Дмитрий Янковский
Над облаками дождей не бывает

Глава 1

   В которой Рихард Шнайдер принимает руку помощи, совершает дерзкий побег из под стражи, и во плоти возносится на небеса.

   В тюремном коридоре царил полумрак. Три светодиодных лампы под мутными плафонами высвечивали пятна на полу, оставляя по краям глухие тени. Рихард Шнайдер в оранжевой робе, грохоча цепями на ногах и руках, двигался вдоль стены в сопровождении охранника, вооруженного лишь резиновой палкой. Цепи мешали, позволяя Шнайдеру делать лишь коротенькие шажки.
   – Стоять! – приказал хмурый охранник, когда Шнайдер достиг решетки, левее которой на стене желтой краской была написана цифра «22».
   Шнайдер послушно остановился. Пять дней, прошедших после ареста, измотали его. Переезды из одной тюрьмы в другую, отсутствие суда, адвоката и каких-либо перспектив выйти на волю. Поначалу хотелось сопротивляться, но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось воли к активным действиям. И вот, судьба предлагает ему шанс. Призрачный. Скорее всего, последний. Можно ли им пренебречь, даже под угрозой смерти?
   Хмурый охранник открыл электрический замок на решетке, сдвинул ее в сторону и грубо впихнул Шнайдера в одиночную камеру, лишь внутри освободив его от цепей.
   – Злые вы, – пробурчал Шнайдер. – Нахрен вязать ни в чем невиновного человека, когда из вашей шараги и так не сбежишь?
   – Молчать! – охранник красноречиво положил ладонь на рукоять резиной дубинки, висящей на поясе. – Мне разрешили, при надобности, из тебя все дерьмо вышибить. А у нас работа скучная, затей мало.
   – Чего же ты паришься? – Шнайдер усмехнулся. – Не надо себе отказывать в удовольствии.
   – Ты мазохист, что ли? – с некоторым недоумением поинтересовался охранник, снимая дубинку с пояса. – Или пидор? Неделю в тюрьме, а уже пристрастился?
   – Если бы я был пидором, – резонно заметил Шнайдер, – я б твою маму не вертел во всех позах, а занялся бы твоим папой.
   – Ах ты тварь! – Охранник замахнулся дубинкой.
   Конечно, получать по хребту Шнайдеру совсем не хотелось, но еще меньше ему хотелось провести остаток дней в тюрьме, без суда и следствия, как какому-то долбанному графу Монте-Кристо. Особенно с тем учетом, что у графа на острове хранились лишь сраные сокровища, тогда как Шнайдер обладал источником вообще ничем не ограниченного богатства и власти. Но была неувязочка. Источник находился одном месте, надежно укрытый, к счастью, а сам Шнайдер в тюрьме, тоже надежно укрытый, но уже к сожалению. Конечно, с самого начала было ясно, что попытка открытого внедрения реликта на рынок добром не кончится, но чтобы до такого дошло в свободной стране, он не предполагал. Как-то привык он думать о ценности патентного права, о свободе предпринимательства. Но все это оказалось чушью, как только дело дошло до интересов национальной безопасности США.
   Дубинка просвистела по воздуху, но Шнайдер оказался резвее тучного охранника, а потому первым нанес удар, попав здоровяку кулаком в лучезапястный сустав. Дубинка вылетела из руки, с глухим стуком ударившись в шершавую стену. На нары посыпалась штукатурка.
   – Гад… – Здоровяк зашипел от боли.
   Он уже готов был позвать подмогу, но Шнайдер чуть присел, и снизу, сжатыми пальцами, как копьем, ударил охранника точно в кадык. Здоровяк коротко хрюкнул, побагровел, выкатил глаза и попятился. Он бы, таким макаром, неизбежно оказался за пределами камеры, но ему не дали. Раздался треск мощного электрического разряда, и охранник снопом рухнул на пол, хлюпая глоткой, и пуская изо рта кровавую пену.
   Как только тело охранника сползло на бетон, в проеме решетки Шнайдер разглядел невысокого человека, облаченного в черный костюм ниндзя. Лицо незнакомца было закрыто черной повязкой, но, не смотря на явный диссонанс с окружающей обстановкой, Шнайдер не выказал ни малейшего удивления. К чему-то подобному он был готов сразу, как только осознал текст записки, полученной утром вместе с чистым бельем из прачечной. Именно из этой записки с инструкциями он узнал о призрачном шансе и о том, какие действия следует предпринять, когда его заведут в камеру. В записке шла речь о помощи, предложенной господином Таидо Хокудо. Так что не было ничего удивительного в тяготении владельца международной корпорации к обычаям предков. Пусть своих боевиков одевает хоть в ниндзя, хоть в облачения горных монахов-воинов, лишь бы им удалось устроить Шнайдеру обещанный побег.
   Конечно, отказываться от помощи Шнайдер не стал. Страх был, но страх оказаться пойманным, избитым, даже казненным без суда, не шел ни в какое сравнение с ужасом возможного пожизненного заключения. Альтернативой могла стать только выдача секретов реликта агентам АНБ, но это было хуже смерти, хуже побоев и возможных увечий. Они с Кроссманом с самого начала решили, что лучше умрут, чем откажутся от подаренного судьбой шанса безбедно прожить остаток жизни. Несметные богатства и неограниченная власть не даются даром. Источник реликта им обоим достался даром, а вот за власть и богатство еще придется побороться какое-то время. Ради такого приза не жалко потерпеть.
   – Уходим? – спросил Рихард у японца.
   – Нет, мистер Шнайдер! – остановил его «ниндзя», демонстрируя заметный японский акцент. – Я скажу, когда можно.
   Он шагнул в камеру. За ним, как тень, проскользнул еще один, одетый так же, но с автоматической винтовкой в руках.
   – Когда можно будет идти, держитесь все время за спинами наших людей, – проинструктировал японец. – У нас есть сведения, что вас приказано лучше убить, чем выпустить. Могут работать снайперы.
   Снаружи раздался шум. Шнайдер быстро сообразил, что люди Хокудо открыли камеры на втором этаже, и теперь толпа озлобленных заключенных, большая часть из которых арабы, заполонила все пространство, и ринулась вниз по гремящим металлическим трапам. Грохнули ружейные выстрелы, раздался рев разъяренной толпы, и выкрики «Аллах акбар». Люди в оранжевых робах мелькали в проеме открытой решетки, но, заметив двух боевиков в черном, заключенные предпочитали без остановки мчаться дальше, спасать собственные шкуры, или идти на помощь товарищам.
   – Вперед! – приказал японец.
   Шнайдер перескочил через металлический порог камеры. Снаружи ждали еще двое в черном, тоже с винтовками. Они выстроились ромбом, в центре которого оказался Шнайдер, и, закрыв его собственными телами, повели прочь от лестниц. Стало ясно, что его собираются вывести не тем же путем, каким ринулись арестанты. Время от времени, в тенях за колоннами, в бетонных нишах и в опустевших камерах, можно было заметить боевиков Хокудо, вооруженных штурмовыми автоматами с глушителями. Шнайдер насчитал их не меньше десятка. Похоже, непонятно как попав на территорию тюрьмы, они предварительно зачистили от охраны весь второй этаж.
   Зато снаружи, в тюремном дворе и на первом этаже кипели нешуточные страсти. Взвыла серена, по стенам, разрубая темноту ночи, заметались лучи прожекторов, слышались гулкие ружейные выстрелы, хлопки пистолетов и треск автоматных очередей. В узких зарешеченных окнах мелькали вспышки. Но гул толпы, разливающийся по коридорам и по двору, говорил, что, не смотря на потери, заключенные не намерены отступать. Арабов, большинство которых были задержаны за причастность к терроризму, не пугала смерть. Они, оскалившись и выкрикивая имя своего бога, шли прямиком на плюющиеся свинцом стволы, живой рекой сметая ряды охраны. Остановила арестантов только тюремная стена, и тут началась настоящая бойня. По заключенным, вырвавшимся во двор, били с четырех вышек короткими прицельными очередями, каждая пуля, разогнанная почти до тысячи метров в секунду, прошивала не одно тело, а сразу два или три, чиня в рядах арестантов разорение. Раскаленные гильзы, сверкая в лучах прожекторов, потоками сыпались вниз с пулеметных вышек. Вот только никто не отхлынул назад под огнем. Исчерпав боезапас, стрелки на вышках вынуждены были превратиться в безучастных свидетелей происходящего. А толпа, уже не встречая отпора, принялась валить решетчатые электрические мачты, чтобы по ним подняться на гребень стены.
   Но Шнайдера не повели вниз. Напротив, добравшись до лестницы, ведущей на крышу, японцы помогли ему взобраться по ней. Часть боевиков Хокудо вслед за Шнайдером поднялась на крышу, но часть вынуждена была открыть огонь по отряду охраны, вырвавшемуся из верхнего караульного помещения. Шарахнул взрыв гранаты, затем раздались еще несколько очередей.
   «Денег на обучение бойцов Хокудо не пожалел» – отметил про себя Шнайдер.
   Оказавшись на крыше, боевики, для уверенности, точным огнем заставили залечь стрелков на вышках, хотя те, на взгляд Шнайдера, уже опасности не представляли. Возможно, японцы не хотели лишних свидетелей, чтобы их показания потом не вывели на Хокудо. Действовали они хладнокровно и слаженно, обмениваясь лишь негромкими фразами по-японски.
   «Мало в них человеческого», – с содроганием подумал Шнайдер.
   Он вдруг в полной мере осознал, что теперь ему придется иметь дело с начальником этих бойцов. Вряд ли в самом господине Хокудо больше человеческого, чем в его верных псах. Но выбирать не приходилось. Надо вырваться, а там уже можно что-то придумать. Еще немаловажной для Шнайдера была судьба Томаса Кроссмана. Если его тоже взяли, и раскололи, то всей затее конец. Стоит властям узнать, что реликт не синтезировали, а добывали из таинственного, непонятно как возникшего, источника, они найдут способ до него добраться и объявить национальным достоянием. Тогда весь мир окажется на коленях перед Штатами, тут уж и к гадалке ходить не надо. Но Шнайдера больше волновала не судьба мира, а что он сам останется без выданных судьбой привилегий, не сумев их реализовать.
   Вертолета на крыше не было. То ли он улетел, то ли «ниндзя» попали в тюрьму не по воздуху. Впрочем, если бы над тюрьмой завис вертолет, это бы не осталось незамеченным для охраны, и тревогу подняли бы значительно раньше. Но зачем тогда надо было пленника поднимать наверх? Впрочем, Шнайдеру не долго пришлось теряться в догадках. Всего через несколько секунд он увидел, как один из японцев отстегнул от петли в массивном бетонном кубе тонкий тросик, убегавший в затянутое тучами ночное небо. Но ни свиста вертолетной турбины, ни каких-то других звуков слух так и не уловил.
   «Аэростат!» – мелькнула в голове Шнайдера почти безумная мысль.
   – Вам придется надеть кислородный аппарат, – один из японцев протянул Шнайдеру силиконовую маску соединенную с небольшим баллоном гофрированным шлангом.
   Другой «ниндзя» обернул вокруг талии Шнайдера крепкий пояс с пристяжным карабином.
   – Ничего не бойтесь, ничего не делайте, – велел японец. – Лебедка вас сама поднимет по программе декомпрессии.
   – Это какая же там высота, что нужна декомпрессия? – удивился Шнайдер.
   – Не волнуйтесь, чуть больше пяти километров.
   – А ниже нельзя было зависнуть?
   – Был бы слышен шум моторов системы стабилизации. Все, давайте!
   Он пристегнул тросик к поясу, помог надеть маску, после чего что-то сказал по-японски в крошечный микрофон гарнитуры. Трос натянулся, и увлек Шнайдера в зияющее темнотой небо.
   «Срань господня!» – подумал он, боясь посмотреть вниз.
   Вскоре его окутала настолько плотная темнота, что захотелось закрыть глаза. Сердце колотилось, едва не выпрыгивая из груди, по всему телу пробегала неприятная дрожь. Через несколько минут сверху послышался гул работающих двигателей. Шнайдер открыл глаза, посмотрел вверх, но ничего не увидел, кроме алмазной россыпи звезд по черному бархату неба. Внизу, особенно вблизи городов, никогда не увидишь ни таких ярких звезд, ни столь черного неба. Млечный Путь полыхал сияющей полосой, расчерчивающей небесный свод от края до края.
   Наконец, стало возможным различить темную тушу аэростата. Ходовые огни небесного корабля были выключены, и его вообще было бы не разглядеть, если бы он не заслонял собой звезды. Несмотря на полное, как казалось, отсутствие ветра, аэростат то и дело добавлял мощности маневровым моторам, удерживающим его на одном месте относительно земной поверхности.
   Через минуту лебедка втянула Шнайдера в люк, где его приняли и отстегнули от тросика двое японцев, одетые не как «ниндзя», но тоже в черную униформу, похожую на униформу солдат. На шевронах у каждого красовалась эмблема корпорации «Хокудо». Отсек был едва освещен красными светодиодными лампами, но когда один из японцев снял с беглого арестанта кислородную маску, и повел по коридору в носовую часть корабля, стало светлее.
   Японец остановился у одной из дверей в алюминиевой переборке, и жестом велел Шнайдеру сделать то же самое. Затем нажал кнопку переговорного устройства у двери, и что-то сказал по-японски. Дверь отворилась, открыв взгляду довольно большой кабинет с окном во весь борт. Днем за ним должны были открываться превосходные виды, но пока удавалось различить только острые льдинки звезд. У окна стоял стол, по бокам длинные кожаные диваны, каждый человек на десять, не меньше. За столом сидел сам господин Хокудо, его трудно было не узнать.
   – Проходите, мистер Шнайдер, – любезно пригласил он.
   Шнайдер перешагнул порог, и дверь за его спиной закрылась.
   – Пожалуйста, присаживайтесь, – велел господин Хокудо.
   Шнайдер сел, ощущая себя не в своей тарелке. Происходящее выходило за всякие рамки разумного. Трудно было ожидать, что вызволять заключенного из тюрьмы пожалует сам глава корпорации. А если сюда сейчас прилетит звено истребителей, и посадит дирижабль на ближайшей военной базе? Думать об этом не хотелось, но интересно было, каково мнение господина Хокудо по данному вопросу.
   – Глупо чувствую себя в этой робе. – Шнайдер потрепал край оранжевого рукава, не представляя, что еще можно сказать.
   – Скоро у вас будет возможность переодеться, и привести себя в порядок, – уверил гостя мистер Хокудо. – Но пока поднимаются мои люди, которым вы обязаны освобождением, я бы хотел познакомиться с вами, и оговорить, если так можно выразиться, протокол наших дальнейших отношений.
   – Не вижу препятствий. – Шнайдер сел на диван. – Хотя, мне трудно назвать происходящее освобождением. Скорее это побег.
   – В настоящий момент да, – согласился господин Хокудо. – Но задачей нашего сотрудничества является перелом ситуации в нашу пользу. Вообще, прежде чем предлагать военным невиданную и недорогую броню, вам следовало бы заручиться поддержкой влиятельных людей в мире большого бизнеса.
   – Вроде вас, – без тени иронии уточнил Шнайдер.
   – До меня вы бы сразу вряд ли добрались. Но я бы о вас узнал, если бы вы искали контакты. Я о вас и так узнал, но это заняло лишнее время, которое вам пришлось провести в тюрьме. Сожалею.
   – Ничего. Не умер. Я так понимаю, что вы хотите от меня секрет реликта за свои усилия?
   – Я уверен, что никакого секрета нет, – спокойно ответил господин Хокудо. – Я думаю, что все ваши россказни о синтезе нового вещества, не более, чем уловка для общественности. Таким образом вы хотели скрыть, как получаете реликт на самом деле. Вы думали, что предоставив военным нечто незаменимое, к примеру, вашу броню, вы обеспечите себе безопасность, так как никто, кроме вас, произвести такой продукт не сможет. Но вы ошиблись.
   – Я понадеялся на честность властей.
   Господин Хокудо улыбнулся.
   – Опрометчиво, не правда ли? – спросил он. – Стоило вам устроить презентацию брони и работающего реликтора, власти тут же обратили на вас внимание, поняли, что открытие реально, а не является чьей-то выдумкой, и взяли вас под белы рученьки. Это вполне ожидаемо.
   – У них бы все равно не получилось выбить у меня секрет получения вещества, – уверенно заявил Шнайдер. – И у вас не получится.
   – Знаю, – спокойно ответил мистер Хокудо. – Потому что предполагаю, откуда ноги растут. Давайте я туманно выскажу свою мысль, чтобы не вводить вас в излишнее замешательство?
   – Ну, попробуйте.
   – Есть два варианта. Либо никто, кроме вас лично, не сможет получить реликт, либо вы нашли источник нового вещества в очень странном месте, в котором нарушены физические законы.
   «Ни хрена себе! – пронеслась мысль в голове Шнайдера. – Да он, похоже, знает об этом больше меня самого! Неужели Кроссман сдал тему?»
   – Ээээ… Можно я воздержусь от ответа? Вы меня несколько ошарашили.
   – Я вас еще больше ошарашу, – с улыбкой ответил господин Хокудо. – Если речь идет о первом варианте, то мои люди прямо сейчас выкинут вас через тот же люк, через который вы сюда прибыли. И к утру ваше тело найдут в тюремном дворе среди тел других заключенных. И никто никогда не узнает, что именно произошло, а у меня не останется нежелательных конкурентов.
   «Нет, не Кроссман, – судорожно размышлял Шнайдер. – Если бы Томас нас сдал, этот узкоглазый хрен не перебирал бы варианты».
   – Если же окажется верным второй вариант, – продолжил господин Хокудо, – то вы обретете верного и могущественного партнера, способного решить ваши проблемы, и создать их вашим врагам в таком объеме, который не переварит даже правительство Соединенных Штатов.
   – Не громко ли сказано?
   – Если брать меня и мою корпорацию, то громко. Но если прибавить к этому уравнению фактор реликта, то в самый раз.
   «На мировое господство прицелился, хрен узкоглазый», – с неприязнью подумал Шнайдер.
   – Я так понимаю, что про наши разработки вы узнали из презентации в Нью-Йорке? – уточнил он.
   – Не только. На вас сразу обратили внимание военные, а у меня там полно источников. Американские военные, к счастью, весьма далеки от понятий самурайской чести. Я знаю и про поглощающие свойства реликта, и про ваши опыты с генерацией электричества. Весьма успешные, да. И я, в отличии ото всех, кому вы задурили голову, прекрасно знаю, что на Земле такого вещества возникнуть не могло, поскольку оно нарушает множество физических законов.
   – Ничего оно не нарушает, – возразил Шнайдер. – Оно не берет энергию ниоткуда. И не отправляет ее в никуда. Мы с Кроссманом пришли к выводу, что реликт напрямую взаимодействует с физическим вакуумом и квантовым масштабом материального мира.
   – Но ни одно известное вещество делать этого не может, – заявил господин Хокудо. – Так что это пустой спор. Поверьте, я о таинственных явлениях знаю намного больше, чем вы с Кроссманом, и чем большинство людей на Земле. Так что не надо прикидываться дурачком. Это не в ваших интересах, господин Шнайдер. Если вы думаете, что являетесь единственными, кто столкнулся с необъяснимым, то глубоко ошибаетесь.
   Он выдвинул ящик стола, достал из него гнутую ложку, так поразившую в свое время Мэтью и Ханта, разжал пальцы, и оставил ее висеть в воздухе.
   – Ни фига себе! – Шнайдер присвистнул. – Что это?
   – Примерно то же, что и реликт, как мне кажется.
   – Не понимаю.
   – Эта ложка осталась на месте очень необычного природного явления. На месте возникновения некой аномалии. Аномалия прошла, но ложка сохранила свои свойства, и хранит их с прошлого лета. Скорее всего, вы нашли источник реликта на месте другой, но очень похожей, аномалии. Там ведь было что-то необычное, кроме самого реликта?
   Шнайдер замер, вспомнив, как остекленела трава и тростник рядом с лужей блестящей субстанции. Его ум лихорадочно работал, пытаясь выйти из ситуации с наименьшими потерями. С другой стороны, япошка так много знает, что это может оказаться полезным при внедрении разработок на основе реликта. Это не говоря уже об инвестиционных возможностях Хокудо, авторитете, и влиянии на всю экономику азиатско-тихоокеанской зоны.
   – В принципе, вы мне вообще не очень нужны, – признался господин Хокудо. – Несколько дней назад нам удалось освободить Томаса Кроссмана, а он о способах работы с реликтом знает много больше вашего.
   – С чего вы взяли? – Шнайдер напрягся.
   – У меня хорошие психологи. Они оценили ваше поведение на нью-йоркской презентации, ваше взаимодействие с Кроссманом, кто когда брал слово, на каких местах запинался…
   – Понятно. Простите.
   – Так вот. Я могу, без вреда для дела, выкинуть вас за борт, закрыть это дело, привлечь на свою сторону Кроссмана, и стать полноправным монополистом на все технологии, связанные с реликтом.
   – Что же вам мешает так поступить?
   – Неуверенность. Существует не один, а два варианта происхождения реликта. И хотя они оба связаны с аномалией, последствия у них разные. Кто-то из вас, вы или Кроссман, могли столкнуться с аномалией, и обрести способность либо создавать реликт с нуля, либо превращать в него легкодоступное вещество. Возможно, любое вещество.
   – Смеетесь? – Шнайдер удивленно поднял брови.
   Мистер Хокудо бросил взгляд на монитор ноутбука, и заметно расслабился.
   – Отлично! – с довольным видом произнес он. – Мои психологи, наблюдающие за разговором, сообщили, что ваше удивление было искренним. Это значит, что вы не можете делать реликт из воздуха. Тогда остается единственный вариант. Вы нашли источник реликта на месте возникновения аномалии.
   Шнайдер постарался максимально сосредоточиться, чтобы не выдать себя, но понял, что это бесполезно. Современные системы распознавания мимики, а они, безусловно, имелись в распоряжении Хокудо, работают не хуже, а лучше обыкновенного контактного полиграфа.
   Бросив взгляд на монитор, мистер Хокудо вздохнул.
   – Плохо… – озвучил он свою мысль. – Вы нашли источник. И, поскольку вы не выезжали за границу, значит, нашли вы его на территории Соединенных Штатов.
   – Чем это плохо? – осторожно спросил Шнайдер.
   – Многим. Источник реликта привязан к местности, находящейся под юрисдикцией США. Если бы мы могли получить реликт где угодно, мы бы просто объявили его открытием корпорации, и смогли бы отстоять патентное право. Но этот путь, к сожалению, невозможен. Где находится источник? К нему есть доступ, или он под охраной спецслужб?
   – Под охраной, – Шнайдер понял, что дальше юлить не в его интересах. – Я нашел его рядом со своим заводом, производящим композитные материалы. Потом мы расширили территорию, чтобы источник оказался внутри ограждения. Построили саркофаг с люком из реликта, его взломать даже теоретически невозможно. Сверху соорудили трансформаторную станцию. А установку, имитирующую синтез, разместили в другом корпусе.
   – Вы думаете, никто не добрался до источника?
   – Для этого им не только пришлось бы пробить шесть футов железобетона, но и предварительно понять, что под этим бетоном что-то есть. Все ведь уверены, что мы синтезировали реликт. Из меня на допросах пытались вытянуть технологию.
   – Это чуть улучшает ситуацию, но ненамного, – признался мистер Хокудо. – Хорошо, что источник в безопасности, и никто не догадается, что вы добывали реликт, а не синтезировали. Но мы сами не можем добраться до источника, чтобы запустить в производство реликторы под маркой «Хокудо», это очень плохо. Это бы решило ситуацию. Мы бы выдрали тогда приоритет у США, сделали бы реликторные технологии достоянием человечества, а вас, мистер Шнайдер, законным монополистом в этой области. Но раз источник не найдут, у нас есть время.
   – Время ничего не дает, если нет продуктивных идей.
   – Идеи тоже есть. Мы сначала заберем на борт мистера Кроссмана, а потом я вас обоих познакомлю с одним неординарным русским, который, если мы его заинтересуем, очень поможет нам решить задачи, кажущиеся неразрешимыми.
   Гнутая ложка, как ни в чем ни бывало, продолжала висеть в воздухе.
   «Она действительно похожа на реликт, – мысленно согласился Шнайдер. – Совершает работу по противодействию гравитации, но не использует при этом привычных источников энергии».
   – Мы не на дирижабле, – выпалил Шнайдер, решив сыграть ва-банк.
   Мистер Хокудо вздрогнул, затем взял себя в руки и вздернул брови, изображая недоумение.
   – В каком смысле? – уточнил он.
   – Я прикинул общий объем корабля, сопоставил с объемом виденных мной внутренних помещений, и могу с уверенностью заявить, что оставшегося для газа объема не хватит на удержание в небе такой махины за счет одной только архимедовой силы. У вас не только ложка летает. У вас антигравитационный привод на борту. Именно он удерживает корабль в воздухе. И не потребляет при этом энергии, как и ложка.
   – Выходит, мы обменялись секретами.
   – Нет. Я вам свой выдал, а по поводу вашего могу лишь строить предположения. Вы нашли нечто вроде реликта. Так? Вещество, на которое не действует гравитация?
   – Не совсем так, но близко, – согласился мистер Хокудо. – Только это не вещество, а человек. Человек, способный что угодно заставить подняться в воздух. В чем-то он подобен аномалии, о которой я говорил. Но, если ложка существует лишь в единственном экземпляре, то приводы Шерстюка можно клепать на заводе, по чертежам.
   – Приводы кого? – севшим от удивления голосом переспросил Шнайдер.
   – Олега Шерстюка. Это русское имя. Скоро вы познакомитесь и с ним, и с его открытием. Оно сродни вашему, оба могут в значительной мере усилить друг друга. А вообще, мистер Шнайдер, вы мне понравились. Я не буду вас выкидывать за борт. Вас проводят в каюту. Отдыхайте, скоро надо будет встречать мистера Кроссмана.
   Шнайдер считал реликт собственным достоянием, ведь именно он наткнулся на странную лужу в лесу, и ему не понравилось, что его, оказывается, решили вызволить из тюрьмы лишь после освобождения Кроссмана. Кроссман тоже внес некоторый вклад в исследование нового вещества, так как именно ему удалось получить его измененную форму, но это не делало Томаса первым лицом в «Реликт Корпорэйшн». К тому же, принцип получения из реликта электрической энергии являлся результатом стечения обстоятельств, а не долгой кропотливой работы. Более того, Шнайдер, а не Кроссман, получил удар током от первого заработавшего реликтора. В общем, подход Хокудо, согласно которому Кроссман считался более значимым для проекта, чем Шнайдер, казался до крайности несправедливым. И эту ситуацию надо было как можно скорее менять, иначе шуточки в стиле «выкинуть за борт», могут, со временем, перестать быть шуточками.
   Через два часа господин Хокудо разрешил Шнайдеру встретить Кроссмана в транспортном отсеке. Увидев друг друга после недельной разлуки, они обменялись рукопожатиями. В отличии от Шнайдера, недавно сменившего тюремную робу на рубашку и джинсы, Кроссман выглядел свежим и отдохнувшим, был облачен в дорогой костюм, и пахло от него не менее дорогим одеколоном.
   – Ты словно с приема у президента! – рассмеялся Шнайдер.
   – Это ты загнул! – с улыбкой ответил Кроссман. – Но, надо признать, гостеприимство господина Хокудо просто зашкаливает. Хотя сговорчивым его трудно назвать. Три дня ему доказывал, что без тебя мы не справимся.
   – В смысле? – Шнайдер напрягся.
   – Он пытался меня уверить, что тебя лучше оставить в тюрьме, мол, ты никакого реального вклада в проект внести не можешь, а организатор и администратор он получше тебя.
   – Ну да. Мне он вообще сказал, что собирался меня за борт выкинуть.
   – Шутишь?
   – Я нет, а вот шутит ли он, я пока без понятия. В любом случае спасибо, старик, что замолвил словечко.
   – Ты бы поступил точно так же! – подмигнул ему Кроссман.
   Молчаливый японец в черном показал друзьям выделенную им каюту. Она оказалась двухместной, но, после недели в одиночной камере, Шнайдер этому скорее обрадовался, чем огорчился. К тому же места внутри хватало, две кровати располагались у противоположных стен, разделенные широким проходом. У каждой кровати имелось по тумбочке, у дальней стены стол, который можно было сложить при желании, электрическая плита, холодильник, бар, и даже душевая кабина за отдельной дверью.
   – Отличное место! – Кроссман потер руки и плюхнулся на кровать поверх одеяла.
   Шнайдер предпочел оседлать табурет.
   – Тебя тоже со штурмом освобождали? – поинтересовался он.
   – Нет, выкупили.
   – Серьезно? Я думал, тебя еще строже держали, чем меня. У тебя в голове все данные для обработки реликта, не у меня.
   – Меня и прессовали. Тебя-то в тюрьму упекли, просто чтобы обезглавить «Реликт Корпорэйшн». Потом пустили бы ее с молотка, давая военным возможность встроить компанию в систему военно-промышленного комплекса.
   – Не только. Пытались выбить технологию получения реликта.
   – Из меня тоже.
   – И как же тебя тогда отпустили? Просто за деньги Хокудо? Звучит странно.
   – Не хочешь принять душ? Можем вместе помыться?
   – Шутишь, старик? Меня сегодня второй раз пытаются уличить в пристрастии к гомосятине. Но я не по тем делам.
   – Ну, как хочешь. А я пойду. Дверь закрывать не буду, если надумаешь.
   Шнайдер фыркнул, и с непониманием глянул на друга. Тот, как ни в чем ни бывало, разделся до трусов, и скрылся за дверью душевой кабинки. Вскоре оттуда послышался шум воды.
   Шнайдер задумался. Раньше ничего подобного за Кроссманом он не замечал. И уж, тем более, не поступало от него никаких скабрезных предложений. Может, за неделю заключения он к этому пристрастился? Хотя, что-то сомнительно. Шнайдер забеспокоился. С одной стороны он заподозрил, что к гомосексуальным утехам фраза Кроссмана отношения не имеет, с другой, не хотелось лезть голым под душ к другому голому мужику.
   «Если только не ради спасения жизни», – подумал Шнайдер.
   И тут до него дошло. Шум воды! В душе шум воды не позволит нормально работать ни одному подслушивающему устройству! Помехи будут громче голоса, их не отфильтруешь. Вот чего хотел Томас! Поговорить без чужих ушей!
   Не задумываясь больше ни секунды, Шнайдер стянул с себя одежду, и распахнул дверь душевой. Кроссман глянул на него, и подмигнул. Выглядело это самым пошлейшим образом.
   – Забирайся, что ты девочку из себя строишь! – Кроссман подвинулся.
   Шнайдер залез под струи воды, а Кроссман прошептал ему в самое ухо:
   – Додумался, молодец. Хокудо обладает какими-то запредельными технологиями. Сродни твоему реликту. У меня есть теория на этот счет.
   Он отодвинул губы от уха Шнайдера и сказал намного громче, уже для прослушивающей аппаратуры:
   – Ну вот, смотри как хорошо. А ты стеснялся. Только давай чуть помедленнее.
   – Ты долбанный извращенец, – ответил Шнайдер. Затем собрался с духом и добавил, уже для чужих ушей: – Но, действительно, приятно.
   – Короче, – Кроссман опять перешел на шепот. – Кажется, Хокудо исследует странные, аномальные места. В одном из таких мы с тобой наши реликт. Вспомни, какая там была трава и тростник. Но оно не единственное. В каждом из таких мест нарушаются физические законы, и остается что-то невообразимое. Хокудо показал мне ложку…
   – Я ее видел, – шепотом ответил Шнайдер. – Я уверен, что и его дирижабль держит подобная сила.
   – Именно. Но не только. Если аномалия воздействует на человека, он тоже обретает необычные свойства. Работу одного такого аномально продвинутого я видел лично. Хокудо думает, я не понял, что к чему. Он уверен, что я съел его версию о выкупе. Но это бред. У Хокудо есть человек, способный внушать кому угодно, что угодно. В любых пределах. Он может сформировать другую реальность, и ты ее от настоящей не отличишь. Они мне внушили, что выкупили меня, а охране АНБ внушили что-то другое. В результате я здесь. Этот парень, суггестор, он русский. По акценту понятно. У него сложное имя, то ли Шесток, то ли Шестук.
   – Мне Хокудо тоже про русского говорил. А на какую площадь действуют иллюзии этого русского?
   – Там территория радиусом около двух километров. Они спокойно вошли и спокойно вышли. Никто не почесался даже. Стоны издай какие-нибудь, поохай, для звука. А то тишина может подозрения вызвать.
   Они оба издали несколько сладострастных стонов.
   – У Хокудо есть какой-то план, – предположил Шнайдер. – Он этого русского хочет использовать как-то, чтобы установить контроль над источником реликта. Он мне это почти открытым текстом выдал, после того, как показал летающую ложку.
   – Нас загипнотизировать?
   – Нет. Мы ему зачем-то нужны. Возможно, он не хочет сам впрягаться в этот хомут, собирается руководить всем из тени.
   – Нам это на руку, – ответил Кроссман.
   – А какова будет цена?
   – Пока Хокудо не озвучит, не поймем. Но без него нам вообще останется только дырка от пончика. Придется идти на какие-то уступки. А там выкрутимся.
   Они еще покряхтели немного, для достоверности, потом Кроссман сказал, что кончил, поблагодарил Шнайдера, и первым покинул душевую кабину. Тот остался один, и не без удовольствия отмыл тело от грязи, а память от осадка тюремных воспоминаний.
   – Теперь можно и поспать, – сообщил он, вернувшись в каюту.
   Кроссман уже забрался под одеяло, и задумчиво пялился в потолок.
   – Тогда туши свет, – попросил он.
   Шнайдер погасил диодный светильник, снял покрывало, и тоже устроился под одеялом. После тюремного недосыпа и ночных допросов было необыкновенно приятно лежать на мягкой кровати. Можно было позволить себе расслабиться, понимая, что скоро придется очень сильно напрячься. Предстояла нелегкая битва за будущее. Битва с обстоятельствами, со злой волей конкурентов, битва за долю с Хокудо, и битва с правительством за саму жизнь.
   Вскоре он провалился в глубокий сон, глухой и черный, без намека на сновидения. Так, высоко над землей, в безмятежном пространстве выше облаков, он проспал до утра.

Глава 2

   В которой Олег Шерстюк показывает член американским летчикам, а Рихард Шнайдер и Томас Кроссман заключают соглашение с господином Хокудо.

