубины дверного проёма. От неожиданности он вздрогнул и обернулся. Какой-то старик, держась за дверь, протягивал к нему руку. Лаций присмотрелся.
   – Марио, это ты?! – вдруг воскликнул он. – Не может быть! Ты жив?
   – Да, жив. Вот и гожусь только, что двери открывать, да цветы поливать.
   – Марио, не может быть, – всё ещё не верил своим глазам Лаций. – Тебя оставили в доме?
   – Да, оставили. А куда меня девать? Кому нужен старый Марио? В северной Италике я бы уже умер. Не дошёл бы туда с твоей сестрой. Ноги уже совсем не держат. Вот она меня и оставила новым хозяевам.
   – Корнелия?.. Эх, так много надо спросить у тебя… Но подожди, потом. Марио, ты меня впустишь?
   – Да, конечно. Только ты на глаза старухе не попадайся. Иначе нам с тобой конец. Мне-то уж точно.
   – Какой старухе? Этой? – Лаций кивнул в сторону улицы, куда ушла странная женщина.
   – Нет, это не хозяйка. Это повитуха, Сальвия Нума. Очень известная. Из Этрурии.
   – Что за имя? Никогда не слышал.
   – О, это самая лучшая повитуха в Риме. Её даже Катоны и Пизонисы приглашают на роды… берегут, как зеницу ока. Да и не только они. Она у них все роды принимает, свадьбы справляет, на курицах гадает, судьбу предсказывает, со старыми богами по ночам говорит.
   – Фу, прямо ужас какой-то! – фыркнул Лаций. – Что ж она меня так испугалась?
   – Не знаю… Хотя я тоже видел, как она задёргалась.
   – Она же меня никогда раньше не видела!
   – А ей и не надо видеть. Она странная женщина. И страшная! Слухи ходят разные. Говорят, чувствует человека, как зверь. Убить может взглядом!
   – Правда?
   – Да. Вот пару дней назад она тут принимала роды у Фульвии, жены нашего нового господина, Клода Пульхера. Вошла и вышла. Без крика. Только ребёнок запищал. Как будто та и не рожала вовсе. Всё хорошо и спокойно. Вот как!. Простой человек так не может. Правда, Фульвия два дня лежит пока в бреду, встать не может. Плохо ей.
   – Понял, но мне это неважно сейчас. Марио, мне надо пройтись вокруг дома.
   – Ох, не надо бы судьбу испытывать, Лаций. Посидел бы со мной, поговорил бы о прошлом. Родителей бы вспомнили. Метелла Балеарика, мать нашего нового господина, не простит мне этого.
   – Мне только один раз. Ну, что ты? Я тихонько. Тут же ничего не переделали?
   – Нет, дом внутри не трогали. Так, перекопали всю землю, стены простучали, полы снимали, искали что-то. Но потом всё вернули обратно. Как было. А дом целый.
   – Спасибо, Марио. Я быстро. Подожди меня здесь. Не закрывай дверь, на всякий случай. Сам уйди за виноград, посиди там.
   – Хорошо, хорошо. Сам знаю. Иди. Только старой матери не попадайся. Она тебя сразу убьёт. Не люблю я её, ух, как не люблю… – последние слова старый раб произнёс в пустоту. Лация рядом уже не было.
   Он выглянул из-за угла: вот вход в подвал, старый навес, сарай для рабов, женская половина дома. Сердце тоскливо заныло от внезапно нахлынувших детских воспоминаний. Перед глазами проплыли приятые дни, когда они с сестрой кидали в фонтан камешки.
   Пришлось закрыть глаза и несколько раз сильно помотать головой. Комок в горле прошёл, но глаза ещё были влажными. Лаций медленно шёл вдоль стены, осматриваясь и вспоминая, как всё выглядело раньше. Зачем он пришёл сюда? Этот вопрос звучал в голове, но он упрямо отказывался признаться себе, что его мучила досада и обида на сестру за то, что она не посоветовалась с ним перед продажей. За то, что этот дом достался такому человеку, как Пульхер, и ещё за то, что он ничего не мог с этим поделать. Эта часть жизни больше не принадлежала ему, он давно уже был в другом месте, в армии Цезаря, но не мог отпустить воспоминания и обиду, забыть и уйти просто так.
   Раздираемый противоречивыми чувствами, Лаций осторожно подошёл к угловому входу. Дальше были фонтан, а за ним – главный вход в дом. Но там, скорей всего, сейчас стояли рабы и слуги. Поэтому войти внутрь можно было только здесь. Руки сами развязали сандалии, и он неслышно поднялся босиком по ступенькам. Узкий внутренний коридор вёл мимо комнат для женщин и их прислуги. Высокие ниши в стенах и бюсты на высоких подставках были на своих местах. Только теперь они казались ему намного меньше, чем в детстве. За углом был поворот к широкому коридору. Оттуда доносились голоса. Он решил не приближаться, чтобы его не услышали. В дальнем конце за колоннами появилась чья-то тень. Надо было срочно спрятаться. Если бы он не знал этот дом, то бросился бы назад. Но с того места, где он увидел тень человека, его сразу бы заметили. Незнакомец двигался к углу коридора, за которым стояла отдельная колонна, широкая, с четырьмя углами. Вокруг неё располагались четыре статуи. Это было единственное место, где он успевал спрятаться. Лаций нырнул за статую Эмилия Павла [147 - Луций Эмилий Павел Македонский – выдающийся политик и полководец Древнего Рима, консул 182 и 168 г. до н. э.], когда с другой стороны послышался женский голос:
   – … стой тут и жди! Как только он выйдет, сразу же приведи его в мою комнату в зале. Скажи, что к нам приехала мать Клавдии Пизонис, – по властному тону Лаций догадался, что это была Метелла Балеарика, мать Клода Пульхера, а тот, к кому она обращалась, либо раб, либо рабыня. До него доносилось тихое дыхание человека, который стоял за углом в шаге от скрывавшей его колонны. Лаций замер и старался не шевелиться. Когда шаги Метеллы Балеарики затихли вдали, дыхание раба переместилось вниз – он, видимо, присел, предпочитая ждать в такой позе. Судя по дыханию, это был мужчина. Лацию ничего не оставалось, как ждать вместе с ним. И слушать, о чём говорят на женской половине. Двери были приоткрыты, поэтому все слова были хорошо слышны.
   – …ты, это всё ты! – Лаций узнал голос Пульхера.
   – Да, я, – ответил слабый хриплый женский голос. Женщина говорила без истерики, ей вообще было трудно говорить. Наверное, это была Фульвия, его жена.
   – Ты опозорила меня и мой род! Ты, женщина, сделала то, что не осмелилась бы сделать ни одна другая на твоём месте!
   – Перестань, мне плохо.
   – А мне хорошо? Это ты перестань! Как ты могла?
   – А ты? Как мог ты? – она почти шептала.
   – Что?! Ты обвиняешь меня?! – заорал Пульхер.
   – Да, обвиняю… Тебе напомнить твою любовницу Валерию Друзиллу? Или твою племянницу Юлию Секунду? Ты забыл уже, как просил прощение после скандала с этой артисткой Ливией Теренцией? А что у тебя с этой Эмилией Цецилией, будь она проклята всеми богами?! Или она единственная, кто не соглашается на твои приставания? Сколько можно перечислять? Я не хочу тебя видеть! Уйди!
   – Уйти? Нет! Ты – моя жена. И будешь отвечать за это перед богами и судом.
   – Какими богами? Каким судом? Открой глаза, несчастный. Если бы не мой отец, то, видят боги, ты бы уже давно был в изгнании или тебя самого продали в рабы. За воровство и трусость. Кого ты пугаешь? Где мой ребёнок? Я не видела его уже два дня! Где он? Прикажи принести его! Я хочу его видеть.
   – Ты не увидишь его! От кого ты его родила? Я не буду растить чужого ребёнка! Никогда!
   – И не расти. Я смогу прожить одна и без тебя. После всех твоих измен Рим сможет простить одну измену и мне. Ты изменял мне каждый день. И теперь смеешь что-то требовать? Я помогала тебе всем – и деньгами, и советами. Я сделала тебя влиятельным человеком. Моё наследство помогало тебе во всём. А ты в это время соблазнял жену Гая Юлия Цезаря и всяких куртизанок с Сицилии.
   – Ах ты, блудница! – завизжал Пульхер. Лаций с изумлением моргнул несколько раз и напряг слух. Такие слова редко можно было услышать где-то ещё… Было ясно, что жена Пульхера родила ребёнка от другого мужчины. За стеной, тем временем, надрывался обманутый Клод: – Ты должна отказаться от этого ребёнка и признаться во всём перед жрецами! Они примут жертву и очистят тебя.
   – Сколько жертв тогда должен принести ты?! Наверное, не хватит всех людей в Риме, чтобы простить твои измены. Поэтому не кричи.
   – Мужчин в Риме за измену не судят!
   – Некоторых женщин – тоже! – прозвучал резкий ответ.