   И без того хмурое утро над авиабазой омрачил вой сигнала тревоги, который застал командира дежурных средств истребительного звена Дена Стакера за игрой в пинг-понг.
   – Вот, зараза! – воскликнул Стакер, пропуская очко, и откладывая ракетку. – Это не считается!
   – Все считается! – ведомый пилот Макс Донован тоже бросил ракетку на стол, и погрозил командиру пальцем. – В бою все считается, и за столом все считается. Продолжим по возвращению, а пока двенадцать-пятнадцать.
   Они оба покинули игровой зал. Солнце уже взошло, но с трудом пробивалось через толстую пелену туч. Стакер привычно бросил взгляд на бело-красный аэродромный «колдун» на шесте, оценивая направление и силу ветра, после чего они с Донованом рванули к ангару.
   – Время, время! – подогнал полковник Сависки, издалека увидев спешащих к нему Донована и Стакера.
   Он выразительно постучал пальцем по циферблату наручных часов.
   – Начальство не опаздывает, начальство задерживается! – на бегу отшутился Стакер.
   Они с Донованом поспешили в помещение, где хранились противоперегрузочные костюмы. Сависки не отставал ни на шаг.
   – Это ты русским расскажи! – одернул он Стакера.
   – Что, опять русские? – пробурчал Донован. – Скоро они к нам на барбекю летать будут. Наземные ПВО что, совсем не работают?
   – Это не нашего ума дело, – ответил полковник. – Цель на радаре высоколетящая, низкоскоростная. Остальное нас не касается.
   – Ясно. – Донован успокоился. – Аэростат. Метеорологический зонд залетел из Канады. Бывало уже такое.
   – При южном ветре, да мило, – полковник усмехнулся. – И размерчик… Ладно, кроме шуток, хотя это секретная информация, но вам лучше знать. Ночью случился бунт в тюрьме. К утру его подавили, сосчитали трупы, и не досчитались одного поганца. При этом один из выживших охранников, стоявший в карауле на вышке, клянется, что видел, как арестанта в оранжевой робе некая сила унесла в небо. При этом не было слышно никаких звуков, какие может издавать вертолет. Я не верю в ангелов, которые спускаются с небес, и во плоти забирают зэков из тюрем. К тому же, всего через полчаса, наземные ПВО сообщили о движении цели, очень похожей по параметрам на здоровенный дирижабль. На связь объект не выходит, а сбить его не представляется возможном из-за высоты, на которой он движется. Не добивают туда ракеты. Так что вам работать.
   – Даже интересненько, – прикинул Стакер. – Дерижопели валить нам еще с Максом не приходилось.
   – Вам вообще не приходилось никого валить, кроме учебных мишеней, – осадил его полковник. – Последний реальный воздушный бой пилоты США вели в корейской войне. А бомбежки – это бомбежки. Так что не расслабляться!
   Они, оставив полковника в ангаре, перебрались на взлетку, куда тягачи уже выкатили два истребителя F-22 с черными крестами трефовых тузов на фюзеляжах. Как только техники убрали все кабели и шланги наземного обслуживания, Стакер и Донован забрались на свои места и устроились в креслах. Они подключили шланги противоперегрузочных костюмов к бортовой пневматической системе, загрузили программное обеспечение, проверили связь.
   – Танго первый Танго второму, есть связь? – произнес Стакер.
   – Я бы предпочел связь с длинноногой блондинкой, – ответил в эфире Донован. – И не по рации, а в мягкой постельке. Но тебя слышу, оцениваю слышимость в пять баллов.
   – Принял, – ответил Стакер.
   Он проверил работу двигателя, удерживая на тормозах самолет, качающийся от мощной тяги, затем пробежал взглядом по индикаторам боекомплекта.
   – Танго первый к взлету готов! – доложил он в диспетчерскую.
   – Танго два к взлету готов!
   – Взлет разрешаю! – донесся в эфире голос диспетчера.
   Летчики врубили форсаж, воздух содрогнулся от грохота, самолеты сорвались с места, и один за другим взмыли в затянутое тучами небо.
   Пробив облачный слой, оба истребителя быстро набрали высоту десять тысяч метров, и вышли на крейсерский эшелон. Минут через десять бортовой радар выдал метку.
   – Вижу цель на радаре! – сообщил Стакер. – Дистанция сто двадцать миль. Скорость порядка пятидесяти узлов. Очень медленная. Точно дерижопель. И отражающая поверхность – будьте нате.
   Он доложил на землю, получив в ответ указание выйти на связь с пилотом неопознанного летательного аппарата. Но сколько летчики ни делали попыток, в эфире им никто, кроме диспетчера, не отвечал. Попытки пришлось оставить ввиду отсутствия результата. Оставалось лишь установить визуальный контакт, а потом серией маневров донести до экипажа мысль о необходимости посадки. Дистанция сокращалась быстро, за час истребитель проглатывал восемьсот километров на самом щадящем режиме, так что двести километров для него вообще не были помехой, меньше двадцати минут на подлет.
   – Наблюдаю цель визуально, – голос Донована, прозвучавший в эфире, вывел Стакера из задумчивости. – Они нас тоже засекли, набирают высоту. Довольно резво для дирижабля.
   – У нас потолок десять миль, нельзя дать им подняться выше. Пройди над ними, покажи, что запрещаешь дальнейший подъем. И еще раз попробуй вызвать их по рации.
   Оба самолета, описав широкую дугу и оставляя за кончиками крыльев струи конденсированного пара, отклонились к востоку, чтобы первый заход сделать со стороны солнца. Вероятность атаки была крайне низкой, медлительный воздушный корабль не выглядел угрожающим, напоминая ленивого белого кита, зависшего над облаками и греющегося на солнце. Но бдительность терять было нельзя, да и нарушать инструкции не следовало.
   – Разделились! – приказал Стакер.
   Сам он провел самолет ниже дирижабля, а Донован, наоборот, выше, трижды махнув крыльями, для большей заметности. Но никаких реакций со стороны экипажа воздушного корабля не последовало. Он продолжал следовать прежним курсом и набирал высоту.
   – База, я Танго первый, – передал Стакер. – Экипаж дирижабля на призывы к снижению не реагирует. На связь не выходит, никаких сигналов не подает, опознавательных знаков не имеет. Даже бортовых огней, кажется, нет.
   – Произведите предупредительный выстрел! – ответили в эфире.
   Стакер, морщась от навалившейся перегрузки, произвел боевой разворот, и вышел на атакующий курс. Отведя прицел в сторону, он дал очередь из авиационной пушки. Тридцатимиллиметровые снаряды унеслись в пустоту, оставляя за собой повисшие в воздухе дымные трассы.
   – Он не может слишком высоко подняться, – предположил Донован. – Рекорд высоты для дирижаблей что-то около семидесяти тысяч футов.
   – Толку мало. Если нам не позволят его сбить, что мы с ним делать будем? У нас топливо кончится, а он как шел, так и продолжит идти.
   – Нас не сбивать его послали, а посадить.
   – И как ты собираешься это сделать?
   Самолеты развернулись по большому радиусу, чтобы снизить перегрузки, и снова зашли на цель. Никакой реакции со стороны экипажа дирижабля по-прежнему не было.
   – Они не реагируют на предупредительный выстрел, – сообщил Стакер на базу. – Какие наши дальнейшие действия?
   – Открывайте огонь на поражение! – отдал команду диспетчер.
   – Замечательно… – пробормотал Стакер, отключив микрофон. – Тогда успеем вернуться к завтраку.
   Он дважды прошел над дирижаблем, стараясь держаться как можно ближе к его обшивке. Внутри не заметить этого было никак нельзя – самолет проносился с грохотом и свистом, а поток раскаленных газов из двигателя бил в борт воздушного корабля и ненадолго отклонял его с курса. Но капитан упрямо выравнивал дирижабль.
   – Танго два, прикрой, захожу на атакующий курс! – сообщил Стакер.
   – Принял!
   Стакер поймал приближающийся дирижабль в прицел, и долбанул по нему очередью из пушки. Пули, оставляя трассирующие дымы, без труда прошили обшивку, за ней переборки, растяжки, все, что там могло быть, и, уже кувыркаясь, но, почти не потеряв в скорости, размолотили противоположный борт. Дирижаблю ведь много не надо, ему достаточно пробить полость с газом, и он сам постепенно снизится, хочет того экипаж, или нет. Но, к удивлению Стакера, все происходило не так быстро, как хотелось бы. Дыры в борту зияли, особенно заметны были выходные отверстия, но воздушный корабль продолжал держать курс, и набирал высоту, вместо того, чтобы ее терять.
   – Танго первый, что происходит? – спросил в эфире диспетчер.
   – Есть попадание! – сообщил Стакер.
   Наконец, вроде бы, дирижабль прекратил набор высоты, но и опускаться не думал.
   – Добавим! – приказал Стакер.
   Они с Донованом сделали еще три захода, молотя из пушек. Снаряды выдирали из обшивки клочья, а что внутри творилось, страшно было подумать. Дирижабль начал приобретать заметный дифферент на нос и пошел на снижение.
   – Вот это другое дело! – обрадовался Донован. – А то что-то странное он творил.
   – Инерция большая, – объяснил Стакер. – И наверняка, там в газовой полости защитные перегородки. Впрочем, уже без разницы.
   – Может еще пройтись? – спросил Донован.
   – Не надо. Так скорость снижения приемлемая, может выживут при падении, их возьмут в плен, а нам дадут по медали.
   – Я бы предпочел премию, отпуск и сисястую телку.
   – Поддерживаю. База, я Танго первый, мы можем возвращаться?
   – Проводите цель до отметки в три тысячи футов. Дальше ее возьмут под наблюдение наземные службы.
   – Принял, – со вздохом ответил Стакер. Потом добавил, отключившись от эфира: – К завтраку хрен успеем.
   Дирижабль, действительно, падал медленно. Куда медленнее, чем хотелось бы, и медленнее, чем должен был по законам физики. В обоих его бортах зияли внушительные пробоины, через них гелий должен был давно выйти без остатка. Но этого не происходило, дирижабль не терял ни формы, ни объема. Стакер забеспокоился, но не знал, в какую словесную форму облечь это беспокойство, чтобы, по возвращении на базу, не загреметь на обследование в психушку. Они с Донованом, круг за кругом совершая облет цели с левой циркуляцией, попросту жгли керосин, а запасы топлива не были безграничными.
   – Добавим! – приказал Стакер. – А то и к обеду не успеем.
   Они с Донованом заложили два симметричных виража, встали в боевой строй, и устремились к цели, чтобы добить ее.
   – Я лучше останусь без медали, чем без завтрака, – произнес Стаккер.
   Но в стеклянной башне командно-диспетчерского пункта о еде никто не думал. Полковник Сависки принимал доклады с радаров наземных служб, находясь в крайней степени замешательства.
   – Какого долбанного хера они там вытворяют? – наконец озвучил он мучавший его вопрос.
   Майор Говард глянула на него искоса, но не из-за ругательства. Она хоть и принадлежала к женскому полу, но не считала оскорблением в свой адрес крепкие словечки мужчин, которыми и сама не брезговала. Просто она не знала, что ответить. Поведение летчиков ее саму ввергало в недоумение. Во-первых, после сообщения о поражении цели они больше ни разу не выходили в эфир. Теоретически у одного из пилотов могла отказать рация, но чтобы у обоих – немыслимо. Во-вторых, не смотря на сообщение о попадании, цель продолжала следовать прежним курсом и быстро набирала высоту. Пройдя отметку в тридцать пять тысяч метров, дирижабль давно вышел из зоны действия истребителей, но пилоты не предпринимали ни попыток вернуться, ни как-то объяснить свои действия. Они описывали круги большого радиуса, не делая больше ничего. В-третьих, времени уже прошло изрядно, топливо кончалось, а отметка, после которой его не хватит на возвращение, приближалась.
   – Это гребанное НЛО, – высказала предположение Говард. – Рекорд высоты для дирижаблей что-то около семидесяти тысяч футов. А эти уже выше двадцати миль поднялись. И Стакер… Он опытный пилот. Мне кажется, оба пилота не в себе.
   – Замечательно! – Сависки не стал больше сдерживать эмоции, и шарахнул ладонью по краю радарного пульта. – Мне только гребанных во все отверстия инопланетян не хватало! Если истребители не вернутся на базу, начальство с меня спустит шкуру, затем наденет мне ее наизнанку, задом наперед, и вверх ногами. Так, что у меня хер на лбу окажется, а ходить мне придется на руках, жопой кверху.
   – Если уж кого и выдолбают во все отверстия, так это меня, – хмуро заметила майор. – Хотя бы потому, что за безопасность полетов я отвечаю. Херово, когда все понимаешь, а сделать ничего не можешь.
   Они попытались снова вызвать летчиков, но в эфире никто не отвечал.
   Тем временем Стакер и Донован продолжали делать свою работу. Проносясь над дирижаблем, они отстреляли в него весь боекомплект из пушек, размолотив обшивку так, что стали видны внутренности воздушного корабля, заполненные разорванными тросами и искореженными растяжками. Но, лишившись всей верхней части, дирижабль не только не рухнул, а замедлил снижение, и неподвижно завис на высоте около двадцати тысяч футов.
   – База, я Танго первый, – вызвал Стакер по рации. – Мы отстреляли все снаряды из пушек, но дирижабль продолжает оставаться в воздухе. От него остался почти один каркас с небольшими кусками обшивки, а он не падает… В это трудно поверить, но это так.
   – Все нормально! – ответил в эфире спокойный голос полковника. – Вы столкнулись с инопланетным кораблем, замаскированным под дирижабль. Продолжайте его уничтожение. В эфире меня сменит майор Говард, она больше осведомлена о происходящем.
   – Какие гребаные инопланетяне? Вы серьезно?
   – Более чем, – голос в эфире сменился на женский. – У нас есть сведения, что вам необходимо уничтожить дирижабль полностью, так как сам инопланетный корабль находится внутри, и оснащен антигравитационным двигателем. Только разрушив оболочку и каркас дирижабля, вы сможете поразить корабль. Можете применять ракеты.
   – Принял! – ответил Стакер.
   – Это охренеть не надо! – раздался голос Донована. – Ради такого я готов пропустить и завтрак, и обед.
   – Ни хера мне это не нравится, – выразил свое мнение Стакер.
   Он чуть сбросил скорость, чтобы не рвать себя и машину слишком высокими перегрузками на виражах.
   Грохот самолета, пронесшегося над дирижаблем, разбудил Рихарда Шнайдера.
   – Твою мать! – Шнайдер вскочил с кровати. – Так и думал, что этим кончится!
   – Чем? – Кроссман лениво открыл глаза.
   – Ты не слышал, что ли? Истребители! Завалят нас, нахер!
   – Это вряд ли, – Кроссман спокойно поднялся, и принялся одеваться. – Кому надо нас валить? Заставят сесть, завернут нам ласты, тебя отправят обратно в тюрьму, меня в Лэнгли, пытать пентаталом…
   – Охрененная перспектива, старик! Всю жизнь мечтал! На кой хрен Хокудо вообще замутил с этим дирижаблем? Его же видно на всех радарах! И сбить можно хоть из рогатки.
   – Из очень мощной рогатки, – уточнил Кроссман. – Не бузи. Хокудо не идиот. Он знает, что делает.
   – Я бы тоже предпочел знать!
   Не успели друзья одеться, как включилось дверное переговорное устройство, и кто-то на очень плохом английском попросил отворить замок.
   – Сейчас, сейчас! – запутавшись в рукавах рубашки, ответил Шнайдер.
   Кроссман открыл дверь. Японец в униформе сообщил, что проводит гостей в кабинет мистера Хокудо, где состоится совет по планированию.
   Раздался рев реактивных двигателей и свист истребителей, рассекающих воздух плоскостями. Пол под ногами едва заметно качнулся. При этом лицо японца, стоящего за порогом, не выразило никаких эмоций.
   – Забавно, – произнес Кроссман. – С нами даже советуются. Вот, хотел знать о планах Хокудо, он великодушно решил тебе их изложить. Лично.
   – Доверяй, но проверяй, гласит поговорка. А у нас нет возможности проверить его заявления. В этом беда.
   – Ты его не знаешь, а бочку катишь, – с укором ответил Кроссман. – Ты с ним мало общался, а я три дня. И понял одну важную вещь. Хокудо никогда не делает голословных заявлений. Он всегда приводит либо очевидные доказательства, вроде летающей ложки, либо дает отсылку к уже имеющейся у тебя информации. Так что ты остынь, дорогой друг. Давай выслушаем, что скажут, посмотрим, что покажут, а затем сделаем выводы.
   Они покинули каюту, и, в сопровождении японца, отправились по коридору.
   – Большой дирижабль, – произнес Шнайдер. – И много полезного пространства. Тут для полостей с газом попросту места нет.
   – Да. Но три дня общения с мистером Хокудо почти избавили меня от возможности испытывать удивление, – ответил Кроссман.
   – Я его несколько часов знаю. – Шнайдер усмехнулся. – И то очень близок к твоему состоянию.
   Снаружи снова пронеслись истребители, но заметно дальше от дирижабля.
   Стакер снова провел боевой разворот и дал указание в эфире, удерживая в прицеле остатки хвостовой части дирижабля:
   – Твой носовой сектор.
   – Принял! – ответил Донован.
   – Выполняем, – приказал Стакер.
   Он выпустил две ракеты класса «воздух-воздух», после чего крутанул бочку, и с крутым виражом ушел вправо. Донован глянул на ведущего – за его крыльями остались следы пара в областях разрежения, что говорило о приличных перегрузках в кабине. Сам он их испытывать не хотел, поэтому, выпустив ракеты, плавно выбрал ручку управления на себя. Ракеты разорвались уже внутри основной полости дирижабля, воспламенив внутренние конструкции. Хвостовую часть тоже разнесло двумя взрывами. На миг видимость стала нулевой – самолет Донована промчался сквозь облако дыма. Когда видимость восстановилась, ведомый вызвал ведущего.
   – Все, пипец ему, Танго первый.
   – Та ни хера… – раздалось в эфире.
   Донован удивленно обернулся, заводя самолет в широкую дугу во избежание излишних перегрузок. Но то, что он увидел, не вязалось со здравым смыслом. Остатки каркаса, на который когда-то была натянута обшивка дирижабля, разваливались, пылая и оставляя клубы черного дыма. Они медленно падали вниз, обнажая длинную сигарообразную конструкцию цвета шкуры молочного поросенка. Через минуту удивленным взглядам пилотов предстал висящий в воздухе огромный мужской половой член с оголенной головкой и морщинистой волосатой мошонкой. Выглядел детородный орган настолько реалистично, что Донован помотал головой.
   – Танго первый, Танго второй, доложите результат отстрела! – раздался в эфире голос майора. – Вы оголили корабль пришельцев? Что вы видите? Доложите немедленно!
   – Здоровенный болт висит в воздухе! – сдавленным тоном ответил Стакер. – В смысле, хер. Ну, член мужской, половой, одна штука. Эрегированный. Толщиной около тридцати футов.
   – Головка оголена? – уточнила майор.
   – Да.
   – Тогда немедленно катапультируйтесь! Немедленно, это приказ! – прокричала в эфире майор.
   Тут же заглох двигатель. Стакер бросил взгляд на самолет ведомого, но тот тоже падал. Из его двигателя валил густой черный дым.
   Не раздумывая более, Стаккер рванул рычаг катапульты.
   Шнайдер и Кроссман к этому времени добрались до двери кабинета Хокудо. Сопровождающий открыл ее и пропустил гостей за порог. Кабинет был залит солнцем, через широкое окно было видно, как довольно далеко на востоке падают, сорвавшись в штопор, два совершенно исправных истребителя, а над ними распускаются два парашютных купола.
   Кроссман и Шнайдер удивленно переглянулись. В кабинете, кроме мистера Хокудо, оказался еще один человек, это был мужчина немногим старше Кроссмана, явно не саксонской наружности. Причем, Хокудо и незнакомец вели себя совершенно по-приятельски, стояли у окна, громко хохотали, как школьники, и попеременно тыкали пальцами в снижающихся парашютистов.
   – Член? – заливаясь смехом, уточнил Хокудо. – Нет, ты серьезно? Реальный писюн им показал? Я всегда был уверен, что у русских лучшее в мире чувство юмора.
   – Хотите глянуть?
   – На летающий хер? Нет, спасибо! Поверю на слово! Мистер Шерстюк, вы, как всегда, великолепны.
   – Я не только ради смеха так поступил, – уже серьезнее произнес Шерстюк. – Нужно думать о будущем. Вам ведь надо выйти на разрешенный воздушный коридор, чтобы никто вас ни в чем не заподозрил. А теперь представьте, что будет с пилотами, когда они положат рапорты на стол начальству.
   – С хером! – Хокудо смахнул пальцем навернувшуюся от смеха слезу. – Рапорта с хером! Нет, не могу… Их в психушку заберут.
   – Именно. И вычтут стоимость истребителей из зарплаты.
   – А переговоры в эфире?
   – Не было никаких переговоров. Последнее, что слышали на базе, это доклад об успешном поражении воображаемой цели. Остальное я пилотам внушил. Все, что с ними происходило в радиусе двадцати километров от нас, является порождением моего намерения и плодом их воображения.
   – Но летающий писюн… – Хокудо снова прыснул смехом.
   – Это была импровизация. – Шерстюк развел руками. – У нас, у русских, есть выражение «хрен по всей морде». Оно означает, по смыслу, примерно то же, что дырка от пончика, но образно описывает многократное прикосновение писюном, как вы выразились, к лицу.
   – А-ха-ха! – Господин Хокудо снова смахнул слезы. – И ты решил это русское выражение воплотить в иллюзорной реальности бедных пилотов? Я знал, мистер Шерстюк, что вы не любите американцев, но чтобы настолько. Впрочем, я сам их не люблю, после ряда событий.
   – Мы, между прочим, американцы, – подал голос Шнайдер.
   – Ах, простите, господа! – Хокудо развел руками и двинулся навстречу гостям. – Очень надеюсь, что вы не долго будете испытывать гордость от своего национального происхождения. Тюрьмы вам мало?
   – Нет, достаточно, – ответил Шнайдер.
   Он поспешил протянуть руку господину Хокудо, но тот от пожатия воздержался, не сумев скрыть едва заметной брезгливости на лице.
   «Значит, прослушка была, – подумал Рихард. – Узкоглазый хрен знает, что мы вместе с Томасом мокли под душем».
   – Это мистер Олег Шерстюк, – представил мужчину Таидо. – Русский, но хорошо говорит по-английски.
   – Мы уже частично знакомы. – Кроссман кивнул.
   – Да, он участвовал в операции по вашему освобождению, – подтвердил Хокудо. – А это мистер Рихард Шнайдер, глава «Реликт Корпорейшн» и первооткрыватель реликта.
   Шерстюк кивнул.
   Парашюты за окном сделались совсем крошечными, приближаясь к белоснежным клубящимся облакам.
   – Приступим к делу! – Хокудо откинулся на спинку кресла. – Для начала мне бы хотелось оговорить главное. Думаю, господа Кроссман и Шнайдер понимают, что им оказана услуга.
   – Да, – одновременно ответили американцы.
   – Хорошо. Тогда главный вопрос – это вопрос о цене этой услуги. Вы, наверное, решили, что я попробую отнять у вас приоритет первооткрывателей, или обложить вас данью. Ничего этого я делать не собираюсь. Мне нужно всего две вещи. Первая вполне понятна. Я хочу, чтобы моя корпорация стала приоритетным партнером «Реликт Корпорэйшн».
   – Что это значит? – решил уточнить Шнайдер.
   – Это значит, что будет выдан единственный в мире патент на создание любых технологий, использующих реликт. Только нам, и никому больше. Все остальные смогут использовать лишь готовые устройства, выпущенные либо силами «Реликт Корпорэйшн», либо силами «ХОКУДО». Разрабатывать что-то на основе реликта, используя его известные свойства, или которые откроют позже, смогут только две наших компании. Кроме того, вы нам будете поставлять столько реликта, сколько нам потребуется.
   – В каком виде? – спросил Кроссман.
   – Я понятия не имею, в каком виде вы его получаете, – признался Хокудо. – Все, что моим людям довелось исследовать, это готовые формы, изменить которые не представляется возможным. Но раз вы можете отливать подобные формы, значит, вы получаете реликт в жидком виде, или у вас есть способ сделать его жидким.
   – Мы получаем его в жидком виде, – подтвердил Кроссман. – Но вещество остается таким всего несколько минут. Потом оно самопроизвольно твердеет, и с ним уже ничего нельзя сделать. Таким образом, в неограниченных объемах, мы сможем поставлять только готовые детали по вашим формам. Иначе невозможно физически. Да и то, неограниченными их можно назвать лишь условно. Источник имеет диаметр всего около пятнадцати дюймов. Грубо говоря, нужно зачерпнуть вещество, залить его в форму, затем подать другую форму, и так далее. Даже с учетом скоростного конвейера, если нам удастся его установить, производительность не сможет быть очень высокой.
   – Понятно… – Хокудо задумался. – Тогда для меня, тем более, нет смысла отбирать у вас источник. Раз у него, грубо говоря, ограниченный дебет, я не смогу вычерпать больше, чем вычерпаю с вашей помощью. С другой стороны, ограниченный дебет станет естественным регулятором цены на реликт, не позволяя ей опуститься. Поскольку себестоимость добычи, как я понимаю, нулевая, это позволит извлекать крайне высокие прибыли с каждого изделия.
   – При ограниченном обороте, – добавил Шнайдер.
   – Если чистая прибыль равна стоимости товара на рынке, низкий оборот мы как-нибудь переживем, – с улыбкой ответил господин Хокудо. – Хорошо, договорились. Я буду поставлять вам формы, какие мне нужны, вы будете заливать в них реликт.
   – Нас устраивает, – подтвердил Кроссман. – Какое второе условие?
   – Это будет сложнее объяснить, и сложнее выполнить. Но для меня данное условие имеет решающее значение. Источники энергии на основе реликта не должны попасть в Африку. А еще лучше, если в Африку не попадет никакой реликт и никакие технологии на основе реликта.
   Шнайдер присвистнул, наплевав на приличия.
   – Почему именно Африку вы хотите исключить из оборота реликта? – решил выяснить Кроссман, с упреком покосившись на друга.
   – У меня есть на это причины. – Мистер Хокудо высокомерно сощурился и чуть оттопырил нижнюю губу. – Впрочем, раз мы партнеры, вам все равно надлежит это знать. Скажем так… Мне известно, что ситуация в Африке очень скоро изменится, что власть там захватят люди с весьма необычными способностями, которые даже без реликторных технологий могут представлять опасность для всего мира. А уж если им реликт предоставить, то нашему процветанию быстро придет конец. Более того, эти люди, как минимум двое из них, являются моими личными врагами, и виновны в увечьях моего сына. Я вынашиваю планы мести, не буду скрывать.
   – Понятно. – Шнайдер задумался. – Ну, допустим, можно объявить Африку бесперспективным для нас регионом. Это сделать не сложно, особенно после запрета миграции и стремительного обнищания континента. Но ведь реликторы можно украсть. Вывезти контрабандой…
   – Это не те объемы, которые могут нам навредить, – отмахнулся мистер Хокудо. – Главное, что не будет официальных поставок. Кстати… Я так понимаю, что ресурс реликтора неисчерпаем во времени. Можно его искусственно ограничить?
   – Возможно, – ответил Кроссман. – Теоретически возможно, но мы не успели попробовать. Те реликторы, которые уже выпущены, в количестве девяти штук, представляют собой дармовые генераторы электричества с неограниченным ресурсом работы. По моей теории они преобразуют в энергию сам физический вакуум, и пока он есть во вселенной, реликторы будут работать. Но это касается девяти уже выпущенных. Все они конфискованы и находятся в распоряжении правительства. Если говорить о создании новых, я попытаюсь придумать устройство, прерывающее процесс генерации через какое-то время или после приема управляющего сигнала.
   – Отлично, – мистер Хокудо кивнул. – Это было бы замечательно. Как для коммерческого использования, так и для моих планов. Собственно, других условий у меня нет. Моя корпорация будет самостоятельно реализовывать разработанные нами системы с использованием реликта, извлекая из этого прибыль. Причем, я даже не претендую на выяснение технологии производства источников энергии. Это будет вашей прерогативой, нам вы будете поставлять уже готовые. Нам этого хватит.
   – Тогда по рукам, – уверенно заявил Шнайдер. – Вот только для реализации наших наполеоновских планов не хватает малости. Самого реликта. Источник под контролем спецназа. Даже если мы к нему пробьемся, это ничего не даст. Ну, черпанем один раз, потом нас все равно неминуемо вышибут оттуда.
   – А это уже моя забота, – серьезно ответил Хокудо. – Точнее мистера Шерстюка.
   – Нужна карта местности, – впервые за время совещания подал голос Шерстюк. – Не только самого завода, но и в радиусе… Ну, наверно двадцати километров. Для гарантии. Так же мне желательно получить снимки заводских корпусов, как они расположены.
   – Этого нет. – Шнайдер развел руками. – Недавно мы расширили территорию, чтобы источник оказался в пределах нашего ограждения. После этого мы ничего не фотографировали.
   – Я могу предоставить самые свежие снимки со спутника, – предложил мистер Хокудо.
   – Хорошо… – Шерстюк задумался. – Поскольку источник имеет диаметр всего пятнадцать дюймов, мне нужно его точное положение на плане завода. С точностью как раз до этих пятнадцати дюймов. Мистер Шнайдер, какова по вашему мнению глубина источника?
   – Точно сказать невозможно, но источник представляет собой вертикальную полость, заполненную жидкой субстанцией, не имеющей даже намека на силу выталкивания, вязкость, поверхностное натяжение. По сути, жидкий реликт ведет себя как вакуум, вообще никак не взаимодействуя с опущенными в него телами. Из какого бы материала они ни были изготовлены. Туда что дерево падает камнем, что кусок пенопласта, что кирпич.
   – Кидали? – уточнил Шерстюк.
   – Кидали, – Кроссман немного смутился, как мальчишка, которого застали возле окна женской бани. – Но мы и серьезно пытались исследовать. Опускали зонд длиной сто метров. Ушел беспрепятственно, дна не достиг. Вынули, он оказался покрыт микронной пленкой реликта. Так и застыл в виде бухты.
   – Отлично! – обрадовался Шерстюк. – Превосходно! Значит, глубина полости не менее ста метров. Это решает массу проблем! Не придется строить второй завод!
   – Что?! – хором спросили Шнайдер и Кроссман.
   – А… – Шерстюк замялся. – Мистер, Хокудо, я могу ответить на этот вопрос?
   – Валяй… – со вздохом ответил Хокудо. – И давайте тогда вообще без секретов. А то запутаемся, что уже соврали, а что еще нет.
   – Может, тогда и прослушку из нашей каюты убрать? – предложил Кроссман. – А то вы сегодня руку Рихарду не подали, а завтра в кабинет нам запретите входить.
   – Понятно. – Хокудо нахмурился. – Хорошо. Партнеры, значит, партнеры. Но спектакль ваш удался, признаю. Меня чуть не вытошнило, когда я услышал ваши реплики и придыхания.
   – Мы старались! – с веселой искоркой в глазах сообщил Шнайдер. – Давайте, правда, без дураков. Что вы собирались сделать с заводом?
   – Мистер Шерстюк способен внушать любые иллюзии любому числу людей на дистанции около двадцати километров, – сообщил Хокудо. – Он очень сильный суггестор.
   – Шутите? – Кроссман сощурился.
   Шнайдер тоже хотел что-то сказать, но не успел. Он ощутил себя падающим в серебристую пульсирующую бездну, зажмурился, снова открыл глаза, и с ужасом понял, что лежит на нарах в одиночной камере. Его тут же в холодный пот бросило. Он понял, что ему приснилась и записка, и невообразимый побег из тюрьмы, и совершенно немыслимый дирижабль с антигравитационным приводом, и десять минут, проведенных под душем с Кроссманом.
   «Господи… – подумал он, понимая, что чуда не было и не будет. – Вот гадство!»
   Шутка, которую выкинуло подсознание, создав подобное сновидение, показалась ему слишком жестокой. Впрочем, чего еще можно было ожидать? Бред ведь, с самого начала. Какой-то Хокудо, какой-то побег, какой-то дирижабль. И Кроссман в костюме с иголочки. Да. Бред.
   Лязгнул, открываясь, электрический замок. Шнайдер вздрогнул, и снова зажмурился. Все повторялось. Ночь, бесконечные допросы…
   – А ну подъем! – проревел охранник, заслонив собой проем распахнутой решетки. – Спать собрался? Не положено. Подъем!
   Охранник с размаху шарахнул дубинкой по нарам. Шнайдер соскочил босыми ногами на ледяной пол.
   – Выродок! – Лицо охранника побагровело от злости. – Все дерьмо из тебя вышибу!
   И вдруг он словно с разбегу на столб налетел – замер на полуслове, а лицо его из бордового быстро стало чуть ли ни коричневым. Глаза закатились, изо рта пошла пена. Охранник сделал пару шагов назад, и рухнул на пол, дергаясь в конвульсиях. Послышался топот ног в тяжелых ботинках.
   «Убьют», – с замиранием сердца подумал Шнайдер.
   Но тут, совершенно неожиданно, прямо в стене, открылась непонятно откуда взявшаяся дверь. Не думая, Шнайдер проскользнул в темноту, и тут же зажмурился от яркого света.
   – Все нормально! – услышал он голос мистера Хокудо. – Глаза можно открыть.
   Шнайдер осторожно поднял веки. Через широкое окно в кабинете бил дневной свет, внизу клубились горы облаков, чем-то похожих на ярмарочную сладкую вату из детства. Рядом на диване сидел Кроссман, вид у него тоже был ошарашенный до предела.
   – Достаточно достоверная иллюзия? – сухо спросил Шерстюк. – Это была, можно сказать, лайт-версия. Полную я продемонстрировал пилотам истребителей, которые собирались нас сбить. На всю жизнь запомнят, без всяких сомнений.
   – Охренеть, – не без труда произнес Шнайдер. – Но как, черт возьми?
   – Мистер Шерстюк пятнадцать лет назад стал жертвой воздействия аномалии, – ответил Хокудо. – Вроде той, которая породила реликт. Впрочем, «жертва» не очень подходящее слово. Скорее ему повезло. В результате он приобрел столь удивительную и очень полезную способность. Дело происходило в России, господин Шерстюк был молод, не очень дальновиден, и попал в руки спецслужб. К счастью, информацию о нем я получил раньше, чем произошла беда. Я приложил некоторые усилия для разрешения конфликта, после чего мистер Шерстюк с женой приняли мое приглашение, и гостят у меня пятнадцатый год. За это время мы подружились, много каких услуг оказали друг другу. Понятно, что без него мы не сможем решить поставленные перед нами задачи. А с ним справимся, думаю.
   – Лихие повороты, – прокомментировал Шнайдер. – Но чем нам может помочь его способность к внушению? Он внушит нам, что мы вернули себе источник, и купаемся в роскоши?
   – Могу и это, если вам так будет легче… – пробурчал Шерстюк.
   – Напрасно иронизируете, – ответил Хокудо. – Мы не знали, где точно расположен источник, и на какую глубину он уходит. Поэтому, поначалу, взяли за рабочий вариант самую худшую из возможных ситуаций – предположили самое поверхностное залегание. Мистер Шерстюк предложил построить рядом с вашим имеющимся заводом его копию, затем перевести туда охрану…
   – Вы в своем уме? – Шнайдер глянул на мистера Хокудо, как на сумасшедшего, с опаской. – Как можно незаметно, под носом у противника, построить целый завод?
   – Запросто, – спокойно ответил Хокудо. – Вы только что имели возможность убедиться в способностях мистера Шерстюка. Он может что угодно скрыть от любых глаз, даже полномасштабное строительство. И вынудить персонал перейти с одного места на другое. Причем, все будут уверены, что просто в туалет сходили, или съездили пообедать. Для него это не сложно. В общем, мы хотели построить второй завод, выдать его за настоящий, а настоящий, вместе с источником, скрыть.
   – Но это потребовало бы от меня очень больших усилий, – признался Шерстюк. – Дело не в сложности иллюзий, а в длительности их удержания. Фактически, мне пришлось бы около месяца контролировать реальность большого количества людей. Но, поскольку реликт залегает глубоко, это очень упрощает нашу задачу. Мы не будем переносить завод, но выкопаем на приличной глубине тоннель, незаметно для всех, и будем черпать реликт из шахты. Так у меня уйдут силы только на время обустройства тоннеля, чтобы никто не заметил вибраций и шума, чтобы никто не наткнулся на горы вынутой породы. Потом будет проще. Мы замаскируем вход под частное домовладение, и сможем черпать столько реликта, сколько понадобится. Там есть ранчо, выставленное на продажу. Какое-то время назад его владелец пытался выращивать шампиньоны в штольнях под домом, но дело не задалось.
   – Когда все будет готово, и мы получим доступ к реликту, в игру вступлю я со своей корпорацией, – сообщил Хокудо. – Мы с вами заключим договор, согласно которому я получу право производить реликт по вашей технологии. Точнее мы всех убедим, что вы передали мне право синтеза нового вещества. На самом деле мы будем делать детали из него прямо на месте, в штольнях под ранчо. Вы этим будете заниматься при содействии мистера Шерстюка. Американское правительство не сможет обойтись с моей корпорацией так же вульгарно, как обошлось с вами. За то время, пока они будут думать, как поступить, мы внедрим столько разработок, что от них человечество уже не сможет отказаться. Мировое сообщество поставит США перед фактом, что реликт является достоянием всего человечества, а не одной страны.
   – Мы тоже тешили себя подобными иллюзиями, – без энтузиазма ответил Шнайдер. – Думали, сейчас дадим военным броню, и они нам обеспечат комфортные условия для работы и дальнейшего развития. Дудки. Они нас повязали, и решили тупо выбить секрет. Если бы не вы, им бы это, со временем, удалось.
   – Но вы не думали, что между мной и вами есть существенная разница в социальном и финансовом статусе? Я решил ваши текущие проблемы, которые для вас казались неразрешимыми. Попробуем решить и другие, оказавшиеся вам не по зубам.
   – Звучит хорошо, – согласился Шнайдер. – Есть смысл попытаться. Все равно терять уже нечего.

Глава 3

   В которой армия США бросает вызов господину Хокудо, но тот не сдается, а принимает его, и ставит во главе обороны Ичина.

   Войска национальной гвардии начали стягивать к нью-йоркскому офису корпорации примерно к трем часам ночи. Сначала дорожная полиция перестроила светофоры, и начала отводить транспорт от прилегающих кварталов, затем на грузовиках привезли турникетные ограждения, и перегородили ими часть улиц. В воздухе появилось два вертолета, кружащих над Манхэттеном. Несколько черных автобусов припарковались на огороженных улицах, из них слаженно высыпали бойцы национальной гвардии, облаченные в доспехи высшей степени противопульной защиты. Большинство гвардейцев были вооружены штатным стрелковым оружием, но часть имела при себе снайперские винтовки, крупнокалиберные штурмовые ружья и даже противотанковые гранатометы.
   Командование операцией поручили молодому полковнику Бенджамину Гатлингу по прозвищу Бен Ган, который отличился при штурме захваченного террористами торгового центра два года назад. В отличие от большинства руководителей его ранга, он не сидел за пультом управления в одном из автобусов, а старался лично проконтролировать все позиции, подбодрить бойцов, показывая, что тоже таскает на себе такое же, как у них, снаряжение. Его помощник, капитан Диксон, сын генерала, погибшего двадцать лет назад при загадочных обстоятельствах, едва поспевал за начальником, мучаясь от летней жары, накрывшей город не смотря на темное время суток. Когда выйдет солнце, будет еще хуже, но, согласно плану Бена Гана, все должно было закончиться до рассвета.
   – Если нарвешься на журналистов, тверди про контртеррористическую операцию, – на ходу объяснял полковник. – Только не про арабов говори, а про корейцев. Мало кто из обывателей отличит на вид японца от корейца.
   – А бойцы? – с недоумением поинтересовался капитан. – Им же придется вступить в непосредственный контакт с противником…
   – Они подписали ознакомление с приказом о неразглашении секретной информации, поэтому никаких комментариев давать не будут. Если кому и придется отвечать на вопросы, то либо тебе, либо мне. Тверди о захвате здания, об угрозе взрыва. Может, свалят, и не будут мешаться под ногами.
   – Тогда не лучше ли сразу объявить об угрозе применения химического или бактериологического оружия? – осторожно предложил капитан. – Это позволит эвакуировать жителей, снять охрану офисов, и делать, что нужно, не боясь огласки.
   – Молодец! – похвалил полковник. – Далеко пойдешь. Свяжись с Пентагоном, сообщи информацию от моего имени.
   – В каком виде?
   – Ну… – Полковник задумался. – Скажи, разведка заметила на этажах небоскреба людей в противогазах. Быстренько, пошевелятся.
   – Ясно, сэр. Разрешите выполнять?
   – Да. Чего морда такая довольная?
   – Рад участвовать в операции, сэр! Рад надрать жопу япошкам за Перл Харбор.
   – Ишь, ты! – Бен Ган рассмеялся. – За Перл Харбор… Ну, в общем-то, хорошая мотивация. А то угнездились тут, твари узкоглазые, пробашляли сенат, с самим президентом в гольф играют. На хер это все не нужно американскому народу. Так, капитан?
   – Так точно, сэр! Пора заняться генеральной уборкой!
   Охрана небоскреба объявила тревогу, едва на мониторах появилась легкая бронетехника и бойцы в тяжелой экипировке. К счастью, Ичин, занявший после выздоровления от ожогов должность начальника службы безопасности американского филиала, дольше обычного провозился с настройкой новой системы наблюдения, а потому не поехал домой. Он проснулся от телефонного звонка, открыл лишенные ресниц глаза, и, схватив с тумбочки трубку, ответил на вызов.
   После событий в Северной Африке выглядел он ужасно – обожженную кожу на лице и руках полностью пришлось заменить субстанцией, выращенной из его собственных стволовых клеток. С жизненно важными функциями этот биотехнологический протез справлялся прекрасно, но его эстетический вид был далек от совершенства. Поверхность головы и рук Ичина стала похожей на поверхность силиконовой маски темно-красного цвета, волос не осталось нигде, из-за чего Ичин стал похож на огромного злобного инопланетянина, какими их рисуют в дешевых комиксах. Если добавить к этому от природы суровый нрав, полное отсутствие страха, невероятную физическую силу, ловкость и скорость, то лучшего командира для корпоративных боевиков трудно было придумать.
   После неудачи с Ганнибалом Мэтью, Ичин был готов сделать себе сеппуку, но, к его удивлению, Хокудо-сан не только принял его извинения, но и щедро вознаградил верного сотрудника корпорации, рисковавшего жизнью и пострадавшего за ее процветание. В результате у Ичина отпала всякая необходимость заботиться о своем будущем в плане материального достатка, а его самурайская верность милосердному господину теперь и вовсе не знала границ. Это делало его незаменимым сотрудником, когда доходило до щекотливых дел, где важно было и результат получить, и огласки избежать, насколько это возможно.
   – Да! – ответил Ичин в трубку. – Черт бы побрал этих долбанных гоядзинов! Всех, кто находится в офисе, вниз! Закрыть все двери на запоры из реликта! Уязвимые места блокировать реликтовыми щитами! Вооружить всех, кто может держать оружие! Немедленно! Главное, заблокировать первый этаж, чтобы не дать им возможность сходу ворваться в здание. Потом уже будем разбираться. Сообщите господину Хокудо. Нет, ему я сам позвоню. Все, работайте! А, нет! Еще часть людей на крышу отправьте, вооружите доспехами с напылением из реликта, и портативными зенитно-ракетными комплексами. Но без команды ракеты не применять!
   Он ткнул пальцем в иконку отбоя, и тут же набрал номер Таидо Хокудо. Дождался, когда на другом конце ответят, и тут же произнес с поклоном, хотя его никто не мог видеть:
   – Приветствую вас, Хокудо-сан! Простите за ночной звонок, но у нас чрезвычайная ситуация! События пошли по наихудшему сценарию из возможных. Да, национальная гвардия. Я уверен, что они готовятся к штурму. Что? Вы здесь? Понял! Буду незамедлительно!
   Отложив телефон, Ичин быстро, по-военному, оделся в черную униформу с эмблемой «Хокудо» на рукаве, покинул комнату, и быстрым шагом направился к лифту. Набирая номер главы корпорации, он и предположить не мог, что тот находится в небоскребе на Манхэттене, а не в своей загородной резиденции. Возможно, это было случайным стечением обстоятельств, возможно, нет, но, в любом случае, присутствие первого лица компании меняло всю картину.
   Дождавшись лифта, Ичин шагнул в кабину, и, достав из кармана специальный ключ, активировал секретную программу управления, позволяющую лифту попасть в жилой сектор здания, надежно укрытый от посторонних глаз и от внешних воздействий.
   Благодаря усилиям Шерстюка и финансовой мощи Хокудо, удалось всего за два месяца пробить почти трехкилометровый тоннель от ранчо на берегу реки до источника с реликтом. Проходческий щит гнали на убой, и после достижения расчетной отметки разобрали на утиль. Но этот аврал принес куда больше, чем на него было потрачено. Он принес жидкий реликт, который кардинально поменял многое.
   В первую очередь, не без давления со стороны Ичина, реликт бросили не на коммерческие разработки, а на усиление собственной безопасности корпорации. Одной из мер стали несколько помещений небоскреба, со всех сторон защищенных реликтом. Перепланировка велась тайно. Тонкие полимерные щиты покрывались напылением из реликта в штольнях под выкупленным ранчо, потом доставлялись из Северной Дакоты в Нью-Йорк, и собирались внутри небоскреба при помощи крепежа, так же покрытого тонким слоем реликта. Испытания показали, что даже микронная пленка ведет себя как реликтовый монолит, а потому не было никакого смысла возиться с формами для отливки. Детали можно было штамповать хоть из пластика, хоть из бумаги, затем окунать в жидкий реликт и получать конструкцию, не отличимую по свойствам от цельного материала. В результате никаким воздействием снаружи капсулу вскрыть было невозможно. Даже термоядерный взрыв был бы полностью поглощен копеечными панелями, толщина которых не превышала пяти миллиметров.
   Одним из таких защищенных помещений стал жилой сектор небоскреба. И, как теперь стало ясно, усилия оказались потрачены не зря. Теперь достаточно привести в действие шлюз со створками из реликта, заблокировать ими лифтовую шахту, чтобы в убежище можно было укрываться, пока не иссякнут запасы пищи. Но никто не собирался этого дожидаться. Суть фортификации состояла лишь в том, чтобы безопасно дождаться прибытия Олега Шерстюка, который был способен создать любую иллюзию для противника, под покровом которой можно было эвакуировать хоть весь персонал корпорации.
   Ичин не раз думал, как бы развивались события, сели бы мистера Шерстюка привлекли к операции против Ганнибала Мэтью. Смог бы Ганни устоять перед подобным воздействием? Так или иначе, Хокудо-сан тогда не стал рисковать столь ценным и невосполнимым ресурсом. Ведь, никто не знал, чем оно могло закончиться. В результате пострадал Ичин, но разве не в этом состоит путь самурая? Разве не должен он жертвовать жизнью ради безопасности и процветания господина?
   Двери лифта открылись, выпустив Ичина в защищенное пространство жилого сектора. После недавней перепланировки тут многое изменилось – бетонные стены, в которых больше не было нужды, сменили традиционные японские перегородки из дерева и рисовой бумаги. В пространстве лифтовой зоны разбили сад из вишневых и персиковых деревьев, освещенных специальными фитосветильниками. Они зажигались и гасли по специальной программе, имитирующей смены суток и сезонов, так как с возобновлением производства реликторов, которое в кратчайшие сроки наладил мистер Кроссман, недостатка в энергии не было.
   За парком располагался защищенный офис главы корпорации, предназначенный для экстренных ситуаций, вроде сложившейся. Ичин остановился у двери и прижал клавишу переговорного устройства.
   – Входи, – раздался из динамика голос мистера Хокудо.
   Ичин отворил дверь, и переступил порог. В этом помещении, не смотря на свою должность, он бывал всего раза три. Да и сам Хокудо им редко пользовался, предпочитая вести дела в старом кабинете, расположенном ниже защищенной зоны.
   – Садись, – велел Хокудо, указав на диван у стены.
   Напротив дивана, на стене, висел плазменный экран с двухметровой диагональю. На нем, без звука, шел телевизионный репортаж. Судя по освещению и нестабильной картинке, это был прямой эфир. Показывали здание небоскреба с вертолета, бронемашины национальной гвардии, тяжело экипированных бойцов, снайперов на крышах соседних зданий. Титры внизу экрана сообщали, что небоскреб захвачен корейскими террористами, а национальная гвардия готовится к штурму. Выступали эксперты, журналисты что-то объясняли, показывали трехмерные схемы, но и без звука было понятно, что все несут чушь.
   – Придумали они складно, – с усмешкой оценил Хокудо. – Террористы нынче в тренде, на них что угодно можно списать. И причину для них выдвинули гениальную. Мол, они требуют отменить технологические санкции против Кореи. Как по нотам. Готовились.
   – Но почему корейцы, а не арабы? – удивился Ичин.
   – Стрелять-то бойцам нужно в нас, – рассмеялся Хокудо. – А мы на арабов не очень похожи.
   – Не вижу в этом ничего забавного, – хмуро заметил Ичин. На его изуродованном лице эмоции читались с трудом, но они и так были очевидны. – Надеюсь, мистер Шерстюк не далеко?
   – Мистер Шерстюк нам не поможет, к сожалению. В ближайшие два дня я не смогу его вызвать, он обеспечивает маскировку при погрузке большой партии реликторов и деталей на ранчо в Северной Дакоте.
   – Два дня? – Ичин вздохнул. – Эти гребанные гвардейцы за два дня разнесут все, что не защищено реликтом.
   – Я потому тебя и вызвал, что не знаю, как поступить. Понимаешь, если мы сейчас вызовем мистера Шерстюка, чтобы он обеспечил нам возможность безопасной эвакуации, мы поставим под угрозу тайну реликта. Не забывай, что Шнайдер и Кроссман ведут производство всего в двух километрах от завода, контролируемого АНБ. Стоит агентам что-то заподозрить, увидеть колонну грузовиков, услышать подозрительный шум, или что-то, в таком роде, они нагрянут, найдут тоннель, а потом и источник. От нашей легенды о производстве реликта по технологиям Шнайдера не останется камня на камне. И вся наша затея полетит к демонам в преисподнюю. Я не могу убрать оттуда мистера Шерстюка. Не могу! Так же, как не мог отдать тебе его тогда в помощь, с непредсказуемым результатом. Его надо беречь, понимаешь?
   – Безусловно. – Ичин кивнул. – Я буду счастлив сгореть за вас заживо хоть еще десять раз.
   – Поэтому я тебе и доверяю, – спокойно ответил Хокудо. – В общем, ситуацию я обрисовал. Что посоветуешь?
   – Надо продержаться два дня? – Ичин пожал плечами. – Попробуем. Другого выхода просто нет.
   – Почему же нет? – Хокудо хмыкнул. – Можно сдаться. Точнее, спрятаться и пересидеть. Я вообще-то хотел твоего совета именно в выборе из этих двух стратегических решений. Если ты считаешь, что мы можем тягаться с национальной гвардией, армией и ВВС США, то это одно. Если не потянем двухдневную оборону, лучше тогда всех сотрудников переместить в защищенные реликтом помещения, и сидеть, два дня, подобно улиткам на склонах Фудзи. С первой же колонной приедет мистер Шерстюк и выведет нас.
   Ичин задумался.
   – Есть ряд аспектов, – произнес он после паузы. – С одной стороны, спрятаться – это простое и максимально эффективное решение. Никто не пострадает. Гвардейцы возьмут небоскреб штурмом, все тут разнесут, но никто не погибнет, не попадет в заключение. Пока они будут искать способы взломать реликтовую броню, вернется мистер Шерстюк, и покажет им русскую маму, этого…
   – Кузьмы, – подсказал Хокудо.
   – Да. Кузькину маму. Вы когда мне рассказали, как он летчикам летающий хер показал, я потом неделю хохотал, при каждом воспоминании. Но если брать стратегический, а не тактический аспект, то нам лучше ввязаться в драку.
   – Обоснуй. – Хокудо удивленно вздернул брови.
   – Драки все равно не избежать, – уверенно заявил Ичин. – Американцы честно играть не будут. Они будут максимально долго стараться избежать широкой огласки самого факта открытия реликта и создания основанных на нем технологий. Огласка никому не выгодна, кроме нас. Для нас это реклама, да. Но представьте, что станет с нефтяным рынком, когда мы заявим о наличии у нас неисчерпаемого, безопасного, компактного источника безграничной дармовой энергии, черпаемой из физического вакуума посредством реликторов. В любом случае будет война.
   – Если это война со всем миром, то нам ее не выиграть. – Хокудо покачал головой. – Даже мистер Шерстюк не поможет.
   – Наоборот. Весь мир окажется на нашей стороне, если мы крепко покусаем бешенного койота, в которого превратились Соединенные Штаты. По всему миру уже на американцев возлагают ответственность за дестабилизацию Ближнего Востока, за финансирование и поддержку организаций, которые, получив такую поддержку, тут же становятся террористическими. Недавно Европа обвинила Америку в давлении по поводу миграционной политики, и не только отказалась принимать у себя мигрантов, но и стала депортировать их. От великой страны мало что осталось. Осталась только легенда о величии США.
   – Ты предлагаешь открытый конфликт с целым народом? – поразился Хокудо.
   – Нет. Американский народ тоже будет на нашей стороне, если мы отменим, к примеру, плату за электричество, начнем раздавать бесплатно остатки бензина, а имеющиеся автомобили, за разумную плату, переводить на питание от реликторов.
   – Революцию предлагаешь? – заинтересовался Хокудо.
   – Почему бы и нет? Сейчас ситуация для этого самая подходящая. И никто, кроме вас, Хокудо-сан, не способен ее реализовать. Воевать все равно придется. Но не с народом, а с правительством и армией. Они тупые, как бараны, они не понимают ничего, кроме права сильного. Придется накормить их этим правом по самые брови. Раз они сообщили, что здание занято террористами, а никого, кроме нас, внутри нет, значит, они нам не оставили выбора. Мы будем вести себя, как террористы.
   – В чем-то ты прав. Знаешь, почему я сегодня ночевал здесь, а не в загородном доме?
   – Наверное, предполагали нечто подобное.
   – Верно. После вчерашней пресс-конференции, когда мы заявили о наличии у нас переданной Шнайдером технологии получения реликта, нас могли либо принять, в качестве монополиста, либо попытаться оспорить наше право. Соединенные Штаты – страна лицемеров, лжецов и трусов. Поэтому я готовился ко второму. Пойми, страна, гордящаяся победами дронов, а не солдат на поле боя, не одержавшая со времен Вьетнама ни одной военной победы, кроме как над Югославией, не способна ни на что, кроме удара кинжалом в спину.
   – Ни одной? – Ичин удивился. – А Ирак?
   – Ирак – это не военная победа. Это просто террористический акт в масштабах государства. Покидали бомбы, все взорвали, уничтожили инфраструктуру, государственность, тысячи мирных людей… И что в результате? Результатом военной победы, Ичин, является контроль над территорией, над экономической и политической структурой страны. В Югославии это произошло, в Ираке нет. Ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Ливии, ни в Афганистане, американцам не удалось этого сделать. Они не заняли там территорию, не установили на ней никакого контроля, не смогли создать нужную им политическую систему. Они просто все разнесли, к чертям, и ушли. А контроль над территорией там установили террористы, а не армия США.
   – С этим трудно не согласиться… – Ичин кивнул. – И это облегчает нашу задачу. Если потомки самураев сталкиваются с толпой трусливых пастухов, кто победит?
   – Ответ очевиден, пожалуй. К тому же, все имеющиеся у них средства они на Манхэттене применять не станут. Даже если проведут масштабную эвакуацию, что я вполне допускаю. К примеру, не думаю, что они будут нас бомбить на своей территории. Ты прав, социальная обстановка и так накалена. Многие уже знают об открытии реликта, из презентации Шнайдера и из моего вчерашнего выступления. Журналистам только дай возможность растащить жаренные факты…
   – На журналистов я бы не стал надеяться на вашем месте, – произнес Ичин. – Тут свобода слова есть, только когда поносят русских, арабов или корейцев. Стоит накатить баллоны на огрехи собственной власти, их хваленая свобода слова тут же заканчивается. Вспомните выступления чернокожих. Все поверят только в версию СМИ, так всегда было. А СМИ не встанут на нашу сторону, им власть этого не даст сделать физически.
   – Конечно, не даст, – Хокудо улыбнулся. – Но ты сейчас навел меня на очень продуктивную мысль. Сейчас все верят в чушь про террористов, потому что верят информации из телевизора. Но когда в эфире выступлю я, и расскажу, что атака на наш небоскреб является попыткой рейдерского захвата реликторных технологий со стороны государства, все поменяется. Это уже не шутки. Я покажу им ряд известных экспертов, и они подтвердят мою версию. Я ударю по ним их же оружием – ложью. Не зря говорят, что война – путь обмана.
   – Вам не дадут выйти в эфир, – Ичин покачал головой. – У нас нет передатчика должной мощности, а если бы был, его бы все равно заглушили. К тому же, вы не сможете выйти к экспертам, а экспертов не пустят сюда.
   – Ты узко мыслишь. – Хокудо широко улыбнулся. – Поэтому ты работаешь на меня, а не я на тебя. Нам не нужен передатчик, чтобы выйти в эфир. Нам не нужны эксперты, чтобы показать их на главном канале в прайм-тайм. Нам нужен только мистер Шерстюк, который в радиусе двадцати километров создаст у половины города иллюзию, будто они смотрят нужную нам телепередачу. Видят боги, я хотел все решить по-хорошему. Но, раз нет, значит, нет. Я им устрою такой эфир, что вся страна погрузится в панику и хаос. А мы будем висеть над страной, на высоте десяти километров, и ждать, пока нас станут готовы выслушать. И примут наши условия. Но до этого времени нам надо продержаться. Два дня. И это твоя работа.
   – Да! – Ичин воодушевился. – Мы справимся. У нас есть небольшой арсенал, легкие зенитные и противотанковые средства. У нас есть броня, покрытая слоем реликта.
   – И у нас есть десять экзосклетов, покрытых реликтом, работающих от энергии бортовых реликторов, – напомнил Хокудо. – Техника непривычная, я понимаю. Но сейчас для нее самое время. Ты молодец, что отговорил меня от продажи реликта военным. Пока ситуация не уравновесится, ключевые военные технологии, такие как броня и компактные реликторы, должны быть только у нас. Иначе сегодня нам бы самим пришлось столкнуться с этим по другую сторону баррикад. Но благодаря твоей настойчивости преимущество реликта есть только у нас. Ты молодец. Но должен знать еще об одной важной вещи, которую пока не учел.
   – Слушаю!
   – В тайне ото всех мы с Кроссманом несколько модифицировали наш дирижабль. Раньше он не мог в воздух подняться без мистера Шерстюка. Точнее мог без него двигаться только по согласованным маршрутам, а любое отклонение могло стать последним, если бы нас атаковали с дистанции более двадцати километров. По счастью, до такой атаки дело не дошло, но могло.
   – Вы покрыли все детали дирижабля реликтом?! – догадался Ичин.
   – Да, закончили всего два дня назад. Но не только. Мы там еще устроили орудийную палубу, оснащенную десятью рельсовыми орудиями, по пять с каждого борта.
   – Рельсовыми? – Ичин рот раскрыл от удивления. – Впрочем, почему бы и нет? Они ведь давно разработаны, как и экзоскелеты. Просто они требовали очень мощных источников энергии, которых не было до создания реликторов.
   – Вот именно. Эти рельсовые пушки, мы их испытали при пролете над Антарктидой, разгоняют снаряд весом сто граммов, до скорости пятнадцать километров в секунду. Можно прицельно лупить на сто километров по баллистической траектории, и на пятьдесят прямой наводкой, если с воздуха. И взрывчатка не нужна, так как на такой скорости материал снаряда и мишени превращается в раскаленную плазму при попадании. Говорю, я предполагал, что наше вчерашнее выступление приведет к серьезным событиям. В общем, дирижабль тоже учитывай. Он полным ходом движется из Антарктики к нам. Сейчас он примерно над Южной Каролиной, и к полудню уже будет над Манхэттеном.
   – Ну и ну! Еще бы мощные лазеры! Тогда бы и снаряды не кончались никогда!
   – С лазерами не так просто, – Хокудо развел плечами. – Но токийский отдел над ними работает. Просто там надо подобрать максимально эффективное рабочее тело, которое бы не изнашивалось, и систему фокусировки, тоже долгоиграющую. Иначе смысла нет. Источник энергии вечный, по сути, а линзы на десять выстрелов. Так что пока пользуйся рельсовыми орудиями. К каждому по десять тысяч стограммовых снарядов и компьютерная система наведения.
   – Ха! – Ичин с каждой минутой воодушевлялся все больше. – Я никак не могу привыкнуть оперировать такими средствами, как идеальная броня и абсолютный источник энергии. Теперь ведь дирижабль и радаром невозможно засечь!
   – Конечно. Покрытие из реликта поглощает любую энергию, кроме инфракрасного и оптического диапазона. В том числе и луч радара оно поглощает на сто процентов. Сбить дирижабль тоже не из чего нельзя, хоть атомной ракетой по нему пали. Он весь, целиком, без остатка, покрыт реликтом. Так что иди, командуй!
   – Есть! – Ичин поднялся с дивана, покинул кабинет, и поспешил вниз, выполнять указания.
   Заказчики предстоящего штурма, да и командиры спецназа, прекрасно понимали, что им придется действовать не против кучки арабов с поясами смертников и автоматами Калашникова, а против одной из самых мощных на Земле корпораций. Поэтому к зданию со всех сторон подтянули бронетехнику, а высоко над домами, то и дело заставляя вздрагивать стекла, проносились реактивные самолеты.
   Ичин понимал, что сейчас это на руку его господину. Чем больше шума получится устроить сегодня и завтра, чем больше разрушений будет произведено на Манхэттене, тем больший вес будет иметь иллюзия с выступлением Хокудо в эфире. Власть сама покажет свое истинное лицо, даже подтасовывать ничего не придется.
   Ичин сверился с обстановкой за пультом наружного наблюдения, к мониторам которого были подключены два десятка камер. Затем спустился на два уровня, в арсенал. Там развивалась кипучая деятельность – бойцы штурмовых групп, у каждой из которых имелась четко определенная планом функция, облачались в броню нового типа. Сделана она была из тонкого, почти невесомого пластика, но порыта микронным слоем измененного реликта, поглощающего любую приложенную к нему энергию без остатка. Она не стесняла движений, но пробить ее было невозможно, она могла выдержать хоть попадание орудийного снаряда, хоть встречу с астероидом, летящим на космической скорости. Шлемы бойцов так же были покрыты реликтом, включая лицевые щитки из прозрачного пластика. К сожалению, сколь бы ни был тонок слой защитного вещества, он все равно не пропускал свет, а потому, чтобы добиться обзора, Кроссман придумал наносить реликт на прозрачные поверхности мелкой ячеистой сеткой. Идея оказалась весьма продуктивной – через такую защиту можно было без затруднения смотреть, а пробить ее было не проще, чем монолитный слой.

Глава 4

   В которой Ичин использует для обороны корпоративного небоскреба принципиально новые средства ведения боя, основанные на применении реликта.