   – Фульвия Бамбула, ты – моя жена. И этот… этот спуриус [148 - Спириус – незаконнорожденный сын (римск.).] не должен жить в нашем доме.
   – Клод, я хочу видеть своего ребёнка… – силы покидали её. – Если ты не прикажешь принести его, то, клянусь Мойрами, я нашлю на тебя самые страшные проклятья. Обещаю тебе. И тогда тебя не спасут ни твоя мать, ни Сальвия Нума, – хрипло прошептала она.
   – Не угрожай мне! Я – отец и имею право убить своего сына и жену. Это записано в Законах Двенадцати Таблиц! Им подчиняется весь Рим!
   – Клод, не гневи богов. Что ты несёшь? Это тебя убьют, если ты причинишь вред моему ребёнку. И тебя не спасут никакие законы. Ты слышишь? – на какое-то время голоса затихли, потом раздался женский голос: – Уйди, мне плохо. Позови Сальвию Нуму. У меня болит низ живота и плохой вкус во рту.
   – Нет, ты послушай меня! – не унимался Пульхер, и Лаций уже перестал понимать, что тому было надо от своей жены. По колоннаде опять зашуршали мягкие шаги. Хриплое дыхание раба подскочило вверх.
   – Хватит стоять! Иди отсюда! – раздался властный голос матери Пульхерия. – Жди меня в зале. Там сидят гости. Принеси им воду и фрукты. «Значит, Валерия со слугами находятся в атриуме», – догадался Лаций. Слуга прошлёпал босыми ногами по коридору. Скрипнула дверь, и мать позвала сына: – Клод, выйди! Надо поговорить.
   В наступившей тишине послышалось недовольное сопение Пульхера. Лаций повернул голову в его сторону и старался уловить малейшее движение, чтобы понять, куда они пойдут.
   – Ну, что ещё? – Пульхер был недоволен тем, что его прервали.
   – Не туда, – вдруг раздался рядом с колонной голос матери. – Иди за мной, – Лаций не успел опомниться, как они прошли мимо. Его можно было бы заметить краем глаза, если бы не статуя Эмилия Павла. Скорей всего, она закрыла большую часть тела. Пульхер с матерью скрылись внизу. Этот переход вёл к внутренней комнате в женской половине. Там обычно останавливались жёны гостей. Лаций не смог удержаться и, крадучись, последовал за ними. Дверь была плотно закрыта, но по обе стороны виднелись углубления для статуй. Теперь там стояли широкие горшки с яркими цветами. Внутри каждого мог бы спокойно спрятаться взрослый человек. Лаций сначала хотел остаться в нише. Из неё он мог слышать их голоса, но здесь он был на виду. Лаций заглянул под горшок. Тот стоял на невысоком камне высотой в локоть. Сидеть под ним было неудобно, но лежать, сжавшись калачиком вокруг основания горшка, оказалось легче. Через мгновение, слегка примяв цветы по краям, он уже устроился на своём красном плаще носильщика, обняв основание огромного цветочного горшка и чувствуя, как со всех сторон в его тело медленно проникает холод.
   – …Сальвия Нума только что ушла, – услышал он приглушённый голос матери.
   – И что же теперь? – прозвучал уже совсем по-другому голос Клода.
   – Ничего. Её глупые боги запрещают отказывать роженицам. Она была у Пизонисов вчера.
   – И что теперь? Ты обещала, что она убьёт ребёнка. А теперь, получается, что она поможет Клавдии родить его? – чуть не плача, пролепетал Пульхер.
   – Да. И это хорошо. Не скули!
   – Что хорошо?
   – Сальвия примет роды, как велят ей бои. А потом она сделает то, что скажу ей я. Я придумала кое-что получше.
   – Ты хочешь сама убить ребёнка?! – ужаснулся Клод.
   – Нет, зачем? Ты видел этого чернокожего выродка спуриуса? – в голосе матери звучало явная брезгливость.
   – Ребёнка Фульвии?
   – И твоего тоже, – с иронией сказала мать.
   – Почти не видел. Так, краем глаза. Я не мог смотреть… Старуха… она была с ним всё время. Эта твоя Сальвия Нума.
   – Тебе повезло. Его кожа похожа на твои кальцеи.
   – Что ты от меня хочешь? Ещё поиздеваться, как Фульвия?
   – Фульвия родила ребёнка от раба Акутиона. Твоего раба-египтянина.
   – Значит, это всё-таки правда… Я убью его!
   – И будешь последним дураком. Пока не надо. Он слишком дорого стоит. Он ещё не отработал то, что за него заплатили. Я отослала его на загородную виллу. Так что не волнуйся. Позже мы его продадим. Деньги лучше крови. По крайней мере, сейчас.
   – Нет, я хочу видеть его мёртвым! Он предал меня! Фульвия родила от раба! От этого раба! – кричал Клод.
   – Хватит разыгрывать обиду! Я не Фульвия. Мне твои рыдания не нужны. Зачем она только тебя выбрала, не знаю! Сопляк! Слушай, сейчас неважно, от какого раба она его родила. Главное, что от раба. Цвет кожи не скроешь. Поэтому ты сейчас зря орал на неё. Не надо с ней ссориться.
   – Как ты можешь такое говорить? Я тебя не понимаю. Что ты?.. Как это так? Ты же ещё неделю назад предлагала закопать её живьём в саду. Что ты задумала? Скажи мне! – было слышно, как Клод плачет.
   – Почему ты ничего не сказал мне о Клавдии Пизонис? – вдруг прозвучал хлёсткий, как удар плётки, вопрос.
   – Э-э… – замялся Пульхер. – Но я же тебе пытался… рассказать… – его голос сразу изменился, как будто он принадлежал другому человеку.
   – Клод, у нас нет времени! Своим молчанием ты чуть не погубил нас всех! Почему об этом знает пол-Рима и не знаю я?
   – Теперь знаешь, – прозвучал голос побитой собаки.
   – Скажи мне, ты собираешься стать претором в этом году или уже передумал?
   – Нет, не передумал.
   – Опять врёшь! Мне сказали, что ты собираешься ехать с Крассом в Азию.
   – Нет, это неправда. Я просто предложил свою кандидатуру на должность квестора…
   – Тогда перестань раздражать влиятельных людей. Гонять плебс на улицах или кидать камни в свиту Цицерона – это детские шалости по сравнению с Клавдией Пизонис, которая носит твоего ребёнка! Смотри, на любую силу найдётся другая сила. Твои покровители не всесильны. Фульвия – твоя последняя надежда.
   – Я ничего не понимаю… Почему?
   – Потому что сейчас к нам приехала Валерия, мать Клавдии Пизонис. Я попросила её подождать в атриуме. Она точно будет говорить о тебе и дочери. Поэтому сиди здесь и никуда не выходи, пока я за тобой не пришлю. Слушай, кажется, Фульвия зовёт кого-то или стонет. Надо прислать ей служанок. Я всё сделаю. А ты бери ребёнка спуриуса и поезжай со служанкой Алантой к их дому. Аланта кормит грудью своего сына. У неё есть молоко. Она сможет покормить в дороге и спуриуса, чтобы он не заплакал. Главное, чтобы он молчал. Сам ты этого не сделаешь. Давай, иди! А там уже Сальвия Нума всё сделает сама.
   – Но зачем?
   – Слушай, глупый ты сын! Тебе сейчас нужен не чёрный, а белый ребёнок, такого же цвета кожи, как у тебя и Фульвии! Нам не тягаться с семьями Цезонинов и Кальпурниев, не говоря уже о Юлиях. Ты хочешь остаток жизни провести в ссылке? Так что смотри, выбора у тебя нет. Сальвия Нума поменяет детей, и ты привезёшь ребёнка Клавдии сюда, к своей жене. И покажешь ей, понял?! Скажешь, что это родила она! Тебе нужна Фульвия. Она последняя в роде Гракхов. У неё очень много денег. И бросать её нельзя! Привези ребёнка, стань на колени и проси прощения, пока между вами не будет мира! Ты понял? Тем более, что сам виноват.
   – Да, я всё понял. И что делать?
   – Слушай внимательно… – Лаций напряг слух, но Метелла Балеарика, наверное, перешла на шёпот, и Лаций больше ничего не слышал. Наконец, они вышли из комнаты и остановились у клумбы.
   – За этими новыми рабами нужно всё время смотреть! – раздался недовольный голос матери Пульхера. – Эй, Торо! – позвала она кого-то. – Что с цветами? Почему они помяты? Когда ты их поливал? Поправь! – шаги Клода и его матери затихли вдали, а рядом с горшком появился босоногий раб, к которому через какое-то время подошли ещё два. Они стали обсуждать, как пересаживать цветы. Лаций морщился, сжимаясь и разжимаясь, как змея, и чувствуя, что немеет от холода всё сильнее и сильнее. Но больше всего его мучила мысль о том, что он не успеет предупредить Клавдию. Однако вскочить и убежать, не испугав трёх рабов, он не мог. Тогда мать Пульхера заподозрила бы неладное и изменила свои ужасные планы.