   Кроме абсолютно непробиваемой брони, имелось в арсенале «ХОКУДО» и нечто еще более весомое – десять полностью покрытых реликтом экзоскелетов, приводимых в движение мощными электро-гидравлическими приводами, черпающими энергию от портативного реликтора. Двухтонные бронекостюмы, или, скорее, двуногие шагающие бронемашины, не были, в полном смысле этого слова, экзоскелетами. Экзоскелет предполагает конструкцию, просто усиливающую мышцы и кости оператора. С шагающими техно-монстрами дело обстояло совсем иначе. В первую очередь, это была броня, продуманная таким образом, чтобы любое внешнее воздействие натыкалось на непреодолимый реликт. Во вторую очередь, это было транспортное средство, обладающее неограниченной дальностью хода и неограниченным ресурсом работы. В третью очередь, это было устройство, способное оказывать мощнейшее механическое воздействие на все, с чем соприкасалось. В таком бронемехе можно было без особого труда раскрошить бетонную стену, швырнуть в противника припаркованный автомобиль, если его масса не превышала полутора тонн, или несколькими ударами ноги перебить опору моста. По первоначальной задумке бронемех хотели оснастить ракетным и пулеметным вооружением, но затем отказались от этой идеи. Реликт, своими свойствами, диктовал принципиально новую тактику ведения боя.
   Пулеметы и ракетные установки были ограничены в применении емкостью боезапаса, тогда как сам бронемех имел неисчерпаемый ресурс прочности и хода. Какой смысл было вешать на него пулемет, у которого патронов хватит на полминуты? Никакого. Поэтому эти устройства решили вообще не оснащать ракетным и огнестрельным оружием. Вместо этого Ичин предложил вооружить их мечами, вырезанными из тончайшей графеновой пленки, покрытой реликтом. Такой клинок, имея абсолютную прочность, не мог согнуться, сломаться или затупиться. Его, теоретически, можно было сделать сколь угодно тонким, и соответственно, сколь угодно острым.
   Все упиралось в технологию. Самостоятельную тонкую пленку из реликта сделать не получалось, он тек из ковша струей, и налипал на любую поверхность микронным слоем, после чего застывал навсегда. Тогда Кроссман предложил использовать атомарный каркас из графена. Этот вид графита состоит из единственного атомного слоя, а потому, если опустить его в жидкий реликт, можно было получить пластину толщиной меньше двух микрон, да еще и заостренную по центру, за счет слива лишнего реликта с пластины до затвердевания. Когда режущую кромку полученного клинка исследовали на электронном микроскопе, оказалось, что на сходе она имеет толщину меньше теплового радиуса любого атома. Это было невероятно, и говорило об отсутствии у самого реликта чего-то похожего на квантовую структуру. Возможно, новое вещество вообще не состояло из атомов, а являлось интерпретацией чистой энергии, обличенной в массу через эйнштейновскую формулу эквивалентности.
   Таким мечом можно было рубить что угодно почти без усилия – хоть вязкую броню рассекать, хоть хрупкий алмаз рубить. При этом срез оставался идеальный, а меч не терял остроты.
   К сожалению, поставить производство такого оружия на поток не вышло. Проблема упиралась в сложность изготовления самого графена. За отпущенное время удалось сделать всего два меча с режущей кромкой тоньше размера атома, остальным восьми операторам бронемехов пришлось довольствоваться мечами со сверхтонким полимерным каркасом и режущей кромкой толщиной около двух микрон. В броневом массиве толщиной более трех сантиметров, двухмикронный клинок застревал. Зато без затруднений им можно было рубить обычное железо, сталь, кевлар, и любую защиту, слабее танковой.
   Сразу после испытаний Ичин научился управлять самым мощным, созданным индивидуально для него, бронемехом. И, конечно, этот реликтовый механический монстр был оснащен клинком с субатомной режущей кромкой. Забравшись через люк в спинной части машины, Ичин опустил ступни на педали ходовых приводов, и зафиксировал голени мягкими кольцами. На лицо он надел шлем трехмерного видения, оснащенный двумя мониторами высокого разрешения, на которые транслировалось изображение с фронтальной бинокулярной камеры.
   Датчики педалей улавливали движения ног во всех плоскостях, передавая импульсы на анализ в спинной предпроцессор, а оттуда в основной компьютерный центр с охлаждающим элементом из первородного необработанного реликта, имеющего температуру абсолютного нуля. В таких условиях удавалось полностью избежать теплового квантового шума даже при чудовищной плотности размещения элементов на кремниевой пластине, а так же избавиться от нагрева на любых режимах работы процессоров. Ичин подвигал ногами. Бронемех в точности повторил его движения, подав с компьютера управляющие токи на приводы гидравлических исполняющих механизмов.
   Управление манипуляторами было организовано по другому принципу, вместо педалей использовались оптические датчики положения рук. Чтобы пользоваться системой, нужно было надеть специальные маркерные кольца на указательный и большой палец каждой руки. Справившись с этой задачей, Ичин опустил руки, и подал голосовую команду запуска обработки сигналов. Манипуляторы бронемеха дернулись, и, закончив калибровочный цикл, встали в то же положение, что и руки Ичина.
   Те же действия совершили операторы девяти других боевых машин. В эфире раздались их доклады об успешном прохождении калибровки.
   – Я Би Эм первый, – передал в эфир Ичин. – Доклады принял! Двигаем к грузовым элеваторам. Первичная задача – заявить имеющиеся у нас силы, чтобы остудить пыл противника. В бой без прямой команды не вступать ни при каких обстоятельствах!
   Операторы бронемехов тут же отрапортовали о получении приказа, и, вслед за ведущим, направили машины к шахте грузовых элеваторов. Тяжелые ступни ходовых приводов, которые, казалось, должны опускаться с грохотом, почти не издавали звука. Реликт, которым они были покрыты, поглощал всю кинетическую энергию соприкосновения поверхностей, не давая ей превратиться в акустическую волну. Каждый из двух элеваторов, рассчитанный на шесть тонн, мог спустить или поднять три бронемеха, поэтому спуск на минус первый этаж произвели в два захода.
   На минус первом этаже располагалась так называемая «площадка». По сути, «площадка» объединяла в себе две функции. Одной была функция подземного гаража для всей колесной техники, включая как личный транспорт сотрудников, так и служебный, вместе с экспедиционными вездеходами и автомобилями корпоративных спецслужб. Второй функцией была функция транспортной развязки, распределяющей въезжающий и выезжающий транспорт по улицам Манхэттена через восемь портов въезда-выезда. Сразу после сигнала тревоги все порты были закрыты щитами с напылением из реликта, что исключало прорыв сил противника на «площадку», а с нее на ведущие вверх и вниз лестницы. Теоретически, взорвав стены, можно было обойти защищенные реликтом порты, но Ичин был уверен, что на такие меры власти решатся лишь в самом крайнем случае, так как повреждение несущих конструкций могло привести к обрушению всего небоскреба на близлежащие здания.
   По большому счету, Ичин собирался вообще предотвратить штурм, продемонстрировав мощь бронемехов в качестве инструмента психологического подавления противника. Это могло сработать, могло не произвести должного эффекта, но попробовать стоило.
   – Би эм первый диспетчеру! – произнес Ичин в микрофон рации. – Открывайте первый фасадный порт.
   – Принял, выполняю! – раздался в эфире голос диспетчера.
   Мягко разошлись запоры с реликтовым напылением, цепной привод утащил огромную заслонку порта вбок, открыв выход на улицу по пологому пандусу.
   – Третий, четвертый, остаетесь защищать порт на случай прорыва, – приказал Ичин. – Остальные за мной. Держаться клином.
   Он намеренно не стал задействовать «би эм два» для охраны входа, поскольку тот, как и командирский бронемех, был вооружен мечом с субатомной режущей кромкой, что могло пригодится снаружи, для отражения серьезной атаки на оперативном просторе.
   Врубив мощные наплечные прожектора, полыхающие голубой плазмой, возникающей между контактами с реликтовых охлаждением, восемь шагающих машин поднялись по пандусу, и выстроились ассиметричным клином, прикрыв собой фасад и главный вход небоскреба. Свет полыхал так, что вынудил сощуриться бойцов спецназа, двумя шеренгами продвигающихся под прикрытием трех броневиков к небоскребу. Бен Ган, по своему обыкновению стремящийся лично оказаться в гуще событий, занимал командирское кресло одного из броневиков.
   – Всем стоять, – как можно спокойнее произнес он в микрофон гарнитуры, заметив впереди нечто странное.
   Броневики замерли на проезжей части, бойцы спецназа разгруппировались, заняв стрелковые позиции за столбами, припаркованными автомобилями и прямо на асфальте, возле броневиков.
   Мощный свет восьми прожекторов, бьющий со стороны небоскреба, не давал достаточной возможности разглядеть происходящее впереди. Через триплекс смотровой щели можно было различить только человекоподобные силуэты.
   – Они что, голой жопой решили ежей давить? – не веря глазам, произнес Бен Ган. – Или это переговорщики?
   – Сэр, простите… – подал голос капитан Диксон. – Можно попросить их выключить свет.
   – Попросить? – Бен Ган рассмеялся, достал из нагрудного кармана упаковку жвачки, и сунул пару пластинок в рот. – Нет уж. Просить я ничего не буду. Включите мне громкую связь.
   По улице пронесся звучный щелчок, несколько раз отразившийся эхом от стен, затем раздался спокойный голос полковника, слегка искаженный шипением мощного усилителя.
   – Быстро погасили свет, – приказал он. – Если есть оружие, положите его на асфальт.
   – Погасить свет, – усмехнувшись, велел Ичин.
   Прожекторы один за другим погасли с легкими хлопками, оставив в воздухе угасающий запах озона.
   – Твою мать… – прошептал Бен Ган, прильнув к триплексу. – Глазам не верю.
   В полутьме, в отсветах приборных шкал системы оружейного наведения, было видно, как гуляют желваки на его скулах от пережевывания жвачки.
   – Что там? – засуетился капитан.
   – Это какие-то гребанные человекоподобные роботы! – перестав жевать, ответил полковник.
   Диксон глянул в другую смотровую щель.
   – Скорее закрытые экзоскелеты. У нас такие тоже есть, но они жрут столько энергии, что питаются по проводу, от сети. Что-то у меня нехорошие подозрения возникли, сэр.
   – Поделись.
   – На вчерашней пресс-конференции Таидо Хокудо говорил не о проектах и не о прототипах. У них, похоже, действительно есть этот долбанный реликт. И они его уже какое-то время используют. Как и то, что они называют реликторами.
   – Ни хрена в этом не понимаю, – поморщившись, признался полковник. – Поясни.
   – Вы же слышали о новом веществе, из-за которого заварилась каша?
   – Краем уха. Мне плевать, что является причиной приказов, меня заботят сами приказы. И сейчас получен приказ взять штурмом этот долбанный небоскреб, чтобы обеспечить очкарикам из Лэнгли доступ к имеющимся там документам и технологиям. Что это за технологии, мне насрать.
   – В данном случае их желательно взять в расчет, как мне кажется. Об этом говорит наличие у Хокудо экзоскелетов. Понимаете, получаемый Хокудо реликт можно использовать двумя способами. С одной стороны, это идеальная броня, которую даже теоретически ничем нельзя пробить, с другой, это сверхмощный источник дармового электричества, черпающий энергию из самой структуры пространства.
   – Эка та загнул. Образованный?
   – Нет. Я просто с самого начала выслушал инструктаж.
   – Понятно. Будем считать это твоим достоинством. То есть, нам противостоят восемь бойцов, облаченных в экзоскелеты с питанием от этих, как их…
   – От реликторов, – подсказал капитан. – Так их назвал Хокудо.
   – Ну и хер с ними. Это же просто усилители мышц. Против бронетехники они бесполезны.
   – Обычные экзоскелеты – да. Но если на них броня из реликта, мы с ними ничего не сможем сделать. Поймите, ее физически невозможно пробить. Вообще. Любое воздействие на реликт полностью поглощается.
   – Нет такой защиты, которую ничем нельзя взять, – уверенно заявил Бен Ган. Затем добавил в эфир: – Подтяните мне парочку противотанковых установок.
   В тылах спецназа закипела работа. Двенадцать бойцов подтащили на позицию между броневиками две стационарных установки для пуска управляемых противотанковых ракет и быстро, слаженно, привели их в боевую готовность. Выслушав их доклад, Бен Ган усмехнулся, перестал жевать, и включил микрофон громкой связи.
   – С вами говорит полковник Гатлинг! – произнес он. – Мне поручено командовать операцией. В нашу задачу не входит обязательный штурм здания, мы обязаны лишь обеспечить подавление сопротивления на случай агрессивных действий с вашей стороны.
   Он искоса глянул на капитана, и подмигнул ему, мол, учись разговаривать с потенциальным противником. Потом продолжил, лениво пожевывая жвачку. – Если вы добровольно предоставите ученым из правительственной комиссии все интересующие их документы, образцы, установки, и все, что им потребуется для понимания ситуации, никакого штурма не будет. Ни вам, ни зданию, не будет нанесен ущерб, а ваше сотрудничество будет отмечено как положительный фактор при разборе в сенате. Прошу вас выслать к нам уполномоченного переговорщика для решения вопросов. В случае отказа подчиниться, мы вынуждены будем применить все имеющиеся у нас силы и средства для выполнения поставленной перед нами задачи. Включая бронетехнику, авиацию и ракетную артиллерию. Ждем пять минут.
   Ичин понимал, что никаких переговоров, в их привычном понимании, вести не получится. Слишком глубок конфликт интересов у противоборствующих сторон. Для «ХОКУДО» вопрос жизни и смерти сохранить тайну получения реликта, а для власти вопросом чести является заполучить этот секрет. Ичин включил громкоговоритель, раза в три более мощный, чем на броневике Бена Гана, и ответил:
   – Говорит «Би эм один», руководитель мероприятий по обороне небоскреба. Согласно международному законодательству и законодательству США, технология получения реликта является открытием коммерческого значения, и охраняется патентным правом. Более того, попытка нарушения предпринимательских прав со стороны власти попирает сами устои капиталистического образа жизни и свободной конкуренции. Корпорация не намерена и не будет выдавать секрет производства реликта, но готова внедрять и реализовывать на рынке нужные людям устройства, созданные на основе нового вещества. Ваши действия противозаконны, противоречат капиталистическим принципам и принципам гуманизма. Прошу вас немедленно отвести штурмовые отряды от здания и вернуть Манхэттен к обычной жизни. Во избежание жертв и разрушений. Ждем пять минут. Если наши законные интересы не будут соблюдены, мы вынуждены будем защищать их силой. А вся ответственность за возможный ущерб будет возложена на правительство США.
   – Да он охренел! – Бен Ган рассмеялся, едва не подавившись жвачкой. – Он ставит ультиматум самой могущественной стране мира!
   – В чем-то он прав… – задумчиво произнес капитан Диксон.
   – Что? – покосился на него полковник. – Хотя бы ты закрой пасть. То, о чем он говорит, держится всего на одном праве. На праве сильного. Процветание нашей страны и наш образ жизни держался, держится, и будет держаться только на нем, а не на каких-то гребанных патентах и корпоративных секретах. Именно реализация права сильного освободила нашу землю от сраных краснокожих, и именно реализация этого права ввела в оборот по всему миру нашу национальную валюту. Так что не долби мне голову, капитан. Ясно?
   – Да, сэр.
   – Командиром функциональных групп приступить к активной фазе операции! Противотанковым установкам, огонь по экзоскелетам!
   Обе ракеты почти одновременно устремились к небоскребу, оставляя за собой огненные следы и шлейфы густого белого дыма. Они неслись параллельно асфальту, на высоте не более полуметра. Одна угодила точно в грудную броню экзоскелета Ичина, полыхнув жалом кумулятивного взрыва, другая пронеслась между бойцами, влетела через открытые ворота на «площадку» пронеслась под потолком, сорвав тягой двигателя один из светильников, после чего шарахнула в стену, оставив на желтой краске большое черное пятно.
   – «Би эм три», «Би эм четыре», выйти наружу! Прокричал Ичин. – Диспетчер, ворота закрыть!
   Бойцы, охранявшие единственный открытый порт на «площадку» поспешили наружу, радуясь, что с них снята позорная обязанность отсиживаться в тылу. За их спинами броневой щит, покрытый реликтом, встал на место, наглухо закрыв вход.
   – Не понял… – Бен Ган перестал жевать, и прильнул к триплексу смотровой щели. – Ракета не сработала? Почему он стоит, как стоял? Эта хрень башню у танка сносит.
   – Я вам об этом говорил, сэр! – подал голос капитан Диксон. – Его невозможно…
   – Заткнись! – проревел Бен Ган. – Огонь из всего, что есть, по узкоглазым уродцам!
   Ночная тишина вздрогнула от грохота. Били снайперы с высоких точек, били пехотинцы из ручных реактивных гранатометов, били ракетчики с позиций между броневиками, били стрелки из штурмовых винтовок. Часть снарядов попали в стену здания, выкрошив несколько килограммов бетона, две ракеты влетели через стеклянные двери главного входа, но разорвались впустую, отдав всю энергию установленному у входа щиту из реликта. Остальные пришлись по Ичину и его бойцам, не причинив им ни малейшего вреда. Пули попадали в реликт, и отдавали ему настолько полную меру кинетической энергии, что ее после удара не хватало даже на рикошет и звук удара. Слышались только шлепки сминаемого свинца и гулкий грохот катящихся по асфальту элементов ракет после взрывов. Взрывы тоже звучали странно, поскольку лишь половина ударной волны распространялась в воздухе, а другая половина, направленная в сторону целей, полностью поглощалась реликтом.
   Через минуту у бойцов Бена Гана, размещенных по фронту, кончились боеприпасы.
   – Людей не трогать! – приказал Ичин. – Крушить только технику! Вперед, мои славные воины!
   Все десять бронемехов, снова врубив мощные плазменные прожектора, двинулись вперед косым клином, растянувшись на всю ширину улицы. Бен Ган от удивления так отвесил челюсть, что у него жвачка изо рта выпала.
   – Как, черт возьми? Этого быть не может! Подтянуть подкрепление! – заорал он.
   Ичин, находясь в острие клина, первым направился к броневику Бена Гана и нажал кнопку активации меча. Узкий клинок, профилем неотличимый от катаны, выдвинулся из гнезда на предплечье манипулятора, и тускло блеснул в свете прожектора.
   – Срань господня… – прошептал капитан Диксон.
   Не долго думая, Ичин одним ударом меча снес пулеметный ствол, торчащий из башни броневика. Кусок стальной трубы, звеня, покатился по асфальту. По бронемехам тут же открыли огонь бойцы подоспевшего подкрепления, но ни пули, ни новая порция ракет не могли причинить вреда людям, защищенным реликтом. Не смотря на лавину огня, подчиненным Бена Гана не удалось даже погасить наплечные прожекторы бронемехов, так как контакты плазменных элементов были защищены реликтовой сеткой. Боекомплект подкрепления иссяк так же быстро, как и у солдат, вступивших в бой первыми. А вот мечи из реликта в манипуляторах бронемехов имели неограниченный ресурс, а потому за истекшую минуту произвели в техническом парке противника колоссальные опустошения.
   Ичин не стал отказывать себе в удовольствии, и ограничиваться срубленным пулеметным стволом. Он ударил мечом по бортовой броне, которая не оказывала гидравлическим приводам почти никакого сопротивления, и несколькими надрезами вскрыл броневик, как консервную банку.
   Ухватившись свободным от оружия манипулятором за скобу на броне, он поднял вырезанный фрагмент, и заглянул в образовавшееся прямоугольное отверстие метровой ширины. У капитана Диксона спина похолодела от страха, когда он увидел вблизи маску, защищавшую лицо оператора. На ней была закреплена камера с двумя объективами, защищенными решеткой из реликта. Объективы двигались, как живые, удерживая объекты в фокусе.
   Ичин отбросил вырезанный броневой лист и произнес через репродуктор громкой связи:
   – Я же попросил отвести солдат! Это было так трудно сделать?
   Даже невозмутимое до этого лицо Бена Гана побледнело.
   Ичин отшагнул и принялся методично рубить броневик, как свиную тушу. Когда от машины почти ничего не осталось, кроме днища и разбросанных в радиусе десяти метров кусков брони, у экипажа иссяк запас самообладания.
   – Назад! – закричал Бен Ган. – Всем в укрытие!
   «Би эм два» так же легко разделался со вторым броневиком, остальные подчиненные Ичина крушили ракетные установки, отбирали у солдат винтовки, и жутким ревом репродукторов наводили ужас на тех, кто уже побросал оружие.
   – С восточной и северной стороны к небоскребу выдвинулись другие отряды, – сообщил Ичину диспетчер. – С вертолетов, кажется, собираются высадить на крышу десант.
   – Принял! Бронемехам рассредоточиться у портов, «Би эм два» идет на защиту главного входа, «Би эм девять» и «Би эм десять» на защиту восточного терминала. Диспетчер, дайте мне канал на верхнюю группу.
   – Есть канал связи! – доложил диспетчер.
   – Группа «Верх», вашей задачей будет отражение десанта, пока мы низ держим. Никого не убивать! Это приказ. Огонь вести только травматическими боеприпасами и свето-шумовыми гранатами. И то в крайнем случае. На вас непробиваемая броня, не забывайте об этом! Вяжите десант, и спускайте обезоруженных пленных на «площадку». Пусть отдохнут, о жизни подумают. Заодно будут заложники, раз уж нас террористами объявили.
   – Верх первый принял! Выполняю!
   Ичин приказал диспетчеру снова переключить его на канал группы бронемехов, и произнес:
   – Так, ребята, доложите обстановку по секторам!
   – На южный сектор атаки нет! – доложил один из операторов.
   – Восточные терминалы атакованы. Противником подняты приставные пожарные лестницы, есть прорыв на уровне третьего этажа через окна.
   – Лестницы уничтожить! Диспетчер, мобильную группу на третий этаж. Приказ, никого не убивать, всех брать в плен.
   Ичин остался защищать главный вход вместе с оператором «Би эм два», так как в любой момент можно было ожидать возобновления атаки. Тем временем у восточных грузовых терминалов разгорелся нешуточный бой. Пять пожарных машин, выдвинув лестницы, приставили их к окнам третьего этажа, давая возможность пяти штурмовым группам подняться, выбить стекла пиротехническими зарядами, и проникнуть внутрь здания. Две других группы произвели подрыв грузовых ворот, ведущих к складским помещениям первого этажа, но это мало что дало, поскольку все входы на первый этаж и «площадку» были защищены щитами с напылением из реликта.
   Операторы бронемехов направились к пожарным машинам, не обращая внимания на плотный винтовочный огонь.
   – «Би эм один» ответьте «Би эм девять»! – раздалось в эфире. – У нас проблема. Мы не можем рубить лестницы, по ним карабкаются солдаты!
   – Хрен с ними, рубите! – со вздохом приказал Ичин. – Уже ясно, без крови не обойдется! Оператор, я отменяю приказ о запрете убийства. Гасите их, иначе не справиться!
   Ичин никогда не считал себя ни гуманистом, ни пацифистом. Он много кого убил за свою жизнь, но в нем глубоко сидела уверенность, что любое лишение человека жизни должно быть оправдано либо честью, либо приказом господина, либо обеспечением собственной безопасности. Победа при отражении первой попытки штурма несколько вскружила Ичину голову, она далась слишком легко. Никто из солдат не ожидал появления бронемехов, и это стало мощным психологическим фактором. У Ичина бегство противника создало иллюзию беспомощности гвардейцев перед мощью технологий на основе реликта, что побудило отдать его несвоевременно гуманный приказ. И этот приказ, во многом, определил развитие дальнейшей битвы за небоскреб.
   Если бы Ичин не отдал его, приближающиеся вертолеты попросту сбили бы из ПЗРК, а так, в ожидании высадки десанта, часть бойцов, облаченных в доспехи, покрытые слоем реликта, выбрались на крышу. Через несколько секунд оба вертолета безжалостно долбанули по крыше неуправляемыми ракетами, устроив там настоящий ад. И хотя доспехам не страшен был ни огонь, ни осколки, ни прямые попадания, исход залпа решил другой фактор.
   Воздух, спрессованный взрывами до плотности бетона, мощно шарахнул бойцов. Их доспехи были покрыты слишком тонким слоем реликта, общая масса которого не составляла и грамма, поэтому, даже начав сопротивляться ударной волне молниеносным набором массы, он нарастил ее в тысячу раз, но из-за малой исходной массы, приращение не составило и килограмма. В результате бойцов смело с крыши, словно гигантской метлой, и они рухнули к основанию небоскреба. Слой реликта на доспехах остался непоколебим, но чудовищные перегрузки при падении с высоты никому не оставили шансов на выживание.
   На крыше начался пожар, но это не помешало высадиться с вертолета группе из двенадцати десантников. Заняв позиции, и без труда сбросив с крыши двоих оставшихся японцев, они завладели тремя из шести имеющихся в распоряжении ПЗРК, и приготовились проникнуть на верхние этажи здания.
   К счастью, остатки группы «Верх», не успевшие забраться на крышу, уже получили отмену приказа о запрете убийства солдат, и примкнули к винтовкам магазины с боевыми патронами. Это сделало бой на верхнем техническом этаже коротким и жестоким, так как пули десантников не могли пробить покрытую реликтом броню, а вот штурмовые винтовки японцев прошибали с близкой дистанции бронежилеты вместе с телами. Первых четырех десантников расстреляли в упор, удовлетворяя чувство мести за товарищей, затем трое бойцов выбрались на крышу, и принялись косить оставшихся там солдат. К сожалению, отбить ПЗРК не удалось, так как солдаты, заняв крышу, без затей сбросили вниз ракетные установки.
   Ичин выслушал доклад диспетчера, скрежеща зубами, понимая, что гибель товарищей и потеря стратегически важного оружия целиком являются следствием его идиотского приказа. Но раскисать было нельзя. Наоборот, столь явный и бесславный промах требовал от Ичина собраться, восстановить контроль над ситуацией, и выполнить приказ господина. Вопреки случившемуся. Он понял, что может восстановить свою честь только одним способом – отняв у противника принадлежащие ему ПЗРК и противотанковые комплексы.
   – Диспетчер, мне нужно пять человек в поддержку!
   – Сейчас нет возможности, вся центральная группа ликвидирует последствия прорыва на третий этаж!
   – Принял! Доложите о результате, когда он станет известен!
   – Есть, принял!
   К счастью, у Ичина хватило ума не соваться в тылы противника одному. Храбрость не должна превращаться в безрассудство, это он усвоил еще в детских уличных драках. Впрочем, судьба штурмовых групп Бена Гана на третьем этаже была предрешена с того момента, как два бронемеха принялись рубить мечами пожарные лестницы. Солдаты десятками посыпались вниз, а пехотинцы на земле, понимая, что не могут противостоять шагающим монстрам, отступили в лабиринты улиц между соседними небоскребами. Лишившись постоянно прибывающего снизу подкрепления, атака штурмовых групп, проникших на третий этаж, захлебнулась. Пули спецназовцев не могли причинить вреда боевикам, а вот ответный огонь разил наповал.
   Единственным слабым местом, на взгляд Бена Гана, оставалась крыша. Там десантники имели хоть какой-то успех. Он приказал загрузить еще два вертолета, но очень скоро пожалел об этом – двумя из трех оставшихся ПЗРК винтокрылые машины были сбиты на подлете к небоскребу. Охваченные огнем, они рухнули на дома, круша бетон и разливая из пробитых баков тонны пылающего авиационного керосина. Уже через несколько минут два квартала к северу от небоскреба превратились в зону нешуточного пожара. Взвыли сирены, спасатели бросились на борьбу с огнем, но Бену Гану от этого легче не стало. Оно понял, что за короткое время совершил ряд роковых ошибок, каждая из которых была причиной недооценки противника. Пришло время принять серьезность проблемы, в полной мере ее осознать, и найти другие способы выполнить полученные приказы.
   Полковник понятия не имел, сколько зенитных ракет имеется в распоряжении противника, а потому приказал всем силам отойти от здания на время перегруппировки и выработки сколько-нибудь результативного плана. Первая волна штурма захлебнулась. Между противоборствующими сторонами установился зыбкий паритет.

Глава 5

   В которой Бен Ган на практике доказывает, что непробиваемой брони не бывает. Один раз на чужой шкуре, другой раз на собственной.

   Отступив после разрушения броневика и немного отойдя от полученного поражения, Бен Ган устроился в хорошо освещенном салоне штабного автобуса, и разложил на столе подробную схему кварталов, прилегающих к небоскребу. Капитан Диксон занял соседнее кресло. Вид у него был растерянный и подавленный.
   – Ты что-то, я вижу, приуныл, капитан? – Бен Ган покосился на подчиненного.
   – Трудно глазам поверить, – признался Диксон. – Он распустил броневик, как свиную тушу. Мечом! А сколько людей погибло на лестницах… Мы пустили их в настоящую мясорубку.
   – Сопли подотри, – посоветовал полковник. – Не ты ли недавно собирался мстить за Перл Харбор? Но то чушь, конечно. Куда важнее, что у тебя сегодня ночью случился собственный Перл Харбор. Да, нам надрали жопу япошки. Это факт. Надрали, потому что мы не были готовы к такому повороту дел. Я вообще был уверен, что завидев подготовку к штурму, они сдадутся. Трудно было принимать всерьез их вчерашние заявления об открытии абсолютной брони, об использовании неиссякаемых источников энергии. Но, если подумать, когда-то и в работу транзистора сложно было поверить, и работу атомного реактора осознать. Ничего. К этому надо просто привыкнуть, оценить новые силовые акценты и найти способ им противостоять.
   – Вы шутите, сэр?
   – Не время сейчас шутить. Непробиваемой брони не существует!
   – Но вы сами видели! Реликт сохраняет абсолютную механическую непоколебимость в любых условиях!
   – При чем тут реликт? – Бег Ган рассмеялся. – Срать я хотел на реликт. Броня, капитан, это не неподвижный куб, стоящий посреди чистого поля. Броня всегда на чем-то. И пусть, сама по себе, она хоть сто раз непробиваема, я плевать на это хотел. Потому что любая броня это, прежде всего, тактика и стратегия ее боевого применения. Можно создать непробиваемую броню, но нельзя создать неуязвимой техники, прикрытой этой броней.
   – Вы так считаете? – в глазах Диксона мелькнул огонек надежды.
   – Об этом говорит вся военная история человечества, – убежденно заявил полковник. – Хороший полководец тем и отличается, что столкнувшись с новой, ранее неизвестной, тактикой противника, способен провести аналогии с чем-то известным, и разработать победную тактику.
   – Вы ее разработали, сэр?
   – Пока мало данных. Но разработаю, не волнуйся. Думаешь, сенатор Маклин просто так настоял на моей кандидатуре в качестве командира этой операции? Дудки. Мне нужно видео с нашлемных камер спецназа. Особенно с восточных грузовых терминалов. Так же нужны хорошие телескопы на соседних зданиях, мне надо безопасно осмотреть периметр небоскреба в непосредственной близости от стен. Давай, капитан, занимайся.
   Уже минут через сорок, заканчивая просматривать затребованные данные, Бен Ган заметно повеселел, начал бубнить под нос песенку и постукивать карандашом по краю стола.
   – Так-так! – Полковник отложил карандаш и потер руки. – Эй, Диксон. Хватит дремать, поди-ка сюда. Смотри.
   Он указал на снимок, сделанный через телескоп, где фигуры бойцов Ичина, лежали, раскинув руки, у подножия небоскреба.
   – Мертвые! – удовлетворенно заметил Бен Ган. – На броне никаких повреждений, что теперь представляется мне логичным. Но внутри доспехов трупаки. Понимаешь, о чем я говорил?
   – Не совсем пока улавливаю, сэр!
   – Броня их не спасла, дурья твоя башка!
   – Нечему удивляться. Они грохнулись с высоты ста этажей. Тут никакая броня не поможет.
   – Вот тебе и ответ! Броня может выдержать любое воздействие, а вот тело внутри нее – нет. Быстренько свяжись с очкариками из Лэнгли и узнай, какое количество взрывчатки требуется для создания перегрузки, смертельной для человека, защищенного абсолютной броней. Это раз. И два, пригони мне командира гранатометчиков и командира противотанкового взвода. Будем, капитан, менять тактику. Кардинально. С пораженческой на победную.
   – Есть, сэр! – воодушевившись, ответил Диксон.
   – И еще. Мне нужны бойцы, способные обращаться с мощными линеметами. Организуй, не спи на ходу!
   К тому времени, когда Бен Ган родил в своем изощренном уме несколько новых тактических приемов, бойцам Ичина удалось полностью зачистить третий этаж от прорвавшихся через окна штурмовых групп. Ичин, пользуясь затишьем, решил сменить бронемех на покрытый реликтом защитный костюм. В бронемехе не поносишься по этажам, тогда как надо было лично осмотреть уязвимые места небоскреба. Он загнал свой бронемех на «площадку», оставив его в резерве, а сам надел легкую броню, повесил на пояс короткий меч из реликта, стилизованный под вакудзаси, а на плечо штурмовой карабин. Глухой акриловый шлем, покрытый сеткой из реликта, имел особое плечевое крепление, исключающее повреждение шейных позвонков при попадании пули в голову. Кроме того, костюм был оснащен бортовым компьютером и системой связи. При этом весила вся система не более шести килограммов, не стесняя движений и почти не добавляя габаритов.
   Для начала Ичин осмотрел третий этаж, в значительной мере пострадавший от проникновения противника. Еще вчера тут располагались офисы бухгалтерии, теперь часть перегородок и офисной мебели сгорела, всюду виднелись дыры от пулевых попаданий, валялась разбитая и перевернутая оргтехника, пол был устлан листами бумаги. На шаг позади Ичина следовал выбранный им порученец, Кампэи Макамота, сын начальника службы безопасности центрального токийского отделения.
   – Как я и думал, самым слабым звеном небоскреба являются окна, – недовольно произнес Ичин. – И крыша, пока у нас нет достаточных зенитных сил.
   – Мне кажется, бронемехи по периметру здания не дадут еще раз подогнать пожарную технику с лестницами, – предположил Кампэи.
   Не смотря на юный возраст, ему едва исполнилось двадцать, парень отличался цепким умом и отменным знанием военной стратегии.
   – Насчет лестниц ты прав, – согласился Ичин. – Но этот полковник Гатлинг тоже не обычный американский простачок, вскормленный гамбургерами и взращенный на дебильных сериалах. Когда я вскрыл броневик, там все обосрались внутри. Все, кроме самого Гатлинга. Боюсь, это крепкий орешек. И достойный противник. Пока он не докажет обратного, будем считать его умным и храбрым воином.
   – Как скажете.
   – Так и скажу. Поставь себя на его место, мистер Светлая Голова. Перед тобой небоскреб. Машины с лестницами ты подогнать не можешь, но понимаешь, что окна здания являются самым его уязвимым местом.
   – Да, он не мог этого не понять, так как штурмовые группы на третьем этаже доставили нам больше всего хлопот.
   – И на крыше, – напомнил Ичин.
   – Я бы крышу на его месте не стал брать в расчет, – осторожно предположил Кампэи.
   – Почему?
   – Мы сбили два вертолета. Откуда Гатлингу знать, что у нас остался всего один ПЗРК?
   – Думаешь, не станет рисковать людьми?
   – На людей ему, наверняка, наплевать. Но каждый вертолет, упавший на Манхэттен, вносит ложку дегтя в бочку его заслуг.
   – Верно мыслишь, мой юный друг! – Ичин подмигнул парню. – Значит, он будет искать способ проникнуть в окна. Но не снизу. Там бронемехи не дадут возможности установить лестницы. И не с крыши, как ты верно заметил.
   – Есть несколько вариантов. – Парень задумался. – Но, вне зависимости от выбранного Гатлингом способа, нам надо готовится к ракетному обстрелу из близлежащих зданий. Как ни крути, а оконные стекла ему надо вышибить прежде, чем посылать штурмовые группы. В первый раз они подорвали стекла пиротехническими зарядами. Но это не очень эффективно и медленно. Проще расчистить путь раньше.
   – Сомнительно, – ответил Ичин. – Если они заранее проделают бреши в остеклении, мы будем знать, где именно штурмовые группы будут атаковать, и приготовим им теплую встречу.
   – Если Гатлинг не дурак, он понимает, что ночью в небоскребе не может быть очень уж много корпоративной охраны. Я бы на его месте попробовал взять числом. Одновременно с нескольких направлений, и на нескольких уровнях, лежащих далеко один от другого.
   – Хорошо, мы успели автономное питание обеспечить от реликторов, – порадовался Ичин. – А то обрубили бы они нам электричество, лифты встали бы, и все. С пятого на восьмидесятый этаж особо не побегаешь.
   – Лифты нас вряд ли спасут. – Кампэи вздохнул. – У нас всего пятьдесят человек. Если мы даже по одному на этаже оставим для обороны, все равно мы перекроем только пятьдесят этажей, но не сто. Нужно искать какое-то кардинальное решение.
   – Взрывчатки у нас мало, ракет почти нет. На одной броне далеко не уедешь, – посетовал Ичин.
   – У нас есть не только броня! – с улыбкой ответил Кампэи. – У нас есть еще неограниченная электроэнергия от реликторов.
   – Есть идеи, как ее применить?
   – Парочка! – Парень рассмеялся.
   Он рассказал Ичину, как можно, в теории и на практике, использовать компактные реликторные генераторы для обороны здания, и тот снова порадовался, что выбрал себе в помощники именно сына Макамоты. Что бы ни говорили о деградации поколений, но все же генетика определяет многое. Парнишка растет настоящим воином, каким всегда был его отец.
   Связавшись по телефону с Таидо Хокудо, Ичин доложил о состоянии дел, потерях, зыбком паритете, недостатке вооружений, особенно зенитных, и о том, как их можно восполнить, не вступая в открытое столкновение с противником ради трофеев.
   – Рельсовые пушки? – удивился Хокудо. – Идея великолепная, но ты уверен, что их получится сделать за короткий срок из того, что есть?
   – Кампэи Макамота мне объяснил, как они устроены. Там ведь самое сложное – это питание. Системы запуска, конденсаторные батареи. В общем, все упирается в мощность тока. Но ведь у нас есть компактные реликторы, выдающие неограниченную мощность. Можно попробовать, без затей, поставить два швеллера на сварной лафет, и стрелять хоть бронзовыми дверными ручками вместо ядер. Еще лучше болтами.
   – А есть кто-то в здании из технического отдела?
   – Есть аварийная бригада ремонтников. У них и резаки есть, и сварка. Мне от вас, Хокудо-сан, нужно только разрешение на использование реликторов.
   – Оно у тебя есть. Действуй.
   Заручившись поддержкой верховного руководства, Ичин не стал терять времени даром. Они с Кампэи спустились на минус второй этаж, где располагались мастерские, и поставили перед бригадой ремонтников и электриков полный спектр задач, которые нужно было выполнить в кратчайшие сроки. Закипела работа, завизжали циркулярные резаки, зашипела сварка, раскидывая по бетону брызги расплавленного металла.
   – Мы, как команда «А»! – с довольным видом заявил Макамота.
   – Не думал, что двадцатилетние смотрят такие древние сериалы, – удивился Ичин.
   – Отец его любил мне показывать! – с гордостью сообщил парень. – Там тоже из всякого барахла делали оружие в критических ситуациях.
   Пока ремонтники трудились над превращением стального профиля в смертельное оружие, следовало подумать об обороне окон.
   – Наш небоскреб самый высокий в близлежащих кварталах, – вслух рассуждал Макамота. – Окружающие дома не выше тридцати этажей. Да и то, не самые ближние. Если Гатлинг решит использовать мощные линеметы с кошками, чтобы перебросить сюда спецназ, солдатам придется спускаться по натянутым между домами тросам. Их будут прокладывать сверху вниз, а не снизу вверх, как лестницы. Это значит, что атака придется на этажи не выше двадцатого. Это значительно облегчит нам оборону, сузив возможное поле битвы.
   – Я бы не стал рассчитывать на применение одних только линеметов, – ответил Ичин.
   – Какие еще могут быть варианты? – удивился Кампэи.
   – Парашютный десант.
   – Нет! Гатлинг не станет использовать вертолеты. Мы и так два сбили, и уже час прошел, а пожарники не могут потушить дома, на которые рухнули машины.
   – Десант можно сбросить не только с вертолетов, но и с самолетов, довольно далеко отсюда. Опытные парашютисты на управляемых парашютах могут не только преодолеть значительное расстояние по горизонтали, но и попасть в окна при надобности.
   – Нет. Слишком экстремальный способ, – уверенно заявил Кампэи. – Если его и применят, то лишь в крайнем случае. Я больше другого боюсь.
   – Чего? – Ичин насторожился.
   – Они могут использовать реактивные огнеметы, и тупо поджечь небоскреб сразу на нескольких этажах. Мы тогда точно не справимся. Придется всем укрываться в капсулах из реликта.
   – Ошибаешься. – Ичин покачал головой. – У них нет задачи уничтожить небоскреб. Они постараются получить документы по всем технологиям, связанным с реликтом, образцы оборудования, все, что смогут захватить. Они тут ради этого, мой юный друг. Это рейдерский захват, в чистом виде.
   – Если так, у нас есть шанс, – с надеждой в голосе ответил молодой Макамота.
   Исходя из предположения, что основной удар второй волны штурма придется на этажи ниже двадцатого, Ичин дал электрикам задание создать систему электрических ловушек, питающихся от реликторов, и превращающих пол возле окон в смертельно опасное место.
   Пока защитники небоскреба работали над обороной, Бен Ган готовил своих людей к штурму. Он лично провел инструктажи с командирами ключевых групп и подразделений, проверил наличие техники и достаточность боеприпасов. Капитан Диксон за ним едва успевал. Наконец, все было готово, бойцы заняли назначенные позиции, Бен Ган с Диксоном вернулись в штабной автобус и провели в эфире опрос готовности.
   – Ну что, начинаем? – Капитан от нетерпения поерзал на стуле.
   – Нет, дорогой мой. Самого главного мы еще не сделали. Вызови ко мне командира армейской разведывательной группы.
   Через несколько минут в автобус прибыл мужчина постарше Гатлинга, но все еще в чине капитана.
   – Прибыл по вашему приказанию! – довольно расслабленно доложил он.
   – У меня к вам задание особой важности, – сообщил Бен Ган. – Как только начнется штурм, силы пехоты сразу атакуют шагающие машины, рассредоточенные вокруг небоскреба. Я не уверен, что получится их уничтожить, но на то вы и разведчики, чтобы действовать в самых сложных условиях.
   – Так точно, сэр! – не без гордости ответил капитан.
   – В общем, когда начнется свалка, и шагающие машины окажутся связаны боем, вам надлежит обойти их, и подобраться вплотную к небоскребу в этих трех точках. – Бен Ган указал места на плане.
   – Если вы думаете прорваться внутрь через порты минус первого этажа, то это не выйдет, – уверенно заявил капитан. – Уже ясно, что броневые створки шлюзов покрыты этим долбанным, простите, реликтом. Это даже моим разведчикам не по зубам.
   – Нет. Это я понимаю, – с улыбкой ответил Бен Ган. – В этих точках мне нужен не прорыв, а кое-что поважнее.
   Он в деталях объяснил командиру разведчиков, что именно от них требуется, и велел докладывать о каждом этапе проведения этой тайной ото всех операции.
   – В сложившейся обстановке успех ваших действий может стать ключевым для выполнения нами поставленной задачи, – сказал в качестве напутствия Бен Ган.
   – Я это понимаю, сэр! Мои ребята не подведут.
   Когда командир разведчиков покинул автобус, Диксон выразительно глянул на полковника.
   – А ты что думал? – рассмеялся тот. – Я, дорогой мой, не пальцем деланный. Если разведка не подведет, мы так надерем жопу узкоглазым, что они еще лет пятьдесят это будут вспоминать, как атомные бомбардировки.
   Он вышел в эфир, и отдал приказ о начале второй волны штурма.
   Вопреки ожиданиям Ичина и Кампэи, началось все не с расстрела оконных стекол, а с выдвижения пехоты одновременно по всем направлениям. Но самые большие силы, при поддержке бронетехники, оказались стянуты к западной части, где располагался главный вход в здание, и к восточным грузовым терминалам.
   – Они что, идиоты? – не веря глазам, произнес Ичин, глядя на обзорные мониторы пульта управления охранными системами. – Им мало первого раза? «Би эм два», «Би эм три», в бой! Никого не щадить! Режьте их, ко всем демонам! Задолбали!
   Операторы бронемехов тут же бросились выполнять приказ, но стоило им чуть отдалиться от стен небоскреба и обнажить мечи, произошло такое, от чего у Ичина челюсть отвисла. Пехота Гатлинга неожиданно расступилась, пропуская через свои ряды самые обычные грузовики с кузовами, крытыми тентами. Ичин успел заметить, что водительские двери с них были сняты, видимо, чтобы дать возможность бойцам выпрыгнуть перед тараном или после него.
   – В стороны! – приказал Ичин операторам, но было поздно.
   Машины устремились прямиком на бронемехов. Соорудить полноценную систему дистанционного управления людям Бена Гана не хватило времени, поэтому водителям грузовиков пришлось пойти на прямой таран, оставаясь за рулем. Впрочем, большой скорости для эффективного поражения целей не требовалось. Перед самым тараном водители ударили по тормозам, грузовики занесло, и они сбили бронемехов бортами кузовов, а не кабинами. В воздух полетели доски. Одного бронемеха подмяло под днище, и он застрял под грузовиком, размахивая мечом. Другой, не смотря на чудовищную, казалось бы, силу удара, лишь пошатнулся, оператор попытался удержать его в ходовом положении, но ошибся с управлением – взмахнув манипуляторами, шагающая машина рухнула на спину.
   Водители выскочили из кабин и бросились наутек. Ичин зажмурился, понимая, что будет дальше. Стоило солдатам отбежать на приличное расстояние, в кузовах грузовиков сработали мощные фугасные мины. Казалось, от взметнувшихся в небо взрывов содрогнулся фундамент небоскреба. Ударная волна оказалась столь сильной, что все оконные стекла с западной стороны вынесло от первого до девятого этажа. На протяжении следующих двадцати секунд на асфальт падали куски металла и доски, сорванные с грузовиков.
   – «Би эм два» в порядке, – донесся в эфире голос уцелевшего при взрыве оператора. – Но не могу перевести бронемех в ходовое положение.
   – «Би эм три» диспетчеру, подняться не могу. Жду приказаний.
   Ичин глянул на мониторы. Внизу оба бронемеха лежали на спинах, напоминая перевернутых жуков. Никто на испытаниях не пытался поднять их из такого положения, и, скорее всего, конструкция этого не позволяла. Но в следующих моделях следовало предусмотреть программу автоматического возвращения в боевое положение.
   Ичин сообразил, что никакого чуда в спасении операторов нет – оба бронемеха содержали в своей конструкции столько реликта, что взрыв не смог придать им смертельно опасного ускорения, а броня погасила воздействие ударной волны. Вот если бы их отбросило в сторону, перегрузка при стартовом ускорении, наверняка, оказалась бы смертельной, и операторы погибли бы, как это произошло с бойцами в доспехах, упавшими с крыши.
   – «Би эм четыре», «Би эм пять», постарайтесь поднять второго и третьего! Остальным рассредоточиться по периметру! Рубить все, что движется!
   Ичин понял, что отказ от пулеметного вооружения бронемехов был ошибкой. Оно бы очень пригодилось не для постоянного применения, а для экстренных случаев, например, остановить вражескую технику при угрозе тарана. Подумав секунду, он нашел промежуточное решение, приказал десятку бойцов спуститься на второй этаж, и оттуда прикрывать шагающие машины винтовочным и пулеметным огнем.
   Подоспевшие с других участков периметра бронемехи, ловко орудуя манипуляторами, подняли машины товарищей, и водрузили их на ходовые опоры, полностью восстановив их боеспособность. Не на шутку разозленные японцы тут же направились с обнаженными мечами на противника, за минуту превратив два броневика в груду обломков, смяв противотанковую ракетную установку, и выкосив два десятка солдат, залив проезжую часть лужами крови. Это снова оказало не слабый психологический эффект – бросая оружие, вояки Бена Гана бросились врассыпную.
   Ичин хотел было остановить разъяренных подчиненных, но понял, что операторам необходим выход эмоций.
   – Раз все равно углубились в оборону, добудьте ракетное вооружение! – приказал он.
   Но выполнить его приказ не успели. Неожиданно по краям проезжей части почти одновременно подорвались заранее нагруженные гексогеном легковушки, претворяя в жизнь хитрый план Бена Гана. Полковник и не собирался делать ставку на таран грузовиками. Этот отвлекающий ход был нужен лишь для психологического перелома ситуации, чтобы побудить японцев перейти от обороны к нападению. Это стало их роковой ошибкой. Замаскированные под автомобили мины рванули раза в три сильнее, чем ящики со взрывчаткой в грузовиках. Их фугасное действие оказалось колоссальным, но оказавшиеся поблизости бронемехи, которые, казалось, должно было сдуть, как ветром, даже не пошатнулись. Чем большую энергию прилагаешь к реликту, тем быстрее он ее поглощает, а этого Бен Ган не знал. Он ошарашено смотрел на монитор, не зная, что предпринять дальше.
   Клубы белого дыма и пыли медленно поднимались над улицей, но не успел предрассветный ветер развеять их, как произошло другое событие, вышедшее за рамки планов Бена Гана. Стараясь получить максимальный эффект, он не верно рассчитал допустимую мощность взрывов, приказав нагрузить в легковушки слишком много гексогена. В результате ударная волна повредила несущую стену одного из ближайших небоскребов. Получив несовместимые с устойчивостью повреждения, стена осыпалась, а стальная арматура начала со скрежетом сминаться, передавая положенную ей нагрузку другим конструкциям. Те тоже не выдержали, и начали лавинообразно разрушаться, из-за чего огромная бетонная башня покосилась, и рухнула всей массой поперек улицы, погребая под собой шагающие боевые машины. Земля дрогнула, несколько и без того ослабленных взрывом зданий, получив сейсмический удар по фундаменту, начали оседать, как сделанный из песка замок под потоком дождя. Через минуту два квартала к западу от небоскреба превратились в непроходимые горы раскрошенного бетона, с торчащими пиками искореженной арматуры.
   – Ни хрена себе… – ошарашено произнес капитан Диксон. – Кажется, вы переусердствовали, сэр.
   Бен Ган едва не сорвался, но нашел в себе силы пропустить замечание мимо ушей. На какое-то время, из-за поднявшейся пыли, небоскреб «ХОКУДО» полностью пропал из зоны видимости камер наружного наблюдения. Бен Ган не выдержал, выбрался из автобуса на асфальт, и задрал голову, пытаясь собственными глазами оценить масштаб совершенной им ошибки. Он боялся даже приблизительно прикинуть, сколько его людей погибло при обрушении зданий. Но там точно было около десятка снайперов, группа линеметчиков, готовая навести тросовую переправу до небоскреба, для переброски по ним штурмовиков, и не менее сотни пехотинцев с противотанковым вооружением. Это только люди, не считая техники, большую часть которой тоже подогнали к фасаду.
   – Великовата цена за уничтожение пяти япошек, – вслух произнес Бен Ган ледяным тоном.
   Скатиться в неконтролируемое самобичевание ему не дал капитан Диксон.
   – Вас вызывает командир разведчиков! – доложил он, высунувшись из двери штабного автобуса.
   – Хоть они уцелели… – прошептал Бен Ган.
   – Много кто уцелел, – позволил себе заметить Диксон. – У нас только с востока сосредоточены почти такие же силы.
   – Помолчи, – попросил Бен Ган. – Не до твоих острот сейчас, правда. Что говорят разведчики?
   – Доложили о выполнении задания. Будут пробираться сюда вместе с грузом. Но задержатся. Развалины обходить далеко. Вы, сэр, приходите в себя. Все несколько шокированы произошедшим, и ждут ваших приказов.
   – Отвести все силы на два квартала от небоскреба по всем направлениям! – приказал Бен Ган. – Будем ждать разведчиков. До этого никаких атакующих действий не предпринимать.
   На самом деле Ичин, глядя на мониторы, испытывал не менее сильные эмоции, чем полковник, но эти эмоции имели прямо противоположный знак.
   – Зря мы посчитали полковника умным, – хохотал Ичин.
   Кресло под тяжестью его тела ходило ходуном на гидравлических амортизаторах.
   – Да, неожиданно, – сдержано произнес Макамота. – Но не получается выйти на связь с операторами бронемехов.
   – Похоже, это первый случай в военной истории, когда пять героев, погибнув, уничтожили пару сотен воинов неприятеля. И еще поспособствовали полной блокировке подходов к нам с запада, – прикинул Ичин.
   – Да, спартанцев было триста, а не пятеро, – подтвердил Кампэи. – Думаете, они погибли?
   – В бронемехах нет автономного оборудования для дыхания. К сожалению, в пыли и дыму им конец.
   – Зато с запада нападения можно не ждать. Полковнику с этой стороны даже негде будет разместить линеметчиков для переброски тросов.
   – Наши шансы на победу выросли на двадцать пять процентов. Но расслабляться нельзя. С востока обстановка далеко не радужная.
   Ичин связался с Таидо Хокудо и доложил ему об изменениях.
   – Вам продержаться надо всего ничего, – сообщил Хокудо. – Дирижабль при попутном ветре движется быстрее, чем мы ожидали, и прибудет часа через два-три, а не к полудню.
   – Тогда, думаю, пора нанести ответный удар! – принял решение Ичин.
   Он приказал переместить все пять готовых рельсовых пушек к восточным окнам, а с «площадки» поднять на двадцатый этаж несколько двухсотлитровых бочек с бензином. Когда все было готово, бойцы подняли фрамуги окон, и сбросили бочки вниз. Каждая из них, разогнавшись, с такой силой ухнула в асфальтовое покрытие, что пробила его до щебенки. При этом чудовищной перегрузкой бензин скомпрессировало, он разнес оболочку, разлетелся брызгами во все стороны, и завис облаком взрывоопасной смеси паров и воздуха. Одна из бочек взорвалась от удара, передав детонацию всему объему топливно-воздушной смеси от первого до седьмого этажа.
   Осколки оконных стекол сверкающим водопадом хлынули вниз, в огненный ад, где через секунду уже горело все, что могло гореть – машины, мечущиеся в панике люди, валяющиеся повсюду трупы, ящики со взрывчаткой и боеприпасами. Тушить это никто не собирался, все кто выжил, пытался спасти себя, а не других. Бесконтрольно бушующее пламя перекинулось сначала на припаркованные вдоль улиц автомобили, затем на ближайшие здания. Зарево пожара осветило Манхэттен, споря с разгорающимся рассветом.
   – Не завидую я властям, – произнес Кампэи. – Они ведь уже по всем каналам объявили, что наш небоскреб заняли террористы. Теперь придется что-то выдумывать об оправданности причиненного ущерба. Народ может не понять, такой тактики, когда ради уничтожения десятка террористов, угробили две сотни солдат и разрушили четверть Манхэттена.
   – И еще ведь потом выяснится, что версия с террористами чистой воды обман, – добавил Ичин. – А все дело в попытке властей незаконно захватить коммерческую технологию, переданную корпорации по патенту. Оппозиция действующую власть за это на клочки разорвет. Смотри, мой юный друг! На твоих глазах творится история.
   – Ага, – Кампэи усмехнулся. – Я даже посильное участие принимал. Буду потом внукам рассказывать.
   Тем временем Бен Ган, распорядившись об отводе штурмовых групп, сидел на подножке штабного автобуса. Никто из подчиненных не решался его побеспокоить, проезжая часть опустела, лишь отсветы пламени отражались в глазах полковника. В его голове всплыла мысль об императоре Нероне, которому приписывают поджог города ради забавы. Конечно, Бен Ган просто ошибся, о забаве и речи не было, но ассоциацию трудно было назвать приятной. Наверняка ведь, при разборе в сенате, кто-нибудь обязательно проведет такую историческую аналогию. Избежать позора можно было лишь победив. Победителей, как известно, не судят.
   Трудно было бороться с соблазном вызвать авиационную поддержку, и размолотить небоскреб к чертям. Но что это даст? Крошенного бетона на Манхэттене теперь и так предостаточно. Пара лет уйдет, чтобы разобрать. И очень не хотелось, чтобы еще одна куча строительного мусора на месте офиса «ХОКУДО» превратилась в памятник идиотизму американских военных. Нет, уничтожение небоскреба недопустимо, как недопустимо было уничтожение таких стран, как Ирак, Ливия, Афганистан. Это не решение задач военными методами. Это, как раз, чистой воды идиотизм, превращение едва заметной проблемы в широкомасштабную, да еще с оплатой не малыми деньгами и многими жизнями. Нет, военная победа, это постановка задачи, затем точное и полное ее выполнение. Перед Беном Ганом задача стояла вполне недвусмысленная – захватить небоскреб с минимальными повреждениями, вместе с оборудованием и документами, по которым можно восстановить технологию получения и использования реликта. Все были уверены, что япошки обосрутся, едва увидят на мониторах приближающиеся штурмовые группы. Но они не обосрались, они дали бой. Видимо, дутость и иллюзорность американской военной мощи стала уже слишком очевидной, раз находятся люди, вступающие в драку с самим государством, да еще на его территории.
   Все это никуда не годилось, все это способно было подорвать сами устои американского образа жизни. И, по большому счету, именно от успеха Бена Гана могло зависеть восприятие американской государственной мощи в глазах иностранцев, и в глазах собственного народа. Стоит проиграть, и тогда каждая азиатская обезьяна начнет кидаться банановой кожурой в американских солдат вместо того, чтоб предоставлять им бесплатно землю под военные базы. Теперь нужна не просто победа, нужен трюк, фокус, яркий, запоминающийся, о котором будут десятилетия еще говорить, и проходить в Вест-Пойнте на уроках по тактике и стратегии. Впрочем, идея такого фокуса у Бена Гана была. Нужно было только дождаться разведчиков, которые вынуждены были обходить разрушившийся квартал.
   К счастью, вскоре из автобуса высунулся капитан Диксон, и сообщил, что разведчики на подходе. Бен Ган отбросил остатки неуверенности, и принялся командовать. Он уточнил у разведчиков, сколько удалось захватить вражеских доспехов, покрытых реликтом. Оказалось, что целых восемь. Их сняли с трупов у самого небоскреба, и притащили уже в заплечных мешках. Бен Ган велел отобрать семь самых отъявленных головорезов, из числа штурмовиков, во главе с самым безбашенным командиром.
   – Вам надлежит проникнуть в небоскреб во время массированного штурма, – объяснил он задачу бойцам, выстроившимся в шеренгу у штабного автобуса. – Но сам штурм будет только отвлечением внимания от ваших действий. Его целью будут окна примерно двадцатого этажа, куда у нас еще остается возможность пробросить тросы линеметами с севера и юга. Когда несколько штурмовых групп окажутся в небоскребе, япошкам придется бросить все силы на уничтожение проникших в здание. В это время вы взлетите на вертолете с другой стороны Гудзона, и на парашютах приземлитесь на крышу. По этой части есть вопросы?
   – Есть один. Нас засекут сразу, как мы окажемся на крыше.
   – Исключено, – с усмешкой ответил Бен Ган. – Прошлая высадка на крышу закончилась сильным взрывом и пожаром. На самой крыше камер не осталось.
   – А внутри? – уточнил командир.
   – Когда проберетесь на этажи, камеры будут уже не важны, потому что на вас будут вражеские доспехи, покрытые реликтом. Будет суматоха, связанная с отражением штурма, а выглядеть вы будете, как свои. Более того, все силы противника окажутся связаны боем. Вашей задачей является кабинет главы корпорации Таидо Хокудо. Я покажу его точное местоположение, но находится он на одном из верхних этажей. При вас будут контейнеры. В них вы сложите все документы, которые удастся найти. Выгребайте все, взрывайте сейфы, просканируйте стены и пол. Когда наполните контейнеры, скинете их через окно на парашюте. Контейнеры оснащены маячками, так что мы их тепленьким примем. После этого спускаетесь, и уничтожаете всех, кто не защищен такой же броней, как у вас. Всех, это значит всех, без разбора, даже если на вашем пути попадутся женщины или подростки. Это понятно?
   – Так точно! – весело ответил командир.
   – Отлично. – Настрой бойцов Бену Гану понравился. – Особые инструкции даю на случай столкновения с япошками в таких же доспехах. Пробить их невозможно, это досконально известно. Но так же досконально известно, что броня не спасает при падении с высоты, и от мощных взрывов, придающих телу смертельно опасное ускорение. Поэтому в перестрелку не вступать. Нападайте на них врукопашную, и выкидывайте из окон. Это единственный доступный вам способ их уничтожить.
   После инструктажа штурмовики переоделись в покрытые реликтом доспехи, а капитан Диксон каждого из них ознакомил с планами здания, полученными от пожарной службы. Не было полной уверенности, что они точно соответствуют реальному положению помещений, но кабинет Хокудо должен был находиться на указанном месте. Хотя бы потому, что это в теории мог проверить любой инспектор пожарной охраны, нагрянувший с неожиданной комиссией.
   Закончив необходимые приготовления, бойцов погрузили в автобус, и отправили к месту взлета, а основным группам приказали готовиться к штурму.
   Выбитых окон до уровня двадцатого этажа было предостаточно, а потому выбор места проникновения массированного десанта затруднений не представлял. Бен Ган приказал линеметчикам и штурмовикам пробраться в уцелевшие небоскребы с северной и южной стороны здания, и ждать сигнала от главной штурмовой группы. Чтобы не рисковать попусту, не оставлять места случайностям, решено было дождаться высадки десанта на крышу, и лишь после этого приступить к массированной атаке на небоскреб.
   Но Бен Ган зря волновался – обученные бойцы на управляемых парашютах с черными куполами, пользуясь дымом пожара, как завесой, спустились с трехкилометровой высоты по спирали точно на крышу. Все восемь, без потерь и промахов.
   – Ну, а теперь вперед! – процедил сквозь зубы Бен Ган.
   Приказ донесся в эфире до всех командиров штурмовых групп. Бабахнули мощные пороховые линеметы, запустив через разбитые окна крючья-кошки с тросами. Часть линеметов уже закрепили и проверили натяжение, чтобы исключить срыв крючьев, а линиметчики все продолжали и продолжали стрелять. В результате несколько десятков тросов протянулись к небоскребу с близлежащих зданий. В невнятном свете утренних сумерек, в дыму и отсветах пожара, они напоминали нити черной паутины. А когда по ним, один за другим, принялись съезжать штурмовики в черной униформе, чем-то похожие на пауков, сходство усилилось еще больше.
   В эфире раздались доклады командиров:
   – Пятое звено на месте!
   – Третье звено на месте в полном составе!
   – Группа «Зет», восемнадцатый этаж, работает противопожарная система.
   Впрочем, противопожарная система работала на всех штурмуемых этажах – форсунки под потолком лили воду, и она сантиметровым слоем покрывала полы. В огромных лужах плавали бумаги и обломки офисной мебели.
   Ичин невозмутимо наблюдал за высадкой, планомерно переключая мониторы с камер в одних помещениях на другие.
   – Много их как… – прошептал Кампэи.
   – Больше травы, легче косить, – весомо ответил Ичин.
   Как и предполагал Бен Ган, камеры на крыше оказались полностью уничтожены, а потому датчики движения не подняли тревогу, и группа парашютистов в доспехах, скомкав купола, быстро проникла на верхние этажи через пожарные люки. Бен Ган принял их доклад с довольным видом – все шло по плану. Но тут его несколько озадачили доклады других штурмовых групп. Все сообщали о полном отсутствии сопротивления. Занятые этажи были пусты. Абсолютно.
   Ичин дождался, когда все штурмовики, займут позиции на этажах, и приказал:
   – Все. Врубайте!
   Бен Ган не понял, что произошло. До него в эфире донеслись только десятки предсмертных хрипов и скрежет зубов, слившиеся в кошмарную какофонию. Ни выстрелов, ни криков, ни докладов об изменившейся обстановке. А вот на мониторах Ичина было прекрасно видно, как солдаты противника разом упали в воду, пораженные пропущенным по мокрой поверхности током из реликторов, и задергались в конвульсиях, хрипя и роняя пену. Через минуту все было кончено. Больше полусотни штурмовиков погибли разом, не успев сделать ни одного выстрела.
   – Что там произошло? – ошарашено произнес Бен Ган.
   – Мне кажется, они всех током убили… – побледнев, ответил капитан Диксон. – Командир группы «Зет» доложил о работающей противопожарной системе. Потом хрипы…
   – Нет, подожди… – Бен Ган не мог смириться с подобным положением дел. – Полсотни обученных бойцов убиты током? Просто током? Ты в своем уме? Столько людей, столько оружия… Как такое может быть?
   – Налили воды на пол, бросили провода, и в нужный момент включили рубильник.
   – И что, при любом штурме нужно бойцов одевать в резиновые сапоги? Это же любые террористы, захватив любое здание… Как с этим бороться? О какой тактике тут может идти речь? О какой стратегии? Это же хуже, чем всех газом передушить… Это же ни в какие ворота. Полсотни людей, бац, и нет. Подлее трудно придумать!
   – Ну, мы же придумали, – произнес тихо сидевший до этого водитель штабного автобуса. – Мы придумали подлее в сорок пятом. Они тут пятьдесят наших убили током, а мы в сорок пятом сто тысяч японцев атомной бомбой. В чем разница? А дроны, которыми мы косим людей с недосягаемой высоты?
   – Что? – Бен Ган побагровел от злости. – В чем разница? В том, что тогда была война!
   – Ага. Поэтому мы скинули бомбы на мирные города и угрохали мирных жителей. Это гораздо подлее, чем убить полсотни военных, штурмующих твой офис, чтобы отнять открытие, по праву принадлежащее тебе.
   – Много текста, солдат!
   – Его так много, потому что я наблюдаю за вами с самого начала операции. Именно из-за таких кровавых ублюдков, как вы, нас, американцев, ненавидит весь мир. Видят по телевизору вас, а ненавидят нас.
   – Молчать! – Бен Ган сорвался на фальцет. – Ты арестован, солдат!
   Капитан Диксон не знал что делать.
   – Да идите вы, полковник, в зад. – Водитель встал и направил на Бена Гана табельный пистолет. – Или сразу в ад.
   Хлопнули выстрелы. Две пули попали в искаженное злобой лицо полковника, одна в грудь капитана, забрызгав салон мозгами и кровью. Затем водитель вернулся за руль, завел мотор, спокойно развернул автобус, и направил его к мосту через Гудзон.

Глава 6

   В которой небоскреб пострадал от мощного взрыва, самодельные рельсотроны не оправдывают надежд, а Ичин соглашается сдаться, и выдать все технологии правительству США.

   В течение получаса командиры подразделений пытались связаться со штабом, не зная, что произошло. В отсутствие новых приказов никто не решался взять на себя ответственность за активные действия, поэтому снова установилось затишье. Только к местам возгораний пропустили пожарные расчеты и спасателей, и лишь там кипела работа. Но была и тайная деятельность, невидимая никому – оказавшись на верхнем техническом этаже небоскреба, начала работать десантная группа из восьми штурмовиков, облаченных в покрытые реликтом доспехи. Вопреки ожиданиям Бена Гана, чье тело медленно остывало в салоне брошенного у реки автобуса, Ичин сразу отследил вторжение чужаков. Отличить их от своих было не сложно – все защищенные доспехами бойцы должны были находиться на нижних этажах, чтобы отсекать огнем пехоту и легкую бронетехнику, если она снова попрет на штурм. Под руководством Кампэи, часть персонала, свободная от активной обороны, занялась не менее важным делом, чем стрелки. Техники собрали огромное количество трофейного оружия, оставшегося после гибели штурмовых групп Бена Гана, и спустили их на лифтах вниз. В числе трофеев имелось не только стрелковое вооружение, но и достаточное число реактивных гранатометов, нехватка которых, до того, очень беспокоила Ичина.
   В результате всеобщей занятости, появление чужаков на верхних этажах не могло остаться незамеченным.
   – Надо было приказать операторам бронемехов втащить трупы наших людей на «площадку», – посетовал Ичин. – Теперь будет дел. Эти выродки завладели нашими доспехами.
   Он понимал, что уничтожение хорошо подготовленных бойцов, да еще облаченных в покрытую реликтом броню, может представлять не малую сложность. С другой стороны, многое зависело от полученного ими приказа. Если им дано задание просто уничтожать всех, попавшихся на пути, то их миссия изначально провальная, так как все сотрудники, кого штурм застиг выше пятидесятого этажа, находились там же, где и глава корпорации – в защищенных реликтом помещениях. Пробраться туда не смог бы никто.
   – Они направляются к повседневному кабинету Хокудо, – прикинул Кампэи, проанализировав перемещение противника. – Если бы они зачищали этажи, они бы не спешили спускаться с одного на другой, пока целиком не проверят. Если бы стремились вниз, уничтожать наших людей, у них есть много путей короче. Могли бы спуститься, куда хотели, на лифтах с технического этажа. А так, смотрите, они спустились по лестницам сразу на уровень, где размещен кабинет. Целенаправленно.
   – Согласен. – Ичин кивнул. – Хотят, под шумок, завладеть документацией главы корпорации. Сделаю им сюрприз. А ты побудь за пультом, помоги диспетчеру.
   – Бронемех? – догадался Кампэи.
   – Именно. У них с собой нет взрывчатки, им нечего будет мне противопоставить. Реликт против реликта, сила против силы. Все, остаешься за старшего.
   Не теряя времени, Ичин поспешил спуститься на «площадку», влез в задний люк бронемеха, и доложил, проведя калибровку:
   – К бою готов. Мистер Макамота, вы на связи?
   – Не надо меня смешить! – рассмеялся Кампэи. – С каких пор я для вас стал мистером?
   – Так положено! – отшутился Ичин. – Доложите местоположение противника, мистер Макамота.
   – Они движутся с северной части через офисы уровня. Не спешат, прикрывают друг друга.
   – Относительно второго грузового они где?
   – Сильно восточнее. Им придется обогнуть шахты, чтобы добраться до кабинета.
   – Прекрасно! – довольно ответил Ичин. – Как раз успею к началу вечеринки. Ты меня корректируй по направлению, следи за мной тоже через камеры.
   – Уже! – с задором ответил Кампэи.
   Ичин поднялся на грузовом лифте и вывел шагающую машину на бетонный пол.
   – Вижу, вас! – сообщил Кампэи. – Противник обходит систему шахт с востока. Можете им наперерез пойти, а можете, наоборот, зайти в тыл.
   – Я хочу встретиться с ними у окон, – поделился Ичин своим планом. – Чтобы было, откуда их выкидывать. Мечом-то я их прорубить не смогу, хоть он у меня и субатомный.
   – Да, я понял. Тогда вам лучше зайти с тыла, дождаться, когда они войдут в кабинет, и там атаковать. Других окон не будет, они все за стенами офисов.
   – Да, понятно. А холл для отдыха?
   – Они туда не пойдут, обходят шахты с другой стороны.
   – Хорошо, понял!
   Ичин наступил на педали ходовых приводов, и погнал машину в обход. Мощный прожектор разгонял темноту, тени от него скакали по углам, как сумасшедшие при виде санитара со смирительной рубашкой. Меч доставать не имело смысла, Кроссман уже проводил опыты с воздействием реликта на реликт, и оказалось, что любая энергия соударения полностью поглощается. Меч из реликта не мог разрубить броню из реликта, а она не могла затупить меч. Поэтому смысл имелся только в полностью рукопашной схватке, точнее, в работе манипуляторами.
   К счастью, Ичин хорошо приноровился к управлению ими, и на тренировках даже научился откупоривать пивную бутылку, не вылезая из бронемеха. Первое боевое применение показывало, что эти машины хотя и нуждаются в доработке, но вполне перспективны. Собственно, доделывать надо не так уж много – пулеметы поставить на плечи, для отсекания пехоты, и сделать систему, возвращающую бронемех в ходовое положение после падения.
   – Они в коридоре у самого кабинета! – сообщил Кампэи. – А вы не спешите, они от вас за ближайшим углом. И погасите прожектор!
   – Принял! – Ичин остановился.
   Спешить не имело смысла. Стоит напасть у дверей, завяжется долгая, никому не нужная свалка, в которой, если совсем уж не повезет, бронемех могут опрокинуть на спину, лишив боеспособности. Куда проще было дождаться, когда большая часть бойцов, или все они, окажутся в кабинете, перед широким окном. Тогда останется их хватать манипуляторами, и вышвыривать наружу. Остальное, как показал печальный опыт, доделает гравитация и асфальт.
   Затаившись в темноте, Ичин приготовился к драке.
   А в сенатской комиссии, не смотря на ранний утренний час, баталии уже кипели, правда, словесные. Получив, наконец, подтверждение гибели полковника Гатлинга, собрав данные о колоссальных потерях при штурме небоскреба, комиссия, как водится, разделилась на «голубей» и «ястребов». Первые предлагали свернуть операцию, пока не поздно, признать факт попрания патентного права, наказать виновных, и признать право на использование реликта за «ХОКУДО». Сенатор Маклин, как главарь «ястребиного крыла», был категорически против такого подхода.
   – Мы, со времен Вьетнама, уже столько раз облажались на глазах всего мира, что не далек тот день, когда нас начнут открыто обвинять в создании террористических организаций по всему миру.
   – А разве это не так? – напрямую спросил сенатор Петерсон, вставший во главе «голубиной стаи». – Талибан не мы создали? ДАИШ возник не на развалинах Ирака, оставшихся после нашей «миротворческой операции».
   – Нет никакого значения, так это или не так! – решительно обрезал Маклин. – Важно не то, что происходит в действительности, а то, как воспринимают реальность обыватели через средства массовой информации. Было время, когда даже такое позорное поражение, как во Вьетнаме, мы могли превратить в победу. Почему? Да потому, что мы создали иллюзию нашей военной мощи, и оперировали ею в любой непонятной ситуации. Иллюзия основывалась исключительно на цифрах вложений в оборонный бюджет, но не находилось желающих проверить, иллюзия это или нет. Даже генералы Ирака, хотя мы там были очень далеки от военной победы, не стали рисковать, и сдали Багдад за банальный подкуп. За последние десятилетия нам удалось почти весь мир убедить, что именно Соединенные Штаты, а не сталинская Россия, были главными борцами с фашизмом. Нам удалось вынудить все ведущие страны отказаться от расчетов в золоте, чтобы ввести нашу национальную валюту в оборот по всему миру. Все это основывалось на иллюзии нашей силы. Кто угодно мог подозревать, что мы приписываем нули к оборонному бюджету, что реальный бюджет разворовывается или используется крайне неэффективно, но не находилось, как я уже озвучил, желающих проверить это на практике.
   – Кроме России при Путине, – с усмешкой ответил Петерсон.
   – Вот! – Маклин поднял указательный палец. – Вы верно подметили, коллега, кроме путинской России. А почему там осмелились усомниться в нашей военной мощи? Потому что мы стали слишком часто идти на попятную! Сначала с Сирией. Я предлагал наплевать на все резолюции ООН, как мы сделали, когда вводили войска в Ирак, и начать массированные бомбежки Дамаска. Но что мы сделали вместо того? Мы отступили, повелись на разглагольствования Путина, что сирийские проблемы можно решить мирным путем. В результате не мы, а русские, начали там бомбежки, и показали всему миру, что с Россией тоже придется считаться. Это было первым серьезным промахом. И, как вы помните, я тогда активно выступал против подобного решения. Второй ошибкой была Украина. Какого черта мы, устроив там заваруху, остановились, не войдя на Донбасс? На кой черт вообще было вкладывать деньги в эту революцию, если не доводить дело до конца? Почему Югославию мы бомбили, без оглядки на ООН, а с Украиной притормозили?
   – Мы устроили революцию на Украине просто чтобы дестабилизировать ситуацию в регионе, – резонно заметил Петерсон. – Это было вполне оправдано, это позволило ввести санкции против Путина, вынудить его вернуть России Крым, а потом объявить оккупантом за это. Это нормальный политический ход. Мы много раз выигрывали в таких ситуациях. Возьмите хотя бы Косово.
   – Там ситуация была совершенно иная, – отверг аналогию Маклин. – Мы бомбили Белград. Понимаете? Собственными самолетами. Мы показали решимость выступить против славян вообще, против православной культуры в частности, и против российских интересов, вполне конкретно. Решимость! Я именно о ней говорю. Почему мы не ввели войска на Украину? Почему не нанесли бомбовые удары по Севастополю?
   – Да потому, что армия России находилась уже в таком состоянии, что порвала бы нам задницы от пупа до затылка, вывернула бы все наше дерьмо, и показала бы его миру, – горячо ответил Петерсон. – Понимаете, иллюзию нашей военной мощи надо создавать для врагов, для союзников, но не для себя! А вы, дорогой коллега, сами в нее поверили, и предлагаете размахивать насквозь прогнившей дубиной. Вы должны отдавать себе отчет, что наш военный бюджет служит в первую очередь информационным целям. Мы создаем монструозные корабли, не способные ходить без буксира, боевой лазер, не способный поджечь ничего, кроме специально подготовленных для него мишеней, самолеты, невидимые только для американских радаров, и рельсовые пушки, за которыми надо возить атомную электростанцию. Такая техника должна показывать наше финансовое превосходство, а не решать военные задачи. Военные задачи за нас должны решать упомянутые вами талибы и ДАИШ, Турция, Грузия, Украина. Даже Европа, если понадобится. Но не мы сами. А вы начали сами верить в вами же придуманные сказки. Это непродуктивно.
   – В чем-то с вами можно согласиться, – чуть остыв, произнес Маклин. – Но это текущее положение, которое необходимо менять. Вы правы в том, что нельзя создавать иллюзию военной мощи, не обладая ей вообще ни в какой мере. Но мы должны быть хотя бы не слабее России.
   – Идиотизм! Россия нас уже превосходит по всем показателям, кроме надводного флота. Да и то, мы ее обходим только по авианосцам, от которых мало толку при наличии у них первоклассных противокорабельных ракет.
   – Ладно, пусть так! – Маклин не собирался сдаваться. – Но если вы прекратите меня перебивать, и дослушаете, ситуация изменится кардинальным образом. Вы посмотрите, какой колоссальный урон нашим силам нанесла частная коммерческая компания, да еще японская. За счет чего? За счет реликта! У них есть технологии, овладев которыми, мы сможем, не внося изменений в наш военный бюджет, тайно от всех разведок, создать оружие кардинально нового типа. Оружие, которого не будет ни у кого, кроме нас. В противном случае, если мы сейчас отступим, «ХОКУДО» сможет заняться коммерческой реализацией этих технологий, продавая их, кому вздумает. И вот тогда нам и Египет сможет надрать задницу, просто купив, что надо, у них.
   – Нет! Не надо подтасовывать! – горячо возразил Петерсон. – Мы ведь тоже сможем покупать оружие и технику у «ХОКУДО»!
   – Сможем? – Маклин сощурился. – Вы сами минуту назад доказали, что при самом внушительном военном бюджете, мы не можем вообще ничего. Мы не можем даже Донецк или Севастополь разбомбить, как еще недавно сделали с Белградом. Почему? Да потому, что находимся в той же технологической нише, что и Россия, но проигрываем ей по количеству простых, дешевых, надежных вооружений. Наше оружие столько стоит, что Украина не в состоянии купить даже десяток самолетов. Мы вообще, сейчас, способны диктовать свои условия только странам, не имеющим серьезного зенитного вооружения. Помните, как идиоты при Обаме кричали о необходимости создания бесполетной зоны в Сирии? А кто ее на самом деле там установил? Русские! Потому что у них С-400, которым мы вообще ничего не можем противопоставить. И нам пришлось позорно докладывать им о каждом полетном задании, куда и зачем собираемся летать. Из-за таких проколов над нами уже весь мир смеется. Им надо эту усмешку вогнать в глотку, вместе с зубами! Но это можно сделать, только рывком обогнав всех. Всех без исключения. Не дав реликтовые технологии никому. Вообще.
   – Ну, хорошо… – Петерсон засомневался. – Звучит хорошо. Но мы уже потеряли две сотни солдат, а японцы сдаваться не собираются. Что вы предлагаете?
   – Я предлагаю наплевать на все приличия, на законы, на демократические нормы. Один раз! Один, чтобы потом на десятилетия оставаться гарантом и законности, и демократических норм, и даже приличий. Я предлагаю нанести по небоскребу ракетно-бомбовый удар, наплевав на любое журналистское и общественное мнение.
   – Что-то уж очень круто звучит. – Петерсон напрягся. – Вы не думаете, что нам за это разорвут задницу собственные граждане? И тоже от пупа до затылка.
   – Нет, не думаю! – весомо ответил Маклин. – И могу доказать, что этого не будет.
   – Как, интересно?
   – Когда мы организовывали теракты одиннадцатого сентября, все тоже боялись, что нам за это головы снимут. Но нам эти теракты были необходимы, чтобы начать разрушать страны Ближнего Востока. Их пришлось организовать, пожертвовав частью граждан ради преодоления стагнации всей страны. Вспомните, сколько было допущено проколов? В Интернет попало огромное число материалов, доказывающее причастность власти к этим терактам. Даже видео, где в Пентагон попадает крылатая ракета, а не самолет, попало в сеть с одной из камер на парковке. И что это изменило? Ну, опубликовали все это на Викиликс. И что? Я говорил, говорю, и буду говорить, что обыватель в своей массе будет считать реальностью лишь озвученное официальными СМИ. Мы для того и создали понятие теории заговора, чтобы всех, кто пытается выдвинуть альтернативную версию, объявлять параноиками, к которым невозможно относиться серьезно. Через СМИ мы любого можем превратить в смешного клоуна. Даже взять такой наш серьезный прокол, как история со Сноуденом. Что изменил его «подвиг»? – Маклин загнул пальцы, подчеркивая, что слово надо читать в кавычках. – Ничего! Потому что его версии альтернативны официальным. Все. У него могут быть поклонники, последователи, кто угодно, хоть целая секта. Но это ничего, ровным счетом, не изменит в массовом сознании. А мы, господа, оперируем именно массовым сознанием, а не выкриками одиночек или маргинальных групп, вроде Викиликс. И хотя вам кажется, что такое огромное и острое шило невозможно утаить в тоненьком дырявом мешке, я заявляю со всей ответственностью, что сделать это можно. И нужно.
   По залу пронесся шум, какой бывает в лесу при порыве ветра. Маклин улыбнулся. Он видел, что семя, брошенное им, упало на благодатную почву. Америка не привыкла к ситуации, когда ее пытаются поставить на роль терпилы. И этот комплекс превосходства, выработанный двумя столетиями безбедной жизни на богатой земле, отнятой у индейцев, должен был сыграть на руку Маклину. Этот комплекс надо лишь немного растеребить, напомнить об исключительности американской нации, а дальше комиссия примет решения, которые изменят расстановку сил в мире.
   – Комиссия решила вынести вопрос на голосование, – сообщил председатель.
   Через три минуты «инициатива Маклина», как ее окрестили, получила поддержку большинством голосов. Маклин понимал, что нужно еще одобрение президента, чтобы поднять самолеты в воздух, но это не могло стать проблемой. К счастью, президенты США так давно и надежно попали в зависимость от капитала, приводящего их к власти, что были лишены возможности широких маневров. А теперь президент и вовсе был частью капитала, что еще больше облегчало задачу.
   Маклин не ошибся. Вскоре на близлежащих аэродромах раздался грохот двигателей взлетающих самолетов с навешенным на них вооружением. Получив это известие, Маклин не мог сдержать радости – для Америки наступали новые времена.
   Ичин грохота реактивных моторов слышать не мог. Осторожно держа ноги на педалях ходовых приводов, он замер во мраке коридора, ожидая, когда вражеские штурмовики, облаченные в трофейную броню из реликта, справятся с тяжелой дверью кабинета Хокудо. Кампэи, сидя за пультом, наблюдал за происходящим посредством камер, готовый дать сигнал к атаке в подходящий момент.
   Поняв, что обитую мягкой кожей дверь с разбегу не высадить, штурмовики применили небольшое количество пластида для подрыва замка. От взрыва обивка вспыхнула, сполохами осветив коридор, но язычок замка лопнул, давая возможность десантникам проникнуть внутрь.
   – Двое остались охранять вход, – сообщил Кампэи. – Остальные внутри.
   – Хреново, – ответил Ичин. – Без шума теперь не получится.
   Он задумался, как лучше поступить. Больше всего он боялся, что если завяжется рукопашная в формате «восемь на одного», бронемех могут опрокинуть. И тогда Ичину точно не выжить, так как солдаты откроют спинной люк машины, и в упор расстреляют ничем не защищенного оператора.
   При наличии рядом окон, этого без труда получится избежать, выкинув наружу сразу двух противников, по одному на каждый манипулятор, а потом отправляя следом за ними товарищей по мере того, как они будут попадаться в гидравлические захваты. Но в коридоре, где окон нет, все это могло обернуться сложностями. Схватив двух десантников, их надо будет втащить в кабинет, чтобы добраться до окна. При этом манипуляторы будут заняты, американцы перекроют подход к окну и, если не дураки, найдут способ повалить бронемех.
   Но других вариантов попросту не было, так что Ичину пришлось идти на риск.
   – Как обстановка? – спросил он у Кампэи. – Могу атаковать?
   – Хрень какая-то, – ответил тот. – Не понимаю, что…
   Он не успел договорить, как яркая вспышка света полыхнула по коридору с такой силой, что выжгла матрицы всех камер, включая стереокамеру бронемеха. Ичин моргнул, а когда открыл глаза, мониторы шлема шли черной рябью. Но он не успел на этом сосредоточиться, через миг ударная волна чудовищной силы сорвала бронемех с места. Перегрузка при ускорении оказалась столь мощной, что едва не вышибла дух из Ичина. Бронированная машина влетела в сорванные взрывом двери конференц-зала, и закувыркалась, ломая ряды кресел. Через выбитые двери, следом за фронтом ударной волны, ворвался подлинный огненный шторм, представлявший собой волну настолько раскаленного воздуха, что от него вспыхивало все, что могло хоть как-то гореть. Через пару секунд весь конференц-зал оказался охвачен пламенем, включая пластиковую обивку стен и подвесной потолок с установленными на нем светильниками. Все это посыпалось вниз пылающими кусками, напоминая астероидную атаку в плотном черном дыму.
   Бронемех не был оснащен изолирующей системой дыхания, а потому Ичин пришел в себя от едкого дыма. Задержав дыхание, и понимая, что подняться на ходовые рычаги не получится, он начал перебирать манипуляторами, с силой вбивая их каждый раз в пол, чтобы обеспечить себе точку опоры. Ичин ничего не видел, но понимал, что времени снять шлем с бесполезными мониторами у него попросту нет, так как задержки дыхания, в лучшем случае, хватит на полторы минуты. Он ориентировался по характеру вывала кресел, понимая, что они, при взрыве, упали верхушками спинок от входа. Это оказалось выигрышной стратегией – меньше чем через минуту Ичин оказался в коридоре. Об этом говорил шум ветра, свистящего в конструкциях бронемеха. Ичин осторожно сделал маленький вдох, но воздух оказался удивительно свежим – пахло озоном, как после грозы.
   Отключив систему управления манипуляторами и, тем самым, освободив руки, Ичин стянул с головы нейрошлем, приоткрыл спинной люк, высунулся, и осторожно огляделся. Хорошо, что он не стал ползти дальше, так как это могло очень плохо закончиться. От конструкций небоскреба, составлявших эту часть здания, мало что осталось – пол провалился уровня на три вниз, потолка тоже видно не было, а стены вынесло так, словно в кабинете главы корпорации взорвался тактический ядерный фугас. Не удивительно, что по остаткам коридора гулял ветер. Ичин подошел к краю провала, понимая, что выжил лишь из-за собственной нерешительности, не позволившей бросится в атаку без подготовки. Оставалось тайной, что могло с такой силой взорваться в кабинете, но чем бы оно ни было, Ичина спасло только приличное расстояние до эпицентра, и что он прятался за углом. Бетонный массив лифтовой шахты осыпался, но погасил удар до той степени, которая позволила выжить внутри защищенного реликтом бронемеха.
   С высоты был отлично виден Нью-Йорк и разрушенные кварталы у подножия небоскреба. Сам небоскреб стал похожим на огромное эскимо, укушенное великаном – не хватало приличной части северо-западного угла, вырванного на полных семь этажей.
   Судя по яркой вспышке и мощности взрыва, Ичин был почти уверен в применении властями ракеты с тактической ядерной боеголовкой. После таких подарков, как правило, американские власти начинают переговоры и диктуют условия. По крайней мере, так было с Хиросимой и Нагасаки. Мало что изменилось с тех лет. Ичин отшагнул от края, достал мобильник, и вызвал Кампэи.
   – Со мной все в порядке, – сообщил он. – Но шарахнуло будьте нате. Что ты видел?
   – Расскажу лично. Спускайтесь сюда. Нас собираются атаковать всерьез.
   – Это я уже понял.
   Мимо небоскреба пронеслось звено истребителей с боевой подвеской на крыльях. Ичин набрал номер Хокудо и доложил обстановку.
   – Дирижабль на подходе, – сообщил глава корпорации. – Вы молодцы. На задние наплевать. В любом случае офис придется переносить на дирижабль, за облака. Потому что над облаками, дорогой мой друг, дождей не бывает. Будем, как неуязвимые боги, парить над миром и вершить его судьбы. Вам минут пятнадцать осталось продержаться.
   «Это целая вечность в нынешней обстановке», – подумал Ичин, засовывая мобильник в карман.
   Бронемех пришлось бросить – камеры не работали, поднять машину на опоры одному проблематично. Ичину пришлось минут пять пешком пробираться по темным коридорам этажа, чтобы добраться до неповрежденных южных лифтовых шахт. Но дальше было легче – он спустился на лифте, и через минуту уселся в кресло рядом с Кампэи за пультом.
   – Сенатор Маклин на связи, – молодой Макамота показал на красный индикатор внешнего вызова.
   – Небоскреб слушает! – произнес Ичин, придвинув к себе микрофон на гибком кронштейне.
   – Наконец-то прислали кого-то повзрослее, – удовлетворенно ответил Маклин. – Представьтесь.
   – Уполномоченный представитель по связям с охреневшими от безнаказанности сенаторами, – с нескрываемой иронией произнес Ичин.
   – Понятно. У вас там, похоже, анархия.
   Ичин отпустил мерцающую клавишу микрофона и приказал Кампэи:
   – Готовь рельсовые пушки и трофейные гранатометы. Будем мочить стервятников.
   – Есть! – с горящими глазами ответил тот.
   Ичин снова нажал клавишу.
   – Я думаю, система субординации является внутренней политикой компании, и вас не касается, – уже серьезнее сказал он. – Если у вас есть какие-то предложения, мы вас внимательно выслушаем.
   – Предложение одно. Вы сдаетесь и остаетесь в живых. Затем передаете все реликтовые технологии…
   – Простите, сенатор, – перебил его Ичин на полуслове. – Этот вариант нами даже не рассматривается. Мы можем поделиться, но на наших условиях.
   – Это исключено. Вы не понимаете. Сенатской комиссией принято решение о полном уничтожении небоскреба силами авиации. До фундамента. Потом мы разберем завалы и восстановим технологию получения реликта.
   – А если не восстановите?
   – Плевать. Пусть ее лучше не будет ни у кого, чем она будет у кого-то, кроме нас.
   – Жесткая позиция! – Ичин усмехнулся.
   Загорелся индикатор внутренней связи. Ичин бесцеремонно отключил сенатора.
   – Рельсовые пушки и реактивная артиллерия готовы! – доложил Кампэи.
   – Тогда по усмотрению огонь по пролетающим истребителям.
   – Есть!
   Получив приказ, Кампэи не стал медлить. Он лично уложил гайку М10 на полозья кустарного рельсотрона, и взял в руку провод от реликтора, со специальной ограничительной перемычкой. Она служила для того, чтобы уберечь основные кабели от перегорания, так как имела сечение в три раза тоньше. Остальные «артиллеристы», из числа штурмовиков, повторили его действия.
   – Бить прямой наводкой, целиться по ходу полозьев, – велел Кампэи.
   Еще вчера ему и в голову не могло прийти, что он будет командовать обороной небоскреба, пусть даже и на небольшом участке.
   – Упреждение для начала на четверть корпуса. Потом пристреляемся.
   – Вряд ли нам дадут это сделать, – пробормотал один из стрелков.
   – Отставить разговоры! – не без удовольствия рявкнул на него Кампэи.
   Наконец, звено истребителей появилось в зоне видимости. Парень повернул турель, выцеливая дальнюю от небоскреба машину, и коснулся проводом одного из полозьев. Шарахнуло сильно. Предохранительная перемычка перегорела меньше, чем за секунду, выдав колоссальную порцию тока, и раскидав вокруг яркие брызги расплавленного металла. Вот только ожидаемый эффект не проявился никак. Вместо того, чтобы швырнуть гайку на огромной скорости вперед, сила Лоренца, разнесла плохо закрепленные полозья в разные стороны с такой мощью, что они свистнули в воздухе. Благо, никого не зацепили.
   – Отставить! – успел приказать Кампэи.
   Стрелки опустили провода. Гайка прокатилась по бетону до выбитого окна и вывалилась наружу.
   Связавшись с Ичином, Кампэи доложил о провале затеи с рельсовыми пушками.
   – На коленке их не сделать, – понял Ичин. – Сколько у нас гранатометов?
   – С десяток. Но из них, боюсь, сложно будет попасть в самолет.
   – Тогда язык мой станет мечом моим! – весело ответил Ичин.
   Он снова переключился на внешнюю связь и вызвал сенатора.
   – Передумали? – спросил тот.
   – Я связался с Таидо Хокудо, – соврал Ичин, не моргнув глазом. – Он приказал принять ваши предложения.
   – Сдаетесь? – уточнил Маклин.
   – Сдаемся! – подтвердил Ичин.
   – Тогда пусть Таидо Хокудо первым спустится вниз. Без всякой охраны, но с документами по технологии получения реликта. До этого момента самолеты будут держать небоскреб под прицелом.
   «Какие же они дебилы», – подумал Ичин.
   – На сбор документов нам нужно пятнадцать минут, сообщил он вслух.
   – Принимается.
   Ичин переключил интерком, вызвал господина Хокудо и сообщил, каким образом решил потянуть время.
   – Уже не имеет значения. Дирижабль над Гудзоном. Мистер Шерстюк на борту, сейчас начнется представление. Выдели ему спецканал и сообщи данные.
   Ичин включил еще один передатчик, и продиктовал для Хокудо частоту и параметры шифрования.
   – Ичин, здесь Шерстюк! – раздалось в динамике по-английски. – Вам помощь там не нужна?
   – Мы почти справились, но не помешает! – весело ответил Ичин. Потом добавил, уже серьезнее: – Никогда не думал, что буду рад услышать английскую речь.
   – Я могу и по-русски. – Шерстюк перешел на родной язык. – Ты же его знаешь неплохо.
   – В достаточной мере, друг! – ответил Ичин по-русски. – Как собираешься действовать?
   – По-английски, пожалуйста! – вклинился в разговор Хокудо. – Я не понимаю вас ни хрена.
   – Простите! Это мы от радости встречи.
   – Потом нарадуетесь, – резонно заметил глава корпорации. – Сначала надо делами заняться. Мистер Шерстюк, у вас артиллерия в готовности?
   – В абсолютной. Но можно ведь и не стрелять. Я без труда наведу любую иллюзию…
   – Нет, – перебил его Хокудо. – В данном случае стрелять необходимо. Спускайтесь ниже облаков и валите самолеты. Дабы урок запомнили, вне рамок иллюзий.
   – Понял, – ответил Шерстюк. – Так даже приятнее. На снарядах писать «за Хиросиму»?
   – За Хиросиму этого мало, – пробурчал господин Хокудо. – Огонь по готовности, мистер Шерстюк!

Глава 7

   В которой новые силы под командованием Шерстюка разносят противника на голову, а в концепции брони из реликта образуется опасная брешь.

   Когда дирижабль медленно опустился ниже туч, выглядело это очень эффектно. Похожая на кита громада длиной четыреста метров, медленно проявилась в небе над Манхэттеном. Из-за нанесенного на обшивку реликта, махина имела свинцово серый цвет, и почти не выделялась на фоне хмурого неба. Турбины, некогда призванные обеспечить воздушному судну ход, по настоянию Кроссмана были заменены мощными электромоторами, получающими питание от двух независимых бортовых реликторов. Это обеспечивало обновленному дирижаблю не только неограниченную дальность хода, но и почти полную бесшумность – лишь лопасти винтов шелестели, рассекая воздух. С земли огромное воздушное судно, неподвижно замершее к западу от небоскреба на уровне пятидесятого этажа, выглядело как зыбкий мираж, но, в то же время, мало кто из наблюдавших усомнился в его реальности. Только летчики недоуменно переговаривались в эфире, не зная чему верить – глазам, или радарам, на которых дирижабль вообще никак не отображался, словно его и не было. Радиолучи, улетавшие с высокочастотных антенн в пространство, полностью поглощались слоем реликта, поэтому приемные модули не могли поймать отраженный сигнал, и не давали на экранах никаких меток. Та же беда происходила с системами оружейного наведения. Лишь лазерные инфракрасные дальномеры реагировали на присутствие дирижабля, так как попадали в узкий спектр частичного отражения, свойственный измененному реликту.
   Опытные пилоты истребителей понимали, что дирижабль может сильно изменить тактическую обстановку, если оснащен хоть каким-то оружием, поэтому сразу обозначили его, как приоритетную цель, и запросили разрешение на уничтожение.
   Получив положительный ответ, они тут же перестроились в боевой порядок, и зашли на атакующий курс. Но ракеты, которыми были оснащены истребители, имели систему теплового наведения, которая бы отлично сработала по турбинам, но не способна была навестись на электродвигатели, охлаждаемыми первородным реликтом до температуры абсолютного нуля. Летчики сделали три захода, но захвата цели не происходило. Пришлось применить авиационные пушки, но и от них току не оказалось никакого – тонкое покрытие из реликта полностью поглощало кинетическую энергию мощных снарядов, не давая им пробить обшивку. Вниз сыпались только блинчики расплющенных тридцатимиллиметровых снарядов.
   В следующую секунду, в ответ на пальбу самолетов, с канонирской палубы дирижабля ударили отлаженные, испытанные и пристрелянные на просторах Антарктиды рельсотроны. Четыре стограммовых шаровидных снаряда почти одновременно вылетели из орудийных портов на скорости пятнадцать километров в секунду. Компьютерной артиллеристской системе, при имеющихся углах обстрела, даже не пришлось брать упреждения, настолько молниеносно снаряды достигали цели. Их скорость была так высока, что они издавали истошный вой, докрасна раскалялись от трения о воздух, а при соударении с обшивкой самолетов высвобождали столько энергии, что частично превращались в чистую плазму, разрываясь, подобно шаровым молниям. Со стороны это выглядело, как стрельба лазерами в голливудских блокбастерах – четыре оранжевых спицы с коротким ревом расчертили пространство, оставив в воздухе медленно остывающие тоннели ионизированного воздуха. Через миг на месте самолетов остались только висящие облачка дыма, как от разрыва зенитных снарядов времен Второй Мировой войны.
   Глядя на телевизионный экран у себя в офисе, сенатор Маклин не верил своим глазам. Зрелище чем-то напоминало кадры из фильма «День независимости» – десятки самолетов заходили на боевые курсы, стреляли из пушек, выпускали ракеты разных систем и калибров, все это со всех сторон летело к неподвижно висящему в небе кораблю, оставляя дымные следы, безупречно в него попадало, но не причиняло никакого вреда. Хуже того, редкие выстрелы рельсотронов с канонирской палубы всегда достигали цели, в клочья разнося самолеты гулкими плазменными взрывами с фиолетовыми вспышками. И все это снимали камеры десятков телеканалов, передавая в прямой эфир. Подобного мир не видел даже одиннадцатого сентября две тысячи первого года.
   Маклин понимал, что не смотря на потери, не смотря на пугающую неуязвимость противника, необходимо выиграть эту битву. Любой ценой. Ибо, в противном случае, в хаос погрузится не страна, не власть, а сама система ценностей, десятилетия стоявшая на обмане, и простоявшая бы на нем еще полсотни лет, если бы одна японская корпорация не вскрыла бы ее подноготную. Причем, только благодаря изобретению, которое должно принадлежать исключительно доминирующей мировой державе. А тут – Япония. Плевок на карте. Маклин сжал кулаки, едва справляясь с обуявшим его гневом.
   Он подошел к столу и решительно снял трубку телефона, предназначенного для прямой связи с президентом. Ярость клокотала в душе Маклина, а решимость переполняла до краев. Он был уверен в своей правоте, и хотел убедить главу государства не останавливаться ни при каких обстоятельствах. Ни при каких, даже если для победы придется весь Манхэттен сровнять с землей тактическими ядерными фугасами.
   Но донести до уха трубку он не успел. Сердце, разогнанное эмоциями, не выдержало. Маклин захрипел, свернул со стола телефон, и повалился навзничь с инфарктом, ударившись об пол основанием черепа. Оператор на линии моментально сообразила, что случилась беда, вызвала бригаду реанимации, но было поздно. Сенатор Маклин испустил дух, захлебнувшись собственными рвотными массами и кровавой пеной.
   Как только об этом стало известно сенатской комиссии, инициативу перехватил сенатор Петерсон со своими сторонниками, и все атакующие силы были отведены на безопасное расстояние. Наступило время переговоров. Но у Таидо Хокудо были другие планы на этот счет. Для него, наоборот, время переговоров закончилось. Оно было вчера, когда на презентации реликтовых технологий он предложил обеспечить ими весь мир. Но Америке этого показалось мало. Она не хотела получать, что могли получить другие, ей нужен был эксклюзив, полный и безоговорочный. Причем, ради его обретения, они готовы были, не моргнув глазом, уничтожить законного правообладателя.
   – Так у них получилось с Ливией, – прошептал Хокудо. – Но я, к их сожалению, не Ливия.
   Пользуясь затишьем и предложением мирных переговоров, Хокудо объявил тотальную передислокацию, приказав всем без исключения покинуть небоскреб и перебраться на борт дирижабля. При этом вся структура корпорации была временно разделена на эвакуационные сектора, возглавляемые командирами, которые несли ответственность за перемещение ценностей и важных документов. Ичин, разумеется, был назначен главным по эвакуации оставшегося оружия, дорогостоящего охранного оборудования, и по дезактивации систем, которые было решено оставить.
   Работа кипела вовсю, Ичин, облаченный в покрытую реликтом броню, но без шлема, лично командовал эвакуационными группами, перемещаясь вместе с Кампэи с этажа на этаж. Когда большая часть людей и грузов была поднята на дирижабль, Ичин спросил у Кампэи в лифте:
   – Что там было?
   – В кабинете Хокудо?
   – Да. Я решил, что ты выкрикнул по рации, заметив ракету с ядерной боеголовкой. Но сейчас сомневаюсь. Что там рвануло?
   – Понятия не имею, – признался Кампэи. – Я видел нечто странное, что даже описать сложно. Но, сразу после взрыва, я изъял из пульта текущий модуль памяти. Вот он.
   Кампэи достал из кармана пластину высокоскоростной твердотельной памяти.
   – Какой же ты умница! – похвалил Ичин. – Я лично расскажу отцу о твоих заслугах. Только мониторы все уже перетащили на дирижабль. Ладно. Там глянем. Но ты хоть приблизительно объясни, а то я умру от любопытства.
   – Мне кажется… – Выходя из лифта, Кампэи перешел на шепот. – Мне кажется, что взорвался реликт, которым были покрыты доспехи десантников.
   Ичин крякнул от неожиданности и произнес:
   – Быть не может. Он же инертный абсолютно.
   – Ну… – Кампэи пожал плечами. – Электричество же реликторы выдают. Значит, не такое уж инертное это вещество.
   – Охренеть. Об этом надо как можно скорее доложить Хокудо-сан. У нас уже все стратегически важные штуковины либо покрыты реликтом, либо работают от реликторов. Если ты прав, то вся наша мощь под угрозой. Надо срочно выяснить, при каких условиях реликт взрывается с такой силой.
   – Ну…
   – Есть догадки? – покосился на парня Ичин.
   – Там что-то лежало в столе. В столе у Хокудо-сан. Когда десантники вошли в кабинет, сначала отреагировал стол. Из него дым пошел, он вспыхнул и развалился. А доспехи раскалились докрасна, убивая десантников. Слой реликта продолжал раскаляться, и когда достиг белого свечения, произошел взрыв.
   – Ни хрена себе… Об этом надо немедленно сообщить!
   Вызвав главу корпорации, Ичин сразу обрисовал суть вопроса и попросил аудиенции. Тот согласился немедленно, и собрал в кают-компании дирижабля тех, кто должен был принять участие в обсуждении. Впрочем, столь важная информация сразу была обозначена как предельно секретная, а потому народу собралось всего ничего – Олег Шерстюк, Кроссман, Ичин, Кампэи и сам Хокудо. Шнайдера бы, конечно, тоже пригласили, но он сам вызвался остаться на ранчо, охранять и без того наглухо закрытый броней из реликта тоннель, ведущий к источнику. Под его начало Хокудо выделил десяток бойцов, одетых как батраки, но с мелкоячеистыми кольчугами из пластиковых колец, покрытых реликтом. Легкую и гибкую броню скрывали драные рубашки «добрых фермеров». Но на самом деле никто уже за судьбу источника не переживал. Переоснащенная антигравитационная платформа, замаскированная под дирижабль, покрытый реликтом, оказалась столь значимым аргументов в решении патентных вопросов, что пока ей нечего было противопоставить. С ее помощью можно было отбить любую атаку на источник, даже если тот обнаружат.
   В первую очередь Ичин предложил сесть за стол, и посмотреть видео, снятое камерами наблюдения в кабинете главы корпорации. Пока Кампэи возился с оборудованием монитора, Ичин, заняв кресло рядом с Хокудо, пояснил, каким образом, по вине его безрассудного приказа, доспехи, покрытые реликтом, оказались в распоряжении десантников. Наконец, Кампэи включил запись. На ней было видно, как шесть бойцов с оружием пробрались в кабинет, и медленно двинулись к окну. И вдруг, стоящий в конце кабинета стол словно ожил. Он затрясся, заскользил по полу от вибрации, озадачив десантников. Затем из ящика стола повалил дым, а доспехи начали раскаляться. Уже через секунду бойцы Бена Гана рухнули на пол, перекатываясь и дергая конечностями. На ворсистом полимерном покрытии от них оставались оплавленные проплешины. Стол вспыхнул, доспехи раскалились докрасна, причем было отчетливо видно, что быстрее этот процесс происходит на трупах, упавших ближе к столу. Затем стол развалился, а в воздухе на его месте что-то сверкнуло.
   – Стоп! – приказал Хокудо.
   Кампэи поставил запись на паузу. Господин Хокудо поднялся из-за стола, сделал шаг к монитору, и присмотрелся. В воздухе была отчетливо видна свободно висящая над обломками стола капля расплавленного металла.
   – Ложка! – уверенно заявил Хокудо.
   – Ни хрена себе! – произнес Кроссман. – Простите за мой французский.
   – Дальше крути покадрово! – велел Хокудо.
   Картинки начали сменять друг друга каждую секунду. Капля металла на глазах изумленных зрителей превратилась в подобие амебы, выпустив шесть ложноножек в сторону дымящихся под доспехами тел. И чем больше вытягивались тонкие щупальца, тем сильнее раскалялись доспехи, а затем, всего в одном кадре, проявилась полная засветка, после чего камера перестала работать.
   – Ложка. – Снова произнес Хокудо. – Их убила ложка, добытая Ганнибалом Мэтью и Уолтером Хантом. Ложка, найденная на месте аномалии в Китае.
   – Летающая, – добавил Шерстюк. – Точно как привод, который я нарисовал, глядя на переплетения струн в своем воображении.
   – И в стишке Черной Шляпы говорилось о чем-то, видимом только одному человеку, – напомнил Ичин. – Очень много совпадений.
   – Больше, чем хотелось бы, – ответил Хокудо. – Чтобы приманить аномалию, Мэтью велел натянуть тросы и веревки в форме Шри-Янтры, которую рисовал мистер Шерстюк.
   – Я человек посторонний, – подал голос Кроссман. – И не понимаю половины, сказанного вами. Но я ученый, я больше всех работал с реликтом, и если вы меня посвятите в подробности, наверняка смогу вам помочь.
   Хокудо вздохнул, но возражать не стал. Он понимал, что на данном этапе от Кроссмана зависит доведение до ума реликтовых технологий, а потому с ним придется считаться. Кроме того, оттеснить изобретателя от его изобретения было бы бесчестным, а честь для любого из клана Хокудо не была пустым звуком, хотя это понятие и не могло относиться к гоядзинам. Шерстюк, формально, тоже гоядзин, но это не помешало ему и его жене стать, без преувеличения, полноправными членами клана Хокудо. Собравшись с мыслями, глава корпорации рассказал историю встречи с Шерстюком, о подробностях его озарения (события подробно изложены в романе «Побочный эффект»), затем обозначил роль незнакомца по прозвищу Черная Шляпа, а от него перешел к рассказу о Ганнибале Мэтью и Уолторе Ханте (события подробно изложены в романе «Теория струн»).
   – Теперь понятно, почему вы не хотите поставлять реликт именно в Африку, – произнес Кроссман. – Но и без того картина складывается более чем интересная.
   Он положил ладони на стол и обвел всех взглядом.
   – Есть соображения? – спросил Хокудо, сообразив, что Кроссман не начал излагать свою версию сразу, чтобы дать возможность выпроводить всех, кому лишнего знать не надо. – Говорите, тут все имеют должный уровень доступа.
   – Хорошо. – Кроссман откинулся на спинку кресла. – Как ни странно, но для начала я предложу вывести за скобки главное, что всех интересует, то есть, сам реликт. А поговорить об этих самых, упомянутых вами, струнах. Обратите внимание, в том или ином виде они присутствуют всюду, где наблюдается… Давайте назовем это научным термином, к примеру, коррекцией реальности.
   – Коррекция относительно чего? – уточнил Хокудо.
   – Хороший вопрос! – Кроссман улыбнулся. – Вы знаете, что такое кривая Гаусса?
   – Приблизительно.
   – Детально и не надо. Просто следует понимать, что существует некий естественный ход вещей. Математически его можно выразить как цепь событий, имеющих наибольшую вероятность в конкретных условиях. Например, камень, будучи брошенным на поверхности Земли, с огромной степенью вероятности опишет параболу и упадет обратно на землю.
   – Со стопроцентной долей вероятности, – поправил Хокудо.
   – Нет! – возразил Кроссман. – Нет событий невероятных, есть события лишь с очень малой долей вероятности. То есть, стопроцентной вероятности ни у чего быть не может. К примеру, камень можно швырнуть с такой силой, что он выйдет на орбиту, и на Землю не упадет. Но с большей долей вероятности упадет. Так вот, кривая Гаусса описывает эти процессы с математической точки зрения. Чем ближе к оси кривой, тем больше вероятность события, чем дальше, тем меньше. Представьте трубочку, из которой на ровный пол сыплется песок. Внизу он образует конус, потому что вероятность падение песчинок в центр самая высокая, так как он непосредственно под трубкой. Чем дальше от центра, тем меньше вероятность падения песчинок.
   – Понятно, – вежливо кивнул Хокудо. – А к нам это какое имеет отношение?
   – Думаю, прямое. Итак, мы определились, что считать пресловутым естественным ходом вещей. Это ход событий в русле наибольшей вероятности. Так вот, когда я говорю о коррекции реальности, я говорю об отклонении хода вещей от этого наиболее вероятного русла.
   – Вы считаете, такая непосредственная коррекция реальности возможна? – удивился Хокудо. – С научной точки зрения?
   – Конечно возможна! – убежденно произнес Кроссман. – Что требуется, для отклонения события от линии наибольшей вероятности? Нужно приложить работу. К примеру, если в комнате дует сквозняк, песчинки с куда большей вероятностью будут падать дальше от трубки. И в этом нет никакой мистики. Прикладывая работу, мы вносим коррекцию в вероятностные системы.
   – Но в нашем случае несколько иной вариант, – заметил Хокудо. – Сквозняк вполне материален, и он действует на вполне материальные песчинки. А в нашем случае воздействие происходит не на материальном уровне.
   – С чего вы взяли? – с улыбкой спросил Кроссман.
   – С того, что я лично был свидетелем фокусов Ганнибала Мэтью, – вставил слово Ичин. – Поверьте, ничего материального он не делал. Но при этом, как вы выразились, корректировал реальность так, что пыль столбом. В прямом смысле слова.
   – Я понимаю ваше недоумение. – Кроссман кивнул. – Но дело в том, что нет никакой зацепки, что вообще считать материальным. Именно с научной точки зрения. К примеру, кирпич. Это вполне воспринимаемая нами материя. Но только в нашем масштабе восприятия. Масштаб очень важен, нельзя его скидывать со счетов. Если взять куда более узкий масштаб, сузить восприятие до атомов, все перестает быть таким, к чему мы привыкли. Например, массу квантовых частиц куда удобнее выражать через единицы энергии, чем в граммах. И это вполне оправданно, так как, на уровне атомов, масса легко превращается в энергию, и наоборот, а гравитация себя вообще никак не проявляет.
   – Эйнштейновская формула, – подтвердил Шерстюк. – Энергия прямо пропорциональна массе.
   – При ядерных реакциях, особенно это касается реакций синтеза или аннигиляции, переход массы в энергию очень заметен, – добавил Кроссман.
   – Пусть так. Но ведь энергия тоже относится к материальному миру, – ответил Хокудо. – Если бы мистер Шерстюк формировал свои иллюзии на материальном уровне, от него бы исходили какие-то поля, лучи… Но мы проверяли, ничего такого нет.
   – Чем вы мерили? – не скрывая иронии, поинтересовался Кроссман.
   – Самыми современными приборами! – чуть оттопырив губу, заявил Хокудо.
   – Хорошо. Ваши современные приборы способны уловить нейтрино? Или «темную материю», которую уже вовсю используют в расчетах? Или «темную энергию», которая, кстати, противодействует гравитации, а значит, привод мистера Шерстюка, возможно именно ее излучает. А то, что у вас нет приборов, способных замерить плотность потока «темной энергии», еще не значит, что ее не существует в материальном мире. В семнадцатом веке никто не был способен уловить радиоволны, но это же не значит, что их нет! Если бы в семнадцатом веке кто-то продемонстрировал работу кнопки, на расстоянии без видимого воздействия открывающую замок, все бы решили что это магия, оперирующая нематериальным воздействием. Но воздействие материально. Просто мы еще не научили наши приборы этот тип материи регистрировать.
   – Можно научить? – Господин Хокудо сощурился.
   – Видя цель, всегда можно ее достигнуть, – уклончиво ответил Кроссман. – Об этом говорит вся история технологического прогресса.
   Хокудо задумался.
   – Интересная мысль, – ответил он после паузы. – Ваши рассуждения, мистер Кроссман, заинтересовали меня. Возможно, мы, действительно, столкнулись с вполне материальными силами, которые просто недоступны для нашего восприятия и восприятия наших приборов. Примем эту версию, как рабочую.
   – Хорошо. – Кроссман выразил благодарность кивком. – Вернемся к тому, что мы условились называть струнами. Мистер Шерстюк говорит, что после воздействия непонятной нам сущности начал видеть группы пересекающихся линий. При этом в восточной культуре существуют янтры – рисунки в виде пересекающихся линий, и этим рисункам приписываются некие «магические» возможности. Тоже в нашу копилку. Ганнибал Мэтью, судя по запискам, должен был увидеть то, чего не видят другие. Предположим, что те же пересекающиеся линии.
   – Кроссман на верном пути! – поддержал его Шерстюк. – Когда я создаю иллюзии для других, в собственном воображении я вижу именно эти линии, струны, собранные в рисунок вроде янтры. Точнее даже не так. Погодите, я подберу слова. В общем, есть нечто вроде ткани. Огромного полотнища, состоящего из пересечения этих струн. Но когда я творю иллюзии, я сосредотачиваю внимание на небольшом участке этой ткани. Я его вижу как круг, заполненный пересекающимися линиями. Очень похоже на Шри-Янтру. Очень. И я понимаю, что эти линии означают.
   – Означают? – заинтересовался Кроссман.
   – Именно. Не сами линии означают, а именно порядок их расположения. В какой-то мере это можно сравнить с многомерным пространственным штрих-кодом…
   – Это многое объясняет! – радостно воскликнул Кроссман. – Это очень, очень важный момент! Могу предположить, что при создании иллюзий вы мысленно смещаете эти линии, чтобы получить нужный эффект.
   – Именно так… – Лицо Шерстюка выразило удивление. – Откуда вы узнали, мистер Кроссман?
   – Это вполне логично и вполне научно, – ответил тот. – Вы воспринимаете информацию, поступающую к вам в материальном виде, но мы этот материальный вид еще не открыли. Я уверен в материальности процесса. Просто те «радиоволны», которые воспринимает мистер Шерстюк, мы еще не открыли. Я могу предположить, что информация о состоянии объектов реальности записана в структуре физического вакуума в волновом виде. После открытия реликта у меня нет ни малейшего сомнения в существовании физического вакуума. А многие ученые и до реликта были уверены в его материальности. Теперь представьте, есть некая ткань структуры физического вакуума, с волновыми возмущениями. Для аналогии можно представить рябь на воде пруда. Только вместо воды физический вакуум, или «темная материя», или вообще какая-то материя, о которой мы пока слыхом не слыхивали, и откроем ее лет через сто. А вместо ряби энергия, распространяющаяся волнами. На что это будет похоже?
   – На пересекающиеся линии! – ответил Шерстюк.
   – А откуда энергия? – решил уточнить Ичин.
   – Да нет разницы. Допустим, от некого пространственного возмущения, которое физики привыкли называть Большим Взрывом. Что-то бабахнуло, и эта энергия гуляет волнами по пространству. Мы ее воспринимаем, и интерпретируем в объектно-материальную картину мира. Стоит приложить работу к этой «сетке», поменять расположение волн-струн, изменится и интерпретируемая нами реальность. Такой процесс происходит при чтении книги. Мы видим текст, информацию, а интерпретируем его в виде образов. Мы от мистера Шерстюка отличаемся тем, что «текста», линий, струн, не воспринимаем, а воспринимаем только зрительные, осязательные, обонятельные, слуховые и вестибулярные образы. Мы как бы смотрим фильм, снятый по сценарию, но не можем прочесть сам сценарий, написанный на недоступном нам языке. А мистер Шерстюк видит сам текст в виде струн. А раз видит, то, прикладывая некую непонятную нам пока энергию, он корректирует этот текст, подправляет, переписывает, создавая для отдельных наблюдателей мнимую реальность.
   – Складно, – заметил Хокудо. – Принимаем, как рабочую версию. Но как это нам поможет понять из-за чего взорвался реликт?
   – Он взорвался, когда солдаты в доспехах из реликта приблизились к ложке. Свойства этой ложки до того были изменены аномалией. А что есть сама аномалия? Это, скорее всего, некий природный процесс, производящий ту же работу, что и мистер Шерстюк.
   – Аномалия вносит коррективы в информацию о реальности, записанную в виде струн? – уточнил Хокудо.
   – Совершенно верно. То, что не должно летать, летает после подобной коррекции, что должно быть мягким, становится твердым, что было твердым, размягчается. И так далее. В общем, аномалия, а так же такие люди, как мистер Шерстюк или мистер Мэтью, вносят коррективы в информацию, воспринимаемую нами как свойства объектов. Соответственно, для нас, объективно, меняются и свойства самих объектов. Так вот! Как вы с самого начала заподозрили, мистер Хокудо, мы нашли реликт на месте аномалии. По всей видимости, аномалия изменила свойства самого пространства на месте источника, создав некую субстанцию, связывающие энергию наших, человеческих, масштабов, с масштабами физического вакуума на квантовом уровне. Отсюда все его свойства. Реликт поглощает энергию в нашем масштабе, а передает ее в масштаб планковских величин, распространяя по объему физического вакуума. А при определенных условиях, которые мы используем в реликторах, происходит наоборот, там энергия физического вакуума передается в наш масштаб. Причем, это ведь электричество, то есть, поток электронов, квантовых частиц. Что подтверждает мою теорию, так как энергия, передаваемая в наш масштаб, хранит на себе отпечаток квантового масштаба.
   – Да, убедительно, – согласился Хокудо.
   – И теперь смотрите. Аномалия вносит изменения в струнную ткань, что мы воспринимаем как коррекцию реальности. Значит, она прикладывает какую-то энергию к струнной ткани. И возьмем реликт, который направляет энергию из одного масштаба в другой. Что произойдет, если локализовать их в одном пространстве?
   – Искажения, внесенные аномалией, внесут помехи в нормальную работу реликта по транспортировке энергии из масштаба в масштаб? – догадался Шерстюк.
   – Именно! – Кроссман выразительно поднял указательный палец. – По аналогии представим ядерный реактор. Что он делает? Да то же самое, что реликт, только с куда меньшей эффективностью! Он превращает массу квантовых объектов, атомных ядер, в энергию, доступную для восприятия и использования в наших масштабах. По сути, он точно так же, как реликт, транспортирует энергию из квантового масштаба в наш. Просто с меньшей эффективностью и с побочным эффектом в виде радиации.
   – Соглашусь. – Хокудо снова кивнул.
   – И вот представьте, что произойдет, если внести коррективы в нормальный режим работы реактора.
   – Он пойдет вразнос и взорвется, как на Фукусиме.
   – Или как в Чернобыле, – со вздохом добавил Шерстюк.
   – Конечно! – продолжил Кроссман. – То же самое происходит с реликтом. Аномалия вносит коррективы, разрушает нормальный режим транспортировки энергии, делая его взрывным. Происходит как бы детонация реликта.
   – Теория прекрасная, – ответил Хокудо. – Но есть две загвоздки. Во-первых, в моем кабинете не было аномалии, когда туда попали десантники в доспехах из реликта. Во-вторых, ваш источник с реликтом находится на месте аномалии, и не взрывается, к счастью.
   – Обоим, как вы выразились, загвоздкам, есть объяснения. Да, в вашем кабинете не было аномалии, но в столе лежала ложка, в которую аномалия уже внесла изменения. Стоило реликту появиться поблизости, он попал в зону коррекции, вышел из нормального режима, и детонировал.
   – Это выглядело, как ядерный взрыв, – сообщил Ичин. – Очень яркая вспышка. И озоном потом запахло. При этом реликта на доспехах было очень мало, слой в десять микрон. Это пара граммов на шесть костюмов. А жахнуло так, что шесть этажей вынесло.
   – Это говорит о полном превращении массы реликта в энергию, – пояснил Кроссман. – При аннигиляции то же самое происходит. Что же касается второй «загвоздки», то с ней еще проще. Первородный реликт не выдает никакой энергии. Он ее только поглощает. То есть, он способен лишь транспортировать энергию из нашего масштаба в квантовый. И ничего обратно. А раз он в нашу сторону энергию не транспортирует, то и детонации не происходит. Другое дело, измененный реликт, которым мы бронируем все, и его же используем в реликторах. Он часть энергии, в виде электричества, транспортирует из квантового мира в наш объектный масштаб. При столкновении с аномалией, он выходит из режима и детонирует. При этом мы никогда не изменяли реликт вблизи источника. Там он либо в жидком виде, либо в первородном, потому и не детонирует. У нас даже запирающий люк в саркофаге выполнен из первородного реликта, обшитого аэрогелем для термоизоляции. Потому что, когда Шнайдер решил его сделать, мы еще не умели изменять реликт.
   – Тогда это еще более убедительно, – согласился Хокудо. – А из этого можно сделать ряд важных выводов, приняв вашу теорию за рабочую. Во-первых, нашим разработкам, использующим измененный реликт и реликторы, нельзя оказываться вблизи аномалий. Надо стеречься их, как огня, и при малейших признаках удаляться от эпицентра.
   – Верно, – подтвердил Кроссман.
   – Во-вторых, но это надо еще проверить, любой предмет, побывавший на месте аномалии, становится мощнейшим оружием против реликтовой брони. Если взять, к примеру, камни с места аномалии, вставить их в снаряды, и обстрелять ими наш дирижабль…
   – Тоже верно, – нахмурившись, ответил Кроссман. – Весь реликт детонирует, произойдет колоссальной мощности взрыв. Но любой предмет с места проявления аномалии не подойдет, я думаю.
   – А какой подойдет? – уточнил Ичин.
   – Тот, свойства которого изменила аномалия.
   – Это легко проверить! – Ичин улыбнулся, но на его обожженном лице это выглядело как жутковатая гримаса. – У нас есть поблизости одно местечко, где предметов с измененными свойствами завались. На Аляске.
   – Где взорвался снегоход у Мэтью и Ханта? – уточнил Хокудо.
   – Да. На месте первой записки от Черной Шляпы. Мы выкупили участок, огородили, изучали какое-то время.
   – Отлично! – произнес Хокудо с довольным видом. – Значит, вам, мистер Кроссман, надлежит в кратчайшие сроки проверить теорию, ввиду ее колоссальной важности. В помощь вам дам Ичина.
   – Хорошо. – Кроссман кивнул.
   – Но прежде, чем вас доставить на Аляску, нам надо уладить ряд вопросов с властями США, – улыбнулся Хокудо.
   – Действуем по плану? – Шерстюк поймал его взгляд.
   – Нет. Обстановка другая, и план другой. Мы рассчитывали проиграть войну, но мы ее выиграли. И теперь нам не нужна иллюзия моего выступления в прямом эфире, с охватом всего двадцать километров. Нет. Теперь мы зайдем по-крупному. Мы на самом деле выступим в эфире, чтобы это транслировали все телеканалы мира, а пользователи Интернет рассылали друг другу по почте ссылки на видео. А твоя задача, дорогой мой Олег, будет в обеспечение нашей безопасности. Чтобы никто не выкинул каких-то фокусов, чтобы никто не порезал мое выступление, и не вырвал мои слова из контекста.
   – Ясно! – ответил Шерстюк. – Сделаем в лучшем виде.
   – Заодно и вас со Шнайдером отмоем, – рассмеялся Хокудо, поднявшись из-за стола, и хлопнув по плечу Кроссмана. – Устроим совместную пресс-конференцию на весь мир. Готовы?
   – Вполне! – улыбнулся Кроссман.
   – На хорошей ноте заканчиваем! – рассмеялся Хокудо. – И начинаем новое.
   – Кстати! – воскликнул Шерстюк. – Чуть не забыл в суматохе. Мистер Шнайдер велел мне сделать вам презент, Хокудо-сан, как приоритетному партнеру.
   Он достал из кармана самую обычную серую расческу и двумя руками, по японскому этикету, как меч, протянул господину Хокудо.
   – Это одна из немногих вещей, целиком отлитая из реликта, а не сделанная методом напыления, – пояснил Шерстюк. – Такие расчески, как знак корпоративной консолидации, будут только у вас и у мистера Шнайдера. Ни у кого больше.
   Господин Хокудо двумя руками принял расческу, поблагодарил коротким поклоном, и с гордостью сунул расческу в нагрудный карман пиджака, чтобы ее кончик был виден.
   (История о том, что произошло с этой расческой дальше, изложена в романах «Операция „Караван“» и «Штурм бездны»).