   Лаций продолжал ждать, и ему казалось, что уже наступает утро, а медлительные рабы и не думают уходить. В какой-то момент двое из них отошли, и у большого горшка остался всего один. Снизу были видны только его грязные стопы, всё остальное скрывали свесившиеся по краям цветы.
   – Я вернусь, сейчас. Ты отдохни, дорогая. Наверное, боги послали тебе нелёгкое испытание… Конечно, конечно, сейчас пойду и найду его… – раздался голос Клода Пульхерия в конце коридора. – Эй, ты, иди сюда! – пятки перед носом Лация повернулись в другую сторону и, удаляясь, застучали по коридору. Он выпрямил спину и вздохнул. Было слышно, как Пульхер приказал рабу позвать к жене служанок и принести воды. Казалось, боги сами посылали Лацию такую удачу. Клод пробежал мимо его ниши и, судя по звукам, сел в носилки. Больше ждать было нельзя.
   Лаций выглянул из-за края горшка и встал на колени. Затем, опираясь рукой на стену, поднялся во весь рост. Всё тело ныло, как после тяжёлой работы, и он несколько раз присел, чтобы прийти в себя. У ступеней раздались чьи-то шаги. Времени вернуться в нишу уже не было. Он только успел пройти вперёд и спрятался за той самой квадратной колонной, за которой стоял в самом начале. Кто-то быстро поднимался по ступенькам. Набрав в грудь воздух, он замер и вжался в угол между статуей и колонной. По коридору шла босая женщина в длинной накидке без рукавов. Он видел её бледное вытянутое лицо с застывшим, немигающим взглядом, и слышал шаркающие шаги, как будто к ногам были прибиты деревянные подошвы. Перед ним проплыла голова со слипшимися волосами, высокий лоб и обезумевшие глаза. Сухие, потрескавшиеся губы что-то шептали, но слов было не разобрать.
   – Фульвия? – вырвалось у него. Но женщина, к счастью, не услышала. Через несколько мгновений послышались поспешные шаги рабынь, которые подхватили её под руки и попытались вернуть назад, в комнату.
   – Где мой ребёнок? – с пронзительной болью спрашивала она их, но те только гладили её по рукам и тянули в комнату. – Верните мне его! Я родила его, но его рядом нет…
   – Мы не знаем, – наконец, произнесла одна из них.
   – Где он, скажи?
   – Я не знаю.
   – Кто знает? Клод? Клод, ты знаешь? – Фульвия наморщила лоб, как будто пыталась что-то вспомнить. На лице у неё выступили капельки пота, пальцы задрожали ещё сильнее, и глаза подёрнулись серой дымкой. Лаций понял, что у неё жар.
   – Да, знает, знает, знает, – зашептали служанки, отходя назад ещё на шаг. – Идём в кровать, он там. Он всё знает. Он тебе скажет, – рабыни зашли в комнату и закрыли дверь. Вокруг никого не было. Лаций, задыхаясь, рванулся к выходу, перепрыгнул через все ступеньки и остановился, коснувшись ладонями двери. Приложив ухо к щели, он прислушался. Снаружи было тихо. Сзади – тоже. Он уже не видел, как Фульвия металась по кровати, постоянно спрашивая о ребёнке, а рабыни прикладывали ей к голове мокрое полотенце и молились, чтобы быстрее вернулась старая повитуха.
   Лаций подбежал к Марио. Тот с удивлением посмотрел на него и спросил:
   – Что так быстро? Всё посмотрел?
   – Быстро? – переспросил Лаций, завязывая сандалии на онемевших ногах. – Мне показалось, долго. Марио, запомни, меня здесь не было. Ты никого не видел. Хорошо?
   – Да. А что такое? Ты, что, дом поджёг? – с тревогой спросил старый раб.
   – Нет, ни в коем случае! Просто надо спешить. Всё, закрывай дверь и молчи.
   – Эх, молодёжь… Вот так всегда, даже не поговорят со стариками, – пробурчал старый раб, но Лаций этого уже не слышал. Носилки Клавдии стояли на том же месте, Икадион задумчиво ходил в дальнем конце улицы, наблюдая, наверное, за тем, что происходило у главного входа. Заметив Лация, он поспешил обратно.
   – Что случилось? – сразу спросил он.
   – Ничего! Надо возвращаться в дом Пизонисов.
   – Да ты можешь объяснить, что там произошло? – схватил его за плечо либертус.
   – Что произошло? – Лаций замер, потёр рукой лоб, потом покачал головой и сказал: – Клод хочет поменять детей! Нет, не успею… Потом всё расскажу.
   – Оставить рабов одних? Бежим вдвоём? – предложил Икадион. Лаций вдруг остановился и посмотрел на него странным взглядом.
   – А где Оливия?
   – Она не выдержала и пошла в дом вслед за матерью, – сказал Икадион.
   – О, нет! Только не это! – Лаций принял решение немедленно. – Стой тут. Жди её!
   – Хорошо.
   – Возвращайся через те переулки, по которым мы шли сюда. Мне надо спешить.
   – Куда ты? Что с тобой? Ты можешь сказать, что случилось?
   – Не могу. И ничего не говори Оливии. Ничего!
   – Лаций, уже вечер. Становится темно. На улицах опасно. А у тебя нет даже ножа!
   – Какой нож? Мне нужна лошадь. Срочно нужна лошадь.
   – Какая лошадь? Да ты можешь успокоиться? – Икадион был очень удивлён и озадачен. Он уже понимал, что произошло что-то очень страшное.
   – Клод – отец ребёнка… Клавдии – вот, что произошло. Фух, надо бежать! У Клавдии сейчас роды… Валерия Пизонис здесь, Оливия – тоже здесь. И там никого нет. Понимаешь?
   – Нет. Что ему там надо? – спросил либертус. – Слушай, из дома нет другого выхода. Я никаких носилок не видел. Может, ты ошибся? – он пристально посмотрел ему в лицо, но Лаций только фыркнул.
   – Ты мог и не заметить! Он ушёл с другой стороны. Ладно, пока! Если ничего страшного не произойдёт, я просто буду сидеть и ждать тебя в саду. Да поможет мне Меркурий! Я побежал!
   – Лаций! – окликнул его Икадион, но тот уже был у самого угла дома, и через мгновение исчез за поворотом. Либертус пожал плечами и вернулся к носилкам ждать Оливию. Он был удивлён странным поведением Лация, с которым в последнее время очень сдружился. И, честно говоря, его немного обидела такая спешка.

Глава 70

   Лаций бежал изо всех сил. У одного из столбов он заметил привязанную лошадь и, не думая, вскочил на неё. Но, не проскакав и десяти домов, лошадь споткнулась о камень и рухнула на землю. Он успел выставить руки и, благодаря этому, не упал на голову. Его пронесло по острым булыжникам, вся спина была расцарапана, колени и руки сбиты, но кости остались целы. Плащ при падении слетел, но он даже не повернулся, чтобы поднять его.
   – Что же ты? – пробормотал он, глядя на тяжело дышащую лошадь, правая нога которой неестественно согнулась вбок. Справа шли торговые ряды, впереди виднелся скотный рынок. До дома Пизонисов было ещё далеко! Оставалось только бежать. Сзади послышались крики преследователей. Ему не собирались прощать воровство лошади. Он быстро направился в сторону рынка, постепенно ускоряя шаги, пока в конце улицы не перешёл на бег.
   В бывшем доме Лация, тем временем, продолжалась беседа Валерии Пизонис и Метеллы Балеарики, матери Клода Пульхера.
   – … род Клавдиев должен сам определить наказание твоему сыну, Метелла. И ты, как мать, должна убедить его принять это наказание, – с благородным гневом произнесла Валерия Пизонис.
   – Валерия, я полностью понимаю тебя и твои чувства. Я приношу тебе самые глубокие извинения за возможное дерзкое и неосторожное поведение своего сына, – с глубоким смирением в голосе произнесла Метелла Балеарика – Я не буду тебя обманывать и скажу честно: я много раз говорила с ним о его непозволительном поведении в отношении женщин. Я знаю о его любви к ним и то, что они отвечают ему взаимностью. Но таким его сотворили боги, что я могу с этим поделать? Тем не менее, я всё же согласна с тобой, что Клод перешёл все границы. После всех его прегрешений я просто не имею права просить о прощении. Но мы готовы принять любое решение, которое ты нам предложишь. Если дело можно решить денежным выкупом, мы готовы заплатить любую сумму, мы готовы также взять на воспитание этого ребёнка и усыновить его, если, конечно, будет доказано, что это его ребёнок. Я заранее прошу тебя быть милостивой. Не наказывай, может быть, невиновную голову, – умоляюще произнесла она в конце. – Мы с дочерью сделаем всё возможное, чтобы образумить его.
   – Невиновную? Ты сказала, невиновную голову? – опешила Валерия. – Ты говоришь, что он не виновен?! Но как ты смеешь?.. – Валерия захлебнулась от негодования и замолчала.