Глава 8

   В которой господин Хокудо проявляет ораторское искусство и жесткую волю, а реликт еще одно важное свойство, причем в тайне почти ото всех.

   Конференция Хокудо началась со скандала. Вместо того, чтобы покинуть воздушный корабль и спуститься к журналистам и представителям СМИ, глава корпорации, попросил делегацию подняться на борт. Причем, во избежание каких-либо подтасовок, он лично позвонил в одно из ведущий информационных агентств, и попросил прокрутить его обращение к властям и журналистскому сообществу в новостном эфире.
   Всего минута монолога произвела эффект разорвавшейся бомбы. При этом Шерстюк, находясь рядом на случай непредвиденных ситуаций, контролировал информационное пространство, и был готов пресечь любые попытки прервать эфир, или исказить смысл сказанного путем банального монтажа. Впрочем, на это никто не осмелился, а контролировать эфир было легко, просто глядя на экран телевизора. Если бы что-то пошло не так, Шерстюк бы сразу отреагировал, создав иллюзию для телевизионщиков, которая тут же вернула бы эфир в нужное русло. Ему ничего не стоило даже возмущенный звонок президента подделать, не говоря уж о более скромных внутренних мотивациях.
   Когда возбужденные известием съемочные группы главных телеканалов поднялись на дирижабль, Хокудо, в прямом эфире, выступил с речью.
   – Случившееся этой ночью, вероломная атака на небоскреб «ХОКУДО», показывает, насколько власти пытаются поставить во главу угла политику, принося ей в жертву мир, жизни людей и процветание граждан, – заявил он. – Вчера, на официальной презентации реликта, я не говорил о своих планах, не выдвигал никаких условий. Я лишь показал новый источник энергии, способный кардинально улучшить жизнь всего человечества. Власти в ответ, вместо выдвижения каких-то предложений, прибегли к позорной лжи. Они объявили, что наше здание захвачено террористами, и начали штурм. Мы были вынуждены защищаться. Но защищали мы не только себя. Мы защищали права всех людей на Земле. Мы защищали право на безграничную, безопасную и крайне дешевую энергию, право на свободу передвижения без оглядки на экономию топлива, право на сытость, напрямую связанную с энергетическими возможностями. Властям, в первую очередь, нужна была броня. Непробиваемая броня, прикрывшись которой, они стали бы диктовать свою извращенную волю другим народам. Но я не хочу повторять былые ошибки. Я готов дать человечеству не броню, а реликторы – источники безграничной дармовой энергии, от которой поедут безопасные и экологичные автомобили, полетят самолеты, на которых летать будет дешевле и безопаснее, чем на современных поездах. И все это не фантазии, направленные в послезавтра. Нет! Тем и прекрасен реликт, что основанные на нем технологии легко вписываются в сегодняшний технологический фон. Не понадобится выдумывать ничего нового, не понадобится избавляться от старого автомобиля, чтобы втридорога приобрести новый. Я, глава «ХОКУДО», уверяю вас, что мы уже сегодня готовы оборудовать ваши автомобили приобретенными вами реликторами.
   Корреспонденты засуетились, размахивая диктофонами, каждый хотел задать свой вопрос. Хокудо выбрал молодую женщину, нарочито одетую в мужском стиле. Из-за маленькой груди и узких бедер джинсы мужского покроя и мужская рубашка сидели на ней вполне гармонично.
   – Значит ли это, – спросила женщина, – что вы отказываетесь передать военные технологии правительству Соединенных Штатов?
   – В самом этом вопросе заложена ошибка, намеренно политизируящая суть происходящего, – с улыбкой ответил Хокудо, мысленно поблагодарив незнакомку за вывод разговора в правильное русло, и отметив собственную прозорливость в выборе оппонента. – Технологии на основе реликта не являются военными. Я не хочу их таковыми видеть, и я не буду их таковыми делать.
   – Но штурм небоскреба показал эффективность реликта именно как оружия.
   – Вы пытаетесь выдать желаемое за действительное. Реликт не является оружием. Реликт является идеальным щитом, и идеальным источником энергии. Мы вынуждены были защищаться от циничной агрессии, и мы применили щит, который невозможно пробить ни ядерным оружием, ни чьей-то злой волей. Реликт, даже тончайший его слой, поглощает любые воздействия на него. И все, никаких других свойств он не проявляет. Поэтому сейчас мы были вынуждены оставить снаружи антенны ваших передающих устройств, потому что ни радиоволны, ни звук, ни любое другое порождение материального мира, не способно пробить реликтовое покрытие обшивки нашего дирижабля. Это идеальная броня. Да. Но при этом, повторяю, я не допущу ситуации, когда под прикрытием реликтовой брони будет процветать ничем не оправданная гегемония одного народа в отношении других. Здесь не должно быть иллюзий. Мы предоставим броню мирным технологиям, вне всяких сомнений. Глубоководные аппараты с неподвластной давлению броней, оснащенные реликторами, будут бороздить глубины океана. Но в мирных целях. Броня из реликта защитит космические аппараты от губительного излучения. Роботы, защищенные реликтом, смогут исследовать поверхность Меркурия, и даже Солнца, если потребуется. Но в мирных целях.
   – Мистер Хокудо, вы идеалист! – раздался мужской голос из толпы журналистов.
   Хокудо жестом показал, что можно продолжить развивать эту мысль.
   – Вы идеалист! – повторил осмелевший журналист. – Вы сделаете из реликта подводную лодку для исследования океанских глубин, но военные все равно прорубят в ее корпусе отверстия под пусковые шахты, и оснастят ракетами. Вы сделаете космический корабль для полета на Марс, а военные перепилят его броню на самолеты. Неужели вы этого не понимаете?
   – Это вы не до конца понимаете свойства реликта, – со смехом ответил Хокудо. – Компания «Реликт Корпорэйшн» открыла технологию получения реликта в жидком виде, и в таком виде ему придают нужную форму, которая фиксируется раз и навсегда. После этого никакую другую форму ему придать уже невозможно. Ни перепилить, ни переплавить, ни прорубить шахты, если изначальным проектом они не были предусмотрены. Мистер Шнайдер не собирается никому, ни при каких обстоятельствах, передавать технологию получения жидкого реликта. Даже моя корпорация, являющаяся партнером и соинвестором «Реликт Корпорэйшн» не получила эту технологию, и не собирается на нее претендовать. Все детали для наших разработок мы получаем и будем получать от мистера Шнайдера, наравне со всеми партнерами в мире.
   – В чем же тогда суть вашего особого партнерства? – озадаченно спросил журналист.
   – Мы, то есть, корпорация «ХОКУДО», получили право создавать новые концептуальные разработки, использующие свойства реликта. Никто, кроме нас, не может заказывать какие-то детали, элементы машин из реликта. Все, кроме нас, будут иметь право приобретения только готовых устройств, произведенных либо силами «Реликт Корпорэйшн», либо силами корпорации «ХОКУДО». Производить будем только мы. Остальные, не зависимо от ранга, финансовой мощи или самомнения будут только приобретать и использовать. Это исчерпывающий ответ на ваш вопрос. Ни у кого не будет оружия на основе реликта, потому что мы его не будем никому поставлять. А сам его сделать никто не сможет.
   – Но у вас оно есть! – горячо произнесла миловидная девушка из второго ряда. – Это не честно. Получается, что вы сможете диктовать свою волю любому государству, даже США и России. Диктовать, и подкреплять правом сильного. И никто не сможет вам перечить.
   – Это действительно так, – спокойно произнес Хокудо. – И миру это придется принять. В любом случае. Тут уж ничего не попишешь. И, более того. Все еще жестче, чем вам сейчас кажется.
   Журналисты притихли. Наступила гнетущая тишина.
   – Все намного жестче, – продолжил Хокудо. – Потому что мы намерены на законодательном уровне ввести особые «Патентные правила для реликта», в которых будет описан ряд безусловных ограничений на использование любых разработок на основе реликта. Например, устройства нельзя будет разбирать, а реликт нельзя будет исследовать ни на каких условиях. Наши разработки получат только те страны, которые впрямую подпишут эти правила, и будут следить за их выполнением на своей территории. Любая страна, которая, вне зависимости от причин, откажется подписать «Патентные правила для реликта», будет лишена поставок чего бы-то ни было, в чем хоть как-то используется реликт. Более того, «Реликт Корпорэйшн» и «ХОКУДО» возьмут на себя мировую третейскую роль. Мы намерены взять под свою опеку неблагополучные регионы планеты, и следить, чтобы на них никто не наживался. Мы намерены отобрать у США жезл «мирового жандарма», и не давать им более вмешиваться в дела суверенных стран под видом защиты национальных интересов. Национальные интересы США отныне будут касаться национальных интересов США, а не каких-то третьих стран, вроде Ливии или Ирака.
   – Вы не слишком много на себя берете? – ошарашено спросил один из журналистов.
   – Нет, в самый раз, – спокойно ответил Хокудо. – Слишком много на себя брали США, разрушая государственность других стран, и сбрасывая атомные бомбы на головы мирных граждан.
   – Это месть? – едва не взвизгнула девушка.
   – Если вам так будет угодно. Кроме того, мы постараемся полностью ликвидировать войны в их нынешнем виде. Любая сторона, взявшаяся за оружие при решении политических или территориальных вопросов, будет иметь дело с нами. А это, при наличии у нас военных технологий на основе реликта, будет означать нашу безоговорочную победу. Миру придется решать проблемы политическим путем, а не бряцая ржавыми жестянками, в которые превратилось всё дореликтовое вооружение. Я обращаюсь ко всем странам. Включая Россию, Китай, США. Вы можете с сегодняшнего дня закрыть свои военные бюджеты и перенаправить эти средства в более конструктивное русло. Например, раздать деньги нуждающимся. В любом случае, любые военные бюджеты потеряли смысл сегодняшней ночью.
   – Получается, что вы сразу берете себе роль террористов, указывающих народам, что им делать, а что нет? – спросила девушка.
   – Нет, мы просто отбираем эту роль у США и присваиваем себе. Это все. Спасибо за внимание. Все свободны. Вас спустят по трапам на крышу ближайшего уцелевшего небоскреба.
   Когда, при помощи штурмовиков, облаченных в покрытые реликтом доспехи, журналисты покинули дирижабль, Хокудо приказал набрать высоту и взять курс на Аляску. В Японию, в центральный офис «ХОКУДО», начали одна за другой уходить радиограммы, предписывающие корпоративным юристам взяться прорабатывать «Патентные правила для реликта».
   Какое-то время дирижабль еще сопровождали истребители, но на высоте двадцати километров они отстали. Шерстюк вернулся в отведенную ему каюту, расположенную неподалеку от жилых помещений, занятых господином Хокудо и его сыном. Каюта была большой, состояла из двух жилых отсеков, позволявших с комфортом жить не только самому Олегу, но и его жене, Людмиле Шерстюк. Но Олег почти никогда не звал ее по имени, предпочитая прозвище Шерстка. Ей тоже так больше нравилось. Она лежала на диване и смотрела документальный фильм о жизни в океанских глубинах. Увидев мужа, она выключила проигрыватель и спросила по-русски:
   – Устал?
   – Нет. – Он присел у нее в ногах. – Делать почти ничего не пришлось. Подстраховывал босса. Но он такого наговорил… Ты не смотрела?
   – Не показывали, – ответила Шерстка. – Техники вырубили внешнюю антенну.
   – А, понятно. Наверное, из-за подключения передающих систем. Через реликт ведь ни фига не проходит. Короче. Ты не поверишь, но Таидо объявил войну всему миру. Не войну даже, а просто оповестил всех, что класть на них хотел после ночного нападения на небоскреб. Чуть ли ни врагами объявил США.
   – Это мило! – Шерстка улыбнулась и опустила ноги с дивана. – Если старик задирается, значит, взвесил все шансы.
   – Так у него все козыри на руках. Дирижабль не сбить, не вскрыть. Нью-йоркскому офису все равно конец, он пойдет под снос. Про источник реликта никто не знает. Завод Шнайдеру вернут, никуда не денутся. А если не вернут, Хокудо просто вышибет оттуда всех. Они его разозлили, а делать этого не следовало. Ну и все. Осталось выставить вокруг источника непробиваемую оборону, например, десяток танков с напылением из реликта, и оснастить рельсовыми пушками. Всем врать, что на заводе реликт производят, а не добывают. Второй завод, кстати, надо посоветовать старику возвести на месте ранчо. И построить там офис «ХОКУДО». Заодно тоннель возьмем под контроль, и легче будет организовать производство рядом с источником. Потом делай, что хочешь. На этот переходный период безопасность обеспечит дирижабль. Старик все продумал, ты права. Я вот, только, за наших волнуюсь. Старик так жестко выкатил условия, что русские на них не пойдут. Скорее всего, просто откажутся от применения реликта, и в этом ничего страшного нет. Страшнее будет, если они попытаются, воспользовавшись ситуацией, отжать от глобальной кормушки Америку, или оспорить права «ХОКУДО». Очень не хотелось бы конфликта между стариком и нашими.
   Шерстка хотела спросить, чью сторону в этом конфликте собирается занять Олег, но не стала. Во-первых, дружба с Таидо не гарантировала отсутствие прослушивающей аппаратуры в каюте. И разговоры на русском не помогут, его знает даже Ичин. Во-вторых, она приблизительно знала ответ. Не в деталях, но основную концепцию точно. Олег не станет предавать Хокудо, но, если прижмет, встанет на сторону русских. А до принятия крайних решений, постарается уладить конфликт. Беда в том, что тут не обойтись одними иллюзиями. Впрочем, был фактор, хорошо понятный Шерстке, но, возможно, ускользающий от самого Шерстюка.
   – Старик не станет с нашими конфликтовать, – уверенно заявила Шерстка. – До войны точно не дойдет. Знаешь, почему?
   – Предполагаю.
   – Он тебя уважает, да. Хоть ты и гоядзин. Он может отказать России в предоставлении технологий, если они не пойдут на его условия, но ничего серьезнее не будет. Понимаешь, наши не смогут повлиять на Хокудо силой. Против реликта не попрешь. А Хокудо, отдавая отчет в собственных возможностях, и отдавая дань уважения тебе, не попрет против русских. Получится паритет. Что он еще говорил?
   Шерстюк пересказал жене основные тезисы с конференции.
   – Про войны мне понравилось, – призналась Шерстка. – Если он все войны на земле прекратит, от этого мир точно выиграет. И про раздачу денег из оборонных бюджетов нуждающимся. Здоровый популизм, я бы сказала. При всей жесткости подхода, он сегодня приобрел по всему миру огромное число поклонников. Бунтари многим нравятся. А тут Робин Гуд и Гай Фокс в одном флаконе. Думаю, на него теперь многие будут взирать с почтением. Особенно за пределами США.
   – Все же тревожно мне, – признался Шерстюк. – Драки не хочется. За столько лет спокойной безбедной жизни я как-то отвык от былого бесстрашия. Помнишь, что мы с тобой вытворяли? А как ты мужика галстуком чуть не придушила, когда меня спасала? Не уверен, что сейчас смог бы так же ринуться в бой.
   – Почему? – искренне удивилась Шерстка.
   – Ну… Страшно все рушить, ломать.
   – Вряд ли. С твоими способностями мы с голоду не умрем, и без крыши над головой не останемся. Это чушь. На самом деле ты ощутил дыхание страха смерти.
   – Загнула. – Шерстюк попытался отшутиться.
   – Нет. Знаешь, что я думаю об этом страхе?
   – Поделись, – все еще шутливым тоном предложил Шерстюк.
   – Само по себе предательство из страха смерти – ужасный и позорный грех. Это и так понятно. Чуть менее понятно, что дезертирство и предательство, кроме того, еще самая большая глупость, какую только можно придумать. Они, эти выродки, предатели, часто пытаются оправдаться, мол, страшно было, убить могли. А в обычной жизни, что, не могут убить?
   – Ну… – с сомнением протянул Шерстюк. – Знаешь, речь идет, все же, об очень разной степени вероятности. Одно дело – исчезающее малая вероятность попасть под машину, другая – ломиться в атаку на пулеметы.
   – Это так только кажется, – уверенно заявила Шерстка. – Помнишь, как говорил Воланд у Булгакова? Фишка, типа, не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен. И нет вообще никакой разницы, пуля тебя в какой-то момент сразит, или аневризма. Ты говоришь о меньшей вероятности. Но это математическая чушь. Вероятность можно рассматривать только в применении к статистической выборке, к некому большому числу людей. Но давай возьмем одного человека, вне статистической выборки. Вот, у нас есть один мужчина, и он идет в атаку на пулеметы. Он либо выживет, либо погибнет. Все. Два варианта. А значит его, личные, не статистические, шансы выжить – один к одному.
   – Кхе… – Шерстюк не нашел контраргументов. – Если так рассматривать, то да.
   – И в обычной жизни так же. В любой момент времени ты можешь умереть от удара ножом в подворотне, от аневризмы, рака, инсульта, инфаркта, тебя может сбить машина, когда ты идешь в магазин за хлебом, или тебя может убить током неисправный холодильник. Не важно. Шанс погибнуть для одного человека, вне статистической выборки, всегда один к одному. Что в атаке на пулеметы, что в быту.
   – Мне не нравится твой метод подсчета. Он какой-то антинаучный, – признался Шерстюк.
   – Ладно. Тебе статистика больше нравится? Ну, хорошо. Давай обратимся к статистике. Каждый год на дорогах мира погибает около миллиона человек. В автокатастрофах. Теперь возьмем военные конфликты. Одним из самых напряженных был 2015-й год. Война в Сирии, на Украине, ДАИШ, тлеющие конфликты в Ираке и Афганистане, и все это одновременно. Плюс постоянные мелкие стычки в Африке. Как думаешь, сколько человек погибло в военных конфликтах за 2015-й год?
   – Откуда мне знать?
   – А как думаешь? – она подошла к компьютеру и набрала поисковый запрос. – Мне самой интересно, но я предполагаю, что около ста тысяч человек.
   – Нет. Чушь. Не может в войнах гибнуть меньше, чем на дорогах. Ты или одну цифру передернуть пытаешься, либо другую.
   – Ни фига я не передергиваю. – Она прочла несколько строчек на мониторе, и вернулась на диван. – В автокатастрофах по всему миру гибнет даже больше миллиона человек. Последние данные, которые я видела, миллион и двести тысяч.
   – Страшная цифра. – Шерстюк поежился.
   – Вот-вот. А в военных конфликтах по всему миру в 2015-м году погибло сто шестьдесят семь тысяч человек. Это, считая и военных, и мирных жителей, и уничтоженных террористов. Всех вместе. Во всех конфликтах. Это я прочла в докладе Международного института стратегических исследований. Каждый третий погиб в Сирии. И что получается? Если считать твоими любимыми статистическими методами, то вероятность погибнуть на войне на порядок меньше, чем вероятность погибнуть в автокатастрофе. Понимаешь, почему я дезертирство и предательство считаю не только грехом, но и глупостью?
   – Ну…
   – Без всякого «ну»! Вот смотри. Есть у нас предатель или дезертир. Он испугался смерти от пули, сбежал, запятнал свое имя позором, выжил, как крыса, а через три дня попал под трамвай. И в чем смысл?
   – Ну, он же не знал, что попадет под трамвай. Надеялся.
   – А кто тебе мешает надеяться выжить под градом пуль? Многие прошли страшные войны, и выжили. Совершать предательство, боясь за свою шкуру, это великая глупость. Спасешь шкуру, а через несколько дней бац, и пипец. И сдохнешь крысой, а не героем. Или инсульт, или аневризма, или автокатастрофа, или тромб оторвется. Про некоторых смельчаков говорят, мол, ему терять нечего. Чушь! Любому терять нечего! Кто угодно может погибнуть в любой момент. А потому позориться, дрожа над собственной шкурой – идиотизм.
   – Слушай, у меня такое ощущение, что ты на меня пытаешься примерить маску предателя. А я просто сказал, что не хочу драки.
   – Я тоже не хочу, – призналась Шерстка, и вдруг перешла на совершенно вульгарный жаргон: – Но я хочу просечь, что если покатит замута, ты не сдриснешь, как хлыщ, а впишешься по-пацански в нужную тему.
   Шерстюк сообразил, что последнюю фразу она намеренно произнесла на жестком жаргоне, чтобы затруднить перевод в случае прослушки. Ичин хорошо знал русский, но не настолько.
   – Не хер меня за херню держать, – обиженно ответил он в том же стиле. – Ладно, надо пока это выкинуть из головы. Мы над облаками, а над облаками, как говорит старик, дождей не бывает. Проблемы надо решать по мере их возникновения. Сейчас, к примеру, меня больше волнует, чем набить желудок, чем судьбы мира. Ты не завтракала?
   – Нет, тебя ждала. К тому же, в связи с конференцией, на сегодня поменяли корабельный регламент. Я еще не узнавала, когда будут кормить.
   – Ясно. – Шерстюк поднялся с дивана и клацнул клавишей стоящего на столе компьютера.
   На мониторе показался виджет с ходовыми данными дирижабля: курс, высота, скорость, температура забортного воздуха. Шерстюк пробежал пальцами по клавиатуре и зашел на внутренний сайт, где можно было посмотреть распорядок дня.
   – Через полчаса приглашают в кают-компанию! – Он с довольным видом потер руки.
   – Давай тогда пройдемся, – предложила Шерстка. – Постоим на смотровой, в окно попялимся. Засиделась я что-то.
   – Может, тогда лучше в спортзал? – Шерстюк глянул на жену.
   – Ага. Перед завтраком. Нет, спасибо. Какая погода на земле?
   – Говорю же, тучи. Со смотровой ничего интересного не увидишь.
   – А я люблю глазеть на облака сверху, – призналась Шерстка. – В этом есть изрядная доля волшебства и романтики.
   Она переоделась в платье, подходящее для завтрака, и они покинули каюту.
   А в это время под облаками, в Нью-Йорке начался дождь. Вроде бы вода с неба, но работу пожарникам и спасателям на завалах осадки не облегчали. Осевшая пыль превратилась в липкую грязь, вперемешку с сажей и копотью, а потому спасатели, среди дыма и очагов возгораний, быстро стали похожи на черных чертей, суетящихся в пекле. Командир одного из расчетов начал командовать разгрузкой гидравлической техники для разбора завалов, когда его вызвали по штабному каналу.
   – Да, на связи! – ответил он.
   – Работы в вашем секторе прекратить! – приказал диспетчер. – Вам надлежит прекратить разгрузку техники, переместить ее в четвертый сектор, и разгрузить там.
   – Погодите! Но тут тоже люди могут быть под завалами!
   – Вы собираетесь обсуждать приказы?
   – Мне будет проще действовать, если я буду понимать их смысл!
   – Смысл в приказе сенатора Петерсона, – пояснил диспетчер. – Приоритетным является разбор завалов у западного входа в небоскреб.
   – То есть, в эпицентре взрыва? Туда же хрен подберешься сейчас! Не лучше ли постепенно разбирать?
   – Там, под завалами, находятся стратегически важные объекты, – ответил диспетчер. – Это экзоскелеты из реликта. Их необходимо добыть из-под завалов как можно скорее. Иначе нам всем придется не пожары тушить, а собственные задницы. Так понятно?
   – Да! Выполняю!
   Командир не преувеличивал. Пробраться в указанный сектор, действительно, было непростой задачей. Именно там, после взрыва, плохо рассчитанного саперами Бена Гана, начали рушиться первые небоскребы. Это был эпицентр, и слой обломков там был самым толстым. Вокруг разрушения так же были значительными, что сильно затрудняло подвод необходимой техники. Кроме того, из-за многочисленных повреждений газопровода, в полостях под завалами могла скопиться опасная газово-воздушная смесь. Подача газа в поврежденные участки, конечно, сразу была прекращена, но и того объема, что уже находился в трубах, достаточно было для принятия повышенных мер безопасности. Участок сложный, и туда диспетчер направил самые подготовленные расчеты под руководством самых опытных командиров.
   В создавшихся условиях, глубоко под слоями бетонного крошева, в ядовитой атмосфере воздушно-газовой смеси, в темноте, заполненной дымом и пылью, казалось, не смогла бы выжить даже крыса. Но, тем ни менее, Роберт Даллас, командир отделения снайперов группы штурмового прикрытия, открыл глаза и закашлялся. Он еще не понимал, где находится, почему не чувствует ног, откуда пробивается сквозь дым и пыль лезвие мощного белого света.
   Мозг работал как поврежденный магнитофон, на котором пытаются перемотать пленку. Сначала вспомнилось, как по приказу Бена Гана командир Даллас распределил своих бойцов по огневым точкам, а сам занял ключевую снайперскую позицию напротив центрального входа в небоскреб «ХОКУДО», на двадцатом этаже соседнего здания. Взрывать окно не пришлось, оно открывалось, что позволяло сохранить незаметность огневой точки. Даллас, осторожно передвигаясь в темноте, обследовал офисное помещение на предмет возможных сюрпризов, но ничего опасного не нашел. Кроме основных несущих стен помещение было разбито на отсеки множеством перегородок из гипсокартона, и имело всего два входа. Оконные стекла толстые – не любой пулей прошьешь. Хорошее место. Правильное. Заперев одну дверь изнутри, а другую, для гарантии, задвинув столом и шкафчиком, Даллас притащил коврик, и постелил его возле приоткрытого окна. С таким комфортом не часто удавалось устроиться. Он лег у оконного проема, и принялся готовить винтовку, не без удовольствия ощущая, как пахнущий морем ветер обдувает лицо. С двадцатого этажа, через широкую улицу, вход в небоскреб «ХОКУДО» просматривался великолепно. Через высокоапертнурный прицел можно было, как на ладони, разглядеть две шагающие бронемашины, патрулирующие подступы к транспортным шлюзам. Выглядели они жутковато, разрезая пространство лучами мощных прожекторов. Но Бен Ган, хитрюга, уже приготовил им ловушку.
   Потом началась заваруха. Пехота рванула вперед, грузовики попытались провести таран, грохнули взрывы, от которых не только по стенам прошла волна, но и сами фундаменты дрогнули. Последнее, что Даллас смог вспомнить, это как пол под ним перекосился, и он, вместе с обломками, полетел вниз, где на асфальте неподвижно лежал подорванный бронемех, направив в небо луч наплечного прожектора.
   Воспоминание о прожекторе объясняло, откуда под завалами взялся свет. Эти машины обладали неимоверной живучестью, даже прожектор уцелел. Впрочем, что может сломаться в дуговой лампе, состоящей из двух контактов, защищенных сеткой из реликта?
   Сильно воняло газом, а тело начинало наливаться болью. Будучи реалистом, Даллас понимал, что, в любом случае, доживает последние минуты. И очень не хотелось, чтобы они состояли из одной нестерпимой боли. Роберт попытался шевельнуть рукой – получилось. Это уже хорошо, так как можно дотянуться до аптечки, достать шприц-тюбик с мощным обезболивающим, а там уже все нормально будет.
   Нащупывая пластиковую коробочку на поясе, Даллас с удивлением обнаружил, что лежит на очень неровной поверхности. Повернув голову, он удивился еще больше, сообразив, что под ним ходовые опоры бронемеха. Обломок бетонной плиты, из-за которой пробивался свет, рухнул шагающей машине поперек груди, а заодно прижал ногу Далласа.
   Мелькнула мысль, что наверняка эти машины будут искать и откапывать в первую очередь. И если продержаться, если хватит действия обезболивающего, то и самого Далласа, заодно, могут спасти. Но надеяться на это глупо. С одной стороны глупо, с другой, по крайне мере пока, нет острой необходимости доставать пистолет, и пускать себе пулю в лоб.
   Вместо пистолета Даллас, наконец, вынул аптечку и достал вожделенный шприц-тюбик, но тут сознание помутилось, а по всему тело прошел мощный мышечный спазм. Это длилось секунду, не больше, но когда Даллас пришел в себя, боли не было. Впрочем, инъекцию все же следовало сделать, так как боль могла вернуться в любой момент с новой силой. Но стоило Далласу попытаться вонзить иглу в собственное предплечье, как он столкнулся с неожиданной трудностью – игла не могла проткнуть кожу. Не понимая, что происходит, Даллас закатал рукав, и поднес руку к лицу. Свет был хороший, видно было прекрасно, но зрение ничем не помогло. Коснувшись кожи, игла отказывалась проходить дальше. Даллас нажал сильнее, и увидел, как острый кончик смялся, словно его не сквозь мягкие ткани пытались протиснуть, а сквозь стальную броню.
   – Что за черт… – прошептал Даллас.
   Он ударил себя в руку иглой с размаха, но эффект был, словно он ее в бетонную стену попытался вонзить – игла смялась и пришла в полную негодность. Впрочем, боль возвращаться не собиралась, а тело, наоборот наливалось странной, неведомой раньше силой, медленно, но уверенно, перерождающейся в агрессию. Не удержавшись, Даллас несколько раз с силой ударил кулаком в бетонную плиту. Результат получился таким же, каким он был, если бы в стену колотили кувалдой – бетон треснул и раскрошился, а Даллас не испытал и намека на боль.
   Еще больше он удивился, когда попытался пошевелить ногой, придавленной огромным куском бетона. Конечность, которая обязаны быть раздробленной, легко подчинилась, без всякого труда сдвинув огромную глыбу, лежащую на ней. Во внезапно накатившем новом порыве ярости Даллас лягнул кусок бетона, и тот отвалился в сторону. От усилий Даллас запыхался, и пока приводил дыхание в порядок, приступ немотивированной агрессии отступил.
   – Глючит меня, что ли? – произнес Даллас.
   Он повернулся, чтобы сустав ходовой опоры бронемеха не давил в бок, и оторопел. Он увидел у себя на бедре огромную рану. Собственно, чего-то подобного можно было ожидать, раз на ногу плита рухнула, но выглядел разрыв плоти кошмарно – ткань штанов лопнула, а бетонное крошево вокруг было густо залито кровью из лопнувшей бедерной артерии.
   Такая травма безусловно смертельна, и крови вылилось не меньше двух литров, что тоже несовместимо с жизнью. Это у кого угодно могло вызвать сомнение в здравости рассудка, но еще удивительнее было другое. Попав на детали с напылением из реликта, кровь словно растворила тонкую пленку покрытия, или частично расплавила. В любом случае часть ходового рычага была выедена, как кислотой. Напыление превратилось в серебристую жидкость, которая тонкой струйкой по кратчайшему пути протекала от растворенного покрытия к зияющей ране, затем струилась через разрыв внутрь тела. Это длилось меньше секунды. Затем струйка застыла в воздухе, превратившись в серебристую сосульку толщиной в миллиметр, а рана начала на глазах затягиваться.
   Даллас смотрел на это с ужасом, впав в оцепенение. Наконец, от раны даже рубца не осталось, словно ее никогда и не было.
   Тут же по всему телу снова прошла волна мощного напряжения, оно длилось всего секунду, но тело Далласа, изогнувшись дугой, раздвинуло многотонные плиты подобно гидравлическому домкрату. Выдохнув, Даллас осознал, что больше ничего не сдерживает его движений, он лежал в им же продавленной полости, невредимый, налившийся новой, неведомой ранее силой. Он поднес руки к лицу, и увидел, что кожа на вид оставалась такой же, как раньше, эластичной, упругой, но трудно было забыть, как сломалась игла при попытке ее проткнуть.
   Не раздумывая, Даллас достал нож, и полоснул острым, как бритва, лезвием по тыльной стороне ладони. Звук получился обычным, как по мягкой ткани, но следа на руке не осталось. Набравшись решимости, Даллас изо всех сил ударил себя ножом в бедро, но лишь расклепал острие. Удар ощущался, не как боль, а как тычок пальцем.
   – Ни хрена себе! – прошептал Даллас.
   Происходящее казалось сном, но если все творилось в реальности, а не в предсмертном бреду, этот шанс нельзя было упускать. Даллас уперся ладонями в плиту перед собой, нажал с небольшим, для пробы, усилием, но даже его оказалось достаточно, чтобы кусок бетона сдвинулся, а на месте приложения силы остались заметные лунки в форме двух пятерней. Воодушевленный результатом, он начал расталкивать обломки руками и ногами, пробивая себе выход к свободе. Приступ ярости то и дело возвращался, но лишь помогал Далласу пробить путь через развалины.
   Но стоило снова запыхаться от усилия и продышаться, агрессия схлынула. Даллас невольно задумался о перспективах. Ну, выберется он, а что потом? О возвращении к службе в качестве командира снайперской группы нечего было и думать. На первом же медосмотре в нем выявят отклонения от нормы, после чего, без всякого сомнения, превратят в лабораторную крысу. Не было ни малейшего желания провести остаток дней в подвалах ЦРУ или АНБ. Особенно с учетом новых возможностей. Хрен знает, возьмет ли его теперь пуля, но неуязвимость для холодного оружия, а так же немыслимая ранее сила были очевидными. С такими данными надо бы не под чужую дудку плясать, а подумать над применением новых способностей для личного блага.
   Мысль была непривычной. Если ей последовать, впереди ждали не только плюсы, но и многочисленные минусы. Дом придется бросить, подружку, жить в мотелях, без документов. По крайней мере, первое время. Но в качестве подопытного животного все равно хуже, как ни крути. Подумав, Даллас все же решился на крутые перемены в жизни. По его воле, или по чужой, они теперь все равно неизбежны. Но по своей как-то приятнее.
   Перемены означали бегство. Бегство означало скрытность. В любом случае нельзя оставаться на месте, и нельзя выбираться из завалов немедленно, пока идет активная фаза спасательной операции. Действовать теперь придется решительно, но осторожно.
   Даллас подумал, что надо убраться подальше от бронемеха. Эти машины, некогда принадлежавшие «ХОКУДО», военные в первую очередь захотят откопать, и бросят на это все силы. Так не долго и попасться. Надо искать не путь наверх, а наоборот, вниз, вглубь, в недра городских инженерных систем, вроде канализации или тоннелей прокладки кабеля. К тому же там пострадавших точно не будут искать, и можно будет уйти незамеченным.
   Продумав план, Даллас пробрался между плитами в сторону, пока не оказался в полной темноте. Затем снял с пояса тактический фонарь, зажег его, и принялся действовать как можно более аккуратно, выискивая лазы, немного сдвигая обломки, а не раскидывая их в стороны. Наконец он наткнулся на толстую трубу магистрального газопровода. Это был неплохой ориентир, так как она неизбежно выведет в коммуникационный тоннель.

Глава 9

   В которой реликт становится важным ресурсом, кусок древесины страшным оружием, а тайное явным.