   – Я не имею права ничего утверждать, потому что у меня нет никаких доказательств. Как и у тебя, кроме слов. Мы пока обе не можем быть уверены, что это ребёнок Клода. Ведь он не подтвердил это сам, – медленно произнесла мать Пульхера, – Мой сын говорит, что это не его сын. Ты, как мать, должна понимать, что мы не можем ничего сказать до тех пор, пока не родится ребёнок.
   – Что?! – Валерия не верила своим ушам. – Когда нас не было, он посещал наш дом почти каждую неделю. Это могут подтвердить рабы. Клавдия была с ним добра и отзывчива.
   – Она подтверждает, что это его ребёнок? – осторожно спросила старая Метелла Балеарика.
   – Что? Клавдия? Подтверждает? Как она может отрицать? Она вот-вот родит! – Валерия замешкалась, а мать Клода, убедившись, что зерно сомнения было посеяно на благодатную почву, снова приняла смиренный образ:
   – Умоляю тебя, прости нас и моего неразумного сына. Мы подчинимся твоему решению, каким бы строгим оно ни было. Это дело чести, и мы согласны решить его таким образом, чтобы и твой род, и род Клавдиев не чувствовали себя оскорблёнными. Прошу тебя, подумай пару дней. Дай дочери спокойно родить ребёнка, – эти слова возымели действие на опешившую Валерию. Она какое-то время молчала, затем встала и с оскорблённым видом, не говоря ни слова, покинула дом Метеллы Балеарики.
   В это время неподалёку от дома Пизонисов остановились маленькие женские носилки, и из них вышла невысокая женщина. Широкая накидка на голове закрывала большую часть её лица. Она оглянулась по сторонам и быстро направилась к воротам. В руках у неё была корзина, накрытая тёмной тканью. Подойдя к дверям, она постучала в кольцо.
   – Кто там? – спросил раб.
   – Меня зовут Аланта. Я пришла к повитухе Нуме. Мне надо передать ей амулеты для роженицы.
   Дверь сразу же распахнулась, и женщина прошла внутрь.
   – Поспеши! Она уже рожает, – поторопил её старый раб. – Там тебе покажут, – он махнул рукой в сторону женской половины дома, где в окнах был виден пляшущий свет масляных светильников. Когда рабыня вошла в комнату Клавдии Пизонис, та лежала без движения, раскидав руки в разные стороны, а рядом с ней стояла старая повитуха, обмывая в тёплой воде только что родившегося ребёнка. Тот дергал ручками и ножками, крича изо всех сил. Старая повитуха взяла у пришедшей рабыни корзинку и склонилась над ней вместе с новорожденным младенцем. Потом достала оттуда темнокожего ребёнка и положила в маленькую кровать возле стены. Передав рабыне новорожденного, она кивнула на дверь, и та поспешила уйти, прижимая чмокающего малыша к груди.

   Когда Лаций добежал до ворот дома, на небе появились первые звёзды. Воздух был прохладным, но по его разгорячённому лицу тёк пот. Ссадины ныли и чесались, тело горело от солёного пота и боли.
   – Быстрее! – громким шёпотом приказал он рабу, который, казалось, совсем не спешил открывать ему дверь.
   – Да, господин, – удивлённо ответил тот. – Что случилось?
   – Где Клод Пульхер? —тяжело дыша, спросил Лаций. Он держался одной рукой за дверь, а другой – за грудь. Ему не хватало воздуха.
   – Клод Пульхер? – переспросил раб, и в его глазах промелькнуло недоумение.
   – Да, Клод Публий Пульхер.
   – Его здесь нет, господин, – робко ответил старик.
   – Как нет? – он даже перестал дышать. Кровь ударила ему в голову, и он чуть не потерял сознание. – Как нет? А носилки где?
   – Какие носилки, господин? – удивлёно спросил старик. Лаций оглянулся. Внезапная догадка осенила его: Клод перелез через забор с другой стороны, поэтому раб его и не заметил.
   – Да, ты прав! – с лихорадочным блеском в глазах воскликнул он и быстрым шагом направился по ступенькам в дом. Старик ещё некоторое время смотрел ему вслед, не веря своим глазам, потом пожал плечами, повернулся и закрыл ворота. Нет, это определёно был Лаций Корнелий, он ещё не совсем выжил из ума, чтобы не распознать этого красавца, но что он такое говорил?.. Успокоившись, он сел на камень и закрыл глаза. Он не видел, как Лаций забежал под навес, где хранилось конское снаряжение, схватил свой пояс с ножом, подержал меч, раздумывая несколько секунд, но потом всё-таки принял решение и взял его с собой.
   У входа в женскую половину дома стояли две служанки. Он не помнил их имён. Увидев его с оружием, они застыли на месте от ужаса. Потом, сообразив, что он направляется в комнату роженицы, кинулись наперерез.
   – Туда нельзя! – зашептала одна из них. – Госпожа Клавдия только что родила ребёнка! – с радостной улыбкой сообщила она.
   – Родила… – повторил Лаций, криво усмехнувшись. – А где Клод Пульхер? Он там? – резко спросил он, кивнув в сторону двери. Услышав это имя, рабыни смутились и, переглянувшись, отрицательно закачали головами.
   – Нет, – наконец, произнесла одна из них.
   – Нет? Точно, нет? Нет, вы просто не знаете! Он там! Только вы его не видели! – резким движением Лаций отодвинул одну из девушек в сторону и шагнул вперёд. До комнаты оставалось не более пяти шагов, когда двери вдруг неожиданно распахнулись и на пороге показалась старая повитуха. Он остолбенел. Это была та самая старуха, которую он видел выходящей из его старого дома. Вытянув руку вперёд, он с трудом выдавил из себя только два слова:
   – Это ты…
   Повитуха не обратила на него никакого внимания и приказала рабыням:
   – Воды! Да побольше! И кедрового масла! Быстро! Молодой матери плохо! – она махнула рукой, и обе девушки сразу же побежали во внутренний двор. Рядом никого не осталось. Громкий голос повитухи привёл его в себя. Но в этот момент из комнаты Клавдии раздался дикий, нечеловеческий крик. Как будто это кричал зверь, а не человек. Лаций вздрогнул. Это кричала Клавдия. Он вдруг поймал себя на мысли, что при родах так не кричат. Он не раз слышал, как рожают детей простолюдины и варвары. Женщины кричат и кричат громко, но обычно они не говорят так много слов. Клавдия же явно что-то говорила и кричала, потом снова говорила и снова кричала. Он ничего не мог понять, потому что она срывалась на визг. С кем она могла говорить сразу после родов? Для него ответ был очевиден – только с Клодом Пульхером! Лаций рванулся вперёд. Повитуха опустила голову и тихо сказала:
   – Туда нельзя, мужчина! – она вытянула руки вперёд и нахмурилась.
   – А ему можно?! – с издёвкой спросил он, назидательно подняв вверх меч. Повитуха вместо ответа произнесла какое-то непонятное слово. – Говори, говори, – закивал головой Лаций. – Дойдёт очередь и до тебя, старая ведьма! – он обошёл её сбоку и, стараясь не касаться, протиснулся в дверь. В уши ударил дикий визг. Он остановился, но потом пришёл в себя и шагнул вперёд. Повитуха за его спиной оглянулась по сторонам, потом заглянула в полумрак тёмной комнаты для прислуги, убедилась, что нигде никого нет, и позвала спрятавшуюся в темноте рабыню. Один из мешков зашевелился и превратился в женскую фигуру со спящим ребёнком на руках. Это была служанка из дома Пульхера. Выйдя в коридор, она быстро засеменила к выходу, прижимая к груди накрытую тёмной тканью корзину. На ходу она что-то тихо шептала, наклонив лицо вниз. Старая повитуха проводила её взглядом. Какое-то время никого не было видно, и непривычную тишину коридора нарушали только доносившиеся из комнаты громкие крики роженицы. Когда рабыни принесли воду, масло и ткань, старуха повернулась и жестом приказала занести всё внутрь. Но там их ждала ужасная картина.

   Клавдия крутила головой и хватала руками простыни в красных пятнах.
   – Нет, нет, нет, нет! – кричала она. Лаций не боялся, но ему было не по себе. Девушка была вся в крови. Её короткая рубашка прилипла к телу, длинные волосы, свалявшись от пота и крови, разметались по подушке, как чёрные змеи. Она что-то быстро-быстро говорила, не видя ничего вокруг. Глаза были широко раскрыты, губы дёргались, лицо стало земляного цвета и как будто провалилось внутрь. – Это не он! – вновь завизжала она, и Лаций, наконец-то, смог разобрать её слова. Обойдя несколько тазов с тёплой водой и кучей тряпок, он приблизился к кровати. В этот момент Клавдия снова закричала: – Ты слышишь? Это не он! Не он! – она приподняла голову над подушкой, жилы и вены на шее напряглись, натянувшись от подбородка до ключиц, как струны, и Лаций на мгновение замер, прикованный взглядом к дрожащему горлу. – Нет, не он! Я видела! Я сама видела! Он другой! Не-е-ет! – последнее слово превратилось в невероятно громкий крик, который разорвал комнату на части. Казалось, что от него сейчас рухнут стены. Лаций зажмурился и закрыл уши ладонями. Но Клавдия, видимо, обессилела и замолчала. Она лежала, откинувшись на подушку, и тяжело задышала. Рядом с её кроватью стояла небольшая колыбель для новорожденных. В ней лежал ребёнок… Лаций взглянул на него и вздрогнул. Кожа у младенца была коричневого цвета. Клавдия снова пришла в себя, но теперь уже говорила одними губами:
   – Верни его мне. Верни. Это не мой ребёнок! – она протянула руки к Лацию, и тот, в порыве чувств, желая её успокоить, взял Клавдию за руки.