   Через год, к началу весны, мир начал ощутимо меняться под действием технологий на основе реликта. В первую очередь, ввиду технологической простоты, на рынок были массово выброшены реликторы. Самые первые модели были вообще без изысков, и представляли собой полый тонкостенный куб из реликта, с генерирующим ядром внутри. Ядро тоже никакой сложностью не отличалось – это был монолитный куб реликта с внедренными в него медными электродами. К ним подключался преобразователь для генерации переменного тока, имевший выход на стандартный разъем разработки «Реликт Корпорэйшн», выведенный на внешнюю стенку. К нему можно было подсоединять токовую нагрузку до пятнадцати ампер. Защитный кожух выполнял только одну роль – не давал владельцу или злоумышленнику проникнуть непосредственно к ядру, в попытке отобрать мощность выше расчетной, в обход преобразователя переменного тока. Кожух был закрыт крышкой из реликта на замок выполненный из реликта, под особый ключ «Реликт Корпорэйшн». Согласно «Патентным правилам для реликта», давно вступившим в силу во всех странах, принявших соглашение, вскрывать реликторы было категорически запрещено.
   Кроме того, строгие правила регистрации новых источников энергии заставляли владельцев заботиться об их недоступности для воров, поскольку утеря реликтора при сомнительных обстоятельствах могла навсегда лишить человека права покупки нового. В результате «Реликт Корпорэйшн» пошла навстречу потребителям, и стала монтировать агрегаты в специальных щитах-сейфах, вмонтированных в стену.
   Рихард Шнайдер во многом перестраховывался с мерами безопасности. Всем, кроме него, было понятно, что и без всяких правил, не найдется желающих вскрывать реликторы – замок нельзя было просветить ни рентгеном, ни каким-то иным образом прозондировать, а потому найти к нему подход не представлялось возможным. Никто по этому поводу особо не расстраивался, даже власти успокоились, быстро сообразив, что иметь дармовой источник электричества намного выгоднее, чем знать его устройство, которое все равно не получится повторить, не имея реликта.
   А реликта не было ни у кого – тайна его получения так и осталась тайной для всех. Громкие заявления Хокудо, годичной давности, постарались забыть, к тому же сам Хокудо не предпринимал никаких агрессивных действий. Он даже не взялся прекращать войны, как обещал. Многие понимали, что в период затишья, в тайне ото всех, силами «Хокудо» и «Реликт Корпорэйшн» создается невиданная ранее мощь, которая, затем, еще неизвестно как будет использована. Но пока затишье всех устраивало, хотя никто не знал, сколько оно продлится.
   Завод в Северной Дакоте вернули под юрисдикцию Шнайдера, а его самого, вместе с Кроссманом, реабилитировали, сняв все обвинения, включая побег. Власти выдали это под тем соусом, что не хотят лишать граждан счастья обладания реликторными технологиями, но очевидно было, что им нечего было противопоставить даже имеющейся мощи двух корпораций. Не говоря уж о возможном ее усилении в недалеком будущем. С этим всем приходилось считаться.
   Как только Шнайдер установил контроль над заводом, он выкупил вокруг еще довольно много земли, и начал создавать несколько колец обороны, чтобы защитить источник от любых попыток посягательства. Страсть Шнайдера, его желание отгородиться от всего мира приобретала все более маниакальный характер. Он приказал отрыть себе бункер, защищенный реликтом, возвел три кольца стен, покрытых реликтом, и даже натянул над всей территорией мелкоячеистую сетку, так же покрытую реликтом. Это требовало большого объема измененного реликта, но Кроссман, подумав, облегчил процесс изменения, путем приложения не переменного тока непосредственно к деталям, а переменного магнитного поля с теми же параметрами. Это помогло – реликт можно было изменить, просто прогоняя через области переменного поля.
   Реликторы, имевшие размер кожуха всего пятнадцать сантиметров, продавали по тысяче долларов за штуку, но только в Японии и США, и только под очень строгую регистрацию каждого агрегата. Владельцам холодильных установок, имевшим элемент из первородного реликта, реликторы выдавали бесплатно, но в обмен на холодильники «устаревшего типа». Таким образом Шнайдер почти полностью изъял весь первородный реликт из обращения, осталось всего около десятка затерявшихся в неизвестности элементов.
   Во избежание лишней утечки информации, весть процесс производства реликторов был полностью автоматизирован. В тоннель пробили еще один вход, там установили трубу от источника, в которой реликт не затвердевал, имея сообщение с основной полостью. Под ней установили автомат разлива по формам, автомат обработки переменным магнитным полем, и несколько линий подачи. По одной подавались формы с электродами, по другой готовые боксы с замками, по третьей уходила готовая продукция.
   Вручную собирались только замки боксов и электронная «схема контроля», придуманная Кроссманом. Она устанавливалась на электроды перед их заливкой, и была полностью защищена от доступа к ней даже в случае взлома кожуха. Она имела всего одну функцию – по внешней команде накоротко замыкала электроды внутри ядра, вызывая их моментальное выгорания от неимоверно большого тока. И все. Процесс генерации электричества останавливался, и запустить его снова уже не представлялось возможным. В качестве приемной антенны для схемы Кроссман использовал сами электроды ядра. Если их отпилить, процесс останавливался. Если несанкционированно вскрыть кожух, процесс останавливался. Но все это было сделано не ради соблюдения гражданами «Патентных правил». Идея Кроссмана состояла в полном и тотальном контроле над каждым произведенным реликтором, чтобы ни один из них не попал в Африку. Специальные локационные модули, установленные на висящих в стратосфере антигравитационных платформах «Хокудо», отслеживали местоположение каждого агрегата, и отправляли сигнал на выжигание электродов в случае любого нарушения территориальной договоренности, зафиксированной при регистрации.
   Так, согласно «Патентным правилам», вывозить реликторы из страны, где они были куплены, или перемещать за границы любого штата, или с острова на остров, категорически запрещалось. За выполнением данного правила следила «контрольная схема». К автомобильным реликторам предъявлялись менее жесткие требования, но их не получилось бы вынуть из-под капота, так как, в дополнение к установленному реликтору, в багажнике монтировался небольшой модуль, точно замеряющий расстояние до электродов ядра через коммуникацию со «схемой контроля». Если вынимали реликтор, расстояние до схемы менялось, и происходило выгорание электродов. Если пытались снять модуль в багажнике, его положение так же менялось, с тем же результатом. Иногда не обходилось без конфузов, например, при авариях, модуль чуть смещался относительно реликтора, и выводил его из строя. Но во всех подобных случаях, после экспертной оценки, пострадавшим бесплатно выдавался новый агрегат.
   Другие страны так же не были лишены реликтороной энергии, но там она поступала к конечному потребителю с реликторных станций, строительством которых занимались зарубежные филиалы «Реликт Корпорэйшн». Начали со столиц, затем станции появились в городах поменьше. Не строились они только в Африке, поскольку регион был признан бесперспективным с коммерческой точки зрения, и в России, которая отказалась подписать «Патентные правила» ввиду их ультимативной жесткости.
   По мере развития реликторных энергосетей, росла и финансовая мощь «Реликт Корпорэйшн». В это время «Хокудо» занималась внедрением других технологий – разработкой протезов на основе сверхпортативных реликторов, размером с рисовое зерно, эксклюзивной броневой защитой частного и государственного транспорта, но главным направлением для японской корпорации стало изучение океана. Реликт открывал для этого невероятные возможности. Его неподверженность механическим воздействиям позволяла строить сверхглубоководные станции, в которых люди жили бы и работали в условиях обычного атмосферного давления, а потому могли перебираться на поверхность без длительной декомпрессии.
   В течение ближайших пяти лет планировалось построить и опустить на шельф две таких станции. Их собирались обслуживать принципиально новыми подводными аппаратами – батипланами. Эти маневренные машины с тонкими корпусами с напылением из реликта, выдерживающими давление хоть на дне Марианской впадины, должны были приводится в движение водометными турбинами, питающимися от реликторов, а регенерация воздуха во внутренних помещениях проходила бы так же за счет электроэнергии. Кислород можно было получать электролизом забортной воды, а углекислота поглощалась бы в цикле рекуперации углеводородов. Таких машин тоже планировалось построить всего пять, поскольку Хокудо уже начал испытывать трудности с поставками реликта.
   Большая часть дебета жидкого вещества уходила на производство реликторов, к тому же производство станционных конструкций и батипланов требовало кардинально иного подхода. Чтобы не терять прочность на стыках, приходилось собирать корпуса из крупных конструкций, а потом скреплять их посредством реликта. Этот процесс было сложно автоматизировать, к тому же, до приложения к реликту изменяющего переменного электромагнитного поля, он находился в первородном состоянии при температуре абсолютного нуля, что тоже осложняло работы. Места требовалось очень много, а реликт отвердевал достаточно быстро. Над решением этих технологических проблем работали специально обученные специалисты с наивысшим допуском к секретам, и лично Рихард Шнайдер.
   Им удалось пробить еще один тоннель, не очень длинный, но более глубокий, после чего жидкую субстанцию стали черпать одновременно из трех точек. Метод оказался настолько перспективным, что Шнайдер решил построить целый проходческий щит из реликта, способный работать в разы быстрее обычного, и не изнашиваться.
   Но больше всего работы было у Томаса Кроссмана. Исследования, порученные ему, не мог бы вести никто, поскольку они касались жизненно важных секретов, которые не сохранить никаким уровнем допуска. Из-за этого со Шнайдером Кроссман почти перестал видеться, о чем совершенно не сожалел. Господин Хокудо сформировал команду, возглавляемую Кроссманом, и вошли в нее только самые преданные из людей. Это был сын главы корпорации Масахиро Хокудо, Ичин, и Кампэи Макамото. При этом главным был именно Кроссман, все остальные должны были ему беспрекословно подчиняться, таскать тяжести, вести записи, и заниматься другой рутинной работой. Для этой деятельности выделили полигон на Аляске, значительно расширив его площадь и застроив необходимой инфраструктурой.
   Полигон, спрятанный за ограждением, и тщательно охраняемый, был разделен на три функциональных сектора. В одном находилось место проявления аномалии, обнаруженное Мэтью и Хантом. Туда имели допуск только Ичин с Кроссманом, и эту зону ограничивало отдельное ограждение с отдельным пропускным пунктом.
   Вторым участком была зона для испытаний. В ней мог работать еще и Кампэи, а вот Масахиро туда входить не мог, поскольку его протез, заменявший потерянную руку, имел силовые детали с напылением из реликта, и приводился в движение энергией портативного реликтора. Это вещество вносить в особую зону было строжайше запрещено, так как там проводились работы по созданию противореликтового оружия, имеющего в своем составе предметы, измененные аномалией.
   Лишь на границе этой зоны располагались мишени с напылением из реликта, по которым проводились испытательные стрельбы. Хранили их в третьей, инфраструктурной зоне, там размещались склады, производственный цех и жилые помещения для охраны, рабочих, поваров, транспортников. Там безраздельно командовал Масахиро Хокудо. В некоторой степени отец велел ему поработать на полигоне именно для испытания нового протеза в жестких полевых условиях, но так же, чтобы сын брал на себя руководящую нагрузку, и нес за нее ответственность.
   За прошедший год Кроссман досконально изучил, как взаимодействуют аномальные предметы с реликтом, и как это можно использовать на практике. Для начала он выявил зависимость интенсивности выделяемой энергии от скорости сближения двух составляющих. Зависимость сильно напоминала таковую для двух полушарий надкритической массы оружейного плутония. Если измененный предмет с реликтом сближались медленно, то разогрев вещества так же происходил неспешно, а детонация хотя и наблюдалась, но давала не очень большой выход энергии. Примерно сто килограммов тротилового эквивалента на каждый грамм реликта. Масса измененного предмета вообще значения не имела. Если сближение происходило на скоростях близких к скорости звука, реликт детонировал моментально, без разогрева, а энергия взрыва возрастала на порядок, до тонны тротилового эквивалента на каждый грамм реликта.
   Поняв энергетический характер взаимодействия, Кроссман взялся работать над практической стороной вопроса. Он проверил, не могут ли измененные предметы переносить свои свойства на другие, но это не работало. С реликтом взаимодействовало лишь нечто, непосредственно изменившее привычные свойства под действием аномалии. И хотя одной измененной древесины в еловом лесу вокруг эпицентра были тонны, следовало заранее задуматься об ограниченности такого ресурса.
   К счастью, масса и объем предмета не играли роли – даже частичка трухи, полученной из опилок в шаровой мельнице, будучи упакованной внутрь снаряда, приводила к детонации всей мишени при попадании. Это дарило не только низкий расход ценного ресурса, но и способствовало сохранению секретности. Никому ведь в голову не придет додуматься, что крошечная древесная пылинка, непонятно как оказавшаяся под оболочкой снаряда, является его основным боевым элементом. Если партия таких боеприпасов попадет к противнику, он ни при каких обстоятельствах не способен будет понять принцип их действия. Если же внутрь, вместе с пылинкой, еще что-то положить, для отвода глаз, будет вообще замечательно. Хоть речной песок, хоть солому. Без разницы. И ищи там эту пылинку, свищи.
   Выточив в цеху десяток полых снарядов под калибр небольшой картузной пушки, Кроссман при поддержке Ичина отстрелял три из них на полигоне с сокрушительным результатом – мишени детонировали с такой мощью, что на окружающих камнях оставалось нечто вроде засветки от мощного квантового воздействия. При этом на местности не возникало и намека на радиоактивное заражение. Львиная доля энергии при детонации высвобождалась именно в том спектре, который не поглощал измененный реликт – от инфракрасного до ультрафиолета. А все механические эффекты, вроде ударной волны и разрывного действия, возникали от резкого разогрева воздуха до плазменных температур в области детонации.
   После этого было определено, на какое расстояние от снарядов можно было поднести реликт без возникновения каких-то эффектов. Тут дела обстояли не весело – полностью безопасная зона начиналась за пределами десятиметрового радиуса. Это означало, что орудийные или ракетные системы, использующие противореликтовые снаряды, не могут быть смонтированы на транспортных средствах, защищенных броней из реликта. Это предполагало создание совершенно новой тактики ведения боя, с функциональным разделением на боевые единицы поражающие реликтовую броню, и те, что ею сами защищены.
   Но еще более значимое открытие было сделано, как это часто бывало в истории человечества, случайно. В тот день пробившиеся по грязным дорогам автофургоны привезли много оборудования и материалов, разгрузка затянулась, и Масахиро взялся помогать обслуге лично, чтобы водители могли засветло добраться до оживленной трассы. Парнем он был крепким, а протез работал великолепно, так что Масахиро успевал без одной руки больше, чем другие с двумя. Это мотивировало обслугу, в результате чего работы оказались выполнены в срок. И лишь когда грузовики скрылись в предзакатной розовеющей дымке, Масахиро, насвистывая, отправился в предназначенный для него деревянный дом. Но когда он оказался внутри, где его никто не мог видеть, его улыбка сменилась гримасой боли, которую до этого удавалось стоически скрывать. Ведь не мог потомок древнего самурайского рода прекратить работу только из-за того, что культя руки оказалась до крови стерта креплением протеза.
   Стараясь не делать резких движений, каждое из которых приносило острую боль, Масахиро закатал рукав, и отсоединил кожные датчики, замерявшие силу и характер токов, проходящих по нервам. Именно эти сигналы, которые посылал мозг, управляли приводами протеза, заменявшими мышцы. После отключения сенсоров, контроллер протеза самостоятельно отключился, а пальцы, отлитые из титана с напылением из реликта, безвольно повисли.
   Заранее морщась в ожидании боли, Масахиро отстегнул плечевой ремень, и попробовал снять протез. К его удивлению, боли не оказалось вообще, хотя полимерная прокладка, натиравшая культю, должна была прилипнуть к окровавленной ране. Но вот снять протез не получилось – он действительно прилип. Масахиро потянул сильнее, ощущая упругое сопротивление, словно между культей и протезом был натянут толстый резиновый жгут. Наконец, удалось заглянуть в крепежную полость, но то, что Масахиро там увидел, заставило его в ужасе отшатнуться. Напыление из реликта вокруг полимерной прокладки словно расплавилось, превратилось в жидкость, похожую на ртуть, и эта трепещущая субстанция тонкой струйкой вливалась через ссадину в культю, как живая.
   Масахиро рванул изо всех сил, протез грохнулся на пол, и отлетел к стене. И тут же все мышцы свело таким спазмом, что Масахиро на какой-то миг потерял сознание и грохнулся на спину. Когда пришел в себя, ссадина культи, уже не имея возможности втягивать сверкающую жидкость, на глазах затягивалась. Это настолько выходило за рамки привычного, что Масахиро на миг усомнился в здравости собственного рассудка, и тут же получило подтверждение этому – голова работала как-то не так. Стоило испугаться, тут же накатила волна мощных ощущений, затрагивающих всю недоступную сознанию физиологию. Волосы по всему телу встали дыбом, сердце бешено колотилось, и накатывало непреодолимое желание что-то сломать. Не в силах ему противостоять, Масахиро вскочил и принялся крушить все, что попадалось по здоровую руку, не ощущая и намека на боль.
   Лишь когда Масахиро запыхался от усилий, приступ агрессии отступил. И тут началось нечто и вовсе невообразимое. Рука, оторванная в Африке ударившей из аномалии молнией, начала заново отрастать. Причем, довольно быстро, примерно по миллиметру в секунду. Когда полностью сформировался локтевой сустав, покрытый молодой розовой кожей, Масахиро не выдержал, и закричал:
   – Ичин! Кто-нибудь! Помогите!
   К счастью, Ичин с Кроссманом как раз вернулись из испытательной зоны, посмотреть, что удалось доставить грузовиками. Услышав крик Масахиро, они бросились к дому, ворвались внутрь, и оторопели. Рука Масахиро отросла уже до середины предплечья, и процесс продолжался. Парень вытянул вперед значительно удлинившуюся культю, и заметно дрожал.
   – Спокойно! – твердым голосом приказал Кроссман. – Что случилось? Без эмоций!
   – Протез, – ответил Масахиро, едва справляясь с голосом. – Он начал впитываться в меня. Реликт. Он стал жидким, и полился в рану.
   – В рану? – уточнил Кроссман.
   – Да. В ссадину. Я стер культю.
   Ичин не знал, что на это сказать, но Кроссман, привыкший к научному способу познания мира, решил начать с простого. Он поднял с пола протез, заглянул в полость крепления, и присвистнул от удивления. Вокруг полимерной прокладки виднелись следы заметной эрозии реликта, словно его выело какой-то кислотой.
   – Просто чума! – Кроссман передал протез Ичину.
   – Ни хрена себе! – воскликнул тот, разглядев невероятный результат неведомого воздействия. – Чем это так?
   – Судя по рассказу Масахиро – кровью.
   – Это проверить можно запросто! – Ичин со смехом снял с пояса мультитул, вынул острое лезвие, и полоснул себя по руке.
   Когда выступило несколько капель крови, он стряхнул их на протез, и тут же в ужасе отшатнулся – едва кровь попала на реликт, тот моментально преобразился в зеркальную жидкость, и потек вверх, к ране, игнорируя гравитацию. Ичин отскочил к стене, но пара крошечных капель реликта все же достигла цели и впиталась в рану. Ичин потерял равновесие и рухнул, круша уцелевшую мебель. Ожившая струя реликта тут же застыла, и с мягким звуком рухнула на пол.
   – Что с тобой? – Кроссман бросился к Ичину.
   – Не знаю… – Тот помотал головой.
   – У меня так же было, – пробормотал Масахиро. – А потом приступ агрессии.
   – Что? – Кроссман насторожился. – Ичин?
   – Да нет, вроде нормально.
   Кроссман осторожно поднял прут, получившийся из застывшей струи реликта и повертел перед глазами.
   – Слов нет, – признался он. – Нужно незамедлительно вызывать господина Хокудо. По каналам связи такое передавать точно нельзя.
   Но тут Масахиро, ни слова не говоря, бросился на Кроссмана. Ичин рефлекторно вскочил, заслонив ученого собственным телом. Началась схватка. Кроссман едва успел отскочить, как Ичин и Масахиро начали обмениваться ударами, затем сцепились и покатились по полу. При этом Кроссман заметил, что никаких видимых повреждений бойцы не получают. В какой-то момент Ичин провел борцовский бросок, Масахиро упал спиной на стол, проломил его, но ни одна щепка не впилась в его тело.
   С огромным трудом Ичину, пользуясь преимуществом в массе, удалось скрутить Масахиро. Кроссман отрезал кусок провода от настольной лампы и стянул его ноги.
   – Дыхание… – прошептал Масахиро. – Если дышать глубоко и часто, с приступом агрессии можно совладать. У меня получилось.
   – Вот и дыши! – посоветовал ему Ичин.
   Сам Ичин тоже запыхтел, как паровоз, видимо его тоже накрыло.
   Не теряя времени, Кроссман вызвал господина Хокудо, не вдаваясь в подробности, чтобы не разглашать очевидно секретную информацию. Глава корпорации не заставил себя ждать, и уже к рассвету его вертолет приземлился в технической зоне. На площадке его встречал только Кроссман.
   – Что с Масахиро? – в первую очередь спросил господин Хокудо.
   – С ним все хорошо, – ответил Кроссман. – Мы просто не рекомендовали ему разгуливать по территории, во избежание, так сказать, утечки информации. Он в доме, с Ичином. Идемте.
   Когда Хокудо переступил порог, Ичин вытянулся по струнке. Масахиро лежал на кровати, безучастно пялясь в потолок. Он вообще никак не отреагировал ни на появление отца, ни на его приветствие.
   – Упадок сил, – сообщил Ичин. – Начался минут десять назад.
   Господин Хокудо осмотрел отросшую руку сына и сел на предложенный Кроссманом стул, стараясь не показывать эмоций. Пришлось вкратце рассказать ему, что случилось.
   Но во время рассказа ноги Ичина подкосились, и он мешком рухнул на пол. Поднять его не получилось даже вдвоем, пришлось просто оттащить от двери и оставить на полу.
   – Он тоже принял реликт, для эксперимента, – объяснил Кроссман. – Похоже, упадок является характерной реакцией.
   – А потом кома и смерть? – Господин Хокудо глянул на Кроссмана.
   – Я тоже думал об этом. Но если физиологические показатели начнут ухудшаться, придется дать еще дозу реликта, а там будем думать.
   – Так себе перспектива, – пробурчал Хокудо. – Анализы брали?
   – Да. С мочой выходит очень мелкая фракция реликта.
   – А кровь?
   – Возможность взять кровь появилась только после начала упадка сил. Она уже была чистой, но и в моче реликта уже не было к этому времени. Взять кровь в активной фазе не представлялось возможным. – Голос Кроссмана сделался глуше. – Тело приобрело прочность реликта. Иглой не проткнуть. Да и ножом тоже. Уверен, что и пулей не пробить.
   – Шутите? – насторожился господин Хокудо.
   – Где уж там. – Кроссман вздохнул. – Воздействие реликта на человеческий организм нам еще предстоит изучить. Но уже сейчас можно сказать, что оно носит ярко выраженный характер. Очень быстрая регенерация. Рука отросла за часы. Неуязвимость тела. Мощные, неконтролируемые приступы агрессии. Теперь упадок сил. Но у нас есть и другая проблема. Нам нужно в кратчайшие сроки изъять из оборота весь реликт, с которым может контактировать кровь. Вы понимаете что будет, если кто-то порежется рядом с кожухом реликтора?
   – Не совсем.
   – Ах, ну да… – спохватился Кроссман. – На себе показывать не буду, а то некому будет последствия разгребать. Скажу на словах. Контакт с кровью переводит реликт в жидкое состояние, он выстраивается в нечто вроде ожившей струи и внедряется в рану. Стоит кому-то порезаться рядом с кожухом из реликта, у нас возникнут серьезные проблемы, и поползут слухи об опасности реликта для здоровья.
   – Все срочно в вертолет! – тут же приказал господин Хокудо. – Нам предстоит непростая задача, возможно, без мистера Шерстюка мы ее не решим. Распорядитесь, чтобы пострадавших перенесли на борт.
   Сразу после взлета, господин Хокудо взял микрофон рации, и принялся раздавать распоряжения не очень высокой секретности, в первую очередь, предназначенные юристам. Им в кратчайшие сроки необходимо было подготовить изменения в «Патентные правила».
   Закончив, он устроился в кресле рядом с Кроссманом, и жестом велел ему надеть шумопоглощающие наушники для внутренней связи.
   Тот поспешил натянуть их на голову.
   – Нужно придумать вменяемую причину для изъятия реликта из обращения, – произнес Хокудо. – Важно не вызвать паники, чтобы никто не заподозрил опасность реликта. Дернул вас черт делать защитные кожухи из реликта!
   – Это ладно, – хмуро ответил Кроссман, – Все реликторы находятся либо в щитовых сейфах, либо в специальных отсеках автомобилей. Случайно туда кровь не может попасть. А вот сколько протезов вы успели продать?
   – Не больше сотни, – отмахнулся господин Хокудо. – Это мелочи. А реликторов реализовано больше миллиона, если считать автомобильные агрегаты и вывезенные за границу агрегаты для станций. Это был самый внушительный рынок. Хорошо мы хоть за пределами США и Японии их не продавали. Не смотря на установку в сейфах и отсеках, опасность соприкосновения с кровью есть. Мало ли, что может случиться!
   Кроссман задумался.
   – Надо выяснить, не произошло ли недавно вспышек на солнце.
   – Это серьезно?
   – Вполне. Есть у меня одна идея.
   Таидо хмыкнул, вышел в эфир и провел с кем-то переговоры по-японски. Но через минуту ответил.
   – Нет, значимых вспышек не произошло, магнитных бурь не ожидается.
   – Плохо. Ну, черт с ним. Я думал под эту лавочку вывести реликторы из строя, списав всю вину на Солнце. Ну, раз нет, тогда вину возьмем на себя. Надо немедленно активировать все «контрольные схемы» разом, и выжечь электроды у всех реликторов. Включая автомобильные. Объявим о хакерской атаке. Извинимся, сообщим, что примем меры. И придется все агрегаты заменить бесплатно на новые. Нужны кожухи из обычной брони.
   – Миллион кожухов, миллион замков… – с ужасом в голосе произнес господин Хокудо, быстро поменяв свое первоначальное мнение о необходимости немедленного изъятия продукции из оборота. – На это уйдет больше месяца. Разработка, заказ… И все это время люди, заплатившие нам деньги, будут сидеть без электричества. Я думаю, надо рискнуть. Не пороть горячку. До сих пор обошлось, обойдется и еще полгода. Раз кожухи реликторов спрятаны в сейфах, и без необходимости туда никто не полезет, горячку лучше не пороть. За это время выпустим новую модель, с кожухом из обычной брони, подготовим новые «Патентные правила». Иначе мы устроим куда большую панику, чем возникнет, если просочиться информация об оживающем от крови реликте.
   – Несколько случаев можно замять, – согласился Кроссман. – Объявить выдумкой. Не так давно удавалось весь мир дурачить, скрывая масштабы и причины гражданской войны на Украине. Тут будет проще.
   – Да. Что удалось госдепартаменту, получится и у нас. Главное, не делать резких движений. И проводить обмен на новую модель не бесплатно, а по себестоимости нового кожуха, чтобы самим в копейку не влететь. Реликт нам достается даром, а броневая сталь нет. Так что новая модель должна стоить дороже.
   – Тогда вообще не надо никакого обязательного обмена, – подумав, предложил Кроссман. – Надо просто выпустить новую модель, более изящной формы, большей мощности. Продавать ее дороже, а производство и реализацию старой прекратить. Постепенно от них сами начнут избавляться и нести нам, на утилизацию.
   – Они же будут работать! – удивился Хокудо. – Зачем от них избавляться?
   – Не важно. Смартфоны старых моделей тоже не теряют работоспособности, однако их меняют на новые, – со смехом ответил Кроссман. – Это вопрос моды. Так и будут спрашивать, мол, у тебя все еще реликтор старого поколения? Каменный век! Потом объявим акцию по замене с доплатой. Но менять рабочие агрегаты на рабочие нам выгоднее.
   – Почему?
   – Потому что нам не придется заново создавать ядра. Мы же не выведем их из строя. Нам принесут старые реликторы, мы отдадим новые, а потом со старых снимем ядра, и установим в кожухи нового образца, заменив только преобразователь на более мощный.
   – Гениально. – Господин Хокудо кивнул с довольным видом. – Я рад такому специалисту в своей команде!

Глава 10

   В которой Томас Кроссман создает экзотов, исследует их возможности, а потом получает тревожное известие и новое задание.

   Через несколько часов после прилета, уже в клинике корпорации «Хокудо» Масахиро и Ичин вышли почти одновременно впали в кому, затем у Масахиро произошла остановка дыхания и сердцебиения. Наступила клиническая смерть. Но Кроссман уже был готов к этому и дал обоим, для пробы, малую дозу реликта, использовав крепежные детали протеза с площадью напыления менее двух квадратных сантиметров. Сразу после этого оба очнулись и перешли в состояние крайнего возбуждения, продлившееся несколько часов. Затем у обоих снова произошла потеря сознания, но на это раз без комы. К утру оба пришли в себя, у них появился аппетит, к ним начала возвращаться активность. У Кроссмана, и у Таидо Хокудо отлегло от сердца. Но случившееся с Масахиро хотя и имело счастливый финал, требовало углубленных исследований взаимодействия реликта с живыми существами. Точнее с людьми, так как опыты на нескольких видов животных, которые Кроссман провел сразу после возвращения в лабораторию, никакого взаимодействия не выявили. Реликт разжижался только от человеческой крови, ни от какой другой.
   В токийском центре Кроссману было предоставлено все необходимое, включая оборудование и персонал, но это не способствовало решению задачи. Когда Кроссман явился к Таидо с очередным «пустым докладом», глава корпорации рассвирепел:
   – Почему мы топчемся на месте? – Он пробуравил Кроссмана взглядом.
   – Нужны опыты на людях. С кровью животных реликт не взаимодействует никак.
   – Приматов пробовали?
   – Пробовал. Не работает. Можно об этом забыть. Реликт реагирует только и только на человеческую кровь, причем, пока она живая. Стоит клеткам утратить жизненные функции, все, реакция прекращается.
   – Плохо! – Хокудо вздохнул.
   – Я думаю, надо закрыть эту лавочку. До поры.
   – До какой поры?
   – Ну… Рано или поздно у кого-то произойдет контакт открытой раны с реликтом. Тогда мы сможем нанять человека, с которым это произойдет, и оплатить ему прохождение тестов.
   – Мы не можем этого ждать, – убежденно заявил Хокудо. – Во-первых, действие реликта сохраняется в течение суток, судя по случившемуся с моим сыном. Какие тесты мы успеем провести за столь короткое время, с учетом, что еще пациента нужно доставить в лабораторию? Никаких. Во-вторых, мы приняли все меры, чтобы контакта с реликтом не произошло. Я отозвал все протезы с напылением из реликта, в нем нет необходимости, мы переделаем их на титановые, но оснастим реликторами. Бытовые электрические агрегаты заперты в щитовых сейфах. Работы по строительству подводных станций и батипланов я так же велел приостановить, так как там имеется открытые поверхности из реликта. Производство старых моделей прекращено. Мы сделали пять батипланов, я велел покрыть их толстым слоем тефлона и закрыть в подземном хранилище.
   – От всего не убережешься, – Кроссман пожал плечами. – Если что-то может пойти криво, оно пойдет криво.
   – Тема слишком важная. – Хокудо покачал головой. – Ждать с моря погоды мы не имеем права. Но, насчет проведения оплаченных экспериментов, мысль мне понравилась. Но мы не будем тянуть. Не будем надеяться, что кто-то порежется рядом с реликтом, и забрызгает его кровью. Мы заплатим людям, чтобы они это сделали добровольно. С Масахиро ничего плохого не случилось. Даже наоборот. Рука заново отросла. Так что переживут…
   – Погодите! – Кроссман осмелился прервать собеседника.
   Тот глянул с недоумением.
   – Я понял, как это сделать этично! – добавил Кроссман. – Если у Масахиро отросла рука, возможно, реликт вообще является лекарством от самых страшных болезней! Причем, явных побочных эффектов, кроме приступов агрессии и последующего упадка сил мы не наблюдаем. Можно взять людей, больных неизлечимыми формами онкологии, например, и дать им шанс. Это будет честно.
   – Замечательно! – Хокудо улыбнулся. – Но все должно быть в рамках строжайшей секретности.
   – Понятно.
   – Наверняка, нужные нам люди найдутся в числе персонала или среди их родственников. Я дам задание выяснить этот вопрос.
   Идея, как и большинство идей Кроссмана, оказалась до крайности продуктивной – уже на следующий день двое мужчин и одна женщина согласились принять участие в эксперименте. Все они были примерно одного возраста, от двадцати семи до тридцати пяти лет. Один из мужчин был парализован после травмы позвоночника из-за падения с мотоцикла, у другого диагностировали рак кишечника, а у женщины неоперабельную опухоль мозга.
   Учитывая возможность приступа агрессии после контакта крови с реликтом, Хокудо предложил Кроссману все эксперименты проводить в специальном отделении клиники, удаленном от остальных помещений.
   Сразу после подписания необходимых юридических документов, Кроссман перевез троих пациентов в их новые палаты, каждая из которых имела удобную кровать, биотуалет с возможностью непосредственного исследования мочи, душевую кабину, а так же медиацентр.
   Через час после размещения испытуемых, Кроссман решил начать исследования с одного из мужчин, и задумался, какую дозу ему ввести. Изучив протез, детали которого были растворены кровью Масахиро, Кроссман сделал вывод, что сын Хокудо принял дозу, равную примерно пяти квадратным сантиметрам поверхности стандартного реликтового напыления. Ичину досталось напыление примерно с четырех квадратных сантиметров, и разницы в их состоянии особой не было. Но пока нельзя было сделать вывод, большая это доза или нет. Поэтому, чтобы не терять время, Кроссман решил для начала определить минимальную дозу, воздействие которой окажет наблюдаемое изменение физиологии испытуемого. Для облегчения численной фиксации результатов, он взял стопорное кольцо от протеза, площадью чуть больше одного квадратного сантиметра.
   Помня, что после поглощения телом реликта кожу проткнуть не получится, Кроссман сначала установил пациенту венозный катетер, и лишь затем, через него, осуществил контакт реликта с кровью. Но ожидаемого чуда не произошло, напыление из реликта осталось твердым, из чего можно было сделать вывод, что для разжижения вещества нужна некая его критическая масса. Кроссман начал брать детали из разобранного протеза, с разной площадью напыления, и только когда эта площадь приблизилась к четырем квадратным сантиметрам, произошло разжижение слоя и его утекание в рану. При контакте произошло то, что Кроссман уже видел, когда Ичин решил поэкспериментировать на себе – реликт превратился в жидкость и тонкой струйкой утек в жерло катетера. Физиологические проявления так же были уже знакомыми – кратковременная потеря сознания, спазм всех мышц. Через тридцать секунд после приема реликта катетер неведомой силой выдавило из кожи вместе с иглой, а ранка от укола исчезла без следа. После этого повторно проткнуть кожу иглой не вышло. Пациент находился в сознании, но болевые ощущения утратил полностью. Еще через двадцать минут к первому пациенту не только вернулась подвижность, но и стали быстро пропадать признаки атрофии нижних конечностей. Вот только обернулось это не выражением радости, а мощным приступом агрессии. Пациент вскочил, но еще не в силах толком стоять на ногах, грохнулся на колени.
   В течение часа приступы агрессии повторялись, и, в отличие от Масахиро и Ичина, пациент несколько раз переставал реагировать на лова, словно не понимал их, и демонстрировал поведение, свойственное скорее животным – выл, царапал пол.
   Когда испытуемый выдохся, тут же кончился и приступ агрессии, а Кроссман записал в журнале, что гипервентиляция легких снимает у испытуемых приступ неконтролируемой агрессии, наблюдавшийся у всех, кроме Ичина. С другой стороны, почти сразу после приема реликта Ичин вступил в драку с Масахиро, и трудно понять, что было бы, не случись эта потасовка. Так что Ичина нельзя было встраивать в статистическую выборку из-за неоднозначности данных. Кроссман задумался, нельзя ли купировать приступ повышением содержания кислорода в помещении, после чего приказал доставить несколько кислородных баллонов.
   Но они не потребовались – уже через три часа, почти сразу после сдачи пробы мочи, испытуемый впал сначала в прострацию, как Масахиро и Ичин, а затем монитор показал угнетение дыхания и сердцебиения. Пользуясь тем, что кожа пациента после выхода реликта утратила непробиваемость, Кроссман приказал снова ввести катетер и был готов ввести новую долю реликта, если наступит смерть.
   Так и вышло. Потеря сознания переросла в кому, а та в состояние клинической смерти, а повторная уменьшенная доза реликта позволила вывести пациента из измененного состояния, как это было с Ичином и Масахиро.
   Двум другим испытуемым Кроссман дал дозы побольше. Мужчине вдвое большую, а женщине столько, сколько впитало тело. Так Кроссман установил максимальную однократную дозу, после которой организм переставал принимать реликт, она составила восемнадцать квадратных сантиметров стандартного напыления.
   В этот раз симптомы оказались намного ярче. Тело испытуемых не только приобрело непробиваемость, но к ней прибавилась невероятная физическая сила. В приступах агрессии испытуемые крушили бетонные стены, сгибали арматуру, искалечили кровать, собранную из толстых железных труб. Подача кислорода в помещение проблему не решила. Кроссман приказал доставить в отделение несколько панелей с напылением из реликта, чтобы предотвратить прорыв разбушевавшихся пациентов в оживленную зону клиники.
   Для вывода реликта из организма понадобилось больше времени и несколько мочеиспусканий. Но когда это произошло, клиническая смерть наступила сразу, без предварительных признаков, вроде апатии и комы. Кроссман дал пациентам уменьшенные дозы, но это не привело к выходу из состояния клинической смерти. Пришлось дозу поднять, что вернуло пациентов в еще более активную фазу.
   Кроссман забеспокоился, и не напрасно. Когда весь реликт вышел из организма пациентов, они снова впали в состояние клинической смерти, а не вышли в обычное состояние, подобно Масахиро. Пришлось снова дать дозу реликта размером около пяти квадратных сантиметров напыления. На это раз пациенты, придя в себя, продемонстрировали меньшую агрессию, с ними можно было общаться, давать им тесты. Мыслительные способности оказались все еще угнетены, зато физическую силу испытуемые демонстрировали совершенно невероятную – они не просто ломали силомеры, а плющили сталь пальцами.
   На этот раз экзотическое состояние после приема реликта длилось больше суток, признаки неизлечимых болезней полностью пропали, но в конце фазы цикла все равно наступила смерть и необходимость еще одной средней дозы реликта. После ее приема физическая сила осталась огромной, а умственные способности вернулись к норме. Однако купировать экзотический цикл Кроссману так и не удалось. Раз за разом время от приема до смерти увеличивалось, экзотические проявления сохранялись, но смерти в конце фазы цикла избежать не получалось.
   Примерно через полтора месяца усилий стало ясно, что этим двум пациентам всю жизнь придется принимать реликт. Выйти из экзотического цикла не получалось. В каждой фазе цикла их сила оставалась сокрушительной, приступы агрессии они научились контролировать, время от приема до смерти увеличилось до семи дней и стабилизировалось.
   Что делать дальше, Кроссман не имел представления. Никакой теории у него по этому поводу не было, да и данных, доступных для исследования, пока было слишком мало для серьезных выводов. Но два момента, вроде бы никак между собой не связанных, не давали Кроссману покоя. Почему реликт взаимодействует только с человеком, и никак не реагирует на кровь животных, включая приматов? Как ни крути, факт был странным, навевал мысли о некой искусственности, о четкой подгонке вещества под предельно конкретный геном. Но чтобы такую подгонку осуществить, нужно, как минимум, иметь глубокое представление о целях. Тому, кто данную подгонку задумал и претворил в жизнь. Думать об этом не хотелось, так и до божественного провидения не долго докопаться, поэтому Кроссман решил оставить идеи по этому поводу до лучших времен. Его личный опыт, и опыт всего человечества, подсказывал, что верным оказывается, как правило, самое простое допущение из возможных. А пока в голове каша, мозг неминуемо накручивает дурацкие построения. Когда все усядется, простой и логичный ответ появится сам собой.
   Второй странной деталью было восстановление организма после травм, а так же избавление от неизлечимых обычными методами болезней. С болезнями еще ладно, допустим, реликт уничтожал в организме все инородное. Но отращенная рука, и на глазах затягивающиеся раны, в эту картину не вписывались. Зато вписывались в другую. Создавалось ощущение, что реликт не просто убирал из тела все чужеродное, вроде болезней, но и восстанавливал тело до некого клише, доращивал недостающее, убирал лишнее. Но что это за клише? Может «первичной матрицей», до которой происходило восстановление тела, была именно генетическая информация? Это вполне логично, ведь внешний вид тела, количество конечностей, пальцев, и много чего еще, определялись конкретным набором генов. И тут снова возникала мысль о подгонке под конкретный геном. Разумной, целенаправленной подгонки.
   «Ну, ладно, допустим, – подумал Кроссман. – Сделаю я допущение об искусственном происхождении реликта. Что это даст? К каким выводам приведет?»
   Ну, во-первых, сразу возникал вопрос о создателе реликта. Изначально предполагалось, что источник возник как результат воздействия аномалии. Все с этой версией были согласны, никого она не коробила. Это казалось вполне логичным, так как аномалия вытворяла и не такое, без всякого зазрения совести локально отменяя и переписывая незыблемые законы. Если это явление способно исказить время, гравитацию, атомарную структуру предметов, то что ей мешает создать новое вещество с невероятным набором свойств?
   Вот тут-то и возникала неувязочка, заставляющая связать две странности. Реликт действует только на людей. Реликт восстанавливает человеческое тело до некой первичной генетической матрицы. Эти две странности напрочь отметали представление об аномалии, как о некой случайной природной силе. Невозможно случайно с такой точностью подогнать восприимчивость вещества к четко заданному геному. Настолько четко заданному, что даже геном шимпанзе не вызывает реакции. А еще менее возможно, чтобы это вещество заодно восстанавливало тело до матрицы данного генома. Нет, такое может создать лишь разум, знающий чего хочет, поставивший осознаваемую цель, умеющий ее достигать. Разум, оснащенный мощнейшими вычислительными возможностями, способными провести анализ генома в масштабе самых малых секвенций. Тут уже, хочешь или не хочешь, возникнет мысль об инопланетном вмешательстве.
   Стоило его допустить, все сразу вставало на свои места. Либо сама аномалия являлась некой формой разумной жизни, способной вносить непосредственные изменения в некую информационную ткань реальности, либо она являлась инструментом, энергетическим манипулятором очень высокоразвитых существ, обративших внимание на Землю и ее обитателей.
   Первый вариант с разумностью самой аномалии Кроссману не очень пришелся по вкусу. Это предполагало создание сущностей без необходимости, то есть принятие концепции о некой небелковой, информационно-энергетической форме жизни. Обычно, как гласит принцип Оккамы, такой подход не является продуктивным. Тогда логично принять концепцию обычной, белковой жизни, возникшей и развившейся вне Земли, и создавшей цивилизацию, шагнувшую очень далеко относительно человечества. Настолько далеко, что этой цивилизации подвластно создание некого, ну, если так можно выразиться, устройства, манипулятора, беспилотника, который землянами воспринимается как аномалия. Этим манипулятором они шарят по Земле, меняют привычную нам структуру реальности и, в какой-то момент, создают реликт.
   Выходит, это подарок? Некая цивилизация, при помощи информационно-энергетического манипулятора, создает на Земле неиссякаемый источник вещества, способного стать универсальной броней, универсальным источником энергии, и универсальным лекарством. Тут уж невольно задумаешься, зло это или благо? В первом приближении – безусловное добро, избавляющее людей от бед, которые оно столетиями не могло самостоятельно преодолеть. Но что это даст людям? Возможность невиданного ранее цивилизационного рывка, всеобщее счастье достатка и здоровья? Или войны за обладание новым ресурсом, и горстку людей, продающих избавление от болезней за дикие деньги?
   Конечно, гипотетических инопланетян такие этические тонкости могли вообще не волновать. Они подарили возможность, шанс. А как человек эту возможность использует – ему самому решать. Точно так же вышло и с огнем, и с ядерной энергией. Природа дает возможности, а в каком виде их воплотить – самому человеку решать. Можно печь лепешки, а можно сжигать города.
   В концепцию инопланетного разума прекрасно вписывался и Олег Шерстюк. Он ведь, если верить Хокудо, около двадцати лет назад принял некий внеземной сигнал. Именно расшифровка этого сигнала привела Шерстюка к созданию антигравитационного привода, и к обретению им безграничной способности к внушению. Можно предположить, что этот сигнал был старой моделью того же манипулятора, которым сейчас является аномалия. За это говорило и то, что Шерстюк оперирует некими воображаемыми струнами, сложенными в виде янтры, и Ганнибал Мэтью, получивший способность безграничного оперирования случайностями, так же оперировал похожей фигурой, чтобы вызвать проявление аномалии в нужном месте в нужное время. Во всем этом просматривалась четкая, хотя и совершенно безумная, логика.
   Наблюдаемые же факты были очевидны – тело испытуемых приобретало полную непробиваемость, независимо от принятой дозы. При этом кожа не превращалась в панцирь, а сохраняла упругость и эластичность, на вид и на ощупь не имея отличий от обычной живой человеческой кожи. На взгляд Кроссмана это было очень странно, так как он не мог представить. в каком виде реликт должен находиться внутри клеток, чтобы обеспечить телу наблюдаемые свойства. Скорее всего реликт, не имея атомарной, а возможно и вообще квантовой структуры, взаимодействовал с телом на лептонном, субатомном уровне.
   При этом в выделениях испытуемых реликт присутствовал в виде взвеси частиц. Фракции такого реликтового ила наблюдались во всех физиологических жидкостях тела, их содержала слюна, слеза, эякулят мужчин, но при этом функции сперматозоидов не нарушались. Казалось бы, все логично. Вещество попадает в кровь, образует в ней фракции ила, которые естественным образом выводятся всеми выделяемыми жидкостями. Но в эту картину не вписывалось главное – тела испытуемых, никак не меняя внешнего вида и тактильных характеристик, переставали быть подвержены любым проникающим воздействиям. Их нельзя было проткнуть, а прикосновение к коже до красна раскаленным металлом не вызывало ни ожога, ни боли.
   Попытка внедрения зондов в ткани глаза или в слизистые оболочки так же не увенчалась успехом. Кожа вела себя так, словно имела тончайшее непрерывное напыление из реликта. Реликтовый ил, представляя собой раздельные фракции, не был способен привести к такому эффекту. В крови испытуемых происходило что-то иное, некий непонятный, таинственный процесс взаимодействия вещества с тканями тела. Его нельзя было исследовать без проникновения в вену, но это не представлялось возможным.
   С этим отчетом Кроссман прибыл к господину Хокудо. Тот внимательно прочел, поднял брови.
   – Почему вы назвали цикл экзотическим, а не реликтовым? – удивился он.
   – Потому что не любой прием реликта сопровождается проявлением экзотических возможностей испытуемого. Зависит от дозы. Так же наблюдается очень большая разница в симптомах после выхода реликта из организма.
   – Да, хороший термин, – согласился Хокудо.
   – К тому же он облегчает классификацию самих испытуемых, – добавил Кроссман. – В отдельную графу можно вывести испытуемых, принявших предельную дозу насыщения, и называть из экзотами.
   – Тогда эу нас два экзота. – Хокудо неопределенно хмыкнул. – То есть, вывести их из этого вашего экзотического цикла мы не сможем?
   – Нет. При выводе реликта, полученного в дозах насыщения, наступает смерть.
   – В любом случае, из клиники их надо переместить, – заявил Хокудо. – Взбредет им что-то в голову, их же не удержать ничем.
   – Пока их удерживают обещанные гонорары, – с усмешкой ответил Кроссман.
   – Да. Отлично. Тогда надо им выплатить деньги, а заодно я прикажу подготовить для них бункер на корпоративном полигоне. По крайней мере, он сможет их удержать, в случае чего. И надо заказать Шнайдеру стенные панели и дверь с реликтовым напылением. Я этим займусь.
   В течение двух последующих дней испытуемых перевезли на полигон и подписали бумаги о продолжении экспериментов с многократным увеличением гонорара. Но Кроссман понимал, что все это полумеры. У Хокудо не было иного выхода, кроме как признать экзотов финальным состоянием после дозы насыщения и изменить их статус с пациентов на какой-то другой. Ведь два человека, которых несколько дней невозможно убить известными средствами могут принести огромную пользу корпорации.
   Вывел Кроссмана из задумчивости телефонный звонок от господина Хокудо.
   – Да, – ответил Кроссман.
   – Есть срочный разговор. Важный. Не для телефона, – глухим голосом выдал Хокудо. – Я на дирижабле, так что давай, выбирайся из бункера, подберем тебя.
   Хмыкнув, Кроссман поспешил выполнять приказ. Он вспомнил, как после первого исследования реликта обмолвился Шнайдеру, что новое вещество, по сути, имеет всего одно свойство – поглощать любую приложенную к нему энергию. А потому исследовать в нем, в общем-то нечего. Теперь это выглядело смехотворным. Чуть ли ни каждый месяц реликт добавлял тайн, обнаруживал все новые области применения.
   «Как ящик Пандоры», – подумал Кроссман.
   Впрочем, разве не вся реальность такова? Пока мы ее мало исследовали, она кажется простой и понятной, но, по мере расширения представлений об устройстве мира, вопросов становится только больше.
   Но стоило начать разговор с Хокудо, сразу стало ясно, что он будет не о реликте.
   – Мне позвонил Шнайдер, – сообщил глава корпорации, стоя лицом к окну, спиной к гостю. – В Лионе, где расположен один из европейских филиалов «Реликт Корпорэйшн», произошел ряд весьма странных событий. Много Шнайдер по телефону сказать не решился, говорил больше намеками, но я понял, что речь идет о человеке, наделенном способностями вроде способностей Шерстюка или Мэтью.
   – Но у них разные способности, – осторожно заметил Кроссман. – Шерстюк, по всей видимости, управляет сознанием людей, а Мэтью, судя по вашим рассказам, овладел способностью управлять случайностями.
   – Боюсь, это частные случаи одного и того же. – Хокудо вернулся за стол.
   – Управление струнами?
   – Да. Я бы хотел, чтобы этой струнной проблемой занялся настоящий ученый.
   – Меня имеете ввиду?
   – Да. Больше я эту тайну никому не могу доверить. Пока добираемся до Франции, я очень рекомендую подробно побеседовать с Шерстюком, понять суть механизма воздействия. При чем тут эти треклятые струны, и чем они могут являться в действительности, на физическом уровне.
   – Ну, тут далеко ходить не надо, – с усмешкой ответил Кроссман. – В физике существует Тория Суперструн. Согласно ей вся материя представляет собой как бы результат вибрации неких струн, имеющих квантовые планковские параметры.
   – Покопайся и в этом. Но не пренебрегай широким взглядом на вещи, ладно?
   – В каком плане?
   – Мне бы хотелось собрать воедино не только научные, но и эзотерические знания человечества.
   – Боюсь, это вне моей компетенции.
   – Попробовать стоит. Поговори с Шерстюком, с его женой, она много чего прочла за минувшие годы, что могло пролить свет на способности ее мужа. Зачастую эзотерика не противоречит науке, а просто излагает концепции другим языком, и под несколько другим углом зрения. В рамках других понятийных парадигм. А иногда дополняет науку теми концепциями, которыми та раньше не оперировала. Я не прошу влезать в это с головой. Но и пренебрегать этим не стоит.
   – Хорошо. Можно подробнее узнать, что произошло в Лионе?
   – Конечно. Там произошел ряд ограблений банков. Ну, вроде бы, ничего особенного, дело житейское. Но месье Матис, глава лионского филиала «Реликт Корпорэйшн», считает, что грабитель неуловим от того, что способен повелевать любой механикой.
   – Ни хрена себе! – Кроссман не удержался от восклицания.
   – Он вскрывает замки без малейшего намека на взлом. Он дистанционно выводит из строя механизмы привода камер наблюдения.
   – Вы хотите его поймать?
   – Безусловно.
   – Но как, если он обладает такими возможностями?
   – Поэтому мне и нужен ученый.
   – А не проще использовать Шерстюка? Клин клином вышибают.
   – Проще, но мы не знаем, к чему может привести столкновение таких….
   – Настройщиков, – подсказал Кроссман. – Ну, раз они могут подстраивать струны, пусть будут Настройщиками.
   – Да, логично. Так вот, мы не знаем, что произойдет при встрече двух Настройщиков, при возникновении конфликта между ними. Шерстюком я рисковать не могу. Поэтому нужно разработать технологию, как с этим справиться без Шерстюка.
   – Хорошо. А какова конечная цель? Привлечь к сотрудничеству еще одного Настройщика?
   – В идеале да. Но не только, – ответил Хокудо. – Настройщиками не рождаются. Настройщиков создает аномалия. Раз у нас в Европе появился Настройщик, значит, где-то в Европе проявила себя аномалия.
   – Нда… – Кроссман задумался. – Это хреново. Если кто-то туда заедет на автомобиле с реликтором, произойдет детонация. Тут уже шила в мешке не утаишь, начнутся комиссии, сертификация реликторов на безопасность, выяснение причин взрыва.
   – Могут вообще отказаться от реликта, – со вздохом добавил Хокудо. – Властям очень не нравится рост влияния и финансовой мощи наших корпораций. Они используют любую лазейку, чтобы вызвать у людей ненависть к нам и реликтовым технологиям. Но и это еще не все. Стоит произойти случайно детонации реликта, нашей неуязвимости конец. Каждый идиот с мощной рогаткой, постреляв камешками с места проявления аномалии, сможет уничтожить и наш дирижабль, и бронемех, и реликторную станцию. Так что для нас жизненно необходимо поймать этого Настройщика, и выяснить, где находится место аномалии, с которой он столкнулся. Мы обязаны обнаружить его раньше всех. Понятно?
   – Предельно, – с хмурым видом ответил Кроссман.

Глава 11

   В которой Питер Пайп демонстрирует отсутствие гостеприимства и человеколюбия, пытается повеситься, но потом находит веревкам более впечатляющее применение.