   – Не кричи, – прошептал он. – Сейчас всё будет хорошо, – слова застряли у него в горле, и он не знал, что сказать.
   – А-а! – вдруг злорадно протянула Клавдия, повернув голову и увидев лежащего в кроватке ребёнка. – Ты не хочешь! – она с неожиданной силой рванула Лация за руки, и он рухнул сверху, ткнувшись ей головой в плечо. Оцарапанные колени больно ударились о край кровати, по лбу и щекам размазалась липкая кровь вперемешку с потом, а кисти никак не могли вырваться из цепких рук Клавдии. Медальон выскользнул у него из-под накидки и лежал у неё на груди. Он прилип к коже под ключицей и вздрагивал от каждого её слова. Дёрнувшись несколько раз, Лаций ещё больше перепачкался в крови, но освободиться так и не смог. Клавдия заскрипела зубами. Потом в её глазах вдруг появилось осмысленное выражение, и она тихо произнесла его имя:
   – Лаций… Это ты…
   – Да. Прости, – со вздохом облегчения произнёс он, стараясь осторожно приподняться и освободить руки. Постепенно ему это удалось, и теперь Лаций попытался сползти с кровати на пол. Но Клавдия вдруг снова обезумела и вцепилась в него, крича:
   – Это не мой ребёнок, слышишь? Не мой! Его украли! Он не мой! – странная улыбка расплылась по её лицу, и глаза вдруг наполнились такой безысходной тоской, какую он видел только у тяжело раненных воинов перед смертью. Руки девушки ослабли и медленно опустились по его плечам вниз. Лаций вздохнул, но странный железный звук заставил его вздрогнуть. Он выпрямился и замер.
   – Нет! – закричал он, увидев, что происходит, но было уже поздно. Пока он поднимался, Клавдия успела вытащить у него нож и теперь держала его в руках. – Не-ет! – эхом разнеслось по всему дому, и отголоски его голоса ещё долго звучали эхом под потолком комнаты, когда она резко опустила лезвие вниз, вонзив его в живот. Пронзённое тело вздрогнуло, согнувшись пополам, лицо напряглось, глаза замерли, но потом вместе с выдохом Клавдия вдруг обмякла и безжизненно откинулась назад, уставившись неподвижным взглядом в потолок. В этот момент сзади послышались чьи-то голоса, дверь в комнату резко открылась, и на пороге показались две рабыни с водой и повитуха. Лаций повернулся к ним с перекошенным лицом, нелепо разведя руки в стороны. Одна из девушек от неожиданности вскрикнула и уронила мешок с водой. Другая заорала, дико вытаращив глаза. И только старая повитуха молча смотрела на него овальными глазами, как старая сова.
   – Ты убил роженицу, – хриплым голосом произнесла она, и эти слова, как мечом разрубили жизнь Лация на две части.
   – Я не убивал! – закричал он. – Она сама выхватила у меня нож!
   – Нет, это ты убил её…
   – Лаций, что случилось? – в дверях появился Икадион. Он был весь мокрый от пота и тяжело дышал. – Я решил взять лошадь по дороге, чтобы… – начал, было, он, но, увидев тело Клавдии с ножом в животе, остановился на полуслове. – Лаций… – тихо повторил он и замер, не зная что сказать.
   – Я никого не убивал! Понимаешь, не убивал! – Лаций протянул к нему руки. – Здесь был Клод Пульхер. Он был тут и подменил его!
   – Лаций, – тихо произнёс Икадион, – здесь никого не было.
   – Был! – зло выкрикнул он.
   – Но его никто не видел. Как же он вошёл и вышел? – спросил либертус. Все молчали, и Лаций начинал понимать, что его не слышат.
   – Вы все не понимаете! Вас подговорила эта старуха! Клод уехал в носилках матери, поэтому вы его не видели! – с отчаянием выкрикнул он.
   – Носилок не было, Лаций, – покачал головой либертус.
   – Нет, были! Ты считаешь меня сумасшедшим, но, видят боги, я её не убивал!
   – Я не судья, а вольноотпущенник, – сказал тот. – И я тебя не обвиняю. Но судьи точно обвинят тебя в убийстве гражданки Рима без суда и основания. А по закону это карается смертью.
   – Нет, я её не убивал, – он попятился к окну. – Она сама выхватила у меня нож!
   – Я не буду тебя останавливать. Но ты должен знать, что тебе лучше самому сдаться до прихода стражи, – Икадион угрюмо смотрел на него, и дальше ждать не имело смысла.
   – Я её не убивал! – ещё раз выкрикнул Лаций и выпрыгнул в окно. Раб у ворот быстро отошёл перед ним в сторону. Он сам открыл дверь и оказался на улице. Единственное место, где теперь он теперь мог укрыться, был дом Красса. Лаций крепко сжал ножны и быстрым шагом направился в сторону Палатинского холма.

Глава 71

   Через полмили на углу одного большого дома послышался громкий шум. Лаций остановился. Впереди стояли роскошные носилки и суетились многочисленные слуги. Среди них были даже ликторы. «Неужели Красс?» – мелькнуло у него в голове. Лаций осторожно выглянул ещё раз. Разглядеть в темноте ткань и вышивку на носилках было трудно. Но даже в темноте эти люди не были похожи на свиту Красса. Он успел заметить, что несколько слуг отделились от основной группы и направились в его сторону. Они ещё не видели его, но расстояние сокращалось… Бежать назад смысла не было. Лаций мысленно попросил богов избавить его от встречи с собаками в чужом саду и стал карабкаться на высокий забор. С той стороны ничего не было видно, поэтому он осторожно повис на руках и только после этого разжал пальцы. За стеной раздались шаги и тихие голоса, но потом всё стихло. Он оглянулся. Это был сад. Вокруг было тихо. Собак здесь не было, и это было спасением. Прямо перед забором росла высокая изгородь из колючего кустарника. Безопасней всего было пройти вдоль неё, чтобы посмотреть, как отсюда выбраться. Если всё-таки появятся собаки, то придётся сразу же лезть обратно. Но ему не хотелось этого делать, пока от дома не отъедут носилки важного магистрата. Пригнувшись, Лаций стал медленно пробираться вдоль кустарника. На внутренней дорожке, которая проходила с другой стороны изгороди, показались фигуры вооружённых слуг. Через какое-то время Лаций добрался до конца изгороди. Она упиралась в мраморные ступени, которые вели к высокой беседке для ночных наблюдений. Отсюда ему были видны чьи-то тени. Это было уже во второй раз, когда он невольно оказался в положении человека, подслушивающего чужие разговоры. Решив для безопасности отойти назад, он вдруг услышал знакомый голос.
   – Послезавтра Красс покинет Рим, и у меня будет больше времени для тебя, – произнёс мужчина. Это был голос Гнея Помпея. Теперь Лацию стало понятно, почему вокруг было так много охраны.
   – Разве тебе только Красс мешает видеться со мной? – донёсся низкий бархатный голос, от которого у него дрогнуло сердце. Этот голос принадлежал Эмилии Цецилии.
   – Нет, не только, – Помпей был серьёзен. – Юлия часто болеет, и я пока не могу оставлять её одну.
   – Ах, да, ты ведь женат! – опять та же интонация с лёгкой иронией и даже насмешкой.
   – Перестань! – возмутился Помпей. – Я приезжаю к тебе в такое сложное время, а ты даже не хочешь пустить меня в дом. И всё время пытаешься на что-то намекать. Что с тобой происходит в последнее время?
   – Я не могу пустить тебя, – ответила Эмилия с упрямыми нотками в голосе. – Есть дни, когда женщине лучше побыть одной.
   – Хорошо, но мы могли бы провести время в триклинии!
   – Будет лучше, если накануне важных событий, как ты сказал, граждане Рима будут видеть тебя на улице, а не в доме куртизанки. Вряд ли кто-то поверит, что ты просто так беседовал со мной на свежем воздухе.
   – Эмилия, что с тобой произошло? Ты уже целый месяц говоришь как-то странно, резко, и я не понимаю, где твоя прежняя нежность. Мне всегда казалось, что я был достаточно благодарен с тобой и щедро платил за твои услуги.