   Питер Пайп не обладал рефлексами наемного убийцы или морского пехотинца в отставке, да и чуткостью сна не отличался, поэтому сообразил, что в его комнате посторонние, только когда холодное лезвие ножа коснулось его кожи на шее. В следующий миг кто-то схватил его за волосы и крепко прижал к подушке.
   – Дернешься, горло перережу, – сообщил глухой мужской голос по-французски.
   Питер Пайп открыл глаза, и разглядел в темноте на фоне окна двух громил с бейсбольными битами. Третьего он не видел, но зато хорошо чувствовал – именно он держал за волосы, приставив нож к горлу.
   – Что вам нужно? – прохрипел Питер Пайп.
   – Нам нужно поговорить, – хмыкнув, ответил незнакомец.
   – Не очень удобная поза для разговора, – снова прохрипел Пайп.
   Всю жизнь Питер Пайп старательно избегал конфликтов из страха быть побитым. Он боялся боли, не любил напрягаться, обожал комфорт во всех его проявлениях. Но тут он с удивлением осознал, что страха в его душе нет вовсе, не смотря на вломившихся громил, не смотря на приставленный к горлу нож. Привычка оперировать Струнами выработала в нем ранее недостижимую чуткость к любым проявлениям информации, и он понимал, что если бы его пришли убивать, полоснули бы по горлу спящего. Раз это не произошло сразу, значит, этого можно будет избежать и дальше. Особенно, имея несколько козырей в рукаве, о которых никому не известно, включая вломившихся молодчиков.
   – Не будешь дергаться, отпущу, – пообещал голос.
   – Куда мне дергаться? Вас трое, а я тяжелее велосипеда ничего в жизни не поднимал.
   Это прозвучало убедительно. Незнакомец отпустил Пайпа, и отшагнул от кровати, держа нож у бедра, наготове.
   Питер Пайп сел на кровати, и опустил ноги на пол. В классической пижаме в полоску, тощий, с аристократическим римским профилем, он выглядел комично в присутствии трех вооруженных верзил, имевших, без сомнения, богатое криминальное прошлое.
   – Меня зовут Ворон, – представился тот, что держал за волосы. – Большего тебе пока знать не надо.
   – Чем могу служить? – спросил Пайп, повертев затекшей шеей.
   Он сам поразился собственному спокойствию.
   – Ты кто такой? – напрямую спросил Ворон. – Держишься, как прожженный ворюга, которому на все наплевать. Но у нас тут таких мало, я всех знаю. Говоришь с акцентом, значит, приезжий. Откуда ты вынырнул? Англичанин?
   – Боюсь, это в вас говорит праздное любопытство, – ответил Пайп нарочито культурно. – Вы ведь не это хотите узнать.
   Впрочем, ему не трудно было выдавать высокопарные фразы даже на чужом языке, он всю жизнь так и говорил, стараясь подчеркнуть весомость своего образования на работе, и эксклюзивность положения среди редких друзей. А то, что его считали чистоплюем при этом, его мало заботило. Он вообще был о людях, как о биологическом виде, не очень высокого мнения, и не расстраивался ни грамма, когда социум, со всеми признаками стада, так или иначе его отторгал.
   Когда отторжение окончательно стало явным, это принесло больше степеней свободы, чем душевных страданий. И хотя поначалу Пайп испугался настолько, что решился свести счеты с жизнью, но этот страх был обусловлен исключительно боязнью остаться без денег и связанного с ними комфорта. А когда финансовый вопрос был решен кардинально, унынию в душе не осталось места.
   – Какое к херам любопытство? – зло прорычал Ворон. – Мне тебя пырнуть ножом в живот проще, чем тебе поссать в твоем возрасте. Я пришел узнать, с какого перепугу ты решил, будто тебе все дозволено? Нахер ты всю полицию поднял на ноги, и мешаешь честным ворам жить, как они привыкли? А если ты говорить не собираешься, я тебя прирежу, и решу этим все проблемы.
   – Чушь, – поморщившись, произнес Пайп. – Если бы дело было в этом, ты бы прирезал меня во сне, и не развозил бы сопли. Уж прости за прямоту. Не беси меня, говори, с чем пришел?
   Ворон хмыкнул. Такого напора он явно не ожидал.
   – Ладно. – Он убрал часть агрессии в голосе. – Хочу узнать, как ты это делаешь. Как провернул три дела, а о тебе никто никогда ничего не слышал.
   – Не три, а пять. Но сам вопрос тоже мимо, – с унынием в голосе произнес Пайп. – Даже если бы ты хотел это узнать, и даже если бы я соизволил тебе это в подробностях рассказать, ты бы ни одного слова не понял, и уж, тем более, не смог бы повторить.
   – Нарываешься, чувак! – Ворон шагнул навстречу, приподняв острие ножа.
   Пайп лишь на пару мгновений нырнул в Структуру Струн. Он уже настолько ловко приноровился управляться со Струнами, отвечающими за коды механических взаимодействий, что ему не составило никакого труда привести в действие заранее приготовленные ловушки, которые ни один полицейский, ни один суд никогда бы не признал оружием. Три тонких веревки, как по волшебству вырвавшиеся из углов комнаты, почти одновременно, с глухим стуком пробили черепа верзил. Тела мешками рухнули на пол, одна из бейсбольных бит подкатилась к босым ногам Пайпа.
   – Переговорщик из тебя никудышный, – с грустью произнес Пайп. – Ну и хрен с тобой.
   Он сходил в ванную, достал три рулона бумажных полотенец, частично размотал их, и подложил под головы мертвых громил, чтобы кровь, пока течет из ран, впитывалась бы в бумагу. Затем он небрежно смотал валявшиеся на полу веревки, тоже частично окровавленные, и комом зашвырнул в угол.
   На самом деле Питер Пайп прекрасно понимал, зачем к нему вломился Ворон с подельниками. Просто, из-за природной тупизны, ворюга не смог правильно сформулировать свои чаяния. В отличие от Пайпа, с детства удивлявшего окружающих способностями полиглота, Ворон не смог подобрать слов даже на родном языке. По сути же он хотел в долю. Точнее, собирался сделать вид, будто способен помочь в очередном ограблении. Но Пайп еще не был уверен, в необходимости помощи со стороны криминального мира. Иногда подобные мысли возникали, но быстро развеивались, когда Пайп вспоминал, как легко и цинично его отверг другой социум, не имевший отношения к криминалу.
   Ведь еще совсем недавно Питер Пайп занимал должность главного турбинного инженера на атомной станции Бюже под Лионом. Но проклятые реликторы так быстро изменили приоритеты в мире, что атомные станции были признаны безусловно опасными, их закрыли, а персонал без затей вышвырнули на улицу. Не рассчитали немного, так как реликторных станций было пока маловато, и они не могли обеспечить энергией всю Францию. Начались перебои с электричеством, но заново запускать остановленные атомные станции никто не собирался, вместо этого власти регионов соревновались, кто лучше полижет задницу руководству «Реликт Корпорэйшн», чтобы именно в их провинции поскорее ввели в строй реликторы.
   Питера Пайпа тогда накрыла столь мощная волна депрессии, что единственным выходом казалось самоубийство. У него не вызывало сомнений, что лучше в один миг прервать жизнь, чем дальше прозябать в нужде и неустроенности. Он к этому не привык, и не хотел опускаться до уровня портовых работяг, считающих за великое благо бокал пива после дня каторжного труда.
   Оружия у Питера Пайпа не было, вскрывать вены казалось неэстетичным, а попытка набраться снотворным, могла оказаться неэффективной. Подумав, Пайп пришел к выводу, что наилучшим способом ухода из жизни можно считать повешенье. Эта мысль возникла не на пустом месте, так как у Пайпа был некоторый опыт на этот счет. Несколько раз, одолеваемый сексуальным желанием, которое он, из брезгливости, никогда не удовлетворял с женщинами, Пайп мастурбировал, накинув на шею мягкую удавку. Это приносило намного более яркие ощущения, чем обычная мастурбация. Более того, Пайп где то слышал, что у мужчин, казненных через повешенье, иногда наблюдалась эрекция и даже эякуляция. Ему понравилась идея уйти из жизни на пике сладострастного всплеска.
   Но он быстро пришел к выводу, что в городской квартире не так просто найти удобное и надежное место для крепления веревки. Впрочем, эту проблему решить было проще простого, если добраться до ближайшего леса, где не будет лишних свидетелей, и где можно будет провести последние минуты в живописном месте, а не в затхлых каменных джунглях.
   Не долго думая, Питер Пайп купил веревку, отрезал от нее кусок подлиннее, упаковал его в спортивную сумку, кинул туда же кусок мыла. Затем взял деньги на такси и пиво, после чего, насвистывая, спустился на улицу. Направление он по привычке выбрал восточное, так как именно там, менее чем в полусотни километров от Лиона, располагалась остановленная атомная станция, с которой уволили Пайпа. Так далеко он ехать не собирался, но в том же направлении располагался лес на берегу озера Ле-Гран, где было достаточно малолюдно, и достаточно живописно для претворения в жизнь задуманного.
   Вызвав такси со смартфона, Питер Пайп направился через сквер к магазинчику, где можно было прикупить пару баночек пива. Он обратил внимание, что на одной из лавочек, в полном одиночестве, сидит мужчина в очень странной одежде. На нем был черный, изрядно потертый, дорожный плащ и широкополая черная шляпа, скрывавшая лицо. Мужчина держал в руке затертый листок бумаги, опустив взгляд, и сосредоточившись на написанном. Самым странным было, что он сидел на лавочке совершенно один, хотя другие скамейки, как всегда в погожий весенний день, были заполнены полностью.
   «Воняет от него, что ли?» – подумал Питер Пайп, проходя мимо.
   Почему-то присутствие странного незнакомца вызвало в душе отчетливое, но совершенно необъяснимое беспокойство. Пайп даже ускорил шаг, а когда переходил улицу, чтобы войти в магазинчик, внезапная мысль обдала его холодом.
   «Может, так выглядит смерть, которая теперь будет идти за мной по пятам?» – подумал Пайп.
   Впрочем, это было даже интересно. Он не верил ни в какую мистику, но ему показалось, что было бы забавно напоследок столкнуться с чем-то удивительным и неведомым.
   Добравшись до леса, Питер Пайп отпустил такси, закинул на плечо сумку, и направился по проселку в сторону озера. Наконец, он покинул общественное место, и можно было раскупорить баночку пива, не боясь конфликта с блюстителями порядка. Под солнечную погоду пошло оно замечательно.
   – Отличный день, чтобы стать последним! – пробормотал Пайп.
   Не доходя до озера, где наверняка расположились любители отдыха и пикников у воды, Питер Пайп свернул в лес. Вешаться у самой дороги он не хотел, в любой момент интимному делу могли помешать случайные люди. Пришлось некоторое время продираться сквозь ивовый подлесок, пока, наконец, взгляду не открылась удобная поляна. Судя по отсутствию мусора, так глубоко в лес никто не забирался, а потому неожиданной компании можно было не опасаться. К тому же у раскидистого клена, уже выпустившего молодые почки, возвышался довольно высокий валун, который мог пригодиться вместо табуретки, чтобы спрыгнуть с него.
   Достав веревку, Питер Пайп запоздало подумал, что не взял ножа. Отрезанный дома кусок оказался слишком длинным, и вязать его к ветке было не очень удобно. Но уж что есть, то есть. Смазав часть веревки мылом, и сделав на одном конце петлю, он задумался, какую ветку использовать для крепления. Можно было забраться на дерево, привязать веревку повыше, надеть петлю на шею, и спрыгнуть вниз. Но тогда смерть произойдет слишком быстро, от перелома шейных позвонков, а не от удушья. Питера Пайпа это не очень устраивало, он хотел получить под конец самые яркие, как ему казалось, сладострастные переживания. Подумав, он выбрал ветку пониже, чтобы можно было вскарабкаться на валун, надеть петлю, а потом соскользнуть вниз, и затянуть ее.
   Питер Пайп довольно быстро завершил все приготовления, но длинный конец веревки все время болтался под ногами. Психанув, Пайп намотал его на небольшой камень, как на катушку, и запустил вверх. Размотавшись, веревка повисла на почти голых ветвях, образовав затейливые зигзаги.
   Откупорив вторую банку пива, Питер Пайп опустошил ее наполовину, затем снял и отбросил в сторону штаны, вскарабкался на камень, надел на шею петлю, и принялся мастурбировать, то и дело приседая, чтобы затянувшаяся петля перетягивала шею. Он собирался спрыгнуть с камня, ощутив приближение оргазма, чтобы жизнь покинула его тело вместе с изливающимся семенем, но все пошло не так, как он ожидал.
   Сначала Питер Пайп ощутил явственный холод, обдавший голые ноги, но не придал этому значения, так как целиком был сосредоточен на яркости ощущений. Затем ледяная стужа обожгла шею, но желанная развязка была уже так близка, что Пайп не стал останавливаться. Ощутив ее неотвратимое приближение, он соскользнул с камня, ожидая подстегивающего удушья, но веревка, вместо того, чтобы стянуть шею, разорвалась, как трухлявый бинт. Питер Пайп грохнулся на четвереньки, больно стукнувшись коленями о землю, и приложившись подбородком о камень. Оргазм все равно произошел, но вместо яркого наслаждения он принес лишь разочарование и стыд.
   Питер Пайп открыл глаза, и остолбенел. С вершины клена, к которому он привязал веревку, падал снег. Крупный, пушистый, размером с монетку в десять центов. Сама веревка превратилась в мохнатую белую мишуру, змеящуюся по дереву и сверкающую льдинками в лучах яркого солнца.
   Чертыхаясь, неловко подпрыгивая на одной ноге, Питер Пайп натянул штаны, неопрятно забрызганные спермой. Это ему казалось более важным, чем разобраться в столь странно поменявшейся ситуации. Но когда он, наконец, застегнул ремень, любопытство взяло верх, Пайп отшагнул от клена, и окинул местность более широким взглядом. На самом деле ничего, кроме дерева, не изменилось. Но оно само покрылось сначала инеем, потом снегом, а затем, как по волшебству, начало превращаться в мелкие льдинки и рассыпаться, как до этого рассыпалась в труху капроновая веревка.
   Это было немыслимо, невозможно, и от кучи сверкающих иголочек, в которую за минуту превратилось дерево, исходил не только холод, но и ледяной ужас. Внезапно накатившая волна страха была столь сильна, что Пайпа словно парализовало. Пот покатился между лопатками, волосы, без преувеличения, зашевелились на голове. Питер Пайп не мог понять, что именно его так пугает. Безусловно, рассыпавшееся в ледяную пыль дерево увидишь не каждый день, но трудно было представить, чтобы это могло до паралича напугать взрослого мужчину, сталкивавшегося с нештатными ситуациями на атомной станции.
   Питер Пайп хотел было попятиться, чтобы потом броситься наутек, но тут, как назло, под ногу подвернулся оголенный корень соседней березы. Подошва оскользнулась, Питер Пайп неловко взмахнул руками, и полетел спиной на ковер из прошлогодней листвы.
   Он еще не коснулся земли, когда прямо в воздухе, там, где только что была голова, из ниоткуда материализовалось тонкое сверкающее лезвие изо льда. Питер Пайп рухнул на спину, но лезвие осталось в воздухе, явно не собираясь подчиняться земной гравитации. Через миг, так же неожиданно, с шелестом возникло еще одно ледяное лезвие, а потом еще и еще. Они вырастали из общего центра, расположенного в полутора метрах над землей, распространялись в разные стороны, образовав нечто вроде гигантской, несимметричной, уродливой снежинки. Вот только снежинки, обычно, мягкие и пушистые, а тут ледяные клинки даже на вид были острыми и опасными. Такие же начали стремительно вырастать из земли, строго вертикально, но в хаотичных местах, без всякой системы. Лязг стоял такой, словно кто-то пробивал саблей корыто с пружинами.
   Питер Пайп испугался еще больше. И трех минут не прошло с момента, когда он едва не свел счеты с жизнью, но сейчас вырастающие из земли ледяные рапиры включили задремавший инстинкт самосохранения. Питер Пайп вскочил, но куда бежать? Лезвия с треском прошивали землю, вздымая груды прелых листьев, и роняя отколовшиеся осколки. Одно прорубилось прямо там, где только что спина касалась подстилки из жухлой листвы. Клинков становилось все больше, промежутки между ними все меньше. И бежать было уже некуда, и умирать расхотелось категорически.
   Но тут все изменилось. Мир поблек, словно кто-то убавил интенсивность цветности на мониторе, при этом всюду явственно проступили пересекающиеся во всех направлениях серебристые струны. Касаясь ледяных клинков, они рвались, вызывая непонятные, почти не осознаваемые изменения в реальности. Где-то в глубине личности возникло отчетливое понимание, что чем больше порвется струн, тем больше ледяных пик извергнет из себя твердь под ногами.
   Не раздумывая больше ни секунды, Питер Пайп принялся размахивать руками, пытаясь отклонить струны. И это удалось, хотя результат каким-то непонятным образом отнимал силы. Но до того ли было? Каждый раз, когда удавалось уберечь группу струн от разрыва, несколько клинков распадалось в ледяную пыль и серебристой пудрой осыпалось на землю. Удвоив усилия, Пайп заметил, что уничтожает лезвия быстрее, чем те успевают расти. И чем дальше, тем легче это давалось. Наконец новые пики перестали расти из земли, а уже выросшие, все без исключения, распались в тонкий серебристый прах.
   Куча льдинок на месте дерева так же начала тять, но вместо того, чтобы просто впитываться в землю, вода начала плавить ее. Грунт в радиусе нескольких метров превратился в коричневую жидкость, поглощавшую все, что в нее попадало. А когда от снега, льда, дерева, веревки и сумки ничего не осталось, грунт застыл. Правда, на почву он совсем перестал походить, скорее напоминал теперь коричневую труху пополам с серебристой пудрой. Пайп поспешил поскорее выбраться из этого круга, в котором не уцелели ни листья, ни кустарник, ни камни. Лишь почти добравшись до дороги, Пайп перевел дух. Радость от спасения перекрывала все другие переживания. Пустяком казалась недавняя депрессия, а потеря документов, провалившихся сквозь землю вместе с сумкой, воспринималась как мелкая бытовая неурядица.
   Но, вернувшись домой, Питер Пайп начал замечать изменения. Плотные пересечения серебристых струн то и дело возникали или вокруг, или в воображении. Однако чем бы они ни были, они однозначно несли информацию. Вполне ясную и четкую, словно написанную на понятном языке. И это было странно, так как вместо букв для ее передачи использовалось взаимное расположение таинственных струн. Причем информация эта рассказывала о том, в чем Питер Пайп превосходно разбирался – о взаимодействиях самых разных механических систем. Информация была не просто понятной и четкой, но вполне осознаваемой в привычном виде, на уровне формул передаточных чисел, соотношения плеч рычагов, запасенной пружинами энергии, и прочих механических параметров.
   Питер Пайп мог ее считывать как вблизи объекта, наблюдая его непосредственно, и даже если он находился за стеной. На следующий день стало ясно, что информацию струн можно не только читать, но и менять ее, мысленно передвигая струны. Таким образом, можно было, приложив некоторые ментальные усилия, изменить текущие параметры любых механических элементов на любые другие.
   До обеда Пайп забавлялся с новым умением, останавливая и снова запуская настенные часы, не прикасаясь к ним, затем, посредством струн, покопался с механизмом тостера, а когда тот стал казаться слишком простым, перешел к изменению струн, отвечавших за состояние дверного замка. Оказалось, что открыть его, даже не подходя к двери, является вполне посильной задачей. Но при этом не получалось двигать какие-то элементы, можно было лишь изменить параметры одной из пружин, сделав ее мягче, тогда другая, противодействующая, смещала язычок замка.
   Это сразу навело на мысль о практическом использовании новых возможностей. Если можно открыть замок собственной двери, то может и банковский сейф не устоит?
   Питер Пайп не задавался вопросами теории. Чем были эти струны, как передавали воздействия в реальность, его не волновало. Произошедшее в лесу, само по себе, было настолько необычным, так далеко выходило за рамки понятного и привычного, что появление струн, посредством которых можно было творить чудеса, из ряда вон уже не выходило. Питер Пайп воспринимал свою сверхспособность, как некую компенсацию за пережитое. А раз так, надо ею пользоваться.
   В квартире новому умению стало тесновато, и Питер Пайп решил прогуляться по городу. Чем больше он оперировал струнами, тем легче это давалось, а знание механики позволяло менять взаимодействия почти не задумываясь. Сидя на той же скамеечке, где вчера заметил незнакомца в черной шляпе, Питер Пайп шутя заглушил моторы проезжающих машин, вызвав небольшой затор, блокировал дверные замки, не давая водителям и пассажирам выйти, а когда подъехала полиция, попробовал выстрелить, прямо в кобуре, одним из пистолетов. Но из этой затеи ничего не вышло – курки были спущены, и не было никакой ответной пружины, какая могла бы поставить хоть один из них на боевой взвод. Это расстроило, показывая пределы возможности. С другой стороны, было ясно, что любое оружие можно без всякого труда обезвредить, сместив значение плеча рычага, или до нуля ослабив боевую пружину.
   Закончив эксперимент с оружием, Питер Пайп проверил свои возможности на нескольких разных замках, и остался доволен результатом. Напрашивался вывод, что чем сложнее механическое устройство, чем больше в нем различных противодействующих элементов, тем проще им управлять. Просто перевернуть урну не получалось, передернуть затвор или взвести курок тоже, а вот заклинить велосипедную втулку уже не составляло труда.
   Хотя обнаружилось еще одно ограничение – струны были четко видны лишь на определенных дистанциях, а дальше сливались в зыбкий серебристый туман, которым оперировать уже не получалось. Если механизм находился на расстоянии более тридцати метров, идущих к нему струн было уже не разглядеть. Впрочем, и этого было достаточно для полноценного практического применения.
   В общем, становилось очевидно, что решение ограбить банк является более продуктивным, чем идея повеситься от безденежья. Осталось только выбрать конкретную цель. В успехе Питер Пайп уже нисколько не сомневался, но осторожностью пренебрегать тоже не следовало. Сразу соваться в банк Питер Пайп не хотел. Не от того, что не был до конца уверен в собственных силах, а лишь потому, что плохо представлял себе структуру банковских хранилищ, где что расположено, как кратчайшим путем попасть к ценностям. Это еще предстояло исследовать, потратить время, а возможно и деньги. Но, даже если обойдется без финансовых вливаний, все равно каждый день нужно жить и питаться.
   Требовалось добыть хоть немного денег, а потом уже искать большой куш и пути к нему. Поэтому, в качестве первой цели Питер Пайп выбрал обычный магазин. Не факт, что в кассе было полно денег, но даже если их там совсем нет, это будет опыт реального дела, который можно будет затем совершенствовать.
   Дождавшись ночи, Пайп покинул свою квартиру, и пешком протопал три квартала до выбранного ювелирного салона. Он уже без труда научился визуализировать струны, отвечавшие за состояния тех или иных механизмов, так что еще на подходе распределил давление датчиков сигнализации таким образом, чтобы они не среагировали на вторжение. Затем пришла очередь замка. Сместив нужные струны, Пайп изменил баланс упругости пружин, и одна из них сдвинула язычок замка.
   Через Структуру Струн он ощущал вокруг все механизмы, в том числе и приводы камер наблюдения внутри помещения, поэтому ни одна из них для него не могла стать неожиданностью. Он мысленно пробежал воображаемыми пальцами по струнам, направив все камеры в потолок, отворил дверь, и скрылся в полутемном пространстве торгового зала.
   С кассой оказалось справиться проще простого. Под воздействием измененной структуры струн она звякнула и открылась. Наличности в ней оказалось куда больше, чем предполагал Пайп – почти тысяча евро. Украшения на витринах его не интересовали, так как их бы пришлось как-то сбывать, а это опасно. Но и покидать место преступления он не спешил.
   Подумав, Пайп открыл дверь подсобки, и заглянул внутрь. Там горела лампа дежурного освещения, что навело на нехорошие мысли – внутри мог находиться охранник, а проблем такого характера не хотелось совершенно. С другой стороны, в банке, наверняка, охрана находится круглосуточно. И с этим что-то придется делать.
   Питер Пайп осторожно осмотрел помещения, но никого, к счастью, не обнаружил. Зато в кабинете нашелся сейф, вмурованный в стену. С его замком справиться оказалось куда легче, чем с дверным, потому что он был сложнее, в нем было больше мелких механических взаимосвязей, которые без труда удавалось изменить смещением струн. Достаточно было просто разблокировать все цифровые элементы, повернуть ручку, и дверца открылась. За ней оказались пятьдесят тысяч евро в купюрах, и три крупных ограненных бриллианта без оправы. Бриллианты могли пригодится на будущее, но Питер Пайп понимал, что с ними можно нарваться на сбыте. Так что он, скрепя сердце и уняв жадность, оставил их, а деньги забрал.
   В принципе, с таким куском, можно было надолго залечь на дно, и даже поискать другую работу. Но делать не захотелось ни первого, ни второго. Второго не захотелось из лени, а первого по несколько иной причине. Питер Пайп подумал, что если в короткие сроки получится значительно увеличить капитал, то можно будет вообще продать квартиру, купить дом на побережье, и начать совсем другую жизнь.
   В общем, Питер Пайп все же решился на ограбление банка. Но на убийство он решаться не собирался, а потому нужен был какой-то не летальный, но надежный, способ обезвредить охрану.
   Пару дней он потратил на попытки оперирования другими струнами, кроме отвечающих за механику. Он думал, что с помощью этого таинственного инструмента получится обрести невидимость или неуязвимость. Но ничего не вышло. Управлять можно было только механическими системами. Ничем больше. Стало ясно, что для обезвреживания охраны придется либо использовать какой-то механизм, либо пойти вообще другим путем, либо брать не банки, а разные магазинчики.
   Самым простым показалось третье решение, но все прошло не так замечательно, как в первый раз. В кассах после инкассации было либо пусто, либо имелась наличность по мелочи, для начала работы на следующий день. В сейфах сокровища тоже не попадались.
   Вернувшись домой после очередного бессмысленного ограбления, если его вообще можно было назвать таковым, Питер Пайп находился в неважном расположении духа. Добытые пятьдесят тысяч, которые недавно составляли его годовой доход, уже не казались очень уж большими деньгами. Годовой доход имеет смысл, когда его получаешь каждый год, а в отсутствии источника постоянного заработка эти деньги вылетят за полгода, да и то, лишь в режиме жесткой экономии. Не получая ежемесячной зарплаты, человек неизбежно тратит больше, чем когда вынужден выкраивать бюджет каждого месяца.
   Укладывая одежду в платяной шкаф, Пайп наткнулся взглядом на моток купленной в магазине капроновой веревки, от которой несколько дней назад он отрезал длинный кусок, чтобы повеситься. В первый миг это показалось насмешкой судьбы, мол, она предлагала вернуться к столь радикальному решению вопроса. Но уже через секунду Пайп погрузился в Структуру Кода, и ахнул от удивления. Обычная веревка оказалось просто переполнена набором разносторонних механических сил, придававших ей форму, гибкость, да и вообще составлявших ее структуру. Каждая нить была напряжена скручиванием и, по сути, представляла собой механический элемент, вроде пружины. Десятки таких элементов уравновешивали друг друга разнонаправленными векторами приложенных сил, придавая веревке стабильность, удерживая ее в состоянии покоя. Но стоило прочесть записанный струнами код системы, как стало ясно, что в нем нужно изменить для нарушения равновесия.
   Размотав веревку, Питер Пайп бросил ее на пол, и погрузился в Структуру Струн. Сначала посмотрел, потом сдвинул нужные, и веревка словно ожила. Ничем не компенсированные напряжения нитей изогнули ее, заставили зашевелиться, подобно змее.
   Это уже было весьма забавно, но Питеру Пайпу мало было хаотичных подергиваний. Оперируя струнами, он все больше понимал, каким колоссальным потенциалом обладает самый простой капроновый канат толщиной в сантиметр. Но тут нужна была тренировка, это не просто ослабить или натянуть пружинку в замке. Тут воздействие должно обладать очень высокой векторной точностью, чтобы веревка двигалась, как хочется Пайпу, а не как-нибудь.
   Через два часа удалось добиться некоторых успехов – Пайп управлял веревкой, как факир змеей, только без дудочки, заставляя ее ползать, свиваться ровными кольцами, поднимать концы, и обкручивать ножки стульев.
   Вскоре пришло понимание, что можно не только двигать канат, но и докручивать степень натяжения нитей до такой степени, что капрон становился не менее твердым, чем литой пластик.
   Через пару дней Питер Пайп уже настолько ловко управлялся с веревкой, что она превратилась в нешуточное оружие. Сжав конец, и делая веревкой очень быстрый змеиный бросок, Пайп научился прошибать, как пикой, толстые доски и стружечные плиты, а на опутывание ножек стула брошенной веревкой уходило меньше секунды. Еще добавив натяжения, можно было эти ножки сломать, при минимальном ментальном усилии.
   Этих навыков было достаточно, чтобы справиться с любым числом живой силы противника. При наличии нужного количества веревок, разумеется. Так что пришлось подкупить капронового каната, нарезать его на куски, около трех метров длиной, и скрутить в небольшие бухты.
   Восемь таких кусков Питер Пайп разложил в углах комнаты, по два в каждый угол. Он подумал, что таким образом можно будет спутать нагрянувших полицейских, если тем все же удастся выйти на его след.
   Пайп заметил, что чем больше он упражнялся с веревкой, тем менее тяготила его мысль об убийстве. Он несколько раз представлял, как превратив веревку в твердую пластиковую пику, заставляет ее броситься на противника, пробить ему грудь или голову змеиным ударом. Всю жизнь он питал осознанное отвращение к оружию, но оказалось, что оно вызвано не гуманностью, а банальным неумением им пользоваться. Покопавшись в собственных чувствах, Питер Пайп пришел к выводу, что просто боялся промахнуться из пистолета, или нанести не смертельный удар ножом, после которого разъяренный противник пойдет в контратаку. Именно по этой, а не по какой-то иной причине, он старался избегать силовых конфликтов.
   В случае со струнами все складывалось совершенно иначе. Управлять ими было Пайпу не только легко, но еще и приятно. Сдвигая струны, Питер Пайп словно становился механизмом, каждой клеточкой собственного тела ощущая натяжения, передаточные числа, силу давления рычагов. Это ощущение взаимодействия с чем-то внешним, кроме себя, возбуждало Пайпа.
   У него возникла мысль, что, наверное, таким же мог быть секс, если бы женщины не были такими грязными. А вот в Структуре Струн грязи не было. Эти идеальные серебряные знаки первичного кода не просто сами были чисты, они словно выдавливали всю грязь из реальности, делая ее совершенно незначимой.
   Подумав о грязи, Питер Пайп решил, что вполне может поупражняться с веревкой не на воображаемом противнике, а на клошарах, живущих под дорожными эстакадами. Правда, потом эти веревки уже нельзя будет использовать, придется купить новые. К капроновым канатам, в отличии от сверкающих струн, грязь, к сожалению, приставала.
   Дождавшись вечера, Пайп взял два куска веревки, и отправился на охоту. Вышагивая по улице в сторону городской окраины, он поймал себя на мысли, что предстоящее убийство не тяготит его, а наоборот. Мысль о нем его подстегивает и возбуждает.
   «Во мне всю жизнь дремал маньяк», – не без иронии подумал он.
   Впрочем, к людям он никогда не относился ни с любовью, ни с уважением. Коллеги, зная о его неприятии женского пола, считали его гомосексуалистом, но гомосексуализм вызывал в нем не меньшее отвращение, чем гетеросексуальное соитие. Да что там секс! Он и рукопожатий старался избегать.
   Добравшись до эстакады, он увидел свет небольшого костра, возле которого сидели двое клошаров. Первой мыслью было выпустить на них веревки из укрытия, но Питер Пайп понял, что такой подход был продиктован трусостью. Он ведь не для того выбрался на охоту, чтобы убедиться в смертоносности и эффективности веревок, как оружия. Это и так было понятно, раз ими можно пробивать и ломать доски. Вопрос состоял в другом – получится ли сохранять сосредоточение на Структуре Струн в критической ситуации, при мощном психологическом воздействии, когда тебя самого пытаются убить. Что толку от умения, если после первого же окрика или выстрела воспользоваться им будет нельзя?
   Собравшись с духом, Питер Пайп достал две веревочных бухты, спустился с насыпи, и соскочил на бетонную площадку под эстакадой.
   Клошары удивленно повернулись на звук.
   – Эй, мистер, вы заблудились? – с иронией поинтересовался один.
   Но иронии Пайпу было мало. Он боялся, в его крови бурлил адреналин, но он понимал, что ему придется принять на себя проявление агрессии. Иначе все бессмысленно. Он должен был проверить свое умение именно в условиях чужой агрессии, без этого соваться в банк совершенно бессмысленно.
   – Нет, гуляю, – ответил Пайп. – Не знал, что тут запретная зона.
   – Не, не запретная! – рассмеялся клошар. – Но проход платный. Оставляй кошелек, мобилу, и вали.
   – А можно я вас вместо этого пошлю к вашей же матери, доделать с ней то, что недоделал соседский пес?
   В свете костра было видно, как у обоих клошаров лица вытянулись от удивления.
   – У него ствол! – уверенно произнес один.
   – У этого щегла? – засомневался другой. – Он на педрилу больше похож.
   – Нет, на хер! – первый поднялся и отступил в темноту. – Валим!
   Второй замялся. Он понимал, что у «педрилы» наверняка полон бумажник хрустяшек, но, с другой стороны, для педрилы-горожанина вел он себя до предела странно. Любой обладатель такого костюмчика уже бы в штаны наложил, и карманы вывернул, а этот стоит, понтуется. Значит, есть у него в рукаве козырь.
   Решив не искушать судьбу, он бросился вслед за приятелем.
   – Придурки… – пробурчал Пайп.
   Он заподозрил, что всю жизнь боялся конфликтов, в которых, по сути, нет ничего страшного. Адреналиновая буря в крови начала утихать, но зато росла решимость закончить начатое.
   – Стоять! – рявкнул он вслед убегающим.
   Те запетляли, как зайцы, думая, что он сейчас откроет огонь из пистолета. Но вместо этого Пайп швырнул на бетон две веревочных бухты. Те сразу ожили, и, извиваясь подобно змеям, стремительно бросились вдогонку за беглецами.
   – Мать твою! – завизжал один из клошаров. – У него змеи!
   Через секунду стало ясно, что веревки по воле Пайпа способны двигаться намного быстрее бегущего человека. Настигнув жертв, они бросились им в ноги и за миг туго обмотались, спутав голени. Клошары, ругаясь, рухнули на бетон. Один попытался ползти, но Пайп посредством струн освободил концы веревок и обмотал еще и руки бездомных.
   – Да это не змеи, это веревки! – с ужасом произнес один из клошаров. – Что творится?
   – Я же вам объяснил, я гуляю! – с сарказмом пояснил Питер Пайп. – Ограбить меня решили, выродки? Я сейчас прикажу веревкам, они вас придушат, или подвесят за ноги к ограждению эстакады.
   – Да это гребаный колдун! – совсем обезумев от ужаса, выкрикнул клошар. – Господи, помоги! Да святится имя твое…
   Питер Пайп сдвинул струны, ослабив веревки.
   – Валите! – приказал он, повернулся к клошарам спиной и отправился домой.
   Он понял, что не боится. Вообще. Веревки, соприкасавшиеся с телами бездомных, он забирать не стал. Проще купить новые.
   Через день он, без всяких проблем, взял банк, связав охранников быстрее, чем те пикнули, и вытащив столько денег, сколько сумел унести. Еще через два ограбил другой – так же без всякой возни. Потом взял третий, там случилась заварушка с погоней. Именно тогда Пайп, возможно, наследил, раз Ворон смог его вычислить.
   В общей сложности Пайп вытащил три миллиона евро наличными, но это все могло уйти на более или менее приличный дом. А еще ведь надо на жизнь, причем, до старости. Так что прекращать грабежи он пока не собирался. Но надо было как-то решить проблему в виде трех трупов, лежащих теперь на полу. Да и квартира теперь паленая. Наверняка ведь Ворон кому-то сказал, куда и зачем отправился.
   Впрочем, проблема была не такой уж серьезной. Это поначалу казалось очень важным продать квартиру, теперь проще было взять сумку побольше, в которую влезет в пять раз больше денег, чем стоит недвижимость такого класса. Сейчас проще было свалить со всем добром, пока полиция не хватилась жмуриков. А хватится она их, только когда они протухнут и завоняют, не раньше. Время есть.
   Не чувствуя ничего похожего на панику, Питер Пайп собрал вещи, набил деньгами сумку, нарезал новых кусков веревки и, заперев двери на все замки, отправился пешком в сторону автовокзала. Пока не объявили розыск, никто его ловить не будет. А дальше… Европа велика, и банков в ней много.

Глава 12

   В которой жадность загоняет Питера Пайпа в нехорошую ситуацию, штурмовики остаются без штанов, а Томас Кроссман без друга, окончательно выбрав сторону.

   Питер Пайп твердо решил, что следующее ограбление будет последним. Он понимал, что сколько ни награбь денег за один раз, это не решит всех проблем. Инфляция, повышение цен, смена денежных знаков и другие социальные изменения не позволят хранить и использовать купюры вечно. А обменять такое количество наличности, в случае чего, так же будет весьма затруднительным. Он пришел к выводу, что, кроме наличных средств, необходимо взять в банке активы в виде инвестиционных монет из драгоценных металлов. Они не маркируются номерами, и отследить их происхождение будет невозможно. Особенно через десять-пятнадцать лет. Стоимость же свою они не только не утратят, но, скорее всего, она может вырасти.
   С наступлением ночи он собрался на ограбление, как на работу. Взял сумку со всем необходимым, покинул дешевый отель в туристической зоне Парижа, и уверенной походкой отправился к выбранной цели. Банк он осмотрел еще днем, зашел внутрь, запомнил расположение дверей, ведущих из операционного зала, затем арендовал депозитную ячейку, чтобы понять, как проникнуть в подвал.
   Питер Пайп постепенно привыкал жить налегке, и чем дальше, тем больше ему это нравилось. Все награбленные средства он распихал по депозитным ячейкам нескольких банков, не связанных между собой. Одежды тоже оставил самый минимум, но купил именно то, в чем всегда мечтал ходить – строгий костюм тройку. Серый, с едва заметным стальным отливом. К этому костюму он приобрел длинный белый шарф из тонкой шерсти. Смотрелся шарф как сильный аксессуар, но, по сути, обладал всеми свойствами веревки, и мог послужить грозным оружием в руках Питера Пайпа. Он и выбрал его не за внешний вид, а после исследования через Структуру Струн.
   Сев на один из последних автобусов, Питер Пайп проехал несколько остановок, любуясь видами ночного Парижа. Настроение у него было приподнятым. С каждым прожитым днем он ощущал все большую власть не только над механикой, но и над копошащимися вокруг людишками. Какой глубинный смысл в их существование заложила природа? Зачем ей непременно понадобился разумный вид, способный не только изгадить планету, но и стереть с ее лица все живое? Возможно, разумный вид был необходим именно для развития технологий, способных всю Землю спасти от глобальной космической катастрофы, вроде падения астероида. Никто, кроме человека, причем изрядно расплодившегося, с этой задачей не справится. Возможно, после массовой гибели динозавров, природа приняла меры против повторения этого, путем создания голой, но крайне хитрой и трусливой обезьяны. Спасая собственную задницу, она могла, заодно, спасти весь мир. Но целесообразность даже такого подхода казалась Питеру Пайпу сомнительной.
   Он покинул автобус в трех кварталах от банка, прошелся пешком через сквер, вдыхая аромат влажных древесных почек, готовых превратиться в листву. Подобравшись ближе к цели, он погрузился в Структуру Струн, и принялся за работу. Питер Пайп заметил, что чем больше он упражнялся с перемещением струн, тем на больших дистанциях получалось вносить изменения. Если раньше он переставал различать струны на расстоянии тридцать метров, то теперь видел их до сотни. От постоянных тренировок его зрение в Структуре Струн словно обострялось, позволяя производить на ближних дистанциях более тонкие коррекции, а на дальних хоть какие-то.
   Сначала он привычно обезвредил замок, затем занялся камерами. После этого тянуть уже было нельзя – как только на мониторах пульта охраны пропадет изображение, все будут подняты на ноги и попытаются блокировать вход.
   Питер Пайп решительно направился к двери банка с уже открытыми замками, отворил ее, проскользнул внутрь, и натянул на лицо шерстяную маску. Издалека уже слышался топот штурмовых ботинок мобильной группы охраны.
   Нырнув в Структуру Струн, Пайп собирался считать информацию о количестве и качестве единиц оружия у противника, но с удивлением обнаружил, что ни у кого из них нет вообще никаких механических устройств, даже часов.
   Острый приступ паники пронзил мозг Питера Пайпа. Он понял, что его не просто вычислили, а каким-то непостижимым образом поняли суть его умения, что он повелевает только механикой. Первым позывом было открыть деверь, и бежать, потому что если внутри его ожидала засада, то бойцов могло оказаться столько, что веревок не хватит.
   Толкнув дверь, Питер Пайп снова оказался на улице, но лишь частично вынырнул из Структуры Струн, потому что спасаться на своих двоих он не собирался. На бегу вскрыв замок ближайшей припаркованной машины, он, еще не забравшись в салон, посредством струн снял ее с передачи, затянул ручной тормоз и запустил двигатель.
   Пары секунд хватило, чтобы прыгнуть за руль, и рвануть красный универсал с места. К счастью, у того была механическая коробка, и его еще не успели перевести на реликт. С визгом шин и пробуксовкой машина устремилась прочь от банка. Но одного взгляда в зеркало оказалось достаточно, чтобы заметить погоню. Четыре мотоциклиста на мощных реликторных байках показались из за угла, и ринулись за ускользающим грабителем, рассекая ночную тьму светом плазменных фар.
   Если транспортное средство оснащено электромоторами, питающимися от бортового реликтора, то тягаться с ним в скорости и мощности на обычной «бензинке» – бессмысленно. Но, к счастью, и у электрических двигателей есть механические части, редукторы и подшипники. Так что едва мотоциклисты приблизились на тридцать метров, у них, почти одновременно, заклинило передние колеса. Вид был такой, словно их подбросило катапультами – все они взмыли в воздух и, потеряв седоков, рухнули на асфальт, продолжая кувыркаться, раскидывая во все стороны куски обтекателей.
   Питер Пайп глянул в зеркало и поддал газу. Через три квартала стало ясно, что оторвался. Но гнать дальше на этой машине не следовало. Ее, приметы и номер наверняка уже переданы полиции. Улучшив момент, Пайп притормозил у бордюра, выскочил, и привел в готовность другую машину – дорогой черный седан с реликтором под капотом. Там пришлось повозиться с электронным замком зажигания но, к счастью, в нем все равно не обошлось без реле с пружинками, управляющих мощным током реликтора. На понимание, что куда идет через Структуру Струн, Пайп потратил минуту, зато результатом стала полностью функциональная машина. Уже не спеша, Питер Пайп тронул ее с места, и покатил в сторону отеля.
   Следовало обдумать, возвращаться туда или нет. С одной стороны, ценного там ничего нет. С другой стороны, до утра невозможно забрать деньги с банковских депозитов, так что ночевать придется в лесу. Велика ли вероятность, что в отеле тоже будет засада? Скорее всего, велика. Раз они знали, в какой банк он сунется, значит, следили за ним весь день. А он возвращался в отель, значит, и о месте проживания полицейским было известно. В общем, рисковать не стоило. Питер Пайп перестроился в левый ряд, и направил машину в сторону северной окраины.
   Без проблем миновав два патруля дорожной полиции, Пайп, наконец, оказался за городом. Сначала была мысль остановиться в месте для отдыха, но трудно было понять, что именно полиции известно о грабителе банков. Лучше все же было избегать людей, особенно если в них не было особой необходимости. Добравшись до городка под названием Пископ, Пайп нашел съезд в лесок, и прокатив метров двести по грунтовке, припарковал реликтомобиль под сенью двух старых раскидистых вязов.
   Еще пару месяцев назад перспектива ночевки в салоне городского седана привела бы Питера Пайпа в ужас, но теперь в этом виделась даже некоторая экзотика. Другое дело, что было не до сна. Всю свою жизнь Питер Пайп избегал конфликтов, и теперь любой значительный выброс адреналина оказывал на него полноценное наркотическое воздействие. После того, как его чуть не поймали, после угона двух машин, он не мог успокоиться. Пришлось выйти, пройтись по лесу, продышаться. Но ощущение было приятным, граничащим с безудержной эйфорией. Питер Пайп улыбался, и ему не хватало воли стереть эту улыбку с лица.
   Далеко углубиться в лес не получилось, мешала высокая густая осока и заросли вереска. Справив малую нужду, Питер Пайп направился обратно к машине, но ощутил колебания струн, даже не погружаясь в их структуру. Это ощущение было новым, но полезным. Сосредоточившись на струнах, Питер Пайп понял, что его напрягло – наличие новых механических взаимосвязей, которых до этого не было в доступной для восприятия близости.
   Причем, некий новый механизм находился гораздо дальше обычной дистанции, на которой были доступны изменения струнной ткани. Хотя изменения и сейчас внести бы не получилось, слишком далеко, но раньше на таком расстоянии Пайп вообще не воспринимал струнную ткань, а сейчас способен был оценить изменение информации в ней. Он явно совершенствовался, причем, скорость улучшения навыков оперирования струнами зависела, по всей видимости, от стресса. Чем сильнее эмоциональное потрясение, тем больше сознание цеплялось за новые возможности, достижимые посредством изменения струнной ткани.
   Анализ возмущения в полотне струнной ткани привел Питера Пайпа к выводу, что механизм, вызвавший их, является вертолетной турбиной. Конечно, наверняка были возмущения и поменьше, но их на такой дистанции оценить было невозможно. И так ясно – неподалеку сел вертолет. Не на шоссе, не в лесу, а чуть южнее грунтовой дороги, у обочины которой остался угнанный реликтомобиль.
   Списать это на случайность Пайпу не позволил инстинкт самосохранения. Но если бы раньше он однозначно велел бежать, прорываться неизвестно куда через заросли, то теперь первым рефлекторным желанием было ухватиться за струны. Поэтому вместо того, чтобы рвануть наутек, Питер Пайп, наоборот, направился к вертолету. Он понимал – если просто удирать, как это делают попавшие в засаду звери, толку не будет. Рано или поздно его, выбившегося из сил, нагонят. Схватки все равно не избежать, так какой смысл ее оттягивать?
   Питер Пайп пересек грунтовку, и снова углубился в лес. Сердце его неистово колотилось, дыхание шумно вырывалось изо рта, осушая губы. Но на эти мелочи Пайп уже не обращал внимание, поскольку привычная Структура Струн, по мере нарастания эмоционального возбуждения, тоже менялась. Она становилась намного подробнее, как изображение на экране высокой четкости. То, что раньше казалось струнами, распадалось на тончайшие струнные составляющие, несущие информацию о еще более тонких механических взаимосвязях, чем внутри скрученной из нитей веревки.
   Через пару секунд, разобравшись, Пайп понял, что это отображение механических сил, описывающих состояние высохших мертвых деревьев. При этом живые растения в Структуре Струн частично тоже отображались, но их струнами не получалось управлять. Там, поверх механики, содержалась масса информации химического и биологического характера, о сути которой Питер Пайп не имел ни малейшего представления. Управлять же получалось только теми струнами, взаимодействие которых было понятно на уровне ума. Но мертвые деревья и поваленные ветром стволы держались только и только за счет механических сил, за счет взаимосвязей упругости, прочности, гибкости отдельных волокон. Над любым из этих качеств Питер Пайп имел неограниченную власть.
   Нетрудно было догадаться, какое преимущество мог дать в лесу новый масштаб восприятия струн. Это не с веревками путаться! Но останавливаться было нельзя даже на радостях – нужно было подобраться к вертолету метров на сто, чтобы произвести в его механизмах необходимые изменения.
   Но Питер Пайп не успел. Более тонкое, чем раньше, восприятие струнной ткани выявило новые возмущения механической природы прямо по курсу. Уже через миг стало понятно, что вибрируют струны упругости пластиковых защелок на амуниции штурмовиков. Тот, кто их снаряжал, по всей видимости, имел вполне четкое представление о способностях Питера Пайпа, а потому изъял, по возможности, все механические устройства, какие было возможно изъять. Огнестрельного оружия при них точно не было, а так же часов, зажигалок, каких бы то ни было пружин. Но не было взято в расчет повышение чувствительности Пайпа в Структуре Струн. Под влиянием каждодневных тренировок и стресса, он теперь видел намного более тонкие взаимодействия, чем раньше. Включая застежки и упругие натяжения шнурков на ботинках. Это тоже можно использовать, как оружие.
   Не долго думая, Питер Пайп, как арфист, прошелся воображаемыми пальцами по струнам. Тут же из темноты впереди раздался треск сучьев и сдавленные ругательства – один из штурмовиков запутался в собственных шнурках, другой в штанинах упавших брюк, когда на поясе расстегнулась пряжка. Питер Пайп отклонился в сторону, и продолжил движение к вертолету по дуге. Попутно он оперировал струнами, выводя из строя штурмовиков, до которых мог дотянуться в полотне струнной ткани. Пояса, шнурки, пряжки, резинки – в ход шло все, что могло иметь хоть какие-то механические свойства. В темноте чертыхались, падали, но уже было понятно, что их больше, чем думалось поначалу.
   До вертолета оставалось метров двести, когда беглеца начали окружать. Понимая, что мелочами вроде шнурков и штанин долго сдерживать противника не получится, Питер Пайп проанализировал струнную ткань на предмет нахождения места, где осталось много сухих деревьев. Пришлось чуть отступить в сторону шоссе, на восток, зато, оказавшись среди могучих деревянных союзников, Пайп ощутил себя намного увереннее.
   Наконец, он увидел штурмовиков. Большая часть их уже была без штанов, в связи с невозможностью застегнуть пряжки ремней, а так же без шнурков на ботиках. Это бы выглядело комично, если бы они не держали в руках странного вида мечи. Оружие не сверкало в лучах фонарей, а имело черную окраску, затруднявшую его видимость в темноте. По форме мечи больше всего походили на плоские биты для лапты, или на вертолетные лопасти с приделанными к ним рукоятями. Но это были именно мечи. Сомнений не было.
   Думать было некогда. Рванув струны, Питер Пайп ослабил пружинки контактов на фонарях, погрузив лесную чащу во мглу. Сам он, в сером костюме, стал почти невидимым на фоне темных зарослей, а вот штурмовики хорошо выделялись голыми ногами и светлым исподним.
   Мысленно вцепившись в струны, Питер Пайп изменил параметры упругости и жесткости двух ближайших сухих деревьев. Те словно ожили. Одно из них изогнулось, веткой выбило меч из руки штурмовика, а другими отростками схватило, как щупальцами, и подбросило высоко вверх. Раздался крик, треск сучьев. Второе дерево обвило ветвями ноги и грудь другого штурмовика, а потом разорвало его на части. Кровь черными потоками хлынула во все стороны.
   Штурмовики, не понимая толком, что происходит, и ожидая нападения от любого из деревьев, рванули через лес обратно, в сторону площадки, на которой сел вертолет. Уже через пару секунд их голые ляжки перестали мелькать за деревьями. Только кто-то выкрикнул издалека в микрофон рации:
   – Нужна броня! Срочно!
   Питер Пайп, в крови которого бурлили потоки адреналина, лишь рассмеялся. Он уже понял, что под ударами мощных ветвей не устоят никакие бронежилеты. Он схватил один из двух валяющихся мечей, и рубанул по стволу давно упавшего дерева. Он ожидал, что это какой-то особенный меч, но тот лишь немного врубился в кору, задрожав, словно был отштампован из кровельного железа.
   – Говно какое-то… – пробормотал Питер Пайп.
   Он не понимал, что происходит. Наличие у противника мечей вместо огнестрельного оружия могло говорить, что кому-то известна суть способности Пайпа. Но кто это мог быть? Неужели, полиция некогда сталкивалась с чем-то подобным? Но тогда есть еще кто-то, наделенный такими способностями. И это было плохо. Питер Пайп понятия не имел, что произойдет, если два струнных мастера сойдутся в поединке.
   Он понял, что сейчас, когда силы противника отступили, у него есть шанс скрыться в лесу. С другой стороны, по следу наверняка пустят собак, и уйти все равно не получится. Поэтому он вернулся к первоначальному плану, и рванул к вертолету. Вскоре он понял, что уже сможет вторгнуться в систему механики турбины посредством струн. А турбины он знал прекрасно.
   Через несколько секунд метрах в ста за лесом полыхнул мощный взрыв – достаточно было усилить пружину топливного клапана, чтобы он полностью открылся, запустив турбину вразнос. Но на фоне пылающего красно-желтого облака, Питер Пайп разглядел фигуры, намного более угрожающие, чем голозадые штурмовики. Эти были облачены в доспехи, наподобие рыцарских, и в глухие шлемы с нанесенной поверх стекла сеткой со свинцовым отливом. Но хуже было другое – никакие элементы доспехов, даже застежки, вообще никак не отображались в Структуре Струн. Их словно вообще не было в реальности! Но, в то же время, облаченные в доспехи воины неотвратимо наступали на Пайпа.
   Он запаниковал, бросился под защиту сухих деревьев, но стоило пустить их в ход, как стала ясна бессмысленность этой тактики. При ударах в неведомую броню ветви разлетались в щепки, при попытке разорвать тело в доспехах, деревья сами ломались, осыпаясь трухлявой корой.
   Питер Пайп отбросил бесполезный меч, и заметался, не помня себя от ужаса. Двое подскочивших бойцов сбили его с ног, а третий вколол транквилизатор в бедро. Вскоре все поплыло перед глазами Питера Пайпа, и он погрузился в ватную тьму беспамятства.
   Сколько прошло времени, замутненное сознание не в силах было определить, но пробуждение оказалось очень болезненным. В глаза, прямо через веки, ударил яркий свет, голову стянуло беспощадным обручем боли, а мышцы сковал ледяной озноб. Питер Пайп закашлялся, но глаза открывать не стал – и так слепило алым маревом.
   – Очнулся! – сказал по-английски мужской голос.
   – Надо пригласить месье Матиса! – произнес женский голос с сильным французским акцентом.
   – Вы его досье смотрели? – поинтересовался мужчина. – Он по-английски понимает вообще?
   – Да. Он англичанин. Жил и учился в Лондоне, там же получил диплом инженера. Полиглот, изучал языки ради развлечения.
   – Понятно. Не думаю, что стоит беспокоить месье Матиса. Пригласите лучше Ичина. На всякий случай. И оставьте нас.
   – Хорошо! – ответила женщина.
   Лязгнул увесистый стальной засов. Свет уже не воспринимался таким ярким, как прежде, так что Питер Пайп осторожно открыл глаза, разглядев перед собой высокого незнакомца, облаченного в белый халат.
   – Меня зовут Кроссман, – представился мужчина в халате. – Томас Кроссман.
   – Да идите… Прямо сам Томас Кроссман? – не веря своим ушам, ответил Пайп. – Один из первооткрывателей реликта? Можно подумать, собственной персоной.
   – А приглядеться?
   – Толку-то? – Питер Пайп шевельнул рукой, потом ногой, удостоверившись, что все конечности накрепко пристегнуты к креслу.
   Это показалось забавным, так как с механическими замками он мог справиться без всякого затруднения, но стоило просмотреть струны, стало ясно, что веселого в ситуации мало. Дуги, которыми были зажаты руки и ноги, имели просто задвижки, лишенные пружин. Если что и можно было в них изменить, так это силы упругости, сделать мягкими, но при имеющихся очень маленьких зазорах это не позволило бы Пайпу освободиться.
   – Всё? Струны просматривать вы уже закончили? – с усмешкой спросил Кроссман. – Мы продумали систему защиты, исходя из вашей возможности менять структуру механических взаимосвязей. Вы не первый Настройщик, с которым нам довелось столкнуться.
   Питер Пайп молча сжал губы. Подумав пару секунд, он спросил:
   – К полиции, то есть, вы отношения не имеете?
   – Нет. Выяснив, какой банк вы собираетесь грабить, мы договорились непосредственно с его руководством о проведении операции захвата. Но выдадим мы вас властям или нет, зависит от степени вашего желания сотрудничать с нами.
   – С вами лично, или с «Реликт Корпорэйшн»? – уточнил Питер Пайп.
   – Я действую в интересах и «Реликт Корпорэйшн», и корпорации «ХОКУДО». Оба предприятия готовы сотрудничать с вами.
   – Надо же! – Пайп не выдержал эмоциональной нагрузки, и рассмеялся, морщась от головной боли. – По вашей милости меня уволили, вышвырнули на улицу. По вашей милости я чуть не повесился в лесу. А теперь, оказывается, вы мне работу собираетесь предложить? Инженером на реликторной станции?
   – Не порите чушь. – Кроссман поморщился. – Мы вам не работу хотим предложить, а сотрудничество. Это разные вещи. В финансовой компенсации вы вряд ли нуждаетесь, а вот моральная реабилитация вам не повредит, думаю.
   – В каком смысле? Преступником перестать быть?
   – Да что вы! – с улыбкой отмахнулся Кроссман. – Мы вам предлагаем не встать на путь честного законопослушного гражданина, а сменить масштаб. Предлагаем превратиться из банального медвежатника, за которым гоняются полисмены с палками, в агента двух самых перспективных на земле корпораций. Или у вас о них другое мнение?
   – Честно?
   – Ну, давайте честно.
   – Если честно, я уверен, что у вас жопа горит. Что вы до фига чего скрываете от общественности, чтобы поскорее подсадить всех на реликторную энергию. Хотите довести мир до такого состояния зависимости, при котором, когда пламя, бьющее из вашей задницы, станет заметно, все дружно бросились бы его гасить, а не подливать вам бензинчику.
   – С чего такие выводы?
   – Да со всего. Не бывает ничего идеального. А раз реликт выглядит идеальным источником энергии, значит, вы много чего не договариваете. Это раз. А два – откуда он вообще взялся, этот реликт? Вариантов не так уж много. Вы или нашли способ связаться с какой-то высшей цивилизацией, и скрываете, чем за это придется платить всему человечеству, либо столкнулись с чем-то кардинально новым, неведомым, а потому непредсказуемым. То, что вы знаете о моих способностях, говорит скорее о втором. Это значит, что масштаб происходящего может быть колоссальным, может касаться всей планеты, а может и всей Вселенной. А вам не известны все взаимосвязи, вы их выявляете, одну за другой, и медленно садитесь на жопу, понимая, что вернуть назад уже ничего нельзя, а что ждет впереди, известно одному дьяволу.
   – Вы умный человек, – констатировал Кроссман. – Все не так мрачно, как вы описали, но структурно да. Второй вариант. Вы правы. Мы столкнулись с неведомой хренотенью, придумали ей название, но понятия не имеем, чем это может аукнуться. Более того, лично у меня мало сомнений, что ваши способности каким-то образом связаны с появлением на Земле реликта. Ибо до его появления никаких Настройщиков не было.
   – А маги древности? – с кривой улыбкой спросил Пайп.
   «А Шерстюк? – в тон ему подумал Кроссман. – Но все равно, на уровне интуиции, какая-то взаимосвязь есть. Может быть не между реликтом и Настройщиками, поскольку люди с необычными способностями описывались во все времена, но, как минимум, между реликтом и аномалией, порождающей их».
   – Вы еще много чего не знаете, – вслух произнес Кроссман.
   – А должен?
   – В зависимости от согласия сотрудничать. Если согласитесь, узнаете все, что известно нам. Если нет, будете кричать в психушке или в тюрьме о всемирном заговоре. Вас полюбят репортеры бульварных изданий…
   – Дурацкий разговор, – со вздохом произнес Питер Пайп. – Идиоту ясно, что в моем положении я соглашусь. Но если вам нужен формальный ответ, то да, я буду сотрудничать. С какой стороны ни глянь, это в моих интересах.
   – Хорошо…
   – Раз хорошо, дайте, для начала, мне хотя бы таблетку от головной боли.
   Снаружи лязгнул засов, тоже не имевший пружин, дверь открылась, впустив Ичина.
   – Ни хрена себе! – увидев его, воскликнул Пайп. – Это еще что за Хэллбой?
   – У меня руки одинаковые. – Ичин показал Пайпу внушительный кулачище. – В отличии от Хэллбоя. Но если въеду тебе в интерфейс, он перепрограммируется так, что будьте нате.
   – Это шеф безопасности евро-американских филиалов «ХОКУДО», – представил Ичина Кроссман.
   – Сдерживающий фактор? – Пайп поднял брови.
   – И это тоже. – Кроссман кивнул. – Но мы имеем достаточное представление о Настройщиках, чтобы вас держать в нужных нам рамках.
   – Настройщики… Хорошее название, кстати, – оценил Питер Пайп. – Так вы дадите мне что-нибудь от головы? И пить хочется.
   – Сейчас придет врач, сделает все необходимые процедуры, – пообещал Кроссман. – Это последствия транквилизатора.
   – Да, я понял.
   – Для начала нам необходимо выяснить, где вы наткнулись на аномалию, – не дожидаясь доктора, перешел к делу Кроссман.
   – Ого! – Питер Пайп хмыкнул. – Вам в карту ткнуть, или поедем прогуляемся?
   – Мы пока не готовы вас выпустить в мир, наполненный деревьями и механическими устройствами. – Кроссман погрозил пальцем. – Но мы готовы, в знак доброй воли, направить оперативников в указанные вами места, чтобы мы свезли сюда все ваши деньги, которые вы рассовали по депозитам. Нотариус для оформления доверенности у нас тоже есть.
   – Зато необходимости в этом нет, – ответил Питер Пайп. – Пусть лежат. Природа заставляет нас носить все свои яйца в одной мошонке, но когда этого можно избежать, лучше избежать.
   Ичин хихикнул.
   – Мне нравится этот крендель! – признался он. – Прямо самурай, плененный во вражеском замке.
   Вскоре пришла врач, и занялась реабилитацией пациента. Его отстегнули от кресла, перевели в комфортную палату. Но ходить он пока мог только при поддержке Ичина.
   Пайп устроился на кровати, и затребовал кофе. Ичину такой настрой недавнего противника нравился. Японцы вообще умели уважать не только союзников, но и врагов. Видимо потому, что союзников у них за всю историю было немного.
   Питер Пайп подробно рассказал Кроссману, где столкнулся с аномалией, и указал более или менее точное место на карте, после чего дал подробное описание места, и того, что там осталось.
   – А теперь мне бы тоже хотелось некоторых разъяснений, – заявил Питер Пайп. – Как вы вообще меня вычислили?
   – Бездомные, – с улыбкой ответил Кроссман.
   – В смысле? – вытаращился на него Питер Пайп.
   – В самом прямом. Сначала они испугались, потом до них дошло, что информация может оказаться ценной, и на ней можно заработать. Они проследили за вами до дома. Потом стали всем рассказывать. А что гуляет в среде бездомных, становится достоянием криминального мира.
   – Так вот, как Ворон меня выследил! – зло произнес Питер Пайп.
   – И не только Ворон. Информацию всегда можно купить.
   – Ясно.
   Кроссман понимал, что откладывать поездку в Лион нельзя. В любой момент на место аномалии мог прикатить кто-то на реликтомобиле. И тогда катастрофы не избежать. Но оставлять Пайпа одного в Париже не хотелось, перевозить тоже было опасно, с учетом его способностей. Пришлось связаться с месье Матисом, главой лионского отделения «Реликт Корпорэйшн», и передать ему координаты места. Он пообещал в кратчайшие сроки договориться с властями о приобретении этого участка под строительство реликторной станции. После остановки атомных станций Лион задыхался от недостатка энергии, так что переговоры обещали быть успешными. Правда ставить реликторы на месте аномалии было бы чистым самоубийством, но это можно будет как-нибудь разрулить позже.
   Но даже при благоприятных раскладах ситуация вынуждала Кроссмана думать о поездке в Лион, так как исследовать место аномалии ему надлежало лично. И в интересах Шнайдера, и в интересах господина Хокудо. Так что Пайпа однозначно придется перевозить. К счастью, лионское отделение «Реликт Корпорэйшн» уже обзавелось шикарным зданием, в подвалах которого, кроме всего прочего, можно было оборудовать центр по изучению аномалии. А потом, когда месье Матис договорится с властями и отгородит участок, полигон можно будет организовать прямо у озера.
   Кроссман, доверяя научному подходу, понимал, что чем больше сведений об аномалиях и Настройщиках удастся собрать. Тем проще их будет объединить в некую концепцию. У него на интуитивном уровне не было сомнений, что не только аномалии связаны с Настройщиками, но и реликт связан с аномалиями. Лишь наличие Шерстюка, ставшего Настройщиком задолго до сообщений об аномалиях, портило всю картину. Или портило, или пыталось ее дополнить на более емком уровне. Дело в том, что случай Шерстюка несколько выбивался из стройной картины, описанной господином Хокудо. Согласно его исследованиям аномалия инициировала в человеке Настройщика при определенных условиях. Если человек не бежал, и если вступал в схватку с проявлением аномалии на уровне таинственных струн. Но почему именно при этих условиях? Что делало их определяющими? Другой вопрос, почему Настройщиком стал Шерстюк? Он не сталкивался с аномалией, не боролся с ней. Он просто принял на вживленный спецслужбами детектор некий инопланетный сигнал, коренным образом изменивший его сознание.
   В остальном, кроме столкновения с аномалией, картина была очень похожей во всех известных случаях. И во всех самым примечательным, на взгляд Кроссмана, являлась суть обретенных способностей. Ганнибал Мэтью слыл игроком, и его способность оказалась связана с коррекцией случайностей. Питер Пайп работал инженером, и его способность оказалась связана с коррекцией механических взаимосвязей. Шерстюк учился на архитектора, и построил невообразимый по сложности структуры антигравитационный привод, не требующий притока энергии. Так же не требующий притока энергии, как и реликт. Эта связь бросалась в глаза – привод Шерстюка по своей природе, по необычности свойств, был подобен реликту.
   Просматривалась некая логика. Новое вещество имело, по сути, лишь одно свойство, проявлявшееся так или эдак, в зависимости от внешних факторов. Реликт поглощал все виды приложенной к нему энергии. В человеческом организме он делал то же самое, делая его неуязвимым то ли на клеточном, то ли вообще на квантовом уровне. Отнимая энергию в обычной реальности, реликт переносил ее в другой масштаб, скорее всего в масштаб планковских величин. А при определенных условиях совершал обратное преобразование – переносил энергию физического вакуума из квантового масштаба в привычный для человека. Все логично.
   Так же логично все было и с приводом Шерстюка. Он представлял собой очень сложную геометрическую фигуру, часть которой находилась в привычном масштабе реальности, а часть в каком-то другом. При повороте частей фигуры относительно друг друга, общий центр массы, вместе со всей массой, перемещался в другое измерение или другой масштаб, придавая конструкции ускорение свободного падения с отрицательным вектором. Тоже все логично. Никакого нарушения трех начал термодинамики не было ни в случае с реликтом, ни в случае с приводом Шерстюка. Налицо было не появление энергии из ниоткуда, а лишь ее распределение в пространствах, не воспринимаемых пока человеческими приборами.
   Но если Питер Пайп и Ганнибал Мэтью приобрели каждый по одной способности, то Шерстюку досталось две. Он построил привод, и овладел способностью к безграничному невербальному внушению. При этом первое – постройка привода, соответствовало его знаниям архитектора. Так же, как у Пайпа и Мэтью обретенные способности соответствовали их знаниям. Но внушение никак со знаниями и умениями Шерстюка связано не было. И это выпадало из общего ряда.
   Что если речь шла о связанных между собой, но все же разных явлениях? Ведь до появления аномалий в истории человечества так же возникали свидетельства о людях с неординарными способностями. Причем, у всех они были такими же разными, как у Мэтью, Питера Пайпа и Шерстюка. К примеру, Мессинг обладал способностями, похожими на способности Шерстюка. Есть несколько документальных свидетельств, как он внушал людям альтернативную реальность. Или Никола Тесла. Он вытворял с электричеством примерно то же самое, что Питер Пайп вытворяет с механикой. А Ванга? Даже Калиостро можно взять в расчет, хотя его и называют порой шарлатаном, но есть свидетельства, что он имел какую-то власть над материей, и превратил на глазах тюремных охранников гвоздь в боевой стилет.
   Данных было мало, но, в то же время, Кроссман видел не только сходство между способностями Питера Пайпа, к примеру, и способностями того же Теслы. Он видел так же сходство между событиями, породившими эти способности.
   Тесла писал: «Хочу поведать вам о странном происшествии, оказавшем влияние на всю мою дальнейшую жизнь. В наших краях наступило внезапное похолодание, но тогда было суше, чем обычно. Люди, идущие по снегу, оставляли за собой светящийся след. Когда я гладил спину (кота) Мачака, она светилась, и с моей ладони сыпались искры. Отец сказал, что это всего лишь электричество, то же самое, что можно видеть на деревьях во время грозы. Но моя мать была встревожена. „Перестань играть с котом, – говорила она, – а то начнётся пожар“. Меня посещали отвлечённые мысли. Природа тоже кошка? Если да, то кто гладит её по спине? Я решил, что это может быть только Бог.
   Не могу переоценить влияние этого удивительного зрелища на моё детское воображение. День за днём я задавался вопросом, что же такое электричество, и не находил ответа. С тех пор прошло восемьдесят лет, и я по-прежнему задаю себе тот же вопрос, но не в состоянии ответить на него.»
   Что это было? Кроссман почти неделю копался в самых разных метеорологических записях, пытаясь найти описание похожего явления, но тщетно. Описания статического электричества в сухие снежные зимы сводились к проскакиванию искр и свечению остроконечных предметов. Но никогда и нигде, кроме свидетельства самого Теслы, не встречалось описание свечения воздуха вокруг людей или домашних животных, и уж тем более не было описания остающихся за людьми светящихся шлейфов. Явление было аномальным, с одной стороны, но не настолько аномальным, как описывал господин Хокудо, рассказывая о случае, лишившем Масахиро руки. Налицо был факт, что Тесла, вопреки запрету матери, продолжил гладить кота. Не смотря на озвученный ею страх возможного пожара.
   Не менее странная история произошла в детстве с Вангой. Однажды летним днем она возвращалась в деревню вместе с двумя двоюродными сестрами, девочки решили сходить напиться из родника «Ханская чешма». Идти было всего ничего – двести метров. Как произошло все дальнейшее, никто не понял. Вдруг налетел ураган. Небо потемнело, поднялся страшный ветер, который ломал толстые ветки деревьев и нес их вместе с пылью над землей. Девочки онемели от ужаса, ветер свалил их на землю, а Вангу, как былинку, понесло в чистое поле. Сколько времени продолжался этот ураган, никто не знает. Но, когда ветер стих, девочки прибежали, плача, домой без Ванги. Лишь спустя час ее едва нашли в поле, заваленную ветками, засыпанную песком.
   Смерчи в Болгарии бывают, но крайне редко. В истории наблюдений они были зафиксированы три раза. Например, 14 июня 1956 года над Витошой образовались кучево-дождевые облака – разразился смерч, который повалил и поломал толстые хвойные деревья на площади несколько десятков гектаров. Это экологическое бедствие «почистило» возле хижы Шумата полосу шириной триста метров и длиной почти в полтора километра, которую впоследствии превратили в лыжную трассу.
   Около семнадцати часов 15 июня 1989 г. над селом Бохот, Плевенская область, разразился смерч, который за пять минут прошел почти четырехкилометровый путь. Ширина полосы разрушений – двести пятьдесят метров, а полоса, в которой засасывало части домов составляла пятьдесят метров.
   Так же смерч на территории Болгарии разразился 24 сентября 1996 г. в лесном русле реки Выча. Он уничтожил около триста гектаров хвойного леса.
   Во всех описанных случаях, и в более поздних, смерч представлял собой масштабное явление, уничтожал деревья десятками гектаров, разрушал дома. В случае с Вангой его не заметил никто, кроме девочек. Явление носило отчетливо локальный характер. И хотя в данном случае страх очевидцев был вполне объясним, но он тоже имел место.
   Как и в случае, который описал Тесла, явление, ослепившее и инициировавшее Вангу так же было аномальным, так же вызывало страх, но, по степени воздействия, было значительно слабее, чем описанное господином Хокудо.
   Проанализировав эти данные, Кроссман предположил, что аномальная активность подобного рода возникла достаточно давно, и усиливается с течением времени. Словно некая сила, проявившись на Земле, постепенно крепла, и наращивала возможности. Возможности по изменению людей.
   В эту теорию вписывались и сами обретенные способности. Чем сильнее проявление аномалии, вызвавшей их, тем сильнее и сами способности. Питер Пайп был способен на подлинные чудеса, которые он творил с механическими взаимодействиями, тогда как Тесла хотя и демонстрировал неповторяемые умения, но их, при желании, можно объяснить с точки зрения привычной физики. Получалось, что растущая мощь аномалий приводила к растущей мощи Настройщиков, инициированных посредством нее. Но во всех случаях отмечалось одно и то же: страх очевидцев, и непосредственное взаимодействие с аномалией того, кто впоследствии стал Настройщиком.
   Собрав данные в некое подобие системы, Кроссман связался с Хокудо, поделился с ним возникшими соображениями, и подробно расспросил об истории гнутой ложки, взорвавшейся в его кабинете. Оказалось, что добыта она на месте аномалии в Китае, где произошли разрушения, и где погибли люди.
   – Нам нужно тогда либо выкупить это место, – сообщил Кроссман, – либо не поставлять реликторы в Китай.
   – Проклятые аномалии, – выругался Хокудо. – Они нам путают все карты!
   – Не только они, но и экзоты, – хмурым тоном добавил Кроссман. – Как бы еще чего не вылезло.
   – И так предостаточно. Не поставлять реликторы в Китай было бы весьма опрометчиво для господина Шнайдера. Там гигантский рынок. Надо китайцам диктовать условия, вот и все. Иначе из этой ситуации не выкрутиться. Пусть мистер Шнайдер сообщит им, что данное место требуется корпорации «ХОКУДО» для запуска производства. И пока оно не перейдет в собственность компании, поставки реликторов Китаю будут прекращены.
   – Позвоните ему? – уточнил Кроссман.
   – Хорошо.
   От Кроссмана не ускользнула система, согласно которой господин Хокудо отжимал, по возможности, места проявления аномалий. Контроль над реликтом его, похоже, не интересовал совершенно, а вот аномалии были настоящей страстью. В таком подходе хитрого японца был вполне очевидный смысл. Он не мог обеспечить себе полный и безоговорочный контроль над источником реликта, зато получал в свои руки оружие, способное уничтожать реликт в любых видах.
   Кроссман невольно задумался, чью сторону выберет в случае конфликта? Впрочем, долго думать не имело смысла. И сам Хокудо, и его окружение, особенно Ичин и Шерстюк с женой, были Кроссману куда симпатичнее, чем самодур, параноик и развратник Шнайдер.
   Кроссман достал мобильник, и отправил господину Хокудо короткое текстовое сообщение: «Я на вашей стороне, если что».
   Возникло ощущение надвигающейся бури. Неясное, трудно осознаваемое, но в то же время, очень отчетливое.
   «Наверное, так говорит с человеком душа», – неожиданно для себя подумал Кроссман.
   Пропищал сигнал телефона. Кроссман вошел в папку «Входящие» и прочел ответ от Хокудо.
   «Для меня это важно, спасибо».