   – За услуги моих рабынь, но не мои, Гней! Мы ещё не оставались с тобой вдвоём! – резко ответила она, но потом произнесла более мягко: – Я не жалуюсь, консул. Ведь ты теперь великий консул! Давай поговорим послезавтра, когда в городе станет спокойнее. Многие люди уйдут из этого города, и нам с тобой будет легче встретиться в тишине. Но я тебе ничего не обещаю.
   – Эмилия, ты водишь меня за нос! Как только я приближаюсь к тебе, у тебя всегда находятся причины отказать мне в близости. Ты всегда так отказываешь своим клиентам?
   – У меня никогда не было клиентов, Гней Помпей! – снова жёстко ответила она. – И ты это знаешь лучше других.
   – Ну, да! Мессала Руф умело создаёт тебе образ куртизанки для старых бессильных сенаторов, которым осталось до смерти два или три шага. Но ты вообще кого-нибудь любишь? Или любила?
   – Гней, ты ищешь ссоры?
   – Нет, прости. Но скажи, может, у тебя появился новый поклонник? – тревожно спросил он.
   – Нет. А если бы появился, ты бы узнал об этом первым. У меня нет любовников. Я либо люблю, либо не люблю. Зато врагов у меня предостаточно. Как и у тебя. Но послезавтра один из этих людей покинет Рим, и всё станет на свои места. Пойдём, я тебя провожу. Уже поздно.
   – Кто это? Скажи. Это Марк Красс? Ты говоришь о нём?
   – Нет, не Марк.
   – У кого же хватило денег и наглости стать твоим врагом? – удивился Помпей.
   – Есть такие люди. Пойдём, я провожу тебя, консул, – проворковала Эмилия так нежно и ласково, что Лаций почувствовал укол внезапно вспыхнувшей ревности. – Аония, подойди! – приказала она служанке, которую до этого не было видно. Та поднялась по ступенькам в беседку с другой стороны. Помпей уже начал спускаться вниз, и его грузная фигура хороша была видна на фоне белоснежных мраморных ступеней. – Приготовь мне ванну с кардамоновым маслом, – тихо произнесла Эмилия. – И принеси чего-нибудь поесть.
   Шаги Помпея и Эмилии прошуршали по дорожке из мелких морских камней и затихли где-то вдали, у самых ворот. Лаций прокрался вдоль кустов и обошёл беседку. Он уже немного пришёл в себя и понял, что идти к Марку Крассу сейчас было бы настоящим безумием. Эдилы, наверняка, нагрянут туда в первую очередь. Второе место, куда они пойдут, будет лагерь на Марсовом поле. Они станут искать его именно там! Значит, надо оставаться здесь. Лацию не хотелось покидать этот сад, и он решился на отчаянный поступок.

   Когда Эмилия Цецилия с блаженным выражением лица опустилась в горячую воду, длинная ткань у входа медленно отодвинулась в сторону, и за ней показалось лицо мужчины.
   – Ты кто? – нахмурившись, спросила она, даже не поменяв позы. Слабый светильник стоял сбоку и не позволял ей хорошо рассмотреть незнакомца. – Что тебе здесь надо? У меня нет золота и денег, – она сидела в круглой мраморной чаше, облокотившись спиной на ступеньки, и держалась руками за выступы. Вода доходила ей до нижнего края груди, и в таком виде она напоминала царицу, вершащую судьбы народов.
   – Мне не надо денег и золота. Я прошу убежища. До утра, – как можно тише и миролюбивей произнёс Лаций.
   – Лаций Корнелий? – вырвалось у неё, и он понял, что она не ожидала его увидеть. – Что ты здесь делаешь? – Эмилия подалась вперёд, чтобы лучше его рассмотреть. Он вышел из-за шторы и сделал шаг вперёд. – О, боги, что с тобой? Почему ты весь в ссадинах и синяках? Только не говори мне, что ты только что вернулся с поля боя.
   Лаций присел на край большой ванны и вздохнул.
   – Всё гораздо хуже… Ты не против?
   – А ты разве когда-нибудь спрашивал? Садись! Итак? – она положила руки на мраморный край чаши и приготовилась слушать.
   – Это длинная история. Я даже не знаю, есть ли у тебя время…
   – О, об этом не волнуйся, – усмехнулась она. – Надеюсь, до утра тебе хватит? – рабыни принесли горячую воду в кувшинах и стали подливать её в ванну. Одна из них начала натирать волосы Эмилии мыльным корнем.
   – Да, конечно, – слабо усмехнулся Лаций и рассказал ей всё, что с ним произошло за этот день и за те два года, которые прошли с того момента, как он покинул лагерь Цезаря в Галлии. Единственное, что он не упомянул, это откуда у него появился медальон. Ему не хотелось рассказывать о Ларните. Когда он закончил, была уже глубокая ночь.
   – Клод Пульхер не мог бы прийти в дом Пизонисов и уйти оттуда незамеченным. Ты в чём-то ошибся, – задумчиво покачала головой Эмилия. Она уже выбралась из ванной и сидела на краю, плотно закутавшись в простыню и тёплое шерстяное одеяло. – Ты что-то не так услышал или не понял… Или он обманул вас всех. Хотя… скорее всего, он просто испугался и не пошёл к ней. Всё это очень странно… Ах, бедная Клавдия! – она покачала головой. – Но я тебе верю. Не знаю, почему, но верю.
   – Благодарю тебя, Эмилия. Если ты позволишь, я пройду в лаватрину и умоюсь.
   – Лаций, – произнесла она вдруг другим голосом, и у него дрогнуло сердце. – Ты можешь остаться здесь, – она показала рукой на воду.
   – Прости, но это опасно, – опустив взгляд, ответил он. – Мне нельзя здесь оставаться. Если эдилы придут сюда, тебя не спасёт даже сам Помпей. Я слышал твой разговор с ним, – он вздохнул и опустил глаза. Эмилия задумалась. Потом улыбнулась и сказала:
   – Ты всё неправильно понял. Забудь о том, что было. Думаю, в этом доме стражники тебя точно искать не будут. Останься до утра здесь. Они тебе помогут, – она кивнула в сторону рабынь, которые покорно поклонились и пошли за водой.
   – Но ведь ты сказала Помпею, что не можешь принять его…
   – Да. Но разве ты пришёл за тем же, что и он?
   – Нет.
   – Вот видишь. Сними эту грязную тунику и прыгай в воду! – властно произнесла она. – Здесь я хозяйка и я приказываю тебе! Тем более что ты у меня в долгу… за термы!. Так что придётся подчиниться. Но я тебя связывать не буду! Ни о чём подобном не думай! Горячая вода – это не более чем просто помощь.
   – Благодарю тебя, – искренне произнёс он, опустившись в воду и закрыв глаза в сладкой истоме. Блаженство накрыло его поцарапанное тело вместе с первыми прикосновениями тёплой воды. – Прошу тебя, пошли кого-нибудь завтра за моими вещами на конюшню в доме Марка Красса. Там немного. Всё остальное, увы, в доме Пизонисов.
   – Не волнуйся, это несложно, – улыбнулась она.
   Выйдя из ванной и даже не вытершись, Лаций сразу же упал на кровать и провалился в глубокий сон, положив руку под голову. Он не видел, как чуть позже в комнату неслышно вошла Эмилия. Она тихо легла рядом и нежно погладила его по плечу. Потом подпёрла голову рукой и долго смотрела, как хмурится во сне его лицо, выдавая переживания прошедшего дня. А за занавеской у входа, кусая губы от ревности, стояла её преданная рабыня Аония.
   Когда Лаций проснулся, Эмилия уже успела побывать в Суббурском квартале и храме Весты. Старый конюх в это время вернулся из дома Марка Красса с небольшим мешком Лация.
   – Боги хранят тебя, ужасный человек, – с усмешкой сказала Эмилия, входя в комнату. – Всё, что я услышала сегодня, даже не передать словами. Кстати, вот твои вещи. Если бы ты сейчас попал в руки толпы на Форуме, тебя бы разорвали на части. Аония, принеси нам еды! – приказала она служанке, которая старалась не поднимать взгляд, чтобы не выдать свои чувства. Но Эмилия всё и так знала. – Перестань дуться и строить из себя обиженную Флору! Ты же знаешь, что я люблю тебя больше всех, – сказала она таким нежным голосом, что рабыня не выдержала и разрыдалась. – Иди, иди и не забудь принести лепёшки и рыбу из носилок!
   – Ты что-то узнала? – осторожно спросил Лаций.
   – Да, цены на соль снова стали больше. Лепёшки теперь продают не по десять, а по пять штук. Хлеб стоит дороже, но…
   – Эмилия! – почти со стоном прервал её он.
   – Узнала, узнала. Тебя искали везде, даже в доме консула. Потом в лагере на Марсовом поле. Что смешного? – удивилась она, увидев его улыбку.
   – Я так и знал. Вчера ночью за изгородью я думал именно так, – покачал головой Лаций.
   – Марс любит тебя, – усмехнулась Эмилия.
   – Подожди. Может, это ещё не всё. Выйду за ворота, и сразу схватят.
   – Не волнуйся, мы придумаем, как от тебя избавиться более приятным способом, – проворковала она с усмешкой и коварно сузила глаза.
   – Я даже не сомневаюсь. Ты можешь всё, – согласился он. – Достаточно одного твоего взгляда, и даже казнить не надо. Люди, наверное, сами готовы погибнуть за твой поцелуй.
   – Это слишком лёгкая смерть, Лаций. Так что не притворяйся и не льсти мне.
   – Согласен. Ну, а что ещё говорят в Риме?
   – Успокойся! После того, что ты мне рассказал, всё остальное – чепуха и такие мелочи, что даже не стоит говорить. Ты – убийца девушки. Тебя видели. И тебя ищут. Вот и всё. Ты хочешь, чтобы я повторяла это до бесконечности?
   – Нет.
   – Тогда сегодня, думаю, тебе лучше остаться здесь. А завтра… завтра уже надо будет что-то решать.
   – Не надо ничего решать. Я уже всё решил. У меня нет выхода. Завтра утром армия Красса покидает Рим. Я догоню его за воротами и попрошу взять меня с собой. Он не откажет. Ты видишь, Парки оказались хитрее, чем остальные боги. Они всё-таки сделали так, как им нужно. Я сопротивлялся, как мог. Но они всё равно заставили меня идти вслед за Крассом.
   – Да, они держат наши судьбы в своих руках. Но подожди, не спеши. Не думаю, что тебе стоит встречаться с Крассом рядом с Римом.
   – Почему?
   – Много людей, много глаз, много слухов. Куда пойдёт армия?
   – В порт Брундизий. Там будут ждать корабли.
   – Тогда тебе лучше скакать прямо туда. Ты будешь там намного раньше Красса. Успеешь осмотреться и подготовиться.
   – Ты права. Откуда в такой красивой женской голове мужской ум? – искренне восхитился он.
   – Кто-то же должен заботиться о мужчинах! Если бы мы не думали за вас, вы бы уже давно все друг друга перебили. И тогда в мире не осталось бы настоящих мужчин.
   – Мне приятно слышать эти слова от тебя.
   – Да? Ты первый, кто так говорит. Мне тоже приятно. Но не обольщайся. Приятно и не более! Не смотри так на меня, это бесполезно.
   Лаций вздохнул и откинулся назад. Эмилия вышла. До вечера её не было, а когда она вернулась, то привезла для него новую одежду.
   – Ты очень добра ко мне, – не зная, как отблагодарить её, сказал Лаций. Ему было неловко от своей вынужденной беспомощности. – Видишь, даже ты заставляешь меня идти этим путём. Но я всё верну. Обязательно верну. Даю слово!
   – Прекрати! Мне приятно заботиться о тебе. Особенно когда все считают тебя страшным врагом. Это заставляет моё сердце биться сильнее.
   – Твоё сердце?! А моё, наоборот, замирает и стучит глухо и тяжело, как будто весит целый корабль! Просто угнетает и давит, как камень, – он приложил руку к груди. Эмилия обняла его кулак своими ладонями и крепко сжала.
   – Забудь на время об этом. Оставь на завтра. Прошу тебя. Аония принесла много вкусной еды с рынка и гавани. Пойдём, поедим. Я так проголодалась!
   – Боюсь, она принесла для меня яд змеи, – пробормотал он, заставив Эмилию впервые рассмеяться. – Я не смогу отблагодарить тебя до конца своей жизни. Ты столько сделала для меня… Ты…
   – Не надо! Боги всё слышат. Идём, у тебя осталось слишком мало времени.
   Когда морозное небо стало чёрным и на нём высыпали яркие звёзды, они вышли в сад и поднялись в беседку, где долго разговаривали о семье Лация, Помпее и Цезаре, о Пульхере, Кальпурнии Пизонис и несчастной семье Оливии, но Эмилия ни одним словом не обмолвилась о себе и своём прошлом, всё время внимательно слушая только его. Продрогнув и вернувшись в дом, они долго сидели в тёплой триклинии, которая располагалась над специально сделанным подвалом с топкой.. Его три года назад специально для неё построил неугомонный выдумщик Квинт Сергий Ората. Так Лаций узнал, что Квинт, оказывается, был по уши влюблён в Эмилию и даже предлагал стать его женой.
   – Завтра я уеду, – грустно произнёс он и вздохнул. – Ты знаешь, мне кажется, что лучше оставить этот странный медальон у тебя, – он снял его с шеи и протянул Эмилии. Та посмотрела на знак и позвала Аонию.
   – Вот самое тайное место, где можно хранить любые секреты, – с улыбкой произнесла она, погладив девушку по мягким длинным волосам. – Отсюда его никто не сможет снять. Разве что вместе с головой. Но тогда и меня уже не будет в живых, – печально добавила она и прижала рабыню к своему плечу. – Надень медальон и не снимай.
   – Лучше не надо! – скривился Лаций. – Не надо его носить… Пусть положит куда-нибудь, но только не носит. Это плохо кончится. Поверь!
   – Ну, ладно, – пожала плечами Эмилия и повернулась к рабыне. – Спрячь его! А теперь иди и приготовь мне постель. Я скоро приду спать.

Глава 72

   Ещё до рассвета служанка принесла Лацию новую тунику. Он проснулся и стал одеваться. Затем попросил её провести его к госпоже. Эмилия слышала это, но сделала вид, что спит. Она чувствовала, что не сможет вести себя, как обычно. Сердце сжалось, и ей захотелось плакать от жалости к самой себе. Лаций немного постоял у её кровати и решился только прикоснуться к руке. Потом развернулся и вышел вслед за служанкой. Когда Аония вернулась в комнату госпожи, Эмилия стояла у бокового окна и смотрела ему вслед.
   – Эмилия, ты не позвала меня к себе ночью, – став на колени и прижавшись щекой к её руке, произнесла Аония. – И прошлой – тоже. Ты никогда раньше не оставляла меня одну. Я стояла у входа. Ты всю ночь плакала. Ты была одна.
   – Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.
   – Это твой враг? – спросила девушка и с силой сжала медальон на груди, как будто хотела задушить Лация. Она не послушалась его, и оставила на шее, наивно думая, что сможет забрать у него силу.
   – Не мой… Это враг моего прошлого, – с глубоким вздохом ответила она. – Он заставил меня на время забыть о том, что я люблю тебя. Но это пройдёт, Аония. Уже сегодня пройдёт. И никогда не вернётся. Поверь мне. Я знаю, – она погладила рабыню по руке и снова вернулась в кровать. – Никого не принимай сегодня. Я хочу отдохнуть, – она закрыла глаза и отвернулась, чтобы та не видела её слёз. Ещё никогда Эмилии не было так жалко себя, хотя она прекрасно понимала, что жалеть надо было совсем другого человека.

   Марк Красс уже готовился покинуть свой дом, когда ему доложили о приходе префекта, эдилов и стражников. Выслушав их требования, он широко развёл руки в стороны, как бы приглашая их пройти внутрь, и сказал:
   – Дом консула Рима никогда не будет убежищем для преступника!
   Заспанный Публий спустился по ступенькам к отцу и с недоумением смотрел на бегающих вокруг стражников.
   – Кого они ищут? – спросил он, кутаясь в толстый плащ и стараясь натянуть его на голову.
   – Лация Корнелия Сципиона, – тихо произнёс Марк Красс. – Его обвиняют в убийстве невинной роженицы.
   – Лация? Что за чушь!
   – Не кричи так громко. Это не Галлия. Здесь нет варваров.
   – Но его тоже здесь нет.
   – Это неважно. Главное, что теперь он будет в моей армии. А эти вытоптанные дорожки и кусты потом поправят рабы, – с этими словами он сел на коня и направился на Марсово поле в окружении ликторов и двух эдилов, которые собирались проверить его лагерь. Но в лагере тоже никого не оказалось. Красс усмехнулся. Он знал, что Лаций найдёт способ присоединиться к его армии во время долгой дороги до противоположного побережья, а сейчас у него были проблемы намного важнее, чем смерть какой-то роженицы. Граждане Рима и народный трибун Атей не хотели выпускать его армию из города. Когда городские помощники судей и стражники закончили поиски, он даже не выслушал их слова, сел на коня и крикнул горнистам:
   – Передать команду: выходим через восточные ворота! Дорога на Брундизий.
   Конные сопровождающие подняли облако пыли, люди и животные смешались в одно целое, и большая вереница людей двинулась к восточному выходу из Вечного города. Там, за стенами, уже стояло более тридцати тысяч легионеров из основного войска. Эти мелкие людишки из окружения префекта и так задержали его уже почти на полдня. Надо было спешить!