Глава 13

   В которой Ичин находит управу на Питера Пайпа, а Томас Кроссман оказывается на месте еще одной аномалии, после чего замечает за собой странности, которые выходят из под контроля и проявляют.

   Читая отчет корпоративного спецназа о захвате Питера Пайпа, Ичин задумался. Ему не давала покоя, казалось бы, мелочь. Одно наблюдение. Но это могло оказаться очень важным. Вздохнув, Ичин, не смотря на ночь, решил разбудить Томаса Кроссмана. Тот, конечно, целыми днями пахал, как вол, но одна из проблем, мучавших его, заключалась в поиске способа безопасной транспортировки Питера Пайпа в Лион. Наблюдение, сделанное при прочтении отчета, могло помочь именно в этом. Теоретически.
   Набрав номер Кроссмана, Ичин сообщил, что есть важный разговор. Оказалось, тот спать еще не ложился. Ичин хмыкнул, и спустился на девятый этаж парижского офиса, где Кроссману выдели кабинет, являвшийся, заодно, временным жильем.
   – Привет, – устало поздоровался Кроссман, отворив дверь. – Чай или виски?
   – Теплого саке, нагретого между грудями женщины, – фыркнув, ответил Ичин, переступая порог. – Но если нет ни саке, ни женщины, тогда виски.
   Он плюхнулся на диван у стены. Кроссман улыбнулся, и плеснул виски в два стакана.
   – Смысл вот в чем. – Ичин бросил на журнальный столик отчет, и взял предложенный стакан. – Первая группа штурмовиков не смогла взять Пайпа, потому что на них не было брони, покрытой реликтом. Вторая взяла без проблем.
   – Ну, это понятно. Я слышал, он упругость деревьев использовал для обороны.
   – Да, жутковатое, наверняка, было зрелище. Деревья, хватающие людей. Но не это меня заинтересовало.
   – А что? – Кроссман уселся в кресло, и отхлебнул из стакана.
   Он понимал, что Ичин просто так не стал бы пороть бессмыслицу. Он был отважным воином и опытным оперативником, у него был нюх на тонкости, когда дело касалось силовых взаимодействий.
   Ичин сделал глоток, поморщился. Потом сказал:
   – Меня заинтересовало, что первая группа штурмовиков, в результате действий Пайпа, осталась без штанов и шнурков. Причина понятна, Пайп, как Настройщик, оперировал упругостями и натяжениями нитей и защелок на поясах.
   – Они там прямо в трусселях по лесу скакали? – У Кроссмана начало подниматься настроение.
   – Ага. В отчете так и написано. В трусселях.
   – От души. – Кроссман рассмеялся.
   – Но вторая группа должна была пострадать от таких действий гораздо больше, – продолжил Ичин, пристально глянув на Кроссмана. – Потому что у них все элементы брони крепятся на пружинных защелках. С ними для Пайпа вообще не было бы проблем справиться. Но ни с одного штурмовика он броню не снял. Испугался, и бросился бежать.
   – Так-так… – Кроссман сразу понял, что заинтересовало Ичина. – Пайп не смог оперировать пружинами, защищенными напылением из реликта?
   – Возможно. Не факт, но именно эта мысль мне пришла в голову. Если он не может двигать эти струны через преграду, покрытую реликтом, то мы можем заказать у Шнайдера панели, обшить ими фургон, и спокойно переправить французика в Лион.
   – Пайп не французик, – поправил Ичина Кроссман. – Он англичанин. Жил и учился в Лондоне, а работать приехал в Лион.
   – А… – Ичин безнадежно махнул рукой. – Для меня все европейцы на одно лицо.
   – Твою догадку надо проверить. Если ты прав, это может решить не мало проблем. Если окажется, что Пайп не может оперировать струнами за преградой из реликта, то может вообще нельзя оперировать никакими струнами за такой преградой. Это может оказаться защитой от способностей любого Настройщика.
   – Эх… – Ичин сделал глоток побольше. – Создается ощущение, что кто-то открыл реально существовавший ящик Пандоры.
   – Я уже не удивлюсь ничему. Даже этому. Я готов поверить и в существование инопланетян, и в существование бога, наславшего на нас испытание. И в существование расы богов, замутивших очередной катаклизм. У меня удивлялки кончились. Все. Выработался ресурс удивления. Зато башка лучше стала работать.
   – Уже знаешь, как проверить Пайпа? – Ичин сощурил глаза, лишенные ресниц.
   – Да. Дело не хитрое. Сейчас сварганим машинку. Ты притащи пару нагрудных кирас, покрытых реликтом, а я остальным займусь.
   Время приближалось к двум часам ночи, когда Кроссману с помощью Ичина удалось воплотить идею в жизнь.
   – Теперь надо попасть в помещение, которое за стеной палаты Пайпа, – с усмешкой произнес Кроссман.
   – Сделаем. Я сейчас с охраной свяжусь.
   Примерно через полчаса Питер Пайп проснулся от неприятного звука, словно за стенкой работал шуруповерт на небольших оборотах, и его патрон при этом терся о стену.
   – Что за черт? – Пайп недовольно открыл глаза.
   Было понятно, что уснуть под этот не очень громкий, но противный и въедливый скрежет не удастся. Со злости Питер Пайп нырнул в Структуру Струн, прекрасно понимая, что проще заблокировать механизм, чем взывать к чьему-то благоразумию. Но, к его удивлению, струны за стеной словно обрывались. Не все, но часть из них словно пропадала за невидимой преградой, не была доступна ни восприятию, ни изменению. Не понимая толком, как такое возможно, Питер Пайп слез с кровати, и несколько раз ударил кулаком в деревянную перегородку.
   – Эй, там! – выкрикнул он по-английски. – Ночь! Прекратите шуметь!
   Но звук не прекращался, а палата была заперта на обычный засов, лишенный пружин, который открыть было не просто. Психанув, Питер Пайп взялся за струны засова, стараясь изменить прочность стали настолько, чтобы она поддалась удару. Это получилось без труда. Пнув дверь, Питер Пайп босиком, в пижаме, выскочил в коридор, и тут же наткнулся на Кроссмана в сопровождении Ичина.
   – Вернитесь в палату, пожалуйста, – попросил Ичин.
   – А нельзя убрать этот звук?
   – Можно, – ответил Кроссман. – Вы возвращайтесь, а мы решим эту проблему.
   Закрыв дверь за Пайпом, Кроссман сказал:
   – Засов тоже надо покрыть реликтом. А ты молодец! На острие пера вычислил важный фактор. Выключишь шуруповерт?
   – Ага.
   Ичин снял резинку, удерживающую пусковую кнопку шуруповерта в нажатом состоянии. Если бы Пайп мог добраться до устройства, ему не составило бы труда ослабить натяжение, и устранить звук. Но ему оказалось проще сломать засов. Вывод был очевиден. Реликт являлся для его способностей непреодолимой преградой. А может быть, преградой для любого Настройщика.
   Все три дня, пока из Америки ждали панели с реликтовым напылением для обшивки фургона, Кроссмана не покидало желание глубже исследовать феномен струн. Чем они являлись? Как воспринимались? Как могла выглядеть, с точки зрения Настройщика, преграда из реликта? Конечно, придется расспрашивать Пайпа, но в честности и полноте его ответов Кроссман не был уверен. А с куда более лояльным Шерстюком что-то было не так. Его способность к внушению так же была связана со струнами, он сам говорил об этом, но, в то же время, Кроссмана не покидало ощущение какого-то подвоха. Какой-то мелочи, пока не осознанной, значительно отличающей Шерстюка от Питера Пайпа и Мэтью.
   «Вот бы самому стать Настройщиком! – думал Кроссман. – Увидеть бы эти струны, подвигать их. Наверняка бы все стало намного понятнее!»
   Но неудача клана Хокудо на этом пути отрезвляла. Масахиро потерял руку, и чудом остался жив. Если бы не случайная инъекция реликта, до сих пор оставался бы калекой. Кроссман не был уверен, что готов столкнуться с аномалией в том жутком виде, в каком ее описывал Таидо. С другой стороны дух исследователя не давал покоя.
   В фургоне, обшитом панелями с напылением из реликта, Питера Пайпа доставили в Лион без всяких проблем. Тут у Кроссмана было куда больше возможностей для исследования, чем в Париже. Во-первых, подвал лионского офиса уже успели переоборудовать в удобную лабораторию, с боксом для Питера Пайпа. Сам бокс, двери и детали замков уже имели напыление из реликта, сделанное Шнайдером. Это исключало возможность побега.
   Первым делом, оказавшись в Лионе, Кроссман отправился на место аномалии возле озера Ле-Гран. Площадку уже огородили колючей проволокой, согласовав эти действия с властями. Участок взяли значительно больше, чем требовалось для строительства обещанной станции, чтобы не ставить реликторы поблизости от аномальной зоны.
   Присев возле края ямы, заполненной смесью коричневой и серебристой трухи, Кроссман запустил туда руку и просыпал мелкую взвесь между пальцами. По телу пробежал озноб, весьма неприятный, словно по жилам, вместо крови, кто-то на миг пустил хладагент. От места веяло мощью. Странной, опасной и непонятной.
   Проведенное сканирование показало, что яма, засыпанная трухой, не имеет дна в области действия приборов, а это значит, что ее глубина составляла точно более километра. Кроссман подумал, что похожими параметрами обладает полость источника, заполненного реликтом. Это можно было считать косвенным подтверждением тождественности происхождения. Но почему тогда реликт несовместим с аномалией? Это оставалось загадкой.
   Шнайдер приказал окружить полость дополнительным непрозрачным ограждением, а внутри поставить пару строительных бытовок, под крышами которых можно было бы установить хотя бы простейшее исследовательское оборудование, вроде оптического микроскопа.
   Исследование трухи показало, что вся она состоит из двух очень равномерно перемешанных фракций. Одна имела коричневый цвет, и представляла собой легко разрушаемые шарики от двухсот микрон до полутора миллиметров в диаметре. Вторая фракция хорошо отражала свет, имела некоторую прозрачность, вроде мутного льда, и неправильную форму. Размеры ее колебались от сотен микрон до миллиметра, а твердость была сравнима с прочностью корунда.
   Осторожный тест на взаимодействие с реликтом показал столь же бурную реакцию, какую демонстрировали древесные опилки, взятые у аномалии на Аляске. Это означало, что каждая крупинка трухи могла быть использована в качестве боевых элементов противореликтовых снарядов.
   Невозможность полноценного исследования детонации реликта, из-за близости населенных районов, навела Кроссмана на мысль о создании индикатора. Принцип его был прост, и основывался на том, что реликт, при медленном приближении к источнику аномальной активности, нагревался пропорционально скорости и расстоянию до источника. Поэтому достаточно было собрать приборчик, измеряющий температуру реликтового элемента, и, можно было оценить степень энергетического взаимодействия между ним и аномалией. По показаниям прибора, расположенного на одинаковом расстоянии от пылинки из ямы, и от частички дерева с Аляски, Кроссман зафиксировал разницу. От пылинки элемент прибора нагревался значительно сильнее, чем от древесных опилок. Это говорило, что степень изменения, которым подверглись предметы во время аномалии, может быть разной. И у аномалии Ле-Гран оно выше, чем у аномалии на Аляске.
   Впрочем, наличие третьей, условно доступной, аномалии в Китае, могло дать еще больше ответов на эти вопросы. Поэтому Кроссман, заручившись поддержкой господина Хокудо и помощью Ичина, вылетел в Китай корпоративным бортом.
   – Мистер Шнайдер, при поддержке Хокудо-сан, получил разрешение от китайцев на строительство «завода по синтезу реликта», – с усмешкой сообщил Ичин, когда самолет пошел на посадку.
   – Красиво играем. – Кроссман кивнул.
   – Да. Чем больше запутаем общественность, тем лучше. Для китайцев это серьезный козырь, мол, у них будет собственный китайский реликт. А потом можно будет, под каким – то предлогом, просто свернуть строительство на начальном этапе, или переквалифицировать в строительство реликторной станции. Не суть. Нам-то что нужно?
   – Измененный материал, – ответил Кроссман. – И статистические данные для анализа.
   Внезапно Кроссман снова ощутил такой же отчетливый холод, какой пронзил его тело, когда он засунул руку в яму с трухой.
   «Что за черт?» – подумал он
   – Все в порядке? – насторожился Ичин.
   – Не знаю, – признался Кроссман. – Знобит временами. Может, вирус какой-нибудь подхватил.
   Холод расширился внутри тела, но потом словно наткнулся на невидимую преграду, тут же дернулся, съежился в точку, и перестал ощущаться. А правое бедро, наоборот, обожгло. Кроссман сунул было руку в карман, но жар отступил так же быстро, как начался. В кармане лежал индикатор аномальной активности с элементом из реликта.
   Кроссман задумался. Может ли аномалия изменить человека? Не сделать из него Настройщика, а именно изменить, как она изменяет неодушевленные предметы? Странно все. Но тревожно. С одной стороны Кроссман не был свидетелем аномалии, а значит, она не могла его изменить. Но с другой, что если измененные предметы все же могут передавать свои свойства? Вроде бы, эксперименты отвергали такую возможность, но что если дело во времени воздействия? С радиацией ведь именно так!
   Кроссман очень много, намного больше других, возился с измененной древесиной и трухой из ямы возле озера Ле-Гран. Мог ли он измениться? Ответа на это вопрос пока не было, но тревожащий холод внутри и внезапный нагрев индикатора навевали нехорошие мысли.
   Чтобы не вызывать подозрений, Кроссман продолжил обсуждать с Ичином детали предстоящего задания, но внезапно Ичин его огорошил.
   – Все понятно. Много времени нам не нужно. Проведем операцию под видом разведки местности. Только там, как выяснилось, живет семья.
   – Не понял? – Кроссман удивленно глянул на Ичина. – Прямо на месте аномалии?
   – Да. Когда все случилось, там была деревня, несколько домов. Все они были разрушены, несколько человек погибло, но одна семья выжила. Они уезжать никуда не стали, в отличии от других, отстроили дом, и живут. Так что придется договариваться.
   У Кроссмана отлегло от сердца. Если люди два года прожили на месте аномалии, и ничего с ними не случилось, значит и с ним все в порядке. Он возился с измененными предметами точно меньше.
   На аэродроме Ичина и Кроссмана встретил представитель китайской стороны, господин Шифу. Он показал заранее подготовленные документы, дающие американцам и японцам право на проведение разведывательных работ.
   – Только в центре участка остался один дом, – поспешил сообщить господин Шифу. – В нем живет семья из четырех человек. Отец, мать и двое разнополых детей. Старшему двадцать, младшей девочке около пятнадцати.
   – Мне говорили, там случилась какая-то катастрофа? – поделился осведомленностью Кроссман.
   – Да, сильный ураган, – не моргнув глазом, ответил господин Шифу. – Разрушило деревню, мы предоставили всем новое жилье, но одна семья отказалась.
   – Наверное, не совсем ураган? – напрямую уточнил Кроссман. – Мы же это место не просто так выбрали. Там произошло проявление некой аномальной активности, имевшей последствия.
   – Вот в чем дело! – Господин Шифу оживился. – Вы решили исследовать? Меня предупреждали о том, что вы можете знать правду. Иначе сложно было объяснить интерес двух могучих корпораций именно к данной территории. Но почему тогда речь о заводе? Вы его собираетесь строить, или у вас интерес только к месту?
   – Мы не уполномочены решать такие вопросы! – остановил прения Ичин. – Мы группа разведки, не более.
   – Хорошо.
   Было заметно, что откровения Кроссмана не произвели на господина Шифу заметного впечатления. Он указал на кортеж, и предложил занять место во внедорожнике, сопровождаемом небольшим армейским подразделением и двумя нарядами дорожной полиции.
   Через час прибыли на место. Осмотревшись, Кроссман предположил, что бушевала здесь аномалия гравитационного характера, так как все дома, руины которых местами остались не разобранными, были повалены в одну сторону, к центру поселения. Там, в самом центре, возвышался довольно большой, хотя и одноэтажный, дом кустарной постройки. Строили его из щитов, добытых на развалинах, поэтому он выглядел, как лоскутное одеяло.
   Кроссман обошел все селение, глядя на индикатор аномальной активности. Он собирался найти эпицентр, где могли остаться измененные предметы, вроде гнутой ложки, но температура элемента из реликта не повышалась выше температуры окружающей среды. Это было странно, поскольку все визуальные признаки некогда бушевавшей здесь аномалии присутствовали.
   Причин могло быть две. Либо китайцы тут все очень чисто прибрали за минувшие два года, либо привезли вообще на другое место. Это, кстати, объясняло невозмутимость и легкую иронию господина Шифу. Вся эта поездка и демонстрация места могли оказаться чистой воды фарсом. Но посоветоваться с Ичином по данному поводу не представлялось возможным, ввиду того, что господин Шифу постоянно семенил следом, и владел английским не хуже Ичина.
   В случае, если место настоящее, было бы логичным предположить, что эпицентр активности располагается под домом, так как именно он являлся геометрическим центром видимых разрушений. Но сколько ни ходил Кроссман вдоль стен, едва не скобля их прибором, тот нисколько не изменил своих показаний.
   – А где жильцы? – спросил Кроссман.
   – Мы предложили им съездить в город за продуктами, предоставив свой транспорт, – поспешил ответить господин Шифу.
   – Придется ждать их возвращения.
   – Зачем? У меня есть ключи, и официальное разрешение обследовать дом…
   Ичин хмыкнул, достал телефон, набрал номер, и долго говорил с кем-то по-японски. Минут через пять он достал блокнот, щелкнул кнопкой дорогой авторучки, и, подойдя к господину Шифу, спокойно спросил:
   – Номер вашего банковского счета?
   – Что, простите? – опешил мистер Шифу.
   – Номер вашего счета, пожалуйста! – повторил Ичин. – Если хотите получить на него миллион долларов одним траншем.
   – Я не понимаю! – мистер Шифу попятился.
   Командир военных, покуривая у бронированной машины сопровождения, заинтересовался происходящим, но не мог слышать, о чем идет разговор.
   – Сообщите ему, что все в порядке, – посоветовал Ичин.
   Господин Шифу прокричал что-то по-китайски. Военный махнул рукой, мол, хорошо.
   – Нам нужна информация, – пояснил Ичин. – Полная. Вся, какую пожелает узнать мистер Кроссман. Вам взамен достанется миллион долларов от господина Хокудо.
   У господина Шифу задрожала нижняя губа. Выглядел он довольно жалко.
   – Я не могу.
   – Не можете, не надо, – холодно ответил Ичин. – Тогда мы вас покинем, а вы всю оставшуюся жизнь будете упрекать себя в недостатке решимости.
   – Хорошо. Я вам расскажу. Идемте в сторону, достаньте какие-нибудь приборы, делайте что-то. Ладно?
   Кроссман, переглянувшись с Ичином, принялся делать вид, что выверяет шагами какие-то расстояния, и записывает данные в блокнот.
   – С этой семьей что-то не так, – сообщил господин Шифу. – Сразу после аномалии никто сюда возвращаться не хотел, а они вернулись. Построили дом из обломков, и остались тут жить. Вчетвером. Ребята из спецслужб тут все обследовали, собрали все подозрительные предметы. Их было много. Но дело не в этом. Тут сама земля была какой-то другой.
   – Погодите, что за бред? – Спросил Кроссман, не переставая делать вид, что занимается топографической разметкой. – То есть, вот, они вернулись на место, где работали специалисты, и начали строить дом? Вы хотите сказать, что место не огородили, не объявили запретной зоной?
   – Хотели огородить. Но глава семьи был против, и попросил правительственную комиссию покинуть этот район.
   – Что?! – хором воскликнули Кроссман с Ичином.
   – Ну… Это трудно объяснить. Но мы вынуждены были пойти им навстречу. То есть, у нас не было возможности принудить их к каким-то действиям. А они нас могли принудить к чему угодно.
   – Как это понимать? – Кроссман пристально глянул на господина Шифу.
   – Их нельзя злить, – глухо ответил господин Шифу. – Так они безопасны. Но стоит попытаться применить к ним силовые действия, начинается такое, что словами не передать. И не важно, сколько против них бросить сил. Все они будут уничтожены.
   – Вы издеваетесь? – багровое лицо Ичина сделалось еще темнее. – Где они сейчас?
   – Перед вашим приездом, мы пригласили семью на ярмарку. Не на настоящую, на настоящей они могут дел наделать. Просто выгородили безопасное место, поставили там аттракционы, лотки с товаром.
   Ичин с Кроссманом многозначительно переглянулись.
   – Они не все измененные предметы вывезли, – догадался Кроссман. – Четыре остались.
   Кроссман понял, что его безумное предположение насчет собственной персоны, которую могла изменить аномалия, подтверждается фактами.
   – Поверить не могу, – прошептал Ичин. – Аномалия изменила людей?
   – По всей видимости. – Кроссман кивнул.
   – Верните семью в дом, нам нужно с ними переговорить, – сообщил Ичин.
   – Придется подождать, когда они нагуляются. – Господин Шифу развел руками. – Их вообще ни к чему нельзя принудить.
   Кроссман быстро написал что-то в блокноте, и показал Ичину. Тот сразу позвонил куда-то и принялся давать указания на японском.
   – Что там у вас? – осторожно спросил господин Шифу, указав на блокнот.
   – Идеи, – ответил Кроссман. – Номер счета скажите?
   – Я его не помню! – признался Шифу. – Сейчас посмотрю на сайте.
   Он достал смартфон, и принялся тыкать пальцем в экран. Ичин закончил разговор.
   – Миллион вы заработали, – сказал он господину Шифу. – Поможете вывезти семью во Францию, получите еще два.
   Господин Шиву аж крякнул от неожиданности. Он, наконец, сообщил номер счета, и аж побледнел, когда к сумме на нем прибавился миллион долларов.
   – Я вам помогу, – сообщил он. – Но вся ответственность, извините, будет на вас. Власти Китая с огромным удовольствием избавятся от этой семейки. Потому что сын, поняв что к чему, уже несколько раз шантажировал местных чиновников.
   – Забавно… – произнес Кроссман, обращаясь к Ичину. – Хорошо, если моя догадка сработает.
   – Что за догадка? – попытался выяснить господин Шифу.
   – Долго объяснять, – ответил Кроссман. – Да и не нужно, с учетом оплаты. Вам сейчас надо отправить на аэродром одну машину, и срочно доставить сюда груз, который в скором времени будет доставлен.
   – Большой?
   – Нет. Шесть пар пластиковых перчаток.
   – Что, простите?
   – Перчатки! Типа мотоциклетных.
   – Вы думаете, они вам помогут?
   – Надеюсь, что да.
   – Но не в том случае, если мы имеем дело с семьей Настройщиков, – добавил Ичин, вызвав полное непонимание господина Шифу.
   – Уверен, что нет. – Кроссман покачал головой. – Судя по описанию. Настройщики обладают строго определенной способностью. Они как бы владеют некой сутью вещей, в которой хорошо разбираются. А господин Шифу описал нам совершенно хаотичное воздействие на реальность, причем, исключительно разрушительное.
   – И что?
   – Я думаю, что они не Настройщики.
   – Кто же тогда? – Ичин напрягся.
   – Мне кажется, аномалия изменила их, как изменяет предметы. Или даже…
   – Что?
   – Вселилась в них! – выпалил Кроссман.
   – Разве такое возможно? – ошарашенным тоном спросил Ичин.
   – Не знаю, но проверить это легко. Если они носят в себе признаки аномалии, или изменены ею, у них будет реакция на приближение к реликту. Точнее, в теории, они не смогут к нему приблизится, иначе произойдет детонация. Если аномалия их изменила, они, наверняка, будут иметь те же свойства, что опилки или труха из известных нам эпицентров.
   Ичин глянул на Кроссмана с непониманием.
   – У меня ощущение, что я чего-то не знаю, – признался он.
   – А я вообще ни в чем не уверен, – хмуро ответил Кроссман.
   Господин Шифу слушал их разговор, отвесив челюсть.
   – Я бы на вашем месте занялся приемом груза, – посоветовал ему Ичин.
   Чиновника как ветром сдуло, он помчался раздавать приказания военным.
   – Рискованный план, – поделился соображениями Ичин. – А если они все же Настройщики?
   – Я уверен, что нет. Это трудно объяснить, что-то вроде интуиции, попытка собрать целое из разрозненных данных. Но если уж говорить о риске, то рискованно оставить все, как есть. Понимаешь, я сразу подумал, что в данном случае имеет место некая странность. Аномалия здесь бушевала, а прибор не реагирует на аномальную активность. Понятно, что все измененные предметы, вроде ложки, китайцы выгребли и спрятали. Но что если и люди, поселившиеся здесь после события, тоже изменились? Ведь деревья на Аляске живые. Они не засохли, не умерли. Но, в то же время, сохраняют аномальные свойства. Вдруг и с людьми такое может быть?
   – Не совсем такое, – нахмурившись, ответил Ичин. – Мы деревья пилили, и ничего нам за это не было. А этих людей только тронь.
   – Поэтому нам и нужны перчатки от доспехов с напылением из реликта. Если люди носят в себе признаки аномалии, значит, они не смогут приблизиться к реликту. Они же не захотят взорваться!
   – А если они не знают, что могут взорваться?
   – Не знаю. Только практика покажет.
   – Что-то как-то мне не очень. Я-то с аномалией уже сталкивался. – Ичин выразительно обвел пальцем свое обезображенное ожогом лицо. – Не хотелось бы повторить.
   – Солдатам перчатки выдадим, – успокоил его Кроссман. – Сами не будем влезать.
   – Хорошая идея!
   Примерно через три часа господину Шифу сообщили, что семья возвращается. К этому времени перчатки, заказанные Ичином, еще не доставили даже на аэродром.
   – Хреновое дело, – прокомментировал Ичин. – Похоже, план «А» не прокатил.
   Господин Шифу заметно нервничал.
   – Что будем делать? – спросил он. – Я не могу тут оставить военных! Увидят их, все разнесут!
   – Кто-то из семьи говорит по-английски? – спросил Кроссман.
   – Отец и сын говорят, – ответил господин Шифу.
   – Отлично! – Кроссман воодушевился. Тогда убирайте людей и уходите сами. Ичин, ты едешь с ними.
   – Да уж прямо! Мне приказано охранять.
   – Ладно. – Кроссман понял, что переубедить человека, помешанного на верности господину, не выйдет. – Тогда возьми рацию у военных. На всякий случай.
   Господин Шифу такому повороту дел явно обрадовался. Кроссман подумал, какой страх должна вызывать эта китайская семья, чтобы чиновник готов был отказаться от дополнительных двух миллионов, лишь бы не встречаться с «измененными».
   Ичин попросил оставить две автоматических винтовки с дополнительными боекомплектами. Военные даже не подумали отнекиваться, они тоже были заметно рады, что им не придется самим ввязываться в возможный конфликт.
   Когда кортеж скрылся из виду, оставив в воздухе быстро оседающее облако пыли, Ичин спросил:
   – План есть?
   – Был, – невесело ухмыльнувшись, ответил Кроссман. – Да сплыл, раз перчатки не привезли. Придется импровизировать. Тут от моих познаний не так много толку. Тактическое мышление гораздо важнее.
   – Будет бой?
   – Может быть.
   – Тогда надо действовать. – Лицо Ичина стало серьезным. – Сейчас самой оправданной тактикой будет устроить засаду. И не одну, а две, чтобы, при случае, поддерживать друг друга огнем. Умеешь пользоваться?
   Он протянул Кроссману одну из винтовок.
   – Шнайдер любил оружие, – Кроссман перекинул ремень через плечо. – Стреляли с ним по банкам.
   – Человек намного больше банки, – серьезно ответил Ичин. – Ничего сложного, даже для новичка. Но действовать надо лишь в крайнем случае, если придется меня прикрывать.
   – А штатный случай, какой?
   – В штатном стрелять буду я.
   – Я тогда попробую провести переговоры. Что можем предложить?
   – Что угодно. Потом выкрутимся.
   – В любом случае здесь их оставлять нельзя. Особенно если проявится реакция на реликт.
   – Как у измененных предметов?
   – Да. Я уверен, что это то же явление. Только вместо предметов, люди. Дерево не имеет сознания, не имеет намерения, поэтому мы и пилили их, не смотря на измененное состояние. У людей есть сознание, есть эмоции, они реагируют на входные данные. Возможно, аномальные изменения активизируются. Я не знаю. Пока не знаю. Это только предположения.
   – Значит, проверим.
   Они заняли две огневых позиции. Кроссман ближе к дому, чтобы его услышали, если он попробует привлечь внимание, а Ичин в стороне, так чтобы не зацепить напарника, если начнется стрельба. Впрочем, оба понимали, что до стрельбы дело лучше не доводить. Им хватило рассказов господина Шифу, проверять их лично не хотелось.
   Вскоре к дому подкатил гражданский микроавтобус. Водитель помог выгрузить вещи, перекинулся с главой семейства парой фраз, сел за руль и укатил в ту же сторону, что и кортеж господина Шифу. Кроссман затаился в развалинах, наблюдая за происходящим через щель между досками. Семья выглядела как обычная китайская семья. Девочка-подросток топала к дому, почти не отрывая взгляд от планшета, парень лет двадцати понуро брел рядом. Мать семенила за ними, таща за собой сумку с колесиками, а отец прикидывал, с какой из коробок лучше начать перенос вещей в дом.
   Внезапно мать остановилась, подняла нос, как собака, нюхающая ветер, и повела им из стороны в сторону. Отец тут же поставил на место поднятую коробку и поспешил к дому. Но наиболее странным образом повела себя девочка – она без раздумий отшвырнула планшет, разлетевшийся вдребезги от удара о камни, встала на четвереньки, и медленно поползла на карачках в сторону укрывшегося в развалинах Кроссмана.
   Тот опешил. Зрелище было не для слабонервных, Кроссман к этому не был готов. Парень тоже начал рыскать из стороны в сторону, совершенно по-звериному, хотя и на двух ногах. И все это в гнетущей тишине – никто из семьи не произнес ни звука. В то же время их действия выглядели вполне согласованными. Отец обогнал девочку, и она тут же легла у его ног. Парень и мать остановились в нескольких метрах сзади.
   Кроссман ощутил сгущение воздуха – видимость стала хуже, как в пыли, а дышать стало труднее. Приходилось прилагать усилие, чтобы втянуть воздух, как через соломинку. Через миг пространство зашевелилось, как бы само по себе, а у Кроссмана, от испуга, на голове зашевелились волосы. Между тем Ичин проявлял невероятное хладнокровие – не стрелял, ждал команды, как и договаривались.
   Но Кроссман был уверен, что пули не решат ничего. Иначе бы китайские власти уже уничтожили эту семью, а не выполняли бы все их требования. Кроссман искал выход из ситуации. Странные, нечеловеческие действия хозяев дома ставили под сомнения успех переговоров. Поймут ли они вообще в таком состоянии, о чем их хотят попросить, что хотят предложить?
   Между тем пространство колебалось, расшатывая доски развалин. Сверху на голову Кроссмана посыпалась труха. И вдруг он снова ощутил холод, выползающий из неведомых глубин тела. И тут же тепло на бедре. Не раздумывая, Кроссман выхватил индикатор аномальной активности из кармана. Элемент из реликта нагревался, но, в то же время, для этого нагрева, он словно вытягивал энергию из тела Кроссмана. Именно этим было обусловлено ощущение холода. Две силы боролись в теле. Одна пробуждалась, давая странную, неведомую ранее мощь, другая вытягивала первую из тела, не давая ей пробудиться в полной мере. Этой второй силой был реликт. Он словно губка впитывал зарождающуюся в теле мощь, и утаскивал ее в неведомые пространства.
   Ум, привычный, человеческий, отступал куда-то в глубины сознания, утрачивая связь с неким целостным «Я». А пробуждалось нечто звериное. На глаза опустилась багровая пелена, через которую мир выглядел странным, чужим.
   Кроссман не умом понял, а именно новым звериным чутьем осознал, что элемент из реликта мешает ему, не позволяет раскрыть новую силу. А вот умом он понял, что четверо китайцев, без труда меняющие корневые свойства реальности, могут это делать именно потому, что их сила не ограничена реликтом. Угасающий разум ухватился за эту мысль, с огромным трудом протянул логическую цепь между выводом и решением – швырнуть реликт в их сторону, освободить себя, и ослабить их.
   С одного пинка Кроссман разметал пересохшие трухлявые доски, выскочил из укрытия, размахнулся, и метнул индикатор в сторону китайцев. Время сделалось таким же тягучим, как и воздух вокруг. Приборчик, вяло кувыркаясь, двигался к цели по баллистической траектории, и чем больше он удалялся от Кроссмана, тем сильнее проявлялась в нем неведомая мощь, и тем менее густым делался воздух вокруг. Увеличение его плотности было вызвано китайцами, по всей видимости, значит, раз она теперь уменьшалась, они теряли силу.
   Красная пелена накатила в полную силу, и Кроссман полностью утратил контроль над собой, над телом, над разумом, над восприятием. Его словно задвинули под шкаф, чтобы не мешался. Наступил глухой багровый сумрак. Не жизнь, не смерть, а лишь осознание самого факта существования. Неожиданно ярко в красной полутьме проявились серебристые струны. Кроссман, его человеческая часть, не способен был ни осознавать их, ни управлять ими, но в то же время каким-то непостижимым образом они их все же воспринимал, поток этой информации заливался в память, и оставался там. А потом, как паук в паутине, среди струн проявилась отвратительная черная клякса, еще более уродливая, чем само понятие уродства, еще более пугающая, чем сама суть инфернального ужаса. Раскинув вибрирующие щупальца, она принялась рвать и пожирать струны, напитываясь их первородной энергией.

Эпилог

   Ичин не очень-то удивился, когда воздух вокруг загустел, и не очень-то этого испугался, потому что в Северной Африке все было куда страшнее и куда болезненней. Странное поведение китайцев, нюхающих воздух и ползающих на четвереньках, его тоже не впечатлило, потому что не было самым странным из увиденного им за жизнь, особенно с учетом случая с Черной Шляпой.
   А вот действия Кроссмана обескуражили. Ичин уже был готов открыть огонь, когда Кроссман, выбив ногой трухлявые доски, выбрался из укрытия, и метнул в китайцев индикатор аномальной активности. Тот раскалился, превратив в дым и пламя пластиковый корпус, а потом шлепнулся под ноги главе семейства. Воздух тут же утратил густоту, китайцы рухнули на землю и беспомощно, бессмысленно, забились в пыли, как рыбы, выброшенные на сушу.
   Через миг с неба заструились прозрачные нити, похожие на паутину. Они падали на корчащихся китайцев, прилипали к ним, пока не образовали тягучие, как резина, коконы.
   Кроссман упал на колени. Ичин выскочил из укрытия, и бросился на помощь, закинув винтовку за спину на ремне.
   – Что с тобой? – воскликнул он.
   Кроссман не ответил, а начал медленно валиться на спину. Ичин еле успел его подхватить и уложить на землю рядом с развалинами.
   – Реликт вытягивает из них силу, – произнес он посиневшими губами. – Держите рядом с ними реликт, тогда они не смогут ничего вытворять. Ты понял?
   – Да, понял! Скоро привезут перчатки.
   – И меня… Меня тоже надо, – прошептал Кроссман. – Я как они. Я заражен. Этим…
   – Чем этим?
   – Аномалия внутри меня. – Кроссману все труднее давались слова. – Реликт ее ограничивает в возможностях. Я ее не контролирую.
   – Ну, ничего, разберемся! – попытался подбодрить его Ичин. – Китайцы, вон, тоже. И ничего. Что это на них с неба упало?
   – Это сделал я. Точнее не я, а то, что во мне. Темное. Страшное. Злое. Чужое. Живое.
   С каждым словом он говорил все тише, потом губы зашевелились беззвучно, остановились вовсе, и Кроссман впал в глубокое забытье.
   Ичин вспомнил про оставленную в укрытии рацию, дотащил туда Кроссмана, и вызвал господина Шифу. Потом привезли перчатки с напылением из реликта. Кроссман временами приходил в себя, и каждый раз требовал, чтобы реликт держали рядом со всеми зараженными, включая его. Ичин все записывал на диктофон в смартфоне, чтобы не упустить ничего важного.
   – Яма у озера Ле-Гран, – шептал Кроссман. – Она опасна. Я почувствовал холод, проникший в меня. Огородить. Не трогать. Это чужое, не с Земли, не наше. Шерстюк. Обязательно все расскажи Шерстюку. Он может понять. Он поймет. Это смерть. Смерть для всех. Воплощение энтропии вселенной. Понимаешь?
   – Не очень, – признался Ичин. – Но я все записываю, и все передам.
   – Передай Хокудо. Это смерть, – продолжал твердить Кроссман. – Но реликт задержит ее. Аномалия и реликт несовместимы. Оружие. Мы не правильно поняли, все не верно.
   – Что мы не правильно поняли? – Ичин едва улавливал суть сказанного.
   – Мы из аномалии делали оружие против реликта. Все наоборот. Реликт станет оружием. Я видел. Видел струны и жуткую тварь. Скажи Хокудо. Не дай ему ошибиться. Он может встать на неправильный путь. Источник реликта нельзя оставлять Шнайдеру. Он плохой человек. Шерстюк хороший. Его надо слушать. Он справился сам, поможет справиться и другим. Хокудо хороший. Реликт против зла. Понимаешь? Я видел это все с другой стороны. Не с человеческой стороны.
   Он снова потерял сознание, но Ичину и этого было достаточно. Он понимал, что Кроссману удалось испытать какое-то запредельное состояние, как, возможно, и Шерстюку в свое время. Это важные данные, их следовало передать Хокудо.
   Через час самолет, принадлежащий Хокудо, уже был в воздухе. Ичин растормошил Кроссмана в попытке выяснить, куда лучше доставить его и четверых китайцев.
   – Лион. – Открыв глаза, произнес Кроссман. – Яма. Труха. Лион.
   – Курс на Лион! – приказал Ичин. – Черт бы побрал эту аномалию!

Дмитрий Янковский Над облаками дождей не бывает