   В это время Лаций скакал по этой же дороге, но далеко впереди. Он выехал ещё до рассвета и с трудом держался за поводья от усталости, однако это было лучше, чем держаться руками за решётку подземной тюрьмы на Форуме без малейшей надежды на оправдательный приговор. Рим остался далеко позади, и с каждым шагом это расстояние увеличивалось. Лаций не видел, как собралась в доме Пизонисов вся семья, чтобы попрощаться с Клавдией, как в результате долгих расспросов и разговоров было решено, что ребёнка всё-таки родила она, потому что никаких следов второго младенца не было. Единственное, что никто не мог понять, это почему у него была такая тёмная кожа. Пизонисы никогда не держали темнокожих рабов. А спросить у Клавдии об этом они уже не могли. Также семья приняла решение подать в суд и начать дело о смерти Клавдии с тем, чтобы обвинить Лация Корнелия Сципиона в убийстве. Но самым неприятным и страшным для рода Пизонис было другое – они вынуждены были принести извинения злорадно улыбавшейся Метелле Балеарике и её сыну, Клоду Публию Пульхеру, который, судя по всем обстоятельствам, не мог быть отцом этого ребёнка.
   Не видел Лаций и того, что происходило в его бывшем доме: как на следующий день Фульвия, жена Клода Пульхера, с трудом открыв глаза после тяжёлого сна, увидела перед собой улыбавшегося и радовавшегося, как ребёнок, мужа. Не видел Лаций и того отчаяния, которое охватило её, когда она поняла, что это совсем другой младенец. Это была девочка с белой кожей. Поначалу Фульвии показалось, что она сошла с ума, или просто боги сыграли с ней злую шутку, но кода Пульхер стал на колени и попросил прощения, сказав, что в чертах новорожденной есть удалённое сходство с ним, она разрыдалась и снова потеряла сознание, думая, что боги действительно лишили её разума. Не видел он и то, как, снова придя в себя, Фульвия приняла от рабыни Аланты комок тихо сопящего счастья и долго всматривалась в лицо младенца. Девочка действительно была невероятно похожа на Клода. Не видел Лаций, как приехавшая позже приёмная мать Фульвии плакала от счастья и благодарила богов за это невероятное чудо, и как расчётливая мать Пульхера, Метелла Балеарика, отведя её в сторону, тихо шептала на ухо, что теперь об этом надо молчать и никому не говорить, только принести жертву богам, и всё. Она осторожно намекнула на странные способности повитухи Сальвии Нумы, невзначай упомянув о её способности общаться с древними богами и наводить порчу, поэтому испуганно-счастливая женщина охотно согласилась с ней, плача и постоянно кивая головой. Не видел Лаций и Икадиона, который никак не мог понять, что же на самом деле произошло с его бывшим товарищем, которого он так уважал и любил. Когда стало известно, что Лаций Корнелий, возможно, присоединился к войску Марка Красса и отправился в Азию, он почувствовал, что больше не в силах оставаться в полном горя доме Пизонисов и попросил мать погибшей Клавдии разрешить ему поехать вслед за армией алчного консула.

Глава 73

   Однако армия Красса покидала Рим с большими проблемами. Консулу передали, что несколько групп горожан стоят у самых ворот и выкрикивают возмутительные слова в адрес консула и его легатов. Самым опасным был народный трибун Гай Атей Капитолин. Но его трогать было нельзя. Повсюду находились простые люди, они волновались и кричали, но легионеров было намного больше, и этот плебс вряд ли бы осмелился на них напасть. Красс приказал не трогать Атея. Он хотел избежать драк и потасовок. Лишиться в самый последний момент из-за несдержанности всего, чего он добивался столько лет, было глупо. Он отдал приказ не реагировать. Когда гонец удалился, в конце улицы появился Гней Помпей со своими ликторами.
   – Приветствую тебя, консул Марк Красс! – громко и чересчур наигранно выкрикнул он. Его лицо буквально сияло от радости. Кому-нибудь другому могло показаться, что это было сказано искренне, но только не Крассу.
   – Приветствую тебя, консул Гней Помпей, – не так радостно ответил он, стараясь не смотреть ему в глаза.
   – Мне сообщили, что народный трибун Атей старается поднять против тебя народ, – сказал Помпей. – Тебе лучше вывести своих людей побыстрее… пока он не собрал там большую толпу. Ведь большинство легионеров находятся на Марсовом поле, не так ли?
   – Да, согласен, – хмуро бросил Красс и махнул рукой. Ему была неприятна радость Помпея. Ему вообще был неприятен любой человек, который хоть чему-то радовался в этот день. Теперь, когда, казалось бы, всё уже было решено, когда все сенаторы, наконец, согласились с кандидатурами легатов, когда расходы на армию были оплачены, кто-то смел утверждать, что он поступает незаконно! Красс постарался не думать об этом и тронул коня вперёд.
   – Я провожу тебя до Фламиниевых ворот, так будет быстрее. Правда, потом придётся обойти город, чтобы выйти на Аппиеву дорогу, – вдруг неожиданно предложил Помпей. Красс не сдержался и, криво усмехнувшись, ответил:
   – Хочешь лично убедиться, что я покинул Рим?
   – Ха-ха-ха, – не меняя тона, радостно рассмеялся Гней Помпей. – Ты всё такой же! Нет, просто не хочу кормить завтра сорок тысяч голодных легионеров, – добавил он. Красс ничего не сказал и поскакал вперёд. Его сопровождение состояло из многочисленной свиты, поэтому всем им потребовалось некоторое время, чтобы начать равномерное движение. Как ни странно, по пути им никто не мешал. Они спокойно доехали до самых ворот. Однако там их уже ждали две толпы горожан. Часть стены была окутана странным дымом. Погода стояла безветренная, поэтому он стелился вдоль земли, не поднимаясь вверх, заполняя пустые пространства в стенах, ямах и рытвинах, попадая людям в глаза и заставляя их кашлять и плакать.
   Неподалёку, на большом жертвенном камне стоял треножник. Возле него виднелась чья-то худая сутулая фигура. Рядом лежал связанный баран. Вокруг были разбросаны палки и ветки, в руках человек держал небольшой кожаный мешочек, из которого доставал какую-то пыль и бросал её в огонь. Именно она была причиной того чёрного дыма, который окутал всю площадь. Красс понял, что у костра стоял народный трибун Атей Капитолин. Он взывал к богам и читал древние заклинания против врагов. Красс хотел рвануться вперёд, но Помпей остановил его.
   – Не надо! – коротко сказал он. – Лучше не связывайся с ним. Ты видишь, толпа сама боится, поэтому просто не обращай внимания. Красс от злости рванул удила, и лошадь встала на дыбы. Он чуть не упал и чудом удержался. От стены донёсся пронзительный голос Атея:
   – …и земля на каждом шагу превратится в сухую глину. Пусть солнце высушит все травы и деревья! Пусть высохнут реки и озёра, и рыбы будут лежать на дне, погибая от жары и безводья! Тогда издохнут все звери и птицы, и нечего будет есть. И негде будет найти спасения. Будут трескаться даже камни под ногами, не давая ни воды, ни еды. Квирин [149 - Квирин – древнеримский бог, (копьеносный = Квиринус). После смерти Ромула и его обожествления появился бог Квирин, в которого обратился Ромул, став, таким образом, двойником Марса.], опусти чёрное небо, закрой солнце, чтобы не было видно пути никому и нигде! Пошли страшные молнии на деревья и дома, пусть сожгут они всё, что может гореть! А когда сгорят они, пошли на пепелище воду! Разломи небеса, путь хлынет оттуда океан, чтобы навсегда смыть следы живших на земле! Напои своих слуг чёрною кровью из печени ворона, пусть они выпьют кровь из тел оставшихся в живых. Продли их муки, вот тебе сердце невинного животного! Прими эту жертву и пошли всем им смерть, смерть, смерть! Чёрная земля – на чёрное лицо, красная кровь – на красную траву, жирные черви – в тело врага, огонь всё сожжёт, пепел – на землю, кости – орлам. Чёрное небо – молнии в сердце. Нет погребения умершим! Нет им покоя без земли! Камни вокруг, одни камни и кости на них. Кровь на песке. Пыль в небе. Всё высушит солнце. Пусть они страдают вечно! Не собрать никому их костей для могилы, не найти их следов для потомков. Нет их имён в памяти нашей. На мне их кровь, я их горе, я не остановил их вчера, а завтра уже будет поздно. Возьми и меня, чтобы уравнять моей кровью их кровь и забыть всё, что было. Сотри всё то, что видел я на этой земле! Сотри всё в пыль! И врага моего, и меня. Пусть дожди и земля восстановят всё снова из ростка, как это было до этого с нами. Сотри всё…
   Граждане в ужасе жались к стенам, напуганные этими страшными словами. Трибун призывал смерть. Это были древние заклинания, обращаясь к которым, просящий насылал беду на своего врага и на себя. Но, жертвуя собой, он, таким образом, добивался неминуемой смерти своего противника. Для Атея этим врагом был Марк Красс.
   Легионеры покидали Рим с плохими предчувствиями. Один только консул не обращал на это никакого внимания. Главное – ему дали выйти из города, а все проклятия Атея были для него не более, чем слова. Марк Лициний Красс уже давно верил в силу только одного бога – золота. И этот бог ещё никогда его не предавал.

Римская сага Том I. Город соблазнов Игорь Евтишенков